Н. Страховъ
ФИЛОСОФСКІЕ ОЧЕРКИ
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1893
ИЗЪ СПОРОВЪ О ДУШ
1870.
ИЗЪ СПОРОВЪ О ДУШ
1870.
I.
II.
III.
IV.
Из споров о душе, Страхов Николай Николаевич, Год: 1870
Время на прочтение: 32 минут(ы)
Самостоятельное начало душевныхъ явленій. Психофизіологическое изслдованіе, написанное съ цлію полученія степени доктора философіи въ Императорскомъ Московскомъ университет докторомъ Іенскаго университета и. д. экстраординарнаго профессора Императорскаго Варшавскаго университета, Генрихомъ Струве. Москва, 1870. 102 стр.
Подспудный матеріализмъ. По поводу диссертаціи-брошюры г-на Струве. Н. Аксакова. Москва. 1870. 32 стр.
По поводу диссертаціи‘. Генриха Струве. Сергя Усова Москва, 18 апрля. 12 стр.
Существуетъ-ли душа? Вопросъ чрезвычайно интересный, а главное — чрезвычайно современный. Въ современности его насъ очень убдительно увряетъ г. Струве, желающій показать, что онъ не занимается какими-нибудь старыми и избитыми предметами, а пишетъ о томъ, что входитъ въ программу послднихъ, новйшихъ успховъ человческаго мышленія. Существуетъ-ли душа, или нтъ,— въ этомъ еще могутъ расходиться наши философы, но что прогрессъ существуетъ, и что слдуетъ заниматься современными вопросами,— это — святая истина, непререкаемый догматъ для самыхъ разнорчащихъ нашихъ мыслителей.
‘Вопросъ о самостоятельномъ начал душевныхъ явленій, или, какъ обыкновенно говорятъ, о существованіи души (такъ начинаетъ г. Струве), безъ всякаго сомннія принадлежитъ къ самымъ важнымъ вопросамъ настоящаго времени’.
Вотъ главная причина, по которой г. Струве написалъ свой трактатецъ. Г. Струве не самъ выбираетъ себ предметы и задачи, а примыкаетъ къ общему движенію науки, говоритъ о томъ, о чемъ говорятъ другіе. Нмцы усумнились въ существованіи души въ человк, сдлали изъ этого вопросъ, г. Струве твердо вритъ, что и намъ, для блага науки, слдуетъ трудиться надъ этимъ вопросомъ. Но вотъ бда. Если нмцы задаютъ себ извстныя темы для размышленій и сочиненій, то они же, не спрашиваясь насъ, конечно и ршаютъ свои задачи. Можетъ быть, какой-нибудь нмецкій профессоръ уже окончательно ршилъ этотъ современный вопросъ, уже вполн доказалъ, что душа есть, или что ея вовсе нтъ. Тогда не напрасно-ли мы будемъ соваться туда, гд насъ не спрашиваютъ, гд дло и начали и кончатъ безъ насъ? У кого нтъ своего вопроса, своей мысли, тотъ, занимаясь современными вопросами, можетъ очутиться въ положеніи человка совершенно некстати и понапрасну мшающагося не въ свое дло. Это соображеніе поразило г. Струве.
‘Правда,’ — говоритъ онъ,— ‘въ послднія десять лтъ появилось значительное число разнородныхъ, по большей части популярныхъ сочиненій, которыя разбираютъ этотъ вопросъ со всхъ возможныхъ точекъ зрнія’.
Ну вотъ видите! Число сочиненій значительное — зачмъ же его увеличивать? Они появились въ послднія десять лтъ, слдовательно стоятъ на высот современной науки, или, по крайней мр, выражаютъ въ своей разнородности современный фазисъ человческаго мышленія. При томъ, они разбираютъ этотъ вопросъ со всхъ возможныхъ точекъ зрнія,— слдовательно новой точки намъ и не выдумать. Зачмъ же писать, когда за насъ и безъ того думаютъ нмцы?
Такимъ образомъ, г. Струве приходитъ къ необходимости оправдывать появленіе своего сочиненія чмъ нибудь другимъ, а не однимъ тмъ, что вопросъ о существованіи души принадлежитъ къ самымъ важнымъ вопросамъ настоящаго времени. Г. Струве ршается выразить, хотя весьма осторожно, что онъ недоволенъ всею этою литературою по вопросу о душ.
‘Но при всемъ томъ’,— говоритъ онъ,— ‘нельзя сказать, чтобъ обиліе помянутыхъ сочиненій длало совершенно излишними безпристрастное изслдованіе этого вопроса и попытку его критическаго ршенія’.
Повидимому г. Струве хочетъ сказать, что нмцы разсуждаютъ недовольно безпристрастно и ршаютъ дло не вполн критически, и что, слдовательно, разсужденіе вполн безпристрастное и критическое не будетъ совершенно излишнимъ въ современной философской литератур. Но такъ только повидимому. Въ сущности, эти выраженія употреблены г. Струве единственно для красоты слога, для приданія рчи всевозможной мягкости, для того — если прямо говорить — чтобы замаскировать свое положеніе относительно вопроса и его литературы, чтобы отнять у этого положенія всякую рзкость и опредленность. Ему никакъ не хочется прямо сказать, ршенъ-ли или нтъ вопросъ о душ, и что такое думаетъ длать онъ самъ, г. Струве: хочетъ-ли онъ предложить намъ самостоятельное ршеніе дла, или же будетъ повторять только то, что сказано другими? Вмсто яснаго и опредленнаго указанія на эти существенные пункты, г. Струве выражается слдующимъ образомъ:
‘Различіе мнній по этому вопросу сихъ поръ еще такъ велико и недоразумнія между борющимися сторонами такъ многочисленны, что каждый, кто безпристрастно понимаетъ трудности предмета, охотно встртитъ всякую попытку внести сюда ясность и точность и въ подобномъ стремленіи усмотритъ полезное подготовленіе къ окончательному ршенію вопроса’.
И такъ, дло у г. Струве ограничивается только попытками и стремленіями, и на сей разъ уже не къ добросовстности и критичности, а къ ясности и точности. Притомъ, онъ и не мечтаетъ о ршеніи вопроса, а только о нкоторомъ полезномъ подготовленіи къ ршенію. Но и этого мало. Скромность г. Струве простирается до того, что тотчасъ посл приведенныхъ словъ онъ говоритъ:
‘Хотя, естественно, мы не будемъ въ состояніи удовлетворить всмъ такимъ ожиданіямъ…’
Вотъ поистин примрное уваженіе къ наукамъ и къ современнымъ вопросамъ. Г. Струве не дерзаетъ ни свой вопросъ предложить, ни свое мнніе имть, ни постоять даже за то, что онъ исполнитъ то или другое свое общаніе. Это скромнйшій ученый, который предупреждаетъ, что онъ не можетъ удовлетворить требованіямъ высокаго предмета, за который берется. Г. Струве скроменъ до того, что съ перваго раза не разберешь, иметъ-ли онъ что-нибудь сказать, желаетъ-ли примкнуть къ какому-нибудь опредленному ученію, или же ограничивается только стремленіемъ къ точности, ясности, добросовстности, основательности и другимъ подобнымъ качествамъ, конечно весьма похвальнымъ и полезнымъ, но, къ сожалнію, совершенно неопредленнымъ, несоставляющимъ никакой методы, никакого ученія.
Есть вещи, однакоже, въ которыхъ скромность не помогаетъ. Не смотря на усилія г. Струве, для внимательнаго читателя совершенно ясно, напримръ, что брошюра г. Струве есть вовсе не изслдованіе, а простая компиляція изъ посредственныхъ философскихъ книгъ, которыхъ такое множество въ Германіи. Г. Струве такъ уважаетъ науку, что ему и въ голову не приходило думать самому, отважиться хоть на какую нибудь самостоятельную попытку. Вроятно, онъ полагалъ, что всякая самостоятельность только повредила бы добросовстности и точности его работы.
Въ силу своей скромности, онъ ни на минуту не усумнился, что вопросъ о душ стоитъ именнно такъ, какъ онъ является въ безчисленныхъ книгахъ и журналахъ, сочиняемыхъ нмцами, что относительно существованія души существуетъ великое разнообразіе мнній и господствуютъ многочисленныя недоразумнія и трудности. Г. Струве вритъ, что вопросъ не ршенъ, но что, если еще лтъ пять будетъ выходить журналъ Фихте младшаго, и профессора нмецкихъ университетовъ будутъ писать свои книги, то мы дойдемъ наконецъ до ршенія вопроса. Самъ г. Струве, въ качеств основательнаго и добросовстнаго ученаго, еще не сметъ утверждать окончательно, что душа существуетъ, онъ, какъ мы видли, только собирается длать полезныя подготовленія къ твердому установленію этой истины.
Что вы, о поздніе потомки,
Помыслите о нашихъ дняхъ?
Такъ вотъ мы какой прогрессъ сдлали! Такъ вотъ до чего дошло человчество въ своемъ долгомъ и напряженномъ развитіи! Мы даже не знаемъ, существуетъ-ли душа, или нтъ. Мы сдлали изъ этого вопроса современный, новйшій вопросъ, и безъ конца пишемъ книги въ вид полезны съ подготовленій къ его ршенію.
Книги — большое зло, въ этомъ нужно согласиться съ гр. Л. Н. Толстымъ. Вра въ книги есть большое суевріе, мшающее ясному и здоровому взгляду на вещи. Чтеніе книгъ, когда человкъ не уметъ правильно относиться къ читаемому и исполненъ суеврнаго уваженія къ литератур, сбиваетъ съ толка, путаетъ понятія, наполняетъ голову призраками и пустяками.
Для насъ поразительно и дико, какимъ образомъ нмцы успли вчный вопросъ о душ обратить во временный, какимъ образомъ можно подумать, что этотъ вопросъ будто бы разработывается только въ послднія пятнадцать лтъ (Самост. Нач, стр. 30). Имя въ виду важность предмета и сравнивая съ нею незначительность и времени, и той горсти людей, которая занималась этихъ предметомъ, мы готовы предположить, что тутъ ошибка, что вопросъ остается глубокимъ и общеинтереснымъ вопросомъ всхъ временъ, но что въ послдніе пятнадцать лтъ нкоторые люди сбились съ толку и извратили смыслъ дла. Куча книгъ, которую эти люди написали, не должна пугать насъ, вс эти книги могутъ оказаться вздоромъ сравнительно съ сущностію и важностію самаго вопроса. Отчасти въ этомъ укрпляетъ насъ изложеніе самаго г. Струве. Онъ говоритъ:
‘Вслдствіе огромныхъ успховъ естественныхъ наукъ, особенно физіологіи, вопросъ о существованіи души принялъ въ послднее время совершенно новый характеръ. Теперь уже нельзя ршать его на основаніи метафизическихъ и абстрактныхъ изслдованій. Теперь, при его ршеніи, особенно нужно обращать вниманіе на физіологію и указывать на его отношенія къ новйшимъ изслдованіямъ этой науки’. (Стр. 26).
Изъ этихъ словъ ясно, что не философія подняла современный вопросъ о душ, а что все дло зависитъ отъ физіологіи и ея огромныхъ успховъ. Физіологія будто бы заставила философовъ бросить метафизическія и абстрактныя изслдованія и дать вопросу совершенно новый характеръ.
Фактъ, изложенный совершенно неврно и превратно. Физіологи никогда не занимались философіею, не разработывали вопроса о душ, а длали свое дло,— занимались физіологіею. Отличные физіологи, какъ напримръ прежде Іоганнесъ Миллеръ, нын Клодъ Бернаръ, Гельмгольцъ,— никогда не были матеріалистами, и въ физіологіи, какъ наук, нтъ никакихъ элементовъ, которые противорчили бы философіи и могли заставить ее измнять свои ршенія. Дло было вовсе не такъ. Пока физіологи спокойно работали, философы очутились безъ кормила и весла, потеряли всякую руководящую нить, и вообразили, что физіологія перебьетъ имъ дорогу и будетъ сильне всякой философіи. Фолософы струсили передъ матеріалистами, которыхъ отнюдь не должно смшивать съ настоящими физіологами, и которые только постоянно ссылались на физіологію, чтобы поразить своихъ противниковъ авторитетомъ строгой науки. И вотъ гд источникъ новаго характера, принятаго вопросомъ о душ, этотъ источникъ не въ успхахъ науки, не въ физіологіи, а въ появленіи матеріалистовъ. Г. Струве самъ подтверждаетъ это въ строкахъ, тотчасъ слдующихъ за приведенными: ‘Современный матеріализмъ стремится къ возобновленію давно извстныхъ теорій и мнній на основаніи новыхъ результатовъ естественныхъ наукъ. Вслдствіе того вопросъ о существованіи души пересталъ быть вопросомъ чистой философіи, метафизики, или психологіи, а принялъ направленіе, которое вводитъ его въ кругъ естественныхъ наукъ, особенно физіологіи'(стр. 26).
Вотъ гд причина дла, гд источникъ современнаго прогресса въ мышленіи. Матеріалисты! Они надлали вс эти чудеса, они убдили философію, что она до сихъ поръ шла ложнымъ путемъ, они разрушили авторитетъ чистой философіи и метафизики, они ввели вопросъ о душ въ кругъ естественныхъ наукъ. Матеріалисты должны быть признаны истинными обновителями философской мысли, реформаторами методовъ мышленія и взаимныхъ отношеній между науками, словомъ — творцами величайшаго переворота въ философіи.
‘Понятно’, продолжаетъ г. Струве, ‘что вслдствіе того и вс изслдованія нашего вопроса, начиная съ Платона и кончая Гегелемъ, не принимающія во вниманіе ученій физіологіи, потеряли свое значеніе и замчательны только въ историческомъ отношеніи’ (стр. 27).
Вотъ до чего мы дожили. Вс великіе философы отъ Платона до Гегеля потеряли свое значеніе въ вопросахъ о душ. Появленіе матеріалистовъ составило эру, съ которой не сравнятся никакіе прежніе перевороты. Вслдствіе этого, г. Струве со всею наивностію и точностію ставитъ литературу матеріалистовъ на первое мсто въ числ книгъ по вопросу о существованіи души. Съ матеріалистовъ онъ начинаетъ изложеніе исторіи своего вопроса, и вообще всюду даетъ понять, что они настоящіе зачинатели новаго философскаго движенія. Хотите знать, любезные читатели, кто первый далъ толчекъ этому движенію? Это былъ Карлъ Фохтъ, и знаменитое событіе совершилось въ 1842 году.
‘Первый’,— говоритъ г. Струве,— ‘возобновившій въ наше время матеріалистическія теоріи французскихъ энциклопедистовъ XVIII вка, Кондильяка, Ламетри, Гельвеція, въ особенности Кабани, былъ извстный нмецкій физіологъ Карлъ Фохтъ — (Physiologische Briefe. 1842)’ (стр. 27).
Вотъ кто сдлалъ излишнимъ изученіе Платоновъ и Гегелей, кто первый перевелъ вопросъ о существованіи души изъ области чистой философіи и психологіи въ физіологію.
Замтимъ кстати, что г. Струве въ этомъ случа и во многихъ другихъ обнаруживаетъ большое незнаніе естественныхъ наукъ и ихъ литературы. Карла Фохта нельзя назвать извстнымъ нмецкимъ физіологомъ, онъ никогда не занимался физіологіею, не длалъ никакихъ физіологическихъ опытовъ и наблюденій, а работалъ только по зоологіи. Написать популярную физіологическую книгу не значитъ быть извстнымъ физіологомъ. Въ другомъ мст ошибка г. Струве еще грубе. Онъ называетъ (стр. 31) Бэра — знаменитымъ русскимъ энтомологомъ. Но Бэръ никогда энтомологіею не занимался, а не знать трудовъ этого великаго ученаго въ другихъ областяхъ — значитъ не имть самыхъ элементарныхъ свдній въ исторіи естественныхъ наукъ.
Но это — мимоходомъ. Если Карлъ Фохтъ не только не извстный физіологъ, но и весьма посредственный зоологъ, то за то онъ — знаменитый матеріалистъ, и въ этомъ все дло. Все дло, очевидно, въ томъ, что въ Германіи появился матеріализмъ, и что нашлось не мало людей, которые задались мыслью — его опровергнуть. Вся исторія только въ этомъ и заключается и до Платоновъ и до Гегелей вовсе не касается. Матеріализма испугались, матеріализму придали важность первостепенной задачи, глубочайшаго вопроса,— и вотъ появилась цлая quasi-философская литература, которая весь свой raison d’tre иметъ только въ матеріализм.
Если же исторія такова, то спрашивается, какое значеніе ей слдуетъ приписать, какой дйствительный ея смыслъ? Что это — прогрессъ или шагъ назадъ? Не рано-ли отказываться отъ Платоновъ и Гегелей?
Вотъ вопросъ, который слдовало бы разршить и о которомъ г. Струве, увлеченный теоріею прогресса, вовсе и не подумалъ. Современный фазисъ нмецкой философіи весь держится на отрицаніи матеріализма, слдовательно иметъ лишь на столько смысла, на сколько иметъ силы и значенія матеріализмъ. Матеріализмъ есть одно изъ заблужденій, заблужденія всегда существовали и будутъ существовать, можно-ли думать, что движеніе философской мысли состоитъ не въ нкоторомъ положительномъ стремленіи къ истин, а въ послдовательномъ опроверженіи тхъ или другихъ уклоненій отъ истины?
Чмъ мы докажемъ, что матеріализмъ есть нкоторое характерное заблужденіе, новое, особенное, указывающее философіи новыя задачи? Матеріализмъ существовалъ всегда, отъ глубокой древности, онъ — одна изъ естественныхъ ошибокъ, въ которыя впадаетъ умъ человческій. Когда философія была сильна, имла хорошихъ представителей, двигалась и развивалась,— матеріализмъ исчезалъ, когда философія ослабвала, теряла свое дйствіе на умы,— матеріализмъ усиливался, совершенно такъ, какъ мракъ усиливается и распространяется, когда уменьшается свтъ. Въ былыя времена философія никогда не боролась съ матеріализмомъ, не занималась его отрицаніемъ и критикою, она его побждала и изгоняла тмъ, что спокойно излагала и проповдывала свои ученія, и онъ исчезалъ безъ всякой особенной о томъ заботы. И такъ, ныншняя борьба противъ матеріализма едва-ли доказываетъ его силу, скоре она доказываетъ слабость философіи.
Что новаго въ носомъ матеріализм? На это напрасно мы ищемъ отвта не только у г. Струве, но и во всей той литератур послднихъ пятнадцати лтъ, которую онъ предпочитаетъ Платону и Гегелю. Въ матеріализм нтъ ничего новаго, какъ нтъ его въ тысяч другихъ заблужденій, постоянно сопровождающихъ умственную жизнь людей, постоянно складывающихся по однимъ и тмъ же законамъ. Какъ бы далеко ни подвинулось развитіе науки и философіи, есть ошибки, которыя будутъ повторяться до конца вковъ. Такъ, сколько бы ни трудились астрономы, они никогда не уничтожатъ того естественнаго обмана, по которому люди думаютъ, что земля неподвижна, а солнце ходитъ вокругъ нея.
Все это ведетъ къ одному,— не имемъ-ли мы основаній признать вздоромъ не только матеріализмъ, но и всю философскую литературу послднихъ лтъ, которая занимается матеріализмомъ? Вопросъ дерзкій, но если ужь философствовать, такъ не нужно бояться смлыхъ мыслей и ршительныхъ постановокъ дла. Конечно, скромному ученому этотъ вопросъ будетъ не по душ. Подумайте только — сколько книгъ, сколько журналовъ! Скромные ученые расположены думать какъ думаютъ другіе, и видть въ каждой книг нкоторый вкладъ въ сокровищницу науки. Увы! Книги большею частію представляютъ напрасную трату времени и силъ, и истинно бременятъ землю. Особенно нужно быть осторожнымъ съ нмецкими книгами. Нмцы все обращаютъ въ ремесло, у нихъ стало ремесломъ и писаніе книгъ, и проподаваніе философіи. Нмцы замчательны способностію останавливаться на какой нибудь мысли, часто самой ограниченной и узкой, и потомъ цлую жизнь разработывать эту мысль, длать изъ нея книги, читать на нее лекціи, и умереть, ни разу не подумавши о крайнихъ выводахъ этой мысли, о связи ея съ остальными длами и мыслями.
Мы не шутимъ. Въ доказательство нашихъ дерзкихъ сомнній мы приведемъ слдующее: ни матеріализмъ, ни философія, которая съ нимъ берется, до сихъ поръ не представляютъ ни одного имени, стоющаго славы, ни одной книги стоющей вниманія и чтенія. Написана куча книгъ,— и вс они одного сорта, вс одинаково плохи, одинаково мало заключаютъ въ себ философіи.
Матеріализмъ никогда не имлъ талантливыхъ представителей, не породилъ ни единой книги истинно философской. Онъ никогда самъ не формулировалъ ясно своихъ принциповъ, своей методы, самое лучшее, что писано но матеріализму, принадлежитъ нкоторымъ натуралистамъ (напр. Лапласу), то есть людямъ, которые хотя впали въ это заблужденіе, но были истинно учеными людьми, привыкшими къ научному изложенію. Что касается до новыхъ нмецкихъ матеріалистовъ, то все ими писанное — такой вздоръ, который читать и разбирать можно только изъ любви къ ближнимъ, а никакъ не ради философскаго интереса.
Любовь къ ближнимъ — вотъ на что могутъ сослаться т новые нмецкіе философы, которые цлью своей жизни поставили подробное и аккуратное опроверженіе матеріализма. Признавая за ними это доброе намреніе, мы, къ сожалнію, должны отказать имъ въ другихъ качествахъ, въ философскомъ талант и глубин мысли. Можетъ быть, впрочемъ, они за этимъ и не гнались, а стремились только къ ясности, точности, добросовстности, и т. д.— словомъ не столько къ успхамъ въ наукахъ, сколько къ хорошему поведенію. Какъ бы то ни было, между ними не выдалось ни одной талантливой головы, и между ихъ книгами нтъ ни одной даже просто знаменитой. Оно и понятно. Человкъ съ талантомъ сейчасъ выдумаетъ что-нибудь свое, станетъ проповдывать какія-нибудь свои собственныя мысли, а не осудить себя на всю жизнь — разбирать глупости, сочиненныя другими, не станетъ, какъ выразился Фейербахъ, пережевывать то, что уже переварено.
Для поясненія нашего взгляда на матеріализмъ сдлаемъ небольшое отступленіе, коснемся самой сущности дла.
Существуетъ-ли душа?
Если понимать этотъ вопросъ въ матеріалистическомъ смысл (а такъ вдь хотятъ его понимать новые философы, сдлавшіе для себя матеріализмъ мриломъ философскаго мышленія), то онъ будетъ значить слдующее: есть-ли въ человк что-нибудь отличное отъ тла, отъ вещества? Не все-ли въ немъ матерія?
Но что такое матерія? Прежде всего это есть изъ понятій, составляемыхъ нашею душою. Отсюда слдуетъ, что неизвстно, существуетъ ли сама матерія, то, что мы воображаемъ подъ этимъ понятіемъ, но что наврное существуетъ душа, то, что составляетъ понятія. Мыслю, слдовательно существую, хотя бы ни въ одной моей мысли не было еще и крупицы истины. Я составляю понятія, слдовательно я — существо, способное составлять понятія, хотя бы совершенно было неизвстно, годятся-ли куда-нибудь эти понятія, сообразны-ли он хоть сколько-нибудь съ дйствительностію. Можетъ быть вс мои мысли — пустая фантазія, бредъ, пустяки, но одно несомннно,— что я есть существо, производящее эти фантазіи, этотъ бредъ. Cogito, ergo sum.
И такъ, душа есть нчто непосредственно извстное. Она не есть вещество уже потому, что въ веществ всегда можно усумниться, признать его созданіемъ воображенія, а въ душ усумниться невозможно. Матерія есть одинъ изъ вопросовъ души, а душа, есть нчто, стоящее вн всякаго вопроса и напротивъ — производящее всякіе вопросы. Сказать, что душа есть матерія такъ же нелпо, какъ сказать, что вопросъ существуетъ безъ вопрошающаго, или что тотъ, кто спрашиваетъ — не существуетъ, а существуетъ только то, о чемъ еще спрашивается, то, что подлежитъ сомннію. Если мы думаемъ, размышляемъ, сомнваемся, то первое, что мы должны признать существующимъ, есть наша мысль, наше сомнніе, а никакъ не тотъ предметъ, о которомъ мы еще только думаемъ, въ существованіи котораго еще сомнваемся.
Но обыкновенно разсуждаютъ иначе. Источникъ большей части ошибокъ, какъ самыхъ грубыхъ, такъ часто и весьма тонкихъ, заключается въ томъ, что люди мысли принимаютъ за дйствительность. Человкъ всегда расположенъ въ вр, а не въ сомннію. Ошибка матеріализма именно въ этомъ и состоитъ. Первое правило философіи заключается въ томъ, что надобно изслдовать, правильно-ли мы думаемъ, не ошибается*ли душа въ своихъ представленіяхъ. Матеріалисты же идутъ прямо противоположнымъ путемъ: они такъ врятъ въ свои представленія, что не спрашиваютъ объ ихъ правильности, а на оборотъ, спрашиваютъ, подходитъ-ли душа подъ ихъ представленія? Между тмъ, сомнваться въ душ есть нелпость, а сомнваться въ томъ, имютъ-ли надлежащій видъ и дйствительное значеніе наши понятія, напримръ, какой всъ слдуетъ приписать понятію вещества — есть дло вполн философское.
Если мы способны познавать истину, то первое условіе для этого должно состоять въ томъ, чтобы была возможность какъ-нибудь защититься отъ своихъ понятій, какъ-нибудь проврять ихъ, подвергать проб и изслдованію. Мало-ли что мерещится человку, мало-ли всякихъ фантазій онъ создаетъ себ, люди грубые и неразвитые врятъ во вс созданія своей души, люди же просвщенные, философствующіе — не врятъ всякой мысли, приходящей имъ въ голову, а сперва строго ее изслдуютъ. И такъ, намъ нужно разобрать,— есть-ли правильный смыслъ и соотвтствіе дйствительности въ понятіи вещества. Конечно, отсюда не слдуетъ, чтобы мы при этомъ имли какое-нибудь правильное и ясное понятіе о душ, но несомннно слдуетъ, что душа не есть вещество, такъ какъ знаніе о ней, увренность въ ея существованіи возможны и неизбжны и въ томъ случа, когда мы сомнваемся въ состоятельности понятія о веществ, или даже вовсе отвергаемъ его существованіе. Вещество не есть ли призракъ, который мы себ создаемъ? Возможность и безупречная логичность такого вопроса доказываютъ, что нелпо признавать душу веществомъ. Кто это спрашиваетъ, кто предполагаетъ небытіе вещества, тотъ вмст съ тмъ неизбжно предполагаетъ другое бытіе, которое уже не есть призракъ, бытіе собственной души. Cogito, ergo sum.
Къ душ мы относимъ не только мышленіе, познаніе, сомнніе, но и каждое ощущеніе. Въ каждомъ ощущеніи, не исключая и самаго простйшаго, повторяется появленіе той неизгладимой черты, которая отдляетъ непосредственно достоврный душевный міръ отъ всего остальнаго, что существуетъ или можетъ существовать. Возьмемъ что-нибудь самое простое, напримръ ощущеніе сладкаго. Это ощущеніе столь же хорошо извстно малому ребенку, какъ и ученйшему физику, химику, физіологу, оно независимо отъ всякихъ понятій о свойствахъ и состав сладкихъ веществъ, о нервахъ, мозг и т. д. Мы можемъ тысячу разъ измнить химическую формулу сахара, меда и пр, тысячу разъ передлать наши представленія объ устройств нервовъ и ихъ дятельности, но все это нимало не будетъ касаться ощущенія сладости, въ этомъ ощущеніи мы ничего не можемъ измнить, не можетъ ни Іоты прибавить къ нему или отнять отъ него, и оно для величайшаго ученаго будетъ тмъ же самымъ, чмъ для дикаря или ребенка.
Такимъ образомъ, данное, извстное, достоврное будетъ въ этомъ случа — ощущеніе сладкаго, и правильный вопросъ, правильный ходъ мышленія будетъ такой: что я какъ производитъ это ощущеніе? Отъ извстнаго мы должны идти къ неизвстному. Извстно — ощущеніе, неизвстна — его причина, т. е. вещество, нервы и т. д. Матеріализмъ представляетъ совершенное извращеніе логическаго мышленія, такъ какъ оборачиваетъ вопросъ, матеріалистъ говоритъ: существуетъ вещество,— какъ объяснить изъ него ощущеніе? Между тмъ слдуетъ сказать: существуетъ ощущеніе, какъ объяснить его изъ вещества, или изъ чего вамъ угодно? Матеріализмъ принимаетъ за достоврное то, что составляетъ еще вопросъ, еще предметъ изслдованія, и считаетъ вопросомъ то, что одно достоврно, одно можетъ дать намъ право на какіе нибудь вопросы. Это столь грубая ошибка, что ея не сдлаетъ никто, сколько нибудь понимающій правильные пріемы мышленія, сколько нибудь умющій разсуждать безъ предвзятыхъ понятій, не. предполагать существующимъ и достоврнымъ то самое, что подлежитъ еще изслдованію.
И такъ, міръ души и міръ вещества различаются тмъ, во первыхъ, что душа непосредственно достоврна и должна служить исходною точкою всякаго познанія, вещество же есть нчто понимаемое посредственно, не имющее прямой достоврности, а подлежащее сомннію, разбору,составляющее предметъ выводовъ и заключеній. Все-таки, могутъ намъ сказать, въ конц концовъ можетъ оказаться, что бытіе, представляемое веществомъ, есть тоже самое, которымъ обладаетъ душа, вещество познается иначе, чмъ душа, но можетъ быть это именно познаніе и открываетъ намъ сущность дйствительности. Міръ вещества является намъ посредствомъ выводовъ, заключеній, изслдованій, но потомъ мы можетъ быть найдемъ, что въ этомъ мір заключается разгадка и непосредственно-извстнаго намъ міра души.
Но если мы разсмотримъ понятіе вещества, изслдуемъ какъ оно образуется и что въ себ содержитъ, то намъ станетъ вполн ясно, что не только оно не можетъ служить исходною точкою при начал изслдованія, а и никогда никакое изслдованіе не признаетъ его началомъ, изъ котораго можно выводить все существующее.
Вещество есть чистый объектъ. Понятіе вещества образуется такъ, что въ него влагается только то, что можетъ быть объективнымъ и никакой субъективности получить не можетъ. Такимъ образомъ, вещество есть всегда,
нчто, находящееся вн душевнаго міра и не могущее имть съ нимъ ничего общаго. Вещество есть то, что познается, но что само познавать не можетъ, вещество мыслится, но само не мыслитъ, ощущается, но само не ощущаетъ, бываетъ видимо, осязаемо и пр., но само не видитъ, не осязаетъ и т. д. Оно не можетъ совершать ничего подобнаго не потому, чтобы это было невозможно для той сущности, которую мы облекаемъ этимъ понятіемъ, а потому, что мы такъ составляемъ самое это понятіе. То, что мы называемъ вещественнымъ міромъ, есть наше представленіе, изъ котораго мы, ради объективности, исключаемъ всякую жизнь, всякое подобіе души. Отсюда слдуетъ, что не только душа никакъ не можетъ быть вещественною, но что и то, что находится вн души, едва-ли подходитъ подъ чистое и строгое понятіе вещества. Декартъ врилъ, что природа только вещественна, но большею частію философы были другаго мннія, и весьма основательно. Нельзя думать, что въ природ нтъ никакой жизни, что она есть голый предметъ, голый механизмъ. Это такое же грубое заблужденіе, какъ вра въ неподвижность земли или ея плоскій видъ. Потому, что природа есть нашъ предметъ, есть то, что извстнымъ образомъ мыслится и познается, нельзя думать, что она есть только такой предметъ, только нчто такъ мыслимое и познаваемое, и ничего больше въ себ не заключаетъ. Это значило бы тоже самое, что, видя движеніе солнца, думать, что оно иметъ именно это видимое движеніе и никакого другого имть не можетъ.
И такъ, мы можемъ ясно видть, что такое наше понятіе о веществ. Это очевидно фикція, которую мы создаемъ ради удобства познанія, ради того, чтобы всякая вещь, которую можно подвести подъ эту фикцію, была какъ можно предметне, объективне. Такъ человкъ естественно считаетъ себя центромъ окружающаго и, плывя по рк, воображаетъ, что онъ неподвиженъ, а берега движутся.
Главный теоретическій соблазнъ матеріализма заключается именно въ той ясности, которая получается, когда предметъ разсматривается только какъ предметъ, какъ вещество. Но ясность не есть доказательство достоврности, а часто лишь поводъ въ заблужденію. Что ясне того, что земля неподвижна, а солнце ходитъ? Между тмъ мы знаемъ же, что въ дйствительности дло идетъ иначе. Матеріалистамъ кажется, что сущность міра и всего, что въ немъ совершается, вещественна, то есть пространственна и фигурна, можетъ быть если не видима на самомъ дл, то во всякомъ случа нарисована, изображена такъ, какъ она могла быть видима. Имъ кажется нелпостію, чтобы могло существовать что-нибудь мене ясное, и кажется несомнннымъ, что то, что иметъ такое ясное бытіе, существуетъ самымъ полнымъ и достоврнымъ образомъ. Но именно стремленіе къ такой грубой и узкой ясности должно бы наводить насъ на мысль о ложности этой точки зрнія. Очень легко усмотрть субъективность матеріализма, то его свойство, по которому онъ подводитъ вещи подъ извстныя формы мышленія не по свойству самихъ вещей, а потому, что отдаетъ этимъ формамъ предпочтеніе передо всми другими.
Когда говорятъ о трудности вывести изъ вещества и его движенія какое бы то ни было душевное явленіе, напримръ ощущеніе, то часто длу даютъ такой видъ, какъ будто это какая нибудь сложная и запутанная задача. Между тмъ, это просто задача невозмооюная, ни въ какомъ случа не разршимая, подобно тому, какъ въ геометріи нельзя найти точки пересченія перпендикуляровъ, поставленныхъ на одной и той же прямой линіи. Когда въ самый вопросъ внесено условіе, недопускающее извстнаго ршенія, тогда это ршеніе никогда не будетъ возможнымъ для этого вопроса. Такой именно видъ иметъ дло въ вопрос о веществ и ощущеніи. Понятіе вещества такъ построено, въ него внесены такія условія, что изъ него никогда и ни въ какомъ случа не можетъ получиться выводъ ощущенія. И такъ, нечего удивляться трудности и неуловимости этой задачи, это — задача невозможная.
Вотъ что легко усмотрть при нкоторомъ, самомъ элементарномъ философскомъ пониманіи.
Вотъ нсколько очень простыхъ соображеній, касающихся вопроса о душ. Изъ нихъ совершенно ясно видно и то, что душу нельзя признавать чмъ либо вещественнымъ, и то, что матеріализмъ есть очень грубое, очень явное заблужденіе. И то и другое будетъ несомннно для всхъ, кто только вникнетъ въ постановку вопроса, пойметъ ходъ мыслей, котораго слдуетъ держаться.
Нкоторыя вещи трудно уразумть только потому, что они слишкомъ просты, что мы приступаемъ къ нимъ съ Богъ знаетъ какими лишними и посторонними предубжденіями, а не прямо и открыто. Если найдется какой-нибудь читатель, которому предъидущія страницы будутъ новы и которому они помогутъ попасть на настоящую постановку дла, то вотъ первое и главное, о чемъ мы будемъ просить такого читателя: пусть онъ повритъ — не намъ или кому бы то ни было — пусть онъ повритъ самому пусть не сомнвается, что если онъ уразумлъ вопросъ, то ему слдуетъ безбоязненно держаться этого разумнія.
Знаете-ли, достолюбезные читатели, какое самое сильное возраженіе противъ нематеріальности души? Это возраженіе заключается не въ какихъ либо доводахъ и фактахъ, касающихся самой души, а въ томъ страх передъ нмецкою мудростію, подъ которымъ мы живемъ. ‘Неужели дло такъ просто?’ — подумаетъ иной читатель. ‘Не можетъ быть! Вроятно, я самъ себя обманываю, Страховъ меня обманываетъ, или самъ обманывается. Тамъ, за границею есть множество ученыхъ и умныхъ людей, которые проповдываютъ матеріализмъ, написано по-французски, по-нмецки, по-англійски множество книгъ, въ которыхъ доказывается, что душа матеріальна. Хоть мн и кажется, что это вздоръ, но вроятно есть другіе доводы, другія соображенія, боле тонкія и глубокія, которыми подтверждается матеріализмъ. Тамъ это должно быть лучше извстно, и слдовательно, не смотря на вс мои разсужденія, я долженъ признать, что душа есть нчто вещественное или, по крайней хр, что вещественность ея иметъ за себя сильнйшія основанія’.
Вотъ самое сильное доказательство противъ нематеріальности души. Мы живемъ подъ вчнымъ страхомъ передъ западной мыслью и западной литературой, и этотъ страхъ мшаетъ намъ думать, отнимаетъ у насъ вру въ собственное разумніе.
Между тмъ, дло идетъ на Запад именно такъ, какъ мы изложили. Матеріализмъ тамъ укрпился и разросся не потому, чтобы это было какое-нибудь тончайшее, новйшее, имющее глубокія основы заблужденіе, а именно потому, что это заблужденіе грубое, тяжелое, общедоступное, чуждое всякой философской глубины, отвергающее первые элементы философскаго мышленія. Причина распространенія матеріализма лежитъ не въ его сил, а въ слабости философіи, въ упадк духовной дятельности, въ потер всякаго стремленія къ высшимъ интересамъ человка. Матеріалисты не занимаются опроверженіемъ философіи и ея взглядовъ на исторію, природу и проч., они прямо и нахально говорятъ, что они знать не хотятъ никакой философіи, никакихъ высшихъ взглядовъ, что они подобными пустяками не занимаются. Они не производятъ себя ни отъ какой философіи, обрываютъ вс связи съ тмъ умственнымъ, общественнымъ, литературнымъ развитіемъ, которое имъ предшествовало и еще ихъ окружаетъ. Все это имъ не нужно, все это для нихъ лишнее, и вотъ въ чемъ ихъ сила.
Вотъ та точка зрнія, съ которой матеріализмъ можетъ быть очень интересенъ, съ которой онъ заслуживаетъ величайшаго вниманія. Онъ составляетъ признакъ извстнаго состоянія общества, въ которомъ господствуетъ, онъ есть указаніе на внутреннюю, глубокую болзнь этого общества. Онъ интересенъ не самъ по себ, а по тмъ предметамъ и вопросамъ, на которые наводитъ.
Исторія новйшаго матеріализма въ этомъ смысл поучительна и для самой философіи. Естественно, что онъ долженъ былъ возбудить реакцію въ философіи, но эта реакція какъ нельзя ясне обнаружила только слабость философіи. Философы, какъ мы уже говорили, испугались. Они принялись работать, но уже не съ цлью проповдывать свои идеи, а только съ единственною цлью ниспровергнуть матеріализмъ. Образовалась цлая школа, которую нужно называть въ строгомъ смысл спиритуалистическою, такъ какъ матеріализму противоположенъ спиритуализмъ, а не идеализмъ, какъ это обыкновенно пишутъ, какъ пишетъ и г. Струве, забывая, по общему обыкновенію, точный смыслъ философскихъ терминовъ. Идеализму противоположенъ реализмъ,— два понятія боле высокаго разряда, понятія, матеріализму же противоположенъ спиритуализмъ,— понятія догматическія, слдовательно такія, которыя могли имть значеніе только до Канта, или даже до Локка, и съ тхъ поръ, собственно, не должны бы были играть никакой роли въ философіи.
Произошло, вообще говоря, зрлище весьма жалкое и позорное. Философія, принявшись опровергать то, въ опроверженіи чего не настояло никакой надобности, задавшись задачами не только разршенными, но и никогда не имвшими права на имя научныхъ задачъ, спустила и исказила свой уровень до невозможности. Она бросила свои методы, все то оружіе, которымъ прежде дйствовала,— такъ какъ матеріализмъ, изволите видть, не вниманія на это оружіе,— и схватилась за такіе пріемы и такія оружія, которыя удостоились бы его вниканія, за т, которыми онъ самъ дйствовалъ. Дло было бы позволительное и безвредное, если бы при этомъ философія не забывала своего значенія, своихъ высшихъ областей, если бы работа происходила изъ нкоторой любви къ ближнимъ, хотя и въ такомъ случа полезне было бы заниматься своимъ дломъ, чмъ оставлять его для попытокъ, которыя по самому существу дла не могли быть вполн научными и постоянно сбивались бы на геометрію безъ доказательствъ и на другую подобную педагогическую фальшь. Но, такъ какъ работа была предпринята не изъ любви къ ближнимъ, а скоре изъ страха передъ ближними, то философія по немногу сошла на одну доску съ матеріализмомъ, и стала думать, что не только можно говорить съ нимъ однимъ языкомъ и бороться одинаковыми пріемами, но что никакого другаго языка и другихъ пріемовъ употреблять не должно, что вся цль философствованія состоитъ въ этой борьб и что нужно оставить боле высокія притязанія и задачи.
Такъ какъ Россія волей неволей должна слдовать за Европой, у насъ конечно должны были появиться матеріалисты, и появились они очень скоро. Но новйшіе спиритуалисты что-то долго у насъ не появлялись, или показывались очень слабо, не обнаруживали замтной дятельности. Съ появленіемъ труда г. Струве, мы можемъ наконецъ себя поздравить: появился чистйшій образчикъ нмецкаго спиритуализма, вызваннаго противодйствіемъ матеріализму. Его трудъ какъ нельзя лучше знакомитъ насъ съ этою школой, г. Струве понялъ, что для русскихъ читателей будутъ любопытны вещи самыя общеизвстныя въ Германіи, и потому въ своей маленькой брошюрк онъ чуть ли не исчерпалъ весь сокъ этой новой мудрости, онъ вкратц изложилъ существенные пункты, которые нмцы излагаютъ въ цлыхъ томахъ. Сочиненіе г. Струве было бы очень странно въ Германіи, особенно какъ докторская диссертація, дло походить на то, какъ если бы для полученія ученой степени по исторіи кто-нибудь представилъ сочиненіе, состоящее напримръ изъ краткаго изложенія древней исторіи на какихъ нибудь ста страницахъ. Но, такъ какъ древняя исторія намъ уже извстна, по новому же спиритуализму у насъ почти никто не писалъ, то мы и должны быть признательны г. Струве, что онъ пополнилъ такой важный проблъ въ нашей литератур и на немногихъ страницахъ изложилъ многія сокровища науки, процвтающей въ Германіи.
Къ сожалнію, у насъ не достаетъ времени, чтобы воспользоваться такимъ удобнымъ случаямъ и анализировать свойства этихъ сокровищъ на живомъ примр. Ограничимся нкоторыми общими замчаніями.
Одна изъ главныхъ чертъ новаго спиритуализма заключается въ страх передъ физіологіею, въ признаніи за этою наукою величайшаго авторитета. Матеріалисты вчно ссылаются на физіологію, новые спиритуалисты пошли по слдамъ своихъ руководителей и тоже стали видть въ физіологіи верховную ршительницу вопросовъ, которыми они занимаются. Г. Струве, какъ мы видли, прямо утверждаетъ, что вопросъ о существованіи души пересталъ быть вопросомъ психологіи, что въ послднее время онъ входитъ въ кругъ естественныхъ наукъ, особенно физіологіи. Если взять дло строго, то выходитъ, что разсужденіе г. Струве вовсе не психологическое, а относится къ физіологіи, или, пожалуй, къ какой-нибудь другой естественной наук. Мы не видимъ причины, почему бы намъ не признать г. Струве физіологомъ, особенно посл того, какъ Карлъ Фохтъ призналъ извѣ,стнымъ физіологомъ, а Карлъ Бэръ знаменитымъ русскимъ энтомологомъ.
Признаніе чужаго авторитета есть всегда дло вредное для науки. Только та наука заслуживаетъ имени науки, которая обладаетъ въ извстной мр самостоятельностію, иметъ право на свой голосъ, стоитъ наравн съ другими науками.
Первая бда отъ признанія авторитета физіологіи была потеря вры въ психологію, потеря возможности судить о дл самостоятельно. Сильншій аргументъ въ пользу матеріальности души былъ такой: не можетъ быть, чтобы матеріалисты все врали: должно бытъ физіологія иметъ сильныя основанія объяснять вс душевныя явленія матеріально.
За тмъ, философы, предположивши такую мудрость и глубину въ физіологіи, пустились отыскивать ее въ физіологическихъ книгахъ, и, разумется, прежде всего стали путаться и попадать во всякаго рода промахи. Можно по истин сказать, что въ наше время уваженія къ наукамъ, въ просвщенный и любознательный XIX вкъ, нтъ зрлища боле позорнаго и жалкаго, какъ эта борьба, совершавшаяся во имя такой прекрасной и многообщающей (она еще молода) науки, какъ физіологія. И матеріалисты, и ихъ противники, одинаково лишенные точныхъ и ясныхъ познаній въ этой наук, одинаково занятые не ею, а своими предвзятыми идеями, одинаково смотрвшіе на физіологію не какъ на цль, а какъ на средство, на орудіе, на поприще борьбы, надлали грубйшихъ ошибокъ, перетолковали и исказили каждый въ свою сторону разныя физіологическія ученія, и могли бы повредить наук, если бы она не была къ счастію настоящею наукою, т. е. не обладала бы самостоятельностію. По счастію, физіологи не обращаютъ вниманія ни на матеріалистовъ ни на философовъ, фальшивыя теоріи, фальшивые споры, фальшивыя понятія не могутъ имть такой силы, чтобы воздйствовать на настоящую науку.
Г. Струве раздляетъ общую участь той школы, къ которой принадлежитъ, онъ не уметъ говорить о физіологическихъ предметахъ не длая промаховъ на каждомъ шагу. Такъ, напримръ, мозговые рефлексы, по его мннію суть, не что иное, какъ большее или меньшее укороченіе какой-нибудь группы мышцъ (стр. 28). Профессоръ Сченовъ будтобы принимаетъ мысли и чувствованія за укороченіе мышцъ!
Но не станемъ подбирать неточныя выраженія и мелкія ошибки. Приведемъ лучше пространное разсужденіе, которое ясно покажетъ, какъ далекъ г. Струве отъ пониманія самыхъ главныхъ началъ физіологіи. Какой физіологъ не засмется, прочитавъ слдующее мсто:
‘Тлесный организмъ человка исполняетъ своя отправленія непрестанно въ течете всей жизни, но, несмотря на то, существенное ихъ содержаніе измняется въ каждый моментъ ихъ явленія. Живой организмъ отнюдь не удерживаетъ постоянно одного и тою же отправленія, но повторяетъ только постоянно похожія одно на другое, тмъ не мене въ своихъ составныхъ началахъ совершенно-новыя отправленія. Каждый новый моментъ этихъ органическихъ, отправленій не тожественъ съ предъидущими моментами, но. отличается отъ нихъ своимъ новымъ содержаніемъ. Дале, и способъ соединенія этихъ различныхъ моментовъ органическихъ отправленій не есть явленіе постоянной и безпрерывной традиціи, гд одинъ моментъ, уступая мсто другому, могъ бы передать свое содержаніе слдующему за нимъ, но каждый моментъ, каждый отдльный актъ отправленія организма обнаруживается самъ по, какъ конечное слдствіе извстныхъ конечныхъ причинъ, и соединяется съ другимъ только на основаніи механической послдовательности времени. Каждый отдльный актъ существуетъ до тхъ поръ’ пока его мсто не займетъ другой, а этотъ послдній не принимаетъ содержанія предъидущаго и не соединяется съ нимъ внутреннимъ способомъ, то есть не знаетъ своего предшественника, но заключаетъ въ себ вновь свои собственныя физическія начала, которыя раждаютъ свои послдствія до тхъ поръ, пока не уступятъ мста новому теченію органической жизни. Вслдствіе того, традиція физической жизни представляется намъ въ форм ряда отдльныхъ физическихъ актовъ, наступающихъ другъ за другомъ безъ всякой внутренней связи, чисто механически, согласно съ общими физическими законами.’ (Стр. 50 и 51).
Какой физіологъ, освоившійся съ духомъ своей науки, не засмется, услышавъ, что такимъ образомъ, въ силу какихъ-то неизвстныхъ наук требованій, какой-то неизвстной точки зрнія, отвергаются элементарныя понятія физіологіи, самыя привычныя ея формулы и положенія? Какой физіологъ согласится, будто бы организмъ совершаетъ каждый моментъ новыя отправленія? Или что одно состояніе, одна дятельность организма не иметъ съ предъидущимъ состояніемъ и дятельностію никакой внутренней Или, наконецъ, что каждое явленіе въ организм обнаруживается само по себ? Все это — безсмыслица и нелпость для каждаго, знакомаго съ наукою объ организмахъ.
Форма для организма существенне, нмъ его вещество,— это говорилъ еще Кювье. Совершеніе однихъ и тхъ же отправленій при измняющемся веществ, измненія — не какъ смна различныхъ явленій, а какъ различныя степени, какъ развитіе одного и того же существа, тснйшая связь между всми явленіями этого существа,— вотъ неизмнныя, существенныя принадлежности организма, безъ которыхъ организмы не составляли бы особаго класса существъ. Эти черты организмовъ подробно разъяснены въ органическихъ наукахъ, подведены подъ отчетливыя формулы и понятія, составляютъ главныя задачи изслдованія, пункты никогда не упускаемые изъ вида. Наука медленно и терпливо созидаетъ свои характеристики, внимательно вглядывается въ глубокія тайны, которыя ей предлежатъ. Что можетъ быть таинственне и чудесне, какъ развитіе человка отъ первой клточки до полнаго блеска его силъ и дятельности, до полныхъ формъ его богоподобнаго образа? И вдругъ являются ученые, которые увряютъ, что все это есть не боле какъ рядъ физическихъ актовъ, наступающихъ другъ за другомъ безъ всякой внутренней связи!
Ошибка г. Струве, и вообще всей школы философовъ, къ которой онъ принадлежитъ, заключается въ томъ, что они понимаютъ физіологію матеріалисты, тогда какъ она сама все ясне и ясне получаетъ характеръ органическій. Эти философы вносятъ въ науку свои собственныя понятія, мряютъ ее на свой аршинъ, въ своихъ толкованіяхъ они искажаютъ истинный характеръ физіологіи, понижаютъ ея понятія и задачи, затемняютъ ея истинный духъ. Съ того времени, какъ физіологія признала теорію эпигенезиса, она навсегда отказалась отъ матеріалистическаго взгляда на развитіе организмовъ, подобно тому, какъ признавши теорію зрнія Беркли, излагаемую нын во всхъ элементарныхъ курсахъ физики, она навсегда отказалась отъ матеріалистическаго взгляда на дятельность чувствъ, слдовательно вообще на всю область душевныхъ явленій. Въ каждой наук не мало есть плохихъ ученыхъ, не понимающихъ ея духа и питающихъ заблужденія, часто рзко противорчащія этому духу. Философамъ, казалось бы, приличне всего было — не знать какихъ-нибудь подробностей науки, но за то врно понимать ея духъ и наставлять въ этомъ отношеніи заблуждающихся спеціалистовъ. Вмсто того, что мы видимъ? Новые философы становятся на одну доску съ самыми односторонними еретиками науки и вмст съ ними даютъ научнымъ толкованіямъ ложный смыслъ и ложное направленіе.
Этого мало. Зло, разумется, на этомъ не могло остановиться. Если новые философы искажаютъ физіологію,— то этимъ, по счастію, они вредятъ только себ, а не этой наук, но они неизбжно должны были вмст исказить и свою науку,— философію, ту науку, которой они были единственными представителями,— по крайней мр по ихъ собственному мннію. Испугавшись матеріализма, признавъ за естественными науками верховный авторитетъ, они вступили въ соревнованіе съ матеріалистами, заговорили ихъ языкомъ и стали употреблять естественно-научные пріемы. Отсюда невообразимая порча философскаго языка и философскихъ понятій. Такъ, напримръ, душу стали разсматривать, какъ разсматривается какое-нибудь вещество въ химіи, или общее начало какихъ-нибудь явленій въ физик. Философы заговорили о наблюденіи и опытахъ, о фактахъ и ихъ сравненіи, о душевномъ накал, о составныхъ частяхъ души, о свойствахъ душевнаго начата и т. д. Вся физическая терминологія, то есть та, которую употребляетъ матеріализмъ, была внесена въ науку о душ, и естественно, что мудрые ученые дошли такимъ образомъ до понятія, что душа есть нкоторое невсомое, эирное существо. (Самост. Нач. стр. 43). Что они внесли въ свою мысль, то, разумется, и должны были получить какъ результатъ, какъ выводъ.
Иметъ ли душа всъ? спрашиваютъ себя эти яко-бы строгіе изслдователи. Не иметъ. Ну, значитъ душа есть нчто невсомое, равнымъ образомъ — нчто безцвтное, не имющее ни запаха, ни вкуса, слдовательно,— подобна тончайшему газу или эиру. Вотъ результатъ наблюденій и опыта.
Можно ли душевныя явленія объяснить посредствомъ электричества или тяжести? Нтъ, ну, значитъ эти явленія имютъ особое начало, самостоятельное, независимое. Вотъ гипотеза, построенная будто бы по правиламъ точныхъ наукъ.
Чмъ отличается душа отъ теплоты или электричества, отъ кислорода или водорода? Тмъ, что она иметъ свойства сознанія (см. ту же 43 стр.), а въ кислород или въ теплотворномъ начал мы такого свойства не замчаемъ, а находимъ, напримръ, что теплота расширяетъ тла, электричество даетъ имъ способность притягивать и т. д. Вотъ результатъ сравнительнаго изученія.
Понятно, что сколько бы мы ни шли подобнымъ путемъ, мы ни до чего не дойдемъ, кром какой-то нелпой матеріи, такъ какъ мы заране предполагаемъ душу матеріальною и ищемъ только мста, на которое ее слдуетъ поставить между другими матеріальными предметами.
Нелпость заключается въ самой попытк трактовать душу наравн матеріальными явленіями. Наблюдать можно только то, что не дано раньше наблюденія, доказывать опытомъ только то, что не можетъ быть извстно а priori, сравнивать — только вещи между между собою однородныя. Что сказалъ бы математикъ, если бы нашелся трудолюбивый ученый, который для доказательства Пиагоровой теоремы сталъ длать опыты и наблюденія? Или какой результатъ мы получимъ, если станемъ сравнивать совершенно разнородные предметы, напримръ, зеленый цвтъ съ прямоугольнымъ треугольникомъ, чашку чаю съ философскою дессертаціей? Между тмъ, новые спиритуалисты впадаютъ совершенно въ такія же ошибки, въ такія же нелпыя сближенія, которыя только не такъ рзко бросаются въ глаза, вслдствіе отвлеченности предметовъ.
Такова эта плачевная исторія. Источникъ новаго спиритуализма, его цли, его способъ дйствія, свойства его работъ, результаты, къ которымъ онъ приходитъ, все несомннно и ясно свидтельствуетъ объ одномъ,— что философія упала въ наше время, что она потеряла всякую самостоятельность и порождаетъ только фальшивые взгляды и ученія, ублюдочныя явленія, недолговчныя и уродливыя.
Прочитавши брошюру г. Струве, мы легко убдились, что она принадлежитъ къ школ новыхъ нмецкихъ спиритуалистовъ и носитъ на себ вс характеристическіе ея признаки. Этимъ заключеніемъ мы и хотли ограничиться въ своемъ разбор. Но труду г. Струве посчастливилось въ нашей литератур. Появились отдльными брошюрами два разбора, заглавія которыхъ мы выставили въ начал статьи, и о которыхъ мы должны дать нкоторый отчетъ нашимъ читателямъ. Если отъ этого приговоръ надъ произведеніемъ г. Струве станетъ несравненно тяжеле, то это будетъ уже не наша вина.
Да въ чемъ, вообще, причина такого необыкновеннаго вниманія къ небольшому разсужденію г. Струве? Въ чемъ причина, между прочимъ, и нашей статьи? Мы отвтимъ на этотъ вопросъ ради удовлетворенія тхъ философствующихъ умовъ, которые любятъ изысканіе причинъ и всегда стараются прозрть какъ можно глубже въ источникъ литературныхъ явленій.
Причина та, что трактатецъ г. Струве былъ представленъ въ Московскій университетъ какъ диссертація на степень доктора философіи. Диспутъ происходилъ 13 марта (см. ‘Моск. Вдомости’ No 58, 17 марта), и былъ блистательный. Пренія продолжались безъ малаго пять часовъ. Подъ конецъ раздались ‘такія рукоплесканія, какихъ давно не было при подобныхъ случаяхъ’. (См. ‘Моск. Вдомости’ No 59).
Кром того, извстности г. Струве и привлеченію общаго вниманія къ его труду содйствовали слдующія обстоятельства. 1) Его диссертація была цликомъ напечатана въ No 2 ‘Русскаго Встника’. (Спшимъ предупредить любопытныхъ питателей, что отдльное изданіе диссертаціи есть буквальная перепечатка, и слдовательно въ J6 2 ‘Русскаго Встника’ они имютъ передъ собою всю диссертацію отъ первой до послдней строчки). 2) ‘Московскія Вдомости’ напечатали дв довольно длинныя и чрезвычайно благосклонныя статьи о диспут (NoNo 58 и 59). 3) Въ No 3 ‘Русскаго Встника’ явилась статья г. Струве — Физіологія Людвига съ психологической точки зрнія, служащая дополненіемъ и защитою диссертаціи. 4) Въ ‘Журнал Министерства Народнаго Просвщенія’ (No 3) помщена о диспут г. Струве корреспонденція изъ Москвы, Гр—ва, въ этой корреспонденціи г. Струве выставляется какъ образецъ нашимъ ученымъ, вообще говоря, не имющимъ двухъ вещей: методической выработки и духа, тона, направленія {Изъ этой корреспонденціи мы узнали, что нкто г. Андреевъ помстилъ во ‘Всеобщей Газет’, за нсколько дней до диспута, критическую статью о диссертаціи г. Струве. ‘Г. Андреевъ,— пишетъ корреспондентъ,— спшитъ предупредить факультетъ, чтобы докторантъ не былъ имъ удостоенъ степени, которой онъ ищетъ’.}.
Вообще, по свидтельству г. Усова, съ 1845 года не было защищаемо въ Московскомъ университет ни одной диссертаціи, которая бы производила столько шума. Объ этой диссертаціи, говорить г. Усовъ, ‘толкуется чуть не во всхъ закоулкахъ первопрестольной Москвы’ (Стр. 1).
Вотъ причина появленія разборовъ гг. Аксакова и Усова, а также и нашей статьи. Естественно, что когда подымается шумъ, то на него обращаютъ вниманіе. Кто хочетъ, чтобы его не разсматривали слишкомъ внимательно, тотъ долженъ держать себя какъ можно незамтне. Теперь же, если каждая строчка г. Струве будетъ разобрана по достоинству, пусть онъ жалуется на себя и на своихъ почитателей, а не на то, что потерплъ отъ людской злобы и зависти.
Впрочемъ, дло можно взять если угодно съ самой возвышенной точки зрнія и дать ему вполн систематическій видъ. Г. Струве явился къ намъ съ проповдью извстной философской школы. Но мы не совсмъ же вдь варвары, летъ у насъ натуралисты, есть и люди занимающіеся философіею, сохранившіе кой-какія преданія этой науки, нкогда такъ у насъ любимой, а потомъ изгнанной изъ университетовъ и забытой въ журналахъ. Естественно, что г. Струве долженъ былъ встртить противодйствіе, со стороны естественныхъ наукъ выступилъ противъ него г. Усовъ, со стороны философіи г. Н. Аксаковъ.
Сдлаемъ отступленіе. Замтимъ кстати, что отношеніе г. Струве къ русской литератур уже охарактеризовалось въ его диссертаціи. Литература наша очень бдна, вс книги, вс дятели наперечетъ, заблудиться въ ней трудно, но г. Струве ухитрился заблудиться. По психологіи есть у насъ дв книги, которыя, и но достоинству, и по объему, рзво выдаются изъ другихъ, бросаются въ глаза какъ нельзя ясне. Это — Нмецкая психологія, М. Троицкаго и Человкъ какъ предметъ воспитанія. К. Ушинскаго. Если ужь говорить о психологической русской литератур, то эти книги слдуетъ поставить на первое мсто, имъ посвятить наибольшее вниманіе. Что же сдлалъ г. Струве? Онъ перечисляетъ всевозможныя крохи, какія есть у насъ по психологіи, а объ этихъ книгахъ не упоминаетъ ни однимъ словомъ. Нельзя сказать, чтобы въ этомъ обнаруживалась особенная добросовстность и точность. Вообще, замтно, что между русскою наличною литературою и ученостію, съ одной стороны, и г. Струве, съ другой стороны, есть какой-то разладъ, который и ведетъ къ борьб. Вотъ въ чемъ дло, если брать его съ возвышенной точки зрнія.
Коротенькій разборъ г. Усова, профессора зоологіи Московскаго университета, заключаетъ въ себ изложеніе возраженій, которыя г. Усовъ сдлалъ г. Струве на диспут, именно представляетъ хладнокровное, ясное и точное указаніе на ошибки г. Струве въ естественныхъ наукахъ. Съ этимъ разборомъ мы обязаны согласиться отъ первой до послдней строки. Г. Усовъ доказываетъ, что г. Струве не знаетъ трудовъ K. М. Бэра даже по наслышк, что онъ исказилъ истинный смыслъ словъ слдующихъ физіологовъ: Флурана, Лонхе, Фолькмана, Людвига. Подобныя ошибки были бы не важны, если бы г. Струве не придавалъ физіологіи того авторитета, какой онъ ей придаетъ. Замтимъ вообще, что на философовъ часто нападаютъ за ихъ ошибки въ естественныхъ наукахъ, но этимъ ошибкамъ дается совершенно неправильный всъ въ томъ случа, если сами философы не выдаютъ себя за физіологовъ и не приписываютъ физіологіи верховнаго авторитета. Философъ можетъ сказать врное общее положеніе и сослаться на неврный фактъ. Какая въ томъ бда, если общее положеніе опирается не на этомъ факт, а на иныхъ основаніяхъ? Но философъ, который говоритъ, что онъ выводитъ свое заключеніе изъ данныхъ фактовъ, и который искажаетъ эти факты,— конечно виноватъ кругомъ. Вотъ почему, для г. Струве должно быть смертельнымъ ударомъ доказательство, что онъ, какъ выражается г. Усовъ ‘вовсе незнакомъ лично съ физіологической литературой’ и можетъ читать естественно-историческія сочиненія только ‘съ крайнею трудностію’ (стр. 7). Г. Усовъ совершенно справедливо заключаетъ: ‘И такъ, г. Струве не имлъ никакого нрава свою книжку назвать психо-физіологическимъ изслдованіемъ’. (Тамъ же).
Но факты въ наук не самое важное дло, этого не знаютъ иные философы, но это знаетъ каждый истинный ученый. Наука никогда не иметъ голаго эмпирическаго характера, главное въ ней — метода. Философу, какъ и всякому другому ученому, можно еще простить ошибку въ фактахъ, ошибка же въ метод непростительна ни для какого ученаго, а для философа и подавно.
Г. Струве провозгласилъ, что онъ держится въ философіи метода естественныхъ наукъ, но если такъ, то для него верхъ посрамленія заключается въ слдующихъ словахъ г. Усова:
Перехожу къ послднему и, по моему мннію, самому существенному возраженію. Вся диссертація г. Струве основана на слдующемъ силлогизм:
‘Посылка 1-я:По основному методологическому правилу естественныхъ наукъ, невозможность изъясненія извстной группы явленій на основаніи знакомыхъ началъ считается совершенно достаточною причиною для принятія новаго самостоятельнаго начала’.
‘Посылка 2-я: Такъ называемыя психическія явленія не объясняются знакомыми физіологическими и физическими началами’.
‘Заключеніе. Слдовательно мы имемъ совершенно достаточную причину для принятія новаго самостоятельнаго начала психическихъ явленій’.
‘Со 2-й посылкой не согласиться нельзя, но считаю первую посылку и неврною, и для ршенія вопроса о душ въ смысл ученія анти-матеріалистическою вполн негодною.
‘а’) Такого методологическаго правила вовсе не существуетъ, хотя дйствительно есть обычай называть особыми силами или началами комплексъ однородныхъ явленій, неразъяснимыхъ при извстномъ возраст науки силами уже извстными. Таковы въ физик нкогда были невсомыя жидкости, гальванизмъ и проч.’.
‘б) Эти начала имли только смыслъ гипотетическій, а въ большинств случаевъ и гипотезъ не выражали, а имли лишь значеніе заголовковъ’.
‘в) За таковыя начала естествоиспытатели никогда и не стояли и безжалостно ихъ вычеркивали, какъ вычеркнуты въ настоящее время imponderabilia прежнихъ физиковъ’.
‘Неужели г. Струве поднималъ рать для того, чтобы установить понятіе только гипотетическое, которое при первомъ удобномъ случа вычеркнутъ изъ списка? Въ этомъ смысл признаютъ душу самые крайніе матеріалисты, какъ напр. Бюхнеръ’.
‘Новйшіе естествоиспытатели допускаютъ принятіе такихъ гипотетическихъ началъ вовсе не на основаніи, какъ полагаетъ г. Струве (стр. 35), что данная группа явленій не разъясняется извстнымъ началомъ, а на томъ лишь основаніи, что новое начало совершенно `разъясняетъ неразъясненную уже извстными началами данную группу явленій’.
‘Для принятія гипотетическаго начала естественными науками требуется: а) чтобы извстная группа явленій не разъяснялась уже признанными наукою началами, б) чтобы новое гипотетическое начало вполн разъясняло само данную группу явленій, и в) чтобы существованіе новаго гипотетическаго начала доказывалось еще чмъ-либо. Этимъ тремъ требованіямъ вполн удовлетворяетъ свтовой эиръ, напротивъ того, имъ не удовлетворяетъ ни нервный эиръ, ни растительная душа. Поэтому, свтовой эиръ иметъ полное право на названіе гипотезы научной, а нервный эиръ и растительная душа отвергаются какъ негодныя’.
‘Изъ вышеприведеннаго слдуетъ, что слова г. Струве: Это значитъ: истинный естествоиспытатель не иметъ никакой причины противиться допущенію понятія о душ боле, чмъ допущенію эира, атомовъ и т. п. Вопросъ только въ томъ, можно-ли объяснить такъ называемыя душевныя явленія изъ извстныхъ физіологическихъ основъ, или нтъ? Этотъ-то взглядъ мы ясно и точно высказали во второй глав нашей диссертаціи о метод изслдованія нашего вопроса’ (Русск. Встн. No 3, стр. 360) — совершенно неврно ставятъ вопросъ, какъ неврно ставитъ тотъ же вопросъ вторая глава его диссертаціи’. (По стр. 9, 10 и 11).
Такъ говоритъ натуралистъ, говоритъ въ истинномъ дух своей науки, съ полнымъ пониманіемъ ея метода. Такимъ образомъ подтверждается то, что мы высказали выше: очевидно, философъ очень дурно понимаетъ ту науку, которой вздумалъ подражать, онъ составилъ о метод этой науки неврное, именно низкое понятіе, онъ подумалъ, что этотъ методъ состоитъ въ грубыхъ эмпирическихъ попыткахъ, тогда какъ онъ — несравненно строже, несравненно выше по своимъ требованіямъ. Хороши философы, которые обращаются въ наукамъ не съ требованіемъ большей логической точности, а съ желаніемъ позаимствоваться отъ нихъ самыми несовершенными пріемами! Хороши философы, которые принимаютъ эти предварительные, несовершенные пріемы за высшую мудрость, и прилагаютъ къ изученію души способъ, который уже давно признанъ негоднымъ для изслдованія природы!
Такъ этому, однако же, должно было быть, испугъ передъ матеріализмомъ, отсутствіе всякой самостоятельной точки зрнія, желаніе дйствовать на поприщ чужой, неизвстной, трудной науки, неимніе собственнаго оружія и хватанье неумлыми руками за чужое вооруженіе,— все это неминуемо должно было привести къ такимъ результатамъ, боле забавнымъ, чмъ грустнымъ.
Но бды г. Струве этимъ не кончились. Г. Аксаковъ не усплъ говорить на диспут, но поспшилъ въ особой брошюрк заявить свое мнніе и даже негодованіе. Тутъ вопросъ берется преимущественно со стороны философской Г. Аксаковъ приступаетъ къ г. Струве съ требованіемъ послдовательности, доводитъ его положенія до ихъ крайнихъ выводовъ и объявляетъ, что ученіе г. Струве ведетъ къ тому же матеріализму, что это только скрытый, подспудный матеріализмъ. Съ этимъ заключеніемъ нельзя не согласиться, прибавивши впрочемъ, что философы, къ числу которыхъ принадлежитъ г. Струве, сами не вдятъ, что творятъ.
Мы ужь видли, что г. Струве съ торжествомъ, не подобающимъ философу, ссылается на знаменитаго Вирхова, который называетъ душу невсомымъ, эфирнымъ существомъ, имющимъ свойство сознанія (Самост. нач. стр. 43). Г. Н. Аксаковъ, кром того, указываетъ на слдующія положенія самого г. Струве:
‘Вопросъ: существуетъ-ли душа, или нтъ,— не содержитъ въ себ, по нашему мннію, ничего другаго, кром вопроса, имютъ-ли такъ называемыя душевныя явленія особое самостоятельное начало?’ (стр. 34).
Г. Аксаковъ замчаетъ, что такое опредленіе ни мало не противорчитъ матеріализму, что самостоятельное начало можетъ быть особымъ, самостоятельнымъ и все-таки матеріальнымъ (Подсп. Мат., стр. 6).
‘Матеріализмъ, отрицающій существованіе души’ — продолжаетъ г. Струве,— ‘иметъ, по большей части въ виду одностороннее, идеалистическое понятіе о душ, по которому душа есть существо не владющее никакими силами реальнаго, матеріальнаго бытія, существо противопоставляющееся безусловно всякой вещественности и не имющее съ нею ничего общаго’.
‘Мы согласны, что такой идеалистической души ‘ (стр. 15).
И такъ, выводитъ г. Аксаковъ, душа, по мннію г. Струве, ‘владетъ силами реальнаго, матеріальнаго бытія’. Если она владетъ матеріальными силами, то должна имть и матеріальный субстратъ (Подсп. Мат, стр. 8).
‘Отличіе души отъ началъ физическихъ явленій’ — продолжаетъ г. Струве,— ‘не составляетъ еще никакъ абсолютной противоположности этихъ явленій, исключающей общія для нихъ и для души основанія‘ (стр. 15).
Г. Аксаковъ выводитъ: ‘причина душевныхъ явленій составляетъ такимъ образомъ, по мннію г. Струве, самостоятельное начало, имющее однако общее со всми физическими явленіями основаніе, владющее силами матеріальнаго бытія, или, что тоже самое, просто — матеріальными силами‘ (тамъ же).
‘Вдь мы и въ физическомъ отношеніи’ говоритъ г. Струве, ‘ясно отличаемъ разныя силы и причины извстныхъ физическихъ явленій, не принимая однако же между ними никакой враждебной противоположности, нарушающей единство матеріальнаго міра, электричество, напримръ, иметъ совершенно другое начало, нежели тяжесть, причины этихъ явленій основательно различаются, но эта разница, при всей своей основательности, не становится противоположностію, исключающею общее матеріальное начало этихъ явленій’ (стр. 16).
‘Опредленіе г. Струве’ — возражаетъ г. Аксаковъ,— ‘было бы можетъ быть и остроумно, если бы, въ ущербъ ему, не открыла современная наука противнаго выписаннымъ нами словамъ и неизвстнаго должно быть автору разбираемой брошюры закона взаимодйствія силъ, по которому вс дйствующія въ природ силы составляютъ только произведенныя обстоятельствами видоизмненія одной и той же общей для всхъ ихъ силы. Теплота, звукъ, свтъ и т. д. составляютъ только видоизмненія движенія, но могутъ сами видоизмняться въ движеніе же и переходить другъ въ друга. Свтъ можетъ обращаться въ теплоту, электричество въ свтъ, тепло ‘ звукъ и т. д.’
‘Если бы была врна теорія г. Струве, то и сила духовная, на основаніи закона соотношенія силъ, должна была бы подвергаться процессамъ взаимодйствія и видоизмненія. Она сама могла бы обращаться въ другія физическія силы и вс физическія силы могли бы видоизмняться въ нее’ (Подсп. Мат, стр. 9 и 10).
Вотъ полная аргументація г. Н. Аксакова. Изъ нея видно, что г. Струве такъ составляетъ свое понятіе о душ, употребляетъ для этого такія категоріи, что не можетъ прійти къ нематеріальности души. Онъ ставитъ душу наравн съ физическими началами, и отличаетъ ее, напримръ, отъ электричества лишь настолько, насколько отличаетъ электричество отъ тяжести. Но естественныя науки, какъ оказывается, не только не проповдываютъ самостоятельности своихъ началъ, а даже прямо учатъ смотрть на нихъ, какъ на видоизмненія одного начала. Г. Струве вообразилъ, что естественныя науки останавливаются на грубомъ эмпирическомъ признаніи различія между силами, производящими различныя явленія. Между тмъ эти науки уже пошли дальше, уже опытомъ и наблюденіемъ доказываютъ то единство силъ, которое нкогда было только апріористическимъ требованіемъ философіи. Самостоятельныхъ началъ уже нтъ въ физик, но, исчезнувши въ физик) они, какъ мы видимъ, появились въ новой психологіи, вздумавшей подражать физик и схватившейся за старые учебники.
Нын для физики матерія едина, и вс начала суть видоизмненія одною, слдовательно, и такъ называемое самостоятельное начало душевныхъ явленій, если оно не боле самостоятельно, чмъ другія, должно быть признано однимъ изъ этихъ видоизмненій.
Такимъ образомъ, г. Усовъ, какъ мы видли раньше, доказалъ, что г. Струве не знаетъ, какъ устанавливаются въ естественныхъ наукахъ особыя начала для особыхъ явленій, и не иметъ права признавать для душевныхъ явленій особаго гипотетическаго начала. А г. Н. Аксаковъ доказалъ, что если бы г. Струве и установилъ какъ слдуетъ гипотезу, то и тогда онъ не ушелъ бы отъ матеріализма, а напротивъ прямо бы къ нему пришелъ. Г. Струве не знаетъ ни того, какъ дйствуютъ естественныя науки, ни того, къ какой цли они идутъ. Онъ доказываетъ не то, чего ему хочется, но и этого онъ не уметъ доказывать. Нтъ никакого сомннія, что г. Струве не желаетъ быть матеріалистомъ, но онъ матеріалистъ противъ собственной воли и вопреки своимъ усиліямъ.
1 мая, 1870.