Наваринская битва, или Ренегат, Мок Анри-Гийом-Филипп, Год: 1830 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

НАВАРИНСКАЯ БИТВА
или
РЕНЕГАТЪ.

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ

сочиненіе Г. MOKA.

Перевелъ съ Французскаго
Орестъ Сомовъ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
ПЕЧАТАНО ВЪ ТИПОГРАФІИ X. ГИНЦЕ
1831.

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ,

съ тмъ, чтобы по выпуск изъ типографіи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра.

Санктпетербургъ Октября 10 дня 1830.

Ценсоръ В. Семеновъ.

НСКОЛЬКО СЛОВЪ ОТЪ ПЕРЕВОДЧИКА.

Событіе, послужившее основою сему роману, будетъ навсегда незабвенно въ военныхъ лтописяхъ нашего Отечества. Человколюбивая и благотворная политика Императора Николая I, подвигла дв изъ сильнйшихъ Державъ, союзныхъ съ Россіею, къ дятельному и ршительному соучастію въ истинно-Христіанскомъ дл освобожденія Греціи. Флоты Англійскій и Французскій, совокупно съ Россійскимъ, уничтожили морскую силу Паши Египетскаго, имвшую явное преимущество какъ превосходнымъ числомъ своихъ кораблей, такъ и выгодами мстными: ибо ей вспомоществовали, ее защищали и твердыни Наваринскія, и укрпленный островъ Сфактерія. Но послдствія знаменитаго сего морскаго побоища явили новое торжество Креста надъ поблднвшею Луною. Новый рядъ побдъ, свжіе лавры тогда уже засяны были для армій и флотовъ Царя Россійскаго: славный Адріанопольскій миръ былъ ршеніемъ задачи, которой данныя всякому Рускому не трудно было разгадать при самомъ начал.

Мы пользуемся нын счастливыми плодами сихъ побдъ, дарованныхъ Россіи Богомъ и Великодушнымъ ея Монархомъ. Отечество наше возвеличено новою славой, ограждено новыми границами. Орлы наши перелетли чрезъ Араратъ и Балканы. Безстрашные наши мореходцы врывались въ неприступные города и отражали силы, боле нежели въ десять кратъ превосходнйшія. {Г. г. Зайцевскій и Козарскій.} На стнахъ Наваринскихъ неизгладимо начертаны бомбами Рускими подвиги ГраФа Гейдена и храбрыхъ его сподвижниковъ. Адмиралъ Кодрингтонъ, главное дйствующее лице кровавой Наваринской драмы, нын любезный гость Петрополя {Писано было осенію 1830 года.}, съ чистосердечіемъ Героя подтверждаетъ снова т искреннія похвалы Россійскому морскому ополченію, каковыя онъ засвидтельствовалъ уже предъ лицемъ свта въ своихъ донесеніяхъ.

Воспоминаніе о битв Наваринской льститъ въ особенности народному самолюбію Рускихъ. Исторія и Поэзія съ одинакимъ рвеніемъ передадутъ потомству память сего славнаго событія, служившаго какъ бы прологомъ событій еще важнйшихъ, утвердившихъ на прочномъ основаніи будущую, счастливйшую судьбу единоврной намъ Греціи.— Переводчикъ надялся угодить своимъ соотечественникамъ, передавъ на Рускомъ язык одно изъ тхъ со зданій воображенія, въ которыхъ Наваринскій бой занимаетъ главное мсто картины.

——

Въ роман, коего переводъ мы представляемъ на судъ публики, особенно замчателенъ характеръ Гассана, Француза-Ренегата, хорошо очертанный и мстами сильно выраженный. Лице сіе изъ числа тхъ, на которыхъ почти полувковая тревожная жизнь Европы положила печать свою, и которыя превратностями политическими, или собственными заблужденіями, разсяны по лицу земли и стали въ рядахъ войскъ даже самыхъ варварскихъ, полудикихъ. Перемна вры, принятіе Магометанства, отвергаемаго ихъ умомъ, чувствомъ и прежними привычками, и отъ того какая-то скрытность и странность въ дйствіяхъ и поступкахъ, необходимо набрасываютъ на сіи лица нкоторую таинственность, весьма благопріятную для намреній Романиста.— Морская битва при Наварин описана также сообразно съ цлью, принятою Сочинителемъ, который, кажется, очень хорошо понялъ, что онъ Романистъ, а не Историкъ, и слдовательно въ прав былъ измнять событія, или творить новыя, не опасаясь зато упрека.— Люди разсудительные также простятъ его за нкоторое пристрастіе къ Французамъ, и за то, что они везд являюся у него на первомъ план. Авторъ самъ Французъ: посему слава и воспоминанія его отчизны, его единоземцевъ, ближе всего были къ его сердцу. Пристрастіе къ своему отечественному не только извинительно, но и похвально. Писатель Рускій конечно поступилъ бы также въ подобномъ случа.

ГЛАВА I.

Посланный отъ Ибрагима Кьютай Бей, возвращался изъ Александріи въ Каиро. Онъ осматривалъ флотъ и войска, готовыя къ отплытію въ Морею, и на чел его напечатлвались безпокойство и заботы. Онъ не хотлъ ни пищи, ни отдыха, и еще пыль странника покрывала его одежду, когда онъ явился предъ Пашею.

Черные глаза стараго Али устремились на Бея, печаль, прочитанная имъ на лиц Кьютая, перешла въ его душу.

Онъ подалъ знакъ: невольники удалились, и онъ остался одинъ съ посланникомъ своего сына.

Паша лежалъ на бархатныхъ подушкахъ. Чубукъ его кальяна выпалъ изъ его руки. Онъ стремительно приподнялъ голову и взоръ его сказалъ Бею: ‘говори!’

Кьютай повергся челомъ на землю, ‘Жизнь раба,’ молвилъ онъ, ‘принадлежитъ его господину: осмлится ли онъ говорить ложь? Паша! сердце сына твоего разорвется, когда онъ увидитъ, какую помощь ты ему посылаешь.’

Глубокая морщина явилась на покрытомъ рубцами чел Али-Могаммеда. ‘Или ты хочешь,’ сказалъ онъ, ‘чтобы я остался одинъ? Но пускай такъ, по природ, отецъ долженъ съ охотою лишать себя всего для дтей своихъ. Требуй смло, что нужно для Ибрагима.’

Кьютай снова поклонился въ землю. ‘Великодушіе льва равно его сил,’ молвилъ онъ. ‘Но какой человкъ осмлится предписывать законы своему властителю!

— ‘Я пошлю ему еще четыре тысячи человкъ пхоты и тысячу артиллеристовъ. Довольно ли?

— ‘У насъ и такъ уже много людей, а Морея страна скудная.

— ‘Чего жь ты хочешь?

— ‘Триста Нубійскихъ всадниковъ охраняютъ твой дворецъ,’ отвчалъ Бей, не подымая глазъ на своего господина, ‘кони ихъ быстры и сабли остры: они больше внушаютъ страха Греціи, чмъ тысяча артиллеристовъ и четыре тысячи пшихъ воиновъ.

— ‘Триста всадниковъ отправятся туда, сынъ мой дастъ имъ начальника: Гассанъ-Бей останестся при мн.

— ‘Рабъ долженъ молчать, когда господинъ го говоритъ,’ сказалъ Кьютай.

Брови Паши нахмурились и взглядъ его привелъ въ трепетъ дерзновеннаго Бея. Съ минуту онъ, казалось, оставался въ нершимости. ‘Такъ ты хочешь взять и моего Гассана?’ промолвилъ онъ потомъ голосомъ важнымъ и глухимъ.

— ‘Рука ничего не можетъ безъ головы, а Гассанъ рука и сердце своихъ ратниковъ.’

Али размышлялъ нсколько времени о просьб посланника. ‘Дло идетъ о твоей голов,’ сказалъ онъ наконецъ: ‘Гассамъ иметъ душу непреклонную, можетъ-быть, онъ откажетъ мн… Если откажетъ, то онъ умретъ не одинъ.’

Кьютай сложилъ руки крестомъ на груди своей и преклонилъ голову въ знакъ своей покорности.

Паша подалъ ему знакъ уйти: ничье ухо не должно было слышать того, что скажетъ ему храбрый Гассанъ.

ГЛАВА II.

Чрезъ нсколько минутъ по уходъ Кьютая, воинъ былъ введенъ въ диванъ Паши. То былъ одинъ изъ тхъ людей, коихъ видъ обличаетъ душу сильную и страсти пылкія. Подчиненный самовластному повелителю, какъ вс живущіе на земл рабства, онъ могъ повиноваться, но не сгибаться, и видя его, всякъ чувствовалъ, что никогда чуждая воля не въ силахъ была преклонить мощную волю, одушевлявшую сіе высокое чело, сіи брови, темныя какъ мочь. Чалма его, шуба и кривая сабля, по видимому, возвщали въ немъ Мусульмана. Совсмъ тмъ мужественныя и правильныя черты лица показывали въ немъ сына Европы, кожа его, хотя загорвшая отъ пустыннаго солнца, не была оливковаго цвта, отличающаго Африканцевъ, и въ величавой его походк, въ его движеніяхъ, исполненныхъ благородства, выказывалась какая-то воинская правильность, свойственная только жителямъ Запада, и какая-то спокойная гордость, выдающая изъ-подъ всякой одежды и во всхъ странахъ, куда они заброшены судьбою, — сыновъ одной націи и воиновъ одной арміи.

Онъ поклонился Али и положилъ руку на сердце. ‘Приблизься, Гассанъ’ сказалъ Паша, ‘и сядь на этихъ подушкахъ. Ты все еще страдаешь отъ ранъ?

— ‘Нтъ,’ отвчалъ онъ: ‘я не страдаю боле… отъ моихъ ранъ.

— ‘Ты проливалъ кровь за меня, храбрый Гассань: Вехабиты въ степяхъ своихъ и Нубійцы въ ихъ горахъ извдали остріе твоей сабли: потому и боле имю къ теб вры, нежели ко всмъ прочимъ Франкамъ. Отвчай же мн чистосердечно: зачмъ твои единоземцы такъ упорно не хотятъ драться съ мятежниками Мореи?’

Говоря это, старый Паша устремилъ испытующій взоръ на воина.

— ‘Али,’ отвчалъ холодно Бей: ‘я не могу удовлетворительно отвчать на твой вопросъ. Вра, воспоминанія, жалость, вотъ причины, могущія различно дйствовать ли людей.’

— ‘А ты, Гассанъ, почему принимаешь участіе въ этихъ Морсотахъ?’

— ‘Потому, что они мятежники,’ отвчалъ воинъ.

Паша вздрогнулъ. ‘Гассанъ,’ молвилъ онъ: ‘по этому ты не хочешь сражаться за моего сына?’

Бей отрицательно потрясъ головою.

— ‘А если бъ я теб приказалъ?’ продолжалъ деспотъ, блдня отъ гнва.

— ‘Я бы не повиновался,’ отвчалъ Гассанъ.

Все волненіе Али изчезло. Онъ снова сталъ спокоенъ, ибо мщеніе его было ршено. ‘Алла да спасетъ тебя, Гассанъ!’ сказалъ онъ.

Воинъ всталъ и ступилъ нсколько шаговъ къ выходу изъ комнаты. Подошелъ къ богатому ковру, которымъ задернутъ былъ входъ въ диванъ, онъ обернулъ голову и взоры его встртились со взорами тирана, обращенными на него съ отраженіемъ свирпости. Ему нельзя было не догадаться объ ожидавшей его участи, и если старый Али доступенъ страху, то долженъ былъ самъ трепетать въ сіе мгновеніе, ибо при немъ не было ни стражи, ни невольниковъ для удержанія руки Европейца.

Однако жь Гассанъ не покусился мстить за себя: онъ былъ равнодушенъ къ жизни и тотъ, кто не простилъ бы за оскорбленіе, легко простилъ за смертный свой приговоръ. Онъ приподнялъ коверъ и хотлъ выйти. ‘Постой,’ сказалъ Паша: ‘не думай, чтобъ я обманулся твоими рчами. Ты боишься своихъ единоземцевъ, Гассанъ. Вотъ почему ты отказываешься.

— ‘Паша,’ отвчалъ Бей, улыбнувшись горькою улыбкой: ‘если бъ я предалъ теб мою руку на пагубу сего беззащитнаго народа, то дверь моей отчизны снова бы отперлась для меня, и кровь Грековь оправдала бы Ренегата въ глазахъ Христіанъ.

— ‘Ошибаешься, Гассанъ. Англія и Франція присовокупились къ Россіи и ополчаются на насъ. Флоты ихъ намъ угрожаютъ и сынъ мой въ опасности.

— ‘Франція!’ сказалъ измнившимся голосомъ безстрашный Бей: ‘и развращенная Франція то же! Нтъ! это не можешь быть.

— ‘Прочти,’ сказалъ Паша, и подалъ ему бумаги, кои держалъ спрятанныя на груди.

По мр, какъ воинъ читалъ, судорожный трепетъ пробгалъ у него по членамъ. ‘Стыдъ и посрамленіе знаменамъ ихъ!’ вскричалъ онъ наконецъ: ‘то не знамена Франціи! Пошли теперь меня въ Морею. Я умоляю тебя о томъ: я отомщу за тебя.

— ‘Флотъ отплываетъ черезъ три дня,’ сказалъ Паша.

— ‘Три дня! сколько потери времени!’ Паша улыбнулся. ‘У тебя есть гаремъ,’ молвилъ онъ. Потомъ, принявъ видъ важный, продолжалъ: ‘Бери въ моей казн все, что хочешь, чтобы ни въ чемъ не было недостатка ни теб, ни твоей конниц.

— ‘Ни въ чемъ не будетъ имъ недостатка,’ отвчалъ Гассань: ‘ни мн, когда мы станемъ лицемъ къ лицу передъ непріятелемъ.’

Онъ вышелъ по сихъ словахъ. Паша долго хотлъ быть одинъ посл его ухода.

ГЛАВА III.

Какъ скоро Гассанъ-Бей возвратился въ Мавританское зданіе, служившее ему жилищемъ, то веллъ позвать къ себ евнуха, надзирателя его гарема. На сей призывъ, долго и тщетно ожиданный, невольникъ прибжалъ предъ своего господина. Лице сего невольника, отвратительно-низкое и до срока устарлое, выражало въ тотъ мигъ радость удовлетвореннаго честолюбія и надежду корысти. Онъ повергся передъ Беемъ и въ молчаніи ждалъ, когда сей удостоитъ его словомъ.

— ‘Огулъ,’ сказалъ воинъ, ‘ты накупилъ для меня женщинъ.

— ‘Такъ точно, повелитель,’ отвчалъ евнухъ, вздрогнувъ отъ удовольствія.

— ‘Молоды ли они, пригожи ли?

— ‘Вс чудной красоты, повелитель. Гуріи ТІророка не красиве ихъ.

— ‘Ты позаботился также о ихъ нарядахъ? ‘

Невольникъ мало по малу всталъ. ‘Я увренъ,’ сказалъ онъ, выпрямя совсмъ голову, ‘что твоя Свтлость будетъ мною довольна. Вотъ ужь три мсяца, какъ ты сюда возвратился, и я съ нетерпніемъ ожидалъ минуты, когда теб угодно будетъ освдомиться о моихъ длахъ. Жены, наряды, невольницы…. смю надяться, все это порадуетъ глаза самые разборчивые.

— ‘Хорошо, Огулъ, и теб конечно нетрудно будетъ сбыть все это съ рукъ… Если до изтеченія трехъ дней все будетъ продано, и деньги выручены, ты свободенъ. Если нтъ, ты околешь подъ палками.’

При сихъ неожиданныхъ словахъ, евнухъ какъ будто окаменлъ. Онъ подумалъ, что либо господинъ его разорился отъ нечаянной опалы, либо онъ замышляетъ возвратиться на свою родину. ‘Разпродать все,’ повторилъ онъ почти машинально. ‘Ихъ если бы Свтлость твоя увидла двухъ Черкешанокъ… и тхъ двъ съ острова Хіо… и ту Майнотку!

— ‘Дву Майны!’ вскрлчалъ воинъ съ душевнымъ волненіемъ. ‘Гд она?

— ‘Повелитель! лозволь рабу твоему вести тебя.

— ‘Нтъ,’ молвилъ Бей: ‘приведи ее сюда.

— ‘Сюда, повелитель! здсь другіе глаза, кром твоихъ….

— ‘Повинуйся, рабъ! ‘

Съ трепетомъ и потупленной головою Огулъ пошелъ за несчастною Гречанкой, вздыхая тайкомъ о непонятномъ намреніи своего господина, но не смя даже и мыслью возставать противъ его повелній.

По короткомъ отсутствіи, онъ вошелъ снова, за нимъ шла женщина, укутанная покрываломъ, онъ бросилъ заботливый взглядъ на занавсы оконъ и на обои комнаты и поспшно вышелъ вонъ, оставя своего господина наедин съ невольницей, имъ приведенной.

Гассанъ-Бей задумчиво и молчаливо тихими шагами прохаживался по комнат. Онъ не остановилъ взоровъ своихъ на юной Гречанк: горькія воспоминанія занимали его совершенно, и преданный въ добычу жестокому волненію, онъ хотлъ только избавиться отъ тяжкихъ думъ, лежавшихъ у него на душ. Сначала онъ едва замтилъ присутствіе той, которую призвалъ къ себ. Когда онъ освободился наконецъ отъ своихъ размышленій, то увидлъ Гречанку, свшую на соф, не ожидая его повелній. Длинное покрывало ея и влачащаяся одежда совершенно ее скрывали отъ глазъ: со всмъ тмъ можно было замтишь, что осанка ея показывала въ ней не рабу, и благородство сей осанки поразило взоръ воина.

Онъ остановился передъ нею, и голосомъ, въ которомъ была какая-то пріятность, сказалъ ей на той смси языковъ Итальянскаго, Греческаго и Арабскаго, которая въ употребленіи во всхъ приморскихъ городахъ Востока: ‘Какъ мы будемъ понимать другъ друга?

— ‘Ты можешь, говорить со мной по-Французски, Гассанъ-Бей’, отвчала она: ‘мн знакомь языкъ страны, покинутой тобою.’

Бей вздрогнулъ. Еще впервые посл долгаго времени звуки отечественнаго языка раздавались въ его ушамъ. Не то, чтобы не было другихъ Французовъ въ городахъ и въ шатрахъ Паши, но Гассанъ избгалъ ихъ, подобно какъ орелъ избгаетъ сосдства другаго орла.

Гордый и презрительный тонъ юной Морсотки оскорбилъ его, но волшебство природнаго языка вынудило слезы изъ глазъ Француза-изгнанника. Сладостны были сіи слезы, какъ мысль о родин, но сожалніе, похожее на укоры совсти, скоро ихъ отравило.

Однако же сильная душа Гассанова умла преодолть волненіе и скрыть свое страданіе. Онъ снова принялъ осанку господина, и бросивъ на юную Гречанку взоръ повелительный, спросилъ у нея: ‘Откуда ты?

— ‘Изъ Майны,’ отвчала она гордымъ и вмст болзненнымъ голосомъ. ‘Я два Лакедемонская.’

Есть въ обломкахъ Греціи воспоминанія столь великія, что они удивляютъ и покоряютъ всю нашу гордость, все наше высокомріе. ‘Лакедемонъ!’ повторилъ воинъ и, не думая о томъ, надменный Гассанъ потупилъ глаза предъ своею невольницей. ‘Говорятъ, что потомки Спартанцовъ умютъ еще сражаться’, продолжалъ онъ въ задумчивости: ‘что они достойны помряться съ нами.’

Юная два, оскорбленная такимъ сравненіемъ, откинула покрывало назадъ, ибо чувство народной чести изгладило въ ней робость двы и страхъ невольницы. Благородное, величавое лице ея, хотя горесть и оставила на немъ глубокіе слды, выражало въ сей мигъ негодованіе оскорбленной Царицы, большіе черные глаза ея, какъ бы бросали молніи. ‘Гассанъ,’ сказала она: ‘Майноты люди свободные, а твои сподвижники — рабы.

— ‘Я не ожидалъ такихъ рчей изъ устъ плнницы,’ отвчалъ воинъ: ибо сильное впечатлніе, произведенное въ немъ видомъ юной Гречанки, не могло совершенно покорить его гордость.

— ‘Ты правъ: я плнница,’ отвчала она. ‘Руки мои были скованы, тло продано. Но мысль моя, воля, сердце остались свободными. А ты, Гассанъ, не устыдившійся упрекнуть женщину злоупотребленіемъ силы, котораго она стала жертвою, позволишь ли сравнить себя со мною? И у тебя есть господинъ, но теб дали его твои страсти, и ты продалъ ему даже душу свою. Рши теперь, кто боле изъ насъ долженъ краснть за свое порабощеніе!’

Ноздри Гассана напряглись, чело покрылось морщинами и губы задрожали. ‘О, если бы ты была мужчиной!’ вскрикнулъ онъ, нанесши руку на свою саблю: ‘если бы самый храбрйшій изъ твоихъ Грековъ осмлился выпуститъ изо рта хоть одно слово изъ тхъ, которыя дозволилъ я тнб выговоришь безнаказанно!’

Она бросила на него взоръ презрнія. ‘И ты думаешь, свирпый Бей, что кто-либо изъ моихъ земляковъ захотлъ бы перевдаться съ тобой на сабляхъ? Нтъ, Гассанъ: ружье Майтота никогда не длаетъ промаха, и только это оружіе Христіанинъ удостоиваетъ употреблять противъ Ренегата.’

Не разъ уже, возвращаясь мыслью въ прошедшее, Гассань чувствовалъ, что сердце его наполнялось горечью, но то была тайна, которую гордость его умла скрывать отъ всхъ людей. Ни чей еще глазъ не подмтилъ на чел его краски стыда, ни во взорахъ его робости разкаянія. Онъ отступилъ назадъ: вс сопротивныя страсти волновали вдругъ его душу и отражались на лиц его.

Неподвижна передъ нимъ, столь же прекрасна, но и столь же блдна, какъ мраморныя богини, изящные памятники генія Греціи и того божественнаго огня, который погасъ вмст съ вками героическими, юная Лакедемонянка смотрла въ молчаніи на Бея. Она видла, что онъ измнился въ лиц и въ осанк — и не устрaшилась. Гассанъ-Бей могъ ей внушить только состраданіе.

Онъ скоро успокоился. Устыдившись того, что явился чувствительнымъ къ упрекамъ невольницы своей, онъ слъ подл нея и сказалъ съ вынужденною улыбкой: а Два Майны! если пули земляковъ твоихъ мтки, то я хочу насладиться немногими днями, остающимися мн на свт, пока Морея не стала моимъ гробомъ. Ты прелестна, горделива, ты говоришь языкомъ, сладостнымъ для моего слуха. Мн кажется, что часы ожиданія при теб быстро пронесутся.’

Она опустила свое покрывало, не давъ отвта. ‘Выслушай меня,’ продолжалъ воинъ: ‘чрезъ три дня я оставляю Каиро. Три дня бездйствія покажутся мн вками: я хочу отдлаться отъ воспоминаній и предчувствій. Посвяти мн сіи три дня: на четвертый ты будешь свободна.

—‘Гассанъ,’ отвчала юная два: ‘я твоя невольница, и должна теб повиноваться.’

Она не сказала боле ни слова, но глухой голосъ ея, иеявственный выговоръ, строгій и холодный тонъ сихъ рчей ясно говорили, что Бей имлъ власть только надъ тломъ жертвы, покорствующей своему жребію. Слезы могли бы его, тронуть, просьбы могли бы смягчить, но гордая Лакедемонянка не удостоила его изпрошеніемъ пощады. Она могла понести оскорбленіе и умереть, но не могла умолять господина.

— ‘Женщина высокомрная!’ съ бшенствомъ вскрикнулъ воинъ: ‘я воздамъ теб ненавистью за ненависить, и презрніемъ за презрніе.’ И сильно стукнувъ ногою объ полъ, онъ вызвалъ чуткаго евнуха, внимательнаго къ малйшему знаку. ‘Огулъ,’ сказалъ онъ: ‘уведи эту невольницу и продай ее какъ и другихъ. Цна ея можетъ послужить на покупку гибели ея отчизны.’

Она встала въ молчаніи и послдовала за евнухомъ, но не успла еще выйти, какъ Гассанъ призвалъ ее обратно: онъ удивлялся тому, что грубо говорилъ слабому, безпомощному творенію. ‘Я слишкомъ былъ строгъ,’ молвилъ онъ: ‘мн бы должно было пренебречь твоими обидными рчами и пощадить въ лиц твоемъ несчастіе. Чмъ могу загладить мою несправедливость?’

Она помолчала съ минуту, и потомъ отвчала: ‘Что сдлалъ бы ты для Француженки, попавшейся въ неволю?

— ‘Понимаю, юная два, ты увидишь снова Морею.’

Она затрепетала и упала безъ чувствъ.

ГЛАВА IV.

Евнухъ протянулъ было слабыя свои руки, чтобы принять зашатавшуюся дву, крпкая рука оттолкнула его назадъ, и грудь воина была опорой дв Майны. Быстре мысли Гассанъ бросился впередъ, чтобы поддержать ее. Но когда ея прелестное лице, хотя покрытое блдностью, упало на широкую грудь его, когда жилистыя руки воина обхватили лилейное тло ея, онъ наклонился и однимъ колномъ сталъ на землю.

— ‘Погоди, высокостепенный Бей, я избавлю тебя отъ этой тяжести,’ раболпно пролепеталъ Огулъ.

— ‘Прочь отсюда, гнусное твореніе!’ вскрикнулъ его господинъ съ грознымъ движеніемъ руки: и когда презрнный невольникъ удалился, тогда Гассанъ тихонько опустилъ на софу безчувственную юную Гречанку.

Онъ хотлъ подать ей какую-либо помощь, пытался разстегнуть пряжку, которою стянутъ былъ ея поясъ. Но руки его дрожали. ‘Боже мой! уже ли это я?….’ вскричалъ онъ, испугавшись самъ своего волненія, онъ отошелъ къ другому концу комнаты и напрасно силился преодолть волненіе сіе. Онъ чувствовалъ, что сердце его билось съ необыкновенною силой и кровь кипла, взоръ его, тщетно отводимый въ сторону, безпрестанно стремился къ юной дв.

— ‘По крайней мр она не увидитъ этого,’ молвилъ онъ вздрогнувъ, ‘и никогда не узнаетъ!’ Онъ хотлъ уйти, ступилъ нсколько шаговъ, но не имлъ силы удалиться отъ нея въ эту минуту.

Между тмъ юная Майнотка медленно приходила въ чувство. Вышедъ изъ безпамятства, она заплакала. Она не была уже тою надменною Лакедемонянкой, которой несчастіе оставило одну только гордость: лучь надежды блеснулъ ея глазамъ, и она явилась только женщиной.

Гассанъ не могъ защищаться отъ нкоторой ревности, увидвъ на лиц ея выраженіе радости чистой и глубокой. ‘Можетъ быть,’ подумалъ онъ: ‘можетъ быть мечтаетъ она о миломъ своемъ, о жених…’ и густыя брови его нахмурились.

— ‘Прощай,’ сказалъ онъ, вторично ршась ее оставить: слово мое свято, ты увидишься съ твоимъ семействомъ.

— ‘Надюсь, что нкогда Богъ явитъ мн сію милость,’ отвчала Гречанка, возведя глаза къ небу. ‘Вс ближніе мои пали мучениками любви своей къ отчизн и къ вр Христовой.

— ‘По этому,’ подхватилъ Бей съ видомъ почти грознымъ: ‘воспоминаніе о какомъ нибудь молодомъ Паликар причиною слезъ твоихъ?’

Она покраснла, но твердымъ голосомъ отвчала: ‘Нтъ!’

— ‘Отъ чего же надежда увидть сей несчастный край, гд ты будешь одна, среди могилъ родныхъ твоихъ и развалинъ ихъ городовъ, доставляетъ теб столь живое удовольствіе?’

Она посмотрла на него съ видомъ удивленія. ‘А разв тамъ не Пелопоннесъ?’

Воинъ вспомнилъ Францію и поблднлъ. Онъ простился движеніемъ руки съ тою, которую не считалъ уже своею невольницей, бросилъ на нее послдній взглядъ, и, собравъ вс свои силы, удалился.

Въ слдующіе три дня, юная Майнотка не видала Бея, но Огулъ отвезъ ее въ Каиро, и когда триста Нубійцевъ были посажены на суда, въ ту минуту, какъ флотъ снялся съ якорей и разпустилъ паруса, легкій челнокъ принесъ дву Лакедемонскую къ одному изъ Египетскихъ военныхъ кораблей. То былъ корабль, на которомъ находился Гассанъ.

ГЛАВА V.

Сентября 4-го, флотъ Египетскій выходилъ съ попутнымъ втромъ изъ обширной гавани Александрійской. Французскій фрегатъ, проданный Паш, плылъ впереди другихъ кораблей. Быстрый и грозный, скоро оставилъ онъ за собою маякъ, и разпущенные большіе паруса его, подобно крыльямъ морской птицы, красиво напряглись отъ дыханія южнаго втра. Матросы изъ Африканцевъ, Азіятцевъ и Франковъ, унизывали собою передовую часть корабля: на корм находились только кормщикъ и еще два человка: разввавшіяся на богатыхъ чалмахъ перья и дорогія шубы показывали въ нихъ людей высокаго званія. Одинъ изъ нихъ, сидя на пурпуровомъ ковр и придерживая рукою длинный чубукъ кальяна, съ безстрастною важностью смотрлъ на убгающіе утесы береговъ и минареты Александріи. Другой сидлъ точно также, но какая разница въ выраженіи лица его! Ни одинъ парусъ не показывался вдали на необозримомъ мор, чтобы проницательный взоръ Гассанъ-Бея не примтилъ его прежде всхъ, и чтобъ ужасная надежда не блеснула во взор воина.

— ‘Кьютай!’ вскричалъ онъ вдругъ, примтно вздрогнувъ: ‘они тамъ!’

Кьютай-Бей медленно поворотилъ голову въ ту строну, куда указывала дрожащая рука воина. Онъ увидлъ много Европейскихъ кораблей, и смотрлъ на нихъ, не утративъ ни одного глотка табачнаго дыму.

— ‘Это военные корабли,’ продолжалъ Гассанъ, и радость отъ предстоявшей битвы изобразилась во всхъ чертахъ ого лица.

— ‘И мн такъ кажется,’ спокойно отвчалъ Египтянинъ.

— ‘Они нападутъ на насъ, Кьютай!

—‘Можеть быть, Гассанъ.

— ‘Но разв ты не надешься этого?

— ‘Чему быть, то предписано свыше,’ отвчалъ Магометанинъ, и снова принялся курить свой кальянъ.

То, что предполагалъ Гассанъ-Бей, не исполнилось. Флотъ Европейскій не перерзалъ пути флоту Египетскому и корабельныя пушки гремли только для дружелюбнаго привтствія.

Посл нсколькихъ часовъ плаванія, Кьютай какъ будто бы вышелъ изъ усыпленія. ‘Гассанъ,’ сказалъ онъ: ‘для чего ты не заперъ въ своей кают ту женщину, которую взялъ съ собою?

— ‘Для того,’ отвчалъ воинъ съ надменнымъ видомъ,’ что для защиты ея достаточно моего имени, даже и на твоемъ корабл, Кьютай-Бей.

— ‘Ты чудный человкъ! Я видлъ, что глаза твои останавливались на ней съ такимъ жаромъ, какъ будто бъ она была не твоя, а совсмъ тмъ терпишь, чтобъ и другіе видли ее.’

Гассанъ не отвчалъ ни слова.

— ‘Что, если бъ ты веллъ ей проплясать передъ нами?’ молвилъ Египтянинъ.

— ‘Дерзкій!’ проворчалъ Гассанъ и нанесъ руку на свой кинжалъ.

— ‘Прикажи ей, по крайней мр, спть намъ какую нибудь народную пснь свою,’ подхватилъ Египтянинъ съ обыкновеннымъ своимъ равнодушіемъ.’ Ты не отвчаешь мн?’ продолжалъ онъ. ‘Ужели въ теб до сихъ поръ осталось слабодушіе Гяура? Ты человкъ въ чалм и съ саблей, ужели хочешь быть невольникомъ женщины?

Гассанъ вздрогнулъ. ‘Она будетъ пть,’ сказалъ онъ измнчивымъ голосомъ, и по данному имъ знаку, двое изъ его Негровъ побжали за юною Гречанкой.

Она вышла на палубу, въ одежд, которой благородная простота являла нчто древнее. То не была одежда ея родины, она утратила ее въ невол: но хитрыя руки Гречанки придали новый покрой убранствамъ восточнымъ, которыя далъ ей евнухъ. Обувь ея прикрплена была пурпуровыми перевязями, стянутыми на-крестъ поверхъ ступени, подобно котурну древнихъ Спартанокъ. Верхняя туника, не столь короткая, но надтая съ такою же пріятностью, какъ одежда Діаны-звроловицы, казалось, еще возвышала стройный станъ ея, а кисейная повязка, обвитая вокругъ чела, не имла ни чрезмрнаго объема Турецкой чалмы, ни жеманной затйливости нашихъ Европейскихъ головныхъ уборовъ,

— ‘Гассанъ-Бей,’ сказала она, подойдя къ нему, ‘чего отъ меня требуетъ?’

Воинъ съ минуту молчалъ. Ему тягосто было дать унизительное повелніе той, которой онъ зналъ возвышенную душу, но язвительная улыбка Кьютая, который смотрлъ на него изкоса, возвратила ему прежнюю твердость. ‘Клеона,’ сказалъ онъ: ‘псни Грековъ славятся по всему Востоку. Спой намъ т изъ нихъ, которыя ты больше любить.’

Прекрасная Майнотка вздрогнула и тнь румянца промелькнула на ея щекахъ. Но то былъ единственный признакъ негодованія, которое она почувствовала. Гордо скрывъ свою досаду, она потребовала лиру свою, не сказавъ въ отвтъ ни слова, и прислонясь къ кормовой ршетк, повела пальцами по звучнымъ струнамъ и заиграла прелюдію.

Первые аккорды ея были сладостны и наводили задумчивость, но вскор, постепенно одушевляясь, она извлекла изъ струнъ лиры звуки боле громкіе и боле страстные. Небесный огонъ свтился въ глазахъ ея, обращенныхъ въ ту сторону, гд видны были еще одн волны морскія, но гд сердце ея уже указывало ей отчизну. Надежда, являвшая нчто выспреннее, и вдохновеніе двы несмертной, отражались на лилейномъ чел ея. Поэтъ почелъ бы ее за Музу псней героическихъ, когда, приподнявъ голову и совокупивъ со звуками лиры голосъ свой, коего пріятность не была лишена силы, начала она гимн Эллиновъ:

, .

При сихъ звукахъ Гассанъ-Бей затрепеталъ и потупилъ голову. Нсколько минутъ хотлъ онъ скрыть свое волненіе и удержать слезы, но первая строфа не была еще кончена, какъ онъ, разстроенный до того, что не могъ слушать доле, вскочилъ съ гнвнымъ видомъ и наложилъ молчаніе на прекрасную пвицу.

— ‘Гассанъ,’ сказалъ Кьютай-Бей, ни сколько не тронувшись: ‘я думалъ, что ты не знаешь по-Гречески.’

Воинъ гордо взглянулъ на него. ‘Нтъ,’ отвчалъ онъ: ‘я не понимаю этихъ словъ, но голосъ этотъ, Кьютай! голосъ псни Французской!’

Въ продолженіе всего плаванія, онъ обходился съ юною Гречанкой, какъ съ равною себ, и оставлялъ ей полную свободу во всякое время. Рдко онъ заводилъ съ нею рчь, но глаза его безпрестанно были ли нее обращены, и Нубійцы удивились, видя, что Гассанъ-Бей не столько самовластепъ и не столько строгъ, какъ прежде.

ГЛАВА VI.

Чрезъ нсколько дней плаванія флотъ приблизился къ берегамъ Мореи. Уже миновалъ онъ Кандію и предъ нимъ открылись вдали острова Архипелага, съ однимъ изъ тхъ, которые находятся подъ покровительствомъ Англіи. Съ сей минуты юная Майнотка не сходила уже съ палубы корабля. Опершись о ршетку кормы, она въ молчаніи разсматривала небо, море и звзды своей родины, и когда синеватыя горы Пелопоннесскія представились въ отдаленіи взору ея, подобно тучамъ въ неясныхъ очеркахъ, тогда никакой шумъ, никакое иное зрлище, никакой голосъ не въ силахъ были отвлечь ея глазъ, обращенныхъ въ ту сторону.

Скоро увидли островъ Сфактерію и форватеръ Пилосскій. Берега острова и скалы материка были унизаны баттареями. Турецкая Луна поставлена была на самой высокой башн Венеціянскаго замка, возвышающагося у входа въ гавань. Дале выказывались мачты многочисленнаго Флота Ибрагимова, и на верхахъ сихъ мачтъ разввались тамъ и сямъ флаги Европейскіе, съ незнакомымъ дотол морякамъ орломъ, который впервые возлеталъ подъ покровительствомъ Турокъ и извдывалъ противу Креста молодыя свои когти и клювъ, еще непривычный.

Флотъ вошелъ въ гавань, привтствуемый кликами десяти тысячь Турокъ, Египтянъ, Албанцевъ и Арабовъ, коихъ шатры были разкинуты по берегу. Небольшое число Грековъ, находившихся въ город, — и т были плнники, — вздыхали при вид новыхъ враговъ, угрожавшихъ отчизн ихъ, но они не трепетали: они возлагали упованіе свое на Бога и обрекли напередъ жизнь свою въ жертву святому длу, за которое сражались.

Ибрагимъ находился въ отсутствіи. Нкто Европеецъ наблюдалъ за высадкою войскъ, назначалъ имъ становища и длалъ смотръ разнымъ отрядамъ. Одинъ Гассанъ-Бей не принялъ отъ него повелній. Онъ разбилъ шатры свои и назначилъ кочевье своихъ Нубійцевъ далеко отъ судовъ и баттарей. Ему не нужна была ни чья помощь, и начальникомъ своимъ признавалъ онъ только сына Паши.

На другой день Ибрагимъ прибылъ. Новыя войска, поставленныя въ боевой порядокъ у гавани, показывали ему разныя свои построенія. Западные офицеры научили ихъ маршировать въ линію, строиться въ надлежащемъ порядк и безъ замшательства представлять мнимое сраженіе. Паша улыбнулся при семъ зрлищ, но когда, подъхавъ къ концу линеи, онъ увидлъ триста Нубійцевъ, на коняхъ, столь же черныхъ, какъ и всадники ихъ, когда они полетли впередъ съ быстротой Арабовъ и точностью Европейцевъ, длились по частямъ и строились вс вмст, заряжали ружья не пріостанавливая бга, стрляли и попадали на всемъ скаку въ далекую цль, въ которую и самый искусный стрлокъ побоялся бы дать промахъ, — тогда радость гордаго Ибрагима не знала границъ. Онъ поскакалъ къ начальнику сего отборнаго войска и накинувъ на него собственную свою шубу, великолпно вышитую, вскричалъ: ‘Требуй отъ меня, чего хочешь! все, что имю — твое.

— ‘Паша,’ отвчалъ воинъ, ‘у меня одно только желаніе: сразишься за тебя въ тотъ день, когда непріятель гораздо могущественне Грековъ прійдетъ оспоривать у тебя твою добычу. Но если ты хочешь послушаться моего совта, то въ ожиданіи дня сего, который врно не далекъ, ты не станешь подвергать опасности мою конницу въ этихъ неприступныхъ горахъ, гд старикъ или ребенокъ, по слабости едва держащіе ружье, могутъ, изъ засады въ здшнихъ пропастяхъ, послать безнаказанно смерть храброму воину. Не трать напра

НАВАРИНСКАЯ БИТВАилиРЕНЕГАТЪ.