Нечто о бабьей притче, добром черте и потерянном душевном зеркале, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВbНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

Нчто о бабьей притч, добромъ чорт и потерянномъ душевномъ зеркал.

Привязался чортъ къ баб. И что далась ему эта самая баба,— чортъ и самъ не могъ понять, а такъ, присталъ, какъ умютъ приставать одни черти, и длу конецъ. Точно не стало другихъ людей — князей, бояръ, богатыхъ купцовъ, которые любятъ сладко сть, пьяно пить, мягко спать и ничего не длать. Кажется, ужъ что взять съ простой бабы, у которой, кром заплатокъ, ничего не было,— такъ нтъ, подавай ему вотъ именно эту самую бабу.

— Ужъ я ее дойму,— хвастался чортъ.— Все равно, сколько ни побьется, а будетъ моя.

— Да для чего она теб?— удивлялись другіе черти.

— А такъ… Характеръ у нея веселый — вотъ главная причина, а потомъ очень ужъ она люта меня, чорта, ругать. Въ другой разъ и сама кругомъ виновата, а возьметъ да все на меня и свалитъ. Это, хоть до кого доведись, обидно… А вторая причина — очень ужъ она горластая. Какъ разинетъ пасть, какъ начнетъ ругаться — доброму чорту впору.

Бабу звали Матреной. Она вдовла ужъ третій годъ и жила на краю села въ избенк съ двумя ребятишками. Какое добро оставалось посл мужа, Матрена все помаленьку прожила. Тоже пить-сть надо, ребятишекъ одтъ обуть, а сама ужъ кое-какъ. Съ вдовы, съ непокрытой головы, никто и не взыщетъ, что въ заплатахъ ходитъ. Пусть мужнія жены щеголяютъ въ кумачныхъ платкахъ, а ей и такъ ладно.

— Сыта, и то слава Богу,— говорила Матрена.

Кормилась она своимъ огородомъ. Село было подгородное, и всякому овощу сбытъ. Половину съ огорода Матрена въ городъ продавала, а другую себ оставляла. Свое, некупленное, куда споре купленнаго. А какія случались нехватки, такъ Матрена уходила въ городъ на поденщину: и денегъ заработаетъ копеекъ десять, да еще сама сыта. Здоровая была на работу баба, хоть воду на ней вози.

— Слава Богу, тянусь помаленьку,— говорила Матрена.

У нея все было ‘слава Богу’, а чорту это, какъ извстно, ножъ острый. Въ другой разъ Матрена ляжетъ спать и голодная, а все благодарить Бога.

— Погоди ты у меня, краля,— ругался чортъ, придумывая всякіе способы, какъ бы извести бабу.— Ужъ я постараюсь… Не такихъ видали. Одну боярыню такъ на смерть защекоталъ, а сколько купчихъ извелъ — и не пересчитаешь.

Хвастается чортъ, а самъ сердится, потому какъ не беретъ бабу его бсовская сила. Да и другіе черти подшучиваютъ надъ нимъ.

— Гд теб съ бабой управиться! Она тебя за поясъ заткнетъ и кругомъ пальца обернетъ… Простоватъ ты у насъ, а Матрена баба хитрая.

Чортъ, какъ вс русскіе черти, дйствительно былъ простоватъ и къ тому же дурашливъ. Вообще, шалый чортъ. Нтъ-нтъ да и выкинетъ такое колно, что самъ же первый и влопается. Крпко ему доставалось за эту дурашливость, и онъ не разъ едва уходилъ живъ, не говоря уже о помятыхъ бокахъ, свихнутой ше и другихъ маленькихъ непріятностяхъ. Вс почему-то привыкли думать, что именно чорту легко жить на бломъ свт. Что захотлъ, то и сдлалъ, да еще кстати и посмялся надъ благочестивымъ человкомъ. Такъ да не такъ. Впрочемъ, чортъ любилъ оправдываться.

— Да, легко нмецкому или аглицкому чорту орудовать, потому что онъ впередъ знаетъ, что сдлаетъ нмецъ или англичанинъ и даже что будутъ длать ихъ дти, которыя еще сейчасъ и не родились. Очень ужъ легко этому заграничному чорту, а попробовалъ бы онъ съ русскимъ человкомъ повозиться, у котораго семь пятницъ на недл. Ты къ нему и такъ и этакъ, кажется, весь твой, а тутъ, глядишь, онъ снялъ шапку, раскланялся на вс четыре стороны и покаялся… Вотъ и изволь съ нимъ дло имть порядочный чортъ.

Да, привязался чортъ къ баб Матрен и началъ выкидывать свои штуки. Баба была молодая и красивая, и легко было надъ ней шутки шутить. Первымъ дломъ чортъ началъ съ того, что однется щеголемъ — сапоги гармоникой, серебряные часы, суконный картузъ, шея затянута шелковымъ платкомъ, ну, франтъ, и конецъ тому длу!— и подъ вечеръ пойдетъ по селу, а какъ поровняется съ избушкой Матрены, сейчасъ шапку на бокъ, свиснетъ и еще въ окошко постучитъ.

— Эй, ты, пава, выходи! Аль не узнала, такая-сякая, сухая-немазаная?..

Вс сосдки видятъ молодца и только посмиваются надъ Матреной, какими она длами занимается.

— Да и что же ей въ самомъ дл, не все о муж убиваться!— оправдывали он ее.— Поплакала, погоревала, и будетъ… Баба въ самомъ соку, что ей задаромъ пропадать. Вонъ какого лихача подманила…

Сидитъ Матрена у себя въ избушк и слышитъ эти бабьи лукавые наговоры. Обидно ей, а ничего не подлаешь. Вдовьимъ-то слезамъ никто не вритъ.

— Погоди ты у меня, чортушка!— ругалась Матрена, показывая въ окно франту-чорту кулакъ.— Какъ бы я надъ тобой не посмялась…

— Ухъ! краля писаная, блинокъ масляный!— увивается чортъ.— Ты только выйди, словечко мн надо одно теб сказать…

Донималъ и другимъ образомъ чортъ Матрену. Какъ-то работала она у купца въ город, такъ онъ на нее этого самаго купца и напустилъ. Едва цла ушла Матрена, а чортъ укралъ серебряную ложку, и кунецъ потянулъ ее въ судъ. ‘Такъ и такъ, говоритъ, обворовала меня эта самая баба…’ Хорошо, что судья пожаллъ вдову и оправдалъ, а срамъ-то все-таки остался.

— Хотла наша Матрена богатой купчихой быть да не сумла,— смялись сосдки,— Серебряной ложкой чуть не подавилась.

II.

Бился-бился чортъ съ бабой Матреной всякими способами и ничего не могъ подлать. Еще сдлалось обидне бдному чорту,— хоть на глаза не показывайся другимъ чертямъ, засмютъ. Сколько другихъ женщинъ онъ соблазнилъ, и мужнихъ женъ и двицъ, не говоря уже о вдовахъ, и все однимъ способомъ: прикинется молодцомъ, начнетъ увиваться, нашептывать да всякія турусы на колесахъ подпускать… А баба Матрена точно на пень нахала — ни взадъ ни впередъ не сдвинешь ея.

— Погоди ты у меня, толстомордая!— ругался чортъ.

И дйствительно придумалъ онъ такую штуку, что баба Матрена взвыла не своимъ голосомъ. Мы уже сказали, что баба Матрена промышляла своимъ огородомъ. Вотъ чортъ и началъ ей пакостить. Посадитъ Матрена капусты, а чортъ въ каждый листочекъ червячка завернетъ, посадитъ Матрена рпу,— чортъ расколетъ ее на мелкія части, посадитъ горохъ,— чортъ воробьевъ напуститъ. Однимъ словомъ, хлопотъ и работы чорту было по горло. Напримръ, рдьку не беретъ ни одинъ червь, и ему приходилось самому ее портить, то дупла въ рдьк лапой выскребетъ, то зубами выгрызетъ цлый бокъ, то пролзетъ сквозь нее весь, точно кто буравомъ просверлитъ. Стала баба Матрена по осени овощъ собирать съ огорода и видитъ, что все дло пропало. Сла она въ борозду и горько-горько плачетъ.

— Вотъ чортушка навязался! Не стало ему другихъ бабъ… А что я буду зимой сть? Чмъ буду ребятишекъ кормить? Отвались ты отъ меня, нечистая сила…

Пришлось Матрен проголодать цлую зиму. Чуть-чуть и ребятишекъ не заморила. Все-таки перебилась кое-какъ. А пришла весна, она опять у себя въ огород копается, опять всякій овощъ садитъ, только все съ молитвой. Тутъ чортъ окончательно обозлился.

— Погоди, озорница, я теб устрою штуку!— ворчалъ онъ, не смя заходить въ огородъ.

И дйствительно устроилъ, одна гряда осталась пустой. Чортъ прокрался къ ней ночью и посадилъ двугривенный. Только и всего.

— Ну-ка, теперь посмотримъ, что ты будешь длать!— радовался чортъ, ирыгая на одной ножк-.— Хи-хи…

Веселится, радуется, даже по носу себя щелкаетъ, точно здоровую понюшку табаку сдлалъ.

А Матрена каждое утро и каждый вечеръ ходитъ въ сбой огородъ, грядки поливаетъ, сорную травку полетъ и по-своему, по-бабьему, радуется. Ахъ, хороша рпка уродилась, и бобы, и горохъ, и морковь, и рдька, и капуста — все такъ и поднимается съ каждымъ днемъ. Только вотъ жаль, что одна грядка пустая осталась — нечего было посадить. Смотритъ баба Матрена, г’ на пустой грядк что-то мудреное растетъ — чертополохъ не чертополохъ, рпей не рпей, подсолнухъ не подсолнухъ, а что-то въ этомъ род. Вотъ и цвтъ, началъ набирать — большая голова, какъ у подсолнуха. Вотъ и цвтовъ распустился — лепестки блые, значитъ, не подсолнухъ.

— На диковина ли выросла!— удивляется баба Матрена.— Сроду не видывала такого овоща…

А дальше еще чуднй. Когда отцвлъ мудреный цвтокъ, заглянула баба Матрена въ середку да такъ и ахнула — настоящій подсолнухъ, только вмсто смечекъ насажены серебряные пятачки… Оглядлась Матрена, сорвала головку и давай выбирать пятачки… Цлыхъ дв пригоршни набрала. Сроду у нея не бывало такихъ денегъ въ рукахъ. И страшно, и хорошо, и любопытно. Помутилось въ голов у бабы Матрены… Присла она въ борозду и давай считать деньги. Считала-считала, не могла и сосчитать всей казны.

‘Я ихъ не буду тратить, а посажу на будущій годъ,— соображала она.— Ухъ, сколько денегъ въ одно лто нарастетъ…’

Урожай выдался хорошій, но баба Матрепа ужъ не радовалась ему. Много ли съ огорода наживешь, ежели разобрать? Такъ, самые пустяки, изъ-за хлба на квасъ.

Каждый день баба Матрепа только тмъ и жила, что считала свои пятачки. Уложитъ вечеромъ ребятъ спать и давай пересчитывать. Потомъ стала она бояться, какъ бы кто не подсмотрлъ за ней. Еще какъ разъ ограбятъ. А чортъ все подсматриваетъ въ окошко и бъ кулакъ хихикаетъ. Дло-то оказалось совсмъ простое…

Едва дождалась баба Матрена, когда наступитъ весна. Вскопала гряды и насадила серебряныхъ пятачковъ. Сосдки смотрятъ и дивуются, какой новый овощъ вышелъ у Матрены, ни къ чему не примнить.

— Что это у тебя, Матрепа, посажено?

— А такъ… подсолнухи…

— Масло, что ли, собираешься выжимать?…

— Да, масло.

Урожаи у бабы Матрены получился отличный. Она набрала пятачковъ цлыхъ пять мшковъ. Это уже было цлое богатство. Окончательно помутился разумъ Матрены. Ей теперь все казалось мало.

‘А ежели бы посадить не пятачки, а рублевыя бумажки?— думала она.— Сразу бы сдлалась купчихой… А тутъ въ деревн еще какъ разъ ограбятъ’.

Думала-думала Матрепа и перехала въ городъ. Наняла себ лавчонку и начала торговать разной мелочью. Дло было небольшое, но врное. Нитки, иголки, тесемки, пуговицы всякому нужны. Только одно нехорошо: со всми покупателями Матрена расплачивалась сдачей изъ пятачковъ. Такъ и рветъ изъ рукъ бумажки. Узнали объ этомъ другіе торговцы и начали слдить за ней. Откуда у простой бабы такая уйма серебряныхъ пятачковъ? Какъ будто дло и не совсмъ ладно… Заходилъ въ лавочку къ Матрен и нашъ чортъ. Купитъ какой-нибудь пустякъ и суетъ серебряный пятачокъ. Матрена даже затрясется со злости.

— Отвались ты отъ меня, нечистая сила!— вычитъ она на чорта.

— А, не любишь!— хихикаетъ чортъ.

Кончилась тмъ, что явилась къ Матрен полиція, сдлала обыскъ и нашла пять мшковъ серебряныхъ пятачковъ.

— Откуда это у тебя, умница, такое богатство?

— На огород вырастила…

— Такъ, такъ… Хорошо разсказываешь, умница… А въ острогъ не хочешь?

III.

Посадили бабу Матрену въ тюрьму. Какъ ни пытаютъ, откуда она наворовала столько пятачковъ,— ничего не могутъ добиться. Стоитъ на своемъ Матрена, что въ огород у себя выростила. Сначала и судьи и тюремщики смялись надъ бабьей притчей, а потомъ стали сердиться.

— Ты насъ за прямыхъ дураковъ считаешь — погоди, мы теб покажемъ, какіе мы дураки.

Какъ ни клялась бдная баба, какъ ни божилась, какъ ни плакала — никто ей не вритъ. А тутъ еще чортъ надодаетъ. Какъ-то выползъ изъ щели паукомъ, ножками шевелитъ и хихикаетъ.

— Что, хороши мои пятачки, разлапушка? Хи-хи… Вся ты теперь моя, со всмъ потрохомъ.

— И то, видно, твоя…— уныло соглашалась баба Матрена, заливаясь дешевыми бабьими слезами.— Не велика корысть обмануть глупую бабу.

— Давно бы такъ-то, Матренушка. Не будешь больше меня ругать?

— Гд ужъ тутъ ругать, когда вся твоя воля теперь.

Понравилась эта бабья покорность чорту. Недаромъ трудился столько времени. Пріободрился онъ и въ другой разъ явился ужъ въ своемъ настоящемъ вид. Онъ считалъ себя красавцемъ, какъ вс черти. И рожки, и хвостикъ, и ослиныя копытца, и уморительная мордашка, какъ у летучей мыши — кругомъ красавецъ, какъ его ни поверни. Разошелся чортъ и началъ ужъ смле ластиться къ Матрен. Такъ и увивается чортъ чортомъ, хвостикомъ виляетъ, хихикаетъ и все лапами тянется къ баб.

— Я, Матренушка, совсмъ добрый чортъ,— нашептываетъ онъ сладкимъ голосомъ,— и нисколько стараго зла не помню. Даже совсмъ наоборотъ… Ухъ, горошина ты сахарная!… Полюби ты меня хоть немножко…

— Ты вотъ лапы-то свои поганыя убери,— защищается Матрена отъ бсовскихъ ласкъ.— Не люблю я этого…

Тошнехонько Матрен смотрть на хитраго чорта, а еще тошне того слушать его. Такъ и мутитъ ее отъ его ласковыхъ словъ. Ужъ лучше, когда онъ сердится. А сердился чортъ страшно: глаза сдлаются зелеными, отъ шерсти сыплются искры, дыханіе мерзкое. Обидлся чортъ, что баба Матрена отталкиваетъ его, и зашиплъ по-зминому.

— Ахъ, ты, рдька горькая!— ругался онъ, начиная колотить хвостомъ по полу, какъ палкой.— Смотри, шутки со мной плохія… На смерть защекочу, если на то пойдетъ.

— Не боюсь я тебя, окаяннаго!— озлилась въ свою очередь и баба Матрена,— все одно пропадать. Вотъ нисколько не боюсь… Да еще глаза теб повыцарапаю, только подойди.

Чортъ поступилъ совершенно какъ человкъ. Онъ сразу утихомирился и даже заплакалъ.

— Вотъ ты и разсердилась, Матренушка… я къ теб всей душой, а ты на меня и посмотрть не хочешь. Ахъ, бдный я, бдный… И за что только я полюбилъ тебя? Не стало разв блотлыхъ боярынь, толстыхъ купчихъ, двушекъ-проказницъ…

Слъ чортъ на полъ, сложилъ ножки калачикомъ и жалуется на свою судьбу. Не могъ онъ взять упрямую бабу ни лаской, ни прибауткой, ни страхомъ, такъ захотлъ ее разжалобить.

Надолъ чортъ баб Матрен до смерти. Замучилась она съ нимъ. Наконецъ придумала.

— Вотъ что, чортушка,— сказала она.— Умаялъ ты меня. Дай передохнуть, а тамъ окончательно переговоримъ, чтобы все честь. честью.

Обрадовался чортъ. Дло шло на ладъ, да и самому тоже отдохнуть хотлось. А главное, впереди оставалась надежда…

Думала баба Матрена цлыхъ три дня и наконецъ придумала. Даттакъ ловко придумала, что даже самой смшно. Сидитъ, ждетъ, а сама ухмыляется. Извстно, что только стоитъ подумать о чорт, а онъ ужъ тутъ какъ тутъ.

— Ну что, надумала, красавица?

— А вотъ садись рядкомъ да поговоримъ ладкомъ…

Чортъ прислъ, сдлалъ умильную рожу и приготовился слушать. Баба Матрена даже хлопнула его по козлиной ног, отчего чортъ только заржалъ, какъ молоденькій жеребенокъ.

— Ну, слушай, скажу я теб свою бабью притчу о душевномъ зеркал,— начала Матрена.— Только чуръ не перебивать…. Согласенъ? И сидть, смирно. Лапамъ своимъ поганымъ воли не давать.

— Я не буду, тетенька.

— То-то, смотри у меня, уродъ. Вотъ ты мутишь всхъ, наводишь соблазнъ, бьешься изъ послднихъ силъ, а того и не знаешь… Нтъ, постой, не такъ. Ты вотъ сколько людей соблазнилъ — и не пересчитать. Гршитъ-гршитъ человкъ, кругомъ у тебя въ рукахъ, а глядишь, взялъ да и покаялся,— вся твоя работа даромъ и пропала.

Чортъ только замычалъ по-телячьи.

— Молчи, образина, а то ничего не скажу,— продолжала Матрена, закручивая ему ухо, какъ длала одна поповна съ богатымъ старичкомъ, сватавшимся за нее. Чортъ только сладко зажмурилъ глаза и облизнулся. О, онъ отлично зналъ, какъ женщины умютъ любить…

— Такъ вотъ, чортушка, дло-то какое,— продолжала Матрена, набираясь храбрости.— И другіе черти тоже хлопочутъ не меньше тебя, а толку все нтъ. Одну глупую бабу соблазнить и то какъ трудно. Ну, это такъ, къ слову. Сиди смирно… А дло-то проще пареной рпы. Помнишь, какъ меня судья оправдалъ за. серебряную ложку, которую ты укралъ тогда у купца? Вотъ у него тогда и было душевное зеркало. У кого оно въ рукахъ, такъ тотъ и сдлается сейчасъ же добрымъ. Добудь его мн, это самое душевное зеркало, тогда, такъ и быть,— вся твоя… А то я сейчасъ все сержусь на тебя. Ты-то мн все добра желаешь, а я все только сержусь, потому что у меня нтъ душевнаго зеркала.

— А какое оно?— спросилъ чортъ, поднимая свои собачьи ушки,

— А такое… Его никто не видалъ.

— Такъ какъ же я его найду?

— А ужъ я тебя научу… Ступай въ лсъ поскоре, тамъ спасается старецъ, такъ зеркало у него. Ты прикинься двицей, будто заблудился въ лсу, ну, какъ онъ пожалетъ тебя,— зеркало и будетъ у тебя въ рукахъ. Не полагается старцамъ жалть двицъ, хоть такая двица и заблудилась.

Чортъ щелкнулъ себя но носу, мяукнулъ по-кошачьи и точно сквозь землю провалился, какъ длаютъ вс черти.

IV.

Взвился чортъ изъ тюрьмы легче пуха, потомъ упалъ камнемъ, разлился ркой и обернулся наконецъ красной двицей. Брови союзныя, коса до долу, глаза ласковые, засмется — у покойника на сердце захолынетъ. Какъ увидлъ старецъ, такъ сразу и пожаллъ. А чортъ сцапалъ душевное зеркало и опять въ дорогу,— у старца въ кель толко синій дымокъ остался, точно кто срой покурилъ. Ужъ по запаху старецъ догадался, какая двица у него была въ гостяхъ.

Несется чортъ обратно и чувствуетъ, что ему какъ будто тяжело. А смотрть на зеркало, какое оно — Матрена не велла ни подъ какимъ видомъ. Чортъ завернулъ его въ бересту и летитъ. Чмъ дальше — тмъ тяжеле летть, точно чугунную гирю волочетъ. Кое-какъ дотащился, въ поту весь, даже языкъ высунулъ, а самъ думаетъ:

‘И что я привязался въ этой баб Матрен? Вдь это даже нехорошо, ежели разобрать… Вонъ и ребятишки сиротютъ безъ матери. Нтъ, нехорошо…’

Едва добрался чортъ до тюрьмы. Слъ на самый конекъ, и вдругъ вдлалось ему скучно. Недаромъ же его ругаютъ добрые люди. Сколько онъ зла надлалъ. Вотъ и сейчасъ: только усплъ обмануть старца и сейчасъ же собирается бабу Матрену обманывать. Ахъ, нехорошо хотя и чортъ.

Посидлъ, пригорюнившись, чортъ на крыш и ползъ въ тюрьму къ Матрен, свое слово надо держать…

— Ну что, принесъ?— спрашивала Матрена.

— На, получай…

Взяла баба Матрена, развернула бересту, а сама смется. У чорта точно гора съ плечъ свалилась.

— Ну, и задала же ты мн задачу, Матренушка…

— Ничего, отдохнешь и опять за старую работу примешься.

Говоритъ, а сама смется. Даже вотъ нисколько не страшенъ ей этотъ чортъ. Отдохнулъ чортъ, отдышался и только хотлъ поближе подссть къ Матрен, какъ послышались шаги. Чортъ едва усплъ спрятаться за печку. Это шли освобождать Матрену. Какъ только душевное зеркало попало въ острогъ, такъ всмъ сразу и сдлалось совстно. Ну, зачмъ томить бдную бабу. Ея дло, гд взяла пятачки…

Пришли, кланяются, извиняются.

— Ты ужъ на насъ не сердись,— говоритъ самый большой начальникъ.— Зря мы тебя томили…

Всмъ совстно, а баба Матрена только улыбается. Самый большой начальникъ до того размякъ, что чуть всхъ колодниковъ изъ тюрьмы не выпустилъ. Жаль стало бдныхъ людей, которые по годамъ томились въ невод.

Вышла Матрена изъ острога, а чортъ за ней на одной ножк прыгаетъ а отъ радости козленкомъ блеетъ. Пришли домой. Обласкала Матрена ребятишекъ, поплакала отъ радости и говоритъ чорту:

— Ну-ка, подержи зеркало-то…

Взялъ чортъ бересту и опять сдлался добрымъ, и опять сдлалось ему совстно, и опять онъ пожаллъ и Матрену и ребятишекъ, точно совсмъ и не чортъ. А Матрена смотритъ на него и смется.

— Ну, теперь, чортушка, ступай, откуда пришелъ. Не о чемъ намъ больше съ тобой разговаривать…

Взяла баба Матрена да и вытолкала чорта въ шею. Выскочилъ отъ нея чортъ, какъ ошпаренный. Съежился весь, дрожитъ корчится, а бересту съ душевнымъ зеркаломъ бросить не сметъ.

Случилось дло неслыханное и невиданное: объявился добрый чортъ. Перестали купцы обманывать покупателей, перестали приказные брать взятки, начали судьи судить по истинной правд, монахи молиться, жены и мужья любить другъ друга,— добрый чортъ больше не могъ никому сдлать зла. Въ другой разъ и хочетъ по старой привычк устроить какую-нибудь каверзу, а выйдетъ изъ каверзы добро. Однимъ словомъ, людямъ стало хорошо, а чертямъ плохо пришлось. Такъ плохо, такъ плохо, что совсмъ нечего стало длать.

Цлыхъ три года добрый чортъ маялся съ душевнымъ зеркаломъ, пока не замаялся окончательно. Онъ страшно похудлъ, шерсть на спин вылзла, глаза начали слезиться, а хвостъ сдлался тонкимъ, какъ спичка. Не чортъ, а чортъ знаетъ что такое… Въ конц концовъ чортъ хотлъ даже покончить съ собой и бросался въ воду, Когда его вытаскивали изъ воды, береста съ душевнымъ зеркаломъ уплыла, и онъ опятъ сдлался настоящимъ, добросовстнымъ чортомъ.

Поправившись, чортъ занялся своими прежними длами и только не подходилъ въ баб Матрен. Вдь она могла разсказать и другую притчу… Баба Матрена больше ужъ же торговала. Когда чортъ ходилъ съ душевнымъ зеркаломъ, вс ея пятачки превратились въ горячіе уголья. Чуть лавку свою не сожгла. Опять ушла она въ свою деревню и давай работать попрежнему. Копаетъ свои гряды да псенки попваетъ, благо избавилась отъ чорта.

1896.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ДВbНАДЦАТЫЙ

Нчто о бабьей притч, добромъ чорт и потерянномъ душевномъ зеркал.

Читайте также: