'Исторические' люди, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1888 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ

СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА.

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ : ПЕТРОГРАДЪ

‘ИСТОРИЧЕСКЕ’ ЛЮДИ.
Очеркъ.

Станця Колотово разметала свои гнилыя избушки въ широкой луговин, перескаемой челябинскимъ трактомъ. Мсто, вообще, самое незавидное, тмъ боле, что въ двухъ верстахъ залегло прекрасное башкирское озеро Култай-Куль, гд можно было бы жить припваючи. Но если русскя деревни лзутъ непремнно въ болото, то башкирской, какъ Колотово, и Богъ проститъ. По сторонамъ тракта разсажалось до сотни одноглазыхъ избенокъ, до того проваленныхъ, что страшно на нихъ смотрть. Колотовске башкиры по преимуществу промышляютъ воровствомъ на тракту и по сосднимъ русскимъ деревнямъ. Свои земли они сдаютъ за безцнокъ мастеровымъ изъ ближайшихъ горныхъ заводовъ.

Самый трактъ въ осеннее время представляетъ собою одну сплошную непролазную грязь, по которой тройка почтовыхъ лошадей едва можетъ двигаться со скоростью трехъ верстъ въ часъ. Зажоры, колдобины и настоящя волчьи ямы составляютъ то, что принято называть колеей. Именно въ такую погоду мой экипажъ доползъ наконецъ до Колотовой. Лошади были въ разгон, и приходилось ждать. Содержатель постоялаго двора, заложивъ руки за спину, въ утшене мн проговорилъ:

— Не вамъ однимъ, господинъ, дожидать приходится… Прозжающе господа вонъ ужъ полсутокъ сидятъ у насъ. Можетъ, слыхали Нагибина?.. Они самые…

Въ самомъ скверномъ положени лучшимъ утшенемъ служатъ такя же несчастя себ подобныхъ, и станцонные смотрители знаютъ этотъ психологическй фактъ очень хорошо. Въ Колотовой не было даже и такого смотрителя, а его замнялъ простой ямщикъ, державшй почтовую гоньбу. Моросилъ мелкй осеннй дождь-сногной, и я отправился въ избу, гд томились друге прозжающе господа. Въ сняхъ стояла та грязь, какая бываетъ только на однхъ почтовыхъ станцяхъ. Освшая въ петляхъ дверь вела прямо въ длинную избу, перегороженную на дв половины: чистая для господъ и черная для кучеровъ и обозной ямщины. Блохи, клопы и тараканы служили одинаково обимъ половинамъ. Мн сначала не хотлось безпокоить расположившихся въ чистомъ отдлени пассажировъ, но путешествя вообще длаютъ насъ эгоистами. Посл минутнаго колебаня я уже входилъ вмст съ чемоданомъ въ отдлене для господъ. Тамъ было двое,— на лавк у окна лежала двушка съ блднымъ лицомъ, а около нея неровнымъ шагомъ ходилъ старичокъ въ срой охотничьей куртк съ выцвтшими зелеными отворотами и металлическими пуговицами. Онъ остановился, посмотрлъ на меня въ упоръ своими слезившимися, воспаленными глазами и хрипло проговорилъ:

— Вы куда же это лзете, милостивый государь? Кажется, можете видть, что мы заняли мсто раньше васъ…

— Папа, какой ты странный… Заходите, пожалуйста, всмъ мста будетъ,— отвтила двушка, поднимаясь со своей лавочки.

Старикъ посмотрлъ на дочь, потомъ на меня, сердито плюнулъ и безмолвно зашагалъ по другому направленю. Вышла неловкая сцена. Я бросилъ свой чемоданъ въ уголъ и помстился у другого окна. На стол около потухшаго самовара были разложены дорожныя закуски, табакъ въ коробочк, и тутъ же валялась разогнутая книга. По костюму двушки можно было заключить, что она изъ небогатой трудовой семьи,— простое ситцевое платье, суконная кофточка, дорожная сумочка черезъ плечо. Сердитый старикъ принадлежалъ къ типу ‘отставныхъ’. Озлобленное, изжелта-срое лицо свидтельствовало о достаточномъ количеств житейскихъ неудачъ

— Не прикажете ли насчетъ самоварчика?— предлагалъ мн хозяинъ, появляясь въ дверяхъ.

— Пожалуйста…

Старикъ сердито взметнулъ на него глазами и сдлалъ нетерпливое движене.

— Можно съ самоварчикъ ослобонить?— справился хозяинъ, обращаясь къ двушк

— Мы кончили чай, можете убирать,— отвтила та и закашлялась тяжелымъ, нехорошимъ кашлемъ.

Когда хозяинъ, широко разставивъ руки и тяжело ступая своими сапогами, потащилъ самоваръ, старикъ отставной какъ-то даже зашиплъ отъ злости и, догнавъ мужика, заговорилъ своимъ хриплымъ голосомъ:

— А… ты не знаешь меня?!.. А… не узналъ?!.. А… не знаешь?!..

— Что вы, Иванъ Митричъ, какъ не узнать… Не одинъ разъ допрежь того стаивали у насъ на фатер. Оченно хорошо помнимъ…

— А зачмъ каблучищами своими стучишь, какъ лошадь… а?.. Если знаешь, такъ какъ ты смлъ рожу свою сыромятную показывать сюда… а?..

— Папа…

Мужикъ посмотрлъ на насъ какъ-то черезъ плечо, осклабился и, не отвчая ничего, вышелъ съ самоваромъ. У двушки на лиц выступили розовыя пятна.

— ‘Оченно хорошо помнимъ’…— передразнивалъ Иванъ Митричъ, обращаясь уже ко мн.— Меня вс по тракту помнятъ. Да… Разв прежде онъ смлъ войти ко мн въ комнату?.. Нтъ, каблучищами-то онъ какъ стучалъ, бестя… а?.. Впрочемъ, вс они на одну колодку.

— Теб вредно волноваться, папа… Помнишь, что докторъ сказалъ?

— Ахъ, Нюрочка, отстань… Совсмъ это не твое дло!.. Ну что же, пусть будетъ у меня ожирне сердца, а я не могу… Не могу я видть этой подлости. Понимаешь: ввалился въ комнату и давай возить по полу каблучащами, какъ только-что подкованная лошадь. ‘Оченно хорошо помнимъ, Иванъ Митричъ’… ‘

Двушка какъ-то вся съежилась и отвернулась къ окну. Старикъ забгалъ опять по комнат, размахивая ожесточенно руками, точно онъ отбивался отъ какого-то невидимаго непрятеля.

II.

Пить чай одному, когда друге стараются изъ вжливости не смотрть на васъ, вообще непрятно. Я предложилъ своимъ неважнымъ компаньонамъ принять участе въ чаепити.

— Что же, отъ скуки можно…— согласился Иванъ Митричъ и, какъ-то быстро шаркнувъ ногой, отрапортовалъ:— А позвольте отрекомендоваться: Иванъ Митричъ Нагибинъ… Можетъ-быть, и слыхали? А это моя дочь, Анна Ивановна Нагибина… Это ужъ принято: если отецъ Иванъ, то дочь А. Ивановна. Анна Ивановна, будь нашей дамой и займи мсто хозяйки.

Фамилю Нагибина я дйствительно слыхалъ: это былъ какой-то становой, о которомъ что-то такое было напечатано въ мстной пресс. Анна Ивановна покорно занялась разливанемъ чая и взглядомъ спросила меня, какой крпости нуженъ чай.

— Если у васъ ожирне сердца, то не совтую очень крпкй,— пробовалъ Иванъ Митричъ тономъ радушнаго хозяина.— Впрочемъ, доктора всегда врутъ…

Старикъ какъ-то сразу отмякъ и даже улыбнулся безъ всякой побудительной причины. Во время завязавшагося разговора ни о чемъ онъ нсколько разъ какъ-то сбоку посмотрлъ на дочь, а потомъ съ дланымъ спокойствемъ проговорилъ:

— Нюрочка, тамъ у насъ, кажется, тово… осталось еще въ бутылочк…

Анна Ивановна сдлала видъ, что не слышитъ, и спокойно продолжала разсказывать, какъ они разсчитывали дохать вечеромъ домой, а теперь должны сидть на этой отвратительной станци, какъ ужасно трясетъ дорогой, какъ у нихъ чуть не перевернулся экипажъ въ канаву и т. д.

Въ этой разговорчивости такъ и чувствовалось напускная живость, особенно когда Анна Ивановна длала паузы, чтобъ перевести духъ,— ей, видимо, трудно было говорить, и она сдерживала приступы сухого чахоточнаго кашля. Иванъ Митричъ торопливо выпилъ свой стаканъ, взъерошилъ коротко остриженные волосы съ сильной просдью и задумчиво проговорилъ, продолжая какую-то внутреннюю нить мыслей:

— Весь трактъ зналъ Ивана Митрича… да. Бывало, еще подъзжаешь къ станци, а онъ ужъ ворота растворилъ и самъ безъ шапки передъ вами трясется… Да, и трясется, а не то, чтобы каблучищами… А почему? Потому что онъ хотя и скотина, а чувствовалъ… Да-съ, чувствовалъ, имлъ уважене къ ‘твердости’ и опять чувствовалъ. Разв тогда могло не быть лошадей?.. а? Да тогда бы я всю ихнюю деревню вверхъ дномъ повернулъ, а теперь вотъ сидимъ-съ и ждемъ-съ. Ослабла власть и не стало чувства, а осталась одна дерзость. Нюрочка, у насъ, кажется, тово…

— Да вдь докторъ строго запретилъ, папа?

