Н. Страховъ
ФИЛОСОФСКІЕ ОЧЕРКИ
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1893
КУЗЕНЪ
1867.
КУЗЕНЪ
1867.
Неудавшаяся реакція.
Неудавшаяся реакція.
Кузен, Страхов Николай Николаевич, Год: 1867
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Недавно умеръ Викторъ Кузенъ, человкъ, который съ 1815 года, слдовательно, пятьдесятъ лтъ сряду дйствовалъ во Франціи съ величайшимъ блескомъ, вообще какъ писатель, но главнымъ образомъ какъ философъ. Дятельность эта была такъ обширна, имла такое огромное вліяніе, что и въ настоящую минуту Поль Жане (см. Revue des deux Mondes, 1867, 1 Fevr.), нимало не смущаясь, называетъ Виктора Кузена главою французской философіи вка и первымъ между глазами философскихъ школъ нашего времени. Уже одно притязаніе на подобное значеніе указываетъ намъ, каковы должны быть размры этого явленія. Представимъ себ, что Франція, эта великая нація, идетъ во глав всемірнаго просвщенія, что XIX вкъ ушелъ далеко впередъ сравнительно съ прежними вками, что въ этотъ вкъ явилась во Франціи новая философія, что она образовала школу небывалой обширности и силы, и что родоначальникомъ и главою этой философіи въ продолженіе полувка былъ Викторъ Кузенъ, представимъ себ дло такимъ образомъ,— а такъ, безъ сомннія, представляютъ его себ множество образованныхъ французовъ, простодушно врующихъ въ силу и славу своего отечества,— и тогда мы поймемъ все то любопытство, которое можетъ возбуждать подобное явленіе. Какое, въ самомъ дл, иметъ дйствительное значеніе вся эта исторія, такъ много лтъ, съ такимъ шумомъ и блескомъ совершавшаяся?
Въ настоящую минуту, дло стоитъ такъ ясно, что не нужно много трудиться надъ ршеніемъ этого вопроса. Результатъ, однакоже, весьма поразителенъ. Оказывается, что, въ сущности, и прогрессъ XIX вка, и новая французская философія и ея школа, что все это — мнимое, все — имло только видимость дла, а самаго дла нисколько не заключало. Отъ всего этого движенія ничего не осталось, Викторъ Кузенъ со всею своею школою ничего не сдлалъ для философіи, единственный результатъ его дятельности въ этомъ отношеніи состоитъ въ томъ, что онъ обратилъ вниманіе французовъ на германскую философію, а самъ онъ даже не въ силахъ былъ познакомить ихъ съ нею.
Это такъ уже ясно для всхъ, что даже Поль Жане, большой почитатель Кузена, не скрываетъ существованія такого мннія о дятельности своего учителя, и старается опровергнуть его слдующимъ аргументомъ:
‘Въ философіи Кузена не хотли признавать никакого научнаго характера: ничего не можетъ быть несправедливе подобнаго обвиненія, но наше дло здсь не спорить и разбирать: удовольствуемся замчаніемъ, что г. Гамильтонъ и г. Шеллингъ разбирали его ученіе,— въ этомъ, я полагаю, заключается достаточное свидтельство и ручательство за значеніе этого ученія’.
Аргументъ очень слабый. Кто же изъ того, что философія, неимвшая въ себ ничего философскаго, надлала столько шума и разрослась въ такое большое явленіе, что даже Шеллингъ счелъ нужнымъ серіозно разобрать ее? Лучше бы вспомнить результатъ этого разбора. Безъ всякой рзкости, Шеллингъ показываетъ именно то, что эта философія не иметъ никакого научнаго характера, хотя онъ и не говоритъ этого прямо. Еслиже взять въ соображеніе заключеніе разбора, то мы получимъ такое рзкое сужденіе, что лучше и желать нельзя.
Дло въ томъ, что В. Кузенъ въ 1817 году былъ четыре мсяца въ Германіи, видлся съ Шнілингомъ и съ Гегелемъ и вернулся во Францію въ восторг отъ этихъ новыхъ философовъ. Онъ сталъ объяснять ихъ ученіе своимъ слушателямъ и читателямъ, и въ этомъ союз съ нмецкою философіею состояло великое нововведеніе, которому онъ приписывалъ огромное значеніе. Долгое время такъ и считали французы, что Кузенъ истолковываетъ имъ вс тайны нмецкой мудрости. Даже и теперь Поль-Жане ршается сказать, что ‘одна изъ славъ В. Кузена состоитъ въ томъ, что онъ первый посвятилъ Францію въ философскую мысль Германіи’.
Между тмъ, что пишетъ Шеллингъ?
‘Г. Кузенъ говоритъ о своихъ личныхъ сношеніяхъ съ современными германскими философами. Невозможно не удивляться увренности молодого человка, съ которою онъ даетъ понять, что хотя онъ мало понялъ или почти ничего не понялъ изъ того, что говорилъ Гегель, онъ ршился, говоря его словами, проповдывать великаго человка!’
‘Самые дятельные умы принимаются у насъ радушно, если они хотятъ изслдовать вмст съ нами, но не въ такомъ случа, если они вздумаютъ судить еще не узнавши дла, или, если, бродя, подобно пиратамъ, вокругъ нмецкой науки и сходя то тамъ то сямъ на, они воображаютъ себя уже господами страны‘.
Каковъ намекъ? А вотъ также очень хорошій въ самомъ конц:
‘Любовь г. Кузена къ нмецкой философіи ставилась ему въ упрекъ, какъ анти-французское настроеніе, напротивъ, онъ остался вренъ національному характеру…’
Это было писано въ 1834 году. Въ томъ же году гегельянецъ Гинрихсъ написалъ рецензію на второе изданіе Fragmens philosophiques В. Кузена, въ рецензіи прямо говорится, напримръ, слдующее:
‘Многіе воображаютъ, какъ видно и изъ словъ Лерминье, что Кузенъ многое заимствовалъ у Гегеля. Впрочемъ, и самъ Кузенъ увряетъ насъ въ этомъ. Но что же онъ заимствовалъ? Нсколько ходячихъ терминовъ, нсколько обрывковъ смутныхъ понятій, и все это случайно. Какъ бы то ни было, положительно слдуетъ сказать, что г. Кузенъ абсолютно ничего не понялъ въ философіи Гегеля’.
Рецензія эта, для пущаго скандала, была переведена Генрихомъ Гейне на французскій языкъ и приложена къ концу книги De l’Allemagne (1835). При этомъ случа Гейне со своей стороны осыпалъ В. Кузена самыми остроумными и ядовитыми насмшками. ‘Онъ хочетъ насъ уврить’ — писалъ Гейне — ‘что онъ многое почерпнулъ въ философіи Шеллинга и Гегеля. Но онъ самъ клевещетъ на себя. Въ исторіи психологіи есть немало примровъ подобныхъ добровольныхъ обвиненій, лишенныхъ основанія. Я зналъ одного человка, который говорилъ, что онъ кралъ серебро съ королевскаго стола, и однако всмъ намъ было извстно, что бдняга не имлъ доступа ко двору, и что онъ обвинялъ себя въ этоі краж серебра, только, чтобы заставить насъ поврить, что онъ былъ приглашаемъ во дворецъ обдать’.
Замтимъ, что эту рзкую статейку Гейне впослдствіи нигд не перепечатывалъ и даже, по увлеченію всмъ французскимъ, отзывался потомъ о дятельности В. Кузена, какъ о явленіи, имющемъ важное значеніе.
Въ чемъ же, въ самомъ дл, заключается это значеніе? Какимъ образомъ въ философскомъ движеніи Франціи получилъ такую силу человкъ, неимвшій въ философіи никакого научнаго характера? Дло вполн объясняется тмъ, что Викторъ Кузенъ былъ произведеніемъ реакціи, что его дятельность совпадала съ общимъ реакціоннымъ направленіемъ умовъ. Реакція шла противъ сенсуализма и матеріализма прошлаго столтія, противъ ученій Кондильяка к энциклопедистовъ. Общество XIX вка находило эти ученія вредными и опасными и искало противъ нихъ какой-нибудь точки опоры. Таково происхожденіе французской философіи XIX вка.
Чтобы успшно дйствовать противъ ученій очень распространенныхъ и популярныхъ, естественно нуженъ былъ не столько основательный философъ, сколько краснорчивый проповдникъ, который легко бы увлекалъ, легко бы самъ могъ стать популярнымъ, слдовательно, былъ бы доступенъ и ясенъ. Строгость и послдовательность вовсе не составляли необходимыхъ качествъ для такого дла, глубокомыслія требовалось лишь на столько, чтобы сдлать вроподобными притязанія на мсто между философами, на возможность красть ложки даже съ королевскихъ столовъ.
Таковъ именно и былъ Викторъ Кузенъ, и въ этомъ отношеніи его прекрасно изображаетъ и оцниваетъ Поль Жане. Краснорчіе Кузена было весьма велико. ‘Огонь, который его оживлялъ, былъ такъ изобиленъ, что распространялся на всхъ, кто къ нему приближался: даже изъ тхъ, кто боролся съ нимъ, сколько такихъ, которые отъ него же заимствовали первое пламя! Его публичное краснорчіе, по словамъ тхъ, кто имлъ счастіе его слышать, было несравненно, и точно таково же было его частное краснорчіе. Неистощимое обиліе, жаръ, полный граціи и лукавства, богатство воспоминаній, которому равнаго не найти, внезапность мысли, величіе жеста и вмст съ тмъ удивительная голова и глаза, изъ которыхъ умъ лился потоками,— таковъ былъ Кузенъ, и такъ на него слдуетъ смотрть, если мы хотимъ отдать себ отчетъ въ томъ значительномъ мст, которое онъ занималъ въ нашъ вкъ, и въ томъ шум, котораго надлало его имя’.
Поэтому Поль Жане не колеблясь утверждаетъ, что Кузенъ былъ величайшимъ изъ профессоровъ, какіе когда-либо были во Франціи.
Съ этими свойствами вполн согласна и даже изъ нихъ объясняется и та философская манера, которой придерживался Кузенъ. Она какъ нельзя лучше соотвтствовала его цлямъ.
‘Не побоимся сказать’ — пишетъ Жане — ‘что философія Кузена была преимущественно философія мннія и борьбы, которая смшивалась съ движеніемъ вка, то увлекая его, то слдуя съ нимъ, то борясь противъ него. И, говоря правду, преимущественно въ этой-то форм Кузенъ понялъ и полюбилъ философію, въ этомъ отношеніи онъ сынъ своего народа и своего времени, ибо во Франціи, со временъ Вольтера, философія всегда была боле или мене воинствующею’.
‘Кузенъ, боле всякаго другаго, былъ воинъ, или скоре полководецъ, ибо съ перваго же дня онъ повелвалъ я никогда не повиновался. Философія была для него война, война хорошихъ принциповъ противъ дурныхъ, истины противъ лжи, высокаго вкуса противъ дурнаго, умренной свободы противъ излишествъ деспотизма и демагогіи. Это была защита безсмертныхъ истинъ, составляющихъ достояніе человчества. Онъ не такой былъ человкъ, чтобы, подобно Канту, употребить сорокъ лтъ на выработку системы и обнародовать первое сочиненіе шестидесяти лтъ отъ роду. Эти медленныя нмецкія постройки были противны его живой, подвижной и страстной натур. Онъ бралъ задачу ступомъ, и не любилъ минъ и контрминъ діалектиковъ. Подробности ему были скучны, если это не были подробности эрудиціи. Въ философіи онъ добивался только главныхъ чертъ и любилъ только большіе результаты. Вотъ отчего, несмотря на оригинальность и фантазію своего воображенія, онъ охотно опирался въ философіи на здравый смыслъ’.
Какими же средствами, какими такъ-сказать пушками велась эта война и брались приступомъ философскія задачи? Всякими, помощію всякихъ идей, кром своихъ собственныхъ и оригинальныхъ. Въ этомъ и заключается знаменитый эклектизмъ Кузена. Онъ заключалъ союзы со всякою умственною силою, если надялся съ ея помощію достигнуть своей цли. Такъ мы видли, что въ начал онъ заключилъ союзъ съ германской философіей, хотя союзъ мало искренній, такъ какъ онъ дурно понималъ эту философію. Но не въ искренности было дло. ‘Во времена реставраціи’,— пишетъ Жане,— ‘единственнымъ противникомъ французской школы былъ сенсуализмъ XVIIІ вка, въ этой борьб Германія била скоре союзницею, чмъ новымъ врагомъ, потому что она была занята тою же войною (сказано неопредленно, и врно лишь отчасти). Читайте Фихте, онъ выражался противъ философіи чувствъ и матеріи съ такимъ же краснорчіемъ и жаромъ, какъ впослдствіи Кузенъ’.
Поздне этотъ союзъ съ Германіею оказался, однако, не вполн удобнымъ, именно, въ силу его Кузена все больше и больше стали обвинять въ пантеизм: тогда французская школа) не отказываясь вовсе отъ германской мудрости, начала, однако же, борьбу съ нкоторыми ея сторонами, началась ‘борьба психологическаго спиритуализма съ идеалистическимъ пантеизмомъ гегелевской школы’.
Союзы, такимъ образомъ, выбирались по надобности и измнялись, смотря по обстоятельствамъ. Подъ конецъ жизни, Кузенъ сталъ проповдывать, что ‘спиритуалистическая философія должна въ своей борьб съ атеистическими мнніями вступить въ союзъ съ христіанствомъ’.
Несмотря на все свое уваженіе къ учителю, Поль Жане не могъ воздержаться, чтобы не замтить, какъ мало философскаго въ подобныхъ пріемахъ и переходахъ. ‘Признаюсь’,— говоритъ онъ,— ‘что съ точки зрнія абсолютно научной (а какая же другая можетъ имть силу въ наук?) эта манера подлежитъ критик, ибо въ чистой наук нтъ ни союзовъ, ни коалицій, есть только изслдованіе и разборъ (прекрасно!)’ Все дло въ томъ, чтобы доказать, а не въ томъ, чтобы побдить, но мало такихъ людей во Франціи, какъ въ лагер новаторовъ, такъ и въ противоположномъ, которые бы смотрли на философію съ этой чисто-отвлеченной точки зрнія, и Кузенъ никогда не любилъ кабинетной метафизики’.
Здсь Жане какъ будто хвалится тмъ, что французы не умютъ стать на чисто-отвлеченную точку зрнія, и даже на философію, науку наукъ, не смотрятъ съ абсолютно-научной точки. Какъ бы то ни было, ходъ длъ родин Вольтера обнаруживается передъ нами совершенно ясно.
Изъ-за чего же все дло? Что собственно защищалъ Кузенъ съ такимъ краснорчіемъ и помощію всевозможныхъ союзовъ? Ученіе этого философа, нелюбившаго подробностей, дйствительно очень просто, и духъ его можно, намъ кажется, вполн уразумть изъ слдующей коротенькой характеристики Жане:
‘Во всхъ порывахъ умственной любознательности, увлекавшихъ его въ различныя эпохи изъ Шотландіи въ Германію, изъ Аинъ въ Александрію и, наконецъ, остановившихъ его на французской философіи XVII вка, слдуетъ признать, что бы ни говорили, постоянную связующую нить, господствующую идею, идею спиритуалистическую. Различеніе между разумомъ и чувствами, душа, какъ свободная сила, отличная отъ тла, законъ долга, право, основанное на нравственной свобод, наконецъ, политическая свобода, неразлучно связанная въ его ум съ спиритуалистическимъ ученіемъ, такова доктрина, которую Кузенъ никогда не переставалъ защищать съ 1815, и даже съ 1812 года, до своихъ послднихъ дней, когда онъ читалъ еще въ академіи краснорчивое заключеніе своей общей исторіи философіи, все проникнутое этими благородными идеями’.
Отсюда уже видно, что это былъ не столько философъ въ абсолютно научномъ смысл, не человкъ, ищущій послднихъ основъ бытія и познанія, а скоре моралистъ и политикъ, не искатель истины, а проповдникъ благородныхъ идей. Спиритуализмъ Кузена не былъ у него умозрительной потребностію, а нуженъ былъ потому, что казался необходимою опорою для извстныхъ нравственныхъ взглядовъ.
Таковы были силы, пріемы и стремленія Кузена. Что же вышло изъ этой дятельности, имвшей такія побуждены и такія средства? Сначала дло пошло чрезвычайно успшно. Было время, когда, по словамъ Жане, ‘кондильяцизмъ совершенно погасъ, когда съ Де-Траси исчезъ послдній идеологъ и съ Бруссэ послдній матеріалистъ, такъ что это двойное ученіе могло считаться навсегда побжденнымъ’. Въ стран Вольтера и энциклопедистовъ подобный результатъ нельзя не признать изумительнымъ и огромнымъ.
Понятно, однако же, что ничего прочнаго не могло произойди изъ такой философіи. Дло вскор должно было обнаружиться. Научныя стремленія, даже блуждающія, искаженная, но все-таки чисто-научныя, стремящіяся къ отвлеченной и абсолютно-научной точк зрнія, должны были оказаться сильне, живуче, чмъ эта видимость науки, которую создалъ Кузенъ. И дйствительно, онъ еще своими глазами видлъ, какъ побда выпала изъ его рукъ, и какъ-то, что онъ считалъ навсегда побжденнымъ и угасшимъ, казалось живымъ и здоровымъ.
‘Ученія’,— пишетъ съ грустью Поле Жане,— ‘нкогда подавленые краснорчивымъ словомъ Кузена, возрождаются вновь, мало обновленныя и распространяемыя боле страстію, чмъ разумомъ. Они въ свою очередь всми средствами овладваетъ изнуреннымъ и притупленнымъ общественнымъ мнніемъ, вполн готовымъ для ихъ принятія, и юношество, по выраженію Канта, чтобы доказать, что оно вышло изъ. пеленокъ, съ жадностію и безъ размышленія пьетъ ядъ, который находитъ пріятнымъ и считаетъ новымъ’.
Какъ не сказать по этому случаю: какою мрою вы мрите, такою и воздастся вамъ?
‘Кузенъ,,— пишетъ дале Жане,— ‘въ послдніе шестнадцать лтъ своей жизни думалъ, что въ Европ приготовляется и развивается огромное атеистическое движеніе, его живое воображеніе, преувеличивая вс предметы, представляло ему въ самыхъ черныхъ краскахъ будущность религіозныхъ и нравственныхъ идей въ современномъ обществ’.
Такимъ образомъ, при конц своего поприща, онъ видлъ, что дло, изъ-за котораго онъ, по своему, боролся всю жизнь, не спасено его усиліями, а подвергаете! не меньшимъ опасностямъ, чмъ прежде. Его спиритуализмъ падаетъ, а старинный матеріализмъ и новый идеалистическій пантеизмъ возрастаютъ, къ врагамъ кузеновскаго ученія нужно, конечно, отнести и позитивизмъ, распространяющійся все больше и больше.
Итакъ, реакція не имла никакого успха, или лучше, имла только временный успхъ, обнаружившій ея бесиліе. Хотя Кузенъ расплодилъ множество французскихъ спиритуалистовъ, хотя они теперь усердно борются за свою идею, но труды ихъ отзываются крайнею слабостью философскаго мышленія,— наслдіемъ, завщаннымъ отъ учителя. Гораздо больше истинно-научной силы обнаруживаютъ ихъ противники, и въ этомъ, безъ сомннія, заключается тайна ихъ успховъ. Вмсто того, чтобы содйствовать развито истинной философіи, Кузенъ пріучилъ читателей и слушателей довольствоваться одною видимостію философіи, пріучилъ писателей и профессоровъ причислять себя къ философскимъ дятелямъ, тогда какъ они не имютъ никакого философскаго таланта.
Вотъ намъ примръ и поученіе. Для насъ, русскихъ, явленія умственной жизни Запада всегда бываютъ облечены особеннымъ авторитетомъ, мы всегда преувеличиваемъ ихъ размры, идеализируемъ ихъ, не смемъ сужденіе имть, и потому больше или меньше идолопоклонствуемъ предъ ними. Въ свое блестящее время Кузенъ имлъ и у насъ почитателей. Къ нимъ принадлежалъ извстный нашъ писатель Николай Алексевичъ Полевой. Но, если есть еще французы, которые толкуютъ о французской философіи вка, о школ, образуемой этой философіею, и о ея глав и родоначальник Кузен, то не можетъ быть сомннія, что существуютъ и россіяне, раболпно повторяющіе ихъ слова. Франція, эта великая нація, идущая во глав цивилизаціи, издавна была и до сихъ поръ остается нашею умственною кормилицею. Отъ нея заимствуются и наши спиритисты и наши нигилисты, и аристократы и радикалы, и блюстители порядка и его нарушители. И вс эти заимствованія и подражанія одно другому помогаютъ, одно другое поддерживаютъ, и вс — одинаково вредны.
Пора бы намъ, кажется, жить собственнымъ умомъ, и вмсто того, чтобы лниво подчиняться западнымъ авторитетамъ и проводить время въ умиленіи и идолопоклонств передъ ними, отнестись къ нимъ похолодне и посамостоятельне, попробовать думать о нихъ, и слдовательно судить ихъ своимъ судомъ. Съ этой цлью весьма полезно вглядываться въ такія явленія, которыя, какъ Кузенъ, несмотря на временный шумъ и блескъ, оказываются подъ конецъ, фальшивыми и безсодержательными. Они доказываютъ намъ, что нельзя слпо подчиняться нашимъ западнымъ учителямъ, что, даже примыкая къ какому-нибудь очень крупному и блестящему явленію, невозможно быть увреннымъ, что мы пьемъ изъ дйствительныхъ источниковъ умственнаго движенія, а не тшимъ себя однимъ миражемъ.
Но въ Кузен заключается еще другое поученіе. Его исторія показываетъ, какъ безполезно и даже вредно фальшивое, неестественное подавленіе какихъ-нибудь ученій и умственныхъ направленій. Краснорчіемъ, авторитетомъ, шумною и горячею дятельностію онъ подавилъ то, что могло быть вполн подавлено только дйствительнымъ умственнымъ поворотомъ, дйствительнымъ философскимъ воззрніемъ. Если т средства, которыя употреблялъ Кузенъ, если душевный жаръ и рвеніе къ благороднымъ идеямъ ни къ чему не привели, то что же сказать о другихъ мрахъ, о мрахъ стсненія и заглушенія? Дайте ученіямъ развиваться свободно, чтобы они успли вполн раскрыть свою логическую силу, эта сила неподкупна и безжалостна, она ихъ доведетъ до того, чего они заслуживаютъ — до нелпости, до пошлости, и сама же укажетъ изъ нихъ выходъ. Если же вы хотите противодйствовать имъ въ умственной сфер, то ихъ не слдуетъ братъ, какъ длалъ Кузенъ, а слдуетъ добросовстно работать, работать медленно и терпливо, какъ Кантъ. За то вдь, въ самомъ дл, у нмцевъ не слыхать было, напр., матеріализма, ни въ прошломъ столтіи, ни въ ныншнемъ, за исключеніемъ послдняго времени. Ихъ ныншній матеріализмъ объясняется, въ извстномъ отношеніи, очень просто. Его сопровождаетъ и, очевидно, составляетъ его условіе — явленіе, повторяющееся въ различныхъ формахъ, но замченное, конечно, каждымъ внимательнымъ наблюдателемъ,— отрицаніе философіи.