Король Лир (Шекспира), Стороженко Николай Ильич, Год: 1902 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

КОРОЛЬ ЛИРЪ.

Источник: Шекспиръ В. Полное собраніе сочиненій / Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 3, 1902.

Время созданія трагедіи можно опредлить довольно точно: она была написана либо зимой 1605 г., либо въ продолженіе 1606 г., ибо въ конц этого года она уже была поставлена на сцену въ Уайтголл въ присутствіи короля Іакова, a такъ какъ въ то время пьесы не залеживались въ портфеляхъ авторовъ, то, вроятно, что она была написана осенью 1606 г. Раньше же зимы 1605 г. она ни въ какомъ случа возникнуть не могла, ибо въ октябр этого года было въ Англіи солнечное затменіе, a въ ноябр былъ открытъ пороховой заговоръ Гюи Фокса. На эти два событія мы находимъ весьма прозрачный намекъ въ пьес въ словахъ Глостера (Актъ I, сц. 2): ‘Эти послднія солнечныя и лунныя затменія не пророчатъ ничего добраго. Законъ природы нарушается повсюду! Любовь холодетъ, дружба расторгается, братъ идетъ на брата, въ городахъ возникаютъ бунты, въ дворцахъ гнздится измна’. О популярности пьесы можно судить по тому, что уже въ 1608 г. вышли въ свтъ два изданія ея in 4-to, исполненныя грубыхъ ошибокъ и очевидно напечатанныя безъ вдома автора.

Сагу о корол Лир и его дочеряхъ Шекспиръ нашелъ въ хроник Голиншеда, который самъ заимствовалъ ее изъ хроники Джэфри Монмоута, a послдній, кром народныхъ преданій, пользовался разсказомъ знаменитаго средневковаго сборника — Gesta Romanorum o цар еодосі и его дочеряхъ, изъ которыхъ первыя дв въ высокопарныхъ выраженіяхъ увряли престарлаго отца въ своей любви, a потомъ оставили его въ годину горя, когда онъ былъ свергнутъ съ престола своими врагами, тогда какъ третья выступила на помощь къ отцу съ войскомъ и, побдивъ его враговъ, снова возвела его на престолъ.

Въ такомъ вид сага о корол Лир дошла до временъ Елизаветы, гд она получила литературную обработку въ поэм Нортона и Саквилля Зерцало для Правителей (Mirrour for Magistrates) и въ Цариц Фей (Fairye Queen) Спенсера. Но, хотя Шекспиръ несомннно зналъ оба эти произведенія, они не оказали существеннаго вліянія на его трагедію. Гораздо боле онъ былъ обязанъ старинной пьес Правдивая исторія о Лир и его дочеряхъ (The true history of king Leir and his three daughters), которая была поставлена на сцену еще въ 1594 г. и дошла до насъ. Изъ нея Шекспиръ заимствовалъ нсколько мелкихъ подробностей и между прочимъ личность заступника Корделіи, придворнаго Перилла, въ которомъ критики не безъ основанія видятъ прототипъ Кента. Кром хроники Голинщеда и старинной пьесы, для эпизода о Глостер Шекспиръ пользовался вышедшимъ въ 1590 г. пастушескимъ романомъ Сиднея Аркадія, гд разсказывается объ одномъ пафлагонскомъ цар, ослпленномъ своимъ побочнымъ сыномъ. Изъ его признаній мы узнаемъ, что по наговору побочнаго царь лишилъ наслдства родного сына. За эту несправедливость онъ былъ жестоко наказанъ судьбою, ибо побочный ослпилъ его и выгналъ изъ дому. Въ такомъ положеніи застаетъ старика обиженный имъ родной сынъ и длается его пстуномъ и сестрой милосердія.

Если критик дозволительно отыскивать общій смыслъ пьесы и отсюда выводить предстоявшую автору задачу, то сравненіе Лира съ его источниками даетъ критик твердую опору для ея заключеній. Въ пользованіи своими источниками Шекспиръ обнаружилъ свойственную зрлой пор его творчества самостоятельность. Онъ бралъ изъ нихъ то, что было нужно для его цлей, исключалъ все не нужное и видоизмнялъ все заимствованное сообразно своему художественному плану. Лиръ старинной пьесы — это слабый, почти выжившій изъ ума старикъ, лишенный всякаго личнаго величія и постоянно сокрушающійся о грхахъ своихъ. Раздляя свое царство между дочерьми, онъ себ не требуетъ, какъ Шекспировскій Лиръ, для сохраненія престижа сто рыцарей свиты и царскаго содержанія, a довольствуется весьма скромной пенсіей. Оттого обращеніе съ нимъ Гонерильи и Реганы не производитъ такого возмутительнаго впечатлнія, какъ y Шекспира. Въ этомъ случа поэтъ сильно отступилъ отъ старинной пьесы и боле приблизился къ хроник, въ которой образъ Лира не лишенъ личнаго величія. Отступилъ Шекспиръ и отъ хроники, и отъ старинной пьесы въ развязк трагедіи, которая и тамъ и здсь иметъ нравоучительный характеръ, ибо все оканчивается побдой добра надъ зломъ, Корделіи надъ ея ceстрами и возведеніемъ Лира на престолъ. Сравнивая старинную пьесу съ трагедіей Шекспира, Брандесъ справедливо замчаетъ, что въ ней Шекспиръ нашелъ не боле, какъ глину, изъ которой онъ могъ вылпить статуи и группы. Дйствительно, въ своихъ источникахъ Шекспиръ могъ найти только вншніе факты, ихъ психологическое объясненіе, a равно также и вліяніе ихъ на характеръ героевъ онъ долженъ былъ создать самъ. Въ зрлый періодъ своего творчества Шекспиръ любилъ ставить себ психологическія проблеммы и ршать ихъ путемъ драматическимъ. Въ ‘Отелло’, ‘Зимней Сказк’, ‘Цимбеллин’ и ‘Троил и Крессид’ онъ далъ намъ психологію различныхъ видовъ ревности, въ ‘Коріолан’ — психологію гордости, въ ‘Макбет’ — психологію честолюбія и въ ‘Тимон’ — психологію мизантропіи. Въ ‘Корол Лир’ Шекспиръ повидимому поставилъ своею цлью — изучить вліяніе ударовъ судьбы и вообще страданій на характеръ человка. Чтобъ сдлать своего героя интересне для зрителя, поэтъ надлилъ его личнымъ величіемъ и колоссальными силами духа. Лиръ принадлежитъ къ числу тхъ мощныхъ, титаническихъ натуръ, y которыхъ страсти разыгрываются сильне и грандіозне, чмъ y обыкновенныхъ смертныхъ. Онъ одинаково великъ какъ въ гнв, такъ и въ милости, проклятіяхъ и любви. Одурманенный всеобщимъ поклоненіемъ и лестью, всемогущій монархъ серьезно возмнилъ себя высшимъ организмомъ въ сравненіи съ другими людьми. Онъ не выноситъ никакихъ противорчій, онъ гордъ, капризенъ и деспотиченъ. И вотъ на такую то властную, не знающую никакого удержу, натуру сразу обрушивается цлый рядъ несчастій, униженій и разочарованій. Неблагодарныя дочери, которымъ онъ отдалъ царство, оскорбляютъ его, какъ отца, и унижаютъ, какъ короля. Глубоко возмущенный ихъ непочтительнымъ обращеніемъ, маститый король поспшно оставляетъ замокъ Реганы и въ сопровожденіи шута и врнаго Кента блуждаетъ всю ночь по степи подъ проливнымъ дождемъ, при рев бури и блеск молній. Онъ молитъ боговъ дать ему силу перенести нанесенныя ему оскорбленія:

Отцу вы дайте силу,

Зажгите гордый гнвъ во мн, не дайте

Мн обезумть передъ оскорбленьемъ.

Лиръ чувствуетъ, что нравственное равновсіе его нарушено, что безуміе надвигается на него подобно туч. ‘Шутъ мой!— говоритъ онъ:— я съ ума сойду!’ Весь третій актъ посвященъ безумію Лира, которое постепенно проходитъ вс стадіи, свойственныя острому помшательству. Психіатры до сихъ поръ спорятъ о томъ, каковъ былъ источникъ помшательства Лира — интеллектуальный или эмоціональный? Поставивъ душевную болзнь своего героя въ тсную связь съ необычайными нравственными страданіями, потрясшими всю его нервную систему, Шекспиръ этимъ ясно показалъ, что помраченіе разума y Лира произошло не вслдствіе старческаго ослабленія разсудка, a было вызвано поведеніемъ неблагодарныхъ дочерей. Равнымъ образомъ до сихъ поръ не улеглись споры о томъ, какимъ путемъ Шекспиръ пріобрлъ психіатрическія познанія, точностью которыхъ такъ восхищаются ученые: путемъ-ли непосредственнаго наблюденія или посредствомъ свойственнаго всякому истинному художнику и основаннаго на тонкомъ самонаблюденіи внутренняго наитія. Но какъ далеко ни расходятся взгляды психіатровъ на оба эти вопроса, вс они согласны въ томъ, что Шекспиръ въ своей трагедіи далъ намъ поразительно врную картину прогрессивнаго помшательства Лира, начиная отъ первыхъ симптомовъ его, выражавшихся въ боязни сойти съ ума до полнаго пароксизма, сопровождаемаго потерей сознанія, галлюцинаціями и т. д. Но точность изображенія душевной болзни не стояла для Шекспира на первомъ план, для него, какъ психолога и драматурга, было гораздо важне прослдить шедшее параллельно съ помшательствомъ нравственное возрожденіе Лира, просвтленіе его совсти идеалами альтруизма и гуманности. Уже въ начал III акта, когда самъ Лиръ замчаетъ, что разумъ его меркнетъ, имъ овладваетъ сожалніе о промокшемъ, подобно ему самому, шут, въ которомъ онъ, можетъ быть, въ первый разъ въ жизни видитъ подобнаго себ человка:

Мшается мой умъ.

Пойдемъ, мой другъ! Что, холодно теб?

Я самъ озябъ… Иди, дуракъ мой бдный,

Иди за мной. Я чувствую, что въ сердц

Моемъ есть жалость. Я тебя жалю.

Испытавъ на себ самомъ, что значитъ бдность и лишенія, царственный страдалецъ начинаетъ относиться съ глубокимъ сочувствіемъ къ несчастіямъ ближнихъ и жалетъ о нагихъ бднякахъ, которымъ суждено провести такую бурную ночь:

Съ пустымъ желудкомъ, въ рубищ дырявомъ,

Безъ крова надъ бездомной головою.

Кто защититъ васъ, бдные? Какъ мало

Объ этомъ думалъ я.

По мр того, какъ меркнетъ свточъ разума y Лира, разгорается все ярче и ярче свточъ его великаго, любвеобильнаго сердца. Все добро, лежавшее на дн его души, всплываетъ наружу, вс лучшія стороны его характера достигаютъ изумительно-быстраго развитія. Лиръ, такъ сказать, встаетъ во весь свой нравственный ростъ и изъ устъ его льются рчи, необычныя въ устахъ королей:

Сквозь рубище худое,

Порокъ ничтожный ясно виденъ глазу,

Подъ шубой парчевою нтъ порока!

Закуй злодя въ золото, стальное

Копье закона сломится безвредно,

Однь его въ лохмотья — и погибнетъ

Онъ отъ пустой соломинки пигмея.

Нтъ въ мір виноватыхъ! Нтъ! я знаю!

Я заступлюсь за всхъ — зажму я рты

Доносчикамъ…

Сознавъ свое родство съ людьми, убдившись, что человкъ по своей природ есть не что иное, какъ бдное, голое, двуногое животное, Лиръ торопится сбросить съ себя мишурные атрибуты прежняго величія и со словами: ‘Прочь съ меня все чужое!’ срываетъ съ себя царскія одежды. Возрожденіе Лира совершилось и недавній деспотъ и самодуръ, топтавшій своими ногами личность милліоновъ людей, превратился въ философа и человколюбца. Высшаго нравственнаго просвтленія личность Лира достигаетъ въ тхъ сценахъ, гд онъ встрчается съ Корделіей. Когда до Лира дошли слухи объ ея прибытіи въ Англію, онъ, чувствуя свою глубокую вину передъ нею, первоначально избгалъ встрчи съ нею. Но вотъ его, больного, помшаннаго, переносятъ въ ея палатку. Утомленный большимъ переходомъ, онъ быстро и крпко засыпаетъ. На этотъ сонъ сильно разсчитывалъ докторъ, на немъ основывалъ онъ свою надежду на исцленіе короля, который долженъ придти въ сознаніе, увидя себя въ прежней обстановк. Раздаются тихіе звуки музыки, Лиръ просыпается, постель его окружаютъ, какъ въ былые дни могущества и славы, толпы придворныхъ, ждущихъ его приказаній, y изголовья постели стоитъ, вся превратившись въ ожиданіе и едва сдерживая свои рыданія, Корделія. Когда Лиръ увидалъ ту, передъ которой онъ былъ такъ сильно виноватъ, когда онъ услышалъ ея нжный голосъ, не укоряющій, но полный любви и прощенія, онъ невольно преклонилъ передъ ней колни, какъ передъ свтлымъ ангеломъ. Съ этой минуты прекращается помшательство Лира. Но хотя Лиръ возвратилъ свой разумъ, онъ относится безучастно ко всему, что не Корделія. Пораженіе французскаго войска, плнъ Корделіи и его самого не производитъ на него никакого впечатлнія. Онъ думаетъ о томъ, какъ ему будетъ хорошо въ темниц съ Корделіей, какъ онъ будетъ благословлять ее и просить y нея прощенія. Когда же Корделія по приказанію Эдмунда погибаетъ, Лиръ убиваетъ ея палача и умираетъ, склонившись надъ ея бездыханнымъ трупомъ.

Минуя второстепенныя лица, прекрасно охарактеризованныя въ русской шекспировской литератур Дружининымъ въ стать, предпосланной его переводу ‘Короля Лира’, я остановлюсь подробне на интересной личности шута. Профессіональные шуты существовали въ Англіи въ жизни и на сцен задолго до Шекспира. Подобно нашимъ юродивымъ, они искони пользовались любовью публики, которая видла въ нихъ глашатаевъ правды и представителей свободнаго слова. То, чего нельзя было высказать никому подъ страхомъ суровой кары, то позволялось человку,прикидывающемуся дуракомъ и носившему пестрый костюмъ и шапку съ погремушками. Вліяніе этихъ людей въ т времена было немалое. Не даромъ меланхоликъ Джэкъ (въ комедіи ‘Какъ Вамъ это понравится’) проситъ герцога позволить ему нарядиться въ костюмъ шута, чтобъ вычистить грязный желудокъ міра. Пользуясь въ силу своей профессіи сравнительной безопасностью, шуты не останавливались ни передъ чмъ. Они смло хлестали своимъ бичомъ вс общественные пороки и вс смшныя стороны современности. Нердко они притягивали къ своему шутовскому трибуналу не только дворъ, аристократію и парламентъ, но и самихъ королей. Извстно, что Тарльтонъ, актеръ и придворный шутъ королевы Елизаветы, осмлился однажды публично намекнуть на близость королевы къ своему любимцу, сэру Вальтеру Рэлею. ‘Смотрите — сказалъ онъ, указывая пальцемъ на Рэлея,— вдь малый-то не промахъ: онъ командуетъ королевой!’ Несмотря на всю эту безнаказанность, положеніе шутовъ въ обществ было самое незавидное. Они почти не считались за людей, имъ бросали подачку, какъ собакамъ, и ихъ били хлыстомъ, какъ провинившуюся собаку. Еще Даусъ замтилъ, что y Шекспира встрчается два типа шутовъ: клоуны (clowns) и профессіональные шуты или дураки (fools). Клоуны — это наивные и почти безсознательные юмористы, которые потшаютъ публику, даже не желая потшать. Таковы актеры-ремесленники въ комедіи ‘Сонъ въ Иванову ночъ’, таковы могильщики въ ‘Гамлет’, таковъ привратникъ въ ‘Макбет’, который, по его словамъ, терпть не можетъ водки и потому истребляетъ ее, таковъ придурковатый крестьянинъ, принесшій Клеопатр змю и ядъ. Подъ fools разумются шуты по профессіи, жившіе при двор короля, или вельможи, люди умные, которые прикидывались дурачками и надвали на свою голову дурацкій колпакъ, чтобъ жить весело, безъ труда и по временамъ говорить въ глаза людямъ такую правду, какой кром ихъ никто не могъ сказать. Шутовъ этого рода въ пьесахъ Шекспира всего шесть. Таковъ, напримръ, шутъ графини Руссильйонской, французъ Лавашъ (въ комедіи ‘Конецъ всему длу внець’), веселый и остроумный и подчасъ дкій на языкъ, умъ котораго шипитъ и пнится какъ шампанское, и который преисполненъ величайшаго самомннія: ‘я пророкъ, графиня, я всегда говорю правду безъ всякихъ обиняковъ’. Другого рода шутъ Фестъ въ комедіи ‘Двнадцатая ночь’. Онъ не напускаетъ на себя никакой важности, не считаетъ себя пророкомъ, не говоритъ никакихъ ядовитостей, это веселый малый, функція котораго состоитъ въ томъ, чтобъ смшить Оливію своими шуточками, бражничать съ сэромъ Тоби, пть псни, да дурачить мрачнаго Мальволіо. Онъ — воплощеніе веселости и остроумія и надлъ шутовской костюмъ, чтобъ дать просторъ этимъ качествамъ своей природы. Подкладка его остроумія очень не глубока. Для него, какъ для человка, одареннаго врожденной способностью подмчать смшное, многое въ жизни кажется смшнымъ и глупымъ, a неистощимая веселость только развиваетъ въ немъ это чувство. Гораздо сложне и замысловате личность шута Тачстона или Оселка въ комедіи ‘Какъ Вамъ это понравится’. Дйствующія лица высказываютъ о немъ самыя противоположныя мннія. Герцогъ убжденъ, что онъ употребляетъ свою глупости какъ щитъ изъ-за котораго ему удобне мтко стрлять своимъ остроуміемъ,— Джэкъ видитъ въ немъ клоуна, начинившаго свой сухой умъ разными странными замтками и изреченіями. Розалинда и Целія считаютъ его природнымъ дуракомъ, тупость котораго служитъ оселкомъ для остроумія другихъ. Что не такъ смотритъ на него поэтъ, видно изъ того, что въ уста его вложены весьма умныя разсужденія о пастушеской жизни, въ которыхъ такъ и хочется видть взгляды самого Шекспира. У него есть своя философія, точка отправленія которой состоитъ въ томъ, что вс люди въ большей или меньшей степени дураки, a комизмъ заключается въ томъ, что люди, считающіе себя умными, не знаютъ, что въ сущности они такіе же дураки, какъ и вс остальные.

Совершенно особое положеніе въ ряду шекспировскихъ шутовъ занимаетъ шутъ въ ‘Корол Лир’. Здсь Шекспиръ впервые рискнулъ ввести шута въ самый разгаръ трагическаго дйствія, сдлалъ его спутникомъ короля въ самыя трудныя минуты его жизни, заставилъ его истерзать сердце Лира, постоянно пробуждая въ немъ сознаніе сдланной имъ по отношенію къ Корделіи несправедливости. Для этой цли Шекспиръ снабдилъ его замчательнымъ здравымъ смысломъ, большимъ знаніемъ людей и дкой ироніей. Шутъ короля Лира — это не веселый шутъ въ род Феста или Оселка, которые могутъ разогнать тоску своими забавными выходками, это озлобленный и мрачный пессимистъ, который своими унылыми остротами и своими язвительными насмшками надъ несчастнымъ королемъ не смягчаетъ, a скоре усиливаетъ мрачное впечатлніе, производимое пьесой. Не даромъ Лиръ называетъ его горькимъ шутомъ. Даже когда онъ пытается развлечь своего повелителя и отшутить тоску его, его шутки достигаютъ совершенно противоположнаго результата. Шутъ такъ подавленъ настоящимъ, что не можетъ отвлечься отъ него. Вс его остроты направлены къ тому, чтобы терзать совсть короля, онъ постоянно возвращается къ одной и той же тем, что Лиръ поступилъ крайне глупо, отдавши свое королевство Реган и Гонериль, и крайне несправедливо,оттолкнувши отъ себя врную и любящую Корделію. Въ его шуткахъ и остротахъ есть извстная методичность. Этой методичностью онъ главнымъ образомъ и отличается отъ другихъ шутовъ, которые острятъ вдоль и поперекъ по поводу всего, что они видятъ передъ собою. Эта методическая язвительность привела нкоторыхъ комментаторовъ Шекспира къ мннію, что въ исполненныхъ горькой ироніи остротахъ шута невольно проявляется чувство торжества и даже нкоторое злорадство, когда онъ видитъ, что Лиръ, котораго онъ привыкъ считать чуть не полубогомъ, въ сущности такъ же несчастенъ и безпомощенъ, какъ онъ самъ. Намъ кажется, что это мнніе не выдерживаетъ строгой критики. Хотя шуту короля Лира, какъ и всякому шуту, приходилось вытерпть многое и быть битымъ, что называется, ни за что, ни про что {‘Между тобой и твоими дочерьми — говоритъ шутъ Лиру — есть таки фамильное сходство, т меня бьютъ, когда я говорю правду, a ты хочешь бить, когда я лгу’.}, но источникъ его язвительныхъ выходокъ не злорадство. Изъ пьесы видно, что шутъ любитъ короля, преданъ безкорыстно ему и Корделіи, одно изъ дйствующихъ лицъ говоритъ, что онъ исхудалъ съ тхъ поръ, какъ Корделія удалилась во Францію. Источникъ его язвительныхъ остротъ по адресу Лира не злорадство, a возмущенное безумнымъ поведеніемъ короля чувство правды и любовь къ Корделіи. Кром того не нужно упускать изъ виду, что дкія выходки шута необходимы для того, чтобъ лучше оттнить личность короля и указать на то, что должно происходить въ его душ. Трудно себ представить боле сильный урокъ человческой гордости, какъ та сцена, когда король Лиръ съ своимъ шутомъ блуждаютъ подъ проливнымъ дождемъ въ степи, не находя себ пріюта, одинаково несчастные и одинаково безпомощные! Несчастіе сразу уравняло ихъ соціальное положеніе и привело ихъ къ убжденію, что оба они суть не что иное, какъ бдныя, голыя, двуногія животныя. Несмотря на важное значеніе шута для характеристики Лира, роль его въ ход дйствія все-таки второстепенная и въ конц третьяго акта, когда въ шут уже не представляется надобности, онъ исчезаетъ безслдно. Попытка сдлать шута настоящимъ героемъ драмы и двигателемъ драматическаго дйствія относится къ боле позднему времени и впервые осуществлена на англійской сцен однимъ изъ младшихъ современниковъ Шекспира, Самуиломъ Роули. Разсматриваемая съ эстетической точки зрнія трагедія Шекспира обнаруживаетъ уже вполн созрвшій талантъ драматурга. По словамъ Гейне, здсь геній Шекспира взлетаетъ на самую головокружительную высоту. Гэзлитъ и Тэнъ Бринкъ признаютъ ее лучшей изъ пьесъ Шекспира, a первый сверхъ того считаетъ дерзостью опасеніе того впечатлнія, которое она производитъ на человческую душу. Одинъ изъ новйшихъ критиковъ, Доуденъ, провозглашаетъ ‘Короля Лира’ величайшимъ продуктомъ германскаго генія. Дйствительно, въ сил трагическаго паоса, возрастаніи драматическаго интереса, мастерскомъ веденіи сценъ и художественной обрисовк характеровъ ‘Лиръ’ не уступитъ ни одной изъ великихъ трагедій Шекспира. Но обладая громадными драматическими достоинствами, пьеса Шекспира не свободна отъ нкоторыхъ недостатковъ, которыхъ мы не встртимъ ни въ ‘Макбет’, ни въ ‘Отелло’. Недостатки эти состоятъ въ мотивированіи дйствія, которое заставляетъ желать многаго. Первая сцена, напримръ, заключающая въ себ экспозицію дйствія, зерно, изъ котораго оно выростаетъ, совершенно лишена разумной мотивировки и оттого кажется мало вроятной. Трудно, въ самомъ дл, допустить, чтобъ находящійся въ здравомъ ум отецъ могъ оттолкнуть отъ себя любимую дочь только за то, что она не хотла уступить его капризу и перещеголять своихъ сестеръ въ высокопарномъ выраженіи своей любви къ нему, и Гете былъ правъ, находя эту сцену нелпой. Правда, психіатрія объясняетъ ее тмъ, что съ этой сцены начинается помшательство Лира, но признать Лира съ самаго начала пьесы кандидатомъ въ сумасшедшій домъ значило бы оказаться слпымъ передъ замысломъ поэта, хотвшаго поставить помшательство Лира въ связь съ обрушившимися на него бдствіями. Есть еще другое толкованіе этой сцены, принадлежащее Гервинусу, который пытается объяснить неразумное требованіе Лира капризомъ стараго самодержца, избалованнаго многолтней лестью и поклоненіемъ, фантазіямъ котораго никто не смлъ противорчить. Но и это объясненіе не выдерживаетъ критики, ибо какъ ни привыкъ маститый королькъ безпрекословному исполненію его капризовъ, все же онъ, какъ отецъ, долженъ былъ знать характеръ своихъ дочерей, въ особенности своей любимицы Корделіи, съ другой стороны и она, зная деспотическій и капризный характеръ нжно-любимаго отца, вроятно уступила бы ему, если не изъ боязни лишиться наслдства, то изъ страха огорчить его. Если она поступила иначе, то главнымъ образомъ потому, что этотъ капризъ былъ необыченъ и притомъ обсгавленъ странными условіями. По нашему мннію, единственное объясненіе этой сцены состоитъ въ томъ, что она была навяна подобной же сценой въ старинной пьес о Лир, послужившей источникомъ для Шекспира. Подобная же слабость мотивировки замчается и въ эпизод о Глостер и его сыновьяхъ. Нельзя достаточно надивиться искусству, съ которымъ Шекспиръ слилъ дв семейныя драмы, изъ которыхъ одна происходитъ въ семь Лира, a другая въ семь Глостера, въ одну потрясающую трагедію отцовскаго самодурства и дтской неблагодарности. Но и здсь всему повредила слабость мотивировки дйствія. Съ трудомъ врится, чтобъ Глостеръ, ни разу не имвшій случая сомнваться въ любви своего законнаго сына Эдгара, могъ на основаніи наговора Эдмунда и предъявленнаго имъ подложнаго письма навсегда разорвать съ сыномъ, даже не сдлавъ попытки лично объясниться съ нимъ. Оправданіе этого эпизода съ художественной точки зрнія невозможно, подобно исторіи ссоры Лира съ Корделіей, онъ иметъ сказочный характеръ и не производитъ иллюзіи. Не мало толковъ возбудила развязка трагедіи. Какъ въ хроник, такъ и въ старинной драм войска Корделіи разбиваютъ на голову соединенные отряды Реганы и Гонерильи, Лиръ снова возводится на престолъ Англіи, царствуетъ два года и умираетъ, длая Корделію своей наслдницей. Чмъ же руководствовался Шекспиръ, замнивъ эту оптимистическую и нравоучительную развязку другой развязкой, гд коварство и зло торжествуютъ надъ добромъ и справедливостью, гд Корделія погибаетъ отъ руки палача, задушившаго ее въ тюрьм, a Лиръ умираетъ отъ скорби по ней? Не объясняется-ли это пессимистическимъ настроеніемъ, овладвшимъпоэтомъ въ эпоху созданія ‘Лира’, которое нашло свой отголосокъ въ сонетахъ и въ написанномъ около того-же времени ‘Макбет?’ Внутренняя жизнь Шекспира такъ мало извстна, что на этотъ вопросъ нельзя дать ршительнаго отвта. Вроятно, не малую роль играли въ этомъ случа и соображенія сценическія, ибо не умри Корделія отъ руки палача и пьеса была бы лишена потрясающей сцены, когда Лиръ выходитъ къ публик, неся на рукахъ мертвую дочь. Нмецкая философская критика пыталась объяснить трагическій исходъ пьесы необходимостью погубить Корделію для вящшаго торжества принципа поэтической справедливости. Но дйствительно-ли этотъ принципъ требуетъ себ такихъ невинныхъ жертвъ? Въ свтломъ сонм идеальныхъ женскихъ типовъ, созданныхъ геніемъ Шекспира, едва-ли найдется личность боле симпатичная, чмъ Корделія. Честная и правдивая, она способна къ самой сильной и самоотверженной любви. Она выказываетъ столько нжности и привязанности къ кругомъ виновному передъ ней отцу, что послдній преклоняетъ передъ ней колни, какъ передъ свтлымъ ангеломъ. По какой же стать кодекса поэтической справедливости эта идеальная личность должна быть обречена на гибель? Въ чемъ ея трагическая вина? Отвчая на этотъ вопросъ, нмецкая критика постоянно прибгала ко всякаго рода софизмамъ и ухищреніямъ. По мннію Ульрици, Корделія должна поплатиться за проступокъ, совершенный ею въ начал драмы, когда она, вмсто того чтобъ уступить капризу престарлаго отца, отвтила ему съ не дтской строптивостью и его отчасти необдуманный образъ дйствій встртила жестко и сурово. За это проклятіе отца тяготетъ надъ ней и влечетъ ее къ гибели. Подобныя объясненія едва-ли даже заслуживаютъ опроверженія, ибо Корделія не уступила капризу отца именно вслдствіе прямоты и честности своей натуры, не способной къ льстивымъ и высокопарнымъ выраженіямъ чувствъ, да еще публично и съ разсчетомъ на общанную награду. Выходитъ, что то, что составляетъ главную прелесть ея характера, составляетъ вмст съ тмъ и ея трагическую вину, которую она должна искупить смертью. По мннію Ретшера, Корделія заслужила смерть, потому что вторгнулась съ иностраннымъ войскомъ въ предлы родной страны, вслдствіе этого Шекспиръ долженъ былъ погубить ее, какъ англичанинъ и патріотъ. Но критикъ забываетъ, что здсь дло идетъ не о патріотизм и политик, a о нравственной справедливости. Корделія вторгнулась съ французскимъ войскомъ въ Англію не для завоеванія страны и подчиненія ея Франціи, a съ тмъ, чтобы возстановить права на престолъ своего несчастнаго отца, стало быть она стояла за правое дло и никакой трагической вины за ней не числится {*}.

{* Взгляды нмецкой критики на развязку ‘Лира’ подробно разобраны въ моей стать ‘Шекспировская критика въ Германіи’. См. Опыты изученія Шекспира. Москва 1902, стр. 13—55.

Приводимъ изъ нея то, что касается взглядовъ Ульрици и Ретчера. Но довольствуясь приведеннымъ выше объясненіемъ смерти Корделіи, Ульрици длаетъ новую и еще боле неудачную попытку вывести необходимость ея гибели изъ эстетическихъ соображеній, изъ придуманныхъ имъ ad hoc законовъ трагическаго паоса. Онъ сознается, что проступокъ Корделіи не былъ особенно важенъ, но чмъ меньше проступокъ, тмъ сильне дйствіе трагическаго паоса. Сила его состоитъ въ томъ, что онъ обрекаетъ на гибель и добро, если оно хоть немного уклоняюсь отъ своей природы и самое отъявленное зло. Къ такимъ парадоксамъ приходится каждый разъ прибгать философской критик, если она во что бы то ни стало хочетъ отстоять идею поэтической справедливости y Шекспира. Отказаться же отъ этой идеи она не иметъ силу потому что тогда падутъ сами собою такъ бережно лелемыя ею ученія о нравственномъ устройств міра (moralische Weltordnung), гармоніи нравственныхъ началъ, которымъ она обязана своимъ существованіемъ. Ульрици упорно вритъ въ существованіе неразрушимой гармоніи между зломъ и наказаніемъ, добродтелью и наградой даже въ этомъ мір и не можетъ допустить, чтобы въ драм которая считается отраженіемъ жизни, могло быть допущено даже временное торжество зла и неправды. Если добро гибнетъ, значитъ оно не вполн добро, значитъ на немъ есть пятна, которыя должны быть смыты тяжелымъ испытаніемъ и даже смертью. Если въ сужденіяхъ Ульрици преобладаетъ нравоучительный элементъ, то въ сужденіяхъ Ретчера замтно ршительное преобладаніе элемента философскаго. По мннію Ретчера сущность Венеціанскаго купца состоитъ въ раскрытіи діалектики абстрактнаго права, а сущность Ромео и Юліи въ неизбжномъ столкновеніи паоса любви, составляющаго душу трагедіи, съ силой ему противоположной. Онъ одобряетъ трагическую развязку пьесы въ силу того, что смерть героевъ трагедіи освобождаетъ ихъ чувства отъ исключительности и односторонности, неразлучной съ истинно-трагическимъ паосомъ и утшаетъ себя въ смерти Ромео и Юліи тмъ, что она сдлалась почвой примиренія между ихъ родными и тмъ пріобрла возвышенное значеніе жертвы для цлости нравственнаго міра. Также далеко отъ истины Ретчерово объясненіе смерти Корделіи. Онъ упрекатъ Шлегеля въ томъ, что послдній считалъ смерть Корделіи только средствомъ, необходимымъ для развязки трагедіи, ибо Лиръ, вынесшій такъ много въ жизни, только вслдствіе смерти Корделіи могъ умереть трагически и думаетъ, что въ ней самой, въ ея отношеніяхъ къ этому міру, должно заключаться оправданіе ея гибели. По его словамъ, Корделія, появленіе которой смягчило ея отца подобно виднію кроткаго ангела, въ присутствіи которой душа великаго страдальца не только обрла забвеніе прошлаго, но и ощутила несказанное блаженство,— тмъ самымъ исполнила задачу своего существованія и должна умереть. Очевидно, что и здсь Корделія является только средствомъ. По этому поводу Арнольдъ Руге остроумно замтилъ, что Шлегель объясняетъ смрть Корделіи по крайней мр изъ художественныхъ цлей, между тмъ какъ Ретчеръ видитъ въ Корделіи нчто врод мускуса, необходимаго, чтобы смягчить страданія ея отца.}

Древнйшимъ исполнителемъ роли Лира въ пьес Шекспира былъ личный другъ Шекспира, собственникъ театра Глобусъ и лучшій трагическій актеръ того времени Ричардъ Борбеджъ, въ XVII в. въ ней имлъ успхъ Беттертонъ, a въ XVIII в. роль Лира была одной изъ лучшихъ ролей въ репертуар знаменитаго Гаррика. Особенно былъ хорошъ Гаррикъ въ изображеніи безумія Лира въ третьемъ акт. Игра его не была результатомъ одного внутренняго наитія, главную роль играло въ ней изученіе дйствительнаго помшательства. У Гаррика былъ пріятель, который, стоя возл окна игралъ со своей двухлтней дочерью, и по неосторожности какъ-то выпустилъ ее изъ рукъ. Малютка упала на вымощенный камнемъ дворъ и убилась до смерти. Увидя, что дочь мертва, отецъ упалъ безъ чувствъ и лишился разсудка. Онъ жилъ только прошедшимъ, ежедневно онъ садился y окна и игралъ съ воображаемымъ ребенкомъ, ежедневно длалъ видъ, что выпустилъ его изъ рукъ, плакалъ, терзался, потомъ опускался въ кресло и, устремивъ взоръ на какой-нибудь предметъ, впадалъ въ глубокую задумчивость, по временамъ онъ водилъ свой взоръ кругомъ, какъ бы умоляя о состраданіи къ нему. Посщая друга, Гаррикъ имлъ случай не разъ наблюдать эту сцену и, по его собственному признанію, онъ былъ обязанъ ей своимъ успхомъ въ ‘Корол Лир’. 24 апрля 1820 г. Кинъ впервые выступилъ въ роли Лира въ Друриленскомъ театр, Уступая Гаррику въ сил трагическаго паоса, Кинъ превосходилъ его тонкой отдлкой деталей роли, которую онъ постоянно совершенствовалъ, изучая душевнобольныхъ въ лондонскихъ госпиталяхъ. Онъ до того слился со своей ролью, что передъ представленіемъ говорилъ друзьямъ: ‘Я постараюсь публику сдлать такой же безумной, какъ я самъ’. По словамъ лицъ, видавшихъ Кина въ роли Лира, мимика его была неподражаема. По мр того какъ Лиромъ овладвало безуміе, взглядъ Кина длался все боле и боле вопросительнымъ, онъ тщательно приглядывался къ предметамъ, словно передъ его глазами происходило нчто странное и необычное, при этомъ монотонность его голоса и слабое раскачиваніе всего тла указывали на смутно-фантастическое настроеніе ума, тщетно старающагося войти въ прежнюю колею и найти самого себя. По временамъ на его лиц появлялась какая-то на половину жалкая улыбка, глядя на которую трудно было удержаться отъ слезъ. Если сцена проклятія дочери была проведена съ потрясающей энергіей, заставлявшей дрожать публику, то встрча съ Корделіей, передъ которой царственный страдалецъ преклоняетъ колни, умиляла ее до слезъ. Лучшимъ исполнителемъ роли Лира въ Германіи считался Девріентъ. Средства его были далеко не велики, онъ былъ небольшого роста, въ походк его и осанк не было ничего величаваго, голосъ его былъ довольно слабъ и въ сильныхъ мстахъ переходилъ въ рзкій крикъ. Но вс эти недостатки съ избыткомъ искупались его чудной мимикой и необыкновенными глазами, способными отражать въ себ самые незначительные оттнки чувствъ.— Самымъ прославленнымъ исполнителемъ роли Лира въ Италіи былъ хорошо извстный Москв и Петербургу покойный Эрнесто Росси. Кто хоть разъ видлъ знаменитаго трагика въ этой роли, навсегда уносилъ съ собою величаво-эпическій образъ царственнаго страдальца, одинаково великаго, какъ въ гнв и проклятіяхъ, такъ и въ безуміи и любви. Росси имлъ вс вншнія средства, необходимыя для успшнаго исполненія этой роли: величественную наружность, пылкій темпераментъ, прекрасную мимику и чудный, гибкій, про

Читайте также: