Ханна Торстон, Тейлор Бейярд, Год: 1863 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 446 минут(ы)

ХАННА ТОРСТОНЪ.

ПОВСТЬ ИЗЪ АМЕРИКАНСКОЙ ЖИЗНИ.

БЭЙЯРДА ТЭЙЛОРА

ГЛАВА I.

ВЪ КОТОРОЙ МЫ ПОСЩАЕМЪ БОЛЬШОЕ ШВЕЙНOЕ ОБЩЕСТВО ВЪ ПТОЛЕМИ.

Маленькое общество Птолеми никогда еще не видывало такого оживленнаго сезона. Хоти это небольшой провинціальный городокъ, но его ни въ какое время нельзя было назвать скучнымъ, при сравненія съ другими сосдними городами, онъ производилъ на посторонняго человка впечатлніе избыткомъ жизни. Молигэнсвилль — за востокъ отъ него, Анакреонъ — не сверъ, и Атауга — на западъ, вс три лютые соперники почти равной величины, оплакивали нечестивое веселье населенія Птолеми и воздвали руки къ небу каждый разъ, когда упоминалось его имя. Но во время, къ которому относится вашъ разсказъ,— именно въ ноябр 1852 года, довольно такое теченіе жизни въ Птолеми чрезвычайно какъ ускорилось образованіемъ большаго Швейнаго Общества. Это былъ новый общественный феноменъ, на который многія лица смотрли какъ за широкій шагъ къ тому тысячелтію, въ теченіе котораго, какъ говорится въ Апокалипсис, дьяволъ будетъ низвергнутъ въ бездонную пропасть и за всей земл водворятся святость и блаженство. Если бы, однако, вы пожелали услышатъ совершенно противоположное мнніе, то стояло только упомянуть объ этомъ предмет кому нибудь изъ гражданъ Молигансвилля, Анакреона или Атауга. Дло просто состояло въ томъ, что нсколько швейныхъ кружковъ въ Птолеми,— числомъ, кажется, три и работавшихъ съ совершенно различными цлями,— согласились въ одно и то же время, въ одномъ и томъ же мст, собираться на митинги и трудиться вмст. Это было общественное учрежденіе, замнившее три небольшихъ и до нкоторой степени скучныхъ кружка, учрежденіе тмъ боле оживленное и интересное по своему смшанному составу. Предпріятіе было весьма дльное и, надобно сказать, къ чести Птолеми, что во всей стран мало найдется обществъ, которыя могли бы привести его въ исполненіе.

Первый кружокъ, имвшій по числу членовъ относительную важность, былъ швейный кружокъ, образовавшійся съ цлію составятъ капиталъ для поддержанія миссіи въ Джютнапор. Члены его преимущественно принадлежали къ конгрегаціи высокопочтеннйшаго Самуэля Стэйльза. Четыре старыя двы этого кружка принимали живйшее участіе въ четырехъ дтяхъ родителей индійскаго племени Телюгу, обращенныхъ въ христіанскую вру. Маленькая смуглая Элиза Клявей, Анъ Парротъ и Софія Стевенсонъ сами бывали въ этой отдаленной индійской овчарн, между тмъ какъ четвертая, миссъ Рюэни Гудвинъ, хвасталась сыномъ (духовнымъ), которому дала имя покойнаго брата своего, Элиша. Съ удовольствіемъ занимались эти двы приготовленіемъ трехъ кисейныхъ платьицъ, одной курточки, съ тесемочными узорами, и четырехъ, полудюжинъ носовыхъ платковъ для дтей Телюгу, въ увядшей груди каждой изъ нихъ происходилъ тайный трепетъ утраченной материнской любви, предаваться которой он позволяли себ только во время подобныхъ трудовъ, показывавшихъ и благочестіе ихъ, и благотворительность.

Второй кружокъ состоялъ изъ дамъ, принадлежавшихъ къ Киммерійской церкви и предложившихъ устроитъ базар, барыши котораго слдовало употребить на починку пасторскаго дома, приходившаго въ разрушеніе. Въ глав этого предпріятія была мистриссъ Вальдо, жена мстнаго священника. Ея желаніе ограничивалось только новой крышей и возобновленіями въ нкоторыхъ мстахъ штукатурки, перспектива этого кружка была довольно пріятная вс надялись, что онъ успетъ собрать необходимую сумму. Этому, однакоже, главне всего долженъ быть обязанъ онъ личной популярности мистриссъ Вальдо. Птолеми былъ слишкомъ маленькій городокъ, и Киммерійская секта слишкомъ незначительна, чтобы изъ доходовъ ея церкви можно было длать многое для ея пастыря…

Наконецъ, въ составъ общества входилъ еще одинъ швейный кружокъ, ограничивавшійся пятью или шестью семействами, цль котораго заключалась въ устройств базара для подавленія рабства. Въ теченіе предшествовавшихъ девяти лтъ, этотъ маленькій кружокъ, твердый въ своихъ убжденіяхъ, приготовлялъ и уплачивалъ свою ежегодную дань, его нисколько не обезкураживалъ фактъ, что требованіе на ихъ любимый органъ нисколько не увеличивалось въ почтовомъ управленіи и что въ Конгресс всегда упоминали объ ихъ прошеніяхъ, но никогда не давали имъ надлежащаго движенія, никогда ихъ не удовлетворяли. Члены этого кружка перенесли гоненіе, воздвигнутое на нихъ при самомъ начал, и боле уже не могли считать себя мучениками. Эпитеты: коварный фанатикъ! амальгамистъ! сыпались на нихъ до тхъ поръ, пока не перевелись ихъ враги, а перевелись они собственно потому, что утомились и пришли въ изумленіе, увидвъ, что значеніе ихъ уменьшалось по мр того, какъ ближніе ихъ становились снисходительне. Самыми ревностными и восторженными приверженцами этого маленькаго кружка были Вильгельмина Торстонъ, вдова квакера, и ея дочь Ханна, мистриссъ Меррифильдъ, жена сосдняго фермера, и Сетъ Ватльсъ, городской портной. Не смотря на малочисленность кружка, его члены, за однимъ только исключеніемъ, были женщины съ энергіей, съ свтлымъ умомъ, и поэтому не встрчалось серьезнаго препятствія къ принятію ихъ въ общество, тмъ боле что подозрнія относительно ихъ коварства ослабвали все боле и боле.

Предложеніе соединить эти кружки въ одно цлое было сдлано, какъ надо полагать, со стороны мистриссъ Вальда, сектаторскія наклонности которой постоянно уступали мста соціальнымъ инстинктамъ ея натуры. Трудность исполненія этого дла значительно уменьшалась тмъ, что вс семейства были уже знакомы и что, къ счастію, даже между двумя изъ нихъ не существовало серьезной вражды. Кром, того въ женщинахъ есть врожденное чувство, которое влечетъ ихъ къ тому, чтобы шить съ кмъ нибудь вмст и облегчать свой трудъ разговоромъ объ образчикахъ различныхъ матерій и о цнахъ. Общество имъ двадцати пяти до сорока членовъ оказывалось несравненно привлекательне и одушевленне, чмъ существованіе отдльныхъ маленькихъ кружковъ. Становился ли отъ того трудъ производительне — это допросъ довольно сомнительный, но если и нтъ, то въ достиженіи цли разница оказывалась весьма небольшая. Голые Телюги нисколько бы не пострадали отъ недостатка въ одежд, Киммерійцы продолжали бы назначать непомрныя цны на безполезные предметы, не погибъ бы и органъ третьяго кружка, подъ названіемъ The Slavery Annihilator, если бы изъ Птолеми меньше прежняго вылетало бабочекъ для вытиранія перьевъ и книжныхъ закладокъ съ приличными текстами.

Швейное Общество потому провозглашено было великимъ общественнымъ успхомъ и нашло себ покровителей въ лиц тхъ джентльменовъ, которымъ было дозволено посщать его посл чаю, и разумется съ условіемъ, что она будутъ платить нкоторую дань той или другой изъ трехъ группъ смотря по ихъ наклонностямъ. Мистриссъ Вальдо, съ общаго согласія, приняла на себя надзоръ за обществомъ, останавливая легкимъ ударомъ своей полной, мягкой руки, возникавшій отъ времена до времени споръ и милой тиранніей безпрерывное расположеніе джентльменовъ прерывать работу незамужнихъ лэди. Она представляла собою общество, въ которомъ твердый желтокъ миссіонерскаго фонда, уксусъ киммерійцевъ и горчица аболиціонистовъ теряли свои непріятныя свойства, соединяясь вмст, и составляла вкусную общественную смсь. Она имла весьма пріятный, мягкій и звучный голосъ, имла смхъ, который также пріятно было слышать, какъ трескъ пылающихъ дровъ на открытомъ очаг. Самая главная прелесть ея, однако, состояла въ совершенномъ ея неведеніи истиннаго своего достоинства. Жителя въ Птолеми, въ равной степени несознававшія этого всепокоряющаго и со всмъ гармонирующаго качества, видвшіе, какъ ихъ якъ львицы и овечки мирно шили вмст, поздравляли себя съ наступленіемъ блаженнаго тысячелтія. Ршительно вс были довольны,— даже священники Молигэнсвилля и Анакреона, нападавшіе на общество съ своихъ каедръ,— втайн радовались такому прекрасному примру уклоненія отъ жесткихъ, узкихъ и тщательно замкнутыхъ обычаевъ оказывать благотворительность.

Былъ третій митингъ общества, на который собрались почти вс члены. Засданіе происходило въ дом мистера Гамильтона Бью, агента саратогскаго акціонернаго общества и одного изъ директоровъ банка въ Тиберіи. Мистриссъ Гамильтонъ Бью, заинтересованая собраніемъ контрибуціи для Джютнапорской миссіи, нарочно пригласила высокопочтеннйшаго Самуэля Стэйльза пожаловать до чаю, собственно для того, чтобы испросить благословеніе на обильный столъ хозяйки дома. Зала, при всей своей обширности (для Птолеми), была нсколько стснена собравшимися членами, потому мистриссъ Бью, предполагая большое прибытіе джентльменовъ, приказало вынести на кухню изъ гостиной и пріемной вс столы и такимъ обратить приготовила три удобные аппартамента, включая въ то число и залъ. Гости входили чрезъ боковой подъздъ, обыкновенно употребляемый семействомъ. У постороннихъ лицъ заняты были дв иди три лишнія лампы, общій видъ всхъ предметовъ до того былъ свтелъ и веселъ, что мистеръ Стэйльзъ прошепталъ мистриссъ Гамильтонъ Бью:

— Я боюсь, что во всемъ этомъ проглядываетъ легкомысліе, тщеславіе.

— Но вы сами знаете, какъ тяжело для глазъ заниматься шитьемъ при тускломъ свт, сказала она:— къ тому же изъ ныншняго вечера мы хотимъ извлечь пользу для миссіонерскаго Фонда.

— Да, да! дйствительно! сказалъ пасторъ и сладко улыбнулся, взглянувъ на миссъ Элизу Клянси и Анъ Парротъ, которыя сравнивали платьица для своихъ маленькихъ смуглыхъ тезокъ.

— Мн кажется, лучше бы сдлать со шнипомъ, сказала первая имъ нихъ.

— Ну, не знаю, лучше ли будетъ съ этой фигурой, замтила миссъ Парротъ: — моя Анъ стройная двушка и все еще растетъ, поэтому ей лучше будутъ идти складки, а я ихъ сдлала дв, мн кажется, такъ лучше.

— Какъ вамъ нравится это, миссъ Элиза? спросила мистриссъ Вальдо, подойдя въ этотъ моментъ съ тяжелой, связанной изъ пунцовой шерсти повязкой для волосъ, которую она бережно наложила на свои роскошные чорные волосы. Эффектъ былъ превосходный, отвергать этого невозможно. Контрастъ цвтовъ до такой степени былъ пріятенъ, что матеріалъ, изъ котораго была сдлана повязка, становился дломъ второстепеннымъ.

— Клянусь честью, весьма мило! отвчала миссъ Элиза.

— Какъ жаль, что вы не свяжете для себя,— къ вамъ это идетъ превосходно, замтила миссъ Парротъ.

— Я скорее бы стала сметать этимъ украшеніемъ пыль въ моей спальн, весело возразила мистриссъ Вальдо, бросивъ украдкою взглядъ въ надкаминное зеркало.— Ахъ, миссъ Торстонъ, позволите намъ взглянуть на вашу обложку для альбома?

Ханна Торстонъ, завидвъ уютный спокойный уголокъ въ зал,— позади лстницы, торопилась завладть имъ. Жаръ въ гостиной сдлался для нея невыносимымъ, говоръ множества языковъ начиналъ терзать ея чувствительный квакерскій слухъ. Она сейчасъ остановилась, и въ отвтъ ни просьбу мистриссъ Вальдо, развернула продолговатый кусокъ свтло-коричневой шерстяной матеріи, на которомъ обозначался кустъ папоротника, съ вышитою уже шелкомъ зеленью. Золотистые стебельки и верхніе края листьевъ были выработаны съ чрезвычайно врнымъ подражаніемъ природ.

— Это еще не больше, какъ рисунокъ, сказала Ханна, раскрывая шитье передъ любопытными глазами мистриссъ Вальдо и двухъ старыхъ двъ.

Первая изъ нихъ, обладавшая природнымъ, хотя и неразработаннымъ вкусомъ ко всему прекрасному, пришла въ величайшій восторгъ

— Какъ это мило! воскликнула она: — будь я помоложе, я непремнно попросила бы васъ научить меня вышивать подобныя вещи. Я уврена, вы позволите мн посмотрть вашу работу, когда будетъ кончена.

— Не знаю, почему моя Элиза не вышьетъ мн одного изъ Джютнапорскихъ цвтковъ, сказала миссъ Кланси. Въ слдующемъ письм непремнно напишу объ этомъ миссъ Бэрумъ — жен миссіонера, вы знаете. Это будетъ миленькая вещь на память.

Между тмъ начали собираться джентльмены. Пришелъ мистеръ Меррифильдъ и вмст съ нимъ почтенный Зено-Гардеръ — членъ законодательной палаты атаугскаго округа. За ними явился высокопочтеннйшій мистеръ Вальдо, невысокаго роста, бодрый мужчина, съ срыми глазами, короткимъ носомъ, выступавшимъ отъ лица подъ угломъ боле острымъ, чмъ бываетъ съ обыкновенными носами, и ртомъ, въ которомъ природ угодно было вставить зубы, принадлежащіе человку, вдвое выше его ростомъ, а по этой причин губы его не могли закрывать ихъ совсмъ. Его лицо принимало чрезъ это выраженіе вчнаго голода. Въ немъ не очень замтенъ былъ видъ отчужденія, столь обыкновеннаго въ священникахъ тхъ, небольшихъ и незначительныхъ сектъ, которыя существуютъ по одному лишь упрямству. Этотъ видъ былъ нейтрализованъ въ немъ, если только не совершенно подавленъ, силою животнаго темперамента. Въ этой сторон его натуры отчужденія не было.

Явилось также нсколько молодыхъ людей, застнчивыхъ юношей, черезчуръ самоувренныхъ молодыхъ людей двадцати двухъ, трехъ лтъ, съ поразительно модными воротничками, вс они распредлили себя по комнатамъ мистриссъ Гамильтонъ Бью. При усилившемся говор, боле робкіе осмлились употребить въ дло свои языки, и общество скоро сдлалось столь одушевленнымъ, что для воспрепятствованія боле молодымъ дамамъ отрываться отъ дла, оказывалось необходимою вся власть мистриссъ Вальдо. Киммерійцамъ по правиламъ этикета, предоставили гостиную въ которой расположилось нсколько труженицъ на пользу миссіонерскаго фонда, детальные собралась въ другой, гд мистеръ Стэйльзъ и мистеръ Вальдо вели чрезвычайно осторожный и приличный случаю разговоръ. Ханна Торстонъ заняла желанный уголокъ, позади лстницы въ зал, гд къ ней присоединились мистриссъ Меррифильдъ и мистриссъ Софія Стевенсонъ. Мистриссъ Вальдо заняла мсто за тмъ же столомъ съ намреніемъ наблюдать въ промежутки своего командованія, какъ будутъ распускаться листья папоротника. Сетъ Ватльсъ прислъ въ уголокъ, съ нетерпніемъ ожидая случая завладть разговоромъ.

Сетъ былъ неуклюжая, непривлекательная личность, самое платье которой уже служило безпрестанной сатирой на его профессію и искусство. Первое впечатлніе, производимое этимъ человкомъ, состояло въ недостатк компактной формы. Повидимому онъ былъ вылпленъ какимъ нибудь безсмысленнымъ подмастерьемъ и потомъ, недостаточно высушенъ. Лицо его было длинное и разъединенное на части въ своемъ контур, безъ всякой связи между чертами, покатый лобъ былъ сжатъ при вискахъ чередъ уходилъ назадъ, наподобіе высокаго и узкаго горнаго хребта. Волосы, полинялаго каштановаго, цвта, были причесаны за уши, гд они свшивались жесткими полу-кудрями на широкій, отложной воротничекъ, который открывалъ его шею до вершины грудной кости. Глаза его были срые, тусклые, выпуклые и безъ всякаго выраженія. Носъ былъ длинный и грубо сформированный съ тупымъ концомъ и толстыми ноздрями, его губы, хотя и короткія, имли то особенное, неопредленное образованіе, при которомъ весьма трудно опредлитъ точную линію раздла между ними. Толстыя, блдноватыя, красновато пурпуроваго цвта, он, повидимому, сходились вмст на^: внутреннихъ краяхъ. Большія руки его висли, и вс его суставы казались шишковатыми и слабыми. Кожа его имла видъ той маслянистой липкости, какая свойственна подобнымъ организмамъ. Люди этого рода, повидимому, длаются изъ палочекъ и замазки. Ни въ одной части ихъ тла нтъ ни нерва, ни гибкости, ни энергіи, ни дятельности, ни способности проводить впечатлніе.

Оставивъ дамъ миссіонерскаго фонда слушать послднее письмо мистриссъ Бэрумъ, въ которомъ описывалось состояніе ея школы въ Джютнапор, и киммерійцевъ совщаться насчетъ устройства базара, мы присоединимся къ груш, находившейся въ зал. Мистрисъ Вальдо только что заняла свое мсто въ седьмой разъ, сказавъ: — я сегодня ршительно ничего не сдлаю! когда ея вниманіе было привлечено словами Ханны Торстонъ, отвчавшей на какое-то замчаніе мистриссъ Меррифильдъ:

— Это слишкомъ пріятное мсто, чтобы не быть домомъ для милыхъ и пріятныхъ людей.

— Вы врно говорите о Лэйксайд, не правда ли? спросила она.

— Говорятъ, что онъ проданъ, сказала мистриссъ Меррифильдъ.— Вы ничего не слышали?

— Кажется, мистеръ Вальдо говорилъ объ этомъ во время обда.— Его купилъ мистеръ Вудбьюри, или что-то въ род этого имени. Богатый человкъ. Онъ еще въ какомъ-то родств съ Деннисонами. Мы ждемъ его съ минуты на минуту. Я этому очень рада, потому что хочу и на него наложить контрибуцію. Ахъ, какъ прелестно! Скажите, Ханна, вы сначала копируете вашъ рисунокъ съ листьевъ, или длаете его на память?

— Вудбьюри? Въ родств съ Деннисонами? повторила мистриссъ Меррифильдь.— Боже мой! Неужели это маленькій Максвелъ!.. Максъ, какъ мы обыкновенно называли его, но это было давно, очень давно… назадъ тому лтъ двадцать, по крайней мр. Васъ, мистриссъ Вальдо, тогда еще здсь не было, и васъ, Ханна, тоже не было. Впослдствіи я слышала, что онъ ухалъ въ Калькутту. Я помню его очень хорошо: бойкій, кудреватый мальчикъ, но ничего не смыслившій въ сельскомъ хозяйств. Онъ и мой бдный Абсаломъ — при этомъ она подавила вырывавшійся вздохъ — любили постоянно быть вмст.

Необыкновенное движеніе въ гостиной прервало разговоръ.

Тамъ раздались восклицанія, шумъ двигающихся стульевъ, невнятный фразы, и за тмъ слышенъ былъ громкій голосъ почтеннаго Зева Гардера: весьма пріятно, сэръ, познакомиться съ вами, весьма пріятно! Мистриссъ Вальдо подошла къ дверямъ и начала выглядывать изъ нихъ, и шопотомъ телеграфировать маленькой партіи на лстницей свои наблюденія.— Это мистеръ Хамондъ, адвокатъ изъ Тиберія, и какой-то другой человкъ, совершенно незнакомый, высокаго роста, съ загорлымъ лицомъ, съ усами… Но мн нравятся его наружность. Ахъ! съ этимъ восклицаніемъ она подбжала къ своему мсту.— Поврите ли вы? это тотъ самый человкъ, о которомъ мы сейчасъ говорили,— мистеръ Вудбьюри!

По принятому обычаю птолемійскаго общества, хозяинъ дома бралъ новыхъ лицъ подъ свое покровительство и формальнымъ образомъ представлялъ каждому изъ присутствующихъ. Черезъ нсколько минутъ представленіе въ гостиной кончилось, и незнакомецъ пришелъ въ залъ. Миссъ Торстонъ, взглянувъ къ верху съ весьма естественнымъ любопытствомъ, встртила пару выразительныхъ коричневыхъ глазъ, которые въ этотъ самый моментъ случайно остановились на ней. Мистеръ Гамильтонъ Бью приблизился къ маленькой партіи и исполнилъ свою обязанность. Незнакомецъ раскланивался весьма непринужденно и съ выраженіемъ радости, что доказывало его расположеніе провести время въ этомъ обществ. Мистриссъ Вальдо, никогда не стснявшаяся своимъ мнніемъ о лицахъ, составленномъ по ихъ наружности, добродушно протянула ему свою руку.

— Мы только что сію минуту говорили о васъ, мистеръ Вудбьюри! сказала она. — Я желала увидть васъ здсь собственно для того, чтобы обложить васъ данью въ пользу нашего швейнаго кружка. Но такъ какъ вы будете вашимъ сосдомъ, то я потребую ее отъ васъ въ другое время.

— Почему же не теперь? спросилъ джентльменъ, вынимая кошелекъ. — Первыя мысля часто бываютъ самыя лучшія, притомъ же вы вроятно знаете пословицу насчетъ безотлагательныхъ расчетовъ. Пожалуйста, примите вотъ это, какъ знакъ, что вы ее считаете меня чужимъ человкомъ.

— О, благодарю васъ! воскликнула мистриссъ Вальдо, получивъ банковый билетъ. — Но, продолжала она, колеблясь: — слдуетъ ли это считать за даръ одному нашему обществу, или я должна подлиться имъ съ другими?

Особенный тонъ голоса, которымъ сдланъ былъ этотъ вопросъ, допускалъ только одинъ безусловный отвтъ. Никакой мужчина не съумлъ бы произнести его такъ выразительно.

Когда цль учрежденія швейнаго общества была объяснена, мистеръ Вудбьюри пріобрлъ всеобщую популярность за принесеніе равной дани тремъ кружкамъ. Если бы онъ не имлъ побудительной причины, если бы мене былъ расположенъ къ немедленному созданію теплой атмосферы вокругъ будущаго своего дома, онъ не далъ бы такъ много. Послдствія щедрости его не замедлили обнаружиться. Дня два спустя къ нему явился баптистъ изъ Атауга съ подпиской на построеніе ихъ церкви, даже молигэнсвилльскія дамы до такой степени преодолли въ себ антипатію къ птолемійскому обществу, что обратились за вспомоществованіемъ на миссію въ Пуло-Бизам, на Ладронскихъ островахъ, которая была предметомъ ихъ особеннаго попеченія.

Введеніе новаго элемента въ общество, столь чисто мстное, какъ общество Птолеми, обыкновенно принимается за нкоторое стсненіе. Гд новое лицо является человкомъ съ видимымъ образованіемъ, превосходство котораго въ различныхъ отношеніяхъ инстинктивно ощущается всми, но съ негодованіемъ будетъ отвергнуто, если кто нибудь ршится утверждать въ немъ это превосходство, тамъ всегда раждается скрытное опасеніе его сужденій. Тутъ полагается, что его глазъ и ухо всегда находятся въ напряженномъ состояніи, всегда готовые подмтить и подслушать что нибудь смшное? при его приближеніи разговоръ становится сдержаннымъ и формальнымъ, веселые, рзвые юноши и двицы притихаютъ, въ разговор ихъ слышатся скучныя общія мста, и это продолжается до тхъ поръ, пока не пройдетъ первый ознобъ, произведенный его присутствіемъ. Мистеръ Вудбьюри владлъ достаточнымъ тактомъ, чтобы замтить и разсять это впечатлніе. Его обычныя манеры имли легкій оттнокъ застнчивости, но ни одинъ человкъ не могъ бы показать себя боле непринужденнымъ и граціознымъ. Немногимъ изъ помнившихъ его ‘маленькимъ Максомъ’ — и между ними мистриссъ Меррифильдъ — онъ оказывалъ сердечную теплоту стараго друга, и смялся съ наслажденіемъ. отъ чистой души, когда они напоминали ему дтскія его проказы, которыми обозначались его лтнія пребыванія въ Лэйксайд. Сподвижницы миссіонерскаго фонда съ удовольствіемъ услышали отъ него, что хотя онъ не былъ въ Джютнапор, но однажды видлъ мистера Бэрума, въ пріздъ этого джентльмена въ Калькутту.— Какая жалость, что онъ не създилъ въ Джютнапоръ! Онъ могъ бы сообщить мн что нибудь о моей Элиз, замтила массъ Кланси въ сторону. — Короче, ледъ между мистеромъ Вудбьюри и прочими членами общества разломанъ былъ такъ быстро, что едва-ли было примтно образованіе первой тоненькой его коры. Его представленіе птолемійскому обществу — это былъ, употребляя мстное выраженіе Бостона, ‘успхъ’.

Разговоръ снова становился все громче и громче, поднимался до высокой ноты, и стихнулъ только на нсколько минутъ посл того, какъ разнесли треугольные кусочки сладкаго пирога, который мистриссъ Гамильтонъ Бью подавала изъ собственныхъ рукъ. За ней слдовалъ мистеръ Гамильтонъ Бью съ звенящимъ подносомъ, покрытымъ стаканами лимонада, который дамы пили съ наслажденіемъ. Четыре старыя двы, замтивъ, что мистриссъ Самюэль Стэйльэъ выпила только полстакана, поставили на подносъ и свои выпитыя до половины, хотя въ душ и желали бы опорожнить ихъ до дна. Иголки, какъ будто усталыя, начали длать неровныя движенія по шелковому, бумажному или кисейному плацъ-параду. Одна отсталая за другой оставляли ряды дружнаго строя, пока наконецъ не было объявлено, что ‘на этотъ вечеръ мы сдлали довольно’. Посл этого приступили къ пнію, которое началось гимномъ: ‘Съ ледяныхъ горъ Гренландіи’, и къ которому присоединилась половина общества. Миссъ Софія Стевенсонъ, обладавшая хорошимъ голосомъ, хотя въ немъ иногда и отдавались рзкіе звуки, управляла пніемъ,— мистеръ Вудбьюри, заслышавъ, что голоса раздлились неравномрно, заплъ своимъ звучнымъ прекраснымъ баритономъ. Эта поддержка была немедленно замчена, и по окончаніи гимна, мистриссъ Вальдо попросила его сдлать для нихъ удовольствіе пропть соло.

— Я лучше люблю слушать, отвчалъ Вудбьюри.— Я знаю одн только старыя, очень старыя псни, которыя вы вс уже слышали. Во всякомъ случа, я съ удовольствіемъ спою одну изъ нихъ, если вы позволите мн услышать что нибудь понове и посвже.

Этими словами онъ совершенно безсознательно намекнулъ на обычай Птолеми: никогда не пть, пока не пропоетъ кто нибудь другой ля вашего поощренія. Трудность состояла въ томъ, чтобы отыскать поощрителя.

Мистриссъ Вальдо въ тотъ же моментъ обратилась къ Сетъ Ватльсу, и тотъ, безъ всякихъ отговорокъ, заплъ хриплымъ басомъ, ‘зачмъ ты, блый человкъ, слдишь за мною по тропинк,— какъ гончая собака, напавшая на тигровъ слдъ?’ — Слова этой псни были англійскія, но Сетъ такъ ихъ коверкалъ придыхательными буквами, что незнавшему ее невозможно было понять, что именно и на какомъ язык онъ поетъ.

— Скажите на милость, что это за псня? прошепталъ мистеръ Вудбьюри.

— Это ‘Плачь индійскаго охотника’, отвчала мистриссъ Вальдо: онъ постоянно поетъ ее. Сейчасъ будетъ слдовать припвъ, — преуморительный, послушайте!

И дйствительно, изъ груди пвца вылетли какія-то дикія завыванья въ минорномъ тон, что-то въ этомъ род: — йюу-йю-у! Ию-yy-. ию-у-у-уу!

— Посл этого, подумалъ Вудбьюри:— они выслушаютъ и старую псню, хотя бы тысячу разъ повторенную,— и, посл вторичной убдительной просьбы, опъ проплъ просто, безъ всякой попытки блеснуть исполненіемъ,— ирландскою мелодію: ‘The Harp of Tara’.

Наступило глубокое молчаніе въ то время, какъ комнаты огласились звуками его чистаго мужскаго голоса. Хотя вообще замчено, что лица мене развитыя, не одаренныя обширными умственными способностями, поютъ съ самымъ врнымъ и самымъ трогательнымъ выраженіемъ, потому собственно, что голосъ и умъ рдко гармонируютъ другъ другу, но прекрасный органъ Максвела Вудбьюри не былъ дарованъ ему въ ущербъ его мозга. Это была какая-то счастливая случайность природы. Его слушатели не знали еще, до какой степени удивительно хорошо передавалъ онъ вздохи ирландскаго сердца, но они были довольны и нисколько не скупилась на выраженія своего восторга.

Просили другихъ пропть еще что нибудь, и безуспшно. Само собою разумется, что эти просьбы сопровождались лестью, а отказы — охриплостью голоса и внезапною потерею памяти. Одна молоденькая лэди начала было романсъ: Isle of Beauty (островъ красоты), и остановилась при конц перваго стиха, вс возгласы: ‘продолжайте, продолжайте!— Какъ это мило!’ не могли послужить для нея поощреніемъ: продолжать она не могла. Наконецъ, кто-то, увидвъ Ханну Торстонъ, которая убрала свое рукодлье и сидла въ сравнительно темномъ углу, вскричалъ:

— Ахъ, миссъ Торстонъ!— пропойте намъ псенку, которую вы пли въ послдній разъ — что-то о горахъ — вы помните.

Миссъ Торстонъ вздрогнула, какъ будто ее оторвали отъ глубокой думы, и въ тоже время на лиц ея показался румянецъ, нжный и перелетный, какъ тнь розы, брошенной на блый мраморъ. Она слушала Вудбьюри и съ чувствомъ, слово за словомъ и тонъ за тономъ, слдила за этой прекрасной ирландской мелодіей. Трагическій паосъ послднихъ стиховъ,

‘For freedom now so seldom wakes,

The only throb she gives

Is when some heart indignant breaks,

To show that stilt she lives! (*)’.

(*) Свобода теперь такъ рдко пробуждается, только тогда и является въ ней судорожный трепетъ, когда разбивается чье нибудь негодующее сердце, чтобы показать, что она все еще живетъ.

своею торжественностью, въ которой проглядывало отчаяніе, произвелъ въ ней невольный трепетъ. Какую глубину, какую силу обманутой надежды и подавленнаго стремленія къ чему-то возвышенному выражали эти слова! Въ ея собственномъ сердц пробудилось какое-то дремлющее чувство и отозвалось на этотъ паосъ тою быстрою внутреннею болью, которая представила бы собою вопль, если бы была выражена въ звукахъ. Не бываетъ ли иногда и отчаяніе, выражаемое мелодіей, превосходне, возвышенне самой радости. Въ этихъ стихахъ выражалась та тяжелая грусть мечтательной натуры, которая составляетъ полуторжество, потому что вдохновеніе, которое приводитъ въ нихъ безнадежность желаній, показываетъ въ то же время ихъ красоту и возвышенность.

Просьба, съ которой обратились къ Ханн, была какимъ-то сотрясеніемъ, пробудившимъ въ ней самосознаніе. Ее просили съ такою горячностью, что отказаться было бы съ ея стороны весьма не любезно, и при томъ же внутреннее убжденіе говорило ей, что ея глубокая задумчивость, хотя и невольная, была неумстна. Она воспользовалась небольшимъ промежуткомъ времени, необходимымъ для водворенія тишины — въ провинціальныхъ обществахъ Америки, каждой псн всегда предшествуетъ тишина — чтобы придти въ полное самообладаніе. Голосъ ея не дрожалъ, онъ улеталъ вмст съ словами въ предлы тихаго свтлаго эира, въ которыхъ картины, изображаемыя въ псн, представлялись чистыми, ясными и величественными. Это было одно изъ тхъ лирическихъ произведеній мистриссъ Хемансъ, при пніи которыхъ невольно является идея о музыкальномъ рожк въ губахъ женщины,— рожк, въ которомъ не слыхать грубаго треска военнаго горна, — въ немъ рзкіе звука послдняго смягчены до нжности, — но все же, вы слышите рожокъ. Ханна пла слова невсты альпійскаго охотника:

‘Сердце твое далеко за предлами здшняго міра,

Тамъ, гд весело прыгаетъ дикая серна,

Гд шумный потокъ уноситъ горныя сосны.

Гд снжныя выси сверкаютъ какъ звзды,

Гд въ тихомъ воздух слышится голосъ лавины.

Тамъ-тамъ твое сердце, охотникъ!’

Это была скоре музыкальная декламація, чмъ пніе. Головъ Ханны, чистый, нжный и звучный, ясно опредлялъ мелодію. Это была звучная псня тхъ ‘снжныхъ и ледяныхъ высотъ’, гд каждый крикъ или призывъ сопровождается музыкальнымъ эхо, — гд разрженный воздухъ и безпредльное пространство измняютъ каждому звуку. Ханна Торстонъ пла и въ то же время воображеніе рисовало передъ ней картины альпійской природы. При боле блдномъ солнечномъ свт, подъ сводомъ темноголубаго неба, она видла острыя серебристыя ледяныя верхушки горъ, небольшія пространства коротенькой лтней травы,— массы сраго гранита и снжную пыль низвергающейся лавины. Кто хоть разъ видлъ эти предметы въ натур, тотъ снова смотрлъ на нихъ, слушая Ханну. Сама она, однакожъ, не сознавала своей драматической силы, довольно было для нея ужо того, что она доставляла удовольствіе.

Въ глазахъ Максвела Вудбьюри загорлся огонь въ то время, когда передъ нимъ возникали одни за другимъ холодные и величественные ландшафты швейцарской природы. Надъ такимъ сосновымъ лсомъ и голубыми ледяными пещерами ледника Розенлау онъ видлъ иззубренную пирамиду Веттергорна, освщенную утреннимъ солнцемъ, и невольно спрашивалъ себя: что за магическая сила вызвала въ его памяти эту полузабытую картину. Какимъ образомъ эта блдная, тихая двушка, которая въ музыкальномъ смысл далеко была не пвица, и которая, по всей вроятности, никогда не видла Альповъ, какимъ образомъ она усвоила голосъ, составляющій принадлежности ихъ пустыннаго великолпія. Но эти вопросы сдланы были впослдствіи. Послдніе стихи, выражавшіе только терпиіе покорность любви въ горной долин, омрачили до нкоторой степени блескъ перваго впечатлнія и заставили его вернуться къ швейному обществу безъ ощущенія грубаго, рзкаго перехода. Онъ искренно поблагодарилъ пвицу, — поступокъ необыкновенный въ то время въ Птолеми, вызвавшій удивленіе со стороны Ханны Торстенъ, для которой слова его заключали въ себ большее значеніе, чмъ обыкновенную любезность.

Къ этому времени собравшееся общество сдлалось веселе и непринужденне. Высокопочтеннйшій Самюзль Стэйльзъ забылъ о роскоши освщенія мистриссъ Бью и даже позволялъ себ обмняться съ мистриссъ Вальдо нсколькими шутками (самаго скромнаго и приличнаго свойства). Прочіе гости раздлились на небольшія группы и занялись веселой болтовней, молодые джентльмены и лэди выбрали себ мста подальше отъ людей женатыхъ. Злословіе было облплено сахаромъ, чтобы скрыть настоящій свой характеръ, любовь приняла на себя кислую наружность, чтобы избгнуть наблюденія другихъ, вс невинныя маски и наряды общества были въ полномъ дйствіи, совершенно такъ, какъ въ атмосфер большихъ городовъ.

Завязавшійся между Сетъ Ватльсомъ и почтеннымъ Зено Гардеромъ довольно горячій споръ о невольничеств быстро приближался къ раздору. Зено слишкомъ запальчиво нападалъ на аболиціонистовъ, между тмъ, какъ Сетъ ссылался на декларацію о независимости. Два голоса изъ нихъ, каждый весьма непріятный для чувствительнаго слуха, сдлались, наконецъ, до такой степени громки, что обратили на себя вниманіе мистриссъ Вальдо, никогда не упускавшей случая показать свою власть.

— Перестаньте, перестаньте! сказала она, положивъ руку па плечо Сета, а другой погрозивъ почтенному Зено: — здсь не мсто. Швейное общество никогда не установится, если мы будемъ позволять подобныя вещи. И кром того, какая изъ этого польза? Я уврена, что вы проспорите цлую ночь, и къ утру все-таки не согласитесь.

— Нтъ, вскричалъ Сетъ,— ваша партія политиковъ совершенно чужда гуманныхъ вопросовъ.

— А наши фанатики-аболиціонисты никогда не смотрятъ на предметы съ практической точки зрнія , возразилъ почтенный Зено.

— Если вы не остановитесь, то я должна буду сказать, что какъ въ тхъ, такъ и въ другихъ недостаетъ понятія о приличіи, замтила мистриссъ Вальдо.

Эготъ маленькій эпизодъ привлекъ къ себ нсколько зрителей, которые очевидно были на сторон мистриссъ Вальдо. Судья, такъ обыкновенно величали почтеннаго Зено, замтивъ это, величественно всталъ и воскликнулъ: — хотя мы не признаемъ правъ женщины, но покоряемся ея власти. Потомъ, сдлавъ почтительный поклонъ, удалился. Сетъ Ватльсъ, не имя боле оппонента, осужденъ быть на молчаніе.

Между тмъ въ гостяхъ разнесся шопотъ, что слдующій митингъ общества будетъ на ферм Меррифильда, мили на полторы отъ Птолеми. Это было устроено, посл довольно продолжительнаго совщанія, передовыми лэди. Мистеръ Меррифильдъ все еще принадлежалъ къ конгрегаціи высокопочтеннйшаго Самюела Стэйльза, хотя и не пользовавшейся весьма хорошей репутаціей. Его ферма или домъ при ферм имлъ обширное помщеніе, и самъ онъ считался превосходнымъ ‘хозяиномъ’ и радушнымъ человкомъ, особливо для гостей. Кром того онъ былъ единственный членъ небольшой партіи аболиціонистовъ, который могъ бы удобно принять къ себ общество, онъ только одинъ въ состояніи былъ выполнить вс общественныя обязательства, тогда какъ остальные члены лишены были этой возможности. Четыре двы обмнялись страдальческими взглядами, какъ будто говоря ими: ‘вотъ крестъ, который мы должны нести по необходимости’. Надобно замтить, что мистеръ Меррифильдъ положительно отказался отъ принесенія дани на чужеземныя миссіи, на томъ основаніи, что черныхъ язычниковъ было много и въ своемъ отечеств. Молодые люди были какъ нельзя боле довольны, и такимъ образомъ приближеніе къ блаженному тысячелтію не прерывалось.

Боле степенные и важные гости уже разошлись, и вскор началось общее движеніе къ возвращенію по домамъ. Дамы надли шляпки и шали въ спальн хозяйки на верху, а джентльмены разобрали свои шляпы и пальто, которыя были свалены въ одну груду на кухонной скамь. Для облегченія выхода хозяйка дома отворила дверь пріемнаго зала, выходившую на парадное крыльцо. Оживленныя группы собрались на площадк лстницы, у дверей и въ галлере. Джентльмены спшили воспользоваться неотъемлемой ихъ привилегіей провожать прекрасный полъ, отъ времени до времени черезъ двери проскользали молоденькія пары, въ полномъ убжденіи, что ихъ никто не замтилъ, съ различныхъ сторонъ слышалось: ‘пожалуйста приходите къ намъ!’ слышался шопотъ недосказанныхъ новостей, раздавались женскіе поцалуи, въ заключеніе всего прощальный привтъ мистера и мистриссъ Гамильтонъ Бью: — ‘Good bye! До свиданія! мы никогда такъ хорошо не проводили времени!— и гости разбрелись.

Съ удаленіемъ послдняго гостя, мистеръ Гамильтонъ Бью тщательно затворилъ и замкнулъ двери, и потомъ замтилъ жен своей, гасившей лишнія лампы.

— Ну что, Марта, кажется, все было хорошо, хотя я не совсмъ въ этомъ увренъ. Мистеръ Стэйльзъ съ удовольствіемъ пилъ чай, и пирожное должно быть было довольно хорошо, судя по тому, какъ оно изчезало съ подноса.

— Да, оказала мистриссъ Бью: — одно время я боялась, что его не достанетъ. Я подумала, да поздно, что надобно бы печь пять пироговъ, вмсто четырехъ. Патока ужасно дорога!

— Ну что тутъ такое! Ужъ если длать на широкую ногу, то лишнихъ два шиллинга не составятъ разсчета, замтилъ мужъ успокоительнымъ тономъ.— При томъ же я надюсь покрытъ эти издержки, уговоривъ Вудбьюри застраховать свой домъ въ нашей контор. Деннисоны всегда страховались въ Этн.

ГЛАВА II.

МИСТЕРЪ ВУДБЬЮРИ ВСТУПАЕТЪ ВО ВЛАДІЕ ЛЕЙКСАЙДОМЪ.

Въ тотъ самый день, когда въ Птолеми собрался митингъ швейнаго общества, въ Лэйксайд происходила необыкновенная суматоха. Прошло какихъ нибудь четыре или пять дней посл того, какъ жившее въ уединеніи небольшое семейство было изумлено извстіемъ, что это старое мсто окончательно продано, а теперь пришла коротенькая записка отъ мистера Хамонда, который былъ агентомъ этого имнія, извщавшая, что новый владлецъ по всей вроятности явится туда въ теченіе дня.

Первая мысль, которая пришла въ озабоченную голову мистриссъ Фортитюдъ Бабъ, ключницы дома, состояла въ томъ, чтобы немедленно позвать старую Мелинду, негритянку, спеціальность которой заключалась въ наблюденіи за чистотою въ дом. Если бы было достаточно времени, мистриссъ Бабъ велла бы выскоблить и вымыть весь домъ, отъ чердака до подвала. Посторонній человкъ не замтилъ бы въ дом безпорядка или недостатка опрятности въ какомъ бы то ни было мст, но высокая ключница, подперши руками бока, въ отчаяніи восклицала: — Что буду я длать? Тутъ мало времени вымести комнаты, а когда же съ одной прислугой вымоешь полы! И опять же я не знаю, которая изъ двухъ спаленъ понравится ему. Почему бы мистеру Хамонду не задержать его, пока здсь на приведется все въ порядокъ, пока все не приметъ приличнаго вида? Библіотека была такъ долго заперта, нужно что нибудь состряпать… хоть торты что ли, для что нибудь такое… Арбутусъ, заколи двухъ цыплятъ — проворнй!

— Да вы не хлопочите много, матушка Форти, отвчалъ Арбутусъ Вильсонъ, здоровый молодой человкъ, которому мистриссъ Бабъ отдала приказаніе относительно цыплятъ: — дурнаго покамстъ еще нтъ ничего. Максвель, т. е. мистеръ Вудбьюри, должно вамъ сказать, когда бывалъ здсь прежде, то хотя сначала и было не совсмъ-то ладно, но онъ всегда оставался доволенъ.

— Мн кажется, ты думаешь, что люди въ теченіи двадцати лтъ не измняются. Трудно сказать теперь, каковъ вышелъ изъ него человкъ. А вотъ идетъ Мелинди. Я думаю открыть библіотеку, пусть намного провтрится, пока Мелинди прибираетъ спальни.

Раздражительности, въ которой находилась мистриссъ Бабъ, была причина гораздо сильне, чмъ состояніе комнатъ въ дом Лэйксайдъ. Съ того времени, когда она впервые поступила въ этотъ домъ въ качеств ключницы, прошло такъ много лтъ, что повидимому, имніе это на столько сдлалось ея собственностью, на сколько оно было собственностью семейства Деннисона. Смерть мистриссъ Деннисонъ, мсяцевъ восемь тому назадъ, привела ее къ сознанію неопредлительности ея права. Теперь же, когда имніе было окончательно продано, и ожидали уже прибытія новаго владльца, нсколько дней, по всей вроятности, опредлять, должно ли подтвердиться ея право, или ей придется скитаться по блому свту. Хотя ея воспоминанія о Максвел Вудбьюри, послднее посщеніе которымъ Лэйксайда состоялась во время перваго года ея господствовала, заключали въ себ столько пріятнаго, сколько совмстно было съ ея суровой натурой, но все же она ждала его прізда съ смшаннымъ чувствомъ досады и боязни. Правда, онъ былъ въ отношеніи къ ней немного ближе тхъ родственниковъ мистриссъ Деннисонъ, которыя сдлались наслдниками имнія, потому что послднихъ мистриссъ Бабъ никогда не имла, между тмъ, какъ его она нердко нжно бранила и сурово ласкала, во всякомъ случа она чувствовала, что удаленіе Арбутуса Вильсона и ея самой изъ этого мста было бы позорною несправедливостью и фактомъ, что подобное удаленіе предвщало что нибудь недоброе въ свт.

Арбутусъ, дюжій, здоровый, статный дтина, былъ ея прапасынокъ, если только можетъ считаться такое родство. Отецъ его, перешедшій въ вчность вскор посл его смерти, принадлежалъ къ числу тхъ невоспитанныхъ, невжественныхъ людей, слухъ которыхъ одаренъ необыкновенною способностью быстро ловить и долго удерживать высокопарныя слова. Ничто не доставляло ему такого удовольствія, какъ слушать чтеніе библейскихъ генеалогій. Онъ гд-то подмтилъ слово arbutus, звукъ котораго до такой степени понравился ему, что назвалъ имъ своего первенца, совершенно не понимая его значенія. Годъ или два спустя посл его смерти, вдова Вильсонъ вышла замужъ за Джасона Баба, честнаго, смирнаго плотника, показавшаго себя добрымъ отцамъ для маленькаго Арбуса, но, къ несчастію, въ первый годъ ея вторичнаго супружества, зловредная горячка свела ее въ могилу. Вдовецъ, оплакивая свою потерю, лелялъ ея дтище съ добросовстнымъ постоянствомъ, по наконецъ, по чувству долга къ мальчику и по влеченію сердца, женился на миссъ Фортитюдъ Винтерботомъ, высокомъ, степенномъ, самонадянномъ созданіи, переходившемъ въ періодъ стараго двства.

Судьба, повидимому, ршилась вмшиваться въ супружескіе планы Джасона Баба, но на этотъ разъ жребій палъ не на жену, а на него самого. Не имя своихъ дтей ни отъ одной изъ женъ, онъ въ послднія минуты жизни умолялъ Фортитюдъ быть отцомъ и матерью дважды осиротвшему маленькому Бюту Вильсону. Надобно сказать, что мистриссъ Бабъ свято исполняла свое общаніе. Хотя ей никогда не суждено было испытать истиннаго чувства родительской нжности, а чувство долга составляло весьма слабую замну, но и это впечатлло въ мальчик сознаніе заботы и покровительства, которыя удовлетворяли его простую натуру. Мистриссъ Деннисонъ, съ ея ласковымъ голосомъ и нжнымъ кроткимъ лицомъ, была боле, чмъ мать, между тмъ, какъ мистриссъ Бабъ, съ ея твердымъ характеромъ и суровой идеей о дисциплин, безсознательно занимала къ отношеніи къ нему положеніе отца. Послдняя пріхала въ Лэйксайдъ въ то время, когда слабое, безнадежное состояніе мистера Деннисона требовало, чтобы жена его вполн посвятила себя попеченіямъ о немъ. Потому мистриссъ Бабъ приняла на себя все домашнее хозяйство, а Арбутусъ сначала былъ младшимъ компаньономъ Генри Деннисона, потомъ дятельнымъ мальчикомъ на ферм, а наконецъ изъ него образовался отличный фермеръ, такъ что въ теченіи нсколькихъ лтъ до смерти мистриссъ Деннисонъ онъ исключительно одинъ управлялъ имніемъ.

Такимъ образомъ эти два лица съ ирландскими работниками были единственными обитателями Лэйксайда въ теченіи лта и осени. Извстіе о сдланной мистеромъ Вудбьюри покупк чрезвычайно какъ обрадовало Арбутуса или Бюта, какъ его обыкновенно называли въ сосдств. Онъ помнилъ его, хотя и неясно, какъ ‘городскаго мальчика’, который подарилъ ему первый волчокъ и научилъ его спускать, и который, уже довольно взрослымъ юношей, не умлъ отличитъ яйца дрозда отъ яйца реполова, и голубку всегда называлъ черепахой, употребляя для этого слово tortoise, на томъ основаніи, что слово tortle означаетъ и черепаху, и голубку. Бютъ надялся, что они сойдутся, а если и нтъ, она могъ найти себ работу гд нибудь въ другомъ мст. Не смотря на то, ему хотлось, чтобы новый владлецъ получилъ по прізд пріятное впечатлніе, и, съ помощію Патрика, занялся приведеніемъ въ порядокъ риги, житницы и различныхъ пристроекъ.

Едва ли, однако, представлялась особенная надобность къ такимъ поспшнымъ приготовленіямъ. Мистеръ Хамондъ и Вудбьюри, задержанные нкоторыми формальностями закона, не могли выхать изъ Тиберія ране посл-обда. Такъ какъ Тиберій расположенъ при залив озера Атауга, то они, вмсто длинной гористой дороги, сочли за лучшее ссть на маленькій пароходъ, отправлявшійся въ городъ Атауга. Пароходъ, тяжело нагруженный, подвигался медленно, и были уже сумерки, когда они миновали мысъ на восточномъ берегу, откуда виднлся надъ водою Лэйксайдъ. По прізд въ Птолеми на вечернемъ позд, Максвелъ Вудбьюри нашелъ новую гостинницу въ Птолеми, Птолеми-Хаузъ, такою свтлою и веселою, что тотчасъ же предложилъ расположиться въ ней на ночь, хотя до цли ихъ путешествія оставалось всего четыре мили.

— Мн бы хотлось подъхать къ старому дому днемъ, сказалъ онъ своему спутнику.— Отсюда начинаются родныя мн, знакомыя мста, и было бы жаль потерять малйшій случай къ испытанію моей памяти. Кром того я еще не знаю, какого рода могъ бы предложить вамъ помщеніе, давъ знать туда такъ недавно.

— Въ такомъ случа останемтесь, сказалъ адвокатъ.— Я умю цнить чувства, хотя страшно занятъ длами.

При этомъ онъ слегка засмялся, на смхъ его раздался громкій хохотъ хозяина дома, который явился какъ разъ во время, чтобы подслушать замчаніе.

— Ха! ха! ха! Прекрасно, мистеръ Хамондъ! воскликнулъ послдній.— Очень радъ принять васъ, джентльмены. Мистеръ Вудбьюри, если угодно, можетъ занять свадебную комнату. Впрочемъ, джентльмены, вы можете отправиться на митингъ большаго швейнаго общества. Вы тамъ увидите весь Птолеми. Это въ дом Гамильтона Бью. Вы его знаете, мистеръ Хамондъ — директоръ банка.

Результаты этого совта были уже описаны. Посл завтрака, на слдующее утро, оба джентльмена отправились въ Лэйксайдъ въ открытой коляск. Это былъ одинъ изъ послднихъ дней Индійскаго лта, тихій и туманный, съ предвстіями зимы въ воздух. Горы, замыкая вершину озера и направляясь къ югу по противоположнымъ сторонамъ двухъ долинъ, соединяющихся позади Птолеми, прорзывали синеватый воздухъ и принимали величественный видъ горныхъ хребтовъ. Зелень сосноваго лса и другихъ деревьевъ, обозначавшихъ направленіе спускавшихся внизъ овраговъ, застилалась легкимъ туманомъ и теряла мрачный свой видъ. Луга, простирающіеся до самаго озера, были все еще свжи, высокіе вязы по берегу залива не совсмъ еще сбросили съ себя свои темнобурые листья. Влажность и душистый запахъ увядающей природы наполнялъ воздухъ, легкій югозападный втерокъ, прокрадываясь отъ времени до времени по отдаленной долин, уносилъ съ собой мрачныя тни и сообщалъ ландшафту свтлыя краски.

Въ то время какъ они перехали ручей къ востоку отъ города и подвигались впередъ у самой подошвы горъ, Вудбьюри воскликнулъ:

— Вы не можете представить себ, Хамондъ, какъ отрадны, какъ освжительны для меня эти признаки наступающей зимы посл пятнадцати лтъ непрерывнаго лта. Здсь, между сценами единственной сельской жизни, которую когда либо знавалъ я въ Америк — гд еще мальчикомъ я считалъ себя дйствительно счастливйшимъ,— я буду наслаждаться перемной вдвойн. Теперь, когда дло кончено,— прибавилъ онъ, смясь:— мн кажется, можно признаться передъ вами, до какой степени я поздравляю себя съ этой покупкой.

— Какъ будто я и не замтилъ вашего нетерпнія сдлать ее! сказалъ адвокатъ.— Должно быть, вы очень привязаны къ этому мсту, если купили собственно по сил своихъ о немъ воспоминаній. Желалъ бы я, чтобы это было ближе къ Тиберію,— тогда мы могли бы чаще съ вами видться.— Вы врно провели здсь большую часть вашей юности?

— Нтъ,— только лтнюю пору, отъ двнадцати до пятнадцатилтняго возраста. Въ молодости я былъ слабаго тлосложенія, и мистриссъ Деннисонъ, дальняя родственница моего отца, навшала насъ въ Нью-Іорк, и убдила его позволить мн испытать воздухъ Лэйксайда. Генри былъ почти однихъ со мной лтъ, и мы скоро сдлались большими друзьями. Это мсто было для меня вторымъ роднымъ домомъ, до смерти моего отца. Даже посл отъзда въ Калькутту я продолжалъ вести переписку съ Генри,— но послднее письмо изъ Лэйксайда было писано его матерью, посл того, какъ его тло привезено было домой изъ Мексики.

— Да, сказалъ мистеръ Хамондъ:— это было ударомъ для бдной старушки. Генри былъ славный малый и много общавшій офицеръ, мн кажется, она легче перенесла бы эту потерю, если бы его убили въ сраженіи. Онъ долго находился въ лазарет, и его мать начинала уже надяться на выздоровленіе, но вмсто того пришло извстіе о его смерти. Однако посмотрите! это Ревучій ручей. Слышите вы шумъ его паденія? Какъ онъ громокъ сегодня!

Гора, быстро поворачивая къ востоку, круто возвышалась съ полей рядомъ террасъ, изъ которыхъ нижняя окаймлялась стной изъ темной скалы, но высокій лсъ, разстилавшійся у ея подошвы, скрывалъ ее изъ виду. Ручей, выбгавшій изъ долины, опускавшейся съ возвышенныхъ мстъ къ востоку отъ озеро, стремглавъ сбрасывался съ окраины скалистой крутизны, — лтомъ это была сверкающая серебристая нитка, которая во время осеннихъ дождей превращалась и темную широкую ленту. Узкій его блый столбъ сквозь дымку тумана казался между соснами неподвижнымъ, и его глухой громъ повидимому раскатывался гд-то за горами.

Вудбьюри, внимательно смотрвшій къ сверу черезъ поля, невольно вскричалъ:— Все такой же… и еще не высохъ! Теперь мы увидимъ Лэйксайдъ,— однако не видать,— а бывало я всегда усматривалъ его съ этого мста. Ахъ да! вдь двадцать лтъ! Я позабылъ, что деревья не могутъ не расти, вонъ этотъ ясень, или какое-то другое дерево,— совсмъ закрылъ всю прогалину. Надо полагать, что я найду перемны больше этой.

Глаза Вудбьюри машинально опустились внизъ, когда колеса застучали по настилк моста черезъ Ревучій ручей. Мистеръ Хамондъ взглянулъ на верхъ, ловко хлопнулъ бичемъ, и коляска моментально пробжала мимо деревьевъ, окаймлявшихъ ручей.— Теперь смотрите и любуйтесь! сказалъ онъ, сдлавъ этотъ маневръ.

Передъ Вудбьюри открылось старое мсто, столь знакомое ему и теперь ему принадлежащее. Онъ увидлъ большой блый домъ, съ его широкими верандами, стоявшій къ югу отъ послдняго уступа горъ, которыя высидись позади его, убгая къ западной сторон озера. Верхняя дорога въ Анакреонъ, а оттуда въ Тиберій, вдоль по восточному берегу, поворачивала вправо и поднималась еще выше по длинной извилистой долин. Небольшая роща изъ вчно зеленющихъ деревьевъ защищала домъ съ сверо-западной стороны, такъ что онъ въ одно и то же время былъ обращенъ къ солнцу и защищенъ отъ него. Вершина озера, поля и луга кругомъ Птолеми и прилегавшія къ нему долины, вс были видны изъ южныхъ оконъ, и хотя горы къ востоку немного заслоняли восходъ солнца, за то вечера становились вдвое великолпне — и на озер, и на неб.

— Бдный Генри! шопотомъ произнесъ Вудбьюри въ то время, какъ мистеръ Хамондъ спустился отворить ворота на дорогу между двумя изгородями. Блый домъ снова скрылся изъ виду за широкимъ холмомъ, на которомъ онъ стоялъ, и ихъ приближеніе не было замчено, пока они не поднялись на верхнюю террасу, съ ея величественной кленовой аллеей, тянувшейся до самаго сада.

Самое мсто въ сущности не измнилось во всхъ отношеніяхъ. Быть можетъ, кусты сирени и калины вдоль сверной стны выросли немного повыше,— яблони на огород позади дома сдлались сучковате и покрылись мохомъ, но домъ самъ по себ, зеленый дернъ передъ нимъ, дорожка изъ плиты, ведущая къ главному входу, пирамиды изъ тиса и можжевельника,— были т же самые, что и прежде, на старыхъ дубахъ подл угловъ дома ни одинъ сучекъ, повидимому, не выросъ, ни къ одному изъ нихъ не прибавилось другаго. Нсколько кустовъ золотолистника, тронутаго немного морозомъ, разносили по садовымъ аллеямъ свой здоровый, немного рзкій, но пріятный ароматъ. Пурпуровыя астры сморщились и опустились внизъ, одни только штокрозы стояли какъ одинокія башни, глядя на разрушенія осени.

Въ первый разъ въ теченіе двадцати лтъ, Вудбьюри испытывалъ почти забытое ощущеніе, какъ родной домъ вкрадывался въ его сердце. Быстро и молча узнавалъ онъ каждый знакомый предметъ, отдаленные дни минувшаго приближались къ нему съ быстротою молніи, и ему представлялось, что все это видлъ онъ не дальше, какъ вчера. Его слухъ не обращалъ вниманія на замчанія мистера Хамонда: послдній не принадлежалъ къ числу людей, атмосфера которыхъ втягиваетъ въ себя благоуханіе другихъ натуръ.

Когда они прозжали вдоль садовой стны, впереди нихъ показалась фигура здороваго мужчины, приближавшагося къ нимъ скорыми шагами. Первымъ дломъ онъ окинулъ взглядомъ лошадь и коляску.— Фэирляма породы — гндой! сдлалъ изъ замчаніе въ своемъ ум. Еще моментъ, и онъ остановился у воротъ, помогая прозжимъ выйти изъ коляски.

— Какъ поживаете, мистеръ Хамондъ? вскричалъ онъ.— Опоздали немного:— мы еще вчера васъ ждали. Неужели это мистеръ Максвелъ, виноватъ — мистеръ Вудбьюри?— ни за что въ свт не узналъ бы его! Полагаю, и вы меня не узнаете, мистеръ Максъ?

— Боже мой! это должно быть маленькій Бютъ! воскликнулъ Вудбьюри, взявъ руку своего прежняго честнаго товарища.— Да, я вижу теперь,— только вижу мужчину вмсто мальчика.

— Дйствительно, должно быть, это я! подтвердилъ Арбутусъ съ восторгомъ. Онъ чувствовалъ гораздо больше, чмъ выражали слова. Его мысли можно опредлять такъ:— я догадываюсь, что мы будемъ жить вмст, какъ жили мальчиками: если вы не измнились, то я не измнился. Я буду исполнять мой долгъ въ отношеніи къ вамъ, и, право, вы не обманетесь во мн.

Между тмъ появилась мистриссъ Фортитюдъ, одтая въ черный бомбазинъ, купленный на похороны Джасона, и, высокая и угрюмая, съ сильнымъ волненіемъ въ душ, ждала гостей на балкон. Однимъ глазомъ она смотрла на новаго владльца, а другимъ за кухню, гд лежали цыплята, которыхъ наканун приказала заколоть на жаркое, и которые теперь не соотвтствовали предназначенной цли.— ‘Да онъ совершенно чужой человкъ!’ — ‘Еще если бы было время сдлать паштетъ изъ нихъ!’— вотъ дв мысли, мелькнувшія въ ея голов при каждомъ изъ двухъ взглядовъ.

— Мистриссъ Бабъ! Ошибиться нельзя, что это вы! воскликнулъ Вудбьюри, торопливо идя съ протянутой рукой по дорожк, устланной плитой..

Старая ключница въ свою очередь подала ему длинную, костлявую руку, и употребила попытку сдлать книксенъ, привтствіе, котораго она не оказывала такъ долго, что при настоящемъ случа отъ усилія у нея хрустнулъ одинъ изъ колнныхъ суставовъ.

— Милости просимъ, сэръ! сказала она съ подобающей важностью. Вудбьюри подумалъ, что она не узнала его.

— Какъ, неужели вы не помните Макса? спросилъ онъ.

— Да, я припоминаю, какимъ вы были. Я теперь всматриваюсь, глаза у васъ т же самые. Боже, Боже! и на перекоръ ей самой дв крупныя слезы тихо скатились по ея тощимъ щекамъ.— О, если бы миссъ Деннисонъ и Генри были здсь!

И она утерла глаза рукой, боясь испортить уголъ своего чорнаго шелковаго передника. Спустя моментъ, черты лица ея снова окоченли, и она крикнула голосомъ неумстно рзкимъ:— Арбутусъ! что же ты не откладываешь лошадь?

Джентльмены вошли въ домъ. Дверь въ залъ, очевидно, давно не отворялась, потому что замокъ отъ ржавчины скриплъ. Гостиная налво отъ зала и библіотека позади ея были полны солнечнаго тумана, въ открытыхъ каминахъ весело трещалъ огонекъ. Пыли нигд не было видно, стулья стояли такъ неподвижно на своихъ прежнихъ мстахъ, какъ будто были привинчены къ полу, и старыя книги, казалось, были склеены вмст въ правильныя кипы. Глазъ не встрчалъ ни малйшихъ признаковъ, что тутъ недавно жили люди, не встрчалъ непріятнаго безпорядка домашней жизни, тутъ не было брошенной газеты, не видно было ни забытой перчатки, ни стула, поставленнаго наискось у любимаго окна, ни рабочаго столика, ни подножной скамейки, сдвинутыхъ съ мста. Мистриссъ Бабъ, правда, изъ усиленнаго желанія прикрасить комнату, набрала букетъ золотолистника, прибавила къ нему нсколько вточекъ другихъ душистыхъ растеній и поставила въ старую стеклянную цвточную вазу. Острый запахъ ихъ заглушалъ затхлость, столь обыкновенную въ необитаемыхъ комнатахъ.

— Я думаю расположиться здсь, мистриссъ Бабъ, сказалъ Вудбьюри, войдя въ библіотеку.— Это была моя любимая комната, прибавилъ онъ, обращаясь къ адвокату: — отсюда прелестный видъ на озеро.

— Мн кажется, что лучше этой комнаты вы и не получите, угрюмо замтила ключница.— Здсь все въ ужасномъ безпорядк, вы пріхали такъ неожиданно. Пустой домъ наводить гораздо больше скуки, чмъ полный. Теперь вы здсь, и пожалуйста, не взыщите.

Съ этими словами она удалилась на кухню, гд вскор присоединялся къ ней Бютъ.

— Ну что, матушка Форти, спросилъ онъ: — какъ онъ показался вамъ? Онъ перемнился не больше моего, разумется, въ наружности. Не думаю, что онъ знаетъ о фермерств больше того, что зналъ: пусть бы онъ оставилъ меня одного, и дла у насъ пойдутъ отлично.

— Наружность ничего не значитъ, отвчала ключница.— Красивое и будетъ красивымъ. Не свищи, Бютъ, пока не выйдешь изъ лсу. Во всякомъ случа видть здсь его гораздо пріятне, чмъ тхъ людей, которые живутъ въ По’кипси, и которые ни разу не навстили ее, пока она жила.

— Значитъ, врно, что онъ купилъ эту ферму?

— Кажется, врно, впрочемъ, а сейчасъ узнаю.

И мистриссъ Бабъ показалась въ библіотек съ кувшиномъ сидра, двумя стаканами на поднос и пирожнымъ лучшаго своего произведенія на тарелк.

— Въ погреб есть нсколько бутылокъ мадеры, сказала она:— но вы знаете, мистеръ Хамондъ, а ничего не смю взять безъ вашего позволенія.

— Благодарю васъ, спокойно отвчалъ Вудбьюри, вмсто Хамонда:— мы оставимъ вино до обда. Надюсь, мистриссъ Бабъ, вы дадите вамъ что нибудь пообдать?

— Вотъ ужь не знаю. Я разсчитывала вчера на ужинъ, вмсто сегодняшняго обда. Надо что нибудь приготовить хоть на скорую руку:— сдлаю, что съумю.

Мистриссъ Бабъ вернулась на кухню, совершенно довольная тмъ, что мистеръ Максвель Вудбьюри оказался дйствительно владльцемъ Лэйксайда.

ГЛАВА III.

ВЕЧЕРНЯЯ БЕСДА, НА КОТОРОЙ МЫ УЗНАЕМЪ НЧТО БОЛЕ О ЛИЦАХЪ, УЖЕ НСКОЛЬКО НАМЪ ЗНАКОМЫХЪ.

Посл продолжительнаго пребыванія въ Индіи, Вудбьюри воротился домой для того, чтобы найти вс свои прежнія связи прерванными, даже знакомыя межи дтской его жизни — уничтоженными. Единственной его ближайшей родственницей была старшая сестра, вышедшая замужъ за нсколько лтъ до его отъзда, и теперь видная мать семейства, начинавшая наслаждаться значеніемъ въ обществ насчетъ красоты своихъ дочерей. Въ ея сердц нашелся еще небольшой уголокъ для изгнаннаго брата. Въ этомъ уголк полъ былъ выметенъ, комната провтрена, на очаг разведенъ довольно яркій огонекъ, чтобы устранить холодъ, но все же это была комната для случайнаго гостя, а не для постояннаго жильца. Она была рада его возвращенію, особливо, когда увидла его изящныя манеры и услышала о его огромномъ богатств (народная молва черезчуръ его преувеличивала), она стала бы оплакивать его смерть, стала бы носить приличный трауръ, убдила бы даже мужа помочь ему, если бы онъ воротился безъ пенни. Короче сказать, Вудбьюри не могъ жаловаться на пріемъ,— и отсутствіе боле близкихъ родственныхъ отношеній, отраднаго, симпатичнаго союза, было потому такъ легко ощущаемо, что подобнаго союза никогда не существовало.

Въ мечтахъ о родин, которымъ Вудбьюри предавался иногда въ своемъ уединеніи на берегахъ Хугли или на холодныхъ высотахъ Даржидинга, Лэйксайдъ всегда первымъ возникалъ передъ нимъ и повторился часто во всхъ подробностяхъ. ‘Тетя Деннисонъ’, такъ привыкъ онъ называть ее, занимала въ его признательной памяти мсто погибшей своей матери, черты которой онъ припоминалъ, но не ясно, обращаясь для этого къ слабому сознанію своего дтства. Повидимому, въ цломъ мір не было другаго мста, возвратиться въ которое онъ имлъ естественное право. Друзья, которыхъ онъ оставилъ въ Нью-Йорк, будучи уже молодымъ человкомъ двадцати одного года, сдлались неугомонными, пылкими дловыми людьми, въ натурахъ которыхъ уничтоженъ былъ всякій элементъ спокойствія, между тмъ, какъ онъ медленно и покойно вступалъ въ періодъ мужества среди незапамятной тишины, нги и лни Азіи. Атмосфера громаднаго города сначала возбуждала, а потомъ утомляла его. Желаніе постить Лэйксайдъ еще боле увеличилось въ немъ, когда въ одинъ прекрасный день онъ прочиталъ объявленіе о продаж этого имнія, и тогда же ршилъ сдлаться его покупателемъ. Вслдствіе этого началась переписка съ мистеромъ Хамондомъ, а такъ какъ ка покупку явился соперникъ, то желаніе Вудбьюри во что бы то ни стало пріобрлъ это старое мсто принудило его прекратить переговоры, прежде чмъ выпало время еще разъ взглянуть на него. Теперь же онъ ршился провести въ Лэйксайд большую часть зимы, сколько для отдыха и уединенія, которыхъ онъ желалъ, столько и по физической потребности того тоническаго средства, которое представлялъ его слабой тропической крови сухой холодъ внутренней страны.

Относительно запасовъ, орудій и принадлежностей фермы, которыя не была включены въ продажную опись имнія, не было еще сдлано никакого распоряженія. Цль Вудбьюри въ покупк земли не имла ни малйшаго отношенія къ какому нибудь опредленному плану его, будущей жизни. Онъ пріхалъ изъ Индіи съ состояніемъ, хотя умреннымъ, но совершенно освобождающимъ его отъ необходимости трудиться. Онъ просто желалъ имть свой собственный домъ,— пріютъ, въ который могъ бы прибгнуть во всякое время,— закрытое, уютное мсто, гд нкоторая часть его жизни могла бы пустить корни. Его свднія о сельскомъ хозяйств равнялись нулю. Но все же полей нельзя было обратить въ дикіе пустыри, домъ долженъ имть ключницу, и необходимость оставить прислугу при отправленіи обязанностей была слишкомъ очевидна, чтобы о ней распространяться. Во всякомъ случа, въ настоящее время мистриссъ Бабъ и Арбутусъ составляли необходимую принадлежность имнія.

Посл обда мистеръ Хамондъ заплатилъ имъ то, что причиталось отъ имнія. Бютъ какъ-то неловко сжалъ деньги въ рук, покраснлъ и старался уклониться отъ взора новаго владльца. Мистриссъ Бабъ вынула замшевый кошелекъ, и, положивъ въ него деньги, угломъ передника начала чистить стальной замокъ. Посл того Вудбьюри въ нсколькихъ дружескихъ словахъ выразилъ свое удовольствіе, что нашелъ Лэйксайдъ на ихъ попеченіи, и свое желаніе, чтобы вс они продолжали служить ему при прежнихъ занятіяхъ.

Ни малйшее судорожное движеніе какого нибудь мускула не обнаружило въ мистриссъ Бабъ почувствованнаго ею удовольствія. Она была уврена въ томъ, что ея услуги для другихъ — необходимы.— Найдутся люди, которые пожелаютъ, чтобы я у нихъ служила, сказала она.— Мистриссъ Деннисонъ ни разу не упрекнула меня за мое домохозяйство,— напротивъ, при томъ же я не обязана оставаться потому только, что не имю въ виду хорошаго дона,— кто нибудь долженъ же вести ваше хозяйство, а мн больно было бы видть, какъ вс вещи придутъ въ разрушеніе, посл того, какъ я берегла ихъ почти двадцать лтъ. Хорошо,— я останусь и употреблю вс свои усилія, какъ употребляла ихъ до этой поры.

— Et tu, Бютъ? сказалъ мистеръ Хамондъ, подобные каламбуры доставили ему въ Тиберіи извстность остроумнаго человка.

Бютъ понялъ значеніе словъ, но не самыя слова.

— Я радъ, что мистеръ Максъ оставляетъ меня, отвчалъ онъ.— Мн не хотлось бы оставить это старое мсто, хотя я везд въ состояніи найти себ кусокъ хлба. Это было бы все равно, что оставить родной домъ,— особливо теперь, когда нужно выздить двухгодовалаго жеребца, и когда по весн намревался запречь въ плугъ пару молодыхъ воловъ,— это было бы, мн кажется, неестественно. Мистеръ Максъ и я были здсь вмст мальчиками, и теперь я полагаю, мы можемъ стать въ упряжь, не лягаясь черезъ постромки.

Посл приведеніи въ порядокъ инвентарія и посл оцнки домашняго скота, полевыхъ орудій и большей части мебели, которые мистеръ Вудбьюри ршился удержать за собой, мистеръ Хамондъ ухалъ. Въ обыкновенное время мистриссъ Бабъ приготовила чай. Посл нкотораго колебанія, она сла за чайный столъ, но въ пить чая не принимала участія. Мистеръ Вудбьюри провелъ за чаемъ гораздо больше того времени, къ которому она привыкла и которое принято жителями Птолеми, онъ пилъ чай весьма медленно и покончилъ на четвертой чашк. Удовольствіе мистриссъ Бабъ достигло самыхъ крайнихъ предловъ, когда онъ началъ хвалить ея варенье изъ айвы, но когда Вудбьюри безъ всякаго умысла замтилъ ей, что это варенье ‘лучше имбирнаго’, къ ней снова возвратилась прежней угрюмость.

— Лучше имбирнаго! такъ и есть! было ея умственнымъ восклицаніемъ.

Расположившись въ старое кожаное кресло передъ каминомъ библіотеки, Вудбьюри наслаждался совершенною тишиною ноябрьскаго вечера. Втеръ стихъ и тусклый свтъ половины луны разливался во всему ландшафту. Неопредленное освщеніе, темные контуры отдаленныхъ горъ, и то чувство отчужденія отъ свта, которое онъ испытывалъ теперь, пріятно уносило его назадъ къ тому полуизглаженному уже изъ памяти настроенію духа, которому онъ предавался въ своей индійской жизни. Онъ почти надялся услышать надъ головой своей легкій шелестъ пунки {Punka — орудіе употребляемое въ Остъ-Индіи для освженія комнаты, оно состоитъ изъ четыреугольной рамы съ натянутымъ полотномъ, которая виситъ подъ потолкомъ и приводится въ движеніе посредствомъ снурка.} и увидть подъ рукой совершенно неожиданно ‘хукахъ-бурдаръ {Родъ кальяна.}’. Веселый огонь въ камин замнялъ ему первую, а добрая гаванская сигара — второй, но его спокойствію не суждено было оставаться невозмутимымъ. Отъ ‘свта’ не такъ легко можно отдлаться. Онъ существовалъ даже тутъ, въ Птолеми, и два его особеннные агента постучались въ дверь Лэйксайда.

Ключница ввела въ библіотеку мистера Гамильтона Бью и почтеннаго Зено Гардера. Послдній, какъ членъ законодательной палаты, полагалъ, что этотъ визитъ необходимъ, какъ дань приличія и какъ, въ нкоторомъ род, оффиціальное привтствіе отъ его округа. Кром того, слдующею его цлью былъ сенатъ, а доброе расположеніе новаго резидента, богатство котораго давало ему вліяніе, не могло быть пріобртена слишкомъ скоро. Мистеръ Бью, какъ хозяинъ предшествовавшаго вечера, пользовался преимуществами агента страховаго общества ‘Этна’, которыя онъ не замедлилъ употребить въ дло. Его вжливость состояла изъ двухъ равныхъ частей, изъ любопытства и интересовъ общества.

— Мы думали, сэръ, сказалъ Зено, входя въ библіотеку: — что вамъ первый вечеръ здсь покажется скучнымъ, и что вы будете рады провести часокъ другой въ разговор.

Членъ палаты былъ грубый, съ большими челюстями, толстыми, плоскими губами, небольшими глазами, съ лысиной и голосомъ, который сдлался суровымъ и запальчивымъ отъ частыхъ и сильнымъ ораторій на открытомъ воздух. Линіи его фигуры были округлены, но это скоре была неровная круглота картофеля, нежели выпуклыя, пріятныя кривыя линіи хорошо, сложеннаго мускула. Мистеръ Гамильтонъ Бью, въ противоположность ему, составленъ былъ повидимому изъ угловъ. Его лицо и руки имли ту тощую сухощавость, которая сообщаетъ идею объ одинаковомъ устройств тла, и заставляетъ насъ быть благодарными за изобртеніе платья. Онъ былъ жеманный аккуратный дловой человкъ, это показывали и длинный тонкій носъ, узкія губы и какая-то хилость въ отступающемъ подбородк. Ни тотъ ни другой изъ этихъ джентльменовъ не обладалъ, даже частицей гроздистаго румянца, обозначающаго зрлое мужество, который говоритъ о благородной крови, наполняющей вс сосуды сердца. Въ одномъ сокъ совершенно высохъ, въ другомъ онъ сгустился и немного прогорькнулъ.

Это не были постители, которыхъ желалъ бы имть Вудбьюрии, но открытая цль ихъ посщенія заставляла примириться съ неудовольствіемъ. Поэтому онъ принялъ ихъ съ искреннимъ радушіемъ, и, поставилъ передъ каминомъ еще два стула. Почтенный Зено, закуривъ сигару, поднялъ свои ноги на нижній выступъ камина, плюнулъ въ огонь и замтилъ.

— Смю сказать, вы найдете въ Птолеми большія перемны. Позвольте припомнить, когда вы были здсь въ послдній разъ… кажется, въ тридцать второмъ? Въ то время я изучалъ законы въ Тиберіи. О! теперь это совсмъ другое мсто,— вы его не узнаете. Многіе ухали на западъ, посл суматохи тридцать седьмого года, на мсто ихъ явились новые люди — а съ новыми людьми, можно сказать, и новыя идеи.

— Мы, конечно, принимали участіе въ общемъ прогресс страны, даже въ теченіе моего здсь пребыванія, сказалъ мистеръ Гамильтонъ Бью, тщательно придерживаясь оффиціальнаго тона.— Десять лтъ тому назадъ въ книгахъ Саратогскаго общества взаимнаго страхованія жизни только тридцать семь именъ, теперь мы насчитываемъ сто тринадцать. Впрочемъ, этому есть причина: общество выплачиваетъ потери аккуратно, весьма аккуратно.

Оставаясь въ совершенномъ невдніи относительно этого ловкаго вступленія, Вудбьюри опросилъ почтеннаго Зено.

— Такъ какъ я намреваюсь сдлаться на нкоторое время членомъ вашего общества, то мн интересно узнать о немъ что нибудь побольше. Какія же это новыя идеи, о которыхъ вы упомянули, мистеръ Гардеръ?

— Не могу положительно сказать, что гонкеризмъ {Консервативная партія.} — новая вещь въ мір политики. Самъ я, надо вамъ замтить, барнборнеръ, со времени отдленія, повидимому, образовались дв партіи, хотя мы держимся старыхъ принциповъ. Общество воздержанія съ самаго начала пошло чрезвычайно быстро, и только теперь пріостановилось. Аболиціонисты, не знаю, стоить ли упоминать о нихъ, ихъ такъ немного, но длаютъ много шуму,— защищаютъ эмансипацію женщинъ, повиновеніе властямъ и вс другія измы. Такъ что въ сравненіи съ прежнимъ временемъ, когда были только виги и демократы, округъ находится въ порядочномъ движеніи.

Мистеръ Бью, совершенно не зная, какой былъ взглядъ хозяина дома на который либо изъ упомянутыхъ предметовъ, и зорко глядя на свои собственные интересы, замтилъ кроткимъ и примирительнымъ тономъ.

— Но вдь это ко вреду не ведетъ… Люди должны имть свои мннія, и для этого нтъ воспретительнаго закона. При томъ же всякому извстно, что частныя совщанія и диспуты служатъ средствами къ развитію умственныхъ способностей.

— Но какая же можетъ быть польза отъ совщаній и диспутовъ о томъ, что противно священному писанію и здравому смыслу? вскричалъ Зено своимъ уличнымъ голосомъ.— Наша партія стоитъ за свободу страны, дальше этого вы не можете идти при конституціонномъ правленіи, поэтому какая же польза въ пустой болтовн! Безусловное повиновеніе могло бы быть дломъ христіанскимъ, если бы вс люди были святые, но мы привыкли принимать вещи, какъ он есть. Что касается до эмансипаціи женщинъ, это чушь величайшая! Отличная бы вышла чепуха, еслибы это движеніе увнчалось успхомъ!( Вообразите себ только, что моя жена приняла бы участіе въ выборахъ противъ мистриссъ Блэкфордъ, а я и онъ стали бы стирать, блье и стряпать кушанье!

— Кто такой тотъ аболиціонистъ, съ которымъ вы разговаривали вчера въ дом мистера Бью? спросилъ Вудбьюри.

— Ватльсъ, портной въ Птолеми, одинъ изъ злйшихъ фанатиковъ! съ сердцемъ отвчалъ почтенный Зено.— Вритъ во вс измы и воображаетъ, что онъ великій реформаторъ. Противно слушать этого человка, когда онъ заговоритъ объ эмансипаціи женщинъ. Нельзя сказать этого о Ханн Торстонъ, но дло въ томъ, что она больше похожа на мужчину, чмъ каждый изъ нихъ.

— Ханна Торстонъ! Это лэди, которая пла, блдная, серьезная двушка, въ сромъ плать?

— Я не замтилъ ея платья, отвчалъ почтенный членъ палаты.— Она поетъ, хотя и не иметъ сильнаго голоса, но все же поетъ очаровательно. Между нами будь сказано, она великолпный ораторъ, то есть для женщины. Меня очень подергивало схватиться съ ней на послднемъ митинг, но вдь вы знаете, женщина всегда съуметъ поставить васъ въ невыгодное положеніе. Вы не ршитесь отвчать имъ также рзко, какъ говорятъ он сами.

— Неужели она говоритъ публичныя рчи? воскликнулъ Вудбьюри, который въ долгое свое отсутствіе потерялъ изъ виду многія нововведенія въ американской жизни.

— Да, и еще очень недурныя, если взять въ соображеніе предметъ. Ея мать говорила проповди на квакерскихъ митингахъ, такъ тутъ ничего нтъ страннаго. При томъ же она не за мужемъ, почему же ей и не позволить. Но когда Сара Меррифилъдъ заговоритъ о тиранніи мужчинъ, то для меня становится невыносимо. Желалъ бы и знать, что думаетъ объ этомъ ея безсловесный олухъ мужъ.

— А мистриссъ Вальдо, тоже покровительствуетъ новому ученію?

— Она?— Нтъ. Она уже иметъ вс права, то есть, иметъ все, чмъ женщина знаетъ, какъ пользоваться. Хотя я не жалую киммерійскаго ученія — мистеръ Вальдо вдь пасторъ киммерійцевъ,— но мн кажется, въ ней гораздо боле христіанскаго, чмъ въ Меррифильдахъ, которые все еще держатся нашей церкви.

— Что это за киммерійцы? спросилъ Вудбьюри.— Не получили ли они это названіе отъ темноты ихъ ученія?

Почтенный Зено не понялъ классической ссылки.— Это послдователи высокопочтеннйшаго Беза Киммера, отвчалъ онъ.— Это былъ первый отщепенецъ отъ нашей церкви, но не во всемъ согласовался съ ними относительно ученія объ евангеліи. Кром того, они полагаютъ, чтобы крещеніе было спасительне, они должны съ точностію подражать крещенію Спасителя. Проповдникъ, во время исполненія обряда, надваетъ, подобно Іоанну Крестителю, волосяную одежду и длинную блую ризу. Для своего Іордана — выбираютъ какую нибудь бухту, и не позволяютъ присутствовать при обряд посторожимъ лицамъ. Число ихъ не возрастаетъ, въ Птолеми они имютъ очень небольшую конгрегацію. Нкоторые изъ старыхъ членовъ, обращенныхъ самимъ Киммеромъ, считаютъ мистера Вальдо довольно шаткимъ въ своихъ, убжденіяхъ. Онъ не слишкомъ-то твердо держится своей секты.

Частъ этого объясненія была непонятна для Вудбьюри, еще не понакомившагося съ темными выраженіями, которыя такъ свободно скользятъ въ язык провинціальнаго теолога. Онъ замтилъ въ почтенномъ член совта намреніе говорить рчь, а не вести разговоръ, наклонность, которую только и можно было сдерживать безпрестанной и ловкой перемной предмета.— Ваша церковь, сказалъ онъ,— я увренъ, что вы принадлежите къ паств мистера Стэйльза,— ваша церковь являтся въ цвтущемъ состояніи?

— Да, отвчалъ мистеръ Гамильтонъ Бью, — мы благоденствуемъ подъ его управленіемъ. Правда, нкоторые отклонялись отъ церкви, но бывали и утшительные примры ея упроченія. Наши дамы въ настоящее время, весьма охотно приняли на себя трудъ помогать Джютнапорской миссіи, гд находится мистриссъ Бэрумъ, изъ Сиракузъ,— задушевный другъ миссъ Элизы Кланси. Я думаю, миссъ Элиза сама бы ухала, если бы во время получила приглашеніе. Вы знаете, что для этого требуется двойное приглашеніе.

— Двойное приглашеніе! Извините меня, если я не совсмъ понимаю васъ,— сказалъ Вудбьюри.

— Весьма быть можетъ,— дйствительно, сначала он должны получить приглашеніе принять на себя трудъ, а потомъ, такъ какъ он не могутъ отправиться къ язычникамъ одн, должны ожидать личнаго приглашенія отъ какого нибудь неженатаго миссіонера. Миссъ Кланси немного устарла для этого.

Вудбьюри не могъ подавить улыбки при такомъ наивномъ замчаніи, хотя оно и сдлано было весьма серьезно.

— Въ Индіи мн случалось видть ваши миссіи,— сказалъ онъ:— нтъ никакого сомннія, что он способны сдлать много добра. Но все же вы не должны надяться на быстрые результаты. Свтъ христіанскаго ученія медленно распространяется только въ низшей каст,— обращеніе же всей Индіи въ христіанство не иначе можетъ совершиться, какъ свыше.

Желая прекратить этотъ разговоръ, довольно для него чуждый, почтенный Зено быстро перешелъ на новый предметъ,

— Кстати,— слдующій митингъ Швейнаго Общества соберется у Меррифильда. Вы пожалуете, мистеръ Вудбьюри?

— Да, Меррифильды принадлежатъ къ числу немногихъ лицъ, о которыхъ я сохранилъ добрую память,— хотя они тоже, судя во тому, что вы сообщали мн, значительно перемнились съ тхъ поръ, какъ я бывало игрывать съ сыномъ ихъ Абсаломомъ. Мн крайне было грустно услышать о его смерти.

— Да, очень жаль, сказалъ членъ палаты, откусывая конецъ новой сигары.— Абсаломъ былъ дйствительно прекрасный, много общающій малый, но его испортили этими измами. Года два это были отъявленные греамцы, — ли хлбъ изъ отрубей и рпу, разварную пшеницу и сушеные яблоки. При всемъ этомъ Абсаломъ вздумалъ еще лечиться водой, и хотлъ сдлаться образцовымъ реформаторомъ. Воздержаніе — дло прекрасное, но употребленіе воды внутрь и воды снаружи, и лто и зиму, по моимъ понятіямъ, не есть воздержаніе. Однажды зимой у него сдлалось колотье въ боку, онъ самъ себя началъ лечить, потомъ заболли легкія, и къ слдующей осени его не стало. Это послужило для нихъ тяжелымъ урокомъ.

— Возможно ли, чтобы образованные люди могли вдаваться въ подобныя заблужденія? воскликнулъ Вудбьюри, изумленный и пораженный.— Полагаю, что эти теоріи не включены въ общій прогрессъ, о которомъ говорилъ мистеръ Бью. Однако, я совсмъ забылъ обязанности хозяина дома. Ночи становятся холодныя, и вы вроятно не откажетесь отъ рюмки вина.

Маленькіе глазки почтеннаго Зено прищурились, въ губахъ его показалось судорожное подергиванье. — Почему же, я не прочь, сказалъ онъ.

Мистеръ Гамильтонъ Бью молчалъ, очевидно было, что онъ находился въ затруднительномъ положеніи. Онъ находилъ необходимымъ присоединиться къ обществу воздержанія, которое длалось боле и боле популярнымъ. Онъ всегда спускался по теченію. какъ скоро замчалъ, что оно становилось слишкомъ сильнымъ, чтобы бороться съ нимъ. Но желаніе угодить хозяину дома и самому себ все еще сочилось въ его жидкой крови. Ясно было водно, что членъ палаты, соблюдая свои собственные интересы, не упомянулъ объ этомъ обстоятельств, а мистеръ Вудбьюри, по всей вроятности, не хотлъ обратить на него вниманія.

Вслдъ за этимъ на стол появилась мадера мистриссъ Бабъ, и при свт каминнаго огня заискрилась, какъ темный топазъ. Мистеръ Бью приложилъ къ рюмк губы весьма нериштельно, въ этотъ моментъ онъ похожъ былъ на человка, собирающагося купаться, у котораго по всему тлу пробгаетъ лихорадочная дрожь, въ то время, когда онъ обмакиваетъ ногу въ вод холодной рки, но однажды добравшись до дна рюмки, съ быстротою, возбудившею въ немъ самомъ удивленіе, онъ сдлалъ слдующій нырокъ съ смлостію человка усвоившаго въ этомъ привычку.

— Надюсь, мистеръ Вудбьюри, вы будете посщать нашу церковь? сказалъ онъ посл первой рюмки.— Вы, вроятно, имете убжденія?

— Безъ всякаго сомннія, отвчалъ Вудбьюри, безъ ясной идеи значенія сказанныхъ словъ:— и еще весьма твердыя.

— Безъ всякаго сомннія, иначе не можетъ и быть. Я буду очень радъ, если вы по временамъ станете занимать мстъ на моей скамейк. Проповди мистера Стейльза, я увренъ, доставятъ вамъ душевную отраду.

Тутъ мистеръ Зено всталъ и началъ застегивать пуговицы, подавая отнять сигналъ отъзда. Сдлавшись самоувреннымъ, благодаря внутренней своей теплот, онъ дружески положилъ руку на плечо Вудбьюри, что, конечно, послднему крайне ненравилось, и сказалъ:— Теперь, Вудбьюри, вы нашъ, и поэтому должны принять участіе въ нашихъ политическихъ длахъ. Теперь затронуты весьма важные вопросы, сэръ, и страна нуждается въ такихъ людяхъ, какъ вы. Позвольте мн предостеречь васъ отъ партіи, противодйствующей прогрессу: ея игра почти проиграна. Я буду счастливйшій человкъ, если позволите мн объяснить состояніе нашихъ партій. Въ этомъ отношеніи вы найдете во мн полезнаго человка.

Мистеръ Бью воспользовался случаемъ сдлать прощальный намекъ въ интересахъ саратогскаго общества.— Если вы желаете, мистеръ Вудбьюри, застраховать свой домъ, то я съ удовольствіемъ доставлю вамъ экземпляры нашихъ брошюръ. Къ счастію, общество наше пріобрло такую извстность, что одно имя его можетъ служить лучшей рекомендаціей.

Владлецъ Лэйксайда стоялъ на балкон, провожая взглядомъ гостей своихъ по кленовой алле. Когда стукъ удалявшихся колесъ совершенно затихъ за откосомъ горы, къ нему черезъ темные луга началъ долетать глухой шумъ Ревучаго Ручья. Часть озера Атауга отбрасывала свтъ заходившей луны. ‘Здсь, подумалъ, онъ: для меня начинается новая жизнь. Не прежняя, ребяческая жизнь, о которой такъ часто мечталъ, но что-то совершенно другое. Я предвижу, что мн придется пріучить себя ко многимъ личностямъ этого общества, которыя далеко не привлекательны, изъ нихъ нкоторыя даже отталкивающія,— и, быть можетъ, единственнымъ вознагражденіемъ за это мн предоставлено будетъ наслаждаться этимъ очаровательнымъ ландшафтомъ, спокойствіемъ этой уединенной жизни. Но будетъ ли этого достаточно? Не наскучатъ ли для глазъ моихъ эти дубы и сосны, подобно пальмамъ и бананамъ востока? Нтъ: видимые наружные предметы, какъ бы ни были хороши, не могутъ доставить истиннаго, постояннаго удовольствія. Я долженъ изучать, съ полною охотою и любопытствомъ, личности этого маленькаго общества, какъ бы они ни были странны и непривлекательны, и если мн удавалось пріобртать друзей между безчувственными, окаменлыми браминами, то неужели не найдется между моими единоврцами и соплеменниками людей, которыхъ я могу отъ души уважать и любить? Эти скучные долгіе годы, проведенные въ Индіи, должны заключиться въ замкнутое прошедшее, я долженъ примниться къ привычкамъ и обычаямъ, которые сдлались для меня совершенно чуждыми’.

ГЛАВА IV.

ВСТРЧА НА ДОРОГ И НОВОЕ ХОЗЯЙСТВО.

Лтняя пора все еще держалась, не допуская предвстниковъ зимы — мороза и рзкаго нордвеста. День ото дня туманный воздухъ становился боле прозрачнымъ и тихимъ, синева неба усилилась, и листья, давно уже утратившія жизнь, уныло висли на деревьяхъ, ожидая, когда задуетъ втерокъ. Индійскіе орхи падали отъ своей собственной тяжести, производя въ лсу стукъ крупныхъ дождевыхъ капель, и издавая сильный бальзамическій запахъ, когда шелуха на нихъ трескалась и открывала въ самой скорлуп небольшія трещины. Только собиравшійся къ ночи холодъ и какой-то тихій стонъ въ воздух служили признакомъ приближающейся перемны во времени года.

Въ одинъ изъ тхъ теплыхъ дней, которые производятъ въ человк какую-то истому и безотчетное желаніе весны, Бютъ Вильсонъ слъ верхомъ на Дика, стараго коня, принадлежавшаго къ ферм, и тихо похалъ по дорог въ Птолем, насвистывая ‘Ненаглядную розу’ — мелодію, которую онъ выучилъ въ пвческой школ. Бютъ отправлялся въ городъ съ различными порученіями, на рук его висла корзинка. Медленное движеніе Дика, повидимому, согласовалось съ теченіемъ мыслей Бюта. Лошадь понимала своего наздника и знала очень хорошо, когда нужно везти его скоре, и когда ей можно было обнаруживать меньше жизни въ своихъ окоченлыхъ старыхъ ногахъ. Лошади умютъ иногда понимать настроеніе духа въ человк лучше, чмъ большая часть его друзей.

Бютъ былъ превосходный образецъ американскаго селянина. Немного выше средняго роста и сплоченный изъ грубой и крпкой матеріи. онъ обладалъ, наперекоръ простому своему происхожденію, чувствомъ независимости и самоуваженія, которыя рабочій человкъ пріобртаетъ только въ обществ, гд на практик не существуетъ различія кастъ. Его независимость, однакоже, не переходила за извстные предлы, не обращалась въ дерзость или наглость. Онъ зналъ недостатки своего происхожденія и воспитанія и никогда не длалъ попытки устранитъ ихъ вульгарнымъ заявленіемъ за собою правъ равенства. Онъ могъ сидть за столомъ мистера Вудбьюри (дйствуя, конечно, ножемъ слишкомъ свободно) безъ всякаго стсненія и замшательства, могъ обдать и на кухн, не признавая въ этомъ ни малйшаго для себя униженія. Лошади, рогатый скотъ и хлбное зерно занимали въ его ум первое мсто, самъ же онъ былъ для себя предметомъ второстепенной важности, о своей собственной личности онъ безпокоился меньше всего. Въ сосдств онъ былъ общимъ любимцемъ, его положеніе, можетъ статься, было счастливе, чмъ онъ сознавалъ, хотя сознаніе это едва ли бы сдлало его счастливе, чмъ онъ былъ на самомъ дл. Низшіе оказывали ему полное уваженіе, а высшіе не позволяли себ смотрть на него свысока. Такимъ понятіемъ о себ онъ обязанъ былъ своему чистосердечію, простот и добродушію. Его лицо было слишкомъ широко и носъ слишкомъ толстъ для того, чтобы назвать его красивымъ мужчиной, но мало можно встртить глазъ, въ которые мужчины смотрли бы съ такимъ удовольствіемъ, какъ въ пару большихъ голубыхъ съ сроватымъ оттнкомъ глазъ, раздленныхъ помянутымъ носомъ. Его лобъ былъ немного низокъ, но открытъ и гладокъ, золотистые волосы, завивавшіеся на концахъ, густо росли на вискахъ, какъ будто ршивъ, что они не должны быть спрятаны за уши. Прибавьте къ этимъ чертамъ голосъ мягкій, хотя и очень звучный,— домашній скотъ понималъ малйшее въ немъ измненіе,— и вы легко догадаетесь, что Бютъ пользовался особеннымъ расположеніемъ со стороны прекраснаго пода. Съ головы до ногъ, природа начертала на немъ слова: вотъ это настоящій мужчина!

Бютъ поднимался на небольшое возвышеніе позади Ревучаго Ручья, когда его думы, какія бы он тамъ ни были, были прерваны появленіемъ впереди женщины, которая шла по направленію къ Подлежи, въ недальнемъ отъ него разстояніи. Хотя вблизи не было ни души, кто могъ бы подсмотрть за нимъ, но онъ чувствовалъ, что кровь приливала къ ушамъ его, въ то время когда онъ пристально взглянулъ на маленькую женскую фигуру, въ темносинемъ мериносовомъ плать, быстро подвигавшуюся передъ короткими, но частыми шагами. Дикъ замтилъ перемну въ своемъ господин и въ свою очередь перемнилъ свой медленный шагъ на легкую рысь по отлогому скату. При звук лошадиныхъ копытъ женская фигура обернулась, показавъ пучки каштановыхъ локонъ и насмшливый маленькій носикъ, потомъ отошла къ сторон дороги и остановилась.

— Доброе утро, миссъ Карри! вскричалъ Бютъ, опустивъ поводья. Я узналъ васъ издали. Отправлаетесь въ Птолеми? Я тоже. Приподымитесь на эту насыпь и садитесь позади меня. Дикъ свезетъ двоихъ, онъ смиренъ какъ ягненокъ. А я подстелю вамъ мою куртку.

И прежде чмъ кончилъ онъ эти слова, какъ одна рука была уже вытащена изъ рукава.

— Ахъ! вскричала миссъ Карри съ притворнымъ испугомъ.— Ни за что,— мистеръ Вильсонъ! Я страшно боюсь лошадей, и къ тому же, мн кажется, это не совсмъ будетъ удобно.

Въ голов Бюта моментально явилась мысль, что при предполагаемомъ способ поздки, миссъ Карри принуждена будетъ обхватитъ его обими руками. Тяжело вздохнувъ, онъ надлъ свой кафтанъ и соскочилъ съ лошади.

— Во всякомъ случа, если вы не хотите хать ее мной, то я пойду съ вами пшкомъ. Какъ ваше здоровье, миссъ Карри? спросилъ онъ, подавая ей руку.

— Благодарю васъ, мистеръ Вильсонъ. Въ добромъ ли здоровь мистриссъ Бабъ? Я слышала, что съ вами будетъ жить мистеръ Вудбьюри.

Миссъ Каролина Дильворть была слишкомъ довольна встрчей съ Бютомъ, чтобы отклонить отъ себя предлагаемое сопутинчество. Изъ дома сосдняго фермера, гд провела дв недли въ качеств швеи, она возвращалась въ коттеджъ вдовы Торстонъ, которая жила въ конц города. Здоровье старушки замтно слабло, и миссъ Дильворть отъ времени до времени оказывала дружескую помощь ея дочери. Какъ мать, такъ и дочь всегда были рады видть это живое, безъ умолку говорящее существо, не смотря на ея слабости и, въ нкоторыхъ случаяхъ, на притворство. Ей было двадцать пять лтъ, по крайней мр, но она сохранила всю скромность и неопытность шестнадцатилтней двушки, всегда носила волосы въ масс природныхъ локоновъ, закрывавшихъ ея шею, и говорила мягкимъ дтскимъ голосомъ, протягивая слова, кром разв случаевъ (что, впрочемъ, бывало очень рдко), когда одушевлялась и забывала себя. Ея носъ былъ немного вздернутъ, ротъ небольшой съ розовыми какъ — губками, цвтъ лица и кожи — нжный (она объ этомъ чрезвычайно какъ заботилась), цвтъ ея глазъ скоре подходилъ къ блдно-зеленому, нежели къ голубому и она имла привычку опускать верхнія рсницы. Быть можетъ, это длалось для того, чтобы скрыть непріятную красноту ихъ окраинъ, — въ нихъ очень часто длалось воспаленіе, которое заставляло ее оставлять иногда свои занятія. Она хотла сдлаться учительницей, занять положеніе, къ которому не совсмъ была способна. Ханна Торстонъ охотно предложила услуги свои приготовить ее къ поступавшіе на избранное поприще.

Что именно влекло и привязывало Бюта Вильсона къ миссъ Дильворть, сказать онъ не умлъ. Нисколько не стали бы удивляться мы, если бы чувства его имли совершенно обратное направленіе. Но, въ дйствительности, это такъ и было: ея присутствіе было для него пыткой, отсутствіе — тяжелой продолжительной болью. Онъ согласился бы отрзать свой мизинецъ за одно только право взять ее въ свои крпкія объятія и напечатлть поцалуй на ея вызывающемъ на этотъ поцалуй ротик, который, какъ будто сознавая свою чарующую силу, позволялъ себ говорить Бюту такое множество горькихъ и иногда обидныхъ вещей. Бютъ никогда не говорилъ ей о чувств, которое она возбудила въ немъ. Да и нужно ли было говорить? Она знала его чувства, а онъ зналъ, что чувства его были ей извстны. Она играла съ нимъ, какъ игралъ онъ самъ съ большой форелью, попадавшею къ нему на удочку. Снова и снова собирался онъ оставить ее, собственно изъ-за одной усталости и утомленія души, какъ вдругъ неожиданный взглядъ изъ этихъ потупленныхъ глазъ, мягкое слово, полушопотомъ произнесенное голосомъ, безъискуственная прелесть котораго пробгала отъ сердца до самыхъ концовъ пальцовъ, и привязывала его еще крпче. Миссъ Дильворть мало подозрвала, какое множество камней разбивала она на мелкія части рукою Бюта Вильсона, какое множество травы скашивала въ іюн, и какое множество сноповъ снимала въ октябр. Если бы мистеръ Вудбьюри былъ лукавый арендаторъ, онъ непремнно принялъ бы мры къ тому, чтобы продлить состояніе такого подозрнія.

При настоящемъ случа миссъ Дильворть была необыкновенно снисходительна къ своей жертв. Причиною такой снисходительности было желаніе удовлетворить жадное любопытство.

— Послушайте, Бютъ, сказала она, когда они вмст направились къ Птолеми, при чемъ Бютъ велъ Дика на поводу: — я хочу, чтобы вы разсказали мн все объ этомъ мистер Вудбьюри. Что это за человкъ?

— Да онъ у васъ всего только три или четыре дни. Правда, я зналь его, будучи мальчикомъ, по это было давно, очень давно, и теперь мн приходится снова узнавать его. Дло, конечно, нетрудное, скажу только, что это джентльменъ во всхъ отношеніяхъ, человкъ, который всегда и всякому готовъ оказать справедливость.

— Я хочу, Бютъ, имть понятіе о его наружности. Высокій онъ или низенькій? Красивъ ли собой? Не похожъ ли онъ на уголь отъ загара, или загаръ уже сошелъ?

— Пожалуйста, миссъ Карри, поменьше вопросовъ за одинъ разъ. Онъ не черне меня, если только кожа у насъ одинакова. Высокимъ вы можете назвать его, — онъ дюйма на два выше меня, хотя немного и худощаве, чмъ бы слдовало. Не знаю, назвали ли бы вы его красивымъ: вдь у женщинъ такія странныя объ этомъ понятія. Возьмемте напримръ, этого Сэта Ватльса, котораго вы считаете такимъ красавцемъ…

— Бютъ Вильсонъ! Вы знаете, что у меня и въ голов не было ничего подобнаго! — Я восхищаюсь только умомъ Сэта. Моральная красота, красота ума и красота наружная — дв совершенно разныя вещи, впрочемъ вы этого не понимаете.

— Не понимаю, хоть повсьте! и не понялъ бы, если бы онъ имлъ ее! Я полагаю, что если какой человкъ берется за дло, онъ долженъ приложить къ нему умъ, — каковъ бы умъ этотъ ни былъ. Если Сэтъ Ватльсъ выдастъ себя за портнаго, то и долженъ быть портнымъ, если онъ хочетъ быть образцомъ красоты моральной и красоты ума, то можетъ добиваться этого,— но въ одно и то же время нельзя быть и тмъ и другимъ. Я желалъ бы. чтобы онъ давалъ брюкамъ лучшій фасонъ, или ужь оставилъ бы свое занятіе.

Миссъ Дильвортъ знала свою слабость и тщательно избгала вступленія въ какой нибудь диспутъ. Ей досадно было, что одна изъ фразъ, которую она заимствовала отъ Ханны Торстонъ, и которую часто употребляла съ большимъ эффектомъ, не произвела никакого дйствія на крпкую броню здраваго смысла Бюта. Въ другое время она бы обидлась на его грубую рчь, но она еще такъ мало узнала о мистер Вудбьюри.

— Оставьте въ поко Сэта, — сказала она: вы не кончили еще вашаго разсказа о своемъ новомъ господин.

Если она хотла уязвить Бюта этими словами, то ей положительно не удалось. Бютъ спокойно продолжалъ описаніе. — Всякій человкъ, который мн нравится — въ глазахъ моихъ становится красивымъ,— всякая женщина, я полагаю, увидвъ мистера Макса, будетъ отъ него въ восхищеніи. У него большіе каріе глаза, прямой носъ, точь въ точь какъ у бюстовъ, которые стоятъ въ библіотек. Надъ верхней губой у него усы,— бороды и бакеновъ нтъ, волосы каштановые и немного курчавы. Это человкъ, который знаетъ, что длаетъ,— въ пять минутъ сообразитъ, что нужно ему длать, и когда говорить, то смотритъ прямо въ лицо, и если онъ вздумаетъ сказать что нибудь серьезное, замтить кому нибудь (мн еще покамстъ онъ не сдлалъ замчаній), онъ скажетъ не стсняясь, тоже прямо въ лицо, а не за спиной. Но что мн всего больше нравится въ немъ, такъ это умнье вести свои дла, не надодая ни себ, ни другимъ. Вы не заставите его быть обо мн дурнаго мннія, потому только, что я употребляю табачную жвачку, какъ употребляетъ ее Сэтъ Ватльсъ при всей своей моральной и умственной красот.

— Но, Бютъ, вы знаете, что это такъ нездорово. Я желала бы, чтобы вы ее бросили.

— Нездорово! Чистйшій вздоръ — пустяки! взгляните на меня!

И Бютъ остановился, выпрямился во весь ростъ, выдалъ впередъ свою грудь и ударилъ по ней тяжелымь кулакомъ своимъ, такъ что въ ней раздался звукъ глухаго барабана, въ этотъ моментъ онъ представлялъ собою картину твердой, мужественной силы, которою въ Птолеми и его окрестностяхъ немногіе могли бы похвастаться.— Нездорово! продолжалъ Бютъ:— пожалуй вы назовете здоровымъ Сэта съ его сальнымъ лицомъ и провалившейся грудною костью. Женщина, которая выйдетъ замужъ за него, можетъ употреблять его ребра вмсто китоваго уса. Или вотъ хоть бы взять Абсалома Меррифильда: онъ такъ заботился о своемъ здоровь, что постепенно убивалъ себя, и наконецъ — убилъ. Я лучше бы вовсе не хотлъ имть здоровья, клянусь честью, чмъ изнурять свою жизнь, думая о немъ. Я ни за что не брошу табачной жвачки, или чего нибудь другаго, если для этого не будетъ основательной причины. Да и какое вамъ дло, Карри, жую ли я табакъ, или нтъ?

Миссъ Дильвортъ очень хорошо понимала значеніе этого вопроса, но оставила его безъ замчанія. Дло въ томъ, она сознавала въ немъ многія прекрасныя качества, но самолюбіе подстрекало ее вести боле высокую игру. На всхъ митингахъ, собиравшихся въ Птолеми, въ пользу воздержанія, уничтоженія рабства и эмансипаціи женщинъ. она пріобрла столько высокомрія, сколько могъ выдержать небольшой ея умъ. Чужія выраженія, которыя она заучила отъ частаго повторенія и совершенно усвоила, такъ постоянно употреблялись въ дло, что она наконецъ начала считать ихъ своими собственными и желать боле обширной и значительной сферы, чмъ сфера обыкновенной швеи или даже учительницы. Она знала, что никогда не можетъ сдлаться ораторомъ,— она была въ этомъ уврена, но разв не могло случиться, что какой нибудь ораторъ реформы изберетъ ее своимъ другомъ, чтобы поддерживать его своимъ сочувствіемъ и опредленіемъ справедливой оцнки его дарованіямъ. Съ этой цлью, она тщетно приподнимала свои потупленные взоры я тщательно перепутывала свои длинные локоны. Краснорчивые ученики, не понимая этой безмолвной мольбы, переходили на другую сторону.

Она снова навела разговоръ на мистера Вудбьюри и поддерживала его на эту тему, пока не выпытала отъ Бюта всего, что онъ зналъ, или что хотлъ передать, потому что онъ такъ строго соблюдалъ предметомъ относительно предметовъ подобнаго рода, что невольно поселялъ сомнніе насчетъ дйствительности своего американскаго происхожденія. Въ это время они подошли къ мосту, перекинутому черезъ восточную бухту атаугскаго озера, откуда до города оставалось уже недалеко.

— Вотъ наконецъ и коттеджъ Торстена, сказала миссъ Дильвортъ.— Давно ли вы видли миссъ Ханну? Впрочемъ ей теперь нельзя посщать Лэйксайдъ.

— Сожалю объ этомъ, замтилъ Бютъ.— Она прекрасная женщина, несмотря на ея понятія. Но почему же нельзя?

— Потому что было бы не прилично.

— Разв мужчин было бы не прилично посщать насъ?

— Разумется. Какъ странно говорите вы, Бютъ!

— Вдь она сама же говоритъ, что женщин слдуетъ датъ позволеніе длать все, что длаетъ мужчина. Если признается полезнымъ говорить о правахъ женщины, то почему же бы ей не пользоваться этими правами? Впрочемъ, я думаю, что миссъ Ханна сама не знаетъ до какой степени она женщина. Я люблю слушать ее, она высказываетъ такія вещи, на которыя я не въ состояніи отвтить, но все же эти вещи какъ-то неестественны. Если она выйдетъ замужъ и окружить себя семействомъ, то, право, не захочетъ быть ни адвокатомъ, ни проповдникомъ. Вотъ мы и у воротъ. Прощайте, миссъ Карри!

— До свиданія, Бютъ! машинально сказала миссъ Дильворгъ, остановясь въ воротахъ посмотрть, какъ спутникъ ея вскочилъ на сдло и рысью помчался по улиц. Неуваженіе и безпечность, съ которыми Бютъ отзывался о ея оракул, привели ее въ смущеніе и возбудили досаду. — Желала бы я, чтобы вмсто меня была Ханна Торстонъ. сказала она про себя гнвно, отбросивъ назадъ свою головку, у нея всегда и на все найдется отвтъ.

Небольшой садикъ впереди коттеджа надлъ уже зимнюю одежду. Кусты розъ обратились въ маленькіе соломенные обелиски, куртины были укутаны, только кусту можжевельника да одинокой бальзамической ели позволено было показывать свою темную зелень. Миссъ Дильвортъ обошла вокругъ дома къ дверямъ кухни, она знала привязанность обитательницъ дома къ тему и солнечному свту, комнатка, которую он постоянно занимали, обращена была окнами къ югу, изъ нихъ былъ виднъ огородъ, а за нимъ разстилались луга восточной долины. Вокругъ дома все было безукоризненно чисто и приведено въ порядокъ. Верхушки растеній, оставленныхъ подъ смена, и высохшіе стебли лтнихъ цвтовъ были убраны изъ сада, дорожки выметены, дровяной навсъ, во всякомъ другомъ мст боле или мене хаотическій, въ своемъ род тоже испыталъ на себ дйствіе метлы. Разбросанныя щепки повидимому расположились сами собою въ гармоническія формы, подобно песчинкамъ подъ вліяніемъ музыкальныхъ звуковъ.

Въ кухн тринадцатилтняя двушка — единственная въ дом служанка,— наблюдала за котлами и кострюлями, поставленными на очаг. Операція эта какъ будто бы производилась тоже въ комнат, такъ мало замтно было тутъ нечистоты и безпорядка, столь обыкновенныхъ почти во всякой кухн. Это была спеціальность мистриссъ Торстонъ, какъ домохозяйки, она строго держалась правила, что въ дом не должно быть ни одной комнаты, гд бы нельзя было принять постителя. Сосди всегда отзывались о ея кухн съ восхищеніемъ, къ которому слегка примшивалась зависть.

Окна въ небольшой задней комнатк, открывавшіяся на югъ и востокъ, придавали ей веселый видъ, который становился еще веселе отъ простоты и комфорта ея убранства. Каждый предметъ въ ней говорилъ объ ограниченныхъ средствахъ, не допуская идеи, что тутъ было отказано въ необходимомъ. Пестрый коверъ былъ чистъ, толстъ, мягокъ и тепелъ, подушки на диван такъ и манили къ себ для отдыха, старинное кресло, съ деревянными дугами подъ ножками для качанья, не допускало сомннія въ его мягкости, окна имли занавси, на ршетк камипа въ блой зол тихо догорали дрова. На окн, обращенномъ къ югу, росли въ цвточныхъ горшкахъ чайное дерево, геліотропъ, резеда и красный вербенасъ. На стнахъ висли только три картины: портретъ Мильтона, старинный политипажъ коттэджа, гд родился Джоржъ Фоксъ, и прекрасная копія Мадонны della Seggiola. Въ углу на этажерк стояли, въ весьма скромныхъ переплетахъ, любимыя книги матери — сочиненія Іова Скотта, журналъ Вульмана, и Вильяма Пенна — ‘No Cross, No Crown’. Висячая полка на одной стн содержала коллекцію книгъ совсмъ другаго рода, очевидно принадлежавшихъ дочери. Нсколько томовъ Карлейля, Маргареты Фуллеръ, Шелли, Беттины Фонъ-Арнимъ. Мильтона, г-жи Сталь ‘Corinne’, Жоржъ-Занда ‘Consuelo’, мистриссъ Чайльдъ ‘Письма изъ Нью-Йорка’, а между ними Гюгъ-Миллеръ. Если бы можно было открыть комодъ, въ немъ наврное нашлись бы связки журнала The slavery Аnnihilator, Saturday Visitor — мистриссъ Свисхелльсъ, и еженедльнаго изданія New-York Tribune. Грубая ваза изъ березовой коры, поставленная на кронштейн, была наполнена массой цвтныхъ растеній, съ большимъ вкусомъ подобранныхъ по ихъ формамъ и колерамъ, отъ блдно-зеленыхъ и золотисто-срыхъ не яркихъ коричневыхъ и пурпуровыхъ. Это былъ въ своемъ род предметъ искусства, сообщавшій простому убранству комнаты какую-то особенную прелесть.

Вильгельмина Topстонъ, откинувшись къ спинк кресла и опустивъ на колна руки, въ которыхъ было какое-то вязанье, смотрла чрезъ окно на туманную долину. Сухощавое лицо ея, окаймленное квакерскимъ чепцомъ, не позволявшимъ сдымъ ея волосамъ показываться даже на вискахъ, имло пріятное, спокойное выраженіе, хотя впалые глаза и сжатыя губы говорили о физическомъ страданіи. Безукоризненно блый кисейиый платокъ, нсколько разъ сложенный, закрывалъ ея шею и грудь, шерстяной передникъ подпоясывалъ темно-коричневое платье скоре по привычк, нежели для употребленія. Въ то время,какъ отрадные лучи солнца пригрвали ее, исхудалые пальцы ея безсознательно сложились такъ, что въ нихъ выражались и терпніе, и надежда. Эти два качества рзко обнаруживались въ ея натур,— въ нихъ заключалась тайна ея веселаго настроенія духа и источникъ, изъ котораго она почерпала для себя бодрость и утшеніе.

По выход замужъ въ запоздалые годы, она потеряла перваго своего ребенка, а вскор посл рожденія дочери Ханны лишилась и мужа. Этотъ мужъ былъ угрюмый, молчаливый человкъ, строгихъ правилъ относительно религіи и дисциплины, но съ скрытой способностью горячо любить, чего она не понимала, пока жила съ нимъ. — Умъ ея впервые созрлъ въ печали по поводу его потери, и, вслдствіе естественной необходимости въ утшеніи, она сдлалась ораторомъ на митингахъ своей секты. Имніе, оставшееся посл смерти мужа, было весьма небольшое, и она принуждена была работать выше своихъ силъ, пока духовное завщаніе холостаго брата не избавило ее отъ крайней нужды. Ханна, которой мать дала превосходное образованіе, получила мсто учительницы и оказалась до такой степени способною, что попечители женской гимназіи въ Птолеми пригласили и мать, и дочь перехать въ гимназію. Жалованье, прибавляемое къ тщательно-сберегаемому имнію, сдлалось наконецъ совершенно достаточнымъ, чтобы обезпечить за ними скромную поддержку, такъ что, когда разстроенное и постепенно ослабвавшее здоровье матери принудило Ханну оставить мсто, не представлялось ни малйшей надобности серьезно тревожиться о томъ, чтобы будущее мшало ей отправлять обязанности дочери.

Дочь сидла у окна, обращеннаго къ востоку, подл небольшаго стола, на которомъ лежала груда осеннихъ листьевъ съ различныхъ растеній. Она длала изъ нихъ гирлянды и раздляла на группы на листахъ толстой бумаги, предназначенныхъ для альбома, съ обложкой, на которой изображался папоротникъ, и за вышиваньемъ которой мы нашли ее въ первый разъ на митинг швейнаго общества. Подобный альбомъ, представленный въ предшествовавшемъ году на базаръ, въ пользу уничтоженія невольничества, обогатилъ кассу общества суммой въ десять долларовъ, а потому распорядители выпросили второе приношеніе такого же рода.

Завидвъ миссъ Дильворть изъ окна, Ханна встала съ мста, чтобы встртить ее. Она была немного выше средняго женскаго роста, но все еще недостаточно высока и не очень стройна, чтобы въ этомъ отношеніи можно было назвать ее красавицей. Тонкія руки ея имли прекрасныя формы, и она держала ихъ какъ видную часть самой себя, а не какъ неудобную принадлежность. Ея лицо было бы совершенно овальное, еслибы не лобъ, который вмсто того, чтобы быть пониже и слегка закругленнымъ, имлъ четвероугольное очертаніе, и не щеки, которыя хотя и не были худощавы, но въ нихъ чего-то недоставало для надлежащей полноты контура. Густые волосы были томно-каштановаго цвта, съ чернымъ оттнкомъ, надъ выразительными срыми глазами, темными и глубокими подъ тнью ихъ длинныхъ рсницъ, выведены были чистымъ и гладкимъ карандашомъ прелестныя дуги бровей. Безукоризненно правильный носъ и губы, хотя уже не носившія двственной зрлости и цвта, были такъ врны въ контур, такъ плнительно тверды въ сжатомъ своемъ состояніи, такъ очаровательны въ разнообразной игривости выраженія, что, повидимому въ нихъ однхъ сосредоточивалась жизнь всего лица. Ея улыбка имла рдкую кротость и прелесть. Блдность ея лица, какъ отличительная черта ея физическаго темперамента, не говорила однако о разстроенномъ здоровь, румянецъ не гармонировалъ бы съ духовнымъ и чувственнымъ характеромъ ея лица. Никто не подумалъ бы назвать Ханну Торстонъ красавицей. Въ обществ девять мужчинъ прошли бы мимо ея, не обратилъ вниманія, но десятый остановился бы и сказалъ: ‘вотъ женщина, которая достойна того, чтобы видть по правую руку короля во время громовой грозы’, и на всегда бы сохранилъ въ своей памяти выраженіе ея лица.

Самое тяжелое испытаніе для женщины заключается въ разыгрываніи исключительной роли въ снг. Ея уваженіе, ея достоинство, самая добродтель ея становятся въ глазахъ мужчинъ сомнительными, если не миическими. Въ небольшомъ птолемійскомъ кружк, Ханна Торстонъ обрекла себя на это испытаніе, и конечно ея торжество было бы велико, еслибы она узнала, что въ то время, когда взгляды ея на предметы принималась другими съ ужасомъ или отвращеніемъ, когда имена ея послдовательницъ, проповдницъ или предсказательницъ не иначе упоминались, какъ съ глубочайшимъ пренебреженіемъ, ее никогда и никто не осуждалъ, не осмивалъ. Ни одинъ языкъ не осмлился произвести нареканія на ея чистосердечіе или непорочность. Этимъ, однакоже, она частію была обязана обстоятельствамъ своей жизни въ город. Она съ самаго начала пріобрла популярность — какъ учительница, и уваженіе, какъ дочь. Между прочимъ носилась молва, довольно правдоподобная, что она отказала на предложеніе, предложеніе весьма выгодное съ свтской точки зрнія, и поступокъ этотъ приписанъ былъ ей въ особенную честь, какъ выполненіе долга въ отношеніи къ матери.

Въ простомъ коричневомъ плать, съ полотняными воротничкомъ и рукавчиками, и единственнымъ украшеніемъ, заключавшемся въ бант изъ голубой ленты на груди, Ханна тоже казалась квакершей, но она давно уже замтила, что наружныя формы секты сдлались обветшалыми, и она боле уже не считала себя связанною ими. Какъ бы то ни было, нкоторыя уступки въ одежд оказывались необходимыми ради ея матери, за быстро сокращающейся нитью жизни которой она не могла бы видть цли въ своей собственной жизни, если бы была посвящена исправленію недостатковъ ея пола, У нея бывали свои двическія грезы, но слдующій день рожденія ея былъ тридцатый, и она уже перешла черезъ глубокій проливъ въ жизни женщины.

Миссъ Каролина Дильвортъ, въ голубомъ своемъ плать, вошла въ комнату, какъ будто облитая свтомъ индійскаго лта, въ ея глазахъ отражался аквамариновый отблескъ. Обнявъ талью Ханны Topстонъ, Каролина два раза поцаловала ее: она, впрочемъ, не знала другаго привтствія для своихъ подругъ. Потомъ слегка облокотясь на кресло, она взяла руку старушки.

— Сними, дитя мое, шляпку,— сказала послдняя:— и откинь назадъ свои локоны, чтобы можно было посмотрть теб въ лицо. Я рада, что ты пришла.

— Ахъ, другъ Торстонъ, я боялась что никогда не выберусь изъ дома Паркмана. Вы знаете, — это такое уединенное мсто, за горой,— и она такъ худо теперь слышитъ. Ахъ, какъ устала! не могу духу перевести!

И съ этими словами маленькое созданіе, тяжело вздохнувъ, сбросило съ себя большой платокъ и развязало ленты своей шляпки.

Жизнь матери и дочери заключала въ себ столько серьезныхъ ингредіентовъ, что посщенія миссъ Дильвортъ доставляли имъ нкоторое развлеченіе и отраду, такъ какъ при этихъ случаяхъ она сбрасывала съ себя принужденность и становилась милой, веселой, беззаботной женщиной. Она никогда не приходила безъ свжаго запаса новостей, не имвшихъ вообще особенной важности, но при манер ея разсказа невольно возбуждавшихъ любопытство.

— И откуда ты собираешь эти свднія! скажетъ иногда старушка Торстонъ, при чемъ Каролина только потрясетъ своими локонами и будетъ продолжать свой разсказъ еще съ большимъ одушевленіемъ.

— Ахъ, нужно разсказать вамъ о Лэйксайд и его новомъ владльц! сказала она, занимая стулъ.

Ханна Торстонъ по всей вроятности могла бы сообщить ей о мистер Вудбьюри гораздо больше, чмъ она узнала, но ей показалось жестоко прервать нить одушевленнаго разсказа, и такимъ образомъ отчетъ Бюта, съ множествомъ измненій и дополненій, послужилъ предметомъ самаго живаго разговора въ теченіе почти цлаго дня.

ГЛАВА V.

ВЪ КОТОРОЙ МИСТЕРЪ ВУДБЬЮРИ СЛЫШИТЪ РЧЬ ЖЕНЩИНЫ.

Въ сношеніяхъ съ обществомъ новаго своего мстопребыванія Вудбьюри встрчалъ непріятныхъ обстоятельствъ гораздо мене, чмъ онъ опасался съ самаго начала. Новизна опыта имла свою прелесть, и въ то время, какъ умъ его начиналъ интересоваться людьми, начиналъ усвоивать ту дятельность, отъ которой совсмъ почти отвыкъ, Вудбьюри съ изумленіемъ увидлъ, какъ сильны и какъ привлекательны становились его къ нимъ отношенія. Вслдствіе самой строгости своихъ воззрній, онъ не ршался выражать ихъ и съ трудомъ могъ пріучить себя къ разговору, въ смшанномъ обществ, о предметахъ, которые обыкновенно обсуждаются между близкими друзьями. Не только ‘судьба, сила воли, предвдніе’, во врованія, сомннія и желанія становились темами разговора, — затрогивалась даже святость любви, и умнье говорить краснорчиво принималось птолемійскимъ обществомъ за признакъ способности глубоко чувствовать и врно понимать эти предметы.

На англійскихъ обдахъ и вечерахъ строго соблюдается приличіе, какъ въ умственномъ, такъ и соціальномъ отношеніяхъ, и человкъ, который позволитъ себ представлять на общее сужденіе свои религіозныя убжденія или свою моральную опытность, весьма быстро прослыветъ за человка скучнаго, несноснаго. Безцеремонность, съ какой затрогивались въ птолемійскомъ обществ отвлеченные предметы, быстрота, съ какой образовывалась духовная дружба, сначала скоре забавляли, нежели поражали Максвела Вудбьюри, продолжительное пребываніе котораго въ Калькутт утвердило въ немъ его привычки. Опъ вскор узналъ, однакоже, что большая часть подобныхъ разговоровъ происходила собственно отъ избытка сантиментальности, и что на дл непорочность сердецъ ораторовъ была только видимая, а не дйствительвая. Не смотря на то, онъ не чувствовалъ ни малйшаго расположенія участвовать въ разговорахъ этого свойства, и впалъ въ привычку принимать мистическій, парадоксальный тонъ, когда его силой вовлекали въ какой нибудь диспутъ. Иногда онъ принималъ совершенно противоположную сторону выраженныхъ воззрній, и длалъ это просто для того, чтобы вынудить со стороны ихъ защитниковъ ложное или запальчивое сужденіе. Поэтому неудивительно, что недостатокъ сочувствія въ немъ,— какъ это казалось другимъ,— приписывался многими загрублому равнодушію къ человчеству. Сэтъ Ватльсъ зашелъ еще дале, сказавъ:— я нисколько не удивляюсь, если онъ составилъ себ капиталъ, занимаясь продажей этого проклятаго опіума.

Въ это время двумя любимыми темами разговора, имвшими въ понятіяхъ Вудбьюри самое отталкивающее свойство, были: спиритуализмъ и эмансипація женщинъ. Онъ видлъ фокусы индйскихъ фигляровъ гораздо удивительне, чмъ всякія продлки, сверхъестественно выполненныя въ присутствіи живыхъ существъ, доказательства возможности сообщенія съ замогильнымъ міромъ, съ міромъ духовъ, поражали его какъ боле пустая болтовня, чмъ та, которая срывалась съ губъ врователей въ эти сношенія. Въ тридцать шесть лтъ онъ усплъ узнать женщину на столько, на сколько это возможно для холостого человка, и чмъ лучше узнавалъ ее, тмъ нжне и глубже становилось его уваженіе. Для него, при его сил, роль защитника была необходима, самые грубые, самые тяжелые удары жизни должны прежде всего обрушиться на его щитъ. Идея о независимой сил, существующей бокъ о бокъ съ его силой и нетребующей ея поддержки, была неестественна, немыслима. Тетя Деннинсонъ, въ своемъ благородномъ отреченіи, какъ жена и мать, стояла въ его глазахъ гораздо выше, чмъ Мэри Волстонкрафтъ или m-me de Stal. Ему было трудно представить, какимъ образамъ истинно образованная женщина могла-бы требовать для своего пола участія въ спеціальныхъ занятіяхъ мужчинъ.

Человка почти постоянно сопровождаетъ какая-то злая судьба, вовлекающая его именно въ т самыя положенія, которыхъ онъ желалъ бы избгнуть. Вечеромъ, когда швейное общество собралось въ дом Меррифильда. Вудбьюри случайно очутился въ групп, заключавшей въ себ мистриссъ Вальдо, Ханну Торстонъ и хозяина дома. Послдній говорилъ о проэкт учрежденія женской медицинской коллегіи.

— Это первый шагъ, сказалъ онъ: — и его успхъ совершенно уничтожитъ династію идей, тяготвшую надъ женщиной.

Фразу ‘династія идей’ онъ заимствовалъ отъ какого-то странствующаго оратора.

— Прекрасно, сказала мистриссъ Вальдо съ задумчивымъ видомъ. Если бы дло не пошло дальше этого, я бы противъ него ничего не сказала, потому что мы знаемъ, что женщины самыя лучшія няньки, и что он могутъ сдлаться превосходными докторами. Во всякомъ случа пусть сдлаетъ начало кто нибудь другой, а не я.

— Вы правы, замтилъ Вудбьюри:— непріятно даже представить себ женщину передъ анатомическимъ столомъ со скальпелемъ въ рук и разложенными передъ ней частями человческаго трупа.

Ханна Торстонъ внутренно содрогнулась, но сейчасъ же приняла вызовъ.

— Почему же непріятно? спросила она.— Разв женщины не способны на это? и даже боле, чмъ на это, собственно для узнанія и изученія того, что доставитъ имъ возможность длать добро? Неужели вы полагаете, что умы ихъ слишкомъ слабы для того, чтобы овладть тайнами науки?

Вудбьюри, чтобы уклониться отъ непріятнаго для него разговора, принялъ веселый, шуточный тонъ. — Въ присутствіи дамъ, сказалъ онъ, улыбаясь и частію обращаясь съ своими словами къ мистриссъ Вальдо: — представляется только одинъ способъ отвчать на послдній вопросъ.

Ханна Торстонъ была слишкомъ горячей натурой, чтобы перенести насмшку,— такимъ показался ей отвтъ Вудбьюри. Въ срыхъ глазахъ ея вдругъ отразилось чувство, весьма близкое къ презрнію.— Да! воскликнула она:— мы все еще должны переносить униженіе отъ пустыхъ комплиментовъ. Мы все еще дти, и нашъ плачь можно унять сахарной конфеткой!

— Миссъ Торстонъ! прошу у васъ извиненія! серьезно отвчалъ Вудбьюри.— Показавшееся вамъ неуваженіе съ моей стороны было ни больше, ни меньше, какъ увертка, чтобы отклониться отъ разговора, предметъ котораго я никогда серьезно не обдумывалъ, и который, я хочу сказать, скоре кажется мн дломъ внутренняго побужденія, чмъ логическаго аргумента. При томъ же, прибавилъ онъ:— я полагаю, что мистриссъ Вальдо, какъ наша диктаторша, запрещаетъ при настоящихъ случаяхъ всякіе диспуты.

Мистриссъ Вальдо не замедлила явиться на помощь.

— Положительно запрещаю, сказала она, сдлавъ рукой повелительный жестъ: — и вы, Ханна, не можете сопротивляться моей власти, тмъ боле, что въ будущій четвергъ вамъ представится случай оказать защиту вашему полу и покрыть позоромъ всхъ такихъ неисправимыхъ холостяковъ, какъ мастеръ Вудбьюри. Я уврена, что онъ мизантропъ, или миз… какъ вы ихъ называете.

— Мизогинъ! весело намекнулъ Вудбьюари.— Нтъ, нтъ, мистриссъ Вальдо.— Неужели вы, какъ жена священника, думаете, что въ человк чувство привязанности не можетъ бытъ до такой степени глубоко, что пространство, занимаемое какой бы то ни было сектой, окажется для него слишкомъ сжатымъ?

Ханна Торстонъ пристально посмотрла на Вудбьюри. Что онъ хотлъ сказать этимъ? не была ли и это тоже шутка? спрашивала она себя. Она не привыкла къ подобному умственному самообладанію. Большая часть мужчинъ, которыхъ она знала, отвтили бы ей съ одушевленіемъ, на томъ основаніи, что отклонить вызовъ, предложенный женщиной, было бы тоже самое, что признать равенство умственныхъ способностей въ томъ и другомъ пол,— призваніе, которому мужчины ревностне всего сопротивлялись. Мистеръ Вудбьюри отступилъ, какъ человкъ, обладавшій тактомъ и любезностью. Она предоставила ему случай къ этому отступленію, а съ тмъ вмст и къ собственному своему пораженію, и теперь сознавала, что результатомъ была язва, нанесенная ея самоуваженію. Она не могла простить этого ему, хотя чувствовала, что его поступокъ заслуживалъ уваженія. Рискуя тмъ, что ея молчаніе будетъ перетолковано въ дурную сторону, она все-таки ршилась не отвчать, и не отвчала.

Вудбьюри, не понявшій намека мистриссъ Вальдо, воспользовался случаемъ позже вечеромъ и попросилъ объясненія.

— Я думала, вы слышали, сказала она.— Въ четвергъ вечеромъ, въ городской зал назначенъ митингъ, на которомъ будетъ обсуждаться вопросъ объ эмансипаціи женщинъ. Такъ будетъ мистеръ Бемисъ, ревностный защитникъ этой реформы, и я полагаю, они ожидаютъ Бесси Страйкеръ.

— Кто это Бесси Страйкеръ?

— Мистеръ Вудбьюри! Хорошо, что вы не сдлали этого вопроса Ханн Торстонъ. Я, впрочемъ, забыла — вы вдь не здшній, но все же я могу думать, что вы должны были слышать о ней въ Калькутт. Она путешествовала во всей стран, говорила рчи по этому предмету, и пріобрла имя такого оратора, что вс прізжаютъ ее слушать. Она очень хороша собой и носитъ новое блюмеровское платье.

— Вы возбуждаете мое любопытство. Я долженъ быть на этомъ митинг, хотя бы только для того, чтобы показать миссъ Торстонъ, что я стою выше вульгарныхъ предразсудковъ, которые она, во всей вроятности, приписываетъ мн.

— О, нтъ, мистеръ Вудбьюри. Ханна Торстонъ, при всхъ своихъ недостаткахъ, двица справедливая. Вамъ нужно только помнить, что она не любитъ комплиментовъ, которыми вы, мужчины, обыкновенно награждаете насъ, женщинъ. Съ своей стороны, впрочемъ, я не вижу въ нихъ ничего дурнаго.

— Во всякомъ случа, я долженъ сказать, что вы об чистосердечны, отвчалъ Вудбьюри, захохотавъ:— ваше обращеніе со мной покрываетъ множество слабостей.

Въ слдующій четвергъ Вудбьюри отправился на митингъ, какъ отправлялся часто на браминскій праздникъ въ честь богини Унна-Пурна. Онъ не чувствовалъ особеннаго интереса въ предназначенномъ къ обсужденію предмет, но его подстрекало любопытство узнать, какимъ образомъ предметъ этотъ сдлаютъ понятнымъ для полупонимающй аудиторіи. Птолеми онъ уже видлъ и познакомился съ нимъ частнымъ образомъ и въ обществ, но онъ еще не познакомился съ нимъ въ масс.

‘Зала’, какъ она называлась (единственная въ город), было кирпичное зданіе, расположенное на главной улиц. Настоящее ея имя было Тумлети Холлъ, въ память строителя и владльца, мастера Джабеза Тумлети, который великодушно даровалъ ей свое имя въ замнъ полученія десяти процентовъ съ оцночной суммы, которые должны были получаться отъ отдачи въ наемъ подъ временное помщеніе общества френологовъ, танцъ-класса, эіопскихъ пвцовъ, выставки смющагося газа, лекторовъ анатоміи (послдняя лекція читается исключительно для джентльменовъ), фокусниковъ, митинговъ воздержанія, собраній хонкеристовъ и борнборнеровъ, а въ воскресные дни по вечерамъ — спиритуалистовъ. Внутренній видъ ея былъ крайне неопрятный. Грубо выштукатуренныя стиы служили сильнымъ искушеніемъ для карандашей и угля неоперившихся еще артистовъ, когда какой нибудь ораторъ наводилъ на нихъ скуку. Смшныя и уродливыя головы, съ присоединеніемъ именъ и чиселъ, примиряли васъ съ отсутствіемъ живописи, хотя проявлявшійся такимъ образомъ творческій талантъ не удостоивался надлежащей оцнки, потому что подъ нкоторыми изъ нихъ было написано боле свжимъ почеркомъ: — это рисовалъ дуракъ. Скамейки были изъ некрашеной сосны, съ длинными ршетчатыми спинками, которыя въ тхъ мстахъ, гд тяжесть навалившейся толпы не обломила ихъ, были иззубрены и изрзаны карманными ножами. Въ отдаленномъ конц залы находилась платформа, возвышавшаяся отъ полу на три фута, на ней стоялъ столъ, три кресла и дв кушетки. Полъ, по видимому, былъ выметенъ, но давно не мытъ, судя по пятнамъ табачнаго сока, которымъ онъ былъ заплеванъ.

Когда вошелъ Вудбьюри, мста почти вс были заняты, число слушателей простиралось не мене какъ до пятисотъ человкъ. Большая часть изъ нихъ, очевидно, пріхала изъ провинцій, нкоторые, боле или мене расположенные въ пользу обсуждаемаго вопроса, явились изъ Моллигэнсвилля и Атауга. Само собою разумется, что вс праздные люди въ Птолеми находились тутъ и занимали лучшія мста. Нсколько лицъ изъ респектабельнаго, консервативнаго, денежнаго сословія, подстрекаемыя любопытствомъ, расположились близь дверей, по краямъ толпы, собственно съ тмъ, чтобы можно было удалиться, когда вздумается, не обративъ вниманія на свое отсутствіе.

Мистеръ Меррифильдъ занималъ на платформ среднее кресло: направо отъ него сидлъ толстолицый, съ лысыми висками, воинственнаго вида джентльменъ, налво — среднихъ лтъ лэди, въ норномъ толковомъ плать. Об кушетки были заняты лицами обоего пола, одинаково заинтересованными такимъ серьезнымъ дломъ. Между ними находилась и Ханна Торстонъ.

На платформ происходило совщаніе,— воинственному джентльмену, очевидно было, приходилось говорить больше всхъ. Наконецъ мистеръ Меррифильдъ всталъ, ударилъ по столу и, выждавъ, пока не затихло продолжительное ‘ш-ш-и-и’ провозгласилъ: въ митинг теперь водворится порядокъ.

Въ митинг уже давно былъ порядокъ, провозглашеніе поэтому не произвело никакого эффекта.

— Такъ какъ мы собрались здсь, продолжалъ мистеръ Меррифильдъ:— главнйшимъ образомъ для того, чтобы выслушать благородныхъ защитниковъ блистательнаго дла, которые явятся передъ нами, то мои друзья догадаются, что… что тутъ не должно быть никакихъ… что мы обойдемся безъ правильной организаціи и приступимъ къ слушанію ихъ голосовъ. Одно только… я хочу сказать, если пожелаетъ митингъ,— мы должны назначить… то есть, должно назначить комитетъ для составленія резолюцій, въ которыхъ выразится ихъ… нтъ, нашъ взглядъ на вопросъ объ эмансипаціи женщинъ. Можетъ статься, прибавилъ онъ, длая поворотъ:— кто нибудь изъ присутствующихъ изъявитъ желаніе принять на себя трудъ сдлать предложеніе.

— Я предлагаю составить комитетъ изъ шести членовъ!— Я поддерживаю предложеніе! раздалось почти въ одно и то же время.

— Кто въ пользу этого предложенія, тотъ выразитъ свое согласіе восклицаніемъ ‘да!’, сказалъ мистеръ Меррифильдъ.

— Да! прозвенло по зал съ изумительнымъ единодушіемъ, вс выразили восторженное согласіе.

— Кто противъ предложенія, тотъ пусть скажетъ ‘нтъ’.

Мертвое молчаніе.

— Большинство на сторон ‘да!’. Изъ кого же долженъ быть составленъ комитетъ?

— Изъ представителей того и другаго пола: изъ трехъ мужчинъ и трехъ женщинъ,— сказалъ воинственный джентльменъ, до половины приподнявшись съ мста.

Въ короткое время члены комитета были назначены, и мистеръ Меррифильдъ, не имя больше дла на рукахъ, сказалъ:

— Теперь я имю удовольствіе представить собранію благороднаго покровителя эмансипаціи женщинъ, Исаія Бемиса, который… котораго имя хорошо извстно вамъ всмъ, какъ защитника его… я хочу сказать ея притсненнаго пола.

Мистеръ Меррифильдъ до такой степени былъ сконфуженъ полуподавленнымъ смхомъ, послдовавшимъ за его ошибкой, что окончаніе его похвальнаго слова сопровождалось еще большимъ смуще іемъ.

— Имя Исаія Бемиса, продолжалъ онъ: — не нуждается въ моемъ осужденіи… то есть… я хочу сказать… въ моей рекомендаціи. Когда женщина займетъ мсто въ настоящей своей сфер, это имя будетъ блистать — оно будетъ начертано между поборниками реформы, ибо истина, придавленная къ земл, возстанетъ, хотя бы… хотя бы рушилось самое небо.

Мистеръ Бемисъ, никто другой, какъ джентльменъ воинственной наружности, о которомъ было уже сказано, немедленно всталъ и серьёзно поклонился въ отвтъ на легкіе, боязливые, неопредленные звуки одобренія. Птолемійская публика довольно много лтъ уже слушала ораторовъ всякаго рода и по всмъ предметамъ, и потому усвоила до нкоторой степени понятіе о критик. Какъ публика, такъ и ораторы обладали и гордились быстротою своихъ соображеній и дальновидностью, новый человкъ, какія бы ни были его доктрины, могъ быть увренъ, что для его пріема соберется полный домъ. Если онъ фбладалъ краснорчіемъ или юморомъ, хотя въ ограниченной, но заслуживавшей одобренія степени, онъ не нашелъ бы причины жаловаться на свой пріемъ. Классъ слушателей, о которыхъ идетъ рчь, не считалъ себя обязаннымъ подчиняться воззрніямъ оратора, выразивъ преждевременно свое одобреніе. За платформой, во всемъ собраніи едва ли насчиталось бы двадцать ревностныхъ послдователей эмансипаціи женщинъ, не смотря на то вс были готовы выслушать мистера Бемиса и апплодировать всему хорошему, что удалось бы сказать ему.

Нсколько минутъ показали публик, что это далеко не былъ ораторъ, какого они желали. Мистеръ Бемисъ, принявъ за тему правило, выраженное въ деклараціи о независимости, что ‘вс правительства получаютъ истинное могущество чрезъ согласіе съ подданными’, доказалъ сначала совершенную справедливость этой теоріи, и потомъ показалъ явное ея нарушеніе въ дл женщины. Она въ равной степени съ мужчиной обязана подчиняться законамъ, говорилъ ораторъ, но не иметъ голоса въ ихъ составленіи, даже т законы, которые наблюдаютъ за ея имуществомъ, ея пріобртеніями, ея дтьми, за самой ея личностью, изданы безъ совщанія съ ней. Она не только теряетъ свое имя, но у нея отняты ея личныя привилегіи, какъ будто она принадлежитъ къ какому нибудь низшему разряду созданій. Его рчь вообще имла характеръ наступательный, придирчивый. Онъ по возможности избгалъ указанія на различіе назначеній того и другаго пола, по его словамъ мужчины и женщины — были просто человческія созданія, между которыми ни въ обществ, ни въ закон, ни въ правительств не должно длать различія. Въ послдовательности его рчи обнаруживалась нкотораго рода логичность, онъ ловко умлъ сковывать слабыя звнья, такъ что цпь его аргументовъ отъ начала до конца казалась сильною и прочною. Онъ употреблялъ силлогизмы съ такимъ видомъ, какъ будто они не допускали возраженій, и остальное шло у него весьма гладко. Т, которые врили вмст съ нимъ, не замчая недостатка въ основаніи, были очарованы силою и ясностью его воззрній.

Толпа чувствуетъ, но не разсуждаетъ, и слушатели, когда прошелъ цлый часъ въ этой рчи, начали обнаруживать признаки усталости и скуки. Даже Вудбьюри, для котораго вся сцена служила источникомъ наблюденій, или врне сказать — зрлищемъ, оставался на мст по одному только желанію послушать знаменитую Бесси Страйкеръ.

Наконецъ мистеръ Бемисъ слъ и въ публик начались перешептыванья. Неудача его была очевидна. Черезъ нсколько минутъ мистеръ Меррифильдъ снова всталъ.

— Друзья мои, сказалъ онъ:— къ крайнему сожалнію, я долженъ объявить, что мы останемся разочарованными, будучи лишены возможности послушать… даже увидть Бесси Страйкеръ. Мы ожидали ее на послобденномъ позд изъ Кеалони, гд вчера она говорила рчь, но поздъ пришелъ безъ нея. Не смотря на то, я надюсь, что вы будете… вамъ будетъ пріятно услышать нсколько словъ отъ нашего общаго друга, Ханны Торстонъ, которая не требуетъ… которую вы уже знаете.

Анонсъ этотъ былъ принятъ съ искренними выраженіями признательности. Ханна Торстонъ, сдлавщая сначала нершительное движеніе, встала, спокойно сняла свою шляпку и подошла къ столу. Ея лицо казалось немного блдне обыкновеннаго, но шаги были тверды и рука ея, которую она положила на столъ, не дрожала. Посл непродолжительной паузы, выдержанной какъ будто для того, чтобы собрать свои мысли и изолировать ихъ отъ вншнихъ впечатлній, она заговорила голосомъ столь тихимъ, что одна только серебристость его звуковъ давала возможность разслушать каждое слово. Легкое его дрожаніе не обнаруживало упадка присутствія духа, это была вибрація нервовъ, находившихся въ сильномъ напряженіи.

— Я не буду повторять доводовъ, начала она: — которыми краснорчивый ораторъ пояснилъ обиды и несправедливость, переносимыя женщиной у всхъ правительствъ и при всхъ системахъ закона, все равно деспотическихъ или республиканскихъ. Не будемъ входить въ подробности этого предмета, но коснемся только тхъ обидъ и несправедливостей, которыя требуютъ немедленнаго исправленія. Если бы мы устранили общественныя предубжденія, которыя держать нашъ полъ въ ложномъ положеніи, — если бы мы уничтожили врованіе народа въ тиранскія преданія, съ помощію которыхъ нами управляютъ — цли закона разрушились бы сами собою. Какъ начало такому концу, женщина должна требовать одинаковыхъ правъ на воспитаніе, на общественную дятельность, па вознагражденіе. Это первые шаги въ нашей реформ для достиженія источника тхъ золъ, которыя служатъ причиною нашего величайшаго страданія. Мы можемъ еще повременить, можемъ перенести нсколько дольше запрещеніе принимать участіе въ выборахъ и въ управленіи общественными длами, но мы требуемъ теперь же, немедленно, — друзья мои, не забудьте, я говорю за милліоны подобныхъ мн созданій, которыя не могутъ говорить сами за себя, — мы требуемъ одинаковой привилегіи съ мужчиной на трудъ и на справедливое вознагражденіе. Существующее различіе длаетъ насъ слабыми и безпомощными въ сравненіи съ нашими собратами, для которыхъ открыты вс поприща я которые могутъ требовать за свой трудъ вознагражденія, не навлекая на себя ни насмшекъ, ни пренебреженія. Имъ даже позволено присвоить себ такія отрасли занятій, которыя, — если только народныя понятія о слабости женщины и о рыцарств мужчины въ отношеніи къ женщин справедливы, — должны быть предоставлены намъ. Допуская даже, что сфера нашей дятельности должна быть ограничена, что мы можемъ длать весьма немногое, — великодушно ли, справедливо ли, чтобы мужчина, на выборъ котораго предоставлены вс поприща въ жизни, заслонялъ отъ насъ эти немногіе шансы заработывать насущный хлбъ? или принуждалъ насъ исполнять тотъ же самый трудъ за меньшее вознагражденіе, потому только, что мы женщины? Неужели мы не можемъ отмрять аршинъ коленкору такъ же быстро, или подобрать подъ образчикъ кисею такъ же врно, какъ и вс элегантные молодые люди, которые стоять за прилавками магазиновъ? Неужели намъ, при нашей боле нжной физической организаціи, не можетъ быть безопасно переданъ всякій трудъ, требующій быстроты, аккуратности и бережливости?

При этихъ словахъ въ толп слушателей, у которыхъ совершенно изчезъ видъ скуки, — раздались сдержанныя рукоплесканія. Голосъ Ханны Торстоиъ, по мр того, какъ она овладвала предметомъ, увеличивался въ сил, но ни на минуту не возвышался выше обыкновеннаго разговорнаго тона. Манеры ея были спокойны. Лвая рука ея слегка касалась стола, какъ будто она желала только ощущать подпору подъ рукой, но не пользоваться ею, правой же рукой отъ времени до времени она невольно длала простое движеніе. Производимое ею впечатлніе было такое, какое произвела бы женщина, принужденная силой необходимости или обязанности явиться передъ публичнымъ собраніемъ, а не женщина, желавшая этого положенія и находившая въ немъ удовольствіе. Вудбьюри былъ глубоко заинтересованъ и женщиной-ораторомъ, и ея словами. И та и другія были для него совершенно новы.

— Поэтому, друзья мои, продолжала она:— въ настоящее время мы просимъ только о томъ, чтобы вамъ оказана была простая справедливость, которую, по нашимъ понятіямъ, обязанъ оказать намъ каждый мужчина, не усвоивая даже себ нашихъ воззрній относительно истиннаго положенія женщины. Мы просимъ, чтобы восхваляемое имъ рыцарство употреблено было въ дло и выражено не однимъ лишь провожаньемъ насъ на концерты, или уступкою намъ своего мста въ вагон желзной дороги, или подаваньемъ блюдъ за столомъ намъ первымъ,и вообще всмъ, чмъ рыцарство и любезность къ нашему полу пріобртаются по весьма дешевой цн безъ всякихъ пожертвоваиій,— но тмъ, чтобы намъ открыты были т мста, занимать которыя, по его же сознанію, мы способны, и чтобы намъ платили, какъ платятъ учителямъ, писарямъ, портнымъ или ремесленникамъ, т же деньги и за тотъ же трудъ, который исполняютъ мужчины!

Это было выражено такъ просто и врно, что въ публик снова раздались апплодисменты. Дйствительно, въ томъ, что было сказано ею, не заключалось никакихъ особенныхъ доктринъ объ эмансипаціи женщинъ, ничего такого, съ чмъ бы нельзя было согласиться. Даже мистеръ Бемисъ расправилъ свои нахмуренныя брови и прошепталъ предсдателю:— весьма хорошо, но робко сказано. Мы должны уничтожать зло въ самомъ его корн.

Распространившись нсколько на этомъ вид вопроса и пояснивъ его множествомъ примровъ, Ханна Торстонъ сдлала шагъ впередъ и еще боле углубилась въ предметъ.

— Мы отрицаемъ положеніе, говорила она:— что мужчина иметъ какое либо естественное право предписывать границы, въ предлахъ которыхъ женщина могла бы работать в жить. Одинъ Богъ иметъ это право, и Его законы управляютъ какъ тмъ, такъ и другимъ поломъ съ одинаковою властью. Мужчина присвоилъ себ это право только потому, что онъ не вритъ въ интеллектуальное равенство женщины. Онъ обходился съ ней какъ съ взрослымъ ребенкомъ, которому можно дозволить нкоторую свободу, но котораго нельзя еще освободить совсмъ отъ его надзора. Подъ вліяніемъ этого убжденія онъ воспитывалъ ее въ теченіи всхъ вковъ, которые прошли со дня сотворенія міра. Правда, женщины отъ времени до времена возставали съ тмъ, чтобы предоставить своему полу равную власть, и благородно пріобрли себ мста въ исторіи, но истина росла медленно, такъ медленно, что сегодня, при просвщенной зрлости народовъ, мы должны представлять доводы, доказывать и просить того, что вы обязаны уступить намъ безъ всякихъ просьбъ. Я нахожу позорнымъ, что женщина обязана собирать доказательства и улики для того собственно, чтобъ убдить мужчинъ въ равенств съ ними въ ея разумности. Молодые люди! подумайте о вашихъ матеряхъ и избавьте насъ отъ этого уничиженія!

Слова эти, произнесенныя съ изумительной энергіей, произвели въ слушателяхъ замтное волненіе. Быть можетъ, особенность въ голос Ханны слдовало приписать ея квакерскому происхожденію, опъ постепенно принималъ характеръ музыкальнаго речитатива, становился яснымъ, пвучимъ, почти монотоннымъ. Это придавало ему грустное, умоляющее выраженіе, которое волновало душу слушателя и на нкоторое время длало его неспособнымъ къ мышленію. Посл нкоторой паузы, Ханна продолжала обыкновеннымъ своимъ тономъ:

— Страницы исторіи не доказываютъ превосходства мужчины. Когда мы представимъ себ положеніе, занять которое онъ принудилъ женщину, мы не можемъ не допустить, что она часто сопротивлялась его власти и обладала царствомъ, которое онъ присвоилъ себ. Въ ранніе вка онъ не отрицалъ въ ней способности управлять, не отрицалъ въ ея натур могущества столь высокаго и сильнаго, что мы нисколько не ошибемся, сказавъ, что эта способность поглощала вс другія способности, и на ней одной можемъ основать нашу защиту. Такія женщины,какъ Семирамида, Зеновія, Маргарита — королева датская, Елисавета — королева англійская, Марія Терезія и Великая Екатерина, принадлежатъ не къ числу послднихъ или даже второстепенныхъ между великими монархами. Юдиь и Два Орлеанская стоятъ между избавителями націй нисколько не ниже, чмъ Леонидъ и Вильгельмъ Те.іь. Первый поэтъ былъ Гомеръ, а второй — была Саффо {Миссъ Торстонъ принимаетъ эти указанія на свою собственную отвтственность.}. Даже въ школахъ философіи древніе имли свою Гипатію, а ученые среднихъ вковъ чтили ученость Олимпія Мораты. Мужчины приписываютъ себ, какъ свою собственность, поле ученыхъ изслдованій и изысканій, но имена Каролины Гершель — въ Англія, и Маріи Митчель — въ Америк, доказываютъ, что и въ этомъ отношеніи женщины не могутъ быть справедливо исключены. О, друзья мои! если Богъ призываетъ человческія существа къ открытію Его вчныхъ законовъ, къ поясненію Его вчной красоты, Онъ не останавливается на обсужденіи вопроса о полахъ! Если вы допускаете присутствіе человческаго ума въ женщин, вы должны допустить одушевленіе, геній, жизнь, божественно назначенные, какъ орудіе для совершенія какого либо великаго и блистательнаго подвига. Допуская это, вы можете безопасно открыть для насъ вс входы къ пріобртенію сознаній. Связанная, ограниченная въ сферахъ дятельности и мысли (потому что ложное воспитаніе главне всего искажаетъ наклонности ея ума), она, въ настоящее время, все еще стоитъ гораздо выше саксонскихъ рабовъ, отъ которыхъ происходитъ большая часть изъ васъ. Вы знаете, что она достигла этой высоты не только безъ вреда самой себ, но съ пользою для васъ: зачмъ же останавливать на этомъ ея прогрессъ? Зачмъ останавливать его на всемъ другомъ? Если бы владнія мужчины ограничили точно такимъ же образомъ, то неужели его голова будетъ мене озабочена , если внецъ, на который онъ заявляетъ свои притязанія, будетъ раздленъ съ другимъ существомъ? Что лучше — другъ или рабъ? Если бы супружество было для женщины истиннымъ товариществомъ, а не обязанностью, то глава дома ощущалъ бы свое бремя гораздо легче. Если бы жена доктора умла приготовлять лекарства, жена торговаго человка — вести его книги, жена адвоката — составлять контракты, то польза и выгода была бы обоюдная. Женщина, чтобы быть истиннымъ другомъ и помощникомъ мужа, должна знать все, что знаетъ мужчина, и если она становится сонаслдницей съ нимъ царствія небеснаго, — не одной только законной ‘третьей части’, но всего безпредльнаго блаженства, — она должна быть и совладтельницею земли, одинаково вооруженная для покоренія на ней неправдъ и для приготовленія ея къ боле лучшему будущему!

Этими словами Ханна Торстонъ заключила свою рчь. Въ то время какъ она спокойно отошла назадъ и взяла шляпку, въ публик началось движеніе, выражавшее полное ея удовольствіе и кончившееся громкимъ апплодисментомъ, который Ханна ни подъ какимъ видомъ не хотла принять. Хотя ни въ одномъ мст своей рчи она не коснулась боле глубокихъ сторонъ этого предмета, особливо моральныхъ отличій пола, не смотря на то, она высказала много положительныхъ истинъ, слишкомъ тсно связанныхъ, въ ум ея съ ученіемъ, которому она слдовала, чтобы замтить ихъ дйствительную независимость отъ этого ученія. Такимъ образомъ большинство ея слушателей, соглашаясь съ ней во многихъ отношеніяхъ, все еще чувствовало себя неубжденнымъ въ главномъ обстоятельств. Ханна не знала своей собственной неспособности судить о предмет свободно, и приписывала равнодушію или предубжденію отсутствіе сочувствія между мужчинами, которое въ сущности проистекало изъ великодушнаго уваженія къ ея полу.

Что касается до Вудбьюри, онъ слушалъ съ особеннымъ любопытствомъ, которое на нсколько времени отвлекло его вниманіе отъ личности самого оратора. Съ самаго начала наружность ея возбуждала чувство состраданія, частію за испытаніе, которое она въ воображеніи своемъ должна была перенести, частію за умственное заблужденіе, которое было причиною этого испытанія. Прошло нсколько времени прежде, чмъ ея спокойствіе и самообладаніе разуврили его. Съ окончаніемъ рчи онъ удивлялся самому себ, ощущая непонятное сожалніе, что она перестала говорить.

— Въ прошедшій разъ я былъ несправедливъ, подумалъ онъ. Эта женщина горячо предана своему длу, и мене бы оскорбилась, селя бы я вмсто того, чтобы отклониться отъ вызова, положительно отказался отъ него. Мн еще предстоитъ многому научиться отъ этихъ людей.

Между тмъ комитетъ изъ шести лицъ составилъ журналъ. Сэтъ Ватльсъ, одинъ изъ членовъ комитета и занимавшій должность предсдателя, прочиталъ рядъ слдующихъ резолюцій: ‘въ ныншній вкъ прогресса никакая реформа не должна быть упущена изъ виду въ великой битв за право, поэтому комитетъ постановляетъ, — первое: въ настоящемъ движеніи за равныя права женщины комитетъ признаетъ дло, безъ поддержки котораго нельзя ручаться за успхи всякаго другаго дла,— второе: комитетъ будетъ всми зависящими отъ него мрами помогать такому благому предпріятію, онъ будетъ распространять свтъ и свднія, клонящіяся къ возстановленію правъ женщины передъ обществомъ,— третье: комитетъ представитъ законодательному собранію прошеніе о предоставленіи женщин всхъ гражданскихъ и политическихъ правъ, и наконецъ,— четвертое: комитетъ употребитъ вс свои усилія къ распространенію обращенія въ публик The Monthly Hollyhock,— журнала, посвященнаго длу эмансипаціи женщинъ’.

Когда кончилось чтеніе, мистеръ Меррифильдъ всталъ и спросилъ:— слдуетъ ли принять резолюціи комитета?— При этомъ, къ счастію, онъ во время удержался отъ любимой своей поговорки: ‘какъ говорится’, которую прибавлялъ къ каждой фраз, кстати и некстати.

— Я длаю это предложеніе!— Я его поддерживаю!— послышалось съ платформы.

— Кто въ пользу принятія сейчасъ только прочитанныхъ резолюцій, тотъ выразитъ свое согласіе словомъ ‘да!’

Въ отвтъ на это раздался разсыпной неправильный залпъ множества ‘да!’ Юноши чувствовали, что при настоящемъ случа согласіе ихъ ни къ чему не поведетъ, только два или три изъ нихъ ршились присоединить свои голоса къ общему крику, въ полномъ убжденіи, что они не будутъ замчены, но къ величайшему ихъ и смущенію и досид, оны крикнули, когда все замолкло, и визгливый тонъ ихъ голосовъ привлекъ взоры всхъ слушателей въ ту часть зала, гд сидли эти смльчаки.

— Кто не согласенъ, тотъ скажетъ ‘нтъ!’

Противники движенія, принимая въ соображеніе, что это не былъ ихъ митингъ, воздержались отъ подачи голосовъ.

— Прежде чмъ митингъ разойдется, сказалъ мистеръ Меррифильдъ, снова вставая:— я долженъ… я беру смлость надяться, какъ говорится, что истины, которыя мы услышали сегодня, распространятся, глубоко западутъ въ наши сердца. Мы надемся на возможность объявить въ непродолжительномъ времени о посщеніи Бесси Страйкеръ, неудача которой… видть которую сегодня въ числ нашихъ элегантныхъ, то есть, элоквентныхъ защитниковъ, мы лишены были удовольствія. Но мы полагаемъ, что она находится гд нибудь жъ другомъ мст, и наша потеря послужитъ для другихъ находкой. Вмняю себ въ пріятную обязанность поблагодарить слушателей за посщеніе, за вниманіе и одобреніе нашей блистательной реформы. Такъ какъ боле не предстоитъ занятій, и какъ наши друзья изъ Моллигэнсвилля и Атауга должны еще прохать порядочное разстояніе,— то, кажется, теперь самая пора отправиться къ домамъ.

При этихъ словахъ слушатели встали съ мстъ, столпились у узкихъ дверей и начали спускаться по крутой лстниц. Вудбьюри, толкаясь и испытывая давку вмст съ прочими, выслушивалъ замчанія толпы:— Кто! онъ?— Это пустой старикашка!— Какъ хотите, а въ ея словахъ много правды.— Бесси Страйкеръ?.. Нтъ, я готовъ слушать Ханну Торстонъ хоть каждый день!— Ему это не совсмъ понравилось!— Она иметъ больше права говорить подобныя вещи! Выслушивалъ онъ и различныя другіе восклицанія, изъ совокупности которыхъ вывелъ заключеніе, что публика не принимала особаго участія въ эмансипаціи женщинъ, но что она была благосклонна до личности Ханны Торстонъ.

ГЛАВА VI.

ВЪ КОТОРОЙ ЛЭЙКСАЙДЪ СТАНОВИТСЯ БОЛЕ ОЖИВЛЕННЫМЪ МСТОМЪ.

Зима наконецъ установилась,— постоянная зима центральной части Нью-Іоркскаго Штата, гд снгъ, выпавшій въ начал декабря, обыкновенно покрываетъ землю до марта. Птолеми, расположенный на сверной сторон воднаго бассейна между Сускеванной и рками, питающими въ озеро Онтаріо, иметъ мене перемнчивую зимнюю температуру, чмъ обширная долина, лежащая миль на тридцать къ югу. Озеро Атауга въ связи съ Кайюга и Сенека, никогда не замерзаетъ, кром отмелей, находящихся въ южномъ конц, но его вода, до такой степени пронзительно холодная, что ржетъ кожу, какъ остріемъ ножа,— не иметъ свойства смягчать сверный втеръ. Низменныя мста между Птолеми и озеромъ, а также восточная и западная долины, на нсколько миль позади города совершенно открыты сверу, такъ что солнечные зимніе дни, которые въ боле закрытымъ мстностяхъ сгоняютъ снгъ, здсь успваютъ только немного размягчить его. На горахъ онъ бываетъ уже черезчуръ глубокъ, и далеко не можетъ доставлять удовольствія. Какъ скоро вьюги занесутъ большую дорогу, по ней начинаютъ бгать деревянныя сани и нырять изъ одного крутаго ухаба въ другой, какъ морскіе катера на сильно взволнованномъ лор.

Вудбьюри, исполняя общаніе, вынужденное его сестрой, отправился на праздники въ Нью-Іоркъ, и, какъ слдовало ожидать, получилъ множество приглашеній, задержавшихъ его до половины января. Ему скоро наскучило быть безсмннымъ кавалеромъ двухъ своихъ хорошенькихъ, но (надобно признаться, водъ строгой тайной) пустыхъ племянницъ, которыхъ эстетическій вкусъ выражался одной оперой, и въ опер — музыкой Верди. Посл двнадцати вечеровъ, проведенныхъ въ слушаніи ‘очаровательной Бозіо’, ‘восхитительнаго Бевевентано’ и ‘прочей компаніи’, онъ былъ радъ-радешенекъ услышать, для перемны, полудикіе звуки индійскихъ двушекъ въ псняхъ и танцахъ Taza be-taza. Въ сезонъ восточныхъ дождей и грязныхъ улицъ, городъ становился невыносимымъ, и Вудбьюри,— къ величайшему удивленію родныхъ своей сестры,— отказался отъ приглашеній на пятый grand-bal мистриссъ Лютеръ Лигерсъ, отказался собственно для того, чтобы скоре воротиться въ пустыни Птолеми.

Взявъ экстренный поздъ до города Миранда, Вудбьюри нанялъ пароконный катеръ, или т же самыя сани, съ ирландской упряжью, и рано утромъ отправился въ путь. Никогда еще онъ не приближался къ Птолеми съ этой стороны, новая мстность и новые виды сообщали поздк особенную прелесть. Былъ морозный, ясный день, холодный воздухъ ускорялъ въ лошадяхъ кровообращеніе, быстро и безъ всякаго шума скользили сани по хорошо назженной дорог. Съ волчьей полостью на колнахъ, Вудбьюри сидлъ пріятно согртый и испытывалъ рдкое наслажденіе, втягивая въ себя острую электрическую, прозрачную какъ хрусталь атмосферу. Прошло много лтъ съ тхъ поръ, какъ онъ не ощущалъ такой свжести и бодрости,— такого быстраго обращенія возбужденной крови, такой легкости на сердц! Снжные кристаллы сверкали въ лучахъ солнца, вершины горъ блистали какъ серебро на голубомъ неб. Онъ громко плъ одну за другой давно забытыя псни, пока усы его не обратились въ ледъ и повисли надъ его ртомъ, какъ дуга отъ висячаго замка.

Поднявшись изъ южной долины, Вудбьюри покатилъ по холодной, неровной возвышенной мстности, и къ полдню прибылъ въ Моллигансвиль. Отсюда дорога наворачивала на западъ, — еще три мили, и онъ очутился на окраин длиннаго спуска къ восточной бухт Атауга. На этомъ мст передъ нимъ открылся великолпный зимній ландшафтъ. Въ центр картины находился Птолеми, съ его шпицами, съ одной сплошно-застроенной горделивой улицей, съ разбросанными отъ нея по ту и другую сторону домами и садами. На бломъ фон долины вырисовывались, съ непріятною рзкостью и отчетливостью, силуэты фермъ, житницъ и заборовъ, одинокихъ деревьевъ и извилистыя линіи ольхи и ивы, обозначавшія направленіе ручьевъ. За устьемъ отдаленной долины возвышался длинный, обработанный склонъ западной горы, покрытый темно-пурпуровыми пятнами сосноваго лса. На свер, за снжными лугами и опушкой деревьевъ вдоль Ревучаго Ручья, поднимался облитый солнечными лучами холмъ Лэйксайда, прикрытый сзади темнымъ лсомъ, а дале, между крутыми берегами, виднлись угрюмые, синеватые полосы озера. Воздухъ до такой степени былъ прозраченъ, что отдаленность предметовъ обозначалась только разницей въ ихъ синев, а не уменьшеннымъ ихъ видомъ.

— Клянусь небомъ! это очаровательно! невольно воскликнулъ Вудбьюри.

— Истинно, сэръ,— мсто отличное,— сказалъ ирландецъ-извощикъ, полагая, что восклицаніе относилось къ нему.

Вскор посл того какъ начался спускъ, Вудбьюри увидлъ впереди бдствующій у дороги экипажъ. Остатки аристократизма, или по крайней мр, привязанность къ аристократическимъ привилегіямъ, все еще держится въ нашемъ республиканскомъ народ и выражается въ самомъ непріятномъ, а иногда оскорбительномъ вид,— и между прочимъ въ привычк здить въ тяжелыхъ экипажахъ. Никто не знавалъ еще, чтобы тяжелая повозка или большія сани уступили хотя одинъ дюймъ дороги боле легкому экипажу. Въ настоящемъ случа большія сани, спускаясь внизъ, принудили подымавшіяся въ верхъ легковыя сани свернуть въ глубокій снжный сугробъ, и у санокъ, во время попытки снова попасть на дорогу сломались об оглобли. Тяжелыя сани покатили дальше, не обратилъ вниманія на эту бду, — какой-то джентльменъ и лэди, сидвшіе въ санкахъ держали совщаніе о бдственномъ своемъ положеніи, когда впереди показался Вудбьюри. Въ то время какъ джентльменъ, отводя въ бугоръ свою лошадь, чтобы очистить дорогу, повернулъ свое лицо къ приближавшимся санямъ, Вудбьюри узналъ между мховыми наушниками, курьезно приставленный носъ, неполные губы и выдающіеся зубы, принадлежавшіе высокопочтеннйшему мистеру Вальдо.

— Душа моя, вдь это мистеръ Вудбьюри! радостно вскричалъ мистеръ Вальдо, обращаясь къ закутанной лэди. Мистриссъ Вальдо приподнялась, откинула вуаль и окликнула приближавшагося освободителя:— Помоги мн, добрый самаритянинъ! Левитъ сокрушилъ меня, а у священника столько дла, что надо подумать о самомъ себ!

Вудбьюри остановился, выскочилъ изъ саней и посмотрлъ, въ чемъ дло.

— Этого здсь не поправить, сказалъ онъ.— Вы должны перессть ко мн, правда, будетъ тсно, но мы подемъ тихонько и поведемъ за собою лошадь.

— Но я долженъ быть на похоронахъ въ Моллигенсвилл, долженъ похоронить ребенка одного изъ нашихъ членовъ, отвчалъ мистеръ Вальдо:— мн нельзя потерять одной минуты. Другъ мой, ты позжай назадъ съ мистеромъ Вудбьюри. Быть можетъ, онъ будетъ такъ добръ, что возьметъ сбрую и теплое платье, а я доду верхомъ до Ванъ-Хорна и у него займу сдло.

Распоряженіе это вскор приведено было въ исполненіе. Мистеръ Вальдо слъ на голую спину коня и похалъ на гору, безпрестанно колотя каблуками бока животнаго. Оглобли положили въ санки, которыя должны были оставаться въ сугроб ‘впредь до востребованія’, мистриссъ Вальдо заняла мсто подл Вудбьюри. Она по обязанности, тсно связанной съ обязанностію мужа, отправлялась тоже на похороны, и была очень довольна случаемъ, который предоставилъ ей возможность уклониться, не въ ущербъ своей совсти, отъ печальной церемоніи.

— Я рада, что вы воротились, мистеръ Вудбьюри, сказала она, когда сани начали спускаться съ горы. — Въ зимнюю пору намъ нравится. чтобы наши друзья были къ намъ ближе, а ваше отсутствіе, поврьте мн, для всхъ насъ было ощутительно.

— Пріятно слышать, что я уже усплъ занять мсто въ вашемъ кружк, отвчалъ Вудбьюри. — Что у васъ новенькаго? Продолжаетъ ли большое швейное общество свое существованіе?

— Продолжаетъ, но не совсмъ на прежнемъ основаніи. Базаръ нашъ состоялся, и я очень сожалла, что васъ на немъ не было, я вполн разсчитывала на продажу вамъ разныхъ вещицъ. Базаръ анти-невольничій тоже состоялся, но члены общества продолжаютъ работать для джютнапорской миссіи, потому что въ непродолжительномъ времени представится случай отправить вещи прямо въ Мадрасъ, такъ что большая часть изъ насъ продолжаетъ собираться, мы или помогаемъ другъ другу, или занимаемся своимъ собственнымъ шитьемъ.

— Гд предназначается слдующій митингъ?

— Въ этомъ-то и состоитъ наше главное затрудненіе. Мы истощили вс доступные дома, по два уже раза собирались у Бью и Вилькинсона. Нашъ домъ такъ малъ, настоящая голубятня, что нельзя и подумать. Я бы желала имгь нсколько пустыхъ вашихъ комнатъ. Скажите, пожалуйста, какая идея! Превосходная! Признайтесь, что и мой слабый женскій умъ способенъ на изобртательность!

— Въ чемъ же дло? спросилъ Вудбьюри.

— Неужели вы не догадываетесь? Вы должны пригласить къ себ на вечеръ швейное общество. Мы соберемся въ Лэйксайд, — какая чудная вещь!

— Вы говорите серьзно, мистриссъ Вальдо?— Конечно, я не могу быть до такой степени неделикатнымъ, чтобы отказать вамъ, но будетъ ли это согласоваться съ приличіемъ? Что скажетъ Птолеми насчетъ такого предположенія?

— Устроить это я принимаю на себя! Будетъ ли это прилично! Желала бы я знать: вы разв не степенный, не респектабельный членъ общества? Если бы кто вздумалъ возставать противъ васъ, обвинять васъ въ чемъ нибудь, намъ пришлось бы отправиться въ Калькутту узнать, правда ли это? Мы уврены, что въ Лэйксайд нтъ ни потайныхъ дверей, ни скелетовъ, заложенныхъ въ стн, ни комнатъ Синей Бороды. Кром того Птолеми не Моллигэнсвилль, не Анакреонъ стсняться намъ нечего. Да, да, это превосходная вещь. Что касается до хозяйственныхъ приготовленій, разсчитывайте на мою помощь, если только встртится въ ней надобность.

— Я боюсь, отвчалъ Вудбьюри: — мистриссъ Бабъ никому не уступилъ своей власти, никому не позволитъ вмшаться въ ея распоряженія. Откровенно вамъ долженъ сказать, прибавилъ онъ, захохотавъ: — я затрудняюсь ршить этотъ вопросъ безъ предварительнаго съ ней совщанія.

— Перестаньте! возразила мистриссъ Вальдо. — Помните ли вы, что я говорила вамъ однажды? Да. Вы, холостяки, которые хвастаетесь своею независимостью отъ женщины, — вы-то и есть настоящіе рабы нашего пола. Ни одна жена не можетъ быть такимъ тираномъ, какъ ключница. Я нисколько не отрицаю, что мистриссъ Бабъ весьма честная, добросовстная, совершенно на своемъ мст женщина, но все-таки при ней вы не увидите семейнаго хозяйства. Вамъ нужно жениться.

— Легко ото сказать, мистриссъ Вальдо, отвчалъ Вудбыори, и засмялся смхомъ, который, какъ роскошная лтняя виноградная доза, прикрылъ входъ въ пещеру вздоховъ: — легко сказать, и не трудно было бы исполнить, если бы мужчина вздумалъ взять себ жену за ея домохозяйственныя качества, оцниваемыя по столько-то въ мсяцъ.

— Фи! сказала мистриссъ Вальдо, съ притворнымъ видомъ оскорбленной. — Вы же наконецъ не циникъ, и въ ваши лта не имете права оставаться холостымъ, безъ уважительной причины.

— А можетъ статься, мистриссъ Вальдо, у меня есть весьма уважительная причина. Мн кажется, очень немногіе остаются холостыми вслдствіе своей разборчивости. Я утратилъ воспріимчивость юношескихъ дней, но не утратилъ идеала истинной супружеской жизни. Я не ршился бы жениться на совершеннйшей женщин въ мір, если бы не могъ быть въ одно и то же время нжнымъ любовникомъ и преданнымъ мужемъ, скажите, неужели вы пожелаете, чтобы я избралъ себ женой одно изъ этихъ пустыхъ, красивенькихъ созданій, отъ которыхъ теперь возвращаюсь, или одного изъ вашихъ хладнокровныхъ разсудительныхъ ораторовъ.

Мистриссъ Вальдо поняла и серьезный тонъ своего спутника, и прикрытую горечь послднихъ его словъ. Будучи вполн женщиной, она въ одинъ мигъ прочитала его сердце, и съ этой минуты стала навсегда питать къ нему самое искреннее уваженіе.

— Мистеръ Вудбьюри, вы, пожалуйста, не принимайте моихъ словъ въ серьезную сторону,— это было ни больше, ни меньше, какъ пустая болтовня, мягко отвчала она. Женщины въ мои лта, когда Богъ отказываетъ имъ въ дтяхъ, обыкновенно принимаются за сватовство, надясь пополнить семейный недостатокъ дтьми нареченными. Поврьте, тутъ нтъ нисколько самолюбія. Ахъ, Боже мой! мы уже въ город. Не забудьте же, митингъ швейнаго общества въ Лэйксайд.

— Какъ только переговорю съ могущественной мистриссъ Бабъ, сказалъ Вудбьюри, высаживая мистриссъ Вальдо у дверей дона киммерійскаго пастора:— то сейчасъ же дамъ знать, и тогда все это дло будетъ находиться совершенно въ вашихъ рукахъ.

— Въ моихъ? О, я буду генераломъ Джексономъ — на меня возлагается вся отвтственность! весело вскричала она, когда сани тронулись съ мста.

Вудбьюри, встрченный у воротъ веселымъ лицомъ Бюта Вильсона, ршился немедленно переговорить съ ключницей о митинг. Мистриссъ Фортитюдъ Бабъ была рада его возвращенію, но этой радости не выражали ни ея лицо, ни ея слова. Отервъ передникомъ свою костлявую правую руку, она взяла протянутую руку Вудбьюри, сказавъ при этомъ: — какъ ваше здоровье, сэръ? и потомъ прибавила:— полагаю, вы провели очень весело все это время?

— Не совсмъ-то весело, я радъ, что снова вожу себя дома, отвчалъ онъ. Слово ‘дома’ понравилось мистриссъ Бабъ: оно удовлетворяло ея понятіямъ о справедливости.

— Мистриссъ Бабъ, мн нужно съ вами посовтоваться, продолжалъ Вудбьюри.— Швейное общество желаетъ собраться здсь на вечеръ. Оно перебывало во всхъ большихъ домахъ въ Птолеми и, повидимому, другаго мста не остается. Ршившись постоянно жить въ Лэйксайд, вы знаете, я долженъ быть добрымъ сосдомъ. Нельзя ли устроить все необходимое для пріема гостей?

— Такъ неожиданно! я, право, не знаю, что и придумать. Здсь все было спокойно такое долгое время,— угрюмо замтила ключница, испустивъ хриплый вздохъ.

— Это правда, сказалъ Вудбьюри:— и разумется, вамъ нужна будетъ помощь.

— Нтъ! воскликнула она съ энергіей.— Мн ничьей не нужно помощи,— кром разв Мелинды. Вс комнаты надо будетъ привести въ порядокъ, хотя он ни на волосъ не хуже комнатъ мистриссъ Бью, надо будетъ приготовить ужинъ человкъ на двадцать,— пирожное т еще что нибудь. Когда это будетъ?

— Полагаю, въ слдующую пятницу, но все-таки, можете ли вы обойтись безъ помощи?

— Не всякій другой можетъ сдлать, что нужно,— отвчала мистриссъ Бабъ.— Посл мн же придется приводить все въ порядокъ. Во всякомъ случа я не нуждаюсь въ чужой помощи,— не хочу, чтобы сдлано было какъ нибудь — вдь потомъ мн же припишутъ все это. Мелинда привыкла къ моимъ порядкамъ,— а не всякій знаетъ, что значитъ хозяйство. Другіе длаютъ изъ него страшную чушь!

Въ душ мистриссъ Бабъ была чрезвычайно довольна случаемъ публично показать свои способности, но не въ ея натур было длать что нибудь вн обыкновенныхъ правилъ ея домохозяйства, не давъ понять, что она приноситъ великую жертву. Она не была до такой степени безразсудна, чтобы присвоивать себ независимую власть, но настойчиво требовала и поддерживала орава воюющей стороны. Сдлавъ, однакоже, эту уступку она обнаружила удивительную энергію въ необходимыхъ приготовленіяхъ.

Благодаря мистриссъ Вальдо, весь Птолеми скоро узналъ о готовящемся митинг, и такъ какъ приглашеніе было общее, то почти вс согласились принять его. Посл похоронъ мистриссъ Деннисонъ весьма немногіе бывали въ Лэйксайд, и потому теперь невольно возбуждалось любопытство узнать, какія сдланы перемны новымъ владльцемъ. Кром того, санная зда при полномъ лунномъ освщеніи была превосходная. Дамы, принадлежавшія къ швейному обществу, приходили въ восторгъ отъ предстоящей поздки, даже Ханна Торстонъ, видя, что ея отсутствіе было бы единственнымъ исключеніемъ и могло показаться преднамреннымъ, принуждена была отправиться съ ними. Посл встрчи въ дом Меррифильда она только разъ видла Вудбьюри, и въ этотъ разъ его присутствіе было непріятно для нея, даже ставило ее въ затруднительное положеніе. Но Меррифильды, особенно гордившіеся ея дарованіями, питали надежду, что она еще обратитъ его на путь истины, и нарочно похали въ Птолеми, чтобъ отвезти ее въ Лэйксайдъ.

Рано вечеромъ гости начали собираться. Бютъ, съ своимъ работникомъ Патрикомъ, встрчалъ ихъ у воротъ, посл искренняго привтствія (онъ зналъ всхъ) принималъ на свое сбереженіе лошадей и сани. Вудбьюри, въ качеств хозяина дома, по существующему у птолемійцевъ обыкновенію, стоялъ у дверей, а за нимъ въ трехъ шагахъ, въ чорномъ бомбазиновомъ плать и съ суровымъ видомъ находилась мистриссъ Бабъ. Она принимала дамъ съ холодной любезностью, провожала ихъ на верхъ въ парадную спальню, и такъ каждую изъ нихъ просила, или, врне сказать, приказывала ‘снять теплое платье’. Любопытству дамъ не удалось обнаружить какой нибудь неполноты или чего нибудь необыкновеннаго въ предметахъ этой комнаты. Мебель относилась къ періоду Деннисоновъ, мистриссъ Фортитюдъ озаботилась, чтобы въ туалетныхъ принадлежностяхъ не было недостатка. Миссъ Элиза Кланси прошептала, однакоже, миссъ Роани Гудвинъ: — мн кажется, не мшало бы поставить для насъ лавандовой или вишневой воды. При этомъ миссъ Гудвинъ посвтила отвтить предостерегающимъ: шши! и достала изъ ридикюли небольшой, замасляный свертокъ изъ толковой матеріи, развернула его и вынула миніатюрный кусокъ губки, пропитанной экстрактомъ лимонной вербены.— Вотъ, сказала она, предлагая губку другой старой дв:— этимъ я всегда запасаюсь.

Просторная гостиная въ Лейксайд постепенно наполнилась труженицами на благо и пользу миссіонерскаго фонда. Мистриссъ Вальдо принадлежала къ числу раннихъ гостей, и приняла на себя роль распорядительницы, по праву неоспоримаго умнья занимать общество. На время она сдлалась настоящей хозяйкой дома, превосходно съумла умиротворить мистриссъ Бабъ и съ самаго начала приковать ее къ надлежащему ея мсту, крпкой, несокрушимой цпью, скованной изъ любезности и наружнаго уваженія. Она, поэтому, чувствовала себя въ своей истинной сфер, и съ такимъ тактомъ выбирала темы для разговора, такъ умно и незамтно поднимала прерванныя его нити и передавала ихъ въ надлежащія руки, такъ быстро замчала и уничтожала начинавшіеся споры, ласками и шутками такъ мило заставляла другихъ оставлять неразвязность и застнчивость, что Вудбьюри не могъ удержаться, чтобы не сказать: ‘какой бы царицей салоновъ могла быть эта женщина!’ Мистриссъ Вальдо имла постоянно въ виду, чего, можетъ статься, Вудбьюри и не зналъ, что вечеръ этотъ долженъ быть пріятнымъ ее только для гостей, но и для хозяина дома. Она приняла на себя отвтственность за его послдствія и сознавала, что отъ успха будетъ зависть открытіе дверей Лэйксайда для Птолемійскаго Общества.

Въ главной гостиной тоже мало находилось предметовъ, которые бы могли привлечь вниманіе гостей. Полъ по прежнему былъ покрыть стариннымъ брюссельскимъ ковромъ съ колоссальными букетами цвтовъ, небывалыхъ красокъ и формъ,— онъ служилъ диковинкой для всего Птолеми, когда былъ новый. Тутъ были т же самые стариннаго фасона стулья и широкіе диваны съ ситцевой покрышкой,— со стны надъ однимъ диваномъ смотрли внизъ потретъ мистриссъ Деннисонъ и ея сына Генри, двнадцати-лтняго мальчика, рука котораго лежала на голов ньюфаундлендской собаки. Вудбьюри прибавилъ только дв гравюры, изображавшія мадонну San Sisto и Преображеніе, но постителямъ ни одна изъ нихъ особенно не нравилась. Мистриссъ Гамильтонъ Бью, остановясь на минуту передъ мадонной, замтила:— изображенное здсь дитя точь въ точь какъ моя маленькая Адди, когда бывала безъ платьица!

Въ малой гостиной висли: Ландскра ‘Вызовъ на дуэль’, и Ари Шеффера ‘Франческа ди Римини’. Отъ этой картины миссъ Роуани Гудиннъ быстро отвернулась, съ трудомъ подавивъ восклицаніе.— Ты тоже видла?— спросила она миссъ Элизу Клянси: ну прилично ли ршать подобныя картины!

— Тс! отвчала миссъ Элиза:— это можетъ быть изъ священнаго писанія.

И миссъ Роуани начала разсматривать картину съ большимъ вниманіемъ.— Что же это такое? спросила она.

— Ничего нтъ удивительнаго, если это Іеффай и его дочь. Оба они смотрятъ такъ печально.

Въ это время пріхали выскопочтеннйшій Самуэль Стэйльзъ и его жена. Это были добрыя, любезныя личности, пользовавшіеся своимъ значеніемъ въ обществ безъ малйшей заносчивости. Самъ мистеръ Стэйльзъ былъ черезчуръ скроменъ и остороженъ, боясь, вроятно, забыть строгія правила поведенія, которыя внушали ему, когда онъ былъ еще студентомъ богословія. Прежде, чмъ явиться въ Лэйксайдъ, онъ чувствовалъ, что его обязанность требовала отъ него непремнно узнать религіозныя убжденія мистера Вудбьюри, но у наго не хватило луку нарушить благородное молчаніе, соблюдаемое въ этомъ отношенія самимъ Вудбьюри, и онъ принужденъ былъ успокоить свою совсть фактомъ, что Вудбьюри три раза посщалъ его церковь. Между нимъ и мистеромъ Вальдо не существовало близкихъ отношеній. Впрочемъ они нердко, хотя и очень осторожно, бесдовали о различіи своихъ убжденій и этимъ путемъ научились, по крайней мр, уважать искренность другъ друга.

Послдними, передъ самымъ чаемъ, пріхали мистеръ и мистриссъ Меррифильдъ съ Ханной Торстенъ. Ханна явилась, какъ уже сказано, весьма неохотно. Она лучше согласилась бы встртиться лицомъ къ лицу съ недружелюбнымъ собраніемъ слушателей, нежели съ любезнымъ хозяиномъ, который подошелъ къ дверямъ встртить ее. Сознаніе въ немъ силы ума, силы сдерживаемой и направляемой какой-то холодной способностью, которой она не имла, сильно ее тяготило. Интеллектуальная сила развивалась въ ней самой чрезъ возбужденіе ея чувствъ и симпатіи. Личность Вудбьюри казалась ей совершенно противоположною ея собственной личности, и убжденіе въ этомъ возбуждало въ ней непріятное, болзненное чувство. Какъ женщина, она не могла перенести противоположности подобнаго рода безъ нкотораго труда.

— Благодарю васъ за посщеніе, массъ Торстонъ, сказалъ Вудбьюри, искренно подавая ей руку.— Мн было бы крайне обидно, если бы кто нибудь изъ членовъ общества пренебрегъ моей первой попыткой принять ихъ въ моемъ дом. Душевно радъ, что пожаловали въ Лэйксайдъ.

Ханна Торстонъ приподняла глаза свои съ усиліемъ, вызвавшимъ мимолетный румянецъ на ея лицо, не смотря на это она спокойно встртила его взглядъ.

— Премного благодарны вамъ, мистеръ Вудбьюри, сказала она:— за то, что Лэйксайдъ по прежнему принадлежитъ къ птолемійскому обществу. Признаюсь, намъ непріятно было бы видть такое очаровательное мсто совершенно отчужденнымъ, или, что еще непріятне, какъ полагаютъ многіе изъ птолемійцевъ,— прибавила она, улыбаясь:— принадлежащимъ къ Анакреону.

— О, нтъ! сказалъ Вудбьюри, передавая миссъ Ханну на попеченіе мистриссъ Бабъ.— Я сдлался настоящимъ птолемійцемъ, или птолемикомъ, назовите, какъ вамъ угодно. Черезъ сосднюю гору я бросилъ въ Анакреонъ перчатку, и обращаюсь спиной къ юго-восточному втру, когда онъ задуетъ, изъ Моллигенсвиля.

— Перестаньте, перестаньте! Мы не хотимъ, чтобы смялись надъ нами, сказала мистриссъ Вальдо, проходившая черезъ пріемный залъ.— Ханна, вы пріхали какъ разъ во время. Въ гостиной сидятъ рядомъ пять членовъ миссіонерскаго фонда, и мн хотлось бы разъединить ихъ. Мистеръ Вудбьюри, теперь до чаю никто больше не прідетъ:— окажите мн вашу помощь.

— Кто теперь тиранъ?— скажите, спросилъ Вудбьюри.

— Женщина, женщина, во всякомъ случа, въ томъ или другомъ вид, отвчала она, идя впереди въ гостиную.

Посл весьма существеннаго чаю, который приготовляла мистриссъ Бабъ и которому гости, перешептываясь между собою, отдавали полную справедливость, наступила пауза въ трудахъ швейнаго общества. Вещи, предназначенныя для Джютнапорской миссіи, почти были кончены, и, благодаря усиліямъ мистриссъ Вальдо,— завязался самый живой разговоръ, не требовавшій ни малйшей поддержки. Гости раздлились на группы, весело болтали у оконъ, любуясь ландшафтомъ, освщеннымъ срыми сумерками, или слдили за приближеніемъ саней изъ Птолеми, когда он вызжали изъ-за деревьевъ вдоль Ревучаго Ручья. Посл чаю, первыми явились мистеръ Гамильтонъ Бью и почтенный Зено Гардеръ, а вслдъ за ними толпа молодыхъ джентльменовъ. Многіе изъ нихъ вовсе не были извстны Вудбьюри, но это не могло служить для нихъ препятствіемъ. Они на скорую руку поздоровались съ нимъ,— зная, что этой церемоніи нельзя избгнуть,— а потомъ поспшили занять выгодныя мста между дамами. Сотъ Ватльсъ не только пріхалъ воспользоваться гостепріимствомъ, основаннымъ, какъ онъ выразился, па ‘торговл проклятымъ опіемъ’, но еще привезъ съ собой изъ Птолеми незнакомаго человка, мистера Грэйвдля, извстнаго до нкоторой степени подъ названіемъ оратора въ обществ воздержанія.

Комнаты вскор переполнились, и Вюдбьюри принужденъ былъ отворить свою библіотеку, въ которую удалились вс пожилые джентльмены, за исключеніемъ мистера Стэйльза. Мистеръ Вальдо любилъ слушать разсказы, анекдоты, даже и такіе, содержаніе которыхъ не отличалось изысканностью, а подобныхъ разсказовъ и анекдотовъ почтенный Зено имлъ неистощимый запасъ. Мистеръ Бью, не смотря на то, что считалъ себя обязаннымъ протестовать отъ времени до времени, всегда старался быть насторож, и часто, въ невдніи своемъ, наводилъ на т самые предметы, которыхъ такъ очевидно желалъ избгнуть. Если разговоръ становился серьезнымъ и тяжелымъ, онъ обыкновенно намекалъ: — мистеръ Гардеръ! я очень радъ, что мы не услышимъ сегодня ни одного изъ вашихъ ядовитыхъ разсказовъ, — намекъ, на которой почтенный Зено всегда отвчалъ однимъ изъ такихъ разсказовъ.

Бютъ Вильсонъ, управясь съ лошадями, вымылъ руки, тщательно причесалъ волосы и надлъ праздничное платье. Миссъ Каролина Дильвортъ была въ числ гостей, но Бютъ, до прізда Сэта Ватльса, довольствовался тмъ, что случайно бросалъ на нее взглядъ сквозь окно. Присмотръ за огнемъ въ каминахъ, за лампами и другими принадлежностями вечера часто давалъ ему случай являться между гостями и наблюдать за предметомъ своей любви и своимъ воображаемымъ соперникомъ, не подавая виду, что онъ это длаетъ. — Провались сквозь землю этотъ синещекій орангутангъ! бормоталъ онъ про себя. Я увренъ, что у него печень бле молокъ у селедки, а если надрзать его жолтую кожу, то изъ подъ нее, вмсто крови, брызнетъ сыворотка.

Сотъ Ватльсъ былъ на дл совершенно невиненъ въ какихъ либо умыслахъ на сердце этой двушки. Въ грезахъ своего колоссальнаго воображенія, онъ смотрлъ впередъ съ большою увренностію на ту минуту, когда Ханна Торстонъ приметъ его, или онъ ея имя, онъ приготовился ко всякаго рода случайностямъ. Съ этою цлью онъ принялъ на себя нжный томный видъ, и такъ глубоко говорилъ о любви, о миссіи, о двойственности души, что въ боле образованномъ обществ сдлался бы до крайности невыносимымъ. Онъ имлъ привычку класть свою руку на руку или плечо того лица, съ которымъ говорилъ, и въ Птолеми были же такія малодушныя женщины, которымъ правилась подобная фамильярность. Ханна Торстонъ, хотя вполн согласовалась съ нимъ, какъ съ реформаторомъ, и поэтому дружелюбно и терпливо слушала его, но чувствовала какое-то отвращеніе, котораго не могла объяснять себ. Это обстоятельство сильно ее безпокоило. Онъ безобразенъ, думала она: — а я такъ слаба, что безобразіе мн не нравится, — въ этомъ должна заключаться причина отвращенія. Такое заключеніе, дйствуя на ее чувствительныя понятія о справедливости, заставляли ее обходиться съ нимъ иногда съ боле чмъ необходимою любезностью. Многія лица, въ томъ числ и Меррифильды, положительно думали, что между ними образовывалась сердечная привязанность.

— Миссъ Карри, прошепталъ Бютъ, проходя въ зал мимо нея:— вы любите, чтобы лимонадъ былъ слаще? Сейчасъ мы будемъ подавать его, и я скажу матушк Форти, чтобы она приготовила особенный стаканъ нарочно для васъ.

— Благодарю васъ, мистеръ Вильсонъ: — будьте такъ добры, отвчала миссъ Дильвортъ мягкимъ, дтскимъ пвучимъ голосомъ, взглянувъ на Бюта своими аквамариновыми глазками, отъ звуковъ этого голоса и отъ этого взгляда Бютъ почувствовалъ такую боль, какъ будто въ его сердце внился и нсколько разъ повернулся штопоръ. Замтивъ одинъ стаканъ, онъ опустилъ въ него шесть кусковъ сахару, а въ другой выжалъ послднія горькія капли изъ дюжины уже выжатыхъ лимоновъ.

Этотъ стаканъ предназначался Сэту Ватльсу.

ГЛАВА VII.

О ТОМЪ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ ВО ВРЕМЯ ВЕЧЕРА.

Вудбьюри поступилъ весьма благоразумно, оставивъ вс приготовленія для угощенія своихъ многочисленныхъ гостей въ рукахъ мистриссъ Бабъ, которая, съ помощію чорной Мелинды, представила огромный запасъ своихъ любимыхъ пирожныхъ и лакомствъ. Занявъ отъ кандитера въ Птолеми мороженникъ и заставивъ Патрика вертть его, она успла приготовить весьма порядочное мороженое. Угощеніе было признано всми роскошнымъ, по провинціальнымъ средствамъ оно дйствительно было роскошное. Не смотря на то, ключница не скупилась на извиненія, и принимала щедрыя похвалы гостей Съ наружной угрюмостью и внутреннимъ удовольствіемъ.

— Попробуйте пожалуйста вотъ эти кроллеры, говорила она: — быть можетъ, они понравятся вамъ лучше колецъ, хотя, я боюсь, что ихъ не совсмъ дожарили. Во всякомъ случа прошу не взыскать.

— Ахъ, мистриссъ Бабъ! восклицала мистриссъ Гамильтонъ Бью: — пожалуйста этого не говорите! Никто кром васъ не съуметъ испечь такъ прекрасно. Я была бы очень вамъ благодарна, если бы вы сообщили мн рецептъ приготовленія колецъ.

— Съ большимъ удовольствіемъ, если они намъ нравятся. Надо вамъ сказать, что это много зависитъ отъ приправы, и я всегда бываю неуврена: выйдутъ ли они хороши, или нтъ.

— Мистриссъ Бабъ, сказалъ Вудбьюри, подойдя къ ней въ этотъ моментъ:— потрудитесь принести бутылку хересу. У джентльменовъ, какъ я вижу, кром лимонада, ничего больше нть.

— Я уже приказала Бюту.

— Это зачмъ? спросила мистриссъ Бью, въ то время какъ ключница удалилась подтвердить приказаніе: — я думаю, мистеръ Вудбьюри, они больше ничего не будутъ пить.

— Позвольте мн, мистриссъ Бью, представить имъ случай. А вотъ и Бютъ идетъ съ рюмками. Могу ли я имть удовольствіе? сказалъ онъ, предлагая ей одну изъ двухъ взятыхъ съ подноса рюмокъ.

— Ахъ, Боже мой, нтъ, ни за что! воскликнула она, принявъ испуганный видъ.

— Мистеръ Бью, сказалъ Вудбьюри, обращаясь къ этому джентльмену:— мистриссъ Бью отказывается выпить со мной рюмку вина, поэтому вы должны замнить ее.

— Благодарю васъ… увольте меня… сегодня лучше я не выпью, сказалъ мистеръ Бью, и покраснлъ.

Наступила пауза замшательства. Вудбьюри, оглянувшись кругомъ, замтилъ, что Бютъ подходилъ уже съ подносомъ къ другимъ джентльменамъ, но никто изъ нихъ не дотронулся до рюмокъ. Онъ хотлъ поставить и свою, ее выпивъ ее, когда почтенный Зено сказалъ: — позвольте мн имть удовольствіе, сэръ! и взялъ рюмку. Въ этотъ моментъ мистеръ Вальдо, повинуясь взгляду жены своей, послдовалъ примру Зено.

— Я не пробовалъ вина уже нсколько лтъ, сказалъ мистеръ Вальдо: — но никогда и ничего не говорю противъ его разумнаго употребленія. Я всегда считаю его освященнымъ чудомъ, совершеннымъ въ Кан, прибавилъ онъ, обращаясь къ мистеру Стэйльзу.

Мистеръ Стайльзъ слегка кивнулъ головой, но не сказалъ ни слова.

— Ваше здоровье, сэръ! сказалъ почтенный Зено — и опорожнилъ рюмку.

— Хорошо здоровье! произнесъ кто-то громкимъ, оскорбительнымъ шопотомъ.

Вудбьюри поклонился и выпилъ свою рюмку. Когда онъ ставилъ ее на подносъ, мистеръ Грэйндль совершенно неожиданно выступилъ впередъ. Мистеръ Грэйндль былъ тощая, смуглая особа, съ длиннымъ, согнутымъ на сторону носомъ, и съ голосомъ, пріобртавшимъ дополнительную рзкость по тому обстоятельству, что онъ выходилъ, по видимому, совершенно изъ помянутаго носа. Отъ времени до времени онъ читалъ рчи въ Птолеми, и былъ извстенъ, по крайней мр, по наружности, всему обществу. Вудбьюри, однакожъ, ршительно не зналъ ничего, что до него относилось.— Удивляюсь, воскликнулъ мистеръ Грэйндль, устранивъ свои глаза въ пространство:— удивляюсь, что человкъ, пользующіеся уваженіемъ за свою репутацію, подаетъ такой зловредный примръ.

— На что вы ссылаетесь? спросилъ Вудбьюри, не зная еще положительно, къ нему ли относились слова тощаго Грэйндля.

— На что! отвчалъ предостерегавшій пророкъ, укатывая на пустую рюмку:— вотъ на этотъ источникъ девяти десятыхъ всхъ грховъ у страданій въ мір!

— Мн кажется, вамъ весьма затруднительно будетъ отъискать хересъ, который- производилъ бы подобный результатъ,— сказалъ Вудбьюри, начиная понимать оратора.

— Хересъ, или шампанское, или рейнское! возразилъ мистеръ Грэйндль, возвышая свой голосъ:— это все одно и тоже,— все различные виды рому, и различныя степени невоздержанія!

Коричневые глаза Вудбьюри засверкали, но онъ отвчалъ хладнокровно и рзко:— вы говорите, сэръ, что есть различные виды невоздержанія, поэтому я, уважая моихъ гостей, не позволю, чтобы хотя одинъ какой нибудь видъ невоздержанія обнаружился здсь. Мистриссъ Вальдо, продолжалъ онъ, повернувшись спиной къ оратору и внезапно перемнивъ свой тонъ:— неужели вы никому не предлагали доставить вамъ удовольствіе послушать музыку?

— Какъ же, я спросила и приказывала, отвчала мистриссъ Вальдо,— но ваши пвицы, я вижу, совершенно какъ стало овецъ. Он столпились вмст и не знаютъ, какъ сдлать начало, и стоитъ только одной показать примръ, и вс за ней бросятся, даже если бы пришлось перескочить черезъ вашу голову. Во всякомъ случа, вы должны быть передовымъ.

— Для общей гармоніи я готовъ, и на это,— весело отвчалъ Вудбьюри.— Позвольте,— у меня есть хорошая старинная псенка, которой останутся довольны вс наши друзья.

И онъ проплъ своимъ звучнымъ мелодическимъ голосомъ, принявъ на, себя веселый и насмшливый видъ, который мистриссъ Вальдо вполн понимала и отъ души наслаждалась:— ‘Выпивай меня только твоими глазами’.

Мистеръ Грэйндлъ подошелъ къ Сэту Ватльсу и съ улыбкой пренебреженія сказалъ:— это самый легкій способъ отдлаться отъ аргумента, когда не умешь отвчать.— Спустя дв недли онъ распространялся объ этомъ случа въ рчи, которую держалъ передъ сынами воздержанія, въ Птолеми. Начавъ съ бдняковъ, потребителей грога, онъ постепенно усиливалъ своя нападенія, пока не довелъ до людей богатымъ и образованныхъ.— Такіе люди существуютъ и въ нашемъ сосдств, говорилъ онъ. Не считаю за нужное называть ихъ по имени,— люди, которыхъ мы могли бы извинять за усвоеніе привычки пить ромъ на чужеземныхъ берегахъ, куда не проникла еще наша благословенная реформа,— могли бы извинить, если бы они не привезли съ собой привычки этой сюда, для того, чтобы развращать и губить вашихъ согражданъ. О, горе, горе этимъ людямъ. Лучше было бы, если бы между этими отдаленными берегами,— берегами омраченія и разврата,— и этой искупленной отъ грховъ землей бушевало огненное море, которое бы не позволило имъ воротиться сюда. Лучше, еслибы они погибли подъ вліяніемъ винной чаши, которая доводитъ человка до безумія, и какъ зня впускаетъ въ него свое ядовитое жало, вмсто того чтобы пріхать сюда и прибавить гекатомбы новыхъ жертвъ для челюстей этого чудовища!— Само собою разумется, въ Птолеми вс знали, къ кому относилась эта рчь, и сочувствовавшіе друзья не замедлили перенести ея содержаніе въ Лэйксэйдъ.

Этотъ непріятный эпизодъ былъ скоро забытъ, или, по весьма естественному чувству приличія, никто боле не вспоминалъ о немъ. Даже самые строгіе приверженцы воздержанія были крайне огорчены вульгарной-выходкой мистера Грэйндля. Между прочими огорчена была и Ханна Торстонъ, въ первый еще разъ она поражена была хладнокровіемъ и самообладаніемъ Вудбьюри и въ этомъ находила нкоторое утшеніе. Она желала имть случай доказать ему свое уваженіе, которое могло бы до извстной степени смягчить нанесенную ему обиду, случай этотъ вскор представился.

Ханна Торстонъ стояла передъ изображеніемъ Франчески ди Римини, углубясь въ созерцаніе удивительной граціи и паоса плавающихъ фигуръ, когда Вудбьюри, подойдя къ ней, сказалъ:

— Мн пріятно, миссъ Торстонъ, что вы любуетесь этимъ произведеніемъ. Это моя любимая картина.

— Сюжетъ заимствованъ изъ Данте,— не правда ли?— спросила Ханна.— Мн кажется, вотъ эта фигура — онъ самъ.

Вудбьюри былъ пріятно изумленъ ея догадливостью, особливо когда она, вмсто Данте, не сказала Дантъ, чего онъ могъ ожидать. Онъ объяснилъ содержаніе гравюры, и убдился, Что Ханна, прочитавъ переводъ Кари, хорошо знала всю эту исторію.

— Если, миссъ Торстонъ, мы тамъ любите картавы, то позвольте показать вамъ мою другую любимую вещь. Она здсь,— въ библіотек.

Снявъ со ставка большой портфель, Вудбьюри раскрылъ его на стол подъ висячей лампой. Тутъ были виды различныхъ боле или мене живописныхъ мстностей Индіи,— странные храмы, возвышавшіеся среди широколиственныхъ пальмъ,— слоны и тигры, борющіеся въ густой гигантской трав, столпообразные бананы, подъ тнью которыхъ сидли сдобородые факиры, и длинныя лстницы, спускавшіяся къ Гангу. Внезапный восторгъ, который овладвалъ Ханной, при каждомъ взгляд на новую картину, не давалъ ей времени свободно переводить духъ.

Наконецъ Вудбьюри нашелъ свою любимую картину и разложилъ ее передъ Ханной. Она изображала тропическую растительность, густо переплетенныя втви мимозъ, съ ихъ первообразными листьями и цвта ни изъ золотистаго пуху, между которыми росли пассифлоръ и другіе незнакомыя, роскошныя лозы. Среди прохладной, дышащей ароматомъ тни стояла молоденькая удивительной красоты индійская двушка, съ томными, большими, овальными глазами и какимъ-то пышнымъ цвткомъ, повисшимъ изъ подъ ея чорныхъ волосъ. Грубая ткань изъ травы и мягкихъ растеній, перетянутая черезъ талію, составляла единственную одежду, при которой прекрасныя формы оставались обнаженными во всей своей красот. Одна рука, свободно опущенная въ листья мимозы, которые сжимались и отклонялись въ сторону тамъ, гд рука прикасалась къ нимъ, повидимому искала голову серны и высовывалась изъ листьевъ, чтобы встртить ее. На первомъ план картины, сквозь чащу растеній пробиралась дикая серна. Двушка, въ отненной своей красот, казалась дріадой роскошнаго лса,— дитятею лта, благоуханія, роскоши, великолпной растительности.

— Ахъ, это прекрасно! воскликнула Ханна Торстонъ, мысль, выраженная въ картин, въ одинъ моментъ произвела на нее глубокое впечатлніе:— такъ и дышетъ благоуханіемъ тюберозы.

— Вы понимаете это!— сказалъ Вудбьюри, изумленный и довольный:— знаете ли вы сюжетъ этой картины?

— Нтъ: но едва ли она требуетъ объясненія.

— Слыхали ли вы о Калидас, индійскомъ поэт?

— Къ сожалнію — нтъ, отвчала Ханна: — иногда, въ новйшихъ писателяхъ, мн случалось встрчать ссылки на-санскритскую литературу, и этимъ ограничиваются вс мои знанія.

— Я, тоже, свднія объ этой литератур исключительно почерпнулъ изъ переводовъ, и, признаюсь, эта картина была причиной моего знакомства съ Калидасой. У меня никогда не доставало терпніе прочитывать ихъ безконечныя поэмы, Не угодно ли, а разскажу вамъ исторію Саконталы,— вотъ этого милаго созданія?

— Если вы будете такъ добры, это должно быть весьма интересно.

Вудбьюри передалъ ей коротенькій очеркъ драмы, который опа слушала съ величайшимъ вниманіемъ и удовольствіемъ. Въ заключеніе онъ сказалъ:

— Очень сожалю, что у меня нтъ перевода, который бы я могъ предложить вамъ, впрочемъ, если вы желаете прочитать другое сочиненіе того же поэта, то, мн кажется, въ моей библіотек есть Megha-Duta или ‘Облако-Посланникъ’. Это также прекрасная поэма, только не въ драматической форм. Въ ней есть много характеристическихъ намековъ на индійскую жизнь, но ничего такого, мн кажется, чего бы вы не поняли.

— Благодарю васъ, мистеръ Вудбьюри. Мн не часто случается знакомиться съ новымъ авторомъ, но тмъ больше я испытываю удовольствія. Я очень мало знаю о литератур за предлами англійскаго языка, и для меня это кажется открытіемъ новаго свта въ давно прошедшемъ. Индія такъ далека и такъ недоступна для жизни всякаго.

— Исключая меня, сказалъ онъ, съ улыбкой. Мы обладаемъ способностью привыкать гораздо большею, чмъ многіе изъ васъ полагаютъ. Если бы васъ можно теперь же пересадить въ Индію, то мене чмъ черезъ пять лтъ, вы стали бы воображать, что родились подъ листьями лотоса, и что птолемійская жизнь была ни больше ни меньше, какъ сонное видніе въ тропическій полдень.

— О нтъ, нтъ! сказала Ханна съ горячностью.— Мы не можемъ такъ забывать возложенныхъ на насъ обязанностей, — не можемъ упускать изъ виду нашей доли въ великомъ труд, переданномъ въ ваши руки. Право, справедливость и совсть должны быть везд одинаковы.

— Конечно, — это непреложная истина. Но наши частныя, личныя обязанности измняются при каждой перемн въ нашей жизни, наша личная дятельность, на перекоръ намъ самимъ, подвержена вліяніямъ вншняго міра. Возьмемте самое простое поясненіе этого факта. Не бываете ли вы въ одни дни веселы и полны отрадныхъ надеждъ, въ другіе дни, унылы и нершительны безъ сознательной причины? — Неужели вы не можете вообразить себ, что настроеніе духа самой природы непремнно бросаетъ свой колоритъ на ваше собственное настроеніе?

Ханна Торстонъ сознавала, что въ словахъ Вудбьюри заключался зародышъ грубой матеріальной истины, при которой ея возвышенныя стремленія теряли до нкоторой степени свою пылкость. Она снова ощущала непріятное, болзненное, какое-то отталкивающее чувство. Неужели тутъ нтъ вры?— спрашивала она себя: неужели подъ этимъ зрлымъ умомъ не скрывается благородныхъ, человческихъ побужденій? Нжный влажный блескъ сбжалъ съ ея глазъ, полное вниманія, одушевленное выраженіе изчезло съ лица ея, какъ изчезаетъ солнечный свтъ съ облака, оставляя его холоднымъ и срымъ.

Вудбьюри, увидвъ, что въ библіотеку вошла миссъ Элиза Клянси, съ другими дамами, завязалъ портфель и положилъ его на прежнее мсто. Въ этотъ моментъ, подошедшая мистриссъ Вальдо увидла китайскую тростинку, покрытую пылью благовонныхъ растеній, и обыкновенно сожигаемую китайцами передъ своими идолами, тростинка лежала въ маленькой лакированной лодочк. Мистриссъ Вальдо была женщина, неспособная скрывать или сдерживать обыкновеннаго любопытства.

— Скажите на милость, что это такое? спросила она, взявъ въ руки лодочку. Вс другія дамы окружили ее, осматривали лодочку со всхъ сторонъ, но никакъ не могли угадать ея употребленія.

— Позвольте, сказалъ Вудбьюри, смясь.— У меня есть намреніе немного помучить васъ. Вроятно, вы вс читали Тысячу и одну Ночь? Такъ вотъ извольте видть, это волшебный жезлъ.

— Волшебный жезлъ! который употребляютъ индійскіе фокусники? спросила мистриссъ Вальдо.

— Этотъ жезлъ употребляю я, отвчалъ Вудбьюри.— Онъ, видите ли, сдланъ изъ таинственнаго состава. Съ одного конца, вы видите, онъ обожженъ. Зажженный, онъ употребляется для сообщенія огня другому магическому веществу, чрезъ которое узнается прошедшее, а будущее становятся.яснымъ, какъ день.

Миссъ Клявси и другія двицы, изумленныя до крайности, смотрли на тростинку, выпучивъ глаза.

— Вы шутите! Ну скажите вамъ наше будущее, теперь же! вскричала мистриссъ Вальдо.

— Я говорю правду. Посмотрите, когда а зажгу конецъ вотъ такимъ образомъ, тростинка будетъ горть весьма медленно. Одна такая палочка прогоритъ цлый день.

— А гд же другое магическое вещество? спросила она.

— Вотъ здсь есть образчикъ, сказалъ Вудбьюри, снявъ крышку съ круглой, вырзанной изъ бамбука коробки, и представилъ любопытнымъ взглядамъ нсколько сигаръ.

Двицы одновременно вскрикнули.

— Ужасно! воскликнула мистриссъ Вальдо, съ притворнымъ ужасомъ.— Ханна, можете ли вы представить себ такую испорченнность вкуса?

— Признаюсь, мн это кажется неестественнымъ вкусомъ, весьма серьезно отвчала Ханна Торстонъ:— я полагаю, что у мистера Вудбьюри готово какое нибудь оправданіе.

— Только одно, сказалъ Вудбьюри полушуточнымъ, полусерьезнымъ тономъ: — что привычка эта очень пріятна, она производитъ спокойное, ровное настроеніе ума, въ высшей степени благопріятноедля размышленія: ее можно бы даже включить въ списокъ нравственныхъ средствъ.

— Не было ли бы боле удовлетворительнымъ, спросила Ханна:— если бы вы приводили умъ свой въ то же самое состояніе, при искреннемъ желаніи достигнуть истины, безъ помощи наркотическихъ средствъ?

— Бытъ можетъ и такъ, отвчалъ онъ:— но вдь мы вс слабые сосуды, какъ вамъ извстно, мистриссъ Вальдо. Я въ жизнь свою не встрчалъ еще такой вещи, какъ напримръ, совершенная гармоніи между тломъ и умомъ. Сомнваюсь даже, возможна ли подобная гармонія, разв только въ переходные промежутки. Съ своей стороны я долженъ сказать, мой нравъ такой буйный, такой неукротимый, что врожденныя успокаивающія способности моей души оказываются недостаточными.

При этомъ признаніи и серьезномъ тон, которымъ оно было произнесено, мистриссъ Вальдо расхохоталась отъ души. Ханна Topстонъ, для которой всякое воображаемое нарушеніе законовъ природы было боле или мене преступленіемъ, не знала, удивляться ли ей, или смяться. Она ршилась тщательно остерегаться отъ такой неумстной выходки, какую позволялъ себ мистеръ Грайндль, но тяжело было и молчать, когда самый долгъ требовалъ того, чтобы она представила строгое доказательство противъ дурнымъ привычекъ.

— Милэди, продолжалъ Вудбьюри: — вы должны быть снисходительны къ нкоторымъ изъ нашихъ привычекъ, особливо если мы не вмшиваемся въ ваши привычки.

— Помилуйте! какія же у насъ привычки? желала бы я знать! воскликнула мистриссъ Вальдо.

— Ихъ у васъ множество, я и половины не знаю, напримръ: кружева, блонды, дорогія матеріи. Чай, я согласенъ, мягче табаку, но за то ваша организація боле чувствительна. А разные порошки и духи, о-де-колонъ, лавандъ, вербена, геліотропъ и мало ли еще какія, противъ которыхъ я ничего не могу сказать, но ихъ ароматъ, право, равняется аромату хорошей гаванской сигары.

Миссъ Элиза Кланси и миссъ Роани Годвинъ обмнялись взглядами, выражавшими ужасъ. Об он не зналя, что слдовало бы отвтить на это.

— Вы понимаете наши слабости, сказала Ханна Торстонъ, съ улыбкой, въ которой отражалась горечь.

— Я не называю ихъ слабостями, отвчалъ Вудбыэри.— Я былъ бы весьма радъ, если бы любовь женщинъ къ цвтамъ и ароматамъ была боле обыкновенна между мужчинами, но въ этомъ отношеніи существуетъ странное различіе вкуса. Я рдко испытывалъ такое истинное наслажденіе, какъ въ то время, когда прозжалъ по розовымъ полямъ Хазипура, въ сезонъ приготовленія масла, между тмъ какъ другій лица не могутъ вынести запаха розы. Мускусъ для многихъ служитъ любимыми духами,— мн же чрезвычайно не нравится. Этой привычк моей есть, однако, физическое объясненіе, котораго, быть можетъ, вы не знаете.

— Нтъ, оказала Ханна, все еще серьезно: — я вообще не знаю того, что знать для меня кажется ненужнымъ, и — надюсь, вы извините ма выраженіе,— вреднымъ.

— Конечно, это такъ бываетъ во многихъ случаяхъ, но нкоторые темпераменты обладаютъ избыткомъ дятельной нервной жизни, который заставляетъ употреблять легкія искусственныя успокоивающія средство. Особенная прелесть куренья заключается не во вкус табаку, но въ самомъ дым. Это своего рода средство для собранія разсянныхъ мыслей и сосредоточенія ихъ на одномъ предмет. На восток мужчины достигаютъ того же результата съ помощію четокъ, шарики которыхъ они перепускаютъ между пальцами.

— Я вамъ вотъ что скажу! прервала мистриссъ Вальдо: мой братъ Джоржъ имлъ привычку, когда училъ уроки, крутить на виск волосы, и всегда занималъ въ класс первое мсто. Волоса на этомъ виск торчали у него, какъ рогъ. Когда мать обстригала его, онъ вдругъ спускался въ класс почти за послднее мсто, и до тхъ поръ не возвращался на первое, пока снова не выросталъ рогъ.

— Вотъ вамъ доказательство, сказалъ Вудбьюри.— Точно также и вы имете подобную привычку. Шитье, я слышалъ, часто служитъ успокоивающимъ средствомъ, но вязанье положительно сильный женскій наркотикъ. Въ сущности, женщины гораздо боле зависятъ отъ этихъ вспомогательныхъ средствъ, нежели мужчины. Изъ нихъ не иного найдется такихъ, которыя бы могли просидть и проговорить цлый вечеръ, безъ всякаго рукодлья. И такъ вы видите, что между нашими привычками есть соединительное звно.

Дамы молчали. Все, что сказалъ Вудбьюри, превышало ихъ понятія, за исключеніемъ мистриссъ Вальдо, сочувствіе которой къ нему было такъ искренно, что она, насколько не колеблясь, приняла бы всякое мнніе, какое бы ему вздумалось объявить. Ханна Торстонъ находилась въ недоумніи. Она сомнвалась въ чистосердечіи Вудбьюри, его взгляды на вещи были такъ новы и неожиданны, что она не нашлась что ему отвтить. До появленія въ Птолеми этого человка, Ханна твердо шла по избранной дорог. Она задавала себ, разсматривала и разршала вопросы жизни, періодъ непріятныхъ сомнній и колебаній миновалъ вмст съ принятіемъ великихъ (для нея) и важныхъ теорій реформы. Неужели передъ ней должно открыться новое и боле обширное поле сомнній, боле трудное, потому что раздленіе половъ, почти совсмъ соединенное въ ея бесдахъ съ реформаторами различныхъ воззрній, теперь вдругъ раздлилось новой бездной, боле широкой, чмъ прежняя.

Вудбьюри, замтивъ на лиц Ханны смущеніе, продолжалъ боле мягкимъ тономъ:

— По крайней мр, миссъ Торстонъ, я думаю, вы согласитесь со мной, что физическая привычка, какъ вамъ угодно называть ее, не составляетъ еще большой важности въ сравненіи съ тми пороками, которые столько же обыкновенны, но искоренить которые гораздо трудне. Неужели вы находите, что употребленіе ‘наркотической дряни’ заслуживаетъ большаго порицанія, чмъ систематическая привычка скупости, зависти или притворства?

— Да, и въ самомъ дл! сказала мистриссъ Вальдо, вспомнивъ его щедрое приношеніе въ пользу киммерійцевъ.— Съ своей стороны, я бы никогда не запретила употреблять вашу воображаемую отраву.

— Я не могу осуждать собственно васъ, мистеръ Вудбьюри, сказала Ханна Торстонъ, сознавая, что отъ нея ожидаютъ отвта:— но разв вы не имете никакой обязанности относительно тхъ, для которыхъ примръ вашъ можетъ служить поощреніемъ, къ ихъ несомннному вреду?

— Позвольте, миссъ Торстонъ,— вы затрогиваете вопросъ слишкомъ обширный, чтобы вникнуть практически въ жизнь человка. При принятіи на себя, въ самомъ полномъ смысл, христіанскихъ обязанностей въ отношеніи къ ближнему, необходимо должно допустить нкоторый просторъ и свободу вкусамъ и наклонностямъ, иначе, мы вс будемъ рабами идіосинкразій другъ друга и одинъ неправильный или ненормальный поступокъ не далъ бы возможности выясниться интеллектуальнымъ потребностямъ цлаго общества. Неужели, напримръ, мы должны прекратить разговоръ потому только, что едва ли найдется благотворная истина, которая, будучи высказана, въ извстномъ вид, не могла бы подйствовать какъ ядъ за умъ, сложенный особеннымъ образомъ? Неужели бы вы отказались отъ своихъ твердыхъ убжденія, потому только, что не оказалось бы людей, способныхъ принять ихъ?

— Не думаю, что эта аналогія совершенно врна, отвчала Ханна, посл минутной паузы:— она неврна потому, что вы не можете не признать истины, какъ скоро она хоть разъ нашла доступъ къ вашему уму. Привычка, которую вы можете поддерживать или оставить, совсмъ другое дло.

— Въ такомъ случа, сказалъ Вудбьюри, замтивъ по хмурившемуся лицу мистриссъ Вальдо, что наступило время кончить диспутъ: — лучше всего признать себя виновнымъ въ томъ, что въ моей философіи я до нкоторой степени эпикуреецъ. Во мн слишкомъ много восточнаго, чтобы отказаться отъ невинныхъ матеріальныхъ удовольствій

— Во вниманіе къ вашему гостепріимству, возразила мистриссъ Вальдо, лицо которой снова просвтлло: — швейное общество не будетъ судить васъ очень строго. Не такъ ли, миссъ Клянси?

— Да… конечно… о нтъ! мы премного обязаны мистеру Вудбьюри, сказала старая два, къ которой такъ неожиданно обратились съ вопросомъ и которая не знала, что отвтить.

— Наше общество иметъ основательную причину, сэръ, поздравлять себя съ пріобртеніемъ,— произнесъ почтенный Зено, вошедшій въ библіотеку въ то самое время, когда были говорены послднія слова.

Вудбьюри сухо поклонился и вышелъ въ гостиную.

Вскор посл того звонъ колокольчиковъ передъ лицевымъ фасадомъ возвстилъ о начавшемся отъзд гостей. Мало по малу комнаты начинали пустть, молодые джентльмены и лэди нашли въ большой гостиной Лэйксайда много удобныхъ уголковъ, въ которыхъ они расположились небольшими группами и вели такіе пріятные разговоры, что продлили бы ихъ далеко за полночь, если бы не вмшались въ нихъ старшіе съ своими совтами. Въ числ раннихъ отъзжающихъ были Меррифильды, которые увезли съ собой Ханну Торстонъ и, къ крайнему сожалнію Бюта, миссъ Дильвортъ. Послдній, не имя возможности обнаружить какіе нибудь признаки особенной дружбы между Сэтомъ Ватльсомъ и маленькой швеей, до такой степени сдлался непринужденнымъ въ своихъ любезностяхъ, что наконецъ обратилъ на себя вниманіе мистриссъ Бабъ. Угрюмая ключница имла способность коршуна издали заслышать добычу подобнаго рода. Помогая мистриссъ Стэйльзъ отыскать ея ‘вещи’ въ верхней спальн, она пристально смотрла однимъ глазомъ на снжный дворъ, по которому проходила партія Меррифильдовъ. Бютъ, какъ она безошибочно догадывалась, суетился около послдней и самой маленькой изъ закутанныхъ женщинъ. Раза два или три онъ употреблялъ въ дло свою руку, чтобъ облегчить ея шаги. Они почти уже дошли до саней, гд Патрикъ держалъ нетерпливыхъ лошадей, когда мистриссъ Бабъ увидла еще мужскую фигуру, спшившую по дорожк къ санямъ, потомъ между неясными фигурами сдлалось какое-то движеніе, и одна изъ нихъ всей своей длиной рухнула въ и снжный сугробъ.

Сцена эта до такой степени взволновала мистриссъ Бабъ, что она, всплеснувъ руками, вскричала:— только этого не доставало!

Въ этотъ моментъ, тщательно закутанная на дорогу, мистриссъ Стэпльзъ обернулась, чтобы пожелать ключниц доброй ночи, и остановилась точно окаменлая, не зная, принять ли это восклицаніе за выраженіе удовольствія или за упрекъ. Энергія, съ которой произнесены были эти слова, принудили ее даже отступить немного назадъ.

— Ахъ, какъ я забываюсь,— сказала мистриссъ Бабъ, пришедши въ себя. Но вы знаете, ма’мъ, когда долго не бываетъ гостей, то голова пойдетъ кругомъ по невол. Ужь много лтъ, какъ я не испытывала такого волненія. Тепло ли вы одлись, ма’мъ, надюсь, что до дома не простудитесь.

Происшедшая передъ домомъ сцена была довольно забавная. Бютъ Вильсонъ, какъ представитель хозяина дома, провожалъ миссъ Дильвортъ до саней, и былъ въ восторг, что скользкая дорожка доставляла ему нсколько разъ случай обнять талію своей спутницы. Услышавъ позади быстрые шаги, онъ догадался, что ихъ догонялъ Сэтъ Ватльсъ, и, въ то время какъ ненавистный портной сравнялся съ ними, Бютъ такъ быстро и ловко толкнулъ его въ сторону, что тотъ стремглавъ полетлъ въ только что нарытую рыхлую груду снгу.

— Ахъ! кто это? не ушибся ли? вскричала миссъ Дильвортъ.

Упавшая личность издала глухой звукъ, въ которомъ ясно были слышны слова: чортъ возьми!

— Позвольте, я вамъ помогу, сказалъ Бютъ: — вы налетли на меня, точно быкъ. Ахъ, Сэтъ!— это вы? Не изорвали ли вы штановъ или чего нибудь другаго?

Сэтъ, уничтоженный передъ самыми глазами Ханны Торстонъ, которую торопился усадитъ въ сани, проворчалъ: ничего! я не ушибся!— Между тмъ Бютъ пожелалъ отъзжавшимъ доброй ночи, и сани покатили.

— Бды нтъ! вы можете всегда починить свои прорхи! замтилъ онъ Сэту въ вид утшенія.

Наконецъ ухали и послднія сани, звукъ колокольчиковъ постепенно стихалъ и потомъ перешелъ въ плавный, заунывный гулъ, какъ будто въ нихъ ударяли морозныя стрлы изъ снжныхъ кристалловъ. Въ Лэйксайд водворились боле чмъ обыкновенныя безмолвіе и тишина. Вудбьюри заперъ двери, вошелъ въ библіотеку, закурилъ сигару на все еще горвшей тростинк и бросился въ кресло передъ каминнымъ огнемъ. Отъ времени до времени, пуская кольца голубаго дыма, онъ наблюдалъ, какъ они улетали и изчезали, и перебиралъ въ своихъ мысляхъ событія вечера. Они были не совсмъ пріятны, грубую выходку Грэйндля нельзя было принять за обыкновенный поступокъ невжества. Это былъ, думалъ Вудбьюри, образецъ манеръ, которыя должны были усвоить самоучки-учителя нравственности въ обществ, гд умъ характеризуется скоре дятельностью, нежели развитіемъ. Общество, въ обширномъ его смысл, неизвстно этимъ людямъ. За отсутствіемъ образованія, они управляются народными идеями. Позади рядовъ религіи, образуются реформы, какъ резервные корпуса, и въ этомъ великомъ крестовомъ поход не признается даже блый флагъ нейтралитета.— Присоединяйся къ намъ и пользуйся уваженіемъ, или сопротивляйся намъ и будь посрамленъ!— вотъ общій ихъ крикъ.— Но все же, продолжалъ размышлять Вудбьюри: не замчательно ли, что въ такомъ отдаленномъ мст, какъ это, идеи имютъ и жизнь, и силу? Допуская, что пути, по которымъ он совершаютъ движеніе и часто принимаютъ ложное направленіе, очень сжаты, но разв он не должны имть основаніемъ благородное, чуждое самолюбія стремленіе! Пороки, проистекающіе изъ нетерпимости и грубаго эгоизма, не такъ легко прощаются, но съ другой стороны, они не портятъ, не развращаютъ нравовъ, какъ пороки общества. Нужно уважать этотъ источникъ, и въ то же время сопротивляться его манифестаціямъ. Какъ серьезно занята своей идеей эта квакерша-двушка! Изъ-за этихъ пустяковъ (и онъ пустилъ огромный клубъ дыму) она прочитала мн цлую проповдь.Но ей можно простить это, припомнивъ, съ какимъ наслажденіемъ слушала она исторію Саконталы. Она обладаетъ вкусомъ, и безъ всякаго сомннія, гораздо лучше думаетъ, чмъ говоритъ. Ахъ да! я совсмъ позабылъ передать ей переводъ Megha-Duta.

Вставъ съ мста, Вудбьюри отыскалъ эту книгу и вскор во второй разъ углубился въ ея содержаніе.

— Бютъ, сказала мистриссъ Бабъ, вытирая посуду и бережно складывая съ блюдъ оостатки пирожнаго:— мн кажется, ты ухаживаешь за этой Каролиной Дильвортъ боле, чмъ бы слдовало.

Бютъ, стоявшій спиной къ камину съ раздвинутыми ногами, вдругъ повернулся какъ будто для того, чтобы пламя камина скрыло внезапно выступившій у него румянецъ.

— Что же за бда? отвчалъ онъ:— она веселенькое созданіе.

— Этого я не знаю, рзко возразила ключница.— Она хитрая, надмнная двчонка, которая будетъ водить тебя за носъ. Ты настоящій дуракъ, если плнился этой восковой куклой и ея кудрями. Противно смотрть на нихъ. Когда я была молода, двушки всегда причесывали волосы. Я не хочу видть такой вертушки, не хочу, чтобы она плясала на моихъ похоронахъ..

— Переставьте, матушка Форти, зачмъ вамъ сердиться на это? сказалъ Бютъ ласковымъ тономъ.— Я еще не женился ни ней и, по всей вроятности, не женюсь.

— Не женился еще! Напрасно! Для этого будетъ время и посл моей смерти. Я, которая выростила, воспитала тебя, не хочу, чтобы кто нибудь слъ мн на голову, тратилъ вс твои заработки на свои наряды и съ нетерпньемъ ждалъ моей смерти, чтобы воспользоваться моими деньгами. Скажу теб напередъ, что ей не видать ихъ, какъ своихъ ушей.

— И я вамъ скажу, что я уже не маленькій, возразилъ Бютъ, задтый за живое этимъ намекомъ:— и если захочу жениться, рано или поздно, мн никто не запретитъ. Это длаютъ вс, это было и съ вами.

Бютъ медленно побрелъ къ своей постели, а ключница сла у камина, и позволила себ рдкое удовольствіе — пролить нсколько слезъ.

ГЛАВА VIII.

ВЪ КОТОРОЙ МИСТЕРЪ ВУДБЬЮРИ ДЛАЕТЪ НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТЪ.

Въ слдующій понедльникъ, Вудбьюри, отправляясь въ Птолеми, взялъ съ собой томъ Калидаса, намреваясь завезти его въ коттэджъ вдовы Торстонъ. День былъ теплый и солнечный, досчатые тротуары такъ умильно приглашали прогуляться по нимъ, что Вудбьюри, выйдя изъ саней у воротъ коттэджа, отправилъ ихъ съ Бютомъ въ Птолемійскую гостинницу.

Дверь коттэджа, обращенная къ сверу, была защищена небольшимъ глухимъ подъздомъ. Вудбьюри подошелъ къ нему, думая только подать книгу, съ заявленіемъ своего почтенья или съ приложеніемъ визитной карточки, хотя послдняя не считалась въ Птолеми необходимостью. Звонка у подъзда не было. Вудбьюри постучалъ сначала тихо, потомъ громче, но никто не отозвался. Повернувъ замочную ручку, онъ увидлъ, что двери не были заперты, отворилъ ихъ и вошелъ въ маленькую переднюю, а изъ нея по лстниц поднялся въ верхній этажъ, гд налво было двое дверей. Снова постучавъ въ первую изъ этихъ дверей, онъ получилъ отвтъ изъ дальней комнаты, и вслдъ за тмъ яснымъ, хотя и слабымъ голосомъ сказано было ‘войди’.

Вудбьюри не медлилъ, и вошелъ въ знакомую уже намъ комнату: Другъ Торстонъ, грвшаяся въ покойномъ кресл на солнышк, взглянула на постителя. На лиц ея отразилось изумленіе, но одинъ моментъ — и она протянула ему руку, сказавъ: — какъ поживаешь?

— Меня зовутъ Вудбьюри, сказалъ онъ, почтительно взявъ протянутую руку:— я…

— Я подумала, что это должно быть ты, прервала она.— Ханна врно описала мн твою наружность. Не угодно ли приссть?

— Я зашелъ только оставить книгу для вашей дочери, и не хочу безпокоить васъ.

— Ты меня не безпокоишь. Отъ времени до времени я люблю немного покалякать, и буду рада, если теб можно посидть со мной и поговорить. Мой Ричардъ былъ бы однихъ съ тобой лтъ, если бы Богъ продлилъ его вкъ.

Получивъ такое радушное приглашеніе, Вудбьюри слъ. Его глазъ, съ одного взгляда, замтилъ простоту убранства комнаты, вкусъ и уютность, въ которыхъ всюду обнаруживалось прикосновеніе женской руки. Лицо вдовы Торстонъ привлекало и занимало его. Не смотря на лта, оно все еще носило на себ отпечатокъ прежней красоты, его спокойствіе, выражавшее покорность своей участи, напоминало Вудбьюри выраженіе лица мистриссъ Деннисонъ. Голосъ ея былъ необыкновенно чистый и мягкій, его плавность, такъ замтно отличавшаяся отъ рзкихъ неправильныхъ переходовъ съ одного тона на другой у птолемійскихъ дамъ, пріятно поражала слухъ Вудбьюри.

— Ханны нтъ дома, продолжала вдова: — но я жду ее съ минуты на минуту. Ты принесъ книгу для нея — это съ твоей стороны очень любезно. Ты, какъ я вижу, не сердишься на то, что она немного пожурила тебя. Ты привыкнешь къ этому, когда поближе познакомишься съ нашимъ народомъ. Мы призваны въ этотъ міръ для того, чтобы убждать ближнихъ, во время или не во время, и особенно людей вліятельныхъ, подобныхъ теб, отвтственность которыхъ гораздо обширне.

— Я боюсь, что вы преувеличиваете мое вліяніе, отвчалъ Вудбьюри.— Во всякомъ случа я радъ, что, въ вашихъ понятіяхъ, не сержусь на чистосердечное выраженіе своего мннія. Я знаю, на каждомъ человк лежитъ своего рода отвтственность, но наши понятія о долг иногда расходятся.

— Въ этомъ отношеніи ты правъ, сказала старушка: — и, можетъ статься, намъ не слдуетъ требовать боле того, что необходимо для отысканія истины. Судя по лицу твоему, въ твоей натур нтъ закоснлой мірской гордости, хотя ты принадлежишь къ свту, какъ говорятся между вашей братіей.

— Я убдился, что ближайшее ознакомленіе со свтомъ исцляетъ человка отъ безразсудной гордости. Чмъ больше я мшаюсь съ людьми, тмъ боле нахожу въ нихъ отраженій самаго себя, отраженій, которыя доставляютъ мн возможность судить о своей собственной личности.

— Если ты сохранилъ чистоту сердца, то Святой Духъ явится къ теб и въ многолюдныхъ мстахъ, Спаситель вашъ вознесся среди своихъ учениковъ! съ увлеченіемъ воскликнула она. Вглядываясь въ ея спокойные, выразительные глаза, Вудбьюри не могъ удержаться отъ мысли: дочь идетъ прямехонько по стопамъ матери.

— Можешь ли ты привыкнуть къ такой спокойной жизни, какую ведешь въ настоящее время? спросила она, и потомъ, взглянувъ на вето, продолжала, какъ будто говоря про себя: — лицо спокойное. Но это не всегда бываетъ признакомъ спокойнаго сердца. Въ человк есть тайны, открыть которыя невозможно, а если они и открываются, то слишкомъ поздно!

— Здшняя жизнь не совсмъ спокойна, отвчалъ Вудбьюри:— въ сравненіи съ той, которую я велъ въ теченіе послднихъ десяти или двнадцати лтъ. Въ чужой сторон и особливо подъ тропиками, новизна окружающихъ предметовъ очень скоро прискучиваетъ, и одинъ день служитъ такимъ врнымъ повтореніемъ другаго, что мы даже теряемъ счетъ времени. Мн кажется теперь, какъ будто я проснулся отъ продолжительнаго сна. Въ эти три мсяца здсь я гораздо больше передумалъ и перечувствовалъ, чмъ въ теченіе многихъ лтъ за границей, тамъ я пришелъ къ убжденію, что міръ стоитъ неподвижно, а здсь я вижу, что онъ движется, и что я долженъ принять участіе въ этомъ движеніи.

— Пріятно это слышать отъ тебя! воскликнула вдова, вдругъ повернувшись къ нему съ свтлымъ, дружескимъ участіемъ въ лиц.— Мужчины такъ склонны довольствоваться своими собственными мнніями, по крайней мр, когда достигнутъ твоихъ лтъ. Теб, я думаю, больше тридцати?

— Тридцать шесть, почтительно отвчалъ Вудбьюри: — но я надюсь, что никогда не буду такъ старъ, чтобы полагать, подобно совтникамъ Іова, что мудрость умретъ вмст со мною.

Вдова поняла его намекъ, въ буквальномъ смысл, который онъ предназначалъ, не такъ поняла его другая слушательница. Ханна Торстонъ, вошедшая при этихъ словахъ въ комнату, заподозрила въ этихъ словахъ скрытый сарказмъ, направленный главне всего за нее. Косвенныя нападенія, которымъ она подвергалась, особливо отъ лицъ своего пола, сдлали ее чувствительною и недоврчивою. Удивленіе при вид Вудбьюри изчезло въ дух гнвнаго антагонизма, который внезапно пробудился въ ея душ. Она взяла дружески протянутую ей руку, съ механическою холодностью, далеко не согласовавшеюся съ ея разгорвшимися щеками и выразительными глазами.

— Я рада, Ханна, что ты пришла, сказала старушка.— Другъ Вудбьюри такъ добръ, что принесъ теб книгу, а я воспользовалась привиллегіей старости, чтобы познакомиться съ нимъ. Я уврена, что онъ не откажетъ мн въ этомъ,

Вудбьюри отвчалъ искренней улыбкой, онъ зналъ, что старушка пойметъ ее. Его обращеніе съ дочерью носило на себ оттнокъ формальнаго равнодушія. Что-то говорило ему, что его визитъ не совсмъ ей нравился.

— Миссъ Ханна, я нашелъ переводъ Megha-Duta, сказалъ онъ:— и по дорог въ город завезъ его къ вамъ. Если онъ заинтересуетъ васъ, я постараюсь отыскать вс, какіе у меня есть, отрывки индійской литературы.

— Премного вамъ обязана,— принужденно сказала Ханна, ршивъ въ душ своей, что какъ бы на былъ интересенъ переводъ, эта книга будетъ для нея первою и послднею книгою изъ библіотеки Лэйксайда.

— Съ вашей стороны это очень любезно, замтила вдова:— Ханна съ трудомъ находитъ въ Птолеми немногія книги, которыя хотла бы прочесть,— а покупать ихъ много мы не имемъ средствъ. О какомъ сочиненіи говорила ты, Ханна, нсколько дней тому назадъ?

Ханна не могла уклониться отъ отвта и посл минутной паузы сказала:— я читала матери Essays on Gothe — Карлейля, и его ссылка на Вильгельма Мейстера возбудила мое любопытство. Я полагаю, что Карлейль самъ переводилъ его, и слдовательно переводъ долженъ быть весьма близокъ къ оригиналу.

— Я читалъ его нсколько лтъ тому назадъ, въ Калькутт, сказалъ Вудбьюри: — и помню только общее впечатлніе, которое онъ произвелъ на меня. Мн показалось въ немъ тогда какое-то смшеніе благоразумія съ слабостью, самой нжной фантазіи съ самою грубою дйствительностью. Въ настоящее время у меня нтъ этой книги, чтобы поврить правильность этого впечатлнія. Я вдь плохой критикъ, миссъ Торстонъ! вы это скоро сами увидите. А вамъ нравится Карлейль?

— Мн нравятся его познанія, его серьезность, его свтлый взглядъ на характеры и событія, хотя я не всегда могу понять его заключенія. Его мысль сильна и жива, она въ одно и то же время успокоиваетъ и возбуждаетъ. Я боюсь, что онъ испортитъ мой вкусъ относительно другихъ авторовъ.

— Не есть ли уже это доказательство чего-то ложнаго въ его манер? Все безусловно великое и истинное не должно уменьшать нашего наслажденія въ боле слабыхъ проявленіяхъ прекраснаго. Особенности слога, не истекающія естественнымъ образомъ изъ предмета, для меня кажутся приправами, которыя измняютъ только натуральный вкусъ блюда, но недоставляютъ нёбу истиннаго наслажденія. Случалось ли вамъ когда нибудь передавать мысль, которую Карлейль украшаетъ своими торжественными, возвышенными, прорицательными сентенціями, въ простую квакерскую одежду?

— Нтъ, сказала изумленная Ханна.— Признаюсь, прибавила она посл минутной паузы: — идея о подобномъ опыт мн не нравится. Я не могу хладнокровно подвергнуть анатомическому сченію автора, которымъ я отъ души восхищаюсь.

Вудбьюри слегка, очень слегка улыбнулся, но зоркій глазъ Ханны уловилъ эту улыбку и угадалъ ея значеніе.

— Въ такомъ случа и я не стану разскать его, сказалъ онъ: — хотя, мн кажется вы нашли бы удовольствіе въ занятіи критикой собственно для того, чтобы узнать, какъ велика будетъ потеря безотчетнаго восхищенія. Впрочемъ, я говорю это о себ. Я не буду доволенъ, пока не узнаю истиннаго достоинства человка и его произведеній, хотя бы во время этого процесса пришлось пожертвовать сотнями очарованій. Я до тхъ поръ не признаю ничего великаго и не буду покланяться ему, пока не увижу матеріала, изъ котораго составлено это величіе. Чмъ ближе авторъ сходится со мной въ моихъ воззрніяхъ, тмъ недоврчиве становлюсь я къ его вліянію на меня. Человкъ, способный видть, мыслитъ и судить, хотя бы и обладалъ посредственнымъ умомъ, самъ можетъ постигать вс боле или мене глубокія истины, не заимствуя ихъ изъ вторыхъ рукъ..

Въ манер Вудбьюри не было замтно ни заносчивости, ни малйшихъ признаковъ заявленія своего умственнаго превосходства. Онъ говорилъ съ чистосердечіемъ человка, который оставался въ совершенномъ невдніи, что наноситъ сокрушительные удары на умственныя привычки своего слушателя, который повидимому даже не догадывался, что эти привычки далеко не согласовались съ его собственными. Спокойствіе, такъ непохожее на горячность и увлеченіе, съ которыми другіе мужчины обсуждали различные вопросы, привело Ханну Торстонъ въ смущеніе и принудило ее замолчать. Ни одного возраженія ея онъ не принималъ за предметъ диспута, они изчезали въ общемъ поток его словъ. Это былъ родъ умственнаго антагонизма, къ которому Ханна не приготовилась. Для ея матери, судившей о мужчинахъ боле или мене по смси снгу и огня, изъ которой былъ составленъ ея мужъ, обращеніе Вудбьюри было чрезвычайно пріятно. Она замчала, чего нельзя сказать о ея дочери, разницу въ сложеніи умовъ того и другаго пола, и кром того, она теперь признала въ немъ человка съ достаточнымъ запасомъ мужества, чтобы знакомиться со свтомъ безъ горечи въ сердц.

— Благодарю тебя, сказала она, когда Вудбьюри всталъ и прощаясь, началъ извиняться за продолжительность своего посщенія.— Я въ восторг отъ твоего визита. Приходи въ другой разъ, если находишь въ этомъ удовольствіе. Я вижу, ты можешь принимать дружеское слово въ дружескую сторону, и поврь, что я не буду дурно судить о твоихъ намреніяхъ, хоть бы меня и принуждали думать иначе.

— Благодарю васъ, другъ Торстонъ. Надюсь снова увидться съ вами.

Онъ взялъ протянутую руку вдовы, поклонился Ханн и вышелъ изъ комнаты.

— Мать! воскликнула Ханна, услышавъ, что наружная дверь затворилась за гостемъ:— зачмъ ты просила его приходить сюда?

— Ханна, ты удивляешь меня. Разв ты слышала о немъ что нибудь дурное?

— Нтъ, мать, вс говорятъ, что онъ прямодушный и благородный человкъ, но я не хочу быть ему обязанною за его любезность, когда онъ, безъ всякаго сомннія, считаетъ нелпостью мое осужденіе его привычекъ,— когда, я знаю, что онъ пренебрегаетъ и смется надъ моими воззрніями!

— Ханна,— угрюмо сказала мать: — ты къ нему несправедлива. Это не такой человкъ, чтобы пренебрегать тобой, но онъ не станетъ думать серьезно и трудиться прилежно въ дл, котораго не можетъ оцнить. Мы, дв женщины, живемъ здсь одн и видимъ только мужчинъ, которые сочувствуютъ намъ,— мы не должны спшитъ своимъ приговоромъ. Въ этомъ отношеніи не сама ли ты длаешь тотъ самый проступокъ, въ которомъ обвиняешь его?

— Быть можетъ и такъ, сказала Ханна.— Значитъ, я еще не знаю, что справедливо и что нтъ.

Недовольная, она опустилась на стулъ. Взглядъ ея упалъ на книгу, которую оставилъ Вудбьюри. Она взяла ее и небрежно повернула нсколько листковъ,— но вскор искушеніе взяло въ ней верхъ и она углубилась въ чтеніе, она читала до тхъ поръ, пока передъ ней начали возникать картины индійской лунной ночи,— передъ ней рисовалось облако, плывшее по темному небу надъ высокими деревьями и пагодой, и подъ пляскою молоденькихъ двушекъ на мраморныхъ террасахъ.

Между тмъ, Вудбьюри, окончивъ свои дла, а Бютъ — свои, оба собирались въ обратный путь къ Лэйксайду, когда къ нимъ подошла довольно дородная фигура, бережно перебравшись черезъ снжную дорогу передъ фасадомъ птолемійской гостинницы. Даже прежде чмъ отдернута была густая зеленая вуаль, Вудбьюри узналъ въ полной рук, высунувшейся изъ шеншилевой муфты — руку мистриссъ Вальдо. Вслдъ за тмъ ея круглые, чорные, блестящіе глаза остановились на немъ, и онъ услышалъ,— что любилъ слышать въ Птолеми каждый,— сдержанные звуки ея сильнаго голоса.

— Подоспла какъ разъ во время! сказала она, съ искреннимъ смхомъ.— Какъ поживаешь, Бютъ?— Мистеръ Вудбьюри, не задете ли къ намъ?— Нтъ?— Въ такомъ случа я должна сообщить вамъ кое-что на улиц. Нтъ ли тутъ кого вблизи? Предупреждаю васъ — это секретъ.— Сказавъ это довольно громкимъ голосомъ, она вдругъ понизила тонъ.— Бютъ, ничего, хоть и узнаетъ: — онъ — кувшинъ безъ трещины, я уврена.

— Мистеръ Максъ знаетъ это, сказалъ Арбутусъ, и въ голубыхъ глазахъ его отразился внутренній смхъ.

— Что же это такое? Не еще ли базаръ для киммерійцевъ? Или не помолвлена ли миссъ Элиза Клянси за какого нибудь миссіонера? спрашивалъ Вудбьюри.

— Молчите, чтобы лучше разслушать. Еслибъ не озябли ноги, я проговорила бы съ четверть часа. Но мн надо торопиться, — вонъ мистриссъ Бью выходитъ съ своего двора, а она чуетъ секретъ за цлую милю.— Это будетъ въ дом Меррифильда, въ субботу вечеромъ. Вы должны непремнно пріхать.

— Да что же такое будетъ-то?— Митингъ швейнаго общества?

— Ахъ, Боже мой! Совсмъ позабыла. Нтъ, тамъ будетъ Дайсъ.

— Дайсъ?

— Да. Они не хотятъ, чтобы это было всмъ извстно, потому что многіе придутъ изъ одного любопытства. Впрочемъ, между нами будь сказано, это мое предположеніе. Ни вы, ни я не должны врить этому, но мистриссъ Меррифильдъ говоритъ, что будетъ рада, если вы прідете.

— Прежде всего окажите мн, кто такой этотъ Дайсъ, и что онъ будетъ длать?— спросилъ Вудбьюри съ замтнымъ удивленіемъ. Выраженіе это немедленно сообщилось лицу мистриссъ Вальдо.

— Дйствительно, вы какъ чужой еще человкъ, ничего не знаете. Бютъ знаетъ, я уврена. Разскажи ему, Бють, по дорог. Прощайте!— Какъ поживаете мистриссъ Бью? Я сейчасъ разсказывала мистеру Вудбьюри, что корабль, назначенный въ Мадрасъ… Остальная часть этой рчи потерялась въ звукахъ колокольчиковъ, громко зазвенвшихъ, лишь только сани тронулись съ мста.

— Дайсъ,— это медіумъ, какъ называютъ его, объяснялъ Бютъ, когда они выхали на дорогу къ Анакреону.— Меррифильды вруютъ въ него. Я какъ-то разъ былъ, когда обденный столъ скакалъ у нихъ, какъ дикій жеребенокъ. Потомъ начались постукиванья духовъ, какъ это называется у нихъ, а потомъ переговоры съ ними,— только говорятъ они такую чушь, что смхъ, да и только! Одинъ изъ нихъ заговорилъ со мной, выдавая себя за моего отца. ‘Арбутусъ, говоритъ онъ:— я теперь въ третьей сфер, вмст съ Джэнъ’. Ха! ха, ха! а мою мать звали Маргаретой! Лучше всего, мистеръ Максъ, вы посмотрите сами. Видть, значитъ врить, какъ говорятъ, но посл этого вы ничему не захотите врить.

ГЛАВА IX.

НЕВИДИМЫЯ И ДРУГІЯ ПОСТУКИВАНЬЯ.

Еслибы приглашеніе на сеансъ духовъ было сдлано кмъ нибудь другимъ, а не мистриссъ Вальдо, Вудбьюри по всей бы вроятности отказался. Меррифильды одни, съ ихъ честолюбивыми наклонностями и отрицательными понятіями, начинали становиться скучными знакомыми, особливо теперь, когда воспоминанія о давно минувшемъ времени совершенно истощились, только теплое сердце и здравый разсудокъ этой одной женщины длали всякое общество еще довольно сноснымъ. Мысли Вудбьюри перешли на Ханну Торстонъ: будетъ ли тамъ она? Разумется будетъ, мысленно отвчалъ онъ самому себ, но, конечно, она не приметъ участія въ этомъ нелпомъ заблужденіи. Съ другой стороны, почему же и не принять? При ея остромъ, пылкомъ ум, слишкомъ гордомъ и самонадянномъ, чтобы подчиняться теоріямъ, основаннымъ на преданіяхъ, слишкомъ неуравновшенномъ отъ недостатка соприкосновенія съ ровными умами, слишкомъ легко возбуждаемомъ отъ одного лишь сообщенія какой нибудь новой привлекательной мысли,— разв это не было почвой, на которой подобныя заблужденія становятся сильными и опасными? Онъ долженъ хать и посмотрть.

Не смотря на то, оставляя Лэйксайдъ, онъ чувствовалъ какое-то нерасположеніе, онъ стыдился своего любопытства. Вечеръ былъ мрачный, съ суровымъ, завывавшимъ въ вершинахъ деревьевъ втромъ, темъ что Бютъ принужденъ былъ хать шагомъ, скоре угадывая, чмъ видя пробитую дорогу. Это занятіе и необходимыя замчанія старому коню Дику поглощали все его вниманіе. Наконецъ ему наскучило это, и онъ прервалъ молчаніе, сказавъ:

— Я полагаю, у нихъ не обойдется ныншній вечеръ безъ Абсалома.

— Какъ! Неужели они зашли такъ далеко? Неужели они дйствительно врятъ этому? спросилъ Вудбьюри.

— Положительно такъ. Они хотятъ врить, такъ тутъ и нтъ никакой трудности. Если бы ихъ головы перемололи между вами и мной, то имъ не съ чмъ было бы хать на такую мельницу. Ей я не удивляюсь много: она была безъ ума отъ Абсалома, и при томъ же дло весьма естественное, если женщины держатся понятій такого рода.

— А много ли въ Птолеми такихъ особъ, которыя врятъ въ подобныя вещи?

— Не думаю, чтобы много, но вроятно есть. Сэтъ Ватльсъ, напримръ: это — дуракъ на вс руки, а за нимъ, пожалуй, адвокатъ Таннеръ. Мистеръ Стэйльзъ пробовалъ было говорить проповди противъ нихъ, да нашли, что это не респектабельно. Говорятъ — неврующій.

Вудбьюри расхохотался.

— Знаешь ли, что, Бютъ? сказалъ онъ:— если это такъ, то едва ли мы увидимъ сегодня мистера Вальдо.

— Онъ будетъ, мистеръ Максъ, если она будетъ. Она приведетъ его, что бы тамъ ни говорили. Мистриссъ Вальдо — жена рдкостная, да и онъ тоже — ничего, не силенъ въ краснорчіи, но ужъ если кого приберетъ къ рукамъ, то держитъ крпко.

Все было мрачно и безмолвно, когда они подъзжали къ ферм Меррифильда. Ставни были закрыты, не было ни малйшихъ признаковъ прізда другихъ гостей. При звон колокольчиковъ, однако, отворились двери, и хозяинъ дома, позвавъ съ кухни работника помочь Бюту убрать лошадь, стоялъ на порог, ожидая, когда подъдетъ Вудбьюри, чтобы снять съ него теплое платье.— Кого мы ждали — вс собрались, объявилъ онъ шопотомъ.

Джемсъ Меррифильдъ былъ мужчина лтъ пятидесяти или немного боле, желаніе сдлаться реформаторомъ пробудилось въ немъ спустя много времени посл того, какъ онъ сдлался самостоятельнымъ, простымъ, безъ всякихъ притязаній фермеромъ. Ложный характеръ, не совсмъ еще омрачившій характеръ натуральный, придавалъ ему какой-то неопредленный, нершительный видъ. Не смотря на свое положеніе, на самодовольство, онъ никогда не могъ преодолть тайнаго сомннія въ своей способности выполнить новую роль. Онъ былъ честный и прямодушный человкъ, новая роль, боле видная, нежели та, которую бы онъ принялъ по своему собственному выбору, была силой навязана ему его друзьями. Онъ имлъ хорошее состояніе, а друзья его знали очень хорошо вс выгоды имть своими представителями людей съ всомъ.

При сильно развитомъ организм, не изнуренномъ работами въ его собственныхъ поляхъ, онъ былъ неловокъ, даже неуклюжъ въ своихъ движеніяхъ. Голова его постоянно была наклонена на лвую сторону, прямая линія, проведенная отъ средины его лба, никакимъ образомъ не совпадала съ осью его носа. Большой неправильный ротъ выражалъ и честность, и слабость человка. Его голосъ, всегда носовой, переходилъ въ рзкій, шумный, монотонный, когда во время разговора самъ онъ приходилъ въ пассію, съ этого тона онъ безпрестанно спускался и снова поднимался, производя непріятные переливы. Немудрено, что Вудбьюри, сердечно уважая его личность, находилъ знакомство съ нимъ скучнымъ.

Жена его, Сара, шестью или семью годами моложе его, принадлежала къ числу тхъ женщинъ, которыя, не умя мыслить за самихъ себя, имютъ однако замчательную способность принимать мысли и мннія другихъ. Она вполн зависла отъ двухъ или трехъ избранныхъ вожатыхъ въ различныхъ ‘реформахъ’, нисколько не подозрвая своего умственнаго рабства. Она усвоивала каждую новую фазу ихъ мнній, и воспроизводила ее съ такимъ торжествомъ, какъ будто это было оригинальное открытіе. Умственныхъ дарованій она не имла, но въ замнъ того обладала умньемъ хорошо говорить. Одна эта способность сообщала ей нкоторое значеніе въ ея особенномъ кружк и отодвигала ея нершительнаго мужа на задній планъ. Рука ‘прогресса’ коснулась ихъ обоихъ слишкомъ поздно для ихъ равновсія. Правда, они достигли переходнаго состоянія, но имъ суждено было никогда не переступать черезъ него, и сохранять то невозмутимое спокойствіе, которое доступно какъ для мелкихъ, такъ и для глубокихъ водъ.

По наружности она была худощавая и невысокаго роста, съ лицомъ, выражавшимъ пассивную любезность. Блдный, болзненный цвтъ кожи, томные глаза, тусклые красновато-каштановые волосы, ясно опредляли организмъ, неисправимо разстроенный діэтетическими опытами. Ея дти вс умерли въ молодые годы, за исключеніемъ Абсалома, который только что достигъ зрлаго возраста, когда заботы о его здоровь, какъ сказалъ Бютъ, оказались для него слишкомъ тяжелымъ бременемъ.

Вудбьюри былъ введенъ не въ гостиную, но въ комнату, которую обыкновенно занимало семейство. Горвшая на стол одинокая свча разливала весьма тусклый свтъ. Мистриссъ Меррифильдъ встала съ мста и пошла на встрчу гостю, за ней послдовала и мистриссъ Вальдо.

— Вы пріхали во время, сказала она съ необыкновенной важностію: — мы только что хотли начать.

Кругомъ стола сидли: Ханна Торстонъ, мистеръ Вальдо, Сэтъ Ватльсъ, адвокатъ Таннеръ и кто-то въ род мертвеца: это-то и былъ мистеръ Дайсъ. Движеніемъ руки онъ далъ знать сидвшимъ, чтобы не вставали, и они пресерьезно поклонились Вудбьюри, не промолвивъ слова. Мистеръ Дайсъ, бросивъ бглый взглядъ на гостя, сосредоточилъ глаза на стол. Онъ былъ мужчина среднихъ лтъ, широкоплечій, но тощій, съ длинными, чорными волосами, впалыми щеками и глазами, въ которыхъ искрилась магнетическая сила.

Посл того, какъ Вудбьюри занялъ мсто за столомъ, а мистеръ Меррифильдъ заперъ дверь, медіумъ сказалъ тихимъ, но звучнымъ голосомъ:

— Возьмите прочь свчку.

Ее поставили на небольшую горку въ углу комнаты.

— Не погасить ли ее? спросилъ хозяинъ дома.

Мистеръ Дайсъ отрицательно покачалъ головой.

Вскор подъ столовой доской послышались рзкіе, трескучіе удары. Въ теченіе нсколькихъ минутъ они раздавались то въ одномъ мст, то въ другомъ, то слабе, то сильне, и наконецъ сдлались ровне и приблизились къ мистриссъ Меррифильдъ.

— Это отзывъ Абсалома! вскричала она, материнская любовь нарушила тишину, сопровождавшую опытъ.— Что-то онъ скажетъ сегодня?

— Желаетъ ли духъ вести переговоры по азбук? спросилъ мистеръ Дайсъ.

Три удара — ‘да’.

На стол разложили карточную азбуку, и медіумъ, начиная съ буквы А, послдовательно прикасался пальцемъ къ буквамъ, пока раздавшійся стукъ не возвщалъ, что палецъ прикоснулся къ надлежащей букв. Буква записывалась, и процессъ этотъ продолжался до тхъ поръ, пока не составилась полная депеша.

При настоящемъ случа депеша Абсалома была слдующая:

‘Я училъ моихъ сестеръ. Он ждутъ меня на ступеняхъ храма. Доброй ночи, матушка!’

— Какъ прекрасно! воскликнулъ Сэтъ Ватльсъ. Храмъ должно быть означаетъ будущую жизнь, а ступени — послдующія сферы. Не сообщитъ ли чего мн какой нибудь духъ?

Постукиванья прекратились. Мистеръ Дайсъ приподнялъ голову, посмотрлъ кругомъ сверкавшими глазами и спросилъ: — не желаетъ ли кто переговорить съ родственникомъ или другомъ? Не чувствуетъ ли кто близкаго присутствія невидимаго духа? Сверкающій взглядъ его остановился на Ханн Торстонъ.

— Я желала бы знать, сказала она, въ то время, когда вс другіе молчали: — не иметъ ли чего сообщить мн одна особа, имя которой я задумала.

Посл непродолжительной паузы медіумъ вздрогнулъ, протянулъ руки на столъ, скрючилъ пальцы, поднялъ голову и устремилъ глаза въ пространство. Его губы повидимому не шевелились, но изъ груди его выходилъ слабый женскій голосъ.

‘Я въ отдаленной сфер, говорилъ этотъ голосъ:— занимаюсь работами, которыя начала еще на земл. Я новое имя, потому что общаніе, которое однажды я сдлала, уже исполнено‘.

Ханна Торстонъ ничего не сказала. Она, повидимому, размышляла о значеніи услышанныхъ словъ. Мистриссъ Вальдо посмотрла на Вудбьюри, ея лицо ясно говорило ему:— какой ужасъ! Вудбьюри отвчалъ на это такимъ же точно образомъ: — не бойтесь!

— Не хотите ли вы, мистеръ Вудбьюри, предложить вопросъ? сказалъ хозяинъ дома.

— Я задумалъ имя, какъ это сдлала миссъ Торстонъ, сказалъ онъ пресерьезно: — и пусть отвтъ докажетъ, что онъ данъ духомъ этой особы.

Медіумъ, бросивъ быстрый взглядъ на Вудбьюри, передалъ ему черезъ столъ карандашъ и лоскутокъ бумаги.

— Потрудитесь записать это имя, сложите бумагу такъ, чтобы никто не могъ видть и держите ее въ рук.

Сказавъ это, онъ облокотился на столъ и закрылъ рукой лицо, слегка раздвинувъ пальцы.

Вудбьюри написалъ, повидимому, весьма длинное имя, и сложилъ бумажку, какъ было сказано. Въ различныхъ мстахъ раздалось нсколько неровныхъ ударовъ. Духу предложили отвчать посредствомъ азбуки, но, посл довольно продолжительной паузы, снова послышались постукиванья, означавшія отказъ со стороны духа.

Мистеръ Дайсъ нсколько разъ вздрогнулъ, но звуковъ изъ его груди не послдовало. Наконецъ онъ вдругъ устремилъ на Вудбьюри неподвижные глаза и, указывая пальцемъ, воскликнулъ: — онъ стоитъ позади васъ!

Вс вздрогнули и посмотрли по направленію пальца, даже Вудбьюри невольно повернулъ свою голову.

— Я вижу его, продолжалъ мистеръ Дайсъ: — смуглый мужчину не нашей расы. На немъ великолпный головной уборъ и множество золотыхъ украшеній. Глаза его печальны, губы сжаты, ему позволено только показаться, но не говорить. Теперь онъ поднимаетъ къ лицу об руки и изчезаетъ.

— Кто это былъ? пресерьезно спросила мистриссъ Вальдо.

Вудбьюри молча развернулъ бумажку, и передалъ ей. Даже мистеръ Дайсъ не могъ вполн скрыть своего любопытства.

— Что это такое! сказала она.— Трудно даже прочитать, Баб…. Бабу Ругбути Чорнъ Чукербутти! Да это вымышленное имя!

— Это дйствительное имя моего знакомаго въ Калькутт, отвчалъ Вудбьюри.

— Индійца! воскликнулъ мистеръ Дайсъ, съ торжествующимъ видомъ: — этимъ объясняется его отказъ отвчать по азбук.

— Не знаю, почему это должно служить объясненіемъ, возразилъ Вудбьюри: — разв потому, что посл того, какъ я оставилъ Индію, онъ позабылъ англійскій языкъ.

— Разв онъ говорилъ по англійски? спросило нсколько голосовъ.

— Говорилъ, и, полагаю, говоритъ и теперь, если только не умеръ въ теченіе трекъ послднихъ мсяцевъ, отвчалъ Вудбьюри, такъ спокойно и такъ серьезно, что никто изъ общества (за исключеніемъ разв мистера Дайса) и не подумалъ, что шутка была умышленная.

— Не умеръ! воскликнулъ кто-то въ крайнемъ изумленіи.— Зачмъ же вы вызывали его?

— Затмъ, что у меня вовсе нтъ желанія вызывать кого нибудь изъ моихъ покойныхъ родственниковъ или друзей, и при томъ же мн любопытно узнать, можно ли вызывать духъ живыхъ людей также удобно, какъ и усопшихъ.

Въ обществ на нсколько минутъ водворилось глубокое молчаніе. Одинъ только Бютъ, который прокрался въ комнату и, выпучивъ глаза, занималъ въ углу спокойное мстечко, не могъ удержаться, чтобы не фыркнуть.

Мастеръ Дайсъ, скрывавшій злобное выраженіе, приподнялъ просвтлвшее лицо и сказалъ торжественнымъ голосомъ: — живущіе, какъ мы называемъ ихъ, не могутъ отнимать могущества и привилегіи отъ тхъ, кто перешелъ въ духовную жизнь. Духъ, имя котораго записано, или оставилъ землю, или теперь являлся духъ другаго человка, который безсознательно представился въ ум джентльмена.

Лица вровавшихъ просвтились. Какъ просто было объясненіе! Во время записыванья имени одного индійца, мистеръ Вудбьюри припоминалъ другихъ, и его мысли должно быть остановились, en passant — вроятно совершенно безъ его вдома: такъ быстра бываетъ дятельность ума!— на какомъ нибудь другомъ индйц-друг, который даннымъ давно переходилъ изъ одной сферы въ другую. Тщетно протестовалъ онъ противъ этого, увряя, что ему никто другой не приходилъ на память.

— Всегда ли вы бываете уврены, что происходитъ у васъ въ ум? торжественно спросилъ Сэтъ Ватльсъ.

Мистриссъ Меррифильдъ повторила вопросъ, который слышала недлю тому назадъ.

— Всегда ли вы можете запоминать звнья, съ помощію которыхъ одна мысль соединяется съ другой?

— Почемъ знать, можетъ статься, вашъ другъ Чоккерчорнъ, въ настоящее время, какъ говорится, переселился въ вчность, скромно ввернулъ свое замчаніе ея мужъ.

Мистеръ Дайсъ, сидвшій во время этихъ замчаній съ опущенными подъ столъ руками, вдругъ поднялъ голову и воскликнулъ: — Онъ опять пришелъ!— Восклицаніе это снова возстановило тишину.— Да, я не могу отказать вамъ, прибавилъ онъ, обращаясь, повидимому къ духу, потомъ вдругъ соскочилъ со стула и схватился за лвую руку, какъ будто она получила жестокій ударъ. Засучивъ широкій рукавъ пальто, потомъ рукавъ рубашки, онъ обнаружилъ костлявую жолтую руку, на которой виднлись красные знаки, имвшіе нкоторое сходство съ буквами ‘P. Р.’ Черезъ нсколько секундъ знаки изчезли.

— Это заглавныя буквы его имени! Кто бы это могъ быть? спросилъ Сэтъ.

— Раммогопъ Рой! сказала Ханна Торсгонъ, подчиняясь, повидимому, временному убжденію въ дйствительности посщенія духа.

— Увряю васъ, отвчалъ Вудбьюри: — мн и въ голову не приходило имя Раммогопа Роя, человка, котораго я въ жизнь свою не видлъ. Если бы я пожелалъ убдиться, что эти феномены происходятъ отъ духовъ, я выбралъ бы такое лицо, которое бы доставило мн удовлетворительное доказательство въ своемъ тождеств.

— Скептики никогда не поврять, хотя бы, для убжденія, духъ низошелъ съ самаго неба, замтилъ мистеръ Дайсъ глухимъ тономъ.

Наступило неловкое молчаніе.

— Друзья мои, не волнуйте атмосферу! вскричалъ мистеръ Меррифильдъ.— Я надюсь, что мы будемъ свидтелями дальнйшихъ явленій.

Громкій стукъ по столу служилъ, повидимому, утвердительнымъ отвтомъ на его предположеніе.

Рука мистера Дайса, посл нсколькихъ нервическихъ подергиваній, схватила карандашъ и быстро начала писать на лист бумаги. Окончивъ депешу и сдлавъ въ конц ея подпись, онъ тяжело вздохнулъ и откинулся къ спинк своего стула.

Мистеръ Меррифильдъ съ жадностью схватилъ бумагу.— Ахъ! отъ моего друга! сказалъ онъ и прочиталъ слдующее:

‘Не ослабвай передъ видніемъ, показывающимъ приближающееся торжество истины. Хотя истина ползетъ какъ черепаха, а заблужденіе скачетъ какъ заяцъ, но все же она первою достигнетъ цли. Свтъ изъ замогильнаго міра только еще начинаетъ разгонять мракъ ночи на земл. Когда взойдетъ его солнце, тогда между людьми останутся слпыми для его лучей одн только совы да летучія мыши. Тогда все небо озарится днемъ свободы, отблескъ свта изъ области смертныхъ радостно отразится даже въ сферахъ безсмертныхъ духовъ!

Бенджэминъ Люнди’.

Не смотря на нкоторыя неточности въ выраженіяхъ этого посланія, на лиц читавшаго отразилось полное удовольствіе.— Вотъ! воскликнулъ онъ:— вотъ истинное посланіе! Никто, кром духа Люнди, какъ говорится, не могъ бы написать этихъ словъ.

— Почему же такъ? спросилъ Вудбьюри.

— Почему… почему… потому что Геркулеса никто не одолетъ! сказалъ мистеръ Меррифильдъ, спускаясь въ своемъ смущеніи съ высоко настроеннаго тона.— Вы не знавали блаженнаго Люнди,— эту чистйшую и прекраснйшую душу ныншняго вка. Это его слова,— да, онъ употребилъ бы эти же самыя выраженія, еслибы, какъ говорится, его голосъ могъ… если бы онъ былъ во плоти.

Глаза Вудбьюри машинально перешли сначала на мистриссъ Вальдо, потомъ на Ханну Торстонъ. Первая поддерживала серьезный видъ, но улыбка, замтная только для него одного, отражалась въ глубин ея глазъ, послдняя, постоянно заботившаяся о томъ, чтобы скрыть выраженіе своего лица, производимое различными впечатлніями, казалась недовольною и озабоченною. Вудбьюри ршился не принимать больше участія въ переговорахъ съ замогильными духами, — послдняя продлка мистера Дайса въ одно и то же время разсмшила его и огорчила.

Являлось еще нсколько духовъ, но ихъ сообщенія становились все темне и темне, такъ что эксперименты этого вечера нисколько не укрпили полу врующихъ. Мистеръ Вальдо, въ отвтъ на заданный въ ум вопросъ, получилъ слдующій отзывъ:

‘Я не скажу, что мой умъ слишкомъ усердно занимался символами, которыми выражается вра, потому что чрезъ символы истина сдлалась для меня совершенно ясною. Тутъ есть много путей, но вс они сходятся въ одномъ и томъ же мст‘.

— Въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія. Неужели вы не довольны? спросилъ Сэтъ Ватльсъ.

— Не совсмъ. Я ожидалъ совершенно другаго посланія отъ духа, о которомъ задумалъ, сказалъ мистеръ Вальдо.

— Не отъ Беза ли Киммера?

— Нтъ, отвчалъ Вальдо, къ общему изумленію.— Я вспомнилъ школьнаго товарища и друга, онъ отправился въ Вестъ-Индію на корабл, о которомъ съ тхъ поръ нтъ ни слуху, ни духу.

— Не должно забывать, сказалъ мистеръ Дайсъ:— что наши друзья въ мір духовъ все еще сохраняютъ за собою независимость. Вы можете послать за сосдомъ, можете попросить его, чтобы онъ пришелъ повидаться съ вами, и пока вы ждете его. къ вамъ совершенно неожиданно является другой человкъ. Тоже самое бываетъ въ нашихъ сношеніяхъ съ духами: мы не можемъ подчинить ихъ себ. Мы не можемъ сказать одному: ‘пойдите!’ а другому: ‘уйдите’.— Мы должны, по невол, переносить ихъ капризы.

Мистеръ Вальдо ничего не сказалъ, и не сдлалъ дальнйшей попытки пуститься въ переговоры съ своимъ погибшимъ школьнымъ товарищемъ. Сэтъ Ватльсъ вызывалъ, по очереди, духъ Сократа, Туссенъ Лувертюра и мистриссъ Химансъ, но ни одинъ изъ нихъ не имлъ расположенія разговаривать съ нимъ.

Спустя нсколько времени, кто-то замтилъ:— не могутъ ли они боле осязательнымъ образомъ доказать свое присутствіе?

— Можно попробовать, сказалъ мистеръ Дайсъ.

При этихъ словахъ мистеръ Меррифильдъ вынесъ одинокую свчу въ другую комнату. При закрытыхъ ставняхъ въ комнат сдлалось совершенно темно. Гости занимали свои мста вокругъ стола, ихъ особенно просили не шевелиться. Черезъ нсколько секундъ послышались громкія постукиванія по столу, который нсколько разъ вдругъ приподнимался и опускался,— раздавался шорохъ платья, невидимыя руки наносили удары. Кто удостоился счастья получить ударъ, тотъ шопотомъ сообщалъ объ этомъ своимъ сосдямъ. Въ небольшомъ старинномъ фортепьяно зашевелились заржавленныя клавиши. Посл нсколькихъ неудачныхъ аккордовъ, одна рука старалась, по видимому, проиграть романсъ: ‘Былые дни!’, но разстроенныя струны производили какую-то плачевную мелодію.

Этого было совершенно достаточно, чтобы волосы стали дыбомъ,— а между тмъ мистриссъ Меррифильдъ залилась слезами: — О! вскричала она:— это моя Анжелина! Она брала уроки, и передъ смертью остановилась именно на этомъ романс,

Звуки прекратились, и въ комнату снова внесли свчку. Мистеръ Дайсъ сидлъ облокотясь на столъ, его лицо было закрыто обими руками. Когда онъ поднялъ голову, подъ правымъ глазомъ его показалось темное пятно.

— Что съ вами сдлалось? вскричалъ Меррифильдъ.— Вашъ глазъ совсмъ чорный!

Мистеръ Дайсъ, взглядъ котораго случайно опустился на правую руку, сжалъ ее такъ быстро, что этимъ жестомъ обратилъ бы на себя вниманіе, если бы не усплъ весьма ловко прикрыть его однимъ изъ своихъ судорожныхъ содроганій. На лицо его выступила краска и снова скрылась, отъ чего лицо сдлалось желте прежняго.

— Недружелюбные духи необыкновенно дятельны сегодня, отвтилъ онъ наконецъ.— Быть можетъ, присутствіе неврующихъ и насмхающихся служитъ для нихъ поощреніемъ. Именъ я не называю. Въ темнот я получилъ нсколько жестокихъ ударовъ, и чувствую, что борьба, которую я перенесъ, истощила вс мои силы. Но это ничего не значитъ. Сегодня ночью меня поститъ духъ Парацельса и устранитъ слды жестокаго удара. Этого бы не случилось, если бы атмосфера была чиста. Здсь есть особы, еще неспособныя къ принятію истины, ихъ присутствіе омрачаетъ божественный свтъ, при которомъ совершаются самыя высокія манифестаціи.

Вс дйствія и вс слова мистера Дайса были для Вудбьюри слишкомъ отвратительны, чтобы отвчать на этотъ вызовъ. Его глаза обратились къ Бюту, который сидлъ въ углу, закрывъ ротъ большой своей рукой, его лицо было красно, какъ зарево.

— Признаюсь, сказалъ мистеръ Вальдо, обращаясь къ мистеру Дайсу:— я не убжденъ въ духовномъ свойств этихъ явленій. Я не беру на себя объяснить ихъ, какъ не берусь также объяснять весьма многое, что вижу въ природ почти ежедневно, но не нахожу никакой надобности приписывать эти явленія къ числу сверхъ-естественныхъ. Предположивъ это, мы уронили бы въ нашихъ глазахъ духовный міръ, нисколько, по моему мннію, не увеличивъ положительной истины, даже и въ такомъ случа, еслибы предположеніе было правильно. Человка, который дйствительно остается слпымъ относительно врованія въ будущую жизнь, не обратятъ на путь истины такія вещи, какія мы сегодня видли, что же касается собственно васъ, врующихъ, эти явленія совершенно напрасны.

— Какъ! что! воскликнулъ мистеръ Дайсъ.— Вы не цните божественныхъ изреченій изъ міра духовъ! Вы не признаете новыхъ и великихъ истинъ, этихъ зародышей боле совершенной вры!

— Мн было бы пріятне, кротко сказалъ священникъ:— не слышать слова ‘божественный’ въ подобномъ приложеніи. Откровенно вамъ скажу, я не вижу ничего новаго или даже истиннаго, въ сравненіи съ старой, предвчной Истиной.

— Но, прервалъ Меррифильдъ, увидвъ на лиц Ханны Торстонъ свтлую улыбку одобренія:— разв вы не врите въ прогрессъ! Разв мы, какъ говорится, истощились? разв мы достигли истины?

— Никто не можетъ сомнваться въ томъ, что я врю въ движеніе впередъ нашей расы. По уму — мы все еще дти, и многому еще должны учиться. Но позвольте васъ спросить, мой другъ, неужели вы не врите, что будущая жизнь есть уже для этой жизни неизмримый шагъ впередъ?

— Врю, отвчалъ Меррифильдъ.

— Въ такомъ случа, продолжалъ мистеръ Вальдо: — къ чему же ставить признанныя всми изреченія такихъ великихъ умовъ, какъ Сократъ, Лютеръ и другіе, ставить ниже выраженій даже посредственнаго человческаго ума.

Врующіе въ диковинки мистера Дайса съ нмымъ изумленіемъ посмотрли другъ на друга. Хладнокровіе, съ какимъ мистеръ Вальдо завладлъ и уничтожилъ ихъ драгоцнности нечеловческой мудрости, было похоже на хладнокровіе св. Бонифація, когда онъ наложилъ топоръ на священный дубъ. Его слушатели, подобно друидамъ, находились въ страдательномъ положеніи собственно потому, что не могли постичь такого святотатства. Мистеръ Дайсъ покачалъ головой и испустилъ вздохъ сожалнія. Сэтъ Ватльсъ всплеснулъ руками, устремилъ глаза въ потолокъ и произнесъ хриплымъ голосомъ:— придетъ еще время!— Мистриссъ Меррифильдъ не могла запомнить ни одной фразы, относившейся до настоящаго случая: посл таинственной игры на фортепьяно она уже третій разъ отирала слезы.

Мистриссъ Вальдо смотрла на мужа съ улыбкой, которая говорила ему: — я знаю, ты всегда заставишь ихъ молчать, когда вздумаешь показать свою силу.— Потомъ, вставъ съ мста, она сказала вслухъ: — Дйствительно, атмосфера теперь взволнована. Воротимтесь же къ нашей настоящей, дйствительной жизни, которая, какъ вамъ угодно, все-таки очень хороша для всякаго, кто иметъ здоровье, друзей и спокойный духъ.

Мистеръ Меррифильдъ что-то прошепталъ жен, и та сейчасъ же удалилась на кухню.

— Пожалуйста, не уходите, сказалъ онъ гостямъ, которые вышли изъ-за стола:— прежде, чмъ вы пуститесь въ путь, мы должны васъ обогрть.

— Возможно ли это? неужели пуншъ изъ виски? вполголоса спросилъ Вудбьюри, обращаясь къ мистриссъ Вальдо.

— Тс! одинъ намекъ на подобную вещь погубитъ васъ, если узнаютъ о немъ, отвчала мистриссъ Вальдо.

Спустя нсколько минутъ, мистриссъ Меррифильдъ воротилась въ комнату, за ней слдовала двушка-негритянка, съ подносомъ въ рукахъ, на которомъ стояло нсколько испускавшихъ паръ тарелокъ. Это были куски пирога съ говядиной, rchauffe, довольно вкуснаго, хотя за отсутствіемъ вина и тяжелаго. Мистриссъ Меррифильдъ цлый день серьезно думала о томъ, чтобы угостить гостей кофеемъ, но такъ какъ она вполн была убждена въ зловредномъ свойств этого питья, то и ршила, что предложить его другимъ было бы такимъ же преступленіемъ, какъ если бы она пила его сама. Вслдствіе этого, гости, вмсто кофе, получили стаканы горячаго лимонада, который невольно заставлялъ Вудбьюри думать, что онъ страдаетъ грипомъ.

Мистеръ Дайсъ, ловко умвшій держать лвую сторону лица къ свч, скушалъ свою порцію съ большимъ аппетитомъ. Окончивъ на этотъ день свои духовныя занятія, онъ съ жадностью возвратился къ предметамъ міра сего, и объявивъ себя защитникомъ животной пищи, вступилъ въ диспутъ съ Сэтомъ Ватльсомъ, который принадлежалъ къ потребителямъ пищи растительной. Онъ позволилъ себ выражать мннія, столь неблагопріятныя для общества воздержанія, что нкоторые изъ его слушателей пришли бы въ ужасъ, если бы онъ не основывалъ ихъ, подобно большей части своихъ мнній, на сношеніяхъ своихъ съ міромъ духовъ.

Въ то время, какъ гости надвали въ пріемной теплыя платья, Вудбьюри подслушалъ, какъ мистриссъ Вальдо бгло замтила своему мужу: — Я такъ рада, что ты высказалъ свое мнніе.

— Я тоже должна поблагодарить васъ, мистеръ Вальдо, сказала Ханна Торстонъ.— Мн кажется, никому не слдуетъ слишкомъ охотно и доврчиво высказывать все столь новое и странное. Ради истины, которою мы уже обладаемъ, необходимо быть осторожными.

— Теперь моя очередь поблагодарить васъ, миссъ Торстонъ, весело прибавилъ Вудбьюри, когда они вышли на холодный ночной воздухъ.

Ханна поняла его. Съ минуту времени обычный антагонизмъ напоминалъ о себ, но съ помощію большаго усилія она преодолла его. Ночь скрывала ея лицо, ея голосъ по прежнему былъ ровный и пріятный, когда она отвтила:— я рада, что мы хоть въ одномъ предмет соглашаемся.

— О, ихъ весьма много, увряю васъ, воскликнулъ онъ, съ непринужденностью, которая непріятно поразила Ханну, но почему — она не знала сама.— Если бы можно было отнять отъ васъ избытокъ усердія и пополнить у меня его недостатокъ, мы въ скоромъ времени стали бы смотрть на предметы одинаково.

— Да разв въ человк можетъ быть избытокъ усердія? спросила Ханна.

— Положительно можетъ. Въ этик, какъ и во всемъ другомъ, находятся относительныя достоинства. Вы не будете вытаскивать гвоздику съ тмъ же серьезнымъ приложеніемъ силы, какое бы вы употребили, вытаскивая ведро изъ колодца. Однако, мистриссъ Вальдо дожидается. Доброй ночи.

Вудбьюри помогъ ей ссть въ сани, лошади тронулись, и Ханна ухала, не успвъ даже подумать о томъ, что онъ намренъ былъ сказать. Впрочемъ, слова были слишкомъ странны, чтобы ихъ можно было позабыть.

Явился Бютъ, и Вудбьюри занялъ въ саняхъ мсто подл него. Дикъ становился совсмъ другимъ конемъ, когда голову его поворачивали къ дому, колокольчики мрно и весело звенли въ то время, когда Дикъ бжалъ по долин прямо противъ втра. Взошедшая луна проглядывала сквозь облака, и на неб видны были дв или три звздочки. Ночь была угрюмая, печальная, въ ея присутствіи заботы и удовольствія дня становились неясными грезами. Вудбьюри, съ чувствомъ глубокаго негодованія, припоминалъ событія вечера.— Пусть лучше, говорилъ онъ про себя: — домъ для души будетъ находиться въ волканическихъ кольцахъ вонъ той безплодной луны, гд она могла бы наслаждаться спокойствіемъ и уединеніемъ, которымъ располагала въ этой жизни, нежели на самой лучшей звзд во всей вселенной, откуда ее будетъ вызывать всякій шарлатанъ, который осмливается въ фиглярств своему касаться самыхъ священныхъ предметовъ.

Углубленный въ эти размышленія, Вудбьюри не замчалъ съ самаго начала отрывистыхъ полу сдержанныхъ порывовъ смха, которымъ Бютъ предавался отъ времени до времени. Не въ силахъ боле наслаждаться сыгранной имъ вечеромъ шуткой, не подлившись съ другими, Бютъ наконецъ сказалъ:

— Когда вы посмотрли на меня, мистеръ Максъ, я чуть-чуть не расхохотался. Въ жизнь мою не удавалось мн сыграть такой потшной штуки.

— Какой же? спросилъ Вудбьюри.

— Пожалуйста, только никому не говорите,— вдь это сдлалъ я.

— Ты?

— Да, ха! ха! ха! А онъ вовсе и не подозрваетъ.

— Бютъ, неужели ты ударилъ его въ лицо?

— Избави Боже! нтъ! Вс эти постукиванья и удары въ теченіе вечера онъ длалъ самъ, мн и пришло въ голову перехитрить его. Я догадывался, что они будутъ вызывать духъ Анжелнны поиграть на фортепьяно, какъ это было въ прошедшій разъ. Вотъ и думаю я: мн извстно, какъ это длается, дай же покажу и другимъ. Поэтому, прежде чмъ войти въ комнату, я зашелъ на кухню и сталъ у очага, какъ будто согрть ноги. Между тмъ, когда никто не смотрлъ на меня, я запустилъ въ трубу лвую руку и натеръ ее мягкой сажей. Посл того пришелъ въ комнату, нарочно слъ въ уголъ и держалъ лвую руку за стуломъ, пока не вынесли свчи. Теперь, думаю, время,— и въ мигъ подскочилъ къ фортепьянамъ, зная, что если и услышатъ шорохъ, то подумаютъ, что это призракъ, и тихонько натеръ лвой рукой черные клавиши. Самъ я не смлъ ударить по нимъ, но думаю себ, кто нибудь подойдетъ и останется доволенъ. И что же, мистеръ Максъ? когда внесли свчу, онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, по прежнему сидлъ торжественно, но съ подбитымъ глазомъ,— ха, ха, ха! Нельзя было видть его руки, онъ сжалъ ее въ кулакъ и держалъ подъ столомъ.

Вудбьюри сначала хохоталъ отъ души, но вскор смхъ уступилъ мсто негодованію, при мысли о такомъ дерзкомъ обман.

— Почему же ты не обличилъ этого негодяя? спросилъ онъ Бюта.

— О! какая же изъ этого польза? Кто вритъ ему, тотъ не меньше будетъ врить, если бы даже своими глазами увидлъ его за фортепьяно. Я не хочу совать головы своей въ гнздо шершней: ужалить-то меня ужалятъ, а меду не достанешь.

Съ этимъ мудрымъ замчаніемъ Бютъ подъхалъ къ дверямъ Лэйксайда.

ГЛАВА X.

ВЪ КОТОРОЙ МЫ СЛУШАЕМЪ ИНТЕРЕСНЫЙ РАЗСКАЗЪ.

Зима проходила, медленно для жителей Птолеми, быстро и пріятно для владльца Лэйксайда, который изъ постояннаго холода пилъ жизнь, дятельность и веселое настроеніе духа. Каждый день, пока держался снгъ, сани его можно было видть на той или другой дорог. Дикъ оказался совершенно несоотвтствующимъ его нуждамъ, и потому онъ поступилъ во всегдашнее владніе Бюта, а мсто Дика занялъ отличный бгунъ съ конюшенъ Фэирлама въ Птолеми. Поздки Вудбьюри простирались не только до Анакреона и сосдней съ нимъ деревеньки Неро-Корнерсъ,— премиленькаго мстечка, совершенно скрытаго изъ виду въ глубокомъ овраг возвышенной мстности,— но часто до Тиберія, который, будучи расположенъ на втви центральной нью-йоркской желзной дороги, считалъ себя въ своемъ род столицей. Жители его особенно гордились двумя главными улицами, на которыхъ дома плотно жались другъ къ другу, огромныя каменныя зданія, съ различными чугунными украшеніями, гордо высились между одноэтажными деревянными домами, и какъ будто говорили провинціаламъ, прозжавшимъ въ рыночные дни:— смотрите и любуйтесь,— вотъ это городъ!

Фермеры вокругъ Птолеми, державшіеся того мннія, что мужчина, рожденный въ большомъ город, незнакомый ни съ сельскимъ хозяйствомъ, ни съ какимъ либо другимъ механическимъ трудомъ, долженъ быть человкъ хилый, слабый, изнженный,— не мало удивлялись дятельности Вудбьюри и его способности переносить рзкія перемны воздуха. Многіе не разъ встрчали его занесеннаго снгомъ, когда онъ скакалъ на своемъ бгун прямо противъ жестокаго сверо-восточнаго втра и весело распвалъ, какъ будто такое состояніе погоды ему нравилось! Замчено было также, что здоровый румянецъ согналъ съ его щекъ индійскій загаръ, и что лнивое, равнодушное выраженіе, которое заставило съ самаго начала говорить: ‘у него сонные глаза’, совершенно исчезло изъ этихъ органовъ, какъ будто съ нихъ была сдернута завса, и они сдлались живыми, свтлыми, выразительными. Обычное спокойствіе въ его манерахъ боле уже не производило на жителей впечатлнія, какъ нчто чужеземное и непріятное, общее чувство къ нему, не смотря на нападенія мистера Грэйндля и замчанія Сэта Ватльса, было почтительное и дружелюбное. Бютъ, давно сдлавшійся фаворитомъ между жителями, не позволялъ сказать слова противъ своего господина, и зашелъ такъ далеко, что схватилъ одного почтеннаго человка за воротъ, въ устричной лавк, подъ птолемійской гостинницей, за то, что онъ назвалъ Вудбьюри ‘выскочкой-аристократомъ’.

Часть жизни человка, зависящей отъ его физическаго темперамента, относительно Вудбьюри, оставалась, повидимому, неподвижною въ теченіе его пребыванія за границею. Сбросивъ съ себя тропическое онмніе организма, онъ, при внезапномъ оживленіи своихъ чувствъ, сдлался десятью годами моложе. Тоненькая кожица юности, пронизанная боле нжными нервами, принимающими каждое прикосновеніе зрющаго существованія за удовольствіе, была частію возстановлена. Уныніе, порожденное тяжелымъ опытомъ, пренебреженіе, оставленное встрчами съ людскою низостью и эгоизмомъ, полупрезрительное сожалніе, возбуждаемое гордостью мелкихъ умовъ,— вс эти отличительныя черты его натуры, впечатлнныя на ней въ то время, когда она была еще совсмъ мягкая, теперь до того укрпились въ ней, что искоренить ихъ было бы трудно,— впрочемъ, на время он были прикрыты пылкимъ стремленіемъ къ вншнимъ впечатлніямъ. Его манеры утратили свою прежнюю угрюмость, которая проглядывала даже въ минуты самаго спокойнаго и игриваго настроенія духа, онъ сдлался веселъ, шутливъ и насмшливъ, сдлался душою кружковъ, въ которыхъ обращался. Какъ владльцу Лэйксайда, ему, безъ всякаго сомннія, открыты были вс кружки, но онъ вскор открылъ себ общество по душ и выбралъ его, не обращая вниманія на господствовавшія въ Птолеми правила. Въ Птолеми не существовало того мннія, по которому бы могло образоваться одно цлое общество, поэтому жители раздлились на маленькіе кружки, основаніемъ которыхъ служили или зажиточность, или религіозныя воззрнія членовъ этихъ кружковъ, отсюда происходили соперничество, ревность и зависть, которыя успло подавить на нкоторое время большое швейное общество. Вудбьюри скоро замтилъ этотъ фактъ, и съ перваго же раза ршился сохранить свою общественную независимость. Ни одинъ изъ кружковъ не могъ пожаловаться на пренебреженіе къ нему Вудбьюри, ни одинъ изъ нихъ не могъ заявить права на исключительное обладаніе имъ. Два раза на одной недл онъ пилъ чай у высокопочтеннаго Самюеля Стэйльза, и сердце миссъ Легранъ, свояченицы этого священника, начинало уже волноваться темными, неопредленными надеждами, но спустя нсколько дней, онъ провожалъ двицъ Смитъ (изъ секты баптистовъ) на пикникъ до города Атауга, а въ слдующее воскресенье видли, какъ онъ входилъ въ церковь киммерійцевъ.

Между нимъ и мистеромъ и мистриссъ Вальдо образовалась искренняя дружба. Этотъ священникъ и его жена обладали, вмст съ Вудбьюри, здравымъ смысломъ, который, не смотря на упорное отъединеніе ихъ секты, длалъ ихъ терпимыми. Они не имли желанія обращать жизнь въ школу диспутовъ, и могли выслушивать противныя мннія, случайно выражаемыя во время разговора, не принимая ихъ за вызовъ на бой. Поэтому Вудбьюри, во время визитовъ своихъ, не находилъ боле пріятнаго дома, прямодушіе, съ какимъ онъ заявлялъ иногда свои требованія на ихъ гостепріимство, было чисто братское, такъ что мистеръ Вальдо нердко говорилъ своей жен, что это выражало его идею о христіанскомъ обществ. Боюсь оскорбить репутацію мистера Вальдо, по долженъ сказать, что въ его мнніи Вудбьюри былъ послдній человкъ, котораго бы онъ ршился выбрать для обращенія въ свою вру.

Однажды вечеромъ, въ март мсяц, когда снгъ началъ уже сбгать съ длинной горы, тянувшейся отъ восточной долины къ Лейксайду, въ гостиной мистриссъ Вальдо случайно собралось маленькое общество. Посл того, какъ базаръ доставилъ ей возможность оклеить стны дешевыми зелеными шпалерами, и замнить грубымъ ковромъ, тоже зеленаго цвта, какія-то старыя останки ковра, которые она перенесла въ свою спальню, гостиная приняла веселенькій видъ. Правда, диванъ и стулья, покрытые волосяной матеріей, служили очень долго, но они были способны служить еще дольше, желзная печка разливала по комнат пріятную теплоту, и единственное сокровище пасторскаго дома, мелодеонъ, исправлявшій по воскресеньямъ должность органа, находился въ отличномъ порядк. Ханна Торстонъ подарила вазу съ большимъ вкусомъ расположенныхъ цвтовъ и растеній, которая принудила мистриссъ Вальдо купить у странствующаго итальянца крагштейнъ. Съ трудомъ могла она удлить на эту покупку полдоллара, это все бы еще ничего, но большая часть женщинъ, принадлежавшихъ къ конгрегаціи мужа, увидвъ такую роскошь, покачивали головами и бормотали: тщеславіе, тщеславіе! Впрочемъ, такое маленькое самоотверженіе въ хозяйств мистриссъ Вальдо, котораго, кром ея, никто не зналъ, примиряло этотъ поступокъ съ ея совстью. Вудбьюри привезъ ей изъ Нью-Йорка гравюру Ари Шеффера ‘Christus Consolator’, которая не только доставила ей величайшее удовольствіе, но и оказала совершенно неожиданную услугу. Она была повшена противъ вазы, и такимъ образомъ въ глазахъ киммерійскихъ постителей вполн уравновшивала воображаемое тщеславіе. Они видли тутъ желаніе произвести моральное впечатлніе, а это обстоятельство положило конецъ замчаніямъ, которыя могли бы распространиться далеко и широко.

Мы сказали, что общество собралось въ гостиной мистриссъ Вальдо случайно, но это было не совсмъ такъ. Ханну Торстонъ хозяйка дома пригласила на чай, а Вудбьюри былъ приглашенъ мистеромъ Вальдо, который встртилъ его на одной изъ улицъ Птолеми. Такое стеченіе обстоятельствъ, совершенно не преднамренное, было какъ нельзя боле пріятно для хозяина и хозяйки дома, которые, отъ души любя этихъ двухъ гостей, не обращали вниманія на очевидное предубжденіе одной и равнодушіе другаго. Мистриссъ Вальдо давно уже отказалась отъ надежды видть эти два существа притянутыми другъ къ другу, съ помощію взаимнаго магнетизма, ужь если не могло состояться entente d’amour, то она желала теперь только одного — чтобы образовалось entente cordiale. При этомъ случа гости держали себя такъ далеко другъ отъ друга, оказывали другъ другу такую холодную любезность, что, если бы Ханна Торстонъ была другая женщина, мистриссъ Вальдо заподозрила бы въ ней существованіе нескончаемой вражды.

Посл чаю явились мистеръ и мистриссъ Меррифильдъ. Они пріхали въ Птолеми послушать рчь Абирама Стокса, замчательнаго оратора въ дл воздержанія, который, однако, не пріхалъ. Вслдъ за ними пожаловалъ Сэтъ Ватльсъ, повидимому случайно, по въ сущности — умышленно. Онъ узналъ, гд Ханна намревалась провести вечеръ, отъ маленькой служанки вдовы Торстонъ, которую остановилъ, когда она вышла изъ церкви, и нисколько не посовстился навязаться въ гости. Самодовольствіе его было однакоже нарушено присутствіемъ Вудбьюри, и онъ въ ум своемъ положилъ непремнно въ этотъ вечеръ совершить надъ нимъ окончательное пораженіе.

Его жертва, однакоже, находилась въ необыкновенно веселомъ настроеніи духа, такъ что каждая стрла, пущенная негодующимъ Сэтомъ, улетала отъ цли далеко въ сторону. Вудбьюри присоединился къ порицанію торговли опіумомъ, уничтожалъ въ прахъ такіе пороки, какъ гордость, лицемріе и самолюбіе, съ отвращеніемъ смотрлъ на невоздержаніе, ненавидлъ угнетеніе и прославлялъ свободу. Но онъ постоянно подводилъ разговоръ подъ тонъ игриваго юмора, отъ души поддерживаемаго хозяйкой дома, которая въ глазахъ своихъ друзей-реформаторовъ имла только тотъ недостатокъ, что не любила серьезныхъ разсужденій. Сэтъ, окончательно истощивъ запасъ стрлъ въ своемъ колчан, началъ нападать на развращающее вліяніе большихъ городовъ.

— Время, кажется, оставить это нелпое предубжденіе, сказалъ Вудбьюри.— Всякій повторяетъ за бднымъ, старымъ Куперомъ: ‘Богъ создалъ государство, а человкъ создалъ городъ’, слдовательно, одно творчество — божественное, а другое — ему противоположное. Какъ будто Богъ не принималъ никакого участія въ томъ человческомъ разум и въ тхъ человческихъ наклонностяхъ, изъ которыхъ проистекаютъ искусства, открытія и другіе различные предметы, содйствующіе образованію общества! какъ будто человкъ не принималъ участія въ томъ, чтобы сдлать природу пріятною и привлекательною для насъ!

— Города созданы самолюбіемъ человка, вскричалъ Сэтъ съ надменнымъ видомъ.

— А фермы, значитъ, его благотворительностію, возразилъ Вудбьюри, захохотавъ.— Ваши реформаторы всего мене могутъ жаловаться на города. Зародышемъ общества воздержанія былъ Балтиморъ, а общества аболиціонистовъ — Бостонъ.

— Это еще ничего не доказываетъ, и въ Содом былъ одинъ праведный человкъ! воскликнулъ Сэтъ, ршившись не уступать.— Впрочемъ, само собою разумется, люди, считающіе моду важне принципа, всегда будутъ восхищаться городскою жизнью.

— Да, это мода, прибавила мистриссъ Меррифильдъ, находившаяся въ тотъ вечеръ въ необыкновенно раздражительномъ состояніи:— мода всегда ставила преграды эмансипаціи женщины. Мода есть узы, которыми она сковывается и становится рабою мужчины. Можетъ ли она знать свои права, когда ее воспитываютъ какъ ребенка и заставляютъ врить, что наряды — ея назначеніе, ея судьба.

— Если бы вы были знакомы съ большими городами, мистриссъ Меррифильдъ, сказалъ Вудбьюри: — вы бы убдились, что въ нихъ общественная независимость всего боле доступна. Мода также строго соблюдается въ Птолеми, какъ и въ Нью-Йорк, а между готтентотами и нкоторыми индійцами еще строже. Этого мало, мода положительно необходима для того, чтобы помшать намъ впасть въ хаосъ. Положимъ, что ея не существуетъ,— тогда, можетъ быть, вы и мистеръ Меррифильдъ жили бы въ палаткахъ, одтые въ восточные костюмы, мистеръ Вальдо въ перьяхъ и весь выкрашенный, какъ длаютъ дикіе, отправляясь на войну, говорилъ бы проповдь миссъ Торстонъ, закованной въ стальную броню, мистеръ Ватльсъ сидлъ бы съ китайской косичкой и веромъ, а я въ огромномъ напудренномъ парик и въ пышныхъ манжетахъ.

Задушевный смхъ, послдовавшій за этими словами, не угомонилъ Сэта Ватльса.

— Предметъ этотъ вовсе не идетъ для шутокъ, воскликнулъ онъ.— Вы не можете отвергать, что мода портитъ сердце и уничтожаетъ вс лучшія побужденія человческой натуры.

— Положительно отрицаю, отвчалъ Вудбьюри, необыкновенное терпніе котораго почти совершенно истощилось.— Вс поверхностные и необдуманные доводы, не исключая и вашихъ, заключаютъ въ себ много ложнаго и нелпаго. Основаніе характера лежитъ глубже наружныхъ привычекъ. Благородство мужчины, добродтель женщины, истинное человколюбіе въ нихъ обоихъ нисколько не страдаютъ отъ покроя, или цвта ихъ платья. Если человческая раса такъ легко развращается, какъ другіе могутъ заключить изъ вашихъ доводовъ, то какимъ же образомъ вы можете надяться на выполненіе плановъ вашей реформы?

— Я не могла бы надяться, возразила мистриссъ Меррифильдъ: — если бы положилась только на женщинъ, поклоняющихся Молоху моды. Будь я благороднйшая и умнйшая женщина, он вздернули бы носъ передо мной, если бы я не жила въ Пятой Алле.

На лиц Вудбьюри отразилась та пріятная и вмст съ тмъ серьезная улыбка, которая является у насъ, когда, при открытіи какой нибудь забытой книги, васъ поражаетъ и видъ я запахъ увядшей розы. Въ его голос тоже сдлалась перемна. Внезапно пробудившееся въ немъ какое-то воспоминаніе совершенно изгладило изъ его ума тему настоящаго спора.

— Странно, сказалъ онъ, протяжно и обращаясь скоре къ мистриссъ Вальдо, нежели къ мистриссъ Меррифильдъ:— какимъ образомъ новая жизнь, подобно моей жизни въ Индіи, можетъ заглушить въ памяти человка, что происходило до нея. Въ настоящую минуту, мн вдругъ пришелъ на память, ясно, какъ день, любопытный эпизодъ изъ моей юности,— я удивляюсь, какимъ образомъ я могъ забыть его. Мистриссъ Меррифильдъ, не позволите ли вы мн, вмсто возраженія, разсказать вамъ эту исторійку? Можетъ статься, она будетъ служить и отвтомъ и разсказомъ, но если вы не желаете принять ее въ этомъ вид, то я сказалъ мое послднее слово.

— Пожалуйста разскажите, во всякомъ случа, воскликнула мистриссъ Вальдо.

Вудбьюри посмотрлъ кругомъ. Ханна Торстонъ, встртивъ его вопросительный взглядъ, молча кивнула головой. Сэтъ сидлъ угрюмый, и не сдлалъ никакого знака.

— Почему же и не выслушать, отвчала мистриссъ Меррифильдъ.

— Почему же и мн, какъ говорится, не послушать, прибавилъ ея мужъ.

Получивъ такое одобреніе, Вудбьюри началъ:

— Это случилось посл смерти моего отца и передъ отъздомъ моимъ изъ Нью-Йорка въ Калькутту. Когда мой отецъ умеръ, мн не было еще двадцати лтъ, его банкрутство оставило меня безъ пенни, въ ту пору жизни, когда подобное положеніе ощущается всего сильне. Относительно меня оно было хуже обыкновеннаго, какъ по неожиданности, такъ и потому, что мое воспитаніе нисколько не приготовило меня къ такому положенію. Все было продано — домъ, мебель, библіотека и даже т бездлушки, разставаться съ которыми всего тяжеле. Спасено было только нсколько сувенировъ моей матери, а одинъ изъ друзей нашего дома купилъ и подарилъ мн отцовскіе часы. Зять мой не въ состояніи былъ помочь мн, ему самому грозило разореніе. Предпринявъ поздку въ Нью-Орлеанъ, въ надежд поправиться немного какой нибудь смлой и счастливой спекуляціей, онъ отправилъ мою сестру и дтей въ скромную Нью-Джерзейскую деревушку. Такимъ образомъ, спустя недлю посл похоронъ отца, я увидлъ себя одинокимъ, бднымъ и безпріютнымъ. Это было въ 1837 году, когда страшный финансовый трескъ начиналъ громовыми ударами раздаваться въ ушахъ торговыхъ людей. Друзьямъ покойнаго отца было не до меня, собственные интересы ихъ поглощали все ихъ вниманіе. Это былъ не единственный случай несчастія, весьма скоро примры, одинаково жестокіе, начали повторяться со всхъ сторонъ.

— Не смотря на то, меня не допустили сдлаться негодяемъ. Мн достали мсто писца съ жалованьемъ по двсти пятидесяти доллеровъ въ годъ. Дла я вовсе не зналъ, отецъ мой желалъ, чтобы я, по окончаніи курса въ коллегіи, занялся изученіемъ законовъ, и при томъ же характеръ мой вовсе не былъ приспособленъ къ коммерческой жизни. Жалованье, при всей его незначительности, вполн равнялось моимъ заслугамъ, и на мои нужды было бы достаточно, еслибы пришлось получать его пунктуально. Но хозяинъ мой, только-только что увернувшійся отъ разоренія во время кризиса, часто не имлъ возможности платить мн и моимъ сослуживцамъ мсячное жалованье, и я, не имвши ровно ничего въ запас, находился иногда въ самомъ затруднительномъ положеніи. Ныншней зимой я часто слышалъ похвалы, отдаваемыя растительной пищ. Я имю нкоторое право высказать свое мнніе но этому предмету, потому что приходилось длать опыты мсяца по два сряду, и долженъ сознаться — они мн не удавались.

— Я былъ слишкомъ гордъ, чтобы просить денегъ въ долгъ и кром того чрезвычайно самолюбивъ: мн не хотлось, чтобы мое положеніе сдлалось извстнымъ. Домъ, въ которомъ я занялъ квартиру съ готовымъ столомъ, сдлался для меня непріятнымъ, потому что утромъ по субботамъ у меня не всегда оказывались наличныя деньги. Кром того, это было дешевое мсто, его содержала старушка съ двумя сантиментальными дочерьми, которыя носили букли, и отъ которыхъ всегда пахло сассафрасовымъ мыломъ. Вообще было много причинъ, понятныхъ для васъ безъ моего объясненія, почему мое житье въ этомъ дом сдлалось, наконецъ, невыносимымъ. Случайно я открылъ, что у хозяина угловой лавочки въ Бовери была надъ кладовой пустая комната, съ отдльнымъ входомъ съ переулка, и что онъ могъ уступить ее мн дешево съ самой необходимой мебелью. Мы скоро сговорились съ нимъ. Комната и мебель стоили мн доллеръ въ недлю, относительно пищи нужно было соображаться со средствами. Обыкновенныя състныя лавки доставляли мн отъ времени до времени обдъ, но чаще всего я покупалъ въ булочной хлбъ, а изъ водопровода на заднемъ двор наполнялъ свой кувшинъ чистой водой. Я держалъ себя такъ независимо, что могъ выбрать себ товарищей и установить личныя привычки, но увряю васъ, никогда не мылъ лица сассафрасовымъ мыломъ.

Мистриссъ Вальдо отъ души захохотала, а мистриссъ Меррифильдъ весьма наивно замтила:— почему же? для кожи это очень хорошее мыло.

— Между тмъ, продолжалъ Вудбьюри: — я старался поддерживать сношенія съ кружкомъ, въ которомъ обращался мой отецъ, и который въ то время назывался ‘фэшенэбельнымъ’. Правда, для нкоторыхъ семействъ мои посщенія становились въ тягость, чего я, при своей излишней деликатности, не могъ не замтить. Дочерямъ, очевидно было наказано не изъявлять мн слишкомъ большаго сочувствія. Съ другой стороны, я сдлалъ новыя и пріятныя знакомства съ людьми, занимавшими въ обществ одинаковое положеніе и оказывавшими мн любезное и великодушное вниманіе, котораго я никогда не забуду. Дйствительно, уваженію, которое я могу показывать въ моемъ обращеніи съ другими, я научился отъ этихъ семействъ. Мистеръ Вальдо, можете догадаться, какіе это были люди: стоитъ только представить себ, какъ бы стали вы обращаться со мной, если бы я вдругъ лишился своего состоянія.

— Такъ я прожилъ годъ, или около года, когда случилось главное событіе моего разсказа. Въ кружк, гд я принятъ былъ, какъ родной, находились два или три богатые холостяка, имвшіе прекрасные дома вблизи улицы Бликкеръ (тогда еще тамъ не было Пятой Аллеи). Эти джентльмены въ теченіе зимы, какъ и слдуетъ, давали вечера и такъ заботились о томъ, чтобы сдлать ихъ пріятными для молоденькихъ дамъ, что въ теченіе сезона они были самыми замчательными. При этихъ случаяхъ собраніе было небольшое и избранное, для большаго приличія приглашались дв или три замужнія четы, мн кажется, не бывало другаго общества веселе, радостне и непринужденне этого. На послднемъ собраніи хозяинъ дома заключилъ вечеръ великолпнымъ ужиномъ, которымъ мы могли насладиться вполн. Съ своей стороны, я не жаловалъ подобныхъ ужиновъ. Тутъ были псни, тосты и шутки самаго невиннаго и блистательнаго свойства. Наконецъ, одна изъ молоденькихъ лэди, съ видомъ отчаянія сказала:— и такъ, конецъ нашимъ холостымъ вечерамъ. Какая жалость! Я готова пожелать, чтобы вс другіе джентльмены оставались для насъ холостыми. Вы врно чувствуете, что не можете доставить вамъ такихъ очаровательныхъ вечеровъ, какъ этотъ.— Неужели въ самомъ дл больше нтъ холостяковъ? воскликнула миссъ Реминтонъ, высокая красивая двица, сидвшая напротивъ меня. Не можетъ бытъ. Въ такомъ случа кто нибудь изъ женатыхъ долженъ для насъ нарушить клятву и на время заступить ихъ мсто.

— Одинъ изъ женатыхъ, окидывая взглядомъ сидвшихъ за столомъ, говорилъ:— позвольте сначала увриться,— дйствительно ли безъ насъ не обойдется. Белькнавъ, Мультонъ, Порксъ,— да… ахъ стопъ! стопъ! а вы и забыли Вудбьюри!— самъ онъ слишкомъ скроменъ, чтобы говорить за себя.

— Вудбьюри! Вудбьюри! закричали вс въ одинъ голосъ, и потомъ заговорили, что я непремнно долженъ дать имъ вечеръ. Я хотлъ было принять это за шутку и отдлаться смхомъ, но вс были въ слишкомъ веселомъ настроеніи, чтобы дйствительно обратить это въ шутку. Положеніе мое было въ высшей степени затруднительное, тмъ боле, что никто изъ общества не зналъ даже, гд я жилъ. Письма ко мн всегда адресовали въ контору моего хозяина. Кром того, у меня за душой всего было пять долларовъ, и я положилъ себ за правило никогда не проживать своего жалованья ране опредленнаго срока. Что мн было длать? Другіе гости, не зная причины моего смущенія, или не желая обратить на него вниманіе, считали уже это дло конченнымъ и начинали говорить о мст, гд долженъ быть вечеръ. Въ какомъ-то отчаяніи, я уже ршился было встать съ мста и бжать изъ дому, когда встртилъ взглядъ миссъ Реминтонъ. Я увидлъ, что она поняла мое замшательство и хотла помочь мн. Ея взглядъ говорилъ мн:— приглашайте! Какая-то странная мысль блеснула въ моей голов, и я моментально пришелъ въ себя. Объявивъ собранію, что считаю за счастіе принять ихъ, я прибавилъ, что мой пріемъ будетъ совершенно соразмренъ съ моими средствами, какъ и пріемъ хозяина дома. Приглашеніе было сдлано и принято мст, и тотчасъ же опредлили день.

— Но гд же будетъ вечеръ? спросила одна изъ молоденькихъ лэди.

— Онъ дастъ намъ знать, сказала миссъ Реминтонъ, и прежде чмъ гости разошлись, она улучила минуту шепнуть мн: — приходите ко мн, и мы поговоримъ.

Я отправился къ ней на другой же вечеръ и откровенно объяснилъ мое положеніе и средства. Она была тремя-четырьмя годами старше меня, и въ добавокъ къ своей свтской опытности обладала такимъ здравымъ умомъ и доброй душой, что я вполн могъ положиться на ея совтъ. Женщина съ меньшимъ тактомъ вызвалась бы помочь мн, дло тмъ бы и кончилось. Она съ разу увидла, что лучше всего должно было сдлать, и мы весьма скоро условились относительно приготовленій. Нужно было все держать въ тайн отъ приглашенныхъ гостей, которыхъ миссъ Реминтонъ ршилась мистифировать въ полное свое удовольствіе. Она увдомила ихъ. что вечеръ будетъ такой, подобнаго которому они ничего не видли, что мста вечера она не объявляетъ, но что въ назначенный вечеръ гости соберутся въ дом ея отца,— и при этомъ должны такъ одться, чтобы отдать полную справедливость моему гостепріимству. Любопытство всхъ возбуждено было до высшей степени, молва о предстоявшемъ вечер разнеслась по городу,— многіе добивались присоединиться къ обществу, но было ршено, чтобы число гостей строго ограничивалось тми, кто присутствовалъ на послднемъ вечер.

— Съ своей стороны я не дремалъ. Рядомъ съ моей квартирой была обширная комната, въ которой лавочникъ держалъ нкоторые изъ своихъ запасовъ. Эту комнату я совершенно очистилъ, оставивъ въ ней только бочонки и ящики. Лавочникъ честный, любезный человкъ, полагая, что я готовлю маленькую пирушку для кого нибудь къ моихъ родственниковъ, отдалъ вс принадлежности комнаты въ полное мое распоряженіе. Боченки и ящики я разставилъ по стнамъ и покрылъ ихъ грубой оберточной бумагой: они должны были замнить стулья и диваны. Въ одинъ изъ угловъ поставилъ я самый большой ящикъ, и на него боченокъ, это было мсто для единственнаго музыканта, престарлаго ирландца-скрипача, котораго я нанялъ, встртивъ на улиц. Изъ Йорквиля я принесъ пукъ кедровыхъ втокъ и украсилъ ими стны, а надъ каминомъ вывелъ изъ нихъ огромными буквами: Welcome!— милости просимъ. Занявъ двнадцать бутылокъ, я вставилъ въ нихъ двнадцать сальныхъ свчей, и расположилъ ихъ по комнат на импровизованныхъ крагштейнахъ. Для своей комнаты, предназначенной замнять уборную для дамъ, я сдлалъ подсвчники изъ огромныхъ рпъ, какія только могъ найти на рынк. Небольшія удобства, находившіяся въ моей комнат, я нарочно устранилъ, и придумалъ замны самаго смшнаго рода. Я до такой степени заинтересовался приготовленіями и представленіемъ себ эффекта, какой они произведутъ, что съ такимъ же нетерпніемъ ждалъ наступленія вечера, съ какимъ ждали его гости.

— Девять часовъ былъ назначенный часъ. Минута въ минуту пять каретъ выхали изъ-за угла Бовери и одна за другой остановились у боковаго крыльца. Я сталъ у входа, въ бальномъ наряд и блыхъ перчаткахъ (вымытыхъ). Въ рукахъ у меня былъ подносъ и на нею столько свчей, вставленныхъ въ большія рпы, сколько было въ обществ джентльменовъ, которыхъ я и попросилъ взять по свч и слдовать за мною. Дамы, великолпно одтыя въ шелкъ и кружева, шелестили по узкой лстниц своими платьями, не смя сказать слова отъ удивленія. Когда я отворилъ дверь моего салона, скрипачъ, посаженный почти подъ самый потолокъ, заскриплъ: ‘привтствуемъ тебя, герой!’ Эффектъ,— увряю васъ, былъ поразительный. Миссъ Реминтонъ дружески пожала мн руку, восклицая:— ‘удивительно!— лучше этого вы ничего не могли сдлать’. Само собою разумется, со всхъ сторонъ посыпались восклицанія восторга,— два-три лица, быть можетъ, вытянулись, но только на минуту. Шутка обнаружилась немедленно, и вечеръ начался той очаровательной непринужденностью, которой обыкновенно оканчиваются другіе вечера. Скрипачъ заигралъ шотландскій (весьма живой, національный танецъ), и нсколько паръ выступили на средину. Два пожилыхъ джентльмена были знакомы съ шотландскими и ирландскими танцами, а молоденькія лэди начали учиться имъ съ такимъ одушевленіемъ, что сердце въ старомъ музыкант замирало отъ восторга. Роскошныя шелковыя платья разввались по комнат подъ хриплые, но веселые звуки, или покоились, въ интервал, на боченкахъ лавочника, у одной изъ дамъ оборвалась нитка жемчугу,— который и укатился въ каминъ. Спустя нсколько времени, въ комнату вошелъ сынъ лавочника, съ большой рыночной корзиной на рук, заключавшей въ себ разное пирожное, изюмъ и миндаль. Его, то и дло, подзывали къ себ, тмъ боле, что тарелокъ у меня не было. Наконецъ ршено было — поставить корзину на боченокъ, обративъ его въ буфетъ, а мальчикъ, освободясь такимъ образомъ, принесъ лимонадъ въ сосудахъ всевозможныхъ видовъ. Я нарочно позаботился о томъ, чтобы они не были похожи другъ на друга. Тутъ были жестяныя кружки, глиняные кувшины, чайныя чашки, бокалы и даже склянки изъ подъ о-де-колона. Къ тому времени вс одушевились, и я не только чувствовалъ непринужденность, но даже торжествовалъ. Старикъ скрипачъ игралъ безпрерывно. Миссъ Реминтонъ спла подъ его аккомпанименъ ‘Изгнаніе Эрина’, и старикъ расплакался. Мы говорили рчи, провозглашали тосты, разсказывали анекдоты, возобновляли старинныя игры,— гадали на картахъ (взятыхъ на прокатъ изъ сосдней пивной лавки), словомъ, веселью нашему не было границъ,— теченіе его не прерывалось ни на одну минуту.

— Наконецъ кому-то вздумалось взглянуть на часы.— Боже мой! воскликнулъ онъ:— три часа!— Дйствительно, было три часа! Прошло шесть часовъ, и никто этого не замтилъ! Дамы разорвали мой вензель Welcome, чтобъ имть вточку кедра на память этого вечера, нкоторыя унесли даже подсвчники изъ рпы. Массъ Реминтонъ смялась надъ ними.— Я бы никогда этого не сдлала,— сказала она мн: рпа скоро портится. Гости единодушно объявили, что я задалъ имъ великолпный пиръ, про себя же скажу, что никто изъ нихъ не испытывалъ такого душевнаго наслажденія.

— Конечно, вы легко можете представить себ, что продлка эта въ скоромъ времени сдлалась извстна всему городу, и одна только твердость характера избавила меня отъ той популярности, которая, въ мои лта, вскружила бы мн голову. Меня просили повторить этотъ балъ, чтобы и другіе могли принять въ немъ участіе, но я зналъ, что вся удача заключалась въ быстрот и непринужденности его назначенія и въ новизн эффекта, которыми онъ сопровождался. Какъ бы то ни было, этому замчательному случаю я обязанъ своимъ послдующимъ благополучіемъ.

— Какъ же это было?— разскажите, пожалуете, спросилъ мистеръ Вальдо.

— До моего хозяина, какими-то путями, дошли слухи, что я задалъ великолпный пиръ, зная мои средства, и опасаясь, чтобы я по своей неопытности не надлалъ какихъ нибудь проказъ, онъ призвалъ меня къ себ въ кабинетъ, и весьма серьезно потребовалъ отъ меня объясненія моего поступка. Разумется, я разсказалъ ему вс обстоятельства, какъ они были на самомъ дл: убдиться въ справедливости моего объясненія ему было весьма не трудно,— съ этого дня онъ принялъ во мн живое участіе, которому я долженъ приписать успхъ въ моей жизни. Теперь позвольте сказать, если во всемъ этомъ есть какая нибудь мораль, то, полагаю, вы легко ее найдете. Если же нтъ,— то быть можетъ, вы, получивъ нкоторое развлеченіе, простите меня за то, что я такъ много наговорилъ вамъ о своей личности.

— Перестаньте пожалуста,— вашъ разсказъ очарователенъ, въ жизнь свою я ничего подобнаго не слышала,— восклицала мистриссъ Вальдо.

— Вашъ разсказъ показываетъ только, прервала мистриссъ Меррифильдъ:— до какой степени бываютъ несамостоятельны эти фешенебельныя женщины. Он могутъ быть смлыми и независимыми ради удовольствія, но он поражали бы ужасомъ, отваживаясь на такіе поступки ради принципа.

— Это едвали такъ, сказала Ханна Торстонъ, обращаясь къ мистриссъ Меррифилъдъ: — въ разсказ мистера Вудбьюри есть мораль, я я очень рада, что онъ намъ сообщилъ его.

Сетъ Ватльсъ, наперекоръ самому себ, былъ заинтересованъ и доволенъ, но не въ его натур было сознаться въ этомъ. Онъ старался отыскать какую нибудь частицу разсказа, которую бы можно было окритиковать, когда въ комнату вошла миссъ Карри Дильвортъ, а вслдъ за ней Бютъ Вильсонъ, пріхавшій изъ Лэйксайда отвезти Вудбьюри домой.

— Мистеръ Максъ, вскричалъ онъ съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ въ лиц: — Алмазъ не хочетъ стоять одинъ, я долженъ выйти и держать его, пока вы приготовитесь.

— Въ такомъ случа, я сейчасъ буду, сказалъ Вудбьюри и распростился съ обществомъ.

ГЛАВА XI.

ДВА ПРИЗНАНІЯ ВЪ ЛЮБВИ И ДВА НА НИХЪ ОТВТА.

Бютъ, въхавъ въ городъ и миновавъ коттеджъ вдовы Торстонъ, замтилъ, что изъ воротъ вышла неясная маленькая фигура. Хотя ночь была темная, и фигура такъ закутана, что невозможно было опредлить ея контура, но глаза Бюта отличались особенною остротою. Подобно скульптору, онъ видлъ уже статую въ грубой, неотесанной глыб мрамора. Помогла ли ему въ этомъ походка фигуры, замтная по коротенькимъ скорымъ шагамъ и легкому переваливанью съ боку на бокъ, или случайный уклонъ на сторону того, что казалось ему головой, Бютъ, вроятно, не размыслилъ, но онъ тотчасъ осадилъ Алмаза, и крикнулъ: миссъ Карри!

— Ахъ! въ свою очередь вскрикнула испуганная фигура: — кто это?

Бютъ, прежде чмъ отвтить, осторожно подъхалъ къ досчатому тротуару, и потомъ сказалъ:

— Это я.

— О, Бютъ!— воскликнула миссъ Дильвортъ:— какъ вы испугали меня. Откуда вы дете?

— Изъ дому. Я пріхалъ за мистеромъ Максомъ,— но торопиться еще не зачмъ. Миссъ Карри, не хотите ли немного прокатиться? Вы куда идете?

— Къ Вальдамъ.

— И я туда же, садитесь, я васъ подвезу.

Миссъ Дильвортъ, нисколько не задумываясь, сдлала съ тротуара шагъ въ сани и заняла свое мсто. Бютъ испытывалъ какое-то необыкновенно-пріятное чувство, ощущая такъ близко къ себ мягкую маленькую фигуру и сознавая, что одна и таже волчья полость разстилалась на ихъ, прикасающихся одн къ другимъ колняхъ. Правый бокъ миссъ Дильвортъ прижимался къ самому сердцу Бюта, оно забилось сильне, разливая пріятную теплоту по всему его организму, такое близкое ея присутствіе возбуждало въ немъ невыразимый восторгъ,— онъ сожаллъ, что сани не были довольно узки, а то бы необходимость принудила его взять ее къ себ на колни. До пасторскаго дома оставалось меньше полумили,— Алмазъ пробжалъ бы ихъ въ дв минуты,— и тогда закрылись бы для Бюта двери рая.

— Нтъ, этому не бывать! воскликнулъ онъ, и вдругъ сдлалъ крутой поворотъ, рискуя даже опрокинуть сани.

— Что съ вами сдлалось? вскричала миссъ Дильвортъ, немного встревоженная этимъ маневромъ.

— Довезти васъ, Карри, до дому Вальдо, не значитъ еще прокатить, отвчалъ Бютъ.— Дорога чудесная, я сдлаю кругъ черезъ заливъ, въ долину, и потомъ на южную дорогу. Это займетъ не больше получаса,— времени еще довольно.

Миссъ Дильвортъ знала, что Бютъ гордился и былъ счастливъ, имя ее подл себя, знала лучше, чмъ еслибы онъ вздумалъ выразить ей это. Ея тщеславіе удовлетворялось самымъ пріятнымъ образомъ санная зда восхищала ее, и къ тому же, тутъ ничего не было дурного. Она бы не задумалась ни на секунду прокатиться съ Бютомъ по Птолеми среди благо дня, а теперь было слишкомъ темно, чтобы кто нибудь узналъ ихъ. Поэтому она спокойно покорилась тому, чего ни подъ какимъ видомъ нельзя назвать тяжелой участью.

Въ то время какъ они весело мчались по ложбинамъ восточнаго залива Атауга, прозжали мимо одинокихъ шептавшихся между собою вязовъ, мимо линій призрачной ольхи, окаймлявшей ручей, гд воздухъ обввалъ ихъ лица какимъ-то влажнымъ холодомъ, миссъ Дмльвортъ безпрестанно дрожала. Она прижалась немного плотне къ Бюту, какъ будто хотла убдиться въ его присутствіи, и наконецъ оказала тихимъ голосомъ:— я бы не хотла быть здсь одна въ этотъ часъ.

Бдный Бютъ чувствовалъ, что пытка сердца становилась для него невыносимою. Миссъ Карри играла съ нимъ, и онъ самъ позволялъ ей играть, довольно долго. Онъ хотлъ предложить серьезный вопросъ и потребовать серьезнаго отвта. Онъ ршился сдлать это во что бы то ни стало, а между тмъ когда наступила самая удобная минута, его языкъ какъ будто онмлъ. Слова давно уже приготовлены въ его ум,— онъ заучилъ каждое слово, повторяя ихъ про себя сотни разъ, но теперь, какъ будто на губахъ его была крпкая повязка, мшавшая облечь эти слова въ звуки. Онъ взглянулъ на досчатый заборъ, мимо котораго прозжалъ, и подумалъ: такъ уже много прохали, а я еще не сказалъ ли слова.

Голосъ миссъ Дильвортъ, подобно осязаемой рук, вытянулъ его, какъ изъ болота, изъ этого тяжелаго молчанія.— О, Карри! воскликнулъ онъ: — вамъ не нужно быть одной, нигд,— а тмъ мене тамъ, гд вамъ можетъ встртиться страхъ и даже опасность.

Миссъ Карри поняла его, и обратилась къ своей обычной тактик, полунаступательной, полуоборонительной.

— Иногда, Бютъ, и противъ желанія приходится быть одной, отвчала она,— а нкоторыя рождены, чтобы оставаться однимъ на всю жизнь,— одинокимъ душой, если не встртится сродной натуры.

— Вы не изъ числа такихъ, Карри, сказалъ Бютъ,— Вы знаете, что вы не геній. Если бы вы были геніемъ, я не сталъ бы заискивать вашего расположенія. А я желаю этого расположенія, даже больше того, потому что люблю васъ больше всего на свт. Много разъ я намекалъ вамъ на это, вамъ это извстно,— а теперь я не въ силахъ больше выносить вашего равнодушія.

Серьезный тонъ полоса Бюта произвелъ трепетъ въ миссъ Дильвортъ. Въ этомъ человк была какая-то особенная сила, которой она страшилась, зная, что не могла бы противостоять ей. Но все же онъ еще не сдлалъ положительнаго предложенія, и она не была обязана отвчать ему боле того, что требовали его слова.

— Разумется, Бютъ, и я васъ люблю, сказала она: — васъ вс любятъ. Вы всегда были такъ добры ко мн и обязательны.

— Люблю! Лучше бы вы, вмсто люблю, сказали ненавижу. Есть два рода любви, и одинъ изъ этихъ родовъ вовсе не годится для тхъ, кто хочетъ жить вмст. Каждый мужчина, Карри, стоющій щепотки соли, долженъ найти женщину, которая помогала бы ему въ работ, а когда ему стукнетъ тридцать, какъ мн напримръ, ему захочется видть выростающихъ малютокъ, которые бы при его старости заступили его мсто. Въ противномъ случа, какъ бы онъ ни былъ счастливъ, въ жизни ему не будетъ отрады. Я думалъ и думаю объ этомъ весьма серьезно. Мн все равно, сродственны ли наши души или нтъ, но я хотлъ бы, Карри, чтобы вы были мн женой. Вы можете гнаться за другими, но не найдете никого, кто бы заботился о васъ, какъ буду заботиться я. Можетъ статься, я не умю говорить такъ красно, какъ другіе, но вдь это все равно, что пна на залив, вы не можете сказать: мелко подъ ней, или глубоко. Тутъ главное — сердце, а, благодаря Бога, у меня оно исправно. Карри, на этотъ разъ и только на этотъ, не шутите со мной.

Голосъ Бюта при заключеніи рчи сдлался мягкій и убдительный. Миссъ Дильвортъ наконецъ была тронута, онъ поразилъ ея притворную сентиментальность и слегка коснулся до скрывавшейся подъ ней истинной женской натуры. Но впечатлніе было слишкомъ неожиданно. Ей не хотлось оставить своихъ честолюбивыхъ замысловъ, она знала и цнила врность Бюта, и собственно по этой причин чувствовала полную безопасность въ отклоненіи предложенія. Она хотла имть его въ резерв, на всякій случай, при веселомъ добродушномъ характер онъ не будетъ страдать, если дло это промедлится. Если бъ онъ обнялъ ее, осыпалъ ее нжными словами, произнесъ хоть одну пустую сантиментальную фразу, въ которыхъ она находила удовольствіе, тогда сопротивленіе было бы невозможно. Но Бютъ молча ждалъ ея отвта, между тмъ какъ лошадь медленно поднималась въ гору, за которой начиналась южная дорога, это молчаніе только укрпляло ея тщеславіе.

— Карри! сказалъ онъ наконецъ.

— Что, Бютъ?

— Вы не отвчаете мн.

— О, Бютъ! сказала она съ какимъ-то страннымъ соединеніемъ нжности и кокетства:— я не знаю, какъ отвчать. Я никогда не думала, чтобы вы и вполовину были такъ серьезны. При томъ же я не уврена, что мы созданы другъ для друга. Я люблю васъ, какъ всякаго другаго, но…

Тутъ она остановилась.

— Вы не хотите имть меня своякъ мужемъ? сказалъ Бютъ голосомъ, въ которомъ отзывались и горечь, и уныніе.

— Я совсмъ не это хотла сказать, отвчала она.— Для женщины это большой рискъ. Мн говорили, что он должны полюбить сильне, чмъ мужчина, прежде чмъ отдать ему свое имя и жизнь. Не знаю, Бюгь, благоразумно ли я поступлю, если дамъ вамъ общаніе. Я объ этомъ никогда серьезно не думала. Кром того, вы приступили ко мн такъ неожиданно… вы немного испугали меня, я я право не знаю, могу ли я что нибудь сообразить.

— Да, я вижу, сказалъ Бютъ суровымъ голосомъ.

Они поднялись на вершину горы, гд передъ ними лежалъ отлогій спускъ въ Птолеми. Бютъ расправилъ возжи и далъ Алмазу полную свободу бжать во всю рысь. Въ крпкой груди его какъ будто сразу упала какая-то внутренняя подпорка. Онъ взялъ въ зубы толстый конецъ своего шерстяного шарфа и подавилъ судорожныя движенія своей груди. Въ голов его сдлался жаръ, и по щекамъ быстро покатились крупныя слезы. Онъ благодарилъ ночную темноту, которая закрывала его лицо, колокольчики, которые заглушали его тяжелое дыханіе, отлогій спускъ, который сокращалъ поздку. Ничего больше онъ не говорилъ, и миссъ Дильвортъ, наперекоръ самой себ, ощущала черезъ это молчаніе невольный страхъ. Когда сани подъхали къ пасторскому дому, Бютъ былъ совершенно спокоенъ, слды волненія изчезли на его лиц.

Миссъ Дильвортъ ждала, пока онъ привязывалъ лошадь. Надо признаться, она чувствовала себя очень неспокойною и даже виновною въ томъ, что случилось. Она не знала, какъ понимать внезапное молчаніе Бюта. Это вроятно былъ гнвъ, думала она, и потому хотла положить первый камень храма примиренія. Она любила его слишкомъ сильно, чтобы потерять его навсегда.

— Доброй ночи, Бютъ! сказала она, протянувъ руку:— вы на меня не сердитесь, нтъ?

— Нтъ, было его единственнымъ отвтомъ, когда онъ взялъ ея руку. Теперь онъ не сдлалъ нжнаго пожатія, какъ прежде, тонъ его голоса для ея слуха обнаруживалъ равнодушіе, которое было хуже гнва.

По отъзд Вудбьюри, между гостями началось общее движеніе. Швея пришла провести нсколько дней съ мистриссъ Вальдо, и потому не думала собираться, было уже довольно поздно, и Меррифильды похали домой по ближайшей дорог, такъ что Ханна Торстонъ должна была возвращаться въ коттэджъ матери одна, если бы Сэтъ Ватльсъ не вздумалъ проводить ее. Сэтъ предвидлъ ату обязанность и въ душ радовался. Съ отсутствіемъ Вудбьюри къ нему возвратилась ровность характера, и онъ на столько сдлался любезнымъ, на сколько позволяла его нескладная натура. Онъ не былъ достаточно дальновиденъ, чтобы замтить рзкую рельефность, съ которою выставлены были его нелпыя понятія спокойною разсудительностію ненавистнаго ему человка, онъ не замтилъ своего пораженія даже въ собственномъ кружку, пораженія, не только вслдствіе несообразности своихъ воззрній на предметы, но и отъ безсознательнаго сравненія двухъ личностей, производившихъ глубокое впечатлніе. Онъ вовсе не зналъ о томъ сильномъ магнетизм, которымъ дйствуетъ общественное образованіе, особливо на умы, способные, по своему благородному стремленію къ чему нибудь лучшему, къ его воспріятію.

Сэтъ, поэтому, оставляя домъ Вальдо, былъ доволенъ собою, безъ всякой причины. Онъ осмлился, наконецъ, встртиться лицомъ къ лицу со львомъ, и нашелъ, что этотъ зврь боле склоненъ играть, нежели кусаться. Онъ льстилъ самому себ тмъ, что его горячее усердіе представляло пріятный контрастъ легкомыслію, съ которымъ Вудбьюри отклонялъ отъ себя вопросы, столь важные для человческаго рода. Втянувъ въ себя длинный глотокъ воздуха, какъ будто для большаго облегченія, онъ воскликнулъ:

— Жизнь есть дйствительность, жизнь есть ревностное стремленіе къ цли! Мы чувствуемъ это подъ открытымъ небомъ: здсь замолкаетъ пустая болтовня общества.

По всему тлу Ханны Торстонъ пробжала лихорадочная дрожь, когда она брала предложенную руку, она чувствовала сильное отвращеніе. Въ первый еще разъ къ ней пришла мысль, что пріятне было бы слушать пустяки веселаго разговора, нежели серьёзныя фразы Сэта. Въ настоящую минуту она въ особенности не желала имть его провожатымъ, и потому старалась ускорить шаги подъ предлогомъ, что ночь была холодная.

Сэтъ, напротивъ того, медлилъ.— Мы не наслаждаемся ночью, какъ бы слдовало, сказалъ онъ.— Она возвышаетъ и расширяетъ душу. Это самое лучшее время для сближенія родственныхъ душъ.

— Только не зимой,— за дверями дома, особливо для душъ не безплотныхъ, замтила миссъ Торстонъ.

Сэтъ былъ озадаченъ. Онъ не ожидалъ такого легкомысленнаго отвта отъ такой серьёзной двушки. Въ ней это было необыкновеннымъ явленіемъ, непріятно напоминавшимъ шуточный тонъ Вудбьюри. Однако онъ призвалъ на помощь всю свою бодрость и продолжалъ:

— Ночью мы можемъ говорить такія вещи, на которыя днемъ у насъ недостало бы духа. Мы бываемъ боле чистосердечны, мене самолюбивы и боле склонны къ изъявленію душевной привязанности.

— Мн кажется, такой разницы не должно быть, машинально сказала Ханна и снова-прибавила шагу.

— Я знаю, что не должно, и я не говорю, что всегда бываю вренъ въ своихъ выраженіяхъ, но… но бываютъ особенныя минуты, когда наши души воспаряютъ и приближаются одна къ другой. Теперь-то, Ханна, и есть т минуты. Мы, повидимому, сближаемся, и… и…

Онъ не могъ докончить фразы. Ханна только крпче запахнула пальто и ничего не сказала.

— Вліянія ночи и… другія вещи, снова началъ Сэтъ: — длаютъ васъ нечувствительными къ времени и… температур.Есть, по крайней мр, одна вещь, которая презираетъ стихіи. Не правда ли?

— Какая же это вещь? спросила Ханна.

— Неужели вы не можете отгадать?

— Благотворительность, я полагаю, или долгъ, столь непреклонный и священный, что выполненію его подчиняется самая жизнь.

— Да, это правда… но я думалъ нчто другое! воскликнулъ Сэтъ.— Я думалъ то, что чувствую теперь въ глубин моей души. Открыть ли ее передъ вами?

— Я не имю права ни просить, ни принимать вашего доврія, отвчала она.

— Нтъ, вы имете его. Одна душа иметъ полное право требовать всего отъ другой души, ей родственной. Я могъ бы сказать вамъ это давнымъ давно, но я медлилъ и молчалъ, для того, чтобы вы сами открыли это безъ моихъ словъ. Вы должны были видть это въ моихъ глазахъ и слышать въ моемъ голос, потому что все могущественное въ насъ выражается само собою, безъ нашего вдома. Вамъ извстно, что самыя глубокія чувства бываютъ безмолвны, теперь вы понимаете мое молчаніе, не правда ли?

Ханна Торстосъ была скоре раздосадована, нежели изумлена этимъ признаніемъ. Она предвидла, что безъ объясненія не обойдется, и потому приготовилась къ нему. Чувство отвращенія къ Сэту усиливалось съ каждымъ словомъ, которое онъ произносилъ: если бы его страсть была дйствительная (она, впрочемъ, не имла права сомнваться въ этомъ), онъ, по крайней мр, долженъ былъ оказывать ей уваженіе и сожалніе. Сэтъ, между тмъ, продолжалъ употреблять темныя выраженія, на которыя Ханна не могла дать прямаго отвта. Почему? разв она не вполн понимала его? Неужели чувство деликатности, котораго она не могла преодолть, было характеристикой ея пола, отдляющей ея натуру непроходимой бездной отъ натуры мужчины!

— Сдлайте одолженіе, Сэтъ, объяснитесь пряне, сказала она наконецъ.

— Скажите, неужели ваше собственное сердце не можетъ датъ вамъ объясненія? Любовь не нуждается въ объясненіяхъ, она приходитъ къ намъ сама собою. Посмотрите сюда, мы такъ долго шли вмст по пути прогресса, и наши души соединились въ стремленіяхъ на благо ближнему. Я хочу только одного,— хочу, чтобы жизни ваши соединились въ этомъ великомъ труд. Вамъ извстно, что я врю въ эмансипацію женщинъ, и никогда бы не подумалъ подвергать васъ той тиранніи, подъ которой стонутъ ваши сестры. Я не прочь принять ваше имя, если вы хотите протестовать противъ этого рабства. Мы оба будемъ независимы, будемъ показывать свту примръ истиннаго супружества. Кто нибудь долженъ же начать, какъ говоритъ нашъ знаменитый поэтъ, Чарльзъ Макэй, въ своемъ стихотвореніи ‘Наступаетъ хорошее время’.

— Сэтъ, сказала Ханна Торстонъ, съ унылой, разсчитанной нжностью въ голос:— есть одна вещь, безъ которой союзъ между мужчиной и женщиной невозможенъ.

— Что же это такое? спросилъ Сэтъ.

— Любовь.

— Какъ? Я васъ не понимаю. Это и есть самая причина, почему…

— Вы забыли, прервала она:— что любовь должна быть взаимная. Вы согласитесь, что и я могу точно такъ же выразить свои чувства, какъ выразили ихъ вы въ отношеніи ко мн. Тамъ, гд дло идетъ о счастіи всей жизни, лучше быть откровенне, хотя откровенность бываетъ иногда мучительна. Сэтъ, я не могу и никогда не могла отвчать вамъ любовью. Одинаковость мнній, надеждъ и стремленій не есть еще любовь. Я уврена, что вы сдлали эту ошибку въ вашемъ увлеченіи, и что рано или поздно поблагодарите меня зато, что я открыла вамъ ее. Я никогда не подозрвала въ васъ любви въ ея самомъ священномъ и самомъ глубокомъ значеніи, и никогда не подавала вамъ повода думать, что чувства мои въ отношеніи къ вамъ были боле, чмъ дружеское расположеніе. Глубоко сожалю, если вы полагали иначе. Я не могу удовлетворить васъ за разрушеніе тхъ надеждъ, которыя вы леляли, но могу, по крайней мр, избавить васъ отъ разочарованія на будущее время. Поэтому позвольте мн сказать вамъ разъ и навсегда, что какія бы ни произошли перемны въ судьб каждаго изъ насъ, что бы ни случилось съ нами, но вы и я никогда, никогда не можемъ быть мужемъ и женой.

Какъ ни былъ тихъ и плнителенъ голосъ Ханны Торстонъ, но въ немъ высказывалась неумолимая судьба. Сэтъ съ каждымъ словомъ чувствовалъ роковое значеніе этого голоса, какъ осужденный преступникъ чувствуетъ страшныя фразы его окончательнаго приговора. Онъ инстинктивно зналъ, что всякіе доводы и убжденія были бы безполезны. Онъ, противъ воли, противъ желанія, долженъ былъ выслушать свой приговоръ, но, когда онъ выслушивалъ его, оскорбленное самолюбіе приготовляло уже сильный протестъ. Это былъ скоре раздражительный гнвъ обманутыхъ ожиданій, нежели безкорыстная горесть любви. Отказъ этотъ онъ могъ объяснить только предположеніемъ, что Ханна влюблена въ кого нибудь другаго.

— Я вижу, въ чемъ дло, сказалъ Сэтъ тономъ упрека:— кто нибудь заслонилъ мн дорогу къ вашему сердцу.

— Поймите меня врне, отвчала Ханна.— Я обвиняю себя только въ вашемъ разочарованіи. Вы не имете права спрашивать меня, и я могла бы пропустить вашъ упрекъ безъ всякаго вниманія, но мое молчаніе легко можетъ ввести васъ въ заблужденіе, какъ это случилось, повидимому, чрезъ мое обыкновенное дружеское къ вамъ уваженіе. Поэтому я должна, сколько для своего собственнаго, столько же и для вашего спокойствія,— въ такомъ важномъ дл, я хочу, чтобы не оставалось ни малйшаго повода упрекать себя,— я должна откровенно сказать вамъ, что не знаю еще человка, для котораго могла бы принести свою жизнь въ жертву любви. Я давно отказалась отъ мысли о супружеств. Мои убжденія, принятыя мною на себя обязанности, недостатокъ молодости и красоты никогда, быть можетъ (здсь ровная звучность ея голоса прервалась на минуту), не привлекутъ ко мн человка, на столько не самолюбиваго, чтобы быть справедливымъ къ нашему полу, одинаково чистаго въ своихъ стремленіяхъ, одинаково нжнаго въ своей любви, обладающаго большимъ запасомъ опытности, котораго бы потребовало мое сердце, если бы я вздумала еще дольше лелять обманчивую, безнадежную мечту. Чтобы успокоить вашу ревность, скажу вамъ, что я не имю даже идеальной любви. Въ моихъ сношеніяхъ съ вами къ достиженію взаимныхъ цлей, при встрчахъ нашихъ въ обществ я всегда обращалась съ вами съ тмъ уваженіемъ, которое вы вполн заслуживаете, какъ человкъ, но я никогда не могла искать или возбуждать въ вашемъ сердц того сродства, безъ котораго любовь была бы насмшкой на любовь, а супружеская жизнь хуже смерти!

Сэтъ чувствовалъ, что ему невозможно отвчать, хотя самолюбію его нанесена была жестокая рана. Значитъ она считаетъ себя лучше его, это видно по всему! Мужчину, котораго она представила идеаломъ мужа, ей никогда не встртить! Она отвергнула его съ торжественной ршимостью, ршимостью, недопускавшею возможности возобновить искательство. Ему не было надобности въ ея признаніи, что она никого другаго не любила. Ея чрезмрное мнніе о себ служило врнымъ доказательствомъ.

Во время этого объясненія они остановились. Ханна Торстонъ отняла свою руку изъ подъ руки Сэта и глядла на него съ узенькаго тротуара. Ночь была такая темная, что имъ невозможно было видть лицъ другъ друга. Холодный втеръ уныло шумлъ между обнаженными втвями вязовъ и отъ нихъ убгалъ гудть между сосдними группами сосенъ. Видя, что Сэтъ ничего не можетъ отвтить, миссъ Торстонъ пошла къ дому. Сэтъ машинально слдовалъ за ней. Подошедши къ коттеджу вдовы, онъ испустилъ длинный хриплый вздохъ и пробормоталъ:

— Да, вотъ и другое обманутое ожиданіе. Кажется, въ человческой натур нтъ ни одного качества, на которое бы можно было положиться.

— Сэтъ, будьте справедливы въ своемъ разочарованіи, сказала Ханна, положивъ руку на замочную ручку.— Вы сами себя обманули, и потому гораздо лучше примириться съ истиной сейчасъ же. Если я какимъ нибудь образомъ, безъ всякаго умысла помогала этому заблужденію, то прошу васъ простить меня.

Она повернулась, чтобы войти въ коттэджъ, но Сэтъ все еще стоялъ.

— Ханна, сказалъ онъ наконецъ чрезвычайно неловко.— Вы… вы ничего больше не хотите сказать объ этомъ?

— Для чего вы меня задерживаете? воскликнула Ханна, съ замтнымъ гнвомъ.— Повторите этотъ вопросъ себ, и быть можетъ онъ объяснитъ вамъ, почему ваша натура и моя никогда не могутъ сблизиться!

Не пожелавъ даже доброй ночи, она вошла въ коттэджъ, предоставивъ Сэту воротиться домой въ самомъ непріятномъ настроеніи духа.

Въ теплой комнат Ханну Торстонъ ожидала горвшая лампа, старушка мать была уже въ постел. Ханна сняла шляпку и пальто и сла въ качающееся кресло вдовы. Ея глаза наполнились слезами смиренія.— ‘Онъ не заслуживаетъ того, чтобы открыть передъ нимъ мое сердце, говорила она про себя. Я хотла быть справедливою, полагая, что любовь, при всей ея неполнот и ошибочности, всегда должна выражаться нжностью и уваженіемъ. Я думала, что защита нравственной истины выражаетъ нкоторое благородство души, что натура, усвоившая такую истину, не можетъ быть совершенно низкою и пошлою. Я позволила омраченному нечестіемъ глазу взглянуть на святыни, и самое усиліе, сдланное мною, чтобы быть истинной и справедливой, поражаетъ меня чувствомъ самоуниженія. Что должна я сдлать для примиренія моихъ инстинктовъ съ моими убжденіями? Если бы я не удерживалась отъ обнаруженія отвращенія моего къ этому человку, то быть можетъ избавилась бы отъ непріятности ныншняго вечера, избавилась бы отъ трепета, который должна ощущать при каждомъ воспоминаніи объ этомъ вечер’.

Ханна постепенно все боле и боле углублялась въ самоиспытаніе и говорила себ, что признаніе Сэта въ любви было уже для нея величайшимъ уничиженіемъ. Она не высказала ему всей правды, хотя во время объясненія и казалось, что высказала. Она и отказалась отъ мечты молодыхъ своихъ лтъ. Правда, она всею силою старалась истребить ее, уничтожить ее, скрывать ея разбитый остовъ въ самомъ отдаленномъ тайник своего сердца, но теперь эта мечта снова возникла передъ ней, сильная въ своей безсмертной жизни. Подумать только о томъ, кто долженъ бы былъ признаться ей въ любви, подъ этими же звздами, но далеко другими словами, подумать о человк, которому должна бы принадлежать каждая секунда ея бытія! И вмсто него является это созданіе, любовь котораго, повидимому, должна оставить пятно посл себя, приближеніе котораго къ ея душ можно сравнить съ слдами грязной ноги. Неужели это такъ и есть на самомъ дл? Неужели онъ единственный человкъ, котораго привлекли къ ней сокровища ея сердца? Неужели онъ одинъ подмтилъ роскошь страсти, скрываемой подъ скромностью и спокойствіемъ, которыя она показывала свту?

Это была самая горькая, самая оскорбительная мысль. Уныло склонивъ голову на грудь, сложивъ руки на колни, съ слезами, катившимися изъ глазъ, она искала облегченія душевной пытки въ другой пытк воображаемой любви, которая нкогда казалась столь близкою и отрадною, тмъ боле теперь, когда она смотрла за нее сквозь мглу собиравшейся, какъ туча, безнадежности. Такимъ образомъ она сидла, сдлавшись еще разъ послушной рабой своихъ грезъ, между тмъ какъ лампа, горла тускле и тускле, и комната постепенно остывала.

ГЛАВА XII.

МАТЬ и ДОЧЬ.

Наступило утро, позднее и мрачное, съ скучнымъ мартовскимъ дождемъ, началомъ той революціонной анархіи въ погод, черезъ которую низпровергается деспотизмъ зимы, и за земл устанавливается республика весны. Даже Вудбьюри, глядя изъ окна за обнаженныя деревья, на мокрыя крыши, за мягкій, напитанный водою снгъ, не могъ подавить вздоха, выражавшаго одиночество и скуку. Бютъ, тщетно старавшійся посл зды противъ втра противопоставить горькому своему разочарованію дйствіе убаюкивающей теплоты одялъ, и слдовательно крпко проспавшій всю ночь, проснулся на другое утро съ чувствомъ глубокой тоски и унынія, котораго онъ никогда прежде не испытывалъ. Сдлавъ что нужно въ сараяхъ и конюшн и позавтракавъ, онъ воротился въ свою спальню привести въ порядокъ свой обычный праздничный туалетъ. Мистеръ Вудбьюри ршился не хать въ церковь, и потому Бюту ничего не оставалось больше длать, какъ только заниматься въ теченіе дня своими мыслями или газетами. Вымывъ шею и грудь, надвъ чистую сорочку, которую мистриссъ Бабъ позаботилась приготовить для него, и причесавъ свои русые волосы, онъ посмотрлся въ маленькое зеркальцо.

— Я не красивъ, это правда, подумалъ онъ:— но вдь и она не красавица. Во мн по крайней мр хорошая здоровая кровь, лицо мое хотя и загорло, но оно все-таки лучше лица этого портнаго. Не знаю, почему это вс щедушные, съ впалыми щеками и провалившейся грудью не затрудняются находить себ женъ, а мн, кажется, я и всмъ молодецъ, нтъ такого счастья! Ршительно не понимаю. У меня, кажется, все есть, что нужно для мужчины, а смотришь, за дл какъ будто этого и мало. О Боже! только подумать, что ея дти будутъ имть другаго отца, а не меня.

Бютъ тяжело вздохнулъ и бросился на постель, запустивъ руки въ тщательно причесанные волосы. Его крпкая мужская натура чувствовала себя оскорбленною, и хотя духовная сторона ея не была развита, но тмъ не мене борьба была жестокая. Онъ обладалъ прямымъ, благороднымъ, нжнымъ сердцемъ, руководившимъ его инстинктами, которые, будучи затронуты, не пробуждали чувства мщенія, какъ это могло бы случиться съ боле безпечной, одаренной болію сильнымъ воображеніемъ натурой. До настоящей поры онъ велъ безукоризненную жизнь, благодаря единственно сил привычки и чистой атмосфер, въ которой жилъ. Надо признаться, его особенно не потрясали тяжелые опыты нкоторыхъ его друзей, но позволить подобные опыты самому себ — это произвело бы въ немъ такую перемну, которая могла бы увлечь его онъ и самъ не зналъ куда. Если въ голову его забиралась тяжелая мысль, онъ выпроваживалъ ее, не оказывая ей ни минуты гостепріимства. Онъ не видлъ, потому что не искалъ средства къ освобожденію себя отъ болзненнаго ощущенія, произведеннаго въ немъ разочарованіемъ. Фибры его натуры, привыкшія издавать сильный, звонкій, рзкій звукъ на каждое испытаніе жизни, были теперь совсмъ заглушены.

Для Бюта, можетъ статься, было бы нкоторымъ утшеніемъ, еслибы онъ узналъ, что его воображаемый соперникъ былъ тоже несчастливъ. Въ дл послдняго, однако, страданія происходили не столько отъ обманутыхъ надеждъ, сколько отъ горечи уязвленнаго тщеславія. Сэтъ Ватльсъ привыкъ смотрть на себя, какъ на человка необыкновеннаго. Сынъ бднаго работника, осиротвшій въ ранніе годы, онъ былъ взятъ на попеченіе птолемійскимъ портнымъ, научившимъ его своему ремеслу, онъ обязанъ былъ своимъ воспитаніемъ главне всего острому слуху и гибкому языку. Его умъ былъ не глубокій, но дятельный, двигательною силою его было личное высокомріе, но онъ былъ лишенъ воображенія, а черезъ это выспренніе полеты его краснорчія часто отличались безпорядкомъ и нелогичностью. Передовые ораторы общества освобожденія негровъ и общества воздержанія, прізжавшіе въ Птолеми, нашли въ немъ добровольнаго приверженца, и онъ очень скоро пріобрлъ значеніе въ небольшомъ обществ ‘реформаторовъ’,— преимущество, въ которомъ отказало ему городское консервативное общество. Порицанія, которымъ онъ иногда подвергался, казались ему лестны, потому что, въ его понятіяхъ, одни только замчательные люди испытываютъ преслдованіе. Такъ какъ у его товарищей существовало обыкновеніе судить о людяхъ не иначе, какъ по ихъ взглядамъ на избранныя реформы, то Сэтъ, само собою разумется, занялъ между ними самое высокое мсто. На его лицемріе, на его надмнность, на недостатокъ въ немъ деликатности, вс смотрли сквозь пальцы, изъ уваженія къ тому, что онъ защищалъ ‘высокія нравственныя истины’, а эта защита признавалась всми и безъ сомннія была съ его стороны самая искренняя, самая безкорыстная.

По всему этому мы не будемъ судить разочарованнаго портнаго слишкомъ строго. Его слабости происходили частію отъ склада ума его, и ни при какихъ обстоятельствахъ не могли быть совсмъ излечены, конечно, его собственная была вина, что он такъ вполн завладли его натурой.

Но какое бы Сэтъ ни испытывалъ душевное волненіе по пробужденіи своемъ на другое утро, и при встрч съ дйствительностію,— женщина, его отвергнувшая, была взволнована гораздо сильне. Прошли годы посл того какъ ея сердце знавало такое глубокое волненіе. Это былъ ложный штиль. Гладкая зеркальная поверхность, въ которую по очереди глядлись и солнце и звзды, оставалась гладкою, пока не задувалъ южный втерокъ. Одно теплое дыханіе, прилетвшее изъ-за горъ, изъ какой-то далекой невдомой страны, переломало на мелкія части спокойныя отраженія ея жизни. Съ страннымъ смшаннымъ чувствомъ, въ которомъ было нсколько радости и много смиренія, она сказала самой себ: — я еще не могу располагать своей судьбой.

Ханна Торстонъ встала поздно, кратковременный, неровный сонъ не освжилъ ея, мрачная, холодная, мокрая картина долины не порадовала ея, не произвела на нее пріятнаго впечатлнія. Это былъ одинъ изъ тхъ дней, когда только сердце, переполненное по самые края счастіемъ, можетъ восхищаться жизнью, когда простыя, обыденныя обязанности представляются самой тяжелой работой,— когда каждая струна, къ которой мы прикасаемся, оказывается разстроенною, когда всякій трудъ, за который бы мы вздумали приняться, только усиливаетъ диссонансъ. Спустившись въ комнату, она нашла свою мать сидвшею въ качалк передъ яркимъ огонькомъ, между тмъ какъ маленькая двушка накрывала столъ для завтрака,— обязанность, которую обыкновенно исполняла сама Ханна.

— Ты сегодня немного опоздала, Ханна, сказала вдова.— Я думала, что ты устала и хочешь поспать, поэтому и велла Дженъ накрыть столъ, пусть привыкаетъ: — ее, ты знаешь, надобно учить.

— Благодарю тебя, мать, отвчала дочь.— Я дурно спала, и теперь чувствую легкую головную боль. Отъ погоды, я думаю.

— Ты мн сказала, такъ я и вижу, что ты совсмъ блдная. Дженъ, положи въ чайникъ дв ложки чаю, или лучше принеси его мн, я сама это сдлаю.

Ханна соглашалась съ діэтетическими идеями своихъ друзей до такой степени, что отказалась отъ употребленія чаю и кофе,— вдова не могла въ этомъ случа послдовать ея примру. Нсколько мсяцевъ тому назадъ Ханна отказалась бы отъ предложенія нарушить свои привычки, даже если бы это угрожало ей разстройствомъ здоровья, она стала бы сопротивляться самому естественному желанію употребить какое нибудь возбуждающее или успокоивающее средство,— но теперь она слишкомъ мало обращала вниманія, слишкомъ мало заботилась о такихъ пустыхъ вопросахъ, чтобы отказаться отъ чашки чаю. Непривычный напитокъ согрлъ и развеселилъ ее, она встала изъ-за стола съ подкрпленными силами, съ своимъ обычнымъ настроеніемъ духа.

— Я знала, что теб это будетъ полезно, сказала вдова. Острый глазъ матери замтилъ дйствіе чая, какъ ни было оно легко.— Я боюсь, Ханна, что ты слишкомъ далеко заносишь свои понятія о діэт.

— Быть можеіъ, ты права, мать, было отвтомъ. Ханна не хотла начинать новаго диспута по одному изъ тхъ немногихъ предметовъ, въ которыхъ они не соглашались.

Когда домъ приведенъ былъ въ надлежащій порядокъ, когда сдланы были вс приготовленія для скромнаго обда и двочку отправили въ киммерійскую церковь, Ханна заняла свое обычное мсто у окна.

— Не почитать ли теб, мать? сказала она.

— Сдлай одолженіе.

Ближе Тиберія квакерскихъ митинговъ не было, и потому вдова имла привычку въ праздничные дни читать классиковъ своей секты, или слушать чтеніе дочери. Ханна тоже, не смотря на свое пристрастіе въ эмансипаціи, находила особенную прелесть въ очаровательной простот и искренности друзей дтства, сочиненія Фокса, Барклея, Эльвуда и Вильяма Пенна доставляли ея чувствамъ спокойствіе и отдыхъ. Къ этимъ сочиненіямъ присоединялись другія подобныя вещи, которыя боле образованные квакеры ставятъ выше всхъ, это сочиненія омы Кемпійскаго, Джереми Тейлора, m-me Гойонъ и Паскаля. На этотъ разъ Ханна взяла прочитанное нсколько разъ сочиненіе: ‘No Cross, No Crown’ Вильяма Пенна, тонъ котораго всегда успокоивалъ ее, но теперь, его пріятныя и вмст съ тмъ серьезныя изреченія утратили, повидимому, свое дйствіе. Она произносила слова своимъ звучнымъ внятнымъ голосомъ, старалась запоминать и усвоивать ихъ,— но тщетно! между ней и давно знакомымъ значеніемъ словъ становилась какая-то преграда, длавшая трудъ механическимъ. Вдова угадывала, скоре по симпатичному предчувствію, нежели по какимъ нибудь наружнымъ признакамъ, что душа ея дочери была чмъ-то взволнована, но почтительная скромность, обычная какъ въ этомъ, такъ и въ большей части квакерскихъ семействъ, не позволяла ей вникнуть въ свойство такого волненія. Если тутъ есть что нибудь серьезное, думала она, то Ханна выскажется сама. Она знала, что бываютъ минуты душевной борьбы и тревоги, для прекращенія которыхъ необходимо спокойствіе и уединеніе. Никто, даже мать, не должна стучать въ двери той комнаты, гд сердце хранитъ свои тайны: терпливо и безмолвно нужно ждать, когда будетъ позволено приблизиться къ ней или войти.

Не смотря на то, посл обда, когда домашнее хозяйство снова приведено было въ порядокъ, и Ханна, глядя изъ окна на мокрый ландшафтъ, безсознательно испустила длинный, тяжелый вздохъ, другъ Торстонъ не могла не сдлать вопроса.

— Ханна, сказала она серьезно, но нжно:— у тебя сегодня что-то есть на душ.

Съ минуту дочь не отвчала. Отвернувшись отъ окна, она посмотрла на тощее, блдное лицо матери, почти призрачное при сромъ освщеніи, и потомъ заняла свое прежнее мсто.

— Да, мать, отвчала она тихимъ голосомъ:— и я должна разсказать теб.

— Если можешь — разскажи. Это облегчитъ твое бремя, не увеличивъ тяжести моего.

— Едва ли еще это можно назвать бременемъ, сказала Ханна.— Я знаю, что поступила справедливо, хотя, признаюсь, совершенно безсознательно навлекла на себя то, чего бы можно было избгнуть.

И она повторила весь свой разговоръ съ Сэтомъ Ватльсомъ, выпустивъ изъ него только ту тайную, нжно лелемую мечту своего сердца, отрадному лучу которой позволила мелькнуть передъ собой. Она не смла измнить себ второй разъ, и такимъ образомъ чувство смиренія было высказано только вполовину.

Другъ Торстонъ спокойно ожидала окончанія этой исповди.

— Ты, Ханна, поступила справедливо, сказала она, посл минутной паузы: — я не думаю, что ты можешь справедливо упрекать себя въ поощреніи его. Онъ весьма тщеславный и невжественный человкъ, хотя и пользуется значеніемъ. Конечно, несправедливо допускать предубжденіе къ кому бы то ни было, но откровенно теб скажу, что мои чувства къ этому человку весьма близки къ предубжденію. Ты, Ханна, никогда бы не могла быть счастлива съ мужемъ, котораго бы не уважала,— скажу даже боле, котораго ты не считаешь умне себя и сильне.

Мимолетный румянецъ пробжалъ по лицу дочери, но она ничего не отвтила.

— Ты имешь дарованія, продолжала вдова: — и много училась. Правда, есть знанія, которыя пріобртаются не иначе, какъ опытомъ, и хотя я, въ сравненіи съ твоей ученостью, чувствую себя совершенной невждой въ этихъ отношеніяхъ, но есть вещи, которыя я могу видть ясне, чмъ ты. Чтобы читать сердце человческое — книжной премудрости не требуется, а въ женскихъ сердцахъ гораздо меньше разницы, чмъ ты полагаешь. Мы не можемъ быть совершенно независимыми отъ мужчинъ, мы нуждаемся въ ихъ помощи и дружб, мы признаемъ ихъ силу даже въ то время, когда сопротивляемся ей. Они восполняютъ недостатки, которые мы открываемъ въ себ, точно также, какъ и мы восполняемъ ихъ недостатки, когда супружество бываетъ примрное и, можно сказать, святое. Но мы не иначе постигаемъ это, какъ опытомъ. Я соглашалась съ тобой въ большей части твоихъ воззрній на эмансипацію женщинъ, но, оставаясь одинокой, ты никогда не будешь въ состояніи судить объ этомъ предмет непогршительно. Ханна, не сердись на меня, если я скажу теб, что ты далеко еще не вполн знаешь женщину или мужчину. Въ спокойной душ своей я часто желала, чтобы ты не возстановляла своего сердца противъ замужства. Господь, повидимому, постановилъ, чтобы каждый изъ насъ былъ другомъ другому, чтобы никто изъ дтей Его не оставался одинокимъ, и потому ты не должна закрывать своихъ глазъ передъ Его премудрыми указаніями.

— Мать!

Даже при этомъ восклицаніи, вызванномъ неожиданными словами матери, Ханна Торстенъ чувствовала, что она измняетъ себ.

— Дитя! дитя! у тебя глаза твоего отца, у тебя его взглядъ! Ханна, я тревожусь за тебя. Быть можетъ, я ошибаюсь въ теб, какъ ошибалась въ немъ. О, если бы я могла узнать его во-время! Дочь моя, мн немного остается жить съ тобой, и если я разскажу, какимъ образомъ не удалось мн исполнить своего долга, то это поможетъ теб въ исполненіи твоего, если… если только молитвы мои за тебя будутъ услышаны.

Вдова остановилась, взволнованная воспоминаніями, которыя вызывали ея собственныя слова. Слезы текли по ея блднымъ щекамъ, но она спокойно отерла ихъ. Лицо ея вдругъ потеряло свое обычное тихое спокойствіе, Ханна только теперь замтила, до какой степени оно сдлалось изнеможеннымъ и болзненнымъ въ теченіе зимы. Разлука, о которой она боялась подумать, представлялась боле близкою, чмъ она предполагала.

— Пожалуйста, не говори того, что огорчаетъ тебя, сказала она.

— За меня, дитя мое, не безпокойся. Это доставитъ мн облегченіе. Я часто порывалась разсказать теб, но до настоящей минуты не находила удобнаго случая.

— Врно, о моемъ отц? спросила Ханна.

— Да, Ханна. Желала бы я, чтобы Богъ продлилъ его вкъ, хотя на столько, чтобы лицо его осталось въ твоей памяти, но желаніямъ моимъ не суждено было исполниться. Ты часто напоминаешь мн его, особливо когда мн приходитъ на мысль, что въ твоей натур есть что-то такое, что выше моихъ понятій. Я была старше твоихъ лтъ, когда мы женились, а его лта не давали уже ему права называться молодымъ человкомъ. Мы знали другъ друга нсколько лтъ, но между нами не было ничего такого, что молодые люди назвали бы любовью. Меня влекло къ нему какое-то безотчетное чувство, а мн казалось прекраснымъ, если бы моя жизнь сдлалась частицею его жизни. Я видла въ этомъ необходимую и весьма естественную перемну. Ричардъ не любилъ многословія, его вс считали серьезнымъ и даже суровымъ человкомъ, и когда онъ впервые взглянулъ на меня съ нжной улыбкой, я догадалась, что выборъ его сердца палъ на меня. Съ того времени, хотя онъ долго не высказывалъ своихъ видовъ, но я привыкла считать его моимъ мужемъ. Теб покажется это страннымъ, и я сама никогда не признавалась ему въ этомъ. Когда мы стали жить вмст, и когда я убдилась изъ всхъ обстоятельствъ нашей обыденной жизни, до какой степени онъ былъ добръ и справедливъ, какъ положителенъ, прямъ и непреклоненъ былъ онъ во всемъ, что казалось ему справедливымъ, я стала опираться на него, какъ на врнаго помощника и смотрть на него, какъ на руководителя въ жизни. Въ сердц моемъ столько же было уваженія къ нему, сколько и любви. Между нами ни разу не было сказано жесткаго слова. Случалось, если я длала въ чемъ нибудь ошибку, онъ умлъ поправить ее такъ спокойно и ласково, что я даже не замчала своей ошибки. Онъ всегда былъ правъ. Наша семейная жизнь сопровождалась невозмутимымъ спокойствіемъ, впрочемъ, только для меня, потому что доставляемое мн спокойствіе сдлало меня безпечною, ослпило меня.

— Иногда я замчала, что взоры его останавливались на мн съ какимъ-то страннымъ, впечатлительнымъ выраженіемъ, и я никакъ не могла понять, что происходило въ его душ. На лиц его отражалось какое-то неудовольствіе, какъ будто онъ былъ чмъ-то недоволенъ, его взглядъ какъ будто чего-то просилъ, но чего, я не знаю. Однажды, когда я сказала:— Ричардъ, не случилось ли чего? онъ быстро отвернулся и рзко отвчалъ: — нтъ! Посл того я ничего не говорила, и наконецъ, привыкла къ этому взгляду. Помню, когда родился твой братъ, онъ казался совсмъ другимъ человкомъ, хотя наружной перемны не было. Когда онъ говорилъ со мной, голосъ его дрожалъ и какъ-то странно отзывался въ моихъ ушахъ, но я приписывала это своей собственной слабости. Онъ подносилъ ребенка къ окну, прежде чмъ глаза его привыкли къ свту, соннаго бралъ его на руки и такъ крпко сжималъ, что бдняжка начиналъ кричать, тогда онъ быстро опускалъ его и выходилъ изъ комнаты, не сказавъ ни слова. Все это я замчала, но не могла помять, къ чему это длалось, я знала только одно, что вс мужчины находятъ своихъ первыхъ дтей такими странными и курьезными. Для женщины первое дитя ея кажется какимъ-то знакомымъ предметомъ, который ей возвратили.

— Не знаю, какимъ образомъ лучше объяснить теб другую перемну, случившуюся съ отцомъ твоимъ еще при жизни нашего маленькаго Ричарда. Не могу сказать теб опредлительно, когда началась она, потому что считала это за временное настроеніе духа, имвшее связь съ его серьезными думами: онъ любилъ размышлять, вовсе не воображая, какъ сильно тревожили меня его размышленія. Чрезъ нихъ наша спокойная, правильная жизнь была какимъ-то несчастіемъ. Одинъ день былъ совершенно похожъ на другой, и мы оба смотрли на вещи, какъ он есть, не думая заглядывать въ сердце другъ друга. О, Ханна! буря была бы гораздо лучше,— буря, которая бы разрушила выроставшую между нами стну. Мн казалось, что Ричардъ становился серьезне и сурове, но въ то время онъ былъ очень занятъ своими длами. Когда умеръ нашъ ребенокъ, я стала замчать, что Ричардъ худетъ, цвтъ лица его становился блдне, это часто заставляло меня опасаться за него. Его обращеніе со мной сдлало меня боязливою, хотя во всхъ его словахъ и поступкахъ обнаруживалось расположеніе ко мн и нжность. Когда я спрашивала его, не случилось ли чего? онъ отвчалъ только: — ничего особеннаго. Посл этого я догадывалась, что было что-нибудь особенное, но истина была для меня закрыта.

Тутъ другъ Торстонъ остановилась, какъ будто для того, чтобъ собратъ силы для продолженія разсказа. Морщинистыя руки ея дрожали, она сложила ихъ съ нервной энергіей, не ускользнувшей отъ взгляда ея дочери. Ханна слушала, притаивъ дыханіе и ожидая съ нетерпніемъ и страхомъ развязки, которая, по ея предположенію, должна была оказаться боле или мене трагической. Хотя волненіе матери производило въ ея сердц мучительную боль, но она видла, что разсказъ зашелъ слишкомъ далеко, чтобы остаться доконченнымъ. Она встала, принесла стаканъ воды и поставила на маленькій столикъ подл кресла ея матери. Когда она снова заняла свое мсто, старушка приступила къ разсказу.

— Спустя годъ посл смерти нашего мальчика, родилась ты. Тогда это было для меня большимъ утшеніемъ, и еще большимъ впослдствіи. Я полагала, что это развеселитъ немного Ричарда, но онъ сдлался только тише и спокойне прежняго. Иногда мн приходило на мысль, что онъ равнодушенъ и ко мн, и къ ребенку. При моей слабости, мн сильно хотлось склонить къ нему на грудь мою голову и дать ей отдохнуть на ней. Конечно, это казалось женской прихотью, но, о Ханна! у меня недостало духу сказать ему это. Однажды онъ взялъ тебя на руки, и долго стоялъ у окна, потомъ отдалъ мн тебя и вышелъ изъ комнаты, не сказавъ ни слова. Грудь твоего маленькаго платьица была мокрая, и я знаю теперь, что онъ горько плакалъ надъ тобой.

— Я не совсмъ еще оправилась, когда увидла, что онъ дйствительно хвораетъ. Я начала безпокоиться, бояться, сама не зная, чего, онъ попрежнему продолжалъ заниматься длами. Но однажды утромъ,— это было девятнадцатое число пятаго мсяца и седьмой день недли,— онъ отправился въ городъ и черезъ полчаса воротился, страшно перемнившись. Голосъ его былъ твердый, какъ и всегда.— Мн кажется, Вильгельмина, я нездоровъ, сказалъ онъ мн: лучше я прилягу намного. Ты, пожалуйста, не безпокойся,— это скоро пройдетъ.— Я раздла его и уложила въ постель,— безпокойство и безотчетный страхъ придали мн силы. Потомъ я послала за докторомъ, не сказавъ объ этомъ Ричарду. Докторъ пришелъ уже вечеромъ, ты были капризна въ тотъ день, и я, чтобы дать покой Ричарду, вынесла тебя въ другую комнату. Докторъ пробылъ очень долго, но такъ какъ они были старые друзья, то я думала, что они разговаривали. Между тмъ я уложила тебя спать, докторъ ушелъ и Ричардъ остался одинъ. Я сейчасъ же отправилась къ нему.— Что съ тобой? спросила я.— Ничего, сказалъ онъ такъ спокойно, что мн слдовало бы успокоиться, но — сама не знаю, какъ это случилось — я задрожала, какъ листъ, и вскричала: — Ричардъ, ты не хочешь сказать мн!— Нтъ, Вильгельмина, я сказалъ теб все, но теперь ничто не поможетъ: я долженъ оставить тебя!— Я устремила на него глаза, стараясь устоять на мст, но въ комнат все какъ будто закружилось и въ глазахъ у меня потемнло. Когда чувства возвратились ко мн, я уже лежала въ полстели рядомъ съ нимъ. Волоса мои были мокры: онъ положилъ меня и, наливъ воды на носовой свой платокъ, прикладывалъ его къ моей голов. Открывъ глаза, я увидла, что онъ, наклонясь надо иной, смотрлъ на меня такимъ взглядомъ, описать который я не въ состояніи. Ричардъ дышалъ тяжело и болзненно,— его голосъ сдлался хриплый.— Я испугалъ тебя, Вильгельмина, сказалъ онъ: но… но неужели ты не можешь разстаться со иной? Его взглядъ, повидимому, вытягивалъ душу изъ меня, я вскричала громко, пронзительно,— Ричардъ, Ричардъ! возьми и меня съ собой! и обняла руками его шею. О, дитя мое! какъ разсказать теб остальное? Онъ отодвинулъ мои руки, опустилъ меня на подушку и, гладя на меня жгучими глазами, сказалъ, съ трудомъ переводя дыханіе:— Вильгельмина! подумай, что ты говоришь, я умираю, и ты не смешь меня обманывать, любишь ли ты меня такъ, какъ я люблю тебя… боле жизни, боле — Господи! прости меня! — боле самаго неба!— Тутъ только я впервые узнала, что любила его. Если это былъ грхъ, то онъ искупленъ тяжелымъ испытаніемъ. Не могу припомнить, что было говорено посл того. Для насъ все сдлалось яснымъ, онъ не позволилъ обвиненію оставаться на мн, но онъ не могъ говорить, кром рдкихъ промежутковъ. Bсю ночь онъ держалъ меня за руку, слабо сжимая ее во сн. На другой день его не стало.

— Такъ онъ любилъ меня, Ханна, все время, гордость и сила его любви обманывали меня. Онъ не просилъ ни ласки, ни нжнаго слова,— полагая, что любящая его женщина сама безъ всякой просьбы подарить ему и то и другое,— не предлагалъ онъ ихъ и самъ все время, пока подозрвалъ, что священное движеніе его души будетъ принято пассивно. О! это было прискорбное сомнніе относительно меня съ его стороны, прискорбное ослпленіе съ моей стороны относительно его. Когда онъ началъ страдать отъ болзни сердца, и когда узналъ, что часы его жизни сосчитаны, добровольная пытка его усилилась. Онъ нарочно старался подавить тихую, сдержанную любовь, которую, по его мннію, я питала къ нему, для того чтобы смерть его была для меня легкою утратой. И я жила съ нимъ, день за днемъ, вовсе не догадываясь, что его холодный, суровый видъ былъ насильственный! Не смю думать, каковъ былъ крестъ, который онъ долженъ былъ вести: мой собственный крестъ — тяжелъ, иногда мн кажется, что духъ мой изнемогаетъ подъ нимъ и побуждаетъ меня къ ропоту. Тогда я начинаю думать, что, неся его безропотно, я приближаюсь къ Ричарду, и бремя мое становится легкимъ.

Ханна слушала послднія слова, закрывъ лицо обими руками, съ сердцемъ полнымъ сожалнія и упрека самой себ. Что же значили мученія, проистекавшія изъ ея собственной безплодной мечты, отъ ея смутнаго, неопредленнаго идеала, въ сравненіи съ этой жестокой, безутшной скорбью, поглощавшей лта ея матери? Къ чему служили ея занятія, ея умственное превосходство, ея воображаемое пониманіе жизни передъ этимъ такъ страшно пріобртеннымъ знатенъ человческаго сердца? Покорная, какъ ребенокъ, она выслушала слова матери, въ которыхъ выражалась непогршительная мудрость, и преклонилась передъ святостью ея опыта.

Вдова, съ закрытыми глазами и съ невозмутимымъ спокойствіемъ на болзненномъ лиц, откинулась къ спинк кресла. Ханна взяла ея руку и прерывающимся голосомъ сказала:— благодарю тебя, матъ!— Слабыя старыя руки тихо наклонили голову Ханны, и блдныя губы поцаловали ее.

— Да будетъ надъ тобой благословеніе, дочь моя. Теперь возьми свою книгу и дай мн немного отдохнуть.

Ханна взяла книгу, во читать ее она не могла.

ГЛАВА XIII.

ВЪ КОТОРОЙ ОТКРЫВАЕТСЯ ВЕСНА.

Дождливое воскресенье было предшественникомъ оттепели, продолжавшейся дв недли и согнавшей съ окрестностей Птолеми весь снгъ, за исключеніемъ угловъ въ высокихъ изгородяхъ, и тнистыхъ овраговъ. Прутья ивовыхъ деревьевъ, окаймлявшихъ ручьи, приняли легкій желтоватый цвтъ, миріады втокъ низменныхъ кустарниковъ, съ возвращеніемъ сока, зардлись румянцемъ, переходившимъ въ пурпуръ. Въ запас много еще было холодныхъ ночей ш пасмурныхъ дней, но солнце съ каждой недлей пріобртало больше и больше увренности въ своей алхиміи,— острый, какъ ножъ, сверный втеръ притупился. Медленно выползала зелень дикаго цикорія изъ подъ темно-желтой мертвой травы, сосновый лсъ, пробуждаясь отъ зимняго сна, наполнялъ воздухъ смолистыхъ запахомъ, изъ почекъ садовой сирени начинали выглядывать блдно-зеленые глазки и наконецъ, какъ нжный ребенокъ, не имющій понятія объ опасности, разцвлъ дикій шафранъ, и этимъ какъ будто упрекалъ трусливую медленность дубовъ и вязовъ.

Во время этого сезона, сношенія Вудбьюри съ городскимъ обществомъ были весьма рдки. Съ прекращеніемъ собраній большаго швейнаго общества, семейства раздлялись по своимъ кружкамъ, и на время дали себ отдыхъ отъ общественныхъ и благотворительныхъ трудовъ. Даже странствующіе ораторы и филантропы прекратили свои посщенія, оставляя Птолеми въ нормальномъ его мрак. Одинъ только мистеръ Дайсъ, носилась глухая молва, показывался въ дом Меррифильдовъ, гд бесда его съ невидимыми духами ограничивалась избраннымъ кружкомъ посвященныхъ въ тайны невдомаго міра. Ни Вудбьюри, ни мистеръ Вальдо не удостоились больше приглашенія.

Вс другіе второстепенные суды и пересуды были упущены изъ виду и поглощены событіемъ, случившимся около этого времени. Миссъ Элиза Клянси, къ общему удивленію, получила наконецъ ‘приглашеніе’. Въ бытность свою въ Сиракуз, она познакомилась съ высокопочтеннйшимъ Джэйлемъ Приксъ, вдовцомъ, который, будучи удаленъ посл потери жены изъ Тристанъ-д’Акунья, получилъ новое поприще въ стран Телюговъ. Мстомъ его пребыванія назначенъ былъ Куддапахъ, находившійся на одинъ день пути отъ Джютнапора. Миссъ Элиза выказала такія близкія свднія о джютнапорской миссіи, заимствованныя изъ писемъ мистриссъ Бэрумъ, и такое живое участіе въ душевномъ благосостояніи Телюговъ, что высокопочтеннйшій Джэйль, при третьемъ свиданіи, попросилъ ее раздлить съ нимъ его труды. Въ Птолеми нашлись же такіе злые языки, что ршились говорить, будто бы миссъ Элиза сама сдлала предложеніе, но, разумется, этому никто не врилъ. Миссіонеръ сдлалъ превосходный выборъ,— совсмъ не такой, какимъ хотлось бы представить ея недоброжелателямъ. Хотя лта миссъ Клянси приближались къ пятому десятку, хотя въ истощенной ея организаціи проглядывало что-то зловщее, но она была прямодушна, дятельна, терплива и думала гораздо больше о просвщеніи язычниковъ, чмъ о почет своего новаго положенія. По возвращеніи въ Птолеми въ качеств мистриссъ Приксъ, съ паспортомъ на отъздъ въ Мадрасъ на томъ самомъ корабл, которому предстояло отвезти контрибуціи миссіонерскаго фонда, она была такъ счастлива, что городскія сплетни не могли произвесть на нее непріятнаго впечатлнія. Вс покровительницы миссіонерскаго фонда — и между ними усердне прочихъ подруги ея, старыя двы, миссъ Анъ Парротъ и миссъ Софія Стевенсонъ — немедленно принялись за работу, чтобы выразить свое великодушіе, снабдивъ ее всмъ необходимымъ на такой дальній вояжъ. Въ самомъ начал апрля состоялась печальная разлука, съ неизбжнымъ пролитіемъ слезъ съ той и другой стороны, и съ этого времени благочестивое покровительство Птолеми перенеслось изъ Джютнапора и отъ мистриссъ Бэрумъ въ Куддапахъ и на мистриссъ Приксъ.

Почтенный Зено Гардеръ въ теченіи зимы занималъ свое мсто въ законодательной палат. Во время засданій, Вудбьюри нсколько разъ получалъ въ подарокъ брошюры, и одну, изъ нихъ подъ заглавіемъ: ‘Замчаніе Зено Гардера, члена атаугской законодательной палаты, на уставы могокской и адирондакской желзной дороги’. Иногда присылали ему нумера ‘Albany Cerberus’, съ помтками на поляхъ противъ тхъ мстъ, на которыя желали обратить его вниманіе. Почтенный Зено смотрлъ на Вудбьюри, долго жившаго за границей и слдовательно отсталаго въ политик, какъ на легкую добычу. Завладвъ имъ прежде, чмъ представился бы къ тому шансъ для враждебной партіи, онъ пріобрталъ два голоса (изъ нихъ одинъ Бюта) на случай публичныхъ митинговъ. Вудбьюри, однако, былъ слишкомъ дальновиденъ, а членъ палаты слишкомъ неловокъ въ своихъ дипломатическихъ дйствіяхъ, чтобы допустить выполненіе этого плана. Первый изъ нихъ, хотя и предвидлъ, что ему рано или поздно придется неизбжно принимать участіе въ интересахъ той или другой стороны, ршился однако сохранять свою независимость по возможности дольше.

Птолемійскія церкви предпринимали періодическія изданія, поглощавшія весь интересъ общества пока изданія держались. Это былъ необыкновенный сезонъ въ Птолеми для подобныхъ волненій въ религіозной атмосфер, такъ какъ методистскій священникъ, весьма ревностный и краснорчивый ораторъ, съ большимъ успхомъ принялъ на себя иниціативу въ этомъ движеніи, то другія секты встрвожились, опасаясь, что онъ привлечетъ въ свое стадо всхъ кающихся гршниковъ. Баптисты, получивъ помощь изъ Тиберія, послдовали его примру, и высокопочтеннйшій Самюель Стэйльзъ принужденъ былъ сдлать то же самое. Въ теченіе нсколькихъ дней онъ не только упрочилъ за собой свое мсто, но превзошелъ своихъ соперниковъ. Къ счастію его, высокопочтеннйшій Джейль Приксъ, сопровождая свою жену въ прощальныхъ визитахъ, оказалъ существенную услугу. Его разсказъ о вынесенныхъ имъ страданіяхъ въ Тристанъ-д’Акунья, вмст съ описаніемъ болзни и торжественной смерти его первой жены, вызывалъ у слушателей слезы, а слдовавшія за тмъ увщанія были подобны смени, брошенному на плодотворную землю. Матеріалъ для обращенія въ вру и укрпленія въ ней, заимствуемый съ такого множества различныхъ сторонъ, скоро истощился, но соперничествующія церкви держались твердо, пока не убдились, что ни одна изъ нихъ не имла больше надобности продолжать состязаніе.

Само собою разумется, мистеръ Вальдо не былъ изъятъ изъ общей необходимости, хотя онъ и сознавалъ всю невыгоду своего положенія, какъ представитель столь незначительной секты. Основатель ея былъ человкъ замчательнаго характера, положительный и особенный умъ котораго въ соединеніи съ пылкостію сердца, производилъ сильное вліяніе на тхъ, кто лично сближался съ нимъ, но его взгляды не были достаточно широки, чтобы удовлетворить потребностямъ многочисленнаго класса. Посл его смерти, многіе изъ его учениковъ, освобожденные отъ вліянія его личности, увидли, какая незначительная разница отдляла ихъ отъ ихъ собратій, и потому старались вступить въ боле обширное стадо. Къ числу ихъ принадлежалъ и мистеръ Вальдо, котораго природный здравый смыслъ убждалъ, что незначительныя различія въ правилахъ вры и церковныхъ обрядахъ не оправдываютъ христіанъ въ разъединеніи ихъ силы множествомъ различныхъ организацій. Его конгрегація, однакоже, весьма медленно пріучалась смотрть на предметъ съ той же точки зрнія и въ томъ же свт, онъ былъ искренно привязанъ къ ея членамъ, и не могъ отказаться отъ своей паствы, пока еще въ виду оставался успхъ.

Не смотря на то, мистеръ Вальдо, благодаря скоре усердію нкоторыхъ лицъ изъ его стада, нежели своему могуществу метать громовыя стрлы ужаса, поймалъ при этомъ случа три-четыре рыбицы изъ шести десятковъ, вытащенныхъ изъ глубины житейскаго моря различными стями. Киммерійскій обрядъ крещенія имлъ ту особенность, что исполнялся не публично, и его торжественность не нарушалась, поэтому присутствіемъ толпы любопытныхъ зрителей, въ которыхъ никогда не ощущалось недостатка, въ особенности, когда вода была холодная. Мистеръ Вальдо даже не совсмъ строго соблюдалъ форму ‘посвященія’, характеризующаго секту, утверждая, что она нисколько не придавала святости обряду.

Въ періодъ изданія религіозныхъ листковъ, движеніе въ общественной жизни Птолеми пріостановилось. Даже родственники рдко собирались на чай, и то собственно для того, чтобы поговорить о всепоглощающемъ предмет и сравнить результаты, пріобртенные различными сектами. Въ небольшой книжной лавк оказалось огромное требованіе на ‘Покой Праведныхъ’ Бакстера, ‘Тревогу’ Аллейна, ‘Ночныя размышленія’ Юнга и ‘Теченіе Времени’ Поллока. На праздничной шляпк мистриссъ Гамильтонъ Бью исчезли страусовы перья, а миссъ Смитъ перемнили пунцовыя ленты на ленты аспиднаго цвта. При всемъ томъ въ маленькомъ городк не существовало привычки предаваться унынію, его веселье никогда не было чрезмрнымъ, а вслдствіе этого серьезное его настроеніе никогда не принимало характера покаянія — оно скоро проходило. Въ этомъ отношеніи онъ представлялъ рзкій контрастъ предъ Моллигэнсвилемъ и Анакреономъ: оба эти города сохранили печальное и мрачное выраженіе на долго посл прекращенія изданія листковъ.

Къ этому времени луга покрылись молодой травой, ивы зазеленли, во всхъ садахъ расцвтали дэффодили. Въ долинахъ и на склонахъ горъ, обращенныхъ къ югу, начались весеннія запашки и другія полевыя работы. Дороги высохли и окрпли, маленькій пароходъ засновалъ по озеру, въ сосднихъ долинахъ закипла новая жизнь и вливалась въ нихъ отовсюду.

Въ Лэйксайд однообразіе зимней жизни также уступило мсто перемнамъ, вызваннымъ наступившей весной. Вудбьюри невольно сознавалъ, что мистриссъ Фортитюдъ Бабъ, при всхъ ея достоинствахъ въ качеств ключницы, рзко выдвигалась на первый планъ въ его дом. Ея грубая шероховатая натура изо дня въ день приходила въ такое близкое къ нему соприкосновеніе, что невозможно было не видть въ этомъ предмета для тревоги. Она смотрла на Лэйксайдъ, какъ будто онъ былъ у нея застрахованъ, и спокойно продолжала пользоваться своими прежними привилегіями. Питая самое глубокое уваженіе, смшанное до извстной степени съ любовью, къ своему господину, она сопротивлялась всякой попытк его вмшаться въ давнымъ давно установленные ею въ домашнемъ хозяйств порядки. Вудбьюри все еще былъ слишкомъ не свдущъ, чтобы оспаривать ея власть въ предлахъ дома, но когда наступила пора уборки садовъ, и когда мистриссъ Бабъ перенесла свои правила на открытый воздухъ, терпніе его стало подвергаться жестокой пытк.

Вудбьюри съ дтскихъ дней своихъ зналъ каждый клочекъ земли, принадлежащей Лэйксайду, зналъ каждое дерево на широкой алле и внутри сада, вс куртины по обимъ сторонамъ аллеи, на которыхъ росла гвоздика различныхъ сортовъ, ноготки, принцовы перья, кусты розъ на правильныхъ промежуткахъ, невысокій трельяжъ, по которому вились настурціи и душистый горошекъ, тянувшіяся за куртинами широкія гряды съ овощами, раздленныя кустами смородины и крыжовника, и наконецъ, у сверной стны, старыя квитовыя деревья, съ ихъ уродливыми сучьями. Все это оставалось безъ малйшей перемны, но при всемъ своемъ уваженіи къ прошедшему времени, Вудбьюри видлъ, что если Лэйксайдъ долженъ быть вполн его домомъ, то черты его должны быть измнены до извстной степени по собственному вкусу домовладльца. Прежнее расположеніе сада не могло оставаться потому уже, что съ нимъ связаны были давнишнія воспоминанія, все мсто должно было дышать атмосферой жизни, а не смерти. Не смотря на прекрасное положеніе дома, окружающіе его предметы находились въ большомъ небреженіи, и опытный взглядъ хозяина съ каждымъ днемъ обнаруживалъ новые недостатки въ его красот.

Ничего подобнаго не представлялось въ окостенломъ мозгу старой ключницы. Въ ея глазахъ Вудбьюри былъ ни больше, ни меньше, какъ арендаторъ мистриссъ Деннисонъ, и что лэди эта стала бы заливаться въ раю горькими слезами, еслибы онъ вздумалъ перемнить мста ея любимыхъ деревьевъ и растеній. Не удивительно поэтому, что мистриссъ Бабъ въ одно теплое утро была поражена ужасомъ, когда Вудбьюри, стоявшій съ ней въ саду, сказалъ:

— Я думаю расширить садъ, прибавить къ нему еще полъ-акра земли. Для этого сначала нужно подготовить грунтъ, такъ что ныншней весной этого неустроишь, но во всякомъ случа, первый рядъ крыжовника нужно будетъ вырыть и посадить сзади втораго. Такимъ образомъ овощи будутъ закрыты отъ глазъ, а на грядахъ посадить больше цвтовъ.

— На грядахъ! цвты! воскликнула ключница.— Да слыханная ли это вещь? И откуда вы возьмете крыжовнику для вашихъ пироговъ? вдь кусты не дадутъ ягодки, если ихъ пересадить теперь. И опять гд же я посю горохъ и ранніе бобы, если вы займете гряды подъ цвты?

— А вонъ тамъ! сказалъ Вудбьюри, указывая на другой конецъ сада.

— Тамъ они уже росли въ прошломъ году. Здсь, гд была капуста, для нихъ самое лучшее мсто. По моему мннію, цвтовъ и безъ того довольно. Безъ нихъ, конечно, нельзя, она всегда любила ихъ, и всегда была довольна моими распоряженіями въ саду. Впрочемъ, другіе знаютъ лучше меня. Гряды и безъ того немного занимаютъ мста, и если вы возьмете ихъ, то у насъ до конца лта не хватитъ овощей. И кто будетъ виноватъ?— Я — вс сосди заговорятъ. Вс знаютъ, что объ этомъ я должна заботиться.

— Мистриссъ Бабъ, сказалъ Вудбьюри немного сурово:— я постараюсь, чтобы ваша репутація нисколько не пострадала. Я намренъ нанять опытнаго садовника, который на будущее время сниметъ съ вашихъ рукъ весь этотъ трудъ, но улучшенія, которыя я предполагаю сдлать, не могутъ быть приведены въ исполненіе немедленно, и потому я долженъ просить васъ наблюдать весной за всми растеніями. Вы получите землю, которой будетъ достаточно для всхъ овощей, а для васъ, мн кажется, все равно, гд бы они ни росли.

Мистриссъ Бабъ не смла больше возражать, но ея сердце наполнилось желчью и горечью. Она не отрицала, что Вудбьюри имлъ право длать съ своей собственностью, что ему угодно, но на такія нововведенія она смотрла не иначе, какъ на криминальное преступленіе. Они открывали дверь безчисленнымъ безпорядкамъ, о которыхъ она не ршалась и подумать, и конца которымъ не могла предвидть.

Въ тотъ вечеръ Бютъ, очищая на кухн смена, замтилъ, что тонкія губы матушки Форти были сжаты крпче обыкновеннаго, и что она вязала чулокъ съ энергіей, обнаруживавшей какое-то серьезное волненіе ея души. Бютъ не показалъ, однако, виду, что замтилъ это, зная очень хорошо, что о причинахъ этого волненія услышитъ въ свое время.

Мистриссъ Бабъ испустила свой обычный хриплый вздохъ, приподнявъ въ то же время и снова опустивъ свои плечи, потомъ повязала чулокъ еще нсколько минутъ, въ теченіе которыхъ не спускала глазъ съ кухонныхъ часовъ. Наконецъ она сказала:

— Да, да, слава Богу, что она убралась отсюда.

Бютъ взглянулъ на нее, но такъ какъ она продолжала разсматривать часы, то не сказалъ ни слова.

— Я знала заране и боялась, что у насъ ничего не останется въ прежнемъ вид,— снова замтила она.

Бютъ навострилъ уши, продолжая заниматься смянами.

— Тяжело видть подобныя вещи на старости лтъ, простонала ключница. На этотъ разъ она отвела свой взглядъ отъ часовъ и угрюмо сосредоточила его на Бют.

— Что такое случилось, матушка Форти? спросилъ Бюгъ.

— Что случилось? Я думаю, ты бы увидлъ, еслибы имлъ привычку смотрть дальше своего носа. У насъ все пошло вверхъ дномъ. Конечно, онъ можетъ длать, что угодно, какъ бы это ни было безразсудно.

— Почему же ему и не длать?— Но что касается до безразсудства,— то я не вижу его. Онъ принимался было за фермерство преуморительно и теперь намренъ передать ферму въ полное мое распоряженіе на пять лтъ. Вотъ подождите, когда мы получимъ гуано, да фосфатъ, устроимъ дренажъ, да заведемъ двойной плугъ, тогда вы не найдете подобной фермы въ цломъ округ.

— Да, а садъ разорвете на клочки, прибавила ключница. Если бы она въ будущемъ году встала изъ могилы, она бы не узнала его, а мн, которая такъ долго ухаживала за нимъ, вдругъ сажаютъ на голову чужаго человка, котораго никто не знаетъ.

Бютъ наклонился къ смянамъ, чтобы скрыть злобную улыбку. Онъ зналъ, что ключниц хотлось только ‘высказать, что у нея на душ’, и что посл того она примирится со всми перемнами, какъ съ неизбжнымъ послдствіемъ новаго хозяйства. Вслдствіе этого, онъ ничего не отвтилъ, и началъ насвистывать Barbara Allen, арію, которая въ послднее время согласовалась съ его настроеніемъ духа.

Вудбьюри, съ своей стороны, мало заботился о своихъ столкновеніяхъ съ ключницей. Ея фигура представляла собою грубый, рзкій, мрачный фонъ, на которомъ рельефно выдвигался впередъ, въ удвоенной прелести отъ контраста, нжный контуръ другой молоденькой фигуры, неясно мерцавшей въ какомъ-то туман, скрывавшемъ ея лицо.

Онъ не обольщалъ себя. Онъ видлъ, что его видимая независимость была не боле какъ тревожная борьба, въ которой онъ никогда не могъ найти достаточнаго спокойствія, но не по этой причин, не по какимъ нибудь разсчетамъ холоднаго разсудка, онъ желалъ видть, чтобы домашнимъ хозяйствомъ Лэйксайда управляла настоящая хозяйка дома. Хотя длинные годы безпрерывнаго лта сдлали его сердце апатичнымъ, а его самого равнодушнымъ, но они не совсмъ еще заглушили въ его натур способности воспринимать магическое дйствіе весны. По утрамъ какая-то истома, боле располагающая къ нг, чмъ истома, которую испытывалъ онъ подъ тропиками, овладвала имъ, ее поддерживали вс звуки, вс ароматы наступившей весны, новые образы стали являться ему во сн и на яву. Онъ зналъ эти симптомы и радовался появленію старой болзни. Это не была уже горячка юности. Онъ могъ считать ускоренные удары пульса,— заставлять возникавшія передъ нимъ виднія спокойно останавливаться передъ нимъ и, любуясь ими, анализировать ихъ. Любовь и опытъ должны теперь идти рука объ руку, и если представится какое нибудь препятствіе, опытъ долженъ показать себя передъ нимъ, а любовь спокойно преодолть его.

Перебирая въ ум своемъ всхъ извстныхъ ему женщинъ, онъ признавался самому себ, что ни одна изъ нихъ неспособна бы да ловить. Его знакомыя въ Нью-Йорк были хорошенькія, милыя двушки подруги его племянницъ,— въ нкоторыхъ изъ нихъ, безъ всякаго сомннія, были прочныя основанія благороднаго женскаго характера. Иначе не могло и быть, но въ томъ кружк едва ли можно было найти женщину, которая бы могла раздлитъ съ нимъ его затворничество, въ немъ одномъ находить для себя общество,— въ его дом — развлеченіе, въ его счастіи — свое собственное счастіе. Обращаясь къ Птолеми, его обзоръ оставался также неудовлетворительнымъ. Онъ не могъ смотрть сквозь пальцы на недостатокъ образованія въ своей жен. А кто обладалъ образованіемъ? Никто, кром одной Ханны Торстонъ. Она, допускалъ онъ, имла изящный вкусъ и была на столько образована, на сколько онъ былъ взыскателенъ въ этомъ отношеніи,— по жизнь съ ней была бы для него нескончаемой пыткой. Ханна Торстонъ, съ ея болзненными понятіями о нрав, съ ея взглядомъ на всякую невинную личную привычку, какъ на непростительный грхъ! Его весьма поверхностное наблюденіе вншней жизни очевидно произвело въ ней сильное нерасположеніе къ нему, и могла ли она рвать его вполн, не просмотрвъ страницъ его прошедшей жизни? Его жена не должна позволять себ никакихъ иллюзій. Если она не можетъ найти въ его сердц достаточно справедливости и мужества для уравновшенія прошедшихъ заблужденій и настоящихъ недостатковъ, она не найдетъ туда доступа.

Не смотря на эти безплодныя размышленія, все-таки хоть одинъ результатъ да былъ достигнутъ. Вудбьюри не хотлъ боле, какъ это было до настоящей поры, прятаться отъ посщенія любви. Съ какой бы стороны ни пожаловала эта гостья, двери для нея всегда будутъ открыты, и слова ‘милости просимъ!’ сплетенныя изъ вчно-зеленыхъ листьевъ безпредльнаго желанія, встртятъ ея прибытіе.

ГЛАВА XIV.

СОДЕРЖИТЪ РАЗГОВОРЫ СЕРЬЕЗНЕ, ЧМЪ ВЫ СЛДОВАЛО.

Въ одно прекрасное теплое утро, когда одуванчики начали показывать изъ травы свои золотистые цвтки, Вудбьюри отправился пшкомъ въ Птолеми, намреваясь пить чай съ Вальдами, которыхъ онъ не видлъ дв недли. Пробираясь по дорог у подошвы восточной горы, съ темными, окаймленными сосновымъ лсомъ скалами и искрящимися каскадами съ одной стороны, а съ другой свжимъ дыханіемъ луговъ, онъ очутился наконецъ на проселочной дорог, ведущей къ ферм Меррифильдовъ, и остановился привлеченный розовымъ кустомъ іудина дерева. Комфортабельное зданіе съ житницей другими постройками, полузакрытое фруктовыми деревьями, готовыми покрыться цвтомъ, повидимому наслаждалось теплотой и спокойствіемъ. Только что выбленный ршетчатый заборъ вокругъ нихъ блестлъ какъ снгъ на зеленыхъ листьяхъ кустарника. Изъ недавно вспаханнаго поля поднимался запахъ земли, живительный для человка. Въ этой картин все говорило о порядк, знаніи дла, довольствіи и поко.

Въ такомъ расположеніи Вудбьюри забылъ скучныя бесды съ фермеромъ и пустыя претензіи его жены и помнилъ только, что тоже давно ихъ не видлъ. Повернувъ на дорогу, онъ подошелъ къ дому, гд радушно былъ встрченъ мистеромъ Меррифильдомъ.— Пожалуйста войдите, сказалъ Меррифильдъ: Сара съ миссъ Торстонъ перебираютъ смяна, или что-то въ этомъ род, но он будутъ здсь сію минуту. Вы помните мистера Дайса?— Послднія слова было сказаны при вход въ комнату, гд медіумъ, съ своимъ желтымъ, болзненнымъ лицомъ, сидлъ у открытаго окна, углубясь въ чтеніе какой-то довольно толстой брошюры. Онъ всталъ и раскланялся съ Вудбьюри, хотя и далеко не любезно.

— Какой у васъ очаровательный донъ, мистеръ Меррифильдъ, сказалъ Вудбьюри.— Вы, я думаю, не захотите помняться съ кмъ нибудь мстами. Независимый американскій фермеръ, съ хозяйствомъ въ такомъ совершенномъ порядк, что работа изъ года въ годъ идетъ почти сама собою, представляется мн счастливйшимъ изъ людей.

— Well, yes,— не могу жаловаться на судьбу, отвчалъ хозяинъ дома.— Иногда является у меня желаніе имть боле обширную сферу дятельности, но я полагаю, что довольно и этой.

— Разумется! воскликнулъ Вудбьюри.— Ваша сфера нисколько не узка, если обращаться въ ней какъ слдуетъ.

— Довольно и этой… ничуть не бывало! проворчалъ въ тоже время у окна мистеръ Дайсъ:— частное достояніе, семейство, изолированный трудъ — все это вздоръ.

Вудбьюри повернулся къ говорившему, сильно сомнваясь въ нормальномъ состояніи его разсудка, но Меррифильдъ нисколько не удивился.

— Вы знаете, мистеръ Дайсъ, сказалъ онъ: — идти дальше этого мн не подъ силу. Человческая раса, какъ говорится, можетъ съ теченіемъ времени выдвинуться впередъ, но я слишкомъ уже старъ, чтобъ начинать.

— Для принятія истины никто не можетъ быть старымъ, возразилъ медіумъ, съ такимъ наглымъ видомъ, что Вудбьюри такъ и подстрекнуло дать ему пощечину: — особливо когда она уже доказана. Вотъ здсь она заключается вся цликомъ,— продолжалъ онъ, ударивъ по брошюр, лежавшей на подоконник:— прочитайте, и вы увидите, до какой степени вамъ было бы лучше безъ этихъ эгоистическихъ учрежденій — женитьбы и права собственности.

— Что же его такое? спросилъ Вудбьюри.

— Это годичный отчетъ перфекціонистовъ. У нихъ есть община близь Аквеанды, гд ихъ принципы примнены на дл. У никъ все общее: трудъ такъ раздленъ, что никто не чувствуетъ его тяжести, а между тмъ вс живутъ съ комфортомъ. Вс дти растутъ и воспитываются вмст, а черезъ это избгается семейное труженичество. Кром того любовь есть не рабство, а свобода, и движенія души становятся истинными, потому что не носятъ на себ цпей закона.

— Боже праведный! Неужели это правда? воскликнулъ Вудбьюри, обращаясь къ Меррифильду.

— Полагаю, что правда. Я прочиталъ часть отчета и встртилъ въ немъ странныя вещи. Даже если ученіе и справедливо, я все-таки не думаю, что человчество достаточно подготовлено къ нему. Съ своей стороны, я никому бы не позволилъ читать эту книгу, хотя надо сказать, мы могли бы стоять гораздо выше, чмъ поставлены.

— Прочитайте вотъ это, сказалъ мистеръ Дайсъ, всовывая брошюру въ руки Вудбьюри.— Она не допускаетъ возраженій. Если вы не ослплены обманомъ и лицемрствомъ общества, то увидите, какова должна быть истинная жизнь для человка. Общество есть пагуба, мы не можемъ возстановить первобытнаго рая Адама, пока не явится у насъ желанія освободиться отъ тиранніи этого общества.

— Въ такомъ только случа, разумется, если допустимъ, что мы отъ природы безгршны, подобно Адаму, сказалъ Вудбьюри, принимая брошюру. Онъ не задумался взять ее и прочитать, потому что не принадлежалъ къ числу тхъ вялыхъ, слабыхъ умовъ, которые не смютъ взглянуть на заблужденіе, боясь заразиться имъ. Его правила имли такое прочное основаніе, что каждое потрясеніе укрпляло ихъ еще тверже. Онъ никогда не отдавалъ преимущества невднію передъ непріятнымъ знаніемъ, а пріобртенное имъ подобное знаніе никогда не касалось его мужественной благородной натуры.

— Да мы и дйствительно безгршны! вскричалъ мистеръ Дайсъ въ отвтъ на замчаніе Вудбьюри.— Ученіе о первоначальномъ грх есть основаніе всхъ пороковъ общества. Это ложь. Человческая природа чиста во всхъ ея побужденіяхъ, мы извращаемъ ее нашими эгоистическими законами. Наша жизнь искусственна и неестественна. Если бы мы не имли права собственности, у насъ не было воровства, если бы не было закона о брак, не было бы распутства и разврата, если бы не было бы правительствъ, не было бы и войнъ.

Мистеръ Меррифильдъ повидимому былъ не въ состояніи отвчать на эти заявленія, какъ ни были они нелпы, а Вудбьюри молчалъ изъ самоуваженія. Меррифильдъ былъ сильне въ своихъ инстинктахъ, нежели въ способности длать возраженія, и потому съ чувствомъ отвращенія отклонялся отъ теоріи, которой не могъ опровергнуть. Продолжительныя посщенія мистера Дайса становились для него непріятными. Честолюбивое желаніе считаться замчательнымъ реформаторомъ было его слабой стороной, а его радушное гостепріимство, оказываемое ревностнымъ сподвижникамъ на поприщ реформъ, сообщало ему значеніе, которое сбивало его съ толку. Добродушіе его часто употреблялось во зло, но тайный страхъ потерять свое мсто не позволялъ ему защищать себя.

Съ другой стороны, мистеръ Дайсъ былъ изъ числа тхъ людей, которыхъ не легко сбить съ дороги. Онъ велъ бродячую жизнь, разъзжалъ изъ Нью-Йорка по штатамъ Новой Англіи, устроивалъ митинги въ домахъ врующихъ въ возможность сообщенія съ замогильнымъ міромъ, между которыми и пріобрлъ извстную репутацію посредника между міромъ дйствительнымъ и міромъ духовъ. Въ небольшихъ городкахъ подобные митинги были публичные (съ платою за входъ по десяти сентовъ), и такимъ образомъ онъ собиралъ сумму, необходимую для покрытія его расходовъ. Открывая врующія семейства съ хорошимъ состояніемъ, особливо гд столъ отличался обиліемъ, онъ становился въ нихъ лагеремъ на нсколько дней и даже недль, смотря по тому, какъ благопріятствовали обстоятельства. Подобный оазисъ въ пустын существованія онъ нашелъ въ дом Меррифильдовъ, и неудовольствіе кроткаго хозяина дома при его продолжительномъ пребываніи, неудовольствіе, весьма замтное для человка съ большимъ или меньшимъ чувствомъ деликатности, или не замчалось имъ, или онъ показывалъ наглый видъ недогадливаго человка.

Вудбьюри понялъ этого человка съ перваго взгляда, въ то же время онъ замтилъ и въ Меррифильд нетерпніе отдлаться отъ непріятнаго гостя, но нелпости хозяина дома выводили изъ терпнія самого Вудбьюри, и потому онъ былъ очень доволенъ, что наказаніе, которое Меррифильдъ самъ накликалъ на себя, будетъ немного продолжительне. Положивъ въ карманъ брошюру и обратясь къ мистеру Дайсу, онъ сказалъ: — я прочитаю ее, собственно для того, чтобы убдиться, на сколько прогрессъ становится реакціей, при которой нравственная реформа жметъ руки разврату.

Блдно-желтое лицо медіума оживилось отъ рзкой холодности Вудбьюри, съ которой произнесены были эти слова. Онъ приподнялся съ мста, но въ ту же минуту опустился и, повернувшись къ окну, презрительно фыркнулъ своими тонкими ноздрями.

— Въ этомъ человк много зла, подумалъ Вудбьюри.

Мистеръ Меррифильдъ, не смотря на свою боязнь,— онъ былъ вполн физическій трусъ, его нравственная храбрость, которой такъ гордился онъ, была чистйшимъ обманомъ, главне всего основаннымъ на тщеславіи,— ощущалъ нкоторое облегченіе отъ хладнокровія и равнодушія Вудбьюри. По крайней мр есть хоть одинъ человкъ, который могъ спокойно встртиться съ вампиромъ, и въ случа надобности, вонзить мечь въ его кровожадное тло. Въ первый разъ онъ испытывалъ сожалніе, что не обладаетъ подобнымъ качествомъ. Онъ видлъ въ этомъ явное сопротивленіе, и по его понятіямъ, человка, способнаго на такое сопротивленіе, легко можно обвинить въ противузаконномъ употребленіи физической силы, все-таки хотя и не ясно, но онъ сознавалъ въ этомъ элементъ самостоятельности. Въ присутствіи Вудбьюри онъ никогда еще не чувствовалъ себя такимъ безсильнымъ, такимъ безпомощнымъ, какъ въ настоящую минуту. Поэтому нисколько не покажется удивительнымъ, что онъ страшился продолжать разговоръ.— Не придете ли вы, какъ говорится, сказалъ онъ: то есть, позвольте, не угодно ли вамъ будетъ…

Вудбьюри, выразивъ мистеру Дайсу свое мнніе, повернулся къ нему спиной, теперь онъ прервалъ приглашеніе Меррифильда словами: — какъ поживаете, мистриссъ Меррифильдъ?

Хозяйка дома, проходя черезъ переднюю, остановилась у растворенной двери. За ней шла Ханна Торстонъ въ шляпк и съ корзинкой на рук.

Посл обычныхъ привтствій, мистриссъ Меррифильдъ сказала:— мы отправляемся въ садъ.

— Позвольте мн идти съ вами,— сказалъ Вудбьюри.

— Сдлайте одолженіе, если вамъ нравятся цвты и подобныя вещи.

Садъ былъ разведенъ по обыкновенному плану. По средин тянулась аллея, окаймленная цвтными клумбами, за ними гряды овощей, а по краямъ у забора кусты крыжовника и смородины. Обращенный къ солнцу, онъ прикрывался отрогомъ восточнаго хребта и фруктовымъ садомъ по лвую сторону дома. Въ одномъ углу росло іудино дерево, каждая втка котораго была усыпана яркими розовыми цвтками. Цвты были здсь лучше, чмъ въ Лейксайд, потому что мстность была низменне и тепле, и притомъ въ послднее время вовсе не было морозовъ. Гіацинты возвышали свои голубыя и розовыя верхушки, наполняя аллеи обильнымъ ароматомъ, полные зеленые бутоны тюльпановъ начинали показывать пунцовые листики, по краямъ куртинъ тянулась густая полоса горной гвоздики.

Мистриссъ Меррифильдъ имла очень ограниченныя познанія въ цвтоводств. Клумбы содержались въ порядк, но это зависло скоре отъ привычки, чмъ отъ вкуса.— Мои восковыя деревья не хотятъ распускаться въ ныншнемъ году, сказала она: — имъ мшаютъ, кажется, махровыя розы. Вотъ здсь много выходитъ шпоръ и креопсъ:— не хотите ли, Ханна, я вамъ уступлю частичку?

— Благодарю васъ, мой садъ одичалъ отъ нихъ, отвчала миссъ Торстонъ: — я бы хотла имть нсколько штукъ ноготковъ огненнаго цвта, если вы можете подарить мн.

— О, какіе пустяки! возьмите ихъ вс, если вамъ они нравятся.

— Миссъ Торстонъ, внезапно сказалъ Вудбьюри:— не желаете ли имть нсколько луковицъ глайолы и тигровой лиліи?— Я только что получилъ порядочное количество ихъ изъ Рочестера.

— Очень желаю, вы чрезвычайно добры, сказала Ханна.— Какъ великолпны он бываютъ въ цвту!

Спустя минуту, она сердилась на себя за то, что приняла предложеніе, и больше ничего не говорила. Мистриссъ Меррифильдъ, отыскавъ ноготки, вырыла ихъ и положила въ корзинку, прибавивъ къ нимъ еще нсколько растеній, которыхъ у нея было достаточно. По выход изъ сада, Вудбьюри спокойно взялъ корзинку, сказавъ: — я тоже иду въ Птолеми, миссъ Торстонъ.

Отклонить его спутничество не представлялось возможности, хотя неопредленное чувство безпокойства, которое всегда пробуждалось въ Ханн въ присутствіи Вудбьюри, длало перспективу прогулки далеко не пріятною. Другъ подл друга они перешли долину и приближались уже къ большой дорог, когда Вудбьюри прервалъ молчаніе.

— Какого вы мннія о мистер Дайс? спросилъ онъ.

Неожиданный вопросъ немного испугалъ Ханну Торстонъ.

— Я еще не составила о немъ своего мннія, отвчала она: — и, мн кажется, было бы несправедливо составлять его по однимъ только впечатлніямъ. Во всякомъ случа, оно не было бы для него благопріятно.

— Вы правы! воскликнулъ Вудбьюри съ энергіей.— Пожалуйста, не говорите съ нимъ больше. Извините меня, прибавилъ онъ, понизивъ тонъ: — я не намренъ диктаторствовать, но долженъ вамъ сказать, что это человкъ дурной и опасный.

— Разв вы что нибудь знаете о немъ? спросила она.

— Только то, что сообщили мн мои наблюденія. Я пріучился доврятъ моимъ инстинктамъ. По моему мннію, то, что мы называемъ инстинктомъ, есть ни боле, ни мене, какъ быстрая и тонкая способность наблюденія. Человкъ никогда не въ состояніи вполн замаскировать себя, и потому мы довольно врно узнаемъ его съ перваго взгляда, прежде чмъ онъ употребитъ въ дло орудіе обмана.

— Можетъ быть, это и правда, сказала Ханна, какъ будто говоря сама съ собой:— но тутъ непремнно будутъ вмшиваться предубжденія. Почему мы можемъ знать, что слдуя имъ, поступаемъ непогршительно?

Вудбьюри не нашелся въ ту же минуту сдлать возраженіе. Почему мы можемъ знать, могъ бы сказать онъ, что мы поступаемъ врно, соглашаясь съ воззрніями, крайній характеръ которыхъ очевиденъ? Какимъ образомъ мы, занимая исключительное положеніе, ршаемся произносить строгій, неумолимый приговоръ надъ всмъ человчествомъ? Но теплый весенній день располагалъ его къ нжности. Онъ невольно вспомнилъ то время, когда присутствіе женщины производило очарованіе,— время юности, когда взору ея каждое хорошенькое личико представлялось въ ореол. Одинъ взглядъ на спутницу лишилъ его возможности произнесть суровыя слова. На щекахъ Ханны Торстонъ игралъ легкій румянецъ, линіи ея правильныхъ губъ выражали задумчивость. Ея глаза, устремленные въ этотъ моментъ на гору позади отдаленной долины, были такъ нжны, какъ фіалка, покрытая тнью. Вудбьюри никогда еще не видлъ ее при яркомъ солнечномъ свт, и замтилъ, что ея лицо способно очаровывать. Быть можетъ, она имла ограниченный взглядъ на предметы, быть можетъ, она и ханжила, но не смотря на то, она была тверда въ своихъ убжденіяхъ, горячо стремилась къ избранной цли, была непорочна.

— Отъ насъ не требуютъ, чтобы мы выставляли на видъ наши предубжденія, сказалъ Вудбьюри.— Въ обществ самыя непріятныя личности все-таки считаются его членами и имютъ нкоторыя права на насъ. Но, при всхъ уступкахъ, которыя отъ насъ требуются, мы должны съ своей стороны узнать эту личность. Неужели вы думаете, что человкъ, положительно пустой и даже развратный, долженъ быть терпимъ собственно потому, что мннія о немъ по какому-то случаю сложились одинаково?

— Конечно, нтъ, отвчала Ханна.

Вудбьюри разсказалъ при этомъ случай съ фортепьяно. Онъ начиналъ сожалть двушку, которая шла рядомъ съ нимъ. Ея горячая преданность своему длу и ея совершенное незнаніе истинной натуры мужчинъ легко могли вовлечь ее, какъ въ настоящемъ случа, въ общество, одна мысль о которомъ приводила его въ трепетъ. Онъ хотлъ по крайней мр избавить ее отъ этого, и потому разсказалъ ей, съ непріятнымъ чувствомъ, исторію о брошюр, которая лежала у него въ карман.

Наглый обманъ мистера Дайса поразилъ Ханну Торстонъ ужасомъ.

— Я рада, что вы разсказали мн это, сказала она: — мн нуженъ какой нибудь предлогъ, который бы оправдывалъ мое отвращеніе къ нему, который бы принуждалъ меня избгать его. Передали ли вы это Меррифильдамъ?

— Нтъ.

— Почему же?

— Во первыхъ, потому, что они черезчуръ увлечены иллюзіями, чтобы поврить этому. У Дайса всегда готово объясненіе, какъ это было въ прошлый вечеръ, во вторыхъ, Бютъ, сообщившій мн это по секрету, потерялъ бы двухъ друзей. Ради его — пусть это останется между нами.

Глаза Ханны встртились съ его темными выразительными глазами, и въ отвтъ она поклонилась ему. Вудбьюри сорвалъ по дорог стебелекъ одуванчика, сбросилъ цвтокъ, раскололъ нижній конецъ и, вложивъ его въ ротъ, началъ надувать его и издавать пискливые звуки. Онъ длалъ это такъ серьезно, что Ханна Торстонъ отвернулась въ сторону, стараясь скрыть свою улыбку.

— Вы сметесь, я знаю,— сказалъ онъ, вынувъ изо рта стебелекъ:— и это нисколько неудивительно. Я припомнилъ, какъ бывало игралъ на этихъ свистулькахъ, когда былъ еще мальчикомъ. Увидвъ весну въ первый разъ посл пятнадцати лтъ, по невол сдлаешься ребенкомъ. Не знаю, достаточно ли просохла теперь ива. Генри Деннисонъ и я умли длать изъ нея отличныя флейты, на которыхъ, впрочемъ, мы не могли получить больше четырехъ или пяти нотъ.

— Значитъ вы цните свои раннія воспоминанія? спросила Ханна.

— Дороже, кажется, всхъ другихъ воспоминаній въ моей жизни. Разв не пріятно оглянуться назадъ, на то время, когда все казалось прекраснымъ, когда вс мужчины и женщины были безпредльно умны и благосклонны, когда жизнь заботилась сама о себ, и будущее представлялось такимъ, какимъ желалось его видть? Теперь же, зная свтъ,— зная, миссъ Торстонъ,— и его, голосъ, сдлался серьезенъ и грустенъ,— что онъ гораздо хуже, чмъ думаете вы или всякая другая непорочна и женщина, и все еще сохраняя врованіе въ добро, которое должно восторжествовать, я могу улыбаться моему юношескому невднію, въ которомъ все еще есть что-то радостное. Знаете ли вы оду Вордсворта?

— Да: ‘Свтъ, который никогда не былъ за мор или на суш’.

— Никогда, посл того какъ онъ изчезъ. Мы оглядываемся назадъ и видимъ его. Знаете ли что я смотрлъ на мистриссъ Меррифильдъ, какъ долженъ бы смотрть грекъ на дельфійскую пиію.

Ханна Торстонъ засмялась, и сейчасъ же подавила свой смхъ. Ей непріятно было слышать насмшки надъ ея сотрудницей въ великомъ дл. Струна, которой касался Вудбьюри, перестала дрожать. Непринужденно онъ перешелъ съ серьезнаго тона на шутливый, который досадовалъ ее тмъ боле, что онъ сходился съ какимъ-то скрытнымъ инстинктомъ ея души. Она не врила во вліяніе, которое Вудбьюри, на перекоръ ей самой, производилъ на нее.

— Я вижу, ваши глаза не могутъ оторваться отъ горъ, сказалъ онъ посл непродолжительной паузы.— Сегодня он чрезвычайно привлекательны. Въ этой весенней мгл Западный хребетъ кажется такимъ же высокимъ, какъ Юра. Посмотрите, какъ онъ сливается съ воздухомъ высоко надъ долиной! Эффектъ горъ, мн кажется, зависитъ боле отъ атмосферы, нежели отъ ихъ дйствительной высоты. Вы можете представлять себ эту долину одной изъ нижнихъ долинъ, ведущихъ на Альпы. Кстати, миссъ Торстонъ, должно быть эта долина сообщила вамъ понятіе объ Альпахъ. Какимъ образомъ могли вы составить въ своемъ воображеніи такую врную картину?

Ханна повернулась къ нему всмъ лицомъ. Задумчивое выраженіе, смягчавшее ея черты и державшееся въ глубин ея глазъ, не ускользнуло отъ взгляда Вудбьюри.

— О! я помню ее,— прибавилъ онъ съ улыбкой.— Какой романсъ пли вы въ дом Бью?— Что-то объ альпійскомъ охотник: звуки его заставили меня думать, что я стою на Шейдек и смотрю на лавины, низвергающіяся съ Юнгфрау.

— Вы были въ Швейцаріи, мистеръ Вудбьюри? воскликнула Ханна съ одушевленіемъ.

— Да, на пути изъ Англіи въ Индію.

И онъ описалъ ей свою поздку по Швейцаріи, вниманіе, обнаруживаемое Ханной, придавало ему смлость распространить это описаніе. Ландшафты верхнихъ Альповъ живо сохранились въ его памяти, и онъ обладалъ способностью передавать ихъ словами. Начавъ съ долины Рейсъ, онъ провелъ ее черезъ ущелья Фурки и Гримзель, и уже достигъ водопадовъ Аара, когда ворота коттэджа вдовы Торстопъ прескли имъ дальнйшій путь по Швейцаріи.

— Мы кончимъ наше путешествіе въ другой разъ,— сказалъ онъ, отворивъ для Ханны дверь.

— Очень благодарна вамъ! Мн кажется, будто я сама была въ Швейцаріи. Я полагаю, что, зная теперь виды ея, спою тотъ романсъ гораздо лучше.

Она протянула руку, и Вудбьюри искренно пожалъ ее.— Я намренъ еще разъ побывать у вашей матушки, сказалъ онъ.

— Она будетъ очень рада видть васъ.

Во время перехода его къ киммерійскому пасторскому дому,— теченіе его мыслей было слдующее:

‘Сколько естественной поэзіи и энтузіазма въ натур этой двушки! Какъ пріятно описывать ей что нибудь, она слушаетъ съ такимъ жаднымъ вниманіемъ! Какимъ роскошнымъ созданіемъ могла бы она сдлаться при другихъ обстоятельствахъ! Но здсь она неизбжно портится и искажается. Природа назначила ей быть женщиной и женой, а роль мужчины и проповдника — это чудовищное извращеніе! Не знаю, привлекаетъ ли она меня боле тмъ, чмъ бы могла быть, или отталкиваетъ отъ себя тмъ, что она есть. Она представляется мн женщиной, какую я ищу, и въ то же время показываетъ, какъ тщетны должны быть мои поиски. Придется, кажется, отказаться отъ нихъ’.

Углубясь въ эти размышленія, онъ прошелъ мимо пасторскаго дома, не узнавъ его, когда изъ растворенныхъ дверей раздался веселый голосъ:

— Мистеръ Вудбьюри! не заблудились ли вы?

— Самъ бы я не заблудился, если бы другіе не сбивали съ дороги, сказалъ онъ, воротясь назадъ.

— Какое беззаконіе! воскликнула мистриссъ Вальдо и засмялась.— Войдите пожалуйста: нашъ серьезный сезонъ кончился. Для ободренія новообращенцевъ мн бы слдовало поддержать плачевное выраженіе лица еще недли на дв, но что станете длать, когда натура не выноситъ?

— Ахъ, мистриссъ Вальдо, отвчалъ Вудбьюри: — если вы страдаете отъ вашей вры, вмсто того, чтобы находить въ ней радость и утшеніе, я долженъ усумниться въ вашемъ христіанств. Я смотрю на себя, какъ на одного изъ вашихъ обращенцевъ.

— Который во всякое время готовъ сдлаться отступникомъ.

— Чтобы имть удовольствіе быть снова обращеннымъ, сказалъ онъ.— Но оставьте это, будьте моей исповдницей. Я нахожусь въ сильномъ смущеніи и недоумніи.

— И вы пришли къ женщин за помощью! Это восхитительно!

— Да, да. Помните, что вы сказали прошлой зимой, когда я спасъ васъ отъ крушенія? Я вижу, вы позабыли. Мистрисъ Фортитюдъ Бабъ — тиранъ.

Притворное стованіе нисколько не обманывало мистриссъ Вальдо. Она знала, что Вудбьюри не сталъ бы жаловаться на тираннію, если бы другое, боле сильное чувство не длало ее невыносимой.

— Ага! наконецъ вы убдилась, сказала она.— Знаете ли вы средство избавиться отъ нея?

— Знаю, впрочемъ одного не знаю, женщины, которая бы заступила ея мсто.

— Вы не знаете? сказала мистриссъ Вальдо, вздыхая:— въ такомъ случа я и подавно не знаю.

— Сегодня я шелъ отъ Меррифильдовъ вмст съ Ханной Topстонъ, замтилъ онъ въ туже минуту.

— И что же?

— Какое извращеніе прекрасной женщины! Я выхожу изъ себя, когда подумаю объ этомъ. Я даже былъ грубъ въ отношеніи къ ней.

— Вы были грубы? воскликнула мистриссъ Вальдо: — должно быть она раздражила васъ, вывела васъ изъ терпнія.

— Я былъ раздраженъ не тмъ, что она говорила, но тмъ, что есть она сама.

— Что же она такое, скажите пожалуйста?

— ‘Женщина съ чорствой душой’. Избави меня небо отъ всего подобнаго! У меня достанетъ воли для двухъ головъ, но мое домашнее хозяйство никогда не должно имть боле одной.

— Прекрасное правило, сказалъ мистеръ Вальдо, услышавъ эти слова при вход въ комнату.

ГЛАВА XV.

ЧУТЬ-ЧУТЬ НЕ ТРАГИЧЕСКАЯ.

Въ начал іюня къ Меррифильдамъ пріхали новые гости. Въ числ нью-йоркскихъ знакомыхъ ихъ были мистеръ и мистриссъ Витлоу, съ которыми они встрчались на годичныхъ собраніяхъ общества уничтоженія невольничества. Мистеръ Витлоу былъ зажиточный бакалейщикъ, получавшій значительные барыши, продавая ‘сахаръ свободнаго издлія’ двумя сентами на фунтъ дороже ‘сахара невольническаго издлія’, не смотря на то, что первый былъ хуже. Онъ былъ очень жолченъ въ своихъ обвиненіяхъ противъ манчестерскихъ фабрикантовъ, вслдствіе потребленія ими хлопчатой бумаги. Меррифильды пили у него чай на вечер, данномъ мистеру Венделю Филипсу, и обстоятельство это осталось въ памяти хозяина дома. Когда Витлоу заперъ свой домъ въ респектабельной верхней части улицы Мерсеръ, съ тмъ, чтобы сдлать лтнюю поздку на Верхнее Озеро, мимо Ніагары, онъ ршился потребовать отплаты за свое гостепріимство. Чай въ улиц Мерсеръ равнялся, въ глазахъ семейства Витлоу, недльному угощенію въ Птолеми. А если нтъ, они могли пригласить Меррифильдовъ еще разъ, во время слдующаго създа, и это конечно уравновсятъ разсчетъ.

Вслдствіе этого, въ одинъ прекрасный вечеръ, атаугскій дилижансъ привезъ въ Птолеми, а карета со двора Фэйрлямба доставила на ферму Меррифильда — мистера и мистриссъ Витлоу, съ двумя дочерями — Мэри Вульстонкрафтъ Витлоу, тринадцати лтъ, и Филлисъ Уитли Витлоу, девяти лтъ, вмст съ четырьмя чемоданами. Добродушный фермеръ былъ пораженъ такимъ многолюднымъ и неожиданнымъ посщеніемъ, и тщетно ожидалъ отъ жены своей заявленія о томъ, найдется ли у нихъ удобное помщеніе.

— Если бы я зналъ, какъ говорится, что вы прідете, сказалъ онъ…

— О, мы думали сдлать вамъ сюрпризъ,— это въ тысячу разъ пріятне! воскликнула мистриссъ Витлоу, высокая, худощавая женщина, которая, вылзая изъ кареты, показала дв огромныя ноги. Она привтствовала мистриссъ Меррифильдъ поцалуемъ, раздавшимся какъ звукъ расколовшагося дерева.

Мэри Вульстонкрафтъ и Филлисъ Уитли, лишь только выпрыгнули на землю, какъ начали бгать по дому, а изъ него пробрались въ садъ. Здсь он занялись сначала вытаскиваньемъ редиски, чтобы узнать ея ростъ, а потомъ ихъ привлекли къ себ тюльпаны, и воротились домой съ огромными букетами.

— Откуда вы достали это? спросила мать.— Я боюсь, что он нарвали ужь слишкомъ много, прибавила она, обращаясь къ мистриссъ Меррифильдъ:— но милыя дти такъ любятъ цвты. Я думаю, это восхищаетъ ихъ и помогаетъ образованію ихъ характера. Прекрасное и доброе, вы знаете, одно и то же.

— Только нужно давать врное направленіе, отвчала мистриссъ Меррифильдъ, сама не зная, что говорила. Воображенію ея представлялся садъ, весь оборванный, и она придумывала средства къ избавленію его отъ конечной гибели. На слдующее утро мужъ ея навсилъ на дверь замокъ, а къ полдню Филлисъ Уитли повисла своимъ платьемъ на забор.

Положеніе Меррифильдовъ было безвыходно. Витлоу пріхали погостить — и они гостили. Мистеръ Дайсъ принужденъ былъ отказаться отъ занятія лучшей спальни и переселиться въ небольшую комнату подъ самой крышей. Меррифильды надялись, но тщетно, что это новое неудобство принудитъ его удалиться. Прізжіе были его знакомые, и хотя не спиритисты, но все же они довольно свободно трактовали объ особенныхъ доктринахъ аквеандаскаго общества.

Съ каждымъ днемъ мистриссъ Меррифильдъ видла, какъ исчезали передъ этимъ нашествіемъ гостей ея лучшіе окорока и любимая домашняя птица. Ея запасъ варенья и мармелада уменьшался такъ быстро, что она предвидла совершенное его истощеніе, прежде чмъ свжіе фрукты дадутъ ей возможность пополнить его. Въ этомъ отношеніи Мэри Вульстонкрафтъ и Филлисъ Уитли особенно рзко проявляли свои наклонности къ опустошенію, и весьма смло поднимали ропотъ, требуя ‘варенья’, когда на стол его не оказывалось. Мать съ кротостію переносила такое нарушеніе приличія.,

— Он ведутъ себя какъ дома, замчала она, обращаясь къ хозяйк съ любезной улыбкой.— Мн кажется, мы можемъ дать нкоторую свободу діэтетическимъ наклонностямъ дтей. Алькотъ говоритъ, что ‘одно питаетъ другое, себ подобное,— нечистый духъ пожираетъ мясо и кровь съ деревянной доски’.

— Ахъ, Боже мой! воскликнула мистриссъ Меррифильдъ, содрогаясь.

— Да, а въ Медицинскихъ Письмахъ говорится, что сахарныя вещества помогаютъ смягченію сердца. Мн пріятно видть такія наклонности въ этихъ милыхъ дтяхъ. Вы варите на сахар свободнаго приготовленія?

— Нтъ, отвчала хозяйка, съ слабымъ румянцемъ, похожимъ на цвтъ семги: — мы не можемъ достать его въ Птолеми. Я желала бы этимъ выразить свое сочувствіе къ длу подавленія рабства, если бы это было возможно, но въ здшнихъ мстахъ такъ мало людей, которые бы интересовались этимъ дломъ, что по невол бываешь не въ состояніи исполнить свое желаніе.

— Почему вы не обратитесь ко мн? сказалъ мистеръ Витлоу:— ничего нтъ легче, какъ купить за разъ дв или три бочки, и отправить ихъ по желзной дорог. Оно будетъ стоить не дороже этого сахара (тутъ онъ положилъ въ ротъ цлую ложку квитоваго желе), обагреннаго кровью невольника.

Ничего, однакоже, не сказалъ онъ о качеств своего сахара, который, былъ очень нечистъ, грубъ и обнаруживалъ свое происхожденіе изъ Портъ-о-Прэнса.

Къ счастію еще, что поля мистера Меррифильда были засяны до прибытія его гостей,— въ противномъ случа, для земледльческихъ операцій это обстоятельство оказалось бы серьезной помхой. Посл обда Витлоу распоряжались его коляской и лошадьми, какъ своими собственными, и принявъ услуги мистера Дайса въ качеств кучера, разъзжали по долинамъ и даже поднимались на вершины горъ, выбирая мста полюбоваться видами. Самая свобода, съ которой они присвоивши себ вс средства удовольствія и комфорта, какія могла доставитъ ферма, возмущали спокойствіе добродушныхъ хозяевъ. Въ глазахъ послднихъ, вс требованія, такъ явно выражаемыя, заставляли думать о какомъ-то прав, но какое это было право — понять они ясно не могли.

Поэтому, когда мистриссъ Витлоу, у которой любовь къ ‘природ’ была рзкою характеристикой, предложила пикникъ на слдующую субботу, Меррифильды приняли его безропотно, какъ одно изъ предопредленій судьбы. Погода вдругъ сдлалась теплою, обнаженныя на время деревья покрылись уже роскошной лтней зеленью, хотя листья ихъ и носили еще на себ свжесть весны. Во всей нижней части долины и въ боковыхъ ложбинахъ до подошвы замыкающихъ горъ замтенъ былъ избытокъ жизни. Въ лсахъ громко раздавалось пніе птицъ, на лугахъ разыгрывалась увертюра изъ тоненькихъ голосковъ наскомыхъ, служившая прелюдіей драмы ихъ кратковременной жизни, маисъ покрылъ темныя поля верхушками своей яркой зелени, поднявшаяся отъ земли пшеница начинала волноваться отъ втра, задававшаго отъ времени до времени съ озера. Предложеніе мистриссъ Витлоу было вполн своевременно въ мстности, гд не знали прекраснаго праздника пятидесятницы, и притомъ же Меррифильды не видли ничего дурнаго въ необходимости, противъ ихъ привычки, отпраздновать открытіе весны.

Не боле какъ на милю разстоянія отъ фермы находился уголокъ, какъ нельзя лучше соотвтствовавшій этой цли. Въ теченіе лта это было любимымъ мстомъ собранія молодыхъ птолемійскихъ джентльменовъ и лэди, а иногда удостоивалось даже посщеній изъ Тиберія. Ревучій Ручей, тянувшійся на нсколько миль между глубокими оврагами, бралъ свое начало въ продолговатой ложбин, перескавшей восточную атаугскую гору въ томъ мст, гд она уклонялась отъ вершины озера, чтобы раздвинуться въ даль и окончиться мысомъ за Лэйксайдомъ. Въ этомъ мст находилась отлогая терраса, въ четверть мили шириною, выдвигавшаяся впередъ какъ уголъ пьедестала, на которомъ покоилась гора. Ручей, удливъ часть своей силы лсопильному заводу въ самомъ усть ложбины, быстро катился черезъ террасу, прокладывая себ дорогу по неровному каменистому мсту, къ отдаленному краю, откуда водопадомъ низвергался въ долину. Скалистые берега окаймлялись густой рощей изъ сосны, кедра, клена и ольхи, такъ что ручей на значительное разстояніе пробгалъ въ глубокой прохладной тни, и въ паденіи своемъ при солнечномъ свт сверкалъ еще ослпительне. Съ окраины скалъ представлялись роскошные виды долины и озера, даже въ самой рощ, гд мстность была ровная и служила мстомъ собранія для гуляющихъ партій, были прогалины, кончавшіяся боле или мене привлекательной картиной.

Къ принятію участія въ пикник приглашены были и другіе члены, составлявшіе небольшое общество птолемійскихъ ‘реформаторовъ’. Витлоу желали этого и даже требовали, они сочли бы себя обиженными, если бы приглашеніе ихъ оставлено было безъ вниманія. Къ числу ихъ присоединилась и мистриссъ Вальдо, по просьб Ханны Торстонъ, которая знала необходимость развлеченія для нея и ея удовольствіе въ этомъ развлеченіи. Кром того, Ханна была уврена, что тамъ непремнно будетъ мистеръ Дайсъ, подозрвала также и присутствіе Сэта Ватльса, а потому чувствовала всю выгоду находиться въ обществ такой отважной, любезной и умной подруги. Мистеръ Вальдо обязанъ былъ присутствовать на митинг киммерійской церкви, и эти дв женщины, завладвъ его флегматическимъ конемъ и допотопнымъ кабріолетомъ, отправились на назначенное мсто сейчасъ же посл обда. Не дозжая до фермы, они нагнали пшешествующяхъ Сэта Ватльса и мистера Торнера, который несъ флейту. Мистеръ Торнеръ, между прочимъ, былъ извстенъ по артистическому исполненію на этомъ инструмент романса ‘Не люби меня’ и ‘серенады морскаго разбойника’.

День былъ теплый и тихій, невыносимо знойный на открытомъ мст, но тамъ, подъ деревьями и подл скалъ, поросшихъ мохомъ, быстрый ручей повидимому приносилъ съ собой изъ ндръ горы свжую атмосферу. Легкій втерокъ, какъ нигд въ другомъ мст, тихо игралъ ольховыми листьями и еще тише перелеталъ съ сосновыхъ деревьевъ въ дремлющій воздухъ долины. Ручей, пополнвшій отъ послднихъ дождей, но уже очистившійся отъ ихъ мутности, бжалъ глубоко и быстро, извиваясь по каменистому руслу, какъ растопленное стекло съ подавленнымъ шумомъ, какъ будто онъ сберегалъ свой ревъ для предстоявшаго паденія съ высокой скалы. Тнь внутри рощи была испещрена золотистыми пятнами, каждая лужайка, каждая втка, какъ будто говорили: я жду только разнообразія въ цвт и жизни. И то и другое скоро подарили ему. Дти Витлоу въ розовыхъ платьицахъ бгали и показывались то въ одномъ мст, то въ другомъ, бантъ мистриссъ Вальдо, изъ пунцовой ленты, представлялся среди зелени пышнымъ тропическимъ цвткомъ, мистриссъ Меррифильдъ повсила свою оранжевую шаль, даже Сэтъ, при всей своей неуклюжести, принималъ презентабельный видъ, благодаря голубому атласному галстуку, концы котораго висли на груди. Мистеръ Торнеръ свинтилъ флейту, нсколько разъ помочилъ губы своимъ языкомъ и громко заигралъ ‘Сборъ Макгрегора’.

Ханна Торстонъ, стоявшая за краю ручья, въ небольшомъ разстояніи отъ другихъ, вполголоса пла подъ звуки флейты:

‘Сребристая луна надъ озеромъ свтила,

Въ туманной мгл виднлся берегъ…

Запахъ мха и пушистые кусты неразвернувшагося еще папоротника сильно возбуждали и воспламеняли ея воображеніе. Въ такомъ мст она никогда бы не сказала, подобно многимъ молоденькимъ лэди:— какъ романтично! но ея глаза, казалось сдлались больше и темне, ея щеки рдли безъ увеличенія румянца, твердо и вмст съ тмъ нжно звучалъ ея голосъ.

Это было ея первое истинное наслажденіе лтомъ. Безпокойство, произведенное въ ней ослабвшимъ здоровьемъ матери, пробужденіе грезъ, которыя она однажды убаюкала, грустное сознаніе неполноты въ своихъ возвышенныхъ стремленіяхъ, и возрастающее убжденіе въ недостатк достоинства въ другихъ, убжденіе, еще ясне показывавшее ея духовное одиночество,— все было забыто. Она согрвала свою душу въ блеск наступившаго лта, и если осталась еще нкоторая скорбь, то ее нельзя было отличить отъ той, которая всегда обитаетъ въ радостномъ сердц.

Когда она допла до словъ:

‘И поплыветъ по Бенъ-Ломонду утлая ладья’,

къ ея нжному голосу присоединился позади нея грубый басъ. Она оглянулась и увидла сидвшихъ на скал Сэта Ватльса и Дайса. Они слушали и, можетъ статься, дослушали бы ее до конца, если бы Сэтъ не вздумалъ показать своихъ дарованій. Отвращеніе Ханны къ этимъ людямъ безсознательно увеличилось, и она не могла боле сопротивляться побужденію, заставлявшему ее избгать ихъ. Къ счастію, подл нея находилась Мэри Вульстонкрафтъ и жевала стебли папоротника. Ханна Торстонъ, незнакомая съ ‘діэтетическими инстинктами’ двочки, съ испугомъ схватила ее за руку и повела къ матери.

— Пустите меня, пустите! кричала Мэри:— мама позволяетъ мн кушать что я хочу.

— Но, моя милая, кротко увщала ее мать: — вдь это незнакомыя растенія, они можетъ быть вредны для тебя.

— Какое мн дло! они хороши,— было любезнымъ отвтомъ,

— Не хотите ли вы лучше пирожнаго? сказала мистриссъ Вальдо, подоспвшая на помощь.— У меня въ корзинк есть нсколько пирожковъ, и я принесу вамъ одинъ, если вы не будете брать въ ротъ этой травы.

— Я играла въ коровки,— но я перестану, если вы принесете не одинъ, а два пирожка.

Мистриссъ Вальдо повела ее къ старому кабріолету, оставленному съ другими экипажами у окраины рощи. Взглянувъ при выход изъ тни на пильный заводъ, она увидла всадника, спускавшагося въ ложбину. Что-то особенное въ его наружности заставило ее остановиться и посмотрть на него пристальне. Въ тотъ же самый моментъ всадникъ замтилъ ее и, свернувъ съ дороги, поскакалъ прямо къ рощ.

— Вы здсь! воскликнулъ онъ: — ужь не митингъ ли подъ открытымъ небомъ?

— А, это вы, мистеръ Вудбьюри! Гд вы были? Не намрены ли прибрать къ своимъ рукамъ вс свтскія удовольствія? Нтъ, извините, мы на пикник, не большомъ, но избранномъ.

— Ахъ! кто это тамъ? спросилъ онъ, наклонясь на голову лошади и взглянувъ въ рощу.— Боже мой!

Мистриссъ Вальдо, смотрвшая на него веселыми глазами, увидла, что по лицу его, какъ молнія, промелькнуло выраженіе ужаса. Въ одинъ моментъ онъ соскочилъ съ лошади, которая испугалась и помчала къ дорог. Еще моментъ, и онъ уже летлъ въ Ручей.

Филлисъ Уитли, у которой способность лазить была развита до высшей степени, увидла кустъ дикихъ красныхъ анколій, на верхушк скалы, омываемой Ручьемъ. Вскарабкавшись по отлогой сторон, она добралась до цвтовъ, но они все еще были недоступны, они были однако въ такомъ близкомъ разстояніи, что еще боле манили къ себ и усиливали желаніе сорвать ихъ. Филлисъ легла ничкомъ и, протянувъ рукусхватилась за кустъ и дернула его изъ всей своей силы. Коренья, крпко впившіяся въ разщелину скалы, не поддались ея сил, напротивъ, сопротивленіе ихъ нарушило ея равновсіе, и она свернулась въ воду.

Вудбьюри увидлъ ея опасное положеніе на скал въ тотъ самый моментъ, когда случилась катастрофа. Сообразивши дло въ минуту, онъ замтилъ, что ближайшимъ мстомъ къ ручью былъ небольшой изгибъ, сдлавъ нсколько прыжковъ, онъ бросился въ воду и усплъ схватить двочку за розовое платьице, въ то время, когда быстрина струи понесла ее внизъ. Тутъ уже некогда было думать или разсчитывать на шансы. Хотя ручей былъ не боле четырехъ или пяти футъ въ глубину, и футъ двадцать въ ширину, но быстрина его несла Вудбьюри съ такою силою, что онъ не находилъ возможности устоять на ногахъ. При послднемъ поворот, гд теченіе ударяло въ противоположный берегъ, надъ водою повисъ какой-то кустарникъ. Вудбьюри увидлъ его припрыгнулъ изъ воды и схватился за него одной рукой. Эта минутная помощь дала ему возможность стать на ноги, но все-таки они не могли вскарабкаться на скользкую скалу. Въ то время какъ онъ, въ отчаянной борьб бъ теченіемъ, то терялъ точку опоры, то снова находилъ ее, Филлисъ, въ свою очередь, боролась съ нимъ и наконецъ успла руками обхватить его шею. Какъ ни были тонки эти руки, он обладали мускульною силою зми, и Вудбьюри, при своемъ критическомъ положеніи, не могъ отъ нихъ освободиться. Втка кустарника оборвалась и струя, не допускавшая сопротивленія, снова понесла ихъ внизъ.

Пронзительный крикъ мистриссъ Вальдо, крикъ ужаса, огласилъ рощу и заставилъ собравшійся веселый кружокъ прекратить свои споры о предметахъ, вредно вліяющихъ на общество. Каждый изъ этого кружка почувствовалъ, что случилось что-то страшное, и объятые неопредленнымъ страхомъ, бросились на звукъ ея голоса. Она была уже на берегу, волосы ея были всклочены сучьями, мимо которыхъ она бжала, лицо ея — мертвенно-блдное, указавъ на воду, она съ трудомъ метла выговорить: помогите! Одинъ взглядъ разсказалъ всю исторію. Мистриссъ Витлоу закрыла руками лицо и упала на землю. Меррифильдъ и отецъ утопавшей побжали вдоль берега, протягивая руки съ слабой надеждой схватить кого нибудь, когда теченіе несло ихъ внизъ. Ханна Торстонъ съ отчаяніемъ оглянулась кругомъ, стараясь пріискать средства помощи и наконецъ увидла доску, положенную на два камня для сиднья.— Доску скоре! вскричала она Сэту и Дайсу, которые стояли, какъ пораженные громомъ:— несите ее къ водопаду!

Машинально, но быстро, они исполнили ея приказаніе.

Вудбьюри, выпустивъ изъ рукъ втку кустарника, повернулся по направленію ручья, надясь открыть впереди новый предметъ для своего избавленія. Онъ увидлъ въ ста футахъ острый край серебристаго блеска, гд солнце играло на вершинахъ водопада, позади его струя кружилась, образуя маленькіе водовороты, ручей въ этомъ мст, слегка уклоняясь вправо, расширялся по мр приближенія къ водопаду. Соображенія его, быстрыя какъ молнія, говорили ему, что онъ долженъ или достичь лваго берега на половин оставшагося разстоянія, или держаться по средин ручья, и уцпиться за камень, возвышавшійся немного надъ водой, въ нсколькихъ футахъ отъ водопада. Вудбьюри былъ опытный пловецъ, но нсколько усилій убдили его, что первый планъ ему не удастся. Достигая камня вода становилась глубже и кружилась съ необыкновенной силой, отнимая у него возможность сохранить надлежащее направленіе. Черезъ минуту вода закипла вокругъ него, и хотя ноги недоставали уже дна, но онъ почувствовалъ внезапное облегченіе отъ ея напора, удержаннаго камнемъ. Еще одно отчаянное усиліе, и онъ достигнулъ камня.

Для изумленныхъ зрителей на берегу сцена была ужасная. Не имя возможности отвести своихъ глазъ отъ двухъ жизней, которыя съ быстротою молніи неслись къ своей гибели, инстинктивно сознавая, что не откуда взять моментальной помощи для спасенія, они длали тихія несвязныя восклицанія, они не могли ни говорить, ни думать. Только Сэтъ и Дайсъ, притащившіе доску къ водопаду, усердно старались набросить ее на воду. Въ волненіи они положили ее ниже того мста, гд стоялъ Вудбьюри, и край доски не доставалъ до камня.

— Перенесите ее выше! закричалъ мистеръ Витлоу.

Сэтъ, намреваясь протащить ее по вод, позволилъ одному концу упасть въ воду. Струя нахлынула на нее, вырвала ее изъ рукъ и унесла къ водопаду.

Вудбьюри прочно завладлъ своимъ мстомъ, но вода была ему по самыя плечи, неправильное теченіе качало его то въ одну сторону, то въ другую, и онъ съ большимъ трудомъ могъ поддерживать свою ношу. Руки двочки все еще крпко обвивали его шею, если бы она опустила ихъ, положеніе было бы самое критическое. Онъ видлъ попытку спасти ихъ, и видлъ ея неудачу.

— Другую доску! закричалъ онъ.

Сэтъ и Дайсъ бросились въ рощу искать ее, между тмъ какъ Меррифильдъ, человкъ боле практическій, во весь духъ побжалъ на мельницу. Ханна Торстонъ видла, что опасность была все еще страшная. Одинъ взглядъ показывалъ ей, какія трудности преодолвалъ Вудбьюри, и болзненная тоска сжимала ей сердце. Стоять безъ дйствія было невозможно, но что могла она сдлать? Вблизи ея на пн лежалъ обрубокъ доски, фута четыре длиною, а разстояніе между берегомъ и камнемъ по крайней мр футъ двнадцать. Еще одинъ взглядъ на быстрину потока, и въ голов ея блеснула идея, которую, повидимому, ниспослалъ ей пролетавшій ангелъ-хранитель. Схвативъ свою шолковую лтнюю шаль, висвшую на дерев, она однимъ угломъ туго обвязала середину доски, а на конецъ ея накинула петлю. Мистриссъ Вальдо въ одинъ моментъ поняла ея намреніе. Прежде чмъ узелъ былъ завязанъ, она принесла свою и мистриссъ Меррифильдъ шали и быстро привязала ихъ къ шали Ханны. Такимъ образомъ получена была длина гораздо боле ширины ручья.

— Еще одну вещь! сказала Ханна, снявъ съ шеи шарфъ. Сдлавъ узелъ на одномъ конц и пропустивъ черезъ него другой конецъ, такъ что образовалась скользящая петля, она накинула шарфъ на свою шаль подл доски. Приготовленія вс были сдланы, оставалось только немедленно привести задуманный планъ въ исполненіе. Выбравъ удобное мсто на нсколько футъ выше камня, къ которому прильнулъ Вудбьюри, она собрала шали въ свободныя складки и приготовилась бросить доску. Вудбьюри, положеніе котораго позволяло видть вс ея движенія, крикнулъ ей:

— Бросайте какъ можно дальше!

Мистриссъ Вальдо подошла къ ручью, стала позади Ханны Topстонъ и взяла ее за платье, боясь, чтобы она не потеряла равновсія. Но возбужденіе укрпляло нервы Ханны, другая женщина потерялась бы на ея мст. Твердой рукой она швырнула доску вмст съ сложенными на ней шалями. Доска упала за серединой потока, закружилась въ водоворот, потомъ вынырнула изъ него и поплыла было къ берегу, но въ этотъ моментъ Вудбьюри, прошептавъ Филлисъ: держись, душенька, крпче! протянулъ одну руку и поймалъ доску. Съ нкоторымъ трудомъ и рискомъ для себя, гораздо большимъ, чмъ полагали дв женщины, стоявшія на берегу, онъ распустилъ петлю промокшаго шарфа и перекинулъ ее черезъ голову и руку Филлисъ и затянулъ подъ ея мышкой, прежде чмъ освободилъ свою шею отъ ея ручонокъ.

— Привяжите конецъ шали къ дереву позади васъ! вскричалъ онъ Ханн Торстонъ.— Кто нибудь перейдите пониже, чтобы принять ребенка.

Еще не кончилъ онъ этихъ словъ, какъ мистриссъ Вальдо уже стояла на мст.

— Теперь, моя милочка, держись крпче, и въ минуту ты будешь спасена.— Готово! вскричалъ онъ.

Филлисъ повиновалась скоре по одному слпому доврію къ Вудбьюри, нежели по сознанію того, что происходило. Бдненькое созданіе иззябло и истомилось, множество проглоченной воды душило ее, отъ ужаса она почти обезумла. Опустивъ руки съ шеи Вудбьюри, она съ послдними судорожными силами обхватила ими доску.— Вудбьюри отпустилъ доску, и она, поддерживаемая шалями, быстро отнеслась отъ камня на середину разстоянія до берега. Потомъ она поплыла медленне, напоръ теченія потоплялъ ее. Съ минуту вода переливалась черезъ голову ребенка, но платье двочки было уже въ рукахъ мистриссъ Вальдо, и ее вытащили на берегъ почти безъ чувствъ. Мистриссъ Меррифильдъ подняла ее и отнесла къ матери, которая все еще лежала на земл съ закрытымъ руками лицомъ.

Освободясь отъ ноши, Вудбьюри съ меньшимъ затрудненіемъ могъ сохранять свое положеніе. Холодная вода, не согртая еще немногими лтними днями, начинала сковывать его члены, и онъ принужденъ былъ бороться съ изнеможеніемъ. Ханна Торстонъ, какъ только ребенокъ былъ спасенъ, притянула къ себ доску, осмотрла узлы шалей и собрала ихъ вмст, чтобы бросить во второй разъ, но въ этотъ моментъ мистеръ Меррифильдъ, задыхавшійся отъ скорости и не будучи въ силахъ говорить, появился съ доской на плеч. Съ помощію другихъ, одинъ конецъ доски былъ укрпленъ между двумя деревьями, а другой спускался надъ водой немного ниже камня, гд ручей былъ мельче. Вудбьюри осторожно спустился внизъ, и, прочно ставъ на дно, взялся за доску и подл нея тихо началъ пробираться къ берегу. Приблизясь къ нему, онъ протянулъ лвую руку, которую Меррифильдъ дернулъ съ такой страшной силой, что Вудбьюри, въ послдній моментъ, едва-едва удержался на ногахъ. Ощутивъ сухую землю подъ собой, онъ совершенно изнемогъ. Какъ будто во сн, онъ видлъ мистриссъ Вальдо и Ханну Торстонъ, у первой струились по щекамъ слезы благодарности, другая была блдна, лицо выражало радость, въ глазахъ отражался влажный свтъ. Прозябшій до костей, Вудбьюри слъ на ближайшую скалу, губы его посинли, зубы стучали.

— Нечего сказать — холодное купанье, сказалъ онъ: — нтъ ли у васъ вина?

— Мы не употребляемъ охмляющихъ напитковъ, сказалъ мистеръ Витлоу, который даже въ признательности своей за спасеніе дочери не могъ позабыть необходимости выставлять на видъ людскіе пороки.

Мистриссъ Вальдо немедленно оставила общество. Мистеръ Меррифільдъ снялъ свое пальто, и, съ затрудненіемъ стащивъ пальто съ Вудбьюри, надлъ на него сухое и теплое. Теплота начала оживлять его.

— Гд же моя новая знакомка? спросилъ онъ.

Мистриссъ Витлоу, посл истерическаго припадка перемшавшагося смха и слезъ, обвернула Филлисъ Уитли въ единственную остававшуюся сухую шаль, и дала ей блюдечко мармелада, но ребенокъ не могъ кушать: — онъ все еще находился въ сильномъ испуг. Отецъ взялъ ее ни руки и посадилъ передъ Вудбьюри.

— Филлисъ, сказалъ онъ,— и голосъ его немного задрожалъ: — ты должна благодарить этого джентльмена за спасеніе твоей жизни.

— Благодарю васъ за спасеніе моей жизни! сказала Филлисъ плаксивымъ голосомъ.

— Благодарите не меня, сказалъ Вудбьюри, медленно и въ изнеможеніи вставая съ мста и обращаясь къ Ханн: благодарите миссъ Торстонъ. Ваше хладнокровіе и присутствіе духа спасли насъ обоихъ.

Онъ взялъ ея руку. Пальцы его были холодны, какъ ледъ, но какая-то теплота, которой Ханна никогда не ощущала прежде, пробжала изъ нихъ по всему ея тлу.

Въ этотъ моментъ явилась мистриссъ Вальдо, также запыхавшись, какъ и мистеръ Меррифильдъ въ минуту своего появленія съ доской на плеч. Она держала въ рук стаканъ какой-то желтоватой жидкости.

— Вотъ, сказала она, задыхаясь:— выпейте это. Какъ я рада, что въ мір есть еще гршники. У мельника нашелся чорный кувшинъ. Это ядъ, я знаю,— ядъ, который ведетъ къ вратамъ ада, и тому подобное,— но увидвъ его, я поблагодарила Бога.

— Добрая самаритянка! воскликнулъ Вудбьюри, сдлавъ глотокъ. Дйствительно, это былъ самый низкій сортъ виски, но онъ успокоилъ его зубы и оттаялъ его остывшую кровь.

— Теперь пожалуйста дайте мн лошадь, и я поскачу домой, сказалъ онъ.

— Гд же ваша лошадь? спросило нсколько голосовъ.

— Я сейчасъ приведу ее, сказалъ Сэтъ, съ необыкновенной живостью.

— Не лучше ли вамъ, какъ говорится, отправиться къ Джонсу, сказалъ Меррифильдъ.— Онъ остановилъ мельницу и побжалъ домой развести огонь. Тамъ вы можете просушиться, а Сара приготовятъ вамъ чай или кофе.

При этихъ словахъ явился Джонсъ.

— Я поймалъ вашу лошадь, мистеръ Максвудъ, сказалъ онъ, спутавшись отъ сильнаго волненія въ именахъ.— Ничего ей не сдлалось. Пойдемте въ мой домъ: Мэри Дженъ развела огонь, и вы можете просушиться.

— Благодарю васъ, друзья мои, отвчалъ Вудбьюри.— Мистеръ Джонсъ, вашъ виски оказалъ мн величайшую услугу,— мн необходимъ теперь небольшой моціонъ. Не одолжите ли вы мистеру Меррифильду одно изъ вашихъ пальто, въ замнъ его пальто, которое онъ отдалъ мн? Завтра я пріду и повидаюсь съ вами,— а теперь дайте мн лошадь, какъ можно скоре.

Онъ положилъ руку на плечо мельника, ноги его все еще дрожали, потомъ оглянувшись вокругъ, онъ увидлъ свое пальто развешанное на каин. Приподнявъ его, онъ вынулъ изъ боковаго кармана бумажникъ и нсколько размокшихъ писемъ. Пересмотрвъ эти письма, Вудбьюри свернулъ ихъ въ комокъ и бросилъ въ ручей. Посл того онъ осмотрлъ боковые карманы, въ одномъ оказался носовой платокъ, но засунувъ руку въ другой, онъ опустилъ пальто.

— Тутъ, мистеръ Дайсъ, сказалъ онъ: — вы найдете вашу брошюру. Я положилъ ее въ карманъ, намреваясь завезти ея къ мистеру Меррифильду. Теперь она порядочно промокла, но надо вамъ сказать, вс воды Ревучаго Ручья не въ состояніи вымытъ ее дочиста.

Поклонившись съ веселой улыбкой мистриссъ Вальдо и весьма почтительно Ханн Торстонъ, и поцаловавъ Филлисъ, которая отъ удивленія вытаращила свои глазенки, Вудбьюри оставилъ общество. Мельникъ, съ шероховатой нжностью, выпросилъ себ позволеніе поддерживать Вудбьюри подъ руку и притащилъ черный кувшинъ, это котораго невозможно было отдлаться, не выпивъ изъ него нсколькихъ глотковъ. На другой день Вудбьюри отплатилъ за это бутылкой дымящагося Islay, при воспоминаніи о которомъ въ теченіе многихъ лтъ у Джонса показывались слюнки.

Пикникъ, само собою разумется, кончился. Не развязывая корзинокъ съ разными разностями, партія начала приготовленія къ обратному пути. Разведенный огонь Джонса употребленъ былъ на просушку Филлисъ и шалей, между тмъ, какъ джентльмены запрягали лошадей. Мистеръ Меррифильдъ расхаживалъ въ праздничномъ кафтан мельника, сшитомъ на свадьбу шестнадцать лтъ тому назадъ. Онъ былъ синяго цвта, съ мдными пуговицами, высокимъ отложнымъ воротникомъ, съ весьма коротенькой таліей и чрезвычайно длинными полами. Никто, однакожъ, не видлъ въ этомъ смшнаго, кром Мэри Вульстонкрафтъ.

Не смотря на происшествіе, сдлавшее на вс умы глубокое впечатлніе, возвращеніе домой было весьма одушевленное. Каждый хотлъ описать свои ощущенія, но въ этомъ отношеніи, какъ будто съ общаго согласія, мистриссъ Витлоу предоставлено было полное право разыгрывать главную роль.

— Вы вс бгали взадъ и впередъ, говорила она:— и эта бготня доставляла мн нкоторое облегченіе. Никакой языкъ не въ состояніи разсказать того, что к выстрадала. Теперь, впрочемъ, я совершенно примирилась съ этими тяжелыми, страшными минутами. Во всемъ этомъ я вижу таинственное указаніе, что Филиссъ Уитли суждено совершить въ нашемъ мір какой нибудь важный подвигъ, и я считаю священнымъ долгомъ приготовить ее къ такому назначенію.

Къ счастію, отъ этого таинственнаго назначенія не было для ребенка никакихъ дурныхъ послдствій. Противъ воли она должна была отправиться на покой ране обыкновеннаго, за то на другое утро ее нашли въ сара, гд она прехладнокровно выдергивала перья изъ хвоста стараго птуха, котораго она поймала.

Въ понедльникъ, семейство Витлоу отправилось на Ніагару, къ величайшей радости фермера и его жены. Въ нашемъ разсказ они больше не явятся на сцен, и потому будемъ надяться, что окончательное путешествіе не было лишено своего удовольствія.

ГЛАВА XVI.

НЕОЖИДАННАЯ ПОЗДКА ВЪ ТИБЕРІЙ.

Спустя два дня посл отъзда Витлоу, мистеръ Дайсъ объявилъ за завтракомъ свое намреніе выхать изъ Птодемм.

— Я общалъ навситить нашу общину, сказалъ онъ:— а для этого теперь самое лучшее время. Не можете ли вы, Меррифильдъ, одолжить мн вашу лошадь и коляску до Тиберія?

— Только не сегодня, отвчалъ фермеръ.— Посл обда мн нужно създить въ Моллигэнсвиль, надобно купить другую корову, а Генри долженъ взборонить верхнюю пашню. Пожалуй, возьмите Джинни и коляску, но какимъ образомъ получу я ихъ назадъ?

— Я тоже хочу хать, сказала жена его съ необыкновенной энергіей. Я должна туда създить, во всякомъ случа. Нужно кое-что купить, ты это самъ знаешь, Джимсъ, и кром того я до сихъ поръ не отдала визита мистриссъ Невисъ.

— Какъ хочешь, Сара, отвчалъ Меррифильдъ.— Если нужно, я не говорю ни слова. Не будетъ ли только это тяжело для тебя? Ты знаешь, что у тебя были лишнія занятія, а ты такая слабая.

Мистриссъ Меррифильдъ вздернула углы своихъ губъ и испустила судорожный вздохъ.

— Да, я знаю, что я слабый сосудъ, простонала она: — мои слова ни во что не ставятъ.

— Сара, Сара, не будь малодушна! сказалъ ея мужъ: — теб извстно, что я необдуманно никогда теб не противорчу. Можешь длать, что теб-угодно. Я сказалъ для собственной твоей пользы, и плакать изъ-за этого не стоить.

Меррифильдъ всталъ взволнованный и вышелъ изъ-за стола. Онъ не могъ иногда не согласиться, что счастье его супружеской жизни не увеличивалось соразмрно съ пріобртаемыми успхами въ знаніи реформы. Заглядывая назадъ, въ давно прошедшее, онъ припоминалъ хорошенькую, румяную молоденькую женщину, съ стыдливостью, сопровождающею первый бракъ, съ полнымъ сознаніемъ зависимости отъ мужа, который лтъ двадцать пять тому назадъ привезъ ее на ферму, когда они жили въ совершенномъ не вдніи о діэтетическихъ законахъ и о торжественныхъ обязанностяхъ къ человческой рас,— онъ не могъ подавить въ душ своей болзненнаго чувства. Блдная, капризная женщина, считавшая теперь годы своей доврчивой любви за періодъ рабства, и старавшаяся вознаградить себя присвоеніемъ боле, чмъ равныхъ правъ, въ управленіи домохозяйствомъ, сдлалась совершенно другимъ, и, разумется мене пріятнымъ созданіемъ, въ сравненіи съ тмъ, что была она съ самаго начала. Въ послднее время она становилась боле обыкновеннаго раздражительною и недовольною, и хотя мужъ ея приписывалъ такое настроеніе домашнимъ хлопотамъ, но его терпніе часто подвергалось тяжелой пытк. При своей недальновидности, онъ все-таки замчалъ, что тутъ, кром долготерпнія, другаго средства не было. Теперь не представлялось никакой возможности измнить свои убжденія, и при томъ же онъ былъ слишкомъ чистосердеченъ, чтобы позволить практической жизни своей находиться съ ними въ разлад.

Въ полдень, по возвращеніи съ отдаленнаго поля, гд проведено было все утро, онъ удивился, увидвъ, что коляска была все еще дома, хотя Генри давно уже смазалъ колеса.

— Я думалъ, Сара, сказалъ онъ, садясь за обдъ:— что ты ухала.

— Я не могла приготовиться, отвчала Сара довольно угрюмо.— Впрочемъ къ ночи я не успю воротиться, это будетъ лучше и для Джинни.

Мистеръ Дайсъ необыкновенно много говорилъ о своей общин, прелести которой изображалъ въ самыхъ живыхъ краскахъ. Предметъ этотъ страшно наскучилъ хозяину дома, но онъ слушалъ съ видомъ терпнія, зная, что скоро отдлается отъ несноснаго оратора.

Сейчасъ же посл обда Меррифильдъ простился съ Дайсомъ, осдлалъ лошадь и похалъ въ Моллигэнсвиль. Новая корова удовлетворяла его требованіямъ, и онъ скоро сторговался. Ее должны были привести на ферму на другой день, гд и была бы выдана условная плата. Мистеръ Меррифильдъ держался разумнаго правила немедленно покрывать расходы подобнаго рода. Никогда не запродавая прежде времени своихъ полевыхъ произведеній, и выжидая случай, когда можно было продать съ большой выгодой, онъ богатлъ съ каждымъ годомъ.

Было четыре часа, когда онъ воротился домой. Убравъ лошадь, онъ вошелъ въ домъ и отправился прямо къ старинному бюро, представлявшему соединеніе книжнаго шкафа съ конторкой и комодомъ. Ему нужно было написать квитанцію на покупку, и теперь можно было, подумалъ онъ, спокойно провести часъ въ пересмотр своихъ бумагъ и сдлать на лто различные расчеты.

Онъ былъ весьма методиченъ во всемъ, что касалось дла, и бюро его всегда находилось въ такомъ отличномъ порядк, что онъ зналъ мсто каждой особенной бумаги. Это часто было предметомъ спора съ женой,— онъ требовалъ чтобы въ его отсутствіе бюро не открывалось ни подъ какимъ видомъ. На этотъ разъ, когда онъ подслъ къ нему, выдвинулъ подпорки для откидной доски и опустилъ ее на нихъ, его привычный глазъ замтилъ нкоторый безпорядокъ. Бумаги на одной изъ полокъ были вдвинуты внутрь боле обыкновеннаго и углы лежали неровно. Кром того вышина имъ, повидимому, уменьшилась. Онъ зналъ на этой полк вс бумаги, вынулъ имъ и началъ быстро перебирать. Не оказалось конверта съ акціями Нью-Йоркской центральной желзной дороги, на три тысячи долларовъ, составляющихъ собственность его жены. Сумму эту она получила въ наслдство посл смерти отца. Акціи были выданы на ея имя, и проценты съ нихъ она употребляла на свои надобности.

Открытіе это поразило его какъ трономъ. Онъ откинулся къ спинк стула. Неужели кто изъ прислуги похитилъ конвертъ? Невозможно. Дайсъ?— Почему же онъ зналъ, гд найти его? Ничего другаго не было взято. Быть можетъ, жена взяла его съ собой, чтобъ получить въ Тибері проценты за полгода?— Рано,— не наступилъ еще срокъ. Машинально, совершенно не зная, что подумать или чего страшиться, онъ всталъ и пошелъ наверхъ. Въ спальн, которую Дайсъ занималъ въ послднее время, все было въ порядк. Онъ перешелъ въ свою спальню, отворилъ комоды и шкафы, надясь или найти что нибудь, или открыть какой нибудь еще недостатокъ, который могъ бы хотя сколько нибудь разъяснить ему, въ чемъ дло. Въ гардероб жены три гвоздя, на которыхъ висли платья, были пусты. Поспшно выдернувъ ящики ея бюро, онъ увидлъ, что въ нихъ недоставало многихъ предметовъ. Онъ снова захлопнулъ ихъ и приподнялъ голову, въ этотъ моментъ взглядъ его остановился на лоскутк бумаги, воткнутомъ въ щетину головной щетки, лежавшей передъ зеркаломъ. Онъ схватилъ ее, развернулъ дрожавшими руками, надлъ очка и прочиталъ. Записка состояла изъ двухъ строчекъ.

‘Пришлите въ Тиберій за коляской.

‘Я поступаю въ общину’.

Для бднаго человка это былъ жестокій ударъ. Идея о неврности со стороны жены была для него просто невроятною, ему никогда не приходили на умъ подозрнія подобнаго рода. Это былъ умышленный побгъ: похищеніе акцій показывало, что онъ былъ ршительный. Какія тутъ были побудительныя причины, онъ догадывался весьма смутно, онъ зналъ, что сама она по своей собственной вол никогда бы не ршилась на такой безумный и гибельный шагъ. Ему вдругъ сдлалось яснымъ весьма многое. Пагубное вліяніе Дайса, магнетическая сила въ присутствіи и словахъ этого человка, ежедневные случаи упрочить свою власть надъ женой, во время отсутствія мужа, пока она окончательно не сдлалась безсознательной рабой его воли,— все это, или возможность всего этого представлялась уму Меррифильда въ быстромъ стремленіи неопредленныхъ и спутанныхъ впечатлній. Онъ не имлъ ни времени, ни силы распутать ихъ, но чувствовалъ, что тутъ было много правды. При этомъ убжденіи въ немъ явилась ршимость спасти ее,— спасти немедленно! Не должно было терять ни минуты времени. Тиберій находился въ восьмнадцати миляхъ. Онъ долженъ отправиться немедленно и настичь ихъ, если возможно, до отхода позда съ западной стороны.

Но зачмъ же онъ медлилъ? Десять минутъ, въ теченіе которыхъ онъ простоялъ безъ всякаго движенія по средин комнаты, съ запиской въ рук, его глаза машинально перечитывали снова и снова дв роковыя строчки, пока не затихъ странный хаосъ его чувствъ,— эти десять минутъ казались длинне десяти часовъ. Наконецъ вышедши изъ этого оцпеннія, онъ втянулъ въ себя длинный глотокъ воздуха, простоналъ и приподнялъ голову. Передъ нимъ на бюро стояло небольшое зеркало, сдлавъ шагъ впередъ, онъ посмотрлъ на свое лицо съ жалкимъ любопытствомъ. Оно казалось старымъ и угрюмымъ, углы его рта были стянуты и сжаты, ноздри дрожали, во глаза были неподвижны и сухи.

‘Большой перемны еще нтъ въ моей наружности’, сказалъ онъ самому себ съ печальной улыбкой, еще моментъ, и глаза его наполнились слезами. Он придали ему силу, спокойствіе и возможность сообразить, что онъ долженъ длать. Снявъ свое рабочее платье, онъ надлъ лучшее и спустился съ лстницы, потомъ, призвавъ служанку на кухню, объявилъ ей голосомъ, которому старался придать натуральный невзволнованый тонъ, что долженъ сейчасъ же по одному важному длу отправиться въ Тиберій, и что воротится за другой день вмст съ женой. Онъ отдалъ Генри приказаніе насчетъ полевыхъ работъ, снова осдлалъ коня и поскакалъ въ Птолеми.

По дорог его мысли невольно забгали впередъ, онъ старался представить себ встрчу съ женой, но не могъ ршить, какія должно принять мры въ случа ея сопротивленія. Не достаточно еще было только настичь ее, онъ долженъ былъ воротить ее. Она обладала непреклонною силою сопротивленія, съ которою онъ хорошо былъ знакомъ, и кром того, Дайсъ будетъ охотно помогать ей. Онъ предвидлъ все свое безсиліе въ подобномъ случа, хотя право было на его сторон, а явный проступокъ на сторон жены.

— Самъ виноватъ, сказалъ онъ съ глубокой горестью.— Я такъ долго позволялъ ей дйствовать по своему, что утратилъ всякое вліяніе на нее.

Одно средство помощи пришло ему на мысль, и Меррифильдъ ухватился за него. Оставивъ свою лошадь на постояломъ двор, онъ веллъ прислать другую, боле быструю и свжую, и легкій кабріолетъ въ домъ киммерійскаго пастора, и отправился туда пшкомъ.

Мистеръ Вальдо былъ въ своемъ ‘кабинет’, занимавшемъ уголъ и небольшой гостиной его жены. Онъ занимался письменнымъ диспутомъ съ священникомъ свободныхъ баптистовъ, прочитывая отъ времени до времени вслухъ написанныя мста. Его жена, дятельно переправлявшая старыя платья, слушала и длала свои замчанія. Приходъ его изумилъ ихъ обоихъ, на его лиц отражалось сильное душевное волненіе, и еще боле отзывалось въ его голос, когда онъ здоровался съ ними.

— Что у васъ случилось? воскликнула мистриссъ Вальдо.

— И самъ еще не знаю, пробормоталъ онъ.— Мн нужна ваша помощь, мистеръ Вальдо. Подемте со мной… Я отправляюсь въ Тиберій. Жена моя…

Тутъ онъ остановился и покраснлъ отъ стыда за нее.

— Не хотите ли переговорить съ мужемъ моимъ наедин? сказала мистриссъ Вальдо, вставая съ мста.

— Нтъ,— вы должны услышать все,— отвчалъ онъ.— Вы, мистриссъ Вальдо, добрая женщина,— добрая и справедливая, и, можетъ статься, вы тоже поможете мн. Сара хочетъ бросить меня, и я долженъ привезти ее назадъ… я долженъ въ эту же ночь,

И онъ разсказалъ имъ, коротко и несвязно, свою печальную исторію. Удивленіе и жалость наполняли сердца этихъ добрыхъ людей, которые сочувствовали его несчастію такъ сильно, какъ будто оно было ихъ собственное. Мистриссъ Вальдо начала уже длать нкоторыя приготовленія къ поздк мужа, прежде чмъ онъ выразилъ свое согласіе. Когда подъхалъ кабріолетъ, она взяла руку Меррифильда и со слезами на глазахъ сказала: да поможетъ вамъ Богъ! Бднякъ былъ слишкомъ растроганъ, чтобы отвтить на это. Потомъ схвативъ руку мужа, когда онъ выходилъ изъ комнаты, прошептала ему весьма серьезно:— пожалуйста безъ строгости!— я знаю ее: дйствуйте ласками и убжденіями.

— Было бы лучше, если бы похала ты, моя добрая жена, сказалъ мистеръ Вальдо, цалуя ее:— ты поступила бы безошибочно. Во всякомъ случа будь уврена, я стану дйствовать кротко и осторожно.

Мужчины ухали. Она провожала ихъ глазами до поворота за уголъ, и потомъ вошла въ комнаты, сильно взволнованная такой неожиданной и замчательной катастрофой. Быстрый и дальновидный умъ ея и ея знаніе слабыхъ сторонъ мистриссъ Меррифильдъ давали ей возможность понять этотъ поступокъ гораздо правильне, чмъ понималъ самъ Меррифильдъ. Это самое знаніе было источникомъ величайшаго безпокойства, потому что она видла, что успхъ поздки вислъ на волоск. Она предвидла, что мистриссъ Меррифильдъ, уже опозоривъ себя, не согласится отказаться отъ своего намренія, потому только, что оно было открыто. Это не была такая женщина, чтобы, при вид мужа, упасть къ его ногамъ съ раскаяніемъ и смиренно воротиться въ покинутый домъ. Тутъ требовался тактъ — тактъ особаго рода, котораго, при всемъ ея уваженіи къ мужскому полу, она знала, мужчина не имлъ.

Чмъ боле мистриссъ Вальдо думала объ этомъ, тмъ становилась безпокойне.— Послднія слова мужа звучали въ ея ушахъ: ты поступила бы безошибочно. Это не было еще врно, но она знала, что не сдлала бы ни одной ошибки, которой бы нельзя было немедленно исправить. Внутренній голосъ безпрерывно говорилъ ей: позжай! Безпокойство ея сдлалось наконецъ невыносимымъ,— она пришла на конюшню и своими руками заложила лошадь въ старый кабріолетъ. Потомъ, взявъ шаль и положивъ въ корзинку небольшой завтракъ — она не смла промедлить даже на столько, чтобы выпить чашку чаю — вскарабкалась въ скрипучій экипажъ и покатила.

Мистриссъ Вальдо, однакожъ, подобно многимъ добрымъ женщинамъ, которыя не теряютъ присутствія духа при какомъ бы то ни было внезапномъ случа, была въ нкоторыхъ отношеніяхъ смшная трусиха. Даже въ присутствіи мужа, она никогда не здила по загороднымъ дорогамъ ночью безъ непрерывнаго ощущенія страха, который хотя и не имлъ положительнаго вида, но тмъ не мене преодолть его она не могла. Было уже шесть часовъ, и темнота застигла бы ее задолго до прибытія въ Тиберій. Мысль хать одной — была для нея ужасна, даже если бы судьба Меррифильдовъ должна быть ршена одною ей, она и тогда бы готова была поколебаться. Въ Птолеми было одно только лицо, которому она смло могла разсказать эту исторію, и которое имло одинаковое съ ней право на поздку,— это лицо была Ханна Торстонъ.

Вс эти мысли пробжали въ ея голов, пока она закладывала лошадь. Она подъхала къ коттэджу вдовы Торстонъ, и была такъ счастлива, что застала и ее, и дочь за ихъ раннимъ чаемъ. Вызвавъ ихъ въ другую комнату, подальше отъ слуха маленькой служанки, она въ самыхъ короткихъ словахъ сообщила исторію и свою просьбу. Она не давала имъ времени опомниться отъ этой новости.— Ради Бога, Ханна!— думать долго нельзя, сказала она:— мы можемъ переговорить по дорог,— а теперь нельзя терять ни минуты.

Миссъ Торстонъ колебалась, смущеніе брало верхъ надъ ея силами. Исторію разсказали ей, не упомянувъ главныхъ дйствующихъ лицъ, и потому она не была уврена, что ея появленіе между ними приведетъ къ добру. Кром того, поступокъ мистриссъ Меррифильдъ былъ въ высшей степени противенъ всмъ ея женскимъ инстинктамъ, ея двственная натура страшилась прикосновенія къ нему даже въ дл помощи. Она стояла въ нершимости.

Вдова видла, что происходило въ душ дочери.

— Я знаю, что ты чувствуешь, Ханна, сказала она: — и я бы не посовтовала теб, если бы твои мысли не были ясны для меня. Я полагаю, что ты должна хать. Спаситель взялъ руку падшей женщины, и ты, конечно, можешь взять руку Сары, чтобы спасти ее отъ паденія. Если дарованія твои могутъ приносить пользу, то теперь самое лучшее время употребить ихъ въ дло. Мн что-то говоритъ что твоя помощь не будетъ напрасна.

— Я поду, мать, отвчала дочь.— Твое мнніе основательне моего.

Еще пять минутъ, и эти дв женщины были уже въ дорог. Очаровательный вечерній солнечный свтъ разливался по долин, освщая луга, луговыя деревья и длинный извилистый склонъ восточной горы. Весенняя трава, имющая, въ сезонъ своего цвта, ароматъ нжне розъ Гюлистана, во многихъ мстахъ была скошена и сушилась, разливая повсюду благоуханіе. Воздухъ былъ тихій и теплый, и летучія стрекозы, отражая отъ длинныхъ своихъ крыльевъ голубые-золотистые блестки, летали зигзагами по берегамъ ручьевъ, отъ времени до времени изъ чащи ольховаго лса выпархивали дрозды, иногда въ тни вязовъ, какъ искра мелькала иволга, широкая долина окрашенная безчисленнымъ множествомъ разноцвтныхъ оттнковъ, наслаждалась теплотою солнца, вс звуки, вылетавшіе изъ ндръ ея, имли тонъ пассивнаго довольства, или активной радости. Путешественницы не ощущали этой прелести, спокойствіе духовной натуры, въ которомъ такъ врно познаются черты вншняго міра, было нарушено грубо, жестоко.

Он прохали ферму Меррифильдовъ. Какую разницу представлялъ ея свтлый спокойный видъ съ трагической тайной, которую эти дв женщины увозили съ собой. Большая плакучая ива спускала, массу повисшихъ своихъ втокъ черезъ фронтонъ лицеваго фасада,— здсь и тамъ кусты розъ высовывали свои сучья сквозь блую ршетку сада, и кланялось своими красными верхушками, какъ будто говоря: — посмотрите какъ мы цвтемъ! Подл житницы, Генри отворялъ ворота для коровъ, ожидавшихъ у воротъ, изъ кухонныхъ дверей выходила служанка съ жестянымъ подойникомъ, какой все это казалось насмшкой!

Немного дальше, съ оравой стороны, зашумлъ водопадъ. Внизу скалистой стны все покрывалось глубокою тнью, но деревья на ея вершин все еще освщались солнцемъ, и тонкіе клубы брызгъ, поднявшись къ верху, внезапно обращались въ золотистую пыль. Ханна Торстонъ взглянула на безмолвную рощу и содрогнулась, представивъ себ картину, которой была свидтельницей нсколько дней тому назадъ. Для нея ручей никогда уже не могъ представлять собою капризнаго и шумнаго, но съ тмъ вмст привлекательнаго вида. Подъ его зеленой прозрачностью и зеркальной стремниной таился элементъ ужаса и неумолимой жестокости. Но теперь въ ея воспоминаніи смягчились уже минуты мучительнаго выжиданія, и казались мене ужасными, чмъ ожидавшее ее Впереди испытаніе.

Вблизи Лэйксайда он встртили Бюта Вильсона съ парою бычковъ. Онъ издали узналъ старый кабріолетъ и, громко вскрикнувъ:— Гэй, Букъ, сверни въ сторону,— своротилъ свою пару съ дороги.

— Врно прогуливаетесь? Какъ поживаете, мистриссъ Вальдо… миссъ Ханна?

— Добрый вечеръ, Бютъ, сказала мистриссъ Вальдо. Какъ поживаетъ мистеръ Вудбьюри? Надюсь, что онъ не захворалъ отъ холодной воды?

— Слава Богу, нтъ! Мистеръ Максъ здоровъ, какъ рыба, сегодня посл обда отправился въ Тиберій. Хорошо было, я думаю, что онъ пріхалъ къ вамъ какъ разъ во время?

Лицо Бюта озарилось гордостью и восхищеніемъ.

— Это былъ счастливйшій случай, до свиданія!

Мистриссъ Вальдо и Ханна Торстонъ медленно поднимались по крутому спуску глубокаго оврага, сквозь густой темный лсъ, солнце уже сло, когда он выхали на боле ровную нагорную мстность. Вскор показался городъ Анакреонъ, он быстро прохали мимо его не желая быть узнанными. За этимъ мстомъ дорога была широкая, прямая и твердая, такъ что зда была скоре. Низкая арка золотистаго свта озаряла еще слегка западный небосклонъ, но надъ головой начали показываться одна за другой большія звзды. Полосы теплаго воздуха охватывали путницъ на высотахъ, темные овраги погружены были въ пріятную прохладу, каждое дерево при дорог испускало свой собственный особенный запахъ. Ихъ по очереди обдавало сплое дыханіе дуба, медовый ароматъ тюльпаннаго дерева и совершенный бальзамъ американскаго орха. Въ трав жужжали еще наскомыя,— лягушки задавали серенады своимъ непреклоннымъ возлюбленнымъ. У воротъ одной изъ фермъ сидла двушка, она пла:

‘Мы жили вмст и любили другъ друга

Много, много лтъ’.

Вс подробности, по видимому, сговорились производить на ихъ умы боле глубокое впечатлніе и показывать, до какой степей было трудно и печально ихъ предпріятіе. Посл того какъ мистриссъ Вальдо сообщила все, что знала, съ прибавленіемъ своихъ собственныхъ догадокъ о причинахъ побга, об он долго оставались безмолвными, чувствуя, конечно, что невозможно составить заране какой нибудь планъ дйствія. Он должны были положиться за т внушенія, которыя сообщитъ имъ предстоявшее свиданіе.

— Не могу этого понять,— сказала наконецъ Ханна Торстонъ. Посл столькихъ лтъ супружеской жизни, посл дтей, потеря которыхъ должна бы еще сильне связывать ихъ священными узами скорби,— возможна ли подобная вещь? Они, конечно, любили другъ друга — и что же сдлалось съ ея любовью?

— Куда нибудь припрятала, по всей вроятности, сказала мистриссъ Вальдо.— Она слабое и легкомысленное созданіе, но ни подъ какимъ видомъ не думала сдлаться преступницей. Дайсъ человкъ опасный, онъ-то и довелъ ее до этого поступка. Никакой другой мужчина изъ тхъ, которыхъ она знаетъ, не сдлалъ бы этого.

— Можетъ ли она любить его?

— Вроятно нтъ. Безсовстный человкъ, знающій вашъ полъ, Ханна, обладаетъ огромною силою, которой не понимаетъ большая часть женщинъ. Онъ подбираетъ маленькія ниточки слабостей, изъ которыхъ каждая повидимому незначительна, и свиваетъ изъ нихъ канатъ. Онъ изумляетъ васъ, когда наши мысли бываютъ омрачены, ихъ опережаетъ его превосходный разсудокъ.— Вдь вамъ извстно, мы мыслимъ-то не слишкомъ твердо — и онъ свяжетъ насъ по рукамъ и по ногамъ, если не явится какая нибудь новая личность, чтобы помшать ему. Нами, женщинами, управляютъ личныя вліянія,— это фактъ, отвергать который было бы безполезно. А кто, какъ не мужчина, способенъ производить боле сильное впечатлніе?

— Иногда я сама такъ думала,— печально сказала Ханна Topстонъ: — но не происходитъ ли это отъ ложнаго воспитанія? Не воспитываютъ ли женщинъ такъ, чтобы он считали себя ниже мужчинъ и такимъ образомъ были отъ нихъ зависимы? Разв дочери не учатъ уроковъ своихъ матерей, а отцы не преподаютъ совершенно противоположныхъ уроковъ своимъ сыновьямъ?

— Я знаю, что вы хотите сказать, и вы отчасти правы. Но это еще не все. Есть и женщины, которыя стоятъ высоко,— и я на васъ смотрю, Ханна, какъ на женщину выше меня умомъ,— но они никогда не пробуждаютъ въ насъ сознанія о своей сил, он не одарены той способностью защищать другихъ, которую мы чувствуемъ въ присутствіи почти каждаго мужчины. Это что-то особенное, чего я ее могу объяснить,— родъ физическаго магнетизма, мн кажется. Я уважаю мужчинъ, я люблю и въ, потому что они мужчины, и не стыжусь признаться въ этомъ, сознавая эту разницу, я нисколько не унижаю себя, какъ женщина.

— Привычка и преданія! воскликнула Ханна Торстонъ.

— Я знала, Ханна, что вы такъ и подумаете, и я не въ состоянія отвчать вамъ. Когда вы говорите, каждое слово ваше кажется мн врнымъ и справедливымъ, но мои инстинкты остаются т же самые. Ваша жизнь была совершенно различна отъ моей, быть можетъ, вы заняли, сами не зная, родъ воинственнаго положеніи въ отношеніи къ мужчинамъ и упорно сопротивляетесь ихъ естественному вліянію надъ вами. Ради васъ, я часто и сильно желала,— вы должны простить меня, если мн не слдовало бы говорить подобныхъ вещей,— чтобы явился какой нибудь мужчина, во всхъ отношеніяхъ достойный васъ, узналъ бы васъ, полюбилъ бы и сдлалъ васъ своей женой.

— Пожалуйста не говорите этого, прошептала Ханна.

— Сегодня, моя милая, я не могла удержаться, отвчала мистриссъ Вальдб утшающимъ тономъ.— Я всю дорогу думала, какъ премного должна быть благодарна Богу за то, что Онъ даровалъ мн добраго и врнаго мужа. Оставаясь одинокой, я никогда не была бы счастлива, и по этой причин, безъ сомннія, ваша жизнь представляется мн неполною. Впрочемъ, не всегда можно судить о сердцахъ другихъ по собственному сердцу.

Въ это время мерцающій свтъ, лтнихъ сумерекъ потухъ за горой, и одн только звзды освщали имъ путь. Дорога тянулась передъ ними тусклой полосой между темными, неопредленной формы, лсами и полями съ той и другой стороны. Начиналъ слышаться глухой шелестъ листьевъ и шорохъ въ трав, мистриссъ Вальдо нервически вздрагивала при каждомъ звук.

— Есть ли на свт такой трусъ, какъ я! воскликнула она въ полголоса.— Еслибы васъ не было со мной, я бы съ ума сошла отъ страха. Какъ вы думаете, всякій ли мужчина такъ боязливъ?

— Объ этомъ я не могу судить, отвчала Ханна Торстонъ.— Знаю только, что ночью я никогда не боялась, и настоящая поздка была бы наслажденіемъ, если бы цль ея не была такая непріятная.

— Я всегда знала, что вы были исключеніемъ между женщинами. Нервы у васъ совершенно какъ у мужчины, а мои настоящія женскія, что станете длать!

Лошадь остановилась у шоссейной заставы. До Тиберія оставалось только дв мили, и притомъ дорога шла большею частію подъ гору. Присутствіе духа возвратилось къ мистриссъ Вальдо, потому что чаще начали встрчаться зданія и дорога должна была скоро кончиться. Старая лошадь, догадываясь, что и ей близокъ отдыхъ, ршилась удвоить свой бгъ. Кабріолетка покатилась быстро, и черезъ нсколько минутъ съ невысокаго холма показалась городскіе огоньки, сверкавшіе по окраин атаугскаго озера.

Когда они достигли городскихъ окрестностей, гд повсюду гордо стояли четыреугольныя, съ плоскими крышами виллы, Ханна Topстонъ спросила:

— Куда же вамъ хать?

— Боже мой! объ этомъ я не подумала. Впрочемъ, мужъ мой обыкновенно останавливается въ гостинниц ‘Орелъ’, мы можемъ по крайней мр оставить тамъ лошадь. Потомъ намъ нужно отъискать его и… другихъ. Я думаю, самое лучшее — отправиться на станцію желзной дороги.

Сады и виллы постепенно сливалась съ неправильными тсно сжатыми зданіями главной улицы. Многіе магазины были еще открыты, по тротуарамъ толпился народъ, въ окнахъ кандитерскихъ красовались раскрашенныя прозрачныя шторы, на углахъ улицъ ярко горли газовые довари.

— Который теперь часъ? спросила мистриссъ Вальдо.

Ханна Торстонъ взглянула на часы.— Четверть десятаго.

— Какъ разъ во время. Слава Богу, что не опоздали.

ГЛАВА XVII.

РАЗЪЯСНЯЕТЪ ПРЕДЪИДУЩУЮ.

Мистриссъ Меррифильдъ, покидая домъ, вовсе не предвидла возможности немедленной погони. Она полагала, безъ всякаго сомннія, что мужъ откроетъ ея планъ на другое утро, когда ему представится случай употребить въ дло головную щетку. Посл тога онъ раньше или позже, такъ думала она, послдуетъ за ней въ общину, гд видъ совершеннйшихъ людей, видъ эдема, пересаженнаго на землю, не только убдитъ его въ благоразуміи ея поступка, но принудитъ и его послдовать ея примру. Если они не сходились въ своихъ убжденіяхъ, и если онъ желалъ узнать общество, устроенное на новыхъ началахъ, то почему бы ему не сдлать этого спокойно, не обращая вниманія на ея оппозицію? И опять, если ихъ права должны быть равны, то для чего же ей соображаться съ его волей, съ его требованіями?

Такъ разсуждала она, или врне, такъ разсуждалъ за нее Дайсъ. Она была весьма слабая и легкомысленная женщина, своенравная и упрямая, вовсе неспособная оцнить важность поступка, который она намревалась сдлать. Правда, внутренній голосъ говорилъ ей, что скрытность такого поступка ничмъ не можетъ быть оправдана, что она должна была открыто и смло объявить мужу свое намреніе, но низкій ея другъ легко убдилъ ее, что гораздо лучше заманить его въ общину и уже тамъ разойтись съ нимъ. Тамъ онъ собственными своими глазами убдится въ ея благоразуміи: при такой очевидности, сопротивленіе будетъ невозможно. Онъ такимъ образомъ избавитъ себя отъ продолжительнаго и, быть можетъ, безплоднаго столкновенія мнній, котораго она, при лучшей организаціи ея духовной натуры, должна избгать. Подобныя несогласія, говорилъ Дайсъ, возмущали атмосферу, въ которой духи замогильнаго міра охотно приближались бы къ ней и сообщали о своемъ положеніи. Въ чистой, непорочной и всмъ гармонирующей жизни общины, она могла бы достичь состоянія медіума и тогда постоянно находилась бы въ обществ безплотныхъ духовъ.

День былъ знойный, и они хали весьма медленно, такъ что прежде чмъ достигли Тиберія, преслдователи ихъ были уже въ дорог. Передъ самымъ въздомъ въ городъ, мистеръ Вудбьюри верхомъ на своемъ скакун догналъ коляску. Заглянувъ въ нее, онъ увидлъ мистриссъ Меррифильдъ, поклонился и осадилъ свою лошадь, намреваясь завести разговоръ, но замтивъ Дайса, онъ вдругъ сдлался серьезнымъ, и поскакалъ дальше. Эта встрча встревожила мистриссъ Меррифильдъ. Тайное безпокойство возрастало все боле и боле въ теченіи послдней части пути, а взглядъ Вудбьюри возбудилъ въ ней безотчетный страхъ. До отъзда изъ Тиберія, она не хотла встрчаться ни съ нимъ, ни съ кмъ нибудь другимъ изъ своихъ знакомыхъ. Она не хотла даже навстить мистриссъ Невинсъ. Кром того, Вудбьюри по всей вроятности остановится въ гостинниц, которую она и мужъ ея постоянно посщали. Нужно было выбрать другое мсто, и потому она приказала Дайсу хать черезъ городъ, въ таверну, въ сверной его части, близъ станціи желзной дороги.

Въ половин десятаго мужъ ея и мистеръ Вальдо остановились въ гостинниц Орла. Въ то время, какъ мистеръ Меррифильдъ отдавалъ конюху приказанія, Вудбьюри спустился съ лстницы и тотчасъ узналъ новопрізжихъ.

— Какъ! воскликнулъ онъ:— неужели сегодня весь Птолеми собрался въ Тиберій? Ваша жена, мистеръ Меррифильдъ, опередила васъ:— я обогналъ ее…

Быстрое и сильное пожатіе руки прервало его слова.

— Гд она? Неужели ухала?— задыхающимся голосомъ мужъ.

Свтъ изъ угловаго фонаря упалъ на его лицо. Выраженіе душевной пытки было на венъ очевидно, невроятная истина мелькнула въ голов Вудбьюри.

— Тсъ! мой другъ,— сказалъ мистеръ Вальдо.— Сдерживай себя, пока не запишемъ нашихъ именъ, и потомъ примемся за дло. Къ счастію, что вы измнили себ передъ мистеромъ Вудбьюри, а не передъ кмъ нибудь другимъ. Пойдемте съ нами! прибавилъ онъ, обращаясь къ Вудбьюри:— вы должны узнать все. Мы вполн можемъ положиться на ваше благородство.

Они вошли въ контору гостинницы. Меррифильдъ, выпивъ стаканъ воды со льдомъ, немного успокоился. Мистеръ Вальдо разузналъ, что слдующій поздъ на востокъ отправится въ полночь, а предшествовавшій — отправился въ пять часовъ. Вудбьюри, видя необходимость интимнаго объясненія, пригласилъ ихъ обоихъ въ свою комнату, гд они разсказали ему все дло, и онъ, припомнивъ часъ своего прізда, могъ уврить ихъ, что Дайсъ и мистрнссъ Меррифильдъ должны находиться еще въ город.

— Остается еще три часа, сказалъ онъ:— а ихъ слдуетъ отъискать въ половину этого времени. Встрча наша не должна состояться на станціи желзной дороги. Не можете ли вы, мистеръ Меррифильдъ, припомнить, куда жена ваша намревалась захать?

— Она хотла отдать, какъ говорится, визитъ мистриссъ Невинсъ,— отвчалъ Меррифильдъ.

— Въ такомъ случа, можно положительно сказать, что ея тамъ нтъ, сказалъ Вудбьюри.— Во всякомъ случа, нужно убдиться въ этомъ. Отправимтесь туда немедленно: гд этотъ домъ?

Меррифильдъ, поддерживаемый и ободряемый быстротою и энергіей Вудбьюри, показывалъ дорогу. Теперь онъ уже мене страшился неизбжной встрчи съ Дайсомъ.

Десяти-минутная прогулка привела ихъ къ дому Невинса. Это была небольшая вилла, съ греческимъ портикомъ, расположенная въ миніатюрномъ садик. Въ комнат, выходившей на лицевой фасадъ, былъ свтъ. Мистеръ Вальдо не былъ знакомъ съ обитателями этой виллы и боялся позволить Меррифильду одному войти въ нее. Наступила минута колебанія.

— Я беру это на себя, внезапно сказалъ Вудбьюри.— Отойдите немного и подождите меня.

Сказавъ это, онъ смло вошелъ въ садъ и приблизился къ портику. Окна до половицы прокрывались кисейными занавсками, такъ что черезъ нихъ легко было заглянуть въ самую комнату. Тамъ въ качалк сидла среднихъ лтъ женщина, и что-то вязала изъ шерсти двумя деревянными иглами. По другую сторону лампы, спиною къ ней, сидлъ мужчина, углубленный въ какую-то газету. Подл нихъ, на ковр, заснулъ десятилтній мальчикъ. Замтивъ все это съ одного взгляда, Вудбьюри постучалъ въ дверь. Сейчасъ же послышался шорохъ газеты, потомъ раздались шаги въ пріемной зал и вслдъ за тмъ отворилась наружная дверь.

Вудбьюри въ одинъ моментъ принялъ видъ человка, поставленнаго въ затруднительное положеніе.— Мн кажется, сказалъ онъ:— я сдлалъ ошибку. Здсь живетъ мистеръ Израиль Томсонъ?

— Израиль Томсонъ? Такого господина я не знаю.— Немного подальше, на другой сторон, живетъ не Израиль, а Джемсъ Томсонъ.

— Благодарю васъ. Я сейчасъ же справлюсь. Здсь я совсмъ чужой человкъ,— и Вудбьюри поспшилъ къ своимъ друзьямъ.— Теперь, сказалъ онъ:— чтобы выиграть время, мистеръ Вальдо, вы и я должны заглянуть въ другіе отели, раздливъ ихъ между нами. Мистеру Меррифильду лучше будетъ не принимать участія въ поискахъ. Пусть онъ подождетъ насъ на противоположномъ углу отъ ‘Орла’. Мы можемъ сдлать нашъ обходъ минутъ въ двадцать, и я увренъ, что въ это время мы ихъ отыщемъ.

Въ одну минуту исчислены были вс гостинницы, и два джентльмена раздлили ихъ между собою такъ, чтобы какъ можно больше соблюсти экономію во времени. Они пустились по разнымъ направленіямъ, оставивъ Меррифильда одного идти обратно къ мсту общей встрчи. До этой поры, его поддерживали моціонъ и цль поисковъ, но теперь онъ началъ чувствовать изнеможеніе и тяжелое уныніе. Съ самаго полудня онъ ничего не лъ и сильно ослаблъ, но голода не ощущалъ. Въ немъ пробудилось непреодолимое желаніе искусственнаго возбуждающаго средства, и онъ не разъ останавливался передъ краснымъ свтомъ питейнаго зала, не ршаясь войти въ него изъ опасенія, что кто нибудь его узнаетъ. Отворилась дверь, и оттуда вырвался столбъ табачнаго дыма, вмст съ атмосферой, пропитанной крпкимъ виски, послышалась брань и отрывки шумнаго, неприличнаго разговора, Меррифильдъ съ отвращеніемъ удалялся. Въ ‘Орл’ онъ снова подкрпилъ себя холодной водой, и потомъ занялъ мсто на противоположномъ углу, въ тни отъ столба газоваго фонаря. Запоздалые магазинщики закрывали ставни, но транспаранты въ кандитерскихъ все еще свтились, и число постителей скоре увеличивалось, нежели уменьшалось. Въ сосднемъ дом раздались звуки фортепьяно, и вслдъ за тмъ громкій, молоденькій голосъ заплъ: ‘мн снилось, что живу я въ мраморныхъ палатахъ’. Къ чему это люди, подумалъ онъ:— дятъ мороженое и поютъ псни? Ему казалось это величайшимъ безразсудствомъ. — Какъ долго, однако, не возвращаются сто друзья! Ужасъ напалъ на него… ну что, если онъ не найдетъ жену? Ночью… нтъ, онъ не смлъ подумать объ этомъ. Онъ смотрлъ по очереди вдоль перескавшихся улицъ, насколько глазъ его могъ проникнуть въ темноту, и вглядывался въ приближавшіяся фигуры. То казалось ему, что онъ узнавалъ осанистаго Вудбьюри, то — бойкую походку коротенькаго Вальдо. Но фигуры подходили ближе и оказывались чужими. Условленное время проходило, а они не являлись! Холодный потъ начиналъ выступать на лбу, Меррифильдъ былъ близокъ къ отчаянію. Но вотъ, наконецъ, показался мистеръ Вальдо, онъ почти подбжалъ къ нему запыхавшись.

— Я кончилъ свой обзоръ, сказалъ онъ.

— Нашли?

— Нтъ, но… что это значитъ!— вскричалъ онъ съ изумленіемъ. Это моя лошадь,— да, дйствительно… и моя старая одноколка! Неужели моя жена!..

Не усплъ онъ кончить вопросъ, какъ бросился на улицу и сдлалъ окликъ. Лошадь вздернула голову отъ внезапной натяжки возжей и въ моментъ подъхала къ тротуару.

— Какъ я рада, что встртила тебя! Я не могла оставаться дома. Ты позволишь намъ помочь, не правда ли? Поспли ли мы? спросила мистриссъ Вальдо. Въ ея голос отзывались извиненія, мольба и безпокойство.

— Слава Богу! мы не опоздали, отвчалъ ея мужъ.

— Благодарю васъ, что вы пріхали… обоихъ благодарю… васъ и Ханну,— печально прибавилъ Меррифильдъ:— по кажется безполезно.

— Не унывайте, сказалъ священникъ.— Мистеръ Вудбьюри будетъ здсь въ одну минуту.

— Онъ уже здсь, сказалъ Вудбьюри, присоединяясь къ нимъ… Я…

Увидвъ дамъ, онъ остановился, и бросилъ на мистера Вальдо вопросительный взглядъ.

— Он знаютъ все, сказалъ Вальдо:— поэтому они и пріхали.

— Храбрыя женщины! Помощь ихъ намъ будетъ нужна. Я нашелъ бглецовъ… они въ таверн ‘Биверъ’,— занимаютъ комнату во второмъ этаж въ ожиданіи полночнаго позда.

— Жена, позжай туда, сказалъ мистеръ Вальдо:— ты можешь тамъ оставить лошадь. Въ ‘Орл’ васъ вс знаютъ, отъ любопытства лучше подальше. Позжайте за нами, мистеръ Вудбьюри будетъ показывать дорогу.

Они прошли всю улицу, не обративъ на себя вниманія, потому что связь между движеніемъ женщинъ въ кабріолет и тремя мужчинами на тротуар вовсе не была замтна. Въ короткое время они достигли до Бивера — второстепенной таверны, мрачнаго вида, въ спокойной улиц, и по средин сплошнаго ряда домовъ. Въ буфетной сидли двое или трое гулякъ и лниво о чемъ-то разговаривали. Вудбьюри подозвалъ къ дверямъ хозяина, отдалъ ему лошадь и нанялъ до полночи отдльную комнату. Это была пустая комната, рядомъ съ занимаемой Дайсомъ. Онъ предложилъ хорошую плату, съ тмъ чтобы не пускать туда никого изъ постороннихъ. Хозяинъ согласился: ему рдко удавалось получать такой барышъ въ одинъ вечеръ.

Посл торопливаго совщанія шопотомъ прізжіе вошли въ домъ. Хозяинъ, съ лампой въ рук, проводилъ ихъ на верхъ и ввелъ въ назначенный покой. Это была небольшая продолговатая комната, съ грубымъ, пестрымъ ковромъ и съ мебелью, покрытой лоснистой волосяной матеріей, весьма холодной, жесткой и скользкой. Тутъ былъ круглый столъ краснаго дерева, на которомъ лежала Библія и въ красномъ переплет календарь для досужихъ людей. Распашныя двери, соединявшія эту комнату съ сосдней, и сдланныя первоначально, въ видахъ экономіи, но въ ущербъ прочности, изъ сырой сосны, до такой степени перекоробились и истрескались, что не могли запираться плотно. Дальнйшее совщаніе оказывалось невозможнымъ. И дйствительно, едва только удалился хозяинъ и затихнулъ шумъ отъ входящихъ гостей, какъ весьма внятно послышался голосъ Дяйса:

— Вы должны преодолть свое безпокойство. Вс передовые люди въ великихъ длахъ имютъ свои минуты нершимости, возбуждаемой злымъ духомъ.

Меррифильдъ всталъ въ сильномъ волненіи. Быть можетъ, онъ заговорилъ бы, но мистеръ Вальдо сдлалъ движеніе рукой, чтобы онъ молчалъ, потомъ подозвалъ къ себ жену и вмст съ ней и Меррифильдомъ вышелъ изъ комнаты. Въ дверяхъ мистеръ Вальдо остановился и прошепталъ Вудбьюри и Ханн Торстонъ: — вы подождите, пока я не позову.

Черезъ минуту онъ поступалъ въ дверь сосдней комнаты. ‘Войдите,’ отвтилъ голосъ Дайса. Вальдо вошелъ первымъ, за нимъ его жена и наконецъ оскорбленный мужъ. Дайсъ и мистриссъ Меррифильдъ сидли рядомъ на диван. Оба они, какъ будто по невольному побужденію, встали. Мистриссъ Меррифильдъ поблднла, ноги ея задрожали и она снова опустилась на диванъ. Дайсъ, однако, остался на ногахъ, и когда минута изумленія прошла, безстыдство и наглость возвратились къ нему.

— Сара, вскричалъ Меррифильлъ:— что это значитъ?

Сара безъ всякаго отвта повернулась къ окну.

— Мистриссъ Меррифильлъ, сказалъ мистеръ Вильдо серьезно, но безъ малйшей суровости въ голос:— мы пріхали сюда, какъ ваши друзья, въ полной увренности, что вы сдлали этотъ поступокъ опрометчиво, не подумавъ о его послдствіяхъ. Мы не думаемъ, что вы не въ состояніи оцнить всю его важность относительно настоящей вашей жизни и будущей. Еще не поздно измнить то, что вы сдлали, и мы готовы помочь вамъ въ этомъ съ радушіемъ, со всею теплотою нашихъ сердецъ.

— Я ничего не требую, кром моихъ правъ, сказала мистриссъ Меррифильдъ твердымъ голосомъ, не перемняя положеніи головы.

— Я не хочу касаться вашихъ правъ, какъ женщины, какъ жены и какъ безсмертной души, отвчалъ пасторъ.— Но, кром требуемыхъ вами правъ, на васъ лежатъ обязанности, которыя вы должны исполнять. Вы связаны съ вашимъ мужемъ священнымъ бракомъ, вы не можете покинуть того, чья врность къ вамъ никогда не была нарушена, который стоитъ теперь передъ вами, готовый простить вамъ настоящее ваше заблужденіе, какъ онъ прощалъ вс прошедшія, не допуская васъ совершить такой тяжкій грхъ, какъ измна въ супружеской врности. Въ вашихъ супружескихъ отношеніяхъ заключаются нравственные законы, которыми держится общество, и законы божественные, которые ведутъ ко спасенію.

— Обыкновенная псня теологовъ! прервалъ Дайсъ, съ отвратительной усмшкой. — Мистриссъ Меррифидьдъ ничмъ не обязана эгоистической и искуственной машин, называемой обществомъ. Супружество есть часть этой машины, и такая же эгоистическая, какъ и прочія. Она требуетъ себ правъ одинаковыхъ съ мужемъ, и длаетъ не боле того, что сдлалъ бы онъ самъ, если бы обладалъ всми ея убжденіями.

— Никогда я бы этого не сдлалъ! вскричалъ Меррифильдъ:— ни для какихъ общинъ въ цломъ мір! Сара, съ той минуты, какъ ты согласилась быть моей женой, я былъ вренъ теб во всхъ моихъ дйствіяхъ, во всхъ помышленіяхъ. Если я былъ въ чемъ нибудь несправедливъ къ теб, скажи мн!

— Я требую только моихъ правъ, повторила она, продолжая смотрть на окно.

— Если вы дйствительно думаете, что лишены ихъ, сказалъ мистеръ Вальдо: — то подемте съ нами домой, тамъ васъ выслушаютъ и справедливо обсудятъ ваше требованіе. Я общаю вамъ, какъ безпристрастный другъ, что никто не воспользуется вашимъ заблужденіемъ: — съ вами будутъ обходиться, какъ будто ничего не случилось. Подумали ли вы о томъ, какъ перетолкованъ будетъ этотъ поступокъ въ глазахъ свта? Какъ бы вы ни были невинны, но легко ли будетъ для васъ, когда во всю вашу жизнь будетъ преслдовать васъ нмое подозрніе, если не явные упреки, самый тяжелый стыдъ, который можетъ выпасть на долю женщины ? Положимъ, вы достигнете вашей общины. Эти опыты длались часто, и результатомъ ихъ всегда бывала неудача. Вы могли укрыться на время отъ суда свта, но если община рушится, разобьется на части, что же будетъ тогда? Пріобртеніе правъ, о которыхъ вы мечтаете, вознаградитъ ли васъ за этотъ страшный рискъ, которому вы подвергаете себя?

— Что вы знаете объ этомъ? грубо возразилъ Дайсъ. — Вы — окаменлое ископаемое ложнаго общества! Какое имете вы право судить за нее? Она дйствуетъ подъ вліяніемъ побужденій , которыхъ не можетъ понять вашъ ограниченный умъ. Она принадлежитъ къ числу послдователей истины, и нисколько не боится показывать это въ своей жизни. Если бы она жила для одного только вида, подобно всмъ вамъ, она оставалась бы существомъ прозябаемымъ!

Мистриссъ Меррифильдъ, внезапно и сильно покраснвшая во время замчаній священника и повернувшая къ нему лицо свое, съ волненіемъ, котораго не въ состояніи была скрыть, теперь немного приподняла свою голову, и машинально схватила обими руками сакъ-вояжъ. Она чувствовала собственную свою неспособность защищать себя, и замтно ободрилась, услышавъ, что ее защищаетъ ея спутникъ.

Мистеръ Вальдо, не обращая вниманія на Дайса, снова обратился къ ней.

— Я не хочу даже осуждать причинъ, которыя побудили васъ сдлать этотъ шагъ, сказалъ онъ: — но я долженъ показать вамъ его неизбжныя послдствія. Только весьма рдкія натуры, самые даровитйшіе умы могутъ, повидимому, пренебрегать господствующими обычаями и идеями человчества, потому что Богъ исключительно назначилъ ихъ на какой нибудь великій подвигъ. Вамъ, мистриссъ Меррифильдъ, извстно, какъ извстно и мн, что вы не принадлежите къ числу такихъ личностей. Міръ не сдлаетъ никакого изъятія въ вашу пользу. Онъ не посмотритъ такъ кротко и снисходительно на ваши побудительныя причины, какъ смотримъ на нихъ мы, онъ будетъ дйствовать безжалостно и неумолимо, и его приговоръ сокрушитъ васъ въ прахъ.

— Сара, сказалъ ея мужъ, скоре съ сожалніемъ, нежели съ упрекомъ: —остановись и подумай, что ты длаешь! Мистеръ Вальдо говоритъ сущую правду, ты берешь на себя боле, чмъ можешь снести, боле, чмъ могу свести я за тебя. Я ни въ чемъ дурномъ не обвиняю тебя, я не думаю, чтобы ты была виновна въ томъ… въ томъ… я не могу этого выразятъ… я не могу приподнять головы, какъ говорятся, и защитить тебя какимъ нибудь однимъ словомъ.

— Ну, да! разумется, вы не можете! снова прервалъ Дайсъ, съ невыразимой наглостью. — Вы, точно также, какъ и я, или мистеръ Вальдо, знаете, что такое мужчины. Сдлайте одолженіе, не говорите мн о нравственности, непорочности и тому подобномъ вздор, что прилично для одного пола, то прилично и для другаго. Мужчины, какъ вамъ извстно, присвоили себ монополію предаваться той или другой страсти, это имъ позволительно, а женщина осуждается уже самымъ подозрніемъ. Вы оба знаете, что всякаго мужчину можно считать и развратнымъ, и скромнымъ, кому какъ вздумается, а женщинъ — жалкими созданіями…

Въ этотъ моментъ, одна половинка дверей, ведущихъ въ сосднюю комнату, вдругъ растворилась, и въ ней показался Вудбьюри. Его темные глаза, горвшіе негодованіемъ, устремлены были на Дайса. Желтое лицо послдняго немного оживилось, отразивъ на себ бшенство, смшанное со страхомъ. Три шага — и Вудбьюри стоялъ передъ нимъ.

— Остановись! вскричалъ онъ: — теб и безъ того уже много позволено. Если у васъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ другимъ:— достаетъ терпнія выслушивать этого звря, то у меня его — нтъ.

— Гм! Онъ воображаетъ, что очутился между сипаями , началъ было Дайсъ, но сильная рука впилась ему въ грудь. Лицо Вудбьюри было блдно, но спокойно, на губахъ его сложилась улыбка, он приняли выраженіе, поражавшее ужасомъ сердце медіума.

— Вонъ отсюда! сказалъ онъ тихимъ, суровымъ голосомъ: — вонъ! или я выброшу тебя въ окно!

Освободивъ руку отъ ворота, онъ отворилъ дверь на лстницу и остановился у ней. Взоры этихъ двухъ господъ встртились и измрили другъ друга. Фигура Дайса, повидимому, сократилась, грудь его сжалась, плечи упали, колна подкосились. Онъ медленно и чрезвычайно неловко подошелъ къ концу дивана, взялъ свой сакъ-вояжъ и вышелъ изъ комнаты, не сказавъ ни слова. Вудбьюри проводилъ его за дверь и, затворивъ ее, сказалъ:

— Помни, чтобы съ первымъ поздомъ тебя здсь не было.

Никто изъ слышавшихъ эти слова не сомнвался, что такое приказаніе будетъ исполнено.

Мистеръ Меррифильдъ, съ удаленіемъ Дайса, ощутилъ на сердц необыкновенную легкость, его жена хотя испугалась, но не считала себя побжденною. Блдная и дрожащая, она старалась показать свою ршимость. Она избгала встрчаться глазами съ взглядами окружавшихъ ее. Въ комнат на нсколько минутъ водворилось молчаніе, и она имъ воспользовалась для предупрежденія ожидаемыхъ и неизбжныхъ увщаній.

— Теперь я въ вашихъ рукахъ, сказала она: — я уврена, вы намрены отнять у меня всякія права.

— Мы даже не думаемъ вмшиваться въ ваши права,— въ права, принадлежащія вамъ, какъ жен, отвчалъ мистеръ Вальдо. — Вопросъ этотъ вы должны ршить съ вашимъ мужемъ. Но неужели ваше сердце не говорить намъ, что онъ иметъ тоже права? И что такое сдлалъ онъ, что могло бы оправдывать вашъ побгъ отъ него?

— Я не бжала отъ него, сказала она: — онъ могъ бы пріхать за мной.

— Никогда! воскликнулъ мужъ. — Если ты оставляешь меня, и оставляешь такимъ образомъ, Сара, ты не увидишь меня до своего добровольнаго возвращенія. Но подумай, если ты отправишься въ то мсто, чмъ ты должна показаться мн! Я защищалъ тебя, Сара, и готовъ защищать противъ цлаго свта, но уходя, ты отнимаешь отъ меня всякую возможность длать это. Заслуживаешь ты позора или нтъ, это покажетъ теб время, какъ покажетъ оно и мн то же самое.

Обольщенная жена не нашлась, что отвтить. Послдствія ея поступка начинали ясно представляться ей, но защищая его требованіемъ равныхъ правъ съ мужемъ, изъ жалкаго тщеславія она не хотла покориться. Поэтому необходимо было сдлать на нее нападеніе съ другой стороны. Ханна Торстонъ чувствовала, что наступилъ моментъ, когда ей можно принять участіе въ увщаніяхъ, и она тихонько подошла къ дивану.

— Сара, сказала она: — я полагаю, вы считаете меня своимъ другомъ. Надюсь, вы поврите мн, что мы вс бросились за вами изъ сожалнія къ вамъ и къ вашему мужу. Мы просимъ, мы умоляемъ, не бросайте васъ, вашихъ истинныхъ друзей, не уходите въ кругъ людей, вамъ совершенно незнакомыхъ. Выслушайте насъ спокойно, и если мы убждаемъ васъ, что вы заблуждаетесь, то согласиться съ этимъ не будетъ очень трудно.

— Ханна , и ты противъ меня! вскричала мистриссъ Меррифильдъ. — Ты, которая учила, въ чемъ должны состоять мои права! Согласишься ли ты признаться, что ты тоже заблуждаешься?

На лиц Ханны Торстонъ отразился оттнокъ душевной пытки.

— Я никогда не думала требовать для женщины боле обыкновенной справедливости, сказала она: — но теперь и за это требованіе я считаю себя несчастною. Мн даже кажется, продолжала она, обращаясь къ мистриссъ Вальдо:— что я принимала враждебное положеніе въ отношеніи къ мужчин. Если это правда, то я заблуждалась и заблуждаюсь. Если мои слова служили для васъ побужденіемъ къ подобному поступку, то я сознаю себя виновною. Теперь мы не будемъ говорить объ этомъ. Вините меня, Сара, если хотите, но все же вы не можете совершенно заглушить въ своемъ сердц нжность къ тому человку, жизнь котораго составляетъ часть вашей жизни. Сара, вспомните о дтяхъ, которыя ждутъ васъ въ другой жизни , ждутъ обоихъ васъ, какъ своихъ родителей.

Упрямство мистриссъ Меррифильдъ начинало колебаться. Слезы выступили на ея глаза, и она дрожала всмъ тломъ,, какъ будто въ ея сердц началась сильная борьба. — Для нихъ-то я и хотла уйти, произнесла она, прерывавшимся голосомъ. — Онъ сказалъ мн, что они будутъ ближе ко мн.

— Могутъ ли они приблизиться къ вамъ, когда вы разлучились съ ихъ отцомъ? Неужели отъ потери ихъ страдаетъ только одно ваше сердце? Если бы между вами разорваны были вс узы, то васъ все-таки на жизнь и на смерть должна соединять одинаковая участь въ воспоминаніи объ этихъ безсмертныхъ душахъ! Простите меня, если я пробудила въ васъ горесть, но я должна вызвать для васъ боле чистыхъ и непорочныхъ духовъ, созданныхъ этимъ испытаніемъ. Если ваши общія заботы о нихъ не въ состояніи напомнить вамъ о вашей любви, я должна попросить васъ вспомнить о томъ, кто держалъ васъ за руку при ихъ могилахъ, кто утшалъ васъ въ грустныя минуты!

Мистеръ Меррифильдъ не могъ боле выдержать себя. Опустивъ руки, закрывавшія его лицо, онъ вскричалъ: — Сара! это былъ я! Если ты оставишь меня, мн не съ кмъ будетъ поговорить объ Абсалом и Анджелин, о нашемъ миломъ маленькомъ Роберт. Разв ты не помнишь, какъ я качалъ его на колняхъ, и говорилъ ему, что у него будетъ лошадь, когда онъ выростетъ большой? У него были такіе хорошенькіе волоса, ты всегда говорила, Сара, что онъ будетъ красавецъ, а теперь нтъ у насъ никого. Только двое насъ и осталось, и мы не можемъ, такъ сказать, не смемъ разлучиться. Мы не должны разлучаться, не правда ли?

Мистриссъ Вальдо сдлала знакъ, и вс посторонніе удалились въ другую комнату. Вудбьюри, затворяя дверь, видлъ, какъ у побжденной кающейся въ своемъ проступк жены струились слезы, какъ судорожно зарыдала она, раскрывъ свои объятія. Черезъ минуту мистриссъ Вальдо, въ порыв благодарности, чуть не обняла его.

— О! воскликнула она, стараясь придать своему голосу спокойный тонъ: — какъ славно уничтожили вы того негодяя. Я думала, что вамъ никто не въ состояніи сопротивляться, теперь я въ этомъ убждена.

Ханна Торстенъ ничего не сказала, но ея лицо озарилось спокойнымъ свтомъ. Она не могла допустить сомнній, начинавшихъ возникать въ ея душ и способныхъ омрачить счастливое окончаніе такого прискорбнаго дня. Между Вальдами и Вудбьюри начался разговоръ, заглушавшій тихіе голоса въ сосдней комнат. Минутъ черезъ десять отворялась дверь, и въ ней показался Меррифильдъ.

— Мы сейчасъ же, какъ говорится, отправляемся домой, сказалъ онъ. — Въ это время восходитъ луна, да и ночь довольно теплая.

— Въ такомъ случа мы демъ вмст! ршила мистриссъ Вальдо.— Въ одну изъ одноколокъ сядетъ Вальдо, и мн не такъ будетъ страшно. Это будетъ лучше, любопытные не замтятъ, что мы узжали и ничего не узнаютъ.

— Я подожду, прошепталъ Вудбьюри: — пока не отправится поздъ.

— И потомъ догоните насъ?

— Да… впрочемъ нтъ, я сказалъ, что ночую здсь, и долженъ остаться, если только вы не потребуете, чтобы я провожалъ васъ.

— Останьтесь, сказала Ханна Торстонъ.

Экипажи выхали изъ гостинницъ съ тми же лицами, съ которыми пріхали, за исключеніемъ Дайса. За городомъ они остановились. Меррифильдъ слъ съ женой, за ними слдовали дв женщины, мистеръ Вальдо, одинъ, составлялъ арріергардъ. Такимъ образомъ, въ тишин безмолвной ночи, при лунномъ освщеніи и среди шелеста листьевъ на темныхъ деревьяхъ, путники воротились домой.

Въ птолемійскомъ обществ носилась нкоторое время молва о томъ, что случилось что-то, но никакіе розыски не могли придать этому ‘что-то’ опредленной формы, хотя въ числ пяти лицъ, которымъ извстна была истина, находились три женщины.

ГЛАВА XVIII.

ОДНО ИЗЪ ЛТНИХЪ ПТОЛЕМІЙСКИХЪ УВЕСЕЛЕНІЙ.

Спустя десять дней посл поздки въ Тиберій, большія дороги въ обихъ долинахъ и дорога, спускавшаяся съ горы, были необыкновенно оживлены. Деревенскія кареты, коляски, одноколки всевозможныхъ видовъ и легкія открытыя телжки быстро слдовали другъ за другомъ, направляясь въ городъ, гд, однакоже, они не останавливались, но прозжали мимо, и поднявшись на отлогій косогоръ южной горы, въ мил разстоянія отъ города, располагались въ рощ. Здсь приготовлялось годичное собраніе общества воздержанія Атаугскаго округа. Въ теченіе двухъ послднихъ лтъ развитіе общества пріостановилось, многіе молодые люди нарушили свои клятвы, и мстныя общества начинали по немногу распадаться, потому что члены ихъ переслушали все, что можно было сказать по этому предмету, и сдлали все, что можно было сдлать съ удобствомъ для себя. Предположеніе получить законъ въ свою пользу указывало на необходимость раздуть, до извстной степени, пламя рвенія, если можно только примнить это выраженіе къ такому холодному длу, — и одинъ изъ самыхъ замчательныхъ ораторовъ общества, Абирамъ Стоксъ, приглашенъ былъ повторить свои краснорчивые спичи, и открыть ими новый походъ.

Большія афиши, выставленныя во всхъ городскихъ магазинахъ, въ деревенскихъ почтовыхъ конторахъ и кузницахъ, извщали, что не только онъ, но мистеръ Грэйндль и другіе замчательные ораторы приглашены были въ собраніе. Страннымъ можетъ показаться, но таже самая афиша красовалась на видномъ мст въ буфет птолемійской гостинницы, содержатель которой откровенно говорилъ, что былъ бы радъ, еслибы подобныя собранія повторялись каждую недлю, потому что они доставляли буфету значительный доходъ. Друзей общества приглашали употребить особенныя усилія на пользу великаго дла, день нарочно былъ назначенъ въ конц снокоса и передъ самымъ началомъ жатвы, кром того это была суббота и день полнолунія. Погода какъ нельзя боле благопріятствовала предпріятію, около полудня линіи дорогъ легко можно было опредлить на значительномъ разстояніи по клубамъ пыли, поднимаемой вереницами экипажей.

Главные члены мстныхъ обществъ, особливо изъ Атауги, Анакреона, Неро-Корнерса. Моллигэнсвилля и Новаго Пекина, пріхали въ тяжелыхъ повозкахъ, украшенныхъ втками ели и кедра, а также флагами, у кого они имлись. Съ нкоторымъ затрудненіемъ собрана была сумма на наемъ хора птолемійской роговой музыки, которая должна была играть, какъ значилось въ афиш, ‘мелодіи, приличныя случаю’. Каковы были эти мелодіи, ршить не очень легко, хотя распорядительный комитетъ Птолемійскаго общества и длалъ репетицію. Съ большимъ или меньшимъ успхомъ съиграли они множество арій, но всего удачне исполнена была арія: ‘Другъ хозяинъ, наполняй скоре стаканы!’ въ чемъ главный распорядитель не могъ отказать, къ величайшему соблазну тхъ поборниковъ великаго дла, котрые пли эту арію только на домашнихъ спектакляхъ въ какихъ нибудь роляхъ.

Роща состояла изъ дуба и американскаго орха, она разстилалась по скату горы, обращенному къ сверу, внизу деревьевъ вовсе небыло мелкаго кустарника. Занимая четыре акра земли, она была не такъ густа и спускалась не такъ круто, чтобы закрывать собой очаровательный видъ долины и отдаленныя голубыя полосы озера, перескаемыя стволами деревьевъ. Смятая трава и нагрвшаяся листва распространяли пріятный запахъ, солнечные лучи, пробиваясь сквозь втви и падая на яркіе цвта платьевъ и зонтиковъ, испещряли фонъ однообразной зелени. Въ конц рощи, подл двухъ огромнйшихъ деревьевъ, устроена была платформа, впереди которой возвышались амфитеатромъ досчатыя скамейки человкъ на тысячу. Прізжавшіе издалека и прежде другихъ занимали мста задолго до открытія митинга. Близь главнаго входа, разносчики устроили стойки и разложили на нихъ передъ толпами постителей множество соблазнительныхъ и весьма неудобоваримыхъ предметовъ. Тутъ былъ жиденькій лимонадъ въ желзныхъ ведрахъ, съ большими кусками льду, на которомъ сверкали преломленные лучи солнца, громадное число бутылокъ за проволокой съ шипучими питьями, мороженое, въ которомъ сливки замнялись сбитыми яицами съ водой и съ небольшимъ количествомъ лимоннаго сиропа, груды темныхъ, какъ подошва, имбирныхъ пряниковъ и ряды стеклянныхъ банокъ съ леденцами, боле предпріимчивые промышленники выставляли пироги, разрзанные на куски, лица, сваренныя въ крутую, и жидкость, которую они называли кофе.

По обимъ сторонамъ большой птолемійской дороги стояли экипажи, и даже внутри сосднихъ полей, владтель которыхъ, ревностный приверженецъ общества, отворилъ въ нихъ ворота’для всхъ желающихъ. Многіе отдаленные фермеры привозили съ собою овесъ и до присоединенія къ толп распрягали лошадей и становили ихъ къ забору. Потомъ, сопровождаемые щегольски одтыми женами, которыя въ свою очередь осматривали корзины съ провизіей — приводя въ нихъ все въ порядокъ, — отправлялись на митингъ въ пріятномъ и даже восторженномъ настроеніи духа, останавливаясь отъ времени до времени поздороваться съ знакомыми или родными. Впереди родителей шли дочери, съ обычнымъ видомъ независимости, хорошо зная нетерпніе молодыхъ людей и надясь, что самые пріятные изъ нихъ отъищутъ ихъ прежде, чмъ водворится общій порядокъ. Случай этотъ имлъ необыкновенную прелесть въ главахъ старыхъ и молодыхъ. Американцу для развлеченія необходимъ какой нибудь серьезный предлогъ. Въ сущности, онъ не признаетъ этой необходимости и не признавалъ бы ея вовсе, если бы природа не заманивала его, и нс доставляла удовольствія подъ видомъ исполненія долга.

По прибытіи знаменъ мстныхъ обществъ, ихъ разставили на платформ и вокругъ нея. Знамя Тиберія находилось въ центр. Оно было изъ голубой шелковой матеріи съ золотыми каймами, и съ изображеніемъ по средин бьющаго фонтана, подъ которымъ виднлись слова: ‘жаждущіе — пріидите!’ По правую сторону стояло знамя Птолеми, изображавшее радугу на бломъ пол, съ предостереженіемъ: ‘не смотрите на вино, когда оно красно’. Какую связь имло это изреченіе съ радугой — разъяснить весьма трудно,— радуга же вроятно служила напоминаніемъ о всемірномъ потоп. На знамени Анакреона, стоявшемъ налво, красовалась пляшущая женщина, въ малиновомъ плать. Одна нога далеко откинута назадъ, а вся фигура сильно стремилась впередъ, не смотря на это некомфортабельное положеніе, она лила толстую струю воды изъ голубой урны въ открытый ротъ жирнаго и крайне бдно одтаго ребенка. Надпись состояла изъ двухъ словъ: ‘Фонтанъ юности’. Самый замысловатый девизъ принадлежалъ Неро-Корнерсу. Эго маленькое общество, слишкомъ бдное или слишкомъ экономное, чтобы завести знамя воздержанія, употребило въ дло знамя политическое, служившее имъ во время выборовъ предшествовавшаго года. На немъ были имена кандидатовъ на мста президента и вице-президента: ‘Pierce and King’. Съ измненіемъ слова Pierce на Prince и съ прибавленіемъ слова Water, образовалась надпись: ‘Water, Prince and King’. (Вода, принцъ и король). Постители изъ отдаленныхъ мстъ, не посвященные въ тайну этого девиза, чрезвычайно восхищались простотою и силою такого выраженія.

Вся эта сцена сильно интересовала Вудбьюри, который прибылъ на мсто въ числ первыхъ. Народу собралось до трехъ тысячъ, но порядокъ и приличіе не нарушались. Не было ни одного блюстителя закона, потому что каждый былъ самъ себ полисменомъ. Даже нсколько пьяныхъ гулякъ, явившихся изъ Птолеми въ средин митинга, были отрезвлены атмосферою этого мста и не смли привести въ исполненіе задуманные скандалы. Вудбьюри признавался самому себ, что дйствіе подобныхъ митинговъ нельзя не считать благотворнымъ: обычай этотъ необходимъ для народа, возбудительный темпераментъ котораго весьма естественно доводитъ до невоздержности, — это въ своемъ род одна крайность, противодйствующая другой.

Когда прибылъ Вудбьюри, хоръ музыкантовъ занималъ уже платформу, и доставлялъ народу величайшее удовольствіе. Чистые тоны горновъ и кларнетовъ торжественно оглашали рощу, случайно срывавшіяся фальшивыя ноты оставались незамченными среди глухаго гула голосовъ. Слушатели постепенно выходили изъ матеріальной сферы, въ которой обращались постоянно, и за предлами ея находили отдыхъ, радость, удовольствіе. Они становились способными, по крайней мр, оцнивать мысли и мннія своихъ ораторовъ, слова выслушивались съ восторгомъ, тогда какъ при обыкновенномъ настроеніи духа они были бы пустыми звуками. Они приходили въ соприкосновеніе съ той высшей атмосферой поэзіи, которая виситъ надъ всмъ человчествомъ, — гд холодные болотные туманы, въ которыхъ мы движемся, становятся розовыми облаками утренней зари!

Въ два часа музыканты оставили платформу, и собраніе пригласили къ порядку. Посл приличной молитвы, прочитанной Самюелемъ Стэйльзомъ, огромный хоръ изъ молодыхъ людей проплъ гимнъ воздержанія. Это была пародія на прекрасные анакреонтическіе стихи Гофмана. Посл того прочитанъ былъ годовой отчетъ. Онъ отличался чрезвычайной растянутостью и множествомъ неистовыхъ воззваній къ лицамъ, имвшимъ на выборахъ право голоса. Умнье достичь политическаго результата, пользуясь личными привычками, было нововведеніемъ въ наук управленія, но природные инстинкты были слишкомъ развиты, чтобы допустить его безусловно. Окружной выборный комитетъ, предвидя это затрудненіе, принялъ обыкновенную тактику партіи, и старался пробудить сочувствіе, которое устраняло бы всякія сомннія относительно сдланнаго предложенія. ‘Подавайте голосъ за кандидатовъ, принадлежащихъ къ обществу воздержанія, — восклицали члены комитета, читая отчетъ: и вы подадите его за нравственность, добродтель и религію! Подавайте голосъ противъ нихъ, и вы подадите его за болзнь, бдствіе и преступленіе! Подавая голосъ за нихъ, вы дадите разсудокъ безсмыслію,— прозрніе омраченнымъ глазамъ,— твердость дрожащей рук,— радость сердцу покинутой жены,— хлбъ голодающимъ дтямъ! Подавая противъ нихъ, вы переполните наши богадльни и тюрьмы, дадите демонскую силу рук виноторговца, чтобы крпче удержать борющуюся жертву, введете нашихъ молодыхъ людей во искушеніе, наведете гибель на наше любезное отечество! Да, вы подадите тогда голосъ за то, чтобы бутылка пьяницы была всегда полна, чтобы вс его рчи состояли изъ ругательствъ,— чтобы онъ осыпалъ свою жену проклятіями и наносилъ дтямъ побои, и чтобы онъ пропилъ башмаки съ ихъ ногъ, рубашки съ ихъ плечъ, постели изъ подъ нихъ и кровли надъ ними’.

Отчетъ былъ принятъ съ единодушнымъ восторгомъ, лица членовъ комитета озарились удовольствіемъ. Это былъ врный признакъ, что выборный комитетъ достигнетъ желаемой цли. Въ этомъ заключалась главная цль митинга, и ожидавшіе ораторы видли теперь, что передъ ними открылось чистое и пріятное поле. Вудбьюри, прислонясь къ дереву близь скамейки , на которой расположились его друзья, Вальдо, выслушалъ отчетъ съ невольнымъ чувствомъ сожалнія и досады. Самый характеръ отчета усиливалъ въ немъ убжденіе, что порокъ, требовавшій излеченія, имлъ своимъ началомъ радикальный недостатокъ національнаго темперамента, исправятъ который не въ состояніи никакое законодательство.

Мистриссъ Вальдо бросила на него вопросительный взглядъ. Онъ покачалъ головой.

— Это ложное движеніе, сказалъ онъ: — хорошія дла не совершаются съ помощью насилія.

— Но иногда — съ помощью угрозъ, замтила мистриссъ Вальдо съ выразительной улыбкой.

Вудбьюри хотлъ что-то отвтить, но въ этотъ моментъ президентъ провозгласилъ, что Байронъ Бакстеръ, изъ анакреонской семинаріи, прочтетъ поэму, посл которой публика услышитъ мистера Абирама Стокса.

Байронъ Бакстеръ, высокаго роста, съ подогнутыми колнами, девятнядцатилтній молодой человкъ, съ длинными волосами, раздленными по середин прямымъ проборомъ, подошелъ къ переднему концу платформы, и потомъ вдругъ отступилъ назадъ, вытянувъ руки впередъ, съ выраженіемъ крайняго ужаса. Громкимъ голосомъ онъ продекламировалъ:

‘Возьмите прочь отъ меня эту отраву,

Эту чашу, которая сводитъ съ ума!

Душа моя страждетъ,— ее жжетъ огонь,

Скрытый въ заманчивой влаг.

‘Прочь ее, прочь!… скоре, скоре!

Не дайте сгорть моей голов,

Къ яду не дайте коснуться губамъ

И влажную смерть моментально испить’.

Такъ какъ молодой человкъ не пилъ больше ничего, кром воды съ патокой, то искусственное выраженіе ужаса длалось очевиднымъ. Не смотря на то, пылкость его декламаціи произвела въ слушателяхъ невольный трепетъ, и по окончаніи чтенія раздались громкія рукоплесканія.

Мсто молодаго поэта заступилъ любимый ораторъ, мистеръ Абирамъ Стоксъ. Это былъ мужчина лтъ сорока пяти, съ большой, красивой головой и привлекательнымъ видомъ. Волоса и глаза его были темные, цвтъ лица смугловатый. Эти наружные признаки, и еще небольшія руки и прекрасные зубы, обнаруживали въ немъ испанское происхожденіе. Онъ имлъ привычку наклонять впередъ голову, такъ чтобы на лицо упадалъ большой локонъ волосъ, производившій живописный эффектъ, и потомъ отбрасывать этотъ локонъ на свое мсто быстрымъ потрясеніемъ головы. Голосъ его былъ густой и звучный, хотя для привычнаго слуха, его паосъ, въ мстахъ, назначенныхъ для эффекта, былъ скоре драматическій, нежели дйствительный. Впрочемъ весьма немногіе изъ его слушателей въ состояніи были сдлать это различіе, молодыя дамы, въ особенности, приходили въ восторгъ. Носилась молва, что его ранняя жизнь отличалась буйствомъ и развратомъ, и теперь на него смотрли какъ на самую замчательную личность, сохранившуюся отъ конечной гибели. Молва эта, всюду ему предшествовавшая, возбуждала интересъ до его появленія и придавала эффектъ его краснорчію.

Какъ бы то ни было, онъ говорилъ витіевато и убдительно. Не пускаясь въ даль, онъ слегка касался практическихъ сторонъ предмета и старался набгать анекдотовъ и поясненій. Послднихъ онъ никогда не заимствовалъ изъ своей личной опытности, какое бы ни длали заключеніе его слушатели, но онъ зналъ цну таинственности слишкомъ хорошо, чтобы сохранить за собою возможность просвщать ихъ дольше. Краснорчіе его принимало необыкновенную силу, когда онъ говорилъ о реформ, о женщин, о всемъ, что позволяло ему, согласно его собственному выраженію, ‘воспарять’. Эта черта его витійства была весьма эффектна для того, кто слушалъ его въ первый разъ. Онъ имлъ привычку вводить нкоторые любимые свои обороты при всякомъ случа. Вудбьюри, не знавшій этой уловки, былъ пріятно изумленъ естественною теплотою языка оратора и его краснорчіемъ.

Заключеніе его рчи было такое: ‘Эта чистйшая и благотворнйшая добродтель является не для стяжанія побдъ въ битвахъ и судорожныхъ усиліяхъ. Мягкія, какъ небесная роса, ея блыя ноги прекрасны на горахъ, откуда приносятъ он величайшую радость! Счастливы мы, что она избрала свое пребываніе между нами, и что выбрала насъ для выполненія своего труда! Никакая другая часть свта неспособна къ принятію ея. Ея не могъ произвести распадающійся феодализмъ Европы, гд инстинкты свободы заглушаются виномъ и развратомъ, Старый Свтъ слишкомъ омраченъ, чтобы узрть ея лицо. Она могла родиться только здсь, на двственной груди новаго материка,— здсь, въ лучезарномъ блеск заходящаго солнца! Она дитя Запада, дитя воздержанія,— при вид ея демонскій алкоголь убгаетъ въ мрачные вертепы и прячется въ костяхъ своихъ жертвъ, между тмъ какъ невозмутимое спокойствіе возсдаетъ по правую ея руку, довольство и обиліе — по лвую’!

Слова: ‘прекрасно! великолпно!’ послышались въ публик, когда ораторъ кончилъ и занялъ свое мсто. Массъ Карри Дильвортъ отерла глаза миньятюрнымъ батистовымъ платочкомъ и тяжело вздохнула, подумавъ, что этотъ человкъ, ея beau ideal (по ея понятіямъ это означало ideal beau), никогда не узнаетъ, какую нашелъ бы онъ въ ней врную, умющую цнить геніальныя способности, подругу.

— О, Ханна! прошептала она, наклонясь впередъ къ сосдней скамейк, на которой сидла Ханна Торстонъ:— слыхала ли ты что нибудь прекрасне этого?

— Я находила это прекраснымъ, когда слышала въ первый разъ, отвчала Ханна безъ всякаго энтузіазма, что крайне изумило маленькую швею. Миссъ Карри начала бояться, что сдлала ошибку, когда видъ миссъ Руани Гудвинъ, тоже въ слезахъ (и не удивительно, потому что ея братъ Элиша былъ горькій пьяница), нсколько оживилъ ея увренность.

— Поверхностно, но въ своемъ род не дурно, отвтилъ Вудбьюри на вопросъ мистриссъ Вальдо.

— Какъ вамъ не стыдно! Это великолпно! И онъ такой красивый мужчина! воскликнула она.— Впрочемъ я вижу, вы ршились не восхищаться ни кмъ изъ нихъ, вы еще не позабыли нападенія Грэнвиля. Вы просто пест…. какъ они называются? Мистеръ Вальдо только что вчера объяснилъ мн это слово: — пест… песс….

— Ахъ,— пессимистъ? — Вовсе нтъ, мистриссъ Вальдо. Напротивъ, я чисто оптимистъ.

— Все равно — не хорошо,— хотя, право не знаю, что это значитъ. Однако, позвольте,— мистеръ Грэйндль собирается говорить. Подождите, онъ вамъ дастъ себя знать!

Съ видомъ угрозы, опа кивнула головой, Вудбьюри, готовый разсмяться и въ то же время подстрекаемый любопытствомъ послушать оратора, снова прислонился къ дереву.

Мистеръ Грэйндль, занимавшійся въ Атауг мелочной торговлей, не пропускалъ ни одного случая поговорить передъ публикой, Это былъ человкъ съ поверхностными способностями, но съ высокими понятіями о своей персон,— человкъ, который скоре позволилъ бы оскорбить себя, но не обличить себя въ своемъ невжеств. Его плавная рчь была выработана многолтней практикой, но такъ какъ онъ вовсе не умлъ ни мыслить, ни разсуждать, и кром того.былъ извстенъ своимъ безсовстнымъ обращеніемъ съ фактами, то мнніе, которое онъ составилъ о себ, скоро бы утратило свое значеніе, если бы его не поддерживала смлость и даже наглость личныхъ нападеній. Мистеръ Кэмпбелъ, содержатель птолемійской гостинницы, нсколько разъ собирался побить его, и Грэйндль избавлялся отъ побоевъ только тмъ, что избгалъ встрчи съ хозяиномъ, пока въ послднемъ не остывалъ жаръ злобы. Онъ до такой степени привыкъ къ оскорбительнымъ эпитетамъ, что они никогда не производили на него ни малйшаго впечатлнія.

Онъ говорилъ почти полчаса, вводилъ въ свою рчь статистическія свднія, которыя въ состояніи была удержать его память (въ случа забывчивости, онъ заимствовалъ цифры изъ своего воображенія) потомъ замтилъ, что слушатели, попробовавъ лакомыя, приправленные вкусными спеціями блюда мистера Абрама Стокса, находили предлагаемую имъ простую пищу совершенно безвкусною. Не смотря на то, онъ не унывалъ: у него былъ запасъ нападеній на личности, которыя, онъ зналъ изъ долговременной опытности, всегда имли свой интересъ,— все равно, нравились ли они публик, или нтъ. Переходъ къ нимъ сдлавъ былъ весьма легко.— ‘Имя передъ собой эти ужасные, потрясающіе душу факты, говорилъ онъ: какой человкъ, достойный названія человческаго существа, осмлится возставать противъ ученія о воздержаніи? Какъ сметъ какой нибудь человкъ полагать, что его собственныя желанія,личныя привычки и наклонности важне сохраненія нравственности между его собратіей? А между тмъ подобные люди существуютъ,— люди не бдные, не невжественные, не ослпленныя созданія, для которыхъ не чуждо все прекрасное, и которые не лишены права на уваженіе, на доброе имя,— но люди богатые и по видимому образованные, съ громадными притязаніями на нравственность и респектабельность. Какое понятіе должны мы составить о подобныхъ людяхъ’?

Мистриссъ Вальдо бросила на Вудбьюри взглядъ, который говорилъ: — вотъ ужо! достанется вамъ!

— Пусть достанется! отвчалъ Вудбьюри.

‘Быть можетъ, эти люди думаютъ, продолжалъ ораторъ: — что для различныхъ климатовъ существуютъ различные законы смертности,— что они могутъ распространять между нами отвратительныя привычки языческихъ расъ,— привычки, для искорененія которыхъ мы употребляемъ вс свои усилія! Лучше было бы, еслибы эти люди воротились назадъ, пусть несчастные рабы ихъ подаютъ имъ гукахъ, наполненный охмляющимъ напиткомъ, или поддерживаетъ изъ нетвердые шаги, когда пары шербета воспламенятъ ихъ головы’!

Многіе изъ слушателей понимали, на кого направлены были эти слова, мсто, занимаемое Вудбьюри, было видное, и потому вс смотрли на него съ особеннымъ любопытствомъ. Сложивъ на грудь руки, съ подавленной улыбкой на лиц, Вудбьюри стоялъ, прислонясь къ дереву, и когда ораторъ достигъ высшей ноты своего краснорчія, онъ, къ удивленію зрителей, разразился громкимъ, смхомъ.

Мистеръ Грэйндль тоже увидлъ свою жертву, и отъ времени до времени бросалъ на нее косвенные взгляды, разсчитывая, какъ далеко онъ могъ съ безопасностію для себя вести аттаку. Неожиданный и несдержанный смхъ Вудбьюри немного сконфузилъ его, но въ то же время придалъ ему бодрость: тутъ еще ничего не было страшнаго, и онъ могъ говорить.

‘Да, повторяю я, продолжалъ Грэйндль, насъ не обмануть, какое бы ни дали названіе питью!— Подобные люди могутъ пить шербетъ или хэйдсинъ, могутъ называть свои напитки почтенными именами, а демонъ алкоголя все-таки будетъ издваться надъ ними и прибирать ихъ въ свои когти. Гд-то говорится: ‘князь тьмы есть джентльменъ’, остерегайтесь, остерегайтесь, друзья мои, чтобы проклятый ядъ, безвредный для васъ подъ своими вульгарными именами, не обольстилъ васъ аристократическимъ титуломъ’.

— Не позволить ли ораторъ сдлать одно замчаніе? сказалъ Вудбьюри, съ трудомъ подавляя смхъ и поддаваясь минутному негодованію. Голосъ его, не громкій, но весьма чистый, ясно былъ слышенъ всему собранію, въ которомъ раздался глухой говоръ и сотни головъ повернулись въ ту сторону, гд онъ стоялъ.

— Я только на минуту перерву рчь оратора, чтобы представить публик маленькое объясненіе,— началъ Вудбьюри спокойнымъ тономъ среди глубокаго молчанія: — я не хочу обижать оратора предположеніемъ, что его послднія слова относятся лично ко мн, это было бы обвиненіемъ, что онъ оправдываетъ истину посредствомъ лжи, и защищаетъ нравственность орудіемъ невжества и оскорбленія. Я знаю земли, о которыхъ онъ говоритъ и привычки тамошняго народа. ‘Отвратительныя привычки языческихъ расъ’ до такой степени далеки отъ пьянства, что намъ слдовало бы създить къ нимъ поучиться воздержанію. Я долженъ выразить крайнее мое изумленіе, услышавъ ожесточенное нападеніе на употребленіе шербета, тогда какъ онъ открыто продается сегодня, въ этой рощ,— когда я собственными своими глазами видлъ, какъ самъ ораторъ съ очевиднымъ наслажденіемъ выпилъ огромный стаканъ этого напитка.

Въ толп началось движеніе, къ которому въ разныхъ мстахъ примшивался громкій смхъ.

— Это гнусная ложь!— вскричалъ Грэйндль, хриплымъ взволнованнымъ голосомъ.— Я никогда не употребляю охмляющихъ напитковъ!

— Я не обвиняю васъ въ этомъ,— спокойно сказалъ Вудбьюри:— но для слушателей, можетъ быть, интересно узнать, что шербетъ есть просто арабское названіе лимонада.

Смхъ поднялся общій, за исключеніемъ мистера Грейндля.

— Кром того, продолжалъ Вудбьюри:— ораторъ назвалъ гукахъ охмляющимъ напиткомъ. Такъ какъ гукахъ есть ничто иное, какъ трубка, въ которую дымъ проходитъ черезъ воду, прежде чмъ достигнетъ рта, то нельзя не признать его мене опаснымъ напиткомъ, нежели глиняная трубка ирландскаго работника. Прошу у митинга извиненія за нарушеніе порядка.

Смхъ возобновился одушевленне прежняго, и въ теченіи нсколькихъ минутъ посл того, какъ Вудбьюри кончилъ, шумъ въ народ былъ такъ великъ, что голосъ Грэйндля оставался голосомъ вопіющаго въ пустын. Къ этому смятенію нужно прибавить еще то обстоятельство, что дирижеръ птолемійскихъ музыкантовъ, принявъ этотъ шумъ за сигналъ прекращенія митинга, заигралъ: ‘Мальбруга’,— арію, которая, къ сожалнію, была извстна въ этой мстности подъ мене классическимъ названіемъ: ‘Мы не подемъ домой до утра’.

Члены комитета на платформ упрашивали мистера Грэйндля оставить свою рчь и уступить мсто новому оратору, но онъ положительно не соглашался и проговорилъ еще съ четверть часа, стараясь показать этимъ, что не считаетъ себя пораженнымъ. Несмотря на то, большая часть слушателей въ душ радовалась за полученный имъ урокъ, и остальная часть его рчи была выслушана безъ всякаго вниманія. Вудбьюри, чтобы избгнуть любопытныхъ взглядовъ толпы, занялъ узкое и безпокойное мсто на конц скамейки, подл мистриссъ Вальдо.

Съ этой поры, онъ, противъ воли своей, сдлался предметомъ величайшаго уваженія въ глазахъ птолемійскихъ весельчаковъ, которые приняли его за члена оппозиціи.

Посл проптаго хоромъ хвалебнаго гимна воздержанію, на платформ являлись другіе ораторы, по число слушателей постепенно уменьшалось: фермеры и ихъ жены разбрелись по рощ поговорить съ знакомыми, раскрылись корзины съ провизіей, стойки съ пирогами и сассапарельной шипучкой испытывали страшный натискъ. Такъ какъ молодые люди не были лорды Байроны, то двицы не совстились кушать въ ихъ присутствіи, и кокетство выполнялось съ жаренымъ цыпленкомъ въ одной рук и кускомъ хлба въ другой. Солнце начинало бросать боле мягкіе и косвенные лучи на прекрасную картину долины, и постепенно опускаясь ниже густой листвы, озаряло лица все еще сидвшихъ передъ платформой. Третьимъ, единодушно проптымъ гимномъ митингъ кончился.

Вудбьюри и Вальдо, чтобы избавиться отъ пыли, отправились въ Птолеми черезъ поля. Черезъ нсколько минутъ они настигли Ханну Торстонъ и миссъ Дильвортъ. Само собою разумется, мистеръ Грэйндль былъ предметомъ разговора.

— А хорошо его отдлали,— не правда ли, Ханна? съ энтузіазмомъ воскликнула мистриссъ Вальдо. Вудбьюри быстро принималъ въ ея воображеніи героическіе размры.

— Мн кажется, мастеръ Вудбьюри былъ совершенно правъ, ocтановивъ его,— а все же, я думаю, было бы лучше, если бы этого не случилось.

— И я думаю тоже самое! воскликнулъ Вудбьюри.

— Вотъ еще!— вы оба какіе-то странные!— замтила мистриссъ Вальдо.

ГЛАВА XIX.

ВЪ КОТОРОЙ ПРЕДСТАВЛЯЕТСЯ СИЛА ПРИТЯЖЕНІЯ И СИЛА ОТТОЛКНОВЕНІЯ.

Замчаніе Ханны Горстонъ долго оставалось въ ушахъ Вудбьюри. Кратковременное торжество его кончилось, и онь началъ сожалть, что поддался минутному негодованію. Пораженіе мистера Грэйндля куплено было весьма дешево, это была добыча слишкомъ маленькая и ничтожная, чтобы человку, съ утонченными инстинктами, обращать на нее вниманіе. Хладнокровно и безпечно сдланное имъ возраженіе пробуждало, однако, сознаніе, что онъ понялъ упрекъ оратора, и что онъ былъ достаточно обидчивъ, чтобы отразить его нападеніе. Мистеръ Грэйндль въ свою очередь понялъ состояніе души Вудбьюри, и мысль, что онъ усплъ таки уязвить своего противника, доставляла ему большое утшеніе.

Впрочемъ, Вудбьюри забылъ свое самообвиненіе, неожиданно услышавъ его эхо отъ миссъ Торстонъ. Ея замчаніе обнаруживало дальновидность и тонкость пониманія, которыхъ онъ не. ожидалъ, — мало того, оно обнаруживало уваженіе къ его личности, какъ къ джентльмену, чего она не могла бы почувствовать, если бы въ воображеніи своемъ не поставила себя на его мсто. Онъ зналъ, что такъ должна поступигь развитая натура, этого можно достичь только прилежнымъ изученіемъ общества, а прежнія сношенія съ миссъ Торстонъ не приготовили его къ тому, чтобы убдиться въ благородств ея инстинктовъ. Онъ посмотрлъ на Ханну съ возобновившимся любопытствомъ и участіемъ. Ея стройная фигура подвигалась впередъ по мягкой травянистой тропинк свободными шагами, на ней было простое блое кисейное платье съ широкими рукавами и бантомъ на груди изъ ленты жемчужнаго цвта, ея зонтикъ и уборъ шляпки были того же цвта, съ единственнымъ украшеніемъ въ послдней изъ мелкихъ розовыхъ цвтковъ. Возбужденіе, произведенное минувшимъ событіемъ, или дйствіе прогулки, вызвали нжный румянецъ на ея обыкновенно блдное лицо, и въ то время, какъ глаза ея опустились внизъ, чтобы взбжать лучей солнца, Вудбьюри замтилъ, какія длинныя и темныя рсницы окаймляли ея вки.

— Восьмнадцати лтъ она врно была красавица, сказалъ онъ про себя:— но даже тогда ея выраженіе едва ли могло быть двственно-непорочне и плнительне, чмъ теперь.

Онъ отвернулся въ сторону и подавилъ вздохъ. До какой степени одно заблужденіе можетъ испортить благородную женщину!

Передъ спускомъ съ послдняго откоса къ городу, они невольно остановились полюбоваться вечернимъ ландшафтомъ. Солнце только что скрылось за западной горой, и часть Птолени лежала въ тни, между тмъ какъ свтъ его прорывался въ ложбину боковой долины, разсыпая свою золотую пыль надъ отдаленными вязами Ревучаго Ручья и заставляя Лэйксайдъ блистать звздою на темномъ фон сосноваго лса. Далеко на озер бллъ парусъ яхты, утопавшій западный берегъ представлялся на тускломъ горизонт пурпуровымъ туманомъ. Звуки музыки все еще долетали до нихъ изъ рощи, но уже мягкіе, нжные, какъ звуки эоловой арфы.

— Судьба забросила насъ въ прекрасную мстность, сказалъ мистеръ Вальдо, переводя свой взглядъ съ одной горы на другую съ веселымъ, довольнымъ лицомъ.

— Каждая часть земнаго шара иметъ, мн кажется, свои минуты красоты, отвчалъ Вудбьюри:— но Птолеми, конечно, очаровательное мсто для тхъ, кто уметъ цнить его красоты. Неужели счастіе не есть способность или особенность темперамента! совершенно независимаго отъ условій жизни?

— Это зависитъ отъ того, что именно называете вы счастіемъ,— сказала мистриссъ Вальдо.— Кстати, пусть изъ насъ каждый опредлитъ его, и тогда увидимъ, на сколько мы сходимся въ своихъ понятіяхъ. По моему, счастіе заключается въ наклонности видть во всемъ хорошее.

— Ты забыла опредленіе Граса, сказалъ пасторъ.

— Попались, мистриссъ Вальдо. Значитъ вы нисколько не лучше меня, вы сами признаетесь въ приверженности къ оптимизму,— весело воскликнулъ Вудбьюри.— Вы правы, безспорно, но, къ сожалнію, есть вещи, изъ которыхъ мы не можемъ извлечь ничего хорошаго.

— Мы всегда можемъ исполнять свой долгъ, потому что онъ соразмренъ съ нашими силами, сказала Ханна Хорстовъ.

— Если мы врно знаемъ, въ чемъ заключается нашъ долгъ.

— Почему же мы не можемъ знать этого? спросила она, быстро повернувшись къ нему.

— Потому что простой жажды знанія еще весьма недостаточно! Какую большую часть истины мы не въ состояніи объять вмал! Какъ много есть предметовъ, отъ знанія которыхъ мы уклоняемся!

— Уклоняемся отъ истины?

— Да, потому что мы люди, и наше ближайшее подобіе Богу заключается въ сострадательной нжности къ ближнему. Разв знаніе пороковъ въ нашихъ друзьяхъ не производитъ въ насъ душевной скорби? Разв мы не привязываемся еще боле къ нашимъ любимымъ мнніямъ въ ту минуту, когда начинаемъ подозрвать, что держаться ихъ не представляется уже возможности? Нтъ, мы не довольно сильны, не имемъ достаточно окаменлыхъ сердецъ, чтобы дйствовать безъ иллюзій, безъ обманчивыхъ, несбыточныхъ надеждъ.

— Вы, кажется, хотите разубдить меня въ моихъ иллюзіяхъ, воскликнула Ханна Торстонъ, съ легкой горечью въ тон своего голоса. Спустя минуту, она упрекнула себя за эти слова, и на лиц ея показался боле яркій румянецъ. Ее вовсе не вызывали на подобное примненіе его словъ, ей не слдовало длать такого предположенія, онъ былъ такъ непоколебимъ въ своемъ спокойствіи и въ своихъ доводахъ, заимствуемыхъ изъ его зрлой опытности. Ея собственныя врованія колебались, когда умы ихъ приходили въ столкновеніе, при всемъ томъ, если бы она отказалась отъ нихъ, то могла ли бы она вровать въ самую истину? Онъ не былъ грубымъ матеріалистомъ, онъ обладалъ воображеніемъ, чувствомъ и благоговніемъ, но его присутствіе охлаждало ея энтузіазмъ и производило онмніе въ свободномъ дйствіи ея ума.

— О, нтъ! отвчалъ Вудбьюри, съ ласковымъ и въ то же время серьезнымъ видомъ:— я не хотлъ бы сознательно разрушать ни одной невинной иллюзіи. Бываютъ даже такіе виды заблужденій, которыя отъ противодйствія длаются еще хуже. У меня вовсе нтъ идеи нападать на воззрнія, которыя не согласуются съ моими. Я — единица между многими милліонами, и цль моя — понимать жизнь, но отнюдь не измнять насильственнымъ образомъ ея характера.

Во время этого разговора они немного опередили другихъ и съ прибытіемъ въ Птолеми должны были прекратить его. Вудбьюри отказался отъ приглашенія Вальдо напиться съ ними чаю, и похалъ съ Бютомъ домой, озаряемый блескомъ заходящаго солнца. Бютъ воспользовался первымъ случаемъ, чтобы описать мистриссъ Фортитюдъ Бабъ пораженіе, нанесенное его господиномъ мистеру Грэйндлю.

— И по дломъ ему, сказала она съ угрюмымъ удовольствіемъ. Отвратительно вспомнить, какъ онъ отвернулъ свой носъ отъ отъ лучшаго хереса и назвалъ его ядомъ!

Она не могла удержаться, чтобы во время приготовленія чая не выразить своего одобренія мистеру Вудбьюри. При ея манер, это выраженіе имло большое сходство съ упрекомъ.

— Я слышала, замтила она съ сердитымъ лицомъ: — что вы тоже держали рчь. Надюсь, что во время будущихъ выборовъ вы попадете въ законодательную палату.

Вудбьюри улыбнулся.

— Дурныя всти распространяются быстро, сказалъ онъ.

— Я тутъ ничего не вижу дурнаго. Не видла бы этого и тмъ боле, что въ ея время сюда никогда не показывались подобные люди.

— Онъ больше никогда и не покажется, мистриссъ Бабъ.

— Желала бы я видть, какъ онъ ршится на это!

Съ этими словами мистриссъ Бабъ такъ ловко опустила крышку съ чайника, въ который смотрла, что раздавшійся звукъ былъ похожъ на пистолетный выстрлъ.

Вудбьюри вошелъ въ библіотеку, подкатилъ свое кресло къ открытому окну, закурилъ сигару, и началъ наблюдать, какъ блескъ восходившей луны постепенно бралъ верхъ надъ свтомъ потухавшихъ сумерекъ. Сквозь клубы дыма, при тускломъ вечернемъ освщеніи, передъ нимъ возникала фигура Ханны Торстонъ, въ бломъ ея плать, съ бантомъ на груди изъ лентъ жемчужнаго цвта, съ длинными рсницами, закрывавшими ея темные глаза, съ румянцемъ на щекахъ и плнительнымъ выраженіемъ въ губахъ. Какая-то капризная судьба, повидимому, сводила ихъ вмст для того только, чтобы показать, до какой степени они могли бы быть близки другъ къ другу, и какъ далеки были на самомъ дл. Припоминая ея присутствіе духа и самообладаніе при страшной сцен въ рощ у водопада Ревучаго Ручья, отвагу, съ которой она пустилась въ Тиберій, смлый упрекъ, который сдлала она, чтобы избавить обольщенное созданіе отъ неизбжной гибели, онъ признавался самому себ, что ни къ какой другой женщин не питалъ такого уваженія. Съ чувствомъ благоговнія преклонялся онъ предъ той возвышенной непорочностью, которая не знаетъ, на что она отваживается, и въ душ его пробуждалось тревожное участіе, въ то время, какъ онъ предусматривалъ опасности, въ которыя могла бы вовлечь ее эта отвага, Онъ чувствовалъ, что Ханна была способна понимать, что она обладала боле тонкими инстинктами, составлявшими лучшую часть ея натуры, что она также питала къ нему нкоторое уваженіе, но въ то же время очевидно было, что въ его присутствіи умъ ея безъ нужды становился напряженнымъ и въ ней невольно возникали сомннія. Казалось, онъ пріобрталъ и употреблялъ въ дло какую-то непонятную отталкивающую силу въ отношеніи къ Ханн, которая находилась въ ней самой, въ упорств, съ которымъ она держалась своихъ особенныхъ воззрній, въ женской раздражительности, обнаруживавшейся при несогласіе ни мнніяхъ.

Во время этихъ размышленій воображенію его еще разъ представилась врзавшаяся въ его памяти картина — картина непорочнаго лица Мадонны, съ потупленными глазами, озаренными мягкимъ блескомъ заходящаго солнца. Дыханіе ночи, принося къ окну медовый ароматъ цвтущихъ акацій, напомнилъ ему запахъ персидскихъ розъ. Серебристый отблескъ луннаго свта на листьяхъ деревъ, тусклое небо, какой-то неопредленный тихій шелестъ въ воздух располагалъ его къ нг, къ полусладострастію. Онъ былъ мужчина зрлыхъ лтъ и слдовательно вполн могъ знать, чего ему недоставало. Онъ привыкъ воздерживаться отъ страсти, потому что изучилъ ея симптомы, но это возвращеніе горячки юности было принято радушно, не смотря на страданія, которыя она приносила съ собой.

Около полуночи онъ вдругъ всталъ съ мста и затворилъ окно. Боже мой! воскликнулъ онъ вслухъ:— видть ее въ моихъ объятіяхъ! имть ея губы на моихъ губахъ! О чемъ же я думаю?.. Женщина съ положительнымъ умомъ! Да какъ бы ни былъ положителенъ ея умъ, она все еще далека отъ того, чтобы быть мужчиной.

Съ этимъ утшительнымъ извиненіемъ нелпости своихъ думъ, онъ легъ въ постель.

На другое утро онъ провелъ часъ въ тщательномъ осмотр библіотеки и колеблясь нсколько времени между переводами ‘Mahabharata’ и ‘Арабскими сказками’, онъ положилъ оба на мсто, и взялъ переводы Поля ‘Siebenks’ и ‘Walt and Vult’. Посл ранняго воскреснаго обда онъ положилъ эти книги въ карманъ, слъ на лошадь и похалъ въ Птолеми.

Ханна Торстонъ вынесла стулъ на открытый воздухъ, и расположилась въ тни коттэджа. Небо было полуоблачное, дулъ тихій втерокъ, и она очевидно находила перебгавшіе свтъ и тнь по восточной гор гораздо лучшимъ чтеніемъ, чмъ чтеніе книги, которую держала въ рук. Она узнала Вудбьюри, когда онъ въхалъ въ улицу, и наблюдала движеніе ногъ лошади, потому что самого Вудбьюри заслоняли деревья. Къ ея удивленію, лошадь остановилась противъ воротъ коттэджа. Ханна встала, положила книгу, и пошла встртить гостя, который въ это время вошелъ въ ворота. Посл радушнаго и непринужденнаго привтствія, она сказала: — моя мать заснула, ея здоровье такъ слабо, что я боюсь нарушить ея покой. Не угодно ли вамъ приссть, здсь, въ тни?

Вмст съ этимъ она удалилась, чтобы вынести еще стулъ. Между тмъ Вудбьюри взялъ книгу, это была переписка Беттини съ Гюндроде.

— Какъ я радъ, что я не ошибся, сказалъ онъ, посмотрвъ на возвращавшуюся Ханну.

Ханна отвтила взглядомъ, выражавшимъ удивленіе.

— Я узжаю на нсколько дней на лтнюю экскурсію, — прибавилъ онъ, вынимая изъ кармана книги: — и, пересмотрвъ сегодня, утромъ библіотеку, нашелъ въ ней два сочиненія, которыя, казалось мн, вы прочитали бы не безъ удовольствія. Увидвъ вашу книгу, я убдился, что предположеніе мое было основательно, это тоже переводъ съ нмецкаго.

Глаза Ханны заблестли, когда она взяла книги и взглянула на ихъ заглавія.— А! воскликнула она: премного благодарна вамъ, я давно хотла посмотрть эти сочиненія, Лидія Марія Чайльдъ отзывается о нихъ съ прекрасной стороны.

— Кто это Лидія Марія Чайльдъ?

Ханна посмотрла на него съ удивленіемъ.— Неужели вы никогда не читали ‘Писемъ изъ Нью-Іорка’? спросила она.— Я не думаю, чтобы вы были подписчикомъ на журналъ Slavery Annihilator, который она издаетъ, но эти письма были выбраны изъ него и изданы отдльно.

— Что же, они имютъ поучительный характеръ?

— На вашъ взглядъ, быть можетъ. Она выражаетъ живое сочувствіе ко всякаго рода прогрессу. Я бы предложила ихъ вамъ, если бы была уврена, что вы прочитаете ихъ охотно,— а не какъ урокъ, который вамъ задали.

— Вы этимъ обяжете меня, сказалъ Вудбьюри со всею искренностію.— Мн весьма пріятно познакомиться съ новыми воззрніями, особливо когда они краснорчиво изложены. Лидія Марія Чайльдъ, я полагаю, защищаетъ эмансипацію женщинъ?

— Защиты этой вы найдете весьма мало въ ея письмахъ.

— А если бы я нашелъ? спросилъ онъ.— Миссъ Торстонъ, не смшивайте меня съ множествомъ людей, которые враждебно смотрятъ на вашу теорію. Я искренно желаю, чтобы вопросъ этотъ былъ разобранъ во всей подробности, потому что тогда вниманіе невольно было бы обращено на дйствительныя несправедливости.

— На дйствительныя несправедливости! повторила опа: — да, я полагаю, что оказываемыя намъ несправедливости вообще считались воображаемыми. Это самый удобный способъ употреблять ихъ въ дло.

— Но справедливо ли это обвиненіе?

Ханна слегка покраснла. ‘Неужели, подумала она, натура у этого человка каменная или желзная, если умъ его такъ одинаково свтелъ и холоденъ? Неужели антагонизмъ не въ состояніи возбудить въ немъ теплоты, сообщающей соотвтственную теплоту ея мыслямъ, которыя какъ будто замерзали отъ его безстрастнаго обращенія’? Потомъ она вспомнила его любезность во время прогулки въ Птолеми и его страшное негодованіе на Дайса въ Тибері, и почувствовала, что сама поступила съ нимъ несправедливо.

— Простите меня, отвчала она въ ту же минуту. Я не думала относить этого обвиненія къ вамъ, мистеръ Вудбьюри. Я хотла указать т предубжденія, которыя мы принуждены переносить. Мы заявляемъ только то, что считаемъ серьезными истинами въ отношеніи къ нашему полу, и эти истины отстраняются отъ насъ съ обиднымъ равнодушіемъ, которое оскорбляетъ насъ сильне, чмъ самое суровое сопротивленіе, потому что оно сообщаетъ идею о нашей неспособности думать за самихъ себя. Вы должны знать, что слово ‘женщина’, примняемое къ мужчин, считается величайшей укоризной,— что фраза ‘женская идея’ произносятся не иначе, какъ съ глубокимъ пренебреженіемъ.

— Я не смотрлъ на этотъ предметъ съ вашей точки зрнія, сказалъ Вудбьюри:— напротивъ, я расположенъ врить, что вы имете причины жаловаться на обиду. Но, съ другой стороны, нельзя не напомнить вамъ, что укоризну эту не слдуетъ относить къ однимъ мужчинамъ. Женщины точно также осуждаютъ мужскія привычки и идеи въ своемъ собственномъ пол. Между дтьми названіе двочки мальчишкой считается самымъ обиднымъ выраженіемъ. Фактъ этотъ, однако же, проистекаетъ не изъ врожденной непріязни или отвращенія съ той и другой стороны, но единственно изъ инстинктивнаго сознанія различія половъ, различія въ характер, въ привычкахъ, въ умственныхъ способностяхъ.

— Въ умственныхъ способностяхъ? спросила Ханна, съ необыкновеннымъ спокойствіемъ.— Значитъ, вы полагаете, что бываютъ мужскіе и женскіе умы?

— Я даже увренъ въ этомъ различіи. Конечно, не легко опредлить точныя границы между ними, но все-таки въ склад ихъ есть большая разница, а отсюда — разница въ дйствіи того и другаго ума. Неужели не случалось вамъ, читая какую нибудь книгу, догадываться кто ея авторъ, мужчина или женщина? Можете ли вы указать мн на какое нибудь замчательное сочиненіе, которое, по вашимъ понятіямъ, слдуетъ назвать произведеніемъ мужскаго или женскаго ума, безъ различія?

Миссъ Торстонъ немного подумала и потомъ отвтила:

— ‘Физическая географія’ мистриссъ Сомервиль.

— Прекрасно,— сказалъ Вудбьюри, улыбаясь.— Примра этого я не отрицаю. Я даже готовъ допустить, что женщина способна написать диссертацію объ алгебраическихъ уравненіяхъ, въ которой не будетъ ни малйшихъ признаковъ, что она написана женщиной, Но, все же это нисколько не измнитъ главнаго факта, который, мн кажется, вы, посл нкотораго размышленія, признаете неопровержимымъ. Но все же я допускаю величіе женщинъ, обезсмертившихъ себя въ исторіи, мало того, оставляя въ сторон всякую ревность, я убжденъ, что мужчины не только соглашаются съ возможностью существованія геніальныхъ способностей въ женщин, но всегда первыми признаютъ ихъ и уважаютъ. Какая женщина поэтъ выбрала бы предметомъ для своего сочиненія ‘блйшую лилію на щит Франціи’,— или проще сказать: Дву Орлеанскую? А между тмъ Шиллеръ и Саути не забыли ее. Какъ рдко случается видть, чтобы женщина восхваляла знаменитыхъ женщинъ! О главной защитниц вашего дла,— позвольте, какъ ея имя? кажется, Бёсси Страйкеръ,— мужчины будутъ отзываться съ большимъ сочувствіемъ и справедливостью, нежели женщины, которыя смотрятъ на тотъ же самый предметъ съ противоположной точки зрнія.

— Совершенная правда, отвчала Ханна съ грустнымъ настроеніемъ духа: — мы во многомъ зависимъ отъ мужчинъ и боимся ихъ обидть.

— Тутъ, по крайней мр, обнаруживается та истина, что чувство доврія съ одной стороны и защита съ другой образуютъ боле твердую и въ то же время боле нжную связь, чмъ связь, какой бы можно было ожидать, если бы натуры были боле уравновшены. Здсь вопросъ о превосходств остается въ сторон, и вмсто него является другой — о радикальной и необходимой разниц натуры. Женщина далеко не вполн организована для тяжелыхъ, грубыхъ житейскихъ работъ, и мужчина, собственно для ея же спокойствія и отдыха, желаетъ избавить ее отъ этого труда. Онъ становится между ней и человческой натурой въ грубомъ ея вид.

— Но разв женщина не будетъ смягчать и улучшать ее своимъ присутствіемъ?

— Никогда, никогда! воскликнулъ Вудбьюри.— Напротивъ, это вовлекло бы ее въ неизмримую бездну. Если бы женщина имла право подавать голосъ, то, конечно, при выборахъ и въ другихъ случаяхъ на первыхъ порахъ меньше было бы слышно ругательствъ и грубыхъ выраженій, но лтъ черезъ пять тотъ и другой полъ сталъ бы ругаться вмст. При первомъ появленіи ея на выборахъ, она пользовалась бы предпочтеніемъ, но не на долго: ее подвели бы подъ одинъ и тотъ же уровень, мало того, она увидла бы себя ниже этого уровня, потому что самая грубая женщина была бы оскорблена партіями, чрезъ которыя мужчина могъ бы пройти, не испытавъ ни малйшей обиды.

Тонъ серьезнаго убжденія, въ его словахъ произвелъ на Ханну сильное и въ то же время непріятное впечатлніе. Она слышала почти то же самое въ различныхъ преніяхъ, но сказанное тогда постоянно смягчалось твердою врою, ея друзей въ возможность совершенства человческой натуры,— этой обольстительной мечтой, которой она предавалась весьма охотно. По ея убжденію, участіе женщины во всхъ спеціальныхъ занятіяхъ мужчины будетъ возвышать, но не унижать ее.

— Я не смю надяться на внезапную перемну, сказала она: — но разв мужчины не могли бы постепенно оставить свои грубые вкусы и привычки? Разв одинъ полъ не могъ бы заимствовать отъ другаго только лучшее и благороднйшее? Грустно было бы, если бы у насъ отняли всякую надежду на лучшее будущее.

— Всякую надежду? Нтъ! сказалъ Вудбьюри, вставъ съ мста.— Человческое сердце улучшается и будетъ улучшаться. Лучше надяться на многое, чмъ вовсе не имть надежды. Но между натурами того и другаго пола находится непроходимая бездна. Законы, которыми управляется каждая изъ нихъ, далеко не одинаковы: они слагались, вкъ за вкомъ, изъ того различія въ умственномъ и моральномъ развитіи, о которомъ я говорилъ, и которое, извините меня, вы совсмъ упускаете изъ виду. Вы желали бы уничтожить въ мужчинахъ грубое невжество, преданность излишествамъ, зврскую силу, но размышляли ли вы когда нибудь, что эти дурныя качества не что иное, какъ искаженные виды той энергіи, которая завоевала міръ? Неужели вы полагаете, что одни только потребители овощей и воды прорзали горы, сковали рки мостами, заселили дикія пустыни, построили города, основали государства и воздвигли непреодолимыя преграды варварству! Каждый человкъ, достойный этого имени, обладаетъ грубыми, первобытными фибрами своей расы, въ немъ недостаетъ, по мудрому назначенію Промысла, того боле тонкаго инстинкта, который удерживаетъ женщину отъ грубыхъ, матеріальныхъ взглядовъ на предметы, свойственныхъ человческой натур. Онъ знаетъ множество вещей, о существованіи которыхъ женщина даже не подозрвала. Поэтому, миссъ Торстонъ, вы должны разочароваться, если ваши желанія прогресса, которыя вы образовали, какъ женщина, не привьются къ мужчинамъ. Простите меня за такое простое объясненіе, совершенно противоположное взглядамъ, которыхъ вы держитесь, какъ мн извстно, съ нкоторою любовью.

— Вы, мистеръ Вудбьюри, отвчала Ханна:— были весьма откровенны. Но признайтесь. что на ваше воззрнія падаетъ нкоторая тнь старинныхъ предубжденій.

Говоря это, Ханна покраснла. Она старалась смягчать свои выраженія, но не смотря на то, въ словахъ ея звучала суровость и легкая обида.

Вудбьюри улыбнулся.

— Если это и правда,— то почему же старинные предразсудки должны быть хуже новйшихъ? Т и другіе похожи на растенія, которыя не долго сохраняютъ свой цвтъ.

При этомъ онъ всталъ и, сорвавъ голубой колокольчикъ, воткнулъ его въ петлю своего-пальто.

— Я люблю, сказалъ онъ:— все, что созрваетъ тихо и на долго сохраняетъ жизнь.

Ханна Торстонъ повторила нсколько благодарностей за книги, въ то время когда онъ подалъ ей свою руку. Оставаясь въ тни, она видла, какъ Вудбьюри слъ на лошадь и похалъ въ городъ.— Вроятно онъ у Вальдо будетъ пить чай, подумала она:— я останусь дома.

Занявъ свое мсто, она механически взяла книги, но не раскрывала ихъ. Его слова все еще звучали въ ея ушахъ. Она чувствовала, что Вудбьюри производилъ на нее впечатлніе, опредлить котораго она была не въ состояніи. Спокойствіе его рчи, зрлость мнній, непогршительность сужденій, привлекали ее, она не знала человка, который внушалъ бы къ себ такое уваженіе,— а между тмъ такъ мало было общаго между ними. Она никогда не встрчалась съ нимъ безъ непріятнаго: сомннія въ своихъ убжденіяхъ, которое на долго оставалось въ ней посл его ухода. Она снова и снова ршалась избгать диспутовъ съ нимъ, но какая-то тайная непреодолимая сила вовлекала ее въ разговоръ. Она чувствовала въ глубин души своей приливъ какого-то потока, который, поднявшись до извстной высоты, увлекъ бы ее, она и сама не знала, куда. Какая-то неотразимая, опасная сила въ его натур разрывала основы, на которыхъ покоилась ея жизнь. Почти съ отчаяніемъ она прошептала про себя: больше ее стану съ нимъ видться.

Вудбьюри, прохавъ улицу, покачалъ головой, и, подумавъ:— нтъ! она неисправима! — безъ всякой нужды пришпорилъ свою лошадь.

ГЛАВА XX.

ВЪ КОТОРОЙ СЭТЪ ВАТЛЬСЪ СНОВА ИСПЫТЫВАЕТЪ РАЗОЧАРОВАНІЕ.

Жизнь Меррифильдовъ, посл возвращенія изъ Тиберія, проходила весьма тихо. Безразсудная жена, освобожденная отъ пагубнаго вліянія, постепенно начала видть поступокъ свой въ надлежащемъ свт и понимать послдствія, которыхъ она такъ счастливо избгнула. Она понимала также, что есть предлы, дале которыхъ не должны были простираться ея требованія въ отношеніи къ мужу и, оставаясь въ которыхъ она могла быть уврена въ его искренней любви. Въ эти дни къ ней возвратилась частица нжности ея ранней супружеской жизни, она забыла привычку на все жаловаться, отказалась, изъ одного стыда, отъ требованія ‘своихъ правъ’, была дятельна и довольна, оказывала искреннее уваженіе и всевозможное вниманіе Джемсу Меррифильду.

Онъ тоже много размышлялъ о случившемся. Онъ замчалъ, какимъ образомъ перемнялись ея воззрнія, выработавшіяся изъ убжденія, котораго оба они держались твердо. Возможность злоупотребленія этого убжденія становилась для него очевидною, не смотря на то, его умъ не могъ обнаружить заблужденія, неразрывно связаннаго съ такимъ убжденіемъ. Оно основывалось на немногихъ обширныхъ, благовидныхъ началахъ, принявъ которыя, онъ обязанъ былъ сохранять ихъ, не смотря ни на какія послдствія. Его умъ не былъ достаточно разработанъ, и самъ онъ не имлъ достаточно опытности въ жизни, чтобы понять, что несовмстность идеальной реформы съ ея практическимъ осуществленіемъ проистекала не столько отъ признанныхъ истинъ, сколько отъ истинъ, упущенныхъ изъ виду или умышленно скрытыхъ. Такимъ образомъ прежняя ясность его воззрній начинала омрачаться, и наступали минуты, когда онъ чувствовалъ, что сомнвается даже въ томъ, что можно смло назвать истиной. Гораздо лучше, говорилъ онъ самому себ, перестать на время думать объ этомъ предмет, а между тмъ его мысли безпрестанно обращались къ нему, наперекоръ его желанію. Въ этой крайности онъ чувствовалъ нужду въ посторонней помощи, а непреодолимая застнчивость и даже боязливость мшали ему обратиться за ней къ кому нибудь изъ двухъ лицъ,— къ Вудбьюри или мистеру Вальдо, которые одни въ состояніи были оказать ее. Въ отношеніи къ жен онъ былъ вполн ласковъ, добръ и предупредителенъ. Посл первыхъ двухъ дней о поздк въ Тиберій не было и помину, сверхъ того употреблены были всевозможный старанія никогда не касаться вопроса объ эмансипаціи женщинъ.

По вечерамъ, когда Меррифильдъ читалъ вслухъ Annihilator, а жена его вязала чулокъ или что нибудь шила, работникъ и работница обмнивались на кухн своими мнніями. Съ перваго же дни они подмтили перемну въ обращеніи мужа и жены.

— У нихъ была ссора,— это врно, говорилъ Генри:— и я догадываюсь, что ему порядочно досталось.

— Ничего подобнаго не было, отвчала Аннъ, съ негодованіемъ.— Ему досталось! Ясно какъ день, что онъ о чемъ-то сильно горюетъ, а она сожалетъ его.

— Да, только она присмирла, какъ овца!

— А онъ какъ собака поджалъ себ хвостъ.

Между этими двумя лицами происходило ухаживанье другъ за другомъ,— и каждый, разумется, старался поддержать честь своего пола. Это была продолжительная кампанія, возобновляемая изо дня въ день, съ подкрпленіями изъ замчаній, длаемыхъ за завтракомъ или обдомъ, въ пол или на кухн. Большинство лицъ, старающихся скрыть сильное душевное волненіе, похоже на страусовъ, прячущихъ головы въ песокъ: самые неразвитые, самые недальновидные изъ человческаго рода догадаются, что тутъ есть что нибудь особенное. Если для человка, знающаго свтъ, самый послдній результатъ лицемрства не производитъ желаемаго эффекта, то врожденная дальновидность тхъ, которые вовсе не мыслятъ, рдко вводитъ ихъ въ заблужденіе.

Къ счастію Меррифильдовъ, служители хотя и замчали перемну, но истина была далека отъ ихъ подозрній. Относительно весьма немногихъ, знавшихъ ее, не было никакой надобности прибгать къ притворству, и поэтому посл десятидневнаго уединенія на ферм, мистеръ Меррифильдъ, спокойный и довольный, подбирая граблями скошенный овесъ въ пол, прилегавшемъ къ дорог, увидлъ Ханну Торстонъ, которая шла изъ Птолеми на ферму. Привязавъ къ забору лошадь, онъ перелзъ черезъ него на дорогу. Былъ теплый вечеръ, Меррифильдъ стоялъ въ разстегнутомъ жилет, съ засученными рукавами рубашки: въ провинціи подобныя удобства не имютъ въ себ ничего смшнаго, такъ что при этомъ случа ни Меррифильдъ, ни Ханна не видли тутъ ни малйшаго нарушенія приличія. Фермерамъ пріятне показывать свои загорлыя руки и обнаженныя груди, чмъ видть груди своихъ дочерей, съ помощію модныхъ бальныхъ нарядовъ, открытыми для глазъ публики.

— Какъ я радъ, Ханна, что вы собрались къ намъ, сказалъ онъ, подавая Ханн свою грубую руку.— Мн кажется, я не видлъ васъ десятки лтъ. Съ той поры, мы сидли дома совершенно одни.

— Я пришла бы къ вамъ раньше, еслибы не болзнь матери, отвчала она.— Надюсь, вы оба здоровы и счастливы?

Вопросъ этотъ сильне выражался ея взглядомъ, нежели словами.

— Да, отвчалъ онъ, уловивъ это выраженіе.— Сара, повидимому, совсмъ оправилась отъ своего заблужденія. Мы не только не ссоримся, но даже не говоримъ о немъ. Только вотъ что, Ханна,— меня сильно тревожитъ причина этого поступка. Мой умъ не въ состояніи, какъ говорится, выработать этого. Мн представляется какое-то противорчіе между причиной и дйствіемъ. Вы больше моего обсуждали этотъ предметъ: не можете ли вы разъяснить мн его?

Борьба, происходившая въ душ Ханны Торстонъ, доставила возможность понять его темные, несвязные вопросы. Она не знала, что отвтить ему, хотя и чувствовала необходимость сказать ему что нибудь утшительное и успокоительное при смутномъ состояніи его души. Посл минутной паузы она отвчала:

— Мн кажется, Джемсъ, что я придавала слишкомъ большее значеніе моей мудрости,— что вс мы были слишкомъ опрометчивы въ выводахъ изъ разсужденій объ отвлеченныхъ предметахъ. Быть можетъ, мы присвоивали себ слишкомъ много высокоумія, безусловно допуская, что одни мы обладаемъ истиной, относительно которой міръ вообще оставался слпымъ, или, допуская непогршительность въ нашихъ убжденіяхъ, мы черезчуръ спшили дать ей мсто въ нашей жизни, не сдлавъ необходимыхъ приготовленій. Вы сами знаете, что всякое поле, прежде чмъ сдлать посвъ на немъ, должно вспахать и взборонить. Мн кажется, что мы были такъ нетерпливы, что начали сять, не сдлавъ распашки.

Примръ этотъ, заимствованный изъ ремесла Меррифильда, доставилъ ему большое утшеніе.

— Это врно! воскликнулъ онъ.— Не понимаю отъ чего, но я убжденъ, что все сказанное вами должно быть врно.

— И потомъ, продолжала она, ободренная дйствіемъ своихъ словъ:— иногда я думала, что мы можемъ быть слишкомъ строги въ примненіи непреложныхъ вчныхъ истинъ къ жизни, имющей свой конецъ, подверженной испытаніямъ и тысячамъ вліяній, которыхъ мы не можемъ ни предусмотрть, ни предотвратить. Напримръ, вы разсматриваете почву вашихъ полей, и для удобренія ихъ знаете, какія нужно употребить средства,— измряете зерно и опредляете точный доходъ, который должны получить,— но вы не можете измрить зноя и влаги, втра и града, и разрушительныхъ наскомыхъ, которыхъ принесетъ съ собой лто, и поэтому вы, длая посвы по законамъ агрономіи, можете лишиться всего урожая, а другой, не обращая вниманія на эти законы, получитъ обильную жатву, между тмъ какъ истина законовъ остается та же самая.

— Что же нужно длать, чтобы быть уврену въ безошибочности своихъ дйствій? спросилъ фермеръ, отворяя ворота на проселокъ между изгородями его полей.

— Дйствуйте какъ благоразумный земледлецъ. Врьте въ законы, которые управляютъ посвомъ и увеличиваютъ урожай,— и распредляйте полевыя работы сообразно съ временемъ года. Урожай его главная цль, хотя все-таки я должна сказать, что фермеръ можетъ быть правъ, предпочитая хорошую жатву, безъ соблюденія агрономическихъ правилъ,— жатв дурной, съ соблюденіемъ ихъ. Впрочемъ, я лучше оставлю, а то пожалуй еще сдлаю ошибку.

— Никогда! вскричалъ Меррифильдъ. Вы чрезвычайно меня развеселили. Въ вашихъ словахъ есть смыслъ, странно, что этого не приходило мн въ голову прежде.

Подойдя къ саду, Ханна Торстонъ сорвала блую розу, просунувшуюся сквозь ршетку, и пришпилила ее къ груди своего платья. Мистеръ Меррифильдъ сейчасъ же сорвалъ шесть большихъ красныхъ ровъ и подалъ ихъ съ дружескихъ видомъ.

— Это будетъ лучше, сказалъ онъ.— Блая роза не иметъ виду. Жаль, что піоны вс вышли.

Мистриссъ Меррифильдъ, сидвшая въ тни на крыльц, встала и встртила гостью у воротъ. По обыкновенію, он поцаловались, хотя съ нкоторымъ принужденіемъ со стороны хозяйки дома. Фермеръ, разсудивъ, что лучше оставить ихъ однхъ на нкоторое время, воротился въ поле.

Когда он уютно расположились на крыльц и Ханна Торстонъ сняла шляпку,— наступила непріятная пауза. Мистриссъ Меррифильдъ ожидала нападенія, о которомъ Ханна и не думала.

— Какъ здсь спокойно и пріятно! сказала послдняя. Загородная жизнь мн чрезвычайно нравится.

— Люди сложены различно, отвчала мистриссъ Меррифильдъ, съ видомъ легкаго неудовольствія.— Я люблю общество, а на ферм вовсе нтъ жизни.

— Вы такъ долго наслаждались спокойствіемъ здшней жизни, что, можетъ быть, теперь не въ состояніи оцнить ее надлежащимъ образомъ. Нсколько недль въ нашемъ маленькомъ коттэдж убдили бы васъ, которая жизнь лучше.

— Мн необходимы убжденія, отвчала мистриссъ Меррифильдъ. Женщины имютъ такой ограниченный кругъ дйствій.

Она хотла этимъ сказать, что хотя и отказалась отъ своего намренія, но не признавала его дурнымъ. Она пожертвовала своими желаніями, и потому нужно было уступить ей. Передъ мистеромъ Вальдо она обнаруживала искреннее раскаяніе,— чего, быть можетъ, не показывала передъ мужемъ, но передъ женщиной, и особливо передъ поборницей общественной реформы, ея единственнымъ чувствомъ была упорная ршимость защищать свой поступокъ, сколько возможно. Ханна Торстонъ замтила эту затаенную мысль, и старалась избгать встрчи съ ней.

— Да, сказала она:— я полагаю, что немного найдется людей даже съ посредственнымъ честолюбіемъ, которые бы находили, что сфера ихъ дйствій довольно обширна. Впрочемъ наши заслуги, вы знаете, не измряются этимъ. Вы можете сдлать больше добра здсь, въ скромномъ кружку вашихъ сосдей, нежели въ какомъ нибудь другомъ боле шумномъ мст.

— Предоставьте мн самой судить объ этомъ, возразила она съ видомъ пренебреженія. Потомъ, почувствовавъ, что поступила опрометчиво, прибавила, съ печальнымъ смущеніемъ: — я полагаю, что есть еще свтильники, которымъ не суждено угаснуть.

При этихъ словахъ на проселк неожиданно показался свтильникъ, которому не суждено еще было угаснуть. Это былъ Сэтъ Ватльсь, въ широкой блуз изъ сраго полотна, на груда которой висли концы большаго голбаго галстуха. Въ одной рук онъ держалъ свертокъ бумаги, голова была откинута назадъ съ видомъ боле, чмъ обыкновенной важности. При вид Ханны Торстонъ, выраженіе его неправильныхъ, уродливыхъ губъ сдлалось торжествующимъ. Ханна отвчала на привтствіе спокойно, съ самообладаніемъ, которое онъ принялъ за возвращеніе расположенія къ его особ.

Когда кончился обмнъ обыкновенными фразами, Меррифильдъ воротился домой, и поэтому Сэтъ поспшилъ сообщить причину и свойство своего посщенія.— Я разработывалъ идею, сказалъ онъ: которая, мн кажется, удовлетворитъ нужды свта. Безъ всякаго сомннія, ее можно улучшить, я не говорю, что она совершенство,— но основаніе ея неногршительно врно,— въ этомъ я увренъ.

— Что же это такое? спросилъ Меррифильдъ безъ особеннаго любопытства.

— Это планъ реорганизаціи общества, съ помощію которой мы можемъ облегчить бремя труда и избгнуть всякаго посторонняго контроля надъ нами со всми его злоупотребленіями. Это нчто въ род плана Фурье, не совсмъ примнимаго къ нашей стран, требующаго немедленно громадной и, слдовательно, невыполнимой перемны. Мой планъ можетъ быть приведенъ въ дйствіе немедленно, потому что онъ начинается въ небольшомъ размр. Я увренъ въ его выполненіи: стоитъ только приступить къ длу.. Для начала достаточно двнадцати человкъ.

— Хорошо, какъ же вы начнете? спросилъ фермеръ.

— Возьмите какую нибудь ферму обыкновенной величины,— напримръ какъ вашу,— и образуйте изъ нея небольшую общину, которая должна развивать вс необходимыя отрасли труда. Съ помощію машинъ, она будетъ совершенно независима отъ посторонней помощи. Вамъ понадобится небольшая паровая машина, или, пожалуй, лошадиная сада, для того чтобы пахать, орать, сять, косить, жать, молотить, вять и молоть. Одинъ изъ членовъ общины долженъ быть кузнецомъ и машинистомъ, другой портнымъ, третій сапожникомъ и шорникомъ и т. д. Ленъ, пенька и овечья шерсть будутъ служить матеріаломъ для одежды, — кленъ и китайскій тростникъ будутъ доставлять сахаръ, такъ что покупать придется весьма мало и даже, пожалуй, ничего. Разумется, я предполагаю, что мы вс откажемся отъ искусственнаго приготовленія блюдъ, и будемъ жить на самой простой пищ. Легкіе недуги могутъ быть излечиваемы гидропатіей, прибгать къ которой придется только въ самомъ начал, потому что болзни въ весьма скоромъ времени изчезнутъ изъ подобнаго общества. Трудъ женщинъ долженъ быть также раздленъ: одна будетъ имть на своемъ попеченіи садъ, другая — молочную, третья — кухню и т. д. Какъ скоро которая нибудь отрасль хозяйственнаго управленія покажется однообразною, скучною, то можно длать перемны, такъ что, при окончательномъ образованіи общины, каждый членъ ея вполн ознакомится со всми отраслями ея управленія. Понимаете?

— Да, понимаю, отвчалъ Меррифильдъ.

— Я былъ увренъ, что вы поймете. Представьте же себ громаднйшее преимущество ея предъ ныншней системой! Ни одного доллара не потребуется на издержки:— вы можете занимать любой домъ. Ничего не надо покупать, вс продукты фермы, за исключеніемъ того, что окажется необходимымъ для содержанія общины, будутъ чистой прибылью. Черезъ нсколько лтъ изъ этой прибыли образуется капиталъ вполн достаточный для того, чтобы собственный трудъ замнить наемнымъ, и тогда члены общины могутъ посвятить свою жизнь на разработку умственныхъ способностей. Мой планъ нкоторымъ образомъ дипломатическій. Цль его — преобразовать людей противъ ихъ воли, дйствуя на ихъ дв сильнйшія страсти — на любовь къ увеличенію благопріобртенія и на любовь къ спокойствію.

— Послушайте, замтилъ Меррифильдъ, положивъ одну ногу на другую, и потомъ снова опустивъ ее съ замтнымъ волненіемъ:— кто же будетъ управлять всми этими длами?

— О! въ этомъ отношеніи я примняю республиканское начало! воскликнулъ Сэтъ.— Это будетъ ршаться большинствомъ голосовъ по выборамъ, въ которыхъ принимаютъ участіе вс, какъ мужчины, такъ и женщины. Вотъ въ чемъ, покамстъ, заключается мой планъ. Каждый или каждая должны дежурить, по очереди, вставать до восхода солнца, разводить огни, и въ установленное время будить звонкомъ другихъ. Посл холодной ванны, назначается какой нибудь дятельный трудъ, замняющій собою моціонъ, и потомъ завтракъ, сопровождаемый пріятнымъ, веселымъ разговоромъ. Посл того, работы до полудня, пока приготовятъ обдъ, за тмъ часъ отдыха, и потомъ, въ случа надобности, снова работа. Я разсчитываю, что на день шести рабочихъ часовъ будетъ вообще достаточно. Съ закатомъ солнца — ужинъ, за которымъ будутъ составляться и обсуждаться планы на употребленіе слдующаго дня. Посл ужина полчаса назначаются на хоровое пніе, и часъ на танцы или разговоры о моральныхъ предметахъ, до одиннадцати часовъ, когда звонокъ возвщаетъ о ночномъ поко. Вы видите, что въ моемъ план соединяется все въ одно цлое, и трудъ, и отдыхъ, и общество, и умственное усовершенствованіе. Какъ скоро учредится у насъ нсколько общинъ, мы можемъ послать къ нимъ особыхъ повренныхъ въ нашихъ длахъ, и не будемъ обязаны поддерживать разныя учрежденія, доставляя доходъ почтовымъ конторамъ. Теперь, откровенно вамъ сказать, я хотлъ бы, чтобы эту реформу начали вы.

— Я! воскликнулъ Меррифильдъ съ испугомъ.

— Да, именно вы. У васъ есть двсти акровъ земли и домъ довольно большой для помщенія двнадцати человкъ. Я полагаю, мы можемъ образовать общину въ короткое время, и назовемъ ее ‘Меррифильдской’, или по латыни ‘Campus Gaudius’, словомъ, что ни-будь въ этомъ род. Намъ необходимо дать ей названіе для отличія отъ другихъ, потому что она очень скоро сдлается извстна повсюду. Я нисколько не сомнваюсь, что къ намъ весьма охотно присоединятся Витлоу: — мистриссъ Витлоу возьметъ на свое попеченіе молочную, а миссъ Торстонъ — садъ. Самъ мистеръ Витлоу будетъ выдлывать сахаръ, пока не познакомится съ другаго рода работами.

— Молочную поручить мистриссъ Витлоу! прервала мистриссъ Меррифильдъ.— Да она будетъ снимать лучшія сливки и пить ихъ стаканами. Нечего сказать, очаровательное будетъ общество, когда коровъ отдадутъ ей, спальни — кому нибудь другому, а меня посадятъ на кухню!

— Прежде чмъ согласиться на это, я желалъ бы видть вс подобныя общества у…

Восклицаніе мистера Меррифильда кончилось такимъ крпкимъ словомъ, какого жена его не слышала даннымъ давно. Сказавъ это, онъ соскочилъ съ мста и началъ ходить взадъ и впередъ по крыльцу. Ханна Торстонъ, не смотря на грубый отзывъ Джемса Меррифильда объ общин, чувствовала, что ея уваженіе къ нему усилилось. Что касается до Сэта Ватльса, то онъ былъ совершенно пораженъ. Онъ догадывался, что планъ его могъ встртить нкоторыя техническія препятствія, но былъ увренъ, что его примутъ съ сочувствіемъ, и что онъ окончательно убдитъ фермера выразить свое согласіе. Если бы Меррифильдъ предложилъ стаканъ виски, или вытащилъ складной ножъ изъ боковаго кармана, то Ватльсъ и тогда бы не былъ изумленъ такъ сильно. Разинувъ ротъ и выпучивъ глаза, онъ не зналъ, что сказать.

— Послушайте, Сэтъ, сказалъ Меррифильдъ, прекративъ свою ходьбу,— ни вы, ни я не преобразуемъ свта. Въ немъ много есть дурнаго, я это знаю, и пока мы владемъ языкомъ, мы можемъ разсуждать объ этомъ. Но коль скоро вы задумаете искоренить это дурное, вамъ нужно сначала поучиться весьма многому. Въ мои лта, я не намренъ приниматься за это. Стройте на бумаг какія угодно машины, но не думайте, что я позволю вамъ поставить ихъ въ моемъ дом.

— Почему же, почему? промямлилъ Сэтъ:— я всегда думалъ, что вы были за соціальную реформу.

— Всегда и былъ, но я хочу прежде посмотрть, какъ она исполнится. Я вамъ скажу, что нужно длать. Ни вы, ни Таннеръ не женаты. Пригласите къ себ еще двухъ холостяковъ и заведите хозяйство,— стряпайте, стирайте блье, метите полы, стелите постели, разумется по очереди, и если вы проживете такимъ образомъ мсяцевъ шесть, и скажете, что вы довольны, тогда я, можетъ быть, поврю въ вашъ планъ.

— Да пригласите къ себ мистриссъ Витлоу, прибавила мистриссъ Меррифильдъ: — иначе опытъ будетъ не полный. Поручите ей вашу молочную, а Мэри Вульстонкрафтъ и Филлисъ Уитли — вашъ садъ. Дайте мн знать, когда все у васъ устроится, и тогда я пріду посмотрть.

— Мн нтъ надобности работать, какъ говорится, боле того, сколько необходимо для здоровья, продолжалъ фермеръ.— Я безъ всякаго затрудненія и безъ всякихъ хлопотъ могу управлять моей фермой, какая мн нужда принять къ себ десятокъ неопытныхъ людей и потомъ длить съ ними барыши? Вы лучше составьте такой планъ, который будетъ давать мн больше того, что я имю, вмсто того, чтобы лишать меня большей части моего состоянія.

— Но вдь здсь имется въ виду разработка интеллектуальная, замтилъ Сэтъ голосомъ, въ которомъ слышалось отчаяніе.

— Не думаю, чтобы я могъ научиться многому отъ васъ или отъ Таннера. Что касается до Витлоу, то я уже испыталъ ихъ. Впрочемъ, что вы думаете объ этомъ, Ханна?

— Я совершенно одного мннія съ вами, отвчала миссъ Торстонъ.— Я первая не ршусь на подобный опытъ. Семейныя отношенія, по моему мннію, натуральны, врны и необходимы. Для меня нисколько не удивительно, что т, которые никогда не знавали этихъ отношеній, должны желать чего нибудь лучшаго, нежели холостая жизнь. Я знаю, что это за жизнь.

— Сэтъ, сказалъ Меррифильдъ, оправляясь отъ волненія, которое, какъ онъ видлъ теперь, было совершенно непонятно для разочарованнаго портнаго:— я пришелъ къ одному заключенію, и совтовалъ бы вамъ поворочать его въ вашемъ ум. Вы и я можемъ быть непогршительны въ нашихъ идеяхъ о томъ, что дурно и что требуетъ перемны, но не намъ исправлять это дурное. Я не Гаррисонъ и не Вендель Филипсъ, а вы не… какъ его имя? этого француза? да, не Фурье. И они-то ничего не сдлали, только пишутъ. А мы ни больше, ни меньше, какъ кочегары на позд желзной дороги: если мы вздумаемъ управлять локомотивомъ, какъ говорится, то разобьемъ все въ дребезги.

Тяжелое испытаніе, перенесенное Меррифильдомъ, не осталось безъ своихъ хорошихъ результатовъ. Въ его манер обнаруживалось больше твердости, въ его словахъ — больше прямоты. Мысль о реформ, которая всегда тяготила его, длала его неловкимъ и даже смшнымъ, повидимому, совершенно исчезла, его взглядъ на предметы не измнился, но онъ прошелъ сквозь пробужденный практическій смыслъ, чрезъ органы мысли и рчи, и такимъ образомъ принялъ совсмъ другой колоритъ. Онъ видимо выздоравливалъ отъ весьма сильнаго недуга, отъ настоящаго паралича мыслительныхъ способностей, когда пораженная ими жертва считаетъ ихъ въ состояніи самой высшей дятельности.

Сэтъ не имлъ достаточно духу продолжать защиту своего великолпнаго плана. Тяжело вздохнувъ, онъ сказалъ унылымъ голосомъ:— не большое удовольствіе только сознавать и смотрть на правое дло, если вы не въ состояніи его выполнить. Положимъ, у меня не можетъ быть боле одного таланта, но я не ожидалъ, что вы предложите мн салфетку завязать его.

Это были лучшія слова, которыя Сэтъ когда либо произносилъ. Они удивили его самого, и впослдствіи онъ такъ часто повторялъ ихъ, что они сдлались неизбжной фразой въ его спичахъ.

Меррифильдъ, убдясь въ ршительномъ пораженіи Сэта, снова сдлался радушнымъ хозяиномъ дома и пригласилъ его остаться на чай. Вечеромъ, заложивъ одну изъ рабочихъ лошадей, онъ похалъ въ Птолеми, взявъ съ собой Ханну Торстонъ. Въ то время, какъ они совсмъ собрались, мистриссъ Меррифильдъ неожиданно показалась у воротъ съ большимъ букетомъ цвтовъ и корзинкой малины для вдовы Торстонъ. Въ сущности она была очень благодарна за посщеніе. Оно разсяло тайныя думы, начинавшія тревожить ее въ теченіе двухъ или трехъ предшествовавшихъ дней.

— Кто знаетъ, сказала она про себя, оставаясь на крыльц въ сумеркахъ, легкій втерокъ съ озера оградъ верхушками жимолости у ршетчатаго забора и наввалъ на нее пріятную прохладу: — кто знаетъ, можетъ бытъ и тамъ, въ общин, бываютъ своего рода мистриссъ Витлоу,— и даже еще хуже.

ГЛАВА XXI.

ПЕРЕМНА СЦЕНЫ.

Оставивъ Лайксайдъ, Максвелъ Вудбьюри направилъ свою поздку къ Ніагар, чтобы насладиться ея неистощимыми красотами, до отправленія къ большимъ озерамъ на сверо-запад. Онъ намревался провести недль шесть или восемь въ укрпляющей силы атмосфер и среди живописныхъ видовъ сверной границы, то и другое оказывалось необходимымъ, какъ для разнообразія въ спокойной жизни на ферм, такъ и для того, чтобъ избжать невыносимаго зноя атаугской долины. Отъ Ніагары Вудбьюри похалъ въ Детруа и Макино, гд, очарованный скалистыми берегами, дикими лсами и удивительной прозрачностью воды, онъ пробылъ десять дней. Перемнная погода, дождь и холодъ принудили его вернуться къ картинамъ Верхняго Озера и еще разъ постить Ніагару. Оттуда, медленно объхавъ сверный берегъ Онтаріо, быстро миновавъ Тысячу Острововъ и останавливаясь въ живописныхъ Французскихъ колоніяхъ на нижней рк св. Лаврентія, онъ прибылъ въ Квебекъ какъ разъ къ отплытію парохода въ Сагиней.

Съ самаго начала величественная панорама, окружавшая городъ — широкіе, волнистые берега, усянные котеджами, — зеленющія и золотистыя поля острова Орлеана, грвшагося на солнышк, — искрившійся серебристыми блестками водопадъ Монморанси, воды котораго спокойно переливались черезъ темныя скалы, и наконецъ синева отдаленныхъ Лаврентійскихъ горъ,— поглощали все вниманіе Вудбьюри. Наблюдая за медленно удалявшимися берегами, онъ жадно глоталъ легкій втерокъ, пропитанный смолистостью нескончаемыхъ лсовъ сосны и лиственницы, и остротою океанской соли. — За исключеніемъ толпы квебекскихъ жителей, отправлявшихся въ Муррей-Бэй и Ривьеръ дю-Лу, пассажировъ на пароход было не много. Они состояла изъ профессора Нью-Гэмпширской коллегіи, смотрвшаго сквозь золотые очки и, по всей вроятности, размышлявшаго о геологіи мыса Дез-Эболеменсъ, изъ двухъ обитателей Штата Георгіи, которые безпрестанно курили и неумстно громко разсуждали о жалкомъ вид канадскихъ поселянъ, изъ новобрачной четы, сидвшей въ сторон отъ другихъ и предававшейся нжнымъ ощущеніямъ, изъ высокой, статной лэди среднихъ лтъ, въ кормовой части прохода, которая въ одно и то же время дйствовала въ качеств матери, наставницы и подруги для двухъ весьма миленькихъ дтей — четырнадцати-лтней двочки и двнадцати-лтняго мальчика.

Въ то время, какъ пароходъ вошелъ въ Муррей-Бэй, чтобы высадить нкоторыхъ пассажировъ, Вудбьюри нашелъ время разсмотрть своихъ спутниковъ. Вниманіе его съ перваго раза обратилось на даму и дтей. Простота и практичность дорожной одежды обнаруживали образованность сословія, къ которому принадлежали эти личности, и утонченность вкуса. Молодая жена подметала палубу своимъ пышнымъ голубымъ шолковымъ платьемъ, тогда какъ эта дама была одта въ простое сренькое пальто, накинутое на дорожное платье изъ темной холстинки, и срую соломенную шляпку безъ всякихъ украшеній. Голова ея обращена была къ берегу, такъ что Вудбьюри не могъ видть лица, но звуки ея голоса, когда она говорила съ дтьми, напоминали ему что-то знакомое. Онъ слышалъ этотъ голосъ, но гд, и когда? Пароходъ наконецъ отвалилъ отъ пристани, и дама обернула свою голову. Ея лицо было продолговатое, съ правильными и благородными чертами, съ темными глазами, на вискахъ пробивалась преждевременная сдина. Оно имло то радостное спокойствіе, которое сообщается зрлому возрасту веселымъ темпераментомъ юности и которое скоре поддерживаетъ, а не утрачиваетъ, ея огонь.

Вудбьюри невольно ударялъ себя по лбу, сдлавъ въ своей пажити внезапное усиліе. Быть можетъ, замтивъ это движеніе, дама взглянула на него, и взоры ихъ встртились. Она тоже обнаружила изумленіе и вполовину признавала въ немъ знакомаго человка. Вудбьюри тотчасъ же выступилъ впередъ.

— Извините меня, сказалъ онъ: если я не ошибаюсь, то, кажется, я стою передъ особой, которую нкогда знавалъ подъ именемъ миссъ Джулія Ремингтонъ. Скажите, правъ ли я?

— Это было мое имя пятнадцать лтъ тому назадъ, отвчала она, растягивая слова.— Почему же я не могу вспомнить вашего имени? Лицо ваше я припоминаю.

— Не помните ли вы дня, въ который удостоили своимъ посщеніемъ данный мною вечеръ, въ Нью-Йорк, на углу Бовери, и какой-то другой улицы?

— Мистеръ Вудбьюри! воскликнула она, протянувъ об руки,— какъ я рада, что вижу васъ снова! Кто бы могъ подумать, что два старинные друга, пріхавшіе изъ Калькутты и Сенъ-Люи, встртятся въ усть Сагинея?

— Изъ Сенъ-люи?

— Да, я провела въ Сенъ-Люи послднія десять лтъ. Мое настоящее имя — Блэкъ, я жена Андрю Блэка и мать Джозефины и Джоржа, кром двухъ маленькихъ дтей, ожидающихъ меня въ Саратог: Джози, Джоржъ,— подойдите сюда,— это мистеръ Вудбьюри, котораго я знала много лтъ тому назадъ въ Нью-Йорк. Вы должны быть хорошими друзьями съ нимъ, и тогда, можетъ статься, онъ разскажетъ вамъ объ удивительномъ бал, который однажды онъ далъ намъ.

Вудбьюри захохоталъ и ласково поздоровался съ дтьми, которые подошли къ нему съ застнчивымъ выраженіемъ почтительности, но безъ малйшаго замшательства. Прежде чмъ пароходъ пошелъ въ Ривьеръ-дю-Лу, старинная дружба была возобновлена и въ ея кружокъ поступили еще два члена.

Мистриссъ Блэкъ провела нсколько недль въ Саратог, частію съ мужемъ, и частію одна, когда мужъ ея отлучался по своимъ дламъ въ Нью-Йоркъ и Филадельфію. Эти дла принудили его отказаться отъ предположенной поздки въ Сагиней, жена должна была сдлать ее одна съ двумя старшими дтьми, а младшіе подъ присмотромъ врной служанки остались дома.

Вудбьюри всегда вспоминалъ миссъ Ремингтонъ съ особенною признательностію, неожиданная встрча съ ней доставила ему величайшее удовольствіе. На его взглядъ она перемнилась въ наружности, но Вудбьюри скоро увидлъ, что ея удивительный здравый смыслъ, самостоятельность и независимость въ характер, все еще, по прежнему, служили базисомъ ея натуры. Она принадлежала къ числу тхъ рдкихъ женщинъ, которыя, при свтлыхъ и правильныхъ понятіяхъ, чуждыя всякаго рода иллюзій,— бываютъ безукоризненно непорочны и врны въ своихъ побужденіяхъ и чувствахъ. Это почти единственныя женщины, съ которыми вполн развитые и образованные мужчины могутъ заключать тсную дружбу, доставляющую отрадный отдыхъ уму и сердцу, безъ всякой необходимости ставить стражу у какого либо входа въ нихъ, ведущаго къ опасности. Немногія женщины и еще меньшее число мужчинъ понимаютъ дружбу этого рода, и т изъ нихъ, которые пріобртаютъ ее, не страшатся ни подозрній другъ къ другу, ни недоразумній. Конечно, отношенія между Вудбьюри и миссъ Ремингтонъ никогда не достигали этой дружбы, но теперь они инстинктивно сознавали ея возможность. Со времени разлуки оба они пріобрли значительный запасъ опытности, и снова встртились съ большею откровенностію и довренноcтью, чмъ прежде. Мистриссъ Блэкъ до такой степени была непогршительна въ своихъ побужденіяхъ, что повинуясь имъ, она никогда ихъ не взвшивала и никогда не сомнвалась въ нихъ.

Вечеромъ, когда пароходъ зашелъ на ночь въ Ривьеръ дю-Лу, они ходили по палуб, пользуясь продолжительными сумерками свера, и разговаривали о прошедшемъ. Многія личности скрылись изъ виду ихъ обоихъ, другія или далеко не оправдали раннихъ ожиданіи, или превзошли ихъ, но вс они, вс ихъ душевные порывы любви, ревности и злобы, рзко и ясно рисовались въ памяти говорившихъ. Мистриссъ Блэкъ, отвчая на вопросы Вудбьюри, передала ему бглый очеркъ своей собственной жизни.

— Я совершенно довольна своей судьбой, сказала она въ заключеніе.— Моего мужа нельзя назвать preux chevalier, какимъ я воображала его, будучи двочкой, но все же онъ джентльменъ…

— Вы бы и не вышли за него, если бы онъ не былъ джентльменомъ, прервалъ Вудбьюри.

— Настоящій джентльменъ и превосходный дловой человкъ, что также необходимо въ ныншнее время, какъ необходимо было рыцарство въ знаменитые средніе вка. Наша супружеская жизнь была счастливая съ самаго начала, потому что мы совсмъ оставили вс наши иллюзіи и старались длать въ этомъ отношеніи уступки другъ другу. Мы не пытались сравнивать острые углы, но терпливо давали имъ возможность сталкиваться вмст, пока они сами ее приняли округленныхъ формъ.

Мистриссъ Блэкъ засмялась при этомъ спокойнымъ, но пріятнымъ смхомъ, и потомъ продолжала: — а хочу, чтобы вы познакомились съ моимъ мужемъ. Вы и онъ — два, совершенно различныя субъекта, но у васъ есть точки соприкосновенія, которыя, мн кажется, будутъ привлекать васъ другъ къ другу. Вы имете съ нимъ одно общее — ясную, разумную способность пониманія, которая служить довольно врнымъ знакомъ масонства между мужчиной и мужчиной. Мн не нравится Карлайлъ, какъ авторъ, но я отъ души уважаю его за умньи обличать притворство. Этимъ я кончу свою исторію, теперь разскажете мн вашу.

Мистриссъ Блэкъ съ теплымъ участіемъ выслушала разсказъ Вудбьюри, послдняя часть котораго, относившаяся до его жизни въ Лэйксайд, видимо возбуждала ея вниманіе боле, чмъ вс чуждые всякой дятельности, всякихъ событій, тропическіе годы, проведенные въ Калькутт. Когда Вудбьюри кончилъ свой разсказъ она вдругъ повернулась къ нему и спросила:

— И больше ничего?

— Что же могло быть больше? въ свою очередь спросилъ Вудбьюри, съ улыбкой, которая показывала, что онъ повялъ ея вопросъ.

— Что могло быть, и чего не было, я знаю, сказала она.— Вы позволите мн маленькую вольность, которая, я полагаю, не можетъ теперь возбудить душевныхъ страданій:— надюсь на нее нельзя указать, какъ на ихъ причину?

Съ этимъ вопросомъ она пристально посмотрла ему въ лицо и ей сдлалось легко, когда она не обнаружила ни малйшихъ слдовъ тхъ страданій, которыя могли бы быть вызваны наружу ея словами.

— Она давно перестала составлять часть моей жизни, и въ настоящее время рдко, очень рдко становится частицей моихъ думъ. Прошлой зимой, когда я снова увидлся съ ней, въ моемъ сердц не шевельнулось ни одной фибры. Я буду съ вами еще откровенне… Другое личико, и еще боле безнадежное воспоминаніе, давнымъ-давно замнили ея мсто. Оба они изчезли для меня, и теперь я стараюсь найти третье.

Тонъ его словъ былъ повидимому легкій и равнодушный, но врный глазъ мвстриссъ Блэкъ замтилъ, что сердце Вудбьюри тосковало.— Въ третій разъ вы не обманетесь, сказала она тономъ утшенія.

— Я не обманулся и во второй разъ, но теперь я не разскажу вамъ этой исторіи. Она такъ пуста, какъ будто этого никогда и не случалось. Не можете ли вы помочь мн въ новой попытк?

Мистриссъ Блэкъ покачала головой.

— Странно, сказала она:— превосходнйшіе мужчины и женщины такъ мало открываютъ другъ друга. Природа, должно быть,сопротивляется сосредоточенію прекрасныхъ качествъ и безпрерывному старанію сближать крайности, иначе я не могу объяснить себ этого. Вы еще молоды, но не полагайтесь безпечно на вашу молодость, вы не знаете, какъ быстро въ ваши лта черствютъ привычки мужчины. Супружество, даже при самыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ, требуетъ нкоторыхъ взаимныхъ жертвъ. Не надйтесь слишкомъ долго на свою собственную твердость.

— Но гд же взять мн двушку съ вашимъ свтлымъ умомъ, мистриссъ Блэкъ? спросилъ Вудбьюри, остановясь на мст. — Моя жена должна быть довольно тверда, чтобы узнать о своемъ муж, какимъ онъ былъ и каковъ онъ есть. Притворство, къ которому прибгаютъ многіе мужчины, для меня отвратительно. Кто, скажите, выслушаетъ мою исповдь и отвтитъ на нее любовью?

— Кто? почти всякая женщина, способная любить! Впрочемъ, нтъ, я не хочу длать исключеній, потому что женщина, неспособная любить, не выслушаетъ васъ. Мужчины вообще трусы собственно отъ того, что воображаетъ трусами женщинъ, и такимъ образомъ

— Что каждый полъ обманываетъ себя по недостатокъ доврія другъ къ другу. Не въ этомъ ли заключаются ваши настоящія сомннія?

— Вы опасный другъ, мистриссъ Блэкъ. Вашъ мужъ, я подозрваю, откровененъ по принужденію, изъ одного отчаянія при невозможности скрыть отъ васъ что нибудь. Да, вы врно истолковали мои мысли. Я говорилъ объ одной особ, отъ любви къ которой ими даже отъ желанія полюбить ее я очень далекъ, но меня интересуетъ ея личность. Женскій идеалъ мужчины, мн кажется, возвышается соразмрно съ ея образованіемъ. По этой самой причин, она не столько зависитъ отъ своихъ душевныхъ движеній, и потому становится боле разсчетливою и осторожною. Не правда ли?

— Нтъ, неправда! отвчала мистриссъ Блэкъ съ энергіей. — Помните, мы говоримъ о женщинахъ, чуждыхъ притворства.

— Она не принадлежитъ къ числу притворщицъ, сказалъ Вудбьюри.— Она, во многихъ отношеніяхъ, рдкая и благородная личность, она обладаетъ природными качествами ума, ставящими ее далеко выше обыкновенныхъ женщинъ, она непорочна, какъ святая, отважна и храбра, и въ то же время женственна во всхъ отношеніяхъ, кром одного, но эта-то одна исключительная черта нейтрализуетъ вс другія. ,

— Что же это такое?

— Она съ твердой холодной душой.

— Что? воскликнула мистриссъ Блэкъ: — неужели вторая Бесси Страйкеръ?

— Что-то въ этомъ род, сколько я понимаю. Это одна изъ двухъ или трехъ дйствительно умныхъ женщинъ въ Птолеми, но съ замчательно преувеличеннымъ понятіемъ о своемъ долг. Нкоторыя лица были бы снисходительне ко мн за поддлку ассигнацій или за убійство, чмъ была она за куреніе сигары. Передъ отъздомъ изъ дому, я разговаривалъ съ ней объ эмансипаціи женщинъ и нашелъ, что она такъ предана этому вопросу, какъ самый отъявленный фанатикъ. Какую жизнь будетъ вести подобная женщина! Не смотря на то, она мн нравится, и право, если бы не этотъ недостатокъ, она бы стоила того, чтобы владть ею. Досадно видть испорченнымъ такое милое созданіе.

— Однако, не смотря на ея фанатизмъ, она успла произвесть на васъ впечатлніе.

— Да, этого я не отрицаю, отвчалъ Вудбьюри. — Да и могло ли быть иначе? Во первыхъ, она все-таки для меня въ своемъ род феноменъ и потому возбуждаетъ мое любопытство. Во вторыхъ, она стоитъ выше всхъ другихъ птолемійскихъ двушекъ, какъ по уму, такъ и красот. Она длаетъ другихъ такими боязливыми, что если не полюблю ее, она не дастъ мн возможности полюбить другихъ. Скажите, что мн длать?

— Вопросъ трудный, клянусь честью. Если бы я знала эти личности, то могла бы помочь разршить его. Единственное понятіе, которое я могу составить,— слдующее: если женщина съ черствымъ холоднымъ умомъ полюбитъ васъ, то вс теоріи ея объ эмансипаціи женщинъ рушатся. Наши инстинкты сильне нашихъ идей, и умы у нкоторыхъ изъ насъ выходятъ изъ своего нормальнаго состоянія только потому, что сердца наши не бываютъ удовлетворены. Но всей вроятности, я тоже говорила бы въ настоящее время рчи о правахъ женщины, еслибы не встртилась съ моимъ добрымъ Андрю. Не смйтесь, я говорю вамъ серьезно. Я могу сообщить вамъ только маленькую частичку утшенія, я вижу, что ваши чувства свжи и здоровы, безъ малйшей тни цинизма, за снурокъ отъ щеколды у вашего сердца, какъ говорятъ у насъ на запад, никто еще не дергалъ, и я предсказываю вамъ, что кто нибудь еще откроетъ дверь. Спокойной ночи!

Искренно, съ теплымъ чувствомъ пожавъ руку Вудбьюри, мистриссъ Блэкъ спустилась въ каюту. Вудбьюри, облокотясь на бортъ, началъ любоваться искрами отражавшихся звздъ на поверхности рки св. Лаврентія. Волны, ударяясь о камни набережной, производили глухой ропотъ, — вдали раздавалась псня перевозчика: Jamais je ne t’oublierai. Вудбьюри уловилъ напвъ и вмст съ нимъ заплъ слова псни, пока лодка и голосъ не изчезли изъ вида и слуха. Глазъ справедливой женщины, заглянувшій въ его сердце, скоре успокоилъ, нежели взволновалъ его.— Чтобы тамъ ни было, сказалъ онъ про себя: а она должна узнать всю истину. Когда мы подозрваемъ, что смя страсти брошено въ наши натуры, мы должны спокойно ждать до тхъ поръ, пока почувствуемъ, что оно пустило корни. Я сказалъ ей не всю правду. Я не увренъ, что ее могу полюбить этой двушки при всхъ ея ложныхъ воззрніяхъ. Ея лицо преслдуетъ меня и зоветъ меня домой. Еслибы каждый изъ насъ могъ найти другаго дйствительнаго самого себя, тогда… тогда…

Вудбьюри не послдовалъ за этой мыслью дальше. Старинная пытка души пробудилась въ немъ, и принесла съ собой т священныя желанія боле нжной связи, которую доставляетъ бракъ и которой мужчина добивается едва ли не мене женщины. Красные огоньки двухъ сигаръ приблизились къ длинной пристани, они принадлежали жителямъ штата Георгіи, возвращавшимся изъ города. Нью-Гэмпширскій профессоръ приблизился къ нему и учтиво сказалъ:— замчательно, что красный песчаникъ встрчается въ здшней мстности.

— Весьма замчательно, отвчалъ Вудбьюри. Спокойной ночи, сэръ! прибавилъ онъ и отправился спать.

На другое утро пароходъ переплылъ къ Тадусаку и вошелъ въ темныя воды дикаго, величественнаго, таинственнаго Сагинея. Удивительныя картины этой рки, или врне фіорда, производили самое глубокое впечатлніе на вашихъ новыхъ друзей. Они совершенно изглаживали въ памяти ихъ разговоръ предшествовавшаго вечера. Кто могъ бы говорить и даже думать о любви или томной грусти, сопровождающей воспоминаніе объ измнчивыхъ надеждахъ, въ присутствіи этой угрюмой, наводящей ужасъ дйствительности! Изъ воды, казавшейся густой и мрачной, какъ стоячая вода Стикса, но разсыпавшейся позади колесъ парохода бусами изъ темнаго янтаря, выпрыгивали отъ времени до времени блыя морскія свинки, одинокія и зловщія, какъ призраки убитой рыбы. По ту и другую сторону высились скалы голаго гранита, стны въ тысячу футъ вышиною, холодныя, неприступныя, страшныя, даже въ тхъ мстахъ, гд он разъединялись, образуя пустыя пространства, и тамъ не представлялось глазамъ ничего отраднаго, не представлялось ничего, кром дикой пустыни и мрачнаго сосноваго лса, который синимъ, холоднымъ пятномъ ложился на срое небо. Миновавъ L’Anse l’Eau, вс признаки человческой жизни прекращались. На темной, зеркальной поверхности воды ни одной лодки, въ закрытыхъ маленькихъ бухтахъ не виднлось ни одного рыбака, топоръ поселянина не прикасался ни къ одному дереву, которыми покрыта была неровная мстность.

Вудбьюри не принадлежалъ къ числу людей, которые, при самомъ легкомъ удивленіи, восклицаютъ: — величественно! великолпно! Поражаемый картинами природы, онъ рдко говорилъ, но въ такія минуты имлъ привычку что нибудь напвать. Теперь тоже онъ безсознательно напвалъ арію ‘невсты альпійскаго охотника’, и когда дошелъ до словъ:

Сердце твое далеко за предлами здшняго міра,

Тамъ, гд весело прыгаетъ дикая серна,

Гд шумный потокъ уноситъ горныя сосны…

онъ вдругъ остановился и отвернулся отъ скалъ со смхомъ и легкимъ румянцемъ, обличавшимъ его замшательство. Онъ представилъ себ сильный восторгъ Ханны Торстонъ, который она ощущала бы, любуясь открывавшимися передъ нимъ картинами.

Между тмъ пароходъ бжалъ впередъ ‘ впередъ, и скоро достигъ конца плаванія въ бухт Ха-ха. Мистриссъ Блэкъ и ея дти были въ восхищеніи отъ своего путешествія, которому встрча съ Вудбьюри придавала особенную прелесть. Посл полудня, когда плаваніе по Сагинею кончилось, глаза ихъ привыкла къ картинамъ природы,— хотя все выше и величественне поднимались стны гранита, и боле дикія и мрачныя сцены открывались между ихъ разслинами.

Спутничество Вудбьюри не кончилось съ прибытіемъ въ Квебекъ. Онъ здилъ съ ними на водопады Монморанси и Шодьеръ, на Поля Авраама и во французскія прибрежныя деревни, но вечера постоянно проводились на террас Дорама, гд снова и снова наслаждались несравнимымъ мы съ чмъ видомъ. Согласившись воротиться въ Саратогу вмст, Они черезъ нсколько дней пріхали туда, и Вудбьюри ршился дождаться возвращенія мистера Блэка.

Наконецъ онъ пріхалъ, и его жена нисколько не ошиблась, допустивъ предположеніе, что между этими двумя мужчинами есть точки взаимнаго привлеченія. Западный купецъ, дальновидный, умный, хорошо образованный человкъ, имлъ природный вкусъ къ изящнымъ искусствамъ (онъ только что купилъ дв картины Чорча и Кенсета) и былъ знакомъ съ новйшей литературой. Онъ принадлежалъ къ числу тхъ счастливыхъ людей, которые способны отъ чистаго сердца наслаждаться подобными предметами, безъ малйшаго честолюбія воспроизвести ихъ. Онъ не жаловался на свое призваніе, хотя и и не слишкомъ его жаловалъ. Онъ не былъ созданъ, чтобы предаваться праздности, хотя и имлъ состояніе, дозволявшее забывать житейскія заботы. Поэтому его темпераментъ былъ здоровый, веселый и возбуждавшій веселость въ тхъ, съ которыми онъ приходилъ въ столкновеніе. Онъ далеко не былъ красивый мужчина, говорилъ отрывисто, но ясно и понятно. Его жена знала его достоинства, какъ онъ зналъ ея, и взаимное согласіе ихъ было полное.

Вудбьюри убдительно просилъ ихъ постить Лэйксайдъ на обратномъ пути въ Сенъ-Люи, и провести у него нсколько дней. Въ добавокъ къ удовольствію, доставляемому ихъ обществомъ, онъ имлъ тайное желаніе, чтобы мистриссъ Блэкъ увидала Ханну Торстонъ, любопытно было узнать, какое впечатлніе произведутъ эти женщины одна на другую. Какія дальнйшія побужденія скрывались за этимъ, онъ не хотлъ справляться.

Во время этого приглашенія Вудбьюри вспомнилъ, что ничего не слышалъ изъ Лэйксайда съ самаго отъзда. Онъ немедленно написалъ Арбутусу Вильсону о своемъ скоромъ возвращеніи и просилъ сообщить ему вс новости по сельско-хозяйственнымъ операціямъ. Спустя шесть дней, пришелъ отвтъ, но не отъ Бюта, а отъ мистера Вальдо,— отвтъ столь неожиданный, что Вудбьюри въ ту же ночь выхалъ изъ Саратоги.

ГЛАВА XXII.

ВЪ ЛЭЙКСАЙД БОЛЬШІЕ ХЛОПОТЫ.

По отъзд Вудбьюри изъ Лэйксайда, мистриссъ Фортитюдъ Бабъ прибрала къ своимъ рукамъ прежнюю власть.— Теперь, сказала она Бюту, когда они сли ужинать въ день отъзда Вудбьюри:,— теперь мы немного успокоимся. Всякій будетъ знать, кто нужно длать, не дожидаясь, когда ему скажутъ, нравится ли это другимъ, или нтъ.

— Матушка Форти, возразилъ Бютъ:— напрасно вы это говорите, мистеръ Максъ такой спокойный человкъ, какихъ рдко встртишь.

— Много ты его знаешь. Онъ предоставилъ теб на ферм полную свободу, а взгляни на мой садъ — вдь его разорвали на клочки! Смородинные кусты перенесли на другой конецъ, за цлую милю отъ дому, а если понадобится шпинату или щавелю, такъ ищи его на двор въ трав! Что сказала бы она, увидвъ это? Маленькая комнатка для спальнаго блья очищена, поставили въ ней ванну,— пристроили къ углу огромную трубу, которую извольте каждый день наливать водой. Слава Богу, что онъ ничего не находитъ сказать противъ моей стряпни. Если бы онъ вздумалъ каждый день заглядывать въ кухню, то я не знала бы, что длать!

— Это его собственный садъ, сказалъ Бютъ угрюмо.— Онъ заплатилъ за него деньги, и иметъ полное право, длать съ нимъ, что ему угодно. Я поступилъ бы точно также, если бы это была моя собственность.

— О, да, ты! Ты, я вижу, становишься черезчуръ независимымъ. Я ничего другаго, не ожидаю отъ тебя, кром того, что ты въ скоромъ времени пойдешь подъ ручку съ этой смшной трещеткой, съ растрепанными волосами.,

— Матушка Форти! сказалъ Бютъ, вставъ изъ-за стола:— пожалуйста не вспоминайте о ней. Я не хочу больше видть ея, и не хочу о ней слышать!

Бютъ вышелъ изъ дому съ пылающимъ лицомъ. Мистриссъ Бабъ сидла, какъ пораженная громомъ. Мало по малу истина пробралась сквозь ея жесткій мозгъ, она крпко сжала свои тонкія губы и покачала головой. Чувство спокойствія относительно Бюта скоро, однако же, замнилось чувствомъ гнва къ миссъ Карри Дильвортъ. Совершенно не сознавая своего собственнаго безразсудства, она спрашивала себя, что за причина побудила эту дурочку вздернуть носъ передъ такимъ прекраснымъ молодымъ человкомъ, какъ Арбутусъ,— передъ этимъ образцомъ фермеровъ вокругъ Птолеми? Гд найдетъ она мужчину такого здороваго и такъ хорошо-сложеннаго, такого честнаго и добродушнаго? Вс его любили, въ Птолеми много было двушекъ, которыя запрыгали бы отъ радости при одной мысли имть его мужемъ, а для мая,— онъ еще не хорошъ! Фи! негодная, капризная, надменная двчонка! Отъ того-то и волоса у ней всклокочены, какъ у индійца! Арбутусу не стоитъ и думать и ней,— въ мор еще есть много невыловленной, да и гораздо лучшей рыбы. Конечно, рано или поздно, ему надо жениться,— мужнина все-таки мужчина, хотя вы сами воспитали его, и ужь если нельзя отклонить его отъ этого, то надобно помочь ему.

При этомъ мистриссъ Бабъ начала перебирать въ своемъ ум всхъ знакомыхъ двицъ и длать изъ нихъ выборъ жены для своего пріемнаго сына. Дло было весьма трудное:— одна двица была неряха, другая больная, третья слишкомъ стара, четвертая иметъ непріятныхъ родственниковъ, пятая была бдна до нищеты. Гд бы найти такую двушку, въ которой бы соединялись молодость, здоровье, любовь къ порядку и опрятности, достаточность и, главне всего, должное уваженіе къ дарованіямъ мистриссъ Бабъ? Я еще найду ее! говорила она самой себ, сидя за чулкомъ въ лтніе дни въ полудремлющемъ состоянія. Между тмъ ея обращеніе съ Бютомъ становилось ласкове и внимательне. Бютъ принималъ это за выраженіе ея удовольствія отъ разочарованія, подъ тяжелымъ вліяніемъ котораго онъ все еще находился. Онъ сдлался серьезнымъ и молчаливымъ, и черезъ нсколько дней, мистриссъ Бабъ принуждена была: признаться себ, что Лэйксайдъ въ отсутствіи мистера Вудбьюри сдлался одинокимъ и унылымъ мстомъ.

Что касается до Бюта, то хотя онъ чувствовалъ, что былъ раздражителенъ и тяжелъ въ сравненіи съ его обычнымъ веселымъ настроеніемъ духа, но въ немъ происходило что-то гораздо худшее, чмъ онъ предполагалъ. Испытаніе, которое онъ переносилъ, нарушало спокойное движеніе его крови. Подобно машин, дйствіе которой, при извстной скорости, бываетъ спокойно и равномрно, но въ которой отъ увеличенія скорости вдругъ нарушается это спокойствіе, его физическій балансъ пришелъ въ безпорядокъ отъ сильнаго возбужденія его воспріимчивой натуры и отъ послдовавшаго за тмъ внезапнаго удара. За днями лихорадочной дятельности, въ теченіе которыхъ онъ работалъ за двоихъ, не чувствуя усталости, слдовали дни утомленія и слабости, когда сила, повидимому, покидала его руки, а расположеніе къ труду — его сердце. Его сонъ былъ или безпокойный и часто прерывавшійся, или такой неестественно глубокій, что онъ пробуждался отъ него съ тяжелой, больной головой.

Къ числу лтнихъ работъ, назначенныхъ мистеромъ Вудбьюри посл жатвы, была осушка болотистаго поля, прилегавшаго къ Ревучему Ручью. Для этого былъ нанятъ ирландскій землекопъ, но Бютъ, находя, что слдуетъ сдлать гораздо больше, чмъ положено по смт, помогалъ землекопу своими руками. День за днемъ, съ ногами, обнаженными до колнъ, онъ стоялъ въ болотистой тин, дйствуя заступомъ подъ палящимъ солнцемъ. Ночь за ночью онъ испытывалъ во сн какое-то онмніе, нарушаемое только нервическими содраганіями, какъ будто онъ внезапно падалъ съ постели.

Въ одно утро онъ не всталъ въ обычный часъ. Мистриссъ Бабъ, приготовляя завтракъ, каждую минуту ожидала, что онъ спустится внизъ и умоется у крана за дверями кухни. Поджарилась ветчина, вскиплъ кофе, а Бютъ все еще не являлся. Мистриссъ Бабъ отворила дверь и крикнула на лстницу самымъ рзкимъ голосомъ, крикнула разъ, другой, третій, пока, наконецъ, въ спальн Бюта раздался отвтъ. Минутъ пять спустя, Бютъ съ трудомъ спустился съ лстницы и, увидвъ накрытый столъ, занялъ свое мсто.

— Сегодня ты что-то заспался, Арбутусъ, врно сильно усталъ вчера! сказала мистриссъ Бабъ, перекладывая ветчину со сковороды на глиняное блюдо. Не получивъ отвта, она обернулась къ Бюту.— Боже праведный! воскликнула она:— ты слъ за завтракъ, не помывши лица, не причесавши волосъ? Мн кажется, ты все еще спишь.

Бютъ ничего не сказалъ, но посмотрлъ на нее съ безсмысленной улыбкой, которая, повидимому, подтверждала слова мистриссъ Бабъ.

— Арбутусъ! вскричала она: — проснись! Ты не знаешь, что длаешь. Плесни воды на лицо: я этого никогда не видывала! и костлявой рукой своей она схватила его за плечо.

Бютъ съ досадой вывернулся изъ-подъ руки.

— Я усталъ, Майкъ, сказалъ онъ:— если бы болото не было такъ мокро, я бы прилегъ и немного заснулъ.

Крпкіе суставы колнъ мистриссъ Бабъ вдругъ подкосились. Она опустилась подл него на стулъ, дрожащими руками приподняла голову его и посмотрла ему въ глаза. Бютъ никого не узнавалъ, дикій блуждающій взглядъ его оледенилъ ея кровь. Щеки горли огнемъ, черезъ минуту голова его тяжело склонилась на плечо.

— Вотъ, на этой травк — хорошо, пробормоталъ онъ и впалъ въ безсознательное состояніе.

Мистриссъ Бабъ придвинула поближе стулъ и, придя въ силы, положила его голову на свое плечо. Въ дом, кром нея, не было ни души. Патрикъ, полевой работникъ, находился у сараевъ и, по привычк, ждать призыва къ завтраку. Разъ она сдлала попытку кликнуть его, надясь, что голосъ долетитъ до сараевъ, но онъ оказался такимъ ненатуральнымъ, такимъ вороньимъ карканьемъ, что мистриссъ Бабъ въ отчаяніи отказалась отъ дальнйшей попытки. Бютъ вздрогнулъ и одной рукой обхватилъ шею мистриссъ Бабъ съ такой судорожной силой, что чуть не задушилъ ее. Посл этого она не смла ни шевелиться, ни говорить. Кофе вытекъ изъ кофейника, и кухня наполнилась запахомъ пережженой жидкости, жиръ на сковород, которую она впопыхахъ снова поставила на открытую канфорку, совершенно высохъ и дну сковороды грозила опасность распаяться. Эти незначительныя безпокойства какъ-то странно и некстати присоединялись въ главному, увеличивали ея испугъ и смущали мысли. Единственный фактъ, который она могла сознавать, — это смертельная болзнь Бюта, лвой рукой, остававшейся свободною, она постепенно и тайкомъ отодвинула ножикъ, вилку и тарелку и, прикрывъ концомъ скатерти, оттолкнула ихъ дальше, на сколько могла. Потомъ она по прежнему осталась неподвижною, прислушиваясь къ тяжелому, неправильному дыханію больнаго , горячая голова котораго жгла ей плечо.

Прошло еще полчаса — и проголодавшійся желудокъ Патрика принудилъ его не дожидаться обыкновеннаго призыва. Быть можетъ, думалось ему, онъ не слышалъ его, и потому немедленно отправился на кухню. При шум, произведенномъ кухонной дверью, Бютъ встрепенулся, сжалъ правый кулакъ и ударялъ имъ но столу.

— Матерь Божія! воскликнулъ ІІатрикъ, увидвъ странную группу.

Мистриссъ Бабъ съ трудомъ повернула голову, и покачавъ ей въ знакъ предостереженія, посмотрла на него умоляющими, страдальческими глазами, изъ которыхъ покатились слезы, когда она увидла, что наконецъ явились къ ней и помощь, н сочувствіе.

— Сохрани насъ Господи! ужь не умеръ ли онъ? прошепталъ Патрикъ, сдлавъ нсколько шаговъ впередъ и приготовясь разразиться громкимъ воплемъ. .

— Онъ боленъ! онъ бредитъ! хриплымъ голосомъ проговорила мистриссъ Бабъ: — помоги мн уложить его въ постель.

Ирландецъ взялъ Бюта за плечи , между тмъ какъ мистриссъ Бабъ тихо и осторожно освободила себя отъ руки, душившей ее. Трудно сказать, что бы она сдлала безъ помощи Патрика. Чувствительный и нжный, какъ женщина, и одаренный хитростью своей расы, онъ до-нельзя приноравливался къ бреду Бюта, успокоивалъ его, отстраняя малйшіе поводы къ его раздраженію, и съ величайшимъ трудомъ и терпніемъ усплъ привести его въ спальню. Здсь мистриссъ Бабъ сдлала постель, покрыла ее чистой простыней, надла другія наволочки и вдвоемъ съ Патрикомъ раздла Бюта и уложила. Первымъ дломъ посл того она обрзала его длинные золотистые кудри и приложила мокрые компрессы, она слышала, что въ подобныхъ случаяхъ компрессъ — необходимая вещь, — пуститься дале этого она не ршалась.

Оставалось теперь достать медицинскую помощь. Кром ихъ двоихъ, въ дом не было ни души, но въ случа наступленія сильнаго пароксизма, оба они едва ли бы могли справиться съ Бютомъ. Мист-риссъ Бабъ требовала, чтобы ей позволено было остаться при немъ, но Патрикъ, видавшій подобные припадки горячки, ни подъ какикъ видомъ не соглашался. Онъ клялся всми святыми, что мистриссъ Бабъ, возвратясь домой, найдетъ Бюта въ постели. Ей нужно было сходить не дальше хижины черной Мелинды, говорилъ Патрикъ: а это было не боле трехъ четвертей мили. Оттуда она пошлетъ Мелинду за докторомъ и за мистеромъ Меррифильдомъ, и потомъ сейчасъ же воротится домой.

Мистриссъ Бабъ согласилась съ этими доводами и поспшила исполнить порученіе. Старые, жесткіе суставы ея хрустли отъ усиленной ходьбы, угрызеніе совсти и безпокойство сильно волновали ее. Она обвиняла себя въ излишней строгости къ молодому человку: ну, что, если онъ умретъ, не простивъ ее, отправится прямо въ рай (въ чемъ она не сомнвалась) и разскажетъ объ этомъ своей матери и Джасону Бабу, который такъ любилъ его? Въ такомъ случа Джасонъ, по всей вроятности, разсердится на нее и, быть можетъ, когда придетъ время, не позволитъ ей сидть подл него, на ступеняхъ Золотаго Града. Къ счастію, она застала старую Мелинду дома, и отдала ей приказаніе: бжать къ Меррифильду что есть духу, сказать ему, чтобы онъ привезъ съ собой доктора и потомъ въ одну минуту воротиться домой. Мелинда побжала, выпуча глаза и бормоча отрывки изъ гимновъ, распваемыхъ на митингахъ подъ открытымъ небомъ.

Мистриссъ Бабъ, возвратясь домой, нашла Бюта въ постели въ сильномъ бреду. Компрессъ лежалъ на голов, одяло и все постельное блье находилось въ порядк. Патрикъ, отвернувъ лицо свое отъ свта, сказалъ: — онъ былъ смиренъ, какъ ягненокъ, показаніе это, однако, на другой день было опровергнуто появленіемъ на его лиц, рукахъ и груди синихъ пятенъ и знаковъ отъ страшныхъ ударовъ. Что происходило между ними , когда они оставались одни, Патрикъ никому не говорилъ. По его понятіямъ, бредъ больнаго человка былъ въ своемъ род тайна, открыть которую считалъ за преступленіе.

Часа черезъ два или три пріхалъ и докторъ, въ сопровожденіи Меррифильда. Первый объявилъ, что Бютъ наводился въ тифозной горячк опаснаго свойства. Посл обильнаго кровопусканія, для возбужденія дятельности мозга, онъ прописалъ необходимыя декарства, въ увеличенныхъ дозахъ, и приказалъ со всею осторожностью и аккуратностью давать ихъ больному. Когда докторъ спускался съ лстницы, ключница догнала его и схватила его за руку при вход въ пріемную.

— Докторъ, сказала она своимъ обычнымъ суровымъ голосомъ: — я хочу знать истину. Перенесетъ ли онъ это или нтъ?

— Положительно, мистриссъ Бабъ, ничего сказать не могу, отвчалъ докторъ. — Но а не буду скрывать отъ васъ факта, что болзнь весьма серьезна. Если бы онъ не былъ такъ крпко сложенъ, я долженъ былъ бы отказаться отъ всякой надежды. Скажу только одно, что если мы поддержимъ его на недлю, не дадимъ болзни усилиться, то надъ горячкой возьмемъ верхъ. Отъ ухода будетъ зависть больше, чмъ отъ меня.

— Я сама буду ухаживать за нимъ! съ энергіей воскликнула мистриссъ Бабъ. — Вы говорите — недлю! Недля — не цлый вкъ,— я это выдержу. Я выдержала больше, когда былъ боленъ Джасонъ. Сэръ, будьте покойны на счетъ вашихъ приказаній, я выучила ихъ наизусть, — довольно вамъ этого?

Ключница возвращалась на кухню, сжавъ кулаки и кивая головой,— это означало приготовленіе къ упорной борьб со смертью за Арбутуса Вильсона, борьб, въ которой смерть не должна была сдлаться побдительницей, даже если бы пришлось пасть, одерживая побду. Мистриссъ Бабъ составила планъ обороны. Предосторожности, предложенныя докторомъ, были приняты съ драконовою строгостью, все запрещенное лишилось возможности къ своему существованію. Само собою, въ число приказаній входило соблюденіе спокойствія, и въ Лэйксайд, кажется, никогда еще не бывало такой тишины. Черная Мелинда, нечаянно уронивъ на кухонный полъ крышку съ горшка, сейчасъ же почувствовала, какъ въ нее впилась костлявая рука ключницы и вмст съ тмъ надъ ея ухомъ раздалось шипнье (мистриссъ Бабъ замнила голосъ свой шипньемъ, даже въ то время, когда выходила въ садъ):— смй только сдлать это еще разъ! Своими руками она приготовляла и прикладывала мушки и припарки, днемъ и ночью давала лекарство пунктуально до секунды, въ какой бы части дома ни находилась она, но съ помощію особеннаго ясновиднія, знала, когда больной желалъ повернуться. Ночью, хотя Патрикъ и Меррифильдъ добровольно вызвались сидть по очереди у больнаго, и старались принудить ее заснуть, она никогда не раздвалась, но ложилась на свою постель въ сосдней комнат и каждые полчаса являлась въ комнату больнаго высокая, въ темномъ плать, угрюмая. Съ боязливымъ любопытствомъ она вслушивалась въ бредъ Бюта, страшилась услышать какое нибудь обвиненіе себ, которое, въ случа смерти, онъ унесъ бы прямо къ Джасону Бабу. Слова ея, однако, производили на крпкую натуру Бюта весьма поверхностныя раны. Съ его губъ не сорвалось но одного обвиненія, ни одного упрека, направленнаго на нее, Бютъ часто упоминалъ имя миссъ Дильвортъ, и упоминалъ его съ гнвомъ, а не съ любовію, но мысли его главне всего сосредоточивались на полевыхъ работахъ, къ несвязному бреду о которыхъ одинъ только Патрикъ находилъ нить. Послдній какъ-то особенно умлъ приноровляться къ галлюцинаціямъ больнаго и отводить ихъ отъ шумныхъ и неистовыхъ фазисовъ къ боле тихимъ и покойнымъ.

Прошла половина недли, а въ положеніи больнаго не обнаруживалось никакой перемны. Сильный приступъ болзни встртилъ не мене сильное сопротивленіе въ крпкой натур, и борьба продолжалась безъ замтныхъ признаковъ усталости съ той и другой стороны. Сосди, узнавъ о болзни Бюта, выражали глубокое сочувствіе и предлагали свою помощь. Докторъ, однако, замтилъ, что присмотръ былъ совершенно достаточенъ, и что какъ горячка эта во многихъ случаяхъ бываетъ прилипчива, то совтовалъ имть нянекъ какъ можно меньше. Сочувствіе сосдей, поэтому, приняло форму рецептовъ (изъ которыхъ каждый приносилъ несомннную пользу), сушенныхъ травъ, различнаго рода желе, апельсиновъ и т. п. Мистеръ Джонсъ, хозяинъ мельницы, прислалъ даже пару форелей, пойманныхъ въ Ревучемъ Ручь. Мистриссъ Бабъ принимала вс эти предметы съ угрюмой благодарностью, и запирала ихъ въ буфетъ, говоря про себя: — теперь не до этихъ посылокъ, я сама могу достать все, что ему нужно.

Медленно приближалась недля къ концу, мистриссъ Бабъ становилась нетерпливе и взволнованне. Необыкновенное напряженіе ея стараго организма начинало сказываться, она чувствовала, что силы ея слабли, но, не смотря на то, она не хотла позволить имъ оставить ее, пока не будетъ разсяно мучительное недоумніе относительно участи Бюта. Спина ея сохраняла свою прямизну отъ продолжительной привычки, но ея колна дрожали каждый разъ, когда ей приходилось подниматься на лстницу. Мускулы, вокругъ ея рта, противъ ея воли, то судорожно сжималась, то распускались. Она больше уже не спрашивала доктора, но молча наблюдала его лицо, когда онъ выходилъ изъ комнаты Бюта, и ждала, когда онъ самъ заговоритъ.

На седьмой день, нсколько словъ, добровольно сказанныхъ докторомъ, не доставили ей ни малйшаго утшенія, и желзная воля, поддерживавшая ее до настоящей поры, начала колебаться. Усталость, которой, казалось ей, не могъ подкрпить никакой совъ, овладла ею на всю ночь. Мистриссъ Бабъ боролась съ ней до самаго утра, на восьмой день борьба эта продолжалась за полдень, до того времени, когда пріхалъ докторъ. На этотъ разъ, она замтила небольшую перемну въ выраженіи его лица. Стараясь скрыть свою слабость и душевное волненіе, опа медленно подошла къ нему и прерывисто сказала:

— Ну, что же вы скажете теперь?

— Я не люблю общать, отвчалъ онъ:— но есть надежда, что горячка истощится, прежде чмъ истратятся вс силы сопротивленія. Онъ еще не вн опасности, но шансы на его выздоровленіе становятся очевидными. Если онъ выздороветъ, то надо правду сказать, его спасло, мистриссъ Бабъ, ваше ухаживанье,. Я желаю, чтобы вс мои паціенты имли подобный уходъ.

Ключница опустилась на ближайшій стулъ, и изъ груди ея вылетлъ хриплый вздохъ. По уход доктора, Мелинда поставила на столъ чайникъ, чайныя чашки и блюдечки и сказала:— пожалуйте, миссъ Форти, выпейте чашечку,— я знаю, вамъ это нужно, — вы совсмъ убиваете себя.

Мистриссъ Бабъ сдлала попытку согласиться, приподняла къ губамъ блюдечко, и снова опустила его. Она вдругъ почувствовала слабость, черезъ минуту холодъ обхватилъ ее и она затряслась съ головы до ногъ, губы ея посинли и сохранившіеся семь зубовъ застучали другъ о друга. Испуганная Мелинда подбжала къ ней на помощь, но мистриссъ Бабъ оттолкнула ее своей длинной худощавой рукой.

— Я знала, что такъ должно случиться, сказала она.— Одинъ изъ насъ долженъ убраться отсюда. Онъ теперь поправится.

— О, мистриссъ Форти! вскричала Мелинда и передникомъ закрыла свое лицо.

— О чемъ ты безпокоишься. Мелинда? сказала ключница сурово. Я знаю, она будетъ рада: она давно желаетъ, чтобы я была съ ней.

Не смотря на то, опа не хотла вполн поддаться болзненному припадку. Принудивъ себя выпить дв чашки горячаго чаю, чтобы прервать лихорадку, она медленно пробралась на верхъ въ комнату Бюта, гд за больнымъ присматривалъ Патрикъ. Она сейчасъ же отправила его въ Птолеми съ просьбою къ мистеру Вальдо, чтобы онъ поспшилъ пріхать въ Лэйксайдъ. За докторомъ она не посылала, но старая Мелинда была достаточно дальновидна, чтобы замтить это упущеніе, и сама распорядилась исправить его.

Завернувшись въ одяло, мистриссъ Бабъ заняла мсто въ старинномъ кресл подл кровати Бюта и долго и пристально смотрла на изнуренное его лицо, освщаемое остатками дневнаго свта. Куда двалась эта теплая, красная кровь, которая окрашивала его круглыя щеки, и выказывала себя, не смотря на загаръ отъ лтняго солнца? И кровь и загаръ, повидимому, вдругъ изчезли, оставивъ вмсто себя восковую блдность, впадины и выраженіе, столь похожее на смерть, что безпокойныя движенія и бредъ утшали ее, потому что только они одни обозначали жизнь. — Да, въ немъ есть еще жизнь! шептала она про себя. Но вотъ глаза Бюта открылись и взглянули на нее. Бшенство его бреда миновало, но выраженіе лица все еще было какое-то странное и озабоченное.

— Сегодня, Патъ, мы примемся за овесъ, сказалъ онъ слабымъ голосомъ.

— Арбутусъ! вскричала она:— взгляни на меня! Неужели ты не узнаешь матушку Форти?

— Матушка Форти приготовляетъ завтракъ, сказалъ Бютъ, глядя на нее во вс глаза.

— О, Арбутусъ, — простонала она съ отчаяніемъ: — попробуй узнать меня еще одинъ разъ! Я больна смертельно: я умираю. Если у тебя на душ есть что нибудь противъ меня, то прости меня,— скажи, что ты меня прощаешь.

И бдное старое созданіе тихо заплакало.

— Я прощаю васъ, миссъ Карри, отвчалъ Бютъ, поймавъ слова ‘прости меня’.— Не стоитъ и думать объ этомъ. Вы были маленькая дурочка, а я большой дуракъ,— вотъ и все.

Мистриссъ Бабъ не ршилась возобновить свою просьбу. Откинувшись къ спинк кресла, она крпче укуталась въ одяло, чтобы согрться отъ безпрестанно возвращавшагося озноба, и собирала остатки своихъ силъ, чтобы исполнить случайныя требованія больнаго. Такимъ образомъ она просидла до возвращенія Патрика, когда негритянка помогла ей лечь въ постель.

Утромъ докторъ нашелъ ее въ жалкомъ состояніи изнеможенія, но съ свтлымъ умомъ и ршительной волей, какъ и всегда. Физическая энергія въ ней совершенно рушилась, и надежда поддержать ее искусственнымъ образомъ, пока но кончится лихорадка, казалась весьма слабою. Она поняла серьезное выраженіе на его лиц.

— Вамъ нечего говорить мн, докторъ, сказала она: я сама знаю все. Я буду принимать лекарства только для васъ: они не принесутъ мн пользы.

Въ это самое время пріхалъ мистеръ Вальдо, и больная попросила доктора подождать до конца свиданія съ священникомъ. Она пригласила послдняго собственно для того чтобы написать духовное завщаніе, при которомъ оба джентльмена должны быть свидтелями. Документъ этотъ скоро былъ приготовленъ. Мистриссъ Бабъ завщала все свое достояніе Арбутусу Вильсону, ея пріемному сыну, исключивъ одни расходы на погребеніе и надмогильный камень, подобный тому, какой она воздвигнула памяти Джасона Баба.

Поддерживаемая въ постели, она пересчитывала различныя суммы, заставляя мистера Вальдо повторять ихъ за пей и прочитывать ихъ вслухъ съ тмъ, чтобы не вышло ошибки.— Джасонъ Бабъ, говорила она, оставилъ мн четыреста долларовъ, которые отданы на проценты Давиду Ванъ-Хорну, закладная на кладовыя Вильмота въ тысячу долларовъ, триста долларовъ получила я по завщанію отъ нея, двсти отданы въ долгъ Бакусу и двсти пятьдесятъ Даніелю Стевенсу, да проценты, которые я сберегла. Всего должно быть дв тысячи семьсотъ четыре доллара и шесть шиллинговъ. Векселя лежатъ въ жестяной коробк, а проценты завязаны въ свадебныхъ чулкахъ въ большомъ сундук. Я вымняла ихъ на золото: ассигнаціи безпрестанно падаютъ въ курс. Этого достаточно для Арбутуса начать хорошее дло, ни я, ни Джасонъ не имли такихъ денегъ. Напишите въ завщаніи. чтобы онъ берегъ эти деньги, потому что они скоплены тяжелымъ трудомъ. Я знаю, онъ не станетъ тратить на себя, и будетъ извлекать изъ нихъ выгоды, но если онъ женится, то не долженъ позволять жен своей употреблять на наряды. Припишите, что я благословляю его, что я старалась вести его по прямому пути, и что, надюсь, онъ съ этого пути не совратится.

Завщаніе было окончено. Съ большимъ усиліемъ она подписала его судорожной, но твердой рукой. Докторъ и священникъ подписались свидтелями. — Теперь я готова, прошептала мистриссъ Бабъ, опускаясь на подушки, и почти въ ту же минуту заснула.

Выходя изъ дому, докторъ сказалъ: надобно достать кого нибудь, для присмотра за ней.

— Непремнно надо, отвчалъ мистеръ Вальдо.— Ее нельзя поручить старой Мелинд. Предоставьте это мн: я постараюсь еще до вечера доставить въ домъ хорошую сидлку.

ГЛАВА XXIII.

ЗАКЛЮЧАЕТЪ ВЪ СЕБ ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ.

Добрый мистеръ Вальдо возвращался домой сильно озабоченный бдствіемъ, постигшимъ Лэйксайдъ. Въ настоящее время, когда и ключница поражена была смертельнымъ недугомъ, хозяйство Лэйксайда требовало немедленной помощи, — но откуда ее взять? Кром жены своей онъ не зналъ ни одной женщины, которая согласилась бы и была бы способна оказать необходимую помощь, — но на жен его, до недостатку средствъ нанять прислугу, лежали вс заботы о его собственномъ дом. Въ случа невозможности достать сидлку, добродушный священникъ ршался даже отпустить жену, попросивъ кого нибудь изъ прихожанъ присмотрть за хозяйствомъ въ своемъ дом во время ея отсутствія.

Въ то время, когда онъ повернулъ въ маленькій переулокъ, гд находился его дожъ, въ палисадникъ передъ домомъ быстро вошла небольшая женская фигура въ розовомъ кисейномъ плать. Это была миссъ Каролина Дильвортъ, только что возвратившаяся съ какой-то фермы на моллигэнсвильской дорог, гд она занималась шитьемъ въ теченіе двухъ недль. Она вошла въ простую гостиную въ одно время съ мистеромъ Вальдо. Жена священника встртила ее немногими словами, выразивъ ими свое удивленіе, произведенное ея неожиданнымъ визитомъ, и сейчасъ же обратилась къ мужу:

— Что тамъ случилось? спросила она. Неужели Бюту хуже?

— Бюту хуже? воскликнула миссъ Дильвортъ, выпучивъ глаза.

— Нтъ, отвчалъ Вальдо на вопросъ жены:— докторъ находятъ, что Бюту немного лучше, хотя онъ все еще опасенъ, но у мистриссъ Бабъ тоже открылась горячка, и ей гораздо хуже. Я просто въ отчаяніи за нихъ: — кром старухи негритянки, тамъ нтъ ни души, а за мистриссъ Бабъ необходимъ немедленный и внимательный присмотръ.

— Что такое? ради Бога скажите мн, что такое? вскричала миссъ Дильвортъ, обоими руками схвативъ руку пастора.

Мистеръ Вальдо немногими словами объяснилъ все дло. Къ удивленію ихъ обояхъ, маленькая швея залилась горькими слезами. Въ течете минуты или двухъ волненіе ея было такъ велико, что она не могла говорить.

— Это ужасно! наконецъ сказала она, рыдая.— Почему… почему вы не прислали мн словечка? Я сію минуту отправлюсь туда, не распрягайте вашей лошади,— свезите меня туда,— теперь же.

— Въ самомъ дл, Карри? сказала мистриссъ Вальдо.

Миссъ Каролина Дильвортъ съ досадой топнула ножкой.— Неужели вы думаете, что я способна шутить подобными вещами? вскричала она.— Да, если вы не отвезете меня, я пойду пшкомъ. Онъ… они должны имть кого нибудь, а кром меня никто не съуметъ такъ хорошо присмотрть за ними.

— Мн кажется, жена, она говоритъ правду, сказалъ пасторъ.

Мистриссъ Вальдо колебалась.

— Я знаю, Карри, ты будешь ласкова и заботлива, сказала она наконецъ:— я могу прізжать каждый день и смнять тебя на нсколько часовъ. Но уврена ли ты, что у тебя достанетъ силъ на подобный трудъ?

Массъ Дмдьвортъ отерла платкомъ слезы и отвтила:— сами увидите, достанетъ ли. Я схожу къ Торстонъ и возьму оттуда кое-что изъ моихъ вещей.

— А я черезъ полчаса заду за вами, сказалъ мистеръ Вальдо.

И маленькая швея убжала, не сказавъ даже ‘прощайте’. Идя по досчатому тротуару къ коттеджу вдовы Торстонъ, она забросила за уши свои локоны, опустила руки, не давая имъ движенія и не позволяя ногамъ длать кокетливые шаги. Въ ея маленькой фигур вдругъ развернулась скрывавшаяся до этой поры твердость. Она обнаруживалась въ ея скорой походк, въ сжатія маленькихъ красненькихъ губъ, въ глазахъ, устремленныхъ впередъ, въ приподнятыхъ рсницахъ. Въ теченіе весны и осени она постепенно пришла къ убжденію, что поступила съ Бютомъ Вильсономъ, безсовстно. Этому убжденію много содйствовала неудача въ ея маленькихъ хитростяхъ, которыя она употребляла прежде съ большимъ успхомъ. Самое выразительное и привлекательное потупленіе взоровъ, самый нжный, пвучій тонъ голоса не могла вывести Бюта изъ его холоднаго серьезнаго равнодушія. Она начала сознавать, что эти чары пріобртали свои силу только тогда, когда ей сочувствовали т, для кого он предназначались. Снова и снова она забрасывала ихъ, какъ сти, забрасывала только для того, чтобы вытащить ихъ, не поймавъ даже крошечной рыбки,

Кром того, ея честолюбію и въ другомъ отношеніи нанесенъ былъ жестокій ударъ. Начальница школы въ Моллигэнсвилл захворала, и миссъ Дильвортъ занимала ея мсто въ теченіе двухъ недль. Торжество ея въ достиженіи того, что считала она своимъ прямымъ призваніемъ, продолжалось недолго. Въ первые два дни новизна ея появленія поддерживала въ школ порядокъ и спокойствіе, но грубыя деревенскія дти одинъ за другимъ быстро свыклись съ ея локонами, съ томными глазками и далеко не повелительнымъ голосомъ. Въ отвтъ на ея улыбки, они оскаливали зубы,— на ея хмуренье отвчали явнымъ смхомъ, передъ самымъ ея лицомъ ли зеленыя яблоки, драли другъ другу волосы или щекотались, рисовали на аспидныхъ доскахъ каррикатуры, опрокидывали чернильницы на свои тетради. Боле взрослые мальчики и двочки перебрасывали черезъ всю ширину класной комнаты записочки, подходили къ ней съ задачами, которыхъ она не могла разршить, читали громкими пронзительными голосами, коверкали произношеніе, и когда кончались классы, вс соскакивали со скамеекъ, кричали и стремглавъ выбгали изъ дому. ‘Очаровательное гуманное занятіе’, которое такъ часто восхваляли передъ ней, лопнуло, какъ радужный мыльный пузырь, не оставивъ по себ ни малйшаго слда, ‘нравственное убжденіе’, на которое она надялась для поддержанія дисциплины, не удалось ей окончательно, ‘взаимная любовь’ между учителемъ и учениками, любовь, которую она мечтала развить въ высшей степени, проявилась въ отвратительной ненависти съ одной стороны и въ злоб съ другой. Она ршительно была обязана одному изъ самыхъ большихъ и самыхъ грубыхъ мальчиковъ,— юнош, заставлявшему ее дрожать отъ стража, когда она приближалась къ нему, за помощь, не допустившую школу обратиться въ совершенный хаосъ, до истеченія двухнедльнаго срока. Этотъ юноша, первый въ школ буянъ, съ грубымъ голосомъ, обозначавшимъ извстный фазисъ развитія, питалъ глубокое уваженіе къ локонамъ миссъ Карри, къ ея румянымъ, пухленькимъ щечкамъ, и рыцарски оказывалъ ей содйствіе своимъ вліяніемъ на школу, которому въ свою очередь много содйствовали его здоровые кульки. Непріятно, однако, было слышать, какъ взрослыя двочки шептались между собой и смялись, называя его ‘фаворитомъ учительницы’.

По всему этому, уваженіе къ Бюту увеличивалось по мр того, какъ онъ становился недоступнымъ. Она признавалась самой себ, что ни одинъ еще мужчина не глядлъ на нее съ такой искренней нжностью, какъ глядлъ Бютъ, и что, каковъ бы ни былъ у него носъ, но глаза были прекрасны. Въ прежнее время она всегда любила слышать его голосъ, который теперь сдлался совсмъ другимъ. Для нея онъ измнился совсмъ, и она никакъ не воображала, что эта перемна будетъ служить для нея источниковъ душевной тревоги, и даже несчастія. Не смотря на то, она не хотла согласиться съ самой собою, что дйствительно любила его, ихъ встрчи, свиданія и разговоры не имли того сантиментальнаго поэтическаго колорита, не окружались той атмосферой вздоховъ, ощущеній трепета и безмолвныхъ восторговъ, которые, но ея понятіямъ, должны сопровождать любовь. Онъ даже до такой степени былъ матеріалистъ, что издвался надъ идеей ‘о сродств душъ’. А между тмъ онъ любилъ ее, она узнала это по перемн въ его обращеніи, до настоящей поры она чувствовала это, но не вполн.

Неожиданное извстіе, которое мистеръ Вальдо сообщилъ ей, принудило ее внезапно измнить самой себ. Обладая хотя малйшей частицей способности вникать въ глубину своей души, она при этомъ извстіи обнаружила бы только удивленіе. Ея натура была недостаточно широка, чтобы заключать въ себ боле обыкновеннаго ощущенія. Потокъ слезъ и побужденіе предложить свои услуги явились въ одно и то же время,— она чувствовала только одно, что ‘если Бютъ умретъ, то я буду несчастна’. Она повторяла эти слова по дорог къ вдов Торстонъ, прибавляя къ нимъ:— а я употреблю вс усилія, чтобы спасти его и его мачиху, кто бы тамъ ни узналъ объ этомъ и что бы тамъ ни говорили’.

— Что съ тобою, дитя мое? воскликнула вдова, въ то время какъ миссъ Дильвортъ вошла въ комнату съ серьезнымъ выраженіемъ на ея постоянно улыбавшемся лиц.

Миссъ Дильвортъ, продолжая плакать, объяснила свое намреніе.

— Я знаю, никто другой не пойдетъ туда, говорила она:— вс будутъ бояться горячки, но я не боюсь, я уже видла ее, я могу быть полезна, и должна находиться теперь тамъ.

Вдова бросила на нее пристальный испытующій взглядъ, принудившій миссъ Дильвортъ опустить рсницы и снова распустить изъ за ушей свои локоны. Суровый взглядъ старушки немедленно перемнился на взглядъ нжнаго сочувствія, подавивъ вздохъ, вызванный какими-то воспоминаніями, она сказала:

— Я думаю, ты поступишь благоразумно.

Ободренная такимъ образомъ, миссъ Карри Дильвортъ сдлала необходимыя приготовленія, и черезъ часъ была уже въ Лэйксайд.

Негритянка приняла ее съ радостью, смшанной съ глубокой скорбью.— Господь съ тобой, дружочекъ мой, сказала она:— дла идутъ здсь очень дурно. Я радехонька, что ты пришла, все время нужно присматривать за ними, да нужно тоже присмотрть и за кухней.

Мистриссъ Бабъ посл продолжительнаго сна снова проснулась, но въ крайнемъ изнеможеніи, ни подъ какимъ видомъ не позволявшемъ ей оставить постель. Безпокойство, что Арбутусъ не будетъ имть надлежащаго ухода, длало ея положеніе еще тягостне. Лекарсгва его она держала на стул подл своей постели и требовала, чтобы ей безпрестанно доносили о немъ, но ни Патрикъ, ни Мелинда не умли выполнить ея требованій съ достаточной точностью, которая могла бы удовлетворить ее.

Миссъ Дильвортъ съ нкоторою боязнію поднялась по лстниц и вошла въ комнату ключницы, но видъ угрюмаго, костляваго лица, блуждающихъ впалыхъ глазъ, рдкихъ сдыхъ волосъ, въ безпорядк выбившихся изъ-подъ стариннаго ночнаго чепца, пробудили глубокое сожалніе и возвратили ей присутствіе духа. Быстрыми шагами, но на цыпочкахъ, она подошла къ кровати.

— Я пришла помочь вамъ, мистриссъ Бабъ, сказала она.

— Помочь! мн? спросила больная слабымъ, хриплымъ голосомъ:— хорошо, я рада принять всякую помощь. Тяжелое настало для насъ время. Я думала, что ты не вспомнишь о насъ. Однако, чмъ же ты поможешь вамъ?

— Я уже ходила за больными, мистриссъ Бабъ. Постараюсь сдлать все лучшее, если вы позволите мн попытаться. Которое ваше лекарство?

Ключница нсколько времени лежала молча, устремивъ глаза свои на лицо швеи. Она была такъ слаба, что ни чувство удивленія при появленіи миссъ Карри, ни послдовавшая за тмъ досада, не имли уже ни малйшей силы,— сознаніе своей безпомощности взяло верхъ надъ ними обоими.

— Вонъ эта стклянка, съ красной микстурой, сказала она наконецъ.— По чайной ложк черезъ каждые два часа, пріемъ долженъ быть въ три часа, пожалуйста, поосторожне, прибавила она съ испугомъ, когда миссъ Дильвортъ наклонилась къ стулу:— ты тутъ все перебьешь своими волосами.

Миссъ Дильвортъ, разставивъ въ порядк на маленькомъ столик вс лекарства, поправила подушки и выправила одяла, такъ что больная объявила, что ей очень спокойно, потомъ дала въ свое время пріемъ микстуры и вышла изъ комнаты. Когда, по прошествіи десяти минутъ, она воротилась, ея волосы были собраны въ одну массу за ушами, на столько гладко расчесаны, на сколько позволяло ихъ прежнее взъерошенное состояніе, и потомъ завязаны большимъ узломъ. Эта перемна послужила въ пользу ей самой, она придавала ей боле степенный женскій видъ, чего прежде въ ней не обнаруживалось. Старуха сразу замтила это, но ничего не сказала, глаза ея безпрестанно обращались къ двери и она становилась безпокойне.

— Не сходить ли мн къ нему? можетъ быть, тамъ что нибудь нужно.

Выраженіе сильнаго неудовольствія пробжало по лицу мистриссъ Бабъ. Въ теченіе нсколькихъ минутъ она ничего не говорила, потомъ, видя, что никто не приходитъ, она простонала: — сама я не могу сходить.

Миссъ Дильвортъ съ сильно забившимся сердцемъ отворила деверь въ комнату Бюта. Занавсы на окн были спущены, чтобы ослабить лучи посл-полуденнаго солнца, и комнату наполнялъ тусклый желтоватый свтъ. Воздухъ былъ спертый, пропитанный дкимъ запахомъ лекарствъ. Въ старинномъ кресл подл постели дремалъ Патрикъ. Но эта выстриженная голова, это блдное сухощавое лицо, эта исхудалой повисшая рука, неужели они въ самомъ дл принадлежали Бюту? Притаивъ дыханіе, она, на цыпочкахъ, подошла къ постели. Въ ней вдругъ пробудилась нжность, какой она никогда еще не чувствовала ни къ одному мужчин. Она сейчасъ же положила бы къ себ на грудь эту изнуренную голову, и теплотою своего сердца сообщила бы румянецъ его блднымъ щекамъ. Бютъ повернулся и съ полузакрытыми глазами пробормоталъ нсколько невнятныхъ словъ, даже въ то время, когда миссъ Карри нжно взяла его за руку, лежавшую сверхъ одяла, его онмвшіе пальцы не чувствовали ея прикосновенія. Разъ какъ-то онъ пристально посмотрлъ ей въ лицо, но совершенно безсознательно, какъ будто вовсе не замтилъ ее.

На миссъ Карри вдругъ нашелъ какой-то страшный испугъ. Не хуже ли ему? прошептала она ирландцу.

— Нтъ, миссъ, не хуже, напротивъ того, мн кажется, ему немного получше.

— Когда ему нужно дать лекарство?

— Я только что далъ ему. Теперь онъ будетъ поспокойне. Не можете ли вы побыть здсь немного, пока я на часокъ схожу къ амбарамъ?

Миссъ Карри сначала донесла объ этомъ ключниц и потомъ уже смнила Патрика. Она тихохонько придвинула кресло поближе къ постели, сла въ него, и взяла Бюта за его лихорадочную руку. Отъ времени до времени она смачивала его засохшія губы и охлаждала виски, на которыхъ видно было переливавшуюся кровь въ наполненныхъ ею венахъ. Безпокойныя его движенія прекратились и онъ лежалъ неподвижно, скоре въ какомъ-то оцпенніи, нежели во сн. Жалко было смотрть на него въ этомъ состояніи, мужественная сила совсмъ покинула его, кровь въ немъ исчезла, крпкія фибры его организма ослабли, выраженіе ума потухло въ его глазахъ. Его безсиліе и безсознаніе рельефно представляли обыкновенныя, простыя качества его ума и сердца, эта разница между двумя состояніями рзко обозначала его дйствительное достоинство, Миссъ Дильвортъ сознавала это безъ всякаго размышленія, всми силами своей ограниченной натуры она желала бы уловить одинъ взглядъ, который бы узналъ ее, хотя бы онъ и не выражалъ расположенія къ ней, услышать одно слово, хотя бы оно и не принадлежало къ діалекту любви.

Но не дождалась она ни подобнаго взгляда, ни подобнаго слова. Часъ времени медленно протянулся, Патрикъ воротился назадъ, и она удалилась въ комнату ключницы. Докторъ явился со вторымъ визитомъ, остался весьма доволенъ ея присмотромъ, и отдалъ новыя приказанія насчетъ лекарствъ. Онъ не совтовалъ ей тратить съ самаго начала свои силы, потому что больные не скоро еще могли обойтись безъ тщательнаго присмотра. Ршено было такъ, чтобы ночью на нсколько часовъ ее смняла негритянка. Относительно больныхъ, онъ признался, что на выздоровленіе Бюта иметъ нкоторую надежду, черезъ день или два долженъ былъ произойти кризисъ, но состояніе мистриссъ Бабъ, хотя приступъ болзни и не былъ такъ жестокъ, наводило на него сомнніе. Не смотря на вс его усилія, она оставалась въ одинаковомъ положеніи, и сила воли, которая могла бы поддержать ее, казалось, вдругъ ее оставила.

Миссъ Дильвортъ исполняла свои обязанности съ удивительнымъ терпніемъ и нжностью. Даже старая ключница, не замчая больше ни локоновъ, ни опущенныхъ рсницъ, и не слыша подражанія дтскому голосу, начала, повидимому, смотрть на нее, какъ совсмъ на другое созданіе, и окончательно отдала лекарства въ ея распоряженіе. На другой день посл ея прізда, Бютъ, истомленное лицо и блуждающіе глаза котораго всюду преслдовали ее, впалъ въ глубокій сонъ. Всю ночь онъ пролежалъ, какъ мертвый, и только слабое, едва примтное дыханіе, проходившее чрезъ раздлившіяся губы, обнаруживало признаки жизни. Его нельзя было добудиться, чтобы дать лекарство. Когда объ этомъ донесено было мистриссъ Бабъ, она съ суровостью, насколько допускала ея слабость, сказала:

— Оставьте его! Это переломъ болзни: онъ или умретъ, или встанетъ на ноги.

Это замчаніе еще боле увеличило тревожныя опасенія миссъ Дильвортъ. Ночью разъ пятьдесятъ она прокрадывалась въ его комнату, и только для того, чтобъ убдиться, что онъ по прежнему лежитъ безъ движенія, безъ чувствъ. Патрикъ воспользовался этимъ случаемъ для своего собственнаго отдыха и громко храплъ въ старомъ кресл. Разъ, подъ вліяніемъ невольнаго, непреодолимаго побужденія, миссъ Дильвортъ наклонилась надъ больнымъ и поцаловала его лобъ. Прикосновеніе ея губъ было легко, какъ дыханіе, но она встала съ лихорадочной дрожью и яркимъ румянцемъ и никмъ незамченная убжала изъ комнаты.

— Спокойствіе, ничего больше, кром спокойствія, пока продолжается сонъ! сказалъ докторъ на другое утро. Патрикъ былъ удаленъ, хотя онъ и снялъ сапоги, но въ полу были три доски, которыя скрипли подъ его тяжестью. Миссъ Дильвортъ положила нсколько спальныхъ ковровъ отъ порога дверей до постели и ходила по нимъ какъ по пуху. Ни одного звука не врывалось въ комнату больнаго, кром лтняго втра, шумвшаго въ листв ближняго вяза. Часъ за часомъ августовскаго облачнаго дня проходилъ незамтно, а въ спящемъ не обнаруживалось ни малйшей перемны, кром увеличивающейся мягкости въ неподвижной рук, къ которой отъ времени до времени слегка прикасалась миссъ Дильвортъ.

Въ сумерки, посл безпокойнаго дня, мистриссъ Бабъ заснула, и миссъ Дильвортъ отправилась въ комнату Бюта и сла въ кресло. Продолжительный сонъ наводилъ на нее страхъ. ‘О! говорила она про себя: — что я стану длать, если онъ умретъ? Я дурно поступила съ нимъ, и онъ никогда не узнаетъ, что я сожалю объ этомъ, никогда не узнаетъ, что… что я люблю его! Да, я слишкомъ поздно убдилась въ этомъ. Если бы онъ выздоровлъ, онъ сталъ бы любить меня по прежнему, но онъ не выздороветъ: — онъ умретъ и я на всю жизнь останусь несчастною!’

Въ то время, когда мысли эти пробгали въ ея ум и когда она наклонилась впередъ къ самому лицу больнаго, она вдругъ замтила перемну въ его дыханіи. Слабый, правильный характеръ этого дыханія вдругъ прервался, на нсколько секундъ оно совсмъ затихло и потомъ изъ груди его вырвался глубокій вздохъ.— Боже мой! онъ умираетъ! прошептала она въ отчаяніи. Наклонясь еще разъ къ нему, она крпко поцаловала его, и изъ глазъ ея покатились слезы на лицо больнаго. Рука Бюта сдлала движеніе, миссъ Дильвортъ встала и встртила взглядъ открытыхъ его глазъ,— взглядъ свтлый, нжный, счастливый, выражавшій удивленіе, безъ малйшихъ признаковъ того дикаго удивленія, которымъ сопровождается горячечный бредъ. Словомъ, на нее взглянулъ прежній Бютъ, это былъ взглядъ первой, врной любви Бюта, вырвавшійся наружу изъ глубины его сердца. Бютъ почувствовалъ поцалуй Карри: — его глаза привлекли ее_} она сама не знала какимъ образомъ, къ его губамъ. Правая рука Бюта приподнялась, обвила шею Карри и продлила поцалуй. Карри тихо отклонилась назадъ, опустилась въ кресло, закрыла руками лицо и заплакала.

Спустя немного она услышала голосъ Бюта, слабый и томный, но сохранившій натуральный свой тонъ:

— Карри, сказалъ онъ: — что это значитъ? Что такое случилось?

— О, Бютъ, отвчала она:— вы были очень больны: — у васъ была горячка. Мистриссъ Бабъ тоже больна и я пришла сюда поберечь васъ обоихъ. Я думала, что вы умрете, Бютъ, но теперь, когда вы стали поправляться, я такъ рада, такъ счастлива!

— Чему же вы радуетесь, Карри? За чмъ вы пришли сюда? спросилъ онъ, и въ его голос отозвался легкій упрекъ. Онъ усплъ уже вспомнить о своемъ разочарованіи.

На этотъ разъ миссъ Дильвортъ и не подумала прибгнуть къ кокетству. Она была тронута слишкомъ глубоко, наступавшія минуты были слишкомъ торжественны: — она ршилась сказать всю правду, какъ будто для нея наступилъ часъ ея собственной смерти. Опустивъ руки и приподнявъ голову, она посмотрла на Бюта.

— За тмъ, что я дурно поступила съ вами, Бютъ, отвчала она: — за тмъ, что я жестоко поступила съ вами: я хотла чмъ нибудь загладить свой поступокъ, хотла услышать отъ васъ слово прощенія.

Она замолчала. Бютъ пристально смотрлъ на нее, но ничего не говорилъ.,

— Можете ли вы простить меня, Бютъ? сказала она, въ сильномъ смущеніи.— Постарайтесь сдлать это, потому что я люблю васъ, хотя не надюсь больше, что вы любите меня.

— Карри! вскричалъ онъ. На лиц его показался новый румянецъ, въ глазахъ загорлся новый свтъ. Рука его протянулася къ ней…

— Карри, повторилъ онъ, слабо взявъ ея руку и стараясь привлечь къ себ:— теперь я люблю васъ больше прежняго! Въ поцалу, который послдовалъ за этими словами, заключалось прощеніе, отвтная любовь и взаимное условіе на будущее.— Вы снова возвратили меня къ жизни, бормоталъ онъ, закрывая свои глаза, изъ подъ рсницъ которыхъ выкатились дв свтлыя слезы. Карри сидла подл него, держа его руку. Онъ казался слишкомъ слабымъ для дальнйшаго разговора, и такимъ образомъ прошло минутъ десять въ глубокомъ молчаніи.

— Скажите мн, какъ это случилось,— сказалъ наконецъ Бютъ. Гд матушка Форти?

— Я сію минуту должна идти къ ней! сказала миссъ Дильвортъ, торопливо вставая съ мста.— Ухаживая за вами, она слегла въ постель. Докторъ сказалъ, что когда вы проснетесь, то должны оставаться въ поко, и отнюдь не говорить. Я уйду, Бютъ, лежите покойно, и постарайтесь заснуть до моего возвращенія. О, намъ бы вовсе не слдовало говорить!

— О чемъ мы говорили, это мн не повредитъ,— произнесъ онъ со вздохомъ, выражавшимъ терпніе и счастіе.— Идите, Карри:— я буду спокоенъ.

Миссъ Дильвортъ вошла въ комнату ключницы, еще тише обыкновеннаго, но шелестъ ея платья разбудилъ больную. Она вздрогнула и повернула голову съ выраженіемъ ужаса въ глазахъ.

— Ахъ, мистриссъ Бабъ! вскричала швея,— Бютъ проснулся наконецъ. Сознаніе возвратилось къ нему, и онъ говоритъ, что будетъ здоровъ,

Старуха видимо дрожала всмъ тломъ. Ея костлявыя руки сжались подъ одяломъ въ кулаки, губы ея шевелились, но съ нихъ не сорвалось ни одного слышнаго слова. Потомъ, устремивъ глаза на упавшую передъ ней на колна двушку, спросила ее:— что ты говорила съ нимъ?

Миссъ Дильвортъ невольно опустила рсницы, и на лиц ея выступилъ яркій румянецъ.

— Я просила его, отвчала она: — простить меня за дурное мое поведеніе въ отношеніи къ нему.

— И больше ничего?

— Говорила еще, мистрисъ Бабъ, я сказала ему, чтобы онъ простилъ меня теперь же, потому, что я люблю его.

— Ты… ты сказала ему это?

— Да, и онъ простилъ меня.

— Гм!

Съ этимъ звукомъ, къ которому она по обыкновенію прибгала, когда не была приготовлена къ выраженію ршительнаго мннія, ключница закрыла глаза и, повидимому, о чемъ-то размышляла. Спустя немного, она вдругъ повернула головой и сказала, хотя и довольно сурово, но безъ всякихъ признаковъ горечи:

— Теперь ты уйди отсюда! я хочу остаться одна.

Миссъ Дильвортъ повиновалась. Когда она возвратилась въ часъ назначенный для пріема лекарства, мистриссъ Бабъ снова впала въ состояніе пассивнаго терпнія. Она больше уже не распрашивала о разговор, который происходилъ до и посл ухода Карри. Во всей ея натур вдругъ произошла большая перемна. По цлымъ часамъ она лежала съ закрытыми глазами, ничего не говоря, повидимому, безъ всякихъ страданій, чрезвычайно чуткая ко всему, вокругъ нея происходившему. Она машинально принимала лекарства, съ видомъ неохотнаго повиновенія приказаніямъ доктора, и безъ замтнаго результата. Средства возбуждающія и успокоительныя одинаково не производили своего обычнаго дйствія. Съ каждымъ днемъ она становилась слабе и слабе, докторъ объявилъ наконецъ, что если не найдется какихъ нибудь другихъ средствъ вывести ее изъ неподвижности и апатіи, и этимъ остановить увеличивавшееся изнеможеніе, то онъ ничего не въ состояніи сдлать для нея. Посл того какъ убжденіе въ благопріятномъ исход болзни Бюта оставило ее, не было почти ни малйшей надежды къ изысканію другаго источника къ ея возбужденію.

Что касается до Бюта, онъ поправлялся съ быстротою, изумлявшею доктора, которую онъ приписывалъ необыкновенной жизненности, которую онъ какъ будто заимствовалъ отъ другаго существа. Единственное затрудненіе заключалось теперь въ томъ, чтобы продлить его выздоровленіе, миссъ Дильвортъ принуждена была преждевременно употребить свою власть, приказывая соблюдать молчаніе, и въ случа неповиновенія, оставляла безъ отвта множество вопросовъ. Когда и эта власть утратилась, она должна была уходить изъ комнаты, подъ предлогомъ наблюденія за мистриссъ Бабъ. Его нетерпніе въ подобныхъ случаяхъ было почти также вредно для него, какъ и разговорчивость, такъ что маленькая швея только тогда и бывала покойна, когда онъ спалъ.

Мистриссъ Бабъ, посл извстнаго періода своей болзни, начала быстро потухать. Не смотря на то, умъ ея длалъ слабыя усилія удержать за собой свое нормальное состояніе, усилія, производившія разрушительное дйствіе на ея организмъ. Однажды, она крайне изумила миссъ Дильвортъ, поднявшись съ своей постели.

— Я хочу и должна видть его! сказала она: — помоги мн пройти въ его комнату!

— Что съ вами? вы не можете! вскричала миссъ Дильвортъ, и чтобы поддержать ее, обвила рукой ея плечи. Прилягте, у васъ силъ не достанетъ на это. Черезъ день или два, Бютъ самъ придетъ къ вамъ.

— Нтъ, нтъ! сегодня! съ трудомъ проговорила мистриссъ Бабъ.— Богъ знаетъ, въ состояніи ли буду я узнать его завтра, въ состояніи ли буду сказать ему завтра то, что намрена сказать теперь,

При этомъ временная сила исчезла въ ней, и мистриссъ Бабъ въ обморок опустилась на подушки.

Когда чувства возвратились къ ней, миссъ Дильвортъ посовтовалась съ самой собой, и вскор составила планъ своихъ дйствій. Она спустилась внизъ и позвала Патрика, который тщательно укуталъ Бюта и посадилъ его въ кресло. Потомъ она сама помогла перенести это кресло въ комнату ключницы и поставить его подл кровати больной. На изнуренномъ, болзненномъ лиц мистриссъ Бабъ показалось выраженіе глубокой нжности, слезы текли изъ ея глазъ и по морщинамъ скатывались въ впадины щекъ.

— Не печальтесь, матушка Форти, заговорилъ Бютъ:— я отлично поправляюсь и скоро стану на ноги.

— Это такъ и быть должно, прошептала она хриплымъ голосомъ, схватывая себя за грудь при каждомъ слов: — старые должны убираться, а молодые — оставаться.

— Не говорите этого: — мы побережемъ васъ, мы, то есть, Карри и я. Не правда ли, Карри?

— Да, Бютъ, сказала Карри, съ платкомъ у глазъ.

Мистриссъ Бабъ посмотрла сперва на одного, потомъ на другую, но безъ малйшаго упрека въ своемъ взгляд. Она слабо покачала головой.— Чему быть тому не миновать, сказала она:— мое время прошло. Быть можетъ, Арбутусъ, я не увижу тебя больше. Быть можетъ, я не всегда исполняла мой долгъ въ отношеніи къ теб, какъ слдуетъ, быть можетъ, иногда я казалась суровою, но поврь, что и всегда желала теб добра, и а не хотла бы, чтобы ты думалъ обо мн дурно въ послднія минуты моей жизни.

— Матушка Форти! вскричалъ Бютъ, и глаза его переполнились слезами:— Богу извстно, что я ничего не имю противъ васъ! Вы были добры ко мн, какъ умли, скоре я былъ грубъ, и забывалъ о томъ, какъ вы заботились обо мн, когда я былъ мальчикомъ. Прошу васъ, не говорите объ этомъ, не говорите.

— Это правда, Арбутусъ? Ты прощаешь мн долги мои, какъ я ихъ прощаю моимъ должникамъ? Могу ли я идти къ Джасону и сказать ему, что я исполнила мой долгъ въ отношеніи къ теб?

Бютъ не могъ отвчать: онъ плакалъ какъ ребенокъ. Онъ сдлалъ движеніе встать съ кресла. Миссъ Дильвортъ взяла его подъ руку и вмст съ нимъ опустилась на колни подл постели. Голова Бюта склонилась на одяло. Мистриссъ Бабъ положила на нее об руки.

— Прими, дитя, мое благословеніе! сказала она слабымъ голосомъ,— Ты, Арбутусъ, былъ добрый малый. Я скажу объ этомъ ей, и скажу твоей матери. Быть можетъ я буду сидть между ней и Джасономъ. Все, что я имю, будетъ твое. Но ты не долженъ оставаться здсь, простись со мной и уйди.

— Благословите и меня вмст съ нимъ,— дрожащимъ голосомъ сказала миссъ Карри.

Лвая рука мистриссъ Бабъ медленно приподнялась и опустилась на голову Карри.

— Будь доброй для него женой, когда придетъ время, и я всегда буду благословлять тебя. Мало найдется такихъ людей, какъ онъ.— я надюсь, теб это извстно.,

— Я знаю это, отвчала Карри, рыдая:— такихъ вовсе нтъ, какъ онъ.

— Я хочу, чтобы деньги оставались тамъ, гд он теперь находятся, сказала ключница:— получайте съ нихъ проценты. Ваша старость будетъ покойне моей,— но я говорю это не изъ-за зависти къ вамъ. Время, время идти… проститесь со мной.

Маленькая швея какъ ни была малосильна, однако приподняла Бюта на столько, что онъ могъ склонить голову на грудь пріемной своей матери. Мистриссъ Бабъ, кажется, въ первый разъ, сколько ей помнилось, поцаловала его разъ, другой, безъ всякаго порыва чувствъ, но съ спокойной нжностью, какъ будто это былъ необходимый долгъ, невыполненіе котораго было бы непріятно для Джасона Баба. Посл того она повернулась на подушк, сказала ‘Аминь!’ и замолкла. Призванный Патрикъ, поспшно укутавъ Бюта, перенесъ его въ постель, а миссъ Дильвортъ снова заняла свое мсто подл постели ключницы.

Въ тотъ же день, около полуночи, мистриссъ Бабъ скончалась. Посл свиданія съ Бютомъ она нечего не говорила, и только часа два спустя спросила,— не сдлалось ли ему хуже. Получивъ отвтъ, что онъ спитъ спокойно, она кивнула головой, вытянулась во весь ростъ и сложила руки на грудь. Въ этомъ положеніи она лежала какъ мертвая, ея щетинистыя брови, крючковатый носъ и острый подбородокъ рзко выдавались впередъ, между тмъ какъ щеки становились боле впалыми и глаза боле и боле углублялись въ свои впадины. Около полуночи перемна въ дыханіи встревожила миссъ Дильвортъ. Она поспшно позвала старую негритянку, спавшую на кухонной скамейк.

— Матушка моя, произнесла старуха благоговйнымъ шопотомъ, остановясь подл кровати:— она умираетъ. Она скоро будетъ въ царств небесномъ. Не желайте ужъ, чтобы она осталась, это помшаетъ ей переселиться въ вчность.

Дыханіе ея становилось слабе, потомъ слышалось только черезъ длинные промежутки, но момента, когда оно прекратилось, никто не замтилъ. Мелинда первая сознала присутствіе смерти.

— Вы лучше подите, да прилягте, сказала она миссъ Карри:— теперь для нея ничего не нужно. Я останусь съ ней до утра.

Швея повиновалась, она чувствовала сильное изнуреніе. Въ теченіе остатка ночи Мелинда сидла подл умершей на низенькомъ стул и, покачиваясь тломъ взадъ и впередъ, напвала вполголоса:

‘Тамъ, на другомъ берегу,

Вс улицы покрыты золотомъ’.

ГЛАВА XXIV.

РАЗЛИЧНЫЯ ПЕРЕМНЫ, КОТОРЫЯ ОДНАКО МАЛО ПОДВИГАЮТЪ ВПЕРЕДЪ НАШУ ИСТОРІЮ.

Какъ только разнесся слухъ о смерти мистриссъ Бабъ, вс сосди поспшили въ Лейксайдъ предложить свои услуги. Необходимыя приготовленія къ похоронамъ были сдланы спокойно и скоро, такъ что на третій день тло ключницы было погребено на пресвитеріанскомъ кладбищ въ Птолеми, рядомъ съ Джасономъ Бабомъ, который почивалъ тамъ уже двадцать три года. Стеченіе народа при похоронахъ было большое, потому что вс жены сосднихъ фермеровъ знали мистриссъ Бабъ и чрезвычайно уважали ея рецепты для приготовленія всякихъ пирожныхъ, вареній, соленій и маринованій. Достопочтенные Стэйльзъ и Вальдо произнесли надъ могилой надлежащія молитвы и приличныя случаю рчи, такъ что ничего не было упущено для заявленія уваженія къ памяти усопшей. Вс сосди, возвращаясь домой говорили:— ‘мистриссъ Бабъ похоронили съ честью’. Ея душа не могла не улыбаться отъ удовольствія, видя, что ея послднее незримое пребываніе между смертными имло успхъ, и что тло ея положили подл Джасона и въ ногахъ мистриссъ Деннисонъ.

Въ день похоронъ миссъ Дильвортъ держала совтъ съ своими друзьями — Ханной Торстонъ и мистриссъ Вальдо. Она разсказала имъ, что произошло между нею и Бютомъ Вильсономъ, и немного удивилась искреннему удовольствію, съ которымъ была принята эта новость.

— Какъ я рада! ахъ, какъ я рада! восклицала мистриссъ Вальдо:— что дло, то дло!

— Да, сказала Ханна Торстонъ своимъ серьезнымъ, разсудительнымъ тономъ:— ты сдлала, кажется, удачный выборъ, Карри.

Если у миссъ Каролины, между ея давно превратившимися въ пепелъ мечтами, оставалась еще хотя искра прежнихъ желаній, то въ эту минуту она совсмъ погасла. Съ этой поры для нея умерли вс защитники реформы. Она даже находила нкоторое утшеніе въ мысли, что если бы ея желанія исполнились, то будущее ея положеніе все-таки имло бы свои непріятности. Отъ нея, вроятно ожидали бы сочувствія такимъ идеямъ, которыхъ она не понимала,— употребленія такихъ новыхъ выраженій, которыхъ она не могла выговорить, разыгрыванія роли знатока, тогда какъ почти вс знали ея неспособность. Теперь же она будетъ вполн покойна. Бютъ никогда не откроетъ въ ней никакихъ недостатковъ. Она лучше его говорила по англійски и употребляла боле изысканныя выраженія, такъ что если бы когда нибудь и ошиблась, онъ бы этого и не замтилъ. Съ устраненіемъ локоновъ, вс ея манеры стали проще и естественне. Правда, отъ времени до времени въ ея обращеніи прорывалось наружу легкое притворство и кокетство, но они перестали уже служить приманкой для пріобртенія сантиментальнаго къ ней участія. Ко всему этому примшивалась надежда, что ея привязанность къ Бюту будетъ средствомъ къ развитію ея нсколько скуднаго запаса здраваго смысла.

— Бютъ говоритъ, чтобы свадьба была немедленно посл его выздоровленія,— сказала миссъ Дильвортъ:— онъ не хочетъ ждать долго. Скажите пожалуйста, неужели есть что нибудь дурное въ томъ, что я остаюсь здсь, берегу его и намрена беречь до тхъ поръ, пока онъ не будетъ вн всякой опасности?

Мистриссъ Вальдо съ минуту подумала.— Конечно, до прізда мистера Вудбьюри, ничего не можетъ быть дурного. Сегодня мистеръ Вальдо отвчалъ ему на письмо, присланное на имя Бюта. Если онъ, получивъ письмо, немедленно выдетъ изъ Саратоги, то на третій или на четвертый день будетъ уже здсь. Докторъ говоритъ, что вы отличная сидлка, а это совершенно достаточная причина, чтобы не оставлять Бюта въ настоящее время.

— Есть и другая причина, которая положительно достаточна для объясненія ея заботъ о Бют, сказала Ханна Торстонъ.— Теперь, когда ему необходима ея помощь, она обязана длать то, что составляетъ обязанность каждой жены. Я уврена, что и мистеръ Вудбьюри посмотритъ на это съ той же точки зрнія, онъ честный и благородный человкъ.

— Неужели, Ханна? вскричала мистриссъ Вальдо: — а я все думала, что вы также противоположны другъ другу, какъ полюсы.

— Можетъ быть мы и противоположны въ нашихъ взглядахъ на нкоторыя вещи, спокойно отвчала Ханна:— тмъ не мене я могу надлежащимъ образомъ оцнивать его истинный характеръ, какъ мужчины.

Мистриссъ Вальдо подавила вздохъ. ‘Да, подумала она: если бы только могла ты оцнивать свой собственный, характеръ, какъ женщины’.

Обязанности миссъ Дильвортъ облегчились теперь существеннымъ образомъ. Опасность заразиться отъ злокачественной горячки миновала, и кто нибудь изъ знакомыхъ каждый день приходилъ помочь ей. Бюту нужны были только возбудительныя лекарства и обыкновенный уходъ, чтобы предупредить возвращеніе болзни, котораго, однако, опасаться было нечего. Къ нему снова началъ возвращаться по ночамъ крпкій, здоровый сонъ, и такимъ образомъ его сидлка могла поддерживать свои силы, отдыхая извстные періоды времени. Разъ или два въ день она позволяла ему разговаривать до тхъ поръ, пока не появлялось въ немъ раздражительности или усталости. Эти разговоры доставляли Бюту счастіе, какое онъ когда либо испытывалъ. Къ пріятной нг и покою, сопровождавшимъ выздоровленіе, примшивалось истинное, постоянно возрождающееся наслажденіе снова пробудившейся любви и тхъ надеждъ, которыя нашептывала ему эта любовь. Съ невыразимымъ удовольствіемъ онъ называлъ Карри, не дожидаясь, своей ‘маленькой женой’, и при этомъ выжидалъ, не покраснетъ ли она и не появится ли на ея пухленькихъ малиновыхъ губкахъ улыбка, очаровательне которой едва ли показывалось что нибудь на лиц женщины. Само собою разумется, это такъ и случалось каждый разъ.

Не смотря на то, однажды, когда онъ лежа любовался ею и размышлялъ, какъ много степенности и ума прибавляли къ выраженію ея лица подобранныя кудри, какъ несравненно прелестне становились свтло-каштановые волны волосъ на ея вискахъ,— его лицо омрачилось.

— Карри, сказалъ онъ: — меня сильно безпокоитъ одна мысль,— не можешь ли ты избавить меня отъ нея? Скажи, пожалуйста, если бы я не заболлъ, если бы не потерялъ въ болзни здраваго разсудка, обратилась ли бы ты къ своему собственному разсудку?

Вопросъ этотъ, очевидно, привелъ ее въ замшательство, но въ ту же минуту на ея лиц промелькнуло плутовское выраженіе, и она отмчала:

— А скажи, Бютъ, ты подалъ ли бы мн къ этому какой нибудь поводъ?

— По всей вроятности — нтъ, отвчалъ Бютъ: — прошлой зимой ты высказалась очень ясно, такъ что посл этого не мн первому слдовало возбуждать этотъ вопросъ. Когда разъ обожжешь свои пальцы, то будешь держаться отъ огня подальше. Во всякомъ случа мн хочется знать: съ какой стати ты пріхала сюда заняться уходомъ за мной и за матушкой Форти? Было ли это побужденіемъ одного только состраданія и желаніемъ вознаградить меня за мои обманутыя надежды? Можешь ли ты сказать мн, положа руку на сердце, что тутъ не было другаго побужденія?

Миссъ Карри, въ самомъ дл, положила руку на сердце и сказала:

— Да, Бютъ, тутъ было нчто боле. Я начинала это понимать немного раньше, но когда услышала, что ты такъ боленъ, я сразу узнала, что происходитъ въ моемъ сердц.

— Послушай, Карри, сказалъ Бютъ все еще серьезнымъ тономъ, но облако, бросавшее тнь на его лицо, начинало рдть: — у нкоторыхъ мужчинъ сердца все равно, что воланы — прыгаютъ туда и сюда, отъ одной двушки къ другой, имъ это все равно. Но я не изъ такихъ. Когда я спрашиваю серьезно, то требую, чтобы и мн отвчали серьезно. Я врю теперешнимъ твоимъ словамъ, я врилъ и прежде, но мн хотлось бы быть увреннымъ вдвойн. Намъ предстоитъ жить какъ мужу и жен. Всякія дурачества должны быть оставлены, вамъ нужно будетъ работать, помогать другъ другу и заботиться другъ о друг, если дла пойдутъ, какъ слдуетъ. Что прощается двушк, то непростительно въ замужней женщин, ты должна будешь окончательно отказаться отъ своего маленькаго кокетства. Я вижу, что ловушка для сердецъ, которую ты носила въ своихъ волосахъ, теперь выброшена, надобно выбросить ее и изъ глазъ. Конечно, я не придаю этому особаго значенія, иначе это было бы съ моей стороны убійственнымъ для тебя оскорбленіемъ, но все-таки тутъ что-то не ладно.

— Бютъ, ты не долженъ больше обращать вниманія на мое безразсудство, отвчала Карри тономъ раскаянія: — не долженъ также безпокоиться о Сэт Ватльс.

— Мн безпокоиться о Сэт! воскликнулъ Бютъ.— Я полагаю, что прикасаясь къ рук Сета, ты испытывала такое же удовольствіе, какое можно испытывать отъ прикосновенія къ мертвой лягушк! Поврь, что въ голов у меня боле пріятныя мысли, чмъ мысль объ этомъ человк. Теперь я такъ счастливъ, что не могу питать къ нему ненависти, но и любить его — не могу.

— Я тоже не люблю его. Стоитъ только представить себ, что онъ считаетъ себя парой Ханн Торстонъ! Да найдется ли еще мужчина, который бы стоилъ ея?

— Да и она-то тоже думаетъ, что ужь слишкомъ хороша для какого бы то ни было мужчины, замтилъ Бютъ.— Та женщина — не женщина, Карри, на которой не можетъ жениться какой бы то ни было мужчина. А счастливая будетъ та женщина, которая выйдетъ за мистера Макса.

— Ахъ, Боже мой! сейчасъ же нужно сходить и прибрать комнату мистера Вудбьюри! вскричала миссъ Дильвортъ, вскочивъ съ своего мста:— быть можетъ, онъ сегодня же прідетъ, а тогда, Бютъ, я думаю, мн надо будетъ уйти отсюда.

— А я этого не думаю, Карри. Мн ничего не значитъ пробыть больнымъ еще денька на два, собственно для того, чтобы удержать тебя здсь. Это что? моя маленькая жена сметъ такъ уходить отъ меня?

Миссъ Дильвортъ подбжала къ кровати, наклонилась, прикоснулась губками своими къ губамъ Бюта, точно какъ колибри, тронувшая своимъ маленькимъ клювомъ широкій цвтокъ, и хотла снова убжать, но Бютъ обнялъ ее за шею, и въ замнъ птичьяго прикосновенія, подарилъ ей широкій, крпкій, сочный поцалуй.

— Вотъ, это отлично, сказалъ онъ.— Слава Богу, что у меня не такой крошечный ротъ, какъ у тебя.

Вечеромъ пріхалъ Вудбьюри, онъ взялъ въ Тиберіи лошадей и шибко гналъ ихъ, не смотря на гористую мстность. Письмо мистера Вальдо, въ которомъ онъ извщалъ объ опасномъ состояніи Бюта и смерти мистриссъ Бабъ, сильно испугало и потрясло его. Лтнее путешествіе его приближалось къ концу, и онъ безъ того уже хотлъ возвратиться въ Лэйксайдъ на осень и зиму. Онъ нисколько не удивился, найдя все хозяйство на попеченіи миссъ Дильвортъ, его успли уже предупредить объ этомъ. Миссъ Карри встртила его въ дверяхъ закраснвшись и нсколько смшавшись, она не смла считать себя его знакомой, и притомъ же боялась его всегдашней, спокойно-скромной манеры держать себя.

— Я чрезвычайно радъ, что засталъ васъ еще здсь, миссъ Дильвортъ, сказалъ Вудбьюри, горячо пожавъ ей руку: — чмъ могу я отплатить вамъ за вашу неустрашимость и великодушіе? Ну, что Бютъ?..

— Ему гораздо лучше, сэръ. Онъ ожидаетъ васъ: не угодно ли вамъ взойти на верхъ и посмотрть его.

— Сію минуту. Но я не думаю, что мн слдуетъ носить на себ столько пыли. Я зайду сначала въ свою комнату.

— Она къ вашимъ услугамъ, сэръ, сказала миссъ Дильвортъ.— Позвольте мн ваше пальто.

Не усплъ Вудбьюри вымыть руки и лицо и вычесать дорожную блую пыль, въвшуюся въ волоса во время пути, какъ послышался легкій стукъ въ дверь. Онъ отворилъ ее, и прямо передъ собой увидлъ свое платье, прекрасно вычищенное и повшенное на спинк стула. Въ комнат Бюта онъ нашелъ все въ чрезвычайномъ порядк. Воздухъ былъ теплый, чистый, сухой, и одно окно, наиболе отдаленное отъ кровати, было отворено. Бютъ, подпертый двумя лишними подушками, лежалъ, ожидая его появленія. Вудбьюри пораженъ былъ его блднымъ истощеннымъ лицомъ, которому коротко остриженные волоса придавали какой-то странный, аскетическій оттнокъ. Глаза его впали, но все-таки были свтлы и радостны, и въ нихъ, когда онъ обернулся къ двери, запрыгали дв тусклыя синеватыя искры.

— Бдный мой Бютъ! какъ ты себя чувствуешь? Могъ ли я думать, что это случится? сказалъ Вудбьюри, взявъ протянутую къ нему широкую, сухощавую руку.

— О, теперь мн хорошо, мистеръ Максъ! Странно какъ это сдлалось, вдругъ, безъ всякаго предупрежденія. Я узналъ объ этомъ, когда опасность уже миновалась.

— А мистриссъ Бабъ,— долго хворала она? и много страдала?

— Мн кажется, она вовсе не страдала, она все время была въ памяти. Она, какъ сказывали мн, поддалась страху, такъ что вс лекарства, которыя она принимала, были безполезны. Она только что передъ этимъ выразила желаніе умереть,— а вы, мистеръ Максъ, знаете, что у нея была непреклонная воля.

Бютъ говорилъ это спокойно и серьезно, безъ малйшей мысли о томъ, что отзывается не совсмъ-то почтительно о своей покойной воспитательниц.

— По крайней мр у нея была превосходная сидлка, сказалъ Вудбьюри: — и ты, кажется, въ этомъ отношеніи тоже былъ счастливъ.

— Да,— жаловаться не могу, отвчалъ Бютъ, и на его лиц появилась свтлая улыбка и яркій румянецъ, котораго не было видно на его щекахъ уже много дней.— Лучше такого ухаживанья, мистеръ Максъ, нельзя и желать. Патъ и мистеръ Меррифильдъ были очень внимательны,— но это совсмъ не то. Это-то мн и помогло поправиться, да что тутъ говорить: какая сидлка можетъ сравняться съ мужниной женой.

— Женой! воскликнулъ Вудбьюри съ удивленіемъ.

— Да… то есть нтъ… женой еще назвать нельзя, пробормоталъ Бютъ: — но она будетъ моей женой, какъ только поправлюсь я на столько, что въ состояніи буду обвнчаться. Вотъ ужь два года, мистеръ Максъ, какъ я за ней ухаживаю, и все-таки изъ этого ничего бы не вышло, еслибъ не моя болзнь.

— Конечно, ты говоришь о миссъ Дильвортъ?

Бютъ утвердительно кивнулъ головой.

— Ты удивляешь меня, Бютъ… Я ее совсмъ почти не знаю, но думаю, что ты на столько имешь здраваго смысла, чтобы не сдлать въ этомъ случа какой нибудь ошибки. Отъ всей души желаю теб счастья, но вмст съ тмъ, продолжалъ Вудбьюри боле серьезнымъ тономъ и взявъ Бюта за руку:— мн будетъ очень жаль, если эта женитьба лишить меня твоихъ услугъ по управленію фермой.

— Какимъ это образомъ? вскричалъ Бютъ, и лицо его покрылось прежнею блдностью:— вы хотите сказать, мистеръ Максъ, что тогда я уже не буду вамъ нуженъ.

— Нтъ, нтъ, Бютъ! Напротивъ, мн было бы очень пріятно, если бы ты устроился здсь и оставался доволенъ здшнимъ житьемъ. Но вдь весьма естественно, что ты захочешь имть свою собственную ферму, а такъ какъ духовное завщаніе мистриссъ Бабъ даетъ возможность купить ее, хотя и небольшую, то я полагалъ…

— Господь съ вами, мистеръ Максъ! прервалъ Бютъ:— эта ферма была бы очень небольшая. Ну что вы купите на нсколько сотъ долларовъ? Нтъ, я вовсе не намренъ заводить ферму на какихъ нибудь десяти акрахъ.

— Мистеръ Вальдо говорилъ мн, что она оставила дв тысячи семьсотъ долларовъ.

— Дв… тысячи… семьсотъ! произнесъ Бютъ протяжно и даже попробовалъ свиснуть.— Впрочемъ, матушка Форти всегда была скупая… кто бы могъ подумать объ этомъ? И все это она оставила мн!.. на этотъ разъ она взглянула на меня благосклонне, чмъ когда либо. Ему вдругъ подступило что-то къ горлу, такъ что голосъ его на минуту перервался.

— Къ этому я самъ еще что нибудь прибавлю, непремнно прибавлю! продолжалъ Бютъ.— Я отдамъ въ проценты и не стану трогать ни капитала ни процентовъ. Пусть вынимаютъ его дти. Теперь, мистеръ Максъ, посылай Богъ немъ съ Карри сколько угодно, ребятишекъ,— не такъ ли?

Неопредленное чувство, какъ бы воспоминаніе о подавленной печали, тяжелымъ камнемъ легло на сердце Вудбьюри и вслдъ, за тмъ изгладилось.

— Я всегда считалъ себя зажиточнымъ человкомъ, продолжалъ Бютъ.— Я вполн доволенъ настоящимъ своимъ положеніемъ: все, что ни есть на ферм — лошади, рогатый скотъ, свиньи, изгороди, фуктовыя деревья и строевой лсъ, по видимому, на столько же принадлежали мн, на сколько и вамъ. Имй я свою собственную ферму, это было бы для меня чрезвычайно странно, я бы смотрлъ на нее какъ будто она, принадлежитъ кому нибудь другому. Я изучилъ здсь каждое поле, и знаю, что оно принесетъ. Я желалъ бы имть лучшее житье, въ этомъ я не запираюсь, но если я буду поддерживать то, что теперь имю, не пускаясь ни въ какіе риски и сберегая ежегодные проценты, моя жизнь пойдетъ гораздо живе и врне. Впослдствіи, если вы только пожелаете, мистеръ Максъ, то можно что нибудь устроить. Поправить бы немного арендаторскій домъ у Анакреоновской дороги, тогда для начала это было, бы не дурно.

— Потомъ мы это какъ нибудь устроимъ, Бютъ, сказалъ Вудбьюри, вставая:— а теперь ты много говорилъ и долженъ отдохнуть. Я еще зайду къ теб прежде, чмъ ты ляжешь спать.

Когда, по просьб Вудбьюри, миссъ Дильвортъ сла за столъ и стала разливать чай, онъ началъ разсматривать ее съ новымъ любопытствомъ. Онъ рдко и мало видалъ ее прежде, и потому не было надобности бороться съ первымъ впечатлніемъ. Дйствительно, ему казалось, какъ будто онъ видитъ ее въ первый разъ. Свтъ переливался на ея волнистыхъ волосахъ, цвтъ ея лица былъ необыкновенно нженъ и свжъ, зеленоватыя глазки казались подъ длинными рсницами скоре карими, складъ рта и цвтъ губъ былъ совершенно дтскій. Легкая аффектація въ ея манерахъ даже гармонировала съ подобнымъ личикомъ, она была такъ натуральна въ ней и, оставалась бы тою же самою, если бы даже ей было восемьдесятъ лтъ, а не двадцать шесть. Къ этой аффектаціи присоединялись еще дна очень хорошія качества: самая безукоризненная опрятность и необыкновенная любовь къ порядку. ‘Ну, право, это сама Лизетта, подумалъ Вудбьюри, слдя украдкой за ея общей позитурой и движеніями. Кто бы могъ надяться найти столько поразительно характеристическихъ чертъ парижской гризетки въ одной изъ нашихъ степенныхъ американскихъ общинъ?’ И что еще удивительне, если бы онъ только зналъ, эта гризетка изъ тщеславія держалась воззрній Ханны Торстонъ! Для нея эти воззрнія были шлемомъ Паллады, который не только покрывалъ ея лобъ, но и нсколько дерзкій вздернутый носикъ, и пригнеталъ къ земл ея слабенькую фигуру.

Миссъ Дильвортъ чувствовала наблюденія Вудбьюри, и потому, во все время исполненія хозяйственныхъ обязанностей за чайнымъ столомъ, ея щечки горли яркимъ румянцемъ. Вудбьюри зналъ, что она догадывалась, о чемъ главнымъ образомъ разговаривалъ съ нимъ Бютъ, и, по своему обыкновенію подходить къ щекотливымъ вопросамъ прямо, ршился заговорить съ ней объ этомъ сразу и просто. Когда онъ началъ, миссъ Карри показала видъ маленькаго испуга и замшательства, хотя и не совсмъ естественнаго, но его тонъ былъ такъ серьезенъ, искрененъ и почтителенъ, что она вскор устыдилась самой себя, и наконецъ, къ собственному своему удивленію, стала отвчать просто и чистосердечно.

— Бютъ говорилъ мн, миссъ Дильвортъ, о вашихъ взаимныхъ отношеніяхъ, сказалъ онъ.— Я чрезвычайно радъ за него. Онъ честный и врный человкъ, и вполн заслуживаетъ счастья. И, мн кажется, онъ очень умно поступаетъ, не откладывая дла въ долгій ящикъ, хотя правду сказать, мн бы не слдовало такъ думать, если бы съ его женитьбой пришлось лишиться его услугъ. Но онъ ршился ее покупать и даже не арендовать фермы, а напротивъ желаетъ не прежнему завдывать Лейксайдомъ. Надюсь, вы довольны такимъ его ршеніемъ?

— Да, мистеръ Вудбьюри, отвчала миссъ Дильвортъ:— я не хотла бы оставлять здшнихъ мстъ. Здсь въ округ у меня никого нтъ родныхъ, исключая тетки, которая живетъ въ Тиберіи. Мой братъ вотъ уже пять лтъ, какъ ухалъ къ Айову.

— Бютъ долженъ имть свой домъ, продолжалъ Вудбьюри.— Онъ говорилъ мн о моемъ арендаторскомъ дом, но этотъ домъ, кром своей ветхости, весьма неудобенъ, какъ для того, чтобы жить въ немъ, такъ и для того, чтобы заниматься фермой. Я уже думалъ сломать его и построить коттэджъ на холм, что у конца проселка. Но на это нужно время, и…

— О, мы можемъ подождать, мистеръ Вудбьюри!

Вудбьюри улыбнулся.

— Я, однако, сильно сомнваюсь, чтобы Бютъ согласился ждать также охотно, какъ вы, миссъ Дильвортъ. Я даже боюсь, что если бы сдлать ему это предложеніе, то онъ сейчасъ же оставилъ бы меня. Нтъ, намъ нужно устроить это какъ нибудь иначе. Я обсуждалъ вопросъ съ разныхъ сторонъ, и теперь намренъ сдлать вамъ одно предложеніе.

— Мн?

— Да, вамъ. Со смертью мистрисъ Бабъ и остался безъ ключницы. Привычки мои незатйливы, хозяйство — небольшое, и я уже вижу, что вы вполн можете удовлетворить всмъ его потребностямъ. Само собою разумется, вамъ будетъ оказываться всякаго рода помощь, я ничего больше не прошу, какъ только обыкновеннаго надзора за моими домашними длами, пока не выстроится новый вашъ домъ. Если вы не имете противъ такого предложенія никакихъ возраженій, то не угодно ли вамъ будетъ переговорить объ этомъ съ Бютомъ.

— О, Бютъ будетъ чрезвычайно доволенъ, вскричала она:— только вотъ что, мистеръ Вудбьюри:— въ состояніи ли я буду исполнить это? Могу ли я надяться, что вы останетесь довольны мною?

— Мн довольно будетъ увренности въ вашемъ желаніи исполнить это, миссъ Дильвортъ, сковалъ Вудбьюри, вставая изъ-за стола:— и притомъ я имю дальнйшее ручательство въ томъ, что ваши распоряженія будутъ нравиться не только мн, но и Бюту.

Вудбьюри удалился въ библіотеку и закурилъ сигару. ‘Счастливецъ! подумалъ онъ, вздохнувъ.’ — Онъ не требуетъ отъ своей жены особенной разумности или развитія, и поэтому ему не представляется особой трудности найти маленькое, миленькое существо, которое въ его глазахъ, конечно, верхъ совершенства и которое останется ему врнымъ во всю жизнь. Если она не можетъ отличить большей величины отъ меньшей, если она путается въ правилахъ грамматики, стъ ножемъ вмсто вилки и на шляпк своей устраиваетъ сочетанія такихъ цвтовъ, которые между собой постоянно въ войн,— если она никогда не слыхала о Шекспир и принимаетъ имя Петрарки за названіе какого нибудь минерала,— какое ему до того дло? Благодаря ея заботливости, въ его дом всегдашняя чистота и порядокъ, она понимаетъ и уметъ успокаивать его простыя тревоги и опасенія, она согрваетъ его ложе, выкармливаетъ и уметъ выростить здоровыхъ дтей,— служитъ лучшей основой его жизни, даетъ цль его труду и надежду оставить міру добрую память о себ и за могилой. При всей простот подобныхъ отношеній одного пола къ другому, онъ не мене моего сознаетъ ихъ святость. Его женитьба одинаково цломудренна,— супружеская честь одинаково дорога для него, родительскія радости одинаково непорочны и возвышенны. Я требую отъ женщины того же, но, къ сожалнію, требую чего-то больше. Является вопросъ объ умственномъ развитіи, вопросъ, который парализуетъ дятельность сердца. Тутъ, съ одной стороны, добродушіе, любовь и врность, съ другой — грація, красота, утонченность и умъ,— ни въ чемъ нтъ недостатка. Могу ли я устроить для себя подобную женитьбу иначе, какъ съ помощію слпаго случая? Правда, есть одна женщина, въ которой соединяется почти все, что я перечислилъ, но странное заблужденіе, въ которое она впало, заставляетъ меня не думать объ ней больше!’

Сознательное теченіе его мыслей наконецъ прервалось и перешло въ неопредленныя мечты. Отправляясь еще разъ навстить Бюта, онъ остановился на минуту и подумалъ: ‘такой хладнокровный анализъ ея натуры ясно доказываетъ, что я не люблю ее’.

Бютъ былъ въ восторг отъ предложенія, которое Вудбьюри сдлалъ миссъ Дильвортъ. Она должна была черезъ нсколько дней оставить Лэйксайдъ и провести недли дв или три до свадьбы въ дом вдовы Терстонъ.

— Когда все кончится, мистеръ Максъ, сказалъ Бютъ: — она поселится здсь и будетъ хозяйничать въ вашемъ дом, но все-таки на время, вамъ нужна другая хозяйка, и вы, надюсь, не замедлите пріискать ее.

ГЛАВА XXV.

ВЪ КОТОРОЙ ХАННА ТОРСТОНЪ ДЛАЕТЪ НОВОЕ ЗНАКОМСТВО.

Черезъ недлю Бютъ не нуждался боле въ ухаживаньи за нимъ, ухаживаньи, боле чмъ примирявшемъ его съ заключеніемъ въ лазаретной комнат. Въ теченіе ночи не требовалось особеннаго присмотра за нимъ, и обложенный подушками . онъ могъ просиживать въ постели большую часть дня. Онъ истреблялъ громадное количество цыплячьяго бульона и неумренно пилъ старый портвейнъ и альбанскій эль. Вслдствіе всего этого, миссъ Дильвортъ приготовилась къ отъзду, она должна была приняться теперь за шитье приданаго, да и самый обычай требовалъ того, чтобы въ послднія дв недли передъ свадьбой ея не было въ Лэйксайд.

Утромъ, въ день отъзда, Вудбьюри пригласилъ ее въ библіотеку.

— Вы оказали мн величайшее одолженіе, сказалъ онъ: — и я надюсь, что вы позволите мн доказать вамъ мою признательность, примите отъ меня одну вещь, которою вамъ, я увренъ, пришлось бы впослдствіи запасаться самимъ.

При этихъ словахъ онъ взялъ какой-то бумажный свертокъ, развернулъ его и подалъ миссъ Дильвортъ кусокъ шелковой матеріи превосходнйшаго серебристо-сраго цвта. Маленькая швея смотрла на него нсколько времени въ безмолвномъ восторг.

— Ахъ, какая прелесть! вскричала она наконецъ, всплеснувъ руками. — Тысячу разъ благодарна вамъ, мистеръ Вудбьюри. Я, право, не стою этого.

— Бютъ съ этимъ не былъ бы согласенъ, замтилъ Вудбьюри.

Миссъ Дильвортъ схватила свертокъ, кинулась къ лстниц и въ три прыжка была уже на верху.

— Бютъ! Бютъ! вскричала она, вбжавъ въ комнату:— посмотри, посмотри! Это мое подвнечное платье! Онъ только-что подарилъ мн…

— Это такая миленькая вещь, какой я никогда еще не видывалъ, сказалъ Бютъ, любуясь матеріей съ нкоторымъ благоговніемъ и не осмливаясь до нея дотронуться. — Этого нужно было ожидать отъ мистера Макса. Выходитъ, что я правду говорилъ о немъ.

По отъзд миссъ Дильвортъ, хозяйствомъ занималась, съ горемъ пополамъ, старуха-негритянка. Старуха эта, впрочемъ, имла неотъемлемое достоинство — она была превосходная кухарка, и Вудбьюри безъ хлопотъ прожилъ бы дв недли , если бы не представилось одного неловкаго обстоятельства. Онъ получилъ письмо, въ которомъ мистриссъ Блэкъ сообщала, что ея мужъ покончилъ вс дла въ восточныхъ штатахъ и что они собираются выхать изъ Саратоги, и что если это не стснитъ его, то, на возвратномъ пути въ Сенъ-Луи они съ большимъ бы удовольствіемъ захали въ Лэйксайдъ, провести въ немъ нсколько дней. Конечно, прибавляла мистриссъ Блэкъ, если болзнь въ его дом , которая заставила его такъ внезапно окончить свое путешествіе, все еще продолжается, то они должны будутъ отказаться отъ этого удовольствія, если же болзнь прекратилась , то они съ восторгомъ навстили бы его, тмъ боле, что до будущаго лта не прідутъ. Въ заключеніе мистриссъ Блэкъ просила отвчать какъ можно скоре, потому что они уже совсмъ готовы выхать.

Вудбьюри ршительно не зналъ, что ему длать. Заразительности, конечно, уже нечего было опасаться, и онъ чрезвычайно желалъ этого визита, во какимъ образомъ приметъ онъ гостей безъ хозяйки? Наконецъ онъ ршилъ, что это какъ нибдь да должно устроить, написалъ отвтъ, въ которомъ просилъ пожаловать, и похалъ въ Птолеми, чтобы немедленно сдать письмо на почту, но предварительно завернулъ въ домъ киммерійскаго священника попросить совта своего разумнаго друга.

— Вотъ видите, сказалъ онъ, объяснивъ мистриссъ Вальдо свое затрудненіе:— теперь когда моего тирана не стало, я хотлъ бы, чтобы онъ снова былъ у меня. Ужь лучше покоряться деспотизму, чмъ вовсе не имть правительства.

— Да, но все-таки республика лучше деспотизма! возразила мистриссъ Вальдо.— Согласны вы со мной? Я впрочемъ не уврена, что мое сравненіе вполн врно. Дло однако въ томъ, что надобно найти на время ключницу. Въ Птолеми я ршительно не знаю ни одной свободной женщины, кром миссъ Роани Гудвинъ, но если бы она и согласилась на наше предложеніе, то ея вчно траурное лицо и привычка вздыхать наведутъ тоску на вашихъ гостей. Обратитесь къ мистриссъ Бью,— это настоящая справочная контора всхъ служанокъ въ Птолеми. На ней должна основываться вся ваша надежда.

— А если и тутъ не удастся?

— Тогда нечего и думать. Мн будетъ очень досадно, потому что я желала бы увидть эту мистриссъ Блэкъ. Если бы добрый мужъ мой не нуждался въ моихъ услугахъ, то я сама съ большимъ удовольствіемъ превратилась бы на нсколько дней въ хозяйку Лэйксайда.

— Я зналъ, что вы никогда не прочь оказать мн помощь! радостно вскричалъ Вудбьюри.— Позвольте мн и мистера Вальдо присоединить къ числу моихъ гостей, я буду чрезвычайно радъ видть его у себя, да и для него перемна обстановки будетъ благодтельна. Кром того, если мистеръ и мистриссъ Блэкъ проведутъ у меня и воскресенье, то мы вс отслушаемъ обдню въ киммерійской церкви.

— Вы ошибаетесь, предполагая, что я руководствуюсь въ этомъ случа мыслями подобнаго рода, сказала мистриссъ Вальдо.— Очень просто, предложеніе звучитъ такъ пріятно, и мы оба съ удовольствіемъ воспользуемся имъ, но во всякомъ случа, вы знаете, я не могу принять его не посовтовавшись съ мужемъ.

— Мистера Вальдо предоставьте мн.

Дло скоро было устроено безъ особыхъ затрудненій. Почтенный священникъ достойнымъ образомъ цнилъ и уважалъ хорошій обдъ, что изобличали нкоторымъ образомъ самые его зубы. Его собственный столъ далеко не отличался обиліемъ, и онъ очень хорошо зналъ, что такое протесты желудка, вслдствіе которыхъ онъ съ такимъ уныніемъ смотрлъ на жизнь. Между его прихожанами не предвидлось въ скоромъ времени ни крестинъ, ни похоронъ, духъ сомннія и отступничества не овладвалъ ими въ это время года. Боле счастливые духовники отправлялись на морскія купанья, или даже въ Европу, чтобы дать отдохнуть истощеннымъ своимъ легкимъ, почему же бы, въ самомъ дл. и ему не отлучиться на недльку въ Лэйксайдъ? Прислуги у нихъ нтъ, поэтому на время своего отсутствія они могутъ запереть пасторскій домъ:— но куда же двать старую лошадь?

— Послушай, жена, вдь намъ нужно взять кого нибудь присмотрть за нашимъ Доббиномъ сказалъ опъ съ озабоченнымъ видомъ.

— Приведите его съ собой, сказалъ Вудбьюри со смхомъ:— моему старику Дику пріятно будетъ повидаться съ нимъ.

Ни Вудбьюри, на Вальдо не знали, что мене, чмъ черезъ дваддать четыре часа, въ Птолеми не было ни одного человка, которому не были бы переданы шопотомъ малйшія подробности вышеприведеннаго разговора. О Блэкахъ не знали ничего, исключая, что они были ‘фэшенэбельные люди’, и вс, кому казалось истиннымъ наслажденіемъ и счастіемъ быть на мст бднаго свящепввка и его жены, выражали свое удивленіе, разбирая поступокъ мистриссъ Вальдо.

— Вотъ это, какъ я называю, общество весьма свободнаго исповданія, замтилъ достопочтенный мистеръ ІІинчмонъ, священникъ кампбелитской церкви.

Миссъ Роани Гудвинъ три раза, одинъ за другимъ, тяжело вздохнула, но не сказала ни слова.

— Недавно былъ въ дом покойникъ, а они ужь затваютъ веселье, сказала мистриссъ Гамильтонъ Бью:— страшно даже подумать объ этомъ.

— Нашъ другъ становится весьма разборчивымъ, замтилъ почтенный Зено Гардеръ, съ самымъ надменнымъ видомъ, показывая этимъ свое неудовольствіе, что его не пригласили.

Мистеръ Грэйндль, разумется, пользовался всякомъ случаемъ, и не успли Блэки провести въ Лэйксайд двухъ дней, какъ обществу трезвости было донесено, что они выпили вина на сто долларовъ.

Если бы вс эти толки донеслись до маленькаго беззаботнаго общества въ Лэйксайд, то веселая атмосфера, которою дышалъ весь домъ, сдлалась бы еще веселе, но это общество было совершенно отстранено отъ шушуканья деревенскихъ кумушекъ, и въ то время, какъ оно обошло весь околодокъ, случай, подавшій тому поводъ, сдлался уже минувшимъ событіемъ. Въ нашихъ маленькихъ мстныхъ кружкахъ ничто не преслдуется такъ жестоко, какъ желаніе быть независимымъ относительно общества. Уклоненіе отъ господствующихъ обычаевъ въ домашней жизни, пренебреженіе господствующими общественными предразсудками, какъ бы ни были они кратковременны и нелпы, посщеніе новыхъ незнакомыхъ людей, возбуждающее любопытство и не длающееся предметомъ общаго достоянія,— вс эти обстоятельства становятся какимъ-то святотатствомъ и сами по себ уже вполн достаточнымъ оправданіемъ жестокаго на него нападенія. Съ тхъ поръ, какъ желзная дорога доведена была до Тиберія, а по атаугскому озеру забгали пароходы, доставляя въ Птолеми лтнихъ постителей, этотъ родъ деспотизма значительно ослаблъ, но все же отъ времени до времени вспыхивалъ съ прежней силой,— и Вудбьюри, вполн космополитъ по самой натур своей, не могъ не вызвать подобной вспышки.

Мистеръ и мистриссъ Вальдо прибыли въ Лэйксайдъ за день до прізда Блэковъ, и дражайшая половина священника сейчасъ же водворила свою временную власть. На подмогу Мелинд,— кухарк, лучше которой въ ограниченной сфер блюдъ нельзя было и желать,— Вудбьюри взялъ изъ Птолемійской гостинницы весьма приличную горничную. Такомъ образомъ трудъ мистриссъ Вальдо становился легкимъ и пріятнымъ, впрочемъ это и не могло быть иначе, потому что она скоре согласилась бы взять на себя веденіе какого угодно хозяйства, чмъ сидть сложа руки. Распоряжаться или управлять чмъ нибудь, или кмъ нибудь, было не только способностью, но почти необходимостью ея натуры. Въ мелочахъ, ея понятіе о порядк могло казаться недостаточнымъ, но въ общихъ распоряженіяхъ по управленію и въ исполненіи главныхъ обязанностей она никогда не длала ошибокъ. Ея подчиненныя тотчасъ же вс чувствовали опредленныя для нихъ границы и инстинктивно оставались въ этихъ границахъ.

Блэки были очарованы Лэйксайдомъ и видомъ Атаугской долины. Между Джоржемъ и Бютомъ, который могъ теперь сидть въ тихіе, ясные дни, въ тнистой веранд, образовалась тсная дружба. Въ миссъ Джозефин начинало развиваться пристрастіе къ поэзіи и романамъ, и она завладла исключительно библіотекой.

Мистеръ Блэкъ каждое утро гулялъ съ Вудбьюри по ферм и каждый изъ нихъ развивалъ сельско-хозяйственныя теоріи, одинаково оригинальныя и одинаково непрактичныя, между тмъ какъ мистриссъ Вальдо и мистриссъ Блэкъ знакомились другъ съ другомъ, прогуливаясь дома и въ саду. Об эти лэди поняли одна другую съ перваго раза, и такъ какъ каждая изъ нихъ соболзновала о неудавшихся надеждахъ относительно нкоторыхъ предметовъ, то он скоро открыли достаточно поводовъ къ взаимной симпатіи и взаимному уваженію. Мистриссъ Блэкъ имла больше присутствія духа, мистриссъ Вальдо больше такта. Въ послдней было много природной граціи и привлекательности,— въ первой много выработаннаго временемъ изящества манеръ. По врности своихъ инстинктовъ об он были очень сходны между собою, но въ мистриссъ Блэкъ тже инстинкты была развиты сильне большею опытностію, пріобртенною въ обществ. Это была таже арія и въ томъ же тон, но съигранная октавой выше. Мистриссъ Вальдо была боле наклонна принимать наслажденія жизни подъ вліяніемъ вншнихъ побужденій и впечатлній, мистриссъ Блэкъ — не иначе, какъ посл философскихъ размышленій. Об, пожалуй, перенесли бы всякое горе съ одинаковымъ спокойствіемъ, во безропотность одной была бы просто условіемъ ея натуры, въ другой же была бы выработана умомъ. Фактъ, что сходство въ ихъ зрлой женственности происходило отъ различныхъ основаній характера, увеличивалъ въ нихъ уваженіе и участіе, которое они питали другъ къ другу.

Относительно одного предмета, и именно — дружескаго расположенія къ Вудбьюри, он сошлись вполн. Мистриссъ Блэкъ, какъ мы уже описывали, была хорошо знакома съ тми ранними годами жизни Вудбьюри, которые онъ провелъ въ Нью-Йорк, и сообщила мистриссъ Вальдо множество интересныхъ подробностей по этому предмету въ замнъ ея разсказовъ о жизни Вудбьюри въ Лэйксайд. Об он также вполн соглашались въ томъ, что Вудбьюри имлъ слишкомъ много мужественной привлекательности, и жаль было бы, если бы она утратилась въ пустой атмосфер, Лэйксайдъ, при всей своей очаровательности, до тхъ поръ не сдлается для него отраднымъ домомъ, пока онъ не найдетъ ему госпожи.

— Онъ уже довольно вытерплъ во время господства мистриссъ Бабъ, говорила мистриссъ Вальдо, прогуливаясь съ гостьей по широкой садовой алле:— и новая экономка едва ли ему понравится. Конечно, жена Бюта,— личность боле пріятная, чмъ мистриссъ Бабъ, будетъ безъ всякаго сомннія стараться угодить ему, но она надостъ ему своими заботами о своей физіономіи и своей пустой болтовней. Она будетъ даже хуже, потому что въ ней нть ни одной черты довольно сильной для него, чтобы воспользоваться ею и сказать: — это оскорбляетъ меня! Вы понимаете, что хочу я сказать?

— Вполн понимаю, ваше замчаніе совершенно врно. Вудбьюри дйствительно одинъ изъ тхъ людей, которые ищутъ во всхъ, съ кмъ имютъ какія бы то ни было сношенія, характеровъ положительныхъ. Онъ любитъ прочные цвта, а эта новая экономка, судя по вашему описанію, должна скоро полинять. Въ такомъ случа она сдлается для него несносною, хотя бы въ ней и не было серьезныхъ недостатковъ.

— Ваше опредленіе его самого, сказала мистриссъ Вальдо: — ясно показываетъ, что ему трудно будетъ найти себ жену.

— Вотъ, кстати, замтила мистриссъ Блэкъ, остановясь: — когда мы встртились съ нимъ въ Сагине, онъ говорилъ мн объ одной женщин, въ здшнемъ мст, которая, повидимому, произвела на него довольно сильное впечатлніе.

— Врно Ханна ТорстонъІ

— Онъ не сказалъ мн ея имени. Онъ, казалось мн тогда, въ восторг отъ нея, исключая одной фатальной ея особенности, — она иметъ холодный положительный умъ.

— Ну да, это Ханна! вскричала мистриссъ Вальдо.— Она благородная двушка и во всхъ отношеніяхъ достойна такого мужчины, какъ Вудбьюри, если бы только не была предубждена противъ всхъ мужчинъ.

— Вы меня чрезвычайно интересуете. Въ Сесъ-Дуы, я слышало однажды, какъ Бесси Страйкеръ говорила рчь, и надобно признаться, что если она не убдила меня, то я очень хорошо видла, что она убждала самое себя. Съ тхъ поръ я стала довольно снисходительна во всмъ женщинамъ, отличающимся положительностію свофго ума. Главныя ихъ ошибки происходятъ отъ того, что он не замужемъ дли отъ того, что мужья ихъ — нравственные и умственные трусы. Въ томъ и другомъ случа, женщина не можетъ понимать ни своего пола, ни мужскаго.

— Почти тоже самое говорила я Ханн Торстозъ. замтила мистриссъ Вальдо.— Ей стоитъ только сдлать одинъ шагъ, чтобы узнать истину, но она не хочетъ его сдлать.

— Должно быть, она не нашла еще своей судьбы, сказала мистриссъ Блэкъ.— Какъ вы думаете, была она когда нибудь влюблена?

— О, нтъ! въ этомъ я уврена. Она отказалась отъ двухъ весьма хорошихъ партій: одно предложеніе сдлалъ ей человкъ, стоявшій за эмансипацію женщинъ. Я никакъ не могу понять ее, хотя искренно люблю ее и хотя мы сколько уже лтъ задушевные друзья.

— Не можете ли вы познакомить меня съ ней?

— Когда вамъ угодно! Я уврена, что она помнитъ исторію, которую разсказалъ намъ мистеръ Вудбьюри прошлой зимой. Я, какъ вы знаете, теперь здсь хозяйка, и могу завтра же пригласить ее къ обду, только нужно будетъ попросить еще кого нибудь. Ахъ, да! мистеръ Вудбьюри долженъ пригласить мистера и мистриссъ Стэйльзъ. Это покажетъ, что онъ не слишкомъ пристрастенъ къ нашей маленькой сект, и удовлетворитъ законамъ приличія.

Вудбьюри принялъ предложеніе съ большимъ удовольствіемъ, хотя и не счелъ нужнымъ выразить его. Онъ именно очень сильно желалъ этого, но не могъ заговорить первый, не возбудивъ въ обихъ лэди нкотораго подозрнія. По возвращеніи, онъ не видлъ Ханны Торстонъ, и теперь чувствовалъ странное любопытство узнать свои ощущеніи, при новой съ ней встрч. При настоящихъ обстоятельствахъ можно было пригласить Ханну въ Лэйксайдъ, и она могла принять это приглашеніе, нисколько не нарушая закона птолемейскихъ приличій.

Смущеніе, произведенное въ Ханн Торстонъ послднимъ ея свиданіемъ съ Вудбьюри, совершенно уже изгладилось. Намреніе, твердо принятое ею въ ту минуту, избгать встрчъ съ нимъ, показалось ей снова не боле, какъ признаніемъ въ своей слабости. Преднамренное уклоненіе отъ его общества было бы истолковано какъ слдствіе враждебности, которой въ ней ршительно не было. Напротивъ, его привлекала ее, его терпливость относительно ея была добродушна и почтительна, и она не могла не признаться, что разговоръ его доставлялъ ей извстное умственное наслажденіе, даже тогда, когда онъ нападалъ на самыя дорогія ея убжденія. Здоровье ея матери, постоянно мнявшееся съ перемнами временъ года и погоды, въ послдніе тихіе, теплые дни августа нсколько поправилось, такъ что она могла оставить ее на нсколько часовъ на попеченіи миссъ Дильвортъ, которая съ своей стороны просила ее хать и доставить потомъ самый подробный отчетъ о состояніи здоровья Бюта. Словомъ, благовиднаго предлога къ отказу отъ этого предложенія, еслибы даже она и хотла пріискать такой предлогъ, ршительно не представлялось.

Обдъ прошелъ не шумно, но очень пріятно. Мистеръ и мистриссъ Стэйльзы были одинаково любезны и веселы, и мистриссъ Вальдо сильно заботилась о томъ, чтобы живой потокъ рчи не обошелъ ихъ какъ нибудь. Ханна Торстонъ, сидвшая подл мистера Блэка и напротивъ его жены, скоро оправилась отъ робости, овладвшей ею сначала, и вступила въ свободный и естественный разговоръ съ своими новыми знакомыми. Вудбьюри встртилъ ее любезно, но говорилъ съ ней мене, чмъ при прежнихъ случаяхъ. Не смотря на то, какое-то смутное чувство говорило ей, что его глаза устремлены были на нее, что онъ стороной слушалъ ее, хотя въ то же время разговаривалъ съ другими гостями. Разумется, это было нелпое представленіе воображенія, но она никакъ не могла отъ него отвязаться.

Посл обда все общество вышло на веранду и частью расположилось подъ старыми дубами, чтобы насладиться мягкими лучами вечерняго солнца. Мистриссъ Блэкъ и Ханна Торстонъ очутились нсколько поодаль отъ другихъ, случай, котораго первая такъ искренно желала. Каждую изъ нихъ влекло къ другой силою того интереса, который направлялъ ихъ мысли на одно и тоже лицо и въ то же время удерживалъ ихъ языки отъ произнесенія его имени. Ханна Торстонъ сейчасъ же замтила въ своей новой знакомк то разумное сознаніе собственнаго достоинства и то самообладаніе, которыя были причиною ея невольнаго уваженія къ Вудбьюри, хотя также были не разъ и причиной ея смущенія. Она знала, что тотъ и другая обращались въ одной и той же общественной атмосфер, ей хотлось узнать также, имли ли они общіе взгляды на жизнь, были ли эти взгляды только частью условныхъ убжденій, принятыхъ тмъ сословіемъ, къ которому они принадлежали, или же это были зрлыя заключенія честной и ищущей истины натуры. Противъ личности одинаковаго съ нею пола Ханна чувствовала себя достаточно и хорошо вооруженною для самозащищенія. Мистриссъ Блэкъ вовсе не была женщина необыкновеннаго ума, но за то умъ, которымъ обладала она, находился въ ней на сторож и въ дятельности до его самыхъ малйшихъ фибръ. Она не имла способности глубоко вникать въ предметы, но восполняла это быстротою и ясностью представленій. Она не пыталась создавать или оспаривать отвлеченныхъ теорій, но позволяла себ высказывать, какъ будто случайно, одну изъ тхъ рзкихъ положительныхъ истинъ, которыя выработались въ ней и внутренними инстинктами, и жизненнымъ опытомъ, и которыя всегда были вполн достаточны для того, чтобы проколоть и выпустить воздухъ изъ каждаго мыльнаго пузыря, направленнаго противъ нея. Эта способность, въ соединеніи съ тми преимуществами, которыя были присущи ей, какъ женщин, длали изъ нея одного изъ самыхъ опасныхъ антагонистовъ, какихъ Ханна Торстонъ могла встртить. Но Ханна, нисколько не подозрвая этого, льстила себя надеждою побдоноснаго свойства.

Разговоръ, начавшійся выраженіемъ восторга при вид очаровательныхъ пейзажей, отклонясь потомъ на Птолеми и его обитателей, ихъ характеръ, на степень развитія и средства образованія, быстро и самымъ естественнымъ образомъ перешелъ на главный предметъ. Между прочими общественными средствами развитія Ханна Торстонъ упомянула о митингахъ, собиравшихся въ видахъ распространенія идей трезвости, уничтоженія рабства, повиновенія властямъ и эмансипаціи женщинъ, мистриссъ Блэкъ разсказала, какое впечатлніе произвела на нее рчь Бесси Страйкеръ, Ханна Торстонъ тотчасъ же схватила перчатку, которой собственно ей показали только кончикъ пальца, и вскор об он заняли центръ спорнаго поля.

— Я главне всего упрекаю женщинъ, сказала мистриссъ Блэкъ:— за то, что он требуютъ для себя такихъ сферъ дятельности, къ которымъ вовсе неспособны — не по недостатку ума, — вы поймете меня, — а вслдствіе отличительныхъ качествъ ихъ пола.

— Просмотрли ли вы вс примры , которые даетъ намъ исторія? вскричала Ханна Торстонъ. — Приведите мн хоть одинъ, который бы показалъ, что женщина не въ состояніи была выполнить того, что присвоилъ себ мужчина.

— Скажите, какая женщина предводительствовала арміей?

— Зеновія!

— И въ цпяхъ была приведена въ Римъ. Какая женщина основала государство?

— Она правила не однимъ государствомъ!

— Которыя были основаны до нея и которыми она правила съ помощію мужчинъ. Какая женщина учредила религію? установила систему философіи? создала архитектурный орденъ? развила какую нибудь науку? изобрла машину ?

— Я уврена , что могла бы представить вамъ фактическія доказательства того, что женщина отличалась во всхъ этихъ областяхъ умственной дятельности, настаивала Ханна Торстонъ.

— Отличалась! Да, съ этимъ я согласна. Посл того, какъ мужчина отыщетъ сырой матеріалъ, выломаетъ его, выплавитъ, обтешетъ, тогда появляется женщина съ своими нжными инструментами въ еще боле нжной рук и помогаетъ ему отдлывать мелкіе детали. Первоначальной же грубой работы она никогда еще не выполняла, да врядъ ли, я думаю, захочетъ взять ее на себя.

— Но при томъ же самомъ образованіи, при томъ же приготовленіи, при тхъ же преимуществахъ, которыми владетъ мужчина? Женщину пріучили вращаться въ тсной сфер , ей наговорили, что вс эти занятія несвойственны ея полу, и ршимость посвятить себя имъ является въ ней слишкомъ поздно, а чаще и вовсе не является. Нужные для этого, такъ сказать, умственные мускулы, которые могли бы имть такую же крпость и силу, какъ у мужчины, не получаютъ ранняго развитія. Такимъ образомъ, обманываемая, она составляетъ себ чрезвычайно ложное понятіе о своихъ силахъ, но коль скоро, связанная по рукамъ и по ногамъ, она смогла сдлать такъ много, то чего бы опа не сдлала, если бы вс члены ея были свободны?

Лицо Ханны разрумянилось, глаза горли и голосъ имлъ сладость и силу слпой вры, не допускавшей никакихъ возраженій. Оиа совсмъ углубилась въ свой любимый предметъ.

Посл непродолжительной паузы, мисгриссъ Блэкъ спокойно сказала:— Коли бы у насъ плеча были пошире, а бедра — поуже, то нть сомннія, что мы могли бы прекрасно владть кузнечнымь молотомъ. выламывать каменныя глыбы и брать рифы на парусахъ во время бури.

Тотъ же самый холодъ, который по временамъ наводили на Ханну Торстонъ разговоры съ Вудбьюри , пробжалъ по всмъ ея чувствамъ. Въ этой женщии обнаруживалась та же самая упорная привязанность къ существующимъ фактамъ и тотъ же недостатокъ стремленія къ новому порядку вещей! Возраженія, за которыя она съ большимъ удовольствіемъ отомстила бы каждому мужчин, печалили ее, когда она встрчала ихъ отъ женщины. Одушевленіе исчезло съ ея лица, и она уныло сказала: — Да, физическое превосходство мужчины даетъ ему возможность застращать женщину и поработить ее своей власти. Но господство силы не можетъ продолжаться вчно. Пусть только женщина провозгласитъ достоинство своего ума равнымъ достоинству ума мужскаго, пусть вытребуетъ свою долю человческихъ правъ, и она скоро преобразуетъ весь міръ.

Мистриссъ Баекъ тотчасъ же истолковала себ перемну въ тон и во всемъ вид Ханны Торстонъ, в это толкованіе послужило ей ключомъ къ дальнйшей разгадк ея натуры. Она обошла только что возбужденный вопросъ и приступила къ прежнему.— Когда я жила въ Нью-Йорк, сказала она:— у меня было много знакомыхъ художниковъ, и изъ этого знакомства, изъ жизни этихъ художниковъ, я вынесла такое убжденіе, что не можетъ быть печальне ошибки, какъ неврная оцнка своихъ силъ. Во мн, какъ вы сами видите, очень мало идеальнаго, фантастическаго элемента, но я хорошо изучила его свойство, вслдствіе своихъ наблюденій. Я ни когда еще не встрчала человка, внушавшаго къ себ боле жалости и состраданія, чмъ одинъ знакомый мн живописецъ, который умлъ рисовать только превосходныя трактирныя вывски, но онъ хотлъ, во что бы то ни стало, подарить міру нсколько большихъ историческихъ картинъ, и дйствительно написалъ нсколько картинъ, но такихъ, на которыя нельзя было взглянуть безъ содроганія. Никто въ этомъ человк не признавалъ таланта, потому собственно, что онъ не имлъ ничего похожаго на талантъ. Не будь онъ о себ такого высокаго мннія, онъ могъ бы, по крайней мр, доставать себ средства къ жизни, но онъ погубилъ себя прежде, чмъ узналъ истину, и наконецъ, я уврена, съ горя умеръ.

— И вы хотите сказать, медленно проговорила Ханна: — что я… что мы, которые защищаемъ справедливыя требованія женщинъ, впадаемъ въ точно такую же ошибку?

— Я хочу сказать, отвчала мистриссъ Блэкъ:— что вы должны быть очень осторожны въ оцнк способностей вообще всхъ женщинъ по своимъ собственнымъ способностямъ. Очень можетъ быть, что вы,— при извстныхъ условіяхъ,— дйствительно можете посвятить себя нкоторымъ занятіямъ, принадлежащимъ исключительно мужчинамъ, но тогда вы должны будете пожертвовать своимъ назначеніемъ, какъ женщины, — вы должны будете наложить вчную печать на т источники, изъ которыхъ женщина черпаетъ свои самыя чистыя радости.

— Это почему?

— Душа моя, сказала мистриссъ Блэкъ ласково:— если бы у васъ были такіе же сдые волосы,.какъ у меня, еслибы подл васъ была два такахъ созданія, какъ Джоси и Джоржъ, вы бы не сдлали подобнаго вопроса. Въ жизни женщины бываетъ время, когда эта жизнь не можетъ принадлежать ея личному произволу, — когда ея сужденія бываютъ нершительны и темны, — когда вс ея побужденія становятся независимыми отъ ея контроля. Міровыя же дла должны идти впередъ, не обращая вниманія на то, принимаетъ ли женщина участіе въ нихъ, или нть. Въ ожиданіи, когда удовлетворятся ея необходимыя потребности, нельзя ни отсрочить конгресса, ни отложить судебнаго процесса, ни оставить безъ помощи страждущихъ больныхъ. Самое цвтущее время въ дятельной жизни мужчины есть періодъ, когда женщина находится отъ него въ зависимости. Поэтому, она должна начинать свое политическое поприще, когда ея способности начнутъ увядать, и слдовательно когда она не въ состоянія будетъ успшно состязаться съ мужчиной во всякомъ дл, которымъ онъ занимался съ самаго дтства.

Ханна Торстонъ чувствовала, что въ этихъ словахъ должна быть истина. Притомъ же не ей слдовало и оспаривать такія положенія:— какъ двушка, она не могла знать многихъ необходимыхъ для этого данныхъ. Не смотря на то, она была уврена, что возраженія мистриссъ Блэкъ не были на столько сильны, чтобы опровергнуть ея теорію о равенств правъ женщины. Она нсколько времени размышляла, и когда наконецъ заговорила, то въ ея голос уже не отзывалось прежней самоувренности.

— Государственные .поди, юристы, духовные и ученые, составляютъ сравнительно очень небольшую часть мужчинъ, сказала она… Разв мы не могли бы выставить изъ своей среды такое же число дятелей? Разв нкоторыя изъ насъ не пожертвовали бы какой нибудь частью своей жизни, если бы это было необходимо?

— Да, и при этомъ утратили бы всякую возможность сохранять въ дом тотъ миръ и спокойствіе, которые утшаютъ и поддерживаютъ мужчину въ его соціальной жизни! воскликнула мистриссъ Блэкъ.— Согласитесь сами, что не въ его натур приносить подобныя жертвы, а тмъ мене въ нашей. Вы не размышляете о томъ, о чемъ говорите. Та не настоящая женщина, которая не иметъ горячаго желанія цаловать свое дитя. Молоко, котораго не сосалъ ребенокъ, засыхаетъ корою на сердц. Ту, въ чьей душ нтъ тайнаго желанія встртить человка, на груди котораго могла бы покоиться ея голова, въ глазахъ котораго могла бы уловить взглядъ, предназначенный ей одной, взглядъ, какимъ онъ не посмотритъ ни на кого другаго въ мір, такую женщину нельзя и назвать этимъ именемъ!

Ханна Торстонъ опустила глаза, между тмъ, какъ мистриссъ Блэкъ продолжала смотрть на нее. Ханна чувствовала съ досадой, какъ горячая кровь подступила къ ше, потомъ къ щекамъ и разлилась по всему лицу, изобличивъ ея тайну, но къ счастью, передъ благородной, истинно любящей женщиной. Наступило молчаніе, котораго ни одна изъ нихъ не знала, какъ прервать.

— О чемъ это вы такъ серьезно разсуждаете? вдругъ раздался позади ихъ голосъ Вудбьюри. — Я долженъ прервать этотъ tte—tte, мистриссъ Блэкъ. Посмотрите, что вы теряете!

Об собесдницы встали и повернулись по направленію, куда указывалъ Вудбьюри. Солнце опустилось уже такъ низко, что тнь отъ западной горы покрыла всю долину и начинала всползать на откосъ восточной. Надъ болотомъ, при исток озера, растилался туманъ,точно голубая дымка и, разрываясь у озера на дв части, обрисовывалъ бухты. Между тмъ лсныя рощи на восточныхъ атаугскихъ горахъ, бурыя поля сжатаго овса, лежащія почти отвсно, и фасады блыхъ фермерскихъ домовъ и овиновъ, расположенныхъ не въ дальнемъ отъ нихъ разстояніи, были залиты золотымъ свтомъ, который, чмъ выше поднимался по гор къ своей крайней черт, тмъ ясне, и притомъ однако очень медленно переходилъ въ огненный. Надъ Птолеми совершенно пламенная гора раздляла вилообразныя долины, которыя, отступая къ югу на об стороны, погружались въ темно-фіолетовую глубь. Выше и выше всползали яркіе лучи, пока не запылали бахрамой на самыхъ отдаленныхъ лсахъ и поляхъ, затмъ весь блескъ быстро угасъ и отразился на окраин разорваннаго облака, разстилавшагося надъ головой.

Въ самое это время появилась мистриссъ Стэйльзъ въ шляпк, готовая отправиться домой. Ханна Торстонъ должна была сопровождать ее. Когда он прозжали по дорог, окаймленной золотистой рутой, между полей конопли, вдыхая прохладный вечерній воздухъ и бальзамическій запахъ поздно цвтущихъ травъ, сердцемъ Ханны овладло не честолюбіе мужчины, но страстная любовь женщины.

ГЛАВА XXVI.

ВЪ КОТОРОЙ СОСТОИТСЯ СВАДЬБА.

— Знаете ли, мистеръ Вудбьюри, сказала мистриссъ Блэкъ, въ тотъ же вечеръ, когда вс собрались въ библіотек:— я чрезвычайно полюбила вашу женщину съ рзкими мнніями.

— Въ самомъ дл? замтилъ онъ съ притворнымъ равнодушіемъ.

— Да, я имла съ ней серьезный разговоръ. Я постаралась заглянуть въ нее поглубже, и какъ вы думаете, что я нашла?

— Что же? спросилъ онъ, повернувшись къ мистриссъ Блэкъ, съ выраженіемъ живаго интереса.

— Не скажу, это было бы не честно, отвчала она, производя своимъ разсудительнымъ тономъ пытку въ сердц Вудбьюри.— Я не имю никакого права разглашать объ открытіяхъ, сдланныхъ мною случайно. Она иметъ слишкомъ страстную и неподдльную натуру, чтобы можно было открытіе мое обратить въ шутку. Скажу одно — какъ ни далеко она зашла по своему ложному пути, что даже показываетъ, что она отчасти права,— я, женщина, взялась бы разубдить ее въ ея убжденіяхъ. Мужчин, поэтому, должно быть гораздо легче поставить ее снова на настоящую дорогу. Вы живете въ Лэйксайд уже около года, и до сихъ поръ не успли этого сдлать.

— Я не пробовалъ и приниматься за это, сказалъ Вудбьюри.

— Въ самомъ дл?

— Увряю васъ. И къ чему бы я сталъ длать это? Ее не разубдить въ ея предразсудкахъ, даже въ тхъ, которые вытекаютъ прямо изъ ея ограниченнаго званія жизни. Въ подобномъ случа единственное средство — боле обширный опытъ. Она не можетъ понять, что гуманная и свободная терпимость всевозможныхъ привычекъ и мнній можетъ быть совмстна только съ искренностью характера. Ей хотлось бы, чтобы всякая рка приводила въ движеніе мельничныя колеса, между тмъ какъ я нахожу превосходнымъ, что нкоторыя изъ нихъ просто разбиваются о скалы, образуя одни только брызги, да радугу. Признаюсь, я не думаю, что эта нравственная строгость натуральна въ ней, но дло въ томъ, что она медленно вы работы вала свои убжденія и до такой степени укрпилась и защитила себя отъ нападенія со всхъ сторонъ, что трудно принудить ее сдаться. Если бы вы приблизились къ ея лагерю безоружные и предложили перемиріе, то она приняла бы это за военную хитрость.

— Нтъ, нтъ! вскричала мистриссъ Блэкъ, отрицательно покачавъ головой, причемъ глаза ея заискрились довольно злобно.— Вы должны идти вовсе не этимъ путемъ. Разв вы не знаете, что женщина съ характеромъ, женщина сильная, можетъ быть побждена только превосходной силой. Тутъ не нужно никакихъ парламентерскихъ флаговъ, никакихъ предложеній перемирія. Вооружитесь съ головы до ногъ и взорвите мину, которая въ одну секунду заставитъ взлетть на воздухъ и разсыпаться въ прахъ вс ея укрпленія.

— Браво! Какого предводителя въ вашемъ лиц лишенъ міръ! Но предположимъ, что я не знаю привода, который нуженъ для взрыва?

— Стыдитесь! вскричала мистриссъ Блэкъ, и въ ея глазахъ снова блеснула презрительная улыбка.— Вы очень хорошо знаете, что для подобныхъ случаевъ существуетъ только одного рода порохъ. Завтра я намрена прокатиться съ мистриссъ Вальдо въ Птолеми и заду въ котэджъ Торстонъ. Хотите, подемте вмст.

— Благодарю васъ, только не завтра. Мы ршили съ мистеромъ Блэкомъ отправиться на озеро поудить щукъ.

Об леди отправились въ Птолеми, согласно своему предположенію. Въ дом киммерійскаго пастора, мистриссъ Блэкъ чувствовала себя совершенно какъ дома, въ изображеніи Христа Утшителя она узнала своего божественнаго друга, которое точно также украшало одну изъ стнъ ея спальни, а отъ букета Ханны Торстонъ, сдланнаго изъ травъ, пришла въ восторгъ. Она тутъ же мысленно ршила пріобрлъ такое же украшеніе для своего будуара, и дйствительно такъ ловко устроила это дло, что миссъ Торстонъ въ простот души вообразила, что длаетъ ей подарокъ по своему собственному желанію.

Мистриссъ Блэкъ появилась въ коттедж, точно освжающій втерокъ. Въ другихъ семействахъ ея проницательная свободная натура повяла бы непріятно и могла бы открыть драпировку, скрывавшую многіе недостатки, но здсь она встртила открытую правдивость и ея приходъ доставилъ удовольствіе. Она сейчасъ же притихла предъ лицомъ старушки, выражавшимъ перенесенныя испытанія, и ея манеры приняли нжность, тмъ боле очаровательную, что она рдко выходила наружу. Однимъ взглядомъ она измрила миссъ Дильвортъ, и результатъ этого измренія, выраженный впослдствіи передъ мистриссъ Вальдо, былъ гораздо благопріятне, чмъ можно было ожидать.

— Въ настоящее время мистеру Вудбьюри нельзя и пожелать лучшей экономки.

— Вы удивляете меня! воскликнула мистриссъ Вальдо: — почему вы такъ думаете?

— У меня нтъ особенной причины думать такъ, отвчала мистриссъ Блэкъ: — это одно предчувствіе.

Мистриссъ Вальдо отвела свои глаза отъ ушей Доббина (за которыми она постоянно наблюдала съ нкоторымъ безпокойствомъ, хотя бдное старое животное давно уже отвыкло выражать ими испугъ), пристально посмотрла въ лицо своей спутницы, и увидла, что оно было спокойно и серьезно.

— О! только? сказала она наконецъ съ нкоторымъ замшательствомъ.

— Да, и поэтому о моихъ словахъ вамъ не стоитъ много думать. Впрочемъ, мои предчувствія никогда меня не обманывали, подождите и увидите.

Блэки остались на воскресенье, и въ этотъ день, какъ было сказано раньше, отправились въ киммерійскую церковь. Стеченіе народа было необыкновенное, въ числ молящихся, мистриссъ Вальдо, къ крайнему своему удивленію, увидла мистера и мистриссъ Гэмильтонъ Бью и миссъ Роани Гудвинъ. При вход Блоковъ въ церковь, на скамейкахъ послышался легкій шорохъ и большая часть головъ украдкой повернулись къ двери. Высокая, съ проницательными глазами, въ черномъ шелковомъ плать дама, и полный, съ лукавымъ лицомъ и сдыми бакенбардами, мужчина не представляли собой ничего особенно замчательнаго. Плоская соломенная шляпка миссъ Джозефины и голубая шелковая мантилья обратили на себя гораздо больше вниманія со стороны молодыхъ членовъ конгрегаціи. Когда раздался торжественный хоръ Вильмота, среди привычныхъ для всхъ и не совсмъ-то стройныхъ звуковъ послышался новый голосъ, который, постепенно усиливаясь, очень скоро присвоилъ себ право господства, заставляя другіе голоса держаться его въ величественныхъ переливахъ хора. Не съ особенной нжностью, но съ изумительной силой и металлической звучностью раздавался этотъ голосъ, какъ кларнетъ въ глав дурно дисциплинированныхъ четырехъ батальоновъ пвцовъ, возбуждая въ нихъ новую самоувренность.

Это былъ голосъ мистриссъ Блэкъ. Она никогда не выдавала себя за пвицу, потому что знала свои недостатки такъ хорошо, что никогда не старалась и скрывать ихъ, но голосъ ея имлъ необыкновенную силу и при извстныхъ случаяхъ производилъ удивительный эффектъ. Въ обществ она пла весьма рдко, большею частію шотландскія аріи, и то преимущественно относившіяся къ возстанію шотландцевъ въ 1745 году,— псни, такъ сильно возбуждавшія духъ мужества и отваги и бросавшія поэтическій блескъ на безсильную попытку возстановить устарлую династію. Живи мистриссъ Блэкъ въ т дни, и она пснями своими призывала бы къ оружію всхъ, кто бы только услышалъ ея голосъ. Она пла съ такимъ наслажденіемъ, какое испытывали другіе слушая ее, и, ужь если говорить правду, то по всей вроятности она заране упросила мистера Вальдо выбрать этотъ гимнъ. Ея участіе въ пніи привлекло на ея сторону всю киммерійскую конгрегацію, между тмъ какъ Гамильтоны Бью тайкомъ выражали свое убжденіе, что мистеръ Вальдо, будучи гостемъ въ Лейксайд, воспользовался этимъ случаемъ, чтобы поселить свои идеи о крещеніи въ умахъ мистера и мистриссъ Блэкъ. Впослдствіи однакожъ оказалось, что гости мистера Вудбьюри принадлежали къ епископальной церкви по вр отцовъ своихъ и по своему собственному разумнію.

Наконецъ для прізжаго семейства, къ величайшему сожалнію всхъ его членовъ, наступилъ день отъзда. Миссъ Джозефина съ трудомъ оторвалась отъ библіотеки, ее немного утшилъ подарокъ ‘Ундины’ и ‘Синтрэма’. Джоржъ хотлъ остаться при Бют, тгобы выучиться у него ставить петли для кроликовъ и ловить хорьковъ. Мастеръ Вальдо до половины прикрылъ зубы своими полными губами, и возвратился домой къ скромной своей трапез со вздохомъ, выражавшимъ глубокую покорность судьб. Дамы поцаловали другъ друга, а Вудбьюри поцаловалъ бы ихъ обихъ, если бы зналъ, что такое нарушеніе приличія будетъ принято ими снисходительно. Бютъ поставленъ былъ въ очень затруднительное положеніе полудюжиной серебряныхъ чайныхъ ложекъ, которыя мистриссъ Блэкъ купила въ Птолеми и подарила ему черезъ сына своего Джоржа.

— Я слышала, вы намрены начать новое хозяйство, сказала она:— поэтому ужь вы позвольте моему Джоржу помочь вамъ въ этомъ отношеніи.

Бютъ покраснлъ, какъ молоденькая двушка.

— Вашъ пріздъ сюда дороже для насъ всякаго серебра, сказалъ онъ наконецъ: — я скажу Карри… Мы не иначе будемъ употреблять ихъ, какъ вспоминая васъ и мистера Джоржа.

Прощанья кончились, и въ Лэйксайд снова водворилась его всегдашняя тишина. Наемная горничная возвратилась въ птолемійскую гостинницу, и въ кухн осталась одна старая Мелинда приготовлять несравненные пирожки и бульонъ изъ цыплятъ. Бютъ уже могъ, съ извстными предосторожностями, гулять по ферм и направлять необходимыя работы, не принимая въ нихъ участія. Вудбьюри обратился къ своей прежней привычк — кататься верхомъ, посщать своихъ знакомыхъ въ Птолеми и его окрестностяхъ, но отъздъ пріятныхъ дорогихъ гостей оставилъ въ его жизни весьма замтную пустоту. Для того чтобы переносить одиночество, онъ имлъ достаточные рессурсы въ своемъ ум, но все же онъ, какъ и всякій здоровый и бодрый мужчина, былъ созданъ для общества.

Такимъ образомъ прошло нсколько дней и выздоровленіе Бюта начинало принимать оттнокъ совершеннаго здоровья. Онъ почти каждый день посщалъ Птолеми, наблюдалъ за успхомъ въ работ надъ серебристо-дымчатымъ платьемъ и находилъ новое наслажденіе въ совщаніяхъ съ миссъ Дильвортъ на счетъ устройства будущаго хозяйства. Миссъ Дильвортъ отъ времени до времени, вслдствіе продолжительной привычки, прибгала къ кокетству, но оно уже не имло прежняго своего свойства и назначенія производить пытку въ сердц Бюта,— и притомъ же одно слово или взглядъ любви заставляли ее забывать эту привычку. Очаровательная покорность заступила мсто притворнаго сознанія своего превосходства, и миссъ Дильвортъ имла достаточно смысла, чтобы замтить, что это шло къ ней несравненно лучше. Ея кудри изчезли навсегда, ея рсницы постепенно укрплялись и наконецъ усвоили силу для открытаго и спокойнаго взгляда. Въ сущности, глаза ея были гораздо миле, чмъ она полагала. Ихъ блдный аквамариновый цвтъ длался на краяхъ коричневымъ, а, при расширеніи зрачка, переходилъ въ темнокаштановый. Вообще выборъ Бюта былъ гораздо удачне и благоразумне, чмъ мы предполагали, когда впервые познакомились съ миссъ Дильвортъ.

Распоряженія относительно дня свадьбы были весьма ограниченны и просты. Вудбьюри предложилъ было отпраздновать этотъ день въ Лейксайд, но мистриссъ Вальдо отклонила это предложеніе, доказавъ, что такъ какъ обрядъ бракосочетанія долженъ совершить ея мужъ, то было бы гораздо лучше по многимъ причинамъ — и между прочимъ по причин недавней смерти мистриссъ Бабъ, чтобы празднество было въ пасторскомъ дом. Миссъ Дильвортъ въ душ желала имть свадебную подругу, которою, разумется, должна бы быть Ханна Торстонъ, но неожиданное сопротивленіе со стороны Бюта принудило ее отказаться отъ этого плана.

— Согласись сама, сказалъ онъ:— вдь изъ товарищей моихъ, которыхъ бы я выбралъ себ въ шаферы никто не можетъ быть ей парой.

— А мистеръ Вудбьюри? намекнула миссъ Карри.

— Онъ! Да, онъ сдлалъ бы это безъ слова, если бы я попросилъ его, но въ томъ-то и дло, что я не хочу просить. Между нами, Карри, они не могутъ терпть другъ друга: они точно кошка съ собакой.

— Бютъ! не стыдно ли теб?

— Что такое? не стыдно ли мн говорить правду? Нисколько. Послушай, Карри, разв нельзя обойтись безъ этого? Все равно, мистеръ Вальдо и безъ нихъ свяжетъ насъ крпко, и поврь, когда все кончится, ты не увидишь никакой разницы.

— Но… Бютъ, продолжала Карри:— мн кажется, она этого ждетъ отъ меня.

— Увряю тебя, у нея нтъ особеннаго желанія.— Хочешь, я спрошу ее? Миссъ Ханна!

Женихъ и невста сидли на открытомъ воздух, подл ближайшаго къ саду угла коттеджа. Окно маленькой гостиной было открыто, и миссъ Торстонъ, услышавъ призывъ Бюта, выглянула изъ него.

— Ахъ, Бютъ! пожалуйста, не спрашивай! умоляла миссъ Дильвортъ, готовая расплакаться, во Бютъ зашелъ уже слишкомъ далеко, чтобы остановиться.

— Миссъ Ханна, сказалъ онъ: — мы говоримъ о свадьб. Я думаю, можно обойтись и безъ дружекъ. Карри хотла бы имть васъ своей свадебной подругой, что, конечно, было бы очень пріятно, только, вы знаете, у меня нтъ для васъ пары, я попросилъ бы мистера Макса, но боюсь, что это какъ обоимъ будетъ непріятно.

— Бютъ! вскричала Карри, въ совершенномъ отчаяніи.

Бютъ, однако же, былъ слишкомъ увренъ въ истин словъ своихъ, чтобы допустить предположеніе, что они могутъ послужить поводомъ къ огорченію. Когда первый грубый ударъ словъ Бюта миновалъ, Ханна Торстонъ почувствовала нкоторое облегченіе.

— Вы хорошо сдлали, Арбутусъ, предупредивъ меня, сказала она:— во всякое другое время я бы съ удовольствіемъ исполнила желаніе Карри, все равно, кто бы ни былъ вашимъ шаферомъ, но теперь, мн кажется, что чмъ меньше будетъ церемоній, тмъ лучше. Я объ этомъ посл поговорю съ тобой, Карри.

Съ этими словами она отошла отъ окна.

Наконецъ, день свадьбы наступилъ. Бютъ проснулся, когда птухъ проплъ три часа, и заснуть снова не находилъ возможности. Новое платье его (разумется, работы не Сэта Ватльса) лежало въ верхнемъ ящик стариннаго бюро, куда Мелинда положила нсколько втокъ лаванды. Онъ старался представить себ картину, какимъ покажется въ новомъ наряд, какія ощущенія будетъ имть во время и посл церемоніала, какъ странно будетъ казаться ему имть жену, о чемъ вс будутъ знать. Онъ представлялъ себ своихъ друзей на сосднихъ фермахъ, которые при встрч будутъ спрашивать: — какъ поживаетъ жена твоя, Бютъ? Потомъ онъ вспомнилъ о мистриссъ Форти и крпко пожаллъ, что она не пожила, еще немного, чтобы узнать Карри Вильсовъ, которая была бы совсмъ другимъ созданіемъ въ сравненіи съ Карри Дильвортъ, но при всхъ этихъ размышленіяхъ, онъ снова возвращался къ новому платью въ бюро и къ обязанностямъ дня, заря котораго только что начинала заниматься. Потомъ онъ услышалъ голосъ Пата, раздававшійся между мычаньемъ коровъ у надворныхъ строеній, послышались шаги на кухн, и вслдъ за тмъ трескотня кофейной мельницы, а все-таки не было достаточно свтло, чтобы побриться. Никогда еще такъ медленно не вставало солнышко, туалетъ Бюта, на который обыкновенно употреблялось минутъ пять, продолжался боле получаса, три раза перемнялъ онъ прическу и все неудачно, наконецъ, онъ спустился завтракать, чувствуя неловкость и безпокойство, чего не случалось съ нимъ во всю его жизнь.

Вудбьюри пожалъ ему руку, похвалилъ его наружность, и Бютъ сдлался немного спокойне. Какъ бы то ни было, приготовленія къ отъзду въ Птолеми производили на него глубокое, впечатлніе, какъ будто онъ былъ преступникъ, ожидавшій наказаніи, или, какъ покойникъ’ ожидавшій похоронъ. Имъ овладло какое-то неопредленное чувство,— чувство безпомощности, казалось, что событіе это было слдствіемъ не его собственной воли, но всемогущей судьбы, которой угодно было выполнять его желаніе. Но вотъ вошелъ Патъ въ праздничномъ наряд, и, улыбаясь, сказалъ: — лошади готовы, мистеръ Бютъ, пора бы отправляться. Посл церемоніи Патъ долженъ былъ отвезти счастливую чету въ Тиберій, гд предполагалось провести два дня изъ медоваго мсяца въ дом старой тетки невсты. На немъ былъ надтъ свтло-синій кафтанъ съ мдными пуговицами, къ лвому рукаву котораго Мелинда противъ его воли пришпилила кусокъ блой ленты: старая мистриссъ, замтила она,— всегда такъ длала на юг.

Вудбьюри, пользуясь теплымъ сентябрьскимъ утромъ, слъ верхомъ на своего коня и поскакалъ впереди позда. Въ дом пастора все было готово. Мистрисъ Вальдо, полная радости и удовольствія, шелестила своимъ темно-зеленымъ шелковымъ платьемъ (которое было выворочено и пятна на немъ выведены), безпрестанно шмыгая между маленькой гостиной, гд долженъ былъ совершиться обрядъ бракосочетанія, и спальней на верху, гд, подъ надзоромъ Ханны Торстонъ, одвалась невста. По ея откровенному признанію, ничто такъ не возбуждало въ ней сочувствія, какъ свадьба, и если мужу ея рдко удавалось внчать, то такое большое неудобство слдовало приписать ограниченному числу его прихожанъ.

— Общайте мн, мистеръ Вудбьюри, сказала она, прекративъ наконецъ свои движенія, собственно отъ невозможности найти еще какое нибудь дло:— общайте мн, что васъ, кром мистера Вальдо, никто другой не обвнчаетъ.

— Смло могу вамъ общать это, отвчалъ Вудбьюри: — только пожалуста не просите меня назначать время моей свадьбы.

— Если бы зависло отъ меня, я бы назначила для этого завтрашній же день. Ахъ, вотъ и Бютъ! Какимъ онъ выглядитъ молодцомъ!

Съ этими словами она подошла къ дверямъ и встртила его.

Болзнь Бюта согнала съ него загаръ и смягчила яркую красноту его кожи. Новое платье изъ чернаго сукна и блыя шолковыя перчатки (блыхъ лайковыхъ перчатокъ, приличныхъ настоящему случаю, въ Птолеми не отыскалось), которыя онъ весьма неохотно натянулъ на большія своя руки, наконецъ видъ маленькаго щегольства сообщали сильное мужественное выраженіе его лицу и тлу. Его волосы, пордвшіе отъ горячки и коротко остриженные, обнаруживали правильныя формы его головы, а нжный голубоватый оттнокъ въ его спокойныхъ глазахъ длалъ ихъ положительно прекрасными. Мистриссъ Вальдо, нисколько не стсняясь, выразила полное свое одобреніе его наружности.

Вскор посл появленія Бюта, послышался на лстниц шелестъ дамскихъ платьевъ, отворилась дверь и въ комнату вошла миссъ Kapри Дильвортъ, съ раскраснвшимися щечками и потупленными глазками, ее провожала Ханна Торстонъ въ бломъ кисейномъ плать съ жемчужнаго цвта лентами, которыя Вудбьюри такъ хорошо припомнилъ. Невста въ своемъ дымчатомъ съ серебристыми отливами шолковомъ плать, въ зеленомъ внк на волнистыхъ волосахъ, дйствительно была очаровательна. Померанцевыхъ цвтковъ въ Птолеми не находилось, не было и садовыхъ блыхъ цвтовъ за исключеніемъ кавалерскихъ шпоръ, о которыхъ, разумется, не стоило и думать,— поэтому Ханна Торстонъ убдила ее удовлетвориться миртовымъ внкомъ, какъ самымъ ближайшимъ подобіемъ условной брачной діадемы, и надобно сказать, эффектъ былъ простъ, но съ тмъ вмст и удивителенъ.

Жениха и невсту пріятно изумляла перемна въ ихъ наружности. Бютъ, ршительно не зная, какъ ему дйствовать, взялъ руку миссъ Дильворть и, держа ее въ своей рук, размышлялъ, не слдовало ли ему теперь же расцаловать свою Карри. Миссъ Дильвортъ, видя, что онъ не отпускаетъ ея руки, смло отвчала на его пожатіе и прильнула къ нему съ весьма естественнымъ и трогательнымъ выраженіемъ покорности и доврія. Ничего не могло быть очаровательне вида этихъ двухъ созданій, въ то время, когда они въ самую священную минуту въ своей жизни стояли посреди небольшой комнаты, представляя собою, онъ — вполн мужчину, она — вполн женщину. Бютъ, предаваясь влеченію сердца, а Карри — доврію къ нему, выражали плнительное отношеніе двухъ половъ. Тутъ не было ни заявленія взаимныхъ правъ, ни недоврчиваго разбора общаній и условій, ни сравненія качествъ даруемыхъ съ качествами принимаемыми,— напротивъ, тутъ замчалось только слпое, немыслящеее, счастливое, взаимное самопожертвованіе. Это выраженіе въ ихъ позахъ и ихъ лицахъ не ускользнуло отъ взгляда Ханны Торстонъ. Въ ней пробудились вс сомннія, которыхъ бы она охотно избжала на всегда, но была довольно тверда, чтобы только отстранить ихъ отъ себя на время.

Патъ тоже пробрался въ комнату и смиренно прижался въ уголокъ, держа свою шляпу въ обихъ рукахъ. Изъ постороннихъ лицъ была только одна миссъ Софія Стевенсонъ, которая радушно помогала невст въ приготовленіи приданаго и которая отличалась отъ своей подруги, миссъ Роани Гудвинъ, тмъ, что была боле расположена къ безпрестаннымъ улыбкамъ, нежели ко вздохамъ. Наконецъ, когда вс собрались, мистеръ Вальдо выступилъ впередъ и исполнилъ простой, но трогательный обрядъ, заключивъ его усердной молитвой. Миссъ Карри приподняла немного голову и смло дала клятву ‘любить и беречь мужа своего’, во въ теченіе молитвы голова ея склонялась и почти легла на плечо Бюта. Когда произнесенъ былъ окончательный ‘Аминь’! Бютъ крпко и торжественно поцаловалъ свою жену, за тмъ послдовали поздравленія со стороны пастора, который усплъ таки прикрыть свои зубы на столько, чтобы принять поцалуй новобрачной четы, на который онъ имлъ полное право, какъ старый добрый другъ. Начались общія сердечныя поздравленія, свидтельство было подписало и передано жен для храненія, какъ будто оно для нея было нужне, чмъ для мужа, и наконецъ мистриссъ Вальдо приготовила то, что почтенный Зено Гардеръ назвалъ бы ‘прохлажденіемъ’. Вудбьюри былъ такъ предусмотрителенъ, что заблаговременно отправилъ въ домъ пастора дв бутылки старой Деннисоновской мадеры, справедливо разсуждая, что если бы мистриссъ Бабъ была въ живыхъ, то непремнно сама распорядилась бы этимъ по той простой причин, что она, т. е. мистриссъ Деннисонъ, сдлала бы тоже самое. При этомъ случа вс отвдали зловреднаго напитка, кром Ханны Торстонъ, но даже и ей показалось изумительнымъ, что чувства ея не въ состояніи были произнесть приговора противъ его употребленія. На лицахъ новобрачныхъ отражалась радость и самодовольство, Карри приходила въ восторгъ, когда ее называли ‘мистриссъ Вильсонъ’, и даже Бютъ, спустя минутъ десять, не находилъ въ словахъ ‘ваша жена’ ничего страннаго, ничего такого, что бы могло приводить его въ замшательство.

Не смотря на одушевленіе маленькаго общества, молодая жена скрылась изъ гостиной, чтобы снова явиться въ ней въ розовомъ гингам и тепломъ плэд. Лошади стояли у дверей, и Патъ, уложивъ небольшой сакъ-вояжъ, съ необходимымъ запасомъ различныхъ мужскихъ и женскихъ принадлежностей, сидлъ уже на мст и безпрестанно улыбался. На противоположной сторон улицы стояло нсколько любопытныхъ зрителей, но Бютъ, пройдя чрезъ торжественную ордалію, чувствовалъ теперь, что смло можетъ смотрть въ лицо цлому свту. Когда молодые заняли мста, и Патъ, въ вид прелюдіи, ловко размахнулъ бичемъ, мистриссъ Вальдо достала откуда-то старый башмакъ, и приготовилась швырнуть его въ моментъ отъзда. Лошади тронулись, башмакъ полетлъ, просвисталъ между ихъ головами и упалъ на дно коляски.

— Не оглядывайтесь назадъ! вскричала она, но восклицаніе это было совершенно напрасно. Дорога, должно быть, была очень неровная, потому что Бютъ принужденъ былъ поддерживать жену, обвивъ руками ея талію, а пыль, должно быть, была очень густая, потому что Карри безпрестанно поднимала къ глазамъ носовой платокъ.

— Не примете ли вы на себя трудъ поберечь меня сегодня, сказалъ Вудбьюри Вальдамъ.— Я не поду въ Лэйксайдъ до вечера.

ГЛАВА XXVII.

ВЪ КОТОРОЙ ОПИСЫВАЮТСЯ НКОТОРЫЯ ЗАТРУДНЕНІЯ МИСТЕРА ВУДВЬЮРИ.

По возвращеніи въ гостиную мистриссъ Вальдо, разговоръ, весьма естественно, обратился къ только что исполненному торжественному обряду и двумъ главнымъ дйствующимъ въ немъ лицамъ. Сужденія маленькаго общества относительно Бюта и его жены клонились въ пользу того и другаго съ тхъ поръ, какъ только миссъ Карри сдлалась нареченной женой подл постели больнаго.

— Признаюсь, до той поры я почти вовсе не замчалъ ея, сказалъ Вудбьюри: — она казалась мн пустымъ, забавнымъ маленькимъ существомъ, одной изъ тхъ незначительныхъ личностей, которыя годны только для того, чтобы прикрывать прорхи общества. А между тмъ одна слабая искра любви сообщаетъ свтъ и колоритъ самымъ незамтнымъ созданіямъ. Кто бы могъ подозрвать такую отвагу и такое усердіе, которыя привлекли ее въ Лэйксайдъ, въ то время, когда тамъ свирпствовала прилипчивая горячка? Съ того времени я искренно началъ уважать ее. Я даже пришелъ къ такому заключенію, что никакой торжествующій умъ не заслуживаетъ того уваженія, которое мы безсознательно оказываемъ всякому простому и неподдльному движенію души, свойственному всмъ человческимъ созданіямъ.

— Мн весьма пріятно слышать отъ васъ подобныя слова, воскликнула мистриссъ Вальдо. Они служатъ врнымъ доказательствомъ много уваженія къ женскому полу. Ханна, вы помните, какъ нравилась мн мсто, гд говорилось о женской любви въ поэмахъ Лонгфелло, которыя вы давали мн читать? Я не имю обыкновенія, мистеръ Вудбьюри, приводить въ доказательство чужія слова, потому что боюсь ошибиться въ нихъ, но съ истиной вотъ этихъ словъ:

Въ женщин, я боле всего цню любовь,

Но не умъ…

мн кажется, согласится всякій мужчина.

— Я такъ не могу вполн согласиться съ этими словами, отвчалъ Вудбьюри.— Я цню въ женщин какъ любовь, такъ и умъ, но первое качество должно быть преобладающимъ въ ней. Отсутствіе его въ мужчин еще можетъ быть терпимо, но въ женщин оно безусловно необходимо.

— А разв женщина не иметъ права на подобное требованіе?— спросила Ханна Торстонъ совершенно неожиданно.

— По всей справедливости иметъ полное право, отвчалъ Вудбьюри.— Это одинъ изъ пунктовъ, не допускающихъ ни малйшихъ возраженій относительно равенства правъ того и другаго пола, но я долженъ сказать, что способность любить — качество врожденное, и поврьте, тамъ никогда не можетъ быть истинной любви, гд любящіе безпрестанно измряютъ свои чувства сравненіемъ, кто изъ нихъ больше любитъ другаго. Бютъ и его жена будутъ совершенно счастливы, пока не изчезнетъ въ нихъ простое сознаніе необходимости взаимнаго доврія.

— Я точь въ точь такого же мннія, вскричала мистриссъ Вальдо съ особеннымъ одушевленіемъ.— Мужъ, ты помнишь т клятвы, которыя мы дали другъ другу въ день нашего брака? Не проходить ни одной свадьбы, чтобы я не повторяла ихъ снова и снова?. Тогда мы носили наваринскія шляпки и широкіе рукава, въ род мшковъ, набитыя пухомъ, такъ что ты прилегъ на одинъ изъ нихъ, когда мы хали вмст къ отцу Вальдо, какъ похали сегодня Бютъ и Карри къ тетк. Я говорила тогда, что никогда не буду сомнваться въ теб, не возьму назадъ ни одного атома моего къ теб доврія,— и я врно держала свое слово по настоящее время, буду держать его въ этомъ мір и въ будущемъ!

При этомъ мистриссъ Вальдо залилась слезами, но улыбалась сквозь нихъ, подобно внезапному стремленію потока, производящему въ одно и то же время и брызги и радугу.

— Пожалуйста, не обращайте на меня вниманія, сказала она:— я устарла и поглупла. Половина моего сердца все утро находится въ груди Карри, и я заране знала, что сдлаю какую нибудь глупость, прежде чмъ кончится день.

— Ты добрая жена, сказалъ мистеръ Вальдо, погладивъ ее по голов, какъ будто она была маленькая двочка.

Ханна Торстонъ встала съ чувствомъ отчаянія въ своемъ сердц. Чья-то безжалостная рука, по видимому, вцпилась въ него и крпко сжала въ ея груди. Такое чувство, думала она, долженъ испытывать полуутопающій морякъ, плавающій на корабельномъ обломк, когда судно, общавшее ему спасеніе, вдругъ поворачивается въ противоположную сторону и скрывается изъ его горизонта. Волны жизни, которыя до этой поры спокойно носили ее на себ, вдругъ забушевали и начали бросать ей въ лицо своя горькія соленыя брызги при каждомъ движеніи. Откуда явилась эта зловщая тревога? Неужели же въ счастливомъ супружеств двухъ простыхъ неразвитыхъ, во довольныхъ созданій, могло заключаться что нибудь особенное, производимое въ ней такое неопредленное безотчетное предчувствіе? Сознавая свое безсиліе преодолть это чувство, она стыдилась за обманутое мнніе о своей сил. Но быть можетъ (и это былъ какой-то лучъ надежды) чувство, которое она испытывала, былъ неудавшійся протестъ инстинкта, общаго для всякаго человческаго существа, и которое, поэтому, должны точно также испытывать и побждать другіе.

Ханна украдкой бросила взглядъ на Вудбьюри. На его лиц виднлась отвлеченная мысль, но оно не выражало ни малйшихъ признаковъ ея собственной борьбы. Большіе каріе глаза его прикрывались спокойствіемъ нжной, затаенной тоски, полныя, правильныя губы, обыкновенно плотно сжатыя и обличавшія линіею своего раздла всю твердость и ршительность его характера,— были слегка открыты, и углы ихъ опущены съ выраженіемъ безотчетно грустнымъ. Даже по его щекамъ и лбу вяло какое-то мягкое, теплое дыханіе. Онъ вдругъ показался ей въ совершенно новомъ вид. Она увидла мрачную тнь, которую бросаетъ передъ собой страсть мужескаго сердца, и отвела свои глаза, страшась сдлать боле глубокое открытіе.

Когда Ханна прощалась съ Вальдами, онъ тоже всталъ и подалъ ей руку. Мягкое облако грусти не совсмъ еще сбжало съ его лица, и она уклонилась отъ встрчи съ его взглядомъ. Обнаруживалось ли въ этомъ воспоминаніе объ утраченной или желаніе возвращенія отсутствующей любви, Ханна чувствовала, что оно сообщало ему временную способность открыть что нибудь изъ душевнаго волненія, подъ вліяніемъ котораго она находилась. Сдлай онъ это открытіе, и она никогда бы больше не могла съ нимъ встртиться. Передъ этимъ человкомъ, боле чмъ передъ кмъ нибудь другимъ, она хотла удержать за собой права равенства. Какія бы слабости ни открывали въ ней другіе, онъ по крайней мр долженъ знать ее только въ сил, въ твердости ея характера.

Остальная часть дня прошла для Вудбьюри довольно тихо и въ то время, когда онъ спускался въ долину при торжественномъ наступленіи сумерекъ, въ немъ пробудилось ощущеніе, котораго онъ не знавалъ съ давно минувшихъ дней испытаній своихъ въ Нью-Йорк. Онъ хорошо помнилъ грустные субботніе вечера, когда бродилъ по безлюднымъ пристанямъ рки Нортъ, всматриваясь въ горы острова Стэтенъ, пурпуровый цвтъ которыхъ посл захожденія солнца переходилъ въ сроватый, когда все, что онъ видлъ — спокойно стоявшія суда, холодная поверхность залива, угрюмые красные дома на берегахъ и даже сумрачное небо надъ головою,— все отзывалось какой-то пустотой, все казалось недйствительнымъ, когда въ настоящемъ не было ни малйшей радости, а будущее ничего не общало. Тотъ же самый непріятный холодъ обхватывалъ его и теперь. Картина природы утратила почти всю свою жизнь, ея краски были холодны и грубы, бальзамическій ароматъ золотистой ивы и полевыхъ ноготковъ служилъ, повидимому, только для того, чтобы прикрыть нкотораго рода запахъ разрушенія, и блый фасадъ Лэйксайда имлъ видъ тюремной угрозы, а не привтствія роднаго дома.

На другой день вечеромъ Бютъ воротился домой съ такимъ удовольствіемъ, какъ будто совершилъ дальнее путешествіе. Свтъ новой его жизни все еще озарялъ его и придавалъ его лицу совсмъ другое выраженіе. Вудбьюри изучалъ эту перемну съ любопытствомъ, котораго никогда прежде не допускалъ въ подобныхъ случаяхъ. Онъ видлъ высшее удовольствіе этого человка въ свтломъ его взгляд, въ легкомъ эластическомъ движеніи всхъ его членовъ, въ одушевленіи, съ какимъ онъ составлялъ планы работъ, въ которыхъ ему представлялось разыгрывать главную роль. Онъ принималъ свжее участіе въ жизни и представлялъ собою олицетвореніе бодрости и дятельности. Съ другой стороны, въ Карри увренность въ своемъ муж и надежда на него, которыя она обнаружила, теперь, казалось, приняли форму добровольной и счастливой покорности. Въ муж своемъ она признала превосходство пола. Такимъ образомъ простой здравый смыслъ Бюта въ ея глазахъ вдругъ принялъ форму положительнаго природнаго ума, признаваясь (только самой себ) въ своихъ недостаткахъ, она гордилась своимъ уваженіемъ къ мужу, и въ этой гордости находила сильную поддержку для любви. Передъ отъздомъ изъ Тиберія, старая тетка прошептала ей:

— Каролина,— ты счастливая двушка. Твой мужъ славный человкъ, какъ я вижу, да къ тому же онъ при мст и съ деньгами, подъ старость вы будете жить припваючи, если станете беречь, что имете, и прибавлять къ этому, что получите. Нтъ ничего удивительнаго, что вы будете имть возможность отдавать сыновей своихъ въ коллегію.

Этотъ намекъ открылъ новое поле для ея честолюбія. Не позволяя себ свободно предаваться этой мысли, Карри боялась взглянуть въ зеркало, когда она приходила ей въ голову, но материнское чувство, остающееся затаеннымъ въ груди двушки, смло заявляетъ о своемъ существованіи молодой жен, и она начала уже мечтать о будущихъ реформаторахъ или законодателяхъ, которыхъ ей приведется быть можетъ качать въ своей колыбели. Ея натура, какъ мы уже не разъ объясняли, была такъ неглубока, что не могла содержать въ себ въ одно и тоже время боле одного ряда идей. Усвоенныя аффектаціи были совершенно забыты, новая вра въ Бюта овладла ею вполн, и она сдлалась натуральною при самомъ легкомъ усиліи. Личностямъ, подобнымъ ей, рдко оказываютъ полную справедливость. Вообще он остаются незамченными, какъ слишкомъ тривіальныя для серьезнаго наблюденія: ихъ глупости и тщеславіе бываютъ такъ очевидны и прозрачны, что petit verre принимается за пустой, тогда какъ на дн его можетъ оказаться такая полная капля меду человческой любви, какой не найти въ огромномъ бокал.

Для Вудбьюри началась теперь жизнь, совсмъ другая отъ той, какую онъ предвидлъ. Бютъ принялся за управленіе сельскимъ хозяйствомъ съ одушевленною веселою дятельностью человка, вдвойн возвращеннаго міру, между тмъ какъ мистриссъ Карри Вильсонъ въ утра и до ночи хлопотала, боясь, чтобы въ ея домохозяйств не оказалось какого нибудь упущенія. Уваженіе, которое Вудбьюри оказывалъ ей, придавало ей въ ея новомъ положеніи бодрость и самодовольство и въ тоже время сохраняло между ними извстное разстояніе. Она скоро научилась не только понимать, но и раздлять вмст съ, Бютомъ экзальтированное мнніе о своемъ господин. Въ этомъ отношеніи натуральный тактъ Вудбьюри былъ непогршителенъ, Онъ указывалъ тмъ, которые жили при немъ, безъ всякаго вдома съ ихъ стороны, мста, которыя они должны были занимать по его желанію. Въ всякомъ европейскомъ домохозяйств подобныя дла устраиваются сами собою безъ всякихъ хлопотъ, но въ Америк, гд голосъ наемщика нейтрализуетъ голосъ нанимателя, и гд тотъ и другой имютъ равные шансы къ занятію президентскаго кресла, гд кухарка и горничная могутъ носить боле цнныя шляпки, чмъ ихъ госпожа, и принимать боле живое участіе въ текущихъ модахъ,— требуется большое искусство для согласованія равенства съ подчиненіемъ. По пословиц, слишкомъ большая фамильярность производятъ презрніе,— слишкомъ строгое признаніе относительныхъ положеній производитъ возмущеніе.

Истинно образованный человкъ, который по своей вол можетъ побрататься съ самымъ покорнымъ и грубымъ человческимъ созданіемъ, сохраняетъ, однакоже, за собою свободу выбирать себ домашнихъ сообщниковъ. Вудбьюри непремнно хотлъ удержать за собой эту независимость, не вслдствіе сознанія своего превосходства, но вслдствіе сопротивленія желанію необразованнаго человка вмшаться во все, что касалось привычекъ его жизни. Онъ нисколько не колеблясь, слъ бы за трапезу въ хижин старой Мелинды, но посщая Меррифильдовъ, всегда испытывалъ какое-то отвращеніе, когда ирландскій работникъ, приходившій съ поля съ засученными рукавами, или подпоясанная ремнемъ мулатка, съ потоками пота отъ кухоннаго огня, садилась за чайный столъ. Бютъ, по своему положенію, стоялъ выше обыкновеннаго работника, и Вудбьюри, продолжительная жизнь котораго въ Индіи не пріучила его къ отшельнической жизни, чрезвычайно былъ радъ видть новобрачныхъ своими собесдниками за завтракомъ и обдомъ, и это вошло у него въ обыкновенную привычку, но все-таки онъ старался сохранить за собой за тмъ же столомъ край для своей свободы и удобства. Карри, хотя отъ времени до времени и длала ошибки, во съ такимъ усердіемъ занималась своимъ дломъ, что ея управленіе домашнимъ хозяйствомъ шло довольно гладко. Если мнніе, высказанное мистриссъ Блэкъ касательно этого предмета, было близко къ истин, то въ другомъ отношеніи она сильно ошибалась.

Прошло нсколько дней, какъ Вудбьюри замтилъ, что новое домохозяйство, при всемъ порядк и удобств, съ которымъ оно велось, начинало безпокоить его. По утрамъ видъ свтлаго лица Бюта, взгляды восторга, которыми онъ украдкой слдилъ за движеніями своей веселой и довольной маленькой жены, накрывавшей столъ для завтрака, неловкіе маневры, къ которымъ прибгала она, чтобъ встртиться съ нимъ на одну секунду (весьма, впрочемъ, продолжительную) за дверями кухни, когда онъ возвращался съ поля, все это какъ-то странно тревожило Вудбьюри, производило въ немъ досаду. Какъ Бютъ, такъ и Карри не показывали явно своего супружескаго счастія, но оно постоянно окружало ихъ, какъ атмосфера, которой они дышали. Тысячи знаковъ, сами по себ ничего незначащихъ, выражали безпредльную радость, которую мужчин сообщаетъ женщина, а женщин мужчина. Она господствовала въ Лэйксайд сверху до низу, какъ одинъ изъ тхъ сильныхъ запаховъ, который проникаетъ самыя стны и никакъ не можетъ быть выгнанъ. Когда онъ старался не замчать ея или не думать о ея существованіи въ какомъ нибудь одномъ вид, она представлялась ему въ другомъ. Когда, какъ это случалось иногда, кто нибудь изъ новобрачныхъ сознавалъ, что онъ или она обнаружили черезчуръ много нжности, тогда притворное равнодушіе съ ихъ стороны и неестественная серьезность длали свтлыя черты ихъ новаго міра еще боле явственными чрезъ видимую стну, которая за время воздвигалась между нимъ и ими. Онъ находился въ такомъ разъединеніи, при которомъ протестъ былъ невозможенъ. Они были счастливы, и его гуманное сочувствіе запрещало ему мстить за это, они, сравнительно съ нимъ, были невжественны и необразованны, и его гордость не могла сообщить ему никакой поддержки, они были чистосердечны, и онъ по собственному своему чистосердечному характеру долженъ былъ отвчать тоже чистосердечіемъ, союзъ ихъ былъ священенъ и требовалъ уваженія. Поэтому, зачмъ же онъ долженъ тревожиться тмъ, что поглощало вс его лучшія качества и совершенно поражало дйствіе качествъ противоположныхъ? Почему, противъ всякаго здраваго смысла, противъ всхъ прекрасныхъ инстинктовъ, противъ всякаго признанія высшаго человческаго долга, онъ долженъ быть въ этомъ новомъ ра любви завидующимъ змемъ, а не ангеломъ покровителемъ?

Чувство это существовало въ немъ, какъ бы тамъ оно ни объяснялось. Бывали минуты, когда онъ старался объяснить себ это чувствомъ воображаемой зависти новаго землевладльца, который представляетъ себ идею о своей собственности во всевозможныхъ видахъ съ тмъ, чтобы насладиться ею вполн. Лэйксайдъ былъ его до самаго маленькаго камушка въ его предлахъ, до мшистыхъ досокъ, покрывающихъ житницы, между тмъ какъ старый домъ, сердце всего имнія, принадлежало теперь скоре другимъ, нежели ему. Покойные владльцы отказались пользоваться его тепломъ и кровомъ, за то теперь въ каждой комнат являются призраки живыхъ существъ. Новобрачные мужъ и жена сообщили ему свойство обитаемости, настоящаго семейнаго дома, въ которомъ онъ не имлъ ни малйшей доли. Они завладли его правомъ, и похитили комфортъ, который долженъ принадлежать ему одному. Это былъ ихъ домъ, а онъ считался у нихъ постояльцемъ. По вечерамъ, прогуливаясь на своемъ кон по долин и останавливаясь на посту Ревучаго Ручья, онъ смотрлъ черезъ поля на озаренный солнцемъ холмъ, и тамъ любовь, не принадлежавшая ему, выглядывала изъ оконъ, на которыхъ различными огнями переливались лучи заходящаго солнца, и казалось говорила!— ты не просилъ меня къ себ въ гости, а я, наперекоръ теб, явилась сюда!

Хотя прелесть какой нибудь прекрасной мысли смягчала натуру Вудбьюри, но онъ не любилъ предаваться фантазіямъ. Онъ вовсе не былъ способенъ переносить, даже въ теченіе самаго короткаго времени, умственнаго или нравственнаго безпокойства, не сдлавъ попытки объяснить его. Его врожденная проницательность, врные инстинкты, спокойное сужденіе и знаніе жизни давали ему возможность анализировать и узнавать какъ самого себя, такъ и другихъ. Онъ никогда не страшился открытія, сдланнаго въ своемъ собственномъ сердц. Хотя рана сопровождалась иногда невыносимой болью, но онъ твердой рукой вводилъ зондъ до самаго дна. Быть можетъ боль впослдствіи нисколько бы не уменьшилась, но за то онъ могъ опредлить время заживленія раны. Кром того онъ обладалъ качествомъ, такъ часто принимаемымъ за эгоизмъ, уважать въ себ возвышенныя стремленія, жертвы и священныя чувства, которыя онъ уважалъ въ другихъ. При безошибочномъ пониманіи своей натуры его понятія иногда во смшивались. Такимъ образомъ немного прошло времени, какъ Вудбьюри усплъ разузнать причины своего тревожнаго состоянія. Сидя до поздней ночи въ библіотек, онъ оставлялъ чтеніе и спокойно принимался разсматривать свое положеніе. Онъ приводилъ себ на память каждое чувство досады или нетерпнія, нисколько не оправдывая его и не скрывая отъ себя нераздльное съ этимъ чувствомъ — чувство эгоизма, и въ тоже время допускалъ сильный источникъ, изъ котораго оно брало начало. Онъ не приписывалъ особенной вины своей натур, но тому исключительному факту, что она повиновалась всеобщему закону, и не обманывалъ себя общаніемъ сопротивленія. Половина бдствій человческаго рода происходитъ отъ битвъ, которыя не могутъ быть ршительными. Знаніе свта научало Вудбьюри скрывать свои душевныя тревоги, и въ этомъ заключалось все, чего онъ желалъ. Онъ зналъ, что призракъ, поселившійся въ Лэйксайд, долженъ оставаться такъ до тхъ поръ, пока не явится другой призракъ, который долженъ будетъ его вытснить.

Но гд же ему найти этотъ плнительный фантомъ? Если въ минуты раздражительнаго состоянія, онъ завидовалъ Бюту въ обладаніи преданнымъ, доврчивымъ созданіемъ, которымъ онъ такъ безпредльно былъ доволенъ, то здравый разсудокъ говорилъ ему, что одна способность любить недостаточна еще для потребностей жизни. Освященіе брачнаго союза не составляетъ еще счастливаго союза. Изъ всхъ женщинъ, которыхъ онъ зналъ, только одна могла предложить ему дары, которые равнялись бы его дарамъ. Онъ сознавалъ, что къ этой женщин влечетъ его интересъ гораздо сильне интереса ума — интересъ, который при его желаніи могъ бы обратиться въ любовь. Чмъ боле онъ смотрлъ и изучалъ эту женщину, тмъ боле его сердце открывало въ ней непорочности и благородства. На ея заблужденія онъ смотрлъ съ кроткимъ сожалніемъ, научившимъ его избгать нападенія на нихъ, когда нападеніе это могло причинить ей страданія. Неужели эта жосткая, настойчивая манера, съ которой она требовала обольстительныхъ правъ, не собственно для себя, но для всего своего пола, была результатомъ ея положенія, какъ защитницы тхъ правъ, или она составляла неотъемлемую частицу ея самой? Это былъ одинъ важный вопросъ, который слдовало разршить,— вопросъ до какой степени ложная натура привилась къ этой истинной женщин?

Допустивъ даже, что онъ полюбилъ бы ее, и при всей невроятности, усплъ бы пробудить любовь въ ея сердц, согласится ли она соединить свою судьбу безусловно съ его судьбой? Не потребуетъ ли она обезпеченія за какую нибудь неслыханную домашнюю свободу, въ вид особеннаго вознагражденія за законныя права, которыя она все-таки удержитъ за собой? Одна изъ ея сподвижницъ недавно вышла замужъ и потребовала сохранить за собой имя, которое носила въ двицахъ. Онъ прочиталъ въ газетахъ контрактъ, заключенный и подписанный этой четой, котрактъ, который возбудилъ негодованіе въ немъ своимъ холоднымъ оффиціальнымъ характеромъ. Онъ затрепеталъ, когда въ голов его мелькнула идея, что Ханна Торстонъ представитъ къ его подписанію точно такой же контрактъ.— Нтъ! вскричалъ онъ, вскочивъ съ мста: это невроятно! Во все время знакомства съ ней ничто не подавало повода къ подобному подозрнію. Даже въ ея серьезномъ обращеніи она все-таки представляла собою вполн женщину. Случайная строгость сужденій или сила предубжденій, которыя отталкивали ее, было недостатками, но недостатки эти изчезли бы какъ тнь при боле лучшемъ познаніи самой себя. Въ настоящее время она находилась въ состояніи воображаемаго антагонизма и даже, быть можетъ, противъ собственной своей воли. Весьма немногіе мужчины, соглашавшіеся съ ней, сообщали ей ложныя идеи о своемъ собственномъ пол, другіе, которые знали ее, ложно понимали и ложно представляли ее. Такимъ образомъ она отдлилась отъ многихъ, неся тяжесть стремленій, которыя при всей ихъ странности были полны прекраснаго рвенія и чужды всякаго эгоизма.

На память Вудбьюри нердко приходили слова мистриссъ Блэкъ и пробуждали въ немъ какую-то темную увренность въ своихъ надеждахъ. Она была слишкомъ проницательная женщина, чтобы легко обмануться въ комъ нибудь изъ своего пола. Въ ея насмшливомъ предложеніи, быть можетъ, съ умысломъ заключался серьезный совтъ. Сильную женщину можно побдить только превосходной силой. Но какимъ образомъ употребить эту силу (допуская, что онъ обладаетъ ею) въ дло? Неужели онъ долженъ раздавить ея мужскія требованія тяжестію своихъ аргументовъ? Невозможно, если ее нужно убдить, то убжденія должны достигать до нея не иначе, какъ путемъ любви. Есть еще другой видъ силы, думалъ онъ, — это побждающій магнетизмъ частыхъ свиданій, сила желанія, которая замняетъ волю, теплота страсти, которая обезоруживаетъ сопротивленіе, но такая сила есть ни что другое, какъ самая любовь, и прежде чмъ привести ее въ дйствіе, онъ долженъ полюбить. Вопросъ, поэтому, принялъ наконецъ боле сжатую форму: долженъ ли онъ интересоваться ей, пока интересъ этотъ не обратится въ страсть, которую онъ предпоставлялъ себ, и потомъ предоставить судьб послдствія страсти, дать этой женщин свободу, или сковать ее недоврчивостью?

Ршить, однакоже, этотъ вопросъ было не совсмъ легко. Если бы онъ былъ увренъ во взаимномъ участіи, то рискъ не навлекъ бы на себя ни малйшаго порицанія, но въ ея манер ничего не было такого, что могло бы возбудить въ немъ подозрніе, что онъ для нея былъ немного боле чмъ сносенъ, а вдь едва ли найдется человкъ мягкой натуры, который бы не отступилъ отъ вроятной неудачи.— Да, говорилъ Вудбьюри: я уже не такъ молодъ, какъ воображалъ. Молодой человкъ не сталъ бы размышлять, сомнваться и взвшивать вроятности. Если мн не удастся, то тайна моя сохранится, если я выиграю, то долженъ выиграть все. Разв я не длалъ попытки поддержать юношескую способность самообольщенія, которая чрезъ требованіе идеальнаго совершенства въ женщин утратилась навсегда? Нтъ, нтъ! пора перестать обманывать себя, я не долженъ требовать пылкости боле того, сколько самъ имю ее.

Иногда онъ старался выбросить изъ головы этотъ предметъ. Размышленія, въ которыя онъ углублялся, казались ему холодными, матеріальными и недостойными святости любви. Они однакоже имли то дйствіе, что обратили образъ Ханны Торстонъ въ постояннаго гостя въ его мысляхъ, и даже самое знакомство съ его собственными сомнніями длало ихъ мене грозными, чмъ съ самаго начала. Жизнь, увнчанная такимъ блаженствомъ, какого онъ страстно желалъ, могла бы послужить наградою за это испытаніе. Въ случа неудачи его будущее не могло бы быть безотрадне того, чмъ оно представлялось ему въ настоящее время. Результатомъ всего этого была ршимость чаще встрчаться съ Ханной Торстонъ, заискивать дружескаго расположенія, въ которомъ, однакожь, сердце его не должно быть компрометировано. При этомъ условіи онъ могъ здить къ ней съ совершеннымъ спокойствіемъ для самого себя, и по его понятіямъ, безъ всякой опасности для Ханны. Его знакомство съ вдовой, поддерживаемое случайными непродолжительными визитами, и слабое состояніе здоровья старушки представляли ему случай, въ которомъ онъ нуждался. На трельяжахъ Лэйксайда созрвалъ уже катаубскій виноградъ, и онъ хотлъ первыя кисти его свезти въ коттэджъ вдовы.

Сильный антагонизмъ между нимъ и Ханной Торстонъ производилъ на птолемійское общество глубокое и общее впечатлніе. Даже мистриссъ Вальдо, имвшая гораздо больше случаевъ видть ихъ обоихъ, воображала, что боле дружелюбное обращеніе ихъ другъ съ другомъ при послднихъ свиданіяхъ было только условнымъ перемиріемъ. Вудбьюри зналъ объ этомъ впечатлніи и ршился въ настоящее время не ослаблять его.

Такимъ образомъ, перенося пытку внутреннюю и вншнюю, побуждаемый воплемъ своей натуры, котораго не было возможности заглушить, безъ сознанія любви, онъ сдлалъ первый шагъ въ полной увренности, что это приведетъ его къ необходимости полюбить женщину, идеи которой далеко не согласовались со всми его мечтами о супружеской жизни и семейномъ спокойствіи.

ГЛАВА XXVIIГ.

ВЪ КОТОРОЙ ХАННА ТОРСТОНЪ ТАКЖЕ ИСПЫТЫВАЕТЪ ДУШЕВНУЮ ТРЕВОГУ.

Когда Вудбьюри показался въ коттедж, вдова Торстонъ, невидавшая его съ самой поздки на Озера, чистосердечно выразила свое удовольствіе за его посщеніе. Это былъ день, въ который страданія ея утихли, и она, обложенная подушками, спокойно сидла въ своемъ кресл, опустивъ ноги на скамейку. Въ теченіи лта она страшно похудла и поблднла, но черты физическихъ страданій почти совсмъ изчезли на ея лиц, выраженіе котораго обнаруживало только большое разслабленіе и истому. Спокойствіе и покорность судьб, господствовавшіе въ ея глазахъ, только тогда и возмущались, когда ея взглядъ останавливался на дочери. Она по возможности скрывала отъ Ханны быстроту, съ которой ослабвали ея жизненныя силы, она боялась увеличитъ заботы и безпокойство, которыя начинали производить свое дйствіе на здоровье ея дочери. Она знала, что конецъ ея былъ не далекъ, могла измрять его приближеніе, и въ душ своей признавалась, какъ много отрады принёсъ бы онъ съ собой, если бы у нея не оставалось дочери.

— Ты очень добръ, другъ Вудбьюри, что пришелъ ко мн, сказала она: — я ждала тебя прежде.

— Мн слдовало быть у васъ раньше, отвчалъ Вудбьюри: — но въ Лэйксайд были большія перемны.

— Знаю, знаю. Дв незваныя гостьи постили твой домъ, точно такъ же, какъ посщаютъ он и другіе дома. Мы должны бытъ готовы для ихъ встрчи: ихъ обихъ посылаетъ Господь.

— Да, сказалъ Вудбьюри, вздохнувъ: — но одна изъ нихъ что-то долго не приходитъ ко мн.

Прямодушіе и справедливость словъ старушки вызывали отъ него прямой отвтъ. Все сказанное ею было сказано отъ сердца, слишкомъ чистаго, чтобы допустить притворство, и потому уклончивый или двусмысленный отвтъ съ его стороны былъ бы святотатствомъ. Вдова Торстонъ посмотрла на него грустнымъ, вопросительнымъ взглядомъ.

— Но мн кажется, ты не торопишься отворить своихъ дверей, сказала она, наконецъ: — и это хорошо. Для ожидающихъ всегда есть впереди запасъ радостей. Дай Богъ, чтобы она пришла къ теб въ добрый часъ!

— Аминь! воскликнулъ Вудбьюри, и вмст съ этимъ непреодолимое желаніе заставило его взглянуть на Ханну Торстонъ. Она приводила въ порядокъ растенія на маленькой цвтной подставк подл окна, и ея лицо обращено было въ сторону отъ него, но какая-то неопредленная натянутость въ ея поз показывала, что ни одно слово Вудбьюри не ускользнуло отъ ея слуха.

Вскор посл того она тоже сла и приняла участіе въ разговор, предметомъ котораго главне всего былъ Бютъ и его жена. Свтъ изъ южнаго окна падалъ на ея лицо, и Вудбьюри замтилъ, что оно немного опало и носило на себ утомленное, озабоченное выраженіе. Подъ темно-срыми глазами показался блдно-фіолетовый оттнокъ, и длинныя рсницы на краяхъ своихъ немного повисли. Въ чертахъ ея не проглядывало скрытной досады, въ ея манер держать себя было что-то серьезное, даже грустное, ея голосъ былъ томный, какой бываетъ посл умственнаго истощенія.

При всхъ прежнихъ встрчахъ, Вудбьюри никакъ не могъ вытснить изъ своего ума сознаніе о ея исключительномъ положеніи, какъ женщины. Оно, незамтнымъ для него образомъ, измнило его обращеніе съ ней. Ханна, быть можетъ, чувствовала это, но не могла опредлить, въ чемъ состояла перемна, потому что, хотя онъ и вынудилъ отъ нея глубокое уваженіе, но въ тоже время пробудилъ въ ней расположеніе едва ли тепле того, которое она оказывала отвлеченнымъ качествамъ. При настоящемъ случа она, однакоже, показалась ему совершенно въ другомъ вид. Онъ забылъ ея мужскія стремленія, и видлъ въ ней только преданную, озабоченную дочь, надъ которой туча, грозившая тяжелою потерею, сгущалась съ каждымъ днемъ все боле и боле. Прежній холодъ, возобновлявшійся каждый разъ при его появленіи, теперь не возвращался, онъ уступилъ мсто тонкой теплот, которая, повидимому, распространялась отъ него лучами. Прежде его слова возбуждали ея умъ, теперь они обращались къ ея чувствамъ. По мр развитія разговора, она приходила въ обычное свои одушевленіе, но все же сохраняла за собою чисто женскій характеръ. Положенія, которыя они занимали до этого, на время были забыты, и при прощаньи каждый сознавалъ другъ въ друг существованіе неподозрваемыхъ до той поры качествъ.

Въ теченіе этого перваго визита Ханна Торстонъ, ни сколько не стсняясь, предавалась удовольствію, которое онъ доставлялъ ей. Недостатокъ въ Вудбьюри того энтузіазма, который въ ея душ былъ вчна пылающимъ огнемъ, его холодная, безстрастная способность сужденія, его терпимость того, что она считала извращенными привычками самой порочной личности, его равнодушіе къ тмъ нуждамъ и обидамъ человческой расы, которыя постоянно взывали къ реформаторамъ о помощи, производили въ ней съ самаго начала впечатлніе, что его характеръ былъ суровъ и самолюбивъ. Съ того времени она измнила этотъ взглядъ, приписывая ему высокія качества истины и любви къ ближнему: она была свидтельницей проявленія на немъ физической и нравственной неустрашимости, но его личности продолжала сохранять какую-то холодную, свойственную статуямъ красоту. Умнье владть собой, она полагала, распространялось въ немъ на порывы его ума и на душевныя движенія. Онъ предавался имъ, на сколько это казалось ему раціональнымъ и удобнымъ.

Слова его, сказанныя ея матери, напомнили ей, она сама не знала почему, описаніе смерти ея отца. Могло быть, что подъ холодной, неподвижной наружностью скрывалась одинаковая страсть. Она довольно удачно измряла натуры мужчинъ, которыхъ чаще всего видла въ теченіе послднихъ шести-восьми лтъ, и находила, что ихъ скромныя проявленія чувствъ служили мрою ихъ способности чувствовать. Бросать лотъ въ ихъ струи не представлялось надобности, потому что они сами эгоистически ставили свои километры, покапывавшіе глубину при поверхности. Ханна начинала думать, что она прибгая къ тому же способу, ошибочно судила о Вудбьюри. Эта мысль, чрезвычайно пріятная, съ своей обширной и гуманной точки зрнія, заключала въ себ также идею о личномъ униженіи. Строгое чувство справедливости побуждало ее исправить ошибку, но въ то же время признаніе въ этой ошибк ослабляло въ ней самоувренность.

Спустя нсколько дней, Вудбьюри снова явился въ котгэджъ и по прежнему подъ предлогомъ вниманія къ ея матери. Ханна видла, что эти визиты доставляли старушк удовольствіе, и по одной уже этой причин считала своимъ долгомъ желать ихъ повторенія, но при настоящемъ случа она, при его появленіи, обнаружила свое собственное удовольствіе. Между ними образовалась, повидимому, дружеская фамильярность. Она была вовлечена въ нее, сама не зная какимъ образомъ, и теперь не могла оторваться отъ нея, хотя убжденіе въ этомъ какъ-то странно начинало волновать ее. Въ Вудбьюри проявлялась какая-то новая сила, которая окружала и осаждала ее: Это уже не былъ холодъ, которымъ вяло отъ его невозбуждающаго ума, и который вызывалъ въ ней сопротивленіе. Это былъ теплый, обольстительный, неопредленный магнетизмъ, производившій въ ней чувство весьма близкое къ ужасу. Тяжесть этого чувства оставалась на ней въ теченіе нсколькихъ часовъ посл его ухода,— его начало, она боялась, лежало въ ней самой,— потому что Вудбьюри не имлъ ни малйшаго умысла производитъ на нее какое нибудь особенное впечатлніе. Его обращеніе, какъ и всегда, было открыто и натурально: онъ разговаривалъ о книгахъ, которыя онъ или она недавно читали, или о предметахъ обыкновеннаго интереса, обращаясь въ разговор больше къ ея матери, нежели къ ней. Она замтила, однако, что онъ ни разу не обратился къ вопросу, въ которомъ они такъ радикально расходились, но непродолжительное размышленіе показало ей, что онъ и прежде никогда не начиналъ его первымъ и никогда не выказывалъ расположенія продолжать подобный разговоръ, когда онъ прерывался.

При настоящемъ случа разговоръ спустя нсколько времени перешелъ на поэтовъ. Ханна Торстонъ была поверхностно знакома съ Теннисономъ, любимымъ писателемъ Вудбьюри, и онъ общалъ принести ей его сочиненія. Онъ повторилъ наизусть строфы, описывающіе дочь Іеффая въ ‘Сн Красавицы’, величественный размръ которыхъ и возвышенный духъ еврейскаго народа очаровывалъ не только ее, но и ея мать. Старушка Торстонъ имла природный, хотя и весьма неразработанный вкусъ къ поэзіи. Она не находила удовольствія въ произведеніяхъ чистой фантазіи : для нея стихи должны имть набожный иди по крайней мр нравоучительный характеръ. Относительно размра стиха, понятія ея были также весьма ограниченны. Она приходила въ восторгъ отъ размра героическаго и дактилическаго. Къ молодости любимыми ея поэмами были : Davidis, Томаса Илвуда, Essay on Man — Попа и плачевная псня Рефэйнъ-Викса, пантукетскаго поэта, котораго исторія совсмъ забыла. Большую часть этихъ поэтическихъ произведеній она знала наизусть и часто повторяла ихъ монотоннымъ размромъ, подобнымъ тому, какимъ она въ былое время говорила проповди. Въ послдніе годы Ханна нсколько улучшила вкусъ своей матери тщательнымъ выборомъ поэтическихъ твореній лучшаго свойства, и въ особенности чтеніемъ ‘Рождественскаго гимна’ Мильтона и сочиненій Томсона и Купера.

Вудбьюри на другой же день привезъ общанныя книги. Онъ хотлъ-было сейчасъ же уйти, но вдова убдительно просила его остаться.

— Присядь, пожалуйста! неужели нельзя? сказала она. — Я хочу, чтобы ты прочиталъ мн что нибудь: я люблю слышать твой голосъ.

Вдбьюри не могъ отказаться. Онъ слъ, перевернулъ нсколько страницъ Теннисона и наконецъ выбралъ прелестную идиллію ‘Дора’, которую и прочиталъ звучнымъ, выразительнымъ голосомъ. Ханна Торстонъ, прилежно занимавшаяся шитьемъ подл восточнаго окна, обратилась вся въ слухъ. При конц чтенія они обратилась къ Вудбьюри съ нжнымъ взглядомъ :

— Какъ просто и какъ прекрасно! сказала она.

— Премного теб обязана, Максвелъ, сказала вдова, въ первый разъ назвавъ его по имени. — Старух, прибавила она, улыбаясь: — всегда пріятно видть вниманіе со стороны молодаго человка.

— Но и молодому человку должно быть тоже пріятно исполнитъ свой долгъ, оказывая такое вниманіе, отвчалъ Вудбьюри.— Я очень радъ, что вамъ понравился мой любимый авторъ. Миссъ Торстонъ, я привезъ вамъ еще поэму The Princess: вроятно вы о ней слышали?

— О, да, сказала Ханна: — я видла нсколько критическихъ замчаній на эту поэму, когда она впервые появилась въ печати, и всегда желала прочитать ее.

— Въ ней заключается поэтическій взглядъ на предметъ, о которомъ мы ниогда разсуждали , прибавилъ Вудбьюри шутливымъ тономъ: — и, мн кажется, что вы, прочитавъ ее, не совсмъ останетесь довольны. Впрочемъ, на нее не слдуетъ смотрть какъ на серьезное доказательство въ пользу той или другой стороны. Теннисонъ, мн кажется, выбралъ этотъ предметъ скоре за его живописные эффекты, нежели съ какой нибудь преднамренной моральной цлью. Признаюсь, по моему, онъ совершенно правъ. Мы можемъ находить поученія въ поэмахъ, такъ же точно, какъ и въ камняхъ, но для нкоторыхъ людей этотъ фактъ, какъ въ томъ, такъ и въ другомъ случа, будетъ неосязаемъ. Мн кажется, что всякое поэтическое произведеніе, въ которомъ авторъ заране намренъ показаться чрезвычайно нравственнымъ и набожнымъ , должно быть боле или мене неудачнымъ.

— Мистеръ Вудбьюри! Неужели вы дйствительно такого мннія? воскликнула Ханна Торстонъ, съ видомъ изумленія.

— Да, но эта идея принадлежитъ не мн. Я гд-то поймалъ ее и, находя ее врною, усвоилъ ее какъ собственную. Сколько мн помнится, тамъ было фантастическое поясненіе, что поэзія есть цвтъ литературы, но не плодъ, слдовательно, что хотя цвтъ ея и намекаетъ на плодъ, хотя запахъ цвта и общаетъ сочность плода , но все-таки должно довольствоваться только цвтомъ и больше ничмъ. Значеніе этого такое, что поэма съ начала до конца можетъ дышать нравственностью, но это дыханіе не можетъ быть выражено ясно. Я не знаю законовъ, которые управляютъ умомъ и душою поэтовъ, но знаю, что они доставляютъ мн величайшее удовольствіе. Испытайте это на себ: мн очень интересно узнать, каковъ будетъ результатъ. Напримръ, вотъ и въ поэм The Princess тоже проведена особенная мораль, которая едва ли вамъ понравится, но я увренъ, что черезъ это насколько не уменьшится ваше наслажденіе чистой поэзіей.

— Посл вашихъ словъ, я еще съ большимъ вниманіемъ прочитаю ее, съ искренностію отвчала Ханна.— Ваше знакомство съ литературой обширне моего, и съ моей стороны было бы величайшимъ безразсудствомъ оспаривать ваше мнніе, но, во всякомъ случа, моя натура заставляетъ меня уважать горячія чувства къ истин и гуманности, даже и въ то время, когда он выражены не согласно съ законами литературы.

— Я тоже уважаю подобное чувство, какъ бы его ни выразили, лишь бы только оно было неподдльно, сказалъ Вудбьюри:— но я длаю различіе между чувствами и выраженіемъ. Другими словами, поваръ можетъ имть отличную репутацію, а жаркое все-таки можетъ быть испорчено. Поллокъ считается правоврующимъ, а Байронъ — отступникомъ, но я увренъ, что ‘Еврейскія мелодіи’ вы предпочитаете ‘Теченію времени’…

— Ханна, ты лучше прочитай сначала книгу, сказала вдова, не замчавшая, до какой степени разговоръ отклонился отъ своего предмета.— Гораздо лучше, быть можетъ, если нашъ другъ не совсмъ соглашается съ тобой. Когда мы будемъ во всемъ соглашаться, то немногому научимся другъ у друга.

— Вы совершенно нравы, другъ Торстонъ, сказалъ Вудбьюри, вставая.— Я ошибся бы въ вашей дочери, если бы она принимала вс мои мннія, не убдясь въ ихъ истин. До свиданія.

Онъ взялъ руку вдовы съ выраженіемъ глубокой почтительности, и потомъ подалъ Ханн свою руку. Онъ нжно продержалъ ее нсколько секундъ, говоря:

— Не забудьте, я хочу узнать, какое впечатлніе произведетъ на васъ эта поэма. Вы передадите мн?

— Благодарю васъ. Передамъ — непремнно, сказала она.

Странно, самыя смлыя похвалы, которыя когда либо достигали слуха Ханны Торстонъ, никогда не звучали такъ пріятно, какъ прощальный комплиментъ Вудбьюри. Впрочемъ, едва ли еще это былъ комплиментъ, скоре это было простое признаніе того горячаго преслдованія истины, на которое она никогда не колебалась заявить свои права. Быть можетъ, настоящій смыслъ его словъ былъ враждебный намекъ, потому что враги наши всегда берутъ надъ нами верхъ, когда начинаютъ хвалить насъ. Политическіе люди теряютъ свое значеніе, государственные сановники падаютъ съ высокихъ своихъ мстъ не вслдствіе нападеній, но отъ лести противной имъ партіи.

Ханна перестала смотрть на Вудбьюри съ непріязненной точки зрнія. Его присутствіе, его слова, умнье владть собой перестали возбуждать въ ней прежній антагонизмъ, который всегда омрачалъ ея удовольствіе въ его обществ. Несогласные, противоборствующіе элементы въ ея натур одинъ за другимъ начинали изчезать, или скоре приводимы были въ онмніе, какой-то новой силой, проявлявшейся въ Вудбьюри. Съ нкоторымъ уныніемъ она находила, что вмсто оружія для борьбы съ его воззрніями, она скоре была расположена къ отысканію побудительныхъ причинъ для примиренія съ ними. Для нея было все равно, какой бы дорогой ни идти, лишь бы результатомъ была истина, но какъ ни была пріятна эта перемна, она производила въ ней безпокойство. Быть можетъ, этой перемной начинался процессъ умственной покорности, — быть можетъ, это были первыя сти хитраго разсудка, разставленныя для того, чтобы запутать ея сужденія и отвлечь ее отъ возвышенныхъ цлей, къ которымъ она стремилась. Въ другомъ отношеніи, она размышляла, что подобный процессъ допускалъ умыселъ со стороны Вудбьюри, но какимъ же образомъ примирить такое предположеніе съ его благородствомъ, съ его открытымъ прямымъ характеромъ? Такимъ образомъ, чмъ больше удовольствія доставляли его визиты, тмъ большую тревогу производили они въ душ Ханны, когда Вудбьюри удалялся.

Новое и непонятное вліяніе, производимое присутствіемъ Вудбьюри, не только продолжалось, но, повидимому, увеличивалось въ своей сил. Иногда оно пробуждало въ ней очарованіе, смшанное съ ужасомъ, въ свою очередь производившее физическое безпокойство, подавить которое она была не въ состояніи. Какая-то гнетущая тяжесть ложилась ей на грудь, руки ея горли, и нервы въ каждомъ член трепетали, въ ней являлось странное желаніе подняться съ мста и улетть. Ночью, въ одинокой своей комнат, она припоминала это состояніе, ея щеки горли отъ гнва, она стыдилась самой себя и сжимала руки съ ршимостью сопротивляться возвращенію подобной слабости. Но даже и при этомъ она чувствовала, что съ ея силою воли произошла какая-то перемна. Сомнніе, дкое, какъ ржавчина, подтачивало основанія ея умственной жизни: формы врованій, нкогда твердыя и прекрасныя, какъ іоническія столбы подъ безоблачнымъ небомъ, тряслись и колебались, точно при первыхъ подземныхъ ударахъ, страшныхъ предвстникахъ землетрясенія. Когда она припоминала минувшіе труды на пользу священнаго дла, эмансипаціи женщины, насмшливый демонъ отъ времени до времени шепталъ ей. что даже и въ добр бываютъ смена зла, и что она тщетно разсчитывала на плоды своего призванія. Боже! пошли мн силы! шептала она: силы побдить это сомнніе, силы поддержать истину, для которой я жила, и которая должна скоро сдлаться источникомъ моей одинокой жизни, силы оправиться отъ этой постыдной слабости, которой я не могу понять!

Посл того, прежде чмъ смыкались глаза ея, надежда, къ которой она льнула съ такимъ отчаяніемъ, являлась къ ней, чтобы пригладить ея измятую подушку. Она знала, что недалекъ былъ часъ, когда спокойное точеніе жизни въ коттэдж должно кончиться. Она не могла смотрть сквозь пальцы на фактъ, что дни ея матери были сочтены, и потому не хотла омрачить ихъ безпокойствомъ за одинокое свое существованіе, когда они прекратятся. Она ршительно отталкивала отъ себя свое будущее, но, не смотря на то, оно являлась передъ ней въ неопредленномъ, угрожающемъ вид. Неизвстность ея судьбы, страшное предчувствіе горести, потрясало ее, разстроивало вс ея нервы. Нтъ никакого сомннія, что по прошествіи періода тяжелаго испытанія, къ ней непремнно явились бы на помощь и самонадянность, и самоувренность. Нужно только было вооружиться терпніемъ, а съ его помощію разсялись бы вс сомннія, на которыя въ настоящее время она ничего не могла отвтить. Съ этимъ утшеніемъ въ сердц, съ ршимостію вооружиться терпніемъ, что было для нея гораздо легче, нежели вооружиться волей, она закрывала свои отяжелвшія вки и призывала къ себ укрпляющій сонъ.

Но сонь не всегда являлся на ея призывы. Трудно, невозможно было убаюкать вмст съ собой и идею о грустной одинокой будущности. Если она отгоняла ее отъ себя, она снова возвращалась къ ней, и не одна, а въ сообществ съ еще боле страшнымъ призракомъ былаго времени, съ ея ранними, и теперь безвозвратными грезами любви. Когда она старалась называть эти грезы обольщеніемъ, вс силы ея натуры изобличали ее въ неправд, вс фибры ея сердца обличали ее передъ ней самой. Внецъ независимости, который она выиграла, сжималъ ей голову, тронъ, на который она заявляла свои права, былъ вырзанъ изъ льда, руки ея сподвижницъ охотно оказали бы ей помощь, но он не въ состояніи были сообщить ея сердцу правильнаго положительнаго біенія. Рука, которая могла бы поддержать ее, должна имть боле твердые мускулы, чмъ рука женщины, она должна не только поддерживать, но и обнимать ее. Зачмъ же небо послало ей такую мечту, которая никогда не должна осуществиться? Гд тотъ человкъ, который бы въ одно и то же время былъ довольно нженъ, чтобы любить, довольно силенъ, чтобы защищать и помогать, и довольно справедливъ, чтобы признать равныя права женщины? Къ сожалнію, нигд во всемъ мір! Она не могла составить себ понятія о чертахъ его лица, это была ни больше, ни меньше, какъ одна отдаленная, недосягаемая идея, но тайный шопотъ, выходившій изъ глубины самой священнйшей части души ея, говорилъ ей, что если бы человкъ этотъ дйствительно существовалъ, еслибы онъ могъ найти дорогу къ ней, если бы подушка подъ ея щекой была его грудью, если бы его руки заключили ее въ счастливыя объятія любви… но нтъ, нть! картина эта невыносима. Это было блаженство, боле страшное въ своей неосуществимости, нежели самое тяжелое горе въ его дйствительности. Она трепетала и крпко сжимала руки, какъ будто съ силою отчаянія отрывала эту картину отъ своей груди.

Если бы она вела мене уединенную жизнь, то слды ея внутренней борьбы были бы обнаружены другими. Правда, ея мать замчала въ ней необыкновенное безпокойство, но приписывала его заботамъ о ея собственномъ положеніи. За исключеніемъ мистриссъ Вальдо, ее рдко кто видлъ. Когда въ коттэджъ заходили миссъ Софія Стевенсонъ или даже мистриссъ Стэйльзъ, вдова всегда пользовалась этими случаями убдить Ханну — подкрпить свои силы прогулкой на открытомъ воздух. Получаемое такимъ образомъ облегченіе, въ двоякомъ смысл, дйствительно ободряло и укрпляло Ханну Торстонъ. Ея любимая прогулка, по моллигэнсвильской дорог, къ лугамъ восточной атаугской бухты, удаляла ее черезъ четверть часа отъ скучныхъ городскихъ зданій и огородовъ къ цвтущимъ берегамъ извилистаго ручья, къ сладкому дыханію душистой травы, къ густой чащ ольхи, по которой густо вилась дусамеръ и ломоносъ. Здсь затихало ея душевное волненіе, изчезали вс тяготившія ее мечты, каждый предметъ, попадавшійся ей на глаза, усиливалъ въ ней покорность судьб, видъ прекрасныхъ пейзажей и воспоминанія о прошедшемъ увеличивали въ ней самоувренность.

Мистриссъ Вальдо, само собою разумется, скоро узнала о частыхъ визитахъ Вудбьюри. Онъ не длалъ изъ нихъ тайны, всегда посл нихъ зазжалъ въ пасторскій домъ, и тоже привозилъ кисти лэйксайдскаго винограда. Но онъ гораздо больше говорилъ о вдов Торстонъ, нежели о ея дочери, такъ что мистриссъ Вальдо нисколько не сомнвалась въ существованіи прежняго антагонизма между Ханной и Вудбьюри. Взаимное молчаніе объ ихъ отношеніяхъ другъ къ другу утверждало ее въ этомъ предположеніи. Она непритворно сердилась на несогласіе, которое казалось не только безразсуднымъ, но и неестественнымъ, и до такой степени становилась нетерпливою относительно медленности примиренія, что наконецъ ршилась высказаться по этому предмету.

— Послушайте, Ханна, сказала она однажды, когда случайно произнесено было имя Вудбьюри: — мн кажется, пора бы вамъ быть поснисходительне другъ къ другу. Я жду и не дождусь, — а между тмъ вижу, что съ тхъ поръ, какъ вы лучше узнали его, ваши предубжденія начинаютъ слабть. Вы не можете представить себ, какъ больно для меня видть моихъ двухъ лучшихъ друзей, которые такъ благоразумны во всхъ своихъ дйствіяхъ, упорно возстановленными другъ противъ друга.

— Предубжденія? Неужели онъ думаетъ, что я упорно возстановлена противъ него? — сказала Ханна, и на ея лицо выступилъ яркій румянецъ.

— Вовсе нтъ! Онъ ничего объ васъ не говоритъ, — а для меня это хуже всего. Вы тоже ничего не говорите. Но вы воображаете, что со стороны никто ничего не видитъ. Конечно, я могу обидть васъ подобнымъ разговоромъ, мн бы не слдовало и рта раскрывать, но, Ханна, если бы вы знали, какъ я люблю васъ, и какъ люблю его!— Я не могу понять, почему вы остаетесь слпы къ прямот и добродушію въ обоихъ васъ, которыя для меня такъ очевидны.

При этомъ мистриссъ Вальдо наклонилась и поцаловала Ханну въ щеку съ материнской нжноятью. Румянецъ на лиц Ханны изчезъ, когда она стала говорить:

— Я знаю, вы — милый, добрый, дорогой нашъ другъ, и какъ другъ, вы не можете меня обидть. Не знаю, ошиблись ли вы въ чувствахъ мистера Вудбьюри, но въ моихъ — вы положительно ошиблись. Признаюсь, сначала я была къ нему несправедлива. Быть можетъ, прежде я имла предубжденіе къ нему, но теперь его нтъ. Я уважаю его, какъ благороднаго, справедливаго и чуждаго всякаго эгоизма человка. Мы имемъ различные взгляды на жизнь, новъ этомъ отношеніи онъ научилъ меня, своею снисходительностію ко мн, быть въ равной мр снисходительной къ нему.

— Вы меня радуете! вскричала мистриссъ Вальдо съ неподдльнымъ восторгомъ, но вслдъ за тмъ, вздохнувъ, прибавила: — не смотря на то, вы показываете себя въ отношеніи другъ къ другу далеко не друзьями.

Это объясненіе еще боле увеличило душевную тревогу Ханны Торстонъ. Весьма могло быть, что Вудбьюри подозрвалъ въ ней враждебное къ нему предубжденіе. Конечно, она сама подала поводъ къ подобному подозрнію, и если одна женщина въ Птолеми, которая, посл матери, знала ее лучше всего, если эта женщина получила такое впечатлніе, то нтъ ничего удивительнаго, что и онъ раздлялъ его. Въ такомъ случа, сколько нжнаго вниманія, сколько снисходительности оказывалъ онъ ей! Какой другой мужчина изъ ея знакомыхъ поступилъ бы такъ великодушно? Не обязана ли она посл этого разсять въ немъ его подозрніе, не словами, но радушной и признательной встрчей, обнаруживъ передъ нимъ, косвеннымъ образомъ, свою увренность въ благородств его характера.

Такимъ образомъ, все какъ будто сговорилось, чтобы обратить Вудбьюри въ центръ ея мыслей, и чмъ боле она боролась съ желаніемъ возвратить себ свободу, тмъ сильне запутывалась въ паутин, которую его присутствіе ткало вокругъ нея.

ГЛАВА XXIX.

ВЪ КОТОРОЙ ПРИБЛИЖАЕТСЯ КРИЗИСЪ.

Играя огнемъ, нельзя не обжечься. Вудбьюри полагалъ, что онъ все еще продолжаетъ опытъ, который можно оставить во всякое время, между тмъ какъ глубокій и непреодолимый интересъ въ цли этого опыта овладлъ имъ совершенно. Смотря на Ханну Торстонъ, какъ на дочь вдовы Торстонъ, разговаривая съ ней, какъ съ женщиной, онъ воображалъ, что вс другія ея качества перестали занимать его. Посл нсколькихъ визитовъ, онъ не задавалъ себ вопроса: буду ли я въ состояніи полюбить ее? а спрашивалъ: буду ли я въ состояніи заставить ее любить меня? На первый вопросъ онъ могъ бы отвчать совершенно удовлетворительно, хотя въ настоящее время и отрицалъ существованіе нжной страсти въ своемъ сердц. Онъ находилъ, что ея влеченіе къ нему усилилось, что бесда съ ней доставляла ему новое удовольствіе, что она перестала быть холодною и жесткою, а напротивъ, сдлалась мягкою и нжною, но, не смотря на то, въ сердц его не пробуждалось еще того смутнаго, безотчетнаго трепета, который нкогда служилъ предвстникомъ приближенія любви. Правда, она занимала теперь въ его мысляхъ главное мсто, онъ не могъ удалить ее изъ нихъ даже и въ то время, когда хотлъ бы сдлать это, все, что узнавалъ онъ вновь, заставляло его рисковать возбудившимися въ немъ надеждами и доврить будущее боле глубокому и врному развитію ея натуры.

При слдующемъ посщеніи коттэджа, посл выраженнаго мистриссъ Вальдо полуупрека и полусожалнія, теплый, дружескій пріемъ со стороны Ханны Торстонъ произвелъ въ его сердц отрадный трепетъ. Бдная Ханна! Въ заботливости своей быть справедливою, она совсмъ забыла о томъ, какъ обошлась съ Сэтомъ Ватльсомъ по такому же поводу. Она увидла на лиц Вудбьюри признательность за радушный пріемъ, и совсть ея сейчасъ же успокоилась. Новый тонъ привтствія сообщилъ особенный характеръ свиданію, которое Вудбьюри продлилъ боле обыкновепнаго. Никогда еще не былъ онъ такъ привлекателенъ, но, въ то же время, никогда еще присутствіе его не производило въ ея сердц такой безотчетной тревоги. Холодное равнодушіе, которое въ ея воображеніи до этой поры было его преобладающей характеристикой, растаяло какъ снгъ подъ лучами солнца, мягкая, теплая, гибкая грація обнаруживалась въ его чертахъ, во всхъ его манерахъ, тихій потокъ чувства слышался во всхъ его словахъ. Онъ бросилъ яркій свтъ за ея неподдльную натуру, прежде чмъ она сообразила, на сколько можно позволить ему видть себя,— она, которая ршила, что онъ долженъ знать ее только въ ея сил, добровольно признавалась теперь въ своемъ безсиліи.

Ханна Торстонъ насколько была непорочна, на столько же и горда, и эта роковая и опасная сила въ мужчин возмущала и оскорбляла ея гордость. Она была уврена, что Вудбьюри употреблялъ свою силу безсознательно, и поэтому нельзя было винить его, но тмъ не мене эта сила сковывала ея волю, ея независимость, она ощущала свое безсиліе, заставлявшее ее уклоняться отъ непріязненной встрчи, сознавала необходимость покорности, потому что ея силы сопротивленія уменьшались съ каждымъ нападеніемъ.

Въ тотъ вечеръ Вудбьюри возвращался домой весьма тихо. Въ первый разъ посл свадьбы Бюта, онъ, посмотрвъ черезъ луга на тусклое блое пятно, мелькавшее въ собиравшихся сумеркахъ на отдаленномъ холму, не ощутилъ болзненнаго сжатія въ своемъ сердц. ‘Я предвижу, сказалъ онъ самому себ, что если не возьму предосторожности, то полюблю эту двушку безумно и страстно. Я теперь знаю ее, въ ея истинной нжности и непорочности, я вижу, какое богатство женственности скрывается подъ ея ложными стремленіями. Но не слишкомъ ли она высоко непорочна, не слишкомъ ли идеальна въ своихъ стремленіяхъ, для того, чтобы овладть ею? Въ состояніи ли она, узнавъ мою жизнь, примириться съ ней? Я не могу избавить ее отъ этого испытанія. Если она перейдетъ въ мой домъ, то завса съ прошедшей моей жизни должна быть отдернута. Между нами не должно быть никакой тайны. Если бы она была мене чистосердечна, мене благородна, но нтъ! таинство брака не можетъ быть дйствительно безъ предварительной исповди. Я кладу основный камень отношеніямъ, которыя простираются за предлы земной жизни. Зачмъ я стану скрытничать? Это не столько послужитъ во вредъ мн, сколько ей. Надюсь, Богъ пошлетъ силу ея сердцу, равную сил ея ума’!

Вудбьюри чувствовалъ, что отношенія Ханны къ нему перемнились, и что онъ могъ довольно врно опредлить характеръ, который они теперь приняли. О ея борьб съ своими чувствами, о тяжеломъ впечатлніи, которое оставляли за собой его визиты, онъ, разумется, не имлъ ни малйшаго понятія. Онъ, однако же, зналъ, что въ ея грудь не запало ни малйшаго подозрнія въ его чувствахъ, а при томъ же онъ имлъ свои основанія желать, чтобы въ настоящее время она оставалась въ совершенномъ невдніи о ихъ существованіи. На этомъ кончались вс его планы, потому что перемна въ немъ самомъ производила какое-то смутное безпокойство, затемнявшее его мысли. Онъ достигъ того предла, на которомъ вс разсчеты путаются, и на которомъ самый твердый человкъ, если его страсть будетъ неподдльна, долженъ отдать свою судьбу въ руки случая.

Но, къ счастію, въ длахъ подобнаго рода случаи являются сами собою. Всякое настроеніе природы, всякія незначительныя событія въ жизни становятся союзниками любви. Когда любящій, оглядываясь назадъ съ того мста, на которомъ онъ удостоврился въ достиженіи своего счастія, думаетъ:— если бы не случились такія-то и такія-то обстоятельства, я, быть можетъ, не узналъ бы этого блаженства, и конечно, никогда не допуститъ идеи, что ему помогали вс силы земныя и воздушныя, что его успхъ вовсе не былъ какимъ нибудь чудомъ, но что чудомъ была бы неудача. Все, впрочемъ, къ лучшему, эта обольстительная мечта должна была заглушить голосъ гордости и поселить въ его сердц признательность и смиреніе.

Едва только Вудбьюри поручилъ случаю дальнйшее развитіе своей судьбы, какъ случай великодушно вознаградилъ его за такое довріе. Нельзя не приписать удивительной случайности обстоятельство, что когда онъ въ одинъ изъ прекрасныхъ послднихъ дней сентября, отправлялся на прогулку въ Птолеми, почти безъ всякой цли и даже безъ намренія зайти въ коттэджъ вдовы Торстонъ, ему пришлось встртиться съ Ханной, какъ разъ на соединеніи анакреонской и моллигэнсвильской дорогъ. Въ этотъ день Ханну смнила миссъ Софія Стевенсонъ, и она отправилась на обычную прогулку къ берегамъ ручья.

Когда Вудбьюри приподнялъ свою шляпу, его лицо озарилось удовольствіемъ. котораго онъ не думалъ скрывать. Въ пожатіи его руки была какая-то особенная сердечная теплота, въ то время какъ онъ стоялъ передъ Ханной лицомъ къ лицу и смотрлъ въ ея свтлые глаза съ выраженіемъ чисто юношеской простоты и непринужденности. Ханна сознавала, что между ними быстро завязывается тсная дружба, но не понимала, почему это сознаніе заставляло ее безпокоиться. Ее нельзя было упрекнуть въ томъ, что ихъ идеи и привычки были такъ различны, изъ ея знакомыхъ не было ни души, съ которыми бы она соглашалась вполн въ вопросахъ боле или мене важныхъ. Струя, катившаяся къ ней, была чиста и прозрачна, какъ кристаллъ, не смотря на то, она отступала отъ нея, какъ будто отъ напора темнаго и взбаламученнаго потока.

— Пріятная встрча! сказалъ Вудбьюри съ веселымъ видомъ. — Сегодня у насъ одинаковыя мысли, да и какой чудный день для прогулки! Я радъ, что вы можете воспользоваться хотя частицей его, надюсь, вашей матушк лучше?

— Она въ обыкновенномъ положеніи, я бы не оставила ея, еслибы не моя подруга, которая на недл всегда приходитъ въ этотъ день замнить мое мсто часа на два.

— Неужели вы только разъ въ недлю и имете этотъ отдыхъ?

— О, нтъ! по вторникамъ приходятъ мистриссъ Стэйльзъ, и я нахожу, что этихъ двухъ дней для меня совершенно достаточно. Мистриссъ Вальдо отпускала бы меня каждый день, если бы я позволила ей это.

— Если вы также расположены въ уединеннымъ прогулкамъ, какъ и я, сказалъ Вудбьюри:— то вроятно вы не откажете мн быть вашимъ спутникомъ сегодня. Я вижу, вы идете съ восточной дороги.

— Моя любимая прогулка, отвчала Ханна: — вонъ по тмъ полямъ. Это самое дикое и уединенное мсто въ окрестностяхъ города.

— Да, проздомъ я всегда любовался съ дороги красотою вязовъ и ольховыхъ кустарниковъ и живописными извилинами бухты. Мн бы слдовало поближе познакомиться съ ними. Какъ вы думаете, достаточно ли врно умю я цнить прелести природы, чтобы можно было отрекомендоваться ей?

— Природа для всхъ доступна, сказала Ханна, принимая веселый тонъ: — если бы она была разборчива, то конечно, васъ, который знавалъ ее въ ея царственномъ величіи, сравнительно съ такими скромными, безъ всякихъ претензій, видами, какъ этотъ, васъ она приняла бы съ радостью.

— Сравненіе прекрасное, замтилъ Вудбьюри, продолжая идти подл Ханны:— но вы сдлали неправильное заключеніе. Я нахожу, что каждый ландшафтъ иметъ свой особенный характеръ. Царственное величіе, какъ вы врно выразились, можетъ только прельщать насъ, если бы вы были представлены ко двору, то изъ этого еще не слдуетъ, что занимающіе тамъ самыя скромныя мста должны открывать передъ вами свои сердца. Какое дло вонъ тмъ ольховымъ кустарникамъ, что я любовался гималайскими горами? Какое дло восточной атаугской бухт, что я плавалъ по Гангу? Если вотъ этотъ видъ иметъ душу, для него будетъ имть значеніе каждый вашъ шагъ, а ко мн повернется холодное плечо, если я явлюсь съ подобными претензіями.

Ханна Торстонъ засмялась при этой быстрот, съ которой Вудбьюри подхватилъ ея слова и сдлалъ имъ примненіе. Это была легкая, граціозная игра ума, къ которой Ханна не привыкла,— и которая годъ тому назадъ показалась бы ей тривіальною и недостойною всякаго положительнаго ума. Но съ того времени она кое чему выучилась. Ея собственный умъ уже не довольствовался обращеніемъ въ прежнихъ своихъ узкихъ рамкахъ, она сознавала необходимость игриваго блеска, который, какъ солнечный лучъ фантазіи, можетъ освщать спокойный колоритъ мысли.

Вудбьюри опустилъ ршетку у досчатаго забора, открывавшую входъ на обширный лугъ, и потомъ снова поднялъ ее, когда они вошли. Трава была густая и сухая, съ пріятной эластичностью, которая приподнимала ноги, гд он нажимали ее. Нсколько шаговъ привели ихъ къ окраин чащи, или врне, къ островамъ высокаго кустарника, между которыми пасущійся рогатый скотъ проложилъ тропинки, и которые мстами окружались лужайками или омывались водою тихаго ручья. Со всхъ сторонъ поднимались высокіе осенніе цвты, желтые и темносиніе, пучки генціаны, голубой какъ волна средиземнаго моря, выглядывала изъ созрвшей травы подобно яхонтамъ, оправленнымъ въ золото.

Пробираясь по извилистой тропинк, то къ берегу ручья, то снова къ открытымъ лугамъ, смотря по тому, куда заманивали просвты въ этомъ лабиринт, Ханна и Вудбьюри незамтно удалились отъ дороги, Вудбьюри нисколько нс стснялся выражать свой восторгъ при каждомъ новомъ открывавшемся пейзаж, и этимъ самымъ заставилъ миссъ Торстонъ познакомить его съ галлереей ея лучшихъ картинъ, и съ тмъ вмст навсегда лишилъ ее исключительнаго права владть ими.

На одномъ изъ открытыхъ, травянистыхъ полуостровковъ, между чащей и ручьемъ, лежало огромное бревно, унесенное во время весенней водополи съ какой нибудь пильной мельницы. Отсюда извилистость ручья прекращалась на сотню ярдовъ и даже боле, открывая прогалину, чрезъ которую виднлись въ отдаленіи туманныя горы, съ ихъ голубыми вершинами. Уголокъ этотъ былъ совершенно уединенный, не было вблизи ни одного коттэджа, ни одной изгороди, ничего такого, что напоминало бы о человческой жизни. Онъ служилъ самымъ заманчивымъ и отдаленнымъ предломъ прогулокъ Ханны Торстонь. Въ этотъ день она не имла намренія зайти такъ далеко, но ‘одушевленіе въ ногахъ’ завлекло ее сюда, прежде чмъ она успла догадаться.

— Да! вскричалъ Вудбьюри, когда они сошли съ перепутанныхъ тропинокъ:— теперь я вижу, что здсь вы, какъ дома. Природа нарочно устроила для васъ это мсто, гд вы можете въ одно и то же время любоваться отдаленными горами и слушать журчанье воды. Какъ оно музыкально, — именно на этомъ мст! Я знаю, вы иногда поете здсь,— при такомъ аккомпанимент нельзя удержаться отъ пнія.

Ханна не отвчала, но мелькнувшая улыбка подтвердила предположеніе Вудбьюри. Они сли на бревно какъ будто по условію. У ногъ ихъ раздавался влажный говоръ сгруи, въ которомъ, казалось, множество голосовъ сливались въ такой тонкій звукъ, что онъ затихалъ почти въ тотъ самый моментъ, когда слухъ успвалъ уловить его. Отъ времени до времена отпадалъ отъ наклонившагося вяла золотистый листъ и, качаясь подъ разными углами, падалъ на землю.

— Это напоминаетъ мн, сказалъ Вудбьюри, нарушивъ наконецъ, располагавшее къ спокойствію, торжественное молчаніе:— одну изъ прекрасныхъ арій въ поэм ‘The Princess’. Кстати! вы прочитали ее? Вы общали мн передать впечатлніе, которое произведетъ на васъ эта книга.

— Ваше мнніе совершенно правильно, отвчала Ханна:— поэзія не можетъ передать вамъ положительныхъ доводовъ. Съ своей стороны, я могу замтить только то, что человкъ, который вритъ въ истинныя права женщинъ, никогда не написалъ бы подобной вещи. Во первыхъ, принцесса иметъ весьма ошибочный взглядъ на эти права, во вторыхъ, она предлагаетъ такой планъ для ихъ обезпеченія, который въ высшей степени непрактиченъ. Если бы сочиненіе это было написано съ серьезной цлью, я невольно бы разочаровалась, но оставляя эту цль въ сторон, я не могу не сказать, что оно доставило мн большое удовольствіе.

— Вы говорите, что планъ принцессы относительно воспитанія своего пола въ независимости — непрактиченъ, но,— извините меня, если я не такъ понялъ васъ,— кажется, вы сами подчиненность свою приписываете вліянію мужчины,— вліянію, которое всегда будетъ употреблять въ дло свою ныншнюю силу. Скажите, какой бы планъ составили вы въ замнъ этого?

— Право, не знаю, отвчала Ханна, колеблясь. Я могу только надяться и врить, что истина должна наконецъ восторжествовать. Боле этого я ничего не имла въ виду.

— Значитъ, вы не ставите себя въ положеніе враждебное мужчин? спросилъ Вудбьюри.

Ханна Торстонъ смшалась сначала, но чистосердечіе взяло верхъ.— Да, кажется, я это длала, сказала она. Бывало время, когда жестокое нападеніе вызывало меня на сопротивленіе. Мистеръ Вудбьюри, вы едвали можете опредлить наше положеніе. Мы можемъ вынести открытую и благородную вражду, но условія, которыя защищаютъ насъ противъ нея, не доставляютъ никакой защиты отъ пренебреженія и насмшекъ. Самое названіе — ‘женщина съ сильнымъ умомъ’, показываетъ, что слабые умы — наше естественное и надлежащее достояніе. Я полагаю, человческая натура скоре склонна прощать открытую, честную вражду, нежели скрытное пренебреженіе:

— Удовлетворились ли бы вы, если бы искренность и неэгоистичность вашихъ цлей удостоились почета, хотя бы самыя цли были признаны ошибочными?

— Въ этомъ заключается все, чего бы мы могли просить въ настоящее время! воскликнула Ханна, голосъ ея задрожалъ и въ глазахъ засвтился огонь.— Но кто захочетъ дать намъ такъ много?

— Я первый, спокойно сказалъ Вудбьюри. — Вы простите меня, если я скажу, что одно время мн казалось, какъ будто вы подозрвали во мн дятельную вражду, которой въ дйствительности я вовсе не имлъ. Мннія мои ни боле, ни мене, какъ результатъ моей опытности, и вы не можете удивляться, если они не согласуются съ вашими. Я поступилъ бы весьма дурно, присвоивъ себ какое нибудь врожденное превосходство передъ вами. Мн кажется, опредленіе относительныхъ правъ обоихъ половъ не представитъ ни малйшаго затрудненія, когда мужчины и женщины будутъ врно понимать и истинно уважать другъ друга. Я могу соединиться съ нами въ желаніи получать одинаковыя знанія и пользоваться одинаковымъ уваженіемъ. Если это будетъ достигнуто, останетесь ли вы довольны результатомъ?

— Простите меня, я не понимала васъ, сказала она, уклоняясь отъ отвта на послдній вопросъ.

Наступила пауза. Ручей журчалъ и пурпуровыя горы улыбались, проглядывая въ просвты между осенней листвой.

— Допуская, что принцъ остался бы вренъ той картин, которую онъ нарисовалъ, неужели вы полагаете, что Ида была счастливе съ нимъ, нежели оставаясь въ глав своей коллегіи? спросилъ Вудбьюри.

— Вы простите мн враждебность къ вашему полу, если я скажу ‘да’. Принцъ общалъ ей равенство, а не рабскую покорность. Жаль, что прекрасное и краснорчивое заключеніе поэмы составляетъ самую фантастическую ея часть.

Тонъ грустнаго разочарованія воспламенилъ кровь Вудбьюри. Его сердце протестовало противъ ея словъ и требовало объясненіе. Увеличивающаяся интимность ихъ разговора довела его до той степени откровенности, при которой самыя священныя чувства, прячущіяся отъ постороннихъ взглядовъ, прокрадываются наружу и смло показываютъ свои черты.

— Нтъ, сказалъ онъ съ увлеченіемъ: — эту картину нельзя назвать фантастическою. Ея дупликатъ существуетъ въ сердц всякаго истиннаго мужчины. Идеальнаго совершенства въ супружеств быть не можетъ, потому что его нтъ въ самой жизни, но оно можетъ и должно выражаться въ самой нжной любви, въ самомъ глубокомъ довріи, въ божественнйшей любви къ ближнему и въ чистйшей вр, въ этихъ высокихъ чувствахъ, проявленіе которыхъ возможно для человческой натуры. Я первый въ словахъ принца открылъ свою собственную мечту. Я оставался холостымъ не изъ-за эгоистической идеи о независимости и не по недостатку уваженія къ женщин. Несовершеннымъ союзомъ я не могу профанировать и ее и себя, потому собственно, что ставлю ее такъ высоко, и потому, что хочу, чтобы она шла со мной по дорог жизни рука объ руку, съ одинаковыми чувствами любви, долга и доврія. Я не понимаю любви безъ взаимнаго понятія о ней, безъ доврія столь полнаго и безусловнаго, что о равенств правъ не можетъ быть и вопроса съ той и другой стороны. Пусть будетъ дано только это, и тогда мужчина не станетъ присвоивать себ, а женщина требовать того, чмъ ни она, ни онъ не должны обладать. Вотъ въ чемъ заключается моя мечта о супружеской жизни, мечта не слишкомъ высокая, чтобы нельзя было осуществить се въ этой жизни!

Видъ лица Ханны Торстонъ заставилъ его остановиться. Она страшно поблднла и видимо трепетала. Въ моментъ, когда Вудбьюри пересталъ говорить, она встала съ мста и, машинально сорвавъ нсколько втокъ дусамера, сказала:— пора воротиться домой.

Вудбьюри не имлъ намренія высказать такъ много, сначала онъ даже боялся своимъ одушевленіемъ обнаружить тайну, которую все еще хотлъ скрывать. Ханна угадывала это и очевидно въ настоящее время не хотла услышать ее, Вудбьюри, однако же, приписывалъ ея волненія совсмъ другой причин. Не пробудилъ ли онъ въ ней воспоминанія о былой, безотвтной любви? Посл первыхъ минутъ сомннія и ревности, та же самая мысль, которая возбудила это сомнніе, послужила для него облегченіем ь.

Въ то время, какъ они шли по закрытымъ тропинкамъ на обратномъ пути къ дому, Вудбьюри сказалъ серьезнымъ тономъ, но съ веселымъ выраженіемъ въ лиц:

— Видите ли, миссъ Торстонъ, ваши сомннія относительно моего пола заставили меня показать себя, каковъ я есть на самомъ дл. Я не буду сожалть объ этомъ признаніи, хотя бы вы и сочли его тягостнымъ.

— Поврьте мн, отвчала Ханна: — я съумю оцнить его. Вы заставили меня стыдиться моего недоврія.

— А вы утвердили меня въ моемъ врованіи, это такой предметъ, котораго ни мужчина, ни женщина не въ состояніи растолковать надлежащимъ образомъ. Почему бы, кажется, не говорить о томъ, что всего существенне въ нашей жизни? Мы руководствуемся условными идеями, истекающими изъ недостатка истины и непорочности. Мужчина, позволяя благородной женщин заглядывать въ свое сердце, всегда будетъ облагороживаться, Вы помните мой разсказъ о помощи, которую оказала мн мистриссъ Блэкъ при самыхъ стсвительвыхъ моихъ обстоятельствахъ?

— Совершенно помню. Этотъ разсказъ возбудилъ во мн желаніе познакомиться съ ней. Какая удивительная женщина!

— Ваша правда. Это рдкая женщина! воскликнулъ Вудбьюри.— Это еще не единственная и не лучшая помощь, которую она оказала мн. Черезъ нее я узналъ, что женщины, способныя къ дружб,— не поймите моихъ словъ буквально: то же самое я долженъ сказать и о мужчинахъ,— становятся преданнйшими друзьями въ мір. Въ одномъ эпизод моей жизни, имвшемъ сильное вліяніе на мою судьбу, она представляетъ собою единственное утшительное существо. Разсказъ этотъ длиненъ, но я желалъ бы когда нибудь передать его вамъ.

— Мн пріятно будетъ узнать другой примръ великодушія мистриссъ Блэкъ.

— Я хотлъ бы сообщить вамъ не только это, продолжалъ Вудбьюри: — но и другую часть моей исторіи. Я не хочу навязывать вамъ моего доврія, но буду радъ, если вы согласитесь принять его. Нкоторые предметы въ моей жизни возбуждаютъ вопросы, на которые я не длалъ попытки отвчать, и не могу. Мн нужна помощь женщины. Я знаю, вы — олицетвореніе правды и чистосердечія, и я хотлъ бы передать мои сомннія въ ваши руки.

Вудбьюри говорилъ серьезно и съ увлеченіемъ, онъ шелъ рядомъ съ Ханной, но глаза его были потуплены въ землю. Его слова возбуждали въ ней интересъ и любопытство, подъ которымъ, однакоже, проглядывало какое-то нерасположеніе. Волненіе ея еще не успокоилось. — Почему же такое довріе вы оказываете мн? спросила Ханна.— У васъ есть другіе друзья, которые заслуживаютъ его лучше меня.

— Мы не всегда можемъ объяснить наши инстинкты, отвчалъ Вудбьюри.— Я долженъ передать вамъ, и однимъ только вамъ. Если мн нужна помощь въ моихъ сомнніяхъ, то вы одн можете оказать ее.

Его слова сковали Ханну и отняли у нея вс силы. Ея квакерская натура понимала силу таинственныхъ побужденій, которыя бываютъ врне разсудка, потому что они брали начало свое изъ боле глубокаго источника. Онъ говорилъ съ убжденіемъ, не допускавшимъ никакихъ возраженій, и потому слова, отказа изчезли съ ея губъ и изгладились въ ея сердц.

— Въ такомъ случа, передайте, сказала Ханна. — Я постараюсь сдлать все, что позволятъ мои силы. Надюсь, что въ состояніи буду помочь вамъ.

Вудбьюри взялъ ея руку и крпко пожалъ ее.— Да благословить васъ Богъ! Только это и могъ онъ сказать въ эту минуту.

Молча вышли они на дорогу, прощаясь у ворогъ коттеджа. Вудбьюри сказалъ: —завтра вы получите мою исторію. Его лицо имло озабоченный видъ: оно отражало тайну, разгадать которую Ханна не могла. Переступивъ порогъ коттэджа, она поднялась на верхъ въ свою спальню. Она сознавала, что ея лицо имло странное выраженіе, которое необходимо было сгладить до встрчи съ матерью. Ей необходимо было провести минутъ пять наедин, чтобы подумать о бесд съ Вудбьюри, прежде чмъ она хотя на время вытснить ее изъ памяти. Но мысли ея представляли страшный хаосъ, въ которомъ двигались и перескали путь другъ Другу только два чувства, одно — безотчетная радость, другое — столько же безотчетный страхъ. Что предвщало каждое изъ нихъ, она не могла догадаться. Она чувствовала только, что не было ни одной прочной точки, къ которой она могла бы прильнуть, и что самое основаніе ея бытія колебалось въ то время, когда къ нему прилагались ея мысли.

Глаза ея остановились на книг ‘The Princess’, лежавшей на маленькомъ столик подл ея постели. Она взяла ее съ внезапнымъ желаніемъ еще разъ прочитать послднюю сцену, въ которой героиня передаетъ свое мужское честолюбіе въ руки любви. Книга раскрылась сама собою, первыя слова привлекли къ себ ея взглядъ, и она невольно прочитала романсъ: ‘Не спрашивай меня’! Странная, непреодолимая сила, сковывавшая ея волю, достигла самой высшей степени. Она бросила книгу и залилась слезами.

ГЛАВА XXX.

ИСПОВДЬ МИСТЕРА ВУДВЬЮРИ.

Въ субботу вечеромъ, Бютъ зашелъ въ коттеджъ, и спросивъ о состояніи здоровья вдовы и вслдъ затмъ сообщивъ восторженный отчетъ о подвигахъ Карри на поприщ домашняго хозяйства, подалъ пакетъ и сказалъ:

— Здсь, миссъ Ханна, книга, которую мистеръ Максъ приказалъ передать вамъ. Онъ сказалъ, чтобы вы не торопились возвращать ее: вчера онъ получилъ изъ Нью-Йорка новый запасъ.

Ханна отложила книгу до ночи. Было поздно, когда ея мать заснула и Ханна была уврена, что наступилъ часъ, когда ее никто не потревожитъ. Когда все успокоилось, когда въ камин потухали послднія искры и маятникъ маленькихъ часовъ стучалъ, какъ сильный пульсъ здороваго человка, подсмивавшійся надъ угасавшей жизнью въ груди дорогой матери Ханны, лежавшей въ сосдней комнат, она взяла книгу. Повернувъ ее сначала и разсмотрвъ обертку, какъ будто та могла сообщить ей о свойств неизвстнаго содержанія, она медленно развязала снурокъ и развернула бумагу. Когда показалась книга, Ханна взглянула на корешокъ: эта была ‘Zenobia’ Уэйра,— сочиненіе, которое она давно хотла прочитать. Но вдругъ, изъ за обложки выскользнуло толстое письмо и упало къ ней на колни. На конверт, четкимъ твердымъ, мужскимъ почеркомъ было написано ‘Ханн Торстонъ’. Она отложила книгу, вскрыла конвертъ и прочитала съ начала до конца слдующее письмо:

‘Милая миссъ Topстокъ. Я знаю, чего мн стоило выпросить у васъ позволеніе сообщить, собственно вамъ, то, что изложено въ этомъ письм. Поэтому я не позволилъ себ медлить поступкомъ, который ршился сдлать, или отложить до другаго времени изъ одной боязни, что довріе, которое я возлагаю на васъ, подвергнется совершенному крушенію. Съ той поры, какъ я научился цнить правдивость и благородство вашего характера, когда я осмлился надяться, что вы питаете ко мн дружеское уваженіе, а главне всего, съ той поры, когда я убдился, что чувства, которыя я считаю самою нераздльною и священною частью меня самого, хотятъ высказаться непремнно передъ вами,— я принужденъ сдлать васъ участницей въ знакомств съ моей жизнью. Будетъ ли это знакомство тмъ грустнымъ знаніемъ, которое нжная человческая любовь къ ближнему принимаетъ подъ свое покровительственное крыло, и которое тихо засыпаетъ въ какомъ нибудь тнистомъ уголк памяти, или то тяжелое роковое знаніе, которое производитъ душевную пытку, потому что не можетъ быть забыто,— я не въ состояніи предвидть. Ничего заране я не скажу, чтобы вынудить сочувствіе или вниманіе, которыхъ ваша собственная натура не ршится оказать немедленно. Я знаю, что, длая этотъ шагъ, я поступаю не какъ другъ, но какія бы ни были послдствія, я умоляю васъ поврить, что скоре соглашусь вынести самую тяжелую пытку, нежели сдлаться виновникомъ даже минутнаго, для васъ совершенно ненужнаго, огорченія.

‘Случалось ли вамъ, въ минуты безпристрастнаго наблюденія своей души, длать открытіе, до какой степени ваши воззрнія на женщину и ваши стремленія на ея пользу извлекались изъ вашей собственной натуры? Имли ли вы расположеніе прислушиваться къ своему собственному голосу, какъ будто въ немъ соединялись голоса вашего пола? Если да, то вы можете до нкоторой степени принять меня за живое истолкованіе мужчины. Я нисколько не лучше, но и не хуже обыкновенныхъ смертныхъ. Главныя мои преимущества заключаются въ томъ, что я былъ тщательно и разумно воспитанъ, и что я имлъ гораздо боле случаевъ познакомиться съ человчествомъ. Сознательное изученіе человческой натуры должно служить основаніемъ всякаго рода теоретическихъ реформъ. Полагаю, въ этомъ отношеніи вы согласитесь со мной, и потому, какую бы настоящая моя исповдь ни произвела перемну въ вашихъ будущихъ ко мн отношеніяхъ, я, но крайней мр, буду утшать себя тмъ, что усплъ прибавить съ своей стороны частицу къ запасу вашихъ познаній.

‘Прежде чмъ начать разсказъ, позвольте мн прибавить, что въ немъ исключительно описываются событія изъ моей жизни, сблизившія меня съ женщиной черезъ мои душевныя движенія. Въ немъ заключаются мои свднія о женскомъ пол, основанныя на опыт, — свднія, глубоко запавшія въ мое сердце. Вы не такъ холодны и несимпатичны, чтобы оттолкнуть отъ себя этотъ предметъ. Инстинктъ, побудившій меня избрать васъ пріемницей моего доврія, не можетъ быть ложнымъ. Тотъ же самый инстинктъ говоритъ мн, что я не стану скрывать или черезъ чуръ распространяться о томъ, что относится собственно до меня. Я не смю сдлать ни того, ни другаго.

‘Моя-натура не была такая тихая и кроткая, какою можетъ казаться вамъ въ настоящее время. Въ моей молодости я былъ человкъ пылкій, буйный, легко подчинявшійся страстямъ. Въ сердц почти всякаго юноши, отъ семнадцати до двадцати лтъ, находится порохъ, ожидающій фитиля. Когда я приблизился къ двадцати-лтнему возрасту, порохъ въ моемъ сердц подожгла двушка двумя годами моложе меня, дочь друга моего отца. Я полагаю, что вс раннія страсти имютъ почти одинъ и тотъ же характеръ: он бываютъ сильны, поглощаютъ другія чувства, не слушаютъ внушеній разсудка, но вообще мелки, не отъ недостатка искренности, но отъ недостатка развитія. Взаимная привязанность обнаружилась, на нее смотрли сквозь пальцы, не допуская и мысли о нашемъ союз. Я никогда не приводилъ ее въ изумленіе внезапнымъ признаніемъ въ любви: ваши отношенія постепенно укрплялись, и мы оба такъ были счастливы, что вовсе не имли надобности разсматривать наши чувства и разсуждать о нихъ. Намъ рдко случалось быть наедин, и потому не представлялось возможности для подобныхъ объясненій: мы встрчались въ обществ или въ кругу нашихъ родныхъ, и тамъ образовали для себя полу-тайныя свиданія въ присутствіи другихъ. Мы были убждены, что наши судьбы уже соединены, потому что терпимость къ вашей привязанности мы принимали за наложеніе печати на нашу будущую жизнь.

‘Посл банкротства и смерти моего отца, я открылъ, съ горечью въ сердц, перемну не въ однихъ только денежныхъ обстоятельствахъ. Ея отецъ, хитрый и суровый дловой человкъ, былъ одинъ изъ весьма немногихъ, сохранившихъ свое состояніе въ періодъ общаго разоренія, — онъ, по всей вроятности, предвидлъ кризисъ и приготовился извлечь выгоды изъ прекрасныхъ случаевъ, которые представлялъ этотъ кризисъ. Его богатство удвоилось, если только не утроилось въ одинъ годъ, онъ пріобрлъ значепіе, принудившее самые исключительные кружка принимать его къ себ, его семейство быстро оставляло прежнія старинныя знакомства и быстро длало новыя. Сначала я смотрлъ на эту перемну безъ малйшихъ предчувствій. Моя вра въ человческую натуру была свжая и теплая, взаимная любовь располагала меня судить съ любовію о всемъ человчеств. Я воздерживался просить у ея отца помощи въ моихъ стснительныхъ обстоятельствахъ. — воздерживался изъ чувства деликатности , а не изъ подозрнія, что мн будеть отказано. Однако мало по малу я началъ убждаться, что перестаю быть пріятнымъ гостемъ въ ихъ дом. Меня вычеркнули изъ списка гостей, приглашаемыхъ на обды и балы, и стали принимать съ явною холодностію и стсненіемъ. По грустному и безпокойному выраженію лица обожаемаго мною предмета, я видлъ, что она страдаетъ за меня, и когда я спросилъ ее, она не могла не объявить, что ей приказано было отказаться отъ меня. Не смотря на то, она увряла меня въ своемъ постоянств и умоляла имть терпніе до тхъ поръ, пока карьера моя не улучшится.

‘Въ это-то время миссъ Ремингтоеъ (теперь мистриссъ Блэкъ) и сдлалась ангеломъ утшителемъ для насъ обоихъ. Она замтила нашу привязанность съ самаго начала, и при своей глубокой ненависти къ разсчетамъ на богатство, ршилась помогать теченію истинной любви. Мы, какъ будто случайно, встрчались въ дом ея отца, и она обыкновенно устроивала такъ, что мы могли проводить нсколько минутъ наедин. Такимъ образомъ прошло нсколько мсяцевъ. Положеніе мое не улучшалось, потому что я долженъ былъ учиться всему, за что на принимался, но я началъ имть боле самоувренности и оставался веселымъ и полнымъ отрадныхъ надеждъ. Меня нисколько не безпокоило обстоятельство, что любовь моя не являлась иногда на свиданіе, но я не могъ не замтить, что когда она являлась, то казалась встревоженною и всячески старалась, чтобы свиданія были по возможности непродолжительны.

‘Въ обращеніи миссъ Ремингтонъ тоже показывалась перемна, которой я никакъ не могъ понять. Я не замчалъ уже открытаго, искренняго сочувствія къ преданной и преслдуемой любви, которое до этой поры она постоянно обнаруживала. Мною овладло какое-то безпокойство и тоска, указывавшія то на одинъ предметъ, то на другой, но никогда на истину. Однажды, явившись на условное свиданіе, я засталъ миссъ Ремингтонъ одну. Ея лицо было серьозно и печально. Она замтила мое разочарованіе и позволила мн пройти раза три или четыре по комнат, потомъ встала и взяла меня за об руки.

— Скажите, ошибаюсь ли я въ васъ? спросила она.— Можете ли вы убдить меня, что вы вполн мужчина?— Я стараюсь доказать это, отвчалъ я.— Въ такомъ случа, сказала она. докажите это мн. Если бы вамъ пришлось выдернуть больной зубъ, то вошли ли бы вы съ разу въ дверь дантиста и выдернули этотъ зубъ, или бы отвернулись отъ нея разъ десятокъ и ршились остаться съ зубной болью еще на день?

‘Я опустился на стулъ, меня обхватило холодомъ до самаго сердца, и я съ видомъ глубокаго унынія сказалъ:— я готовъ къ операціи.

‘Миссъ Ремингтонъ улыбнулась, но ея глаза наполнились слезами сожалнія. Она ласково и нжно разсказала мн все, что узнала: — двушка, овладвшая моей безусловной преданностью, оказалась недостойною этого дара, великолпіе новой сферы, въ которую она вступала, сдлалась для нея необходимымъ, ея привязанность ко мн ставила ее въ стснительное положеніе, ея красота привлекала къ ней богатыхъ поклонниковъ, одинъ изъ которыхъ, пустоголовый эгоистъ, пользовался уже особеннымъ ея расположеніемъ, такъ что всякую надежду на ея постоянство ко мн слдовало покинуть навсегда, какъ обольстительную, несбыточную мечту.

‘Я старался не врить этому открытію, но доказательства были слишкомъ очевидны. Не смотря на то, я упросилъ миссъ Ремингтонъ доставить мн случай еще разъ увидться съ этой двушкой, и она устроила свиданіе. Я былъ слишкомъ глубоко разочарованъ, чтобы чувствовать негодованіе: она обнаруживала нетерпніе уйти, казалось, что остатокъ совсти заговорилъ въ ея сердц. Я съ грустью сказалъ ей, что замтилъ въ ней перемну. Если ея привязанность ко мн остыла, говорилъ я, то я не хотлъ деспотически навязывать ей свою привязанность, и освобождалъ ее отъ долга, котораго ея сердце боле уже не признавало. Въ замнъ этого я ждалъ отъ нея, если не раскаянія, то покрайней мр признанія въ истин, и поэтому вовсе не приготовился къ гнвнымъ упрекамъ, которыми она меня осыпала. Вотъ прекрасно! вскричала она,— я всегда думала, что гд существуетъ любовь, тамъ подозрніе не можетъ имть мста! Меня обвиваютъ въ вроломств изъ-за пустой ревности! Для васъ, конечно, легко отказаться отъ привязанности, которая даннымъ давно уже исчезла! Не стану повторять ея дальнйшія выраженія. Безъ помощи миссъ Ремингтонъ я бы никогда ихъ не понялъ. Ей досадно было, что я первый возвратилъ ой свободу, тогда какъ она хотла сама предоставить себ это удовольствіе. Когда она кончила, я расхохотался: я не могъ дать другаго отвта.

‘Ударъ, нанесенный моей любви, былъ гораздо сильне, чмъ я воображалъ. Онъ былъ возобновленъ, когда, три мсяца спустя, вроломная двушка вышла замужъ за богатаго дурака, котораго она предпочла мн. Я сдлался бы угрюмымъ, сдлался бы щенкомъ, если бы не удивительный тактъ миссъ Ремингтонъ, съ которымъ она, руководимая чувствомъ искренней дружбы, старалась смягчить этотъ ударъ. Многіе полагаютъ, что чистое и экзальтированное отношеніе подобнаго рода не можетъ существовать между мужчиной и женщиной, не перейдя въ любовь, другими словами, что дружба ищетъ сочувствія и взаимности въ одномъ и томъ же пол, а любовь въ противоположныхъ. Съ этимъ взглядомъ я не соглашаюсь. Мысль о любви Джуліи Ремингтонъ никогда не приходила мн на умъ, да и она сочла бы меня за сумасшедшаго, если бы я позволилъ себ подобную вещь: между нами существовало счастливое и полное довріе, которое служило для меня главной опорой въ т дни моего жалкаго положенія.

‘Я съ удовольствіемъ принялъ предложеніе занять въ Калькутт мсто агента одного торговаго дома, въ которомъ я занимался. Тяжелое облако разочарованія все еще висло надо мной, и въ это время въ Нью-Йорк у меня было весьма немного тамъ знакомыхъ, разлука съ которыми могла бы показаться тяжелою. Я отправился, и среди возбуждавшихъ удивленіе и любопытство новыхъ сценъ, среди поглощавшихъ все время и вниманіе обязанностей моего новаго мста, при боле мужественной твердости, пришедшей ко мн вмст съ зрлостью возраста, я постепенно забылъ о нанесенномъ мн удар, или, если и не забылъ, то видъ шрама не напоминалъ больше о боли раны. Не смотря на то, это сдлало меня недоврчивымъ и боязливымъ. Я разсматривалъ всякую наклонность сердца и заглушалъ шепотъ пробуждавшейся любви, положивъ, что ни одна женщина не должна обмануть меня, какъ обманула первая. Годъ за годомъ пробгали незамтно, я исподоволь пріучался къ поврк своихъ чувствъ, на которую полагался какъ на естественное и совершенно достаточное охраненіе моего сердца, и желаніе имть женщину спутницей въ жизни, подавить котораго не въ состояніи ни одинъ человкъ, снова начинало отзываться. Я не ожидалъ возвращенія юношеской страсти. Я зналъ, что во мн произошла перемна, и что поэтому любовь должна была явиться во мн со всмъ въ другомъ вид. Я вспомнилъ, какъ, будучи еще мальчикомъ, слышалъ дома, что когда будетъ вырубленъ лсъ, то на обнаженной почв выростетъ новый лсъ изъ другихъ деревьевъ. Но и все-таки подозрвалъ, что въ новой пород должно быть фамильное сходство съ прежней, и что я сейчасъ бы узналъ молодые побги.

‘Лтъ пять или шесть тому назадъ, въ видахъ соблюденія интересовъ торговаго дома, мн необходимо было побывать въ Европ. Я ухалъ изъ Индіи почти на цлый годъ, и въ теченіе этого времени впервые познакомился съ Швейцаріей, воспоминаніе о которой нераздльно будетъ связано въ моей душ съ тмъ романсомъ, который однажды вы пли, и который привелось мн услышать. Но рчь не объ этомъ. Я вижу, что начинаю уклоняться отъ новаго признанія, которое я долженъ сдлать. Впрочемъ въ моемъ разсказ ничего нтъ преступнаго, ничего такого, что заслушивало бы порицанія въ глазахъ свта. Если бы понадобилось, я нисколько не стсняясь разсказалъ бы мою исторію всякому. Мужчины въ нкоторыхъ отношеніяхъ имютъ боле обшнриый и боле врный взглядъ на жизнь, нежели женщины, они судятъ гораздо мягче, и составляютъ приговоръ осторожне. Я не осуждаю себя преждевременно, потому что могу оправдаться во всякомъ умышленномъ проступк. Я только чувствую, что рискъ, облеченный въ форму моей исповди, долженъ быть пущенъ или на произволъ сострадательнаго втра, который безопасно принесетъ его назадъ, или бури, въ которой онъ долженъ погибнуть. Припомните, милая миссъ Торстонъ, твердость, которою владю я, и которой вы были свидтельницей. Теперь я добровольно хочу показать вамъ мою слабость.

‘Между пассажирами парохода, на которомъ я возвращался въ Индію, находилась дама, которую наши общіе знакомые въ Англіи поручили моему попеченію. Она была жена доктора въ служб остъ-индской компаніи, который жилъ въ Бенарес, и который года за полтора отправилъ ее съ дтьми въ отечество. Дла остались въ Англіи, а она возвращалась раздлять изгнаніе мужа до полученія имъ пенсіона. Это была вполн воспитанная образованная женщина, почти однихъ со мной лтъ, она избгала всякихъ сношеній съ молодыми людьми и надменными плантаторами индиго, съ ихъ упивавшимися львомъ женами, которые были почти единственными пассажирами. Такимъ образомъ мы постоянно были вмст, совершенно изолированная жизнь въ океан не замедляла обратить наши отношенія въ тсную дружбу. Мало по малу чувство это становилось глубже, нжне и сильне. Я разсказалъ ей только что прочитанную вами исторію моей ранней любви, а она сквозь слезы описала мн несчастіе своей замужней жизни. Ея мужъ за восемь лтъ передъ тмъ прізжалъ въ Англію въ отпускъ, съ намреніемъ жениться. Оказалось, чго она соотвтствовала требованіямъ доктора, и родные поспшили уговорить ее принять предложеніе, — ее, не имвшую въ то время никакого понятія о жизни, никакого понятія о своемъ собственномъ сердц. Ея отецъ, при ограниченныхъ средствахъ, имлъ много взрослыхъ дочерей, которыхъ нужно было пристроить, случай былъ превосходный, чтобы отдлаться отъ одной изъ нихъ, а такъ какъ вс знали, что другой привязанности она не имла, то нершительность ея была непродолжительна. Она открыла, но слишкомъ поздно, что между ней и мужемъ не только не было взаимнаго сочувствія, но существовало другъ въ другу положительное отвращеніе. Какъ хирургъ, онъ былъ отваженъ, твердо владлъ рукой и сдлалъ нсколько операцій, которыя доставили ему нкоторую извстность въ медицин, но какъ человкъ, онъ былъ суровъ, самолюбивъ и настоящій тиранъ въ семейной жизни, такъ что несчастная его жена не иначе, какъ съ ужасомъ, могла смотрть на предстояашую ей участь.

‘Я былъ тогда вполн увренъ въ своей способности узнавать признаки возвращенія ко мн любви, — но оказалось, что я ошибался. Любовь приняла форму сожалнія, и до такой степени убаюкала мои подозрнія и предосторожности, что у меня совершенно утратилась сила воля, прежде чмъ я узналъ объ этомъ. Ея сердце тоже не хотло пощадить ее. Бдная женщина! если она когда нибудь мечтала о любви, то мечта эта была забыта. Она вовсе не сознавала роковой чарующей силы, которая оковывала насъ, а я не замчалъ своей собственной страсти до тхъ поръ, пока отраженіе ея не отбросилось ко мн съ ея невиннаго лица. Было уже слишкомъ поздно, когда я открылъ эту истину,— слишкомъ поздно, я хочу сказать, для ея счастія, но не для чести нашей жизни. Я не могъ объяснить ей опасности, которой она не подозрвала, какъ не могъ и принужденной холодностью отравить радость и счастіе немногихъ дней, остававшихся до конца нашего вояжа. Подъ вліяніемъ страшнаго очарованія, я видлъ какъ она приближалась къ паденію, а между тмъ губы мои какъ будто были замкнуты, и не могли сдлать предостерегавшаго восклицанія.

‘И вотъ я снова былъ вызвалъ на страданіе, но такимъ путемъ, какого я вовсе не предвидлъ. Скорбь обманутой любви совершенно затихаетъ передъ пыткой любви запрещенной. Это новое испытаніе показало мн, какъ легко было бремя, которое я уже носилъ. Съ одной стороны, два сердца, которыя сочувствовали одно другому и могли бы навкъ оставаться врными другъ другу,— съ другой,— чудовищныя узы, скрпленныя человческимъ закономъ. Я въ душ возмущался противъ законнаго брака, который служитъ основою общественной добродтели, забывая что Добро охотно связываетъ себя для того, чтобы Зло не имло свободы. Безпредльную нжность къ ней, которая вдругъ пробудилась во мн, должно было заглушить, Я не могъ даже пожать ей руки, боясь, чтобы неосторожное біеніе пульса не обличило моей тайны, я едва смлъ смотрть ей въ глаза, боясь, что мои глаза пронзятъ ее силой моей любви и моей печали, заключавшихся въ одномъ и томъ же взгляд.

‘Но все было напрасно. Неосторожный взглядъ, неосторожное слово, или прикосновеніе руки съ той и другой стороны — и тонкая оболочка, скрывавшая наши чувства, разорвалась навсегда. Посл этого мы говорили и не могли наговориться, утшеніе рчи казалось мене преступнымъ, чмъ пытка молчанія. Въ безлунныя ночи Индійскаго Океана мы гуляли по палуб, съ руками скрытно вложенными одна въ другую, съ безмолвными слезами на нашихъ щекахъ, съ агоніей въ душ, смягчаемой только убжденіемъ, что она была взаимная. Ни я, ни она, мн кажется, не думали тогда бороться съ судьбой. Между тмъ вояжъ приближался къ концу, и у меня начали являться дикія фантазіи о побг. Я не могъ успокоить мою натуру, не удовлетворивъ ее тмъ, что казалось возможнымъ. Мы могли бы найти убжище на Яв, Целебес или на другихъ индійскихъ островахъ, а скрывшись отъ преслдованія, какое намъ было дло до остальнаго міра? Какая намъ была надобность въ богатств, въ имени, въ общественномъ положеніи? для насъ это были одни пустые звуки. Въ превратной логик страсти все было ясно и хорошо.

‘Идея о побг до такой степени овладла мной, что я ршился унизиться, предложивъ ее ей,— я, который долженъ бы былъ благоговть предъ непорочностью ея сердца, длавшею любовь ея вдвойн священною, и вмсто того ршился обратить эту непорочность въ орудіе ея собственной гибели! Она выслушала меня со страхомъ, но не съ негодованіемъ. — Не искушайте меня! сказала она, съ воплемъ въ душ: — вы помните о моихъ дтяхъ, и помогите мн въ борьб съ моимъ сердцемъ! — Благодареніе Богу! я не остался глухимъ къ этому воплю слабости, я приготовился встртить сопротивленіе, вооружился для этого, но ея отчаяніе и страхъ сдаться мн совершенно обезоружили меня. Слава Богу! я одержалъ верхъ надъ холоднымъ, безжалостнымъ самолюбіемъ моего пола. Въ ту ночь она приняла отъ меня поцалуй, единственный поцалуй, который я подарилъ ей,— поцалуй раскаянія, но не торжества. Онъ не оставилъ пятна на непорочности ея супружеской клятвы. Это былъ залогъ нашей истинной разлуки другъ съ другомъ. Оставалось еще дня два до окончанія вояжа, но мы смотрли другъ на друга, какъ будто сквозь ршотки противоположныхъ темницъ, раздлявшихъ насъ двойною стной. Мы имли грустное удовольствіе находиться вблизи другъ друга, прогуливаться вмст и формально подавать руки другъ другу, не смя сдлать ими теплаго пожатія. Но скоро прекратилось и это жалкое утшеніе. Въ Калькутт ждалъ ее мужъ, и я нарочно заперся въ кают, чтобы не видть его. Я еще не былъ увренъ въ самомъ себ.

‘Она ухала въ Бенаресъ, а потомъ въ Миротъ, и я больше никогда ее не видлъ. Мене чмъ черезъ годъ я услышалъ, что она умерла отъ ‘туземной горячки’. Я былъ радъ этому,— смерть для нея была лучше жизни,— по крайней мр въ то время, когда эта жизнь обратилась для нея въ безпрерывную измну своему сердцу. Смерть очистила воспоминаніе о моей страсти и даровала мн покорность судьб отрадне той, которую она могла бы навязать мн въ минуты моего безумія. Какъ ни грустенъ этотъ эпизодъ моей жизни, но онъ заключалъ въ себ элементъ утшенія, и возстановилъ равновсіе, нарушенное моимъ первымъ разочарованіемъ. Моя печаль о ней была тихая, нжная и утшающая, — и я никогда не убгалъ отъ ея возвращенія. Теперь она слилась съ давнопрошедшими событіями, во ея вліяніе все еще продолжается,— желаніе удовлетворить любовь, въ которой жизнь такъ жестоко обманула меня, не охладло еще въ моемъ сердц.

‘Есть натуры, имющія сходство съ растеніями, которыя увядаютъ посл перваго цвка, натуры, въ которыхъ одна страсть истощаетъ, по видимому, вс способности къ любви. Я не принадлежу къ ихъ числу, напротивъ, я увренъ что обладаю постоянствомъ. Я знаю, что все еще жду счастливаго случая, который доставитъ мн возможность показать это качество. Вы, какъ женщина, скажите мн безпристрастно: достоинъ ли я надяться на подобное счастіе? Теперь вы познакомились съ моей исторіей, разсмотрите меня съ помощію священныхъ инстинктовъ вашей натуры, и согласно имъ, простите или осудите меня. Я открылъ передъ вами мою мечту объ истинномъ супружеств,— мечту, которая удерживаетъ меня отъ брачнаго союза, не освященнаго совершенною любовію и довріемъ. Лишился ли я права предаваться этой мечт? Буду ли я виновенъ въ измн двственному доврію какой нибудь благородной женщины, — которую еще можетъ быть Богу угодно будетъ послать мн, — предложивъ ей сердце, которое, испытавъ уже искушенія, сохранило вс возвышенныя побужденія? Прошу васъ, отвтьте мн на эти вопросы. Не обвиняйте свою собственную правдивость и благородство натуры, которыя доставили мы этотъ трудъ. Пользуясь ими, обвиняйте скоре мое самолюбіе.

‘Теперь я разсказалъ все, въ чемъ хотлъ призваться, и могъ бы этимъ покончить. Но мн пришла на умъ одна мысль, внушенная внезапнымъ воспоминаніемъ о реформ, которой вы себя посвятили. Я полагаю, что вс реформаторы имютъ сильную наклонность измрять дйствія и вншнія привычки человческой расы, не разсмотрвъ скрытыхъ причинъ этихъ дйствій. Въ нашей натур существуетъ базисъ для всхъ вообще привычекъ, какъ тлесныхъ, такъ и душевныхъ. Взаимное отношеніе мужчины и женщины въ обществ не опредляется еще сознательной тиранніей съ одной стороны и подобострастіемъ съ другой. Каждый полъ иметъ свои особенные умственные и моральные законы, разница между которыми, быть можетъ, слишкомъ тонка, неуловима, чтобы правильно опредлить ее, но они такъ осязательны въ жизни, какъ блый и красный цвтъ, который дв сосднія розы извлекаютъ изъ одной и той же почвы. Въ то время когда мы расходились въ нашихъ взглядахъ относительно женщины, я говорилъ искренно и горячо, основываясь на знаніи, пріобртенномъ несчастнымъ опытомъ, которое, однакоже, нисколько не касалось глубокаго моего уваженія къ женщин. Я прошу васъ помнить это на случай, если довріе, которое я навязываю вамъ, образуетъ между нами глубокую бездну.

‘Я лишилъ себя права обращаться съ требованіями, но какой бы ни былъ вашъ приговоръ, позволите ли вы мн услышать его изъ вашихъ устъ? Позволите ли вы мн увидться съ вами еще разъ? Я пишу къ вамъ теперь не потому, что уклоняюсь самъ произнести т же самыя слова, но потому, что исторію, подобную моей, не всегда можно разсказать легко или ясно, и притомъ я не желаю, чтобы вы находились подъ вліяніемъ сочувствія, которое могъ бы возбудить живой голосъ.

‘Въ будущій вторникъ вы будете свободны и предпримете свою обычную прогулку. Могу ли я снова быть вашимъ спутникомъ къ берегамъ Ручья? Впрочемъ нтъ, не пишите, вы найдете меня тамъ, если только согласитесь увидться со мной. Если вы не придете, я буду ждать письменнаго доказательства если не прежняго уваженія ко мн, то по крайней мр прощенія. Во всякомъ случа, считайте меня за человка, который, узнавъ васъ, никогда не перестанетъ уважать женщину. Вашъ другъ

Максвелъ Вудбьюри’.

ГЛАВА XXXI.

ВЪ КОТОРОЙ ЖЕНЩИНА СЪ СИЛЬНЫМЪ УМОМЪ СТАНОВИТСЯ СЛАБОЮ.

Для возбужденія сочувствія къ исторіи, которую Ханна Торстонъ только что прочитала. не требовалось ни одного звука живаго голоса. До этой поры ни одинъ еще мужчина не открывался передъ ней такъ свободно въ своей опытности относительно женщинъ. Совершенно углубленная въ чтеніе, опа предавалась первымъ сильнымъ впечатлніямъ. подчиняясь по очереди негодованію и сожалнію, и не размышляя о боле глубокомъ значеніи письма. Второй эпизодъ страсти Вудбьюри сильно столкнулся съ непорочнымъ идеаломъ, составленнымъ въ ея душ, ударъ для нея былъ, можетъ статься, гораздо сильне, чмъ могло бы произнести его признаніе въ дйствительномъ преступленіи на женщину, лучше знакомую со свтомъ. Выросшую въ чистой атмосфер своей секты, среди тихой безмятежной деревеской жизни, ее поражала мысль о любви, запрещенной свтомъ въ тоже время оправдываемой ея собственнымъ сердцемъ. Не смотря на то, глубокое сожалніе, возбуждаемое чтеніемъ, отнимало у нея всякую возможность осужденія. Она чувствовала, что зло не столько заключалось въ любви, которая незамтно овладла ими обоими, сколько въ побужденіи предаться этому чувству, а не подавить его, но когда оно было подавлено, когда страсть была очищена добровольнымъ отреченіемъ отъ нея и самой смертью, Ханна не могла выказать нжной снисходительности даже къ этой черт признанія.

Вопросы Вудбьюри скоре относились къ будущему нежели къ прошедшему. Они намекали на возможность посщенія его сердца новой любовью. Желаніе этой любви, какъ онъ признавался, еще не охладло въ немъ. Обманъ и роковая встрча не заглушили въ немъ этого безсмертнаго чувства, достоинъ ли онъ былъ воспринять его?—‘Разсмотрите меня, писалъ онъ, съ помощію священныхъ инстинктовъ вашей собственной натуры, и согласно имъ осудите меня или простите’. Ханна уже простила. Быть можетъ, если бы она прочитала тже самыя слова въ письм незнакомаго ей человка, или пожалуй въ роман, она бы остановилась и подумала, ея врожденная строгость не такъ бы легко смягчилась, но зная Вудбьюри, какъ она научилась знать его въ послднее время, — за откровеннаго, мужественно-твердаго и справедливаго, благородно уважавшаго ее мужчину, ея сердце не замедлило отозваться на его вопросы. Добровольно открывъ свою слабость, онъ заставилъ ее стыдиться самой себя, потому что она ршилась никогда не допустить его до открытія своей собственной слабости.

Мало по малу, однако, посл того, какъ сдлалось яснымъ, что ея сочувствіе и состраданіе были справедливы, начали являться другіе вопросы, которые оставались скрытыми подъ очевидною цлью его письма. Не зная содержанія письма, она не спрашивала себя заране, для чего должно быть сдлано такое признаніе: она полагала, что найдетъ объясненіе въ самомъ письм. Приведенная имъ самимъ причина была не совсмъ достаточна и предполагала нчто боле важное, чего онъ не выразилъ. Изъ одного чувства любопытства ни одинъ человкъ не сдлаетъ подобнаго признанія. Въ одно время съ этимъ вопросомъ представился другой: почему воображалъ онъ, что его поступокъ долженъ былъ, по всей вроятности, образовать между ними непроходимую бездну? Была ли это просто чувствительность натуры, которая имя за собой необъясненныя тайны, считала себя порочною? Нтъ, такое чувствительное сердце предпочло бы молчаніе. Неужели онъ сознавалъ возвращеніе любви, и, сомнваясь въ самомъ себ, просилъ женщину, чтобы она объяснила ему, способенъ ли онъ доврять другимъ и самъ хранить довріе?— ‘Съ его стороны жестоко обращаться ко мн съ подобной просьбой, говорила она про себя: неужели онъ воображаетъ, что мое сердце нечувствительно, какъ мраморъ, что я должна провритъ на этомъ сердц мысли, изъ которыхъ каждая наноситъ рану? Почему онъ тогда же не послалъ своей исповди къ ней? Не я, а она должна была выслушать ее. Онъ уже виновенъ въ измн ей потому только, что обратился съ вопросами ко мн’.

Ханна положила письмо и до половины приподнялась на стул, въ сильномъ волненіи отъ этой мысли. Потомъ, какъ будто пораженная сильнымъ ударомъ, вдругъ опустилась на мсто. Ея лицо сдлалось холоднымъ и мертвенно блднымъ, нервы въ рукахъ ея онмли, и руки повисли безъ всякаго движенія. Глаза ея закрылись, и ея дыханіе сдлалось тяжелымъ, прерывистымъ. Черезъ нсколько минутъ она выпрямилась, положила локоть на столъ, и рукой подперла голову.— Я схожу съ ума, прошептала она съ попыткой улыбнуться:— разсудокъ мой теряется… это доказываетъ, что у меня разсудокъ женщины.

Огонь давно былъ погашенъ. Въ комнат было холодно, по ея тлу началъ пробгать ознобъ. Она встала, спрятала письмо и книгу и легла въ постель. Благотворная теплота, прогоняя лихорадочный ознобъ, повидимому смягчала и оттаивала тяжелыя сжатія сердца, и Ханна тихо заплакала.— О, если это такъ должно быть, сказала она: я сдлаюсь съ этой поры вдвойн несчастною! Что я стану длать? Я не могу отказаться отъ истинъ, которыми посвятила свою жизнь, и он поставили теперь себя между моимъ сердцемъ и сердцемъ благороднйшаго человка. Да, гордость моя наконецъ уничтожена, и я признаюсь самой себ, какъ высоко я почитаю и уважаю его, — не скажу, что люблю его,… но и въ этомъ отношеніи я боле не безопасна. Мы были такъ далеки другъ отъ друга,— могла ли я предвидть опасность? Теперь я увидла ее, но увидла слишкомъ поздно для него… слишкомъ поздно и для себя.

И сомннія снова пробудились въ ней. Она узнала все такъ быстро, такъ внезапно, что согласиться съ этимъ сразу не было никакой возможности. Онъ не могъ любить ее. Не боле какъ нсколько дней тому назадъ, онъ считалъ ее холодной и суровой, теперь онъ признавалъ ее справедливой, и его письмо прямо обращалось къ ея справедливости, она вовсе не подозрвала о тайн, дремлющей въ ея сердц. Онъ говорилъ о возможности существованія чистой и возвышенной дружбы между двумя полами, такой, какая уже существовали между нимъ и мистриссъ Блэкъ, быть можетъ, въ настоящемъ случа цлью его и была только одна подобная дружба. Какъ бы то ни было, эта мысль не была такъ утшительна, какъ бы ей слдовало быть, и черезъ моментъ, ловкое объясненіе, которое она построила, обратилось въ развалины.

Въ эту ночь она спала весьма немного, и весь слдующій день прошелъ въ исполненіи разныхъ обязанностей какъ будто во сн. Она знала, что глаза матери нсколько разъ тревожно останавливались на ея лиц, и признаніе въ смутномъ состояніи души готово было сорваться съ ея языка, но она твердо ршилась отложить это до той поры, пока не пройдетъ страшный кризисъ. Она не хотла безпокоить больную своими темными опасеніями, которыя еще могли оказаться совершенно напрасными. При каждомъ новомъ смятенія въ ея ум, сужденія ея становилась боле и боле неровными, непослдовательными. Мысль о любви Вудбьюри, однажды открывшаяся передь ней, не могла быть удалена, и съ каждымъ ея возвращеніемъ, она повидимому приносила въ ея сердце боле мягкое и боле нжное чувство. Съ другой стороны — мечты Ханны о карьер, посвященной длу эмансипаціи женщины, выстроились передъ ея умственнымъ зрніемъ и принимали позицію отчаяннаго сопротивленія. — Теперь наступило время испытанія!— повидимому говорили они: окажи защиту своему полу, или покорись слабости своего сердца, и усиль въ немъ голосъ упрека!

Наступившій понедльникъ не принесъ съ собой прекращенія борьбы, но къ Ханн до нкоторой степени возвратилось обычное самообладаніе. Она заглушила на время возникшія сомннія, чмъ дале углублялась она въ лабиринтъ, тмъ боле путалась,— и наконецъ ршилась ждать съ спокойствіемъ, какимъ могла располагать, минуты когда изъ него выпутается. Различные виды боязни, неопредленнаго желанія, защиты и покорности безпрестанно представлялись передъ ней по очереди, или вмст, въ какомъ-то хаос, — но единственное ощущеніе, которое она испытывала, заключалось въ томъ, что если предчувствія не обманывали ее, то ее ожидало впереди самое жестокое испытаніе. Гордость не позволяла уклоняться отъ этого испытанія, а между тмъ каждый часъ, сближавшій ее съ нимъ, увеличивалъ страхъ предстоявшаго свиданія.

Силы матери быстро упадали, и въ этотъ день старушка нуждаласъ въ безпрерывной помощи Ханны. Наконецъ, когда Ханна могла удалиться въ свою спальню, усталость вмст съ мучительной безсонницей предшествовавшихъ двухъ ночей положительно взяли верхъ надъ ней и она крпко проспала до самаго утра. При пробужденіи первой ея мыслью было:— наступилъ день, а я не приготовилась и встртить его.— Утро было срое и тихое, когда она посмотрла въ окно на долину, густой синій туманъ покрывалъ отдаленные лса, темные сосны и коричневые дубы сливались въ этой пелен, и только изрдка проглядывали сквозь нее золотистые и оранжевые оттнки клена. Физическое настроеніе Ханны согласовалось съ состоящемъ природы. Ея душевныя силы были утомлены, она чувствовала, что сопротивленіе, котораго она страшилась и которое оказывалось неизбжнымъ, было бы пассивное, но не дятельное и упорное. Она испытывала невыразимую усталость. ‘О! думала она, нельзя ли избавиться отъ этого испытанія’! — И какъ легко бы можно было избжать его: стоило только отказаться на этотъ разъ отъ своей обычной прогулки, она могла бы впослдствіи написать ему и выразить все свое уваженіе и признательность за оказанное ей довріе. Но инстинктъ говорилъ ей, что это только отдаляло бы признаніе, котораго все-таки не избжать. Если она ошибалась, бояться ей нечего, если права, то замедленіе въ отвт, который ждали отъ нея, было бы съ ея стороны трусостью и несправедливостью въ отношеніи къ Вудбьюри.

Старушка Торстонъ поразвеселилась и когда пришла мистриссъ Стейльзъ, по обыкновенію, вскор посл обда, больную можно было спокойно оставить на ея попеченіе. Не смотря на то, Ханна, надвъ шляпку и шаль, все еще мшкала подъ вліяніемъ послдней, смутной надежды, что можетъ быть еще что нибудь случится и дастъ ей благовидный предлогъ остаться дома.

— Что же ты не отправляешься, дитя мое? спросила наконецъ вдова.

— Не лучше да остаться при теб сегодня? отвчала Ханна, колеблясь.

— Пожалуйста, нечего подобнаго не длай. Въ эти два дня ты такъ перемнилась, что я не узнаю тебя, съ прогулки ты всегда приходишь свже и лучше. Не пронесешь ли мн пучокъ генціаны?

— Хорошо, принесу.

Ханна наклонилась, поцаловала старушку и вышла изъ дому.

Небо все еще было тяжелое и срое, въ воздух распространялась какая-то удушливая теплота. Кузнечики громко чирикали въ увядающихъ растеніяхъ вдоль садовой ршетки: вороны хрипло каркали съ верхушекъ вязовъ. Дорога была совершенно пустая, на сколько могъ видть глазъ, но покрикиванья фермеровъ ясно раздавались по долин съ полей на восточной гор. Природа, повидимому, впала въ онмніе, въ сонливое полусознаніе своего бытія, какъ будто подъ какимъ-то наркотическимъ вліяніемъ.

Ханна тихо подвигалась впередъ, стараясь подавить тяжелое біеніе сердца. При соединеніи двухъ большихъ дорогъ она украдкой взглянула на анакреонскую дорогу, никого на ней не было видно, по другой дорог тащилась изъ Птолеми фермерская телга, и больше ничего. Посл первыхъ боле спокойныхъ ударовъ сердца прогулка между кустарниками стала терять свою прежнюю прелесть, она представлялась ей уединенне, чмъ когда либо, особливо при воспоминаніи обстоятельствъ, сопровождавшихъ ее въ послдній разъ. Въ то время какъ она взглянула на темно-зеленыя клумбы деревьевъ, закрытыя пушистыми клочьями ползучихъ растеній, съ ближайшей тропинки вдругъ выступила мужская фигура и поспшила въ ней черезъ лугъ.

Это былъ Вудбьюри. Онъ опустилъ ршетку для ея входа и сталъ поджидать ее. Въ его карихъ глазахъ отражался спокойный радостный свтъ, его лицо сіяло, какъ будто озаренное случайно упавшимъ на него лучемъ свта. Онъ казался такимъ чистосердечнымъ и добродушнымъ, такъ обрадовался ея приходу, такъ былъ непринуждененъ посл своего признанія, что сильное біеніе сердца Ханны сдлалось равномрне, и она почувствовала себя спокойне въ его присутствіи:

— Благодарю васъ, сказалъ онъ, взявъ ея руку, какъ для того, чтобы выразить свое привтствіе, такъ и для того, чтобы помочь ей перейти черезъ ршетку, и занявъ мсто подл Ханны, онъ заговорилъ.— Не отправимся ли мы опять въ любимый вашъ уголокъ у маленькой бухты? Мн чрезвычайно понравилось то мсто, я вспоминалъ его тысячу разъ.

— Почему же, если вы желаете! отвчала Ханна.

Въ то время, когда они шли по извилистымъ тропинкамъ, Вудбьюри говорилъ весело и пріятно, вовлекая ее въ разговоръ объ осеннихъ растеніяхъ, о быстрот и затишьяхъ сосдняго ручья, о всхъ окружавшихъ ихъ видахъ и звукахъ. Спокойствіе, которое она ошибочно принимала за твердость, овладло ея сердцемъ. Она достигла уединеннаго мстечка съ чувствомъ робкаго ожиданія, это правда, но слды прежней боязни совершенно исчезли. Бревно лежало на мст, какъ будто ожидая ихъ, ручеекъ съ журчаньемъ омывалъ небольшой выдавшійся мысъ, и отдаленныя горы, покрытыя синевой, замыкали долину.

— Скажите, можете ли вы отвтить мн на мои вопросы? спросилъ Вудбьюри, лишь только они заняли мста.

— Вы въ этомъ случа не представили мн особеннаго затрудненія, отвчала Ханна, понизивъ голосъ. — Мн кажется, вопросы эти скоре относятся до личности, нежели до опыта. Человкъ, отъ природы вроломный и непостоянный, могъ бы разсказать точно такую же исторію, но я уврена въ вашей искренности. Вамъ бы слдовало обратиться съ этими вопросами къ своему собственному сердцу, если вы убждены, что можете располагать постоянствомъ, то вы не измните, выказывая свою привязанность.

Она не смла произнести другое слово. которое было у нея на ум.

— Я не ошибся въ васъ! воскликнулъ Вудбьюри.— Вы имете одно качество, котораго я требую отъ всякаго мужчины или женщины, пользующихся моимъ довріемъ:— вы умете длать различіе между тмъ, что есть чисто врнаго въ человческой натур и что условно врнаго. Я долженъ показать себя передъ вами, каковъ я есть, хоть это можетъ огорчить васъ. Разршеніе грховъ кающагося, прибавилъ онъ съ улыбкой: — въ половину уже бываетъ произнесено во время его исповди.

— Зачмъ же я должна быть вашей исповдницей? спросила она. — Если я ближе узнаю васъ изъ вашей исповди, то это нисколько меня не огорчаетъ. Она нисколько не унизила васъ въ моемъ уваженіи, одно только — я считаю ваше довріе за даръ, котораго я не заслуживаю, потому что ничего за него не сдлала, и котораго мн не слдовало бы принимать до тхъ поръ, пока… пока я не въ состояніи буду заплатить вамъ тмъ же. Еслибы я отвтила намъ какъ нибудь иначе, мн кажется, это не возстановило бы васъ противъ вашихъ чувствъ. При чистот вашего сердца вамъ нтъ надобности обращаться за помощью къ женщин, которой опытность въ жизни такъ много меньше нашей.

Ханна говорила медленно и разсудительно, такъ что вс ея мысли высказывались съ нкоторымъ усиліемъ. Вудбьюри замтилъ, что ея ясновидніе проникнуло сквозь его неловкую хитрость, и догадывался, что она по необходимости должна подозрвать истину. Не смотря на то, онъ все еще уклонялся отъ окончательнаго риска, отъ котораго зависло столь многое. Онъ хотлъ прежде всего измрять глубину ея подозрній.

— Ни одинъ человкъ, сказалъ онъ кротко: — не можетъ быть независимымъ отъ сужденія женщины безъ потери для самого себя. Ея боле непорочная натура служитъ для него гораздо лучшимъ руководителемъ, нежели его собственные темные инстинкты. Вы совершенно правы, допуская, что я уже отвтилъ самому себ, но неужели вы не можете понять радости, которую долженъ испытывать человкъ, услышавъ такое подтвержденіе? Неужели вы не можете оцнить убжденія человка въ томъ, что его сердце было открыто не тщетно?

— Я могу это понимать, хотя мало еще имю опытности, чтобы судить о подобномъ убжденіи. Во всякомъ случа я не думаю, мистеръ Вудбьюри, чтобы вы нуждались въ этомъ, тмъ боле отъ меня. Повидимому у насъ съ вами такъ мало общаго…

— Не правда, прервалъ онъ.— Мннія, какъ бы сильно ни дйствовали они на образованіе и направленіе нашей жизни, составляютъ ни боле ни мене, какъ одни вншнія обстоятельства, въ сравненіи съ глубокими, самобытными источниками характера. Вы и я различаемся другъ отъ друга только съ вншней стороны, и въ этомъ заключалась причина нашихъ несогласій и столкновеній, но теперь я признаю въ васъ натуру, которую искалъ такъ долго и съ такимъ трудомъ. Я ищу соотвтствующаго признанія, и въ торопливости своей едва далъ вамъ время познакомиться съ моими чертями. Теперь и вижу, что я поторопился, мн бы слдовало выждать, когда пройдетъ первое впечатлніе.

При этихъ словахъ Ханна Торстонъ вспомнила упрекъ мистриссъ Вальдо.

— О, нтъ, вы неврно понимаете меня, сказала она.— Я уже перестала быть несправедливой къ вамъ. Вы превосходите меня въ великодушіи, какъ уже превзошли въ справедливости. Вы изумили меня священной довренностію, которая вообще бываетъ доступна только для испытанныхъ друзей. Я не подавала вамъ ни малйшаго повода полагать, что я вамъ другъ, напротивъ, я чуть чуть не сдлалась вашимъ врагомъ.

— Пусть прошедшее и остается прошедшимъ, теперь я знаю васъ. Мое довріе было не совсмъ великодушно, — въ немъ заключалось испытаніе.

— И я его выдержала, отвчала Ханна съ смущеніемъ.

— Нтъ еще, сказалъ Вудбьюри, и его голосъ зазвучалъ плнительнымъ и торжественнымъ тономъ, къ которому, повидимому, прислушивался каждый нервъ въ ея тл.— Нтъ еще! Теперь вы должны выслушать остальное. Когда вы узнали исторію моего сердца, я предложилъ вамъ вопросы съ тмъ, чтобы вы отвтили на нихъ и за себя, и за меня. Любовь очищается при каждомъ своемъ возвращеніи. Моя несчастная опытность не помшала ми полюбить снова, и полюбить съ непорочностью и силой глубже, чмъ въ мои ранніе дни, потому что я не доврялъ и сопротивлялся этой страсти, вмсто того, чтобы принять ее въ свое сердце, какъ желанную гостью. Обольщенія юности для меня миновали, но вмсто нихъ явились потребности возмужалаго возраста. Кажется, на этомъ самомъ мст я описалъ вамъ мою мечту о супружеской жизни. Это была не фантазія, не идеальная картина. Ханна Торстонъ, въ то время я думалъ о васъ.

Кризисъ наступилъ, и она вовсе не приготовилась встртить его. Когда онъ замолчалъ, Ханна прижала руку къ сердцу, какъ будто оно могло быть успокоено физическимъ усиліемъ, губы ея шевелились, но ни одного звука не было слышно.

— Я зналъ, что вы не могли этого предвидть, продолжалъ онъ:— мн слдовало бы дать вамъ время, чтобы въ свою очередь испытать меня, но когда я убдился, что ваша женственная непорочность и благородство души въ состояніи уничтожать всякій антагонизмъ, основанный на пустыхъ впечатлніяхъ, я разстался съ разсудкомъ и волей. Сила, могущественне меня самого, влекла меня впередъ до того предла, котораго я достигъ въ настоящее время, до того момента, который долженъ ршить вашу судьбу и мою.

Ханна обратилась къ нему съ сильной, выражавшей отчаяніе, энергіей въ лиц и словахъ:— За чмъ вы пришли? вскричала она:— неужели за тмъ, чтобы свести меня съ ума? Неужели еще недостаточно того, чтобы подкрасться подъ основаніе моихъ врованій и уничтожить меня холоднымъ, разрушительнымъ званіемъ, пріобртеннымъ вами въ свт? Прежде чмъ я узнала васъ, моя жизнь имла предпоставленную цль, я была уврена въ себ, оставалась довольна трудомъ, который предстояло совершить мн, но теперь я утратила всякую увренность. Вы длали на меня нападенія, пока не открыли моихъ слабыхъ сторонъ, и потомъ такъ жестоко подорвали вс опоры, къ которымъ я старалась прислониться. Если бы я могла ненавидть васъ, я бы вернула свою прежнюю силу, но въ томъ-то и дло, что ненависть для меня невозможна,— вы сами это знаете!

Вудбьюри совершенно врилъ этому движенію души, выражавшему скоре покорность, нежели сопротивленіе. — Нтъ, Ханна, нжно сказалъ Вудбьюри. Я вамъ хотлъ дать силу, а не отнятъ ее — силу моей любви, моего сочувствія къ вашему длу я моего поощренія. Я знаю, до какой степени это дло овладло вами:— оно построено на основаніи истины, которой я не смю отвергать, и хотя я не соглашусь съ вами относительно цлей, которыя должны быть достигнуты, но мы можемъ освщать путь другъ другу, съ помощію взаимной нжности и взаимной любви можемъ управлять нашими отношеніями, какъ въ этомъ, такъ и во всякомъ другомъ дл. Не думайте, что я обратилъ бы мою любовь въ оковы для васъ. Я могу надяться и врить, что ваша натура будетъ работать въ гармоніи съ моей. Если, узнавая васъ, я стану находить, что не такъ понимаю женщину, я буду стараться исправить мою ошибку, я не буду просить отъ васъ боле того, что вы, я знаю, охотно подарите мн, это сознаніе боле глубокой истины, которая должна развиться съ прогрессомъ вашей жизни.

Ханна дрожала всмъ тломъ.

— Не говорите больше, произнесла она слабымъ, глухими, голосомъ:— я не въ силахъ вынести это. О, Боже! что будетъ со мной? Я научилась смотрть на васъ, какъ на благороднаго и великодушнаго человка, я надялась получить отъ васъ помощь, а теперь вы меня подвергаете пытк!

Вудбьюри не обнаружилъ ни малйшаго сожалнія. Онъ читалъ въ ея душ гораздо врне, нежели она сама, и теперь видлъ, что битва должна быть доведена до конца. Ея волненіе подавало ему надежду,— это было волненіе поднимавшагося прилива страсти, которому она сопротивлялась, употребляя послднія напряженіи своей ложной силы. Онъ долженъ былъ казаться жестокимъ, хоти борьба въ ея сердц производила въ немъ безпредльное сожалніе. Заговоривъ снова, онъ придалъ своему голосу новую силу.

— Ханна, сказалъ онъ:— я долженъ говорить. Вспомните, что я защищаю вопросъ, который касается всхъ остальныхъ лтъ моей жизни и… и, можетъ быть, вашей. Здсь нтъ и не можетъ быть рчи о порабощеніи:— Я предлагаю вамъ любовь, которая во все вруетъ, на все надется, все переноситъ. Я не долженъ и не смю заглядывать безъ благоговнія въ ваше двственное сердце: — но вы должны были предвидть моментъ подобный настоящему. Вы вроятно старались представить себ лицо того человка, котораго вы полюбили бы, вы вроятно мечтали о святомъ довріи любви, которое принудило бы васъ отдать свою судьбу въ его руки, въ воображеніи своемъ вы, вроятно, рисовали картону счастливой жизни, соединенной съ его жизнью, единства, интереса, чувства, вры, защиты и поддержки съ его стороны, утшенія и нжности съ вашей…

Ханна схватила его руку ближайшей къ нему своей рукой и судорожно сжала ее. Голова ея склонилось на грудь, и лицо скрылось отъ взгляда Вудбьюри. Онъ тихо разжалъ руку Ханны и положилъ ее въ свою. Но при этомъ нмомъ выраженіи сильнаго чувства, онъ не хотлъ оставаться безмолвнымъ:— отъ страданій ея онъ защитилъ свое сердце стальной, холодной броней.

— Вы старались, продолжалъ онъ:— изгладить въ своемъ сердц эту мечту и старались напрасно. Вы уклонились отъ созерцанія одинокой будущности, и въ безмолвіи своей души громко оплакивали возможность ея выполненія. Ни днемъ, ни ночью мечта эта не покидала васъ,— это была пытка, но пытка слишкомъ милая и прекрасная, чтобы отказаться отъ нея…

Вудбьюри остановился. Хайна не отнимала руки своей и горько плакала. Но голова ея все еще была обращена отъ него въ сторону. Ея твердость только ослабла, но не была совершенно разрушена.

— Вспомните, сказалъ о въ:— въ нашей жизни нтъ ничего такого, что имло бы сходство съ картиной, которая предупреждаетъ о появленіи этой мечты. Я не такой человкъ, чтобы быть вашимъ идеаломъ. Представляя себ ваши мечты, я убжденъ, что въ мір нтъ человка, который былъ бы достоинъ замнить собою вашъ идеалъ. Но я могу оказать намъ и нжность, и довріе, и опору, которыхъ вы требовали отъ него въ вашемъ сердц. Не отвергайте ихъ, пока еще хотя одинъ голосъ кашей натуры говоритъ вамъ о возможности существованія въ насъ обоихъ нкоторой частицы вашего идеальнаго союза. Судьба двухъ жизней зависитъ отъ вашего отвта:— въ эту минуту положитесь во всемъ на непогршительный голосъ вашего сердца. Вы сказали, что не можете ненавидть меня?

Ханна молча покачала головой. Она все еще горько плакала.

— Въ эту минуту, я не спрашиваю васъ, любите ли вы меня? Я но могу подвергать мою будущность риску, который считаю гибельнымъ. Но я хочу спросить васъ: — можете ли вы полюбить меня?

Ханна не отвчала, ея рука лежала въ его рук,— ея лицо оставалось склоненнымъ на грудь. Вудбьюри взялъ ея другую руку и прошепталъ:— Ханна! взгляните на меня!

Она медленно повернула голову и приподняла лицо. Ея щеки были покрыты слезами, ея плнительные темно-срые глаза, отуманенные слезами, невольно катившимися изъ нихъ, встртились съ его взглядомъ.

Въ этомъ взгляд сильная душа мужчины встртилась и побдила женщину. Онъ видлъ свое торжество, но прикрылъ свое сознаніе въ немъ, — онъ боялся, что внезапное выраженіе его счастія встревожитъ Ханну. Тихо и нжно онъ обвилъ рукой талію и привлекъ Ханну къ своей груди. Волненіе ея постепенно успокоивалось, приподнявъ голову, она отклонилась отъ него и заговорила весьма плавно и тихо, потупивъ въ землю глаза.

— Да, Максвелъ, этого-то я боялась. Я не скажу теперь, что люблю васъ, сердце мое сильно взволновано. Въ вашемъ присутствія я становлюсь совершенно безсильною для всякаго дйствія. Я чувствовала вашу силу и боролась съ ней, но вы побдили меня. Если вы любите меня, то пожалйте меня,— и не пользуйтесь шумно вашимъ торжествомъ. Не связывайте меня въ настоящую минуту никакимъ общаніемъ. Будьте довольны убжденіемъ, что я боялась полюбить васъ, потому что предвидла, до какой степени это было бы легко. Ничего больше не просите отъ меня. Сегодня, я ничего не могу больше вынести. Силы оставили меня, и я теперь слаба, какъ ребенокъ. Будьте великодушны!

Вудбьюри снова нжно привлекъ Ханну къ своей груди и поцаловалъ ее. Ханна не сопротивлалась, напротивъ, опа отвчала ему тою же нжностью. Онъ еще разъ поцаловалъ ее, но этотъ поцалуй былъ страстный, запечатлвшій ихъ вчный союзъ. Ханна отступила отъ него и съ горячностью вскричала: — Богъ проклянетъ васъ, если вы теперь обманете меня! Вы заставили, обязали меня думать о васъ день и ночь, припоминать ваши взгляды и слова… о, Максвелъ! вы совсмъ и навсегда овладли мной!

— Я не требую отъ васъ боле того, что могу самъ предложитъ, отвчалъ Вудбьюри. — Я не связываю васъ никакими общаніями. Будемте свободно открывать себ дорогу къ полному ознакомленію другъ съ другомъ. Вы поручили мн вашу жизнь, и я буду нжно и съ благоговніемъ хранить ее. Теперь и свою жизнь я могу отдать вамъ.

Ханна не ршилась еще разъ встртить его взглядъ, но взяла протянутую руку. Онъ подвелъ ее къ окраин полуострова и тамъ они стояли другъ подл друга, между тмъ, какъ мягкіе полутоны журчавшей воды служили прекраснымъ аккомпанементомъ глубокому безмолвію. Въ этомъ безмолвіи сердца обоихъ были дятельны. Вудбьюри чувствовалъ, что хотя его натура и оказалась боле сильною, но онъ еще не вполн овладлъ Ханной, которая была похожа на испуганную пойманную птичку, боявшуюся расправить свои крылья. Что было начато силой, онъ долженъ былъ кончить нжностью. Въ этотъ моментъ Ханна не думала объ отступленіи. Она чувствовала, до какой степени была безсильна для того, чтобы сдлать попытку къ приступу или отступленію. Она потеряла сильную позицію, на которой такъ долго держалась, а между тмъ не могла допустить мысли о неизбжной сдач.

— Я знаю, вы теперь взволнованы, сказалъ, наконецъ, Вудбьюри, и необыкновенная нжность въ его голос легла на сердце Ханны, какъ цлебный бальзамъ: — но не думайте, что вы одн покорились сил, издвающейся надъ человческой волей. Я сказалъ истину, что приближеніе любви на этотъ разъ было встрчено мною съ недоврчивостью и сопротивленіемъ. Я покорился первымъ и такимъ образомъ узналъ о своей любви, въ то время, когда вы оставались еще въ совершенномъ невдніи, и, конечно, при этомъ невдніи не могло возникнуть съ разу сознанія любви. Я, однако, чувствую, что инстинктъ, заставлявшій меня искать васъ, не былъ ложнымъ. Теперь я могу оцнить вашу борьбу, которая несравненно сильне моей, потому что женщина въ дл брака рискуетъ гораздо больше, чмъ мужчина. Предоставимъ другъ другу полное довріе, въ чистой атмосфер котораго должны умереть вс остающіяся сомннія, ревность и боязнь за нарушеніе правъ. Ханна, можете ли вы общать мн это? Вотъ все, чего я прошу отъ васъ въ настоящее время.

Ханна не имла твердости отказать въ этомъ. Она отдалась уже ему всмъ сердцемъ, хотя и предвидла, что должна была заключать въ себ подобная покорность.

— Я сомнваюсь только въ самой себ, отвчала опа. — Будьте снисходительны ко мн, прибавила она, посл непродолжительной паузы, и вполовину отвернулась отъ Вудбьюри: вспомните, какую неудачу испытала я… до какой степени обманулась я въ самой себ. Другая женщина была бы, на моемъ мст, истинно счастлива, она гордилась бы своимъ положеніемъ, потому что у вся не было надеждъ, которыя леляла я въ теченіе многихъ лтъ и которыя должны теперь рушиться, ей не представлялось бы надобности оправдываться передъ своимъ сердцемъ въ отступленіи отъ подвига, предпринятаго на пользу человчества.

— Оставимте это въ поко, сказалъ Вудбьюри, стараясь утшить ее. — Не думайте, что вы испытали неудачу, вы никогда не казались мн такою твердою, какъ теперь. Поврьте, что между двумя сердцами, которыя любовь обрекаетъ одной и той же судьб, не можетъ существовать противуборствующей силы. Придетъ время, когда этотъ видимый диссонансъ покажется вамъ гармоніей. До той поры я не скажу вамъ слова, которое бы не послужило къ разршенію сомнній, къ облегченію страха, къ укрпленію доврія.

— Теперь позвольте мн воротиться домой, сказала Ханна. — Боже! прости меня! я почти позабыла о матери. Она просила меня принести генціанъ. Становится уже довольно поздно, и она будетъ безпокоиться.

Вудбьюри повелъ ее по извилистымъ, поросшимъ мелкимъ кустарникомъ тропинкамъ. Она взяла предложенную руку съ машинальной покорностью, но прикосновеніе къ ней производило въ ней ощущеніе столь новое и пріятное, что она при каждомъ его повтореніи упрекала себя, какъ за ощущеніе непозволительное. Вудбьюри нарвалъ за нее прекрасныхъ генціанъ и прибавивъ къ нимъ нсколько листьевъ осенняго папоротника, составилъ коротенькій букетъ. Они шли другъ подл друга молча, спустились на лугъ, тихо поднялись на гору и наконецъ очутились у коттеджа вдовы.

— Я самъ передамъ эти цвты, сказалъ Вудбьюри. — И знаете ли что, не разсказать ли намъ старушк о результат нашей прогулки?

Ханна не могла отказать ему. Черезъ минуту они уже сидли въ маленькой гостиной. Мистриссъ Стэйльзъ ждала ихъ къ чаю , и при ихъ появленіи сейчасъ же удалилась.

— Мать, не хочешь ли повидаться съ мистеромъ Вудбьюри? сказала Ханна, отворивъ дверь въ сосднюю комнату, гд больная, покойно обложенная подушками, сидла въ постели.

— Ты вдь знаешь, что я всегда рада его видть, отвчала вдова слабымъ голосомъ.

Они вошли вмст, и Вудбьюри положилъ цвты на постель. Старушка посмотрла сначала на одного, потомъ на другую, и какъ будто внезапно получивъ способность ясновиднія , открыла всю истину. Новый свтъ озарилъ ея лицо.

— Максвелъ! воскликнула она: — Ханна!

— Мать! отвчала дочь, опускаясь на колни и приникнувъ лицомъ къ одялу.

Слезы выступили на глазахъ вдовы и тихо заструились по впалымъ щекамъ. — Я все понимаю, сказала она: — я молила Бога, чтобы это случилось. Господь еще разъ благословляетъ меня на смертномъ одр. Подойди сюда, Максвелъ, и прими благословеніе матери. Я съ радостію отдаю мою милую дочь въ твои руки.

Ханна слышала эти слова. Она чувствовала, что узы, скрпленные благословеніемъ умирающей матери, не могутъ быть разорваны.

ГЛАВА XXXII.

ВЪ КОТОРОЙ ПРЕСКАЕТСЯ ВСЯКАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ КЪ ОТСТУПЛЕНІЮ.

— Максвелъ, приходи сюда завтра, сказала вдова Торстонъ, когда Вудбьюри прощался съ ней: — приходи и дай мн послушать, что ты и Ханна скажете другъ другу. Теперь я очень слаба и говоритъ больше не могу. Мою жизнь такъ рдко, такъ рдко посщала внезапная радость, что настоящій случай отнялъ у меня послднія силы. Ты тоже, Ханна, можешь оставить меня. Мн кажется-, я могла бы заснуть немного.

Ханна поправила подушки и оставила больную. Вудбьюри ждалъ ее въ дверяхъ, выходившихъ изъ гостиной въ пріемную.

— Теперь я отправляюсь домой, сказалъ онъ: — не подарите ли мн на дорогу слова надежды и утшенія? скажите, что вы ввряетесь мн.

— О, ввряюсь вполн и навсегда! воскликнула Ханна.— Не обращайте вниманія ни на волненіе мое, ни на мое молчаніе. Я уврена, что когда вс мои чувства примутъ надлежащую гармонію, все, что я слышала отъ васъ сегодня, сдлаетъ меня счастливою. Я подобно моей матери, прибавила она съ грустной улыбкой:— привыкла смотрть на нкоторыя вещи съ недовріемъ.

Вудбьюри ввелъ ее въ пріемную и затворилъ дверь.— Съ этой поры Ханна, сказалъ онъ, обнявъ ее: если бы кто осмлился поразить васъ, то пораженіе это должно пройти сначала чрезъ меня. Прощайте, до завтра!

Онъ наклонилъ голову къ ея липу и глаза ихъ встртились. Его лицо озарено было спокойнымъ свтомъ, отражавшимъ любовь, подъ обаяніемъ которой Ханна ощущала невыразимое счастіе. Сердце ея сильно забилось, какая-то удивительная, не испытанная еще досел чарующая сила привлекла ея губы къ его губамъ. Она почувствовала страстное пожатіе руки, при которомъ затрепетала всмъ тломъ: какъ будто во сн она слышала, какъ отворилась и закрылась дверь, какъ будто ощупью добралась она до лстницы, гд опустилась на нижнюю ступеньку и обими руками закрыла лицо.

Она ни о чемъ не думала и не старалась думать. Поцалуй горлъ на ея губахъ, съ каждымъ ударомъ ея сердца разсыпались повидимому искристые лучи свта по всмъ ея нервамъ. Подъ опушенными рсницами ширились и сокращались разноцвтныя великолпныя кольца, — кровь новой жизни приливала къ ея ушамъ, какъ будто въ нихъ нашептывали что-то только что распустившіеся и колеблемые весеннимъ втеркомъ цвтки. Очарованіе было слишкомъ сладостно, чтобы нарушитъ его. Для ея чувствъ не существовало никакихъ вншнихъ звуковъ, настоящее, съ его нескончаемыми борьбами, съ его мучительными сомнніями, съ его предсказаніями о предстоявшей горести, все — все изчезло передъ ней, вся ея душа предалась какому-то одному никогда еще не испытанному ощущенію.

Но вдругъ рзкій, взволнованный голосъ, раздавшійся подл нея, назвалъ ее по имени. Онъ возвратилъ ее къ самосознанію, хотя и испугалъ до такой степени, что у нея захватило дыханіе.

— Милая Ханна! Боже мой! что сдлалось съ вами? воскликнула стоявшая передъ ней мистриссъ Вальдо. — Ваша матушка спитъ, и я обошла весь домъ, отыскивая васъ. Вы еще не спите?

— Я собралась подумать.

— Перестаньте! неужели вы еще мало думали? Глядя на ваше лицо, мн слдовало бы сказать, что я смотрю на замогильный призракъ… или нтъ, нтъ: я вижу передъ собой ангела! Душа моя,— пожалуйста не смотрите такъ,— а то я подумаю, что вы собираетесь умереть.

— Если бы я умерла, тогда для меня все сдлалось бы яснымъ, отвчала Ханна, длая усиліе владть собой:— но… сначала я должна научиться жить. На счетъ меня не безпокойтесь. Я взволнована и озабочена, я, просто, сама нс своя.

— Не удивляюсь, — нисколько не удивляюсь, нжно сказала мистриссъ Вальдо. Вы, какъ и каждый изъ васъ, должны предвидть потерю, которая васъ ожидаетъ.

— Да,— я знаю, что матери моей не понравиться, — и начинаю страшиться разлуки, которая безотвязно преслдуетъ меня.

— Другъ мой! сказала мистриссъ Вальдо съ слезами на глазахъ: — неужели вы еще не видите истины? неужели вы не видите, что разлука эта очень и очень близка? Удивляюсь, что вы этого не звали, конечно, ваша мать не скажетъ намъ, но, на вашемъ мст, мн кажется, я не оставалась бы въ невдніи. Она гаснетъ весьма быстро.

Ханна Торстонъ поблднла. Мистриссъ Вальдо вывела ее въ маленькій садикъ позади коттэджа. Отдаленный втеръ на запад поднялъ облако въ вид свода, изъ подъ котораго утопавшее солнце разливало по вершинамъ деревьевъ и по полямъ, лежавшимъ на склон горы, сильный, угрюмый, огненный свтъ. Он облокотились на ршетку въ конц сада и молча любовались этой картиной. Ханна заговорила первая.

— Мистриссъ Вальдо, вы добрый мой другъ, сказала она:— благодарю васъ за предупрежденіе. Я знаю, что ударъ неизбженъ, но надялась, что онъ промедлятъ немного. Я должна вооружиться всми силами своими, чтобы перенести его.

— Богъ поможетъ вамъ, Ханна, сказала мистриссъ Вальдо, утирая слезы.— Онъ назначаетъ намъ бремя, соразмряясь съ нашими силами.

Вудбьюри возвращался домой пшкомъ, не дождавшись, по обыкновенію, Бюта и своей одноколки. Откинувъ назадъ плечи и вдыхая въ себя длинные глотки освжающаго вечерняго воздуха, онъ чувствовалъ у себя на душ необыкновенно легко, какъ чувствуетъ человкъ, исполнившій тяжелый трудъ. Онъ вполн былъ увренъ въ своей побд, по въ тоже время видлъ, до какой степени былъ близокъ къ пораженію. Если бы умъ его предварительно не былъ занятъ этой женщиной, если бы онъ не проникнулъ въ тайны ея натуры, если бы онъ не былъ достаточно отваженъ, чтобы рискнуть счастіемъ жизни, полагаясь только на свою опытность, ему ни подъ какимъ видомъ не удалось бы разрушить стны ложной гордости, которыми Ханна окружила свое сердце. Человкъ, мене знакомый съ ея натурой, старался бы одержатъ побду съ помощію настойчивости и былъ бы сильно уязвленъ твердымъ проявленіемъ ея независимости, совершенно не зная источника, изъ котораго проявленіе это брало начало. Въ Вудбьюри оно пробуждало только сознаніе моральной силы, которую онъ, въ случа надобности, умлъ сдерживать. Оно производило въ немъ то восхищеніе, которое испытываетъ человкъ, при вид дикой степной лошади, пойманной арканомъ охотника. Все это обличало въ немъ неподозрваемую способность любви, которая вполн могла удовлетворить требованія его сердца. Это, думалъ онъ, далеко не слабое, легкомысленное, женское созданіе, но женщина въ полномъ цвт, роскошная въ своихъ дарованіяхъ, роскошная въ своихъ заблужденіяхъ, не знакомая съ той истиной и нжностью, которая приведетъ еще ея натуру въ гармонію съ его собственной.

Частица силы, которую онъ извлекъ изъ нея, слилась, повидимому, съ его бытіемъ. Быстрое теченіе крови поднимало его ноги и несло его по долин, какъ будто на крыльяхъ. Онъ забылъ о необходимости разршить еще нкоторыя недоразумнія, и совсмъ углубился въ домашнее будущее. Миновавъ Ревучій Ручей, онъ оставилъ дорогу и перешелъ черезъ свои луга и пашни, чтобы выбрать мсто удобное и живописное для коттэджа, который онъ долженъ былъ построить Бюту. Само собою разумется, въ Лэйксайд не могло существовать двухъ отдльныхъ хозяйствъ.

Слдующій день оправдалъ предсказаніе краснаго зарева при закат солнца. При сильныхъ порывахъ втра шелъ проливной дождь, все небо было покрыто свницовыми тучами. Вудбьюри съ нетерпніемъ ходилъ по библіотек, не будучи въ состояніи ни читать, ни писать, и наконецъ сдлался такимъ безпокойнымъ, что, къ величайшему удивленію мистриссъ Карри Вильсонъ, приказалъ подать обдъ часомъ раньше обыкновеннаго времени. Не мене ея изумился и Бютъ, когда ему приказали заложить Діамонда въ одноколку.

— Что съ вами, мистеръ Максъ! воскликнулъ онъ.— Неужели вы намрены оставить домъ въ такую погоду? Не могу ли я създить вмсто васъ?

— У меня есть весьма важное дло, Бютъ, я долженъ хать одинъ. Мистриссъ Вильсонъ, къ чаю меня не ждите, я можетъ быть ворочусь поздно.

Оставивъ счастливую чету удивляться и длать догадки, счастливую тмъ боле, что дождь представлялъ имъ возможность провести другъ съ другомъ цлый день, Вудбьюри подъ втромъ, дождемъ и распустившейся грязью подъдалъ къ коттеджу вдовы Торстонъ. Ханна встртила его радостно и радушно, нжное пожатіе руки было краснорчиве всякихъ привтствій и вполн оправдывало ея молчаніе. Она казалась блдною и утомленною, по при встрч во лицу ея пробжалъ легкій румянецъ и сейчасъ же изчезъ.

— Я скажу матери, что вы пріхали, сказала она, и черезъ минуту показалась въ дверяхъ комнаты больной и сдлала ему знакъ войти.

Вдова по прежнему сидла въ постели, и теперь ясно было видно, что ей не придется сходить съ нея. Вчерашній букетъ цвтовъ стоялъ за маленькомъ столик подл изголовья. Подушка не мяла ея чопорнаго квакерскаго чепца, ея плечи были покрыты большимъ теплымъ, платкомъ. Исхудалыя руки ея покоились на одял, ея голосъ былъ не много громче шопота, но сильная душа, поддерживавшая ея жизнь, еще свтло отражалась въ ея взгляд.

Ханна поставила стулъ для Вудбьюри подл постели. Онъ слъ и въ об свои руки взялъ руку старушки. Она посмотрла на него кротко, съ любовью, съ материнскою нжностью, при мысли о своей, едва сохранившейся въ памяти матери, у Вудбьюри навернулись слезы.

— Максвелъ, сказала она, наконецъ: — ты видишь, земныхъ моихъ дней остается немного. Поэтому ты будешь прямодушенъ со мной и станешь отвчать чистосердечно. Я мало имла случаевъ видться съ тобой, но съ первой нашей встрчи я вврилась теб. У тебя была своя борьба со свтомъ, ты достаточно старъ, чтобы знать самого себя, и, я уврена, вполн узналъ мою Ханну. Она не похожа на другихъ двушекъ, она всегда имла наклонность дйствовать по внушеніямъ своего ума и сердца, но никогда не измняла долгу въ отношеніи ко мн, и я убждена, что никогда не измнитъ ему, сдлавшись твоей женой.

При этихъ словахъ Ханна, сидвшая въ ногахъ постели, слегка вздрогнула. Она бросила на мать умоляющій взглядъ, но не связала ни слова.

— Да, Ханна, продолжала старушка.— Я не стану бояться за тебя, когда ты поймешь и займешь твое надлежащее мсто, какъ женщина. Въ дйствіяхъ своихъ ты всегда боле была похожа за отца, чмъ на меня. Я знаю, теб не легко было отказаться отъ своихъ идей о независимости, но я уврена, что твой мужъ будетъ къ теб кротокъ и снисходителенъ, такъ что ты едва ли почувствуешь бремя новой своей жизни. Максвелъ, ты общаешь мн это?

— Общаю, отвчалъ Вудбьюри.— Я уже сказалъ вашей дочери, что не хочу налагатъ никакихъ условій на нашъ союзъ. Непорочность и правдивость ея натуры были единственными достоинствами, побудившими меня невольно полюбить ее. Я до такой степени врю въ эту правдивость, что надюсь, мы постепенно придемъ къ полному соглашенію, не только въ нашихъ чувствахъ и стремленіяхъ, но и въ нашихъ взглядахъ на вншнюю жизнь. Я готовъ пожертвовать личными моими убжденіями, которыя могли бы какимъ нибудь образомъ заграждать дорогу къ нашему взаимному сближенію, и я объ одномъ только прошу Ханну, чтобы она дала полную свободу естественному развитію своего сердца въ узнаніи самой себя.

— Ты слышишь, что онъ говоритъ? спросила вдова, взглянувъ за дочь.— Максвелъ отвтилъ на вопросъ, который я намревалась предложить, онъ любитъ тебя, Ханна, потому что ты заслуживаешь быть любимой. Мысль оставить тебя одинокою была для меня тяжелымъ крестомъ, нести который недоставало силъ. Господь умилосердился. Онъ свелъ тебя съ человкомъ, въ руки котораго я передаю тебя съ полною увренностью, что онъ будетъ твоею опорою и твоимъ счастіемъ, когда меня не станетъ въ этомъ мір. Скажи мн, дочь моя, отвчаешь ли ты за его любовь въ томъ же дух?

— Мать, сказала Ханна сквозь слезы: — ты знаешь, я открыла бы передъ тобой мое сердце, если бы могла. Максвелъ заслуживать всего уваженія и признательности, которыми я могу располагать, онъ какъ нельзя боле былъ благороденъ, справедливъ и нженъ ко мн, я не могу отказать ему, это не въ моей натур… но… мать, не суди меня такъ строго… все это случилось такъ внезапно… все это такъ ново и странно для меня.

Не въ состояніи больше говорить, Ханна остановилась и закрыла лицо.

— Кажется, я знаю тебя лучше, чмъ полагала, сказала вдова, и что-то въ род улыбки промелькнуло но ея изнуренному лицу.— Теб и нтъ надобности говорить что нибудь больше, моя душа успокоилась. Подойди ко мн ближе, сюда, и сядь рядомъ съ Максвеломъ. Мн нужно серьезно подумать о себ, и вы должны вооружиться терпніемъ, пока я буду говорить.

Ханна приблизилась и сла у изголовья подл Вудбьюри. Правая рука матери, повидимому, манила къ себ руку Ханны, и она подала ее, другая сама собой протянулась въ руку Вудбьюри. Старушка смотрла на видъ, и выраженіе спокойствія и покорности судьб оставило ея глаза. Они были полны нжной тоски, которую она не ршалась облечь въ слова. Наконецъ выраженіе это уступило мсто слезамъ, и тогда языкъ ея развязался.

— Дти мои, прошептала она: — я буду говорить съ вами откровенно. Съ каждымъ днемъ я жду призыва отъ моего Господа. Я покончила вс дла этой жизни, трудъ мой совершенъ, теперь наступаетъ ночь для вчнаго успокоенія. Въ минуты безмолвной мысли, когда я душой возносилась къ Господу и благодарила его за то, что Онъ услышалъ меня, я думала тогда, что мн ничего больше не нужно, и въ самомъ дл просить еще чего нибудь было бы безразсудно. Впрочемъ то, чего я прошу, почти уже исполнилось. Я знаю превратность земныхъ длъ, и желала бы увидть своими глазами обезпеченіе судьбы моей дочери. Максвелъ, я потеряла маленькаго сына, который теперь былъ бы твоихъ лтъ. Не согласишься ли ты дать мн право называть сыномъ тебя, вмсто него? Увренъ ли ты въ своемъ сердц на столько, что могъ бы датъ Ханн свое имя теперь же? Желаніе съ моей стороны безразсудное, я это знаю, но, дти, если вы любите другъ друга, вы, быть можетъ, порадуетесь со временемъ, что бдная старуха мать успла еще при жизни еврей благословить вашъ союзъ!

Вудбьюри былъ тронуть до глубины души. Онъ нжно поцаловалъ исхудалую руку и торжественнымъ голосомъ сказалъ: — я увренъ въ моемъ сердц. Съ согласія вашей дочери, пусть будетъ, какъ мы говорите.

— Мать, мать! вскричала Ханна: — я не могу оставить тебя!

— Ты меня и не оставишь, дитя мое. Я не хотла и просить тебя объ этомъ. Максвелъ знаетъ, что на ум у меня: — пока я живу, ничто не должно измняться, но вы будете, разлучены не на долго. Впрочемъ, нтъ, кажется, я слишкомъ самолюбива въ этомъ отношеніи. Дти мои, скажите мн откровенно: — не будетъ ли черезъ это день вашей свадьбы печальнымъ, тогда какъ ему бы слдовало быть радостнымъ?

— Это сдлаетъ его священнымъ, отвчалъ Вудбьюри.

— Отъ тебя, Ханна, многаго я не прошу, продолжала вдова.— Я желаю только одного: чувства спокойствія и утшенія, впрочемъ, я знаю, что мн слдовало бы оставаться довольною и безъ этого. Относительно тебя я имю свои опасенія, я видла, что тебя ожидалъ тернистый путь, если бы ты пошла по дорог жизни одинокою, я боялась, что добровольно ты никогда не преклонишь выи своей подъ пріятное ярмо жены. Если бы я знала, что участь твоя ршена, если бы я могла услышать отъ тебя слова, которыя сказали бы мн, что я не только не потеряла дочери, но пріобрла сына, остающаяся горечь была бы отнята отъ смерти, и я съ радостію возстала бы и отошла бы къ моему Отцу!

Если въ Ханн оставалась еще какая нибудь частица силы сопротивленія, то теперь она лишилась ея окончательно. Отступленіе съ честью оказывалось невозможнымъ. Вудбьюри занималъ, не заявивъ еще права на это, первое мсто въ ея мысляхъ, и хотя она все еще признавалась самой себ, что не любяла его, какъ долженъ бы быть любимъ ея мужъ, но, не смотря на то, все ея бытіе было уже проникнуто предвкушеніемъ истинной нжной любви. Если она еще слабо боролась съ возвышавшимся приливомъ, то боролась не изъ боязни за свою неспособность отплатить за довріе Вудбьюри, но скоре вслдствіе машинальнаго усилія удержать за собой ту независимость, которая постепенно ускользала изъ ея рукъ. Слова ея матери показывали ей, что она предвидла эту борьбу и сомнвалась въ ея хорошемъ исход, неожиданное движеніе души принудило ее взглянуть на свой собственный интересъ, на вопросъ о своей независимости совершенно съ другой точки зрнія. Могла ли она разсять свои сомннія, отдаливъ на нкоторое время моментъ неизбжнаго союза? Могла ли она сомнваться въ искренности Вудбьюри, когда прощальный поцалуй вчерашняго дня пламенлъ еще на ея устахъ?

Она придвинулась къ постели и приникла головой къ груди матери.— Мать! сказала она, едва слышнымъ голосомъ: — пусть будетъ все по твоему желанію.

Вдова нжно погладила каштановые волосы дочери.— Ханна, сказала она: — если бы я не была уврена, что все длается къ твоему благополучію, я отдала бы теб назадъ твое согласіе. Прошу васъ обоихъ, устройте вашъ союзъ, какъ можно скоре, чувствую, что мое пребываніе съ вами быстро приближается къ концу.

— Ханна, это завтра же можно сдлать, сказалъ Вудбьюри. — Посл брака, пусть все идетъ, какъ было прежде. Я не отниму васъ отъ постели матери, но только съ условіемъ: — вы предоставите мн право предлагать, а ей — право принимать отъ меня сыновнюю помощь и утшеніе.

Условіе было принято. Ршено было извстить объ этихъ обстоятельствахъ и пригласить на свадьбу самыхъ близкихъ знакомыхъ — мистера и мистриссъ Вальдо, Меррифильловъ, Бюта и Карри. Само собою разумется, бракосочетаніе долженъ былъ совершить мистеръ Вальдо, хотя вдова и просила, чтобы оно было повторено, въ ея присутствіи, по обряду квакеровъ. Продолжительный разговоръ утомилъ ее, и Вудбьюри скоро распростился, чтобы сдлать необходимыя извщенія.

Ханна проводила его до дверей, и когда он затворились, она произнесла стихи любимаго поэта:

Я долго боролась съ волнами, и боролась напрасно,

Пусть же они несутъ меня, куда знаютъ!

Мужъ и жена Вальдо сидли одна въ своей маленькой гостиной, одни, но не одинокіе: они принадлежали къ числу тхъ супружескихъ паръ, которыя никогда не скучали въ своемъ собственномъ обществ. Появленіе Вудбьюри, въ такой втеръ и дождь, было пріятнымъ сюрпризомъ, они встртили его съ сердечнымъ восторгомъ.

— Мужъ, вскричала мистриссъ Вальдо:— поставь бдную лошадь въ конюшню, подл Доббина. Мистеръ Вудбьюри, вроятно, не подетъ домой не напившись чаю.

Священникъ былъ уже на половин дороги къ дверямъ, когда гость взялъ его за руку:— остановитесь, пожалуйста, сказалъ онъ:— я сейчасъ же долженъ сказать кое-что вамъ обоимъ.

Его голосъ былъ такой серьезный, что мужъ и жена вдругъ обратились къ нему съ встревоженными взглядами. На лиц его выражалось спокойствіе, которое еще боле смущало ихъ.

— Когда-то я общалъ вамъ, мистриссъ Вальдо, продолжалъ онъ:— что вашъ мужъ долженъ совершить надо мной обрядъ бракосочетанія. Пришло время, когда я могу исполнить мое общаніе. Я женюсь… завтра!

Губы мастера Вальдо вдругъ раздвинулись на столько, что обнаружили не только вс его зубы, но и значительную часть десенъ. Темные глаза жены его расширились, ея руки невольно и судорожно сложились одна въ другую, дыханіе ея притаилось.

— Да, я завтра женюсь, повторилъ Вудбьюри: — на Ханн Торстонъ.

Мистриссъ Вальдо опустилась на ближайшій стулъ.

— Какая жалкая шутка! сказала она наконецъ, съ слабой попыткой разсмяться:— я никакъ не думала, что вы ршитесь на нее.

Вудбьюри въ нсколькихъ словахъ разсказалъ всю истину. Мистриссъ Вальдо вскочила на ноги, обняла Вудбьюри обими руками и неистово поцаловала.

— Ужь извини меня, мужъ! сказала она, впадая въ тихій истерическій припадокъ смха и слезъ. — Подобныя вещи такъ рдко случаются въ этомъ мір! Какъ же я была глупа, воображая, что вы ненавидите другъ друга! Теперь я никогда не стану врить ни моимъ глазамъ, ни слуху моему, ни моему тупому мозгу! Оказывается, что мистриссъ Блэкъ была дальновидне .меня: она нисколько не удивится. когда получитъ извстіе. О мои милые! вы просто осчастливили меня, я теперь радуюсь больше, чмъ радовалась бы въ то время, когда мужъ мой обратилъ бы на путь истины тысячу неврующихъ и построилъ бы въ Птолеми громаднйшую церковь!

Мистеръ Вальдо тоже былъ растроганъ въ своемъ особенномъ род. Онъ нсколько разъ принимался откашливаться, какъ будто намревался сейчасъ прочитать молитву, раза три подходилъ къ дверямъ и ворочался назадъ, и при каждомъ возвращеніи бралъ руку Вудбьюри и крпко жалъ ее, наконецъ онъ подошелъ къ окну и замтиль:— какая, однако, буря сегодня!

По мр того, какъ эти добрые люди оправлялись отъ перваго изумленія, Вудбьюри находилъ затруднительнымъ оторваться отъ нихъ и ухать. Оно осыпала его вопросами о начал и развитіи его привязанности, но чувство деликатности заставляло его воздерживаться отъ отвтовъ.— Довольно, сказалъ онъ:— что мы любимъ другъ друга, и что завтра будетъ наша свадьба.

Вызжая изъ Птолеми, онъ оглянулся назадъ. Какая-то фигура, укутанная въ старый салонъ, съ немене старымъ, измятымъ капоромъ на голов, торопливо пробиралась по досчатому тротуару къ коттэджу вдовы Торстонъ. Это была мистрпссъ Вальдо.

Меррифильды были тоже дома, когда Вудбьюри захалъ къ нимъ. Въ послднее время они вели жизнь тихую и уединенную, а потому почти совсмъ исчезли изъ нашей исторіи, но по ихъ дружескимъ отношеніямъ къ Ханн Торстонъ, нельзя было не предупредить ихъ о завтрашнемъ дн. Новость была неожиданна, но повидимому, не очень удивила ихъ, это были люди, туго поддававшіеся впечатлніямъ. и рдко, очень рдко интересовавшіеся городскими событіями.

— Я весьма радъ, какъ говорится, сказалъ мистеръ Меррифильдъ.— Такихъ двушекъ, какъ Ханна Торстонъ, немного найдется, она вполн заслуживаетъ хорошаго мужа.

— Да, для нея это весьма недурно, замтила его жена, съ легкой досадой:— вопросъ объ эмансипаціи женщинъ не далеко уйдетъ впередъ, если вс защитники будутъ отставать отъ него.

Была непроницаемая темнота и дождь лилъ потоками, когда Вудбьюри пріхалъ въ Лэйксайдь. Бютъ, черезъ каждыя пять минутъ выходившій за двери, услышалъ, наконецъ, стукъ колесъ, и сейчасъ же вызвалъ ирландца принять лошадь. Въ столовой было уютно, свтло и весело. Въ камин пылалъ яркій огонь, мистриссъ Карри, съ шелковымъ платочкомъ на голов, завязаннымъ подъ подбородкомъ, хлопотала около чайнаго стола. При искреннемъ расположеніи къ этимъ двумъ счастливымъ созданіямъ, Вудбьюри чувствовалъ, что излеченіе его было теперь полное, ихъ блаженство совсмъ утратило силу волновать его.

— Какъ здсь пріятно! сказалъ онъ. — Вы, мистриссъ Вильсонъ, умете обратить пустой домъ въ отрадный кровъ.

Глаза Карри заискрились, и ея щечки зардлись отъ восторга.

— Должно быть дло было хорошее, подумалъ Бютъ, во онъ былъ слишкомъ застнчивъ, чтобы разспрашивать.

Посл, чаю Вудбьюри измнилъ своему обыкновенію удалиться въ библіотеку и остался въ столовой. Придвинувъ стулъ къ камину, онъ нсколько минутъ любовался быстрыми движеніями пальчиковъ мистриссъ Вильсонъ, которыми она вязала для Бюта осенніе чулки. Бютъ сидлъ по другую сторону камина и читалъ разсказъ ‘Два года у мачты’.

— Бютъ, сказалъ Вудбьюри:— какъ думаешь, будетъ ли въ этомъ дом мсто еще для одного существа?

Къ удивленію его, Бютъ раскраснлся до самыхъ ушей и очевидно затруднялся отвчать. Онъ украдкой взглянулъ на Карри.

Вудбьюри улыбнулся, и поспшилъ вывести его изъ замшательства.

— Ты занесъ въ Дэйксайдъ, сказалъ онъ: — нчто заразительне горячки. Я захворалъ, и теперь намренъ жениться.

— Ахъ, мистеръ Максъ! вы шутите! Ужь не на миссъ ли Амеліи Смитъ?

Вудбьюри расхохотался.

— Какъ ты думаешь объ этомъ, Бютъ? воскликнула его жена.— Въ Птолеми я знаю одну только женщину, которая достойна мистера Вудбьюри, но боюсь, что это не она.

— Кто же эта женщина, мистриссъ Вильсонъ?

— Вы не обидитесь, сэръ, если я скажу? — Я думала о Ханн Торстонъ.

— Вы отгадали!

Карри слегка вскрикнула и выпустила изъ рукъ вязанье. Бютъ хотлъ было засмяться, но у него что-то вдругъ засло въ горл, и во время попытки откашлянуться, на глазахъ его выступили слезы.

ГЛАВА XXXIII.

О СВАДЬБ, СМЕРТИ, МОЛВ И ВОЗВРАЩЕНІИ ДОМОЙ.

Событіе, по поводу котораго нсколько друзей собрались на другое утро въ коттэдж, было грустное и трогательное, а съ тмъ вмст и радостное. По крайней мр каждый чувствовалъ, что веселое сочувствіе къ совершившейся любви было бы неумстно при обстоятельствахъ столь необыкновенныхъ и торжественныхъ. Вдова понимала, что похищаетъ у дочери ту свтлую радость, которая принадлежала ей по праву, но какъ въ этомъ, такъ и во всхъ другихъ важныхъ событіяхъ въ жизни она руководилась ‘вдохновеніемъ’. Она замчала, что Ханна не достигла еще полнаго сознанія любви, что отличительныя черты ея ума находились въ безпрерывной борьб съ ея сердцемъ и продолжали бы бороться, пока оставалась бы въ ней хотя малйшая частица видимой свободы воли, по одной только этой причин послднее проявленіе материнской власти и оправдывалось передъ ея собственной душой. Вполн сознавая приближеніе смерти, она обладала какимъ-то ясновидніемъ, съ помощію котораго на столько заглядывала въ будущее, что могла узнать, что безъ этого союза счастіе ея дочери было бы несовершенно, тогда какъ при немъ, вс противодйствующій элементы пришли бы въ полное согласіе.

Вудбьюри подозрвалъ сомннія матери, хотя и не раздлялъ ихъ въ такой обширной степени. Онъ полагалъ, что моментъ ожесточенной борьбы миновалъ. Цпь была выкована и концы ея съ помощію осторожности и терпнія незамтно могли бы быть соединены вмст. Правда, оставались еще неразршенные вопросы, но онъ уже отказался отъ права разсматривать ихъ, онъ предоставилъ ихъ ршеніе естественному теченію времени и внушеніямъ любви. Онъ не хотлъ ни предлагать, ни принимать какихъ нибудь особенныхъ условій относительно правъ той или другой стороны, потому что они вс заключались въ этомъ ршеніи. Нужно было только заботиться о томъ, чтобы Ханна осталась довольна новымъ своимъ положеніемъ.

Мистриссъ Вальдо провела всю ночь въ безсонниц и рано поутру явилась къ Ханн Торстонъ. Необходимость требовала, чтобы Ханна ни на минуту не предавалась уединеннымъ размышленіямъ. Около десяти часовъ другіе друзья, захавшіе сначала въ домъ киммерійскаго пастора, явились въ маленькой гостиной коттэджа. Вудбьюри пріхалъ съ мистеромъ Вальдо, сопровождаемый Бютомъ и Карри. Онъ былъ въ обыкновенномъ черномъ фрак, безъ изысканнаго жилета и галстуха, служившихъ на свадьб отличительнымъ признакомъ жениха. Впрочемъ, если бы не слишкомъ модный покрой его фрака, то даже квакеры призвали бы его нарядъ безукоризненнымъ. Лицо его было спокойное и свтлое, волновавшія его чувства не вырывались наружу.

Мистриссъ Меррифильдъ въ шелковомъ плать цвта лаванды, совершенно выдававшаго и безъ того уже блдножелтый цвтъ ея лица, поднимала отъ времени до времени носовой платокъ къ глазамъ, хотя въ нихъ не было ни малйшихъ признаковъ излишней влаги.

Дверь въ комнату больной была открыта, и къ ней придвинута кровать, такъ что старушка когда видть всхъ гостей и съ ними разговаривать. Блый батистовый носовой платокъ и блая шолковая креповая шаль едва ли были бле ея лица, но въ ея глазахъ отражалось глубокое и спокойное довольство, сообщавшее особенную прелесть ея слабому голосу. Она встртила гостей съ признательной и ласковой улыбкой. Торжественность минуты превышала уровень ея жизни, ее окружала атмосфера, въ которой душа ея парила легко свободно.

Наконецъ вошла въ комнату и Ханна Торстонъ. Она была одта въ блое кисейное платье, съ весьма скромнымъ кружевнымъ воротничкомъ и поясомъ изъ блой атласной ленты. Ея мягкіе темные волосы, безъ всякихъ цвтныхъ украшеній, были на вискахъ немного спущены, что придавало верхней части лица боле нжное очертаніе. Лицо ея было спокойно и блдно, за исключеніемъ розовыхъ пятенъ на каждой щек и чрезвычайно томнаго выраженія въ газахъ. Когда Вудбьюри взялъ ея руку, она была холодна какъ ледъ. Ханна приняла поздравленія весьма спокойно, и потомъ, по знаку матери, подошла къ ея постели. Старушка объявила ей, что она сама исполнитъ обрядъ по своему желанію, и что время для этого наступило.

Женихъ и невста заняли въ гостиной мсто противъ открытыхъ дверей, у которыхъ лежала больная. Гости по ту и другую сторону образовали полукругъ, такъ что больная могла видть ихъ всхъ. Она дйствительно казалась пасторшей, отъ которой зависло совершеніе брачнаго обряда. Посл нсколькихъ минутъ торжественнаго молчанія, которое всегда водворяется при начал богослуженія и квакерскихъ митингахъ, вдова Торстонъ начала говорить. Ея голосъ постепенно пріобрталъ салу, и наконецъ принялъ звучный пвучій тонъ, какимъ, въ былые годы она говорила проповди съ галлереи, гд обыкновенно занимала мсто среди пожилыхъ женщинъ своей секты.

— Друзья мои,— говорила она:— вмняю себ въ священную обязанность сказать всмъ вамъ нсколько словъ. Я уврена, что вы пришли сюда съ желаніемъ раздлить чувство радости по поводу событія, которое собрало васъ вмст, и что ваши сердца приготовились сочувствовать сердцамъ тхъ, которымъ предстоитъ теперь соединиться узами брака предъ очами Господа. Я просила ихъ, чтобы они позволили мн, въ короткое время, остающееся до конца моего земнаго поприща, увидть своими глазами ихъ союзъ. Увидвъ это, я могу примириться съ міромъ, и хотя я не во всхъ отношеніяхъ была врной слугой, но могу надяться, что радость Господа не совсмъ закрыта отъ моей души. Я чувствую приближеніе тишины и мира, который превосходитъ всякое понятіе, и не желала бы, чтобы, ради меня, домъ веселья, обратится въ домъ печали. Да не смщаются ваши сердца мыслію о мн. Порадуйтесь моей радости,— потому что сынъ, котораго я давно потеряла, теперь нашелся, и посохъ, котораго я искала для опоры во время хожденія по Юдоли Тней, теперь у меня въ рукахъ. Говорю вамъ, что чистая непорочная любовь человческаго сердца похожа за любовь Небеснаго Отца, и тотъ, кто даритъ ее одному, получитъ ее взаимно!

Тутъ вдова остановилась и сдлала рукою знакъ. Сердца слушателей были полны торжественнаго благоговнія, какъ будто ихъ осняло что-то боле обыкновеннаго человческаго присутствія. Повинуясь сдланному знаку, Вудбьюри и Ханна встали и сдлали нсколько шаговъ впередъ. Вудбьюри заране выучилъ простую формулу квакерскаго бракосочетанія, и былъ готовъ исполнить спою роль. Положивъ правую руку Ханны въ свою руку, онъ произнесъ звучнымъ голосомъ:

— Въ присутствіи Господа и васъ, нашихъ друзей, я беру руку Ханны Торстонъ, общая, съ Божественною помощію, бытъ для нея любящимъ и врнымъ мужемъ, пока не разлучитъ васъ смерть.

Теперь наступила очередь Ханны. Быть можетъ, Вудбьюри чувствовалъ усиленное біеніе пульса въ рук, которую держалъ, во никто не замтилъ трепета въ ея тл, никто не услышалъ его въ твердомъ, плнительномъ ея голос. Произнося клятвенное общаніе, она смотрла въ глаза Вудбьюри, какъ будто ея взглядъ долженъ былъ переносить въ его сердце значеніе произносимыхъ словъ. Когда она кончила, къ нимъ подошелъ мистеръ Вальдо и исполнилъ едва ли еще не мене простой церемоніалъ киммерійской церкви. Посл провозглашенія ихъ мужемъ и женой и соединенія ихъ рукъ своей рукой, онъ прочиталъ благодарственную молитву. Онъ говорилъ твердо до самаго конца, хотя глаза его переполнились слезами, и съ каждой минутой казалось, что его напрактикованный голосъ оборвется. Сердца его слушателей уже давно растаяли,— только вдова Торстонъ да новобрачные сохраняли свое спокойствіе. Въ эти минуты, они были недоступны для нжныхъ чувствъ. Никто изъ присутствующихъ на подозрвалъ, какая борьба происходила въ ихъ сердцахъ и какіе результаты общала побда.

Вудбьюри и Ханна подошли къ постели матери, старушка поцаловала ихъ обоихъ.

— Мать, сказалъ Вудбьюри: — позволь мн быть твоимъ сыномъ въ слов и дл.

— Ричардомъ! воскликнула вдова: — моимъ милымъ дорогимъ сыномъ! Ради Ханны, ты дороже Ричарда,— Дти! имйте вру другъ въ друга — помогайте другъ другу мети опредленное вамъ время,— Ханна, водворилось ли спокойствіе въ твоемъ сердц?

— Мать, я общала,— отвчала она. Я отдала мою жизнь въ руки Максвела, спокойствіе придетъ ко мн.

— Да низпошлетъ его теб Господь, какъ низпослалъ Онъ его мн!

Она закрыла глаза, совершенно изнеможенная, но счастливая.

Подписавъ актъ бракосочетанія, гости разошлись. Вудбьюри оставался до вечера, помогая жен своей ухаживать за больной, когда бальная засыпала. Онъ ничего не говорилъ ни о любви своей, ни о новыхъ своихъ нравахъ на Ханну. Справедливо судя, что ея натур, посл сильнаго напряженія, продолжавшагося цлую недлю, необходимъ покой, онъ старался занять ее разговоровъ, который отвлекалъ бы ея мысли отъ ней самой. Онъ до такой степени усплъ въ этомъ, что когда съ наступленіемъ ночи оставилъ ее и ухалъ въ Лэйксайдъ, она почувствовала какъ будто отъ нея отняли опору, поддерживавшую ея силы.

На другой день онъ пріхалъ рано и занялъ въ коттедж мсто уже какъ членъ семейства, такъ спокойно и не навязчиво, какъ будто онъ давно къ этому привыкъ. Вмст съ нимъ въ коттэдж явилась новая атмосфера,— явилось убжденіе въ твердости и надежд, въ нжномъ покровительственномъ вниманія, которое чрезвычайно благотворно дйствовало на Ханну. Ея душевное волненіе начинало утихать, или врне, направилось къ ея мужу потокомъ, который становился быстре и быстре съ каждымъ днемъ. Сознаніе, что ея судьба была уже ршена, сразу успокоило все то, что въ противномъ случа было бы для нея жестокой борьбой, — остававшійся для нея трудъ заключался теперь только въ примиреніи цлей, которыя такъ леляла она въ своей душ, съ новой сферой обязанностей, которою окружилась ея жизнь. Въ настоящее время даже и этотъ трудъ нужно было отложить. Ни о чемъ больше не смла она думать, какъ только о матери, а потому участіе, которое принималъ Вудбьюри въ неизбжныхъ хлопотахъ и обязанностяхъ, боле и боле заслуживало признательности. Съ невыразимымъ удовольствіемъ она испытывала чувство родства въ ихъ сердцахъ, когда слышала, какъ онъ называлъ больную старушку ‘матерью’, когда его рука, столько же твердая, сколько и нжная, поднимала эту мать съ постели въ кресло и обратно въ постель, когда она видла, какъ изнуренное лицо ея становилось свтле при его приход, и слышала по ночамъ, проводимымъ у постели, голосъ блуждающей памяти, призывавшій его въ себ. По утрамъ она считала минуты до его прихода, и сумерки для нея становились темне, когда, посл отъзда его, закрывалась ставни коттеджа.

Но вдова сдержала свое общаніе: она не долго заставила ждать вчной съ ней разлуки. На пятый день посл свадьбы, передъ закатомъ солнца, она тихо переселилась въ вчность, съ постепеннымъ, безболзненымъ увяданіемъ жизни, которое затрогивало сердца наблюдавшихъ за ней только торжественною тишиною и таинственностью смерти, а не ея ужасомъ. Способность сознаванія вншнихъ предметовъ покинула больную еще за нсколько часовъ, но она предвидла наступленіе неизбжной минуты: въ ея прошаньи съ дочерью и вновь найденнымъ сыномъ проглядывала какая-то радостная покорность судьб.— Любите другъ друга! были ея послдними, едва слышными словами, съ которыми старушка навсегда закрыла глаза.

Ханна ни подъ какимъ видомъ не хотла оставить коттэджа до отданія послдняго долга, поэтому миссъ Софія Стевенсонъ и мистриссъ Вальдо находились при ней безотлучно. Вудбьюри принялъ на себя вс распоряженія относительно похоронъ, которые, по обычаямъ квакерской секты, были весьма просты.

Вс эти событія произвели на Птолеми какое-то неопредленное впечатлніе, никто имъ не врилъ, не смотря на быстроту, съ которой распространяется молва въ маленькихъ провинціальныхъ городкахъ. Смерть вдовы Торстонъ предвидли вс, но передъ тмъ замужство ея дочери было событіемъ до такой степени изумительнымъ, до такой степени неоглашеннымъ обычными предвозвщеніями и до такой степени невроятнымъ, что Птолеми положительно затруднялся принять это за истину. Однако, къ дню похоронъ, доказательства несомннности факта приняли такой обширный размръ, что вызвали дальнйшія сомннія. Вслдствіе этого, какъ вровавшіе, такъ и невровавшіе ршились воспользоваться случаемъ удовлетворить свое любопытство подъ предлогомъ отданія усопшей христіанскаго долга. Съ вечернимъ поздомъ желзной дороги молва прикатила въ городъ Атауга, и сестрицы Смитъ, только что снабдившія себя платьями лиловаго цвта, который, какъ полутраурный, не могъ быть неприличнымъ, ршились тоже присутствовать на похоронахъ.

Передъ выносомъ тла усопшей, улица, проходившая мимо коттеджа, была запружена экипажами. Былъ теплый, солнечный октябрьскій день, комната, въ которой лежала покойница, не могла вмстить въ себ даже десятой части собравшихся людей, поэтому они заняли дворъ, садъ и даже аллею передъ фасадомъ коттэджа, и по мр возможности входили въ комнату собственно для того, чтобы бросить на усопшую тотъ безмолвный взглядъ, къ которому, какъ намъ кажется, не столько побуждаетъ насъ общее всему человчеству любопытство, сколько человческое сочувствіе. Да и въ самомъ дл, на тонкихъ спокойныхъ чертахъ покойницы отражалась какая-то торжественная прелесть отдохновенія. Всякая тнь страданія исчезла, и мсто ея заступили невыразимыя тишина и спокойствіе. Ея руки были сложены одна на другую на груди не тяжелымъ гнетомъ смерти, но какъ будто въ легкомъ безсознательномъ сн. На крышк гроба лежалъ внокъ изъ вчно-зеленой гнафаліи, срые серебристые листки которой, сильный и продолжительный запахъ, какъ нельзя лучше гармонировали съ скромными привычками секты, къ которой вдова принадлежала. Даже высокопочтенный Самюэль Стэйльзъ долго стоялъ подл гроба, любуясь спокойнымъ лицомъ усопшей, и когда отошелъ отъ него, то произнесъ:— она нашла себ покой.

Изъ Тиберія пріхали старые знакомые квакеры и ихъ жены, послднія посвятили себя Ханн, какъ будто это былъ ихъ особенный долгъ. За нсколько минутъ до закрытія гроба, вс он сли подл покойницы, крпко прижавъ ко ртамъ носовые платки. Наконецъ мужья ихъ съ мистриссъ Вальдо и Меррифильдомъ понесли гробъ на дроги. Любопытствующіе, собравшіеся около дома, открыли глаза и навострили уши. Первою за гробомъ должна была показаться дочь съ своимъ мужемъ, если только они дйствительно были обвнчаны. Имъ не пришлось долго дожидаться: Ханна, склонясь на руку Вудбьюри, показалась изъ лицевой двери коттэджа и подошла къ ожидавшей ее карет. Незакрытое лицо ея было блдно и выражало глубокую скорбь, глаза ея были потуплены, такъ что никто не могъ уловить ея взгляда. Лицо Вудбьюри показывало нжное сочувствіе, наполнявшее его сердце. Онъ видлъ зрителей, но не обратилъ на нихъ вниманія, его совершенное самообладаніе разстроило ихъ любопытство. Какъ онъ, такъ и Ханна окружены были атмосферой печали и покорности судьб, въ которой терялось всякое выраженіе ихъ новыхъ супружескихъ отношеній. Судя по ихъ обращенію, можно было заключить, что уже нсколько лтъ, какъ они женаты.

Другіе экипажи наполнились и потянулись въ постепенномъ порядк, смотря потому, до какой степени занимавшіе ихъ находились въ близкихъ отношеніяхъ къ покойной по узамъ секты или дружбы. Вальдо занимали самое видное мсто, за ними слдовали Меррифильды. Процессія была необыкновенно большая, повидимому въ ней принималъ участіе весь Птолеми. Бютъ и фермеры, которыхъ земли прилегали къ Лэйксайду, стояли у кладбища въ полной готовности присмотрть за лошадьми и оказать свои услуги при высаживаніи дамъ изъ экипажей.

Могила была вырыта на мягкой лужайк. Когда гробъ поставили на перекладины, перекинутыя черезъ могилу, и когда провожавшіе образовали вокругъ нея безмолвный кружокъ, одинъ изъ квакеровъ снялъ широкополую шляпу и въ немногихъ, но выразительныхъ словахъ произнесъ подробную рчь о правдивости и прямодушіи, о христіанскомъ врованіи и христіанскомъ терпніи усопшей. Во время этой рчи дв женщины снова крпко прижали ко ртамъ носовые платки. Byдбьюри снялъ шляпу и съ благоговніемъ склонилъ голову, хотя другой квакеръ стоялъ прямо и съ покрытой головой.

Вслдъ за рчью квакера, мистеръ Вальо прочиталъ теплую молитву. Онъ едва ли зналъ, до какой степени рисковалъ, примняя погребальный обрядъ киммерійской церкви къ погребенію женщины квакерской секты, къ счастію его, что въ произнесенныхъ имъ коротенькихъ сентенціяхъ, не было сдлано ни малйшаго отступленія отъ доктрины. Впрочемъ, дло тутъ касалось скоре религіи, нежели доктрины,— религіи, которая придавала его словамъ такое одушевленіе, что многіе изъ слушателей чувствовали силу ихъ, хотя въ душ и осуждали его поступокъ. Онъ въ свою очередь указывалъ на жизнь вдовы, какъ на примръ благочестивой покорности судьб, и молилъ небо, чтобы эта христіанская добродтель обитала въ сердцахъ всхъ присутствующихъ.

Когда гробъ опустили, и когда первая пригоршня земли, хотя и легко брошенная въ могилу, разсыпалась покрышк съ глухимъ звукомъ, Ханна вздрогнула и обими руками прильнула къ рук мужа. Вудбьюри наклонился къ ней и что-то сказалъ шопотомъ, но что именно прошепталъ, никому не удалось подслушать. Глухіе, неровные звуки продолжались до тхъ поръ, пока уже беззвучное паденіе земли не показало, что гробъ скрылся изъ виду навсегда. Тогда вс обратились къ воротамъ, предоставивъ спокойному осеннему солнцу освщать свжую могилу и перелетному дрозду своей отрывистой пснью нарушать безмолвіе кладбища.

Перешедши за ворота кладбища, Птолеми возвратился къ своимъ судамъ и пересудамъ. Невроятность факта допускалась, но окружавшая его таинственность не была еще объяснена. Въ немногихъ семействахъ, считавшихъ себя принадлежавшими ‘къ высшему кругу’ и одаренныхъ множествомъ дочерей, весьма неравнодушныхъ къ богатому владльцу Лэйксайда, это обстоятельство было причиной величайшей и естественной досады.

— По моему, это значитъ идти противъ воли Провиднія, говорила мистриссъ Гамильтонъ Бью своему мужу на обратномъ пути къ дому.— Такой человкъ, какъ Вудбьюри, который хорошо знаетъ общество, и которому слдовало бы оказывать содйствіе защит общества отъ фанатизма, вдругъ ни съ того, ни съ сего женится на двушк съ положительнымъ умомъ. Женится посл всего, что говорилъ противъ ихъ ученія! Я должна назвать такой поступокъ лицемріемъ, непремнно должна.

— Марта, отвчалъ мужъ:— на твоемъ мст я повременилъ бы говорить объ этомъ. Онъ застраховался въ саратогскомъ обществ только на годъ, въ вид опыта.

Мистриссъ Стэйльзъ утшала свою сестру миссъ Леграндъ, которая одно время дозволяла себ неясныя надежды заинтересовать Вудбьюри въ свою пользу.— Я всегда опасалась, что онъ не совсмъ твердъ въ вр, онъ не имлъ ни малйшаго расположенія разсуждать о ней съ мистеромъ Стэйльзомъ. Она, ты знаешь, ни во что не вритъ, и, конечно, онъ не могъ не знать объ этомъ. Грустно видть человка, позволившаго себ впасть въ такое заблужденіе,— это, Гарріетъ, ослпленіе страсти.

— Я бы назвала это чародйствомъ, замтила Гарріетъ угрюмымъ тономъ:— Ханна весьма невидная двушка, — точно сова, съ своими большими срыми глазами и гладкими волосами.

Миссъ Леграндъ носила волнистые длинные локоны.

— Я бы не поврила этому, если бы не увидла своими глазами! восклицала миссъ Целія Смитъ передъ сестрой своей, миссъ Амеліей.— Я всегда думала, что они ненавидятъ другъ друга.

Миссъ Целія любила употреблять боле сильныя, нежели изысканныя выраженія.

— Они только показывали этотъ видъ, отвчала сестра:— она боялась выпустить его изъ рукъ, — иначе и свадьба не состоялась бы такъ поспшно:— настоящая вертушка! Впрочемъ для нея это былъ послдній шагъ:— вдь ей на худой конецъ — тридцать пять лтъ.

Миссъ Амеліи самой было тридцать три года, хотя она и увряла всхъ, что ей только двадцать пять. Воспоминаніе о санномъ катаиь въ прошлую зиму, во время котораго ея безпрестанныя опасенія вывалиться изъ саней заставляли Вудбьюри поддерживать ее своей рукой, было еще совершенно свжо и возбуждало въ душ ея по очереди то сладостное, то горькое ощущеніе. Нкоторыя двственныя сердца раздляли ту же самую мысль,— вс осуждали Ханну, никто не воображалъ, чтобы она могла быть соперницей, могла забраться ночью въ стадо и утащить изъ него лучшаго барана!

Между тмъ предметы этой молвы возвратились въ опустлый коттэджъ. Когда они вошли въ гостиную, спокойствіе Ханны измнило ей, при вид прежняго порядка, въ который приведена была каждая вещь, при сознаніи, что для нея началась новая жизнь, безъ матери, къ ея сердцу прихлынула чувство тяжелой утраты. Слезы потоками полились изъ глазь, ея мужъ, прежде чмъ предложить утшеніе, далъ полною свободу ея душевному движенію. Наконецъ онъ прижалъ ее, все еще рыдающую, къ груди своей и молча приподнялъ.

— Ханна, сказалъ онъ:— моя милая дорогая жена! могу ли я оставить тебя здсь одну при этихъ грустныхъ напоминаніяхъ? Это мсто больше не можетъ быть твоимъ домомъ. Подемъ ко мн съ твоимъ горемъ, и позволь помочь теб перенести его.

— Максвелъ! отвчала она:— ты моя помощь и мое утшеніе. Никто другой не иметъ права раздлить мою горесть. Мое мсто быть при теб, я постараюсь занять его.— Но, Максвелъ,— могу ли я, смю ли я войти въ твой домъ, какъ новобрачная, прямо отъ могилы моей матери?

— Ты принесешь съ собой ея благословеніе во всей его святости,— отвчалъ Вудбьюри.— Пойми меня, Ханна. При благоговніи къ твоей скорби моя любовь будетъ терплива. Войди въ мой домъ какъ гостья моего сердца, предоставь мн право утшать тебя, до тхъ поръ, пока ты безъ упрека можешь услышать голосъ любви.

Благородное сочувствіе къ горести и совершенное одиночество поколебали сердце Ханны. Сквозь чувство тяжелой потери проглянуло чувство признательной любви. Ханна обвила руками шею Вудбьюри.— Возьми меня съ собой, мой мужъ, мой другъ, шептала она:— возьми меня и научи заслужить твое великодушіе.

Вудбьюри повезъ ее къ себ въ тотъ же вечеръ при свт восходившей луны, въ безмолвіи долины, среди собиравшагося надъ лугами тумана и подъ паденіемъ золотистыхъ листьевъ. Огонекъ въ Лэйксайд мелькалъ красноватой звздой — и радостно привтствовалъ ея прибытіе.

ГЛАВА XXXIV’.

ОТНОСИТЕЛЬНО НОВАГО ДОМОХОЗЯЙСТВА ВЪ ЛЭЙКСАЙДЪ.

Дня черезъ два вс любимыя вещи, которыя Ханна желала сохранять, были перенесены въ Лэйксайдъ, и коттеджъ остался на замк до появленія жильцовъ. Въ первые дни печали и перемны, уединеніе ея новаго дома было чрезвычайно пріятно. Вліяніе природы, не мене нжнаго вниманія мужа, заботливость и уваженіе, оказываемыя Бютомъ и Карри, постепенно успокоивали ее и утшали. Почти каждый день дулъ теплый югозападный втерокъ, слегка волновавшій легкій туманъ, сквозь который виднлись плававшія въ выси перистыя облака или падали звздообразныя свжинки. Отжившіе цвты видли въ этихъ летучихъ посланникахъ неба будущее свое оживленіе, деревья сбрасывали съ себя прелесть своей листвы, зная, что на будущее лто для нихъ приготовлялась въ почвахъ новая, боле парадная одежда, заснула и осенняя травка на лугахъ, склонивъ свои засохшія верхушки. Каждый предметъ выражалъ безпредльное терпніе Натуры къ своей каждогодно повторяющейся участи. Самое солнце повидимому прикрывало лучи свои, какъ будто боясь дарить слишкомь яркимъ свтомъ наготу ландшафта, тихо сбрасывавшаго съ себя одяніе жизни.

Ханна, въ теченіе многихъ лтъ, была лишена возможности любоваться чарующей прелестью этой поры года. Какъ скоро холодъ утренней росы оставлялъ землю, она выходила въ садъ и огородъ, и гуляя по окраин шепчущей сосновой рощи позади дома, старалась понять свою перемну и согласовать съ ней свои воззрнія на жизнь. Посл полудня она вмст съ Вудбьюри ходила на выдающійся въ озеро холмъ, откуда видъ былъ обширне и величествевне, откуда отъ времени до времени на голубой поверхности озера показывался парусъ. Здсь, расположившись на мягкой трав, Вудбьюри разсказывалъ ей объ удивительной жизни въ тропикахъ, о своихъ раннихъ надеждахъ и борьбахъ, объ измнчивыхъ иллюзіяхъ, которымъ предавался онъ, о грустныхъ результатахъ, извлеченныхъ имъ изъ опыта, и той неизмнной философіи сердца, по которой вс предметы примиряются между собой. Онъ не говорилъ прямо о своей любви, но Ханна ощущала ее и считала за основаніе, на которомъ возрастала его откровенность. Онъ былъ нжнымъ, преданнымъ другомъ, раскрывавшимъ передъ ней страницу за страницей въ книг своей жизни. Въ свою очередь и она отвчала ему такой же откровенностію. Она находила удовольствіе разсказывать прошедшее тому, кто имлъ право знать его, и для кого самыя ничтожныя его событія представляли глубокій интересъ. Ея дтство, ея двственный возрастъ, ея воспитаніе, ея жажда познаній, ея неразвитыя искуственныя сочувствія и ихъ столкновенія съ окружавшими ее лицами, — все это постепенно было высказано, и ея мужъ восхищался, находя въ этомъ новое подтвержденіе непогршительности своихъ инстинктовъ, руководясь которыми, онъ рискнулъ своей любовью.

По вечерамъ они обыкновенно сидли въ библіотек, гд Вудбьюри читалъ вслухъ избранныхъ авторовъ, чтеніе вызывало на откровенный разговоръ, который успокоивалъ и освжалъ ея умъ. Досугъ нсколькихъ лтъ, проведенныхъ въ Индіи, не остался напрасно потеряннымъ временемъ, Вудбьюри развилъ и далъ созрть своему природному вкусу въ литератур тщательнымъ изученіемъ англійскихъ и французскихъ классиковъ и на столько ознакомился съ главными нмецкими и итальянскими авторами, насколько это можно было сдлать чрезъ переводы. Онъ оживилъ также, до нкоторой степени, свое забытое знаніе греческихъ и латинскихъ поэтовъ, и такимъ образомъ вкусъ его становился боле и боле чистымъ соразмрно съ разнообразіемъ пріобртенныхъ имъ знаній. Въ этихъ бесдахъ съ своимъ мужемъ Ханна видла начало новаго и неистощимаго умственнаго наслажденія. Ропотъ ея натуры по поводу воображаемаго стсненія правъ женщины былъ частію результатомъ стсненія умственной ея дятельности, которая теперь, къ полному ея удовольствію, увидла передъ собой обширное поле, и такимъ образомъ голосъ ея пытки становился слабе и слабе съ каждымъ днемъ.

Съ каждымъ днемъ отношенія между ними становились нжне и интимне, хотя о любви не было и рчи. Удивительный разсудокъ Вудбьюри научилъ его терпнію. Онъ видлъ, какъ цвтъ постепенно возвращался блдному цвтку, и предугадывалъ день, когда онъ можетъ носить его на своей груди. Взволнованное озеро сглаживало свою поверхность боле и боле , и на ней начинало уже отражаться его собственное изображеніе. Невста тихо и естественно вступала въ права жены. Она заняла свое мсто въ глав домашняго хозяйства, и Карри, которую сильно безпокоила тяжесть отвтственности, съ радостію передала ее въ ея руки. Сознаніе права собственности въ сокровищахъ Лэйксайда, казавшееся сначала невроятнымъ, становилось дйствительнымъ по мр того, какъ она стала употреблять надлежащую власть, и какъ мужъ ея совтовался съ ней относительно предполагаемыхъ перемнъ въ саду и вообще въ помсть. Вс эти вещи возбуждали въ ней новый и пріятный интересъ. Небо ея жизни прояснялось, вмст съ расширеніемъ сферы ея дятельности. Прежде эта сфера была ограничена со всхъ сторонъ, ея вкусы по необходимости были подавлены, суровый, утилитарный духъ ея секты, по-видимому, преслдовалъ ее всюду, куда бы она ни обращалась. Теперь ея любви ко всему прекрасному дана была полвая свобода, Вудбьюри, обладая самъ этимъ инстинктомъ, не только цнилъ, но поддерживалъ и поощрялъ его жизненность въ ея натур. Комнаты принимали впечатлніе ея вкуса, сначала въ меньшихъ размрахъ, а потомъ въ общемъ расположеніи, и это вншнее отраженіе ея самой въ чертахъ ея дома производило реакцію на ея чувства, отдляя ее безпрерывно расширявшимся проливомъ отъ ея двственной жизни.

Золотистый покровъ на лсахъ исчезъ, рзкіе втры и холодные дожди окончательно смыли туманный фіолетовый оттнокъ индійскаго лта, и когда наступила зима, въ камин запылалъ теплый, спокойный огонекъ. Вскор посл свадьбы, Вудбьюри не только выбралъ весьма хорошенькое мсто для общаннаго Бюту коттэджа, но нанялъ каменьщиковъ и плотниковъ, чтобы немедленно начать работу. Это былъ холмъ, на одномъ возвышеніи съ Лэйксайдомъ, но только ближе къ анакреонской дорог. Бютъ и Карри были въ восторг отъ своего будущаго жилища. Это былъ довольно просторный и высокій домикъ, съ навсными балконами въ швейцарскомъ вкус, и по своему положенію общалъ казаться изъ Лэйксайда весьма живописнымъ, особливо когда ему предназначалось прикрыть собою угрюмую, непріятную мстность налво отъ Ревучаго Ручья. Съ большими усиліями со стороны Бюта , онъ подведенъ былъ подъ крышу, и въ этомъ вид оставленъ на зиму для просушки. Этотъ домъ и все имвшее съ нимъ связь совершенно завладло умомъ мистриссъ Карри Вильсонъ, такъ что рдко проходилъ день безъ совщанія съ Ханной относительно какихъ инбдь вншнихъ или внутреннихъ подлокъ. Въ лучшей комнат она хотла повсить ситцевыя занавси, голубыя, съ маленькими пунцовыми розами, матеріалъ этотъ не дорогъ, и, разумется, она сама бы ихъ сшила, что будетъ лучше: обшить ли ихъ бахрамой изъ того же ситцу, или шерстянымъ кружевомъ, которое она научилась вязать? Бютъ общалъ ей коверъ, и они могли мало по малу убрать эту комнату токъ, что издержки не будутъ ощутительны.— Мы должны экономничать, сказала Карри, въ заключеніе:— мы условились съ каждымъ годомъ что нибудь откладывать, и я хочу доказать Бюту, что умю сдлать все прилично и со вкусомъ, безъ большихъ издержекъ.

Маленькая женщина продолжала уважать Ханну, быть можетъ, въ увеличенной степени, потому что Вудбьюри (къ которому Карри питала самое глубокое уваженіе) выбралъ ее себ женой. Она довряла Ханн вс свои удивительные планы въ будущемъ, совершенно забывая ту разницу въ надеждахъ, которыя нкогда питала. Ханиа ее могла не замтить, какъ въ ней безсознательно дйствовало то честолюбіе, которое одно время она считала ложнымъ, хотя и не имла достаточно духу заглушить его. Подобная перемна, повидимому, происходила въ ней самой.— ‘Неужели это такъ бываетъ всегда?’размышляла она. ‘Неужели выполненіе нашего особеннаго назначенія, какъ женщинъ, дйствительно составляетъ конецъ той высокой роли, которую мы ршились принять въ предстоявшей борьб человческой расы? Неужели мое желаніе защищать справедливыя права моего пола было только слпымъ результатомъ отреченія отъ раннихъ мечтаній? Не можетъ быть, а между тмъ правда, что тревожный умъ легко убаюкивается и засыпаетъ на груди, въ которой бьется счастливое сердце’.

Строгое затворничество наконецъ кончилось. Вальдо и Меррифильды раза два прізжали къ нимъ съ коротенькими визитами, но Вудбьюри, хотя иногда и здилъ въ Птолеми, не упрашивалъ Ханну сопровождать его. Иногда, въ теплые дни, онъ катался съ ней по горамъ, показывая открытыя имъ живописныя мста. Ханна была довольна этимъ, она знала , что общество ждало ее, спустя нкоторое время, но оно не могло отказать ей въ томъ пріятномъ отдых, въ которомъ она собирала силу и надежду и гармонію съ самой собой. Въ этотъ сезонъ жизнь въ Птолеми текла спокойне обыкновеннаго. Въ большомъ швейномъ обществ произошла перемна, оно совсмъ разстроилось, потому что киммерійцы ршили, чтобы вмсто ярмарки составленъ былъ вечеръ, съ благотворительной цлью въ пользу мистера Вальдо. Аболиціонисты не имли достаточной совокупной силы безъ помощи Ханны и мистриссъ Меррифильдъ, и потому приготовляли свои приношенія по домамъ, такимъ образомъ оставался только кружокъ миссіонерскаго фонда. Въ послднемъ вдругъ проявилась необыкновенная дятельность вслдствіе полученныхъ въ начал декабря писемъ отъ мистриссъ Приксъ (бывшей миссъ Элизы Кланси) изъ Кудланака, въ стран Телюговъ. Она провела недлю въ Джютнапор, гд, къ своему ужасу, нашла, что ея темная тезка, для которой она шила муслень-де-леневое платье съ открытымъ лифомъ, съ годъ тому назадъ вышла замужъ, хотя ей не было четырнадцати лтъ, и по прізд мистриссъ Приксъ, представила ей духовнаго внука. Она прислала миссъ Роани Гудвинъ письмо на телюгскомъ язык отъ ея сына Элиша, которое старая два вложила въ рамку и повсила подл зеркала.— Это очень похоже на птичьи слды, шептала она, любуясь письмомъ:— не смотря на то, оно доставляетъ мн истинное удовольствіе.

Такимъ образомъ труды въ кружк миссіонерскаго фонда возобновились, хотя молодые люди, посщавшіе собранія, съ сожалніемъ вспоминали дни существованія большаго швейнаго общества. Въ смшанномъ состав послдняго заключалась вся прелесть , даже дамы миссіонерскаго фонда ощущали отсутствіе обширнаго выбора матерій и образчиковъ, а главне всего — отсутствіе тхъ интимныхъ бесдъ, которыми наслаждались он въ теченіе прошлой зимы. Любопытство относительно новобрачныхъ поддерживалось въ прежней своей сил, но мистриссъ Вальдо, къ которой, какъ къ ближайшей ихъ подруг, безпрерывно обращались за объясненіями, знала нисколько не боле другихъ о томъ, что происходило между ними до свадьбы. Впрочемъ, рзкость сужденій по поводу этого событія скоро уступила мсто боле справедливому и разумному чувству. Какъ Ханна, такъ и Вудбьюри пользовались въ Птолеми своего рода популярностью. Скромному счастью, выпавшему на долю той или другаго, завидовать не стоило, но найдутъ ли они его другъ въ друг? Это былъ вопросъ, ставившій въ тупикъ все общество. Самыя странныя вещи, однакоже, скоро становились весьма обыкновенными , и все, что было говорено или передумало въ первый періодъ изумленія, постепенно забывалось. Мистриссъ Стэйльзъ и мистриссъ Гамильтонъ Бью здили въ Лэйк-сайдъ и воротились домой какъ нельзя боле довольные оказанными имъ радушіемъ и гостепріимствомъ. Они видла, что мужъ и жена совершенно понимали другъ друга и были счастливы въ сознаніи этого пониманія, боле этого ничего не могла открыть самая сильная проницательность. Вудбьюри обладалъ на столько хладнокровіемъ свтскаго человка, что умлъ отклонять неумстные вопросы, въ предложеніи которыхъ, по американскимъ понятіямъ о приличіи, ничего не было дурнаго. Правда, этимъ способомъ отдлываться отъ докучливости онъ иногда оскорблялъ добрыхъ людей, но видимая ненамренность факта заживляла рану и удерживала отъ повторенія нелпостей.

Ханна восхищалась самообладаніемъ мужа, какъ силою, пріобртеніе которой было для нея недосягаемо. Эта черта его, боле всего отталкивавшая се при ихъ первомъ знакомств, сдлалась теперь привлекательною, потому что она для нея же служила защитою и обороною. Это не было, какъ казалось ей прежде, зачерствлымъ состояніемъ его боле нжнаго чувства, скоре это была часть его зрлой ровности и спокойствія характера, хотя послдній все еще производилъ на нее впечатлніе холодности въ сравненіи съ ея собственною теплотою чувства. Быть можетъ, по этой причин, въ то время, когда ея любовь усиливалась и укрплялась, когда его бытіе боле и боле становились для нея потребностью, его спокойная, неизмнявшаяся нжность часто оказывалась неспособною къ полному удовлетворенію сильныхъ движеній ея сердца. Въ то время, какъ ея любовь росла и развивалась, онъ, повидимому, оставался въ этомъ отношеніи совершенно неподвижнымъ.

При всемъ знаніи женщинъ. Вудбьюри предстояло изучать еще многое. Кажется, онъ не могъ выбрать лучшаго средства, кром нжнаго и великодушнаго вниманія, которое обнаруживалъ въ отношеніи къ своей жен до извстной степени. Его ошибка заключалась въ томъ, что онъ продолжалъ держаться этого пути долго посл того, какъ прекратилась въ немъ надобность, и когда измнившаяся натура Ханны требовала скоре должной справедливости, нежели бдительности любви. Онъ ждалъ, когда въ ея сердц пробудится убжденіе въ его вниманіи, а это убжденіе переполнило уже края сердца, и обнаруживалось въ язык его, котораго онъ не понималъ. Опыты, которые онъ производилъ, познакомили его съ присутствіемъ страсти въ немъ самомъ, его сердце билось не мене сильно, но оно билось подъ маскою спокойствія, которая была надта насильственнымъ образомъ. Онъ не принялъ въ соображеніе, что его жена, при всей сил страсти зрлой женщины, все еще находилась подъ вліяніемъ двственной робости, и не могла просить той независимой рчи любви, которую онъ удерживалъ за собой.

Даже относительно вопросовъ, въ которыхъ они не сходились. Ханна предпочитала откровенную бесду тяжелому молчанію. Хотя въ этихъ вопросахъ онъ и общалъ ей полную свободу, но она не могла обращаться съ нимъ безъ недоврчивости къ его слову. Раза два она боязливо коснулась этого предмета, но Вудбьюри уклонился отъ разсужденій съ нжностью и снисходительностью, недопускавшихъ дальнйшей рчи. Она не думала упрекать его за это. напротивъ упрекала себя за то, что напомнила о данномъ общаніи, за то, что принудила его приподнять тонкую, неосязаемую завсу, которая продолжала еще раздлять ихъ сердца. Мистриссъ Стэйльзъ, донося о своемъ визит, между прочимъ говорила: — ‘они смотрятъ, какъ будто женаты уже лтъ десять’, н она сказала правду. То спокойствіе, которое было такъ пріятно при первомъ волненіи чувствъ жены, которое дало возможность тихо сдлаться перевороту въ ея натур, становилось теперь тягостнымъ въ приток счастливыхъ душевныхъ ощущеній, не знавшихъ, какимъ образомъ имъ лучше выразиться.

Сознаніе, что Вудбьюри измнилъ свои личныя привычки собственно для того, чтобы не затрогивать ея предубжденій, тоже огорчало ее. Она узнала отъ Карри, что онъ любилъ выпить за обдомъ рюмку-другую краснаго вина, любилъ покурить въ библіотек посл обда, или вечеромъ, во время чтенія. Теперь же вино изчезло со стола и Вудбьюри принимался за сигару только въ саду или на балкон. Об эти привычки не нравились ей, но любовь начинала пріучать ее къ терпнію. Быть можетъ, онъ частію отвыкъ отъ нихъ, такъ думала Ханна, и въ этомъ случа было бы дурно съ ея стороны возбуждать въ немъ прежнія наклонности, а съ другой стороны: какихъ жертвъ не приносилъ онъ для нея? и въ замнъ ихъ, что же она сдлала для него?

Въ конц зимы она замтила, что ея душа приходила въ какое-то смутное состояніе. Примиреніе съ своей судьбой, гармонія сердца и ума, которыхъ она повидимому достигала, снова отступили отъ нея, и на этотъ разъ въ смутномъ состояніи скоре находился ея темпераментъ, а не разсудокъ. Вещи, ничтожныя сами по себ, приводили ее въ восторгъ или уныніе безъ всякой видимой причины, являлись странныя желанія, и въ этомъ безпрерывномъ колебаніи равновсія ея натуры ничто повидимому не оставалось постояннымъ, кром ея любви къ мужу. По временамъ ей хотлось броситься къ нему на грудь и выплакать признаніе, котораго она не смла высказать, минуты твердости какъ будто нарочно приходили къ ней, когда его не было дома, минуты нершимости и робости, когда онъ находился при ней. Черезъ весь рядъ ея непостоянныхъ, измнявшихся ощущеній пробгала ослпительная нить какого-то непонятнаго, ожидавшаго ее впереди блаженства, черты котораго она не могла различить. Она часто повторяла про себя псню Клархенъ, въ ‘Эгмонт’ Гёте, который принадлежалъ къ числу сочиненій прочитанныхъ ей мужемъ.

Однажды передъ вечеромъ у нея явилось такое сильное желаніе услышать табачный запахъ, что она считала минуты, когда воротится Вудбьюри изъ Птолеми. Лишь только она сняла съ него пальто и, по обыкновенію, поцловала, то сейчасъ же увела его въ библіотеку.

— Максвелъ, сказала она: — я хочу попросить у тебя одной милости.

— Въ самомъ дл? съ особеннымъ удовольствіемъ готовъ даровать се.

— Ты найдешь это страннымъ, продолжала она, раскраснвшись: — мн бы хотлось, чтобы ты закурилъ сигару: я думаю, что дымъ будетъ для меня пріятенъ.

— Ханна, это не значитъ просить у меня милости, но моему, это скоре даровать ее мн. Изволь, я возьму одну изъ лучшихъ сигаръ, и ты будешь имть прекрасную пробу.

Онъ отъ души расхохотался подъ тмъ, что ему казалось добровольнымъ усиліемъ съ ея стороны быть снисходительной къ его любимой привычк. Онъ поставилъ по стулу по ту и другую сторону камина, опасаясь, что ей не выдержать опыта, и закурилъ одну изъ лучшихъ Cabanas. Тонкій, пріятный ароматъ распространился по комнат, но Ханна оставалась на мст. Вудбьюри взялъ сэра Томаса Броуна, одного изъ своихъ фаворитовъ, и началъ читать лучшія мста. Блый пепелъ на сигар становился длинне и длинне, отпадалъ на каминную ршетку, интересъ книги боле и боле усиливался, такъ что незамтно прошелъ часъ, и онъ наконецъ швырнулъ въ огонь маленькій остатокъ сигары.

— Ну что, спросилъ онъ: — каковъ результатъ?

— Ахъ, Максвелъ! наслаждаясь сэромъ Томасомъ, я совсмъ забыла о сигар. Но ароматъ съ самаго начала… ты будешь смяться надо мной… былъ удивительный. Мн очень жаль, что ты изъ-за меня такъ долго был ь лишенъ своей пріятной привычки.

— Въ этомъ отношеніи, я только дйствовалъ по своимъ правиламъ, сказалъ Вудбьюри:— мы только тогда имемъ право пользоваться нашей личной свободой въ подобныхъ длахъ, когда она не нарушаетъ прямымъ образомъ комфорта другихъ. Въ настоящемъ случа, мн кажется, сэръ Томасъ Броунъ паралмзировалъ твое отвращеніе къ табаку. Не прочитать ли намъ еще главу вмст съ сигарой? Если и посл нея ты не совсмъ привыкнешь къ табачному дыму, то я могу взять Буртоеа и Монтэня.

Вудбьюри говорилъ шутя, но предложеніе было принято серьезно. Ханна удивилась, услышанъ въ Монтан ссылку на новйшее ученіе (какъ она полагала) объ эмансипаціи женщинъ. Непріятно было подумать, что вопросъ этотъ въ теченіе трехъ столтій такъ мало подвинулся впередъ. Чтеніе этого мста сообщило разговору естественное направленіе, и Ханна не могла удержаться отъ замчанія.

— Диспуты по этому предмету некогда не кончатся, если не сдлаютъ изъ этой теоріи практическаго примненія, которое будетъ дйствительнымъ и удовлетворительнымъ испытаніемъ ея истины.

— Я первый не противъ этого, отвчалъ Вудбьюри:— но съ тмъ, чтобы это не слишкомъ взволновало установленнаго порядка въ обществ. Если большая масса женщинъ вздумаютъ потребовать себ правъ, то отказъ въ позволеніи произвести опытъ внушитъ идею о боязни за успхъ. Съ своей стороны я не полагаю, чтобы та система, которая не содержитъ въ себ большей части абсолютной истины, могла увнчаться успхомъ, а такъ какъ я, сколько теб извстно, не могу думать, чтобы женщина была способна къ той же сфер дятельности, въ которой обращается мужчина, то я нисколько не боюсь за дозволеніе ей произвести этотъ опытъ. Даю честное слово оказывать съ своей стороны содйствіе къ достиженію желаемаго результата.

— Если бы вс мужчины были такъ справедливы, Максвелъ, тогда не было бы ни малйшаго повода къ жалобамъ. Мы не просимъ ничего больше, кром одного дозволенія сдлать опытъ. Отказъ въ этомъ дозволеніи не выразитъ не только великодушія сильнаго, но даже увренности въ своей сил.

— Мужчины не обращаютъ на этотъ предметъ серьезнаго вниманія, сказалъ Вудбьюри.— Простой инстинктъ пола заставляетъ ихъ держаться оппозиціи. То, что въ женщин часто бываетъ непорочнымъ и чуждымъ всякаго эгоизма стремленіемъ, они приписываютъ искаженному, вовсе не женскому честолюбію. Основаніе инстинкта бываетъ обыкновенно врно, но это нисколько не освобождаетъ насъ отъ уваженія къ той искренности, съ которой длаютъ на него нападеніе.

— Въ свою очередь я постараюсь быть также справедливою къ теб! воскликнула Ханна.— Я вижу, что мои познанія были ограниченны,— что я слишкомъ много хвалилась свтомъ, озарявшимъ мой умъ, между тмъ какъ онъ находился въ потемкахъ. Мое сердце не лежало къ теб, потому что я боялась столкновенія въ мнніяхъ, которыя никогда не могли согласоваться.

Она была расположена къ боле нжному признанію, но Вудбьюри этого не замчалъ. Его слова безсознательно прервали потокъ ея чувствъ. Его голосъ и взглядъ были неумышленно серьезны, когда онъ говорилъ:

— Ханна, — я боле чмъ когда нибудь вижу въ теб истинную натуру женщины. Позволь мн сказать одну вещь, которая должна навсегда успокоить твой умъ. Путь къ твоему сердцу открыла мн глубокая оцнка тхъ элементовъ въ твоемъ характер, которые побудили тебя не только защищать права женщинъ, но и усвоить ихъ. Я уважаю эти качества, не одобряя послдствій, которыя они могутъ повлечь за собой. Благодарю Бога, что онъ поставивъ меня выше тхъ мелочныхъ предразсудковъ, которыя бы мшали мн сблизиться съ тобой и такимъ образомъ отняли бы отъ меня блаженство моей жизни!

Онъ всталъ и положилъ книгу. Въ каждомъ его слов отзывалась справедливость и благородство, но въ нихъ не было той горячности, той страсти, которыя сердце ея желало услышать. Въ глазахъ ея были слезы, но причину ихъ онъ толковалъ совсмъ иначе. Истинная натура женщины! Легко это сказать — но врилъ ли онъ въ нее? Зналъ ли онъ ее въ ея робости, въ ея неподдльной нжности, въ ея преданности, которою она гордилась, въ жертвахъ, принося которыя, она радовалась?

Нтъ еще.

ГЛАВА XXXV.

ВЪ КОТОРОЙ МЫ ПРИСУТСТВУЕМЪ НА ДРУГОМЪ МИТИНГ ВЪ ПОЛЬЗУ ‘ЭМАНСИПАЦІИ ЖЕНЩИНЫ’.

Въ начал апрля мастеръ Исаія Бейнсъ снова появился въ Птолеми. Онъ сдлалъ реформу своимъ ремесломъ и въ теченіе пятнадцатилтней практики сталъ настоящимъ профессоромъ по всмъ отраслямъ филантропіи и морали. Онъ былъ готовъ, по первому извщенію, прочитать назидательную рчь на темы о воздержаніи, о польз растительной пищи, объ уничтоженіи рабства, объ эмансипаціи женщинъ и пр. и пр., смотря по требованію посщаемаго имъ общества. Иногда онъ говорилъ и проповди передъ независимыми религіозными сектами, возникающими изъ судорожнаго протеста противъ церковной организаціи. Онъ колебался только тамъ, гд дло касалось спиритизма, эта доктрина еще не была признана за втвь могучаго дерева, отъ котораго происходили другія реформы, и потому несвоевременный прививокъ къ дереву могъ бы ослабить силу въ тхъ вткахъ, изъ которыхъ онъ высасывалъ свои средства къ существованію, свою славу и свой авторитетъ.

Отъ небольшихъ контрибуцій исполнительныхъ комитетовъ различныхъ обществъ и отъ добровольныхъ приношеній со стороны прозелитовъ, мистеръ Бемисъ имлъ значителыіый доходъ, который служилъ доказательствомъ, что его натуральные тенденціи доставляли удовольствіе. Говорить публичныя рчи служило для него потребностью, а не трудомъ. Онъ имлъ хорошіе запасы поверхностной логики, съ помощью которыхъ легко одерживалъ побды надъ обыкновенными диспутантами, передъ толпами же, отъ которыхъ нельзя было ожидать оппозиціи, онъ принималъ видъ надменнаго превосходства. Въ этомъ, впрочемъ, они сами были виноваты. Человкъ, который слышитъ, что его называютъ пиостоломъ и мученикомъ, очень скоро пріучается облекаться въ ризу святости. Никто изъ его слушателей не имлъ достаточно смлости отвергать въ немъ интеллектуальное и моральное превосходство. Такимъ образомъ въ теченіе пятнадцати лтъ, онъ, какъ нравственный цыганъ, велъ между штатами Мэномъ и Индіаной бродячую жизнь, только однажды прерванную поздкой въ Англію, въ 1841 году, куда онъ здилъ въ качеств депутата, на ‘Всемірное собраніе членовъ общества уничтоженія рабства’. Во все это время жена его получала средства къ жизни отъ содержанія табль-д’ота въ небольшомъ городк въ штат Нью-Джерсей. Онъ обыкновенно разъ въ годъ навщалъ ее. и при этихъ случаяхъ аккуратно платилъ ей что причиталось за столъ въ теченіе нсколькихъ недль его пребыванія, это обстоятельство принималось за лучшее поясненіе его строгой справедливости и его постоянства относительно ученія объ эмансипаціи женщины.

Центральная Нью-Йоркская область была для мистера Бемиса любимымъ полемъ, и онъ ежегодно разъзжалъ по его производительной поверхности. Въ Annihilator заблаговременно объявлялось о его митингахъ, такъ что друзья его имли возможность сдлать вс распоряженія до его прізда. По прізд въ Птолеми, прошло однако же дни два, прежде чмъ могъ состояться митингъ, причиною тому было то обстоятельство, что залъ Томблети былъ заране занятъ подъ ‘Оперу Эіопскаго Моцарта’ и ‘пвцами Уналашки’. Разумется, въ этотъ промежутокъ времени мистеръ Бемисъ не могъ не воспользоваться гостепріимствомъ Meррифильдовъ. На этотъ разъ, однако, онъ не былъ принятъ съ тмъ радушіемъ, какого ожидалъ, и его сладкимъ рчамъ не внимали уже съ тмъ благоговніемъ, къ какому онъ привыкъ. Другіе приверженцы великаго дла,— и впереди ихъ всхъ Сэтъ Ватльсъ,— явились къ нему съ привтствіями, лишь только узнали о его прізд, преклоняли колна (разумется мысленно) и цаловали руку своего учителя.

На первыхъ порахъ главнымъ предметомъ разговора были распоряженія по предстоявшему митингу. Въ точеніе минувшаго лта вниманіе отвлечено было отъ реформы возбужденнымъ волненіемъ въ пользу Общества Трезвости и потому желательно было возобновить поблекшее впечатлніе. Посланы были приглашенія къ высокопочтенной Амеліи Парксъ, но она не могла оставить своей конгрегаціи, Бесси Страйкеръ получила боле выгодное предложеніе, читать лекціи въ различныхъ литературныхъ обществахъ, по сту долларовъ за вечеръ (съ уплатою золотомъ). Предполагали было послать за мистеромъ Чоббукомъ, но онъ считался звздой второй величины, а тутъ необходимо требовалось нчто боле.

— Нужно снова обратиться къ миссъ Торстонъ… къ мистриссъ Вудбьюри, я хотлъ сказать. Другаго ничего не остается, замтилъ мистеръ Бемисъ, нахмуривъ брови. Онъ не забылъ, что птолемійское общество весьма охотно апплодировало ей, а при его боле сильномъ краснорчіи удерживалось отъ выраженія своего восторга.

— Я сомнваюсь, какъ говорится, сказалъ мистеръ Меррифильдъ:— согласится ли теперь Ханна говорить.

— Почему же ей не согласиться? прогремлъ Бемисъ.

— Посл свадьбы она жила весьма тихо, и нтъ ничего удивительнаго, если нсколько перемнила свои понятія.

— Для меня тоже нтъ ничего удивительнаго, сказалъ Сэть, вздернувъ къ верху свои толстыя ноздри: — если ея мужъ навсегда запретилъ ей говорить. Если онъ могъ принудить ее насильно выдти замужъ за него, то можетъ сдлать и это.

— Вы ошибаетесь, Сэтъ, воскликнулъ мистеръ Меррифильдъ, покраснвъ отъ негодованія: — со стороны Byдбьюри не было ни малйшаго принужденія. И если они не любятъ другъ друга искренно, то Сара и я тоже не любимъ другъ друга!

— Все это мы легко можемъ узнать, сказалъ мистеръ Бемисъ, вставая съ мста и застегивая фракъ.— Мистеръ Ватльсъ, угодно вамъ отправиться со мной? Мы составимъ изъ себя пригласительный комитетъ.

Сэтъ, нисколько не думая, надлъ шляпу, и оба гостя удалились. Прогулка до Лэйксайда была весьма недальняя, они пришли туда въ то самое время, когда Вудбьюри занялъ свое обычное мсто въ библіотек, съ сигарой во рту и съ ‘Дневникомъ Пени’ въ рукахъ. Ханна сидла подл него, спокойная и счастливая, она не только примирилась съ привычкой мужа, но наслаждалась книгой и разговоромъ, сопровождавшимъ куреніе сигары боле, чмъ во всякую другую часть дня. При настоящемъ случа бесда ихъ была прорвана Бютомъ, провозгласившимъ о приход постителей такимъ образомъ:

— Мистриссъ Вудбьюри, Сэтъ Ватльсъ и какой-то другой мужчина пришли повидаться съ вами.

Ханна встала съ видомъ изумленія и обратилась къ мужу съ вопросительнымъ взглядомъ.

— Я тоже долженъ выдти? спросилъ онъ.

— Да, Максвелъ, — я бы желала, у меня нтъ никакихъ секретныхъ длъ съ этими людьми.

Бютъ пригласилъ постителей въ столовую. Дверь въ библіотеку была затворена, но въ столовой былъ замтенъ легкій запахъ сигары. Сэтъ обратился къ мистеру Бемису и, приподнявъ брови, сильно втянулъ въ ноздри воздухъ, какъ будто говоря:— замчаете вы это?— Бемисъ нахмурился и покачалъ головой,— но не сказалъ ни слова.

Но вотъ, отворилась дверь, и въ столовой появилась Ханна, сопровождаемая мужемъ. При вид мистера Бемиса, она скрыла свое замшательство, непринужденно подала ему руку и отрекомендовала мужа. —

— Прошу садиться, джентльмены, весьма любезно сказалъ Вудбьюри. — Я попросилъ бы васъ въ библіотеку, но я накурилъ тамъ, и это вамъ можетъ показаться непріятію.

— Гм! правда… мы не привыкли къ подобной атмосфер, сказалъ Бемисъ, взявъ стулъ.

Вудбьюри началъ весьма обыкновенный разговоръ, чтобы дать гостямъ своимъ время оправиться отъ легкаго замшательства, которое было очевидно въ ихъ обращеніи. Прошелъ довольно значительный промежутокъ времени, прежде чмъ мистеръ Бемисъ приступилъ къ объясненію цли своего посщенія.

— Мистриссъ Вудбьюри, сказалъ онъ: вроятно вы слышали, что въ среду вечеромъ у насъ будетъ митингъ?

— Слышала.

Мы сильно обманулись въ своихъ ожиданіяхъ, разсчитывая на пріздъ высокопочтенной Амеліи Парксъ,— а защита нашего дла не будетъ полна, если женщина не приметъ въ немъ участія. Поэтому я пришелъ просить вашей помощи. На этотъ разъ мы хотимъ произвесть впечатлніе.

Посщеніе было далеко не пріятно. Ханна знала, что подобное приглашеніе для нея будетъ неизбжно, но въ послднее время она старалась занимать свой умъ предметами боле спокойными, отложивъ, по условію съ самой собой, до другаго раза вс вопросы, которые могли бы боле или мене волновать ее. Она взглянула на мужа, но на его спокойномъ лиц не выражалось ни малйшаго совта. Онъ предоставилъ ей свободу дйствовать независимо, и теперь не хотлъ ни словомъ, ни взглядомъ вліять на ея ршеніе.

— Я такъ давно не говорила передъ публикой, сказала она наконецъ: что едва ли могу быть для васъ полезна.

Нершительнымъ отвтомъ она хотла выиграть время, все еще надясь, что Вудбьюри окажетъ ей помощь.

— Въ этомъ отношеніи мы можемъ быть лучшими судьями, сказалъ мистеръ Бемисъ своимъ стариннымъ диктаторскимъ тономъ. — Надюсь, вы не откажете намъ въ подобной крайности. Участіе къ длу въ здшнемъ кра весьма сильно ослабло, и если вы оставите васъ, то къ кому же намъ обратиться за помощью?

— Да, Ханна,— промямлилъ Сэтъ:— вы знаете, что мы всегда смотрли на васъ, какъ на одинъ изъ столповъ прогресса.

Такая фамильярность со стороны амбиціознаго портнаго крайне непріятно подйствовала на чувства Вудбьюри.

— Я и не утратила своего участія къ вопросу объ эмансипаціи женщинъ, отвчала Ханна, посл вторичной тщетной попытки — прочитать что нибудь на лиц Вудбьюри: — я свободно высказала свои мысли по этому предмету, и теперь ршительно ничего новаго сказать не могу.

— Этого и не требуется, съ горячностію сказалъ мистеръ Бемисъ.— Истина усвоивается только чрезъ повтореніе, она остается вчно новою. Сколько тысячъ разъ проповдывались одни и т же тексты изъ св. писанія, а между тмъ значеніе и сила ихъ отъ этого не истощались, — они все-таки остаются еще не вполн усвоенными. Какъ вы полагаете, многое ли слушатели изъ рчи оратора унесутъ съ собой домой? Не унесутъ и десятой части, и даже эту десятую часть должно повторить десять разъ, прежде чмъ она проникнетъ подъ оболочку ихъ натуръ! Истина — это гвоздь, который вамъ не вбить въ обыкновенныя понятія однимъ ударомъ молотка, вы должны повторить нсколько ударовъ одинъ за другимъ прежде, чмъ онъ войдетъ на столько, что можно закрпить его. Теперь, въ минуты общаго малодушія и унынія, вы не должны покидать насъ. Если вы сдлаете это, то вс заговорятъ, что съ перемной жизни вы перемнили свои взгляды на жизнь, и этимъ самымъ уничтожили вс своя прежніе труды.

— Этого никто не можетъ сказать обо мн! воскликнула Ханна, съ видимымъ негодованіемъ.— Мой мужъ хотя и расходится со мной въ нкоторыхъ мнніяхъ, но онъ слишкомъ справедливъ, слишкомъ великодушенъ, чтобы положить запрещеніе на образъ моихъ дйствій!

И Ханна взглянула на мужа. Онъ отвчалъ ей открытой, ласковой улыбкой, выражавшей благодарность за ея слова, но и теперь не сказалъ ничего.

— Я готова придти, продолжала она:— но только для того, чтобы защитить его отъ несправедливаго подозрнія. Больше этого я не общаю вамъ. Считая меня защитницей реформы, вы черезчуръ преувеличиваете мое достоинство.

— Не мн, конечно, говорить о томъ, что мною сдлано, сказалъ мистеръ Бемисъ съ притворнымъ смиреніемъ: — но я считаю себя компетентнымъ судьею заслугъ другихъ лицъ. Ваше вліяніе увеличится громаднымъ образомъ, когда узнаютъ и оцнятъ ваше постоянство къ длу реформы. У меня большія надежды на то, что мы произведемъ сильное нравственное пробужденіе.

Немного еще поговорили о предстоявшемъ митинг, и два реформатора удалились. Вудбьюри, возвратясь отъ дверей, до которыхъ изъ вжливости проводилъ постителей, сказалъ своимъ обычнымъ веселымъ голосомъ: — ну что, Ханна, — не заняться ли намъ старымъ Пени!

Минутное возбужденіе Ханны миновало. Она казалась смущенною в безпокойною, и при этомъ вопрос машинально встала и пошла за нимъ въ библіотеку. Когда Вудбьюри взялся за книгу, она остановила его:— скажи мн, Максвелъ: хорошо ли я поступила?

— Кажется, Ханна, ты знаешь, отвчалъ онъ: — что я желаю, чтобы ты дйствовала по внушенію своей собственной натуры, не обращаясь ко ми за совтомъ. Я видлъ, что ты не имла особеннаго желанія принять приглашеніе, но принявъ его, я полагаю, ты должна исполнить общаніе.

— И я полагаю, сказала она, но въ ея голос отзывалось уныніе. Съ какою радостью она покорилась бы самому слабому его желанію, если бы только онъ высказалъ его! Какимъ очаровательнымъ утшеніемъ для ея сердца было бы убжденіе, что для него она пожертвовала нчто принадлежащее ей, даже сели бы это была та высокая обязанность, которая почти сдлалась частицей ея совсти! Независимость, которую онъ, подъ вліяніемъ своей черезчуръ разсудительной любви, даровалъ ей, повидимому изолировала ея натуру въ то время, когда бы ей слдовало сблизиться съ его натурой. Его справедливость давила ее холоднымъ, невыносимымъ гнетомъ, но обязательства, которое не совмстно съ любовью, но чего-то другаго, почти столь же тягостнаго. Она освобождена была отъ власти мужчины, получила свободу, которая нкогда казалась такою драгоцнною, такою прекрасною, а теперь въ ея сердц раздавался вопль, требовавшій хоть одного повелительнаго слова. Какъ легко было бы покориться, сколько блаженства доставила бы возможность сказать:— Максвелъ, я длаю это охотно собственно для тебя!— но онъ такъ жестоко скрывалъ отъ ея взгляда даже самую тнь своего желанія и отвергалъ ея жертву!

Въ теченіе всего слдующаго дня безпокойство Ханны усиливалось боле и боле. Въ этомъ состояніи души не только заключался страхъ идти противъ скрытнаго желанія мужа, но и особенный страхъ снова появиться передъ публикой. Она не предвидла никакой перемны въ своихъ взглядахъ на вопросъ объ эмансипаціи женщинъ, но они перестали сообщать ей силу и присутствіе духа. Когда она старалась собрать свои мысли о привести ихъ въ порядокъ для рчи, которую предстояло произнести на митинг, въ ея сердц вдругъ длалось страшное замираніе. Все повидимому убгало и ускользало передъ идеей о ея неизъяснимомъ страх. Вудбьюри не могъ не замтить ея волненія, но онъ не понималъ ни его происхожденія, ни его свойства. Онъ былъ нженъ, какъ и всегда, и старался успокоить ее, не обращаясь къ предстоявшему для нея труду. Это былъ первый несчастный день, постившій ее въ Лэйксайд.

Наступило утро,— утро середы, за нимъ незамтно явился и полдень, приближенія котораго она такъ страшилась. Обдъ былъ поданъ раньше обыкновеннаго, потому что митингъ назначенъ былъ въ два часа, и когда обдъ кончился, Вудбьюри сказалъ:— Ханна, теб, я думаю, время собираться. Я свезу тебя въ Птолеми и буду на митинг, если ты желаешь.

Ханна увела его въ библіотеку.

— О, Максвелъ! вскричала она: — неужели ты не скажешь мн, что я, по твоему мннію, должна длать?

— Милая Ханна, сказалъ онъ:— ради Бога, за меня не безпокойся. Я старался и стараюсь въ точности исполнить свое общаніе: сказалъ ли я, или сдлалъ ли я что нибудь, что могло бы набросить тнь подозрнія на мою искренность?

— О, ничего, ничего! Ты только слишкомъ строго исполняешь его. Максвелъ, сердце измняетъ мн, я не могу хать! мн длается дурно отъ одной мысли, что я буду стоять на платформ. У меня недостаетъ духу показаться тамъ снова!

— Въ такомъ случа не позжай, я представлю извинительную причину твоему отсутствію. Или, если этого не достаточно, позволь мн занять твое мсто. Я не общаю, прибавилъ Вудбьюри съ улыбкой: — зайти такъ далеко, какъ это могла бы сдлать ты, но во всякомъ случа, съумю сказать нсколько горячихъ словъ, которыя насколько не повредятъ длу. И въ самомъ дл, кто иметъ больше права замнить тебя, какъ не мужъ?

— Максвелъ, произнесла она сквозь слезы:— краснть изъ-за тебя мн не придется!

Вотъ все, что могла сказать она. Вудбьюри обнялъ ее, поцаловалъ и ухалъ въ Птолеми.

Залъ Томблети былъ полонъ народа. Нкоторые изъ приверженцевъ реформы озаботились распространить слухъ, что въ числ ораторовъ будетъ мистриссъ Вудбьюри, и потому у всхъ явилось неопредленное любопытство послушать ее, посл ея замужства. При вид того, съ какой быстротой наполнялись скамейки, мистеръ Бемисъ потиралъ отъ удовольствія руки.— Желзо горячо, замтилъ онъ Ватльсу: — остается только начать ковку. Когда слушатели собрались, Ватльсъ былъ избранъ предсдателемъ митинга. Мистеръ Меррифильдъ отказался отъ этой чести, на томъ основаніи, что его такъ часто, ‘какъ говорится’, этой чести удостоивали.

Сэтъ, съ торжествующимъ, надменнымъ видомъ, пригласилъ митингъ къ порядку. Его фразы были особенно высокопарны, подобно многимъ полуобразованнымъ, полусмышленнымъ лицамъ, онъ полагалъ, что сила краснорчія зависла отъ звучности словъ. Для него ничего не значило, если эти слова не всегда являлись на своемъ мст.

— Будьте уврены, мои друзья, говорилъ онъ въ заключеніе предварительной рчи: — что положительное право будетъ завоевано, наперекоръ враждебной коалиціи и упорства со стороны заблужденія! Наши противники пытаются закрыть вс двери, вс вены и артеріи вашей реформы, но ангелъ прогресса растворитъ двери въ темниц Павла и Силы, и съ наступленіемъ утра, волканъ потухнетъ!

Посл этого явился мистеръ Бемисъ, съ своимъ, по его выраженію, ‘молотобойнымъ стилемъ’, который въ самомъ дл, относительно словъ и жестовъ, невольно сообщалъ идею о тяжеломъ молот, но удары этого молота не производили большаго впечатлнія. Онъ привелъ нсколько анекдотовъ, благодаря которымъ слова его показались слушателямъ не совсмъ скучными. Это были ступеньки, по которымъ публика могла пробираться противъ стремительнаго и взбаламученнаго потока его словъ.

Въ распорядительномъ комитет ршено было, что посл мистера Бемиса будетъ говорить Ханна, и за тмъ рчью мистера Чоббука окончится митингъ. Поэтому, когда мистеръ Бемисъ слъ на свое мсто, и глазами началъ отъискивать свою преемницу, въ сред слушателей послышался говоръ, выражавшій нетерпніе. Ханны на платформ не было, но вс видли, какъ Вудбьюри проталкивался сквозь толпу, стараясь добраться до ступенекъ. Наконецъ, онъ достигъ ихъ и вошелъ на платформу, гд между нимъ и мистеромъ Бемисомъ шопотомъ началось совщаніе. Лицо послдняго джентльмена омрачилось, и онъ въ свою очередь съ шопотомъ же обратился къ Сэту, который, посл непродолжительнаго колебанія, всталъ и обратился къ митингу.— Намъ, сказалъ онъ: снова представляется примръ суетности человческихъ желаній. Мы надялись представить вамъ блистательный прототипъ женщины, къ серебристымъ звукамъ голоса которой вы часто прислушивались съ такимъ наслажденіемъ, и теперь должны разочароваться. Она прислала вмсто себя особу, которая, если вамъ угодно ее выслушать, представитъ оправданіе.

Изумленіе отравилось на лицахъ слушателей, но разочарованіе ихъ сейчасъ же уступило мсто новому любопытству, и сильный шопотъ былъ знакомъ желанія слушать. Вудбьюри, съ совершенно спокойнымъ и серьезнымъ видомъ, не смотря на сильное расположеніе расхохотаться надъ словаки Сэта, подошелъ къ окраинамъ платформы, и, когда снова водворилась тишина, началъ говорить. Его манеры были свободны и натуральны, голосъ былъ необыкновенно звученъ и внятенъ, хотя правильность произношенія съ самаго начала заставила подозрвать въ немъ натянутость.

— Друзья мои, говорилъ Вудбьюри:— я добровольно являюсь передъ вами вмсто особы, которая вамъ извстна. Она общала произнесть рчь по предмету, которому она такъ горячо предана, ее столько собственно для себя, сколько ради своего пола, но къ сожалнію, ей оказалось невозможнымъ выполнять свое общаніе. Я вызвался заступить ея мсто, не въ качеств представителя ея воззрнія, или воззрнія всякаго отдльнаго и преданнаго этому длу собранія лицъ, но какъ человкъ, который уважаетъ женщину, и который обязанъ ей уваженіемъ во всхъ случаяхъ, хотя и не всегда можетъ согласиться съ признаніемъ за ней тхъ правъ, которыхъ она требуетъ. (Хорошо! вскричалъ кто-то изъ среды слушателей). Я стою между двумя партіями, между вами (обращаясь къ мистеру Бемису), которые публично заявляетъ тиранство мужчины, и вами (снова обращаясь къ слушателямъ), которые съ презрніемъ и поруганіемъ встрчаете вс горячія требованія женщины предоставить большую свободу дятельности ея природнымъ способностямъ. Изъ этого одинаково враждебнаго нападенія не можетъ образоваться реформы. Посл изверженія гнвнаго грома, облака, утративъ свою силу, разрываются и исчезаютъ, между ними начинаетъ показываться свтъ терпнія и снисходительности, и спускающіеся внизъ разрженные обрывки сливаются вмст и образуютъ золотистый отблескъ сумерекъ. Позвольте о мн говорить съ вами, какъ человку, который въ вопрос объ универсальной гуманности держится нейтралитета, позвольте мн указать вамъ на нкоторыя обиды наносимыя женщин, за убжденіемъ въ дйствительности которыхъ ходить далеко вамъ не нужно, на нкоторыя права, предоставляемыя ей при домашнемъ очаг и при колыбели дтей тми изъ мужчинъ, которымъ Богъ назначилъ ее спутницей въ жизни! Мы, американцы, хвастаемся совершенствомъ своей цивилизаціи, мы смотримъ съ какимъ-то соболзнованіемъ не только на политическую, но на общественную и домашнюю жизнь другихъ націй. Но мы не должны забывать, что положеніе, которое женщина занимаетъ въ нашемъ государств — разумется, когда это положеніе не переходитъ за предлы естественнаго назначенія ея пола — можно назвать непогршительнымъ указателемъ на солнечныхъ часахъ цивилизаціи, поэтому, чтобы хвастовство наше имло смыслъ, намъ слдуетъ тщательно разсмотрть ея положеніе между нами. Мы славимся, и можетъ быть справедливо, рыцарскимъ уваженіемъ, которое оказываемъ ей въ обществ. Но разв мы не оказываемъ ей такого же уваженія въ нашей домашней жизни? Разв мы не стараемся понять ея боле нжную натуру, ея боле тонкія чувства, ея соединенное съ самопожертвованіемъ желаніе нести наше бремя, лишь бы только позволили ей узнать, въ чемъ состоитъ это бремя?

Эти слова овладли всмъ вниманіемъ публики. Спокойный, чуждый всякаго пристрастія, и въ то же время полный огня тонъ оратора представлялъ собою что-то новое. Это было пріятное отступленіе отъ тхъ нападеній, которымъ публика не только не сочувствовала, но охотно бы ихъ не слушала. Мистеръ Бемисъ вертлся въ своемъ кресл, но теперь онъ былъ второстепенное лицо. Вудбьюри продолжалъ совтовать какъ частное, такъ и общественное уваженіе къ женщин. Онъ изобразилъ въ яркихъ краскахъ т нравственныя качества, которыя ставятъ ее выше мужчины, внушалъ необходимость оказывать ей боле полное довріе, и хотя не сказалъ ни слова, выряжавшаго его сочувствіе къ предоставленію ей особенныхъ правъ, которыя были цлью митинга, но все же говорилъ, что этотъ предметъ заслуживаетъ вниманія. Онъ повторилъ т взгляды за этотъ вопросъ, которые мы уже слышали въ его разговорахъ съ женой, выразилъ свое убжденіе въ невозможности какого нибудь развитія, не согласовавшагося съ ея натурой, и свою увренность, что женщина, при какихъ бы условіяхъ свободы она ни находилась, инстинктивно найдетъ свое надлежащее мсто.

Рчь Вудбьюри, продолжавшаяся почти часъ, была принята слушателями съ сердечнымъ удовольствіемъ. Для защитниковъ реформы она была смсью меда и жолчи. Повидимому, его исходный пунктъ былъ одинъ и тотъ же, его направленіе нсколько времени было параллельно съ ихъ направленіемъ и потомъ безъ особенно замтнаго отступленія онъ достигъ совершенно другой цли. Онъ заране отнялъ всю силу отъ ораціи мистера Чоббука, потому что хотя послдній и началъ нападеніемъ на нейтральное положеніе Вудбьюри, сказавъ, что ‘мы не можемъ служить двумъ господамъ’, но усиліе его было слишкомъ софистическое, чтобы ввести кого нибудь въ заблужденіе. Его рчь по крайней мр имла то дйствіе, что возвратила мистеру Бемису хорошее расположеніе духа. Посл мистера Чоббука, миссъ Силсби, двственная лэди изъ’ города Атауга, убждена была сказать нсколько словъ. Она рекомендовала слушателямъ сохранить свою индивидуальность. ‘Не будьте подобны безразсуднымъ двамъ, которыя оставили свтильники свои не оправленными. Поправляйте ваши свтильники прежде, чмъ наступилъ одиннадцатый часъ и Женихъ застанетъ васъ спящими’.

Между этими выраженіями и доктриной объ эмансипаціи женщинъ была весьма отдаленная связь, и публика, чрезвычайно оживленная такимъ назиданіемъ, разошлась, положивъ большинствомъ голосовъ обычныя резолюціи.— Мы засяли новое поле, восклицалъ мистеръ Бемисъ, потирая руки и обращаясь къ друзьямъ своимъ на платформ:— засяли, не смотря на вражескія плевелы. — Въ этихъ словахъ заключался фигуральный намекъ на Вудбьюри.

Торопясь къ жен, Вудбьюри отказался отъ приглашенія Вальдо напиться съ ними чаю. Мистриссь Вальдо была одна изъ его восхищенныхъ слушательницъ.— Помните, говорила оно при прощаніи: — если вы не передадите Ханн всего, что говорили, то я сдлаю это сама.

По прізд Вудбьюри въ Лэйксайдъ, Ханна вышла къ нему на встрчу. Встревоженное ея выраженіе изчезло, напротивъ, ея лицо озарялось удивительнымъ свючъ счастія. Ея глаза сперва покрылись влагой, сверкали какъ звздочки сквозь дымку падающей росы, и вся фигура ея приняла какую-то новую невыразимую грацію. Она крпко сжала его руки, легкое дрожаніе въ голос придавало ему особенную прелесть.

— Неужели ты занималъ мое мсто, Максвелъ? спросила она.

Вудбьюри расхохотался.

— Разумется. Я еще въ жизнь свою не говорилъ такой длинной рчи. Конечно, я не могъ доставить удовольствія мистеру Бемису, за то публика осталась чрезвычайно довольна, и если бы ты, Ханна, была тамъ, то наврное поблагодарила бы меня.

— Непремнно, непремнно! Ты долженъ разсказать мн все… только не теперь. Теперь тебя ожидаетъ награда. И, Максвелъ, кажется, я могу наградить тебя.

— Другимъ поцалуемъ? да!

Онъ наклонился къ ней и поцаловалъ. Ханна обвила рками его шею, приложила губы къ уху и прошептала нсколько словъ. Когда Вудбьюри поднялъ лицо, Ханна увидла на немъ свтъ и прелесть невыразимой радости.

ГЛАВА XXXVI.

ВЪ КОТОРОЙ МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА НАКОНЕЦЪ ВЗАИМНО ПОНИМАЮТЪ ДРУГЪ ДРУГА.

Участіемъ въ митинг Вудбьюри, безъ всякаго намренія, весьма значительно увеличилъ свою популярность въ Птолеми. Его рчь отличалась деликатнымъ тактомъ, достававшимъ ему возможность говорить за независимость женщины въ пользу своей жены, сохраняя въ то же время свою собственную независимость относительно ея особенныхъ взглядовъ на этотъ предметъ. Мужчины подозрвали, что его боле положительный умъ былъ причиною перемны ея мнній, и что этимъ объяснялась тайна ея непоявленія, они гордились, что Вудбьюри одержалъ побду надъ этой героиней. Женщины, вс безъ исключенія, были въ восторг отъ его защиты семейныхъ ихъ правъ, большая часть изъ нихъ испытывали изображенное имъ ложное пониманіе ихъ натуры, снисходительность и обдуманная справедливость, диктовавшія его слова, весьма пріятно поражали ихъ слухъ. По окончаніи рчи, даже мистриссъ Гамильтонъ Бью замтила своей сосдк:— Да, если все это онъ заимствовалъ отъ нея, то нельзя не сказать, что она принесла нкоторую пользу.

Такимъ образомъ это обстоятельство повело къ тому, что на бракъ Вудбьюри начали смотрть благосклонно. Птолеми не только безропотно покорился тому, что было совершенно безвозвратно, но охотно изобрлъ достаточное этому оправданіе. Ханна, по мр того какъ начала показываться въ обществ, находила, что ей оказывала дружеское расположеніе, женщины, узнавъ въ ней существо, подобное имъ самимъ, старались сблизиться съ ней, мужчины обходились съ ней съ уваженіемъ, подъ которымъ не скрывалось ничего враждебнаго.

Между тмъ въ Лэйксайд началась новая жизнь, при которой какъ эта, такъ и вс другія перемны въ нравахъ общества, исходили незамченными. Приближалась весна со всею прелестью таинственности въ каждомъ выглядывавшемъ отпрыск, въ каждой нераспустившейся почк. Въ длинные солнечные дни, когда изсохшіе прошлогодніе листья начинали шевелиться и хрустть отъ выбивавшейся изъ земли новой травы, когда съ каждымъ часомъ распускались новыя фіалки и ранункулы, когда свтлый прозрачный колоритъ лсовъ замтно темнлъ между утренней зарей и закатомъ солнца, мужъ и жена видли въ этомъ только наружное выраженіе созрванія своей жизни. Это время года не могло сообщать имъ нжныхъ внушеній къ воспріятію любви, потому что они наслаждались уже тмъ блаженствомъ, которое давно предвщала имъ природа, но оно принесло вмсто того боле священное и удивительное общаніе. Натура жёны нашла наконецъ покой для себя, вокругъ этого видимаго и съ тмъ вмст таинственнаго оживленія природы, вс противоборствующіе элементы успокоивались и принимали гармонирующія между собою формы. Сила, не ея собственная, а между тмъ и не отдльная отъ нея, поглощала всю ея жизнь, воспоминаніе о побдахъ, одержанныхъ ея умомъ, становились пустыми, безцвтными.

Къ концу мая оконченъ былъ коттэджъ Бюта. Въ немъ были вс удобства, какихъ только можно требовать отъ сельскаго домика, за то онъ обошелся почти вдвое дороже противъ смты. Какъ бы то ни было, онъ представлялъ собою отдльную картинку въ общемъ ландшафт, рисовавшемся передъ лицевымъ фасадомъ Лейксайда, и былъ прекрасно расположенъ для потребностей фермы. День вступленія въ него былъ для Бюта и Карри днемъ величайшаго праздника. При перезд, услуги мистриссъ Вальдо оказались необходимыми: она умла преподать самые мудрые совты относительно распредленія и разстановки мебели. Къ счастію, небольшая ‘лучшая комната’ имла только два окна, и мечта мистриссъ Вильсонъ о ситцевыхъ занавсахъ могла осуществиться. На аукціон въ Птолеми Бютъ купилъ за ничтожную сумму подержаный коверъ, въ добавокъ къ портретамъ генерала Вашингтона и его супруги, которыя мистриссъ Бабъ получила въ наслдство отъ Джасона и въ свою очередь завщала ихъ Бюту, Вудбьюри подарилъ великолпно иллюминованную литографію, изображавшую американскій сельскій домъ, со всми принадлежностями, съ множествомъ коровъ, лошадей, домашней птицы и пр. Невозможно описать гордости мистриссъ Вильсонъ въ этой комнат. Изъ одного окна представлялся веселый видъ на долину Птолеми, между тмъ какъ изъ другаго виднлся блый фасадъ Лэйксайда. Бютъ окружилъ зеркало и картины внками изъ хвойныхъ втокъ, напоминавшими Вудбьюри его импровизированный балъ въ Нью-Йорк, на каминной полк стоялъ большой кувшинъ съ зеленью спаржи, ландышами и листьями калины. Чтобы ознаменовать этотъ день, мистриссъ Вильсонъ пригласила всхъ на чай и, разумется, это было самое единодушное, пріятное, веселое собраніе,

Когда гости разошлись и счастливые обитатели новаго дома остались одни, маленькая Карри не могла удержаться осъ восклицанія — О, Бють! я не могу подумать равнодушно, что намъ привелось имть собственный домъ!

— Да, сказалъ Бють,— это нашъ домъ, то есть пока вы будемъ думать, что онъ долженъ быть нашъ. Удержаніе собственности за собой много зависитъ отъ того, какъ будемъ думать и заботиться о ней. Я знаю, что если у меня же пойдетъ хорошо, и если ты, Карри, будешь помогать мн въ экономіи, то мы можемъ откладывать проценты, и тогда дла наши скоро округлятся.

— Ты увидишь, Бютъ, отвчала Карри съ веселой ршимостью:— что эта жизнь будетъ нравиться мн несравненно лучше, чмъ странствованіе съ швейнымъ приборомъ изъ дома въ домъ. Я буду выводить цыплятъ, индюшекъ, изъ которыхъ лишнихъ можно продавать, у насъ есть огородъ, корова. — чего же еще больше. На одежду выйдетъ не много. Я бы желала, Бютъ, чтобы ты заказывалъ свое платье мн: — поврь, я бы сшила его нисколько не хуже Сэта Ватльса.

Улыбка на лиц Бюта ширилась все больше и больше, когда онъ прислушивался къ этому милому маленькому созданію, и когда Карри перестала говорить, онъ обхватилъ ея талію обими руками и приподнялъ ее на воздухъ. Движеніе это нисколько ея не испугало, она знала, что Бють тихо опуститъ ее внизъ и, опуская, подаритъ ей крпкій, сочный поцалуй. Никогда еще эти дв личности не были такъ довольны другъ другомъ, какъ теперь.

Въ Лэйксайд тоже происходили перемны и улучшенія. Садъ былъ вновь распланированъ, пространство его увеличилось, изъ Ричмондскихъ оранжерей безпрестанно подвозили подсадки молодыхъ деревьевъ и растеній. Вудбьюри и Ханна находили особенное удовольствіе въ занятіяхъ на открытомъ воздух, доставляемыхъ этими перемнами, они вовсе не замтили, какъ пролетла весна и наступило лто. Для вполн образованнаго человка никакая жизнь не можетъ сравниться съ сельской жизнью, съ ея независимостью, съ ея благотворно дйствующими на здоровье удовольствіями, съ ея пріятнымъ спокойствіемъ и отдыхомъ, разумется при томъ условіи, если представляется возможность къ удовлетворенію его умственныхъ способностей. Калькуттская жизнь Вудбьюри пріучила его искать этого удовольствія въ самомъ себ, или довольствоваться весьма немногими друзьями. Въ Ханн онъ имлъ теперь преданнаго, симпатичнаго товарища въ обмн мыслей, и не мене преданнаго друга въ обмн сердечныхъ ощущеній. Изъ Нью-Йорка и Бостона къ Вудбьюри регулярно доставляли вс новйшія литературныя произведенія, и для него не было лучшаго наслажденія, какъ возможность наблюдать за быстрымъ развитіемъ вкуса Ханны и ея понятій, вмст съ увеличеніемъ къ тому случаевъ.

Между тмъ дня проходили, свжесть зеленой листвы потемнла, перебгавшія волны золотистыхъ хлбныхъ полей изчезли, оставивъ посл себя темнобурыя жнива, изумрудныя втви на трельяжахъ Лэйксайда начали принимать аметистовый цвтъ. И радость, и боязнь, и неизвстность увеличивались, тнь предстоявшей судьбы, свтлой, съ самой чистой лучезарностью неба, или мрачной — съ невообразимой печалью, но какой именно, отгадать никто не могъ, лежала на всемъ дом. Вудбьюри случайно прочиталъ въ провинціальной газет, издаваемой въ Тибері, небольшую поэму, въ которой слдующія строки врзались въ его память и никакимъ образомъ не могли быть изглажены:

‘Обильная жатва принесетъ мн то, чего никогда не приносила,

‘Или отниметъ у меня то, чего не принесутъ и тысячи жатвъ!

Какъ приближеніе смерти сопровождается чувствомъ неопредленной грусти, такъ и приближеніе жизни сопровождается чувствомъ неопредленной радости. Но такъ какъ мы рдко ршаемся открыть даже передъ тми, кого больше всего любимъ, опасенія, сжимающія ваши сердца, то и Вудбьюри казался Ханн всегда спокойнымъ, веселымъ и увреннымъ въ лучшую судьбу.

Наступилъ сентябрь, на деревьяхъ показались жолтыя листья. Распустились посаженныя Ханной туберозы, напоминая собою сады мускатнаго орха и рощи корицы, яркіе осенніе цвты окаймляли садовыя дорожки, сквозь окна оранжерей виднлись фіолетовыя кисти винограда. Въ одно прекрасное утро въ Лэйксайд заходили люди изъ одной комнаты въ другую, въ комнатахъ, съ опущенными сторами, водворилось томительное ожиданіе, послышалась раздирающіе сердце стоны, въ то время какъ тни двухъ различныхъ судебъ спускались надъ домомъ все ниже и ниже, безпрестанно мняясь, точно быстрыя перемны тни и свта, бросаемыя солнцемъ сквозь разорванныя облака. Смерть оспаривала избытокъ жизни, но съ наступленіемъ вечерней росы раздался слабый крикъ побды и жизнь восторжествовала.

Страшная тягость опасеній, увеличивавшихся въ теченіе всего дня, и молнія радости, разсявшая ихъ, потрясли сильную натуру Вудбьюри до самаго основанія. Невольныя слезы полились изъ глазъ его, когда онъ взялъ на руки безпомощное, едва еще человческое созданіе. Опустившись подл кровати на колна, онъ держалъ его передъ закрытыми глазами матери, которая лежала безмолвная, блдная, какъ будто выброшенная изъ челюстей смерти. Докторъ указалъ на необходимость величайшей осторожности и самаго глубокаго спокойствія. Всю ночь, не смыкая глазъ, Вудбьюри просидлъ въ сосдней комнат, медленно собирая надежду изъ произносимыхъ шопотомъ бюллетеней няньки. Поутру на нсколько времени онъ оставилъ свой постъ, но вскор вернулся къ нему. Въ теченіе дня только разъ дозволено было войти въ спальню, съ строгимъ запрещеніемъ говорить. Онъ только и могъ взять руку жены и посмотрть на ея блдное, но все-таки прекрасное лицо. Ханна слабо улыбнулась и, бросила на него взглядъ невыразимой любви,— взглядъ, котораго Вудбьюри не въ состояніи былъ бы вынести безъ сильнаго движенія души,— но ему запрещено было волновать ее.

Мало по малу строгость приказаній ослабвала, Вудбьюри позволено было входить въ спальню чаще и любоваться не сформировавшимися еще чертами своего сына. Силы матери возвращались медленно, одно появленіе мужа доставляло ей очевидное утшеніе. Въ безмолвныхъ взглядахъ, которыми они обмнивались заключался такой сильный выразительный языкъ, какимъ они никогда еще не говорили. Въ немъ, сквозь маску, обычнаго его спокойствія, проглядывало сильное волненіе его мужественнаго сердца, въ ней, самая чистая, горячая любовь заявляла о своемъ существованіи и требовала, чтобы это существованіе не осталось не замченнымъ. Вудбьюри, полный признательности за фактъ, что кризисъ угрожавшей опасности миновалъ, довольствовался этими безмолвными свиданіями, и противъ своей воли замкнулъ на время въ своемъ сердц слова радости и счастія, которыя онъ желалъ произнести.

На пятый день докторъ сказалъ:

— Теперь ваша жена вн всякой опасности,— но, разумется, извстныя предосторожности необходимы. Быть можетъ, я былъ черезчуръ деспотиченъ, но я достаточно знаю цну жизни, чтобы рисковать ей. Вы были терпливы и послушны, и за это получите награду. Вы можете видться съ ней во всякое время, и я позволяю разговаривать, но съ условіемъ, что вы прекратите разговоръ при малйшемъ признак ея усталости.

Посл его отъзда, Вудбьюри поспшилъ въ комнату жены. Она спокойно лежала,— и чтобы защитить ея лицо отъ свта, занавса были спущены.

— Она спитъ, сказала нянька.

— Пожалуйста, на нсколько минутъ уйди отсюда, сказалъ Вудбьюри:— я подожду, когда она проснется.

Нянька вышла изъ комнаты. Онъ сталъ на колна подл колыбели, наклонился надъ спящимъ младенцемъ, и никмъ не наблюдаемый, всмъ сердцемъ предался чувству отеческой радости, Глаза его наполнилась слезами.— Ричардъ! мой сынъ, мой ненаглядный! шепталъ онъ безсознательному ребенку.

Малютка пошевелился и слабымъ крикомъ подалъ знакъ о своемъ пробужденіи. Вудбьюри началъ качать колыбель, продолжая шептать.— Милый Ричардъ! Удостой меня Господи владть тобой!

Но онъ не оставался невидимымъ, слова его не остались никмъ не услышанными. Магнетизмъ его присутствія нарушилъ тихій сонъ Ханны, но такъ легко, что при ея слабомъ сознаніи объ окружавшихъ предметахъ, пробужденіе ея было похоже на продолженіе того же сна, въ которомъ сквозь прикрытыя рсницы она увидла мужа своего на колнахъ передъ колыбелью. Она видла, какъ слезы его падали на ребенка, она слышала слова его любви и признательности,— слышала, какъ онъ называлъ ребенка именемъ ея отца! Въ ея ум молніей сверкнули слова матери и значеніе ихъ, котораго она никогда не думала примнять къ своему собственному положенію. Ея отецъ тоже плакалъ надъ своимъ первенцемъ, подъ обманчивой тишиной въ его сердц бушевала страсть, и ея мать убдилась въ этомъ уже слишкомъ поздно. Для нея самой убжденіе это пришло только теперь, она заглянула въ сердце мужа въ то время, когда онъ полагалъ, что его слышитъ одинъ только Богъ. За это священное, хотя и невольное признаніе, она хотла отплатить признаніемъ не мене священнымъ, во добровольнымъ. Обязанность женщины придавала ей ‘силы, достоинство матери сообщало ей присутствіе духа.

Когда малютка былъ снова убаюканъ, Ханна тихонько назвала его по имени.

Онъ всталъ, подошелъ къ постели, обнялъ Ханну и поцаловалъ.— Милая, дорогая жена моя, сказалъ онъ.

— Максвелъ, я увидла твое сердце, прошептала она:— не хочешь ли и ты заглянуть въ мое? Помнишь, ты однажды спросилъ меня во время прогулки по лугамъ: могу ли я полюбить тебя? Посл того ты ни разу не повторилъ этого вопроса.

— Потому что не было надобности, я получилъ отвтъ.

— Другъ мой! неужели ты не знаешь, что это чувство должно быть передано живой рчью и сдлаться живой радостью, а не лежать на сердц хотя и пріятнымъ, но тмъ не мене безпокойнымъ бременемъ? Максвелъ, эта истина тысячу разъ была у меня на язык, ожидая только малйшаго признана поощренія съ твоей стороны, но ты такъ тщательно исполнялъ общаніе, которое далъ мн, или врне, которое я вынудила, что не могъ видть, какимъ оно сдлалось для меня бременемъ. Ты былъ слишкомъ справедливъ ко мн, побужденія твои были великодушны и благородны, я стую только на себя, что была виновницею ихъ необходимости. Ты поступилъ справедливо, доврившись естественному развитію моей натуры чрезъ лучшее ознакомленіе съ жизнью, но неужели ты не можешь видть, что развитіе это достигнуто? Неужели ты не чувствуешь, что теперь ты свободенъ отъ долга въ отношеніи ко мн, долга несовмстнаго съ любовью?

— И ты освобождаешь меня добровольно? вскричалъ онъ, и глаза его загорлись огнемъ. Я всегда чувствовалъ, что ты неслась ко мн въ поток, съ которымъ трудно было бороться. Я не могъ оказать сопротивленія послднему желанію твоей матери, иначе я никогда бы не ршился поспшить нашимъ бракомъ. Я бы сталъ ждать, далъ бы теб время ознакомиться съ твоимъ сердцемъ, далъ бы время убдиться, что истинная свобода для мужчины или женщины пріобртается только чрезъ добровольную покорность любви.

— При моей неопытности, отвчала Ханна:— я никогда бы этого и не узнала. Я бы совсмъ иначе поняла эту покорность, и до конца жизни стала бы бороться съ ней. Мать была права, она знала меня лучше, чмъ знала я сама себя. Максвелъ, пожалуйста возьми назадъ свое общаніе. Отними этотъ холодный призракъ справедливости, который раздляетъ наши сердца.

— Скажи мн, почему ты это просишь? спросилъ Вудбьюри.

— Потому что я люблю тебя! Потому что мечта, тяготившая мое сердце, приняла твои черты, и уже теперь не есть мечта, но счастливая истина! Спроси самого себя, что это значитъ, и ты поймешь меня. Если бы только ты зналъ, какой мн стоило пытки открыть твое желаніе, съ тмъ чтобы слдовать ему! Ты отказывалъ мн въ самой священной радости любви, въ радости принести для тебя жертву. Такъ какъ ты это длалъ ради меня, то ради меня и оставь это непріятное обязательство. Подумай, чего бы ты пожелалъ получить отъ любимой женщины, и попробуй получить это отъ меня.

— Другъ мой, я ждалъ этого часа, не предвидя, что его можно ускорить, я сжималъ свои объятья, тогда какъ ихъ слдовало бы открыть для тебя, я отворачивалъ свои глаза, боясь, чтобы они не смутили тебя какимъ нибудь невольнымъ взглядомъ, я соблюдалъ молчаніе, страшась, что голосъ моей любви принудитъ тебя къ той покорности, которую должно было внушить теб твое сердце. Простишь ли ты меня за безжалостную страсть, которою я тебя преслдовалъ?

— Твое прощеніе — вонъ тамъ! сквозь слезы прошептала Ханна, указавъ на колыбель.

Вудбьюри нжно поднялъ ребенка и положилъ на грудь Ханны. Потомъ онъ опустился на колна и склонилъ лицо свое къ ея лицу.— Другъ души моей, произнесъ онъ взволнованнымъ голосомъ:— я принимаю все, что ты даришь мн, я принимаю всю мру твоей любви въ ея священной полнот. Если остается неразршеннымъ еще какой нибудь вопросъ о нашихъ взаимныхъ правахъ, то я передаю его въ эти драгоцнныя ручонки, согртыя новой жизнью, въ которой наши отдльныя бытія становятся однимъ нераздльнымъ,

— И он всегда будутъ наводить меня на путь истины, если я когда нибудь и уклонюсь отъ него, было отвтомъ Ханны.

КОНЕЦЪ.

Приложеніе къ Журналу ‘Современник’, NoNo 6—10, 1864

БЭЙЯРДА ТЭЙЛОРА

Читайте также: