Нашла коса на камень, Броутон Рода, Год: 1880 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 49 минут(ы)

НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ
Сцны и характеры

Изъ романа Роды Броутонъ: ‘Second Thoughts’, by Rhoda Broughton.

Рода Броутонъ, по самому характеру своего таланта, занимаетъ въ англійской литератур совершенно особое мсто. Она не рисуетъ яркихъ, бытовыхъ картинъ, не придумываетъ замысловатыхъ фабулъ, а замыкается исключительно въ интимной семейной жизни, картины которой, подъ ея перомъ, дышатъ поэзіей, правдой и теплотой. Интересъ ея произведеній, главнымъ образомъ, психологическій, мало кто изъ современныхъ романистовъ лучше ея уметъ нарисовать нравственный обликъ, особенно женскій, ея любимыя героини — существа крайне несовершенныя, но въ силу этихъ самыхъ несовершенствъ, тмъ еще боле живыя и реальныя. Миссъ Броутонъ не задается никакими широкими общественными задачами и идеалами, она, своей манерой, напоминаетъ живописцевъ-жанристовъ,— самыя обыденныя сцены ежедневной жизни не кажутся ей недостойными ея кисти, она съ любовью отдлываетъ детали, что и придаетъ ея произведеніямъ особенную симпатичность. Одна изъ ея любимыхъ темъ — переворотъ, какой производить любовь въ самой необузданной женской натур, но никогда еще, насколько намъ помнится, она не изображала этого явленія подъ тмъ угломъ зрнія, подъ какимъ оно представляется въ ‘Second Thooghts’,— этомъ симпатичнйшемъ изъ ея романовъ. Джильяна — главная изъ героинь миссъ Броутонъ, полюбившая человка, который стоитъ выше ея въ нравственномъ отношеніи, при безграничной гордости этой, весьма талантливо очерченной, молодой личности, подобный фактъ значительно усложняетъ вопросъ и даетъ возможность перу писательницы выказать вс тонкости ея анализа душевныхъ движеній во всемъ блеск.

I.

Романъ начинаегся очень оригинальною сценой, наканун новаго года все семейство почтеннаго сквайра Марло, съ чадами, домочадцами и гостями, въ числ которыхъ есть и личности очень полновсныя, занимается святочнымъ гаданьемъ, прыгая, лишь только часы пробили полночь, черезъ двнадцать зажженыхъ свчей, тотъ, кому удастся благополучно совершить такой прыжокъ, будетъ счастливъ въ теченіе цлаго года, тотъ, кто погаситъ одну изъ свчей, испытаетъ различныя невзгоды въ соотвтствующемъ ей мсяц, если погасла первая — въ январ, вторая — въ феврал и т. д.

Вс присутствующіе могутъ льстить себя надеждой,— въ предстоящемъ году ихъ ожидаютъ одн радости, такъ какъ они побдоносно вышли изъ испытанія,— вс, кром молодой племянницы сквайра, Джильяны Латимеръ: ея участь еще не ршена. Она стоитъ въ нершимости, высоко приподнявъ шлейфъ бархатнаго платья и слегка наклонивъ впередъ свой стройный станъ.— Скорй! кричатъ ей со всхъ сторонъ. Она прыгаетъ и, о ужасъ! три первыя свчки гаснутъ. Со всхъ сторонъ сыплются выраженія сочувствія, Джильяна — любимица старика-дяди, въ дом котораго, со смерти его жены, играетъ роль хозяйки, дти его также ее обожаютъ и очень смущены такой неудачей.

— Январь, февраль, мартъ,— смясь считаетъ по пальцамъ красавица,— чтожъ! мои несчастія по крайней мр скоро кончатся.— Но несмотря на свое кажущееся хладнокровіе, она предпочла бы, еслибъ прыжокъ совершился благополучно. На другой день все веселое общество, усердно работавшее надъ убранствомъ ёлки, отдыхаетъ отъ трудовъ,— въ это время Джильян подаютъ карточку.

— Докторъ Бернетъ! съ недоумніемъ читаетъ она.— Ничего не понимаю.

Пока они съ дядей думаютъ да гадаютъ, кто бы это могъ быть,— самъ незваный поститель появляется въ комнат и, окинувъ взглядомъ всю группу, обращается въ Джильян съ вопросомъ:

— Я обращаюсь къ миссъ Латимеръ?

— Это мое имя,— съ удивленіемъ отвчаетъ она.

— Въ такомъ случа я долженъ просить васъ немедленно удлать мн пять минутъ для бесды, съ глазу на глазъ, о важномъ дл.

— Если вы по длу, вамъ слдуетъ обратиться къ моему дяд, мистеру Марло,— замчаетъ она, горделивымъ движеніемъ руки указывая на хозяина дома.

— Извините, но дло мое касается васъ.

Тонъ, его такъ ршителенъ, что приходится сдаться.

— Въ такомъ случа неугодно ли послдовать за мной,— съ натянутой вжливостью говоритъ Джильяна, переходя въ сосднюю гостиную. Она остается на ногахъ, желая этимъ дать понять непрошенному собесднику, что разговоръ долженъ быть непродолжителенъ, докторъ захлопываетъ за собою дверь и, ставъ противъ нея, говоритъ:

— Вамъ, вроятно, совершенно неизвстно — кто я такой?

— Не имю этой чести,— съ леденящимъ и величавымъ поклономъ, отвчаетъ Джильяна.

— Понятно,— нетерпливо обрываетъ онъ, сердито сверкнувъ глазами.— Я докторъ вашего отца, и онъ послалъ меня за вами.

— За мной!— съ ужасомъ и уже безъ всякаго величія восклицаетъ она,— быть не можетъ!

— Отчего же?— холодно отзывается онъ,— казалось бы вполн естественно человку желать видть свое единственное дтище у своей постели.

Краска бросилась ей въ лицо отъ его укоризненнаго тона.

— Мн кажется,— надменно замчаетъ она,— что пока человку неизвстны вс обстоятельства дла, онъ не долженъ позволять себ выражать своего мннія.

— А если они ему извстны?

— Въ такомъ случа, я не понимаю, какъ отецъ могъ согласиться дать вамъ подобное порученіе.

— Для васъ должно имть значеніе само порученіе, а не побужденія пославшаго. Полноте,— продолжаетъ онъ боле примирительнымъ тономъ,— я только орудіе, фактъ остается въ своей сил — отецъ послалъ за вами, и такъ какъ вы несовершеннолтняя, вы должны хать.

— Должна?— повторяетъ Джильяна, уязвленная повелительнымъ тономъ послднихъ словъ,— извините, если я не соглашусь съ вами, да позвольте еще спросить: какія полномочія привезли вы съ собою?

Не отвчая ничего, онъ опускаетъ руку въ боковой карманъ, откуда вытаскиваетъ клочекъ бумаги, и передаетъ его Джильян.

На этомъ клочк знакомымъ ей, дрожащимъ, неровнымъ старческимъ почеркомъ написано:

‘Исполни требованія подателя.— Отецъ твой Томасъ Латимеръ’.

Она поднимаетъ глаза на доктора, и ея взглядъ, полный глубокой, вызывающей вражды, встрчается съ его взглядомъ. Джильяна вообще неохотно повинуется кому бы то ни было, но повиноваться безусловно этому грубому, дерзкому незнакомцу — ей невыносимо. Кровь ея кипитъ. Она то краснетъ, то блднетъ.

— Порученіе ваше, я полагаю, исполнено? спрашиваетъ она тихимъ голосомъ, съ дрожью въ губахъ, поспшно направляясь съ двери.

— Постойте!— восклицаетъ онъ, безцеремонно становясь между нею и дверью.— Вечерній поздъ отходитъ изъ Варнфорта пять минутъ девятаго, будете ли вы… Но вы должны быть готовы выхать съ этимъ поздомъ.

— Благодарю васъ,— говоритъ она холоднымъ тономъ, съ едва замтнымъ наклоненіемъ головы,— но мн нтъ надобности затруднять васъ моими сборами: это мое дло.

— И мое также,— грубо заявляетъ онъ, выведенный изъ терпнія ея тономъ и дерзкимъ выраженіемъ ея срыхъ главъ,— такъ какъ мы должны хать вмст.

— Вмст!— сердито повторяетъ она,— извините, я не вижу въ этомъ никакой необходимости.

— Отчего-бы вамъ, право, не быть боле благоразумной?— принимается онъ усовщивать ее.— Пріятно-ли вамъ это или нтъ, а придется исполнить приказаніе единственнаго человка въ мір, имющаго право вамъ приказывать. Не проще ли было бы сдлать это охотно, чмъ неохотно? Если,— продолжаетъ онъ строже, съ оттнкомъ сильнаго сарказма,— ни долгъ, ни привязанность для васъ ничего не значатъ, можетъ быть, вы послушаетесь голоса собственнаго интереса. Могу васъ уврить, что, упорствуя въ своемъ отказ, вы гораздо боле повредите себ и собственной будущности, чмъ кому-нибудь другому. Отецъ вашъ боленъ, и…

— Да боленъ ли онъ?— вся закраснвшись, спрашиваетъ Джильяна,— въ этомъ весь вопросъ. Вамъ, можетъ быть, извстно, что онъ три раза въ моей жизни посылалъ за мной точно также, экспромтомъ. Разъ меня подняли среди ночи, а, пріхавъ къ нему, я убдилась, что это была чистая фантазія, капризъ, вызванный желаніемъ показать свою власть надо мной. Онъ былъ такъ же здоровъ, какъ мы съ вами.

Она остановилась, еле переводя духъ.

— На этотъ разъ онъ не такъ же здоровъ, какъ мы съ вами,!— спокойно возражаетъ Бернетъ,— не бойтесь!

Новое молчаніе, враждебное со стороны Джильяны, холодно выжидательное со стороны доктора.

— Поздъ,— заговорилъ докторъ,— отходитъ изъ Карнфорта пять минутъ девятаго, отсюда до станціи семь миль, такъ какъ дорога тяжелая, и намъ слдуетъ выхать не позже семи часовъ.

Онъ съ поклономъ отворяетъ ей дверь, и она поспшно выходитъ, склонивъ голову на грудь. Она неузнаваема.

До отъзда остается еще полъ-часа. Джильяна сидитъ съ дядей въ его кабинет, отдавая ему послднія инструкціи, голова ея покоится у него на плеч, слезы текутъ изъ глазъ. Погода ужасная,— втеръ такъ и воетъ.

— Чмъ я заслужила путешествіе въ полтораста миль, въ такую ночь и въ такомъ обществ?

— А можетъ быть, онъ окажется премилымъ малымъ?— утшаетъ ее дядя, но она ничему не внемлетъ.

Карета подана къ запорошенному снгомъ подъзду, Джильяна, расцловавъ всхъ своихъ подданныхъ, собирается ссть въ экипажъ какъ вдругъ замчаетъ отсутствіе горничной.

— Гд Гриффитсъ? скажите, что я жду ее,— приказываетъ она слуг.

— Она отправилась впередъ, на извощик, съ вещами,— докладываетъ тотъ.— Джильяна, ршившаяся-было не обмняться со своимъ спутникомъ ни единымъ словомъ, обращается къ нему съ вопросомъ.

— Вы, вроятно, пожелаете курить? Человка намъ брать незачмъ, а потому вы можете хать на козлахъ.

— Благодарю васъ,— отвчаетъ докторъ,— я не курю, а такъ какъ уже схватилъ насморкъ, то, съ вашего позволенія, сяду въ карету.

На двор бушуетъ мятель, провожающіе кричатъ ей, чтобъ она скорй садилась, больше ничего не остается, какъ повиноваться. Сли, лошади подхватили, шестичасовой tte—tte начался. Одно и то же мховое одяло закрываетъ имъ колни, они оба твердо ршились причинять другъ другу какъ можно больше непріятностей. Джильяна забилась въ уголъ, стараясь, чтобъ ни одна складка ея шубы не коснулась его. Они выхали на большую дорогу. Снгъ глубокъ, но лошади сильны, такъ что бояться нечего, Джильяна спокойно предается своимъ мыслямъ. Передъ нею возникаютъ картины прошлаго, она заглядываетъ въ будущее, мысленно останавляваясъ на фигур почти незнакомаго ей старика-отца, который, по годамъ, могъ бы быть ей ддомъ. Она никогда не жила съ нимъ, да и мать ея провела послдніе годы своей короткой и безупречной жизни вдали отъ него, съ дядей Марло отецъ тоже не знался. Движеніе спутника вывело нашу героиню изъ задумчивости. Послышалось чирканье спичкой, которую докторъ поднесъ къ свчк въ небольшомъ, каретномъ фонарик.

— Вамъ свтъ не мшаетъ?— спросилъ онъ отрывисто,— если нтъ, мн пріятно было бы почитать. Никто изъ насъ разговаривать не желаетъ, а для меня очень интересно спокойно почитать съ часокъ.

— Пожалуйста не стсняйтесь, мн совершенно все равно.

Это неправда, тщетно старается Джильяна возвратиться къ прерваннымъ размышленіямъ, лично ей огонь не мшаетъ, голова ея въ тни. Свтъ падаетъ только на книгу да на пальцы Бернета, переворачивающіе страницы, его фраза: ‘Никто изъ васъ разговаривать не желаетъ’, неотвязно преслдуетъ ее:— какъ онъ смлъ это сказать? Вскор ее начинаетъ мучить любопытство, ей смертельно хочется узнать, что читаетъ ея спутникъ, она понемногу придвигается и заглядываетъ черезъ его плечо,— оказывается статья о греческой антологіи. Проходятъ нсколько минуть. Она прочла полторы страницы и забыла мятель, отца, Бернета, себя, глаза ея такъ и бгаютъ по строчкамъ, но посреди какой-то особенно заманчивой фразы неумолимая рука переворачиваетъ страницу…

— Что вы сказали?— спрашиваетъ Бернетъ, вскинувъ на нее глава.

— Ни-и-чего,— бормочетъ она,— я только кашлянула.

Добрались, наконецъ, путники и до желзнодорожной станціи, гд надо ждать прихода ночного позда, оказывается, что ни горничной, ни вещей еще нтъ. Поздъ приходитъ, и Бернетъ проситъ Джильяну садиться поскорй въ вагонъ, тщетно протестуетъ она, увряя, что не подетъ безъ горничной, но попрежнему побда остается за нимъ, благодаря его спокойной настойчивости. Наступаетъ вторая половина ненавистнаго tte—tte, теперь ей легче только въ томъ отношеніи, что они могутъ сидть дальше другъ отъ друга. Погода стояла еще ужасне. Съ той сторона, гд услась Джильяна, спущено окно, Бернетъ подходитъ и, безъ дальнихъ разговоровъ, хочетъ поднять его. Она, въ сущности, очень довольна, но какой-то безсмысленный капризъ заставляетъ ее воскликнуть.

— Пожалуйста не поднимайте.

— Не поднимать,— вы не шутите?

— Конечно, не шучу, я люблю воздухъ.

— Такъ наслаждайтесь имъ на здоровье,— съ этимъ онъ возвращается въ свой уголъ и надваетъ пальто.

Минутъ черезъ пять раскаяніе овладваетъ Джильяной: ледяной втеръ такъ и обдаетъ ей лицо, въ ея жилахъ нтъ ни капли незастывшей крови. Искоса посматриваетъ она на своего врага, который, опустивъ голову на грудь и надвинувъ шляпу на глаза, какъ будто спитъ глубокимъ сномъ,— и осторожно пробуетъ поднять злополучное окно. Окоченвшія руки отказываются ей служить, окно не подается. Она перемняетъ мсто, втеръ съ изморозью и тутъ настигаетъ ее, она садится спиной къ локомотиву — все тщетно, вагонъ превратился въ ледникъ. Она снова взглядываетъ на сосда — спитъ себ какъ младенецъ. На глазахъ ея навертываются слезы и тутъ-то, наконецъ, раздается его голосъ!

— Чтожъ! все продолжаете любить воздухъ, или съ васъ довольно?

Она молча указываетъ на окно, но онъ этимъ не довольствуется.

— Прикажете запереть?— спрашиваетъ онъ оффиціальнымъ тономъ.

— Запереть, запереть!— шепчетъ она почти сквозь слезы, причемъ зубы ея стучатъ такъ сильно, что словъ почти разобрать нельзя. Въ минуту окно поднято, Бернетъ возвращается на свое мсто и чихаетъ нсколько разъ.

Медленно тянется время, бдная Джильяна такъ прозябла, что не можетъ думать ни о чемъ, кром того, что ей холодно, усталый спутникъ продолжаетъ спать. Въ часъ ночи они прізжаютъ въ Лондонъ, въ самомъ мрачномъ настроеніи духа выходитъ ‘путешественница по-невол’ изъ экипажа у подъзда дома, занимаемаго отцомъ. Тутъ ее ожидаетъ рядъ пріятныхъ сюрпризовъ. Больной, въ минуту досады, распустилъ всю прислугу,— Джильяна прізжаетъ въ пустой домъ, гд нтъ никого, кром сидлки и работницы, комната, которую Бернетъ приказалъ для нея приготовить, въ ужасномъ вид, даже огонь порядочно не разведенъ въ камин. Но вотъ что всего хуже: тотчасъ по прізд до ушей ея, пока она стояла на площадк передъ комнатой отца, сквозь неплотно притворенную дверь долетлъ слдующій разговоръ паціента съ докторомъ:

— Такъ вотъ вы наконецъ,— капризнымъ тономъ говорилъ старческій голосъ,— пріятно думать, что вы не торопились.

— Я пріхалъ такъ скоро, какъ могъ,— послышался спокойный отвтъ.

— И привезли съ собой мою Корделію?

— Миссъ Латимеръ здсь, угодно вамъ видть ее сейчасъ?

— Господи, твоя воля!.. къ чему торопиться. Время терпитъ.

II.

Ночь, проведенная Джильяной почти безъ сна, наконецъ миновала. Кое-какъ сдлавъ свой туалетъ и наскоро напившись чаю, она для развлеченія бродитъ по незнакомому, пустому дому. Въ этой квартир она въ первый разъ,— въ послдній ея пріздъ отецъ занималъ другую. Молодая двушка отворяетъ одну дверь за другою, съ упорствомъ жены Синей-Бороды. Везд ее встрчаетъ одна и та же картина: свернутые ковры, сложенныя занавски, мебель, канделябры, картины, статуи и бюсты въ чахлахъ. Ею наконецъ овладваетъ чувство, похожее на кошмаръ: долго ли придется жить здсь среди всхъ этихъ мшковъ? Она пробирается въ библіотеку, и только-что погрузилась въ чтеніе заинтересовавшей ее книги, какъ сидлка приходитъ звать ее къ отцу. Въ комнат полумракъ, постель стоитъ въ углубленіи, такъ-что, только подойдя въ ней вплотную, Джильяна ясно видитъ больного. Онъ молчитъ и не протягиваетъ ей даже руки, она наклоняется и робко его цлуетъ.

— Господи!— восклицаетъ онъ съ досадой,. вытирая лицо тонкимъ платкомъ,— какъ холодна твоя щека! Я думаю, что мы отложимъ повтореніе этой церемоніи — безсрочно.

При этой истинно отеческой рчи щеки ея загораются ярымъ румянцемъ. Оскорбленная гордость и уязвленное чувство мшаютъ ей отвтить, она молча киваетъ головой.

— Долженъ извиниться, что не могъ принять тебя вчера вечеромъ,— продолжаетъ старикъ съ ироніею, тономъ холодной, условной вжливости.— Надюсь, что путешествіе твое было пріятное.

— Пріятное!— трагически восклицаетъ она, но, опомнившись, продолжаетъ нсколько спокойне: — Я и сама бы пріхала, незачмъ было посылать за мной, какъ за какимъ-нибудь капризнымъ ребенкомъ.

— Пріхала бы?— равнодушно повторяетъ онъ:— но все же лучше было обезпечить себя, по крайней мр, Бернетъ такъ говорилъ — это была его мысль.

— Его мысль!— съ досадой повторяетъ она,— а съ чего онъ выдумалъ имть какія бы то ни было мысли на этотъ счетъ?

— Спроси его,— капризно отвчаетъ больной.— Если желаешь кому-нибудь сдлать сцену по этому поводу, пожалуйста избери доктора. Какъ теб кажется,— почти молящимъ голосомъ, продолжаетъ онъ,— въ предлахъ ли возможнаго, для тебя позабавить, развлечь старика?

— Считаю это дйствительно невроятнымъ,— тихимъ и нетвердымъ голосомъ отвчаетъ она.— Но, хотя я не умю забавлять, а все же, можетъ быть, могу быть полезной. Позволите попытаться?

— Боже милостивый! нтъ,— сказалъ онъ съ тономъ крайняго раздраженія,— позволь просить тебя и не пробовать. Ничто въ мір не могло бы мн быть непріятне. Неужели ты вообразила, что я послалъ за тобой, чтобъ ты длала мн постель и варила аррорутъ? Если это такъ, пожалуйста разочаруйся.

Она не отвчаетъ, да и что на это отвтить?

— Еслибъ ты могла разсмшить меня!— продолжаетъ онъ,— разсказавъ какой-нибудь оригинальный скандальчикъ, какое-нибудь ‘bon mot’! Ахъ,— оборвалъ онъ себя и сердито отбросилъ голову на подушку: — вотъ, вотъ чмъ нехорошо долго жить, что тысячу разъ переслушаешь вс остроты, какія когда-либо были сказаны.

Блдный лучъ солнца прокрался сквозь полу-спущенныя занавсы и упалъ на его больное и капризное лицо. Сердце Джильяны переполнилось состраданіемъ,

— Боюсь, что не знаю никакихъ забавныхъ исторій,— кротко отвчаетъ она,— но если хотите, я могу вамъ почитать что-нибудь — серьезное.

Минутное молчаніе. Больной приподнялся и теперь сидитъ, подперши блдное лицо исхудалой рукой.

— Благодарю,— говоритъ онъ съ насмшливымъ поклономъ,— ты очень добрая двушка, я чрезвычайно горжусь такой дочерью, но долженъ теб признаться, что не особенный охотникъ до пасторовъ въ юбкахъ. Я слышалъ, что въ ближайшей церкви очень усердное духовенство: еслибъ мн понадобились услуги этихъ господъ, можешь быть уврена, что я пошлю за ними. Умешь ты читать по-французски?

— Немножко.

— Попробуемъ,— съ нкоторымъ оживленіемъ проговорилъ больной, указывая дочери на столъ, покрытый иностранныии журналами, газетами, романами.

Чтеніе начинается. Познанія Джильяны по части французскаго языка не превосходятъ поананій большинства молодыхъ англичанокъ, къ довершенію бды ей попался газетный фельетонъ, переполненный драматическимъ, артистическимъ и литературнымъ ‘argot’ нашихъ дней, намеками на жизнь парижскихъ клубовъ и театровъ, совершенно непонятными для людей непосвященныхъ. Она прочла столбца полтора, точно попугай, и наконецъ ршилась спросить у своего безмолвнаго слушателя: какъ ему нравится ея чтеніе?

— Чрезвычайно,— отвчаетъ онъ съ иронической улыбкой, выговоръ у тебя несравненный, и ты, очевидно, ничего не понимаешь, но если не считать этихъ мелочей, лучшаго и желать нельзя.

Бдная импровизированная лектриса ожидала похвалъ. Она сердито кладетъ газету на столъ и покраснвъ, замчаетъ:

— Дома всегда находили, что у меня прекрасный выговоръ.

— Неужели?— отзывается отецъ, приподнявъ брови, съ холодной, цинической усмшкой.

— Фрейлейнъ Шварцъ, гувернантка моихъ кузинъ, всегда говорила, что приняла бы меня за француженку, не знай она, что ф англичанка.

— Право? бдная фрейлейнъ.

— Продолжать?— довольно добродушно спрашиваетъ Джильяна.

— Довольно на сегодня,— отвчаетъ больной съ легкимъ, злобнымъ смхомъ.— Хорошенькаго понемножку. Надо что-нибудь оставить и на завтра. А теперь извини откровенность больного: я буду очень радъ, если ты оставишь меня.

Съ этими словами онъ указываетъ рукою на дверь, и она, съ полными слезъ главами и низко опущенной, блокурой головкой, поспшно выходитъ изъ комнаты. Куда двалось ея пресловутое вліяніе на всхъ окружающихъ?

Посл этого знаменательнаго свиданія прошло два дня. Джильяну опять забыли, отецъ даже не требуетъ ее къ себ. Ни разу не выходила она изъ дому изъ боязни не быть на лицо, когда ее позовутъ. Наконецъ, настаетъ желанная минута, за ней посылаютъ сидлку, но и за этотъ разъ она выноситъ мало отраднаго изъ свиданія съ отцомъ. Старикъ избралъ ее мишенью своихъ насмшекъ, онъ какъ будто усердно ищетъ случая оскорбить, унизить ее. Бернетъ, сжалившись надъ нею, совтуетъ ей пойти прогуляться, она, какъ всегда, принимаетъ слова его очень недружелюбно, но нжный родитель, узнавъ въ чемъ дло, приказываетъ ей исполнить совтъ доктора, остроумно замчая, что сидя взаперти она можетъ испортить свой цвтъ лица, а женщина съ дурнымъ цвтомъ лица то же, что прошлогодній календарь. Нечего длать, приходится сдлать видъ, будто повинуешься. Бдная узница возвращается въ библіотеку и принимается за книгу, оставленную при появленіи сидлки. Но ей не читается, на душ слишкомъ тяжело, она ради развлеченія смотритъ въ окно, дверь быстро отворяется, и Бернетъ входитъ.

— Здсь и огня нтъ, что это значитъ?

— Мн не холодно,— отвчаетъ она, хотя посинлое лицо говоритъ противное.

— Вы такъ и не выходили?

— Нтъ, не имла ни малйшаго намренія.

— Отчего? вамъ это было бы полезно.

— Не хотлось,— надменно отвчаетъ она,— да я и не признаю за вами права мн приказывать.

— Какъ съ вами должно быть тяжело жить,— говоритъ онъ точно про себя, пристально и почти съ состраданіемъ глядя на нее.

— Никто никогда мн этого не говорилъ!— восклицаетъ она въ ужас.— Съ какого права вы, совершенно посторонній человкъ, выступаете противъ меня съ такимъ обвиненіемъ?

— Сужу о васъ потому, какой васъ видлъ,— невозмутимо отвчаетъ онъ,— всегда невжливой, совершенно неблагоразумной.

— Зачмъ привезли вы меня сюда? На что я вамъ? Какое могло быть у васъ побужденіе? было же оно, но какое?

Онъ задумчиво смотритъ на нее.

— Побужденіе у меня было, отвчаетъ онъ,— но вы, по причинамъ извстнымъ только вамъ, такъ сильно предубждена противъ меня, что не поврите, еслибъ я и сказалъ вамъ. Когда, нибудь узнаете.

— Полезна я, пріятна здсь кому-нибудь?— продолжаетъ она.— Ухаживаю я за нимъ, облегчаю хоть сколько-нибудь сидлку?

— Нисколько!

— Такъ отчего не отпустите вы меня домой?— настаиваетъ она, со слезами въ голос,— къ людямъ, которые находятъ возможнымъ жить со мной и труднымъ обходиться безъ меня.

Онъ слегка приподнимаетъ брови.

— Неужели вы такъ необходимы?

— Необходима,— горячо отвчаетъ она,— Все, что въ дом длается — длаю я, вспомнить не могу, какъ имъ тяжело безъ меня!

— Утшьтесь, вроятно вполовину не такъ, какъ вы воображаете.

Видя, что съ губъ ея готовъ сорваться негодующій отвтъ, онъ продолжаетъ:

— Я не хочу васъ оскорблять, но поврьте мн, ничье отсутствіе особенно не замчается. Всякій разъ, какъ кто-нибудь выбудетъ изъ рядовъ, является десять человкъ на его мсто.

— Жалкое утшеніе.

— Обидное для нашего самолюбія, но тмъ не мене оно такъ, сто разъ, въ теченіе моей практики, я имлъ случай въ этомъ убдиться. Въ вашей вол хать или оставаться. Вы знаете, каковъ былъ бы мой совть, а я знаю, насколько онъ въ глазахъ вашихъ не иметъ никакого значенія. Доброй вечеръ!

Джильяна остается. Въ тхъ же безотрадныхъ условіяхъ проходятъ дв недли. По чьему-то распоряженію для нея прибрали одну изъ маленькихъ гостиныхъ, тамъ постоянно топится каминъ, красуются цвты, въ этой комнат проводитъ молодая двушка длинные январьскіе дни за книгой, за работой. Иногда она просиживаетъ цлые часы у постели больного, читаетъ ему вслухъ на малознакомыхъ ей языкахъ, пока голосъ не измнитъ и глаза не разболятся. Единственнымъ утшеніемъ служатъ ей письма изъ дому, жалобы дяди на безпорядокъ въ дом, изліянія кузины Эмиліи, царапанье шестилтняго Дика — бальзамъ для ея наболвшаго сердца, какъ бы ей хотлось показать эти посланія Бернету, который осмлился усомниться въ томъ, что она полезна. Изъ разговора съ отцомъ Джильяна наконецъ узнала, чему слдуетъ приписать сильное вліяніе доктора на паціента: десять лтъ тому назадъ старый кутила былъ приговоренъ къ смерти лондонскими медицинскими знаменитостями, Бернетъ его спасъ, за что старикъ и величаетъ его ‘единственнымъ честнымъ человкомъ’.

Медленно тянутся скучные дни, больной все слабетъ. Правда, онъ еще заставляетъ читать себ вслухъ французскіе романы и посмивается про себя при воспоминаніи о своихъ похожденіяхъ. Но съ каждымъ днемъ смхъ становится слабе, отрывокъ изъ Золя или Белло короче. При вид его безпомощности, даже нетерпливая Джильяна становится терпливой.

Отецъ теперь все чаще и чаще зоветъ ее, все неохотне отпускаетъ, онъ убдился, что она двигается безъ шуму, что руки ея всегда холодны, что она сильна — словомъ, хорошая сидлка.

Онъ еще поддразниваетъ ее понемножку, но относится въ ней, какъ будто, тепле прежняго. Съ Бернетомъ у Джильяны невольное перемиріе, имъ часто приходится говорить глазами чтобъ не раздражать больного шепотомъ, совщаться за дверью его комнаты, доктору давать, а ей покорно выносить приказанія. За этими, повидимому, добрыми отношеніями таится прежняя вражда.

Наступаетъ первое февраля, день теплый, говорящій о близости весны, но въ комнат больного стоитъ душный, спертый воздухъ. Джильяна провела почти сутки на ногахъ, отцу все хуже и хуже. Настаетъ вечеръ, уже восемь часовъ, двушка просто падаетъ отъ усталости и, выбравъ минуту, когда больной задремалъ, она пробралась къ себ въ комнату, сняла платье, накинула пейуаръ и бросилась на постель, разсчитывая проснуться черезъ полчаса.

Среди ночи ее будитъ стукъ въ дверь, она вскакиваетъ, отворяетъ, передъ нею стоитъ Бернетъ съ лицомъ, еще болесерьёзнымъ, чмъ обыкновенно.

— Идемъ,— говоритъ онъ.

— Ему хуже?

— Да.

— Это — это конецъ?

— Да.

Она молча слдуетъ за нимъ. Вс три окна спальной — настежъ, у кровати сюитъ сидлка и машетъ большимъ веромъ, и всего этого воздуха недостаточно для бдныхъ, надрывающихся легкихъ. Умирающій почти сидитъ на постели, поддерживаемый со всхъ сторонъ подушками, взглядъ сознательный, пересохшія губы раскрыты. Джильяна стоитъ у него въ ногахъ я смотрятъ на него широко раскрытыми, блестящими глазами. Отъ времени до времени она глубоко вздыхаетъ, какъ бы воображая, что это ему поможетъ. Она сама не сознаетъ, что крупныя слезы текутъ по ея щекамъ. Каково же ея изумленіе, когда она слышитъ голосъ отца.

— Пожалуйста… не плачь,— говоритъ онъ,— никто… никогда отъ меня… ничего… не добился… слезами. Улыбки, милая моя, улыбки…

Въ почти угасшемъ голос слышится тонъ стараго фата. Она не въ силахъ этого вынести. Ей кажется, что сердце ея готово разорваться, она выбгаетъ изъ комнаты, садится на верхней ступеньк лстницы, закрываетъ лицо руками и рыдаетъ.

Когда она подняла голову, Бернетъ стоялъ возл нея.

— Неужели вы ничего не можете сдлать?— почти гнвно спрашиваетъ она.

— Ничего.

— Вы совершенно безсильны?

— Совершенно.

— Чтожъ толку въ вашемъ искусств? О, это жестоко! если оно такъ ужасно теперь, чтоже бываетъ, когда любишь человка? Вы знаете все,— это ваше ремесло, чмъ это кончится?

— Скоро все кончится,— отвчаетъ онъ.

— Неужели въ цломъ мір нтъ человка, который любилъ бы его? О, какъ бы я была благодарна, еслибъ хоть собака о немъ пожалла!

Она почти съ мольбой заглядываетъ въ серьезные глава своего собесдника, надясь,— онъ скажетъ, что огорченъ. Скажи онъ это, она вроятно назвала бы его лицемромъ, но ей досадно на его молчаніе.

Собравшись съ духомъ, она возвращается въ комнату больного, гд и проводитъ всю ночь съ сидлкой и докторомъ. На разсвт слышится слабый шепотъ:

— Гд… Бернетъ?

— Я здсь.

— Вроятно… представленіе… почти… кончено?

— Почти.

Небольшая пауза, исхудалая рука умирающаго ищетъ руки его единственнаго друга и слабо ее пожимаетъ.

— Не… будь… васъ… занавсъ… бы… упалъ… десять… лтъ… тому… назадъ!

Бернетъ не отвчаетъ, но его рука ласково сжимаетъ безсильные пальцы.

— Еслибы… вы… подарили… мн… еще десять!

Это были послднія слова Томаса Латимера.

III.

Все кончено, даже похороны. Дядюшка Марло пріхалъ изъ своего помстья, чтобъ проводить до могилы родственника, съ которымъ не имлъ никакихъ сношеній въ теченіе пятнадцати лтъ. Отъ покойника не осталось ничего кром завщанія, въ которомъ онъ сдлалъ распоряженія относительно двухъ-сотъ съ чмъ-то тысячъ фунтовъ, которыхъ, несмотря на все желаніе, не могъ захватить съ собой. Распоряженія эти очень странны, добродушный сквайръ увряетъ свою племянницу, что ни одинъ составъ присяжныхъ не затруднится признать завщателя сумасшедшимъ. Джильяна возражаетъ, утверждая, что ‘не отца слдуетъ винить’. Дядя отправляется въ клубъ, она остается одна. На стол горитъ лампа, но Джильян ничего длать не хочется. Голова усиленно работаетъ, все на одну тему. Размышленія ея прерваны появленіемъ камердинера дяди, который докладываетъ:

— Докторъ Бернетъ желаетъ васъ видть.

— Скажите, что я занята.

— По очень важному длу.

— Передайте, что я не желаю его принять.

— Но это ваша обязанность,— восклицаетъ другой голосъ, и Бернетъ врывается въ комнату, безъ всякихъ церемоній выталкиваетъ лакея и запираетъ дверь.

— Какъ вы смете навязывать мн свое общество, когда я не желаю васъ видть?— говоритъ она задыхаясь.

— Смю,— отвчаетъ онъ.— Добровольно, или нтъ, но вы выслушаете меня!

Вмсто отвта, она поспшно направляется въ двери, но онъ предупредилъ ее, преградивъ ей дорогу. Лицо его блдно, какъ смерть, обыкновенно спокойные и проницательные глаза горятъ.

— Вы, конечно, знаете, что я пришелъ говорить съ вами объ этомъ… завщаніи.

— Понятно!

— Содержаніе его вамъ извстно?

— Да.

— Мистеръ Латимеръ оставилъ все свое состояніе въ земляхъ, деньгахъ, домахъ и пр.— вамъ, подъ условіемъ, чтобы, по достиженіи совершеннолтія, вы вышли за меня, въ противномъ случа, все состояніе достанется мн. Все это вамъ извстно?

Онъ говорилъ очень быстро, точно стараясь какъ можно скорй съ этимъ покончить. Она отвтила однимъ, едва замтнымъ наклоненіемъ головы.

— Если бы, съ другой стороны,— продолжаетъ онъ,— я отказался жениться на васъ, все состояніе достается вамъ, безъ всякихъ ограниченій, предоставляется въ ваше полное распоряженіе.

На это она отвчаетъ только легкой, презрительной улыбкой.

Онъ отошелъ отъ двери и приблизился къ ней шага на два.— Вы, конечно, отдадите мн справедливость, признавъ, что все это поразило меня не мене, чмъ васъ?

— Извините меня, но я отказываюсь отвтить на этотъ вопросъ.

— Возможно ли?— говоритъ онъ, точно во сн, схватившія за спинку стула.— Если ваше мнніе обо мн таково, позвольте мн, не теряя ни секунды, успокоить васъ. Позвольте сказать вамъ, что я окончательно отказываюсь отъ всякаго участія въ этомъ безумномъ условіи, позвольте васъ уврить, не честью, такъ какъ вы не предполагаете, чтобъ она у меня была, во всмъ, что для васъ священно — если что-нибудь подобное существуетъ — что я скорй готовъ позволить содрать съ себя хожу за-живо, чмъ жениться при такихъ условіяхъ.

Теперь онъ боле не нуждался въ стул. Онъ сталъ передъ ней, выпрямившись, весь блдный.

Джильяна не находитъ отвта, но смутно сознаетъ, что до настоящей минуты она не понимала этого человка.

— Такъ вотъ, чего вы боялись — продолжаетъ онъ, посл небольшой паузы, голосомъ выражающимъ только самое холодное, спокойное, безграничное презрніе. Конечно, съ такой опасностью шутятъ нельзя. Такъ вотъ разгадка поведенія, которое казалось вн необъяснимымъ, и надъ чмъ я ломалъ себ голову!

Ея большіе глаза не отрываются отъ его лица.

— Если вы припомните,— продолжаетъ онъ въ томъ же тон,— вы разъ спросили, что побудило меня привезти васъ сюда? Тогда я не понялъ, къ чему клонился вашъ вопросъ. Теперь знаю. Дло очень просто. Я уже давно зналъ о равнодушіи отца вашего къ вамъ — равнодушіи, граничащемъ съ антипатіей, и началъ опасаться, какъ бы онъ не вздумалъ лишить васъ наслдства, завщавъ все свое состояніе какому-нибудь благотворительному учрежденію.

Онъ остановился на минуту, чтобы перевести духъ.

Джильяна опустилась на стулъ и по прежнему не сводила глазъ съ суроваго, блднаго лица доктора.

— Я слыхалъ, что вы хороши собой,— продолжаетъ онъ — красота,— какъ вамъ извстно, всегда имла надъ нимъ большую власть. Я подумалъ, что если онъ увидитъ васъ еще разъ, вамъ можетъ быть удастся, хотя бы въ послднюю минуту, заслужить его расположеніе.

— Довольно,— молитъ она, но докторъ не обращаетъ на ея слова никакого вниманія.

— Мн было васъ жаль, да, въ сущности говоря, мн и до сихъ поръ вась жаль. Съ большимъ трудомъ добился я отъ него разршенія послать за вами. Вы знаете, какъ вы меня встртили. Вроятно, подозрнія ваши возникли въ первую же минуту нашего знакомства.

Джильяна все ниже и ниже опускаетъ голову и закрываетъ лицо руками.

— Рано вамъ быть такой подозрительной,— продолжаетъ онъ тономъ, въ которомъ звучитъ почти состраданіе,— вы не должны были еще встртить въ жизни много разочарованій. Неужели простая честность — такое рдкое качество въ вашихъ глазахъ, что вы не могли приписать ее даже совершенно незнакомому человку, который не сдлалъ вамъ никакого зла, и охотно былъ бы вамъ полезенъ по мр силъ, если бы вы ему это позволили? Я вамъ дамъ добрый совтъ, не толкуйте въ неблагопріятную сторону всхъ самыхъ простыхъ, человческихъ поступковъ. Можетъ быть, васъ когда-нибудь и обманутъ, но, говоря вообще, вы будете счастливе.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты.

На другой день, Джильяна проснулась ‘новымъ человкомъ’. Никогда еще никто не относился къ ней съ презрніемъ, а она прочла это чувство на суровомъ лиц Бернета и, что всего хуже, должна была сознаться, что заслужила его. Ей страшно мучительно, стыдно. Всего тяжеле встртиться съ дядей, сказать ему, что ‘интриганъ’, о козняхъ котораго она такъ самоувренно говорила ему наканун, ‘отказался отъ нея’. Какъ бы то ни было, приходится сойти въ столовую и пройти черезъ это испытаніе. Добрякъ мистеръ Марло въ восторг отъ благопріятнаго оборота, какое приняло дло, и только изъ разговора съ нимъ племянница узнаетъ, что отецъ назначилъ Бернета ея опекуномъ на случай, еслибы бракъ не состоялся, по не согласію съ его стороны. Изъ новаго разговора съ Бернетомъ, который является къ ней въ тотъ же день, она видитъ, что онъ вовсе не намренъ отказываться отъ исполненія общанія, даннаго ея покойному отцу быть ея опекуномъ и пріютить ее у себя, до ея совершеннолтія. Впрочемъ, общаніе это онъ далъ въ полной увренности, что Джильяна одна на свт, въ то время, докторъ не подозрвалъ о существованіи дядюшки Марло. Оказывается также, что съ нимъ живетъ сестра, старая два, которая ведетъ его хозяйство. До совершеннолтія Джильяны остается пять мсяцевъ, и этотъ срокъ имъ суждено прожить подъ одной кровлей.

IV.

— Что за личность его сестра?— спрашиваетъ себя Джильяна, подъзжая съ горничной и чемоданомъ въ дому своего опекуна.— Онъ говорилъ про нее, какъ про ‘незамужнюю особу среднихъ лтъ’, но мало ли что можно понимать подъ этими словами. Очевидно, не молода, не хороша, но что она за женщина? Какъ отнесется ко мн? не предубждена ли уже противъ меня заране? Разршить этихъ вопросовъ она не въ силахъ. Миссъ Бернетъ оказывается очень заурядной особой, вс заботы которой сосредоточиваются на томъ, какъ бы послаще постъ, да побольше поспать. Она вчно лечится отъ воображаемыхъ недуговъ и боится сквозного втра. Привтствуетъ она Джильяну вжливо, но сухо, и почти съ первой минуты свиданія даетъ ей понять, что имъ незачмъ стснять другъ друга. Обстановка Бернетовъ довольно богатая, но совершенно безцвтная, убранство гостиной всми своими деталями говоритъ, что обойщикъ былъ тутъ совершенно предоставленъ самому себ, результатъ получился обыкновенный: торжество безвкусія яркихъ, ржущихъ глазъ цвтовъ. Завтракъ, поданный тотчасъ по прізд гостьи, вкусенъ и изобиленъ, онъ доказываетъ, что да занимаетъ первенствующее мсто среди помышленій старой двы. Бернетъ встрчаетъ Джильяну очень сдержанно даже не протягиваетъ ей руки къ великому изумленью его сестры, твердо увренной, что между молодыми людьми большая дружба. На душ у Джильяны какъ-то смутно тяжело, чтобы развлечься, она посл завтрака, во время котораго почти ни къ чему не прикинулась, идетъ осмотрть свои комнаты, ихъ дв, спальня и будуаръ, убраны он ихящно, со вкусомъ, даже роскошно и вдобавокъ уютно, полны цвтовъ.

‘Положительно миссъ Бернетъ добре, чмъ кажется,— ршаетъ молодая двушка,— позаботилась же она обо мн! у нея самой въ гостиной торчитъ всего на все одно резинковое дерево, а здсь какая прелесть!’

‘А что какъ это не она?’ пронеслось въ ея голов.

Первый вечеръ своего пребыванія въ дом опекуна Джильяна провела съ глазу на глазъ съ его почтенной сестрицей, которая два раза посылала за братомъ, и оба раза получила въ отвтъ, что онъ занятъ и не можетъ придти. Даже къ чаю онъ не явился въ гостиную, попросивъ прислать ему чашку въ кабинетъ.

Миссъ Бернетъ была поражена.

— Странно,— проговорила она,— точно будто вы его испугали.

На слдующее утро, Джильяна, сойдя къ раннему завтраку, застаетъ брата съ сестрою за оживленномъ споромъ. За ночь выпалъ сильной снгъ, которомъ занесло все кругомъ, надо смести его съ крыши.

— Я бы теб совтовалъ взять работниковъ,— почтительно говоритъ докторъ.

— Я уже послала за старикомъ Джо,— ршительно возражаетъ его сестра.

— Если ты припомнишь, вдь въ послдній разъ онъ явился до такой степени пьяномъ, что болъ ршительно ни на что не годенъ.

— Помню одно, что врагамъ бднаго старика угодно было это говорить.

— Право, Ганна…

— Никогда не убдишь ты меня повернуться спиною къ старому другу въ несчастьи!— величаво отвчаетъ она,— и не говори! Я послала за старикомъ Джо.

Тмъ разговоръ и кончился.

Часъ спустя, Джильяна и миссъ Бернетъ слышатъ страшный трескъ, он бросаются внизъ и застаютъ всхъ своихъ домочадцевъ въ небольшомъ корридорчик съ стеклянной крышей, ведущемъ въ комнату, гд у Бернета устроена ванна. Осколки стекла лежатъ на полу, этотъ протеже почтенной миссъ навалилъ груду снга да еще бросилъ лопату. Понятно, стеклянная крыша выдержать не могла.

— Не ушибся, бдняга?— кричитъ миссъ Бернетъ прерывающимся голосомъ.

— Слава Богу, совершенно невредимъ!— сухо отвчаетъ ей братъ.— Жаль, что не могу сказать того же о моей бдной крыш!

Это единственный упрекъ, какой онъ себ позволилъ, неудивительно, что Джильяна бросаетъ на него невольный взглядъ, полный состраданія и восхищенія его терпніемъ. Она уже до такой степени измнила свое первоначальное мнніе на его счетъ, правда, сама того не сознавая, что совершенно была изумлена, слыша изъ устъ своихъ пріятельницъ и деревенскихъ сосдокъ, сестеръ Тарльтонъ и ихъ родителей, свои же собственные, далеко не лестные отзывы о Бернет, на которые она не скупилась при первомъ свиданіи съ ними, пока жила еще у отца.

Она пробуетъ защищать своего бывшаго врага, но языкъ почему-то отакзывается служить ей. Своими недомолвками она только возбуждаетъ въ Софь, старшей изъ сестеръ, сильнйшее желаніе взглянуть на ‘чудовище’, какъ она еще въ шутку продолжаетъ звать злополучнаго доктора. На вопросъ Софьи можно ли навстить ее,— Джильяна отвчаетъ, что у нея есть своя маленькая гостиная, гд она съ удовольствіемъ ее приметъ.

Бойкая миссъ сознается, что она иметъ другую цль и предпочла бы явиться къ завтраку, если только, прибавляетъ она, онъ дома въ это время.

— Иногда,— сквозь зубы отвчаетъ Джильяна.

— Такъ я пріду, въ которомъ часу вы завтракаете, въ два?

Джильяна на этотъ вопросъ ничего не отвчаетъ, Бернеты завтракаютъ въ часъ, единственная ея надежда, что Софья опоздаетъ.

——

— Докторъ Бернетъ очень сожалетъ, миссъ,— онъ опять занятъ сегодня, и быль бы вамъ чрезвычайно благодаренъ, если бы вамъ угодно было послать ему чаю въ кабинетъ,— такъ доложилъ слуга.

Чашки стоятъ вытянувшись въ рядъ, блестящій чайникъ весело распваетъ на спиртовой ламп, занавски спущены, безобразіе яркаго ковра и дорогихъ стульевъ смягчается красноватымъ свтомъ огня въ камин. Попугай спитъ, кошка спитъ, міссъ Бернетъ также спитъ или, по крайней мр, спала, такъ она теперь снова несомннно бодрствуетъ.

— Спить!— восклицаетъ она,— это непонятно. Скажите брату, что я прошу его придти.

Слуга исчезаетъ и долго не возвращается, Бернетъ также не появляется. Проходитъ десять минутъ.

— Не будете ли вы такъ добры позвонить?— спрашиваетъ хозяйка Джильяну.

— Вы передали мое порученіе?— строго вопрошаетъ миссъ Бернетъ лакея, явившагося по звонку.

— Какже.

— Что сказалъ докторъ?

— Ничего не сказалъ, сударыня.

Пауза.

— Онъ не приказалъ заварить себ свжаго чаю?

— Нтъ, миссъ.

— Вы можете идти.

Новое молчаніе. Джильяна берется за книгу. Проходитъ съ полчаса.

— Докторъ Бернетъ такъ и не пилъ чаю,— говоритъ молодая двушка.

— Не умретъ отъ этого,— грубо отвчаетъ его сестра, принимаетъ спокойную позу и собирается вздремнуть. Вскор она погружается въ глубокій сонъ. Джильяна закрываетъ книгу. Взглядъ ея переходитъ отъ фигуры спящей къ чайнику и обратно.

— Этого бытъ не должно,— говоритъ она, наконецъ, шепотомъ,— какое безобразіе!

Съ этими словами она направляется къ двери, осторожно ее отворяетъ, еще осторожне затворяетъ за собой, и вотъ она на площадк. Джильяна отважилась на ршительный шагъ. Бистро сбгаетъ она съ лстницы и стучится въ дверь кабинета доктора. ‘Войдите’, раздается оттуда.

Мужество тутъ ее и покидаетъ, самый звукъ голоса, разршающаго ей войдти лишаетъ ее возможности воспользоваться этимъ позволеніемъ. Она колеблется, ей хочется бжать, но уже поздно. Дверь отворяется изнутри, и хозяинъ дома стоитъ передъ ней въ выжидательной поз.

— Мисс Латимеръ!— восклицаетъ онъ съ удивленіемъ.— Войдите, пожалуйста, присядьте.

— Благодарю васъ, нтъ,— отвчаетъ она, стоя на порог.— Я не задержу васъ и минуты.

— Чмъ могу быть вамъ полезенъ?

— Вы… вы не пили чаю,— нершительно отвчаетъ она, тогда какъ глаза ея невольно заглядываютъ черезъ его плечо въ комнату, гд стоить хорошій письменный столъ, весело пылаетъ огонь въ камин, и раскрыты книги, говорящія о мирныхъ, научныхъ занятіяхъ.

— Не пилъ?— небрежно говорить онъ, пораженный этимъ неожиданнымъ доказательствомъ ея заботливости о немъ.— Да, дйствительно, но это ровно ничего не значитъ.

Джильяна живе прежняго чувствуетъ всю неловкость своей выходки и молчитъ въ смущеніи.

— Впрочемъ, я вижу въ чемъ дло,— говорятъ Бернетъ, — это все сестра. Право вамъ не слдуетъ позволять ей злоупотреблять вашей добротой и давать вамъ порученія.

— Ошибаетесь. Миссъ Бернетъ спитъ. Я пришла по собственному побужденью.

— Право!— сказалъ онъ все съ тмъ же вжливо-выжидательнымъ выраженіемъ.

— Я пришла сказать, что не намрена… не желаю лишать васъ всякихъ житейскихъ удобствъ.

— Увряю васъ, что вы ни въ чемъ подобномъ не повинны.

— Невозможно, вы сами поймете, что для меня невыносима мысль, что я изгоняю васъ изъ собственной гостиной.

— Это для меня не лишеніе. Мн здсь прекрасно.

— Мн казалось,— говоритъ Джильяна слегка обиженнымъ тономъ,— что прежде, до моего прізда, вы всегда проводили время на верху.

Онъ едва замтно пожимаетъ плечами.

— Это просто потому, что сестра не любитъ сидть одна.

Минутная пауза.

— Во всякомъ случа,— съ усиліемъ продолжаетъ Джильяна, пытаясь впасть въ прежній, самоувренный тонъ, отъ котораго она отвыкла за послднее время,— во всякомъ случа, лучше было высказаться. Чтобъ упростить вопросъ, я теперь буду проводить вечера въ своей комнат.

— Я долженъ просить васъ ничего подобнаго не длать… Зачмъ вы непремнно хотите возобновить нашъ старый споръ? Разв мы не условились, что, съ цлью облегчить по возможности ваше невозможное положеніе, будемъ тщательно избгать всякихъ лишнихъ встрчъ. Зачмъ же, ради самого неба, теперь, когда двухъ дней еще не прошло, намъ измнять порядокъ, который одинъ только и мыслимъ при настоящихъ обстоятельствахъ?

Она упрямо качаетъ головой и говоритъ кротко, но ршительно.

— Несправедливо думать, что человкъ, разъ сдлавшій вамъ зло, вынужденъ сдлать его вамъ и въ другой. Неужели тому, что мое общество было, къ несчастью, навязано вамъ обстоятельствами, я вынуждена сознавать, что нарушаю порядокъ вашей ежедневной жизни?

— Ничего подобнаго нтъ,— обрываетъ онъ ее.— Позвольте повторить вамъ сказанное въ начал разговора: ‘мн здсь прекрасно’.

— Въ такомъ случа, мн остается только извиниться, что напрасно задержала васъ,— говорить она съ легкимъ поклономъ, поворачивается и уходитъ быстрыми шагами.

Въ гостиной все по старому. Джильяна становится у камина и прислоняется лбомъ къ мраморной доск его, она не мняетъ своей позы, когда, спустя нсколько времени, отворилась дверь. Врно, лакей пришелъ убирать со стола. Только при звукахъ голоса миссъ Бернетъ, Джильяна поднимаетъ голову.

— А! вотъ и вы,— ехидствуетъ старая два.— Я знала, что рано или поздно мы вынудимъ васъ голодомъ придти къ намъ.

— И были правы,— спокойно отвчаетъ ея брать.

— Пожалуйста, чтобъ такихъ дурачествъ больше не было,— сказавъ это, любезная сестрица поворачивается на другой бокъ и засыпаетъ.

Джильяна съ удивленіемъ взглядываетъ черезъ плечо на опекуна, а онъ спокойно раскладываетъ на стол книги, принесенныя изъ кабинета. Черезъ нсколько минутъ она, безъ шума, отходитъ отъ камина и, взявъ свой брошенный романъ, спокойно усаживается неподалеку отъ него. Онъ не поднимаетъ глазъ. Легче было бы заговорить, еслибъ она могла встртиться съ нимъ взглядомъ, какъ бы то ни было она ршается.

— Благодарю васъ,— говоритъ она тихимъ, робкимъ голосомъ.— Я вамъ очень благодарна.

Онъ отвчаетъ только легкимъ наклоненіемъ головы. У нея не хватаетъ боле мужества нарушить такое упорное молчаніе.

——

Холодно и скучно тянется жизнь Джильяны Латимеръ, рзкій контрастъ представляетъ она съ ея прежней дятельной жизнью въ дом дяди. Здсь никто не спрашиваетъ ея совта, слуги не ждутъ отъ нея приказаній,— все шло бы по заведенному порядку и безъ нея. Роль ея въ этомъ дом чисто пассивная. Жаловаться ей, собственно говоря, не на что. Ея роскошная маленькая гостиная, ярко освщенная и хорошо отопленная постоянно, какъ будто ожидаетъ постителей. Собственный экипажъ всегда стоитъ у подъзда. Бывать она можетъ гд хочетъ, у себя принимать кого пожелаетъ, стсненій никакихъ, но тоска такъ и гложетъ ее. Отношенія къ опекуну остаются прежнія, а между тмъ случаи даютъ ей возможность убдиться, что и этотъ медвдь, при случа, можетъ быть любезенъ. Двицы Тарлтонъ являются съ визитомъ въ Джильян, по просьб миссъ Бернетъ остаются завтракать, знакомятся съ докторомъ, который относится къ нимъ чрезвычайно любезно, особенно къ старшей, живой и свтской двушк. Въ теченіе всего завтрака, они усердно поддерживаютъ легкій, но не лишенный остроумія разговоръ, и такъ имъ увлекаются, что Софья забываетъ дость желе, а Бернетъ не слышитъ, что часы пробили половину перваго. Только замчаніе сестры, что онъ опоздаетъ въ больницу, заставляетъ его, наконецъ, скрпя сердце, оторваться отъ пріятнаго общества веселой миссъ, которая, въ свою очередь, отъ него въ восхищеніи.

— Да вы смялись надъ нами,— говоритъ она Джильян,— онъ истый джентльменъ — Разв я когда-нибудь говорила, что онъ не джентльменъ?— восклицаетъ она.

Между тмъ, Бернетъ, со дня того достопамятнаго разговора на порог кабинета, проводитъ вс вечера въ гостиной, что, впрочемъ, насколько ихъ не оживляетъ, такъ какъ онъ ни на минуту не отрывается отъ книги. Вотъ, одинъ изъ многихъ такихъ вечеровъ. Докторъ прилежно читаетъ у стола, Джильяна, сидя противъ него, перебираетъ груду брошюръ. Видъ ея оживленне обыкновеннаго. Миссъ Бернетъ, къ удивленью присутствующихъ, не спитъ. Въ половин десятаго она встаетъ и направляется къ двери. Тщетно братъ и гостья убждаютъ ее посидть съ часокъ, старая эгоистка остается непреклонной. Съ минуту, Джильяна стоитъ въ нершимости, не зная уходить ли ей, или оставаться. Наконецъ, возвращается на прежнее мсто: не ложиться же въ такую рань. Нсколько минутъ длится молчаніе, не нарушаемое даже храпньемъ, этимъ постояннымъ занятіемъ миссъ Бернетъ, когда она бодрствуетъ. Казалось все идетъ попрежнему, но по сознанію обоихъ нмыхъ актеровъ этой сцены положеніе радикально измнилось, съ исчезновеніемъ полусонной дуэньи. Чувствуется какая-то неловкость. Къ довершенью всего, докторъ поймалъ пристальный взглядъ Джильяны, устремленный на него, и въ свою очередь вопросительно посмотрлъ на нее.

— Извините,— говоритъ она не безъ смущенія,— но я задавала себ вопросъ, отчего вы тогда заткнули себ уши?

— Какъ?— говоритъ онъ испуганнымъ голосомъ.— Вы это замтили? А какъ вы думаете: ‘она’ тоже замтила?— прибавилъ онъ, слегка кивая на стулъ, который за нсколько минутъ занимала сестра его.

— Не думаю,— отвчаетъ Джильяна.

— Она все время смотрла въ огонь. Впрочемъ, это было излишнею предосторожностью: разговоръ нашъ не помшалъ бы вамъ, мы почти цлый часъ не говорили ни слова.

— Вы ошибаетесь!— восклицаетъ докторъ.— Это нисколько къ вамъ не относилось, какъ могли вы вообразить что-нибудь подобное? Чмъ больше вы говорите, тмъ мн пріятне. Дло въ томъ, что у бдной сестры моей привычка… храпть, стыдно сказать, но звукъ этотъ страшно меня волнуетъ, если я читаю что-нибудь, требующее мало-мальски напряженнаго вниманія. Я не въ силахъ сосредоточиться, все прислушиваюсь и жду повторенія.

— Неужели?— прерываетъ его Джильяна. Какъ я рада! То же бываетъ и со мной.

Оба тихо смются.

— Право?— оживленно откликается Бернетъ. Но вдругъ въ немъ происходитъ обычная перемна. Онъ отодвигаетъ свой стулъ дальше, точно будто холодный втеръ ворвался въ комнату.

— Я долженъ васъ благодарить,— заговорилъ онъ прежнимъ тономъ,— за то, что вы обратили мое вниманіе на глупую привычку, слдуетъ попытаться отдлаться отъ нея.

Джильяна не отвчаетъ, она совсмъ растерялась отъ этого рзкаго перехода въ прежній тонъ.

— Вы чмъ-то заняты,— говоритъ онъ, очевидно желая поддержать разговоръ, и указываетъ глазами на брошюры.

— Это изданія общества трезвости,— отвчаетъ Джильяна, передавая ему нсколько штукъ черезъ столъ.— Не знаю, сочувствуете ли вы этому движенію?

Онъ пересматриваетъ заглавія.

— Не понимаю,— говоритъ онъ: — не читаете же вы ихъ для собственнаго удовольствія.

Легкая улыбка заиграла на ея свжихъ губахъ.

— Нтъ,— отвчаетъ она,— я просматриваю ихъ, чтобъ выбрать самыя подходящія для чтенія вслухъ.

— Вслухъ! Кому?

— Мн это дло привычное, я довольно имъ занималась,!

Докторъ продолжаетъ смотрть на нее въ совершенномъ недоумніи.

— Я всегда,— начал она въ нсколько дидактическомъ тон,— считала это движеніе первенствующимъ движеніемъ нашего вка, и содйствовать развитію его, по мр силъ, составляетъ долгъ каждаго. Я твердо ршилась всми силами служить этому длу въ Марло. У насъ была чайная, которая открывалась по базарнымъ днямъ, чтобъ отвлекать фермеровъ отъ кабаковъ, мы съ кузинами всегда лично наблюдали за порядкомъ, а у меня по воскресеньямъ еще бывали вечернія занятія съ отъявленными пьяницами. Отъ пятнадцати до двадцати молодыхъ людей посщали мой классъ, занималась я съ ними въ теченіе всхъ зимнихъ мсяцевъ, и за все это время ни одинъ не напился. Теперь, я думаю, вс они пошли опять по старой дорог.

Бернетъ внимательно выслушалъ эту длинную тираду, а по окончаніи ея лицо его по прежнему выразило недоумніе.

— Но зачмъ же ‘теперь’?— спрашиваетъ онъ,— теперь у васъ нтъ класса для пьяницъ?

— Въ настоящую минуту нтъ, но будетъ. Черезъ посредство пріятельницы я наняла комнату въ Пай-Стритъ, гд по воскресеньямъ, въ восемь часовъ вечера, у меня будутъ такіе же классы для молодыхъ людей, какіе бывали дома. Трое отъявленныхъ пьяницъ общали намъ посщать ихъ, конечно, это только ядро, начало, но это несомннно будетъ имть благодтельныя послдствія.

— Пай-Стритъ… отъявленныя пьяницы… восемь часовъ,— повторяетъ онъ, съ удивленіемъ.— Да вы просто бредите?

— Брежу!— повторяетъ она обиженнымъ тономъ,— да разв возможно, чтобъ вы не сочувствовали такому длу?

— Возможно ли,— горячо возражаетъ онъ,— чтобъ вы настолько не знали свта, и могли воображать, что я позволю вамъ такъ поздно оставаться среди этихъ животныхъ?

Она кусаетъ губы и слегка блднетъ.

— Такъ вы хотите сказать,— говоритъ она натянутымъ и надменнымъ тономъ,— что намрены мн противодйствовать?

— Безъ всякаго сомннія. Это мой прямой долгъ.

— А мн казалось бы,— продолжаетъ она,— что когда дло идетъ о существенной польз нашихъ собратій, то не слдуетъ позволять чисто личнымъ соображеніямъ усложнять вопросъ, впрочемъ, даже съ вашей точки зрнія, я думаю, что вы напрасно тревожитесь. Моя пріятельница работала въ этой самой мстности много лтъ, не встртивъ ни одного изъ неудобствъ, которыхъ вы такъ напрасно опасаетесь для меня.

Онъ слегка приподнимаетъ брови.

— Право! А можно узнать: эта дама, приблизительно, вашихъ лтъ вашей наружности?

— Нтъ, ей пятьдесятъ лтъ, и у нея небольшой горбъ, но дло не въ томъ.

— А по-моему, въ значительной степени въ этомъ,— сухо отвчаетъ онъ.

Ноздри ея вздрагиваютъ.

— Я воображала,— продолжаетъ она,— что такой человкъ, какъ вы, который долженъ знать цну работы, могъ бы догадаться, какимъ тяжкимъ бременемъ должна быть вынужденная праздность, которую вы такъ небрежно налагаете на меня.

Онъ по прежнему сидитъ у стола, подперевъ темноволосую голову рукой и внимательно глядя на нее довольно спокойными глазами.

— Вы несправедливы во мн,— продолжаетъ она дрожащимъ голосомъ,— вы всегда недоврчиво смотрли, когда я намекала на свою прежнюю полезность, но неужели даже вы не поймете, что должна чувствовать женщина съ головой, здоровыми руками и сердцемъ, жаждущимъ добра, когда ее держатъ въ вынужденной праздности, въ теченіе цлыхъ шести мсяцевъ, и при каждомъ усиліи съ ея стороны вырваться изъ узъ бездйствія, ихъ снова, съ насмшливой улыбкой, налагаютъ на нее.

— Неужели классы для пьяницъ представляютъ единственно возможный выходъ для васъ?

— Я думала,— надменно замчаетъ она,— что въ мои годы я имю право избрать ту сферу дятельности, какая мн понравится. Вы когда-то сказали мн, что контроль вашъ надъ моими дйствіями, вроятно, будетъ чисто номинальный. Теперь я вижу, сколько правды было въ этихъ словахъ.

— Я вынужденъ, въ силу власти, которую, какъ вамъ извстно, неохотно принялъ надъ вами, помшать вамъ стать въ условія, для которыхъ вы, по своему возрасту, положенію я по своей вншности, совершенно непригодны.

— Желала бы я знать, существуетъ ли дло, для котораго вы не считаете меня непригодной,

— До перваго августа,— твердо отвтилъ онъ,— оба встали другъ противъ друга,— отвтственность лежитъ на мн, второго числа вы можете, какъ говорите, избрать сферу дятельности, могу васъ уврить, что тогда вамъ нечего будетъ опасаться вмшательства съ моей стороны.

Съ этими словами онъ зажегъ ей свчку и, подавая ее съ холодно-вжливымъ поклономъ, тмъ самымъ прекратилъ споръ.

V.

Джильяна провела непріятную ночь. Самолюбіе ея было уязвлено при мысли, что ея воля, которой, до настоящей минуты, все покорялось, встртила такой энергическій отпоръ со стороны другой, еще боле сильной. Единственнымъ утшеніемъ служитъ ей мысль, что опекунъ ея, при всхъ своихъ добрыхъ качествахъ, человкъ съ узкими взглядами, неспособный сочувствовать ея высоко-филантропическимъ задачамъ. Каково же ея изумленіе, когда изъ безсвязной болтовни старой миссъ она узнала, потомъ, что братъ ея — самъ членъ общества трезвости, принципы котораго усердно пропагандируетъ всюду, куда только забрасываетъ его судьба.

Между тмъ, настаетъ весна, довольно поздняя. Джильян уже казалось, что почки на деревьяхъ никогда не развернутся, и рзкій восточный втеръ никогда не перестанетъ дуть,— она ошибалась. Теперь воздухъ теплый, мягкій, сирень въ цвту, везд спущенныя жалузи, въ парк множество блестящихъ экипажей, у дверей большихъ магазиновъ цлыя шеренги скучающихъ лакеевъ. Сезонъ въ полномъ разгар. Джильяна, хотя она и не думала вызжать, получаетъ множество приглашеній. Всть о полученномъ ею крупномъ наслдств быстро разнеслась среди знакомыхъ, результаты обыкновенные: матушки ей умильно улыбаются, двицы съ ней нжне прежняго, одни только молодые люди почти не измнили своего обращенія, хотя и ихъ любезность какъ-будто возрасла. Джильяна теперь почти не иметъ свободной минуты, и не одинъ вихрь удовольствій тому причиной. Бернетъ, наконецъ, нашелъ ей дло, и дло настоящее. Во время своихъ ежедневныхъ, даровыхъ консультацій отъ девяти до десяти часовъ онъ видитъ во-очію самую вопіющую бдность и предлагаетъ Джильян заняться возможнымъ облегченіемъ положенія его несчастныхъ паціентовъ. Она радостно соглашается. Но это не все. Съ каждой почтой она получаетъ массу писемъ отъ представителей различныхъ благотворительныхъ учрежденій, при ея доброт и совершенномъ незнаніи цны деньгамъ она готова была бы отозваться на каждый изъ этихъ призывовъ, еслибъ Бернетъ не руководилъ ею и часто не налагалъ своего veto на ея зати. Приговорамъ его теперь она слпо подчиняется. Если онъ ей полезенъ, то и она, въ свою очередь, не безполезна ему. Она возитъ цвты больнымъ въ его палату, помогаетъ ему въ устройств Шекспировскихъ чтеній для выздоравливающихъ, всегда ласково бесдуетъ съ студентами, о которыхъ онъ такъ печется и которыхъ такъ часто приглашаетъ къ себ обдать, словомъ — она, какъ онъ самъ однажды выразился, ‘его правая рука’.

Но тмъ не мене у Джильяны съ опекуномъ по прежнему происходятъ стычки, поводомъ къ которымъ всего чаще служитъ стремленіе молодой особы къ эксцентрическимъ выходкамъ, ей ничего не стоитъ во время своихъ благотворительныхъ прогулокъ по городу ссть въ омнибусъ, прохаться на дешевомъ пароходик, добровольно подвергаться, въ простот сердечной, непріятностямъ и опасностямъ, тогда какъ Бернетъ, боле ея искушенный опытомъ житейскимъ, всми силами старается заставятъ ее подчиниться принятымъ въ свт обычаямъ. Отсюда — столкновенія. Впрочемъ, не изъ-за однхъ эксцентричностей молодой двушки возникаютъ они. Въ теченіе настоящаго сезона м-ссъ Латимеръ было сдлано нсколько предложеній, на которыя она отвчала отказомъ, особенно надодаетъ ей своими непрошенными воздыханіями нкій вчно-ноющій поэтъ-живописецъ, мистеръ Чаллонеръ, картины котораго такъ же плохи, какъ стихотворенія его безцвтны. Вс эти катастрофы Бернетъ приписываетъ ей одной, и она, въ глубин души, съ прискорбіемъ сознаетъ, что суровый опекунъ считаетъ ее кокеткой.

Открытіе это стоило ей горькихъ слезъ. Часто, въ ночной тиши, допытываетъ она себя: не руководилась ли она желаніемъ заставить другихъ испытать муки отвергнутой любви,— муки, ей знакомыя. Джильяну настигла Немезида. Она сложила свое гордое сердце къ ногамъ человка, къ которому, какихъ нибудь пять мсяцевъ тому назадъ, относилась съ полнымъ презрніемъ. Она изучила его хорошія качества, а слабости его знаетъ лучше своихъ собственныхъ. Ежедневно была она свидтельницей его энергіи, его разумной, великодушной любви къ людямъ, терпнія, съ какимъ онъ относился ко всмъ чудачествамъ, фантазіямъ и несноснымъ привычкамъ своей далеко не симпатичной сестры, въ особенности же къ ея своеобразной благотворительности, благодаря которой вокругъ нея постоянно толпится цлая армія обманщиковъ.

Джильян въ этотъ періодъ ея жизни суждено было извдать и муки ревности, такъ, на большомъ литературно-музыкальномъ вечер у Тарльтоновъ она все время слдитъ за оживленнымъ разговоромъ Бернета съ Софьей, и, узнавъ отъ послдней, что докторъ общалъ ей завтра показать свою больницу во всхъ подробностяхъ, такъ какъ она этимъ дломъ очень интересуется, тутъ же, въ вид мести, принимаетъ приглашеніе Чаллонера, только-что тщетно ее умолявшаго постить его студію, куда общали прибыть старушка мистриссъ Тарльтонъ съ младшей дочерью.

— Такъ ршено,— говоритъ Джильяна своему поклоннику,— завтра, въ пять часовъ.

На слдующее утро двицы Тарльтонъ являются завтракать къ Бернетамъ, по окончаніи трапезы, докторъ съ Софьей отправляются въ больницу, а Анна Тарльтонъ — домой за матерью, чтобъ хать въ студію Чаллонера, куда, къ назначенному часу, должна пріхать и Джнльяна. Къ величайшей досад послдней, она не находитъ въ мастерской никого, кром хозяина, который усердно показываетъ ей свои рдкости и въ особенности хвастаетъ картинами, на которыхъ, въ различныхъ позахъ, изображена все, одна и та же женщина съ зеленовато-блднымъ лицомъ. Эти уроды носятъ имена всхъ богинь и красавицъ Греціи. Къ положительному ужасу Джильяны, владлецъ всхъ этихъ сокровищъ, среди какой-то патетической тирада, опускается передъ нею на колни, и въ эту самую минуту въ дверяхъ показывается Бернетъ, ошибкой попавшій въ одну студію, вмсто другой. Онъ совершенно пораженъ при вид этой картины. Джильяна выражаетъ намреніе сейчасъ же вернуться домой, Бернетъ молча сажаетъ ее въ экипажъ, детъ за ней, и у нихъ происходитъ бурное объясненіе, такое бурное, что его положительно можно назвать ссорой. Онъ обвиняетъ ее въ полнйшемъ неумніи держать себя, она отвчаетъ рзко, почти дерзко, словомъ — струны натянуты до послдней возможности.

Анна Тарльтонъ, явившаяся на слдующее утро съ извиненіями и объясненіями къ Джидьян, застаетъ ее лежащей на кушетк въ гостиной, она совсмъ больна, совершенно на себя непохожа. Постительница своей болтовней о сестр и Бернет приводитъ ее еще въ худшее настроеніе. Сегодня день, въ который Джильяна обыкновенно посщаетъ больницу, никогда не отправлялась она туда съ большей неохотой, тмъ не мене хать надо, и она садится въ коляску, наполненную цвтами для больныхъ. Всю дорогу она сидитъ откинувшись на подушки коляски, съ тоской и досадой глядя передъ собой. Только когда темная масса больницы возстаетъ передъ ней, начинаетъ она пробуждаться изъ апатіи.

А между тмъ, когда, минуты дв спустя, она проходить по длиннымъ палатамъ, въ высокія окна которыхъ свободно врывается майскій втерокъ, съ руками полными розъ, въ дружескомъ разговор съ одной изъ старшихъ сестеръ милосердія,— никто бы не сказалъ, чтобъ душа, обитающая въ этомъ цвтущемъ тл, могла сильно страдать.

Не останавливаясь, проходитъ она въ палату, гд кроватки, драпированныя блымъ съ розовымъ, и вчно галлопирующая деревянная лошадь возвщаютъ всмъ и каждому, что здсь дтское отдленіе. Смирно и тихо лежатъ они. Не слышно ни плача, ни стоновъ, хотя тутъ есть и неизлчимыя. Одинъ мальчикъ, правда, лежитъ на спин, съ полузакрытыми глазами, тяжело дыша. Ему только шесть лтъ. Родители отдали его акробатамъ, которые всячески ломали и коверкали его бдное тльце, пока болзнь и близость милосердой смерти не освободили его отъ нихъ.

Одна двочка сидитъ въ постели въ какомъ-то панцыр изъ гипса. Она превеселенькая, а между тмъ дло ея плохо — искривленіе спинного хребта.

У другой малютки недавно отрзали ногу. Она уставилась круглыми глазами на незнакомку, позабывъ на минуту и о маргариткахъ, которыми усяно ея одяло. У ближайшей отъ нея кроватки Джильяна видитъ какого-то мужчину, стоящаго къ ней спиной. Это Бернетъ. Но тмъ онъ занятъ? онъ не щупаетъ пульса, не предлагаетъ вопросовъ. Онъ старается разставить нетвердыхъ на ноги обитателей игрушечнаго Ноева ковчега. Даже замтивъ постительницъ, онъ не оставляетъ своего занятія. Можетъ быть, онъ радъ случаю нсколько скрыть свое лицо. Они не видались со вчерашней ссоры.

Сестру позвали, а миссъ Латимеръ стоитъ молча въ нершимости у кроватки, слдя за его эволюціями, въ которыхъ, сама по немногу начинаетъ принимать сильное участіе. Вскор онъ поднимаетъ на нее глаза съ довольно смущенной улыбкой и говоритъ:

— Симъ стоитъ, Хамъ стоить, а Афетъ стоять не хочетъ.

Съ этими словами онъ выпрямляется и становится возл нея, держа Афета въ одной рук и гіену въ другой. Улыбка сочувствія освщаетъ все лицо ея точно лучъ солнца.

— Я заставлю ихъ всхъ стоять,— ршительно восклицаетъ она, опускаясь на колни,— не только ихъ, но и ихъ женъ, и всхъ животныхъ.

Оба молчатъ, пока дло не доведено до конца. Когда же вс животныя, какъ чистыя такъ и нечистыя, установились по парно по одялу, она поднимаетъ на него сіяющій взоръ и, протягивая ему руку, спрашиваетъ:

— Мы друзья?

— Это отъ васъ зависитъ,— отвчаетъ онъ не безъ волненія.

Она молчитъ съ минуту, еще не вставая съ колнъ, любуясь солнечными лучами, цлые снопы которыхъ врываются въ высокія окна.

— Хотлось-бы мн, чтобъ мы не ссорились такъ часто, говоритъ она очень мягко,— непріятно ссориться.

— Но пріятно мириться, отвчаетъ онъ такимъ тономъ, будто слова эти вырвались у него помимо его воли.

Она не отвчаетъ, но остается въ прежней поз, продолжая смотрть на солнечный лучъ, внезапная радость вызываетъ слезы на ея глазахъ. Когда она оглядывается,— онъ уже исчезъ.

Настаетъ 1 августа — день рожденія Джильяны, ей исполнился двадцать-одинъ годъ, отнын она полновластная владлица всего своего состоянія, когда-то ей казалось, что день этотъ будетъ счастливйшимъ днемъ ея жизни, теперь-же, когда онъ насталъ, она ровно никакого ликованія не чувствуетъ. Сидя у окна своей комнаты, въ пенуар и съ распущенными по плечамъ волосами, она перебираетъ въ памяти событія послдняго мсяца, мысленно отдляя пшеницу отъ плевелъ. Плевелы преобладаютъ. Теперь она уже боле себя не обманываетъ, знаетъ, чмъ одна минута отличается для нея отъ другой. Бывали минуты, когда душа его словно раскрывалась передъ нею, когда полная гармонія царствовала между ними, но это были буквально минуты. Он смнялись усиленной холодностью. Ко всмъ ея мученіямъ присоединялась ревность: толки и гаданія младшей миссъ Тарльтонъ о томъ, согласится или нтъ отецъ на бракъ сестры ея съ молодымъ докторомъ — составляли для бдной Джильяни адскую муку, которую она должна была выносить съ улыбкой. Черезъ нсколько минутъ она пойдетъ прощаться съ опекуномъ, до родного Марло неблизкій путь, выхать придется пораньше. Въ половин девятаго она стучится въ дверь кабинета, Бернетъ встрчаетъ ее дружелюбне, чмъ она ожидала, въ его поздравленіяхъ по случаю дня ея рожденія звучитъ задушевная нота, что едва не лишаетъ бдняжку послдняго мужества. Передъ нимъ стоитъ уже не та Джильяна, которую онъ такъ холодно привтствовалъ подъ своей кровлей пять мсяцевъ тому назадъ. Слдовъ слезъ не замтно, но съ ея нжныхъ щекъ совершенно исчезъ прежній яркій румянецъ.

Она сегодня далеко не такъ хороша какъ обыкновенно, хотя одта также тщательно. Посл первыхъ привтствій Бернетъ тотчасъ впадаетъ въ чисто-дловой тонъ, сдаетъ ей съ рукъ на руки ея денежныя бумаги, вс ея акціи, закладныя и пр. Она спокойно и толково выслушиваетъ его объясненія. Дловая часть бесды кончена, бывшимъ врагамъ больше ничего не остается какъ только проститься.

— Я не должна ухать,— говоритъ она опираясь о столъ дрожащей рукою,— не поблагодаривъ васъ за исполненіе тяжелой задачи, которую вы съ такой добросовстностью на себя приняли, не попросивъ у васъ прощенія за безпокойство, какое мое присутствіе и… и… мое упрямство и моя… неразсудительность… и мой несчастный характеръ причиняли вамъ.

Начала она довольно бойко, хотя съ нкоторымъ усиліемъ, но къ концу рыданья, съ которыми она тщетно борется, почти заглушаютъ ея рчь. Можетъ быть, и ему въ эту минуту говоритъ не легко, такъ какъ онъ отвчаетъ ей однимъ жестомъ отрицанія.

— Знаю,— продолжаетъ она нетвердымъ голосомъ,— что мои недостатки именно т, которые вамъ всего антипатичне, часто выводила я васъ изъ терпнія. Радуюсь за васъ, что все это теперь кончено.

— Порадуйтесь также за себя,— тихо отвчаетъ онъ,— по-моему есть чему.

Голова ея опускается на грудь.

— За себя я не рада,— отвчаетъ она почти неслышно.

Съ минуту онъ смотритъ на нее какимъ-то страннымъ взглядомъ и длаетъ движеніе человка, готоваго раскрыть свои объятія, лицо его очень блдно, вс черты выражаютъ страданіе. Но прежде чмъ она успла проврить это минутное впечатлніе, онъ повернулся къ ней спиной и молча сталъ смотрть въ окно.

— Теперь, когда я узжаю,— продолжаетъ она,— у меня въ вамъ небольшая просьба, можетъ быть, вы и не знаете, что вы никогда не протягивали мн руки. Можетъ быть, это былъ случай, даже еслибъ это было преднамренно, я не имю права сердиться, но теперь, когда… я… узжаю… навсегда… теперь, когда насталъ конецъ нашимъ несчастнымъ отношеніямъ, я была бы рада, еслибъ вы могли заставить себя датъ мн это доказательство прощенія и… и расположенія.

Значеніе послдней фразы онъ долженъ былъ угадать, неудержимыя слезы настолько заглушаютъ ее, что почти ничего не слышно. Онъ медленно, повидимому съ крайней неохотой, поворачивается въ ней лицомъ. Она по прежнему стоитъ у стола, только теперь слезы неудержимо текутъ по ея щекамъ, губы дрожатъ, и она робко протягиваетъ ему руку. Онъ беретъ эту руку обими руками и, посмотрвъ ей съ минуту въ глаза страстнымъ взглядомъ, наклоняетъ голову и почтительно цлуетъ эту хорошенькую ручку.

— Да благословитъ васъ Богъ, дорогая,— говоритъ онъ прерывающимся голосомъ.

VI.

Прощаніе съ миссъ Бернетъ взяло очень мало времени, благодаря значительному хладнокровію этой почтенной особы и крикамъ попугая, который почти задался мыслью по возможности сократить эту церемонію. Джильяна садится не въ тотъ вагонъ, въ которомъ помщается ея горничная,— присутствіе этой почтительной шпіонки, въ ея настоящемъ настроеніи, для нея просто невыносимо. Воспоминанія, слезы, думы не даютъ путешествениц скучать дорогой, а когда поздъ наконецъ подходитъ къ знакомой станціи, изъ вагона выходитъ прежняя, спокойная, самоувренная, улыбающаяся Джильяна. Черезъ какихъ-нибудь полчаса она снова приметъ бразды домашняго правленія, войдетъ въ свою старую роль ангела-хранителя. Она окидываетъ глазами платформу, стараясь поскорй увидать кого-нибудь изъ своихъ, никого не видно, правда, какая-то нарядная и очень развязная молодая особа расхаживаетъ взадъ и впередъ передъ вокаломъ, но до нея Джильян нтъ никакого дла, тмъ не мене, такъ какъ никто изъ ея домашнихъ не явился, она съ горя начинаетъ всматриваться въ незнакомку и, въ величайшему своему изумленью, узнаетъ въ ней свою старшую кузину Дженъ, которую оставила въ коротенькомъ плать, съ распущенной косой, а застаетъ въ модномъ туалет совершенно несоотвтствующемъ ея шестнадцати годамъ. Дженъ за послдніе шесть мсяцевъ выросла, возмужала, смотритъ совсмъ взрослой.

— Что за шляпа!— почти въ первую минуту свиданія восклицаетъ Джильяна.

— Очень жаль, что теб не нравится,— бойко отвчаетъ оперившаяся миссъ,— всмъ не угодишь.

— А дядя не пріхалъ меня встртить?

— Онъ было завелъ объ этомъ рчь, да я убдила его остаться дома. Онъ, какъ теб извстно, плохо владетъ собой, пожалуй разыгралъ бы еще патетическую сцену на станціи.

Джильяна ищетъ глазами свой шарабанъ, запряженный парою гндыхъ пони, который просила дядю выслать ей на станцію и не видитъ его, вмсто ея любимаго экипажа ей преграждаетъ дорогу другой очень элегантный, запряженный парой пгихъ, въ нарядной сбру, украшенной въ изобиліи мдными бляхами, съ бубенчиками на ше, съ рогами надъ ушами.

— Ничего не понимаю,— говорить миссъ Латимеръ.— Куда двались мои пони?

— Они проданы,— отвчаетъ Джэнъ,— надюсь, что это теб все равно. Они были такіе старые, что ими править было скучно. Вмсто нихъ я убдила пап купить мн эти.

— Они у тебя прыгаютъ черезъ обручи?— саркастически вопрошаетъ Джильяна.

Джэнъ оставляетъ вопросъ этотъ безъ отвта.

— Надюсь, что ты позволишь мн ссть первой,— говоритъ она, ставя ногу на подножку,— такъ какъ я правлю.

— Да ты умешь править?

— Я-то!— вотъ разсмшила.

Сли, похали. Джильян кажется, что все это происходитъ во сн, она не можетъ опомниться, со страхомъ посматриваетъ она на ландшафтъ, неужели и онъ измнился? неужели холмы превратились въ высокія горы, а зеленые луга въ опаленныя солнцемъ пустыни? Нтъ, природа все та же, созерцаніе ея красотъ нсколько успокоиваетъ взволнованную Джильяну, и она заговариваетъ съ кузиной въ боле примирительномъ тон.

— Вижу, что я была неправа, сомнваясь въ твоемъ искусств править лошадьми, Джэнъ, ты сдлала удивительные успхи.

— Право?— небрежно отзывается Джэнъ.— Вроятно. Въ шесть мсяцевъ во многомъ успешь.

— Очень рада это слышать. Ты такіе же успхи сдлала и въ наукахъ?

— Въ наукахъ?— презрительно повторяетъ Джэнъ,— неужели ты воображаешь, что у меня на это есть время? Когда мн пришлось тебя замнить, я, понятно, должна была совершенно посвятить себя папа. Среди заботъ о немъ, о дом, я, право, не имю ни минуты свободной.— Все это говорится съ такой важностью, что еслибъ не досада, Джильяна готова была бы расхохотаться. Все это, почти въ тхъ же словахъ, говорила она сама во время оно, но какая разница?

— А Эмилія?— продолжаетъ она разспрашивать.— Воспитаніе ея также кончено?

— Я уговариваю папа отдать Эмилію въ пансіонъ. Ей это было бы очень полезно, а мн, право, надоло возиться съ гувернантками.— Среди этихъ разговоровъ он дохали до дому, у дверей котораго ихъ ожидаетъ старикъ Марло. Джильяна бросается ему на шею, онъ съ нею ласковъ по старому, но нтъ-нтъ и оглянется на дочь.

— Пойду къ себ,— говоритъ Джильяна посл первыхъ привтствій,— хочется отдохнуть.

— Не показать ли теб дорогу,— вызывается Джэнъ,— быстро слдуя за нею,— твою бывшую комнату занимаю я, папа желалъ, чтобъ я была поближе къ нему.

— И меня выгнали изъ моей комнаты!

— Очень жаль, если теб это непріятно, но я не могла не исполнить желанія папа.

Съ каждымъ шагомъ въ этомъ дом, гд она еще такъ недавно была полной хозяйкой, Джильяна убждается, что прошлаго не воротишь. За обдомъ Джэнъ занимаетъ ея прежнее мсто, за утреннимъ чаемъ возсдаетъ за самоваромъ. Нкоторое утшеніе доставляетъ Джильян радость Эмиліи и Дика при свиданіи съ нею, но въ своемъ маленькомъ кузен, своемъ любимц, она находитъ большую перемну,— лексиконъ его обогатился равными выраженіями, о которыхъ онъ не имлъ понятія, онъ сталъ мене послушенъ, пріобрлъ нсколько несовсмъ хорошихъ привычекъ, словомъ, измнился къ худшему. Джильяной овладваетъ сильное желаніе взглянуть на свои излюбленныя благотворительныя учрежденія, на школу для малолтнихъ, на знаменитую чайную. Она, въ первое утро посл своего возвращенія домой, надваетъ шляпу, беретъ зонтикъ и идетъ пройдтись по деревн, здсь ее ожидаетъ рядъ новыхъ разочарованій. И школа, и чайная закрыты по распоряженію миссъ Марло. Джильяна возвращается вн себя и, встртивъ дядю въ саду, заводитъ съ нимъ серьёзный разговоръ, убждаетъ его отдать Джэнъ въ пансіонъ, не позволять ей корчить изъ себя взрослую. Какъ и слдовало ожидать, сквайръ заступается за дочь, увряя, что она уже не маленькая и отлично управляется со всми хозяйственными длами. Джильяна вынуждена признать, что роль ея въ этомъ дом кончена. У нея съ Джэнъ происходитъ еще нсколько стачекъ, изъ которыхъ она выходитъ побжденной. Съ каждымъ днемъ убждается она, что вс ея любимые коньки — ея общества для снабженія бдныхъ обувью, одеждой, каменнымъ углемъ и пр.— или рушились, или близки въ уничтоженію. Точно чья-то враждебная рука задалась задачей стереть всякіе слды ея трудовъ и заботъ на пользу общую. Иногда ей кажется, что она пробыла вдали отъ своего родного угла не шесть мсяцевъ, а шесть лтъ. Какъ бы то ни было, а приходится покориться неизбжному, жить на положеніи гостьи въ дом, въ которомъ была полной хозяйкой, такъ какъ очевидно что настоящая повелительница и не думаетъ объ отреченіи, а отецъ ея, по безхарактерности, самъ того не замчая и даже не желая, дйствуетъ совершенно въ ея дух. Каждый вечеръ Джильяна, опуская голову на подушку, задаетъ себ вопросъ:

— Зачмъ я еще здсь?

Она не принимаетъ никакого ршенія просто потому, что голова у нея идетъ кругомъ. Во всхъ ея планахъ все всегда вертлось на Марло, этомъ центр ея будущей дятельности. Теперь приходится все перестраивать за-ново. На что же ей ршиться? Путешествовать? Но съ кмъ? зачмъ? Завести свое хозяйство, зажить своимъ домомъ? Но она слишкомъ молода, чтобъ жить одной, а поселиться вдвоемъ съ какой-нибудь наскоро-пріисканной компаньонкой ей, привыкшей жить въ семь, положительно не подъ силу.

Даже ея состояніе — для нея тяжелое и мучительное бремя. Сильно желая сдлать изъ него наивозможно-лучшее употребленіе, она не боле любого ребенка знаетъ, какъ за это взяться. Кто будетъ ею руководить? Что, кром ея собственнаго здраваго смысла, которому она за послднее время стала сильно не доврять, помшаетъ ей сдлаться жертвой обманщиковъ и шарлатановъ? Кром всхъ этихъ причинъ ея нершительности есть и другая: смутная, неуловимая надежда,— надежда, основанная на нсколькихъ словахъ, сказанныхъ нетвердымъ голосомъ…

Августъ канулъ въ вчность, насталъ сентябрь, а Джильяна не покинула Марло. Сегодня среда — базарный день, Джильяна провела его въ чайной, вновь открытой по ея настоянію, усердно угощая постителей. Въ вечеру ей кажется, что единственный результатъ всхъ ея усилій — головная боль и усталость въ ногахъ, гостей было мало, очевидно чайной уже не конкуррировать съ кабакомъ. Возвратясь вечеромъ домой, усталая Джильяна застаетъ Джэнъ въ рукопашной съ Дикомъ. Сестра-воспитательница трясетъ мальчика за плечи, общаетъ его высчь, посадить на хлбъ и на воду, отдать въ пансіонъ, онъ извивается у нея въ рукахъ, называетъ ее ‘старой чучелой’ и, рыдая, выражаетъ надежду на ея преждевременную кончину.

Джильяна, нервы которой и безъ того сильно возбуждены, беретъ сторону ребенка, у нихъ съ кузиной происходитъ уже крупное столкновеніе. Въ разгар ссоры Джильяна не слышитъ доклада слуги, не видитъ, что въ дверяхъ стоить гость, щеки ея пылаютъ, голосъ дрожитъ, срые глава мечутъ молніи. Когда же она, всмотрвшись, узнаетъ въ нежданномъ постител Бернета, ей становится такъ стыдно, такъ больно, что она бжитъ изъ комнаты, изъ дому, не поздоровавшись съ нимъ, ей смутно помнится, что онъ гоститъ у Тарльтоновъ, но даже въ этомъ она не уврена. Долго ли она бродитъ по саду, она сама не знаетъ. Ей кажется, что время тянется до безконечности. Наконецъ, онъ показывается въ алле и направляется прямо къ ней. Они обмниваются рукопожатіемъ. Въ первую минуту оба молчатъ.

— Я пришелъ съ вами проститься,— говоритъ онъ, съ видомъ крайняго смущенія.— Мн пора хать.

— Да? вечеръ прекрасный. Вы славно прокатитесь.

— Очевидно со мной ужиться невозможно,— говорятъ она съ слабой улыбкой, посл небольшого молчанія.— Помните, какъ мы съ вами ссорились, а теперь видите въ какомъ положеніи я здсь!— На подобное замчаніе не легко найдти отвтъ, онъ и не пытается, даже не смотритъ на нее. Онъ не сводитъ глазъ съ зеленыхъ полей, виднющихся сквозь втви большой ясени.

— Не стану спрашивать, что вы думаете о моей правдивости, продолжаетъ она,— посл всхъ басней, какія я вамъ разсказывала на счетъ моего вліянія надъ домашними. Неправда ли, они отлично совпадаютъ съ тмъ, что вы сейчасъ видли? Но право, право,— прежде было не то. Я, конечно, преувеличиваю собственное значеніе, но полезна я была, они меня любили, они меня уважали.

Она умолкаетъ, задыхаясь отъ слезъ.

— Нисколько въ этомъ не сомнваюсь,— отзывается онъ взволнованнымъ голосомъ.

— Помните ли вы,— говоритъ она, вытирая глаза и напряженно улыбаясь,— какъ я вамъ разъ хвастала насчетъ того, что я здсь необходима, а вы совтовали мн утшиться, увряя, что мои домашніе наврное отлично обходятся безъ меня?

— Неужели?— сухо отвчаетъ онъ.— Не думалъ я, не гадалъ быть пророкомъ, а хотлъ только сказать что-нибудь непріятное.

— Какъ видвте, слова ваши оправдались.

Новое молчаніе. Становится поздно, видъ долины, разстилающейся за садомъ, измнился, по розовому отблеску на поверхности горъ, замыкающихъ ее, они догадываются, что солнце закатывается за этими горами.

— Какимъ закатомъ можно сегодня любоваться съ вершины той горы!— говоритъ она тихимъ голосомъ.— Не пойдемъ ли мы? Если поторопиться, еще поспемъ. Съ минуту онъ колеблется, нершительно посматривая то на нее, то на розовыя горы и наконецъ говоритъ:

— Идемъ.

Усердно карабкаются они въ гору, но добравшись наконецъ до вершины, видятъ, что смотрть не на что, все сро кругомъ, они опоздали.

— Я должна просить у васъ прощенія,— говоритъ она, опусшсь на траву,— я попусту васъ потревожила.

Онъ киваетъ въ знакъ согласія и садится возл нея.

— Найди вы въ себ силу оторваться пятью минутами раньше отъ очаровательнаго общества Джэнъ…

— Моя ли вина, что меня оставили съ глазу на глазъ съ нею?

— Дядя Марло говоритъ,— начинаетъ Джяльяна, искоса слдя за впечатлніемъ, какое произведутъ ея слова,— что она сильно напоминаетъ ему меня.

— Васъ?— слегка приподнявъ брови,— неужели!

— Миссъ Тарльтонъ говоритъ, что она понимаетъ, что онъ хочетъ сказать, можетъ быть вы согласны съ ней, можетъ быть вы находите, что онъ правъ?

— Я могу только предположить, что онъ хочетъ дать понятъ, что вы об любите поставить на своемъ.— Этого Джильяна вынести не въ силахъ.

— Об!— восклицаетъ она, покраснвъ,— неужели вы насъ ставите на одну доску. Но какъ бы мы ни были похожи, одно врно, это — что намъ не ужиться въ одномъ дом.

— Серьезно?

— Несомннно. Какъ она ухитрилась — не знаю, но она заняла мое мсто, исполняетъ мои обязанности, пользуется моими правами!

— Вашими правами!— повторяетъ онъ, не глядя на нее,— какими? Я всегда изъ вашихъ же словъ заключалъ, что власть ваша временная, пока миссъ Марло не выростетъ. Кажется, не можетъ быть сомнній въ томъ, что она теперь — взрослая.

— Взрослая!— повторяетъ Джильяна къ которой, при этомъ послднемъ удар, возвратилось употребленіе языка,— она сущій ребенокъ! Вс вы почему-то сговорились считать ее взрослой, но въ дйствительности она ребенокъ, ей едва шестнадцать лтъ.

— Ей можно дать восемнадцать,— возражаетъ Бернетъ съ истинно-британскимъ упрямствомъ,— если не девятнадцать да двадцать.

— Вы, конечно, шутите, но довольно объ этомъ.

Бернетъ первый нарушаетъ молчаніе.

— Очень мн васъ жаль,— говоритъ онъ,— знаю, что вы этого никакъ не ожидали, знаю, что въ Лондон вы постоянно считали часы до вашего возвращенія сюда.

— Право? Во всякомъ случа, я всегда разсчитывала, что здсь, по крайней мр, стою твердой ногой, теперь — я совсмъ растерялась.

Онъ не отвчаетъ, но ей и не нужно отвта. Онъ сидитъ возл нея на гор, никуда не торопится, не измученъ, лобъ его ясенъ, взглядъ спокоенъ, чего же больше?

Черезъ нсколько времени она оборачивается къ нему съ оживленнымъ видомъ.

— Въ сущности,— восклицаетъ она,— неужели это дло совершенно безнадежно? Какъ по вашему? Какихъ бы лтъ Джэнъ ни казалась, ей въ дйствительности только шестнадцать, должна же я умть справиться съ шестнадцатилтней двушкой!

— Я бы не пытался,— лаконически отвчаетъ онъ, качая головой.

— А я никакъ не могу согласиться, чтобы слдовало возвращаться вспять только потому, что на пути долга встрчаются препятствія.

— Да это совсмъ не путь долга, вы заблуждаетесь. Миссъ Марло занимаетъ мсто, по праву ей принадлежащее. Она довольна, отецъ ея доволенъ, вс довольны. Не вижу, чтобъ ваше вмшательство было тутъ умстно.

— Возможно ли?— говоритъ она, глубоко обиженнымъ тономъ,— неужели и вы за нее и противъ меня?

— Дло не въ томъ!— восклицаетъ онъ нетерпливо, раздосадованный ея чисто-женской нелогичностью.— Насколько я помню, а иногда не видалъ ее до сегодняшняго дня, и не имю особаго желанія когда-нибудь видть. Это вопросъ отвлеченной справедливости. Если я вижу васъ готовой, благодаря ложному понятію о долг, перессорить цлую семью, мн кажется, что лучшая услуга, какую я могу оказать вамъ, это — разочаровать васъ.

Въ первую минуту ясно, что гнвное возраженіе было готово сорваться съ ея дрожащихъ губъ, но ей удается подавить его и она говорить почти смиренно:

— Вы, вроятно, правы. Не въ первый разъ, благодаря намъ, спадаетъ съ главъ моихъ повязка. Но если во мн здсь не нуждаются, что вы посовтуете мн длать, куда дваться?

Она смотритъ на него такими печальными глазами, вся ея поза выражаетъ такую покорность, что самообладаніе суроваго ментора едва не измняетъ ему.

— Знаю,— продолжаетъ она,— что не имю никакого права надодать вамъ своими длами, но, вроятно, это сила привычки. Я привыкла просить вашихъ совтовъ и указаній.

— Я готовъ былъ бы помочь вамъ, но не могу принять на себя отвтственности въ такомъ серьёзномъ дл. Да у женщины въ вашихъ условіяхъ никогда не будетъ недостатка въ совтникъ, а еслибъ и былъ, я считаю васъ способной жить самостоятельной жизнью.

— Вы думаете?

— Не думаю, а увренъ.

Молчаніе. Джильяна нарушаетъ его.

— Помните ли,— робко говоритъ она,— какъ я вамъ хвастала моими благотворительными затями и ихъ процвтаніемъ. Позвольте доложить вамъ,— съ горькой улыбкой,— что все это рухнуло!

— Неужели?

— А потому,— устало, но съ оттнкомъ ироніи продолжаетъ она,— какого бы вы ни были высокаго мннія о моей энергіи и самостоятельности, у меня право не хватаетъ духу начинать все съизнова, и вдобавокъ — одной!

При послднемъ слов, она слегка понижаетъ голосъ.

— Мн, кажется, вамъ нтъ причины быть одной,— говоритъ онъ рзко.

— Конечно,— спокойно, но не безъ горечи отвчаетъ она,— я могла бы взять компаніонку.

— Я не то хотлъ сказать.

— Такъ вы, вроятно, намекаете на то, что я моту выдти замужъ?

— Понятно, почти грубо отвчаетъ онъ, лихорадочно обрывая травинки,— но что же больше?

Она качаетъ головой.

— Это возможно, но невроятно.

Новая пауза. Въ долин начинаетъ подниматься густой туманъ.

— Надюсь,— говоритъ онъ, тяжело и неровно дыша,— что вы не давали необдуманнаго обта, а если дали, то нарушьте его какъ можно скорй.

— Обта я не давала,— отвчаетъ она, поднимаясь съ покрытой росою травы.

— Не думаю, чтобъ перспектива не извдать того, что есть въ жизни лучшаго, улыбалась мн больше, чмъ всякой другой двушк моихъ лтъ.

— Очень радъ это слышать,— говоритъ онъ, весь блдный.

— Но несмотря на это,— степенно продолжаетъ она, качая блокурой головкой,— мн почему-то думается, что я останусь такой какъ есть, до послдняго дня моей жизни.

Кончивъ, она поднимаетъ на него глаза, взоры ихъ встрчаются, и, въ теченіе долгаго мгновенія, онъ съ невольной и безмолвной страстью заглядываетъ ей въ самую душу. Но страсть эта не находитъ словъ. Вскор она отворачивается.

— Становится поздно, идемъ.

Они спускаются съ горы, не говоря ни слова.

Десять минутъ спустя она слдила за нимъ изъ окна, пока экипажъ его не скрылся среди сгущавшихся сумерекъ.

— О, гордость противная!— воскликнула она, сжавъ руки въ порыв безсильнаго страданія,— одна, одна ты между нами!

VII.

Проходить много времени, Бернетъ не показывается въ Марло, хотя продолжаетъ гостить у Тарльтоновъ, об сестры навщаютъ Джильяну, но докторъ тщательно избгаетъ ея общества. Тяжело ложится ей на сердце мысль о его равнодушіи. Судьба, въ другихъ отношеніяхъ, къ ней очень милостива: она лишилась еще дальней родственницы, которая оставила ей довольно значительное наслдство въ земляхъ, домахъ, акціяхъ одного банка, но къ этому благополучію она совершенно холодна — что въ немъ толку, когда главнаго нтъ.

За день до возвращенія Бернетовъ въ Лондонъ — день рожденія Софьи Тарльтонъ, ей вздумалось ознаменовать его увеселительной поздкой въ одну изъ самыхъ живописныхъ мстностей ихъ вообще живописнаго графства. Джильяна, съ чисто дтскимъ нетерпніемъ, ждетъ этого желаннаго дня, къ ея великому огорченію погода за послднее время испортилась, дождь летъ по цлымъ днямъ, рка разлилась, грязь страшная, того и гляди знаменитая partie de plaisir не состоится. Наконецъ, настаетъ и давно-жданный день, погода прекрасная, солнце свтать ярко, но для Джильяны ничего этого не существуетъ, у нея такая адская мигрень, что она не въ силахъ поднять головы съ подушки.

Сквайръ, съ младшими дтьми, снаряжается въ путь, Джэнъ величественно отказалась отъ всякаго участія въ поздк, главный недостатокъ которой заключается въ томъ, что затяла ее не она. Къ вечеру Джильяна чувствуетъ облегченіе, встаетъ съ постели, подходитъ къ окну, откидываетъ занавску. Погода опять измнилась, черныя тучи заволокли все небо, втеръ завываетъ, дождь льетъ какъ изъ ведра, слышатся раскаты грома, блеститъ молнія. Джильяна наскоро одвается и сходитъ въ гостиную, гд застаетъ встревоженную Джэнъ. ‘Идеальная дочь’ безпокоится, боясь какъ бы папа не утонулъ, рка въ разлив, и эти сумасшедшіе чего добраго пустятся вбродъ, тогда они, безъ всякаго сомннія, утонутъ. Ея утшительнымъ предчувствіямъ не суждено оправдаться, вс участвовавшіе въ поздк возвращаются цлыми и невредимыми, а сквайръ съ Софьей, вдобавокъ, въ отличнйшемъ расположеніи духа, вс кром Бернета.

— Куда вы доктора-то двали?— спрашиваетъ старикъ Марло.

— Онъ сказалъ, что не боится дождя,— отзывается Анна Тарлтонъ.

— Предупредилъ его кто-нибудь, иго слдуетъ избгать брода?

— Его собственный здравый смыслъ долженъ сказать ему, что перезжать рку въ бродъ въ такую ночь — не мыслимо,— основательно замчаетъ Софьи.

На этомъ вс успокоиваются и садятся за столъ. Джильяна, которой ея недавняя головная боль даетъ право не участвовать въ семейной трапез, выходитъ на крыльцо. Даже отсюда она ясно различаетъ сердитый вой рки. У нея стынетъ кровь отъ ужаса. Проходитъ полчаса. Вскор воображеніе начинаетъ рисовать ей такія мрачныя картины, что ожиданіе становится невыносимымъ. Она схватываетъ ватерпруфъ, надваетъ первыя попавшіяся, огромныя калоши, выходитъ на террасу, съ которой спускается въ аллею. Она идетъ скоро, почти бжитъ. Буря стихла, тучи начинаютъ разсиваться, отъ времени до времени среди нихъ проглядываетъ полная луна.

Грязь невылазная, особенно на большой дорог. Джільяна останавливается и прислушивается. Ни звука, кром шума дождевыхъ капель, падающихъ съ деревъ, да воя рки. Почти безсознательно направляется она въ ту сторону, откуда слышенъ, этотъ вой, сначала по дорог, потомъ черезъ поле и, наконецъ, достигаетъ брода или, врне, того мста, гд когда-то былъ бродъ.

Она руководилась смутной, но сильной потребностью своими глазами убдиться, что съ нимъ сталось. Стоя на берету и видя бурное теченіе обыкновенно спокойной рки, она вздрагиваетъ, но въ то же время и успокоивается. Опасность слишкомъ очевидна, никто не рискнетъ перезжать въ бродъ.

Она возвращается и на большой дорог встрчаетъ того, изъ-за кого натерплась такого страха. Она тотчасъ узнаетъ его, такъ какъ луна свтитъ ему прямо въ лицо.

— Это вы!— радостно кричитъ она.

При звук ея голоса онъ сильно вздрагиваетъ и смотрятъ на нее съ нкоторымъ сомнніемъ.

— Да, это я,— отвчаетъ онъ тихо и растерянно, — но вы ли это?

— Я… я встревожилась,— говоритъ она запинаясь.— Я боялась за… нашихъ.

— Возможно ли, чтобъ они еще не вернулись домой? Имъ слдовало быть дома нсколько часовъ тому назадъ.

— Они теперь вернулись… вс… кром…

— Вс кром меня?— досказываетъ онъ тономъ глубочайшаго изумленья.

— Я боялась… что не зная мстности… вы пожалуй вздумаете переправляться въ бродъ.

— Сегодня?— кому бы это могло взбрести на умъ, кром сумасшедшаго?

Молчаніе.

— Такъ ли я васъ понялъ?— говоритъ онъ съ дрожью въ голос, отъ которой забилось гордое, но смиренное любовью сердце красавицы и богатой невсты.— Возможно ли, что тревога аа меня вызвала васъ изъ дому въ такую ночь?

— Я не желала, чтобъ вы утонули,— шепчетъ она, опустя голову.

Хотя она на него не смотритъ, но знаетъ, что Бернетъ нвольно разъ тщетно пытался заговорить, наконецъ онъ выговорилъ, дрожащимъ и неровнымъ голосомъ, противорчащимъ его холодно-вжливымъ словамъ:

— Я вамъ чрезвычайно благодаренъ, боле чмъ съумю то выразить, но вы ошиблись, полагая, что была какая-нибудь опасность.

— Кажется, что такъ,— отвчаетъ она, совсмъ уничтоженная.

— Я не прохалъ и четверти мили,— продолжалъ онъ,— лошадь потеряла подкову. Пришлось довести ее до Киркби и, оставивъ тамъ, идти пшкомъ.

— Не я одна испугалась… дядя… вс они…

— Право? Вы хотите сказать, что вс они теперь меня ищутъ.

— Нтъ… они сли обдать.

На минуту все лицо его освщается улыбкой, улыбкой, если врить обманчивому лунному свту, боле нжной, чмъ веселой.

— Вы простудитесь,— говорить онъ нетвердымъ голосомъ, длая къ ней шагъ.

— У меня плащъ и калоши,— при этихъ словахъ она поднимаетъ ногу. Калоша, при лунномъ свт, кажется еще колоссальне.

Оба смются и быстрыми шагами направляются къ дому. Они приближаются къ домику привратника. Джильяна говоритъ:

— Вы дйствительно узжаете завтра?

— Да, наконецъ.

— Изъ этого нельзя заключить, чтобъ вы особенно наслаждались своими каникулами,— говоритъ она, неестественно смясь.

— Я ими не наслаждался.

— А между тмъ вы когда-то любили горы, вспомните, только на этомъ мы всегда сходились.

— Неужели я любилъ ихъ? Въ такомъ случа вкусъ мой измнился. Мн кажется, я теперь ихъ ненавижу. Да, я ненавижу эти горы, эту рку, эту долину, он наввали мн сны.

— Мн кажется, что есть сны, которые лучше всякаго бодрствованія,— мягко замчаетъ она.

Съ минуту онъ молча и нершительно смотритъ на нее, беретъ ее за об руки и говоритъ тономъ человка, слова котораго идутъ прямо отъ сердца:

— Иногда какіе-то голоса нашептываютъ человку много такого, что если въ немъ есть искра самоуваженія, ему гораздо легче умереть, чмъ послушаться ихъ. Такіе голоса теперь нашептываютъ мн свою псню, послушайся я ихъ, я былъ бы почти такимъ негодяемъ, за какого вы когда-то сочли меня. Вотъ почему я радъ, что ду туда, гд они будутъ заглушены. Если вы питаете ко мн сколько-нибудь искреннюю дружбу, вы также порадуетесь за меня.

Съ этими словами онъ сильно пожалъ ей руки, выпустилъ ихъ и исчезъ.

Она осталась одна на освщенной луною дорог, какъ опущенная.

——

Джильяна воображаетъ, что ничто уже не можетъ огорчить ее теперь, такъ человкъ пораженный на-смерть думаетъ, что застрахованъ отъ булавочныхъ уколовъ.

Оба ошибаются. На другой же день посл рокового объясненія, Джильяна, за завтракомъ, замчаетъ въ дяд какое-то смущеніе. Выходя изъ-за стола, онъ приглашаетъ ее пройти съ нимъ кабинетъ и тамъ, посл различныхъ предисловій, сообщаетъ ей удивительную новость: онъ женится на Софь Тарльтонъ. Заявленіе это поражаетъ Джильяну какъ ударъ грома, теперь, боле чмъ когда-либо, ей необходимо на что-нибудь ршиться.

Софья — не Джэнъ, она окончательно заберетъ въ руки престарлаго супруга. Миссъ Тарльтонъ уже давно и искусно разставляла сти сквайру, вроятно съ той минуты, какъ убдилась, что Бернетъ о ней не думаетъ, но Джильян ничего подобнаго и голову не приходило, несмотря на частые и прозрачные намеки Анны Тарльтонъ, сестры и врага Софьи. Въ виду такого крупнаго событія, которое неизбжно должно измнить весь складъ ихъ ежедневной жизни, Джильяна ршается предпринять продолжительное путешествіе, разсчитывая, что масса новыхъ впечатлній поможетъ ей одолть свое личное, сердечное горе, она думаетъ провести зиму въ Египт, весну въ Италіи, лто въ Швейцаріи, благодаритъ судьбу за свое независимое состояніе, которое даетъ ей возможность прибгнуть къ этому дорогому, но безусловно спасительному леченью.

Она всецло погружается въ сборы и приготовленія въ отъзду, но, среди этихъ пріятныхъ заботъ, надъ нею разражается новая бда. Банкъ, въ которомъ помщены капиталы завщаннные ей недавно-умершей дальней родственницей, превращаетъ платежи, предпріятіе это построено на такихъ началахъ, что акціонеры отвчаютъ за него не только всей, помщенной ими въ него суммой, но и цлымъ своимъ состояніемъ, полностію. Дядюшка Марло, узнавшій объ этой катастроф изъ газетъ, детъ въ Лондонъ навести справки. Опасенія его оправдываются, въ числ лицъ окончательно разоренныхъ крахомъ оказывается и Джильяна Латимеръ. Дядюшка въ отчаяніи, невста его относится къ Джильян съ самымъ теплымъ участіемъ, сама развнчанная, а потому и негодующая Джэнъ обращается съ ней ласково, вс они предлагаютъ ей остаться жить съ ними, но Джильяна едва находитъ въ себ силы сдерживать какую-то непонятную ей самой радость.

Когда родственники, какъ настоящіе, такъ и будущіе, наговорились всласть о ея несчастіяхъ и о своемъ великодушіи, она ускользнула отъ нихъ, по ихъ мннію, чтобъ бороться съ своимъ горемъ въ тиши своей комнаты, въ дйствительности же, чтобъ подышать горнымъ воздухомъ.

Ею овладла жажда уединенія. Усердно взбирается она на другую гору, которая составляетъ цль ея прогулки. Она достигла вершины и вся раскраснвшись, еле переводя духъ, опустясь на обломокъ скалы отдыхать. Кругомъ не видно живой души. Ее охватываетъ благодатное безмолвіе природы, рука ея лниво срываетъ вточки вереска, она, окидываетъ взглядомъ горизонтъ, съ того мста, гд море образуетъ бухту, до того, гд рисуются блестящіе силуэты прекрасныхъ горъ. Это одинъ изъ чудныхъ, осеннихъ дней, тронутые морозомъ папоротники отливаютъ бронзой, все сіяетъ.

Пока она возсдаетъ тутъ какъ царица, одна на вершин горы, легкая улыбка мелькаетъ на ея лиц. Радуются ли съ ней солнце, втерокъ, горы, радуются ли тому что золотое бремя свалилось съ ея плечъ, что стна, воздвигнутая между нею и имъ рухнула, что теперь ничто ему не мшаетъ протянуть ей руку черезъ развалины ея?

Время летитъ, солнце близится къ закату. Ночь, быстро наступающая въ эти короткіе дни, приближается: пора идти.

Съ невольнымъ, прощальнымъ вздохомъ, обращеннымъ къ прекраснымъ видніямъ, встаетъ она и собирается спускаться.

Въ эту самую минуту взглядъ ея останавливается на одинокой фигур взбирающейся на гору, какъ сама она взбиралась два часа тому назадъ. При вид ея у нея захватываетъ духъ, крпко стиснувъ руки и широко раскрывъ глаза, ожидаетъ она ея приближенія.

Быстро поднимается эта фигура вдоль темнаго лса, ступаетъ по скаламъ, по рдкой, горной трав. Она теперь совсмъ близко — можно различить черты ея лица. Джильяна видитъ ее озаренною лучами заката, она ее узнаетъ! Въ сущности она не удивлена. Она какъ будто знала, что онъ придетъ, но чтобъ этотъ день, этотъ самый день былъ внцомъ ея жизни — она не думала. По мр того, какъ докторъ приближается къ ней, она длаетъ усиліе, чтобъ пойти ему навстрчу, но радость лишаетъ всегда нашихъ жалкихъ силъ настолько-же какъ и горе. Поневол должна она отказаться отъ своей попытки и снова опуститься, вся дрожа, за свой скалистый тронъ.

Онъ уже близко отъ нея — онъ возл нея — и она смотритъ съ восторгомъ въ его преображенное лицо.

— Вы пришли выразить мн соболзнованіе? говоритъ она, протягивая ему дрожащую руку.

Въ первую минуту онъ не отвчаетъ. Можетъ быть, благодаря ея трону, онъ признаетъ въ ней царицу. Какъ-бы то ни было, онъ бросается передъ ней на колни…

— Что вы длаете?— восклицаетъ она, едва слышно. Тогда онъ поднимаетъ свое сіяющее лицо — сіяющее сквозь рдкія и драгоцнныя слезы.

— Вы дорожили своей гордостью больше, чмъ мною, продолжаетъ она.

— Почему вы знаете, что я дорожу своей гордостью больше чмъ вами?

Не ожидая отвта, онъ окружаетъ ея стройный станъ своими мощными объятіями, а она, отдаваясь этой желанной ласк, рыдая падаетъ ему на грудь.

— Вы когда то говорили, что предпочли-бы, чтобъ съ васъ содрали ко…— шепчетъ она, но послднее слово фразы заглушаетъ ей поцлуй.

О. П.

‘Встникъ Европы’, No 1, 1883

НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬСцны и характеры

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

Читайте также:

НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ
Сцны и характеры