— Ахъ, отстань, пожалуйста… Разв ты можешь понимать? Вотъ онъ меня возмутилъ, и мн необходимо успокоиться. Всего одну рюмочку! Нюрочка, голубчикъ….

Двушка поднялась со своего мста и съ недовольнымъ лицомъ вышла изъ комнаты. Черезъ минуту подъ окномъ, шлепая голыми ногами по грязи, пробжалъ посланный за водкой мальчикъ. Иванъ Митричъ облегченно вздохнулъ и, лукаво подмигнувъ въ мою сторону, проговорилъ:

— Славная эта Нюрочка и весьма доврчива даже… Ежели бы была жена, такъ хоть лопни, а не дала бы капли. Конечно, женская слабость. Да-съ… Я, знаете, часто смотрю на Нюрочку и удивляюсь, что это моя собственная дочь. Ничего похожаго… А вы читали въ газетахъ мое дло?..

— Кажется, что-то читалъ, а хорошенько не помню.

— Разгромили и уничтожили… Въ грязь вкомкали. Э, да что тутъ толковать: не я одинъ пострадалъ. За взятки пострадалъ… А что же, позвольте васъ спросить, капиталы у меня, миллоны? Взяточникъ, а весь тутъ… Да-съ, бралъ жаренымъ и варенымъ, а выгнали со службы — ничего не осталось. Вотъ господа адвокаты, господа врачи, купцы — это все не взяточники… Ха-ха!.. Это, изволите видть, законные способы благопробртеня, а Иванъ Нагибинъ взяточникъ… Въ шею Ивана Нагибина!.. Нюрочка сколько слезъ пролила изъ-за этого одного слова. Особенная она у меня, все хочется по-ныншнему… Тоже учительницей служитъ… Да… Два жениха подвертывались: не пошла. А надъ ребятишками заморила себя. Это откуда, по-вашему?.. Время, сударь, такое, общее затемнне. Могу сказалъ одно: я крпко держалъ власть и не скомпрометировалъ себя какой-нибудь слабостью. У меня со всми былъ короткй разговоръ, и вс въ струну… Нтъ-съ, старое время уплыло. Теперь ужъ другое-съ…

Хозяинъ принесъ бутылку съ водкой и поставилъ ее на столъ. Иванъ Митричъ дрожавшей рукой налилъ рюмку, поморщился и опрокинулъ ее съ ловкостью записного пьяницы. Понюхавъ корочку хлба, онъ оглянулся на дверь и повторилъ.

— Вдь каке орлы прежде-то были,— заговорилъ онъ посл приличной паузы.— Мужика спросите, когда то-то или то-то было, онъ вамъ и скажетъ: до мамаевщины или посл герасимовщины… Въ другихъ мстахъ мужичье по пожарамъ счетъ годамъ ведетъ, а у насъ по исправникамъ или становымъ. Сила была… Мста богатйшя, писаря тысячные, ярмарки — ну, однимъ словомъ, жить было можно. Про станового Фуксинова слыхали?.. Голова была, детъ мимо деревни, а у деревни камень лежитъ всомъ тысячи въ три пудовъ. Кажется, что бы тутъ? Ну деревня, ну камень — ничего не выйдетъ. А Фуксиновъ сейчасъ старшину: ‘Хорошй у васъ камень…’ — ‘Точно такъ-съ, вашескороде’.— ‘Нужно его въ Петербургъ непремнно отправить’. Ну, обыкновенно, по гривеннику съ души и обошлось. Какъ вы думаете, вдь это надо придумать? И въ другой разъ взялъ по гривн и въ третй, а камень все лежитъ… Въ другой деревн этотъ же Фуксиновъ озеро опечаталъ и тоже взялъ. Ха-ха… Въ третьей подъзжаетъ къ волости, а на улиц народъ столпился. ‘Что за народъ?’ — ‘Да такъ, вашескороде, ребята балуются… Гусь, значитъ, подохъ, а ребята, извстно, дло праздничное — не отъ ума, давай, говорятъ, будемъ мертвое тло потрошить… Конечно, глупость ихняя ребячья, вашескороде!’ Ну, Фуксиновъ на дыбы: какъ такъ мертвое тло, какъ такъ потрошить, да я, да вы — и пошелъ… Что же бы вы думали: заставилъ временную могилу вырыть, положилъ туда гуся и приставилъ къ нему караулъ. Конечно, деревня взвыла, а Фуксиновъ сидитъ себ да посмивается. Ну, сами догадались и принесли по двугривенному съ души да еще сколько кланялись, а Фуксиновъ имъ: ‘Только для васъ послаблене сдлаю’… Или взять Чебакова — молодой человкъ-съ, смотрть не на кого, а хватки были. Повадился онъ на мельницу здить… Мельникъ, конечно, радъ, что начальство съ нимъ за панибрата. Ну, конечно, что тамъ натурой, что деньгами — это своимъ чередомъ. Только прзжаетъ разъ Чебаковъ на мельницу совсмъ пьяный. Мельникъ угощаетъ, а чтобы поскоре Чебаковъ захмеллъ — вывелъ его на балконъ, а самъ бросился въ погребъ за бутылкой коньяку. Сидитъ пьяный Чебаковъ на балкон, и показалось ему обидно, что мельникъ такъ просто хочетъ его обойти. Хорошо-съ… Обидно, а самъ пьянъ. Что бы, вы думали, онъ устроилъ: по водосточной труб залзъ на крышу да прямо на конекъ: слъ верхомъ и посвистываетъ. Мельникъ бжитъ по двору съ бутылкой, да какъ глянулъ наверхъ-то, такъ и обмеръ. ‘Вашескороде, не погубите’… А Чебаковъ ему съ крыши^:то: ‘Выноси пятьдесятъ рублей, тогда слзу’. Понимаете, какое положене мельника: вдругъ становой оттуда сверзится… А Чебаковъ ему: ‘Выноси скоре, а то прямо внизъ головой чебурахну!’ Конечно, вынесъ и со слезами просилъ принять. Вотъ это была голова!.. Ха-ха..

— А давно это было?

— Да уже давненько… Нынче и такихъ не стало. Куда, что вы!.. Вдь какя головы были, а нынче ходи да оглядывайся самъ… Напримръ, были два брата Копорске: одинъ на одномъ конц тракта, другой — на другомъ. Два брата. Хорошо-съ, Ну что, кажется, взять съ тракта?.. А Копорске придумали. Да-съ.. Поправлять трактъ должны крестьяне, ну-съ… одинъ братъ Копорскй и погналъ съ своего конца мужиковъ на другой — верстъ за сто, а другой братъ къ нему своихъ мужиковъ гонитъ. Конечно, мужики взвыли… ну, конечно, по рублю съ рыла. Да-съ, этого-такого Адамъ Смитъ не придумаетъ или какъ его тамъ, Милль Стюартъ, что ли… Нюрочка у меня любитъ ученыя книжки читать. Такъ я что собственно говорю-съ… Видите ли, чтобы взять, нужно имть большое остроуме,— такъ-съ?

Иванъ Митричъ съ какимъ-то ожесточенемъ хлопнулъ третью рюмку и закашлялся. Наступилъ нкоторый перерывъ, а потомъ разговоръ принялъ тотъ непрятно-интимный характеръ, какъ умютъ говорить захмелвше люди. Выпивая рюмку за рюмкой, старикъ два раза усплъ посвятить въ разныя фамильныя тайны, а потомъ слдовала безконечная глаза пережитыхъ Иваномъ Митричемъ несправедливостей и огорченй. Когда этотъ матералъ исчерпался съ достаточной полнотой, мой мучитель перешелъ къ изложеню своихъ плановъ, надеждъ и разныхъ ‘самонаиврнйшихъ’ ожиданй: да, его, Ивана Митрича, призовутъ… у него есть рука въ канцеляри губернатора… тогда ужъ онъ покажетъ ныншнимъ молокососамъ-становымъ, какимъ долженъ быть настоящй становой и т. д.

III.

Анна Ивановна все время сидла на крылечк и какъ-то безучастно смотрла на грязнйшй постоялый дворъ, по которому бродили точно общипанныя курицы. Ей, видимо, было тяжело дышать сквернымъ воздухомъ, какой стоялъ въ изб, а можетъ-быть, не хотлось видть пьянаго отца.

Лошади явились только подъ-вечеръ, когда уже начало замтно темняться. Иванъ Митричъ еще разъ вспылилъ на хозяина и обругалъ его нехорошими словами. Усаживаясь уже въ экипажъ, расходившйся старикъ по старой полицейской привычк нсколько разъ спрашивалъ хозяина:

— Какъ тебя зовутъ?.. Сидоромъ?.. Хорошо… я поимю тебя въ виду… Значитъ, Сидоромъ?

— Точно такъ, Сидоромъ.

— Хорошо… Нюрочка, подвинь подушку за спину. Вотъ такъ… Да. Такъ Сидоромъ?..

— Сидоромъ…

Экипажъ тронулся. Лошади тяжело шлепали по грязи. Гд-то скыркала и визжала какая-то отчаянная гайка. Кучеръ, размахивая кнутомъ, выкрикивалъ: ‘Эй, вы, залетныя, плавай!’…

— Вотъ однихъ спасажировъ сплавилъ, слава Богу,— объяснялъ Сидоръ, провожая глазами удалявшуюся повозку,— а потомъ и вамъ лошадокъ сгоношимъ… Экое ненастье Господь послалъ: всмъ ямщикамъ одинъ изморъ. А лошадокъ вамъ сгоношимъ… Должны скоро подойти…

Мы долго стояли такимъ образомъ на крыльц и разговаривали о разныхъ постороннихъ предметахъ. Сидоръ оживился, когда зашла рчь о башкирахъ: самый проваленный народъ… Среди богатства умираютъ съ голода. Только и боятся, что одного становаго.

— А этотъ Нагибинъ хорошъ былъ?— спросилъ я.

— Да такъ… Извстно, вс начальники одинаковы. У Ивана Митрича одна нехорошая повадка была: куражиться любилъ. Никакъ его не укладешь, бывало, какъ козьи рога въ коробъ. А такъ ничего, даже вызволялъ многихъ… Свтленько пожилъ, ну, а теперь сильно захудалъ.

Переставшй-было дождь заморосилъ въ осенней назойливостью. Въ воротахъ остановилось нсколько башкиръ,— посмотрли на насъ, перекинулись двумя-тремя фразами и побрели дальше. Сумерки надвигались все больше.

— А я, знаете, вотъ эту самую барышню изъ головы своей никакъ не могу выкинуть,— посл длинной паузы проговорилъ Сидоръ, перебирая воротъ своей ситцевой рубахи.

— А что?

— Да такъ-съ… Особенный нон народъ пошелъ. Какъ-то на недл возилъ вотъ такую же барышню. Она, значитъ, поповна… да, демъ и разговариваемъ. ‘Куда вы, говорю, барышня, изволите прозжать?’ — ‘Въ городъ’, говоритъ.— ‘А за какимъ дломъ?’ — ‘А, говоритъ, работы ду искать въ город. Дома-то не у чего сидть…’ Такъ-съ.— ‘Какъ-то, говорю, барышня, неловко, поди, вамъ по вашей женской части и хать, напримръ, по тракту одной? Неровенъ часъ — и пообидть могутъ…’ — ‘Ничего, говоритъ, я не боюсь’. И этакъ, знаете, обстоятельно сказала, а сама молодая и изъ лица красивая. Я вотъ своимъ умомъ и мекаю: нашему брату, мужику, на заработки ходить солоно, а тутъ барышня детъ незнамо куда и этакъ обстоятельно все говоритъ. Удивительно мн это очень, потому что много ихъ нон такихъ-то… Тоже вотъ и Анна Ивановна: учительша она и родителя своего содержитъ. Да еще водки ему подай… Дав вышла, добыла изъ сумочки портмонетъ, считала-считала свои мелоны и справила-таки родителю полуштофчикъ, чтобы передъ посторонними людями не острамить старика… Совстливо такъ сдлала, да. Въ ней, въ Анн-то Ивановн, золотая душа, а она гинетъ на работ… Отдохнуть бы надо, повеселиться молодымъ дломъ, а она какой возъ везетъ. У кого, главное, чему научилась-то, а?.. Вотъ это и сумнительно: родитель-то вонъ какое сокровище, а дочь точно съ того свту къ нему пришла. И я такъ своимъ умомъ полагаю, что нашей крестьянской баб, напримръ, тяжело достается, а барышнямъ-то вотъ такимъ, пожалуй, вдвое.

Я только теперь разсмотрлъ, что за человкъ былъ этотъ Сидоръ. Плечистый и широкй въ кости, съ широкимъ русскимъ лицомъ и маленькими срыми глазами, мочальная бородка скрывала такую умную усмшку. Эта мужицкая жалость къ барышн такъ шла къ его могучей, ширококостной фигур.

1888.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

‘ИСТОРИЧЕСКЕ’ ЛЮДИ.Очеркъ.

Читайте также:

‘ИСТОРИЧЕСКЕ’ ЛЮДИ.
Очеркъ.