Феликс Гольт, радикал, Элиот Джордж, Год: 1866 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 479 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ФЕЛИКСЪ ГОЛЬТЪ,

РАДИКАЛЪ.

Романъ Джорджа Эліота.

Переводъ съ англійскаго

САНКТПЕТЕРБУРГЪ
Типографія Ю. Анд. Бокрама, по Большой Московской, No 4.
1867

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ВВЕДЕНЕ.

Тридцать пять лтъ назадъ, старые почтовые тракты были еще хотъ куда: большія придорожныя гостинницы сверкали на славу вычищенными кружками, улыбками хорошенькихъ конторщицъ, остротами проворныхъ слугъ, дилижансъ возмщалъ о своемъ прибытіи веселыми звуками рожка, косари и жнецы узнавали часы по неизмнному, метеорическому появленію знакомой савраски или пегашки, и старосвтскихъ помщиковъ, здившихъ обыкновенно въ таратайкахъ, запряженныхъ мелкими лошаденками, нервически передергивало всякій разъ, когда имъ приходилось сторониться передъ быстролетной почтовой каретой, причемъ они непремнно приговаривали съ душевнымъ прискорбіемъ, какъ измнились времена, съ тхъ поръ какъ по дорогамъ не видно было ничего, кром ломовыхъ, позвякивавшихъ бубенчиками.

Въ т времена было множество маленькихъ городковъ, Бирмингамъ не имлъ голоса въ парламент и зато черезъ мру тараторилъ по сторонамъ, хлбные законы были еще въ полной сил, письма обходились въ три и шесть пенни, было нищихъ безъ конца и много другихъ незнакомыхъ намъ невзгодъ, но было и много хорошаго, теперь тоже исчезнувшаго. Non omnia grandior oetas quae fugiamus habet, говоритъ мудрая богиня: не все лучшее выпало вамъ на долго, о юноши! У стараго люда есть свои, завидныя воспоминанія, и не послднее мсто занимаетъ въ числ ихъ воспоминаніе о продолжительномъ странствованіи на козлахъ, весенней или осенней порой. Потомство будетъ мчаться изъ Винчестера въ Ньюкастль съ быстротою пушечнаго ядра. Это одна изъ нашихъ радужныхъ надеждъ, но неторопливое, старомодное передвиженіе съ одного ярая родины на другой — одно изъ отраднйшихъ нашихъ воспоминаній. Путешествіе съ быстротою пушечнаго ядра не можетъ дать столько матеріала для картинъ и для разсказовъ, оно однообразно и безцвтно, какъ восклицательное о! Тогда какъ счастливцы, попадавшіе на козлы мальпоста, видли столько приключеній, столько городской и деревенской дйствительности, столько картинъ земли и неба, что могли бы пожалуй написать современную Одиссею. Представьте себ хоть напримръ поздку черезъ равнину, орошаемую съ одной стороны Авономъ, съ другой Трентомъ. Когда утро серебрило длинные ряды лсистыхъ холмовъ, обрамлявшихъ теченіе водъ, и золотило скирды хлба, сложенныя подъ деревенскими навсами, путешественникъ видлъ, какъ шли коровы съ пастбища на дойню. За ними брелъ пастухъ, главный работникъ Фермы, по его пятамъ плелась пастушья собака, съ небрежно-неофиціальнымъ видомъ городскаго стража на гулянкахъ. Пастухъ шелъ медленно и тяжело, въ шагъ съ пасущимися мимоходомъ коровами, лниво бросая имъ повременамъ односложныя внушенія, взглядъ его, привыкшій сосредоточиваться на предметахъ очень близкихъ къ земл, казалось, съ трудомъ поднимался до козелъ. Козлы мальпоста купно съ возницей, возсдавшимъ на нихъ, принадлежали въ его понятіяхъ къ таинственному строю предметовъ, окрещенныхъ общимъ названіемъ ‘Начальства’, до котораго ему также не было дла, какъ до туманныхъ пятенъ южнаго полушарія: его солнечной системой былъ приходъ, капризъ помщика былъ его бурей. Онъ рзалъ хлбъ и ветчину карманнымъ, непремнно своимъ собственнымъ, ножемъ, огорчался только тогда, когда заходила рчь о раскладк повинности въ пользу нищихъ или стояла непогода или не въ мру падала скотина. Онъ скоро остался назади со своими коровами, назади же остались и навсы со скирдами хлба, и прудъ съ нависшими ветлами, и помщичій домъ съ грязнымъ огородомъ и съ конусообразной бесдкой изъ тиса. Но всюду живыя изгороди истощали почву своей безалаберно-размашистой красотой, прокрадываясь кошкой-оршникомъ вдоль травянистыхъ окраинъ пастбищъ или помахивая долговязыми втвями ежевики надъ нивами. Можетъ быть эти изгороди пестрли мстами блымъ цвтомъ боярышника и блдно-краснымъ шиповникомъ, можетъ быть даже около нихъ виднлись ребятишки, собирая орхи и лсные яблоки. Стоило постранствовать хотя бы только для того, чтобы поглядть на эти живыя изгороди, вольные пріюты некупленныхъ красотъ — багряной листвы, усянной яхонтовыми ягодами, дикихъ вьюнковъ, расползающихся и раскидывающихся во вс стороны, образуя пологи изъ блдно-зеленыхъ сердецъ и блыхъ трубокъ,— втвистой жимолости, кроющей въ тонкомъ аромат своемъ прелесть выше, изящне вншней красоты. А зимой эти же самыя изгороди выставляли напоказъ кораллы — пурпуровыя ягоды боярышника, темноыалиновыя ягоды шиповника на темнокоричневомъ фон листвы, какъ бы желая перещеголять алмазы изморози. Изгороди эти были зачастую въ уровень съ крестьянскими избами, тянувшимися рядами вдоль дорогъ или кучившимися маленькими деревушками, низенькія оконца которыхъ, какъ подслповатые глаза, говорили о непроглядной тьм, царившей внутри. Пассажиръ на козлахъ мальпоста, прозжая мимо такихъ деревушекъ, видлъ только одн крыши, по всей вроятности дома стояли тамъ спиной къ дорог, чуждые всему на вст, кром своего клочка земли и неба, отлученные отъ приходской церкви широкими полями и зелеными тропинками Еслибъ можно было заглянуть имъ въ Фасадъ, онъ непремнно оказался бы грязнымъ, но то была протестантская грязь, и высокіе, смлые, отдающіе джиномъ пшеходы на тропинкахъ были протестантскими пшеходами. Нигд ни образовъ, ни распятій, хотя жители деревушекъ вписывали себя въ цеизъ членами англійской церкви, выставляя большіе кресты по безграмотности.

Но тамъ были и хорошенькія, веселенькія деревни, съ чистымъ приходскимъ домкомъ и посдвшей отъ времени церковью, изъ кузницъ доносился веселый стукъ молота, у дверей стояли кроткія деревенскія клячи, понуривъ головы, корзинщикъ раскидывалъ на солнц ивовыя прутья, колесникъ докрашивалъ синюю телгу съ красными колесами, мстами виднлись дачки съ цвтущей геранью или бальзаминомъ въ свтлыхъ, прозрачныхъ окнахъ и съ маленькими палисадничками, полными махровыхъ маргаритокъ и левкоевъ, у колодца стояла опрятная, благообразная женщина съ ведрами на коромысл, а по дорожк въ безплатную школу плелись маленькіе Бритты, побрякивая бабками въ карманахъ оборванныхъ тиковыхъ куртокъ, съ мдными пуговицами. Земля окрестъ стлалась мергельная, тучная, на задворкахъ громоздились огромныя скирды хлба, дачи принадлежали богатымъ фермерамъ, сохранявшимъ хлбъ дома до повышенія цнъ. Кто нибудь изъ нихъ непремнно обгонялъ дилижансъ по пути къ дальнему полю или къ ярморочному городу, тяжело сидя на отлично вызженной лошади или перевшивая на сторону оливково-зеленый кабріолетъ. Они вроятно смотрли на дилижансъ не безъ нкотораго презрнія, какъ на учрежденіе для люда, не имющаго собственныхъ кабріолетовъ или здящаго въ Лондонъ и другія отдаленныя мста и, стало быть, принадлежащаго къ торгующей и мене стойкой, мене солидной^ части націи. Пассажиръ на козлахъ видлъ цлыя области, заселенныя отъявленными оптимистами, глубоко убжденными въ превосходств старой Англіи надо всми возможными странами и въ томъ, что все не попавшее подъ личное ихъ наблюденіе,— факты, не стоющіе никакого вниманія: области чистенькихъ ярморочныхъ городковъ безъ мануфактуръ, жирныхъ обывателей, аристократическаго духовенства и низкой таксы для бдныхъ. Но сцена постепенно измнялась: окрестность начинала чернть угольными копями, изъ селъ и деревень доносилось бренчанье инструментовъ. Тамъ рослые, мощные люди, сгорбленные постоянной работой въ копяхъ, шли домой, чтобы броситься на полъ, не раздваясь, въ грязной фланели, и проспать до разсвта, съ тмъ чтобы потомъ встать и пропить большую часть высокой задльной платы въ портерной, тамъ блдныя, озабоченныя лица ткачей, мужчинъ и женщинъ, истомленныхъ позднимъ сидньемъ за недльнымъ урокомъ, начатымъ только еще со среды. Тамъ всюду дома и дти были грязны, потому что матери отдавали все время, вс силы ткацкимъ станкамъ, можетъ быть вс он были набожными диссидентками, полагавшими, что спасеніе зависитъ главнымъ образомъ отъ предопредленія, а не отъ опрятности. Вншность церквей утрачивала религіозный характеръ: сами церкви были только помщеніями для митинговъ, отчасти уровновшивавшими магнитную силу полпивныхъ. Дыханіе мануфактурнаго города, затуманивающее дни и образующее на горизонт красное зарево по ночамъ, расползалось по окрестности и наполняло воздухъ неугомонной тревогой. Тамъ населеніе не думало, что старая Англія лучше всего на свт, тамъ было множество мужчинъ и женщинъ, сознававшихъ, что ихъ воззрнія несовсмъ сходны съ воззрніями боле свтлыми и широкими правителей, которые потому могли бы быть лучше ихъ, и будучи лучше ихъ, могли бы измнить многое, теперь вносящее въ міръ Божій больше горя и заботъ, и ужъ во всякомъ случа больше грха, чмъ слдовало бы. Были тамъ и старыя колокольни, и кладбища съ валомъ, густо поросшимъ травой и съ почтенными надгробными плитами, дремавшими на солнышк, были тамъ и широкія поля, и старинныя рощи по холмамъ или вдоль дорогъ, непроглядно закрывающія господскіе дома и парки отъ рабочаго, будничнаго люда. Путешественникъ быстро переходилъ отъ одного фазиса англійской жизни къ другому: за деревней, почернвшей отъ угольной копоти, оглушающей стукомъ молотовъ, появлялся приходъ весь въ поляхъ, высокихъ изгородяхъ, съ глубокими бороздами вдоль проселковъ. Прогремвъ по мостовой мануфактурнаго города съ торговыми митингами, съ неугомоннымъ рабочимъ людомъ, дилижансъ черезъ десять минутъ оказывался въ совершенно сельской сред, гд сосдство города чувствовалось только въ выгод близкаго сбыта для хлба, сыра и сна, и гд люди съ значительнымъ вкладомъ въ банк обыкновенно говаривали, что они ‘не вмшиваются въ политику’. Неугомонные центры колесъ и челноковъ, раскаленныхъ горнилъ, шахтъ и блоковъ составляли какъ бы шумныя, людныя гнзда посреди просторной, медленно ползущей жизни деревень, захолустныхъ дачъ и парковъ, осненныхъ столтними дубами. Глядя на дома, разбросанные по лсистымъ равнинамъ и вспаханнымъ нагорьямъ, подъ низенькимъ и серенькимъ небомъ, висвшимъ надъ ними съ томительно неизмннымъ безмолвіемъ, путешественнику становилось яснымъ, что между городомъ и деревней нтъ ничего общаго, кром тхъ мстностей, гд рабочій людъ стелется далеко захватывающей каймой вокругъ большихъ центровъ мануфактурной дятельности. Онъ убждался, что со временъ католическихъ смутъ въ 29, англійскіе сельчане столько же слышали о католикахъ, какъ о допотопныхъ ископаемыхъ, что ихъ понятіе о реформ — какая-то туманная комбинація стачекъ, Нотингамскаго бунта и вообще всего, что вызываетъ противодйствіе полиціи, и наконецъ, что большинство изъ нихъ противъ плодоперемнной системы и за паровое поле.

Возница можетъ быть разсказалъ бы, какъ въ одномъ приход фермера-прогрессиста, толковавшаго о сэр Гумфри Деви {Знаменитый химикъ и агрономъ.}, выжили какъ гнуснаго радикала, какъ пасторъ сказалъ на воскресной проповди: ‘вспахивайте залежи сердецъ вашихъ’, а народъ подумалъ, что онъ выдумалъ этотъ текстъ изъ своей головы, что иначе онъ не вышелъ бы такъ ‘кстати’, но когда нашли точно такой же текстъ въ библіи!, прійдя домой, то кто-то замтилъ, что это должно быть насчетъ паровыхъ полей. Случись на грхъ, что на слдующее же утро пастора разбилъ параличъ. Все это вмст такъ возстановило приходъ противъ aермера-прогрессиста и плодоперемнной системы, что тому пришлось отказаться отъ аренды.

Возница былъ отличнымъ спутникомъ и коментаторомъ окрестностей: онъ называлъ поименно мстности и личности и объяснялъ ихъ значеніе не хуже тни Виргилія въ боле достопамятномъ путешествіи, у него было столько росказней о приходахъ и людяхъ, жившихъ въ нихъ, какъ у странниковъ Энеид, только съ нкоторою разницею въ слогъ. Воззрнія его на жизнь были первоначально самаго веселаго свойства, какъ и подобало человку въ такомъ удобномъ и безспорно авторитетномъ положеніи, но распространеніе желзныхъ дорогъ отравило ему существованіе: ему стали мерещиться дороги, усянныя оторванными членами, и онъ видлъ въ смерти Гускиссона {Извстный государственный человкъ въ Англіи, умершій въ 1838 году вслдствіе несчастья на желзной дорог.} доказательство Божьяго гнва на Стефенсона. ‘Какъ, вс гостинницы по дорогамъ закроются’^,! И при этомъ возница устремлялся тревожнымъ взоромъ впередъ, какъ будто кони примчали его на самый край вселенной и готовы были низвергнуться въ бездну. Но онъ скоро переходилъ отъ возвышеннаго, пророческаго тона къ обыденному, будничному тону разсказа. Называлъ земли, черезъ которыя приходилось хать, зналъ, какіе именно помщики разорились на игр, у кого шли дла хорошо, и кто былъ на ножахъ со старшимъ сыномъ. Онъ быть можетъ помнилъ отцовъ теперешнихъ баронетовъ и зналъ много разсказовъ о закулисной сторон ихъ домашняго быта, на комъ они были женаты, кого хлестали плетью, какъ охотились и какъ прокладывали каналы. Онъ зналъ достоврно, былъ ли и теперешній землевладлецъ за реформу или противъ реформы. Въ послднее время вышла такая оказія, что и люди богатые, люди древнихъ родовъ стали подавать голосъ въ пользу билля… но онъ не останавливался долго на этомъ нападокс, очень забавномъ, по его мннію,— онъ обходилъ его съ благоразуміемъ опытнаго богослова или ученаго схоластика, предпочитая указывать бичемъ на предметы, неспособные возбуждать вопросовъ или недоумній.

Никакой парадоксъ не смущалъ нашего возницу, когда, оставивъ за собою городъ Треби Магна, онъ прохалъ проселкомъ около мили, перекатилъ черезъ длинный мостъ на рк Лапп и пустилъ лошадей вскачь на гору, минуя низко-гнздящуюся деревушку Малыя Треби. Мы наконецъ очутились на отлично-выровненной дорог, обставленной по одну сторону высокими лиственницами, дубами и развсистыми вязами, мстами разступавшимися до того, что путешественнику виднъ былъ паркъ позади ихъ.

Сколько разъ въ году, когда дилижансъ прозжалъ мимо заброшенныхъ хижинъ, раздвигавшихъ ширму деревъ, за которыми виднлись извивы рки по тнистому парку,— возница отвчалъ на одинъ и тотъ же вопросъ, или говорилъ одно и тоже, не дожидаясь вопроса: Это?— о, это Тренсомъ Кортъ, изъ-за котораго у насъ было не мало тяжбъ. Нсколько поколній назадъ, наслдникъ имени Тренсомъ сбылъ ддовское помстье, и оно попало въ руки къ Дурфи, очень дальней родн, которые стали называться Тренсомъ Кортъ. Но права Дурфи не разъ оспаривали впослдствіи, и возница, еслибъ его спросили, сказалъ бы можетъ статься, что старый Кортъ не всегда попадалъ въ добрыя руки. Адвокаты, между тмъ, грли себ руки и набивали карманы, а людямъ, получавшимъ ихъ стараньями старое наслдье, приходилось сплошь и рядомъ жить не завидне мыши въ пустомъ сырномъ круг, такъ было дло и съ теперешними ДурФіі или Тренсомами, какъ они себя называли. ‘Самъ’ — бдный, полуумный старикъ, зато ‘сама’ — барыня, какъ быть должно, изъ знатнаго дома и, ухъ, какая умница!— сейчасъ по глазамъ видно и по тому, какъ она сидитъ на лошади. Сорокъ лтъ назадъ, когда она только что пріхала сюда, говорятъ, что она была картинка, но родители у нея были бдные, и потому ей пришлось идти за несуразнаго Тренсома. И старшій сынъ былъ точь-въ-точь отецъ, только еще хуже — якшался со всякой дрянью. Говорятъ, что мать ненавидла его и желала, чтобы онъ умеръ, потому что у нея былъ еще другой сынъ, совсмъ другаш склада, ухавшій въ молодыхъ годахъ куда-то далеко. Ей хотлось сдлать его наслдникомъ. Въ ожиданіи настоящаго наслдника, адвокатъ Джерминъ понажился около наслдства. Двери въ новомъ большомъ дом его были изъ отличнаго, полированнаго дуба, Тренсомскихъ лсовъ конечно. И конечно онъ уврялъ, что дорого заплатилъ за нихъ. Адвокатъ Джерминъ не разъ и не два сиживалъ на этихъ козлахъ. Онъ поставлялъ духовныя завщанія на весь околотокъ. Возница пожалуй былъ бы не прочь и свое завщаніе сдлать при помощи Джермина современемъ. Адвокату вдь не слдъ быть черезъ-чуръ честнымъ, онъ долженъ быть отчасти пройдохой, чтобы умть провести и вывести, въ случа надобности, и самому никогда не попасться въ просакъ. Такимъ образомъ и въ длахъ Тренсомовъ было стараньями адвокатовъ столько нагорожено разныхъ огородовъ, что вы ровно ничего не поняли бы, еслибъ вздумали заглянуть въ ихъ архивы… При этомъ Самсонъ (кто въ Ломшайр не знаетъ ямщика Самсона?) корчилъ гримасу, выражавшую полный нейтралитетъ, и норовилъ хлеснуть лошадь непремнно въ правый бокъ. Если пассажиръ изъявлялъ желаніе узнать еще что нибудь насчетъ Тренсомовъ, Самсонъ покачивалъ головой, и говорилъ, что въ его время многонько-таки ходило разныхъ интересныхъ исторій, но какія именно были эти исторіи — не сказывалъ. Одни приписывали это умалчиваніе благоразумной осторожности, другіе-безпамятсву, третьи-просто незнанію. Но Самсонъ былъ правъ, говоря, что было много интересныхъ исторій, подразумвая иронически исторіи, не длавшія чести тмъ, кто въ нихъ участвовалъ.

А между тмъ многія изъ этихъ исторій были интересны и не въ ироническомъ смысл, потому что рдко дурныя, темныя дла не влекутъ за собой разрушенія слпыхъ надеждъ, горькихъ страданій, неудовлетворенныхъ желаній, застарлыхъ, хроническихъ болзней, проклятій въ вид жалкаго, убогаго потомства,— какой-нибудь трагической связи между кратковременной жизнью дтей и предшествовавшею долгою жизнью отцовъ — связи, поражавшей состраданіемъ и ужасомъ людей съ тхъ поръ, какъ они стали различать произволъ отъ рока. Но все это часто остается неизвстнымъ міру, потому что большая часть страданій безмолвна, и вибрація человческихъ мукъ — только шепотъ въ общемъ рев и гул жизни. Взгляды ненависти не вызываютъ криковъ помощи, грабежи, оставляющіе людей навсегда лишенными покоя и радости, не вызываютъ никакого протеста, кром тихихъ стоновъ по ночамъ, не видны ни въ какихъ письменахъ, кром тхъ іероглифовъ, которыми испещряютъ лицо долгіе мсяцы сдержанной тоски и тайныхъ слезъ.

Поэты разсказываютъ о заколдованномъ лс въ подземномъ царств. Кусты терновника и заплснвлые пни кроютъ въ себ человческія скорби и преступленія, въ безстрастныхъ на видъ втвяхъ сдержаны крики и стоны, и алая, горячая кровь питаетъ трепетные нервы неотступнаго воспоминанія. Это — притча.

ГЛАВА I.

Перваго сентября, въ достопамятный 1832-й годъ, въ Тренсомъ-Корт ждали кого-то. Въ два часа пополудни старый привратникъ открылъ тяжелыя ворота, зеленвшія, какъ зеленютъ древесные пни подъ плсенью, осдающей годами. Въ деревушк Малыя-Треби, лпившейся на скат крутой горы неподалеку отъ барскихъ воротъ, сидли старушки, въ праздничныхъ платьяхъ, у дверей домиковъ, обрамлявшихъ дорогу, совсмъ готовыя встать и отвсить поклонъ, какъ только покажется дорожная карета, а за околицей стояло нсколько ребятишекъ насторож, намреваясь пуститься безъ оглядки къ старой церкви, смахивавшей издали на ригу, гд на колокольн сидлъ уже пономарь, готовясь грянуть въ единственный колоколъ.

Старый привратникъ открылъ ворота и препоручилъ ихъ хромой жен. Ему самому нужно было сходить въ Кортъ, подместь листья и заглянуть въ конюшни, потому что хотя Тренсомъ-Кортъ былъ большимъ домомъ, во вкус королевы Анны, съ паркомъ, чуть ли не самымъ красивымъ въ Ломшайр,— при немъ было весьма немного слугъ. Особенно страдалъ онъ, должно быть, отсутствіемъ садовниковъ, потому что кром небольшой и довольно чистенькой клумбы передъ каменной террасой у фасада, цвтовъ не было ршительно нигд, и дорожки поросли травой. Много оконъ было закрыто ставнями, и подъ большой шотландской пихтой, раскинувшейся около одного изъ угловъ, иглы, падавшія годами, образовали цлый холмъ, какъ-разъ противъ двухъ заколоченныхъ оконъ. Всюду вокругъ стояли величественныя деревья, недвижно въ солнечномъ сіяньи, и, какъ вс большіе неподвижные предметы, словно способствовали увеличенію безмолвія. Только и слышались иногда шелестъ падающаго листа, тихое трепетанье лепестковъ, пролетала тяжелая ночная бабочка и вдругъ падала какъ подстрленная, крошечныя птички безпечно прыгали по дорожкамъ, даже кролики грызли опавшіе листья по заросшимъ тропинкамъ съ несвойственной такимъ трусливымъ созданіямъ дерзостью. Только и слышно было, что сонное жужжанье и однообразный ропотъ рки, протекавшей черезъ порогъ. Стоя на южной или восточной сторон дома, вы бы низачто не подумали, что кого нибудь ожидали.

Но съ восточной стороны ворота подъ каменной аркой были открыты настежъ, настежь же была открыта и двойная дверь сней съ мраморными колоннами, статуями и съ широкой каменной лстницей. И самымъ явнымъ признакомъ ожиданія служило то, что изъ одной изъ дверей, выходившихъ въ пріемную, время отъ времени показывалась женщина, неслышно проходила по гладкому каменному полу, пріостанавливалась на верху лстницы и прислушивалась. Она ходила неслышно потому, что вся она была стройная и изящная, хотя ей было между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Она была высока, величава, сдые волосы ея были густы, глаза и брови темны, что-то орлиное проглядывало въ лиц ея, все еще прекрасномъ и женственномъ. Сильно поношенное платье плотно облегало ей станъ, тонкое кружево воротничка и небольшой косыночки, падавшей съ высокой гребенки, было въ нсколькихъ мстахъ подштопано, но дорогіе каменья сверкали на рукахъ, казавшихся изящными камнями на темномъ фон платья.

М-ссъ Тренсомъ нсколько разъ напрасно подходила къ лстниц. Всякій разъ она возвращалась въ ту же комнату: комната была уютная, средней величины. Низенькія книжныя полки чернаго дерева тянулись вокругъ стнъ. То была прихожая передъ большой библіотекой, выглядывавшей изъ-за открытой двери, наполовину завшенной тяжелой ковровой драпировкой. Въ этой небольшой комнат было довольно много потускнвшей позолоты на стнахъ и мебели, но картины надъ книжными полками были все веселаго содержанія: пастельные портреты блоснжныхъ дамъ съ напудренными волосами, голубыми бантами и открытыми корсажами, великолпный портретъ масляными красками одного изъ Тренсомовъ въ роскошномъ костюм реставраціи, другой портретъ Тренсома въ дтств, съ рукою на ше маленькаго пони, и огромная фламандская картина, изображавшая какое-то сраженіе, на которой собственно война составляла только синекрасный аксессуаръ огромныхъ пространствъ земли и неба, озаренныхъ солнцемъ. Можетъ быть эти веселыя картины повшены были здсь потому, что въ этой комнат обыкновенно сиживала м-ссъ Тренсомъ,— и ужъ положительно поэтому возл кресла, на которое она садилась всякій разъ по возвращеніи съ лстницы, висло изображеніе молодого лица, чрезвычайно похожаго на ея собственное: безбородое, но мужественное лицо съ густыми темными волосами, нависшими на лобъ и падавшими по обимъ сторонамъ лица до широкаго воротничка. Возл кресла ея стоялъ письменный столъ, на стол виднлась расходная книга въ кожаномъ переплет, шкатулка съ разными разностями, корзинка съ работой, фоліантъ архитектурныхъ гравюръ, съ которыхъ она снимала рисунки для своего рукодлья, нумеръ Ломшайрской газеты и подушка для жирной собаченки, слишкомъ старой и сонной, для того чтобы принимать участіе въ тревог своей госпожи, М-ссъ Тренсомъ не могла на этотъ разъ сократить скучное однообразіе дня своими обычными домашними занятіями. Она вся сосредоточилась на воспоминаніяхъ и мечтахъ: время отъ времени вставала и подходила къ лстниц, опять возвращалась, сидла, недвижно сложивъ руки, безсознательно поглядывая на портретъ, висвшій возл нея, и всякій разъ, встртивъ его молодые темные глаза, отворачивалась въ твердою ршимости не глядть больше.

Наконецъ, какъ будто пораженная какою-нибудь внезапною мыслью или звукомъ, она встала и быстро прошла въ библіотеку. Тутъ она остановилась въ дверяхъ, не говоря ни слова: очевидно ей хотлось только посмотрть, что тамъ длалось. Человкъ лтъ семидесяти перебиралъ на большомъ стол множество мелкихъ ящиковъ съ наскомыми и разными минералогическими образцами. Его блдные, кроткіе глаза, впалая нижняя челюсть и тонкія слабыя очертанія всей фигуры никогда не должны были выражать много энергіи физической или нравственной, теперь же къ этому присоединялась нкоторая кривизна и дрожаніе членовъ, изобличавшія недавно пережитый припадокъ паралича. Старенькое платье на немъ было тщательно вычищено, мягкіе сдые волосы расчесаны, то былъ опрятный старичекъ. Возл него прекрасная охотничья собака, тоже старая, сидла на заднихъ лапахъ и внимательно слдила за его движеніями. Когда въ дверяхъ показалась м-ссъ Тренсомъ, мужъ ея бросилъ дло и съжился какъ робкое животное въ клтк, откуда бгство невозможно. Онъ сознавалъ въ эту минуту, что длалъ дло, за которое его уже не разъ журили прежде — перебиралъ вс свои рдкости, съ тмъ чтобы уложить ихъ въ новомъ порядк.

Посл промежутка, но время котораго жена его стояла совершенно молча, не сводя съ него глазъ, онъ принялся укладывать ящики на мста въ шкафъ, находившійся подъ книжными полками въ одномъ углу библіотеки. Когда все было уложено и заперто, м-ссъ Тренсомъ ушла, и перепугавшійся старичекъ услся съ собакой Немвродомъ на диванъ. Заглянувъ въ комнату черезъ нсколько минутъ, она увидала, что онъ обвилъ рукою шею Немврода и нашептывалъ ему что-то, какъ маленькія дти разсказываютъ свои горести и заботы первому попавшемуся подъ руку предмету, когда думаютъ, что ихъ не видятъ и не слышатъ.

Наконецъ звукъ церковнаго колокола достигъ до слуха м-ссъ Тренсомъ. Она знала, что за дверями уже долженъ быть слышенъ и звукъ колесъ, но не встала и не вышла за дверь. Она сидла неподиняшо и слушала, губы у нея поблли, руки похолодли и дрогнули. Неужели это сынъ детъ? Она давно перешла за пятый десятокъ, и со времени первыхъ радостей объ этомъ любимомъ мальчик, жатва жизни ея была очень скудна. Неужели теперь — когда волосы ея сды, зрніе слабо, когда многое, прежде полное прелести, стало смшнымъ, какъ устарлые мотивы ея арфы, какъ слова романса, потемнвшаго отъ времени,— ей предстоитъ обильная жатва радости? Грховные шаги ея оправдаются результатами, стало быть милосердное Провидніе благословило, освятило ихъ? Сосди не станутъ больше соболзновать о ея нуждахъ, о полу-умномъ муж ея, о несчастномъ первенц и ея одинокой жизни: у ней будетъ богатый, умный, можетъ быть нжный сынъ. Да, но между ними пятнадцать лтъ разлуки и все, что совершилось въ эти пятнадцать лтъ и отодвинуло ее на задній планъ въ воспоминаніи и сердц сына. Впрочемъ вдь дти часто становятся родственне, нжне, почтительне, когда ихъ смягчитъ опытъ или они сами сдлаются родителями. Можетъ быть, еслибы м-есъ Тренсомъ ждала только сына, она не дрожала бы такъ, но она ждала и внука: и были причины тому, что она не пришла въ восторгъ, когда сынъ написалъ ей только передъ самымъ возвращеніемъ, что у него уже есть наслдникъ.

Но надо было мириться съ дйствительностью,— вдь въ сущности важне всего то, что сынъ возвратился. Надежды, лелянныя г.ъ теченіи столькихъ лтъ, должны наконецъ осуществиться въ немъ — или ни въ комъ и никогда. Она еще разъ взглянула на портретъ. Юношескіе, темные глаза смотрли на нее ласково, но, отвернувшись отъ него нетерпливо и сказавъ громко: ‘разумется онъ измнился’! она встала будто съ трудомъ и медленне прежняго прошла черезъ залу на лстницу.

На песчаномъ двор захрустли колеса. Мгновенное удивленіе при вид простой почтовой коляски, безъ слуги, безъ багажа, выхавшей изъ подъ сводчатыхъ воротъ къ каменной лстниц, также мгновенно и исчезло при вид смуглаго лица, выглянувшаго изъ-подъ красной дорожной шапки. Больше она ничего не видла: она даже не замтила, какъ на крыльц собралась маленькая группа слугъ, какъ старый буфетчикъ сбжалъ отстегнуть фартукъ коляски. Она услышала слово ‘мать!’ почувствовала на щек легкій поцлуй, но сильне всхъ этихъ ощущеній было совершенно неожиданное, непредвиднное сознаніе того, что возвратившійся сынъ — совершенно чужой для нея. Еще минуты за три, она воображала, что, несмотря на вс перемны, внесенныя пятнадцатью годами разлуки, она обниметъ его, какъ на прощаньи, но когда ихъ глаза встртились, ее такъ и обдало ужасомъ. Она даже отшатнулась, и сынъ, приписавъ это весьма понятному волненію, поддержалъ ее и провелъ черезъ залу въ гостиную, заперевъ за собой дверь. Тутъ онъ опять обратился къ ней и сказалъ, улыбаясь:

— Вы бы не узнали меня, мамашечка?

И въ самомъ дл быть можетъ не узнала бы, еслибъ увидла его въ толп, хотя впрочемъ посмотрла бы на него не безъ удивленія: сходство съ нею почти изгладилось, но зато годы придали ему другое сходство, крайне ее поразившее. Она еще не собралась отвтить ему, какъ глаза его небрежно и разсянно поднялись на портретъ, потомъ быстро обжали всю комнату и снова остановились на ней, когда она сказала:

— Все измнилось, Гарольдъ. Я стала старухой, какъ видишь.

— Но бодрй и прямй многихъ молодыхъ! сказалъ Гарольдъ, въ душ думая впрочемъ, что лта сдлали лицо его матери очень тревожнымъ и печальнымъ. Старухи въ Смирн точно мшки. А вы не растолстли и не сгорбились. Отчего же я такъ расположенъ къ толщин? (при этомъ Гарольдъ выставилъ широкую, жирную руку). Вдь помнится и отецъ былъ всегда худъ какъ селедка. А, кстати, какъ онъ поживаетъ? Гд онъ?

М-ссъ Тренсомъ указала на драпировку и дала сыну уйдти одному. Она была не плаксиваго десятка, но тутъ, совершенно неожиданно для себя самой, залилась слезами. Она старалась только, чтобы слезы были неслышныя, и когда Гарольдъ вышелъ изъ библіотеки, ихъ ужъ не было и слда. М-ссъ Тренсомъ не искала, подобно многимъ женщинамъ, вліянія путемъ чувствительности и паоса, она привыкла господствовать положительными достоинствами, нравственнымъ превосходствомъ. Сознаніе, что ей приходилось вновь знакомиться съ сыномъ и что въ тридцати-четырехъ-лтнемъ мужчин не осталось ничего отъ девятнадцати-лтняго юноши, легло ей на душу свинцомъ, но съ этимъ новымъ знакомствомъ примиряло ее отчасти то, что сынъ, жившій совсмъ въ иномъ свт, должно быть думаетъ, что пріхалъ къ матери, съ которою можно будетъ посовтоваться обо всемъ и которая можетъ пополнить недостатки личной его опытности, необходимой англійскому помщику. Ея доля въ жизни была доля умной, хотя невсегда безукоризненной женщины, и у нея сложились свои личные самостоятельные взгляды и привычки: жизнь утратила бы всякое значеніе для нея, еслибъ ее почтительно и нжно устранили отъ дла, какъ безполезную старуху. И кром того были тайны, до которыхъ сыну я ене было никакого дла. Вотъ отчего, когда Гарольдъ возвратился изъ библіотеки, слезъ не было и слда. Онъ впрочемъ не обращалъ на мать особеннаго вниманія, взглядъ его только скользнулъ по ней, по дорог къ Ломшайрской газет, лежавшей на стол. Онъ взялъ ее лвой рукой и сказалъ:

— Однако! Отецъ-то какая развалина! Параличъ, должно быть? Ужасно какъ осунулся и скрючился,— а все возится съ книгами, съ букашками, попрежнему. Что жъ, впрочемъ,— смерть медленная и спокойная, Вдь ему за шестдесятъ за пять?

— Шестдесятъ семь, со дня рожденія, но отецъ вашъ, кажется, родился старикомъ, сказала ш-ссъ Тренсомъ, немного покраснвъ отъ усилій подавить непрошеное волненіе.

Сынъ ничего не замтилъ: онъ пробгалъ глазами столбцы газеты.

— Но гд же твой мальчикъ, Гарольдъ? Отчего его нтъ съ тобой?

— Да я его оставилъ въ город, сказалъ Гарольдъ, не отводя глазъ отъ газеты. Камердинеръ мой Доминикъ привезетъ его вмст съ остальнымъ багажемъ. Ага, вотъ какъ, не старый мой пріятель сэръ Максимъ, а молодой Дебарри — кандидатъ отъ Ломшайра!

— Да. Ты мн ничего не отвчалъ на письмо, въ которомъ я спрашивала твоего мннія на счетъ этого. вдь у насъ нтъ другаго кандидата тори, и ты бы наврное перебилъ Дебарри, еслибъ захотлъ.

— Ну, едва ли, сказалъ Гарольдъ многозначительно.

— Это отчего?

— Да оттого, что я никогда не буду кандидатомъ торя.

М-ссъ Тренсомъ вздрогнула.

— Какъ такъ? сказала она съ живостью,— вдь не вигомъ же ты будешь?

— Боже избави! Я радикалъ.

М-ссъ Тренсомъ затряслась и упала на спинку кресла. Вотъ первое подтвержденіе смутнаго сознанія того, что сынъ сталъ для нея чужимъ. Вотъ повость, съ которою также не вязались ея понятія объ уваженіи и сочувствіи къ сыну, какъ еслибы онъ сказалъ ей, что перешелъ въ магометанство въ Смирн и что у него четыре жены вмсто одного сына, оставленнаго на попеченіе Доминика. Ее охватило болзненное чувство безполезности, ненужности давно ожидаемаго счастія — безполезности смерти нелюбимаго Дурфи, прізда и богатства Гарольда. Она знала, что были богатые радикалы, какъ были богатые евреи и диссентеры, но она всегда смотрла на нихъ какъ на людей, не заслуживающихъ ничего кром глубокаго презрнія. Сэра Френсиса Бурдета она считала просто сумасшедшимъ. Ужъ лучше не спрашивать, а молча приготовиться ко всему, что можетъ быть худшаго.

— Не хочешь ли пройдти на свою половины, Гарольдъ, и посмотрть, не надо ли тамъ чего измнить?

— Пойдемте пожалуй, сказалъ Гарольдъ, бросая газету, которую онъ усплъ всю пробжать, пока мать переживала тяжелую внутреннюю борьбу.— Дядя Лингонъ все еще засдаетъ, какъ видно, продолжалъ онъ, идя за ней по зал, что онъ дома?— прідетъ сюда вечеромъ?

— Теб придется побывать у него первому, если хочешь видть его. Ты долженъ имть въ виду, что пріхалъ въ семью со старинными понятіями. Дядя твой счелъ необходимымъ предоставить тебя исключительно мн въ первые два-три часа. Онъ знаетъ, что я не видла тебя пятнадцать лтъ.

— А вдь и въ самомъ дл, пятнадцать лтъ — шутка сказать! началъ Гарольдъ, взявъ мать подъ руку, онъ замтилъ въ словахъ ея какой-то намекъ. А вы все еще стройны, какъ пальма, къ вамъ чудо какъ пойдутъ шали, которыя я вамъ привезъ.

Они взошли молча по широкой каменной лстниц. М-ссъ ‘Грейсомъ такъ поразило открытіе радикализма въ сын, что у нея пропала всякая охота говорить. Гарольдъ съ своей стороны былъ всегда такъ углубленъ въ дловыя соображенія, что не привыкъ, не умлъ отгадывать женскихъ чувствъ, и еслибъ даже онъ могъ понять, что чувствовала мать въ эту минуту, то пріостановился бы можетъ быть только на одно мгновеніе и потомъ опять пустился бы по привычной дорог.

— Я приготовила для тебя южныя комнаты, Гарольдъ, сказала м-ссъ Треисомъ, когда они проходили по галлере, освщенной сверху и увшанной старинными фамильными портретами. Я думала, что теб будетъ тамъ лучше, такъ какъ между всми или есть сообщеніе, а средняя комната можетъ быть очень хорошенькой гостиной.

— Н-да, мебель плоховата, сказалъ Гарольдъ, оглядывая среднюю комнату, въ которую они только-что вошли, коверъ и драпировки должно быть моль пола.

— Что же длать, сказала м-ссъ Тренсомъ, не на что было держать слугъ для нежилыхъ комнатъ.

— Вотъ что! Такъ вы нуждались?

— Какъ видишь: мы живемъ такъ уже двнадцать лтъ.

— Ахъ, чертъ побери! вдь у васъ остались на ше долги Дурой, да еще процессъ! Стало-быть мн предстоитъ удовольствіе выкупать закладную: это составитъ брешь тысячъ въ шестдесятъ. Ну, впрочемъ, что его поминать лихомъ, бднягу, вдь пожалуй пришлось бы заплатить еще больше за новое помстье въ Англіи. Я ужъ давно подумывалъ о томъ, какъ бы сдлаться англійскимъ помщикомъ и въ свою очередь пустить пыль въ глаза господчикамъ, которые пускали мн пыль въ глаза въ Итон.

— Я перестала объ этомъ думать, Гарольдъ, когда узнала, что ты женился на иностранк!

— Такъ неужели вы хотли меня женить на чахоточной и жеманной англійской барышн, которая повсила бы мн на шею всю свою родню? Я терпть не могу англійскихъ женъ, он всюду суются съ своимъ мнніемъ. Он вчно вмшиваются не въ свое дло. Я никогда больше не женюсь.

М-ссъ Тренсомъ прикусила губу и отвернулась открыть заслонку. Она не хотла возражать на слова, которыя показывали, какая страшная бездна была между ея понятіями и внутреннимъ міромъ сына. Немного погодя, она обернулась и сказала:

— Ты вроятно привыкъ къ роскоши, эти комнаты кажутся теб жалкими, но вдь ихъ можно передлать, меблировать.

— Лтъ, мн непремнно нужно отдльную гостиную внизу, а это должно быть спальней, продолжалъ онъ, отворяя боковую дверь. Н-ну, я пожалуй просплю здсь ночь-другую. Но кажется внизу есть другая спальня съ небольшой комнатой рядомъ, гд бы могъ помститься Доминикъ съ мальчикомъ. Вотъ нельзя ли ее приготовить для меня.

— Тамъ спитъ отецъ твой. Онъ, какъ наскомое, не будетъ знать, куда идти, если перевести его изъ комнаты, къ которой онъ привыкъ.

— Жаль, я терпть не могу ходить наверхъ.

— Тамъ внизу есть еще одна пустая комната, комната управляющаго, можно изъ нея сдлать спальню. Я не могу теб предложить своей комнаты, къ сожалнію, потому что я сплю наверху. (М-ссъ Тренсомъ умла иногда колоть, но у Гарольда была очень нечувствительная кожа).

— Ну, нтъ, ужъ я не пойду спать наверхъ. Посмотримъ завтра комнату управляющаго, а для Доминика найдется какой-нибудь чуланъ. Ужасно досадно, что ему пришлось остаться въ город, потому что некому будетъ готовить для меня. Ага, вотъ рка, въ которой я бывало удилъ рыбу. Я часто думалъ въ Смирн купить паркъ съ ркой, похожей на Лапъ. Что за великолпный дубнякъ! Только надо срубить нкоторыя деревья.

— Я сохраняла вс деревья какъ святыню, Гарольдъ. Мн все думалось, что ты рано или поздно прідешь и выкупишь имніе, хотлось сдлать его достойнымъ выкупа. Имніе безъ лса все равно что красавица безъ зубовъ и волосъ.

— Браво, мамаша! сказалъ Гарольдъ, хлопнувъ ее по плечу. Вамъ-таки пришлось заботиться о длахъ вовсе не женскихъ — вдь отецъ такъ слабъ,— но, Богъ дастъ, все придетъ въ порядокъ. Вы у насъ ничего не будете длать, только полеживать на шелковыхъ подушкахъ да баловать внука.

— Пожалуйста уволь отъ шелковыхъ подушекъ. Я привыкла быть на сдл по три часа въ день, вдь я здсь главный прикащикъ: у насъ на рукахъ дв фермы, кром дома.

— Фью — фью! Стало-быть Джерминъ ничего не длаетъ? Ну, ужъ я всему этому положу конецъ, сказалъ Гарольдъ, покачиваясь на каблукахъ и побрякивая ключами въ карман.

— Можетъ быть, когда ты проживешь въ Англіи подольше, сказала м-ссъ Тренсомъ, красня какъ двочка,— ты лучше поймешь, какъ трудно здсь отдавать фермы въ наймы.

— Я очень хорошо знаю, что трудно, мамашечка. Чтобы отдавать въ наймы фермы, нужно умть сдлать ихъ привлекательными для фермеровъ. А я очень хорошо знаю, какъ трудно удовлетворять требованіямъ. Что, если я позвоню,— придетъ кто нибудь въ род лакея и съуметъ подать мн гука?

— Да, Гайксъ буфетчикъ и Джепсъ конюхъ, больше никого и нтъ въ дом. Вдь они еще при теб были у насъ.

— Какъ же, я помню Джепса — только онъ всегда былъ олухомъ. Ужъ лучше дайте мн стараго Гайкса. Это, помнится, очень аккуратная машинка, онъ всегда какъ то особенно отчеканивалъ слова. А теперь онъ долженъ быть очень старъ.

— Ты удивительно хорошо помнишь многое изъ прежняго, Гарольдъ.

— Я никогда не забываю мстностей и людей — на что они похожи и что изъ нихъ можно сдлать. Весь здшній край лежитъ у меня въ голов какъ карта, и край славный, нечего сказать, только народъ-то все какой-то нелпый, помшанный на вигахъ и торіяхъ. Вроятно онъ такимъ жe и остался.

— Да я первая осталась такою же, какою всегда была, Гарольдъ. До тебя въ семь нашей не было ни одного радикала. Не думала я, что берегу наши старые дубы для этого. Я какъ-то не могу себ представить домовъ радикаловъ безъ тощихъ березокъ и чугунныхъ оградъ.

— Да, но тощія березки радикаловъ растутъ, мамашечка, а дубы торіевъ гніютъ, сказалъ Гарольдъ весело. Вы приказали Джермину пріхать завтра утромъ?

— Онъ будетъ здсь въ девять часовъ, къ чаю. Но я оставлю тебя съ Гайксомъ, мы будемъ обдать черезъ часъ.

М-ссъ Тренсомъ ушла и заперлась у себя въ уборной. Наступила пора оглянуться и дать себ отчетъ. Такъ вотъ оно — свиданіе съ сыномъ, съ предметомъ такихъ долгихъ, страстныхъ ожиданій, съ сыномъ, ради котораго она ршилась взять на душу тяжкій грхъ, съ которымъ разсталась съ такой горестью, и возвращеніе котораго было лучшей надеждою ея послднихъ лтъ. Моментъ свиданія наступилъ и прошелъ, и не было ни восторга, ни даже радости, не прошло и получаса, высказано было такъ мало,— но съ проницательной чуткостью женщины, привыкшей давать себ строгій отчетъ въ своихъ дйствіяхъ и впечатлніяхъ, м-ссъ Тренсомъ сразу увидла, что возвращеніе сына ничего не внесетъ свтлаго и отраднаго въ ея жизнь., Она остановилась передъ большимъ зеркаломъ и посмотрла на лицо свое съ суровымъ вниманіемъ, какъ будто бы оно было для нея совсмъ чужимъ, незнакомымъ. Трудно было бы придумать боле благообразное, даже боле красивое старое лицо: вс мелкія подробности, вс черты были поразительно изящны, но общій эфектъ исчезъ безвозвратно. Она видла впалое, изсохшее лицо и глубокія борозды скорби около рта.

— Точно баба-яга! сказала она себ (она часто выражалась очень рзко),— безобразная старуха я больше ничего. И онъ только это и увидлъ во мн, какъ я увидла въ немъ чужаго, чуждаго мн человка. Глупо было и ждать чего-нибудь другаго.

Она отвернулась отъ зеркала и прошлась по комнат.

— А какое сходство! сказала она чуть слышно, можетъ быть однако никто кром меня не замтитъ этого.

Она бросилась въ кресло и задумалась. Все настоящее, дйствительное исчезло, отодвинулось передъ воспоминаніемъ прошлаго, возставшимъ со страшною, мучительною жизненностью. Немножко больше тридцати лтъ назадъ, на ея колняхъ лежало маленькое, кругленькое созданьице, болтая крошечными ноженками и смотря на нее со звонкимъ смхомъ. Она думала, что этотъ ребенокъ придастъ жизни ея новый смыслъ. Но вышло не такъ, какъ ей хотлось. Восторги матери продолжались не долго, и даже во время ихъ въ ней проснулось томительное, страстное желаніе, какъ ядовитое зелье, вырастающее на солнечномъ свт,— желаніе, чтобы ея первый безобразный, тупоумный, больной сынъ умеръ и уступилъ мсто любимцу, которымъ она могла бы гордиться. Такія желанія длаютъ изъ жизни гнусную лотерею, въ которой всякій день можетъ вынуть пустой билетъ, въ которой мужчины и женщины, спящіе на мягчайшихъ постеляхъ, наслаждающіеся огромной долей неба и земли,— впадаютъ въ тревогу, въ лихорадку, въ тоску, какъ вс пристрастившіеся къ лотереямъ. День за день, годъ за годомъ приносятъ пустые билеты, приходятъ новыя заботы, вызываютъ новыя желанія, и желанія, достижимыя только разв путемъ лотереи. Между тмъ кругленькое дитя выросло въ сильнаго юношу, любившаго многое, гораздо больше материнскихъ ласкъ, и ставившаго свою независимость выше привязанности къ ней, выше всякихъ отношеній къ ней: яйцо ящерицы_: блое, кругловатое, пассивное, сдлалось темной, смлой, ршительной ящерицей. Любовь матери сперва — всепоглощающее наслажденіе, притупляющее вс другія чувства, это высшая степень развитія животной жизни, она расширяетъ область личной жизни и дятельности. Но въ послдующіе годы она можетъ существовать только на условіяхъ всякой другой старой привязанности — то-есть на условіяхъ полнаго самоуничиженія одной стороны, умнья жить умомъ и опытомъ другаго. М-ссъ Тренсомъ смутно предчувствовала гнетъ этого неизмннаго факта. Между тмъ, она крпко держалась за вру въ то, что обладаніе этимъ сыномъ есть самая лучшая цль ея жизни, безъ этой цли, съ однимъ воспоминаніемъ вмсто спутника, жизнь была бы слишкомъ безотрадна, слишкомъ страшна для нея. Раньше или позже, какимъ бы то ни было путемъ, она вырветъ ддовское наслдіе изъ когтей закона и передастъ Гарольду. Такъ или иначе, ненавистный Дурфи, идіотъ, пристрастившійся къ недостойной жизни, сойдетъ съ дороги, развратъ убьетъ его. Между тмъ имніе обременилось долгами: перспектива наслдниковъ стала весьма незавидной. Гарольдъ долженъ ухать и сдлать себ карьеру, и этого ему самому страстно хотлось. Подобно всмъ энергическимъ натурамъ, онъ твердо врилъ въ свое счастье, онъ весело простился съ нею и общалъ разбогатть. Несмотря на вс прошлыя разочарованія, возможное обогащеніе Гарольда послужило почвой для воздушныхъ замковъ его матери. Счастье ему не измнило, но ея ожиданія не сбылись. Жизнь ея сложилась точно неудавшійся праздникъ: музыканты обманули и не пришли, гости не пріхали, или пріхали т, которыхъ не ждали, и къ концу вечера не осталось ничего, кром тоскливой усталости — результата безплодныхъ усилій. Гарольдъ отправился съ посольствомъ въ Константинополь, подъ покровительствомъ знатнаго родственника, кузена матери, ему предстояло сдлаться дипломатомъ и проложить себ путь на самыя верхнія ступени общественной жизни. Но счастье его приняло другой оборотъ: онъ спасъ жизнь одному армянскому банкиру, который изъ благодарности сдлалъ ему предложеніе, плнившее его практическій умъ больше проблематическихъ надеждъ дипломатіи и знатнаго родства. Гарольдъ сдлался купцомъ и банкиромъ въ Смирн. Бремя шло, а онъ не старался найдти возможность постить родину и прежній домъ и не выказывалъ ни малйшаго желанія ввести мать въ свою интимную жизнь, просилъ подробныхъ писемъ объ Англіи и отвчалъ очень коротенькими, сухими записочками. М-ссъ Тренсомъ привыкла писать постоянно сыну, но мало-по малу безплодные годы подорвали ея надежды и стремленія, возрастающая забота о деньгахъ изнурила ее, и она больше готовилась услышать что нибудь дурное о своемъ распутномъ первенц, чмъ отрадное и утшительное о Гарольд. Она стала жить исключительно мелкими, непосредственными заботами и занятіями, и, какъ вс женщины страстныя и сильныя, которымъ жизнь не даетъ ни широкой дятельности, ни глубокихъ симпатій, у ней сложилось множество мелочныхъ, но упорныхъ привычекъ, множестію своеобразныхъ воззрній, въ которыхъ она не терпла противорчія. Она привыкла наполнять пустоту жизни приказаніями фермерамъ, раздаваніемъ лекарствъ бднымъ больнымъ, мелкими тріумфами въ торговыхъ сдлкахъ и личной экономіи и отпарированіемъ дкихъ замчаній леди Дебарри колкими эпиграммами. Такимъ образомъ, жизнь ея проходила годами, и наконецъ желаніе, томившее ее еще въ цвтущую пору молодости, исполнилось — но когда уже волоса у ней посдли, лицо стало тревожнымъ и безотраднымъ, какъ и самая жизнь ея. Между тмъ пришла съ Джерсея всть о смерти Дурфи-идіота. Гарольдъ сталъ законнымъ наслдникомъ, богатство пріобртенное имъ въ чужихъ краяхъ, дастъ ему возможность освободить землю изъ-подъ тяжелаго долга, теперь стоитъ вернуться домой. Жизнь ея наконецъ перемнится: солнце, проглядывающее изъ-за тучъ, пріятно, хотя бы ему предстояло скоро совсмъ закатиться. Надежды, привязанности, лучшая, сладчайшая доля ея воспоминаній — воспрянули изъ-подъ гнета зимней спячки, и опять ей показалось великимъ благомъ имть втораго сына, стоившаго ей во многихъ отношеніяхъ такъ дорого. Но тутъ представились обстоятельства, на которыя она не расчитывала. Когда хорошія всти дошли до Гарольда, и онъ объявилъ, что возвратится, какъ только устроитъ дла, онъ въ первый разъ сообщилъ матери, что женился на чужбин, что гречанка жена его умерла, но что онъ привезетъ домой маленькаго мальчика — прелестнаго внука ей и наслдника себ. Гарольдъ, сидя у себя въ Смирн, воображалъ себ мать доброй старушкою, живущею безъ всякихъ претензій въ захолусть, и думалъ, что она придетъ въ восторгъ, когда узнаетъ, что у ней есть здоровенькій, хорошенькій внукъ, и не станетъ справляться о подробностяхъ долго-скрываемаго брака.

М-ссъ Тренсомъ скомкала это письмо въ первомъ порыв негодованія. Но въ теченіи мсяцевъ, истекшихъ до возвращенія Гарольда, она приготовилась подавлять вс упреки и вопросы, которые могли бы огорчить или раздражить сына, приготовилась не идти противъ его желаній, каковы бы они ни были. Она все еще ждала его возвращенія съ нетерпніемъ, нжность и удовлетворенная гордость согрютъ ея послдніе годы. Она не знала, какимъ сталъ теперь Гарольдъ. Онъ конечно долженъ былъ излниться во многихъ отношеніяхъ, и хотя она говорила себ это, образъ знакомый, образъ дорогой и милый, неизмнно преобладалъ надъ новыми образами, вызываемыми разсудкомъ.

И такимъ образомъ, идя къ нему навстрчу, она думала, надялась обнять въ немъ прежняго сына, найдти въ немъ маленькаго оболгавшаго кумира своей страстной, бурной молодости. Не прошло и часа, какъ вс эти мечты и надежды безслдно разсялись. Женскія надежды — солнечные лучи: тнь уничтожаетъ, убиваетъ ихъ. Тнь, упавшая на мечты и надежды м-ссъ Тренсомъ во время перваго свиданія съ сыномъ, была — предчувствіе безполезности, безсилія. Если Гарольдъ выкажетъ расположеніе уклониться отъ пути, о которомъ она для него мечтала, если онъ приметъ ненавистное для нея направленіе,— она предвидла, что ея слова, ея увщанія ни къ чему не послужатъ. Равнодушіе Гарольда ко всему, что не входило въ личные его виды, что не соотвтствовало личнымъ его цлямъ и стремленіямъ, отозвалось на ней такъ, какъ будто бы она почувствовала, что возл нея опустилась огромная птица и позволила ей погладить себя по голов на минуту, потому только, что рядомъ съ нею лежалъ кусокъ мяса,

М-ссъ Тренсомъ вздрогнула подъ холоднымъ гнетомъ этихъ мыслей. Эта физическая реакція пробудила ее изъ разсянности, и она услышала наконецъ уже нсколько разъ возобновлявшійся легкій ударъ въ дверь. Несмотря на бодрость и подвижность и на малочисленность прислуги, она никогда не одвалась безъ чужой помощи, да и маленькая, чистенькая, чопорная старушка, представшая теперь передъ нею, не потерпла бы такого посягательства на свои исконныя права. Маленькая старушка была м-ссъ Гайксъ, жена буфетчика, исправлявшая обязанности экономки, горничной и главной стряпухи. Она поступила на службу къ м-ссъ Тренсомъ сорокъ лтъ тому назадъ, когда та была прелестной м-ссъ Лингонъ, и госпожа звала ее до сихъ поръ Деннеръ, какъ и въ былое время.

— Колоколъ прозвонилъ, стало-быть, а я и не слыхала? сказала м-ссъ Тренсомъ, вставая,

— Да, мэмъ, отвчала Деннеръ, вынимая изъ платянаго шкафа старое, черное бархатное платье, отдланное исштопанными кружевами, въ которое м-ссъ Тренсомъ всегда облачалась къ обду.

Деннеръ обладала проницательной зоркостью, способною видть сквозь самую узенькую щелочку между рсницами. Физическій контрастъ между высокой, надменной, темноглазой госпожей и маленькой, быстроглазенькой, дрябленькой горничной — положительно имлъ сильное вліяніе на чувства Деннеръ къ м-ссъ Тренсомъ. Чувства эти сложились и развились въ нчто подобное поклоненію богамъ встарину, поклоненію, или правильне обожанію, не нуждавшемуся въ высокой нравственности богини. По мннію Деннеръ, люди бываютъ разнаго рода, и она принадлежала совсмъ не къ той категоріи, къ которой принадлежала ея госпожа. Умъ у нея былъ востренькій какъ иголка, и она вполн сознавала всю смшную сторону претензій служанки, не подчиняющейся безусловно участи, поставившей надъ ней барскую власть. Она назвала бы такія претензіи стараніями червяка ходить стоймя на хвост. Само собой разумется, что Деннеръ знала вс тайны госпожи своей и высказывалась передъ нею прямо и безъ всякой лести, но съ удивительной утонченностью инстинкта, никогда не говорила ничего, что могло бы м-ссъ Тренсомъ показаться неприличной фамильярностью служанки, черезъ-чуръ много знающей. Деннеръ отождествляла личное свое достоинство съ достоинствомъ госпожи своей. Она была во многомъ страшнымъ скептикомъ и преупрямая, но на нее можно было положиться, какъ на каменную гору.

Заглянувъ въ лицо м-ссъ Тренсомъ, она сразу смекнула, что встрча съ сыномъ была разочарованіемъ въ нкоторомъ отношеніи. И начала негромкимъ, проворнымъ, однообразнымъ голосомъ:

— М-ръ Гарольдъ уже одлся, онъ подалъ мн руку въ корридор и былъ очень любезенъ.

— Какъ онъ измнился, ДеннеръО Ни малйшаго сходства со мною.

— Все-таки хорошъ, только загорлъ и возмужалъ. Удивительное, право, у него лицо. Помнится, выговорили, мэмъ, что иныхъ людей вы сразу замчаете, входя въ комнату, хотя бы они стояли въ углу, другихъ же напротивъ не замчаете, пока не наткнетесь на нихъ. Это сущая правда. А что касается до сходства, то тридцатипяти-лтній можетъ быть похожъ на шестидесяти лтняго только въ памяти людской,

М-ссъ Тренсомъ очень хорошо знала, что Деннеръ угадывала ея мысли.

— Не знаю, право, какъ теперь пойдутъ дла, кажется, нельзя ожидать ничего хорошаго.

— Напрасно, мэмъ. Во всемъ есть шансы хорошіе и шансы дурные, и наше счастье не на одной только нитк держится.

— Какая ты, право, Деннеръ! Точно французская еретичка! Для тебя, кажется, нтъ ничего страшнаго. А я всю свою жизнь боялась — постоянно видла надъ собою что-нибудь, чего не могла допустить, не могла вынести.

— Полноте, мэмъ, не унывайте, не показывайте тревоги, чтобы не перетревожитъ и другихъ. Къ вамъ вернулся богатый сынъ, вс долги будутъ уплачены, вы здоровы и сильны, у васъ такое лицо и такая фигура, что передъ вами вс ломятъ шапки, еще не зная, кто вы… позвольте поднять косыночку повыше… вамъ предстоитъ еще не мало радостей въ жизни.

— Вздоръ! Какія радости можетъ дать жизнь старух. У старухъ одна только радость, одно удовольствіе: мучить, надодать, быть въ тягость. Какія напримръ у тебя радости, Деннеръ? Разв только то, что ты сознаешь себя моей рабой?

— А не пріятно разв сознавать себя умне, лучше окружающихъ? Не пріятно разв ухаживать за больнымъ мужемъ — не пріятно длать все хорошо? Да еслибы мн дали сварить померанцовое варенье, я не умерла бы спокойно, пока не сварила бы его какъ слдуетъ. Вдь не все будни и тнь, бываютъ и праздники и солнышко, а я люблю солнышко, какъ кошка. По-моему, жизнь точно нашъ вистъ по вечерамъ, когда приходитъ Бенксъ съ женою къ намъ въ людскую. Я не особенно люблю эту игру, но разъ начавъ играть, люблю играть хорошо, люблю, чтобы и карты у меня были хорошія. Мн пріятно знать, что будетъ дальше. Мн хочется, чтобы и вы играли до конца, какъ слдуетъ, мэмъ, потому что ваше счастье было вдь и моимъ счастьемъ въ эти сорокъ лтъ. Но мн пора идти, надобно взглянуть, какъ Китти накрываетъ на столъ. Я вамъ больше не нужна?

— Нтъ, Деннеръ, я сейчасъ сойду внизъ.

И когда м-ссъ Тренсомъ спускалась по каменной лстниц, въ старомъ бархатномъ плать и старинныхъ кружевахъ, ея наружность вполн оправдывала комплиментъ Деннеръ. У нея былъ тотъ повелительно-царственный видъ, который возбуждаетъ особенное негодованіе и ненависть демократической, революціонной толпы. Она была такъ типична, танъ породиста, что никто не могъ бы пройдти мимо нея равнодушно: такая осанка пристала бы королев, которой нужно было бы вступить на престолъ вопреки сильной оппозиціи, дерзнуть на нарушеніе трактатовъ, предпринимать смлые походы, захватывать новыя территоріи, стоять посреди самыхъ тяжелыхъ, безвыходныхъ обстоятельствъ и томиться тоской вчно жаждущаго и никогда не удовлетвореннаго сердца. А между тмъ заботы и занятія м-ссъ Тренсомъ невсегда были царственно-величественны. Въ послдніе тридцать лтъ она вела однообразно-узенькую жизнь — удлъ всхъ бдныхъ дворянъ, никогда не здящихъ въ городъ и непремнно неладящихъ съ двумя изъ пяти семей ближайшихъ помщиковъ. Въ молодости она слыла удивительно умной и даровитой, ей хотлось умственнаго превосходства — она тайкомъ выхватывала лучшія страницы изъ опасныхъ французскихъ авторовъ и могла говорить въ обществ о слог Борка, о краснорчіи Шатобріана, подтрунивала надъ лирическими балладами и удивлялась Thalaba Соусея. Она думала, что опасные французскіе писатели — нечестивцы, и что читать ихъ сочиненія гршно, но многія изъ грховныхъ вещей были ей чрезвычайно пріятны, и многое несомннно хорошее и добродтельное казалось ей пустымъ и безсмысленнымъ. Многіе изъ библейскихъ характеровъ казались ей странными и смшными, ее чрезвычайно интересовали разсказы о преступныхъ страстяхъ: но она тмъ не мене думала, что благо и спасеніе заключались въ молитвахъ и проповдяхъ, въ ученіи и обрядахъ Англійской церкви, одинаково далекой отъ пуританства и папизма,— въ такихъ воззрніяхъ на этотъ и на грядущій міръ, которыя обезпечили бы, сохранили существующее устройство англійскаго общества неизмннымъ, ненарушимымъ, сдерживая, подавляя назойливость и недовольство бдныхъ. Она знала, что исторія евреевъ должна стоять выше всякой другой исторіи, что язычники разумется безбожники, и что ихъ религія совершенная нелпость, если смотрть на нее, какъ на религію,— но классическое ученіе происходитъ отъ язычниковъ, греки славились скульптурой, итальянцы живописью, средніе вка были подъ гнетомъ мрака и папства, но теперь христіанство идетъ рука объ руку съ цивилизаціей, и земныя правительства, хотя немного запутанныя и шатающіяся въ чужихъ краяхъ, въ нашей благословенной стран прочно стали на принципахъ торіевъ и англійской церкви, поддерживаемыхъ преемственностью Брауншвейгскаго дома и умнымъ англійскимъ духовенствомъ. У миссъ Лингонъ была, разумется высшаго образованія, гувернантка, которая находила, что женщин необходимо только умть написать складную записку и высказывать приличныя мннія о предметахъ общихъ. И удивительно, какъ такое воспитаніе шло къ хорошенькой двушк, отлично сидвшей въ сдл, умвшей немножко пть и играть, рисовать маленькія фигурки акварелью, лукаво сверкавшей глазами при какомъ-нибудь смломъ вопрос и принимавшей солидно-достойный видъ всякій разъ, когда ей случалось выкапывать что-нибудь изъ своей кладовой дльныхъ свдній. Но блестки остроумія и многообразныя свднія, очень пріятныя и умстныя въ элегантномъ обществ во время нсколькихъ сезоновъ въ город, не составляютъ еще положительнаго достоинства двушки, какъ бы при этомъ она ни была хороша и свжа. Отрицаніе вообще всего хорошаго и честнаго, признаваемаго человчествомъ хорошимъ и честнымъ, далеко не надежный якорь въ мор житейскихъ искушеній и затрудненій. М-ссъ Тренсомъ была цвтущею до начала этого столтія, и въ теченіе долгихъ тяжелыхъ лтъ, минувшихъ съ тхъ поръ, все, на что она когда-то смотрла какъ ни, высшую степень образованности и талантливости, стало такимъ же безполезнымъ, безцвтнымъ, устарвшимъ, какъ какая-нибудь старомодная рзьба, матеріалъ которой никогда ничего не етоилъ, а форма давно стала не по вкусу живущимъ смертнымъ. Огорченія, оскорбленія, денежныя заботы, угрызенія преступной совсти измнили для нея видъ свта, въ утреннемъ сіяньи солнца отражалась тревога, во взглядахъ сосдей недоброе торжество или презрительное состраданье, а между тмъ годы шли, и она старлась. И что могло усладить дни такой ненасытной, требовательной души, какая была у м-ссъ Тренсомъ? Человкъ подъ гнетомъ продолжительнаго несчастія всегда найдетъ что-нибудь, что доставитъ ему нкоторое облегченіе. Когда жизнь кажется сотканною изъ тяжкихъ страданій, онъ съуметъ превратить сравнительно меньшее страданіе въ утху, если не въ наслажденіе. Желзная воля м-ссъ Тренсомъ не дала ей возможности преодолть или устранить тяжкія испытанія жизни и вся сосредоточилась на мелочныхъ проявленіяхъ. Она не была жестокой и невидла ничего привлекательнаго въ томъ, что называла удовольствіемъ старухъ,— въ терзаніи окружающихъ, но она любила и дорожила всми, даже самыми ничтожными проявленіями власти, выпавшей ей на долю. Она любила, чтобы фермеръ стоялъ передъ ней съ обнаженной годовой, требовала, чтобы работа, начатая безъ ея приказанія, была передлана съ начала до конца, любила, чтобы ей вс прихожане низко кланялись, когда она по праздникамъ ходила въ церковь. Любила перемнять лекарства, выданныя крестьянамъ докторомъ, и замнять ихъ другими по своему рецепту, Еслибъ она не была такъ изящна и величественна, люди, знавшіе ея предшествовавшую жизнь, непремнно назвали бы ее злою, самоуправной старой вдьмой, съ бритвой вмсто языка. Но теперь этого никто не говорилъ, хотя никто не говорилъ и всей правды объ ней, никто не видлъ и не понималъ, что подъ этой вншней жизнью крылась женская болзненная чувствительность и боязливость, свернувшись подъ всми мелочными привычками и узенькими воззрніями, какъ какое нибудь трепещущее созданіе съ глазами, полными слезъ, и съ сердцемъ, полнымъ муки подъ кучей негоднаго мусора. Чувствительность и боязливость заговорили, затрепетали въ ней еще сильне, еще громче при всти о скоромъ возвращеніи сына, а теперь, когда она увидла его, она сказала себ съ горечью: ‘Счастливъ угорь, если его сварятъ, не сдирая шкуры. Самое величайшее счастіе, выпавшее мн на долю,— только возможность избгнуть величайшаго несчастія’!

ГЛАВА II.

Гарольдъ Тренсомъ не намревался провести цлый вечеръ съ матерью. Онъ привыкъ сосредоточивать большое количество дльныхъ фактовъ и свдній въ короткое пространство времени: онъ высыпалъ вс вопросы, на которые ему хотлось получить отвты, и не разводилъ дла ненужными парафразами или повтореніями. Онъ не вдавался въ подробности о себ самомъ и о своей прошлой жизни въ Смирн, но отвчалъ довольно вжливо, хотя и кратко, на вс вопросы матери. Онъ очевидно былъ недоволенъ обдомъ, всюду подбавлялъ краснаго перца, спрашивалъ, нтъ ли консервовъ или соусовъ, а когда Гайксъ принесъ нсколько бутылокъ домашняго издлія, онъ перепробовалъ ихъ, нашелъ никуда негодными и наконецъ отодвинулъ свою тарелку съ ршимостью отчаянія. Однако онъ не утратилъ веселаго расположенія духа, нсколько разъ обращался къ отцу съ ласковыми вопросами и пожималъ съ сожалніемъ плечами, глядя, какъ Гайксъ нарзывалъ ему кушанья и кормилъ его съ ложки. М-ссъ Тренсомъ подумала не безъ горечи, что Гарольдъ выказывалъ больше чувства къ ея разслабленному мужу, который никогда ни на волосъ ничего для него не длалъ, чмъ къ ней, отдавшей ему больше обычной доли материнской любви. Черезъ часъ посл обда Гарольдъ, перелистовавъ счетныя книги матери, сказалъ:

— Я пройду къ дяд Лингону.

— Хорошо. Онъ можетъ сообщить теб больше свдній.

— Да, разумется, сказалъ Гарольдъ, совершенно не понявъ намека и увидвъ въ словахъ матери простое подтвержденіе факта.— Мн хочется узнать подробности насчетъ дичи и вообще насчетъ охоты въ Ломшайр. Я ужасно люблю охотиться, и въ Смирн охотился очень часто: только это и спасало меня отъ излишней тучности.

Достопочтенный Джонъ Лингонъ разговорился за второй бутылкой портера, откупоренной по случаю прізда племянника. Его ни мало не интересовали смирнскіе обычаи или приключенія Гарольда, но онъ распространился очень подробно обо всмъ, что ему самому нравится или не нравится, разсказалъ, котораго изъ фермеровъ онъ подозрваетъ въ истребленіи лисицъ, какою именно дичью онъ набилъ сегодня утромъ свой ягташъ, какое именно мсто онъ находилъ удобнымъ для облавы, вздохнулъ о сравнительной безцвтности всхъ существующихъ спортовъ передъ птушьимъ боемъ, которымъ славилась старая Англія, теперь, какъ ему кажется, очень мало выигравшая вслдствіе уничтоженія обычая, изощрявшаго человческія способности, удовлетворявшаго инстинктамъ куринаго отродья и установленнаго самимъ Промысломъ Божіимъ, потому что иначе на что-же птуху шпоры? Высказавъ объ этихъ главныхъ предметахъ все, что только можно было высказать, онъ принялся толковать о всхъ новостяхъ края, такъ что Гарольдъ отправился поздно вечеромъ домой съ большимъ запасомъ практическихъ и очень интересныхъ свдній, почерпнутыхъ изъ многословно-торжественныхъ тривіальностей дяди. Въ числ антипатій ректора былъ повидимому и Матью Джерминъ,

— Жирнорукая, сладкоязычная бестія, съ раздушеннымъ батистовымъ платкомъ, образчикъ современнаго ученаго выскочки, найденышъ, новострившійся въ латыни въ безплатной школ, проходимецъ, желающій стать наряду съ кровными джентльменами и воображающій, что для этого стоитъ только разодться по послдней мод и напялить лайковыя перчатки.

Но когда Гарольдъ заявилъ о своемъ намреніи сдлаться представителемъ графства, Линтонъ сталъ настаивать на необходимости не ссориться съ Джерминомъ, пока не окончатся выборы. Джерминъ долженъ быть его агентомъ, Гарольдъ долженъ потворствовать ему, пока не вытянетъ изъ него всего, что нужно для успха дда, и даже посл слдуетъ его спустить осторожно, не вызывая скандала. Онъ самъ никогда съ нимъ не ссорился, духовное лицо никогда ни съ кмъ не должно ссориться, и онъ считаетъ своей непремнной обязанностью пить вино со всякимъ, кого судьба подсадитъ къ нему за столъ. Что же касается до имнья и до чрезмрнаго доврія сестры къ Джермину, то онъ въ это никогда не вмшивался: это не входило въ программу его духовной дятельности. Это, по его мннію, было нчто въ род исторіи о Мельхиседек и десятин,— предметъ, о которомъ онъ распространялся лтъ тридцать типу назадъ на одной изъ великопостныхъ проповдей.

Извстіе о томъ, что Гарольдъ намренъ примкнуть къ либеральной партіи — мало того, что онъ смло объявилъ себя радикаломъ, поразило его, но добродушному дяд, ублаженному значительной дозой портвейна, все что не относилось непосредственно къ этой операціи — казалось отчасти трынъ-травой. Черезъ полчаса онъ самъ сталъ признавать, что все, дйствительно достойное названія британскаго торизма, совершенно исчезло съ тхъ поръ, какъ герцогъ Веллингтонгскій и Робертъ Пиль издали билль объ эмансипаціи католицизма. Что виги, ограничивающіе человческія права десяти-фунтовыми домовладльцами и воображающіе усмирять дикихъ зврей кускомъ мяса,— смшная нелпость, что стало-быть, такъ какъ честному человку нельзя назвать себя тори, также какъ нельзя стоять за стараго претендента, и опять-таки нельзя сдлаться гнуснымъ вигомъ,— ему остается только одинъ исходъ.

— Что, братъ! если свтъ превратится въ болото, вдь придется же намъ снять сапоги и носки и пуститься черезъ него журавлями?… Изъ этого разумется выведено было, что въ эти безнадежныя времена людямъ хорошаго рода и со смысломъ ничего не остается, какъ пріостановить гибель отечества, объявивъ себя радикалами, и стараться вырвать кормило правленія изъ рукъ нищихъ демагоговъ и черезъ мру разжившихся купцовъ. Правда, что ректора наводили на нить этихъ разсужденій замчанія Гарольда, но онъ скоро увлекся до того, что сталъ отстаивать его внушенія, какъ свои личныя и самыя завтныя убжденія.

— Если нельзя повернуть назадъ толпу, нужно кровнымъ аристократамъ стать во глав этой толпы, удержать отечество отъ окончательной погибели, поставить край на ноги, открыть ему глаза и научить смотрть на вещи, какъ слдуетъ. А вдь ты, братъ, кровный! Ты Лингонъ, и я отъ тебя не отстану. Я что — ничтожеству, бдный пасторъ, я даже не могу охотиться, какъ слдуетъ, я могу себ позволить только изрдка порыскать за дичью съ понтеромъ, да выпить стаканъ хорошаго вина,— но у меня все-таки есть кой-какой всъ, и я буду стоять за тебя, какъ за своего племянника. Въ сущности мн не придется принимать никакихъ рзкихъ мръ: я родился торіемъ и никогда не буду епископомъ.

— Но если кто скажетъ, продолжалъ пасторъ, что ты неправъ, я отвчу, что ты правъ, скажу, что ты сдлался радикаломъ только въ видахъ спасенія нашего округа. Еслибъ Питтъ былъ живъ, онъ сдлалъ бы то же самое, потому что, умирая, онъ не сказалъ: Боже, спаси мое отечество! а сказалъ именно: Боже, спаси мой округъ! Они же сами кололи намъ глаза холодностью къ интересамъ округа, по поводу Пиля и Герцога, а я поверну баттарею задомъ напередъ и подстрлю ихъ — ихъ же зарядомъ. Да, да, я тебя не оставлю.

Гарольдъ не былъ увренъ въ томъ, что дядя останется при такихъ же воззрніяхъ въ боле хладнокровные часы утра, но важно было и то, что старикъ смотрлъ на его дезертирство изъ лагеря предковъ довольно снисходительно, и что стало-быть съ этой стороны нечего бояться холодности или вражды. Гарольдъ былъ этому радъ. Онъ низачто не свернулъ бы съ пути, однажды избраннаго, но онъ не любилъ споровъ и ссоръ, какъ лишней и непріятной затраты энергіи, безъ всякаго практическаго результата. Онъ былъ человкъ энергическій, любилъ властвовать, но былъ настолько добръ, что желалъ, чтобы его властью не тяготились окружающіе. Онъ не придавалъ особеннаго значенія общественному мннію и положительно презиралъ всхъ не соглашавшихся съ его воззрніями, но онъ старался, чтобы окружающіе не имли повода или права относиться къ нему презрительно. Вс должны его уважать. Предвидя, что равные ему по общественному положенію станутъ негодовать на него за его политическія воззрнія, онъ хотлъ выставить себя передъ ними въ самомъ выгодномъ свт во всхъ другихъ отношеніяхъ. Онъ будетъ примрно-справедливымъ помщикомъ, будетъ платить щедрою рукою за трудъ, будетъ обращаться съ идіотомъ-отцомъ ласково и почтительно, заставитъ забыть скандалы, запятнавшіе его семью. Онъ зналъ, что у нихъ въ семь не все было ладно, что имъ угрожало нсколько весьма неблаговидныхъ процессовъ, что его негодный братъ Дурфи окончательно разстроилъ дла родителей. Все это слдовало исправить, загладить теперь, когда Гарольдъ сталъ главнымъ представителемъ имени Тренсомовъ.

Джерминъ долженъ поддержать его на выборахъ, а потомъ нужно будетъ сбыть его осторожно съ рукъ: въ этомъ отношеніи дяди правъ. Но намреніе Тренсома избавиться отъ Джермина основывалось на другихъ причинахъ, а не надушенномъ платк и дарованой латыни.

Если адвокатъ расчитывалъ на незнаніе м-ссъ Тренсомъ, какъ женщины, и на безсмысленное распутство старшаго наслдника,— новый наслдникъ докажетъ ему, что онъ ошибся въ расчет. Въ дтств и первой молодости онъ видлъ Джермина очень часто въ Тренсомъ-Корт, но смотрлъ на него съ полнымъ равнодушіемъ, какъ вообще смотрятъ дти на всхъ, кто не доставляетъ имъ лично удовольствія. Джерминъ улыбался ему, говорилъ съ нимъ привтливо, но Гарольдъ изъ гордости и изъ застнчивости вышелъ изъ-подъ его покровительства при первой возможности. Онъ зналъ Джермина за человка дловаго, но отецъ его и дядя и Максимъ Дебарри не смотрли на него, какъ на равнаго и какъ на джентльмена. Онъ не зналъ за нимъ ничего особенно дурнаго, но считалъ его выскочкой, себ на ум, и отчасти подозрвалъ его въ безвыходномъ разстройств ддъ Тренсомовъ.

Когда на слдующее утро ДжермИнъ вошелъ въ столовую, Гарольдъ нашелъ его поразительно мало измнившимся. Онъ былъ сдъ, но все еще замчательно хорошъ собою, толстъ, но довольно высокъ, для того чтобы казаться не толстымъ, а только величественно — виднымъ мужчиной. Туалетъ его былъ такъ изященъ и отчетистъ, какъ будто бы ему было не шестьдесятъ, а только двадцать пять лтъ. Онъ всегда одвался во все черное и питалъ особенную склонность къ чернымъ атласнымъ жилетамъ, что придавало еще больше лоску его гладенькой, прилизанной наружности, и это, вмст съ блыми, жирными, но изящно-скроенными руками, которыми онъ обыкновенію потиралъ при вход въ комнату, длало его чрезвычайно похожимъ на дамскаго доктора. Гарольдъ вспомнилъ объ отвращеніи дяди къ этимъ бросающимся въ глаза рукамъ, но такъ какъ и у него самаго руки были нжныя, пухлыя и съ ямочками, и онъ тоже былъ не прочь отъ невиннаго удовольствія потерть ихъ одна о другую,— онъ отнесся къ этой мелочной подробности крайне снисходительно.

— Поздравляю васъ, м-ссъ Тренсомъ, сказалъ Джерминъ съ мягкой и почтительной улыбкой, и тмъ боле теперь, прибавилъ онъ, обращаясь къ Гарольду, теперь, когда я имю удовольствіе лично видть вашего сына. Кажется, что восточный климатъ не былъ ему вреденъ?

— Нтъ, сказалъ Гарольдъ, небрежно пожавъ руку Джермина и говоря рзче обыкновеннаго: вопросъ въ томъ, будетъ ли мн полезенъ англійскій климатъ. Здсь чертъ знаетъ какъ сыро и скверно, что касается до пищи, нельзя не пожелать, чтобы южные повара сдлались ренегатами, подверглись бы преслдованію и убжали въ Англію.

— Кажется здсь не мало иностранныхъ поваровъ для тхъ, кто довольно богатъ, чтобы платить имъ, сказала м-ссъ Тренсомъ, по съ ними очень непріятно имть дло.

— Ну, не думаю, сказалъ Гарольдъ.

— Старые слуги наврное не ужились бы съ нимъ.

— Ну, до этого мн нтъ дда. Старые слуги должны будутъ поладить съ моимъ Доминикомъ, который научитъ ихъ стряпать и вообще длать все, какъ слдуетъ.

— Старые люди не легко мняютъ привычки и обычаи, Гарольдъ.

— Такъ пусть не суются въ дло и только смотрятъ, какъ длаютъ молодые, сказалъ Гарольдъ, думая въ эту минуту только о старой м-ссъ Гайксъ и о Доминик. Но мать его думала нетолько о нихъ однихъ.

— У васъ долженъ быть отличный слуга? сказалъ Джерминъ, понимавшій м-ссъ Тренсомъ лучше, чмъ понималъ ее сынъ, и желавшій смягчить тонъ разговора.

— О! одинъ изъ тхъ удивительныхъ южныхъ слугъ, которые умютъ длать жизнь невыразимо пріятной и легкой. Онъ въ сущности не принадлежитъ ни къ какой національности. Я даже не знаю хорошенько, кто онъ: жидъ, грекъ, итальянецъ или испанецъ. Онъ говоритъ на четырехъ или на пяти языкахъ и на всхъ одинаково хорошо. Озъ и поваръ, и лакей, и дворецкій, и секретарь, и что всего дороже — онъ преданъ мн всей душой — я смло могу положиться на его привязанность. У насъ въ Англіи такихъ людей нтъ, сколько мн извстно. Я право не знаю, что бы со мной было, еслибъ Доминикъ не захотлъ сюда хать.

Они завтракали и болтали о пустякахъ. Об стороны были недовольны и озабочены, Гарольдъ думалъ, на чемъ бы ему поймать плутоватаго Джермина и какъ вмст съ тмъ сохранить съ нимъ дружескія отношенія, пока не минуетъ въ немъ надобность. Джерминъ внимательно наблюдалъ Гарольда и съ неудовольствіемъ подмчалъ въ немъ что-то особенно отрицательное и рзкое, что могло бы сдлать изъ него очень опаснаго врага. Онъ въ эту минуту искренно желалъ, чтобы этотъ второй преемникъ имени Тренсомовъ никогда не возвращался съ Востока. М-ссъ Тренсомъ не наблюдала ни за сыномъ, ни за адвокатомъ, руки ея были холодны, все ея существо потрясено ихъ присутствіемъ, она какъ будто видла и слышала все, что они говорили и длали съ какою-то сверхъестественной чуткостью, и въ то же время она видла и слышала все, что было сказано и сдлано много лтъ тому назадъ, и чувствовала смутный ужасъ при мысли о будущемъ. Горькая тоска сндала эту старую женщину, которая тридцать четыре года тому назадъ, во всемъ блеск молодости и красоты, обращалась съ однимъ изъ этихъ двухъ людей высокомрно и повелительно, а другаго ребенкомъ страстно прижимала къ груди,— тоска сознанія совершенной своей ничтожности въ глазахъ того и другаго въ настоящее время.

— Ну-съ, что слышно о выборахъ? сказалъ Гарольдъ, когда завтракъ приближался къ концу. Кандидатами, говорятъ, явились два вига и одинъ консерваторъ,— кто-по вашему возьметъ верхъ?

Джерминъ располагалъ обильнымъ запасомъ словъ, сплошь и рядомъ вводившимъ его въ перифразы, но любилъ тянуть и даже немножко заикаться, находя это полезнымъ во многихъ отношеніяхъ, особенно же въ дловомъ. Заиканье какъ нельзя больше шло къ невозмутимо-безстрастному выраженію его красиваго лица, оживлявшагося только тогда, когда онъ улыбался женщин или когда, затрогивали затаенную свирпость его натуры. Слушая его неторопливую, спокойную рчь, никому и въ голову не приходило, чтобы ему было не по себ.

— Мое мнніе, отвчалъ онъ, еще колеблется, еще не установилось въ настоящемъ случа. Округъ нашъ, какъ вамъ извстно, длится на мануфактурный городъ первой величины и на нсколько городовъ меньшихъ размровъ. Мануфактурный элементъ у насъ широко разбросанъ. Въ настоящее время — а — кажется — а — онъ склоняется на сторону двухъ либеральныхъ кандидатовъ. Но ему можно было бы противопоставить вліяніе земледльческихъ общинъ, хотя бы напримръ Треби-Магна. Въ такомъ случа — а — перевсъ — а — остался бы на сторон консервативной. Четвертый кандидатъ хорошей фамиліи, наряду съ Дебарри — а…

Тутъ Джерминъ опять запнулся и Гарольдъ прервалъ его.

— Этого никогда не будетъ. Стало-быть и толковать нечего. Если я стану баллотироваться, то неиначе, какъ радикаломъ, а едва ли въ графств, тянущемъ на сторону виговъ, найдется много голосовъ въ пользу радикала.

Лицо у Джермина чуть-чуть дрогнуло. Впрочемъ -омъ не двинулся съ мста, попрежнему уставивъ глаза въ баранью котлету, лежавшую передъ нимъ на тарелк, и разсянно поигрывая вилкой. Онъ не скоро собрался отвтить и, прежде чмъ начать говорить, пристально посмотрлъ на Гарольда.

— Какъ вы хорошо знакомы съ англійской политикой!

— Еще бы, сказалъ нетерпливо Гарольдъ. Еще бы не знать, что длается въ Англіи. Я всегда имлъ въ виду современемъ возвратиться сюда. Я знаю положеніе ддъ въ Европ также хорошо, какъ еслибъ я прожилъ въ Малыхъ-Треби послдніе пятнадцать лтъ. Когда человкъ детъ на Востокъ, вс воображаютъ, что онъ вернется чмъ-нибудь въ род одноглазаго календера ‘Арабскихъ ночей’.

— Однако есть вещи, которымъ тебя могли бы поучить люди, живущіе безвыздно въ Малыхъ-Треби, замтила м-ссъ Тренсомъ. Въ Смирн твой радикализмъ не имлъ никакого значенія, но ты, кажется, не подозрваешь, какъ здсь онъ можетъ повредить и теб самому и всей твоей семь. Къ теб никто не подетъ. И что за людъ станетъ поддерживать тебя! Вс равные намъ по общественному положенію найдутъ, что ты себя унизилъ, обезчестилъ.

— Пфф! сказалъ Гарольдъ, вставая и расхаживая по комнат.

М-ссъ Тренсомъ продолжала съ возрастающимъ негодованіемъ въ голос:

— Мн кажется, что всякій изъ насъ обязанъ чмъ-нибудь своему роду и положенію и не иметъ права переходить отъ одного убжденія къ другому, какъ ему вздумается, если только онъ не задумалъ совершенной погибели своего сословія. Это говорили вс, въ одинъ голосъ, по поводу лорда Грея, а наша семья не хуже, если не лучше Греевской. Ты богатъ теперь, а еслибъ остался вренъ знамени предковъ, могъ бы первенствовать въ графств, могъ бы отличиться и пріобрсти извстность, особенно теперь, когда наступили такія трудныя времена. Дебарри и лордъ Вайвернъ не были бы въ силахъ тягаться съ тобою. Я право не понимаю, что ты имешь въ виду, что у тебя за. цль? Я могу только умолять тебя подумать, прежде чмъ ршишься на какой бы ни было окончательный шагъ.

— Мамаша, сказалъ Гарольдъ, не сердито и не повышая голоса, но проворно и нетерпливо, какъ бы желая покончить все какъ можно скоре,— очень естественно, что вы такъ думаете, а не иначе. Женщины очень трудно мняютъ убжденія. Он по большей части остаются на всю жизнь при понятіяхъ, въ которыхъ родились и выросли. Но зато вдь и не ихъ дло разсуждать и дйствовать. Он могутъ думать ршительно все, что хотятъ. Я васъ покорнйше прошу предоставить мн дйствовать по своему усмотрнію въ длахъ чисто мужскихъ. Во всемъ же остальномъ я буду исполнять и даже предупреждать вс ваши желанія. У васъ будетъ карета и пара рысаковъ, у васъ будетъ домъ, отдланный на славу, и я никогда не женюсь. Нельзя ли только устроить, чтобы между нами не было впередъ столкновеній но вопросамъ, въ которыхъ я долженъ быть полнымъ хозяиномъ своихъ дйствій.

— Вотъ достойный внецъ жизни, полной униженій и оскорбленій! Не знаю, согласился ли бы кто быть матерью, еслибъ можно было предвидть, какимъ ничтожествомъ въ глазахъ дтей становится мать подъ старость!

Тутъ м-ссъ Тренсомъ вышла изъ комнаты самымъ краткимъ путемъ — черезъ стеклянную дверь на террасу. Джерминъ тоже всталъ и положилъ руки на спинку стула. Онъ казался совершенно спокойнымъ: ему не впервые доводилось видть м-ссъ Тренсомъ сердитою, но теперь впервые онъ подумалъ, что взрывъ ея негодованія можетъ быть ему полезенъ. Она, бдняжка, очень хорошо понимала, что поступила неразумно, что сдлала Гарольду непріятность безъ всякой пользы для себя. Но половина женскихъ огорченій происходитъ оттого, что женщины не умютъ сдержать рчи, которую часто сами сознаютъ безполезною, лишнею. Гарольдъ продолжалъ ходить по комнат. Потомъ сказалъ Джермину:

— Вы курите?

— Нтъ, собственно изъ угожденія дамамъ. М-ссъ Джерминъ не любитъ табаку.

Въ Гарольд подъ крайне либеральными тенденціями была бездна личной гордости.— Чертъ бы его дралъ и съм-ссъ Джерминъ! подумалъ онъ. Очень нужно мн знать, что нибудь объ его жен!— Ну-съ, а я такъ курю гука, прибавилъ онъ громко, и потому пойдемте въ библіотеку. Отецъ не выходитъ раньше полудня, кажется.

— Садитесь, садитесь! сказалъ Гарольдъ, когда они вошли въ красивую, просторную библіотеку. Но самъ онъ остановился надъ картой графства, которую вытащилъ изъ груды свертковъ, занимавшихъ цлое отдленіе въ книжныхъ шкафахъ.— Во-первыхъ, любезный мой Джерминъ, такъ какъ вамъ теперь извстны мои намренія,— скажите откровенно, согласны ли вы быть моимъ агентомъ на выборахъ? Времени тратить нечего, и я не желаю упускать случая, котораго потомъ пришлось бы ждать семь лтъ. Разумется, продолжалъ онъ, глядя прямо въ лицо Джермину, если вы не противъ моихъ политическихъ возрній? Лебронъ взялся быть агентомъ Дебарри.

— О… э… у всякаго конечно есть свои политическія воззрнія, но къ чему человку извстной профессіи — э — человку образованному высказывать ихъ въ маленькомъ провинціальномъ городк? У насъ вовсе не способны понимать вопросовъ общественныхъ. Духъ партій здсь совсмъ спалъ до волненій по-поводу билля о правахъ католиковъ. Я, правда, поддерживалъ нашихъ землевладльцевъ въ протест противъ билля о реформ, но причинъ своихъ не выставлялъ. Слабыя стороны этого билля такъ — э — очевидны, что едва ли мы съ вами разойдемся въ главныхъ основаніяхъ. Дло въ томъ, что когда я узналъ о вашемъ возвращеніи, я остался въ резерв, хотя друзья сэра Джемса Клемента, министерскаго кандидата, очень просили меня…

— Стало-быть вы будете за меня,— ршено и покончено? сказалъ Гарольдъ.

— Конечно, сказалъ Джерминъ, въ душ недовольный поспшнымъ перерывомъ Гарольда.

— У котораго изъ либеральныхъ кандидатовъ, какъ они себя называютъ, лучше шансы? а?

— Я только-что хотлъ замтить, что у сэра Джемса Клемента шансы не такъ хороши, какъ у м-ра Гарстина. Вдь либералъ либералу рознь — тутъ Джерминъ улыбнулся:— сэръ Джемсъ Клементъ, бдный баронетъ, расчитываетъ на жалованье и не можетъ быть либераломъ въ широкомъ смысл — двигающимъ массы.

Жаль, что онъ такой болтунъ, думалъ Гарольдъ, онъ надолъ мн.— Надо намъ потолковать о томъ, какъ повести дло. Я зайду къ вамъ въ контору посл часа, если такъ для васъ удобно?

— Я къ вашимъ услугамъ.

— Приготовьте вс бумаги и необходимыя справки. Надобно устроить обдъ для фермеровъ. Я сейчасъ иду на одну изъ фермъ. Кстати, скверно, что у насъ три фермы пустыя — отчего бы это могло быть?

— Я только что собирался сказать вамъ нсколько словъ насчетъ этого. Вотъ вы сейчасъ сами видли, какъ м-ссъ Тренсонъ сильно принимаетъ къ сердцу нкоторыя вещи. Вы легко можете себ представить, что она перешла черезъ множество тяжкихъ испытаній. Болзненность м-ра Тренсома, привычки м-ра Дурфи — э…

— Ну-да, да.

— Это женщина, которую я глубоко уважаю, она давно уже не знала никакого утшенія въ жизни, кром сознанія своего дятельнаго и необходимаго участія въ длахъ. Она была всегда противъ перемнъ, она слышать не хочетъ о новыхъ фермерахъ, она любитъ старинныхъ фермеровъ, которые сами доятъ коровъ и отдаютъ дочерей въ услуженіе: все это лишаетъ возможности вводить какія бы то ни было улучшенія или нововведенія. Я вполн сознаю, что дда идутъ далеко не такъ, какъ бы имъ слдовало идти. Я вполн сочувствую раціональному хозяйству, и собственная моя ферма доведена до высокой степени совершенства, какъ вы увидите. Но м-ссъ Тренсомъ особа крайне настойчивая, и я прошу васъ сдлать перемны, на которыхъ вы имете полное право настаивать,— какъ можно мене тягостными для ея самолюбія.

— Не безпокойтесь. Ужъ я съумю устроить все, какъ слдуетъ, сказалъ Гарольдъ, сильно обидясь.

— Вы извините, надюсь, можетъ быть излишнюю свободу мыслей и выраженій въ человк моихъ лтъ, такъ долго и такъ тсно связанномъ съ интересами вашего семейства — э — я никогда не ограничивалъ своихъ отношеній только одной дловой сферой — и — э….

— Чертъ тебя побери! я теб покажу скоро, что я не намренъ выходить съ тобой изъ сўеры дловой ни на шагъ, подумалъ Гарольдъ. Но по мр того какъ Джерминъ начиналъ ему надодать все больше и больше,— онъ всесильне и сильне чувствовалъ необходимость сдерживаться. Онъ глубоко презиралъ людей, разстроивающихъ минутными увлеченіями собственные свои виды.

— Понимаю, понимаю, сказалъ онъ вслухъ. Вамъ на долю выпало больше непріятностей, чмъ обыкновенно выпадаетъ на долю домашнимъ адвокатамъ. Но все придетъ въ надлежащій порядокъ постепенно. Теперь мы займемся исключительно собираніемъ голосовъ. Я заключилъ условіе съ однимъ человчкомъ въ Лондон, знающимъ дло какъ свои пять пальцевъ,— онъ ходатай по разнымъ дламъ, онъ посадилъ въ парламентъ несчетное множество людей. Я хочу назначить ему свиданіе въ Дуффильд,— когда, вы думаете?

Разговоръ обошелся безъ всякихъ зацпокъ и кончился крайне миролюбиво. Часа черезъ два Гарольдъ выхалъ изъ дому верхомъ и встртилъ дядю съ ружьемъ на плеч, съ двумя понтерами, чернымъ и пестрымъ, въ бархатной куртк и въ охотничьихъ сапогахъ. Первымъ вопросомъ Лингона было:

— Ну, какъ ты устроился съ Джерминомъ?

— Онъ въ самомъ дл кажется дрянь-человкъ. Корчитъ джентльмена. Но теперь онъ мн необходимъ. То, чего я отъ него ожидаю, будетъ самой ничтожной отплатой за все, чмъ онъ отъ насъ попользовался. Но посмотримъ, что дальше будетъ.

— Совтую перестрлять дичь его ружьемъ, а потомъ отдуть вора прикладомъ. Такимъ образомъ ты соединишь мудрость со справедливостью и удовольствіемъ. Только знаешь, Гарольдъ, я вотъ что хотлъ сказать теб: напрасно ты называешь себя радикаломъ. Я-было согласился съ тобою вчера вечеромъ, но это совсмъ не подходящее дло,— много надо латыни, чтобы проглотить его и не подавиться. Я знаю, что мн проходу не дадутъ на сессіяхъ, и право не могу придумать, что я имъ буду отвчать.

— Пустяки, дядя, я помню, какъ вы отлично разглагольствовали: вы вдь за словомъ въ карманъ не станете лазить. Надо только подумать объ этомъ побольше по вечерамъ.

— Но послушай, братъ, вдь ты не станешь же нападать на церковь и на учрежденія края — не станешь забираться въ самую суть?— ты такъ только съ краешка, а?

— Нтъ, на церковь нападать не буду, но затрону слегка доходные статьи епископа, чтобы увеличить доходы бднаго духовенства.

— Это дло, противъ этого я ни слова. Нашего епископа никто не любитъ. Непомрно жаденъ и гордъ. Отца роднаго не посадитъ съ собою за столъ. Ему не грхъ немножко поддать феферу. Но ты будешь чтить установленную конституцію — будешь твердымъ оплотомъ престолу и королю, да благословитъ его Господь! и будешь пить обычные тосты, а?

— Разумется, разумется. Я радикалъ только для искорененія злоупотребленій.

— Вотъ все, что мн было нужно, братъ! крикнулъ викарій, хлопнувъ Гарольда но плечу.— Злоупотребленіе — самое настоящее слово, и если кто вздумаетъ обижаться, тотъ докажетъ только, что на вор шапка горитъ.

— Я только выброшу сгнившія сваи, сказалъ Гарольдъ, внутренно потшаясь надъ старикомъ, и замню ихъ новыми дубами, вотъ и все.

— Славно сказано! Ей, ей, быть теб ораторомъ. Но послушай, Гарольдъ, надюсь, что ты несовсмъ перезабылъ латынь. Молодой Дебарри собаку сълъ на латыни. Какія угодно подставь ему ходули — не споткнется. Онъ изъ новыхъ консерваторовъ. Старый сэръ Максимъ его вовсе не понимаетъ.

— Ничего этого не надо на выборахъ, сказалъ Гарольдъ. Вотъ увидите, что онъ какъ-разъ свалится съ ходулъ.

— Господи! Какъ ты славно знаешь дло, братецъ! Все-таки не вредитъ задолбить нсколько сентенцій — Quod turpe bonis decebafc Crispinnm — и еще что-нибудь въ этомъ род, только для того, чтобы доказать Дебарри, что знаешь, да пренебрегаешь. Ты куда-нибудь дешь?

— Да, у меня есть свиданіе въ Треби. Прощайте.

Умная голова, подумалъ викарій, когда Гарольдъ ухалъ. Свыкнется съ нашими обычаями, подастся крошечку и будетъ Лшігонъ хоть куда. Однако надобно сходить провдать Арабеллу. Какъ-то она приняла его радикализмъ. Нельзя сказать, чтобы это было особенно пріятно, но духовному лицу надлежитъ блюсти миръ въ семь. Ахъ, да чертъ побери!— вдь не обязанъ же я любить торизмъ больше собственной своей плоти и крови, больше земли, которую я исходилъ вдоль и поперегъ съ ружьемъ. Вдь не язычникъ же я, не Брутъ какой-нибудь! Какъ будто отечество не можетъ быть спасено безъ того, чтобы мн ссориться съ сыномъ родной сестры!…

ГЛАВА III.

Треби Магна, возведенная биллемъ о реформ въ почетное званіе избирательнаго пункта, въ начал этого столтія была типичнымъ, стариннымъ ярмарочнымъ городомъ, лежавшимъ въ блаженной дремот посреди зеленыхъ пастбищъ, на берегу извилистой рчки, поросшей тростникомъ. На главной улиц ея стояло много красивыхъ каменныхъ домовъ съ высокими окнами и съ садами, обнесенными стною, конецъ улицы раскидывался площадью, на которой виднлся привтливый не оштукатуренный фасадъ достославной гостинницы ‘Маркизъ Гренби‘, гд фермеры останавливались нетолько по праздничнымъ и ярмарочнымъ днямъ, но и въ т исключительныя воскресенья, когда они зжали въ церковь. И церковь — одно изъ тихъ прекрасныхъ стариныхъ англійскихъ зданій, на которыя стоитъ хоть нарочно захать и поглядть,— стояла посреди большаго кладбища, обнесеннаго строемъ величественныхъ тисовъ, и поднималась изящной колокольней высоко надъ красными и пурпуровыми крышами города. Она не была велика настолько, чтобы вмщать всхъ прихожанъ прихода, разбросаннаго по отдаленнымъ деревнямъ, но прихожане были такъ благоразумны, что и не претендовали входить въ нее вс разомъ и никогда не жаловались на то, что большая боковая капелла была отведена подъ могилы семейства Дебарри и заперта красивой чугунной ршеткой. Когда черные бенедиктинцы перестали молиться и пть въ этой церкви, когда въ ней не было ни Пресвятой Богородицы ни св. Георгія, Дебарри, какъ самые крупные землевладльцы, заняли мста святыхъ. Задолго передъ этимъ временемъ былъ дйствительно нкто сэръ Максимъ Дебарри, построившій старинный укрпленный замокъ, теперь стоявшій въ развалинахъ посреди зеленыхъ пастбищъ. Полуразрушенныя стны его составляли теперь отличный загонъ для свиней Веса и К^о, производителей знаменитаго Требіевскаго пива. Весъ и К^о были не единственными представителями богатаго купечества въ город, не говоря уже о тузахъ, удалившихся отъ длъ, ни въ какомъ другомъ провинціальномъ город размровъ Треби не было такой значительной пропорціи семей, владющихъ прекрасными фарфорами безъ ручекъ, наслдственными бокалами и большими серебряными ложками съ гинеей королевы Анны посредин. Вс они, разумется, часто пили чай и ужинали вмст, такъ какъ въ Треби богатые купцы и ремесленники были въ связи по дламъ, если не по крови, съ окрестными фермерами, съ которыми вслдствіе этого они часто обмнивались приглашеніями. Они играли въ вистъ, ли и пили всласть, восхваляли Питта и войну, поддерживающую цну и религіозное рвеніе, и очень остроумно подтрунивали другъ надъ другомъ, съ такимъ же тайнымъ удовольствіемъ намекая на свои коммерческія способности, какъ иногда краснющія двушки намекаютъ на свои тайныя страстишки. Ректоръ былъ всегда изъ семейства Дебарри и пользовался большимъ уваженіемъ въ провинціальной сред, хотя держалъ себя съ нкоторымъ достоинствомъ: чаепитіе духовнаго лица съ горожанами подйствовало бы чрезвычайно опасно наприхожанъ.

Такъ жили въ старину въ Треби-Магна, разводя стада, варя пиво, набивая тюки шерстью и навьючивая возы сырами, пока не стряслись надъ нею событія, усложнившія ея отношенія съ остальнымъ міромъ и постепенно пробудившія въ ней высшее сознаніе, нераздльное съ высшими страданіями. Сперва каналъ, потомъ разработка каменнаго угля въ Спрокстон, въ двухъ миляхъ отъ города, и наконецъ открытіе соленаго ключа, возбудившаго въ предпріимчивыхъ умахъ мысль о возможности превратить Треби-Магна въ модныя воды. Такая смлая мысль была изобртена не природнымъ требіанцемъ, но молодымъ адвокатомъ, пріхавшимъ издалека и по всей вроятности чьимъ-нибудь незаконнорожденнымъ сыномъ. Идея хотя и общала увеличить богатства города, но не встртила сочувствія, дамъ испугала перспектива калкъ въ ручныхъ колясочкахъ, докторъ предвидлъ наплывъ шарлатановъ, а мелочные торговцы сошлись съ нимъ въ предположеніи, что новыя зати послужатъ на выгоду новыхъ людей. Даже самые безотвтные высказывали, что Треби процвтала безъ водъ, и что Богъ всть, будетъ ли она процвтать съ водами. Слухъ же о томъ, что источникъ предполагается назвать Виездой-Спа, угрожалъ придать всему длу богохульный оттнокъ. Даже сэръ Максимъ Дебарри, которому предстояли неслыханные барыши съ тысячей, необходимыхъ для постройки курзала, смотрлъ на это предпріятіе, какъ на нчто черезъ-чуръ новое, и долго не ршался. Но увлекательное краснорчіе молодаго адвоката, Матью Джермина, вмст съ открытіемъ каменоломни, восторжествовало наконецъ, построили красивое зданіе, напечатали отличный путеводитель и описательныя карты съ виньетками, и Треби-Магна ознакомилась съ нкоторыми фактами собственной своей исторіи, пребывавшими до тхъ поръ во мрак неизвстности.

Но все это было тщетно. Спа, по какимъ-то таинственнымъ причинамъ, не возымлъ успха. Многіе объясняли это каменноугольными копями и каналомъ, другіе миромъ, пагубно отозвавшимся на всемъ кра, и нкоторые наконецъ, не долюбливавшіе Джермина,— несостоятельностью самаго плана. Къ послдней партіи примкнулъ и сэръ Максимъ, который никакъ не могъ простить сладкорчіе атторнея. Джерминъ былъ виноватъ нетолько въ постройк безполезнаго отеля, но и въ томъ, что онъ, сэръ Максимъ, очень скупой на деньги, отдалъ зданіе съ окрестной землей по берегу въ продолжительную аренду, думая, что его превратятъ въ какое-нибудь благотворительное заведеніе, и вмсто того съ глубокимъ душевнымъ прискорбіемъ увидлъ, какъ его превратили въ тесемочную мануфактуру — горькое испытаніе для всякаго джентльмена и особенно для представителя одной изъ древнйшихъ англійскихъ фамилій.

Такимъ образомъ Треби-Магна постепенно перестала быть почтеннымъ ярмарочнымъ городомъ — сердцемъ большаго сельскаго округа, гд торговля тсно вязалась съ мстными земскими интересами,— и вступила въ боле сложную жизнь, вызванную разработкой копей и мануфактурной дятельностью, жизнь, стоявшую въ боле непосредственной связи съ интересами всей націи, чмъ съ мстными интересами и мстнымъ строемъ жизни, такимъ образомъ и требіянское диссентеретво постепенно измняло характеръ. Первоначально оно было очень мирныхъ, добродушныхъ свойствъ, и проявлялось въ архитектурномъ отношеніи въ маленькой почтенной капелл съ темными лавками, построенной первоначально пресвитеріанами. Въ этой капелл сходилась маленькая община индепендентовъ, также не отличавшихся религіознымъ усердіемъ, какъ и сосди ихъ, также безъ всякаго зазрнія совсти дремавшихъ на церковныхъ лавкахъ и весьма неакуратно посщавшихъ еженедльные религіозные митинги. Но когда каменоломни и угольныя копи составили новое селеніе, грозившее раскинуться до самаго города, когда нахлынули тесемочники съ своими надзирателями, читающими газеты, и индепендентская церковь стала наполняться мужчинами и женщинами, для которыхъ религіозныя истины были единственнымъ условіемъ примиренія съ трудной, бдной жизнью, которыхъ въ тяжелой дол ихъ поддерживало только сознаніе связи между незримымъ верховнымъ закономъ міра и собственной ихъ ничтожной участью въ немъ. Въ Треби завелись диссентеры, на которыхъ обычные прихожане не могли смотрть, какъ на старыхъ сосдей, видвшихъ въ посщеніи церкви неизбжное и незавидное наслдіе купно съ собственнымъ домомъ и садомъ, съ кожевеннымъ заводомъ или бакалейной лавочкой. Диссентеры съ своей стороны безъ всякаго злаго умысла говорили о высокородномъ ректор, какъ вожатый слпаго говоритъ о слпц. И диссентерство было не единственной перемной, внесенной временемъ, цны упали, такса бдныхъ повысилась, рента оказалась но довольно эластичной, и жирные фермеры повсили носы, они начали разсуждать о причинахъ, наслдывать таинственное, необъяснимое исчезновеніе однофунтовыхъ билетовъ. Такимъ образомъ, когда политическая агитація ринулась широкимъ потокомъ черезъ весь край, Треби-Магна была готова отозваться на нее. Билль объ эмансипаціи католиковъ открылъ всмъ глаза и далъ почувствовать, какъ они были несправедливы въ отношеніи другъ друга и всего человчества вообще. Виноторговецъ Тильо узналъ, что бакалейщикъ Нутвудъ былъ однимъ изъ диссентеровъ, деистовъ, социніанъ, папистовъ и радикаловъ, затвавшихъ лигу противъ конституціи. Старый лондонскій негоціантъ въ отставк, слывшій за весьма свдущаго политика, говорилъ, что мыслящимъ людямъ нельзя не пожелать, чтобы Георгъ III ожилъ въ первоначальной своей энергіи, и даже фермеры сдлались мене матеріалистами въ своихъ воззрніяхъ и стали многое объяснять вліяніемъ дьявола и ирландскихъ католиковъ. Ректоръ, достопочтенный Августъ Дебарри, къ самомъ дл изящный образецъ старомоднаго аристократическаго духовенства, отличался коротенькими проповдями, отлично зналъ дла и избгалъ всякихъ столкновеній съ диссентерами, но тутъ онъ началъ чувствовать, что этотъ людъ — язва прихода, что его братъ сэръ Максимъ долженъ смотрть въ оба, чтобы не дать имъ понастроить много церквей, и что недурно было бы, еслибы законъ далъ ему власть пресчь политическія проповди индепендентовъ, которыя на свой ладъ такіе же зловредные источники опьяненія, какъ и портерныя. Диссентеры, съ своей стороны, не хотли жертвовать дломъ правды и свободы податливой мягкости языка, но вмст съ тмъ защищались отъ обвиненія въ религіозномъ индифферентизм и торжественно отрицали возможность спасенія католиковъ, хотя въ то же время не отчаявались насчетъ протестантовъ, состоявшихъ въ вдніи пухлаго и свтскаго прелата. Такимъ образомъ Треби-Магна, пережившая спокойно великія потрясенія французской революціи и Наполеоновыхъ войнъ, не затронутая нравами человка и не видвшая въ Коббетовомъ ‘Weekly Register’ {Коббетъ, извстный англійскій публицистъ 1766—1835, основатель еженедльной газеты Weekly Register принадлежалъ къ крайнимъ радикаламъ.} ничего кром странныхъ воззрній на картофель,— начала познавать высшія томленія и страданія пробуждающагося политическаго сознанія, окончательному ея пробужденію много способствовала недавняя агитація по поводу билля о реформ. Тори, виги и радикалы быть можетъ не стали ясне въ взаимныхъ опредленіяхъ другъ друга, но имена ихъ пріобрли такую рельефную печать чести или безчестія, что опредленія только пожалуй ослабили бы впечатлніе. Треби вовсе не признавала легкаго и удобнаго способа судить объ убжденіяхъ человка на основаніи личныхъ его свойствъ, такъ что сплошь и рядомъ реформисты въ этомъ благословенномъ град не были ни пламенными патріотами, ни страстными поклонниками правды, одинъ изъ нихъ, въ самомъ разгар агитаціи, былъ изобличенъ въ употребленіи неврныхъ всовъ — фактъ, на который многіе тори указывали съ отвращеніемъ, какъ на очевидное доказательство того, что требованія измненій представительной системы суть не что иное, какъ недобросовстная стачка. Съ другой стороны, тори далеко не были все тиранами, готовыми подавить рабочіе классы рабствомъ, надзиратель на тесемочной фабрик, краснорчиво отстаивавшій необходимость распространенія подачи голосовъ, былъ несравненно деспотичне добродушнаго Веса, политическія убжденія котораго сводились къ тому, что не слдъ давать голоса людямъ безъ кола и двора. Были тамъ и такіе тори, которые полагали большую часть досуговъ на изобличеніе лицемровъ, радикаловъ, диссентеровъ и вообще атеизма, но ихъ пылающія лица, страшныя проклятія и откровенныя заявленія желанія занять у васъ хоть малую-толику — ужъ конечно не рекомендовали ихъ столпами, способными поддержать и спасти отечество.

Реформисты восторжествовали: ясно, что колеса бжали туда, куда ихъ толкали, а толкали ихъ съ большимъ рвеніемъ. Но такъ какъ одни толкали ихъ на край бездны, тмъ боле нужно было другимъ удерживать ихъ хотя бы тяжестью собственнаго своего тла. Въ Треби, какъ и везд, много толковали о необходимости сомкнуться тсне предъ предстоящими выборами, но было тамъ множество людей колебавшихся, людей практическихъ и податливыхъ, которые находили нелпымъ продолжать стоять за какое-нибудь убжденіе, когда имъ представятъ уважительную причину противъ него, были тамъ еще и такіе люди, которые находили боле удобнымъ придерживаться обихъ сторонъ и не были даже уврены въ томъ, хватитъ ли у нихъ духа въ случа надобности ршительно подать голосъ въ чью-нибудь пользу. Имъ казалось даже гнуснымъ стоять именно за одного джентльмена, а не за другаго.

Эти соціальныя перемны въ приход Треби — одна изъ капель въ мор общественной дятельности. Частная жизнь небольшихъ кружковъ неизбжно обусловливается широкой общественной жизнью, съ тхъ поръ какъ первобытной коровниц нужно было присоединиться къ странствованіямъ клана, потому что ея корова паслась на общемъ пол. Даже въ теплиц, гд прелестная камелія томится по душистому ананасу, гд никому изъ нихъ нтъ дла до того, идетъ ли за стнами оранжереи дождь, или дуетъ холодный втеръ,— есть подземный аппаратъ изъ трубокъ съ горячей водой, остывающей отъ небрежности садовника или отъ недостатка угли. А жизни, о которыхъ мы теперь толкуемъ, не тепличной породы, он выросли на простой сырой земл, выносили вс случайности погоды. Что же касается до погоды 1835 года, то какой-то пророкъ того времени предсказалъ, что электрическое состояніе облаковъ политической атмосферы произведетъ необычайные безпорядки въ органической жизни, и онъ нашелъ бы подтвержденіе своему замчательному предсказанію во взаимномъ вліяніи различныхъ участей, которымъ предстоитъ слиться въ теченіи нашего разсказа. Еслибы разнородныя политическія условія Треби-Мата не были приведены въ броженіе биллемъ о реформ, Гарольдъ Тренсомъ не явился бы кандидатомъ отъ Ломшайра, Треби не была бы избирательнымъ пунктомъ, Матью Джерминъ не сталъ бы искать дружбы диссентерскаго проповдника и его паствы, и почтенный городъ не наводнили бы прокламаціи боле или мене льстивыя и съ оглядкой,— условія, въ подобныхъ случаяхъ совершенно необходимыя, чтобы не попасть въ просакъ и сдлать дло.

Такимъ образомъ, вслдствіе этихъ условій, одинъ молодой человкъ, по имени Феликсъ Гольтъ, возымлъ громадное вліяніе на жизнь Гарольда Тренсома, хотя природа и фортуна сдлали все, что только можно было, чтобы поставить участь этихъ двухъ людей какъ можно дальше одну отъ другой. Феликсъ былъ наслдникомъ ни боле ни мене какъ площаднаго лекаря, мать его жила въ одномъ изъ закоулковъ Треби-Магна, и чистая комната ея украшалась нсколькими рамками, въ которыхъ подъ стеклами виднлись свидтельства о высокихъ достоинствахъ слабительныхъ лепешекъ Гольта. Трудно было бы придумать что-нибудь мене сходное съ долей Гарольда Тренсома — доли этого сына площаднаго лекаря, за исключеніемъ чисто вншнихъ фактовъ, напримръ того, что онъ тоже называлъ себя радикаломъ, что онъ былъ единственнымъ сыномъ матери, и что онъ недавно возвратился домой съ идеями и намреніями весьма не по сердцу матери.

Но м-ссъ Гольтъ не любила скрывать своихъ тревогъ и заботъ, какъ м-ссъ Тренсомъ, и не была лишена отрады изливать свою душу передъ снисходительнымъ другомъ. 2-го сентября, когда Гарольдъ Тренсомъ въ первой разъ бесдовалъ съ Джерминомъ, и когда адвокатъ возвратился домой съ новыми планами насчетъ собиранія голосовъ, м-ссъ Гольтъ надла чепецъ въ девять часовъ утра и отправилась къ достопочтенному Руфусу Лайону, священнику индепендентской капеллы, называемой въ просторчіи ‘Мальтусовымъ Подворьемъ’.

ГЛАВА IV.

Р. Лайонъ жилъ въ маленькомъ дом значительно похуже дома приходскаго причетника, возл самаго входа на подворье. Распространеніе и процвтаніе диссентерства въ Треби дало возможность расширить самую капеллу, на что и ушли вс вклады новыхъ членовъ, такъ что ничего не осталось для увеличенія доходовъ священника. Въ это утро онъ, какъ и всегда, сидлъ въ низенькой комнатк верхняго этажа, называемой кабинетомъ, отъ которой отгораживался перегородкой чуланъ, служившій ему спальней. Книжныхъ полокъ было недостаточно для его старинныхъ книгъ, и он лежали вокругъ него грудами. Между каждой такой грудой оставлено было узенькое пространство, потому что священникъ любилъ ходить въ часы размышленій, а для его худенькихъ ногъ въ черныхъ шелковыхъ чулкахъ, подвязанныхъ подъ колнами черными лентами, было нужно очень мало пространства. Онъ и теперь ходилъ взадъ и впередъ, сложивъ руки на спин. Лицо его казалось старымъ и истощеннымъ, хотя пряди волосъ, падавшихъ съ его плшивой головы до плечъ, сохранили первобытный каштановый оттнокъ, а большіе темные близорукіе глаза были все еще ясны и свтлы. Съ перваго взгляда онъ казался чрезвычайно страннымъ старичкомъ, какой-то заплесневлой древностью, вольнодумные школяры часто бгали за нимъ, крича ему вслдъ разныя прозвища, и во мнніи многихъ почтенныхъ прихожанъ тоненькія ножки и широкая голова стараго Лайона способствовали увеличенію смшныхъ и нелпыхъ сторонъ диссентерства. Но онъ былъ слишкомъ близорукъ для того чтобы замчать, что надъ нимъ подтрунивали,— слишкомъ далекъ отъ міра мелочныхъ фактовъ и побужденій, въ которомъ жили люди, подтрунивавшіе надъ нимъ. Размышленія о великихъ текстахъ, которые какъ будто уходили глубже, чмъ больше онъ старался проникнуть въ нихъ, уразумть ихъ,— такъ сосредоточивали все его вниманіе, что ему никогда не приходило на умъ подумать, какой образъ воспроизводитъ его маленькая фигурка на стчатой оболочк легкомысленныхъ созерцателей. Добрый Руфусъ былъ не безъ гнва, и не безъ эгоизма, но они были въ немъ только пыломъ, придававшимъ силу его врованіямъ и его ученію. Слабою стрункой его было истинное значеніе дьяконовъ въ первобытной церкви, и его маленькая, нервическая фигурка трепетала съ головы до ногъ при столкновеніи съ доводомъ, на который у него не находилось отвта. Въ дйствительности, единственными моментами всецлаго сознанія тла были въ немъ т моменты, когда онъ дрожалъ подъ наплывомъ какихъ нибудь тревожныхъ мыслей.

Онъ обдумывалъ текстъ къ предстоящей воскресной проповди: И народа изрекъ Аминь,— текстъ, казавшійся чрезвычайно скуднымъ и распавшійся сперва только на два предложенія: ‘Что было сказано? и кто сказалъ’? Но эти два предложенія разрослись въ втвистую рчь. Глаза проповдника расширились, улыбка заиграла на губахъ его, и, какъ всегда въ порыв пдохновенія, онъ началъ высказывать мысли свои громко, переходя отъ быстраго, но внятнаго полутона до громкаго энергическаго rallentando.

‘Братія, вы думаете, что великій возгласъ этотъ подняли въ Израил люди медлившіе высказать ‘аминь’, пока сосди ихъ не скажутъ аминь? Вы думаете, что можетъ возникнуть громкій единодушный крикъ за правду — крикъ всего народа, какъ одного человка, подобный гласу архангела, поразившему всхъ на небесахъ и на земл,— если каждый изъ васъ станетъ оглядываться и смотрть, что скажетъ, да сдлаетъ сосдъ, или надвинетъ шапку на лицо, такъ что и не слышно будетъ ничего, если онъ даже крикнетъ? Какъ поступаете вы: когда слуга Господень возстаетъ передъ вами, чтобы возвстить вамъ Его велнія, разверзаете ли вы души ваши передъ Словомъ, какъ разверзаете окна, чтобы оросить дождемъ растенія, на нихъ стоящія? Нтъ, одинъ блуждаетъ глазами по сторонамъ, подавляя душу мелочными вопросами, въ род: что подумаетъ братъ X? не слишкомъ ли возвышенно это ученіе для брата Z? что скажутъ на это члены церкви? Другой…’

Тутъ отворилась дверь, и старая Лидди, служанка священника, выставила голову, чтобы сказать плаксивымъ голосомъ, перешедшимъ подъ конецъ рчи въ нчто подобное стопу:— М-ссъ Гольтъ желаетъ переговорить съ за.мы: она говоритъ, что пришла не во время, но она въ такомъ гор…

— Лидди, сказалъ Лайонъ, быстро переходя къ обыкновенному разговорному тону, если тебя одолваетъ врагъ, обратись къ Езекіилю, 13 и 22, а стонать не слдуетъ. Ты только вводишь дочь мою въ искушеніе, она вчера не хотла сть хлба, потому что видла, какъ ты его обливала слезами. Такимъ образомъ ты подаешь поводъ отзываться объ истин слегка и доставляешь врагу торжество. Если ты поддаешься ему вслдствіе боли въ лиц, пей понемногу теплый эль за обдомъ,— мн денегъ не жаль.

— Теплый эль не отучитъ миссиньку Эсирь говоритъ слегка обо всемъ — она терпть не можетъ, когда пахнетъ элемъ.

— Не возражай мн, Лидди. Пошли сюда м-ссъ Гольтъ.

Лидди немедленно заперла дверь.

— Бда право съ этими плаксами, сказалъ священникъ, опять принимаясь расхаживать по комнатамъ и говорить громко. Нужды ихъ такъ далеки отъ стези моихъ размышленій, что совсмъ сбиваютъ меня съ толку. М-ссъ Гольтъ выведетъ изъ терпнія хоть кого. Боже, помоги мн! Грхи мои были тяжеле безумствованій этой женщины.— Войдите, м-ссъ Гольтъ, войдите.

Онъ поспшилъ высвободить стулъ изъ-подъ комментарій Матью Генри и пригласилъ постительницу приссть. Она была высокая пожилая женщина, одтая въ черное, съ свтло-коричневымъ лицомъ и черной лентой надо лбомъ. Она пододвинула стулъ и тяжело на него опустилась, глядя пристально на противоположную стну, съ очевидной обидчивостью и претензіей въ лиц. Лайонъ слъ на стулъ съ ршимостью паціента передъ операціей. Но постительница упорно молчала.

— У васъ есть что нибудь на сердц, м-ссъ Гольтъ? сказалъ онъ наконецъ.

— Конечно есть, иначе не пришла бы сюда.

— Говорите откровенно.

— Вамъ не безъизвстно, мистеръ Лайонъ, что супругъ мой, мистеръ Гольтъ, пріхалъ съ свера и былъ членомъ Мальтусова подворья задолго передъ тмъ, какъ вы сдлались у насъ пасторомъ, чему минуло семь лтъ въ Михайловъ день. Это сущая правда, мистеръ Лайонъ, и не такая я женщина, чтобы сидть здсь и говорить неправду.

— Конечно это правда.

— И еслибъ супругъ мой былъ живъ, когда вы пріхали проповдывать объ Испытаніи, онъ могъ бы судить о вашихъ дарованіяхъ ничуть не хуже м-ра Нуттвуда или м-ра Муската, хотя можетъ быть онъ нашелъ бы, какъ находятъ многіе, что ваше ученіе не довольно возвышенно. Что до меня касается, то у меня совсмъ особыя понятія о возвышенномъ ученіи…

— Вы пришли поговорить о моихъ проповдяхъ? сказалъ священникъ, прерывая ее.

— Нтъ, мистеръ Лайонъ, я не изъ такихъ. Но что правда, то правда. Супругъ мой скончался до васъ, а у него былъ удивительный даръ слова и молитвы, какъ извстно всмъ старымъ членамъ, если кому вздумается спросить у нихъ, если кто не вритъ мн на слово, и онъ твердо врилъ, что рецептъ состава отъ рака, который я разсылала повсюду въ бутылкахъ до прошлаго апрля — у меня осталось еще, нсколько бутылокъ,— что этотъ рецептъ былъ ему ниспосланъ за его молитвы, и этого никто не можетъ отрицать, потому что онъ молился очень усердно и отлично зналъ Библію.

М-ссъ Гольтъ умолкла, думая, что Лайонъ достаточно разбитъ и долженъ быть вполн убжденъ.

— Разв кто-нибудь клеветалъ на вашего мужа, сказалъ Лайонъ съ легкимъ поползновеніемъ къ стону, за что только-что сдлалъ выговоръ Лидди.

— Не смютъ, сэръ, потому что хотя онъ былъ человкъ молитвы, у него не было недостатка въ искуствахъ и познаніяхъ, и онъ умлъ стоять за себя, я это всегда говорила друзьямъ моимъ, когда они принимались удивляться моему замужству съ Ломшайрцемъ безъ всякаго состоянія, безъ всего кром собственной его головы. Но одинъ языкъ мужа моего могъ бы составить ему состояніе, многіе говорили, что слушать его рчи все равно что принять лекарство. Что ему Ломшайръ, онъ всегда говорилъ, что еслибы на то пошло, онъ отправился бы проповдывать къ неграмъ. Но онъ сдлалъ лучше, м-ръ Лайонъ, онъ женился на мн, и ужъ могу сказать, что по лтамъ, поведенію и обходительности…

— М-ссъ Гольтъ, прервалъ священникъ, все это вещи, о которыхъ намъ съ вами не слдъ говорить. Позвольте попросить васъ быть какъ можно кратче. Я не считаю время своей собственностью.

— Позвольте, м-ръ Лайонъ,— кажется, я имю право говорить о себ, я вашей конгрегаціи, хотя я не членъ церкви, потому что родилась баптисткой, а что касается до спасенія безъ ддъ, то многіе спасались, я думаю, и безъ этого. Я исполняла свой долгъ, больше даже, ужъ если на то пошло, потому что я лишала себя куска мяса ‘ради больнаго сосда, а если кто-нибудь изъ членовъ церкви скажетъ, что и они то же длали,— я желала бы спросить у нихъ, страдали ли они такъ желудкомъ, какъ я, потому что я всегда старалась длать все хорошее, все по-божьему, я всегда такая была добрая, простая, вс меня уважали, и ужъ не думала я, что придется слышать упреки отъ собственнаго сына. Мужъ, умирая, сказалъ мн: Мери, эликсиръ и пилюли и средства отъ рака поддержатъ васъ, потому что ихъ вс знаютъ въ окрестности, а вы молите Господа, чтобы онъ благословилъ ихъ. Я такъ и длала, м-ръ Лайонъ, и говорить, что это дрянь, а не лекармтва, посл того какъ ими пользовались на пятьдесятъ миль въ окружности знатные и простые, богатые и бдные, и никто, кром д-ра Лукина не говорилъ противъ нихъ ни слова,— по-моему просто богохульство, вдь еслибъ они были нехорошія лекарства, неужели бы Господь попустилъ ими излечиваться?

М-ссъ Гольтъ была не слезливаго десятка, ее всегда поддерживало сознаніе безупречности и стремленіе къ аргументаціи, парализующее черезъ-чуръ большую дятельность слезныхъ желзъ, но тутъ глаза ея увлажились, пальцы забарабанили по колну въ волненіи, и она наконецъ приподняла край своего подола и, держа его деликатно между большимъ и указательнымъ пальцами, поднесла къ лицу. Лайонъ, вслушиваясь внимательно, начиналъ отчасти угадывать причину ея волненія.

— Какъ видно изъ вашихъ словъ, м-ссъ Гольтъ, вашъ сынъ противится продаж лекарствъ вашего покойнаго мужа.

— М-ръ Лайонъ, онъ до этого не касается, онъ только говоритъ больше, чмъ говорилъ его отецъ. Вдь не безъ мозгу же я, м-ръ Лайонъ, и если кто говоритъ дло, я всегда все сразу понимаю, но Феликсъ городитъ чепуху и противорчитъ матери. Какъ бы вы думали, что онъ говоритъ, вышедши изъ ученья, на которое ушло все, что усплъ отецъ его скопить трудами,— что онъ изъ этого ученья вынесъ? Онъ говоритъ, лучше бы мн было вовсе никогда не открывать Библію, потому что она для меня такой же ядъ, какъ пилюли отца его для половины людей, глотающихъ ихъ. Не перескажите этого, ради Бога, м-ръ Лайонъ,— ужъ я надюсь что вы никому не перескажете. По-моему, христіанинъ можетъ понимать слова Божіи, не бывши въ Глаягов, вдь гамъ текстъ на текст о лекарствахъ и о мазяхъ, нкоторые какъ точно нарочно написаны для рецептовъ моего мужа,— точно какая нибудь загадка, а Гольтовъ элексиръ былъ разгадкой.

— Сынъ вашъ скоръ на слово, м-ссъ Гольтъ, сказалъ священникъ, но и то правда, что мы можемъ ошибаться, давая частное истолкованіе Писанію. Слово Божіе предназначено удовлетворять широкимъ потребностямъ Его народа, какъ напримръ призывать дождь и солнце, которыхъ никто изъ насъ не иметъ права относить только насчетъ своихъ посвовъ. Не хотите ли, чтобы я повидался съ вашимъ сыномъ и поговорилъ съ нимъ объ этомъ? Онъ уже былъ въ капелл, какъ мн кажется, и мн предстоитъ быть его пастыремъ.

— Я объ этомъ-то и хотла просить васъ, м-ръ Лайонъ, можетъ быть онъ послушается васъ и не станетъ отвчать вамъ, какъ бдной матери своей. Потому что когда мы пришли изъ капеллы, онъ говорилъ о васъ лучше, чмъ говорилъ о всхъ другихъ: онъ говорилъ, что вы славный старикъ, хотя старомодный пуританинъ,— онъ употребляетъ ужасныя выраженія, м-ръ Лайонъ, но я все-таки замтила, что онъ очень хорошо о васъ думаетъ. Онъ называетъ большую часть изъ нашихъ церковной гнилью, а потомъ вдругъ начнетъ говорить, что я должна считать себя гршницей и длать по-Божьему, а не по-своему. Мн право кажется, что онъ говоритъ сперва одно, а потомъ другое только для того, чтобы морочить мать. Или онъ съ ума спятилъ, и его надо отправить въ больницу. Что если онъ напишетъ въ Ломшайрскую газету, что лекарства мужа моего никуда негодны, чмъ мн тогда содержать его и себя?

— Скажите ему, что я буду очень радъ, если онъ придетъ ко мн сегодня вечеромъ, сказалъ Лайонъ не безъ нкотораго предубжденія въ пользу молодаго человка, потому что онъ не нашелъ особенно ужаснымъ его сужденіе о проповдник Мальтусова подворья. А между тмъ, другъ мой, совтую вамъ вознести молитву, что и я тоже не замедлю сдлать, о ниспосланіи вамъ духа смиренномудрія и кротости, такъ чтобы вы могли видть и слдовать Божію указанію въ этомъ дл, не увлекаясь ложными свточами гордости и упрямства. Мы поговоримъ объ этомъ еще разъ, посл того какъ я повидаюсь съ вашимъ сыномъ.

— Я не горда и не упряма, м-ръ Лайонъ. Я никогда не говорила, чтобы я была дурная женщина, и никогда не скажу, и отчего такая напасть на меня, а не на кого другаго?— вдь я еще не все вамъ сказала. Вдь онъ поступилъ въ подмастерье къ Проуду часовщику — посл всего-то ученья!— и говоритъ, что будетъ ходить съ заплатами на колняхъ, и что такъ лучше. А мальчишки, что ходятъ къ нему учиться, бгаютъ во всякую погоду въ дырявыхъ башмакахъ. Сумасбродъ, м-ръ Лайонъ, сами видите.

— Ну, посмотримъ, можетъ быть въ немъ кроется подъ всмъ этимъ благодать. Не слдуетъ судить скоро. Многіе достойные слуги Господа шли къ своему призванію такими же странными путями.

— Въ такомъ случа очень жалю объ ихъ матеряхъ, м-ръ Лайонъ, вотъ и все. Самый злой врагъ мой, кто бы онъ ни былъ, еслибъ у него спросить, положа руку на сердце низачто не сказалъ бы, что я заслужила такую напасть. А когда всмъ будетъ воздано по дяніямъ ихъ и о длахъ людскихъ будетъ возвщено съ кровель, какъ сказано въ Библіи, тогда узнаютъ, черезъ что я прошла ради этихъ лекарствъ: — вскипяти, да процди, да настой, да взвсь — встань рано да лигъ поздно… никто этого не знаетъ кром Того, Кому все вдомо, а еіи.е наклеить печатные ярлыки какъ слдуетъ, лицевой стороной. Не знаю, нашлось ли бы много женщинъ, которыя могли бы пройдти черезъ все это, и если можно только обрести милосердіе Божіе трудами своими, то надюсь что я за него довольно дорого заплатила. Если сына моего Феликса не посадятъ въ смирительный домъ, онъ настоитъ на своемъ. Но я больше ничего ни скажу. Прощайте, м-ръ Лайонъ, и благодарю васъ, хотя я очень хорошо знаю, что вы обязаны поступать именно такъ какъ вы поступали. О собственной своей душ я бы не стала васъ безпокоить, какъ т, которые смотрятъ на меня съ презрніемъ, потому что я не членъ церкви.

— Прощайте, м-ссъ Гольтъ, прощайте. Желаю вамъ найдти пастыря лучше меня.

Дверь затворилась, и многострадальный Руфусъ принялся снова ходить по комнат, громко вздыхая и говоря:

— Женщина эта сидла надъ Евангеліемъ всю свою жизнь, а слпа какъ язычникъ, и горда и упряма какъ фарисей, а между тмъ ея душа на моей отвтственности. Впрочемъ и Сарра, избранная матерь народа Господня, выказывала невріе и можетъ быть эгоизмъ, ожесточеніе, и въ Писаніи сказано, ‘щадите женъ и женщинъ, ибо они сосудъ скудельный’. И это крпчайшая узда человческому гнву.

ГЛАВА V.

Вечеромъ, въ ожиданіи Феликса Гольта, Лайонъ сидлъ на жесткомъ кресл въ пріемной комнат внизу и быстро пробгалъ близорукими глазами, при свт одной свчи, страницы миссіонерскаго отчета, произнося время отъ времени гм—мъ, звучавшее скоре осужденіемъ, чмъ одобреніемъ. Комната была меблирована очень скудно, единственными предметами, намекавшими на украшеніе, были книжный шкафъ, карта Святой земли, гравированный портретъ Додриджа и черный бюстъ съ раскрашеннымъ лицомъ, почему-то покрытый зеленой кисеей. Между тмъ наблюдательнаго человка, входившаго въ эту комнату, поражали въ ней нкоторыя вещи, несовмстныя съ общимъ видомъ бдности и мрачности. Въ ней пахло сушеными розами, свчка, передъ который читалъ священникъ, была восковая, въ бломъ глиняномъ подсвчник, а на стол, на противоположной сторон очага, стояла изящная рабочая корзинка, выложенная голубымъ атласомъ.

Феликсъ Гольтъ, входя въ комнату, былъ не въ наблюдательномъ настроеніи, и свъ по приглашенію священника возл маленькаго стола съ рабочей корзинкою, посмотрлъ на восковую свчку, стоявшую противъ, безъ всякаго удивленія и даже не замчая, что она не была сальной. Но щепетильный священникъ придалъ другое толкованіе взгляду, который онъ скоре угадалъ, чмъ увидлъ, и боясь, чтобы эта несовмстная роскошь не уронила его кредита, поспшилъ сказать:

— Васъ вроятно удивляетъ, что у меня горитъ восковая свча, молодой другъ мой, но эта неподходящая роскошь оплачивается трудами дочери моей, которая такъ нжна, что запахъ сала невыносимъ для нея.

— ‘ Я и не замтилъ свчки, сэръ. Благодаря Бога, я не мышь, и мн ршительно все равно, что сало, что воскъ.

Старика передернуло отъ громкаго, рзкаго тона. Онъ началъ-было гладить себя по подбородку, думая, что съ такимъ эксцентричнымъ молодымъ человкомъ нужно быть крайне осторожнымъ, и тутъ почти безсознательно вытащилъ очки, которыми онъ обыкновенно вооружался, когда хотлъ наблюдать собесдника внимательне обыкновеннаго.

— Да и мн все равно, въ сущности, сказалъ онъ, только было бы хорошо видно. Тутъ большіе глаза его глянули пристально сквозь стекла очковъ.

— Вы думаете больше о достоинств книги, чмъ о свчк, сказалъ Феликсъ, снисходительно улыбаясь. Вы думаете, что теперь передъ вами страница, написанная очень грубымъ и неразборчивымъ почеркомъ.

То была правда. Священникъ, привыкшій къ почтительному виду провинціальныхъ горожанъ и особенно къ гладенькой подстриженной степенности собственной его конгрегаціи, даже вздрогнулъ, когда увидлъ сквозь стекла очковъ косматаго, большеглазаго, широкоплечаго молодаго человка безъ галстука и безъ жилета. Но мысль, вызванная нкоторыми словами м-ссъ Гольтъ, что въ сын, на котораго она такъ горько жаловалась, можетъ быть, кроется тайная благодать, остановила его отъ поспшнаго и рзкаго сужденія.

— Я воздерживаюсь отъ сужденій на основаніи одной только вншности, отвчалъ онъ съ обычнымъ своимъ простодушіемъ. Я по опыту знаю, что, когда душа въ тревог и смятеніи, трудно помнить о галстукахъ и подтяжкахъ и тому подобныхъ подробностяхъ одежды, хотя все это совершенно необходимо для насъ, пока мы живемъ во плоти. И вы, молодой другъ мой, сколько я понялъ изъ сбивчивыхъ и тревожныхъ словъ матери ватей, переживаете теперь такую пору душевной борьбы. Я надюсь, что вы не откажетесь высказаться откровенно передо мною, передъ престарлымъ пастыремъ, который самъ въ былое время пережилъ много душевныхъ передрягъ и особенно много былъ испытуемъ духомъ сомннія.

— Что касается до сомннія, сказалъ Феликсъ громко и рзко, попрежнему, то если вамъ мать моя говорила о дурацкихъ лекарствахъ и мазурническихъ объявленіяхъ — а должно быть она объ этомъ говорила,— то я на нихъ смотрю ни боле ни мене какъ на карманную кражу. Я знаю, что съ извстной точки зрнія и карманная кража можетъ быть извинительной и даже похвальной, но я не принадлежу къ той хитроумной братіи, которая смотритъ на свтъ сквозь собственные свои пальцы. Еслибъ я позволилъ себ продолжать продажу этими снадобьями и мать мою содержать на эту выручку, тогда какъ я могу содержать себя честнымъ трудомъ рукъ моихъ,— я безъ всякаго сомннія былъ бы бездльникомъ.

— Мн очень хотлось бы понять настоящую причину вашего отвращенія къ этимъ снадобьямъ, сказалъ Лайонъ серіозно. Несмотря на врожденную добросовстность и нкоторую личную свою оригинальность, онъ такъ мало привыкъ къ высокимъ правиламъ, совершенно чуждымъ сектаторской фразеологіи, что не умлъ, не могъ сочувствовать имъ непосредственно.— Я знаю, что о нихъ шла добрая молва и что многіе умные люди испытывали на себ средства, случайно открытыя неучеными докторами, и обртали исцленіе. Я могу, напримръ, упомянуть о Весле, который былъ несомннно человкомъ праведнымъ и благочестивымъ, хотя я не раздляю ни его воззрній, ни обычаевъ, введенныхъ его ученіемъ, въ этомъ же смысл могутъ быть упомянуты и жизнеописанія многихъ христіанъ прежняго времени, оставившихъ по себ незабвенную память. Кром того, отецъ вашъ, собственнымъ умомъ дошедшій до этихъ лекарствъ и завщавшій ихъ матери вашей, какъ доходную статью, былъ извстенъ за человка добросовстнаго и честнаго.

— Отецъ мой былъ неучъ, сказалъ Феликсъ отрывисто. Онъ ничего не смыслилъ въ сложной, человческой систем, ни въ томъ, какимъ образомъ различныя снадобья противодйствуютъ другъ другу. Невжество не такъ гнусно, какъ шарлатанство и обманъ, но когда невжество прописываетъ пилюли, оно можетъ быть опасне всякаго обмана. Я знаи’ кой-что объ этомъ. Я цлыхъ пять лтъ былъ у одной глупой скотины, деревенскаго аптекаря,— бдняга отецъ платилъ за меня — онъ не могъ ничего умне придумать. Но нужды нтъ: я теперь знаю, что пилюли изъ шпанскихъ мухъ такое лошадиное средство, что можетъ быть хуже яда для тхъ, кто вздумаетъ проглотить ихъ, что эликсиръ — нелпая смсь дюжины самыхъ несовмстныхъ вещей, и что пресловутое средство отъ рака — ни что иное какъ засмоленая колодезная вода.

Лайонъ всталъ и прошелся по комнат. Къ простодушію его примшивалась значительная доля здраваго смысла и сенаторскихъ предразсудковъ: онъ не сразу поддался громко высказанной честности,— сатана, быть можетъ, приправилъ ее самонадянностью и тщеславіемъ. Онъ только спросилъ быстро и негромко:

— Давно ли вы все это знаете, молодой человкъ?

— Мтко сказано, замтилъ Феликсъ. Я зналъ все это задолго передъ тмъ, какъ мн пришлось участвовать въ этомъ самому, какъ и многое другое. Но врите въ обращеніе?

— Воистинну врю.

— Ну и я также. Меня обратили шесть недль разврата.

Священникъ вздрогнулъ.— Молодой человкъ, сказалъ

онъ торжественно, подходя къ Феликсу и кладя ему руку на плечо,— не говорите такъ слегка о божественномъ промысл и воздерживайтесь отъ неподобающихъ словъ.

— Я говорю не слегка, сказалъ Феликсъ. Еслибъ я не замтилъ, что я становлюсь очень быстро свиньей, и что свинячьи помои, хотя въ нихъ недостатка не было, въ сущности порядочная мерзость, я никогда не взглянулъ бы жизни прямо въ лицо и не подумалъ бы, что изъ нея можно сдлать. Мн смшно стало наконецъ при мысли, что такой круглый бднякъ, какъ я, на холодномъ чердак, въ дырявыхъ чулкахъ, съ шилингомъ въ карман, мечталъ превратить жизнь свою къ легкое удовольствіе. Тутъ я принялся обдумывать средства переиначить жизнь. Ихъ оказалось не много. Міръ этотъ очень непривлекателенъ для большинства людей. Но я задался непремннымъ намреніемъ сдлать его какъ можно боле сноснымъ. Мн скажутъ можетъ быть, что я не могу измнить свтъ, что въ немъ непремнно должно быть извстное число мазуриковъ и подлецовъ, и что если я не буду лгать и подличать, то будутъ во всякомъ случа лгать и подличать другіе. Ну, пусть лгутъ и подличаютъ, кто хочетъ, только я не хочу. Вотъ результатъ моего обращенія, м-ръ Лайонъ, если вамъ угодно знать его.

Лайонъ снялъ руку съ плеча Феликса и снова сталъ ходить по комнат.

— Вы посщали какого-нибудь проповдника въ Глазгов, молодой человкъ?

— Нтъ: я слышалъ многихъ проповдниковъ по разу, но никогда не ощущалъ желанія слушать ихъ по два раза.

Добрый Руфусъ не могъ удержаться отъ легкой вспышки досады, при такой непочтительной выходк молодаго человка. Можетъ быть онъ не захотлъ слышать два раза и проповди на Мальтусовомъ подворь. Но злое чувство было немедленно подавлено: душа въ такихъ исключительныхъ условіяхъ требуетъ крайне деликатнаго обхожденія.

— А позвольте спросить, сказалъ онъ, что вы намрены предпринять, лишивъ мать возможности длать и продавать эти снадобья? Я ничего не говорю въ ихъ защиту, посл того что вы сказали. Сохрани меня Богъ препятствовать вамъ стремиться ко всему хорошему и честному. Но мать ваша старетъ, ей необходимъ покой и комфортъ, вы вроятно обдумали средства помогать ей и обезпечивать ее. ‘Не пекущійся о кровныхъ своихъ’… надюсь, что вы признаете авторитетъ высказавшаго это. Я ни въ какомъ случа не могу допустить безпечности и равнодушія къ матери при такой щепетильной добросовстности въ отношеніи къ чужимъ. Бываютъ случаи конечно, когда люди, взявъ на плечи тяжелую ношу, поневол должны оставить домъ свой на попеченіе Провиднія и меньшей братіи, но въ такомъ случа призваніе должно быть очевидно.

— Я буду содержать мать также хорошо — даже лучше — чмъ она теперь живетъ. У нея никогда не было большихъ претензій. Будетъ съ нея того, что я заработаю чисткой часовъ и обученіемъ ребятишекъ, которыхъ я къ себ залучилъ. А я проживу и отрубяной похлебкой. У меня воловій желудокъ.

— Но молодой человкъ съ такимъ образованіемъ, безъ сомннія умющій четко писать и вести книги, могъ бы искать боле выгоднаго занятія — мста писаря или ассистента. Я берусь переговорить съ братомъ Мускатомъ, который хорошо знаетъ вс подобные пути. Боюсь только, что въ Лендрелльскій банкъ не примутъ не принадлежащаго къ церкви. Въ прошломъ году они отказали брату Бодкину, хотя онъ былъ имъ очень полезенъ. Но если поискать, непремнно найдется что-нибудь. Ни что же и разряды и ступени въ жизни:— кто можетъ стать выше, не долженъ легкомысленно лишать себя того, что кажется назначеніемъ свыше. Ваша бдная мать…

— Позвольте, м-ръ Лайонъ, я уже обо всемъ этомъ переговорилъ съ матерью, и для сокращенія нашей бесды могу сказать вамъ, что я пришелъ къ ршенію, отъ котораго не отступлю ни на шагъ. Я не возмусь за дло, которое заставило бы меня подпирать затылокъ высокимъ воротникомъ и носить штрипки, проводить цлые дни съ балбесами, тратящими запасные деньги на запонки и булавки. По-моему такая работа хуже, ниже всякаго ремесла, и странно, что за нее платятъ не пропорціонально. Вотъ отчего я принялся изучать часовое мастерство. Отецъ мой былъ ткачемъ. И лучше было бы, еслибы онъ остался ткачемъ. Я шелъ домой черезъ Ломкшайръ и видлъ дядю своего, который до сихъ поръ еще ткачъ. Зачмъ мн отставать отъ своихъ — отъ людей, не слдящихъ за модами.

Лайонъ помолчалъ нсколько минутъ. Разговоръ этотъ былъ далекъ отъ его обычнаго мирнаго плаванія, былъ далекъ отъ его широтъ и долготъ. Еслибъ врагъ глазговскихъ проповдей говорилъ въ пользу джина и нарушенія субботы, дло Лайона было точне и опредлительне.

— Хорошо, хорошо, сказалъ онъ, посл раздумья, вдь и св. Павелъ торговалъ палатками, хотя онъ изучилъ всю премудрость раввинизма.

— Св. Павелъ былъ мудрымъ мужемъ, сказалъ Феликсъ. Зачмъ мн тянуться за среднимъ классомъ только потому, что я учился кой-чему? Большая часть средняго класса также невжественна, какъ рабочій людъ, во всемъ, что не относится непосредственно къ ихъ пошлой жизни. Такимъ-то образомъ рабочій людъ пускается на безумныя зати и портится мало-по-малу: лучшія головы изъ нихъ забываютъ своихъ кровныхъ товарищей и мняютъ ихъ на дома съ широкими лстницами и мдными молотками у дверей.

Лайонъ провелъ рукой по подбородку, можетъ быть потому, что ему хотлось усмхнуться, а не слдъ было бы смяться надъ тмъ, въ чемъ проглядывало нчто въ род намека на христіанское отреченіе отъ мірскихъ благъ.

— Однако, замтилъ онъ серіозно, движеніе впередъ дало многимъ возможность дятельно содйствовать распространенію свободы и общественнаго благосостоянія. Перстень и облаченіе осифа не были для него предметами стремленій и желаній, но они были видимыми знаками той власти, которую онъ пріобрлъ своимъ свыше вдохновеннымъ искусствомъ и которая дала ему возможность спасти братьевъ.

— О, не дай Богъ мн никогда носить колецъ и разить духами! Только надньте на человка атласный галстукъ, и у него сейчасъ же явятся новыя потребности и новыя побужденія. Метаморфоза начнется съ затылочнаго сустава и пойдетъ неудержимо дальше, пока не измнитъ сперва его вкусовъ, симпатій, а потомъ и его взглядовъ и разсужденій, которые послдуютъ за симпатіями, какъ ноги голодной собаки слдуютъ за носомъ. Не хочу я писарскаго благородства. Я могу кончить вымогательствомъ грязныхъ грошей отъ бдныхъ на пріобртеніе тонкаго платья или сытнаго обда, подъ предлогомъ службы на ихъ же пользу. По-моему ужъ лучше быть круглымъ болваномъ, чмъ демагогомъ, состоящимъ исключительно изъ языка и желудка, хотя — тутъ голосъ Феликса дрогнулъ слегка — я былъ бы не прочь сдлаться демагогомъ другаго рода, еслибъ только могъ.

— Вы стало-быть сильно заинтересованы современнымъ политическимъ движеніемъ? сказалъ Лайонъ, замтно оживляясь.

— Надюсь. Я презираю всхъ, кто въ немъ не принимаетъ участія — или, участвуя самъ, не старается расшевелить, разбудить его въ другихъ людяхъ.

— Дло, другъ мой, дло, сказалъ священникъ съ полнымъ радушіемъ. И тутъ же уклонился отъ непосредственнаго созерцанія духовныхъ интересовъ Феликса, увлекшись перспективой политической симпатіи. Въ т времена многіе бойцы за религіозную и политическую свободу высказывали убжденія совершенно несовмстныя со спасеніемъ!— И я также думаю и отстаиваю свой взглядъ передъ оппозиціей братьевъ, которые воображаютъ, что участіе въ общественномъ движеніи можетъ препятствовать длу спасенія, и что съ каедры не подобаетъ говорить объ обязанностяхъ гражданскихъ. Мало ли обо мн судили-рядили за то что я произносилъ съ каедры такія имена, какъ Брумъ и Белингтонъ! Отчего не Велингтонъ, а Рабшаке, и не Брумъ, а Валаамъ? Разв Богъ сталъ меньше любить и пещись о людяхъ, чмъ во времена езекіиля и Моисея?— Разв длань Его укоротилась, или міръ сталъ слишкомъ широкъ для Его промысла? Но они говорятъ, въ Новомъ Завт нтъ ни слова о политик.

— Что жъ, вдь они правы, сказалъ Феликсъ съ обычной своей безцеремонностью.

— Какъ! Вы тоже находите, что христіанскій священникъ не долженъ говорить съ каедры объ общественныхъ длахъ? вскричалъ Лайонъ, вспыхивая.

— Сохрани меня Богъ, сказалъ Феликсъ, я напротивъ говорю: проповдуйте какъ можно больше истинъ, хотя бы он были заимствованы и не изъ Писанія. И во всхъ-то въ насъ мало правды, а ужъ въ мозгахъ люда, считающаго гроши, да отвшивающаго фунты и наполняющаго по большей части ваши капеллы, ее и вовсе нтъ.

— Молодой человкъ! сказалъ Лайонъ, останавливаясь прямо противъ Феликса: онъ говорилъ быстро, какъ всегда, когда словъ его не сдерживало, не ^угнетало волненіе: мысли приходили къ нему цлыми роями и тотчасъ же организовались въ слова.— Я говорю не о себ, потому что я нетолько не желаю, чтобы кто-нибудь думалъ обо мн больше, чмъ слдуетъ, но я сознаю за собой много такого, что могло бы заставить меня подчиниться терпливо даже презрнію. Я не требую уваженія къ своимъ лтамъ и къ своему сану,— хочу не корить васъ, но только остановить, предостеречь. Хорошо, что вы говорите прямо, и я не принадлежу къ числу людей, требующихъ отъ молодежи покорнаго молчанія, для того чтобы имъ, старшимъ, можно было разглагольствовать вволю….

— Младшій изъ друзей ова,— продолжалъ священникъ — оказался мудре всхъ, и престарлый Илія внималъ откровеніямъ ребенка Самуила. Я особенно долженъ блюсти за собою въ этомъ отношеніи, потому что я чувствую иногда такую потребность высказываться, что мысль бьетъ ко мн клюнемъ, пока не выйдетъ наружу какъ бы то ни было, зачастую иглами и стрлами, попадающими въ цль. Ботъ почему я усердно молю о терпніи, объ умньи слушать и молчать, въ чемъ сказывается высшая благодать. Несмотря на то, молодой другъ мой, я считаю своею обязанностью остановить васъ. Искушеніе людей даровитыхъ и воздержныхъ — гордость и неукротимость нрава, особенно въ тхъ мелочахъ жизни, которыя какъ будто нарочно созданы для того чтобы смущать великихъ и сильныхъ людей. Гнвныя ноздри и вскинутая голова не могутъ ощущать благоуханій, стелющихся по стез истины. Умъ слишкомъ скорый на презрніе и осужденіе

Тутъ дверь отворилась, и Лайонъ пріостановился, но, увидвъ только Лидди съ подносомъ, продолжалъ:

— Точно сжатый кулакъ, способный наносить удары, по неспособный ни принимать, ни раздавать какую бы ни было благодать, хотя бы манну небесную.

— Я понимаю васъ, вставилъ Феликсъ, добродушно протягивая руку маленькому человчку, который во время послдней сентенціи подошелъ къ нему совсмъ близко.— Но я не намренъ сжимать кулака передъ вами.

— Хорошо, хорошо, сказалъ Лайонъ, тряся протянутую руку: мы съ вами будемъ видться и, надюсь, будемъ бесдовать съ большей пользой, съ большимъ удовольствіемъ. Останьтесь и напейтесь съ нами чаю: мы по четвергамъ пьемъ чай поздно, потому что дочь моя поздно возвращается съ уроковъ. Теперь она вроятно уже возвратилась и сейчасъ сойдетъ къ намъ.

— Благодарю, я останусь, сказалъ Феликсъ, не изъ любопытства увидть дочь священника, по потому, что ему понравился самъ священникъ — понравился самобытными взглядами и пріемами и ясной прямотою рчи, придававшей особенную прелесть даже его слабостямъ. Дочка вроятна какая-нибудь жеманная барышня, набожная, чувствительная все на свой, узенькій женскій ладъ, которымъ Феликсъ также мало интересовался, какъ Доркасовыми митингами, житіями благочестивыхъ женъ и всей канителью, нераздльной съ конформистскою чопорностью.

— А можетъ быть черезъ-чуръ люблю ломать и рубить, продолжалъ онъ. Одинъ френологъ въ Глазгов сказалъ, что у меня очень развита шишка благоговнія, другой, знавшій меня лучше, расхохотался и объявилъ, что напротивъ — я самый отъявленный атеистъ. Это потому, возразилъ на это френологъ, что онъ крайній идеалистъ и не можетъ найдти ничего достойнаго поклоненія. Разумется, я при этомъ легъ на землю и повилялъ хвостомъ отъ удовольстія.

— Такъ, такъ, и мою голову когда-то изслдовали и нашли тоже что-то въ этомъ род. Только, по-моему, это — сущіе пустяки, тщетныя старанія выполнить языческое правило: ‘Познавай себя’, часто ведущія къ самообольщенію, къ самонадянности, несмотря на отсутствіе плода, посредствомъ котораго познается достоинство дерева. А между тмъ… Эсирь, это м-ръ Гольтъ, съ которымъ я только-что познакомился и бесдовалъ съ большимъ удовольствіемъ. Онъ будетъ пить съ нами чай.

Эсирь слегка поклонилась, проходя черезъ комнату за свчей. Феликсъ всталъ и поклонился, тоже небрежно, хотя подъ этой небрежностью спряталось глубокое изумленіе. Онъ не ожидалъ видть въ священнической дочери то, что увидлъ. Она какъ-то не вязалась съ его понятіемъ о священническихъ дочеряхъ вообще. Когда она проходила мимо, на него пахнуло тонкимъ ароматомъ сада. Онъ услышалъ легкую походку, переступанье маленькихъ ногъ, увидлъ длинную шею и пышный внецъ изъ блестящихъ русыхъ косъ, изъ-подъ которыхъ сбгали на затылокъ мелкія кудри,— во всемъ этомъ сказывалась красавица, и онъ ршился взглянуть на нее попристальне. Красавица всегда неестественна, красива только искуственной красотой, но красавица въ вид дочери стараго пуританина была ужъ окончательной нелпостью.

— А между тмъ, продолжалъ Лайонъ, рдко терявшій нить разговора, френологія основывается на естественномъ распредленіи способностей и дарованій. Несомннно, что въ каждомъ изъ насъ есть врожденныя склонности и влеченія, надъ которыми безсильна даже благодать. Я самъ смолоду былъ очень склоненъ къ пытливости — любилъ больше изслдовать, изучать медицину души, чмъ примнять ее къ себ, къ своимъ немощамъ.

— Если медицина души похожа на Гольтовы пилюли и эликсиръ, то чмъ меньше вьц съ ней будете имть дла, тмъ лучше, сказалъ Феликсъ. Но торгаши истинами, какъ и торгаши лекарственными снадобьями, обыкновенно совтуютъ глотать безъ разсужденій. Когда пропитаніе человка, зависитъ отъ пилюли или отъ фразы,— онъ заботится только о дозахъ, а отъ пытливости избави Богъ.

Слова эти звучали грубостью, но были высказаны съ такой рзкой откровенностью, которая устраняла всякую возможность личнаго намека. Дочь священника тутъ впервые подняла глаза на Феликса. Но осмотръ новаго знакомаго продолжался недолго, и она избавила отца отъ необходимости отвчать, сказавъ: — Чай налитъ, папа.

Лайонъ подошелъ къ столу, протянулъ правую руку и сталъ благословлять такъ медленно, что Эсирь успла между тмъ еще разъ взглянуть на гостя. Онъ этого не могъ замтить: онъ смотрлъ на отца. Она увидла странную, но не пошлую, не ничтожную личность. Онъ былъ массивно сплоченъ. Броскими особенностями лица его были большіе, ясные срые глаза и выпуклыя губы.

— Не пододвинетесь ли вы къ столу, м. Гольтъ? сказалъ священникъ.

Вставая, Феликсъ отодвинулъ стулъ свой такъ сильно, что задлъ за столикъ, стоявшій возл, и покачнулъ рабочую корзинку съ голубыми бантами. Корзинка разсыпала по полу катушки, наперстокъ и т. п., и еще что-то тяжелое — книгу въ двнадцатую долю листа, которая упала совсмъ возл него, между столомъ и каминной ршеткой.

— Боже мой! сказалъ Феликсъ, извините.

Эсирь уже встала и необыкновенно проворно собрала половину мелкихъ, катящихся бездлушекъ, пока Феликсъ поднималъ корзинку и книгу. Книга, падая, раскрылась и помялась. Съ инстинктомъ человка, знающаго цну книгамъ, онъ поспшилъ распрямить согнувшіеся листы.

— Поэмы Байрона! сказалъ онъ съ отвращеніемъ. ‘Мечты и грезы’ — ужъ лучше бы онъ просто заснулъ и похраплъ. Неужели вы, миссъ Лайонъ, набиваете голову Байрономъ?

Феликсъ съ своей стороны долженъ былъ взглянуть прямо на Эсирь, но то былъ взглядъ педагога и судьи. Разумется онъ увидлъ ясне прежняго, что она была красавица.

Она вспыхнула, вскинула голову и сказала, возвращаясь на свое мсто: — Я глубоко уважаю Байрона.

Лайонъ между тмъ пододвигалъ себ стулъ къ чайному столу и смотрлъ на сцену, помаргивая глазами и сконфуженно улыбаясь. Есейри не хотлось, чтобы онъ зналъ что-нибудь о книг Байрон, но она была слишкомъ горда, чтобы пускаться на какую-нибудь уловку.

— Онъ — писатель свтскій и суетный, кажется, замтилъ Лайонъ. Онъ самъ зналъ только по имени поэта, созданія котораго были тогда религіей для многихъ молодыхъ людей.

— Мизантропъ, развратникъ, сказалъ Феликсъ, поднимая одной рукой стулъ и державъ другой раскрытую книгу:— по его мннію герой долженъ разстроить себ желудокъ и презирать человчество. Его морскіе разбойники и ренегаты, его Манфреды — нелпйшіе паяцы, которые когда-либо прыгали на веревочкахъ гордости и распутства.

— Дайте мн книгу, сказалъ Лайонъ.

— Позволь мн отложить ее въ сторону до посл-чая, папа, сказала Эсирь. Какъ ни отвратительны эти страницы въ глазахъ м-ра Гольта, он сдлаются еще хуже, если ихъ выпачкать буттербродами.

— Правда, милая, пробормоталъ Лайонъ, кладя книгу на маленькій столикъ позади себя. Онъ видлъ, что дочь разсердилась.

Ого! подумалъ Феликсъ, отецъ ея побаивается. Откуда у него такая долговязая, чванная пава — дочка? Но она увидитъ, что я ея не боюсь. Потомъ онъ прибавилъ громко:— Мн бы хотлось знать, миссъ Лайонъ, чмъ вы оправдываете уваженіе и удивленіе къ такому писателю?

— Я никогда не ршусь оправдывать или объяснять что-либо вамъ, м-ръ Гольтъ, сказала Эсирь. Вы употребляете такія сильныя слова, что они длаютъ грозными самые ничтожные доводы. Еслибъ мн когда-нибудь случилось встртиться съ великаномъ Кармораномъ, я непремнно напередъ согласилась бы со всми его литературными воззрніями.

Эсирь обладала завидной способностью, выпадающей только на долю женщинамъ: мягкимъ, нжнымъ голосомъ, при выразительной, плавной рчи. Споръ у нея выходилъ всегда какъ-то особенно привлекательнымъ, потому что въ немъ не было злобы, жесткости, и онъ сопровождался очень граціозными движеніями головы.

Феликсъ разсмялся на это съ юношеской задушевностью.

— Дочь моя очень разборчива на слова, м-ръ Гольтъ, сказалъ священникъ, весело улыбаясь,— и часто упрекаетъ меня въ отступленіяхъ отъ правилъ, также для меня непонятныхъ, какъ будто бы они были впечатлніями шестого чувства, котораго у меня нтъ. Я самъ чрезвычайно люблю точность и всегда стараюсь подбирать слова, какъ можно ближе передающія вс извивы тропинокъ души, но и ршительно не понимаю, какимъ образомъ слово, точно и близко передающее какую-нибудь мысль, слово, созданное и благословленное Создателемъ, можно клеймить и преслдовать, какъ злодя.

— О, я очень хорошо понимаю вс эти тонкости, сказалъ Феликсъ обычнымъ своимъ fortissimo. Все это недомолвки ради приличій. Слово ‘гниль’ можетъ напомнить о чемъ-нибудь крайне непріятномъ, и потому*вы лучше говорите ‘сахарныя конфекты’ или что-нибудь такое далекое отъ самаго факта, что никому и въ голову не придетъ, о чемъ вы именно говорите. Вы своими околичностями такъ оплетете подлую ложь, что она будетъ казаться честной правдой. Это называется стрльбой моченымъ горохомъ вмсто пуль. Терпть не могу такихъ мягко стелющихъ, щепетильныхъ ораторовъ.

— Въ такомъ случа вамъ не поправится Джерминъ, сказала Эсирь. Кстати, папа, знаешь, что сегодня, когда я давала урокъ Луиз Джерминъ, пошелъ м-ръ Джерминъ и заговорилъ со мной съ величайшей вжливостью. Онъ спросилъ у меня, въ какое время ты свободне, потому что ему хочется побывать у тебя посовтоваться съ тобою насчетъ очень важнаго дла. А прежде онъ никогда не обращалъ на меня ни малйшаго вниманія. Чмъ ты объяснишь такую небывалую внимательность?

— Не знаю, дитя мое, сказалъ священникъ въ раздумьи.

— Политикой, разумется, сказалъ Феликсъ. Онъ вроятно участвуетъ въ какой-нибудь стачк. Вдь выборы на носу. Лисицамъ бываетъ иногда не безвыгодно заискивать въ курятник. Не правда ли, м. Лайонъ?

— Нтъ, это все не то. Онъ въ тсной связи съ семействомъ Тренсомовъ, наслдственныхъ торговъ, также какъ и Деберри. Они погонятъ своихъ фермеровъ къ подач голосовъ, какъ стадо овецъ. Говорятъ даже, что сынъ, котораго ждутъ съ востока, будетъ вторымъ кандидатомъ тори, на одной доск съ молодымъ Дебарри. Говорятъ, что онъ страшно богатъ и можетъ закупить вс продажные голоса въ нашемъ кра.

— Онъ ужъ пріхалъ, сказала Эсирь. Я слышала, какъ миссъ Джерминъ говорила сестр, что онъ только, что вышелъ изъ комнаты отца.

— Странно, сказалъ Лайонъ.

— Должно быть случилось что-нибудь особенное, сказала Эсирь, потому что Джерминъ стали за нами ухаживать. Миссъ Джерминъ сказала ма недавно, что она удивляется, отчего я такъ образована и такъ похожа на порядочную барышню. Она прежде думала, что диссентеры все необразованный, грубый народъ. Я на это сказала, что они такіе и есть, также какъ и церковный людъ въ маленькихъ городахъ. Она берется судить о порядочности, а сама олицетворенная пошлость и вульгарность — съ огромными ногами, разитъ духами, и вчно въ шляпк, какъ дв капли воды похожей на модную вывску.

— Что жъ? Это тоже своего рода порядочность, не хуже другой, сказалъ Феликсъ.

— Нтъ, извините, возразила Эсирь. Настоящая порядочная женщина не наднетъ шляпки, бросающейся въ глаза, не станетъ употреблять крпкихъ духовъ и шумть юбками на ходу, порядочная женщина всегда изящна, граціозна, деликатна и никогда не навязчива.

— О, да, сказалъ Феликсъ презрительно, И порядочная женщина непремнно читаетъ Байрона, удивляется Чайдъ Гарольду — господину съ невыразимыми томленьями и страданьями, который не уметъ причесаться безъ куафера и по цлымъ часамъ смотрится серіозно въ зеркало.

Эсирь покраснла и тряхнула слегка головой. Феликсъ продолжалъ торжествуя: — Порядочная женщина вертится точно блка въ колес въ мелочныхъ воззрніяхъ и стремленіяхъ, также мало примнимыхъ къ жизни, какъ женскіе ножницы къ рубк лса. Спросите у отца вашего, что бы старинные протестантскіе эмигранты стали длать во время гоненія съ такими порядочными женами и дочерьми?

— Ну, такихъ неравныхъ браковъ бояться нечего, сказала Эсирь. Мужчины невоспитанные, грубые всегда найдутъ себ и женъ подъ стать.

— Эсирь, милая, сказалъ Лайонъ, не простирайте шутки до неуваженія къ почтеннымъ изгнанникамъ и пилигримамъ. Они страдали и боролись, чтобы посять и взлелять смена очищеннаго ученья и строгой нравственности.

— Да, да, я знаю все это, сказала Эсирь торопливо, боясь, чтобы отецъ не пустился въ разглагольствованіе о пилигримахъ.

— Да они и не стоили лучшей роли! вставилъ Феликсъ, къ искреннему изумленію Лайона. Миссъ Эсирь не поморщилась бы даже и тогда, еслибъ ихъ повели на плаху — обкарнать имъ уши. Она сказала бы: ‘У нихъ уши торчали не въ мру’. Ужъ не бюстъ ли это одного изъ нихъ? Тутъ Феликсъ указалъ на черный бюстъ, покрытый кисеей.

— Нтъ, сказалъ Лайонъ, это достопочтенный Джорджъ Уитфильдъ, который, какъ вамъ извстно, обладалъ пламеннымъ языкомъ отцовъ церкви. Но Провидніе — безъ сомннія въ премудрыхъ видахъ спасенія — Провидніе, говорю я, сдлало этого святаго мужа косымъ, а дочь моя никакъ не можетъ видть косыхъ.

— И потому прикрыла его кисеей. А что еслибъ вы сами были косы? сказалъ Феликсъ, глядя на Эсирь.

— Тогда, безъ сомннія, вы были бы вжливе со мною, м-ръ Гольтъ, сказала Эсирь, вставая и садясь къ рабочему столику. Вы, кажется, любите все выходящее изъ уровня, все уродливое.

Павлинъ! подумалъ Феликсъ. Надо ходить сюда почаще да школить ее, заставлять ее плакать, заставить ее обстричь красивыя косы.

Феликсъ всталъ, чтобы уйдти и, сказалъ:

— Я не хочу отнимать у васъ драгоцннаго времени, м-ръ Лайонъ. Я знаю, что у васъ не много свободныхъ вечеровъ.

— Это правда, молодой мой другъ, потому что я, теперь зжу въ Спрокстонъ вечеромъ разъ въ недлю. Я надюсь, что современемъ у насъ и тамъ будетъ капелла, хотя число прихожанъ увеличивается только женщинами, а рудокопы все еще непочатая почва. Я буду очень радъ, если вы сходите со мной туда завтра въ пять часовъ, посмотрть, какъ увеличилось населеніе въ послдніе годы.

— Я у жъ былъ въ Спрокстон нсколько разъ. У меня было тамъ собраніе въ прошлое воскресенье вечеромъ.

— Какъ! вы проповдуете? сказалъ Лайонъ, просіявъ.

— Нтъ, я заходилъ въ портерную.

Лайонъ взглянулъ на него съ удивленіемъ.

— Я увренъ, что вы говорите загадками, какъ Самсонъ. Изъ всего, что вы высказывали раньше, никакъ не слдуетъ, чтобы вы были изъ числа людей, пьянствующихъ по трактирамъ.

— Я пью немного. Я спрашиваю бутылку пива и трубку и вступаю въ разговоръ съ сосдями. Надо же кому-нибудь вносить къ нимъ здравый смыслъ и ясныя понятія, хоть такимъ путемъ. Я приготовляю, развиваю будущихъ, избирателей и для лучшаго успха становлюсь на уровень моихъ учениковъ. Моя аудиторія — пивная лавочка. А съ вами я пойду завтра съ большимъ удовольствіемъ.

— Сдлайте милость, сказалъ Лайонъ, пожимая руку странному гостю. Мы поймемъ другъ друга лучше современемъ, я не сомнваюсь въ этомъ.

— Прощайте, миссъ Лайонъ.

Эсирь не сказала ни слова и чуть кивнула головой.

— Странный человкъ, началъ священникъ, ходя по комнат, когда Феликсъ ушелъ. Въ немъ несомннна любовь ко всему честному и правдивому, но несомннно и то, что нечистая сила забралась въ его душу самообольщеніемъ какой-то мечтательной, неслыханной добродтели. Такъ часто путешественника въ степи ложные призраки воды и тни отвлекаютъ въ сторону отъ стези къ настоящимъ, извданнымъ источникамъ. Но я надюсь, что онъ преодолетъ искушеніе. Я вижу въ немъ большую душевную силу, несмотря на нкоторую распущенность рчи, которую я постараюсь сдержать и исправить.

— Мн онъ кажется очень рзкимъ и грубымъ, сказала Эсирь, не безъ досады въ голос. Но онъ говоритъ по-англійски лучше большей части нашихъ постителей. Чмъ онъ занимается?

— Чиститъ и длаетъ часы, учитъ дтей и надется этимъ прокормить мать, потому что не находить возможнымъ позволять ей жить продажей лекарствъ, въ достоинство которыхъ онъ не вритъ. Это далеко не дюжинная щекотливость.

— Боже мой, сказала Эсирь, я воображала, что онъ что-нибудь получше.— Она разочаровалась.

Феликсъ съ своей стороны, идя домой, думалъ: Какимъ хитросплетеніемъ обстоятельствъ у этого чудака-богомола, считающаго міръ снями съ двумя дверьми въ адъ и съ узенькой лстницей, но которой могутъ пробраться на небо только самые тоненькіе люди,— какой дикой выходкой плоти и духа — явилась у него дочь, такъ непохожая на него самаго? Вроятно глупый, неравный бракъ. Никогда не женюсь, хотя бы пришлось порабощать плоть сырой рпой, чтобъ не пришлось посл оглядываться и говорить: у меня была когда-то высокая, прекрасная цль — я надялся сохранить руки чистыми, душу непорочной, глядть всегда правд въ лицо, но-теперь извините, у меня жена и дти — я долженъ кланяться и улыбаться, не то они перемрутъ съ голода… или — жена у меня красавица избалованная, надо ей мягко стлать, намазывать хлбъ масломъ пожирне… Вотъ какая доля ожидаетъ мужа м-ссъ Эсири. Съ души воротитъ отъ такихъ самонадянныхъ, самодовольнылъ двченокъ, сующихся учить всхъ, тогда-какъ собственный ихъ уровень нисколько не выше уровня ученой блохи. Желалъ бы я знать, есть ли въ ней хоть капля совсти и стыда?

ГЛАВА VI.

Почти вс въ Треби, думая о Лайон и его дочери, также удивлялись Эсфири, какъ Феликсъ. Ее не долюбливала церковь и конгрегація отца. Наимене взыскательные говорили, что она черезъ-чуръ жеманна и горда, боле строгіе судьи находили, что Лайону не слдовало вводить такую дочь въ кругъ богобоязненныхъ людей, что напрасно онъ увлекся суетнымъ желаніемъ сдлать изъ нея исключительное совершенство и послалъ ее во французскій пансіонъ, гд она понабралась понятій и привычекъ нетолько свыше своего положенія, но и такихъ свтскихъ и суетныхъ, что они не могли бы быть допущены ни въ какомъ положеніи и званіи. Но никто не зналъ, что за женщина была ея мать, потому что Лайонъ никогда ничего не говорилъ о своей прошлой жизни. Когда въ 1825 году его избрали пастыремъ въ Треби, всмъ было извстно, что онъ вдовлъ уже нсколько лтъ, что при немъ жила только слезоточивая и многострадальная Лидди, и что дочь его была еще въ пансіон. Эсирь перехала на житье къ отцу всего только дна года и принялась учить дтей но городу. Вскор по возвращеніи домой, она возбудила страсть въ двухъ юныхъ диссентерскихъ сердцахъ, облачавшихся въ изящнйшіе жилеты — часть туалета, въ то время игравшую очень видную роль въ Треби, судя по достоинству матеріи и личнымъ свойствамъ тхъ, на комъ она красовалась,— и внушила почтительное удивленіе двочкамъ различнаго возраста — ученицамъ. Знаніе французскаго языка придало даже нкоторое изящество самой Треби, сравнительно съ другими ярморочными городами. Но во всхъ другихъ отношеніяхъ она не пользовалась большимъ кредитомъ. Почтенныя диссентерскія матроны боролись между опасеніемъ, чтобы сыновья ихъ не вздумали жениться на ней, и досадой на нее за то, что она относилась къ этимъ безукоризненнымъ молодымъ людямъ съ презрніемъ, совершенно невыносимымъ въ дочери священника. Нетолько потому, что такое родство возложило бы обязанность выказать исключительное христіанское смиреніе, но и потому что съ свтской точки зрнія бдный священникъ долженъ быть ниже содержащихъ его достаточныхъ прихожанъ. Въ т времена проповдники, оплачиваемые добровольнымъ сборомъ, были почти на такомъ же счету, какъ духовенство, собиравшее подать натурой. Удивлялись его дарованіямъ, проливали слезы на его проповдяхъ подъ нарядными шляпками, но и самый жидкій чай считался достаточно хорошимъ для него, а когда онъ отправлялся на благотворительную проповдь въ чужой городъ, ему отводили самую дрянную спальню и подчивали самымъ дряннымъ домашнимъ виномъ. Такъ-какъ почтительность прихожанъ относилась главнымъ образомъ къ отвлеченному пастору, къ идеалу пастора, то добрые диссентеры сплошь и рядомъ подмшивали къ восхваленіямъ чисто духовныхъ даровъ священника значительную долю критики и презрнія къ бренному сосуду, содержавшему въ себ эти сокровища. М-ссъ Мускатъ и м-ссъ Нутвудъ, примняя принципъ христіанскаго равенства, говорили, что у Лайона много странностей, что ему не слдовало бы позволять дочери такъ неприлично тратиться на перчатки, башмаки и чулки, хотя бы эти траты оплачивались собственнымъ ея трудомъ. Что же касается до церковниковъ, приглашавшихъ м-ссъ Лайонъ давать уроки въ ихъ семьяхъ, то они съ глубокимъ сердечнымъ сокрушеніемъ распространялись при всякомъ удобномъ случа о несоотвтственности между свтскими преимуществами и диссентерствомъ, между ежедневными религіозными митингами и болтовней на такомъ живомъ и суетномъ язык, какъ французскій. Эсирь сама подумывала иногда о нелпомъ контраст между любимыми своими занятіями и условіями своей доли. Она знала, что люди, которыхъ она считала верхомъ изящества, относились къ диссентерству съ презрніемъ, подруги ея во Франціи и въ англійскомъ пансіон, гд она была младшей учительницей, находили ужасно смшнымъ и дикимъ имть отцомъ диссентерскаго проповдника, а когда одна изъ ея задушевнйшихъ пріятельницъ по пансіону уговорила своихъ родителей взять Эсирь гувернанткой къ младшимъ сестрамъ,— вс ея врожденныя стремленія къ роскоши, къ изяществу и презрніе къ ложной, мнимой порядочности усилились, развились въ сред богатой и безукоризненно порядочной семьи. Однако она скоро стала тяготиться зависимостью. Ей захотлось пожить дома съ отцомъ, хотя она во все время пребыванія въ пансіон придумывала всевозможныя средства избгнуть этой грустной необходимости. Жизненный опытъ научилъ ее предпочитать сравнительную независимость. Но и тутъ она была недовольна своей жизнью: она оказалась въ невжественной, грубой, скучной сред, изъ которой не вітдла ршительно никакого исхода. Эслибъ даже она ршилась идти прямо наперекоръ отцу и отвернуться отъ ненавистныхъ диссентеровъ, посщеніе Требіанской церкви точно также не удовлетворило бы ее. Есеирь тяготилась не религіозными различіями, но различіями соціальными, и ея изящному, прихотливому вкусу было бы также не по себ въ обществ Весовъ, какъ и въ обществ Мускатовъ. Весы говорили неправильно по-англійски и играли въ вистъ, Мускаты говорили точно также неправильно и зачитывались ‘Евангелическимъ Магазиномъ’. Нефири не нравилось ни то, ни другое, у нея была одна изъ исключительныхъ организацій: чуткая, впечатлительная до послдней крайности, но вмст съ тмъ сильная и здоровая, она живо чувствовала тончайшіе оттнки въ пріемахъ, малйшія различія въ тон и въ удареніи, у нея былъ свой собственный маленькій кодексъ понятій и представленій о запахахъ и цвтахъ, о вншности и пріемахъ, которымъ она втайн осуждала или освящала всхъ и все. И она была очень довольна и собой и своимъ утонченнымъ вкусомъ, не сомнваясь въ своемъ превосходств надъ всмъ окружающимъ. Ее тшило, что самыя порядочныя и самыя хорошенькія двушки въ пансіон говорили всегда, что ее можно принять за кровную аристократку. Еи хорошенькій подъемъ, обтянутый шелковымъ чулкомъ, узенькая пяточка въ лайковой туфельк, безукоризненные ногти и тонкая изящная рука были предметами искренняго удовольствія для нея, она чувствовала, что эти природныя преимущества давали ей привиллегію употреблять только тончайшіе батистовые платки и самыя свжія перчатки. Вс ея деньги уходили на удовлетвореніе такимъ изящнымъ прихотямъ, и нельзя сказать, чтобы она страдала угрызеніями совсти. Она все-таки сознавала себя великодушной, она видла въ этомъ только признакъ щедрости. Она терпть не могла мелочныхъ расчетовъ при первомъ обращеніи къ сострадательности, готова была высыпать весь кошелекъ. Если она замчала какую-нибудь потребность или какое-нибудь желаніе у отца, она немедленно и неожиданно для него спшила удовлетворить ихъ. Но у добраго старика такъ рдки были какія-либо потребности или желанія — кром постояннаго, пламеннаго желанія видть ее глубоко убжденной въ истинахъ, которымъ самъ онъ былъ преданъ, всей душой, видть ее достойнымъ членомъ церкви.

Лайону казалось, что онъ любилъ эту суетную двушку больше, чмъ слдовало ему, какъ священнику и блюстителю общественной нравственности. Онъ молился объ ней со слезами, смиренно упрекая себя въ ея недостаткахъ и давая себ слово исправлять ихъ во мр силъ, но сходя внизъ, онъ тотчасъ же становился опять покорнйшимъ слугой ея малйшихъ желаній, оправдываясь въ душ тмъ, что рдкое противорчіе можетъ придать его нравоученіямъ совершенно ненужную, обидную рзкость, вопреки закону салическому и всякимъ другимъ законамъ, изобртеннымъ со временъ Адама и Евы, царицы всегда были и будутъ, и въ маленькомъ темненькомъ домик священника на Мальтусовомъ подворь жила-была граціозная царица Эсирь.

Перевсъ, власть всегда на сторон боле сильной воли, говорятъ многіе докторальнымъ тономъ, не допускающимъ поясненій или исключеній. Но что такое сила? Слпой произволъ, не знающій страха, не знающій удержа, не видящій многосложныхъ послдствій — пораженій и ранъ тхъ, кого онъ стягиваетъ веревками? Ограниченность ума, не постигающая потребностей вн своихъ собственныхъ, не видящая дальше сегодняшняго дня, облекающаяся торжественной напыщенностью изъ-за всякаго пустяка и считающая великую силу самоотреченія безсиліемъ, слабостью? Есть самоотреченіе, самоуничиженіе, свойственное, доступное только широкимъ, сильнымъ, любящимъ душамъ, и сила часто синонимъ добровольнаго подчиненія неисправимой слабости.

Эсирь любила отца: она признавала въ немъ прямоту, честность, быстроту соображенія, несмотря на гнетъ скучной набожности, систематически искавшей въ жизни и въ исторіи все наимене интересное и романтичное. Но онъ ходилъ всегда въ старомъ, потертомъ плать, и она не любила гулять съ нимъ, потому что, когда кто заговаривалъ съ нимъ на улиц, вмсто того чтобы сказать что-нибудь о погод и пройдти дальше, онъ пускался въ отвлеченныя разсужденія о путяхъ божественнаго Промысла или принимался разсказывать какой нибудь случай изъ жизни преподобнаго Бакстера. Эсирь смертельно боялась казаться смшной даже въ глазахъ вульгарныхъ требіанцевъ. Ей думалось, что она любила бы мать больше, чмъ отца, и ей было жаль, что она не могла составить себ яснаго представленія о ней.

Въ ней сохранилось только смутное воспоминаніе объ очень далекомъ прошедшемъ, когда ей было года четыре-пять, когда чаще всего она произносила слово мама, когда тихій голосъ нашептывалъ ей ласковыя французскія слова, а она въ свою очередь повторяла эти слова тряпичной кукл, когда тоненькая, блая рука, совсмъ непохожая на вс руки, двигавшіяся вокругъ нея впослдствіи, гладили ее, ласкала, одвала, потомъ она какъ-то очутилась съ куклой возл постели, на которой лежала маыа и не двигалась, пришелъ отецъ и увелъ ее. Когда возникло ясное, послдовательное воспоминаніе, не было больше ни тихаго, ласкающаго голоса, ни маленькой блой руки. Она знала, что мать ея была француженка, что она перешла черезъ много горестей и нуждъ, что ее звали въ двушкахъ Анетой Ледрю. Отецъ не сказалъ ей больше ничего, и разъ въ дтств, когда она предложила ему какой-то вопросъ, онъ сказалъ ей: Эсирь, мы будемъ пока только думать о твоей мама, мы поговоримъ о ней тогда, когда теб наступитъ пора выдти замужъ и разстаться со мною, я отдамъ теб ея кольцо и все, что принадлежало ей, но, безъ крайней надобности, я не могу разрывать сердца разговорами о томъ, что было и чего нтъ.— Эсирь никогда не забывала этихъ словъ, и чмъ старше становилась, тмъ невозможне казалось ей безпокоить отца распросами о прошломъ.

Онъ не любилъ говорить о прошломъ по различнымъ причинамъ. Отчасти потому, что у него не хватало духу сказать Эсири, что онъ въ сущности не отецъ ей: у него не хватало духу отречься отъ той нжности, которую вызывала въ ней вра въ ихъ тсное родство. Отчасти и потому, что онъ боялся раздражить ее сознаніемъ въ такомъ продолжительномъ обман. Но были еще и другія причины его умалчиванія — причины, которыхъ нельзя было бы передать двушк.

Двадцать два года тому назадъ, когда Руфусу Лайону было не боле тридцати шести лтъ, онъ былъ уважаемымъ пасторомъ большой индепендентской конгрегаціи одного изъ южныхъ приморскихъ, портовыхъ городовъ. Онъ былъ холостъ и на вс увщанія друзей, говорившихъ ему, что представителю индепендентской церкви необходимо быть женатымъ, отвчалъ, что св. Павелъ допускалъ бракъ въ вид исключенія, а не въ вид правила, что хотя священнику позволяется имть жену, но что онъ, Руфусъ Лайонъ, не желаетъ воспользоваться этимъ позволеніемъ, находя свои занятія и другіе труды своего призванія всепоглощающими и несовмстными съ условіями семейной жизни. О матеряхъ Израиля могутъ печься т, у которыхъ нтъ спеціальнаго дла. Церковь и конгрегаціи гордились имъ, ему длали различныя оваціи, съ почетомъ приглашали на ежегодныя проповди въ отдаленные города. Перечисляя знаменитыхъ проповдниковъ, упоминали и о Руфус Лайон, говоря, что онъ честь и слава индепендентства, что проповди его отличаются краснорчіемъ и ученостью, и что при замчательной учености, въ немъ несомннны признаки истиннаго, духовнаго призванія. Но вдругъ этотъ ясный, блестящій свточъ померкъ и угасъ: Лайонъ отказался отъ мста и выхалъ изъ города.

Страшный кризисъ наступилъ для него: религіозное сомнніе и вновь пробудившаяся страсть слились въ одинъ бурный потокъ и парализовали въ немъ проповдническія дарованія. Жизнь его до тридцати шести лтъ была исторіей чисто религіозныхъ и ученыхъ стремленій: онъ увлекался только доктринами, аргументаціей въ пользу праваго дла, грхи его были только грхами личнаго тщеславія (къ такихъ формахъ, въ какихъ мыслимо тщеславіе въ человк, избравшемъ карьеру инденендентскаго проповдника), или увлеченіями черезъ-чуръ неугомоннаго ума, безъ устали пытавшаго тайны, переданныя намъ откровеніемъ свыше, и такимъ образомъ препятствуя полному насыщенію души божественною правдой. Даже въ то время сравнительной молодости, его несвтскость, недогадливость въ мелочахъ (потому что все его вниманіе было сосредоточено на широкихъ, глубокихъ вопросахъ жизни) придавали нкоторую странность его пріемамъ и вншности. И хотя въ его выразительномъ лиц было много прекраснаго, вся его личность казалось такою неподходящей къ общепринятымъ условіямъ порядочности, что изящныя дамы и кавалеры обыкновенно смялись надъ нимъ, какъ вроятно смялись надъ Джономъ Мильтономъ въ былое время и еще больше надъ тмъ худенькимъ, невзрачнымъ апостоломъ, который проповдывалъ по улицамъ Эфеса новыя воззрнія на новую религію, воззрнія, встрчавшія единодушное недовріе.— Руфусъ Лайонъ былъ такимъ же чудакомъ — апостоломъ митинговъ Скиперсъ-Лана. Можно ли было предположить, что такой человкъ сдлается героемъ романа? А между тмъ онъ дйствительно сдлался героемъ романа.

Однажды вечеромъ въ 1812 году Лайонъ возвращался съ деревенской проповди. Онъ шелъ обычнымъ скорымъ шагомъ, глубоко погруженный въ задумчивость, не замчая кустовъ и деревьевъ, тянувшихся вдоль изгороди, при слабомъ свт луны, какъ вдругъ ему вздумалось посмотрть, не забылъ ли онъ взять съ собою тоненькую книжку, въ которую вписывалъ вклады. Онъ остановился, разстегнулъ верхнюю рясу и ощупалъ вс карманы, потомъ снялъ шляпу и посмотрлъ въ нее. Книги не оказывалось, и онъ уже готовъ былъ идти дальше, какъ вдругъ ему послышался тихій, нжный голосъ, съ сильнымъ иностраннымъ акцентомъ:

— Сжальтесь надо мной!

Онъ поглядлъ въ сторону близорукими глазами и увидлъ что-то лежавшее возл изгороди. Онъ подошелъ ближе и нашелъ молодую женщину съ ребенкомъ на рукахъ. Она заговорила и еще тише прежняго:

— Я умираю съ голоду, Бога ради возьмите ребенка.

Блдное лицо и нжный голосъ говорили такъ убдительно, что Лайонъ, не мало немедля, взялъ ребенка на руки и сказалъ:

— Можете вы идти возл меня?

Она привстала и пошатнулась.

— Обопритесь на меня, сказалъ Лайонъ. И такимъ образомъ они пошли потихоньку впередъ — священникъ въ первый разъ въ жизни съ ребенкомъ на рукахъ.

Онъ не могъ ничего придумать лучше, какъ взять ихъ къ себ въ домъ, это былъ самый легкій способъ спасти женщину отъ неминуемой погибели и найдти средства помочь ей, впослдствіи болй существеннымъ образомъ. Она была такъ слаба, что не сказала ни одного слова, пока они не вошли въ комнату и онъ не усадилъ ее возл очага. Старую служанку трудно было бы удивить какимъ-нибудь благодяніемъ ея господина, она молча и безпрекословно взяла ребенка, пока Лайонъ снималъ съ матери мокрый платокъ и поилъ ее теплымъ. Потомъ ему не оставалось ничего, кром какъ посмотрть на нее, и онъ увидлъ прелестнйшее личико съ спокойной кротостью выраженія краше всякой улыбки. Она постепенно приходила въ себя, потянулась, защитила глаза изящной рукою отъ огня и посмотрла на ребенка, лежавшаго противъ нея, на колняхъ у старой служанки. Ребенокъ лъ съ ложки съ большимъ удовольствіемъ и тянулся голыми ножками къ теплому камину. Когда сознаніе вызвало въ ней ясное воспоминаніе о недавнемъ бдствіи, она посмотрла на Лайона, стоявшаго возл, и сказала нжно-прерывистымъ голоскомъ:

— Я знала, что у васъ доброе сердце, когда вы только сняли шляпу. Вы похожи на образъ bien-aim Saint-Jean.

Благодарный взглядъ голубыхъ глазъ изъ-подъ длинныхъ рсницъ былъ новымъ лучемъ счастья для Руфуса, ему казалось, будто до тхъ поръ никогда никакая женщина не смотрла на него. Однако, эта бдняжка была очевидно темной французской католичкой — избалованной, изнженной, судя по ея рукамъ. Онъ былъ въ волненіи, онъ чувствовалъ, что допрашивать ее было бы жестоко, и потому только предложилъ ей покушать немного. Она пола съ видимымъ удовольствіемъ, не сводя глазъ съ ребенка, потомъ въ порыв искренней благодарности привстала, сжала руку служанки и сказала: ‘О, какъ вы добры!»

Вечеръ прошелъ, сдлали постель для незнакомки, а Лайонъ все еще не ршился спросить, какъ ее зовутъ. Самъ онъ вовсе не ложился въ эту ночь. Онъ провелъ ее въ страшной борьб съ сатаной. Онъ точно съ ума сошелъ. Дикія виднія невозможнаго будущаго приступали къ нему. Ему все чудилось, что у этой женщины есть мужъ, ему хотлось имть право называть ее своей, вчно любоваться на ея красоту, хотлось, чтобъ она любила и ласкала его. И что для массы людей было бы только однимъ изъ простительныхъ, мимолетныхъ увлеченій преходящимъ очарованіемъ, которое разсялось бы при дневномъ свт, при столкновеніи съ той обыденной, будничной жизнью, которая сказывается въ обыденной будничной разсудительности,— то для него было цлымъ душевнымъ кризисомъ. Онъ былъ точно въ бреду и самъ сознавалъ, что бредилъ. Эти безумныя желанія не вязались съ значеніемъ христіанскаго священника. Мало того, проникая душу его тропическимъ зноемъ, освщая все въ немъ самомъ и вокругъ него новымъ, небывалымъ свтомъ, они были несовмстны съ тмъ понятіемъ о мір, которое составляло сущность его вры. Вс неугомонныя сомннія, носившіяся безплотными призраками вокругъ вры, сильной всею мощью нравственнаго неуклоннаго убжденія, теперь превратились въ плоть и кровь. Пытливость вдругъ сдлалась смлой и дерзкой: то былъ ужъ не тонкій, вкрадчивый скептицизмъ, а явное богохульное безвріе, то была не обдуманная, холодная, анализирующая мысль, но голосъ неудержимой страсти. Однако онъ не переставалъ видть въ этомъ искушеніе: убжденіе, бывшее прежде закономъ лучшей его жизни, сохранилось въ немъ въ образ угрызенія совсти.

Борьба этой ночи была маленькимъ образчикомъ борьбы, послдовавшей дальше. На слдующее утро Лайонъ узналъ исторію своей гостьи. Она была дочерью французскаго офицера, павшаго во время русской кампаніи. Она бжала изъ Франціи въ Англію съ большими затрудненіями къ мужу, молодому англичанину, съ которымъ она сошлась во время его пребыванія плннымъ въ Везул, гд она жила у родныхъ, и за котораго вышла замужъ противъ желанія своей семьи. Мужъ ея служилъ въ ганноверской арміи, получилъ отпускъ, для того чтобы създить въ Англію по собственнымъ своимъ дламъ, и былъ взятъ но подозрнію въ шпіонств. Вскор посл ихъ женитьбы, его перевели въ другой городъ, ближе къ берегу, и она осталась въ томительной неизвстности насчетъ его. Наконецъ пришло письмо, въ которомъ онъ извщалъ ее, что вслдствіе обмна плнныхъ онъ уже въ Англіи, что она должна употребить всевозможныя усилія, чтобы пріхать къ нему, а пусть по прибытіи въ Англію отправитъ къ нему извщеніе по лондонскому адресу, который оказался приложеннымъ къ его письму. Боясь сопротивленія друзей, она ухала тайкомъ отъ нихъ съ самымъ ничтожнымъ запасомъ денегъ. Посл многихъ тяжелыхъ испытаній въ дорог, она пріхала въ Саутемптонъ совсмъ больная. Тутъ у нея родился ребенокъ. Она тотчасъ же написала мужу, изъ ожиданіи его отвта должна была заложить большую часть своего платья и цнныхъ бездлушекъ. Онъ убждалъ ее пріхать въ Лондонъ, гд онъ будетъ ее ждать въ Belle Sauvage, прибавляя, что самъ онъ бдствуетъ и не можетъ пріхать къ ней, а что когда она будетъ въ Лондон, они сядутъ на корабль и удутъ вмст. Пріхавъ въ Belle Sauvage, бдняжка тщетно прождала мужа три дня: на четвертый пришло письмо, написанное незнакомой рукой, и она прочла, что въ послднія минуты жизни, онъ просилъ друга написать ату записку, чтобы извстить ее о своей смерти и посовтовать ей возвратиться къ друзьямъ. Ей ничего больше и не оставалось, но у нея не было ни силъ, ни денегъ, въ тотъ вечеръ, когда она обратилась къ милосердію Лайона, она продала послднія вещи, чтобы имть возможность пость и накормить ребенка. Она только не могла разстаться съ обручальнымъ кольцомъ и съ медальономъ съ волосами мужа и его вензелемъ. Точно такой же медальонъ, сказала она былъ и у ея мужа на часовой цпочк, только въ немъ хранились ея волосы и былъ ея вензель. Это драгоцнное воспоминаніе висло у нея на ше на шнурочк, потому что она продала золотую цпочку, на которой прежде его носила.

Единственной гарантіей разсказа, кром наивной кротости лица ея, была маленькая пачка бумагъ, оказавшихся у нея въ карман и заключавшая въ себ нсколько писемъ ея мужа, письмо, извщавшее о его смерти, и свидтельство о бракосочетаніи. Все это было очень похоже на вымышленную исторію, но Лайонъ не усомнился ни на одну минуту. Онъ считалъ невозможнымъ подозрвать женщину съ такимъ ангельскимъ лицомъ, но онъ тмъ сильне подозрвалъ ея мужа. Онъ въ душ порадовался, что она не сохранила у себя адреса, по которому мужъ просилъ писать къ нему въ Лондонъ, потому что это отнимало всякую возможность узнать что-нибудь о немъ. Правда, можно было бы навести справку въ Везул и пригласить ея друзей къ участію въ розыскахъ. Лайонъ сознавалъ, что такъ и слдовало бы сдлать, но это могло потребовать впослдствіи такой тяжелой жертвы, на которую онъ не считалъ себя способнымъ, да и самой Анетъ не хотлось безъ крайней надобности возвращаться къ родственникамъ.

Между тмъ онъ видлъ ясно, что если даже удастся вырвать съ корнемъ безумную страсть, ему все-таки не быть больше полезнымъ и достойнымъ священникомъ, не знать душевнаго покоя. Эта женщина была ревностной католичкой, десять минутъ ея безхитростной рчи убдили его въ этомъ. Еслибъ даже ея положеніе было не такъ двусмысленно,— соединеніе съ католичкой было бы несомнннымъ духовнымъ паденіемъ. Паденіемъ было ужъ и то, что ему страстно хотлось убжать въ какія-нибудь дебри, гд бы не было церквей, гд бы некому было упрекать его, гд бы можно было жениться на этой милой женщин и познать тихое, семейное счастье. Вся нжность, вся страсть, обыкновенно но мелочи разбрасываемыя по всей молодости, внезапно разомъ проснулись въ Лайон, какъ въ нкоторыхъ пробуждается спеціальное призваніе позднимъ, нежданнымъ стеченіемъ обстоятельствъ. Любовь его была первой любовью непочатаго, молодаго сердца, полнаго наивнаго удивленія и благоговнія. Но что для одного человка составляетъ недостижимый идеалъ добродтели, то для другаго — отступничество, дезертирство, паденіе съ пьедестала нравственнаго величія.

Кончилось тмъ, что Анета осталась у него въ дом. Онъ старался сначала вселить участіе къ ней въ почтенныхъ матронахъ конгрегаціи, смертельно боясь вмст съ тмъ, чтобы он не завладли ею такъ, чтобы ему не было къ ней и подступа. Но почтенныя матроны отнеслись къ длу холодно: женщина эта все-таки была ни боле ни мене, какъ бродягой. Дайона находили непростительно слабымъ въ этомъ отношеніи — попеченія его о ней казались преувеличенными и неприличными. Молодая француженка, не умвшая объясняться на ихъ язык какъ слдуетъ, была въ глазахъ матронъ и ихъ мужей ничуть не достойне участія и сожалнія всякой другой молодой женщины въ двусмысленномъ положеніи. Он готовы были сдлать подписку, чтобы дать ей возможность отправиться на родину, или если она хочетъ остаться здсь, доставить ей работу и постараться обратить ее изъ папства. Дайона это ужасно обрадовало. У него теперь была причина оставить Анету у себя. Она была такъ слаба и безпомощна, что нечего было и думать предоставлять ее собственной забот, собственнымъ силамъ.

Но конгрегація смотрла на это иначе. Она видла, что священникъ былъ подъ вліяніемъ злаго духа: проповди его утратили прежній пылъ, онъ сталъ избгать общества братьевъ, о немъ шли весьма неблаговидные толки. Община обратилась къ нему съ формальнымъ предостереженіемъ, но онъ отозвался на него твердой ршимостью настоять на своемъ. Онъ согласился съ тмъ, что вншнія обстоятельства, въ связи съ особеннымъ настроеніемъ духа, весьма могутъ препятствовать надлежащему исполненію обязанностей, и потому самое лучшее — отказаться вовсе отъ этихъ обязанностей.

Много было сожалній, увщеваній остаться, но онъ объявилъ, что въ настоящее время ему нельзя высказаться опредлительне, онъ желалъ только подтвердить торжественно, что Анета Ледрю, хоть слпая въ духовномъ отношеніи, въ отношеніи мірскомъ женщина добродтельная и непорочная. Больше ничего не было сказано, и онъ ухалъ въ дальній городъ. Тутъ онъ содержалъ Анету и ребенка на прежнія сбереженія и на то, что заработывалъ корректурами. Анета была одною изъ безпомощныхъ, ангело-подобныхъ женщинъ, принимающихъ все, какъ манну небесную: образъ обожаемаго св. оанна желалъ, чтобы она оставалась съ нимъ, и ей больше ничего не было нужно. Между тмъ Лайонъ цлый годъ не ршался сказать Анет, что онъ ее любитъ: онъ боялся ея. Онъ зналъ, что она была далека отъ мысли о возможности любви между ними: ей даже и въ голову не приходило, что имъ не слдовало жить вмст. Она никогда не узнала, никогда даже не спрашипала, отчего онъ покинулъ священническій санъ. Она также мало сознавала чуждый міръ, въ которомъ жила, какъ птичка въ гнздышк: буря разразилась надъ прошлымъ и засыпала его лавиной, но она осталась цла и въ тепл — пищи не занимать стать, и дитя цвтетъ здоровьемъ. Она даже какъ будто не думала ни о священник, ни о необходимости окрестить ребенка, а Лайонъ также боялся говорить съ нею о религіозныхъ вопросахъ, какъ и о вопросахъ любви. Онъ боялся всего, что бы могло внушить ей отвращеніе къ нему, оттолкнуть ее отъ него. Онъ боялся посягнуть на ея беззатйливое, простодушное довольство. Въ эти дни его религіозныя убжденія не ослабли и не заснули, напротивъ: они были жизненне, сознательне, чмъ когда-либо. Онъ сознавалъ свое безсиліе въ тяжелой борьб. Ему было вврено сокровище, онъ его отбросилъ, отринулъ: онъ считалъ себя дезертиромъ. Невріе, скептическія мысли никогда не доходили до глубины его души и не пользовались полнымъ ея сочувствіемъ. Молитвы его переполнились сознаніемъ какой-то новой струи — чего-то выше, сильне безусловнаго повиновенія, безусловной покорности: он сложились въ постоянные, непрерывные вопли и исповди, возроставшіе моментами до мольбы о ниспосланіи страшнаго кризиса — пробужденія дремлющаго духовнаго сознанія, прежней духовной чуткости. Лайонъ покажется быть можетъ очень простенькой, незатйливой личностью, съ жалкими, узенькими теоріями, но ни одна изъ нашихъ теорій не достаточно широка для того, чтобы обнять вс возможныя случайности, и въ конц человческой борьбы тяжкая кара ожидаетъ тхъ, кто изъ фаланги героевъ падаетъ въ толпу, ради которой герои бьются и умираютъ.

Пришелъ наконецъ день, когда Анета узнала тайну Лайона. У ребенка шли зубы, онъ похварывалъ и сдлался безпокойнымъ. Лайонъ, несмотря на сильную работу и на потребность отдохнуть въ часы досуга, взялъ ребенка отъ матери, немедленно по возвращеніи домой, и принялся ходить съ нимъ по комнат, всячески успокоивая и развеселяя его. Боле сильныя руки, новыя ощущенія немедленно утолили боль, успокоили тревогу, и ребенокъ заснулъ у него на плеч. Но боясь, чтобы малйшее движеніе не разбудило его, онъ прислъ и продолжалъ держать его на рукахъ.

— Вы хорошо умете няньчить, сказала Анета одобрительно. А прежде вы никогда не няньчили?

— Нтъ, сказалъ Лайонъ. У меня не было ни братьевъ, ни сестеръ.

— Отчего вы не женились? Анет до сихъ поръ не приходило въ голову предложить ему этотъ вопросъ.

— Оттого что я никого не любилъ до сихъ поръ. Я думалъ, что никогда не женюсь. Теперь мн хочется жениться.

Анета посмотрла на него съ удивленіемъ. Она не сообразила сразу, что она была женщиной, на которой ему хотлось жениться, ее поразила только мысль о возможности такой большой перемны въ жизни Лайона. Дремоту ея точно освтила молнія.

— Разв вы находите невозможнымъ, страннымъ, Анета, что мн хочется жениться?

— Я не ожидала — сказала она въ недоумніи. Я не знала, что вы объ этомъ думаете.

— Вы знаете, на комъ мн хочется жениться?

— Разв я ее знаю? спросила она и сильно покраснла.

— На васъ, Анета,— васъ я полюбилъ больше долга. Ради васъ я все бросилъ.

Лайонъ остановился: онъ чуть-было не поддался тому, что считалъ недостойнымъ,— чуть было не сталъ упрекать, заявлять требованія.

— Можете ли вы полюбить меня, Анета? хотите ли быть моей женою?

Анета затрепетала и казалась невыразимо несчастной.

— Не говорите ни слова — забудьте это, сказалъ Лайонъ, вставая и говоря громко и энергично. Нтъ, нтъ — я ничего не хочу — не требую.

Порывистое движеніе разбудило ребенка, онъ передалъ его Анет и ушелъ.

На слдующее утро онъ ушелъ на работу чмъ свтъ, на послдующее опять. Они почти не говорили другъ съ другомъ. На третій день Лаойнъ захворалъ и остался дома. Онъ давно изнурилъ свое тло до послдней степени: мало спалъ, недостаточно лъ, постоянно тревожился. Анет, пришлось ходить за нимъ, такъ-какъ у нихъ не было прислуги, и это отчасти вывело ее изъ оцпеннія. Болзнь была серіозная, и докторъ, услышавъ разъ, какъ Лайонъ въ бреду разглагольствовалъ на библейскомъ язык, посмотрлъ съ любопытствомъ на Анету и спросилъ, кмъ она приходится больному, женой или какою-нибудь родственницей.

— Нтъ, не родственницей, сказала Анета, покачивая головой. Онъ былъ добръ ко мн.

— Давно ли вы съ нимъ живете?

— Больше года.

— Онъ былъ прежде проповдникомъ?

— Да.

— А когда онъ пересталъ быть проповдникомъ?

— Скоро посл того, какъ онъ взялъ меня къ себ.

— Это его ребенокъ?

— Сэръ, сказала Анета, красня отъ негодованія. Я вдова.

Докторъ, какъ ей показалось, посмотрлъ на нее странно, но больше не предлагалъ вопросовъ.

Больному стало наконецъ лучше, и онъ началъ сть. Разъ, принимая изъ рукъ Анеты тарелку, онъ замтилъ, что она смотрла на него, онъ тоже поглядлъ на нее и былъ пораженъ новымъ выраженіемъ въ ея лиц, совершенно непохожимъ на пассивную кротость, характеризовавшую ее прежде. Она положила маленькую ручку на его руку, сдлавшуюся теперь прозрачной и тонкой, и сказала:

— Какая я стала умная, я продала нкоторыя изъ вашихъ книгъ, чтобы достать денегъ — докторъ научилъ меня гд, я была въ лавкахъ, гд продаютъ шляпы, чепчики и разные другіе наряды, я все это умю длать и могу выработать много денегъ. А когда вы поправитесь и встанете, мы станемъ работать вмст, и вы женитесь на мн, не правда ли? La petite (ребенка никогда иначе не называли) будетъ называть васъ папа, и мы никогда не разстанемся.

Лайонъ вздрогнулъ. Эта болзнь — а можетъ быть иное что — вызвали огромную перемну въ Анет. Черезъ дв недли посл этого дня они повнчались. Наканун свадьбы онъ спросилъ у нея, не видитъ ли она препятствія въ своей религіи и согласится ли она окрестить la petite и воспитывать въ протестанскомъ дух. Она покачала головой и сказала очень просто:

— Нтъ: во Франціи, и прежде, это остановило бы меня, по теперь все измнилось. Я впрочемъ никогда не думала много о религіи. J’aimais les fleurs, les bals, la musique et mon mari, qui tait beau. Но все это прошло. Въ этой стран ничего нтъ похожаго на мою религію. Но и здсь есть Господь Богъ, потому что вы такъ добры, я предоставляю все вамъ.

Ясно было, что Анета видла въ настоящей своей жизни родъ смерти — существованіе на далекомъ, невидимомъ остров, куда ее забросило кораблекрушеніе. Она была слишкомъ апатична, слишкомъ лнива умственно, слишкомъ мало заинтересована, для того чтобы ознакомиться со всми тайнами острова. Мимолетная энергія, боле живое, жизненное сознаніе и симпатія, проснувшаяся въ ней во время болзни Лайона, скоро перешли въ прежнюю апатію ко всему, исключая ребенка. Она чахла, какъ растеніе на чужой почв, въ чуждой атмосфер, и три года остававшейся жизни были медленной и безболзненной смертью. Эти три года для Лайона были періодомъ такого самоуничтоженія, на какое рдко бываютъ способны мужчины. Странно! страсть къ этой женщин, совратившей его съ истиннаго пути до того, что онъ нарушилъ самыя торжественныя клятвы,— эта страсть къ существу, не способному понять ни одной его мысли, довела его до такого самоотверженія, самоуничиженія, какого онъ не знавалъ даже во время самаго разгара своей благочестивой, священнической карьеры. Теперь онъ былъ чуждъ всякой лести, всякаго вншняго поощренія, онъ сознавалъ свое паденіе, зналъ, что его міръ позабылъ о немъ, вычеркнулъ его имя изъ списка живыхъ. Единственнымъ утшеніемъ была любовь, неистощимое терпніе, напряженная внимательность къ проблескамъ чувства въ существ, которое теперь стало для него дороже всего на свт.

Наступилъ день разлуки, и онъ остался съ маленькой Эсирью — единственнымъ видимымъ слдомъ четырехлтняго перерыва въ его жизни. Черезъ годъ онъ возвратился къ прежней своей паств и сталъ жить еще экономне прежняго, для того чтобы дать Эсири образованіе, которымъ она могла бы добыть себ кусокъ хлба, въ случа его смерти. Французскій языкъ давался ей особенно легко, и это побудило его отправить ее во французскій пансіонъ, зная, что иностранный языкъ будетъ огромнымъ подспорьемъ въ учительской карьер. Школа была протестантская, а французскій протестантизмъ пользуется громкой славой оппозиціи прелатству. Эсирь была обезпечена отъ католическихъ предразсудковъ, но она, какъ мы видли, вынесла изъ школы огромный запасъ некатолическаго тщеславія.

Репутація Лайона, какъ проповдника и набожнаго пастыря, воскресла, только конгрегація была несовсмъ довольна очевиднымъ послабленіемъ, сказывавшимся въ его воззрніяхъ на вопросъ спасенія. Онъ замтилъ это и ршился принять приглашеніе мене значительной церкви Мальтусова подворья, въ Треби Магна.

Такова была исторія Руфуса Лайона, въ то время неизвстная вполн никому, кром его самаго. Намъ теперь можетъ быть понятна снисходительность его по многимъ вопросамъ. Въ глубин души онъ думалъ неотступно:

‘Хоть умерла она — дайте мн думать, что она жива,

И поддерживать этимъ душу, умирающую по ней’.

ГЛАВА VII.

Извстіе о томъ, что богатый наслдникъ Тренсомовъ уже возвратился домой въ ^гГрсби, дошло еще до кой-кого кому было больше причинъ интересоваться имъ, чмъ преподобному Руфусу Лайону. Благодаря этому, въ три часа, дня два спустя, въ ворота Тренсомъ-Корта въхала карета парой съ лакеемъ и кучеромъ въ темно-коричневой ливре съ пунцовой опушкой. Въ карет сидлъ плотный, здоровый старикъ лтъ шестидесяти, съ очень добродушнымъ лицомъ, сложивъ руки на сучковатую палку, стоявшую между колнъ, и голубоглазая, полная, красивая дама среднихъ лтъ — ворохъ атласа, кружевъ и изящныхъ кисейныхъ вышивокъ. Въ наружности ихъ не было ничего особенно изящнаго или величественнаго, но большинству требіанцевъ они казались единственными въ своемъ род. Еслибъ вы посмотрли на нихъ съ козелъ, сидя рядомъ съ Самсономъ, онъ непремнно сказалъ бы, приподнявъ шляпу, ‘сэръ Максимъ и его леди!’ считая лишнимъ прибавлять фамилію.

— Она, конечно, встртитъ насъ очень холодно и надменно, говорила леди Дебарри, Она такъ долго была въ загон.

— Да, бдняжка! сказалъ сэръ Максимъ. А какъ она была хороша въ молодости. Я помню ее на первомъ балу, мы вс были готовы драться изъ-за чести протанцовать съ ней. Я всегда любилъ ее съ тхъ поръ — я никогда не врилъ скандальнымъ слухамъ о ней.

— Если мы сойдемся съ ней и будемъ видаться часто, сказала леди Дебарри, я васъ попрошу воздерживаться отъ подобныхъ намековъ, сэръ Максимъ. Я не желаю, чтобы Селина и Герріетъ слышали такія вещи.

— Да я, милая моя, узналъ объ этомъ скандал только черезъ васъ и забылъ бы о немъ давно, еслибъ вы сами не напоминали мн время отъ времени, возразилъ баронетъ, улыбаясь и открывая табакерку.

— Такіе неожиданные повороты фортуны иногда бываютъ очень опасны для натуръ впечатлительныхъ, сказала леди Дебарри, не обращая вниманія на эпиграмму мужа. Бдная леди Алиса Нетуретъ занемогла серіозной болзнью сердца вслдствіе неожиданнаго наплыва счастья — у нея умеръ дядя, помните. М-ссъ Тренсомъ слдовало бы създить въ городъ и посовтоваться съ докторомъ. Я впередъ знаю, что онъ пропишетъ ей дигиталисъ: я очень часто угадываю рецепты. Но она всегда имла слабость воображать, что она знаетъ медицину лучше другихъ.

— Да она женщина здоровая: посмотрите, какъ она стройна, она здитъ на лошади, какъ двадцатилтняя двушка.

— Она такъ худа, что на нее смотрть страшно.

— Ба! она статна и подвижна, женщинъ вдь не съ пуда продаютъ.

— Сдлайте милость, не употребляйте такихъ выраженій.

Сэръ Максимъ засмялся и показалъ крпкіе блые зубы, что къ нему чрезвычайно шло. Карета остановилась, и они скоро вошли въ комнату, гд сидла м-ссъ Тренсомъ за рукодльемъ. М-ссъ Тренсомъ непрмнно всякій день занималась шитьемъ по канв, умиротворяющее воспроизведеніе стежковъ, ненужныхъ ни для нея, ни для кого другаго, было тогда рессурсомъ многихъ несчастныхъ и порядочныхъ женщинъ.

Она выслушала радушное привтствіе гостей съ безукоризненнымъ достоинствомъ, съ полнымъ самообладаніемъ, только сдлалась блдне обыкновеннаго, а руки совсмъ похолодли. Дебарри еще ничего не знали о политическихъ воззрніяхъ Гарольда.

— Ну-съ, вашъ юноша прилетлъ какъ-разъ во время, сказалъ сэръ Максимъ. Если онъ только за себя постоитъ, его можно будетъ запречь вмст съ Филиппомъ и они вывезутъ торіевъ.

— Чисто Промыслъ Божій возвращеніе его именно теперь, сказала леди Дебарри. Мн все думалось, что ужъ наврное что-нибудь устранитъ отъ Филиппа необходимость становиться на одну доску съ Петромъ Гарстиномъ.

— Я называю друга моего Гарольда юношей, сказалъ сэръ Максимъ, потому что помню его еще тогда, какъ только былъ снятъ портретъ.

— Съ тхъ поръ прошло много времени, сказала м-ссъ Тренсомъ. Сынъ мой очень измнился.

Въ эту минуту въ сосдней библіотек послышались шумные голоса. М-ссъ Тренсомъ длала видъ, что не замчаетъ этого шума, но блдное лицо ея немного покраснло.

— Да, да, по наружности конечно. Но онъ былъ славный малый — я всегда любилъ его. И еслибъ кто-нибудь спросилъ меня, чего бы я желалъ для блага графства, я не могъ бы придумать ничего лучше, какъ имть молодаго Тренсома сосдомъ. Тренсомы и Дебарри всегда стояли рядомъ за правое дло въ былое доброе время. Конечно онъ и теперь постоитъ за себя — онъ вроятно высказывался вамъ?

Необходимость отвта на этотъ затруднительный вопросъ устранилъ усилившійся шумъ въ библіотек, и вдругъ изъ-за драпировки показался старикъ Тренсомъ съ веревкою на ше, разыгрывая роль очень жалкой клячи для маленькаго черномазаго мальчугана лтъ трехъ, который подгонялъ его впередъ громкими криками и повременамъ ударялъ палкой, съ трудомъ приподнимая ее маленькой ручкой. Въ дверяхъ старикъ остановился и посмотрлъ на гостей съ неопредленной, кроткой улыбкой. Баронетъ пошелъ къ нему навстрчу. Немвродъ обнюхалъ колни своего стараго господина, чтобы удостовриться, что онъ не ушибся, а маленькій мальчикъ, замтивъ нчто новое и боле любопытное, бросивъ веревку и вытаращилъ большіе черные глаза на леди Дебарри.

— Боже мой, что за прелестный ребенокъ, м-ссъ Тренсомъ! Неужели — неужели это вашъ внукъ?

— Да, это сынъ моего сына.

— Скажите пожалуйста! сказала леди Дебарри въ искреннемъ удивленіи,— а мы ничего не слыхали о его женитьб. Сталобыть онъ привезъ вамъ и невстку?

— Нтъ, сказала м-ссъ Тренсомъ холодно, она умерла.

— О — о — о! сказала леди Дебарри тономъ, въ которомъ очень забавно смшивалось сожалніе, удовольствіе и недоумніе. Какъ странно, то-есть, что мы ничего не слыхали о женитьб м-ра Гарольда, но какой прелестный мальчикъ: поди ко мн, херувимъ!

Черные глаза продолжали неотводно смотрть въ лицо леди Дебарри, и ея любезное приглашеніе осталось втун. Наконецъ, выставивъ голову впередъ и надувъ губки, херувимъ съ очевиднымъ намреніемъ издалъ звукъ: На — у — у — умъ, повторивъ ихъ нсколько разъ: очевидно въ этомъ высказалось его мнніе о леди Дебарри, но никто ничего не понялъ. Потомъ онъ отвернулся и принялся дергать и щипать старую собачонку, которая не замедлила его тяпнуть.

— Полно, полно, Гарри, оставь Пуфа, онъ тебя укуситъ, сказала м-ссъ Тренсомъ, наклоняясь, чтобы выручить свою старую любимицу.

Гарри, въ отвтъ на ея слова, впился зубами въ ея руку и стиснулъ ихъ изъ всей силы. Къ счастью, рукавъ защитилъ отчасти руку, но все-таки боль заставила м-ссъ Тренсомъ вскрикнуть. Сэръ Максимъ вытолкалъ маленькаго негодяя за дверь библіотеки и заперъ ее.

— Вамъ должно быть больно, сказала леди Дебарри съ искреннимъ участіемъ. Какой дикарь! Пожалуйста обратите вниманіе на свою руку, милая моя,— совтую вамъ сдлать припарку, сейчасъ же,— не стсняйтесь нами.

— Благодарю насъ, это пустяки, сказала м-ссъ Тренсомъ, кусая губы и стараясь улыбнуться, и такъ пройдетъ. Удовольствіе быть бабушкой, какъ видите. Мальчикъ не взлюбилъ меня, но для м-ра Тренсома онъ началъ совершенно новую жизнь, они цлые дни играютъ вмст.

— Я все еще никакъ не могу освоиться съ мыслью о Гарольд женатомъ, о Гарольд-отц. У меня въ памяти онъ сохранился цвтущимъ юношей, и я воображала его холостымъ.

— Какой же я старикъ посл этого! А на комъ же онъ женатъ? Надюсь, что мы скоро будемъ имть удовольствіе видть м-ссъ Гарольдъ Тренсомъ?

Сэръ Максимъ такъ сосредоточилъ вниманіе на старик Тренсом, что не слышалъ предварительнаго разговора объ этомъ.

— Ея больше нтъ въ живыхъ, вставила поспшно леди Дебарри, но теперь, любезный мой сэръ Максимъ, намъ нужно предоставиль м-ссъ Тренсомъ позаботиться о своей рук. Я уврена, что ей больно. Не говорите, милая моя,— мы скоро опять съ вами увидимся — вы прідете съ Гарольдомъ обдать къ намъ въ четвергъ — скажите да, только да. Сэръ Максимъ желаетъ видть его, и Филиппъ тоже.

— Да, да, сказалъ сэръ Максимъ, ему слдуетъ поскорй познакомиться съ Филиппомъ. Скажите ему, что Филиппъ славный малый — одинъ изъ лучшихъ учениковъ Оксфорда. И вашъ сынъ долженъ непремнно баллотироваться вмст съ нимъ на Ломшайръ. Вдь вы говорили, что онъ намренъ принять участіе въ выборахъ?

— Я напишу и дамъ вамъ знать. Если Гарольдъ свободенъ въ четвергъ, онъ конечно будетъ очень радъ, сказала м-ссъ Тренсомъ, избгая вопроса.

— Если не въ четвергъ, то на слдующій день — въ первый свободный день.

Гости ухали, и м-ссъ Тренсомъ была даже рада дикой выходк внука, избавившей ее отъ дальнйшихъ распросовъ насчетъ Гарольдовыхъ политическихъ воззрній.— Больше они никогда ко мн не прідутъ, сказала она себ, когда дверь за ними затворилась, и позвонила. Деннеръ.

— Она бдняжка несчастлива, сэръ Максимъ, сказала леди Дебарри по дорог домой. Что-нибудь есть въ сын, что ей не по-сердцу. Или у него характеръ непріятный, или она обидлась, что онъ скрылъ отъ нея женитьбу, или она иметъ основаніе стыдиться этого брака. Вдь ему теперь покрайней мр тридцать четыре года. Проживъ такъ долго на Восток, онъ можетъ быть сдлался человкомъ очень непріятнымъ, а этотъ дикій мальчуганъ вовсе непохожъ на ребенка порядочной женщины.

— Ба! милая, сказалъ сэръ Максимъ, женщины вчно обращаютъ вниманіе на такія мелочи. Въ настоящемъ положеніи края мы обязаны обращать исключительное вниманіе на общественное положеніе человка и на его политическія воззрнія. Филиппъ и братъ мой смотрятъ на дло именно такъ, а ужъ кому и знать дло, какъ не имъ двумъ. Мы должны смотрть на всякаго члена нашей партіи, какъ на общественное орудіе, и употреблять его соотвтственно. Тренсомы всегда были представителями торіевъ, хотя въ послдніе годы ихъ вліяніе равнялось нулю. Возвращеніе этого молодого человка съ огромнымъ состояніемъ придастъ семь новое значеніе и всъ. Это чистая прибыль для графства, они съ Филиппомъ тотчасъ же перетянутъ на правую сторону,— разумется ему необходимы указанія, такъ-какъ онъ давно не былъ въ этомъ краю. Намъ нужно только узнать, тори онъ или нтъ, намренъ ли онъ отстаивать интересы своего сословія или не намренъ. И я васъ прошу серіозно, милая моя, отбросить вс эти пустяки и стараться, какъ подобаетъ женщин умной, быть центромъ людей праваго дла.

Тутъ сэръ Максимъ громко кашлянулъ, вынулъ табакерку и постучалъ объ нее пальцемъ. Онъ высказалъ длинный. серіозный спичъ — упражненіе, которому онъ предавался только въ самыхъ важныхъ случаяхъ, только въ вопросахъ совсти. И э тотъ очеркъ обязанностей тори былъ для него вопросомъ совсти, хотя Дуффильская газета обличала сэра Дебарри въ содйствіи торіямъ только изъ эгоизма и отъ безнравственной праздности, завряя публику въ томъ, что истинные друзья свободы и праваго дла не замедлятъ взять верхъ надо всмъ этимъ политическимъ сбродомъ.

— Надюсь, сэръ Максимъ, что вы не нашли ничего предосудительнаго въ моемъ обращеніи съ м-ссъ Тренсомъ?

— Нтъ, нтъ, моя милая. Я сказалъ это только такъ, на всякій случай. Что намъ за дло до того, что было въ Смирн, или что Тренсомъ привыкъ сидть по-турецки. Можно закрыть глаза на такіе пустяки ради общественныхъ интересовъ, потому что иначе я ршительно не знаю, что съ нами будетъ,— одному правительству низачто не справиться…. Въ этомъ вся философія и весь здравый смыслъ этого дла… Сэръ Максимъ опять кашлянулъ и опять постучалъ о табакерку, думая, что еслибъ онъ не былъ такимъ лнтяемъ, онъ постоялъ бы за себя не хуже Филиппа.

Но тутъ карета, миновала хорошо одтаго господина, который поклонился сэру Максиму и остановилъ кучера.

— Извините меня, сэръ Максимъ, сказалъ этотъ господинъ, стоя у дверецъ съ непокрытой головой, но я только-что узналъ очень интересную новость въ Треби и думалъ, что и вамъ захочется услышать ее поскорй.

— Въ чемъ же дло? Вроятно что-нибудь насчетъ Гарстена, или Клемента? сказалъ сэръ Максимъ.

— Нтъ, гораздо хуже. Новый кандидатъ изъ радикаловъ. Я случайно досталъ это въ типографіи отъ наборщика, сказалъ онъ, вынимая оттискъ объявленія изъ кармана. Объявленія отпечатаны, но еще не пущены въ ходъ.

— Радикалъ, сказалъ сэръ Максимъ, и голосъ его звучалъ презрніемъ и недовріемъ. Онъ взялъ сложенный билль.— Откуда взялся еще такой дуралей?— Онъ непремнно провалится.

— Гарольдъ Тренсомъ] гаркнулъ сэръ Максимъ, прочитавъ имя, выставленное въ объявленіи трехвершковыми буквами.— Я не врю этому — это обманъ — это пасквиль: какъ — какъ — да мы сейчасъ были у него въ домі Что же вы еще знаете? Говорите, сэръ, говорите, не растягивайте словъ, какъ мазурикъ-шарлатанъ, которому нужно заставить народъ ротозйничать.

— Сэръ Максимъ, пожалуйста воздержитесь, сказала леди.

— Кажется, что въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія, сказалъ Христіанъ.— Доставъ билль, я встртилъ клерка Лабропа, и онъ мн разсказалъ всю исторію со словъ клерка Джермина. Трактиръ биткомъ набитъ, народомъ: тамъ комитетъ. Говорятъ, что Джерминъ катитъ какъ машина на всхъ парахъ, какъ всегда когда онъ сильно заинтересована! въ дл, потому что иначе онъ невыносимо тянетъ.

— Джерминъ? Ахъ, будь проклята эта двуликая бестія! Прикажите Митчемо хать. Нечего здсь стоять да растабарывать, садитесь на козла. Дома по говоримъ еще.

— Вотъ видите, сэръ Максимъ, я была права, сказала жена баронета,— я предчувствовала, что онъ окажется непріятной личностью.

— Какой вздоръ! Если вы предчувствовали такъ зачмъ же вы допустили, чтобы мы хали сюда дурачиться?

— Разв вы бы меня послушались? Но, разумется, онъ не будетъ у насъ обдать.

— Обдать?Конечно нтъ. Я теперь вижу, что это за птица. Онъ сдлался настоящей скотиной, поживъ между магометанами,— въ немъ не осталось ни религіи, ни нравственности. Онъ понятія не иметъ объ англійской политик. Онъ теперь сунется носомъ, куда не слдуетъ, ему носъ оторвутъ, и все-таки онъ ничего не узнаетъ, только деньги напрасно потратитъ.

— Онъ должно быть очень непріятный, тяжелый человкъ, сказала леди Дебарри. Теперь понятно, отчего мать его была такъ смущена. Невесело ей, должно быть, бдняжк.

— Чертъ знаетъ, какъ досадно, что мы не встртили Христіана, дучи туда! Но лучше теперь, чмъ позже. Христіанъ чрезвычайно ловкій, полезный малый, мн очень хотлось бы, чтобы Филь взялъ моего человка и отдалъ мн Христіана. Я бы сдлалъ его дворецкимъ, онъ наврное сократилъ бы расходъ.

Можетъ быть сэръ Максимъ не сталъ бы такъ горячо стоять за экономическія добродтели м-ра Христіана, еслибъ онъ увидлъ этого джентльмена въ тотъ же вечеръ въ кругу другихъ почетныхъ служителей дома — обычныхъ постителей комнаты дворецкаго. Но люди круга сэра Максима подобны тмъ допотопнымъ животнымъ, которымъ строй вещей осудилъ волочить такой громадный грузъ собственнаго своего тла, что они не могутъ обозрть его, и никогда въ глаза не видывали своихъ хвостовъ: паразитамъ ихъ это конечно съ руки, и они сплошь и рядомъ какъ сыръ въ масл катаются, тогда какъ высокороднымъ крокодиламъ, на которыхъ они обитаютъ,— весьма не по себ.

Малыя Треби, отъ главной гостиной до дворницкой, походила размрами на деревню средней величины, и ужъ наврное въ ней каждый вечеръ зажигалось боле свчей, выпивалось боле эля и вина и раздавалось больше смха, чмъ даже во многихъ большихъ деревняхъ. Въ комнат у дворецкаго шла шумная попойка, а къ комнат управляющаго играли въ вистъ и волочились, въ людской происходило то же самое, только въ боле скромныхъ размрахъ, на половин кухарки, которая важничала гораздо больше самой леди и любила обвшивать свою засаленную персону огромнымъ количествомъ золота и другихъ драгоцнностей,— давались изысканные олимпійскіе пиры, на конюшн шла большая игра, и кучеръ, можетъ быть самый невинный членъ многолюднаго состава дома, пилъ горькую чашу въ величественномъ уединеніи сдельнаго чулана. И все это потому, что сэръ Максимъ, какъ говорили, былъ джентльменомъ какъ быть должно, не унижался до мелочныхъ расчетовъ, чествовалъ главныхъ слугъ своихъ джентльменами, когда встрчалъ ихъ въ парк, и только покряхтывалъ, просматривая въ конц мсяца счеты, готовый вынести всевозможныя личныя непріятности и неудобства, только чтобы не измнить стародавнему обиходу, поддержать исконное, наслдственное учрежденіе и достойно выполнить свою обязанность въ этой жизни — обязанность длиннохвостаго крокодила — къ которой Провиднію*угодно было призвать его.

Фокусомъ блеска въ Треби Миноръ въ этотъ вечеръ была не столовая, гд сэръ Максимъ толковалъ за стаканомъ портера съ братомъ своимъ достопочтеннымъ Августомъ о неожиданномъ переход одного изъ древнйшихъ именъ графства въ непріятельскій лагерь,— и не гостиная, гд миссъ Дебарри и миссъ Селина, одинаково изящныя но туалету и манерамъ,— томились надъ огромнымъ томомъ Саусея. Нтъ, центромъ живой болтовни и веселаго смха была комната дворецкаго, гд Скальзъ, дворецкій и главный буфетчикъ, господинъ, очень заботившійся о своихъ сапогахъ, галстукахъ, бакенбардахъ и другихъ аттрибутахъ джентльмена, подчивалъ водкой, коньякомъ и сигарами товарищей и гостей, которые, какъ истые Бритты, не стснялись въ различныхъ предположеніяхъ о вроятномъ возвышеніи Гарольда Тренсома, успвшаго уже пріобрсти громкую славу во всемъ околотк.

Главную роль въ этомъ обществ игралъ, безъ сомннія, Христіанъ, хотя онъ сравнительно говорилъ весьма немного, но онъ занималъ два стула, съ граціей вскинувъ правую ногу на сиднье другаго стула, онъ держалъ сигару и щеголялъ великолпнымъ перстнемъ съ такой изящной небрежностью, волосы его были зачесаны съ такимъ вкусомъ, что опытный глазъ сразу увидлъ бы, что наряду съ нимъ, самъ великій Скальзъ оказывался личностью второстепенной.

— Отчего, сказалъ Краудеръ, старый почтенный фермеръ, съ значительной арендной недоимкой, часто заходившій въ комнату дворецкаго потолковать о текущихъ длахъ,— отчего люди такъ скоро наживаются на Восток — это право удивительно! Очень можетъ быть, продолжалъ онъ, нершительно поглядывая на Скальза, что у этого Тренсома капиталецъ тысячъ во сто.

— Сто тысячъ, милый мой! Да сто тысячъ плевое дло, сказалъ Скальзъ съ презрніемъ, весьма прискорбно отозвавшимся на скромномъ фермер.

— Ну, сказалъ Краудеръ, испытывая невыразимое мученіе подъ упорно-презрительнымъ взглядомъ всевдущаго, дворецкаго,— можетъ быть и того нтъ.

— И того нтъ! Да говорятъ вамъ, что сто тысячъ фунтовъ сущіе пустяки.

— Ну, нтъ, кажется это — сумма значительная, сказалъ Краудеръ нершительно.

Тутъ вс расхохотались. Вс присутствующіе были гораздо просвщенне и опытне Краудера.

— Полно вамъ морочить людей, Скальзъ, вступился Христіанъ. Лучше позвоните и прикажите подать лимоновъ. Мы сдлаемъ пуншъ. Тогда у насъ все сдлаете, я понятне, прибавилъ онъ, вставая и хлопнувъ мимоходомъ Скальза по плечу.

— Я хотлъ сказать вамъ, Краудеръ, вотъ что.— Тутъ. Скальзъ поправилъ галстукъ, обдернулъ жилетъ самымъ джентльменскимъ манеромъ и прихлебнулъ изъ стакана. Онъ любилъ такимъ образомъ давать слушателямъ своимъ время поразмыслить.

— Ну, говорите толкомъ: я не прочь, чтобъ меня поучили, заявилъ благоразумный Краудеръ.

— Я хотлъ только сказать, что въ крупной торговл капиталъ можетъ обернуться почти также легко и скоро, какъ ловкій человкъ. Ужъ я знаю кой-что насчетъ этого, неправда ли, Брентъ?

— Ужъ конечно знаете,— кому и знать какъ не вамъ, сказалъ садовникъ, къ которому относилось обращеніе.

— И не потому, чтобы у меня были какія-нибудь сдлки съ коммерческими домами. У меня такая душа, что я ищу кой-чего другаго, помимо барышей. Но я не могу сказать, чтобы мн не доводилось имть сношеній кой съ кмъ, кто былъ далеко не такъ чисть на руку, какъ я, и зная все это до тонкости, я нисколько не удивился бы, еслибъ мн сказали, что у Тренсома пятьсотъ тысячъ.

— А какъ, сказалъ Краудеръ, ухватясь за возможность сойдти со скользкой почвы,— какъ Тренсомамъ кстати деньги! Ужъ были же они бдны за послдніе годы! Братъ мой у нихъ держитъ ферму,— такъ я кое-что знаю объ этомъ.

— У нихъ нтъ даже вовсе никакого устройства, сказалъ Скальзъ презрительно.— Даже огороды заброшены. И кажется все по милости старшаго сына. Все въ карты спустилъ. Человкъ, всегда жившій въ первостатейныхъ домахъ, можетъ знать кое-что насчетъ этаго.

— Да вдь не игра ихъ сгубила, сказалъ Краудеръ, самодовольно улыбаясь и чувствуя, что наступилъ его чередъ щегольнуть знаніемъ.— Гд вамъ, новичкамъ, знать, что здсь творилось лтъ двадцать или тридцать назадъ. Мн самому пятый десятокъ, а отецъ мой жилъ при отц сэра Максима. Желалъ бы я знать, есть ли кто другой на свт, хоть бы примрно изъ Лондона пріхавшій, кто бы могъ поразсказать мн объ этомъ кра больше того, что я знаю.

— Такъ что же, если не игра? спросилъ Скальзъ не безъ нетерпнія. Я и не хвастаю, что знаю.

— Судъ — судъ — вотъ что ихъ доканало.

— Да, да, и, кажется, мы вс знаемъ, какой именно судъ, сказалъ торопыга Скальзъ.

— Послдняя тяжба надлала всего больше шума, сколько мн извстно, продолжалъ Краудеръ, но судили-то ее не здсь. Говорятъ, что дло шло о фальшивой присяг. Какой-то молодой человкъ выдавалъ себя за настоящаго наслдника… позвольте — не припомню хорошенько имени… двойное кажется. Онъ клялся, что онъ такой-то, а они клялись, что онъ совсмъ другой. Дло въ томъ, что адвокатъ Джерминъ выигралъ процессъ,— говорятъ, что онъ съумлъ бы провести и вывести самаго дьявола,— и молодаго человка спустили по холодку за негодностью. Постойте — вспомнилъ — его звали Скаддонъ — Генри Скаддонъ.

Тутъ у Христіана выскользнулъ изъ рукъ лимонъ и шлепнулся въ пуншевую чашу съ плескомъ, обрызгавъ лица компаніи нектаромъ.

— Ахъ, какой же я увалень! вскрикнулъ онъ, повидимому въ совершенномъ отчаяніи отъ неожиданной неловкости.— Продолжайте же разсказъ, Краудеръ,— что же сталось съ этимъ негоднымъ Генри Скаддономъ?

— Да разеказывать-то больше нечего, сказалъ Краудеръ.— Его съ тхъ поръ не видли. Потолковали, какъ водится, помыли косточки и ему и кой-кому другому,— а я сидлъ да слушалъ, покойникъ отецъ только бывало головой трясетъ, и всегда, какъ только зайдетъ рчь о м-ссъ Тренсомъ, онъ потряхивалъ головой и говаривалъ, что она прежде была пребдовая. Но, Господи, то было еще до Ватерлооской битвы, а я разсказывать не мастеръ, по-моему, вс эти розсказни ни къ чему путному не ведутъ, — вотъ еслибъ кто-нибудь сказалъ мн средство отъ овечьихъ шелудей, я бы отъ души поблагодарилъ.

Тутъ Краудеръ погрузился снова въ куренье, немного озадаченный тмъ, что сообщенное имъ свдніе оказалось въ сущности весьма неопредленнымъ и незначительнымъ.

— Ну ладно, что было, то прошло, мало ли есть тайнъ и въ хорошихъ фамиліяхъ, сказалъ Скальзъ, молодой Тренсомъ привезъ съ собой богатство, приведетъ здсь все въ порядокъ, и все-то у нихъ было бы опять прилично, какъ слдуетъ, по-джентльменски, еслибъ онъ не рехнудся на этомъ проклятомъ радикализм. Теперь онъ все одно что отптый. Я слышалъ, какъ сэръ Максимъ говорилъ за обдомъ, что его отлучатъ, а надюсь, что это слово довольно сильное.

— Что же это такое значитъ, Скальзъ? сказалъ Христіанъ, любившій помучить.

— Да, что жъ бы это такое значило? повторилъ Краудеръ, очень довольный тмъ, что нашлось что-нибудь темное даже для Христіана.

— Это…. это судейскій терминъ…. и значитъ, что радикалъ не джентльменъ.

— Можетъ быть отчасти оттого, что онъ такъ скоро нажился въ чужихъ краяхъ, рискнулъ Краудеръ.— Немудрено, что онъ сталъ противъ отечества и своего края,— что вы на это скажете, Сиркомъ?

Сиркомъ былъ богатымъ мельникомъ, велъ значительные торговые обороты съ господскимъ домомъ и ублаготворялъ Скальза очень крупной скидкой съ годовыхъ счетовъ. Онъ былъ очень почтеннымъ торговцемъ, но только въ этомъ и въ нкоторыхъ другихъ отношеніяхъ безусловно подчинялся мстнымъ обычаямъ, потому что, говаривалъ онъ, въ важныхъ, богатыхъ домахъ должны быть важные и богатые дворецкіе. Онъ отвчалъ другу своему Краудеру нравоучительнымъ тономъ:

— Ничего не скажу. Прежде чмъ везти слова на базаръ, слдуетъ посмотрть на нихъ попристальне и ршить, стоятъ ли они того. Вдь земля одно, а торговля другое,— а у меня дла и съ тмъ и съ другимъ. Я плыву по теченію.

— Ай да Сиркомъ! вдь это одно изъ правилъ радикаловъ, сказалъ Христіанъ, знавшій, что послдняя сентенція Сиркома была его любимой формулой.— Совтую вамъ никогда не говорить такихъ вещей: это можетъ повредить качеству вашей муки.

— Одно изъ правилъ радикаловъ! повторилъ Сиркомъ въ сердцахъ. Желалъ бы я знать, чмъ вы можете это доказать. Я это слыхалъ еще отъ дда своего.

— Если угодно, сію минуту докажу, сказалъ проворный Христіанъ. Реформа вызвана желаніемъ большинства, то-есть черни, какъ вамъ не безъизвстно, а все благоразумное, рсе порядочное населеніе края, составляющее меньшинство, боится черезъ-чуръ поспшнаго хода реформы. Такимъ образомъ теченіе тянетъ на сторону реформы и радикализма, и если вы, Сиркомъ, плывете по теченію, вы реформистъ и радикалъ^ мука ваша никуда не годится, и Скальзъ ее забракуетъ.

Вс расхохотались. Шпилька Скадьзу очень понравилась всмъ, кром мельника и дворецкаго. Дворецкій обдернулъ жилетъ, тяжело вздохнулъ и тревожно обвелъ всхъ глазами. Остроты Христіана вообще казались ему очень глупыми и пошлыми.

— Какой вы однако зубастый, Христіанъ, сказалъ садовникъ. Вы ей-ей ни передъ кмъ не остановитесь.

— Такой комплиментъ можно бы сдлать и старому Нику {Простонародное названіе черта въ Англіи.}, ужъ если на то пошло, сказалъ Сиркомъ, все еще но оправившійся отъ смущенія.

— Да, да, сказалъ Скальзъ, я самъ не дуракъ, и могъ бы Отпарировать хоть какой ударъ, еслибъ захотлъ, но я не хочу, чтобъ про меня говорили, что я ни передъ чмъ не остановлюсь, У меня тоже есть свои правила.

— Это мы вс знаемъ, сказалъ Христіанъ, разливая пуншъ. Что было бы съ правдой безъ Скальза!

Смхъ на этотъ разъ не былъ такимъ единодушнымъ. Выходка Христіана показалась немножко сатанинской.

— Шутка шутк рознь, господа, да вдь наконецъ и шутк есть предлъ, сказалъ дворецкій, окончательно выходя изъ себя, — ужъ кажется довольно пошутили моимъ именемъ, но ужъ если зашла рчь объ именахъ, то я съ своей стороны тоже могу разсказать кой о комъ, кто теперь называютъ себя христіанами, а прежде были совсмъ другими.

— Полноте, ужъ это переходитъ за предлы шутки, сказалъ фельдшеръ, тоже одинъ изъ постоянныхъ постителей господскаго дома.— Бросьте, Скальзъ!

— Да, ужъ это въ самомъ дл перешло за предлы шутки. Я не арлекинъ, чтобы вертться все только на однихъ шуткахъ. Предоставляю это другимъ христіанамъ, которые ни передъ чмъ не останавливаются, прошли черезъ огонь и воду и мдныя трубы, пришли не-всть откуда и стараются втереться въ довріе господъ къ ущербу своей братіи.

Въ гнвной рчи Скальза было что-то недосказанное — какое-то главное звено, извстное только ему одному, какъ бываетъ часто въ запальчивыхъ, личныхъ стычкахъ. Все общество было въ какомъ-то возбужденномъ состояніи. Вс ждали чего-то, что стоило узнать, на что стоило посмотрть. При общемъ упадк всхъ другихъ британскихъ спортовъ, ссора между джентльменами считалась весьма интереснымъ, затрогивающимъ зрлищемъ, и хотя никто не ршился бы открыто возстать противъ Скальза, но никто не сталъ бы и жалть, еслибъ ему пришлось потерпть пораженіе. Но Христіанъ былъ невозмутимъ. Онъ вынулъ платокъ и обтеръ себ бережно губы. Посл недолгаго молчанія, онъ заговорилъ совершенно спокойно:

— Я вовсе не хочу ссориться съ вами, Скальзъ.— Такіе разговоры не могутъ быть полезны никому изъ насъ. У васъ вотъ бросается кровь въ лицо — а вы склонны къ апоплексіи. И вдь это сверхъ того крайне непріятно въ обществ. Вы лучше разскажите какую-нибудь побасенку обо мн у меня за спиною — это и васъ не такъ взволнуетъ, и мн причинитъ больше вреда. Предоставляю васъ этому удовольствію, а я пойду поиграю въ вистъ съ дамами.

Когда дверь затворилась за Христіаномъ, Скальзъ долго не могъ выговорить ни слова отъ досады. Вс были въ крайнемъ смущеніи.

— Ну ужъ признаюсь — человчекъ! сказалъ Краудеръ вполголоса своему ближайшему сосду садовнику.— Говорятъ, м-ръ Филиппъ откопалъ его гд-то заграницей.

— Онъ былъ курьеромъ, сказалъ садовникъ. Это — тертый калачъ. И кажется, судя потому, что я слышалъ — онъ иногда говоритъ со мною откровенно,— у него въ прошломъ было не мало передрягъ.

— Ну, и немудрено, что у него такой мдный лобъ, сказалъ Краудеръ.

— Онъ просто-на-просто нахалъ, сказалъ Сиркомъ, тоже sotto voce своему сосду Фольмору, фельдшеру. Онъ наскакиваетъ на васъ съ разныхъ сторонъ, такъ что вы не знаете, откуда ждать нападенія.

— Я знаю только то, что онъ собаку сълъ на картахъ, сказалъ Фольморъ. Мн бы хотлось умть такъ играть въ экарте, какъ онъ, любо право смотрть на него, онъ вамъ обчиститъ карманъ такъ скоро, что вы и сморкнуть не успете.

— Ну ужъ это ему чести не длаетъ, сказалъ Сиркомъ.

Разговоръ такимъ образомъ распался на tte-a-tte, и вечеръ окончательно не удался. Однако пуншъ былъ выпитъ, вс счеты подведены къ общему удовольствію, и несмотря на реформистское вяніе современности, хозяйство сэра Максима Дебарри опять пошло по старинной британской, заповданной ддами, троп, какъ по маслу.

ГЛАВА VIII.

Словоохотливая Молва въ интересахъ искуства изображается молодой, крылатой красавицей въ разввающемся одяніи, парящей надъ головами людей и возвщающей животрепещущія новости въ граціозно-изогнутую трубу, въ дйствительности же она очень старая два, съ морщинистымъ, безобразнымъ лицомъ, трясущаяся обыкновенно у камельковъ, за спинкой креселъ, и нашептывающая всякія каверзы праздному люду, который потомъ спшитъ разблаговстить ихъ на всхъ перекресткахъ, все остальное дло., приписываемое ей, совершается обыкновеннымъ ходомъ тхъ страстей, отъ которыхъ люди отмаливаются на ектеніяхъ, и при помощи той безпредльной тупости, противъ которой у насъ до сихъ поръ нтъ еще установленной формулы молитвы.

И въ этомъ случа старушенка-молва шепнула. Скальзу только, что у Тренсома хорошее состояніе, а ужъ личное его стремленіе розыграть видную роль въ разговор, вмст съ его глубокимъ убжденіемъ въ своихъ обширныхъ познаніяхъ и безукоризненно врномъ сужденіи, побудили его опредлить пятью-стами тысячами наименьшій размръ состоянія, пріобртеннаго коммерческой дятельностью Гарольда Тренсома. И опять таки, когда Сиркому довелось упомянуть о пяти-стахъ тысячахъ, какъ о факт всмъ извстномъ, это превращеніе дворецкаго во ‘всхъ’ произошло исключительно вслдствіе врожденнаго Сиркому предпочтенія къ словамъ, которыя трудно было бы перещеголять возраженіемъ, или которыя не могли бы дать никому надъ нимъ перевса. Такимъ-то нехитрымъ путемъ слухъ о богатств Гарольда Тренсома расходился и разростался, прибавляя его мнніямъ много блеска въ глазахъ либераловъ и побуждая даже людей противоположной партіи соглашаться съ тмъ, что это увеличивало его шансы на выборы въ члены отъ свернаго Ломшайра. Какой-то мудрый мыслитель замтилъ, что собственность — своего рода балластъ, разъ признавъ дльность этой метафоры, вс согласилась съ тмъ, что человкъ вовсе неспособенъ плавать въ мор политики безъ значительнаго запаса такого балласта.

Между тмъ состояніе, возроставшее въ воображеніи общества, значительно сократилось въ представленіи самаго владтеля. Оно въ сущности простиралось не дале полутораста тысячъ, на которыя приходилось выкупить нетолько огромную закладную, но еще положить значительную долю капитала на возобновленіе построекъ по всему имнію, проложить дренажъ въ широкихъ размрахъ и сдлать кой—какія снисхожденія прежнимъ фермерамъ, что могло бы отсрочить необходимость передавать фермы въ другія руки во время такого общаго упадка земледльческой дятельности. Арендуемыя фермы были въ рукахъ людей, бднвшихъ годъ отъ году, постепенно запускавшихъ земли и изнемогавшихъ подъ недоимками. Хозяева, въ старыхъ шляпенкахъ и толстыхъ курткахъ домашняго издлія, казались невыразима жалкими, несчастными, наряду съ нищими работниками. Многіе изъ нихъ никакъ не могли сообразить, что на основаніи теоріи ренты землю необходимо бросить, если она не даетъ барыша покрайней-мр равнаго обыкновенной норм процента, такъ что они продолжали обработывать не вслдствіе титаническаго духа оппозиціи, но собственно по незнанію дла. Они часто говаривали, меланхолично почесывая въ затылк, что ршительно не знаютъ, куда имъ дться, и что едва ли было бы лучше ухать изъ насиженнаго гнзда, взваливъ на возъ всю домашнюю утварь, жену, пятерыхъ дтей и убогую дворпяшку.

Гарольдъ Тренсомъ сообразилъ все это очень скоро и замтилъ сверхъ того, что кром непосредственной окрестности дома — строевой лсъ былъ непощадно сгубленъ. Старыя деревья были почти вс срублены, и молодые посвы оказывались весьма неудовлетворительными. Онъ внимательно разсмотрлъ и сравнилъ различные счеты, представленные ему матерью, Джерминомъ и Банксомъ, прикащикомъ, но куда длись огромныя суммы, вырученныя за срубленный лсъ, было покрыто подозрительнымъ мракомъ неизвстности. Онъ замтилъ, что ферма самаго Джермина была въ безукоризненно примрномъ порядк, что на его земл было много новыхъ построекъ на очень широкую ногу, и что на немъ числилась громадная недоимка. М-ссъ Тренсомъ замтила на это, что Джерминъ перевелъ на себя значительную долю долга, а что вмсто ренты онъ выплачивалъ извстную долю процентовъ, Гарольдъ только сказалъ своимъ небрежнымъ но ршительнымъ тономъ: ‘Охъ, чертъ бы побралъ этого Джермина. Мн кажется, что еслибы Дурфи не умеръ и не опросталъ мста для меня, Джерминъ кончилъ бы тмъ, что перебрался бы сюда на житье, а васъ бы перевелъ въ дворницкую отворять ворота для его кареты. Но я съ нимъ расквитаюсь — за все, съ теченіемъ времени. Я не хочу ничмъ быть ему обязаннымъ — ни даже проклятіемъ’.

М-ссъ Тренсомъ ничего больше не возражала. А Гарольдъ не хотлъ входить въ большія подробности при матери. Несомннно, что она очень дятельно хозяйничала — безпрестанно объзжала имнье, была завалена счетами, была главнымъ прикащикомъ незанятыхъ фермъ, и, несмотря на то, допустила дло до такого упадка. Онъ объяснялъ это вообще неумньемъ женщинъ справляться съ мужскими длами. Онъ больше не хотлъ ничего говорить, чтобы не огорчать ее. Онъ только твердо ршился дать ей почувствовать, какъ можно вжливе, чтобы она ни во что не вмшивалась.

М-ссъ Тренсомъ поняла это, и не осмливалась больше высказываться о длахъ, хотя это вызвало тяжкую борьбу ея самолюбія съ немене серіознымъ страхомъ гнва Гарольда, по поводу жалкаго положенія фермъ. Она только замтила, что въ имніи, обремененномъ такимъ огромнымъ долгомъ, легче выносить ежегодную утрату въ недоимкахъ, чмъ расходъ и пожертвованія, какихъ неизбжно потребовало бы возобновленіе фермъ.

— Я право расчитывала, Гарольдъ, заключила она не безъ горечи. Теб только сгоряча кажется, что легко и просто имть дло съ фермерами, но я уврена, что когда ты поживешь между ними, ты убдишься, ты увидишь, что это совсмъ не такъ легко, какъ кажется. Посмотри хоть на имнье сэръ Максима: ты увидишь почти то же самое. Времена были страшно тяжелыя, и старыя семьи держались старыхъ фермеровъ. Но можетъ-быть это торизмъ.

— Если это торизмъ, то не поздравляю васъ съ такой белибердой, милая мамаша. Впрочемъ теперь я желалъ бы, чтобы у васъ было еще хоть трое старыхъ фермеровъ, потому что у меня было бы еще три лишнихъ пятидесятифунтовыхъ голоса. А вдь сплошь и рядомъ насъ обрываетъ какая-нибудь одна голова. Но, прибавилъ Гарольдъ, улыбаясь и подавая ей упавшій мотокъ шерсти,— женщина можетъ быть и тори, если она такъ граціозна и красива, какъ вы. Я способенъ былъ бы возненавидть женщину, которая вздумала бы раздлять мои воззрнія и вмшиваться въ мои дла. Я, какъ вамъ извстно, житель Востока. Такъ какъ же вы ршите, мамашечка: эту комнату меблировать розовымъ? Мн кажется, что розовый цвтъ очень пойдетъ въ вашимъ блестящимъ, сдымъ волосамъ.

Гарольдъ находилъ весьма естественнымъ, что мать его была въ нкоторомъ подчиненіи у Джермина, вслдствіе запутанности семейныхъ длъ. Всмъ женщинамъ, и вообще людямъ слабымъ, безхарактернымъ, свойственно думать, что разъ сложившіяся обстоятельства измнить невозможно, и что ссора съ человкомъ, навдывающимъ домашними длами, нчто весьма серіозное, рискованное. Самъ онъ дйствовалъ весьма осторожно. Онъ на многое закрывалъ глаза въ настоящемъ, боясь дать личной антипатіи, сказывавшейся въ немъ къ Джермину, и вообще органической наклонности къ раздражительности, перевсъ надъ хладнокровнымъ и прозорливымъ намреніемъ не ссориться до поры до времени съ человкомъ, который можетъ быть полезенъ. Гарольдъ не простилъ бы себ низачто посягательства на собственные свои виды. А главной цлью его теперь было попасть въ парламентъ, представителемъ либеральной партіи, и вообще сдлаться человкомъ вскимъ, значительнымъ въ сверномъ Ломшайр.

Какимъ образомъ Гарольдъ Тренсомъ сдлался либераломъ, вопреки всмъ фамильнымъ преданіямъ,— вопросъ, надъ которымъ онъ никогда не ломалъ себ головы. Газеты взялись объяснить это, всякая по-своему. Сверный Ломшайрскій Herald созерцалъ съ прискорбіемъ и съ отвращеніемъ, понятнымъ каждому, движимому здравыми британскими чувствованіями,— образецъ отступничества въ лиц имени, искони вковъ неразрывно связаннаго съ принципами ‘праваго’ дла и съ блюденіемъ исконныхъ постановленій церкви и государства, и видлъ въ этомъ новое доказательство того, что люди, проведшіе большую часть жизни за предлами своего отечества, обыкновенно заражаются нетолько преступнымъ охлажденіемъ къ протестантству, мало того: къ самой религіи,— вольнодумствомъ, близко граничащимъ съ атеизмомъ,— но и легкомысліемъ, побуждающимъ ихъ относиться слегка къ такимъ учрежденіямъ, которыя способствовали возведенію Великобританіи на степень первоклассной державы. Такіе люди, зараженные иноземными обычаями, упоенные тщеславіемъ, стремящіеся къ преходящей власти путемъ популярности, безстрашные, ни передъ чмъ не останавливающіеся, вслдствіе крайняго безврія, либералы, вслдствіе отступничества отъ всего англійскаго, готовы не оставить камня на камн въ національномъ зданіи, готовы разомъ разрушить все великое, созданное вками. Дуффильдскій Watchman видлъ съ другой стороны въ этомъ явленіи признакъ освобожденія отъ путъ предразсудка,— положительную гарантію интеллектуальнаго превосходства, соединеннаго съ благороднымъ сочувствіемъ къ требованіямъ ближнихъ, вспыхнувшимъ внезапно въ отдльной, боле другихъ развитой личности, съумвшеЙ силой воли сбросить съ себя смшную, устарвшую шелуху наслдственныхъ предразсудковъ и сословныхъ интересовъ.

Но эти дальновидные вожаки общественнаго мннія основывали свои сужденія на фантахъ, никому кром ихъ неизвстныхъ и подлежавшихъ сильному сомннію. Гарольдъ Тренсомъ былъ не распутнымъ космополитомъ, какимъ его живописалъ торійскій Herald, ни интеллектуальнымъ исполиномъ, какимъ его изобразила либеральная фантазія Watchman’а. Двадцать лтъ назадъ, онъ былъ блестящимъ, дятельнымъ, добрйшимъ юношей, съ возвышенными стремленіями, онъ съ восторгомъ мечталъ объ успхахъ и власти, но скоро убдился въ невозможности такихъ стремленій, и сдлался печальнымъ и раздражительнымъ. Онъ игралъ только въ т игры, въ которыя былъ мастеръ играть, и обыкновенно выигрывалъ, всхъ остальныхъ игръ онъ избгалъ, и считалъ ихъ незаслуживающими вниманія. Дома и въ Итон онъ сидлъ бокъ-о-бокъ съ олухомъ Дурфи, котораго отъ души презиралъ, и очень скоро сообразилъ, что такъ-какъ этотъ Еалибонъ въ миніатюр старше его, то ему придется составить себ состояніе трудомъ. Это было досадно, и вообще свтъ казался весьма непривлекательнымъ, особенно въ Итон, гд но многимъ причинамъ Гарольдъ игралъ весьма незавидную роль. Онъ не шаллъ, что не хватило денегъ отправить его въ Оксфордъ, онъ не видлъ въ Оксфорд ничего особенно привлекательнаго, вообще во время своей коротенькой жизни онъ былъ обставленъ многими условіями, въ которыхъ положительно не видлъ ничего хорошаго, а уважать ихъ потому только, что другіе считаютъ ихъ хорошими, онъ вовсе не былъ способенъ по своимъ личнымъ свойствамъ. Онъ ухалъ изъ дому очень охотно и весело, хотя, кажется, любилъ мать, и ужъ положительно любилъ Тренсомъ-Кортъ и рку, въ которой удилъ рыбу по цлымъ часамъ. Но вызжая изъ-подъ воротъ, онъ сказалъ себ: ‘Я разбогатю такъ или иначе, и у меня будетъ собственное свое имніе, въ которомъ я буду длать все, что захочу’. Это положительное прицливаніе во что-нибудь нелегкое, но возможное, обрисовывало направленіе, въ которомъ Гарольдова натура была сильна: у него была энергичная воля, огромный запасъ дятельности, самоувренность, быстрота соображенія и весьма малая доза воображенія, что въ общей сложности составляетъ такъ называемый практическій умъ: Съ тхъ поръ характеръ его созрлъ въ различныхъ испытаніяхъ, обогатился познаніями. Но и зрлый мужъ, также какъ мальчикъ, не былъ обширнымъ сочиненіемъ съ пространными коментаріями. Годы развили въ немъ оппозиціоный духъ, ограждавшій личную его независимость, безъ униженія до той черты, за которой власть является лишенною всякой торжественности и всякаго обаянія. И эта склонность помогла его смтливости со: ставить воззрнія, казавшіяся въ одно и то же время и новыми и умренными. Онъ былъ не прочь и отъ оппозиціи и отъ существующаго порядка вещей, и только близкое личное знакомство съ нимъ могло бы положить грань между этими двумя направленіями. Грань эту нельзя было бы опредлить точной теоріей: она бжала неправильнымъ зигзагомъ привычекъ и взглядовъ, усвоенныхъ съ дтства. Ршимость, которой онъ всегда остался вренъ — сдлаться современемъ англичаниномъ въ полномъ значеніи слова, сохранила въ немъ привычку соображать вс свои дйствія, вс свои воззрнія съ англійской политикой и съ англійскимъ общественнымъ строемъ. Онъ намревался стоять за всякую реформу, вызванную экономическими условіями страны, и отъ души презиралъ людей съ гербами на каретахъ, но съ черезъ-чуръ ничтожнымъ запасомъ мозговъ для того, чтобы сообразить, какъ слдуетъ держать себя въ извстныхъ случаяхъ. Онъ относился съ полнымъ уваженіямъ къ людямъ безъ гербовъ, но съ большимъ вліяніемъ, пріобртеннымъ энергическимъ содйствіемъ тому, что представлялось высшимъ благомъ для страны и было твердымъ, завтнымъ желаніемъ большинства. Онъ самъ могъ и хотлъ быть такимъ человкомъ.

Въ дйствительности же Гарольдъ Тренсомъ былъ умный, добродушный, честный эгоистъ, не особенно основательный, но безъ малйшей фальши, гордый, но гордостью, вылившеюся скоре въ индивидуальную, чмъ въ наслдственную фомру, безъ всякихъ мудрствованій, безъ всякой сентиментальности, склонный къ чувственнымъ наслажденіямъ, но чуждый всякаго порока, и, какъ человкъ здоровый, умный, неиспорченный, строго придерживался условной нравственности, возведенной общественнымъ произволомъ въ силу закона. Характеръ, повидимому ничмъ не замчательный и не заслуживающій особеннаго вниманія. Мстность, начерченная нами на карт, кажется не броской, незначительной, но она тмъ не мене составляла очень хорошенькое помстье, въ которомъ было гд и прогуляться и поселиться на простор. Еслибъ Гарольдъ Тренсомъ былъ вашимъ знакомымъ, и вы смотрли на его качества сквозь призму его пріятной вншности, ясной улыбки и привлекательной развязности, всегда нераздльной съ чувственностью — сквозь призму многихъ случайностей, въ которыхъ онъ сдлался вамъ полезнымъ или пріятнымъ,— вы бы назвали его славнымъ малымъ, очень пріятнымъ гостемъ, добрымъ товарищемъ или братомъ. Захотли ли бы вс матери имть его сыномъ,— это другой вопросъ.

Матери сплошь и рядомъ гораздо больше думаютъ о себ, чмъ о своихъ дтяхъ, и когда дти переростутъ ихъ и уйдутъ отъ нихъ въ школу или въ жизнь, у нихъ остаются огромные проблы времени, которые он наполняютъ не молитвами за своихъ дтей, не перечитываніемъ старыхъ писемъ, не благословленіемъ тхъ, кто смнилъ ихъ въ ближайшихъ заботахъ объ ихъ кровныхъ. М-ссъ Тренсомъ была не изъ числа кроткихъ, любящихъ и тихо льющихъ слезы женщинъ. Она, какъ большинство молодыхъ матерей, воображала, что съ рожденіемъ хорошаго мальчика, чаша счастія ея наполнится, но потомъ она прожила такъ долго въ разлук съ этимъ мальчикомъ, что оказалась наконецъ лицомъ къ лицу съ сыномъ, котораго побаивалась, къ которому не знала, какъ подойдти. А между тмъ Гарольдъ былъ добрымъ сыномъ: онъ цловалъ у матери руку, предоставилъ ей выбирать все, что ей больше нравилось для дома и для сада, спрашивалъ, какихъ лошадей хочется ей пріобрсти для новой кареты, и сильно заботился о томъ, чтобы она была самой блестящей и самой представительной особой всего околотка. Она тяготилась всмъ этимъ: это не удовлетворяло ее, однако, еслибъ этому надлежало прекратиться и уступить мсто другому,— она была слишкомъ неуврена въ чувствахъ Гарольда, для того чтобы представить себ ясно, чмъ могло быть это другое. Тончайшія нити, невидимыя для глаза, искусно продернутыя сквозь чувствительную кожу, такъ что малйшее передвиженіе ихъ, малйшее поползновеніе порвать ихъ причинило бы страшное мученіе,— могутъ быть иногда хуже, тяжеле цпей. М-ссъ Тренсомъ чувствовала на. себ такія роковыя нити, и горечь безвыходнаго рабства тсно связывалась съ роскошнымъ комфортомъ дома, водвореннымъ Гарольдомъ съ магической быстротой. Ни одно изъ ея ожиданій не сбылось. Еслибъ Гарольдъ выказывалъ хоть малйшее желаніе видть ее у себя въ комнат — еслибъ онъ въ самомъ дл дорожилъ ея мнніемъ — еслибъ онъ былъ тмъ, чмъ ей хотлось видть его въ глазахъ людей ея кружка,— еслибъ все прошлое можно было разсять, уничтожить безъ всякаго слда,— она была бы рада, даже счастлива, но теперь она стала вспоминать съ сожалніемъ о тхъ дняхъ, когда она сиживала одинока въ старомъ кресл и все ожидала, все мечтала о чемъ-то, что должно было случиться. Однако все это далеко и глубоко таилось у нея на сердц и вырывалось только изрдка коротенькимъ горькимъ восклицаніемъ или глубокимъ вздохомъ, и то наедин съ Деннеръ. Она казалась совершенно счастливой, расхаживая по дому и по саду и наблюдая за передлками и перестройками. Разъ, однако, когда она была въ парк, тоже для того чтобы взглянуть на какія-то производившіяся тамъ работы, подвернулась личность, которой она высказала косвеннымъ образомъ долю своей внутренней тревоги.

Она стояла на широкой, песчаной дорожк, длинныя вечернія тни лежали вдоль травы, освщеніе казалось особенно блестящимъ, вслдствіе множества зарумяненныхъ и позолоченныхъ деревъ. Садовники проворно работали, вновь взрытая почва издавала пріятный, сильный ароматъ, маленькій Гарри вертлся съ Невмродомъ около стараго Тренсома, покоившагося въ низенькомъ садовомъ кресл. Сцена была изящной картиной англійскаго семейнаго быта, и красивая, величественная, сдая женщина на первомъ план — заслуживала особеннаго вниманія и удивленія. Только артистъ нашелъ бы необходимымъ повернуть лицо ея къ мужу и къ маленькому внуку и придать ей старчески мягкое и доброе выраженіе. Но лицо м-ссъ Тренсомъ было повернуто въ сторону, и потому она только слышала приближающіеся шаги и не могла отгадать, кто подходилъ, шаги были не такъ быстры, какъ обыкновенно ходилъ сынъ ея, и кром того Гарольдъ ухалъ въ Дуффидьдъ. То былъ Джерминъ.

ГЛАВА IX.

Матью Джерминъ подошелъ къ м-ссъ Тренсомъ, снялъ шляпу и улыбнулся. Она не улыбнулась, но сказала:

— Вы знаете, что Гарольда нтъ дома?

— Да, я зашелъ повидаться съ вами собственно, спросить, нтъ ли какихъ приказаній. Мн не удалось бесдовать съ вами, съ тхъ поръ какъ онъ возвратился,

— Такъ пойдемте въ рощу.

Они повернули и пошли рядомъ. Джерминъ все еще безъ шляпы, держа ее за спиной. Воздухъ былъ такъ мягокъ и пріятенъ, что у м-ссъ Тренсомъ тоже не было на голов ничего, кром вуаля.

Они шли довольно долго молча, пока не скрылись изъ виду, подъ высокими деревьями, беззвучно ступая по оставшейся листв. Джермину смертельно хотлось узнать, не высказалось ли въ чемъ-нибудь мнніе Гарольда о немъ, я мнніе далеко не лестное, какъ ему думалось. У Джермина сердце было отъ природы не каменное: въ двадцать пять лтъ онъ сочинялъ стихи и былъ влюбленъ по уши въ черноглазую красавицу, явное расположеніе которой весьма льстило его самолюбію, но человкъ семейный, съ взрослыми дтьми, человкъ въ извстномъ положеніи и заваленный весьма сложнымъ и отвтственнымъ дломъ, неизбжно дорожитъ мнніемъ о себ, и особенно мнніемъ людей боле или мене вліятельныхъ.

— Гарольдъ замчательно уменъ, началъ онъ наконецъ, такъ-какъ м-ссъ Тренсомъ упорно молчала.— Если онъ попадетъ въ парламентъ, онъ непремнно составитъ себ имя. У него удивительно врный, мткій взглядъ на вещи.

— Въ этомъ нтъ ничего утшительнаго для меня, скала м-ссъ Тренсомъ. Въ этотъ день она больше чмъ когда-либо сознавала, какъ горько, какъ непріятно отзывалось на ней присутствіе Джермина. Она впрочемъ тщательно подавляла въ себ горечь и досаду: — подавляла потому, что не могла допустить, чтобы униженіе, сознаваемое ею въ глубин души, могло когда-либо отразиться, сказаться въ какомъ-нибудь ея слов или взгляд. Цлые годы между ними не было ничего сказано, она молчала, потому что помнила, онъ молчалъ, потому что все больше и больше забывалъ.

— Надюсь, что онъ не манкируетъ противъ васъ ни въ какомъ отношеніи? Я знаю, что его убжденія вамъ не по сердцу, но я надюсь, что во всемъ остальномъ онъ высказываетъ расположеніе и намреніе быть добрымъ сыномъ.

— О, разумется — добрымъ настолько, сколько мужчины находятъ возможнымъ быть добрыми въ отношеніи женщинъ: покупать имъ мягкую мебель и экипажи, предоставлять имъ наслаждаться всми благами жизни подъ гнетомъ пренебреженія и презрнія. Я не имю надъ нимъ никакой власти, замтьте — никакой.

Джерминъ повернулся, чтобы посмотрть м-ссъ Тренсомъ въ лицо: давно она не говорила съ нимъ такъ открыто сознаваясь въ безсиліи.

— Онъ высказалъ что-нибудь непріятное относительно вашего завдыванія длами?

— Моего завдыванія длами! сказала м-ссъ Тренсомъ, гнвно метнувъ глазами на Джермина. Но тотчасъ же опомнилась: она почувствовала, что освтила факеломъ прошлое свое безуміе. Она давно пришла къ твердому ршенію, перешедшему въ привычку,— не затвать съ этимъ человкомъ никакихъ споровъ — никогда не высказывать ему, что она про него думаетъ, за кого она его считаетъ. Она сохранила въ цлости и женскую гордость — и женскую чуткую чувствительность: она вовсю свою жизнь сохранила двичью потребность въ рыцарскомъ поклоненіи, въ безусловномъ, почтеніи. И потому опять замолчала.

Джермину было скучно — и ничего больше. Въ его ум не было ршительно ничего, соотвтствовавшаго тонкимъ, нитямъ чувствительности и впечатлительности м-ссъ Тренсомъ. Онъ не былъ глупъ, но онъ всегда попадалъ въ просакъ, когда хотлъ быть деликатнымъ или великодушнымъ,, онъ постоянно воображалъ, что можно успокоивать другихъ людей, восхваляя себя самаго. Нравственная вульгарность заразила его какъ бы наслдственнымъ запахомъ. Онъ и теперь попалъ въ просакъ.

— Милая моя м-ссъ Тренсомъ, сказалъ онъ мягкимъ, ласковымъ тономъ,— вы взволнованы, вы какъ будто гнваетесь на меня. А между тмъ если вы посмотрите на дла хладнокровно, вы увидите, что вамъ пожаловаться не на что, если только вы не найдете возможнымъ жаловаться на неизбжное теченіе обстоятельствъ. Я всегда старался предупреждать и исполнять ваши желанія, въ дни счастія и несчастія. И теперь я всей душей готовъ сдлать вамъ все угодное, если это только возможно.

Всякая фраза рзала ее ножемъ въ сердце. Ласка и ухаживаніе нкоторыхъ людей боле раздражаютъ, боле унижаютъ, чмъ иныя насмшки, но несчастная женщина, поставившая себя въ нкоторую зависимость отъ человка, ниже себя по чувствамъ, должна выносить такое униженіе, во избжаніе чего-нибудь худшаго. Грубая доброта во всякомъ случа лучше грубаго гнва, и во всхъ человческихъ спорахъ натуры тупыя, ограниченныя, грубыя всегда берутъ верхъ именно вслдствіе своей тупости и грубости. М-есъ Тренсомъ сознавала въ глубин души, что отношенія, сковавшія ея уста предъ образомъ дйствій Джермина, въ дловомъ отношеніи, подали ему поводъ воображать, что онъ можетъ расчитывать на безнаказанность во всхъ другихъ обстоятельствахъ. Она очень хорошо помнила, что ей пришлось вынести вслдствіе его недобросовстнаго эгоизма. А теперь возвращеніе Гарольда, богатаго, проницательнаго, дятельнаго, съ очевиднымъ стремленіемъ къ преобладанію, къ господству, поставило ихъ обоихъ лицомъ къ лицу съ затрудненіемъ, слагавшимся годами неизвстности инеувренности въ исход. Въ такомъ положеніи, со страшной тайной угрозой надъ головой — тайной, извстной Джермину и въ которой онъ былъ главнымъ участникомъ,— она готова была поразить его негодованіемъ, уничтожить его словами, вполн соотвтствовавшими его дйствіямъ, и тмъ боле готова, что онъ говорилъ съ нахальной, фамильярной любезностью, не понимая, что было у ней на сердц. Но какъ только въ глубин души ея возникали слова: ‘Вы довели меня до этого’, ей слышался немедленно отвтъ: ‘Вы сами довели себя до этого.‘ А она низачто на свт не согласилась бы выслушать такого отвта отъ кого бы то ни было. Что же она сдлала? Чрезъ нсколько минутъ молчанія, она какъ-то странно успокоилась и сказала тихимъ, почти дрожащимъ голосомъ:

— Дайте мн руку.

Онъ подалъ ее немедленно, надвъ шляпу и удивляясь. М-ссъ Тренсомъ не ходила съ нимъ подъ руку уже боле двадцати лтъ.

— Я попрошу васъ только объ одномъ. Дайте мн слово.

— Въ чемъ дло?

— Дайте мн слово, что вы не станете споритъ съ Гарольдомъ.

— Вамъ не безъизвстно, что я не могу желать съ нимъ ссориться.

— Но дайте клятву, и не переступайте ея ни въ какомъ случа. Выносите отъ него все, но только не ссорьтесь съ нимъ.

— Разв можно дать клятву не ссориться! сказалъ Джерминъ, немножко разсердившись на требованіе выносить безотвтно вс рзкости Гарольда.— Все зависитъ отъ обстоятельствъ, отъ настроенія минуты. Я ни въ какомъ случа не возьмусь выносить все.

— Боже мой! сказала м-ссъ Тренсомъ, высвобождая свою руку изъ подъ его руки,— неужели вы не сознаете, какъ это было бы ужасно?

Когда она высвободила руку, Джерминъ сунулъ об свои руки въ карманы и, пожимая плечами, сказалъ:

— Я буду обращаться съ нимъ также, какъ онъ со мной.

Джерминъ повернулся своей дикой стороной — и мягкости, любезностей какъ не бывало. Это-то и пугало всегда м-ссъ Тренсомъ: возможность наглости, нахальства въ человк, близкомъ ей въ качеств стараго и полезнаго слуги, клеймо котораго тайно тяготло на ней. Она была также безсильна, безвластна надъ нимъ, какъ надъ сыномъ.

Гордая, властолюбивая женщина, не смла произнести ни одного слова. Оба они молчали, выходя съ тнистой тропинки на солнце. У обоихъ въ головахъ вертлось незрлое, смутное желаніе — чтобы Гарольдъ Тренсомъ не рождался на свтъ.

— Мы много работаемъ по случаю выборовъ, сказалъ Джерминъ, приходя въ себя, когда они довернули снова на солнце.— Надюсь, что намъ удастся его вывезти, и въ такомъ случа онъ будетъ какъ нельзя боле въ дух. Все устроится гораздо лучше, чмъ вамъ кажется. Убдите себя только въ томъ, прибавилъ онъ, улыбаясь ей, что для человка въ его положеніи лучше быть въ парламент на дурномъ счету, чмъ вовсе не быть.

— Нтъ, сказала на это м-ссъ Тренсомъ. Я слишкомъ стара, чтобы переучиваться называть горькое сладкимъ и сладкое горькимъ. Но мои личныя мысли или чувствованія къ вопросу не относятся. Я стала также безполезна, какъ старомодное украшеніе камина.

И такимъ образомъ они разошлись, въ той же изящной обстановк, въ которой встртились. М-ссъ Тренсомъ стало страшно: все вокругъ нея, прежде горячее и блестящее, подернулось блымъ, сдымъ пепломъ, и солнечные лучи только еще ярче, еще рельефне выставляли это запустніе.

Джерминъ по дорог домой думалъ о возможности столкновеній между нимъ и Тренсомомъ,— столкновеній, которыя къ добру не приведутъ, потребуютъ отъ него денежныхъ пожертвованій и, можетъ быть, даже доведутъ до скандала, что, въ свою очередь, тоже повлечетъ къ денежному ущербу. Человкъ по шестому десятку, женатый, въ связяхъ со всей Дуффильдской знатью, съ цлой семьей взрослыхъ дочерей, съ домомъ на большую ногу и съ обширной дловою практикой, непремнно больше заботится о сохранности и неприкосновенности всхъ этихъ солидныхъ благъ, чмъ объ идеяхъ и чувствахъ. Различныя, несчастныя стеченія обстоятельствъ поставили Джермина въ непріятное, неудобное положеніе именно теперь, нельзя было бы особенно винить его, какъ ему казалось, еслибъ дло шло не на такую спшку, все бы могло уладиться къ общему удовольствію. Онъ низачто не допустилъ бы никого обвинить себя въ причиненіи намреннаго ущерба кому бы то ни было, онъ былъ готовъ на всякія удовлетворенія, на всякія уступки, еслибъ только его попросили какъ слдуетъ. Только конечно лучше было бы, еслибъ ничего не просили, ничего не требовали.

Одному нмецкому поэту вврили особенно вкусную колбасу для передачи пріятелю въ Париж. Во время путешествія, онъ понюхалъ ее, ему захотлось попробовать, онъ откусилъ кусочекъ, потомъ другой и еще другой, увлекаясь послдовательными моментами соблазна, пока наконецъ отъ колбасы остался одинъ хвостикъ. Преступленіе было не преднамренное. Поэтъ любилъ правду и честность, но любилъ тоже и колбасы, а дло-то вышло прескверное.

То же почти было и съ Джерминомъ. Онъ далеко не сочувствовалъ гнусной отвлеченности мошенничества и обмана, но онъ любилъ другія вещи, что и ввело его и въ искушеніе и въ заблужденіе. Ему приходилось длать многое въ судебной сфер и въ ежедневной жизни, чего бы онъ, съ абстрактной точки зрнія, первый не преминулъ осудить, и въ самомъ дл онъ былъ совершенно чуждъ искушенію абстрактному. Въ этомъ-то и заключалось неудобство, онъ согршилъ ради частныхъ, конкретныхъ видовъ и это вело прямымъ путемъ къ частнымъ, конкретнымъ послдствіямъ.

По онъ былъ человкъ ршительный. Разъ избравъ путь, по своему крайнему разумнію наилучшій,— онъ шелъ прямо къ цли. Выборы должны состояться, и непремнно такъ, какъ ему хочется: это непремнно отразится благопріятно на Гарольд, дастъ ему опредленное занятіе и предоставитъ ему самому больше времени приготовиться къ какому бы то ни было кризису.

Онъ казался чрезвычайно въ дух въ этотъ вечеръ. Было рожденіе его старшей дочери, и молодежъ затяла танцы. Папа былъ восхитителенъ — протанцовалъ кадриль — разсказывалъ анекдоты за ужиномъ и припоминалъ остроумныя цитаты изъ своихъ прежнихъ чтеній: если цитата была латинская, онъ считалъ непремннымъ долгомъ переводить и истолковывать ее дамамъ, такъ что одна глухая гостья изъ Дуффильда не отводила рожка отъ уха, чтобы не пропустить ни одного слова изъ разглагольствованій Джермина, и очень сожалла, что не взяла съ собой племянницы: она молода, и все бы запомнила.

Однако създъ былъ гораздо меньше обыкновеннаго. Многіе изъ требіанцевъ отреклись отъ Джермина, когда узнали, что онъ сталъ на сторону радикала.

ГЛАВА X.

Въ одинъ изъ воскресныхъ вечеровъ, Феликсъ Гольтъ стукнулъ въ дверь Лайонова дола, хотя слышалъ голосъ священника въ капелл. Онъ стоялъ съ книгой подъ мышкой, очевидно увренный въ тонъ, что въ дом есть кому отворить ему дверь. И въ самомъ дл: Эсирь никогда не ходила въ капеллу по вечерамъ: у нея въ толп разбаливалась голова.

Феликсъ въ нсколько недль близко сошелся съ Лайономъ. У нихъ были одинаковыя политическія симпатіи, а и тмъ либераламъ, у которыхъ не было ни блыхъ ни ленныхъ помстьевъ, ни арендъ, и главное участіе которыхъ въ выборахъ состояло исключительно въ извстномъ всмъ и каждому ‘глазніи,’ — было что говорить, если не длать. Можетъ-быть самыя лучшія, самыя пріятныя отношенія т, въ которыхъ, при большомъ личномъ сходств, находится много предметовъ для спора. Знакомство съ рзкимъ, настойчивымъ, но преисполненнымъ патріотизма и чувства Феликсомъ, составило счастливую эпоху въ жизни священника. Бесда съ этимъ молодымъ человкомъ, хотя полнымъ врованій и надеждъ, но вмст съ тмъ полнымъ своеобразности, которую многіе сочли бы за ересь, но въ которой Лайонъ упорно видлъ невыбродившееся правовріе,— было точно добрымъ кускомъ мяса на крпкіе зубы посл черезъ-чуръ продолжительной ды съ ложки. Бесдовать съ нимъ, для того чтобы привести его блуждающія стремленія къ доброй цли,— было очень заманчиво, но можетъ-быть, еслибы Феликсъ скоре подчинился общему уровню, маленькій Лайонъ нашелъ бы бесду съ нимъ боле поучительной и пріятной.

Эсирь не такъ часто, какъ отецъ, видлась съ новымъ знакомымъ. Но ей онъ начиналъ казаться ‘забавнымъ’ и потому неизбжно затронулъ въ ней женскую струнку тщеславія. Ей захотлось заставить его преклониться передъ собой. Онъ всегда возставалъ противъ нея, мало того, смотрлъ на нее такъ, какъ будто не видя ни малйшей подробности въ ея личности, какъ будто она была старухой въ чепчик. Она никакъ не хотла допустить, чтобы онъ не удивлялся ея рукамъ, или ея лебединой ше, или ея граціознымъ движеніямъ, вслдствіе чего ее прозывали въ пансіон Калипсо (едва ли вслдствіе основательнаго, близкаго знакомства съ Талемакомъ). Феликсъ непремнно долженъ быть немножко влюбленнымъ въ нее,— разумется, онъ никогда не сознается, потому что это было бы непріятно. А ужъ сдлаться формальнымъ поклонникомъ онъ ни въ какомъ случа не захочетъ. А между тмъ очевидно, что вмсто того чтобы чувствовать себя такъ или иначе въ неловкомъ положеніи,— онъ относился къ ней свысока, и что еще хуже — Эсирь въ душ сама сознавала, что онъ былъ выше ея. Тмъ не мене ее возмущала мысль о его пренебреженіи, ей хотлось, въ порыв негодованія, находить какъ можно больше смтнаго, дурнаго въ немъ — хотлось не заглядываться на разнообразныя выраженія его открытаго лица, не заслушиваться его звучнаго, добродушнаго смха, непремнно громко отзывавшагося на всякую шутку насчетъ себя самаго. Кром того, она не могла не дивиться странной комбинаціи его ума, его личности съ его общественнымъ положеніемъ, съ его обстановкой. Разъ она къ собственному своему удивленію и къ удивленію отца — вызвалась сходить съ нимъ къ м-ссъ Гольтъ успокоить ее насчетъ сына. ‘Какая у него мать! подумала она, когда они возвращались домой, — онъ, правда, грубъ, рзокъ, но я не вижу въ немъ ничего пошлаго. Впрочемъ — можетъ быть, еслибъ поставить его рядомъ съ безукоризненнымъ джентельменомъ…’ Эсири очень хотлось имть въ числ знакомыхъ безукоризненнаго джентльмена: онъ конечно сталъ бы удивляться ей и удостоврилъ бы ее въ неприличности Феликса.

Въ этотъ воскресный вечеръ, когда раздался стукъ въ дверь, она сидла въ кухн, въ уголк между очагомъ и окномъ, и читала Рене. И, конечно, въ изящномъ, свтло-голубомъ плать — она почти всегда носила какой-нибудь изъ оттнковъ голубаго — протянувъ изящныя туфельки къ огню, поглаживая тоненькими пальчиками внецъ блестящихъ косъ на голов,— она была замчательной красавицей. Когда послышался стукъ, она покраснла и хотла-было закрыть книгу и убрать ее съ глазъ долой на подоконникъ, но устояла противъ искушенія, только слегка тряхнула головой, положила ее открытой возл себя на стол и направилась къ входной двери, отворявшейся въ кухню. Въ лиц у нея мелькнуло какъ будто что-то лукавое: ударъ былъ сильный, вроятно его нанесла чья-нибудь мощная рука.

— Здравствуйте, миссъ Лайонъ, сказалъ Феликсъ, снимая шапку: онъ настойчиво уклонялся отъ убыточнаго, дорогого безобразія шляпы, и въ суконной шапк и безъ галстука представлялъ изъ себя фигуру, надъ которою мать его плакала всякое воскресенье.

— Боже мой, это вы, м. Гольтъ! Вамъ придется подождать. Проповдь еще не кончена, а потомъ будетъ еще гимнъ и молитва, а можетъ быть и еще что-нибудь задержитъ его.

— А вы позволите мн посидть въ кухн? Я вамъ не помшаю?

— О, нтъ, сказала Эсирь съ мелодичнымъ смхомъ. Войдите пожалуйста, если хотите дождаться отца. Я сидла въ кухн: чайникъ такъ славно распваетъ. Здсь гораздо лучше, чмъ въ гостиной — не такъ мрачно.

— Съ этимъ я совершенно согласенъ.

— Какъ странно! Впрочемъ, если вамъ лучше нравится кухня, и вы не хотите сидть со мной, я могу уйдти въ гостиную.

— Я пришелъ собственно для того, чтобы посидть съ вами, сказалъ Феликсъ напрямикъ по своему обыкновенію,— но я предвидлъ, что вамъ будетъ непріятно увидть меня. Мн хотлось переговорить съ вами, хотя придется говорить о вещахъ далеко не пріятныхъ. Вдь вамъ извстно, что я не умю мягко стлать — не умю хитрить и лукавить.

— Понимаю, сказала Эсирь, опускаясь на стулъ.— Садитесь пожалуйста. Вы находите, что не слдуетъ обходиться безъ вечерней проповди, и пришли прочесть мн ее на дому.

— Да, сказалъ Феликсъ, усаживаясь бокомъ на стулъ неподалеку отъ нея и глядя на нее во вс свои большіе свтло-срые глаза,— и текстомъ для этой проповди послужитъ то, что вы сами высказали въ наше послднее свиданіе. Вы сказали, что вамъ дла нтъ до того, какія у кого убжденія, что вы ищете въ людяхъ только порядочности. Позвольте спросить, что вы хотли сказать этимъ? Подъ убжденіями вы подразумвали мысли и мннія людей а крупныхъ вопросахъ жизни, а подъ порядочностью — ихъ воззрнія на мелочи: на одежду, манеры, удовольствія, развлеченія, украшенія,— такъ что ли?

— Да — или, правильне, ихъ чуткость, воспріимчивость къ такимъ вещамъ.

— Это все равно, мысли, мннія, познанія все — это тоже чуткость, воспріимчивость къ фактамъ и идеямъ. Я понимаю геометрическую проблемму, потому что я воспріимчивъ къ взаимному отношенію линій и фигуръ, и мн хотлось доказать вамъ, что человкъ одаренный воспріимчивостью, которую вы называете порядочностью, и лишенный воспріимчивости, которую вы зовете убжденіями,— непремнно принадлежитъ къ низшему, мельчайшему разряду существъ: — это не человкъ, а наскомое, чувствующее сотрясеніе стола, но не замчающее грома.

— Очень хорошо-съ, я наскомое, а однако я замчаю, что вы меня громите.

— Нтъ, вы не наскомое. Ботъ это-то и бситъ меня въ васъ: вы хвастаетесь мелочностью. А между тмъ въ васъ довольно здраваго смысла, для того чтобы понимать, какъ гнусно становиться въ ряды женщинъ, отравляющихъ мужскую жизнь отсутствіемъ всякаго серіознаго содержанія.

Эсирь сильно покраснла: ей стало досадно на выходку Феликса, хотя она показалась ей не такой грубой и рзкой, какъ то, что онъ высказывалъ прежде.

— Въ чемъ же состоитъ мое ужасное преступленіе? сказала она, вставая, ставя одну ногу на ршетку очага и глядя на огонь. Еслибъ возл нея былъ кто-нибудь другой, а не Феликсъ, ей можетъ быть показалось бы, что такая поза показываетъ ее въ выгодномъ свт, но она была глубоко убждена въ полномъ его равнодушіи къ тому, чмъ другіе восхищались въ ней.

— Зачмъ вы читаете такую чепуху по воскресеньямъ? сказалъ онъ, взявъ Рене и пробгая глазами страницу.

— Отчего вы не ходите въ капеллу, м-ръ Гольтъ? Отчего вы не читаете Хау и не присоединяетесь къ церкви?

— Между нами огромная разница: — я знаю, отчего я этого не длаю. Я вполн убжденъ въ томъ, что могу длать лучше. У меня есть свои принципы, и я унизилъ бы себя, еслибъ сталъ длать то, чего я не признаю лучшимъ.

— Понимаю, сказала Эсирь какъ можно беззаботне, чтобы скрыть горечь.— Я существо низшаго разряда, и не могу себя унизить.

— Вы ни въ какомъ случа не унизили бы себя, раздляя воззрнія вашего отца. Если женщина дйствительно считаетъ себя существомъ низшимъ, она ставитъ себя въ зависимость: она руководствуется мыслями отца или мужа. Если же нтъ,— пусть она покажетъ свою силу выборомъ чего-нибудь лучшаго. Вы должны знать, что принципы отца вашего выше и лучше того, что руководитъ вашей жизнью. Вы просто изъ праздности и эгоизма пренебрегаете его ученіемъ и отдаетесь пустякамъ.

— Очень вамъ благодарна за наставленіе. Но я что-то не помню, чтобы я когда-нибудь сообщала вамъ свои причины.

— Да разв можетъ что-нибудь заслуживающее названія причины побудить кого бы то ни было увлекаться такой дребеденью — идіотической безнравственностью, прибранной и украшенной такъ, чтобы казаться съ перваго взгляда прекрасной, съ приправкой ничтожной дозы нравоученія, точно заячья ножка, которую кладутъ на блюдо, для того чтобы гости не подумали, что ихъ подчуютъ кошачьимъ мясомъ! Посмотрите напримръ! ‘Est-ce ma faute, si je trouve partout les bornes, si ce qui est fini n’а pour moi aucune valeur?’ Да, положительно ваша вина, потому что вы оселъ, а гд же осламъ понимать и сознавать безконечность, да и вообще понимать чтобы то ни было. Знаете ли вы, напримръ, что такое ромбоидъ? О нтъ, такихъ вещей нельзя опредлять границами, у такихъ вещей нтъ предловъ. ‘Cependant, j’aime la monotonie des sentiments de la vie, et si j’avais encore la folie de croire au bonheur’…

— О, пожалуйста, м. Гольтъ, не читайте съ такимъ ужаснымъ акцентомъ: ушамъ больно. Эсирь, изстрадавшаяся безвыходно подъ предшествовавшими ударами плети, нашла нкоторое утшеніе для себя въ этой критической выходк.

— Вотъ такъ и есть, сказалъ Феликсъ, бросая книгу на столъ и вновь принимаясь расхаживать по комнат. Вы счастливы только тогда, когда вамъ удастся придраться къ слову, сбить съ толку противника и отбояриться отъ сужденія, которое могло бы имть для васъ очень важныя послдствія.

— Надюсь, что я довольно понаслушалась, не сбивая васъ съ толку.

— Не довольно, миссъ Лайонъ,— вы еще не выслушали всего, что я намревался сказать вамъ. Я хочу, чтобъ вы измнились. Конечно грубо, неприлично говорить такія вещи. Слдовало бы сказать, что вы совершенство. Другой пожалуй и сказалъ бы. Но я повторяю, хочу, чтобы вы измнились.

— Что же мн сдлать, чтобы угодить вамъ? Присоединиться къ церкви?

— Нтъ, но спросить у себя, не такое ли великое, священное дло жизнь, какимъ ее считаетъ отецъ вашъ,— дло, въ которомъ вы можете быть или благословеніемъ или проклятіемъ для многихъ. Вы никогда объ этомъ не думали. Вамъ и въ голову не приходило быть чмъ-нибудь лучше птички, вчно охорашивающейся, вчно порхающей съ мста на мсто, по влеченію прихоти. Вы недовольны жизнью, потому что вамъ негд взять мелочей, въ которыхъ вы полагаете все свое счастіе, а не потому, что въ ней миріады мужчинъ и женщинъ гибнутъ подъ гнетомъ порока и нищеты.

У Эсири сильно забилось сердце негодованіемъ, раненой гордостью и яснымъ сознаніемъ, что она не съумла бы возразить Феликсу. Онъ былъ оскорбительно невжливъ, но она чувствовала, что она унизила бы себя, высказавъ ему это, выказавъ негодованіе: такимъ образомъ она подтвердила бы его обвиненіе въ мелочности, въ суетности, бгающей отъ суровой правды, и кром того, сквозь обиду и негодованіе проглядывало въ ней смутное сознаніе, что эта грубая выходка Феликса въ сущности гораздо боле для нея лестна, чмъ весь его предшествовавшій образъ дйствія. Она съумла совладать собою настолько, чтобы сказать обычнымъ своимъ серебристымъ голосомъ:

— Продолжайте пожалуйста, м. Гольтъ. Я уврена, что эти жгучія истины должны лежать камнемъ у васъ на сердц: ужъ лучше выбросить ихъ поскорй.

— Да, вы правы, сказалъ Феликсъ, останавливаясь неподалеку отъ нея.— Я не могу видть васъ на стез нелпыхъ, безумныхъ женщинъ, отравляющихъ жизнь честныхъ людей. Мужчины не могутъ не любить женщинъ, и такимъ образомъ становятся рабами мелочныхъ побужденій мелочныхъ существъ. Такимъ образомъ подавляется, парализуется въ насъ всякое великое дло, всякое возвышенное стремленіе изъ-за существъ, которыя тратятъ жизнь на вздоръ, работаютъ тломъ и духомъ надъ дребеденью, въ которой, нтъ ничего общаго съ мужского жизнью. Вотъ что длаетъ женщинъ проклятіемъ, цлая жизнь пріостанавливается, тормозится вслдствіе ихъ молочности. Вотъ отчего я никогда не полюблю, а если полюблю, то никогда не выскажу, и никогда не женюсь.

Смятеніе въ душ Эсири — обида, негодованіе, сознаніе страшной власти, которою звучали гнвныя слова Феликса,— сдлались наконецъ невыносимыми. Она стала утрачивать самообладаніе. Губы ея дрогнули, но гордость, боявшаяся пуще всего выдать свое смущеніе, выручила ее отчаяннымъ усиліемъ. Она сильно ущипнула себ руку, чтобы хотя отчасти превозмочь тревогу, и сказала презрительнымъ тономъ:

— Меня, право, глубоко трогаетъ ваше довріе….

— Ага! вотъ теперь вы обидлись и разсердились на меня. Я этого ожидалъ. Женщины не любятъ мужчинъ, говорящихъ имъ правду.

— Мн кажется, что вы черезъ — чуръ хвастаете своей правдой, м. Гольтъ, сказала Эсирь, выходя наконецъ изъ себя.— Очень нетрудно быть правдивымъ, когда не стоятъ за то, чтобы неоскорблять другихъ и обходить самихъ себя молчаніемъ. Говорить правду — часто значитъ не боле ни мене, какъ быть дерзкимъ.

— Вы стадо-быть назвали бы дерзостью, еслибъ я сталъ тащить васъ за подолъ изъ колодца?

— Вамъ непремнно слдуетъ основать секту: вы призваны быть проповдникомъ. Право жаль будетъ, если вамъ придется всю жизнь ограничиваться однимъ слушателемъ.

— Я вижу теперь, что я сдлалъ глупость. Я думалъ, что у васъ боле широкая и глубокая душа, что въ васъ можно разбудить, расшевелить какое нибудь хорошее чувство, хорошее стремленіе, но я расшевелилъ въ васъ только тщеславіе — и ничего больше. Я ухожу. Прощайте.

— Прощайте, сказала Эсирь, не глядя на него. Онъ не отворилъ двери немедленно. Онъ должно-быть нсколько разъ надвалъ и снималъ шапку. Эсири ужасно хотлось накинуть на него арканъ и остановить его, сказать ему что-нибудь, самая ея досада длала этотъ уходъ еще боле досаднымъ, потому что за нимъ было послднее слово, и слово очень горькое. Но вотъ задвижка щелкнула, и дверь за нимъ затворилась. Она побжала къ себ въ спальню и залилась слезами. Бдная двушка! Въ ней странно противорчили побужденія и влеченія въ эти первыя минуты. Она не могла вынести мысли о неуваженіи Феликса, какъ не могла вынести мысли о покорности передъ его обвиненіемъ. Ее возмущало сознаніе его превосходства, и вмст съ тмъ она сознавала себя въ новой зависимости отъ него. Онъ былъ невоспитанъ, грубъ, онъ позволилъ себ неслыханную дерзость, и вмст съ тмъ его негодующія, оскорбительныя слова были для нея лестны: онъ думалъ, что она заслуживала большаго вниманія, чмъ остальныя женщины. Онъ позволилъ себ невыносимую, непростительную дерзость, говоря ей, что онъ никогда не полюбитъ, никогда не женится, какъ будто бы ей было до этого дло, какъ будто бы онъ воображалъ себя способнымъ внушить привязанность, которая побудила бы любую женщину выдти за него замужъ, немедленно вслдъ за такой эксцентрической выходкой. Неужели онъ вообразилъ, что она видитъ въ немъ человка, который могъ бы влюбиться въ нее?— жениться на ней?. Но если онъ любитъ ее, и если это заставляетъ его желать, чтобы она измнилась… Этотъ новый видъ дерзости угомонилъ немножко негодованіе Эсири, хотя она была вполн уврена въ томъ, что не любитъ ого, что никогда низачто не полюбитъ такого педагога, такого учителя, ужъ не говоря ничего о его другихъ странностяхъ. Но онъ хочетъ, чтобы она измнилась. Въ первый разъ въ жизни Эсирь почувствовала сильный ударъ самолюбію. Она узнала, что есть человкъ, которому она кажется пошлой, мелочной, эгоистичной. Каждое слово Феликса врзывалось ей въ память. Она почувствовала себя лицомъ къ лицу съ незнакомымъ, невиданнымъ, призракомъ самоосужденія, и ей показалось, что въ ней разомъ умерли вс невинныя прихоти, которыми она тшилась до сихъ поръ, не останавливаясь на вопросахъ внутреннихъ. Желаніе отца видть ее достойнымъ членомъ церкви никогда сильно ее не затрогивало, она видла, что онъ и безъ того ее обожалъ. Онъ никогда не говорилъ, чтобы она длала что-нибудь унизительное, но скорблъ только о томъ, что она недостаточно думаетъ о небесахъ. Разговоры о ‘ерусалим’ и о ‘слав’, молитвы добраго старика-отца, мысли и побужденія котораго казались ей чмъ-то подобнымъ ‘Жизни пр. Доддриджа’, которую она отложила въ сторону, не прочитавъ до конца,— не затрогивали ея самоуваженія и самодовольства. Но теперь въ ней проснулось вмст со всмъ, другимъ и новое пониманіе отца. Правда ли, что его жизнь, такъ много лучше, выше ея жизни? Она не можетъ измниться такъ, какъ бы хотлъ Феликсъ, но она сказала себ, что онъ ошибся, если вообразилъ ее неспособной на. благородныя, возвышенныя побужденія.

Она услышала, что отецъ вошелъ въ домъ, утерла слезы и сошла къ нему внизъ.

— Хочешь чаю, папа? Какъ у тебя горитъ голова, сказала она, ласково поцловавъ его въ лобъ и приложивъ къ нему свою холодную руку.

Лайонъ немножко удивился, такая порывистая нжность была не въ ея характер, это напоминало ему ея мать.

— Милое, дорогое дитя мое, сказалъ онъ съ чувствомъ, дивуясь сокровищамъ, кроющимся въ нашей грховной природ.

ГЛАВА XI.

Феликсъ пошелъ въ Спрокстонъ въ воскресенье посл. обда. Ему нравилась прогулка въ эту отдаленную деревушку, онъ отправлялся въ нее для сокращенія пути черезъ уголъ парка сэра Максима Дебарри, потомъ черезъ общій выгонъ, перерезанный мстами красными бороздами, посреди темныхъ массъ дикаго терна, а остальной путь вдоль канала, гд воскресная тишина какъ будто отдыхала на прибрежныхъ лугахъ и пастбищахъ и изрдка прерывалась появленіемъ лошади на бечевник, барки, медленно двигавшейся позади ея съ тонкой струйкой синяго дыма, выходящей изъ жестяной трубы. Феликсъ вынесъ изъ дтства впечатлніе, что дни на барк вс похожи на воскресенье, но лошадь, еслибъ ей высказать это предположеніе, вроятно предпочла бы боле іудейскую строгость къ. буксированію барокъ или, покрайней мр, чтобы по воскресеньямъ бичеву тянули ослы, какъ существа боле низкой породы.

Каналъ этотъ былъ только втвью большой рки и терялся въ угольныхъ копяхъ, гд Феликсъ, миновавъ паутину черныхъ плоскихъ рельсовъ, скоро достигъ своей цли — публичнаго Спрокстонскаго учрежденія, извстнагочастымъ, постояннымъ постителямъ подъ фамильярнымъ названіемъ Головача, а мене частымъ подъ именемъ Сахарной Головы или Новыхъ Копей, Новыми Копями называли новый и боле людный шинокъ Спрокстонской деревни. Другой центръ, извстный подъ названіемъ Старыхъ. Копей, тоже имлъ свою ‘публику но онъ отчасти смахивалъ на покинутую, запущенную столицу, а общество, собиравшіеся въ Синей Коров, было самаго низшаго разряда — равнаго конечно по отношенію къ основнымъ, фундаментальнымъ аттрибутамъ человчества, какъ напримръ желанію пить пиво, но не равнымъ по возможности платить за него.

Когда Феликсъ подошелъ, знаменитый Чебъ стоялъ у дверей. Чебъ былъ замчательнымъ трактирщикомъ, отнюдь не пошлымъ, краснымъ, толстымъ, веселымъ и шутливымъ трактирщикомъ. Онъ былъ худъ и блденъ и никогда, какъ говорили его постоянные постители, не увлекался крпкими напитками. Какъ въ мнніи солдатъ жизнь знаменитаго генерала заколдована, такъ Чебъ, по мннію членовъ клуба ‘Взаимной Выгоды’, былъ одаренъ сверхъестественнымъ воздержаніемъ, такимъ строгимъ блюденіемъ своихъ интересовъ, которое противостояло всмъ наркотическимъ средствамъ. Даже сны его, по собственнымъ его показаніямъ, отличались методичностью, свойственной немногимъ и въ бодрствующемъ состояніи. Фараоновы сны, говорилъ онъ, передъ ними ничто, и выходя такимъ образомъ изъ обыденнаго уровня сновъ, они имли особенный успхъ по воскресеньямъ вечеромъ, когда выслушивавшіе ихъ рудокопы, начисто вымытые и въ праздничныхъ платьяхъ, покачивали головами съ тмъ наивнымъ удивленіемъ, съ которымъ всегда слушаютъ что-нибудь таинственное и необъяснимое. Причины, побудившія Чаба сдлаться хозяиномъ Сахарной Головы, основывались на самомъ строгомъ расчет. Онъ былъ человкъ съ очень дятельнымъ умомъ, и, питая притомъ глубокое отвращеніе къ физическому труду, долго и основательно думалъ, какой родъ дятельности дастъ ему жизнь наиболе спокойную и наиболе соотвтствующую его наклонностямъ, и наконецъ ршился открыть ‘заведеніе’ въ самомъ центр угольныхъ копей. Расчетъ оказался весьма основательнымъ: онъ очень скоро разжился и пріобрлъ право голоса въ графств. Онъ не былъ изъ числа тхъ ограниченныхъ людей, которые находили право голоса стснительнымъ и желали бы лучше обойдтись безъ него: онъ видлъ въ своей привиллегіи неотъемлемую принадлежность своего званія, и намревался воспользоваться ею какъ можно лучше. Онъ называлъ себя человкомъ прямымъ и повременамъ высказывалъ воззрнія свои очень свободно, въ дйствительности же во всхъ его мнніяхъ было одно основное дленіе — ‘моя идея’ и ‘вздоръ.’

Когда Феликсъ подошелъ, Чебъ стоялъ, по обыкновенію, нервически шаря руками въ карманахъ, пытливо поглядывая вокругъ и непрерывно пошевеливая своими стиснутыми тонкими губами. Поверхностный взглядъ на него могъ бы повести къ предположенію, что такая тревожно-любопытная личность не годится въ трактирщики, но въ дйствительности это свойство хозяина значительно способствовало увеличенію желанія выпить во всхъ прохожихъ. Какъ рзкая, визгливя рчь злой бабы, видъ Чеба раззадоривалъ ‘зайдти и выпить’, чтобы успокоить непріятное вы ечатлніе.

Несмотря на то что Феликсъ пилъ очень мало эля, трактирщикъ привтствовалъ его крайне вжливо. Приближающіеся выборы были удобнымъ случаемъ примнить его политическую ‘идею’, которая заключалась въ томъ, что общество существуетъ для блага одной личности, и что личность эту зовутъ Чебомъ. Однако вслдствіе стеченія нелпыхъ обстоятельствъ несовмстныхъ съ этой идеей, Спрокстонъ не попалъ до послдняго времени въ списокъ избирающихъ округовъ. Главный членъ компаніи, разработывающей угольныя копи, былъ Петръ Гарстинъ, и та же самая компанія отдавала въ аренду Сахарную Голову. И Гарстинъ разумется былъ кандидатомъ, для котораго Чебъ берегъ ‘вой голосъ, потому что онъ, какъ наиболе вліятельное лицо компаніи, могъ больше другихъ надодать и вредить Чебу. Но предвзятое намреніе осчастливить полезнаго человчка своимъ голосомъ въ день окончательнаго выбора, не можетъ препятствовать человку, кто бы онъ ни былъ — книжникъ или фарисей (Чебъ употреблялъ эту класификацію человчества, считая ее освященной Писаніемъ), быть тмъ боле свободнымъ въ сношеніяхъ съ тми людьми, которые не знаютъ его хорошенько и считаютъ его человкомъ колеблющимся. Кром Чеба было еще только три самостоятельныхъ голоса въ маленькомъ округ, въ которомъ Сахарная Голова считалась центромъ ума и образованности: углекопы, конечно, не имли права голоса и не нуждались въ политическомъ обращеніи, слдовательно Спрокстонъ не могъ занимать много мста въ сердцахъ кандидатовъ. Но между тмъ на сцену появился кандидатъ радикалъ, вслдствіе чего Дебарри примкнулъ къ Гарстину, а сэръ Джемсъ Клементъ, бдный баронетъ, принужденъ былъ отступить. Чебъ предавался самымъ утонченнымъ умственнымъ комбинаціямъ, чтобы опредлить, какіе шансы выгоды могутъ быть для Сахарной Головы въ этомъ измненномъ стро вещей.

У него былъ братъ въ другомъ графств, тоже трактирщикъ, но на боле широкую ногу, въ многолюдномъ мстечк, и отъ него-то Чебъ заимствовался большими политическими свдніями, чмъ можно было бы обрсти въ Ломшайрской газет. Онъ теперь былъ достаточно просвщенъ, для того чтобы знать, что и безгласные рудокопы и матросы могутъ принести пользу на выборахъ. Это какъ нельзя боле шло къ его политической иде, и еслибъ его спросили, онъ непремнно потребовалъ бы распространенія права подачи голосовъ и на этотъ классъ — покрайней мр на Спрокстонъ.

Съ перваго воскреснаго вечера, когда Феликсъ появился въ Сахарной Голов, Чебъ смекнулъ, что этотъ тонкій малый такъ воздерженъ не почему другому, какъ потому, что онъ чей-нибудь агентъ. Не могло быть никакого сомннія въ томъ, что онъ нанятъ для какой-нибудь цди. Не придетъ же человкъ не пьющій въ кабакъ безъ какой-нибудь тайной цли. А такъ — какъ Чебъ не могъ угадать цли Феликса, она должна была быть очень глубокомысленна и таинственна. Возростающее убжденіе въ таинственности и загадочности этой цли побудило трактирщика въ послдній воскресный вечеръ убдить таинственнаго постителя выпить съ нимъ по стаканчику, но это ровно ни къ чему не повело. Феликсъ зналъ, съ кмъ имлъ дло, и постарался не выдать, что главная его цль была пріобрсти довріе лучшихъ людей кружка и побудить ихъ придти къ нему въ субботу вечеромъ въ комнату, гд Лайонъ или одинъ изъ его діаконовъ говорили проповди по пятницамъ. На эти проповди приходили женщины и дти, трое стариковъ, портной-поденщикъ и чахоточный юноша, ни одного рудокопа нельзя было оттянуть отъ крпкаго эля Сахарной Головы, ни одинъ матросъ не соглашался промнять на проповдь грязное зелье Синей Коровы. Феликсъ былъ идеалистъ, онъ подмтилъ нсколько открытыхъ, пріятныхъ лицъ въ числ рудокоповъ, когда они отмывали по воскресеньямъ копоть съ лицъ, ихъ можно было бы научить употреблять лучше свои заработки. Во всякомъ случа онъ попробуетъ: онъ былъ глубоко убжденъ въ своемъ призваніи, въ сил своего вліянія, и правда, что всегда, когда онъ говорилъ, его слушали съ большимъ вниманіемъ. Въ деревн была безплатная дамская школа, но онъ думалъ, что еслибъ можно было побудить отцовъ, въ суконныхъ шапкахъ, украшенныхъ сальными свчами вмсто пера, на закопченныхъ лицахъ которыхъ лежала печать тяжкаго труда, къ которому онъ чувствовалъ несравненно боле симпатіи, чмъ къ всевозможнымъ ленточкамъ въ петлицахъ,— еслибъ онъ могъ побудить этихъ людей сберечь что-нибудь отъ пропиваемыхъ денегъ, чтобъ заплатить школьному учителю за своихъ сыновей,— это было бы несравненно лучше и полезне для нихъ всхъ школъ Гарстина съ компаніей.

— Я заберу ихъ посредствомъ родительскихъ чувствъ, говорилъ Феликсъ, — я возьму одного изъ мальчугановъ и посажу его въ середку. Пока они не узнаютъ, не убдятся въ томъ, что есть что-нибудь, что имъ дороже и миле наливанья себя пивомъ,— распространеніе подачи голосовъ будетъ для нихъ только распространеніемъ пьянства. Всегда надобно начать съ чего-нибудь: я вотъ начну съ того, что у меня подъ носомъ. Начну съ Спрокстона. Такъ поступилъ бы человкъ, зараженный самымъ ярымъ суевріемъ. Разв нельзя работать, трудиться для строгой истины также, какъ люди трудятся для вздорныхъ предразсудковъ?

У Феликса были свои иллюзіи, какъ у всхъ молодыхъ людей, хотя он были далеко не фешенебельнаго свойства. Онъ остановилъ выборъ на нкоемъ Майк Рябомъ (‘Рябой’ не было его настоящимъ именемъ, но у каждаго углекопа было непремнно свое прозвище). Онъ хотлъ уговорить его пойдти съ собою въ этотъ вечеръ и пригласить нсколькихъ товарищей въ слдующую субботу. Рябой былъ однимъ изъ главныхъ рудокоповъ, у него было ясное, добродушное лицо, и онъ съ особеннымъ вниманіемъ прислушивался ко всему, что Феликсъ умлъ такъ увлекательно высказывать.

Чебъ, у котораго тоже были свои иллюзіи, любезно улыбнулся, когда загадочный поститель подошелъ къ его дверямъ.

— Воскресенье, кажется, вашъ день, сэръ: я уже такъ и буду васъ поджидать по воскресеньямъ.

— Да, я человкъ рабочій, я свободенъ только по воскресеньямъ, сказалъ Феликсъ, останавливаясь у двери, такъ-какъ хозяину видимо хотлось этово.

— Ахъ, сэръ, много есть способовъ работать. Мн сдается, что вы одинъ изъ тхъ, которые работаютъ мозгами. Такой работой занимаюсь и я.

— Можно длать и это и вмст съ тмъ работать руками.

— Ахъ, сэръ, сказалъ Чебъ съ нкоторой горечью въ улыбк,— у меня такая голова, что я часто желалъ быть глупе, я слишкомъ скоро проникаю въ самую суть дла. Я, если можно такъ выразиться, съдаю обдъ во время завтрака. Оттого-то я не могу сказать, чтобы я курилъ трубку: только суну ее въ ротъ, какъ ужъ всю разомъ вытяну, прежде чмъ другіе успютъ хорошенько раскурить, а въ сущности, къ чему все это? Гораздо лучше предоставлять всхъ самимъ себ. На этомъ свт право лучше двигаться потише и не слишкомъ быстро смекать. Вдь вы тоже знаете, что это значитъ, сэръ?

— Нтъ, сказалъ Феликсъ, почесывая въ затылк съ гримасой. Я скорй чувствую себя дуракомъ. Свтъ великъ, и я до сихъ поръ еще не добрался до самой сути его.

— Ага, вы таки себ на ум. Но я надюсь, что мы поймемъ другъ друга. А что касается до предстоящихъ выборовъ, то я головой ручаюсь, что мы сошлись бы, еслибъ на то пошло.

Феликсъ чуть-чуть только усмхнулся.

— Вдь вы не гори, сэръ? Вдь вы не станете держать сторону Дебарри? Я это смекнулъ, какъ только васъ увидлъ, съ первыхъ вашихъ словъ. И сразу такъ и сказалъ: онъ не тори. Надюсь, что я не ошибся, сэръ,— э?

— Конечно, я не тори.

— Послушайте, сэръ: между нами будь сказано, я также мало забочусь о Дебарри, какъ о Джонн Гротсъ. Я живу не на ихъ земл, и они никогда не заглядываютъ въ Сахарную Голову. Я и плевать не хочу на Дебарри: мудрено найдти человка, боле меня независимаго. Я съ ними сдлаюсь, какъ мн покажется лучшимъ и боле выгоднымъ. Что же касается до того, чтобы на стну лзть изъ-за какого нибудь человка, то на это есть дураки, къ которымъ я себя не причисляю.

Мы, смертные, иногда строимъ очень жалкую фигуру въ нашихъ стремленіяхъ выставить себя на видъ. Мы можемъ быть вполн уврены въ собственныхъ нашихъ достоинствахъ и вмст съ тмъ совершенно не знать точки зрнія, съ которой смотрятъ на насъ наши ближніе. Наша татуировка можетъ нисколько не возбуждать въ нихъ удивленія, хотя бы мы сами самодовольно осматривали себя и вертлись кругомъ, чтобы показать ее со всхъ сторонъ. Такъ было и съ Чебомъ.

— Да, сказалъ Феликсъ сухо, я думаю, что есть на свт дло, для котораго вы исключительно созданы.

— Ага, вы такъ думаете? Прекрасно, мы понимаемъ другъ друга, вы не тори, я тоже нтъ. И еслибъ у меда были четыре руки, чтобъ поднять ихъ въ знакъ согласія на выборахъ, я бы ни одной не поднялъ для Дебарри. По-моему, въ Требіанской церкви слишкомъ много ихъ монументовъ и гербовъ. Что такое значитъ ихъ гербъ? Какой-то значекъ безсмысленный, и я никогда ни отъ кого не могъ добиться толковаго объясненія этихъ нелпыхъ значковъ и привиллегій.

Чебу помшало дальше развивать свои воззрнія на историческій элементъ въ обществ прибытіе новыхъ постителей, которые приблизились двумя группами. Первая группа состояла изъ хорошо-знакомыхъ ему углекоповъ, въ чистыхъ праздничныхъ шапкахъ и пестрыхъ платкахъ съ длинными развивающимися концами вокругъ шеи. Вторая группа была весьма необычнымъ явленіемъ и побудила Чеба стиснуть губы и задвигать въ волненіи скулами.

Впереди всхъ халъ щегольски-одтый человкъ верхомъ, съ широкими отложными воротничками и въ пестромъ атласномъ галстук. Онъ былъ человкъ плотный, рослый и сильно смахивалъ на торговца суконными товарами. Дикая мысль мелькнула въ голов Чеба. Ужъ не Гарольдъ ли Тренсомъ этотъ величественный поститель? Извините его: братъ его, обитатель люднаго мстечка, вселилъ въ него убжденіе въ томъ, что кандидаты-радикалы, въ видахъ успшнаго хода выборовъ, не разъ дали съ ребятишками честныхъ поденщиковъ хлбъ съ патокой и объявляли во всеуслышаніе предпочтеніе къ простой и бдной жизни. По мннію Чеба, радикалы были новымъ видомъ паразитовъ, которые лпились на бдныхъ вмсто богатыхъ и потому не отказались бы даже посщать кабаки, что онъ заключилъ изъ представившагося ему факта.

За величественнымъ всадникомъ шло нсколько человкъ очень невзрачнаго вида и вс Спрокстонскіе ребятишки, любопытство которыхъ достигло высшей степени, вслдствіе неожиданной щедрости незнакомца. Человкъ верхомъ, человкъ разсыпающій полу-пенсы, былъ такимъ неслыханнымъ явленіемъ, что никто изъ нихъ не взялся бы ршить, что онъ сдлаетъ вслдъ за этимъ, и маленькіе мальчуганы въ тюленьихъ шапкахъ питали смутную надежду на то, что теперь наступилъ совершенно новый строй вещей.

Вс обступили всадника, а Чебъ подошелъ поддержать лошадь его подъ уздцы.

— Ну-съ, м. Чебъ,— было первыми словами величественнаго незнакомца, когда онъ благополучно слзъ съ сдла,— я такъ много наслышался о вашемъ отличномъ эл, что пріхалъ попробовать его.

— Войдите, сэръ,— покорнйше прошу войдти, сказалъ Чебъ, передавая лошадь работнику. А за честь сочту поподчивать васъ.

Вс вошли въ кабакъ вслдъ за незнакомцемъ, исключая мальчишекъ, которые прильнули къ окнамъ.

— Не угодно ли вамъ пожаловать на чистую половину, сэръ, сказалъ Чебъ раболпно.

— Нтъ, нтъ, я присяду здсь. Я до смерти люблю, сказалъ незнакомецъ, оглядывая углекоповъ, которые посматривали на него не безъ робости,— яркій очагъ, окруженный честными тружениками. Однако я пройду въ другую комнату на минутку, только чтобы перемолвиться съ вами нсколько словъ.

Чебъ открылъ настежъ дверь чистой половины, потомъ, отступивъ назадъ чтобы пропустить, почетнаго гостя, усплъ шепнуть Феликсу:

— Вы знаете этого джентльмена?

— Нтъ, не з паю.

Мнніе Чеба о Феликс Гольт упало съ этой минуты. Дверь чистой половины закрылась, но никто не садился и не спрашивалъ пива.

— А что, хозяинъ, сказалъ Рябой Майкъ, подходя къ Феликсу,— ужъ не изъ выборныхъ ли это кто?

— Очень можетъ быть.

— Мн сказывалъ одинъ человкъ, что они повсюду расхаживаютъ и разъзжаютъ, сказалъ Рябой,— и что теперь подошли такія времена, говорятъ, что человкъ можетъ задаромъ пить пива сколько душ угодно.

— Ну, братъ, это значитъ Реформа, сказалъ высокій, рыжебородый человкъ, по имени Дреджъ.— Это значитъ у насъ пойдутъ выборы и пьянство.

— Такъ-то такъ, но только Реформ никогда не дойдти до Спрокстона, сказалъ сдой, но еще бодрый, свжій человкъ, по прозвищу Старый Слекъ.— Я ничему этому не врю.

— Не вришь? сказалъ Рябой не безъ презрнія,— а я такъ врю. Вдь есть люди, которые не врятъ ничему дальше конца своей кирки. Вы хоть имъ головы расколите, и то ничего въ нихъ не вобьете, а я такъ наврное это знаю отъ одного человка, который только и знаетъ что ходитъ по большимъ дорогамъ. Онъ и пьянъ напился и деньгу зашибъ только тмъ, что скликалъ народъ, да выкрикивалъ имена по заказу. Что, хозяинъ,— что тына это скажешь? заключилъ Рябой, почтительно обращаясь къ Феликсу.

— Хотите узнать все насчетъ Реформы? сказалъ Феликсъ, пользуясь случаемъ.— Если хотите, я могу сказать вамъ.

— Да, да, скажите, мы будемъ очень рады, будемъ вамъ очень благодарны, заговорило нсколько голосовъ разомъ.

— Да, но только для этого нужно время. И нужно, чтобъ не помшали намъ. Самые умные изъ васъ — т которые считаются самыми умными въ клуб — пускай придутъ въ избу Пегги Беттонъ въ слдующую субботу, въ семь часовъ, въ сумеркахъ. А вы, Рыжій, принесите съ собой своего блоголоваго мальчугана. И всякій, у кого есть такой маленькій мальчуганъ, самый маленькій, еще не понимающій, что говорятъ,— пусть принесетъ его съ собой. Но только — уговоръ лучше денегъ — держать это твердо промежъ себя. Намъ дураковъ ненужно. Но вс, кто слышатъ меня, пускай придутъ. Я буду у Пегги Беттонъ.

— Это тамъ, гд по пятницамъ читаютъ проповди, сказалъ Дреджъ.— Я долженъ былъ подставить жен фонарь подъ глазъ, чтобы отвадить ее бгать на проповди. Вдь эдакая бестія, вздумала учить меня, а я ни бельмеса не понимаю, что она тамъ городитъ.

— Разв не можешь ты оставить жену въ поко? сказалъ Рябой съ отвращеніемъ. Я постыдился бы колотить свою хозяйку только за то, что ей нравятся проповди.

— Да не тронь она меня, и я ее не трону, сказъ Дреджъ сердито, желая оправдать себя, но какъ она только начнетъ тарантить, я не могу выносить этого. Однако я принесу своего Джека къ Пегги въ субботу. Мать его вымоетъ. Ему только четыре года, а онъ меня знатно отдлаетъ, любо какъ выругаетъ, если его раззадорить.

— Ну, опять ты понесъ чушь! сказалъ Рябой.

Разговоръ, угрожавшій перейдти въ личности, былъ прерванъ открытіемъ двери съ чистой половины и появленіемъ величественнаго незнакомца съ Чебомъ, лицо котораго необычайно сіяло.

— Присядьте, м. Джонсонъ, сказалъ Чебъ, пододвигая кресло.— Ботъ этотъ джентльменъ желаетъ угостить компанію, прибавилъ онъ, поглядывая кругомъ,— и, что еще больше, онъ желаетъ выпить съ вами рюмочку, и я полагаю, что здсь не найдется ни одного человка, который бы не нашелъ, что это большая честь для насъ, очень большая честь.

Аудиторія не съумла отвтить казенными ‘слушайте, слушайте’, но вниманіе ея было тмъ не мене напряжено до послдней степени, когда они услись по приглашенію хозяина. Вс прониклись пріятнымъ сознаніемъ того, что наконецъ добралась и до Спрокстона таинственная Реформа, и въ весьма пріятныхъ формахъ, съ туго-набитыми карманами. Только одинъ Феликсъ остался на прежнемъ мст, допивая потихоньку начатую кружку и приготовляясь слушать.

— Славный эль, отличный эль, заговорилъ Джонсонъ, опуская стаканъ на столъ и говоря очень скоро, мягкимъ дискантомъ.— Да, продолжалъ онъ съ нкоторымъ пифосомъ въ голос, глядя на Чеба, сидвшаго противъ него,— пріятно, очень пріятно встртить такое заведеніе посреди копей. На чмъ же были бы большіе заработки для рабочаго человка, еслибъ онъ не могъ пріобрсти хорошаго товара за свою трудовую копйку? Да, господа,— тутъ онъ поглядлъ вокругъ: — я былъ въ портерныхъ и видалъ, какъ добрые и честные каменьщики приходили и платили деньги за такое пиво, которое я не ршился бы дать свиньямъ! Тутъ Джонсонъ покачалъ головой.

— Ну да, какъ въ Синей Коров, прибавили-. неугомонный Дреджъ, но его остановилъ строгій взглядъ Рябаго.

— Да, да, вотъ вы знаете, что это бываетъ, другъ мой, сказалъ Джонсонъ, глядя на Дреджа одобрительно.— Но благодареніе Богу, это не будетъ продолжаться дольше. Дрянное пиво будетъ спроважено вмст со всей прочей дрянью. Торговля будетъ процвтать,— а что теперь торговля безъ пара, безъ машинъ? А что машина безъ угля? И замтьте, господа,— никакой человкъ на свт, никакое правительство не можетъ сдлать угля.

Отрывистые, громкіе ‘гмъ, гнъ’ доказывали, что этотъ фактъ встртилъ сочувствіе.

— Ну, и плитняка имъ тоже не выдумать, сказалъ широкоротый, долговязый человкъ, по имени Джилозъ, который былъ бы не прочь отъ боле пространнаго обсужденія этого вопроса, потому что онъ былъ каменьщикъ.

— И плитняка, конечно, а между тмъ, еслибы уголь можно было длать, честный, почтенный людъ, теперь составляющій ядро нашего населенія, не сталъ бы гнуть спину и потть въ копяхъ шесть дней въ недлю. Нтъ, нтъ, это врно: чмъ больше убудетъ процвтать нашъ край, тмъ больше будете нужны вы, господа. Безъ праздныхъ лордовъ и леди можно обойдтись, а безъ почтенныхъ тружениковъ рудокоповъ обойдтись никакъ нельзя. А край нашъ будетъ процвтать. Ужъ въ этомъ я вамъ ручаюсь, господа. Край нашъ станетъ превыше всхъ и не будетъ въ немъ ни одного человка, у котораго не было бы куска мяса въ горшк и лишней копйки въ карман, если мы только постараемся послать надежныхъ людей въ парламентъ,— людей, которые стали бы говорить за рудокоповъ, на каменьщиковъ и за матросовъ — Джонсомъ махнулъ рукой во вс стороны — а не пороли бы дичь, какъ теперь. Наступилъ кризисъ, и мы должны дйствовать. Мы дожили до Реформы, господа, и теперь дло въ томъ, чтобы пустить Реформу въ ходъ. Мы переживаемъ кризисъ,— даю вамъ честное мое слово, что это кризисъ.

Джонсонъ откинулся на спинку кресла отъ сотрясенія этого громкаго существительнаго. Онъ вовсе не думалъ, чтобы кто-нибудь изъ его аудиторіи понималъ, что такое кризисъ, но онъ очень хорошо зналъ, какой эфектъ производятъ въ извстныхъ случаяхъ непонятныя слова, и дйствительно: углекопы прониклись своего рода убжденіями въ томъ, чего они сами не знали, и это было въ самомъ дл отличнымъ способомъ приготовить ихъ къ воспріятію дйствительнаго убжденія.

Феликсъ почувствовалъ, что въ немъ закипала ярость. Трудно придумать нравственную пытку хуже того, когда наши собственныя серіозныя убжденія, наши завтнйшія врованія — искажаетъ, низводитъ до каррикатуры шарлатанъ или наемщикъ. Онъ инстинктивно пощупалъ острый нижній ободокъ края оловянной кружки, стоявшей передъ нимъ, и подумалъ, что она могла бы быть въ случа надобности очень удобнымъ оружіемъ.

Джонсонъ конечно не былъ лишенъ ораторскихъ достоинствъ. Посл этого выразительнаго молчанія, онъ снова выдвинулся впередъ и сказалъ, понизивъ тонъ и вглядываясь пытливо въ слушателей:

— Надюсь, что вамъ всмъ извстна новость?… Толстыя подошвы задвигались по полу, зашумло нсколько пододвинутыхъ стульевъ, но никто ничего не отвчалъ.

— Новость, о которой я говорю, состоитъ въ томъ, что человкъ первостатейный, человкъ, какихъ мало, м. Тренсомъ изъ Тренсомъ Корта, намревается сдлаться вашимъ представителемъ въ парламент, господа. Я говорю, вашимъ: потому что у него всего больше на сердц благоденствіе рабочаго класса — почтеннаго, честнаго люда, работающаго киркой, пилой и молотомъ. Онъ богатъ — у него денегъ больше, чмъ у Гарегина, но онъ не намренъ копить ихъ про себя. Онъ желаетъ употребить ихъ съ пользой, положить ихъ на доброе дло, господа. Онъ пріхалъ изъ чужихъ краевъ съ полными карманами золота. Онъ могъ бы купить всхъ Дебарри, еслибъ они на что-нибудь годились, но онъ намренъ употребить свои деньги на боле полезное дло. Онъ намренъ употребить ихъ на улучшеніе быта рабочаго класса въ нашихъ краяхъ. Я знаю, что есть люди, которые тоже говорятъ о парламентахъ и общаютъ разныя турусы на колесахъ. Напримръ, они говорятъ, что желаютъ блага рабочимъ. Но я на это спросилъ бы у нихъ, какимъ рабочимъ? Вдь есть рабочіе и въ Ньюкастл и въ Вельс и мало ли еще гд? А что за польза, или что за дло честному тому, умирающему съ голоду въ Спрокстон, слышать и знать, что Джакъ въ Ньюкастл стъ вдоволь мяса и пудинга?

— И дло и польза, гаркнулъ Феликсъ своимъ громкимъ, рзкимъ голосомъ, странно противорчившимъ гладенькой, скромненькой рчи Джонсона.— Если онъ знаетъ, что скверно быть голоднымъ, онъ долженъ радоваться, что другой человкъ, тоже трудящійся не мене его, не страдаетъ также, какъ онъ.

Вс были поражены. Краснорчіе Джонсона произвело сильное впечатлніе на аудиторію. Блестящія его общанія подтвердили слухъ о томъ, что Реформа наконецъ добралась и до Новыхъ Копей, а Реформа, если, какъ говорятъ, она долікна быть благомъ для всхъ, должна непремнно проявиться въ большой затрат денегъ — то-есть въ разныхъ угощеніяхъ, увеселеніяхъ и совершенной праздности но нсколько дней въ недлю. Этотъ ‘честный, почтенный’ Спрокстонскій людъ любилъ Феликса, какъ товарища, только боле образованнаго,— тоже рабочаго человка, но только видвшаго многія далекія страны, но должно-быть очень бднаго, потому что онъ никогда не выпивалъ больше одной пинты. Они были непрочь послушать его во всякомъ другомъ случа, но теперь его вмшательство сильно ихъ разсердило. Джонсону тоже было досадно, но онъ продолжалъ прежнимъ ровнымъ, спокойнымъ тономъ, только съ легонькой примсью презрнія.

— Я нахожу недобросовстнымъ перебивать честную, прямую рчь, и придавать ей ложное значеніе. То, что я сказалъ, довольно ясно:— никто еще не спасался отъ голодной смерти глядньемъ на сытыхъ. Я думаю, что это довольно ясно, не правда ли, господа?

Опять послышались одобрительные ‘гмъ, гмъ.’ Чебъ бросилъ ехидный взглядъ на Феликса, который почувствовалъ себя въ эту минуту очень глупымъ.

— Ну-съ, продолжалъ Джонсонъ, я полагаю, что я могу продолжать. Но если здсь есть кто-нибудь, кто знаетъ больше меня, я готовъ отступить — я готовъ замолчать.

— Сэръ, началъ Чебъ торжественно, никто не сметъ отнять слова изъ вашихъ устъ въ этомъ дом, и — прибавилъ онъ, глядя убійственно на Феликса,— компаніи, которой здсь больше длать нечего и которая только другимъ мшаетъ длать дло, лучше было бы убраться во-свояси. Любовь и согласіе значатся на знамени нашего клуба, любовь и согласіе подразумеваются въ вывск: ^Сахарная Голова Вильяма Чеба’. Кто смотритъ иначе, пусть лучше ищетъ себ другое мсто.

— Очень хорошо, сказалъ Феликсъ, кладя деньги и взявъ шапку,— я ухожу. Онъ очень хорошо видлъ, что еслибъ онъ сказалъ еще слово, это ни привело бы къ добру. Когда за нимъ затворилась дверь, Джонсонъ спросилъ:

— Кто это такой?

— Не знаетъ ли кто, какъ его зовутъ? сказалъ Чебъ.

Послышалось нсколько отрицаній.

— Я слышалъ, какъ онъ высказывался несомнннымъ реформистомъ. Но, впрочемъ, кажется, въ немъ ничего нтъ особеннаго.

— Плохо то, что никто не знаетъ его имени, сказалъ Джонсонъ.— Онъ сильно смахиваетъ на переодтаго тори — на шпіона. Будьте осторожны, господа, съ людьми, которые придутъ къ вамъ и станутъ уврять, что они радикалы, ничего въ то же время не длая для васъ. Они будутъ пичкать васъ словами — въ словахъ у нихъ недостатка нтъ — но слова втеръ. А люди, какъ Тренсомъ, выступаютъ впередъ и говорятъ труженикамъ своей стороны: ‘Я готовъ служить вамъ и говорить за васъ въ парламент и хлопотать объ отмн законовъ, стсняющихъ васъ, а между тмъ, если есть кто-нибудь изъ васъ, кому хочется отдохнуть денекъ, или выпить съ друзьями, или поразжиться портретами короля — я тоже къ вашимъ услугамъ. Я не бумажное объявленіе — слова безъ всякаго содержанія,— я не помщикъ, съ пустыми карманами, у меня и земли много, и карманы биткомъ набиты золотомъ’. Надюсь, что вы знаете, что я подразумваю подъ портретомъ короля?

Тутъ Джонсонъ вынулъ полкрону изъ кармана и показалъ ее лицевой стороной компаніи.

— Вамъ извстно, господа, что есть много людей, которые любятъ прятать эти хорошенькія картинки про себя. Не знаю, правду ли я говорю, но, кажется, я слышалъ нчто подобное кой о комъ, кто живетъ неподалеку отсюда. Кажется, его зовутъ Спраттомъ, и онъ хозяинъ одной изъ каменоугольныхъ копей.

— Да, да! Спраттъ, Спраттъ! прогремло съ акомпаниментомъ шарканья ногъ.

— Прижимистая бестія, какъ я слышалъ,— безпощадная бестія,— которая рада запречь человка въ ярмо, не платя ему ни копйки. Я думаю, что между вами едва ли найдется кто-нибудь, кто былъ бы непрочь поддть и насолить такой выскочк.

Поднялся говоръ, который Чебъ взялъ на себя трудъ истолковать Джонсону.

— Я ручаюсь за нихъ, сэръ.

— Теперь послушайте меня. Вотъ хоть бы напримръ Гарстинъ, онъ тоже членъ компаніи, въ которой вы работаете. А что вамъ Гарстинъ? Кто изъ васъ его видлъ? А если и видлъ кто, то видлъ жалкаго скрягу съ наглухо-застегнутыми карманами. Онъ называетъ себя вигомъ, а самъ вчно болтается между торіями — вчно разъзжаетъ съ Дебарри. А еслибъ мн, господа, довелось имть голосъ, и у меня спросили, что я съ нимъ подлаю, я сказалъ бы: я его сажаю за Тренсома. Вамъ не дали правъ, и это стыдъ и срамъ. Но когда будутъ въ парламент такіе люди, какъ Тренсомъ,— и васъ будутъ выбирать, и вы будете сидть на одной скамь съ первыми джентльменами королевства, а если кому захочется ссть въ парламентъ, онъ долженъ будетъ снять шляпу и поклониться вамъ. Но пока вы сами еще не пользуетесь привиллегіей, вы можете покрайней-мр поддерживать хорошихъ людей, а Тренсомъ не чета Гарстину, если вамъ когда-нибудь придется потерять мсто, отстаивая Тренсома, онъ васъ обезпечитъ пенсіей. Вотъ что человкъ, не пользующійся нравами, можетъ сдлать для себя самаго и для своего края: онъ можетъ бросить шапку вверхъ и крикнуть: ура, Тренсомъ!— да здравствуетъ Тренсомъ! Пусть рабочіе люди — пусть углекопы и каменьщики, которымъ при настоящемъ положеніи дла очень плохо жить на свт,— пусть ихъ сомкнутся дружно и отдадутъ свои руки и голоса хорошему человку, этимъ они угомонятъ несправедливыхъ своихъ притснителей, а крича за Тренсома, помните, что вы кричите за увеличеніе жалованья, за увеличеніе своихъ правъ, за избавленіе отъ всякой сволочи, которую богатые люди употребляютъ вмсто орудія, чтобы выжимать сокъ изъ бдныхъ людей.

— Желалъ бы я, чтобъ дошло дло до свалки,— ужъ я бъ ему задалъ трепку! сказалъ Дреджъ, во все время разглагольствованій Джонсона чувствовавшій потребность вставить слово.

— Нтъ, нтъ, другъ мой,— это вы напрасно. Зачмъ употреблять насиліе: вдь если вы пустите въ ходъ кулаки, сейчасъ противъ васъ поднимется законъ и полиція, а вотъ что можно. Немножко повалять въ пыли, помять шляпы, пошвырять какими-нибудь мягкими предметами, которые не могутъ ушибить или поранить,— все это нисколько не вредитъ длу. Если человкъ говоритъ, когда вы не имете ни малйшаго желанія слушать его, вы имете полное право сдлать ему въ отмщеніе что-нибудь такое, что ему непріятно. Если напримръ онъ пользуется правами и не употребляетъ ихъ на благо своего края, я не нашелъ бы ничего предосудительнаго, еслибъ ему безъ особеннаго насилія помяли шляпу и разорвали платье. Надо же учить людей длу, если они его не знаютъ. Но только ненадобно бить, трепать.

— Славная была бы штука, еслибъ такъ было, сказалъ Старый Слекъ, воображая себ это удовольствіе.

— Вотъ ужъ и то пріятно, если можно сказать ‘Тренсомъ’, когда Спратту хочется, чтобы вы сказали ‘Гарстинъ’. А помоему вотъ что. Вы, слава Богу, знаете, что дважды-два четыре,— мудрено было бы найдти людей толкове васъ, и я совтую всмъ толковымъ, честнымъ людямъ нашего округа, не имющимъ личныхъ привиллегій, сомкнуться дружне и не упустить счастливаго случая, выпавшаго имъ на долю. Съ какой стати, господа, изъ-за всякой бестіи торія, не-всть почему пользующагося правами, пятдесятъ пять человкъ должны плясать по его дудк и держать языкъ за зубами? А по-моему, надо освистать, оплевать этихъ бестій, опозорить ихъ. Люди, пользующіеся правами, сплошь и рядомъ не умютъ употреблять ихъ какъ слдуетъ. Мало ли есть дураковъ, которые сами не знаютъ хорошенько, за кого имъ подавать голосъ: за Дебарри, за Гарстина или за Тренсома,— куда втеръ подуетъ, туда и они. Ваше дло научить ихъ тому, чего они не знаютъ. Отчего выбираютъ Дебарри? Оттого что его боятся. А вамъ что за дло до этого? Дебарри до васъ не касается. Если люди боятся торіевъ, мы зададимъ имъ страху. Вы знаете, что такое тори? Тори — человкъ, запрягающій рабочихъ людей, какъ скотину. Вотъ что такое тори, и вигъ не лучше, если онъ похожъ на Гарстина. Вигъ хочетъ столкнуть тори и вырвать у него плеть изъ рукъ. Вотъ и все. Но Тренсомъ не вигъ и не тори, онъ другъ рабочихъ, другъ углекоповъ, другъ почтенныхъ матросовъ. И если онъ попадетъ въ парламентъ, вы можете перекреститься обими руками. Не скажу, чтобы тогда было лучше для разныхъ надзирателей, притснителей и тому подобной сволочи, но ужъ наврное будетъ лучше для всхъ честныхъ людей, распивающихъ пиво въ Сахарной Голов.

Старанія Джонсона развить политическія понятія Спрокстонскихъ постителей не остановились на этомъ, что особенно было трогательно, потому что онъ не могъ расчитывать видться съ ними впослдствіи, и могъ только поставить на ноги организацію, которая должна была продолжать дйствовать безъ него. Въ этомъ отношеніи онъ вполн усплъ. Человкъ, извстный въ артели подъ именемъ Пака и упомянутый Чебомъ, вошелъ въ комнату и предложилъ себя Джонсону въ ‘пастыри’ новаго стада.

— Это джентльменъ какъ быть должно, сказалъ Пакъ, усаживаясь въ кресло на мсто оратора, который между тмъ сдъ на лошадь и ухалъ.

— Чмъ онъ торгуетъ? спросилъ Джидьзъ долговязый каменьщикъ.

— Онъ ничмъ не торгуетъ, сказалъ Чебъ, онъ одинъ изъ главныхъ пильщиковъ здшняго округа. Но только онъ больше работаетъ головой, какъ вы видли.

— Давайте-ка, закуримъ трубку, сказалъ Старый Слекъ. У меня страхъ какъ скулы заболли отъ разговоровъ.

— И у меня также, сказалъ Дреджъ. Мудреная эта штука,— что теб горностая ловить. Измаешься такъ, что бда. Я, пожалуй, непрочь послушать проповди, только мудрено добиться, что въ нихъ такое. Вотъ и теперь, хоть убейте меня, не знаю, о чемъ онъ тутъ гуторилъ. Право!

ГЛАВА XII.

Вечеръ, составившій эпоху въ умственной жизни Спрокстонскихъ углекоповъ, разыгрался драмой и для Дебарри, ненавистниковъ велерчиваго Джонсона. Нсколько обстоятельствъ, случившихся въ Треби Миноръ, возбудили волненіе, распространившееся отъ столовой до конюшенъ, но никто не испыталъ такого душевнаго смятенія, какъ м. Скальзъ. Мы видли, какъ въ шесть часовъ почтенный буфетчикъ восторжествовалъ тонкой и оригинальной выходкой надъ противникомъ своимъ Христіаномъ. Часа черезъ два посл этого онъ былъ перепуганъ, огорченъ и окончательно упалъ духомъ, онъ былъ на чеку унизительнаго признанія, щеки его посинли, волосы торчали въ разныя стороны вслдствіе недостаточной остороншости пальцевъ, а изящныя бакенбарды, слишкомъ крпко примазанные, для того чтобы растрепаться, казались только печальнымъ воспоминаніемъ минувшаго счастья и блеска. Горе постигло его слдующимъ образомъ. Посл обдни въ это самое воскресенье, Филиппъ Дебарри предоставилъ остальному семейству хать домой въ карет, а самъ остался завтракать съ дядей Августомъ, чтобы поговорить съ нимъ насчетъ кое-какихъ дловыхъ писемъ. Онъ положилъ письма обратно въ бумажникъ, но бумажника обратно въ карманъ не положилъ, и въ заключеніе ушелъ домой, оставивъ пачку дловыхъ бумагъ и банковыхъ билетовъ на письменномъ стол дяди. Возвратясь домой, онъ тотчасъ же замтилъ свою оплошность и отправилъ Христіана съ запиской, прося дядю запечатать бумаги и вручить ихъ посланному. Это порученіе весьма не понравилось посланцу. Дло въ томъ, что м. Христіанъ, отличавшійся способностью падать на вс четыре лапы въ самыхъ критическихъ паденіяхъ, не былъ изъятъ отъ физическихъ страданій,— обстоятельство, съ которымъ, какъ извстно, нтъ способа справиться иначе, какъ совершенно покориться ему или взвалить его на плечи другимъ. Онъ длалъ все, что могъ: онъ принималъ дозы опіума, когда у него были припадки нервной боли, и утшался мыслью, что если страданія сдлаются невыносимы, то значительное увеличеніе дозы можетъ положить имъ конецъ разомъ. Онъ не былъ ни Катономъ, ни Гамлетомъ, хотя и заучивалъ ихъ монологи въ школ, но вроятно увеличилъ бы дозу въ случа надобности, не припомнивъ этихъ художественныхъ произведеній. Почти равномрно съ болью онъ не терплъ, чтобы кто-нибудь зналъ о его страданіяхъ: слабое здоровье уменьшаетъ личное достоинство человка, и онъ ни въ какомъ случа не желалъ быть предметомъ того состраданія, которымъ онъ самъ казнилъ несчастныхъ, постоянно строившихъ кислыя рожи или ‘изнемогавшихъ’.

Онъ нашелъ нужнымъ принять легенькую дозу посл обда, и несмотря на то, нисколько не почувствовалъ себя легче, когда отправился въ ректорство между тремя и четырьмя часами. Возвращаясь съ полновснымъ бумажникомъ въ заднемъ карман сюртука, онъ почувствовалъ себя значительно хуже, и принялъ еще дозу. Зная, что наружность его не должна быть особенно привлекательна, ему не хотлось идти домой по большой дорог. Люди ходили часто гулять къ паркъ по воскресеньямъ, и онъ желалъ избгнуть всякихъ встрчъ. Онъ хотлъ сдлать крюкъ, войдти въ домъ потихоньку и, передавъ пакетъ м. Дебарри, запереться въ своей комнат. Но когда онъ добрался до скамейки подъ тнистыми смоковницами, онъ почувствовалъ себя такъ дурно, чти не могъ удержаться отъ искушенія прилечь и отдохнуть немножко. Онъ посмотрлъ на часы: было только пять, онъ исполнилъ порученіе довольно быстро, а м. Дебарри не было надобности особенно торопиться. Но меньше чмъ въ десять минутъ онъ крпко заснулъ. Нкоторыя условія его организма были причиной того, что опіумъ на этотъ разъ подйствовалъ на него сильне.

Какъ Христіанъ ожидалъ, въ парк было много гуляющихъ, но вс они толпились на главной алле. Скальзъ, ухаживая за одной молоденькой горничной леди, предпочелъ боле уединенную прогулку въ обществ этой прелестной нимфы. И случилось, что эта парочка набрела на спящаго Христіана — зрлище, съ первой минуты доставившее Свальзу смутное удовольствіе, какъ случай выкинуть какую-нибудь тонкую штуку. Сыграть шутку, выставить кого-нибудь въ дуракахъ — считалось наиболе утонченной формой остроумія въ низшихъ сферахъ Майора, и замняло для нихъ театральное представленіе: то, чего фарсу недоставало по части костюмовъ и декорацій, восполнялось въ дйствительности за тронутымъ за живое негодованіемъ жертвы, возбуждавшимъ всегда дружный хохотъ. А вотъ ненавистная выскочка Христіанъ попадается какъ нарочно, голова скатилась на плечо, и одна изъ фалдъ сюртука тяжело повисла за спинкой деревянной скамейки. На эту-то фалду и обратилось геніальное остроуміе Скальза. Приподнявъ палецъ, чтобы предупредить миссъ Черри, и шепнувъ ей: тише — посмотрите — я сейчасъ выкину штуку,— онъ вынулъ изъ кармана ножъ, подкрался къ Христіану и отрзала, отвисшую фалду. Скальзъ ничего не зналъ о порученіи въ ректорство и, замтивъ что-то въ карман, почелъ это нчто за большой портсигаръ. Тмъ лучше — раздумывать было некогда. Онъ отбросилъ фалду какъ можно дальше и замтилъ, что она упала между вязами, тянувшимися вдоль аллеи, по которой они шли. Потомъ, подмигнувъ миссъ Черри, онъ убжалъ съ нею въ боле людную часть парка, не позволяя себ расхохотаться, пока не миновала опасность разбудить спящаго. А тутъ мысль о граціозномъ, сановитомъ м. Христіан, вчно подтрунивавшемъ надъ чопорностью Скальза, о Христіан, идущемъ домой съ одною только фалдой, доставила такое удовольствіе буфетчику, что прекрасная Черри даже возревновала его къ предмету шутки. Однако она нашла необходимымъ признать, что шутка была весьма удачной, хихикнула въ знакъ сочувствія и стала просить ввести ее въ секреть. Скальзъ объяснилъ ей, что Христіану захочется пробраться незалченнымъ, но что слдуетъ помшать ему въ этомъ, и просилъ ее вообразить фигуру, какую онъ будетъ строить, когда его станутъ спрашивать: эй, Христіанъ! гд же у васъ фалда? Этотъ вопросъ войдетъ въ пословицу въ Манор, гд шутки обходятся безъ всякой соли, и птушій гребешокъ Христіана будетъ срзанъ такъ ловко, что ему долго не придется вырости. Тутъ выйдетъ на сцену Скальзъ и со смхомъ разскажетъ свое драматично-остроумное участіе въ этой продлк.

Когда Христіанъ проснулся, онъ съ недоумніемъ увидлъ, что уже наступили сумерки. Онъ вскочилъ на ноги, замтилъ, что ему чего-то недоставало, осмотрлся и скоро убдился, чего именно недоставало. Онъ не сомнвался въ томъ, что его обокрали, и тотчасъ же сообразилъ, какія изъ этого могутъ выйдти непріятныя послдствія. Что бы онъ ни придумалъ, для того чтобы объяснить это несчастное приключеніе м. Филиппу Дебарри,— тотъ все-таки не преминетъ заподозрить своего до сихъ поръ безупречнаго комиссіонера въ чемъ-нибудь весьма непохвальномъ. И хотя Христіану настоящее положеніе не казалось особенно блестящимъ, онъ не видлъ пока впереди ничего лучшаго. Человкъ подъ пятьдесятъ лтъ, не устроившій себ прочнаго положенія, почти наврное не устроитъ его никогда. Люди къ этой нор почти всегда приходятъ къ убжденію въ томъ, что на этомъ свт истинное достоинство сплошь и рядомъ остается непризнаннымъ. Онъ былъ такъ твердо увренъ въ томъ, что его ограбили, что не нашелъ нужнымъ искать пропажи въ потьмахъ. Онъ зналъ, что вроятно въ бумажник м. Дебарри были очень важныя и цнныя бумаги, и что вина его усилится, если онъ будетъ откладывать сообщеніе несчастнаго факта. Онъ поспшилъ домой, благодаря наступившей темнот, избгнувъ униженія, на которое расчитывалъ буфетчикъ. Да и самому Скальзу шутка стала казаться мене забавной, чмъ онъ предполагалъ. Особенно когда онъ замтилъ, что непоявленіе Христіана къ обду встревожило Дебарри, и услышалъ, что въ ректорство былъ отправленъ курьеръ съ какимъ-то очень важнымъ порученіемъ.— Вроятно его задержалъ дядя, сказалъ м. Филиппъ, но все-таки это странно. Еслибъ онъ прежде не былъ такъ исправенъ, и еслибъ я не былъ увренъ въ томъ, что онъ не пьетъ, я подумалъ бы Богъ знаетъ что… Дло приняло не такой оборотъ, какого ожидалъ Скальзъ. Когда со стола было убрано, и главныя обязанности буфетчика окончились,— вс узнали, что Христіанъ возвратился безъ фалды, страшно перетревоженный, что онъ немедленно пожелалъ переговорить наедин съ м. Дебарри и что его уже ввели въ столовую, гд еще сидли мужчины. Скальзъ пришелъ въ смятеніе, въ отвисломъ карман была стало-быть какая-нибудь собственность м. Дебарри. Онъ взялъ фонарь, приказалъ груму проводить его съ другимъ фонаремъ, и съ величайшей поспшностью добрался до роковаго мста въ парк. Поискавъ подъ вязами — онъ былъ увренъ въ томъ, что фалда полетла именно туда,— онъ нашелъ карманъ, но уже пустымъ, и несмотря на дальнйшіе поиски, не нашелъ содержанія его, хотя сперва утшилъ-было себя тмъ, что оно выпало во время полета и лежитъ гд-нибудь неподалеку. Онъ возвратился домой съ самымъ непріятнымъ ощущеніемъ въ желудк — главномъ центр ощущеній буфетчика. На порог ему попалась миссъ Черри, блдная и встревоженная, и шепнула, что если онъ не скажетъ всей правды, то она скажетъ, что послали за полиціей, что въ бумажник г. Дебарри была бездна банковыхъ билетовъ и писемъ и разныхъ ддовыхъ бумагъ, что послали и за ректоромъ, и сейчасъ полиція придетъ и ихъ повсятъ. Мыслительныя способности Скальза не могли придумать никакого благовиднаго исхода. Онъ поддался внушеніямъ дамы сердца и преклонилъ колна, съ фалдой въ рукахъ, въ удостовреніе того, что онъ хотлъ только подшутить,— и сознался во всемъ. Разсказъ его немножко успокоилъ Христіана, но не успокоилъ м. Дебарри, котораго больше тревожила потеря писемъ, чмъ банковыхъ билетовъ. Онъ не могъ безъ ужаса представить себ эти письма въ чужихъ рукахъ. Оставалось только поставить на ноги полицію и снова тщательно обыскать мсто, на которое указалъ Скальзъ. Вторичный обыскъ былъ также неудаченъ, какъ и первый, и немногимъ въ Манор довелось спокойно поспать въ эту ночь.

ГЛАВА XIII.

Между тмъ Феликсъ Гольтъ шелъ обратно изъ Спрокстона въ Треби не безъ нкоторой досады и горечи на сердц. Онъ сперва пошелъ-было медленно по примой дорог, надясь, что Джонсонъ догонитъ его, и что въ такомъ случа онъ будетъ имть удовольствіе посчитаться съ нимъ и сказать ему, что онъ думаетъ объ его продлк въ Сахарной Голов. Но онъ скоро одумался и повернулъ опять къ каналу, чтобы избгнуть искушенія выдти изъ себя безъ всякой пользы.

Съ какой стати, думалъ онъ, приплетать еще такой спутанный мотокъ къ избирательнымъ продлкамъ. Пока три четверти населенія края не видятъ въ выборахъ ничего кром личнаго интереса, а подъ личнымъ интересомъ подразумваютъ какую-нибудь форму корысти,— лучше облагороживать нравы рыбъ и говорить голодной треск: воздержись любезный другъ, не таращь такъ глазъ, не развай такъ глупо прожорливаго рта и не думай, что мелкая рыба создана только для твоихъ внутренностей. Я непремнно вспылилъ бы, говоря съ этимъ болваномъ, и можетъ быть кончилъ бы тмъ, что вздулъ бы его. Во мн есть доля здраваго смысла, пока я владю собой, но вспыльчивость моя то же опьяненіе безъ вина. Я не удивлюсь, если онъ разстроитъ вс мои планы насчетъ углекоповъ. Разумется онъ станетъ подчивать ихъ, чтобы задобрить окончательно въ свою пользу. Они вс перепьются и низачто не пойдутъ ко мн въ субботу вечеромъ. Я не знаю хорошенько, что за человкъ Тренсомъ въ дйствительности. Но еслибъ мн удалось столкнуться съ нимъ гд-нибудь, я бъ его уговорилъ положить этому конецъ. Впрочемъ, зло ужъ наполовину сдлано. Чертъ побери либеральную треску! Я бы не сталъ такъ волноваться, еслибъ онъ былъ тори….

Феликсъ шелъ впередъ въ сумеркахъ, ломая такимъ образомъ голову надъ путаницей обстоятельствъ. Когда онъ миновалъ общій выгонъ и вступилъ въ паркъ, высокія деревья значительно усиливали темноту вечера, напрасно было бы искать торной дороги, ему оставалось только стараться не сбиться съ направленія къ воротамъ. Онъ пошелъ быстре, насвистывая что-то въ полголоса, въ акомпанинентъ внутреннему разсужденію, какъ вдругъ его непріятно поразило ощущеніе чего-то мягкаго подъ ногой. Онъ остановился разсмотрть, на что онъ наступилъ, и увидлъ большой кожаный бумажникъ, обвязанный лентой, концы которой были припечатаны. При внимательномъ разсмотрніи, онъ замтилъ въ темной трав на разстояніи ярда еще что-то бловатое и квадратное. То была очень красивая записная книжка свтлой кожи, тисненной золотомъ. Вроятно она открылась при паденіи, и изъ кармана, находившагося въ верхней оболочк, выпала маленькая золотая цпочка, вершка четыре длиною, съ нсколькими печатями и другими брелоками. Феликсъ вложилъ цпочку въ книгу и замтилъ при этомъ, что застежка записной книжки была сломана. Онъ опустилъ находку въ боковой карманъ, досадуя, что случай заставилъ его найдти вещи, по всей вроятности принадлежавшія семейству изъ Треби, Ему сильно не хотлось вступать въ какія бы то ни было сношенія съ этими господами и еще больше непріятно было бы имть дло съ ихъ прислугой. Надо было придумать что-нибудь, чтобы избавиться отъ необходимости относить эти вещи въ усадьбу самому: онъ думалъ-было сперва занести ихъ въ швейцарскую, но потомъ побоялся передать съ чужія руки собственность, хозяинъ который былъ ему еще не извстенъ. Очень могло быть, что въ большомъ бумажник заключались весьма важныя дловыя бумаги, вовсе не принадлежащія семейству Деберри. Онъ ршился наконецъ передать находку Лайону, который можетъ быть согласится избавить его отъ непріятной необходимости вступать въ сношенія съ жителями усадьбы. Придя къ этому ршенію, онъ прямо отправился на Мальтусово подворье, подождалъ вн капеллы, пока не разошлась конгрегація, и затмъ прошелъ въ ризницу, чтобы поговорить съ священникомъ наедин. Но Лайонъ былъ не одинъ, когда вошелъ Феликсъ. Нутвудъ бакалейщикъ, исправлявшій должность діакона, жаловался ему на упрямство пвчихъ, которые низачто не хотли соображать тона съ содержаніемъ гимновъ изамняли коротенькія паузы длинными чисто изъ упрямства, непочтительно пересыпая самые священные стихи множествомъ трелей, сочиненныхъ должно быть какимъ-нибудь музыкантомъ, который больше думалъ о свтской гармоничности, чмъ объ истинномъ дух псалмопнія.

— Войдите, другъ мой, сказалъ Лайонъ улыбаясь Феликсу и потомъ продолжалъ слабымъ голосомъ, отирая потъ съ высокаго плшиваго лба: — братъ Нутвудъ, что же длать! Надо мириться съ неизбжностью. При настоящемъ положеніи церковнаго дла, мы не можемъ обойдтись безъ отдльнаго хора пвчихъ, спеціальной обязанностью котораго должно быть пніе, не потому чтобы они были боле способны къ возвышенному духовному пснопнію, но потому что у нихъ хорошіе голоса и что они знаютъ музыку. Пвчіе, правду сказать, аномалія въ нашемъ кругу, стремящемся возвратить церковь къ первобытной простот и отвергать все, что можетъ препятствовать непосредственному общенію духа съ духомъ.

— Они такъ упрямы, сказалъ Нутвудъ въ грустномъ недоумніи,— что если мы не примемъ строгихъ мръ, они кончатъ тмъ, что введутъ разладъ въ церковь, особенно теперь, когда у насъ число прихожанъ увеличилось. Братъ Кемпъ станетъ съ ними заодно и увлечетъ за собою половину членовъ. По-моему христіанину, неприлично то даже имть такой басъ, какъ у брата Кемпа. Это побуждаетъ его искать людской похвалы, но слабая пснь нищихъ духомъ иногда больше значитъ предъ Господомъ.

— А разв не также суетно и тщеславно воображать, что Богъ слушаетъ васъ охотне, чмъ другихъ людей? сказалъ Феликсъ съ непозволительной рзкостью. Медоточивый бакалейщикъ былъ готовъ оскорбляться всякимъ замчаніемъ Феликса Гольта. Подобно многимъ прихожанамъ Мальтусова подворья, онъ былъ сильно предубжденъ противъ молодаго человка, который завдомо позволялъ себ пересуждать вопросы, не подлежащіе людскому толкованію. Старый Гольтъ былъ членомъ церкви и вроятно, составляя и продавая свои снадобья, имлъ ‘основанія’, которыя заслуживали большіго уваженія, чмъ хвастливы г., суетныя познанія его сына. Го всякомъ случа легенькое кишечное разстройство и желудочная боль потребителей сомнительныхъ лекарствъ гораздо меньше: посягали на божественный промыслъ, чмъ выставка такой чопорной нравственности въ человк, который не былъ ‘профессоромъ’. Да и наконецъ почемъ знать: можетъ быть лекарство и сподобилось бы благословенія свыше, еслибы его принимали съ достодолжной врой въ высшее вліяніе? Христіанинъ долженъ смотрть на лекарства нетолько по ихъ отношенію къ нашему бренному тлу, но видть въ нихъ Божіе всемогущество. Изъ этого слдовало, что благочестивому продавцу необходимо руководствоваться тоже ‘основаніями‘, онъ вроятно находилъ ихъ въ уменьшеніи спроса на тотъ или другой предметъ и въ непропорціональномъ отношеніи прихода и расхода. Бакалейщикъ былъ такимъ образомъ сильно предубжденъ противъ самонадянаго противника.

— М. Лайонъ можетъ быть понимаетъ васъ, сэръ, отвчалъ онъ. Онъ, кажется, любитъ вашу бесду. Но въ васъ слишкомъ много суетной, человческой учености для меня. Я не слжу за новыми свточами…

— Такъ слдите за старыми, сказалъ Феликсъ, подзадориваемый злымъ желаніемъ перечить уклончивому торговцу.— Такъ слдуйте примру старомодныхъ пресбитеріанъ, которыхъ мн довелось слышать въ Глазгов. Проповдникъ затягиваетъ псаломъ, и всякій поетъ его на свой ладъ, какъ кому Богъ на душу положитъ. Вдь и въ самомъ дл несправедливо навязывать другимъ свой тонъ и требовать, чтобы пли на вашъ ладъ. Вдь это значитъ отрицать права на самостоятельное сужденіе.

— Тише, тише, другъ мой, сказалъ Лайонъ, не мене дьякона возмущенный легкомысленнымъ тономъ молодаго человка.— Не шутите парадоксами. Это орудіе острое, и, желая оцарапать другихъ, вы рискуете притупить собственные свои пальцы и сдлать ихъ нечувствительными ко множеству вещей. И безъ того довольно трудно намъ видть путь свой и держать факелъ прямо въ темномъ лабиринт жизни, а вертть факеломъ и дразнить взоры ближнихъ — страшный рискъ и можетъ привести къ совершенной тьм. Вы сами поклонникъ свободы и смлый боецъ противъ самоуправнаго авторитета. Но право на возстаніе обусловливается обязанностью искать высшаго закона, высшаго руководящаго начала, а не блуждать въ жалкомъ, безразличномъ произвол. Вотъ почему умоляю насъ не говорить ни въ какомъ случа, что свобода заключается въ своеволіи, и я понимаю — хотя я не одаренъ способностью слышать ту земную гармонію жизни, которая нкоторымъ набожнымъ душамъ кажется эхомъ небесныхъ даровъ,— я понимаю, что въ музык есть законъ, уклоненіе отъ котораго поставило бы наше пніе на одинъ уровень съ крикомъ идіота или поемъ животныхъ. Изъ этого примра очевидно, что настоящая свобода — не что иное какъ подчиненіе воли одного или нсколькихъ людей той вод, которая составляетъ норму или правило для всего человчества. И хотя иногда такое подчиненіе можетъ быть только блуждающимъ исканіемъ, но исканіе необходимо для окончательнаго обртенія. И какъ въ музык, гд вс повинуются одной вол, споспшествуютъ одной цли, каждый содйствуетъ цлому, которое, его же самаго приводитъ въ восторгъ, такъ будетъ и въ ту пору обтованнаго блаженства, когда наши ежедневныя молитвы будутъ исполнятся, когда одинъ законъ будетъ начертанъ по всхъ сердцахъ, когда одна мысль, одинъ принципъ лягутъ основой во вс дйствія.

Священникъ, казавшійся такимъ утомленнымъ, даже измученнымъ, когда Феликсъ вошелъ,— все больше воодушевлялся, ходилъ взадъ и впередъ по комнат, останавливался, опять принимался расхаживать и кончилъ глубокимъ задушевнымъ largo, а въ темныхъ глазахъ его засверкала безсмертная юность восторженной мысли и любви. Но тому, кто самъ былъ чуждъ энергіи, трепетавшей въ его маленькомъ, худенькомъ тл, онъ долженъ былъ казаться крайне страннымъ, если не смшнымъ.

Окончивъ восторженную рацею, онъ протянулъ руку дьякону и сказалъ прежнимъ слабымъ, усталымъ голосомъ:

— Господь съ вами, братъ. Мы увидимся завтра и потолкуемъ, какъ бы угомонить этихъ упрямцевъ.

Когда дьяконъ вышелъ, Феликсъ сказалъ:

— Простите меня, м. Лайонъ, я кругомъ виноватъ, а вы правы.

— Такъ, такъ, другъ мой, въ васъ несомннна благодать Божія, потому что вы всегда готовы увидть и признать истину. Садитесь, вы хотли сказать мн что-нибудь. Что это такое?

Они присли къ маленькому столу, и Феликсъ вынулъ изъ кармана записную книгу и бумажникъ, говоря:

— Я имлъ несчастье найдти вотъ эти вещи въ парк Дебарри. По всей вроятности он принадлежатъ кому-нибудь изъ семейства, живущаго въ усадьб Треби. Я терпть не могу имть дло съ такими людьми. Они сейчасъ сочтутъ меня за нищаго, и предложатъ денегъ, Вы съ ними знакомы и, надюсь, не откажетесь избавить меня отъ этой обузы. Напишите Дебарри, не называя меня, и попросите его прислать кого-нибудь за вещами. Я нашелъ ихъ въ трав, въ парк, сегодня вечеромъ, около половины восьмаго, въ углу, черезъ который мы ходимъ въ Спрокстонъ.

— Позвольте, сказалъ священникъ,— книжка открыта и можно посмотрть, нтъ ли въ ней какихъ-нибудь примтъ хозяина. Вдь кром Дебарри, у насъ есть много людей достаточныхъ и посщающихъ паркъ.

Когда онъ открылъ записную книжку, изъ нея опять выскользнула цпочка. Онъ удержалъ ее рукой, разсматривая какія-то буквы, по всей вроятности имя, на внутренней сторон кожанной обложки. Онъ смотрлъ пристально и долго, какъ будто стараясь разобрать что-нибудь полустертое, и руки его начали замтно дрожать. Онъ сдлалъ тревожное, порывистое движеніе, какъ бы желая разсмотрть цпь и брелоки, бывшія у него въ рук, но тотчасъ же снова зажалъ руку и опустилъ ее на столъ, другою рукою торопливо закрывая записную книжку.

Феликсъ замтилъ его волненіе, и очень удивился, но съ деликатностью, въ которой не было недостатка подъ его вншней грубостью, только сказалъ:

— Вы очевидно изнемогаете отъ усталости, сэръ. Глупо и сдлалъ, что пришелъ безпокоитъ васъ къ воскресенье вечеромъ, посл трехъ проповдей.

Лайонъ ничего не отвчалъ въ первую минуту. Немного погодя, онъ сказалъ:

— Это правда. Я усталъ. Я увидлъ мое… мое разбудившее прошлое горе. Не безпокойтесь, я распоряжусь этими вещами какъ слдуетъ. Вы смло можете доврить ихъ мн.

Онъ положилъ дрожащими пальцами цпочку обратно въ книжку и завязалъ бумажникъ и книжку въ носовой платокъ. Онъ видимо длалъ надъ собою страшное, усиліе. Но когда узелъ платка былъ сдланъ, онъ сказалъ:

— Дайте мн руку, другъ мой. Помогите мн дойдти до двери. Мн нездоровится. Должно быть отъ усталости.

Дверь была уже открыта, и Лидди дожидалась хозяина. Феликсъ простился съ нимъ у порога и ушелъ, думая, что старику лучше остаться одному. Ужинъ священника былъ приготовленъ въ кухн, гд онъ любилъ сидть въ воскресные вечера за трубкой, возл широкаго очага — единственное наслажденіе, которое онъ позволялъ себ. Куренье, по его мннію, должно быть отдыхомъ посл умственнаго труда, но курить во всякое время дня значило поддаваться недостойнымъ узамъ чувственнаго наслажденія. Эсирь обыкновенно ложилась по воскресеньямъ раньше въ постель — чтобы не слыхать отцовской трубки. Но въ этотъ вечеръ она не ушла къ себ и, когда услышала его шаги, выбжала къ нему навстрчу.

— Папа, ты нездоровъ, сказала она, увидя, съ какимъ трудомъ добрелъ онъ до плетенаго кресла, Лидди только покачивала головой.

— Нтъ, милая, отвчалъ онъ слабо, когда она сняла съ него шляпу и посмотрла ему тревожно — въ лицо,— я усталъ.

— Дай, я положу эти вещи, сказала Эсирь, дотрогиваясь до узелка.

— Нтъ, тутъ вещи, которыя мн надо разсмотрть, сказалъ онъ, кладя ихъ на столъ и прикрывая рукою.— Ступай спать, Лидди.

— Нтъ, сэръ. Не могу ложиться спать, когда на васъ лица нтъ. Ей-Богу, краше въ гробъ кладутъ.

— Вздоръ, Лидди, сказала Эсирь съ досадой. Ступайте спать, если папа велитъ. Я останусь съ нимъ.

Лидди была такъ поражена этой небывалой выходкой миссъ Эсири, что взяла молча свчку и вышла.

— Ступай и ты, милая, сказалъ Лайонъ, нжно протягивая Эсири руку. Ты привыкла ложиться рано. Отчего ты такъ засидлась?

— Позволь мн подать теб ужинъ, папа, и посидть съ тобою. Ты воображаешь, что я такая злючка, что не хочу ничего для тебя длать, сказала Эсирь, глядя на него съ печальной улыбкой.

— Дитя, что съ тобою? Ты сегодня точно покойная мать твоя, сказалъ священникъ шепотомъ и залился слезами. Эсирь опустилась на колни возл кресла и смотрла ему въ лицо.

— А она была, добрая? спросила она тихо.

— Очень добрая. Она не отвергла моей привязанности. Она не презирала моей любви. Она простила бы меня, еслибъ я даже провинился противъ нея. А ты простила бы?

— Я была теб не доброй дочерью до сихъ поръ, папа, что теперь — не буду больше, никогда больше не буду, говорила Эсирь, клади голову ему на колни.

Онъ поцловалъ ее въ голову.

— Ступай спать, милая, мн хочется остаться одному.

Когда Эсирь легла въ постель, маленькое объясненіе съ отцомъ показалось ей цлымъ событіемъ. Самыя поверхностныя слова и дйствія могутъ имть для насъ значеніе торжественнаго священнодйствія, если, приступая къ нимъ, мы отбрасываемъ всякое самолюбіе. И совершенно справедливо и основательно старинное убжденіе въ томъ, что съ началомъ угрызенія совсти начинается иногда новая жизнь, что душа, считающая себя безупречной, можетъ быть смло названа мертвой къ любви, мертвой ко всмъ великимъ требованіямъ жизни нравственной.

Но Эсирь настойчиво твердила себ, что она не станетъ обращать вниманія на замчанія Феликса. Она глубоко негодовала на него за рзкость и еще глубже и сильне досадовала за слишкомъ поспшное и суровое опредленіе ея характера. Она ршилась держать себя отъ него какъ можно дальше.

ГЛАВА XIV.

На слдующее утро, когда вс Дебарри, включая и ректора, пріхавшаго въ усадьбу рано утромъ, сидли за завтракомъ, вошелъ Христіанъ съ письмомъ, говоря, что его принесъ человкъ съ Мальтусова подворья, что священникъ приказалъ ему доставить его какъ можно скоре и непремнно дождаться отвта.

Письмо было адресовано на имя сэра Максима.

— Постойте, Христіанъ, это можетъ быть что нибудь насчетъ потеряннаго бумажника, сказалъ Феликсъ Дебарри, уже начинавшій чувствовать состраданіе къ своему повренному, вслдствіе реакціи посл первой вспышки негодованія и подозрнія.

Сэръ Максимъ распечаталъ письмо и поискалъ-было очковъ возл себя на стол, но потомъ сказалъ:

— Ну-ка, прочти Филь: у него почеркъ точно мелкій шрифтъ.

Филиппъ пробжалъ письмо глазами и потомъ прочелъ его громко съ видимымъ удовольствіемъ: —

‘Сэръ,— посылаю это письмо, чтобы увдомить васъ, что у меня находятся въ настоящее время нкоторыя вещи, найденныя вчера вечеромъ около половины восьмаго, въ трав, на западной оконечности вашего парка. Эти вещи суть: 1) толстый бумажникъ коричневой кожи, обвязанный черной лентой и припечатанный краснымъ сургучемъ, 21 маленькая записная книжка, въ золоченомъ переплет, съ оборванной застежкой, изъ которой наполовину выглядываетъ маленькая золотая цпь съ печатями и медальономъ, на оборотной сторон медальона девизъ, а на лицевой женское имя.

‘Надюсь, что вы не откажетесь способствовать моимъ стараніямъ возвратить эти предметы въ руки дйствительнаго ихъ владтеля, и, удостоврившись, нтъ ли въ дом вашемъ кого-нибудь, кто бы предъявилъ на нихъ права, препроводите таковую личность ко мн, потому что я твердо намренъ передать эти вещи только въ руки того, кто, заявивъ себя ихъ владтелемъ, будетъ въ состояніи объяснить мн значеніе буквъ на печатяхъ и сказать, какой девизъ и какое имя находятся на медальон.

‘Пребываю, сэръ,
‘вашимъ слугою на всякое правое дло
‘Руфусъ Лайонъ».

‘Мальтусово Подворье. Октябрь 3-й 1832 годъ’.

— Молодецъ старина Лайонъ! сказалъ ректоръ, я никакъ не ожидалъ, чтобы какое-нибудь изъ его произведеній могло доставить мн столько удовольствія.

— Эка, старая лиса! сказалъ сэръ Максимъ. Отчего бы ему просто не послать вещи вмст съ письмомъ?

— Нтъ, нтъ, Максъ, онъ очень хорошо сдлалъ, что поступилъ такъ осторожно, сказалъ ректоръ, боле величественный и вмст съ тмъ боле строгій слпокъ съ брата, съ оттнкомъ авторитета и ршимости въ голос, приводившимъ въ ужасъ робкихъ людей и строптивыхъ дтей.— Что жъ ты хочешь длать, Филь? прибавилъ онъ, видя, что племянникъ всталъ.

— Писать, разумется. Другія вещи вроятно ваши, сказалъ Дебарри, глядя на Христіана.

— Ну, такъ я пошлю васъ съ письмомъ къ проповднику. Вы сами опишите ему свою собственность. А печать, дядя, вроятно была ваша гербовая?

— Нтъ, я вотъ припечаталъ этой ахиллесовой головой. Я могу снять перстень и дать вамъ его съ собою, Христіанъ. Только пожалуйста не потеряйте, потому что онъ у меня еще съ восьми-сотыхъ годовъ. Я непрочь послать ему кстати поклонъ, продолжалъ ректоръ, глядя на брата, и попросить его мудрую предусмотрительность, сказавшуюся въ этомъ случа, примнять отчасти и къ общественной своей дятельности, вмсто того чтобы разжигать мой приходъ и подзадоривать углекоповъ и ткачей вмшиваться въ государственныя дла.

— Дядя, откуда взялись диссентеры и методисты, и квакеры и вс подобныя секты? спросила миссъ Селина, блестящая двадцатилтняя двушка, посвящавшая большую часть времени арф.

— Боже мой, Селина! сказала ея старшая сестра Герріетъ, пикировавшаяся обширными познаніями,— неужели вы не помните Вудстокъ? Вдь это было во времена Кромвеля!

— О! Да! Гельденевъ и вс прочіе? Да, но вдь они проповдывали по церквамъ: у нихъ не было своихъ капеллъ. Скажите же, дядя, мн хочется быть умной, сказала Селина, лукаво поглядывая въ лицо, благосклонно ей улыбавшееся.— Филь говоритъ, что я ничего не знаю.

— Смена нонконформистскаго ученія были посяны, милая моя, во времена реформаціи, когда нсколько упрямыхъ, тупоумныхъ людей стали препираться съ церковью изъ-за подробностей въ одежд священнослужителей, изъ-за мста жертвенника и другихъ подобныхъ мелочей. Но квакеры возникли во времена Кромвеля, а методисты только въ прошломъ столтіи. Первые методисты были изъ духовнаго званія, и это тмъ боле жаль.

— Но зачмъ же правительство допустило такія вещи?

— Вотъ это дльно сказано, вставилъ сэръ Максимъ громогласно.

— Оттого что зло часто бываетъ очень сильно, а правительство — слабо, милая моя. Ну что, Филь, ты кончилъ?

— Да, я вамъ прочту сейчасъ, сказалъ Филиппъ, оборачиваясь и опираясь на спинку кресла.

Въ Треби, въ господскомъ дон до сихъ поръ есть еще портретъ Филиппа Дебарри, и очень хорошій бюстъ его сохранился въ Рим, гд онъ умеръ пятнадцать лтъ спустя, обращенный въ католицизмъ. Лицо у него было довольно ординарное, но на этомъ лиц были прекрасные темные глаза, самаго изящнаго разрза,— глаза, возбуждавшіе изумленіе даже въ дворовыхъ собакахъ. Другія черты, хотя незначительныя и неправильныя, были ограждены отъ тривіальности печатью солидности умственной работы. Когда онъ читалъ громко, голосъ его былъ такимъ, какимъ могъ быть голосъ дяди его, еслибъ онъ былъ не такимъ здоровымъ, крпкимъ, чуждымъ всякому анализу человкомъ.

‘Сэръ,— въ отвтъ на письмо, которымъ вы меня удостоили сегодня утромъ, честь имю довести до вашего свднія, что предметы, описанные вами, были утрачены моимъ слугою — подателемъ этого письма и владтелемъ записной книжки съ золотой цпочкой- Большой кожаный бумажникъ принадлежитъ мн, а печать — голова Ахиллеса въ шлем — была наложена дядею моимъ, достопочтеннымъ Августомъ Дебарри, который позволяетъ мн предъявить вамъ свой перстень въ доказательство справедливости моего притязанія.

‘Я чувствую себя глубоко обязаннымъ вамъ, сэръ, за безпокойство и заботу, которымицвы утрудили себя въ видахъ передачи настоящему владтелю собственности, для меня особенно важной. И я буду считать себя вдвойн счастливымъ, если вы мн современемъ укажете на какой-нибудь способъ доставить вамъ такое же живое удовольствіе, какое я теперь испытываю, благодаря скорому и полному устраненію тревоги, которымъ я обязанъ вашему предусмотрительному образу дйствія.

‘Пребываю, сэръ, вашимъ признательнымъ и преданнымъ слугою’
‘Филиппъ Дебарри’.

— Ты конечно лучше знаешь, сказалъ сэръ Максимъ, отталкивая отъ себя тарелку, въ легкомъ порыв нетерпнія. Но, мн кажется, ты напрасно такъ преувеличиваешь всякую маленькую услугу, какую теб случайно оказываютъ. Съ какой стати ты длаешь ему такое неопредленное предложеніе? Почемъ ты знаешь, чего онъ отъ тебя потребуетъ? Все это вздоръ и пустяки! Скажи-ка лучше Виллису, чтобы онъ ему послалъ нсколько головъ дичи. Надобно дважды подумать, прежде чмъ давать такого рода чекъ кому-нибудь изъ этой пронырливой, задорной шайки радикаловъ.

— Вы боитесь, чтобъ я не скомпрометировалъ себя пустой формулой вжливости? сказалъ Филиппъ, улыбаясь и оборачиваясь къ столу, чтобы запечатать письмо. Но я думаю, что вы ошибаетесь, во всякомъ случа я бы не могъ сказать ничего меньше. А я твердо увренъ въ томъ, что онъ посмотрлъ бы на присылку дичи, какъ на оскорбленіе. Покрайней мр я на его мст обидлся бы.

— Да, да, ты, но вдь, надюсь, что ты не указъ диссентерскимъ проповдникамъ, сказалъ сэръ Максимъ сердито. Что ты на это скажешь, Августъ?

— Филь правъ, сказалъ ректоръ тономъ авторитета. Я бы не хотлъ имть дло съ диссентеромъ или класть въ карманъ радикала то, что я могъ бы положить въ карманъ кроткаго и смирнаго члена церкви, Но еслибъ даже величайшій негодяй въ свт уступилъ мн дорогу или снялъ передо мною шляпу, я поблагодарилъ бы его и поклонился бы ему. Такъ сдлалъ бы и ты, Максъ, разумется.

— Ба! я конечно не хотлъ сказать, чтобы не слдовало вести себя всегда джентльменомъ, сказалъ сэръ Максимъ не безъ нкотораго смущенія. Онъ очень гордился превосходствомъ сына даже надъ самимъ собою, но онъ не любилъ, чтобы его мннія опровергались такъ рзко. Онъ съ безмолвной досадой посмотрлъ, какъ письмо передали Христіану, съ приказаніемъ немедленно отправиться на Мальтусово подворье.

А между тмъ на Мальтусовомъ подворь владтеля записной книжки и цпочки поджидали въ тревожномъ волненіи. Лайонъ сидлъ у себя въ кабинет, совсмъ разбитый и сильно постарвшій посл безсонной ночи. Онъ такъ боялся, чтобы волненіе не лишило его присутствія духа, необходимаго при предстоящемъ свиданіи, что безпрестанно поглядывалъ и дотрогивался до предметовъ, которые расшевелили бездну нетолько воспоминанія, но и смертельнаго страха. Онъ опять открылъ маленькій ящикъ, стоявшій на одномъ углу его письменнаго стола, вынулъ изъ него опальный медальонъ и сравнилъ его съ медальономъ, висвшимъ на золотой цпочк. На оборотной сторон обоихъ былъ одинъ и тотъ же девизъ: сложенныя руки, окруженныя голубыми цвтами. На лицевой сторон обоихъ виднлось имя золотымъ курсивомъ но голубому полю: на медальон, вынутомъ изъ ящика, было Maurice, имя на медальон, висвшемъ вмст съ печатками, было Annette, въ медальон подъ этимъ именемъ была прядка свтло-карихъ волосъ — волосъ, хорошо ему знакомыхъ. Волосы въ медальон подъ именемъ Maurice были очень темнаго коричневаго оттнка, и прежде чмъ положить ихъ обратно въ ящикъ, Лайонъ внимательне чмъ когда-либо замтилъ цвтъ и качество волосъ. Потомъ онъ обратился къ записной книжк: вроятно за именами Maurice Christian, какъ будто нарочно полустертыми, было еще какое-нибудь третье имя, и даже посл перваго осмотра въ ризниц, Лайонъ невольно составилъ себ мысленное представленье объ этомъ третьемъ имени, выступавшемъ слабыми чертами на потертой кож. Листки записной книжки очевидно были недавно перемнены, они были изъ чистой блой бумаги, и только на нкоторыхъ изъ нихъ виднлись вычисленія карандашемъ. Сравненіе цифръ въ книжк съ почеркомъ пожелтвшихъ писемъ, лежавшихъ въ ящичк, ровно ни къ чему не привело: полустертое имя было напечатано и потому нисколько не походило на подпись въ письмахъ, а цифры, начертанныя карандашемъ, были сдланы такъ наскоро, что не могли бы служить достаточнымъ доказательствомъ.— Я заставлю его писать — написать примты медальона,— мелькнуло-было въ голов Лайона, но онъ почти тотчасъ же отказался отъ этого намренія. Нельзя ничего ршать, не видавъ постителя. Но желаніе видть боролось въ немъ со смертельнымъ страхомъ. Требуя этого свиданія, онъ повиновался голосу строгой совсти, которая не давала ему покоя за сознательный обманъ — скрыванье отъ Эсири того, что онъ не былъ ей отцомъ и предъявлялъ на нее недйствительныя права.— Надобно перейдти наконецъ на путь чести и правды, говорилъ онъ себ въ тревог этой ночи, — надобно и самому узнать всю правду и если можно — и ей все сказать. Если ему дйствительно предстоитъ встртиться лицомъ къ лицу ‘въ Анетинымъ мужемъ и отцомъ Эсири — онъ молилъ Бога дать ему силъ вынести вс послдствія преступной сдлки совсти, какъ бы они ни были для него тяжелы. Но онъ предвидлъ еще другія возможныя случайности относительно владтеля книжки и цпочки. Нкоторыя подробности въ исторіи Анетъ побуждали думать, что онъ уврилъ ее въ своей смерти только для того, чтобы избавиться отъ тяжелой отвтственности, но можетъ быть онъ и въ самомъ дл умеръ, и эти предметы пошли на уплату долга или просто были проданы ихъ теперешнему владтелю. И въ самомъ дл, почемъ знать, черезъ сколько рукъ прошли эти хорошенькія бездлушки? Наконецъ владтель ихъ можетъ быть не иметъ ничего общаго съ Дебарри, можетъ быть онъ былъ у нихъ случайно, по какому-нибудь длу, и не придетъ ни сегодня, ни завтра. Такъ что впереди еще много времени дли раздумья и молитвъ.

Лайонъ представлялъ себ вс эти вроятности, способныя отсрочить или вовсе устранить тяжелый для него шагъ, но съ дйствительности вовсе не врилъ въ нихъ,вра въ немъ всегда была сильнымъ порывомъ чувства, а въ эти моменты страхъ подавилъ въ немъ вс другія чувства. Онъ изнемогалъ подъ бременемъ предстоящаго испытанія, добровольно взваленнаго на плечи въ добавокъ къ прежнимъ проступкамъ, онъ предчувствовалъ себя на очной ставк съ отцомъ Эсири. Можетъ быть онъ окажется джентльменомъ, пріхавшимъ гостить къ Дебарри. Старикъ повторялъ себ съ мучительною тоскою:

— Она будетъ рада оставить этотъ убогій домъ, и я окажусь кругомъ виноватымъ въ ея глазахъ.

Онъ расхаживалъ между рядами книгъ, когда въ наружную дверь кто-то сильно стукнулъ. Стукъ этотъ такъ поразилъ его, что онъ упалъ на стулъ, совсмъ обезсилвъ. На порог показалась Лидди.

— Тамъ пришелъ къ намъ изъ усадьбы какой-то красивый баринъ. Господи, что же это съ вами-то! А-а-а, хъ! Ужъ не сказать ли ему, что вы нездоровы и не можете принять его?

— Введи его сюда, сказалъ Лайонъ, длая усиліе. Когда появился Христіанъ, священникъ привсталъ, опираясь объ ручку кресла и сказалъ: — Потрудитесь приссть, сэръ,— видя только, что въ комнату вошелъ высокій человкъ.

— Я принесъ вамъ письмо отъ м. Дебарри, сказалъ Христіанъ очень развязно. Странный маленькій человчекъ въ бдной комнатк показался Улиссу лакейскихъ какимъ-то жалкимъ куріозомъ, съ которымъ свтскій человкъ непремнно долженъ говорить очень громко, считая такую эксцентричность нераздльною съ глухотою. Нельзя быть совершенствомъ во всхъ отношеніяхъ, еслибъ Христіанъ тратилъ время и способности на пріобртеніе своеобразныхъ и проницательныхъ воззрній на міръ, онъ быть можетъ носилъ бы иногда непарные или плохо вычищенные сапоги и не умлъ бы такъ мастерски играть въ экарте и во всякія другія игры, приличныя особ въ его положеніи.

Когда онъ слъ, Лайонъ распечаталъ письмо и поднесъ его совсмъ близко къ глазамъ, такъ что лицо его было закрыто. Но при слов слуга, онъ невольно вздрогнулъ и посмотрлъ на подателя. Христіанъ, зная содержаніе письма, заключилъ, что вроятно старикъ удивленъ тмъ, что такой изящный и величественный господинъ можетъ быть слугою, онъ оперся локтемъ о колно, побалансировалъ тросточку на указательномъ пальц и принялся потихоньку насвистывать. Священникъ между тмъ прочелъ письмо, медленно и нервически надлъ очки, чтобы разсмотрть хорошенько человка, съ которымъ ему предстояло, быть можетъ, придти въ страшное столкновеніе. Слово слуга было для него новымъ предостереженіемъ. Не слдуетъ ни на что ршаться безъ оглядки. Дло идетъ объ участи Эсири.

— Вотъ печать, о которой упомянуто въ письм, сказалъ Христіанъ.

Лайонъ вынулъ бумажникъ изъ письменнаго стола и, сравнивъ печати, сказалъ:

— Печать несомннно одна и та же: позвольте вамъ вручить бумажникъ.

Онъ подалъ его вмст съ печатью, и Христіанъ всталъ, чтобы взять вещи изъ рукъ священника, говоря при этомъ небрежно: — Остальныя вещи — цпочка и маленькая книжка — мои.

— Васъ стало быть зовутъ?…

— Морисъ Христіанъ.

Спазма сдавила Лайону грудь. Онъ могъ услышать какое-нибудь другое имя и избавиться разомъ отъ худшей половины своей тревоги. Слдующія его слова были несовсмъ благоразумны, но вырвались у него невольно.

— И у васъ нтъ другаго имени?

— Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ рзко Христіанъ.

— Потрудитесь приссть.

Христіанъ не слъ.

— Мн некогда, сэръ, сказалъ онъ, вполн овладвъ собою.— Если вамъ угодно возвратить мн немедленно эти мелочи, я буду очень радъ, но я лучше готовъ оставить ихъ у васъ, чмъ терять время на мелочные и ни къ чему не ведущіе распросы.

Онъ подумалъ, что священникъ просто мелочный, старый чудакъ, и вс эти распросы не могутъ имть никакого серіознаго значенія. Но м. Лайонъ поставилъ себ непремнной задачей разузнать теперь же, былъ ли этотъ человкъ мужемъ Анеты, или нтъ. Что онъ отвтитъ передъ Богомъ, если добровольно уклонится отъ разъясненія истины?

— Нтъ, сэръ, я не стану васъ задерживать напрасно, сказалъ онъ боле твердымъ голосомъ, чмъ прежде.— Давно ли эти вещи находятся у васъ?

— О, боле двадцати лтъ, сказалъ Христіанъ безпечно. Ему было далеко не но себ подъ настойчивыми распросами священника, но именно потому онъ старался подавлять въ себ нетерпніе.

— Вы вроятно бывали и во Франціи и въ Германіи?

— Я бывалъ въ большей части континентальныхъ государствъ.

— Потрудитесь написать мн ваше имя, сказалъ Лайонъ, макая перо въ чернилицу и подавая его вмст съ листомъ бумаги.

Христіанъ очень удивился, но нисколько не встревожился. Перебирая мысленно разныя предположенія, чтобы объяснить себ любопытство священника, онъ остановился на одномъ изъ нихъ, и на такомъ, въ которомъ для него собственно не могло быть ничего непріятнаго или невыгоднаго. Но онъ все-таки боялся выдать себя.

— Прежде чмъ исполнить ваше желаніе, сэръ, сказалъ онъ, кладя перо и глядя Лайону въ лицо, мн бы хотлось знать причину, почему вы обращаетесь ко мн съ такими вопросами. Вы для меня человкъ чужой — отличный человкъ, я въ этомъ не сомнваюсь,— но вс мои отношенія къ вамъ должны ограничиться полученіемъ отъ васъ найденныхъ предметовъ. Вы все еще сомнваетесь, что они принадлежатъ мн. Вы можетъ быть желаете, чтобы я сказалъ вамъ примты медальона. На одной сторон его сложенныя руки и голубые цвты, а на другой имя Анетъ вокругъ пряди волосъ подъ стекломъ. Больше мн вамъ сообщать нечего. Если вамъ угодно знать что-нибудь больше обо мн, вы потрудитесь объяснить мн, почему именно вы этого желаете. Ну-съ, сэръ, что же вы мн на это скажете?

Рзкій тонъ этихъ словъ и холодный взглядъ, которымъ они сопровождались, произвели на Лайона такое впечатлніе, какое производитъ ледяная вода на воспаленную голову больнаго. Онъ откинулся назадъ на спинку кресла въ крайней нершимости и безпомощности. Есть ли какая-нибудь возможность говорить о печальномъ и священномъ прошломъ въ отвтъ на такое воззваніе? Страхъ, съ которымъ онъ ожидалъ прихода этого человка, сильно подтвержденное подозрніе въ томъ, что онъ дйствительно былъ мужемъ Анеты, увеличивали антипатію, вызванную его взглядами и манерами. Впечатлительный, нервный священникъ предчувствовалъ инстинктивно, что слова, которыя будутъ ему стоить страшныхъ мучительныхъ усилій, подйствуютъ на этого человка не боле, какъ прикосновеніе нжныхъ пальцевъ подйствовало бы на желзную перчатку. А если этотъ человкъ отецъ Эсири — всякое лишнее слово поведетъ къ безвозвратнымъ и, можетъ быть, тяжелымъ для нея послдствіямъ. Густымъ туманомъ заволокло передъ Лайономъ стезю долга: трудный вопросъ, почти ршенный въ теченіе долгихъ размышленій ночи, снова сдлался темнымъ и смутнымъ. И все это сложилось въ возможный призракъ грознаго бдствія. Ничего не слдуетъ длать сегодня, нужно отложить и еще подумать. Онъ отвчалъ Христіану тихо и кротко:

— Вы правы, сэръ, вы мн сказали все, что я спрашивалъ. Я не имю никакого права задерживать дольше вашу собственность. Онъ передалъ Христіану записную книгу и цпочку. Христіанъ посмотрлъ на него очень внимательно и, опуская вещи въ карманъ, сказалъ равнодушнымъ тономъ:

— Очень хорошо, сэръ. Затмъ прощайте.

— Прощайте, сказалъ Лайонъ. Но когда за гостемъ заперлась дверь, онъ почувствовалъ то смшеніе досады и удовольствія, которыя испытываютъ при отсрочк какого-нибудь затрудненія вс умы нершительные. Все дло было еще впереди. Возможность развдать все что нужно объ отношеніяхъ этого человка къ нему и къ Эсири была все еще передъ нимъ.

Христіанъ, идя домой, думалъ:— У этого старья какая-нибудь тайна въ голов. Едва ли онъ знаетъ что-нибудь обо мн, скоре о Байклиф. Но Байклифъ былъ джентльменъ: что же у него могло быть общаго съ этимъ старымъ сумасбродомъ?

ГЛАВА XV.

Лайонъ, посл ухода Христіана, поспшилъ сообщить. Феликсу, что порученіе его исполнено. Во весь остальной день его отчасти отвлекала отъ тревожныхъ мыслей необходимость исполнять обычныя служебныя обязанности, въ число которыхъ вошелъ и выговоръ непокорнымъ пвчимъ, а посл вечерняго митинга, онъ былъ такъ утомленъ, что отправился спать, ничего не замчая и не припоминая, Но когда онъ всталъ на слдующее утро, умъ, возвратясь къ обычной своей дятельности, остановился на письм Филиппа Дебарри, все еще лежавшемъ у него на стол, и остановился именно на той фраз, которая вчера, не обратила на себя особеннаго вниманія: — Я буду считать себя вдвойн счастливымъ, если вы, мн современемъ укажете на какой-нибудь способъ доставить вами такое же живое удовольствіе, какое я теперь испытываю, благодаря скорому и полному устраненію тревоги, которымъ я обязанъ вашему предусмотрительному образу дйствія.

Чтобы понять, какимъ образомъ въ кризис чисто личной тревоги и борьбы эти слова могли навести священника именно на ту мысль, которая въ немъ сложилась, мы должны имть въ виду, что его уже много лтъ терзало сознаніе промежутка въ жизни, въ которомъ онъ измнилъ тому, что считалъ высшимъ призваніемъ человка,— призванію духовника. Во всякой возвышенной, благородной душ временное отступничество отъ идеи, положенной въ основу жизни, влечетъ за собою всегда реакцію боле сильнаго и боле чистаго самоотверженія, сопровождаемаго самоуничиженіемъ и страстнымъ укоромъ совсти. Такъ было и съ высокой идеей, воодушевлявшей маленькаго Руфуса Лайона. Разъ въ жизни мятежное увлеченіе сдлало его слпымъ и глухимъ: онъ отдался личнымъ своимъ человческимъ желаніямъ, и далъ угаснуть пламени на жертвенник, но какъ душа, преисполненная истиннаго раскаянія, ненавидитъ свое недостойное заблужденіе и проситъ отъ всей предстоящей жизни суроваго долга вмсто радостей, и тяжкаго труда вмсто покоя, такъ Руфусъ постоянно выжидалъ случая пожертвовать какою-нибудь личной выгодой, какимъ-нибудь личнымъ благомъ великому общественному благу.

И вотъ явился случай комбинаціей такихъ неисповдимыхъ событій, въ которыхъ какъ будто сказалось указаніе Божества не оставлять безъ особеннаго вниманія даже самыхъ мелочныхъ словъ и поступковъ,— случай возстановить драгоцнную для Руфуса Лайона правду. Ничего не могло быть боле тяжелымъ и непріятнымъ для ревностнаго проповдника, терпвшаго недостатокъ не въ аргументахъ, а только въ противникахъ и слушателяхъ,— ничего не могло быть для него прискорбне мысли, что въ отечеств его есть тысячи тысячъ каедръ, гораздо выгодне поставленныхъ въ зданіяхъ несравненно шире и больше Мальтусова подворья — въ зданіяхъ, которыя могутъ собирать въ себя огромныя массы людей, и что эти каедры заняты, или, правильне, обременены людьми, получившими высшее образованіе въ древнихъ педагогическихъ центрахъ и разсыпающихъ плоды этого высшаго образованія въ проповдяхъ, разведенныхъ жиденькой моралью или безобразными выводами изъ данныхъ, лпящихся на гнилыхъ подмосткахъ. И всякому сердечному сокрушенію, всякой искренней, глубокой досад свойственно постепенно сосредоточиваться. Искренняя антипатія собаки къ кошкамъ вообще непремнно принимаетъ форму негодующаго лая на сосднюю черную кошку, какъ только та вздумаетъ перешагнуть на чужіе предлы. Сарказмъ Лайона былъ довольно рзокъ, когда онъ вообще принимался распространяться о высшемъ образованіи проповдниковъ, проявляющемся въ минимум ихъ проповдей. Но главнымъ его оселкомъ былъ примръ такой пагубной системы въ лип ректора Треби Магна. Мудрено было бы сказать что-нибудь положительное противъ достопочтеннаго Августа Дебарри, его можно было бы только упрекнуть въ отрицательныхъ свойствахъ. И добрый Руфусъ былъ слишкомъ простъ и чистъ душею, для того чтобы особенно радоваться этому. Онъ не видлъ ничего особенно пріятнаго въ изобличеніи противника въ какомъ-нибудь коренномъ дурномъ качеств или порок, онъ избгалъ останавливаться на картинахъ грубости или жестокости, и негодованіе его обыкновенно возбуждалось только тми нравственными и умственными промахами и заблужденіями, которые помрачаютъ душу, но не искажаютъ и не унижаютъ ее. Еслибы ректоръ былъ мене почтеннымъ человкомъ, Руфусъ вроятно не сталъ бы съ нимъ тягаться, по въ настоящемъ случа, видя въ немъ только воплощеніе помрачающаго душу заблужденія, чуждаго впрочемъ низкихъ пороковъ, пятнаемыхъ презрніемъ въ мірской жизни, онъ находилъ необходимымъ и даже пріятнымъ вступить съ нимъ въ діалектическій поединокъ на глазахъ всего требіанскаго общества и разослать затмъ письменнный отчетъ объ этомъ главнйшимъ органамъ диссентерскаго толка. Порокъ но существу своему тупъ — это глухое, слпое чудовище, недоступное доводамъ: но Духъ можетъ бороться съ нимъ и одолвать его незримыми путами. Безхитростная вдохновенная проповдь бываетъ часто стрлою, пронзающей и пробуждающей спящую загрублую совсть. Но блестящая мысль и утонченная діалектика — избранныя орудія небеснаго промысла, и потому т, которымъ вврено такое орудіе, не имютъ права предаваться праздности.

Такъ вотъ онъ, давно желанный случай. Вотъ общаніе — выраженіе искренняго желанія — со стороны Филиппа Дебарри доставить посильное удовольствіе Руфусу Лайону. Какъ избранникъ Божій и примрный индепендентскій священнослужитель, Энсворсъ, поступилъ въ подобномъ случа въ Амстердам? Онъ непрестанно думалъ только о преуспяніи великаго дла, и предложеніе личнаго возмездія превратилъ въ гласное состязаніе съ евреемъ о главныхъ таинствахъ вры. Вотъ ему примръ, вотъ несомннно указаніе свыше. Онъ, Руфусъ Лайонъ, воспользуется случаемъ, чтобы потребовать публичнаго состязанія съ ректоромъ объ устройств истинной церкви.

Что за дло, что его внутренно терзала тревога относительно личныхъ, частныхъ длъ и фактовъ прошлой жизни? Опасность погрязнуть въ узенькой трущоб личныхъ интересовъ — только еще сильне побуждала его къ длу съ боле широкимъ смысломъ и затрогивавшему благосостояніе всей Англіи вообще. Онъ окончательно ршился. Прежде чмъ сойдти въ это утро къ завтраку, онъ написалъ Филиппу Дебарри слдующее письмо:

‘Сэръ, перечитывая ваше вчерашнее письмо, я нашелъ въ немъ слдующія слова: Я буду считать себя вдвойн счастливымъ, если вы мн современемъ укажете на какой-нибудь способъ доставить вамъ такое же живое удовольствіе, какое, я теперь испытываю, благодаря скорому и полному устраненію тревоги, которымъ я обязанъ вашему предусмотрительному образу дйствія.

‘Мн не безъ извстно, сэръ, что въ обычаяхъ свта есть формулы такъ называемой вжливости, которымъ высказывающіе и выслушивающіе ихъ не придаютъ точнаго значенія, хотя считаютъ ихъ непремнно своею обязанностью. Я не стану теперь утверждать, что это не что иное какъ злоупотребленіе слова, потому что не думаю, чтобы, высказывая вышеприведенныя мною слова, вы подлежали упреку въ употребленіи фразъ, невидимому имющихъ специфичное значеніе, но на дл составляющихъ не больше, какъ то, что называется учтивой формальностью. Я вполн увренъ, сэръ, что вы употребили эти слова по зрломъ размышленіи, совершенно искренно и съ твердымъ намреніемъ привести ихъ въ случа надобности въ исполненіе. Никакое другое предположеніе съ моей стороны не могло бы соотвтствовать вамъ, какъ молодому человку, стремящемуся — хотя ошибочнымъ и ложнымъ путемъ — привить прекрасные плоды общественныхъ добродтелей къ народу и къ государственнымъ учрежденіямъ.

‘Такимъ образомъ, основываясь на твердой вр въ искренность написанныхъ вами словъ, я прошу васъ доставить мн (такъ-какъ безъ сомннія это зависитъ отъ васъ) случай вступить въ публичное состязаніе съ вашимъ родственникомъ, ректоромъ здшняго прихода, достопочтеннымъ Августомъ Дебарри, въ большой зал школы для приходящихъ или въ пріемной комнат маркиза Гренби, такъ-какъ это два наибольшія крытыя пространства въ нашемъ околотк. Я полагаю, что онъ низачто не позволитъ ни мн говорить въ его церкви, ни самъ не ршится говорить въ моей капелл, а вроятная суровость приближающейся холодной поры не позволяетъ возлагать слишкомъ положительныхъ надеждъ на возможность бесдовать на открытомъ воздух. Предметы, о которыхъ я намренъ диспутировать, суть: устройство истинной церкви, а во-вторыхъ — отноше’ кія къ ней англійской реформаціи. Вполн увренный въ томъ, что вы соблаговолите поспособствовать требованію, которое есть не что иное какъ логическій выводъ изъ выраженнаго вами желанія, остаюсь, сэръ, вашимъ покорнйшимъ слугою

‘Руфусъ Лайонъ.’

‘Мальтусово Подворье.’

Написавъ это письмо, добрый Руфусъ почувствовалъ ясность и возвышенность духа, нераздльныя съ боле широкимъ и глубокимъ отношеніемъ къ вопросамъ жизни. Онъ немедленно принялся начертывать ходъ аргументаціи въ предстоящемъ состязаніи, мысли его разбгались въ сентенціяхъ и останавливались на осторожныхъ исключеніяхъ въ скобкахъ. Онъ сошелъ внизъ и слъ къ завтраку совершенно автоматически, не думая ни о кофе, ни о поджаренномъ хлб. Голосъ и прикосновеніе Эсири возвратили его къ внутренней борьб инаго рода, въ которой онъ сознавалъ себя гораздо слабе. Опять возсталъ передъ нимъ холодный, свтскій человкъ съ суровымъ взглядомъ, который можетъ быть отцомъ его милаго дтища, и отцомъ, на право котораго онъ непростительно посягнулъ. И опять Лайонъ вознесъ сердечную мольбу о ниспосланіи ему указанія, но никакого опредленнаго указанія не представилось. Напротивъ, въ немъ говорило искушеніе:— брось, не доискивайся ничего больше, длай свое дло. Мысль о томъ, что во время своего отступничества онъ добровольно оставался въ невдніи фактовъ, которые могъ бы развдать, усилила убжденіе въ непремнной необходимости искать и добиться какъ можно боле полнаго знанія. И можетъ быть изслдованіе приведетъ къ полному успокоенію, опровергнувъ вс его подозрнія. Но чмъ живе, жизненне возставали передъ нимъ вс обстоятельства, тмъ боле чувствовалъ онъ себя неспособнымъ наводить какія бы ни было справки насчетъ человка, называющаго себя Морисомъ Христіаномъ. Онъ не могъ надяться на совтъ или помощь между ‘братьями’, онъ вполн сознавалъ, что членамъ его церкви, съ которыми онъ расчитывалъ пойдти въ небеса, нельзя говорить о такихъ тайнахъ его жизни, а. еслибъ даже и можно было, то они не съумли бы дать ему мудраго совта въ такомъ высоко-щекотливомъ дл — въ сношеніяхъ съ человкомъ свтскимъ, съ тщательно подстриженными бакенбардами и въ модномъ костюм. Въ первый разъ въ жизни священнику подумалось, что хорошо было бы имть подъ рукою совтника, боле опытнаго въ мірскомъ отношеніи, и что заимствоваться свтомъ у человка, изучившаго практическую жизнь, еще не значитъ отступать отъ своихъ принциповъ. Но эту мысль надобно обдумать, а между тмъ можетъ подвернуться какое-нибудь другое указаніе.

Эсирь замтила, что отецъ задумчивъ, разсянъ, что онъ глоталъ кОфе и хлбъ почти безсознательно и что у него вырывались время отъ времени тихія восклицанія, что обыкновенно бывало съ нимъ, когда онъ увлекался внутреннимъ анализомъ. Она не безпокоила его распросами и только подумала, что вроятно въ воскресенье вечеромъ случилось что-нибудь необыкновенное. Но наконецъ она нашла необходимымъ сказать:

— Помнишь, папа, что я теб сказала вчера?

— Нтъ, дитя мое, не помню, отвчалъ Дайонъ, приходя въ себя.

— Что Джерминъ спрашивалъ у меня, будешь ли ты дома сегодня утромъ до чаю?

Эсирь удивилась, замтивъ, что отецъ вздрогнулъ и измнился въ лиц, какъ будто его что поразило.

— Конечно буду, я только отдамъ это письмо Захару, а потомъ буду все сидть въ кабинет.

— Не сказать ли Дидди, чтобы она ввела его къ теб, какъ только онъ придетъ? А не то мн придется сидть въ своей комнат, потому что я сегодня все утро буду дома,— а сидть безъ огня ужасно холодно.

— Да, милая, пускай его введутъ ко мн, если только съ нимъ не придетъ еще кто-нибудь, что весьма можетъ статься, потому что онъ по всей вроятности придетъ потолковать насчетъ выборовъ. А двухъ постителей мн. негд было бы помстить наверху.

Пока Дайонъ ходилъ къ Захару, церковному сторожу, чтобы вторично отправить его съ письмомъ въ Треби, Эсирь наказывала Лидди, въ случа если придетъ одинъ господинъ, проводить его наверхъ,— а если придутъ двое, попросить ихъ въ пріемную внизъ. Но ей пришлось разршить нсколько отвтовъ, прежде чмъ Лидди поняла толкомъ, чего отъ нея ожидали,— уже не того ли господина проводить наверхъ, что приходилъ въ четвергъ въ сромъ пальто? Или того, который приходилъ вчера изъ усадьбы и ушелъ насвистывая что-то про себя? Мало ли всякаго люда стало ходить на Мильтусово подворье, съ тхъ поръ какъ зашла рчь о выборахъ, но вдь большая часть изъ нихъ жалкія, пропащія созданья. Тутъ Лидди покачивала головой и стонала, подъ гнетомъ благочестиваго соболзнованія о горькой дол, ожидающей впереди джентльменовъ, собирающихся участвовать на выборахъ.,

Эсирь избгала распрашивать Лидди, которая за отвтами всегда лазила какъ за ключами въ карманъ, биткомъ набитый всякой всячиной. Но она по многимъ признакамъ видла, что случилось что-нибудь, что вызвало въ отц необычайное волненіе, которое она никакъ не могла не связывать съ приходомъ постителя изъ усадьбы, о которомъ онъ не сказалъ ей ни слова.

Она сла въ темную, мрачную пріемную и принялась за филе, съ самаго воскресенья она утратила способность читать. Ей волей-неволей все думалось d Феликс Гольт,— думалось, какой именно онъ хотлъ въ ней перемны, и чтотакое онъ нашелъ въ жизни, что длало ее въ глазахъ его цнной безъ роскоши, безъ веселаго смха, безъ романовъ? Думалъ ли онъ съ тхъ поръ, что онъ обошелся съ нею сурово въ воскресенье? Можетъ быть нтъ. Можетъ быть онъ такъ ее презираетъ, что ниразу съ тхъ поръ и не вспомнилъ о ней. При этой мысли Эсири пребольно защемило глаза, такъ больно, что она должна была перестать работать. А она любила вязать филе, потому что при этомъ выставлялись на видъ и ея ручка и ножна. Сквозь образъ равнодушнаго, презирающаго Феликса Гольта, проглядывалъ смутный образъ кого-то, кто бы сталъ удивляться ея рукамъ и ногамъ, восхищаться ея красотой и желать, хотя и не смть, поцловать ее. Жизнь при такой любви была бы гораздо легче. Но Феликсъ нападалъ въ ней именно на это стремленіе къ самодовольству, къ людской похвал. Онъ вроятно хочетъ, чтобы она была героиней? Но вдь для этого необходимъ какой-нибудь особенный, исключительный случай. Жизнь ея была грудой отрывковъ, и мысли у нея были все отрывочныя, безсвязныя: чтобы связать ихъ, сдлать изъ нихъ стройное цлое, необходима была бы какая-нибудь сильная воля. Эсирь начинала переставать тшиться своимъ остроуміемъ и критическими выходками, начинала утрачивать самолюбивое сознаніе своего превосходства, начинала ощущать потребность въ поддержк души съ боле широкими взглядами, въ сочувствіи натуры боле чистой и сильной, чмъ ея собственная. Но вмст съ тмъ она думала, что эта душа должна быть нжной къ ней, не суровой и не деспотичной. Человкъ, съ рыцарскимъ тактомъ въ душ, никогда низачто не принялъ бы рзкаго, браннаго тона съ женщиной — и особенно хорошенькой женщиной. Но въ Феликс не было ровно ничего рыцарскаго. Онъ такъ любилъ давать совты и читать проповди, что въ сердц у него не могло быть мста для какой бы то ни было другой любви.

Такимъ образомъ Эсирь старалась убдить себя, что Феликсъ, былъ кругомъ виноватъ — если только онъ не придетъ нарочно съ повинной головой.

ГЛАВА XVI.

Ожидаемый ударъ въ дверь раздался около двнадцати часовъ, и Эсири послышалось, что пришло двое. Дверь пріемной немедленно отворилась, и косматый, неряшливый образъ Феликса Гольта, который тогда цликомъ стоялъ въ зеркал Эсирина воображенія,— смнился совершенно противоположнымъ явленіемъ личности, имя которой она угадала, прежде чмъ Джерминъ усплъ его произнести. Безукоризненный утренній туалетъ тхъ временъ много разнился отъ теперешняго нашего идеала. Подбородокъ джентльмена упирался въ высокій галстукъ, полы сюртука распадались величественными складками, а запонки теперь возбудили бы всеобщее презрніе. И слдуетъ не терять изъ виду еще и того, что въ ту отдаленную историческую эпоху, когда Треби Магна впервые познала треволненія выборовъ, въ ней было множество другихъ аномалій, теперь обветшалыхъ, кром длиннополыхъ сюртуковъ и широкихъ крахмальныхъ воротничковъ.

Но есть данныя красоты и приличія, противостоящія сокрушительному вліянію времени, и безъ всякаго отношенія къ годамъ или къ модамъ, Гарольда Тренсома въ тридцать четыре года вс безспорно признали бы замчательно-красивымъ человкомъ. Онъ былъ изъ числа тхъ людей, которыхъ, какъ выразилась Деннеръ, нельзя не замтить въ комнат: если только вы ихъ не боитесь и не ненавидите, вы непремнно найдете пріятнымъ прикосновеніе рукъ ихъ, даже тни ихъ.

Эсирь почувствовала совершенно новое, неиспытанное удовольствіе, увидвъ его изящно оттненное лицо и большіе, блестящіе глаза, устремленные на нее, съ той льстивой почтительностью, къ которой такъ чутки женщины, несовсмъ изъятыя отъ тщеславія. Гарольдъ Тренсомъ смотрлъ, на женщинъ, какъ на милый вздоръ, но въ минуты отдыха онъ былъ непрочь и отъ вздора. Однимъ изъ главныхъ условій умнья жить было, по его мннію, умнье ладить съ легенькими развлеченіями, въ род женщинъ, такъ чтобы он никогда не мшали теченію серіозной, дловой жизни. Эсирь очень хорошо сознавала, когда онъ взялъ стулъ, чтобы подссть къ ней, что его поразили и ея наружность, и ея пріемы. Да и могло ли быть иначе? Она была твердо уврена въ томъ, что въ глазахъ порядочнаго человка ни одна изъ требіанскихъ барышень не могла бы соперничать съ нею, ей стало невыразимо пріятно при мысли, что ею любуются.

— Батюшка ждалъ васъ, сказала она Джермину. Я вчера передала ему вашу записку. Онъ сейчасъ сойдетъ.

Она высвободила ногу изъ вязанья и стала его складывать.

— Надюсь, что мы вамъ не помшали? сказалъ Гарольдъ, замтивъ ея движеніе.— Мы пришли переговорить насчетъ выборовъ, и намъ хотлось бы заинтересовать дамъ въ этомъ дл.

— Я могу интересоваться только тми, кто стоитъ за правое дло, сказала Эсирь улыбаясь.

— Очень пріятно видть, что вы носите либеральные цвта.

— Я должна сознаться, къ сожалнію, что это происходитъ скоре изъ любви къ голубому цвту, чмъ къ либерализму. Желтыя мннія могутъ отстаивать только брюнетки.

Эсирь говорила съ обычной своей очаровательной плавностью, но не успла еще докончить фразы, какъ уже подумала, какъ разсердился бы Феликсъ, еслибъ услышалъ ее.

— Если мое дло можетъ быть зарекомендовано изяществомъ моего цвта, вы положительно способствуете моимъ видамъ, нося этотъ цвтъ.

Эсирь встала, чтобы выйдти изъ комнаты.

— Неужели вы въ самомъ дл уйдете? сказалъ Гарольдъ, вставая, чтобы отворить дверь.

— Да: у меня урокъ въ половин перваго, сказала Эсирь, кланяясь и выплывая за дверь голубой Наядой, слегка зарумянившись, проходя мимо Гарольда.

Жаль, что комната такъ мала, подумалъ Гарольдъ Тренсомъ: этой двушк надо было бы расхаживать по дому съ большими залами и длинными галлереями…. Но случайное впечатлніе, произведенное Эсирью, скоро изгладилось, потому что не успла еще дверь за нею затвориться, какъ вошелъ Лайонъ, и Гарольдъ весь отдался главной цли своего посщенія. Священникъ, хотя самъ изъ безгласныхъ, пользовался значительнымъ вліяніемъ въ сред либеральныхъ избирателей, и для полнаго успха кандидату необходимо было скрплять вс политическія связи личной внимательностью и любезностью, насколько возможно. Гарстинъ былъ человкъ рзкій и неподатливый, онъ напоминалъ собой ту прокислую сыворотку, которою многіе объясняли первоначальный смыслъ слова вигъ по-шотландски. Въ теоретическихъ видахъ радикализма, необходимъ былъ ему представитель боле доступный и симпатичный. Маленькій Лайонъ показался Гарольду любопытной загадкой, съ первой минуты своего появленія. Но выборы заставляютъ знакомиться со многими странными зврьками, пріучая вмст съ тмъ ихъ ловить и укрощать, и такимъ образомъ познаніе естественной исторіи двигается впередъ въ сред аристократовъ и богатыхъ землевладльцевъ нашего края.

— Очень радъ случаю познакомиться съ вами, м. Лай онъ, началъ Гарольдъ, протягивая священнику руку, когда Джерминъ назвалъ его по имени.— Я намреваюсь обратиться завтра утромъ съ рчью къ избирателямъ на рыночной площади, и мн не хотлось приступить къ длу, не заявивъ почтенія главнымъ своимъ друзьямъ и сторонникамъ, такъ-какъ могутъ встртиться пункты, по поводу которыхъ имъ заблагоразсудилось бы потребовать отъ меня категорическаго объясненія.

— Вы говорите вжливо, сэръ, и толково, сказалъ Лайонъ, сопровождая фразу неопредленнымъ, разсяннымъ взглядомъ, въ которомъ вншность кандидата очевидно пошла ни во что.— Потрудитесь приссть, господа. У меня привычка стоять.

Онъ сталъ подъ прямымъ угломъ къ своимъ постителямъ. Блдное лицо его, взглядъ, полный душевной пытливости, худенькое тлосложенье и простая ветхая одежда составляли странную противоположность съ ихъ цвтущими лицами, безупречными костюмами и полнымъ отсутствіемъ какого бы то ни было волненія и тревоги. Группа была замчательна потому еще, что въ ней сказывалась разница, сущсстующая между людьми, воодушевленными идеей, и людьми, которымъ предстоитъ примнять эту идею. Потомъ онъ снялъ очки и принялся протирать ихъ краемъ полы. Онъ всми силами старался совладать съ собою — подавить даже самую мысль о своихъ личныхъ нуждахъ, на которую его наводило присутствіе Джермина. Онъ хотлъ быть на одномъ уронн съ боле широкими требованіями этого случая.

— Я узналъ — м. Джерминъ сообщилъ мн, началъ Гарольдъ,— какое одолженіе вы мн сдлали, м. Лайонъ. Въ моемъ дл существенно необходимы такіе люди, какъ вы. Цль моя низвергнуть собственно Гарстина, который называетъ себя либераломъ, а самъ знать ничего не хочетъ и ничего не думаетъ, кром какъ объ интересахъ богатаго купечества. А вы объяснили разницу между либералами и либералами, въ чемъ, какъ вамъ не безъизвстно, есть нчто подобное разниц между рыбой и рыбой.

— Сравненіе ваше довольно мтко, сэръ, сказалъ Лайонъ, все еще держа очки въ рук,— по примненію къ этой эпох, когда вс духовныя способности націи напряжены на одинъ фактъ, на одну мру. Когда вопросъ заключается только въ томъ, чтобы сдвинуть съ мста огромную тяжесть, надобности нтъ тщательно избирать орудія: нужно только, чтобы въ нихъ было много лошадиной силы. Но неизбжное зло такихъ крупныхъ переворотовъ состоитъ въ томъ, что они производятъ съ одной стороны грубое безразличіе мръ, а съ другой — преувеличенныя надежды, несовмстныя съ нашей тяжкой долей, чреватой невзгодами и борьбой. Я не говорю, чтобы полюбовныя сдлки были ненужны, но это не боле какъ зло — невольная, неизбжная дань нашему несовершенству, и я твердо увренъ въ томъ, что по мр умноженія полюбовныхъ сдлокъ — здравый смыслъ и совсть съуживаются и сокращаются. Вотъ почему я считаю обязанностью своею указывать своей паств, что есть много людей, помогающихъ двигать колесницу Реформы, но только изъ личныхъ, эгоистичныхъ видовъ, только для того, чтобы замнить Сирію Египтомъ, и, главное, не выпускать изъ рукъ собственной, обильной доли павлиновъ, золота и слоновой кости.

— Совершенно справедливо, сказалъ Гарольдъ, мастерски умвшій пользоваться общими мстами для своихъ личныхъ, непосредственныхъ видовъ,— такіе люди вполн счастливы и довольны, если имъ удастся водворить плутократію, скупить всю землю и навшать старыхъ шлемовъ на новыхъ воротахъ. Въ огражденіе отъ этихъ ложныхъ либераловъ необходимо прежде всего, чтобы наши избиратели не дробили своихъ голосовъ. Какъ кажется, многіе изъ стоящихъ за Дебарри непрочь при случа постоять и за Гарстина. Такимъ образомъ того и гляди, что и мои сторонники подднутъ меня. Если они будутъ дробить голоса, имъ не удастся ни сбыть Дебарри съ рукъ, ни подсобить мн. Я васъ покорнйше прошу, м. Лайонъ, употребить ваше вліяніе именно въ этомъ смысл. Намъ, кандидатамъ, приходится выхвалять себя иногда до неприличія, но вдь вамъ самимъ извстно, что хотя я но происхожденію принадлежу къ классамъ, коснющимъ во всхъ старинныхъ предразсудкахъ, жизнь поставила, меня въ среду людей, прокладывающихъ себ карьеру личнымъ трудомъ и составляющихъ такъ называемое новое поколніе. Я имлъ случай изучать народное благосостояніе съ различныхъ сторонъ, у меня воззрнія шире, чмъ у вашихъ байбаковъ — лордовъ. Но вопросамъ относительно религіозной свободы, я не остановился бы на полумрахъ.

— Надюсь, сэръ, надюсь, сказалъ Лайонъ серіозно, онъ наконецъ надлъ очки и посмотрлъ въ лицо кандидату. Добрякъ Руоусъ, сознавая свое политическое значеніе, какъ органа убжденія, считалъ своею обязанностью наставлять на путь истинныхъ всхъ, въ комъ были очевидны хотя малйшія данныя къ воспитанію великихъ истинъ,— и вмст съ тмъ хотлъ употребить вс зависвшія отъ него мры, чтобы внушить будущему законодателю полное сознаніе своей отвтственности. Но эта вторая отрасль его обязанности значительно отстраняла первую, т. е. обязанность проповдника. Умъ его былъ такъ сильно занятъ соображеніями, которыхъ онъ боялся упустить изъ виду, что религіозные вопросы и отвты составили весьма малую, слабую пропорцію въ общемъ ход бесды. Затронувъ вопросъ о церковной подати, нельзя было обойдти причинъ ихъ неправильности и не изложить вкоротк доводовъ, на снованіи которыхъ Лайонъ, съ своей стороны, не хотлъ подвергать этого происходящаго неустройства судебному преслдованію и требовать узаконеннаго обложенія податью, какъ сдлали ‘Друзья’ (героизму которыхъ въ этомъ отношеніи нельзя не подивиться).

Словоохотливые люди очень легко могутъ надость, когда у насъ нтъ особенной жажды къ распросамъ, но, откровенно говоря, и упорное, постоянное молчаніе происходитъ главнымъ образомъ отъ недостатка содержанія. Человческій говоръ часто скуденъ, однообразенъ, пустъ, но и молчаніе не всегда сидитъ на гнзд, полномъ яицъ. Сплошь и рядомъ молчаливая курица, поглядывающая на васъ такъ многозначительно и глубокомысленно, сидитъ на болтунахъ, а когда принимается кудахтать, то не находитъ сообщить ничего кром пустыхъ иллюзій.

Гарольдъ Тренсомъ былъ далеко не терпливымъ человкомъ, но въ дловомъ отношеніи онъ всегда вполн владлъ собою, а въ подобномъ случа лучше слушать, чмъ отвчать на вопросы. Но Джерминъ, у котораго были полныя руки дла, воспользовался случаемъ, чтобы встать и сказать, поглядвъ на часы:

— Мн необходимо быть дома черезъ пять минутъ. Вы найдете меня въ контор, м. Тренсомъ, вамъ вроятно есть еще о чемъ переговорить съ м. Лайономъ.

— Сдлайте милость, сэръ, сказалъ священникъ, измняясь въ лиц и быстро кладя руки на плечо Джермина,— сдлайте милость назначьте время, когда я могу увидться съ вами по одному частному дду,— еслибы можно сегодня вечеромъ?

Лайонъ, какъ многіе люди, обыкновенно сосредоточенные не на личныхъ своихъ интересахъ,— былъ способенъ на такіе порывистые поступки. Онъ ухватывался за детали жизни, какъ будто бы он пролетали мимонего стрлами — какъ будто бы он были ленточками на его колняхъ, которымъ суждено было оставаться цлый день незавязанными, если случалось, что онъ забывалъ ихъ завязать утромъ, одваясь. Въ этихъ спазматическихъ скачкахъ изъ отвлеченныхъ сферъ въ жизнь дйствительную, постоянно случалось, что онъ неожиданно приходилъ къ ршенію, которое было для него предметомъ слишкомъ большихъ колебаній, для того чтобы можно было дойдти къ нему путемъ постепеннаго, непрерывнаго мышленія. И еслибъ Джерминъ не поразилъ его угрозой уйдти въ тотъ самый моментъ, когда онъ всецло погрузился въ политику, оно быть можетъ низачто не рискнулъ бы довриться свтскому адвокату.

(— Чудакъ — какъ выражалась м-ссъ Мускатъ,— а вдь какое дарованье на каедр. Но Господь лучше насъ вдаетъ, что творитъ… Это заключеніе въ устахъ особы, считавшей сужденіе свое непогршимымъ, было уступкой, свидтельствовавшей о значительномъ развитіи набожности…)

Джерминъ немножко удивился.

— Очень хорошо, отвчалъ онъ съ большимъ радушіемъ. Не можете ли вы пожаловать ко мн въ контору въ восемь часовъ?

— Но многимъ причинамъ я долженъ просить васъ пожаловать ко мн.

— Очень хорошо. Я постараюсь придти къ вамъ сегодня вечеромъ. Я очень радъ быть вамъ полезнымъ.

Джерминъ чувствовалъ, что въ глазахъ Гарольда это заискиванье его помощи должно было придать ему еще больше значенія. Онъ ушелъ, и Лайонъ опять погрузился въ политику — любимую тему всей либеральной партіи, во глав которой стоялъ онъ.

Въ это время, когда въ сердцахъ пылкихъ реформистовъ ключемъ била лихорадочная вра въ возможность крупнаго политическаго-переворота, многія мры, о которыхъ до сихъ поръ люди, стоящіе близко къ длу, говорятъ съ большой оглядкой, съ большимъ недовріемъ,— тогда обсуждались громко и считались безспорнымъ, неотъемлемымъ достояніемъ общественнаго мннія. Вопіющія злоупотребленія — чудовищный пауперизмъ, чудовищный плурализмъ — и другія невзгоды и общественныя язвы, препятствующія людямъ быть счастливыми и мудрыми, служили поводомъ къ открытой, ожесточенной борьб. Такія времена полны надеждъ. Позже, когда трупы этихъ чудовищъ были выставлены на удивленіе и поношеніе обществу, и когда все-таки люди не стали ни умне, ни счастливе, напротивъ, какъ-то еще больше развелось глупыхъ и несчастныхъ,— наступило время сомннія и отчаянія. Но въ годъ великой Реформы надежда была всемогуща: избиратели и избираемые упивались будущностью Реформы, какъ виномъ. Ораторы на скамьяхъ Реформы разсыпались въ поздравленіяхъ и общаніяхъ: Либеральное духовенство господствующей церкви привтствовало Либеральное католическое духовенство безъ всякаго намека на багряницу, а католическое духовенство отвчало съ подобной-же деликатной сдержанностью. Многіе уповали на уничтоженіе всхъ возможныхъ злоупотребленій и вообще на водвореніе обтованнаго блаженства, другіе, воображеніе которыхъ не удовлетворялось восторженными ожиданіями грядущей зари, настаивали главнымъ образомъ на введеніи баллотировки.

Лайонъ положительно возставалъ противъ баллотированія. Завтнйшія наши убжденія обыкновенно ставятъ насъ въ меньшинство посреди меньшинства собственной нашей партіи:— и это очень хорошо, потому что чмъ бы этимъ бднымъ убжденіямъ, не родившимся съ серебряной ложкою во рту,— чмъ было бы имъ питаться и жить? Такъ было и съ Лайономъ и съ его протестомъ противъ баллотировки. Но онъ сдлалъ замчаніе, которое собесдникъ его несовсмъ понялъ или, правильне, объяснилъ сообразно съ собственной своей теоріей вроятностей.

— Я не имю ничего противъ баллотировки, сказалъ Гарольдъ, но я думаю, что намъ не слдъ заниматься подобными вещами именно теперь. Мы ничего бы не добились. А между тмъ есть другіе вопросы, боле существенные и боле важные.

— Стало быть, сэръ, вы подали бы голосъ за баллотировку? сказалъ Лайонъ, поглаживая себя по подбородку.

— Конечно, еслибъ дло дошло до собиранія голосовъ но этому вопросу. Я слишкомъ уважаю свободу избирателей, чтобы возставать противъ мры, которая сдлала бы эту свободу еще боле полной.

Лайонъ смотрлъ на говорившаго съ улыбкой состраданія и только подавилъ ‘гм-м-мъ’, что Гарольдъ принялъ за знакъ удовольствія. Онъ оскоро разочаровался.

— Мн прискорбно слышать это, сэръ, весьма прискорбно. И я покорнйше прошу васъ хорошенько обдумать этотъ вопросъ, потому что подобныя недоразумнія способны подорвать политическую нравственность въ самомъ корн. Я берусь доказать всякому беспристрастному человку, достаточно одаренному принципами общественной и частной добросовстности, что баллотировка есть существенное зло, и если не зло, то покрайней мр пустяки. Я берусь доказать, во-первыхъ, что баллотировка вздоръ и пустяки, потому что она нисколько не способна предостеречь отъ подкупности и беззаконныхъ постороннихъ вліяній, а во-вторыхъ, что она причинила бы существенный вредъ, потому что отстранила бы такія вліянія, которыми душа человка и характеръ гражданина воспитываются къ ихъ великимъ обязанностямъ, Извините, что я васъ задерживаю, сэръ. Но это совершенно необходимо для вашей же пользы.

‘Прахъ побери стараго чудака! подумалъ Гарольдъ. Никогда не пойду въ другой разъ на поклонъ къ проповдникамъ, или, если пойду,— то только тогда, когда буду знать, что у нихъ пропалъ голосъ отъ простуды. Онъ хотлъбыло извиниться какъ можно осторожне, отложить разговоръ до завтра и пригласить Лайона къ себ въ комитетъ до срока, назначеннаго для публичной рчи, но его выручило открытіе двери. Лидди просунула голову и сказала:

— Извините, сэръ, вотъ м. Гольтъ желаетъ узнать, можетъ ли одъ войдти и поговорить съ джентльменомъ. Если вамъ не угодно его видть, скажите только нтъ.

— Напротивъ: введите его сюда сейчасъ же, Лидди. Молодой человкъ, продолжалъ Лайонъ, обращаясь къ Гарольду,— котораго нельзя не знать кандидату: — не избиратель, но человкъ умный и образованный.

— Очень пріятно будетъ познакомиться, сказалъ Гарольдъ несовсмъ искренно, потому что въ сущности онъ нисколько не интересовался человкомъ безъ голоса, и если могъ порадоваться, то только разв возможности прекратить разговоръ о баллотировк Онъ стоялъ послднія дв минуты, чувствуя себя въ такомъ положеніи мене жертвой и боле способнымъ расчитывать на отступленіе, въ случа надобности.

— М. Гольтъ, сэръ, сказалъ священникъ, когда вошелъ Феликсъ,— молодой другъ мой, мннія котораго по нкоторымъ вопросамъ, я надюсь, измнятся со временемъ, но который никогда не утратитъ похвальнаго рвенія къ общественному благу.

— Очень радъ видть м. Гольта, сказалъ Гарольдъ, кланяясь. Онъ замтилъ по поклону Феликса и по тому, что онъ тотчасъ же быстро прошелъ въ самый отдаленный уголъ комнаты, что пожатіе руки было бы неумстно.

‘Капитальная штука, подумалъ онъ,— способенъ взобраться завтра на телгу на базар и отбрить меня на-пропалую, если я скажу что-нибудь, что ему не понравится.’

— М. Лайонъ, сказалъ Феликсъ, я позволилъ себ попросить у м-ра Тренсома свиданія, когда онъ былъ занятъ бесдой съ вами. Но мн нужно поговорить съ нимъ о дл, которому я непрочь придать гласность и въ которомъ, я надюсь, вы меня поддержите. Я узналъ, что м. Тренсомъ здсь, и потому ршился зайдти. Я надюсь, что вы меня извините, такъ какъ дло идетъ о мрахъ, принимаемыхъ агентами м. Тренсома.

— Сдлайте милость, сказалъ Гарольдъ, ожидая чего-нибудь непріятнаго.

— Я не стану ничего говорить противъ угощенія избирателей, сказалъ Феликсъ: вдь эль и разныя жирныя снадобья, говорятъ, необходимы для того, чтобы смазывать колеса на выборахъ. Но мн желательно только спросить у васъ, м. Тренсомъ, съ вашего ли вдома ваши агенты подкупаютъ простой и грубый людъ, не имющій голосовъ — Спрокстонскихъ углекоповъ — спаиваютъ ихъ, чтобы образовать вамъ толпу во время собиранія голосовъ?

— Конечно нтъ, сказалъ Гарольдъ. Вамъ должно быть извстно, милостивый государь, что кандидатъ въ совершенной зависимости отъ своихъ агентовъ, покрайней-мр по отношенію къ средствамъ вывезти его, особенно когда долголтнее отсутствіе лишило его важной возможности знать, кто въ дйствительности завдуетъ дломъ. Но уврены ли вы въ этихъ фактахъ?

— Настолько увренъ, насколько можно быть увреннымъ въ томъ, что слышалъ своими ушами, сказалъ Феликсъ и потомъ вкратц описалъ, что случилось въ воскресенье.— Я думалъ, что вы не знаете всего этого, м. Тренсомъ, закончилъ онъ, и потому считалъ необходимымъ увдомить васъ. Иначе я просто разсказалъ бы все дло радикальной партіи въ такомъ вид, въ какомъ оно мн представилось. Я самъ радикалъ, и буду всю жизнь бороться противъ привиллегій, монополій и притсненій, но я лучше бы согласился быть ливрейнымъ лакеемъ, чванящимся титуломъ своего барина, чмъ стоять на одной доск съ бездльниками, которые отравляютъ лучшія человческія надежды и превращаютъ ихъ въ посмшище, въ позорное лицемріе и въ явную подлость.

— Вашъ энергическій протестъ неумстенъ въ этомъ случа, сэръ, сказалъ Гарольдъ, оскорбленный угрозой, очевидно звучавшей въ выходк Феликса,— во всякомъ случа онъ слишкомъ преждевремененъ и потому безтактенъ.

На самомъ дл этотъ промахъ въ поведеніи Феликса произошелъ вслдствіе взаимнаго отвращенія. Его постоянно раздражало, что общественные дятели его стороны не были значительно лучше общественныхъ дятелей противной стороны, что духъ нововведенія, духъ Реформы, составлявшій въ немъ часть религіи, во многихъ изъ его органовъ-посредшшовъ былъ не столько религіей, сколько упованіемъ на испорченность городскаго населенія. Въ этомъ смысл онъ былъ предубжденъ и противъ Гарольда Тренсома. Гарольдъ, съ своей стороны, терпть не могъ непрактическихъ, идеальныхъ понятій о чести и справедливости — терпть не могъ всякій энтузіасмъ, и увидлъ въ Феликс только несносное, досадное для него воплощеніе этой нелпости. Но глупо и нерасчетливо было бы раздражать его.

— Если вы непрочь пойдти со мною въ контору Джермина, продолжалъ онъ, я при васъ наведу насчетъ этого справку. Я надюсь, что вы согласитесь со мною, м. Лайонъ, въ томъ, что это самый лучшій способъ добиться правды.

— Безъ сомннія, сказалъ священникъ, которому кандидатъ понравился и показался человкомъ толковымъ и уступчивымъ, и я прошу молодаго друга воздерживаться отъ слишкомъ большой поспшности въ словахъ и дйствіяхъ. Протестъ Давида противъ Саула былъ справедливъ, несмотря на то, не вс стоявшіе за Давида были людьми праведными.

— Тмъ боле жаль, сэръ, сказалъ Феликсъ. Особенно если онъ обличалъ ихъ беззаконія.

Лайонъ улыбнулся, тряхнулъ головой и пожалъ любимцу своему руку.

— Вы требуете невозможного: гд же одному человку нести отвтственность за всю свою партію, сказалъ Гарольдъ, еслибъ вы жили на Восток, какъ я, вы были бы боле снисходительны. Боле сниходительны, напримръ, къ дятельному промышленному эгоизму, чего у насъ здсь не занимать стать, хотя можетъ быть такіе эгоисты не всегда безупречны, вы убдились бы, что это все-таки лучше празднаго эгоизма. У насъ вотъ, напримръ, говоритъ, что мостъ вещь хорошая, хотя можетъ быть половина людей, работавшихъ надъ его постройкой, были мошенники.

— О, да, сказалъ Феликсъ презрительно: дайте мн полную горсть общихъ мстъ и аналогій, и я оправдаю Борка и Тара, и докажу, что они были благодтелями рода человческаго. Я допускаю только такое зло, которому я не въ силахъ помочь, и въ настоящемъ случа вопросъ не въ томъ, можемъ ли мы искоренить все зло на свт, а въ томъ, чтобъ обратить вниманіе на частное зло, торчащее у насъ подъ носомъ.

— Опять-таки и въ этомъ случа самое лучшее покончить дло разомъ, какъ я предлагалъ, и сходить къ Джермину, сказалъ Гарольдъ. Позвольте проститься съ вами, м. Лайонъ.

— Мн очень хотлось бы, сказалъ священникъ, слегка растерявшись,— мн очень хотлось бы потолковать съ вами еще когда-нибудь насчетъ баллотировки. Доводы противъ нея не потребовали бы продолжительнаго распространенія: нужно только перечислить ихъ вс, чтобы устранить кажущіеся проблы, въ которые легко могутъ прорваться софизмы противника.

— Не безпокойтесь, сэръ, сказалъ Гарольдъ, дружески пожимая Лайону руку, мы съ вами увидимся. Не зайдете ли вы завтра въ комитетъ?

— Не думаю, сказалъ Лайонъ, потирая лобъ и припомнивъ личныя свои тревоги.— Но если вы позволите, я пришлю валъ коротенькое разсужденьице, надъ которымъ вы можете подумать на досуг.

— Я буду очень радъ. Прощайте.

Гарольдъ и Феликсъ вышли вмст, а священникъ, идя наверхъ въ свой невзрачный кабинетикъ, спрашивалъ у себя, хорошо ли онъ выполнилъ обязанность этого свиданія и не упустилъ ли чего изъ виду подъ гнетомъ душевнаго волненія?

Еслибъ въ этой пыльной комнат на одной изъ пылинокъ виталъ какой-нибудь шаловливый духъ, онъ непремнно подтрунилъ бы надъ иллюзіями маленькаго священника. положившаго столько усилій, для того чтобы произвести ничтожный результатъ. Признаюсь, я самъ улыбался скептически, слушая пламенныя воззванія джентльменовъ — кандидатовъ того періода. Но я никогда не улыбался, никогда не трунилъ надъ честной энергіей Лайона, не испытавъ непосредственно за этимъ самаго искренняго раскаянія и значительнаго увеличенія уваженія къ нему. То, что мы называемъ иллюзіями, часто къ дйствительности только боле широкое пониманіе прошедшаго и настоящаго жизни — сознательное, энергическое движеніе широкой и сильной человческой души къ боле высокой и прочной цли, чмъ шансы единичной жизни. Человческій героизмъ на глазахъ нашихъ разбивается на единицы и мы говоримъ, что единица длаетъ такъ мало — что лучше бъ ей было вовсе ничего не длать. Но такимъ образомъ можно разбить на единицы и большую армію, можно разбить на. лучи солнечный снгъ и потомъ утверждать, что легко можно обойдтись и безъ солдатъ и безъ солнечныхъ лучей. Лучше воздвигнемъ памятникъ солдатамъ, которые грудью своею отстаивали только неразрывность строя — памятникъ храбрымъ единицамъ, не увнчаннымъ личною славою, но драгоцннымъ, какъ непрерывность солнечныхъ лучей, хотя многіе изъ нихъ падаютъ незримо и на безплодную почву.

Теперь, оглядываясь на эту пару въ Треби, мн кажется, что горче всхъ заблуждался Гарольдъ Тренсомъ, который расчитывалъ построить успхъ завтрашнихъ дней на личномъ своемъ знаніи и умньи, не зная и не подозрвая того, что многіе вчерашніе дни подготовили для него заблаговременно.

ГЛАВА XVII.

Джермину было несовсмъ по сердцу, что Гарольду Тренсому не удалось сдлать другихъ дловыхъ визитовъ немедленно посл посщенія Лайона, и что вслдствіе этого онъ возвратился въ контору раньше, чмъ можно было его ожидать. Причину этого несвоевременнаго возвращенія онъ сразу угадалъ въ Феликс Гольт, котораго онъ, по слухамъ, зналъ за человка, вовсе неспособнаго руководствоваться общепринятыми человческими побужденіями, для того чтобы имть успхъ въ свт, и что стало-быть человку здравомыслящему и порядочному съ нимъ каши не сварить.

Гарольду Тренсому, съ своей стороны, тоже было крайне непріятно вмшательство Феликса въ подробности выборовъ. Все достоинство, вся честность въ немъ содрогались отъ необходимости удовлетворить человка съ такимъ неугомоннымъ языкомъ. Какъ будто ему пришлось выказать негодованіе по поводу обнаруженія одного боченка съ фальшивымъ дномъ, тогда какъ въ сущности онъ положилъ весь свой капиталъ на заводъ, гд постоянно выдлывалось множество подобныхъ боченковъ. Практическій человкъ долженъ добиваться хорошей цли всми возможными средствами, говоря иначе, желая попасть въ парламентъ, не слдуетъ пренебрегать ничмъ. Нтъ ничего позорнаго не быть ни Кихотомъ, ни идеалистомъ, мечтающимъ исправить нравственность человчества, но, вмст съ тмъ, Гарольдъ искренно ненавидлъ все дйствительно-безчестное или кажущееся безчестнымъ. Въ такомъ-то настроеніи онъ безцеремонно прошелъ во внутреннія комнаты Джермина, не дожидаясь доклада и не спрашивая ни у кого ни слова, а когда онъ увидлъ, что Джерминъ былъ не одинъ, только проговорилъ быстро и надменно:

— Мн нужно переговорить съ вами насчетъ Спрокстона. Не можете ли вы удлить времени именно теперь. Вотъ м. Гольтъ пришелъ ко мн по этому длу.

— Э — да — э — конечно, сказалъ Джерминъ, по обыкновенію тмъ боле холодный и тмъ боле разсудительный, чмъ боле онъ былъ взволнованъ и раздосадованъ. Онъ стоялъ, и когда обернулся,— широкая фигура его закрыла человка, сидвшаго за конторкой.— М. Гольтъ — э — конечно — э — знаетъ, что дловому человку время дорого. Вы можете сказать теперь же, въ чемъ дло. Этотъ джентльменъ — тутъ Джерминъ слегка мотнулъ головой назадъ — одинъ изъ нашихъ — совершенно синій.

— Я хотлъ только заявить, сказалъ Феликсъ, что одинъ изъ вашихъ агентовъ предпринялъ подкупную экспедицію въ Спрокстонъ — съ какою цлью — вамъ, сэръ, вроятно лучше извстно, чмъ мн. М. Тренсомъ, какъ оказывается, не зналъ ничего, и нисколько не одобряетъ такихъ мръ.

Джерминъ, глядя серіозно и пристально на Феликса, пока тотъ говорилъ, въ то же время вынулъ небольшую пачку бумаги изъ боковаго кармана и потомъ, медленно переводя глаза на Гарольда, опустилъ пальцы въ жилетный карманъ за карандашемъ.

— Я нисколько этого не одобряю, сказалъ Феликсъ, взбшенный расчитанной медлительностью Джермина. Потрудитесь прекратить это какъ можно скоре.

— М. Гольтъ, я знаю, ревностный либералъ, сказалъ Джерминъ, сново переводя глаза на Феликса, но ему должно быть неизвстно, что собираніе голосовъ — э — производится людьми способными и хорошо знающими дло — доками, которые — э — требуютъ полнаго доврія и невмшательства. Что же касается до возможности пріостановленія — э — какой бы то ни было мры — э — это зависитъ… Если вы когда-нибудь держали возжи въ рукахъ — э — вы должны знать, что не всегда легко и возможно остановить разомъ.

— Насчетъ возжей я съ вами спорить не стану, сказалъ Феликсъ, но я знаю только, что въ настоящемъ случа зла надлано столько, что едва ли можно скоро его устранить и загладить. Но я все-таки думаю, что, приложивъ нкоторое стараніе, можно было бы поправить кое-что, прекратить подчиванье напримръ и не допустить шумныхъ мятежныхъ сборищъ, что положительно не приведетъ къ добру.

— Можно устранить сборища и оваціи въ нашу пользу, сказалъ Джерминъ, улыбаясь,— это само собой разумется. Но если противная сторона станетъ шумть и буянить,— что вы съ нею подлаете?

Гарольдъ въ волненіи ходилъ по комнат. Онъ предпочиталъ предоставить слово адвокату, котораго самъ чурался невозможности.

— Я могу только сказать, отвчалъ Феликсъ, что если вы пустите въ ходъ чернь, отуманивъ ее предварительно водкой и пивомъ,— отвтственности вашей нельзя будетъ позавидовать. Ужъ вы лучше сгоните на свою сторону стадо быковъ, да раздразните ихъ до рева: это будетъ все равно, что подкупать углекоповъ и ткачей.

— Адвокатъ могъ бы позавидовать сил вашего краснорчія, м. Гольтъ, сказалъ Джерминъ, кладя обратно въ карманъ пачку бумагъ и карандашъ, но едва ли онъ остался бы доволенъ точностью — э — вашихъ выраженій. Вы мн позволите предостеречь васъ отъ слова ‘подкупъ’. Сущность подкупа заключается въ легальномъ его доказательств, бездоказательнаго подкупа — э — in rerum natura — э — не существуетъ. Въ Спрокстоп не было ничего похожаго на подкупъ — я вамъ за это ручаюсь. Присутствіе горсти дюжихъ молодцовъ на.— э — либеральной сторон будетъ только обезпечивать равновсіе, порядокъ, потому что вдь мы знаемъ, что клубъ Взаимной Выгоды изъ пичлейскаго округа будетъ стоять за Дебарри. Господинъ, взявшій на себя собираніе голосовъ въ Спрокстон, очень свдущъ и опытенъ въ парламентскихъ длахъ, и ни въ какомъ случа — э — не превзошелъ бы мръ, предписываемыхъ здравымъ сужденіемъ.

Джерминъ еще не собрался отвчать, какъ Гарольдъ вставилъ поспшно и ршительно: — Дло вотъ въ чемъ, м. Гольтъ: я хочу и буду непремнно настаивать на возможномъ исправленіи всего, что было сдлано. Довольно ли вамъ этого? Вотъ вы теперь сами видите одно изъ затрудненій кандидата, сказалъ Гарольдъ, улыбаясь самой пріятной своей улыбкой.— Надюсь, что вы пожалете меня.

— Конечно, этимъ можно удовлетвориться пока, сказалъ Феликсъ, несовсмъ довольный. Впрочемъ прощайте, господа.

Когда онъ ушелъ, и дверь за нимъ затворилась, Гарольдъ повернулся и, невольно бросая негодующій взглядъ на Джермина, сказалъ:

— А кто такой этотъ Джонсонъ? Такъ называемый что ли? Ужъ не вамъ ли пришлось это имя но вкусу?

Джерминъ замтно поблднлъ, но въ послднее время онъ такъ свыкся съ мыслью о возможности непріятнаго столкновенія съ Гарольдомъ, что оно не могло быть для него неожиданностью. Онъ неторопливо обернулся и слегка дотронулся до плеча человка, сидвшаго за конторкой, который немедленно всталъ.

— Вы ошибаетесь, отвчалъ Джерминъ,— Джонсонъ, о которомъ идетъ рчь, вотъ этотъ джентльменъ. Честь имю представить его вамъ какъ одного изъ самыхъ дятельныхъ моихъ помощниковъ по выборамъ,— м. Джонсонъ, съ Бедфордской улицы, въ Лондон. Я, сравнительно съ нимъ, новичекъ — э — въ этихъ длахъ. Онъ вмст съ Джемсомъ Путти участвовалъ въ двухъ весьма рискованныхъ избраніяхъ, и мудрено было бы придумать боле удачный способъ веденія дла. Путти одинъ изъ лучшихъ агентовъ — э — либеральной партіи — э — не правда ли, Джонсонъ? Я думаю, что Мекпайсъ — э — ему не чета — въ подметки ему не годится — э — hand consimili ingenio — э — по тактик — э — опытности?

— Мекпайсъ человкъ удивительный, также какъ и Путти, сказалъ уклончивый Джонсонъ, очень довольный случаемъ вставить слово, хотя въ сущности нравственное его положеніе было весьма незавидно. — Мекпайсъ мастеръ составлять планы, а Путти приводить ихъ въ исполненіе. Путти знаетъ людей, сэръ, продолжалъ онъ, обращаясь къ Гарольду, очень жаль, сэръ, что бы не можете воспользоваться его талантами. Онъ какъ никто уметъ беречь карманъ кандидата — онъ половину дла обдлываетъ языкомъ. Онъ будетъ говорить обо всемъ, что вамъ угодно. Ужъ за словомъ въ карманъ не ползетъ. Онъ сказалъ мн: Джонсонъ, помни, что есть два способа говорить, которые въ одинаковой степени нравятся публик: во-первыхъ, говорить имъ то, чего они не понимаютъ, во-вторыхъ, говорить имъ то, что имъ особенно нравится. Я всегда скажу, что я многимъ обязанъ Путти. И слава Богу, что на Мугамекихъ выборахъ въ прошломъ году Путти былъ не на сторон торіенъ. Онъ отлично взялся за дло: онъ принялся за женщинъ, и поврьте мн, сэръ, четверть мужчинъ не стала бы подавать голосовъ, еслибъ ихъ не подстрекали жены для блага семействъ. А что касается до умнья говорить, то вдь у насъ въ Лондон всмъ извстно, что Путти постоянный сотрудникъ ‘Тпрру’. Онъ въ этомъ отношеніи собаку сълъ, а вдь валъ нтъ надобности говорить, м. Тренсомъ, что это значитъ, что онъ достигъ верха искуства — и что выше никто не можетъ забраться. Я самъ стоялъ въ рядахъ оппозиціи одно время и понаслышался-таки ораторовъ на своемъ вку, но когда м. Джерминъ въ первый разъ предложилъ мн принять участіе въ выборахъ свернаго Ломшайра — тутъ Джонсонъ поигралъ одной рукой брелоками и покачался на каблукахъ,— первое, что я ему сказалъ: а вдь у Гарегина Путти! Вигу, сказалъ я, низачто не сладить съ вигомъ, за котораго стоитъ Путти: одна надежда для м. Тренсома перейдти въ боле темный цвтъ. Вообще, м. Тренсомъ, многое зависитъ оттого, кто противъ васъ, и оттого, кто ваши агенты. Но какъ радикалъ и радикалъ съ деньгами, вы въ завидномъ положеніи, сэръ, и при благоразуміи и осторожности…

Прервать Джонсона раньше было совершенно невозможно, не выходя изъ предловъ вжливости. Джерминъ былъ очень радъ тому, что онъ говорилъ, и даже тому, что онъ выставлялъ себя въ дурацкомъ свт, потому что это отчасти слагало съ него самаго отвтственность въ томъ, что Гарольду могло особенно не понравиться.

Гарольдъ бросился съ презрительной покорностью въ кресло, снялъ одну изъ желтыхъ перчатокъ и посмотрлъ на свою руку. Но когда Джонсонъ пріостановился немножко въ конц послдней своей фразы, Гарольдъ взглянулъ на него и прервалъ его.

— Ну-съ, м. Джонсонъ, такъ я покорнйше попрошу васъ положить все ваше благоразуміе и осторожность на то, чтобы покончить какъ можно благовидне спрокстонскую исторію, иначе можетъ выдти очень гадкая штука.

— Позвольте, сэръ, я долженъ просить васъ посмотрть на дло поближе и повнимательне: вы тогда увидите, что невозможно сдлать ни одного шага назадъ въ Спрокстон. Спрокстонцевъ непремнно нужно было взять въ руки, иначе я положительно знаю, что ихъ забрала бы противная сторона, а теперь я поддлъ гарстинцевъ: они тоже непремнно сунутся туда и сдлаютъ имъ пожалуй какое-нибудь скаредное угощенье, но теперь ужъ будетъ поздно, я имъ поломалъ вс весла и оборвалъ вс паруса. Но если, по вашему приказанію, я или м. Джерминъ нарушимъ данныя общанія и поссоримся съ трактирщикомъ Чебомъ, что изъ этого выйдетъ? Чебъ дома своего не пожалетъ, чтобы закидать насъ каменьями: онъ на васъ подниметъ всхъ своихъ постителей. Ткачи и углекопы во всякомъ случа будутъ на выборахъ, но только тогда будетъ далеко не то, потому что тогда они будутъ противъ насъ, и вмсто того чтобы подзадоривать народъ добродушно, шутки ради, къ шумнымъ дружескимъ оваціямъ, и уравновшивать возгласы дебаррійцевъ, они собьютъ съ толку всхъ нашихъ избирателей. Вмсто того чтобы помочь намъ одолть Гарстина, они помогутъ ему одолть насъ. Я говорю съ вами откровенно, м. Тренсомъ, и хотя я глубоко уважаю васъ, какъ джентльмена съ замчательными способностями и блестящимъ положеніемъ, но, сэръ, чтобы судить о подобныхъ вещахъ, нужно знать англійскихъ избирателей и англійскихъ трактирщиковъ. Очень прискорбно было бы въ самомъ дл — тутъ губы Джонсона приняли выраженіе и горькое и патетичное въ одно и то же время — еслибъ джентльменъ подобный вамъ, не говоря уже о благ страны, потратилъ столько хлопотъ и денегъ на выборы только для того, чтобы оказаться въ конц концовъ невыбранымъ. Поврьте мн, я вижу все это насквозь, умному человку необходимъ просторъ и случай, чтобы сдлать что-нибудь путное.

Доводы Джонсона были весьма убдительны, несмотря на вульгарность его выраженій. Нужна геройская ршимость, чтобы не поддаться фразамъ, ставящимъ наши завтнйшія стремленія въ разрядъ тхъ пошлыхъ и неудачныхъ попытокъ, къ которымъ люди относятся даже безъ состраданія, только съ насмшкой. Гарольдъ помолчалъ нсколько минутъ, глядя на полъ и положивъ одну руку на колно, а другою взявшись за шляпу, какъ будто собираясь встать.

— Что же касается до того чтобы раздлать то, что уже сдлано, продолжалъ Джонсонъ, то я омываю руки, сэръ. Я не могу сознательно работать противъ васъ. А этотъ молодой человкъ, только что вышедшій отсюда, вы думаете говорилъ спроста, или вашихъ видахъ? Жестоко ошибаетесь. Чебъ его знаетъ и терпть не можетъ. Чебъ съ разу угадалъ, что у него на ум: онъ подбивалъ углекоповъ выкупать его въ канав или какъ-нибудь нечаянно проломить ему голову. Я человкъ опытный, сэръ. Надюсь, что все это довольно ясно.

— Конечно, изложеніе вполн соотвтствуетъ предмету, сказалъ Гарольдъ презрительно. Отвращеніе къ личности Джонсона усиливалось въ немъ причинами, которыя Джерминъ очень хорошо понималъ.— Вы съ Джерминомъ затяли непріятное, гадкое, грязное дло. Вотъ все, что и могу сказать.

— Въ такомъ случа, сэръ, я не намренъ навязываться. Позвольте съ вами проститься, сказалъ Джонсонъ и быстро вышелъ.

Гарольдъ зналъ очень хорошо, что онъ поступилъ неблагоразумно, но не боле: еслибъ онъ думалъ, что изъ этого могло бы выдти что-нибудь серіозное и опасное для него, онъ непремнно удержался бы отъ этой ребяческой выходки. Но везд, гд примшивался Джерминъ, онъ утрачивалъ значительную долю своей осторожности и самообладанія, подъ вліяніемъ возростающаго убжденія въ томъ, что у адвоката есть очень серіозные поводы бояться его — поводы, которые еще боле усилитъ всякое дйствіе, враждебное интересамъ Тренсома. Что же касается до такой бестіи, какъ Джонсонъ, то порядочные люди платятъ ему и не заботятся о томъ, чтобы ему нравиться. Гарольдъ умлъ улыбаться кстати, по заказу, но низачто не сталъ бы улыбаться безъ особенной надобности. Онъ былъ однимъ изъ тхъ добродушныхъ, но энергическихъ людей, которые умютъ при случа и сердиться, и ненавидть, и презирать, на вмст съ тмъ такъ спокойны и довольны собой, что не поддаются этимъ чувствамъ безъ крайней надобности. Джермина угораздило разбудить въ немъ эту способность.

— Э — извините меня, м. Гарольдъ, сказалъ Джерминъ, какъ только Джонсонъ вышелъ изъ комнаты,— но мн очень жаль — э — что вы отнеслись такъ неблагосклонно къ человку, который могъ быть вамъ существенно полезнымъ — который, въ полномъ значеніи слова, держитъ въ рукахъ своихъ множество нитей. Я допускаю, что — э — nemo mortalium omnibus horis sapit, какъ мы говоримъ — э….

— Избавьте меня пожалуста отъ латыни, сказалъ Гарольдъ. Все это годится только для школьниковъ, а я нахожу, что родной языкъ гораздо лучше выражаетъ мои мысли.

— Въ такомъ случа будемъ говорить на родномъ язык, сказалъ Джерминъ, который становился и толковымъ и рчистымъ, когда его затрогивали за живое,— кандидату слдуетъ воздерживаться отъ щелчковъ, пока онъ еще не членъ.

— Ну, я думаю, что Джонсонъ снесетъ и щелчокъ, если вы ему прикажете. Вдь онъ вроятно у васъ въ полной зависимости?

— Конечно, настолько — э — онъ мой агентъ въ Лондон. Но онъ человкъ дльный и….

— Я узнаю, кто и что онъ такое, если въ этомъ окажется надобность, надюсь. А теперь я сію минуту сажусь въ карету и ду къ Гаукинсу. Вы со мной не подете?

Когда Гарольдъ вышелъ, красивое лицо Джермина окончательно помрачилось. Онъ никогда, не допускалъ лицо- свое до такого выраженія въ присутствіи другихъ, и даже весьма рдко наедин, потому что ему не врилось какъ-то, чтобы какая бы ни было игра окончательно повернулась противъ него. До сихъ поръ ему везло счастіе. Новыя обстоятельства, можетъ быть, выгородятъ его и въ этомъ случа, и если даже отношенія между нимъ и Гарольдомъ дойдутъ ли послдней крайности, онъ расчитывалъ все-таки на какой-нибудь рессурсъ.

— Онъ очевидно хочетъ разсмотрть все съ лица и съ изнанки, сказалъ Джерминъ самому себ. Я увренъ, что онъ ужъ пронюхалъ, въ чемъ дло, онъ наврно подозрваетъ кой-что насчетъ займа, сдланнаго на имя Джонсона. У него чертовская способность къ дламъ — этого отрицать нельзя, но мн непремнно слдуетъ дать ему почувствовать, что нея его семья держалась до сихъ поръ мною. Я право не знаю, что бы съ ними было безъ меня, и если дло дойдетъ до взвшиванія, то я нисколько не сомнваюсь, въ которой чашечк перевситъ признательность. Я не думаю, чтобы онъ былъ способенъ ощущать эту признательность,— но онъ можетъ почувствовать кое-что другое, и если онъ вздумаетъ угрожать мн, я знаю, чмъ ему зажать ротъ. Тренсомы обязаны мн гораздо больше, чмъ я имъ.

Такимъ образомъ Джерминъ внутренно аппелировалъ противъ толкованія, которое близкое его знакомство съ закономъ могло бы придать нкоторымъ фактамъ прошлаго.

Я зналъ людей, не признававшихъ чувства благодарности и вовсе вычеркивавшихъ его изъ списка добродтелей, но при ближайшемъ наблюденіи оказывалось, что если они никогда не чувствовали признательности, то только за неимніемъ случая, и что они нетолько не презираютъ благодарность, но смотрятъ на нее какъ на добродтель, наиболе обязательную, по отношенію къ нимъ самимъ.

ГЛАВА XVIII.

Джерминъ не забылъ сходить вечеромъ къ священнику на Мальтусово подворье. Досада, страхъ и недовріе, вызванные въ немъ Гарольдомъ Тренсомомъ середи дня, обусловливались такими многосложными причинами, что не могли разсяться даже къ восьми часамъ. Но когда онъ вышелъ изъ дома Лайона, онъ почти торжествовалъ въ сознаніи, что онъ, и онъ одинъ обладалъ фактами, которые, сгруппированные извстнымъ образомъ, составляли тайну, дававшую ему новую власть надъ Гарольдомъ.

Лайонъ, ища помощи отъ человка, обладающаго зминой мудростью, которая хотя не была запрещена, но тмъ не мене была недоступна, невозможна для его голубиной кротости, постепенно, невольно высказалъ адвокату вс поводы, побуждавшіе его развдывать правду о человк, называемомъ Морисомъ Христіаномъ: онъ показалъ ему вс свои драгоцнности: медальонъ, письма и свидтельство о бракосочетаніи. И Джерминъ утшилъ его торжественнымъ общаніемъ разузнать безъ всякаго скандала, безъ всякихъ предварительныхъ объясненій, былъ ли этотъ человкъ дйствительнымъ мужемъ Анеты, Морисомъ Христіаномъ Байклифомъ.

Джерминъ имлъ полное основаніе думать, что онъ уже пришелъ къ врному заключенію по этому предмету. Но онъ хотлъ вмст съ тмъ узнать немножко побольше объ этомъ человкъ и оставить Лайона въ невдніи до поры до времени — предосторожность немудреная и нелишняя въ дл, о которомъ священнику такъ тяжело было говорить. Удобный случай добиться свиданія съ Христіаномъ наврно представится очень скоро — можетъ быть даже завтра. Джерминъ видлъ его нсколько разъ, хотя не находилъ надобности обращать на него особеннаго вниманія, онъ слышалъ, что повренный Филиппа Дебарри часто бываетъ по дламъ въ город, и по всей вроятности онъ будетъ тамъ и тогда, когда рынокъ взволнуется политическими стремленіями, и на сцен появится новый кандидатъ Мірокъ, центромъ котораго была Треби Магна, разумется жаждалъ увидть молодаго Тренсома, возвратившагося съ востока, богатаго какъ жидъ и выдающаго себя за радикала — черта, въ одинаковой степени неопредленная въ понятіяхъ различныхъ почтенныхъ плательщиковъ подати, прізжавшихъ на рыночную площадь въ клейменыхъ телгахъ или въ наслдственныхъ гигахъ. Мста въ окнахъ были заблаговременно заняты наиболе нарядными шляпками, но вообще, кандидатъ-радикалъ не возбуждалъ особеннаго участія въ женщинахъ, даже въ сред требіанскихъ диссентеровъ боле зажиточныхъ классовъ. Многія барыни, изъ ходившихъ въ капеллу, не безъ удовольствія припоминали, что ихъ семьи принадлежали нкогда къ церкви, другія говорили даже, что политика испортила старинныя сосдскія отношенія и раздлила друзей съ одинаковыми воззрніями на многіе практическіе вопросы жизни, другіе, боле меланхолическаго темперамента, говорили, что лучше было бы, еслибъ люди поменьше думали о преобразованіи парламента и побольше о средствахъ угодить Богу. Безукоризненныя диссентерскія матроны, въ род м-ссъ Мускатъ, которую въ молодости немилосердно тянули въ корсетъ и возили въ коротенькихъ и узенькихъ юбочкахъ,— никогда не сочувствовали борьб за свободу и даже подозрвали въ душ, что примненіе религіи къ мірскимъ дламъ только унижаетъ ея истинное значеніе. Съ тхъ поръ какъ на Мальтусовомъ подворь поселился Лайонъ, къ религіи стала сильно примшиваться политика, но во всякомъ случа, какъ бы то ни было, барыни эти никогда не хаживали слушать разглагольствованій на рыночную площадь, и никогда и низачто не пойдутъ.

Эсирь слышала отъ нсколькихъ знакомыхъ двушекъ, что он намреваются занять верхнее окно москатильщика, и ей хотлось спросить у отца, не придумаетъ ли онъ ей удобнаго и приличнаго мста, откуда бы она тоже могла видть и слышать. Въ ней говорили два несообразныя, несовмстныя побужденія. Она знала, что Феликсъ серіозно интересовался всми общественными вопросами, и думала, что въ число ея недостатковъ онъ ставилъ ея равнодушіе въ этомъ отношеніи. Она задалась непремнной задачей постичь тайну энтузіасма, оживлявшаго, воодушевлявшаго въ глазахъ его вс, даже самыя пошлыя, пустыя формы жизни. И вдь не также она была глупа, чтобы не понять этого. Но этотъ самоисправляющій мотивъ былъ отчасти подавленъ мотивомъ инаго рода. Гарольдъ Тренсомъ, человкъ съ такой изящной наружностью и вжливыми манерами, былъ очень пріятнымъ явленіемъ въ ея однообразной жизни, и ей очень хотлось увидть его еще разъ: онъ переносилъ ея воображеніе въ ту блестящую и роскошную жизнь, о которой она грезила и мечтала безъ мучительнаго усилія, какое было необходимо для того, чтобы подняться до умственныхъ, духовныхъ условій, которыя поставили бы ее на одинъ уровень съ Феликсомъ Гольтомъ. И это-то, мене странное, непривычное побужденіе говорило въ ней громче и сознательне, когда она поджидала отца къ завтраку. Съ какой стати, въ самомъ дл, ей такъ много думать и тревожиться о Феликс?

Лайонъ, значительно успокоившись посл объясненія съ адвокатомъ, съ такимъ наслажденіемъ плавалъ въ глубокихъ водахъ полемики въ ожиданіи отвта Филиппа Дебарри, что, увлекшись записываніемъ нкоторыхъ особенно счастливыхъ выраженій, набгавшихъ на умъ,— совсмъ забылъ о завтрак. Эсирь, подозрвая это, взошла къ нему наверхъ и нашла его за столомъ. Онъ посмотрлъ на нее съ удивленіемъ.

— Папа, ты забылъ о завтрак?

— Правда, дитя мое, сейчасъ приду, сказалъ онъ, продолжая записывать.

— Охъ, какой-же ты гадкій, папа! сказала Эсирь, когда онъ всталъ со стула,— воротникъ у сюртука подвернулся, жилетъ застегнутъ криво и волосы не расчесаны. Садись скоре, я тебя причешу, какъ вчера.

Онъ слъ послушно, и Эсирь взяла полотенце, набросила ему на плечи, и принялась расчесывать длинныя густыя пряди мягкихъ каштановыхъ волосъ. Это мелочное повидимому занятіе, за которое она принялась въ первый разъ наканун, имло очень серіозное значеніе въ жизни Эсири. Она обыкновенно предоставляла починку отцовскаго платья Лидди, она даже избгала прикасаться къ его одежд, тмъ мене согласилась бы она приводить самолично туалетъ его въ порядокъ или чесать ему голову. Но разъ сдлавъ это, подъ наплывомъ сознанія бездны упущеній въ исполненіи своихъ обязанностей, сердечная нжность, которой было въ ней много, проснулась и сказалась въ ней такъ порывисто и неудержимо, когда она увидла, какъ отца тронуло это небывалое проявленіе любви и вниманія,— что ей непремнно хотлось продолжать начатое. Въ это утро, когда онъ сидлъ подъ ея руками, на лиц его разлилось такое отрадное блаженство, что она не могла удержаться, чтобы не поцловать его въ плшивый лобъ, потомъ, когда они сидли за завтракомъ, она сказала весело:

— Папа, я сдлаю изъ тебя современенъ petit-maitre, твои волосы такъ красивы и шелковисты, когда они хорошо расчесаны.

— Нтъ, дитя, я думаю, что если даже я современемъ исправлюсь отъ небрежности и неряшества въ одежд, я все-таки никогда не дойду до противоположной крайности. Хотя въ нарядахъ, въ прикрашиваніи вншности своей есть нчто нравящееся глазу, и я не отрицаю напримръ, что твое чистенькое платье, напоминающее цвточки, красующіеся вдоль дорогъ и синющіе точно отраженіе небесъ въ глубокихъ водахъ,— я не отрицаю, что и эти маленькія, скудныя стремленія къ совершенству — относительное благо, однако кратковременность жизни нашей, смятеніе и тревога великой битвы съ заблужденіями и грхами, часто побуждаютъ насъ сознательно, обдуманно пренебрегать тмъ, что не такъ важно, не такъ многознаменательно. Я, напримръ, убжденъ, что этимъ принципомъ руководствуется другъ мой, Феликсъ Гольтъ, и я не могу не признавать въ немъ истиннаго, великаго свта, хотя этотъ свтъ падаетъ отрывистыми лучами изъ-за тучъ.

— Ты не видалъ м. Гольта съ воскресенья, папа?

— Нтъ, онъ былъ здсь вчера. Онъ узналъ, что у меня м. Тренсомъ, и пришелъ поговорить съ нимъ объ очень важномъ дл. А потомъ я видлъ его на улиц, и онъ настаивалъ на томъ, чтобы я зашелъ за нимъ утромъ, прежде чмъ идти на площадь. Онъ говоритъ, прибавилъ Лайонъ улыбаясь,— что мн не слдуетъ показываться въ толп безъ него, въ качеств моего стража.

Эсири стало ужасно досадно на себя за то, что сердце ея забилось быстре и что послднее ршеніе ея не тревожиться, не безпокоиться о томъ, что думаетъ Феликсъ, преобразилось съ волшебной быстротою въ обидное, горькое сознаніе, что онъ очевидно избгаетъ встрчаться съ нею, тогда какъ къ отцу заходитъ безпрестанно. Онъ зналъ, что она всегда бывала дома посл двнадцати часовъ, въ торговые дни, вотъ почему онъ не хотлъ самъ заходить за ея отцомъ. Разумется, все это происходило оттого, что онъ считалъ ее мелочной и пустой, и думалъ, что изъ послдняго разговора съ нимъ она не вынесла ровно ничего, кром досады на него. Такое отрицаніе всего хорошаго въ другихъ, такая увренность въ собственномъ своемъ превосходств — было крайне невеликодушно. Но она только сказала:

— Мн хотлось бы послушать, какъ будетъ говорить м. Трансомъ, но я думаю, что теперь уже нельзя достать мста.

— Право не знаю, я очень былъ бы радъ взять тебя съ собою, милая моя, сказалъ Лайонъ, не имвшій духу отказать Эсири въ такомъ законномъ желаніи. Пойдемъ со мною къ м-ссъ Гольтъ. Можетъ быть Феликсъ возмется проводить тебя къ другу Ламберту.

Эсирь была рада предложенію, потому что это былъ очень удобный случай заставить Феликса увидться съ нею, и доказать ему, что она неспособна помнить обиду. Но когда, немного погодя, она отправилась съ отцомъ къ м-ссъ Гольтъ, имъ встртился Джерминъ и спросилъ, самымъ вжливымъ образомъ, намревается ли миссъ Лайонъ слушать новаго кандидата и есть ли у нея удобное мсто. Онъ заключилъ предложеніемъ прислать за нею дочерей своихъ въ коляск. Трудно было бы отказаться отъ такого любезнаго вниманія. Эсирь возвратилась домой дожидаться экипажа, радуясь возможности все отлично видть и слышать, но вмст съ тмъ сожаля о неудач первоначальнаго плана. И такимъ образомъ ей пришлось снова думать о немъ, досадовать на недоразумніе и душевно желать объясненія и лучшаго пониманія. А въ весеннюю пору жизни всякій день вытягиваетъ незримые ростки въ душ, какъ въ земл, гд маленькая былиночка безъ устали стремится пробуравить почву и выглянуть на свтъ Божій.

ГЛАВА XIX.

Только разв во время лтнихъ ярмарокъ торговая площадь бывала иногда оживленне, чмъ въ это осеннее, солнечное утро. Множество голубыхъ кокардъ и флаговъ, лица во всхъ окнахъ, шумная суетливая толпа толкалась взадъ и впередъ вокругъ маленькой эстрады, возвышавшейся прямо противъ достопочтеннаго Маркиза Гренби. Но-временамъ въ пестрой толп раздавались сердитые возгласы, каскадъ рукоплесканій или визгъ грошеваго свистка, по надъ всми этими неопредленными, разнородными звуками громко и торжественно гудлъ каждые четверть часа большой колоколъ, ‘Королева Бессъ’, съ красивой старой колокольни, выглядывавшей изъ-за деревьевъ, по ту сторону узенькаго ручья.

Возл эстрады виднлись дв коляски, съ голубыми бантами на сбру. Одна изъ нихъ принадлежала Джермину и была наполнена разряженными дочерьми его, посреди которыхъ красавица Эсирь, въ изящномъ и простенькомъ плать, выдавалась какъ-то особенно рельефно и обращала на себя всеобщее вниманіе. Другая коляска была Гарольда Треясома, но въ ней не было дамъ — только скучный Доминикъ, умное и доброе лицо котораго было одушевлено стараніями занять маленькаго Гарри и выручить отъ его тираническихъ выходокъ маленькаго кинъ-чарльза, съ большими глазами, очень смахивавшими на глаза мальчика.

Вся эта толпа не входила въ составъ политической силы націи, но тмъ немене твердо вознамривалась слушать или не слушать по своему усмотрнію. Никому не позволялось говорить съ платформы, кром Гарольда и дяди его Лнигона, хотя, въ ожиданіи ихъ появленія, на нее порывалось уже нсколько либераловъ. Особенно настойчивымъ сопротивленіемъ былъ встрченъ Руфусъ Лайонъ, И этого никакъ нельзя было объяснить негодованіемъ на священниковъ, не довольствующихся проповданіемъ съ церковныхъ каедръ и порывающейся взобраться и на уличныя платформы, потому что Лнигона выслушали ужъ разъ съ большимъ разумніемъ и готовы были еще послушать.

Ректоръ Малыхъ Треби пользовался большимъ кредитомъ во всемъ околотк. Духовное лицо вовсе не клерикальнаго образа жизни — вообще отличается нкоторой пикантностью, длающей изъ него нчто въ род шута гороховаго. Его обыкновенно называли Джекомъ ЛингОномъ или Батькой-Джекомъ, иногда — въ старые и мене степенные годы — даже Джекомъ Птушьимъ Боемъ. Онъ непрочь былъ разразиться проклятіемъ, когда это было необходимо для вящшей соли шутки или остроты, любилъ носить цвтные галстуки, что вмст съ высокими гетрами придавало ему весі.ма своебразный видъ, онъ говорилъ фамиліарнымъ простонароднымъ языкомъ и былъ совершенно изъятъ отъ чопорной жеманности, которую многіе считаютъ неотъемлемою особенностью духовныхъ лицъ. Въ сущности, при всемъ его комизм и простодушіи, въ немъ было что-то какъ нельзя боле подходившее и къ воскресенью и отчасти къ воскреснымъ проповдямъ. Казалось даже, что и политическія его увлеченія — нечто иное какъ только часть неистощимой шутки батьки Джека. Когда его красное лицо и блые волосы показались на платформ, диссентеры встртили его довольно холодно, зато вс фермеры торіи привтствовали его дружескимъ ура. ‘Давайте послушаемте, что скажетъ старый Джекъ, говорили они, ужъ онъ наврно выкинетъ какую-нибудь смшную штуку, пари держу на пенни’.

И только молодые клерки адвоката Лаброна, совершенно чуждые требіанскимъ преданіямъ, позволяли себ посягать на пастора различными боле или мене колкими и острыми выходками, въ род киданья пустой шелухи и криками ‘кукуреку’.

— Стойте ребята, началъ онъ, своимъ громкимъ, торжественнымъ и веселымъ голосомъ, запуская руки въ оттопыренные карманы своего сюртука,— я вамъ вотъ что скажу: вдь вамъ извстно, что я пасторъ, я долженъ платить добромъ за зло. Такъ на-те жъ вамъ, пощелкайте моихъ цльныхъ оршковъ взамнъ вашей пустой шелухи.

Онъ стадъ бросать горстями орхи въ толпу, отвчавшую ему взрывомъ смха и веселыхъ восклицаній.

— Ну, такъ послушайте же:— вы пожалуй скажете, что я былъ торіемъ, и нкоторые изъ васъ, лица которыхъ мн также знакомы, какъ набалдашникъ падки моей, пожалуй скажутъ, что такъ тому и слдовало быть, что поэтому самому я слылъ всегда славнымъ малымъ. Но я вамъ на это скажу кой-что еще. По этому самому, что я всегда былъ торіемъ и что я славный малый — я теперь стою вотъ за этого своего племянника, который, какъ вамъ извстно, отъявленный либералъ. Пускай выходитъ впередъ кто хочетъ и говоритъ, славному малому не слдъ лавировать и мнять дорожки! Нтъ, между вами не найдется ни одной такой пустомели. Вы вс знаете, что то, что годится для одного времени, вовсе не годится для другаго. Если кто вздумаетъ противорчить этому, предложите ему пость поросенка подъ хрномъ, когда ему нить хочется, или выкупаться въ Лапп, когда ее затягиваетъ льдомъ. И вотъ почему самые лучшіе либералы теперь т люди, которые прежде были самыми лучшими торіями. Дрянная у васъ лошадь, если она фыркаетъ и подымается на дыбы передъ новой, непривычной дорогой, когда кром этой дороги никакой другой нтъ. А вотъ этотъ племянникъ мой по крови истый тори и Лингонъ — въ этомъ я вамъ головой ручаюсь. Въ старыя торійскія времена вс щенки изъ дома Линтоновъ волками выли при приближеніи вига. Лингоновская кровь славная, густая, старинная торійская кровь — точно хорошее густое молоко — и вотъ почему, когда наступила пора, она даетъ отличныя либеральныя сливки. Самые лучшіе тори всегда превращаются въ самыхъ лучшихъ радикаловъ. Радикальной пны много — только вы глядите въ оба и съумйте различать настоящія сливки отъ взбитой пны. И вотъ вамъ мой племянникъ — чистыя сливки, что ни-на-есть лучшія: ужъ не чета вашимъ вигамъ, вашимъ шерстопрядамъ. Джентльменъ, но на вс руки мастеръ. Я самъ не дуракъ, я нарочно на многое смотрю сквозь пальцы, чтобы не видть слишкомъ много, потому что наше дло такое, что намъ слдуетъ иногда давать себя водить за носъ немножко. Но хотя я никогда не вызжалъ изъ этого края, я все-таки меньше знаю его, чмъ племянникъ. Вы только взгляните на него. Сейчасъ видно, что за человкъ. Есть люди, которые не видятъ ничего, кром кончика своего носа, и опять-таки другіе не видятъ ничего кром изнанки, но племянникъ мой Гарольдъ другаго сорта человкъ, онъ видитъ все, чертъ знаетъ какъ издалека, и ужъ не таковскій онъ, чтобы промахнуться. Какъ есть красавецъ во всей сил! Не молокососъ какой-нибудь, не дряхлый старикъ, который вздумаетъ говорить съ вами, да вдругъ замтитъ, что забылъ зубы на полк. Гарольдъ Тренсомъ принесетъ вамъ честь, если кто-нибудь вздумаетъ говорить, что радикалы шайка мазуриковъ, нищихъ, забулдыгъ, готовыхъ играть въ орлянку на собственность края своего, вы можете сказать: посмотрите на члена свернаго Ломшайра. И послушайте, что онъ вамъ скажетъ: онъ все приведетъ въ порядокъ — законы для бдныхъ, и благотворительность, и церковь — онъ все преобразуетъ. Вы можетъ быть скажете, что пасторъ Лингонъ толкуетъ о церковной реформ, потому что онъ самъ принадлежитъ къ церкви, что ему самому до зла-горя хочется реформы. Ладно, ладно, постойте немножко, и вы услышите, что старый пасторъ Лингонъ дйствительно преобразился — шутки и прибаутки прахомъ пошли, послдняя бутылка выпита и разбита: собаки, старыя пантеры будутъ тосковать, правда, но помяните мое слово: вы скоро услышите, что пасторъ въ Малыхъ Треби сталъ новымъ человкомъ. Вотъ вамъ еще орховъ, ребята, и предоставляю вамъ слушать вашего новаго кандидата. Вотъ онъ — махайте шапками, кричите ему ура, я начинаю: ура!

Гарольдъ сначала несовсмъ былъ увренъ къ благополучномъ исход вводной рчи дяди, но онъ скоро успокоился. Старый Джекъ съумлъ разшевелить и задобрить даже старинныхъ торіевъ, скучившихся-было отдльной враждебной группой около маркиза Гренби. Гарольду мшали сначала только вопросы клерка, разыгрывавшаго роль трибуна диссентерскихъ интересовъ, но голосъ у клерка былъ такой непріятный и визгливый, что его очень скоро заставили замолчать. Спичъ Гарольда удался: онъ былъ не льстивымъ хитросплетеніемъ, не напыщенной торжественной рчью, не робкой, запинающейся попыткой новичка,— словомъ сказать, то былъ одинъ изъ замчательнйшихъ британскихъ спичей. Перечитывая его на слдующій день въ печати, многіе не нашли въ немъ ничего особенно рельефнаго или убдительнаго, но тмъ немене не могли не признать въ немъ положительныхъ достоинствъ, обыкновенно характеризующихъ лучшія, удачнйшія усилія краснорчивыхъ кандидатовъ. И потому въ конц концовъ аплодисменты взяли верхъ надъ оппозиціей.

Но можетъ быть моментъ самаго наибольшаго удовольствія, доставляемаго говореніемъ въ публик, тотъ, въ который рчь кончается, и аудиторія можетъ не стсняясь предаться толкованіямъ ея. Одинъ спичъ, иногда сопровождаемый страшной отвтственностью за проскользнувшіе намеки и другія неловкости, доставилъ тему для разговора двадцати слушателямъ, не подлежащимъ никакой отвтственности. И конечно толпа на торговой площади вполн насладилась этимъ высшимъ удовольствіемъ, когда говореніе съ платформы кончилось, а говорили не боле ни мене какъ три оратора. Слушатели подъ конецъ выказывали довольно замтное нетерпніе, потому что королева Бессъ протрезвонила послднюю четверть передъ двумя, и смачный запахъ изъ трактирной кухни заставлялъ ихъ пламенно желать какъ можно скораго окончанія разглагольствованій.

Двое или трое изъ приспшниковъ Гарольда заболтались на платформ, посл того какъ все было кончено, а Джерминъ, взойдя на платформу, чтобы переговорить съ однимъ изъ нихъ, повернулся къ углу, гд стояли экипажи, чтобы приказать кучеру Тренсома подъхать поближе къ двери, и подалъ знакъ своему кучеру слдовать за нимъ. Но разговоръ, происходившій внизу, побудилъ его остановиться и, вмсто того чтобы отдать приказаніе, принять видъ безпечно-разсянный. Христіанъ, котораго адвокатъ только-что видлъ въ одномъ изъ оконъ маркиза Гренби, теперь разговаривалъ съ Доминикомъ. То была очевидно встрча старыхъ знакомыхъ, потому что Христіанъ говорилъ:

— Вы не такъ посдли, какъ я, м. Ленони, вы ничуть не постарли въ эти шестнадцать лтъ. Немудрено, что вы меня не признали: я побллъ, какъ сухая кость.

— Ну нтъ. Это правда, что к спутался въ первую минуту — не могъ вспомнить, гд я васъ видлъ, но потомъ припомнилъ, что въ Неапол, и сказалъ себ, что это долженъ быть м. Христіанъ, Такъ вотъ какъ: вы живете въ Треби, а я въ Тренсомъ-Корт.

— Ахъ, какъ жаль, что вы не въ нашихъ краяхъ, а то бы мы съ вами отобдали у маркиза, сказалъ Христіанъ.— Нельзя ли какъ-нибудь устроить это, прибавилъ онъ, хотя въ душ былъ твердо убжденъ въ томъ, что нельзя.

— Нтъ, очень вамъ благодаренъ — не могу оставить мальчика. Ай! Гарри, Гарри! не щипли бднаго Моро.

Пока Доминикъ говорилъ, Христіанъ смотрлъ по своему обыкновенію по сторонамъ и остановилъ глаза на Эсири, которая выдвинулась впередъ, чтобы разглядть хорошенько цыганенка — сына Гарольда Тренсома. Но, встртивъ случайно взглядъ Христіана, она быстро отодвинулась назадъ и отвернулась, слегка покраснвъ.

— Кто эти дамы? сказалъ Христіанъ вполголоса Доминику.

— Это дочери м. Джермина, сказалъ Доминикъ, не знавшій въ лицо ни дочерей адвоката, ни Эсири.

Христіанъ какъ-будто изумился и помолчалъ немного.

— О, au revoir! сказалъ онъ, цлуя копчики пальцевъ, когда кучеръ, выслушавъ приказаніе Джермина, тронулъ лошадей.

— Неужели онъ нашелъ въ ней какое-нибудь сходство, сказалъ Джерминъ, сходя съ платформы.— Еслибъ я могъ предвидть это, я бы низачто не посадилъ ее въ свою коляску.

ГЛАВА XX.

Обды въ торговые дни у ‘Маркиза’ пользовались громкой славой въ Треби и его окрестностяхъ. Участники въ этомъ трехъ и шести-пенсовомъ пиршеств любили намекать на него, какъ намекаютъ люди на что-нибудь, что доказываетъ, что они вращаются въ хорошемъ обществ и за панибрата съ высокопоставленными лицами. Гости были нетолько сельскіе жители, прізжавшіе на рынокъ, но многіе изъ городскихъ тузовъ, всегда убждавшихъ женъ своихъ, что успхъ длъ требуетъ такой еженедльной жертвы домашняго удовольствія. Бднйшіе фермеры, обдавшіе у ‘Семи Звздъ’, гд не было рыбы, выносили лишеніе скромно или съ горечью, судя по темпераменту, и хотя Маркизъ былъ завдомо притономъ торіевъ, никакъ нельзя было бы требовать, чтобы обычные его постители, привыкшіе къ хорошему столу и къ порядочной компаніи, отказались отъ того и отъ другаго только потому, что они внезапно перешли на сторону радикала. Такимъ образомъ новое политическое подраздленіе не сократило почтенной длины стола Маркиза, и многочисленный градаціи сановитости — отъ пивовара Веса до богатаго мясника изъ Лик-Маутона, который всегда скромно садился на самый дальній конецъ, хотя никогда не былъ вознаграждаемъ за смиреніе приглашеніемъ ссть повыше,— не были сокращены никакими перерывами. Въ этотъ день, кром обычнаго длиннаго стола для постоянныхъ постителей, былъ накрытъ еще отдльный столъ на всякій случай, и за этимъ-то столомъ услся Христіанъ съ нсколькими молодыми фермерами.Обдъ былъ вкусный и обильный, а присутствіе меньшинства, готовившагося подать голосъ за Тренсома, послужило почвой для шутокъ, доставлявшихъ не мало удовольствія всей компаніи. Стараго почтеннаго знакомаго, заявившаго себя радикаломъ совершенно противъ воли, подняли на смхъ съ такимъ единодушіемъ, какъ-будто бы жена его два раза къ ряду родила двойней, Требіанскіе торіи были слишкомъ добродушны, чтобы серіозно возставать противъ такихъ добрыхъ старыхъ друзей и не длать различія между ними и радикалами, диссентерами или деистами, съ которыми они никогда не сиживали за однимъ столомъ и которыхъ они видли только въ своемъ воображеніи. Но разговоръ, разумется, не вязался, пока не покончилось самое серіозное дло обда: ни вино, ни табакъ не превратили простаго удовольствія въ блаженство.

Въ числ частыхъ, хотя непостоянныхъ гостей, которыхъ вс рады были видть, былъ Ноланъ, бывшій лондонскій чулочникъ, старикъ лтъ семидесяти, квадратный, узкій лобъ котораго, торчащіе сдые волосы, густыя брови, пронзительные темные глаза и замчательный изгибъ носа придавали красивое изящество его лицу посреди сельскихъ простонародныхъ лицъ. Онъ женился на миссъ Пендраль очень рано, когда былъ еще бднымъ молодымъ лондонцемъ, и замужество это привело ея семью въ совершенное отчаяніе, но пятнадцать лтъ спустя, онъ имлъ возможность ввести жену свою въ прежній кругъ ея родныхъ и друзей, и былъ ими признанъ зятемъ съ удовольствіемъ. Онъ оставилъ дла съ весьма почтенной цифрой тысячъ въ карман и слылъ мастеромъ разсказывать анекоты и вообще вести бесду, никто не думалъ доискиваться происхожденія Нолана, на основаніи его длиннаго, горбатаго носа или имени его — Барухъ. Еврейскія имена были въ ходу въ лучшихъ саксонскихъ семьяхъ, въ городахъ и по дорогамъ этого округа подозрвали въ восточномъ происхожденіи только тхъ людей, которые ходили съ разнощичьими кузовами или съ ларчиками съ драгоцнностями. Конечно, что бы ни открыли генеологическія изслдованія, почтеный Барухъ Ноланъ былъ такъ чуждъ всхъ отличительныхъ примтъ религіознаго убжденія — онъ ходилъ въ церковь такъ неправильно и такъ часто спалъ за проповдями — что не было никакого основанія не причислять его къ почтеннымъ членамъ требіанской церкви. Его вообще считали почтеннымъ, благообразнымъ старикомъ, а его худобу и поджарость приписывали жизни въ столиц, гд недостатокъ простора иметъ такое же вліяніе на людей, какъ на часто посаженныя деревья. Ноланъ всегда спрашивали, пинту портеру, который обладалъ способностью будить въ немъ воспоминанія о королевской семь и о различныхъ министрахъ, смнявшихся въ теченіе постепенныхъ видоизмненій его благосостоянія. Его всегда слушали съ большимъ интересомъ, человкъ, родившійся въ годъ восшествія на престолъ добраго, стараго короля Джорджа — лично знакомый съ босой ногой принца-регента и намекавшій на какія-то тайныя и весьма важныя побужденія думать, что принцесс Шарлотт не слдовало умирать,— располагалъ огромнымъ запасомъ свдній и данныхъ, точно также подходившихъ подъ уровень его аудиторіи, какъ разсказы Марко Поло по возвращеніи изъ странствованій по Азіи.

— Любезнйшій мой, сказалъ онъ Весу, скрестивъ колни и разостлавъ но нимъ шелковый носовой платокъ,— возвратился или не возвратился Тренсомъ — это дло свернаго Ломшайра, но королевству отъ этого ни холодно ни жарко. Я нисколько не хочу сбивать съ толку молодежъ,— но я только увренъ въ томъ, что эта сторонка уже отжила лучшіе свои дни — право отжила..

— Очень жаль слышать такія вещи отъ такого опытнаго человка, какъ вы, м. Ноланъ, сказалъ пивоваръ, толстякъ съ веселымъ, сіяющимъ лицомъ.— Я самъ бился, какъ рыба объ ледъ, чтобы мальчишкамъ моимъ было повольготне жить на свт, чмъ мн было сначала. По-моему нтъ лучше удовольстія, какъ понастроить да понасадить, да превратить денежки въ десятины земли, которую вы знали съ дтства. Скверно право, что радикалы такъ повернуди дло, что теперь ни на что нельзя расчитывать. И для себя самаго скверно, да и для сосдства тоже. Но можетъ статься дло еще какъ-нибудь обойдется: если нельзя теперь положиться на правительство, будемъ надяться на Привидніе и здравый смыслъ страны, на земл не безъ правды — я всегда это говорилъ — не безъ правды. И правда всегда всплыветъ вверхъ. Надъ церковью и надъ королемъ и надъ всякимъ изъ насъ никто какъ Богъ, и Онъ не попуститъ.

— Нтъ, любезнйшій мой, нтъ — ошибаетесь, сказалъ Ноланъ,— ничего путнаго не дождетесь больше. Когда Пиль и герцогъ рехнулись на католикахъ въ 29, я тотчасъ же сказалъ: кончено! пиши пропало. Посл этого довріе къ министрамъ пошло прахомъ. Они правдывались тмъ, что это было сдлано, чтобы предупредить революцію, но я говорю, что они сдлали это только для того, чтобы сохранить за собою мста. Они оба до-смерти дорожили мстами — ужъ я знаю это.— Тутъ Ноланъ перемнилъ положеніе ногъ и кашлянулъ, глубоко убжденный въ томъ, что сдлалъ чрезвычайно мткое замчаніе. Затмъ онъ продолжалъ: Намъ недостаетъ короля съ твердой волей. Будь у насъ такой пароль, мы бы не слыхали того, что сегодня слышали, реформа никогда не дошла бы до такого положенія. Когда при добромъ, старомъ корол Джордж Третьемъ министры заводили рчь о католической эмансипаціи, онъ ихъ подчивалъ затрещинами. Ей-Богу, господа! заключилъ Ноланъ, покачиваясь отъ глубокаго взрыва смха.

— Ну вотъ это ужъ, можно сказать, по-королевски! сказалъ Краудеръ, внимательно слушавшій Нолана.

— Одно невжество. И какъ это они сносили? сказалъ Тимоей Розе, ‘фермеръ джентльменъ’, изъ Ликъ-Малтона, одаренный отъ природы крайней робостью, въ огражденіе отъ черезъ-чуръ независимыхъ стремленій, которыя могло бы вселить въ него его исключительное положеніе. Его широкія свиныя скулы, кругленькіе мигающіе глаза и большіе пальцы, обыкновенно вращавшіеся одинъ около другаго, выражали сосредоточенное усиліе не смущаться и говорить со всми смло.

— Сносили! Да они были обязаны сносить, сказалъ запальчиво молодой Джойсъ, фермеръ высокой учености.— Разв вы никогда не слыхивали о королевскихъ правахъ и преимуществахъ?

— Я больше ничего не говорю, сказалъ Розе, ретируясь. Я ничего не имю противъ этого — ршительно ничего.

— Да вы ничего, а радикалы другое поютъ, сказалъ молодой Джойсъ, тряхнувъ головой.— Они вотъ хотятъ подрзать подъ самый корень вс права и преимущества. Они хотятъ, чтобы управляли депутаты отъ торговыхъ союзовъ, которые будутъ предписывать всмъ намъ законы и перечить во всемъ верховной власти.

— Да, хороши эти депутаты, нечего сказать, сказалъ Весъ съ отвращеніемъ. Мн довелось разъ слышать, какъ двое изъ нихъ разглагольствовали. Ужъ этакихъ молодцовъ я низачто не взялъ бы къ себ въ пивоварню, да и вообще они ни къ черту не годятся. Я наглядлся-таки на нихъ. Ужъ какъ примутся они говорить свое, такъ вы ихъ ничмъ не переубдите. ‘Все скверно’, говорятъ они. И это ихъ конекъ. Но хотятъ ли они исправить что-нибудь? Не хотятъ, и не думаютъ даже. Они, правда, говорятъ: ‘мы желаемъ всмъ людямъ добра’. Но это вздоръ: какъ имъ желать добра, когда они не знаютъ, что такое добро, когда они добра отродясь и въ глаза не видывали?

— Да, да, сказалъ молодой Джойсъ съ сочувствіемъ.— Всхъ бы этихъ депутатовъ записать въ народное ополченіе, да и баста. Вотъ бы они тогда увидли, въ чемъ заключается сила старой Англіи. Скажите на милость, есть ли какая-нибудь возможность доврять торговому сословію, когда оно производитъ такихъ втропраховъ?

— Нтъ, любезнйшій, сказалъ Ноланъ, котораго очень часто возмущала неудовлетворительность провинціальной культуры.— Торговля въ настоящемъ ея значеніи очень полезна для человческаго организма. Я бы показалъ вамъ, какъ въ мое время ткачи за семьдесятъ лтъ сохраняли вс свои способности острыми, какъ перочинный ножикъ, и работали безъ очковъ. Осуждать надо только новую систему торговли, а въ стран никогда не можетъ быть черезъ-чуръ много торговли, если ее вести какъ слдуетъ. Многіе изъ самыхъ почтенныхъ торіевъ составили себ состояніе торговлей. Вы слыхали о Калибут и К^о — вс знаютъ Калибутта. Ну-съ, сэръ, и я знаю старика Калибута также хорошо, какъ васъ. Онъ былъ нкогда моимъ товарищемъ — прикащикомъ въ одномъ изъ столичныхъ магазиновъ, а теперь, ручаюсь вамъ головой, роспись его доходовъ несравненно длинне, чмъ у лорда Вайверна. Господи помилуй! Да одни его подаянія бднымъ составили бы очень кругленькій доходецъ любому дворянину. А онъ такой же тори, какъ я. А что у него въ город за домъ — какъ бы вы думали, сколько масла потребляется тамъ ежегодно?

Ноланъ помолчалъ немного, а потомъ лицо его торжественно просіяло, когда онъ отвтилъ на собственной свой вопросъ.

— Не мене какъ дв тысячи фунтовъ масла въ теченіе немногихъ мсяцевъ пребыванія его семейства въ город! Торговля составляетъ собственность, любезнйшій мой, а собственность консервативна, какъ теперь говорятъ. Зять Калибута — лордъ Фортинбрасъ. Онъ заплатилъ мн большой долгъ посл свадьбы. Все это одна ткань, сэръ. Процвтаніе края не одна ткань.

— Конечно, сказалъ Христіанъ, закуривая сигару, отодвигая стулъ отъ стола и намреваясь поразить публику своей любезностью. Мы не можемъ обойдтись безъ аристократіи. Посмотрите на Францію. Когда они отбоярились отъ старинной аристократіи, имъ пришлось завести новую.

— Справедливо, совершенно справедливо, сказалъ Ноланъ, который не могъ не воздать должной дани дльному замчанію, хотя самаго Христіана считалъ выскочкой.— Это все намъ французская революція подгадила. То же самое было и въ конц прошлаго столтія, но Питтъ выручилъ. Я знавалъ Питта. Я имлъ съ нимъ однажды частное свиданье. Когда я снималъ мрку съ его ноги, онъ сказалъ мн шутя: ‘М. Ноланъ, по ту сторону моря есть люди, имя которыхъ тоже начинается съ И, и которые были бы очень рады знать то, что вы знаете.Мн совтовали послать разсказъ этотъ въ газеты, посл его смерти! Но я не люблю выставлять себя такимъ образомъ на показъ.

Тутъ Ноланъ покачалъ той ногой, которая лежала сверху, и выпятилъ губу большимъ и указательнымъ пальцами, очень довольный своей сдержанностью.

— И прекрасно длаете, сказалъ Весъ добродушно. Вы совершенно справедливо замтили насчетъ собственности. Какъ только человкъ пріобртетъ что-нибудь, какую-нибудь осдлость, онъ немедленно длается консерваторомъ. Гд Джеку не хорошо, тамъ и Тому не можетъ быть хорошо. Скверно только то, что такіе люди, какъ Тренсомъ, якшаются съ радикалами. Мн все думается, что онъ это такъ, прикидывается, только чтобы попасть въ парламентъ, какъ попадетъ, такъ и на попятный. Послушайте-ка, Диббсъ, прибавила. Весъ, повышая голосъ и глядя на одного изъ гостей, сидвшаго на нижнемъ конц стола: — совтую вамъ одной стороной рта кричать за радикала, а другой корчить ему гримасу, потому что онъ непремнно’ повернетъ оглобли. Старый Джекъ правду сказалъ: въ немъ чистая, хорошая кровь.

— Какое мн дло, за кого я стою, сказалъ Диббсъ грубо. А фальшивить я не стану. Само собой разумется, что всякій подаетъ голосъ за своего хозяина. Ферма у меня хорошая, а паства такая, что мудрено и придумать лучше.

— Неужели Джерминъ посадитъ его на мсто? сказалъ Сиркомъ, главный мельникъ. Онъ вотъ и мн недавно настрочилъ прошенье и обдлалъ одно дльце на славу, правда, содралъ съ меня за это чертову пропасть денегъ, но зато выручилъ.

— Я знаю только то, что ему крпко не но сердцу корчить радикала, сказалъ Весъ.— Говорили, что онъ расчитывалъ на возвращеніе этого молодца, чтобы сдружиться съ сэромъ Максимомъ и присоединиться къ я. Филиппу.

— Но я объ закладъ бьюсь, что онъ посадитъ Тренсома, сказалъ Сиркомъ.— Говорятъ, что у него понабрано много голосовъ и здсь, а ужъ тамъ, въ ДуфФильд, гд все радикалы,— вс за него горой. Да вотъ кстати я.. Христіанъ. Послушайте-ка — вы вдь у самаго родника стоите — что говорятъ объ этомъ въ усадьб?

Когда всеобщее вниманіе обратилось на Христіана, молодой Джойсъ посмотрлъ себ на ноги и прикоснулся до своей курчавой головы, какъ бы соображая, нисколько онъ подходитъ къ этому безукоризненному образцу джентльмена. Весъ повернулъ голову, чтобы выслушать отвтъ Хрисстіана съ той снисходительностью къ низшимъ, которая сплошь и рядомъ выпадаетъ на долю высокопоставленныхъ людей въ публичныхъ мстахъ.

— Говорятъ, что Тренсому придется порядкомъ потягаться съ Гарегиномъ, сказалъ Христіанъ.— Все зависитъ отъ того, какъ себя Тренсонъ обставитъ.

— Ну, ужъ за Гарстина-то я бы гроша не далъ, сказалъ Весъ.— Что за охота голосамъ Дебарри двоедушничать въ пользу вига. Это просто нелпо. Человкъ долженъ быть или торіемъ или не торіемъ — одно изъ двухъ.

— Вотъ я вамъ что на это скажу, Весъ, началъ Сиркомъ.— Л, говоря откровенно, несовсмъ противъ виговъ. Они не забираются такъ далеко, какъ радикалы, а, разъ шагнувъ. стоятъ на своемъ крпко. Да наконецъ и то надо сказать, что виги теперь взяли верхъ, а противъ рожна трудно прать. Я всегда плыву по….

Тутъ онъ взглянулъ украдкой на Христіана и, подмтивъ на лиц его усмшку, закончилъ:— Что вы на это скажете, м. Ноланъ?

— У насъ, сэръ, было много весьма замчательныхъ виговъ. Фоксъ былъ внгъ, сказалъ Ноланъ. А Фоксъ былъ великій ораторъ. Онъ былъ большой охотникъ до картъ. И съ принцемъ Уэльскимъ за панибрата. Я его видлъ и оркскаго тоже: идутъ-бывало домой съ помятыми шляпами. Фоксъ стоялъ во глав оппозиціи: а правительству нельзя быть безъ оппозиціи. Виги должны быть всегда на сторон оппозиціи, а торіи на сторон министерства. Банкиръ Готлибъ говаривалъ мн бывало: виги за соль и горчицу, торіи за мясо. А Готлибъ былъ человкъ почтенный. Когда въ 16 году Готлибову банку угрожало банкротство, вслдствіе чрезвычайнаго требованія вкладовъ, на моихъ глазахъ въ контору къ нему ввалился господинъ съ огромными мшками золота и сказалъ: скажите г. Готлибу, что я дамъ ему вдвое больше того, что у него взяли. И это остановило требованіе и спасло банкъ — право.

Анекдотъ очень понравился: но Сиркомъ опять возвратился къ прежнему вопросу.

— Вотъ изъ этого ясно, Весъ, что виги также необходимы, какъ торіи — Питтъ и Фоксъ — одинъ безъ другаго нейдетъ какъ-то.

— Ну, какъ бы то ни было, только я терпть не могу Гарегина, сказалъ пивоваръ. Скверно онъ поступилъ съ компаніей Канала. Изъ нихъ двухъ, по-моему, лучше Тренсомъ. Ужъ если нужно валиться съ лошади — лучше съ чистокровной, чмъ съ клячи.

— Что касается до крови, Весъ, сказалъ Сельтъ, торговецъ шерстью, человкъ желчный и вступавшій въ бесду только тогда, когда представлялся удобный случай уколоть кого-нибудь,— пораспросите насчетъ этого зятя моего Лоброна. Эти Тренсомы вовсе не чистой, старинной крови.

— Что выше заберется, тотъ и старше, сказалъ Весъ смясь. Послушали бы вы, что разсказываетъ старый Томми Траунеемъ. Куда онъ теперь запропастился? Что-то его давно не видно.

— Я видлъ его вчера полу-пьянымъ, сказалъ молодой Джойсъ.— За спиной корзина съ объявленіями.

— Я думалъ, что онъ умеръ, сказалъ Весъ.

— Э! Кого я вижу! Джерминъ! продолжалъ онъ весело, увидвъ въ дверяхъ адвоката,— радикалъ! Да какъ вы осмлились показаться въ торійскій трактиръ? Ужъ вы, батенька, далеконько захали! За носъ водить нашу братію вамъ позволяется — ужъ таково ваше ремесло — но…

— Но — э — сказалъ Джерминъ, улыбаясь, всегда податливый на шутку, которой его медлительность придавала пикантность неожиданности,— въ политик намъ слдуетъ всегда становиться на сторону торіевъ?

Джерминъ не боялся показываться везд въ Треби. Онъ зналъ, что многіе его не долюбливали, но при деньгахъ можно прожить и безъ любви и дружбы. Провинціальный нотаріусъ въ т блаженныя, старыя времена также пренебрегалъ общественнымъ мнніемъ, какъ лордъ канцлеръ въ наше время.

Джерминъ услся посередин стола въ равномъ разстояніи отъ Веса и отъ Христіана.

— Мы вотъ сейчасъ говорили о старомъ Томми Траунсем, вы его помните? Говорятъ, что онъ опять показался, сказалъ Весъ.

— А! сказалъ Джерминъ, равнодушно.— Но — э — Весъ — у меня сегодня пропасть дла — но я хотлъ повидаться съ вами и потолковать насчетъ вашей земли, что на углу Подвида. У меня есть для васъ отличное предложеніе — я не имю права объявлять отъ кого именно — но такое предложеніе, которое не можетъ не прельстить васъ.

— Не прельститъ, не безпокойтесь, сказалъ Весъ ршительно.— Я своей землей торговать не намренъ. Она мн не дешево досталась.

— Изъ этого слдуетъ, что вы напередъ отказываетесь отъ всякихъ переговоровъ? сказалъ Джерминъ, спросивъ себ стаканъ хереса, и, прихлебывая изъ него медленно, осмотрлъ всю комнату, пока глаза его не остановились на Христіан, какъ будто только-что замтивъ его между сидвшими за столомъ, хотя онъ сразу увидлъ его при вход въ комнату.

— Если только не вздумаютъ прокладывать проклятыя рельсы. Но тогда я за себя постою и заставлю ихъ дорого поплатиться.

Послышался ободрительный ропотъ: желзныя дороги были тогда въ Треби на счету самыхъ крупныхъ общественныхъ ошибокъ.

— Э — м. Филиппъ Дебарри теперь въ усадьб? сказалъ Джерминъ, вдругъ обращаясь къ Христіану надменнымъ тономъ, отъ котораго онъ былъ непрочь при случа.

— Нтъ, сказалъ Христіанъ,— его ждутъ завтра утромъ.

— А!— Джерминъ помолчалъ съ минуту и потомъ сказалъ: — Вы, кажется, пользуетесь его довріемъ настолько, что вамъ можно передать порученіе къ нему, и съ маленькимъ документомъ?

— М. Дебарри довряетъ мн вс свои дла, сказалъ Христіанъ спокойно и холодно, но если это дло лично ваше, вы вроятно можете найдти кого-нибудь, кого вы знаете лучше.

Слышавшіе этотъ отвтъ перемигнулись и скорчили гримасы.

— Э — конечно,— э — сказалъ Джерминъ, нисколько не обидясь,— если вы не возьметесь. Но я думаю, если вы сдлаете мн удовольствіе, завернете ко мн на возвратномъ пути отсюда, и узнаете, въ чемъ дло,— вы предпочтете сами передать. Только ко мн въ домъ, пожалуйста, а не въ контору.

— Очень хорошо, сказалъ Христіанъ. Я буду очень радъ. Христіанъ никому, кром своего господина, не позволялъ обращаться съ собой, какъ съ слугой. А господинъ его обращался съ слугами гораздо вжливе, чмъ съ равными себ.

— Нельзя ли въ пять часовъ? Или когда вамъ удобне? сказалъ Джерминъ.

Христіанъ посмотрлъ на часы и сказалъ:— Въ пять часовъ я могу придти.

— Очень хорошо, сказалъ Джерминъ, допивая хересъ.— Ну — э — Весъ — э — такъ вы и слышать ничего не хотите насчетъ Под-энда.

— Не хочу.

— А вдь клочекъ-то въ носовой платокъ, не больше… тутъ лицо Джермина просіяло улыбкой.

— Ничего. Хоть невелико, да собственное мое, отъ ядра земли и до неба. Я могу построить на ней хоть башню Вавилонскую, если захочу, непрада ли, Ноланъ?

— Плохая афера, любезнйшій мой, сказалъ Ноланъ, который однако не могъ не усмхнуться находчивому отвту.

— Вотъ видите ли, какъ вы, торіи, слпы, сказалъ Джерминъ вставая,— еслибъ я былъ великимъ адвокатомъ, я бы вамъ изъ этого клочка сдлалъ блое помстье, и какъ разъ къ этимъ выборамъ. Но — э — verbum sapientibus всегда приходитъ немножко поздно.

Джерминъ къ конц фразы подошелъ къ дверямъ, но Весъ крикнулъ ему вслдъ: — Мы совсмъ не такъ чураемся выборовъ, какъ вы,— только разумется дльныхъ, настоящихъ выборовъ. И ужъ конечно во глав списка у насъ будутъ стоять Дебарри!

Адвокатъ былъ уже за дверью.

ГЛАВА XXI.

Хорошенькій домъ Джермина стоялъ немножко въ сторон отъ города, окруженный садомъ, лугами и разсадниками деревъ. Христіанъ, подходя къ нему, былъ въ отличнйшемъ расположеніи духа: предстоящее дло касалось лично до него только въ томъ отношеніи, что онъ былъ вообще радъ всякому случаю подслужиться Филиппу Дебарри. Глядя на высокія стны и на чугунную ршетку Джерминова дома, онъ сказалъ себ: Адвокаты и нотаріусы выходятъ въ люди какъ никто: они мастера запугивать своими тайнами, такъ называемымъ Закономъ. И любопытно, что они не даютъ себ труда даже мягко стлать. Вотъ и милордъ Джерминъ за дерзостью въ карманъ не ползетъ, хотя уметъ въ случа надобности и поддисить. Онъ увертливъ, какъ мышь, а порой такъ тяпнетъ, что ой — ой. Я хорошо знаю эту сволочь. Мн приходилось не разъ ихъ смазывать.

Въ этомъ настроеніи самоувренной, презрительной проницательности, Христіанъ прошелъ вслдъ за лакеемъ въ кабинетъ къ Джермппу, гд адвокатъ сидлъ окруженный массивными дубовыми шкапами и другой соотвтствующей мебелью, отъ толстоногаго письменнаго стола до календаря на стн въ рамк и печатной машинки для визитныхъ карточекъ. Такія комнаты устроиваютъ себ люди, вполн увренные въ полномъ и съ избыткомъ обезпеченномъ будущемъ. Онъ сидлъ въ кожаномъ кресл у окна, выходившаго на лугъ, и только-что снялъ очки и уронилъ газету на колни, отчаяваясь разобрать что-либо при угасающемъ свт.

Когда лакей отворилъ дверь и сказалъ: м. Христіанъ,— Джерминъ сказалъ: — Здравствуйте, м. Христіанъ. Садитесь,— указывая на стулъ прямо противъ себя и противъ окна.— Зажгите свчи на стол, Джонъ.

Онъ не сказалъ ни слова больше, пока человкъ не вышелъ, но какъ будто отыскивалъ что-то между бумагами, лежавшими передъ нимъ на бюро. Когда дверь затворилась, онъ опять откинулся на спинку кресла, принялся потирать руками и повернулся лицомъ къ гостю, который, казалось, не замтилъ, что адвокатъ былъ въ тни, и свтъ падалъ прямо на него.

— Э — васъ зовутъ — э — Генри Скаддономъ.

Христіанъ сильно вздрогнулъ и тотчасъ же догадался скрыть смущеніе перемной положенія. Онъ положилъ ногу на ногу и растегнулъ сюртукъ. Но прежде чмъ онъ усплъ сказать что-нибудь, Джерминъ продолжалъ медленно и торжественно:

— Вы родились 16 декабря 1782 года въ Блакхиз. Отецъ вашъ торговалъ сукнами въ Лондон: онъ умеръ когда еще вы были несовершеннолтній, и оставилъ вамъ значительный капиталъ, вы успли спустить большую половину наслдства до двадцати пяти лтъ и скомпрометировали себя, поддлавъ подпись кредиторовъ. Чтобы выпутаться изъ этой продлки, вы поддлали чекъ на старшаго брата отца вашего, который намревался сдлать васъ своимъ наслдникомъ.

Тутъ Джерминъ помолчалъ съ минуту и заглянулъ въ бумагу лежавшую на бюро. Христіанъ молчалъ.

— Въ 1808 году вы оставили Англію въ военномъ костюм и были взяты въ плнъ французами. При обмн плнныхъ вы имли возможность возвратиться на родину и въ семью свою. Но вы были такъ великодушны, что пожертвовали этой перспективой въ пользу плннаго товарища, почти однихъ лтъ съ вами и очень похожаго на васъ лицомъ — у котораго были боле серіозныя побудительныя причины желать перебраться на ту сторону моря, чмъ у васъ. Вы перемнились именами, багажемъ и платьями, и имъ отправился въ Англію вмсто васъ, подъ именемъ Генри С’каддона. Почти непосредственно вслдъ за этимъ, вы убжали изъ плна, прикинувшись предварительно больнымъ, что помшало открыть вашъ подлогъ именъ, и вы позаботились о доставленіи офиціальныхъ свдній о томъ, что вы, подъ именемъ плннаго товарища, утонули въ открытомъ мор. стараясь добраться въ маленькой лодк до неаполитанскаго корабля, хавшаго въ Мальту. Несмотря на все это, я имю честь поздравить васъ съ несостоятельностью этихъ офиціальныхъ свдній и съ тмъ, что вы теперь, боле двадцати лтъ спустя, сидите здсь въ вожделенномъ здравіи.

Джерминъ пріостановился, очевидно дожидаясь отвта. Наконецъ Христіанъ отвчалъ угрюмо:

— Послушайте, сэръ,— я на своемъ вку слышалъ еще боле длинныя исторіи, разсказанныя не мене торжественно, тогда какъ въ нихъ не было ни одного слова правды. Предположите, что я отрицаю самую суть вашего показавія. Предположите только, что я вовсе не Генри Скаддонъ.

— Э — въ такомъ случа — э, сказалъ Джерминъ съ деревяннымъ равнодушіемъ,— вы утратили бы выгоды, которыя — э — могутъ быть связаны съ тмъ — э — что могъ бы знать Генри Скаддонъ. И вмст съ тмъ, еслибъ для васъ — э — было бы неудобно и непріятно быть признаннымъ за Генри Скаддона, ваше отрицаніе не могло бы воспрепятствовать мн стоять на томъ, что я положительно знаю: это только устранило бы наши дальнйшіе переговоры,

— Хорошо, сэръ, допустимъ — чтобы не прерывать такого интереснаго разговора — допустимъ, что ваши свдніи врны: какія выгоды могли бы вы предложить Генри Скаддону?

— Выгоды — э — проблематичны, но он могутъ быть весьма значительны. Он могутъ избавить васъ отъ необходимости быть курьеромъ, или — э — лакеемъ, или какую другую вы теперь занимаете должность, препятствующую вамъ быть господиномъ себ. Съ другой стороны, сообщеніемъ этой тайны вы нисколько не можете повредить себ. Говоря короче, я не имю намренія — безъ всякой причины — вредить вамъ, а могу, можетъ быть, оказать вамъ значительную услугу.

— И вы хотите, чтобы я за это оказалъ вамъ услугу съ своей стороны? сказалъ Христіанъ.— Вы предлагаете мн лотерею.

— Именно. Дло, о которомъ идетъ рчь, не можетъ имть для васъ личнаго, матерьяльнаго интереса — э — и разв только можетъ доставить вамъ призъ. Намъ, адвокатамъ, приходится вдаться съ весьма сложными вопросами и — э — судебными тонкостями, которыя иногда — э — непонятны даже личностямъ, непосредственно заинтересованнымъ, и тмъ мене свидтелямъ. Нельзя ли намъ устроиться такимъ образомъ, что вы оставите за собою дв трети имени, которое досталось вамъ вслдствіе обмна, и что вы обяжете меня, отвтивъ на нкоторые вопросы касательно Генри Скаддона?

— Очень хорошо. Продолжайте.

— Что у васъ сохранилось изъ вещей, нкогда принадлежавшихъ вашему плнному товарищу, Морису-Христіану Байклифу?

— Вотъ этотъ перстень, сказалъ Христіанъ, показывая красивый перстень на пальц,— часы съ брелоками и пачка бумагъ. Я сбылъ золотую табакерку въ одинъ изъ черныхъ дней. Платье, разумется, сносилъ. Мы обмнялись всмъ ршительно, но въ такихъ попыхахъ. Байклифъ думалъ, что мы встртимся къ Лондон, и ему до зла-горя хотлось попасть туда поскоре. Но это оказалось невозможнымъ — то-есть намъ не довелось встртиться. Я не знаю, что съ нимъ сталось, а не то я передалъ бы ему его бумаги и часы и остальное все — хотя, пы знаете, я ему сдлалъ одолженіе, и онъ это чувствовалъ.

— Вы были вмст въ Везул, прежде чмъ васъ перевели въ Верденъ?

— Да — Что же вы еще знаете о Байклиф?

— Да ничего особеннаго, сказалъ Христіанъ, помолчавъ немного и похлопывая тросточкой о сапогъ.— Онъ служилъ въ Ганноверской арміи,— горячка страшный: все принималъ близко къ сердцу, здоровьемъ былъ очень плохъ. Онъ сдлалъ величайшую глупость, женившись въ Везул, чертъ знаетъ чего онъ не натерплся отъ родныхъ двушки, а потомъ, когда состоялся обмнъ плнныхъ, имъ пришлось разстаться. Сошлись ли они потомъ опять, я этого не знаю.

— А бракъ былъ стало-быть вполн законный?

— О, какъ нельзя боле законный — и гражданскій бракъ и потомъ церковь. У Байклифа была сумасшедшая голова — добрый, но страшно гордый и настойчивый малый.

— А за сколько времени до перезда изъ Везуля состоялся этотъ бракъ?

— Мсяца за три. Я былъ однимъ изъ свидтелей.

— И вы ничего больше не знаете о его жен?

— Потомъ ничего не слыхалъ. Я прежде зналъ ее очень хорошо — хорошенькая Анетъ — ее звали Анетъ Ледрю. Она была изъ хорошей семьи, и родные пріискали-было для нея прекрасную партію. Но она была однимъ изъ кроткихъ на видъ бсенятъ, которые ужъ если забьютъ себ что въ голову, такъ коломъ не выбьешь: она забрала себ въ голову непремнно самой выбрать себ мужа.

— Байклифъ не говорилъ съ вами насчетъ другихъ своихъ длъ?

— О, нтъ — съ нимъ трудно было говорить, ему никто не ршался предлагать вопросовъ о прошломъ. Ему все говори, а отъ него самого бывало ничего не дождешься. Анетъ передъ нимъ была совершенной тряпкой. Говорили тогда, что родные заперли ее, чтобы не дать ей убжать къ нему.

— А — хорошо. Многое изъ того, что вы соблаговолили сообщить мн, вовсе не относится къ моей цли, которая, въ сущности, заключается въ заплсневломъ дл, которому можетъ быть предстоитъ съ теченіемъ времени выйдти на свтъ. Вы, безъ всякаго сомннія, сохраните глубокое молчаніе о всемъ, что произошло между нами, и только ври строгомъ соблюденіи этого условія — э — можетъ бытъ, что — э — лотерея, въ которой вы согласились участвовать — какъ вы весьма мтко замтили — доставитъ вамъ призъ.

— Такъ въ этомъ-то и все дло? сказалъ Христіанъ, вставая.

— Все. Вы, конечно., тщательно сохраните вс бумаги и другіе предметы, съ которыми связано — э — столько воспоминаній?

— Конечно. Если мн придется когда-нибудь встртиться съ Байклифомъ, мн будетъ очень жаль, что я сбылъ его табакерку. Но мн тогда приходилось очень жутко въ Неапол. Какъ видите, я долженъ былъ кончить тмъ, что поступилъ къ курьеры.

— Чрезвычайно пріятная профессія для человка съ — э — нкоторыми талантами и — э — безъ состоянія, сказалъ Джерминъ, вставая и ставя одну изъ свчей къ себ на бюро.

Христіанъ зналъ, что это былъ намекъ, что ему слдовало уйдти, по продолжалъ стоять, положивъ руку на спинку стула. Наконецъ онъ сказалъ почти сердито:

— Вы слишкомъ умны, м. Джерминъ, чтобы не понимать, что такихъ людей, какъ я, нельзя дурачить безнаказанно.

— Хорошо — э — самая лучшая гарантія для васъ можетъ быть то, сказалъ Джерминъ улыбаясь, что я не вижу надобности посягать на — э — эту метаморфозу.

— Старикъ, который имлъ бы право заявить на меня претензію, умеръ теперь, а кредиторовъ я не боюсь посл двадцати лтъ.

— Конечно нтъ, — а — но могутъ быть требованія, претензіи которыхъ нельзя подтвердить — э — легонько, но которыя тмъ не мене могутъ сильно повредить репутаціи человка. Новы, можетъ быть къ счастью, чужды подобныхъ опасеній.

Джерминъ пододвинулъ стулъ къ бюро, и Христіанъ, видя невозможность настаивать дольше, сказалъ ‘Прощайте’ и вышелъ изъ комнаты.

Джерминъ подумалъ нсколько минутъ и написалъ слдующее письмо:

‘Любезный Джонсонъ,— изъ вашего письма, полученнаго мною сегодня утромъ, видно что, вы собираетесь возвратиться въ городъ въ субботу.

‘Пока вы еще тамъ, потрудитесь повидаться съ Медвиномъ, который былъ у Батта и Коулея, и узнайте отъ него, косвеннымъ образомъ, въ разговор о другихъ предметахъ, не было ли у Батта и Коулея какихъ-нибудь основаній предполагать, что Скаддонъ или Байклифъ былъ женатъ и могъ имть ребенка. Все это относится къ извстной вамъ старой исторіи 1810 и 11-го года. Вопросъ, какъ вамъ извстно, не иметъ практической важности, но мн хочется имть извлеченіе изъ дла Байклифа и точныя свднія о положеніи этого дла до того самаго времени, когда оно было прекращено вслдствіе смерти истца, для того чтобы, если м. Гарольдъ Тренсомъ пожелаетъ, онъ могъ увидть, какимъ образомъ прекращеніе этого послдняго иска обезпечило за нимъ титулъ Дурфи Тренсома, и какіе имются шансы на предъявленіе другаго подобнаго притязанія.

‘Разумется, въ настоящее время и тни нтъ никакого подобнаго шанса, потому что если даже Баттъ и Коулей напали но слдъ живаго представителя ВэЙклифовъ, имъ никогда и въ головы не придетъ предъявлять новыхъ претензій, посл того какъ они показали, что послдняя жизнь, задерживавшая возирощаемость Байклифа, угасла до окончанія дла добрыхъ двадцать лтъ тому назадъ. Однако мн хочется показать теперешнему наслднику Дурфи Тренсомовъ настоящія условія фамильныхъ правъ на имніе. Такъ постарайтесь доставить мн отвтъ Медвинтера.

‘Я увижусь съ вами въ Дурфильд, на слдующей недл. Тренсома надобно непремнно вывезти. Не. обращайте вниманія на его рзкую выходку при послднемъ свиданіи, и продолжайте длать все, что необходимо для его успха. Его интересы — мои интересы, а мн нтъ надобности говорить, что мои интересы — интересы Джонъ Джонсона.

‘Преданный вамъ

‘Матью Джерминъ’.

Когда адвокатъ запечаталъ это письмо и откинулся на спинку стула, онъ сказалъ себ внутренно:

Теперь, м, Гарольдъ, я запру это дло въ потайной ящикъ, пока вамъ не вздумается принять какую-нибудь крайнюю мру, которая побудитъ меня вынести его на свтъ. Вс обстоятельства дла въ полномъ моемъ распоряженіи: никто кром стараго Лайона не знаетъ о происхожденіи двушки. Никто кром Скаддона не можетъ подтвердить показаній насчетъ Байклифа, а Скаддонъ у меня къ рукахъ. Ни одна душа, кром меня и Джонсона, который не что иное, какъ членъ моего тла, не знаетъ, что на свт есть нкто, кто можетъ доставить двушк новыя притязанія на наслдство Байклифа. А узнаю черезъ Метурета, говорилъ ли Байвлифъ Батту и Каоулею о прізд этой женщины въ Англію. Я заберу въ свои руки вс нити до одной, я тогда, могу или предъявить претензію или уничтожить ее.

…Итакъ, если м. Гарольдъ доведетъ меня до крайности и станетъ грозить мн судомъ и разореніемъ, у меня будетъ чмъ пригрозить ему съ своей стороны, что или спасетъ меня, или послужитъ ему наказаніемъ.

Онъ всталъ, загасилъ свчи и сталъ спиною къ камину, задумчиво глядя на потемнвшій лугъ, окаймленный чернымъ кустарникомъ. Мысль его бродила по тридцати-пятилтнимъ воспоминаніямъ, наполненнымъ боле или мене остроумными хитростями, и въ нкоторыхъ изъ нихъ ему было очень непріятно сознаваться. И т, въ которыхъ онъ могъ бы сознаться безнаказанно, не всегда можно было отдлить отъ тхъ, которыя необходимо было скрывать. Въ профессіи, въ которой можно длать много предосудительнаго безъ всякаго риска для себя, совсти нтъ никакого прибжища, когда обстоятельства побудятъ человка перешагнуть за черту, на которой спеціальныя его познанія могли бы его предупредить о приближеніи опасности.

Что касается до дла Тренсомовъ, то семья дозарзу нуждались, и нужно было достать денегъ для нихъ во что бы ни стало: была ли какая-нибудь возможность не соблюсти и собственнаго своего интереса тамъ, гд онъ оказалъ услуги ничмъ не оплатимыя? Еслибъ вопросъ о законности можно было переложить на вопросъ о добр и зл, о правд и неправд,— самыя непозволительныя, несправедливыя дла были имъ предприняты въ пользу Тренсомовъ. Ему до злагоря было непріятно заарестовать Байклифа и засадить его въ тюрьму подъ именемъ Генри Скаддона — можетъ быть ускорить его смерть такимъ образомъ. Но еслибъ это не было сдлано, благодаря его (Джермина) ловкости и такту, желалъ бы онъ знать, гд бы въ настоящее время были Дурфи Тренсомы? Что же касается до правды или неправды, то настоящимъ владніемъ имніемъ Дурфи Тренсомы были обязаны судейской продлк, состоявшейся около ста лтъ тому назадъ, когда родоначальникъ Дурфи присвоилъ себ помстье незаконнымъ образомъ.

Но окончательнымъ выводомъ изъ этой ревизіи прошлаго была, какъ и всегда, досада, негодованіе на то, что Гарольдъ, и именно Гарольлъ Тренсомъ, можетъ превратиться въ орудіе казни, которая въ такомъ случа будетъ не справедливымъ возмездіемъ, а сущей напастью, что же это такая за справедливость, отъ которой избавляются девяносто девять изо ста? Онъ начиналъ чувствовать ненависть къ Гарольду.

Къ эту самую минуту третья дочь Джермина, высокая, тоненькая двушка, закутаннная въ блый шерстяной платокъ, прошла черезъ лугъ но направленію къ оранжере, чтобы нарвать себ цвтовъ. Джерминъ вздрогнулъ и не призналъ сразу этого образа, или, правильне, принялъ его за другую, высокую, закутанную въ блое фигуру, которая тридцать лтъ тому назадъ заставляла сердце его биться сильне. Но одно мгновеніе — онъ всецло возвратился къ тмъ отдаленнымъ годамъ, когда онъ и другая особа съ большими, блестящими глазами не находили нужнымъ сдерживать своихъ страстей и ршили за себя, какою отличною и счастливою можно было бы сдлать жизнь, вопреки неизмннымъ вншнимъ условіямъ. Возникали и постепенно складывались и развивались обстоятельства, превратившія съ теченіемъ времени красиваго, стройнаго, молодаго Джермина, съ бархатистыми сентиментальными глазами, въ сановитаго, дороднаго адвоката шестидесяти лтъ, для котораго жизнь сложилась въ старанія составить себ положеніе между товарищами по профессіи и вести съ достоинствомъ дла своей фирмы,— въ сдовласаго мужа и отца, ласковая и шаловливая третья дочь котораго подкралась теперь къ окну и крикнула ему:— Папа, одвайся скорй къ обду, ты врно забылъ, что у насъ сегодня гости?

ГЛАВА XXII.

Вечеръ торговаго дня прошелъ, а Феликсъ не показывался на Мальтусовомъ подворь, чтобы переговорить съ Лайономъ объ общественныхъ длахъ. Одваясь на слдующее утро, Эсирь дошла до такой степени нетерпливаго желанія увидть Феликса, что начала уже надумывать, какъ бы добиться дли такъ тонко и хитро, чтобы это показалось совершенно естественнымъ. Часы ея уже давно начали отставать и иногда даже совсмъ останавливались, можетъ быть ихъ нужно почистить, Феликсъ скажетъ ей, что можетъ быть ихъ надо только проврить. А Проудъ только напрасно задержалъ бы ихъ у себя, что ей было бы крайне неудобно и непріятно. Иди не лучше ли спросить у м-ссъ Гольтъ, какъ надобно печь домашній хлбъ, потому что у Лидди онъ всегда выходилъ такой кислый, какъ она сама. Или можетъ быть, когда она будетъ возвращаться домой въ двнадцать часовъ, Феликсъ встртится ей на улиц, такъ что ненадо будетъ и заходить. Или но она низачто на это не ршится. Часы ея отстаютъ уже два мсяца,— отчего бы имъ не отставать еще подольше? Вс предлоги, приходившіе ей на умъ, были прозрачны до неприличія. Тмъ боле, что Феликсъ несомннно человкъ ‘высоко образованный и развитой’^, сказала въ душ Эсирь красня, какъ будто въ отвтъ на какой-нибудь противоположный доводъ, ‘иначе я не стала бы придавать никакого значенія его мннію’. Но она пришла окончательно къ заключенію, что ей нельзя идти къ м-ссъ Гольтъ.

И потому, нсколько минутъ спустя посл двнадцати, когда она дошла до поворота къ м-ссъ Гольтъ, она подумала, что ей слдовало бы пойдти домой другой дорогой, но въ послднюю минуту является всегда доводъ, не существовавшій раньше — а именно невозможность колебаться дольше. Эсирь повернула за уголъ безъ остановки въ двери къ м-ссъ Гольтъ, не безъ внутренней тревоги, которую она старалась подавлять всми силами.

— Неужели это вы, миссъ Лайонъ! Вотъ уже никакъ не ожидала увидть васъ въ такую пору? Не захворалъ ли батюшка? Онъ вчера показался мн несовсмъ здоровымъ. Если вамъ нужна помощь, я сію минуту надну шляпу.

— Не держите же миссъ Лайонъ за дверью, попросите ее войдти, сказалъ звучный голосъ Феликса, покрывая нсколько тоненькихъ, смшанныхъ голосенковъ.

— Да я конечно попросила бы ее войдти, сказала м-ссъ Гольтъ, пропуская Эсирь, но разв можно ей сюда войдти? Полъ хуже чмъ въ трактир. Но войдите пожалуйста, если вамъ не противно. Ужъ коли я должна была прибрать коверъ и наставить въ чистую комнату скамеекъ, я право не вижу, къ чему мн посл этого соваться смотрть за порядкомъ.

— Я только зашла попросить м. Гольта взглянуть на мои часы, сказала Эсирь, входя и вся вспыхивая розовымъ колоритомъ.

— Это онъ вамъ сейчасъ обдлаетъ, сказала м-ссъ Гольтъ: это одно изъ длъ, которыя онъ всегда готовъ длать.

— Извините, что я не встаю, миссъ Лайонъ, сказалъ Феликсъ: я перевязываю палецъ Джобу.

Джобъ былъ мальчуганъ лтъ пяти, съ крошечнымъ носикомъ, большими, круглыми, голубыми глазами я рыжими волосами, лежавшими волнистыми завитками плотно по всей голов, какъ шерсть на спинкахъ молоденькихъ овечекъ. Онъ очевидно только-что плакалъ, и углы рта его все еще печально висли внизъ. Феликсъ держалъ его на одномъ колн, очень осторожно и деликатно перевязывая его тоненькій пальчикъ. Прямо противъ Феликса и противъ окна стоялъ столъ, заваленный мелкими инструментами и книгами. На песчаномъ полу стояли дв скамейки подъ прямыми, угломъ, и шесть или семь мальчиковъ различнаго возраста надвали шапки и собирались идти домой. Они скучились вс вмст и присмирли, когда вошла Эсирь: Феликсъ ₍не подымалъ глазъ, пока не кончилъ операціи, но продолжалъ говорить:

— Это герой, миссъ Лайонъ. Это Джобъ Туджъ, храбрый бриттъ, у котораго болитъ палецъ, а онъ и не думаетъ плакать. Прощайте, ребятишки. Не теряйте времени. Ступайте на. воздухъ.

Эсирь присла на край скамьи возл Феликса, очень довольная, что Джобъ былъ непосредственнымъ предметомъ вниманія, а остальные мальчики бросились роемъ за дверь, прокричавъ на распвъ: Прощайте!

— Намтили, сказала м-ссъ Гольтъ, подошедъ поближе,— какъ удивительно хорошо справляетъ Феликсъ мелочи своими большими пальцами? Это оттого, что онъ учился докторскимъ наукамъ. Онъ не отъ недостатка ума такой бднякъ, миссъ Лайонъ. Я ужъ дала слово не говорить больше ничего, а не то я сказала бы, что это и гршно и стыдно.

— Матушка, сказалъ Феликсъ, любившій иногда шутки ради давать матери отвты, непонятные для нея,— вы удивительно находчивы на цицероновскіе антифразисы, особенно если принять въ расчетъ то, что вы никогда не изучали ораторское искуство. Послушай, Джобъ,— ты человкъ терпливый — сиди пожалуйста смирно, теперь мы можемъ посмотрть на миссъ Лайонъ.

Эсирь сняла съ шеи часы и держала ихъ въ рук. Но онъ смотрлъ ей въ лицо, или, правильне, въ глаза, когда сказалъ:

— Вы хотите, чтобы я вылечилъ вамъ часы?

Выраженіе у Эсири было умоляющее и застнчивое, такое, какого Феликсъ никогда еще не замчалъ у нея, но когда она увидла полное спокойствіе, показавшееся ей холодностью, въ его ясныхъ срыхъ глазахъ, какъ будто имъ не видлъ никакого резона придавать особенное значеніе этому первому свиданію, она почувствовала внезапную боль, какъ отъ электрическаго удара. Какъ глупо, что она такъ много объ этомъ думала. Ей вдругъ показалось, что между ними огромная бездна, потому что Феликсъ считаетъ ее неизмримо ниже себя. Она не могла сразу собраться съ духомъ, опустила глаза на часы и сказала, немножко дрожа, — Они отстаютъ. Это ужасно скучно. И ужъ давно все отстаютъ.

Феликсъ взялъ часы у нея изъ руки, потомъ оглянулся и увидвъ, что мать вышла изъ комнаты, сказалъ очень привтливо:

— Вы кажетесь разстроенной, миссъ Лайонъ. Надюсь, что дома все благополучно (Феликсъ думалъ о волненіи священника въ прошлое воскресенье).— Но мн можетъ быть не слдовало говорить такъ много? Простите въ такомъ случа.

Бдная Эсирь совсмъ растерялась. Униженіе, прибавившееся послднимъ ударомъ ко всмъ ключомъ бившимъ въ ней ощущеніямъ, оказалось не по силамъ. Глаза ея мгновенно наполнились, и крупныя слезы покатились по щекамъ, когда она проговорила вполголоса и также независимо отъ воли, какъ были и ея слезы:

— Я хотла сказать вамъ, что я не обидлась — что я все простила — я думала, что вы сами подумаете,— но вы и не вспомнили.

Что могло быть неуклюже, неумстне этой фразы?— Что могло быть мене похоже на обычный образъ дйствія миссъ Лайонъ, всегда такой скорой на возраженія, и всегда возражавшей такими изящными фразами?

На минуту водворилось молчаніе. Маленькія изящно-гантированныя руки Эсири были скрещены на стол. Въ слдующую минуту она почувствовала, что одна рука Феликса покрыла ихъ об и крпко сжала, но онъ ничего не сказалъ. Слезы тогда уже катились по щекамъ, и она могла поглядть на него. Въ его глазахъ было выраженіе грусти, совершенно новое для нея. Вдругъ маленькій Джобъ вставилъ громко:

— Она обрзала палецъ!

Феликсъ и Эсирь засмялись и розняли руки, Эсирь вынула платокъ, чтобы стереть съ лица слезы, и сказала:

— Вотъ видишь, Джобъ, какой я гадкій трусишка. Я не могу не плакать, когда мн больно.

— Не надо плакать, сказалъ Джобъ, глубоко проникнутый нравственной доктриной, выработанной собственнымъ опытомъ

— Джобъ точно я, сказалъ Феликсъ, любитъ лучше учить другихъ, чмъ длать самому. Но посмотримъ теперь на часы, продолжалъ онъ, открывая и разсматривая ихъ.— Эти маленькія женевскія игрушки такъ остроумно длаются, что всегда немного завираются. Если даже вы станете заводить ихъ правильно, вы можете быть уврены, что стрлка будетъ показывать вовсе, не то, что слдуетъ..

Феликсъ шутилъ, чтобы дать Эсири поуспокоиться, но тутъ возвратилась м-ссъ Гольтъ и принялась извиняться.

— Я уврена, миссъ Лайонъ, что вы меня извините. Но надо было взглянуть на пирогъ, а я люблю длать хорошо и то малое, что у меня теперь осталось. Не то чтобы у меня было меньше чистки, чмъ прежде бывало въ жизни, и какъ вы можетъ быть найдете сами, если взглянете на этотъ полъ. Но если вы привыкли длать дло и это дло возьмутъ отъ васъ, это ршительно все равно, еслибъ вамъ отрзали руки, и вы бы чувствовали, что пальцы вамъ больше ни на что не годны.

— Очень картинное выраженіе, матушка, сказалъ Феликсъ, закрывая часы и подавая ихъ Эсири: я никогда не слыхалъ, чтобы вы употребляли такіе образы прежде.

— Да, я знаю, что вы всегда найдете къ чему придраться г.ъ томъ, что говоритъ каша мать. Но если была когда-нибудь на свт женщина, которая могла говорить безбоязненно передъ открытой Библіей, то эта женщина я. Я никогда не говорила неправды и никогда не скажу — хотя я знаю, что это длается, миссъ Лайонъ, и даже членами церкви, и я могу представить намъ доказательства. Но я никогда не произносила ни одного слова лжи, что бы тамъ Феликсъ ни говорилъ насчетъ печатанія ярлыковъ. Отецъ его врилъ въ это, какъ въ непреложную истину, и по-моему непристойно даже говорить такія вещи. А что касается до излеченія, то что мы насчетъ этого можемъ сказать? На моихъ глазахъ бывали случаи, что люди излечивались и вовсе безъ всякихъ лекарствъ. Ну вотъ что вы на это скажите?

М-ссъ Гольтъ сердите глянула въ окошко и испустила легкое восклицаніе досады.

Феликсъ кротко улыбался и щипалъ Джоба за ухо.

Эсирь сказала: Я думаю, что мн слдуетъ теперь уйдти, не зная, что еще сказать, и вмст съ тмъ не желая уйдти немедленно, потому что это имло бы видъ бгства отъ м-ссъ Гольтъ. Она живо чувствовала, каково все это было переносить Феликсу. А она еще часто была недовольна своимъ отцомъ и называла его скучнымъ!

— Гд живетъ Джобъ? сказала она, все еще сидя и глядя на смшную фигурку мальчика.

— У Джоба два дома, сказалъ Феликсъ. Онъ живетъ главнымъ образомъ здсь, но у него есть еще другой домъ, гд живетъ его ддушка, каменьщикъ Тедоръ. Мать моя очень добра къ Джобу, миссъ Лайонъ. Она сдлала ему маленькую постельку въ шкалу и даетъ ему сладкаго супу.

Чрезвычайная доброта, сказавшаяся въ этихъ словахъ Феликса, тмъ боле поразила Эсирь, что обыкновенно рчь его была рзка и задорна. Взглянувъ на м-ссъ Гольтъ, она увидла, что глаза ея утратили холодное сверо восточное выраженіе и засвтились какъ будто кротостью, глядя на маленькаго Джоба, который повернулся къ ней, оперевшись головой о Феликса.

— Такъ отчего же мн не быть доброй къ ребенку, миссъ Лайонъ? сказала м-ссъ Гольтъ, въ которой былъ такой громадный запасъ аргументацій, что ей необходима была нить воображаемаго противорчія, если не было дйствительнаго подъ рукою.— Я никогда не была жестокосердой, и никогда не буду. Феликсъ отыскалъ гд-то этого мальчишку и взялъ къ себ, ужъ это конечно потому, что онъ въ дом одинъ хозяинъ и кром него никто не сметъ ничмъ распорядиться, но не стану же я изъ-за этого бить сиротку, тмъ боле что я до страсти люблю дтей, и что у меня остался только одинъ ребенокъ въ живыхъ. У меня всхъ ихъ было трое, миссъ Лайонъ, но Господь Богъ сохранилъ мн только одного Феликса. Онъ былъ самый крпкій и самый темноволосый изо всхъ. Я исполнила свой долгъ къ отношеніи его, и я всегда говорила: пускай онъ будетъ учене отца, и сдлается докторомъ, и женится на двушк съ деньгами, на все первое обзаведеніе — какъ у меня было, ложки и все что слдуетъ, и у меня будутъ внуки, я буду за ними присматривать и катать иногда въ кабріолет, какъ старуха Лукина. И вотъ вы сами видите, что изъ всего этого вышло, миссъ Лайонъ: Феликсъ корчитъ изъ себя простолюдина и говоритъ, что онъ никогда не женится, что ужъ вовсе неблагоразумно и особенно для него, потому что гд бы онъ ни увидлъ ребенка….

— Позвольте, позвольте, матушка, прервалъ ее Феликсъ, пожалуйста не повторяйте этого ни съ чмъ не сообразнаго довода — что человкъ долженъ жениться, потому что онъ любитъ дтей. Напротивъ, это только лишній поводъ не жениться. Дти холостяка вчно юны, это безсмертныя дти — вчно лепечущія, чуть-чуть перебирающія ноженками, безпомощныя и съ шансами сдлаться современемъ отличными людьми.

— Одному Богу извстно, что ты городишь! Да разв у другихъ людей дти не могутъ современемъ сдлаться хорошими людьми?

— Очень трудно, матушка. Вотъ возьмите хоть бы этого Джоба Теджа, сказалъ Феликсъ, поворачивая мальчугана на своемъ колн и откинувъ ему головку: — ноги у Джоба вытянутся, маленькій кулачекъ, смахивающій теперь на дождевикъ и неспособный затаить въ себ ничего кром ягоды крыжовника, сдлается большимъ и костистымъ и, можетъ быть, захочетъ захватывать больше чмъ слдовало бы, чмъ онъ въ силахъ сдержать, большіе голубые глаза, говорящіе мн больше правды, чмъ самъ Джобъ знаетъ, сдлаются узенькими и научатся скрывать истину, маленькій отрицательный носишка сдлается длиннымъ и самоувреннымъ, а язычишко — покажи языкъ, Джобъ… Джобъ, слушавшій Феликса внимательно и благоговйно, очень робко высунулъ маленькій красный языкъ.— Языкъ, теперь не больше розоваго листка, сдлается широкимъ и толстымъ, научится болтать безъ пути, наносить вредъ, хвастать и лгать изъ-за выгоды или тщеславія, и при всей своей неуклюжести, рзать повременамъ, какъ будто бы онъ былъ острымъ лезвеемъ. Большой Джобъ, можетъ быть, сдлается дряннымъ, негоднымъ… Какъ только Феликсъ, говорившій какъ всегда громко, явственно и торжественно, произнесъ эти ужасныя, знакомыя слова, сердце Джоба переполнилось скорбью: онъ надулъ губы и заревлъ.

— Посмотрите Бога ради, сказала м-ссъ Гольтъ: вы перепугали невиннаго ребенка — да и есть чего испугаться.

— Послушай, Джобъ, сказалъ Феликсъ, спуская мальчика съ колнъ и поворачивая его къ Эсири, ступай къ миссъ Лайонъ, попроси ее улыбнуться теб, и это высушитъ твои слезы, какъ солнышкомъ.

Джобъ положилъ два смуглыхъ кулаченка къ Эсири на колни, и она нагнулась поцловать его. Потомъ, держа лицо его обими руками, она сказала: скажи м-ру Гольту, что мы не намрены больше капризничать, Джобъ. Ему слдовало бы врить въ насъ больше. Но теперь мн дйствительно пора домой.

Эсирь встала и протянула руку м-ссъ Гольтъ, которая, держа ее въ своей рук, сказала, отчасти къ смущенію Эсири:

— Я очень рада, что вамъ вздумалось зайдти сюда, миссъ Лайонъ. Я знаю, что вы слывете гордячкой, но я сужу о людяхъ такъ, какъ я ихъ вижу. Я вполн уврена, что несмотря на такую грязь на полу — такъ что я даже прибрала хорошую посуду — потому что я должна теперь заботиться только о комфорт Тамъ,— изъ всего этого еще вовсе не слдуетъ, чтобы ко мн не стоило заходить.

Феликсъ всталъ и подошелъ къ двери, чтобы отворить ее и избавить Эсирь отъ продолженія болтовни.

— Прощайте, м. Гольтъ.

— Какъ вы думаете, не помшаю ли я м. Гольту, если приду посидть съ нимъ часокъ сегодня вечеромъ?

— Онъ всегда радъ васъ видть.

— Въ такомъ случа я приду. Прощайте.

— Точно стрлка! замтила м-ссъ Гольтъ.— Какъ она себя держитъ! Но едва ли правда то, что люди толкуютъ. Если она въ самомъ дл не хочетъ глядть на молодаго Муската, тмъ лучше для него. На ней надобно жениться только очень богатому.

— Это правда, матушка, сказалъ Феликсъ, снова усаживаясь и принимаясь тормошить Джоба, находя въ этомъ исходъ какому-то невыразимому чувству.

Эсири было невесело, когда она возвращалась домой, однако все-таки легче на сердц, чмъ было въ послдніе дни. Она думала: — Не слдовало мн выказывать такой тревоги о его мнніи. Онъ слиткомъ уменъ, чтобы не понимать нашего взаимнаго положенія, онъ вовсе неспособенъ придать ложное толкованіе тому, что я сдлала. Да кром того, онъ вовсе и не думалъ обо мн — это довольно очевидно. А однако, какъ онъ добръ. Въ немъ есть что-то хорошее, чего я и не подозрвала. Онъ велъ себя сегодня въ отношеніи меня и матери своей въ высшей степени благородно и деликатно. Только въ немъ деликатность не условная, не джентльменская, въ немъ она какъ будто кроется гораздо глубже. Но онъ избралъ невыносимую жизнь, хотя я думаю, что еслибъ я была также умна, какъ онъ, и еслибъ онъ любилъ меня, я выбрала бы тоже такую жизнь.

Эсирь чувствовала, что она предпослала этому выводу невозможное ‘если’. Но съ тхъ поръ какъ она узнала Феликса, ея понятіе о счастливой любви сдлалось похожимъ на туманныя картины, въ которыхъ образы постепенно возникаютъ, разсиваются и переходятъ въ новыя формы и новые цвта. Любимые байроновскіе герои начали казаться чмъ-то въ род вчерашнихъ декорацій при свт отрезвляющагося дня. Надъ всми мыслями Эсири парило непризнанное, но неугомонное предчувствіе того, что если Феликсъ Гольтъ полюбитъ ее, жизнь ея сложится въ нчто совершенно новое — нчто въ род того, что должно быть въ душахъ, подвизающихся тяжелой стезей къ пріобртенію высокаго совершенства.

Феликсъ дйствительно не думалъ объ Эсири такъ, какъ она думала объ немъ посл многознаменательнаго воскреснаго свиданія, пошатнувшаго ея душу до самыхъ основаній. Онъ не заходилъ къ Лайону потому, что предполагалъ его занятымъ личными интересами и заботами. Объ Эсири онъ думалъ съ какимъ-то смшаннымъ чувствомъ серіозной досады и глубокой симпатіи, что въ общей сложности составляло нчто совершенно противоположное равнодушію, но онъ не располагалъ давать ей какое бы ни было вліяніе на свою жизнь. Еслибъ даже у него не было твердо установившагося ршенія насчетъ этого, ему думалось, что она не могла бы ни въ какомъ случа видть въ немъ что-либо больше простаго знакомаго, и волненіе, обнаруженное ею сегодня, нисколько не измнило этого убжденія. Но онъ былъ глубоко тронутъ этимъ проявленіемъ лучшихъ свойствъ въ ней и чувствовалъ, что между ними установилась новая связь дружбы. Таковъ былъ коротенькій отчетъ, который Феликсъ далъ бы о своихъ отношеніяхъ къ Эсири. Онъ привыкъ наблюдать за собою. Но и самое близкое и внимательное всматриваніе въ живыя существа, даже сквозь лучшій микроскопъ, все-таки оставляетъ мсто для новыхъ и -противорчивыхъ открытій.

Лайонъ былъ очень доволенъ приходомъ Феликса. Священникъ еще не усплъ переговорить съ нимъ насчетъ письма къ Филиппу Дебарри по поводу публичной конференціи, и такъ-какъ вс нити диспута были уже у него въ голов, ему было пріятно перечислить ихъ и вмст съ тмъ выразить сожалніе о потер времени, вслдствіе отсутствія Дебарри, препятствовавшаго непосредственному исполненію его желанія.

— Не знаю, какъ онъ его исполнитъ, если ректоръ откажется, сказалъ Феликсъ, считая не вреднымъ умрить восторги маленькаго человка.

— Ректоръ человкъ такого ума, что земныя помхи для него не существуютъ, а онъ низачто не откажетъ племяннику въ честномъ исполненіи обязательства, сказалъ Лайонъ.— Молодой другъ мой, въ этомъ дл все такъ несомннно клонится къ желаемому исходу, что я почелъ бы себя навсегда измнникомъ своему призванію, еслибъ пренебрегъ указаніемъ свыше.

ГЛАВА XXIII.

Когда Филиппъ Дебарри возвратился въ это утро домой и прочелъ письма, ожидавшія его въ кабинет, онъ такъ искренно и неудержимо расхохотался надъ письмомъ Лайонъ, что очень былъ радъ, что въ комнат не было никого другаго. Иначе смхъ его возбудилъ бы любопытство сэра Максима, а Филиппу не хотлось никому сообщить содержанія письма, не показавъ его предварительно дяд. Онъ ршилъ отправиться въ ректорство завтракать, такъ-какъ Леди Мери дома нтъ, онъ можетъ тамъ переговорить съ дядей en tte tte.

Ректорство помщалось по другую сторону рки, возл самой церкви, составляя ей какъ нельзя боле подстатнаго спутника. То былъ красивый старинный каменный домъ, съ большимъ овальнымъ окномъ, выходившимъ изъ библіотеки на густо поросшій дугъ. Одна жирная собака спала на подъзд, другая жирная собака бродила по песчаному двору. Осенняя листва тщательно сметалась со двора и съ дорожекъ, запоздавшіе цвты были въ безукоризненномъ порядк, высокія деревья склонялись и возносились въ самомъ живописномъ разнообразіи, а виргиніанскія ползучія растенія превращали маленькую, незатйливую бесдку въ пурпуровый павильонъ. То было одно изъ ректорствъ, составляющихъ оплотъ нашихъ почтенныхъ учрежденій, парализующихъ сомнніе и служащихъ двойной плотиной отъ папства и диссента.

— Отчего теб такъ весело, Филь? сказалъ ректоръ, когда племянникъ вошелъ въ привтливую библіотеку,

— Вотъ нчто касающееся до васъ, сказалъ Филиппъ, вынимая изъ кармана письмо.— Клерикальной вызовъ. Богословская дуэль. Прочтите сами.

— Что ты отвчалъ этому сумазброду? сказалъ ректоръ, держа письмо въ рук и пробгая его вторично, нахмуривъ брови, но безъ малйшей злобы въ тон и въ глазахъ.

— Ничего пока. Я хотлъ знать, что вы на это скажете.

— Я! сказалъ ректоръ, бросая письмо на столъ.— Надюсь, что ты не думаешь, что я стану публично спорить съ такимъ раскольникомъ? стану опровергать богохульства неотесаннаго отщепенца, не умющаго по всей вроятности и говорить правильно по-англійски.

— Но вы видите, какъ онъ это обставилъ? Сказалъ Филиппъ. При всей серіозности характера, онъ не могъ удержаться отъ легонькаго, злаго задора, хотя онъ вполн сознавалъ, что его ничто серіозно не обязывало выполнять такое общаніе.— Вдь если вы откажетесь, я буду поставленъ въ совершенно безвыходное положеніе.

— Пустяки! Скажи ему, что неприлично, неблаговидно истолковывать твои слова, непремннымъ обязательствомъ длать все, что ему взбредетъ на умъ. Предположи, что онъ попросилъ бы у тебя земли выстроить часовню, конечно это доставило бы ему ‘живое удовольствіе’. Человкъ, придающій вжливой, условной фраз неестественное, натянутое значеніе,— не что иное, какъ тать.

— Но вдь онъ земли не попросилъ. Онъ наврное думалъ, что вы не откажете ему. Признаюсь, что это письмо совсмъ обворожило меня своей наивностью и оригинальностью.

— Позволь, Филь, эта наивность въ дйствительности — задира, страшно вредящая моему приходу. Онъ разжигаетъ въ диссентерахъ политическія страсти. Конца нтъ злу, которое длаютъ такіе неугомонные болтуны. Онъ хочетъ сдлать безграмотную, невжественную толпу судьей въ самыхъ существенныхъ вопросахъ политики и религіи, такъ что у насъ скоро вс учрежденія подойдутъ подъ уровень понятій торгашей и ломовыхъ. Ничего не можетъ быть ретроградне — пустить прахомъ вс результаты цивилизаціи, вс уроки Провиднія — спустить однимъ взмахомъ руки канатъ съ ворота, который многія поколнія навертывали тяжкимъ неусыпнымъ трудомъ. Если за необразованныхъ не должны судить и ршать образованные,— пускай первый встрчный Дикъ составляетъ намъ календари, пускай у насъ будетъ въ королевскомъ обществ предсдатель, избранный всеобщей подачей голосовъ.

Ректоръ всталъ, повернулся спиною къ камину и засунулъ руки въ карманы. Филиппъ сидлъ, покачивая ногой и почтительно слушая, по обыкновенію, хотя часто слушая только звучное эхо собственныхъ своихъ доводовъ, подходившихъ къ строю мыслей дяди до такой степени, что онъ иногда даже не различалъ ихъ отъ своихъ впечатлній.

— Все это совершенно справедливо, сказалъ Филиппъ, но въ частныхъ случаяхъ намъ приходится имть дло съ частными условіями. Вы знаете, что я вообще стою за казуистовъ. И весьма можетъ быть, что въ видахъ требіанской церкви и отчасти въ личныхъ моихъ интересахъ, обстоятельства потребуютъ нкоторыхъ уступокъ даже воззрніямъ диссентерскаго проповдника.

— Низачто на свт. Я взялъ бы на себя роль, которую собратья мои имли бы полное право счесть оскорбленіемъ для себя! Характеръ церкви и безъ того сильно пострадалъ по милости евангелистовъ съ ихъ безсмысленной импровизаціей и благочестіемъ съ приправой табачнаго дыма. Посмотрите на Вимпля, Четльтонскаго викарія: — вчно безъ ризы и безъ пасторки — дв капли воды лавочникъ въ траур.

— Хорошо-съ, да вдь мн придется розыграть еще боле неблаговидную роль, да и вамъ заодно на столбцахъ диссентерскихъ газетъ и журналовъ. Вдь эта исторія обойдетъ все королевство. Непремнно появится статья подъ названіемъ ‘Торійское вроломство и клерикальная трусость или даже ‘Подлость аристократіи и безсиліе, несостоятельность господствующаго духовенства’.

— Хуже будетъ, если я соглашусь на диспутъ. Разумется скажутъ, что меня побили наповалъ и что у церкви нтъ ни одной здоровой ноги, на которую она могла бы опереться. Да и наконецъ, продолжалъ ректоръ, хмурясь и улыбаясь,— хорошо теб говорить, Филь, но диспутъ далеко не легкая вещь, когда человку подъ шестьдесятъ лтъ. Писать или высказывать публично слдуетъ только то, что хорошо, умно и безукоризненно съ научной точки зрнія, а этотъ маленькій Лайонъ наврное станетъ жужжать вокругъ, какъ оса, сбивать меня всячески съ толку я возражать мн безъ всякаго пути. Поврь, что истину можно такъ исказить и запятнать ложными выводами, что она станетъ хуже всякой неправды.

— Такъ вы положительно отказываетесь?

— Да, отказываюсь.

— Вы помните, что, когда я писалъ отвтъ Лайону, вы одобрили мое предложеніе быть ему полезнымъ по мр силъ.

— Конечно помню. Но предположи, что онъ потребовалъ бы отъ тебя подачи голоса въ пользу гражданскаго брака или пожелалъ, чтобы ты непремнно всякое воскресенье ходилъ слушать его проповди?

— Но вдь онъ этого не потребовалъ?

— Онъ потребовалъ совершенно равносильнаго по нелпости

— Это — исторія, крайне для меня непріятная, сказалъ Филиппъ, складывая письмо Лайона съ видимымъ неудовольствіемъ. Я считаю себя серіозно обязаннымъ ему. Я полагаю, что въ человк есть личныя достоинства, не зависящія отъ его общественнаго положенія, А вмсто того чтобы сдлать ему одолженіе, я сдлаю ему непріятность.

— Что же длать, такъ видно суждено. Мы не можемъ ничмъ помочь.

— Хуже всего то, что мн придется оскорбить его, сказавъ: я сдлаю для васъ что-нибудь другое, но только не то именно, что вамъ хочется. Онъ очевидно воображаетъ себя въ сред Лютера, Цвингли, Кальвина, и считаетъ эту переписку страницей въ исторіи протестантовъ.

— Да, да. Я знаю, Филь, что все это весьма непріятно. Будь увренъ, что я готовъ на все, чтобы не повредить твоей популярности здсь, Я считаю твою личность достояніемъ всего нашего дома.

— Я думаю, лучше мн самому зайдти къ нему и извиниться.

— Нтъ, постой, я вотъ что думаю, сказалъ ректоръ, внезапно напавъ на новую, неожиданную мысль.— Я сейчасъ видлъ, какъ вошелъ Шерлокъ. Онъ будетъ у меня сегодня завтракать. Ему ничего не стоитъ выдержать диспутъ — человкъ молодой и викарій — онъ только выиграетъ отъ этого, а тебя это избавитъ отъ всякой отвтственности. Шерлокъ недолго здсь пробудетъ, какъ теб извстно: онъ скоро получитъ назначеніе. Я предложу ему. Онъ не пойдетъ противъ моего желанія. Отличная мысль. И Шерлоку это будетъ очень полезно. Онъ умный малый, только черезъ-чуръ недоврчивъ къ своимъ силамъ.

Филиппъ не усплъ еще отвтить, какъ появился Шерлокъ — молодой викарій, благообразной наружности, съ блднымъ лицомъ и робкой поступлю.

— Шерлокъ, вы пришли какъ нельзя боле кстати, сказалъ ректоръ.— Въ приход встртилось обстоятельство, въ которомъ вы можете принести намъ существенную пользу. Я знаю, что вы желали подобнаго случая. Но я самъ такъ вхожу во все, что для васъ ршительно не остается никакой сферы. Я знаю, что вы человкъ ученый, я увренъ, что у васъ уже готовъ весь необходимый матеріалъ — въ кончикахъ пальцевъ, если не на бумаг.

Шерлокъ улыбнулся дрожащими губами, заявилъ полную готовность быть полезнымъ, надясь, что ректоръ намекалъ на какую-нибудь проповдь о крещеніи черезъ окропленіе или о какомъ-нибудь другомъ вопрос, соотвтствующемъ цлямъ христіанскаго общества. Но по мр того какъ ректоръ развивалъ обстоятельства и распространялся объ условіяхъ, при которыхъ должна была состояться ожидаемая отъ него услуга, онъ приходилъ все больше и больше въ волненіе.

— Вы меня серіозно обяжете, Шерлокъ, заключилъ ректоръ, принявшись за это дло ревностно, съ полнымъ рвеніемъ. Какъ вы полагаете, сколько потребуется времени на подготовку? Отъ насъ зависитъ назначеніе дня.

— Я былъ бы очень радъ сдлать вамъ что-нибудь пріятное, м. Дебарри, но я право думаю, что я не въ состояніи.

— Это въ васъ говоритъ скромность, Шерлокъ. Перестаньте пожалуйста. Фильморъ сказалъ мн, что вы были бы замчательнымъ проповдникомъ, еслибъ не вредили себ чрезмрной недоврчивостью. Да наконецъ вы можете обратиться ко мн. Только ты, Филь, потребуй отъ Лайона программу диспута — вс главныя положенія — и онъ не долженъ ни на шагъ отступать отъ программы. Садись за мой столъ и пиши ему отвтъ сейчасъ же, ома снесетъ.

Филиппъ слъ писать, а ректоръ продолжалъ давать ‘указанія’ взволнованному викарію.

— Вы можете начать съ приготовленія яснаго, убдительнаго, основнаго положенія, и обдумать вроятные пункты нападенія. Можете заглянуть въ Джевеля, Холля, Хукера, Уитгифта и другихъ, вы найдете ихъ всхъ здсь. Въ моей библіотек нтъ недостатка въ духовныхъ книгахъ. Начертите основаніе Ушера и другихъ его содятелей, но положите вс свои силы на то, чтобы выяснить какъ можно больше основные догматы истинной церкви. Изложите недостойныя каверзы нонконформистовъ и многословную, щепетильную мелочность, вообще характеризующую раскольниковъ. Я дамъ вамъ великолпный отрывокъ изъ Буока, по поводу диссентеровъ, и нсколько цитатъ, подобранныхъ по этому предмету въ двухъ моихъ проповдяхъ о положеніи англійской церкви въ христіанскомъ мір. Какъ вы думаете, сколько времени понадобится вамъ, для того чтобы связать мысли? Потомъ можно будетъ изложить ихъ въ форм опыта и напечатать, это зарекомендуетъ васъ въ мнніи епископа.

При всей застнчивости, Шерлокъ не могъ не прельститься такой лестной перспективой. Онъ сталъ думать, какъ онъ будетъ пить крпкій кофе и сидть по ночамъ, и можетъ быть напишетъ что-нибудь замчательное. Можетъ быть это будетъ первымъ шагомъ къ тому значенію, къ которому онъ считалъ себя обязаннымъ стремиться. Всякой слав должны предшествовать боле или мене неудачныя попытки. Шерлокъ очень любилъ строить складныя фразы, тмъ боле что это удовольствіе почти всегда ведетъ къ повышенію. Человкъ робкій и застнчивый тшится мыслью произвести что-нибудь замчательное, что бы доставило ему репутацію, обезпечило бы за нимъ довріе, не требуя отъ него немедленнаго проявленія личныхъ, блестящихъ качествъ. Знаменитость можетъ краснть и молчать, и тмъ самымъ еще больше выигрывать въ общественномъ мнніи. Такимъ образомъ Шерлокъ конфузился, дрожалъ и вмст съ тмъ сильно хотлъ увидть свой опытъ въ печати.

— Я думаю, что я не успю приготовиться раньше какъ недли черезъ дв.

— Очень хорошо. Такъ напиши же и это, Филь, и скажи, чтобы онъ назначилъ день и мсто. А затмъ мы пойдемъ завтракать.

Ректоръ былъ совершенно доволенъ. Онъ мечталъ о томъ, какъ онъ будетъ наставлять Шерлока, какъ пересмотрятъ свои прежнія проповди и осчастливитъ викарія критическими замчаніями, когда его доводы воплотятся въ слова и фразы. Онъ былъ человкъ разсудительный и солидный, но не изъятый отъ суетнаго желанія прослыть авторомъ,— желанія, присущаго почти всмъ, кому никогда не суждено написать что-нибудь замчательное.

Филиппъ не избавился бы отъ укоровъ совсти по поводу викарія, еслибъ не сознавалъ, что съ своей стороны сдлалъ все, что ему предписывала честь. Церкви можетъ быть не мшало бы обезпечить себя боле сильной опорой, но самъ онъ сдлалъ все, что былъ обязанъ сдлать: онъ посильно исполнилъ желаніе Лайона.

ГЛАВА XXIV.

Руфусъ Лайонъ былъ очень счастливъ и доволенъ въ мягкое, теплое ноябрское утро, назначенное для торжественнаго диспута въ большей зал школы для бдныхъ между нимъ и преподобнымъ Теодоромъ Шерлокомъ. Въ первую минуту ему было очень горько, что ректоръ отказался лично участвовать въ состязаніи. Но потомъ это первое впечатлніе совершенно сгладилось отрадной увренностью въ томъ, что диспутъ все-таки состоится. Лайона радовала съ одной стороны увренность въ своихъ адвокаторскихъ способностяхъ. Не то — употребляя его выраженіе — чтобы онъ ‘тщеславился этимъ’, рчь давалась ему такъ легко вообще, что онъ находилъ смшнымъ гордиться такимъ естественнымъ преимуществомъ. Пловецъ, запыхающійся отъ усилій, воображаетъ себя мастеромъ дла, но рыба плаваетъ еще лучше и считаетъ это естественнымъ.

Былъ ли Шерлокъ запыхающимся пловцомъ — это осталось покрытымъ мракомъ неизвстности. Филиппъ Дебарри, сильно занятый выборами, только разъ вспомнилъ спросить у дяди, какъ у Шерлока идетъ дло, и ректоръ отвчалъ коротко: ‘Да, кажется хорошо. Я снабдилъ его различными источниками. И совтовалъ ему читать. Всякій другой способъ былъ бы неумстенъ. Лайонъ скажетъ положеніе, а Шерлокъ прочтетъ на него возраженіе: это будетъ и убдительне, да и разнообразне’. Но въ это многознаменательное утро ректору непремнно нужно было выхать изъ дому по безотлагательному, служебному длу.

Разумется вс въ Треби Магна знали, что ихъ ожидало въ это утро. Женщины даже волновались гораздо больше, чмъ передъ рчами новыхъ кандидатовъ. М-ссъ Нендрель, м-ссъ Пильо и вообще вс дамы, принадлежавшія къ церкви, считали своей обязанностью послушать викарія, который слылъ очень умнымъ молодымъ человкомъ, и онъ докажетъ имъ, что можетъ сдлать ученость для праваго дла. Одна или дв диссентерскіи барыни не безъ волненія тревожно думали, какъ, сидя на переднихъ скамьяхъ, имъ придется провести нсколько часовъ бокъ-о-бокъ со старыми церковными друзьями, чего не было со временъ католической эмансипаціи. М-ссъ Мускатъ, слывшая красавицей, размышляла о томъ, какъ она наднетъ новый вышитый воротничекъ и спроситъ у м-ссъ Тильо, гд именно въ Дуфильд ей такъ отлично выкрахмалили постельныя занавски. Когда м-ссъ Тильо была Мери Сальпъ, об барышни были закадычными пріятельницами, но м. Тильо забирался все выше и выше въ гору, по мр распространенія славы его джина, и въ 29 году онъ въ присутствіи м-ра Муската позволилъ себ назвать диссентеровъ подлецами,— личность, которую никакъ нельзя было оставить безъ вниманія.

Диспутъ долженъ былъ начаться въ одинадцать часовъ, потому что ректоръ положительно возсталъ противъ вечера, когда простолюдины и уличные мальчишки могли бы забраться въ залу, чисто изъ празднаго любопытства. Вотъ почему женская часть аудиторіи преобладала надъ мужской. Но. тамъ было впрочемъ нсколько требіанскихъ тузовъ, даже людей такихъ независимыхъ, какъ Нендрель и Весъ. Ихъ поощряло главнымъ образомъ то обстоятельство, чти они будутъ не въ храм, и стало-быть можно будетъ уйдти когда вздумается. Былъ тамъ и весь цвтъ диссентерства, а на заднихъ скамейкахъ молились набожныя старушки, почитавшія священной обязанностью присутствовать при всякомъ акт, состоящемъ несомннно въ тсной связи съ спасеніемъ души.

Въ одинадцать часовъ прибытіе слушателей какъ будто прекратилось. Лайонъ сидлъ на школьной трибун за маленькимъ столикомъ, другой маленькій столъ со стуломъ ожидалъ викарія, которому и не подобало придти первому на поле состязанія. Лайонъ сидлъ терпливо, въ глубокой задумчивости. Передъ нимъ лежали приготовленныя замтки, написанныя мелкимъ почеркомъ. Онъ какъ будто смотрлъ на публику, но никого не видлъ. Публика была очень довольна промежуткомъ, который давалъ ей возможность поболтать немножко.

Эсирь была особенно счастлива, сидя на боковой скамейк неподалеку отъ отца. Возл нея сидлъ Феликсъ, такъ что она могла разговаривать съ нимъ. Онъ былъ очень добръ съ того самаго утра, когда она заходила къ нему въ домъ, снисходительне выслушивалъ, что она говорила, и не былъ такъ слпъ къ ея наружности и движеніямъ. Еслибъ она не знала его раньше, она можетъ быть не такъ живо чувствовала бы малйшіе признаки его внимательности. Въ настоящее время одно то, что онъ былъ возл нея, какъ будто освтило всю ея жизнь. Она была чрезвычайно мила въ это утро, именно вслдствіе того, что она не сознавала живо ничего, кром того, что возл нея сидитъ человкъ, желающій, чтобы она сдлалась лучше, совершенне. Сознаніе личнаго превосходства надъ окружающими совершенно исчезло, выраженіе глазъ сдлалось мягче, движенія плавне и женственне. Можетъ быть однако старое презрніе смнилось легенькимъ, новымъ пренебреженіемъ къ мнніямъ требіанцевъ относительно Феликса Гольта.

— Какая хорошенькая дочка у вашего священника, сказала м-ссъ Тильо вполголоса м-ссъ Мускатъ, которая не преминула подссть къ своей бывшей пріятельниц,— совершенно барышня.

— Да ужъ по-моему черезъ-чуръ барышня, сказала м-ссъ Мускатъ.— Она горда непомрно, а ужъ это къ двушк вовсе нейдетъ. А теперь еще она какъ будто поощряетъ молодаго Гольта, которому все трынъ трава, какъ вы можете судить изъ его наружности. Она до сихъ поръ отказывала людямъ почище его, но предоставляю вамъ судить самимъ, можетъ ли человкъ, занимаясь самымъ простымъ ремесломъ, платить за тоненькіе батистовые платки и свтлыя лайковыя перчатки.

М-ссъ Мускатъ опустила блокурыя рсницы и чуть замтно покачала хорошенькой головкой въ искреннемъ желаніи воздерживаться отъ рзкихъ выраженій, какой бы вопіющій фактъ ей ни представился.

— Скажите на милость, сказала м-ссъ Тильо.— Какъ! Это молодой Гольтъ высунулся теперь впередъ безъ галстука? Я еще его и въ глаза не видывала, но я слышала о немъ отъ Тильо. Говорятъ, что онъ человкъ опасный, и возмущаетъ рабочихъ въ Спрокстон. Да и то сказать — такіе огромные глаза и такой ворохъ волосъ на голов — хоть кого испугаютъ. И что она въ немъ нашла? Совсмъ ей не пара.

— Да, и воспитана какъ гувернантка, сказала м-ссъ Мускатъ, — ужъ кому кажется и умть выбрать. Но батюшка, къ сожалнію, далъ ей слишкомъ большую волю. Это очень жаль въ такомъ избранник Божіемъ — я нисколько не отрицаю, чтобы онъ не былъ избранникомъ Божіимъ.

— Очень жалъ, сказала м-ссъ Тильо, потому что я хотла-было пригласить ее давать дочерямъ моимъ уроки, когда он возвратятся изъ школы.

Весъ и Пендрель между тмъ стояли рядкомъ и поглядывали на публику, кивая повременамъ знакомымъ, съ благосклонностью, свойственной людямъ въ ихъ положеніи.

— Пора бы ему придти, сказалъ Весъ, поглядывая на часы и сравнивая ихъ съ школьными часами.— Этотъ диспутъ у насъ новинка, но ужъ если ректоръ допустилъ его, стало-быть были уважительныя причины. Ноланъ хотлъ придти. Онъ говоритъ, что эти диспуты атеистическая штука, атеисты большіе до этого охотники. Ужъ наврное м. Шерлокъ скажетъ намъ что-нибудь хорошенькое. Онъ замчательный проповдникъ, несмотря на молодость.

— Да, и намъ слдуетъ поддержать его — не оставить его одного между диссентерами, сказалъ Пендрель.— А въ сущности не вс такъ думаютъ. могъ бы хоть Лабронъ придти, если не Лукинъ. Ужъ въ такомъ случа можно дла отложить.

— Вотъ онъ, кажется, сказалъ Весъ, оборачиваясь и услышавъ движеніе возл маленькой двери, на одномъ уровн съ платформой.— Воже мой, да это Дебарри. Вотъ это прекрасно!

Весъ и Пендрель захлопали въ ладоши и примру ихъ послдовали даже многіе изъ диссентеровъ. Филиппъ зналъ, что длалъ популярную выходку, такую выходку, на какую не ршился бы никто изъ старшихъ представителей Дебарри, но это случилось почти неожиданно. Онъ пріхалъ въ городъ но длу, но завернувъ въ контору Лаброна нашелъ что дло, которое требовало его присутствія, было отложено, и повернулъ къ школ для бдныхъ. Вслдъ за нимъ пришелъ и Христіанъ.

Лайонъ вышелъ теперь изъ задумчивости, приподнялся и попросилъ Дебарри взять на себя предсдательство.

— Съ большимъ удовольствіемъ, сказалъ Филиппъ. Но м. Шерлока нтъ еще кажется.

— Онъ непозволительно опаздываетъ, сказалъ Лайонъ. Однако могутъ быть причины, намъ неизвстныя. Не собрать ли мн мысли общества коротенькимъ введеніемъ?

— Нтъ, нтъ, нтъ, сказалъ Весъ, предвидвшій предлъ своему терпнію.— М. Шерлокъ наврное будетъ здсь минуты черезъ дв.

— Христіанъ, сказалъ Филиппъ Дебарри, досадуя въ душ,— сдлайте одолженіе…. нтъ, постойте, я самъ съзжу. Извините господа, я только съзжу на квартиру къ м. Шерлоку. Онъ можетъ быть немножко ошибся во времени. Люди ученые, занятые часто бываютъ разсяны. Вы можете остаться, Христіанъ.

Когда Дебарри ушелъ, Руфусъ Лайонъ въ волненіи прошелся по трибун. У него бродило нсколько мыслей какъ нельзя боле умстныхъ, чтобы занять вниманіе публики и вывести какое-нибудь поученіе изъ этой непредвиднной отсрочки. Но врожденная деликатность внушала ему, что въ этомъ собраніи члены церкви могутъ положительно возстать противъ всякаго заявленія, переходящаго за предлы программы, и отрицаніе Веса прозвучало весьма энергично. Но маленькаго человка тяготили сдавленныя, угнетенныя мысли, онъ метался и порывался, какъ рысакъ изъ-подъ узды. Онъ не могъ усидть на мст, все ходилъ взадъ и впередъ, потиралъ подбородокъ, раздражался тихими, горловыми восклицаніями подъ гнетомъ сентенцій, которыя ему такъ страшно хотлось высказать громко, что онъ не преминулъ бы сдлать, еслибъ былъ одинъ, въ своемъ кабинетик. Но зал шелъ глухой гулъ голосовъ, что еще усиливало убжденіе священника въ томъ, что мысли въ немъ — точно божіе посланцы, непризнанные и отвергнутые пошлой, невжественной толпой. Многіе изъ присутствовавшихъ стояли, вс — кром старушекъ на заднихъ скамьяхъ и нсколькихъ благочестивыхъ диссентеровъ, закрывавшихъ глаза и слегка покачивавшихся всмъ тломъ,— участвовали въ разговор.

— Отцу вашему не но себ, сказалъ Феликсъ Эсири.

— Да, и, кажется, онъ ищетъ очковъ. Надюсь, что онъ не забылъ ихъ дома, онъ безъ нихъ не видитъ ничего дальше двухъ ярдовъ,— и оттого не сознаетъ, чего отъ него ожидаютъ или желаютъ.

— Я пойду и спрошу, взялъ ли онъ съ собою очки, сказалъ Феликсъ, перешагнувъ черезъ скамейку и подходя къ Лайону, который просіялъ при вид знакомаго лица.

— Миссъ Лайонъ прислала спросить, не забыли ли вы очковъ, сэръ? сказалъ Феликсъ.

— Молодой и любезный мой другъ, сказалъ Лайонъ, кладя руку на предплечіе Феликса, приходившееся въ уровень съ плечомъ священника,— несомннно — хотя въ настоящій моментъ мн тяжело сознавать такую великую истину — что для уравновшенія краткости нашей земной жизни (въ которой наши силы и способности должны быть воспитуемы и развиваемы нетолько для передачи въ наслдство грядущимъ поколніямъ, какъ вы ризъ доказывали, но и для личнаго нашего спасенія и для полнйшаго приспособленія къ видамъ промысла Божія),— несомннно, говорю я, что даже въ такъ называемыя праздныя, потерянныя минуты нашего времени, какъ напримръ минуты ожиданія, душа можетъ возноситься и парить, какъ въ нкоторыхъ снахъ нашихъ, краткихъ, скоропреходящихъ, какъ дробящаяся радуга, но заключающихъ въ себ длинную повсть скорби или радости, И опять — таки, каждый моментъ можетъ быть началомъ новой струи, открытіемъ новаго родника духовной энергіи, и пульсъ нашъ — грубое, топорное, неудовлетворительное удостовреніе перехода отъ того, чего не было, къ тому, что есть, даже въ утонченнйшихъ процессахъ матерьяльнаго міра,— тмъ боле…

Эсирь не сводила глазъ съ отца и Феликса, и хотя она была не очень далеко отъ нихъ, она скоре угадывала дйствительное положеніе дла — что вопросъ объ очкахъ прошелъ незалченнымъ и что отецъ самъ терялся и впутывалъ Феликса въ нескончаемое разсужденіе. Она не утерпла, поднялась на трибуну и подошла къ отцу, замолчавшему отъ изумленія.

— Посмотри, папа, не забылъ ли очковъ? Если забылъ, я схожу за ними домой.

Лайонъ автоматически повиновался Эсири и принялся пемедленно шарить въ карманахъ.

— Отчего это миссъ Джерминъ въ такихъ интимныхъ отношеніяхъ съ диссентерскимъ проповдникомъ? спросилъ Христіанъ у Кворлена, типографщика и хорошаго своего знакомаго.— Неужели Джермины диссентеры?

— Какая миссъ Джерминъ?

— Какъ, да разв вы не видите?— хорошенькая, вонъ что стоитъ теперь возл него?

— Миссъ Джерминъ! Да вдь это дочь маленькаго пастора

— Дочь! Христіанъ потихоньку свиснулъ, что должно было выражать удивленіе тому, что у стараго чудака такая изящная и величественная дочь.

Между тмъ исканіе очковъ ни къ чему не привело.

— Виноватъ, милая, пробормоталъ старшіе къ въ смущеніи, я день это дня все больше и больше становлюсь теб въ тягость.

— Я сейчасъ схожу, сказала Эсирь, не хотвшая, чтобы вмсто нея сходилъ Феликсъ. Но только-что она спустилась съ трибуны, какъ вошелъ снова Дебарри, и публика пришла въ волненіе, побудившее ее пріостановиться. Переговоривъ вполголоса съ Весомъ и Пендрелемъ, Филиппъ Дебарри вступилъ на трибуну съ шляпой въ рук и сказалъ съ замтнымъ смущеніемъ и досадой въ голос и лиц:

— Мн весьма прискорбно, Мм. Гг., сообщить вамъ, что — вроятно по какому-нибудь непредвиднному обстоятельству, которое скоро разъяснится,— м. Шерлока не оказалось на квартир, и его нигд не могли найдти. Онъ вышелъ изъ дому рано утромъ, какъ мн сообщила домовая хозяйка,— освжиться прогулкой, по обыкновенію, посл поздняго сиднья за работой, и не возвращался. Намъ однако не слдуетъ тревожиться, не зная настоящихъ причинъ его отсутствія. Я отправилъ людей на поиски по тому направленію, куда онъ пошелъ сегодня утромъ. Очень можно представить себ различныя случайности, въ сущности не серіозныя, которыми, однако, онъ былъ задержанъ противъ воли. Но вслдствіе этого несчастнаго стеченія обстоятельствъ, м. Лайонъ,— продолжалъ Филиппъ, обращаясь къ священнику,— диспутъ приходится отложить.

— Диспутъ, конечно, началъ-было Лайонъ, но дальнйшія его слона заглушило всеобщее вставанье церковниковъ, изъ которыхъ многіе были очень рады, что дло не состоялось, или покрайней мр отсрочилось.

— Боже мой! сказала м-ссъ Тильо, взявъ мужа подъ руку,— надюсь, что бдный молодой человкъ не упалъ въ рку или не сломалъ ноги.

Но нкоторые изъ наиболе ярыхъ диссентеровъ, чуждыхъ податливости мелочныхъ торговцевъ, принялись свистать, не стсняясь истолковывать отсутствіе викарія вовсе не поврежденіемъ членовъ или опасностью жизни.

— Онъ повернулъ оглобли, очевидно, сказалъ Мускатъ сосду, подергивая кверху брови и плечи и смясь такъ, что сосдъ не преминулъ заключить, что хотя онъ и дьяконъ, но смотритъ на дло чисто съ свтской точки зрнія.

Но м-ссъ Мускатъ заявила, что не вредило бы обыскать вс ручьи и пруды въ окрестности, въ чемъ согласилось съ нею и большинство церковныхъ дамъ.

— Искренно сожалю, м. Лайонъ, сказалъ Филиппъ Дебарри, вжливо обращаясь къ священнику,— что мн приходится проститься съ вами, въ печальномъ сознаніи совершенной невозможности исполнить ваше желаніе, покрайней мр въ настоящее время.

— Напрасно вы извиняетесь, сэръ, сказалъ Лайонъ уныло.— Я нисколько не сомнваюсь, что сами вы дйствовали совершенно добросовстно. И я ни въ какомъ случа не хочу допускать предположеній, кажущихся иногда остроумными и правдоподобными уму, помраченному гнвомъ, но потомъ при свт истины оказывающимися ошибочными и недобросовстными. Желаю вамъ добраго утра, сэръ.

Когда вс церковники вышли изъ залы, Лайону хотлось успокоить и себя и паству свою нкоторыми размышленіями, въ вид введенія къ молитв передъ уходомъ. Но желанію его не было суждено исполниться. Прихожане обступили проповдника и стали ему заявлять наперерывъ, что все это было крайне неблаговидно для церкви. Многіе даже дошли до того, что предполагали исчезновеніе викарія заране придуманной частью всей программы. Другіе намекали, что не слдовало Лайону связываться съ торіями и съ церковниками, которые готовы при случа прикинуться вжливыми въ отношеніи къ диссентерамъ, но на дл непремнно постараются осмять и одурачить ихъ. Братъ Кемпъ пробасилъ, что Лайону слдуетъ немедленно отправить отчетъ объ этой продлк въ ‘Патріота’, а братъ Гаукинсъ прозвенлъ теноромъ, что но этому случаю можно было бы сказать многое со всмъ эфектомъ propos.

Лайону не впервые доводилось выслушивать разногласныя наставленія отъ прихожанъ, но на этотъ разъ онъ былъ утомленъ, разбитъ и физически и нравственно. Феликсъ, стоявшій возл него, видлъ, какъ тяжело отзывалось каждое замчаніе шумныхъ болтуновъ на чуткихъ нервахъ старика.

— Мн кажется, господа, вставилъ онъ своимъ громкимъ голосомъ,— что м. Лайону выпала тяжелая доля дла, а на вашей сторон осталась самая легкая. Карайте церковное духовенство, если хотите,— оно можетъ за себя постоять. Но не карайте своего священника. Не мое дло, скажутъ быть можетъ, но мн кажется — пора попросить м. Лайона отдохнуть немножко, вмсто того чтобы осаждать и закидывать его вопросами и упреками.

Выходка Феликса еще боле возбудила негодованіе толпы на священника и на него самаго, но онъ все-таки добился цли. Болтуны разошлись посл недолгаго сопротивленія, и Лайонъ оставилъ поле битвы съ небольшой группою друзей, которымъ онъ передалъ намреніе изложить вс свои доводы на бумаг и отдать ихъ въ печать.

— Что же касается до личностей, прибавилъ онъ, то у меня въ этомъ отношеніи мнніе’^еще далеко не установилось. Положимъ, что этотъ молодой человкъ ороблъ:— я ни въ какомъ случа не позволилъ бы себ отрицать знаніе и достоинство всей епископальной церкви только на основаніи того, что въ ея ндрахъ оказался одинъ неудачный викарій. Ужъ если слдуетъ стовать, то скоре на всмъ извстнаго представителя прихода, который, называя себя членомъ воинствующей церкви, посылаетъ молодаго и безсильнаго подставнаго заступить его къ битв.

Филиппъ Дебарри не преминулъ навести справку о случайности, задержавшей прегі. Теодора Шерлока на утренней прогулк. Молодаго богослова не видли больше въ Треби Магна. Но ркъ не обыскивали, потому что ректоръ получилъ объяснительное письмо съ вечерней почтой. Волненіе преп. Теодора достигло такихъ размровъ во время прогулки, что прозжавшій дилижансъ явился средствомъ спасенія, передъ которымъ онъ былъ не въ силахъ устоять, и, ровно въ одинадцать часовъ, онъ остановилъ кондуктора, взобрался по лсенк, замирая отъ радости, и увезъ свою отвтную диссертацію въ карман.

Но ректоръ имлъ впослдствіи удовольствіе получить произведеніе м. Шерлока въ печати, съ посвященіемъ преп. Августу Дебарри, съ эпиграфомъ изъ Златоуста и другими плодами зрлаго досуга. Онъ пожаллъ бднаго Шерлока, которому ‘духу^не хватило,’ но самъ остался при твердой увренности въ томъ, что онъ, съ своей стороны, поступилъ именно такъ, какъ слдовало поступить въ видахъ огражденія церкви отъ соблазна. Сэръ Максимъ замтилъ брату и сыну, что онъ былъ правъ, и что не слдовало давать неопредленныхъ общаній и преувеличенно выражать благодарность диссентерскому проповднику, и долго посл, при всякомъ разнорчіи мнній, не упускалъ случая напоминать имъ объ этомъ промах.

ГЛАВА XXV.

Христіанъ, выходя изъ школы бдныхъ посл открытія, что молодая особа, поразившая его наружностью на торговой площади, была дочерью стараго диссентерскаго проповдника, такъ добивавшагося его настоящаго имени,— испытывалъ нчто въ род того, что долженъ ощущать неопытный шахматныя игрокъ, видя, что фигуры стоятъ на доск въ весьма для него выгодномъ положеніи и могутъ дать ему возможность сдлать шахъ и матъ — еслибы онъ только зналъ, какъ приняться за дло. Даже посл свиданія съ Джерминомъ, онъ много думалъ о шарад, представившейся его нехитрой голов. Съ какой стати адвокатъ такъ заинтересовался имъ и его отношеніями къ Морису Христіану Байклифу? Вотъ въ чемъ тайна, а тайны бываютъ часто весьма выгодны, и, главное, тмъ пріятнымъ способомъ, который не требуетъ большаго труда. Джерминъ намекнулъ на выгоду, могущую выпасть ему на долю, но Христіанъ говорилъ себ самодовольно, что не таковскій онъ, чтобы врить Джермину наслово. Напротивъ, единственной предстоявшей ему задачей было придумать какую нибудь комбинацію личнаго, независимаго знанія, перехитрить Джермина, укрыть отъ адвоката все, что могло быть выгоднаго и цннаго въ его прошломъ, и потомъ просватать вс свои свднія за такую кругленькую сумму, которая дала бы ему возможность зажить привольной, независимой жизнью. Христіанъ, смолоду испытавъ самыя забористыя наслажденія жизни, сдлался весьма воздержнымъ и расчетливымъ. Онъ расчелъ, что для человка, спустившаго въ ранней молодости все свое состояніе до послдней нитки,— самое лучшее — пристроиться къ какой-нибудь знатной семь, но если предвидится случай повыгодне — талантливому человку не слдуетъ упускать его изъ виду. У него въ рукахъ было уже нсколько нитей, но не слдуетъ держать ихъ слишкомъ порывисто и нетерпливо, чтобы не порвать какъ-нибудь нечаянно. Онъ не забылъ удивленія, которое заставило его уронить лимонъ въ пуншевую чашу, когда Краудеръ упомянулъ въ комнат дворецкаго, что какой-то негодяй, по имени Генри Скаддонъ, былъ замшанъ въ процессъ изъ-за наслдства Тренсомовъ. И опять, Джерминъ былъ домашнимъ адвокатомъ Тренсомовъ, онъ зналъ о перемн именъ Скаддона и Байклифа, онъ очевидно хотлъ развдать какъ можно больше насчетъ исторіи Байклкфя. Отсюда нетрудно вывести, что БайклифЪ имлъ кой-какія притязаніи на собственность Тренсомовъ, и что ему препятствовало только то собственно, что его смшивали съ Генри Скаддономъ. Но другое обстоятельство, какъ будто состоявшее въ связи съ обмномъ именъ — просьба Лайона написать имя Мориса Христіана, сопровождаемая вопросомъ, все ли это имя его,— не имло видимой связи съ данными, доставленными Краудеромъ и Джерминомъ.

Открытіе, сдланное утромъ въ школ бдныхъ — что Эсирь была дочерью диссентерскаго проповдника — доставило возможную, вроятную связь. Раньше Христіанъ не понималъ, отчего его такъ поразило лицо Эсири, но теперь ему стало ясно, что черты, выраженіе лица и больше всего ея осанка и манеры, когда она стояла или ходила,— напомнили ему образъ Байклифа. Неужели это его дочь? Мало ли есть способовъ быть дочерью. Можетъ быть пріемная дочь: можетъ быть Байклифъ умеръ или считается умершимъ.— А вдь если старикашк представилось, что настоящій отецъ воскресъ,— было-таки чего испугаться. Молчаніе и осторожность. Я опять заведу бесду со старымъ чудакомъ. Съ нимъ поладить нетрудно: его можно вокругъ пальца обернуть и себя не выдать. Я скажу ему, что знаю Байклифа и сидлъ съ нимъ въ тюрьм. Я ужъ вытяну изъ него всю правду насчетъ этой дочери. Неужели хорошенькая Анетъ вторично вышла замужъ, и за такого чучелу? Впрочемъ, на что только женщины не способны?

Христіанъ не видлъ еще, пакую явную, опредлительную выгоду можетъ ему доставить такой образъ дйствія, но ужъ если могли представиться какія ни будь выгоды, то именно на этомъ пути, и для людей, несвдущихъ въ законахъ,— въ завщаніяхъ и наслдствахъ вообще кроется нчто темное и загадочное, допускающее возможность самыхъ удивительныхъ и невроятныхъ исходовъ.

Послдствіемъ этихъ измышленій было то, что Христіанъ посщалъ Треби чаще прежняго въ часы досуга, и при первомъ встртившемся случа привтствовалъ Лайона на улиц съ изысканной вжливостью, говоря, что посл первой ихъ встрчи, ему не разъ хотлось найдти возможность возобновить прежній разговоръ, и что, если м. Лайонъ непрочь, то онъ немедленно приступитъ къ длу. Священникъ совершенно успокоился, выслушавъ отъ Джермина, что курьеръ, случайно сдлавшійся обладателемъ медальона и записной книжки, наврное не былъ мужемъ Анеты и не зналъ, живъ ли еще или умеръ Морисъ Христіанъ Байклифъ. Онъ забылъ, что Джерминъ общалъ ему продолжать справки и что, если окажется что-нибудь интересное, не замедлитъ извстить его. Потому, когда къ нему обратился Христіанъ, священникъ, удивленный и взволнованный воспоминаніями о прежнихъ тревогахъ, сказалъ, совсмъ упавъ духомъ:

— Если это по длу, сэръ,— вы лучше обратитесь сами къ Джермину.

Онъ не могъ сказать ничего боле пригоднаго для видовъ Христіана. Тотъ заключилъ изъ этого, что священникъ избралъ Джермина въ повренные и что надо быть насторож.

— Напротивъ, сэръ, отвчалъ онъ,— необходимо, чтобы Джерминъ не зналъ, что происходитъ между нами.

Лайонъ окончательно растерялся и не зналъ, что думать, какъ смотрть на Джермина, и на Христіана. Онъ только сознавалъ, что необходимо выслушать, что скажетъ этотъ человкъ, и пригласилъ его на Мальтусово подворье, гд можно будетъ переговорить на свобод.

Войдя въ кабинетъ къ Лайону, Христіанъ приступилъ прямо къ длу, заявивъ, что тревогу, выраженную Лайономъ при первомъ его посщеніи, нельзя объяснить ничмъ инымъ, какъ знакомствомъ его, Лайона, съ Морисомъ Христіаномъ Байклифомъ — его, Христіана, плннымъ товарищемъ и бывшимъ владтелемъ бездлушекъ, найденныхъ м. Лайономъ въ парк. Христіанъ поспшилъ прибавить, что онъ ничего не зналъ о Байклиф, съ тхъ поръ какъ они разстались во Франціи, но что онъ знаетъ о его женитьб на Анет Ледрю и былъ знакомъ съ самой Анетой. Онъ былъ бы очень радъ услышать что-нибудь о Байклиф, потому что чрезвычайно любилъ его.

Тутъ Христіанъ пріостановился, Лайонъ молчалъ, измнялся въ лиц и дрожалъ. Тонъ и манера этого человка не вязались въ немъ съ живыми, дорогими воспоминаніями, и онъ не имлъ духу отвтить на вопросы или самому спрашивать.

— Позвольте спросить у васъ: вы знали друга моего Байклифа? сказалъ Христіанъ, пускаясь на боле прямую и рзкую мру.

— Нтъ, сэръ, и его никогда не видалъ.

— Гмъ…все равно, вы видли кое-кого, кто на него поразительно похожъ. Удивительно право — невроятно, но когда я увидлъ въ школ бдныхъ миссъ Лайонъ, я готовъ былъ поклясться, что она дочь Байклифа.

— Сэръ! сказалъ Лайонъ, привставая и держась за ручки кресла,— этотъ вопросъ такъ затрогиваетъ меня за живое, что, мн кажется, его не слдовало бы поднимать изъ пустаго любопытства. Что вами двигаетъ, исканіе ли выгодъ или опасенія за личную вашу безопасность?

— Вы почти угадали, сэръ. Мы сейчасъ окончательно поймемъ другъ друга. Положемъ, что я считаю молодую особу, извстную подъ именемъ миссъ Лайонъ, дочерью Байклифа.

Лайонъ молча повелъ губами.

— И положимъ, что я имю основаніе подозрвать, что ей было бы весьма выгодно, еслибъ законъ зналъ, кто быть ея настоящимъ отцомъ.

— Сэръ! сказалъ Лайонъ, забывъ о всхъ предосторожностяхъ въ порыв волненія,— я бы не сталъ утаивать. Она воображаетъ себя моей дочерью. Но я готовъ все вынести скоре, чмъ лишить ее какихъ бы то ни было правъ и премуществъ. Несмотря на то, я умоляю всякаго ближняго не становиться между мною и ею, но дать мн самому открыть ей глаза.

— Все это сдлается въ свое время, сказалъ Христіанъ. Спшить не слдуетъ. Такъ миссъ Лайонъ дочь Анеты?

Священникъ вздрогнулъ, какъ будто его полоснули по рук острымъ ножемъ. Но тонъ этого вопроса, усиливъ въ немъ отвращеніе къ Христіану, тмъ самымъ далъ ему возможность собраться съ духомъ къ тому, что было почти терпніемъ и самообладаніемъ во время мучительной операціи. Минуты черезъ дв онъ сказалъ боле спокойно: — Правда, сэръ. Мать ея была моей женою. Потрудитесь сообщить все, что можетъ имть какое-либо отношеніе къ моей обязанности.

— Мн остается сказать только то, что если есть призъ, который правосудіе могло бы вручить дочери Байклифа,— то я не ошибаюсь, предполагая, что нкій адвокатъ приложитъ вс старанія на то, чтобы завязать глаза правосудію. И адвокатъ этотъ — небезъизвстный вамъ Джерминъ. И если вы, любезный мой сэръ, доврились Джермину, вы посадили лисицу въ курятникъ. Я сильно подозрваю, что, перетревожившись находкой бездлушекъ Байклифа, вы поручили Джермину навести обо мн справки. Что, я угадалъ?

— Я этого не отрицаю.

— И прекрасно сдлали, потому что это дало мн возможность узнать, что у него въ рукахъ есть какая-то тайна Байклифа, которую онъ намревается уничтожить. А теперь, сэръ, если вы желаете добра своей дочери — падчерицы то-есть — не поддавайтесь Джермину, и если у васъ есть какія-нибудь бумаги или предметы, которые могутъ послужить уликою, какъ говорятъ проклятые бестіи адвокаты,— держите ихъ крпко, потому что, если они попадутъ въ руки Джермина, они скоро вылетятъ въ трубу. Кажется ясно?

— Я не имлъ къ виду никакихъ дальнйшихъ переговоровъ съ Джерминомъ, сэръ, мн нечего больше сообщать ему. Кром того факта, относительно рожденія дочери моей, факта, котораго не слдовало скрывать отъ нея, я не хочу, не ищу никакихъ объясненій, и не боюсь ихъ.

— Въ такомъ случа общайте, что вы никому не скажете ни слова, о чемъ мы теперь говорили. Помните: это необходимо для пользы вашей же дочери.

— Сэръ, я не скажу никому ни слова, отвчалъ Лайонъ холодно и серіозно.— Если только, прибавилъ онъ съ предусмотрительностью, сильно пошатнувшей презрніе Христіана къ старику,— если только меня не призовутъ къ суду и не потребуютъ всей правды по этому длу: въ такомъ случа я подчинюсь авторитету, обезпечивающему порядокъ.

Христіанъ ушелъ, очень довольный тмъ, что ему удалось вытребовать отъ диссентерскаго проповдника все, что только было возможно, такъ-какъ онъ не осмливался допрашивать его боле прямо и открыто. Онъ долженъ довольствоваться случайными проблесками, и, можетъ быть, онъ найдетъ еще какое-нибудь указаніе, пошаривъ хорошенько въ памяти Краудера. Но вс эти справки слдуетъ наводитъ осторожно, незамтно. Онъ побаивался Джермина.

Когда Лайонъ остался одинъ, онъ принялся ходить взадъ и впередъ между книгами и громко думать, чтобы избавиться отъ тяжелаго впечатлнія этого свиданія: ‘Зачмъ ждать вынужденій необходимости? повторялъ онъ себ неоднократно.— Я скажу ей все теперь же безъ утайки. И тогда мн нечего будетъ бояться. Она же въ послднее время стада такъ необычайно нжна и ласкова. Она мн проститъ.’

ГЛАВА XXVI.

На слдующее утро, посл долгой молитвы о ниспосланіи силы и мудрости, Лайонъ сошелъ внизъ, твердо ршивъ, что въ этотъ именно день будетъ ршено то, что онъ нашелъ необходимымъ, но какой именно часъ изберетъ онъ для торжественнаго совщанія съ Эсирью — это будетъ зависть отъ обстоятельствъ. Можетъ быть онъ отложитъ разговоръ до того времени, когда они останутся вдвоемъ, посл того какъ Лидди ляжетъ въ постель. Но за завтракомъ Эсирь сказала:

— Сегодня праздникъ, папа. Ученицы мои отправились въ Дуффильдъ смотрть звринецъ. Что мы будемъ сегодня длать? Отчего ты ничего не кушаешь? О, Лидди, Лидди, яйца опять перестояли! Зачмъ вы право читаете ‘Смуты’ Аллейна передъ завтракомъ, вы всегда надъ ними расплачетесь и позабудете о яйцахъ.

— Лица круты, жестки, это правда, но есть сердца еще жестче, миссъ Эсирь, сказала Лидди.

— Едва ли, сказала Эсирь.— Это яйцо наврное жестче сердца самаго закоснлаго еврея. Пожалуйста отдайте его маленькому Захару: пускай играетъ имъ вмсто мячика.

— Боже, Боже мой, какъ вы слегка обо всемъ говорите, миссъ. Мы можетъ быть вс перемремъ до ночи.

— Вы начинаете чушь говорить, любезная моя Лидди, сказалъ Лайонъ нетерпливо,— ступайте въ кухню.

— Что же мы будемъ длать сегодня, папа? повторила, Эсирь.—У меня сегодня праздникъ.

Лайонъ увидлъ въ этомъ новое подтвержденіе не откладывать дла.

— У меня есть до тебя очень серіозное, важное дло, милая, и пока намъ никто не мшаетъ, я попрошу тебя пойдти со мною наверхъ.

Эсирь удивилась, что у отца оказалось на душ что-то серіозпе и важне обычныхъ его утреннихъ занятій.

Она скоро узнала, въ чемъ было дло. Недвижная, но въ глубин души взволнованная такъ, какъ еще никогда въ жизни она не волновалась,— Эсирь выслушала исторію матери я изліянія вотчима. Лучи утренняго солнца, падавшіе на книги, сознаніе начинающагося дня, усиливали торжественность гораздо больше, чмъ могла бы сдлать ночь. Всякая всть, измняющая строй жизни нашей, поражаетъ насъ гораздо больше, если она доходитъ до насъ рано утромъ: пережить цлый день при новомъ и можетъ быть на вки печальномъ освщеніи иногда невыносимо тяжело. А вечеромъ близко время отдохновенія.

Лайонъ смотрлъ на свой разсказъ, какъ на исповдь — исповдь своей презрнной слабости, своихъ недостойныхъ заблужденій. Но въ ея глазахъ она представлялась совсмъ инымъ: душа внезапно разширилась передъ неожиданнымъ видніемъ страсти и борьбы, восторговъ и самоотрченій въ участи существъ, до сихъ поръ бывшихъ для нея туманной загадкой. И признаваясь ей, что онъ не былъ ея настоящимъ отцомъ, но только стремился любить ее, какъ отецъ, желалъ быть любимымъ, какъ отецъ,— странный, истомленный жизнію, несвтскій старикъ возбуждалъ въ Эсири новую, восторженную симпатію. Можетъ быть это сообщеніе неимло бы на нее такого вліянія, еслибъ она не была подготовлена къ извстному настроенію двумя послдними мсяцами отношеній къ Феликсу Гольту, научившему ее сомнваться въ непогршимости своего собственнаго знамени и разбудившему въ ней предчувствіе нравственныхъ глубинъ, недоступныхъ поверхностному, легкомысленному взгляду.

Эсирь сла противъ отца и не двинула даже крпко стиснутыми пальцами во все время, пока онъ говорилъ. Но посл долгаго изліянія, въ которомъ онъ утратилъ сознаніе всего, кром постепенно вызываемыхъ и возникающихъ воспоминаній,— онъ помолчалъ немного и потомъ сказалъ робко:

— Это позднее искупленіе давнишняго проступка, Эсфирь. Я не стараюсь извинить себя, потому что мы должны стараться основать наши привязанности на правд. Несмотря на то…

Эсирь встала и передвинулась на стулъ, стоявшій рядомъ съ кресломъ отца и на который онъ обыкновенно складывалъ книги, во время занятій. Ей хотлось говорить, но шлюзы, открытыя исповдью отца, не могли быть открыты для однихъ только словъ. Она обвила руками шею старика и, громко вскрикнувъ, разразилась рыданіями.

— Отецъ, отецъ! Прости, что я не довольно любила тебя. Я буду — буду!

Старикъ дрогнулъ отъ изумленія и радости, усилившихся до боли. Онъ только собирался просить прощенія у нея, а она извиняется передъ нимъ. Въ этотъ моментъ высшаго душевнаго возбужденія, въ ум священника мелькнула радостная мысль: — Врно на нее снизошла благодать: Господь коснулся ея сердца.

Они сидли обнявшись и въ молчаніи, пока Эсирь изливала избытокъ своего сердца. Когда она. подняла голову, она просидла совершенно недвижно минуты съ дв, пристально устремивъ глаза на одну точку и вложивъ маленькую ручку въ руку священника. Потомъ подняла на него глаза и сказала:

— Такъ ты жилъ труженической, бдной, очень бдной жизнью. А между тмъ мать моя воспитывалась въ изобиліи. Она была изъ хорошей, достаточной семьи — она была леди.

— Это правда, милая, я могъ дать ей только бдную, труженическую жизнь.

Лайонъ отвчалъ, совершенно недоумвая, къ чему клонитъ Эсирь. До исповди, онъ, на основаніи долгихъ наблюденій надъ дочерью, часто служившихъ поводомъ къ тайной скорби,— думалъ, что самое главное, самое интересное для нея во всей этой исповди будетъ извстіе о томъ, что ея родители выше званіемъ бднаго диссентерскаго проповдника, но она неожиданно обнаружила другія, лучшія чувства и стремленія. Онъ побоялся сдлать слишкомъ поспшное и поверхностное заключеніе о внутренней жизни двушки и ждалъ новыхъ указаній.

— Но вдь такъ жить — всего лучше, пана? сказала Эсирь, вставая, вспыхивая блднымъ лицомъ и вскинувъ голову назадъ, какъ будто вдохновленная какимъ-нибудь новымъ ршеніемъ: — Вдь это должна быть самая лучшая жизнь.

— Какая жизнь, дорогое дитя мое?

— Жизнь, въ которой люди выносятъ, терпятъ и длаютъ все во имя какого-нибудь великаго и сильнаго чувства, такъ что вс вншнія, мелочныя подробности не имютъ никакого значенія.

— Да, правда, но такимъ великимъ, всеобъемлющимъ чувствомъ должна быть непремнно покорность вол Божіей.

Эсирь ничего не отвчала, отцовскія слова не подходили къ впечатлніямъ, вызваннымъ его разсказомъ. Она опять сла и, немного погодя, сказала спокойне:

— Мама не много говорила о моемъ первомъ отц?

— Немного, милая. Она говорила только, что онъ былъ красивъ съ виду, добръ и великодушенъ, и что семья его принадлежала къ высшему, избранному кругу. Но теперь я отдамъ теб письмо, кольцо и медальонъ — единственныя видимыя воспоминанія, сохранившіяся посл него.

Лайонъ досталъ и передалъ Эсири ящичекъ съ этими драгоцнности мы.

— Возьми ихъ и разсмотри на досуг, милая. А чтобы мн опять не впасть въ проступокъ, вслдствіе скрытности, я скажу теб, что совершилось въ послднее время по поводу этихъ вещей, хоть все совершившееся, въ моемъ представленіи, крайне темно и сбивчиво.

Онъ разсказалъ тогда Эсири все, что произошло между нимъ и Христіаномъ. Возможность, на которую указала тревога Лайона — возможность найдти отца въ живыхъ — была новымъ потрясеніемъ. Она не могла говорить объ этомъ съ названнымъ отцомъ своимъ, но молча внесла и этотъ фактъ къ архивъ печальныхъ недоразумній, неожиданно нависшихъ тучею надъ ея жизнію.

— Я сильно сомнваюсь въ показаніяхъ этого человка, заключилъ Лайонъ.— Признаюсь, его присутствіе и его разсказы кажутся мн мдью звнящею. Онъ похожъ на человка, никогда не знавшаго ничего святаго, живущаго только ради похоти глазъ и суетнаго тщеславія. Онъ намекаетъ на возможность какого-то наслдства для тебя и какъ будто хочетъ подорвать всякое довріе къ Джермину. Все это можетъ и не имть серіознаго основанія. Но по-моему не слдуетъ ничего предпринимать, пока нтъ другихъ, боле опредлительныхъ указаній.

— Конечно нтъ, папа, поспшила вставить Эсирь. Немного прежде, такая загадочная перспектива очень пріятно развлекла бы ея праздную мечту, но теперь, по нкоторымъ причинамъ, которыхъ она не могла бы ясно изложить на словахъ,— она только испугалась и еще боле растревожилась.

ГЛАВА XXVII.

Вечеромъ Лайонъ отправился постить нкоторыхъ больныхъ прихожанъ, и Эсирь, просидвшая цлый день надъ немногими вещественными воспоминаніями о своихъ родителяхъ, сидла одна внизу, въ атмосфер, пропитанной ароматами ранняго обда, неизбжными въ маленькомъ дом. Богатые люди, не знающіе такихъ мелочныхъ, вульгарныхъ подробностей, едва ли могутъ представить себ ихъ значеніе въ исторіи большинства человческихъ существъ, въ которыхъ чуткость нервъ и органовъ не соотвтствуетъ вншнимъ условіямъ жизни. Эсирь такъ страдала отъ этихъ ‘ароматовъ’, что обыкновенно старалась избгать ихъ, уходя наверхъ или вовсе изъ дому, но въ этотъ вечеръ они особенно угнетали ее, потому что она была, измучена долго продолжавшимся волненіемъ. Отчего она не выходила на свжій воздухъ по обыкновенію? Вечеръ былъ тихій и ясный — одинъ изъ тхъ мягкихъ ноябрскихъ вечеровъ — такихъ отрадныхъ за городомъ, въ открытомъ пол,— когда солнце золотитъ потемнвшую, позасохшую листву молодыхъ дубковъ, и послдніе желтые листья вязовъ сыплются дождемъ подъ свжимъ, но не суровымъ втеркомъ. Но Эсирь сидла молча и недвижно на соф — блдная, съ раскраснвшимися глазами, небрежно отбросивъ назадъ локоны и опершись локтемъ на жесткій волосяной валекъ, къ которому она обыкновенно не могла прикоснуться безъ содроганія. Глаза ея пристально глядли на пустую улицу. Вошла Лидди.

— Миссинька, вы что-то невеселы, если не хотите прогуляться, лучше подите да лягте.

Она никогда, еще не видла локоновъ въ такомъ безпорядк, и ей почему-то подумалось, что въ окрестности ходитъ тифъ. Но упрямая миссинька только головой тряхнула.

Эсирь ждала — не вроятности — простой возможности, которая сдлала бы кухонный чадъ боле сноснымъ. Должно быть черезъ полчаса представилась эта возможность, потому что она измнила положеніе, чуть не вскочила съ мста, опять сла и внимательно прислушалась. Что если

Лівди ему откажетъ? Ей придется побжать вслдъ за нимъ и воротить его? Отчего же нтъ? Такія вещи весьма возможны и позволительны, когда несомннно, что между людьми нтъ ничего кром дружбы. Но Лидди открыла дверь и сказала:

— М. Гольтъ, миссъ. Онъ спрашиваетъ, можно ли ему войдти? Я сказала ему, что вы не въ дух.

— Ахъ, Лидди, попросите его войдти.

— Я не сталъ бы настаивать, сказалъ Феликсъ, пожимая ей руку,— еслибъ не освоился съ привтливостью Лидди. Но вы какъ будто нездоровы? прибавилъ онъ, садясь на другой конецъ софы.— Или скоре, вы кажетесь чмъ-то очень разстроенной. Вы не постуете на меня за то, что я это замчаю?

Онъ говорилъ очень ласково и смотрлъ на нее внимательне и участливе, чмъ когда-либо прежде, когда волосы у нея были въ безукоризненномъ порядк.

— Вы совершенно правы. Я не больна. Но я очень много волновалась все это утро. Отецъ разсказывалъ мн про мою мать и передалъ мн вещи, принадлежавшія ей. Она умерла, когда я была очень маленькимъ ребенкомъ.

— Такъ стало-быть ничего не случилось тревожнаго или горестнаго для васъ и м. Лайона. Мн было бы очень прискорбно узнать это.

Эсирь провела рукою по глазамъ, прежде чмъ отвчать:

— Я право не знаю, что это такое: горе или что-нибудь превосходящее всякую извстную мн радость и потому совершенно для меня новое. Я стала видть то, чего и не подозрвала прежде — такую глубь въ сердце отца…

И, говоря это, она взглянула на Феликса, и глаза ихъ очень серіозно встртились.

— День такой славный, сказалъ онъ,— вамъ слдовало бы походить по воздуху. Позвольте мн пройдтись съ вами вдоль рчки до Малыхъ Треби.

— Я сейчасъ надну шляпку, сказала Эсирь, ни мало не колеблясь, хотя они еще никогда не гуляли вмст.

Правда, чтобы дойдти до поля, имъ пришлось проходить черезъ улицу, и когда Эсирь увидла нсколько знакомыхъ лицъ, она подумала, что ея прогулка наедин съ Феликсомъ непремнно подастъ поводъ къ толкамъ — особенно потому, что онъ былъ въ фуражк, въ старыхъ, толстыхъ сапогахъ, безъ галстука и съ самодльной палкою въ рук. Эсирь и сама немножко изумилась, когда очутилась на улиц рядомъ съ нимъ. Такъ течетъ наша жизнь: рка кончается незамтно, гд начинается море, и ужъ нельзя больше выпрыгнуть на берегъ.

Пока они шли по улиц, Эсирь ничего не говорила. Феликсъ, напротивъ, говорилъ съ обычной своей находчивостью. какъ будто онъ длалъ это нетолько для того, чтобы развлечь ее: — о слабой груди Джоба Теджа, о томъ, что этой маленькой, бленькой обезьянк не придется долго жить, потомъ о жалкой пародіи на вечернюю школу, которую ему такъ трудно было устроить въ Спрокстон, и о незврачности самой деревушки,— впрочемъ это еще земной рай въ сравненіи съ Глазговомъ, гд свту Божьяго ровно на столько, сколько необходимо для того, чтобы разглядть злобу на женскихъ лицахъ.

Но скоро они вышли въ поле, на дорогу къ Малымъ Греби, то тянувшуюся вдоль рки, то стлавшуюся черезъ луга, то пробиравшуюся колеей между посвовъ.

— Ботъ и пришли! сказалъ Феликсъ, когда они перешли черезъ деревянный мостъ и вступили подъ тнь вязовыхъ стволовъ.— Какъ здсь хорошо! Въ такіе солнечные осенніе дни чувствуешь себя какъ-то меньше несчастнымъ.

— Меньше несчастнымъ! Это еще что? сказала Эсирь, улыбаясь съ легенькимъ оттнкомъ лукавства,— я поймала васъ на противорчіи. Я не разъ слышала ваши возгласы противъ унывающихъ, грустящихъ людей. Еслибъ я сказала то, что вы сейчасъ произнесли, вы бы прочли мн длинную мораль.

— Очень можетъ быть, сказалъ Феликсъ, сбивая верхушки травы, по слабости, свойственной человчеству вообще, когда ему доводится идти мимо травы съ палкой въ рук.— Но я вдь нисколько не оправдываю и въ себ грусти. Я не измряю свою силу отрицаніемъ того, что во мн есть, и не думаю, что душа моя должна быть сильна, потому что она больше предана праздному страданію, чмъ плодотворной дятельности. Такъ длаютъ только ваши любимые герои, байроно-желчнаго стиля.

— Я не признаю ихъ своими любимыми героями.

— Я слышалъ, какъ вы отстаивали, оправдывали господъ въ род Рене, неспособныхъ ни на что житейское, конечное, опредленное, но воображающихъ, что для нихъ создана безпредльность. Это все равно что хвастать тошнотой и рвотой, какъ доказательствомъ крпкаго желудка.

— Позвольте, позвольте! Вы лавируете, чтобы уйдти отъ отвта. Я обвиняю васъ въ томъ, что вы сказали, что вамъ невесело, что вы несчастны.

— Да! сказалъ Феликсъ, пожавъ плечомъ и засовывая лвую руку глубоко въ карманъ,— какъ я сознался бы во многомъ другомъ, чмъ тоже нельзя гордиться. Дло въ томъ, что мудрено теперь быть счастливымъ на бломъ свт, есть конечно пути и средства, да только я-то на нихъ низачто не рискну. Я не говорю, чтобы не стоило жить: жить стоитъ всякому, у кого есть смыслъ и чувство и сила смлая. И самые лучшіе люди т, которые радуются жизни, потому что жизнь такъ безотрадна и тяжела и что они, боле сильные и способные, могутъ помогать тмъ, кто нуждается въ помощи. У такихъ людей должно быть очень много душевныхъ силъ и очень мало личныхъ потребностей и привычекъ. Но мн еще далеко до уровня того, что я считаю самымъ лучшимъ. Я часто алкаю, жажду и кляну свою долю.

— Такъ зачмъ же вы обрекли себя на такую суровую жизнь? сказала Эсирь, и тотчасъ же испугалась своего вопроса.— Мн кажется, вы точно нарочно выбрали себ самую тяжкую долю.

— Нисколько, отвчалъ Феликсъ коротко и ршительно.— Моя жизнь сложилась очень просто и сама собою. Ее обусловили обстоятельства, такія же несомннныя и очевидныя, капъ вотъ эти колья въ изгороди. А вдь и изгородь-то какая рогатая, нескладная, прибавилъ Феликсъ, перешагнувъ черезъ нее.— Не помочь ли вамъ, или вы сами?

— Я могу обойдтись и безъ помощи, благодарю васъ.

— Все было очень просто, продолжалъ Феликсъ, когда они пошли дальше.— Я находилъ необходимымъ прекратить торговлю травами и декоктами. Но считалъ себя вмст съ тмъ обязаннымъ содержать мать, а, разумется, въ ея годы трудно разстаться съ мстомъ, къ которому привыкъ.

— Извините, что я позволю себ судить васъ, но разв вы не могли бы жить также честно и почтенно при занятіи, требующемъ нкотораго образованія и развитія?

— Вы не знаете ни моего прошлаго, ни моей натуры, отрзалъ Феликсъ.— Я ршалъ вопросъ только за себя, а не за другихъ людей. Я другихъ не осуждаю, и нисколько не воображаю, чтобы я былъ лучше ихъ, только условія у нихъ иныя. Я низачто не хотлъ уклониться отъ труда и общаго бремени жизни, я только не хотлъ участвовать въ свалк изъ-за денегъ и положенія. Всякій воленъ называть меня дуракомъ и говорить, что для прогресса человчества необходимы и свалки и бгъ на-перегонку. Я предпочитаю оставаться въ рядахъ несчастныхъ.

Эсирь не возражала ни слова. Они молча вышли черезъ ворота въ рощу, гд не было высокихъ деревьевъ, а. только тонкостволые подростки да кустарникъ, такъ что солнечные лучи падали безпрепятственно на мшистые промежутки..

— Посмотрите, какъ красивы на солнц березовые стволы, сказалъ Феликсъ.— Вотъ старый стволъ, на который никто видно не польстился. Не присядемъ ли мы немножко?

— Хорошо, мшистый грунтъ съ разбросанными, сухими листьями, отличный коверъ. Эсирь сла и сняла шляпку, чтобы освжить голову. Феликсъ тоже сбросилъ шапку и прилегъ на мохъ, опираясь спиною о лежачее дерево.

— Мн хотлось бы походить на васъ, сказала она, глядя на кончикъ ноги своей, который теребилъ кустикъ моху.— Я никакъ не могу не думать и не сокрушаться о томъ, что лично до меня касается, а ты, кажется, вовсе о себ не думаете.

— Жестоко ошибаетесь, сказалъ Феликсъ.— Я оттого и отрекся отъ такъ называемыхъ земныхъ благъ, что я человкъ очень честолюбивый, съ ненасытными страстями, что меня малымъ не удовлетворить. Покрайней мр это послужило главнымъ поводомъ. Все зависитъ отъ того, что впервые разбудитъ въ человк сознаніе — какъ первыя, сознательныя впечатлнія жизни отразятся на его ум и сложатся тамъ въ представленіе, такое же неотступное, какъ неотступно угрызеніе совсти въ преступник или механическая проблемма въ изобртательной голов. У меня образовалось такимъ путемъ два неотвязныхъ впечатлнія: одно изъ нихъ картина того, чмъ я низачто на свт не хотлъ бы сдлаться. Я ршился никогда не улыбаться притворно, не строить натянуто торжественныхъ минъ, не лгать по профессіи, изъ-за личныхъ выгодъ, не пускаться на дла, въ которыхъ пришлось бы смотрть сквозь пальцы на всякую подлость и оправдывать плутовство, какъ часть системы, измнить которую я не въ силахъ. Разъ вступивъ на арену борьбы изъ-за успха, мн захотлось бы непремнно побждать — я сталъ бы отстаивать неправду, я самъ незамтно, невольно сдлался бы тмъ, что теперь, издали, кажется мн гадкимъ, гнуснымъ. И еще гаже, еще гнусне то, что я длалъ бы все это, какъ длаетъ большинство вокругъ меня — изъ-за смшныхъ, мизерныхъ призовъ — можетъ быть даже только изъ-за того, чтобы блистать въ двухъ, трехъ гостиныхъ, добиться правъ, быть выбраннымъ въ церковные старосты, сдлаться мужемъ вчно недовольной жены и отцомъ нсколькихъ безпрокихъ дтей.

Сердце Эсири мучительно сжалось — сознаніемъ разстоянія между нею и Феликсомъ — сознаніемъ совершенной своей пошлости въ сравненіи съ нимъ.

— Другое представленіе, коломъ засвшее у меня въ голов, сказалъ Феликсъ, посл молчанія.— Жизнь отверженныхъ — жизнь голодная и преступная. Я никогда низачто не буду такой презрнной тварью. Старинные католики были отчасти правы, признавая дв дисциплины для спасенія души. Одни призваны подчиняться высшей дисциплин и добровольно отркаться отъ того, что иметъ для другихъ силу закона.

— Вы, кажется, еще строже, еще взыскательне моего отца.

— Нтъ! Я ратую только противъ подлости или жестокости, но я нахожу необходимымъ мириться съ меньшей, бдной долей. Такова участь большинства. Я пожелалъ бы меньшинству счастья, да только оно не нуждается въ моихъ пожеланіяхъ.

Опять наступило молчаніе. Щеки Эсири пылали, несмотря на втеръ, разввавшій ея волосы. Она чувствовала сильное внутреннее возбужденіе — настояніе видть вещи въ свт, далеко не отрадномъ, не радужномъ. Когда Феликсъ приглашалъ ее гулять, онъ казался такимъ добрымъ, такимъ чуткимъ къ ея стремленіямъ и желаніямъ, что она вообразила себя ближе къ нему, чмъ когда-либо, но когда они вышли изъ дому, онъ какъ будто забылъ обо всемъ. И вмст съ тмъ она сознавала, что малодушно выказывать нетерпніе. Ратуя такимъ образомъ съ собственными своими маленькими побужденіями, она глядла на березовые стволы такъ упорно, что наконецъ вовсе перестала различать предметы, перестала сознавать, какъ долго они просидли, не говоря ни слова. Она не замтила, что Феликсъ измнилъ немного положеніе, оперся локтемъ о стволъ, поддерживая рукою голову, повернутую къ ней. Вдругъ онъ сказалъ, тише обыкновеннаго:

— Вы очень красивы.

Она вздрогнула и взглянула на него, какъ будто ища въ лиц его объясненія неожиданной выходки. Онъ смотрлъ на нее совершенно спокойно, какъ набожный протестантъ могъ бы смотрть на изображеніе Богородицы, съ благоговніемъ, скоре внушаемымъ типомъ, чмъ изображеніемъ. Тщеславіе Эсири вовсе не было польщено: она чувствовала, что, такъ или иначе, Феликсъ станетъ упрекать ее.

— Я думаю, продолжалъ онъ, все еще глядя на нее, — какая громадная нравственная сила могла бы быть въ женщин, въ которой душевныя совершенства были бы въ полной гармоніи съ вншней красотою. Любовь къ такой женщин слилась бы въ мужчин въ одинъ потокъ со всми другими великими стремленіями жизни.

Глаза у Эсири мучительно горли. Она отвернулась и сказала съ горечью:

— Трудно женщин даже пробовать быть хорошей, когда ей не врятъ — когда думаютъ, что она не можетъ ничего заслуживать, кром презрнія.

— Нтъ, милая Эсирь,— Феликсъ въ первый разъ назвалъ ее по имени и, сказавъ это, положилъ широкую руку свою на ея маленькія ручки, скрещенныя на колняхъ,— я не думаю, чтобы вы заслуживали презрніе. Когда я увидлъ васъ въ первый разъ…

— Знаю, знаю, прервала его Эсирь, продолжая отворачиваться.— Вы презирали меня тогда. Напрасно вы судили обо мн, не зная меня хорошенько, не принимая въ расчетъ, что моя прежняя жизнь была такъ непохожа на вашу. У меня много недостатковъ. Я знаю, что я эгоистка, что я слишкомъ много думаю о собственныхъ своихъ вкусахъ и прихотяхъ и слишкомъ мало о другихъ. Но я не глупа. Я не безъ сердца. Я могу видть и понимать, что лучше.

— Но вдь съ тхъ поръ какъ и узналъ васъ лучше, я и отношусь къ вамъ иначе, сказалъ Феликсъ ласково.

— Да, правда, сказала Эсирь, оборачиваясь къ нему и улыбаясь сквозь слезы: — вы относитесь ко мн, какъ сердитый, взыскательный педагогъ. А вы сами всегда были благоразумны и безукоризненны? Вспомните время, когда и вы были безразсудны?

— И очень недавно, сказалъ Феликсъ, отнимая руку и скрещивая ее съ другою рукою на затылк. Разговоръ, какъ будто клонившійся къ взаимному пониманію, и такому пониманію, какого до тхъ поръ не было и въ помин,— порвался, какъ будто оскся на чемъ-то.

— Не пойдти-ли намъ домой? спросила Эсирь, немного погода.

— Нтъ, сказалъ Феликсъ умоляющимъ голосомъ,— останьтесь. Намъ никогда больше не придется гулять вмст или сидть здсь.

— Отчего такъ?

— Да оттого, что я врю въ предчувствія. Въ старинныхъ розказняхъ о призракахъ и снахъ, руководящихъ людьми, есть доля правды: насъ отъ многаго ограждаетъ ясное представленіе будущаго въ нкоторые критическіе моменты жизни.

— Какъ бы мн хотлось увидть какой-нибудь призракъ будущаго въ такомъ случа, сказала Эсирь, улыбаясь и стараясь расшутить какое-то смутное, печальное чувство, шевельнувшееся къ ней.

— И мн этого хочется, сказалъ Феликсъ, глядя на нее очень серіозно. Не отворачивайтесь. Смотрите на меня. Только тогда я буду знать, можно ли продолжать говорить. Я врю въ васъ, но мн хотлось бы, чтобы передъ вами предсталъ такой призракъ будущаго, чтобы вы поняли свое лучшее призваніе. Вы лишитесь быть можетъ какой-нибудь вншней прелести — одного изъ вашихъ очарованій на розовой вод — но спасти васъ, то-есть спасти вашу душу могъ бы только грозный призракъ грядущаго. И если онъ васъ выручитъ, вы можете сдлаться такой женщиной, о которой я мечталъ сейчасъ, глядя на ваше лицо, женщиной, красота которой длаетъ великій жизненный подвигъ легче для мужчины, вмсто того чтобы отвращать его отъ серіозныхъ цлей. Мн бы хотлось быть увреннымъ, что это совершится съ вами, хотя мн едва ли придется видть это преобразованіе.

— Отчего же? спросила Эсирь, отворачивая лицо, вопреки его просьб.— Отчего вамъ не остаться навсегда другомъ отца моего и — моимъ другомъ?

— Оттого, что я при первой возможности уйду въ какой-нибудь большой городъ, сказалъ Феликсъ,— въ какой-нибудь безобразный, невжественный, бдствующій закоулокъ. Я хочу быть демагогомъ новаго рода — честнымъ, безкорыстнымъ демагогомъ, и стану говорить народу, что онъ слпъ и глухъ — никогда не нисходя до лести и потворства. Я унаслдовалъ отъ предковъ кровь ремесленную и хочу доказать своимъ примромъ, что и доля ремесленника не послдняя доля въ жизни, что, будучи ремесленникомъ, человкъ можетъ быть сильне, развите во всхъ лучшихъ отправленіяхъ натуры своей, чмъ еслибы онъ принадлежалъ къ лицемрной чванной каст, обмнивающейся визитными карточками и гордой сознаніемъ превосходства надъ ближними.

— Разв не могутъ обстоятельства измнить вашихъ воззрній? сказала Эсирь (она быстро вывела кой-какія заключенія изъ непрочности собственной своей доли, хотя ей низачто на свт не хотлось бы, чтобы Феликсъ угадалъ эти заключенія.) — Положимъ, что такъ или иначе вамъ ка долю выпадетъ богатство, разумется честнымъ путемъ — путемъ брака или какъ-нибудь иначе — разв вы не измнили бы образа жизни?

— Нтъ, отрзалъ ршительно Феликсъ, я не хочу быть богатымъ. Я не считаю богатство благомъ. Я не рожденъ жить въ богатств: я не сочувствую богатымъ, какъ классу, условія ихъ жизни ненавистны мн. Множество людей обрекали себя на бдность, потому что видли въ ней единственный путь къ спасенію, я не думаю попасть на небо путемъ бдности, но я стою за нее, потому что она даетъ мн возможность длать то, къ чему у меня больше всего лежитъ сердце: я хочу длать жизнь легче и отрадне тмъ немногимъ, съ которыми меня поставила судьба въ одну колею. Вдь считаютъ же возможнымъ и разумнымъ работать надъ благосостояніемъ своей одной семьи, хотя такія привиллегированныи семьи сплошь и рядомъ перерождаются въ идіотовъ въ третьемъ поколніи. Я избираю семью боле широкую и стадо-быть съ лучшими задатками.

Эсирь сказала, глядя задумчиво на одну точку:

— Тяжелая это доля, но зато какая великая!

Она встала, чтобы идти назадъ.

— Стало быть вы не считаете меня дуракомъ? сказалъ Феликсъ громко, вскакивая прямо на ноги и потомъ нагнувшись, чтобы поднять шапку и палку.

— Вроятно вы сами подозрваете меня въ тупоуміи?

— Нтъ, но вс женщины, если только он не св. Терезы или не Елизаветы фрей,— обыкновенно считаютъ подобныя вещи безуміемъ, если только он не вычитали чего-нибудь подобнаго въ Библіи.

— Женщин трудно выбирать что-либо самостоятельное, она совершенно зависитъ отъ случайности, отъ того, что ей выпадетъ на долю. Она должна довольствоваться мелкими побужденіями, мелкими интересами, потому что только мелочи ей сподручны.

— А разв вы считаете испытанія и лишенія лучшей долей? сказалъ Феликсъ, глядя на нее вопросительно.

— Да, отвчала она, вся вспыхнувъ.

Слова эти были полны смысла, совершенно обусловленнаго внутреннимъ сознаніемъ обоихъ. Ничего личнаго, опредлительнаго не было сказано. Они молча прошли нсколько шаговъ вдоль дороги, по которой пришли, потомъ Феликсъ сказалъ потихоньку:

— Возьмите мою руку.

Они пошли домой рука объ руку, не говоря ни слова. Феликсъ боролся, какъ только можетъ сильный человкъ бороться съ искушеніемъ, заглядывая за него и невря его лживымъ общаніямъ. Эсирь боролась, какъ борется женщина съ страстнымъ желаніемъ какого-нибудь заявленія выраженія любви и съ досадой на это гнетущее желаніе, которому по всей вроятности не суждено осуществиться. Каждый изъ нихъ сознавалъ, что молчитъ, потому что нтъ силъ говорить. Такъ они дошли до улицы и очутились въ нсколькихъ шагахъ отъ дому.

— Смеркается, сказалъ Феликсъ, м. Лайонъ не будетъ безпокоиться о васъ?

Феликсъ вошелъ съ Эсирью напиться чаю, но разговоръ шелъ исключительно между нимъ и Лайономъ о продлкахъ по выборамъ, о глупыхъ личностяхъ на прибитыхъ объявленіяхъ и о вроятностяхъ выбора Тренсома, къ которому Феликсъ выразилъ полнйшее равнодушіе. Такой скептицизмъ сконфузилъ отчасти священника: онъ глубоко врилъ въ старинные политическіе лозунги, проповдывалъ, что открытая подача, голосовъ, а не баллотировка угодна Богу, и охотно врилъ, что видимое ‘орудіе’ проявилось къ кандидат радикал, энергически возставшемъ противъ вигской замкнутости. Феликсъ, подзадориваемый духомъ противорчія, доказывалъ, что всеобщая подача голосовъ можетъ быть также угодна дьяволу, что онъ въ такомъ случа измнилъ бы политику и пріобрлъ бы гораздо большее количество представителей въ парламент.

— Послушайте, другъ мой, сказалъ священникъ,— вы опять пускаетесь въ парадоксы, потому что вы не станете отрицать, что вы славитесь именемъ радикала, или человка корня и ствола, какъ ихъ называли въ великую эпоху, когда нонконформистство было еще въ юности.

— Радикала — да, но я хотлъ бы добраться до корней поглубже всеобщей подачи голосовъ.

— Конечно, лучше бы обойдтись безъ этого, но вдь эта нашъ первый шагъ изъ душнаго, темнаго царства политическаго ничтожества къ тому, что Мильтонъ называетъ ‘свободная атмосферой’, гд можетъ выработаться окончательное торжество духа.

— Совершенно справедливо. Но пока Калибанъ будетъ Калибаномъ, вы его хоть на милліоны помножьте, онъ все-таки будетъ благоговть передъ каждымъ Тринкуло съ бутылкой въ рук {Калибанъ и Тринкуло — дйствующія лица въ драм Шекспира ‘Буря‘. Калибанъ — полу-дикій рабъ, за бутылку водки клянется служить врою-правдой всю жизнь. Зам. переводчика.}. Виноватъ, впрочемъ,— вы кажется не читали Шекспира, м. Лайонъ?

— Признаюсь, что я настолько заглядывалъ въ книги Эсири, что понимаю ваше сравненіе, но въ нихъ фантазіи такъ далеки отъ яснаго, точнаго пониманія того, что божественнымъ Промысломъ скрыто отъ разсудка и открыто вр, что я отказался отъ дальнйшаго чтенія, считая его способнымъ препятствовать моимъ служебнымъ отправленіямъ.

Эсирь сидла и молчала больше обыкновеннаго. Настойчивое желаніе Феликса отдалиться отъ нея явно доказывало, что между ними было больше дружбы. Скорбя объ его отчужденіи, она не могла не замтить въ немъ желанія, чтобы обстоятельства сложились иначе, и чтобы она раздлила съ нимъ тяжелую долю. Онъ былъ для нея тмъ, чмъ никто еще до тхъ поръ не былъ: онъ сразу внесъ въ ея жизнь авторитетъ и любовь, обусловливавшую подчиненіе авторитету. А несмотря на то, раздраженная его желаніемъ стряхнуть съ себя всякую зависимость, она не сознавалась въ любви къ нему, она сознавалась только въ исканіи нравственной поддержки.

Эсирь такъ привыкла выслушивать формулы отцовскихъ врованій, не понимая ихъ и не сочувствуя имъ,— что они вовсе перестали затрогивать ее. Первый религіозный толченъ ея жизни — первый анализъ, первое добровольное подчиненіе авторитету, первое стремленіе уразумть высшія побужденія и повиноваться боле суровой ферул — далъ, разбудилъ въ ней Феликсъ. Немудрено, что она видла въ разлук съ нимъ неизбжный шагъ назадъ.

Но разв нельзя не разлучаться съ нимъ? Ей не врилось, чтобы онъ былъ совершенно равнодушенъ къ ней.

ГЛАВА XXVIII.

Распространеніе непріязненныхъ объявленій, упомянутое Лайономъ и Феликсомъ, было однимъ изъ признаковъ приближенія выборовъ. Прибытіе ревизора въ Треби дало возможность желавшимъ заявить о своемъ усердіи очищеніемъ выборныхъ списковъ и примирить личное удовольствіе съ общественною обязанностью стояніемъ на улицахъ и ротозйничаніемъ у дверей.

Нелегко было требіанцамъ составить мнніе, одного факта общественнаго дятеля, чиновника съ незнакомымъ титуломъ было достаточно, чтобы пріудержать ихъ, заставить сильно призадуматься. Для Пинка, сдельщика, напримръ личность ревизора представлялась чмъ-то въ род молодаго жирафа, котораго недавно показывали гд-то въ окрестности: — онъ смотрлъ на него во вс глаза, но разсуждать о немъ, критиковать его не осмливался. Пинкъ горой стоялъ за торизмъ, но онъ считалъ всякое сужденіе радикализмомъ, дерзостью, способной оскорбить дворянское сословіе или кого-либо изъ его приближенныхъ, во всхъ житейскихъ столкновеніяхъ присутствуетъ Немезида, длающая всякое противорчіе или противодйствіе рискованнымъ, и даже биль о реформ былъ чмъ-то въ род электрическаго угря, котораго преуспвающему торговцу лучше не трогать. Одни только паписты живутъ настолько далеко, что о лихъ можно говорить не стсняясь.

Но Пинкъ былъ охотникъ до новостей и собиралъ ихъ съ безукоризненнымъ безпристрастіемъ, помчая факты и отбрасывая коментаріи. Вслдствіе этого, лавочка его была такимъ постояннымъ прибжищемъ всхъ звакъ, что для многихъ требіанцевъ удовольствіе поболтать стало нераздльнымъ отъ запаха кожи. Онъ имлъ удовольствіе самъ кроить, держать подмастерьевъ цлый день неотходно за работой и въ то же время выслушивать отъ своихъ постителей, какъ Джерминъ черезъ-чуръ стоялъ за Лаброна при оцнк Тоздова коттеджа, и какъ, въ мнніи нкоторыхъ горожанъ, такія придирки въ оцнк собственности, такое злорадное стараніе оцнить ее ниже настоящей цны, было сквернымъ, инквизиторскимъ дломъ. Другіе толковали (изъ тхъ, чьи права на выборы были подвергнуты сильному сомннію передъ ‘его честью’), что придираться изъ-за нсколькихъ фунтовъ просто нелпо — что они безъ того стоятъ такъ высоко и почетно, что совершенно равнодушествуютъ къ титулу избирателя. Но, говоритъ Симсъ, аукціонистъ, все на свт устроено только на пользу нотаріусовъ и адвокатовъ. Пинкъ безпристрастно замтилъ, что вдь надо же и адвокатамъ жить, но Симсъ, со свойственнымъ аукціонисту остроуміемъ, не нашелъ, чтобы слдовало быть и жить такому множеству адвокатовъ, и что вдь дти не родятся же адвокатами. Пинку показалось, что въ этомъ замчаніи есть нчто въ род намека на заказы дамскихъ сделъ для дочерей адвокатовъ и, чтобы возвратиться къ прочной, надежной почв факта, замтилъ, что смеркается.

Сумерки какъ будто усилились въ слдующую минуту появленіемъ высокой фигуры въ дверяхъ, при вид которой Пинкъ потеръ руками, улыбнулся, нсколько разъ усердно раскланялся, очевидно стараясь оказать должный почетъ почетному гостю, говоря при этомъ:

— М. Христіанъ, сэръ, какъ ваше здоровье, сэръ?

Христіанъ отвчалъ со снисходительной фамильярностью:

— Очень скверно, любезнйшій, по милости проклятыхъ подтяжекъ, которыми вы меня наградили. Полюбуйтесь-ка, они опять лопнули.

— Очень жаль, сэръ. Потрудитесь оставить ихъ у меня?

— Ужъ конечно придется оставить. Что новенькаго — э? прибавилъ Христіанъ, садясь на краешекъ высокаго стула и похлопывая хлыстомъ по сапогу.

— А мы, сэръ, отъ васъ ждемъ новенькаго, сказалъ Цинкъ, подобострастно улыбаясь.— Вы вдь изволите состоять при главной квартир — э, сэръ? Я это сказалъ намедни м. Скадьзу. Онъ зашелъ за ремнями самъ и спросилъ почти то же и почти въ такихъ же выраженіяхъ, какъ вотъ вы сейчасъ, а я отвчалъ ему точно также. Не въ обиду вамъ, сэръ, а только такъ, между прочимъ разговоромъ.

— Полно, Пинкъ, все это вздоръ, сказалъ Христіанъ.— Вы все знаете. Вы, если хотите, можете сказать мн, кто приклеиваетъ по угламъ объявленія Тренсома?

— Что вы скажете, Симсъ? сказалъ Пинкъ, глядя на аукціониста.

— Да то, что и вы и я, оба хорошо знаемъ, кто. Томми Траунсемъ — полуумный старикашка. Кто здсь не знаетъ Томми? Я самъ не разъ Христа ради употреблялъ его въ дло.

— Гд его можно найдти? спросилъ Христіанъ.

— Вроятне всего въ Кросс-Ке, у Поллардс-Энда, сказалъ Симсъ.— А гд онъ обртается въ часы досуга, этого я вамъ сказать не могу.

— А какой онъ былъ здоровый малый лтъ пятнадцать тому назадъ, когда онъ былъ носильщикомъ! сказалъ Цинкъ.

— Да, онъ-таки не мало зайцевъ половилъ въ теченіе жизни, сказалъ Силсъ.— Но онъ всегда былъ нетвердъ разсудкомъ, Мало ли чего онъ не городилъ! Онъ напримръ уврялъ, что иметъ права на наслдство Тренсомовъ.

— Какъ, съ чего онъ это взялъ? сказалъ Христіанъ, узнавшій больше, чмъ ожидалъ.

— Да вдь мало ли было тяжбъ изъ-за этого наслдства? Лтъ двадцать назадъ сказалъ Пинкъ,— Томми тогда впервые и показался здсь — высокій, чахоточный малый, вчно ругающій всхъ напропалую.

— Онъ это такъ только, безъ всякаго умысла, примолвилъ Симсъ.— Онъ непрочь выпить, и въ верхнемъ этаж у него несовсмъ ладно, вотъ онъ и перепуталъ имя Траунсемъ съ Тренсомъ. Такой ужъ у него на родин, на свер выговоръ. Вотъ вы, если увидите его, заговорите съ нимъ,— сейчасъ замтите что-то странное въ выговор.

— Такъ стало-быть его можно всегда найдти въ Кросс-Ке? переспросилъ Христіанъ, вставая со стула.— Прощайте, Пинкъ, до свиданья.

Христіанъ тотчасъ же пошелъ къ Кворлену, типографщику, котораго онъ подбилъ выкинуть колнцо. Кворленъ былъ человкъ новый въ Треби, успвшій впрочемъ окончательно подорвать торговлю Доу, прежняго типографщика. Кворлень привезъ съ собою изъ ДуфФильда значительную долю остроумія и утверждалъ, что религія и шутки — подспорья политики, на основаніи чего онъ съ Христіаномъ взялся шутки шутить, а религію предоставилъ ректору. Шутка въ настоящемъ случа была чисто практической. Христіанъ, зайдя въ лавку, только сказалъ:— Отыскалъ — давайте объявленія, и взявъ подъ мышку начну въ черной кожаной сумк, опять отправился въ потемнвшія улицы.

— Положимъ, говорилъ онъ себ, идя вдоль улицы,— положимъ, что изъ него можно вытянуть какую-нибудь тайну или какое-нибудь свдніе такое же полезное, какимъ можетъ быть тайна въ опытныхъ, умлыхъ рукахъ. Тогда добродтель восторжествовала бы. Но пожалуй, что въ старой пьянчуг проку окажется мало. Въ вин — истина, можетъ быть и въ джин и въ пив тоже окажется доля правды, но насколько эта правда можетъ быть мн полезна, это еще вопросъ Мало ли доводилось на своемъ вку выслушивать истинъ изъ полу-пьяныхъ людей, но ни одна изъ нихъ на стоила для меня и шести пенсовъ.

Кросс-Кей былъ трактиръ очень стариннаго покроя: пріемной была огромная кухня съ неровнымъ кирпичнымъ поломъ, узенькія оконца бросали интересный полусвтъ на буфетъ, уставленный оловянной и жестяной посудой и большими блюдами, говорившими какъ будто о лучшихъ дняхъ, дв скамьи были пододвинуты къ широкому очагу, массивный кранъ и различные крюки для вшанья котловъ говорили объ изобиліи во всхъ видахъ, но только во временахъ прошедшихъ. Одно изъ средствъ составить себ понятіе о нуждахъ и бдствіяхъ ближнихъ состоитъ въ томъ, чтобы пойдти посмотрть, какъ они веселятся и въ чемъ ищутъ развлеченій. Хозяинъ въ Кросс-Ке смахивалъ лицомъ на кучку сморчковъ, а хозяйка была желтая, болзненная женщина съ полотенцемъ въ род чалмы на голов, атмосфера слагалась изъ запаха плохаго эля, сквернаго табаку и очень остраго сыра. Астрея, возвратившись назадъ, низачто не избрала бы мстопребываніемъ Кросс-Кей. Однако у очага было много простора — большое удобство для ломовыхъ и носильщиковъ — много мста протянуть ноги, голова не упиралась въ блую стну на разстояніи ярда, и свтъ не безпощадно падалъ на плохо-одтое безобразіе.

Но хоть что почтенное заведеніе не преминуло принять участіе въ политическомъ увлеченіи пьянствомъ,— удовольствія, предлагаемыя имъ, не были въ эту раннюю пору вечера вкушаемы многочисленной компаніей. Передъ очагомъ дымилось только три или четыре трубки, но и этого было довольно для Христіана, потому что онъ увидлъ, что одну изъ нихъ курилъ прибиватель объявленій, у ногъ котораго была прислонена къ скамейк большая плоская корзинка съ ручкой, наполненная объявленіями. Такая блестящая личность, какъ Христіанъ, была совершенной неожиданностью въ Кросс-Де, и на него посмотрли съ нетерпливымъ молчаніемъ, но его никто не зналъ, и потому приняли за какого-нибудь знатнаго путешественника. Онъ объявилъ, что ему ужасно хочется пить, спросилъ шестипенсовую мрку водки и полную кружку воды и, наливъ нсколько капель джину въ свой стаканъ, пригласилъ Томми Траунсема, который сидлъ возл него, помочь ему. Траунсемъ поспшилъ воспользоваться приглашеніемъ со всмъ проворствомъ, на которое были способны дрожавшія руки его. Онъ былъ высокій, широкоплечій старикъ, нкогда очень красивый по всей вроятности, но теперь щеки и грудь у него страшно впали, а руки и ноги постоянно дрожали.

— Что это у васъ, хозяинъ,— объявленьица? спросилъ Христіанъ, указывая на корзину.— Врно насчетъ аукціона?

— Аукціона?— нтъ, сказалъ Томми хриплымъ голосомъ и съ акцентомъ, рзко отличавшимся отъ говора всхъ требіанцевъ.— Мн до аукціоновъ дла нтъ, мое дло политика. Я вотъ теперь сажаю Траунсема въ парламентъ.

— Вдь вотъ онъ какъ говоритъ: Траунсемъ, замтилъ хозяинъ, вынимая трубку изо рта и тихонько подсмиваясь.— А вдь онъ хотлъ сказать Тренсомъ, сэръ. Вы, можетъ быть, не принадлежите къ этой партіи. Это, кандидатъ отъ рабочихъ, онъ за нихъ горой и доказываетъ, это не щадя для нихъ кармана и доставляя имъ всевозможныя удовольствія. Еслибъ у меня было двадцать голосовъ, я непремнно отдалъ бы одинъ Тренсому.

Хозяинъ выглянулъ изъ подъ-своего сморчковиднаго лба въ полной увренности, что крупная цифра двадцати подняла отчасти гипотетичную цнность его голоса.

— Спилькинсъ, началъ Томми, махая хозяину рукой,— полно вамъ, дайте джентльменамъ поговорить между собой. Джентльменъ хочетъ пора спросить меня насчетъ объявленій. Разв вы не слышали?

— Ну такъ что же? Я говорилъ въ сообразности, сказалъ хозяинъ, присмирвъ и какъ будто съеживъ сморчки на лиц.

— Все это очень можетъ быть, Спилькинсъ, отвчалъ Томми, но вы не я. Я знаю, что такое объявленіе. Это дло общественное, публичное. Я не простой прибиватель объявленій, хозяинъ, я пренебрегъ приклейкой десяти-гинейной награды за поимку овечьяго вора и всегда пренебрегалъ и буду пренебрегать подобной дребеденью. Я берусь только за объявленія политическія, главное за Траунсема, и членъ семьи, и мн нельзя ей не подсобить. Я Траунсемъ, и похоронятъ меня за Траунсема, и если старый Никъ {Простонародное названіе черта въ Англіи.} вздумаетъ забрать меня за охоту на чужихъ владніяхъ, я скажу ему: Тебя стоитъ вздернуть на осину, старый Никъ, ничего-то ты не смыслишь: всякій заяцъ и всякая птица на земл Траунсемовъ принадлежитъ мн по крови, а что повышаетъ семью, повышаетъ и Томми, и мы наврное попадемъ въ парламентъ — помяните мое слово, хозяинъ. А я глава семьи и приклеиваю объявленія. Есть Джонсоны и Томсоны и Джексоны и Билльсоны, но я Траунсемъ. Что вы на это скажете, хозяинъ?

Обращеніе это, подкрпленное ударомъ кулака объ столъ, относилось къ Христіану, который отвчалъ, съ невозмутимой серіозностью:

— Я скажу только то, что приклеиваніе объявленій дло весьма почтенное.

— Нтъ, нтъ, сказалъ Томми, поматывая головой.— Этого вы лучше не говорите. Это вы только такъ, нарочно. Но я все-таки непрочь пожать намъ руку, я вовсе не намренъ казнить всякаго, кто противорчитъ. Я добрый человкъ — я изъ знатной семьи, только лишенный всхъ правъ состоянія. Я зато пойду прямо въ рай, на зло старому Нику.

Такъ какъ мечта о ра несомннно свидтельствовала о томъ, что непривычная доза джину начала уже сказываться на продавц объявленій, Христіанъ не хотлъ терять времени. Онъ положилъ руку на плечо Томми и сказалъ:

— Я вотъ скажу вамъ кой-что, что вы, прибиватели объявленій, теряете всегда изъ виду. Вы должны были бы высматривать, гд Дебарри вшаютъ свои объявленія, пойдти и сейчасъ же налпить на нихъ объявленія Тренсома. Я знаю, гд понавшано гибель объявленій Дебарри. Пойдемте со мною, я вамъ покажу. Мы ихъ заклеимъ, потомъ вернемся и угостимъ компанію.

— Урраа! крикнулъ Томми.— Въ путь!

Онъ былъ изъ привычныхъ, ничмъ не сокрушимыхъ пьяницъ и очень нескоро терялъ голову, способность двигаться или обычную методичность говора. Люди думали часто, что Томми пьянъ, тогда какъ онъ только хватилъ ‘лишнюю чарочку’, главнымъ образомъ вслдствіе довольства собою и судьбой своей, что не всегда характеризуетъ трезваго бритта. Онъ вытрясъ золу изъ трубки, поднялъ съ полу горшокъ съ клейстеромъ и корзинку и приготовился идти.

Хозяинъ и другіе присутствовавшіе заключили изъ этого, что они теперь что называется раскусили Христіана. Онъ былъ агентъ Тренсома и пришелъ въ видахъ объявленій Тренсома. Хозяинъ, приказывая своей желтой и вчно недовольной жен открыть дверь джентльмену, выразилъ надежду скоро опять его увидть.

— Это тренсомское заведеніе, сэръ, замтилъ онъ въ томъ смысл, что его посщаютъ люди, придерживающіеся этого цвта. Я исполню обязанность свою, какъ хозяинъ общественнаго заведенія, по мр силъ своихъ, а обязанность моя состоитъ въ томъ, чтобы не поворачиваться спиною къ джентльменскимъ деньгамъ. Всякому джентльмену подобаетъ быть въ парламент, и чмъ больше ихъ тамъ будетъ, тмъ лучше. И если кто мн скажетъ, что довольно посадить туда двухъ, я скажу, что лучше шестерыхъ и увеличить соотвтственно число избирателей.

— Да, да, сказалъ Христіанъ, вы человкъ толковый, хозяинъ. Вы стало быть не подадите ни одного голоса въ пользу Дебарри, э?

— Нтъ, низачто, сказалъ хозяинъ, думая, что если отрицаніе умстной полезно, то чмъ больше вы его будете повторять, тмъ лучше будетъ.

Какъ только за Христіаномъ и его новымъ знакомымъ затворилась дверь, Томми сказалъ:

— Ну, хозяинъ, если вы хотите быть моимъ вожатымъ, не будьте блуждающимъ огонькомъ, а не то я какъ разъ попаду не туда, куда слдуетъ. Потому я вотъ что скажу: если вамъ посчастливилось столкнуться съ Томми Траунсемомъ, не выпускайте его изъ рукъ.

— Нтъ, нтъ, ужъ этого я конечно не сдлаю, сказалъ Христіанъ.— Пойдемте вотъ хоть сюда сперва, къ стн пивоварни.

— Нтъ, вы меня держите крпко. Давайте мн по шиллингу время отъ времени, и я вамъ поразскажу столько въ одинъ часъ, что вы отъ Спилькинса и въ недлю не услышите. Другаго такого какъ я мудрено и найдти. Я лтъ пятнадцать къ ряду таскалъ горшки,— и какъ вамъ это понравится въ человк, который могъ бы жить въ тренсомовской усадьб и ставить силки на собственную свою дичь? Я такъ непремнно и длалъ бы, сказалъ Томми, подмигивая Христіану въ потьмахъ, не затронутыхъ газомъ.— Терпть не могу вашей стрльбы — одинъ изъ двухъ непремнно мимо. Силки больше похожи на уженье. Забросишь крючокъ — и только разв и рыбачить захочете идти на червяка, а другаго никакого препятствія джентльмену не предвидится. Вотъ это такъ забава по-моему, джентльменская, какъ быть должно.

— Но если у насъ были права на наслдство Тренсомовъ, отчего же вы его не получили? Посовстились что ли? Или почему другому?

— Какое! Все это суды, да адвокаты постарались. Вы вотъ душа добрая, я вамъ скажу, какъ было дло. Одни люди родятся землевладльцами, а другіе родятся только на то, чтобы отнимать у землевладльцевъ ихъ доброе, а суды имъ помогаютъ. А хитеръ, я вижу все насквозь, получше Спилькинса. Бывало Недъ Патчъ, разнощикъ, говаривалъ мн: Безграмотный ты, Томми.— Нтъ братъ, спасибо, отвчу я ему на это, не стану я ломать себ голову изъ-за этого.— Любилъ я этого Неда. Не мало мы съ нимъ попировали вмст.

— Ли самъ вижу, что вы себ наум, Томми. А почемъ же вы узнали, что вы были рождены землевладльцемъ?

— А книги-то на что — приходскія книги? сказалъ Томми, опять подмигнувъ и кивнувъ головой по старой привычк,— тамъ-то и можно увидть, кто кмъ родился. А всегда чувствовалъ въ себ, что я долженъ быть кто-нибудь особенный, да наконецъ и другимъ тоже казалось, и вотъ разъ, въ Литтльшау, гд я держалъ хорьковъ и маленькую харчевню, подходитъ ко мн какой-то разодтый господинъ и принимается меня шпиговать вопросами. Потомъ я узналъ отъ дьячка нашего, что он^гь заходилъ и въ приходъ, я дьячку поднесъ, онъ мн вывдалъ отъ пастора, что дескать имя Траунсемъ очень знатное и старинное имя. Я давай опять поджидать незнакомаго господина. И думаю себ: если дло идетъ о томъ, чтобы найдти владтеля для какого-нибудь стариннаго помстья, и если этотъ владтель я, меня призовутъ. А тогда не зналъ еще, что такое суды и адвокаты. Вотъ я ждалъ, ждалъ, наконецъ потерялъ терпніе. Я бросилъ все — жена моя тогда ужъ отдала Богу душу — и меня ничто не удерживало. Вотъ такъ-то я добрелъ помаленьку сюда, въ эти края —

— Ага, вотъ мы пришли къ пивоварн. Вотъ и стна. Ставьте на землю клейстеръ и корзинку. А вамъ помогу. Вы будете приклеивать, а я стану подавать вамъ объявленія, такъ что вы можете продолжать говорить.

Томми повиновался автоматически, увлекаясь рдкой случайностью отвести душу съ новымъ слушателемъ и жаждя поскоре продолжать исторію. Какъ только онъ отвернулся и нагнулся надъ горшкомъ съ клейстеромъ, Христіанъ проворно подмнилъ объявленія въ корзинк Томми другими, бывшими у него въ мшк. Объявленія Христіана были напечатаны не въ Треби: ихъ доставили изъ ДуфФильда цлымъ тюкомъ, ‘славно приправленнымъ пряными кореньями’, какъ замтилъ Кворленъ,— ‘прямо изъ-подъ пера человка-доки въ подобныхъ длахъ’. Христіанъ прочелъ первый листъ и думалъ, что они вс одинаковы. Онъ передалъ одинъ изъ нихъ Томми говоря:

— Ну, дружище, наклеивайте это сверху, и продолжайте свою исторію. Что же было потомъ, когда вы перебрались въ эти края?

— Что? А вотъ что: я поселился въ самой лучшей гостинниц, заказалъ себ отличный обдъ, потому что у меня было немножко денегъ въ карман, принялся распрашивать, и мн сказали: если вы Траунсемъ, то ступайте прямо къ адвокату Джермину, онъ завдуетъ всми тренсомскими длами. Я и пошелъ, и говорю себ но дорог: можетъ быть онъ и есть тотъ самый разодтый господинъ, который меня шпиговалъ. Но оказалось — не тотъ. Я вамъ сейчасъ объясню, что за человкъ адвокатъ Джерминъ. Онъ будетъ стоять возл васъ и держать васъ отъ себя на разстояніи трехъ ярдовъ. Онъ будетъ смотрть на васъ и ничего не говорить, пока у васъ со страха душа не уйдетъ въ пятки, потомъ примется грозить вамъ судомъ, потомъ начнетъ сожалть о васъ, давать вамъ денегъ, читать вамъ мораль, говорить, что вы, человкъ бдный, и что онъ хочетъ дать вамъ добрый совтъ — что ужъ лучше вамъ не связываться съ законами и судами, а не то васъ втянетъ въ большое колесо и разорветъ въ клочки. Меня прошибъ холодный потъ, и я отъ души пожелалъ никогда больше не сталкиваться съ адвокатомъ Джерминомъ. Но онъ прибавилъ еще, что если я поселюсь въ этихъ краяхъ и буду вести себя хорошо,— онъ будетъ моимъ защитникомъ и покровителемъ. Ужъ я ли не былъ догадливъ и хитеръ, но тутъ не поможетъ никакая хитрость, если вы не знаете законовъ. И этимъ-то самымъ закономъ можно застращать самаго что ни-на-есть умнйшаго человка.

— Да, да, это правда. Ботъ еще объявленіе. И тмъ все и кончилось?

— Все? сказалъ Томми, оборачиваясь и держа кисть съ клеемъ на-готов.— Очень ужъ вы прытки. Я подумалъ: брошу все это. Деньги у меня еще есть: куплю лотокъ и сдлаюсь разнощикомъ. Славная это жизнь. Буду ходить похарчевнямъ, видть людей, знакомиться, порой перехвачу пенни-другой барыша. Но какъ только я завернулъ въ Краснаго Льва и согрлся немножко капелькой джина, ко мн въ голову точно вспрыгнуло что. Ахъ, Томми, Томми, подумалч. я, что же это ты надлалъ: ты точно крыса, попавшаяся хорьку на глаза. И тутъ мн вспомнилось, какъ у меня было два хорька, и одинъ изъ нихъ, большой, убилъ того, который былъ поменьше. Я и говорю хозяйк: Не знаете ли вы здсь адвоката, говорю я, который былъ бы не слишкомъ важенъ, а такъ-себ, средняго сорта. Она говоритъ: какъ же, знаю: вотъ онъ сидитъ теперь внизу, въ чистой комнат.— Будьте такъ добры, сказалъ я, сведите насъ какъ-нибудь вмст. Она сейчасъ и крикни: м. Джонсонъ! И какъ бы вы думали?…

Тутъ срые облака, постепенно утончавшіяся и разсивавшіяся, пропустили неожиданно лучъ луннаго свта и показали тощую фигуру старика и худое лицо его въ поз и съ выраженіемъ повствователя, увреннаго въ желаемомъ Эфект на слушателя: онъ весь нагнулся немножко на сторону и протянулъ кисть съ клейстеромъ съ тревожнымъ намреніемъ ударить Христіана по рукаву въ данный моментъ. Христіанъ отодвинулся на безопасное разстояніе и сказалъ:

— Это удивительно! Я право не знаю, что и думать.

— Какъ бы вы думали, кто былъ Джонсонъ? повторилъ торжественно Томми.— Джонсонъ былъ тотъ самый щеголеватый господинъ, который шпиговалъ меня распросами. И ужъ я же его прижалъ, просто засыпалъ вопросами. Онъ на все отвчалъ мн какъ нельзя вжливе, и разсказалъ мн, что такое законъ. Онъ сказалъ: Томми Траунсемъ вы, или нтъ, отъ этого для васъ самыхъ проку мало, потому что законъ противъ васъ. Вы можете волкомъ выть, а законъ и усомъ не поведетъ изъ-за васъ. И, говоритъ Джонсонъ, какой я вамъ благодтель, что говорю такія вещи. Потому что таковъ законъ. А если хотите знать законъ, обратитесь къ Джонсону. Я посл слышалъ, что онъ только помощникъ Джермина. Но я никогда не забуду того, что онъ мн сказалъ. Я понялъ ясно, что еслибы законъ не былъ противъ меня, траунсемское помстье было бы моимъ. Но народъ здсь глупъ и необразованъ, и я пересталъ вовсе говорить о своемъ дл. Чмъ больше правды вы имъ скажете, тмъ меньше они вамъ поврятъ. Я пошелъ, купилъ лотокъ, и —

— Ну, теперь вотъ еще объявленіе, сказалъ Христіанъ.

— Пересохло что-то въ горл, хозяинъ.

— Кончайте скоре и получите на выпивку поскоре.

Томми принялся за дло, а Христіанъ, продолжая ему помогать, сказалъ:

— А долго ли у васъ продолжались сношенія съ Джерминомъ?

— О, нтъ. Мы иногда встрчаемся и до сихъ поръ. Вотъ напримръ, недли дв тому назадъ, онъ встртилъ меня на дорог и заговорилъ со мною необыкновенно вжливо, приглашалъ меня къ себ въ контору, говоритъ, что дастъ мн замятіе. А я былъ непрочь наклеивать объявленія, чтобы ввести семью свою въ Парламентъ. Только съ закономъ-то мудрено совладать. А своя семья все семья, кто бы вы сами ни были. Хозяинъ, до страсти пить хочу, голова идетъ кругомъ, ужъ заболтался черезъ мру.

Необычное возбужденіе памяти бднаго Томми вызвало реакцію.

— Ладно, Томми, сказалъ Христіанъ, только-что замтившій между объявленіями нчто, что совершенно измнило ходъ его мыслей,— можете возвратиться въ Кросс-Кей, если желаете, вотъ вамъ пол-кроны за труды. Я самъ не могу теперь пойдти съ вами, но вы потрудитесь передать мое почтеніе Спилькинсу и не забудьте наклеить остальныя объявленія завтра утромъ пораньше.

— Да, да. Но вы не полагайтесь много на Спилькинса, сказалъ Томми, кладя деньги въ карманъ и выражая признательность этимъ совтомъ,— онъ хотя человкъ не злой, но слабый. Онъ воображаетъ, что знаетъ все до тонкости, но въ сущности онъ уметъ только обсчитывать, да приписывать на васъ. Томми Траунсемъ добрая душа, и всегда когда вамъ вздумается дать мн пол-кроны, я разскажу вамъ опять ту же исторію. Но только не теперь: горло пересохло. Ну, помогите мн собрать весь мой прикладъ, вы помоложе меня. Такъ я скажу Спилькинсу, что вы зайдете въ другой разъ.

Лунный свтъ помогъ Христіану разглядть объявленія. Онъ зналъ, что они должны быть вс разныя, и перелистывалъ ихъ съ пол-дюжины въ разныхъ мстахъ всей груды, прежде чмъ отдать Томми. Вдругъ боле яркій лучъ свта указалъ ему на одномъ изъ листковъ имя, особенно для него интересное, тмъ боле что оно встртилось на объявленіи, предназначенномъ для противодйствія выбору наслдника Тренсомовъ. Онъ поспшно заглянулъ въ листки, предшествовавшіе и слдовавшіе за этимъ, поразившимъ его листкомъ, чтобы выбрать изъ кипы, предназначенной для распространенія въ публик, всего, что могло повредить лично ему, какъ эти листки, напримръ, въ которыхъ оказались намеки на Байклифа versus Тренсомъ. Ихъ было съ пол-дюжины, онъ скомкалъ ихъ и сунулъ къ себ въ карманъ, опустивъ все остальное въ корзину Томми.

Усердіе Христіана къ этой практической продлк остыло и исчезло внезапно, какъ утренній лучъ солнца. Кром этого открытія въ объявленіяхъ, въ разсказ стараго Томми были кое-какія свднія, надъ которыми стоило призадуматься. Гд теперь этотъ всевдущій Джонсонъ? Онъ можетъ быть до сихъ поръ все помогаетъ Джермину?

Христіанъ завернулъ къ Клюрлену, отдалъ ему черный мшокъ съ перехваченными объявленіями радикаловъ, сказалъ, что дло сдлано, и поспшилъ домой обдумать новую задачу.

ГЛАВА XXIX.

Представьте себ, какова была бы игра въ шахматы, еслибы у всхъ шахматныхъ фигуръ были свои личныя побужденія и умы мелочные и лукавые до подлости: еслибъ вы были нетолько не уврены въ пшкахъ противника, но даже отчасти и въ собственныхъ своихъ пшкахъ, еслибъ вашъ конь, независимо отъ вашей води, скакнулъ на другой квадратъ, въ ущербъ вашимъ интересамъ, еслибъ вашъ слонъ, изъ личнаго отвращенія къ ладь, сманилъ бы пшекъ съ мстъ, и еслибъ пшки, ненавидя васъ за то собственно, что он у васъ состоятъ въ роли пшекъ, могли бы уйдти съ назначенныхъ мстъ и подвести васъ совсмъ неожиданно подъ шахъ и матъ. Вы можете быть самымъ предусмотрительнымъ изъ дедуктивныхъ резонеровъ и все-таки быть побитымъ пшками. И особенно въ такомъ случа вы были бы побиты, еслибъ самонадянно вы положились на свой математическій расчетъ и относились бы съ презрніемъ къ пшкамъ, не подозрвая въ нихъ затаенныхъ страстей.

Въ такой шахматной игр много общаго съ игрою, которую иногда человкъ затваетъ противъ ближнихъ, употребляя другихъ ближнихъ своихъ вмсто пшекъ. Онъ воображаетъ себя умнымъ, можетъ быть не допускаетъ никакихъ обязательствъ, никакихъ оковъ, кром личнаго интереса, но единственный личный интересъ, на который онъ могъ бы положиться, состоитъ въ томъ, что представляется выгоднымъ уму, которымъ онъ думаетъ воспользоваться или руководи съ. А разк онъ можетъ узнать это наврное?

Матью Джерминъ былъ твердо увренъ въ преданности Джонсона. Онъ вывелъ Джонсона въ люди, а это многими считается достаточнымъ правомъ на преданность, несмотря на то, что сами они, хотя весьма дорожатъ жизнью и своимъ положеніемъ въ ней, но ужъ вовсе не преданы и не признательны тому, кто снабдилъ ихъ и тмъ другимъ. Джонсонъ былъ самымъ услужливымъ подчиненнымъ. Онъ сильно мтилъ на всеобщее уваженіе, былъ человкъ семейный, съ отдльной скамьей въ церкви, постоянно подписывался на изданія портретовъ политическихъ знаменитостей, желалъ, чтобы дти его были лучше его во всхъ отношеніяхъ, и заключалъ въ себ множество сторонъ, множество мірскихъ суетныхъ побужденій, которыми умный человкъ могъ бы его забрать въ руки. Но такое подобострастное уваженіе къ общественному мннію имло свои неудобства: оно было признакомъ тщеславія и гордости, которыя, еслибъ ихъ случилось затронуть какъ-нибудь неосторожно,— угрожали сдлаться чуткими, чувствительными до нестерпимости. Джерминъ зналъ о слабостяхъ Джонсона и воображалъ, что мирволилъ имъ достаточно. Но почти вс мы отличаемся совершеннымъ непониманіемъ того предла, на которомъ мы длаемся непріятными. Наши духи, наши улыбки, наши комплименты и другія вжливыя притворства — постоянно наступательнаго свойства, потому что по самой натур своей, по самому существу своему они имютъ только цлію вызывать удивленіе и возбуждать уваженіе. Джерминъ часто былъ безсознательно непріятенъ Джонсону, не говоря уже о постоянномъ оскорбленіи сознавать надъ собою надменнаго, чванливаго патрона. Онъ никогда не приглашалъ Джонсона обдать съ женой и дочерьми, онъ и самъ никогда не обдалъ у Джонсона, когда бывалъ въ город. Онъ часто не вслушивался въ то, что тотъ говорилъ, прерывалъ его рчь, внезапно переходя къ какому-нибудь другому предмету или предлагая ему вопросъ, вовсе не относящійся къ длу. Джерминъ былъ уменъ и ловокъ и пользовался большимъ успхомъ въ жизни. Но онъ былъ вмст съ тмъ и красивъ и надмененъ, любилъ, чтобы его слушали, чурался всякаго товарищества, волочился за женщинами и искалъ всегда ихъ интимности, съ мужчинами же держалъ себя холодно и далеко. Вы можетъ быть не разъ услышите положительное и очень настойчивое отрицаніе того, чтобы красота адвоката могла входить отчасти долею во внушаемое имъ отвращеніе, но разговоръ состоитъ главнымъ образомъ изъ отрицанія истины. Съ британской точки зрнія, мужская красота считается аксессуаромъ, годнымъ только въ тхъ жизненныхъ отправленіяхъ, къ которымъ значительно примшивается фантазія,— такъ напримръ красивыми могутъ быть молодые дворяне, артисты, поэты и духовенство. Люди, желавшіе подобно Лингону унизить Джермина (можетъ быть въ числ ихъ былъ и сэръ Максимъ), называли его ‘красивой, лукавой, подлой, надменной бестіей’ — эпитеты, выражавшіе, хотя весьма неопредленно, смшанный характеръ внушаемаго имъ отвращенія. И услужливый Джонъ Джонсонъ, тоже не безъ лукавства, тоже заботившійся о воротничкахъ и галстучкахъ, сознавалъ въ себ столько того, что онъ называлъ ‘умомъ‘, чтобы понимать, что отвращеніе къ Джермину постепенно усиливалось рядомъ лтъ подчиненія и гнета, такъ что наконецъ изъ него сложился цлый дятельный поводъ къ вражд, готовый воспользоваться случаемъ, если не нарочно искать этого случая.

Однако не этотъ поводъ, но скоре обычное теченіе длъ побудило Джонсона играть двоякую роль въ качеств агента по выборамъ. То, что люди длаютъ во время выборовъ, никоимъ образомъ нельзя ставить имъ ни въ грхъ и ни въ особенную заслугу: не слдуетъ мшать дла съ религіей и ставить совсть на сторону успха или неудачи. Однако сознаніе узды Джермина послужило добавочнымъ поводомъ поддерживать вс сношенія, независимыя отъ него, и досада на поведеніе Гарольда Тренсома въ контор Джермина можетъ быть придала перу Джонсона больше рвенія, когда онъ сочинялъ объявленіе въ пользу Гарстина — объявленіе, полное оскорбительныхъ инсинуацій противъ Гарольда Тренсома, какъ преемника имени Дурфи Тренсома. Человку весьма свойственно радоваться и поздравлять себя, ког?а какое-нибудь знаніе, пріобртенное давно безъ всякихъ особенныхъ видовъ, вдругъ неожиданно окажется полезнымъ въ настоящемъ, и Джонсонъ испытывалъ немалое удовольствіе въ сознаніи, что онъ чуть ли не лучше и больше самого Джермина знаетъ интимныя дла Тренсомовъ. Мало того — онъ знаетъ такія дла, которыхъ наврно Джерминъ не знаетъ. Человку, угнетаемому репутаціей ‘Джерминова раба’, пріятно было сознавать, что недйствительность, призрачность Джонъ Джонсона ограничивалась его ролью въ аннюитетахъ, а что везд, во всхъ другихъ отношеніяхъ, онъ былъ очень прочнымъ, надежнымъ, дятельнымъ человкомъ, способнымъ все помнить и всмъ пользоваться для своего удовольствія и для своихъ выгодъ. Дйствовать двулично въ отношеніи человка, который самъ себя ведетъ двулично, граничило такъ близко съ добродтелью, что заслуживало названія дипломатіи.

Такимъ образомъ случилось, что въ руки Христіану попалось объявленіе, въ которомъ иронически намекалось на Джермина подъ именемъ Германа Козена, который выигрывалъ дла разными ловкими продлками, отнюдь не длавшими ему чести, и въ тяжб, затянной между Дурфи и Байклифами, съумлъ одну сторону погубить въ конецъ, другую ловко вывести въ люди. Кром того, объявленіе это намекало еще и на то, что такъ называемый наслдникъ Тренсомъ былъ только хвостикомъ Дурфи,— и что даже идетъ молва о томъ, что Дурфи вымерли бы и оставили бы ддовское гнздо пустымъ, еслибъ не Германъ Еозенъ.

Джонсонъ не осмливался пускать въ ходъ никакихъ другихъ воспоминаній, кром тхъ, которыя по всей вроятности существовали и къ другихъ умахъ. Въ сущности никто кром его не рискнулъ бы вызвать на свтъ вс эти старые, позабытые скандалы. Христіанъ могъ только понять нкоторые отрывочные и темные намеки изъ этой плоской ироніи и грубыхъ шутокъ, но одно только, и самое главное, было для него ясно. Онъ не ошибся, предполагая, что участіе Джермина къ БайклиФу происходило изъ какой-то претензіи Байклифа и вроятно какого-нибудь права его на собственность Тренсомовъ. И опять-таки исторія стараго разнощика объявленій, при ближайшемъ разсмотрніи, доказывала, что права теперешнихъ Тренсомовъ зависли отъ продолженія какихъ-нибудь другихъ жизней. Христіанъ въ свое время понабрался достаточно свдній о законахъ, чтобы знать, что владніе какой-нибудь собственностью одного человка часто зависитъ отъ жизни другаго, что человкъ можетъ положить вс свои средства въ собственность, въ имніе, хотя право на владніе имніемъ все-таки остается не за купившимъ его, а за первымъ, исконнымъ землевладльцемъ, въ случа если преемники его вымрутъ. Но при какихъ условіяхъ такія права и претензіи могли бы имть всъ и силу въ данномъ случа, было для него темною загадкой. Положимъ, что у Байклифа было какое-нибудь право на имніе Тренсомовъ: какимъ образомъ Христіанъ могъ бы узнать, иметъ ли кусокъ стараго пергамента, заключающій эту претензію, какую бы ни было цну въ настоящее время? Старый Томми Траунсемъ говорилъ, что Джонсонъ все это знаетъ. Но если Джонсонъ еще живъ до сихъ поръ, онъ можетъ быть продолжаетъ быть помощникомъ Джермина, и въ такомъ случа его знаніе ровно ни къ чему не послужитъ для Генри Скаддона. Прежде всего ему необходимо разузнать какъ можно больше о Джонсон. Онъ бранилъ себя, что не распросилъ Томми, пока тотъ былъ у него подъ рукою, но въ этомъ отношеніи разнощикъ объявленій ровно ничего не могъ бы сообщить интереснаго.

Между тмъ въ теченіе недль, положенныхъ Христіаномъ на разгадку причинъ участія Джермина къ Байклифу, умъ Джонсона тоже неутомимо работалъ надъ подозрніями и предположеніями, вызванными въ немъ новой справкой по длу старинныхъ притязаній Байклифа, главный поводъ которой Джерминъ очевидно желалъ отъ него скрыть.— Письмо, написанное Джерминомъ посл свиданія съ Христіаномъ, очевидно въ полной увренности въ своемъ врномъ союзник Джонсон, было, какъ намъ извстно, написано Джонсону, нашедшему достоинство свое несовмстнымъ съ преданностью и безусловнымъ подчиненіемъ, на которыхъ основывалось письмо. Патронъ находилъ неудобнымъ сообщить своему врному другу и помощнику кой-какія обстоятельства дла, именно вслдствіе этого факта сдлавшіяся предметомъ особеннаго любопытства. Врный другъ и помощникъ втайн радовался тревог патрона, радовался и тому, что онъ лично въ ней не участвовалъ и безъ устали строилъ предположенія, стараясь добиться истины.

Судейская опытность Джонсона, гораздо зрле и богаче опытности Христіана, не замедлила сообразить условія, при которыхъ могло бы возникнуть новое притязаніе на имніе Тренсомовъ. Онъ зналъ всю исторію водворенія въ этомъ имніи, лтъ сто тому назадъ, Джона Тренсома, передавшаго его еще при жизни своей старшему сыну своему Томасу и его наслдникамъ мужескаго пола, съ условіемъ, въ случа прекращенія мужской линіи, возвратить имніе прежнимъ исконнымъ его владтелямъ, Байклифамъ. Онъ зналъ, что Томасъ, сынъ Джона, страшный кутила, продалъ безъ вдома отца свои права и права своихъ наслдниковъ одному адвокату, по имени Дурфи, что, такимъ образомъ, титулъ Дурфіі Тренсома, несмотря на вс происки семейства Дурфи доказать противное, единственною обусловливался незаконной продажей, устроенной Томасомъ Тренсомомъ, и что Байклифы были т самые ‘исконные владтели’, которые могли бы спустить Дурфи Тренсома по холодку, если линіи кутилы Томаса окончательно вымерла и перестала изображать временно-купленное право.

Джонсонъ, какъ помощникъ Джермина, очень хорошо зналъ вс подробности тяжбы, предпринимаемой послдовательными поколніями Бэйклифовъ, изъ которыхъ Морисъ Христіанъ Байклифъ былъ послднимъ,— длинной, томительной тяжбы, поглотившей состояніе обоихъ семействъ и послужившей только къ размноженію и утучненію хищниковъ, не упускавшихъ случая поживиться на чужой счетъ. Тяжба кончилась смертью Мориса Христіана Байклифа въ тюрьм, но еще до его смерти, Джермину удалось открыть и доказать существованіе одного изъ представителей мужской линіи Тренсомовъ, въ обезпеченіе титула Дурфи. Этотъ представитель стариннаго рода и промотаннаго наслдства былъ Томасъ Тренсомъ изъ Литльшау. Смерть Мориса сдлала это открытіе ненужнымъ. Благоразуміе требовало даже вовсе умалчивать объ этомъ. Фактъ остался тайной, извстной только Джермину и Джонсону. Изъ Байклифовъ не оставалось боле никого въ живыхъ, и Дурфи Тренсомы могли считать себя въ полной безопасности, если только не окажется какой-нибудь наслдникъ или наслдница Байклифовъ и не предъявитъ новаго законнаго требованія, узнавъ, что жалкій старикъ Томми Траунсемъ, разнощикъ объявленій, стоящій нетвердыми ногами на краю могилы, единственный представитель мота Томаса, который запродалъ свою долю Исава сто лтъ тому назадъ. Пока бдный продавецъ объявленій еще живъ, Дурфи Тренсомы могутъ законно отстаивать свои права на землю даже въ виду какого-нибудь живаго Байклифа, но эта возможность исчезнетъ, какъ только старый раянощикъ успокоится навсегда на приходскомъ кладбищ.

Но предполагать что-нибудь вовсе не значитъ знать и имть доказательства. У Джонсона въ настоящемъ случа не было въ рукахъ ни одного достоврнаго факта, а еслибъ даже и былъ, то едвали бъ онъ имъ воспользовался. Справка у Медвина, по просьб Джермина, доставила только отрицаніе какихъ бы то ни было свдній относительно женитьбы Байклифа или существованія его наслдниковъ. Но Джонсону тмъ не мене ужасно хотлось узнать, что такое открылъ Джерминъ. Джонсонъ былъ вполн убжденъ, что Джерминъ открылъ что-то состоявшее въ непосредственной связи съ Байклифами. И онъ думалъ не безъ удовольствія, что Джерминъ не могъ ему препятствовать узнать то, что онъ уже зналъ о Томас Тренсом. Онъ нашелъ нужнымъ измнить образъ дйствія и придать нкоторымъ фактамъ новое значеніе. Почемъ знать, можетъ-быть Джермину не всегда, будетъ такъ улыбаться судьба.

Когда корыстолюбіе и алчность проявляются въ боле широкихъ, историческихъ размрахъ, и вопросъ идетъ о войн или мр, часто случается, что люди высокихъ дипломатическихъ талантовъ останавливаютъ вниманіе на одномъ и томъ же предмет, но только съ различныхъ точекъ зрнія. Каждый изъ нихъ думаетъ можетъ быть о какомъ-нибудь герцогств или провинціи, предполагая устроить ея управленіе такимъ образомъ, который наиболе, бы соотвтствовалъ личнымъ видамъ тонкаго дипломата. Но такіе избранные умы въ высшихъ сферахъ никогда не могутъ ошибиться въ расчет, вслдствіе незнанія взаимнаго своего существованія. Ихъ громкіе титулы извстны всякому встрчному, благодаря карманному альманаху.

Но такого рода невдніе очень часто вредитъ и мшаетъ мелко плавающимъ дипломатамъ, которые при иныхъ условіяхъ могли бы быть полезны другъ другу. Джонъ Джонсонъ и Христіанъ или Генри Сваддонъ могли бы, преслдуя одну и ту же цль, достичь ее очень скоро соединенными силами, но атому обстоятельству препятствовало то, что Джонсонъ не зналъ Христіана, а Христіанъ не зналъ, гд найдти Джонсона.

ГЛАВА XXX.

Христіанъ и Джонсонъ встртились однако путями совершенно неисповдимыми. Ихъ свелъ Феликсъ Гольтъ, человкъ, у котораго ужь вовсе ничего не было общаго ни съ пронырой Джонсономъ ни съ празднымъ паразитомъ Скаддономъ.

Лайонъ просилъ Феликса сходить въ Дуффильдъ 15-го декабря, чтобы узнать, кого назначутъ кандидатами отъ свернаго Ломшайра. Священнику хотлось узнать, какъ будетъ происходить дло, и желаніе угодить ему перевсило въ Феликс многія другія причины, побуждавшія его не желать быть въ этотъ день въ Дуффильд.

— Я непремнно взбшусь, говорилъ Феликсъ: вдь вы знаете мою слабую сторону. Я не люблю подвергать себя искушенію безъ крайней надобности. Но, впрочемъ, если вамъ хочется, я схожу. Пусть это послужитъ для меня урокомъ терпнія.

Слабая сторона, на которую намекнулъ Феликсъ, было его совершенное неумнье владть собою въ порыв гнва. Крпкое, сильное здоровье, отреченіе отъ всякихъ эгоистическихъ желаній и требованій, постоянное напряженіе мысли на серіозныя цли, далеко превышающія будничный уровень, доставили ему прекрасный, ровный нравъ, характеръ, чуждый раздражительности, недоступный прихотямъ или капризамъ. Онъ былъ преисполненъ долготерпнія къ неразумной матери своей, ‘не дававшей ему цлыми днями покоя и доводившей волю его до послдней степени напряженія’. Онъ старался наполнить дни свои такими занятіями, которыя требовали самаго высокаго терпнія, которыя вызывали изъ глубины души его ручейки доброты и великодушія, питаемые въ сильныхъ и энергическихъ душахъ глубоко ндрящимися родниками мысли и самоотверженія. Такимъ образомъ сила и энергія только помогли быть ему добрымъ и мягкимъ, только совершенно отучили его на тридцать шестомъ году жизни отъ всякихъ малодушныхъ вспышекъ досады. Но страстность натуры, подавленная сознательнымъ самовоспитаніемъ, долгой работой мысли и чувства, иногда пробуждалась, стряхивала иго воли и разсудка и сосредоточивалась въ ярости такой же неукротимой, какою она была въ лта его юности. Онъ зналъ за собою эту способность, или, правильне, слабость, и зналъ, что разъ поддавшись ей, онъ не могъ бы за себя поручиться. Люди очень нервные, очень чувствительные, со слабой, нжной организаціей, часто испытываютъ такого рода ярость, но она губитъ и разрушаетъ только ихъ самихъ и никого не затрогиватъ. У Феликса была сильная, тяжелая рука: онъ зналъ, что онъ могъ быть опасенъ, и избгалъ условій, которыя могли бы довести его до такой крайности, точно также какъ избгалъ бы крпкихъ напитковъ, еслибъ сознавалъ за собою расположеніе къ невоздержности.

День назначенія кандидатовъ всегда ознаменовывался боле или мене успшными продлками, или, говоря боле парламентскимъ слогомъ, военными стратагемами со стороны искусныхъ агентовъ. И Джонсонъ не могъ не воздать себ внутренно хвалу, не воскурить себ немножко иміамъ, сознавая за собою все боле и боле распространяющуюся извстность и расчитывая современемъ сдлаться такимъ же популярнымъ, какъ самъ великій Путти. Выслушивать похвалы избирающей наивности и простоты, получать за это деньги, не особенно безпокоясь о томъ, добьется ли простодушіе до своей конечной цли,— можетъ быть дать нкоторымъ избраннымъ личностямъ родъ самодовольства признаніемъ ихъ превосходства надъ ихъ боле тревожными, боле неспокойными собратьями,— все это стоитъ поставить въ одну категорію съ удовольствіемъ пользоваться истиной исключительно и видть другихъ утопающими, тогда какъ сами вы сухи и стоите высоко,— удовольствіемъ, которое кажется почитается исключительно привилегіей Лукреція и лорда Бекона.

Одною изъ удачнйшихъ сдлокъ Джонсона было слдующее: Сиротъ, ненавистный арендаторъ спрокстонскихъ копей, въ полной увренности, что углекопы и другіе чернорабочіе, подчиненные ему,— безпрекословно послдуютъ его приказаніямъ,— досталъ нсколько телгъ, чтобы отправить въ Дуффильдъ грузъ безгласныхъ энтузіастовъ для поддержки Гарстина, энтузіастъ, оплачиваемый завдомымъ участіемъ Гаретина въ спрокстонскихъ копяхъ,— не долженъ былъ много стоить относительно угощенія. Капиталиста считали заслуживающимъ почета ужъ и потому, что онъ причина, обусловливающая существованіе рабочаго класса. Но Сиротъ недостаточно обдумалъ то, что причина, которую нужно пояснить путемъ доказательствъ и аргументаціи, не можетъ быть предметомъ страстнаго, задушевнаго, искренняго увлеченія углекоповъ: видимый поводъ пива дйствуетъ на нихъ гораздо сильне. И еслибъ даже въ нихъ была какая-нибудь привязанность къ отдаленному Гарстину, ненависть къ черезъ-чуръ непосредственному, черезъ-чуръ близкому Сироту была бы все-таки боле сильнымъ, преобладающмъ мотивомъ. И потому расчетъ Джонсона, сдланный заблаговременно съ Чебомъ, замчательнымъ трактирщикомъ, оказался боле врнымъ. Оба они щедро угощали народъ отъ имени Тренсома. Но окончаніи выборовъ, Джонсону очень можетъ быть придется поболтать съ Путти объ этой удачной продлк, и Джонсонъ наврное выростетъ въ мнніи своего знаменитаго собрата.

Рукоплесканія и крики, толкотня и давка, хохотъ и свистъ, тяжелые удары мелкими метательными орудіями и легкіе удары мелкими шутками, всего этого было достаточно много на сторон Тренсома, чтобы уравновсить подобныя же проявленія въ пользу Гарстина. И неумстное присутствіе Сиротта было очень скоро устранено ловко устроенной западней, выгнавшей его со сцены дйствія совсмъ разбитымъ и хромымъ.

Чебъ никогда еще до этого не чувствовалъ такъ живо, такъ ясно, что подвигъ былъ въ уровень съ его способностями, и вмст съ тмъ ясный, дивный свтъ, въ которомъ предстанетъ его добродтель, когда на выборахъ окажется, что онъ подалъ голосъ, какъ ему предписывалъ долгъ, только за одного Гарстина,— вполн успокоивалъ его совсть.

Феликсъ Гольтъ былъ единственной личностью, изъ присутствовавшихъ при нелпой комедіи, знавшею съ самаго начала исторію продлки съ спрокстонами. Онъ зналъ, что Чебъ продолжалъ подчинять желающихъ и что общаніе Гарольда Тренсома по этому поводу ровно ни къ чему не привело. Глядя на шумную толпу, онъ убждался, что весь планъ былъ приведенъ въ исполненіе совершенно неизмнно, какъ будто бы онъ не произносилъ ни слова противъ. Ему хотлось врить, что Тренсомъ желалъ сдержать данное слово и не съ умлъ, что весьма немудрено при его понятіяхъ объ успх. Желчь противъ кандидата невольно складывалась въ презрительное сожалніе: Феликсъ безпощадно презиралъ людей, рискующихъ честью изъ-за мірскихъ, преходящихъ выгодъ и правъ. Негодованіе его, за неимніемъ нищи, скоро разсялось. Но когда онъ увидлъ Джонсона расхаживающимъ взадъ и впередъ и нашептывающимъ что-то Джермину, онъ почувствовалъ, какъ въ немъ снова закипла досада, и спрыгнулъ съ телги, на которую-было взобрался, чтобы не видть человка, возмутившаго его до глубины души еще при первой встрч въ Спрокстон. Черезъ-чуръ досадно, невыносимо было видть этотъ румяный, круглый образчикъ благоденствія,— видть, какое вліяніе имло на толпу его пошлое лицемріе, подкупленное чужими деньгами,— и знать, что такая нелпая, глупая недобросовстность вздувала знамена реформы и либерализма и посягала на всы правосудія для бднаго, неимущаго класса. Крики и давка все еще продолжались, когда Феликсъ, съ толстой падкой въ рук, проложилъ себ путь черезъ толпу и прошелъ по дуфильдскимъ улицамъ до зеленющаго предмстья, гд рядъ домиковъ плотно обступилъ небольшой общій выгонъ. Тутъ онъ походилъ по свжему, чистому воздуху, сълъ запасенный хлбъ и яблоки, говорилъ себ, что выражать порывисто и неудержимо негодованіе на зло, которое можно искоренить только съ теченіемъ времени,— было бы крайне вредно, пагубно, какъ для общественныхъ видовъ, такъ и для собственныхъ его личныхъ интересовъ, онъ видлъ это такъ несомннно и ясно, что мысль казалась почти предчувствіемъ.

‘Не тратить понапрасну энергіи, прилагать силу только въ крайней надобности, длать маленькія дла, попадающіяся подъ руку, не дожидаясь возможныхъ шансовъ героизма, но всегда быть готовымъ и на геройскій подвигъ, въ случа надобности’ — таковы были правила, которыя онъ безпрестанно повторялъ себ. Разв не напрасною тратою времени и силъ было бы нападать и стараться уничтожить негодяя, шарлатанящаго закономъ? Посл этого разсужденія Феликсъ успокоился настолько, что ршился возвратиться въ городъ, намреваясь впрочемъ не отказать себ въ удовольствіи высказать нсколько язвительныхъ словъ, если, представится удобный, случай. Удары — т же сарказмы, только въ глупой, грубой саорм: остроуміе и колкость — форма силы, оставляющая члены въ поко.

Толпы какъ на бывало. Подниманіе рукъ въ пользу Дебарри и Тренсома и собираніе голосовъ за Гарстина покончили дло этого дня. Но въ улицахъ, гд были воздвигнуты эстрады, и около большихъ гостинницъ было еще нсколько группъ и отдльныхъ прохожихъ. Люди въ безукоризненныхъ сюртукахъ, въ блестящихъ шляпахъ, дожидались, съ большимъ или меньшимъ нетерпніемъ, многознаменательнаго обда или въ Корон, гостинниц Дебарри, или въ Трехъ Черепахъ, гостинниц Гарстина, или въ Лисиц и Собакахъ, считавшейся тренсомовской. Скромные обыватели, уже успвшіе отобдать, виднлись у нкоторыхъ дверей, люди въ очень невзрачныхъ сюртукахъ и въ разнообразныхъ головныхъ уборахъ, обитатели Дуфильда, по большей части безгласные, бродили взадъ и впередъ въ пасмурномъ молчаніи, или прислушивались къ какому-нибудь растрепанному малому въ фланелевой рубашк безъ шляпы и съ взъерошенной рыжей головой, настаивавшему на политическихъ вопросахъ гораздо съ большимъ рвеніемъ, чмъ оказалось таковаго въ джентльменахъ, говорившихъ съ эстрадъ, а другіе обступили шотландца, продававшаго разныя мелочи, иностранный выговоръ котораго какъ будто служилъ ручательствомъ честности и правдивости, которыхъ недоставало сплошь и рядомъ кореннымъ англичанамъ въ ихъ ежедневныхъ и будничныхъ сдлкахъ. Нсколько невзрачныхъ курильщиковъ трубокъ и изящныхъ курильщиковъ сигаръ расхаживали по улицамъ въ-одиночку и молча. Но большинство изъ тхъ, которые принимали рьяное участіе въ выборахъ, исчезло, и кокарды ужъ больше не пестрили густую толпу подобно цвтамъ посреди травы. Мостовая была усяна обрывками, остатками различныхъ веществъ, служившихъ для метанія во время самаго разгара выборовъ и теперь сплюснутыхъ, раздавленныхъ тяжелыми ногами. Дятели умаялись, и шумъ и движеніе и явственно раздававшіеся отдльные голоса показались Феликсу молчаніемъ и тишиной посл гвалта, которымъ были полны площади и улицы, когда онъ ихъ оставилъ.

Группа вокругъ оратора въ фланелевой рубашк кучилась на углу переулка, и самъ ораторъ возвышался головой и плечами надъ слушателями, не потому чтобы онъ былъ высокъ, а потому что стоялъ на камн. На противоположномъ углу переулка помщалась большая гостинница Лисицъ и Собакъ, и эта часть города считалась самой либеральной. Феликса привлекла эта. группа, ему понравился ораторъ, обнаженные руки котораго были на славу мускулисты, хотя съ лица онъ смахивалъ ни человка, живущаго въ жару горнилъ. Онъ опирался о темный камень, возвышившійся позади его, и блдный оттнокъ его рубашки и лица рзко выступалъ на темномъ фон. Голосъ у него былъ высокій и несильный, но Феликсъ сразу призналъ плавность и снаровку опытнаго проповдника или чтеца.

— Это софизмъ всхъ монополистовъ, говорилъ онъ. Мы знаемъ, что такое монополисты: люди, желающіе забрать торговлю въ свои руки подъ предлогомъ доставленія публик лучшихъ товаровъ, лучшихъ предметовъ. Мы знаемъ, къ чему это ведетъ: въ нкоторыхъ мстностяхъ бднякъ не въ силахъ купить щепотки соли, хотя соли на бломъ свт столько, что съ избыткомъ хватило бы на каждаго. Лотъ какого рода пользу приносятъ монополисты публик. Точно также поступаютъ люди, которые убждаютъ насъ не вмшиваться въ политику: они будутъ управлять нами, а какъ — до этого намъ нтъ дла. Мы должны стоять при своемъ дл и кром его ничего не знать, мы люди темные, намъ некогда изучать великіе вопросы. Но я имъ скажу на это вотъ что, величайшій вопросъ въ свт то, какимъ образомъ дать каждому человку долю въ томъ, что происходитъ въ жизни…

— Слушайте, слушайте! сказалъ Феликсъ звучнымъ своимъ голосомъ, какъ будто придававшимъ новую, усиленную выразительность тому, что высказалъ ораторъ. Вс взглянули на него: блое, чистое лицо и выраженіе его, несомннно изобличавшее человка развитаго и образованнаго, при костюм несравненно боле небрежномъ, чмъ обыкновенно одвается большая часть ремесленниковъ по праздникамъ,— возбудили всеобщее любопытство.

— Не свиную долю, продолжалъ ораторъ,— и не лошадиную долю, и не долю машины, питаемой масломъ только для того, чтобы работать и вн работы ничего не смыслить. И не человческая доля длать булавки или дуть стекла, транжирить потомъ и кровью добытыя деньги, взращивать семью невжественныхъ сыновей и не видть ничего лучшаго впереди, это для раба, а мы хотимъ доли свободнаго человка: мы хотимъ думать и говорить и длать все, что касается до насъ лично, видть и понимать, что важные баре, держащіе въ рукахъ кормило правленія, держатъ его прямо и честно. Они говорятъ, что на ихъ сторон знаніе. Хорошо,— зато на нашей сторон нужды и потребности. Мало ли кто не предался бы праздности, еслибъ его не подстрекалъ голодъ, насъ усаживаетъ за работу желудокъ. Есть басня, въ которой баре составляютъ желудокъ, а народъ члены. Но у меня есть другая побасенка. Я говорю, что мы желудокъ, чувствующій схватки голода, и мы засадимъ этихъ аристократовъ, этихъ знатныхъ баръ, называющихъ себя нашими мозгами, работать и придумать для насъ какой-нибудь строй лучше теперешняго. Аристократы положительно управляютъ нами въ свою пользу, но почемъ мы знаемъ, что они при этомъ соблюдаютъ и нашу пользу? Я полагаю, что за ними не вредитъ присматривать, какъ за всякими, другими рабочими. Намъ непремнно нужны инспектора, чтобы знать и видть, исправно ли длается дло и въ нашу ли пользу. Мы хотимъ посылать нашихъ инспекторовъ въ парламентъ. Ну что жъ, скажутъ они, вы добились до билля о реформ, чего же вамъ еще? Посылайте вашихъ инспекторовъ. Но я говорю, что билль о реформ — одинъ обманъ: это ничто иное какъ стачка, для того чтобы поддержать аристократовъ въ ихъ монополіи, это подкупъ многихъ людей съ голосами, чтобъ заставить ихъ молчать о всемъ остальномъ. Я говорю, если человкъ не нищенствуетъ и не крадетъ, но работаетъ изъ-за насущнаго хлба, то чмъ бдне и несчастне онъ, тмъ больше онъ нуждается въ голос для выбора инспектора въ парламентъ,— иначе человкъ, которому хуже всхъ жить на свт, наврно останется въ сторон и будетъ забытъ, а я говорю, что о такихъ людяхъ слдовало бы помнить больше, чмъ о всякихъ другихъ. И лучше всего еслибъ у насъ было право избирательства, право голоса. еслибъ намъ можно было посылать въ парламентъ людей, которые говорили бы за насъ, отстаивали насъ, и необходимо добиться, чтобы парламентъ распускали ежегодно, чтобы намъ можно было мнять поставленнаго отъ насъ человка, если онъ не длаетъ того, что бы мы хотли, то бы онъ длалъ, необходимо еще и то, чтобы землю раздлили такъ, чтобы корольки графствъ не могли длать все по-своему, а должны были бы плясать по одной дудк съ нашимъ братомъ. И говорю, что если намъ, рабочимъ, выпадетъ когда-нибудь человческая доля, у насъ будетъ всеобщая подача голосовъ, и ежегодные выборы въ парламентъ, и избраніе по баллотировк, и избирательные округа.

— Нтъ! этому не бывать, сказалъ Феликсъ, снова обративъ на себя вниманіе публики. Но ораторъ посмотрлъ на него холодно и продолжалъ:

— Этого добивался и сэръ Френсисъ Бордетъ, пятнадцать лтъ тому назадъ, но вся суть въ томъ, что это для насъ существенно необходимо, а кто возьметъ на себя уладить дло — это ужъ вопросъ второстепенный. Но-моему, такъ никмъ не слдуетъ пренебрегать, слдуетъ пользоваться всякимъ удобнымъ случаемъ. Я, напримръ, не особенно довряю либеральнымъ аристократамъ, но если красивая, рзная аристократическая палка съ золотымъ набалдашникомъ изъявитъ готовность превратиться въ метловище, я не замедлю взять ее въ руки и вымести ею весь ненужный хламъ. Вотъ какъ и смотрю на. Тренсома. И если кто изъ васъ водитъ знакомство съ окрестными избирателями, намекните имъ, что вы желаете, чтобы они подали голосъ за Тренсома.

При послднемъ слов, ораторъ спрыгнулъ съ возвышенія и быстро ушелъ, какъ человкъ, занятый но горло, оторвавшійся отъ дла ненадолго и спшащій возвратиться къ длу. Но онъ раззадорилъ свою аудиторію къ слушанію дальнйшихъ разглагольствованій, и одинъ изъ нихъ весьма удачно выразилъ общее настроеніе, немедленно повернувшись къ Феликсу и сказавъ: Что вы на это скажете, сэръ?

Феликсъ немедленно учинилъ то, Что онъ по всей вроятности сдлалъ бы и безъ всякой посторонней просьбы: онъ взобрался на камень и снялъ фуражку, по инстинктивному побужденію, заставлявшему его всегда говорить съ непокрытой головой. Фигура его, рельефно обрисовавшаяся на темномъ каменномъ фон, быта вовсе непохожа на предшествовавшаго оратора. Онъ былъ гораздо выше, голова и шея его были массивне, и выраженіе рта и глазъ совершенно не то, какое сказывалось въ умномъ, но желчномъ лиц и въ язвительной, колкой рчи члена ремесленнаго клуба. Лицо Феликса Гольта было обыкновенно запечатлно задумчивостью и полнымъ отчужденіемъ отъ личныхъ желаній и тщеславія, что всегда служитъ печатью высшаго духовнаго развитія и длаетъ лицо, даже съ грубыми и некрасивыми чертами, достойнымъ названія ‘образа и подобія Божія’. Даже львы и собаки знаютъ разницу въ человческихъ взглядахъ,— я безъ всякаго сомннія дуфильдцы, взглянувъ на Феликса, безсознательно подчинились величію его выразительнаго, энергическаго рта и спокойной ясности его срыхъ глазъ, далеко не похожихъ на то, что они привыкли встрчать въ людяхъ, облачавшихся по праздничнымъ днямъ въ бархатныя куртки и крахмальные воротнички. Когда онъ началъ говорить, контрастъ голоса оказался еще сильне контраста наружности. Человка въ фланелевой рубашк слышала только ближайшая группа — да онъ вроятно и не желалъ, чтобы его слышали вс.

Но Феликсъ сразу возбудилъ вниманіе всхъ, даже стоявшихъ на нкоторомъ разстояніи.

— Я думаю, началъ онъ, почти непосредственно вслдъ затмъ, какъ къ нему обратились съ вопросомъ, что другъ вашъ былъ правъ, говоря, что самое главное въ томъ, чтобы каждому человку дали человческую долю въ жизни. Но я думаю, что онъ придаетъ праву голоса и избранія слишкомъ большое значеніе. Я вполн согласенъ, что ремесленному рабочему классу необходима власть. Я самъ ремесленникъ и никогда ничмъ инымъ не буду,— но власть власти рознь. Власть можетъ длать зло — разрушать и уничтожать то, что было сдлано, достигнуто цною большихъ издержекъ и тяжелаго труда,— быть жестокимъ, слабымъ, лгать, развратничать, заводить раздоръ, говорить вредныя и пустыя слова. Такая власть присуща невжественной масс, а невжественная масса не уметъ сдлать ни складнаго стула, ни посять, ни возрастить картофель. А гд же ей управлять большою землею, издавать мудрые законы, давать кровъ, пищу и одежду милліонамъ людей? Невжественная власть въ конц концовъ приводитъ къ тому, къ чему приводитъ дурная, злая власть,— приводитъ къ нищет. Я мечтаю для рабочаго класса объ иной власти, но я вполн увренъ, что всевозможныя права по выборамъ ни на волосъ не приблизятъ насъ къ этой власти въ настоящее время. Мы или дти наши придутъ къ ней только съ теченіемъ времени. Я твердо увренъ въ томъ, что у насъ будетъ много большихъ перемнъ, и что съ теченіемъ времени люди станутъ стыдиться того, чмъ теперь гордятся. Мн хочется только убдить васъ, что выборныя права не дадутъ вамъ путной, настоящей политической власти, при существующемъ порядк вещей, а если вы приметесь за дло какъ слдуетъ, вы можете достигнуть власти скоре, и безъ выгодныхъ правъ. Можетъ быть вс вы, слушающіе меня, люди трезвые, умные, старающіеся познавать жизнь и людей какъ можно лучше и не быть дураками. Дуракъ или идіотъ тотъ, который ожидаетъ такихъ вещей, какія невозможны, немыслимы, никогда не могутъ быть, онъ льетъ молоко въ кружку безъ дна и воображаетъ, что молоко тамъ останется. Чмъ больше у человка такихъ нелпыхъ и невозможныхъ ожиданій, тмъ боле онъ дуракъ или идіотъ. И если рабочій человкъ будетъ ожидать отъ права голоса того, чего оно ему никогда не можетъ дать, онъ докажетъ только этимъ свое крайнее безуміе. Надюсь, что довольно ясно, не правда ли?

— Слушайте, слушайте, сказало нсколько голосовъ, но не изъ прежней группы. То было нсколько прохожихъ, привлеченныхъ звучнымъ голосомъ Феликса, и по большей части торіевъ изъ Короны. Въ числ ихъ былъ Христіанъ, курившій сигару съ тмъ самодовольствомъ, которое онъ всегда ощущалъ посреди людей, не знавшихъ его и безъ сомннія принимавшихъ его за нчто боле значительное, чмъ онъ былъ на самомъ дл. Слушатели изъ Лисицъ и Собакъ постепенно тоже присоединились къ кружку. Феликсъ, польщенный увеличеніемъ слушателей, продолжалъ все съ большимъ и большимъ одушевленіемъ.

— Средство избавиться отъ глупости и безумія заключается въ томъ, чтобы избавиться отъ тщетныхъ, невозможныхъ ожиданій и отъ мыслей, несовмстныхъ съ натурой вещей. Люди, имющіе настоящее понятіе о вод и о томъ, что она можетъ сдлать, превращенная въ паръ и при различныхъ условіяхъ, пріобрли огромную власть въ мір: они научились вертть колеса машинъ, которыя помогутъ многое измнить. Но машинъ не было бы и не было бы пользы отъ нихъ, еслибъ люди имли ложныя понятія о вод и о ея сил. Вс вопросы о выборахъ въ избирательныхъ округахъ и ежегодныхъ парламентахъ и о всемъ остальномъ суть машины, а вода или паръ — сила, которая должна ими двигать, должна проистекать изъ человческой натуры — страстей, чувствъ, желаній. Отъ этихъ чувствъ зависитъ, худо или хорошо будутъ дйствовать машины, а составляя ложное представленіе о людяхъ, мы очень похожи на идіотовъ, воображающихъ, что можно нести молоко въ кружк безъ дна. По моему мннію, надежды на то, что намъ принесутъ одни выборы, можно отнести именно къ такого рода несбыточнымъ и неосновательнымъ ожиданіямъ.

— Все это очень хорошо, сказалъ человкъ въ грязной фуфайк, съ презрительнымъ смхомъ. Но какже мы достигнемъ власти безъ голосовъ и безъ выборовъ?

— Я скажу вамъ, въ чемъ заключается величайшая власть на свт, сказалъ Феликсъ,— въ общественномъ мнніи — въ господствующемъ понятіи общества о правд и неправд, о чести и безчестіи. Это паръ, который долженъ двигать машинами. Можетъ ли политическая свобода сдлать насъ лучше, точно также какъ религія, которой мы не вримъ, если люди смются, видя, какъ ею злоупотребляютъ и оскверняютъ ее? А пока общественное мнніе таково, какое оно есть теперь, пока люди не имютъ лучшихъ и очищенныхъ понятій объ общественныхъ понятіяхъ, пока развратъ не считается гнуснымъ и не вызываетъ всеобщаго презрнія, пока людямъ не стыдно въ парламент и вн парламента длать изъ общественныхъ вопросовъ, касающихся блага милліоновъ людей, ширмы для своихъ личныхъ молочныхъ видовъ,— я говорю, что одно распространеніе права голосовъ не поправитъ нашего положенія. Возьмите напримръ насъ, рабочихъ людей разнаго рода. Предположите, что изъ всякой сотни имющихъ право голоса — тридцать человкъ воздержны, расположены ко всему хорошему, способны распознавать правду отъ неправды. А затмъ изъ остальныхъ семидесяти, составляющихъ избирательный округъ, половина нетрезвыхъ, ничего не смыслящихъ ни въ политик, ни въ другомъ въ чемъ, и у которыхъ такъ мало добрыхъ чувствъ, что они тратятъ на попойки деньги, которыми они могли бы кормить и одвать своихъ женъ и дтей, а другая половина если не пьяницы, то такіе невжественные, неразвитые, или лучше глупые, что считаютъ величайшимъ благомъ для себя положить въ карманъ пятишиллинговую монету, когда имъ ее предложатъ. Въ чемъ же скажется политическая сила тридцати трезвыхъ людей? Сила будетъ на сторон семидесяти пьяныхъ и глупыхъ избирателей, и я вамъ скажу, какого рода люди будутъ сажать людей въ парламентъ по своему усмотрнію.

Феликсъ видлъ вс лица вокругъ себя и замтилъ, что кругъ увеличился вновь подошедшими слушателями, но въ настоящую минуту онъ смотрлъ въ пространство, не останавливая взгляда ни на комъ въ особенности. Несмотря на спокойныя, хладнокровныя размышленія съ часъ тому назадъ, теперь закипавшая досада ускоряла его пульсъ, и желаніе унизить и уязвить то, что онъ ненавидлъ, готово было перейдти и въ слово и въ дло. Тонъ его сдлался рзкимъ и язвительнымъ.

— То будутъ люди, которые возьмутъ на себя все дло кандидата и во что бы ни стало всунутъ его въ парламентъ: люди безъ прочныхъ и дйствительныхъ убжденій, но съ наборомъ напыщенныхъ словъ, которыми они съумютъ пользоваться при случа, люди, ищущіе темненькихъ, грязненькихъ путей, чтобы составить себ карьеру, потому что такіе пути де требуютъ ни особенной талантливости, ни чистой совсти, люди, которые знаютъ вс ходы и лазейки подкупа, потому что въ собственныхъ ихъ душахъ нтъ ни одного неподкупнаго закоулка. Такіе люди будутъ непремнно господствовать тамъ, гд большинство избирателей заботится больше о деньгахъ, о выпивк, о разныхъ мелочныхъ цляхъ, касающихся лично ихъ и никого больше, чмъ о томъ, что искони вка называется правдой и правомъ на свт. Представьте себ бднаго избирателя Джека, у котораго семеро дтей и двнадцать или пятнадцать шиллинговъ въ недлю, а можетъ быть и меньше. Джекъ не знаетъ грамот — я не стану говорить, кто въ этомъ виноватъ,— ему никогда не довелось научиться читать, онъ такъ мало знаетъ. Что сдлаетъ бдный Джекъ, если къ нему подойдетъ какой-нибудь сладкорчивый незнакомецъ, одинъ изъ тхъ людей, которые будутъ преобладать, пока ихъ не выживетъ общественное мнніе? Положимъ, что этотъ сладкорчивый незнакомецъ средняго роста, плотный, въ топкомъ бль, въ модномъ сюртук, настолько открытомъ, чтобы было видно изящную золотую цпь, нашъ братъ — неуклюжій, закопченый, нахмуренный чернорабочій, у него цвтъ лица невинный, бло-розовый, волосы очень гладкіе и свтлые, — словомъ, человкъ весьма почтенный, носящій одно изъ звучныхъ, распространенныхъ англійскихъ племенъ — что-нибудь въ род Грина, или Пеккера, или Вальсона или пожалуй Джонсона….

Феликса прервалъ взрывъ хохота большинства слушателей. Нкоторые обернулись къ Джонсону, стоявшему по правую руку Феликса, въ самомъ начал описанія, за ними постепенно послдовали другіе, пока наконецъ на немъ не остановилось всеобщее вниманіе,— и первый взрывъ смха двухъ-трехъ, знавшихъ имя атторнея, достаточно посвятилъ всхъ въ тайну, чтобы сдлать удовольствіе общимъ. Джонсонъ, стоявшій твердо, пока не было упомянуто его имя, теперь поспшилъ уйдти, перейдя отъ необычайной красноты къ необычайной блдности и ощупавъ инстинктивно записную книжку въ карман, какъ будто чувствуя, что не вредило бы записать имена свидтелей.

Вс хорошо одтые слушатели тоже отошли, думая, что букетъ спича заключался въ выходк противъ Джонсона, напомнившій имъ сцену за обдомъ.

— Кто такое этотъ Джонсонъ? сказалъ Христіанъ молодому человку, стоявшему возл него и разсмявшемуся въ числ первыхъ. Любопытство Христіана было естественнымъ образомъ возбуждено тмъ, что можно было бы назвать золотой случайностью.

— Атторней изъ Лондона. Онъ стоитъ за Тренсома. Этотъ хохлатый малый въ углу вроятно какой-нибудь демагогъ изъ радикаловъ, и Джонсонъ вроятно какъ-нибудь оскорбилъ его, иначе онъ не сталъ бы такимъ образомъ говорить противъ человка изъ своей же партіи.

— Я слышалъ, что у Джермина былъ какой-то Джонсонъ подручнымъ, сказалъ Христіанъ.

— Очень можетъ быть, но теперь онъ обитатель Лондона,— человкъ очень дятельный и совершенно самостоятельный, имющій свою собственную контору. Ха, ха! Вотъ будетъ потха, если всмъ этимъ либераламъ подставятъ ножку т же самые рабочіе, которыми они такъ восхищаются!

Дойдя до угла улицы, Христіанъ пришелъ къ ршенію. Онъ видлъ, что Джерминъ ухалъ за часъ передъ этимъ, и не боялся встрчи съ нимъ. Онъ прямо направился къ Лисиц и Собакамъ и спросилъ Джонсона. Первый обмнъ фразъ, имвшій цлью удостовриться, что передъ нимъ былъ дйствительно Джонсонъ, упомянутый продавцомъ объявленій, повелъ къ продолжительной бесд до поздняго вечера, они разстались, помнявшись свдніями, принятыми съ той и другой стороны съ большимъ радушіемъ.

Христіанъ былъ очень остороженъ въ начал, только намекнулъ, что ему извстно нчто, что, на основаніи нкоторыхъ случайныхъ указаній, онъ полагаетъ нелишеннымъ интереса дли Джонсона, но что все зависитъ отъ того, насколько его интересы нераздльны съ интересами Джермина. Джонсонъ отвчалъ, что у него есть много длъ, въ которыхъ Джерминъ не участвуетъ, но что до нкоторой степени у нихъ интересы общи. Христіанъ замтилъ, что по всей вроятности дла по имнію Тренсома составляютъ часть тхъ длъ, въ которыхъ Джерминъ и Джонсонъ, въ случа надобности, замняютъ одинъ другаго, и что въ такомъ случа онъ не видитъ надобности задерживать Джонсона. При этомъ намек Джонсонъ не могъ скрыть порыва любопытства. Онъ никакъ не могъ сообразить, что имлъ Христіанъ въ виду, но Джонсону по многимъ причинамъ хотлось знать какъ можно больше о длахъ Тренсомовъ, независимо отъ Джермина. Мало-по-малу они пришли къ взаимному соглашенію. Христіанъ разсказалъ о своемъ свиданіи съ Томми Траунсемомъ, и заявилъ, что если Джои, сонъ могъ бы доказать ему юридическое значеніе такого свднія, онъ доказалъ бы неопровержимо существованіе законнаго наслдника Байклифа: онъ былъ вполн увренъ и въ факт и въ доказательствахъ. Джонсонъ объяснилъ, что въ такомъ случа смерть стараго продавца объявленій дала бы этому законному наслднику первыя неопровержимыя нрава на наслдство Байклифа, что съ своей стороны онъ былъ бы очень радъ поддержать справедливое притязаніе, но что необходима крайняя осторожность. Почемъ Христіанъ знаетъ, что Джермину извстно что-нибудь объ этомъ наслдникъ или его притязаніяхъ? Христіанъ, все боле и боле убждаясь, что Джонсонъ былъ бы радъ подгадить Джермину, наконецъ упомянулъ объ Эсири, но не сказалъ своего настоящаго имени и свойства своихъ отношеній къ Байклифу. Онъ сообщилъ только, что доставитъ остальныя свднія, когда Джонсонъ примется за дло серіозни и ввритъ его въ руки прежнимъ адвокатамъ Байклифа,— разумется онъ такъ и поступитъ? Джонсонъ отвчалъ, что разумется онъ такъ и поступитъ, но что все это дло обставлено такими юридическими придирками и прижимками, судейскими крючками, о которыхъ вроятно Христіанъ и понятія не иметъ, что притязанія Эсири въ настоящее время еще не могутъ имть законной силы, и что спшитъ не къ чему.

Они разстались, сильно не довряя другъ другу, но все-таки очень довольные пріобртенными свдніями. Джонсонъ еще не зналъ хорошенько, какъ ему дйствовать, но надялся вывести указанія изъ хода событій. Христіанъ принялся обдумывать средства обезпечить личныя свои цли, не расчитывая и не полагаясь много на образъ дйствій Джонсона. Довольно было съ него и того, что онъ теперь былъ убжденъ въ законныхъ правахъ Эсири на имнье Тренсомовъ.

ГЛАВА XXXI.

Наконецъ наступила великая эпоха выборовъ. Но дорогамъ къ Треби засновало множество экипажей, верховыхъ и даже пшеходовъ, гораздо больше, чмъ во время годичной ярмарки. Треби былъ избирательнымъ центромъ для многихъ, лица которыхъ были совершенно чужды городу. Многіе пріхали не для того чтобы подать голосъ, по по дламъ, состоявшимъ въ непосредственной связи съ избраніемъ. Вс знали, что никогда еще выборы въ графств не сопровождались большими интригами и большимъ напряженіемъ, и вс ожидали продолжительной и горячей борьбы между Гарегиномъ и Тренсомомъ. Главная квартира Джонсона была въ Дуфильд, но онъ повторялъ, по примру великаго Нутти, что настоящій дльный агентъ долженъ быть вездсущъ, но совершенно независимо отъ его уговора съ Джерминомъ, присутствіе Джонъ Джонсона имло весьма значительное вліяніе въ Большихъ Треби въ этотъ декабрекій день.

Мелкій моросившій дождь былъ замченъ нкоторыми тори, выглянувшими изъ оконъ спаленъ своихъ, часовъ около шести утра, и обнадежилъ ихъ, что въ сущности день можетъ пройдти благополучне, чмъ ожидали алармисты. Въ дожд было какъ будто что-то успокоивающее и консервативное, но скоро тучи разсялись, и мягкіе лучи декабрьскаго солнца возвратили прежнія опасенія. Такъ-какъ уже были недавно случаи безпорядковъ при реформисткихъ избраніяхъ и такъ-какъ вру требіанскаго округа въ естественный ходъ дла сильно пошатнулъ землевладлецъ со стариннымъ именемъ, предложившій себя въ радикальные кандидаты, то многіе ожидали предстоящихъ выборовъ съ смутнымъ опасеніемъ, что они послужатъ поводомъ къ чему-нибудь въ род поля, на которомъ сойдутся бойцы и сильно потревожатъ покой почтенныхъ людей, и что потому имъ не вредитъ предварительно подкрпить себя водочкой. Фермеры Тренсомовъ были сравнительно спокойны: Гоффъ съ Рабитсъ когда находилъ, что въ сущности и то нехорошо и другое скверно, и что выборы нисколько не хуже скотскаго падежа. Дносъ, смотря съ боле веселой точки зрнія человка достаточнаго и благоденствующаго, разсуждалъ, что если радикалы опасны, то лучше стать на ихъ сторону. Только избиратели за Дебарри и Гарстина имли право видть г.ъ себ мишень для злонамренныхъ людей, а Краудеръ, еслибъ онъ только могъ высказать свои идеи связно и толково, посовтовалъ бы собрать работниковъ со всхъ фермъ и вооружить ихъ вилами на оборону церкви и короля. Но самые храбрые люди были очень довольны перспективой поворчать и поспорить вдоволь.

Крау, главный констебль въ Треби, мысленно составлялъ коротенькій адрессъ къ мятежной толп, на случай надобности, такъ-какъ ректоръ внушилъ ему, что въ подобномъ случа первой его обязанностью будетъ съ умть удержать толпу отъ насилія. Ректоръ съ собратомъ своимъ судьею нашелъ нужнымъ привести къ присяг нсколькихъ запасныхъ констеблей, боясь впрочемъ преждевременнымъ появленіемъ этого почтеннаго люда придать выборамъ слишкомъ воинственный, вызывающій видъ. Клубъ Взаимной Выгоды выставилъ въ разныхъ мстахъ оранжевые флаги торіевъ наряду съ синими знаменами виговъ. Ни одинъ изъ клубовъ не выставилъ радикальной лазури: члены спрокстонскаго клуба явились вс въ темно-синемъ, а Чебъ такъ облачился въ цвтъ виговъ съ головы до ногъ, что издали казался огромной гентіаной {Растеніе горечавка.}. Вс были твердо уврены, что ‘бравые молодцы’, представители клуба Взаимной Выгоды, носившаго девизъ ‘братской любви’, представляли значительную гралуданскую силу, твердо намревающуюся поощрять и поддерживать здравомыслящихъ избирателей. Но значительное количество углекоповъ, рудокоповъ, матросовъ, воспользовавшихся свободой британскихъ подданныхъ, чтобы присутствовать въ Треби при этомъ многознаменательномъ событіи, казалось представляли изъ себя возможность негражданской силы съ весьма смутными политическими воззрніями, которыя обнаружатся вроятно только на дл, когда они станутъ кричать и ломить стною въ пользу того или другаго начала.

Къ избирательнымъ палаткамъ вело нсколько дорожекъ, и вс вступавшіе въ нихъ имли возможность слышать отъ подходившихъ съ противоположной стороны, какіе были самые главные и рельефные недостатки ихъ образа дйствія и самой ихъ личности, потому что требіанцы того времени думали, не подозрвая, что въ этомъ отношеніи они могли бы опереться на авторитетъ Цицерона,— что физическіе недостатки противника были законнымъ поводомъ къ осмянію его, но если избиратель парализовалъ колкія выходки значительнымъ запасомъ красоты,— его все-таки клеймили формулой, въ которой прилагательнымъ было тори, вигъ или радикалъ, судя по обстоятельствамъ, а существительнымъ — бланкъ, который предоставлялось говорившему наполнить по своему усмотрнію.

Многіе изъ наиболе робкихъ предпочли пройдти черезъ это испытаніе какъ можно раньше утромъ. Однимъ изъ первыхъ былъ Тимофей Розе, джентльменъ изъ Ликъ-Малтона. Онъ выхалъ изъ дома съ какимъ-то предчувствіемъ, обернувъ свои самыя жизненныя, чувствительныя части тла фланелевыми бинтами и надвъ два пальто, взамнъ лагъ, но подумавъ, съ сердечнымъ трепетомъ, что нтъ никакой возможности предохранить голову, онъ еще больше поколебался въ своемъ намреніи подавать голосъ и еще разъ замтилъ м-ссъ Розе, что тяжелы времена, когда независимому земледльцу приходится подавать голосъ волей-неволей, но наконецъ, подзадориваемый мыслію, что позорно, и главное неблаговидно, не поддержать въ такомъ трудномъ дл своихъ собратьевъ, онъ услся въ гигъ, взявъ съ собой здоровеннаго конюха, которому приказалъ не терять господина изъ виду, когда тотъ пойдетъ въ избирательную палатку. Никакъ не позже девяти часовъ, м. Розе, подкрпивъ себя рюмочкой пополамъ съ водой въ Варкиз, ухалъ въ гораздо боле мужественномъ настроеніи и завернулъ къ м. Нолану передъ выздомъ изъ города. Онъ считалъ бывшаго лондонца человкомъ опытнымъ, который съуметъ оцнить по достоинству предпринятый имъ шагъ и не замедлитъ сообщить о его умномъ и великодушномъ образ дйствія всмъ остальнымъ. Ноланъ наблюдалъ за пересадкой нсколькихъ кустовъ въ своемъ саду.

— Ну-съ, любезный мой Ноланъ, сказалъ Розе, самодовольно улыбаясь во все свое широкое красное лицо,— вы уже подали голосъ?

— Нтъ еще. Я только собираюсь идти.

— Напрасно, не слдуетъ терять времени, отнюдь не слдуетъ. Я сказалъ себ, что если я хочу оказать джентльмену одолженіе, то не слдуетъ мшкать. Вдь вы знаете, что я не обязанъ никому голосомъ,— я, благодаря Бога, въ такомъ положеніи, что могу быть совершенно независимымъ.

— И прекрасно, любезный мой сэръ, сказалъ Ноланъ, сжимая нижнюю губу двумя пальцами. Пойдемте-ка къ м-ссъ Ноланъ.

— Нтъ, нтъ, благодарю. Меня дома ждетъ жена. Но, какъ я вамъ сказывалъ, я человкъ независимый и нахожу, что не мое дло высказывать расположеніе одному больше, чмъ другому, но что слдуетъ обдлывать дла какъ можно глаже. Еслибъ я былъ фермеромъ, я, разумется, подалъ бы голосъ въ пользу моего помщика. Это само собой разумется, но я всмъ желаю добра, и если у кого окажется больше голосовъ, то это отнюдь не по моей вин, потому что если можно подавать голосъ за двухъ, то и слдуетъ, чтобы все вышло гладко и ровно. Такимъ образомъ я далъ одинъ голосъ Дебарри, а другой Тренсому, а что касается до Гарстина, то онъ, говорятъ, тоже держитъ сторону Дебарри.

— Да помилуйте, сэръ, сказалъ Ноланъ, разсмявшись и закашлявшись,— разв вы не понимаете, что вы могли бы остаться дома и вовсе не подавать голоса, потому что вамъ все равно, кто будетъ ходатайствовать за насъ въ парламент: радикалъ или вигъ?

— Мн очень жаль, что вы находите возможнымъ осуждать то, что я сдлалъ, Ноланъ, сказалъ Розе, сильно пріунывъ. Я думалъ, что вы согласитесь со мной, такъ-какъ вы человкъ умный. Но независимому человку не остается ничего больше, какъ примирять и угождать всмъ, прибавилъ Розе, протянувъ руку на прощанье, и снова услся въ гигъ.

Когда Тимофей Розе выхалъ изъ города, толпа на королевской улиц и на площади, гд стояли палатки для собиранія голосовъ, стала прибавляться. Избирателей впрочемъ было немного и добрые люди, пришедшіе въ это утро съ разныхъ концовъ и просидвшіе наканун до поздней ночи за бутылками, нуждались въ нкоторомъ подкрпленіи силъ и бодрости. Ре трактиры въ Треби, не исключая почтеннаго Кроссъ-Кея, были наполнены многочисленнымъ и разнообразнымъ обществомъ. Разумется объ угощеніи не было и помину, разумется изъ нравственной щекотливости, такъ-какъ ужъ разъ дло пошло въ ходъ, но попойка все-таки продолжалась, хотя подъ другимъ названіемъ.

Бдный Томми Траунсемъ, завтракая тамъ фальстафовой порціей хлба и запивая его настойкой домашняго издлія, боле обыкновеннаго торжествовалъ надъ житейскими невзгодами и чувствовалъ себя однимъ изъ героевъ дня. У него на шляп была громадная голубая кокарда и горсть серебра въ грязной мошн, чему онъ самъ искренно удивлялся. По какимъ-то причинамъ, совершенно для него непонятнымъ, ему щедро заплатили за наклеиваніе объявленій въ контор Джермина, несмотря на то, что онъ былъ жертвой продлки, по милости которой онъ разъ нечаянно потерялъ свои собственныя объявленія и понаклеилъ везд объявленія Дебарри, но онъ скоро убдилъ себя, что это было только простымъ признаніемъ его заслугъ, какъ члена стариннаго рода, лишеннаго правъ, и его личнаго участія въ возведеніи одного изъ членовъ семьи въ парламентъ. При такихъ обстоятельствахъ дла, ему необходимо самому быть тамъ, гд того потребуютъ интересы семьи, и придать своимъ присутствіемъ больше значенія каждому сбору голосовъ въ пользу Тренсома. Въ этихъ видахъ онъ пріобрлъ полу-пинтовую бутылку настойки и поспшилъ обратно на площадь, чувствуя себя въ отличномъ расположеніи духа и готовымъ покровительствовать всмъ политическимъ партіямъ, разумется насколько это не будетъ вредно его фамильнымъ интересамъ.

Но стремленіе сосредоточиться на оконечности Королевской улицы, выходившей на площадь, не было всеобщимъ въ увеличивавшейся толп. Многихъ изъ нихъ привлекалъ другой центръ на другомъ конц Королевской улицы, около, Семи Звздъ. То былъ привиллегированный трактиръ Гарстина, гд засдалъ его комитетъ, и многіе изъ избирателей, прізжавшихъ въ городъ съ восточной стороны, никакъ не могли его миновать. Разумется, что здсь преобладалъ темно-синій цвтъ и что Пакъ, вожатый спрокстонцевъ, расхаживалъ взадъ и впередъ, подбивая избирателей подавать голоса за джентльмена съ наибольшимъ количествомъ паевъ въ спрокстонскихъ рудникахъ. Но въ Королевской улиц было столько боковыхъ улицъ и переулковъ, что толпа, несмотря на постоянный наплывъ новыхъ лицъ, не могла дойдти до давки. Переулки, примыкавшіе къ Королевской улиц, пользовались весьма почетной репутаціей. Два изъ нихъ разили пивомъ и виномъ, одинъ велъ къ винному и пивному складу Тильо, а въ другомъ часто выгружались сыры Муската. И даже нкоторые изъ входныхъ дверей подваловъ украшались грудами товара, составлявшими одну изъ пріятныхъ характеристикъ Треби.

Между десятью и одинадцатью часами наплывъ избирателей усилился, и вся сцена сдлалась оживленнй. Шутки, сарказмы, смхъ и брань, для многихъ слушателей замнявшіе остроты, начали сопровождаться боле дятельными демонстраціями, сомнительнаго добродушія. Толпа начала волноваться, образовывать кружки, которые безпрестанно сходились и расходились, отводя немножко душу въ боле или мене крупныхъ выраженіяхъ. Трудно было бы ршить, кто первый подалъ примръ переходу отъ словъ къ дйствію. Многіе думали, что Яковъ Коффъ, пансіонеръ торійской богадельни и постоянное, всмъ извстное украшеніе трактировъ, но вопросъ объ иниціатив къ дл безпорядковъ — дло весьма темное, какъ извстно. Въ сущности, въ подобныхъ случаяхъ даже не требуется одного зачинщика. Положительно только то, что Чебъ, желавшій непремнно заявить, что онъ подавалъ голосъ въ пользу одного Гарстина, былъ одинъ изъ первыхъ, ощутившихъ на себ начало волненія, потому что ему сломали шляпу и сильно помяли бока торійцы въ интересахъ Дебарри. Съ другой стороны говорили, что въ то же время Пинкъ, сдельщикъ, былъ остановленъ шайкой бунтовщиковъ, вывдавъ отъ него, что онъ намренъ подать голосъ за Дебарри, выпачкали ему сюртукъ мломъ и втолкнули его въ подвалъ, гд онъ остался плнникомъ и лишился возможности подать въ этотъ день голосъ.

Вторая выходка противъ тори была выполнена съ гораздо большимъ воодушевленіемъ. Большинство тренсоминскихъ фермеровъ вышли цлой гурьбой изъ трактира подъ предводительствомъ прикащика Банкса. Бдный Гоффъ шелъ въ числ послднихъ, и его меланхолическій видъ и болзненно согнутая впередъ спина подали поводъ краснобаю Коффу замтить, что почтенный фермеръ очевидно не въ своей тарелк. Гоффъ былъ отрзанъ толпою отъ своихъ товарищей, голоса, горячее дыханіе которыхъ жгло ему уши, спрашивали, сколько у него лошадей, сколько коровъ, сколько жирныхъ свиней, потомъ принялись толкать и перебрасывать его отъ одного къ другому, длать изъ рукъ трубы и кричать ему оглушительно, чтобъ онъ подавалъ голосъ въ пользу Дебарри. Такимъ образомъ меланхолическаго Гоффа проводили толчками до палатки, гд собирали голоса и откуда раздавался страшный гвалтъ и шумъ, тутъ его, совершенно оглушеннаго и сбитаго съ толку, заставили подписаться подъ спискомъ Дебарри и немедленно вслдъ за этимъ чуть не вытолкали въ спину. Возвратясь наконецъ къ групп остальныхъ фермеровъ онъ удивилъ всхъ объявивъ, что фермеръ Тренсомовъ подалъ голосъ за Дебарри, и оттуда опять его вытолкали, спровадивъ взрывами смха.

Ступеньками такого рода и свойства прибаутки и шутки шли развиваясь и разростаясь и начали наконецъ принимать угрожающій видъ. Тори начали чувствовать, что ихъ шутливые выходки встрчали реакцію боле тяжелаго калибра, и что сила и численность была не на сторон здраваго сужденія, но скорй на сторон здоровыхъ кулаковъ и дубинъ. Матросы и рудокопы въ дезабилье какъ будто умножались съ каждой минутой и очевидно никакъ не принадлежали къ партіи порядка. Лавки безпрерывно посщались для закупки различныхъ формъ орудій и метательныхъ снарядовъ, и магистрату, наблюдавшему изъ широкаго окна Маркиза, было дано знать, что господинъ, пріхавшій верхомъ съ другаго конца улицы, былъ повернутъ назадъ и съ лошадью, которая съ перепугу умчалась отчаяннымъ галопомъ.

Крау и его подчиненные и вс констэбли чувствовали, что пора приступить къ какой-нибудь дятельной мр, а то иначе всхъ избирателей запугаютъ, и придется вовсе отложить выборы. Ректоръ ршился ссть на лошадь и выхать въ толпу вмст съ констэблями, онъ отправилъ гонца къ Лингону, предлагая ему съ своей стороны сдлать то же. ‘Спортменъ Джекъ’ былъ вполн убжденъ, что добрые малые не имютъ въ сущности никакого злаго умысла, но онъ былъ довольно храбръ, чтобы встртить лицомъ къ лицу всякую опасность и, разъзжая по улицамъ въ кожаныхъ наколнникахъ и плисовой куртк, убждалъ народъ съ большимъ одушевленіемъ.

Эта остроумная выходка совершилась около двнадцати часовъ: констэбли и магистратъ приняли боле мирныя мры, и это какъ будто удалось. Толпа быстро рдла, самые отчаянные забіяки исчезли или угомонились, метательные снаряды перестали летать, и вдоль королевской улицы очистился довольно значительный проздъ для избирателей. Магистратъ возвратился но домамъ, а констэбли заняли удобные наблюдательные пункты. Весъ посовтовалъ ректору послать въ Дуфильдъ за военнымъ отрядомъ и приказать ему остановиться въ миляхъ трехъ въ Газеркот: въ город было такъ много разной собственности, что не вредило обезпечить ее отъ всякаго риска. Но ректоръ чувствовалъ, что не слдовало умренному и благоразумному магистрату пускаться на такія мры безъ крайней надобности. Онъ думалъ, что личнаго его авторитета достаточно, чтобы обезпечить спокойствіе и благосостояніе Треби.

XXXII.

Феликсъ Гольтъ, сиди за дломъ, безъ учениковъ, выпросившихъ себ праздникъ, желая поглядть на палатки и на толпу, замтилъ около одинадцати часовъ, что шумъ, доходившій до него съ главной улицы, становился все боле и боле значительнымъ. Онъ давно уже боялся, что выборы разыграются чмъ-нибудь весьма непустячнымъ и непріятнымъ, но подобно многимъ, боящимся увлекаться пророческой предусмотрительностью, оканчивающейся по большей части желаніемъ, чтобы ихъ дурныя предзнаменованія осуществились, онъ успокоивалъ себя тмъ, что хотя много было условій, способныхъ вызвать насиліе, но вмст съ тмъ много было и такихъ обстоятельствъ, которыя могли предотвратить его. На этой мысли онъ услся спокойно за работу, ршивъ не смущать своего духа созерцаніемъ того, что было сильно ему не по сердцу. Но онъ былъ человкъ такого склада и сорта, что не могъ не сочувствовать всей душой окружающей жизни и оставаться спокойнымъ и равнодушнымъ, когда вокругъ страдаютъ и длаютъ неисправимое зло. Такъ-какъ шумъ становился все громче и все больше затрогивалъ его воображеніе, онъ не вытерплъ и отложилъ свою копотливую, деликатную работу въ сторону. Мать пришла изъ кухни, гд она пекла рпу, при чемъ маленькій Джобъ старался ей быть полезнымъ по мр силъ, и замтила, что на улиц должно быть убиваютъ кого-нибудь и что выборы, никогда до тхъ поръ не бывшіе въ Треби, должно быть ничто иное какъ день страшнаго суда, что она благодаритъ Бога, что домъ ихъ стоитъ въ переулк.

Феликсъ схватилъ фуражку и выбжалъ изъ дому. Но когда онъ повернулъ на площадь, градоправители верхами были уже тамъ, со всхъ концовъ выдвигались констэбли, и Феликсъ замтилъ, что они не встрчали особенно сильнаго противодйствія. Онъ постоялъ немножко и видлъ, какъ постепенно разсивалась толпа и возстановилось сравнительное спокойствіе, и затмъ возвратился къ м-ссъ Гольтъ сказать ей, что теперь ужъ бояться нечего, что все угомонилось, что онъ опять уйдетъ, но чтобы она, не безпокоилась о немъ. Пусть только оставитъ ему что-нибудь поужинать.

Феликсъ думалъ объ Эсири и о томъ, какъ она должна была встревожиться шумомъ, который долженъ былъ доходить до нея гораздо явственне, чмъ до ихъ дома, потому что Мальтусово подворье было въ нсколькихъ шагахъ отъ главной улицы. М. Лайона не было дома, онъ ухалъ по церковнымъ дламъ въ отдаленный городъ, и Эсирь въ слезоточивой Лидди не могла бы найдти достаточно твердой нравственной поддержки. Феликсъ не видалъ еи посл отъзда отца, но сегодня онъ поддался новымъ доводамъ.

— Миссъ Эсирь на чердак, сказала Лидди, но прежде чмъ она успла повернуться, чтобы сходить на чердакъ,— Эсирь сама сбжала съ лстницы, привлеченная сильнымъ стукомъ въ дверь, пошатнувшимъ маленькій домъ до основанія.

— Я очень рада видть васъ, сказала она поспшно,— пожалуйста войдите.

Когда она заперла за нимъ дверь пріемной, Феликсъ сказалъ:

— Я боялся, что васъ встревожитъ шумъ. Я пришелъ сказать вамъ, что теперь все успокоилось, хотя впрочемъ еще слышно ихъ.

— Да, сказала Эсирь,— мн было страшно. Крики толпы такъ ужасны. Хорошо еще, что отца нтъ дома — что онъ вн всякой опасности, которой могъ бы подвергнуться, еслибъ онъ былъ здсь. Но вы вроятно были въ самомъ разгар опасности, сказала она улыбаясь и твердо ршась не выказывать особенной чувствительности.— Присядьте же и разскажите мн, что случилось.

Они сли въ разныхъ концахъ старой черной софы, и Феликсъ сказалъ:

— Говоря по правд, я заперся и старался быть равно душнымъ къ выборамъ, какъ будто бы я былъ одною изъ рыбъ Лаппы, но наконецъ шумъ сдлался слишкомъ невыносимъ. Я пошелъ и увидлъ только конецъ тревоги. Бдные буяны должно быть присмирли передъ магистратомъ и констэблями. Надюсь, что никого не ушибли. Страшно только, чтобы они опять не принялись за то же черезъ день или два, ихъ податливость можетъ быть вовсе не хорошій признакъ. Въ город много подозрительныхъ личностей, если они еще подопьютъ, дло можетъ кончиться худо. Однако…. Феликсъ замолчалъ на полуслов, какъ будто найдя разговоръ пустымъ и ненужнымъ, сжалъ руки позади головы и, откинувшись на спинку софы, посмотрлъ на Эсирь, которая тоже глядла на него.

— Можно мн побыть здсь немного? сказалъ онъ черезъ минуту, показавшуюся длинной.

— Пожалуйста, сказала Эсирь, красня. Чтобы ободрить себя, она взяла какое-то рукодлье и нагнула голову. Она была ужасно рада приходу Феликса, но она глядла дальше, думала о будущемъ, думала о томъ, какъ онъ удетъ и какъ они разстанутся, можетъ быть съ тмъ чтобы никогда не встртиться. Воля у него была непреклонная. Онъ былъ скалой, а она блымъ, мимолетнымъ облачкомъ.

— Какъ бы мн хотлось быть вполн увреннымъ, что вы смотрите на вещи именно такъ, какъ я, сказалъ онъ вдругъ посл минутнаго молчанія.

— Я уврена, что вашъ взглядъ гораздо врне и благоразумне моего, сказала Эсирь съ горечью и не поднимая глазъ.

— Есть люди, мнніе которыхъ для насъ особенно дорого. Я знаю, что вы думаете, что я человкъ безъ сердца — или покрайней мр безъ сильныхъ привязанностей. Вы думаете, что я ничего не люблю, кром своихъ убжденій и своихъ личныхъ цлей.

— Предположите, что я отвчу въ такомъ же тон? сказала Эсирь, слегка тряхнувъ головой.

— Какъ такъ?

— Да такъ,— что вы считаете меня пустою женщиной, неспособной понимать и врить въ то, что есть лучшаго въ васъ, считая недостаткомъ все, что слишкомъ возвышенно и непонятно для меня.

— Не сбивайте меня. Отвчайте мн прямо на вопросъ. Въ тон Феликса было какое-то выраженіе печальной мольбы. Эсирь уронила работу на колни и посмотрла на него, но не могла сказать ни слова.

— Ма хотлось сказать вамъ — разъ навсегда — чтобы вы знали, что мн легче было бы отдаться любви и быть любимымъ, какъ длаютъ другіе, когда имъ представляется случай, чмъ…

Такая прерывистая рчь была совершенною новостью въ Феликс. Онъ въ первый разъ потерялъ самообладаніе и отвернулся. Онъ измнилъ себ. Онъ началъ то, что по его глубокому убжденію не слдовало продолжать.

Эсирь, какъ настоящая женщина — женщина, жаждущая любви, но не ршающаяся просить или требовать ея,— обрадовалась этимъ доказательствамъ своей власти, но они разбудили въ ней великодушіе, а не осторожность, что съ нею сдлалось бы, еслибы у нея душа была боле мелкая, боле пошлая. Она сказала застнчиво, но съ серіозной задушевностью:

— То, что вы избрали въ жизни, только убждаетъ меня, что ваша любовь была бы лучшимъ благомъ.

Все лучшее въ натур Эсири затрепетало при этихъ словахъ. Величайшее благо, котораго намъ слдуетъ желать для себя,— это возможность, умнье быть справедливымъ, врнымъ себ въ великіе, многознаменательные моменты.

Феликсъ съ быстротой молніи перевелъ взглядъ опять на нее и, наклонясь впередъ, взялъ ея руку и поднесъ къ губамъ на нсколько моментовъ, потомъ опустилъ ее и поднялъ голову.

— Мы всегда будемъ думать самое лучшее другъ о друг, сказалъ онъ, опираясь локтемъ на спинку софы и глядя на нее со спокойной грустью.— Такой минуты мн не доведется пережить вторично. Это мое посвященіе въ рыцарство. Вдь это всегда сопровождалось большой церемоніей.

Онъ улыбался ей, но она сидла, кусая нижнюю губу и крпко сжимая свои руки. Ей хотлось быть достойной того, что она чтила въ Феликс, но неизбжное отреченіе было слишкомъ тяжело. Она видла себя въ будущемъ одинокой и покинутой всми. Очаровательная веселость исчезла съ лица, и тмъ боле трогательна казалась печаль на этомъ дтски-грустномъ личик.

— Скажите мн, что бы вы… началъ было Феликсъ, подвинувшись къ ней ближе, но въ слдующую же минуту онъ всталъ, подошелъ къ столу, взялъ фуражку и пріостановился противъ нея.

— Прощайте, сказалъ онъ очень тихо, не смя протянуть ей руку. Эсирь, не отвчая ни слова, подала ему руку. Онъ слегка пожалъ ее и тотчасъ же вышелъ вонъ.

Она слышала, какъ за нимъ затворилась дверь, и почувствовала себя глубоко несчастливой. Она горько заплакала. Еслибъ она могла выдти за Феликса, она была бы хорошей женщиной. Она не была уврена въ томъ, что безъ него съуметъ навсегда остаться хорошей.

Феликсъ упрекалъ себя дорогой. Лучше было бы вовсе не говорить, чмъ говорить такимъ образомъ. Но главнымъ побужденіемъ его было желаніе доказать Эсири, что онъ высоко цнитъ ея чувства. Онъ не могъ не замтить, какимъ значеніемъ онъ пользовался въ глазахъ ея, и онъ былъ слишкомъ прямой и чистосердечный человкъ, чтобы принимать на себя личину смиренія, которая не привела бы его ни къ чему лучшему. Напротивъ: такія личины, такія комедіи сплошь и рядомъ превращаютъ жизнь въ печальную драму. Феликсу хотлось сказать Эсири, что ея любовь была ему дорога, какъ бываютъ дороги любимые умершіе люди. Онъ чувствовалъ, что имъ не слдовало жениться — что они только погубятъ другъ друга. Но ему хотлось вмст съ тмъ убдить ее, что разлука съ нею будетъ для него тяжелымъ лишеніемъ. И въ этомъ сказалось его великодушіе. Несмотря на то что какое-то необъяснимое, таинственное совпаденіе впечатлній и обстоятельствъ заставило его проговориться, онъ сильно сомнвался въ благоразуміи сказаннаго. Феликсъ чувствовалъ къ Эсири то нжное, искреннее состраданіе, которое мощный солдатъ, привыкшій къ утомительнымъ походамъ и къ тяжкимъ лишеніямъ, чувствуетъ къ своему младшему брату — молоденькому, непривычному рекруту, которому и амуниція кажется тяжелой не по силамъ.

ГЛАВА XXXIII.

Феликсъ не могъ пойдти домой тотчасъ посл разлуки съ Эсирью. Онъ вышелъ изъ города, обошелъ его почти кругомъ, заглянувъ въ поля, полныя декабрской тишины, и потомъ возвратился большой дорогой прямо на площадь, думая, что лучше все-таки посмотрть на людскую суету, чмъ прислушиваться къ внутреннимъ своимъ голосамъ, ему хотлось узнать, на чемъ остановилось дло.

Было около половины втораго, и Феликсъ замтилъ, что въ улицахъ толпа опять выросла до угрожающихъ размровъ. Онъ пробрался съ большимъ трудомъ до палатокъ, но тутъ его такъ окружили, что отступленіе оказалось невозможнымъ, и онъ пошелъ куда его заставляли идти, хотя его ростъ и сила значительно превышали общій уровень толпы, въ которой было однако много вооруженныхъ чернорабочихъ, отлично владвшихъ кирками. Должно быть все самое бдное и оборванное населеніе Треби было тамъ, но Феликсъ, толкаемый все дальше впередъ и впередъ, различалъ въ толп многихъ изъ сельскихъ обитателей и немалое количество людей съ тмъ смлымъ, забубеннымъ видомъ, который почти всегда характеризуетъ фабричныхъ.

Но пока не было еще замтно никакихъ опредлительно злорадныхъ намреній. Несомннно было только то, что большинство толпы было возбуждено виномъ и что на ихъ дятельность можно было настолько же расчитывать, сколько на дятельность свиней и быковъ, еслибъ ихъ можно было включить въ толпу, оглушить крикомъ и окончательно сбить съ толку пинками. Смутные, оглушающіе крики, мстами случайныя схватки, градъ кулачныхъ ударовъ какъ будто усиливались съ каждой минутой. Констэбли, случайно попавшіе въ толпу, были совершенно безсильны, и если надъ головами виднлся офиціальный жезлъ, онъ двигался совершенно непроизвольно, также чуждый вліянію управляющей руки, какъ баканъ въ волнахъ. Безъ сомннія не было недостатка въ ударахъ и ушибахъ, но учесть вс пораженія и поврежденія на такомъ пространств и въ такой суматох не было никакой возможности.

Очевидно, что о собираніи голосовъ не могло быть и рчи, и выборы были отложены. Вроятность серіозныхъ столкновеній возрасла настолько, что преодолла нежеланіе ректора посылать за военной помощью, и когда Феликсъ опять вошелъ въ городъ, въ Дуфильдъ былъ отправленъ посланецъ во весь опоръ. Ректоръ опять хотлъ-было выхать на улицы и прочесть статью о безпорядкахъ съ какого-нибудь пункта, откуда было бы лучше слышно, чмъ изъ оконъ Маркиза, но Крау, старшій констэбль, только-что возвратившійся съ наблюдательнаго поста, объявилъ, что рискъ былъ бы слишкомъ великъ. Привели къ присяг еще нсколько констэблей, но Крау замтилъ пророчески, что если разъ начнется свалка, то толпа всхъ ихъ ни въ грошъ не поставитъ.

Но голосъ ректора былъ громокъ и выразителенъ, и когда онъ прочелъ съ низенькаго балкона статью закона, присовокупивъ къ ней приказаніе всмъ разойдтись по домамъ или къ своимъ обычнымъ занятіямъ, впечатлніе вышло весьма сильное. Вс внимательно выслушали его слова, и посл заключительнаго восклицанія ‘Боже храни короля’ наступила на нсколько минутъ сравнительная тишина. Потомъ народъ снова началъ двигаться, шумъ снова сталъ возрастать и разросся наконецъ до крика и гвалта хуже прежняго. Толпа все боле и боле начинала походить на запруженную рку. Возможность разойдтись и угомониться представлялась сомнніемъ, все больше и больше приближавшимся къ полному отрицанію.

Крау, считавшій себя тактикомъ, сдлалъ весьма благонамренный шагъ, чуть было не выполнившій его собственнаго предсказанія. Онъ пріхалъ съ магистратомъ окольнымъ путемъ въ Семь Звздъ, и тутъ снова была прочтена изъ окна статья о возстаніи, почти съ такими же результатами, какъ прежде. Ректоръ возвратился тмъ же путемъ въ Маркиза, какъ въ главную квартиру, наиболе приличную для администраціи, но Крау остался на другомъ конц Королевской улицы, гд тоже было необходимо какое-нибудь присутствіе, внушавшее уваженіе. Видя, что время проходитъ и что всякое вліяніе, произведенное-было голосомъ закона, изгладилось, онъ показался у верхняго окна и объявилъ толп, что послали за солдатами и что. если они не разойдутся, ихъ приструнитъ кавалерія вмсто констэблей.

Крау, подобно многимъ другимъ констэблямъ, боле извстнымъ въ исторіи, имлъ ‘дурную репутацію’ и вовсе не пользовался популярностью въ Треби. Очень можетъ быть, что и пріятная всть утратила бы что-нибудь, нисходя съ его устъ, но то, что онъ теперь сказалъ, было такъ непріятно, что вмсто того чтобы убдить и успокоить толпу, онъ только раздражилъ ее больше. Кто-то схвативъ сырой картофель изъ мшка, стоявшаго у дверей мелочной лавочки позади его, бросилъ имъ въ констэбля и попалъ ему прямо въ ротъ. Немедленно вслдъ за этимъ, сырой картофель и рпа полетли десятками въ окна Семи Звздъ и выбили стекла. Феликсъ слышалъ, какъ голоса превратились въ дикій ревъ, и видлъ, какъ толпа ринулась къ желзной лавк, доставившей оружіе боле дйствительное, чмъ рпа и картофель. Раздались крики, что тори послали за солдатами, и смятеніе тхъ изъ толпы, кто да этого держалъ сторону торіевъ, только увеличило общій безпорядокъ.

Но очевидно было, что толпа была противъ Дебарри и склонялась въ пользу Тренсома. Вс разоренныя лавки были изъ числа торійскихъ. Торговцы, кто только усплъ, заперли двери и заставили окна извнутри. Домовладльцы пришли въ неописанный ужасъ и тоскливо ожидали прибытія военной силы. Ректоръ волновался едва ли не боле всхъ: онъ уже отправилъ двухъ гонцовъ въ Газеркотъ за солдатами, но боялся, что обоихъ этихъ гонцовъ гд-нибудь перехватили.

Было три часа: больше часа прошло посл чтенія статьи о возстаніи. Ректоръ Большихъ Треби написалъ негодующее посланіе къ Лингону, ректору Малыхъ Треби, говоря, что толпа, очевидно, воодушевлена радикальнымъ духомъ и что отвтственность за все это падетъ на партію Тренсома. Гд Джерминъ?

Лингонъ отвчалъ на это, что онъ самъ сейчасъ детъ въ Дуфильдъ за солдатами. Что же касается до Джермина, то онъ ему не дядька: Джерминъ отправился куда-нибудь но дламъ — собирать голоса.

Вс дйствующія гражданскія силы ршились на послднее серіозное усиліе. Декабрскій день грозилъ перейдти въ вечеръ и темнота усилила бы безурядицу. Ужасовъ пожара, можно было точно также ожидать, какъ и всякаго другаго бдствія. Констэбди, собравшись въ полномъ состав, вооружились саблями и карабинами: вс почтенные обитатели, съ мало мальскимъ запасомъ храбрости, приготовились бороться за порядокъ, и многіе, въ томъ числ Вебъ и Тильо, думали, что ближайшей обязанностью ихъ было защищать пивоварни и винные погреба, въ которыхъ собственность была такого свойства, что ей вроятне всего могла, бы угрожать опасность, и самая страшная опасность по послдствіямъ. Ректоръ въ порыв благородной ршимости опять выхалъ на лошади, чтобы командовать констэблями, которые могли дйствовать успшно только сплошною массою. По его указанію, колонна вооруженныхъ людей миновала главную улицу и проложила себ путь задворками, чтобы занять два главныхъ переулка, ведшихъ къ виннымъ погребамъ и къ пивоварнямъ и не допускать толпу къ нимъ ни въ какомъ случа.

Между тмъ Феликсъ Гольтъ былъ дятельно занятъ на Королевской улиц. Посл перваго разбитія стеколъ въ Семи Звздахъ, нельзя было поручиться вообще за цлость этой гостинницы. Духъ разрушенія клонился къ полному своему развитію, и все затронутое, или помятое, или какъ-нибудь надломленное — вызывало въ этихъ неразумныхъ людяхъ желаніе доломать, покончить, какъ въ какихъ-нибудь неразумныхъ дтяхъ. Въ Семи Звздахъ скрывался Спратъ, а для нкоторыхъ спрокстонцевъ мысль о томъ, что Спратъ цлъ и невредимъ въ такой день, когда всмъ боле или мене достается и когда такъ умстно и удобно было бы воздать каждому по заслугамъ, была невыносима. Кром того, всмъ сильно хотлось забраться въ самый трактиръ.

Феликса наконецъ втолкнули въ самую середину толпы. Онъ могъ только обороняться и настолько удерживать равновсіе, чтобы не падать, но онъ предвидлъ, что толпа ворвется въ трактиръ, онъ слышалъ крики: ‘Спратъ!’,‘хватайте его!’ ‘мы его оттуда выпроводимъ!’ ‘бей его’! Очень можетъ быть, что въ такомъ разгар страстей не пощадятъ и жизни. Феликсу невыносимо было присутствовать при безумствованіяхъ толпы и ничего не * длать, чтобы унять ее. Даже тщетныя усилія были бы для него лучше, чмъ простое посильное созерцаніе. Онъ могъ бы спасти кого-нибудь въ стнахъ трактира, онъ взошелъ въ него, или, правильне, былъ увлеченъ шайкой самыхъ рьяныхъ зачинщиковъ, которые, разъ попавъ за дверь, разсялись въ разные концы — одни бросились въ погребъ, другіе въ буфетъ, нкоторые бросились по лстницамъ и по всмъ комнатамъ отыскивать Спрата или кого-нибудь другаго можетъ быть, кто бы могъ послужить козломъ очищенія для Спрата, Привлекаемый криками женщинъ, Феликсъ наконецъ добрался до какого-то корридора въ верхнемъ этаж, гд сама хозяйка и нсколько слугъ бгали, въ отчаянномъ ужас взадъ и впередъ отъ двухъ или трехъ полупьяныхъ молодцовъ, которые только-что опустошили запасъ наливокъ, найденный ими въ чулан. Принявъ начальническій видъ, онъ крикнулъ имъ: ‘Сюда ребята, здсь пожива будетъ лучше — ступайте за мной!’ и увлекъ ихъ за собой вдоль корридора. Они добрались до лстницы, какъ разъ во время, чтобы увидть, какъ несчастнаго Спрата, полураздтаго и кричащаго, волокли внизъ по ступенькамъ. Никто его впрочемъ не билъ и не толкалъ, какъ будто его берегли для казни на боле широкомъ простор, гд ею могло бы насладиться большее количество зрителей. Феликсъ пошелъ за ними слдомъ, твердо ршившись предохранить, если только будетъ какая возможность, и палачей и жертву отъ крайнихъ и пагубныхъ послдствій. Онъ старался предугадать ихъ намренія

Внизъ но лстниц, по мощеному двору до воротъ, Спрата волокли, какъ какую-нибудь кучу грязнаго блья и лохмотьевъ. Когда его вытащили за ворота, поднялся оглушительный крикъ и ревъ, хотя многіе изъ толпы не имли ничего противъ него и только подозрвали, что у другихъ могли быть противъ него какія-нибудь личности. Но Спрата между тмъ волочили дальше къ боле широкому мсту улицы, а враги его кричали: ‘Окружить его — вздернуть его,— посмотримъ, на что онъ теперь похожъ!’

— Ткни его въ шею, и ну его къ черту, сказалъ кто-то изъ толпы.— Пойдемте къ Тильо въ погреба — тамъ джину больше!

Феликсу стало страшно. Волоча Спрата за ворота, толпа приблизилась почти къ самому переулку, который велъ къ Тильо. Феликсъ старался держаться какъ можно ближе къ жертв. Онъ бросилъ свою палку и схватилъ дубину изъ рукъ одного изъ первыхъ ворвавшихся въ Семь Звздъ, голова у него была обнажена, неразборчивому созерцателю со стороны онъ долженъ былъ непремнно показаться предводителемъ толпы. Таковымъ его и сочли нкоторыя лица, тревожно присматривавшіяся къ волненію изъ верхнихъ оконъ своихъ домовъ, они наконецъ увидли, какъ онъ съ большими усиліями проталкивался къ самому Спрату.

Между тмъ отрядъ констэблей усплъ дохать до переулка Тильо и преградить въ него путь толп. Онъ сразу замтилъ, что посреди толпы была какая-то жертва. Одинъ изъ самыхъ храбрыхъ констэблей, по имени Токеръ, чувствуя, что нечего терять времени на. размышленіе, пригласилъ товарища послдовать за нимъ и проложилъ себ путь саблей. Въ эту минуту Спрата отпустили — почти безжизненнаго, совсмъ обезсилвшаго отъ ужаса, и люди, тормошившіе его, отступили на нкоторое разстояніе, какъ-будто для того чтобы позабавиться его созерцаніемъ. Феликсъ воспользовался случаемъ и ринулся впередъ, чтобы прикрыть его. Токеръ, вообразивъ, что Феликсъ былъ назначенъ исполнить роль палача — потому что вс способности Токера заключались скоре въ мускулахъ, чмъ въ мозгахъ и глазахъ,— бросился на Феликса, намреваясь его повалить и смять. Но Феликсъ былъ очень зорокъ и догадливъ, онъ сразу понялъ положеніе и выбралъ изъ двухъ золъ меньшее. Съ быстротою молніи онъ обернулся къ констэблю, накинулся на него и старался овладть его оружіемъ. Въ борьб, на которую отвсюду смотрли съ напряженнымъ вниманіемъ, констэбль упалъ, и Феликсъ вырвалъ у него саблю изъ рукъ. Толпа вокругъ него гаркнула ура, воображая, что онъ нападалъ на констэбля въ ея видахъ. Токеръ лежалъ не двигаясь, но Феликсъ не воображалъ, чтобы онъ былъ серіозно ушибленъ.

— Не троньте его! сказалъ Феликсъ.— Отпустите его. Давайте сюда Спрата и ступайте за мной.

Феликсъ вполн сознавалъ всю отвтственность своего положенія. У него главнымъ образомъ передъ глазами были вс ужасы того, что могло бы произойдти, еслибъ массу хаотическихъ желаній и побужденій не отвратить отъ дальнйшихъ покушеній на мста, гд бы они попали въ самый центръ одуряющихъ и воспламеняющихъ матеріаловъ. Въ такіе моменты мудрено предвидть возможность какого-нибудь недоразумнія, какого-нибудь личнаго неудобства или опасности: природа не длаетъ людей въ одно и то же время энергическихъ и восторженныхъ и мелочно расчетливыхъ. Онъ вообразилъ, что въ рукахъ его власть, и ршился выручить слпую толпу изъ страшной опасности до прибытія военныхъ силъ, которыя могли нагрянуть съ минуты на минуту.

За нимъ послдовали тмъ охотне, что видли, какъ переулокъ Тило загородили констэбли, изъ которыхъ многіе были вооружены огнестрльнымъ оружіемъ, и всюду, гд не встрчается сильнаго противодйствія, предложеніе сдлать что-нибудь новое вызываетъ глупое, тупое любопытство. Многіе изъ спрокстонцевъ знали Феликса въ лицо и воображали его выше уровня обыкновенныхъ людей. Глядя на него съ саблей въ рук, впереди всхъ и выше всхъ, они нашли въ сущности лучше всего послдовать за нимъ. Человкъ энергическій, съ опредленной волей, дйствуетъ какъ знамя, воодушевляющее вокругъ себя нершительныя и безсмысленныя единицы толпы. Феликсъ расчитывалъ именно на этого рода вліяніе на людей, умственное состояніе которыхъ превратилось въ несвязное смшеніе инстинктовъ и смутныхъ впечетлній. Онъ двинулъ ихъ впередъ ободряющими словами, приказывая имъ не волочить и не обижать Спрата, но взять его съ собой и нести туда, куда онъ прикажетъ. Люди, непосредственно слдовавшіе за нимъ, были твердо уврены что у него была какая-нибудь опредленная и достойная вниманія цль, тогда какъ люди, бжавшіе впереди, двигались подъ сознаніемъ, что вроятно бгущіе сзади нихъ и толкающіе ихъ. знаютъ что длаютъ и имютъ основаніе длать именно такъ, а не иначе, Эта-то смсь толканія впередъ однихъ и податливости другихъ къ толчкамъ составляетъ сущность исторіи многихъ человческихъ дяній.

Феликсу въ сущности хотлось вывести толпу ближайшимъ путемъ изъ города, поддерживая въ ней мысль, что онъ ведетъ ее къ чему-нибудь достойному вниманія, а между тмъ онъ надялся, что подойдутъ солдаты, и толпа, въ сущности не движимая дйствительными политическими страстями или яростью противъ общественныхъ различій, едва ли окажетъ сопротивленіе военной сил. Присутствіе пятидесяти солдатъ по всей вроятности разсетъ и угомонитъ волненіе сотенъ. Никто не зналъ положительно, какъ велика была толпа: многіе изъ жителей потомъ завряли, что бунтовщиковъ было покрайней-мр дв тысячи. Феликсъ зналъ, что онъ рисковалъ многимъ, но онъ былъ въ совершенномъ забытьи: мы рдко одобряемъ въ обыденной жизни страстныя увлеченія, которыми при иныхъ обстоятельствахъ обусловливаются подвиги, пріобртающіе всемірную славу.

Онъ велъ ихъ къ тому мсту, гд улица развтвлялась съ одной стороны въ широкое отверстіе между двумя заборами, а съ другой стороны выходила на полный просторъ Полардсъ-Энда. На этомъ конц улицы была довольно большая площадка, съ небольшой каменной платформой посредин о трехъ ступенькахъ, на которой высился старинный, заплсневлый верстовой столбъ. Феликсъ пошелъ прямо къ этой платформ и остановился около нея, крикнувъ ‘стой’ людямъ, бывшимъ впереди и позади его, и приказалъ несшимъ Спрата положить его тутъ. Вс остановились и уставились на столбъ, и можетъ быть тутъ впервые оконечности толпы сознали, что человкъ съ саблей въ рук намренъ предводительствовать ими.

— Теперь, сказалъ Феликсъ, когда ослабвшаго и дрожавшаго Спрата принесли на каменную платформу, нтъ ли у кого-нибудь веревки? Если нтъ, такъ свяжите платки и давайте скорй сюда. Онъ вынулъ собственный свой платокъ, еще двое или трое подали ему свои. Онъ приказалъ связать ихъ вмст. Вс смотрли на него, не сводя глазъ, Неужели онъ повситъ Спрата?

— Теперь обвяжите его кругомъ пояса, свяжите ему руки назадъ — такъ! и привяжите его покрпче къ столбу.

Когда это было сдлано, Феликсъ сказалъ повелительно:

— Оставьте его здсь — мы за нимъ вернемся, а теперь нечего терять времени, пойдемте ребята вверхъ по Парковой улиц, а тамъ увидимъ!

Это былъ единственный способъ спасти жизнь Спрату. И онъ удался. Удовольствіе видть безпомощнаго человка привязаннымъ удовлетворило толпу на моментъ, если даже въ ней были люди настолько жестокіе и свирпые, чтобы непремнно расчитывать на возвращеніе. Никому и въ голову не пришло, что изъ любаго дома могъ выйдти кто-нибудь и развязать плнника, какъ только они уйдутъ.

Мятежники ринулись въ Парковую улицу шумнымъ потокомъ, затеревъ Феликса въ средину, хотя онъ всячески старался выбраться впередъ. Ему хотлось непремнно направлять толпу разными переулками къ Дуфильду. Онъ убждалъ тхъ, которые оказывались поближе къ нему и въ числ которыхъ между прочимъ былъ Дреджъ, нашъ старый спрокстонскій знакомый, идти впередъ и заставить всхъ слдовать за нимъ, потому что иначе дло не удастся. Наконецъ Феликсъ добился своего, но вскор случилось обстоятельство, принесшее страшное и неожиданное сознаніе, что его планъ можетъ оказаться такимъ же безумнымъ, какъ и вс смлыя предпріятія, когда они разыгрываются неудачей,

Въ безсмысленной, полупьяной толп было нсколько человкъ съ рзкими очертаніями лицъ, которые любили безпорядокъ не изъ одного желанія пошумть и побуянить и сознавали себя далеко невознагражденными за труды, которымъ они себя подвергли, прибывъ на выборы въ Треби, къ чему ихъ главнымъ образомъ побудили слухи, ходившіе въ Дуфильд о томъ, что если дойдетъ дло до общей свалки, то въ мутной вод будетъ удобно ловить рыбу. Нкоторымъ изъ этихъ остроумныхъ людей съ рзкими очертаніями было извстно, что Парковая улица вела къ господскому дому въ Большихъ Треби, который въ ихъ видахъ былъ не хуже, если не лучше любаго банка. Пока въ голов Феликса складывалась его несбыточная, хотя благоразумная цль, эти другіе сыновья Адама леляли намреніе инаго рода,— и наступилъ моментъ ихъ торжества.

Съ нсколькихъ пунктовъ сразу раздался новый возгласъ — послышалось новое приглашеніе.

— Братцы, пойдемте-ка въ Большія Треби!

Съ этой минуты Феликсъ сдлался безсильнымъ, опредлительное и многимъ улыбавшееся предложеніе преодолло его неопредленное вліяніе. Толпа ринулась въ сторону и увлекла съ собою Феликса, Онъ все еще недоумвалъ, идти ли ему прямо въ разрзъ съ толпой. Разъ очутившись на дорог, вн города, посередь по.тейисъ огромнымъ паркомъ подъ рукою, ему было бы легче отбояриться отъ толпы. Сперва ему это показалось самой лучшей мрой,— ему хотлось возвратиться въ городъ какъ можно скоре, въ надежд найдти тамъ военныя силы, и отправить отрядъ для спасенія усадьбы. Но онъ разсудилъ, что направленіе толпы уже достаточно опредлилось и что въ Парковой улиц было достаточно народу, чтобы передать свденіе скоре, чмъ было бы возможно ему самому. Ужъ лучше было идти вмст съ ними и быть своимъ присутствіемъ полезнымъ кому-нибудь въ усадьб въ случа надобности. Онъ не питалъ особенной симпатіи къ семейству Дебарри, по низачто не хотлъ, чтобъ вышла какая-нибудь опасность для кого бы то ни было по его оплошности. Въ эти моменты горькаго недоумнія ему представились весьма грустныя послдствія, и послдствія совершенно независимыя отъ его внутренняго неудовольствія, по предотвратить ихъ теперь не было никакой возможности. И онъ мчался вмст съ толпою къ требіанскому парку, представляя себ самое движеніе свое безуміемъ роковаго, несчастнаго дня, который безчисленное множество мелкихъ, грязныхъ личныхъ видовъ привело къ совершенно неожиданному общему бдствію, угрожавшему закончиться чмъ-нибудь ужаснымъ.

День угасалъ: во многихъ окнахъ усадьбы виднлись огни. Передняя часть толпы уже ворвалась въ домъ, и ловкія, опытныя руки принялись отыскивать гд слдовало серебро, отправивъ часть подручныхъ къ буфетчику съ приказомъ отворить погреба, Феликсъ только-что усплъ проложить путь къ лицевой террас, надясь пробраться оттуда въ комнаты, гд онъ можетъ быть найдетъ дамъ и успокоитъ ихъ увреніемъ въ прибытіи скорой помощи, какъ вдругъ лошадиный топотъ убдилъ его, что отрядъ былъ ближе, чмъ онъ ожидалъ. Когда онъ услышалъ лошадей, онъ былъ какъ-разъ противъ большаго окна комнаты, гд яркая лампа, спускавшаяся съ потолка, освщала группу женщинъ, обнявшихся въ ужас. Многіе изъ толпы между тмъ вбгали по ступенькамъ террасы съ разныхъ сторонъ къ дому. Онъ занялъ постъ передъ окномъ и, размахивая саблей, закричалъ приближавшимся: ‘Назадъ! Солдаты пріхали’. Одни бросились назадъ, другіе авгоматически остановились.

Звукъ копытъ становился все громче и громче. ‘Стой!’ ‘Пали!’ ‘Бей!’ — раздалось, оглушая людей на террас.

Прежде чмъ они имли время и возможность двинуться съ мста, крики и топотъ раздались непосредственно возл нихъ — опять послышалось ‘пали!’ — пуля прожужжала и пронизала Феликсу плечо — плечо руки, державшей обнаженную саблю.

Феликсъ упалъ. Матежники разбгались въ смятеніи, какъ перепуганные бараны. Нкоторые изъ солдатъ подгоняли ихъ, колотя по спинамъ саблями плашмя. Трудне все то было очистить наводненные погреба.

Ректоръ, вмст съ другимъ чиновникомъ и нкоторыми помщиками верхами, сопровождавшій солдатъ, теперь подскакалъ къ террас и бросился къ дамамъ.

Около Феликса образовалась группа. Онъ лежалъ безъ чувствъ. Онъ очень мало лъ въ теченіи дня и совсмъ изнемогъ отъ усталости. Изъ трехъ лицъ, составлявшихъ группу, только одинъ зналъ Феликса, а именно Джонъ Джонсонъ, ревность котораго къ общественному спокойствію привела его изъ Дуфильда, какъ только онъ услышалъ о требованіи солдатъ.

— А знаю этого человка очень хорошо, сказалъ Джонъ Джонсонъ.— Это человкъ опасный — совершенный революціонеръ.

Ночь была тяжелая, безотрадная, на слдующій день Феликсъ, рана котораго была объявлена ничтожной, былъ отправленъ въ ломфордскую тюрьму. Онъ былъ обвиненъ въ трехъ преступленіяхъ: въ нападеніи на констэбля, въ совершеніи убійства (Токеръ умеръ отъ сотрясенія мозга) и въ мятежническомъ покушеніи на усадьбу.

Еще четверо было арестовано: у одного изъ нихъ найденъ былъ золотой кубокъ съ гербомъ Дебарри, три остальныхъ, и въ ихъ числ Дреджъ, обвинялись въ буйств и насиліи.

На утро въ Треби не было и слда террора, но было много печали и воздыханій. Многіе, гораздо боле невинные, чмъ ненавистный Спратъ, стонали отъ серіозныхъ ушибовъ и поврежденій. И на мостовой найдены были, кром трупа бднаго Токера, еще нсколько тлъ, боле или мене сильно пораненныхъ, и наконецъ еще одинъ трупъ. Правда, что никто особенно не горевалъ объ этомъ другомъ труп, и весьма немногіе помянули его добромъ, сказавъ: бдный старикашка! Его вроятно затоптала толпа, когда онъ упалъ пьяный у самаго входа въ Семь Звздъ. Этотъ второй трупъ былъ стараго Тома Траунсема, продавца объявленій,— иначе Томаса Тренсома, послдняго представителя древняго рода.

ЧАСТЬ III.

ГЛАВА XXXIV.

Недлю спустя посл волненія въ Треби, Гарольдъ Тренсомъ пріхалъ въ Тренсомъ-Кортъ. Онъ возвратился изъ города, чтобы провести рождественскіе праздники въ своемъ прелестномъ деревенскомъ дом, впрочемъ далеко не въ праздничномъ расположеніи духа. Онъ не попалъ въ парламентъ, но еслибъ это было его единственной досадой, у него хватило бы настолько смысла и такта, чтобы безъ ропота перенести ее, какъ переносятъ многіе, и заплатить восемь или девять тысячъ, составлявшихъ дну увренности въ томъ, что ему не придется сидть въ слдующемъ парламент. Но разочарованія и огорченія въ жизни, также какъ радости и утшенія, не могутъ быть цнимы порознь, и самый умный, самый милый изъ людей можетъ подвергнуться такому совпаденію разнообразныхъ непріятностей, изъ которыхъ каждая усиливаетъ впечатлніе другой, что они вызовутъ въ немъ нчто въ род болзни. Гарольдъ не сталъ бы особенно печалиться о ничтожномъ требіанскомъ возстаніи, еслибы даже за нимъ послдовало увеличеніе расходовъ по графству, но оборотъ, принятый теперь возмущеніемъ, подалъ поводъ къ размышленіямъ очень горькимъ во многихъ отношеніяхъ. Какимъ образомъ возникли эти неустройства и какимъ путемъ доросли до мятежа, никто хорошенько не зналъ, а несмотря на то, вся укоризна пала на радикальную партію, то-есть на Тренсома и его агентовъ, и въ этомъ отношеніи кандидатство и его результаты сильно уронили кредитъ Гарольда въ графств, то-есть произвели совершенно противоположный исходъ тому, что было предметомъ его завтныхъ стремленій. Кром того, Гарольда сильно мучила участь Феликса Гольта. Память его, всегда хорошая, особенно живо сохранила жалобу Феликса Гольта на возбужденіе и подкупъ спрокстонцевъ и непріятную сцену, произшедшую вслдствіе этого въ контор Джермина, когда человкъ подъ именемъ Джонсона объяснилъ ему невозможность измнить дло, такъ сильно подвинутое впередъ, и повернуть телгу, уже начавшую скатываться съ горы. Припомнивъ негодующія и пророческія слова Феликса Гольта объ опасности возбуждать людей къ безпорядкамъ спаиваньемъ, Гарольдъ не могъ отбояриться отъ мысли, что преступленія, въ которыхъ обвиняли Феликса, были роковымъ стеченіемъ обстоятельствъ, вызванныхъ не добровольнымъ сообществомъ съ мятежниками, но вслдствіе дурно истолкованныхъ стремленій противодйствовать имъ. И эта мысль, сначала мимолетная, потомъ возросшая въ убжденіе, въ одинъ изъ фазисовъ перешла въ непріятное сознаніе, что у него въ рукахъ находится доказательство, которое современемъ можетъ оправдать Феликса — и поставить его самаго и его агентовъ въ свтъ далеко незавидный. Очень можетъ быть, что еще кто-нибудь доставитъ равносильное доказательство въ пользу Феликса — маленькій болтливый диссентерскій проповдникъ напримръ, но во всякомъ случа дло съ спрокстонцами будетъ приведено въ полную ясность. Человкъ, потерпвшій неудачу въ какомъ-нибудь неправомъ, сомнительномъ дл, едва ли можетъ найдти утшеніе въ томъ, что другіе люди, ему близкіе, смотрятъ на это дло, какъ на нчто весьма извинительное и даже естественное. Неликая разница состоитъ въ томъ, что онъ потерплъ неудачу и что лучи свта исключительно падаютъ на его дурныя дла.

Въ этомъ отношеніи Гарольдъ чувствовалъ себя жертвой. Могъ ли онъ препятствовать продлкамъ своихъ агентовъ? Въ этомъ частномъ случа онъ пытался пойдти противъ нихъ, и усилія его оказались тщетными. Начать съ того, что онъ не любилъ двухъ главныхъ своихъ агентовъ, а теперь въ этомъ послднемъ фазис событій сталъ питать къ нимъ самое искреннее нерасположеніе. Джерминъ съ своимъ Джонъ Джонсономъ прибавилъ эту безобразную, грязную исторію требіанскихъ выборовъ къ давно накопившемуся списку неудовольствій и оскорбленій, за которыя Гарольдъ твердо ршился отплатить. Ему попалось на глаза нсколько объявленій, намекавшихъ на какія-то позорныя одолженія, когда-то оказанныя Джерминомъ Тренсомамъ. Если эти намеки не ограничиваются избирательными намеками, тмъ боле основаній на глазахъ свта строго наказать Джермина за вс злоупотребленія по управленію семейными длами и за безцеремонное обращеніе съ его наслдственной собственностью. И свтъ конечно увидитъ все это въ самомъ непродолжительномъ времени. Холодный, самоувренный, надменный адвокатъ дорого поплатится за вс свои продлки въ прошломъ, и такимъ образомъ прекратятся всякія дальнйшія сношенія съ нимъ. Теперь, по окончаніи выборовъ, Гарольдъ намревался заняться частными длами, пока все не придетъ въ полный порядокъ подъ личнымъ его наблюденіемъ.

Въ это утро онъ сидлъ но обыкновенію въ кабинет своемъ, теперь заново и весьма изящно отдланномъ. То было всего только третье утро перваго Рождества, проведеннаго имъ на англійской родин посл пятнадцати-лтняго отсутствія.— и родина, и самый домъ этотъ казались ему невыразимо милыми и дорогими. Блая изморозь лежала на широкихъ аллеяхъ и на пестрой листв гигантскихъ деревъ. Огромныя полнья сухаго дуба пылали въ камин, подъ ногами стлался теплымъ мохомъ коверъ, онъ позавтракалъ съ большимъ аппетитомъ, и ему предстояло наполнить утро интересными занятіями крупнаго землевладльца. По всему дому шаги терялись безшумно но коврамъ или тонкимъ циновкамъ, сни и лстницы постоянно отоплялись, всюду было достаточно слугъ, постоянно занятыхъ дломъ и умвшихъ длать все какъ слдуетъ. Смтливый Доминикъ, былъ всегда подъ рукой, чтобы предупреждать и исполнять вс требованія господина своегои его кроткое, всегда ясное лицо распространялось улыбкой по всему дому, вселяя въ сумрачные англійскіе умы — убжденіе въ томъ, что жизнь — легкое и пріятное бремя, нчто въ род мягкаго и легкаго пуховаго одяла. Старый м. Тренсомъ запасся новыми силами и храбростью со времени прізда Доминика и маленькаго Гарри и съ тхъ поръ какъ Гарольдъ настоялъ на томъ, чтобы онъ катался всякій день. М-ссъ Тренсомъ сама показалась на новомъ, свжемъ фон, въ новомъ плать изъ богатой матеріи. И хотя, несмотря на то, она не казалась счастливою, Гарольдъ или не замчалъ этого, или снисходилъ къ этому, какъ къ неизбжной слабости старыхъ женщинъ, въ жизни которыхъ такъ много однообразія и лишеній. ‘Наши умы усвоиваютъ себ странности и угловатости, какъ и тла наши, думалъ Гарольдъ, и лта упрочиваютъ ихъ въ насъ. Бдная мать! Признаюсь, мн бы не хотлось самому быть старой женщиной. Для того чтобы помириться съ такою жизнію, нужно или много мелочныхъ, суетныхъ интересовъ, или быть любящей бабушкой множества внуковъ и внучекъ. Мн бы хотлось, чтобы она больше любила Гарри. Она должно быть иметъ кой-какія подозрнія насчетъ его матери, и въ этомъ отношеніи также строга и неумолима, какъ въ своемъ торизм. Впрочемъ я длаю все, что могу: мудрено было бы сказать, что ей теперь недостаетъ чего-нибудь для совершенно спокойной и роскошной жизни’.

И въ самомъ дл, Тренсомъ-Кортъ сталъ теперь такимъ домомъ, которому бы позавидовали многія женщины. А между тмъ посреди всего этого изящнаго комфорта Гарольду приходилось утшать и ободрять себя ожиданіемъ близкой и давно-желанной мести. Онъ несомннно былъ не такъ ясенъ и веселъ, какъ обыкновенно, и мать, постоянно внимательно за нимъ наблюдавшая, не осмливаясь предлагать вопросовъ, видла достаточно намековъ и признаковъ, чтобы быть убжденной, что между нимъ и Джерминомъ собирается какая-то гроза. Она не смла предлагать вопросовъ и между тмъ не могла устоять отъ искушенія, чтобы не сказать чего-нибудь горькаго по поводу неудачи Гарольда на выборахъ, отдаляя такимъ образомъ, съ чисто женской безтактностью, еще больше его довріе. Такимъ образомъ бдныя женщины, власть которыхъ заключается исключительно въ ихъ вліяніи, самопроизвольно превращаются въ нчто подобное разстроеннымъ фортепьянамъ и только гонятъ отъ себя мужчинъ.

Въ это утро Гарольдъ приказалъ принести письма къ нему во время завтрака, чего онъ обыкновенно не длалъ. Мать увидла дловыя письма изъ Лондона, которыхъ онъ очевидно поджидалъ съ большимъ нетерпніемъ, и замтила вмст съ тмъ, что письмо, принесенное клеркомъ наканун, назначало свиданіе между Тренсомомъ и Джерминомъ въ Тренсомъ-Корт въ это утро въ одинадцать часовъ. Она замтила, что Гарольдъ выпилъ кофе и оттолкнулъ тарелку съ такимъ невниманіемъ къ завтраку, которое вовсе не было въ его обыкновенныхъ привычкахъ. Она сама ничего не ла, глотки чая только раздражали ее, щеки ея пылали, а руки были холодны. Она все еще была молода и порывиста въ своихъ опасеніяхъ и тревогахъ: вся страстность прошлаго сосредоточилась въ страх.

Когда Гарольдъ вышелъ изъ за-стола, она пошла въ длинную гостиную, гд она могла угомонить тревогу расхаживаньемъ взадъ и впередъ и стараніями уловить звуки шаговъ Джермина, когда онъ войдетъ въ комнату Гарольда, рядомъ съ гостиной. Тутъ она принялась расхаживать посреди розовыхъ атласныхъ креселъ и занавсей, — великая исторія этого міра сосредоточивалась для нея въ маленькой исторіи собственной ея жизни, — мрачная тьма повсюду, исключая узенькихъ дорожекъ собственной ея участи, освщенныхъ рзкимъ свтомъ въ ея женской тоск и тревог. Наконецъ она услышала ожидаемый звонъ, и шаги, и отпиранье и запиранье двери. Не имя силъ ходить дольше, она упала въ большое мягкое кресло, совершенно обезсиленная и физически и нравственно. Она думала не о Божіемъ милосердіи или гнв, но о гнв или милости сына своего. Она думала не о томъ, что ей должна принести смерть, по только о томъ, что ей могла еще дать жизнь.

ГЛАВА XXXV.

Когда Джерминъ вошелъ въ комнату, Гарольдъ, сидвшій за письменнымъ столомъ и разсматривавшій бумаги, повернувшись спиною къ свту и лицомъ къ дверямъ, холодно кивнулъ головой. Джерминъ пробормоталъ: здравствуйте — вовсе непохожее на привтствіе, какимъ адвокату слдовало бы встртить своего патрона. На красивомъ лиц адвоката лежала черная туча недоврчивой, злой ршимости, слегка поразившая Гарольда, воображавшаго, что сила негодованія въ этомъ свиданіи будетъ на его сторон. Никто низачто не ожидалъ бы увидть такого выраженія на лиц Джермина, также рзко противорчившаго холодной непроницаемости, въ которую онъ облачался въ дловыхъ своихъ сношеніяхъ, какъ и веселой ясности его хорошаго расположенія духа въ часы досуга.

Гарольдъ самъ не казался особенно любезнымъ и привтливымъ въ эту минуту, но негодованіе его было такого сорта, которое ищетъ втра, не дожидаясь, чтобы нанести роковой ударъ, то было негодованіе натуры боле сложной, чмъ у Джермина,— мене грубой и сильной въ животномъ отношеніи, мене непоколебимой въ самопоклоненіи и съ большимъ запасомъ благородной гордости. Онъ посмотрлъ на Джермина съ возраставшимъ отвращеніемъ и съ тайнымъ изумленіемъ.

— Садитесь, сказалъ онъ вжливо.

Джерминъ слъ молча, растегнулъ сюртукъ и вынулъ какія-то бумаги изъ боковаго кармана.

— Я писалъ къ Мектайлу, сказалъ Гарольдъ, и поручилъ ему свести вс издержки по выборамъ, такъ что вы можете передать счеты ему.

— Очень хорошо. Я пріхалъ сегодня утромъ по другому длу.

— Если это по поводу мятежа и арестованныхъ, то предупреждаю, что я не намренъ входить ни въ какіе планы. Если меня призовутъ къ суду, я скажу все, что знаю о молодомъ человк Феликс Гольт. Пусть другіе разсказываютъ все что могутъ и хотятъ о проклятыхъ продлкахъ Джонсона съ компаніей.

— Я пришелъ говорить не о мятеж. Я согласенъ съ вами, что это вопросъ совершенно второстепенный. (Когда у Джермина была черная туча на лиц, онъ не растягивалъ словъ и не приводилъ латинскихъ цитатъ).

— Такъ потрудитесь изложить мн свое дло поскоре.

— Я этого только и желаю. Я получилъ свднія отъ лондонскаго корреспондента о томъ, что вы намреваетесь подать на меня жалобу.— Джерминъ, говоря это, положилъ руки на бумаги передъ собою и посмотрлъ прямо на Гарольда.

— Въ такомъ случа, вопросъ для васъ складывается въ то, былъ ли вашъ образъ дйствія, какъ семейнаго адвоката, предосудителенъ и можетъ ли онъ васъ подвергнуть какой-либо отвтственности. Но это вопросъ, который вы потрудитесь разсмотрть и обдумать помимо меня.

— Разумется. Но важне этого есть другой вопросъ, который намъ необходимо разсмотрть вмст.

Тонъ, которымъ Джерминъ сказалъ это, непріятно пошатнулъ въ Гарольд сознаніе господства. Неужели у него вырвутъ оружіе изъ рукъ?

— Я буду знать, что думать и длать, отвчалъ онъ съ прежней надменностью, когда вы скажете, въ чемъ вопросъ.

— Только въ томъ, угодно ли вамъ сохранить фамильное имніе или лишиться его путемъ вполн законнымъ.

— Вы вроятно имете въ виду какую-нибудь изъ секретныхъ продлокъ, въ род аннюитетовъ, въ которыя вы насъ втянули именемъ Джонсона, сказалъ Гарольдъ, чувствуя новый наплывъ негодованія.— Если такъ, то вы лучше передайте это дло моимъ адвокатамъ Даймаку и Галивелю.

— Нтъ. Я думаю, что вы сами будете рады, что я обратился лично къ вамъ съ заявленіемъ, что отъ моей воли зависитъ, чтобы вы остались значительнымъ владльцемъ Свернаго Ломшайра, или удалились изъ графства, съ остатками состоянія, пріобртеннаго торговлей.

Джерминъ помолчалъ, какъ будто для того чтобы дать время почувствовать этотъ уколъ.

— Что же вы хотите этимъ сказать? спросилъ рзко Гарольдъ.

— Я хочу представить вамъ отчетъ о фактахъ, относящихся до распоряженія имніемъ, сдланнаго въ 1729 году: распоряженія, отдающаго титулъ отца вашего и вашъ собственный титулъ прежнимъ владльцамъ имнія, какъ только дйствительный претендентъ будетъ увдомленъ о своемъ прав.

— И вы намрены увдомить его?

— Это зависитъ…. Я одинъ имю вс необходимыя свденія. Отъ васъ зависитъ ршить, долженъ ли я пустить эти свденія въ ходъ противъ васъ, или вовсе не затвать дла, которое лишило бы васъ имнія, вопреки вашему титулу владльца.

Джерминъ опять пріостановился. Онъ говорилъ медленно, но безъ малйшаго колебанія и съ ядовитой опредлительностью ударенія. Прошло минуты дв, прежде чмъ Гарольдъ отвтилъ. Потомъ онъ сказалъ отрывисто:

— Я вамъ не врю.

— Я считалъ васъ умне, сказалъ Джерминъ съ презрніемъ. Я думалъ, что вы поймете, что я слишкомъ опытенъ, чтобы тратить время на побасенки съ человкомъ, объявившимъ себя моимъ смертельнымъ врагомъ.

— Такъ скажите въ такомъ случа, какія у васъ доказательства, сказалъ Гарольдъ, невольно поддаваясь тревог.

— Да я и не былъ намренъ скрывать ихъ. Нсколько недль тому назадъ я убдился въ существованіи наслдника Байклифовъ, старинныхъ противниковъ вашей семьи. Еще боле любопытно то, что всего нсколько дней — положительно со дня безпорядковъ — какъ претензія Байклифа сдлалась законной, и право владнія должно перейдти къ вышесказанному наслднику.

— Потрудитесь сказать, какимъ образомъ, сказалъ Гарольдъ, вставая со стула и ходя по комнат, засунувъ руки въ карманы. Джерминъ тоже всталъ и остановился около камина, лицомъ къ Гарольду.

— Вслдствіе смерти одного старика — пьяницы, затоптаннаго во время мятежа. Онъ былъ послднимъ представителемъ Томаса Тренсома, у котораго ваши предки купили временно право на имніе. Вашъ титулъ умеръ съ нимъ. Было предположеніе, что линія изсякла еще прежде — и на этомъ предположеніи старые Байклифы основывали свои притязанія. Но я напалъ на этого человка какъ разъ передъ окончаніемъ послдняго процесса. Смерть его не имла бы никакого значенія для васъ, еслибъ не было ни одного Байклифа въ живыхъ, но я случайно узналъ, что таковой имется, и что фактъ можно подтвердить законнымъ образомъ.

Съ минуту или дв Гарольдъ не говорилъ ни слова, но продолжалъ ходить по комнат, а Джерминъ оставался въ прежнемъ положеніи, сложивъ руки за спиною. Наконецъ Гарольдъ сказалъ съ другаго конца комнаты презрительнымъ тономъ:

— Все это звучитъ весьма грозно, но вдь нельзя же основываться на одномъ вашемъ показаніи.

— Конечно. Я вотъ приготовилъ копію съ документовъ, которые подтвердятъ мое показаніе. Это — мнніе, составленное по длу боле двадцати лтъ тому назадъ и за подписью главнаго атторнея и перваго адвоката того времени.

Джерминъ взялъ бумаги, которыя онъ положилъ-было на столъ, и принялся вскрывать ихъ медленно и холодно, продолжая говорить и по мр того какъ Гарольдъ приближался къ нему.

— Вы легко поймете, что мы не щадили стараній, чтобы убдиться во всхъ вашихъ правахъ во время послдняго процесса съ Морисомъ Христіаномъ Байклифомъ, который угрожалъ вамъ окончательнымъ разореніемъ. Этотъ документъ — результатъ консультаціи, онъ сообщаетъ мнніе, которое должно быть принято какъ окончательный авторитетъ. Вы можете пробжать его глазами, если хотите, я подожду. Или прочтите вотъ это краткое изложеніе всего дла. Джерминъ подалъ одну изъ бумагъ Гарольду и указалъ на окончательный выводъ.

Гарольдъ взялъ бумагу, съ легкимъ движеніемъ нетерпнія. Ему не хотлось послушаться указаній Джермина и ограничиться краткимъ изложеніемъ. Онъ пробжалъ весь документъ. По въ дйствительности онъ былъ слишкомъ взволнованъ, чтобы уловить вс подробности, и прочелъ бумагу почти машинально, потомъ бросился въ кресло и ршился остановить вниманіе на заключеніи, на которое указывалъ Джерминъ. Адвокатъ наблюдалъ за нимъ, когда онъ читалъ и дважды перечелъ:

‘Чтобы заключить мы убждены, что титулъ настоящихъ владтелей имніемъ Тренсомъ основывается единственно на временной продаж изъ рукъ первоначальнаго владтеля, состоявшейся въ 1729 году и имющей всъ только до тхъ поръ, пока будутъ существовать представители линіи, въ пользу которой состоялась продажа. Мы очень рады были убдиться, что таковой представитель существуетъ въ лиц Томаса Тренсома, иначе Траунсема изъ Литдыпау. Но посл его кончины безъ наслдниковъ право владнія перейдетъ къ семейству Байклифовъ безъ всякихъ условій и ограниченій’.

Когда глаза Гарольда остановились на подписи документа въ третій разъ, Джерминъ сказалъ:

— Такъ-какъ дло покончилось смертію законнаго претендента, мы не воспользовались Томасомъ Тренсомомъ, который былъ тмъ самымъ старымъ пьяницей, о которомъ я вамъ только-что говорилъ. Справки о немъ возбудили его любопытство, и онъ пришелъ сюда, въ этотъ край, думая найдти здсь что-нибудь особенно для себя выгодное. Вотъ, если вамъ угодно, замтка о немъ. Я повторяю, что онъ умеръ во время мятежа. Доказательства несомннны. И я повторяю, что, насколько мн извстно, и только мн одному, одинъ изъ Байклифовъ живъ до сихъ поръ, и я знаю, какимъ образомъ можно доказать и его существованіе и его право.

Гарольдъ опять всталъ съ кресла и опять принялся ходить по комнат. Онъ вовсе не былъ приготовленъ къ такимъ извстіямъ.

— И гд онъ — этотъ Байклифъ? сказалъ онъ наконецъ, останавливаясь и поворачиваясь лицомъ къ Джермину.

— Я не скажу больше ни слова, пока вы не общаете прекратить искъ противъ меня.

Гарольдъ опять отвернулся и подошелъ къ окну, не говоря ни слова минуты съ дв. Не можетъ быть, чтобы въ немъ не происходило борьбы, и въ настоящемъ случа борьбы очень тяжелой. Наконецъ онъ сказалъ:

— Эта личность не знаетъ своихъ правъ?

— Нтъ.

— И воспитана въ низшемъ кругу?

— Да, сказалъ Джерминъ, угадывая отчасти, что происходило въ ум Гарольда.— И его можно будетъ оставить въ полномъ невденіи. Вопросъ положительно законный, и долженъ ограничиться сферою суда. И, какъ я сказалъ прежде, полныя свденія дла и вс доказательства находятся въ моемъ распоряженіи. Я могу уничтожить ихъ или воспользоваться ими противъ васъ. Выборъ зависитъ отъ васъ самихъ.

— Мн надобно время, чтобы подумать, сказалъ Гарольдъ въ тяжеломъ недоумніи.

— Я не могу дать вамъ ни одного часа времени, пока вы не общаете мн пріостановить искъ.

— И тогда, если я спрошу у васъ, вы мн сообщите вс подробности?

— Не безъ предварительнаго уговора между нами. Если я обязуюсь не пользоваться этими свденіями противъ васъ, вы съ своей стороны должны обязаться письменно не начинать противъ меня никакихъ враждебныхъ дйствій.

— Хорошо. Мн нужно время, сказалъ Гарольдъ, боле чмъ когда-либо чувствуя поползновеніе уничтожить адвоката, во вмст съ тмъ чувствуя себя связаннымъ но рукамъ и но ногамъ путами, которыхъ ему можетъ быть никогда не удастся сбросить.

— То-есть, сказалъ Джерминъ съ мрачной настойчивостью, вы напишете, чтобы пріостановили искъ.

Гарольдъ опять замолчалъ. Онъ еще больше прежняго былъ озлобленъ, но его пугала и смущала необходимость немедленнаго ршенія между двумя мрами, одинаково для него ненавистными. Ему стоило большаго труда заставить себя высказать какое-нибудь заключительное слово. Онъ отошелъ какъ можно дальше отъ Джермина — въ самый уголъ комнаты, потомъ воротился, бросился снова въ кресло и наконецъ сказалъ, не глядя на Джермина:

— Я согласенъ — только мн надо время.

— Очень хорошо. Это сдлка.

— И ничего больше, сказалъ Гарольдъ поспшно, пронзая Джермина взглядомъ,— ничего больше, какъ то, что мн необходимо время, потому я и вамъ даю отсрочку.

— Разумется. Вамъ хочется обдумать, стоитъ ли удовольствіе разорить меня — меня, которому вы серіозно обязаны,— утраты имнія Тренсомовъ. Желаю вамъ добраго утра.

Гарольдъ не сказалъ ему ни слова, даже не поглядлъ на него, и Джерминъ вышелъ изъ комнаты. Когда онъ показался за дверью и заперъ ее за собою, м-ссъ Тренсомъ выставила блдное лицо свое изъ-за другой двери, рядомъ съ комнатой Тренсома, такъ-что Джермину можно было и не замтить ее. Онъ и не замтилъ ее, и прошелъ прямо черезъ залу, гд не было ни одного слуги, чтобы проводить его, такъ-какъ его считали своимъ человкомъ. Ему не хотлось говорить теперь съ м-ссъ Тренсомъ, ему нечего было спрашивать у нея, и на это утро довольно было одного непріятнаго свиданія.

Она была уврена, что онъ бгаетъ отъ нея, и гордость не позволяла ей остановить его. Она была въ глазахъ его также ничтожна теперь, какъ въ глазахъ сына. ‘У мужчинъ нтъ памяти сердца’, сказала она себ съ горечью. Возвратясь въ свой будуаръ, она услышала голоса м. Тренсома и маленькаго Гарри, игравшихъ вмст. Много бы она дала въ ту минуту, чтобы слабоумный мужъ ея не жилъ всегда подъ страхомъ ея нрава и ея тираніи, такъ чтобы теперь она была ему необходима и дорога. Она чувствовала себя лишенной всякой любви, если она необходима для кого, то разв только для своей горничной Деинеръ.

ГЛАВА XXXVI.

Немногіе думали и чувствовали бы иначе, чмъ Гарольдъ Тренсомъ, еслибъ, будучи владтелями отличнаго имнія, въ связи съ древнимъ именемъ и значительнымъ общественнымъ положеніемъ, они вдругъ узнали, что есть личность, имющая законное право лишить ихъ всхъ этихъ преимуществъ. Въ обыкновенныхъ случаяхъ, обладаніе даже короче того, которымъ пользовалось семейство Тренсома, давало неотъемлемыя права даже на основаніи закона, и только въ очень рдкихъ, исключительныхъ случаяхъ законъ предоставлялъ давняго владтеля риску лишенія правъ на основаніи какихъ-нибудь древнихъ темныхъ передачъ или контрактовъ. Никто бы не сказалъ, чтобы Гарольду слдовало отыскивать самому этого первоначальнаго законнаго владтеля и добровольно передавать ему свои права, напротивъ: вс стали бы смяться надъ нимъ и сочли бы его интереснымъ паціентомъ для доктора умалишенныхъ. Невдающаго владтеля лучше было бы оставить въ его первобытномъ состояніи. Гарольдъ по всей вроятности и не зналъ и не подозрвалъ его существованія, еслибъ ему его не предъявилъ въ форм угрозы человкъ, который не остановился бы и передъ осуществленіемъ угрозы.

Въ сущности, то, что онъ сдлалъ бы при иныхъ условіяхъ, было гораздо ясне въ его представленіи, чмъ то, что ему предстояло сдлать или выбрать въ настоящемъ кризис. Онъ нисколько не счелъ бы для себя унизительнымъ, еслибъ, по предъявленіи подобной претензіи, ему пришлось поручить своимъ адвокатамъ отпарировать, опровергнуть ее какой-нибудь ловкой, технической продлкой. Въ такихъ вещахъ сантиментальность, щепетильность непринята, немыслима. Никто не сталъ бы проливать слезъ отъ радости, что имніе перешло отъ порядочнаго, образованнаго человка къ нищенствующему матросу съ деревянной ногой. И этотъ случайный владтель былъ можетъ быть чмъ-нибудь въ род пьяницы, убитаго во время бунта. Весь міръ призналъ бы за Тренсомами право оспаривать претензію противника до послдней степени. Но можно ли поручиться, что они выиграли бы тяжбу, а если не выиграютъ, то это вовлечетъ ихъ въ другія утраты, кром имнія.

Но еслибъ не было дурно и преступно опровергать законныя притязанія, отчего бы ему такъ было совстно и непріятно отнимать у этого притязанія силу, завладвъ единственными существующими доказательствами? Досадно, смертельно досадно было бы отказаться отъ наказанія Джермина. Но если даже онъ заставлялъ себя останавливаться на томъ, что ему казалось самымъ лучшимъ исходомъ, его ужасала необходимость сообщества, стачки съ Джерминомъ, его устрашала необходимость тайнаго, коварнаго уничтоженія справедливой, законной претензіи. Еслибъ онъ только зналъ, кто былъ этотъ предполагаемый наслдникъ, онъ бы сразу увидлъ, что ему можно предпринять, не унижая ни своего достоинства, ни чести. Но Джерминъ былъ слишкомъ хитеръ, чтобы сообщить это Гарольду. Онъ даже тщательно употреблялъ постоянно мстоименія мужескаго рода. И онъ думалъ, что кром его никто не можетъ сообщить Гарольду никакого объяснительнаго свденія. Онъ отправился домой, твердо увренный въ томъ, что между этимъ свиданіемъ и слдующимъ, которое состоится между ними, Гарольдъ будетъ предоставленъ внутренней борьб, основанной исключительно на свденіи, доставленномъ имъ. И онъ нисколько не сомнвался въ томъ, что результатъ окажется именно таковъ, какого онъ желалъ. Гарольдъ не дуракъ: онъ многое въ жизни любитъ больше и ставитъ выше безразсудной мести.

И дйствительно, написавъ въ Лондонъ объ отсрочк иска, Гарольдъ провелъ нсколько часовъ въ этой внутренней борьб, обусловленной, обставленной почти также, какъ предполагалъ Джерминъ. Онъ носился съ нею всюду, и пшкомъ, и верхомъ, и она стояла передъ нимъ неотступно большую половину ночи. Натура у него была не такая, чтобы предаваться внутренней борьб. И онъ никогда до этого не зналъ, что такое недоумніе и нершимость. Это непривычное состояніе ума такъ тяготило и мучило его, онъ такъ нетерпливо возставалъ противъ гнета обстоятельствъ, изъ-подъ котораго его не могли выручить ни живой характеръ, ни обычная ршительность,— что это вдесятеро усиливало его ненависть къ Джермину, бывшему причиной и источникомъ всего этого. И такимъ образомъ, желаніе избгнуть всякаго риска утраты имнія росло съ минуты на минуту и доросло наконецъ до того, что наряду съ нимъ вс угрызенія совсти оказывались ничтожными, а, вмст съ тмъ, невозможность войдти въ какую-нибудь сдлку съ Джерминомъ казалась все боле и боле непреодолимой.

Но мы видли, что адвокатъ былъ слишкомъ самоувренъ, самонадянъ въ своихъ расчетахъ, и пока Гарольдъ кипятился и возмущался необходимостью подчиниться Джермину, на пути къ нему было другое новое, независимое свденіе. Встникомъ былъ Христіанъ, который, обсудивъ, по крайнему своему разумнію, вс вроятности и вс обстоятельства дла, пришелъ къ заключенію, что самымъ выгоднымъ покупателемъ его личныхъ свденій и доказательствъ относительно Байклифа и дочери его былъ Гарольдъ Тренсомъ, или, правильне, его карманъ. Онъ боялся Джермина, сильно не доврялъ ему, и думалъ обезпечить себя вполн, передавъ личные свои интересы на попеченіе Гарольда Тренсоыа, и предпочиталъ всему на свт возможность оставить край съ суммой, которая обезпечила бы ему существованіе.

Когда черезъ три утра посл свиданія съ Джерминомъ Доминикъ отворилъ дверь Гарольдова кабинета и доложилъ о приход м. Христіана, курьера м. Филиппа Дебарри и своего неаполитанскаго знакомаго, пришедшаго но длу крайне нужному, Гарольду немедленно подумалось, что это дло имло какое-нибудь отношеніе къ такъ называемымъ политическимъ дламъ, въ связи съ которыми въ понятіяхъ его было неразрывно имя Дебарри, хотя казалось страннымъ со стороны слуги требованіе личнаго свиданія. Онъ однако согласился, ожидая впрочемъ скоре непріятное, чмъ что-либо иное.

Христіанъ предсталъ предъ нимъ съ безукоризненной осанкой подчиненнаго, не унижающагося раболпно, но почтительно признающаго безспорное превосходство. м. Дебарри, любившій имть около себя людей, какъ можно мене похожихъ на слугъ, высоко цнилъ вжливаго, ловкаго, неторопливаго Христіана, и былъ бы крайне изумленъ дерзкой самоувренностью, въ которую тотъ облачался передъ людьми ничтожными въ общественномъ отношеніи, какъ напримръ Лайонъ. Христіанъ обладалъ вполн тмъ сортомъ ума, который называется ‘знаніемъ свта’,— тоесть онъ зналъ прейсъ-курантъ большинства вещей.

Сознавая, что на него будутъ смотрть только какъ на посланнаго, онъ остановился у двери со шляпой въ рук и сказалъ съ почтительной развязностью:

— Васъ вроятно удивитъ, сэръ, что я пришелъ съ вами переговорить отъ самого себя и по собственному своему длу, и я, дйствительно, низачто не ршился бы на этотъ шагъ, еслибъ мое дло не имло очень важнаго значенія для васъ, боле чмъ для кого другаго.

— Вы стало-быть не отъ м. Дебарри? спросилъ Гарольдъ не безъ удивленія.

— Нтъ, сэръ. Мое дло тайна, и должно оставаться тайной.

— Вамъ вроятно нужно что-нибудь отъ меня? сказалъ Гарольдъ недоврчиво, не видя основанія доврять человку въ положеніи Христіана.

— Да, сэръ, мн нужно, чтобъ вы дали слово не говорить м. Джермину того, что произойдетъ между нами.

— Съ большимъ удовольствіемъ, сказалъ Гарольдъ, и лицо его просіяло и кровь задвигалась быстре. Но что же у васъ общаго съ Джерминомъ?

— Онъ вамъ не упоминалъ обо мн, сэръ?

— Нтъ, никогда.

Христіанъ подумалъ: ого, м. Джерминъ! вы умете хранить тайны. Онъ прибавилъ громко:— Стало-быть м. Джерминъ не говорилъ вамъ и того, что вамъ предстоитъ опасность новой тяжбы изъ-за имнія со стороны одного изъ Байклифовъ?

Гарольдъ вскочилъ съ кресла и сталъ спиною къ камину. Онъ былъ пораженъ удивленіемъ при вид неожиданнаго источника, изъ котораго пришло это свденіе. Всякую возможность новой тревоги парализовала мысль о возможности дйствовать независимо отъ Джермина, и въ первомъ наплыв чувствъ онъ не могъ выговорить ни слова. Христіанъ заключилъ изъ этого, что Гарольдъ ничего не зналъ прежде.

— По этому-то длу я и пришелъ переговорить съ вами, сэръ.

— И вроятно по какому-нибудь личному побужденію, а не изъ участія ко мн, сказалъ Гарольдъ съ легкой улыбкой.

— Само собой разумется, сказалъ Христіанъ также спокойно, какъ будто дло шло о вчерашней погод. Я не такъ глупъ, чтобы хитрить и лукавить съ вами, м. Тренсомъ. Я потерялъ значительное состояніе въ ранней молодости и теперь долженъ жить въ чужихъ людяхъ за жалованье. Въ дл, о которомъ я только-что упомянулъ вамъ, я могу доставить доказательства, которыя могуть вамъ сильно повредить. Я этого не сдлаю, если вы мн дадите возможность оставить этотъ край.

Гарольдъ слушалъ, и ему казалось, что онъ сказочный герой, подвергнутый особеннымъ искушеніямъ злаго генія. Вотъ еще искушеніе, и въ форм еще боле прельщающей, потому что съ нимъ связывалась возможность отбояриться отъ Джермина. Но желаніе выиграть время побуждало его быть осторожнымъ и неподатливымъ, а равнодушіе къ собесднику въ этомъ случа дало ему возможность вполн овладть собою.

— Вы согласитесь сами, сказалъ онъ холодно, что молчаніе сравнительно не иметъ почти никакой цнности. Я полагаю, что много нашлось бы людей, которые пожелали бы заставить меня заплатить ихъ путевыя издержки. Но они едва ли могли бы мн доказать, что мои деньги не пропали бы даромъ.

— Вы стало-быть желаете, чтобы я сообщилъ вамъ, что я знаю?

— Да, и я полагаю, что это необходимое предисловіе къ дальнйшему разговору.

— Я надюсь, что вы, совершенно независимо отъ моего будущаго появленія или непоявленія въ качеств свидтеля, найдете, что свденія, которыя я могу сообщить, чего-нибудь да стоятъ. Я долженъ заботиться о собственныхъ своихъ интересахъ, и если что-нибудь можетъ препятствовать вамъ удовлетворить меня за устраненіе главнаго свидтеля, а надюсь, что вы мн покрайней мр заплатите за доставленіе этого свденія.

— Можете вы мн сказать, кто и гд этотъ Бэйклифъ?

— Могу.

— И сообщить мн весь ходъ дла?

— Да: я говорилъ съ адвокатомъ — не съ Джерминомъ — но съ адвокатомъ, знающимъ это дло какъ свои пять пальцевъ.

— Вы ни въ какомъ случа не должны расчитывать на мое желаніе уничтожить доказательства или устранить свидтели. Но назначьте цну за справку.

— Въ такомъ случа я не могу удовлетвориться очень малымъ. Положите дв тысячи фунтовъ.

— Дв тысячи діаволовъ! крикнулъ Гарольдъ, снова бросаясь въ кресло и оборачиваясь спиною къ Христіану. Новыя мысли роились у него въ голов: Этотъ молодецъ хочетъ дать тягу отсюда по какой-нибудь уважительной причин, сказалъ онъ себ. Кажется, что, кром Джермина, объ этой исторіи знаютъ многіе. Все это дло можетъ отозваться очень скверно на мн, если его современемъ разоблачатъ. Подумаютъ пожалуй, что я способствовалъ его бгству, а почемъ знать, отчего онъ бжитъ. Такимъ образомъ вншняя щекотливость и совстливость пришла на помощь совсти внутренней.

— Я не дамъ вамъ и шести пенсовъ за ваши свденія, сказалъ Гарольдъ ршительно,— пока время не покажетъ, что вы не намрены дать тягу, а всегда можете явиться въ качеств свидтеля, въ случа надобности. На такихъ условіяхъ я пожилуй дамъ вамъ росписку, въ которой обяжусь по окончательномъ устройств дла выплатить вамъ извстную сумму за свденія, которыя вы мн теперь сообщите.

Христіанъ почувствовалъ себя какъ въ тискахъ. Въ первую минуту онъ былъ вполн увренъ, что Гарольдъ съ радостью воспользуется его предложеніемъ исчезнуть, и посл нсколькихъ словъ, сильно пошатнувшихъ эту увренность, онъ ршилъ внутренно ухать, какъ только у него будетъ въ рукахъ достаточная сумма и отнюдь не принимая въ расчетъ желанія или нежеланія Гарольда. Онъ не отвчалъ немедленно, и Гарольдъ ждалъ молча, хотя съ большимъ нетерпніемъ, того, что Христіанъ могъ ему сказать. Онъ настолько владлъ собою, чтобы уяснить себ вполн, что онъ низачто не рискнетъ навлечь на себя нареканіе въ сообществ съ негодяями.

Христіанъ думалъ между тмъ, что если даже онъ останется и встртитъ лицомъ къ лицу нкоторыя возможныя непріятности быть публично признаннымъ Генри Скаддономъ, ради того, что бы онъ могъ добыть отъ Эсири, то не вредитъ все-таки обезпечить себ кое-что и отъ Гарольда Тренсома. Думалъ ли онъ серіозно вступить въ сдлку съ другою стороною? Въ такомъ случа нечего спшить передавать свденіе Тренсому. Оно придетъ къ нему какимъ-нибудь другимъ путемъ. Христіанъ началъ побаиваться, что посщеніе Тренсомъ-Корта ровно ничего ему не принесетъ. Наконецъ онъ сказалъ:

— Я думаю, сэръ, что на такихъ условіяхъ дв тысячи фунтовъ будутъ суммой вполн благоразумной.

— Я не дамъ двухъ тысячъ.

— Позвольте вамъ сказать, сэръ, что никто не могъ бы вамъ сказать столько, сколько я знаю и могу сказать, вдь м. Джерминъ, тоже знающій все, не нашелъ нужнымъ сообщить вамъ никакихъ подробностей. Я думаю, что джентльмену не слдуетъ щадить кармана въ подобныхъ случаяхъ.

— Я такъ и сдлаю.

— Я бы никакъ не могъ взять мене тысячи фунтовъ. Вдь надо же мн себя обезпечить вполн. Если м. Джерминъ узнаетъ, что я вамъ передалъ все, онъ непремнно постарается повредить мн, погубить меня.

— Я дамъ вамъ тысячу, сказалъ Гарольдъ, потому что Христіанъ безсознательно затронулъ живой и надежный родникъ.— Я дамъ вамъ росписку на тотъ случай, о которомъ я вамъ говорилъ.

Онъ написалъ, что общалъ, и подалъ бумагу Христіану.

— Теперь не будьте такъ таинственны и сдержанны, сказалъ Гарольдъ. Кто и гд этотъ Байклифъ?

— Васъ удивитъ, сэръ, что ее считаютъ дочерью стараго проповдника Лайона съ Мальтусова подворья.

— Боже мой! Неужели? сказалъ Гарольдъ. И тотчасъ же въ памяти его воскресла первая встрча съ Эсирью — маленькая темная пріемная — граціозная двушка въ голубомъ, съ поразительно-изящными манерами и наружностью.

— Да, вотъ какъ. Старый Лайонъ какими-то судьбами женился на вдов Байклифа, когда эта двушка была ребенкомъ. И проповднику не хотлось говорить двушк, что онъ не былъ настоящимъ ея отцомъ. Онъ самъ говорилъ мн это. Но она вылитый Байклифъ, котораго я зналъ очень хорошо,— удивительно красивая женщина — точно королева,

— Я видлъ ее, сказалъ Гарольдъ, очень довольный возможностью заявить объ этомъ.— Но теперь продолжайте.

Христіанъ продолжалъ разсказывать все что зналъ, не исключая разговора съ Джерминомъ и только выпустивъ небольшой непріятный эпизодъ, касавшійся лично до него.

— Такъ, сказалъ Гарольдъ, когда вс подробности повидимому были переданы,— вы думаете, что миссъ Лайонъ и ея названный отецъ въ настоящее время не сознаютъ, на что они могли бы претендовать по праву рожденія?

— Я думаю, что не сознаютъ. Но мн нтъ надобности говорить вамъ, что мудрено быть увреннымъ въ сохраненіи тайны, на слдъ которой напали адвокаты. Я долженъ напомнить вамъ, сэръ, что вы общали защищать меня отъ Джермина и не выдавать ему.

— Не бойтесь. Я ничего не скажу Джермину.

Христіана отпустили довольно небрежнымъ ‘прощайте’, и пока онъ занимался различными дружественными припоминаніями съ Доминикомъ, Гарольдъ обдумывалъ новыя свои свденія и не находилъ ихъ такими горькими, какими онъ ихъ вообразилъ себ сначала.

Съ самаго начала, посл свиданія съ Джерминомъ, отвращеніе Гарольда къ уничтоженію законнаго права побудило его искать какого-нибудь компромисса. Можно было бы избрать какой-нибудь средній путь, который былъ бы меньшимъ зломъ, чмъ дорогая тяжба или полное отрченіе отъ наслдства. А теперь онъ узналъ, что новый претендентъ женщина — молодая двушка, воспитанная при условіяхъ, которыя сдлали бы въ ея глазахъ и четверть Тренсомовой собственности громаднымъ состояніемъ. И полъ, и общественныя условія были такого рода, такого свойства, что открывали возможность множеству смягчающихъ вліяній. И видвъ Эсирь, Гарольдъ не могъ въ числ различныхъ исходовъ пріятныхъ и непріятныхъ не рисовать себ въ воображеніи возможности, которая примирила бы оба требованія — его требованіе, какъ самое раціональное, и требованіе Эсири, какъ наиболе законное.

Гарольдъ, какъ онъ не разъ уже говорилъ матери, не располагалъ жениться: онъ находилъ лишнимъ вводить въ Тренсомъ-Кортъ новую хозяйку въ первые нсколько лтъ. Онъ предпочиталъ свободу, тмъ боле что у него былъ наслдникъ въ лиц маленькаго Гарри. Западныя женщины были ему не по вкусу: въ нихъ сказывался переходъ отъ слабаго животнаго къ мыслящему существу, переходъ положительно невыносимый въ ежедневныхъ столкновеніяхъ. Гарольдъ предпочиталъ большеглазыхъ восточныхъ женщинъ, молчаливыхъ и ласковыхъ, съ длинной черной косою, всомъ гораздо тяжеле ихъ мозговъ. Онъ не видалъ такихъ женщинъ въ Англіи.

И потому Гарольдъ не расчитывалъ жениться, пока не представится какой-нибудь особенный случай, и теперь, когда такой случай представился, онъ все еще не смотрлъ на бракъ съ Эсирью какъ на планъ, онъ только считалъ такой исходъ не совершенно невозмояінымъ. Онъ не ршился бы сдлать ни одного шага, прямо, непосредственно направленнаго къ этой цли: онъ только ршился держать себя въ отношеніи Эсири просто, вжливо и чистосердечно, чтобы пріобрсти ея доброе расположеніе и побудить ее спасти его семейные интересы насколько возможно. Ему помогало въ этомъ намреніи удовольствіе поддть Джермина, воображающаго себя вполн огражденнымъ отъ преслдованій, и самой явственной, самой отрадной перспективой его было то, что въ очень скоромъ времени онъ нетолько устроитъ удовлетворительную сдлку съ Эсирью, но и заявитъ Джермину, самымъ непріятнымъ способомъ заявленій, что Гарольдъ Тренсомъ больше не боится его. Джерминъ будетъ уничтоженъ.

Въ конц этихъ размышленій онъ почувствовалъ себя вполн счастливымъ и довольнымъ. Онъ отвергнулъ два недобросовстныхъ предложенія я готовился сдлать нчто казавшееся въ высшей степени разумнымъ и честнымъ. Но для этого ему была нужна помощь матери и необходимо было довриться ей и убдить ее. Черезъ два часа посл того какъ Христіанъ ушелъ, Гарольдъ пригласилъ мать къ себ въ кабинетъ и разсказалъ ей странную, поразительную исторію, заявивъ яри этомъ, что онъ далъ слово не объявлять источника этого свденія, пріобртеннаго совершенно независимо отъ Джермина.

М-ссъ Тренсомъ мало говорила въ теченіи разсказа: она только слушала съ напряженнымъ вниманіемъ и предложила нсколько вопросовъ такъ кстати, что Гарольдъ былъ изумленъ. Когда онъ показалъ ей копію съ отзыва адвокатовъ, оставленную у него Дяшрминомъ, она сказала, что знаетъ ее очень хорошо и что у нея самой есть другая копія. Вс подробности этой тяжбы живо запечатллись въ ея памяти: это случилось въ такое время, когда ей не съ кмъ было совтоваться, и она была единственной дятельной, разсуждающей главой семейныхъ длъ. Она давно была приготовлена къ извстію о какой-нибудь новой неожиданной опасности для наслдственнаго имнія, но ее ничто не приготовило къ страннымъ подробностямъ, въ какихъ теперь неожиданно проявилось новое притязаніе, и, главное, она никакъ не ожидала увидть Джермина въ такой роли въ этомъ дл. М-ссъ Тренсомъ посмотрла на вс эти факты сквозь призму личныхъ преобладающихъ ощущеній, вслдствіе чего они показались ей издавна созрвавшимъ возмездіемъ. Гарольдъ замтилъ, что она была взволнована, что она дрожала, что блдныя губы ея не слушались и съ большимъ трудомъ выговаривали отрывочныя слова. И онъ этого почти ожидалъ, его самато глубоко потрясло это открытіе, когда оно дошло до него впервые.

Но онъ не угадалъ, не зналъ, что въ его разсказ больше всего поразило мать. То было нчто, отставившее угрозу утраты имнія на второй планъ. Теперь въ первый разъ она услышала о начатіи иска противъ Джермина. Гарольдъ ни слова не говорилъ ей объ этомъ раньше, но призвавъ наконецъ мать на совтъ, онъ не счелъ нужнымъ скрывать отъ нея своего намренія предать адвоката суду за безсовстное злоупотребленіе по управленію ихъ фамильными длами.

Гарольдъ разсказалъ ршительно все — то, что онъ называлъ уловкой Джермина поймать его въ западню, и какъ онъ вышелъ торжествующимъ изъ этой западни,— и все это по обыкновенію быстро, ршительнымъ тономъ, не допускающимъ возраженій, и мать его чувствовала, что если можно будетъ противопоставить ему какое-нибудь свое предположеніе, то разв тогда только, когда онъ все выскажетъ.

— А теперь, мамаша, мн бы хотлось, если вы только смотрите на дло также,— какъ я, сказалъ Гарольдъ въ заключеніе,— чтобы вы създили со мной съ визитомъ къ этой двушк на Мальтусово подворье. Я откровенно разскажу ей все дло, кажется, что она до сихъ поръ еще ничего не знаетъ, а вы пригласите ее къ себ, чтобы избгнуть скандала и тяжбы и покончить все полюбовной сдлкой къ общему удовольствію.

— Невроятно право… удивительно… двушка въ ея положеніи… выговорила м-ссъ Тренсомъ съ трудомъ.

— Увряю васъ, что она настоящая леди, я видлъ ее на выборахъ и былъ сильно удивленъ. Она васъ поразитъ, и нисколько не унизительно вамъ пригласить ее къ себ.

— Я, разумется, сдлаю все, чего отъ меня потребуютъ, сказала м-ссъ Тренсомъ съ горечью. Когда мы подемъ?

Гарольдъ посмотрлъ на часы,

— Теперь еще нтъ двухъ. Если вы позавтракали, то мы можемъ създить сегодня же. Лучше не тратить времени. Я велю закладывать.

— Постой, сказала м-ссъ Тренсомъ, длая отчаянное усиліе.— Время терпитъ. Я завтракать не стану. Мн нужно съ тобой переговорить.

Гарольдъ опустилъ руку, поднятую-было къ сонетк, и облокотился на каминъ, чтобы слушать.

— Ты видлъ, Гарольдъ, что я сразу согласилась исполнить твое желаніе.

— Да, мамаша, и я очень вамъ благодаренъ за это.

— Ты зато долженъ выслушать меня.

— Говорите пожалуйста, сказалъ Гарольдъ, ожидая чего-нибудь скучнаго.

— Что за охота поднимать тяжбу противъ Джермина?

— Охота? А то, что этотъ господинъ обременилъ имніе аннюитетами и закладными до трехъ тысячъ въ годъ, и я увренъ, что онъ самъ получаетъ эти три тысячи подъ какимъ-нибудь другимъ именемъ. А капиталъ, по которому выплачиваюгся эти ежегодные проценты, составляетъ не мене двадцати тысячъ. Разумется онъ морочилъ васъ, а отецъ не обращалъ на это никогда вниманія. Чертъ его знаетъ, чего онъ только надлалъ тутъ съ имніемъ, онъ не расчитывалъ очевидно на мое возвращеніе изъ Смирны. Онъ почувствуетъ, какая разница между мною и Дурфи, а я избавлюсь отъ всхъ аннюитетовъ, заставлю его расплатиться по всмъ закладнымъ изъ своего кармана и, главное, воздамъ бездльнику по заслугамъ. А для этого право стоитъ немножко потрудиться и побезпокоиться.

— Онъ разорится.

— Мн этого и хочется, сказалъ Гарольдъ рзко.

— Онъ много сдлалъ для насъ въ прежнихъ тяжбахъ: вс признавали въ немъ удивительное усердіе и способность, сказала м-ссъ Тренсомъ, храбрясь и разгорячаясь, по мр того какъ разговоръ продолжался.

— Будьте уврены, что все, что онъ длалъ, было выгодно для него самого, сказалъ Гарольдъ съ презрительной усмшкой.

— Ты хочешь придти къ какой-нибудь сдлк съ этой молодой женщиной во избжаніе скандала и тяжбы. Отчего ты не хочешь предложить чего-нибудь подобнаго Джермину? Я уврена, что онъ непрочь устроить дло къ общему удовлетворенію, добровольно вознаградить насъ за то, что ты считаешь умышленной растратой,— что онъ готовъ исправить все, что было сдлано ошибочнаго, дурнаго въ прошломъ.

— Я не хочу имть съ нимъ никакого дла, сказалъ Гарольдъ ршительно.— Если онъ когда-нибудь длалъ что-нибудь нечистое, грязное въ качеств нашего агента, пусть весь позоръ падетъ на него одного. А единственный способъ свалить на него весь позоръ заключается въ томъ, чтобы доказать свту, что онъ разорилъ насъ и что я намренъ наказать его за это. Что вамъ за охота заступаться за такого негодяя, мамаша? Вдь вы единственно ему обязаны своей жалкой, нищенской жизнію — вы, привыкшая блистать и стоять въ обществ на первомъ план.

Раздраженіе м-ссъ Тренсомъ перешло въ ужасное ощущеніе, такое же мучительное, какъ внезапное, неожиданное сотрясеніе вслдствіе прикосновенія къ чему-нибудь жесткому и твердому, обо что мы ударили кулакомъ, думая попасть во что-нибудь мягкое, теплое и одушевленное, подобное намъ самимъ. Удары бдной м-ссъ Тренсомъ отскочили на нее само рикошетомъ суроваго, неизмннаго прошлаго. Она не сказала ничего въ отвтъ Гарольду и только встала съ кресла, какъ будто не желая продолжать спора.

— Я знаю, что женщины всего боятся, сказалъ Гарольдъ ласкове, чувствуя, что онъ слишкомъ рзко отнесся къ желанію матери.— И вы такъ долго привыкли видть въ Джермин какой-то неизбжный законъ природы. Полно, мамаша, продолжалъ онъ, глядя на нее съ нжностью и кладя руки ей на плечи,— не хмурьтесь такъ, улыбнитесь. Вс эти затрудненія минуютъ. А эта двушка, я увренъ, будетъ для васъ очень пріятной гостьей. При васъ никогда еще не было молодой и милой двушки. Почемъ знать? Она можетъ быть влюбится въ меня, и мн придется жениться на ней.

Онъ говорить шутя и со смхомъ, думая только о томъ, какъ бы заставить мать улыбнуться, но она посмотрла на него серіозно и сказала:— Такъ вотъ ты о чемъ думаешь, Гарольдъ?

— Разв я не могу понравиться? Вдь я еще не черезъ-чуръ толстъ — весьма представительный, красивый женихъ, хотя не первой молодости.

Она должна была посмотрть прямо въ сіяющее лицо, богатое рзкими красками, наклонившееся слегка надъ нею. Отчего она не радуется этому сыну, о которомъ такъ много мечтала и думала въ теченіе жизни и который теперь дожилъ до всего, чего она ему желала? Проступили слезы, не градомъ, не ручьемъ, а только выступили и остановились въ темныхъ глазахъ, сдлавъ ихъ такими же блестящими, какими прежде длала молодость безъ слезъ.

— Полноте, мамаша, сказалъ Гарольдъ ласково, не бойтесь. Если у васъ будетъ когда-нибудь невстка, то она будетъ вполн достойной любви. А теперь намъ пора хать. Черезъ полчаса м-ссъ Тренсомъ сошла внизъ въ величественныхъ соболяхъ и въ бархат, совсмъ готовая къ посщенію ‘двушки на Мальтусовомъ подворь.’ Она покорилась необходимости, Она видла, что никакого другаго исхода нтъ, посл всего, что высказалъ Гарольдъ, самое лучшее — все-таки придти къ какому-нибудь полюбовному соглашенію съ этой странной наслдницей, если это соглашеніе состоится въ форм брака — что же длать: она во всякомъ случа безвластна. Остается посмотрть, что это за двушка.

Карета похала окольной дорогой въ объздъ, чтобы не возбудить толковъ. Но впрочемъ послдняя исторія на выборахъ могла бы послужить достаточнымъ объясненіемъ визита неудачнаго радикальнаго кандидата къ Лайону.

ГЛАВА XXXVII.

Эсирь посл разлуки съ Феликсомъ Гольтомъ въ день бунта перешла черезъ столько ощущеній и впечатлній, что была готова встртить всякую нечаянность сравнительно спокойно и равнодушно.,

Когда Лайонъ возвратился домой посл поздки по церковнымъ дламъ, Феликсъ былъ уже на пути къ Ломфордской тюрьм. Маленькаго священника страшно поразило все, что онъ услышалъ дома. Онъ не могъ себ хорошенько объяснить поведеніе Феликса Гольта, все что кругомъ говорилось — было такъ сбивчиво и неопредленно, что ршительно нельзя было придти къ какому-нибудь окончательному выводу. Но Лайонъ былъ вполн увренъ въ невинности Феликса по участію въ мятеж или нанесеніи побоевъ. Онъ только боялся, что въ роковой встрч съ Токеромъ его увлекла запальчивость, и онъ недостаточно былъ огражденъ отъ искушенія смиреніемъ и молитвой.

— Бднаго моего друга тяжко испытуетъ Провидніе за чрезмрную самоувренность, сказалъ онъ Эсири, когда они сидли другъ противъ друга, печально перекидываясь вопросами и отвтами.

— Ты сходишь къ нему, папа?

— Непремнно схожу. Но прежде всего я пойду къ его бдной огорченной матери, душа которой безъ сомннія мятется въ этомъ испытаніи, какъ осенній листъ подъ бурей.

Лайонъ всталъ, надлъ поспшно шляпу, готовясь выйдти.

— Постой, папа, постой немножко, скушай что-нибудь, сказала Эсирь, кладя руку ему на плечо. Ты должно быть страшно усталъ?

Ахъ, дитя, пусти меня. Я не могу ни сть, ни пить, пока не узнаю всей правды о дятельности молодаго друга моего, не услышу всего, въ чемъ можно его обвинить и чмъ оправдать. Я боюсь, что въ город некому за него заступиться, потому что даже друзья нашей церкви не разъ меня осуждали за пристрастіе къ нему. Но, Эсирь, дорогое дитя мое,— я вотъ что думаю. Господь читаетъ въ сердцахъ нашихъ и видитъ, кто изъ насъ его избранное орудіе, но мы — мы судимъ по вншнимъ, неопредленнымъ признакомъ, и чтобы не впасть въ несправедливость, мы должны уповать и вровать другъ въ друга. Въ этомъ недоумніи я съ твердой врою смотрю на тхъ, кого міръ не любитъ потому только, что они въ своемъ тревожномъ исканіи часто становятся въ разрза. съ обычаями и условіями міра. Я не могу легкомысленно отвернуться отъ человка, принимающаго на себя тяжкую долю изъ любви къ правд, и хотя я нисколько не признаю полной свободы мысли, совершенно произвольнаго выбора доктринъ, но не могу не врить въ то, что заслуга Божественной жертвы гораздо больше и шире нашего милосердіи. Я прежде думалъ иначе — но только не теперь, теперь — напротивъ.

Священникъ остановился и какъ будто сосредоточился мысленно на какомъ-то воспоминаніи: онъ всегда былъ склоненъ отвлекаться мысленно отъ преслдованія цли, казавшейся спшной. Эсирь воспользовалась случаемъ и уговорила его подкрпить себя тарелкой супа, прежде чмъ онъ отправится на утомительный подвигъ исканія послднихъ достоврныхъ свденій изъ устъ различныхъ свидтелей, начиная со сбивчивыхъ показаній бдной м-съ Гольтъ.

Мистрисъ видла во всхъ своихъ тревогахъ о Феликс только выполненіе всхъ прежнихъ своихъ предсказаній, и разсуждала объ этой печальной исторіи какъ какой-нибудь коментаторъ апокалипсиса, ставя таинственность и назиданіе выше точности и логичности. Она настаивала главнымъ образомъ не на тхъ главныхъ фактахъ, что Феликсъ сидлъ за работой до двнадцатаго часа, что его оторвала отъ работы внезапная тревога, что онъ вышелъ изъ дому и почти тотчасъ же возратился сообщить ей съ удовольствіемъ, что все успокоилось, и просилъ оставить ему поужинать,— факты, способные несомннно доказать, что Феликсъ былъ чуждъ всякимъ замысламъ безчинства. Все это высказалось чисто случайно въ ея долгой жалоб священнику, ‘ а она главнымъ образомъ настаивала на томъ, что еще задолго до Михайлова дня, сидя въ кресл, она говорила Феликсу, что его непремнно постигнетъ кара за дерзкія сужденія о пилюляхъ и элексир.

— А теперь, м. Лайонъ, сказала бдная женщина, держа на колняхъ маленькаго кашляющаго Джоба,— а теперь вы видите, что мое предсказаніе исполнилось раньше, чмъ я ожидала. Феликсъ можетъ мн перечить, если хочетъ, но вотъ онъ сидитъ въ тюрьм, а я должна перебиваться тутъ полукроною въ недлю. Я, м. Лайонъ, никогда ничего худаго не длала, этого никто про меня не можетъ сказать, я, какъ сирота, сидящій у меня на колняхъ, неповинна ни въ мятеж, ни въ убійств, ни въ чемъ другомъ. Однимъ меня наказалъ Господь — сыномъ, который считаетъ себя умне всхъ старшихъ, топчетъ въ грязь снадобья, ниспосланныя Провидніемъ. Но все-таки онъ мн сынъ, и. Лайонъ, и я вскормила своей грудью,— тутъ материнская любовь бдной м-ссъ Гольтъ взяла верхъ надъ всми другими чувствами, и она продолжала, громко всхлипывая:— а каково это матери слышать, что его засадятъ въ тюрьму, обрютъ, заставятъ работать на мельниц. О, Господи, Боже мой!

Тутъ м-ссъ Гольтъ разразилась рыданіями, а маленькій Джобъ, въ которомъ тоже успло сложиться смутное, но глубокое сознаніе горя — сознаніе того, что Феликса нтъ, что его обижаютъ,— тоже испустилъ жалобный вопль.

— Полноте, и-ссъ Гольтъ, сказалъ священникъ, стараясь ее успокоить. Не усиливайте скорби своей воображаемыми бдствіями. Я твердо увренъ, что молодой другъ мой съуметъ оправдаться отъ всхъ обвиненій, кром разв смерти Токера, которая, я боюсь, останется вчнымъ бременемъ на его душ. Я увренъ, что присяжные, его земляки, съумютъ различить несчастіе отъ злаго умысла и его освободятъ отъ всякой серіозной отвтственности.

— Онъ никогда ничего не кралъ въ своей жизни, м. Лайонъ, сказала м-ссъ Гольтъ оживляясь.— Никто не можетъ меня попрекнуть тмъ, чтобы мой сынъ удиралъ съ чужими деньгами въ карман, какъ тотъ молодой человкъ изъ банка — хотя онъ казался очень приличнымъ и по праздникамъ далеко не такъ ходилъ какъ Феликсъ. А я знаю, что съ констэблями плохо имть дло, хотя впрочемъ говорятъ, что жен Токера будетъ теперь гораздо лучше, чмъ прежде, потому что многіе знатные господа изъявили намреніе положить ей пенсію, такъ что она не будетъ знать нужды, а дтей ея помстятъ въ безплатную школу и мало ли еще что. Не трудно выносить испытанія и горести, когда вс вокругъ стараются наперерывъ помочь вамъ, и если судьи и присяжные хотятъ быть справедливыми къ Феликсу, пусть подумаютъ объ его бдной матери, лишенной куска хлба, у которой не осталось ничего кром полукроны въ недлю и мебели — мебели отличной, правда, и собственной моей покупки — и обязанной содержать сироту, котораго принесъ ко мн самъ Феликсъ. Конечно, я могла бы отослать его обратно къ дду на приходское иждивеніе, но не такая я женщина, м. Лайонъ: у меня сердце нжное. А тутъ у него ножки и пальчики на ногахъ какъ мраморъ, взгляните сами — тутъ м-ссъ Гольтъ стащила съ Джоба башмаки и чулки и показала отлично вымотую маленькую ножку: — вы можетъ быть скажете, что я могла бы взять жильца, но вдь это хорошо такъ говорить: кого здсь найдешь. Кому нужна была бы спальня да еще чистая комната, а если что съ Феликсомъ случится худое, мн останется только пойдти въ приходское долговое отдленіе, и никто меня не выкупитъ, потому что вс члены церкви озлоблены противъ моего сына и находятъ въ немъ бездну всякихъ недостатковъ. Но я думаю, что они могли бы предоставить матери находить въ сын недостатки, потому что хотя онъ очень странный и самовольный и всегда готовъ на всякое противорчіе, но онъ все-таки человкъ умный — этого я отрицать не стану — и законный сынъ своего отца и меня, своей матери, бывшей Мери Валь тридцать лтъ тому назадъ, передъ тмъ чтобы выйдти замужъ… Тутъ опять чувства м-ссъ Гольтъ взяли верхъ надъ всмъ, и она продолжала, рыдая: — если его ушлютъ куда-нибудь, я непремнно пойду къ нему въ тюрьму и возьму съ собою этого сиротинку, потому что онъ ужасно любилъ держать его на колняхъ и говорилъ при этомъ, что никогда не женится, видно Господь услышалъ его и поймалъ на слов.

Лайонъ слушалъ съ тихими вздохами, потомъ принялся утшать ее, говоря, что онъ самъ сходитъ въ Ломфордъ при первой возможности и до тхъ поръ не успокоится, пока не сдлаетъ всего что можно для Феликса.

Въ одномъ только отношеніи жалобы м-ссъ Гольтъ сошлись съ собственными его предчувствіями и онъ нашелъ въ нихъ подтвержденіе: либеральная диссентерская партія въ Треби была сильно нерасположена къ Феликсу. Никто изъ наблюдавшихъ его поведеніе изъ оконъ не находилъ ничего, чмъ бы можно было его извинить, и собственный его отчетъ о побужденіяхъ, сдланный имъ при первомъ допрос, былъ принитъ съ сильнымъ недовріемъ, еслибъ не въ его привычкахъ было всегда считать себя умне другихъ, онъ бы никогда не затялъ такого безумнаго дла. Онъ выдавалъ себя за нчто необыкновенное и злословилъ почтенныхъ торговцевъ. Онъ пріостановилъ выгодное производство снадобій, и вотъ результатъ, какого и ожидать слдовало. Онъ довелъ мать до нищеты, себя до позора, и изъ-за чего все это? Онъ собственно для ‘дла’ ровно ничего не сдлалъ, еслибъ онъ ратовалъ за дло церкви или либеральной партіи — дло иное, послдствія были бы осязательныя и поучительныя.

Еслибъ Феликсъ ратовалъ за церковную подать или пострадалъ въ какой-нибудь борьб, въ которой онъ явно сталъ бы на сторону дисента и либерализма, въ его пользу непремнно составилась бы золотая, серебряная и мдная подписка. Объ немъ кричали бы на всхъ перекресткахъ, и имя его разввалось бы на знаменахъ отъ Дорчестера до Ньюкастля. Но въ томъ, что постигло Феликса, ровно не было ничего назидательнаго. Требіанскій мятежъ, ‘какъ вы его ни вертите,’ какъ говорилъ Мускатъ, ровно ничего не принесъ либерализму, и то, что Лайонъ приводилъ въ оправданіе Феликса Гольта, только еще больше подтверждало, что защита Феликса была обвиненіемъ его партіи. Все дло, говорилъ Нутвудъ, было темно и неисповдимо. Сопоставленіе имени кандидата, за котораго подали голоса вс члены церкви побогаче,— съ поощреніемъ пьянства, мятежа и грабежа — подало поводъ къ злоязычію враговъ, а едва ли можно зажать врагамъ ротъ ходатайствомъ за неразумнаго, безразсуднаго молодаго человка, вмшательство котораго испортило дло, вмсто того чтобы его поправить. М. Лайону было изъявлено опасеніе, чтобы человческія пристрастія не ослпили его къ интересамъ правды. Въ этомъ отношеніи опасность угрожала чисто Божьему длу.

Душа маленькаго священника была разбита, онъ самъ живо чувствовалъ и видлъ усложненіе частныхъ вопросовъ въ этомъ дл и сильно страдалъ при мысли о торжеств горіевъ, доказывавшихъ, что кром нападенія на Семь Звздъ, слывшихъ вигской гостинницей, вс убытки были понесены торіями. Онъ сильно заботился о своихъ убжденіяхъ и желалъ, чтобы факты, событія говорили о нихъ наглядными и всмъ понятными картинами. Энтузіасмъ свта неспособны возбудить коментаріи въ мелкихъ, неброскихъ буквахъ, которыя одни могли бы сказать всю истину, а наглядныя картины приключеній Феликса обусловливались именно такими неброскими внутренними побужденіями: еслибъ онъ былъ мученикомъ, никакая партія не изъявила бы на него претензій. Однако священникъ, какъ мы видли нашелъ въ своей христіанской вр побудительную причину еще больше примкнуть къ тому, за котораго не стояла большая партія. Сердце у этого маленькаго человчка было геройское: онъ не былъ изъ тхъ либераловъ, которые малодушно дезертируютъ, подъ предлогомъ тревоги за ‘дло’ либерализма. Онъ думалъ, что кром его самого, объ отвращеніи Феликса къ спаиванію и возбужденію спрокстонцевъ могли бы еще засвидтельствовать Джерминъ, Джонсонъ и Гарольдъ Тренсомъ. Хотя у него было самое сбивчивое представленіе о томъ, что можно было бы сдлать и чмъ могло бы кончиться это дло, онъ остановился мыслію на возможности побудить Тренсома къ какому-нибудь благопріятному свидтельству въ пользу Феликса, если не къ полному его оправданію, но онъ не смлъ предпринять ни одного шага, не посовтовавшись съ Феликсомъ, который едва ли согласится принять всякую помощь безразлично.

Это послднее ожиданіе осуществилось. Лайонъ возвратился къ Эсири, положивъ цлый день на поздку въ Ломфордъ и обратно,— и возвратился значительно успокоенный: онъ наконецъ выяснилъ себ окончательный взглядъ на дло, которому пришлось волей-неволей подчиниться до поры до времени. Феликсъ Гольтъ объявилъ, что онъ не хочетъ отъ Гарольда Тренсома никакой помощи, кром той, которую можетъ оказать всякій честный, добросовстный свидтель. Нее, что можно было для него сдлать, было совершенно просто и ясно. Онъ дастъ передъ судомъ самый коротенькій, несложный отчетъ и не станетъ прибгать ни къ какимъ судейскимъ уловкамъ. Онъ согласился принять услуги одного почтеннаго ломфирдскаго адвоката, который предложилъ ему вести его дло безъ всякаго возмездія. Дло совершенно просто и ясно, говорилъ Феликсъ. Единственные свидтели, явившіеся къ суду, могли только показать, что онъ старался направить толпу вдоль Парковой улицы и что, вопреки его стараніямъ, она двинулась къ Большимъ Треби.

— Такъ стало-быть онъ не такъ убитъ и разстроенъ, какъ ты думалъ, папа? спросила Эсирь.

— Нтъ, дитя, только разумется, онъ очень блденъ и похудлъ. Онъ говоритъ, что его только тревожитъ бдный Токеръ и мать, а что впрочемъ у него на сердц совсмъ легко. Мы много говорили о томъ, какъ это отзовется на его матери, о превратности судьбы, о томъ, что даже самое правое дло ведетъ къ дурнымъ послдствіямъ, если мы имемъ въ виду только нашу коротенькую жизнь, а не руководствуемся боле широкими, вчными, не эгоистичными видами.

— А обо мн, папа, онъ ничего не сказалъ? спросила Эсирь слегка дрожа, но не имя силъ побороть эгоизмъ.

— Да, онъ спросилъ, здорова ли ты, и просилъ передать теб поклонъ. Впрочемъ онъ просилъ меня сказать теб еще кое-что, что относится должно быть къ вашему разговору во время моего отсутствія. ‘Скажите ей, какой бы приговоръ ни произнесли надо мною, онъ не можетъ измнить моихъ намреній. Невстой моей всегда будетъ бдность, проповдь, и обученіе моимъ занятіемъ’. Онъ засмялся при этомъ, вроятно припомнивъ какую-нибудь твою шутку.

Лайона, глядлъ на Эсирь улыбаясь, но она была недостаточно близко отъ него, чтобы можно было разсмотрть выраженіе ея лица. Все-таки онъ разсмотрлъ на столько, что замтилъ въ ней скоре грусть, чмъ улыбку. Красота у нея была не дтская, и когда въ глазахъ ея угасали искры остроумія, насмшливости и тщеславія и смнялись глубокимъ взглядомъ сосредоточенной скорби, васъ поразила бы глубина выраженія, неожиданно глянувшая изъ-подъ улыбокъ. Это выразительное, измняющееся лицо было живымъ олицетвореніемъ ея впечатлительной разнообразной натуры, въ которой борьба была неизбжна и мудрено было бы ршить, на какой сторон останется побда.

Она начала смотрть на все, что было между нею и Феликсомъ, какъ на нчто не похороненное, но бальзамированное и хранящееся, какъ дорогое, священное воспоминаніе, въ особомъ святилищ. Полное сосредоточеніе мысли на немъ, безпрестанное повтореніе мысленно того, что произошло между ними, только способствовало усиленію этого впечатлнія. Она жила съ нимъ въ прошедшемъ, но въ будущемъ казалась совершенно заключенной, замкнутой отъ него. Онъ былъ какимъ-то вяніемъ, вліяніемъ надъ ея жизнію, почти частью ея, иногда ей казалось, какъ будто онъ принадлежалъ къ высшей, торжественной, небесной сфер, внося въ ея самодовольную мелочность сознаніе и предчувствіе боле широкой жизни.

Но только не теперь — пока тревога еще такъ нова, горе еще такъ свжо, потому что горе было ея горемъ, а не горемъ Феликса Гольта. Можетъ быть вслдствіе его несомннной власти надъ нею, она никакъ не могла думать объ немъ съ состраданіемъ, онъ все казался ей слишкомъ сильнымъ и величественнымъ для состраданія: онъ не нуждался ни въ чемъ. Ему чуждо было несчастіе и бдствіе, потому что онъ добровольно обрекъ себя на жизнь, полную испытаній и лишеній. Лучшая доля женской любви состоитъ въ поклоненіи, въ обожаніи, но тяжело ей быть отвергнутой съ драгоцннымъ мромъ и съ длинными косами, которыя готовы были упасть и освжить усталыя ноги.

Пока все это таилось и зрло въ сердц Эсири, январьскіе дни начинали проходить съ своимъ обычнымъ зимнимъ однообразіемъ, нарушаемымъ разв только веселыми пирами торжествующихъ торіевъ и тревогой диссентеровъ, вслдствіе упрямства ихъ священника. Онъ говорилъ о Феликс Гольт на проповдяхъ, молился о немъ за вечернимъ богослуженіемъ, называя его по имени, а не ‘молодымъ измаильтяниномъ, котораго желательно было бы возвратить изъ беззаконной жизни въ пустыни и ввести въ одно стадо съ сынами уды и Веніамина’ — приличный перифразисъ, придуманный и предложенный братомъ Кемпомъ. Бдная м-ссъ Гольтъ ощущала въ скорби своей гордое самодовольство, потому что не будучи членомъ церкви, она теперь сдлалась предметомъ конгрегаціонныхъ замчаній и пастырскихъ намековъ. Считая себя безупречной добродтелью, рельефно выдающейся на темномъ фон скорби, она находила награду и успокоеніе во вниманіи, которое мысленно возводила въ признаніе своихъ достоинствъ. Но боле вліятельные слушатели были того мннія, что въ человк, у котораго въ распоряженіи было такое множество длинныхъ сентенцій, какъ у Лайона, столько скобокъ и различныхъ многословныхъ вставокъ, постоянное употребленіе простонароднаго требіанскаго имени въ обращеніи къ Всемогущему, было положительнымъ оскорбленіемъ. Въ какомъ-нибудь безграмотномъ веслеянскомъ проповдник такія вещи были бы еще извинительны, но отъ индепендентовъ требуется нкотораго стиля, нкоторой системы въ молитв, такъ-какъ они считаются наиболе образованными дятелями въ рядахъ диссентерства. Лайонъ находилъ такія воззрнія глубоко ошибочными и на слдующее же утро объявилъ Эсири свое намреніе твердо и настойчиво оспаривать ихъ, доказать, что все, что можетъ быть благословляемо свыше, не можетъ быть пошлымъ и недостойнымъ, когда нить его мыслей вдругъ неожиданно приняла совершенно иное направленіе, вслдствіе обстоятельства, побудившаго его самаго и Эсирь просидть нсколько моментовъ въ безмолвномъ и недоумвающемъ созерцаніи другъ друга.

Обстоятельствомъ этимъ было письмо, принесенное съ нарочнымъ изъ Дуфильда, тяжелое письмо, адресованное къ Эсири, на дловой лицъ и вовсе не похожее на письма обыкновенной ея корреспонденціи. Содержаніе письма было еще боле поразительно, чмъ его вншность. Оно начиналось:

‘М. Г.,— при семъ прилагаемъ вамъ коротенькое извлеченіе, дошедшее до нашего свденія, о томъ, что право наслдниковъ Эдуарда Байклифа на возвратное владніе имніемъ, проданное въ 1729 году Джономъ Тренсомомъ, въ настоящее время переходитъ къ вамъ, какъ къ единственной и законной наслдниц Мориса Христіана Байклифя. Мы уврены въ успх этой претензіи, которая доставитъ вамъ, по введеніи васъ во владніе, отъ пяти до шести тысячъ въ годъ’.

На этомъ мст Эсирь, читавшая громко, уронила письмо вмст съ рукою на колни и съ замираніемъ сердца посмотрла на отца, который тоже смотрлъ на нее молча — и такъ прошло дв или три минуты. На обоихъ напалъ какой-то страхъ, хотя мысли, передавшія это впечатлніе словомъ, у каждаго были совершенно различны.

Лайонъ заговорилъ первый.

— Такъ вотъ на что намекалъ человкъ, называющій себя Христіаномъ. Я не поврилъ ему, однако онъ должно быть говорилъ правду.

— Но, сказала Эсирь, воображеніе которой, разумется, остановилось на тхъ условіяхъ богатства, которыя она могла оцнить лучше другихъ,— это значитъ, что Тренсомовъ выгонятъ изъ Тренсомъ-Корта и что жить тамъ буду я — Это кажется мн совершенной невозможностью.

— Ахъ, дитя, я право ничего не знаю. Я совершенный невжда въ такихъ вещахъ, и мысль о мірскомъ величіи для тебя — скорй вселяетъ въ меня ужасъ, чмъ радость. Однако, необходимо взвсить все, не глядя на это событіе, какъ на простую случайность, но какъ на новое проявленіе Промысла. Пойдемъ ко мн въ кабинетъ и тамъ докончимъ письмо.

Способъ, какимъ свденіе, къ которому Эсирь была также мало приготовлена, какъ еслибы оно свалилось съ неба, было доставлено efi помимо старыхъ адвокатовъ Байклифовъ, Бата и Каулея, въ сущности былъ весьма простъ и естественъ. Тайнымъ двигателемъ, этого кажущагося чуда былъ Джонсонъ, который одновременно написалъ патрону своему, Джермину, что ему угрожаетъ искъ путемъ суда, а къ Эсири отправилъ это письмо, не желая никакой другой фирм уступить ту долю барыша, которая казалась ему вполн обезпеченной преслдованіемъ претензій Эсири Байклифъ.

Звзда Джермина очевидно закатывалась, и Джонсонъ не ощущалъ особенной скорби. Кром нкоторыхъ непріятныхъ объясненій по поводу его личнаго участія въ сдлкахъ несовсмъ чистыхъ, Джонсонъ не видлъ для себя ничего угрожающаго въ будущемъ. Ему не угрожало разореніе, какъ Джермину: онъ не былъ птицей высшаго полета, а только маленькимъ лазуномъ, жизнь котораго обезпечена вполн, пока только крылья и лапы не утратили способности цпляться. А между тмъ представлялась возможность поживиться насчетъ Байклифовъ, причемъ немалымъ удовольствіемъ было еще то обстоятельство, что это дло было оршкомъ, который Джерминъ намревался припрятать про свои зубы, и наконецъ то, что оно послужитъ поводомъ къ весьма непріятному изумленію м. Гольта Тренсома, обращеніе котораго съ почтеннымъ агентомъ не могло не оставить въ немъ весьма болзненнаго воспоминанія.

Подъ стимуломъ мелкихъ и разнообразныхъ побужденій, подобныхъ этимъ, на бломъ свт длается многое множество длъ изящно одтыми и въ 1833 году начисто выбритыми людьми, имена которыхъ красуются на благотворительныхъ спискахъ и которымъ и въ умъ не приходитъ, что эти дла ихъ граничили съ подлостью. Джонсонъ точно также мало былъ исключеніемъ на этомъ свт, какъ и его двойной подбородокъ.

Никакая система религіозная или политическая не допускала до сихъ поръ возможности равенства всхъ людей передъ добродтелью, или даже хоть бы того, чтобы вс платящіе подать съ 80-ф.-домовъ приносили честь своимъ сословіямъ.

ГЛАВА XXXVIII.

Перспектива, открывшаяся передъ Эсирью посл письма адвоката, произвела на нее впечатлніе совершенно отличное отъ того, какимъ оно представлялось ей неразъ въ мечтахъ о неожиданномъ повышеніи въ званіи и въ богатств. Въ мечтахъ она не представляла себ средствъ и путей, какими могло совершиться такое измненіе, даже самое измненіе казалось ей возможнымъ только въ сфер личной ея утопіи, которая, подобно другимъ утопіямъ, была богата всякими восхитительными результатами, независимо отъ процесса осуществленія, но мысль ея останавливалась обыкновенно на вншнихъ преимуществахъ богатства и знатности, на которыя у нея было особенно тонкое пониманіе. Она живо представляла себ коверъ въ своей карет, ощущала запахъ розъ въ коридор, мягкіе ковры подъ своими хорошенькими ножками, она видла себя встающей съ мягкаго кресла въ хрустальныхъ панеляхъ длинной гостиной, гд тропическія растенія и портреты красавицъ все-таки оставляли за ней превосходство прелести. Она ходила по гладкимъ какъ мраморъ дорожкамъ сада своего и по мягкому, глубокому дерну луговъ. Она видла вокругъ себя служанокъ, полныхъ почтительнаго обожанія, такъ-какъ красота въ ней будетъ всегда уравновшиваться привтливостью и добротой, она видла, какъ нсколько безукоризненныхъ джентльменовъ разомъ явилось просить ея руки: — одного изъ нихъ, соединявшаго древность рода съ длинными темными рсницами и съ самыми изящными талантами, она предпочитала втайн, хотя гордость препятствовала ей сознаться въ этомъ. Все виднное ею во время пребыванія въ аристократическомъ дом, гд она жила въ гувернанткахъ, доставило ей достаточно матеріала для подобныхъ грезъ, и никто, не одаренный, подобно Эсири, сильной врожденной симпатіей и чуткостью къ подобнымъ вещамъ и не страдавшій въ то же время отъ постояннаго присутствія противоположныхъ условій, не можетъ понять, какъ сильно могутъ завладвать молодымъ тщеславнымъ воображеніемъ такіе второстепенные атрибуты званія и богатства.

Казалось, что все мелькавшее въ ея грезахъ — за исключеніемъ жениховъ — могло осуществиться въ Тренсомъ-Корт, но теперь, когда фантазія сдлалась дйствительностью и невозможное оказывалось возможнымъ, Эсирь нашла, что равновсіе ея вниманія пошатнулось: теперь, когда знатность и богатство перестали быть одной утопіей, она почувствовала себя нершительной и недоумвающей передъ средствами достиженія этого богатства и знатности. Ея неопытности странная исторія проданнаго наслдства — послднее представительство знатнаго рода въ лиц стараго Томаса Тренсома, продавца объявленій, и больше всего разореніе и устраненіе теперешнихъ владтелей,— все это вмст представлялось картиной, на которую она не могла смотрть иначе, какъ сквозь призму унизительнаго разоренія, которымъ обусловливалось ея личное обогащеніе. А Эсирь даже въ былыя времена ничмъ невозмутимаго эгоизма не была способна на что-либо злое, невеликодушное, и живое представленіе, сохранившееся въ ея памяти о Гарольд Тренсом и его маленькомъ сын, смахивающемъ на цыганенка, придавали особенную дополнительную рельефность мысли о томъ, что имъ придется уйдти изъ дому, какъ только она въ него вступитъ. О старшей представительниц Тренсомовъ она имла самое темное понятіе, и потому та, разумется, оставалась на заднемъ план ея симпатіи.

Она сидла съ отцомъ, скрестивъ руки, какъ будто прислушиваясь къ какому-нибудь торжественному оракулу. У Эсири и въ мысляхъ не было отказываться отъ богатства, она была совершенно неспособной въ эти моменты сосредоточить свои смутныя представленія и чувства на какомъ-нибудь опредленномъ план дйствія, да, кажется, и не было никакой особенной надобности дйствовать особенно поспшно. Она только сознавала какой-то странный не то ужасъ, не то благоговніе передъ этой неожиданной перемной судьбы, и это преобладающее ощущеніе совершенно устраняло всякую мысль объ отказ и даже всякую возможность радоваться. Первый отецъ ея, какъ ей было извстно, умеръ въ тюрьм подъ гнетомъ неудачъ, добиваясь этого же самаго наслдства, и смутное сознаніе Немезиды какъ будто освщало это наслдство и примиряло съ его кажущимся произволомъ.

Феликсъ Гольтъ былъ постоянно у нея на ум: что бы онъ сказалъ — было мысленнымъ коментаріемъ, постоянно вертвшимся у нея въ голов, и слова, которыя она по большей части придавала ему — потому что она драматизировала подъ вдохновеніемъ горечи и печали — были слдующаго рода: ‘Видно, вамъ суждено быть богатой, быть аристократкой. Я всегда видлъ, что нашимъ участямъ суждено распасться далеко одна отъ другой. Вы не созданы для бдности или для какого-нибудь труднаго дла. Но припомните, что я говорилъ вамъ о призракахъ будущаго, смотрите внимательне, пристальне, куда васъ ведетъ судьба’.

Отецъ не говорилъ ни слова, пока они не кончили письма и разсужденій о всей исторіи и о всхъ доказательствахъ, какія только представлялись имъ. Онъ принялся за это съ своей обычной проницательной дятельностью, но онъ такъ привыкъ къ безличному отношенію къ фактамъ, что даже въ эти исключительные моменты сказалась привычка полувка, и онъ иногда какъ будто смшивалъ вопросъ о наслдств Эсири съ какимъ-то эпизодомъ изъ древней исторіи, и только моментами какія-нибудь подробности возвращали его къ болзненному, глубокому сознанію того, что огромная перемна должна совершиться въ жизни этой, близкой и дорогой для него двушки. Наконецъ, онъ погрузился въ полное, безусловное молчаніе, и на нкоторое время Эсирь ничего не сдлала съ своей стороны, чтобы нарушить его. Онъ сидлъ, нагнувъ голову, скрестивъ руки съ ея руками, и погрузился въ молитву и размышленія. Онъ не высказывалъ какихъ-нибудь положительныхъ прошеній, но душа его перебирала и переработывала факты подъ руководствомъ, способнымъ освтить ихъ надлежащимъ свтомъ и дать ему необходимыя указанія. Онъ старался очистить чувства свои, душу свою отъ всякой эгоистичной свтской ржи — стремленіе, составляющее безконечную молитву, всегда непремнно добивающуюся отвта своей безконечной настойчивостью.

Богъ знаетъ какъ долго они просидли бы такимъ образомъ, еслибъ не явилась неизбжная и вчно печальная Лидди напомнить имъ объ обд.

— Сейчасъ, Лидди, мы идемъ, сказала Эсирь, и потомъ, прежде чмъ встать, прибавила:

— Нтъ ли у тебя чего сказать мн, папа? Сознаніе торжественности и страха все росло въ Эсири. Самая сильная, напряженная дятельность была уже не въ мечтахъ, гд она усгроивала все по-своему: она теперь фактически вращалась въ сфер полной силъ.

— Нтъ, милая, я скажу теб только, что ты должна строго блюсти, чтобы душа твоя не упала подъ гнетомъ новыхъ и сложныхъ обязанностей и не низвела тебя на путь легкій для плоти, но опасный и пагубный для духа.

— Да вдь ты всегда будешь жить со мной, папа?— Эсирь говорила въ сильномъ порыв отчасти нжности, отчасти необходимости ухватиться за какую-нибудь нравственную поддержку. Не успла она выговорить этихъ словъ, какъ вдругъ они вызвали передъ ней видніе, показавшее ей съ быстротою молніи несовмстность прошедшаго, обусловливавшаго упованія и привязанности ея жизни съ новой предстоящей ей судьбой Маленькій, смшной старый священникъ, съ единственной роскошью воскресной вечерней трубки, раскуриваемой у кухоннаго очага, перенесенный въ сферу роскоши и величія или нтъ: отецъ ея со всмъ величіемъ пережитой скорби и долгой трудной борьбы, забывающій, отрекающійся отъ своего призванія и пошло избирающій существованіе, несвойственное, неприличное для него — Эсирь вся вспыхнула въ волненіи отъ этой мысли, отъ этого представленія и его обратнаго истолкованія, на которое она была бы совершенно неспособна мсяцевъ пять тому назадъ. Вопросъ, обращенный къ отцу, показался ей насмшкой, ей стало стыдно. Онъ отвчалъ ей потихоньку:

— Не затрогивай пока этой струны, дитя мое, я хочу пріучить себя смотрть на твою участь сообразно съ требованіями и видами Промысла, оставимъ пока этотъ вопросъ, поищемъ успокоенія въ обычныхъ ежедневныхъ обязанностяхъ нашихъ.

На слдующее утро не было сказано ничего больше. Лайонъ занялся сочиненіемъ проповди, потому что недля шла къ концу. А Эсирь отправилась по ученицамъ. М-ссъ Гольтъ пришла къ нимъ по приглашенію съ маленькимъ Джобомъ раздлить съ ними обдъ изъ жаренаго мяса, и посл долгихъ разглагольствованій, названныхъ священникомъ ‘безполезными’, она было-вышла изъ дому и сейчасъ же поспшно возвратилась сообщить м. Лайону и Эсири, удивлявшимся странному, оглушающему грохоту по мостовой,— что передъ Мальтусовымъ подворьемъ остановилась карета съ такими ‘отличными ливреями’ и что въ карет сидитъ господинъ съ дамой. Дайонъ и Эсирь посмотрли другъ на друга и оба подумали одно и то же.

— Если это не м. Тренсомъ или кто-нибудь подобный ему, вставила м-ссъ Гольтъ,— помяните моего сына и скажите, что его мать ничего не смыслитъ въ житейскихъ длахъ. Но пускай Феликсъ говоритъ, что хочетъ, изъ-за этихъ разговоровъ, да потому, что онъ всегда все хотлъ длать по-своему, онъ теперь сидитъ въ тюрьм и будетъ сосланъ не-всть куда. А вдь какъ подумаешь, что эти знатные господа могли бы выручить его, еслибъ хотли, и каково это, имя короля въ стран и вс тексты въ Притчахъ о милости королевской и о Соломон и Лайонъ поднялъ руку съ умоляющимъ видомъ, и м-ссъ Гольтъ отошла отъ дверей пріемной въ уголъ кухни, такъ какъ выходную дверь загородилъ Доминикъ, спрашивавшій, дома ли мистеръ и миссъ Лайонъ и могутъ ли они принять м-ссъ Тренсомъ и м. Гарольда Тренсома? Пока Доминикъ шелъ обратно къ карет, м-ссъ Гольтъ успла пробраться съ своимъ крошечнымъ спутникомъ къ Захару, церковному сторожу, замтивъ мимоходомъ Лидди, что она еще не потеряла сознанія и что не такая она женщина, чтобы оставаться тамъ, гд она можетъ быть лишней, на что Лидди, разойдясь съ ней въ самомъ основаніи вопроса, отвчала ей, что прекрасно, что она сознаетъ себя тщетою и прахомъ — молча распространяя примненіе этого замчанія къ м-ссъ Тренсомъ, когда она увидла высокую леди въ дорогихъ мхахъ и съ длиннымъ бархатнымъ шлейфомъ и съ такимъ красивымъ господиномъ позади, густые волнистые волосы котораго, сверкающіе перстни на рукахъ, смуглое лицо и вообще свтская развязность напомнили скорбной Лидди Ирода и Понтія Пилата.

Гарольдъ Тренсомъ, привтливо раскланявшись съ Эсирью, представилъ мать свою, орлиный взглядъ которой какъ будто пронзилъ ее насквозь. М-ссъ Тренсомъ почти не замтила. Дайона, не изъ напускной надменности, но чисто изъ личной умственной неспособности обращать на него должное вниманіе — какъ человкъ, не знающій естественной исторіи, не можетъ видть въ водяномъ полип ничего кром двигающейся травинки, конечно вовсе непригодной за столомъ. Но Гарольдъ замтилъ, что мать его была пріятно поражена Эсирью, которая въ самомъ дл въ этотъ день была удивительно авантажна. Она вовсе не была сконфужена и во все время сохраняла спокойное достоинство, но предварительныя свденія и размышленія о возможномъ разореніи этихъ Тренсомовъ придали ея пріемамъ особенную мягкость и прелесть.

Гарольдъ былъ очень вжливъ съ священникомъ, вставляя время отъ времени слово, чтобы дать ему почувствовать, что онъ играетъ важную роль въ важномъ дл, вызвавшемъ этотъ неожиданный визитъ, вс четыре составляли группу, сидя неподалеку одинъ отъ другаго возл окна, м-ссъ Тренсомъ съ Эсирью помщались на соф.

— Васъ должно быть удивляетъ мое посщеніе, начала м-ссъ Тренсомъ: я рдко бываю въ Большихъ Треби. Но теперь, увидвъ васъ, я нахожу въ этомъ посщеніи неожиданное удовольствіе, я пріхала по очень серіозному длу, которое сообщитъ вамъ мой сынъ.

— Я начну съ заявленія, что то, что мн предстоитъ объявить вамъ, должно быть пріятно для васъ, миссъ Лайонъ, сказалъ Гарольдъ съ оживленной развязностью.— Но я не думаю, чтобы свтъ нашелъ это особенно пріятнымъ для меня, впрочемъ, м. Лайонъ, продолжалъ Гарольдъ, привтливо обращаясь къ священнику,— отвергнутому кандидату не привыкать-стать къ утратамъ и невзгодамъ.

— Вашъ намекъ, сэръ, сказалъ Лайонъ съ печальной торжественностью,— вашъ намекъ полонъ для меня весьма прискорбнаго значенія, но я не хочу задерживать вашей рчи дальнйшими замчаніями.

— Вы низачто не угадаете, что я имю вамъ сообщить, сказалъ Гарольдъ, снова глядя на Эсирь,— если впрочемъ вы не имли уже объ этомъ предварительныхъ свденій.

— Не иметъ ли это какого-нибудь отношенія къ законамъ и къ наслдству? сказала Эсирь съ улыбкой. Она просіяла съ первыхъ словъ Гарольда. Новость какъ-будто утратила весь холодъ и всю враждебность и вдругъ сдлалась чмъ-то похожимъ на теплую комфортабельную жизнь, полную живаго интереса.

— Такъ вы стало-быть ужъ слышали объ этомъ? сказалъ Гарольдъ, внутренно раздосадованный, но достаточно подготовленный, чтобы не выказать досады.

— Только вчера, сказала Эсирь совершенно просто. Я получила письмо отъ какихъ-то адвокатовъ съ извщеніемъ о многихъ весьма странныхъ вещахъ, доказывающихъ, что я наслдница — тутъ она очень мило обратилась къ м-ссъ Тренсомъ — чмъ, какъ вы легко можете себ представить, я никогда и не воображала быть.

— Но, милая моя, сказала м-ссъ Тренсомъ со старческой граціей, положивъ свою руку на одну минуту на руку Эсири,— эта участь удивительно пристала къ вамъ. Эсфирь покраснла и сказала шутливо:

— О, я знаю, что купить на пятдесятъ фунтовъ въ годъ, но еслибъ у меня было больше денегъ, я не знала бы, куда ихъ дть.

Отецъ глядлъ на нее печально черезъ очки, потирая подбородокъ. Ей самой было удивительно, какъ она такъ слегка говорила сегодня о томъ, что вчера вызвало въ ней такое глубокое волненіе.

— Въ такомъ случа, сказалъ Гарольдъ, вы богаче меня подробностями, такъ что матери моей и мн приходится сказать вамъ только то, чего бы не могъ сказать никто другой, то-есть — каковы ея и мои чувства и желанія въ виду этихъ новыхъ и неожиданныхъ обстоятельствъ.

— Вотъ это-то, сказала Эсирь, съ серіознымъ, прекраснымъ взглядомъ почтенія на м-ссъ Тренсомъ,— тревожитъ меня больше всего. И не зная ничего объ этомъ положительно, я до сихъ поръ не могла ршить, нужно ли мн радоваться или печалиться.— Взглядъ м-ссъ Тренсомъ смягчился. Ей было пріятно смотрть на Эсирь.

— Наша главная тревога, сказала она, зная, чего желалъ Гарольдъ,— заключается въ томъ, чтобы избгнуть тяжбы, безполезной траты денегъ. Мы, разумется, удовлетворимъ вс законныя требованія.

— Мать моя выразила наши чувства какъ, нельзя точне, сказалъ Гарольдъ.— И я увренъ, м. Лайонъ, что вы поймете наше желаніе.

— Безъ всякаго сомннія, сэръ, дочь моя ни въ какомъ случа не ршилась бы на разладъ. Намъ заповдано, сэръ, отъ апостоловъ, что христіанину не слдуетъ судиться съ ближними своими, а я съ своей стороны распространилъ бы это правило на все человчество вообще, такъ-какъ, по по моему разумнію, практика нашихъ судовъ несовмстна съ простотою, заповданной Христомъ.

— Если моя воля что-нибудь да значитъ, сказала Эсирь, то я положительно возстаю противъ всякихъ споровъ и раздоровъ по этому длу. Но можетъ быть адвокаты могутъ затять и продолжать дло помимо меня. Можетъ быть, они и хотли это заявить своимъ письмомъ?

— Это не совсмъ такъ, сказалъ Гарольдъ, улыбаясь.— Разумется, они живутъ такою борьбою, которая васъ возмущаетъ. Но мы можемъ парализовать ихъ дятельность твердой ршимостью не ссориться. Желательно было бы разсмотрть дло вмст и вврить его въ руки честному, опытному адвокату. Я могу васъ заврить только, что мы, Тренсомы, не станемъ тягаться изъ-за того, что не составляетъ нашей законной собственности.

— А я, съ своей стороны, сказала м-ссъ Тренсомъ, хочу просить васъ пріхать погостить къ намъ въ Тренсомъ-Кортъ и устроить дло на досуг, ко взаимному удовольствію. Не откажите мн: я постараюсь не надодать вамъ: вы будете длать все, что вамъ вздумается, и познакомитесь съ своимъ будущимъ домомъ, если ему суждено быть вашимъ. Я могу сообщить вамъ бездну свденій, которыя для васъ совершенно необходимы, какъ для будущей хозяйки.

— Согласитесь пожалуйста! сказалъ Гарольдъ привтливо и дружески.

Эсирь покраснла, и глаза у ней загорлись. Она не могла не почувствовать, что это предложеніе было боле искушающимъ шагомъ къ перемн положенія, чмъ ей думалось прежде. Она даже совсмъ забыла о своихъ недавнихъ тревогахъ. Но она поглядла на отца, который опять поглаживалъ подбородокъ, что обыкновенно длалось, когда онъ былъ въ недоумніи или раздумь.

— Я надюсь, сказалъ Гарольдъ священнику,— что вы съ своей стороны не имете ничего противъ?

— Ровно ничего, сэръ, если дочь моя сама видитъ ясно свой путь.

— Вы подете — теперь — съ нами, сказала м-ссъ Тренсомъ убдительно.— Вы возвратитесь съ нами въ карет.

Гарольдъ былъ чрезвычайно доволенъ поведеніемъ матери въ этомъ дл, тмъ боле что онъ боялся различныхъ затрудненій съ ея стороны. Онъ еще не видлъ ее въ такомъ хорошемъ расположеніи духа, съ тхъ поръ какъ возвратился домой. Тайна заключалась въ очарованіи милой почтительности Эсири, очарованія, котораго еще до сихъ поръ не было въ старческой жизни м-ссъ Тренсомъ. Поведеніе Эсири, говоря откровенно, не исключительно проистекало изъ высшихъ нравственныхъ источниковъ: надъ ея дйствительно благородными, великодушными чувствами преобладало удивленіе и поклоненіе выговору м-ссъ Тренсомъ, аристократическому спокойствію ея рчи, изящному, тонкому аромату ея одежды. Она всегда думала, что жизнь должна быть особенно легка и пріятна для тхъ, кто проводитъ ее въ изящной аристократической сред, и такъ казалось ей и въ эту минуту. Она непритворно желала хать въ Тренсомъ-Кортъ.

— Если отецъ мой ничего не иметъ противъ, сказала она, ваше приглашеніе такъ убдительно, вы настаиваете такъ обязательно…. но только позвольте мн уложить нсколько платьевъ.

— Сдлайте одолженіе, мы вовсе не спшимъ.

Когда Эсирь вышла изъ комнаты, Гарольдъ сказалъ:

— Кром этой непосредственной причины нашего посщенія, м. Лайонъ, мн хотлось видть васъ, чтобы переговорить съ вами насчетъ несчастныхъ послдствій выборовъ. Но я не имлъ возможности обратиться къ вамъ до сихъ поръ, потому что былъ заваленъ частными длами.

— Вы совершенно справедливо назвали эти послдствія несчастными, сэръ. А даже не знаю, о чемъ мн больше стовать — о вред, который ошибочный, ложный образъ дйствія нанесъ правому длу, или объ оковахъ, наложенныхъ имъ на дорогаго для меня молодаго человка. Одинъ посетъ, а другой пожнетъ — правда, примнимая къ злу, какъ и къ добру.

— Вы говорите о Феликс Гольт. А принялъ мры, чтобы обезпечить наилучшую законную помощь за арестованными: но мн сказали, что Гольтъ положительно отвергаетъ всякую помощь отъ меня. А надюсь, что онъ не будетъ настолько неразуменъ, чтобы самому защищать себя безъ указаній свдущихъ, спеціальныхъ людей. Несчастіе нашихъ законовъ заключается въ томъ, что уголовному преступнику нельзя имть адвоката. Краснорчивое слово можетъ въ суд принести человку столько же пользы, сколько и вреда. Онъ непремнно хочетъ изложить все дло какъ можно ясне, и я боюсь, чтобы онъ не зашелъ черезъ-чуръ далеко въ своемъ стараніи разоблачить истину.

— Сэръ, вы его не знаете, сказалъ маленькій священникъ, самымъ задушевнымъ своимъ голосомъ. Вы его не знаете.— Онъ низачто не принялъ бы, еслибъ даже допускалъ законъ,— защиту, которою устранялась бы или затемнялась истина. Не изъ суетнаго самохвальства, но потому, что ему присуще крайнее прямодушіе и чистосердечіе, и потому, что онъ проникнутъ непреодолимымъ отвращеніемъ къ профессіи, въ которой человкъ безъ всякаго зазрнія совсти готовъ оправдать преступнаго за извстную плату и взвалить его вину на невиннаго, не имющаго средствъ заплатить ему дороже.

— Жаль, что такой славный молодой человкъ готовъ погубить себя изъ-за такихъ фанатическихъ понятій. Я могъ бы покрайней мр доставить ему предварительное совщаніе. А онъ вовсе не показался мн мечтателемъ по наружности.

— Да онъ вовсе и не мечтатель, напротивъ: его недостатокъ заключается въ крайней, излишней практичности.

— Надюсь, что вы съ своей стороны не поощряете его къ такому нераціональному воззрнію на жизнь: вопросъ не въ томъ, чтобы исказить фактъ или представить его въ ложномъ свт, но въ томъ, чтобы возстановить его и придать ему всю силу очевидности. Разв вы этого не видите?

— Вижу, вижу. Но я нисколько не сомнваюсь въ способности Феликса Гольта покончить свое дло благоразумно и осмотрительно. Онъ не строитъ замковъ, не питаетъ несбыточныхъ надеждъ, напротивъ онъ обнаруживаетъ глубокое, мрачное недовріе тамъ, гд бы мн хотлось видть дтское упованіе. Но въ немъ упованіе, убжденіе всегда соотвтствуетъ образу дйствія, и онъ даже возвратился сюда на родину въ такую роковую для него пору, собственно для того чтобы воспрепятствовать продаж снадобій, которая обезпечивала существованіе его матери, тогда какъ онъ по своимъ медицинскимъ познаніемъ былъ убжденъ во вред этихъ снадобій. Онъ ршился содержать ее собственными своими трудами: но, сэръ, покорнйше прошу васъ замтить — и я самъ, несмотря на свою старость, не стану отрицать, что примръ этого молодаго человка для меня крайне поучителенъ въ этомъ отношеніи:— прошу васъ обратить вниманіе на зловредное смшеніе добра и зла, всегда неизбжно проистекающее изъ преступнаго, порочнаго образа дйствія: примненіе ненадлежащихъ, беззаконныхъ избирательныхъ мръ — относительно чего однако я лично васъ осуждаю настолько, насколько виноватъ вообще омывающій руки и предоставляющій другимъ длать беззаконныя дла,— было причиной того, что Феликсъ Гольтъ, скажу это прямо и откровенно, палъ невинной жертвой мятежа, и что его образъ дйствія, въ сущности безусловно честный, лишилъ его возможности содержать престарлую мать,— а съ другой стороны послужило поводомъ къ укоризн и осужденію его со стороны боле близорукихъ и слабыхъ братьевъ.

— Я былъ бы очень счастливъ и радъ обезпечить его мать, насколько вамъ заблагоразсудится, сказалъ Гарольдъ, въ душ весьма недовольный этой моралью.

— Я попрошу васъ переговорить объ этомъ съ моей дочерью, которая, я надюсь, съуметъ удовлетворить вс нужды м-ссъ Гольтъ съ должной привтливостью и деликатностью. Въ настоящее время я самъ забочусь о томъ, чтобы она ни въ чемъ не терпла недостатка.

Когда Лайонъ доканчивалъ эту фразу, вошла Эсирь, совсмъ готовая къ отъзду. Она положила руку къ отцу на плечо и сказала:

— Ты дашь знать моимъ ученицамъ, чтобы не ждали меня?

— Конечно, милая, проговорилъ старикъ, слегка дрожа подъ наплывомъ сознанія, что этотъ отъздъ Эсфири — кризисъ: ужъ имъ никогда больше не жить вмст попрежнему. Но онъ боялся поддаться эгоистичной нжности и старался сохранить наружное спокойствіе.

М-ссъ Тренсомъ и Гарольдъ встали.

— Если вы совсмъ готовы, миссъ Лайонъ, сказалъ Гарольдъ, угадывая, что отцу хотлось бы остаться одному съ дочерью,— я посажу мамашу въ карету и приду за вами.

Когда они остались одни, Эсирь положила руки на илечи отцу и поцловала его.

— Нтъ, дитя, я слишкомъ слабъ и неразсудливъ. Но мн бы очень хотлось быть способнымъ къ радости совершенно независимо отъ случайностей моей престарлой земной жизни, которая въ сущности ничто иное, какъ ничтожный, почти изсякшій фонтанъ, тогда-какъ для души воспріимчивой и молодой нотокъ жизни никогда не пріостанавливается, не умаляется.

— Можетъ быть вы опять увидите Феликса Гольта, и разскажете ему все?

— Сказать ему что-нибудь отъ тебя?

— Нтъ, скажи только, что у Джоба новая фланелевая фуфайка и цлая коробка леденцовъ, сказала Эсирь улыбаясь.— Ахъ, вотъ м. Тренсомъ возвращается, надо сходить проститься съ Лидди, а не то она будетъ плакать о моемъ жестокосердіи.

Несмотря на грусть разлуки, Эсири было очень пріятно хать въ карет съ Гарольдомъ Тренсомомъ, сидть на мягкихъ подушкахъ, видть противъ себя почтительно склонявшагося передъ нею безукоризненнаго джентльмена, слушать его живую, изящную рчь. Куда влекла ее эта покойная карета? Ея молодая, живая натура тяготилась печалью и однообразіемъ послднихъ недль, какъ-будто подернутыхъ непрогляднымъ, блымъ туманомъ. Судьба, какъ-будто начинала улыбаться ей. Она вступила въ новый фазисъ странствованія, новый день занимался надъ новой обстановкой, и молодой неутомленный умъ былъ полонъ любопытства.

ГЛАВА XXXIX.

Черезъ нсколько дней посл прізда Эсири въ Тренсомъ-Кортъ, Деннеръ, придя одвать м-ссъ Тренсомъ къ обду — пріятная обязанность, для отправленія которой у нея было теперь очень много времени,— застала свою госпожу сидящею въ кресл съ тмъ мраморнымъ видомъ сосредоточенной скорби, который на глазахъ наблюдательной и зоркой горничной постепенно усиливался въ теченіе прошлой недли. Она стукнула въ дверь, не дожидаясь звонка, и ршилась войдти, хотя не слышала, чтобы ей сказали въ отвтъ ‘войдите’.

М-ссъ Трейсомъ была въ темной теплой блуз, ниспадавшей съ плечъ толстыми складками, и сидла передъ зеркаломъ, выполнявшимъ одну изъ стнъ будуара отъ полу до потолка. Комнату освщалъ каминъ и нсколько восковыхъ свчей. По какой-то причин, вопреки обычнымъ своимъ привычкамъ, м-ссъ Тренсомъ сама распустила свои густые, сдые волосы, скатившіеся назадъ блднымъ, безцвтнымъ потокомъ по темному платью. Она сидла передъ зеркаломъ, какъ-будто глядя на себя, сурово сдвинувъ брови и сложивъ на колняхъ руки въ драгоцнныхъ перстняхъ. По всей вроятности, она уже перестала видть отраженіе въ зеркал, потому что въ глазахъ ея былъ тотъ пристальный, широко раскрытый взглядъ, изобличающій не анализъ, не размышленія, но мечтанія. Неподвижныя рельефныя черты, живо сохранившія слды былой красоты, напоминали скоре картину поблекшую, поблвшую подъ несчетнымъ рядомъ лтъ, чмъ живую женщину, полную сознанія, образовавшагося медленнымъ, постепеннымъ осадкомъ этихъ непрерывно катившихся лтъ.

Деннеръ, при всей своей врожденной и систематической сдержанности, не могла скрыть удивленія и смущенія, когда, проглянувъ сквозь полузакрытыя вки, увидла неподвижный образъ въ зеркал, приходившемся какъ-разъ противъ двери, въ которую она вошла. Легкій стукъ двери не былъ замченъ госпожею, на которой вообще ощущенія, производимыя присутствіемъ Деннеръ, отзывались также безслдно и незамтно, какъ движенія любимой кошки, по легкій вскрикъ и удивленный взглядъ, отразившійся въ зеркал, были достаточны непривычны, для того чтобы вызвать ее изъ задумчивости: м-ссъ Тренсомъ шевельнулась, откинулась на спинку кресла и сказала:

— Ахъ, это ты, Деннеръ?

— Да, надюсь, что не опоздала. Хотя и вижу, къ сожалнію, что вы уже сами распустили волосы.

— Я распустила ихъ для того, чтобы посмотрть, какая и старая, гадкая вдьма. Красивыя платья, въ которыя ты меня одваешь, Деннеръ, только нарядный саванъ.

— Пожалуйста не говорите этого. Если кому здсь непріятно на васъ смотрть, тмъ хуже только для нихъ самихъ. Что до меня касается, то я не знаю, кто бы изъ молодыхъ могъ потягаться съ вами. Посмотрите-ка на вашъ портретъ, что виситъ тамъ внизу, а что вы стали старше — что жъ изъ этого? Я бы не хотла быть Летти, прачкой нашей, потому только, что у нея красныя щеки. Она можетъ быть не знаетъ, что у нея некрасивое, простонародное лицо, но я знаю это, и съ меня этого довольно: я знаю, какой чумичкой она будетъ лтъ черезъ десять. Я бы на вашемъ мст ни съ кмъ не помнялась. И еслибъ тревоги и горести продавались на базар, я бы лучше купила старыя, чмъ новыя. Много значитъ, если человкъ испыталъ худшее въ жизни.

— Самое худшее, Денверъ, предстоитъ женщин только въ старости, сказала м-ссъ Тренсомъ съ горечью.

Маленькая горничная несовсмъ ясно понимала причину необыкновенной грусти своей госпожи, но она рдко позволяла себ спрашивать, обыкновенно дожидаясь, чтобы м-ссъ Тренсомъ сама завела рчь. Банксъ, дворецкій, кивая и подмаргивая, утверждалъ положительно, что м-ру Гарольду вовсе не по душ Джерминъ, но м-ссъ Тренсомъ никогда объ этомъ не заводила рчи, и Деннеръ ничего не знала опредлительнаго. Но она почти наврное знала, что съ присутствіемъ Эсири въ дом связана какая-то важная тайна, она подозрвала, что скрытный Доминикъ зналъ эту тайну и стало-быть пользовался большимъ довріемъ. Но всякое неудовольствіе по этому поводу было бы умышленнымъ упрекомъ госпож, упрекомъ, несовмстнымъ съ убжденіями и характеромъ Деннеръ. Она склонялась къ мысли, что Эсирь была непосредственной причиной новаго неудовольствія.

— Если ничего не случилось новаго дурнаго, то что же съ вами, желала бы я знать, сказала она посл минутнаго молчанія, говоря, по обыкновенію, проворно, но не громко, и продолжая неторопливо длать свое дло.— Когда меня будитъ птухъ, то мн лучше имть на ум одно настоящее горе, чмъ двадцать воображаемыхъ. Лучше сознавать себя обокраденнымъ, чмъ думать, что вотъ-вотъ придутъ сейчасъ и убьютъ васъ.

— Я думаю, Деннеръ, что ты любишь меня больше всхъ на свт, но и теб никогда не понять, какъ я страдаю. Незачмъ говорить теб. У тебя никогда не заходилъ умъ за разумъ, никогда не болло сердце. Ты точно желзная. Ты никогда не знала никакихъ тревогъ.

— Я знала вс ваши тревоги.

— Да, знала, но какъ сидлка, которая никогда не заражается болзнью. У тебя даже никогда дтей не было.

— Да разв нельзя чувствовать того, чего самъ не испыталъ? Я всегда горевала о французской королев, когда была молода: Богъ знаетъ, чего бы я не была готова вытерпть ради нея. Я знаю многихъ, которые чувствуютъ вполн сообразно съ своимъ рожденіемъ и положеніемъ. А вы всегда все черезъ-чуръ принимали къ сердцу. Но я надюсь, что ничего нтъ новаго, что бы могло побудить васъ говорить о худшемъ.

— Да, Деннеръ, есть — есть, сказала м-ссъ Тренсомъ тихимъ и печальнымъ голосомъ, наклоняя въ то же время голову, чтобы дать пришпилить головной уборъ.

— Что же, эта молодая двушка?

— А что ты о ней думаешь, Деннеръ? сказала м-ссъ Тренсомъ гораздо бодре и сильно яшлая узнать, что скажетъ старуха.

— Я не отрицаю, что она мила, что у нея очень красивая улыбка и очень хорошія манеры: это совершенно необъяснимо при томъ, что Банксъ разсказываетъ о ея отц. Я сама ничего не знаю о требіанскихъ горожанахъ, но не могу не подивиться съ своей стороны. Я люблю м. Гарольда. И всегда буду любить. Я была при его рожденіи на свтъ, и ничто, кром его дурнаго обхоягденія съ вами, не можетъ меня возстановить противъ него. Но вс люди говорятъ, что онъ влюбленъ въ миссъ Лайонъ.

— Какъ бы я желала, чтобы это была правда, сказала м-ссъ Тренсомъ энергически.— Я желала бы, чтобы онъ въ нее влюбился такъ, чтобы она могла имъ командовать и заставлять его длать, что ей хочется.

— Такъ стало-быть неправда, что они говорятъ?

— Неправда то, что она будетъ властвовать надъ нимъ. Никогда никакая женщина не будетъ властвовать надъ нимъ. Онъ заставитъ ее влюбиться въ себя и бояться. Вотъ чего ты никогда не испытала, Деннеръ. Женская любовь всегда замерзаетъ въ страх. Она всего хочетъ, и ни въ чемъ не уврена. А эта двушка очень мила и умна — сколько въ ней пыла, гордости и остроумія. Мужчины любятъ такія побды, также какъ любятъ лошадей, кусающихъ удила и не стоящихъ смирно на мст: тмъ боле торжества для нихъ, тмъ пріятне для ихъ самолюбія. А къ чему женщинамъ воля?— Если она будетъ добиваться власти, она утратитъ любовь и все-таки ничего не добьется. Богъ создалъ женщину не въ добрый часъ, въ порыв гнва.

Деннеръ привыкла къ такимъ вспышкамъ. Реторика и характеръ госпожи въ ея понятіяхъ вполн соотвтствовали высокому сану, величественной наружности и выразительнымъ чернымъ глазамъ. М-ссъ Тренсомъ сознавала грховность словъ своихъ, и это длало ихъ тмъ боле соблазнительными.

— И въ самомъ дл, женская доля незавидна, сказала Деннеръ.— Но когда привыкъ къ чему съ дтства, то перестаешь и чувствовать. Да я бы и не желала быть мужчиной — кашлять такъ громко, здить верхомъ во всякую пору и такъ много сть и пить. По-моему это также доля незавидная, грубая. Такъ стало-быть нечего тревожиться изъ-за этой молодой двушки, прибавила она посл минутнаго молчанія.

— Нтъ, Деннеръ, она мн нравится. Я желаю, чтобы Гарольдъ женился на ней. Это было бы самое лучшее. Если правда выйдетъ наружу — а она непремнно выйдетъ скоро — имніе будетъ принадлежать ей по закону.— Странная право эта исторія: вдь она дйствительно Байклифъ.

Деннеръ вовсе не казалась удивленной и, продолжая застегивать платье госпожи, сказала:

— Я была уврена, что во всемъ этомъ есть что-нибудь удивительное, необыкновенное. И припоминая старинные процессы, и все что было въ прошломъ, я думала, что тутъ непремнно замшанъ судъ. Такъ она леди по происхожденію?

— Да, у нея хорошая старинная кровь въ жилахъ.

— Вотъ и мы говорили о томъ у дворецкаго въ комнат: — какая у нея рука и нога и какъ у нея голова на плечахъ положена — почти такъ, какъ у васъ. Только ее, помоему, портитъ цвтъ лица. И Доминикъ говоритъ, что м. Гарольду никогда прежде не нравились такія женщины. Чего бы этотъ Доминикъ не могъ поразсказать, еслибъ онъ только захотлъ: у него есть отвтъ на загадку, прежде чмъ вы ее выскажете. Только онъ уметъ держать языкъ за зубами: ужъ этого нельзя не признать за нимъ. Да впрочемъ и я такая же.

— Да, да. Ты будешь молчать объ этомъ, пока другіе вс не заговорятъ.

— Такъ стало-быть, если м. Гарольдъ женится на ней, это устранитъ всякія непріятности и споры?

— Да — по имнію.

— А онъ кажется непрочь, она ему не откажетъ, за это я ручаюсь. И она вамъ нравится? Прекрасно. Стало-быть вамъ можно вполн успокоиться.

Деннеръ закончила туалетъ м-ссъ Тренсомъ, набросивъ ей на плечи индійскій шарфъ, дополнивъ такимъ образомъ контрастъ между величественной дамой въ наряд и Гекубой съ распущенными волосами, которую она нашла въ уборной съ часъ тому назадъ.

— Не могу я успокоиться, сказала м-ссъ Тренсомъ, выразительно поворачиваясь отъ зеркала къ окну, гд не были еще спущены сторы, виднлся блдный пейзажъ и мерцали далекія звзды.

Деннеръ, глубоко затронутая горечью, сказавшеюся въ послдней фраз госпожи, взяла, въ порыв нжности и вниманія, золотой флаконъ съ солями, который м-ссъ Тренсомъ часто носила при себ, и подошла къ ней, чтобы вложить его потихоньку въ ея руку. М-ссъ Тренсомъ поймала руку горничной своей рукой и крпко ее сжала.

— Денннеръ, сказала она тихо,— еслибъ я могла выбрать въ эту минуту, могла измнить что-нибудь, я пожелала бы, чтобы Гарольдъ никогда не родился на свтъ.

— Нтъ, моя милая (Деннеръ только одинъ разъ и уже давно прежде тоже назвала госпожу свою ‘милой’),— тогда это было для васъ большимъ счастіемъ.

— А не думаю, чтобы я тогда такъ чувствовала счастье, какъ теперь чувствую несчастье. Глупо говорить, что люди старясь чувствуютъ меньше Напротивъ: они чувствуютъ, что они забыты, покинуты,— всякая фибра во мн точно мучительное, болзненное воспоминаніе. Они могутъ чувствовать, что вся нжность, вся любовь въ ихъ жизни превратилась въ ненависть или презрніе.

— Только не въ моей жизни. Будь что будетъ, а я буду до конца жить только для васъ, потому что никто для васъ не сдлаетъ того, что я готова сдлать.

— Какъ ты счастлива, Деннеръ, ты любила сорокъ лтъ все одно существо, которое теперь стало старымъ и слабымъ и не можетъ безъ тебя обойдтись.

Внизу раздался звукъ гонга, возвщавшій обдъ, и м-ссъ Тренсомъ опустила врную, преданную руку.

ГЛАВА XL.

Если Деннеръ подозрвала, что присутствіе Эсири въ Тренсомъ-Корт было непріятно для ея госпожи, то ужъ относительно другихъ членовъ семьи такое подозрніе было бы вовсе немыслимо. Между нею и маленькимъ Гарри установилась необыкновенная дружба. Этотъ мальчуганъ съ смуглымъ лицомъ, низкимъ лбомъ, большими черными глазами, тонко очерченнымъ носомъ, съ звриной дикостью и рзкостью ко всмъ и ко всему, что ему было не по-сердцу, съ деспотической наклонностью исключительно завладвать тмъ, что ему нравилось,— былъ существомъ, какихъ Эсирь никогда еще не видывала въ жизни своей, а она въ свою очередь показалась вроятно Гарри тоже явленіемъ страннымъ и самобытнымъ. Съ перваго взгляда ея нжное блое личико, свтлые волосы и голубое платье, вроятно и ея солнечная улыбка, свтлое личико и тонкія руки, протянутыя къ нему, показались ему какой-то новой, невиданной птицей: онъ отшатнулся назадъ къ своему ‘Гаппа’, какъ онъ называлъ стараго Тренсома, и посмотрлъ на новую гостью съ пугливымъ вниманіемъ дикаго животнаго. Но какъ только она услась на соф въ библіотек, онъ взобрался къ ней на колни и принялся обращаться съ нею, какъ съ любопытнымъ предметомъ изъ естественной исторіи: взъерошилъ ей локоны смуглой рученкой и, отыскавъ подъ нимъ маленькое ушко, ущипнулъ его, подулъ въ него, потомъ добрался до пышныхъ косъ и съ удовольствіемъ убдился, что он приросли къ верху головы, но что ихъ можно оттуда снять и даже расплести и совсмъ распустить. Потомъ, увидя, что она смется, щекочетъ его, цлуетъ и даже разъ укусила его — то-есть стало-быть животное, умющее шутить и веселиться,— онъ бросился вонъ изъ комнаты и принялся съ помощію Доминика перетаскивать къ ней весь свой звринецъ: блыхъ мышей, блокъ, ‘разныхъ птицъ и черную испанку Моро. То что нравилось, Гарри, непремнно должно было нравиться и старому Тренсому: ‘Гаппа’ съ своимъ Немвродомъ тоже составлялъ часть звринца и можетъ больше всхъ другихъ испытывалъ на себ непостоянство вкусовъ и желаній Гарри. Увидвъ, что Эсирь снисходительно и весело позволила трепать свои волосы, садиться къ ней на колни бить и кусать себя, старикъ принялся сообщать ей улыбаясь и своимъ слабымъ, дрожащимъ голосомъ замчательные подвиги Гарри: какъ онъ разъ, когда ‘Гаппа’ спалъ, снялъ съ булавокъ цлый ящикъ жуковъ, чтобы посмотрть, улетятъ ли они, и потомъ, разсердись на ихъ глупость, побросалъ ихъ всхъ на полъ и принялся топтать ногами, когда вошелъ Доминикъ и выручилъ эти драгоцнности, потомъ — какъ онъ разъ пробрался къ м-ссъ Тренсомъ, замтилъ, гд она прячетъ лекарства и, воспользовавшись ея отсутствіемъ, розлидъ половину банокъ по полу. Но что старому Тренсому казалось самымъ удивительнымъ доказательствомъ умственнаго развитія Гарри — было то, что онъ почти никогда не говорилъ, но предпочиталъ неопредленные звуки или сопоставлялъ слоги по личному своему усмотрнію.

— А вдь онъ можетъ очень хорошо говорить, если захочетъ, сказалъ ‘Гаппа’, очевидно думая, что у Гарри, какъ у обезьянъ, были какія-нибудь особенныя глубокомысленныя причины воздерживаться отъ разговора.

— Вотъ вы сами увидите, прибавилъ онъ, покачивая головой и потихоньку посмиваясь.— Вотъ вы услышите: онъ знаетъ очень хорошо настоящее названіе всего, но онъ любитъ называть все по-своему. Онъ и вамъ скоро дастъ какую-нибудь кличку.

А когда Гарри ршилъ окончательно, что Эсирь будетъ называться ‘Бу’, м. Тренсомъ кивнулъ ей съ торжествующими’ самодовольствіемъ, и потомъ сказалъ ей шепотомъ, оглянувшись предварительно изъ предосторожности, что Гарри никогда не называлъ м-ссъ Тренсомъ иначе какъ ‘кусачка’:

— Это право удивительно! сказалъ онъ съ тихимъ смхомъ.

Старикъ казался такимъ счастливымъ въ новомъ мір, созданномъ для него Доминикомъ и Гарри, что можетъ быть предалъ бы всесожженію всхъ своихъ мухъ и жуковъ, еслибъ это было необходимо для обезпеченія и продолженія этой живой, милой доброты вокругъ него. Онъ не запирался больше въ библіотек, но бродилъ изъ одной комнаты въ другую, останавливался и глядлъ на все, что длалось везд, гд ему не попадалась м-ссъ Тренсомъ одна.

Эсири было невыразимо жаль этого слабоумаго, робкаго, разбитаго параличемъ человка, давно отказавшагося отъ господства надъ своею собственностью, въ своемъ дом. Она, конечно, никогда не воображала такой части мебели въ очаровательномъ, аристократическомъ дом, въ своей утопіи, и печальная иронія такой доли производила на нее тмъ больше впечатлніе, что въ лиц отца она привыкла къ старости, сопровождаемой умственной бодростью и дятельностью. Мысль ея принялась строить предположенія о прошлой жизни мистера и м-ссъ Тренсомъ — пары такой неподстатной повидимому. Она нашла невозможнымъ устроить имъ жизнь въ замкнутости, въ уединеніи красиваго парка и изящнаго просторнаго дома, съ большими, высокими комнатами. М. Тренсомъ всегда возился со своими жуками, а м-ссъ Тренсомъ?— Трудно было предположить, чтобы эти супруги когда-либо особенно любили другъ друга.

Эсири нравилась м-ссъ Тренсомъ: ее очень тшило сознаніе — и въ этомъ отношеніи Эсирь была очень смтлива — что м-ссъ Тренсомъ удивлялась ей и смотрла на нее съ удовольствіемъ. Но когда он сходились вмст въ первые дни по прізд, разговоръ вращался главнымъ образомъ на приключеніяхъ м-ссъ Тренсомъ въ молодости — что на ней было надто, когда она представлялась ко двору,— кто была въ то время самой красивой и изящной женщиной — какъ отозвалась на Англіи французская революція — какихъ эмигрантовъ она знавала, потомъ шла исторія различныхъ титуловныхъ членовъ Лингоновой фамиліи. А Эсирь, но врожденной деликатности, не ршалась придавать разговору боле личный характеръ. Она подробно узнала, что семейство Линтоновъ знатне и древне самыхъ старинныхъ Тренсомовъ, и удостоилась выслушать объясненіе различныхъ гербовъ, доказывавшихъ, что кровь Линтоновъ постоянно обогащалась. Бдная м-ссъ Тренсомъ, несмотря на затаенную горечь я постоянныя опасенія, все еще находила какую-то прелесть въ такого рода хвастовств, можетъ быть отчасти потому, что нкоторыя подробности собственной ея жизни были въ роковой несоотвтственности съ нимъ. Кром того, генеалогія составляла часть ея запаса идей, и разговоръ о такихъ предметахъ былъ для нея также необходимъ, какъ необходимы для коноплянки или чернаго дрозда звуки, производимые ими Она не была способна на анализъ вещей, выступавшихъ за предлы крови и рода. Она никогда ничего не видла за канвою, на которой раскидывалась ея жизнь. На туманномъ заднемъ план пылающая гора и скрижали законовъ, на переднемъ план сплетни леди Дебарри и окончательное ршеніе леди Вайвернъ не приглашать ее къ обду. Не имя достаточно энергіи, чтобы, подобно Семирамид, придумать законы, которые подходили бы къ ея личнымъ уклоненіямъ, къ ея произволу, она жила въ мрачной сред свергнутыхъ идоловъ и разоренныхъ капищъ. Свденія о Лингоновой геральдик интересовали Эсирь сначала по своей новизн, но когда она освоилась съ ними, они перестали быть обильными темами для разговора и размышленія. А м-ссъ Тренсомъ, знавшая ихъ вдоль и поперекъ, должна была непремнно чувствовать пустоту. Несмотря на все это, пріятно было сидть на мягкихъ подушкахъ съ вязаніямъ въ рукахъ, противъ м-ссъ Тренсомъ, занятой вышиваньемъ по канв, и слушать семейныя исторіи, казавшіяся Эсири чмъ-то въ род повстей, разсказанныхъ съ тмъ утонченнымъ тономъ и акцентомъ, которыми вполн владла м-ссъ Тренсомъ: какіе брилліанты были въ графскомъ дом кузинъ м-ссъ Тренсомъ, какъ мужъ леди Сары сошелъ отъ ревности съ ума черезъ мсяцъ посл свадьбы и волочилъ свою голубоокую супругу за волосы, и какъ блестящая Фанни, вышедши замужъ за деревенскаго пастора, сдлалась такой попрошайкой, что даже ходила клянчить свжія яйца у женъ фермеровъ, хотя вс ея шестеро сыновей очень хорошо пристроены, въ семь у нихъ есть одинъ епископъ и двое изъ сыновей имютъ отличныя мста въ Индіи.

До сихъ поръ м-ссъ Тренсомъ еще не затрогивала личной своей жизни, своихъ тревогъ о старшемъ сын, и вообще всего, что лежало близко къ ея сердцу. Она разговаривала съ Эсирью и разыгрывала роль хозяйки, какъ длала туалетъ и вышивала по канв: вс эти вещи длаютъ, будучи притомъ и счастливы и несчастливы. Даже патріархъ овъ, еслибъ онъ былъ джентльменомъ современнаго Запада, избгнулъ бы живописнаго безпорядка и поэтическихъ стованій, и друзья, которые пришли бы навстить его, хотя были бы не мене Билдада склонны намекнуть, что ихъ несчастный другъ самъ виноватъ,— сидли бы на стульяхъ и держали бы въ рукахъ шляпы. Тяжелыя внутреннія задачи нашей жизни измнились мене нашихъ обычаевъ и вншнихъ условій, мы боремся съ прежними старыми горестями, но не такъ явно, не такъ на-показъ передъ всми. Эсирь, по неопытности, многаго не понимала и не угадывала въ этой красивой, сдой женщин, хотя не могла не замтить, что она стояла совсмъ особнякомъ въ семь и что это отчужденіе обусловливалось какими-то вншними и внутренними причинами. Молодое сердце ея какъ-то особенно живо интересовалось и сочувствовала м-ссъ Тренсомъ. Старая женщина своей величественной красотой, общественнымъ положеніемъ и привтливой добротою была совершенно новой фигурой въ жизни Эсири. Ея находчивый, живой умъ всегда быстро угадывалъ все, что хотлось м-ссъ Тренсомъ, ея серебряный голосокъ всегда былъ готовъ вторить разсказамъ или поученіямъ м-ссъ Тренсомъ какимъ-нибудь живымъ и остроумнымъ каментаріемъ. Она должно-быть была безукоризненно мила, потому что разъ, когда она встала, чтобы переставить на мсто экранъ для большаго удобства м-ссъ Тренсомъ, м-ссъ Тренсомъ сказала, взявъ ее за руку:

— Ахъ, моя милая, вы заставляете меня жалть о томъ, что уменя нтъ дочери!

Это было очень пріятно, также пріятно было наряжаться въ дорогой уборъ изъ бирюзы, который необыкновенно шелъ къ ней, и надвать блое кашемировое платье, по настоянію м-ссъ Тренсомъ. Эсирь не думала, что у этого милаго ухаживанья за нею была двоякая цль, съ свойственнымъ молодости великодушіемъ, она, напротивъ, сосредоточилась на желаніи доказать, что сама она не чувствуетъ недостойнаго торжества въ сознаніи правъ, пагубныхъ для семьи, съ жизнью которой она теперь знакомилась. И кром того, сквозь безукоризненныя манеры м-ссъ Тренсомъ проглядывали невыразимые, несомннные намеки на. какую-то затаенную тревогу гораздо глубже и серіозне того, что она могла бы чувствовать по поводу этого дла объ имніи,— тревогу, на которую она часто намекала Эсири между прочимъ разговоромъ. Ее никакъ нельзя было бы принять за счастливую женщину, а молодое воображеніе всегда возмущается недовольствомъ, огорченіемъ, которому нтъ очевидной причины Когда мы становимся старше, мы смотримъ на тревожные, печальные взоры и на крпко стиснутыя, искривленныя горечью губы, какъ на нчто обыкновенное и весьма естественное.

Но Гарольдъ Тренсомъ былъ гораздо сообщительне, чмъ его мать. Онъ находилъ необходимымъ повдать Эсири, какъ богатство его семьи постепенно истощалось судебными издержками, по милости тяжбъ, неосновательно поднимаемыхъ ея семьею. Онъ говорилъ ей объ уединенной жизни матери своей и о ея стсненныхъ обстоятельствахъ, объ огорченіяхъ, внесенныхъ въ ея жизнь старшимъ сыномъ, и о ея привычк, образовавшейся вслдствіе длиннаго ряда огорченій, смотрть и видть постоянно только одну мрачную сторону вещей. Онъ намекнулъ, что она привыкла повелвать и первенствовать, и что, такъ-какъ онъ разстался съ нею мальчикомъ, она можетъ быть мечтала, что онъ и возвратится къ ней такимъ же мальчикомъ. Она все еще скорбла о его политическихъ воззрніяхъ. Но такъ-какъ этого нельзя было измнить, онъ твердо намревался успокоивать и удовлетворять ее покрайней мр во всемъ остальномъ.

Эсирь слушала внимательно и принимала все это къ свденію. Притязанія на наслдство, неожиданное открытіе права на состояніе, находящееся въ пользованіи другихъ, пріобрло для нея совершенно неожиданное и очень глубокое значеніе?,» Со всякимъ днемъ она все боле и боле ясно понимала, что эта новая жизнь должна обусловиться полнымъ отреченіемъ отъ прошлаго, что примирить ихъ, Согласить ихъ нтъ никакой возможности, и что необходимо принести одно изъ нихъ въ жертву другому, мысли Гарольда Тренсома вращались на тхъ же предметахъ, но только съ другой точки зрнія, и приходили къ боле опредлительнымъ ршеніямъ. Онъ видлъ средство примирить вс затрудненія, и это средство казалось ему все боле и боле пріятнымъ, по мр того какъ онъ присматривался къ Эсири. Черезъ недлю посл ея прізда, онъ уже твердо ршилъ жениться на ней, и ему даже вовсе не приходило въ голову, что это ршеніе не вполн согласовалось съ его влеченіями. И это происходило не оттого чтобы онъ слегка относился къ требованіямъ Эсири, онъ видлъ, что для того чтобы понравиться ей — необходима значительная доля привлекательности, необходимо преодолть множество затрудненій. Она была несомннно двушкой, которая потребовала бы долгаго ухаживанія и почтительнаго поклоненія, но Гарольдъ не отчаивался въ возможности предъявить желаемую привлекательность, а затрудненія, связанныя съ этимъ сватовствомъ, придавали еще боле интереса длу, чмъ онъ ожидалъ. Когда онъ говорилъ, что онъ не женится на англичанк, онъ всегда длалъ мысленно исключеніе въ пользу особенныхъ условій, и теперь эти особенныя условія состоялись. Онъ по всей вроятности не былъ способенъ полюбить глубоко и искренно, но онъ могъ влюбиться, и довольно серіозно. Женщина не могла бы сдлать его несчастнымъ, но онъ любилъ ихъ присутствіе, былъ очень добръ и внимателенъ къ нимъ, не гримасничая лицемрно, какъ иные волокиты, но разсыпая щедро блестки ума и въ самомъ дл добраго сердца. И всякій новый день возл Эсири длалъ преодолніе всхъ затрудненій путемъ брака все боле и боле пріятной перспективой, хотя онъ долженъ былъ сознаться, что затрудненія нисколько не уменьшались съ теченіемъ времени.

Гарольдъ былъ не изъ числа людей, не достигающихъ цли вслдствіе недостатка настойчивости. Занявшись часъ или два длами, по утру, онъ отправлялся отыскивать Эсирь, и если не находилъ ее играющей съ Гарри или болтающей со старымъ Тренсомомъ, отправлялся въ гостиную, гд она обыкновенно садилась за книгу или мечтала у окна, іюдперевъ головку локоткомъ. Книга обыкновенно лежала на колняхъ, потому что Эсирь положительно не находила возможности читать въ эти дни, жизнь ея была книгой, которую она какъ-будто сочиняла сама, стараясь уяснить себ характеры главныхъ дйствующихъ лицъ и прозрть пути Промысла.

Дятельный Гарольдъ всегда находилъ предложить ей что-нибудь опредленное, чтобы наполнить время: если погода была хороша, она должна была идти съ нимъ гулять по окрестностямъ, а когда на двор таяло и было сыро, онъ приглашалъ ее покататься верхомъ. Когда они оставались дома, онъ училъ ее играть на билліард или водилъ по дому и показывалъ новыя картины или костюмы, привезенные имъ съ Востока, или приглашалъ ее къ себ въ кабинетъ, объяснялъ ей планъ имнія, заставлялъ ее выслушивать, что онъ намревался сдлать въ каждомъ углу, еслибъ оно осталось въ его семь.

Эсирь привыкла поджидать его въ извстные часы утра. Всякому ухаживающему за женщиной и желающему успха необходимо заставить себя сильно поджидать, онъ можетъ добиться успха отсутствіемъ, но едва ли въ самомъ начал. Однажды утромъ Гарольдъ нашелъ ее въ гостиной передъ портретомъ леди Бетти Тренсомъ, жившей полтораста лтъ тому назадъ и замчательной красавицей своего времени.

— Не шевелитесь пожалуйста, сказалъ онъ входя, вы теперь точно стоите передъ своимъ собственнымъ портретомъ.

— Я принимаю это за намекъ, и вовсе для меня не лестный, сказала Эсирь смясь, и возвращаясь на свое прежнее мсто возл камина,— потому что вс портреты снимаются въ неестественной, аффектированной поз. Эта красивая леди Бетти кажется какъ-будто привинченной къ мсту и какъ-будто не способна двинуться, если не подтолкнуть ее немножко.

— Она скрашиваетъ всю стну своимъ длиннымъ атласнымъ платьемъ, сказалъ Гарольдъ, идя вслдъ за Эсирью,— но я думаю, что при жизни она едва ли была особенно привлекательной собесдницей.

— Она точно вырзана изъ серебряной бумаги. Ахъ, какъ вы любезны, сказала Эсирь, когда Гарольдъ, преклонивъ одно колно, помогъ вдть ей на ногу шелковую петлю филейнаго вязанья. Ей часто представлялись пріятныя сцены, въ которыхъ ей воздавались такія почести, и почесть вовсе не оказалась непріятною теперь, когда сдлалась дйствительностію, но странно, что пріятное ощущеніе этой минуты сопровождалось живымъ воспоминаніемъ о комъ-то, кто никогда не обращалъ на ея ногу ни малйшаго вниманія. Она слегка вспыхнула румянцемъ, который тотчасъ же быстро погасъ, и помолчала съ минуту. Гарольдъ, разумется, подумалъ, что онъ исключительно наполнялъ весь просторъ ея воображенія. Ему очень хотлось подссть на диванъ поближе къ Эсири и разыграть роль страстно влюбленнаго, но онъ слъ на стулъ противъ нея на благоразумномъ разстояніи. Онъ не смлъ поступить иначе. Чарующая, остроумно шутливая Эсирь производила впечатлніе личной гордости и высокомрія, побуждавшія осторожнаго и проницательнаго Гарольда опасаться слишкомъ поспшнаго и можетъ быть ошибочнаго шага, который могъ бы оскорбить ее и сильно повредить ему въ ихъ настоящемъ щекотливомъ положеніи. Женщины вообще очень склонны врить къ мужское поклоненіе и обожаніе и бекъ особеннаго труда объяснять его своей неотразимой привлекательностью, но Эсирь была слишкомъ умна и проницательна, чтобы не разсмотрть, не замтить малйшей неловкости, которая могла бы сдлать предложеніе руки похожимъ на выгодную сдлку для него. Прежде онъ можетъ быть нашелъ бы, что такія свойства, какими она была богата, неумстны, излишни въ женщинахъ, но теперь, въ надежд понравиться ей, онъ видлъ пикантность совершенно для него новую.

— Неужели, сказала Эсирь, прерывая молчаніе обычнымъ своимъ легкимъ, серебристымъ тономъ,— неужели женщина съ такимъ блестящимъ видомъ знала тревоги и огорченія въ жизни? Я видла наверху, въ билліардной комнат, портреты двухъ дамъ немножко постарше этого, он показались мн только немного полне, но выраженіе лицъ совершенно одно и то же.

— Женщин не слдуетъ знать никакихъ тревогъ и заботъ. Возл нея всегда долженъ быть мужчина, чтобы охранять и беречь ее…. Гарольдъ Тренсомъ былъ человкъ и потому не изъятъ отъ ошибокъ я промаховъ, онъ твердо ршился въ это утро быть безукоризненно любезнымъ, не высказывая ничего особеннаго, но несмотря на весь свой умъ и всю свою опытность, вдался въ пошлость.

— Но предположите, что мужчина былъ бы озабоченъ и встревоженъ: — вдь вы захотли бы, потребовали бы, чтобы женщина выказала къ нему сочувствіе. Или предположите, прибавила Эсирь, вдругъ повернувшись къ Гарольду и глядя на него весело, что мужчина самъ по себ былъ бы несноснымъ, докучнымъ?

— Зачмъ же вы натягиваете такимъ образомъ вроятность. Большинство мужчинъ совершенны. Возьмите меня напримръ.

— Вы — отличный знатокъ соусовъ, сказала Эсирь, радуясь возможности доказать Гарольду, что и она тоже уметъ острить и играть словами.

— Это — совершенство номеръ первый. Продолжайте.

— О, каталогъ слишкомъ длиненъ — я уставу, прежде чмъ дойду до великолпнаго рубиноваго перстня и перчатокъ, всегда надлежащаго цвта.

— Еслибъ вы позволили мн перечислить ваши совершенства, я бы никогда не усталъ.

— Это не комплиментъ, это значитъ, что ихъ очень мало.

— Нтъ, это значитъ, что занятіе очень пріятное.

— Только пожалуйста не начинайте, сказала Эсирь съ своимъ граціознымъ встряхиваньемъ головы,— я боюсь, что это повредитъ нашимъ добрымъ отношеніямъ. Человкъ, котораго я любила больше всего на свт, всегда только журилъ меня и говорилъ мн вс мои недостатки.

Когда Эсирь начала говорить, она думала сдлать очень далекій, непонятный намекъ, ощущая впрочемъ шаловливую потребность пококетничать и подразнить Гарольда, но едва только она выговорила эти слова, какъ они показались ей чмъ-то въ род признанія. Сильная краска разлилась у ней по лицу и по ше, а сознаніе того, что она покраснла, заставило ее покраснть еще сильне. Гарольдъ почувствовалъ весьма непріятное ощущеніе возможности, которая до сихъ поръ ни разу не приходила ему на умъ. Его удивленіе разршилось въ весьма неудобное, неумстное молчаніе, которое отозвалось на Эсири сильной досадой,

— Хотя вы говорите въ прошедшемъ времени, сказалъ наконецъ Гарольдъ, а мн все-таки завидно. Мн кажется, что я никогда не буду въ силахъ пріобрсти такое расположеніе. Это кто-нибудь изъ Треби? Скажите пожалуйста, потому что это дастъ мн возможность освдомиться о всхъ вашихъ недостаткахъ.

— Разв вы не знаете, что я всегда жила между очень серіозными, занятыми людьми, сказала Эсирь, успвшая собраться съ духомъ. До возвращенія домой къ отцу, я сперва была просто пансіонеркой, а потомъ учительницей и гувернанткой. А людямъ въ такихъ условіяхъ не льстятъ обыкновенно. Впрочемъ есть различные способы находить въ людяхъ недостатки. Въ Парижскомъ пансіон самымъ любимымъ моимъ учителемъ былъ старикъ, который страшнымъ образомъ кричалъ на меня, когда я читала Расина, по вмст съ тмъ гордился мною.

Эсирь опять совершенно охладла, но Гарольдъ былъ не вполн удовлетворенъ, такъ-какъ на пути его оказывалось какое-то неожиданное препятствіе, ему хотлось узнать, въ чемъ именно оно заключалось.

— Тяжело было намъ жить къ Треби, сказалъ онъ,— съ такимъ образованіемъ, съ такими талантами.

— Да, сначала было очень скучно и трудно, сказала Эсирь, какъ будто сосредоточивая все вниманіе на промахахъ въ вязаньи.— Но потомъ я привыкла. Вдь впрочемъ было время сдлаться благоразумной, вдь мн двадцать два года.

— Да, сказалъ Гарольдъ, вставая и длая нсколько шаговъ взадъ и впередъ, — вы перешли за совершеннолтіе, вы царица своего состоянія и всей своей будущности.

— lSoate мой, сказала Эсирь, опуская работу на колни и откидываясь на подушки,— я право не знаю хорошенько, что мн длать съ моимъ царствомъ?

— Надюсь, сказалъ Гарольдъ останавливаясь прямо противъ нея, кладя одну руку на диску камина и говоря очень серіозно,— что въ такомъ случа, такъ-какъ у васъ нтъ близкихъ родственниковъ, знающихъ толкъ въ длахъ, вы довритесь мн и сообщите мн вс свои намренія, какъ — будто бы у меня не было никакихъ другихъ личныхъ интересовъ въ этомъ дл, кром вашихъ. Надюсь, что вы считаете меня способнымъ блюсти ваши интересы, еслибы даже это было сопряжено съ ущербомъ моимъ интересамъ.

— Конечно, вы мн дали достаточно основаній врить вамъ и надяться на васъ, сказала Эсирь очень серіозно и протянула Гарольду руку. До ея свденія было уже доведено, что ему два раза представлялся случай безслдно уничтожить вс ея права.

Гарольдъ поднесъ ея руку къ губамъ, но не смлъ задержать ее больше минуты. Однако милая доврчивость, сказывавшаяся въ тон и движеніяхъ Эсири, была для него неотразимымъ искушеніемъ. Постоявъ минуты съ дв передъ нею, снова наклонившейся надъ работой, онъ опустился на диванъ и слъ совсмъ рядомъ съ нею, глядя на ея дятельныя руки.

— Я вижу, что вы надлали ошибокъ въ своей работ, сказалъ онъ, наклоняясь еще ниже, потому что увидлъ, что она замтила и поняла его намреніе, но не разсердилась.

— Пустяки, вы ничего въ этомъ не понимаете, сказала Эсирь, смясь и комкая рукою мягкій шелкъ.— Во всхъ этихъ ошибкахъ есть свой смыслъ. Она оглянулась и увидла красивое лицо очень близко отъ себя. Гарольду показалось въ эту минуту, что онъ по уши влюбленъ въ эту блестящую женщину, вовсе не по его прежнимъ вкусамъ. Можетъ быть доля гипотетической ревности усилила эфектъ. Но онъ преодоллъ излишнюю нескромность и только поглядлъ на нее.

— Мн думается, что у васъ должны быть желанія и тайны, которыхъ я не могу угадать.

— Пожалуйста не говорите о моихъ желаніяхъ, сказала Эсирь, совершенно порабощенная этимъ новымъ и повидимому невольнымъ проявленіемъ чувства въ Гарольд, — я не могла бы въ настоящую минуту припомнить ни одного изъ нихъ,— мн кажется, что вообще я никогда не буду въ силахъ выразить ихъ всхъ и вполн. Нтъ впрочемъ, прибавила она порывисто, какъ будто стремясь выбиться изъ-подъ гнета смутныхъ и тревожныхъ чувствъ.— У меня есть одно ясное, опредленное желаніе. Мн хочется повидаться съ отцомъ. Онъ еще сегодня писалъ мн, что онъ здоровъ, что все благополучно дома, но мн все-таки хочется. его видть.

— Васъ отвезутъ туда, когда вамъ будетъ угодно.

— Мн бы хотлось теперь — если только это не составляетъ неудобства, сказала Эсирь, вставая.

— Я прикажу сейчасъ закладывать, сказалъ Гарольдъ, понимая, что аудіенція кончена.

ГЛАВА XLI.

Эсирь не дохала къ карет до самаго Подворья, а приказала ей дожидаться у възда въ городъ, и, войдя въ домъ, зажала ротъ Лидди и быстро взбжала наверхъ. Ей хотлось поразить отца этимъ посщеніемъ, и желаніе ея осуществилось. Маленькій священникъ сидлъ въ эту минуту, окруженный стною книгъ, изъ-за которыхъ выглядывала только одна его голова. Онъ сильно недоумвалъ, чмъ замнить недостатокъ столовъ и пюпитровъ, на которыхъ можно бы разложить открытыя книги, необходимыя для его справокъ. Онъ былъ занятъ разборомъ и сравненіемъ тхъ истолкованій книги Даніила, которыя въ настоящее время признаны крайней степенью неудачной критики, и Эсирь, открывая потихоньку дверь, услышала, какъ онъ громко перечитывалъ страницу, на которой доказывалъ, что ему совершенно непонятно, какимъ образомъ преступное, извращенное невжество можетъ посягать на предлы пророческихъ объясненій.— Не сердись, папа, что я теб помшаю, сказала лукаво Эсирь.

— Ахъ, дорогое дитя мое! вскричалъ онъ, отодвигая груду книгъ и такимъ образомъ сдлавъ безсознательно брешъ въ своей стн, которою Эсирь воспользовалась, чтобы подойдти къ нему и поцловать его- — Твое появленіе — совершенно неожиданная радость для меня. Я думалъ о теб, какъ слпой думаетъ о дневномъ свт, который въ самомъ дл составляетъ великое благо, подобно другимъ благамъ недостаточно цнимое нами.

— Теб въ самомъ дл было такъ хорошо и удобно, какъ ты писалъ? спросила Эсирь, садясь прямо противъ отца и кладя руки ему на плечи.

— Я писалъ правду, милая, писалъ все, что чувствовалъ и испытывалъ въ то время. Но для такой старой памяти, какъ моя, дни дйствительности все равно что капля въ мор. Мн кажется теперь, что все осталось попрежнему, кром моихъ занятій, которыя очень замтно вдались въ исторію пророчествъ. Но я боюсь, что ты станешь меня журить за небрежную наружность, сказалъ старичекъ, чувствуя въ присутствіи блестящей Эсири нчто въ род того, что испытываетъ летучая мышь, застигнутая зарею.

— Это вина Лидди, которая все плачетъ и сокрушается о недостатк христіанской вры, вмсто того чтобы чистить теб платье и мыть галстуки. Она иногда говоритъ, что ея вра, ея праведность ничто иное, какъ грязная тряпка, и я въ самомъ дл думаю, что это выраженіе вполн соотвтствующее. Я уврена, что она не боле, какъ пыльное платье и пыльная мебель.

— Напрасно, милая, твоя шутка отзывается излишней, несправедливой строгостью къ нашей преданной Лидди. Безъ сомннія, и я виноватъ къ томъ, что не пономогаю ея плохой памяти постоянными напоминовеніями. Но теперь поговори мн о себ самой. Ты, кажется, всей душой привязалась къ этой семь — особенно къ старику и ребенку, о существованіи которыхъ я и не подозрвалъ.

— Да, папа, мн теперь съ каждымъ днемъ все трудне и трудне думать о томъ, какъ придется современемъ разорить ихъ всхъ.

— Конечно необходимо придумать какое-нибудь средство облегчить имъ утрату и сдлать перемну положенія не такой чувствительной для стариковъ. Желательно, чтобы ты во всякомъ случа постаралась смягчить, облегчить горькую долю, которую конечно нельзя устранить вовсе, такъ-какъ въ ней несомннно сказался Промыслъ.

— Ты думаешь, папа, ты вполн увренъ въ томъ, что такое наслдство, какое выпало мн теперь на долю,— путь Провиднія, непремнно предписывающій покорность?

— Да, сказалъ Лайонъ торжественно, я такъ думаю, вс мои размышленія непремнно приводили меня къ этому выводу. Ты должна имть въ виду, милая, то, что ты была ведена особымъ, необыкновеннымъ путемъ и что теб была дана возможность познать то, чего обыкновенно не знаютъ люди, высоко поставленные. Я намекалъ теб на это въ письмахъ и надюсь въ будущемъ распространиться еще больше,

Эсирь молчала, но на сердц у нея было неспокойно и невесело. Великій вопросъ будущности заслонился недоумніями и затрудненіями, въ которыхъ, ей казалось, и самъ отецъ не въ силахъ будетъ ей помочь. Въ теоріи Промысла было мало утшительнаго. Она вдругъ спросила (хотя за. минуту передъ тмъ вовсе объ этомъ не думала):

— Ты былъ еще разъ у Феликса Гольта, папа? Ты о немъ не писалъ мн ни слова.

— Я былъ у него посл послдняго моего письма, милая, и бралъ съ собой его мать, которая, мн кажется, сильно разстроила его своими жалобами. Но потомъ я отвелъ ее въ домъ ломфордскаго моего собрата, священника, и возвратился къ Феликсу, и мы наговорились вдоволь.

— Ты ему разсказалъ все, что случилось — обо мн, то-есть и о Тренсомахъ?

— Конечно разсказалъ, и онъ много дивился, потому что ему пришлось многое услышать, вдь онъ ничего не зналъ о твоемъ происхожденіи и что у тебя былъ другой отецъ, кром Руфуса Лайона. Я бы низачто не сталъ говорить объ этомъ никому другому, во мн было отрадно высказать всю правду этому молодому человку, привязавшему меня въ себ всмъ сердцемъ, и, надюсь, не безъ нкоторой пользы для его будущей жизни, когда меня не станетъ.

— И ты сказалъ ему, какъ прізжали Тренсомы и взяли меня съ собой?

— Да, я разсказалъ ему все подробно, какъ всегда разсказываю, что живо запечатллось въ моей памяти.

— И что сказалъ Феликсъ?

— Да ничего особеннаго, милая, сказалъ Лайонъ, потирай рукою лобъ,

— Милый папа, онъ врно сказалъ что-нибудь, и ты всегда все помнишь, что теб говорятъ. Скажи пожалуйста,: мн хочется знать.

— Онъ только замтилъ, да и то мимоходомъ, онъ только сказалъ, такъ она выйдетъ замужъ за Тренсома, очевидно, что Тренсомамъ только этого и хочется.

— И только? спросила Эсирь, поблднвъ и кусая губы, въ твердой ршимости не дать воли слезамъ.

— Да мы больше объ этомъ и не распространялись. Я отвчалъ на это, что его предположенія неосновательны, и что я не могъ бы быть спокойнымъ, еслибъ думалъ иначе, потому что, признаюсь, въ этой перспектив высокаго положенія и богатства я надюсь видть тебя врной нашей диссентерской конгрегаціи, въ которой больше чмъ въ какой-либо другой религіозной общин сохранилась чистая, первобытная дисциплина. Такимъ образомъ твое воспитаніе и исторія твоей жизни окажутся въ совпаденіи съ длиннымъ рядомъ событій, длающихъ эту фамильную собственность средствомъ превознести и прославить боле чистую форму христіанства, чмъ та, которая, къ несчастію, пользуется преобладаніемъ въ этомъ кра. Я говорю, дитя, какъ теб извстно, все къ надежд, что ты вполн присоединишься къ нашей общин, а это дорогое желаніе моего сердца, и его настоятельная мольба была бы невозможна при твоемъ брак съ человкомъ, который не подаетъ ни малйшей надежды на присоединеніе къ нашему толку.

Еслибъ Эсирь была мене взволнована, она непремнно улыбалась бы картин Гарольда Тренсома, присоединяющагося къ церкви Мальтусова подворья. Но она была слишкомъ серіозно занята тмъ, что сказалъ Феликсъ, слова его сильно затронули ее двоякимъ образомъ. Во-первыхъ, она сердилась на него за то, что онъ сказалъ положительно, за кого она выйдетъ замужъ: во-вторыхъ, ее разсердило предположеніе о томъ, что у Гарольда Тренсома было предварительное, холодное, расчитанное намреніе жениться на ней. Эсирь сказала себ, что она сама вполн способна судить о намреніяхъ Гарольда Тренсома и его образ дйствія. Она была уврена въ томъ, что онъ дйствовалъ прямо и честно. Онъ нисколько не унизился въ ея мнніи отъ того, что, съ тхъ поръ какъ ихъ свели обстоятельства, онъ очевидно удивлялся ей — былъ влюбленъ въ нее — короче, желалъ жениться на ней, и ей казалось, что она даже понимаетъ деликатность, препятствующую ему объясниться окончательно. Молодыя женщины по большей части глубоко убждены въ своей способности судить о людяхъ, ухаживающихъ за ними. И добрая, честная натура Эсири радовалась возможности врить въ великодушіе. Вс эти мысли тснились въ ея ум, пока отецъ толковалъ о вліяніи, которое ея участь можетъ имть на дло диссентерской конгрегаціи. Она слышала все, что онъ говорилъ, и живо припомнила впослдствіи, но въ настоящее время не сказала ни слова и только встала поискать щетку — движеніе, которое должно было показаться отцу совершенно естественнымъ въ ней. Это послужило поводомъ къ перемн разговора.

— Ты говорила съ м. Тренсомомъ о м-ссъ Гольтъ, милая? спросилъ онъ, когда Эсирь пошла черезъ комнату.— Я намекнулъ ему, что ты лучше можешь ршить, какимъ образомъ помочь ей.

— Нтъ, папа, мы объ этомъ не говорили. М. Трентомъ вроятно забылъ, а я, по многимъ причинамъ, не хотла напоминать ему говорить съ нимъ о денежныхъ длахъ въ настоящее время. Но вдь мн должны заплатить Лукины и Пендрели.

— Они заплатили, сказалъ Лайонъ, открывая конторку,— и вотъ деньги.

— Оставь ихъ у себя, папа, и длай изъ нихъ все что будетъ нужно для м-ссъ Гольтъ. Мы должны смотрть на все настоящее, какъ на нчто временное, сказала Эсирь, обвертывая отца полотенцемъ и принимаясь чесать каштановыя пряди его волосъ. Онъ закрылъ глаза въ ожиданіи пріятнаго пассивнаго занятія.— Все такъ еще неврно, непрочно — что будетъ съ Феликсомъ — что будетъ со всми нами. О, Боже! продолжала она, быстро переходя къ веселому тону и смху,— я начинаю говорить, какъ Лидди, кажется.

— И въ самомъ дл, сказалъ Лайонъ, улыбаясь,— неизвстность всего житейскаго — текстъ слишкомъ широкій и фактъ слишкомъ очевидный для того, чтобы можно было изъ него сдлать полезное примненіе, и говорить о немъ все равно что желать закупорить воздухъ въ бутылку.

— А ты думаешь, сказала Эсирь между прочимъ,— что въ Треби вс знаютъ, отчего я попала въ Тренсомъ-Кортъ?

— Я это время никого не видалъ и ничего не слыхалъ, да впрочемъ и некому было бы разгласить эту исторію. Христіанъ ухалъ въ Лондонъ съ Дебарри, такъ-какъ парламентъ долженъ скоро открыться, а Джерминъ вроятно не станетъ разоблачать домашнихъ длъ Тренсомовъ. Я не видалъ его въ послднее время. И не знаю, что онъ также длалъ. Что до меня самого касается, то я отдалъ строжайшее приказаніе Лидди не говорить даже, что ты похала въ Тренсомъ-Кортъ въ карет, чтобы не подать повода къ разспросамъ, пока еще нтъ ничего положительнаго. Но, несмотря на то, какъ-то узналось, что ты тамъ, и по большей части толкуютъ, что ты похала въ качеств компаньонки м-ссъ Тренсомъ, нкоторые изъ нашихъ друзей нашли необходимымъ упрекнуть меня за то, что я позволилъ теб занять положеніе, столь несовмстное съ твоимъ будущимъ духовнымъ благосостояніемъ.

— Теперь, папа, намъ надо разстаться, сказала Эсирь, окончивъ ревизію туалета священника.— Ты опять очень чистъ и милъ, и я еще зайду къ Лидди, чтобы прочесть ей мораль.

— Хорошо, милая, я не смю тебя удерживать. Но возьми съ собой вотъ этотъ трактатъ, я его выбралъ нарочно для тебя. Въ немъ затронуты вс главные вопросы разницы между нами и господствующей церковью — вопросъ правительства, дисциплины, государственныхъ постановленій. Теб необходимо ближе ознакомиться съ этой полемикой, чтобы не дать себя сбить съ толку и не отшатнуться отъ нашей общины, повысясь въ общественномъ положеніи.

Эсирь предпочла покорно взять книгу, чмъ сознаться, что она въ настоящее время совершенно неспособна сосредоточиться на первоначальныхъ обязанностяхъ епископовъ или на сравнительномъ достоинств постоянно опредленнаго дохода и добровольнаго подаянія. Но она ни разу не заглянула въ нее, возвращаясь домой въ карет, потому что неотводно думала о предсказаніи Феликса Гольта — о томъ, что она выйдетъ замужъ за Гарольда Тренсома.

ГЛАВА XLI.

Въ утро того дня, когда Эсирь здила къ отцу, Джерминъ еще не зналъ о ея пребываніи въ Тренсомъ-Корт. Это происходило отчасти оттого, что, нсколько дней спустя посл критическаго свиданія съ Гарольдомъ, дла оторвали его неожиданно на югъ Англіи, и онъ долженъ былъ извстить Гарольда о своемъ отъзд. Онъ не замедлилъ сообщить ему и о возвращеніи своемъ, но Гарольдъ ровно ничмъ не отозвался въ отвтъ. Дни проходили, не принося ему ни одного слуха объ Эсири, потому что вс подобные толки исключительно сосредоточивались въ конгрегаціи Лайона. Но въ этотъ день посщенія Эсирью Мадьтусова подворья, миссъ Джерминъ, прогуливаясь, увидла, какъ она садилась въ карету Тренсоыовъ, которую она еще раньше замтила у възда въ городъ,— и похала по дорог къ Малымъ Треби. Это свденіе черезъ нсколько часовъ дошло и до изумленнаго слуха Митью Джермина.

Джерминъ былъ совершенно лишенъ тхъ указаній и мелкихъ звеньевъ событій, которыя обусловливали, вызывали предположенія Христіана и постепенно дали ему возможность вполн овладть фактами. Онъ также не подозрвалъ многихъ изъ дловыхъ побужденій своего покорнаго слуги Джонсона и потому не могъ сразу сообразить, какимъ образомъ дошло до Гарольда свденіе о томъ, что Эсирь была послдней представительницей Байклифовъ. Дочери его, разумется, какъ и многіе другіе, пришли къ заключенію, что Тренсомы, ища гувернантки для маленькаго Гарри, остановили выборъ свой на Эсири, и что вроятно ей предложили очень значительную плату, такъ-какъ, разумется, необходимо, чтобы мальчикъ одновременно учился по-англійски и по-французски. Джерминъ, слушая эти предположенія, въ первую минуту подумалъ, что они могутъ быть справедливы и что Гарольдъ все еще не знаетъ, что подъ одною крышею съ нимъ находится законный владтель фамильнаго состоянія.

Но умъ подъ гнетомъ страшной тревоги не легко поддается такимъ простымъ объясненіямъ. Одна подпорка, поддерживающая наши надежды, непремнно покажется хрупкой, непрочной, и если долго на нее смотрть, она даже какъ будто начнетъ колебаться. Отъ этого невденія Гарольда зависло слишкомъ много, и хотя Джерминъ еще не догадывался, какимъ путемъ разоблачились и слились въ положительный фактъ различныя отрывочныя свденія, которыя онъ воображалъ своею личною тайною и стало-быть своимъ щитомъ, онъ все-таки совершенно ясно видлъ, каковъ можетъ быть результатъ этого открытія. Гарольдъ Тренсомъ нетолько не будетъ больше бояться его, но, женившись на Эсири (Джерминъ сразу почувствовалъ увренность въ этомъ исход), онъ торжественно избавится отъ всякихъ непріятныхъ послдствій и можетъ совершенно спокойно доставить себ удовольствіе разорить въ конецъ Матью Джермина. Предчувствіе торжества врага во всякомъ случа достаточный поводъ къ раздраженію. По нкоторымъ причинамъ поводъ этотъ былъ особенно дйствителенъ въ этомъ случа. Но Джермину некогда было предаваться безполезнымъ ощущеніямъ: ему нужно было обдумать средство избавиться отъ неминуемаго разоренія, которое рисовалось въ его мысляхъ съ настойчивой, безобразной рзкостью. Человкъ шестидесяти лтъ, съ женой и дочерьми, ничего не подозрвающими и готовыми разрыдаться и упасть въ обморокъ, при неожиданномъ открытіи, и попрекать его всю жизнь за тяжелую долю, на которую онъ ихъ обрекъ,— съ умомъ и привычками, твердо сложившимися подъ теченіемъ лтъ,— человкъ, неспособный видть сносной, возможной почвы иначе, какъ при полномъ господств и благосостояніи,— такой человкъ неизбжно долженъ считать перспективу разоренія настолько ужасной и невыносимой, чтобы ухватиться за самыя непріятныя, незавидныя средства спасенія. Онъ, по всей вроятности, предпочтетъ всякое частное презрніе, которое избавило бы его отъ публичнаго позора или сохранило бы ему деньги въ карман,— предпочтетъ униженіе — лишеніямъ и тяжелой зависимости въ старости, печальному очагу, который придется топить очень скупо, и бдному дому, въ которомъ вс близкія женщины будутъ смотрть пасмурно и угрюмо. Но хотя бы человку и хотлось улизнуть черезъ водосточную трубу,— труба, съ выходомъ на сухой, чистый воздухъ, не всегда бываетъ подъ рукою. Убжать, особенно тайкомъ, кажется издали весьма удобнымъ и приличнымъ средствомъ, весьма хорошей замной права убжища, но при ближайшемъ разсмотрніи часто оказывается и неудобнымъ, и едва ли возможнымъ.

Джерминъ, по зрломъ обсужденіи своего положенія, увидлъ, что у него въ распоряженіи весьма немного средствъ, да и средства-то весьма незавидныя. Но онъ скоро ршилъ въ ум, что ему слдуетъ сдлать прежде всего. Онъ написалъ м-ссъ Тренсомъ, прося ее назначить часъ для частнаго свиданія съ нею: онъ зналъ, что она пойметъ, что этотъ часъ долженъ быть изъ числа тхъ часовъ, въ которые Гарольдъ не бываетъ дома. Запечатывая письмо, онъ все еще питалъ слабую надежду на то, что на этомъ свиданіи онъ можетъ удостовриться, что въ Тренсомъ-Корт ничего не знаютъ о происхожденіи Эсири, но и въ самомъ худшемъ случа можетъ быть найдется какая-нибудь поддержка въ м-ссъ Тренсомъ. Какъ нжныя отношенія могутъ быть намъ полезны даже тогда, когда перестанутъ быть нжными! Къ наше время и въ нашемъ обществ гораздо меньше людей, пускающихся смло и увренно на рискованныя или преступныя дла, по внезапному внушенію какого-нибудь тщеславнаго, порочнаго побужденія, чмъ такихъ людей, которые идутъ къ дурной цли годами постепенныхъ, не сознаваемыхъ запросовъ, требованій эгоизма, раскинувшаго свои фибры широко и далеко въ путаниц заботъ и тревогъ ежедневной жизни.

Дня черезъ два посл этого письма, Джерминъ вошелъ въ маленькую гостиную Тренсомъ-Корта. Маленькая гостиная была прелестной комнатой въ возобновленномъ вид: въ ней было два хорошенькихъ бюро съ инкрустаціями, большія китайскія вазы съ восхитительными ароматами, группы цвтовъ въ овальныхъ рамкахъ по стнамъ и портретъ м-ссъ Тренсомъ въ бальномъ костюм 1800 года, съ садомъ на заднемъ фон. Эта блестящая молодая женщина глядла съ улыбкой на Джермина, когда онъ проходилъ по комнат, и кром этого взгляда, въ гостиной не было пока никакого другаго. Онъ не могъ не встртить его, ходя по комнат, съ шляпою въ рукахъ за спиною,— не могъ не вспомнить многаго, поднявшагося съ души при взгляд на эту улыбку, но умъ его былъ исключительно направленъ на переложеніе каждаго воспоминанія въ оцнку собственнаго своего достоинства. Когда онъ былъ молодымъ человкомъ, передъ нимъ открывалось множество дорогъ, можетъ быть, еслибъ онъ тогда не вступилъ (главнымъ образомъ, разумется, имя въ виду общественное мнніе, потому что къ чему бы послужили его личныя чувства безъ этой поддержки?) на путь, по которому теперь шелъ, можетъ быть было бы для него лучше.!’о всякомъ случа, ему на долю можетъ выпасть теперь самое худшее на этомъ пути, а между тмъ ему казалось, что онъ больше, другихъ имлъ бы право на самое лучшее. Счастливый Язонъ, какъ намъ извстно изъ Эврипида, усердно благодарилъ богиню и былъ твердо увренъ въ томъ, что онъ ничмъ не обязанъ Меде: Джерминъ можетъ быть не зналъ этого, но тоже считалъ себя свободнымъ отъ обязательствъ, а другихъ кругомъ обязанными ему, съ врожденной безсовстностью ничуть не меньше Язона.

Не прошло и трехъ минутъ, и какъ-будто волшебствомъ, блестящая, молодая, улыбающаяся женщина сошла со стны и показалась на порог изсохшею и поблекшею подъ многими зимами, и съ губами и глазами, навсегда утратившими улыбку. Джерминъ подошелъ къ ней и пожалъ ей руку, но никто изъ нихъ не сказалъ ни слова въ привтствіе. М-ссъ Тренсомъ сла и указала, на стулъ противъ себя.

— Гарольдъ ухалъ въ Ломфордъ, начала она сдержаннымъ голосомъ.— Вы хотли сообщить мн что-то особенное?

— Да, сказалъ Джерминъ своимъ мягкимъ и почтительнымъ тономъ.— Въ послдній разъ, когда я былъ здсь, я не имлъ возможности переговорить съ вами, но мн очень хотлось бы узнать, извстно ли вамъ, что произошло между мной и Гарольдомъ.

— Да, онъ мн все разсказалъ.

— Онъ сказалъ вамъ, что затялъ противъ меня искъ и отчего пріостановилъ его?

— Да, а разв вы получили извстіе о томъ, что онъ снова его поднялъ?

— Нтъ, сказалъ Джерминъ съ очень непріятнымъ ощущеніемъ.

— Но конечно онъ это сдлаетъ, сказала м-ссъ Тренсомъ.— Ему нтъ никакого основанія не длать.

— Стало-быть онъ ршился потерять имніе?

— Не думаю. Кажется ему съ этой стороны не угрожаетъ никакой опасности. А еслибъ и была опасность, то совершенно независящая отъ васъ. Онъ по всей вроятности женится на этой двушк.

— Такъ онъ стало-быть все знаетъ? спросилъ Джерминъ, и лицо его подернулось тучами.

— Все. Вамъ нечего и думать о преобладаніи надъ нимъ, вы ровно ничего не добьетесь. Я всегда желала, чтобы Гарольдъ былъ счастливъ — и онъ счастливъ, сказала м-ссъ Тренсомъ съ глубокой горечью.— Онъ не мою звзду наслдовалъ.

— Вы не знаете, какимъ образомъ онъ пріобрлъ свденія объ этой двушки?

— Нтъ, но и она знала все, прежде чмъ мы начали говорить. Это не секретъ.

Джерминъ былъ окончательно смущенъ безвыходностью положенія, которому никакъ не могъ придумать объясненія. Онъ подумалъ-было о Христіан, но эта мысль ровно ничего не разъяснила, только самое роковое, самое грозное было ясно и несомннно, у него не было больше тайны, которая могла бы его выручить.

— Вы знаете, что эта тяжба можетъ меня разорить.

— Онъ сказалъ мн, что иметъ въ виду непремнно разорить васъ. Но если вы воображаете, что я могу что нибудь сдлать, пожалуйста отложите всякое попеченіе. Я сказала ему, какъ только могла ясне и опредлительне, что я не желаю, чтобы онъ затвалъ публичную тяжбу съ вами, и что вы вроятно согласитесь на какую-нибудь сдлку безъ огласки. Больше я ничего не могла сдлать. Но онъ меня не послушаетъ, ему нтъ дла до моихъ чувствъ. Онъ гораздо больше думаетъ и заботится о м. Тренсом, чмъ обо мн. Онъ также мало придаетъ значенія моимъ словамъ, какъ еслибъ я была старымъ сказочникомъ.

— Дло въ томъ, что все это крайне непріятно, крайне тяжело для меня, сказалъ Джерминъ тономъ, какимъ обыкновенно высказываютъ упреки.

— Три мсяца тому назадъ я насъ умоляла все вынести, на все согласиться, только чтобы не ссориться съ нимъ.

— Да я и не ссорился съ нимъ. Онъ первый искалъ всегда ссоры со мною. Я много выносилъ, больше чмъ вынесъ бы кто-либо другой. Онъ первый оскалилъ на меня зубы.

— Онъ видлъ многое, что ему на нравилось, а мужчины не то что женщины, сказала м-ссъ Тренсомъ. Къ этихъ словахъ крылся горькій намекъ.

— Все это крайне непріятно, крайне тяжело для меня, сказалъ Джерминъ, намренно усиливая удареніе. Онъ всталъ, прошелся шага два, потомъ повернулся и положилъ руку на спинку кресла.— Разумется, въ этомъ дл законъ не можетъ быть единственной мркой справедливости. Я много приносилъ жертвъ въ прошедшемъ. Я принесъ въ жертву много выгодныхъ длъ, чтобы всецло предаться вашимъ фамильнымъ интересамъ, и въ старой большой тяжб вы бы разорились въ конецъ безъ моей помощи.

Онъ опять прошелся нсколько шаговъ, положилъ шляпу, которую до сихъ поръ держалъ въ рукахъ, и сунулъ руки въ карманы, возвратясь на прежнее мсто. М-ссъ Тренсомъ сидла неподвижно какъ мраморная и почти такая же блдная. Руки ея скрестились на колняхъ. Человкъ этотъ, когда-то молодой, стройный и красивый, не разъ стоялъ передъ ней на колняхъ и страстно цловалъ эти руки, и ей казалась особенно поэтичной и увлекательной такая страсть, выходящая за предлы будничной, домашней жизни.

— Я, какъ вамъ извстно, сильно покривилъ совстью въ дл Байклифа. Я говорилъ вамъ все тогда. Я говорилъ вамъ, что меня очень тревожатъ этотъ свидтель, я говорилъ вамъ, что его необходимо упрятать куда-нибудь. И мы его упрятали — въ тюрьму. Я знаю, я вполн сознаю, что это самое черное пятно на моей жизни, и я низачто не ршился бы сдлать этого, еслибъ не былъ тогда подъ обаяніемъ, которое способно подвинуть человка ршительно на все. Что могъ для меня тогда значить одинъ проигранный процессъ? Я былъ молодъ и холостъ — передо мной была еще вся жизнь.

— Да, сказала м-ссъ Тренсомъ тихо. Жаль, что вы не выбрали чего-нибудь другаго.

— Но что жъ было бы тогда съ вами? сказалъ Джерминъ, все боле и боле запутываясь въ стараніи выгородить и оправдать себя. Вдь мн нужно было думать и о васъ. Вдь вамъ не хотлось тогда, чтобы я выбралъ что-нибудь другое?

— Конечно, сказала м-ссъ Тренсомъ съ сосредоточенной горечью, но попрежнему тихо и медленно,— больше всхъ виновата я.

Эгоизмъ обыкновенно бываетъ тупъ въ аргументаціи, но Джерминъ не настолько еще загрублъ и зачерствлъ, чтобы не чувствовать колкостей м-ссъ Тренсомъ. И это еще больше усилило его раздраженіе.

— Едва ли, отвчалъ онъ съ легкой усмшкой презрнія.— Вамъ нужно было спасти имніе и сохранить положеніе въ свт, не говоря уже ни о чемъ другомъ. Я очень хорошо помню, какъ вы сказали мн: ‘Умный адвокатъ можетъ все сдлать, если захочетъ, можетъ даже сдлать невозможное возможнымъ. И Тренскомъ-Кортъ будетъ наврное принадлежать современемъ Гарольду Онъ былъ тогда ребенкомъ.

— Я сама многое помню слишкомъ хорошо: вы лучше сразу скажите, какая цль всхъ этихъ припоминаній.

— Цль? Да ничто иное, какъ желаніе быть справедливымъ, добиться правды. Отношенія, въ которыхъ я тогда состоялъ, никакимъ образомъ не могли бы побудить меня считать себя связаннымъ тми формальностями, который придуманы для взаимнаго огражденія интересовъ людей чужихъ другъ другу. Мн часто ужасно было трудно изворачиваться и доставать деньги, необходимыя для уплаты долговъ и для дальнйшаго веденія длъ: и какъ я уже говорилъ раньше, я отказался отъ всхъ другихъ каріеръ, отъ всякой другой возможности выйдти въ люди, которая могла бы мн представиться, еслибъ я не остался въ этой глуши въ ту критическую пору моего вступленія въ свтъ. Еслибъ можно было передать словами все, что тогда было, всякій нашелъ бы неестественной, гнусной несправедливостью намреніе опозорить меня и разорить, посл всего что я длалъ въ прошломъ для семьи.

Джерминъ помолчалъ съ минуту и потомъ прибавилъ:

— И въ мои годы… и съ семьей на ше… и посл всего что было… я думалъ, что вы ни передъ чмъ не остановитесь, только чтобы не довести дла до этой крайности.

— Да разв я не старалась? Это то и составляетъ мое несчастіе. Попытка власти, вліянія разыгралась для меня сознаніемъ полнаго безсилія.

— Нтъ, не можетъ быть. Вы значилъ не все пустили въ ходъ, не измрили всей вашей власти. Вы положительно могли бы спасти меня, еслибъ хотли. Гарольдъ низачто не пошелъ бы противъ меня… еслибъ зналъ всю правду.

Джерминъ слъ, прежде чмъ произнести послднія слова. Онъ слегка понизилъ голосъ. Онъ имлъ видъ человка, думающаго, что онъ приготовилъ путь къ полному соглашенію и пониманію. Странно, удивительно, что человкъ, всегда пикировавшійся умньемъ ходить, обращаться съ съ женщинами,— могъ вести себя такъ, какъ велъ себя Джерминъ въ этомъ случа, но мы сплошь и рядомъ видимъ, какъ эгоистическая черствость парализуетъ отличныя врожденныя свойства, побуждаетъ человка въ здравомъ разсудк кричать, когда крикъ вовсе неумстенъ, и человка благовоспитаннаго — быть невжливымъ, когда вжливость могла бы быть крайне полезной.

Когда Джерминъ, свъ и опершись локтемъ на колно, произнесъ послднія слова — ‘еслибъ зналъ всю правду’,— неподвижное тло м-ссъ Тренсомъ слегка задрожало, и глаза мгновенно сверкнули, какъ у животнаго, готоваго ринуться на добычу.

— И вы думали, что я скажу ему? спросила она негромко, но съ металлическимъ звукомъ въ голос.

— Да разв ему не слдуетъ все узнать? сказалъ Джерминъ боле привтливымъ и убжденнымъ тономъ.

Можетъ быть самая страшная, самая ужасная иронія человческой доли заключается въ глубокой правд, выходящей изъ устъ, не имющихъ никакихъ правъ произносить ее.

— Я этого никогда не скажу ему! крикнула м-ссъ Тренсомъ, вскакивая и вся трепеща страстью, какъ-будто вновь помолодившею ее. Руки, крпко стиснутыя, повисли внизъ, глаза и губы утратили безпомощное выраженіе горечи и скорби и вдругъ воодушевились и вскинулись энергіей.— Вы высчитали вс жертвы, принесенныя мн: он у васъ вс на счету, какъ видно, и это необходимо, иначе многихъ изъ нихъ никто бы не подозрвалъ и не замтилъ. Но вы приносили эти жертвы, когда он казались вамъ пріятными, когда вы говорили мн, что он составляли ваше счастье, когда вы говорили, что я уступаю, что я приношу жертву, я оказываю милость.

Джерминъ тоже всталъ и сложилъ руки на спинк стула. Онъ видимо поблднлъ, но какъ будто собирался говорить.

— Молчите! сказала м-ссъ Тренсомъ ршительно.— ни слова больше. Вы довольно сказали, теперь буду говорить я. Я тоже приносила жертвы, но уже тогда, когда он мн не могли дать никакого счастья, когда я увидла, что я дйствительно сдлала вамъ много уступокъ,— когда я увидла, что ваша нжность превратилась въ расчетъ,— когда я увидла, что вы заботитесь только о себ, а меня ни въ грошъ не ставите. Я выслушала ваши объясненія о вашихъ обязанностяхъ, о вашей репутаціи, о привязанности къ намъ одной добродтельной молодой особы. Я все вынесла, я закрыла глаза, я лучше готова была бы умереть, чмъ длать сцены человку, котораго и любила и упрекнуть его въ лицо за превращеніе моей любви въ выгодную сдлку — Голосъ м-ссъ Тренсомъ слегка дрожалъ при этихъ послднихъ словахъ, и она съ минуту помолчала, но когда она снова заговорила, казалось, будто дрожаніе въ голос замерзло въ колючую, ледяную сосульку.— Я думаю, мн кажется, что еслибъ любовникъ выкралъ деньги изъ кармана, у женщины не хватило бы духа говорить объ этомъ, сознаваться въ этомъ. Я не говорю, чтобы я не боялась васъ: я всегда васъ боялась, а теперь вижу, что этотъ страхъ былъ не безъ основанія.

— М-ссъ Тренсомъ, сказалъ Джерминъ, поблвъ до самыхъ губъ,— не прибавляйте ничего больше. Я беру назадъ все, что было оскорбительнаго въ моихъ словахъ.

— Вы ничего не можете взять назадъ. Разв можно извиняться трусостью?… И я заставила васъ кривить совстью? запятнала вашу непорочность, вашу чистоту?… Я думаю, что даже у демоновъ больше честности — что и они не такъ безстыдны во взаимныхъ отношеніяхъ. Я не промняла бы жалкой, несчастной доли женщины на долю мужскую теперь, когда вижу, какъ жалокъ, какъ низокъ можетъ быть мужчина. Нужно быть мужчиной, во-первыхъ, чтобы сказать женщин, что ея любовь обязала, поработила ее вамъ до конца жизни, а во-вторыхъ — потребовать отъ нея расплаты за прошлое разрывомъ послднихъ нитей между нею и ея сыномъ!….

— Я ничего не требую, сказалъ Джерминъ сурово. Онъ начиналъ находить это невыносимымъ. Простая, животная сила мужчины начала возмущаться въ немъ. Ему почти хотлось придушить эту женщину.

— Нтъ: вы требуете — вамъ непремнно хочется этого. Я все это время не выходила изъ-подъ страха. Съ тхъ поръ какъ Гарольдъ вернулся домой, я не сплю по ночамъ. Мн все казалось, что ваши отношенія непремнно дойдутъ до чего-нибудь страшнаго — пожалуй до убійства. Я вполн сознавала весь ужасъ того, что онъ не знаетъ всей правды. И можетъ быть я дошла бы наконецъ собственнымъ своимъ побужденіемъ до того, что сказала бы ему все и сдлала бы его такимъ несчастнымъ, какъ я сама,— только чтобы спасти васъ….

Опять голосъ слегка дрогнулъ, какъ-будто женственной нжностью и состраданіемъ. Но она сейчасъ же продолжала дальше:

— Но теперь — посл того, что вы сказали,— я ему никогда ничего не скажу! Разоряйтесь — или нтъ, придумайте что-нибудь еще боле позорное, чтобы спасти себя. Я согршила, и грхъ мой признается на суд вдвое тяжеле, вдвое непростительне, потому что я согршила изъ-за такого человка, какъ вы.

И, почти непосредственно за этими словами, м-ссъ Тренсомъ вышла изъ комнаты. Обитая дверь затвориласъ за ней безшумно, и Джерминъ остался одинъ.

Онъ постоялъ нсколько минутъ молча и неподвижно. Люди въ моменты запальчиваго упрека, особенно когда негодованіе вызывается въ нихъ личными ихъ побужденіями, никогда не бываютъ настолько правы, чтобы лицо, на которомъ обрушивается ихъ гнвъ, не нашло возможности протестовать противъ какой-нибудь неосновательности или несправедливости ихъ вспышки.

Еслибъ Джерминъ былъ способенъ сознавать, что онъ вполн заслужилъ эту кару, онъ не произнесъ бы словъ, накликавшихъ ее ему на голову. Мужчины не проникаются раскаяніемъ и сердечнымъ сокрушеніемъ противъ самихъ себя, когда судьба исполасываетъ имъ спину плетью до рубцовъ, они, напротивъ, проникаются злобою на судьбу и ропщутъ на плеть. Когда м-ссъ Тренсомъ исчезла за дверью, Джерминъ подумалъ только, что она злая женщина и не хочетъ длать по немъ. И его поддерживало, подзадоривало въ этомъ стремленіи оправдаться внутреннее повтореніе того, что онъ уже высказалъ ей самой: что Гарольду непремнно слдовало узнать всю правду. Онъ не принялъ въ расчетъ (да и возможно ли было ему имть это въ виду?) раздраженія и омерзенія, вызваннаго, возбужденнаго его дерзкимъ желаніемъ разыграть роль праваго и невиннаго. Человкъ, укравшій дароносицу и испугавшійся преслдованія суда, можетъ чувствовать родъ раскаянія, которое побудитъ его побжать обратно въ темную церковь и положить дароносицу на прежнее мсто, но если, поступая такимъ образомъ, онъ шепнетъ на исповди, что его побудило къ этому внезапное сознаніе святости чужой собственности вообще и дароносицы въ особенности, едва ли охотне извинятъ его. И въ самомъ дл, иногда понятно, отчего святые предпочитаютъ свчи словамъ, особенно отъ тхъ молельщиковъ, у которыхъ есть пушокъ на рыльц. Нкоторая доза честности и благородства внушила бы Джермину сознаніе, что онъ утратилъ безвозвратно основаніе, которое могло бы дать ему возможность отстаивать свои права, и мало того: подсказала бы ему, что мщеніе м-ссъ Тренсомъ наложило бы на него позорное клеймо и только вывело бы наружу старый грхъ. Въ адскихъ сферахъ есть тоже своего рода геройство, заключающееся въ томъ, что собратья гршники тсне сближаются въ огненномъ вихр и никогда не укоряютъ другъ друга. Но вс эти вещи, очень явственныя и рельефныя, когда ихъ рисуютъ намъ на широкой канв поэтическаго разсказа, становятся смутными и темными даже для образованныхъ джентльменовъ, когда ихъ самообожанію угрожаютъ какія-нибудь фактическія невзгоды. Обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ они настолько сохраняютъ способность обсуждать и сравнивать обстоятельства, чтобы проникнуться убжденіемъ, что ихъ собственное дло существенно разнится отъ всхъ другихъ подобныхъ длъ, и что потому они должны быть изъяты отъ всякаго нареканія.

Такъ было съ Матью Джерминомъ. Въ немъ было такое множество условій боле рельефныхъ и затрогивавшихъ его живе за сердце, что впечатлніе его словъ, производимое на м-ссъ Тренсомъ, совершенно стушевывалось передъ ними. Онъ спрашивалъ себя съ чувствомъ, боле или мене всмъ намъ свойственнымъ,— не былъ ли неумстенъ, преувеличенъ избытокъ чувствительности къ фактамъ, которые его самого вовсе не затрогивали. Она отнеслась къ нему эгоистично, неразсудливо. Ей слдовало бы сдлать все чего онъ не то что требовалъ, но только высказалъ въ мягкой и вопросительной форм. Но самымъ яснымъ и непріятнымъ результатомъ свиданія было то, что м-ссъ Тренсомъ вовсе не намрена исполнять это законное и справедливое его желаніе.

Когда онъ наконецъ двинулся съ мста, чтобы взять шляпу, въ сосдней зал раздался сильный шумъ, дверь маленькой гостиной распахнулась настежъ, и на порог показался старый Тренсомъ, разыгрывавшій роль лошади для маленькаго Гарри, который подгонялъ его криками и хлыстикомъ, а по ихъ пятамъ бжалъ съ лаемъ Моро. Лицо стараго Тренсома сіяло восторгомъ, но когда онъ увидлъ Джермина въ комнат, онъ пріостановился, какъ-будто не зная, можно ли войдти. Большая часть его мыслей были только спутанными нитями прошедшаго. Адвокатъ выступилъ впередъ, чтобы пожать ему руку съ должной вжливостью, но старикъ сказалъ съ блуждающимъ взглядомъ и нершительнымъ голосомъ:

— М. Джерминъ?… Но отчего… отчего… гд же м-ссъ Тренсомъ?

Джерминъ улыбнулся и прошелъ мимо этой группы, а маленькій Гарря, пользуясь удобнымъ случаемъ, ударилъ гостя хлыстомъ по фалд.

ГЛАВА XL.

Эсирь посл того утра, въ которое у нея сорвался намекъ на Феликса Гольта, считала уже невозможнымъ переговорить о немъ съ Гарольдомъ, какъ-было ей хотлось прежде, чтобы посовтоваться съ нимъ насчетъ всхъ шансовъ исхода его суда. Она была теперь уврена въ томъ, что ей трудно, если несовсмъ невозможно было бы говорить объ этомъ совершенно спокойно, а ей не многимъ очень сложнымъ причинамъ не хотлось выказывать своихъ настоящихъ чувствъ передъ Гарольдомъ. Въ ней громко говорили и звучали нетолько вс фибры женственной гордости и сдержанности, странной, непонятной застнчивости передъ этимъ человкомъ, который, будучи старше и опытне, относился къ ней вмст съ тмъ съ почтительнымъ обожаніемъ, въ ней говорило еще другое чувство, еще больше раззадориваемое настоящимъ положеніемъ длъ, хотя она не видла въ немъ ровно ничего низкаго, но только нчто обрекавшее ее на мелочность, ничтожество, сравнительно съ умомъ, который она привыкла чтить и уважать. Она очень хорошо знала, что въ глазахъ Гарольда Тренсома Феликсъ Гольтъ былъ однимъ изъ тхъ ничтожныхъ простолюдиновъ, которые могутъ проявить себя только въ какой-нибудь публичной дятельности. Она инстинктивно понимала, что сознаніе сословій и званій иметъ свои антипатіи, соотвтствующія антипатіямъ, обусловливаемымъ расой и цвтомъ, и она помнила собственныя свои впечатлнія слишкомъ живо, для того чтобы не предвидть, какъ поразило бы Гарольда Тренсома, еслибъ онъ заподозрилъ какія-нибудь интимныя, сочувственныя отношенія между ею и этимъ молодымъ человкомъ, который, разумется, въ его глазахъ былъ только боле смышленымъ, боле развитымъ членомъ ремесленнаго сословія. ‘И немудрено, говорила себ Эсирь въ реакціи новой, лучшей гордости,— вдь онъ совсмъ его не знаетъ и не иметъ возможности убдиться въ его превосходств». Я въ этихъ колебаніяхъ она не разъ доходила до того, что несмотря на вс вншнія преимущества Гарольда, онъ казался ей во многомъ ниже, пошле Феликса. У Феликса были идеи и побужденія, которыхъ, какъ ей казалось, Гарольду никогда не понять. Она главнымъ образомъ основывала это на томъ, что въ присутствіи Гарольда Тренсома она никогда не чувствовала себя ниже, слабе его, мало того, были даже случаи, въ которыхъ она даже чувствовала поползновеніе къ презрнію, къ насмшк, не злой, но къ легкой, шутливой насмшк, тогда какъ при Феликс она всегда сознавала зависимость и иногда считала возможнымъ заразиться его вдохновеніемъ. Въ его большихъ, серіозныхъ, честныхъ срыхъ глазахъ любовь казалась чмъ-то принадлежащимъ къ сферамъ высшаго энтузіасма въ жизни, который можетъ быть теперь станетъ для нея навсегда недоступнымъ.

И вмст съ тмъ ее щемило за сердце при одной мысли о томъ, что Гарольдъ можетъ заподозрить то, что съ его точки зрнія могло бы показаться униженіемъ, паденіемъ ея вкуса и изящества. Ее не могли не тшить безпрерывныя доказательства, что вс считаютъ ее вполн достойной высокаго положенія. Она не могла не наслаждаться возможностью повторить, пережить въ дйствительности то, что прежде было только мечтою, и мечтой далеко не полной, стало-быть не такой заманчивой, такъ-какъ она не могла имть въ виду все боле и боле восторженныхъ ухаживаній Гарольда. Все, что раньше въ его обращеніи могло бы показаться неумстнымъ, оскорбительнымъ, сдлалось теперь лестнымъ, благодаря интимности, съ каждымъ днемъ возросгавшей. Мы очень часто видимъ и сознаемъ, какъ уходитъ, ускользаетъ отъ насъ возможность лучшей, благороднйшей жизни, и все-таки даемъ ей уйдти, ускользнуть, движимые настояніемъ насущной необходимости. И совершенно неосновательно думаютъ т, которые ставятъ женскую любовь выше подобныхъ искушеній.

Изо дня въ день къ услугамъ Эсири была рука, на ней останавливались красивые, блестящіе глаза, она слушала умную, изящную болтовню, вызывавшую ее само на остроумные, находчивые отвты, въ которыхъ, по ея личному сознанію, заключалась значительная доля ея очарованія. Съ каждымъ днемъ она все боле и боле убагдалась въ практичности ума Гарольда, въ его умньи энергически и съ достоинствомъ управлять всми и распоряжаться всмъ въ дом, быть властелиномъ — безъ рзкости и грубости, но и безъ слабой, безхарактерной податливости. А на заднемъ план стояло вчно присущее, вчно бодрствующее убжденіе, что еслибъ Гарольдъ Тренсомъ вздумалъ жениться на ней, и она приняла бы его предложеніе,— задача жизни ея была бы ршена скоре и легче, чмъ какимъ-либо инымъ путемъ. Она не видла никакой возможности опредлить себ ясно, въ чемъ именно заключался ея долгъ: она только смутно надялась, что съ теченіемъ времени представится что-нибудь, что вынудитъ у нея окончательное ршеніе и избавитъ ее отъ необходимости самой отыскивать нить принципа въ безвыходномъ лабиринт права и владнія. И вмст съ тмъ жизнь въ Тренсомъ-Корт не была жизнью ея прежнихъ мечтаній: изъ-подъ всей этой роскоши проглядывала пустота и полное отсутствіе высшихъ требованій и побужденій. Въ ней было смутное сознаніе того, что любовь этого еще не стараго и вполн изящнаго человка, ухаживающаго за ней, какъ-будто запечатлваетъ нравственной пошлостью, посредственностью вс ея мечты и планы. Она можетъ быть была бы не въ силахъ опредлить хорошенько своихъ впечатлній, но ей казалось смутно, что это повышеніе въ общественномъ стро совпадало съ полнымъ уничтоженіемъ, съ смертью тхъ высшихъ порывовъ и стремленій, которые начинали-было въ ней пробуждаться и сказываться. Вся жизнь какъ-будто вдругъ подешевла. Такое же чувство долженъ имть молодой студентъ, воображавшій, что для достиженія извстной ученой степени нужно написать тезисъ, въ который онъ вложитъ вс свои умственныя силы, съ цлію произвести неотразимое впечатлніе на судей, и вдругъ узнавшій, что никакого тезиса не нужно, а только требуется сумма въ двадцать семь фунтовъ десять шиллинговъ и шесть пенсовъ, считая на англійскую монету.

Въ сущности, она была женщиной, и не могла бы переиначить своей доли. Она сама сказала разъ Феликсу: ‘женщина поневол должна избирать мелочныя, ничтожныя побужденія, потому что только мелочное и ничтожное доступно ей.Долю ея обусловливаетъ любовь, которую она принимаетъ и возвращаетъ. И Эсирь начала думать, что ея долю длаетъ для нея любовь, окружающая ее вяніемъ сада въ весеннее, солнечное утро.

Гарольдъ, съ своей стороны, сознавалъ, что его сватовство не стоитъ на мст. Онъ началъ смотрть на это, какъ на побду, отъ которой ему было бы тяжело отказаться, еслибъ даже у прелестной нимфы не было никакихъ правъ на имніе. Ему хотлось и вмст съ тмъ не хотлось, чтобы легкая тнь сомннія въ успх окончательно стушевалась. Въ Эсири было что-то, чего онъ не понималъ хорошенько. Она была очевидно женщиной, которою можно было бы управлять, которую можно было бы подчинить себ, и вмст съ тмъ она была такъ мила и дорога ему, что онъ никакъ не ршался сдлать никакихъ опытовъ, боясь встртить въ ней упрямство или возраженія. Время отъ времени въ ней какъ-будто проглядывали проблески опаснаго, страшнаго для него анализа, какъ будто она внутренно видла и сознавала что-нибудь гораздо выше и лучше Гарольда Тренсома. А чтобы быть вполн очаровательной, женщина не должна видть этого, не должна длать такихъ сравненій.

Въ одинъ прекрасный февральскій день, когда уже на террас распустились золотые и пурпуровые крокусы — одинъ изъ тхъ мягкихъ, льстивыхъ дней, которые иногда предшествуютъ сверо-западнымъ втрамъ марта и заставляютъ воображать, что съ ними наступила настоящая весна,— очень интересная группа, часть которой составляли Эсирь съ Гарольдомъ, вышла въ полдень прогуляться по Тренсомскому парку. Цлью прогулки были собственно проводы Лингона, которому нужно было возвращаться домой черезъ больнне каменные ворота парка.

Дядя Лнигонъ, сильно не долюбливавшій печальныхъ и мрачныхъ тайнъ и предпочитавшій не знать ничего дурнаго о людяхъ, согласился однако выслушать важную тайну, касавшуюся Эсири, и сразу объявилъ, что это дло не несчастье, а, напротивъ, большое счастье. Хотя онъ самъ не брался судить о женщинахъ, но она казалась во всхъ отношеніяхъ какъ слдуетъ и держала себя также хорошо, какъ и Арабелла, что уже во мнніи Лингона весьма много значило. Первыя впечатлнія добраго Джека Лингона скоро переходили въ убжденія, потомъ уже непоколебимыя никакими новыми фактами. Онъ любилъ сеструхи не сознавалъ въ ней никакой перемны къ худшему съ самыхъ первыхъ лтъ ея молодости. Онъ считалъ скотами тхъ людей, которые говорили что-нибудь дурное о личностяхъ ему близкихъ и дорогихъ. И это происходило не оттого, чтобы онъ смотрлъ на многое сквозь пальцы, его широко-раскрытые добрые глаза видли только то, къ чему лежало его доброе сердце и легкій, веселый характеръ. Гарольдъ былъ добрый малый, умная голова, и Эсирь удивительно какъ подходила къ нему: это напомнило ему что-то изъ классиковъ, хотя онъ не могъ сообразить хорошенько, что именно,— да и въ самомъ дл, гд тутъ все помнить. Нтъ возможности все помнить. Эсирь всегда радовалась посщеніямъ стараго ректора. По странному противорчію съ прежнимъ ея пристрастіемъ ко всему утонченному, изящному, ей нравилась его грубая одежда и безпечная, откровенная рчь, они служили чмъ-то въ род звена между жизнью Тренсомъ-Корта и тмъ суровымъ, простымъ бытомъ, въ которомъ она жила до сихъ поръ. Она съ Гарольдомъ шла немного впереди остальной партіи, пріостановленной различными причинами. Старый м. Тренсомъ, закутанный въ теплый плащъ, подбитый соболемъ, и въ мягкой, теплой собольей шапк, шелъ тихимъ, неровнымъ шагомъ. Маленькій Гарри тащилъ за собою телжку, къ которой привязалъ Моро, нарядивъ его въ красный лоскутокъ и сдлавъ изъ него такимъ образомъ нчто въ род древняго императора на колесниц, и въ торжественной тог, Моро, у котораго былъ весьма скудный запасъ воображенія, вовсе не сочувствовалъ этому переодванью и жалобно лаялъ, по мр того какъ маленькій тиранъ волокъ его впередъ. Ему удалось наконецъ опрокинуть колесницу, разорвать свои путы и дать тягу, Гарри не протестовалъ, потому что ему самому успло уже надость занятіе, и онъ бросился догонять дядю Лингона, чтобы посмотрть, какъ его собака бросается въ воду за палкой и приноситъ ее въ зубахъ. Немвродъ шелъ неотступно по слдамъ стараго хозяина, очень равнодушно поглядывая на увлеченіе юности. Онъ уже давно прошелъ черезъ все это. Доминикъ шелъ слдомъ, ласково улыбаясь и присматривая за обоими — и старымъ и малымъ. М-ссъ Тренсомъ съ ними не было.

Оглянувшись назадъ и замтивъ, что вс значительно отстали отъ нихъ, Эсирь и Гарольдъ пріостановились.

— Что вы думаете насчетъ срубки вотъ этихъ деревьевъ, сказалъ Гарольдъ, указывая палкой.— Мн кажется, что лучше было бы разбить ихъ на клумбы, такъ чтобы изъ-за нихъ былъ виднъ дубнякъ. Это придало бы перспектив видъ дали и пространства, котораго теперь ей недостаетъ. Да наконецъ изъ этихъ теперь перепутанныхъ деревьевъ могло бы выйдти множество очень красивыхъ группъ. Что вы объ этомъ думаете?

— Я думаю, что такъ дйствительно было бы лучше, помоему, просторъ и далекія перспективы нигд не вредятъ. Но я никогда еще не слышала, чтобы вы выражались такъ неувренно, неопредлительно, сказала Эсирь, лукаво поглядывая на него: — вы вообще смотрите на вещи такъ ясно и всегда такъ твердо убждены, что мн право странно и страшно видть васъ въ колебаніи и недоумніи. Пожалуйста, не заражайтесь сомнніемъ: это такъ гадко.

— Вы считаете меня слишкомъ самоувреннымъ? спросилъ Гарольдъ.

— Нисколько. Я нахожу, что постоянное сознаніе своей воли — огромное преимущество, особенно если вы уврены въ возможности навсегда сохранить за собою право и охоту длать все по-своему.

— Но положимъ, что я не увренъ въ этомъ? спросилъ Гарольдъ порывисто.

— О, въ такомъ случа, сказала Эсирь, отворачиваясь въ сторону, какъ-будто для того только чтобы разсмотрть березовый стволъ, виднвшійся поодаль,— вы примирились бы безъ особеннаго труда и съ этой утратой, какъ съ неудачей въ парламент Вы успокоились бы на томъ, что можно будетъ наверстать утраченное впослдствіи или замнить чмъ-нибудь другимъ, такимъ же хорошимъ.

— Вы, сказалъ Гарольдъ, немножко подвигаясь впередъ, какъ-будто не желая дать другимъ догнать ихъ,— вы считаете меня самодовольнымъ фатомъ.

— О, нтъ. Во всемъ есть степени, сказала Эсирь съ серебристымъ смхомъ, въ васъ ровно столько самодовольства и фатовства, сколько ихъ необходимо имть всякому порядочному человку. Вдь стили бываютъ различные. Вы безукоризненны въ своемъ стил.

— Но я подозрваю, что вы предпочитаете другой стиль — боле покорнаго, преданнаго, слезливаго поклонника, который курилъ бы вамъ иміамъ дрожащей рукой и на колняхъ?

— Ошибаетесь, сказала Эсирь,— Я очень капризна, когда мн слишкомъ усердно предлагаютъ что-нибудь: мн это начинаетъ казаться несноснымъ, и совсмъ пропадетъ охота брать.

Отвтъ былъ весьма рзокъ, но, несмотря на то, Гарольду казалось, что Эсирь вовсе не имла въ виду отвергнуть иміамъ, который онъ предлагалъ ей.

— Я часто читала, что это въ натур человка, продолжала она,— но во мн самой — это совершенная неожиданность, новость. Впрочемъ, прибавила она, улыбаясь,— я никогда не думала о себ, какъ о человк.

— Я не знаю за собою такой прихотливости, сказалъ Гарольдъ.— Я очень дорожу всмъ, чего успваю добиться.

И никогда особенно не томлюсь о невозможномъ, недостижимомъ. Я больше всего люблю то, въ чемъ вполн увренъ. Я думаю, что половина ходячихъ сентенцій о человческой натур въ сущности также нелпы и несостоятельны, какъ снадобья, излечивающія отъ всякихъ болзней. Человческая натура бываетъ различная. Одни склонны къ постояннымъ желаніямъ и неудовольствію, другіе къ спокойной увренности и наслажденію. И поврьте мн, что весьма непріятно было бы жить со стилемъ, вчно желающимъ, вчно недовольнымъ.

Гарольдъ многозначительно улыбнулся Эсири.

— Могу васъ уврить, что я тоже ему не сочувствую, сказала она, улыбаясь ему въ отвтъ.

Она вспомнила, какъ Феликсъ преслдовалъ ее за байроническихъ героевъ, и внутренно прибавила третій сортъ человческой натуры къ варіаціямъ, поименованнымъ Гарольдомъ. Онъ, разумется, вывелъ изъ этого, что несочувствіе клонилось совершенно въ его пользу. И лицо его очень мило просіяло, она не могла не посмотрть на него съ удовольствіемъ и съ симпатіей, хотя онъ конечно черезъ-чуръ много придавалъ значенія соусамъ, пастетамъ и винамъ и имлъ странную, самобытную привычку измрять достоинство каждаго степенью удовольствія, доставляемаго ему самому. Въ его добродушіи было мало симпатичнаго: оно никогда не проистекало изъ полнаго пониманія или глубокаго уваженія къ той личности, къ которой онъ снисходилъ или которую одолжалъ, оно было, какъ доброта въ отношеніи къ матери.— расчетливая потребность устроить счастіе близкихъ людей для того главнымъ образомъ, чтобы обезпечить личное свое спокойствіе и счастіе. И неизбжное сравненіе, неотступно преслдовавшее ее, показало ей такое же свойство и въ его политическихъ воззрніяхъ. Женскій глазъ страшно проницателенъ, когда разъ ему довелось увидть строгую, безусловную правду, но впрочемъ, безусловная правда рдко выступаетъ за предлы мечты. На долю Эсири выпало рдкое и завидное счастіе взглянуть разъ въ жизни въ глаза истин, Гарольдъ не зналъ, что въ ней крылось въ сущности, но онъ все-таки видлъ настолько, чтобы сознавать необходимость быть осторожне, чмъ онъ когда-либо былъ въ жизни. Эта осторожность сдержала бы его отъ дальнйшаго развитія вопроса о томъ, съ какого рода личностью Эсирь думала бы возможнымъ и пріятнымъ жить, еслибъ даже къ нимъ не подошелъ дядя Линтонъ поговорить о водосточныхъ жолобахъ, сказавъ при этомъ, что онъ пойдетъ черезъ поле и зайдетъ на хозяйскую ферму, чтобы взглянуть на нововведенія, которыя Гарольдъ длалъ въ такомъ множеств и такъ быстро.

— Знаешь что, братецъ, сказалъ ректоръ, когда они остановились, чтобы распроститься: нельзя длать всего въ-торопяхъ. Пшениц надо дать время вырости и вызрть, если даже теб удалось бы стереть всхъ насъ старыхъ торіевъ съ лица земли. Да впрочемъ! такъ-какъ теперь выборы миновались, я опять старый тори. Ботъ видишь, Гарольдъ, радикалъ вовсе намъ не подъ-стать. На другихъ выборахъ ты высмотри себ такой округъ, гд бы надо было немножко чистой крови. Мн бы ужасно хотлось, чтобы ты постоялъ за наше графство. И радикалъ хорошаго рода былъ бы совсмъ подъ-стать новомодному тори, въ род молодаго Дебарри, но вотъ видишь ли: — эти мятежи — скверная штука. Но что это? какая-то дама и съ мальчикомъ?— ужъ не изъ моихъ ли прихожанокъ?

Гарольдъ и Эсирь обернулись и увидли пожилую женщину, подходившую съ маленькимъ рыженькимъ мальчикомъ, бдно-одтымъ въ курточку короче пояса и въ большомъ голубомъ шарф вокругъ шеи. Эсирь сразу узнала эту пару и сильно сконфузилась. Вс мы въ жалкомъ порабощеніи у различныхъ видовъ тщеславія — даже такого тщеславія, которое мы практически осуждаемъ! И, несмотря на все величіе и торжественность воспоминаній, связанныхъ съ м-ссъ Гольтъ, Эсирь передернуло при мысли о томъ, что можетъ сказать эта женщина. Ей было бы страшно непріятно и обидно услышать что-нибудь о Феликс при свидтеляхъ и со словъ его матери.

Когда м-ссъ Гольтъ подошла ближе, то оказалось, что она была одта какъ будто вовсе не для того, чтобы тшить взоры, а напротивъ, чтобы огорчать ихъ печальнымъ созерцаніемъ грубаго, неуклюжаго бомбазиннаго платья и самаго дряннаго парика. Однако не таковская она была женщина, чтобы утратить чувство собственнаго достоинства или сдлаться раболпной подъ гнетомъ обстоятельствъ. Въ настоящемъ случа она особенно глубоко прониклась убжденіемъ въ сил своего характера и мышленія, совершенно независимыхъ отъ того, что бы могъ сказать Лайонъ или Феликсъ, еслибъ она сочла нужнымъ сообщить имъ о предпринимаемомъ ею шаг. Она прежде всего присла всей групп, не исключая даже и собакъ, которыя выказали различную степень любопытства, особенно относительно того, какого рода дичью покажется маленькій Джобъ по ближайшемъ изслдованіи, — затмъ она сразу обратилась къ Эсири, которая несмотря на досаду, оставила руку Гарольда, сказала ласково: Какъ вы поживаете, м-ссъ Гольтъ? и нагнулась погладить маленькаго Джоба по голов.

— Да — вы его знаете, миссъ Лайонъ, сказала м-ссъ Гольтъ тономъ, въ которомъ подразумевалось назиданіе для всего общества, — вы знаете сироту и знаете, что его принесъ ко мн въ домъ Феликсъ и отдалъ на мое попеченіе. И я пекусь о немъ неусыпно — какъ никто, хотя единственное мое вознагражденіе за это — излишніе хлопоты.

Эсирь опять приподнялась и остановилась въ безвыходномъ, безпомощномъ ожиданіи. Но между тмъ Гарри, еще больше собакъ пораженный наружностью Джоба Теджа, подъхалъ къ нему съ своей телжкой и сталъ прямо противъ бднаго ребенка, котораго онъ превосходилъ и шириной и ростомъ и рельефностью красокъ. Онъ заглянулъ Джобу въ глаза, посмотрлъ на его коротенькую курточку, обдернулъ ее слегка, потомъ, снявъ съ него шапку, замтилъ съ большимъ удовольствіемъ, что подъ нею лежали крупные красные завитки. Джобъ смотрлъ на джентльмена круглыми голубыми глазами удивленія. Гарри, продолжая изслдованія, вынулъ конфетку изъ хорошенькой сумки, висвшей у него черезъ плечо, и сунулъ ее Джобу въ ротъ. Результатъ оказался удовлетворителенъ для обоихъ. Вс слдили за этой маленькой комедіей, и когда Джобъ принялся грызть конфету, а Гарри, глядя на него съ большимъ любопытствомъ, поглаживалъ его въ вид поощренія по спин, вс разсмялись — вс, кром м-ссъ Гольтъ, которая тихо покачивала головой и ломала руки съ страдальческимъ терпніемъ трагика, вынужденнаго выслушать неумстную комическую интродукцію, тогда какъ ему хотлось бы немедленно приступить къ выполненію роли.

— Надюсь, что Джобу лучше теперь? сказала Эсирь, совершенно недоумвая, что бы сказать или сдлать.

— Я врю, миссъ Лайонъ, что вы въ самомъ дл принимаете участіе въ этомъ ребенк, сказала м-ссъ Гольтъ, гляди при этомъ на далекій пейзажъ.— У меня нтъ никакихъ основаній не врить въ ваше расположеніе къ ребенку, къ Феликсу и ко мн самой. Я уврена, впрочемъ, что у меня вообще нтъ никакихъ недоброжелателей. Я чиста передъ Богомъ и передъ людьми, и чего вы, по молодости, не можете знать, спросите у другихъ. Обо мн никто худаго не скажетъ. Я говорила это себ, когда ршилась идти сюда повидать васъ и попросить васъ устроить мн свиданіе съ м. Тренсомомъ. Я говорила себ, чмъ бы миссъ Лайонъ ни была теперь, попавъ въ такой знатный домъ,— все-таки она дочь нашего священника, приходившая навщать меня въ домъ мой и не гнушавшаяся прогуливаться съ моимъ сыномъ Феликсомъ,— хотя я не отрицаю, что онъ надлалъ порядочную кутерьму и способенъ своимъ высокомріемъ возстановить противъ себя всхъ судей, если за него никто не замолвитъ слова.

Тутъ м-ссъ Гольтъ пріостановилась на минуту, какъ будто потрясенная картиной, вызванной послдней фразой.

Лицо Эсири пылало, когда на нее взглянулъ Гарольдъ, и, замтивъ это, онъ ооратился не къ ней, а къ м-ссъ Гольтъ:

— Вы должно быть мать несчастнаго молодаго человка, посаженнаго въ тюрьму?

— Да, сэръ, сказала м-ссъ Гольтъ, чувствуя себя въ глубокой вод и на простор.— Я не стала бы и заводить объ немъ рчи, еслибъ онъ не былъ мн сыномъ, хотя онъ моей воли, моихъ совтовъ никогда ни въ грошъ не ставитъ, къ несчастью. Но еслибъ вс сыновья повиновались матерямъ, и слдовательно ихъ указаніямъ, свтъ не былъ бы такимъ, каковъ онъ теперь, на наше горе. Сынъ мой ничуть не хуже другихъ въ Треби, что бы тамъ ни говорили насчетъ того, что онъ попалъ въ тюрьму. А что касается до того, что онъ бросилъ докторскую карьеру и пріостановилъ сбытъ отцовскихъ снадобій,— я сама знаю, что это дурно,— но больше всхъ отъ этого пострадала я,— и король и парламентъ должны были бы меня имть въ виду, еслибъ хотли судить по правд. А что касается до бунта и убійства констебля, то сынъ мой никогда и не помышлялъ объ этомъ: у меня вплоть до вечера киплъ на плит картофель въ то блаженное время, когда я еще сидла у себя беззаботно и не думала о томъ, что мн можетъ предстоять. А по-моему, если большіе господа затваютъ выборы, чтобы попасть въ парламентъ, и если для этого необходимъ бунтъ и грабежъ и убійства,— слдовало бы имъ подумать, чтобы отъ ихъ затй не пострадали вдовы и вдовьи сыновья. Я очень хорошо знаю свои обязанности: я читаю библію и у меня отмчено сушеными тюльпанами то мсто, гд сказано, что не слдуетъ поносить ближняго, если даже онъ самъ діаволъ. И я никогда не позволю себ этого, но я скажу только, еслибъ даже передо мною стояло трое м. Тремсоновъ вмсто одного, что имъ непремнно слдовало бы дойдти до самого короля и просить его освободить сына моего Феликса.

Этотъ спичъ въ главныхъ чертахъ былъ приготовленъ заране. М-ссъ Гольтъ поставила себ непремнной задачей научить ‘господъ’ исполнять свой долгъ, какъ она его исполняетъ: недоврчивый, враждебный тонъ происходилъ вслдствіе сознанія нетолько того, что передъ ней была большая, многозначительная аудиторія, но и того еще, что она дерзнула настаивать на собственномъ своемъ сужденіи вопреки сыну. Предложеніе ея было отвергнуто Лайономъ и Феликсомъ, но она вся прониклась женскимъ убжденіемъ въ томъ, что еслибъ ей удалось высказать все кому слдуетъ, то дло пошло бы совершенно иначе. Смлая выходка насчетъ трехъ мистеровъ Тренсомовъ была вызвана приближеніемъ стараго Тренсома старшаго наряду съ Линтономъ и Гарольдомъ, его фигура, вся закутанная въ дорогіе мха, внушила ей полную увренность въ его таинственномъ достоинств, и она не замедлила включить и его въ свое воззваніе.

По нкоторымъ причинамъ, которыхъ никто не могъ предвидть, выходка м-ссъ Гольтъ возъимла немедленный успхъ. Пока старикъ Тренсомъ стоялъ неподвижно, восковой куклой и безъ всякаго выраженія въ лиц, а старый ректоръ, привыкшій къ жалобамъ и стованіямъ прихожанокъ, посматривалъ съ улыбкою въ глазахъ, Гарольдъ сказалъ радушно и ласково:

— Я нахожу, что вы совершенно правы, м-ссъ Гольтъ. И, съ своей стороны, я твердо ршился сдлать для вашего сына все, что будетъ отъ меня зависть. Успокойтесь, если будетъ нужно, я даже дойду до короля. И будьте уврены, что я никогда не забуду о матери Феликса Гольта.

Гарольдъ сообразилъ, что такимъ образомъ онъ лучше всего зарекомендуетъ себя Эсири.

— Прекрасно, сэръ, сказала м-ссъ Гольтъ,— я очень рада, что вы говорите такъ милостиво, и еслибъ вы были королемъ, я бы точно также, не стсняясь, высказала вамъ свое мнніе. Потому что въ библіи сказано: король милостивъ къ мудрымъ слугамъ своимъ,— и надо думать, что онъ тмъ боле придаетъ значенія тмъ, кто никогда не служилъ и ни отъ кого не бралъ жалованья, какъ я напримръ. Я даже никогда не думала, что сыну моему придется такъ работать, какъ онъ теперь работаетъ, да и отецъ его оставилъ ему денегъ и профессію, думая, что онъ будетъ докторомъ и будетъ разъзжать на лошади по больнымъ, а не сидть въ тюрьм.

— Какъ — онъ разв учился медицин? спросилъ Лингонъ, не знавшій этого прежде.

— Какъ же, сэръ,— и отлично учился, также какъ отецъ его прежде, только проку-то изъ этого ученья вышло мало. Но что касается до того, чтобы обижать кого-нибудь, то Феликсъ никогда никого не обижалъ, никогда никому не вредилъ, кром какъ себ самому и своей матери, въ томъ отношеніи, что онъ одвался какъ простой ремесленникъ, хотлъ непремнно вести самую простую, низкую, трудовую жизнь и лишить меня обезпеченнаго дохода съ пилюль, которыя продавались очень хорошо и многимъ приносили большую пользу. А если у васъ столько добра, что оно не вмщается въ вашихъ ящикахъ и сундукахъ,— я полагаю, что вы въ прав продавать свой избытокъ, и насчетъ этого есть многое-множество текстовъ, какъ мн не разъ доводилось открывать нисколько не думая, потому что если правда: ‘просите, и дастся вамъ’, то я полагаю — еще основательне получать плату за то, что у васъ есть и что вамъ самимъ не нужно.

Это было уже слишкомъ для серіозности Линтона, онъ не выдержалъ и расхохотался, а Гарольдъ не могъ не послдовать за нимъ. М-ссъ Гольтъ устремила взоры въ пространство и опять хрустнула руками, подумавъ, что такого рода смхомъ всегда встрчаютъ правду люди свтскіе и высоко поставленные, не принадлежащіе ни къ индепендентскому ни къ баптистскому толку.

— Вы вроятно устали, и маленькій Джобъ тоже, сказала Эсирь, желая прекратить непріятную сцену.— Ты усталъ, Джобъ, прибавила она, нагибаясь къ ребенку, который робко отказывался отъ приглашенія Гарри запречь его въ телжку:— Гарри полагалъ, что Джобъ былъ бы очень хорошей лошадью и бгалъ бы гораздо скоре ‘Гаппы’.

— Хорошо, что вы жалете сироту, миссъ Лайонъ, сказала м-ссъ Гольтъ, предпочитая уклончивый отвтъ унизительному сознанію усталости передъ людьми, очевидно относившимися къ ней черезъ-чуръ слегка.— Вы всегда очень мило держали себя въ отношеніи меня, и оттого я не врю толкамъ, которые ходятъ у насъ въ Треби насчетъ

ф вашей гордости. Вы никогда не гордились передъ мной и передъ Феликсомъ, потому что вы сидли рядомъ съ нимъ въ школ на виду всего города, хотя у него тогда не было даже галстука на ше, и это доказываетъ, что вы видли въ немъ достойное вниманія, и я нахожу, что вы были правы, говоря съ нимъ и относясь къ нему какъ къ джентльмену.

— Увряю васъ, м-ссъ Гольтъ, сказалъ Гарольдъ, желая выручитъ Эсирь,— что всего, что было сказано, совершенно достаточно, чтобы вполн расположить меня къ вашему сыну. А теперь пожалуйте къ намъ въ домъ съ маленькимъ мальчикомъ и отдохните немного. Доминикъ, покажи м-ссъ Гольтъ дорогу и попроси м-ссъ Гайксъ предложить ей позавтракать, да позаботься, чтобы кто-нибудь отвезъ ее въ Треби въ кабріолет.

— Я провожу м-ссъ Гольтъ, сказала Эсирь, длая усиліе противъ самой себя.

— Нтъ, пожалуйста, сказалъ Гарольдъ тмъ тономъ просьбы, въ которомъ сказывается почти приказаніе. Дайте м-ссъ Гольтъ отдохнуть. Когда мы нозиратимся, вы можете еще увидть ее, прежде чмъ она уйдетъ. А теперь до свиданія, м-ссъ Гольтъ.

Бдная женщина была очень рада возможности отдохнуть и пость, особенно для ‘сиротки’, котораго она нжно любила. Подобно многимъ женщинамъ, одареннымъ мужской ршительностью тома и воображающимъ себя одаренными мужскою силою ума, постоянно въ разлад съ своими взрослыми, самостоятельными дтьми,— въ ней сильно звучала материнская струна ко всмъ маленькимъ, слабенькимъ дтямъ. И когда она увидла, какъ Доминикъ приподнялъ Джоба и покачалъ его немножко для начала знакомства, она посмотрла на него съ одобреніемъ, котораго не считала возможнымъ распространить на чужаго, незнакомаго человка. Гарри и старый Тренсомъ тоже изъявили желаніе пойдти съ Доминикомъ. Дядя Лингонъ пожалъ всмъ руки на прощаньи и отправился черезъ поле, какъ предполагалъ прежде. Такимъ образомъ Эсирь осталась одна съ Гарольдомъ.

Но въ ихъ отношеніяхъ сказался новый элементъ. Проницательный Гарольдъ не могъ не обратить вниманія на. указанія, которыя могли существенно измнить его отношенія къ Эсири. Еще недавно въ немъ проснулась ревность, при мысли о томъ, что она, прежде чмъ познакомиться съ нимъ, могла глубоко заинтересоваться кмъ-ни- ‘будь. Ревность всякаго рода — въ дловомъ отношеніи или въ любви — обыкновенно готова на всякія комбинаціи и даже готова преувеличить, опередить дйствительность. А смущеніе Эсири и ея умалчиваніе о Феликс, теперь пріобртшее совершенію новое и очень важное значеніе, въ связи съ подробностями м-ссъ Гольтъ о томъ, какъ она гуляла съ нимъ и позволяла сидть ему съ собой рядомъ, въ виду всего города,— все это были основанія нетолько для подозрній, но даже для заключеній въ ум Гарольда. Слдствіемъ этого факта, въ которомъ онъ сразу призналъ положительное открытіе, было совсмъ не то, чего ожидала Эсирь. Феликсъ казался ему вовсе не опаснымъ соперникомъ. Молодой ремесленникъ, попавшій вслдствіе скандала въ тюрьму и успвшій заинтересовать праздное воображеніе романтической двушки, скучавшей въ однообразномъ, томительномъ диссентерскомъ кружк,— даже вовсе не казался соперникомъ. Эсирь была слишкомъ умная и порядочная женщина для того чтобы длать изъ себя героиню баллады и отдать свою красоту и богатство такому жалкому, мизерному поклоннику, да и кром того, въ настоящее время Гарольдъ льстилъ себя надеждой, что Эсирь была боле разумно расположена осчастливить и тмъ и другимъ другаго поклонника, во всхъ отношеніяхъ боле къ ней подходящаго. Но это открытіе имло на него положительное вліяніе въ двухъ отношеніяхъ, ему хотлось узнать, какія именно отношенія были у нея съ Феликсомъ, и хотлось, чтобы его образъ дйствія относительно этого молодаго человка еще больше поднялъ бы его самого въ глазахъ Эсири. И въ то же время онъ отнюдь не допускалъ возможности поставить Феликса на одну доску съ собой.

Разумется, когда они остались одни, первый заговорилъ Гарольдъ.

— Мн кажется, что въ этомъ молодомъ Гольт есть много хорошаго, несмотря на нелпость, которую онъ сдлалъ. Онъ можетъ быть немножко чудакъ, черезъ-чуръ самоувренъ, но вдь это почти всегда бываетъ съ людьми его класса, когда они случайно возвысятся надъ своими равными.

— Феликсъ Гольтъ человкъ высокообразованный, сказала Эсирь. Въ ней боролись дв различныя гордости. Она чувствовала, что одной изъ нихъ придется измнить.

— Да, сказалъ Гарольдъ, несовсмъ довольный тономъ этого отвта.— Эта эксцентричность стало-быть родъ фанатизма, сказалъ онъ,— вдь онъ, кажется, отказался отъ перспективы разъзжать докторомъ, какъ выразилась старуха-мать его, и добровольно обрекъ себя на… часовое мастерство, если не ошибаюсь.

— Если можно назвать эксцентричностью нравственное превосходство надъ окружающими, то онъ, конечно, эксцентрикъ, и фанатикъ, если отреченіе отъ всхъ мелкихъ, эгоистичныхъ побужденій ради великихъ, самоотверженныхъ цлей — фанатизмъ. Я положительно уврена въ томъ, что не знала, не видла настоящаго благородства характера, пока не узнала и не увидла Феликса Гольта.

Эсири показалось въ эту минуту, что ея порывъ разоблачилъ разомъ все, что она танъ старалась скрыть.

— Боже мой! сказалъ Гарольдъ, съ удивленіемъ глядя Эсири въ лицо. Какъ жаль, что вы не говорили мн объ этомъ раньше.

Эсирь въ эту минуту была безукоризненно хороша, съ такимъ выраженіемъ въ лиц, какого Гарольдъ еще никогда не видывалъ у нея. Смущеніе, вызванное-было личными чувствами, уступило передъ сознаніемъ необходимости высказать всю правду о человк, котораго она считала достойнымъ уваженія и удивленія.

— Мн кажется, что я не звала, не понимала ршительно ничего хорошаго въ жизни — я даже не умла цнить отца своего, пока не слышала, что говорилъ Феликсъ Гольтъ, и не увидла, что жизнь его вполн соотвтствовала его словамъ.

Гарольдъ смотрлъ, слушалъ и чувствовалъ, какъ въ немъ постепенно убавлялась и таяла ревность.

— Это не похоже на любовь, сказалъ онъ себ не безъ удовольствія. Гарольдъ Тренсомъ, несмотря на вс свои милыя и почтенныя свойства, принадлежалъ къ людямъ, способными страшно заблуждаться насчетъ женскихъ чувствъ, потому что они пикируются знаніемъ женскаго сердца, пріобртеннымъ путемъ опыта. Опытъ дйствительно расширяетъ область знанія, но опытъ опыту рознь. Эксперименты надъ животной жизнью могутъ продолжаться очень долго, несмотря на ограниченность фауны, надъ которой они производятся. Въ сердц женщины можетъ зародиться страсть, которая способна увлечь ее въ самую глубокую бездну заблужденія. Опытность Гарольда не научила его этому, и восторженные отзывы Эсири о Феликс Гольт показались ему неопасными.

— Онъ стало-быть нчто въ род апостола, истолковалъ онъ успокоительнымъ тономъ ея послднюю фразу.— А вдь онъ вовсе не похожъ на апостола, впрочемъ я его видлъ мелькомъ, и мн передали, что онъ не желаетъ видть меня въ тюрьм. Онъ, кажется, не чувствуетъ ко мн особеннаго расположенія. Но вы, кажется, знаете его хорошо, и вашего свидтельства совершенно для меня достаточно, сказалъ Гарольдъ, понижая голосъ почти до нжности.— Теперь, когда я узналъ ваше мнніе о немъ, я не пощажу усилій, чтобы спасти его. Я ужъ и прежде подумывалъ объ этомъ, но ваше желаніе сдлаетъ для меня трудное легкимъ.

Эсирь, какъ часто бываетъ посл страшной вспышки, была взволнована до слезъ. Это было совершенно естественно въ нжной, чувствительной женщин, принимая въ расчетъ положеніе, въ которомъ находился тогда Феликсъ Гольтъ, и слезы сдлали только еще миле и очаровательне взглядъ, которымъ она отвчала на добрыя слова Гарольда. Ей было пріятно, отрадно сознавать, что она могла заставить длать его все что ей вздумается, и совершенно утратила изъ виду множество впечатлній, на основаніи которыхъ она не разъ высказывала, что у Гарольда есть про запасъ множество яремъ для спинъ всхъ мужчинъ, женщинъ и дтей, которые станутъ въ какую-нибудь зависимость отъ него.

Посл короткаго молчанія и когда они были уже у каменныхъ воротъ, Гарольдъ сказалъ интимнымъ, дружескимъ тономъ:

— Чтобы намъ сдлать для этого молодаго человка, если его, положимъ, выпустятъ? Я завтра же пошлю его матери пятьдесятъ фунтовъ. Слдовало бы сдлать это и раньше, но я совсмъ забылъ изъ-за многаго другаго, боле серіознаго, занимавшаго меня въ послднее время. Но какъ бы вы думали, что быслдовало сдлать для этого молодаго человка, когда онъ опять будетъ на свобод? Ему можно было бы доставить положеніе, боле соотвтствующее его способностямъ.

Эсирь немножко успокоилась и оживилась. Ей даже хотлось прикинуться боле оживленной, чтобы прикрыть другія чувства, пробужденныя въ ней цлымъ рядомъ впечатлній и воспоминаній. Покровительственные замыслы Гарольда показались ей неумстными и смшными.

— Вы жестоко ошибаетесь, сказала она, слегка посмиваясь.— Что жъ бы вы могли предложить Феликсу Гольту? Мсто по акцизамъ? Это было бы все равно что предложить что-нибудь подобное одному изъ апостоловъ Христа. Феликсъ избралъ себ долю, онъ всегда намренъ остаться бднымъ человкомъ.

— Намренъ? Вы думаете? сказалъ Гарольдъ, слегка обидясь,— но человческія намренія обыкновенно зависятъ отъ обстоятельствъ. Я, напримръ, намреваюсь быть членомъ нижней палаты, но очень можетъ быть, что обстоятельства сложатся такъ, что я буду непрочь и отъ верхней..

— О, тутъ мудрено было бы провести параллель. Феликса Гольта не сманило бы съ его пути никакое предложеніе, никакія выгоды.

— Вы стало-быть считаете его способнымъ и годнымъ для всякаго мста и положенія — даже самаго перваго въ графств?

— Нтъ, не считаю, сказала, Эсирь, лукаво поматывая головой.— Я ставлю его слишкомъ высоко даже для этого.

— Я вижу, что вы способны доходить до крайности въ вашемъ удивленіи.

— Да, это мое шампанское, вдь вы знаете что я другаго не пью.

— Это было бы весьма пріятно, еслибъ можно было бы расчитывать на пріобртеніе вашего удивленія, сказалъ Гарольдъ, вводя ея между крокусами на террасу, откуда былъ великолпный видъ на паркъ и на рку. Они остановились у восточнаго парапета и стали смотрть на игру свта на вод и на рисованныя тни деревъ по зеленвшему лугу.

— А что еслибъ человкъ, самъ не заслуживающій удивленія, позволилъ себ удивляться вамъ? сказалъ Гарольдъ, переводя глаза съ пейзажа на лицо Эсири.

— Это было бы весьма пріятно и лестно, должно быть, сказала Эсирь, лукаво улыбаясь,— Но надюсь, что вы не дошли еще до такого отчаянія въ себ самомъ.

— Нтъ, но я не вижу въ себ тхъ строгихъ добродтелей, которыя вы такъ восхваляли.

— Это правда: вы совершенно въ другомъ жанр.

— Стало-быть не гожусь въ трагическіе герои?

— О, нтъ. Но зато какъ нельзя боле подъ стать великосвтской комедіи.

— Злая шалунья, сказалъ Гарольдъ, прижимая руку Эсири ближе къ себ и увлекая ея со ступенекъ въ садъ, какъ-будто ему не хотлось отказаться отъ начатаго разговора.— Признайтесь, что вамъ не нравится во мн недостатокъ поэзіи и романичности?

— Низачто ни въ чемъ не сознаюсь. Я, напротивъ, заставлю васъ сознаться, что вы вовсе не поэтичны.

— Я можетъ быть черезъ-чуръ положителенъ?

— Для героя романа? Да. Вамъ непремнно нужно было бы принять мры, чтобы не сдлаться съ теченіемъ времени еще боле положительнымъ.

— И я не умю сентиментальничать?

— О, нтъ — этого нельзя сказать, вы очень способны разчувствовагься… надъ хорошей сигарой.

— И мн не угрожаетъ самоубійство?

— О, нтъ, вдь вы вдовецъ.

Гарольдъ не тотчасъ отвчалъ на эту послднюю выходку Эсири. Она высказала ее безпечно, поддавшись шутливому настроенію минуты,— но дло въ томъ, что вдовство Гарольда составляло значительную долю его впечатлній на нее. Это неизбжно обусловливалось присутствіемъ Гарри. Гарольдъ принялъ этотъ намекъ Эсири за указаніе, что его вдовство ей не по-сердцу, и посл недолгаго молчанія сказалъ измненнымъ и боле серіознымъ тономъ:

— Вы не думаете, надюсь, что какая-нибудь другая женщина занимала мсто, которое вы могли бы занять въ моей жизни?

Эсирь задрожала слегка, какъ всегда, когда объясненія между ними угрожали сдлаться серіозными. Она нашлась только сказать прерывисто:

— Какъ это?

— Мать Гарри была рабой — была куплена.

Гарольдъ никакимъ образомъ не могъ бы предвидть впечатлнія этихъ словъ на Эсирь. Его врожденная неспособность судить о чувствахъ двушки усилилась еще ослпляющимъ вліяніемъ одного преобладающаго стремленія доказать ей, что ея мсто, ея роль была бы исключительной, высокой. До сихъ поръ понятія Эсири о восточной любви были главнымъ образомъ заимствованы изъ поэмъ Байрона, и даже это недостаточно подготовило ее къ новой исторіи, къ собственному роману, въ которомъ гяуръ подалъ бы ей руку. Она не могла произнести ни слова, и Гарольдъ продолжалъ:

— Мн почти тридцать пять лтъ, но я никогда еще не встрчалъ женщины такой, какъ вы. Въ жизни каждаго бываютъ новыя эры, равносильныя молодости — даже лучше молодости. Пока я не узналъ васъ, я никогда не заискивалъ ни въ какой женщин.

Эсирь продолжала молчать.

— Я далеко не такъ самоувренъ, какъ вамъ думается. И настоящее мое положеніе крайн тяжело — для человка, мало-мальски чувствующаго.

Тутъ наконецъ Гарольдъ затронулъ настоящую струну. Великодушная Эсирь, сразу поняла намекъ послдней фразы. Она всегда очень хорошо сознавала и помнила черту, на которой должно останавливаться кокетство, и теперь поблднла и вздрогнула подъ наплывомъ чувствъ, еще неопредленныхъ, непонятныхъ ей самой.

— Не будемте больше говорить о серіозныхъ вопросахъ, которыхъ нельзя еще разршить пока, сказала она съ милой серіозностью.— Я недавно вступила въ совершенно новый міръ, и мн нужно начать совершенно новую жизнь. Пойдемте домой. Мн хочется повидать еще разъ бдную м-ссъ Гольтъ и маленькаго друга моего, Джоба.

Она взошла на террасу черезъ стеклянную дверь, Гарольдъ отправился садомъ къ конюшнямъ.

Когда Эсирь, по выход изъ своей комнаты, спустилась внизъ въ широкія сни, она нашла ихъ мраморный просторъ оживленнымъ человческими фигурами, далеко непохожими на статуи. Такъ-какъ Гарри непремнно хотлось поиграть съ Джобомъ, м-ссъ Гольтъ и ея сиротинку пригласили въ нижнія сни поиграть въ прятки и подивиться проворству двухъ блокъ. М-ссъ Гольтъ сидла на стул, представляя самобытный, странный контрастъ со статуей -Аполлона, а Доминикъ и Деннеръ (иначе называемая м-ссъ Гайксъ) старались занимать ее, Гарри въ яркокрасномъ костюм порхалъ большой тропической птицей около Джоба, сильно смахивавшаго въ своей коротенькой курточк на воробья и съ большою смтливостью прятавшагося за колоннами и пьедесталами, одна изъ блокъ услась на голов одной изъ высокихъ статуй, а другая выглядывала изъ-за гипсоваго купидона, на потолк, около верхушки одной изъ колоннъ.

М-ссъ Гольтъ держала на колняхъ корзинку, наполненную разными разностями для Джоба, и казалась очень довольной пріятной бесдой и отличнымъ угощеніемъ. Когда Эсирь, спустившись тихо и незамтно, оперлась на каменныя перила и поглядла минуты дв на сцену, она увидла, что вниманіе м-ссъ Гольтъ, устремившееся-было на блку, которая взобралась на голову Силена, похищающаго ребенка Бахуса, скоро перешла на хорошенькаго ребенка, лежавшаго на рукахъ безобразнаго, волосатаго господина, о которомъ она тмъ не мене нашла необходимымъ отозваться съ почтительностью, такъ-какъ онъ могъ быть членомъ Тренсомовой семьи.

— Какъ право мило смотрть на его маленькія ножонки и на господина, который его такъ бережно и нжно держитъ. Онъ должно быть былъ очень добрый человкъ. Странно только, что съ него сняли портретъ безъ одежды. Онъ тоже изъ семейства Тренсомовъ? (М-ссъ Гольтъ подозрвала всю семью въ легкой склонности къ помшательству).

Деннеръ улыбалась и готовилась отвтить, но ей помшало появленіе стараго м. Тренсома, который посл прогулки пошелъ немножко ‘соснуть’ на соф въ библіотек, а теперь пришелъ взглянуть на Гарри. Онъ снялъ съ себя мховой плащъ и шапку, но, ложась спать, набросилъ на плечи мягкій восточный шарфъ, подарокъ Гарольда, и онъ все еще вислъ до колнъ его, крпко стиснутый худыми руками, имвшими видъ деревянныхъ.

Это странное появленіе Треноома, уже вовсе не подлежащаго сомннію, какъ нельзя боле подошло къ строю мыслей м-ссъ Гольтъ въ эту минуту. Очень можетъ быть, что вообще у всхъ господъ особенный складъ ума: такъ-какъ имъ ненужно зарабатывать себ средствъ къ жизни, то вроятно Господь Богъ съэкономилъ на нихъ тотъ здравый смыслъ, который такъ необходимъ людямъ бднымъ,— и въ странной фигур, явившейся передъ ней, она увидла вполн достойнаго потомка джентльмена, которому заблагоразсудилось изобразить себя безъ одежды, что особенно эксцентрично потому еще, что у него вроятно были средства купить самую лучшую одежду. Но вс такія странности сходятъ съ рукъ знатнымъ господамъ. И м-ссъ Гольтъ привстала и присла съ гордой почтительностью, будто-бы м. Тренсомъ былъ также уменъ, какъ лордъ Борлей.

— Надюсь, что я васъ ничемъ не обезпокоила, сэръ, начала она, когда старикъ повернулся къ ней и посмотрлъ на нее съ легкой ласковой улыбкой,— не таковская я женщина, сэръ, чтобы забраться и сидть въ чужомъ дом безъ приглашенія. Но меня попросили обождать здсь, пока маленькій джентльменъ не наиграется съ моимъ сиротинкой.

— Очень радъ, любезная моя,— садитесь, садитесь пожалуйста, сказалъ м. Тренсомъ, кивая и улыбаясь.— Очень миленькій мальчикъ, вашъ внукъ вроятно?…

— Нтъ, сэръ, сказала м-ссъ Гольтъ, продолжая стоять. Совершенно независимо отъ всякаго почтенія къ личности м. Тренсома, она чувствовала, что сидть было бы слишкомъ большой фамиліарностью, несовмстной съ ея патетичнымъ значеніемъ въ этомъ особенномъ и непредвиднномъ случа.— У меня нтъ внука и по всей вроятности никогда не будетъ. Единственный сынъ мой говоритъ, что не женится, да кром того онъ теперь въ тюрьм, и многіе говорятъ, что его сошлютъ. Вы можете сами видть — хотя вы и джентльменъ,— что мудрено мн имть собственныхъ своихъ внуковъ. А это внукъ стараго мастера Теджа, котораго сынъ мой Феликсъ взялъ къ себ изъ жалости, потому что онъ былъ совсмъ больной, а я не противорчила, такъ-какъ у меня сердце нжное. Потому что я сама вдова, и сынъ мой Феликсъ хотя большой, но также сирота и безъ отца роднаго, и я стало-быть знаю свою обязанность. И дай Богъ, сэръ, чтобы другіе вс тоже понимали свои обязанности, особенно т, которые имютъ больше власти и живутъ въ большихъ домахъ и разъзжаютъ въ каретахъ, когда имъ вздумается. А если вы джентльменъ, то-есть глаза всего, и такъ-какъ нельзя предположить, чтобы вс должны были молчать передъ своимъ собственнымъ сыномъ, какъ доводится инымъ бднымъ вдовамъ,— вамъ слдуетъ принимать въ нихъ участіе, какъ он того заслуживаютъ, потому что въ библіи сказано: ‘сдины возопіютъ’.

— Да, да — бдная женщина,— что же однако мн-сказать? спросилъ старый Тренсомъ, смутно чувствуя, что его бранятъ и, по обыкновенію, желая разсять неудовольствіе.

— Что до этого касается, то я вамъ сейчасъ скажу, что вамъ слдуетъ сказать, потому что я очень хорошо знаю, что бы я сказала, еслибъ мн довелось говорить съ королемъ. Потому что я спрашивала людей знающихъ, и они мн сказали, что это такая святая правда, что нетолько въ библіи сказано, но и безъ бибиліи всякій знаетъ, то-есть что король можетъ прощать всхъ и все. И судя о немъ по новымъ признакамъ и по толкамъ, которые шли насчетъ того, что онъ другъ народу, какъ самъ батюшка сказалъ съ каедры,— если есть какой-нибудь смыслъ въ людскихъ толкахъ, то онъ непремнно долженъ оказать правду мн и моему сыну, если его попросить какъ слдуетъ.

— Да — очень добрый человкъ — онъ готовъ сдлать все хорошее, все справедливое, сказалъ Тренсомъ, собственныя понятія котораго о корол были теперь темный сбивчивы, заключаясь главнымъ образомъ въ отрывочныхъ воспоминаніяхъ о Георг III.— Я спрошу у него все что вы хотите, прибавилъ онъ, сильно желая удовлетворить м-ссъ Гольтъ, начинавшую слегка его тревожить.

— Въ такомъ случа, сэръ, если вы подете въ карет и скажете: этотъ молодой человкъ, по имени Феликсъ Гольтъ, отецъ котораго извстенъ всему краю въ окрестности, а мать — самая почтенная женщина, никогда не думалъ сдлать кому бы то ни было какой-нибудь вредъ, никогда и не помышлялъ о буйств и кровавомъ убійств, а напротивъ всегда былъ готовъ подлиться послднимъ съ нуждающимся, и если вы подговорите другихъ господъ сказать то же самое,— я твердо уврена, что король сейчасъ же выпуститъ моего сына изъ тюрьмы. А если правда, какъ говорятъ, что ему придется стать предъ судомъ, то король постарается, чтобы съ нимъ не случилось чего дурнаго. Я, слава Богу, кое-что смыслю и низачто не поврю, что въ стран, гд есть Богъ на небесахъ а король на земл, нельзя добиться правды, если за дло примутся знатные господа.

М-ссъ Гольтъ, какъ вс ораторы, постепенно говорила все громче и энергичне, переставая выдвигать свои доводы и скоре сама движимая ими впередъ. Бдный старикъ Тренсомъ, все боле и боле робя передъ этой громогласной, сурово настойчивой женщиной, казался парализованъ страхомъ и стоялъ совершенно безпомощно, потерявъ сознаніе, что онъ могъ, еслибъ захотлъ, повернуться и уйдти.

Маленкій Гарри, живо сочувствовавшій всему, что относилось до ‘Гаппы’, пересталъ играть и, заподозривъ что-то враждебное въ безобразной, черной старух, ринулся прямо на нее и принялся сперва колотить хлыстомъ, но потомъ, заподозривъ, что ея бомбазинная оболочка недостаточно чувствительна, впился зубами ей въ руку. Пока Доминикъ бросался за нимъ и старался отвести его, Немвродъ принялся тревожно лаять, и сцена показалась угрожающей даже блкамъ, которыя позапрятались въ самые отдаленные уголки.

Эсирь, давно поджидавшая случая вступить въ разговоръ, подошла успокоить м-ссъ Гольтъ, а старикъ Тренсомъ, видя надежный оплотъ между собой и грозной просительницей, собрался наконецъ съ духомъ и поплелся съ необычайнымъ проворствомъ въ библіотеку,

— Милая м-ссъ Гольтъ, успокойтесь пожалуйста. Увряю васъ, что ваши слова сдлали все, чего вы желали достичь. Ваше посщеніе не пропадетъ даромъ. А посмотрите, какъ дти рады! Я видла, какъ маленькій Джобъ отъ души смялся. А прежде онъ только улыбался немножко. Потомъ обратясь, къ Доминику, она сказала:

— Вы приказали подать кабріолетъ къ подъзду?

Этого намека было достаточно. Доминикъ отправился распорядиться насчетъ экипажа, а Дегшеръ, замтивъ, что м-ссъ Гольтъ лучше хотлось бы ссть во внутреннемъ двор, пригласила ее къ себ въ комнату. Но тутъ явилось новое препятствіе въ лиц Гарри, живо возставшаго противъ отъзда Джоба, казавшагося неоцненнымъ дополненіемъ звринца ручныхъ животныхъ. Эсирь только какъ-разъ во время успла предупредить вторичную встрчу м-ссъ Гольтъ съ Гарольдомъ, который уже сталъ подниматься на лстницу параднаго подъзда.

ГЛАВА XLIV.

Вскор посл посщенія м-ссъ Гольтъ Тренсомъ-Корта, Эсирь отправилась во второй разъ къ отцу. Ломфордскіе ассизы близились, судъ надъ Феликсомъ былъ назначенъ дней черезъ десять, и нкоторые намеки въ письмахъ отца побудили Эсирь думать, что онъ смотритъ на исходъ дла съ большой неувренностью и тревогой. Гарольдъ Тренсомъ раза два упоминалъ объ этомъ между прочимъ разговоромъ и высказывалъ положительную надежду на то, что молодой человкъ выйдетъ сухъ изъ воды, но этихъ неопредлительныхъ заявленій было слишкомъ недостаточно, для того чтобы успокоить ее, уравновсить въ ней тревогу, а ей вовсе не хотлось заводить снова рчь о Феликс и распросить Гарольда, на чемъ именно онъ основываетъ свои предположенія. Посл сцены на террас, Гарольдъ день-это-дня становился все нжне и почтительне, а Эсирь, подъ гнетомъ новыхъ ощущеній и мыслей, какъ-будто пошатнувшихъ ея врованіе въ то, что жизнь можетъ быть и не полюбовной сдлкой со всмъ, что противно, ненавистно нравственнымъ влеченіямъ,— стала пассивне къ его внимательности, и начала вмст съ тмъ глубже чувствовать, что останавливая выборъ на Гарольд Тренсом, она навсегда оставляетъ за собою чистую, горную атмосферу и страстную ясность совершенной, идеальной любви, и должна будетъ сообразовать свои стремленія и желанія съ жизнію, наполненной пошлыми, будничными наслажденіями, томительной праздностью, безпричиннымъ, безсмысленнымъ довольствомъ, гд поэзія исключительно ограничится областью литературной, а, возвышенныя идеи придется заимствовать только съ полокъ библіотеки, за спиною мужа. Но казалось, что вс вншнія условія способствовали тому, чтобы вмст съ ея великодушной симпатіей къ Тренсомамъ и съ тми врожденными стремленіями, противъ которыхъ она начала было бороться,— сдлать эту посредственную, узенькую, пошлую долю самой лучшей и самой заманчивой при настоящемъ положеніи длъ. Она была въ настроеніи полу-печальной полу-веселой покорности тому, что обыкновенно называется житейскою мудростью, когда отправилась вторично къ отцу и узнала отъ него все, что было можно насчетъ Феликса.

Маленькій священникъ сильно упалъ духомъ и не предвидлъ никакой возможности примириться съ страшной мыслью, приходившей къ нему все чаще и чаще,— о томъ что Феликсу придется можетъ быть поплатиться ссылкою за убійство: для оправданія его ршительно ничего не предвидлось.

— Люди, свдущіе въ этомъ отношеніи, сказалъ Лайонъ Эсири, сидвшей возл него и тревожно слушавшей его, говорили мн, что еслибъ даже его признали виновнымъ въ этомъ дл, судья, милостиво настроенный и съ надлежащимъ сознаніемъ той незримой дятельности души, на основаніи которой дйствія, кажущіяся одинаковыми но вншней форм и по послдствіямъ, однако разнятся, какъ операторскій ножъ хирурга, хотя иногда убивающій, разнится отъ ножа разбойника,— можетъ смягчить наказаніе и даже вовсе оправдать его. Но говорятъ, что судья, котораго ждутъ сюда, человкъ очень строгій и сильно предупрежденный противъ смлыхъ молодыхъ умовъ, не идущихъ по старымъ тропинкамъ.

— Я буду на суд, папа, сказала Эсирь, придумывая средство высказать желаніе, въ которомъ ей было жутко сознаться даже предъ отцомъ.— Я уже говорила м-ссъ Треысомъ, что мн хотлось бы непремнно присутствовать на слдствіи, и она сказала, что въ былое время она постоянно здила на ассизы и что она возьметъ меня съ собой. Ты тоже пойдешь, папа?

— Конечно пойду, потому что мн придется свидтельствовать о характер Феликса и о томъ, что онъ постоянно высказывалъ убжденія и предостереженія, несомннно доказывавшія его полное отвращеніе отъ всякаго насилія. Намъ, знающимъ его, кажется страннымъ, невроятнымъ обвиненіе его въ бунт, но за него почти некому говорить. Разв только Гарольдъ Тренсомъ ршится пренебречь второстепенными соображеніями и высказать всю правду, какъ бы она ни была для него самого непріятна. Впрочемъ и самая правда можетъ заимствовать цвтъ отъ настроенія того, кто ее высказываетъ.

— Онъ добрый, онъ способенъ быть великодушнымъ, сказала Эсирь.

— Это хорошо. Потому мн право кажется, что противъ Феликса злоумышляютъ многіе. Дуфильдская газета постоянно намекаетъ на него, какъ на одного изъ тхъ зловредныхъ людей, которые стараются возвыситься и отличиться въ ущербъ своей партіи, и видитъ въ немъ человка, который вовсе не сочувствуетъ душей и сердцемъ нуждамъ народа, но только старается выставить самого себя на видъ, зативая разные споры и раздоры. Вотъ это-то и гнететъ меня больше всего. Мрачная тайна участи бднаго Феликса сдлалась для меня крестомъ, подъ которымъ я часто изнемогаю.

— Папа, сказала Эсирь робко и съ глазами полными слезъ,— мн бы хотлось увидать его прежде суда. Можно? Ты спросишь у него? Ты возьмешь меня съ собой.

Священникъ поднялъ глаза на нее и помолчалъ минуты съ дв. Ему пришла совершенно новая, неожиданная мысль. Но тонкая деликатность удержала его отъ любопытныхъ вопросовъ, которые были бы стараніемъ преждевременно разоблачить священную тайну.

— Я не имю ничего противъ этого, милое дитя мое, если только ты можешь пріхать пораньше и сообщить о своемъ намреніи м-ссъ Тренсомъ, такъ чтобы теб можно было дохать въ карет до какого-нибудь приличнаго мста — напримръ до дома индепендентскаго священника, гд бы мы могли встртиться и отправиться вмст. Я бы предупредилъ Феликса, который вроятно былъ бы очень радъ взглянуть на тебя еще разъ, имя въ виду то, что ему придется ухать и быть, такъ сказать, схороненнымъ отъ тебя, хотя только можетъ быть тюрьмою, а не…

Это было уже слишкомъ для Эсири. Она бросилась къ отцу на шею и разрыдалась какъ ребенокъ. Слезы были невыразимымъ облегченіемъ посл страшной натяжки и тяжелой внутренней борьбы послднихъ недль. Старикъ былъ тоже глубоко тронутъ и крпко обнялъ дитя свое, сосредоточившись въ безмолвной молитв.

Ни одного слова не было сказано въ теченіе нсколькихъ минутъ, пока наконецъ Эсирь приподнялась, утерла слезы и движеніемъ, казавшимся шутливымъ, хотя на лиц ея не было улыбки, прижала платокъ свой къ лицу отца. Потомъ, когда она положила руку свою ему на руку, онъ сказалъ торжественно:

— Сердечная привязанность — великій и таинственный даръ, Эсирь, въ которомъ сказывается предвкушеніе небесной любви даже въ самыя тяжелыя минуты душевнаго страданія. Я говорю не слегка, ни на основаніи собственнаго своего опыта. И странно, что только въ агоніи разлуки мы способны оцнить и познать всю глубину любви.

Такимъ образомъ разговоръ кончился безъ всякихъ распросовъ Лайона насчетъ того, къ какому окончательному соглашенію съ Тренсомами пришла Эсирь.

Посл этого разговора, доказавшаго ему, что все касавшееся до Феликса затрогивало Эсирь ближе, чмъ онъ предполагалъ, священнику не хотлось вызывать образовъ будущаго, столь несходнаго съ понятіями и стремленіями Феликса. Да и сама Эсирь была бы неспособна отвчать на подобные вопросы. Рядъ недль, вмсто того чтобы привести ее ближе къ разъясненію и ршенію, только вызвалъ въ ней полное разочарованіе въ томъ стро жизни, который теперь сталъ дйствительностью, но долго плнялъ ея воображеніе всею мечтательною прелестью произвольнаго устройства. Воображаемый домъ ея не былъ такъ пустъ и неоживленъ, какъ Тренсонъ-Кортъ, воображаемое богатство не обусловливалось обстоятельствами, которыхъ она не знала, не умла устранить. Сама она въ своихъ мечтахъ никогда не была тмъ, чмъ теперь сдлалась — женщиной съ тревожнымъ, недоумвающимъ сердцемъ. Первый порывъ женской преданности, первое высокое стремленіе въ жизни разсялось какъ восторженная мечта, но оставила по себ глубокія раны. ЕЙ было больно и горько, что самыя лучшія чувства ея, самыя дорогія упованія влекли ее къ самымъ тяжелымъ условіямъ жизни, а что вс пріятныя, легкія условія клонились къ тому, что было бы смертью, уничтоженіемъ высшихъ стремленій и стало-быть нравственнымъ паденіемъ. Съ ея характеристик могло бы послужить то, что она вовсе не допускала сдлки, которая доставила бы ей большую часть состоянія и вмст съ тмъ удовлетворила бы ея симпатіи, предоставивъ Тренсомамъ пользованіе ихъ старымъ домомъ. Жизнь ея въ этой семь поставила ихъ интересы на первый планъ въ ея воображеніи, ухаживанія Гарольда дйствовали на нее постояннымъ непосредственнымъ вліяніемъ, взявшимъ верхъ надъ всми неопредленными планами, а одинокое владніе богатствомъ, съ которымъ она за предлами утопіи не съумла бы справиться, казалось вовсе непривлекательнымъ, какъ предложеніе какого-нибудь высокаго сана въ совершенно неизвстной стран. Со временъ Адамова брака многіе мужчины и женщины считали благомъ жить въ безбрачіи. Но Эсирь была не изъ числа такихъ женщинъ: она была въ полномъ значеніи слова женщиной, не мтя ни въ святыя, ни въ ангелы. Въ ней была бездна достоинствъ, по высшая степень совершенства могла быть достигнута ею только путемъ брака. И, подобно всмъ молодымъ натурамъ, она воображала настоящія свои условія выбора окончательными. Ей казалось, что она стояла на первомъ и послднемъ перекрестк жизненнаго пути и что потомъ ненужно будетъ ни раздумывать, ни выбирать. И въ одномъ отношеніи она была права. Только въ эту первую пору свжести и молодости сердца возможенъ выборъ, способный придать единство жизни и создать храмъ, въ которомъ вс жертвоприношенія, вс восторги, вс слезы и вс порывы благодарности составляютъ одну непрерывную исторію, осмысленную, освященную одной религіей.

ГЛАВА XLV.

Вслдствіе этого разговора съ отцомъ, въ одно срое мартовское утро, Эсирь сла въ карету съ м-ссъ Тренсомъ и отправилась на ломфордскіе аксизы. Она была полна тревожнаго ожиданія, губы ея были стиснуты трепещущимъ молчаніемъ, и въ глазахъ была та невыразимая, незримая красота, какъ-будто говорившая, что все вниманіе, вс душевныя силы сосредоточились на чемъ-то глубоко внутри.

М-есъ Тренсомъ но безпокоили ее безполезнымъ разговоромъ. Эсирь за послднее время замтила въ м-ссъ Тренсомъ сильную перемну, проглядывавшую во множеств мелочей, замчаемыхъ только однми женщинами. Разговоръ день это дня становился для нея все большимъ и большимъ усиліемъ, и нетолько тогда, когда он сидли вдвоемъ, что могло бы происходить вслдствіе постепеннаго истощенія матеріала для разговора. Но когда м-ссъ Тренсомъ садилась въ свое кресло, окруженная по обыкновенію лекарственными снадобьями и рукодльями, и произносила утреннее привтствіе съ той безукоризненной вжливостью и почтительностью, которая для людей, не такъ утончено воспитанныхъ, кажется афектаціей,— Эсирь замчала странную тревогу въ ея движеніяхъ. Иногда стежки шитья бжали съ безмолвнымъ, непрерывнымъ проворствомъ въ теченіе четверти часа, какъ-будто бы отъ окончанія какой-нибудь полосы рисунка зависло ея освобожденіе изъ неволи, потомъ вдругъ руки упадали, взглядъ тупо устремлялся на столъ, и она сидла такимъ образомъ неподвижно какъ статуя, повидимому не замчая присутствія Эсири, пока какая-нибудь мысль, внезапно проснувшаяся въ ней, не производила впечатлнія вншняго толчка, не побуждала се вздрогнуть, при чемъ она торопливо и тревожно оглядывалась, какъ человкъ, которому совстно, что онъ заснулъ не во время. Эсирь, глубоко тронутая проявленіями несчастія, еще никогда ею самою не испытаннаго,— усиленно старалась успокоить, утшить встревоженную, несчастную женщину. Но однажды утромъ м-ссъ Тренсомъ сказала, прервавъ довольно продолжительное молчаніе:

— Какъ вамъ должно быть скучно со мною, душа моя. Вы олицетворенное терпніе. Я становлюсь невыносима, у меня должно-быть меланхолическое сумасшествіе. На такую жалкую, угрюмую старуху должно быть также непріятно смотрть, какъ на грача съ надломаннымъ крыломъ. Не стсняйтесь мной, дитя мое. Уходите отъ меня безъ всякой церемоніи. Вдь вы видите, что здсь вс остальные длаютъ, что хотятъ. Я часть старой мебели не подъ стать къ новымъ драпировкамъ.

— Милая м-ссъ Тренсомъ, сказала Эсирь, скользнувъ на низенькій диванъ рядомъ съ рабочей корзинкой,— разв вамъ непріятно сидть со мной?

— Я говорю только ради васъ, дорогая моя, сказала м-ссъ Тренсомъ, слабо улыбаясь и взявъ Эсирь за подбородокъ.— Разв вамъ не противно, не страшно смотрть на меня?

— Зачмъ вы говорите такія нехорошія, недобрыя слова? сказала нжно Эсирь.— Еслибъ у васъ была дочь, ей бы хотлось быть поближе къ вамъ, именно тогда, когда вамъ невесело: а конечно во всякой молодой двушк пробуждается нчто въ род дочернихъ чувствъ къ женщин старше ея и особенно доброй къ ней.

— Какъ бы мн хотлось, чтобы вы въ самомъ дл были моей дочерью, сказала м-ссъ Тренсомъ, какъ будто просіявъ немного.— Возможность мечтать, лелять надежды большое счастіе для старухи.

Эсирь покраснла: она не предвидла такого примненія словъ, вызванныхъ нжностью и состраданіемъ. Чтобы перемнить поскорй разговоръ, она поспшила предложить вопросъ, который уже раньше вертлся у нея на ум. Прежде чмъ краска успла сойдти съ лица ея, она сказала:

— О, какъ вы добры, а у меня есть къ вамъ большая просьба. Мн хочется, чтобы вы създили со мною очень рано въ Ломфордъ, къ пятницу, и оставили бы меня у дверей одного дома, гд меня будетъ ждать отецъ по длу. Дло это частное, лично наше, и мн бы не хотлось, чтобы о немъ знали, если только это возможно. И онъ приведетъ меня назадъ, куда вы назначите.

Такимъ образомъ Эсирь добилась цли, избгнувъ необходимости выдавать свою тайну, она тмъ боле была спокойна, что Гарольдъ отправился уже въ Ломфордъ.

Домъ индепендентскаго проповдника, къ которому подвезла ее м-ссъ Тренсомъ и гд ее ожидалъ отецъ, стоялъ въ тихомъ переулк неподалеку отъ тюрьмы. Эсирь набросила темный плащъ на изящный туалетъ, который Денверъ объявила совершенно необходимымъ для дамъ, сидящихъ близь судьи во время торжественнаго засданія, а такъ капъ шляпы того времени не выставляли лица на видъ, но скоре показывали его въ перспектив, то опущенный вуаль вполн защищалъ ее отъ нескромныхъ взглядовъ.

— Я все устроилъ, милая моя, сказалъ Лайонъ,— и Феликсъ ждетъ насъ. Не слдуетъ терять времени.

Они тотчасъ же пустились въ путь. сепрь не предложила отцу ни одного ‘опроса. Она по сознавала дороги, по которой они шли, она низачто не могла бы ничего припомнить, кром смутнаго сознанія вступленія въ высокія стны, хожденія вдоль длинныхъ корридоровъ, наконецъ они вступили въ гораздо боле просторную комнату, чмъ она ожидала, и отецъ сказалъ:

— Здсь, Эсирь, намъ можно будетъ повидаться съ Феликсомъ. Онъ сейчасъ придетъ.

Эсирь автоматически сняла перчатки и шляпку, какъ-будто возвратилась домой съ прогулки. Она совершенно утратила сознаніе всего, кром того, что ей предстояло увидть Феликса. Она дрожала. Ей думалось, что онъ покажется ей инымъ посл ея новой жизни: что вообще все прошлое совершенно измнится въ ея глазахъ, перестанетъ быть постояннымъ, неотступнымъ воспоминаніемъ и сдлается чмъ-нибудь, въ чемъ она ошибалась, какъ было съ представленіемъ о новой жизни. Можетъ быть она выросла изъ того дтства, которому обыковенныя вещи кажутся рдкостями и вс предметы огромными. Можетъ быть съ этихъ поръ весь міръ, вс люди станутъ въ ея глазахъ ничтожными, мелкими, пошлыми. Страхъ, сосредоточившійся въ эти моменты, казался хуже всего, что она знала прежде. То былъ страхъ, который могъ бы испытывать пиллигримъ, еслибъ ему шепнулъ кто-нибудь, что святыя мста одинъ обманъ и что его жаждущая, врующая душа ничего тамъ не найдетъ. Всякая проходящая минута можетъ быть сопровождается подобнымъ кризисомъ въ маленькомъ, внутреннемъ мір человка.

Но скоро дверь пріотворилась слегка, кто-то заглянулъ въ нее,потомъ она открылась шире, и вошелъ Феликсъ Гольтъ.

— Миссъ Лайонъ — Эсирь! и рука ея очутилась въ его рук.

Онъ былъ все тотъ же — нтъ, невыразимо лучше, потому что разстояніе, и разлука и все томительное, пережитое за послднее время, сдлало его точно зарею утренней.

— Не обращайте на меня вниманія, дти, сказалъ Лайонъ.— Мн нужно сдлать нсколько замтокъ, а время дорого. Мы можемъ остаться здсь только четверть часа.— И старикъ слъ къ окну, спиною къ нимъ, и примялся писать, низко наклонивъ голову надъ бумагой.

— Вы очень блдны, вы точно были больны, сравнительно съ прежнимъ, сказала Эсирь. Она отняла руку, но они все еще стояли близко одинъ къ другому и она смотрла на него.

— Дло въ томъ, что мн не по-сердцу тюрьма, сказалъ Феликсъ, улыбаясь, — но я думаю, что самое лучшее для меня весь-таки надежда остаться въ ней какъ можно дольше.

— Говорятъ, что въ самомъ худшемъ случа можно будетъ просить помилованія, сказала Эсирь, избгая имени Гарольда Тренсома.

— На это плохая надежда, сказалъ Феликсъ, покачивая годовой.— Самое благоразумное — приготовиться къ самому страшному наказанію, на какое только могутъ осудить меня. Если я научусь и съ этимъ мириться, то все меньшее, покажется легкимъ. Вдь вы знаете, продолжалъ онъ, съ ясной улыбкой,— что я никогда не бывалъ въ изящномъ обществ и не сиживалъ на мягкихъ подушкахъ. Меня трудно разочаровать въ этомъ отношеніи.

— Вы смотрите ка вещи совершенно попрежнему? сказала Эсирь и поблднла при этомъ,— то есть — на бдность и на среду, въ которой вамъ хотлось бы жить? Вс недоразумнія и испытанія не побороли вашего упорства? Она старалась улыбнуться, но не могла.

— Какъ — вы спрашиваете насчетъ образа жизни, за который я примусь, если меня освободятъ? спросилъ Феликсъ.

— Да, а не могу не отчаиваться за васъ посл всего, что было. Посмотрите, какъ вы можете заблуждаться, падать!— Эсирь говорила тихо и робко. Она замтила въ его глазахъ усмшку, хорошо ей знакомую.— Ахъ какая я глупая! сказала она тономъ, въ которомъ звучала мольба.

— Нтъ, это не глупость, а страшное вдохновеніе, сказалъ Феликсъ.— Когда злой искуситель устаетъ нашептывать человку о паденіи, онъ посылаетъ голосъ, который замняетъ его и повторяетъ вмсто него все то же слово. Вотъ видите, какой вы посланецъ тьмы.— Онъ улыбнулся и взялъ ея об руки между своими, сложивъ ихъ, какъ складываютъ дти руки на молитв. Оба они были слишкомъ торжественно настроены, чтобы робть и конфузиться. Они смотрли прямо другъ другу въ глаза, какъ длаютъ ангелы, когда высказываютъ какую-нибудь правду. И они стояли такимъ образомъ во все время, пока онъ говорилъ.— Но я живой протестъ противъ неизбжности такого паденія. Я вижу дальше его. Единственное страшное для человка паденіе — это отступленіе отъ тхъ цлей, которыя онъ считаетъ лучшими. Добьется ли, увидитъ ли онъ какой-нибудь результатъ изъ своего личнаго дла — это покрыто грозной неизвстностью: вселенная устроена не для потворства и удовлетворенія его чувствъ. Если человкъ видитъ впереди и вритъ во что-нибудь хорошее, онъ долженъ работать и добиваться его такимъ путемъ, какой ему кажется лучше, не думая о томъ, что изъ этого выйдетъ и къ чему это его приведетъ. По мн лучше мало, да только такого, чмъ я дорожу, нежели много такого, чему я не придаю никакого значенія:— обиліе прекрасныхъ, изящныхъ вещей вовсе не по моему вкусу,— а еслибъ даже это было и по вкусу мн, то обстоятельства, которыми обуслувливается обладаніе ими, въ настоящемъ стро общества таковы, что оно отзывалось бы на мн, какъ скрипящій, царапающій металлъ.

— Да, сказала тихо Эсирь,— кажется, я теперь понимаю это лучше, чмъ прежде.— Слова Феликса странно подтвердили собственные ея выводы, сдланные за послднее время. Но она ничего не сказала, хотя онъ какъ будто ждалъ.минуты съ дв, глядя на нее. Потомъ онъ продолжалъ:

— Вы знаете, что я нисколько не думаю о слав, не воображаю сдлать новой эры. Гд нельзя добиться крупныхъ, большихъ результатовъ, я довольствуюсь и очень маленькими, такими, которые никогда не выйдутъ за предлы нсколькихъ чердаковъ и мастерскихъ, и я твердо врю въ то, что я никогда окончательно не упаду и не погибну. Нашему народу больше всего необходимо убдиться въ томъ, что человческое достоинство и счастіе заключаются не въ одной только перемн положенія. Этому врованію, этому убжденію я намренъ посвятить всю свою жизнь. Еслибъ кто могъ доказать мн, что это глупо, я не думаю, чтобы изъ этого послдовала, необходимость занимать деньги, чтобы устроить себ комфортабельную жизнь и нашить себ новыхъ платьевъ. Выводъ далеко не логичный, по моему разумнію.

Они улыбнулись другъ другу съ полнымъ пониманіемъ и сочувствіемъ, которое такъ часто сказывалось въ нихъ и прежде.

— Вы все тотъ же, сказала Эсирь.

— А вы? спросилъ Феликсъ. Мои дла были давно поршены и покончены. Но въ вашихъ произошла огромная перемна — точно волшебствомъ.

— Да, сказала Эсирь съ запинкой.

— Когда я увидлъ васъ въ первый разъ, вся ваша личность въ той обстановк, въ которой вы тогда жили, показалась мн странной загадкой. А вотъ наконецъ явилась соотвтствующая разгадка.

Эти слова показались жестокими Эсири. Но Феликсъ не могъ знать всхъ причинъ, обусловливавшихъ именно такое впечатлніе. Она не могла говорить, она вся похолодла и только сердце мучительно забилось и замерло.

— Вы теперь должны быть вполн довольны и счастливы, продолжалъ онъ невинно. Но вы будете иногда вспоминать стараго педагога и его поученія?

Феликсъ былъ твердо увренъ въ томъ, что Эсирь выйдетъ замужъ за Гарольда Тренсома. Мужчины очень легко врятъ такимъ вещамъ о женщинахъ, которыя ихъ любятъ. Но онъ не имлъ духа намекнуть на бракъ боле прямо. Онъ боялся этой участи для нея, не сознавая ясно, чмъ бы можно было оправдать эту боязнь въ глазахъ другихъ. Гарольдъ Тренсомъ казался ему недостойнымъ Эсири.

— Дти, сказалъ Лайонъ въ эту минуту, не оглядываясь назадъ, но только посмотрвъ на часы:— намъ остается еще ровно дв минуты.— И опять продолжалъ писать.

Эсирь ничего не сказала, но Феликсъ не могъ не замтить, что руки у нея смертельно похолодли и что она вся дрожала. Онъ врилъ, онъ зналъ, что каковы бы ни были у нея виды въ будущемъ, это волненіе было вызвано состраданіемъ, сочувствіемъ къ нему. Всеобъемлющій порывъ любви, признательности и тревоги побудилъ его сказать:

— Я вынесъ страшную борьбу, Эсирь. Ью вы видите, что такъ тому и слдовало быть. Васъ ожидала боле приличная, боле соотвтствующая доля. Но помните, что вы дорого стоили, и не пренебрегайте, не бросайте неосмотрительно того, что такъ дорого стоило. Я хочу непремнно знать и слышать, что у васъ будетъ счастье достойное васъ.

Эсирь чувствовала себя такой несчастной, что даже слезъ не было. Она посмотрла безпомощно на Феликса, потомъ отняла руки, молча отвернулась, медленно подошла къ отцу, и сказала:

— Пана, я готова — больше говорить нечего.

Она опять повернулась къ стулу, гд лежала шляпка, и лицо ея на темномъ плать казалось точно мертвымъ.

— Эсирь!

Феликсъ почти крикнулъ это слово, и въ голос его звучала мольба. Эсирь подошла къ нему съ быстрымъ движеніемъ испуганнаго ребенка къ сильному покровителю. Онъ обнялъ ее и поцловалъ.

Она никогда не могла вспомнить, что было посл этого, и пришла въ себя только тогда, когда очутилась опять въ карет козл м-ссъ Тренсомъ.

ГЛАВА XLVI.

Эсирь сидла въ суд подъ крылышкомъ м-ссъ Тренсомъ, такъ что ей было все хорошо видно и слышно. Гарольдъ встртилъ ихъ въ отел и замтилъ, что Эсирь была блдна и боле обыкновеннаго сосредоточенна, но это вполн объяснялось сочувственной тревогой объ исход дла, въ которомъ подсудимый былъ ея другомъ, а отецъ и самъ онъ важными свидтелями. М-ссъ Тренсомъ была непрочь утаить маленькій секретъ отъ сына, и о ‘дл’, по которому Эсирь предварительно видлась съ отцомъ, не было сказано ни слова. Гарольдъ былъ особенно милъ и любезенъ въ этотъ день: онъ сознавалъ, что ему предстояло возбудить удивленіе Эсири, а всхъ насъ непремнно длаетъ боле мягкими и милыми внутреннее сознаніе собственнаго своего великодушія, въ такомъ случа всми нашими движеніями руководитъ скрытая музыка — ‘мелодія, нжно звучащая въ тонъ’.

Эслибъ Эсирь была мене сосредоточена на собственныхъ своихъ чувствахъ, она непремнно замтила бы, что она возбуждала общее и особенное вниманіе. Въ безотрадномъ квадрат публичной залы, гд не было ни одного выступающаго угла, за который можно бы прицпить догадку или мысль, ни одной картины, ни одной краски, которыми можно было бы затронуть фантазію, и гд единственными предметами вниманія, удивленія и какого бы то ни было интереса были люди, и особенно люди, занимающіе боле или мене важные посты,— вниманіе, обращенное на Эсирь, не было бы удивительнымъ, еслибъ даже оно было просто данью ея молодой прелести, чрезвычайно удачно оттненной старческимъ величіемъ м-ссъ Тренсомъ. Но вниманіе это обусловливалось также шепотомъ о томъ, что она законная наслдница Тренсомъ-Корта и невста Гарольда Тренсома. Гарольдъ самъ въ послднее время не особенно старался скрывать и этотъ фактъ и эту вроятность: оба они скоре длали ему честь, чмъ безчестіе. И теперь, благодаря значительной протекціи требіанцевъ, слухи и толки эти быстро распространялись.

Судъ былъ гораздо людне, чмъ наканун, когда нашего бднаго пріятеля Дреджа и его двухъ товарищей рудокоповъ присудили на годъ въ каторжныя работы, а человка, укравшаго серебряное блюдо у Дебарри, на вчную ссылку. Бдный Дреджъ кричалъ, что онъ желалъ бы никогда ничего по слышать о выборахъ, и, несмотря на увщанія тюремнаго священника, говорилъ громко и настойчиво, что на этомъ свт можетъ быть хорошо только Спрату да старому черту, такъ что изъ дла Дреджа по крайней мр многіе наблюдатели вывели прискорбное убжденіе въ томъ, что волна политической агитаціи, достигнувшая Спрокстонской копи, ничуть не возвысила общественное настроеніе и не принесла вры въ Промыслъ. Но любопытство было гораздо больше затронуто въ этотъ день, когда характеръ преступника и обстоятельства, сопровождавшія преступленіе, были боле необычайнаго свойства. Какъ только Феликсъ показался на скамь подсудимыхъ, поднялся шепотъ и вскор превратился въ громкій говоръ, продолжавшійся до тхъ поръ, пока не было повторено нсколько повелительныхъ воззваній къ молчанію. Довольно странно, что теперь въ первый разъ въ Эсири пріятно шевельнулась гордость, благодаря одному его появленію. Въ этотъ моментъ сосредоточенія всеобщаго вниманія на немъ, отзывавшагося на личномъ ея представленіи впечатлніемъ яснаго, неудержимо распространяющагося дневнаго свта,— она почувствовала, что въ немъ есть что-то особенное, ставящее его неизмримо выше всхъ присутствовавшихъ джентльменовъ. Торговки и вообще простолюдинки не съумли бы его оцнить, не нашли бы въ немъ ровно ничего, заслуживающаго вниманія, нетолько жалкому уму, подобному уму м-ссъ Тильо, но и многимъ изъ умовъ въ жилетахъ и сюртукахъ,— обнаженная шея его и большая готическая голова казались чмъ-то опаснымъ и даже безнравственнымъ, а его немножко массивная фигура вроятно вышла бы очень странной изъ рукъ моднаго портнаго того времени. Но Эсирь видла, какъ его большіе, срые глаза смотрли покойно и невраждебно, сперва вообще на всхъ присутствовавшихъ, потомъ съ большимъ вниманіемъ на судей и другихъ личностей, бывшихъ ближе къ нему,— и тотчасъ же почувствовала на немъ печать изящной, исключительной натуры. Простите ея исканіе и жажду именно такого удовлетворенія, вс мы, и мужчины и женщины, рады возможности оправдался въ нашихъ стремленіяхъ и предпочтеніяхъ передъ другими, какъ и передъ собой. Эсоирь сказала себ внутренно, не безъ нкотораго тріумфа, что Феликсъ Гольтъ также достоинъ быть избраннымъ изо всего этого люднаго собранія, какъ былъ достоинъ выбора и предпочтенія въ ихъ tt tte въ скудномъ, бдномъ освщеніи маленькой пріемной Мальтусова подворья.

Эсирь почувствовала значительное облегченіе, услышавъ отъ отца, что Феликсъ настоялъ на томъ, чтобы матери его не было въ суд, и такъ-какъ въ представленіи м-ссъ Гольтъ, несмотря на постоянное сильное желаніе разыгрывать роль, не было большаго различія между свидтелемъ и преступникомъ, и всякаго рода появленіе передъ судомъ едва ли могло дать какое-нибудь опредленное понятіе, которое взяло бы верхъ надъ смутнымъ сознаніемъ неизбжнаго позора.— она меньше обыкновеннаго роптала на ршеніе сына. Эсирь заране содрогала съ при мысли о томъ, какимъ неизбжнымъ фарсомъ было бы свидтельство м-ссъ Гольтъ. По вмст съ тмъ Феликсъ положительно утратитъ кое-что вслдствіе недостатка свидтеля, который могъ бы заявить о его поведеніи и настроеніи въ утро передъ тмъ, когда его увлекли въ мятежъ.

— Онъ въ самомъ дл весьма представительная личность, сказалъ Гарольдъ, подходя къ Эсири. Надюсь, что онъ не сдлаетъ никакого промаха, защищая себя.

— Не бойтесь, не сдлаетъ, сказала Эсирь. Она опять немного оживилась и казалась бодре и ясне, чмъ вовсе это утро прежде.

Феликсъ включилъ и ее въ свой общій взглядъ, но избгалъ смотрть на нее въ частности. Она поняла, какимъ деликатнымъ чувствомъ въ отношеніи ея руководствовался онъ въ этомъ случа, и потому могла смотрть спокойно на него и на отца своего, сидвшаго неподалеку въ томъ же направленіи. Обернувшись къ Гарольду, чтобы сдлать какое-то замчаніе, она увидла, что онъ тоже смотрлъ въ туже сторону, но съ выраженіемъ сильно ее удивившимъ.

— Боже мой, сказала она,— какъ вы сердито смотрите! Я еще никогда не видала васъ такимъ сердитымъ. Ужъ не на отца ли моего вы такъ смотрите?

— О нтъ! сказалъ Гарольдъ, длая усиліе, чтобы прогнать неотвязчиваго демона, забравшагося некстати въ его душу.— Я смотрю на Джермина, прибавилъ онъ, глядя на мать и на Эсирь.— Онъ всюду суется мн на глаза съ тхъ поръ, какъ я отказалъ ему въ свиданіи и возвратилъ его письмо. Я ршился, если только можно будетъ, никогда больше не говорить съ нимъ прямо.

М-ссъ Тренсомъ слушала съ совершенно безстрастнымъ лицомъ. Она сказала внутренно горькое, отчаянное ‘пусть’! на все, что было непріятнаго.

Эсири скоро стало досадно на всякій говоръ вокругъ: вниманіе ея сосредоточилось на веденіи слдствія и на томъ, какимъ образомъ Гарольдъ держалъ себя. Слдствіе заключалось собственно въ воспроизведеніи фактовъ, уже извстныхъ намъ, только съ нкоторыми добавочными подробностями, доставленными свидтелями. Спратъ сохранилъ достаточно сознанія, чтобы присягнуть въ томъ, что, когда его привязывали къ столбу, Феликсъ руководилъ толпой. Хозяйка Семи Звздъ, обязанная Феликсу спасеніемъ отъ преслдованія нсколькихъ пьяныхъ мятежниковъ, дала показаніе, что онъ былъ вожатаемъ толпы при нападеніи на Спрата,— живо помня, что онъ отозвалъ ея преслдователей приглашеніемъ на ‘лучшее предпріятіе’. Нсколько почтенныхъ свидтелей показали подъ присягой, что Феликсъ поощрялъ мятежниковъ, волочившихъ Спрата вдоль Королевской улицы, что онъ напалъ первый на Токера и что его видли на террас противъ окна гостиной въ усадьб Дебарри.

Три другіе свидтеля дали показаніе о выраженіяхъ, слышанныхъ ими отъ подсудимаго и клонившихся къ уясненію характера поступковъ, въ которыхъ его обвиняютъ. Двое изъ нихъ были торговцы изъ Треби, а третій клеркъ изъ Дуфильда. Клеркъ слышалъ, какъ Феликсъ говорилъ публично въ Дуфильд, требіанцы не разъ присутствовали при его разсужденіяхъ объ общественныхъ вопросахъ, и вс они приводили выраженія, клонившіяся къ тому, чтобы доказать несомннно, что онъ питалъ самыя злостныя чувства противъ почтеннаго торговаго сословія и что онъ, по всей вроятности, только искалъ случая разорить и разграбить вс мелочныя лавки. Никто не зналъ — и даже самые свидтели не сознавали хорошенько — насколько ихъ воспоминанія и даже предположенія въ этомъ отношеніи были въ зависимости отъ четвертаго ума, а именно отъ Джона Джонсона, близкаго родственника одного изъ требіанскихъ свидтелей и короткаго знакомаго Дуфильдскаго клерка. Человка ни въ какомъ случа нельзя было бы классифировать животнымъ, самопроизвольно дающими показанія, и принимая въ расчетъ то, какъ трудно бываетъ добиться какого-нибудь путнаго показанія въ данномъ случа, нельзя не дать мста и значенія темнымъ проискамъ людей дятельныхъ, пронырливыхъ, подзадориваемыхъ какими-нибудь частными, личными побужденіями. Джонсонъ тоже присутствовалъ въ этотъ день въ суд, но сидя скромно, незамтно въ углу. Онъ пришелъ сообщить кое-какія свденія Джермину и, съ другой стороны, собрать свденія для личныхъ своихъ соображеній, значительно разъяснившихся появленіемъ Эсири вмст съ Тренсомомъ. Когда вс показанія свидтелей были отобраны, публика единодушно нашла ихъ весьма неблаговидными для подсудимаго. Въ двухъ только обстоятельствахъ Феликсъ нашелъ нужнымъ прервать показанія передопросомъ. Во-первыхъ, онъ спросилъ’ у Спрата, но думаетъ ли онъ, что привязаніе къ столбу спасло его отъ весьма вроятной и возможной смерти? Во-вторыхъ, онъ спросилъ у торговцевъ, которые подъ присягой засвидтельствовали о томъ, что онъ велъ толпу за собою, убждая оставитъ Токера,— не слышали ли они незадолго передъ этимъ, какъ въ толп раздавались крики, подбивавшіе ее къ нападенію на винные погреба и пивоварню?

Эсирь слушала внимательно, но спокойно. Она заране приготовилась на такое множество сильныхъ и враждебныхъ показаній. Вс ея опасенія и надежды клонились къ тому, что должно было слдовать посл. Тогда только, когда у подсудимаго спросили, что онъ иметъ сказать въ свое оправданіе, она почувствовала ту страшную спазму тревоги, которая не обезоруживаетъ, не парализуетъ умъ, но скоре даетъ ясное представленіе, полное сознаніеугрожающей опасности.

Когда Феликсъ Гольтъ началъ говорить, въ зал водворилось молчаніе ночи. Голосъ его былъ твердъ и спокоенъ: онъ говорилъ просто, серіозно и очевидно безъ всякаго суетнаго, тщеславнаго побужденія. Эсирь никогда не видла у него такого утомленнаго, грустнаго лица.

— Мм. Гг., я не стану утруждать вниманіе суда ненужными словами. Я врю, что вс свидтели говорили правду,насколько было возможно вывести какое-нибудь заключеніе изъ поверхностнаго наблюденія, и я ршительно ничего не вижу, что могло бы расположить присяжныхъ въ мою пользу, если только имъ не заблагоразсудится принять во вниманіе мои личныя побужденія и отзывы нкоторыхъ свидтелей о моемъ характер и моихъ цляхъ, совершенно несовмстныхъ съ добровольнымъ участіемъ въ безпорядкахъ. Я только передамъ въ нсколькихъ словахъ, какимъ образомъ я попалъ въ толпу, что меня побудило напасть на констэбля, и что меня привело къ образу дйствія, кажущемуся мн самому безумнымъ теперь, когда я оглядываюсь назадъ.

Феликсъ разсказалъ тогда вкратц обо всхъ своихъ побужденіяхъ и дйствіяхъ въ день бунта, съ той самой минуты, когда его оторвали отъ работы рано утромъ. Онъ, разумется, не упомянулъ о своемъ посщеніи Мальтусова подворья и только сказалъ, что, успокоивъ мать, онъ опять вышелъ на улицу прогуляться. Онъ воодушевился по мр того, какъ передавалъ вс событія дня, затрогивавшія его гораздо сильне теперь, когда онъ припоминалъ ихъ въ сжатомъ, выразительномъ изложеніи передъ большимъ собраніемъ. Высокое наслажденіе честной, правдивой рчи сознается человкомъ, обладающимъ замчательнымъ даромъ высказывать ее, чувствуется даже въ моменты тревоги и горести.

— Вотъ все, что я могу сказать о себ, мм. гг. Я прошу сложить съ меня обвиненіе въ убійств, потому что я твердо увренъ, что въ этомъ слов заключается смыслъ несовмстный съ моимъ образомъ дйствія. Когда я толкнулъ Токера, я не могъ предвидть возможности смерти отъ паденія, которое случается сплошь и рядомъ въ борьб и безъ всякихъ пагубныхъ послдствій. Что же касается до нападенія на констэбля, то мн предстоялъ моментальный выборъ между двухъ золъ: иначе вліяніе мое было бы въ конецъ парализовано. И онъ нанялъ на меня, не понявъ моихъ намреній. Я не стану распространяться о томъ, что я ни въ какомъ случа не напалъ бы на констэбля, еслибъ имлъ время сообразить и взвсить хорошенько вс обстоятельства.

Я, конечно, во всякомъ случа напалъ бы на него, еслибъ увидлъ его длающимъ что-нибудь, что возмутило бы меня до глубины души: я глубоко чту законъ, но не въ такомъ случа, гд онъ служитъ предлогомъ къ злоупотребленію, которое ему въ сущности слдовало бы устранять. Я считаю унизительнымъ, недобросовстнымъ заставлять судъ выводить изъ того, что я самъ сказалъ или что было сказано моими свидтелями, что — какъ человкъ, презирающій пьяныя, безсмысленныя буйства и вообще всякое произвольное насиліе,— я никогда и ни въ какомъ случа не возсталъ бы противъ власти и авторитета. Я считаю богохульствомъ говорить, что человкъ не долженъ никогда возставать противъ авторитета: вс великія религіи, великіе гражданскіе перевороты шли противъ авторитета въ самомъ начал начинаній своихъ. Подобное заявленіе было бы съ моей стороны дерзостью, еслибъ мн не приходилось сказать въ свою защиту, что я счелъ бы себя самымъ презрннымъ измнникомъ, еслибъ приложилъ руку къ борьб или безпорядку — подъ чмъ я подразумеваю личный ущербъ кому-нибудь — безъ такого побужденія, которое я считаю священнымъ чувствомъ,— безъ чувства воздаянія священнаго долга ближнимъ моимъ или человчеству вообще. И конечно — заключилъ Феликсъ съ сильнымъ оттнкомъ презрнія въ голос — и никогда не считалъ священнымъ долгомъ добиваться выбора радикальнаго кандидата отъ свернаго Ломшайра произвольнымъ, умышленнымъ возбужденіемъ пьяной, грубой толпы, общественная дятельность которой заключается въ бить оконъ, разореніи, уничтоженіи произведеній тяжелаго труда, въ угрозахъ человческой жизни.

— Я предчувствовалъ, что онъ проврется, сказалъ Гарольдъ потихоньку Эсири. Потомъ видя, что ее слегка передернуло, онъ побоялся, чтобы она не заподозрила, что его обидлъ намекъ на него самого.— Я вовсе не имю въ виду того, что онъ сказалъ насчетъ кандидата, прибавилъ онъ поспшно, желая поправиться — Я не имю ничего особеннаго противъ послдней его выходки. Но я нахожу, что ему вообще не слдовало бы пускаться въ такія разглагольствованія. Это должно непремнно повредить ему въ мнніи присяжныхъ: — они его не поняли, или лучше сказать, поняли не такъ, какъ бы ему хотлось. Но я головой ручаюсь, что это очень непріятно подйствовало на судей. Теперь одна надежда на то, въ какой степени наши показанія будутъ въ силахъ парализовать впечатлніе, произведенное имъ самимъ. Надюсь, что аторней сдлалъ все, что было можно, чтобы собрать какъ можно больше свидтелей. Вроятно, въ этомъ дл немалое участіе приняли глазговскіе и ланкашайрскіе либералы, друзья Гольта. Но, вроятно, вы уже знаете все это черезъ отца своего.

Первымъ свидтелемъ, выступившимъ въ защиту подсудимаго, былъ Лайонъ. Сущность его показаній заключалась въ томъ, что съ начала сентября до дня выборовъ онъ былъ въ постоянныхъ дружескихъ сношеніяхъ съ подсудимымъ, что онъ отлично изучилъ его характеръ и воззрнія на жизнь, въ особенности его воззрнія на выборы, вовсе несовмстныя съ возможностью участія въ мятеж, которое такъ же, какъ и роковое столкновеніе его съ конетэблемъ, нельзя объяснить иначе, какъ несчастной неудачей смлаго, но въ сущности хорошаго и честнаго намренія. Онъ показалъ дальше, что онъ присутствовалъ при встрч подсудимаго съ м. Гарольдомъ Тренсомомъ, который тогда былъ занятъ собираніемъ голосовъ въ сверномъ Ломшайр. Встрча эта состоялась у него въ дом и по настоянію Феликса, желавшаго предупредить м. Тренсома о спаиваніи рабочихъ въ Спрокстон, производимомъ его агентами, и убждалъ его положить этому конецъ, подсудимый боялся, чтобы не вышло недоразумній и безпорядковъ изъ того, что онъ считалъ конечной цлью этихъ попоекъ,— а именно изъ присутствія этого люда на выборахъ. Лайонъ прибавилъ, что не разъ посл этого свиданія Феликсъ Гольтъ возвращался къ этому предмету съ выраженіями тревоги и огорченія. Онъ самъ неоднократно посщалъ Спрокетонъ но своимъ пастырскимъ обязанностямъ: онъ зналъ, сколькихъ усилій стоило подсудимому устроить тамъ ночную школу, и былъ увренъ, что все участіе подсудимаго къ рабочимъ этого округа исключительно ограничивалось стараніями пріучить ихъ къ трезвости и надлежащему вниманію къ воспитанію ихъ дтей. Въ заключеніе онъ заявилъ, что подсудимый былъ дйствительно въ Дуфильд въ день выборовъ и съ сильнымъ негодованіемъ говорилъ о примненіи Спрокстонцевъ къ этому длу и о томъ, что онъ называлъ гнуснымъ наймомъ слпаго насилія. Странная вншность маленькаго диссентерскаго священника не могла не возбудить всеобщаго вниманія и даже ироніи въ самихъ судьяхъ. Его подвергли самому строгому и докучному передопросу, который онъ вынесъ, спокойно поглядывая своими близорукими, широко-раскрытыми глазами и вполн сосредоточась въ сознаніи необходимости отвчать точно и правдиво. Когда у него спросили не безъ презрительной ироніи, не принадлежитъ ли подсудимый къ его паств, онъ отвчалъ глубокимъ, задушевнымъ тономъ, составлявшимъ одинъ изъ самыхъ характеристичныхъ переходовъ его богатаго, разнообразнаго голоса:

— Нтъ,— но дай Господи, чтобы онъ былъ изъ моей паствы! Я бы тогда имлъ право сказать, что высокія добродтели и чистая, безукоризненная жизнь, которыя я признаю въ немъ, свидтельствуютъ о достоинств и величіи вроисповданія моего и о высокомъ совершенств церкви, къ которой я принадлежу.

Можетъ быть для оцнки нравственнаго уровня индепендентскаго священника, способнаго произнести такія слова, нужно было бы больше силы и способности анализа и сравненія, чмъ было во всхъ присутствовавшихъ. Несмотря на то, это заявленіе вызвало шепотъ, несомннно полный сочувствія.

Слдующимъ свидтелемъ былъ Гарольдъ Тренсомъ, на которомъ и раньше главнымъ образомъ сосредоточивалось вниманіе публики. Торійскій элементъ положительно преобладалъ въ суд, и человческая склонность радоваться пораженію и униженію враждебной партіи не была въ этомъ случа чужда торіямъ. Гарольдъ зналъ это очень хорошо и вообще приготовился ко всему, что могло бы навлечь на него непріятности, вслдствіе появленія на скамь свидтелей. Но онъ по всей вроятности не утратилъ бы самообладанія и съумлъ бы всегда поставить себя въ приличномъ, выгодномъ свт даже при такихъ условіяхъ, которыя большинство людей нашло бы крайне непріятными, почти невыносимыми. У него достало настолько великодушія и чистосердечія, чтобы вынести гордое уклоненіе Феликса Гольта отъ его услугъ безъ всякой мелочной досады, тактъ у него былъ самый тонкій, настоящій джентльменскій, что давало ему возможность всегда избирать такой путь, такой образъ дйствія, который лучше всего могъ бы обезпечить его достоинство. Присутствіе Эсири особенно облегчало для него все, что требовало самообладаніе, потому что ея удивленіе было тогда именно самой дорогой, самой завтной цлью этого безукоризненно свтскаго человка.

Когда онъ вступилъ на скамью свидтелей, многія изъ присутствовавшихъ дамъ вздохнули, вспомнивъ объ его ложномъ направленіи въ политик. Онъ былъ оченъ похожъ на красивый портретъ сэра Томаса Лауренса, въ которомъ замчательный артистъ съумлъ избгнуть обычнаго излишества приторной любезности, примшавъ къ ней значительную долю остроумія и геніальности, что едва ли возможно въ обыкновенномъ смертномъ. Онъ стоялъ неподалеку отъ Феликса, и два радикала представляли разительный контрастъ. Феликсъ могъ бы выйдти изъ рукъ скульптора въ послдній римскій періодъ, когда пластическое вдохновеніе затронуло величіе варварскихъ формъ — когда еще не носили платья подъ самое горло и не имли понятія о галстукахъ.

Гарольдъ Тренсомъ объявилъ, что онъ всего только разъ видлся съ подсудимымъ и что это было именно то свиданіе, о которомъ упоминалъ предшествовавшій свидтель въ присутствіи котораго и въ дом котораго оно состоялось. Но затмъ свиданіе ихъ продолжилось вн дома м. Лайона. Они отправились вмст въ контору м. Джермина, который въ то время завдывалъ всми хлопотами по выборамъ. Онъ хотлъ исполнить желаніе Гольта и навести подробную справку объ образ дйствія своихъ агентовъ въ Спрокстон, возмутившемъ Гольта, и еслибы оказалась возможность, положить ему конецъ. Гольтъ говорилъ очень горячо и убдительно и въ мальтусовомъ подворь, и въ контор аторнея: онъ былъ видимо возмущенъ, и негодованіе его вращалось на опасности дать ходъ и всъ людямъ невжественнымъ, грубымъ и пьянымъ. Онъ подумалъ тогда же, что единственнымъ желаніемъ Гольта было предупредить безпорядокъ и то, что онъ считалъ деморализаціей рабочихъ посредствомъ угощеній. Послдующія событія оправдали его опасенія. Онъ не имлъ посл случая наблюдать подсудимаго. Но если есть какая нибудь возможность основываться на раціональныхъ выводахъ, то, по его мннію, тревога, выраженная Гольтомъ, была ручательствомъ справедливости побужденій, которыми онъ объяснилъ свое участіе въ мятеж. Онъ вынесъ изъ единственнаго своего свиданія, что Гольтъ политическій и нравственный энтузіастъ, который еслибы и былъ способенъ приневоливать, насиловать другихъ, то по всей вроятности позаботился бы прежде всего о томъ, чтобы пробудить, развить въ нихъ утонченную и совершенно непрактичную совстливость и деликатность, которая несомннно характеризовала его самаго.

Гарольдъ говорилъ съ замчательной прямотой и воодушевленіемъ, какъ будто бы все, что онъ высказывалъ, не могло отозваться на немъ самомъ. Онъ, разумется, не входилъ въ ненужныя подробности того, что происходило въ контор у Джермина. Но затмъ его подвергли передопросу по этому длу, что вызвало во многихъ джентльменахъ улыбки, подмигиванье и пожиманіе плечами.

Вопросы клонились главнымъ образомъ къ тому, чтобы узнать, если можно, что именно побуждало Феликса Гольта обратиться къ Тренсому съ подобнымъ требованіемъ и не было ли это личнымъ нерасположеніемъ къ политическимъ агентамъ, завдывавшимъ Спрокстонскими угощеніями? Но такого рода допросъ не могъ не завлечь судей дальше чмъ слдовало бы. Судъ состоялъ въ близкихъ отношеніяхъ съ Ломшайрскими торіями и потому предался этому длу съ особеннымъ увлеченіемъ. Подъ бглымъ огнемъ вопросовъ о Джермин и его Спрокстонскомъ агент, Гарольдъ разгорячился и на одинъ изъ вопросовъ отвчалъ со свойственной ему запальчивой рзкостью.

— М. Джерминъ былъ моимъ агентомъ тогда, но теперь между нами ничего нтъ общаго, и если сохранились какія-нибудь отношенія, то разв только отношенія чисто враждебныя.

Гарольдъ не простилъ бы себ этой выходки, еслибъ его не помирило съ нею убжденіе въ томъ, что Джерминъ слышалъ его слова. Онъ тотчасъ пришелъ въ нормальное свое настроеніе, и когда у него спросили:

— Вы изъявили согласіе на подчиванье Спрокстонскихъ рабочихъ съ цлью задобрить ихъ въ вашу пользу?— Гарольдъ отвчалъ спокойно и развязно:

— Да, по возвращеніи въ Англію, прежде чмъ предпринять что нибудь въ сверномъ Ломшайр, я обращался за совтами къ лучшимъ, извстнйшимъ агентамъ изъ виговъ и изъ тори. Вс они совтовали одни т же избирательныя мры.

Слдующимъ свидтелемъ былъ Михаилъ Брайисей, иначе Майкъ Брандель, который далъ показаніе о разговорахъ и дйствіяхъ подсудимаго въ Спрокстон. Онъ объявилъ, что Феликсъ страхъ какъ возставалъ противъ пьянства и дракъ и ругательствъ, что онъ подбивалъ ихъ приводить къ нему ребятишекъ для обученья, но когда его подвергли боле подробному допросу по пунктамъ, онъ отвчалъ, что больше ничего знать не знаетъ, что Феликсъ, кажется, говорилъ противъ лнивыхъ, праздныхъ людей, кто бы они ни были, бдные или богатые, но что по всей вроятности онъ имлъ въ виду богатыхъ, которые имютъ право ничего не длать, до чего онъ самъ, то есть Майкъ, большой охотникъ, хотя по большей части ему приходится тянуть тяжелую лямку. Когда ему сдлали замчаніе за эту неумстную вставку, Майкъ робко отвтилъ, что разговоры дло трудное, вовсе непривычное для такого бдняка, какъ онъ. Но, въ заключеніе, онъ опять-таки повторилъ, что Феликсъ больше всего настаивалъ, чтобы они устроили школу для своихъ ребятишекъ.

Послдніе два свидтеля въ пользу Феликса показали подъ присягой, что онъ старался направить толпу вдоль Парковой улицы, отнюдь не думая заворачивать къ усадьб, и что Токеръ напалъ на него съ такимъ несомннно враждебнымъ намреніемъ, что ему никакъ нельзя было не обороняться.

Между тмъ Эсирь смотрла и слушала съ возростающей тоской и въ полной увренности, что далеко не все то сказано, что можно было бы сказать въ пользу Феликса. Такъ какъ судить его придется присяжнымъ, ей думалось, что на нихъ могло и должно было быть произведено впечатлніе, которое предрасположило бы ихъ къ подсудимому и обусловило бы извстнымъ образомъ ихъ ршеніе. Разв не было множества примровъ тому, что присяжные произносили, виновенъ или невиновенъ, изъ сочувствія или несочувствія къ подсудимой)! Она была слишкомъ неопытна, чтобы опровергнуть доводы сердца яснымъ представленіемъ обычнаго хода длъ: какимъ образомъ будетъ возражать адвоката. и что скажетъ судья, чтобы охладить симпатію присяжныхъ. Она только тревожно сознавала и видла, что судъ идетъ къ концу и что голосъ права и правды не былъ достаточно громокъ.

Чистое, благородное женское чувство, пылко, страстно прорывающееся сквозь формулы мужчинъ, слишкомъ строго, слишкомъ педантически скованныхъ ежедневными практическими обязанностями и условіями, составляетъ одну изъ главныхъ прелестей женщины, одно изъ самыхъ сильныхъ ея вліяній: это страстное увлеченіе, разбивающее жесткую, крпкую кору суроваго, осторожнаго опыта. Женское вдохновенное невдніе длаетъ прекрасными и величественными такія дтскія, нелпыя выходки, которыя при иныхъ условіяхъ вызвали бы только разв усмшку. Въ груди Эсири Лайонъ въ этотъ дель горло то пламя, которое озаряетъ повременамъ своими лучами поэзію и исторію. Въ этомъ отношеніи ея женская доля была завидна, человкъ, котораго она любила, былъ безспорно героемъ, женская страсть и стремленіе къ идеалу, уваженіе къ высокому совершенству слились въ одинъ нераздльный потокъ. А въ этотъ день, въ этотъ моментъ сердцу ея угрожала одна опасность, одинъ ужасъ. Она скоре чувствовала необходимость дйствовать, чмъ ршимость дйствовать. Она никакъ не могла примириться съ мыслію о томъ, что судъ сейчасъ долженъ кончиться, что надъ Феликсомъ произнесутъ приговоръ и что между тмъ не сказано все, что слдовало бы сказать въ его пользу. Не было ни одного свидтеля, чтобы сказать, что онъ длалъ и какъ былъ настроенъ передъ самымъ мятежомъ. Она должна сдлать это. И можетъ сдлать. Время есть еще. Но очень мало. Всякая другая тревога смолкла и затонула въ тревог о томъ, чтобы не упустить момента. Вызвали послдняго свидтеля. Гарольду Трепсому не удалось пробраться къ ней по выход со скамьи свидтелей, но возл нея былъ Дивгонъ. Она сказала ему быстро и ршительно:

— Скажите аторнею, что желаю дать показаніе,— не теряйте времени, скоре.

— Знаете ли вы, что вы длаете, милая моя? сказалъ Линтонъ, глядя на нее съ удивленіемъ.

— Знаю — умоляю васъ — ради Бога! сказала Эсирь тмъ тихимъ, сдержаннымъ тономъ настойчивой мольбы, который равносиленъ крику, и устремивъ на него взглядъ, полный еще боле убдительнаго настоянія, прибавила:— Я готова лучше умереть, чмъ смолчать.

Старый ректоръ, всегда боле склонный къ снисходительности и мягкости, подумалъ прежде всего, что въ этомъ заключается совершенно неожиданный добавочный шансъ для бднаго малаго, попавшаго въ просакъ. Онъ не сталъ дальше спорить, но отправился прямо къ аторнею.

Гарольдъ не усплъ еще заподозрить намренія Эсири, какъ она была уже на пути къ скамь свидтелей. Когда она очутилась на ней, весь судъ и самъ Феликсъ, до тхъ поръ казавшійся совершенно равнодушнымъ, вздрогнули однимъ и тмъ же чувствомъ, мгновеннымъ, какъ молнія. По лицу Феликса какъ будто промелькнуло какое-то сіяніе, и сидвшіе возл него могли бы замтить, какъ дрогнула рука его, лежавшая на перилахъ.

Въ первую минуту Гарольдъ удивился и встревожился, въ слдующую онъ пришелъ въ восторгъ отъ красоты Эсири и удивленія, вызваннаго ею въ суд. Въ лиц у нея не было ни кровинки: она стояла, отршившись отъ всхъ личныхъ побужденій тщеславія или застнчивости. Чистый голосъ ея звучалъ, какъ будто бы она громко исповдывала вру свою. Она начала и продолжала безъ запинокъ и остановокъ. Вс лица вокругъ были серіозны и почтительны.

— Я Эсирь Лайонъ, дочь Лайона, индепендентскаго священника въ Треби, бывшаго однимъ изъ свидтелей подсудимаго. Я знаю Феликса Гольта очень хорошо. Въ день выборовъ въ Треби, когда меня сильно встревожилъ шумъ, доходившій до нашего дома съ главной улицы, Феликсъ Гольтъ зашелъ навстить меня. Онъ зналъ, что отца моего нтъ дома, и думалъ, что меня могутъ испугать тревожные звуки. Это было около полудня и онъ пришелъ сказать мн, что тревога угомонилась и что улицы почти совсмъ опустли. Но онъ сказалъ, что боится, чтобы народъ не собрался опять посл попойки и чтобы позже днемъ не случилось чего-нибудь хуже. Онъ побылъ со мной немножко и потомъ ушелъ. Ушелъ очень грустный. Умъ его былъ полонъ добрыхъ, возвышенныхъ возбужденій, проистекавшихъ изъ глубокаго сочувствія къ ближнимъ. Онъ низачто на свт не сталъ бы принимать участія въ мятеж, не сталъ бы трогать никого, еслибъ можно было устранить худшее какъ нибудь иначе. Душа у него самая благородная, сердце самое нжное, онъ положительно способенъ только на все хорошее, честное.

Въ этомъ поступк Эсири было столько наивнаго и прекраснаго, что даже въ самыхъ пошлыхъ, мелочныхъ умахъ не нашлось мста для какихъ-нибудь недостойныхъ, низкихъ заключеній. Трое изъ знавшихъ ее лучше въ этой толп — даже отецъ и Феликсъ Гольтъ — вздрогнули отъ удивленія. Какая-то незримая рука затронула струны этого блестящаго, изящнаго созданія, скоре казавшагося похожимъ на игрушку или на украшеніе,— и раздались звуки, неудержимо вызывавшіе слезы. Полгода тому назадъ страхъ показаться смшной преобладалъ надо всмъ въ Эсири, а глубоко внутри все спало.

Гарольдъ Трансомъ подалъ ей руку и отвелъ обратно на мсто. Когда она сла, Феликсъ въ первый разъ не могъ удержаться, чтобы не посмотрть на нее, и глаза ихъ встртились въ одномъ торжественномъ, многознаменательномъ взгляд.

Посл этого Эсирь совершенно утратила всякую способность слушать и судить о томъ, что она слышала. Моментальное напряженіе истощило всю ея энергію. Послдовала коротенькая пауза, потомъ послышался говоръ, шумъ, кашлянье. Лучъ, мелькнувшій на минуту, угасъ, и всмъ показалось, точно наступили сумерки или ненастье. И подъ такимъ-то настроеніемъ пришлось обвинителю высказывать свое возраженіе. Выходка Эсири не имла, не могла имть ровно никакого вліянія на суровую неизбжность законной процедуры. Обвинителю нужно было, во что бы ни стало, выставить вс неблагопріятные факты на усмотрніе присяжнымъ. Въ самомъ строгомъ, безпристрастномъ анализ фактовъ, особенно бъ ихъ сопоставленіи для какихъ-нибудь выводовъ, можетъ быть извстная складка, извстное уклоненіе: безукоризненное безпристрастіе въ суд такъ же, какъ и въ жизни,— недостижимый идеалъ. И не потому, чтобы судьи были особенно дурно или враждебно настроены, а только потому, что они смотрли холодно и строго. Поведеніе Феликса въ сущности не вызывало ни снисхожденія, ни уваженія, и судья въ рчи своей къ присяжнымъ, разумется, позаботился выставить его прежде всего убійцей. Многіе въ суд, даже не облеченные судейскимъ саномъ, находили, что хотя уваженіемъ и сочувствіемъ и пользовался подсудимый въ кругу друзей и къ особенности въ мнніи великодушной красавицы, образъ дйствія его былъ тмъ не мене крайне нелпъ и опасенъ, и на убійство констэбля ни въ какомъ случа не слдуетъ смотрть сквозь пальцы.

Эсирь была такъ блдна и взволнована, что Гарольдъ просилъ ее ухать поскорй домой съ матерью и Лингономъ. Онъ прідетъ, немного погодя, и разскажетъ, чмъ кончилось. По она сказала спокойно, что хочетъ остаться. Она только устала немножко отъ непривычнаго усилія говорить громко. Она твердо ршилась въ душ не сводить съ Феликса глазъ, пока его не выведутъ изъ залы.

Она не могла прослдить всей рчи судьи, но только уловила коротенькое и ршительное заключеніе. Она услышала приговоръ ‘виновенъ въ убійств’. И каждое слово изъ этихъ двухъ словъ падало на нее страшнымъ, неизгладимымъ отголоскомъ, которымъ суждено звучать неотступно, и во сн и на яву. Она смотрла на Феликса, и при словахъ ‘тюремное заключеніе на четыре года’, увидла, что у него дрогнули губы. Но впрочемъ онъ стоялъ спокойно и твердо.

Эсирь вскочила съ мста. Сердце у нея переполнилось страшнымъ ощущеніемъ боли и, боясь измнить себ, она ухватилась за руку м-ссъ Тренсомъ, ища поддержки и силы въ этомъ человческомъ прикосновеніи.

Эсирь увидла, что Феликсъ отвернулся — и лица его не было больше видно. ‘Теперь, сказала она, опуская вуаль,— пойдемте’.

ГЛАВА XLVII.

Самымъ крупнымъ послдствіемъ выходки Эсири на суд былъ митингъ, состоявшійся на слдующій день въ главной зал Благо Оленя въ Ломфэрд. Многимъ изъ градоправителей и деревенскихъ джентльменовъ, съхавшихся около полудня, недоставало необходимаго воодушевленія, но зато во многихъ двичья страстность Эсири затронула такія струны, которыя въ нихъ уже очень давно не звучали. Въ числ послднихъ былъ сэръ Максимъ Дебарри, пріхавшій на ассизы, слегка возмущенный деспотизмомъ сына, которому онъ однако не имлъ никогда духа противостоять. Самого Филиппа Дебарри задержали въ Лондон, но въ письмахъ къ отцу онъ настойчиво требовалъ отъ него и отъ дяди Августа вниманія къ длу Феликса Гольта, котораго, по всмъ дошедшимъ до мсго свдніямъ, онъ скоре считалъ очень несчастливымъ, чмъ преступнымъ. Филиппъ говорилъ, что семь его слдуетъ содйствовать оправданію и освобожденію этого молодаго человка особенно потому, что въ немъ принимаетъ живое участіе Лайонъ, а что онъ считаетъ себя обязаннымъ старому проповднику. Сэръ Максимъ только свиснулъ на вс эти утонченныя соображенія и проворчалъ, что Филь вчно самъ не знаетъ, чего хочетъ и что длаетъ, вчно длаетъ изъ мухи слона наборомъ словъ, которыя въ сущности гроша не стоятъ. Тмъ не мене онъ поддался настояніямъ сына, онъ вообще готовя’ былъ на все хорошее и доброе, въ чемъ былъ какой-нибудь крючекъ, за который могло бы уцпиться его соображеніе. Братъ его, ректоръ, настаивалъ на строгой справедливости, но онъ пріхалъ въ Ломфордъ сильно предупрежденный противъ Феликса, думая, что какое-нибудь наказаніе посеріозне было бы полезнымъ урокомъ для молодаго человка, слишкомъ увреннаго въ непогршимости своихъ воззрній.

До начала суда сэръ Максимъ, разумется, съ любопытствомъ разсматривалъ Эсирь, зная уже о ея правахъ и о ея вроятномъ брак съ ненавистнымъ сосдомъ Гарольдомъ Тренсомомъ. У него невольно вырвалось восторженное воспитаніе — ‘Какая красавица! И какая породистая! Только слишкомъ хороша для радикала’. Но во время суда сэръ Максимъ увлекся сочувствіемъ до того, что, воспользовавшись первой паузой, подошелъ къ брату, взялъ его за пуговицу и сказалъ:

— Знаешь что, Густавъ! Намъ слдовало бы выхлопотать прощеніе. Съ какой стати, на кой прахъ запирать его на четыре года? Для примра?— Вздоръ. Люди точно столько же будутъ драться и длать всякія мерзости. Эта двушка заставила меня расплакаться. Какъ бы то ни было, пойдетъ она за Тренсома или нтъ, но она влюблена въ Гольта — при всей его бдноcти. Славная она, и какая красавица. Чертъ знаетъ, чего бы я не сдлалъ, несмотря на старость, чтобы исполнить ея желаніе. Чертъ побери! Онъ долженъ быть хорошъ и правъ, если она такъ думаетъ. А какъ онъ отлично задлъ радикаловъ! Онъ въ сущности долженъ быть славный малый….

Ректоръ не чувствовалъ такого же пыла и не придавалъ такого значенія доказательствамъ, повліявшимъ на сэра Максима, но и онъ былъ не прочь посодйствовать помилованію, замтивъ при этомъ, что нельзя не сдлать такъ, какъ, очевидно, хочется Филю. И содйствіемъ многихъ другихъ личностей, боле или мене вскихъ, составился митингъ съ цлью написать о Феликс Гольт адресъ въ секретаріатъ внутреннихъ длъ. Поступокъ его и вообще все дло не имло настолько значенія, чтобы вызвать политическую борьбу. Джентльмены, собравшіеся въ зал Благо Оленя, не были, какъ выразился фантазеръ-редакторъ сверо-ломшайрской газеты, ‘всхъ оттнковъ политическаго мннія’, но въ нихъ было столько оттнковъ, сколько обыкновенно бываетъ между джентльменами какого-нибудь графства. А въ настоящее время они сошлись подъ вліяніемъ, совершенно чуждымъ политическимъ тенденціямъ.

Гарольдъ Тренсомъ больше всхъ работалъ надъ составленіемъ митинга. Надъ всми побужденіями совсти и намреніемъ дйствовать вполн безукоризненно и справедливо, въ немъ преобладало сильное желаніе угодить Эсири. Постепенно усиливавшееся убжденіе въ глубокомъ ея сочувствіи къ Феликсу Гольту нисколько его не тревожило. Онъ былъ убжденъ въ томъ, что Феликсъ Гольтъ не могъ ни въ какомъ случа быть ему соперникомъ. Удивленіе Эсири къ этому чудаку онъ объяснялъ романтическимъ увлеченіемъ, прибавлявшемъ ей только новую прелесть въ его глазахъ, тревога и печаль объ участи человка, близкаго ея прежнему дому, естественно проистекала изъ нжнаго, сострадательнаго сердца. Мсто, которое молодой Гольтъ занималъ въ ея мнніи, разумется, совершенно измнилось съ тхъ поръ, какъ измнилось ея общественное положеніе. Несомннно, что боле всего успокоивало Гарольда вліяніе на его воображеніе различныхъ подробностей насчетъ Феликса Гольта, то, что онъ часовыхъ длъ мастеръ, что домъ и платье у него извстнаго свойства, что вся его личность и манеры… что, короче сказать (потому что Гарольдъ, подобно многимъ изъ насъ, очень легко поддавался впечатлніямъ, избавлявшимъ его отъ необходимости трудиться надъ головоломными умозаключеніями), Феликсъ Гольтъ ни въ пакомъ случа не могъ бы понравиться женщин, за которой ухаживаетъ Гарольдъ Тренсомъ.

Такимъ образомъ, онъ настолько успокоился въ этомъ отношеніи, что безъ всякаго усилія надъ собою сдлался ревностнымъ адвокатомъ Феликса передо всми вліятельными людьми края, но между нимъ и сэромъ Максимомъ не было прямыхъ, непосредственныхъ сношеній, они даже не знали, что оба работали надъ однимъ и тмъ же дломъ, потому что старый баронетъ удостоилъ бы Гарольда разв только мимолетнымъ кивкомъ головы, а Гарольдъ не такой былъ человкъ, чтобы снести спокойно и равнодушно небрежное, презрительное обращеніе. Онъ могъ многое перенести добродушно, но только тамъ, гд сознавалъ свое превосходство. Цль митинга была одобрена и адресъ принятъ безъ всякихъ измненій. Лингона не было при этомъ, но вс были уврены, что онъ подписалъ бы также охотно, какъ и вс отсутствующіе джентльмены. Дло постепенно достигло той градаціи, на которой прекращается борьба личныхъ интересовъ — гд главный вопросъ перестаетъ сосредоточивать на себ всеобщее вниманіе — гд вс незаинтересованные непосредственно въ дл пускаются въ частные разговоры и споры и гд нтъ другой причины тому, чтобы всякій оставался, кром разв того, что вс еще здсь. Комната была длинная и возбуждала желаніе ходить: одинъ джентльменъ отозвалъ другаго въ сторону, чтобы переговорить въ полголоса о шотландскихъ быкахъ, другой толковалъ что-то объ охот въ сверномъ Ломшайр пріятелю, весьма невзрачному и, несмотря на то, во все время разговора не сводившему глазъ съ своего отраженія въ прекрасномъ большомъ зеркал, наполнявшемъ пространство между двумя окнами, такимъ образомъ группы постепенно мнялись и передвигались.

А между тмъ къ этой комнат Благо Оленя подходилъ человкъ., котораго не приглашали и которымъ двигало далеко не убжденіе въ томъ, что его примутъ радушно, но напротивъ, онъ очень хорошо зналъ, что его появленіе будетъ страшно непріятно, покрайней мр одному лицу. То былъ Дягернинъ, по обыкновенію безукоризненно приличный и изящный по вншности, но въ душ испытавшій терзанія сосредоточенной ярости, которая покрайней мр могла уязвить, оскорбить врага, если по отвратить опасности отъ него самаго. Посл свиданія съ м-ссъ Тренсомъ, Гарольдъ, по какимъ-то непонятнымъ причинамъ для него самого, пріостановилъ пока враждебныя дйствія. Джерминъ уже два раза воспользовался этой отсрочкой: во-первыхъ, онъ просилъ у Гарольда свиданія, во-вторыхъ, послалъ къ нему письмо. Въ свиданіи ему было отказано, письмо возвращено нераспечатаннымъ, съ словеснымъ отвтомъ черезъ посланнаго, что сношенія между ними возможны только черезъ адвокатовъ Гарольда. А вчера Джонсонъ сообщилъ Джермину, что искъ противъ него продолжается и даже грозитъ скорымъ окончаніемъ: пребываніе Джонсона въ город давало ему возможность неотступно слдить за дломъ. Животное, попавшееся въ западню, изъ которой нтъ исхода, кром того пути, на которомъ стоитъ его врагъ, непремнно, если только у него есть зубы и смлость, безотлагательно попытаетъ и этотъ шансъ. И человкъ можетъ дожить до такого момента въ жизни, въ который его побужденія нисколько не разнятся отъ побужденія животнаго, преслдуемаго но пятамъ. Эгоизмъ нашъ такъ силенъ и всеобъемлющъ, что при нкоторыхъ условіяхъ поглощаетъ, парализуетъ всякую сдержанность, всякую совстливость.

Съ тхъ поръ, какъ Гарольдъ наотрзъ отказался доставить Джермину свиданіе съ собою, Джерминъ ршился настоять на своемъ, во что бы ни стало. Онъ зналъ о митинг въ Бломъ Олен и отправился туда, съ намреніемъ застать тамъ Гарольда и заговорить съ нимъ. Онъ зналъ, что онъ скажетъ и какимъ тономъ онъ это скажетъ. То будетъ нчто въ род намека, близко граничащаго съ угрозой, и побудитъ Гарольда дать ему частное свиданіе. На вс возраженія, представлявшіяся его уму,— на все, что могъ бы сказать ему воображаемый голосъ,— возникаетъ воображаемый отвтъ: ‘все это прекрасно, но немогу же я позволять разорять себя, если есть возможность предотвратить — особенно такое разорніе?’ Какъ назвать такое вліяніе тридцати зимъ на молодаго Джермина, метавшаго томные взоры и кропавшаго стихи: — нравственнымъ паденіемъ или постепеннымъ развитіемъ??

Джерминъ, войди въ комнату Благо Оленя, не сразу увидлъ Гарольда. Дверь была на самомъ конц комнаты и перспективу заслоняла группа джентльменовъ. Его появленіе не вызвало особеннаго вниманія: въ послднее время вошло еще нсколько человкъ. Только двое или трое изъ знавшихъ Джермина хорошо, не были настолько увлечены разговоромъ, чтобы не припомнить мимолетно того, о чемъ говорилось такъ много наканун — о раздражительномъ отзыв Гарольда о Джермин со скамьи свидтелей. Раскланиваясь мимоходомъ съ знакомыми, Джерминъ подвигался впередъ, внимательно всматриваясь, пока не увидалъ Гарольда на другомъ конц комнаты. Адвокатъ, отстаивавшій Феликса, только-что переговорилъ съ нимъ, подалъ какую то бумагу и отошелъ отъ него. Гарольдъ стоялъ одинъ, хотя неподалеку отъ другихъ, и пробгалъ бумагу глазами. Онъ только-что прохался верхомъ и сверхъ того его значительно воодушевляло желаніе зарекомендовать себя во мнніи сосдей. Лицо у него блистало тою краской и оживленностью, которая доказываетъ, что человку жизнь кажется лучше, пріятнй обыкновеннаго. Лвой рукой онъ поглаживалъ усы, въ правой держалъ бумагу и хлыстъ, темные глаза быстро пробгали написанныя строки, губы покоились въ добродушной складк, въ которой было боле счастья, чмъ въ улыбк. Всмъ смотрвшимъ на него было несомннно, что на душ у него было спокойно и легко.

Джерминъ подошелъ прямо къ нему. Оба они были одинаковаго роста, и прежде чмъ Гарольдъ усплъ оглянуться, голосъ Джермина сказалъ у самаго его уха, но не шепотомъ, а суровымъ, настойчивымъ, дерзкимъ и вмст съ тмъ негромкимъ тономъ:

— М. Тренсомъ, мн нужно переговорить съ вами наедин.

Неожиданность эта отозвалась на Гарольд особенно потому, что захватила его въ такомъ самодовольномъ — почти блаженномъ состояніи. Онъ вздрогнулъ и взглянулъ прямо въ глаза Джермину. На одинъ моментъ, показавшійся долгимъ, между ними не было ни одного звука, и только въ обоихъ лицахъ медленно скоплялись негодованіе и ненависть. Гарольду смертельно хотлось раздавить, уничтожить нахала: Джерминъ чувствовалъ, что у него есть про запасъ слова, которыя могутъ сломить ату упрямую силу и вынудить ее на покорность. И побужденія Джермина были сильне, настойчиве. Онъ сказалъ еще тише, но еще жестче и язвительнй:

— Иначе вы раскаетесь — хотя бы ради матери вашей.

При этомъ звук, мелькнувшемъ дразнящимъ языкомъ пламени, Гарольдъ ударилъ Джермина по лицу хлыстомъ. Поля шляпы защитили его. Джерминъ, обладавшій замчательной силой, въ ту же минуту схватилъ Гарольда за воротъ у самаго горла и тряхнулъ его слегка, чтобы заставить пошатнуться. Всеобщее вниманіе сосредоточилось на этомъ конц комнаты, но Джерминъ и Гарольдъ не были въ состояніи сознавать присутствіе постороннихъ зрителей.

— Пусти меня, подлецъ! крикнулъ Гарольдъ,— или я тебя убью.

— Убивай, сказалъ Джерминъ громко и дерзко: — я твой отецъ.

Старанія Гарольда высвободиться пододвинули ихъ къ большому зеркалу. Оба они были блдны, у обоихъ была негодованіе и ненависть въ лицахъ, руки обоихъ были подняты кверху. Когда Гарольдъ услышалъ послднія страшныя слова, онъ весь вздрогнулъ и отвелъ глаза отъ лица Джермина. Онъ устремилъ ихъ на то же лицо, отражавшееся въ зеркал рядомъ съ его лицомъ, и увидлъ несомннное подтвержденіе ненавистнаго родства.

Молодой, сильный человкъ пошатнулся въ изнеможеніи. Но въ ту же минуту рука Джермина, все еще державшая его за воротъ, опустилась, и Гарольдъ почувствовалъ вокругъ, себя твердую руку. То былъ сэръ Максимъ Дебарри.

— Убирайтесь отсюда, сказалъ баронетъ голосовъ повелительнаго презрнія.— Здсь митингъ джентльменовъ,

— Пойдемъ Гарольдъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ Тренсому, прежнимъ дружескимъ голосомъ,— пойдемъ со мной.

ГЛАВА XLVIII.

Гарольдъ возвратился въ Тренсомъ-Кортъ часовъ около пяти. Когда онъ възжалъ по широкой дорог парка, угасающіе лучи мартовскаго солнца пронизывали мстами деревья и бросали на траву длинныя тни его самого и грума, хавшаго сзади, и освщали окно или два дома, къ которому онъ приближался. Но горечь на сердц длала эти солнечные лучи противными, какъ искусственную улыбку. Онъ сожаллъ въ эту минуту, что возвратился подъ блдное англійское солнце.

Дорогой онъ усплъ обдумать свой образъ дйствія. Онъ понялъ теперь, чего не понималъ раньше: уединенную жизнь матери, намеки и толки, ходившіе во время выборовъ. Но въ гордомъ негодованіи на тяжелую, позорную долю, сложившуюся помимо его, онъ говорилъ себ, что, если условія рожденія могутъ набросить тнь на него, какъ на джентльмена, онъ своимъ поведеніемъ съуметъ стереть эту тнь, смыть это пятно. Никто никогда не уличитъ, не упрекнетъ его въ наслдственной подлости.

Когда онъ подъхалъ къ дому и взошелъ въ сни, тамъ, по обыкновенію, раздавался голосъ и топали ножки маленькаго Гарри, ловившаго дда за ноги и весело взвизгивавшаго отъ удовольствія. Гарольдъ коснулся мимоходомъ до головы мальчика и потомъ сказалъ Доминику усталымъ голосомъ:

— Уведи его. Спроси, гд моя мать.

Доминикъ сказалъ, что м-ссъ Тренсомъ наверху. Онъ видлъ, какъ она возвратилась съ прогулки съ миссъ Лайонъ, и она больше не сходила внизъ.

Гарольдъ, сбросивъ шляпу и пальто, прошелъ прямо въ уборную къ матери. Онъ все еще надялся. Можетъ быть то была просто ложь. Мало ли бдъ на свт, происходящихъ вслдствіе недоразумній или нахальной клеветы, и можетъ быть его поразила громовымъ ударомъ ложь, основанная на такой клевет. Онъ стукнулъ въ дверь къ матери.

Голосъ ея сказалъ немедленно: ‘войдите’.

М-ссъ Тренсомъ сидла въ кресл, по обыкновенію посл прогулки и обда. Она сняла платье, въ которомъ ходила гулять, и надла мягкую, теплую блузу. Она была ничуть не боле и не мене обыкновеннаго бодра и весела. Но какъ только она взглянула на Гарольда,— въ нее вселилась грозная увренность. Словно пришло, наконецъ, давно ожидаемое письмо съ черной печатью.

Лицо Гарольда сказало ей, чего можно ожидать, потому что она никогда еще не видла въ немъ такого глубокаго, грознаго волненія. Со времени капризнаго дтства и безпечной юности, она видла въ немъ только самоувренную силу и добродушную повелительность зрлости. Въ послдніе пять часовъ это вдругъ измнилось, какъ посл тяжкой болзни. Гарольдъ сталъ похожъ на человка смертельно раненнаго. Въ его глазахъ былъ тупой, глубоко поражающій взглядъ сосредоточенной скорби.

Онъ посмотрлъ на мать, войдя въ комнату. Она неотводно провожала его глазами но мр того, какъ онъ двигался впередъ. Наконецъ онъ остановился прямо противъ нея. Она смотрла на него, поблвъ до самыхъ губъ.

— Мамаша, сказалъ онъ съ отчетливой медлительностью, странно контрастировавшей съ его обычной манерой,— скажите всю правду, чтобы мн знать, что длать.

Онъ помолчалъ съ минуту и потомъ сказалъ:

— Кто мой отецъ?

Она молчала: только блдныя губы дрогнули. Гарольдъ постоялъ нсколько минутъ молча, какъ будто дожидаясь. Потомъ опять заговорилъ:

— Она сказалъ — сказалъ при другихъ — что она мой отецъ.

Онъ молча смотрлъ на мать. Ее какъ будто вдругъ пристукнуло старостью — трепещущее лицо исказилось отчаяніемъ. Она молчала. Но глаза не опустились, они глядли въ безполезной скорби на сына.

Сынъ отвернулся отъ нея и вышелъ. Въ эту минуту Гарольдъ былъ неумолимъ: онъ не чувствовалъ ни малйшей жалости. Вся врожденная гордость возмщалась въ немъ противъ такого отца.

ГЛАВА XLIX.

Въ этотъ день Эсирь обдала одна со старымъ Тренсомомъ. Гарольдъ прислалъ сказать, что онъ уже отобдалъ, а м-ссъ Тренсомъ повинилась нездоровьемъ. Эсири было досадно, что Гарольдъ такъ медлилъ сообщать ей все, что узналъ новаго о Феликс, и, такъ-какъ у страха глаза велики, ей пришла мысль, что еслибъ было что сообщить пріятное, онъ нашелъ бы время безотлагательно. Старикъ Тренсомъ отправился, по обыкновенію, вздремнуть посл обда въ библіотеку, а Эсирь сла въ маленькую гостиную, гд изобиліе свта и полное уединеніе навело на нее еще больше унынія. Она не любила этой красивенькой комнаты. Портретъ м-ссъ Тренсомъ во весь ростъ слишкомъ настойчиво напрашивался на вниманіе: молодая, блеегяшая красавица на картин наводила тоску неизбжнымъ сопоставленіемъ съ тмъ, что она видла ежедневно вмсто нея — безрадостную, желчную, печальную старуху. Сознаніе несчастія м-ссъ Тренсомъ все боле и боле затрагивало Эсирь по мр того, какъ между ними водворялась, возникала интимность, фамиліарность, которая, уничтожая натяжку хозяйки, все боле и боле выставляла на видъ изношенную ткань жизни этой величественной женщины. Многіе изъ насъ знаютъ, какъ даже въ дтств какое-нибудь мрачное, недовольное лицо на заднемъ план нашего дома портитъ намъ солнечное весеннее утро. Зачмъ, когда птицы пли, поля были садами, и мы сжимали другую маленькую руку такой же величины, какъ паша, близь насъ былъ кто-то, кто находилъ невозможнымъ улыбаться? Эсирь перешла изъ этого дтства къ той пор жизни, когда ежедневное присутствіе старческаго недовольства посреди такихъ условій, которыя она всегда считала самыми существенными условіями довольства и счастья,— будило въ ней нетолько смутное любопытство, по и рельефную, неугомонную мысль. И теперь, въ эти часы посл возвращенія изъ Ломфорда, душа ея была въ томъ состояніи высоко — возбужденной дятельности, въ которомъ мы становимся какъ-будто въ сторон отъ нашей личной жизни — безпристрастно взвшивая вс искушенія и безхарактерныя желанія, которымъ мы большей частью поддаемся. ‘Мн кажется, что я начинаю пріобртать способность и силу, которыхъ желалъ мн Феликсъ: передо мной скоро будутъ являться неотступные призраки‘, сказала она себ, и печальная улыбка мелькнула на лиц ея, когда она погасила восковыя свчи, чтобы избавиться отъ гнетущаго впечатлнія высокихъ стнъ, нарядной мебели и портрета, улыбавшагося, не предчувствуя будущаго.

Тутъ вошелъ Доминикъ сказать, что м. Гарольдъ проситъ ее удостоить его свиданіемъ въ кабинет. Онъ не любитъ маленькой гостиной: если она сдлаетъ ему одолженіе и придетъ въ кабинетъ немедленно, онъ тоже сейчасъ же будетъ тамъ. Эсфирь удивилась и встревожилась. Она всего больше боялась или надялась въ эти моменты узнать что-нибудь насчетъ Феликса Гольта. Ей въ голову не приходило, чтобы у Гарольда могло быть до нея что-нибудь особенное, личное въ этотъ вечеръ.

Кабинетъ безъ всякаго сомннія былъ привлекательне маленькой гостиной. Умренный свтъ Гпокоился только на зелени и на темномъ дуб. Доминикъ поставилъ для нея восхитительное кресло противъ кресла господина своего, пока еще не занятаго. Вс роскошныя мелочи вокругъ говорили о привычкахъ Гарольда, и Эсири вдругъ стало досадно и противно при мысли о томъ, какъ онъ сейчасъ войдетъ и начнетъ опять ухаживать за ней. Въ самомъ разгар такихъ чувствъ, дверь отворилась и появился Гарольдъ.

Онъ достигъ, наконецъ, полнаго самообладанія посл свиданія съ матерью: переодлся и совершенно успокоился. Онъ твердо ршился сдлать то, что ему предписывала безукоризненная честь. Правда, что за этимъ крылась не высказанная надежда на то, что ему не придется принести въ жертву самое дорогое, правда, что онъ даже помышлялъ о наград, но не мене правда и то, что онъ поступилъ бы такъ и безъ этой надежды. То былъ самый серіозный моментъ въ жизни Гарольда Тренсома: въ первый разъ желзо вошло въ его душу, и онъ почувствовалъ тяжкій гнетъ нашей общей доли, ярмо той могущественной, непреодолимой судьбы, которую налагаютъ на насъ дйствія другихъ людей и наши собственные поступки.

Какъ только Эсирь взглянула на него, ей стало стыдно за свою безсмысленную, безпричинную досаду. Она увидла, что на немъ что-то тяготло. Но изъ этого немедленно возникло опасеніе, что у него есть что-нибудь безнадежное насчетъ Феликса.

Они молча пожали другъ другу руки. Эсирь при этомъ взглянула на него съ тревожнымъ удивленіемъ. Онъ выпустилъ ея руку, но ей не хотлось садиться, и они оба продолжали стоять у камина.

— Не пугайтесь, не тревожьтесь пожалуйста, сказалъ Гарольдъ, вида, что лицо ея подернулось печальной торжественностью.— На мн должно быть сохранились еще слды недавняго, минувшаго волненія. Но это касается исключительно личныхъ моихъ тревогъ — интересовъ моей семьи.

Эсирь еще больше удавилась и еще сильне почувствовала угрызенія совсти.

— Но, сказалъ Гарольдъ посл небольшой паузы и голосомъ, звучавшимъ новымъ чувствомъ,— это вмст съ тмъ вноситъ къ мои отношенія къ вамъ совершенно новый элементъ — огромную разницу — и потому именно мн хотлось переговорить съ вами. Когда человкъ ясно видитъ, что ему слдуетъ длать, лучше сдлать это немедленно, безотлагательно. Онъ не можетъ поручиться за себя завтра.

Эсирь продолжала смотрть на наго глазами, расширившимися отъ тревожнаго ожиданія. Гарольдъ отвернулся слегка, облокотился о каминъ, и, не глядя на нее, продолжалъ:

— Чувства мои влекли меня на иной, новый путь. Нтъ надобности говорить вамъ, что вы становились для меня день это дня дороже — что еслибъ наше взаимное положеніе было инымъ…. еслибъ, короче, какъ вамъ самимъ должно быть извстно…. еслибъ наши отношенія не обусловливались въ такой степени свтскими денежными интересами,— я давно сказалъ бы вамъ, что я люблю васъ и что я былъ бы вполн счастливъ, еслибы вы согласились выйдти за меня замужъ.

Сердце у Эсири болзненно, мучительно забилось. Голосъ и слова Гарольда такъ глубоко тронули ее, что ея ееагтвенігая обязанность показалась ей тяжеле, трудне, чмъ она прежде воображала. Молчаніе, не прерываемое ничмъ кром легкаго треска пламени, продолжалось очень долго, пока Гарольдъ не повернулся къ ней снова и не сказалъ,

— Но сегодня я узналъ нчто, что совершенно измняетъ личное мое положеніе. Я не могу сказать вамъ, что это именно. Да, впрочемъ, и надобности нтъ. Я самъ тутъ нисколько не виноватъ, но у меня уже нтъ прежняго незапятнаннаго имени въ глазахъ окружающаго свта, какъ было, когда я позволялъ себ мечтать о васъ, ухаживать за вами, Вы молоды, передъ вами новая жизнь съ блестящей перспективой — вы достойны всего лучшаго. Можетъ быть то, что я теперь длаю, вовсе въ сущности безполезно, но я принимаю эту предосторожность противъ себя самого. Я хочу, пока еще голосъ совсти громокъ во мн, отрзать вс шансы, всякую возможность заставлять, побуждать васъ принять то, что въ глазахъ другихъ можетъ быть запятнано позоромъ.

Эсирь была глубоко тронута. Въ порыв парадоксальнаго желанія, часто одолвающаго насъ, ей хотлось въ эту минуту имть возможность полюбить этого человка всмъ сердцемъ. Слезы выступили на глазахъ, она ничего не сказала, но, съ ангельской нжностью въ лиц, положила руку ему на плечо. Гарольдъ сдлалъ надъ собою страшное усиліе и сказалъ:

— Теперь остается только принять необходимыя законныя мры для передачи вамъ вашей собственности, для удовлетворенія и соглашенія нашихъ взаимныхъ требованій и правъ. А затмъ я вроятно уду изъ Англіи,

Эсирь угнетало страшное недоумніе. Симпатія къ Гарольду была въ ней въ эту минуту такъ сильна, что заволокла туманомъ вс прежнія мысли и ршенія. Невозможно было ранить его прямо въ сердце. Не спуская руки съ его плеча, она сказала застнчиво:

— Разв нужно… необходимо хать… во всякомъ случа?

— Не во всякомъ случа, можетъ быть, сказалъ Гарольдъ, и вся кровь хлынула ему въ лицо, — покрайней мр не надолго, не навсегда.

Эсирь замтила, какъ у него сверкнули глаза. Она испугалась самой себя и сказала торопливо:

— Постойте, я теперь ничего не могу сказать. Я хочу подумать, подождать до завтра.

Она сняла руку съ его плеча. Гарольдъ взялъ ее почтительно и поднесъ къ губамъ. Когда онъ опустилъ ея руку, она сдлала шагъ назадъ, но тотчасъ же сла въ кресло въ совершенномъ изнеможеніи. Ей не хотлось уходить отъ Гарольда. Ей хотлось узнать, предложить ему вопросъ, и не хватало духу. Она должна была ждать, пока онъ самъ не вспомнитъ о томъ, что не находится въ непосредственной связи съ его личнымъ дломъ, съ его личнымъ интересомъ. Она сидла безпомощно въ борьб симпатій, а Гарольдъ стоялъ въ нкоторомъ разстояніи отъ нея, сильне чувствуя усталость и тревогу теперь, когда дло было сдлано и волненіе ожиданія улеглось.

Послднія слова Эсири заставили его перебрать мысленно вс вроятности ея ощущеній и стремленій. Онъ припомнилъ все, что она длала и говорила въ послдніе дни, и это побудило его сказать наконецъ:

— Вамъ, безъ сомннія, пріятно будетъ услышать, что мы отправили въ секретаріатъ внутреннихъ длъ прошеніе о молодомъ Гольт. Ваше заступничество за него принесло ему огромную пользу. Вы заставили насъ желать того, чего вамъ, хотлось.

Эсирь только этого и ждала, хотя не смла спросить, отчасти изъ уваженія къ личному огорченію Гарольда, отчасти изъ того чувства, которое побуждаетъ насъ умалчивать и скрывать самыя завтныя наши желанія и потребности. Давно страстно ожидаемое извстіе сказалось въ краск и въ выраженіи лица. Она какъ-будто вдругъ неожиданно освободилась изъ — подъ какого-нибудь мучительнаго гнета. Но мы истолковываемъ признаки волненія, какъ/ и разные другіе признаки, часто совершенно ошибочно,/пока не доберемся до истиннаго ихъ значенія. Гарольдъ не понялъ, что Эсирь ждала только этого и что измненіе въ ея лиц обусловливалось только намекомъ на выходку, которую она сдлала въ сильномъ порыв состраданія.

Кром того, переходъ къ новому предмету посл такихъ многознаменательныхъ словъ, не успвшихъ еще сгладиться съ души, непремнно ставитъ насъ въ совершенно новое отношеніе къ самимъ себ и къ тому, съ кмъ мы имемъ дло.

И потому весьма естественно, что вскор посл этого Эсирь протянула руку и сказала: ‘прощайте’.

Гарольдъ отправился къ себ въ спальню, думая о слдующемь дн съ нершительностью, клонившейся, впрочемъ, на сторону надежды. Эта милая двушка, къ которой онъ чувствовалъ страсть совершенно для него новую, можетъ сдлать самое несносное и самое тяжелое сноснымъ и даже отраднымъ — если она его любитъ. Если же нтъ — онъ все-таки поступилъ такъ, какъ слдовало истинному джентльмену.

Эсирь пошла къ себ ниверхъ, думая, что ей не заснуть въ эту ночь. Они поставила свчку повыше и не стала раздваться. Ей хотлось увидть въ безпрепятственной ясности все, что могло быть впереди, она жаждала успокоенія окончательнаго выбора. Дло было трудное. Съ обихъ сторонъ было бы отреченіе, была бы жертва.

Она приподняла сторы, чтобы посмотрть на срое небо, на тусклое сіяніе мсяца, на очертанія неудержимо — вчно бгущей рки, на покачиваніе черныхъ деревьевъ. Широкій просторъ вншняго міра могъ бы помочь ей думать. Она ходила легкими шагами взадъ и впередъ по комнат, опиралась на окно, откидывала назадъ свои каштановые кудри, какъ-будто вглядываясь во что-то незримое. Она шибко жила въ послдніе мсяцы съ тхъ поръ, какъ увидла Феликса Гольта въ первый разъ. Жизнь измряется не годами, но рядомъ вліяній, совершенно преобразующихъ нашъ внутренній строй, и Эсирь пережила нчто въ род внутренней революціи. И революціонная борьба еще не пришла къ концу.

Она успла выработать въ себ идеалъ и глубоко сознавала, что жизнь не могла бы дать ей ничего лучше этого идеала. Но добиться этого идеала можно было бы только дорогою цной, такой цной, какой приходится намъ оплачивать все дйствительно хорошее. Настоящая, облагораживающая любовь — мотивъ, вносящій высоко-прекрасный ритмъ въ женскую жизнь, будитъ въ душ высшія потребности и побужденія, но сплошь и рядомъ сопровождается такими условіями, такой обстановкой, которой она — двушка или женщина — прежде не имла въ виду и, можетъ быть, считала невозможной, невыносимой: чтобы вполн пріобщиться къ этому великому священному таинству, ей часто приходятся вступать на тяжелую, суровую стезю, чувствовать, дышать холоднымъ, рзкимъ воздухомъ, зорко, пристально высматривать цль свою въ окружающей тьм. Неправда, что любовь длаетъ все легкимъ: напротивъ, она побуждаетъ насъ выбирать самое тяжелое, Предшествовавшая жизнь ознакомила Эсирь со многими отрицаніями, со многими положительными непріятностями, но только непріятностями несносными. Она не выбрала бы тяжелую долю, еслибъ ей пришлось нести ее одной, еслибъ не было возл силы, на которою можно было бы опереться,— еслибъ она не съумла добраться до родника неизсякаемой вры и любви. Прежній опытъ оградилъ ее отъ иллюзій. Она знала и понимала безотрадную жизнь въ глухомъ переулк, столкновенія съ тупою пошлостью, недостатокъ комфорта и изящества для чувствъ, суровую требовательность ежедневнаго обязательнаго труда. А то, что могло бы сдлать эту жизнь лишеній вовсе непохожею на печальное, грозное прошедшее — присутствіе и любовь Феликса Гольта — было еще только трепетной надеждой, а не увренностью. Надежда въ такихъ женщинахъ, какою она была, возникаетъ постепенно изъ глубины души и слагается въ сильное убжденіе. Она знала, что онъ ее любитъ: не говорилъ онъ разв, какъ женщина можетъ поддерживать мужчину, то-есть женщина хорошая, достойная. А что если она окажется хорошей?… Но при всемъ томъ ее разбиралъ страхъ, что, въ конц концовъ, она можетъ остаться совсмъ одна на каменистой до рог и изнемочь въ безпомощной усталости. Если даже надежды ея осуществятся, она звала, что ей предстоитъ нелегкое дло.

А съ другой стороны манила доля, гд все казалось легкимъ

Съ грознымъ ясновидніемъ, образовавшимся вслдствіе множества впечатлній во время пребыванія въ Тренсомъ-Корт, она увидла себя въ шелковыхъ стяхъ, сдерживающихъ всякое самостоятельное движеніе. Тревога посреди роскоши, тоска и скука при всхъ средствахъ къ удовольствію — казались неотъемлемой принадлежностью этого дома, бродили за ней подъ дубами и вязами парка, и любовь Гарольда Тренсома, уже не фантазія больше, которою она томилась, во сложившаяся въ серіозный фактъ, лежала на ней тяжелымъ гнетомъ. Ухаживанье мужчины можетъ быть чрезвычайно пріятнымъ, увлекательнымъ, пока онъ не требуетъ любви, которою женщина должна расплатиться за его любезности. Съ тхъ поръ, какъ Феликсъ поцловалъ ее въ тюрьм, ей казалось, какъ будто она обручилась съ нимъ навки и печать его обладанія неизгладимо лежала на ея губахъ. А между тмъ все, что случилось въ этотъ вечеръ, усилило ея расположеніе къ Гарольду, участіе ко всему, что до него касалось: и вмст съ тмъ увеличило въ ней отвращеніе къ завладенію тмъ, что онъ считалъ своего собственностью. Она побоялась сказать ему что-нибудь, въ чемъ не заключалось положительнаго, утшительнаго общанія, способнаго разсять возникшую непріятность.

Было уже около полуночи, но, вдумываясь и вглядываясь въ постепенно возникавшія и разсивавшіяся картины пережитаго и переживаемаго, Эсирь была боле внимательной и боле чуткой, чмъ даже днемъ. Все было тихо, безмолвно, кром легкаго колебанія втра за окнами, но слухъ ея вдругъ уловилъ какой-то звукъ за дверью — звукъ чуть слышный, мгновенный. Она подвинулась къ двери и услышала легкой шорохъ по ковру въ коридор. Шорохъ приблизился и смолкъ. Потомъ опять начался и какъ-будто стадъ отдаляться отъ нея. Потомъ опять приблизился и опять смолкъ. Эсирь слушала и удивлялась. Тотъ же самый звукъ повторился еще разъ и еще разъ, такъ что, наконецъ, она не могла выносить дольше. Она отворила дверь и въ полусвт коридора, гд стеклянный верхъ какъ-будто составлялъ мерцающее небо, она увидла высокую фигуру, медленно двигавшуюся по направленію къ ея двери, подперевъ щеку рукою.

ГЛАВА L.

Когда Деннеръ вошла въ комнату госпожи своей, чтобы одть ее къ обду, она нашла ее сидящей точно въ томъ же положеніи, въ какомъ нашелъ ее Гарольдъ, только съ опущенными вками, трепетавшими надъ медленно катившимися слезами, и съ лицомъ, въ которомъ каждая чувствующая черта, каждый нервъ, каждый мускулъ будто содрогался въ безмолвной агоніи.

Деннеръ подошла и простояла около кресла съ минуту, не говоря ни слова, только нжно положивъ руку на руку м-ссъ Тренсомъ. Наконецъ она сказала умоляющимъ голосомъ: безсонницы страданія. Эснрь вызвала Деннеръ въ уборную и сказала:

— Ужъ поздно, м-ссъ Гайксъ. Вы не знаете, вышелъ ли м. Гарольдъ?

— Да, уже давно, онъ сегодня всталъ раньше обыкновеннаго.

— Попросите его придти сюда. Скажите, что я прошу.

Когда Гарольдъ вошелъ, Эсирь стояла, опершись о спинку пустаго кресла, на которомъ вчера онъ оставилъ мать. Онъ былъ сильно удивленъ, а когда Эсирь подошла къ нему и подала ему руку, онъ сказалъ тревожно:

— Боже мой! какъ вы блдны! Неужели вы просидли всю ночь съ моею матерью?

— Да, она теперь заснула, сказала Эсирь. Они только пожали другъ другу руки при встрч и теперь стояли, глядя другъ на друга серіозно и пристально.

— Она говорила вамъ что-нибудь? сказалъ Гарольдъ.

— Нтъ — она сказала только, что ей очень тяжело. Мн кажется, что я взяла бы на себя много горя, только чтобы избавить ее отъ новыхъ испытаній.

Мучительная дрожь проняла Гарольда и сказалась на лиц его той мимолетной краской, которую не уловить никакой кистью. Эсирь сложила руки и сказала застнчиво, хотя ‘е побуждало настойчивое сознаніе необходимости:

— Во всемъ этомъ дом нтъ ничего…. не было ничего съ тхъ поръ, какъ я пріхала сюда — что было бы мн такъ дорого и отрадно…. какъ еслибы вы сли теперь возл нея и она увидла бы васъ, когда проснется.

Потомъ, движимая инстиктивной деликатностью, она прибавила, кладя руку ему на рукавъ:

— Я знаю, что вы это сдлаете. И знаю, что вы сами объ этомъ думали. Она теперь еще спитъ. Войдите потихоньку, пока она не проснулась.

Гарольдъ сжалъ на мгновеніе руку Эсири, лежавшую у него на рукав, и потихоньку вошелъ къ матери.

Черезъ часъ, когда Гарольдъ поправилъ подушки матеря и опять слъ возл нея, она сказала:

— Если эта милая двушка выйдетъ за тебя, Гарольдъ, это будетъ большимъ счастьемъ и для тебя и для меня.

Но Гарольдъ еще до окончанія дня узналъ, что этому никогда не бывать. Молодое созданье, порхнувшее блоснж476 ной, мимолетной голубкой нндъ мрачной стариной воспоминаній и новымъ изящнымъ убранствомъ Тренсомъ-Корта, не могло свить себ тамъ гнздышка. Гарольдъ выслушалъ изъ устъ самой Эсири, что она любитъ другаго и безусловно отказывается отъ всякихъ нравъ на Трейсомсное наслдіе.

ГЛАВА LI.

Въ одинъ апрльскій день, когда солнце сверкало въ замедлившихъ дождевыхъ капляхъ, Лидди вышла со двора, а Эсирь услась въ кухн на ивовомъ плетеномъ кресл у благо стола, между печью и окномъ. Котелъ распвалъ на плит, а часы прилежно постукивали, приближаясь къ четыремъ,

Она не читала, а вязала, пальцы проворно двигались, что-то похожее на лучъ играло на ея полуооткрытыхъ губахъ. Вдругъ она опустила работу, прижала об руки къ колнамъ и слегка наклонилась впередъ. Въ слдующую минуту раздался громкій ударъ въ дверь. Она вскочила, отворила, но сама спряталась за дверь.

— М. Лайонъ дома? спросилъ Феликсъ громкимъ голосомъ

— Нтъ, сэръ, отвтила Эсирь изъ-за двери,— но миссъ Лайонъ дома къ вашимъ услугамъ.

— Эсирь! вскричалъ Феликсъ съ удивленіемъ.

Они взялись за руки и съ восторгомъ посмотрли другъ другу въ лицо.

— Васъ выпустили?

— Да, пока опять не сдлаю чего-нибудь дурнаго. Но вы?— Какъ это все случилось?

— А вотъ, сказала Эсирь, весело улыбаясь и снова садясь на ивовое кресло,— все попрежнему: отецъ отправился по больнымъ, Лидди въ глубокомъ уныніи ушла покупать провизію, а я сижу здсь, и во мн гнздится немалая доля суетнаго тщеславія, требующая хорошей выбранки.

Феликсъ слъ на стулъ, случившійся близь нея, на углу стола. Онъ смотрлъ на нее все еще вопросительными глазами: онъ былъ совершенно серіозенъ, она лукаво улыбалась..

— Вы, стало-быть, пріхали жить здсь?

— Да.

— И вы не пойдите замужъ за Гарольда Тренсома, или не будете богаты?

— Нтъ.— Что-то побудило Эсирь опять взяться за работу, иголка прилежно задвигалась. Улыбка угасла въ замираніи сердца.

— Отчего? спросилъ Феликсъ совсмъ тихо, положивъ локоть на столъ, голову на руку и глядя на нее.

— Я не хотла ни идти за него замужъ, ни быть богатой.

— Вы стало-быть отъ всего отказались, сказалъ Феликсъ, наклонясь слегка впередъ и говоря еще тише.

Эсирь не отвчала ни слова. Они слушали, какъ распвалъ котелъ на плит и громко стучали часы. И Богъ всть какимъ образомъ — работа у Эсири выпала изъ рукъ, глаза ихъ встртились, въ слдующую минуту руки ихъ переплелись и они опять поцловались.

Когда руки снова упали, глаза ихъ были полны слезъ. Феликсъ положилъ ей руки на плечо.

— Вы, стало быть не прочь, раздлить долю бдняка, Эсирь?

— Конечно, еслибъ онъ съумлъ пріобрсти мое уваженіе и расположеніе, сказала она, и прелестная, лукавая улыбка снова мелькнула на лиц.

— Думали ли вы о томъ, какъ это будетъ?— что жизнь будетъ очень простая, очень безотрадная?

— Да, безъ розовой воды.

Феликсъ снялъ руку съ ея плеча, всталъ со стула, сдлалъ шага два по комнат, потомъ круто повернулся и сказалъ:

— И въ какой сред мн придется жить, Эсирь? У нихъ не такіе заблужденія и пороки, какъ у богатыхъ людей, но и у нихъ есть своего рода заблужденія и пороки, и притомъ у нихъ нтъ изящныхъ, утонченныхъ формъ богатыхъ, чтобы сдлать недостатки боле сносными. Я не говорю боле сносными для меня — потому что я не нуждаюсь въ этихъ утонченностяхъ, но вы къ нимъ привыкли.

Феликсъ помолчалъ съ минуту и потомъ прибавилъ:

— Это очень серіозно, Эсирь.

— Я знаю, что это серіозно, сказала Эсчрь, глядя на него.— Съ тхъ поръ какъ я побывала въ Тренсомъ-Корт, я научалась на многое смотрть серіозно. Иначе я не разсталась бы съ тою жизнью. Я сдлала совершенный, сознательный выборъ.

Феликсъ постоялъ минуты съ дв, и въ серіозномъ лиц его начала проступать нжность.

— А эти локоны, сказалъ онъ, снова садясь и проводя рукой по ея волосамъ.

— Они ничего не стоятъ — не купленные.

— Вы такая нжная, изящная.

— Я очень здорова. Я думаю, что бдныя женщины здорове богатыхъ. Да впрочемъ, продолжала Эсирь не безъ лукавства,— я расчитываю на нкоторое богатство.

— Какъ? спросилъ Феликсъ тревожно. Что вы хотите этимъ сказать?

— Я расчитываю даже на два фунта въ недлю: разумется, изъ этого не слдуетъ, чтобы нужно было проживать столько. Мы можемъ жить просто, какъ вамъ хочется: но мы станемъ копить деньги, будемъ прилежно работать и потомъ этими деньгами длать чудеса. И потомъ намъ нужно давать маленькую пенсію вашей матери, чтобы обезпечить ей до смерти такую жизнь, къ которой она привыкла, и маленькую пенсію отцу моему, чтобы избавить его отъ зависимости, когда онъ не въ силахъ будетъ проповдывать.

Эсирь начала шутливымъ тономъ, но закончила серіознымъ взглядомъ кроткой мольбы.

— То-есть… если вы не имете ничего противъ… я желаю длать только то, что вамъ кажется основательнымъ и справедливымъ.

Феликсъ опять положилъ руку къ ней на плечо и подумалъ немножко, глядя въ печь, потомъ онъ сказалъ, поднявъ взглядъ и улыбаясь ей:

— Какъ, я долженъ буду завести библіотеку и давать въ чтеніе книги, въ которыхъ будутъ мн длать загибы и оставлять на память крошки?…

Эсирь сказала, смясь:

— Ужъ вы воображаете, что вамъ придется длать ршительно все. Вы еще не знаете всхъ моихъ талантовъ. Мало ли чему я васъ понаучу.

— Вы меня?

— Да, сказала она,— во-первыхъ, исправлю нашъ французскій выговоръ.

— Ужъ не заставите ли вы меня носить галстукъ? сказалъ Феликсъ, недоврчиво покачивая головой.

— Нтъ, но я обяжу васъ не приписывать мн глупыхъ мыслей прежде, чмъ я ихъ произнесу.

Они весело разсмялись, держась за руки, какъ дти. Въ обоихъ былъ огромный запасъ свжести.

Тутъ Феликсъ снова нагнулся впередъ, чтобы поцловать ее, и потомъ нжно провелъ глазами по ея лицу и локонамъ.

— Я грубъ и неотесанъ, Эсирь. Вы никогда не раснаятесь?— никогда въ душ не попрекнете меня, что я не захотлъ раздлить съ вами богатства? Вы въ этомъ вполн уврены?

— Совершенно уврена! сказала Эсирь, тряхнувъ головой,— потому что иначе я не могла бы такъ уважать васъ. Я слаба, безхарактерна — мужъ мой долженъ быть сильне, лучше меня.

— Знаете ли что! сказалъ Феликсъ, вскакивая съ мста, засовывая руки въ карманы и шутя насупивъ брови,— если вы станете подъзжать ко мн съ этой стороны, мн придется самому быть гораздо лучше?

— Мн именно этого-то и хочется, сказала Эсирь, разсыпавшись смхомъ, какъ жаворонокъ на зар.

ЭПИЛОГЪ.

Въ ма Феликсъ и Эсирь обвнчались. Вс въ т времена внчались въ приходской церкви, но Лайонъ не могъ успокоиться безъ добавочнаго торжества въ своей часовн, гд ‘освобожденіе изъ-подъ гнета сомнительныхъ, спорныхъ формъ даетъ боле широкую возможность радоваться и соединяться съ. Богомъ’.

Свадьба была самая простая, но ни одна свадьба не возбуждала столько интереса и толковъ въ Треби. Даже знать, въ лиц сэра Максима и его семейства, отправилась въ церковь посмотрть на невсту, отказавшуюся отъ богатства и избравшую долю жены человка, который говорилъ, что онъ всегда останется бднымъ.

Одни покачивали головами, не врили, думали, что за этимъ что-нибудь ‘кроется’. Но большинство честныхъ требіанъ были глубоко и искренно тронуты, какъ напримръ Весъ который сказалъ жен, выходя изъ церкви:— Удивительно, право! Глядя на такія дла, какъ-то невольно врится во все хорошее!

М-ссъ Гольтъ говорила всмъ въ этотъ день, что она чувствуетъ себя ‘отчасти вознагражденной’, намекая этимъ, что у справедливости должно быть въ резерв для нея гораздо больше. Маленькій Джобъ Хеджъ былъ въ совершенно новомъ костюм и съ такимъ усердіемъ перебиралъ каждую изъ бдныхъ пуговицъ, украшавшихъ этотъ нарядъ, что угрожалъ сдлаться математическимъ маньякомъ, а м-ссъ Гольтъ вытащила самый нарядный чайный приборъ и опять постлала на полъ коверъ, съ удовольствіемъ думая, что его не станутъ больше, топтать грязными сапогами мальчишки ко всякую погоду.

Феликсъ и Эсирь не стали жить въ Треби, немного погодя и Лайонъ выхалъ изъ города, чтобы поселиться поближе къ нимъ. Но выход его, церковь Мальтусова подворья избрала себ преемника съ чрезвычайно высокими нравственными правилами.

Изъ Треби выхали еще многіе. Контора Джермина распалась, и ему посовтывали отправиться куда-нибудь подальше. Онъ ухалъ ‘заграницу’, въ эту просторную отчизну запятнанныхъ репутацій. Джонсонъ продолжалъ быть блондиномъ и удовлетворительно процвтать, пока не, посдлъ и не сталъ еще больше процвтать.

Что же касается до Христіана, то у него въ распоряженіи не было больше никакой тайны. Но онъ все-таки добылъ тысячу фунговъ отъ Гарольда Тренсома.

Тренсомы узжали на нкоторое время изъ Тренсомъ-Корта и брали съ собою Денверъ. Немного погодя, семья возвратилась, и м-ссъ Тренсомъ тамъ умерла. На ея похоронахъ былъ сэръ Максимъ, и все сосдство какъ-будто сговорилось молчать о прошломъ.

Дядя Лингонъ продолжалъ охотиться, пока не случилось то обстоятельство, которое онъ предсказывалъ, какъ часть церковной реформы, неизбжно предстоящей впереди. Къ Малыя Треби назначили новаго ректора, но о старомъ сожалли не одни только пойнтеры.

И весь этотъ обширный приходъ Большихъ и Малыхъ Треби процвталъ съ тхъ поръ какъ процвтала остальная Англія. Безъ сомннія, свтъ просвщенія распространялся все больше и больше. Я не знаю хорошенько, не имя въ тхъ краяхъ корреспондента,— заразились ли тамъ фермеры общественнымъ духомъ, сдлались ли лавочники независимы и честны, Спрокстонцы совершенно трезвы и нравственны, диссентеры совершенно изъяты отъ узкихъ и крайнихъ воззрній въ религіи и политик. Что же касается до выводовъ изъ того обстоятельства, что въ сверномъ Ломшайр не было выбрано до сихъ поръ ни одного кандидата изъ радикаловъ, то я предоставляю судить объ этомъ нашимъ мудрецамъ — то-есть газетамъ.

Что же касается до того, гд теперь живетъ Феликсъ Гольтъ, то я оставлю это въ тайн, чтобы избавить его отъ несносныхъ любопытныхъ постителей.

Я скажу только, что Эсирь никогда не раскаялась. Феликсъ поворчивалъ иногда за то, что она длала ему жизнь слишкомъ удобной и легкой и что еслибъ не было много обязательной ходьбы, то онъ скоро растолстлъ бы и совсмъ облнился.

Есть у нихъ уже и юный Феликсъ, гораздо разумне и образованне отца своего, но такой же неимущій.

КОНЕЦЪ.

ФЕЛИКСЪ ГОЛЬТЪ,

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ВВЕДЕНЕ.

ГЛАВА I.

ГЛАВА II.

ГЛАВА III.

ГЛАВА IV.

ГЛАВА V.

ГЛАВА VI.

ГЛАВА VII.

ГЛАВА VIII.

ГЛАВА IX.

ГЛАВА X.

ГЛАВА XI.

ГЛАВА XII.

ГЛАВА XIII.

ГЛАВА XIV.

ГЛАВА XVII.

ГЛАВА XVIII.

ГЛАВА XIX.

ГЛАВА XX.

ГЛАВА XXI.

ГЛАВА XXII.

ГЛАВА XXIII.

ГЛАВА XXIV.

ГЛАВА XXV.

ГЛАВА XXVI.

ГЛАВА XXVII.

ГЛАВА XXVIII.

ГЛАВА XXIX.

ГЛАВА XXX.

ГЛАВА XXXI.

XXXII.

ГЛАВА XXXIII.

ЧАСТЬ III.

ГЛАВА XXXIV.

ГЛАВА XXXV.

ГЛАВА XXXVI.

ГЛАВА XXXVII.

ГЛАВА XXXVIII.

ГЛАВА XXXIX.

ГЛАВА XL.

ГЛАВА XLI.

ГЛАВА XLI.

ГЛАВА XL.

ГЛАВА XLIV.

ГЛАВА XLV.

ГЛАВА XLVI.

ГЛАВА XLVII.

ГЛАВА XLVIII.

ГЛАВА XLIX.

ГЛАВА L.

ГЛАВА LI.

ЭПИЛОГЪ.

Читайте также: