ПИСЬМА СИБИРЯКА ИЗЪ ЕВРОПЫ.
ПИСЬМА СИБИРЯКА ИЗЪ ЕВРОПЫ.
ВЪ ГОРАХЪ И ДОЛИНАХЪ ШВЕЙЦАРІИ.
ВЪ ГОРАХЪ И ДОЛИНАХЪ ШВЕЙЦАРІИ.
Н. Я—цовъ.
‘Восточное Обозрніе’, No 48, 1885
Письма сибиряка из Европы, Ядринцев Николай Михайлович, Год: 1885
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Точно по волшебству, съ береговъ женевскаго озера я перенесся на сверъ Швейцаріи въ Бернскія Альпы, въ Интерлакенъ, въ долины Грюнденвальда и Лаутербруннена, прохавъ часть живописнаго Тунскаго озера.
Изъ окна отеля въ Интерлакен я смотрлъ на величественную Юнгфрау, которая была необыкновенно хороша, выглядывая изъ-за синихъ горъ и темнаго лса, спускавшагося съ сосднихъ горъ, ея блоснжная шея и голова удивительно сверкали снгами, а вечеромъ она рдлась и краснла, какъ настоящая красавица, отходящая ко сну, утромъ же, при восход солнца, появлялась свжая и румяная. Я съ особеннымъ наслажденіемъ и самодской радостью (другаго сравненія не нахожу) смотрлъ на блыя снжныя вершины, опушенныя роднымъ и столь знакомымъ снгомъ, въ лихъ благодатно-незнакомыхъ мстахъ юга.
Изъ Интерлакена я здилъ по прекрасной долин въ удобномъ экипаж въ ледники Грюнденвальда, гд изъ хорошенькаго отеля намъ предложили прохаться верхомъ на нижній Грюнденвальдскій глетчеръ съ огромной мореной, мы ходили здсь среди ледяныхъ ручьевъ, поднимались на морену, какъ на прогулк, и осматривали альпійскіе котлы и царапины ледника, какъ въ геологическомъ музе. Я думалъ, что мн придется извдать здсь сильныя ощущенія. Когда-то, поднимаясь на ледникъ въ Сибири, я оставилъ дневники, все цнное и чуть не написалъ духовнаго завщанія. Здсь впереди меня шли
услужливые горпые проводники, а позади элегантный французъ съ своей невстой, одтые, какъ одваются на столичномъ гуляпь. Они, смясь, лазали но леднику, и мы съ шутками заходили въ ледяныя пещеры, гд швейцарка играла на какихъ-то цимбалахъ.
Но вотъ изъ ледяной долины я также быстро переношусь въ другую долину съ прелестнымъ водопадомъ Шмидрибахъ. А потомъ чрезъ день очутился на Бріенцскомъ озер, чудномъ и прекрасномъ, какъ и женевское, мы плывемъ къ Бріенцу и по пути приближаемся къ живописному водопаду Гіесбаха. Этотъ водопадъ, бьющій съ страшной высоты каскадами, удивительно приспособленъ къ осмотру путешественниковъ, днемъ мы поднимались къ вершин въ большой компаніи но ступенькамъ и галлереямъ, лпясь чуть не версту въ гору, и любовались на каждомъ шагу прелестнымъ видомъ. Ночью этотъ водопадъ былъ освщенъ бенгальскими огнями. Вы сидите посл табльдота въ саду, на скамеечк, съ сигарой въ зубахъ, съ мороженымъ, а предъ вами выступила природная грандіозная декорація въ ночномъ жанр. Сначала все было покрыто мракомъ, слышенъ былъ только могучій ревъ водопада, но вотъ гд-то въ вышин, въ гор, зажглись огни, и полились серебряные и фосфорическіе каскады, точно серебро и жемчугъ, эти серебряные свтлые потоки охватываютъ весь водопадъ на страшной высот. Вотъ они меркнутъ, по сверху въ этотъ серебряный дождь обрушился новый красный потокъ, какъ кровь онъ окрасилъ остальныя воды, и вдругъ он превратились въ потоки краснаго огня, въ лаву, льющуюся изъ всхъ расщелинъ. Вы стоите точно у извергающагося Везувія, а каскадъ мняетъ да мняетъ свои волшебные цвта, пока не потухнетъ, оставивъ въ загадочномъ изумленіи зрителей. Швейцарцы дивно умютъ пользоваться всми выгодами и эффектами своей природы.
Здсь все подготовлено для путешественника — и желзная дорога къ Риги, и восхожденіе на Монбланъ. По желанію путешественника, ему открывается весь міръ съ его тайнами на недосягаемыхъ высотахъ. Онъ можетъ изучать его до мельчайшихъ подробностей и, проходя труднйшую и загроможденную препятствіями страну, испытываетъ только величайшее наслажденіе, дешь среди дикой, повидимому, природы, среди горъ и пропастей, вдали сверкаютъ снга, груды скалъ загромождаютъ путь, клокочущія рки несутся, а вы не замчаете и не ощущаете никакихъ трудностей, здсь васъ мчатъ по какому-то горному карнизу въ вагон, тамъ переносятъ на пароход, въ третьемъ мст поднимаютъ въ горномъ вагон на цпяхъ вертикально на высоту, ведутъ по вырубленнымъ ступенькамъ къ леднику, скатываютъ на креслахъ, вздымаютъ на высоты по волшебству и также легко спускаютъ, чтобы изучать и любоваться окружающимъ. На каждомъ шагу хижины, на каждомъ шагу люди. Вы отправились по крутой горной дорог въ экипаж, дете горной долиной, думая, что удаляетесь въ глушь, а за вами бгутъ по дорог швейцарскія дти съ букетиками, съ плодами, пастухъ для васъ играетъ на обрыв въ альпійскій рожокъ и показываетъ резонансъ, на бурной рчк и водопад вы встрчаете лавочку и мирно вяжущую кружева швейцарку. Утомленные, поднявшись на высоты, вы встрчаете гостепріимную хижину горныхъ жителей, молочную и сыроварню. На горныхъ вершинахъ васъ ждетъ отель съ мягкой постелью и всмъ готовымъ, чтобы дать вамъ возможность завтра любоваться на утренній восходъ солнца. Въ пещерахъ ледника для васъ всё освщено лампами, а водопады къ вечеру горятъ иллюминаціей.
Это присутствіе на каждомъ шагу людей и того, что носитъ непереведенное еще на русскій языкъ названіе ‘культуры’, составляетъ новизну для насъ и предметъ удивленія. Я испыталъ уже вянія этой культуры въ Германіи. Съ первыхъ шаговъ заграницей проносясь чрезъ эти ‘чужія земли’, вы поражаетесь этой удивительной, изощренной до мелочности работой, воздланной и взлелянной съ нмецкимъ терпніемъ и аккуратностью землею. Каждый шагъ, каждая пядь не ле житъ въ пуст, но орошены, засяны, утилизированы, повсюду аллеи, искусственные лса, живыя изгороди, пруды, канавы, превосходныя шоссе, нтъ утопающихъ и давящихъ васъ однообразіемъ пустынь, этой голи, этихъ рытвинъ и овраговъ, родныхъ буераковъ, лсовъ съ валежникомъ, болотъ съ стаями первобытной дичи, съ изумленно смотрящимъ на васъ куликомъ и простодушной тетерей на берез. Когда-то была въ этомъ наша поэзія. ‘То ли дло наша ширь матушка, нашъ просторъ’,— говорили мы. Но когда увидли, что за этимъ просторомъ и за фактомъ ‘владнія’, хотя и самаго наиправеднйшаго, у насъ ничегохоньки нтъ, сердце начинаетъ замирать. Чувствуешь, что въ нашей шири чего-то не достаетъ. А какъ вспомнишь паши распутицы, вспомнишь, какъ эта природа давитъ человка у насъ, сообразишь, съ какими средствами онъ идетъ войной на нее, и какъ взамнъ культуры и насажденія мы пока выжигаемъ лса и ‘пускаемъ палы’ {Пускать палы — обычай выжигать луга и поля каждою весною,— пріемъ, употребляемый въ нашихъ восточныхъ губерніяхъ, посл этихъ пожаровъ трава родится лучше, но огонь иногда причиняетъ страшныя опустошенія въ лсахъ.}, какъ мучимся пока съ комаромъ, какой первобытный способъ примняемъ въ земледліи, какъ мы сегодня запахиваемся, а завтра плачемся, что выпахались {Запахаться посибирски значитъ посять столько, сколько не сожнешь, работниковъ не хватаетъ, выпахаться значитъ истощить почву безъ удобренія, это — причина многихъ переселеній.}, то даже страхъ возьметъ за будущее. Здсь наоборотъ, упорство, энергія и умнье преодолть препятствія, покорить природу. Здсь точно нтъ фразы: ‘ничего не подлаешь’, нмецъ ее уничтожилъ и вывелъ какъ таракана.
Я сынъ двственной и могучей страны, мои симпатіи были всегда на сторон ея дикой внушительной природы, но здсь я былъ наведенъ на новыя мысли. Природа двственная, первобытная, мощная — хороша, поэтична, но вдь опадаетъ своеобразную поэзію, на минуту она поражаетъ, поднимаетъ духъ, даетъ порывъ фантазіи, но долго любоваться ею невозможно, мысль и фантазія обрывается, и духомъ овладваетъ какое-то тоскливое уныніе, чувство одиночества, вяніе смерти, массивность, угловатость первобытной природы не удовлетворяетъ боле, глазъ поневол ищетъ изящныхъ линій, гармоніи, словомъ является потребность искусства. Дикій, причудливый камень никогда незамнитъ камня одухотвореннаго. Во всей крас, онъ является только въ узорахъ миланскаго собора, въ флорентійской мозаик, въ статуяхъ Микель-Анджело. Только тогда онъ дышетъ жизнью, человческой идеей и высшей божественной красотой. Нужно, чтобы среди дикой скалы было дополненіе, какъ на картин безбрежнаго моря необходима чайка, нужно, чтобы лсъ оживила хижина, вамъ пріятне видть дикую лозу, когда она увнчиваетъ голову молодаго фавна, а изъ-подъ кущъ зелени выдвинулся блый торсъ Венеры, кущи цвтовъ изящне надъ мраморной урной, прудъ и бассейнъ величествене и прекрасне, когда фонтанъ среди мраморныхъ дельфиновъ бросаетъ гордую струю въ небо. Все это создало искусство Европы. Видимо, оно явилось потребностью, а не капризомъ человческаго ума. И дйствительно, когда мы всмотримся въ начало культурной исторіи, мы увидимъ, какъ древній египтянинъ, индусъ, персъ ваяетъ свои статуи, обелиски, пирамиды, китаецъ громоздитъ свою пагоду, создаетъ чудовищныхъ идоловъ и даже пишетъ трактаты о благотворности для человка садовъ. И у древнихъ, и у первобытныхъ народовъ была потребность искусства, необходимость культуры, прогресса, мы только не хотли замтить ее или ставили въ низшій рангъ, но да не упрекнутъ меня въ однхъ эстетическихъ наклонностяхъ: за этой красотою и искусствомъ скрывается и нчто большее. Цивилизація влечетъ васъ не одною красотою, намъ, бднымъ, нердко настоящимъ образомъ и нолюбоваться-то не удается вдоволь этими художественными произведеніями. Нтъ, въ этой цивилизаціи намъ дорого и другое: это — знаніе, это — масса накопленнаго опыта, умнье трудиться съ терпніемъ и создавать свое богатство, свой комфортъ, свое величіе. Здсь Европа стоитъ въ настоящую минуту на недосягаемой высот, и передъ ея культурой, предъ ея промышленностью, городами, предъ ея изощренною роскошью, невозможно не преклониться, особенно, если вы всмотритесь въ тайну каждаго производства. Тысячи, милліоны рукъ ткутъ какую-то ткань, а потомъ нитки этой ткани, затканныя золотомъ, сплетаются въ роскошную мантію, которая ложится чудными складками надъ прекраснымъ балдахиномъ, тысячи людей работаютъ надъ зданіями, дорогами, туннелями, прорзавшими Альпы, С. Готардъ, Липепины, и вы не можете не остановиться предъ этой чудовищной работой съ изумленіемъ. Нтъ, не одной природой приходилось любоваться здсь. Вотъ причина моей восторженности, въ которой винюсь я. Среди той же грандіозной природы я видлъ торжество человческаго духа, преоборающаго препятствія. Потомокъ Вильгельма Теля съумлъ изъ этихъ скалъ создать фундаментъ для своихъ жилищъ. Гд былъ голый камень, онъ насадилъ виноградники, гд были горные хищные орлы и по скаламъ рыскали хищные зври, пасутся нын тихія покорныя стада, гремя швейцарскими мелодическими колокольчиками. Старые замки, гд рыскалъ грозный Геснеръ, превратились въ капеллы или пріюты для путешественниковъ. Грозный Шильонъ обращенъ въ увеселительное мсто прогулокъ. Вонъ онъ сверкаетъ на свтлыхъ водахъ въ густой зелени, и нтъ въ немъ прежняго страха и ужаса. Гд раздавался стопъ несчастнаго Боливара, гд стояло семь колоннъ въ сыромъ каземат, тамъ раздается теперь смхъ и говоръ. Европейская красавица проходитъ по темнымъ подземельямъ, какъ въ сказочной легенд, и выходитъ веселая и радостная на башню, откуда когда-то бросали людей, она не видитъ боле темныхъ призраковъ, перерзанныхъ ножами, подобно герцогин Савойской, она любуется съ высотъ этой башни, безмятежная, на свтлое и прекрасное озеро, залитое лучами яркаго солнца. А это озеро еще восхитительне сверкаетъ подъ лучами швейцарской свободы. Никогда боле не раздастся здсь человческій стонъ, но тихая кроткая слеза изъ добрыхъ прекрасныхъ глазъ падетъ на могил несчастнаго человка, испытавшаго здсь невинныя страданія.
Я вижу страшныя скалы и горы, но здсь человческая жизнь и человческій геній, какъ на зло, сдлалъ наиболе завоеваній. Онъ нашолъ въ этихъ горахъ какъ будто боле простора, чмъ на своихъ горемъ и борьбою запечатлнныхъ долинахъ: подобно альпійской роз близь снговъ и ледяныхъ ручьевъ раскинула свои лепестки швейцарская свобода. Швейцарскій народъ показалъ, не смотря на негостепріимную природу, дикіе утесы и скалы, пропасти и лса, что можетъ сдлать человкъ. ‘Дайте мн пустыню, голую скалу со свободой, — говорилъ Гверацци,— и я создамъ вамъ рай’. ‘Дайте мн клочекъ земли, террасу на склон горъ, полосу у подножья неприступныхъ вершинъ, и я создамъ на нихъ цвтущее государство!’ — сказалъ и сдлалъ швейцарскій народъ.
Чувствомъ бодрости, вры, ободренія вяла кругомъ трудовая жизнь человчества вмсто подавляющаго, безнадежнаго спокойствія… И я невольно чувствовалъ обновленныя силы и находилъ здсь не остывшую старую вру въ человка и человчество.
Излишняя восторженность!— говоришь ты. мой другъ, давно насмотрвшійся на европейскую жизнь и даже ототкрывшій ея многія язвы. Можетъ быть, ты правъ, но чмъ же я виноватъ, что эта жизнь, этотъ рядъ новыхъ впечатлній заставилъ меня какъ дикаря боле живо чувствовать, чмъ вы, приглядвшіеся къ этимъ явленіямъ. Чмъ я виноватъ, что эта природа и жизнь всколыхнули во мн старые вопросы жизни, къ которымъ вы относитесь разсудочно и сдержанно. Во мн яркія картины иной жизни вызвали не слпое поклоненіе вашимъ отелямъ, улицамъ, которыя какъ ни хороши, а, все-таки, для меня тсны. Нтъ, цлая масса другихъ вопросовъ нахлынула во мн. Я увидлъ тотъ пробивающійся свтъ для человчества, ту искру надежды, которая сквозила въ узкое отверстіе скуднымъ лучомъ цлые вка въ мрачныхъ темницахъ Шильона, пока не засверкало яркое солнце. Во мн вспыхнула въ минуту та священная вра, та радость грядущаго разсвта, которая такъ лелялась нами въ юности и охладвала съ годами. Вотъ откуда моя восторженность, мой другъ. Ты, житель большихъ городовъ, ты ‘большой господинъ’,— какъ говорилъ мой киргизъ,— ты живешь умомъ, а я — сердцемъ. Смйся надо мною!
Но погоди, ты самъ разв не быль идеалистомъ и разв ты не величайшій идеалистъ досел, какъ русскій человкъ, думающій, что теб достанутся вс блага жизни дешевле, чмъ на запад. ‘Не восторгайтесь, Европа еще не достигла своего идеала, а передъ нимъ ея культура ничто, пустяки’,— говоришь ты. Но, говоря это, разв ты не такой же мечтатель, какъ и я? Можетъ быть, идеалъ грядущаго построится тамъ, гд мене всего было старой исторической почвы, создавшей, кром культуры, и многія насыпи, и дюны, которыя трудно преодолть новой жизни. Ты вруешь, что Россія страна молодая передъ Европой, поэтому, можетъ быть, даже ближе къ этому чистому идеалу будущаго, чмъ Европа, не смотря на свою культуру.
Мн извстна хорошо эта теорія, на которой зиждутся лучшія русскія врованія, и я тмъ охотне бы раздлялъ ее, что, въ примненіи къ нашему новому краю, она еще боле подкупаетъ. Вдь, если ужъ гд есть мене препонъ къ примненію лучшаго и новаго, такъ гд же какъ не тамъ, гд гражданская жизнь еще начинается и гд даже нтъ тхъ историческихъ узловъ, которые успли уже завязаться въ вашей метрополіи. Въ этомъ случа колонія еще боле даетъ задатковъ, здсь еще боле паритъ мысль, еще свтле надежды. И я охотно и свтло смотрю въ это будущее. Я готовъ раздлять эту вру. Я готовъ даже согласиться съ мнніемъ, что въ Европ по достиженіи ея культуры что-то застыло, успокоилось, въ ней нтъ того страстнаго порыва къ идеалу, который свойственъ новымъ племенамъ, новымъ народамъ, только что выступающимъ на арену исторіи.
Одно останавливаетъ меня. Вдь, какъ бы то ни было, не забудь, что мы мечтатели, эта вра, этотъ идеалъ есть еще нчто загадочное, а мн нужна настоящая жизнь и дйствительность. Можетъ быть, какъ сибирякъ я мене идеалистъ. Меня не удовлетворяетъ одна вра и надежда на будущее, меня удовлетворитъ лишь осуществленіе этого идеала въ жизни. Мн хочется не вры, а труда, я жажду работы надъ своей жизнью, живаго творчества, а не одной мечты. Вотъ чмъ обусловливаются мои симпатіи къ культур, какъ къ дйствительному завоеванію жизни. Я могу завидовать этому блеску и красот, потому что самъ хочу ихъ и хочу нетерпливо.
Я чувствовалъ теперь, что мы дйствительно жаждемъ свта, все равно съ запада или американскаго востока, гд также насаждается культура, гд также человчество стремится къ идеалу. Одно тревожитъ меня и заставляетъ задумываться. Вдь эта культура была создана вками усилій, борьбы. Насъ раздляетъ съ этой Европой чуть не цлая человческая исторія. Здсь цвтущій міръ, а у насъ еще пустыня, и намъ предстоитъ огромная работа. Чмъ-то она будетъ куплена? Неужели въ нашихъ цвтущихъ долинахъ, среди роскошныхъ пустынныхъ горъ, которыя я видлъ, суждено пролиться тому же морю человческихъ страданій, неужели и здсь будетъ суждено возникнуть кровавой драм? Неужели не минетъ и насъ та же горькая чаша?…
Отвтишь ли мн, новый міръ, отвтишь ли на это мн, счастливая страна? На твоемъ чудномъ озер черпали вдохновеніе мыслители и поэты. Здсь подъ темными сводами старой темницы, на одной изъ семи колоннъ Байронъ начерталъ свое имя, вдохновенно создалъ образъ прошлаго и приковалъ человческое сердце къ страданіямъ человка, здсь зрлъ геній фернейскаго философа и звучала полная то міровой ироніи, то громоваго негодованія рчь его, здсь на берегу этого озера сентиментальный Руссо грезилъ о счастіи человчества и предъ нимъ рисовалась его идиллія. Вотъ замокъ близь Кларана, гд проводилъ досуги Гамбетта. Въ этой Швейцаріи несомннно виталъ человческій геній. Здсь встрчало отзывъ всякое человческое несчастіе, здсь думали величайшіе люди вка надъ судьбою человческаго рода, здсь открывалось всеобъемлющее европейское сердце и проповдивалось братство людей.
И мой духъ невольно замеръ предъ неразршимой загадкой будущаго. Я думалъ о теб, моя далекая таинственная страна, моя страна-ребенокъ. Можетъ быть, и ты когда нибудь прикуешь вниманіе этого цивилизованнаго міра. Можетъ быть, у мыслителя и философа ты возбудишь новыя мысли. Можетъ быть, въ всеобъемлющемъ сердц генія встртимъ участіе и жалость и мы съ тобою!…