Личность Пушкина, как человека, Грот Яков Карлович, Год: 1880 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848—1893).

ЛИЧНОСТЬ ПУШКИНА, КАКЪ ЧЕЛОВКА ¹).

¹) Читано въ собраніи Общества любителей россійской словесности, въ Москв 7-го іюня 1880 года, по случаю открытія памятника Пушкину, и было напечатано въ Новомъ Времени.

Гоголь въ одномъ письм къ старинному другу Пушкина, Нащокину, говорилъ: ‘Свтъ остается навсегда при разъ установленномъ отъ него же названіи. Ему нтъ нужды, что у повсы была прекрасная душа, что въ минуты самыхъ повсничествъ сквозили ея благородныя движенія, что ни одного безчестнаго дла имъ не было сдлано, что бывшій повса уже давно умудренъ опытомъ и жизнію, что онъ уже не юноша, но отецъ семейства, выполняющій строго свои обязанности къ Богу и къ людямъ’ и т. д. Эти слова были сказаны какъ будто съ мыслью о Пушкин. Легкое направленіе поэзіи его въ первые годы по выпуск изъ лицея, нкоторые стихи, въ которыхъ онъ, подъ вліяніемъ Вольтера и другихъ писателей XVIII вка, принесъ дань юношескимъ увлеченіямъ, были причиною, что на Пушкина стали смотрть какъ на вольнодумца и безбожника. Эта репутація въ глазахъ многихъ оставалась за нимъ не только въ позднйшіе періоды его творчества, когда въ его образ жизни, въ его воззрніяхъ и общемъ направленіи его поэзіи давно совершился ршительный переворотъ, но, къ удивленію нашему, отчасти еще и теперь держится, по крайней мр въ сред людей, которые никогда серьезно не изучали Пушкина. Между тмъ для наблюдательнаго взора даже и въ молодости его сквозь видимое легкомысліе и беззавтную веселость проглядываетъ серьезное настроеніе и строгій взглядъ на жизнь. Такая противоположность отражалась и въ наружности Пушкина. Одинъ изъ современниковъ его {В. П. Горчаковъ.}, разсказывая о первыхъ своихъ впечатлніяхъ при встрч съ нимъ въ Кишинев, говоритъ, что это былъ молодой человкъ необыкновенно живой въ своихъ пріемахъ, часто смющійся въ избытк непринужденной веселости и вдругъ неожиданно переходящій къ дум, возбуждающей участіе.

Въ Пушкин уже съ ранняго возраста какъ будто таилось предчувствіе краткости отмежеваннаго ему вка: онъ спшилъ и жить и создавать, какъ бы угадывая, что ему предназначенъ жребій прославиться, наполнить міръ блескомъ своего имени и вдругъ погибнуть въ полномъ расцвт своихъ силъ: крайне щекотливое чувство чести много разъ заставляло его рисковать жизнію и наконецъ привело къ роковой развязк. Пылкая природа его не знала мры еще въ годы его воспитанія. Изъ разсказовъ его лицейскихъ товарищей и наставниковъ извстно, что онъ, сознавъ свой талантъ, въ послднее время пребыванія въ лице съ лихорадочнымъ жаромъ предавался страсти къ поэзіи, день и ночь думалъ о стихахъ и даже разъ во сн сочинилъ два удачные стиха, включенные имъ потомъ въ одну изъ тогдашнихъ пьесъ его. Слывя въ лице повсою, онъ однакожъ никогда не былъ празднымъ, съ удивительною быстротою навсегда усвоивалъ себ все, что повидимому бгло читалъ или слышалъ. ‘Ни одно чтеніе, ни одинъ разговоръ, ни одна минута размышленія, говоритъ Плетневъ, не пропадали для него на цлую жизнь’. Вопреки тому, что мы обыкновенно встрчаемъ даже въ даровитыхъ людяхъ, у Пушкина память была одинаково воспріимчива и для фактовъ и для словъ: онъ такъ же легко и прочно запоминалъ историческія событія и анекдоты о знаменитыхъ людяхъ, какъ и новые звуки и формы иностраннаго языка. Лицейскія стихотворенія Пушкина представляютъ между прочимъ одну любопытную черту: въ нихъ можно найти слды того, что онъ уже тогда самъ понималъ неосновательность взгляда, который сквозь оболочку юношеской втрености не замчалъ въ немъ совсмъ другого рода основы. Такъ еще передъ выходомъ изъ лицея онъ говорилъ въ своемъ посланіи къ гусару Каверину:

Все чередой идетъ опредленной,

Всему пора, всему свой мигъ,

Смшонъ и втреный старикъ,

Смшонъ и юноша степенный… ¹).

¹) См. выше, стр. 25.

Здсь 18-ти лтній поэтъ обнаруживаетъ уже замчательное самосознаніе и психологическую наблюдательность. О тогдашнемъ внутреннемъ мір его даетъ понятіе читанная имъ на выпускномъ экзамен пьеса ‘Безвріе’. Во второй половин ея изображено безотрадное состояніе неврующаго. Очень ошибся бы тотъ, кто бы подумалъ, что эта пьеса, какъ написанная для случая, не можетъ служить врнымъ отраженіемъ дйствительнаго образа мыслей поэта. Пушкинъ никогда не умлъ притворяться, не умлъ, особенно въ стихахъ, говорить что-нибудь для виду или для угожденія другимъ: правдивость и искренность составляли одну изъ господствующихъ сторбнъ нравственнаго существа его, онъ самъ называлъ себя ‘врагомъ стснительныхъ условій и оковъ’.

Но выход изъ лицея поэтъ посреди шумныхъ развлеченій столицы, въ кругу легкомысленныхъ друзей, не переставалъ читать и учиться, развитіе его души и таланта шло съ усиленной быстротой, и въ конц 1819 года, 20-ти лтъ отъ роду, онъ уже самъ сознавалъ въ себ новаго человка. Это прекрасно выразилось тогда же въ пьеск, напечатанной только девятью годами позже, подъ заглавіемъ ‘Возрожденіе’, гд онъ сравниваетъ себя съ картиной мастера, надъ которой какой-то бездарный живописецъ намалевалъ было новое изображеніе:

Но краски чуждыя съ лтами

Спадаютъ ветхой чешуей:

Созданье генія предъ нами

Выходитъ съ прежней красотой.

Такъ исчезаютъ заблужденья

Съ измученной души моей,

И возникаютъ въ ней виднья

Первоначальныхъ чистыхъ дней.

Между тмъ однакожъ своенравный геній поэта увлекалъ его иногда къ созданіямъ, бывшимъ въ рзкомъ противорчіи какъ съ собственными его основными понятіями, такъ и съ общественными условіями, посреди которыхъ онъ жилъ, и надъ головою его собралась грозная туча. Къ счастію, она не сдлалась для него гибельною: удаленіе его изъ Петербурга было чрезвычайно плодотворно и для поэзіи его и для нравственнаго перерожденія. Это событіе, безъ сомннія, глубоко потрясшее впечатлительную душу юноши, не могло не пробудить въ немъ грустныхъ размышленій, не заставить его задуматься надъ жизнью судьбой человка, а наглядное знакомство съ живописной природой юга Россіи, съ разнохарактерными племенами ея и съ провинціальнымъ обществомъ должно было дать новый, сильный толчокъ и такъ уже, далеко опередившему годы развитію Пушкина. Въ Кишинев, несмотря а множество случаевъ къ разсянной жизни, у него боле нежели въ столиц оставалось времени для занятій: это принужденное уединеніе естественно оживило въ немъ охоту къ умственному труду, и вотъ какъ самъ онъ отдаетъ отчетъ о томъ въ посланіи къ бывшему царскосельскому другу, гусару Чаадаеву:

Оставя шумный кругъ безумцевъ молодыхъ,

Въ изгнаніи моемъ я не жаллъ о нихъ…

Въ уединеніи мой своенравный геній

Позналъ и тихій трудъ и жажду размышленій.

Владю днемъ моимъ, съ порядкомъ друженъ умъ,

Учусь удерживать вниманье долгихъ думъ,

Ищу вознаградить въ объятіяхъ свободы

Мятежной младостью утраченные годы

И въ просвщеніи стать съ вкомъ наравн…

Съ этихъ-то поръ особенно въ Пушкин становится замтно сочетаніе рдкаго поэтическаго таланта съ любознательностью, онъ глубоко изучаетъ каждый предметъ, котораго коснется, потребность эта скоро приводитъ его къ заимствованію предметовъ для поэзіи изъ исторіи и наконецъ обращаетъ его къ чисто историческимъ трудамъ: плодомъ новаго направленія его былъ рядъ поэмъ, гд съ каждымъ шагомъ видимо зретъ и мысль его и художественное пониманіе. Можно сказать, что въ нихъ поэтъ уподобляется сказочному богатырю, растущему не но днямъ, а по часамъ: неудивительно, что самъ онъ какъ будто ежеминутно замчалъ полетъ времени надъ собою и на 22 году жизни уже готовъ былъ оплакивать улетвшую юность. ‘Я перевариваю воспоминанія’, писалъ онъ въ эту пору Дельвигу, ‘и надюсь набрать вскор новыя, чмъ намъ и жить, душа моя, подъ старостъ нашей молодости, какъ не воспоминаніями?’ Въ 25 лтъ Пушкинъ является намъ уже совершенно остепенившимся, трудолюбивымъ, осторожнымъ въ своихъ сужденіяхъ и выводахъ. Изъ писемъ его, относящихся къ этой эпох, когда онъ приступалъ къ созданію Бориса Годунова, видно, съ какою трезвостію ума, съ какимъ глубококритическимъ смысломъ онъ всматривался въ изучаемыя имъ произведенія отечественной и иностранной, особенно англійской литературы, уже Байронъ его не удовлетворяетъ и онъ все свое сочувствіе отдаетъ Шекспиру. Углубляясь въ русскія лтописи, онъ такъ опредляетъ ихъ характеръ, воспроизведенный имъ въ лиц Пимена: ‘умилительная кротость, младенческое и вмст мудрое простодушіе, набожное усердіе къ власти царя, данной Богомъ, совершенное отсутствіе суетности дышатъ въ сихъ драгоцнныхъ памятникахъ временъ давно минувшихъ’.

Нтъ сомннія, что такое добросовстное приготовленіе Пушкина къ выполненію его художническихъ задачъ не могло не наложить печати зрлости не только на его талантъ, но и на всю нравственную физіономію его. Между прочимъ оно утвердило въ немъ правильный взглядъ на прошлое, на дятельность нашихъ предшественниковъ, и онъ въ своихъ замткахъ набросалъ эти слова, которыхъ нельзя довольно повторять въ наше время: ‘Безкорыстная мысль, что внуки будутъ уважены за имя, нами переданное, не есть ли благороднйшая надежда нашего сердца?… Только дикость и невжество не уважаютъ. прошедшаго’. Когда явился его блестящій разсказъ Графъ Нулинъ, и журнальная критика обрадовалась случаю пощеголять своимъ цломудріемъ, то обвиненіе поэта въ безнравственности содержанія глубоко оскорбило его, какъ видно изъ найденныхъ въ его бумагахъ возраженій, въ которыхъ онъ объясняетъ своимъ противникамъ, что такое безнравственное сочиненіе и какая разница между нравственностью и. нравоученіемъ.

Рукописи Пушкина, оставшіяся посл его смерти, служатъ краснорчивыми документами его необыкновеннаго трудолюбія. По безчисленнымъ поправкамъ въ его произведеніяхъ можно судить, какъ не легко онъ удовлетворялся тмъ, что выходило изъ-подъ лера его, какъ шло къ нему самому названіе взыскательный художникъ, употребленное имъ въ одномъ изъ его сонетовъ, какихъ наконецъ усилій стоило ему то совершенство формы, та ровность отдлки, которыхъ онъ достигалъ, во всхъ своихъ стихахъ. И это упорство въ работ тмъ изумительне, что намъ извстно, какою пламенною душою онъ былъ одаренъ, какъ охотно онъ предавался развлеченіямъ общества и наслажденіямъ природою. Въ одной замтк его о разныхъ родахъ поэзіи наше вниманіе невольно останавливается на выраженіи: ‘Безъ постояннаго труда нтъ истинно великаго’.

Хотя Пушкинъ никогда не рисовался своими душевными качествами, но есть много доказательствъ его сердечной доброты и человколюбія. Такъ въ письм къ брату своему Льву Сергевичу, писанномъ по поводу перваго извстія о петербургскомъ наводненіи 1824 года, онъ посл размышленій и шутокъ, вызванныхъ прискорбнымъ событіемъ, вдругъ перемняетъ тонъ: ‘Этотъ потопъ съ ума мн нейдетъ. Онъ вовсе не такъ забавенъ. Если теб вздумается помочь какому-нибудь несчастному, помогай изъ онгинскихъ денегъ, но прошу, безъ всякаго шума, ни словеснаго, ни письменнаго’. Въ слдующемъ году, прочитавъ въ ‘Русскомъ Инвалид’, что слпой священникъ перевелъ книгу Сираха и издаетъ свой трудъ по подписк, онъ поручаетъ брату подписаться на нсколько экземпляровъ. Его отношенія къ Льву Сергевичу были истинно братскія, — боле того: будучи 7-ю годами старше его, онъ питаетъ къ нему нжную, какъ бы родительскую любовь, выражающуюся то въ заботливости о его образованіи, то въ совтахъ житейскаго благоразумія. Сердясь на брата за легкомысліе и неряшество въ исполненіи порученій, онъ при первомъ свиданіи все забываетъ, платитъ долги его и не щадитъ хлопотъ, чтобы выводить его изъ затрудненій, въ которыя тотъ по своей вин безпрестанно попадаетъ.

Такое же сочувствіе внушаетъ намъ Пушкинъ постоянствомъ своей сердечной привязанности къ старой нян, къ которой онъ такъ часто возвращается въ стихахъ своихъ, черты которой въ фантазіи его сливаются съ образомъ вдохновляющей его музы, какъ видно изъ слдующихъ стиховъ, писанныхъ еще въ лице:

Наперсница волшебной старины,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я ждалъ тебя. Въ вечерней тишин

Являлась ты веселою старушкой,

И надо мной сидла въ шушун,

Въ большихъ очкахъ и съ рзвою гремушкой.

Ты, дтскую качая колыбель,

Мой юный слухъ напвами плнила

И межъ пеленъ оставила свирль,

Которую сама заворожила.

Любящее сердце Пушкина просвчиваетъ и въ житейскихъ его отношеніяхъ и въ дружеской переписк, даже въ добродушной шутливости ея. Въ его письмахъ къ Нащокину, относящихся къ счастливымъ годамъ его женитьбы, есть мста драгоцнныя по своей простот и искренности. Такъ въ 1835 году, обрадованный полученіемъ длиннаго письма отъ московскаго друга своего, онъ ему отвчаетъ:

‘Говорятъ, что несчастіе хорошая школа, можетъ быть. Но счастіе есть лучшій университетъ. Оно довершаетъ воспитаніе души, способной къ доброму и прекрасному, какова твоя, мой другъ, какова и моя, какъ теб извстно!’ Вотъ какъ Пушкинъ понималъ самого себя, и мы не можемъ не признать этой оцнки врною.

Одну изъ отличительныхъ чертъ его личности составляло благородство, замчаемое въ поведеніи его еще въ юности, которую онъ въ одномъ стихотвореніи не даромъ назвалъ гордою. Покойный Плетневъ, бывшій въ весьма частыхъ и близкихъ сношеніяхъ съ Пушкинымъ, свидтельствуетъ: ‘Въ жизни честь, можно сказать, рыцарская была основаніемъ его поступковъ, и онъ не отступалъ отъ своихъ понятій о ней ни одного разу въ жизни, при всхъ искушеніяхъ и перемнахъ судьбы своей’. Равнымъ образомъ и въ его поэзіи серьезная и безпристрастная критика никогда еще не могла отыскать слдовъ нравственнаго униженія.

Въ глубин души его смолоду теплилось искреннее религіозное чувство. Уклоненія его въ противоположную сторону были не боле, какъ либо мимолетныя сомннія, либо юношескія шалости, въ которыхъ онъ въ позднйшіе годы горько раскаивался. Любопытно имъ самимъ переданное замчаніе въ разговор съ человкомъ другихъ убжденій: ‘Сердце мое склонно къ матеріализму, но умъ отвергаетъ его’. Извстнымъ стихамъ его:

Даръ напрасный, даръ случайный,

Жизнь, зачмъ ты мн дана?

могутъ быть противопоставлены не только его же стансы, написанные въ отвтъ на укоръ митрополита Филарета, но и другіе гораздо мене распространенные и боле ранніе стихи его:

Ты сердцу непонятный мракъ,

Пріютъ отчаянья слпого,

Ничтожество, пустой призракъ,

Не жажду твоего покрова!

Мечтанья жизни разлюбя,

Счастливыхъ дней не знавъ отъ вка,

Я все не врую въ тебя.

Ты чуждо мысли человка,

Тебя страшится гордый умъ!…

Но, улетвъ въ міры иные,

Ужели съ ризой гробовой

Вс чувства брошу я земныя

И чуждъ мн станетъ міръ земной!

Такое настроеніе сопровождалось въ душ Пушкина наклонностью къ суеврію и расположеніемъ объяснять самые простые житейскіе случаи таинственными причинами, что впрочемъ составляетъ естественную черту поэтическихъ, одаренныхъ богатою фантазіею натуръ. Извстно, напр., какое значеніе онъ придавалъ совпаденію нкоторыхъ событій его жизни съ днемъ праздника Вознесенія. (Мимоходомъ замтимъ, что его собственное показаніе о рожденіи своемъ въ этотъ день подтверждаетъ врность факта, что онъ родился въ четвергъ 26 мая, число, на которое падалъ этотъ праздникъ въ 1799 г.). О сочувствіи Пушкина къ религіозности свидтельствуетъ между прочимъ статья его о Байрон, въ которой онъ старается оправдать британскаго поэта отъ упрековъ въ безвріи и замчаетъ, что можетъ-быть скептицизмъ его былъ только временнымъ своенравіемъ ума, иногда идущаго противъ внутренняго убжденія. Съ лтами религіозное чувство Пушкина становилось все тепле, все явственне отражалось въ его поэзіи. Въ послдніе годы жизни однимъ изъ любимыхъ занятій его сдлалось чтеніе евангелія и молитвъ православной церкви, нкоторыя изъ нихъ, поражавшія его своимъ поэтическимъ достоинствомъ, заучивались имъ наизусть, одна переложена была даже въ стихи.

Приходило къ концу второе десятилтіе самостоятельной жизни поэта со времени его выпуска изъ лицея. Нельзя безъ изумленія остановиться на томъ факт, что все великое, совершенное Пушкинымъ въ литератур, есть плодъ только двухъ съ небольшимъ дсятилтій дятельности — отъ 1814 до начала 1837 года. Его нкогда столь веселая и шаловливая муза принимала все боле задумчивый характеръ. Ничто не выражаетъ этого перехода такъ наглядно, какъ дв первыя строфы стиховъ, приготовленныхъ имъ къ послдней при жизни его лицейской годовщин, въ 1836 году.

Была пора: нашъ праздникъ молодой

Сіялъ, шумлъ и розами внчался,

И съ пснями бокаловъ звонъ мшался

И тсною сидли мы толпой.

Тогда, душой безпечные невжды,

Мы жили вс и легче и смлй,

Мы пили вс за здравіе надежды

И юности и всхъ ея затй.

Теперь не то: разгульный праздникъ нашъ,

Съ приходомъ лтъ, какъ мы, перебсился,

Онъ присмирлъ, утихъ, остепенился,

Сталъ глуше звонъ его заздравныхъ чашъ.

Межъ нами рчь не такъ игриво льется,

Просторне, грустне мы сидимъ,

И рже смхъ средь псенъ раздается

И чаще мы вздыхаемъ и молчимъ.

Извстно, что Пушкинъ, при чтеніи этихъ стиховъ за столомъ, отъ волненія не могъ кончить ихъ, и пересвъ на диванъ, закрылъ лицо руками. Уже и за пять лтъ до того стихи, читанные имъ на лицейскомъ праздник, отличались такимъ же оттнкомъ грусти: насчитавъ шесть опуствшихъ мстъ въ кругу своихъ товарищей, онъ задумчиво говорилъ:

И мнится, очередь за мною…

Зоветъ меня мой Дельвигъ милый.

Давно уже его преслдовала мысль о смерти:

День каждый, каждую годину

Привыкъ я думой провождать,

Грядущей смерти годовщину

Межъ нихъ стараясь угадать.

И гд мн смерть пошлетъ судьбина:

Въ бою ли, въ странствіи, въ волнахъ…

Своею кончиною Пушкинъ вполн искупилъ т страстные порывы, т заблужденія сердца и ума, которыя только въ глазахъ неумолимо-строгихъ судей его бурной молодости могутъ омрачить его память. Посреди страшныхъ мукъ на смертномъ одр онъ явилъ и изумительную силу духа въ стоическомъ самообладаніи, и истинно-христіанскую кротость, и трогательную нжность семьянина. Побждая нестерпимую боль, онъ удерживался отъ стоновъ, чтобы не смущать жены, и говорилъ, что стыдно было бы дать пересилить себя такому вздору. Благодарность къ царю, прощеніе враговъ, заботливость объ оставляемой имъ семь, полное примиреніе съ самимъ собою, таково было настроеніе, которое наполняло душу Пушкина въ послднія минуты жизни, такъ разстался онъ съ этимъ міромъ, гд пожиравшее его пламя было для него источникомъ и столькихъ наслажденій, гд онъ оставилъ столь блестящій и неизгладимый слдъ своего существованія на радость грядущимъ поколніямъ. Біографъ Пушкина П. В. Анненковъ справедливо называетъ его кончину ‘событіемъ, исполненнымъ драматической силы и глубокой нравственной идеи’.

Посл всего, что далъ Пушкинъ своему народу и человчеству, посл его труженической жизни, посл его мученической смерти у кого еще станетъ духу упрекать за ошибки юности эту почтенную тнь, являющуюся намъ въ двойномъ ореол терпнія и страданія? Кто не благословитъ съ умиленіемъ память этого великаго писателя, навки связавшаго свое имя съ судьбами русскаго искусства?

ЛИЧНОСТЬ ПУШКИНА, КАКЪ ЧЕЛОВКА 1).

Читайте также:

ЛИЧНОСТЬ ПУШКИНА, КАКЪ ЧЕЛОВКА ¹).