ГОРОДЪ И ДЕРЕВНЯ.
ГОРОДЪ И ДЕРЕВНЯ.
ПОВСТИ ДЛЯ ДТЕЙ СРЕДНЯГО ВОЗРАСТА.
АЛЕКСАНДРЫ ГИППИУСЪ,
АВТОРА РАЗСКАЗА ‘НЕПТУНЪ’.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА-ТИПОГРАФА МАВРИКІЯ ОСИПОВИЧА ВОЛЬФА.
ИДА.
ИДА.
I.
II.
III.
IV.
Ида, Гиппиус Александра Карловна, Год: 1879
Время на прочтение: 16 минут(ы)
У вдовы Эммы Карловны Плющиной былъ на Петербургской Сторон свой собственный, доставшійся ей отъ мужа, небольшой деревянный домъ, состоявшій изъ шести комнатъ и кухни. Комнаты эти, за исключеніемъ одной, гд помщалась сама Эмма Карловна, отдавались въ наймы каждая отдльно, кухню же Эмма Карловна оставляла за собой и стряпала въ ней для себя и для жильцовъ своихъ.
Въ одной изъ этихъ комнатъ жилъ нкто Грумбахъ. Комната была маленькая, въ одно окно и раздлена перегородкою. Нсколько старыхъ плетеныхъ стульевъ, комодъ съ подломанной ножкой, диванъ съ черной волосяной обивкой и ломберный столъ съ множествомъ книгъ, разставленныхъ въ нкоторомъ порядк,— составляли скудное убранство этой комнаты. За перегородкою стояла кровать съ потертымъ, жидкимъ тюфякомъ, на которомъ спала тринадцати-лтняя дочь Грумбаха, да была прибита къ стн вшалка, замнявшая постояльцамъ шкафъ.
Грумбахъ былъ уроженецъ города Ревеля. Окончивши курсъ въ дерптскомъ университет по филологическому факультету со степенью кандидата, онъ посвятилъ себя преподаванію древнихъ языковъ и существовалъ уроками. По смерти жены, съ которою онъ прожилъ счастливо пятнадцать лтъ, онъ не захотлъ больше оставаться въ Дерпт и ршился перехать въ Петербургъ, гд казалось ему, зарабатывать деньги легко для всякаго. Но на дл вышло иначе.
Прошло нсколько мсяцевъ съ прізда Грумбаха въ Петербургъ и, несмотря на вс публикаціи его и готовность давать уроки за дешевую цну, желающихъ брать уроки не оказывалось. Между тмъ, у Грумбаха выходили послднія деньги, и заводились долги, а Эмма Карловна, жившая доходами съ дома, требовала уплаты за квартиру. Грумбаху становилось плохо. Все, что терплъ онъ, приходилось переносить и дочери, которую онъ любилъ, какъ только можетъ любить самый нжный отецъ.
Онъ часто задавалъ себ вопросъ: что будетъ съ Идой, если обстоятельства не измнятся къ лучшему, и, желая проникнуть въ будущее, тяжело задумывался и, со слезами на глазахъ, ласкалъ свою бдную Иду. Со смерти жены, онъ исключительно отдалъ себя дочери, по цлымъ днямъ занимался ею, давалъ ей уроки по всмъ предметамъ, которые онъ считалъ необходимыми для женщины? читалъ съ нею, бесдовалъ, и только веселая улыбка Иды и ласки ея могли заставить Грумбаха позабыть на время всю тяжесть его положенія.
Эмма Карловна была женщина хотя и нсколько корыстолюбивая, но въ то-же время добрая, и въ положеніи отца и дочери принимала большое участіе. Она часто приглашала Иду къ себ, угощала ее кофеемъ и разными сластями, въ морозное время давала ей свою шубу и разъ даже, на масляниц, вмст съ дтьми своими, на свой счетъ, свезла въ балаганъ. Но долгъ платежомъ красенъ: Ида учила дтей ея азбук, шила и вязала на нихъ, а когда Эмм Карловн случалось выходить утромъ со двора, Ида замняла ее въ кухн и очень удачно изготовляла незатйливыя кушанья, которымъ выучила ее покойная мать.
Ида сидла у себя и работала. Отецъ, съ опущенными руками въ карманъ, тревожно расхаживалъ по комнат.
— Можно войти? раздался голосъ за дверью.
Грумбахъ поспшилъ отворить. Вошла Эмма Карловна съ развернутою нмецкою газетою въ рукахъ.
— Отъ господина фонъ-Миллера достала, сказала она по-нмецки, усаживаясь у окна. Слушайте, что я вамъ прочту.
‘Въ одномъ благородномъ семейств желаютъ взять къ дтямъ, для практики въ нмецкомъ язык, двочку лтъ тринадцати’… отецъ и дочь переглянулись… ‘Справиться на Литейной, домъ No 86, квартира No 9.’
— Что скажете, господинъ Грумбахъ? а?… Вдь эта публикація словно для васъ, право! Отчего бы, серьезно говоря, Идочк и не поступить на мсто, конечно на хорошее? А вдь это можетъ быть и хорошее, какъ знать! Я бы, на вашемъ мст, сходила туда, поразспросила, поразузнала…. а тамъ…
Ида уперлась подбородкомъ на руку и, устремивъ глаза въ окно, призадумалась. Отецъ, остановись передъ дочерью, пристально смотрлъ ей въ лицо, какъ бы желая узнать ея мысли. У Иды навернулись слезы.
— Ужь нечего плакать заране, нечего! сказала Эмма Карловна. Еще не отдали тебя, да и отдадутъ ли еще, а ты ужь и плачешь. Слезы-то не къ лицу, матушка, не къ лицу!
Ида сквозь слезы улыбнулась.
— А я вамъ скажу, мои милые, не упускайте случая, продолжала Эмма Карловна. Случай хорошій! втораго не будетъ. Если хотите принять мой добрый совтъ, такъ вотъ что: завтра утромъ… сегодня ужь некогда… возьмите извощика… пшкомъ вамъ не дойти… и на Литейную!
У Иды вытянулось лицо. Грумбахъ почесалъ виски и поморщился.
— Ишь вы какіе! проговорила Эмма Карловна съ досадой и замолчала.
Грумбахъ опять мрными шагами заходилъ по комнат. Ида взялась за шитье. Эмма Карловна продолжала просматривать газету.
— Ахъ, Боже ты мой, Боже ты мой! прошептала Эмма Карловна и опять замолчала.
Грумбахъ первый прервалъ молчаніе.
— Да! сказалъ онъ со вздохомъ,— разставаться намъ не легко будетъ, но благоразуміе требуетъ не упускать случая, который могъ бы хоть сколько нибудь улучшить наше положеніе.
— Совершенно такъ! подхватила Эмма Карловна. Будьте только благоразумны и завтра, съ Божьею помощью, мы дло устроимъ.
Семейство генерала Варгунцова сидло за завтракомъ. Самъ генералъ былъ лтъ пятидесяти пяти, средняго роста, полный, краснощекій мужчина съ сильною просдью въ темно-русыхъ волосахъ. Жена его, Александра Михайловна, сидвшая за столомъ напротивъ, была лтъ на десять моложе его, полная, съ наклоненною слегка назадъ головою, съ маленькими глазками, которые она безпрестанно щурила, и тонкими, почти исчезающими губами. По нарядному туалету ея было замтно, что она готовилась выхать.
— Вы куда, maman? спросила ее хорошенькая двнадцати-лтняя брюнеточка, сидвшая подл.
— Необходимо побывать въ двухъ-трехъ магазинахъ и сдлать нсколько визитовъ, отвтила мать.
— Въ такую ужасную погоду! замтилъ генералъ.
— Что же длать! приходится. Обдать ду къ Надежд Николаевн, а потомъ съ нею во французскій театръ.
— А потомъ куда? иронически спросилъ генералъ.
— А потомъ къ Солодановымъ. У нихъ первый четвергъ. Я общалась непремнно быть.
— А лошадки не устанутъ? спросилъ Боря, курчавый и курносенькій мальчикъ лтъ шести.
Подл Бори сидла худощавая француженка въ черномъ плать и съ чернымъ кружевомъ на голов.
— Madame Sagnier! квасу, s’il vous plait, обратился къ ней Боря, ударяя стаканомъ по столу.
— Doucement, doucement, mon ami, ласково возразила француженка, наливая ему квасу.
Вошелъ длинный, красивый юноша съ закинутыми волосами назадъ, и слъ подл отца.
— Какъ это ты дома, Владиміръ, а не въ гимназіи? спросилъ отецъ.
— Такъ… опоздалъ. Вчера были товарищи, долго сидли… сегодня проспалъ до десяти.
— Проспалъ… хороша отговорка!… Проспалъ!… Ходить въ гимназію твоя обязанность, твой долгъ… Лнтяй!
— Полно теб, Павелъ Петровичъ, сказала Александра Михайловна.
— Нтъ, не полно! Мальчикъ лнится — и позволяй ему лниться…
— Павелъ Петровичъ…
— Нечего, матушка, заступаться за сынка, не дло. Люди добросовстные исполняютъ долгъ свой строго. Къ исполненію долга надо пріучаться съ молоду, а кто не пріучился съ молоду, тому уже не пріучиться! Каковъ въ колыбельк, таковъ и въ могилку, докончилъ Павелъ Петровичъ, обтирая салфеткою усы.
Сконфуженный молодой человкъ, опустивъ глаза, каталъ по тарелк хлбный шарикъ и молчалъ.
Боря, котораго усиленный голосъ отца привелъ въ паническій страхъ, прижался головой къ плечу мадамъ Санье и обими руками обхватилъ ее за талью, какъ бы прося для себя защиты. Мадамъ Санье приняла это за ласку.
— Tu любитъ мине? спросила она у Бори.
— Нтъ, не любитъ! отвчалъ плутишка.
Отецъ, недовольный шуткою Бори, строго взглянулъ на него.
— Господинъ Грумбахъ, доложилъ лакей генералу.
— Грумбахъ?… я такого не знаю.
— Должно быть проситель, съ важностью заключила супруга.
— Проси въ кабинетъ,— и генералъ, покряхтывая, поднялся со стула.
Грумбахъ, раскланявшись почтительно съ Павломъ Петровичемъ, началъ объяснять ему причину своего посщенія, но при первой же фраз, сказанной на нмецкомъ язык, Павелъ Петровичъ прервалъ его словами:
— Это не по моей части, я вамъ долженъ сказать,— это дло жены.— Позови мамашу, обратился онъ къ Бор, вбжавшему посмотрть, кто пришелъ.
Боря бросился со всхъ ногъ за матерью, и черезъ нсколько минутъ появилась Александра Михайловна.
— Вотъ… Желаютъ переговорить съ тобою, душечка, на счетъ… сказалъ Павелъ Петровичъ… на счетъ того… Да ужь вы тамъ объясняйтесь себ какъ знаете, а я долженъ выхать.
Появленіе величавой Александры Михайловны смутило нсколько Грумбаха. Онъ не зналъ, съ чего начать.
— Садитесь, пожалуйста, сказала хозяйка на язык гостя, указывая на кресло у дивана. Она хотя и не говорила по-нмецки, но понимала и, въ крайнемъ случа, могла объясняться.
Посл недолгихъ переговоровъ, Александра Михайловна изъявила желаніе, прежде чмъ дать окончательное ршеніе, видться съ молоденькой особой, о которой шла рчь.
— Дочь моя здсь, сказалъ Грумбахъ и, замтивъ, что генеральша хотла позвонить лакея, предпочелъ самъ идти за дочерью, которая, стоя на лстниц, съ лихорадочнымъ трепетомъ ждала ршенія своей судьбы. Эмма Карловна, провожавшая отца и дочь съ цлью содйствовать успшному окончанію ею начатаго дла, въ волненіи расхаживала по площадк.
— Ну что? спросили он об, когда вышелъ къ нимъ Грумбахъ.
— Пойдемъ, Ида. Тебя желаютъ видть.
Бдная двочка поблднла.
— Не бойся, дитя мое. Будь посмле.
— А я ужь не пойду, сказала Эмма Карловна, не такъ одта,— совстно.
Ида робко вошла въ кабинетъ. Александра Михайловна кивнула ей головой, потомъ навела на нее лорнетъ и стала всматриваться въ выраженіе ея лица. Скромный видъ двочки произвелъ на Александру Михайловну довольно хорошее впечатлніе. Сдлавъ нсколько ничтожныхъ вопросовъ, на которые оробвшая Ида отвчала какъ нельзя короче, Александра Михайловна позвала дочь свою.
— Познакомьтесь, сказала она, обращаясь къ обимъ двочкамъ. Вамъ, можетъ быть, придется жить вмст.
Варенька, взявъ за руку Иду, повела ее къ себ.
Проходя по комнатамъ. Ида дивилась ихъ убранству. Ей никогда еще не случалось видть ни такихъ большихъ, высокихъ комнатъ, ни такого множества бронзы и зеркалъ, ни такого разнообразія въ мебели. Въ гостиной, масса тропическихъ растеній съ широкими листьями, съ длинными, граціозно распадавшимися втвями во вс стороны, и цвтущія красныя и блыя камеліи привели Иду въ восторгъ.
— Wie schn! воскликнула она, и принялась разсматривать деревья.
Комната Вареньки, куда он пришли черезъ столовую, отличалась нарядною простотою. Мебель была обита свтло-голубымъ ситцемъ, и изъ того же ситца были сдланы гардины, портьеры и драпировка, прикрывавшая кровать. Туалетный столикъ былъ покрытъ блой кисеей и разукрашенъ розовыми бантиками.
Письменный столъ, подъ которымъ лежалъ тигровый мхъ съ головою животнаго, былъ уставленъ множествомъ дорогихъ бездлушекъ. Подл стояла этажерка съ книгами. Зеркало въ блой рамк и часы изъ благо мрамора съ парою саксонскихъ группъ украшали каминъ. Посреди элегантнаго убранства не могла не замтить Ида того безпорядка, который царствовалъ въ этой хорошенькой комнат. На диван и на учебномъ стол, стоявшемъ передъ диваномъ, грудами валялись книги, а на этажерк лежали он такъ, какъ будто готовились съхать. Ни одинъ стулъ, не одно кресло ни стояло на мст. Передъ каминомъ валялись туфли, на туалет стояла забытая чашка съ кофеемъ, на одномъ изъ оконъ была поднята штора только до половины и висла криво. Варенька хотла поднять ее до верху, но пружина оказалась сломанною и штора не подымалась.
— Я всегда слышала, что русскіе безпорядочны, должно быть и правда, подумала нмочка.
Варенька сняла съ этажерки бонбоньерку и попотчивала гостью конфектами. Потомъ, положивъ передъ ней нсколько альбомовъ въ изящныхъ переплетахъ, но съ легкимъ слоемъ пыли, предложила пересмотрть ихъ. На стол лежалъ, обшитый кружевомъ, носовой платокъ, весь въ чернильныхъ пятнахъ, какъ-будто имъ вытирали перья, Варенька взглянула на платокъ и проворно сунула его въ карманъ.
Молодая хозяйка долго не ршалась начать разговоръ на язык, на которомъ она не имла привычки объясняться, она, однако, превозмогла себя, и стала спрашивать Иду: давно ли она въ Петербург, нравится ли ей городъ, есть ли у нея братья и сестры, чмъ любитъ заниматься она, и такъ дале. Разговоръ шелъ вяло и безсвязно.
Въ продолженіе этого времени ршено было между Грумбахомъ и Александрою Михайловною, что дочь его будетъ жить у нея безплатно, но за то пользоваться всми уроками даромъ, одваться будетъ на счетъ Александры Михайловны, и передетъ завтра-же.
Это послднее ршеніе, объявленное въ присутствіи Иды, подйствовало на нее какъ смертный приговоръ. Мысль, что неизбжно и такъ скоро уже она должна разстаться съ отцомъ и перехать къ людямъ, совершенно незнакомымъ ей, привела ее въ отчаяніе.
— Не сокрушайся, Идочка, поврь, что будетъ хорошо, утшала ее дома Эмма Карловна,— а если и нехорошо, то вернешься къ отцу, вотъ и все!
Ида проплакала всю ночь.
На другой день, уложивъ свое маленькое имущество, въ томъ числ и нсколько книгъ, въ небольшой чемоданъ, усадивъ въ банку пару ручныхъ бленькихъ мышекъ, подаренныхъ ей еще матерью, и простившись съ доброй Эммой Карловной, которая отъ души пожелала ей всего хорошаго, она сла съ отцомъ въ сани. Сердце ея сильно забилось, когда она стала подъзжать къ тому дому, гд была наканун.
Варенька и Боря встртили ее въ передней и взялись было нести чемоданъ въ назначенную для Иды комнату, но лакей остановилъ ихъ.
Боря взялъ банку, обвернутую бумагой и завязанную въ платокъ.
— Это должно быть варенье, подумалъ онъ, и понесъ ее дальше.
Александры Михайловны, по обыкновенію, не было дома, она съ одиннадцати часовъ разъзжала по магазинамъ. Павелъ Петровичъ былъ на служб. Грумбахъ, по случаю отсутствія хозяевъ, не вошелъ въ залу и, въ избжаніе трогательной сцены при чужихъ, наскоро простился съ дочерью и поспшно вышелъ.
Когда за отцомъ затворилась дверь, Ида залилась слезами. Варенька старалась развлечь ее, говорила обо всемъ, что только приходило ей въ голову, но, несмотря на вс ея старанія, Ида оставалась печальною и молчаливою.
Къ обду возвратились оба хозяева. Во все время обда она чувствовала, что была предметомъ общаго вниманія, что смотрли на нее съ любопытствомъ, замчали каждое слово ея, каждое движеніе, ей было неловко и непріятно, обдъ казался ей безконечно длиннымъ.
— А вдь нмочка-то миленькая, сказалъ Павелъ Петровичъ дочери, вставая изъ-за стола. Темные, большіе глаза съ темными бровями, при свтлыхъ волосахъ, придаютъ лицу ея много выраженія. Манеры такія скромныя, деликатныя.
— Губы толсты, замтила Александра Михайловна вскользь, проходя мимо мужа и дочери.
Вечеръ былъ проведенъ Идою сначала въ комнат Вареньки въ разсматриваніи разныхъ книгъ и вещицъ, потомъ въ зал, гд Боря, бгая кругомъ стола, заставлялъ сестру догонять его, и наконецъ, вмст со всмъ семействомъ Варгунцовыхъ, въ гостиной подъ лампою.
— Жаль, что не могу объясняться съ нмочкой, сказалъ Павелъ Петровичъ къ концу вечера, она ужь врно по-русски не говоритъ и не понимаетъ ни слова. Нмцы говорить на нашемъ язык не любятъ, не хотятъ… дло извстное!
Но нмочка поняла, что было сказано Павломъ Петровичемъ и, къ великому удовольствію его, вдругъ заговорила съ нимъ по-русски.
— Вашъ языкъ очень труденъ, сказала она, и румянецъ заигралъ на щекахъ ея.
— А!… такъ вы говорите по-русски! Очень радъ! воскликнулъ Павелъ Петровичъ.
Она засмялась.
— И у насъ въ Дерпт учителей русскаго языка слишкомъ мало, въ особенности хорошихъ, продолжала она,— да и говорить по-русски почти не съ кмъ.
— Такъ ли это? спросилъ Павелъ Петровичъ недоврчиво.— А школъ много у васъ?
И разговоръ зашелъ о школахъ Остзейскаго края.
Ида говорила свободно, безъ застнчивости, но съ русскаго языка безпрестанно переходила на нмецкій, и Вареньк приходилось быть переводчицей, потому что Павелъ Петровичъ, хотя и учился когда-то нмецкому языку, но не выучился, и нмецкій языкъ былъ для него почти то-же, что санскритскій.
Въ одиннадцатомъ часу мадамъ Санье напомнила Вареньк, что пора идти спать. Ида стала прощаться. Александра Михайловна кивнула ей головой, Владиміръ привсталъ, Павелъ Петровичъ протянулъ дружески свою широкую ладонь и крпко пожалъ ей руку.
Варенька шумно вбжала въ свою комнату, гд была приготовлена постель и для Иды,— но на первый случай на диван,— и въ ту-же минуту, изъ дверей сосдней комнаты высунулась голова старой няни.
— Борю разбудите, сказала няня. Тише, тише, ради Бога тише, прошу васъ.
Не внимая возгласу няни и снявъ съ себя верхнее платье, Варенька начала представлять клоуна, отличавшагося своею ловкостью въ цирк Гинне. При скачкахъ и прыжкахъ ея, Ида и горничная Настасья громко хохотали. Голоса обихъ, или, лучше сказать, всхъ трехъ, потому что и Варенька, отъ избытка веселости, хохотала тоже, дошли до Александры Михайловны и заставили ее встать съ дивана и направиться къ комнат двочекъ.
— Прошу не шумть, сказала она, входя въ комнату, Борю разбудите, испугаете.— Что это? съ удивленіемъ спросила она, взглянувъ на банку, стоявшую на стол.
— Это мои мышки, отвчала Ида. Посмотрите, какія он ручныя, миленькія.
Она опустила руку въ банку, и одна изъ мышекъ блая какъ вата, стала подыматься по ея темному рукаву.
— Ахъ!… страсти какія! закричала горничная.
Ида, поймавъ на рукав мышку, поднесла ее на ладони къ Александр Михайловн.
— Ай!… ай!… видть не могу! закричала Александра Михайловна, закрывая лицо обими руками.— И ты намрена держать ихъ въ комнат?
— Я всегда держала ихъ въ комнат. Он подарены мн покойною матерью моею, и я ихъ очень, очень люблю.
Александра Михайловна подошла къ Настась, сказала ей что-то вполголоса и вернулась въ гостиную.
Настасья раздла свою барышню, предоставивъ Ид раздться самой, и когда та и другая были въ постеляхъ, она задула свчку и вышла.
Варенька заснула первая. Ида долго думала объ отц, о тяжелыхъ обстоятельствахъ, заставившихъ ее разстаться съ нимъ, перебирала въ голов все прошлое, вспомнила о покойной доброй матери, наконецъ заснула и крпко проспала до прихода утромъ горничной.
Проснувшись и увидвъ, что на стол не было банки, она съ изумленіемъ спросила:
— Гд мышки?
Горничная молчала.
— Да гд же мышки? переспросила Ида.
— Гд!… брошены… вотъ гд! отвчала горничная спокойно.
— Не можетъ быть! возразила Ида блдня.
— Къ чему же мн лгать? Велли бросить, я и бросила,— смиренно оправдывалась горничная.
Ида заплакала.
— О, это ужасно! ужасно!… это жестоко… это… это непростительно! говорила она рыдая.— И зачмъ было ихъ бросать? Я могла бы отдать отцу, если не хотли, чтобы я держала ихъ здсь.
— Да! какъ бы не такъ! Жди еще твоего отца, чтобы мыши разбжались! бормотала про себя Настасья, разбирая платья и не удостоивая Иды своимъ взглядомъ. Она приписывала причину слезъ разогорченной двочки не потер мышекъ, а тому, что распорядились ими какъ своею собственностью.— Ишь, гнвная какая! довольно громко проговорила она.
Вареньк, въ продолженіе всей этой сцены, было очень непріятно, ей было жаль маленькихъ животныхъ и совстно передъ Идою, съ которой поступили такъ самовластно и несправедливо.
Ида была поручена надзору мадамъ Санье, и ученіе ея началось съ другаго же дня поступленія ея къ Варгунцовымъ. Учителя замчали въ ней большія способности и находили, что она знала для своихъ лтъ необыкновенно много. Ихъ удивляло въ особенности ея умнье заниматься, умнье, которымъ не всегда обладаютъ даже и головы, замчательно талантливыя. Къ этому, какъ вообще ко всякому труду, ее пріучали родители съ самаго ранняго возраста.
Для Вареньки же ученіе было чмъ-то въ род наказанія, въ род эпитиміи, наложенной за тяжкіе грхи. Она морщилась, охала, вздыхала всякій разъ, когда ей приходилось браться за тетрадь или учебную книгу. Тутъ находили на нее и сонъ, и, звота, и усталость, и охотне бы пролежала она часа два въ постели, чмъ просидла нсколько минутъ за ученьемъ. Не стараясь преодолть своей лпи, она часто откладывала приготовленіе уроковъ до момента, боле благопріятнаго, и успхи, такимъ образомъ, шли не особенно быстро. Къ лни присоединялась и безпечность. Въ какой день и въ какой часъ долженъ придти такой-то учитель, готовъ ли урокъ или нтъ, — это для Вареньки было все равно. Случалось, утромъ, учитель уже въ дом, а Варенька или одвается, или сидитъ за чашкою чая и не спшитъ къ нему. Тетрадки и учебники были въ такомъ вид, какъ будто ихъ кто растрепалъ нарочно. Бережливость не входила въ число ея качествъ. Ей казалось, что бережливость необходима для людей бдныхъ, но въ людяхъ, сколько нибудь достаточныхъ, это качество скоре смшно, чмъ похвально. Она не понимала, что и самыя лучшія средства могутъ истощиться отъ недостатка бережливости, отъ неряшества и вообще отъ неумнья распоряжаться ими. Разорвать платье, потерять что нибудь, хоть бы изъ золотыхъ вещицъ своихъ, ей было ни почемъ. Ида, привыкшая къ бережливости и аккуратности, съ особеннымъ вниманіемъ наблюдала за Варенькой въ первое время. Несмотря, однако, на все неряшество, Варенька любила пріодться, и когда поджидала гостей,— не говоря уже, когда хала въ гости,— она долго и тщательно чесалась, мылась, одвалась и преаккуратно, передъ зеркаломъ, улаживала каждый бантикъ.
Характеръ Вареньки, лишенный всякой самостоятельности, образовался подъ вліяніемъ двухъ особъ: Александры Михайловны и мадамъ Санье, жившей въ дом уже боле пяти лтъ.
Александра Михайловна была женщина въ высшей степени тщеславная. Вызды, пріемъ гостей и наряды были главною цлью ея жизни. Семейныя дла мало интересовали ее. Къ хозяйству она оказывала явное пренебреженіе, и говорила нердко въ присутствіи дочери, что заниматься хозяйствомъ есть дло недостойное образованной женщины. Она любила жить, какъ говорится, на большую ногу, жить не только съ комфортомъ, но и съ роскошью. Она заставляла мужа нанимать дорогую квартиру, дорогую дачу, держать экипажъ, наполняла домъ множествомъ прислуги, давала обды, считала необходимымъ имть ложу въ итальянской опер и одваться по послдней мод.
Все это требовало большихъ издержекъ, а средства у Варгунцовыхъ были весьма ограниченны. Павелъ Петровичъ жилъ собственно только тмъ, что давала ему служба. Александра Михайловна, владла нсколькими стами десятинъ въ Серпуховскомъ узд, приносившими до уничтоженія крпостнаго права хорошій доходъ, но съ тхъ поръ, за неимніемъ даровыхъ рукъ и оборотнаго капитала, все въ этомъ имніи стало мало-по-малу приходить въ упадокъ, хозяйственныя постройки разваливались, скотъ, вымершій отъ чумы и отъ дурнаго содержанія, не былъ замненъ другимъ, и истощенныя поля давали самый скудный урожай. Имнію этому, заложенному въ поземельномъ банк, ежегодно угрожала опасность быть проданнымъ съ публичнаго торга, но Александра Михайловна все еще, по старой памяти, считала себя богатою помщицею, и не иначе говорила о своихъ жалкихъ десятинахъ, какъ: ‘у меня въ подмосковной’. Приходилось жить въ долгъ. Долги наростали съ каждымъ годомъ. Павелъ Петровичъ сердился на жену, виновницу всхъ лишнихъ расходовъ, обвинялъ ее въ роскоши и доказывалъ ей, что занимать деньги, при невозможности когда-либо ихъ отдать, равняется похищенію чужой собственности. Александра Михайловна утверждала въ свою очередь, что каждый долженъ жить сообразно своему званію и положенію въ свт и, не принимая въ соображеніе того, что никакое званіе и никакое положеніе не даютъ права присвоивать себ чужія средства, нисколько не заботилась объ уменьшеніи расходовъ и о перемн образа жизни. Вообще понятія о чести у Александры Михайловны были довольно смутны. Она не доходила до сознанія, что люди, умющіе жить по состоянію, и довольствоваться малымъ, боле достойны уваженія, чмъ т, которыя, за недостаткомъ благоразумія и власти надъ собою, не умютъ удерживать своихъ прихотливыхъ фантазій. Она не понимала, что въ этомъ стремленіи къ роскоши выражается только тщеславіе и легкомысліе, качества, наиболе свойственныя людямъ, не получившимъ солиднаго нравственнаго направленія.
Александра Михайловна, со дня производства мужа въ генералы,— что случилось во время Крымской кампаніи,— начала мечтать о томъ, какъ мужъ рано или поздно, будетъ министромъ. Въ ожиданіи всхъ этихъ благъ, Александра Михайловна заране держала себя гордо, величаво, и крайне боялась въ своемъ образ жизни уподобиться мщанк или женщин, не принадлежащей къ высшему кругу.
Единственное занятіе, которому Александра Михайловна предавалась дома, было чтеніе французскихъ романовъ. Она читала ихъ съ увлеченіемъ. Ей нравились въ нихъ веселая болтовня, легкій тонъ и остроуміе, ее интересовали завязка и развязка сюжета, судьба героевъ и героинь, но много ли въ разсказ правдоподобія или врности, объ этомъ она не думала.
О воспитаніи дтей своихъ она заботилась такъ же мало, какъ и обо всемъ другомъ, и необходимости для нихъ серьезныхъ занятій не признавала. Если она и нанимала учителей и гувернантокъ, то это потому только, что такъ длаютъ другіе, она и въ этомъ случа какъ бы слдовала мод.
— Мы заставляемъ нашихъ дтей слишкомъ много… черезчуръ много учиться, разсуждала она.— Добро бы учили мальчиковъ… имъ это необходимо для полученія чиновъ, — она другихъ причинъ не видала,— но двочекъ!… хоть бы Вареньку, напримръ, къ чему учить нмецкому языку, или англійскому? При знаніи французскаго можно совершенно обойтись безъ знанія другихъ. И къ чему учить ее до сихъ поръ русскому, желала бы я знать? Говоритъ она правильно и безъ того, а если и пишетъ не совсмъ правильно, то не велика бда!… записки вс пишутся у насъ по-французски, а кром этого ей и писать нечего. N’est се pas, madame Sagnier?
— Oh oui, madame, certainement.
Француженка, проживъ десять лтъ въ Россіи, понимала кое-что по-русски.
Александра Михайловна, какъ приверженница всего французскаго, находила присутствіе француженки необходимымъ въ каждомъ элегантномъ дом и сама говорила съ дтьми не иначе какъ по-французски.
— Странное дло, подумаешь! говорилъ Павелъ Петровичъ:— французы говорятъ между собою по-французски, нмцы по-нмецки, англичане по-англійски… отчего же русскіе не говорятъ въ своемъ обществ по-русски, а стараются замнить свой прекрасный, богатый языкъ французскими фразами, составленными на русскій ладъ?
Мадамъ Санье говорила по-французски, какъ говорятъ одни французы, съ легкостью, живостью, и съ акцентомъ, неподражаемымъ для иностранца. Въ голос ея было много звучности и мягкости. Училась ли она когда нибудь и чему нибудь серьезно — покрыто мракомъ неизвстности. Было, однако, замтно, что времена послднихъ Людовиковъ были ей довольно знакомы. Говорила она и про англійскаго короля Генриха VIII, имвшаго шесть женъ, и про Елизавету, казнивпіую Марію Стюартъ. Знала она кое-что и о Россіи, напримръ, о Петр Великомъ, какъ основател Петербурга. Знала она даже и то. что кром Петербурга и Москвы есть города Кіевъ, Севастополь, Одесса… Государства представлялись ея воображенію не ясно, вообще географія ей какъ-то не далась. Передъ отъздомъ изъ Парижа, она спросила кого-то: ‘далеко-ли находится Петербургъ отъ Севастополя, и лежитъ ли онъ тоже на Черномъ мор?’
Она зналъ о существованіи Севастополя вслдствіе осады его англо-французскими войсками.
У нея была довольно пріятный голосъ, она знала множество водевильныхъ куплетовъ и охотно распвала ихъ. По субботамъ она постоянно отправлялась съ одною подругою, женою перчаточника, въ Михайловскій театръ, въ мста за креслами, восхищалась игрою, смялась до слезъ надъ каламбурами и остротами, и впечатлніями своими длилась съ Варенькой, разсказывая ей разныя подробности о нашей французской сцен. Варенька, вслдствіе этихъ разсказовъ, знала хорошо персоналъ Михайловскаго театра, и съ большимъ вниманіемъ читала всякій день афиши.
— Экая скука! говорила Варенька, глядя въ окно на падающій большими хлопьями снгъ.— Такая дурная погода, что и погулять нельзя.
— Займись чмъ нибудь и не будешь скучать, посовтовалъ отецъ, сидвшій у окна съ газетою.
— Легко сказать: займись, а чмъ я буду заниматься?
— Читай, работай, играй на фортепіано.
— Читать мн нечего — вс дтскія книги, что у насъ, я перечла давно, работать не умю, играть на фортепіано не люблю.
— Вотъ и не люблю! А зачмъ же учиться? Уроки денегъ стоятъ. И какъ это ты музыки не любишь, не понимаю. Я бы только и длалъ, что игралъ, еслибъ умлъ. Люблю я музыку! А пніе еще больше. Бывало въ лагер… какъ запоютъ солдаты, такъ душа и зарадуется! А ты даже и италіянской музыки не любишь, и лучшихъ артистовъ не слушаешь, и сама не играешь… не понимаю, право!— Ну-те-ка вы, liebes Kind, обратился онъ къ Ид, кивая головой на фортепіано и разводя пальцами по столу, какъ по клавишамъ.
Ида сла за фортепіано, взяла нсколько аккордовъ, потомъ заиграла увертюру изъ ‘Цампы’.
Павелъ Петровичъ слушалъ съ замтнымъ удовольствіемъ.
— Вотъ какъ играетъ мило… а! По пяти рублей за урокъ ужь врно не платили, замтилъ онъ дочери.
Пда докончила увертюру и встала. Павелъ Петровичъ попросилъ сыграть еще что-нибудь.
— Я давно не играла и все перезабыла, отвчала она.
Но Павелъ Петровичъ отвта не слыхалъ. Онъ занялся пуговицей, которая, оторвавшись отъ сюртука, катилась по полу.
— Боря! лови! воскликнулъ онъ,— вонъ катится подъ столъ! Лови, лови скоре, пока не закатилась подъ диванъ… Ай да молодецъ!… поймалъ!— Кстати, Варенька, длать-то теб нечего… пришей пуговицу.
— Какъ же это?
— Какъ!… Возьми иголку съ ниткой и пришей.
— Не знаю, съумю ли. Вдь это трудно, да и пальцамъ больно. Погодите, папаша, я лучше позову Настасью.
— Ну, позови Настасью.
— Ахъ, я и забыла: у Настасьи палецъ болитъ.
— Ну вотъ, и сиди теперь безъ пуговицы, или надвай новый сюртукъ.
Ида вышла изъ залы, и черезъ минуту вернулась съ иголкой и нитками въ рукахъ.
— Позвольте, я вамъ пришью, сказала она Павлу Петровичу.
Когда пуговица была пришита, онъ поблагодарилъ Иду, и снова принялся за газету.
— Что-то у меня глаза побаливаютъ это время, не знаю отчего. Ты бы, Варенька, почитала мн вслухъ. Аль, можетъ статься, и читать не умешь, пошутилъ онъ.
— Извольте, папаша, это съ удовольствіемъ.
Варенька взяла газету, пробжала глазами вс страницы и остановилась на послдней.
‘Студентъ-математикъ желаетъ давать уроки по предметамъ гимназическаго курса… двица съ хорошимъ аттестатомъ, продолжала она скороговоркой,— ищетъ мсто горничной… Сбжала собака… Фуфайки… Зубы… Для страждущихъ мозолями…
Павелъ Петровичъ замахалъ руками.
— Довольно, довольно!… довольно!
Вошелъ лакей и подалъ что-то Павлу Петровичу.
— А кто хочетъ хать въ театръ? спросилъ Павелъ Петровичъ, помахивая билетомъ выше головы своей.
— Я… я! проворно объявила Варенька.
— Я! вскрикнулъ Боря, забираясь къ отцу на колни.
— Такъ бги къ мамаш, сказалъ Павелъ Петровичъ ему.— Хочу молъ Конька Горбунка видть, позвольте. Маршъ!… Живе!
Боря мигомъ спустился съ колнъ отца и бросился бжать.
— Скажи, что и Иду надо взять, крикнулъ ему вслдъ Павелъ Петровичъ.
Ида покраснла отъ радости и весело взглянула на Павла Петровича, мысленно благодаря его.
— Мамаша говоритъ, что я поду, сообщалъ Боря, возвращаясь опрометью въ залу,— и Варенька подетъ, вс, вс подутъ… и ты, папа, подешь.
— Спасибо, что и меня берутъ, сказалъ Павелъ Петровичъ смясь.— Какъ бы только не опоздать съ вашими туалетами, mesdames, не пріхать бы къ концу!
— О! намъ одваться не долго, сказала Варенька.
— Знаю я, какъ это не долго.
— Мы пойдемъ одваться тотчасъ-же и будемъ готовы до обда.
Варенька, которую въ театръ брали еще рдко, не знала что и длать отъ радости, прыгала, вскакивала на диванъ, вертла горничную, даже цловала ее.
— Да одвайтесь, барышня, мн съ вами не справиться и до завтра, говорила Настасья.
Радость Иды чуть ли не была еще сильне, только высказывалась