На заре христианства в Киеве, Андреевская Варвара Павловна, Год: 1916 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 38 минут(ы)

В. П. Андреевская.

НА ЗАР ХРИСТІАНСТВА ВЪ КІЕВ.

ИСТОРИЧЕСКІЙ РАЗСКАЗЪ
ИЗЪ ВРЕМЕНИ ВЛАДИМІРА СВЯТОГО.

Изданіе второе
Училищнаго Совта при Святйшемъ Снод.

ПЕТРОГРАДЪ
1916.

Много, очень много лтъ тому назадъ, когда предки наши, въ большей своей части, еще не знали истиннаго Бога и поклонялись идоламъ, неподалеку отъ Кіева, въ сел Предиславин, находился, такъ называемый, ‘потшный дворецъ’ великаго князя Владиміра, прозваннаго народомъ ‘Красное Солнышко’. Какъ зданіе потшнаго дворца, такъ и примыкающія къ нему постройки съ теремами, вышками и крытыми переходами — были обнесены высокой, бревенчатой стной. Близъ главныхъ воротъ дворца находилась сторожка, а въ одномъ изъ теремовъ, сообщавшемся исключительно съ палатами Владиміра, жила жена его, красавица Рогнда, и маленькій сынъ ихъ, Изяславъ.

Въ первое время своего княженія, т. е. будучи еще язычникомъ,— Владиміръ любилъ иногда назжать въ этотъ дворецъ. Днемъ онъ забавлялся охотою въ сосднихъ лсахъ, а вечера проводилъ и пировалъ въ потшномъ дворц, пируя вмст съ дружинниками.

Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ Владиміръ былъ тамъ.

Обширная палата была полна достаточно охмелвшими гостями… Вино разливалось щедрою рукою и разносилось княжескими слугами, которые усердно потчивали дружинниковъ, пиръ шелъ на славу, веселился съ гостями самъ Владиміръ — Красное Солнышко, веселился въ то время, какъ тутъ же, рядомъ въ терем, словно плнница въ темниц, плакала и убивалась прекрасная Рогнда… Она сидла около дубоваго стола за рукодльемъ, въ одной рук держала ширинку (платокъ), до половины зашитую золотомъ и разноцвтными шелками, въ другой — иглу… Но работа какъ-то плохо спорилась… Сдлаетъ княгиня нсколько стежковъ и опуститъ ширинку на колни… уставится глазами въ одну точку… Задумается… На блдномъ лиц ея лежали слды страданія и горя. Не даромъ, видно, гласъ народа прозвалъ ее ‘Гореславою’…

По обимъ сторонамъ стола сидли, тоже за рукодльемъ, ея снныя двушки, въ противоположномъ отъ стола углу свтлицы игралъ княжичъ Изяславъ. Съ помощью любимаго товарища, маленькаго Стемида, внука мамушки своей Богорисовны,— княжичъ изъ деревянныхъ дощечекъ и обрубочковъ строилъ теремъ, но и эта дтская забава казалась невеселою. Изяславъ часто бросалъ тревожный взглядъ на мать… Онъ какъ бы инстинктивно сознавалъ, что мать несчастна, что она томится какимъ-то непонятнымъ для его дтскаго ума горемъ… Это горе, словно, и ему передалось… Но что нужно сдлать для того, чтобы отвратить это горе, онъ, при всемъ своемъ желаніи, никакъ не можетъ придумать!.. Стемидъ между тмъ разсянно слдилъ глазами за постройкой терема и машинально подавалъ княжичу кусочки дерева.

У него на душ лежало свое собственное горе: единственный, близкій, дорогой ему человкъ, семидесятилтній ддушка (двоюродный братъ мамушки княжича) на дняхъ сильно занемогъ… Ничего не лъ, не пилъ, а со вчерашняго дня даже пересталъ вставать съ постели…

Стемидъ, съ самаго ранняго дтства, какъ круглый сирота, жилъ у этого ддушки и любилъ его безгранично…

Итакъ въ терем княгини стояла тишина, каждый изъ присутствующихъ — для виду — казался занятымъ своимъ дломъ, въ сущности же, вовсе о немъ не думалъ, но вотъ, одна изъ дверей, ведущихъ въ сосднія горницы, тихо скрипнула, на порог показалась старушка. Это была Богорисовна.

Она подошла къ Рогнд и что-то тихо прошептала, Рогнда встрепенулась…

— Можете уходить,— обратилась она къ сннымъ двушкамъ, спустя нсколько минутъ,— нянюшка Богорисовна останется со мною, вы же ступайте отдыхать, на сегодня довольно работать!

Двушки не заставили повторять себ приказаніе идти отдыхать, живо встали съ мстъ, сложили работу и, почтительно поклонившись сначала княгин, а потомъ маленькому княжичу, одна за другой, стали выходить изъ горницы.

— Ты говоришь, Богорисовна, что онъ второй день пируетъ съ дружиной и не можетъ выбрать минуты взглянуть на жену да на сына?..— заговорила тогда княгиня дрожащимъ отъ слезъ и волненія голосомъ.

— До тебя-ли ему, матушка-княгинюшка, выйди-ка на крыльцо, послушай, какой у него тамъ, въ палатахъ, шумъ стоитъ… Не до тебя ему, не до княжича!

— Стемидъ, ты можешь тоже уходить, коли хочешь,— обратилась, нсколько минутъ спустя, Рогнда къ сотоварищу по играмъ сына,— княжичъ скоро спать уйдетъ, да, кстати, что же твой ддъ поправляется?

— Плохо,— отвчалъ Стемидъ.

— А знахарка ходитъ?— вмшалась Богорисовна.

— Ходитъ, только пользы отъ нея никакой нтъ.

— Ишь ты вдь, напасть какая!— продолжала старуха, качая головой и сочувственно глядя на мальчика, пока онъ надвалъ на себя, раньше сброшенный и лежавшій на одной изъ скамеекъ, теплый кафтанъ.

Когда онъ вышелъ на дворъ, его сразу охватилъ насквозь пронизывающій холодъ, онъ плотне запахнулъ полы кафтана, нахлобучилъ на лобъ шапку и зашагалъ по направленію къ воротамъ. Позади, изъ потшнаго дворца, доносились звуки гуслей, удалыхъ псенъ и грубый смхъ пирующихъ.

— Не кручинься, княгинюшка, брось печалиться, побереги себя для сына… Съ нимъ, все равно, ничего не подлаешь… Горбатаго, видно, одна могила исправитъ,— продолжала между тмъ Богорисовна.

— Бросить печалиться? Нтъ, Богорисовна, не могу я этого!.. Слишкомъ накипло на душ!— отозвалась княгиня, и сейчасъ же приказала мамушк отвести спать Изяслава.

Рогнда была дочь полоцкаго князя Рогвольда. Владиміръ взялъ ее себ въ жены силою, а Рогвольда и двухъ сыновей его (братьевъ Рогнды) убилъ. Горе несчастной женщины было выше ея силъ, неволею ставъ женою Владиміра, она впала въ полное отчаяніе, убивалась, тосковала не только по цлымъ днямъ, но иногда даже и ночи напролетъ просиживала безъ сна, оплакивая близкихъ сердцу людей и дорогую родину… Страданіе ея не имло границъ, но порою еще, кром этого страданія, въ наболвшемъ сердц ея ключемъ закипала злоба, вызванная въ послднее время въ особенности полнымъ равнодушіемъ мужа… Въ подобныя минуты она становилась угрюма, задумчива… Слезы какъ-то застывали на ея глазахъ, и она не хотла видть около себя никого, кром старой Богорисовны. Вотъ почему и теперь княжича Изяслава отправила она спать, а Стемиду и сннымъ двушкамъ приказала удалиться изъ терема…

Чмъ дальше отходилъ Стемидъ отъ дворца княжескаго, тмъ шумъ и гамъ становились мене слышны, а когда онъ выбрался за ворота, то до ушей его не долетало ни малйшаго звука. Время было позднее, онъ шелъ торопливыми шагами, по направленію къ лсу, у опушки котораго стоялъ домикъ его дорогого ддушки… Шелъ мальчикъ и думалъ о томъ, что станется съ нимъ, бездомнымъ, никому ненужнымъ сиротою, если ддушка не выживетъ? Добрая княгиня Рогнда, конечно, охотно позволила бы ему жить при Богорисовн, да и княжичъ Изяславъ его любитъ,— но въ потшномъ дворц въ послднее время идутъ толки очень нехорошіе… Слышно, будто между Владиміромъ и Рогндой нелады пошли, а у князя ‘Краснаго Солнышка’ нравъ крутой, шутки съ нимъ плохія… Случись что-либо для Рогнды неблагопріятное, такъ не только бабушк Богорисовн не сдобровать, а и съ самой княгиней, еще неизвстно, чмъ дло кончится… Придется ему, значитъ, тогда перебраться въ Кіевъ, къ дяд двоюродному (послднему родственнику). Только житье у дяди ужъ больно несладкое! Дядя занимается рыболовствомъ, но весь свой заработокъ прогуливаетъ съ товарищами и, вернувшись домой съ попойки, каждый разъ домашнихъ угощаетъ колотушками.

— ‘Жить тамъ не могу!’ чуть ли не въ сотый разъ повторилъ себ мальчикъ и, чувствуя, что подступившія къ горлу слезы начинаютъ душить его, въ изнеможеніи опустился на землю, и впалъ въ тяжелое забытье…

Долго ли продолжалось это состояніе, Стемидъ не могъ опредлить, когда же онъ наконецъ очнулся, то, къ крайнему своему изумленію, увидлъ стоявшаго около себя незнакомаго мальчика, который подкрался, вроятно, очень тихо и незамтно.

Мальчикъ смотрлъ на Стемида хорошими, добрыми глазами… Стемидъ сразу почувствовалъ къ нему довріе.

— Что съ тобой?— спросилъ между тмъ мальчикъ, ласково взявъ его за руку,— я давно тебя спрашиваю, а ты ничего не отвчаешь.

— Я… Ддушка… Мн его очень жалко… несвязно бормоталъ Стемидъ.

— Не волнуйся, и говори ясне,— продолжалъ незнакомый мальчикъ.

Стемидъ сдлалъ надъ собою усиліе, и въ короткихъ словахъ, уже боле покойнымъ голосомъ, передалъ о себ все то, что намъ извстно.

— Я съ радости отдалъ бы богамъ въ жертву послднюю рубашку, лишь бы ддушка поправился,— сказалъ онъ въ заключеніе и украдкою смахнулъ катившуюся по щек слезу.

— Ты говоришь — ‘богамъ’,— перебилъ незнакомецъ, покачавъ головой, — Богъ на свт Одинъ, Истинный, Всемогущій! Никакихъ жертвоприношеній отъ людей Онъ не требуетъ. Ему не нужны богатые дары, которыми язычники стараются задобрить своихъ боговъ — истукановъ, Онъ требуетъ отъ человка только твердой вры, любви къ ближнему да добрыхъ длъ… И если человкъ усердно молится, Господь всегда внемлетъ его просьбамъ, относясь къ нему, какъ любящій отецъ къ своимъ дтямъ. Къ этому Всемогущему Богу прибгаютъ съ мольбами страждущіе, обремененные… Больнымъ Онъ возвращаетъ здоровье, на здоровыхъ проливаетъ свою безграничную милость, конечно, если они того заслуживаютъ. ‘Блаженны плачущіе, ибо они утшатся‘,— говоритъ Онъ тмъ, кому живется тяжело, ‘блаженны нищіе духомъ, ибо ихъ есть царствіе небесное’, говоритъ Господь людямъ смиреннымъ. Милостивымъ—общаетъ Онъ помилованіе, гонимымъ за правду — вчную награду на небесахъ…

— Гд этотъ Богъ? Говори скоре, я хочу Его видть, хочу просить, чтобы Онъ спасъ ддушку!— вскричалъ Стемидъ умоляющимъ голосомъ.

— Видть Его человческими глазами нельзя, но молиться Ему можно, это всякому доступно.

— Странны твои рчи, не могу ихъ въ толкъ взять.

Незнакомецъ, между тмъ, опустился на землю, слъ рядомъ со Стемидомъ и, продолжая съ жаромъ говорить о безграничной милости Всемогущаго Бога, совершенно увлекъ слушателя своими рчами, маленькій язычникъ весь обратился въ слухъ. Столько новаго, непонятнаго и, вмст съ тмъ, отраднаго звучало въ этой рчи, что онъ готовъ былъ слушать и слушать ее безъ конца…

— Однако я заговорился съ тобою, прощай, мн идти пора,— прервалъ самъ себя незнакомецъ,— не падай духомъ! Богъ дастъ, ддушка твой поправится, я буду тоже за него молиться.

Съ этими словами онъ всталъ съ мста, одновременно съ нимъ вскочилъ на ноги и Стемидъ.

— Неужели мы больше не встртимся?— вскричалъ онъ,— я хочу еще хоть одинъ разъ послушать твоихъ рчей, скажи, гд ты живешь?… Какъ тебя звать?…

— Меня зовутъ Петей, а живу я въ Кіев, неподалеку отъ Подола.

— Пожалуй, по сосдству съ моимъ дядей, онъ рыболовъ…

— Можетъ быть, мой отецъ тоже былъ рыболовомъ, теперь мы съ матерью продолжаемъ его дло… Я ловлю рыбу, мать вяжетъ и чиститъ сти… Будешь въ Кіев у дяди,— заходи, насъ найти легко. Спроси ‘рыбака — Петю’,— всякій знаетъ.

— Ладно,— отозвался Стемидъ и, когда Петя хотлъ вторично уже удалиться, ухватился за него обими руками, проговоривъ прерывисто:— ты христіанинъ?

Петя утвердительно кивнулъ головой.

— Приду, непремнно приду. Ты мн что-нибудь разскажешь о вашемъ Бог и о томъ, какъ надо Ему молиться…

— Охотно. А до тхъ поръ я буду молиться за твоего ддушку… Мы съ матерью часто ходимъ молиться на то мсто, гд раньше стояла христіанская церковь во имя Николая Чудотворца, но теперь ея нтъ: злой князь Святославъ, разорилъ нашъ храмъ, и на мст его остались одн развалины, однако Кіевскіе христіане все же собираются туда для молитвы.

Съ этими словами Петя еще разъ дружески кивнулъ головой Стемиду и пошелъ впередъ, по дорог къ Кіеву.

Стемидъ долго провожалъ его глазами, въ блокурой головк мальчика тянулись длинныя вереницы мыслей, самыхъ разнообразныхъ и, вмст съ тмъ, самыхъ неотвязчивыхъ. При всемъ своемъ стараніи, онъ никакъ не могъ въ нихъ разобраться… Все то, что онъ сейчасъ узналъ отъ Пети-христіанина о незнакомомъ ему Божеств, сильно интересовало его, неудержимо влекло его къ этому невдомому Господу и вызывало въ немъ одновременно какое-то отвращеніе къ богамъ языческимъ. Онъ машинально закрылъ глаза, чтобы легче сосредоточиться на своихъ мысляхъ… Но это продолжалось недолго. Ему вдругъ стало страшно… Въ воображеніи живо представился образъ деревяннаго, неуклюжаго Перуна съ серебряной головой и золотыми усами… Ему показалось, что Перунъ гнвается на него за такія мысли грозитъ отнять ддушку…

— Петя! Петя!— громко крикнулъ онъ тогда отчаяннымъ голосомъ,— не уходи… Вернись, мн страшно!

Но Петя не могъ его разслышать, такъ какъ былъ уже далеко.

II.

На двор начало уже свтать, когда загулявшіеся гости Владиміра стали, наконецъ, расходиться.

Послднимъ вышелъ изъ потшнаго дворца дядя великокняжескій — воевода Добрыня, вмст съ однимъ молодымъ витяземъ.

— Оставь,— говоритъ,— не спрашивай, очемъ я кручинюсь, и какая дума залегла у меня на сердц… Придетъ время, самъ скажу.— Вотъ что отвтилъ мн князь-племянникъ, когда я сталъ допытываться,— тихо говорилъ Добрыня витязю, очевидно, продолжая раньше начатый разговоръ.

Витязь покачалъ головой.

— Больно много ужъ въ Кіев расплодилось враждебныхъ намъ христіанъ,— отозвался онъ также тихо.

— Да и среди дружины нашей стали они. проявляться… Смущаютъ князя, совсмъ смущаютъ!

— Ужъ и не говори! такъ онъ измнился, что узнать нельзя… Даже богамъ меньше усердствуетъ.

— А пированье его съ нами на что похоже, разв раньше то такъ было? То, какъ будто, забудется, разойдется, потомъ точно обухомъ кто по голов его стукнетъ,— сразу и пировать перестанетъ и задумается…

— Вотъ хотя бы сегодня? Сначала какъ веселился, любо смотрть! И пніе, и гусли, все тшило… А потомъ, ни съ того ни съ сего, закручинился, затуманился… Мы вс не прочь были еще попировать, но какой ужъ тутъ пиръ, когда самъ хозяинъ черне осенней ночи глядитъ.,

— Ума не приложишь, какъ и чмъ горю пособить!

Нсколько минутъ оба собесдника шли молча, затмъ витязь Заговорилъ первый.

— А вдь есть средство пособить горю…— замтилъ онъ почти шепотомъ.

Воевода взглянулъ на него вопросительно.

— Ты только меня не выдай, а я скажу теб по дружб,— мы съ братомъ еще вчера ршили достать отъ знахарки-кудесницы (знаешь, которая живетъ въ лсу, недалеко отъ хижины лсного сторожа) такое зелье, что всякую бду отвращаетъ… Хотимъ испробовать его дйствіе…

— Надъ кмъ?— не безъ тревоги перебилъ воевода.

— Надъ тмъ, кто не твердъ въ вр и колебаться начинаетъ. Да ты не смущайся, это зелье безвредное… Оно только предохраняетъ человка отъ посторонняго вліянія.

— Но кто возьмется примнить его къ длу и какимъ способомъ?

— Это все обдумано,— надо только немедленно доставить зелье въ Кіевъ, сыну этой самой знахарки. Онъ прислужникъ Богомола, главнаго жреца Перунова, и берется все устроить.

Воевода ничего не отвтилъ, на лиц его выражалось что-то похожее на сомнніе.

— Говорятъ теб, не смущайся,— продолжалъ уговаривать его витязь,— зелье, какъ есть, совсмъ безвредное… Это простая вода изъ Днпра… Знахарка только прочтетъ надъ ней заклинаніе,— вотъ и все!

Разсуждая о томъ же, собесдники вышли за ворота и скоро скрылись изъ виду.

——

Въ потшномъ дворц огни мало-по-малу потухали, только въ опочивальн Владиміра виднлся еще слабый свтъ ночника. Не спалось князю — ‘Красному Солнышку’,— думы разныя одолвали его… Витязь былъ правъ въ своемъ предположеніи: вліяніе христіанъ-дружинниковъ, дйствительно, не проходило для него безслдно. Отличаясь большимъ природнымъ умомъ, Владиміръ все чаще и чаще задумывался надъ тмъ, гд истина: въ томъ ли язычеств, которому онъ служитъ, или въ христіанств? И невольно начиналъ колебаться…

Несмотря на поздній часъ и отуманенную винными парами голову, прежде чмъ уснуть, князь и теперь погрузился въ свои обычныя думы. Онъ всецло отдался имъ и занятъ былъ размышленіемъ до тхъ поръ, пока физическая усталость, въ конц концовъ, не взяла верхъ надъ его тревожнымъ нравственнымъ состояніемъ… Тогда онъ бросился на постель одтый и сразу заснулъ крпкимъ, богатырскимъ сномъ.

Не спалось также и княгин, въ ея терем тоже мерцалъ огонекъ… Сливаясь съ едва замтнымъ еще свтомъ ранней утренней зари, онъ падалъ на блдное лицо красавицы и придавалъ ему какой-то особенный оттнокъ, глаза ея горли лихорадочнымъ блескомъ, она судорожно сжимала въ рук небольшой богато украшенный ножъ… Этотъ ножъ принадлежалъ раньше ея отцу… къ ней онъ попалъ случайно… Она не только никому его никогда не показывала, но и сама, словно, избгала разглядывать… А Теперь, вотъ ужъ вторую ночь, княгиня, наедин, дрожащими руками, неизвстно для чего, достаетъ ножъ изъ вдланнаго въ стну поставца, пристально устремляетъ на него глаза и начинаетъ вспоминать мельчайшія подробности того ужаснаго дня, когда Владиміръ убилъ ея отца и братьевъ… Въ ней клюнемъ кипитъ злоба… Она чувствуетъ, что ее всю охватываетъ жажда мести, что она не въ силахъ дольше владть собою… И, какъ безумная, Рогнда бжитъ къ тому мсту, гд находится маленькая дверь, прикрытая роскошнымъ греческимъ ковромъ.

Дверь эта ведетъ изъ терема въ потшный дворецъ.

Вотъ приподняла княгиня коверъ, открыла дверь и тихо двинулась впередъ по длинному узкому переходу…

Едва касаясь пола, затаивъ дыханіе, какъ воръ, прокралась Рогнда въ опочивальню мужа, гд, при мерцаніи ночного свтильника, скоро разглядла лежащаго на кровати князя. Онъ спалъ на спин, дыханіе его было прерывистое, ротъ полуоткрытъ, выраженіе лица — величественно и грозно…

Княгин стало страшно, въ ней сказалась женщина… Она отступила назадъ и, въ первую минуту, почти готова была бжать обратно… Но тутъ какой-то невидимый голосъ, словно, прошепталъ надъ ухомъ: ‘кровь за кровь… смерть за смерть!’ Этого было достаточно… Княгиня встрепенулась… Лвою рукою она мгновенно закрыла лицо, а правою высоко занесла ножъ надъ головою своей беззащитной жертвы…

Но, видно, жизнь князя-язычника, въ душ уже готоваго къ переходу въ христіанство, нужна была Господу, такъ какъ свыше ему было предназначено пролить источникъ свта на всю Русскую землю…

Владиміръ вдругъ пробудился. Ножъ выскользнулъ изъ дрожащей руки Рогнды, она встртилась глазами со сверкающимъ взоромъ мужа, вскрикнула и… потеряла сознаніе…

——

Вернемся къ нашимъ маленькимъ героямъ — Пет и Стемиду. Первый, посл бесды съ юнымъ товарищемъ, направился по дорог въ Кіевъ, домой, второй, придя, наконецъ, въ себя отъ охватившаго его ужаса при мысли о гнв Перуна, тоже зашагалъ впередъ, прямо къ лсу. Скоро дошелъ онъ до хижины ддушки, гд ему повстрчалась уродливая старуха, закутанная въ лохмотья, она опиралась на толстую сучковатую палку… То была, всмъ извстная въ околодк, знахарка-колдунья, прозванная ‘Лупоглазихой’ за свои необыкновенно большіе, выпуклые глаза.

Она, отъ времени до времени, приходила навщать больного старика и приносила ему собственноручно приготовленныя лкарства изъ сухихъ травъ и кореньевъ.

Видъ ея всегда приводилъ Стемида въ ужасъ,— онъ и теперь хотлъ свернуть въ сторону и спрятаться, но старуха, увидвъмальчика, подозвала его къ себ.

— Ты гд шатаешься?— заговорила она строго.— Ддъ боленъ, а тебя и съ собаками не найдешь!

— За мной изъ потшнаго дворца присылали… Въ княгининъ теремъ приказано было придти… Забавляться съ княжичемъ…— растерянно отвчалъ Стемидъ.

— Забавляйтесь, пока забавляется… Можетъ, забавамъ-то вашимъ князь ‘Красное Солнышко’ скоро конецъ положитъ… Обошли его христіане… Не до забавъ ему теперь… Совсмъ пересталъ веселиться, какъ бывало раньше… Немила, вишь, ему стала вра прародителей… Новой захотлось… Къ матушк княгин Рогнд и сыну родному совсмъ охладлъ… Охъ! не ладно… не ладно… Не быть тутъ добру.

Стемидъ стоялъ неподвижно, ему припомнилась недавняя бесда съ Петей христіаниномъ и, вмст съ тмъ, въ воображеніи его снова выросъ грозный образъ Перуна.

— Слушай-ка, мальчуга,— продолжала шамкать беззубая знахарка.. — у меня до тебя есть дльце…

Съ этими словами она вынула изъ кармана небольшой глиняный кувшинчикъ, заткнутый толстой тряпкой.

— Этотъ кувшинчикъ надо завтра снести въ Кіевъ и передать моему сыну Руслану, его тамъ всякій знаетъ… Какъ придешь въ Кіевъ, спроси: гд, молъ, тутъ теремный дворецъ великокняжескій, въ которомъ князь Владиміръ витязей своихъ чествуетъ. Мой сынъ живетъ отъ дворца недалеко… Онъ служитъ у верховнаго жреца Перунова… Понялъ? Смахай-ка туда, будь добренькій… ножки у тебя молодыя, силы тоже, а я побуду при ддушк… Ему уже гораздо лучше посл моего послдняго лкарства… Ну что, смахаешь?

Представившійся случай отправиться въ Кіевъ показался Стемиду очень заманчивымъ, онъ давалъ возможность повидать Петю и снова послушать его умныя рчи, а потому Стемидъ сейчасъ же согласился, взялъ кувшинчикъ и уже намревался войти въ хижину, какъ Лупоглазиха снова его окликнула.

— Только, чуръ, никому ни слова не сказывать про кувшинчикъ, слышишь?— добавила она строгимъ голосомъ, коли проболтаешься,— вс бды посыплются и на тебя, и на твоего ддушку…

— А если ддушка меня спроситъ, куда я ухожу,— какъ же ему сказать?

— Скажи,— въ Кіевъ,— Лупоглазиха по длу посылаетъ къ сыну,— вотъ и весь твой сказъ.

Стемидъ кивнулъ головой и вошелъ въ хижину.

Ддушку онъ засталъ, по прежнему, лежащимъ въ кровати, но видомъ ддушка казался лучше и свже противъ того, какъ мальчикъ покинулъ его утромъ, при вид внука больной даже улыбнулся, а когда Стемидъ подошелъ ближе, то ддъ сталъ разспрашивать про Богорисовну и про то, какъ внукъ провелъ день въ княжескомъ терем.

Стемидъ, на вс его разспросы, отвчалъ подробно, но подробне всего разсказалъ про встрчу и бесду съ маленькимъ христіаниномъ. Ддушка слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ и по временамъ перебивалъ его, задавая вопросы касательно того, что ему казалось непонятно, но Стемидъ, къ сожалнію, не могъ удовлетворить его любопытство, такъ какъ самъ изъ словъ Пети не уяснилъ себ еще многаго.

— Надо Петю спросить,— отвчалъ онъ на разспросы дда о христіанахъ и между прочимъ добавилъ, что завтра, по порученію знахарки Лупоглазихи, идетъ онъ въ Кіевъ, гд непремнно разыщетъ Петю.

Ночью Стемидъ спалъ плохо, все еще находясь подъ вліяніемъ недавно пережитаго волненія, онъ долго не могъ успокоиться и заснулъ только на разсвт, а съ первыми лучами восходящаго солнца уже вскочилъ на ноги. Надо было кое-что приготовить ддушк, прибрать избушку, наносить воды, дровъ и вообще, какъ говорится, ‘въ хатк поприбраться’.

— Теперь пока прощай,— обратился онъ къ больному, когда все было исполнено,— я не замшкаюсь, а до моего прихода Лупоглазиха общала побыть съ тобою,— и, поцловавъ старика, Стемидъ поспшно вышелъ изъ хижины.

Прислужникъ верховнаго жреца Перунова, Русланъ,— давно уже былъ предупрежденъ двумя своими братьями-витязями о томъ, что на дняхъ къ нему явится посланный отъ матери, съ волшебнымъ снадобьемъ, для извстной цли. Онъ съ нетерпніемъ поджидалъ этого посланнаго и, какъ только Стемидъ вошелъ къ нему, быстро двинулся къ нему навстрчу и бережно принялъ изъ его рукъ кувшинчикъ съ драгоцнной влагой.

Посвященный въ тайный заговоръ, имвшій цлью противодйствовать вліянію христіанъ на язычниковъ, Русланъ возлагалъ большія надежды на присланное матерью снадобье и твердо врилъ въ его чудодйственную силу.

— Я слыхалъ отъ матери, что у тебя здсь въ Кіев есть дядя?— обратился онъ къ Стемиду.

— Есть,— отвчалъ послдній.

— Отдохни, пообогрйся, а потомъ, коли хочешь, сбгай навстить его, только не смй болтать лишняго про то, зачмъ пришелъ въ Кіевъ, моя мать, наврное, тебя тоже объ этомъ предупредила?

— Да.

— Ну такъ и держи языкъ за зубами, а къ дяд сходить можешь,— сказалъ Русланъ въ заключеніе и, не дожидаясь отвта, самъ первый вышелъ на улицу, чтобы пойти по направленію къ жилищу верховнаго жреца.

Одновременно съ нимъ вышелъ и Стемидъ, но, вмсто того, чтобы идти къ дяд, поспшилъ отправиться на поиски Пети.

Русланъ шелъ торопливыми шагами. До терема, гд жилъ верховный жрецъ, было недалеко, тмъ не мене онъ старался пробраться къ жрецу незамтно. Смло войдя въ теремъ, онъ толкнулъ ногою входную дверь и очутился въ небольшой свтлиц. Полки и поставцы въ ней заставлены были серебряными сосудами различныхъ видовъ и формъ, равно какъ и прочими вещами, составлявшими необходимую принадлежность жреца для совершенія жертвоприношеній. Вс эти предметы въ порядк размщены были по мстамъ и освщались двумя лампадами, укрпленными на двухъ высокихъ подставкахъ. Въ переднемъ углу свтлицы стоялъ дубовый столъ, кругомъ него разставлены были скамьи, и на одной изъ нихъ, прикрытой звриной шкурой, сидлъ старикъ съ окладистой сдой бородою. Выраженіе лица его казалось задумчиво, онъ держалъ въ рук пергаментный свитокъ, который, при появленіи Руслана, сейчасъ же отбросилъ въ сторону.

— Ну что!— обратился онъ къ Руслану вполголоса, словно боясь, чтобы кто не подслушалъ, хотя въ терем, кром ихъ двоихъ, никого не было.

— Получилъ,— такъ же тихо, съ почтеніемъ отвтилъ Русланъ, передавая ему кувшинчикъ.

— Испробовать можно,— продолжалъ верховный жрецъ, медленно выталкивая изъ горлышка кувшина, скрученную въ вид пробки, тряпицу.— Мы обязаны все пробовать для отвращенія бды… Обязаны вступиться за вру нашихъ предковъ, ддовъ и отцовъ… за вру, которой начинаютъ гнушаться князь и многіе изъ его приближенныхъ… Я тебя всегда Отличалъ и отличаю отъ остальныхъ моихъ служителей, съ тобою однимъ могу говорить откровенно…

Русланъ отвсилъ низкій поклонъ.

— Ты долженъ устроить такъ, чтобы, на первомъ же пиру великаго князя съ витязями и дружинниками, они отвдали этой влаги… Не травить мы ихъ собираемся, а спасать отъ вины великой… За насъ Перунъ всемогущій, бояться нечего! Послднія слова жрецъ произнесъ торжественно, привставъ со скамьи и потрясая въ воздух своими сильными, воздтыми къ небу, руками.

— Разв я не служитель всемогущаго Перуна и не твой врный рабъ, господинъ мой?— выразительно и громко отвтилъ Русланъ,— мн некого бояться!— Враги Перуновы со мною ничего не подлаютъ… Снадобье я цолучилъ отъ своей родной матери, мн его принесъ внукъ мамушки княжича Изяслава.— Между приближенными слугами князя Владиміра у меня много знакомыхъ, и одинъ изъ нихъ уже общалъ все устроить по нашему наказу, онъ никогда не встанетъ на сторону христіанъ,— мы можемъ быть совершенно покойны…

— Я вполн теб довряюсь,— прервалъ верховный жрецъ.— Кто выполнитъ задуманное нами дло, мн все равно,— лишь бы только выполнилъ, а вотъ надъ тмъ, что мн недавно высказалъ самъ князь, невольно станешь задумываться, да, дло это не шуточное!..

Русланъ смотрлъ на своего господина вопросительными глазами.

— Въ откровенной бесд со мною онъ высказалъ затаенную мысль, что крпко не люба ему старая наша вра,— продолжалъ верховный жрецъ,— и на мое предложеніе пожаловать на нашъ священный обрядъ жертвоприношенія всемощному Перуну — отвтилъ такъ: ‘ваши жертвоприношенія, орошаемыя кровью безсловесныхъ животныхъ, я считаю бойней… Вы преклоняете колна предъ кумиромъ Перуномъ… вы молитесь ему… Раньше и я это длалъ, а теперь меня, словно, что удерживаетъ… Мн начинаетъ казаться, что мы покланяемся не тому, кому слдуетъ’.

— Какъ?! Неужели это могъ сказать тотъ самый набожный князь Владиміръ, который не жаллъ ни серебра, ни золота на украшеніе идола Перуна и еще такъ недавно поставилъ нсколько кумировъ въ Кіев? Да чмъ же, наконецъ, все это кончится?— вскричалъ Русланъ, съ отчаяніемъ всплеснувъ руками.

— Дальше дло идти такъ не можетъ,— снова заговорилъ верховный жрецъ, посл минутнаго молчанія, я сдлалъ распоряженіе о томъ, чтобы завтра же собрать на совтъ княжескихъ витязей и бояръ. Я скажу имъ, что мн, какъ лицу близко стоящему къ богамъ,— извстно, что боги сильно разгнвались на невріе нечестивыхъ кіевлянъ, и что, если вс они во время не опомнятся, то всесильный Перунъ пошлетъ на нихъ безконечныя бдствія. Мало того, я еще добавлю, что, для усмиренія гнва Перунова, необходимо принести ему человческую жертву, именно ту, которую намчу я,— по ниспосланному мн самимъ же Перуномъ — вдохновенію. Жертва эта будетъ, конечно, христіанинъ.

Русланъ слушалъ своего господина съ восторгомъ и, вмст съ тмъ, съ подобострастіемъ, онъ какъ бы упивался его рчами, какъ бы боялся проронить изъ нихъ даже одно слово… Жрецъ долго еще говорилъ на эту тему, порою, по губамъ его скользила отвратительная улыбка, порою же онъ начиналъ говорить шопотомъ.

III.

Русланъ давно уже былъ дома, когда Стемидъ, наконецъ, вернулся отъ Пети, въ бесд съ которымъ, не замчая времени, засидлся довольно долго. Петя опять ему разсказывалъ много новаго и поразительнаго. Больше всего Стемиду понравился разсказъ юнаго друга о рождеств Спасителя, о Его служеніи людямъ посредствомъ проповди и чудесныхъ исцленій, также о мучительныхъ крестныхъ страданіяхъ Христа и чудномъ Его воскресеніи. Стемидъ старался все это хорошенько запомнить, чтобы, придя домой, подробно передать ддушк.

Русланъ накормилъ его ужиномъ и предложилъ лечь спать, самъ же медлилъ ложиться. Чувствуя себя утомленнымъ, Стемидъ съ наслажденіемъ вытянулся на лавк, закрылъ глаза и уже почти началъ засыпать, какъ его разбудилъ скрипъ двери, на порог которой показался высокій мужчина, съ очень непріятною наружностью, судя по платью, онъ принадлежалъ къ числу великокняжескихъ слугъ. Русланъ съ нимъ дружески поздоровался, и они, присвъ къ столу, начали о чемъ-то перешептываться, изрдка поглядывая въ сторону мальчика. Потомъ, полагая, вроятно, что мальчикъ спитъ, стали говорить громче.— Русланъ разсказалъ своему постителю про недавній разговоръ съ верховнымъ жрецомъ, про присланный Лупоглазихой кувшинчикъ, и про готовившійся заговоръ противъ христіанъ.

Стемидъ сдлался невольнымъ свидтелемъ ихъ задушевной бесды, когда же рчь коснулась того, что верховный жрецъ завтра же будетъ публично объявлять боярамъ и витязямъ о необходимости немедленно принести въ жертву разгнванному Перуну человка и, при этомъ, обязательно христіанина,— то его, словно что за сердце схватило.— ‘А что, если этотъ человкъ-христіанинъ будетъ Петя?’ — съ ужасомъ подумалъ онъ…

Затаивъ дыханіе, онъ сталъ внимательне прислушиваться къ разговору, но товарищи снова заговорили шопотомъ, такъ что дальше, при всемъ стараніи, ничего нельзя было разслышать.

Мысль, что дло касается Пети, неотвязно преслдовала Стемида, и онъ провелъ тревожную ночь. Дождавшись, наконецъ, утра, Стемидъ поспшилъ проститься со своимъ гостепріимнымъ хозяиномъ, сказавъ, что торопится домой, такъ какъ оставилъ ддушку совсмъ еще больнымъ и слабымъ. Русланъ его не удерживалъ, онъ самъ торопился къ верховному жрецу, чтобы совмстно съ нимъ выступить передъ собранною послднимъ толпою язычниковъ-слушателей.

Утро выдалось пасмурное, холодное, но, несмотря на это, на площади вокругъ Перунова идола народъ давно уже тснился плотною толпою. Стемидъ, вмсто того, чтобы идти по направленію къ дому, тоже вмшался въ эту толпу. Взоры всхъ были устремлены въ одну точку, лица выражали нетерпніе, на широкомъ подножіи кумира долженъ былъ появиться верховный жрецъ.

Каждому хотлось пробраться къ жрецу ближе, чтобы лучше его слышать и ясне видть, но общая торжественная тишина, при этомъ, почти не нарушалась.

Прошло около получаса томительнаго ожиданія, наконецъ среди толпы пробжалъ шопотъ: ‘идетъ, идетъ’, и, вслдъ затмъ, передъ присутствующими предстала мощная фигура Перунова жреца, явившагося въ сопровожденіи нсколькихъ служителей, въ числ которыхъ Стемидъ сейчасъ же узналъ и Руслана. Верховный жрецъ, поддерживаемый подъ руки, медленно взобрался на помостъ, окинулъ быстрымъ взглядомъ окружающую толпу и заговорилъ громкимъ голосомъ:

— Мудрые бояре, дружинники великаго князя Владиміра Святославича и вс, здсь црисутствующіе, граждане Кіева! Какъ жрецъ верховный, близко стоящій ко всемощному Перуну, объявляю вамъ, что мра терпнія великаго Перуна переполнена: онъ не можетъ доле сносить того, что многіе изъ кіевлянъ,— какъ граждане, такъ и ратные люди,— стоящіе въ рядахъ великокняжеской дружины,— съ каждымъ почти днемъ, не только все мене и мене усердствуютъ своимъ богамъ, а еще охотно поддаются вліянію христіанъ и стоятъ за законъ греческій… Къ нашему великому горю, даже самъ князь, раньше ревностно относившійся къ поклоненію языческимъ богамъ, теперь совершенно измнился… Ему стали не любы наши празднества, обряды и молитвословія… Не любы жертвоприношенія, да и самыя жертвоприношенія-то, въ общемъ, оскудли… Вра ослабваетъ… О прежнемъ усердіи къ ней нтъ и помину… Повторяю, мудрые бояре и дружинники великокняжескіе, мра терпнія могучаго Перуна переполнена! Если вы, вс здсь стоящіе (при этомъ жрецъ торжественно обвелъ передъ собою рукой), не поспшите умилостивить его, то на ваши головы посыплются безконечныя бды, напасти, несчастія…

Послднія слова жреца вызвали среди внимательно слушавшей его толпы глухой ропотъ.

— Неужели кара боговъ надвинется на всхъ безъ разбора?.. Мы ни въ чемъ не виновны!..

— Мы не отступаемъ отъ вры предковъ и отъ жертвоприношеній!— слышались отовсюду громкіе возгласы, къ которымъ иногда примшивались даже вопли женщинъ и дтей.

Жрецъ постарался водворить спокойствіе жестомъ руки и продолжалъ рчь свою.

— Вы говорите, что отъ жертвоприношеній не отказываетесь? Еще бы! Но я долженъ васъ предупредить, что въ настоящее время, прогнванные вашимъ поведеніемъ, боги не удовольствуются уже обыкновенными жертвоприношеніями… Да, да!.. Гнвъ ихъ утолить можетъ лишь человческая кровь, а не кровь безсловесныхъ животныхъ… Чьей именно крови онъ требуетъ,— мн тоже извстно.

Тутъ жрецъ замолчалъ, и уже сдлалъ шагъ назадъ, чтобы спуститься съ помоста, но въ толп опять раздался гулъ цлой сотни голосовъ, высказывавшихъ различныя предположенія.

— Ему нужна кровь христіанина!— крикнулъ тогда жрецъ, повернувшись снова лицомъ къ толп народа.

— Любо!.. Любо!..— послышались въ отвтъ утвердительные возгласы.— Мы охотно выполнимъ волю могучаго Перуна, скажи только намъ, на кого онъ указываетъ.

— На отрока-христіанина Петра, сына вдовы рыболова… Петръ — заклятый врагъ язычниковъ, онъ старается всюду, гд только возможно, проповдывать христіанство!— продолжалъ кричать жрецъ.

— Любо!.. Любо!..— снова раздалось въ толп. Верховный жрецъ, въ отвтъ на это восклицаніе, поклонился во вс четыре стороны и, поддерживаемый служителями, молча удалился съ помоста. Народъ началъ расходиться по домамъ, но такъ какъ сплотившейся толп сразу разойтись было трудно, то шумъ и гамъ на площади стояли еще довольно долго. Каждый изъ присутствующихъ ощущалъ потребность высказаться и, если случайно не видлъ около себя знакомаго, то обращался даже къ совершенно постороннимъ лицамъ.

— Пустите, дайте пройти!— раздался вдругъ среди всеобщаго шума взволнованный голосъ знакомаго намъ внука Богорисовны, маленькаго Стемида, съ трудомъ пробивавшагося сквозь толпу. Лицо его было блдно, глаза наполнены слезами, онъ ловко прокладывалъ себ путь впередъ, пуская въ ходъ локти и кулаки, благодаря чему скоро очутился на одной изъ узкихъ улицъ, ведущихъ къ тому мсту, гд жилъ Петя. Онъ спшилъ предупредить друга о грозившей ему опасности и дать совтъ о принятіи необходимыхъ къ спасенію мръ.

Стемидъ не могъ безъ ужаса вспомнить отвратительный крикъ жреца, только что произнесшаго смертный приговоръ его дорогому, маленькому другу… О, какимъ ненавистнымъ человкомъ казался ему теперь этотъ жрецъ, въ своемъ широкомъ плащ, прикрывавшемъ всю его фигуру сзади и заканчивавшемся острымъ колпакомъ на голов, спереди плащъ расходился,— это Стемидъ отлично разглядлъ, изъ подъ плаща виднлся длинный охабень, а за поясомъ торчалъ кривой ножъ…

— Надо спасти Петю во что бы то ни стало,— повторялъ Стемидъ мысленно самъ про себя на пути. Наконецъ выбрался онъ изъ толпы и дошелъ до берега Днпра. Тамъ скоро увидлъ онъ ярко пылавшій костеръ, вокругъ котораго сидло нсколько рыбаковъ. Онъ пустился бжать по направленію къ нимъ впередъ, безъ оглядки.

— Что теб надо, мальчуга? Обидлъ чтоли кто тебя или чего напугался?— окликнулъ его сдой старикъ, разбиравшій и сортировавшій только что пойманную рыбу.

— Нтъ, ддушка, никто меня не напугалъ и не обидлъ, а тороплюсь я скоре повидать рыбака Петю… Можетъ, слыхалъ про такого?

— Какъ не слыхать! Его всякій знаетъ, на что онъ теб понадобился?

Стемидъ уже открылъ ротъ, чтобы откровенно сообщить обо всемъ, но тутъ ему невольно пришло на умъ, что въ лиц говорившаго съ нимъ незнакомаго человка онъ легко можетъ встртить врага христіанства, т. е. язычника, который вмсто того, чтобы содйствовать, еще, пожалуй, повредитъ длу, а потому ршилъ отвчать уклончиво.

— Мн надо видть его по собственному длу… Не знаешь, ддушка, онъ дома?

— Нтъ, родимый, ихъ, кажись, никого нтъ дома, и избушка заперта… Мать его собиралась уйти на цлую недлю въ Васильковъ, погостить къ брату, а Петя только что отправился рыбу ловить, должно быть, куда-нибудь не близко, потому что въ челнок поплылъ…

На лиц Стемида невольно выразилась тревога, старикъ, очевидно, это замтилъ. Онъ поспшно всталъ со своего мста, взялъ Стемида за руку, отвелъ въ сторону и проговорилъ строгимъ голосомъ:

— Не юли, а толкомъ сказывай, подосланъ что-ли кмъ? У Пети враговъ много. Петя христіанинъ и, главное, не только самъ живетъ по христіанской вр, а еще старается распространять ее среди язычниковъ, чтобы обратить ихъ на путь истинный… Вотъ, за это самое, язычники и ненавидятъ его…

— А ты, ддушка, христіанинъ или язычникъ?— смло спросилъ Стемидъ.

— Христіанинъ,— тихо отвчалъ старикъ, ласково взглянувъ на своего маленькало собесдника. Тотъ, вмсто отвта, бросился ему на шею, прошептавъ умоляющимъ голосомъ:

— Помоги спасти Петю!..— Въ короткихъ словахъ передалъ онъ старому рыболову только что слышанную страшную рчь верховнаго жреца.

Старикъ слушалъ съ большимъ вниманіемъ.

— Время терять нечего,— отозвался онъ,— я знаю наврное, что ни Пети, ни его матери нтъ дома. Сядемъ скоре въ мой челнокъ и отправимся на розыски.

Съ этими словами оба они спустились въ лодку и оттолкнулись веслами отъ берега.

IV.

Прошло нсколько дней, ддушка Стемида физически чувствовалъ себя лучше, даже началъ вставать съ кровати, но зато нравственно страдалъ невыносимо.

Стемидъ, отправившійся въ Кіевъ ненадолго, до сихъ поръ не возвращался. Несчастный старикъ положительно терялся въ догадкахъ, какъ объяснить продолжительное отсутствіе внука, тмъ боле, что тотъ оставилъ дда больнымъ и одинокимъ. Правда, Лупоглазиха общала заходить, но разв на нее можно расчитывать?.. Разв Стемидъ не зналъ, что у этой знахарки и колдуньи постоянно слишкомъ много дла, такъ что, при всемъ желаніи, она не можетъ удлять больному старику много времени.

Чмъ больше задумывался надъ всмъ этимъ старикъ, тмъ грустне и тревожне становилось у него на душ.

Въ одну изъ подобныхъ тяжелыхъ минутъ, когда онъ, присвъ къ столу, предавался своимъ обычнымъ мрачнымъ думамъ, съ наружной стороны входной двери кто-то постучался.

— Кто тамъ? Толкни дверь,— она не закрыта,— отозвался старикъ.

— Это я,— послышался въ отвтъ женскій голосъ, и на порог показалась сгорбленная фигура Богорисовны.

Богорисовна, вообще, рдко приходила на вщать своего стараго родственника, и потому увидавъ ее, онъ не только удивился, но даже и встревожился, полагая, что она, наврное принесла ему дурныя всти о Стемид.

— Ты насчетъ Стемида?— сорвалось у него съ языка.

— Какой Стемидъ? Не до Стемида тутъ! Зашла попрощаться, можетъ, скоро разстанемся, оба мы съ тобою старые да дряхлые… пожалуй, больше и увидться не придется.

— Куда же это ты собралась такъ далеко, что больше и увидться не придется?

— А вотъ ужо, погоди все разскажу, дай передохнуть, устала, моченьки моей нтъ, насилу дотащилась, продолжала Богорисовна и, дйствительно, въ изнеможеніи опустилась на скамейку. Давно слышу, что теб не здоровится, все навстить собиралась, да у насъ въ княжескомъ терем намедни такая бда стрялась, что и сказать нельзя… вс ходимъ, словно громомъ пораженные… словно въ воду ‘пущенные…

— Что же такое? я ничего не слыхалъ, впрочемъ, гд мн слышать, отъ кого?

Въ послднихъ словахъ старика сказывайся слезы, онъ хотлъ намекнуть на продолжительное отсутствіе Стемида, полагая, что старуха что-нибудь спроситъ о немъ, но она того не поняла, потому что продолжала свою рчь дальше.

— Чуть было, вдь, не извели нашего батюшку великаго князя,— говорила она съ волненіемъ.

Старикъ всплеснулъ руками.

— И какъ ты думаешь, кто?

— Не знаю.

— Любимая супруга его, княгиня Рогнда…

— Что ты говоришь?

— Да,— да!

— Быть не можетъ!

— Какъ быть не можетъ? Ужъ кому, кому, а мн то все хорошо извстно…

— Рогнда?— снова переспросилъ старикъ.

— Да, Рогнда, не выдержала, знать, сердечная, своей тоски-кручинушки… Послднее время она въ особенности все обижалась, что князь къ ней не заходитъ… Ночи напролетъ просиживала въ слезахъ… Раньше, бывало, меня до благо дня отъ себя не отпускала, а тутъ, напротивъ, стала требовать, чтобы и двушки снныя, и я, скоре уходили на покой… Одной хотлось остаться.

— Подижъ ты! Женщина,— а на какое дло пошла…— перебилъ старикъ,— да какъ же все свершилось-то?

— А вотъ какъ: великій князь наканун вечеромъ пировалъ со своими витязями въ потшномъ дворц. Навеселившись досыта, онъ, наконецъ, удалился къ себ, легъ спать и, наврное, очень крпко заснулъ. Можетъ, вино тому было причиной,— не знаю, только онъ вовсе не слыхалъ, какъ она потихоньку вошла въ его княжескую спальню и, съ ножемъ въ рук, подкралась къ самой его кровати…

— Да какъ же она изъ своего-то терема пробралась туда,— какъ ее пропустили?

— Потайнымъ переходомъ прошла, тамъ никакой стражи нтъ, остановить некому… Ну, значитъ, подошла къ самой кровати, и только ножъ занесла надъ головою, князь-то и проснулся.

— Тутъ ужъ, чай, онъ съ ней раздлался такъ, что сразу духъ вышибъ.

— Какое тамъ вышибъ духъ! Пальцемъ не тронулъ… Чудной онъ какой-то сталъ нынче, прежде-то и не задумался бы смертію отомстить за измну, а теперь хотя, должно бытъ, мысленно и ршилъ казнить,— но только и виду ей не подалъ, а веллъ княгин вернуться въ свой теремъ, надть княжеское платье, что было на ней надто въ день свадьбы, и ждать его прихода.

— Такъ она и сдлала?

— Такъ и сдлала, пришла въ теремъ, блдная, дрожитъ вся, слова вымолвить не можетъ… Я, какъ ее увидала, даже ахнула: ‘достань, говоритъ, матушка, свадебный нарядъ мой, помоги одться’.— Начала я одвать ее, а у самой-то руки такъ и трясутся, ни пуговки, ни крючка и застегнуть не могу… ‘Теперь, говоритъ, разбуди княжича Изяслава и приведи сюда’.— Я пошла за княжичемъ, разбудила его осторожно, чтобы ребенокъ, часомъ, не испугался со сна. Привела его… Она начала ему что-то тихонько шептать на ухо… Потомъ вошелъ самъ князь, остановился передъ ней и сталъ въ нее вглядываться такими страшными глазами, что я ужаснулась, ну, думаю, сейчасъ ей сердечной, конецъ будетъ… Да, можетъ статься, такъ бы и случилось, если бы вдругъ, изъ-за ея спины, не показался княжичъ… Онъ держалъ въ своей маленькой ручк мечъ, подошелъ къ отцу и проговорилъ смло: ‘если ты пришелъ сюда для того, чтобы убить мою мать,— вотъ мечъ, возьми его и убей ее! Но помни, я здсь, я… все увижу!’

— Это ужъ княгиня научила,— перебилъ старикъ,— ребенку не выдумать такихъ рчей…

— Само собою разумется.

— Ну и что-же сдлалъ князь, казнилъ ее или помиловалъ?

— Отдалъ все это дло на судъ бояръ и народа, а вче упросило князя помиловать княгиню, онъ и умилостивился надъ ней, простилъ ее и еще, говорятъ, отдалъ ей въ удлъ городъ Изяславль въ земл Полоцкой… вс надивиться не могутъ, что такое съ нимъ сдлалось… Бывало, для него голову человку снести — все равно, что шапку снять, а теперь…

Старуха, въ заключеніе рчи, махнула рукой, потомъ, посл минутнаго молчанія, заговорила снова:

— Вс думаютъ, что княгиня съ княжичемъ скоро совсмъ въ Полоцкую землю удутъ, коли это сбудется, то и я съ ними поду.

— Чего ради?

— А здсь то что длать? Послушалъ бы ты, что бояре толкуютъ… Волосы на голов дыбомъ становятся… Всюду, куда ни оглянешься, число христіанъ съ каждымъ днемъ прибываетъ, наши старые законы ногами попираются… Къ нашимъ богамъ ни отъ кого никакого раднья нтъ. Диво-ли, что на насъ боги разгнвались! И ужъ что только дальше будетъ?… Охо-хо-хо-хо-хо!

Старуха замолчала, закрыла глаза и сидла въ глубокомъ раздумь.

— А я вотъ все тоскую,— нершительно заговорилъ ддушка,— Стемидъ пропалъ изъ дому… Ушелъ въ Кіевъ по длу, сказалъ, что пойдетъ ненадолго, а ужъ скоро недля, какъ о немъ нтъ никакихъ извстій…

— Стемидъ твой тоже, кажись, сталъ пренебрегать врой отцовъ, того и жди — скоро перейдетъ на сторону христіанъ.

— Почему ты такъ думаешь?— поспшилъ спросить старикъ, предполагая, что Богорисовна что-нибудь знаетъ о немъ.

— Связался онъ тамъ въ Кіев съ какимъ-то мальченкой — христіаниномъ, заклятымъ врагомъ всхъ язычниковъ… Этотъ мальчишка, по вол боговъ, долженъ быть принесенъ въ жертву, для укрощенія гнва могучаго Перуна. Между тмъ Стемидъ про это провдалъ, предупредилъ обреченнаго на жертву, уговорилъ его спрятаться да и самъ вмст съ нимъ, наврное, гд-нибудь скрывается. Вотъ какъ теперь на его слдъ нападутъ разосланные по всему Кіеву служители верховнаго жреца, такъ ему, наврное, не сдобровать… Мальчишку — христіанина, во всякомъ случа, принесутъ въ жертву, а что станется со Стемидомъ, ужъ и не знаю… По правд теб сказать, мн его рчи никогда не нравились, я часто останавливала его, когда онъ говорилъ разныя нелпости при княжич Изяслав, а вдь тогда онъ еще, кажется, не знался съ христіаниномъ — мальчишкой. Да!.. вотъ еще забыла сказать самое-то главное: ты знаешь, зачмъ онъ ушелъ въ Кіевъ?

— Знахарка Лупоглазиха послала.

— Да, она послала его къ сыну, который служитъ у верховнаго жреца, велла отнести зелье… Зельемъ-то надо было опоить княжескихъ витязей, чтобы они крпче держались старой вры… Какой-то кудесникъ, вишь, научилъ… А Стемидъ то, ничего не зная, и понесъ… Это хорошо, онъ сдлалъ доброе дло, а только вотъ, на грхъ да на бду, въ Кіев то столкнулся съ противнымъ мальчишкой, который будетъ наставлять его совсмъ на другое.

Бесда стариковъ на эту тему продолжалась долго, и когда ддъ, наконецъ, проводилъ свою гостью и заперъ за нею дверь, то на двор уже совершенно стемнло. Новости, принесенныя Богорисовной, его, конечно, взволновали, но, при мысли о спасеніи Стемидомъ маленькаго христіанина, старикъ, невдомо почему, чувствовалъ въ душ какую-то отраду, особенно пріятно ему было, когда онъ старался уврить себя, что спасеніе касается именно того мальчика, про котораго ему говорилъ Стемидъ… Но за Стемида ему становилось страшно. Онъ зналъ, что жрецы для своихъ выгодъ не задумаются и не остановятся ни передъ чмъ.

— Завтра же пойду къ Лупоглазих, пусть поворожитъ… Авось, что и узнаю!— ршилъ онъ мысленно и, чтобы скоре дождаться слдующаго дня, какъ маленькій ребенокъ, поторопился лечь въ кровать и хотлъ заснуть. Послднее оказалось, однако, напраснымъ и невыполнимымъ. Его волновали страшныя думы, и Стемидъ не выходилъ у него изъ головы…

Что касается Стемида, то и онъ, подобно дду, проводилъ не мене тревожную ночь, которая, къ тому же, могла казаться ему еще боле ужасною, такъ какъ, за время его прихода въ Кіевъ, была не первою, и, вроятно, далеко не послднею… Онъ ршилъ не покидать взятаго на попеченіе Петю, прятался вмст съ нимъ и укрывалъ его отъ поисковъ и преслдованій жрецовъ, скитаясь по разнымъ закоулкамъ города. Благодаря содйствію стараго рыболова, мальчики голода не терпли, рыболовъ по ночамъ приносилъ имъ запасъ воды и провизіи… Но, со вчерашняго дня, положеніе ихъ ухудшилось, рыболовъ сообщилъ дтямъ, что доле оставаться имъ даже въ темныхъ углахъ Кіева нельзя, такъ какъ, по повелнію верховнаго жреца, начались въ город самые тщательные обыски. Что длать, куда бжать?— вотъ вопросъ, надъ которымъ приходилось серьезно подумать.

— Знаю я одно мсто, куда ужъ никто не сунется искать васъ,— сказалъ наконецъ старый рыболовъ,— да только вы сами туда, пожалуй, идти не захотите.

— Почему же?— въ одинъ голосъ спросили оба мальчика.

— Потому, что это мсто на всхъ страхъ наводитъ… Это, такъ называемое, ‘Чортово Городище’,— глубокое подземелье… Въ народ идетъ, сказъ, будто оно,— много, очень много лтъ тому назадъ,— вырыто вдьмами да кудесниками. Оно извстно всмъ кіевлянамъ издавна, еще со временъ Кія, Щека, Хорива и сестры ихъ Лыбеди {Предки наши славяне первоначально жили на рк Дуна, затмъ ихъ вытснилъ оттуда неизвстный народъ ‘волохи’. Тогда славяне раздлились на дв части: одна пошла къ рк Висл и образовала племя поляковъ или ляховъ, а другая поселилась по теченію Днпра и раздлилась на нсколько племенъ, изъ которыхъ одно называлось ‘полянами’. Преданіе говоритъ, что среди полянъ жили три брата — Кій, Щекъ и Хоривъ, съ сестрою своею Лыбедью. Они построили городъ и назвали его, по имени старшаго брата ‘Кіевомъ’.}. Говорятъ, что подъ нимъ, въ самую полночь, собираются лшіе, и такую возню подымаютъ, что со страху помрешь… То волкомъ завоютъ, то медвдемъ начинаютъ ревть, то застонутъ, то заохаютъ, вотъ тамъ уже смло можно спрятаться… Ни одному жрецу не придетъ на умъ идти туда васъ разыскивать…

Оба мальчика слушали рыболова съ большимъ вниманіемъ. Сначала они колебались… Трудно имъ было побороть въ себ суеврный страхъ, но затмъ, придя къ заключенію, что иного спасенія имъ нтъ, стали просить отвести ихъ въ ‘Чортово Городище’. Старикъ снабдилъ ихъ състными припасами и вызвался проводить въ пещеру.

Переходъ туда оказался непродолжительнымъ, недалекимъ, но такъ какъ, изъ предосторожности, его приходилось совершать ночью, то наши маленькіе герои дорогою невольно трепетали, вспоминая страшные разсказы про вдьмъ и лшихъ. Ночь, какъ на бду, выдалась темная, непроглядная, на неб не видать было ни одной звздочки. Старикъ и юные путники все время шли молча, иногда только мальчики крпко сжимали другъ другу руки, какъ бы стараясь ободрить себя.

— Вотъ мы и пришли,— проговорилъ, наконецъ, старый рыболовъ,— здсь должно быть отверстіе, чрезъ которое вы должны спуститься въ пещеру, идите съ Богомъ, не бойтесь… Господь васъ не оставитъ, а я постараюсь поразвдать, что дальше думаютъ предпринять жрецы, и зайду вамъ объ этомъ сказать, въ случа же, если вамъ встртится необходимость на боле долгій срокъ оставаться здсь,— захвачу новый запасъ провизіи… Пока прощайте… молитесь Богу и постарайтесь не слишкомъ трусить… Вс росказни про вдьмъ и лшихъ, право, пустыя бредни.

Простившись съ рыболовомъ, Петя оснилъ себя крестнымъ знаменіемъ и первый сталъ спускаться въ подземелье. Слдомъ за нимъ двинулся и Стемидъ, но не усплъ сдлать и нсколько шаговъ, какъ вдругъ почувствовалъ, будто его что-то съ силою хватило по щек. Полагая, что это, вроятно, какой-нибудь оборотень, онъ закричалъ благимъ матомъ, затмъ потерялъ сознаніе и упалъ на землю. На самомъ же дл это, конечно, былъ не оборотень, а сова, ночная птица, спугнутая со своего мста неожиданными и необычными для нея постителями.

— Если ваши преслдователи случайно слышали этотъ неосторожный крикъ, то вы погибли!— замтилъ рыболовъ и поспшилъ удалиться.

Петя съ большимъ трудомъ поднялъ, все еще находившагося въ обморочномъ состояніи, Стемида, отнесъ его вглубь пещеры и положилъ возможно удобне около стны. Затмъ, воспользовавшись мгновеніемъ, когда, выглянувшая изъ-за тучи, луна бросила косой лучъ свта въ это мрачное убжище, онъ хотлъ, хотя немного, оглядться кругомъ, но это не удалось. Густая, срая туча снова заволокла собою луну, и мальчикъ, по прежнему, очутился среди полнйшаго мрака.

Жутко стало ему… Морозъ пробжалъ по кож, онъ набожно перекрестился, слъ поближе къ своему товарищу, положилъ его голову себ на колни и началъ машинально гладить ее рукою… Минутъ черезъ десять Стемидъ очнулся, и дти стали тихо другъ съ другомъ разговаривать о своихъ злоключеніяхъ.

Двое сутокъ безвыходно просидли они въ подземель, сначала оно казалось мстомъ очень страшнымъ, въ особенности трусилъ Стемидъ въ то время, когда дло подходило къ полночи, онъ крпко прижимался къ товарищу, еле дышалъ, боялся пошевелиться, прислушивался къ малйшему шороху… Петя старался его успокоить и вполголоса читалъ молитвы, которыя Стемидъ пытался тихонько повторять за нимъ. Стемиду нравился возвышенный смыслъ христіанскихъ молитвъ, нравилось въ нихъ каждое изъ сердца исходящее слово, онъ сразу почувствовалъ, что он благотворно, успокоительно дйствуютъ на душу, подкрпляя ее надеждою на помощь свыше. Онъ мало-по-малу становился смле и ободрился настолько, что даже могъ разговаривать съ Петей, во-первыхъ, о своемъ ддушк, который, наврное, очень тревожился его продолжительнымъ отсутствіемъ, и, во-вторыхъ, о самомъ себ, о своемъ избавленіи отъ предстоящихъ бдствій. Наконецъ заговорилъ онъ о спасеніи и своего друга, предлагая ему разные способы къ избжанію вражескихъ стей и къ удаленію изъ Кіева,— такъ какъ нельзя же всю жизнь скитаться въ этомъ город съ мста на мсто.

— Жрецы вдь не успокоятся, пока не нападутъ на твой слдъ и не убьютъ тебя,— съ жаромъ говорилъ онъ своему товарищу,— только я до этого не допущу ни въ какомъ случа!

Петя, вмсто отвта, дружески поцловалъ его, затмъ они начали вмст обдумывать различные способы спасенія, но, къ несчастью, все-таки не пришли ни къ какому ршенію, и съ нетерпніемъ стали ожидать стараго рыбака, такъ какъ принесенный имъ запасъ провизіи почти уже истощился, да, кром того, они надялись услыхать отъ него и что-нибудь новое, касательно своей участи.

Изъ пещеры они иногда выходили ночью подышать свжимъ воздухомъ, но ненадолго, помня строгій наказъ рыболова — быть осторожными, такъ какъ за ними слдятъ зорко.

Пребываніе въ темной, сырой пещер, конечно, было тягостно, но зато Стемидъ находилъ себ большое утшеніе въ бесдахъ съ Петей, и узналъ отъ него много новыхъ и поучительныхъ мыслей о Единомъ Всемогущемъ Бог.

— Мн противно служить нашимъ богамъ, я не хочу дольше оставаться язычникомъ!— вскричалъ онъ однажды въ порыв восторга такъ громко, что даже самъ напугался, въ особенности, когда, вслдъ за его возгласомъ, около входного отверстія въ пещер послышался шорохъ.

— Мы пропали!— прошепталъ онъ тогда и, послдовавъ примру, тоже не на шутку струсившаго, Пети, первый разъ оснилъ себя крестнымъ знаменіемъ. Шорохъ между тмъ становился все явственне… Бдные мальчики еле дышали…

По счастью, волненіе ихъ однако продолжалось недолго, нсколько секундъ спустя, они услышали хорошо знакомый имъ голосъ рыболова, который осторожно спускался въ подземелье. Онъ держалъ въ рук узелъ.

— Это я, не бойтесь!— проговорилъ онъ тихо.

Мальчики съ радостью бросились къ нему навстрчу.

— Я пришелъ предупредить васъ, что вамъ дольше оставаться здсь нельзя, отправленные на поиски васъ люди, кажется, намрены не позже завтрашняго утра осматривать и эту пещеру, я случайно подслушалъ ихъ разговоръ… Имъ давно приказано сдлать это, только они, изъ-за страха вдьмъ да оборотней, все не ршаются… Теперь же жрецы Перуновы начали строго настаивать на своемъ требованіи и, въ случа его неисполненія, грозятъ развдчикамъ наказаніемъ.

— О, Господи!— взмолился Петя, со слезами припавъ къ плечу рыболова, — что мы станемъ длать? Куда спрячемся?

Стемидъ, по примру товарища, тоже прижался къ старику, какъ бы прося его защиты.

— Не падайте духомъ,— продолжалъ добрый старикъ-рыболовъ, обнявъ обоихъ мальчиковъ,— Господь намъ поможетъ! Но отсюда вы должны, во всякомъ случа, уйти…

— Но куда?.. куда?..— простоналъ Петя…— Бдная мать моя не знаетъ еще, какая страшная бда виситъ надъ головою ея маленькаго сына.

— Я спрячу васъ въ своей хижин,— продолжалъ между тмъ рыболовъ,— это, пожалуй, будетъ самое надежное, такъ какъ, во время обыска жилища твоей матери, и мою хижину уже осматривали подъ-рядъ съ остальными, расположенными по близости, рыбачьими хатками… Да и уйти отсюда вы должны какъ можно скоре. Для большей безопасности я даже захватилъ съ собою два женскихъ платья, надвайте ихъ скоре поверхъ своего, и идемте… сидть намъ здсь нечего, а въ женскомъ плать васъ никто не узнаетъ.

— Ддушка, я вотъ что надумалъ,— перебилъ его Стемидъ.

— Что, родимый?

— Пусть Петя переоднется и идетъ съ тобою, куда ты прикажешь,— я же… ршаюсь на послднюю попытку… Намъ, все равно, надо ждать скоре худого, чмъ хорошаго… Такъ почему не испробовать?.. Можетъ, и удастся?

— Да что такое, о чемъ ты говоришь?

— Я пойду къ великому князю Владиміру…

— Зачмъ это онъ теб понадобился?— вмсто отвта въ свою очередь спросилъ рыболовъ.

— Я буду умолять его вступиться за Петю…

— Опомнись! что ты хочешь длать?— вдь Владиміръ язычникъ. Разв можно просить его о защит христіанина, да еще тогда, когда этотъ христіанинъ долженъ быть принесенъ въ жертву языческому богу?

— Послднее время, въ терем княгини Рогнды, куда я почти каждый день ходилъ играть съ княжичемъ Изяславомъ, вс говорили, что Владиміръ совсмъ отстаетъ отъ старой вры, что среди его дружинниковъ очень много христіанъ, и что онъ ихъ не обижаетъ.

— Такъ-то оно, можетъ, и такъ, а все-таки дло это ненадежное.

— Нтъ, ддушка, какъ хочешь… Я пойду къ нему… Непремнно пойду, я буду валяться въ ногахъ и не отстану до тхъ поръ, пока онъ не уважитъ моей просьбы.

— А если тебя убьютъ?— вмшался Петя, всплеснувъ руками.

Стемидъ не обратилъ вниманія на его слова и продолжалъ:

— Коли мн удастся умилостивить князя, то въ Кіев объ этомъ, конечно, сейчасъ же станетъ извстно. Тогда, ддушка, ты дай знать въ княжескій теремъ о томъ, гд находится Петя.

— А коли не удастся?— съ глубокимъ вздохомъ возразилъ рыболовъ.

— Ну, тогда, значитъ, такъ Господу угодно!.. Тогда и я готовъ погибнуть за правое, святое дло!

Старикъ провелъ рукою по волосамъ Стемида, какъ бы стараясь поощрить и ободрить его.

VI.

Оставивъ Петю на попеченіе рыболова, Стемидъ немедленно вышелъ изъ подземелья. Яркій солнечный свтъ, отъ котораго онъ, за время пребыванія своего въ ‘Чортовомъ Городищ’, усплъ уже отвыкнуть, мшалъ ему смотрть. Онъ невольно прикрывалъ глаза рукою, жмурился и, намтивъ себ мысленно планъ дальнйшихъ дйствій, поспшно шагалъ впередъ, по направленію къ селу Предйславину. Туда, какъ онъ узналъ случайно въ Кіев, великій князь только что отправился на охоту.

Сначала мальчикъ боязливо оглядывался по сторонамъ, въ каждомъ прозжемъ и прохожемъ онъ боялся встртить человка, желавшаго причинить ему вредъ, но затмъ мало по малу успокоился. Дойдя до рчки Лыбеди, онъ свернулъ направо вдоль берега, и все шелъ впередъ и впередъ, не останавливаясь, безъ оглядки, шелъ до тхъ поръ, пока, наконецъ, очутился среди густого, почти сплошь заросшаго деревьями и мелкимъ кустарникомъ, лса.

Хорошо знакомый съ мстностью, какъ внукъ лсного сторожа, онъ не боялся заблудиться и зналъ отлично, что князь будетъ охотиться непремнно здсь. Поэтому онъ остановился и сталъ всматриваться между деревьями направо и налво, прислушиваясь къ каждому звуку. По прошествіи очень непродолжительнаго времени, онъ сталъ явственно различать гд-то по близости лай собакъ, человческіе голоса и звуки охотничьихъ роговъ… Вс эти звуки смшивались въ одинъ общій гулъ. Потомъ послышался конскій топотъ, и, наконецъ, вдоль проски, на прилегавшей къ ней полян замелькали красные кафтаны княжескихъ псарей. Вслдъ за ними показалась многочисленная свита, съ гарцующимъ во глав ея, самимъ великимъ княземъ Владиміромъ. Владиміръ Святославовичъ халъ на росломъ, ворономъ кон, посадка его была ‘статная, красивая, поверхъ обычнаго охотничьяго кафтана, на плечахъ князя былъ накинутъ длинный плащъ, а на голов надта высокая мховая шапка, изъ-подъ которой мстами выбивались волосы. Когда притаившійся въ кустахъ Стемидъ взглянулъ на него, то ему почему-то показалось, что выраженіе лица князя ‘Краснаго Солнышка’ было не то угрюмо, не то грозно… Мальчикомъ овладлъ невольный страхъ… Онъ уже почти готовъ былъ отложить задуманное предпріятіе, и даже вовсе отъ него отказаться,— но страхъ этотъ, однако, продолжался не дольше мгновенія… Въ воображеніи его живо всталъ образъ Пети, оставленнаго имъ на произволъ судьбы,— и, не разсуждая долго, онъ приподнялся съ мста, ‘длалъ ловкій прыжокъ впередъ и, какъ хищный зврь, подстерегавшій заране намченную добычу, мгновенно очутился подъ самыми ногами княжеской лошади.

Умное животное въ первую минуту испугалось и шарахнулось въ сторону, но затмъ осторожно обошло лежавшаго на земл мальчика, чтобы не задть его копытами…

Свита великокняжеская, заподозривъ въ Стемид злоумышленника, окружила его со всхъ сторонъ, а одинъ изъ дружинниковъ, быстро соскочивъ съ сдла, сейчасъ же схватилъ его за шиворотъ и собирался, тутъ же на мст, учинить съ нимъ расправу. Но вдругъ, среди всеобщаго молчанія, раздался громкій, повелительный голосъ великаго князя.

— Оставь, не тронь! Я знаю этого мальчика… Пусть онъ скажетъ, что ему надобно!..

Стемидъ, освобожденный отъ крпко державшей его руки дружинника, подбжалъ къ великому князю, упалъ на колни и хотлъ заговорить, но сильное волненіе и подступившія къ горлу слезы, въ продолженіе нсколькихъ секундъ, не позволяли ему произнести ни одного слова…

— Говори, что теб надобно,— ласково обратился къ нему Владиміръ.

Ободренный милостивыми словами великаго князя, Стемидъ сдлалъ надъ собою усиліе.

— Батюшка нашъ, ‘Солнышко Красное’, пощади его, спаси!— вскричалъ онъ умоляющимъ голосомъ.

— О комъ ты говоришь, за кого просишь? я ничего не понимаю!— продолжалъ князь, по прежнему ласково.

— Петю спаси!

— Какого Петю?

— Верховный жрецъ назначилъ его въ жертву Перуну… Но ты, коли захочешь, можешь отмнить приказаніе… Ты умешь быть добрымъ и милостивымъ… Пощади же Петю, помилуй!.. Онъ за это всегда… всегда будетъ о теб молиться такому милосердому Богу, Которому не нужны никакія жертвоприношенія… Который требуетъ отъ человка только добрыхъ длъ… Который милостивымъ гршнымъ общаетъ помилованіе, а гонимымъ за правду — вчную награду… Такъ училъ меня Петя…— съ жаромъ продолжалъ Стемидъ, не поднимаясь съ колнъ и глядя на Владиміра умоляющими глазами.

Слыхать про подобные случаи обреченія живыхъ людей въ жертву богамъ — Владиміру приходилось не разъ. Правда, онъ самъ не отдавалъ подобныхъ приказаній, но лично присутствовалъ при человческихъ жертвоприношеніяхъ и относился къ этому жестокому обычаю совершенно равнодушно… Теперь же мольба Стемида о помилованіи назначеннаго въ жертву богамъ человка больно кольнула его въ сердце.

— Тотъ, за кого ты просишь, христіанинъ?— прервалъ онъ вдругъ Стемида.

Стемидъ утвердительно кивнулъ головой. Въ продолженіе нсколькихъ минутъ Владиміръ упорно молчалъ, какъ бы что-то припоминая… что-то припоминая… что-то обдумывая…

— Спаси его!.. Помилуй!— молилъ между тмъ Стемидъ, принимая молчаніе Владиміра за нежеланіе исполнить его просьбу.

— Христіанинъ, ты говоришь?— тихо повторилъ Владиміръ.— Я ихъ знаю: когда я былъ маленькимъ, то бабушка моя, княгиня Ольга, про христіанъ мн много разсказывала…

Въ эту минуту къ великому князю подъхалъ одинъ изъ его приближенныхъ витязей, онъ держалъ на привязи трехъ собакъ, которыя, очевидно, чуя близость предстоящей схватки, визжали, нервно вздрагивали и усиленно рвались впередъ.

— Государь,— почтительно проговорилъ витязь,— не изволишь-ли приказать тронуться,— зврь, должно быть, близко!

И дйствительно, едва только витязь усплъ произнести эти слова, какъ невдалек отъ проски послышался трескъ сухого валежника, по которому грузно ступали тяжелый лапы громаднаго бураго медвдя и затмъ раздался его страшный, глухой ревъ…

VII.

Когда Стемидъ выходилъ изъ подземелья, Петя и рыболовъ, осторожно выглядывая изъ отверстія, провожали его глазами до тхъ поръ, пока онъ, наконецъ, совершенно скрылся изъ виду.

— Помоги ему Господи, и спаси отъ всего недобраго,— проговорилъ рыболовъ и затмъ началъ торопить Петю.— Скоре, скоре! Здсь насъ могутъ каждую минуту настигнуть.

Петя развязалъ узелъ, вынулъ изъ него женское платье и въ одинъ мигъ преобразился въ двочку.

— Ну вотъ и хорошо!— подбадривалъ его старикъ, коли кто и встртитъ, такъ не узнаетъ.

Петя самодовольно улыбнулся, и оба они сейчасъ же вышли изъ подземелья.

Сначала имъ пришлось идти мстами довольно безлюдными, затмъ прохожіе и прозжіе попадались чаще, но никто не обращалъ на нихъ вниманія. Только въ моментъ, когда они подходили уже совсмъ почти близко къ рыбачьимъ хижинамъ, передъ ними, словно изъ земли, выросъ Русланъ. Какъ одинъ изъ злйшихъ враговъ христіанъ вообще, онъ всегда зорко слдилъ за ними. Многихъ изъ нихъ зналъ онъ въ лицо, Петю же въ особенности, такъ какъ этотъ мальчикъ всегда считался среди язычниковъ главнйшимъ распространителемъ Христовой вры. Русланъ очень обрадовался этой неожиданной встрч, зная, съ какимъ трудомъ мальчика теперь везд разыскиваютъ по повелнію верховнаго жреца. Привтливо кивнувъ головой рыбаку и не отрывая глазъ отъ Пети, онъ спросилъ старика!

— Внучка твоя, что-ли, ддушка?

— Внучка, родимый, не безъ тревоги отвчалъ старикъ.

— Ишь, ты, какая шустрая!… Только платье, то больно неуклюже на ней.

Старикъ ничего не отвтилъ.

— Больно ужъ неуклюже,— продолжалъ Русланъ съ саркастической улыбкой. Смотри, какъ она въ немъ заплетается,— еще, пожалуй, споткнется, да носъ расшибетъ…

— Не споткнется… не маленькая… на своихъ ногахъ…— пробормоталъ рыбакъ и, не желая вступать въ дальнйшій разговоръ, прибавилъ шагу.

Русланъ, для отвода глазъ, сначала свернулъ отъ встртившихся путниковъ въ сторону, но затмъ сейчасъ же вернулся обратно, чтобы издали слдить за тмъ, куда направится старый рыбакъ со своей мнимой внучкой.

— А что, ддушка, вдь эта встрча неладная!…— замтилъ Петя.

— Что тамъ за неладная! Богъ милостивъ, схоронимся!… Я спрячу тебя такъ, что никто не найдетъ,— ты нешто знаешь этого человка?

— Нтъ, я его никогда раньше не видалъ?

— Такъ чего же сомнваешься?

— Самъ не знаю чего, только больно онъ мн сомнителенъ показался.

— Полно, выкинь изъ головы пустыя мысли… Человкъ, какъ человкъ, ничего въ немъ нтъ особеннаго…

— А все же мн сдается, что дло у насъ выйдетъ неладное…

Старикъ махнулъ рукой, Петя печально склонилъ голову и, во все остальное время пути, больше ни слова не вымолвилъ.

Предчувствіе не обмануло его: часъ спустя посл того, какъ они успли добраться до хижины стараго рыболова, вбжавшій туда же сосдъ, христіанинъ, поспшилъ предупредить ихъ, что по дорог къ рыбачьимъ хижинамъ валитъ толпа народа, а съ нею и вооруженные воины.

Петя закрылъ лицо руками и словно окаменлъ отъ охватившаго его чувства ужаса. Старикъ растерялся. Толпа, между тмъ, подвигалась ближе, и, нсколько минутъ спустя, хижина стараго рыболова оказалась со всхъ сторонъ оцпленною воинами. Они грубо отталкивали прочь человкъ 15—20 христіанъ, сбжавшихся на помощь сосду, чтобы какъ-нибудь помочь ему спасти Петю.

Впереди толпы, охраняемый небольшимъ отрядомъ вооруженныхъ воиновъ, шелъ-жертвоприноситель.— По приказанію верховнаго жреца, онъ долженъ былъ забрать намченную для укрощенія гнва Перунова жертву…

— Отоприте!— крикнулъ онъ, остановившись около входной двери хижины.

Отвта не послдовало.

Тогда онъ вторично сталъ требовать, чтобы его впустили, такъ какъ пришелъ онъ не по собственной вол, а по приказанію верховнаго жреца и съ согласія большинства великокняжескихъ витязей.

— Добромъ не послушаете,— заставимъ силою,— вмшались воины, и одинъ изъ нихъ, дйствительно, такъ крпко нажалъ своимъ корпусомъ дверь, что она сейчасъ же подалась.

Всякое сопротивленіе со стороны рыболова было бы безполезно, хижина его мгновенно наполнилась воинами.

Видя свое безсиліе, онъ упалъ на колни и, обливаясь слезами, принялся просить пощады, но на мольбы его, конечно, никто не обратилъ вниманія… Петю со связанными руками вывели, на улицу и поволокли по направленію къ городской площади, гд стоялъ княжескій теремъ, а передъ нимъ, на холм, ‘истуканъ Перунъ’.

Чмъ ближе подходило шествіе къ идолу, тмъ толпа сгущалась все больше и больше.

По обимъ сторонамъ главнаго языческаго жертвенника были поставлены прислужники жреца въ праздничныхъ одеждахъ, у самаго же идола толпились бояре, витязи и многіе изъ приближенныхъ людей великаго князя.

Глаза всхъ устремлены были на жилище жреца.

Двери его дома должны были сію секунду распахнуться, и онъ долженъ былъ немедленно появиться въ сопровожденіи своего врнаго Руслана… Вс присутствовавшіе съ интересомъ и нетерпніемъ ожидали начала ужаснаго зрлища… Минуты жизни несчастнаго Пети, казалось, были уже сочтены.

— Господи, да будетъ воля Твоя! громко повторялъ онъ отъ времени до времени. Въ голов его проносились несвязныя мысли, лучше сказать, обрывки мыслей, такъ какъ онъ ни на чемъ не могъ сосредоточиться, кром, впрочемъ, мысли о матери. При одномъ представленіи ея тоски и скорби онъ и самъ приходилъ въ полное отчаяніе. Но вотъ, наконецъ, появился жрецъ въ дверяхъ своего дома, прошелъ сквозь разступившуюся предъ нимъ толпу и остановился передъ идоломъ…

— Господи, да будетъ воля Твоя!— снова проговорилъ Петя, силясь перекреститься… но, со связанными руками, это оказалось для него невозможно.

Окинувъ взоромъ окружающую обстановку, онъ сразу понялъ, что страшная минута наступила.

— Мама, дорогая мама, прощай!— крикнулъ онъ надорваннымъ голосомъ, зашатался и, если бы его не поддержали стоявшіе по обимъ Сторонамъ воины, онъ упалъ бы на землю.

Въ толп кое-гд слышались вопли… То были христіане, оплакивавшіе несчастную жертву, но такъ какъ, по сравненію съ присутствовавшими тутъ же язычниками, ихъ оказывалось незначительное меньшинство, то они и не пытались освободить Петю. Они знали, что ихъ попытки не могутъ принести обреченному на смерть никакой пользы.— Больше всхъ, плакалъ старикъ рыбакъ, а въ то мгновеніе, когда Петю, наконецъ, повели на закланіе, онъ. громко зарыдалъ…

— Стойте, посторонитесь!— раздался вдругъ, повелительный, громкій голосъ воина, стоявшаго на страж позади плотно стоявшей толпы.

На этотъ голосъ невольно вс обернулись…

Вс присутствовавшіе, не исключая и самого, верховнаго жреца, вдругъ присмирли. Воинъ, указывалъ имъ рукою вдаль.

— Гонецъ отъ великаго князя!— зашумлъ народъ.

Произошло смятеніе… Тотчасъ же воины стали раздвигать въ стороны столпившійся народъ, который съ тихимъ, сдержаннымъ шопотомъ почтительно началъ разступаться…

На площади въ эту минуту показался конный всадникъ, одинъ изъ княжескихъ приближенныхъ дружинниковъ. Остановивъ коня и спустившись съ него на землю, поручилъ, его одному изъ воиновъ, а самъ, со словами: ‘посторонись, пустите’! властно и ловко сталъ, пробираться впередъ.

— Государь, великій князь, приказалъ остановить жертвоприношеніе!— обратился онъ къ верховному жрецу повелительнымъ голосомъ. Жрецъ почтительно поклонился. Затмъ гонецъ подошелъ къ Пет, развязалъ ему руки и немедленно вывелъ изъ оторопвшей толпы. Что же касается Пети, то онъ, все еще находясь подъ вліяніемъ пережитаго ужаса близкой смерти, вовсе не могъ отдать себ отчета въ томъ, сонъ ли это онъ видитъ, или дйствительность. Окончательно пришелъ онъ въ себя только тогда, когда въ числ другихъ, появившихся вслдъ за гонцомъ, всадниковъ увидлъ и Стемида.

— Стемидъ! Петя!— одновременно вскричали оба мальчика и, стремительно бросившись другъ другу въ объятія, разразились рыданіями!.. Но это не были уже слезы горя и отчаянія, какъ раньше… Нтъ! оба они плакали отъ неожиданной радости… Оба они были теперь необычайно счастливы.

VIII.

Неожиданная отмна жертвоприношенія, Конечно, возбудила много толковъ какъ среди недовольныхъ и разсерженныхъ язычниковъ, такъ и среди обрадованныхъ милосердіемъ князя христіанъ. Послдніе въ восторженныхъ выраженіяхъ благодарили Бога за то, что, Онъ, безмрно-милосердый, смягчаетъ, наконецъ, въ отношеніи христіанъ сердце вообще къ народу ласковаго князя, и усердно молились, чтобы Господь помогъ ему, рано или поздно, возвстить на Руси истинную вру православную всмъ своимъ подданнымъ, всему народу.

Язычники, между тмъ, оставались въ полномъ недоумніи. Много они говорили, много думали, но додуматься до настоящей причины поразительной перемны въ княз Владимір _упри всемъ желаніи, не могли. А причина была самая ясная и простая.

Невидимо озаряемый благодатію Божіей, зовущею всхъ гршниковъ къ спасенію, отъ. природы разумный и сердцемъ добрый, милостивый князь Владиміръ въ послднее время все чаще и чаще задавалъ себ вопросъ: слдуетъ ли вообще служить идоламъ и справедливо ли приносить имъ въ жертву живого человка, имъ — созданнымъ руками этого же самаго человка,— или пора искать и обрсти другое, невдомое пока, истинное божество?

‘Бабушка Ольга, кажется, была права,— мысленно наедин разсуждалъ онъ самъ съ собою,— она молилась Богу другому, правда, невидимому человческими глазами, но безмрно къ гршнымъ милостивому… всемогущему Создателю и Правителю міра, тому непостижимому Владык, Которому и теперь молятся христіане’…

Словомъ, озаренный благодатнымъ лучемъ, князь Владиміръ въ старой вр уже не только колебался, но и окончательно усомнился. Всть о душевномъ настроеній князя, о совершившемся перелом въ его религіозной жизни быстро разнеслась сначала по всему Кіеву, а потомъ и дале… Кіевъ въ то время считался на Руси главнымъ торговымъ городомъ, куда купцы съзжались съ разныхъ областей русской земли и изъ другихъ государствъ, и, слдовательно, они скоро разнесли эту всть и по всей земл русской и за предлы ея. Тогда-то послы отъ различныхъ народовъ, исповдывавшихъ различныя религіи, и устремились въ Кіевъ и начали стараться, взамнъ языческой вры, предлагать князю каждый свою вру.

Умный Владиміръ внимательно бесдовалъ съ каждымъ изъ пословъ, выслушивалъ изложеніе и объясненіе вры ихъ, и посл подобныхъ бесдъ всегда подолгу задумывался.

По лтописнымъ разсказамъ, больше другихъ ему полюбилась вра православно-восточная или греческая. Но прежде, чмъ остановиться на ней, разумный князь, по совту бояръ, разослалъ своихъ пословъ въ разныя страны, чтобы разузнать окончательно, чья вра въ богослуженіи и въ обрядахъ, на мстахъ, лучше. Когда же послы вернулись въ Кіевъ, то, какъ извстно, князь Владиміръ окончательно и сразу ршилъ принять вру греческую. Вслдъ затмъ не только самъ онъ сдлался православнымъ христіаниномъ, но явился и благодатнымъ русскимъ просвтителемъ. озарившимъ своихъ подданныхъ свтомъ евангельскимъ и крестившимъ Русь въ православную вру Христову.

Стемидъ и Петя вскор Посл всего описаннаго, по вол князя, были взяты въ число княжескихъ отроковъ или слугъ. Они сопровождали Владиміра всюду, а со временемъ, когда подросли и возмужали, поступили въ число дружинниковъ и сдлались самыми приближенными къ Владиміру людьми. Стемидъ, конечно, давно и искренно принялъ христіанство, посл чего уже назывался Сергіемъ, примру его послдовалъ и старый его ддушка, который, къ огорченію внука, посл этого прожилъ очень недолго. Добросердечный Сергій горько оплакивалъ своего ддушку, но утшеніемъ ему служила отрадная мысль, что тотъ умеръ не язычникомъ, а христіаниномъ. Мать Пети, узнавшая о грозившей опасности ея сыну, только тогда, когда эта опасность уже миновала, переселилась навсегда къ своему брату въ Васильковъ. Побужденіемъ къ этому служили ей свои житейскія соображенія. Заниматься рыбной ловлей, безъ помощи Пети, ей, какъ женщин, конечно, было трудно, да и самъ Петя былъ за нее покойне, когда она ршилась покинуть Кіевъ. Среди сосдей-рыболововъ, по большей части язычниковъ, у нея, какъ и у него, было не мало враговъ-недоброжелателей.

Отъ времени до времени, она назжала навщать сына, а когда ему было можно, и онъ отправлялся къ ней погостить. Няня Богорисовна ухала вмст съ Рогндой и Изяславомъ въ Полоцкую землю.

Что касается знахарки Лупоглазихи, то узнавъ, что отосланное ею въ Кіевъ снадобье пользы не принесло, и боясь за это мщенія со стороны язычниковъ, она тайно покинула свое жилье, ушла на сверъ и пропала безъ всти… Надъ Кіевомъ, между тмъ, и вообще надъ всей землей русской, заря христіанства разгоралась все ярче и ярче… Въ 988 году, въ Кіев совершилось великое событіе: надъ собраннымъ, по повелнію Владиміра, къ берегу Днпра народомъ — было совершено таинство святого крещенія…

На тмъ мстахъ, гд прежде стояли идолы, Вскор начали устроятъ церкви, а по сосднимъ городамъ и селамъ разсылались священники, чтобы склонять народъ къ вр Христовой и крещенію.

Такимъ образомъ великимъ княземъ Владиміромъ было положено на Руси начало труднаго и славнаго подвига, поистин великаго дла… Отъ временъ святого Владиміра русская земля стала прозываться ‘святою’… ‘православною’…

За время княженія Владиміра, конечно, вся Русь креститься еще не успла, потому что на такое большое дло требовалось слишкомъ много лтъ, но, во всякомъ случа, основа христіанскому просвщенію Руси была при немъ уже положена прочно. И когда Владиміръ Святославовичъ скончался (15 іюля 1015 г.), то православная Церковь, движимая чувствомъ благоговнія къ личнымъ добродтелямъ и великому подвигу Просвтителя Руси, причла его къ лику святыхъ и наименовала равноапостольнымъ.

В. П. Андреевская.

НА ЗАР ХРИСТІАНСТВА ВЪ КІЕВ.

Читайте также: