Современное искусство.
Современное искусство.
Художественныя выставки въ Петербург.
XV-я передвижная и академическая.
——
К—скій.
‘Русская Мысль’, кн.IV, 1887
Художественные выставки в Петербурге, Ковалевский Павел Михайлович, Год: 1887
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Самымъ лучшимъ изъ нашихъ художественныхъ выставокъ — передвижнымъ выставкамъ товарищества даровитйшихъ художниковъ русскихъ — суждено не только въ предлахъ имперіи, но и въ предлахъ самого Петербурга, быть передвижными. Нтъ у нихъ, у бдныхъ, своего угла и передвигаетъ ихъ случай полученія того или другого пріюта изъ стороны въ сторону. Одинъ годъ он пріютятся въ весьма подобающихъ наук, но мало свойственныхъ искусствамъ, суровыхъ стнахъ ‘де-сіянсъ-академіи’, другой — въ какомъ-нибудь опустломъ клуб или въ покинутыхъ залахъ высшихъ женскихъ курсовъ. Случайность опустнія послднихъ только и помогла на этотъ разъ состояться съ грхомъ пополамъ передвижной выставк,— не по содержанію съ грхомъ пополамъ: она богаче многихъ, вообще богатыхъ содержаніемъ выставокъ товарищества,— а по содержащему. Мудрено было бы безъ этого богатства привлечь равнодушныхъ обывателей и праздношатающихся изъ оживленныхъ частей столицы въ ту отчужденную отъ общаго движенія улицу, куда загнала судьба роскошное собраніе такого размра холстовъ, какихъ не бываетъ обыкновенно на выставкахъ товарищества, и такой силы портретовъ (составляющихъ, какъ извстно, постоянную силу этихъ выставокъ), какія гг. Крамской и Рпинъ представили ныншній годъ. Общее число нумеровъ по всмъ родамъ живописи достигаетъ 150! Одн стны академіи художествъ въ состояніи были бы достойнымъ образомъ принять столь многочисленное и избранное общество произведеній искусства. Помщеніе частнаго дома, со скуднымъ освщеніемъ не особенно большихъ оконъ, не соотвтствуетъ размру большинства картинъ и способно показывать ихъ въ невыгодномъ свт. Но двери академіи, носящія надпись: ‘свободнымъ художествамъ’, для свободныхъ художниковъ товарищества носятъ и другую надпись: ‘laschiate ogni speranza!’
Уже первая при вход большая картина г. Полнова: Христосъ и гршница страдаетъ отъ помщенія: занимая всю поперечную стну залы, она упирается однимъ угломъ въ окно и на половину блеститъ скользящимъ свтомъ, изъ-за котораго ничего ясно различить нельзя. Вы подходите справа, слва, прилаживаетесь всячески и, все-таки, видите картину не разомъ, во всей ея цлости, а только по частямъ. Между тмъ, произведеніе г. Полнова — трудъ серьезный и добросовстный, почти ученый въ этнографическомъ отношеніи я по многому прекрасный въ художественномъ. Произведеніе это, прежде всего, очень своеобразно, даже черезъ-чуръ своеобразно: такъ еще не трактовались эпизоды изъ жизни Христа. Это вполн бытовая картина (жанръ) огромныхъ размровъ, чуждая малйшаго намека на общепринятый способъ трактованія евангельскихъ сюжетовъ. Можетъ быть, оттого-то, не зная заране содержанія картины, угадать сразу, что она такое, такъ же трудно, какъ всякую загадку. Никакой установившейся условности исторической, врно или нтъ, другое дло, но установившейся, для распознаванія типа главнаго лица картины, тутъ не соблюдено. Съ другой стороны, врность фактической обстановки поразительна. Говорятъ, художникъ изучилъ и нанесъ на холстъ на мст фигуры, одежду, мстность и прочія бытовыя особенности страны, гд происходилъ случай, имъ изображенный. И въ этомъ нельзя усомниться: достаточно взглянуть на пейзажъ, зданія, на охваченные горячимъ солнцемъ кипарисы, колоннады, уличную толпу, вообще на весь фонъ, превосходный и, можно сказать, еще небывалый на историческихъ картинахъ. Ивановъ, по обстоятельствамъ не отъ него зависвшимъ, долженъ былъ довольствоваться окрестностями Рима для составленія пейзажа на ордан къ своей картин. У г. Рпина фонъ на Иван Грозномъ не играетъ никакой роли, можетъ быть, фоны Семирадскаго близки къ фону г. Полнова по красот красокъ, но по врности мсту они едва ли могутъ съ нимъ тягаться. И все же одной этой стороны, какъ она ни совершенна, оказалось недостаточно для разршенія загадки. Осталась та сторона, которую списать съ натуры было невозможно и которую надо было создать въ своемъ воображеніи, подчинивъ созданіе предламъ, установленнымъ преданіемъ. Другой проврки ихъ подлинности, вдь, не существуетъ. Допустимъ, наконецъ, что и безъ вншнихъ признаковъ долженъ и можетъ быть узнанъ Христосъ,— хотя невозможно отвергнуть признанныхъ и существенныхъ особенностей этого лица,— но уже никакъ нельзя не придать ему въ извстномъ случа извстнаго выраженія, указываемаго свойствами его натуры. Невозможно, напримръ, изобразить его безпощаднымъ, когда проявилось его милосердіе. Если вы напишете человка (притомъ, въ возраст боле чмъ мужественномъ), съ строгимъ и сосредоточеннымъ выраженіемъ взирающаго на женщину, которую къ нему тащатъ, которая упирается изо всхъ силъ и съ неописаннымъ ужасомъ ждетъ наказанія,— вы, конечно, подумаете, что это карающій, а не милующій судья. Когда вы, вдобавокъ, всмотритесь въ эту какъ слдуетъ обутую, застегнутую, закутанную до подбородка въ самыя цломудренныя, хотя и убогія одежды женщину, вы никакъ не поврите, что эта женщина ‘взята въ прелюбодяніи’, какъ передаетъ евангелистъ. Намъ могутъ возразить, что художникъ, списавшій на мст вс фигуры и костюмы, безъ сомннія, руководствовался при изображеніи своей гршницы (блудницы) привычками и обычаями подобныхъ женщинъ, а, слдовательно, знаетъ лучше насъ, какъ ихъ изобразить. Но еслибъ это было такъ, если на Восток женщины ни при какихъ обстоятельствахъ не раздваются, то искусству образному, какъ живопись, остается одно: обходить подобные сюжеты. Въ искусств наглядномъ наружные признаки должны помогать уясненію передаваемаго, а не затемнять его. У г. Полнова видимъ какъ-разъ противное: сосредоточенно смотрящаго строгаго человка на тщательно одтую, съ жестоко-перепуганнымъ лицомъ, женщину. Она могла бы быть также точно взята въ воровств, а онъ — представлять полицейскую власть. И потому-то съ перваго же взгляда содержаніе картины является загадкою.
Но вотъ каталогъ усплъ пріучить васъ къ тому, что вамъ показываютъ блудницу передъ Христомъ. Какая же это минута? Та, которая предшествуетъ ршенію Христа, то-есть пока Онъ еще не усплъ узнать, въ чемъ дло. Иначе Онъ не смотрлъ бы на эту женщину. Вдь, по сказанію, услышавъ слова: ‘учитель, эта женщина взята въ прелюбодяніи’, Онъ ‘наклонился низко’ и началъ писать перстомъ на земл. Онъ даже не поднялъ глазъ на такую срамную гршницу и произнесъ ей прощеніе лишь по неисчерпаемой своей снисходительности къ слабости человческой. Вотъ эта минута, вотъ это выраженіе въ лиц Христа могли быть переданы кистью и сдлать содержаніе картины понятнымъ и помимо вншнихъ признаковъ главнаго лица, если художнику непремнно хотлось обойти ихъ. Не физическій страхъ блудницы передъ ожидающею ее расправой, а выраженіе стыда безграничнаго передъ этою кроткою чистотой, прощающею ее за грхъ, должно было объяснить, кто она и почему даже такую гршницу нельзя было не простить. И не одежда, всю ее (кром рукъ) покрывающая съ ногъ до головы включительно, а кое-какіе признаки одежды, которыми она старалась бы какъ-нибудь, хоть нсколько, закрыть выставляемую всенародно гршную наготу ея тла,— вотъ что дополнило бы толкованіе сюжета и выраженія лица согршившей. Мы не очутились бы, какъ теперь, передъ загадкою, разршаемою не полотномъ художника, а каталогомъ выставки.
Однако, скажутъ намъ, г. Полновъ не зря и не сплеча написалъ свою картину. Онъ надъ нею думалъ, онъ для нея здилъ въ Палестину, онъ много изучалъ и, разумется, обсуждалъ, прежде чмъ начать разршать свою задачу. Онъ художникъ серьезный и человкъ, какъ слышно, развитой, онъ не могъ увлечься пустымъ желаніемъ написать превосходный фонъ и между чудесными пятнами свта и тни разбросать группы очень характерныхъ евреевъ съ совсмъ живымъ, лзущимъ изъ картины осломъ на первомъ план. Иначе пришлось бы ограничиться признаніемъ, что задача разршена отлично, такъ какъ все это дйствительно передано мастерски. Но когда художникъ все это употребилъ только какъ оправу и, повторяемъ, достойную всякихъ похвалъ, къ тому, что должно составлять суть и содержаніе картины, то приходится признать за оправой большее преимущество передъ содержаніемъ. Загадка только усложняется: что руководило художникомъ при такомъ выбор момента изъ евангельскаго происшествія и такимъ изображеніемъ главныхъ дйствующихъ лицъ? Вдь, не одно желаніе во что бы ни стало трактовать сюжетъ такъ, какъ его не трактовалъ никто. Нашелъ же онъ обязательнымъ для себя снять портретъ съ мстности и всхъ особенностей тамошняго быта, почему же вдался онъ въ другую крайность — отвергнулъ даже т неполныя данныя, по которымъ можно было приблизиться къ врной передач главнаго лица и происшествія, гд это лицо является главнымъ?
Переходя къ исполненію техническому, нельзя отозваться иначе, какъ съ полнымъ одобреніемъ объ этой сторон произведенія: по краскамъ, по письму, по рисунку оно превосходно. Типы своеобразны и выразительны вс, кром двухъ главныхъ — Христа и блудницы. Невозможно же допустить, глядя на этого странствующаго рабочаго, съ заскорузлыми руками, что это пророкъ, который, ‘обходя моря и земли, глаголомъ жегъ сердца людей’. Вдь, должно же было въ немъ во всемъ отражаться то, чмъ онъ могъ жечь сердца. А этотъ ли грубоватый, очень зрлый человкъ, съ лицомъ самымъ обыденнымъ, умнымъ и мужественнымъ, но нисколько не ‘отмченнымъ божественнымъ перстомъ’, могъ это длать? Сокровища духа всегда пробьются наружу — если не чертами особенной красоты, то ужь непремнно особенною красотой ихъ выраженія. И если Аполлонъ Бельведерскій есть воплощеніе высшей красоты плоти, то Христосъ не можетъ не быть воплощеніемъ высшей красоты духа.
Выводъ изъ всего сказаннаго, кажется, является самъ собою: дарованіе г. Полнова.у себя дома — тамъ, гд дйствительность представляетъ данныя для ихъ врнаго воспроизведенія. За предлами того, гд не можетъ быть сдланъ этюдъ съ натуры, оно теряется и идетъ нетвердою стопой. А потому художникъ, наврное, сдлаетъ гораздо боле по части чисто -бытовыхъ картинъ, нежели въ мене свойственной ему области историческихъ преданій и легендъ. Забывши о сюжет его теперешней картины, но разсматривая ее какъ картину бытовую, какъ вседневный случай, происходящій на площади подъ лучами яркаго солнца востока, нельзя достаточно налюбоваться прелестью передачи быта и типовъ этой толпы. Не ищите только между этими типами Христа и блудницы — и вы останетесь картиною вполн довольны.
Полную противуположность работ г. Полнова представляетъ — такихъ же громадныхъ размровъ — холстъ г. Сурикова: насколько у перваго сюжетъ не выраженъ и непонятенъ, настолько у втораго онъ сразу бьетъ въ глаза, насколько у перваго техника искусна и изящна, настолько у втораго она груба и первобытна. У г. Сурикова талантъ идетъ прямо на приступъ и беретъ неумолимымъ натискомъ молодыхъ, черезъ край бьющихъ силъ недостижимыя искусству трудности. Его холстъ передъ картиною г. Полнова — декорація, но декорація высоко-даровитая, кричащая жизнью,— тою жизнью дикости, изуврства и стихійныхъ движеній темной толпы, которая наполняетъ и объясняетъ эту декорацію. Конечно, не малую долю увлеченія грубостью слдуетъ отнести къ молодости и неопытности художника. Давно ли онъ выступилъ на свое широкое поприще, и какъ выступилъ — прямо Казнью стрльцовъ при Петр, за нею далъ Меньшикова въ Березовѣ,, и вотъ теперь даетъ Боярыню Морозову. Почти дтская нетвердость рисунка первыхъ его работъ, особенно второй, гд сидящій на скамейк Меньшиковъ, превосходный по типу, выраженію и обстановк ссыльной избы, съ обмерзлымъ окномъ, въ валенкахъ и съ дорогими жалованными перстнями на пальцахъ, долженъ былъ бы пробить головою потолокъ этой избы, если бы вздумалъ стать на ноги, — эта слабость рисунка почти исчезла въ послдней работ. Да при такихъ положеніяхъ, при той свалк и общей напряженности, при той стремительности всхъ и всего, что движется, влечется, идетъ, стоитъ и дйствуетъ на этомъ удивительномъ холст, рисунокъ и не можетъ выдержать строгости, это было бы въ ущербъ подмывающему и увлекающему общему увлеченію. Типы, выраженія, жизнь, съ ея фанатическими порывами, — вотъ что оправдываетъ и рисунокъ, и грубую кисть. Нельзя оправдать только отсутствія воздушной перспективы, которую достигнуть было бы немудрено, затеревъ нсколько фигуры вторыхъ плановъ, безъ ущерба для ихъ выразительности. А то картина, вмстившая въ себ боле сотни человкъ, не иметъ глубины,— этимъ людямъ мало мста. Таковъ именно правый край картины.
Сочиненіе просто, смло и выкладываетъ цликомъ сюжетъ. Посередин картины, въ простыхъ мужицкихъ розвальняхъ, которыя выдавливаютъ за собою дв широкія полосы въ рыхломъ снгу, везутъ завзятую изуврку стараго закона, боярыню Морозову. Ее везутъ на пытку. По она, восторженно-изступленная и блдная,— не отъ страха, а отъ фанатическаго изступленія,— высоко поднимаетъ надъ головою свои два перста, какъ хоругвь той истинной старой вры, отъ которой она и подъ пыткой не отречется. Это двуперстіе — для нея символъ креста, поруганнаго трехперстнымъ крестомъ никоновцевъ, и за него она готова хоть смерть принять, — это своего рода ‘е pur si muove’ Галилея. Рядомъ и слдомъ за санями толпятся фанатическіе ея послдователи. Теперь она уже не только боярыня Морозова, увлекавшая ихъ на сопротивленіе церковнымъ новшествамъ,— теперь она мученица и святая, передъ которою женщины колнопреклоняются на снгу, прося ея благословенія,— валитъ толпа, умиленная и благоговйная, съ огнемъ раздутаго фанатизма въ глазахъ. Даже юродивый, сидящій по колна въ снгу съ голыми полу ознобленными ногами и дырою на плеч, и тотъ тянется за другими съ поднятымъ двуперстіемъ въ воздух… Такова правая сторона картины. По лвую сторону, у самыхъ саней, бжитъ косолапый мужичонка въ полушубк съ болтающимся спущеннымъ рукавомъ лвой руки и со вставками на спин (но бжитъ буквально — такъ ноги и мелькаютъ), а другой, на облучк, погоняетъ рукавицею клячу, которая съ напряженіемъ волочетъ въ гору розвальни съ боярыней. Нсколько группъ, въ томъ числ насмхающійся надъ шествіемъ православный попикъ въ шуб, смотрятъ съ разнообразными выраженіями постороннихъ зрителей на это любопытное представленіе. Вдали — въ морозномъ ине мелькаютъ золотыя маковки церквей…
Длается какъ-то безвыходно-жутко подъ впечатлніемъ этой оцпеняющей картины. Власть тьмы, только что написанная великимъ перомъ писателя, является написанною кистью художника, полною самыхъ богатыхъ силъ и задатковъ. Можно положительно сказать, что между Иваномъ Грознымъ г. Рпина и картиною г. Сурикова не было промежуточнаго произведенія, но одна явилась преемственно посл другой. За вполн сложившимся и выросшимъ во весь ростъ г. Рпинымъ идетъ начавшій быстро рости г. Суриковъ.
За громадными холстами выставки идутъ холсты не малыхъ размровъ и такихъ же достоинствъ: это работы гг. Мясодова, Прянишникова и Волкова. Первый изъ нихъ, посл долголтнихъ скитаній по сухопутнымъ и морскимъ мытарствамъ живописи, посл мелодрамы бомбъ, врывающихся въ окна мирныхъ жителей (гд-то происходила въ то время война) и разрывающихся надъ ихъ головой,— вернулся, наконецъ, какъ блудный сынъ, къ родному порогу, къ чисто-русскому мотиву хлбородныхъ мстъ, съ мужичками,— къ точк отправленія, которою была его картина: Чтеніе на гумн манифеста объ освобожденіи крестьянъ. Такъ же счастливо и просто, если не боле, затялъ и выполнилъ онъ этотъ свой новый простой и счастливый мотивъ. Его Страдная пора, въ самомъ дл, горитъ и дышетъ деревенскою страдой, съ золотымъ колосомъ ржи, синими васильками во ржи, опаленными солнцемъ лицами работающихъ косцовъ и этою тяжелою атмосферой устоявшагося, ровнаго, сильнаго русскаго зноя… Ухъ, какъ жарко! Хоть бы втромъ пахнуло… Послдняя полоса докашивается и фигура здороваго косаря, идущаго прямо на васъ изъ картины, уже сквозитъ изъ-за ржи ниже пояса. Махнетъ онъ разъ десятокъ косою — и солнце не успетъ спуститься къ заклубившимся круглымъ облакамъ, какъ и дождика не будетъ страшно. А дождикъ набжитъ къ ночи,— ужь и втеръ дунулъ и замялъ на сторону колосья недокошенной полосы.
Прелестна картина г. Мясодова. Отъ нея не отошелъ бы, и стоишь долго, охваченный русскимъ лтомъ, русскимъ полемъ… Фигуры и пейзажъ одинаково хороши. Можно только пожелать повторенія и развитія такихъ же мотивовъ художникомъ, показавшимъ, что онъ блуждалъ и искалъ не даромъ. Онъ нашелъ, чего искалъ. Пусть только работаетъ ладъ драгоцнною находкой. Его ныншняя работа — одно изъ украшеній богатой выставки товарищества.
По-своему не мене охватываетъ зрителя и Вечерняя тишина г. Волкова. Только тутъ полное отсутствіе и людей, и движенія,— одинъ блаженный покой природы. Вечерняя заря задумалась и кроткимъ румянцемъ разлилась по краю неба, которое глядитъ въ зеркало утихшаго, уснувшаго и неподвижнаго пруда, можетъ быть, рчки. Зеленые берега и деревья повторились отчетливо опрокинутыми въ этомъ зеркал. Ничто не шелохнется. Невольно замолчишь, подойдя къ картин,— не спугнуть бы все заполонившей тишины. Это — очаровательная вечерняя элегія въ краскахъ. Такой поэтическій пейзажъ не часто выливается на полотно и у первоклассныхъ мастеровъ пейзажа.
Хорошъ очень Цвтущій лугъ того же художника,— по техник, пожалуй, даже лучше, но обаяніе Тишины полне. Фигурки неудачны.
Г. Волкову удаются вообще мотивы несложные, не блистающіе красотою видовъ и красокъ, чаще (кром этого раза) малыхъ размровъ. Вкусъ, чувство мры и внимательное наблюденіе природы, безъ погони за эффектомъ,— вотъ т надежные задатки, какими отличается нашъ талантливый художникъ. Въ этомъ отношеніи онъ достойный членъ товарищества передвижныхъ выставокъ, которое поголовно служитъ здоровому реализму и чистой правд въ искусств.
Обращикомъ благотворнаго направленія, царствующаго въ товариществ, могутъ, между прочимъ, служить работы г. Брюллова. Какъ все въ нихъ высмотрно, все безхитростно и правдиво! Мотивы самые неблагодарные: какая-то дача съ цвтникомъ, съ фигурками на террас, или пустая скамья въ алле, задтая свтомъ. Но эта дача, эта скамья и эти фигуры стоятъ въ воздух, он глядятъ на васъ живымъ отрывкомъ изъ природы, свтъ, скользящій по скамь и легшій по дорожк, въ самомъ дл свтъ, какой въ самомъ дл свтитъ въ нашихъ сверныхъ уголкахъ лтнихъ пріютовъ… Этотъ художникъ замчательно тонко наблюдаетъ и передаетъ совсмъ незамтные для равнодушнаго наблюдателя будничные эффекты. Иногда ему удается подмтить и передать съ такою же прочувствованною правдой и красивые мотивы юга, что онъ доказалъ два года назадъ своимъ Утреннимъ купаньемъ при восхитительныхъ эффектахъ природы южнаго берега Крыма.
Говорить о правд, сил и мастерств пейзажей г. Шишкина ужь даже и не приходится. Кто же этого не знаетъ? Его дубы, прошлогодніе и теперешніе, его пески съ соснами, которыя онъ если не создалъ, но съ которыми положительно сроднился, никмъ и никогда еще у насъ такъ не передавались. Тутъ мастерство и полное овладніе предметомъ достигли предловъ возможнаго. Дале идти нельзя и боле сказать о г. Шишкин нечего. Его ныншнія работы, если хотите, большіе этюды. Оттого-то он и смотрятъ живыми отрывками изъ природы. Ничего нтъ сочиненнаго,— одна самая чистая правда.
Большой холстъ г. Прянишникова Спасовъ день на свер, съ крестнымъ ходомъ и толпою, косякомъ спускающеюся, какъ стая птицъ, съ поля къ рк, съ крестьянскими лошадками въ этой рк и самыми разнообразными всадниками, мальчуганами, парнями и со всми мужиками, всадницами-бабами на этихъ лошадкахъ,— полонъ праздничнаго движенія, простоты и правды. Какіе высмотрнные типы людей и животныхъ, какой поперекъ стоящій, грудью и головою изъ картины, недоумвающій жеребенокъ — прелесть! Г. Прянишниковъ, пріостановившійся было одно время, пошелъ снова и идетъ врно взятымъ курсомъ. Хорошъ также его Охотникъ на болот. Былъ уже охотникъ у него, въ томъ же род, но тогда онъ только что еще подмтилъ птицу на дерев и брался за ружье, теперь онъ ее подстрлилъ, она въ зубахъ у собаки и онъ, нагнувшись впередъ, ждетъ, надлежаще ли благовоспитанною покажетъ себя собака? А та виляетъ хвостомъ и вопросительно смотритъ въ глаза охотнику. Кажется, аттестатъ зрлости еще не вполн заслуженъ
Г. Маковскій (В. Е.) не сдлалъ къ ныншней выставк работъ выдающихся. Разумется, онъ всегда напишетъ хорошія вещи, но новое онъ не всегда скажетъ. Его, напримръ, потребители въ трактир и въ харчевн очень типичны, по мы ихъ уже знаемъ, хотя, быть можетъ, собственно не этихъ самыхъ, но знаемъ отъ того же г. Маковскаго. Нове прочаго На бульвар,— не по содержанію, но по тому, какъ сюжетъ трактованъ. Сидитъ чета рабочихъ на скамейк, онъ раздвигаетъ свою гармонію, она кормитъ ребенка. Забубенность его и пришибленность ея чувствуются и чувствуется невзрачная семейная жизнь городскихъ рабочихъ. Сидятъ же этд люди дйствительно на бульвар, совсмъ вн картины: кругомъ воздухъ, свтъ и пространство настоящаго, не написаннаго московскаго бульвара. Съ этой только стороны картина и даетъ кое-что новенькое. Впрочемъ, г. Маковскій усплъ въ свое время дать столько новаго, что ему простительно не каждый разъ дарить новинками выставки. А вотъ тмъ молодымъ художникамъ, которыхъ въ прошломъ году нельзя было не привтствовать, какъ плеяду зацвтающихъ свжихъ силъ, оно непростительно. Гг. Ендогуровъ и Дубовскій, отчасти г. Холодовскій и даже г. Кузнецовъ, проявивъ несомннно т же дарованія, не проявили такого же прилежанія и представили работы, заставляющія вспоминать о прошлогоднихъ. Мужской: портретъ г. Кузнецова написанъ бойко и талантливо, но онъ не ровня бывшему въ прошломъ году превосходному портрету профессора Мечникова,, женская фигура Ключницы очень жива, написана свжо и сочно, однако, и она не заставляетъ забыть тхъ работъ, какія представила въ прошломъ году кисть художника.
Вотъ гг. Крамской и Рпинъ — такъ т не устаютъ изъ года въ годъ доводить все до совершенства. Налицо ихъ портреты. Да и портреты ли это, или живые люди, перенесенные на холсты въ обстановк ихъ жизни и занятій, или это картины современныхъ типовъ человка въ его разнообразныхъ выраженіяхъ — опредлить трудно. Каждый портретъ этихъ замчательныхъ мастеровъ живописи есть капитальное пріобртеніе въ области искусства. Человкъ внутренній въ нихъ переданъ съ тмъ же поражающимъ сходствомъ и съ тми же подробностями изгибовъ духовной его жизни, какъ и вншнія черты и обстановка. Это такія характеристики, каждая написанная кистью на одномъ холст, какихъ не написать перу и на множеств листовъ…
И. Н. Крамской давно болетъ. Но его талантъ и искусство здорове прежняго. Можно даже сказать, что болзненное напряженіе организма какъ бы раздуваетъ огонь творчества въ строгомъ и сдержанномъ по школ и убжденіямъ знаменитомъ художник. Работы послдняго времени его словно помолодли. Никогда въ нихъ колоритность и свжесть письма не проявлялись въ такомъ постоянств. О безукоризненности рисунка, сходств, доведенномъ до иллюзіи, о выразительности лицъ, цликомъ передающей всего человка, каковъ онъ есть, и говорить нечего, когда говоришь о портретахъ г. Крамского. Слдовало бы выражаться: живые люди г. Крамского — это было бы точне.
Ботъ вамъ человкъ на предсдательскомъ мст, у стола засданій, благосклонною улыбкой какъ бы смягчающій жестокія слова: ‘милостивые государи, мы не созрли!’ Вотъ другой, у письменнаго стола, покойно расположился въ креслахъ и загнутая книга, которую онъ сейчасъ только разрзывалъ деревяннымъ ножомъ, отложена въ сторону, третій — со сложенными спокойно кистями рукъ на живот, весь въ свту, блаженно отдыхающій отъ своихъ научныхъ работъ, по лицу видно, что онъ на седьмомъ неб, а вотъ молодая, красивая, нарядно одтая женщина, полная жизни и счастливаго довольства на симпатичномъ лиц,— прелестная, колоритная картина! И вамъ не надо справляться съ каталогомъ, кто вс они? Если вы съ ними хоть нсколько знакомы, васъ поразятъ они, какъ двойники, если вы ихъ не знаете, вы съ ними познакомитесь черезъ г. Крамского, и очень скоро, гораздо скоре, чмъ если бы познакомились сами. Онъ даетъ вамъ ихъ совершенно готовыми,— съ ихъ свойствами и качествами. Иному, пожалуй, не мшаетъ подумать, прежде чмъ заказывать портретъ такому неумолимому психологу.
На выставку не попалъ еще крайне интересный портретъ А. Г. Рубинштейна, написанный г. Крамскимъ для консерваторіи. Великій пьянистъ, такъ сказать, на самомъ пол битвы, покоряющій переполненную и ярко освщенную залу петербургскаго дворянскаго собранія. Руки его лежатъ на клавишахъ, ноги прижимаютъ покорныя имъ педали и глаза, какъ бы отуманенные вдохновеніемъ, неопредленно смотрятъ куда-то, мимо толпы, которая громоздится рядами головъ, все выше и выше, мельче и мельче, по мр удаленія… Вотъ, эта-то толпа, съ первыми рядами типовъ (конечно, въ однихъ намекахъ), самыхъ завзятыхъ и неизбжныхъ постителей концертовъ Рубинштейна, не совсмъ кончена, за множествомъ новыхъ предпринятыхъ нашимъ славнымъ художникомъ работъ, имющихъ украсить собою выставку будущаго года.
Посмотрите также, что далъ г. Рпинъ: цлую галлерею живыхъ людей, которые преслдуютъ васъ со своихъ холстовъ, куда бы вы отъ нихъ ни уходили. Посмотрите на этого полуживаго В. В. Самойлова, продолжающаго хриплымъ голосомъ свои неисчерпаемые разсказы, прерываемые короткимъ дыханіемъ. Почти потухшіе глаза глядятъ на васъ неотразимо и сухія губы шевелятся. Остановитесь передъ другимъ: это человкъ во всемъ цвт возраста и здоровья, спокойно покручивающій кончикъ бороды… Дале, оторвавшись отъ работы за письменнымъ столомъ, повернулъ къ вамъ голову другой человкъ, еще молодой, и съ какою-то внутреннею лихорадкой въ глазахъ на васъ смотритъ. Вы этихъ людей никогда не видли, но теперь ужь вы ихъ никогда не забудете. Вотъ милая, свжая фигурка двочки-подростка, вотъ, наконецъ, созданные почти воображеніемъ портреты М. И. Глинки и Листа. Данными для перваго служили убогія литографіи, современные рисунки-каррикатуры пріятеля великаго композитора — Степанова, да указанія уцлвшихъ близкихъ знакомыхъ и родной сестры Михаила Ивановича. Изъ этой-то смси противурчивыхъ, какъ это всегда бываетъ, указаній и данныхъ умлъ извлечь художникъ подлиннаго Глинку, въ которомъ и сестра, и пріятели покойнаго единогласно признали воскрешеннаго кистью творца Руслана. Онъ изображенъ въ халат, лниво валяющимся на постел и набрасывающимъ безсмертныя ноты этой оперы. Въ такомъ характерномъ для него вид онъ перейдетъ въ галлерею г. Третьякова и сохранится для потомства. Листъ, огромныхъ размровъ, стоитъ, напротивъ, во весь ростъ, съ энергическимъ поворотомъ чудесной своей головы въ профиль, спиной къ. закрытому роялю и съ церковною книжечкой католическаго аббата въ рук,— книжечкой, заложенной указательнымъ пальцемъ листа на томъ мст, гд онъ читалъ. Одежда — черная, длиннополая аббатская одежда. Передъ великимъ виртуозомъ и смлымъ композиторомъ проходятъ какъ бы въ видніи образы его главныхъ музыкальныхъ созданій поры доаббатской, когда онъ гршилъ още сюжетами далеко не духовными. На фон картины смутно движется погребальная процессія, танцуютъ скелеты и /надъ адскими огнями рисуется обликъ несчастной Франчески де-Римини. Можетъ быть, эта сторона работы г. Рпина не лучшая: изобразить на фон все, что характеризуетъ извстныя сочиненія Листа, невозможно, передать же только нкоторыя, хотя и самыя извстныя, недостаточно. Да и вчные огни ада требуютъ иныхъ условій передачи, чтобъ они не показались плошками. Эти мелочи не умаляютъ, однако, значенія грандіознаго произведенія нашего славнаго художника. Скажемъ боле, выразительность лица и позы Листа до того передаютъ всего Листа, какъ композитора, виртуоза и человка, что всякія образности фона, какъ бы он превосходно ни были переданы, ничего уже не въ состояніи прибавить и оказываются лишними. Думается даже, что они навяны кмъ-либо Постороннимъ, а самъ художникъ ихъ не употребила бы въ дло. И вдругъ, посл такой работы, вы натыкаетесь на самыя легкія и свтлыя картинки того же г. Рпина, для таланта котораго нтъ заповднаго предла,— онъ везд дома.
Взгляните на это Собираніе букета на лугу дтьми,— вдь, это идиллія, самая невинная и нжная, на Прогулку съ проводникомъ на южномъ берегу Крыма — мимолетное впечатлніе недавней поздки художника.
Какъ отъ этого берега ветъ югомъ, солнцемъ и тепломъ, какое это ласковое синетъ море внизу, и какъ опьяненная этимъ солнцемъ и моремъ, и тепломъ поощрительно улыбается блокурая, озябшая на своемъ свер, амазонка этому расшитому какими-то позументами на кафтан, съ животнымъ самодовольствомъ и съ наглою увренностью усвшемуся на сдл, отогртому и обожженному этимъ югомъ татарину-проводнику. Бдная женщина сочинила себ дешевый романъ на нсколько мсяцевъ праздничнаго отпуска изъ тумановъ холоднаго Петербурга, гд электрическое освщеніе замняетъ солнечное. Она даже не чувствуетъ, какой скверный романъ она сочинила. Съ сороковыхъ годовъ, когда одна извстная поэтесса объявила печатно, что она ‘въ горахъ встртила черкеса и отдалась ему душой’, произошелъ видимый упадокъ (вмст съ курсомъ рубля) до татарина.
Одна и та же кисть, написавшая Ивана Грознаго и Листа, пишетъ такія картинки-пустячки,— пустячки, впрочемъ, которыхъ было бы достаточно, чтобы сдлать имя иному художнику…
Вотъ, когда видишь такихъ столповъ искусства, какъ гг. Крамской и Рпинъ, тогда понимаешь, гд настоящая академія художествъ и гд надо учиться свободнымъ художествамъ. Пусть званія и титулы остаются въ величественномъ зданіи на Васильевскомъ остров,— академія, все-таки, перебралась въ товарищество передвижныхъ выставокъ.
Останавливаться передъ всмъ, что заслуживаетъ вниманія на настоящей выставк, невозможно. Едва ли десятый процентъ выставленнаго не стоитъ того, чтобы передъ нимъ остановиться. Не стоятъ этого, напримръ, портреты г. Ярошенко, написанные точно грязью съ петербургскихъ улицъ) и г. Бодаревскаго, который за то на своей картинк Въ ожиданіи, гд въ лсу или въ парк молодая наздница сошла съ лошади и напряженно смотритъ вдаль, хорошо написалъ лошадь и пейзажъ, особенно одинъ его уголъ — стоячая вода. Недуренъ и совсмъ пейзажный нумеръ того же художника.
Барону М. Клодту, который давно чего-то ищетъ и что-то хочетъ выразить, не посчастливилось ни найти, ни выразить ничего въ Конц Мертвыхъ душъ и въ Пушкин у Гоголя. Въ первой картин великій писатель жжетъ свою рукопись, во второй — смшитъ великаго поэта своимъ чтеніемъ. Но трагическое тамъ, какъ и комическое здсь, вышли гримасами, и только. Особенно гримасничаетъ Пушкинъ, чтобы смяться. А онъ ли не хохоталъ искренно, слушая Гоголя? Проще и безъ затй удалась барону боле Хохлушка, притаившаяся (притулившаяся) у косяка окошечка отъ парубка, который заглядываетъ со двора въ это окошечко и ищетъ ее. Парубку очень хочется отыскать и увидть дивчину, и она это знаетъ, и только дразнитъ, прячется, а самой тоже очень хочется, чтобъ онъ отыскалъ ее и увидлъ. Мило, хотя и могло бы быть колоритне. Въ подобныхъ ‘пустякахъ’ условія красокъ значатъ очень много. Какъ прелестна въ этомъ отношеніи Золотая осень г. Остроухова! Въ ней золото листьевъ клена — дйствительно золото, и весь золотой мотивъ этюда горитъ красками дйствительно золотой осенней рощи. Утро — малороссійскія хатки на холм и степь, какъ сухое море внизу — тоже прочувствовано врно и написано очень мило. Имя художника, г. Вжещъ, вовсе неизвстно. У г. Ендогурова Заброшенный проселокъ и Дорога, у г. Холодовскаго Полдень очень хороши. Но посл прошлогоднихъ работъ эти художники дали право ждать отъ нихъ большаго. Парижанка и дв женскія головки въ профиль г. Лемана писаны въ чисто-французскомъ современномъ род, что уже само говоритъ въ пользу ихъ письма. Есть хорошія, по обыкновенію, работы талантливыхъ художниковъ: гг. Боголюбова, Бронникова и неминуемые спуски кораблей г. Бегрова. Наконецъ, А. П. Соколовъ выставилъ два прелестные акварельные женскіе портрета, какіе уметъ длать этотъ изящный художникъ, когда чувствуетъ себя въ удар. Послднее должно быть отнесено въ особенности къ портрету меньшаго размра, трактованному въ той же легкой, прозрачной манер, какъ и прошлогодній мужской портретъ (лучшій изъ всхъ выставленныхъ тогда), въ бломъ кител, доктора Трахтенберга. Тутъ акварель является во всей привлекательности, почти женственной, своихъ нжныхъ тоновъ и красокъ. Другой портретъ сильне, но въ немъ пріемъ акварельный уже вступаетъ какъ бы въ состязаніе съ пріемомъ масляной живописи, стараясь быть мужественною. Этого и достигаетъ, насколько оно возможно при средствахъ водяной краски, г. Соколовъ.
Въ стнахъ академіи художествъ сложено художественнаго капитала на нарицательную сумму, почти двойную противъ залъ передвижной выставки (до 400 нумеровъ), реализація же доставитъ едва одну десятую часть, да и то при нкоторой снисходительности. Отношеніе хорошаго въ плохому здсь обратно пропорціонально выставк товарищества передвижниковъ. Сорокъ хорошихъ произведеній изъ четырехсотъ, удостоенныхъ одобрительнаго приговора патентованнаго ареопага высшей художественной инстанціи, — согласитесь, это немного. За то много званныхъ И тсно, какъ на свадьб. Даже и свадебный генералъ есть — г. Семирадскій. Но если это художественный бракъ въ Банн Галилейской, то, опять-таки, въ обратномъ смысл: тамъ вода превращена была въ вино, а здсь и вино-то, какое успли раздобыть, превращается въ воду. Лучшія картины съ необыкновеннымъ искусствомъ размщены именно такъ, чтобы, выдвинуть вс ихъ недостатки и скрыть достоинства. Не говоря о томъ, что все скучено — рама въ упоръ къ рам, крошечныя картинки, цвты, этюдики втиснуты между большими картинами, раздавлены и уничтожены, но и помимо этой толкотни и давки, расположеніе поражаетъ странностями: картины, писанныя особенно сильно или широко, разсчитанныя на разстояніе, повшены совсмъ низко и ихъ разсматривать можно только въ упоръ, картины послабе или очень оконченныя прибиты высоко, крупныя близко, мелкія далеко, требующія освщенія справа — освщены слва и наоборотъ, нкоторыя и справа, и слва, и на этомъ перекрестномъ свт, разстрливаемыя съ двухъ фланговъ, теряютъ всякую глубину и всякій колоритъ. За что такое жестокое обращеніе съ произведеніями людей, даже неповинныхъ ни въ какой продерзости противъ академіи? Будь это работы отщепенцевъ передвижной выставки — другое дло, а то, вдь, он своихъ, правоврныхъ. Простому уму даже но понять такой премудрости. Или это новый обличительный пріемъ распорядителей выставки? Въ такомъ случа, казалось бы, можно ограничиться тмъ обличеніемъ, какое представили 9/10 принятыхъ холстовъ и холостяковъ, достаточно громко заявляющихъ, что такъ писать, а тмъ боле выставлять такія писанія, не слдуетъ. Въ своемъ самообличеніи выставочный ареопагъ дошелъ до того, что не пощадилъ и собственныхъ профессоровъ, описавшихся картинами, за которыя слдовало пожурить ученика. Что такое показываетъ, напримръ, г. Якобій, художникъ, когда-то стоявшій въ первомъ ряду молодыхъ дарованій академіи? Онъ и теперь не настолько старъ, чтобы проявлять такую немощь рисовальщика и колориста, какую проявилъ въ выставленныхъ картинахъ. Почтенный профессоръ, какъ извстно, былъ долго болнъ. Можетъ быть, силы его еще не возвратились, но, въ такомъ случа, было бы лучше подождать, когда он вернутся, а не являться на свтъ въ прискорбномъ ихъ истощеніи. Привыкшимъ любить и цнить прежняго г. Якобія просто не хочется признать, за его теперешними безвкусными, ложными по всему работами, умнаго наблюдателя-живописца, иллюстрировавшаго своею проницательною кистью характерные эпизоды изъ царствованія императрицы Анны оанновны. Авось, это не боле, какъ временное ослабленіе. Отъ всей души можно пожелать ого.
Вотъ если другой профессоръ, г. Венигъ, иллюстрируя Шекспира (не взыщите!), въ состояніи былъ проявить одно умнье написать на плать Джильеты блый, да и то дешевый, скоре московскій, чмъ веціанскій, атласъ и подбить канаусомъ бархатный плащикъ Ромео, такъ то и быть не могло иначе. Онъ, по крайней, мр, не вызываетъ сожаленій о прошломъ. У такихъ художниковъ, какъ онъ, нтъ ни настоящаго, ни прошлаго и ужь нисколько будущаго. А г. Якобія жаль.
Совсмъ не жаль и профессора Клевера, когда онъ вступаетъ въ состязаніе съ Гте и пытается довершить своею кистью его Лснаго царя. Тутъ только можетъ быть смшно. На большомъ холст убогая профессорская фантазія съумла натыкать всего какихъ-то два-три деревца, и въ такомъ-то лсномъ царств распростереть огромную блую образину старика (это-то и есть царь) съ длинными ручищами, тянущагося во слдъ всадника, который улепетываетъ во вс лопатки. Даже всадникъ уже усплъ вовсе улепетнуть въ чистое поле и загребистыя руки лснаго владыки переступили ‘сферу своего вліянія’, какъ теперь говорятъ. А мсяцъ такой блый-преблый и вся картина такая свтлая-пресвтлая, что самаго глупаго ребенка не напугать этимъ, да еще до смерти. Престранное сочиненіе: лсной царь безъ лсу, ночь безъ всякихъ признаковъ ночи и фантастическое безъ единой крупицы фантазіи. Въ газетахъ что-то сообщалось о рукав сторожа, затершаго картину еще совсмъ сырую (такъ спшилъ художникъ осчастливить ею человчество), при переноск на одну изъ выставокъ. Г. Клеверъ иметъ обыкновеніе длать обходъ выставокъ своими произведеніями. Ужь не на томъ ли нескромномъ рукав остался лсъ и не сторожу ли принадлежитъ похищеніе фантастичности и ночной темноты съ картины? А какой сюжетъ для крупнаго таланта и какихъ ужасовъ въ образахъ можно нахать изъ благо лснаго тумана въ лунную таинственную ночь! Гораздо лучше справился нашъ пейзажистъ съ боле посильными ему работами. Его Поздняя осень, съ прекрасно, очень реально написанною слякотью и мглистымъ воздухомъ, была бы даже совершенно хороша, если бы лвая сторона картины — строенія и камни — не была, въ противуположность правой, скучна и дурно написана.
Держась все той же обличительной методы размщенія картинъ, академія постаралась тхъ профессоровъ своихъ, которые прислали работы получше, пристроить какъ можно хуже. Прекрасно написанная г. Кошелевымъ типичная фигурка Мнялы, одного изъ тхъ двуперстниковъ, которые свою вру полагаютъ въ вожделніи выгоднаго промна и лишаютъ себя добровольно всякихъ иныхъ вожделній, затерта въ самомъ потаенномъ углу невозможной сутолоки послднихъ залъ, которыя слдовало бы назвать salons des refuss и гд можно видть, между множествомъ сонерничающихъ негодностью работъ, комнату съ превосходящимъ все прочее собраніемъ портретовъ г. Журавлева. Другая, серьезно трактованная большая картина того же профессора Кошелева: Божій человкъ предана разстрлянію перекрестнымъ свтомъ съ двухъ фланговъ, и надо всмотрться въ нее, чтобы найти достоинства, которыхъ сразу вовсе не видно. Сразу это какое-то плоское произведеніе съ тусклымъ колоритомъ, изъ котораго только выглядываютъ приковывающіе къ себ глаза блднаго мистика, простаго, худо, одтаго, но дйствительно Божьяго человка. По мр того, какъ вы овладете нарушенными дурнымъ помщеніемъ условіями выполненія картины, вы увидите и хорошую компановку, и разнообразное выраженіе лицъ, окружившихъ этого Божьяго человка. Тутъ цлая семья старой Руси, съ искренно-набожными, умиленными старушками, съ восторженными святошами-приживалками, которыя приторно молятся на святаго странника и ждутъ спасенія своихъ гршныхъ душъ отъ его заступничества, тутъ и красивая, нарядная боярыня, приближающая ребенка къ благословенному Богомъ человку, и любопытная прислуга позади… А самъ онъ, на полу, какъ живой образъ древнихъ живописцевъ-монаховъ, кистью которыхъ водилъ одинъ пламенный восторгъ вры, смотритъ вдохновенно-лихорадочно передъ собою. Онъ даже врядъ ли кого и замчаетъ. Покойный Достоевскій смотрлъ въ этомъ род. Право, можно бы пощадить такую работу почтеннаго профессора, также точно, какъ не вшать въ полномъ свту его маленькую картинку—пейзажъ, всю выдержанную въ сроватыхъ тонахъ набжавшаго дождливаго шквалика на рчку, по которой плыветъ лодка съ катающимися. Этотъ набгъ шквала, положеніе фигуръ, закрывшихся зонтиками отъ косого дождя, и завитыя отъ ударовъ втра прибрежныя деревца выражены очень счастливо. Повшенная какъ слдуетъ, картинка эта можетъ смотрться съ удовольствіемъ. Но ее почему-то, надо было повсть такъ, чтобъ она удовольствія не доставляла.
Безтолково, если не злостно, повшены и пейзажи г. Сергева, особенно два изъ нихъ, названные іюлемъ и августомъ. Поразительная сила-работъ, притомъ же большихъ размровъ, этого художника требуетъ, извстнаго разстоянія для глаза, а ихъ заставляютъ разсматривать совсмъ близко, какъ миніатюры. Разсматриваніе такое безспорно очень-любопытно. Тутъ видно все, что сдлалъ художникъ, безъ утайки, и только произведенія, полныя такой правды и реальности, переданныхъ такъ превосходно, въ состояніи выдержать подобный анализъ. Вы ихъ такъ сказать, разскаете на части, убждаетесь въ неукоризненности каждой части, но общее уловляете съ трудомъ.
Г. Сергевъ находится еще въ той счастливой пор артистической, дятельности, когда художникъ служитъ природ, въ ней одной видятъ идеалъ всего, чего достигнуть надо, а не въ умлой манер и ловкомъ подбор красокъ и тоновъ. Поэтому-то у него нтъ тхъ частей пейзажа, которыми онъ жертвовалъ бы, чтобы выиграли другія части: у него, какъ въ природ, все одинаково окончено. Можетъ быть, теперь холсты его кажутся большими этюдами или собраніемъ небольшихъ этюдовъ въ большія картины, вроятно, онъ непосредственно за теперешнимъ пріемомъ войдетъ въ другой, при которомъ, безъ ущерба правд и реальности, работы его перейдутъ изъ этюдовъ въ картины, гд впечатлніе общаго не будетъ разбиваться частностями, несомннно даже, что сила, достигнутая въ работахъ, остановится на томъ, чего она достигла, и не перейдетъ предла, дале котораго начинаются декоративность и грубость. Все это въ рукахъ такого крупнаго художника, какъ г. Сергевъ. Что онъ можетъ поступаться своими увлеченіями для успха дла, это онъ доказалъ, бросивши писать пейзажи безъ воздуха (безъ неба). Уже и теперь одна изъ выставленныхъ картинъ—іюнь, залитая цвтами на первомъ план и лтнимъ малороссійскимъ солнцемъ вся сплошь,—хуторокъ, поля, воздухъ,—притомъ же и повшенная лучше,—представляетъ собою полное достиженіе превосходнаго реальнаго пейзажа. Вообще г. Сергевъ выдвигается своими работами изъ ряда вонъ между пейзажами выставки. Смлость, многимъ представляющаяся дерзостью, съ которою этотъ самобытный художникъ беретъ для перваго плана такіе почитаемые некартинными предметы, какъ гряды качанной капусты, или кучи яблокъ въ саду, свидтельствуетъ о достойномъ похвалы одинаковомъ уваженіи г. Сергева ко всмъ проявленіямъ природы, считаются ли они картинными, или нтъ, и объ убжденіи съ его стороны, что все въ природ можетъ быть картинно, если только передать его такимъ, какъ оно есть. Конечно, злоупотребленіе и тутъ не годится. Есть предметы, которые и въ природ не хороши. Но на то и дано художнику эстетическое чутье.
Вотъ г. Крачковскій—тотъ слишкомъ рано разрываетъ связь съ природою. Едва начавши достигать успха близкою передачей нкоторыхъ простыхъ и хорошо высмотрнныхъ мотивовъ изъ этой природы, онъ уже неблагодарно отворачивается отъ своей учительницы и принимается писать отъ себя. Ищетъ и онъ силы, да только не той, какую уметъ находить г. Сергевъ, черпая ее изъ покорнаго преклоненія передъ указаніями своей великой учительницы, а ищетъ ея въ сочетаніи красокъ и сочиненіи эффектовъ. Получается не сила, а жесткость и грубость краски.
Г. Орловскій ужь какой мастеръ, да и тотъ какъ только, посл многихъ лтъ служенія природ, началъ было удаляться отъ нея, только что чуть-чуть вдался было въ манеру, какъ не позволилъ себ идти дале по этому пути, и вотъ ищетъ новаго, учится новымъ мотивамъ у той же природы. За то он небольшой художникъ, а г. Крачковскій рискуетъ такъ и остаться небольшимъ, если во-время не спохватится и не вернется съ покаяніемъ. къ. своей учительниц. Дйствительно, новые труды г. Орловскаго, пробующаго свои испытанныя въ пейзаж богатырскія силы на новомъ поприщ — марин, заслуживаютъ уваженія. Можетъ быть, на первый разъ они далеки отъ полнаго достиженія, но и то, что достигнуто уже, обличаетъ въ художник будущаго первостепеннаго мариниста. Пріемомъ и отношеніемъ своимъ къ морю, если нужны сравненія, онъ боле всего блинокъ къ Судковскому, а это показываетъ, что онъ близокъ къ настоящей правд. Силы въ новыхъ работахъ г. Орловскаго такъ же много, какъ было и въ старыхъ. Есть пока нкоторая неподвижность въ волн, когда она съ разбга поднялась стною и ломается, разбиваясь въ брызги. Но это пройдетъ при настойчивости, по крайней мр, хочется врить, что пройдетъ. За то на картин Дти на берегу даль блесовато-зеленой воды, эта зыбь, насыщенный морскою сыростью горизонтъ и прибрежный песокъ, на которомъ разстилается мыльною рябью разбившаяся волна,— прелестны. На другой картин — Унесенный баркасъ — волна опята ломается. Здсь она заливаетъ баркасъ, здсь уже почти буря. Все мрачно и тревожно… Но тутъ-то именно недостаточная подвижность волнъ и заставляетъ желать большей стремительности.
Пріятно занести въ лтопись выставки скромныя, но достойныя самаго горячаго поощренія работы молодаго пейзажиста г. Писемскаго, который поданныя имъ надежды въ прошломъ году значительно оправдалъ въ ныншнемъ. Его картинки-этюды Въ тни и Въ крутыхъ берегахъ дышатъ такою свжестью, правдою и такимъ эстетическимъ пріемомъ, что милые кусочки природы: тутъ — старые стволы тнистыхъ деревьевъ на переданномъ мягко и колоритно прохладномъ, берегу пруда или рчки, тамъ — блая береза на лсномъ глинистомъ пригорк, съ обнаженными потокомъ корнями, — стоятъ совсмъ живьемъ. Пусть только продолжаетъ идти по своему врно избранному пути г. Писемскій, и онъ далеко уйдетъ.
Нельзя не похвалить и г. Крыжицкаго за его пейзажи, особенно за Зеленую улицу, Сыпучіе пески и Паркъ осенью. Молодой художникъ прекрасно видитъ краски, очень искусно пишетъ землю и пески (воздухъ нсколько хуже, онъ у него тяжеловатъ), а мотивамъ выразительнымъ (Паркъ осенью) уметъ придавать задумчивость и поэтичность. Отъ этого художника можно ожидать и требовать многаго.
Таковы молодыя силы академической выставки, изъ самыхъ симпатичныхъ. Если къ нимъ присоединить г. Платонова, съ его Двочкою съ птухомъ, написанною живо, свжо и колоритно, премило скалящею чудесные блые, какъ миндалинки, зубки, крпко прижимающеюся загорлою щечкой къ пестрому птуху, да еще указать на два весьма законченные хорошіе портрета г. Бруни: одинъ — женщины въ черномъ плать, опершейся головою на ладонь, а другой — мужчины въ очкахъ (третій портретъ, старика, сухъ), то можно и покончить собственно съ надеждами академической выставки. Какъ видите, он не особенно обильны.
Изъ художниковъ немолодыхъ, академикъ Боткинъ выставилъ прекрасный этюдъ Старика за книгою. По бород бреющагося, какъ видно, по праздникамъ, стараго человка уже ‘пошли писать лса’, и бритв будетъ-таки работа на праздникъ. Онъ углубленъ въ чтеніе, очевидно, душеспасительное. По обыкновенію, этюдъ написанъ очень хорошо, дльно и выразительно. Это настоящее дло почтеннаго академика. Профессоръ Ковалевскій показалъ опять своихъ чудесныхъ лошадей во всевозможныхъ поворотахъ и движеніяхъ, скачущихъ какъ вихорь въ степи подъ козаками, брыкающихся отъ метлы садовника, которая ихъ гонитъ изъ господскаго палисадника, вздыбившихся подъ конокрадами, которыхъ постигла кулачная расправа мужичковъ, и т. д. Одно жаль: тусклость красокъ не покидаетъ этого замчательнаго въ своей отрасли художника, даже какъ будто еще усиливается, составляя единственную буквально темную сторону совершенныхъ по всему прочему работъ г. Ковалевскаго.
Излишне было бы продолжать перечисленіе другихъ извстныхъ именъ ежегодныхъ академическихъ выставокъ и ихъ произведеній, не мене извстныхъ, тмъ боле, что остается еще сказать о почетномъ гост настоящаго художественнаго празднества, г. Семирадскомъ, и его картин Христосъ у Маріи и Мары.
Новое произведеніе бывшаго талантливаго ученика академіи прислано изъ-за границы, гд знаменитый*нын мастеръ навсегда поселился и сдлался иностранцемъ для Россія. Оно составляетъ гордость, такъ сказать, устойчивость выставки, которая безъ него могла бы оказаться до нкоторой степени безъ вса. Дйствительно, картина составляетъ исключеніе изъ всего, что представили соединенныя кисти исторической и бытовой живописи всхъ вмст взятыхъ профессоровъ нашего высшаго казеннаго учрежденія по части художествъ. Въ роскошномъ южномъ пейзаж, написанномъ красиво и изящно, какъ уметъ писать г. Семирадскій, въ саду съ виноградною лозой, заплетшею сткой жерди чисто-итальянскаго (вроятно, также и палестинскаго) навса, съ золотымъ кружевомъ солнечныхъ пятенъ отъ этой стки на мраморныхъ плитахъ и ярко озаренной стн дома, хлопочетъ гостепріимная хозяйка Мара, въ то время, какъ подъ мягкою тнью вковой оливы Марія слушаетъ слово исуса. Онъ прислъ на каменной скамь, она у ногъ его, на земл, и, сложивъ на колняхъ руки, умиленно блаженствуетъ отъ произносимаго Имъ слова. Вся фигура Маріи, ея поза, простая и покойная, которая какъ будто говоритъ: какъ теперь мн хорошо!— движеніе головы ея немного вверхъ, благородная красота этой головы въ профиль и особенно выраженіе полнаго отдыха всего существа молодой женщины, унесеннаго новымъ тихимъ упоеніемъ куда-то выше испытанныхъ ею до сихъ поръ упоеній,— все это можетъ быть названо полнымъ достиженіемъ, какое возможно въ искусств. По обыкновенію, далеко отъ такого достиженія то, что относится къ исусу. Обликъ и фигура этого Христа хотя и гораздо родственне Христу, нами воображаемому, чмъ т, которые намъ далъ художникъ передвижной выставки, однако, удовлетворить и они не могутъ. Особенно несогласно съ представленіемъ о простомъ величіи Учителя то вычурное, женски-кокетливое положеніе рукъ, какое придалъ ему живописецъ. Марія сложила свои руки такъ естественно и просто,— значитъ, можетъ же придавать естественныя и простыя позы г. Семирадскій, когда хочетъ. Почему же онъ не захотлъ сдлать того же для Христа? Или онъ полагаетъ, что Маріи, какъ простой смертной, это позволительно, а Христу, какъ сыну Божію, нельзя ничего длать не спроста? Странное заблужденіе! Фигурка Мары (она совсмъ на заднемъ план и представляется уже малыхъ размровъ, тогда какъ первыя дв фигуры въ натуральную величину) прелестно длится на фон садика и дома, но недостаточно выражаетъ собою мелочную вседневную хлопотливость, про-тивуположную отвлеченному созерцанію сестры. Вообще же картина прекрасна, занимаетъ по праву почетное мсто на выставк и не даромъ составляетъ ея гордость. Подобныя произведенія кисти вполн мастерской посщаютъ только въ качеств рдкихъ гостей залы академіи, гд всегда много званныхъ, но…