НА ЖЕЛЗНОЙ ДОРОГ.
НА ЖЕЛЗНОЙ ДОРОГ.
(ФЕЛЬЕТОНЪ).
Добродушный Сибирякъ.
‘Восточное Обозрніе’, No 35, 1884
На железной дороге, Ядринцев Николай Михайлович, Год: 1884
Время на прочтение: 7 минут(ы)
По домашнимъ дламъ я вынужденъ былъ недавно выхать на недлю изъ Петербурга и хать по направленію къ Москв. Услся въ вагонъ и прежде всего вздохнулъ чистымъ воздухомъ. Очень ужъ онъ чистъ сравнительно съ петербургскимъ На платформ толпился народъ, слышались прощанья, скоро свистнулъ локомотивъ, и вагонъ задрожалъ тмъ ровнымъ, мрнымъ, однообразнымъ ходомъ, который такъ разстроиваетъ нервы при продолжительной зд и отличаетъ поздку но желзнымъ дорогамъ отъ привольной, здоровой и, такъ сказать, гимнастической зды въ экипаж. Я поневол вспомнилъ ее. Представилась повозка, казанскій тарантасъ, гладкая дорога, уносящаяся тропка, такъ что пыль столбомъ, мрные удары всхлипывающаго отъ быстрой зды колокольца, парусъ отъ рубахи ямщика, козырекъ прозжаго, даль безконечная, полная отрадной зелени, родная, близкая сердцу даль…
Въ груди что-то ёкнуло, затосковало, застонало. Мн стало жалко, что я не могъ проститься съ Петербургомъ совсмъ и поскакать въ эту знакомую даль, увидть опять екатеринбургскую дорогу, сибирскій памятникъ, обозъ, первую сибирскую деревню. Увижу ли когда нибудь ихъ, Богъ всть!
Вспомнилъ я свои поздки и возвращеніе, вспомнилъ чувства, волновавшія меня. Они были совсмъ другія, чмъ у отъзжающихъ въ Сибирь изъ Россіи. Помню, года два тому назадъ въ петербургскомъ вокзал желзной дороги я видлъ трогательную сцену. Цлое семейство, состоявшее изъ матери и взрослыхъ дтей, провожало сына и брата, взрослаго же, малаго лтъ подъ 30. Мать сдерживала рыданія, дочери плакали навзрыдъ, отъзжающій также плакалъ, какъ ребенокъ, не смотря на свой видный ростъ и дородность. Поздъ долго не отходилъ, сцена была томительная, надрывающая. Человка точно хоронили, но это были похороны живаго человка, я полагалъ, что молодца отправляютъ въ солдаты. Наконецъ, я услышалъ восклицаніе.— Господи, Господи! куда детъ то! и затмъ послдовали громкія всхипыванія окончательно распустившагося 30-лтняго дитяти.
— Позвольте узнать, куда отправляется? ршился спросить я у одного изъ братьевъ.
— Охъ, и сказать нельзя, воскликнула сестра, въ такую даль — въ Иркутскъ, батюшка!
— Да, положимъ, далеко, по что же его ссылаютъ, что ли, поневол детъ, что такъ разстаетесь?..
— Нтъ, зачмъ! Фельдшеромъ детъ, сказала женщина, да мсто то неизвстное. Страху сколько!
— Помилуйте, сударыня, вдь тамъ люди живутъ, онъ, можетъ быть, капиталъ тамъ наживетъ. Словомъ разсказалъ объ Иркутск, что могъ, родные изумились и нсколько утшились, но дитя было неутшно.
Такъ дутъ въ Сибирь. Припомнились мн надписи на памятник между Сибирью и Россіей на Урал, здсь вс грани исписаны трогательнйшими выраженіями прощанія. За то сибиряки почти не прощаются съ родиной, они перезжаютъ равнодушно Уралъ. Въ одномъ мст я угадалъ сибирскую надпись — ‘посидли и выпили’, больше ничего! Я часто думалъ надъ этимъ памятникомъ. Сколько слезъ здсь пролито, сколько проклятій произнесено ссыльнымъ людомъ. Я думалъ даже написать стихи и писалъ ихъ, только въ проз. ‘Холодный мраморный памятникъ съ тремя соснами, какой страхъ ты возбуждаешь у однихъ, съ какой ненавистью встрчается здсь новая страна, съ какимъ трепетомъ переходятъ эту грань изгнанники! Но въ моемъ сердц нтъ къ теб ненависти, во мн ты возбуждаешь иныя чувства, я склоняюсь надъ этимъ мраморомъ своею головою, и немолчные вопросы звучатъ въ душ моей смертельной грустью: скажи, кто согретъ теплотою души эти холодный плиты, кто уронитъ жгучую слезу сожалнія на тебя, отверженная земля!’
На сей разъ мои думы въ вагон были прерваны. По фатальной случайности я услышалъ знакомое имя, всегда выводящее меня изъ летаргіи. Я услышалъ твое имя, печать пая, но милая родина. Гляжу, въ вагон знакомыя лица — Ледоколовъ, Балалайкинъ и нсколько путейцевъ, вс оживленно бесдуютъ. Изъ отрывочнаго разговора я узналъ, что они дутъ на Востокъ по какимъ то дламъ. Вс они были веселы и воодушевлены послднею закускою въ петербургскомъ вокзал, ясно, что поздка на нихъ но производила тягостнаго впечатлнія. Скоро они будутъ тамъ, счастливцы! шевельнулась у меня зависть. Да и какъ не завидовать, и Ледоколовъ, и Балалайкинъ тамъ будутъ приняты съ распростертыми объятіями, какъ старые знакомые, пріятели и благодтели, а я могу ли этого ожидать? При всей любви, при всей горячей страстной любви моей къ теб, земля моя, едва ли я буду принятъ, какъ другъ.
А Ледоколовъ съ Балалайкинымъ весьма весело между тмъ продолжали разговоръ. Ледоколовъ, какъ я узналъ, халъ опять открывать Мертвый Култукъ, проворный человкъ! Балалайкинъ заявлялъ, что онъ детъ на Амуръ къ своимъ кредиторамъ уплачивать долги и кое-что предпринять вновь.
— Будто бы ты заплатишь? сомнвался Ледоколовъ.
— Клянусь,— вс до копейки! Нельзя, совстно, братъ стало, сколько лтъ ждутъ, думаютъ — пустилъ въ трубу, а я вс до копейки возвращу, такъ и слово далъ, когда ‘по особымъ порученіямъ назначили’…
— Да изъ чего же ты заплатишь? Вдь у тебя на Доминика не было! уличалъ Ледоколовъ.
— Изъ чего? Балалайкинъ на секунду задумался, видно, что этотъ вопросъ раньше не приходилъ ему въ голову.— Ну, Богъ дастъ, скоплю! Длишко у меня намчено пріисковое! отвтилъ онъ.
Мн не привыкать было слышать, какъ Балалайкинъ лгалъ. Зналъ я его и источники.
Газъ проздомъ мы съ товарищемъ остановились за Байкаломъ у одного торгующаго казака и узнали, что только что прохалъ другъ Балалайкина Штукендорфъ. Старый отставной казакъ былъ богатъ и скупъ, онъ принялъ насъ радушно и сообщилъ, что у него былъ такой знатный гость, какого онъ на вку не видывалъ!
— Кто же такой?
Казакъ назвалъ Штукендорфа и сообщилъ, какой это богачъ, сколько у него имній въ Россіи, какія связи. Богачъ этотъ взялъ у казака однако въ займы только до прізда въ Николаевскъ пустячки — тысячи дв на дорогу, общая вмсто процентовъ прислать цлый серебряный сервизъ. Мой пріятель — спутникъ былъ шутникъ. Онъ раскрылъ суть дла и прибавилъ казаку: ‘да знаешь ли ты, что онъ въ дтств еще честное слово далъ долговъ никому не платить? Неужели онъ для тебя это слово нарушать будетъ!’ Казакъ пришолъ въ отчаяніе, и старика даже запой хватилъ.
Ну, конечно, и Балалайкинъ заплатить. Дло знакомое!
Я видлъ, что Ледоколовъ и Балалайкинъ совершаютъ новую экскурсію — одинъ въ Ташкентъ, другой на Амуръ, воспользовавшись случаемъ административныхъ перемнъ. Вдь вотъ сколько передовыхъ статей, подумаешь, печатаютъ объ этихъ перемнахъ, сколько выспренностей, а въ конц смотришь — Ледоколовъ и Балалайкинъ только новыя прогонныя себ выхлопотали. На сей разъ вагону посчастливило. Смотрю я — кто-то держитъ слдующую рчь къ сосду и вагонной публик.
— Да-съ, стыдно намъ! такой огромный край и забытъ. Триста лтъ мы держимъ его въ своихъ рукахъ, а что же мы сдлали? Пора вознаградить Сибирь! Пора, господа!
Господи, откуда этотъ благодтель? Я невольно припомнилъ при этомъ громкія и фразистыя статьи нкоторыхъ большихъ за зетъ. Слова эти принадлежали не кому иному, какъ молодому путейцу.
— Неисчерпаемыя богатства лежатъ у насъ на Восток, продолжалъ молодой ораторъ, а мы ими не пользуемся, нужно дать выходъ, оживить торговлю и промышленность. Край этотъ представляетъ рдкое населеніе, надо содйствовать колонизаціи. Для всего этого необходима желзная дорога!
Такъ вотъ оно что, къ чему дло то клонится, подумалъ я. Понимаемъ!
Съ путейцемъ безусловно вс согласились — и хавшіе рязанцы, и екатеринославцы, и тамбовцы, которымъ безусловно никакого дла до Сибири не было, но особенно сочувствовали оратору одинъ самарскій хлботорговецъ и отставной становой, скупившій въ Уфимскомъ кра землицу.— Нтъ, положительно Сибирь надо вознаградить! Шутка-ли, триста лтъ держимъ — и ничего! восклицали они.
Вскор зашла рчь и о направленіи желзной дороги. И на сей разъ путеецъ явился истолкователемъ.— Куда и какъ ее вести — у насъ еще не ршено, говорилъ онъ. На Казань и Нижній но годится, потому тутъ есть водные пути, да къ тому же уральскіе и екатеринбургско-тюменскіе инженеры позиціей здсь завладли, мсто занято, а намъ надо понове да посвже мсто, демъ мы изысканія съ Челябы длать, а куда еще додемъ, не знаемъ. Но изысканіе сдлаемъ наврное. Не знаемъ только вотъ чего: гд городъ Петропавловскъ лежитъ, потомъ есть, говорятъ, городъ Акмолинскъ съ областью — баранины въ немъ страсть сколько. Одни говорятъ, что эта область ближе къ Ташкенту, другіе говорятъ, что она какъ разъ на Восточномъ океан, такъ вотъ мы искать эту область похали. Найдемъ — и дорогу проведемъ! прибавилъ самонадянно инженеръ.
— Позвольте замтить, вступился нкто, сидящій въ томъ же вагон, въ пестромъ плед, съ тросточкой и съ видомъ иностранца. На счетъ направленія вы напрасно будете трудиться, оно отыскано, и я ду уже проводить эту дорогу.
Путейцы встрепенулись и насторожили уши. Они не знали, какъ принять эти слова.
— Не безпокойтесь, дорога отыскана, продолжалъ отчеканивать прозжій франтъ въ пестромъ плед, крутя усы. Это направленіе будетъ отъ Обской губы къ Хайпудырской губ, близь острова Вайгача, лучшее направленіе трудно найдти, оно соединитъ дв тундры и обойдетъ недоступный Ялмалскій полуострову, тогда товары пойдутъ по льдамъ, чрезъ Новую Землю, Маточкинъ шаръ и т. д. Для этого предпріятія уже составлена мною огромная компанія изъ негоціантовъ всего міра! Я самъ ду теперь окончательно поставить это дло! Не угодно ли убйдиться?
Изъ маленькаго мшка, гд лежали бритвенныя принадлежности и духи, добыта была цлая куча маленькихъ брошюрокъ и роздана всмъ въ вагон.
Путейцы, видимо озабоченные, кинулись на брошюрки, но чрезъ нсколько минутъ у нихъ показалась двусмысленная улыбка сожалнія, они пошептались и успокоились, взглянувъ съ насмшкой на иниціатора міроваго предпріятія.
Лице новаго прожектера мн показалось знакомымъ и, когда онъ, величественно закутавшись въ пледъ, ораторствовалъ въ вагон, я узналъ въ немъ не кого иного, какъ простодушнаго франта Митю Прогорлова-Безхвостова.
Досел это былъ просто добрый малый, безъ всякихъ занятій, прожившій состояніе въ гуляньяхъ по парижскимъ бульварамъ, и знатокъ гастрономическихъ блюдъ, благо дтельствовалъ онъ больше рестораторовъ, но зачмъ ему понадобилось облагодтельствовать о-въ ВаЙгачъ, я не понималъ. Когда я узналъ, что онъ съ champs d’lyse переселяется на полуостровъ Ялмалъ, я только сказалъ — ‘экъ, его бросило’.
Прожектамъ его я, конечно, не придавалъ никакого значенія и во всемірную компанію не врилъ, какъ и во все, что говорилъ Митя Прогорловъ-Безхвосто въ. Я зналъ, что у него ничего нтъ, кром галстучка, ботинокъ и парижской тросточки. Куда же ему тутъ гнаться за путейцами! Зачмъ его въ Сибирь понесло, я также плохо понималъ.
Представилъ я себ его положеніе и въ Сибири. Долго будетъ дивиться сибирскій обыватель на этого парижскаго какаду, но хитрый сибирякъ скоро отвратитъ свой взоръ отъ него и скажетъ ‘оглашенный!’ Выслушаетъ его и Плешегорскій, понюхаетъ и, увидя, что Митя Безхвостовъ безопасенъ и взятокъ не разоблачить, успокоится и даже обдомъ накормитъ, увривъ, что Ялмалъ давно составляетъ предметъ его заботъ. А мстный статистикъ Купидошка Цыганкинъ даже панегирикъ напишетъ.
Изъ этого всего я заключилъ, что желзная дорога у насъ начеку. По крайней мр, я въ каждомъ вокзал слышалъ іосклицаніе путейцевъ:
— Край не можетъ оставаться въ засто. Человкъ, котлету и бутылку лафиту! Надо оживить промышленность! Человкъ, бутылку портвейна и бифштексъ. Мы должны дать сбытъ сибирскимъ произведеніямъ. Человкъ, пулярку и финь Шампань!
Господи, и за что, за что выпало ламъ это счастье? думалось мн. Чмъ мы его заслужили?..
Чмъ дальше я халъ, тмъ боле открывалъ, что въ вагон поголовно сидли цивилизаторы. Одни киргизовъ осдлать хали, какъ Ледоколовъ, другіе — въ Ташкент ремесла заводить, третьи — шелководство въ степяхъ киргизскихъ устроивать, четвертые — случныя конюшни заводить, пятые — переселенца направлять, ибо онъ все не туда идетъ, или, скоре, идетъ, идетъ да какъ тараканъ неизвстно въ щель куда-то и уйдетъ-ни податей, ни недоимокъ не взыщешь. халъ кто-то золото розыскивать, кто-то каменный уголь копать, и вс одинаково восклицали.— Нельзя, господа, этотъ край оставить въ засто! 300 лтъ владемъ — и ничего. Пора вознаградить Сибирь! До сихъ поръ мы сбывали только подонки сюда, отребье общества, мы награждали Сибирь ссыльными! горячился какой-то ораторъ.
— Позвольте, позвольте! вдругъ вступился еще цивилизаторъ изъ угла, въ новой фуражк.— На счеть этого вы напрасно касаетесь. Ссылка также благодяніе для Сибири. Позвольте узнать, кто въ сибирскихъ городахъ цивилизацію проводитъ, кто адвокатами, кто ходатаями по дламъ — ссыльные! Гд г. Бушъ, гд г. Полянскій, гд г. Юханцсвъ пользу приносятъ? Въ Сибири! Ссыльные и статистикой занимаются, ссыльные и домашними секретарями служатъ, ссыльные въ концертахъ ноютъ! Наконецъ, если бы не было Сибири, позвольте, куда же было бы двать нимъ этихъ господъ. Теперь Сахалинъ или Нерчинскій округъ, Якутскій край — сколько ихъ совмстить могутъ. Однихъ каторжныхъ сколько здсь предполагается размстить, а тамъ Амуръ еще. Я самъ по устройству помщеній для нихъ ду. Вы ужъ намъ не мшайте! Вдомство съ вдомствомъ не должно сталкиваться. Вы намъ желзную дорогу проведите, а мы по ней ссыльныхъ будемъ возить.
Я совершенно погрузился въ золотыя мечты на счетъ будущности обновляемаго такимъ образомъ края, которому триста лтъ и т. д.
Какъ вдругъ раздался громкій, какъ труба, голосъ Ледоколова, прервавшій оратора.
— Господа, знаете, что мн пришло въ голову? Сибирь, что такое Сибирь?.. Я вамъ скажу.
Вс молчали.
— Сибирь, это — огромный ватеръ-клозетъ!!..
Взрывъ хохота огласилъ вагонъ цивилизаторовъ.
Я былъ пораженъ какъ громомъ. Вотъ такъ неожиданное открытіе!