Между нами, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1886 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 27 минут(ы)

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДЕВЯТЫЙ
ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
Приложеніе къ журналу ‘Нива’ на 1917 г.

МЕЖДУ НАМИ.

Говоря между нами, мн нынче стукнуло ровно сорокъ шесть лтъ… и я остался старымъ холостякомъ, который по вечерамъ подолгу сидитъ одинъ у камина, какъ старый котъ. У меня есть и настоящій котъ, который грется у огня вмст со мной. Это настоящій философъ, хотя изъ скромности и прикрытый кошачьею шерстью. Старый плутъ отлично понимаетъ меня, хотя и притворяется. Это самый упрямый эгоистъ изъ всхъ философовъ и постоянно находится въ созерцательномъ настроеніи.

— Ну что, Васька, плохи дла?..— говорю я иногда.

— Э, все равно, плевать!..— мурлычетъ мой философъ.— Не стоитъ, знать, Платонъ Васильевичъ…

Въ подтвержденіе своей мысли старый плутъ сладко жмурится и даже подбираетъ подъ себя свой хвостъ. Я знаю, что этотъ хвостъ конфузитъ мохнатаго философа. Въ самомъ дл, давно ли этотъ хвостъ былъ такой пушистый, а теперь вытерся, вылинялъ и сдлался такимъ тощимъ! Ни одна кошка не заинтересуется такимъ гадкимъ хвостомъ, и ничего больше не остается, какъ только скромнымъ образомъ споятать его подъ себя. ‘Э, не стоитъ, знать… плевать!..’

Человкъ, которому сидть по вечерамъ подъ огонькомъ вошло уже въ привычку, собственно даже не человкъ, а такъ, какая-то человческая тнь,— то, что остается отъ каждаго человка въ сорокъ шесть лтъ, когда недостатокъ внутренняго огня замняется вншнею теплотой. Мой другъ, докторъ Клейстъ, такъ и говоритъ:

— Ну, старина, намъ необходимо погрться… Это принципъ всякаго движенія, а движеніе есть жизнь, и только движеніе.

— Да, докторъ, необходимо поддерживать температуру… Вы сегодня что намрены пустить въ ходъ?..

— По обыкновенію, водку…

Докторъ Клейстъ скалитъ свои вставные зубы, и мы идемъ въ клубный буфетъ. Собственно, докторъ вретъ: онъ считаетъ себя еще достаточно молодымъ, чтобы ухаживать за молоденькими двушками, но мн его жаль. Ничего нтъ хуже этихъ вчно молодящихся старичковъ, которые обманываютъ самихъ себя. А докторъ Клейстъ очень любитъ молоденькихъ женщинъ, и у него бываетъ такое глупое лицо, когда онъ начинаетъ говорить свои комплименты, которые походятъ на его рецепты.

Да-съ… Недавно въ нашемъ клуб былъ семейный вечеръ. Публики, противъ обыкновенія, набралось много, особенно молоденькихъ двушекъ, и докторъ Клейстъ танцовалъ съ увлеченіемъ. Я сталъ въ дверяхъ танцовальной залы и долго смотрлъ на кружившуюся толпу. Сколько свжихъ молодыхъ лицъ (я говорю о женщинахъ)! Были очень красивыя лица, какъ это длаетъ природа въ семнадцать лтъ. Около меня, у стны сидла блондинка въ голубомъ плать. Кавалеры не давали ей отдыха, и она являлась на свой стулъ только перевести духъ. Славная двушка, и я, по старой привычк, выпрямилъ грудь — вдь моя фигура когда-то сводила съ ума женщинъ, но я вспомнилъ своего стараго кота и подумалъ:

‘Э, все равно… плевать!’

Музыка играла, пары кружились, докторъ Клейстъ танцовалъ, какъ кадетъ, а я смотрлъ кругомъ, и мн вдругъ сдлалось очень жаль вотъ этихъ разгорвшихся счастливыхъ двушекъ, которыя улыбались, кокетливо обмахивались верами и вообще длали то же самое, что длали ихъ мамаши, бабушки и прабабушки, вплоть до нашей праматери Евы.

Да, чортъ возьми, въ свое время Платонъ Васильевичъ Казаринъ тоже танцовалъ и очень недурно танцовалъ. Тогда тоже были красивыя двушки, а голова Платона Васильевича была украшена настоящею гривой изъ русыхъ кудрей. Ничего, было весело, а главное — такъ легко на душ. Вотъ по части денегъ — другой вопросъ. У Платона Васильевича едва хватало на входныя билетъ да за платье швейцару. Но это все пустяки… Теперь есть и деньги, но недостаетъ именно того, что на деньги не покупается, и у Платона Васильевича, вмсто стоявшихъ копной кудрей, просвчиваетъ лысина. Впрочемъ, это между нами, и я вполн надюсь на скромность моей читательницы — нтъ, она меня не выдастъ, я въ этомъ увренъ, потому что и моя читательница такого приличнаго возраста, о которомъ изъ вжливости не говорятъ. Та блокурая двушка, которая такъ весело танцовала въ нашемъ клуб, конечно, ужъ не будетъ читать этихъ строкъ: счастливая молодость читаетъ свое прямо изъ великой книги жизни.

Однако я начинаю болтать, а это симптомъ неизлчимой старости. Все-таки я разскажу одну исторію, которая вспомнилась именно въ клуб и по поводу которой я пожаллъ счастливыхъ двушекъ. Кстати, и докторъ Клейстъ, котораго вы, конечно, знаете, отчасти входитъ въ нее, а послушать про знакомаго человка всегда пріятно. Но еще одно слово: вся эта исторія — между нами.

А огонекъ въ моемъ камин такъ весело потрескиваетъ, и я не могу оторвать глазъ отъ бойкихъ искорокъ, которыя такъ весело танцуютъ въ голубоватомъ пламени, чтобы сейчасъ же потухнуть или стремительно улетть въ трубу. Старый философъ Васька погрузился въ сладкую дремоту вмст со своимъ хвостомъ и тоже, вроятно, вспоминаетъ, что было двадцать лтъ назадъ. Еще одно слово…

— А что, старина, если бы лтъ пятнадцать съ костей долой?— говорилъ мн недавно докторъ Клейстъ.— Вдь недурно бы… а?..

— Нтъ, докторъ, не стоитъ… Если хотите, двадцать, а то плевать.

Докторъ Клейстъ только пожалъ плечами, и я замтилъ, что ему было жаль меня, хотя — если кто изъ насъ двоихъ былъ жалокъ, такъ это онъ, мой другъ, докторъ Клейстъ.

II.

Двадцать лтъ тому назадъ я жилъ въ одномъ изъ губернскихъ приволжскихъ городовъ, гд служилъ мой дядя, Павелъ Семеновичъ. Городъ былъ бойкій, и дядя нашелъ мн подходящее занятіе при одной комиссіонерской торговой фирм, занимавшейся очень крупными операціями. Для двадцатипятилтняго малаго лучшаго желать было нечего, и я зажилъ припваючи. Какъ во всхъ провинціальныхъ городахъ, молодые люди были наперечетъ, и я скоро перезнакомился со всмъ городомъ. Въ качеств только-что пріхавшаго изъ столицы молодого человка, я представлялъ собою интересную новинку, притомъ у меня былъ счастливый ростъ, цвтущее здоровье и вообще приличный видъ. Женщины находили меня даже красавцемъ, но это дло личнаго вкуса.

Лтомъ публика по вечерамъ собиралась на крутомъ берегу Волги, въ плохомъ и пыльномъ городскомъ саду, гд играла плохая военная музыка. Дядя всегда тащилъ меня въ этотъ садъ и усаживалъ куда-нибудь въ тнистый уголокъ или въ бесдку, гд мы и болтали за бутылкой дрянного вина. Нужно признаться, что мой дядя былъ очень дрянной человкъ, и нкоторая зависимость отъ него всегда меня стсняла. Можетъ-быть, поэтому я и не могъ никогда отказаться отъ этихъ прогулокъ tte—tte. Представьте себ лысаго, безобразнаго старика, который вчно говоритъ о ‘хорошенькихъ’ и вчно повторяетъ одни и т же скабрезные анекдоты — вотъ вамъ портретъ моего милаго родственника.

— О, я люблю женщинъ!..— подмигивалъ дядями прибавлялъ:— Знаешь, плутишка, я не могу пожаловаться на свою судьбу въ этомъ отношеніи! Учись у меня… Вдь если и стоитъ жить на свт, то только для женщины.

Это было обыкновенною прелюдіей къ какой-нибудь исторіи изъ жизни дяди, т.-е. онъ вралъ самымъ безсовстнымъ образомъ, разсказывая свои похожденія съ женщинами. Конечно, эти героини были красавицы чистйшей воды и бросались дяд прямо на шею, чтобы потомъ отравиться отъ безнадежной любви къ нему или утопиться. Впрочемъ, Богъ давно простилъ моего дядю за это невинное хвастовство, потому что такія красавицы существовали только въ его разстроенномъ воображеніи, а затмъ своею болтовней о женщинахъ и скабрезными анекдотами онъ вознаграждалъ себя за печальную дйствительность. Павелъ Семеновичъ былъ женатъ на богатой старух и сидлъ у жены подъ башмакомъ. И меня таскалъ онъ въ садъ только потому, что жена не отпускала его одного, да его и отпустить было нельзя, какъ нельзя было держать женскую прислугу моложе пятидесяти лтъ. Денегъ тетка, конечно, не давала въ руки своему супругу, и Павелъ Семеновичъ довольствовался жалкими крохами, которыя успвалъ утянуть всякими правдами и неправдами при разныхъ хозяйственныхъ расчетахъ, чтобы потомъ прокутить ихъ гд-нибудь въ номерахъ.

— Да, я не могу пожаловаться на женщинъ, чортъ возьми!..— повторялъ дядя съ апломбомъ, когда тетки не было въ комнат.— Вся сила въ характер. Нужно умть покорить женщину — въ этомъ весь секретъ. Павелъ Казаринъ умлъ пожить… хе-хе!.. Учись, Платонъ, у старика, если желаешь себ добра. Нужно себя держать съ женщиной такъ, чтобы она всегда немножко тебя боялась… Это, по крайней мр, мое правило!..

Дядя какъ-то особенно гадко прищуривалъ лвый, косившій глазъ и слащаво улыбался, показывая кривые зубы. Сказать кстати, мн иногда кажется, что и я начинаю хвастать, какъ дядя, вспоминая свое прошлое, но вдь я никогда не былъ женатъ и мн некого обманывать, а въ этомъ единственное преимущество всхъ старыхъ холостяковъ.

Итакъ, мы сидли съ дядей въ городскомъ саду и любовались прямо изъ своей бесдки чуднымъ закатомъ солнца. Сквозь рдкую стку деревьевъ проступала необъятная даль Волги, тонувшей въ сровато-фіолетовыхъ тонахъ горизонта, по блествшей, какъ серебро, водяной шири ползли букашками пароходы, а лодки походили на т черныя точки, какія оставляетъ на зеркалахъ муха. Лвый волжскій берегъ уходилъ изъ глазъ низкою равниной, точно громадный коверъ, который въ Волгу спускался желтою причудливою бахромой,— это были волжскія отмели, такія красивыя издали и такія печальныя вблизи. Въ красот Волги есть что-то лнивое и недосказанное, чувствуется какая-то скрытая сила, но вмст съ тмъ на меня эта рка производила всегда немножко грустное впечатлніе, точно проголосная русская псня, именно — красавица Волга разливается по русскимъ равнинамъ, какъ проголосная псня,— боле удачнаго сравненія не умю подобрать. По правому гористому берегу лпились городскіе домишки со своими яблоневыми садиками, а ближе къ нашему саду вставали каменныя хоромины, стснявшія старинную красную церковь съ пузатымъ куполомъ и почернвшими крестами. Такая же церковь стояла подъ горой, у самыхъ пристаней, гд вчно шла рабочая суета и люди ползли въ гору и съ горы, какъ муравьи.

Собственно говоря, я вижу отчетливо именно теперь эту картину Волги, повитую радужною дымкой и расцвченную розовыми огоньками заката, переливавшимися въ вод живой дрожью, а тогда я больше смотрлъ на гулявшую публику, т.-е. на женщинъ. Вотъ ходятъ по липовой алле дв сестры Хвостинскія, черноглазыя и румяныя — это изъ бдныхъ помщицъ, проживавшихъ въ город послднія крохи, вотъ курносая штабсъ-капитанша Черепанова, за которою всегда тянется хвостъ провинціальныхъ кавалеровъ, вотъ дочь исправника, сентиментальная голубая двица, вотъ шустрая поповна, тамъ чиновничьи дочери, купеческія — много ихъ, и многія изъ нихъ мн нравились. Что же, все славныя двушки, и я зимой танцовалъ съ ними до упаду. Нкоторыя, побойче, смло заглядывали въ нашу сторону и чуть-чуть улыбались, отвчая на мои поклоны, хотя бдный дядя принималъ эти улыбки по своему адресу и совсмъ закрылъ свой косой глазъ для большаго эффекта. Э! чортъ возьми, хорошо въ двадцать шесть лтъ, когда весело отъ всякихъ пустяковъ…

— Ты разв съ ней знакомъ?— шопотомъ спрашивалъ меня дядя, указывая прямымъ глазомъ на проходившую мимо насъ дочь откупщика Быкова.

— Да… немножко…

— Э, да ты плутишка, какъ я вижу! Хе-хе… Недурна штучка!.. Я люблю блокурыхъ, у нихъ такая нжная кожа… Чортъ возьми, не будь я женатъ, я не далъ бы спуска этой крошк. Вдь у ней милліонъ, плутишка… Пойми и не звай. Милліонъ!..

— Говорятъ…

— Это врно, какъ въ аптек. Смотри, ухаживай за ней посильне — смлость города беретъ. А это кто съ ней шелъ, ну… молодой человкъ въ цилиндр?.. X,

— Это мой хорошій другъ, докторъ Клейстъ… Онъ недавно только сюда пріхать.

— Ага… Послушай, Платонъ: ты глупъ. Извини за откровенность, но старикъ-дядя желаетъ теб добра. Ты, Платонъ, дуракъ… Будь я на твоемъ мст, клянусь теб всмъ святымъ, я на выстрлъ не подпустилъ бы къ ней не только своего друга, доктора Клейста, но родного отца.

Эта птушиная храбрость дяди меня разсмшила, но я ничего не отвтилъ расходившемуся старику.

— А вотъ докторъ Клейстъ умне тебя,— не унимался дядя, залпомъ выпивая стаканъ вина.— Да, онъ далеко пойдетъ. Докторъ не теряетъ напрасно времени, и голову отдаю на отсченіе, что онъ у тебя подъ носомъ женится на этой барышн Быковой.

— Что же, пусть женится,— я буду у него на свадьб шаферомъ.

— Дуракъ!..

— Да вдь вы сами же говорите, что у Быковой милліонъ, а у меня ничего нтъ — какая же это пара?..

— Вздоръ… Если у человка ничего нтъ, значитъ, и нужно отыскать такую дуру, у которой много. Притомъ, эта Быкова совсмъ не дурна… наконецъ у такой молоденькой двушки и такой роскошный бюстъ,— о, это много общаетъ! Поврь, я знаю толкъ въ женщинахъ…

Барышня Быкова опять проходила мимо нашей бесдки, и я толкнулъ дядю локтемъ, чтобъ онъ замолчалъ. Докторъ Клейстъ, дйствительно, велъ серьезную атаку и выступалъ передъ своею дамой какъ-то птушкомъ, а она улыбалась и чертила по песчаной дорожк своимъ свернутымъ зонтикомъ. Признаться сказать, это глупое ухаживанье меня задло за живое, да и слова дяди, противъ желанія, произвели свое впечатлніе. Вы, конечно, знаете то особенное самолюбіе, когда подходишь къ женщин и знаешь, что она видитъ только одного тебя, а остальные мужчины больше не существуютъ для нея… Да, чортъ возьми, Платонъ Казаринъ имлъ успхъ у женщинъ и теперь расплачивается за эту мелкую монету счастья своимъ одиночествомъ.

Черезъ пять минутъ я уже былъ около m-lle Быковой и чувствовалъ, какъ ея маленькая ручка крпко пожимаетъ мою, а въ срыхъ, немного дтскихъ глазахъ плаваютъ т искорки, которыя краснорчиве цлой ученой библіотеки. Докторъ Клейстъ былъ уничтоженъ и жалко плелся въ хвост, а дядя сидлъ въ своей бесдк и хихикалъ самымъ торжествующимъ образомъ.

— Отчего это васъ такъ давно не видно?..— спрашивала меня m-lle Быкова, длая задумчивое лицо.

— Много было занятій, Агнія Ефимовна…

На ней было широкое шелковое платье и кринолинъ, какъ тогда носили. Теперь смшно смотрть на эти моды, когда дамы походили на капустные вилки, поставленные ночномъ вверхъ, но всякая мода хороша для своего времени, и мн нравилось платье моей дамы, и надвинутая на уши широкая, загнутая чепчикомъ, соломенная шляпа, и пестрый зонтикъ съ шелковою бахромой, и серьги въ ушахъ.

— Иди, я тебя поцлую, плутишка,— говорилъ мн дядя, когда я вернулся въ бесдку, проводивъ m-lle Быкову до ея экипажа.— А твой другъ, Клейстъ, въ какихъ дуракахъ остался… Ха-ха!.. Нтъ, я не желалъ бы быть на его мст.

III.

Молодость глупа, глупа тою счастливой молодой глупостью, которая скрываетъ предъ ней вс прорхи, дыры и живыя нитки нашей жизни.

Наступила зима. Волга замерзла подъ толстымъ слоемъ сковавшаго ее льда. Нашъ городъ совсмъ былъ занесенъ снгомъ и походилъ на кладбище своими мертвыми пристанями, глухими улицами и домами безъ признаковъ жизни. Вс приволжскіе города на зиму умираютъ, какъ мухи. Жизнь едва теплилась только подъ крышами домовъ, гд шла какая-то усталая работа. Публика сообщалась въ дрянномъ мстномъ театр да въ клуб, гд играли больше въ преферансъ или въ стуколку. Вообще зима самое печальное время въ провинціи, и я страшно скучалъ о столиц, гд теперь въ полномъ разгар катился зимній веселый сезонъ. Развернешь столичную газету и, по обрывкамъ отдльныхъ извстій, стараешься возстановить, какъ живутъ добрые люди на бломъ свт: пріхала знаменитая пвица, въ Дворянскомъ Собраніи рядъ концертовъ, балы, въ театрахъ новыя пьесы, дамы разодлись по новой мод. Да, тамъ жизнь, а здсь прозябаніе, но нужно умть довольствоваться тмъ, что у каждаго подъ руками.

Домъ покойнаго откупщика Быкова стоялъ на главной Московской улиц. Въ немъ теперь жили всего двое — наслдница милліона Агнія Ефимовна со старою теткой. Половина комнатъ стояла пустая. Молва говорила, что богатство старика Быкова нажито нечистымъ путемъ. Онъ былъ, кажется, гробовщикомъ и, какъ говорили, нажилъ деньги, раскапывая могилы богатыхъ покойниковъ, а потомъ примазался къ откупу. Но это все равно,— барышня Быкова была самою богатою невстой въ город, и отъ жениховъ не было отбоя. Я бывалъ нердко въ быковскомъ дом, гд постоянно встрчался съ докторомъ Клейстомъ. Этотъ человкъ, кажется, поклялся не отступать отъ милліона, и меня это бсило, хотя, конечно, я не подавалъ никакого вида, что замчаю что-нибудь. Агнія Ефимовна, какъ мн начинало казаться, склонялась на сторону этого ловкаго нмчурки. Есть такіе люди,— воплощенное ничтожество сами по себ,— которые умютъ опутывать женщинъ съ дьявольской ловкостью и берутъ самые лакомые куски тамъ, гд дйствительно умные люди остаются круглыми дураками. Докторъ Клейстъ былъ именно такимъ человкомъ и плелъ свою паутину съ настойчивостью и аккуратностью нмца.

— Э, дло скверное…— говорилъ я самому себ.— Мой другъ Клейстъ не любитъ, гд плохо лежитъ, а эта Агнія Ефимовна глупа на цлыхъ два милліона.

Она, собственно говоря, мн не нравилась, какъ нравились другія женщины, несмотря на свои семнадцать лтъ и замчательный бюстъ, грезившійся моему дяд во сн. Въ этой двушк было что-то апатичное и скучное, какая-то преждевременная усталость. Правда, она умла улыбаться очень мило и такъ наивно смотрла всегда прямо въ глаза, но, признаться, я больше люблю женщинъ, которыя заставляютъ насъ смотрть имъ въ глаза и ловить каждое движеніе. Впрочемъ, быковскій милліонъ могъ придавить своей тяжестью кого угодно, и во всхъ богатыхъ домахъ всегда чувствуется эта тяжесть денегъ. Еще одна маленькая особенность: у Агніи Ефимовны ея маленькія ручки всегда были холодны, какъ ледъ, даже когда она во время танцевъ вспыхивала яркимъ румянцемъ, какъ роза, а я не люблю женщинъ съ холодными руками.

Докторъ Клейстъ не терялъ дорогого времени и быстро шелъ къ намченной цли. Между прочимъ, онъ, преслдуя везд Агнію Ефимовну, устроилъ одинъ загородный пикникъ и подобралъ веселую компанію.

‘Ага! такъ ты вотъ какъ!— сообразилъ я, получивъ приглашеніе на этотъ пикникъ.— Намъ остается, слдовательно, бить тебя твоимъ же оружіемъ’.

Я ршился воспользоваться этимъ удовольствіемъ по-своему, чтобы отбить доктору Клейсту охоту продолжать эту дурацкую игру въ томъ же направленіи.

Когда я пріхалъ въ день пикника къ Быковымъ, тамъ былъ новый гость, котораго привелъ докторъ.

— Мой старый другъ, Илья Егоровичъ Свищовъ, капитанъ,— рекомендовалъ докторъ гостя тономъ какого-то хозяина въ дом.

— Очень пріятно познакомиться…— пробормоталъ я, пожимая мясистую и волосатую руку капитана, и сначала не могъ сообразить, что была за фантазія у доктора затащить этого хвата къ Быковымъ.

А капитанъ былъ настоящій молодецъ, какіе попадаются только среди моряковъ,— высокій, статный, съ красивою черноволосой головой и веселыми темными глазами. Мн въ этомъ молодц не нравилась бычачья красная шея и слишкомъ большая развязность, какою щеголяютъ въ провинціи военные изъ дешевенькихъ полковъ. Но, во всякомъ случа, капитанъ Свищовъ былъ милый человкъ во всхъ отношеніяхъ и очень оживилъ нашу компанію своими морскими анекдотами. Онъ не спускалъ своихъ темныхъ глазъ съ Агніи Ефимовны и предупреждалъ каждое ея движенье съ завидною ловкостью, хотя я не могъ смотрть безъ смха, какъ онъ ходилъ по комнат своими вывороченными ногами, какъ ходятъ вс моряки, точно они разъ и навсегда замерзли на первой позиціи, когда учились танцовать.

Когда мы садились въ пошевни, чтобы хать въ какую-то дурацкую деревню, и когда капитанъ Свищовъ очень ловко очутился въ обществ Агніи Ефимовны, предоставивъ на мою долю старую тетку Агніи Ефимовны и голубую исправничью дочь, я ударилъ себя по лбу, потому что только тогда понялъ хитрую политику моего друга, доктора Клейста. Этотъ милый человкъ устраивалъ въ лиц лупоглазаго капитана громоотводъ моему вліянію на Агнію Ефимовну. Въ самомъ дл, штука получалась самая простая: капитанъ чистосердечно будетъ ухаживать за Агніей Ефимовной, я буду ее ревновать, и мы кончимъ тмъ, что подеремся, а докторъ Клейстъ въ это время будетъ имть совершенно достаточно свободнаго времени, чтобы жениться на Агніи Ефимовн. Однимъ словомъ, намъ предоставлялась роль тхъ двухъ львовъ, которые, по разсказу барона Мюнхгаузена, дрались до того, что на песк африканской пустыни остались только два львиныхъ хвоста: разсерженныя животныя съли другъ друга.

— Нтъ, этого не будетъ, милый докторъ Клейстъ,— сказалъ я самому себ, сидя въ обществ тетки и голубой барышни, давно мечтавшей о жених.— У меня есть одинъ секретъ.

Если бы кто со стороны посмотрлъ на нашу веселую компанію, катившую на пяти тройкахъ по зимней дорог, тотъ никогда не угадалъ бы черныхъ мыслей, которыя мы везли съ собой. Каюсь, мн ужасно хотлось перехитрить милаго доктора, который теперь ухалъ въ однхъ саняхъ съ Агніей Ефимовной и капитаномъ и весело махалъ мн издали своей бобровою шапкой, когда моя тетка вскрикивала въ каждомъ ухаб и ухватывалась обими костлявыми руками за мой рукавъ. Чортъ возьми, скверное положеніе! И я съ удовольствіемъ вышвырнулъ бы эту старушонку въ снгъ.

— Не правда ли, какъ весело?..— ехидно говорилъ докторъ, когда мы пріхали наконецъ въ деревню.

— Да, недурно, докторъ.

Во время пути я имлъ достаточно времени, чтобы обдумать планъ дйствій и сдлать капитана Свищова совершенно безвреднымъ. Пока докторъ Клейстъ любезничалъ съ дамами, я усплъ напоить капитана въ лоскъ, такъ что бдняга только мычалъ, и обратно его положили въ сани несчастной тетки, которая, сказать кстати, чуть не замерзла дорогой и потомъ прохворала недли дв.

Освободившись отъ капитана, я обратно халъ въ однхъ саняхъ съ Агніей Ефимовной. Мы были съ глазу на глазъ, а такъ какъ бдная двушка боялась вылетть изъ саней, я ее крпко обнялъ одной рукой. Зимняя зда иметъ захватывающую прелесть, особенно, когда дешь въ миломъ обществ. Мн сегодня Агнія Ефимовна нравилась, какъ никогда раньше, можетъ-быть, потому, что мн стоило недешево хать обратно въ однхъ саняхъ именно съ ней. Мы весело болтали всю дорогу. Двушка смялась, а лицо у нея такъ и горло румянцемъ. Положительно, она была хороша.

— Вы не боитесь?— шепталъ я въ сотый разъ и все крпче прижималъ ее къ себ.

— Нтъ…— отвчала она шопотомъ и, какъ мн казалось, сама прижималась ко мн съ граціей разыгравшагося котенка.

Что было дальше?.. Мн немножко совстно разсказывать, потому что старый котъ Васька такъ хитро смотритъ на меня, и въ его зеленыхъ глазахъ свтится мысль: ‘Э, Платонъ Васильичъ, не стоитъ вспоминать… Плевать!’. Но я началъ и долженъ кончить. Зарумянившаяся щечка Агніи Ефимовны была такъ близко ко мн, ея глаза теплились, и я чувствовалъ, какъ она порывисто дышитъ почти у меня на груди… Не помню, какъ, но я прильнулъ губами къ этой розовой щечк, и маленькія холодныя руки покорно обвили мою шею. Эта щечка была такая холодная, и я опять ее цловалъ, а на пути цловалъ лобъ, глаза, розовыя пухлыя губки. Меня охватила минута безумія, которой я себ никогда не прощу. Двушка лежала въ моихъ объятіяхъ, такая покорная, ласковая, счастливая, а на глазахъ у ней стояли слезы перваго молодого счастья, эта первая роса перваго солнечнаго утра.

— Ты меня любишь… да?.. Ты мой?..— шептали пухлыя губки, и розовое дтское лицо пряталось у меня на груди, а я опять цловалъ холодныя щечки.

— Не правда ли, какъ было весело?— говорилъ я доктору, когда тотъ вытаскивалъ изъ саней замороженную тетку.

Докторъ Клейстъ, постоянно владвшій собой, притворился глухимъ и только наклонился въ сани съ головой, чтобы растолкать мертвецки-пьянаго Свищова.

IV.

Проснувшись на слдующее утро, я почувствовалъ угрызенія совсти. Вдь я не любилъ этой Агнички Быковой. Цлый день я рылся въ своей душ и ничего не нашелъ въ ней, что походило бы на любовь. Правда, я уважалъ Агнію Ефимовну, какъ простую, хорошую двушку без претензій, и немножко жаллъ за ея дтство, но это не было даже тнью любви.

— Проклятый докторъ Клейстъ: это все онъ виноватъ,— разсуждалъ я съ логикой кругомъ виноватаго человка.— Онъ устроилъ этотъ дурацкій пикникъ, онъ подсунулъ этого капитана, онъ усадилъ меня съ теткой… Потомъ я выпилъ, кажется, лишнее, чтобы сдлать капитана безвреднымъ, и наконецъ, изъ желанія разбить планъ доктора Клейста, я постарался ухать назадъ въ саняхъ Агніи Ефимовны съ глазу на глазъ. Быстрая зда, красивое личико, вдь я не деревянный, наконецъ!.. Ршительно виноватъ во всемъ мой другъ, докторъ Клейстъ…

Однимъ словомъ, я провелъ очень скверный день, какъ человкъ, укравшій очень дорогую вещь, съ которою не знаетъ даже, куда дваться. Раздумывая и такъ и этакъ, я пришелъ къ такой мысли: если бы Агнія Ефимовна была моя родная сестра и если бы съ ней поступилъ такъ же какой-нибудь молодой человкъ, какъ въ данномъ случа поступилъ я,— какъ смотрть на такую исторію?.. Этотъ глупый молодой человкъ прежде всего долженъ извиниться предъ моей сестрой Агніей Ефимовной, а иначе я его задушу, какъ кошку. Теперь мн сдлалось все ясно, что я самъ долженъ былъ длать.

Кончивъ свои служебныя занятія, я вечеромъ отправился къ Быковымъ. Тетка лежала больная, а бдная Агнія Ефимовна вышла ко мн съ заплаканными глазами. Каюсь, былъ такой моментъ, когда я готовъ былъ упасть предъ ней на колни, но я переломилъ себя и только почтительно поцловалъ маленькую холодную ручку, которая задрожала въ моей рук, какъ пойманная рыбка. Чортъ возьми, прескверное положеніе, говоря между нами!..

Она молчала, но говорили эти дтскіе заплаканные глаза, которые сверлили мое сердце до самаго дна. Мы прошли въ большую странную гостиную, сли рядомъ на диванъ, и я, взявъ маленькую холодную ручку, заговорилъ:

— Агнія Ефимовна, намъ необходимо объясниться…

Она вся вздрогнула и какъ-то дико посмотрла на меня — бдняжка не ожидала такого приступа. Смле, Платонъ Васильевичъ! Э, чортъ возьми, вотъ двадцать лтъ, какъ я часто повторяю эту сцену про себя, и который разъ мое сердце болитъ старою болью — такія вещи не забываются. Помню это сренькое платье съ оборками, этотъ шарфикъ на тоненькой шейк, эти гладко зачесанные волосы, эту застывшую позу бдной двушки — ну, да для васъ это все равно.

— Весь день я обдумывалъ вчерашнее происшествіе,— продолжалъ я, хотя мой глупый языкъ сегодня походилъ на замороженную вчера тетку Агніи Ефимовны,— и считаю своимъ долгомъ, какъ порядочный человкъ, открыть предъ вами всю свою душу: смотрите и ршайте…

Бдняжка опустила голову, и только чуть замтно дрогнула одна бровь на этомъ застывшемъ лиц.

Нужно отдать полную справедливость самому себ — я ничего не скрылъ отъ Агніи Ефимовны и разсказалъ ей до мельчайшихъ подробностей все, что произошло отъ нашего перваго знакомства и до сегодняшняго дня включительно. Можетъ-быть, я представилъ себя немножко въ боле темномъ свт, чмъ былъ на самомъ дл, по мн нужно было покаяться предъ чистою душой этой двушки.

— Къ этой глупой исторіи мн остается прибавить только одно, что я не люблю васъ, какъ могъ бы любить другую женщину,— заканчивалъ я свою исповдь.— Я уважаю васъ, но вдь этого слишкомъ мало… Притомъ по моему характеру мн нужно такую женщину, которая держала бы меня въ рукахъ, а то можетъ случиться совсмъ скверная исторія: вы слишкомъ скромны и чисты, чтобы сократить такого звря, какъ я. Въ семейной жизни непремнно одинъ давитъ другого, и я предпочитаю, чтобы меня давила жена. Кром всего этого, вы знаете, что я бднякъ, у котораго, кром головы и двухъ здоровыхъ рукъ, ршительно ничего нтъ. А вы богаты и даже слишкомъ богаты для такого бдняка… Представьте себ только такую картину, что вс, ршительно вс, начиная отъ моего друга, доктора Клейста, и кончая кухаркой, будутъ цлую жизнь повторять на вс лады: ‘О, этотъ Казаринъ ловкій человкъ… умлъ подцпить милліонъ и теперь катается, какъ сыръ въ масл!’ Это отравило бы мн жизнь, потому что я простой, нетребовательный человкъ и совсмъ не гонюсь за чужими деньгами. Но все это, что я говорю сейчасъ вамъ, плохое оправданіе для меня… да, я это чувствую и не оправдываюсь. Подумайте, обсудите хладнокровно все, что я только высказалъ вамъ, и ршайте… Можетъ-быть, я первый приду къ вамъ съ повинною, но сейчасъ я не могу обманывать ни васъ ни себя.

Бдняжка молчала, и только одна большая слеза прокатилась у нея по лицу. Прошло много лтъ, когда я объяснилъ себ значеніе этого молчанія — она меня не понимала… Да, она ничего не поняла изъ моихъ словъ, какъ я не понималъ ея молчанія, потому что слишкомъ ясно и хорошо чувствовалъ то, что говорилъ. Это часто повторяется въ жизни: мы въ другомъ видимъ прежде всего самихъ себя и мряемъ всхъ на эту фальшивую мрку.

Наступила тяжелая пауза. ..

— Теперь все?..— тихо спросила Агнія Ефимовна, не поднимая глазъ.

— Да, все… Могу прибавить разв еще только то, что я могъ бы любить васъ, какъ братъ, какъ другъ…

— О, нтъ, благодарю васъ!..— съ живостью отозвалась она и отодвинулась отъ меня.— Вы, дйствительно, честный и хорошій человкъ… прощайте!..

Мн показалось, что послднюю фразу сказала совсмъ другая женщина, особенно когда Агнія Ефимовна вдругъ вскинула на меня свои потемнвшіе глаза. Послдними словами она придавила меня, какъ тяжелымъ камнемъ, что я понялъ опять посл, когда уже было поздно. Но не будемъ забгать впередъ.

— Прощайте…— повторила она, поднимаясь съ мста.

— Вы меня гоните?..

— Нтъ… Но вы сами отлично понимаете, что намъ лучше всего больше не встрчаться.

— Пожалуй, да…

Она поклонилась мн издали и торопливыми короткими шажками выбжала изъ гостиной, оставивъ вашего покорнаго слугу въ самомъ дурацкомъ положеніи. Да, я былъ глупъ, но не просто глупъ, какъ счастливое большинство, а очень глупъ…

Помню, какъ я выходилъ въ послдній разъ на подъздъ стараго быковскаго дома. По моимъ наблюденіямъ, въ самыхъ крупныхъ событіяхъ нашей жизни память обыкновенно удерживаетъ разныя мелочи и пустяки, которые въ нашей душ потомъ точно спаиваются съ самой сутью событій. Когда я выходилъ на подъздъ, швейцаръ что-то лъ и, завидвъ меня, подавился. Это вышло очень смшно,— старикъ покраснлъ, на глазахъ у него были слезы, и онъ какъ-то конфузливо спряталъ за спину полученный двугривенный. Я какъ сейчасъ вижу этого старика, который, въ громкомъ званіи швейцара, исправлялъ въ быковскомъ дом собственною особой должность сторожа и часто выходилъ на звонокъ въ одной рубах. День былъ зимній, но такой свтлый и яркій. Къ крыльцу въ разбитыхъ санишкахъ подкатилъ дрянной извозчикъ.

— Баринъ, пожалуйте…

Подавившійся корочкой старикъ-швейцаръ не выходилъ у меня изъ головы до самаго дома, и какъ-то странно: я не могу припомнить Агніи Ефимовны, чтобы не вспомнить этого старика. А время идетъ быстро. Зима смнилась весной. Я, конечно, не бывалъ у Быковыхъ и получалъ извстія объ Агніи Ефимовн только чрезъ доктора Клейста, который иногда завертывалъ ко мн по старой памяти. Нмчикъ догадывался, что между нами что-то произошло, и терялся въ предположеніяхъ. Онъ пробовалъ вызывать меня разными путями на откровенность, но безуспшно. Я зналъ, что у Быковыхъ бываетъ часто капитанъ Свищовъ, и что докторъ Клейстъ вылчилъ тетку, которая теперь ему покровительствовала всми зависящими средствами. Иногда докторъ являлся ко мн въ очень игривомъ настроеніи духа и разсказывалъ послднія городскія сплетни, которыя извстны однимъ врачамъ.

Какъ-то посл Пасхи мой другъ, докторъ Клейстъ, захалъ ко мн въ самомъ игривомъ расположеніи духа и, не снимая шляпы, проговорилъ:

— Я тебя, Платонъ Васильичъ, всегда считалъ своимъ лучшимъ другомъ.

— Несомннно.

— Да… Поэтому я пришелъ подлиться съ тобой своимъ горемъ. Капитанъ Свищовъ, котораго я ввелъ въ домъ Быковыхъ, котораго я рекомендовалъ, котораго… однимъ словомъ, онъ женится на Агніи Ефимовн! Ты мн другъ, единственный другъ, и скажи по совсти: честно или нтъ поступилъ со мной капитанъ Свищовъ?..

Я, какъ умлъ, утшалъ бднягу, и докторъ даже прослезился.

Вечеромъ ко мн ворвался мой милый дядюшка — на немъ лица не было, а косой глазъ какъ-то страшно бгалъ изъ стороны въ сторону, точно хотлъ выпрыгнуть.

— Ты дуракъ, Платошка… круглый дуракъ!..— кричалъ на меня Павелъ Семеновичъ, длая трагическій жестъ рукой.— Выпустилъ изъ-подъ носу милліонъ… да, милліонъ!.. Ха-ха… Я съ удовольствіемъ отколотилъ бы тебя, Платошка. Милліонъ… а?.. Вдь я отказываюсь отъ тебя: ты мн больше не племянникъ… Слышишь?.. У меня нтъ больше племянника… Эта барышня выходитъ за капитана Свищова.

— Я ужъ слышалъ, дядюшка.

— А, ты слышалъ?.. Ну, теб же хуже, если ты даже не сознаёшь собственной глупости… Ты — безнадежный человкъ, ты — погибшій человкъ, ты — идіотъ!.. Ахъ, да, вотъ что, Платонъ,— совсмъ другимъ тономъ прибавилъ дядя:— нтъ ли у тебя трешницы?.. Мн до завтра.

Тетка не давала бдняг ни гроша, и старикъ часто прибгалъ ко мн за грошовыми займами, безъ отдачи, какъ и въ этомъ случа.

Милліонная невста дйствительно вышла замужъ за лупоглазаго капитана Свищова, и счастливая парочка надолго сдлалась темой для общихъ разговоровъ и сплетенъ.

Капитанъ былъ милый человкъ, и его вчно шаркавшія ноги частенько заносили капитанское тло въ нашъ клубъ, гд онъ любилъ плотно выпить и поиграть. Я часто встрчался съ нимъ то въ буфет, то за карточнымъ столомъ, и мы ничего не имли другъ противъ друга. Вообще, капитанъ, несмотря на свою женитьбу на богатой невст, пользовался общими симпатіями, какъ душа-человкъ. Нкоторымъ казалось страннымъ только то, что онъ здилъ въ клубъ постоянно одинъ,— врне сказать, въ обществ доктора Клейста, который сдлался своимъ человкомъ въ старомъ быковскомъ дом.

— Жена любитъ сидть дома, какъ насдка,— развязно объяснялъ иногда капитанъ, когда его спрашивали.— Никакъ не могу вытащить, а мое правило — силой милому не быть…

Въ город чету Свищовыхъ считали примрной парочкой и постоянно указывали на нихъ, когда происходила какая-нибудь семейная исторія.

Я не бывалъ у нихъ и только разъ встртилъ Агнію Ефимовну въ клуб, что для меня было пріятной неожиданностью. Въ первую минуту я даже не узналъ ее: изъ застнчивой вялой двушки вышла красивая женщина. Въ ней было что-то совсмъ особенное. что бываетъ при такихъ перерожденіяхъ: ласковое, спокойное, увренное, сильное. Мы раскланялись издали и мн еще больше понравилась эта Агнія Ефимовна, потому что она держалась съ такою изящною простотой, которой обыкновенно недостаетъ захваленнымъ красавицамъ.

— Вдь вы знакомы съ женой?— говорилъ капитанъ, пожимая любезно мою руку.— Отчего же вы забываете насъ?.. Ахъ, нехорошо, молодой человкъ!

Я поклонился. Агнія Ефимовна разсянно смотрла куда-то въ другую сторону. Капитанъ былъ необыкновенно любезенъ и предупредителенъ съ женой. Онъ ходилъ за ней, какъ за ребенкомъ: отыскивалъ стулъ, спрашивалъ, десять разъ: не жарко ли ей, подбгалъ къ окну, чтобы убдиться, нтъ ли сквозного втра. Старушки, привозившія въ клубъ своихъ дочерей и родственницъ, были въ восторг отъ счастливой парочки. Докторъ Клейетъ вертлся тутъ же и, какъ собака, ловилъ каждое движеніе счастливой молодой женщины.

Полное равнодушіе къ моей особ нсколько задло меня за живое, и я все время наблюдалъ молодыхъ счастливцевъ. Раза два мы встрчались глазами съ Агніей Ефимовной, но она съ прежнимъ равнодушіемъ переводила глаза на что-нибудь другое.

— Она влюблена въ мужа, какъ кошка!— шепталъ мн докторъ Клейетъ.— Э, батенька, дло прошлое, а вдь ты былъ немножко того…

— Чего?..

— Перестань притворяться… Говоря между нами, ты сильно ухаживалъ за Агніей Ефимовной, и даже можно было подумать, что ты въ нее влюбленъ очень серьезно.

— Да… Я длалъ ей предложеніе и получилъ отказъ.

— Ага… такъ. Теперь я понимаю все… ты…— бормоталъ мой коварный другъ и подумалъ: ‘Чортъ тогда меня дернулъ подсунуть этого капитана!’

Чужое счастье какъ-то мозолитъ намъ глаза, и самые добрые люди радуются, какъ дти, когда откроютъ въ этомъ счасть первую трещину. Такъ было и съ четой Свищовыхъ. Первымъ и невольнымъ сыщикомъ сдлался я, невольнымъ въ томъ смысл, что я не давалъ себ отчета — почему меня такъ интересуетъ эта парочка, тмъ боле, что у меня недостатка въ своихъ собственныхъ длахъ не чувствовалось. Тутъ же въ клуб у меня было назначено свиданіе одной… Но прежде всего нужно быть скромнымъ: молчаніе! Э… все равно… плевать…

Посл какой-то кадрили капитанъ оставилъ жену на нсколько минутъ, и я воспользовался этимъ, чтобы подойти къ ней. Присутствіе капитана какъ-то меня стсняло.

— Позволяю себ, Агнія Ефимовна, поздравить васъ съ тмъ счастьемъ, которому вс завидуютъ,— заговорилъ я.

— Да, я очень счастлива..— отвтила она съ гордостью (да, у ней была уже своя гордость).— А вы попрежнему пользуетесь успхомъ?..

— Ничего… На свои занятія я не могу пожаловаться.

— Нтъ, не то: я говорю о женщинахъ…

Она чуть замтно улыбнулась, и я, польщенный этимъ замчаніемъ, совсмъ не почувствовалъ тоненькой булавки, скрытой въ немъ. Чортъ возьми, какъ иногда люди бываютъ непростительно глупы!.. Но въ этотъ моментъ я заслышалъ знакомое шарканье капитанскихъ ногъ, и нашъ разговоръ оборвался на пустыхъ клубныхъ фразахъ. Все-таки Агнія Ефимовна заинтересовала меня, и, когда я вернулся изъ клуба домой, мысль о ней вертлась въ моей голов, какъ болтается пробка въ пустой бутылк, а чрезъ нсколько дней я отправился въ старый быковскій домъ и здсь окончательно убдился въ несомннномъ семейномъ счастіи. Агнія Ефимовна была спокойна попрежнему, а капитанъ былъ любезенъ къ ней, какъ влюбленный котъ. Это было уже немножко приторное счастіе, отъ котораго непривычнаго человка даже тошнитъ. Но это не мшало мн бывать у Свищовыхъ все чаще и чаще. Я просто отдыхалъ душой въ этомъ мирномъ уголк и, говоря между нами, иногда завидовалъ.

Мой милый дядюшка Павелъ Семеновичъ посл обда всегда былъ пьянъ. Это ему позволялось, потому что сейчасъ изъ-за стола онъ долженъ былъ итти спать. Тетка шутить не любила и, въ случа сопротивленія, собственноручно снимала съ него сапоги. Въ одну изъ такихъ печальныхъ минутъ домашняго ареста старикъ прибжалъ въ однихъ носкахъ въ мою комнату, разсчитывая, вроятно, что я ушелъ гулять, а онъ можетъ воспользоваться моими сапогами. Но я почему-то остался дома, и дядюшк ничего не оставалось, какъ притвориться, что онъ зашелъ ко мн просто поболтать.

— Говоря между нами, племяшъ, твоя тетка большая дура,— заговорилъ старикъ, весело подмигивая.— Да-а… Это и есть семейное счастіе… да. Хе-хе…

— Отчего ты, дядя, безъ сапогъ?.. Еще простудишься…

— А у меня мозоли… Да, мозоли, чортъ возьми, скверная штука. Хе-хе… Счастливая парочка… тьфу!.. Знаемъ, что знаемъ… А я капитана одобряю — такъ и слдуетъ… Мужчина долженъ быть прежде всего мужчиной и держать бабу въ кулак… Знаемъ мы эти счастливыя парочки. Все шито и крыто, и мы знаемъ… Счастливая-то женщина изъ синяковъ не выходитъ, а при постороннихъ улыбочка… стуликъ подставитъ… Ха-ха!… Нтъ, капитанъ этотъ молодецъ… одобряю… Главное, уметъ бить по такому мсту ударомъ, что никому не видно… Небось, не звякнетъ по рылу, или синякъ не посадитъ на самое то-есть видное мсто. Вотъ какъ, братецъ ты мой, добрые люди милліоны изъ женъ вышибаютъ… Это, братъ, тоже музыка!.. А если при людяхъ, такъ онъ будто ее обнимаетъ, а самъ щипнетъ въ больное мсто или булавку всадитъ…

— Ты, дядя, прилегъ бы уснуть?— предложилъ я.

— А ты думаешь, я вру?

— Я ничего не понимаю…

— Притворяйся, а мы знаемъ… Конечно, ты дуракъ, Платошка, что не женился на Агніи Ефимовн, ну, да теб бы и не взять изъ нея ничего. Хе-хе…

— Да откуда вы можете это знать?.. Такъ болтаютъ…

— Мы-то знаемъ…

Дядя приперъ двери, оглядлся и, подмигнувъ, заговорилъ:

— У Свищовыхъ горничная есть… Только, пожалуйста, между нами, потому что твоя тетка дура набитая. Ну, у меня мозоли… Что же изъ этого?.. У каждаго человка могутъ быть мозоли… Да, такъ есть горничная. Сашей зовутъ… Этакій шельмецъ двочка, и шустрая. Хе-хе… Она прізжаетъ въ номера… ну, и разсказываетъ мн. Этотъ капитанъ настоящій зврь, а Агнія-то Ефимовна дрожитъ только предъ нимъ… Онъ ее селедкой кормитъ и до тхъ поръ воды не даетъ, пока она ему, тысченокъ десятокъ изъ ручки въ ручку не положитъ. Сейчасъ поцлуи… ‘Милая моя, хорошая’. А прокутилъ денежки — опять Агничка должна селедку кушать, а то капитанъ ее мучить примется… Вотъ оно какъ… А при чужихъ улыбочка, и стуликъ, и ‘не жарко ли теб, душечка’… Саша-то все разсказываетъ, потому — ей плевать! Если бы у меня не мозоли, да я… Ты еще меня не знаешь, Платонъ!..

Конечно, я не поврилъ этой пьяной болтовн, тмъ боле, что дядя былъ записной сплетникъ. Однако въ мою душу закралось сомнніе, и я часто началъ задумываться о бдной Агніи Ефимовн. А если все это — правда? Вся кровь бросалась мн въ голову, и я сжималъ кулаки. Пусть Агнія Ефимовна скажетъ мн одно, только одно слово, и капитанъ полетитъ въ первое окно турманомъ, Я чувствовалъ себя виноватымъ передъ ней, и мн длалось гадко, когда я вспомнилъ шарканье капитанскихъ ногъ.

Къ моему счастью, болтовня дяди такъ и осталась одной болтовней. Я бывалъ попрежнему у Свищовыхъ и ршительно ничего не могъ найти подозрительнаго, кром плутовской рожицы горничной Саши, которая ходила съ синими подглазицами. Дядюшка, конечно, безсовстно вралъ. Въ слдующій разъ онъ попался мн на самомъ мст преступленія: я засталъ его какъ разъ въ тотъ моментъ, когда онъ надвалъ мои сапоги, чтобы улизнуть изъ дома.

— А… это ты…— бормоталъ онъ, торопливо снимая съ себя чужое добро.

— А это вы, дядюшка?..

— Да, я хотлъ примрить твои сапоги… Знаешь, у меня мозоли, а сапожникъ-мерзавецъ шьетъ мн чортъ знаетъ что: пытка ходить въ нихъ. Еще до обда ходишь, а посл обда просто мочи нтъ… Вотъ твои сапоги точно лучше сшиты…

— Въ моихъ сапогахъ можно и посл обда ходить, если комната остается не запертой на ключъ, и я боюсь, что они когда-нибудь уйдутъ безъ меня…

— Да, да… отличный у тебя сапожникъ,— притворялся дядя, что не понимаетъ моихъ словъ.— А знаешь, тутъ у одного попа есть горничная… такъ у этой горничной подбородокъ… и въ самой середин этакая канальская ямочка. Совтую обратить вниманіе… Да, а что капитанъ? Знаешь, кто его съума-то сводитъ?.. Твой пріятель, этотъ докторъ Клейстъ… Онъ капитана въ лоскъ спаиваетъ и по всякимъ притонамъ таскаетъ. Хе-хе… Не мытьемъ, такъ катаньемъ надо брать!

VI.

Если разобрать серьезно, то человческое сердце устроено немножко странно, чтобы не сказать больше. Я иногда задумываюсь на эту тему. Въ самомъ дл, человку нужно прожить сорокъ шесть лтъ, чтобы додуматься, какъ нужно было сдлать тогда-то и тогда-то, а тутъ еще этотъ вчный обманщикъ нашептываетъ вамъ свои глупости, и этотъ обманщикъ бьется горячей кровью въ вашей собственной груди. Ршительно не понимаю… Впрочемъ, даже это уже сказано какимъ-то философомъ, который уврялъ, всхъ, что знаетъ только то, что ничего не знаетъ. Я съ удовольствіемъ пожалъ бы руку этого великаго человка. Э, все равно… плевать!..

Предыдущія размышленія значатъ вотъ что: въ одно прекрасное утро Платонъ Васильевичъ Казаринъ почувствовалъ, что онъ во-первыхъ — свинья, во-вторыхъ — свинья и въ-третьихъ — свинья. Потомъ Платонъ Казаринъ тосковалъ, потомъ пришелъ къ заключенію, что онъ влюбленъ, и наконецъ отыскалъ причину всхъ причинъ,— именно, что влюбленъ въ Агнію Ефимовну Свищову… Какъ это случилось, когда, почему,— осталось неизвстнымъ, и мн всегда смшно читать въ романахъ, что такой-то полюбилъ такую-то за голубые глаза, за чистоту души, за такіе-то таланта… Вздоръ!.. Даже нтъ того, на что намекаетъ постоянно докторъ Клейстъ, когда, улыбаясь, говоритъ:

— Человкъ прежде всего животное…

Относительно моего друга, доктора Клейста, я не буду спорить, но, припоминая свои чувства, могу сказать, положа руку на сердце, что докторъ Клейстъ не только ‘прежде всего животное’, но и посл всего животное. Много людей изживаютъ вкъ въ потемкахъ, но кто разъ увидлъ свтъ, тотъ его не забудетъ. Мн теперь смшно вспомнить т мысли, которыя меня занимали до рокового момента. Какъ вс молодые люди, я смотрлъ на женщинъ очень просто и очень опредленно. Тутъ не было никакихъ сомнній, а дйствительность только подтверждала эту дешевенькую мудрость. Я вижу цлый рядъ красивыхъ женскихъ лицъ… вижу эти взгляды, которые зажигаютъ кровь, вижу эту интригующую своей таинственностью обстановку разныхъ приключеній, а въ результат одно: вс женщины повторяютъ другъ друга, какъ и мы, мужчины, красота этихъ женщинъ исчезаетъ сейчасъ же, какъ только прикоснешься къ ней.

Да… Но есть другой міръ, и вотъ въ этотъ таинственный, необъятный міръ заглянулъ ослпленный Платонъ Казаринъ, заглянулъ ослпленный, уничтоженный, сконфуженный. А въ центр этого міра стояла она, Агнія Ефимовна, о которой я даже не могъ сказать, хороша она или дурна, красива или некрасива, а только чувствовалъ, что я не могу больше жить безъ нея. Меня охватывала непонятная робость, когда я встрчался съ ней, и только потомъ я припоминалъ, что я долженъ былъ говорить и какъ держать себя. Да, у меня была тайна въ душ, которой никто не подозрвалъ, и я былъ глубоко счастливъ этимъ одиночествомъ. Другихъ женщинъ больше не существовало, и я могъ только удивляться самому себ, что когда-то цловалъ холодныя щечки Агніи Ефимовны и что потомъ объяснялся съ ней. Она тогда вышла съ заплаканными глазами, потомъ убжала отъ меня, потомъ этотъ подавившійся швейцаръ… Да, тогда стоило протянуть руку… а теперь я былъ счастливъ уже однимъ тмъ, если могъ, хотя издали, видть ее. Да, я преслдовалъ ее съ ловкостью сыщика, а когда встрчался, не зналъ, что говорить.

Величайшимъ наслажденіемъ для меня было сидть въ той комнат, гд была она, и чувствовать каждою каплей крови ея близость. А она, попрежнему, точно не замчала меня, или въ моемъ присутствіи смотрла на мужа влюбленными глазами. Мн было смшно вспоминать глупую болтовню пьянаго дяди. Къ капитану я относился какъ-то равнодушно, точно онъ составлялъ жалкую песчинку, случайно прильнувшую къ подолу ея платья. Да и что такое капитанъ… Она одна наполняла собой все, и у меня холодло на душ, когда наши глаза встрчались. Чортъ возьми, Платонъ Казаринъ умлъ любить!..

— У тебя, братъ, на чердак того…— говорилъ мн мой другъ, докторъ Клейстъ, и повертывалъ пальцемъ около своего лба:— не совсмъ въ порядк. Я позволяю себ это говорить, потому что считаю тебя своимъ лучшимъ другомъ…

Клейстъ постоянно бывалъ въ быковскомъ дом и обыкновенно увозилъ съ собой капитана ‘по длу’. Я не разъ пользовался этимъ, чтобы забраться въ завтный уголокъ безъ капитана. Горничная Саша встрчала меня съ плутовски-нахмуренною рожицей и точно изъ милости позволяла мн платить ей т три рубля, которые я приносилъ спеціально для нея. Эта особа понимала, что я въ ея полномъ распоряженіи, и иногда очень обидно меня третировала, заставляла ждать на подъзд, подавала чужую шляпу, не отвчала ея мой вопросъ. Разъ она даже отказалась отъ моей обыкновенной платы.

— Мало?..— удивился я и сейчасъ же досталъ пять рублей.

Плутовка серьезно покачала головой и сердито проговорила:

— Не за что..

— Барыня дома?..

— Баринъ только-что ухалъ…

Эта фамильярность не удивила меня, и я торопливо вбжалъ по парадной лстниц, предчувствуя что-то необыкновенное. Въ самомъ дл, бдная горничная — и вдругъ отказалась отъ пяти рублей, когда получала десятки разъ по три.

Занятый этими мыслями, я не замтилъ совсмъ, какъ прошелъ пустую залу, потомъ гостиную и наконецъ очутился въ столовой, гд еще не был прибранъ конченный завтракъ. На тарелкахъ валялись объдки сыра, косточки отъ дичи и корки хлба, нсколько бутылокъ стояли безъ пробокъ, потому что капитанъ имлъ обыкновеніе допивать до дна каждую початую бутылку. Я хотлъ уже вернуться, когда, взглянувъ на полъ, совершенно остолбенлъ: на полу лежала въ самомъ отчаянномъ вид Агнія Ефимовна… Платье на ней было разорвано, на лиц виднлись слды крови… Несчастная женщина лежала со стиснутыми зубами, какъ мертвая. Я перенесъ ее въ сосднюю комнату на какой-то диванъ, вспрыснулъ водой, и только тогда она открыла свои большіе дтскіе глаза.

— Боже мой, Агнія Ефимовна!.. Что съ вами?..

Это блдное лицо вдругъ подернулось тнью, а губы искривились вынужденною улыбкой.

— Вы сами видите, что со мной…— прошептала она и опять тяжело закрыла свои глаза.

— Онъ… онъ билъ васъ?..

— Да… не въ первый разъ…

Что-то въ род стона вырвалось изъ ея груди, а я со слезами цловалъ маленькія холодныя руки.

— Скажите мн одно слово, и я сейчасъ же задушу его,— шепталъ я, хватаясь за голову.— Наконецъ можно ухать за границу… можно обратиться къ суду… Приказывайте!..

Помню, какъ это странное блдное лицо вдругъ занялось неровнымъ румянцемъ, а глаза посмотрли на меня блаженнымъ и полнымъ сожалнія взглядомъ. Агнія Ефимовна тихо поднялась съ дивана и, улыбаясь, совершенно твердо проговорила:

— А если я люблю его… моего мужа?…

Горничная Саша проводила меня на подъздъ и, когда я инстинктивно обернулся, она закрыла лицо руками и убжала. Нтъ, я ршительно отказываюсь понимать женщинъ.

VII.

Я больше не видалъ Агніи Ефимовны, а только слышалъ стороной, что она была очень больна, и что потомъ капитанъ Свищовъ ухалъ заграницу, откуда и не возвращался. Онъ вышибъ изъ жены свой милліонъ и пропалъ съ нимъ безъ всти.

Докторъ Клейстъ одинъ бывалъ въ старомъ быковскомъ дом. Разсказывали, что онъ лчилъ Агнію Ефимовну, которая никуда больше не показывалась. Потомъ и онъ куда-то исчезъ, а старый быковскій домъ совсмъ замеръ, и только иногда старикъ-швейцаръ выходилъ на подъздъ погрться на солнышк.

У меня было много работы, и я съ радостью хватался за всякое новое дло, чтобы забыться отъ сосавшей меня глухой тоски. Но часто, по вечерамъ, мн длалось ужасно жутко, и я былъ радъ даже дяд, который попрежнему не оставлялъ меня своимъ родственнымъ вниманіемъ и надодалъ иногда ужасно. Это было какое-то человческое отребье, и я наблюдалъ это отребье изо дня въ день, погружаясь съ головой въ мизантропію.

— А вдь докторъ Клейстъ здсь…— объявилъ однажды дядя.

— Какъ здсь?..

— Очень просто: онъ и не думалъ никуда узжать… хе-хе!.. Тутъ, братъ, цлая исторія… Бдняга этотъ Клейстъ… Вотъ не желалъ бы я быть на его мст… Я думалъ о немъ гораздо лучше. Представь себ, онъ живетъ въ быковскомъ дом, подъ крылышкомъ у Агніи Ефимовны, то-есть на цпочк и подъ замочкомъ.

— Ты что-нибудь врешь, дядя.

— Я?.. Ты знаешь хорошо мой взглядъ на женщинъ и, надюсь, поймешь меня. Дло вотъ въ чемъ: Клейстъ лчилъ Агнію Ефимовну и вылчилъ, а она ему и говоритъ: ‘Жить мн осталось недолго, а недвижимой собственности наберется тысячъ на двсти, если хочешь, Клейстъ, получить эти двсти тысячъ, живи со мной до моей смерти, а я на твое имя духовную напишу’. И представь себ, твой Клейстъ согласился… Ха-ха!.. Она его буквально никуда изъ дому не выпускаетъ, ну, Клейстъ и сидитъ въ ожиданіи наслдства. Каковъ молодецъ? Чтобы меня моя жена не смла выпустить изъ дому? Ты знаешь мой характеръ, Платонъ, и поэтому можешь судить, какой мазурикъ этотъ Клейстъ.

Черезъ два года Агнія Ефимовна умерла. Клейстъ, дйствительно, получилъ посл нея наслдство и, конечно, сейчасъ же улепетнулъ въ столицу наверстывать потерянное. Я встртился съ нимъ черезъ пятнадцать лтъ въ нашемъ клуб, гд мы долго разговаривали, перебирая старыхъ знакомыхъ.

— Представь себ, изъ всхъ двушекъ, съ которыми мы тогда танцовали, ни одна не устроилась счастливо,— говорилъ мой другъ Клейстъ, когда мы поддерживали температуру въ буфет.— Это что-нибудь значитъ.

— Да, это что-нибудь значитъ.

Вотъ почему мн сдлалось жаль танцовавшихъ двушекъ въ нашемъ клуб, хотя я совсмъ не желаю навязывать своихъ мыслей другимъ: старому холостяку позволительно быть мизантропомъ.

Недавно ко мн пришла пожилая, обрюзглая женщина съ подозрительнымъ запахомъ перегорлой водки — это была горничная Саша. Она была одта бдненько, я предложилъ ей денегъ, но она даже обидлась и швырнула скомканную бумажку на полъ.

— Не за деньгами я пришла къ вамъ,— сердито заговорила она.

— Что же теб нужно?.. Ты, кажется, жила въ быковскомъ дом до самой смерти Агніи Ефимовны.

— На моихъ рукахъ барыня умерла.

— Такъ… Можетъ-быть, ты помнишь моего дядю, онъ разсказывалъ мн…

Странная женщина покраснла и сердито плюнула.

— Что же тутъ разсказывать, дло извстное,— перебила она меня.— Только я вамъ одно скажу: покойная барыня до самой смерти васъ любила… Мн все равно, а она со мной все говорила… Помните, какъ избитую-то вы ее въ столовой застали?.. Я прихожу, а она и плачетъ, и смется, и меня цлуетъ. ‘Онъ меня любитъ… онъ меня любитъ’. Ну, потомъ, какъ капитанъ-то проклятущій ухалъ, я и думала, что дло наше склеивается, а вышло не то… Барыня тогда этого Клейста заперла къ себ въ домъ. Потомъ, ужъ передъ смертью, и говоритъ мн: ‘Саша, а я его и теперь люблю, Платона Васильича… только силы во мн нтъ… боюсь я его’. Съ этимъ и умерла.

Признаться сказать, я не поврилъ Саш, подумалъ, что она все это разсказываетъ съ самой простой цлью, чтобы выманить отъ меня побольше денегъ, но она приходила еще нсколько разъ и наотрзъ отказалась взять хотя копейку.

Говоря между нами, въ жизни иногда бываетъ такое… позвольте, какъ это получше сказать?.. А впрочемъ, не стоитъ… плевать.

1886.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙСЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

МЕЖДУ НАМИ.

Читайте также:

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА