Читатель, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1888 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 6 минут(ы)

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

ЧИТАТЕЛЬ.
Этюдъ.

Русская читающая публика хорошо помнитъ вырвавшійся у величайшаго русскаго сатирика крикъ: ‘нтъ у насъ читателя’… Дйствительно, это былъ крикъ, крикъ человка, изврившагося въ самомъ дорогомъ для него, а въ результат оставалось сознаніе работы въ беззвучномъ пространств, какъ вертится маховое колесо, не соединенное приводами и передаточными аппаратами съ десятками и сотнями тхъ механизмовъ, которые оно должно было приводить въ движеніе. Картина получается самая печальная и безотрадная: маховое колесо вертится само по себ, а механизмы стоятъ безъ движенія сами по себ. Тутъ есть отъ чего прійти въ отчаяніе. Но такъ ли это? Слишкомъ обособленная жизнь столицъ создаетъ свои точки зрнія, и мы позволяемъ себ взглянуть на дло изъ своего ‘сибирскаго далека’, не вдаваясь въ обобщенія и выводы. Именно здсь намъ хочется привести одинъ жизненный фактъ, который пусть самъ говоритъ за себя.

Въ конц шестидесятыхъ годовъ я проживалъ на одномъ изъ самыхъ глухихъ уральскихъ заводовъ, точно спрятавшемся въ отрогахъ западнаго склона, гд бойкая горная рка Чусовая проложила свой извилистый и глубокій путь. Небольшая рчонка Костянка вливалась въ Чусовую съ правой стороны, въ ея верховьяхъ лтъ сто тому назадъ вода была запружена и построенъ небольшой желзодлательный Верхъ-Костянскій заводъ. Заводское населеніе было православное только наполовину, а вторую половину составляли ‘кержаки’, какъ на Урал называютъ раскольниковъ. Противораскольничья миссія старалась обратить кержаковъ въ лоно православной церкви больше ста лтъ, и единственнымъ плодомъ ея усилій являлась ветхая единоврческая часовня, стоявшая на берегу пруда. Единоврческій приходъ былъ самый жалкій, и въ Костянскій заводъ посылали священниковъ самыхъ бдныхъ или произведенныхъ въ санъ изъ дьяконовъ. При мн ихъ перемнилось нсколько, котому что при первомъ удобномъ случа такой священникъ старался уйти изъ Костянскаго завода — мсто бдне трудно было придумать. Но это не мшало при костянской единоврческой часовн оставаться все одному и тому же дьячку, который служилъ здсь лтъ двадцать. Понятно, что онъ не могъ существовать одними доходами отъ часовни и добывалъ средства другимъ путемъ, именно небольшой торговлей, а главнымъ образомъ пряничнымъ ремесломъ.

Мн какъ-то даже неловко назвать Якова Семеныча дьячкомъ, потому что съ этой кличкой неразрывно связано понятіе послдней степени человческаго приниженія, негодности и самаго жалкаго существованія. Даже наружность ‘дьячка’ получила трафаретныя особенности, хотя въ данномъ случа это было наоборотъ: Яковъ Семенычъ имлъ самую представительную фигуру, окладистую сдую бороду и такое умное, широкое лицо. Одвался онъ въ подрясникъ, носилъ широкополую поповскую шляпу и ходилъ всегда съ посошкомъ въ рук. Цлая коллекція такихъ посошковъ чинно стояла въ уголк передней его уютнаго домика. Съ одной стороны, извстная матеріальная обезпеченность, а съ другой — личныя достоинства Якова Семеныча длали его однимъ изъ самыхъ почетныхъ лицъ въ завод. Онъ сумлъ создать себ совершенно независимое положеніе и жилъ полной чашей въ кругу большой семьи, состоявшей изъ красивой старушки-жены, двухъ женатыхъ сыновей и немолодой дочери, остававшейся Христовой невстой. Въ семь царилъ самый патріархальный порядокъ, начиная съ именъ: старушку-жену Яковъ Семенычъ называлъ Сашей, старшаго сына, отца многочисленнаго семейства, Мишей и т. д. Домикъ былъ небольшой, но онъ такъ уютно глядлъ на улицу своими узенькими оконцами, и подъ его высокой старой кровлей жилось совсмъ не дурно. Всякое дло семья управляла своими средствами.

Я любилъ бывать въ этомъ домик, гд все дышало такимъ трудовымъ достаткомъ и совсмъ не чувствовалось судорожной торопливости городского существованія. Всякій у своего дла, и никто не боится за завтрашній день. Тонъ всей жизни задавалъ, конечно, Яковъ Семенычъ, жившій патріархомъ. Но въ этой обстановк было и еще одно обстоятельство, которое придавало ей своеобразную окраску и глубокій внутренній смыслъ: Яковъ Семенычъ былъ читателемъ… Въ теченіе двадцати лтъ онъ изъ года въ годъ выписывалъ какія-нибудь ‘вдомости’, главнымъ образомъ ‘Сынъ Отечества’. Почта ходила неаккуратно, съ оказіей, и нужно было видть радость старика, когда онъ въ заводской контор или въ волости получалъ кипу еще не распечатанныхъ номеровъ.

— Какъ-то на бломъ свт добрые люди живутъ?— неизмнно повторялъ онъ, надвая старинныя круглыя очки въ серебряной оправ

Каждая почта составляла праздникъ, и Яковъ Семенычъ залпомъ прочитывалъ вс ‘вдомости’ отъ первой буквы до послдней. Присядетъ къ окошечку и читаетъ. Слабвшее зрніе немало огорчало старика, но онъ забывалъ все на свт, погружаясь въ далекій міръ. Меня лично интересовало то, что Яковъ Семенычъ интересовался не газетными сплетнями, убійствами или скандалами, а исключительно общественной и политической жизнью: какъ-то тамъ, въ Европ живутъ и какъ у насъ. Эта была опредленная и ясная точка зрнія, головой выдлявшая Якова Семеныча изъ безразличной массы другой провинціальной читающей публики, въ немъ была общественная жилка и сказывался глубокій интересъ къ широкой и политической жизни. Посл слабвшаго зрнія старика немало огорчало все возраставшее обиліе иностранныхъ словъ какъ въ передовыхъ статьяхъ, такъ особенно въ фельетонахъ. Приходилось за необходимыми разъясненіями обращаться къ фельдшеру Богдану Савельичу, единственному представителю интеллигенціи въ Костянскомъ завод, причемъ случалось наталкиваться на неразршимыя загадки, въ род такихъ мудреныхъ словъ, какъ прострація, компетенція, сепаратизмъ и т. д.

— Годъ отъ году мудрене пишутъ…— жаловался мн Яковъ Семенычъ.— И къ чему?.. То же да скажи просто, а то и не доберешься, о чемъ печатано.

Поворотнымъ пунктомъ въ развитіи Якова Семеныча была крымская кампанія и наступившее за ней поступательное движеніе русской жизни. Старикъ упорно слдилъ за каждымъ шагомъ впередъ и про себя боллъ каждой неудачей и радовался общей радостью. Когда пришла воля, онъ еще глубже ушелъ въ свое чтеніе и встрчалъ каждую реформу новаго царствованія съ такой хорошей и чистой радостью.

— Далеко шагнули, охъ, далеко,— говорилъ онъ, аккуратно складывая номеръ къ номеру.— Мы-то впередъ, а во Франціи нехорошо… Наполеонъ, конечно, умный человкъ, но хлопочетъ только о себ. Да… У насъ лучше.

Предъ круглыми очками Якова Семеныча, какъ въ ‘зеркал гаданія’, проходили вс политическіе и общественные дятели, и онъ по-своему длалъ оцнку каждаго. Когда вспыхнула война за освобожденіе Италіи, онъ даже перекрестился своимъ широкимъ единоврческимъ крестомъ: не любилъ онъ католиковъ вообще и австрійцевъ въ частности. Гарибальди являлся для него въ ореол національнаго героя, и онъ преклонялся предъ геніемъ великаго народнаго вождя. Вотъ другое дло битва подъ Садовой или наше польское возстаніе — Яковъ Семенычъ искренно скорблъ за напрасно пролитую кровь и племенную вражду.

— Все это отъ необразованія,— задумчиво говорилъ старикъ, качая головой.— И чего длятъ… Своя своихъ не познаша.

Вопросы національнаго объединенія и территоріальныхъ округленій, конечно, были заманчивы, но зачмъ столько напрасныхъ жертвъ и народнаго бдствія. Поляковъ Яковъ Семенычъ недолюбливалъ, это правда, но онъ вмст съ тмъ, какъ человкъ, душевно боллъ за нихъ. Другое дло война освободительная въ Америк: въ Италіи Гарибальди, а тамъ Линкольнъ. Прежде всего по человчеству законная война, и обойти ее никакъ нельзя — это судъ Божій, а не смута.

II.

Фельдшеръ Богданъ Савельичъ тоже былъ читателемъ, но совершенно въ другомъ род: онъ любилъ почитать ‘романъ’ и непремнно ‘романъ’ съ благополучнымъ концомъ, чтобы не разстраивать себя чужими несчастіями. Въ этихъ видахъ, прежде чмъ приниматься за чтеніе, Богданъ Савельичъ пересматривалъ конецъ: если все благополучно кончалось, тогда онъ принимался за чтеніе. У него была своя библіотека, составленная изъ такихъ ‘романовъ’, какъ ‘Юрій Милославскій’, ‘Таинственный монахъ’, ‘Черная женщина’ и многіе другіе, причемъ онъ имлъ привычку перечитывать любимыхъ авторовъ время отъ времени. Длинный, худой, съ бритымъ лицомъ, длиннымъ носомъ и слезившимися глазами, онъ являлся полной противоположностью Якова Семеныча, какъ по наружности, такъ и по своему внутреннему облику, что, однако, не мшало быть имъ хорошими пріятелями — соединяющимъ звеномъ служило печатное слово. Фельдшеръ былъ большой спорщикъ и любилъ поговорить о такихъ вещахъ, о которыхъ не имлъ даже понятія, какъ политика.

— Легковрный вы человкъ, Богданъ Савельичъ. Все у васъ какъ-то вдругъ, за здорово живешь, а политика вещь серьезная и требуетъ строгаго размышленія…

— Да для чего она намъ, ваша-то политика, Яковъ Семенычъ?

— Для чего?.. А вотъ для того самаго, чего вы не понимаете, Богданъ Савельичъ… Умные люди знаютъ, для чего она, а мы должны у нихъ учиться. Когда будетъ весь народъ образованный, тогда…

Въ послдній разъ я видлъ Якова Семеныча въ семидесятыхъ годахъ, вскор посл франко-прусской войны. Старикъ сильно измнился, похудлъ и даже какъ-то пожелтлъ — благообразная старческая сдина приняла непріятные желтоватые, лежалые тона. Замчательно сохранились у него одни зубы: въ семьдесятъ лтъ вс до одного были цлы. Глаза притупились окончательно, и старикъ съ трудомъ могъ читать только черезъ двои очки.

— Скоро умру…— спокойно заявилъ онъ при нашемъ свиданіи.

— Что вы, Яковъ Семенычъ, зачмъ умирать…

— Нтъ, чувствую, что скоро конецъ… Да и пора, будетъ: аще же въ силахъ — восемьдесятъ лтъ, а тамъ трудъ и болзнь.

Въ этой старческой немощи было столько безсильнаго и жалкаго, если бы она не покрывалась спокойствіемъ и глубокой религіозностью. Вотъ Богданъ Савельичъ, такъ тотъ боялся смерти и даже не любилъ говорить на эту тему. Яковъ Семеныч даже прилпилъ на стну подъ своимъ столикомъ съ газетами лубочную картинку ‘Ступени жизни’, гд различные возрасты изображались восходящими и нисходящшіи ступенями: внизу ‘младенецъ’, потомъ отрокъ, юноша, наверху ‘зрлый мужъ’, а потомъ опять книзу, гд слдовали ‘трудъ и болзнь’, заключавшіеся костяной смертью съ косой-литовкой.

— Хотлось бы только дожить, чтобы посмотрть на Францію,— говорилъ Яковъ Семенычъ съ невольной грустью.— За что такая напасть на людей, а?.. Вдь это страшно даже со стороны подумать… Конечно, Бисмаркъ чрезвычайно умный человкъ и большой политикъ, даже можно сказать, много превзойдетъ самого Меттерниха, но все-таки… Несправедливо, вотъ главная причина. Конечно, и Наполеонъ кругомъ былъ виноватъ, еще тогда, въ крымскую кампанію, былъ виноватъ, а нація-то все-таки великая. Да, великая нація Франція… Поправятся понемногу, а потомъ реваншъ — опять кровь и кровь сугубая, какъ при Наполеон I.

Мы долго бесдовали съ хорошимъ старичкомъ о внутренней и вншней политик — о восточномъ вопрос, о Средней Азіи, о земств, о новыхъ судахъ, о народномъ образованіи. Все его глубоко интересовало, и съ прежней живостью Яковъ Семенычъ боллъ и радовался общими вопросами.

— Много нынче новыхъ газетъ развелось, такъ что и выписывать не знаешь что,— говорилъ онъ на прощанье.— Даже мужики, и т вдомости нынче читаютъ.

Помню, какъ его видлъ въ послдній разъ. Мы сидли вечеромъ у фельдшера и пили чай. На единоврческой часовн уныло звонилъ десятипудовый колоколъ. Старикъ медленно шелъ съ своимъ посошкомъ на службу и нсколько разъ останавливался, чтобы передохнуть.

— Плохъ стаетъ нашъ Яковъ Семенычъ,— замтилъ фельдшеръ, длая жестокую затяжку дряннымъ табакомъ.— Умретъ скоро… Вдь вотъ подите: на ладанъ дышитъ, а все ему газету подавай: то дочь Аннушку заставитъ читать, то меня…,

Яковъ Семенычъ, дйствительно, скоро умеръ, не дождавшись реванша. Еще наканун смерти онъ спрашивалъ Богдана Савельича, что пишутъ въ вдомостяхъ, и жаллъ объ одномъ, что не дождется развязки нашей восточной кампаніи — русскія войска стояли, тогда подъ Плевной.

1888.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ЧИТАТЕЛЬ.Этюдъ.

Читайте также:

ЧИТАТЕЛЬ.
Этюдъ.