Мельница на Флосе, Элиот Джордж, Год: 1860 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 221 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Мельница на Флосс.

Романъ Джоржъ Эліотъ.

Сокращенный переводъ съ англійскаго В. Кошевичъ.

Въ 2 частяхъ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.
Господинъ Тулливеръ объявляетъ свое ршеніе относительно Тома.

Дорлькотская мельница стояла на рк Флосс, въ небольшомъ разстояніи отъ стариннаго городка Сентъ-Оггса, расположеній наго какъ разъ при сліяніи Флоссы съ ея быстрымъ притокомъ, рчкою Рипиль. Мстность была живописная, особенно если глядть съ мельничной плотины, но какъ разъ въ тотъ день, когда начинается нашъ разсказъ, хозяева мельницы обращали очень мало вниманія на красивый видъ: ихъ мысли были заняты другимъ. Тулливеръ (такъ звали мельника) съ женою обсуждали будущую участь сына своего, Тома, который окончилъ курсъ въ начальной школ сосдняго городка и теперь долженъ былъ учиться дальше.

— Я знаю, чего хочу,— говорилъ отецъ.— Хочу дать Тому хорошее образованіе. Это — все равно, что кусокъ хлба. Вздумай я сдлать изъ него мельника или землепашца — и этой-бы школы за глаза довольно! Какъ-же насъ-то учили въ дтств? Въ одной рук розга, въ другой — азбука, вотъ и все! Но нтъ! Пусть Томъ не уступитъ тмъ, кто уметъ красно говорить! Пусть поможетъ мн въ моихъ длахъ и тяжбахъ! Пусть со всякимъ уметъ сладить!

Жена, блокурая, миловидная женщина, внимательно слушала и соглашалась съ мужемъ. Мельникъ, помолчавши, продолжалъ:

— Знаю, что длать: посовтуюсь съ Вайлемъ, завтра онъ прідетъ для третейскаго ршенія по длу о плотин. Онъ дастъ мн хорошій совтъ, самъ учился въ школ и знаетъ толкъ въ этихъ длахъ. Хотлось-бы мн сдлать изъ Тома такого человка, какъ Райлей — говоритъ какъ по писанному и дло всякое понимаетъ. Только вотъ въ чемъ бда: не очень-то онъ востеръ. Онъ весь — въ тебя и въ твою родню, Бесси!

— Правда,— подтвердила жена, хватаясь за послднія слова.— Онъ ужасно любитъ соль. И отецъ мой, и братъ тоже клали много соли въ ду.

— Жаль,— продолжалъ Тулливеръ,— что у насъ въ мать вышелъ мальчикъ, а не двочка. Двчонка-то похожа на меня: вдвое востре Тома. Больно востра для бабьяго рода!— При этомъ мельникъ покачалъ головой.— Пока мала — еще не бда, а тамъ… плохо можетъ ей придтись!

— Съ ней и теперь ужъ сладу нтъ, — возразила мать, — эта двчонка все выдумываетъ шалости. Проводить ее въ чистомъ фартук два часа кряду мн еще не приходилось ни разу! Кстати, гд это она можетъ быть? Вдь, ужъ скоро пора и чай пить.— Г-жа Тулливеръ встала и подошла къ окошку.— Такъ и знала! Слоняется у воды. Когда нибудь еще туда свалится.

Г-жа Тулливеръ нсколько разъ постучала въ окно, поманила и помахала рукой, посл чего вернулась на мсто и сла.

— Ты толкуешь объ ум,— сказала она мужу,— но во многомъ эта двочка совсмъ дура. Пошлешь ее зачмъ наверхъ,— забудетъ зачмъ пошла, да еще сядетъ на полъ и начнетъ заплетать себ волосы да распвать, точно помшанная, пока я жду ее внизу. У насъ во всемъ роду ничего такого не бывало, слава Богу, и не бывало такихъ черномазыхъ. Я не ропщу на Бога, но все же мн очень тяжело, что одна у меня дочь, и та какая то чудная.

— Вздоръ!— сказалъ отецъ.— Славная черноглазенькая двчоночка, и лучшей мн не надо! Чмъ она хуже другихъ дтей? Читаетъ не плоiе священника…

— Но волосы у ней совсмъ не вьются, что съ ними ни длай. Завивать въ папильотки не дается, а если возьмусъ за щипцы, то ничмъ не заставишь ее стоять смирно.

— Остриги ее! Остриги наголо, — сказалъ отецъ.

— Ахъ, какъ можешь ты говорить такія вещи! Помилуй! Такую большую! Ей уже десятый годъ! А у племянницы Люси вся головка въ кудряхъ, волосокъ къ волоску! Вотъ, кабы мн такую дочку! Она больше похожа на меня, чмъ моя собственная. Магги! Магги!— продолжала мать, когда эта маленькая ошибка природы вошла въ комнату.— Сколько разъ я теб говорила, чтобы ты не подходила къ вод! Когда-нибудь упадешь и утонешь, тогда и пожалешь, зачмъ не слушалась!

Въ голос матери звучали ласка и печаль. Волосы дочери, которая теперь скинула шляпу, вполн подтверждали сказанное передъ тмъ: г-жа Тулливеръ, желая, чтобы Магги, по примру прочихъ двочекъ, носила завитую чолку, обрзала ей передніе волосы настолько коротко, что заложить ихъ за уши не представлялось возможнымъ, а такъ какъ черезъ часъ посл завивки они уже длались совершенно прямыми и лзли двочк на глаза, то та безпрестанно дергала головой, откидывая ихъ назадъ, и это движеніе придавало ей сходство съ маленькой шотландской лошаденкой.

— Ахъ, Магги! Чтожъ ты тутъ кидаешь шляпу? Снеси ее наверхъ, смни башмаки, наднь передничекъ и сядь за одяло для тетки. Будь умница!

— Мама, — возразила Магги недовольнымъ голосомъ,— я не хочу сшивать эти лоскутья!

— Какъ? Такіе хорошенькіе лоскутки, и выйдетъ такое чудное одяло!

— Это — глупая работа, — сказала Магги, тряхнувъ головою:— нарвать лоскутовъ и опять сшивать ихъ. И я ничего не хочу длать для тетя Глеггъ: я не люблю ее.

Магги удалилась, таща шляпу за ленту, а г-нъ Тулливеръ засмялся.

— Удивляюсь, чему ты смешься,— съ горечью сказала жена.— Ты поощряешь въ ней непослушаніе, а потомъ мои сестры увряютъ, будто это я избаловала ее.

II.
Господинъ Райлей даетъ совтъ относительно школы для Тома.

Г-нъ Райлей, мстный устроитель аукціоновъ и оцнщикъ, сидлъ у Тулливеровъ за угощеніемъ и терпливо слушалъ рчи хозяина. Онъ ничуть не чванился преимуществами своего образованія и умлъ вести бесду съ людьми простыми. Тулливеръ толковалъ о послднихъ тяжбахъ, ругалъ адвокатовъ, которыхъ считалъ твореніями дьявола, хвалилъ собесдника, но все еще не дошелъ до Тома. Онъ не любилъ торопиться: и такъ мудрено жить на этомъ свт, а поспшишь, людей насмшишь. Наконецъ, задумчиво погладивши колнки и пристально поглядвъ на гостя, мельникъ понизилъ голосъ и сказалъ:

— Я хочу съ вами посовтоваться о дл, совершенно особенномъ. Это относительно моего мальчика Тома.

— А!— произнесъ Райлей тономъ кроткого участія. Его лицо съ высоко поднятыми бровями и тяжелыми, точно восковыми, вками не мнялось ни при какихъ обстоятельствахъ. Но такая неподвижность лица, въ соединеніи съ привычкою его обладателя не давать отвта, не взявъ предварительно понюшки табаку, утроивали уваженіе мельника къ г-ну Райлею.

— Да, о Том,— продолжалъ отецъ.

Магги навострила уши. Она сидла на скамеечк, передъ каминомъ, съ большою книгою на колняхъ. Оторвать ее отъ книги бывало, обыкновенно, не легко, но имя Тома въ такихъ случаяхъ дйствовало на нее какъ самый пронзительный свистокъ. Двочка подняла голову, тряхнула своей гривой и вся насторожилась.

— Видите ли, я хочу, чтобъ онъ учился дальше,— говорилъ между тмъ г. Тулливеръ.— Городскую школу онъ прошелъ, теперь пусть нсколько мсяцевъ побгаетъ на вол, а тамъ отдамъ его въ настоящее заведеніе, такое, откуда онъ вышелъ бы ученымъ.

— Правда,— подтвердилъ г. Райлей,— вы не можете сдлать ему большаго добра, какъ дать хорошее образованіе. Не отрицаю, впрочемъ, — вжливо прибавилъ онъ,— что можно стать превосходнымъ мельникомъ и хозяиномъ, да еще и весьма неглупымъ, толковымъ парнемъ и безъ особой помощи школьныхъ учителей!

— Оно такъ, — подмигивая отвтилъ Тулливеръ,— да только я прочу Тома вовсе не въ мельники или сельскіе хозяева. А то будетъ совсмъ не весело, какъ онъ начнетъ ждать, скоро ли земля съ мельницею перейдутъ въ его руки, да скоро ли я отдамъ Богу душу. Нтъ, видалъ я такихъ сыновей! Я воспитаю Тома такъ, чтобъ онъ имлъ собственное дло, а не норовилъ отнять у меня мое. Когда умру, тогда все получитъ!

Слова отца произвели сильное впечатлніе на Магги. Ей стало ясно, что Тома считаютъ способнымъ выгнать отца изъ дому и. вообще, надлать много дурного. Возможно ли было промолчать? Магги вскочила со скамеечки, забывъ о книг, которая со стукомъ упала на полъ, и, втиснувшись между колнъ отца, сказала полуплачущимъ, полунегодующимъ тономъ:

— Папа, Томъ никогда не будетъ дурно поступать съ тобою, я знаю, что не будетъ!

Г. Райлей поднялъ книгу и сталъ ее перелистывать, между тмъ какъ улыбка смягчила суровое лицо Тулливера, и онъ похлопалъ дочку по спин.

— Ну, такъ нельзя говорить дурно про Тома, а?— подмигивая сказалъ ей отецъ. Потомъ, обратившись къ гостю, онъ прибавилъ: — Какъ она все понимаетъ! А какъ читаетъ! Точно все знаетъ наизусть! Только годится ли это для женщины? Пожалуй, приведетъ только къ худу.

Послднія слова произнесены были съ печалью, но тотчасъ отцовская гордость опять взяла верхъ, и Тулливеръ повторилъ еще разъ:

— А какъ читаетъ! Лучше большихъ. И все она за книжкой!

Щеки Магги начали пылать отъ радостнаго волненія: она была уврена, что г. Райлей сразу почувствуетъ къ ней уваженіе. Гость перелистывалъ тмъ временемъ книжку, и она ничего не могла прочитать на лиц его съ высоко поднятыми бровями. Вдругъ онъ взглянулъ на нее и спросилъ — Разскажи-ка, что въ этой книг, что это за картинка.

Магги покраснла по уши, схватила книгу и, тряхнувъ головой, начала разсказывать.

— Я вамъ разскажу, что здсь представлено. Вотъ это старуха въ вод — ее бросили въ воду, чтобы узнать, колдунья она или нтъ. Если она поплыветъ, значитъ колдунья, если утонетъ — и умретъ,— вы понимаете, значитъ не колдунья, а просто бдная старуха. А этотъ страшный кузнецъ, это, знаете кто? это самъ чортъ, а не кузнецъ. Чортъ часто принимаетъ образъ дурного человка, потому что, понимаете, если-бы люди знали, что это чортъ, они-бы убжали и онъ не могъ-бы заставить ихъ сдлать то, что хочетъ.

— Откуда у тебя эта книжка? Лучше-бы теб читать что-нибудь другое. Какъ попала къ ней ‘Исторія Дьявола’, Тулливеръ?

Магги обидлась, а отецъ отвтилъ:

— Я купилъ ее у Пиртриджа на распродаж, вмст съ другими книгами. Он были вс въ одинаковыхъ переплетахъ, посмотрите, какой отличный переплетъ. Да и правда, оказались хорошими: больше проповди, самъ читаю по воскресеньямъ. Ну, и эта тутъ же была: я думалъ — он вс,— какъ бы сказать?— одного сорта. Но видно нельзя судить по наружности… Да мудрененько-таки жить на свт!

— Это еще что!— вдругъ объявила Магги.— А у меня есть и такая, гд чортъ нарисованъ на картин, какъ онъ боролся съ христіаниномъ. Вотъ я вамъ покажу!

Магги побжала въ уголъ, влзла на стулъ и сняла съ полки старую книгу.

— Вотъ,— сказала она, отыскавъ картину.— А Томъ его раскрасилъ, когда былъ дома: самъ, знаете, черный, а глаза — красные какъ огонь, потому что внутри у него — адское пламя, и оно просвчиваетъ черезъ глаза.

— Ну, поди, поди!— замтилъ Тулливеръ, почувствовавъ себя неловко при столь подробномъ описаніи ужаснаго существа, создавшаго адвокатовъ.— Будетъ ужъ! Я такъ и зналъ, что она и въ книгахъ выищетъ что-нибудь неподходящее. Поди въ кухню къ мам.

Магги тотчасъ закрыла книгу, чувствуя, что осрамилась, но къ матери не пошла, а удалилась за отцовское кресло, въ темный уголъ, гд принялась няньчить куклу, къ которой почувствовала случайный приливъ любви вслдствіи отсутствія Тома, на котораго она обыкновенно изливала свою нжность. Одежда куклы отличалась небрежностью, но за то щеки почти слиняли отъ жаркихъ поцлуевъ.

— Видали-вы что-нибудь подобное?!— сказалъ хозяинъ, когда Магги отошла.— Жаль, что она не мальчикъ Удивительное дло,— тутъ онъ понизилъ голосъ:— я мать ея взялъ какъ разъ за то, что была не больно востра, миловидна и изъ хозяйственной семьи, но, видите, когда человкъ самъ не глупъ, можно надяться, что кто нибудь изъ дтей все-таки можетъ выйти въ него, и вдругъ у васъ оказываются глупые мальчики и шустрыя двочки — словомъ, все наизнанку.

— Да разв вашъ мальчикъ глупъ?

— Не совсмъ ужъ глупъ: знаетъ толкъ везд: и на двор и въ пол и практиченъ,— уметъ кое-что сдлать. Но неповоротливъ на языкъ, терпть не можетъ книгъ и прячется отъ чужихъ, такъ что отъ него вы не услышите того, что отъ двчоночки. Вотъ мн и нужна для него такая школа, гд бы ему развязали языкъ, да и облагообразили бы, какъ слдуетъ. Я хочу, чтобы онъ не уступалъ тмъ, кто теперь кичится предо мной. Я хоть и самъ не промахъ, но все такъ мудрено стало на свт, что иной разъ не знаешь, какъ быть. И чмъ ты пряме, тмъ хуже тебя надуютъ.

Тулливеръ отпилъ глотокъ и покачалъ головою.

— Совершенно врно,— согласился Райлей: — хорошее образованіе дороже денегъ, но школы я вамъ не рекомендую. Лучше же отдать къ учителю, у котораго онъ всегда будетъ на глазахъ… Я такого знаю, и не направилъ бы къ нему всякаго, но вашего сына — отчего же?

Польщенный хозяинъ удвоилъ вниманіе.

— Онъ учился въ Оксфорд,— произнесъ гость и умолкъ, чтобы насладиться дйствіемъ своего сообщенія.

— Какъ? Онъ священникъ?— нершительно переспросилъ Тулливеръ.

— Да, и притомъ магистръ. Онъ не прочь бы взять къ себ въ семью одного или двухъ воспитанниковъ…

— А какъ вы думаете, будутъ ему тамъ давать по два раза пуддинга?— освдомилась г-жа Тулливеръ,

которая тмъ временемъ вернулась изъ кухни.— Онъ такъ любитъ пуддингъ, и къ тому же, растетъ. Было бы ужасно стснять его въ д.

— А сколько это можетъ стоить?— спросилъ Тулливеръ, предчувствуя, что преподаваніе хваленаго магистра обойдется не дешево.

— Да тысячи полторы берутъ такіе, кто и равняться не можетъ со Стеллингомъ…

— Ну, это дорого! Я никогда и не думалъ платить такую цну!— сказалъ отецъ.

— За хорошее обученіе оно не дорого, позвольте вамъ сказать. Впрочемъ, Стеллингъ не жаденъ. Я увренъ, что вы сойдетесь и на тысяч. Если хотите, я ему напишу.

Тулливеръ потеръ колнки и задумчиво посмотрлъ на коверъ.

— Я думаю, что вашего мальчика онъ приметъ. Я думаю, что по моей рекомендаціи…

— Не знаю, что онъ можетъ имть противъ такого славнаго мальчика,— замтила г-жа Тулливеръ съ материнскимъ негодованіемъ.

— А я вотъ что думаю,— сказалъ ея мужъ, поднимая взоры съ ковра.— Не слишкомъ ли ужъ онъ ученъ, чтобы воспитать мальчика дловымъ образомъ. Вдь поповская-то ученость не отъ міра сего! А мн для Тома этого не нужно. Пусть знаетъ цифры, пишетъ безъ запинки, пусть быстро вникаетъ во все, пусть видитъ людей насквозь и уметъ все сказать такъ, чтобы не попасть къ отвту. Ахъ, какъ это хорошо, — закончилъ Тулливеръ, покачивая головою,— умть безнаказанно сказать подлецу правду!

— О, мой дорогой,— возразилъ г. Райлей, — вы неправильно думаете о духовенств. Это — самые лучшіе преподаватели. И какъ они благовоспитаны. Конечно, бываютъ такіе, что кром своихъ книгъ ничего не видятъ, но Стеллинъ не изъ такихъ. Онъ все пойметъ, вы только намекните. Вы говорите о цифрахъ. Да стоитъ сказать Стеллингу: ‘Мн надо, чтобы мой сынъ превосходно зналъ ариметику’,— и можете быть покойны.

Онъ помолчалъ и прибавилъ:

— Видите-ли, такому ученому человку, какъ Стеллингъ, извстны вс отрасли знанія. Если плотникъ уметъ работать топоромъ, не все ли ему равно, прорубить дверь или окно?

— Это правда,— согласился Тулливеръ, теперь почти убжденный, что нтъ лучшихъ преподавателей, какъ лица духовнаго званія.

— Папа,— вмшалась Магги, которая уже успла незамтно подобраться къ отцовскому креслу и слушала, разинувъ ротъ, причемъ куклу держала вверхъ ногами, стирая ей носъ о ручку кресла,— папа, а далеко это ушлютъ Тома? Мы подемъ навщать его?

— Не знаю, двчоночка,— нжно отвтилъ отецъ.— Спроси вотъ у г-на Райлея: онъ знаетъ.

Магги проворно подбжала къ г-ну Райлею и сказала:

— Скажите, далеко это?

— Охъ, очень далеко,— отвтилъ тотъ, будучи того мннія, что съ дтьми, когда они не капризничаютъ, надо говорить шутливо.— Придется добыть сапоги — скороходы, чтобы навщать его.

— Это пустяки!— сказала Магги, гордо вскидывая головой. Она начинала не любить г-на Райлея: очевидно, онъ считалъ ее глупой и не стоющей вниманія.— Тсс! Магги! Не стыдно ли теб такъ говорить?— замтила ей мать.— Поди сядь на свою скамеечку и помолчи. Но разв это такъ далеко, что намъ нельзя будетъ стирать на него дома?— прибавила она озабоченно.

— Верстъ двадцать, не боле,— отвтилъ Райлей.— Можно превосходно създить и вернуться въ тотъ же день. Но Стеллингъ такой милый, радушный человкъ, онъ будетъ радъ, если вы погостите.

— Для блья-то, пожалуй, все-же далеконько,— печально заключила г-жа Тулливеръ.

Подали ужинъ, и это избавило гостя отъ необходимости отвчать. Иначе онъ постарался бы разсять материнскія сомннія, ибо, очевидно, сильно хлопоталъ о томъ, чтобы его рекомендація привела къ цли, хотя не ожидалъ для себя отъ этого особенныхъ выгодъ. Просто, на вопросъ малообразованнаго мельника ему не хотлось отвтить, сообразно истин, что онъ не знаетъ подходящаго учителя, ибо такимъ отвтомъ онъ боялся уронить себя въ глазахъ собесдника, который считалъ его всезнающимъ. Съ другой стороны, не дурно было угодить вліятельному знакомому, доставивши ему выгоднаго ученика. Онъ не зналъ про Стеллинга ничего дурного: отчего же бы тому и не быть хорошимъ учителемъ? Такимъ образомъ господинъ Райлей, въ извстной степени, сыгралъ роль судьбы въ жизни Тома.

III.
Въ ожиданіи Тома.

На другой день отецъ собрался хать въ ближайшій городокъ Оггсъ, чтобы взять Тома изъ школы, гд онъ обучался до сихъ поръ.

Для Магги было большимъ разочарованіемъ, что ей не позволили хать съ отцомъ за Томомъ, но мать сказала, что погода слишкомъ сырая для двочки, у которой новая шляпа. Какъ ни спорила противъ этого Магги, ей пришлось покориться. Послдствіемъ этого было то, что когда мать начала расчесывать и завивать ея непокорные, черные волосы, двочка выскользнула изъ подъ рукъ г-жи Тулливеръ и кинулась головой прямо въ стоявшій тазъ съ водой. Она ршила, что сегодня, въ отместку, у ней не будетъ кудрей.

— Магги, Магги!— закричала г-жа Тулливеръ.— Что изъ тебя выйдетъ, если ты будешь такъ вести себя…

Но Магги уже ничего не слыхала: она давно была на чердак, гд среди пыли и паутины хранила старую, изломанную куклу, на которой имла обыкновеніе вымещать вс свои невзгоды. Потряхивая мокрыми волосами и громко рыдая, она начала колотить куклу о кирпичную трубу, возвышавшуюся посредин чердака. Мало по малу двочка позабыла свое горе, рыданья ея утихли, она кинула куклу и подбжала къ слуховому окну, куда внезапно проникъ яркій солнечный лучъ. Мельница шумла, двери амбара стояли настежъ, а Янъ, пестрая собаченка, отогнувши одно ухо, бгалъ взадъ и впередъ, осматриваясь и какъ-бы ища себ спутника для прогулки. Устоять было невозможно. Магги пригладила волосы, сбжала внизъ, схватила шляпу, заглянула въ корридоръ, нтъ-ли тамъ матери и въ одинъ мигъ очутилась во двор, гд начала кружиться, припвая:— Япъ, Япъ, Томъ прідетъ!— А Япъ лаялъ и скакалъ вокругъ нея, производя ужасный шумъ.

— Эй, эй, барышня! вы закружитесь и упадете въ грязь!— сказалъ Лука, старшій работникъ на мельниц, высокій широкоплечій человкъ лтъ сорока, черноглазый и черноволосый, весь обсыпанный мукою.

Магги остановилась на минуту и сказала слегка покачиваясь:

— Ой нтъ, я не закружусь! Лука, возьми меня на мельницу.

Магги любила бывать на мельниц и часто выходила оттуда точно напудренная, отчего ея черные глаза блестли еще ярче. Мрный стукъ, безпрерывное движеніе жернововъ, какъ-бы говорившее о присутствіи могучей силы, вчно сыплющаяся мука, отъ которой все вокругъ было бло, и даже паутина представлялась волшебнымъ кружевомъ — все это заставляло Магги чувствовать себя какъ-бы въ особомъ мір, вн условій обыкновенной жизни. Но изо всей мельницы всего миле былъ ей чердакъ, куда ссыпалось зерно. Тамъ она могла сидть на большихъ кучахъ зерна, постоянно съ нихъ соскальзывая, что она и длала во время бесды съ Лукою, съ которымъ бывала довольно откровенна, желая, чтобы онъ былъ такого же мннія объ ея ум, какъ и ея отецъ.

Теперь, сидя на куч, вблизи которой онъ работалъ, она сказала пронзительно и громко, какъ обыкновенно приходится говорить на мельниц:

— Я думаю, что ты ничего не читаешь кром Библіи, Лука?

— Да, барышня, да и то не часто,— откровенно сознался Лука.— Какой ужъ я читальщикъ!

— Не хочешь ли взять одну изъ моихъ книгъ? У меня ихъ много, и можно найти какую нибудь не трудную. Напримръ: есть ‘Путешествіе по Европ’, гд описаны разные народы, а что не поймешь по описаніямъ, то увидишь по картинкамъ. Тамъ есть голландцы, такіе толстые, съ трубками, знаешь, и одинъ сидитъ на бочк.

— Нтъ, барышня, зачмъ мн про голландцевъ? Мн и знать про нихъ не надо!

— Да вдь они же намъ ближніе, Лука! Мы должны знать о нашихъ ближнихъ. Впрочемъ, теб, можетъ быть, интересне про зврей? Есть и такая книжка: тамъ не голландцы, а слоны, кенгуру, куницы, всякія рыбы и удивительныя птицы. Есть мста, гд водятся вс эти зври, какъ у насъ — лошади и коровы. Разв ты не хочешь узнать про нихъ, Лука?

— Нтъ, барышня. Мн нужно смотрть, сколько приму зерна, сколько отпущу муки. Мн нельзя думать о другомъ, кром моего дла. Да и вранья, думаю, много въ книжкахъ то!

— Ну, ты совсмъ, какъ Томъ, — сказала Магги, желая дать разговору пріятный оборотъ.— Томъ тоже не любитъ читать. Я такъ люблю Тома, Лука: больше всхъ на свт. Когда онъ выростетъ, я стану вести его хозяйство, мы всегда будемъ жить вмст. Я буду ему разсказывать обо всемъ, чего онъ не знаетъ. Но все-таки, Томъ, по моему, уменъ, хотя не любитъ книжекъ: онъ уметъ вить превосходныя бечевки и строить домики для кроликовъ.

— Да,— сказалъ _Лука,— только онъ очень разсердится, когда узнаетъ, что кролики околли.

— Околли?— вскрикнула Магги, вскочивъ съ своей кучи зерна,— Охъ, Лука! да какъ же такъ? И лопоухенькій, и пестренькій, на которыхъ Томъ потратилъ вс свои деньги?

— Разумется!— спокойно отвтилъ Лука.

— Ай!— сказала Магги жалобнымъ голосомъ, и крупныя слезы покатились по ея щекамъ.— Вдь Томъ просилъ меня присмотрть за ними, а я и забыла. Что мн теперь длать!

— Ну, видите ли, барышня: они вдь, жили въ дальнемъ сара, и никто туда не заглядывалъ. Кажется, барчукъ приказалъ Гарри кормить ихъ, но тотъ только о себ и думаетъ.

— Охъ, Лука! Томъ мн приказывалъ ходить къ нимъ каждый день, а они у меня изъ головы вонъ! Охъ, какъ онъ будетъ сердиться! Я ужъ знаю, что будетъ, и ему такъ жалко будетъ кроликовъ. И мн жалко ихъ. Ахъ, что мн длать?

— Не огорчайтесь барышня,— успокоительно сказалъ Лука:— вдь эти лопоухіе не живучи. Они могли бы околть, еслибъ ихъ и кормили. Пусть барчукъ не покупаетъ такихъ въ другой разъ. Не горюйте, барышня. Пойдемте-ка со мной къ жен моей. Я сейчасъ иду домой.

Это приглашеніе своевременно отвлекло Магги отъ грустныхъ мыслей, и слезы ея мало по малу высохли, пока она вмст съ Лукою приближалась къ его хорошенькому домику, обсаженному яблонями и грушами, у самаго берега рчки.

Жена Луки оказалась чрезвычайно пріятною знакомою гостепріимной хозяйкой. Вдобавокъ жилище ея было украшено произведеніями искусства, и Магги совершенно забыла о своемъ огорченіи, влзши на стулъ и разсматривая иллюстраціи къ притч о блудномъ сын. Но тяжелое впечатлніе, вызваное извстіемъ о смерти кроликовъ, заставило ее съ особеннымъ сожалніемъ отнестись къ этому несчастному молодому человку, изображенному на одной изъ картинокъ стоящимъ у дерева и окруженнымъ свиньями.

— Я очень рада, что отецъ опять принялъ его къ себ, не правда-ли, Лука?— сказала она.— Вдь знаете, онъ очень жаллъ, что дурно велъ себя, и собирался исправиться!

— Э, барышня,— разсудилъ Лука,— врядъ ли вышелъ изъ него прокъ, что бы отецъ для него ни длалъ.

Эта мысль была непріятна для двочки, и ей было очень жалко, что она не имла свдній о дальнйшей судьб блуднаго сына.

IV.
Пріздъ Тома.

Тома ждали посл обда, и не у одной Магги забилось сердце, когда послышался стукъ колесъ. Несмотря на втеръ, разгонявшій тучи и рвавшій одежду, мать вышла встрчать сына во дворъ! она даже положила руку на виновную голову дочери, забывъ обо всхъ ея прегршеніяхъ.

— Вотъ и онъ, мой милый мальчикъ! Но, Господи Боже! гд жъ его воротничекъ? Наврное, потерялъ дорогой и разрознилъ всю дюжину!

Г-жа Тулливеръ раскрыла объятія, Магги попрыгала сначала на одной ног, потомъ на другой, а Томъ съ мужскимъ пренебреженіемъ ко всякимъ изліяніямъ чувствъ вылзъ изъ телжки и сказалъ:

— Эй, Янъ, и ты здсь?

Тмъ не мене, онъ довольно охотно далъ расцловать себя Магги, которая какъ-то особенно душила его поцлуями, между тмъ какъ его сро-голубые глаза переходили отъ луга съ овцами къ рк, на которую онъ разсчитывалъ съ завтрашняго же дня для рыбной ловли. Это былъ одинъ изъ тхъ мальчиковъ, которые такъ часто встрчаются въ Англіи и въ двнадцатилтнемъ возраст вс другъ на друга похожи: свтлорусый, лицомъ — кровь съ молокомъ, съ полными губами, неопредленнымъ носомъ и бровями, вообще физіономіей, не имвшей въ себ ничего индивидуальнаго, въ противоположность личику бдной Магги, которую мать-природа отмтила самыми опредленными чертами. Впрочемъ, природа бываетъ хитра и часто подъ заурядною мальчишескою наружностью скрываетъ такую силу воли, предъ которою спасуетъ всякая темноглазая, безпокойная и непокорная двочка.

— Магги!— таинственно сказалъ Томъ, увлекая ее въ уголъ, какъ только мать ушла разбирать его сундукъ, а самъ онъ отогрлся въ теплой комнат, — ты не знаешь, что у меня въ карманахъ!— При этомъ онъ покивалъ головою, желая возбудить ея любопытство.

— Нтъ,— отвтила Магги.— Что это они такъ отдлись? Наврное, бабки или орхи?

— Бабки? Нтъ! Я вс ихъ промнялъ товарищамъ. Нтъ, ты посмотри!— И онъ что-то вытащилъ до половины изъ праваго кармана.

— Что такое?— зашептала Магги,— я вижу только что-то желтое.

— Это… новая… Ну, отгадай!

— Ахъ, я не могу отгадывать, Томъ!— сказала Магги съ нетерпніемъ.

— Не кипятись, а то совсмъ не покажу, — сказалъ Томъ, засовывая руки въ карманы и принимая ршительный видъ.

— Нтъ, Томъ,— сказала Магги, съ мольбою касаясь его локтя.— Я не сержусь, Томъ: я только терпть не могу угадывать. Пожалуйста, будь добрый ко мн!

Рука Тома медленно вылзла изъ кармана, и онъ сказалъ:

— Ну, такъ это — новая удочка, даже дв новыхъ удочки, по одной для каждаго изъ насъ, такъ что одна будетъ твоя собственная. Я нарочно не сталъ складываться съ товарищами, когда они покупали печенье и коврижки, чтобы сберечь эти деньги. А вотъ и крючки, смотри-ка!.. Завтра пойдемъ и станемъ удить у Круглаго пруда. И ты поймаешь собственную рыбу, Магги, и будешь насаживать червей, и все, разв это не весело?

Магги, вмсто отвта, обняла Тома за шею и крпко къ нему прижалась, молча потираясь щекою о его щеку, между тмъ какъ онъ медленно разматывалъ удочки и, помолчавши, сказалъ:

— Разв я не добрый братъ, что купилъ теб отдльную удочку? Знаешь, я, вдь, могъ бы и не покупать, если бы не хотлъ!

— Да, ты очень, очень добръ… Я люблю тебя, Томъ!

Томъ опять спряталъ удочку въ карманъ и теперь разсматривалъ крючки.

— А мальчишки подрались со мною за то, что я не хотлъ складываться для печенья.

— О, Боже! какъ это гадко, что у васъ въ школ дерутся! Теб было больно, Томъ?

— Больно? Нтъ,— отвтилъ Томъ, спрятавши крючки и, вынувъ большой перочинный ножъ, у котораго онъ открылъ самое широкое лезвіе, сталъ задумчиво на него глядть, проводя по немъ пальцемъ. Помолчавъ, онъ прибавилъ:— Я знаю, что подбилъ Спаупсеру глазъ: подломъ ему за то, что онъ хотлъ вздуть меня. Меня не заставишь пойти въ складчину тмъ, что вздуешь!

— Ахъ, какой ты храбрый, Томъ! Я думаю, ты похожъ на Самсона. Вдь, если бы на меня напалъ левъ, ты побдилъ бы его, не правда-ли?

— Ну, какъ можетъ напасть левъ? Какая ты глупая! У насъ не бываетъ львовъ, кром какъ въ звринцахъ.

— Да, но если бы мы жили тамъ, гд львы: напримръ, въ Африк, гд очень жарко. Тамъ львы дятъ людей. Я могу показать теб въ книжк.

— Чтожъ, я взялъ бы ружье и застрлилъ бы его.

— Но у тебя не было бы ружья, вдь мы вышли бы погулять просто такъ,— вотъ, какъ завтра пойдемъ удить рыбу, и вдругъ, навстрчу бжитъ большой левъ, и намъ некуда дваться. Что ты сталъ бы длать, Томъ?

Томъ помолчалъ, а затмъ презрительно отвернулся со словами:— Но вдь никакого льва нтъ. Что же напрасно болтать?

— А мн хочется знать, что бы вышло, если бы онъ былъ,— продолжала Магги, идя за нимъ слдомъ.— Ты только скажи, что ты сдлалъ бы, Томъ?

— Ахъ, не приставай, Магги, какая ты глупая! Я пойду, взгляну на кроликовъ.

У Магги отъ страху забилось сердце. Она не посмла сразу открыть печальную истину, а пошла за Томомъ, молча и дрожа всмъ тломъ, причемъ старалась придумать, какъ бы утшить Тома и въ то же время предотвратить его гнвъ. Послдняго она боялась больше всего на свт: Томъ сердился -совсмъ не такъ, какъ она сама.

— Томъ!— проговорила она робко, идя за нимъ по двору,— сколько ты заплатилъ за этихъ кроликовъ?

— Рубль восемь гривенъ,— быстро отвтилъ Томъ.

— Я думаю, что у меня есть гораздо больше наверху, въ стальномъ кошельк. Я попрошу маму дать его мн.

— Зачмъ?— сказалъ Томъ.— На что мн твои деньги? Этакая ты глупышка! У меня гораздо больше денегъ, чмъ у тебя, потому что я мальчикъ. Мн всегда на Рождество кладутъ въ копилку по пяти рублей и даже по десяти, а теб — всего по три, потому что ты — двочка.

— Хорошо. Но, Томъ, еслибы мама позволила мн отдать теб изъ моего кошелька рубль восемь гривенъ ты вдь могъ бы купить еще кроликовъ?

— Еще кроликовъ? Да мн больше не нужно!

— Ахъ, Томъ! Вдь они вс померли.

Томъ сразу остановился и обернулся къ Магги:

— Такъ ты забывала кормить ихъ, и Гарри также не кормилъ?— сказалъ онъ, вдругъ вспыхнувъ и вслдъ за тмъ поблднвъ.— Гарри-то я ужъ доду: сдлаю такъ, что его прогонятъ, а тебя, Магги, я не люблю и не возьму завтра ловить рыбу. Я говорилъ теб, чтобы ты навщала кроликовъ каждый день.

Онъ пошелъ дальше.

— Говорилъ, но я забыла. Я нечаянно забыла, Томъ. Мн, право, очень жалко, — сказала Магги, и слезы быстро покатились у нея изъ глазъ.

— Ты скверная двочка,— строго отвтилъ Томъ,— и я очень жалю, что купилъ для тебя удочку. Я не люблю-тебя.

— Охъ, Томъ, это очень жестоко,— рыдала Магги.— Я бы простила тебя, если бы ты что-нибудь забылъ. Я перестала бы сердиться. Я бы простила и попрежнему любила бы тебя.

— Да, ты — глупа, но я никогда ничего не забываю. Я не забываю!

— Охъ, пожалуйста, прости меня, Томъ, у меня разорвется сердце,— говорила Магги, дрожа отъ рыданій, цпляясь за руку Тома и прижимаясь мокрою щекою къ его плечу.

Томъ стряхнулъ ее и пошелъ дальше, сказавъ ршительнымъ тономъ:

— Ну, Магги, теперь слушай: былъ я для тебя хорошимъ братомъ?

— Бы-ы-ы-лъ,— прошептала Магги, судорожно двигая подбородкомъ.

— Думалъ я о твоей удочк цлыхъ три мсяца, и нарочно копилъ деньги, и не хотлъ итти въ склачину, и Спаунсеръ дрался со мной за это?

— Да-а-а… и я… такъ люблю тебя, Томъ!

— А ты — скверная двочка. На прошлыхъ каникулахъ ты слизала краски съ моей коробки съ конфектами, а раньше того, упустила лодку съ удочкой, хотя я тебя посадилъ стеречь, и прорвала головой мой змй,— все такъ себ!

— Но я не нарочно,— сказала Магги.— Я не могла удержаться.

— Нтъ, могла бы,— сказалъ Томъ,— если бы думала о томъ, что длаешь. И ты скверная, и не пойдешь завтра со мною удить рыбу!

Произнеся этотъ ужасный приговоръ, Томъ убжалъ отъ Магги на мельницу, разсчитывая увидть тамъ Луку и нажаловаться ему на Гарри.

Магги постояла съ минуту на мст, не двигаясь, а только рыдая, затмъ повернулась и побжала въ домъ, на свой чердакъ, гд услась на полу и прислонилась головою къ изъденной червями балк, испытывая полное отчаяніе. Ей ничего, ничего не нужно, если Томъ не любитъ ее! О, какой онъ жестокій! Разв она не предлагала ему денегъ, разв не говорила, какъ ей жаль? Она сознавала, что часто длала на-зло матери, но никогда она не длала на-зло Тому, по крайней мр, не длала нарочно.

— Охъ, какъ онъ жестокъ!— съ рыданіемъ въ голос проговорила Магги, находя горькое удовлетвореніе въ самомъ звук словъ своихъ, глухо отдававшихся въ углахъ длиннаго и пустого чердака. Она и не подумала колотить свою деревянную куклу, такъ какъ чувствовала себя слишкомъ несчастною, чтобы сердиться.

Ей показалось, что она сидитъ здсь уже нсколько часовъ и что теперь, конечно, вс пьютъ чай, совсмъ забывши про нее. Ну чтожъ! Она останется здсь и уморитъ себя голодомъ: спрячется вонъ за ту кадку и просидитъ всю ночь, тогда вс испугаются, и Томъ пожалетъ ее. Такъ съ гордостью ршила Магги и забралась за кадку, но тутъ же опять заплакала при мысли, что о ней никто и не вспоминаетъ. Если теперь сойти внизъ къ Тому, проститъ-ли онъ ее? Можетъ быть, тамъ будетъ отецъ и заступится за нее. Но ей нужно было, чтобы Томъ простилъ ее изъ любви къ ней, а не по приказу отца. Нтъ, она не сойдетъ, если Томъ самъ не придетъ за ней. Это ршеніе оставалось непоколебимымъ въ теченіе цлыхъ пяти долгихъ минутъ, проведенныхъ за кадкою, но затмъ потребность любви, преобладавшая надъ всми остальными чувствами въ душ бдной Магги, начала бороться съ гордостью и побдила ее. Двочка выползла изъ-за кадки на средину мрачнаго чердака, но какъ разъ въ это время на лстниц раздались быстрые шаги.

Томъ былъ слишкомъ поглощенъ бесдою съ Лукою, разгуливаніемъ по усадьб и обстругиваніемъ палочекъ, за которыя принялся единственно потому, что въ училищ онъ палочекъ не стругалъ, — чтобы вспомнить о Магги и о послдствіяхъ своего гнва. Онъ хотлъ наказать ее, а исполнивши это, какъ человкъ практическій, занялся другими длами. Но, когда его позвали къ чаю, отецъ его спросилъ:

— А гд же двчоночка?

— Почти въ ту же минуту г-жа Тулливеръ сказала:

— А гд же твоя сестра?— Оба были уврены, что Томъ и Магги все время находились вмст.

— Не знаю,— отвтилъ Томъ. Онъ не хотлъ ‘фискалить’, хотя сердился на сестру: ибо Томъ Тулливеръ дорожилъ своею честью.

— Какъ, разв она не играла съ тобой все это время?— сказалъ отецъ.— Она только и думала, что о твоемъ прізд.

— Я не видалъ ее уже часа два,— отвтилъ Томъ, принимаясь за пирогъ съ изюмомъ.

— Господи Боже! Она утонула!— воскликнула г-жа Тулливеръ, вставая и подбгая къ окну.— Какъ могъ ты ее такъ бросить?— прибавила она, обвиняя, какъ вс боязливые люди сама не зная кого и сама не зная въ чемъ.

— Нтъ, нтъ, она не утонула,— возразилъ г-нъ Тулливеръ.— Ты, вроятно, обидлъ ее, Томъ?

— Увряю тебя, папа, что нтъ,— съ негодованіемъ сказалъ Томъ.— Я думаю, она въ дом.

— Можетъ быть, на чердак, — сказала мать,— поетъ и болтаетъ сама съ собою, забывши даже о д,—

— Ступай и приведи ее, Томъ!— приказалъ г-нъ Тулливеръ довольно рзко: родительская проницательность или любовь къ Магги заставляли его подозрвать, что мальчикъ суровостью оттолкнулъ отъ себя ‘малютку’, которая иначе не разсталась бы съ нимъ.— И будь съ ней поласкове, слышишь? А то я проучу тебя.

Томъ всегда слушался отца, потому что Тулливеръ былъ человкъ ршительный и возраженій не допускалъ, но на этотъ разъ онъ вышелъ неохотно, унося съ собою свой кусокъ пирога съ изюмомъ и вовсе не намреваясь смягчить наказаніе Магги, которое, по его мннію, было вполн заслужено.

Итакъ, шаги, которые двочка услышала на лстниц, принадлежали Тому. Къ этому времени жажда любви уже пересилила въ ней гордость и она, растрепанная и заплаканная, собиралась итти внизъ просить о состраданіи. По крайней мр, тамъ отецъ погладитъ ее по головк и скажетъ: ‘Ну не горюй, моя двчоночка!’. Удивительная укротительница — эта жажда любви, этотъ голодъ сердца, столь же мучительный, какъ и голодъ желудка, заставившій человка возложить на себя бремя труда и измнить лицо земли!

Двочка узнала шаги Тома, и сердце ея забилось надеждою. Онъ же остановился на верхней ступени и сказалъ:

— Магги, ступай внизъ!

Но она кинулась къ нему и обняла за шею, рыдая: — Охъ Томъ, прости меня…. Я не могу вытерпть… Я всегда буду умница… всегда буду помнить… Люби меня опять… пожалуйста…. Милый Томъ!…

Мы научаемся владть собою, когда становимся старше. Томъ же и Магги еще очень походили на молодыхъ зврковъ, и потому она стала тереться щекою о его щеку и съ рыданьемъ наудачу цловать его, попадая вмсто лица въ ухо, а въ сердц мальчика нашлись нжныя струны, которыя откликнулись на ласки сестры. Поэтому онъ поступилъ совершенно наперекоръ принятому ршенію наказать ее по заслугамъ, а напротивъ, самъ сталъ въ отвтъ цловать ее и говорить,— Ну, не плачъ же, Магги! Вотъ пошь пирожка.

Рыданья двочки начали утихать, она открыла ротъ и откусила кусокъ пирога, Томъ тоже откусилъ, за компанію, и они съли пирогъ вмст, причемъ во время ды терлись другъ о друга щеками носами и лбами, представляя унизительное сходство съ двумя дружественными жеребятами.

— Пойдемъ, Магги, пить пай,— сказалъ Томъ, когда ужь не осталось пирога, кром того, что былъ внизу.

Такъ окончились печали того дня, а на другое утро Магги рысцою направлялась къ пруду съ собственною удочкою въ одной рук и съ корзиною — въ другой, попадая, въ силу особаго таланта, въ самыя грязныя мста и сіяя смуглымъ личикомъ изъ подъ бобровой шапочки, потому что Томъ былъ въ дружб съ нею. Она попросила Тома насаживать ей червей на удочку, хотя поврила ему, что они ничего не чувствуютъ. (Про себя мальчикъ думалъ, что если и чувствуютъ, то бда невелика). Онъ зналъ все про червей и про рыбу, и про все такое, и какія птицы причиняютъ вредъ, и какъ отворять загородки, и куда поворачивать щеколды у калитокъ… Магги считала эти познанія чмъ-то дивнымъ и гораздо боле труднымъ, нежели запоминать написанное въ книгахъ, она благоговла передъ превосходствомъ Тома, тмъ боле что одинъ онъ называлъ вс ея познанія ‘вздоромъ’ и не удивлялся ея уму. Дйствительно, Томъ былъ того мннія, что Магги — маленькая глупышка, онъ всхъ двочекъ считалъ глупыми: он не умли бросать камней, такъ чтобы попадать въ цль, не умли ничего вырзать карманнымъ ножомъ и боялись лягушекъ. Впрочемъ, онъ очень любилъ сестру и намренъ былъ всегда о ней заботиться, поручить ей современемъ свое хозяйство, а также наказывать ее, когда она будетъ виновата.

Они шли къ Круглому Пруду, тому чудесному пруду, который образовался вслдствіе наводненія много лтъ назадъ, никто не зналъ, насколько онъ глубокъ, и еще больше таинственности придавало ему то обстоятельство, что онъ представлялъ собою почти совершенно правильный кругъ, обрамленный ивами и высокимъ тростникомъ, такъ что становился виденъ, лишь когда подходили къ нему почти вплоть. Видъ любимаго мста всегда приводилъ Тома въ хорошее расположеніе духа, и онъ заговорилъ съ Магги самымъ дружественнымъ шопотомъ, открывая драгоцнную корзину и вынимая свою снасть. Онъ закинулъ для нее удочку и вложилъ ей въ руки удилище. Магги считала вроятнымъ, что мелкая рыба пойдетъ на ея кручекъ, крупная попадется Тому. Потомъ она совсмъ забыла о рыб и мечтательно глядла на зеркальную воду, когда Томъ сказалъ громкимъ шопотомъ, ‘смотри смотри, Магги!’ и подбжалъ къ ней, чтобъ не датъ ей дернуть удочку.

Магги испугалась, не сдлала-ли она какой-нибудь ошибки, по обыкновенію, но Томъ тутъ же вытащилъ ея удочку, на конц которой болтался большой ливъ.

Томъ былъ взволнованъ.

— О, Магги! Славная ты двчонка! Вали все вонъ изъ корзины!

Магги не чувствовала за собою особой заслуги, но достаточно было уже того, что Томъ назвалъ ее славною двчонкою и былъ доволенъ ею. Ничто не мшало ей наслаждаться то тихою бесдою, то мечтательнымъ молчаніемъ, во время котораго слышались легкіе всплески ныряющей рыбы и тихіе шорохи, точно вода, и тростникъ, и ивы тоже переговаривались счастливымъ шопотомъ. Магги думала, что это — сущій рай: сидть такъ у пруда и никогда не получать выговоровъ. Она до тхъ поръ не замчала, что у нея клюетъ, пока Томъ не говорилъ ей, но ей очень нравилось удить.

Это утро было для нихъ счастливымъ. Они вмст бгали и сидли рядомъ, думая, что въ жизни ихъ не можетъ произойти большихъ перемнъ: они только выростутъ и перестанутъ учиться, и каждый день будетъ точно праздникъ, они всегда будутъ жить вмст и любить другъ друга. А мельница съ ея шумомъ, большой каштанъ, подъ которымъ они играли, Рипиль — ихъ собственная рчка, на берегу которой они были какъ дома и гд Томъ все высматривалъ водяныхъ крысъ, между тмъ какъ Магги срывала красныя кисточки у тростника, которыя потомъ, забывши о нихъ, роняла, — а главное — большая Флосса, вдоль которой они ходили, воображая, будто совершаютъ далекое странствіе, и бушеваніе которой наблюдали каждую весну — все это навкъ останется для нихъ такимъ же…

Въ жизни Тома и Магги произошло потомъ немало перемнъ, однако, воспоминанія и привязанности дтства, дйствительно, навсегда сохранились въ ихъ душахъ.

V.
Въ ожиданіи тетокъ и дядей.

Наступила Пасха, стряпня у г-жи Тулливеръ удалась на славу, такъ что даже служанка Кезя возгордилась своею хозяйкою, словомъ, обстоятельства вполн благопріятствовали приглашенію гостей, даже если бы не было нужды посовтоваться съ сестрами относительно помщенія Тома къ учителю.

— Только на этотъ разъ мн не хочется звать сестру Динъ: она такъ завистлива и властолюбива и всегда старается представить моихъ бдныхъ дтей ихъ дядямъ и тетямъ съ самой дурной стороны,— сказала г-жа Тулливеръ.

— Нтъ, нтъ, позови,— возразилъ ей мужъ.— Мн едва удается перекинуться словечкомъ съ Диномъ. Они не были у насъ уже съ полгода. А что она болтаетъ — не все ли равно? Мои дти, слава Богу, ни въ комъ не нуждаются.

— Да, вотъ такъ ты всегда говоришь!— былъ отвтъ.— Отъ твоей-то родни имъ нечего ждать наслдства, а у сестры Глеггъ и у сестры Пуллетъ сколько накоплено денегъ!

Г-жа Тулливеръ обыкновенно отличалась уступчивостью, но даже овца становится храброй, когда дло идетъ о ягнятахъ.

— Фу!— сказалъ Тулливеръ.— Придется длить между столькими племянниками и племянницами, такъ и достанутся каждому сущіе пустяки. Не станетъ же сестра Динъ уговаривать ихъ завщать все однимъ нашимъ!

— Ужъ и не знаю, кто и что завщаетъ нашимъ,— вздохнула мать,— потому что наши дти такъ нелпо себя держатъ при дядяхъ и тетяхъ: Магги шалитъ въ десять разъ хуже обыкновеннаго, а Томъ совсмъ не любитъ ихъ. Между тмъ, у Диновъ Люси — такой милый ребенокъ: посади ее на стулъ, часъ просидитъ, а не сойдетъ безъ спросу. Я люблю эту двочку, какъ дочь, да и то сказать: она вся въ меня!

— Что-жъ, если любишь двочку, скажи ея родителямъ, чтобы привезли и ее. Да не позвать ли и Моссовъ, и кого нибудь изъ ихъ ребятъ?

— Охъ, нтъ! И такъ будетъ восемь человкъ за столомъ, кром дтей, да и ты знаешь, что моимъ сестрамъ съ твоею сестрою не спться.

— Ну, ладно: длай какъ знаешь!— закончилъ мужъ и пошелъ на мельницу.

Кроткая и покорная какъ немногія, г-жа Тулливеръ, однако, умла постоять на своемъ, когда дло шло объ отношеніяхъ къ родн. Не даромъ она происходила изъ семьи Додсоновъ, семьи весьма почтенной, вс члены которой немало гордились тмъ обстоятельствомъ, что родились именно Додсонами, а не какими-нибудь Ватсонами или Гибсонами. Въ этой семь на все существовали свои правила: стиралось блье, настаивалась наливка, коптилась ветчина особымъ неизмннымъ образомъ, почему женская половина семьи Додсоновъ обыкновенно почти ничего не ла въ чужихъ домахъ, подозрвая, что вс припасы приготовлены неправильно и варенье непремнно или переварено, или недоварено.

Замчательно, что хотя никто изъ Додсоновъ не былъ доволенъ ни однимъ членомъ своей семьи въ отдльности, но каждый былъ вполн доволенъ самъ собою и всми Додсонами въ совокупности. Г-жа Тулливеръ не представляла исключенія изъ своей семьи и, хотя въ двицахъ, при своей слабохарактерности, не разъ доходила до слезъ подъ игомъ старшихъ сестеръ, однако была благодарна судьб, что происходила отъ Додсоновъ и что сынъ ея удался въ ея родню, по крайней мр хоть наружностью.

Въ остальныхъ же отношеніяхъ Томъ никакъ не могъ назваться ‘истымъ Додсономъ’ и въ нелюбви къ материнской родн ничуть не уступалъ Магги. Обыкновенно, узнавъ объ ожидаемомъ посщеніи дядей и тетокъ, онъ удиралъ изъ дому, забравши съ собою побольше ды. Магги бывала недовольна, что Томъ скрывался, не посвятивъ ее въ свою тайну, но извстно, что женскій полъ вообще считается серьезнымъ тормазомъ въ случаяхъ бгства.

Въ среду, наканун дня, когда ожидались гости, по дому носились такіе вкусные запахи, что унывать было невозможно: самый воздухъ пропитанъ былъ надеждою. Томъ и Магги сдлали нсколько набговъ въ кухню и удалились, только получивъ выкупъ, заключавшійся въ пирожкахъ.

— Томъ,— спросила Магги, сидя съ нимъ на сучьяхъ бузины и подая пирожокъ съ вареньемъ,— ты завтра убжишь?

— Нтъ,— медленно отвтилъ Томъ, докончивъ свой пирожокъ и поглядывая на третій, который предстояло длить пополамъ.

— Почему? Потому что Люси прідетъ?

— Нтъ, — сказалъ Томъ, открывъ карманный ножикъ и держа его въ нершительности надъ пирожкомъ: представлялась мудреная задана раздлить этотъ весьма неправильный многоугольникъ на дв равныя части.— На что мн Люси? Она вдь двочка. Съ ней не сыграть въ чехарду.

— Значитъ изъ за ромоваго торта?— продолжала Магги, теряясь въ догадкахъ, причемъ, наклонившись къ Тому, не спускала глазъ съ пирожка.

— Нтъ, дурочка: онъ будетъ вкусенъ и на другой день. Я остаюсь изъ за пирожнаго: блинчики съ абрикосами… Охъ-охъ-охъ!

При этомъ восклицаніи ножъ опустился на пирожокъ, но результатъ длежа не удовлетворилъ Тома, который все еще сомнительно присматривался къ обимъ половинкамъ. Наконецъ онъ сказалъ:

— Закрой глаза, Магги!

— Зачмъ?

— Не все ли теб равно, зачмъ? Закрывай, когда говорю!

Магги повиновалась.

— Ну, которую хочешь: правую или лвую?

— Я возьму ту, откуда вытекло варенье, — сказала Магги, закрывъ глаза, въ угоду Тому.

— Какъ? Да, вдь, ты не любишь безъ варенья, дурочка. Теб она можетъ достаться по жребію, а такъ я не дамъ. Правую или лвую — выбирай! А-га!— прибавилъ Томъ негодующимъ голо сомъ, когда Магги пріоткрыла глаза.— Держи закрытыми, а то не дамъ!

Самопожертвованіе Магги не простиралось такъ далеко, боюсь даже, что она мене желала, чтобы Томъ насладился лучшимъ кускомъ пирога, чмъ привлечь къ себ его благоволеніе за то, что она уступила ему. Поэтому она крпко зажмурилась, пока Томъ не сказалъ ей: ‘Ну, говори!’ и затмъ отвтила: — ‘Лвую!’

— Такъ и есть!— замтилъ Томъ не безъ горечи.

— Какъ? та половина, откуда вытекло варенье?

— Нтъ, вотъ, бери!— И Томъ съ твердостью вручилъ Магги лучшій кусокъ.

— О, пожалуйста, Томъ, возьми себ. Мн все равно, я съмъ и ту!

— Нтъ, бери!— отвтилъ Томъ почти сердито, принимаясь за худшій кусокъ.

Магги, полагая, что дальнйшій споръ безполезенъ, тоже стала сть и уничтожила свою долю съ большимъ удовольствіемъ и быстротою. Но Томъ кончилъ свою часть раньше и долженъ былъ смотрть, какъ Магги додала послднія крохи, онъ не отказался бы отъ прибавки. Магги не замтила, что Томъ смотритъ на нее.

— Ахъ ты, жадная!— сказалъ Томъ, какъ только она проглотила послдній кусочекъ. Онъ сознавалъ, что поступилъ весьма добросовстно, и полагалъ, что она должна была принять это въ соображеніе и вознаградить его. Раньше онъ отказался бы отъ части ея доли, но человку естественно смотрть на вещи съ разныхъ точекъ зрнія до и посл’уничтоженія собственной половины пирога.

Магги поблднла.

— Ахъ, Томъ! Чтожъ ты не спросилъ у меня раньше?

— Я не стану выпрашивать у тебя кусочки, жадная ты! Могла-бы догадаться и сама: вдь видла, что мн досталась худшая половина.

— Да, вдь, я теб предлагала, ты же знаешь,— сказала Магги обиженнымъ тономъ.

— Да, но я не хотлъ длать не по совсти, какъ Спауксеръ. Тотъ всегда возьметъ лучшій кусокъ, если его не вздуть за это, а если выбирать, закрывъ глаза, то перемнитъ руки и подсунетъ теб худшій. А я, если ужъ длаю, то по совсти. Только я не хотлъ бы быть такимъ жаднымъ…

Съ этимъ язвительнымъ заключеніемъ, Томъ соскочилъ со своего сука и швырнулъ камень съ крикомъ ‘гой!’ въ вид дружественнаго привтствія Япу, который тоже облизывался, глядя на ду дтей, причемъ трясъ ушами и, вроятно, ощущалъ въ душ нкоторую горечь. Однако, добродушная собака приняла вниманіе Тома съ такою же готовностью, какъ если бы ее щедро угостили.

Но Магги, одаренная тою сильнйшею способностью къ страданію, которая отличаетъ человческое существо отъ животнаго, продолжала сидть на суку, мучась незаслуженнымъ упрекомъ. Она отдала-бы все на свт, лишь бы ея половинка была еще цла и она могла бы оставить частичку для брата. Правда, пирогъ былъ вкусенъ, и Магги не пренебрегала сластями, но лучше бы ей вовсе его не сть, лишь бы Томъ не сердился на нее. А онъ сказалъ, что не хочетъ… и она ла, не думая… чмъ-же она виновата?.. Слезы застилали ей глаза, такъ что минутъ десять она не видла ничего вокругъ себя, затмъ обида смнилась желаніемъ примиренія,— она соскочила съ сука и стала искать Тома. По близости его не было. Двочка побжала къ рк, и у нея упало сердце. Томъ ушелъ уже далеко по берегу и съ нимъ былъ, кром Япа, скверный Бобъ Джакинъ. Магги не знала, за что считала Боба сквернымъ, но этотъ самый мальчикъ приносилъ показать Тому змю, а въ другой разъ пригоршню молодыхъ летучихъ мышей, главная же его вина состояла въ томъ, что когда ея братъ бывалъ съ нимъ, то на сестру уже не обращалъ ни малйшаго вниманія.

Надо сознаться, что Томъ любилъ общество Боба. Да и какъ было не любить его? Бобъ съ перваго взгляда на птичье яйцо, узнавалъ, снесено-ли оно ласточкой, синицей или воробьемъ, онъ отыскивалъ осиныя гнзда, умлъ ставить всякія западни, могъ лазать по деревьямъ не хуже блки и какимъ-то волшебнымъ образомъ выслживалъ ежей и куницъ, сверхъ того, онъ имлъ храбрость длать вещи, которыя считались запрещенными: проковыривать дыры въ заборахъ, бросать камнями въ овецъ и убивать бездомныхъ кошекъ. Подобныя качества въ существ низшаго сословія, съ которымъ можно было обращаться повелительно, несмотря на превосходство его познаній, не могли не имть роковой привлекательности для Тома, и каждый праздникъ или каникулы Магги горевала, потому что онъ уходилъ съ Бобомъ.

Магги потеряла всякую надежду на Тома: онъ уже ушелъ! Ей оставалось только уссться подъ деревомъ или расхаживать вдоль забора и воображать, что все обстоитъ совсмъ иначе: такія мечты бывали обычнымъ прибжищемъ Магги, когда дйствительная жизнь не давала ей удовлетворенія.

Между тмъ Томъ, совершенно забывъ о Магги и о своемъ упрек, отравившемъ ея сердце, спшилъ вмст съ Бобомъ смотрть на большую крысиную травлю на гумн одного сосда. Въ такихъ длахъ Бобъ былъ настоящимъ знатокомъ и толковалъ о нихъ съ невообразимымъ воодушевленіемъ.

— Я знаю молодца, который держитъ хорьковъ,— говорилъ Бобъ хриплымъ дискантомъ, шаркая на ходу ногами и не сводя своихъ голубыхъ глазъ съ рки, точно земноводное животное, всегда готовое юркнуть въ воду.— Онъ живетъ въ С.-Оггс. Вотъ ужъ крысъ то ловитъ! Ахъ, завести бы вамъ хорьковъ! А собаки — дрянь. Ну, что это за собака?— Бобъ съ пренебреженіемъ указалъ на Япа.— Я видлъ, какъ она ловила крысъ у вашего отца на гумн. Никуда она не годна.

Япъ сконфузился и прижался къ ног Тома, который почувствовалъ за него нкоторую обиду, но не имлъ духу противорчить такому знатоку какъ Бобъ.

— Да, да,— отвтилъ онъ:— Япъ и въ самомъ дл не годится. Вотъ, когда кончу ученье, заведу настоящихъ крысоловокъ и все такое.

— Заведите хорьковъ,— съ живостью сказалъ Бобъ,— знаете, блыхъ съ красными глазами. Ухъ, сколько тогда наловите крысъ! И можете даже поймать крысу и посадить ее въ клтку съ хорькомъ, а потомъ смотрть, какъ они станутъ драться. Я бы непремнно такъ сдлалъ: это еще веселе чмъ, когда два молодца дерутся… А и смшно сцпились вчера на ярмарк два разносчика, и вс ихъ апельсины разлетлись, и пирожковъ сколько подавили!.. Ну, все таки они были вкусные!..— помолчавъ, прибавилъ Бобъ.

— Но знаешь, Бобъ,— подумавши возразилъ Томъ,— вдь хорьки-то злые: они кусаются и могутъ броситься на кого-нибудь, хоть и не натравлены.

— Господи! Вотъ то-то и хорошо. Попробуй-ка кто взять вашего хорька: сейчасъ тотъ выгрызетъ изъ него кусокъ.

Въ эту минуту что-то заплескалось въ вод, и Бобъ объявилъ, что это водяная крыса.

— Эй, Япъ! Схода! сюда!— крикнулъ Томъ.— Кусь его! кусь, дружокъ!

Япъ потрясъ ушами и подергалъ ртомъ, но кидаться въ воду не захотлъ и попробовалъ, нельзя ли обойтись однимъ лаемъ.

— Ухъ, ты трусъ!— крикнулъ Томъ и толкнулъ его ногою. Бобъ изъ деликатности воздержался отъ замчаній и пошелъ дальше, выбравъ себ путь по мелкой вод, близь берега.

— Не очень-то глубока сейчасъ Флосса!— замтилъ онъ, шлепая по вод ногами съ пріятнымъ сознаніемъ своей дерзости по отношенію къ рк.— Въ прошломъ-то году вс луга были залиты.

— Да,— сказалъ Томъ, умъ котораго былъ склоненъ находить противорчіе между двумя совершенно одинаковыми фактами,— то разъ было такое наводненіе, отъ котораго сдлался Круглый прудъ. Я знаю: мн папа говорилъ. И скотина вся потонула, и по полямъ далеко здили на лодкахъ.

— Я не боюсь наводненія, — заявилъ Бобъ.— Мн все равно, что земля, что вода. Я сталъ бы плавать.

— Да, а коли-бъ сть стало нечего?— возразилъ Томъ, у котораго подъ вліяніемъ этого опасенія заработала фантазія.— Когда я выросту большой, то построю лодку, а на ней — домъ, какъ Ноевъ ковчегъ, туда наложу всяческой ды, насажаю кроликовъ и всего, чтобы все было готово. А тогда, хоть бы и наводненіе, мн все равно… И если я увижу, что ты плывешь, то заберу тебя къ себ, — прибавилъ онъ тономъ великодушнаго покровителя.

— Я не боюсь, — отвтилъ Бобъ, которому голодъ казался не столь страшнымъ.— Но я бы влзъ къ вамъ и дулъ бы кроликовъ по голов, каждый разъ какъ вамъ потребовался бы кроликъ для ды.

— И я набралъ бы съ собою копеекъ, и мы стали бы играть въ орла и ршетку,— продолжалъ Томъ, которому и въ голову не приходило, чтобы это развлеченіе могло утратить для него свою прелесть по достиженіи имъ зрлаго возраста.— Сначала раздлили-бы поровну, а потомъ посмотрли бы, кто выиграетъ.

— Да у меня есть собственная копейка, — провозгласилъ Бобъ съ гордостью, вылзая изъ воды и подбрасывая кверху свою монету.— Орелъ или ршетка?

— Ршетка!— отвтилъ Томъ, сразу загорвшись желаніемъ выиграть.

— А вышелъ орелъ!— поспшно проговорилъ Бобъ, подхватывая монету налету.

— Неправда!— возразилъ Томъ громко и ршительно.— Отдай мн копейку: я ее выигралъ.

— Не дамъ!— отвтилъ Бобъ, держась за карманъ.

— Такъ я заставлю тебя… Вотъ увидишь!

— Меня не заставишь!— отвтилъ Бобъ.

— Вдь я — хозяйскій сынъ!

— А мн плевать.

— Не очень-то наплюешь, мошенникъ!— проговорилъ Томъ, хватая Боба за шиворотъ и тряся его.

— Убирайся ты!— сказалъ Бобъ, отталкивая Тома.

Въ Том закипла вся кровь: онъ кинулся на Боба и повалилъ его, но Бобъ сумлъ вывернуться и въ свою очередь свалилъ Тома. Нкоторое время они катались по земл, наконецъ Томъ, схвативъ Боба за плечи и придерживая его руки, счелъ себя побдителемъ и, среди усилій не выпустить противника, съ трудомъ выговорилъ:

— Скажи сейчасъ, что отдашь мн копейку!

Въ эту минуту Япъ, убжавшій было впередъ, вернулся съ лаемъ и, воспользовавшись удобнымъ случаемъ, укусилъ Боба за голую ногу не только безнаказанно, но и съ честью. Боль вовсе не заставила Боба выпустить Тома, но, напротивъ, удвоила его силы: онъ стряхнулъ съ себя Тома и самъ на него навалился. Япъ запустилъ зубы въ новое мсто, тогда взбшенный Бобъ схватилъ его и, чуть не удушивши, бросилъ въ рку. Тмъ временемъ Томъ отдышался и ужъ окончательно одоллъ Боба, поваливъ его, прежде, чмъ тотъ усплъ придти въ равновсіе посл усилія, которымъ швырнулъ собаку. Придавивши колнями грудь Боба, побдитель проговорилъ:

— Теперь отдавай копейку!

— Берите!— угрюмо отвтилъ Бобъ.

— Нтъ, не возьму: отдай самъ!

Бобъ вытащилъ копейку изъ кармана и бросилъ ее на землю. Томъ выпустилъ Боба и далъ ему встать.

— Пусть валяется,— сказалъ Томъ:— я ее не возьму. Мн и прежде ее не нужно было. Но ты хотлъ смошенничать, а я этого не терплю. Больше не желаю съ тобой водиться,— прибавилъ онъ, поворачивая къ дому съ полнымъ пренебреженіемъ къ крысиной травл и другимъ удовольствіямъ, которыхъ онъ лишался вмст съ обществомъ Боба.

— Какъ угодно!— крикнулъ Бобъ ему вслдъ.— А я все-таки буду плутовать, какъ только вздумаю, а то стоитъ ли и играть? И я нашелъ гнздо щегленка, а вамъ не покажу… Вы — скверный драчунъ, индйскій птухъ, вотъ вамъ!..

Томъ шелъ, не оглядываясь, Япъ слдовалъ его примру: ванна охладила его пылкія чувства.

— И убирайтесь со своимъ утопленникомъ-псомъ. Вотъ ужъ не хотлъ бы имть такого пса! Да ни за что на свт!— говорилъ Бобъ все громче, чтобъ его слышали издали. Но Томъ не оборачивался.

— И я вамъ всегда все приносилъ, и все показывалъ, и никогда ничего съ васъ не спрашивалъ… И вотъ вашъ ножикъ, что вы мн дали…

Тутъ Бобъ бросилъ ножикъ какъ можно дальше вслдъ Тому, но изъ этого ничего не вышло, кром ощущенія горькой утраты въ душ Боба.

Томъ вошелъ въ ворота и исчезъ за заборомъ, а Бобъ все стоялъ. Руки его такъ и тянулись за ножомъ, такимъ прекраснымъ, только что наточеннымъ! Вдь Томъ его уже не видитъ, такъ чего же ему такъ лежать? А жизнь безъ карманнаго ножа утрачивала въ глазахъ Боба всю свою прелесть. Онъ приблизился къ тому мсту, гд лежалъ въ грязи его любимый ножикъ, и, поднявши его, началъ раскрывать и закрывать съ новымъ удовольствіемъ посл временной разлуки. Бдный Бобъ! Онъ былъ не особенно щекотливъ въ вопросахъ чести. Вмст съ тмъ, однако, онъ вовсе не былъ воромъ и змею, какъ честилъ его про себя нашъ пріятель Томъ.

Но Тома всегда одушевляла мысль о возмездіи виновнымъ, причемъ онъ не затруднялъ себя разборомъ, такъ ли ужъ велики ихъ прегршенія. Магги, съ радостью увидвшая его возвращеніе, замтила облако на его лиц: не особенно было пріятно лишаться зрлища крысиной травли изъ-за какого-то дрянного мальчишки. Но все же Томъ про себя думалъ, что при подобныхъ обстоятельствахъ и еще разъ поступилъ бы точно такъ-же. Такъ онъ судилъ обыкновенно о своихъ прошедшихъ поступкахъ, въ противоположность Магги, которая всегда жалла, зачмъ поступила такъ, а не иначе.

VI.
Появленіе тетокъ и дядей.

Семья Додсоновъ, безспорно, была красива, и каждый безпристрастный наблюдатель, встртивъ г-жу Глеггъ у Тулливеровъ, призналъ бы, что для своихъ пятидесяти лтъ эта дама была еще очень недурна, хотя въ глазахъ Тома и Магги она являлась образцомъ безобразія. Правда, она пренебрегала ухищреніями туалета и часто повторяла, что хотя иметъ прекрасныя платья, но никогда не начинаетъ надвать новыхъ, прежде чмъ износила старыя, поэтому она всегда бывала одта старомодно и даже осуждала свою сестру г-жу Тулливеръ за наклонность время отъ времени принарядиться. Въ настоящее время, на г-ж Глеггъ красовалось темносрое шелковое платье, но шедшій отъ него запахъ затхлости, небольшія пятнышки плсени и несовременность покроя показывали, что оно лишь недавно явилось на свтъ Божій изъ сундука своей хозяйки, чтобы смнить собою платья, сшитыя еще раньше.

Глядя на свои большіе золотые часы, она замтила сестр, которая только что вернулась изъ кухни, что обдать давно пора и что вс приглашенные страшно запоздали. Она была явно не въ дух, и раздавшійся черезъ нкоторое время стукъ колесъ доставилъ хозяйк дома большое облегченіе: то прибыла другая сестра ея, нарядная г-жа Пуллетъ со своимъ мужемъ. Г-жа Пулетъ, слезливая и нервная, вчно возившаяся съ врачами и лекарствами, и на этотъ разъ была въ слезахъ. Оказалась, что ее такъ разстроила смерть одной старой сосдки. Бесда объ этомъ событіи и слезы скоро надоли г-ж Глеггъ, которая довольно рзко замтила сестр:

— Удивляюсь теб, Соня, какъ это теб хочется вредить своему здоровью, горюя о людяхъ, совершенно постороннихъ. Ни отецъ нашъ этого не длалъ, ни тетя Франциска, и вообще никто изъ нашей семьи.

Г-жа Пуллетъ отерла слезы: ей даже льстилъ этотъ выговоръ за излишнюю чувствительность. Не всякій способенъ плакать о сосдяхъ, отъ которыхъ даже не предстояло получить наслдства.

— Г-жа Суттонъ оставила завщаніе, — прибавилъ Нуллетъ.— У насъ богатый приходъ, но она, кажется, была всхъ богаче и отказала все племяннику своего мужа.

— Ну, ужъ для этого не стоило и быть богатой!— замтила г-жа Глеггъ.— Неужели некому было оставить кром мужниной родни? Я сама не прочь оставить людямъ больше, чмъ они могутъ ожидать, чтобы помянули меня добрымъ словомъ посл смерти, но, во всякомъ случа — родн. А то копить, копить, и все для чужихъ,— это ужъ плохо!

— Однако, знаешь, сестра,— возразила, г-жа Пуллетъ, которая достаточно оправилась, чтобы снять и аккуратно сложить вуаль: — этотъ наслдникъ — очень милый господинъ. Я видла его на похоронахъ и онъ такъ откровенно сообщилъ мн, что страдаетъ удушьемъ и такъ пожаллъ Меня, когда я сказала, что сама чуть не всю жизнь хвораю… ‘Какъ я сочувствую вамъ!’ Вотъ что онъ сказалъ, этими самыми словами! Ахъ… сестрица, не пойти-ли мн снять шляпку?

Г-жа Тулливеръ любила уводить сестру наверхъ, гд та снимала шляпку, чтобы потомъ основательно разсмотрть эту шляпку и вообще потолковать о нарядахъ. Это было одною изъ слабостей Бесси, возбуждавшихъ жалость въ ея сестр Глеггъ: по мннію послдней, Бесси ходила черезъ-чуръ нарядно для своихъ средствъ и была слишкомъ горда, чтобы водить свою дочь въ тхъ платьяхъ, которыя дарила ей для двочки сестра. А неужели для такого ребенка стоило покупать что-либо, кром обуви? Впрочемъ, въ этомъ отношеніи г-жа Глеггъ была несправедлива къ г-ж Тулливеръ, такъ какъ послдняя прилагала вс старанія, чтобы заставить Магги надть шляпку изъ итальянской соломы и перекрашенное шелковое платье, передланное для нея изъ тетинаго, но успха не добилась: Магги объявила, что платье скверно пахнетъ краской и залила его соусомъ изъ подъ говядины въ первое же воскресенье, какъ надла, а шляпу съ зелеными лентами подставила подъ водосточный жолобъ. Въ извиненіе двочки нужно сказать, что Томъ смялся надъ этою шляпою.

Изо всхъ сестеръ, г-жа Тулливеръ наиболе любила г-жу Буллетъ, и это предпочтеніе было взаимно,только г-жа Буллетъ жалла, зачмъ это у бдной Бесси такія неуклюжія и несносныя дти, конечно, она не намрена была обижать ихъ, но какъ грустно, что они не были такъ же благонравны и миловидны, какъ Люси, дочка сестрицы Динъ! Томъ ни за что не соглашался навщать своихъ тетокъ чаще, чмъ по разу въ каждыя каникулы. Разумется, въ эти единственныя посщенія оба дяди длали ему подарки, но у тети Буллетъ, во двор, передъ погребомъ, водились лягушки, за которыми можно было гоняться, почему онъ и предпочиталъ навщать ее. Магги трепетала при вид лягушекъ и, насмотрвшись на нихъ, видла страшные сны, но любила дядину табакерку съ музыкой. Въ отсутствіе г-жи Тулливеръ, ея сестры обыкновенно жалли о томъ, что Бессины дти — сущіе Тулливеры, и что Томъ, несмотря на свою Додсоновскую наружность, такой же упрямецъ, какъ и его отецъ. Чтоже касается Магги, то она была живымъ подобіемъ своей тетки Моссъ, сестры Тулливера, широкоплечей женщины, которая вышла чуть не за нищаго и вмст съ мужемъ, выбивалась изъ силъ, чтобы какъ нибудь выплачивать аренду за землю. За то, когда г-жа Пуллетъ бывала наедин съ г-жей Тулливеръ, то осужденію подвергалась уже г-жа Глеггъ, и об по секрету говорили другъ другу, что не могутъ даже представить себ, какимъ пугаломъ явится въ слдующій разъ сестра Дженъ. На этотъ разъ ихъ бесда была прервана прибытіемъ г-жи Динъ съ маленькою Люси, на блокурыя кудри которой г-жа Тюлливеръ поглядла съ болью въ сердц. Представлялось вполн загадочнымъ, почему именно г-ж Динъ, самой худенькой и плохенькой изо всхъ двицъ Додсонъ, Господь послалъ такую дочку, которую каждый безъ запинки готовъ былъ бы признать роднымъ ребенкомъ г-жи Тулливеръ и рядомъ съ которою Магги казалась вдвое черне, чмъ всегда.

Такъ было и на этотъ разъ, когда она и Томъ пришли изъ сада вмст съ отцомъ и дядею Глеггомъ. Магги небрежно сдернула шляпу: ея волосы были растрепаны и локоны распустились, но, не помышляя объ этомъ, она кинулась обнимать Люси, которая стояла около матери. Противоположность между кузинами сразу бросалась въ глаза. Если Люси напоминала бленькаго котеночка, то Магги была похожа на косматаго, чернаго, вытянувшагося не по возрасту, щенка. Люси протянула для поцлуя прелестнйшія розовыя губки. Все въ ней было мило: кругленькая шейка съ ниткой коралловыхъ бусъ, и прямой носикъ, вовсе не курносый, и свтленькія брови, немного темне волосъ, подъ цвтъ каримъ глазкамъ, которые съ робкимъ удовольствіемъ поднялись на Магги, такъ какъ та, будучи старше только на годъ, переросла ее уже на цлую голову. Магги всегда съ восторгомъ смотрла на Люси. Она любила воображать себ такой міръ, гд все населеніе состояло изъ дтей приблизительно ихъ возраста, и царицу этого міра она представляла себ какъ разъ похожею на Люси, съ маленькой короной на головк и маленькимъ скипетромъ въ ручк… Только этою царицею оказывалась сама Магги въ образ Люси.

— О, Люси!— сказала она, поцловавши ее.— Останься у насъ погостить, поживи со мною и съ Томомъ. Хорошо? Поцлуй же ее, Томъ!

Томъ тоже подошелъ къ Люси, но вовсе не за тмъ, чтобы цловаться, а просто потому, что приблизиться къ кузин вмст съ Магги показалось ему легче, чмъ начать здороваться со всми дядями и тетями, и теперь онъ стоялъ весь красный, съ тою неловкою полуулыбкою, которая свойственна застнчивымъ людямъ, попавшимъ въ общество.

— Каково!— сказала тетя Глеггъ громко и съ удареніемъ.— Съ которыхъ это поръ лта входятъ и не кланяются дядямъ и тетямъ? Когда я была маленькая, такъ не длалось.

— Подойдите же и поздоровайтесь съ дядями и тетями, милые,— тревожно и грустно проговорила г-жа Тулливеръ: ей хотлось шепнуть Магги, чтобы та пригладила волосы.

— Ну, здравствуйте! Надюсь, что вы ведете себя, какъ умныя дти?— сказала тетя Глеггътакъ же громко и выразительно, взявши ихъ за руки, причемъ оцарапала ихъ своими кольцами, и цлуя ихъ въ щеки почти насильно.— Взгляни-же на меня, Томъ, взгляни! Мальчики, которые уже учатся, не должны опускать головы. Ну посмотри на меня!

Томъ очевидно желалъ избгнуть этого удовольствія, ибо даже попытался выдернуть руку.

— Заложи волосы за уши, Магги, и не криви плечи.

Тетя Глеггъ всегда говорила съ ними этимъ громкимъ, выразительнымъ тономъ, какъ будто считала ихъ глухими или придурковатыми. Она полагала, что надо же кому-нибудь противодйствовать тому ужасному баловству, которому подвергала ихъ мать.

— Ну, мои душечки,— съ состраданіемъ въ голос сказала тетя Пуллетъ,— вы ростете удивительно быстро. Кто очень тянется, тотъ не бываетъ крпокъ,— прибавила она, обращаясь къ ихъ матери.— Я думаю, у двочки слишкомъ много волосъ. На твоемъ мст, сестрица, я бы прордила и подрзала ихъ, а то это вредно для здоровья. Не потому-ли она и такъ черна? Какъ ты думаешь, сестра Динъ?

— Право не знаю, сестрица,— сказала г-жа Динъ, поджимая губы и испытующимъ окомъ оглядывая Магги.

— Нтъ, нтъ, — отвтилъ г-нъ Тулливеръ,— двоч:ка здорова, у нея ничего не болитъ. А подстричь ее не мшаетъ, чтобы была поглаже.

Въ груди Магги созрло ужасное ршеніе, но ее удержало желаніе узнать, оставитъ ли тетя Динъ у нихъ Люси: тетя Динъ чрезвычайно рдко отпускала къ нимъ дочку. Перечисливъ нсколько различныхъ причинъ для отказа, г-жа Динъ обратилась къ самой Люси:

— Вдь ты не захочешь здсь остаться безъ мамы, не правда-ли, Люси?

— Нтъ, отчего-же мама? Съ удовольствіемъ!— робко сказала Люси, вспыхнувъ такъ, что даже шейка ея стала розовой.

— Молодецъ Люси! Пусть остается, пусть!— сказалъ г. Динъ, крупный, но подвижной господинъ, съ наружностью, самою заурядною въ Англіи: лысиною, рыжими бакенбардами, выступающимъ лбомъ и общей солидностью фигуры.

— Магги,— сказала г-жа Тулливеръ, подзывая ее къ себ кивкомъ головы, какъ скоро поконченъ былъ вопросъ о Люси, и шепнула ей на ухо:— поди, пригладь волосы, какъ теб не стыдно!

— Томъ, пойдемъ вмст,— прошептала Магги, проходя мимо и дергая его за рукавъ, и Томъ пошелъ за нею очень охотно.

— Пойдемъ вмст наверхъ, Томъ, — повторила она, выходя изъ комнаты.— Мн надо что-то сдлать до обда.

— До обда не успемъ устроить никакой игры,— сказалъ Томъ, не желая отвлекаться отъ всецло поглотившей его мысли объ обд.

— Нтъ, это мы успемъ! Ну, иди!

Томъ пошелъ вслдъ за сестрою въ комнату ихъ матери и увидлъ, что она прямо подошла къ ящику, изъ котораго вынула большія ножницы.

— Это зачмъ?— спросилъ Томъ, въ которомъ пробудилось любопытство.

Вмсто отвта Магги схватила свои передніе локоны и срзала ихъ но прямой линіи поперекъ лба.

— Ой, батюшки! Магги, теб достанется!— воскликнулъ Томъ.— Лучше ужъ не стриги больше.

Чикъ! продолжали лязгать ножницы, пока Томъ говорилъ это, и онъ не могъ удержаться отъ мысли, что оно таки смшно: Магги будетъ такая чудная!

— Ну, Томъ, теперь сзади стриги ты!— сказала Магги, возбужденная собственною храбростью и торопясь довершитъ свое предпріятіе.

— Вотъ увидишь, теб влетитъ!— сказалъ Томъ, наставительно кивая головою и принимая ножницы не безъ колебанія.

— Ничего, стриги скорй!— отвтила Магги, притопнувъ ногой. Щеки ея такъ и пылали.

Черныя кудри Магги были такія густыя! Что могло быть соблазнительнй для юноши, который уже вкусилъ запрещеннаго удовольствія стричь лошадиныя гривы? Я обращаюсь къ тмъ, кто знаетъ, какъ пріятно сблизить концы ножницъ сквозь упругую массу волосъ. Раздался восхитительно скрежещущій лязгъ, а затмъ еще и еще, и съ затылка Магги кудри посыпались на полъ. Она стояла, выстриженная клоками, испытывая чувство облегченія и свободы, какъ будто вышла изъ лсу въ чистое поле.

— О, Магги!— хохоталъ Томъ, прыгая вокругъ нея и хлопая себя по колнкамъ.— Ахъ, батюшки, какая же ты чудная!— Взгляни-ка на себя въ зеркало: ты — точно тотъ дурачокъ, въ котораго мы бросали орховою скорлупою, когда я былъ въ школ.

Магги этого не ожидала. Она думала только о томъ, какъ избавиться отъ несносныхъ волосъ и непріятныхъ замчаній по поводу ихъ, ей казалось тоже, что она поразитъ мать и тетку своею ршительностью. Она вовсе не заботилась о красот прически: ей только хотлось, чтобы ее считали умною и не длали ей замчаній. Но когда Томъ началъ смяться и сравнивать ее съ дурачкомъ, то дло стало представляться ей въ другомъ вид. Она посмотрла въ зеркало, между тмъ какъ Томъ все хохоталъ и хлопалъ въ ладоши, и, ея красныя щеки начали блднть, а губы задрожали.

— Магги, теб сейчасъ придется сойти обдать,— сказалъ Томъ.— Ой, ой!

Не смйся надо мной,— закричала Магги, вдругъ залившись гнвными слезами и, топнувъ ногой, толкнула брата.

— Да уймись, кипятокъ!— сказалъ Томъ.— Зачмъ же ты ихъ стригла? Я пойду внизъ: я слышу, что уже пахнетъ обдомъ.

Онъ побжалъ по лстниц, а Магги осталась съ тмъ сознаніемъ непоправимости своего поступка, которое ей приходилось испытывать чуть не каждый день. Теперь она видла, что поступила глупо и что объ ея волосахъ будутъ толковать еще больше прежняго.

Томъ никогда не длалъ такихъ шалостей, какъ Магги: онъ какимъ то удивительнымъ чутьемъ угадывалъ, что могло ему принести пользу или вредъ, поэтому, хотя онъ былъ много своевольне и упряме, чмъ Магги, мать никогда его не бранила. Но ужъ если Тому случалось проштрафиться, то онъ стоялъ на своемъ, и никогда не раскаявался, несмотря на послдствія. Вели онъ ломалъ отцовскій хлыстъ о ворота, то оказывался въ томъ не виноватымъ: хлыстъ не долженъ былъ попадать въ петли. Когда Томъ Тулливеръ хлесталъ по воротамъ, онъ бывалъ убжденъ не въ томъ, что хлестаніе воротъ вообще есть поступокъ предосудительный, но въ томъ, что онъ, Томъ Тулливеръ, не сдлалъ ничего дурного тмъ, что хлесталъ именно по этимъ воротамъ, и онъ даже не воображалъ раскаиваться. Магги же, въ слезахъ, стоя передъ зеркаломъ, чувствовала, что ей невозможно итти обдать и подвергаться строгимъ взглядамъ и строгимъ замчаніямъ тетокъ, между тмъ какъ и Томъ, и Люси, и служанка а можетъ быть, и вс прочіе будутъ смяться надъ нею. А вотъ не обстриги она волосъ, она могла бы сидть теперь между Томомъ и Люси и сть абрикосовые блинчики съ сабаіономъ! Что же ей оставалось, какъ не рыдать горько и отчаянно?

— Барышня, васъ просятъ сію минуту, — сказала Кезя, поспшно входя въ комнату.— Господи! Что вы надлали? Никогда не видывала такой страсти!

— Молчи, Кезя,— сердито сказала Магги.— Ступай вонъ!

— Говорю вамъ, чтобъ вы шли внизъ сію минуту: мамаша за вами прислала,— продолжала Кезя, подойдя къ Магги и беря ее за руку, чтобы поднять съ полу.

— Отстань, Кезя, я не хочу обдать,— сказала Магги, сопротивляясь.— Я не пойду.

— Ну, когда такъ, мн некогда возиться съ вами,мн нужно подавать обдъ,— сказала Кезя и ушла.

— Магги, дурочка ты этакая, — позвалъ Томъ, заглядывая въ комнату десять минутъ спустя.— Что же ты не идешь обдать? Тамъ столько вкуснаго добра, и мама говоритъ, чтобы ты пришла. Чего же ты плачешь, дурачекъ ты маленькій?

Охъ, это было ужасно! Томъ былъ жестокъ и безучастенъ: если бы онъ плакалъ, то и Магги заплакала вмст съ нимъ. А обдъ былъ такой вкусный, она же была такъ голодна. Ей было очень горько. Однако Томъ былъ не совсмъ жестокъ, ему просто не хотлось плакать и горе Магги не лишало его аппетита, но онъ подошелъ къ ней, прислонился къ ней головою и сказалъ тихимъ, успокаивающимъ голосомъ:

— Неужели ты не сойдешь, Магги? Не принести-ли теб кусочекъ пирожнаго, когда я съмъ свое?… И драчены, и всего?

— Да-а-а!— отвтила Магги, начиная находить жизнь немного боле сносною.

— Хорошо,— сказалъ Томъ, уходя, но у двери онъ повернулся и прибавилъ:— А лучше, знаешь-ка, сойди: тамъ и дессертъ… орхи… наливки…— Слезы Магги прекратились и, по уход Тома, она погрузилась въ задумчивость. Его ласковость значительно облегчила ея страданія, а затмъ, мысль объ орхахъ и наливк начала оказывать свое дйствіе.

Она медленно встала и медленно сошла внизъ. Тамъ она прислонилась къ притолок столовой, и когда дверь отворилась, заглянула въ комнату. Она увидала Тома и Люсси, а между ними — пустой стулъ, и на боковомъ столик — драчену. Она не выдержала: скользнула въ комнату и направилась къ пустому стулу, но не успла еще ссть, какъ уже раскаялась, зачмъ вошла.

Г-жа Тулливеръ вскрикнула при вид ея и съ испугу уронила большую ложку, которою запачкала чистую скатерть. Вс глаза повернулись въ ту сторону, куда глядла г-жа Тулливеръ, щеки и глаза Магги начали горть, а дядя Глеггъ, добродушный сдой господинъ, сказалъ.

— Э, э! Что это за двочка? Это какая-то незнакомая двочка! Кезя, не нашли-лхі вы ее на дорог?

— Каково? Пошла и сама остриглась!— вполголоса сказалъ г. Тулливеръ, обращаясь къ г. Глеггу и одобрительно смясь.— Видали вы когда-нибудь такую двчонку?

— Ну, молодая двица, ты сдлала себя очень смшною,— сказалъ дядя Пуллетъ, и можетъ быть во всю его жизнь ни одно изъ его замчаній не нанесло такой чувствительной раны, какъ эти слова.

— Фи, какъ стыдно!— сказала тетя Глеггъ громкимъ укоризненнымъ тономъ.— Двочекъ, которыя стригутся самовольно, слдуетъ счь и сажать на хлбъ и на воду, а не угощать обдомъ вмст съ дядями и тетями.

— Да, да,— прибавилъ дядя Глеггъ, желая обратить въ шутку этотъ строгій приговоръ: — Такихъ надо сажать въ тюрьму, я думаю, и тамъ еще подстригать, чтобы, по крайней мр, подравнять волосы.

— Она теперь еще боле похожа на цыганку,— сострадательно замтила тетя Пуллетъ.— Очень жалко, сестра, что твоя двочка такъ черна, вдь мальчикъ-то совсмъ блокуренькій.

— Она — дурная двочка и огорчаетъ мать,— сказала г-жа Тулливеръ со слезами на глазахъ.

Магги сначала вспыхнула отъ гнва, и Томъ уже думалъ, что она храбро выдержитъ грозу, поддерживаемая надеждою на пирожное и сласти. Подъ этимъ впечатлніемъ онъ шепнулъ ей:

— Ого, Магги! Я говорилъ, что теб достанется!

Онъ хотлъ ободрить ее, но Магги подумала, что и

братъ радуется ея позору. Ея слабая сила сопротивленія сломилась въ ту же минуту, на сердц стало тяжело и, соскочивъ со стула, она подбжала къ отцу, уткнулась лицомъ въ его плечо и громко стала рыдать.

— Ну же, ну, моя двчоночка!— успокоительно заговорилъ отецъ, обнимая ее одною рукою.— Ничего! Ты имла полное право обстричься, если волосы теб мшали. Перестань-же плакать: папа за тебя заступится.

Восхитительныя слова любви! Магги во всю жизнь не забыла тхъ минутъ, когда отецъ за нее ‘заступался’. Память о нихъ она навкъ сохранила въ сердц и мысленно возвращалась къ нимъ въ т годы, когда вс стали говорить, что ея отецъ сдлалъ много зла -своимъ дтямъ.

— Какъ твой мужъ балуетъ этого ребенка, Бесси!— громкимъ шепотомъ обратилась г-жа Глеггъ къ г-ж Тулливеръ.— Это ее погубитъ. Нашъ отецъ совсмъ не такъ воспитывалъ дтей.

Семейныя огорченія г-жи Тулливеръ достигли того пункта, за которымъ наступаетъ уже полная безчувственность. Она пропустила слова сестры безъ вниманія и въ нмомъ уныніи стала раздавать пирожное.

Вмст съ дессертомъ наступило для Магги избавленіе, такъ какъ дтямъ снесли орхи и наливку въ бесдку, куда имъ и самимъ позволили уйти по случаю хорошей погоды. Г-жа Тулливеръ желала, чтобы Тома не было въ комнат, когда отецъ будетъ сообщать роднымъ о своемъ намреніи отдать его священнику: вотъ почему она отпустила дтей въ садъ. Она сознавала, что никакія возраженія не поколеблятъ ршенія ея мужа, но тмъ боле, ей хотлось раздлить отвтственность съ возможно большимъ числомъ лицъ.

— Послушай,— перебила она бесду мужа съ г. Диномъ,— не пора-ли сообщить о твоемъ намреніи относительно Тома? Какъ ты думаешь?

— Отчего-же?— отвтилъ Тулливеръ, не безъ рзкости.— Я ни отъ кого не скрываю, что хочу съ нимъ длать. Я ршилъ,— прибавилъ онъ, глядя на Глегга и Дина,— что отдамъ его въ ученье къ нкоему Стеллингу, священнику въ Лортон, пусть онъ обтесаетъ его, какъ слдуетъ.

Все общество выразило удивленіе. Наиболе же смутился дядя Пуллетъ. Прищурившись и поглядывая на Глегга и Дина, онъ спросилъ:

— Зачмъ же непремнно къ священнику?

— Потому что они — лучшіе учителя,— отвтилъ Тулливеръ, вспоминая слова Райлея.

— Ну, это обойдется вамъ не дешево, — замтилъ г. Динъ и усердно понюхалъ табакъ.

— Что жъ? Онъ тамъ научится отличать плохую пшеницу отъ хорошей, сосдъ?— спросилъ Глеггъ, любившій пошутить.

— Ну, видите: у меня на Тома совершенно другіе виды,— сказалъ Тулливеръ, затмъ смолкъ и взялся за стаканъ.

— Если позволите, — съ горечью вмшалась г-жа Глеггъ,— я хотла бы узнать, зачмъ выводить ребенка въ баре, когда онъ бариномъ не рожденъ?

— Видите,— продолжалъ Тулливеръ, обращаясь не къ г-ж Глеггъ, а къ мужской половин общества, — я не собираюсь пріучать Тома къ моему длу. Я ужъ объ этомъ- думалъ. Пусть научится чему-нибудь, для чего не нужно капитала, и кром того, пусть получитъ образованіе, чтобы стать не хуже адвокатовъ и тому подобнаго народа, да и мн порою сумть дать совтъ.

Г-жа Глеггъ улыбнулась съ выраженіемъ состраданія и презрнія:

— Было бы много лучше для нкоторыхъ людей,— сказала она,— оставить въ поко адвокатовъ.

— Чтоже, у этого священника есть школа?— спросилъ г. Динъ.

— Нтъ, онъ беретъ не боле двоихъ или троихъ учениковъ, чтобы лучше успвать присматривать за ними.

— За то онъ дороже возьметъ,— замтилъ г. Глеггъ.

— Ну, да, тысяченку въ годъ!— не безъ гордости отвтилъ Тулливеръ.— Но это все равно, что класть въ банкъ: образованіе замнитъ Тому капиталъ.

— Да, пожалуй,— отвтилъ Глеггъ,— Не даромъ говорится: ‘коль нтъ ни денегъ, ни земли, тогда ученость похвали’. Но деньги и земля все-таки лучше учености.

— Удивляюсь теб!— замтила ему жена.— Какъ можешь ты шутить, когда твой ближній стремится прямо къ погибели.

— Если это сказано про меня,— проговорилъ Тулливеръ, задтый за живое,— то, пожалуйста, не сокрушайтесь: я умю справляться безъ чужой помощи.

— Послушайте,— сказалъ г. Динъ, благоразумно переходя къ другой тем,— я только что вспомнилъ: мн кто-то говорилъ, будто адвокатъ Уэкемъ тоже отдаетъ своего сына — калку, къ священнику.

— Въ такомъ случа, — шутливо отвтилъ Тулливеръ, желая показать г-ж Глеггъ, какъ мало обращаетъ на нее вниманія, — если ужъ Уэкемъ отдаетъ своего сына къ священнику, то я никакъ не сдлаю ошибки. Уэкемъ — подлецъ, какихъ мало, но знаетъ, съ кмъ иметъ дло.

— Но у адвоката Уэкема сынъ съ горбомъ,— замтилъ Глеггъ,— и поэтому не годенъ ни къ какому длу, такъ что отецъ поневол воспитываетъ его бариномъ, бднягу.

— Послушай,— сказала г-жа Глеггъ, и тонъ ея показывалъ, что она не въ силахъ боле сдерживать своего негодованія, несмотря на ршимость держаться въ сторон.— Ты бы лучше помолчалъ. Зятю Тулливеру вовсе не нужно ни твое мнніе, ни мое. Есть люди, которые считаютъ себя умне всхъ.

— Я думаю, что къ нимъ принадлежите вы, — сказалъ Тулливеръ, начиная выходить изъ себя.

— О, я ничего не говорю, — насмшливо сказала г-жа Глеггъ.— Моего совта не спрашиваютъ, я его и не даю.

— Ну, такъ это въ первый разъ,— отвтилъ Тулливеръ.— Совты — это единственное, что вы слишкомъ охотно дарите.

— Если я не слишкомъ охотно дарю, то, за то, слишкомъ охотно ссужаю. Я даю деньги взаймы такимъ людямъ, которые, пожалуй, заставятъ меня пожалть, зачмъ я помогла роднымъ.

— Ну, ну!— успокоительно сказалъ г. Глеггъ. Но Тулливеръ не оставилъ его жену безъ отвта.

— Вамъ, кажется, выданъ вексель,— сказалъ онъ,— и вы получаете пять процентовъ, несмотря на родство.

— Сестра,— умоляюще сказала г-жа Тулливеръ,— откушай наливки и возьми еще миндалю и изюму.

— Нечего теб, Бесси…— начала г-жа Глеггъ, но г-жа Пуллетъ чуть не со слезами перебила ее:

— Господи! сестра, не набивайся же на ссору! Съ тобой можетъ быть припадокъ. Посмотри, какъ ты покраснла. Это очень нехорошо.

— Да, я думаю, что нехорошо, — сказала г-жа Глеггъ.— Что же хорошаго, когда одна сестра приглашаетъ къ себ другую нарочно, чтобъ оскорблять и огорчать ее?

— Полно, полно, Дженъ! Будь разсудительна!

Но пока ея мужъ говорилъ это, Тулливеръ не выдержалъ опять:

— Кто васъ здсь оскорбляетъ?— воскликнулъ онъ.— Это вы не оставляете никого въ поко, а грызете всхъ и каждаго. Я никогда не ссорюсь съ женщинами, которыя знаютъ свое мсто.

— Свое мсто? Въ самомъ дл!— возразила г-жа Глеггъ уже гораздо пронзительне.— Получше васъ люди уважали меня, и очень жаль, что мужъ мой равнодушно слушаетъ, какъ меня оскорбляютъ т, съ кмъ я и знакома не была бы, не найдись у насъ въ семь особъ, унизившихъ себя неравнымъ бракомъ.

— Охъ, что касается этого,— отвтилъ Тулливеръ,— то моя семья не хуже вашей, а даже еще получше, такъ какъ въ ней нтъ такой проклятой злобной бабы.

— Прекрасно!— вскричала г-жа Глеггъ, вставая и обратилась къ мужу.— Теб, можетъ быть, нравится, какъ меня здсь ругаютъ, но я ни минуты не останусь больше въ этомъ дом, оставляю теб лошадь, а сама уйду пшкомъ.

— Господи Боже!— сказалъ г. Глеггъ грустнымъ голосомъ и, вслдъ за женою, вышелъ изъ комнаты.

— Какъ могъ ты сказать такую вещь!— со слезами воскликнула г-жа Тулливеръ.

— Пусть себ уходитъ!— сказалъ г. Тулливеръ, слишкомъ разгоряченный, чтобы тронуться этими слезами.— Пусть идетъ и чмъ скоре, тмъ лучше: не такъ то скоро захочетъ опять командовать мною.

VII.
Господинъ Тулливеръ обнаруживаетъ свою слабую сторону.

— А вдругъ сестра Глеггъ потребуетъ свои пять тысячъ обратно?— плачевно говорила г-жа Тулливеръ, когда вечеромъ осталась наедин съ мужемъ.

Проживши съ нимъ тринадцать лтъ, она досел не утратила удивительной способности доводить его до поступковъ, шедшихъ совершенно въ разрзъ съ ея желаніями: такъ напримръ, прямымъ послдствіемъ этого ея замчанія о деньгахъ было желаніе ея мужа доказать ей, что о деньгахъ сокрушаться нечего и что ему совсмъ не трудно достать такую сумму. Когда же она начала приставать съ вопросами, откуда онъ ихъ возьметъ, то Тулливеръ разсердился окончательно и объявилъ, что во всякомъ случа вернетъ деньги г-ж Глеггъ, хотя бы она ихъ и не требовала, такъ какъ онъ вовсе не хочетъ обязываться сестрамъ своей жены.

Г-жа Тулливеръ немножко всплакнула на ночь, но затмъ безмятежно заснула, утшаясь мыслью, что завтра возьметъ дтей въ гости къ сестр Пуллетъ и что та уяй’ какъ-нибудь уладитъ дло.

Обыкновенно, когда Тулливеръ находился подъ вліяніемъ сильнаго чувства, то отличался быстротою дйствій, несвойственной ему въ обычное время. Поэтому, на другой же день, посл обда, онъ слъ на лошадь и похалъ въ Бассетъ къ своей замужней сестр Гритти Моссъ, мужъ которой былъ ему долженъ три тысячи рублей. Вс считали Тулливера богаче, нежели онъ былъ на дл. Земля его была заложена, въ чемъ онъ, положимъ, былъ виноватъ лишь отчасти, такъ какъ по милости сестры пришлось заложить имніе. Въ этотъ день Тулливеръ чувствовалъ особенное раздраженіе противъ зятя, человка, неумющаго справиться со своими длами и прибгающаго къ чужой помощи. Не сразу отворившіяся ворота окончательно разсердили его, и онъ ршилъ во все время бесды съ сестрою не сходить съ лошади, чтобы, не глядя ей въ глаза, легче выдержать характеръ. Г-жа Моссъ услыхала шлепанье копытъ по грязному двору, къ тому времени, какъ братъ подъхалъ къ крыльцу, она уже вышла къ нему навстрчу, съ черноглазымъ ребенкомъ на рукахъ.

— Здравствуй братецъ, я рада тебя видть,— привтливо сказала она.— Я тебя не ждала сегодня. Какъ поживаешь?

— Спасибо… Ничего… Спасибо,— отвтилъ братъ небрежно, какъ будто съ ея стороны было излишней смлостью предлагать такой вопросъ. Она сразу замтила, что онъ не въ дух.

— Твоего мужа, кажется, нтъ дома?— спросилъ Тулливеръ посл нкотораго молчанія, впродолженіе котораго выбжало четверо дтей, точно цыплята, ищущіе насдку.

— Нтъ,— сказала г-жа Моссъ,— онъ недалеко, на картофельномъ пол. Жоржъ, добги до папы и скажи, что пріхалъ дядя. Сойди съ лошади, братецъ, и скушай чего-нибудь.

— Нтъ, нтъ, мн некогда, я спшу домой,— отвтилъ Тулливеръ, глядя въ пространство, чтобы не видть глазъ сестры.

— А какъ поживаютъ жена твоя и дти?— смиренно спросила г-жа Моссъ, не ршаясь настаивать на своемъ приглашеніи.

— Да, ничего! Тома теперь отдаю къ учителю. Большіе расходы… Трудно мн тратить столько денегъ…

— Пожалуйста, отпусти когда-нибудь твоихъ дтей ко мн въ гости. Мои ребята страхъ какъ соскучились по кузин Магги. Да и я такъ люблю ее: вдь она мн крестница! И она, наврное, была бы очень рада, потому что у нея любящее сердце, даромъ что она такая быстренькая и смышленая.

Вели бы г-жа Моссъ, взамнъ своей простоты, обладала величайшею хитростью, она не могла бы придумать ничего боле пріятнаго для брата, чмъ эта похвала его дочери. Онъ рдко встрчалъ кого-нибудь, одобрявшаго ‘двчонку’, и обыкновенно восхищался ею только самъ. Ріо въ глазахъ тети Моссъ Магги всегда являлась въ самомъ привлекательномъ свт, здсь она была вн закона, и если ей случалось что-нибудь опрокинуть, залзть въ грязь, или разорвать платье, то вс подобные поступки считались весьма обыкновенными въ семейств тети Моссъ. Противъ собственной воли, Тулливеръ почувствовалъ себя гораздо благосклонне по отношенію къ сестр, и, уже не стараясь глядть вдаль, отвтилъ ей:

— Да, она, кажется, любитъ тебя больше другихъ тетокъ. Она вся въ нашу семью и ничуть не похожа на мать.

— Мужъ говоритъ, что она совершенно такая, какою была я,— сказала г-жа Моссъ,— только я никогда не была такъ востра и такъ не любила книги. Но, кажется, моя Лиза похожа на нее: вотъ шустрая двчонка! Поди-ка сюда, Лиза, милая, и покажись дяд: онъ тебя и не узнаетъ, такъ ты быстро растешь.

Лиза, черноглазая двочка семи лтъ, совершенно сконфузилась, когда мать выдвинула ее впередъ, потому что маленькіе Моссы вс страшно боялись своего дяди съ мельницы. При вид ея, Тулливеръ еще боле убдился въ превосходств своей Магги, и это было очень лестно для его родительскихъ чувствъ.

— Да, между ними есть сходство,— сказалъ онъ, ласково взглянувъ на маленькую фигурку въ грязномъ передничк.— Об похожи на нашу мать. А не мало у тебя дочекъ, Гритти!— полусострадательно, полуукоризненно сказалъ онъ.

— Четверо, Господь съ ними!— со вздохомъ сказала г-жа Моссъ, приглаживая рукою Лизины волосы — Столько же, сколько и мальчиковъ, у каждой по брату.

— Да, но имъ все-таки надо пріучаться работать и самимъ,— замтилъ Тулливеръ, сознавая, что его суровость исчезаетъ и стараясь не дать себ расчувствоваться.— Нельзя же во всемъ разсчитывать на братьевъ.

— Конечно, но я надюсь, что братья будутъ любить бдняжекъ и помнить, что они — дти одного отца и матери, мальчикамъ отъ этого никакъ не будетъ хуже,— съ робкой торопливостью возразила г-жа Моссъ.

Тулливеръ слегка ударилъ лошадь, потомъ дернулъ поводомъ и сердито сказалъ: ‘Да стой же, стой!’ къ величайшему изумленію этого невиннаго животнаго.

— И чмъ ихъ больше, тмъ больше они должны любить другъ друга,— продолжала г-жа Моссъ, наставительно взглядывая на дтей, но тутъ же обернулась къ брату, чтобъ сказать:

— Впрочемъ, конечно, я надюсь, что и твой мальчикъ всегда будетъ хорошъ съ сестрою, хотя ихъ только двое, какъ были мы съ тобою, братъ.

Эта стрла попала Тулливеру прямо въ сердце. Онъ не отличался быстротою воображенія, но Магги была такъ дорога ему, что онъ тотчасъ представилъ себ ее въ такихъ же отношеніяхъ къ Тому, въ какихъ самъ находился съ сестрою. Неужели же его двчоночка когда-нибудь станетъ жить въ бдности, а Томъ не пожалетъ ее?

— Да, да, Гритти,— сказалъ мельникъ совершенно другимъ, мягкимъ голосомъ,— но я всегда длалъ для тебя все, что могъ,— прибавилъ онъ, какъ бы возражая на чей-то упрекъ.

— Я не отрицаю этого, братецъ, и всегда теб благодарна,— сказала бдная г-жа Моссъ, слишкомъ измученная работой и дтьми, чтобъ имть силу для гордаго отвта.— А вотъ и мужъ! Какъ ты долго шелъ!

— По твоему долго?— сказалъ утомленный и запыхавшійся Моссъ.— Я все время бгомъ… Не сойдете-ли вы, Тулливеръ?

— Хорошо, я пройду съ вами въ садъ, — сказалъ Тулливеръ, разсчитывая дйствовать ршительне въ отсутствіе сестры.

Онъ соскочилъ съ лошади и ушелъ вмст съ Моссомъ въ садъ, въ старую тисовую бесдку, а сестра, похлопывая ребенка по спин, задумчиво посмотрла ему вслдъ.

Когда они вошли въ бесдку, нсколько куръ, рывшихся въ земл, съ кудахтаньемъ разлетлось, а Тулливеръ, свши на скамейку, придирчиво замтилъ:

— Я халъ вашею пшеницею, и земля раздлана очень плохо, поврьте, ничего у васъ не будетъ.

Моссъ, который, когда женился на Гритти Тулливеръ, считался первымъ щеголемъ въ Бассет, теперь ходилъ съ небритой бородой и отличался такимъ же подавленнымъ, безнадежнымъ выраженіемъ, какъ работающая на молотилк лошадь. Онъ отвтилъ ворчливо-терпливымъ тономъ:

— Что-жъ? Намъ, бднымъ арендаторамъ, приходится работать по мр возможности, только т, у кого много денегъ, могутъ вкладывать въ землю половину того, что разсчитываютъ взять.

— Не знаю, у кого же больше денегъ, чмъ у тхъ, кто ухитряется брать взаймы безъ процентовъ,— замтилъ Тулливеръ, желавшій добиться ссоры, чтобы удобне потребовать денегъ.

— Знаю, что запоздалъ съ процентами,— сказалъ Моссъ,— но мн такъ не посчастливилось въ прошломъ году съ шерстью, да и жена была больна, вотъ дло-то и не вышло.

— Да,— грубо отвтилъ Тулливеръ,— есть люди, у которыхъ никогда ничего не выходитъ.

— Не знаю, въ чемъ вы меня укоряете,— примирительно выговорилъ Моссъ,— знаю только, что ни одинъ поденщикъ не работаетъ такъ, какъ я.

— А что толку,— рзко возразилъ г. Тулливеръ,— если человкъ женится и берется за хозяйство, не имя ничего, кром тхъ крохъ, что приноситъ ему жена? Я съ самаго начала былъ противъ этого, но никто изъ васъ меня не послушалъ. А мн теперь нужны деньги, чтобы отдать долгъ г-ж Глеггъ и платить за Тома. Постарайтесь вернуть мн мои три тысячи!

— Да, если вы къ этому клоните,— сказалъ Моссъ, безучастно глядя въ пространство,— такъ прямо продавайте насъ съ торговъ, да и длу конецъ.

— Ну ужъ какъ-нибудь да ухитритесь. У меня не можетъ хватить денегъ для всего свта: есть своя семья, свои дла. Постарайтесь расплатиться поскоре!

Тулливеръ поспшно вышелъ изъ сада и, не оглядываясь, направился къ крыльцу, гд старшій племянникъ держалъ его лошадь, а сестра съ удивленіемъ и тревогою ждала окончанія бесды.

— Не зайдешь-ли въ домъ, братъ?— сказала она, съ безпокойствомъ поглядвъ на мужа, который медленно подошелъ въ то время, какъ Тулливеръ уже поставилъ ногу въ стремя.

— Нтъ, нтъ, прощай,— отвтилъ онъ, повернувъ лошадь, и похалъ.

Его ршеніе оставалось непоколебимымъ, когда онъ выхалъ за ворота и поскакалъ по изрытой колеями дорог, но у перваго же поворота на него нашло раздумье. Очевидно, его обуяли такія мысли, которыя опять привели его къ обычному умозаключенію, что ‘мудрено жить на этомъ свт’. Онъ повернулъ лошадь и медленно похалъ назадъ, выразивъ свои чувства, побудившія его вернуться, слдующими словами:

— Бдная двчонка! Можетъ быть, и у нея никого не будетъ, кром Тома, когда меня не станетъ.

Его возвращеніе было замчено нсколькими юными Моссами, которые немедленно побжали сообщить это интересное извстіе матери. Г-жа Моссъ снова вышла на крыльцо, когда онъ подъхалъ, видно было, что она только что плакала, но она ничмъ не выразила своего горя при брат, а только проговорила:— Если теб нужно мужа, такъ онъ опять ушелъ въ поле.

— Нтъ, Гритти, нтъ!— мягко отвтилъ Тулливеръ.— Не печалься… вотъ и все… Я ужъ какъ-нибудь извернусь и безъ этихъ денегъ… Только постарайся быть хозяйственне и поправить дла…

При этихъ неожиданныхъ добрыхъ словахъ, слезы выступили на глаза у г-жи Моссъ и она не въ силахъ была сказать что-либо.

— Ну, ну! И двчоночка у тебя побываетъ. Я завезу къ теб ее съ Томомъ до отправки его къ учителю. Не горюй… Я всегда буду теб добрымъ братомъ.

— Спасибо теб за это слово, братецъ, — сказала г-жа Моссъ, утирая глаза, затмъ обратилась къ Лиз:— Сбгай, принеси пестрое яйцо для кузины Магги.

Лиза сбгала и быстро вернулась съ чмъ-то въ бумаг.

— Оно сварено въ крутую и выкрашено шелковинками, нарочно для Магги. Вышло очень мило. Возьми къ себ въ карманъ.

— Хорошо, — отвтилъ Тулливеръ и осторожно опустилъ его въ боковой карманъ.— Прощайте!

Такъ нашъ почтенный мельникъ вернулся изъ Бассета, не разршивъ денежнаго затрудненія, но съ такимъ чувствомъ, какъ будто избжалъ большой опасности. У него засло въ ум, что если онъ будетъ недобръ къ сестр, то это можетъ какимъ-то путемъ привести къ дурному отношенію Тома къ Магги въ далекомъ будущемъ, когда у его двочки уже не будетъ отца, чтобы заступиться за нее. Ибо такіе простые люди, какъ Тулливеръ, склонны давать своимъ безошибочнымъ чувствамъ самыя неправильныя толкованія. Иначе онъ не сумлъ объяснить себ, почему его любовь къ ‘двчоночк’ и тревога за нее заставили его сильне жалть сестру.

VIII.
Въ гостяхъ.

Въ то время какъ несчастья, которыя могли постигнуть Магги въ будущемъ, занимали ея отца, она сама испытывала только горечь настоящаго.

День начался для нея несчастливо. Удовольствіе предстоящей поздки въ Герумъ-Ферзъ, гд предстояло слушать органчикъ дяди Пуллета, было совершенно испорчено съ одиннадцати часовъ утра, т. е. съ той минуты какъ изъ Сентъ-Оггса явился парикмахеръ, который весьма сурово отнесся къ ея волосамъ. Онъ приподнималъ одну обрзанную прядь за другою, говоря: ‘Смотрите-ка, ай-ай-ай!’ такимъ тономъ брезгливости и жалости, который представлялся Магги высшимъ выраженіемъ общественнаго мннія.

Кром того, сборы въ гости всегда бывали у Добсоновъ весьма серьезнымъ дломъ. Къ двнадцати часамъ г-жа Тулливеръ была уже готова и расхаживала по комнатамъ, завшенная точно мебель, какимъ-то чехломъ изъ суроваго полотна. Магги хмурилась и пожимала плечами подъ давленіемъ ^ужасно стснявшаго ее воротничка, между тмъ какъ мать усовщевала ее: ‘Не хмурся, Магги, дорогая: это ужасно некрасиво!’ Что касается Люси, то она была такъ же мила и аккуратна, какъ наканун: съ ея платьями никогда не приключалось никакихъ бдъ, и всегда ей было въ нихъ очень ловко, такъ что она съ изумленіемъ и состраданіемъ смотрла на Магги, которая пыхтла и вертлась подъ стснявшимъ ее воротничкомъ. Она непремнно сорвала бы его съ себя, если бы не воспоминаніе о недавнемъ огорченіи изъ-за волосъ, она удовлетворилась тмъ, что все время дулась и дергалась, и съ неудовольствіемъ приняла участіе въ постройк карточныхъ домовъ, единственной игр, которая была разршена имъ предъ обдомъ, въ качеств самаго подходящаго развлеченія для дтей, одтыхъ по праздничному. Томъ умлъ строить настоящія пирамиды, но Магги никогда не удавалось накрыть крышу: такъ всегда бывало со всмъ, за что бы она ни бралась, и Томъ отсюда вывелъ заключеніе, что двочки вообще ничего не умютъ. За то Люси оказалась удивительно искусной строительницею: она бралась за карты такъ легко, прикасалась къ нимъ такъ нжно, что Томъ снизошелъ до того, что одобрилъ ее. Магги тоже любовалась бы постройками Люси и, ради того, чтобы смотрть на нихъ, безъ неудовольствія прекратила бы собственныя неудачныя попытки, не будь раздражавшаго ее воротничка и не смйся Томъ такъ безмрно, когда обрушивались ея дома, причемъ онъ приговаривалъ, что она — глупышка.

— Не смйся надо мною, Томъ!— сердито выпалила она.— Я не глупышка, я знаю многое, чего не знаешь ты!

— О, разумется, двица-кипятокъ! Я никогда не буду такой злючкою, какъ ты, и не стану корчить такихъ рожъ. Люси никогда не длаетъ такъ. Я люблю ее больше, чмъ тебя. Я хотлъ бы, чтобы она была моей сестрой.

— Какой ты злой и жестокій, если хочешь такихъ вещей, — сказала Магги, быстро вскакивая съ своего мста на полу и, задвъ восхитительное сооруженіе Тома, опрокинула его. Она сдлала это безъ намренія. Томъ побллъ отъ злости, хотя не сказалъ ни слова, ему хотлось ударить ее, но онъ зналъ, что бить двочку — подло, а Томъ Тулливеръ имлъ весьма твердое намреніе никогда не длать подлостей. Магги замерла въ ужас, между тмъ какъ Томъ всталъ съ пола и, блдный, ушелъ прочь отъ развалинъ своего разрушеннаго сооруженія.

— О, Томъ!— сказала Магги, наконецъ, подходя къ нему поближе.— Я не хотла разорить его,— право, я не хотла!

Томъ не обратилъ на нее вниманія, а вынулъ изъ кармана дв или три сухихъ горошины и сталъ пускать ими въ окно, сначала безцльно, а потомъ съ весьма опредленнымъ намреніемъ попасть въ какую-то муху, грвшуюся на солнц.

Такимъ образомъ, съ самаго утра Магги была несчастлива, а не прекращавшаяся во время пути холодность Тома мшала ей наслаждаться свжимъ воздухомъ и яркимъ солнцемъ. Онъ позвалъ Люси посмотрть недостроенное птичье гнздо, и не подумавъ показать его Магги, а потомъ вырзалъ по ивовому хлысту для себя и для Люси, но не предложилъ хлыста сестр. Люси сказала:— ‘Магги! можетъ быть и теб дать’!— но Томъ былъ глухъ.

Впрочемъ, видъ павлина, распустившаго хвостъ на забор какъ разъ въ ту минуту, когда они пришли въ Герумъ-Ферзъ, отвлекъ на время вс умы отъ личныхъ невзгодъ. А это было только началомъ всхъ прелестей, какія предстояло увидть здсь. Одинъ птичій дворъ чего стоилъ. Какихъ тамъ не было куръ самыхъ удивительныхъ породъ! Были разные голуби и даже ручная сорока. Кром того, во двор ходили козелъ и изумительная собака, громадная, какъ левъ. Все было обнесено блой оградой съ блыми воротами. Повсюду вертлись разные флюгера, а садовыя дорожки были выложены камешками. Словомъ, все было поразительно въ Герумъ-Ферз.

Дядя Пуллетъ, увидвъ ожидаемыхъ гостей въ окно поспшилъ отпереть входную дверь, вчно бывшую на крпкомъ запор изъ боязни бродягъ. Тетя Пуллетъ тоже показалась на порог и сказала, какъ только сестра ея приблизилась настолько, что могла слышать:

— Останови дтей, ради Бога, Бесси! Не пускай ихъ на крыльцо: Салли сейчасъ принесетъ старый половикъ и тряпку, и вытретъ имъ ноги.

Половики на подъзд г-жи Пуллетъ предназначались никакъ не для вытиранія грязныхъ ногъ. Томъ особенно возмущался этой церемоніей вытиранія, которую считалъ за оскорбленіе своего мужскаго достоинства. Онъ причислялъ ее къ непріятнымъ сторонамъ пребыванія у тетки Пуллетъ.

— Модистка прислала мн новую шляпу, Бесси,— плачевнымъ тономъ сообщила г-жа Пуллетъ.

— Въ самомъ дл, Соня?— сказала г-жа Тулливеръ съ видомъ глубокаго интереса, — А хороша она?

— Да вотъ увидишь!— сказала г-жа Пуллетъ, вытаскивая изъ кармана связку ключей и выбирая изъ нихъ одинъ.

Затмъ она встала и подошла къ блестяще отполированному шкапу, но напрасно вы стали бы ожидать, что увидите шляпу, когда она отворила одну его дверцу. Такое предположеніе могло бы возникнуть только у лица, совершенно незнакомаго съ обычаями семьи Додсоновъ. Изъ этого шкапа г-жа Пуллетъ вынула что-то маленькое, скрывавшееся тамъ подъ слоями блья и оказавшееся двернымъ клюнемъ.

— Пойдемъ со мной въ парадную комнату,— сказала г-жа Пуллетъ.

— Можно двочкамъ пойти съ нами?— спросила г-жа Тулливеръ.

— Хорошо,— подумавши отвтила тетка Пуллетъ.— Пожалуй, лучше взять ихъ, а то какъ-бы он здсь не нашалили.

Он гуськомъ прошли по скользкому корридору, слабо освщенному полулунной вырзкой въ ставн, закрывавшей окно: это шествіе выходило довольно торжественно. Тетка Пуллетъ отперла дверь въ полутемную комнату, уставленную какими-то призраками въ саванахъ. Все тутъ было въ чехлахъ, или же стояло ножками кверху. Люси схватилась за платье Магги, а у послдней сердце забилось сильне.

Тетка Пуллетъ полуоткрыла ставню, а затмъ меланхолично отперла шкапъ, откуда понеслось благоуханіе розовыхъ лепестковъ. Шляпа была окутана тонкою бумагою въ нсколько слоевъ и, когда наконецъ показалась на свтъ Божій, то заслужила полное одобреніе г-жи Тулливеръ. Полюбовавшись шляпой и посмотрвъ, идетъ-ли она къ обладательниц, сестры принялись укладывать ее обратно въ шкапъ, причемъ хозяйка печально покачала головою и произнесла: ‘Ахъ, кто знаетъ, долго-ли мн придется ее носить’!

Когда вс сошли внизъ, дядя Пуллетъ не безъ язвительности замтилъ, что его хозяюшка вроятно показывала новую шляпу и потому он такъ долго пробыли наверху. Тому же ихъ отсутствіе показалось еще продолжительне, такъ какъ онъ все время просидлъ, точно проглотилъ аршинъ, на краю дивана, прямо противъ дяди, который глядлъ на него мигающими срыми глазами и называлъ его ‘молодымъ человкомъ’.

— Ну-съ, молодой человкъ, чему же вы учитесь въ школ?— таковъ былъ постоянный вопросъ дяди Пуллета, на что Томъ, неизмнно конфузясь каждый разъ, отвчалъ: ‘Не знаю’. Пребываніе вдвоемъ съ дядей Пуллетомъ настолько стсняло Тома, что онъ не въ состояніи былъ глядть ни на картины по стнамъ, ни на клтки съ птицами, ни на чудесные цвточные горшки, а видлъ только дядины панталоны.

Единственнымъ утшеніемъ для Тома въ этомъ стснительномъ пребываніи съ глазу на глазъ съ дядею являлись конфекты, которыя тотъ всегда носилъ при себ и которыми угощалъ собесдника.

— Любите вы конфекты, молодой человкъ?— освдомлялся онъ, наскучивъ молчаніемъ. Но этотъ вопросъ даже не требовалъ отвта, такъ какъ тутъ же преподносилась и коробка.

Появленіе двочекъ навело дядю на мысль объ угощеніи ихъ пряниками, но едва дтямъ было роздано это соблазнительное лакомство, какъ тетя Пуллетъ потребовала, чтобы они не начинали сть, пока имъ не подадутъ тарелокъ, изъ опасенія, что въ противномъ случа они раскрошатъ пряники ‘по всему полу’. Люси этимъ не огорчилась — ей пряникъ казался такимъ хорошенькимъ, что какъ будто жалко даже было сть его, но Томъ, улучивъ минутку, когда старшіе разговорились, торопливо набилъ себ полный ротъ пряниковъ. Что-же касается Магги, то, уставившись, по обыкновенію, на гравюру съ изображеніемъ Одиссея и Навзикая, она уронила свой пряникъ, а затмъ раздавила его неловкимъ движеніемъ ноги, что чрезвычайно взволновало тетку Пуллетъ, а у самой виновницы происшествія отняло всякую надежду услышать органчикъ. Впрочемъ, посл нкотораго размышленія она сообразила, что Люси еще не сдлала ничего предосудительнаго и потому можетъ попросить дядю доставить ей это удовольствіе. Она шепнула объ этомъ Люси, которая никому ни въ чемъ не отказывала и тотчасъ спокойно подошла къ дяд, красня и перебирая свое ожерелье:

— Пожалуйста, сыграйте намъ что-нибудь, дядя,— сказала Люси, полагая, что прекрасная музыка табакерки обязана своимъ происхожденіемъ какому-нибудь особенному таланту дяди Пуллета.

Когда раздались чудные звуки музыки, Магги сразу совершенно забыла, что на душ у нея тяжело, что Томъ съ нею въ ссор, она застыла неподвижно, сложивъ руки на колняхъ, и лицо ея сіяло такимъ счастіемъ, что мать, взглянувши на нее, удивилась, какою хорошенькою можетъ быть иногда Магги, несмотря на свою смуглую кожу. Какъ только замолкли волшебные звуки, двочка вскочила, подбжала къ Тому и, обнявши его, сказала: ‘О, Томъ, не правда-ли какъ хорошо?’

Чтобы вы не обвинили Тома въ возмутительномъ безчувствіи, надо вамъ знать, что онъ какъ разъ въ эту минуту держалъ въ рук рюмочку наливки, а сестра, налетвши на него, заставила его расплескать ее. Поэтому онъ сердито воскликнулъ: ‘Да что-же ты? Смотри!’ тмъ боле, что его неудовольствіе нашло поддержку въ старшихъ.

— Чего ты не сидишь смирно, Магги?— съ досадою замтила ей мать.

— Я не буду приглашать къ себ въ гости двочекъ, которыя такъ кидаются,— прибавила тетя Пуллетъ.

— Какая неосторожная молодая двица!— сказалъ дядя.

Когда бдная Манги опять садилась на мсто, нжная музыка уже улетучилась изъ ея души, куда опять вселились демоны.

Г-жа Тулливеръ, не предвидя ничего, кром шалостей, пока дти будутъ находиться въ дом, вздумала отпустить ихъ погулять, тетя Пуллетъ изъявила согласіе только съ условіемъ, чтобъ они не сходили съ дорожекъ въ саду, а если пожелаютъ видть, какъ кормятъ птицу, то смотрли бы издали, съ чурбана передъ конюшней. Эта строгость была вызвана тмъ, что Тома разъ застали преслдующимъ павлина, въ неосновательной надежд, что тотъ отъ страха уронитъ хоть одно перо.

До сихъ поръ, мысли г-жи Тулливеръ были отвлечены шляпою и заботами о дтяхъ отъ ссоры съ сестрой, когда же дти удалились, то вчерашнія опасенія завладли его снова.

— Мн такъ тяжело,— начала она, приступая къ длу,— что сестрица Глеггъ покинула мой домъ такимъ образомъ. Я никакъ не желала обидть сестру.

— Ну, твой мужъ поступилъ неловко, знаешь,— отвтила г-жа Пулеттъ, перенося свое сокрушеніе съ собственной особы на сестру.— Онъ такъ нелюбезенъ ко всей нашей семь, и дти вс пошли въ него: мальчикъ — страшный шалунъ и постоянно убгаетъ отъ дяди и тетокъ, а двочка черномаза и груба. Ужъ такое теб несчастіе, Бесси, и мн очень жаль тебя.

— Я знаю, что мужъ вспыльчивъ и часто говоритъ, не подумавши,— сказала г-жа Тулливеръ, вытирая слезинку,— но съ тхъ поръ, какъ я замужемъ, онъ никогда не мшалъ моей дружб съ родными, съ которыми я всегда въ хорошихъ отношеніяхъ.

— Я не осуждаю тебя, Бесси,— сострадательно про изнесла г-жа Пуллетъ:— тебя и такъ ждетъ не мало горя. У твоего мужа еще эта сестра съ ребятами на ше, и онъ у тебя, говорятъ, такой сутяга. Онъ наврно оставитъ тебя ни съ чмъ.

Такой взглядъ на ея положеніе, конечно, не могъ обрадовать г-жу Тулливеръ. Она поневол подумала, что дла ея, конечно, обстоятъ плохо, разъ другіе считаютъ ихъ плохими.

— Что же я тутъ подлаю, сестрица?— возразила она, опасаясь, какъ бы ее же не обвинили въ ея грядущихъ бдствіяхъ.— Какъ я забочусь о дтяхъ, какъ чисто держу домъ! Ну, право, каждый праздникъ снимаю вс занавски и сама работаю за двухъ поденщицъ. Всякіе у меня есть запасы: и наливка, и все, а ужъ сплетницей или злючкой меня во всемъ приход никто не назоветъ. Блье у меня все въ такомъ порядк, что хоть бы завтра мн умереть, и то бы не стыдно. Но никто не можетъ сдлать больше, чмъ въ силахъ.

— Да вдь это все ни къ чему, знаешь, Бесси,— проговорила г-жа Пуллетъ, склонивъ голову на бокъ и устремивъ грустный взоръ на сестру,— если твой мужъ просудитъ вс свои денежки. И если будутъ продавать ваше добро и твое блье съ двическими вензелями разойдется повсюду, какъ это будетъ непріятно всей нашей родн!..

Г-жа Пуллетъ медленно покачала головой.

— Такъ что-жъ мн длать?— сказала г-жа Тулливеръ.— Мой мужъ привыкъ длать все по своему. Да я и ничего не понимаю во всхъ этихъ длахъ, деньгахъ и во всемъ такомъ. Я никогда не суюсь въ мужскія дла. Но если бы ты повидалась съ сестрицею Дженъ и уговорила ее помириться съ моимъ мужемъ, то я была бы теб очень благодарна. Ты всегда была мн доброю сестрою.

— Но по настоящему Тулливеру слдовало бы самому извиниться за свою вспышку: разъ онъ бралъ у нея взаймы деньги, то долженъ вести себя смирне,— сказала г-жа Пуллетъ.

— Объ этомъ нечего и толковать,— почти сердито возразила г-жа Тулливеръ.— Если умолять его на колняхъ, такъ и то ничего не выйдетъ.

— Ну, не могу же я убждать Дженъ, чтобы она просила прощенія,— сказала г-жа Пуллетъ,— тогда она и вовсе выйдетъ изъ себя.

— Я совсмъ не говорю о выпрашиваніи прощенія,— сказала г-жа Тулливеръ,— но пусть не обращаетъ вниманія, пусть не требуетъ назадъ своихъ денегъ. Я думаю, этого можно ожидать отъ родной сестры. Современемъ все устроится, забудется и опять все пойдетъ попрежнему.

— Хорошо, Бесси,— печально произнесла г-жа Пуллетъ, — я не хочу способствовать твоему разоренію и потому сдлаю, что могу. Я не хочу, чтобы знакомые толковали, будто у насъ въ семь все ссоры. Я скажу это Дженъ и поду къ ней завтра, если мужъ согласенъ. Какъ ты скажешь?

— Мн все равно, — отвтилъ г-нъ Пуллетъ, который былъ доволенъ всякимъ способомъ прекращенія ссоры, лишь бы только Тулливеръ не обращался за деньгами кг нему. Сказавъ еще нсколько словъ о томъ же предмет, г-жа Пуллетъ замтила, что пора пить чай и, доставши тонкую камчатную салфетку, нашпилила ее на себя въ вид передника. Дйствительно, дверь вскор распахнулась, но вмсто чайнаго прибора, служанка Салли явилась съ чмъ-то, настолько поразительнымъ, что об вскрикнули, а дядя Пуллетъ чуть не подавился сахарной лепешкой.

IX.
Магги ведетъ себя хуже, чмъ можно было ожидать.

Передъ изумленными глазами присутствующихъ предстала маленькая Люси, вся вымазанная грязью съ головы до ногъ.

Чтобы понять происшедшее, намъ нужно вернуться къ той минут, когда дти отправились гулять, и въ душ Магги живо воскресли вс воспоминанія непріятнаго утра, а Томъ, раздраженный ея послдней выходкой, благодаря которой расплескалъ наливку, сказалъ: ‘Ну, Люси, пойдемъ со мною!’ — Онъ направился къ площадк, гд прыгали лягушки, не обращая никакого вниманія на Магги, точно ея не было на свт. Люси, конечно, было пріятно, что Томъ такъ любезенъ къ ней, и ей было весело смотрть, какъ онъ концомъ веревки дразнитъ жирную лягушку, предварительно прикрывъ ее желзною ршеткою. Однако, ей хотлось, чтобы и Магги насладилась этимъ зрлищемъ, да къ тому же и разсказала бы что нибудь про эту лягушку, такъ какъ она умла придумывать презабавныя сказки о всхъ звряхъ, какіе только попадались. Люси любила эти разсказы, къ которымъ относилась съ восхищеннымъ полудовріемъ, тогда какъ Томъ съ глубокимъ презрніемъ называлъ ихъ чепухою.

Итакъ, желаніе услышать что-нибудь о лягушк, въ соединеніи съ обычною ласковостью двочки, побудило ее подбжать къ Магги и сказать: ‘Ой, какая тамъ смшная, толстая лягушка, Магги! Поди-ка и взгляни! ‘

Магги не отвтила ни слова и отвернулась, нахмурившись еще сильне. Пока Томъ гулялъ съ Люси, а не съ нею, кузина также причислялась къ ея врагамъ. Давно-ли Магги казалось, что на милую маленькую Люси совершенно невозможно сердиться? Но тогда Томъ не обращалъ на Люси вниманія, и съ нею няньчилась одна Магги. Теперь же двочк хотлось довести Люси до слезъ, ударить ее или ущипнуть, тмъ боле, что это могло раздосадовать Тома, котораго щипать совершенно не стоило, потому что онъ выказалъ бы полное равнодушіе. Магги казалось, что не будь тутъ этой Люси, ей, конечно, скорй удалось бы помириться съ Томомъ.

Дразнить малоподвижную, жирную лягушку не можетъ долго быть забавнымъ, и Томъ началъ уже подумывать о -какомъ-нибудь другомъ развлеченіи. Но въ такомъ аккуратномъ саду,гд имъ даже не велно было сходить съ выложенныхъ камнемъ дорожекъ, нелегко было найти что-либо подходящее, и Томъ замышлялъ тайно пройти къ пруду, отдленному отъ сада полемъ.

— Слушай, Люси, — началъ онъ, многозначительно кивая головою и свертывая свою веревку.— Какъ ты думаешь, что я хочу сдлать?

— Что такое?— съ любопытствомъ освдомилась Люси — Хочу пройти къ пруду, взглянуть на щуку. Пойдемъ со мною, если хочешь,— предложилъ онъ.

— О, Томъ, какъ же это такъ?— возразила Люси.— Тетя не велла намъ уходить изъ сада.

— Я выйду съ другого конца, и никто не увидитъ,— отвтилъ Томъ.— Да наконецъ — пусть себ! Я тогда убгу домой!

— Но я вдь не смогу убжать, — сказала Люси, никогда еще не подвергавшаяся такому искушенію.

— О, ничего! На тебя не будутъ сердиться, — сказалъ Томъ.— Ты можешь сказать, что тебя увелъ я.

Томъ пошелъ, а Люси за нимъ, робко наслаждаясь рдкимъ удовольствіемъ сдлать что-нибудь недозволенное, а также волнуясь при мысли объ этой знаменитой щук, о которой ей даже не было толкомъ извстно, рыба это или птица. Магги видла, что они вышли изъ сада, и не могла устоять противъ искушенія пойти за ними вслдъ: ей было нестерпимо подумать, что Томъ съ Люси могутъ сдлать или увидть что нибудь такое, о чемъ не будетъ знать она, Магги. Поэтому она пошла поодаль, незамченная Томомъ, который страшно былъ занятъ щукою, весьма интереснымъ чудовищемъ, такимъ старымъ, громаднымъ, жаднымъ… Но щука, какъ и вс знаменитости, ни за что не доказывалась именно тогда, когда ее хотли видть. Впрочемъ, передъ глазами Тома что-то промелькнуло въ вод и привлекло его къ другому мсту берега.— Сюда, Люси!— сказалъ онъ громкимъ шопотомъ.— Иди сюда! Осторожне! Ступай по трав! Не ходи, гд натоптали коровы!— прибавилъ онъ, указывая на полуостровъ сухой травки среди грязи.

Люси безпрекословно послушалась и, наклонившись, увидала, какъ скользнула по вод какая-то золотистая дуга. Томъ сказалъ ей, что это — водяная змя, и ей наконецъ удалось увидть какую-то извилистую молнію, причемъ она много дивилась, какъ это змя можетъ плавать. Магги подходила все ближе: ей тоже хотлось посмотрть, хотя ничто не могло быть для нея забавнымъ, пока Томъ не глядлъ на нее. Наконецъ, она очутилась рядомъ съ Люси, но Томъ, до послдней минуты длавшій видъ, будто не замчаетъ ея присутствія, вдругъ обернулся и сказалъ:

— Ступай-ка прочь, Магги: здсь, на трав, для тебя нтъ мста. Вдь тебя никто и не звалъ!

Тутъ Магги утратила всякое самообладаніе и сильнымъ движеніемъ своей смуглой руки толкнула бдную, бленькую Люси прямо въ растоптанную коровами грязь.

Тогда и Томъ вышелъ изъ себя: давъ ей два добрыхъ шлепка, онъ кинулся поднимать Люси, которая безпомощно лежала и плакала. Магги отошла подъ дерево, на разстояніи нсколькихъ аршинъ, и остановилась тамъ съ суровымъ видомъ, не обнаруживая ни малйшаго раскаянія. Обыкновенно, она быстро раскаивалась въ своихъ необдуманныхъ поступкахъ, но на этотъ разъ Томъ и Люси причинили ей столько горя, что она рада была испортить имъ удовольствіе, рада была-бы заставить всхъ страдать. Зачмъ ей жалть о своемъ поступк? Сколько ни жалй, Томъ все равно не хочетъ простить ее.

— Ну, знаешь, я вдь скажу мам, сударыня!— громко и съ удареніемъ проговорилъ Томъ, когда Люси наконецъ встала и оказалась въ состояніи итти. Томъ не имлъ обыкновенія ‘фискалить’, но здсь справедливость требовала, чтобы виновная была наказана, разумется, Томъ не умлъ-бы выразить этого словами: стремленіе къ справедливости было въ немъ чисто инстинктивнымъ. Люси была черезчуръ поглощена приключившейся бдою, чтобы вникать въ то, почему все это случилось. Она никогда бы не угадала, чмъ могла разсердить Магги, но чувствовала, что та желала ей зла, и потому не стала великодушно упрашивать Тома ‘не выдавать‘, а только бжала рядомъ съ нимъ, жалобно плача, между тмъ, какъ Магги сидла на корняхъ дерева и глядла имъ вслдъ съ видомъ маленькой Медузы.

— Салли,— сказалъ Томъ, отворивъ дверь въ кухню и обращаясь къ служанк, которая смотрла на нихъ съ безмолвнымъ изумленіемъ, засунувъ кусокъ хлба съ масломъ въ ротъ и держа вилку въ рук,— Салли, скажите мам, что это Магги толкнула Люси въ грязь.

— Да Господи помилуй! Куда же вы ходили, что попали въ такую грязь?— сказала Салли, съ гримасою наклоняясь и осматривая испачканную двочку.

Томъ не обладалъ настолько быстрымъ воображеніемъ, чтобы предвидть этотъ вопросъ въ числ послдствій своей жалобы, но какъ только онъ услышалъ, то сразу догадался, куда клонится дло и понялъ, что не одна Магги будетъ признана виновною. Онъ преспокойно ушелъ изъ кухни, предоставивъ Салли поступать, какъ угодно, а та, не теряя времени, представила бдную Люси предъ лицо тетокъ.

— Боже милосердный!— воскликнула г-жа Пуллетъ. Не вводи ее сюда, Салли! Не спускай ее съ клеенки.

— Она попала куда-то въ грязь,— сказала г-жа Тулливеръ, подходя, чтобы осмотрть Люси но платье, за цлость котораго чувствовала себя отвтственной передъ ея матерью.

— Позвольте доложить, барыня: ихъ барышня Магги толкнули въ грязь,— сказала Салли.— Молодой баринъ были и сказали, и наврное они ходили къ пруду, потому что тутъ у насъ негд такъ испачкаться.

— Вотъ оно, Бесси! Что я всегда говорила теб?— произнесла г-жа Пуллетъ тономъ пророческой печали.— Все — твои дти. До чего они только дойдутъ!

Г-жа Тулливеръ молчала, чувствуя себя истинно несчастной матерью. Г-жа Пуллетъ тмъ временемъ давала Салли пространныя наставленія, какъ счистить грязь, не запачкавъ пола. Между тмъ кухарка подала чай, и было ршено, что виновные, въ вид наказанія, будутъ пить чай въ кухн. Г-жа Тулливеръ вышла побранить ихъ, но на лицо оказался одинъ Томъ, котораго она еле отыскала у забора птичьяго двора. Онъ стоялъ съ беззаботнымъ видомъ и перекидывалъ черезъ ограду свою веревку, дразня индйскаго птуха.

— Томъ, гадкій ты мальчишка, гд твоя сестра?— спросила г-жа Тулливеръ тономъ отчаянія.

— Не знаю, — отвтилъ Томъ.

— Да гд-жъ ты оставилъ ее?— оглядываясь, допрашивала мать.

— Подъ деревомъ у пруда,— сказалъ Томъ, выказывая полное равнодушіе ко всему на свт, кром веревки и индйскаго птуха.

— Такъ ступай-же и приведи ее сію минуту, гадкій мальчишка! И какъ осмлился ты пойти къ пруду и брать съ собой сестру въ такую грязь? Ты знаешь, какая она шалунья.

Мысль, что Магги сидитъ подъ деревомъ, у пруда, оживила привычныя опасенія въ сердц матери. Она влзла на чурбанъ у конюшни, чтобы постараться увидть эту ужасную двочку, между тмъ какъ Томъ шелъ — не очень быстро — за нею.

— И все-то эти дти у воды!— сказала вслухъ г-жа Тулливеръ, позабывъ объ отсутствіи слушателей.— Когда-нибудь непремнно утонутъ!

Она не только не увидла Магги, но вскор замтила, что Томъ возвращается одинъ, и кинулась къ нему навстрчу.

— Магги нтъ у пруда,— объявилъ Томъ,— она ушла.

Можете себ представить всеобщій испугъ и поиски,

и трудность убдить мать, что двочка не упала въ прудъ! Томъ черезъ нкоторое время высказалъ предположеніе, что Магги пошла домой (не сказавъ при этомъ, что самъ при данныхъ обстоятельствахъ поступилъ бы именно такъ). Мать ухватилась за эту мысль.

— Сестра, ради Бога, вели заложить лошадь и отправь насъ домой: мы, можетъ быть, нагонимъ ее на дорог. Люси не можетъ итти въ своемъ грязномъ плать, — прибавила она, оглядываясь на эту невинную жертву, которая сидла на диван, завернутая въ шаль и босая.

Тетя Пуллетъ охотно согласилась, радуясь возможности водворить порядокъ въ своемъ дом, и вскор г-жа Тулливеръ похала домой, мучась мыслью: ‘Что скажетъ отецъ, когда узнаетъ, что Магги пропала’.

X.
Магги старается убжать отъ своей собственной тни.

Намренія Магги, какъ обыкновенно, были гораздо обширне, чмъ могъ себ представить Томъ. Ршеніе, созрвшее въ ея ум, посл того, какъ ушли Томъ и Люси, состояло не въ томъ, чтобы просто пойти домой. Нтъ! Она убжитъ къ цыганамъ, и Томъ никогда больше не увидитъ ее. Эта мысль уже давно приходила Магги въ голову: вдь ей такъ часто говорили, что она совершенно дикая и похожа на цыганку. Поэтому ей представлялось, что жизнь въ палатк на лугу окажется для нея самою подходящею и что цыгане примутъ ее съ радостью. Она разъ сообщила Тому свои мысли но этому предмету и совтовала ему выкрасить лицо въ коричневую краску, чтобы бжать вмст съ нею. Но Томъ отвергъ этотъ планъ съ презрніемъ, замтивъ, что цыгане вс воры, что имъ почти нечего сть и не на чемъ здить, кром какъ на ослахъ. Но нынче Магги разсудила, что ея бдствія превзошли всякую мру, и что нтъ иного исхода, кром цыганской жизни. Она встала и вышла изъ-подъ дерева, чтобы бжать на Дунловскій Лугъ, гд разсчитывала найти цыганъ, и жестокій Томъ, такъ же, какъ и вс прочіе родные, всегда бранившіе ее, никогда не узнаютъ, гд она. На бгу она вспомнила объ отц, но примирилась съ необходимостью разлуки съ нимъ, сообразивъ, что можетъ тайкомъ послать ему письмо черезъ цыганенка, который убжитъ, не сказавши, гд она, чтобы отецъ только зналъ, что она жива, здорова и любитъ его попрежнему.

Магги скоро устала бжать, она успла уже миновать три большихъ поля и очутилась на поворот проселка, ведущаго къ большой дорог. Она остановилась передохнуть, но ршимость ея не поколебалась. Вскор она продолжала путь по проселку, не зная, куда онъ приведетъ ее. Вдругъ она съ испугомъ замтила, что къ ней навстрчу идутъ двое прохожихъ, а ей и въ голову не приходила возможность встрчи съ чужими людьми: она была слишкомъ занята мыслью, какъ бы родные не погнались за нею. Страшные незнакомцы оказались бдно одтыми прохожими, у одного на плеч была палка съ надтымъ на нее узломъ. Между тмъ какъ двочка боялась, чтобы эти люди не взглянули на нее косо, какъ на бглянку, одинъ изъ нихъ пріостановился и жалобнымъ, вкрадчивымъ тономъ попросилъ у нея копеечку бдному человку. У Магги въ карман былъ четвертакъ, подаренный дядею Глеггомъ. Она тотчасъ вытащила его и съ учтивой улыбкой подала прохожему, надясь, что онъ оцнитъ ея великодушіе. ‘Больше у меня нтъ денегъ’, прибавила она, какъ бы извиняясь.

— Спасибо, маленькая барышня,— сказалъ прохожій далеко не такъ почтительно и благодарно, какъ ожидала Магги, она даже видла, что онъ улыбнулся и подмигнулъ своему товарищу. Она поспшно пошла дальше, но успла замтить, что т двое остановились и, вроятно, смотрли ей вслдъ, причемъ громко засмялись. Ей вдругъ пришло въ голову, что они могли принять ее за дурочку: Томъ вдь сказалъ ей, что стриженые волосы длаютъ ее похожею на дурочку, и эти слова слишкомъ непріятно поразили ее, чтобы не остаться въ памяти. Очевидно, впечатлніе, производимое ею на встрчныхъ, было не изъ пріятныхъ. Она свернула съ дороги и пошла межами. Черезъ нкоторое время она почувствовала усталость и голодъ, но ей нечего было разсчитывать на завтракъ, пока она не придетъ къ цыганамъ. Наконецъ поля окончились, и передъ Магги была дорога, широко поросшая по краямъ травою. У двочки замерло сердце, когда она увидла, что изъ-за какой-то кочки торчитъ вверхъ пара голыхъ ногъ. Такое зрлище сразу испугало ее своею неестественностью, ибо она, въ своемъ волненіи, даже не замтила лохмотьевъ и темноволосой косматой головы владльца этихъ ногъ. Это былъ спящій мальчикъ, но Магги не догадалась, что онъ принадлежалъ къ числу ея пріятелей, цыганъ. Однако, оно было такъ, и пройдя немного дале, Магги увидла ихъ полукруглую черную палатку, гд она разсчитывала найти убжище это всхъ бдъ, преслдовавшихъ ее въ цивилизованной жизни. Она даже разсмотрла женщину, сидвшую у костра,— безъ сомннія, цыганку, которая наврно дастъ ей чаю, но она сама удивлялась, почему такъ мало радуется. Ей странно было застать цыганъ при дорог, а не на выгон: безпредльная равнина съ песочными ямами, куда можно прятаться, всегда представлялась ей необходимой принадлежностью цыганской жизни. Ее, очевидно, замтили, потому что высокая женщина, съ ребенкомъ на рукахъ, медленно двинулась къ ней навстрчу. Магги испытывала страхъ по мр приближенія незнакомой женщины и успокоивала себя только тмъ, что тетя Пуллетъ и другіе не даромъ звали ее, Магги, цыганкой, такъ какъ лицо этой женщины съ блестящими черными глазами и длинными волосами, въ самомъ дл, напоминало ея собственное, какимъ она видала его въ зеркал, прежде чмъ остригла свои волосы.

— Куда это вы идете, маленькая барышня?— сказала цыганка ласково-почтительнымъ тономъ.

Это было восхитительно и какъ разъ то, чего ждала Магги: цыгане сразу видли, что она — барышня и сообразно съ этимъ относились къ ней.

— Я иду къ вамъ, — сказала Магги, чувствуя, что говоритъ, будто во сн,— и останусь у васъ, если позволите.

— Хорошо, такъ пойдемте-же. Право, какая вы славная барышня!— сказала цыганка и взяла ее за руку. Двочк она показалась очень милою, но, къ сожалнію, черезчуръ грязною.

Подойдя къ костру, они застали вокругъ него цлое общество. На земл сидла старая цыганка, обхвативъ колни и время отъ времени мшая шестомъ въ кругломъ котл, отъ котораго шелъ пахучій паръ, два лохматыхъ цыганенка лежали по близости, опершись на локти, точно маленькіе сфинксы, а смиренный оселъ склонилъ голову надъ большою двушкою, которая, лежа на спин, чесала ему морду и угощала клокомъ превосходнаго краденаго сна. Косые лучи солнца освщали ихъ нжнымъ свтомъ, и зрлище получалось милое и привлекательное на взглядъ Магги, по мннію которой тутъ не хватало лишь чайнаго прибора. Все будетъ превосходно, какъ скоро она пріучитъ цыганъ почище умываться и интересоваться чтеніемъ. Впрочемъ, ее слегка смутило, что молодая женщина заговорила со старухой на непонятномъ ей язык, а двушка, кормившая осла, приподнялась и сла, не поздоровавшись съ гостьей. Наконецъ, старуха сказала:

— Что жъ, милая барышня, такъ вы хотите побыть у насъ? Садитесь пожалуйста, и разскажите намъ, откуда вы.

Это ужъ совсмъ напоминало сказку. Магги понравилось такое обращеніе. Она сла и отвтила:

— Я ушла изъ дому, потому что я несчастлива и хочу стать цыганкой. Я буду жить съ вами, если хотите, и могу многому научить васъ.

— Какая умненькая барышня!— сказала женщина съ ребенкомъ, садясь рядомъ съ Магги и пуская ребенка поползать.— И какая хорошенькая шляпка и платьице!— прибавила она, снимая съ Магги шляпку и осматривая ее, причемъ сказала что-то старух на непонятномъ язык. Высокая двушка подхватила шляпу и, смясь, надла ее на себя задомъ напередъ, но Магги ршилась быть твердой и не показывать виду, будто ей жалко шляпы.

— Я вовсе не хочу носить шляпы,— сказала она,— лучше буду ходить въ красномъ платочк, какъ вы. (И она взглянула на свою пріятельницу рядомъ съ собою). У меня волосы были совсмъ длинные до вчерашняго дня, но я обрзала ихъ, я думаю, они скоро выростутъ опять,— прибавила она, какъ бы извиняясь. Въ эту минуту Магги забыла даже о голод ради желанія расположить въ свою пользу цыганъ.

— О, что за милая барышня! И богатая, конечно,— сказала старуха.— Вдь, вы живете въ красивомъ дом?

— Да у насъ дома очень хорошо и я такъ люблю рку, куда ходимъ удить рыбу, но я часто бываю очень несчастлива. Мн жаль, что я не захватила съ собою книгъ, но, знаете, я вдь спшила. Впрочемъ, я могу вамъ разсказать почти все, что написано въ моихъ книгахъ, и вамъ будетъ очень весело слушать. Я знаю тоже географію — это о земл, на которой мы живемъ,— очень полезно и интересно. Вы слышали что нибудь о Колумб?— Глаза Магги начали сверкать, а щеки горть: она, въ самомъ дл, начинала просвщать цыганъ и пріобртать надъ ними вліяніе. Цыгане же слушали ее не безъ удивленія, хотя вниманіе ихъ было отчасти поглощено содержимымъ ея кармана, который тмъ временемъ незамтно былъ опустошенъ ея сосдкой съ правой стороны.

— Это вы тамъ живете, милая барышня?— спросила старуха при упоминаніи о Колумб.

— Ой, нтъ!— отвтила Магги не безъ состраданія.— Это былъ очень замчательний человкъ, онъ открылъ полъ-міра, а его заковали въ цпи и очень мучили,— это все написано у меня въ географіи, но до чаю, пожалуй, не успю разсказать… Ахъ, мн такъ хочется чаю!

Послднія слова вырвались у двочки противъ воли, и все ея стремленіе къ просвщенію цыганъ исчезло сразу.

— Бдная барышня, она проголодалась!— сказала молодая женщина.— Надо ей дать чего нибудь. Вы, вроятно, шли издалека, моя милая? Гд вы живете?

— На Дарлькотской мельниц. Это неблизко,— отвтила Магги.— Мой отецъ — Тулливеръ, только ему не надо говорить, гд я, а то онъ сейчасъ возьметъ меня домой. Гд живетъ цыганская царица?

— Какъ? Вы собираетесь къ ней, маленькая барышня?— сказала молодая женщина. Высокая двушка, между тмъ, не переставала ухмыляться, не сводя глазъ съ Магги. Это, разумется, не могло быть пріятнымъ.

— Нтъ,— отвтила Магги.— Я только думаю, что если она не очень добра, то вы пожалуй будете рады, когда она умретъ, и вы сможете выбрать себ другую. Если бы я была царицей, я была бы очень добра ко всмъ.

— Вотъ покушайте,— сказала старуха, доставъ изъ какого-то мшка ломоть черстваго хлба и кусокъ ветчины.

— Благодарю васъ — сказала Магги, глядя на пищу, но не взявъ ее,— только не дадите-ли мн лучше хлба съ масломъ и чаю: я не люблю ветчины.

— У насъ нтъ ни чаю, ни масла,— сказала старуха, нахмурившись и какъ будто утомившись ласковымъ тономъ. Затмъ она оживленно заговорила съ другою женщиною на своемъ непонятномъ язык, а одинъ изъ маленькихъ сфинксовъ подхватилъ хлбъ съ ветчиною и началъ уплетать его. Въ эту минуту, высокая двушка, которая отошла было въ сторону, вернулась и сказала что-то, ея слова, очевидно, произвели на всхъ сильное впечатлніе. Старуха, какъ будто позабывши о голод Магги, съ новымъ оживленіемъ принялась мшать шестомъ въ котл, а другой мальчикъ залзъ въ палатку и вышелъ оттуда съ тарелками и ложками. Магги дрожала и боялась, какъ бы не расплакаться. Между тмъ, высокая двица рзко крикнула, и тотчасъ бгомъ явился тотъ цыганенокъ, котораго Магги мимоходомъ видла спящимъ, косматый мальчишка, повидимому, ровесникъ Тома. Онъ уставился глазами на Магги, а затмъ начались оживленные и непонятные разговоры. Двочка чувствовала себя очень жутко и готова была расплакаться: цыгане не обращали на нее никакого вниманіями она казалась себ совсмъ заброшенной среди нихъ. Но новый испугъ заставилъ ее подавить слезы при вид двухъ мужчинъ, появленіе которыхъ вызвало всеобщее волненіе вокругъ костра. У старшаго изъ нихъ быль мшокъ, онъ сбросилъ его на землю, обращаясь къ женщинамъ съ громкою и ворчливою рчью, въ отвтъ послдовалъ цлый потокъ визгливыхъ словъ,— очевидно, это были ругательства. Черная собака съ лаемъ кинулась на Магги и напугала ее, но страхъ этотъ еще боле усилился отъ тхъ криковъ, съ которыми младшій изъ мужчинъ принялся отгонять собаку палкою.

Магги подумала, что врядъ-ли будетъ въ состояніи царствовать надъ этими людьми или даже сообщать имъ пріятныя и полезныя свднія.

Оба мужчины очевидно стали разспрашивать про Магги, они поглядывали на нее, и тонъ бесды ихъ сталъ боле миролюбивымъ, выражая любопытство съ одной стороны и удовлетвореніе съ другой. Наконецъ молодая женщина сказала своимъ прежнимъ, почтительно-ласковымъ тономъ:

— Эта милая маленькая барышня хочетъ совсмъ остаться у насъ, не правда-ли, вы рады?

— Да, очень рады,— отвтилъ младшій изъ мужчинъ, разглядывая Маггинъ серебрянный наперстокъ и другія мелочи, вынутыя изъ ея кармана. Онъ отдалъ ихъ вс за исключеніемъ наперстка молодой женщин, сдлавъ какое-то замчаніе, и она немедленно положила ихъ обратно къ Магги въ карманъ, а мужчины сли и принялись за содержимое котла — смсь мяса и картофеля.

Магги начинала думать, что Томъ былъ правъ, называя цыганъ ворами. Или, можетъ быть, мужчина этотъ еще вернетъ ей наперстокъ? Она съ удовольствіемъ подарила бы его, такъ какъ вовсе не дорожила своимъ наперсткомъ, но мысль, что она находится среди воровъ, помшала ей наслаждаться почтительностью и вниманіемъ, которое ей оказывали: она знала, что воры — люди злые. Женщины замтили, что она напугана.

— У насъ нтъ ничего вкуснаго для барышни,— сказала старуха вкрадчивымъ голосомъ.— А она такъ голодна, бдная милая барышня!

— Вотъ, милая, попробуйте, не скушаете-ли этого?— сказала молодая женщина, подавая Магги варенаго мяса съ кортофелемъ. Магги вспомнила, что навлекла на себя гнвъ старухи, не захотвши пость хлба съ ветчиною, и не посмла отказаться отъ этого блюда, хотя страхъ заглушилъ ея голодъ. Хоть бы за ней пріхалъ папа и взялъ ее домой! Или даже пусть бы Иванушка-Дурачекъ или Святой Георгій, убившій дракона, какъ-нибудь зашли въ эту сторону! Но Магги со стсненнымъ сердцемъ сообразила, что эти герои никогда еще не показывались въ окрестностяхъ Сентъ-Оггса, гд вообще не происходило ничего чудеснаго.

Какъ видите, Магги Тулливеръ ничуть не походила на современную благовоспитанную и просвщенную восьми или девятилтнюю двицу, она училась всего годъ, и у нея было такъ мало книгъ, что порою, для развлеченія, она начинала читать словарь. Такимъ образомъ, въ голов ея была удивительнйшая смсь преждевременныхъ познаній съ самымъ страннымъ невжествомъ и фантастическими мечтами.

Въ ея понятіяхъ о цыганахъ въ теченіе послднихъ пяти минутъ произошелъ быстрый переворотъ. Переставши считать ихъ людьми пріятными для сожительства и склонными къ просвщенію, она стала бояться, какъ бы они не убили ее, лишь только стемнетъ, и не зажарили, чтобы състь, затмъ въ ум ея возникло подозрніе, не дьяволъ-ли этотъ старикъ со сверкающими глазами, и не можетъ-ли онъ въ любую минуту обернуться крылатымъ змемъ или какимъ-нибудь другимъ чудовищемъ. да ршительно не шла ей въ горло, а между тмъ она больше всего на свт опасалась оскорбить цыганъ, не одобривши ихъ угощенія, и мучилась надъ разршеніемъ вопроса, угадываетъ-ли дьяволъ ея мысли, если это дйствительно онъ.

— Какъ? вамъ и это не нравится, дорогая,— сказала молодая женщина, замтивъ, что Магги еще не принималась за ду.— Ну, попробуйте, хоть немножечко!

— Нтъ, благодарю васъ,— отвтила Магги, собравъ вс силы, чтобы скрыть свое отчаяніе, и стараясь улыбнуться привтливо.— Теперь уже я думаю, некогда: кажется, начинаетъ темнть. Мн пора бы домой, а какъ-нибудь я навщу васъ еще разъ и принесу вамъ пирожковъ съ вареньемъ или еще чего-нибудь.

Магги встала, стараясь этими рчами обмануть цыганъ, но вс ея надежды рушились, когда старикъ отвтилъ:

— Ну, посидите еще, посидите, милая барышня: мы доставимъ васъ домой посл ужина.

Магги опять услась, мало довряя этому общанію, впрочемъ, вскор высокая двушка взнуздала осла и кинула пару мшковъ ему на спину.

— Ну, маленькая барышня,— сказалъ младшій изъ мужчинъ, вставая и подводя къ ней осла,— скажите намъ, гд вы живете? Какъ называется то мсто?

— Дорлькотская мельница, — поспшила отвтить Магги.— Моего отца зовутъ господинъ Тулливеръ: онъ тамъ живетъ.

— Какъ? Большая мельница, недалеко, по сю сторону отъ Сентъ-Оггса?

— Да,— сказала Магги.— Вдь это недалеко? Я пойду туда, если позволите.

— Нтъ, нтъ, уже смеркается. На осл додете скоре, вотъ увидите.

Онъ поднялъ Магги и посадилъ на осла. Она была довольна, что не старикъ собирается провожать ее, хотя все-таки мало надялась попасть домой.

— Вотъ ваша хорошенькая шляпка,— сказала молодая женщина, надвая ей на голову эту недавно столь презираемую, а теперь пріятную для Магги часть костюма.— И-вы скажете дома, что мы были добры къ вамъ? И говорили, что вы — милая барышня, не правда-ли?

— О, да, благодарю васъ,— сказала Магги.— Я вамъ очень благодарна. Но мн хотлось бы, чтобы и вы пошли со мною.

Она думала, что это все же лучше, чмъ остаться наедин со страшными мужчинами: ей казалось, что веселе быть убитой боле многочисленнымъ обществомъ.

— Такъ я вамъ полюбилась, не правда-ли?— сказала женщина.— Но мн нельзя: я не поспю за вами.

Цыганъ услся на осла позади Магги, и она была такъ же неспособна на возраженія, какъ и самъ оселъ, хотя это казалось ей ужасне всякаго кошмара. Женщина похлопала ее по спин и сказала: ‘прощайте’, а оселъ, поощряемый палкою ея провожатаго, двинулся быстрою рысцой по той самой дорог, по которой Магги явилась сюда часъ назадъ. Высокая двушка и лохматый мальчишка, тоже съ палками въ рукахъ, провожали ихъ шаговъ сто, усердно крича и хлопая.

Во все продолженіе этой поздки на кроткомъ ослик, съ цыганомъ, разсчитывавшимъ получить на чай, Магги была полна ужаса. Красный свтъ заходящаго солнца казался ей особенно зловщимъ. Дв избушки, попавшіяся по дорог, съ крошечными окнами и закрытыми дверями, навели на нее еще больше уныніе: вроятно, тамъ жили колдуньи, и хорошо еще, что оселъ пробжалъ мимо, не останавливаясь.

Наконецъ — о счастье!— этотъ проселокъ, длиннйшій въ мір, вывелъ на большую дорогу, по которой хала коляска, и на поворот Магги увидла верстовой столбъ съ надписью: ‘До Сентъ-Оггса дв мили’. Значитъ, цыганъ, дйствительно, везъ ее домой: вроятно, онъ таки былъ добрый человкъ и обидлся-бы, если-бы зналъ, какъ ей не хотлось хать съ нимъ вдвоемъ. Эта мысль все боле овладвала двочкою, по мр того, какъ она узнавала дорогу, и она уже собиралась затять съ обиженнымъ цыганомъ разговоръ, который загладилъ-бы впечатлніе отъ ея трусости, какъ вдругъ, на одномъ изъ перекрестковъ, Магги завидла всадника на бломордой лошади.

— Стой! стой!— закричала она.— Вотъ мой отецъ! Папа! Папа!

Внезапная радость подйствовала почти какъ горе, и, когда отецъ подъхалъ, она рыдала. Велико было изумленіе г-на Тулливера, такъ какъ онъ здилъ въ Бассетъ и еще не былъ дома, слдовательно, не зналъ обо всемъ происшедшемъ.

— Что? Что это такое значитъ?— сказалъ онъ, останавливая лошадь, между тмъ какъ Магги, соскользнувши съ осла, подбжала къ отцу.

— Маленькая барышня, должно быть, заблудилась,— отвтилъ цыганъ.— Она пришла къ намъ въ таборъ, на томъ конц Дунловскаго проселка, а теперь я везу ее домой. Путь не близкій для того, кто весь день былъ на ногахъ.

— О, да, папа! Онъ очень добръ, что везетъ меня домой,— подтвердила Магги. Онъ — очень хорошій, добрый человкъ!

— Ну, вотъ теб, любезный,— сказалъ Тулливеръ, вынимая деньги.— Посади ее ко мн на лошадь.

— Ну, Магги, какъ-же это такъ?— сказалъ онъ, когда они тронулись и она, рыдая, прижалась головой къ его груди.— Куда-же это ты побрела, что заблудилась?

— Охъ, папа!— со слезами проговорила Магги,— Я убжала, потому что мн было такъ скверно. Томъ такъ сердился на меня… Я не могла вытерпть…

— Ну, ну!— успокоительно отвтилъ г. Тулливеръ. Ты и думать не должна убгать отъ папы. Что сталъ-бы длать папа безъ своей двчоночки?

— Ахъ, нтъ! Я ужъ никогда больше не буду, никогда, папа, никогда!

Тулливеръ, пріхавъ домой, очень рзко высказалъ свое неудовольствіе, и послдствіемъ былъ тотъ замчательный фактъ, что Магги не услыхала ни одного упрека отъ матери и ни одной насмшки отъ Тома по поводу своего глупаго бгства. Такое необычное обстоятельство навело на нее нкоторый ужасъ, и порою ей приходило въ голову, что поступокъ ея былъ такъ ужасенъ, что о немъ нельзя было даже упоминать.

XI.
Супруги Глеггъ у себя дома.

Въ город Сентъ-Оггс, гд жили супруги Глеггъ, главнымъ развлеченіемъ зажиточныхъ обывательницъ были пересуды. Въ своемъ хорошенькомъ домик г-жа Глеггъ имла дв гостиныхъ, одна выходила окнами на улицу, другая въ садъ, такъ что съ одной стороны она могла наблюдать критическимъ окомъ за прохожими, а съ другой — за собственнымъ мужемъ, хлопотавшимъ въ саду. Добрйшій Глеггъ, когда-то не безъ удачи торговавшій шерстянымъ товаромъ, по удаленіи отъ длъ посвящалъ досугъ свой садовымъ работамъ и размышленію. Кром любимаго труда, садъ давалъ ему неисчерпаемый матеріалъ для размышленій: сколько въ немъ было всякихъ растеній и травъ, сколько жуковъ, бабочекъ, улитокъ! Совершенно несвдущій въ естественныхъ наукахъ, г. Глеггъ воображалъ, что до него никто въ мір не наблюдалъ всего этого, и приходилъ въ изумленіе и восторгъ. Второю темою его размышленій была загадочность женскаго характера вообще, и характера его супруги въ частности. Свою жену онъ считалъ образцовою хозяйкою, находилъ въ ней массу достоинствъ, ставилъ ее выше всхъ женщинъ и въ убжденіяхъ сходился съ нею вполн. Тмъ сильне онъ дивился той постоянной, непрекращавшейся грызн, которая составляла неотъемлемую принадлежность его семейной жизни, и приписывалъ придирчивыя выходки супруги загадочнымъ свойствамъ женской природы вообще.

Однако, перенося отъ жены всякіе нападки, онъ, по доброт сердечной, терпть не могъ, чтобы она вздорила съ другими, даже со служанкою Долли, понятно поэтому, что ссора въ дом Тулливеровъ сильно огорчила его. Воспоминаніе о ней отравило ему удовольствіе при осмотр ранней капусты у себя на огород, на другой день утромъ. Правда, онъ попытался утшиться надеждою, что Дженъ ‘проспитъ‘ свой гнвъ и склониться къ примиренію, но г-жа Глеггъ вышла къ чаю черне тучи и такъ и смотрла, къ чему бы придраться. Чтобы не раздражить ее еще боле, терпливый супругъ хранилъ глубокое молчаніе. Но есть люди, которые умютъ поддерживать въ себ раздраженіе, подвергая себя всякимъ лишеніямъ, когда бываютъ сердиты. Такъ поступала и г-жа Глеггъ: она налила себ чаю слабе обыкновеннаго и не стала сть масла. Разумется, со стороны мужа было жестоко, что онъ ни малйшимъ замчаніемъ не давалъ ей повода излить гнвъ. Тогда она ршила начать сама:

— Прекрасно!— вдругъ услышалъ онъ.— Мн именно этого слдовало ожидать! Будь живъ мой отецъ, я ушла бы къ нему, потому что здсь некому за меня заступиться. И зачмъ мн жить съ мужемъ, который радуется и торжествуетъ, когда оскорбляютъ меня?

— На какомъ основаніи говоришь ты это?— ршился возразить Глеггъ.— Когда же это я радовался или торжествовалъ?

— Да ужъ лучше бы прямо въ лицо сказалъ, что вовсе не цнишь меня, чмъ отдавать всякому на посмшище и, посл того, какъ я всю ночь не спала отъ горя, сидть за столомъ и дуться на меня!

Бдный Глеггъ посмотрлъ на нее, нельзя сказать, чтобы пораженный, но съ выраженіемъ того обычнаго изумленія, какое вызываютъ въ насъ, хотя не новыя, однако непостижимыя уму чудеса.

— Я дуюсь на тебя?— отвтилъ онъ.— Вотъ ужъ именно: съ больной головы да на здоровую! Я думалъ, что ты поразмыслила, успокоилась за ночь, но если ты все-таки непремнно хочешь требовать назадъ эти деньги, такъ хоть не длай этого сейчасъ, чтобы не раздувать еще боле вражды съ родными, а дождись, пока выйдетъ случай помстить ихъ врно и съ выгодою подъ закладную. Да и то еще придется заплатить повренному за хлопоты.

Г-жа Глеггъ поняла, что это пожалуй, и правда, по молчаніе ея слдовало истолковывать только какъ перемиріе, а не какъ миръ. И дйствительно, враждебныя дйствія скоро возобновились. Когда мужъ поблагодарилъ ее за переданную чашку чаю, г-жа Глеггъ возразила:

— Хорошо, что ты хоть благодаришь меня, а то вдь вообще я не избалована благодарностью за то, что длаю для людей. А между тмъ въ твоей семь нтъ ни одной женщины, которая могла бы сравниться со мною, я всегда скажу это. Я всегда вжлива къ твоей родн, но не считаю себя равною ей, о нтъ!

— Нечего теб осуждать мою родню, пока ты еще въ ссор съ своею собственною,— не безъ насмшки замтилъ г. Глеггъ.

— Не правда,— сказала жена, передавая ему молоко — ты самъ знаешь, что я неспособна ссориться съ родными. Можетъ быть, ты судишь по себ!

— А что жъ это было вчера, когда ты въ такомъ гнв выскочила изъ дома сестры?

— Я не ссорилась съ сестрою. Тулливеръ — мн не родня, и онъ самъ сталъ ругать меня и выгналъ меня изъ дому. Чтожъ, мн было сидть и слушать, какъ меня ругаютъ? Можетъ быть, теб хотлось, чтобы еще боле оскорбили твою жену, но позволь теб сказать, что это — для тебя же безчестье.

— Можно-ли себ представить что-нибудь подобное?— разсердившись воскликнулъ Глеггъ, — чтобы женщина, для которой все готово, которая распоряжается у себя въ дом, какъ царица, иметъ новый экипажъ и обезпечена на случай моей смерти лучше, чмъ могла бы надяться,— кидалась, точно бшеная собака! Невозможно постичь, зачмъ Богъ создалъ женщинъ такими!

Послднія слова были произнесены тономъ печальнаго волненія, и г. Глеггъ отодвинулъ отъ себя чай.

— Превосходно! Если таковы твои чувства, то мн полезно ихъ знать,— сказала г-жа Глеггъ, съ раздраженіемъ складывая салфетку.— Но, если вы говорите, что я обезпечена лучше, чмъ могу надяться, то позвольте замтить, что я могла бы надяться на многое такое, чего не имю. А если я — бшеная собака, то я осрамлю тебя на весь приходъ, разсказавъ, какъ ты обходишься со мною, потому что не могу этого выносить и не буду…

Тутъ въ голос г-жи Глеггъ послышались слезы, и она поспшно позвонила.

— Долли,— проговорила она, какъ бы изнемогая,— затопите наверху и закройте ставни. Потрудитесь — обратилась она къ мужу,— заказать къ обду, что вамъ будетъ угодно: для меня сварятъ кашу.

Г-жа Глеггъ подошла къ маленькой нижней полк и взяла ‘Житія Святыхъ’. Эта книга лежала передъ нею раскрытая во всхъ торжественныхъ случаяхъ: по воскресеньямъ, когда погода не позволяла итти въ церковь, или когда получалось извстіе о смерти кого-нибудь изъ родни, или, какъ въ этотъ день, когда ссора съ г. Глеггомъ переходила обычныя границы.

Впрочемъ, кром ‘Житія Святыхъ’ и каши, г-жа Глеггъ унесла съ собой и еще кое-что, немало способствовавшее ея успокоенію, а именно: во первыхъ, совтъ г. Глегга оставить свои пять тысячъ въ поко, пока для нихъ не найдется выгоднаго помщенія, а главное, его намекъ на хорошее обезпеченіе въ случа вдовства. Надежда на положеніе богатой вдовы настолько ее смягчила, что когда г. Глеггъ, успокоенный долговременнымъ копаніемъ грядъ и тронутый видомъ пустого стула жены и оставленнаго ею внизу вязанья, пошелъ къ ней наверхъ, то она стала отвчать ему такимъ тономъ, какъ будто ничего не случилось. ‘Житія Святыхъ’ пролежали открытыми, по крайней мр, часовъ восемь: пора была ихъ и закрыть.

Супруги весьма мирно поговорили о Тулливерахъ. Г. Глеггъ призналъ, что Тулливеръ напрасно сутяжничаетъ и легко можетъ разориться, а жена его на это отвтила, что считаетъ для себя унизительнымъ обращать вниманіе на поступки такого человка, и что ради сестры оставитъ ему пока эти пять тысячъ, тмъ боле, что по закладной ей могутъ дать только четыре процента, а не пять.

Благодаря такому повороту въ настроеніи г-жи Глеггъ, примиреніе оказалось очень легкимъ дломъ для г-жи Пуллетъ, когда она явилась съ этою цлью, г-жа Глеггь, правда, не могла удержаться, чтобы не замтить сестр, что ее нечего учить приличіямъ и что она сама знаетъ, какъ ей поступать.

— Я думаю, никто не ожидаетъ,— сказала она наконецъ,— чтобы я похала на мельницу, прежде чмъ Бесси побываетъ у меня, или же чтобы я бросилась передъ Тулливеромъ на колни и стала просить у него прощенія за то, что сама же его одолжаю, но я не буду сердиться, и если Тулливеръ заговоритъ со мной учтиво, то я отвчу ему тмъ же.

— Значитъ я могу похать и сказать Бесси, что ты не сердишься и что все будетъ по прежнему!— спросила г-жа Пуллетъ, прощаясь.

— Да, можешь, Сонечка,— отвтила г-жа Глеггъ.— Скажи Тулливеру и Бесси, что я не стану вести себя скверно потому что другіе себя скверно ведутъ, знаю, что, какъ старшая, я обязана подавать прочимъ добрый примръ, и я это длаю, чего никто не можетъ отрицать!

Зная, какъ довольна была г-жа Глеггъ своимъ подвигомъ великодушія, можно себ представить, какъ на нее подйствовало коротенькое письмо, г. Гулливера, полученное въ тотъ же вечеръ, посл отъзда г-жи Пуллетъ, и увдомлявшее ее, что ей нечего безпокоиться за свои пять тысячъ, которыя она получитъ съ процентами не позже, какъ черезъ мсяцъ, кром того, г. Тулливеръ сообщалъ ей, что, не желая выказать ей невжливости, проситъ по прежнему посщать его домъ, но что онъ не нуждается въ ея милостяхъ ни для себя, ни для дтей своихъ.

Причиною этого событія была бдная г-жа Тулливеръ, она вообразила себ, что если скажетъ, что ему нечего думать о деньгахъ, такъ какъ сестра Пуллетъ взялась помирить ихъ съ сестрою Глеггъ, то это его чрезвычайно обрадуетъ. Г. Тулливеръ все еще тшилъ себя мыслью, что добудетъ денегъ для уплаты этого долга, а, услышавъ такое извстіе, немедленно слъ и написалъ вышеупомянутое письмо, чтобы отрзать себ вс пути къ отступленію. Каково! Г-жа Пуллетъ отправилась просить за него! Напрасно безпокоились!

Посл этого письма негодованіе г-жи Глеггъ вспыхнуло съ новою силою, и она громко заявила, что отнын не будетъ даже упоминать о Тулливер: такой испорченный человкъ не достоинъ, чтобы она интересовалась имъ. Къ сестр же она похала лишь наканун того дня, когда назначено было везти Тома въ школу, да и тутъ пробыла не долго и поговорила съ ней, не выходя изъ экипажа.

Въ этотъ вечеръ Томъ сказалъ Магги:— ой, Магги! Тетя Глеггъ опять начала прізжать. Я такъ радъ, что меня не будетъ. Выпутывайся-ка одна!

Магги ужъ и безъ того горевала о необходимости разстаться съ Томомъ, а такая его радость заставила ее проплакать весь вечеръ.

Поспшивъ написать свое письмо, Тулливеръ долженъ былъ еще поспшне искать денегъ подъ вексель. Только бы не обращаться къ кліентамъ Уекема!— предусмотрительно думалъ онъ. И однако, черезъ дв недли, пришлось занять именно у кліента Уекема, не потому чтобы измнилось мнніе Тулливера, а потому что кром него не нашлось желающихъ дать деньги.

ГЛАВА XII.
Ученье Тома.

Въ первое полугодіе своего пребыванія у его преподобія Вальтера Стеллинга, въ Лортон, Тому Тулливеру пришлось испытать не мало страданій. И нельзя сказать, чтобы онъ халъ туда съ удовольствіемъ. Прежде всего, ему думалось, что и городской школы съ него за глаза довольно, и онъ съ трудомъ примирился съ мыслью, что предстоитъ еще учиться, вмсто того, чтобы помогать отцу въ хозяйств, чего ему очень хотлось, такъ какъ хозяйственная дятельность, по его представленію, состояла только въ томъ, чтобы разъзжать верхомъ, распоряжаться и бывать на базарахъ. Что-же касается того, красиво-ли и грамотно-ли онъ пишетъ, то онъ полагалъ, что взрослыхъ людей никто объ этомъ и не спрашиваетъ, слдовательно, и знанія ненужны. Онъ опасался, что священникъ замучитъ его заучиваніемъ, наизусть Священнаго Писанія… Впрочемъ, онъ даже не былъ въ состояніи представить себ ожидавшую его жизнь сколько нибудь ясно, и только на всякій случай захватилъ коробочку пистоновъ, чтобы произвести на чужихъ мальчиковъ впечатлніе человка, для котораго ружья — не диковина. Такъ бдный Томъ, всегда изобличавшій слабости Магги, самъ далеко не былъ чуждъ слабостей.

Дв недли пребыванія въ Лортон во многомъ измнили его мысли. Не только латинская грамматика, но даже родная рчь его хозяевъ и ихъ манеры казались ему чмъ-то совершенно новымъ и нагоняли на него такую робость, что онъ еле отваживался отвчать г-ну Стеллингу или жен его. Что же касается пистоновъ, то въ порыв горечи онъ чуть не бросилъ ихъ въ сосдній прудъ, ибо не только оказался единственнымъ ученикомъ, но и почтеніе его къ ружьямъ, да и вообще вс понятія, какія онъ имлъ о жизни, потерпли значительный уронъ. Очевидно было, что г. Стеллингъ ничуть не интересовался ни ружьями, ни лошадьми.

Г. Стеллингъ былъ высокій, широкоплечій человкъ лтъ подъ тридцать, съ блокурыми волосами, свтлосрыми, всегда широко открытыми глазами и твердою ршимостью обратить на себя вниманіе современниковъ, въ качеств не только проповдника, но и ученаго. Правда, для этого у него было больше самоувренности, нежели истинныхъ познаній или таланта, но и самоувренность оказывала ему немалыя услуги и всегда производила хорошее впечатлніе на его собесдниковъ. Въ ученіи Тома онъ ршилъ отличиться, тмъ боле, что имлись въ виду другіе ученики, которыхъ могли привлечь успхи перваго. Оставшись наедин съ женою посл нсколькихъ дней пребыванія Тома у нихъ въ дом, Стеллингъ сообщилъ ‘ей, что этотъ мальчикъ — довольно неотесанный медвженокъ и что съ нимъ необходима строгость. Надо сказать, что самъ онъ не былъ суровымъ или злымъ человкомъ, напротивъ. Онъ шутилъ съ Томомъ за столомъ и самымъ веселымъ образомъ поправлялъ его простонародныя и неправильныя выраженія, или длалъ замчанія относительно манеръ, но это окончательно запугивало Тома, и тотъ не могъ отдлаться отъ постояннаго угнетающаго ощущенія, что все длаетъ не такъ и ‘показываетъ себя дуракомъ.’

Родителямъ мальчика новый воспитатель чрезвычайно понравился, и они вернулись домой вполн успокоенные. Г. Стеллингъ смотрлъ такъ прямо и такъ искренно отвчалъ на вс рчи г-на Тулливера: ‘Ну да, да! я понимаю!’ — ‘Ну да, вы хотите, чтобы вашъ сынъ умлъ самъ проложить себ дорогу!’ Кром того, онъ съ такимъ интересомъ выслушалъ отъ него указанія, какъ наилучшимъ образомъ откармливать свиней, что нашъ мельникъ былъ въ полномъ восторг. Жена его, со своей стороны, нашла, что г-жа Стеллингъ, несмотря на молодость, иметъ вполн правильныя понятія о стирк блья и о степени аппетита у подростающаго мальчика, а также о прислуг и о многомъ другомъ, и поэтому охотно поручила сына ея заботамъ.

Г. Стеллингъ приступилъ къ обученію Тома безъ малйшихъ колебаній и сомнній. По его мннію, латинская грамматика и геометрія по Эвклиду были основами всякаго знанія, слдовательно, ихъ и требовалось вндрить въ мозги мальчика. Правда, отецъ ученика что-то толковалъ о ‘съемк плановъ’ и о ‘счет’, но разв такой необразованный человкъ могъ имть понятіе объ истинномъ просвщеніи? О немъ имлъ безошибочное понятіе самъ Стеллингъ, который и принялся за Тома съ полной увренностью, что хорошо исполнитъ долгъ свой.

Немного прошло времени, какъ онъ уже причислилъ бднаго Тома къ совершенно тупоумнымъ дтямъ, потому что ученикъ, хотя заучилъ окончанія всхъ склоненій, однако ни за что не могъ догадаться, въ какомъ падеж стоитъ какое нибудь случайно попавшееся слово. Это поразило учителя, ему показалось, что это нчто большее, чмъ простая тупость: онъ заподозрилъ упорство и прочелъ Тому нотацію за недостатокъ прилежанія. ‘Вы совершенно не интересуетесь тмъ, что длаете’, сказалъ онъ ему. между прочимъ, и, къ сожалнію, упрекъ былъ вполн справедливъ. Томъ безъ всякаго труда отличалъ борзую собаку отъ лягавой, онъ съ точностью могъ опредлить, сколько лошадей скачетъ позади него, сколько разъ уляжется его палка на площадк для игръ, умлъ попасть камнемъ въ самый центръ указаннаго круга на вод и безъ всякихъ измреній чертилъ почти безукоризненные квадраты. Но г. Стеллингъ не обратилъ на это вниманія, а замтилъ только, что латинская грамматика не идетъ ему въ голову, что доказательство теоремы о томъ, что два треугольника въ такихъ-то случаяхъ равны, приводитъ его въ состояніе полнаго отупнія, хотя на глазъ онъ сразу узнаетъ, что они, дйствительно, равны. Отсюда г. Стеллингъ заключилъ, что слдуетъ удвоить количество упражненій въ латыни и геометріи.

По прошествіи нсколькихъ мсяцевъ, Томъ Тулливеръ уже безповоротно считалъ эти-предметы ‘тоскою’ и ‘дрянью’. Главное горе было въ томъ, что онъ не могъ постичь, зачмъ его этому учатъ. Пожалуй, покажется невроятнымъ, чтобы въ двнадцать лтъ мальчикъ не зналъ, откуда взялась эта латынь, однако, такъ оно было съ Томомъ. Ему долго пришлось бы толковать, что на земл существовалъ такой народъ, который продавалъ и быковъ, и овецъ, и длалъ всякія дла, объясняясь на этомъ язык, а еще дольше потребовалось бы объяснять причину, по которой латынь преподается ему теперь, когда ее уже не употребляютъ въ живой рчи. О римлянахъ онъ только и зналъ, что ‘о нихъ говорится въ Новомъ Завт’, а Стеллингъ не желалъ излишними объясненіями лишить его умъ самостоятельности.

Томъ до странности присмирлъ и никогда въ жизни такъ не походилъ на двочку, какъ именно въ эту пору. Онъ былъ гордъ, но гордость эта терпла ежечасныя униженія. Онъ не былъ такъ глупъ, чтобы не видть, насколько понятія Стеллинговъ о вещахъ и людяхъ выше понятій того круга, гд онъ выросъ, но отъ него не могло скрыться и то, что съ точки зрнія именно этихъ понятій самъ онъ, Томъ, является неуклюжимъ и глупымъ. Это его очень огорчало, совершенно уничтожило въ немъ мальчишеское самодовольство и сдлало его подозрительнымъ и обидчивымъ. Онъ былъ очень твердъ характеромъ, можно сказать, упрямъ, но ему не свойственны были безсмысленное упорство и непокорность. Человческія чувства не были ему чужды, и онъ былъ бы радъ удовлетворить г-на Стеллинга понятливостью во время урока, если-бы могъ этого достичь, простоявши долгое время на одной ног, напримръ, или не особенно сильно поколотившись головою объ стнку. Однако, подобныя мры, очевидно, помочь не могли, и онъ ршился прибгнуть къ молитв. Исполнить это онъ не отважился сразу:— его смущала новизна и необычность такого поступка. Но однажды, когда онъ въ пятый разъ кряду ошибся въ третьемъ спряженіи и г. Стеллингъ сдлалъ ему строгій выговоръ, Томъ впалъ въ совершенное уныніе и обратился къ этому послднему средству. Передъ отходомъ ко сну, посл обычныхъ молитвъ о родителяхъ, младенц-сестриц, (онъ началъ молиться о Магги, когда та еще не умла ходить) и о томъ, чтобы ему ‘всегда блюсти заповди Божіи’, онъ пролепеталъ тмъ-же торопливымъ топотомъ: ‘и дай мн всегда помнить латинскіе уроки’. Затмъ онъ помолчалъ, размышляя, какъ-бы помолиться объ вклид: проситьли о пониманіи его, или какъ нибудь иначе, но въ конц концовъ, проговорилъ: ‘И пошли, чтобы г. Стеллингъ не заставлялъ меня больше учить Эвклида’.

Спряженія на другой день прошли благополучно, и Томъ продолжалъ придерживаться своего нововведенія въ молитв, несмотря на то что учитель не отмнялъ занятій по Эвклиду. Но когда дло дошло до неправильныхъ глаголовъ, то и молитвы перестали помогать. Въ долгіе томительные вечера, которые Томъ проводилъ въ классной за приготовленіемъ уроковъ къ слдующему дню, глаза его заволакивались слезами, хотя онъ не любилъ и стыдился плакать. Онъ поневол съ любовью вспоминалъ даже о Споунсер, съ которымъ ссорился и дрался въ школ. Со Споунсеромъ онъ чувствовалъ себя на равной ног и даже ощущалъ нкоторое превосходство. Мельница, рка, Япъ, настороживающій уши и готовый повиноваться малйшему его знаку,— все это мелькало передъ нимъ, точно въ калейдоскоп, пока его опущенная въ карманъ рука разсянно перебирала ножикъ, клубочекъ, бечевки и другіе предметы, дорогіе, какъ память прошлаго. Да, Томъ никогда въ жизни такъ не походилъ на двочку, а въ этотъ періодъ неправильныхъ глаголовъ къ его бдамъ прибавилась еще новая тягота: у г-жи Стеллингъ появился второй ребенокъ, и такъ какъ нянька была одна, то Тому выпало на долю гулять со старшей двочкой, Лаурой, и развлекать ее. По мннію г-жи Стеллингъ, мальчику было полезно сознавать, что онъ оказываетъ услугу семь, въ которой живетъ, и, кром того, разв не весело было гулять съ херувимчикомъ Лаурой въ яркіе солнечные дни? Херувимчикъ Лаура еще не вполн усвоила искусство ходьбы, а потому ея талія была обвязана лентою, за концы которой Томъ держалъ ее, точно собачку, когда ей угодно бывало пройтись, но это случалось рдко. Все же остальное время, ему приходилось носить ее на рукахъ, кружась по садику, передъ окнами комнаты ея матери.

Имй Томъ злое сердце, онъ возненавидлъ-бы ‘херувимчика’ Лауру. Но въ немъ было много доброты и зачатковъ чисто-мужской склонности покровительствовать слабымъ, жалть ихъ. За то онъ возненавидлъ г-жу Стеллингъ, все въ ней стало ему противно: блокурые завитки, толстыя косы, надменный видъ и частыя указанія на обязанности другихъ… А Лауру онъ даже полюбилъ и забавлялся самъ, играя съ нею: онъ пожертвовалъ для нея даже своими патронами, отчаявшись въ возможностикогда-либо употребить ихъ боле достойнымъ образомъ, чмъ заслужилъ выговоръ г-жи Стеллингъ за пріученіе малютки играть съ огнемъ. Лаура была все таки чмъ то въ род товарища, а какъ Томъ соскучился по товарищамъ! Въ глубин сердца онъ страшно тосковалъ по Магги и готовъ былъ даже забыть вс ея провинности, между тмъ дома онъ считалъ, что оказываетъ сестр большую милость, когда бралъ ее съ собою на прогулку.

Прежде чмъ миновало это тоскливое полугодіе, Магги и въ самомъ дл явилась. Г-жа Стеллингъ приглашала двочку пріхать провдать брата, поэтому, когда г. Тулливеръ, въ конц октября, собрался въ Лортонъ, Магги похала съ нимъ, преисполненная сознаніемъ, что пускается въ далекое путешествіе и что ей предстоитъ увидть свтъ. Г. Тулливеръ только въ первый разъ пріхалъ къ сыну, чтобы мальчикъ не особенно пріучался думать о домашнихъ.

— Ну, сынокъ,— сказалъ онъ Тому, когда г. Стеллингъ вышелъ изъ комнаты, чтобы сообщить жен о ихъ прибытіи, и Магги на свобод начала цловать Тома,— ты смотришь молодцомъ! Ученіе идетъ теб впрокъ.

Томъ пожаллъ, что не производитъ впечатлнія больного.— А мн не очень то здоровится, — сказалъ онъ.— Попросилъ-бы ты г. Стеллинга не заставлять меня учить Эвклида: я думаю, у меня отъ него болятъ зубы.

(Изо всхъ болзней Тому была знакома по опыту единственно только зубная боль).

— Эвклидъ? А это что такое?— спросилъ г. Тулливеръ.

—, Охъ, я не знаю: тамъ опредленія и аксіомы, и треугольники, и всякая такая штука. Это такая книга, которую мн приходится учить, въ ней совсмъ нтъ смысла.

— Ну, ну!— сказалъ г. Тулливеръ неодобрительно.— Ты не долженъ говорить такъ. Ты обязанъ учиться всему, что теб задаетъ учитель. Онъ лучше знаетъ, что теб нужно.

— Теперь я помогу теб, Томъ!— сказала Магги покровительственно-утшительнымъ тономъ.— Я пробуду съ тобой сколько хочешь, лишь бы г-жа Стеллингъ пригласила меня остаться. Я привезла съ собой сундучекъ и передники… Правда, папа?

— Ты поможешь мн, голубушка?— сказалъ Томъ, такъ развеселившись этимъ общаніемъ, что съ торжествомъ вознамрился смутить Магги, показавши ей страницу Эвклида.— Посмотрлъ бы я, какъ ты стала бы готовить хоть одинъ изъ моихъ уроковъ.— Вдь я учусь и по-латыни! Двочекъ никогда этому не учатъ: он слишкомъ глупы.

— Я отлично знаю, что такое латынь,— увренно отвтила Магги.— Латынь, это — такой языкъ. Въ словар попадаются латинскія слова. Есть слово bonus, даръ.

— Вотъ и не такъ!— возразилъ Томъ, втайн удивленный.— Ты воображаешь, что очень умна! Но bonus означаетъ — добрый, говорятъ: bonus, bona, опит (добрый, добрая, доброе).

— Что-жъ? Это можетъ значить и даръ,— стояла на своемъ Магги.— Это слово можетъ означать нсколько вещей. Почти всякое слово такъ. Вотъ бываетъ ‘Kocа’ — волосы плетутъ, а еще ‘Kocа’, чтобы траву косить.

— Молодецъ двчоночка!— смясь сказалъ г. Тулливеръ, между тмъ какъ Томъ почувствовалъ досаду отъ сообразительности сестры, хотя былъ безмрно радъ, что она побудетъ съ нимъ. Впрочемъ, онъ надялся, что ея самомнніе исчезнетъ посл осмотра его книгъ.

Г-жа Стеллингъ въ своемъ любезномъ приглашеніи упомянула только о томъ, чтобы, ‘погостить недльку’, но г. Стеллингъ, который спрашивалъ Магги, откуда она стащила свой черные глаза, настоялъ, чтобы ее оставили на дв недли. Магги ршила, что г. Стеллингъ — чудный человкъ, а Тулливеръ съ удовольствіемъ оставилъ свою двчоночку въ такомъ дом, гд она могла показать свой умъ людямъ, способнымъ оцнить его. Итакъ, было ршено, что за нею прідутъ черезъ дв недли.

— Пойдемъ со мною въ классную, Магги,— сказалъ Томъ, когда отецъ ухалъ.— Чего ты трясешь и дергаешь головою, дурочка?— продолжалъ онъ. Хотя ея прическа теперь была иная, и волосы гладко лежали за ушами, однако, она все еще не отвыкла какъ будто откидывать ихъ со лба.— Дергаешься, точно сумашедшая!

— Ахъ, я не могу иначе,— съ нетерпніемъ отвтила Магги.— Не дразни меня, Томъ!— Ахъ, сколько книгъ!— воскликнула она, увидвъ книжныя полки въ кабинет.— Какъ бы я была рада, если бы у меня было столько!

— Да ты бы не могла прочесть ни одной,— торжественно объявилъ Томъ:— он вс латинскія.

— Нтъ, неправда,— сказала Магги.— Я прочла вотъ здсь на корешк… ‘Исторія паденія Римской имперіи’.

— Ну, что же это такое значитъ? Ты и не знаешь!— сказалъ Томъ, качая головой.

— Но я скоро узнала бы,— пренебрежительно отвтила Магги.

— А какъ же такъ?

— Я поглядла бы внутрь и увидала бы, о чемъ тамъ написано.

— Ну, не совтую вамъ сударыня,— сказалъ Томъ, видя что она уже протягиваетъ руку къ книг.— Г. Стеллингъ никому не позволяетъ трогать свои книги безъ спросу, и изъ-за тебя достанется, вдь, мн.

— Такъ покажи же мн твои книги, когда такъ,— сказала Магги, оборачиваясь, чтобы обнять Тома за шею и потереться своимъ курносымъ носикомъ о его щеку.

Томъ въ сердечной радости, что съ нимъ опять его милая, неизмнная Магги, съ которою можно спорить и командовать, схватилъ ее за талію и началъ прыгать съ нею вокругъ большого стола. Прыжки ихъ становились все быстре и непринужденне, такъ что волосы Магги выбились изъ-за ушей и растрепались, какъ швабра. Но круги, описываемые вокругъ стола вслдствіе увлеченія, становились все неправильне, пока не повалился задтый дтьми пюпитръ г. Стеллинга, съ котораго съ громомъ полетли тяжелые словари. Къ счастью, комната находилась въ первомъ этаж и составляла отдльную пристройку къ дому, такъ что грохотъ не разнесся по всему зданію, тмъ не мене Томъ смутился и растерялся на нсколько минутъ, опасаясь появленія г-на или г-жи Стеллингъ.

— Послушай, Магги,— сказалъ онъ:— здсь, знаешь, надо быть смирне. Если мы что-нибудь разобьемъ, то г-жа Стеллингъ заставитъ насъ кричать ‘peccavi’.

— Это что такое?— спросила Магги.

— Это — латинское названіе хорошей взбучки,— отвтилъ Томъ, гордясь своими познаніями.

— А она злая?— освдомилась Магги.

— Да ужъ не добрая,— отвтилъ Томъ.

— Я думаю, вс женщины сердите мужчинъ,— сказала Магги.— Тетя Глеггъ гораздо сердите, чмъ дядя, а мама бранитъ меня чаще, чмъ папа.

— Да вдь и ты будешь когда-нибудь женщиной,— замтилъ Томъ,— значитъ, ужъ не теб бы говорить.

— Но я буду умная женщина,— возразила Магги, встряхивая головой.

— О, непремнно, и притомъ несносная, воображающая о себ невсть что. Вс будутъ тебя ненавидть.

— Но ты не долженъ меня ненавидть, Томъ. Это будетъ очень скверно съ твоей стороны, потому что я, вдь, твоя сестра.

— Да, но если ты сдлаешься несносной и нестерпимой, то я буду ненавидть тебя.

— Ахъ, Томъ, не надо! Я не буду нестерпима. Я ‘буду очень добра къ теб, и со всми я буду добра. Ты, вдь, на самомъ дл не возненавидишь меня, скажи-ка, Томъ?

— Ахъ, отстань! Ну что тамъ еще! Мн пора учить уроки. Посмотри, вотъ что мн задано,— сказалъ Томъ, притягивая Магги къ себ и раскрывая передъ нею теорему, между тмъ какъ она заправляла волосы за уши, приготовляясь доказать ему свою способность помочь при изученіи геометріи. Она начала читать съ полною самоувренностью, но вскор совершенно смутилась и покраснла отъ досады. Неизбжно было признать свою несостоятельность, а она не любила оказываться ниже другихъ.

— Это все вздоръ,— сказала она,— и скучная штука. Никому и не нужно ее разгадывать.

— А! вотъ что, моя милйшая — заговорилъ Томъ, придвигая къ себ книгу и покачивая головою.— Ты не такъ умна, какъ о себ думаешь!

— О,— сказала Магги, надувшись,— я уврена, что могла бы до всего этого добраться, если бы выучила все, что было раньше и что училъ ты.

— Но этого ты бы никогда не могла, премудрая особа,— возразилъ Томъ, — потому что, если знать, что было раньше, тогда будетъ еще трудне: тогда теб пришлось бы отвчать: какое третье опредленіе и какая пятая аксіома. Ну, погоди-ка теперь, мн надо съ этимъ покончить. Вотъ теб латинская грамматика. Посмотримъ, поймешь-ли ее.

Магги нашла латинскую грамматику весьма пріятною посл своего математическаго разочарованія: ей очень нравились новыя слова, и она скоро увидала, что въ конц книги есть словарь, который можетъ быстро и легко снабдить ее множествомъ познаній. Она пропускала синтаксическія правила, но страшно увлеклась примрами. Эти таинственныя фразы, вырванныя неизвстно откуда, подобно чудеснымъ рогамъ животныхъ или листамъ растеній, привезеннымъ изъ далекихъ странъ, давали широкій просторъ ея воображенію и казались тмъ боле привлекательными, что были написаны на необычномъ язык, понимать который она, однако, могла научиться. Право, латинская грамматика была очень интересна, та самая грамматика, которая, по словамъ Тома, была недоступна для двочекъ, и Магги гордилась тмъ, что находила ее интересной. Она совершенно увлеклась ею, когда услышала голосъ Тома.

— Ну, Магги, давай сюда грамматику.

— О, Томъ, это — такая хорошая книжка!— сказала она, выскакивая изъ большого кресла, чтобы передать ее брату: — гораздо интересне, чмъ словарь. Я бы очень скоро могла научиться по латыни. Я думаю, это совсмъ не трудно.

— О, я знаю, что ты длала,— сказалъ Томъ.— Ты читала англійскія объясненія въ конц. Это можетъ и всякій оселъ!

Томъ схватилъ книгу и раскрылъ ее съ ршительнымъ и дловымъ видомъ, какъ бы желая дать понять, что такого урока, какой заданъ ему, не выучить всякому ослу. Магги, слегка уязвленная, подошла къ полкамъ и стала развлекаться чтеніемъ заглавій. Черезъ нсколько минутъ Томъ позвалъ ее:

— Ну-ка, Магги, или сюда и прослушай, знаю-ли я. Стань у того конца стола: тутъ сидитъ г. Стеллингъ, когда спрашиваетъ меня.

Магги повиновалась и взяла раскрытую книгу.

— Откуда начинается, Томъ?

— Я начну съ ‘Appellativa arbor um’, потому что я повторяю все, что выучилъ за недлю.

Томъ довольно благополучно отвтилъ три первыя строчки, такъ что Магги начала уже забывать о своей обязанности слдить и погрузилась въ соображенія о томъ, какое бы могло имть значеніе слово ‘mos’, попавшееся ей два раза, какъ вдругъ онъ запнулся на ‘sunt etiam volucrum’.

— Не подсказывай Магги, ‘sunt etiam volucrum’… ‘Sunt etiam volucrum… ut ostrea, cetus’…

— Нтъ!— сказала Магги. открывая ротъ и качая головой.

— Sunt etiam volucrum — произнесъ Томъ очень медленно, какъ бы надясь, что слдующія слова явятся скоре, разъ онъ имъ покажетъ такимъ образомъ, что они заставляютъ себя ждать.

‘С-е-и — сказала Магги, начиная выходитъ изъ терпнія.

— Ахъ, я знаю! Молчи, пожалуйста,_— сказалъ Томъ — Ceu passer, hirundo: Ferarum… ferarum…— Томъ взялъ карандашъ и провелъ имъ нсколько толстыхъ чертъ по переплету книги —… Ferarum…

— О, Томъ,— сказала Магги,— какъ же ты долго! No…

— No ostrea…

— Нтъ, нтъ,— сказала Магги — ut tigris…

— Ну, да, теперь ужъ знаю,— сказалъ Томъ,— тамъ надо: tigris, vulpes, я забылъ. No tigris, vulpes et piscium…

Съ заиканіями и повтореніями, Томъ отвтилъ еще нсколько строкъ.

— Ну теперь,— сказалъ онъ,— идетъ то, что мн задано къ завтрему. Дай-ка мн книжку на минуту.

Посл нсколькихъ минутъ полугромкаго зубренія, сопровождаемаго ударами кулака по столу, Томъ вернулъ книгу.

— Mascula nomin in а — началъ онъ.

— Нтъ, Томъ,— сказала Магги, — это совсмъ не здсь.

Тутъ: Nomena non crescens genittivo…

Томъ насмшливо передразнилъ ея неправильный выговоръ: — Зачмъ же такъ ужасно коверкать? Ахъ какая ты дурочка, Зіагги!

— Нечего теб смяться, Томъ, я вижу, что такъ написано. Почему мн знать, какъ читается?

— Да вдь я говорилъ теб, что двочки не могутъ учиться по латыни.

— Неправда,— съ досадой возразила Магги.— Я отлично могу повторить вслдъ за тобою. А ты не соблюдаешь знаковъ препинанія: останавливаться на точк съ запятой нужно вдвое больше, чмъ на запятой, а ты дольше всего молчишь тамъ, гд и знаковъ-то никакихъ нтъ!

— Ну, ладно, ужъ не болтай, спрашивай дальше.

Скоро ихъ позвали къ хозяевамъ въ гостиную, и

Магги такъ разговорилась съ г-немъ Стеллингомъ, который, ей казалось, былъ въ восторг отъ ея ума, что Томъ только изумлялся ея смлости. Но она сразу присмирла, когда господинъ Стеллингъ завелъ разговоръ о какой-то двочк, которая убгала къ цыганамъ.

— Престранная это, вроятно, была двочка!— сказала г-жа Стеллингъ, желая поддержать шутку, но эта шутка была Магги совсмъ не по вкусу. Она боялась, что г. Стеллин все-таки, пожалуй, не особенно высокаго о ней мннія и пошла спать порядочно не въ дух, при этомъ ей показалось, что г-жа Стеллингъ смотритъ ей вслдъ такимъ взглядомъ, точно считаетъ безобразными ея волосы, гладко зачесанные назадъ.

Тмъ не мене эти дв недли, которыя она прогостила у Тома, прошли очень счастливо для Магги. Ей было позволено присутствовать на его урокахъ, и она продолжала интересоваться примрами изъ латинской грамматики. Въ особенности ее заняла фраза объ одномъ астроном, не любившемъ женщинъ. Она даже ршилась спросить г. Стеллинга, вс-ли астрономы ненавидятъ женщинъ, или только этотъ одинъ, но, не дождавшись отвта, тутъ же прибавила:

— Я думаю, что вс, потому что, знаете, они вдь живутъ на высокихъ башняхъ, и, если бы туда пришли женщины, он могли бы своими разговорами помшать имъ смотрть на звзды.

Господина Стеллинга очень забавляло ея щебетанье, они были съ нимъ большіе друзья. Она сказала Тому, что была бы рада жить у Стеллинговъ и учиться тому же, чему учатъ его. Она наврно могла бы понимать Эвклида: она еще разъ просматривала его и теперь знаетъ, что такое A, B, и C, это — названіе линій.

— Я увренъ, что не могла бы,— сказалъ Томъ.— Вотъ я спрошу г. Стеллинга.

— Не безпокойся,— отвтила самоувренная молодая двица, — я и сама его спрошу.

— Г. Стеллингъ,— сказала она въ тотъ же вечеръ, когда вс собрались въ гостиную,— какъ вы думаете, могла ли бы я учиться геометріи и всему, чему учится Томъ, если бы вы учили меня, а не его.

— Нтъ, не могла бы,— съ негодованіемъ возразилъ Томъ:— двочки не могутъ учиться геометріи.

— Я думаю, что он могутъ усваивать поверхностныя свднія о чемъ угодно,— сказалъ г. Стеллингъ.— У нихъ не мало сообразительности, но он ни во что не вникаютъ глубоко. Он мыслятъ быстро и поверхностно.

Томъ, въ восторг отъ этого приговора, выразилъ свое торжество, покачивая головой по адресу Магги изъ-за стула г. Стеллинга. Что же касается Магги, она чувствовала себя обиженной, какъ никогда въ жизни. Она такъ гордилась, когда хвалили быстроту ея соображенія, теперь же это самое качество оказывалось признакомъ несовершенства. Выходило, пожалуй, что лучше быть медленнымъ, какъ Томъ.

— Ага, прекрасная двица,— сказалъ Томъ, когда они остались одни.— Видишь, совсмъ не такъ хорошо быть верхоглядкой. Слышала? Ты далеко ни въ чемъ не пойдешь.

Магги была такъ подавлена этой ужасной перспективой, что даже не имла духу возразить.

Но когда за этою быстрою и поверхностною особою пріхалъ въ телжк работникъ Лука, домъ священника опять показался Тому унылымъ, и онъ сталъ сильно скучать по сестр. Онъ былъ гораздо живе и лучше учился, пока она была съ нимъ: она предлагала г. Стеллингу столько разнообразныхъ вопросовъ, между прочимъ и о Римской Имперіи, такъ интересовалась узнать, можно-ли сказать по-латыни: ‘я за это не дамъ и ломанаго гроша.’, что Тому началъ мало-по-малу уясняться фактъ существованія въ древности такого народа, среди котораго вс, со дня рожденія, имли счастье знать латинскій языкъ, совершенно не нуждаясь въ учебник грамматики. Это блистательное открытіе было важнымъ прибавленіемъ къ его историческимъ познаніямъ, ограничивавшимся до той поры ветхозавтной исторіей евреевъ.

Но это томительное полугодіе все же, наконецъ, миновало. Какъ радъ былъ Томъ, когда холодный втеръ сорвалъ послдніе желтые листья съ деревьевъ. Длинные вечера и первый декабрьскій снгъ казались ему миле августовскаго солнца и, чтобы лучше слдить за ходомъ времени, онъ за три недли до праздниковъ крпко забилъ въ землю, въ одномъ изъ уголковъ сада, двадцать одну палку и каждый день вытаскивалъ по одной, отшвыривая ее въ даль съ такою силою, которой было бы достаточно, чтобы забросить ее на край свта, если бы палки могли летать такъ далеко. Но стоило заплатить даже долгими днями сиднія за латинской грамматикой за счастье увидть опять свтлый огонекъ родного дома, снова почувствовать себя въ родственныхъ объятіяхъ.

XIII.
Рождественскіе праздники.

Милое старое Рождество покрыло снгомъ лугъ и берегъ, крыши и поля. Все застыло, точно замерло. Зато, тмъ тепле и уютне было дома, куда Томъ попалъ, точно въ рай. Однако, не прошло и нсколькихъ дней, какъ онъ началъ замчать, что здсь что-то неладно, и это порядкомъ отравило ему праздники.

Правда, на рябин было, какъ всегда, множество красныхъ ягодъ, и онъ съ Магги украсилъ вс окна и картины по стнамъ ихъ густыми кистями, мшая ихъ съ черными ягодами плюща. Плись и гимны подъ окнами, въ полночь, и пніе это казалось Магги идущимъ съ неба. Напрасно Томъ смялся надъ нею, говоря, что это — старый дьячекъ и обыкновенные церковные пвчіе, Магги проникалась благоговніемъ при первомъ звук ихъ голосовъ, и ей все чудились ангелы, парящіе въ облакахъ. Это ночное пніе накладывало особый отпечатокъ и на слдующее утро, а запахъ горячихъ пироговъ изъ кухни, при отправленіи въ церковъ, затмъ — антифоны, убранство изъ зеленыхъ втвей и короткая проповдь, наконецъ, сіяніе на лицахъ дяди и тети Моссъ и всхъ ихъ семерыхъ ребятъ,— все способствовало праздничному настроенію. Пуддингъ былъ такой же круглый, какъ и въ прежніе годы, и все также пылалъ вокругъ него ромъ, великолпенъ былъ и дессертъ изъ золотистыхъ апельсиновъ, темныхъ орховъ, прозрачнаго яблочнаго желе и другихъ прелестей. Словомъ — все было, какъ слдуетъ на Рождеств, а катанье на салазкахъ и игра въ снжки — даже лучше обыкновеннаго.

Рождество было такое-же, какъ и въ прежніе годы, но отецъ уже былъ не тотъ. Онъ былъ какой-то раздраженный, и хотя Томъ вполн сочувствовалъ ему, но испыталъ такое-же тяжелое чувство, какъ Магги, когда м-ръ Тулливеръ за дессертомъ началъ горячиться. Вниманіе, которое Томъ до сихъ поръ удлялъ орхамъ и вину, разсялось при мысли, что на свт много дурныхъ людей и что взрослымъ людямъ приходится съ ними бороться, а Томъ не любилъ ссоръ, которыхъ нельзя тутъ же сразу покончить хорошей дракой съ такимъ противникомъ, котораго разсчитываешь побить.

За столомъ Тулливеръ подробно излагалъ Моссу, что нкій Пайвортъ, купившій землю по рчк Рипилю, выше мельницы, вздумалъ отводить изъ рчки воду для орошенія своихъ полей, что несомннно нарушаетъ его, Тулливера, права на эту воду. Моссъ, не понимая, какъ онъ выражался, ‘мельничнаго дла’, изъ вжливости соглашался со всми разсужденіями свояка, впрочемъ, Тулливеръ говорилъ не для собесдника, а единственно съ цлью облегчить собственную Дуту.

— Вдь этотъ Пайвортъ здсь недавно?— спросила г-жа Моссъ для поддержанія разговора.— Я что-то не слыхала о немъ при жизни нашего отца.

— Ну, разумется, недавно!— съ сердитымъ подчеркиваніемъ отвтилъ Тулливеръ.— Мельница — въ нашемъ род ужъ лтъ полтораста, а этотъ явился неизвстно откуда… Ну, да ужъ я его проучу!

— Однако, ты не станешь же судиться съ нимъ, братецъ?— съ тревогою возразила г-жа Моссъ.

— Какъ придется! Да вдь я знаю, кто тутъ всему причиною. Этотъ Уэкемъ все настраиваетъ и подзуживаетъ его. Только и на нихъ найдется управа: на каждаго мерзавца можно натравить еще большаго мерзавца. Иначе, почему бы Уэкемъ проигралъ Брушмлеево дло?

Тулливеръ былъ очень честенъ и гордился своею честностью, но былъ убжденъ, что судебная тяжба — нчто въ род птушьяго боя, гд побждаетъ боле поворотливый и сильный.

— И мой Горъ — не дуракъ,— продолжалъ онъ вызывающимъ тономъ, какъ будто сестра выразила сомнніе въ способностяхъ адвоката Гора,— но все жъ не проныра, какъ Уэкемъ. А вода — штука совсмъ особая: вдь ее вилами не ухватишь. Вотъ почему для этихъ чортовыхъ дтей, адвокатовъ, такія дла — что пряники! Что тамъ толкуютъ объ инженерахъ! Я и такъ по здравому смыслу вижу, что отъ Пайвортовыхъ плотинъ — мн ущербъ. А коли таково ихъ инженерство, такъ я пущу по этой части Тома и увидимъ еще, что выйдетъ.

При такомъ указаніи на его будущность, Томъ съ безпокойствомъ оглянулся, причемъ невольно пересталъ трясти гремушку передъ крошечной дочкой Моссовъ, и эта молодая двица, сочтя себя обиженной, разразилась громкимъ воплемъ. Г-жа Моссъ утащила ребенка въ другую комнату, куда за нею послдовала г-жа Гулливеръ, и, успокоивъ двочку, сказала:

— Какъ мн жаль, что братъ впутался въ эти дла съ водою!

— Таковъ ужъ у него характеръ!— отвтила г-жа Тулливеръ съ оттнкомъ упрека. Молю Бога, чтобъ онъ не довелъ до суда,— продолжала послдняя.— Кто знаетъ, чмъ это можетъ кончиться? А этотъ Пойвартъ — богатъ, богатымъ же — во всемъ удача.

——

— ‘Папа’,— сказалъ Томъ разъ вечеромъ, уже къ концу праздниковъ.— Дядя Глеггъ говоритъ, будто адвокатъ Уэкемъ отдаетъ своего сына къ г-ну Стеллингу. Значитъ, не правда, что его посылаютъ во Францію. Но, вдь, ты не захочешь, чтобы я учился вмст съ сыномъ Уэкема?

— Это — не бда, мой мальчикъ!— отвтилъ отецъ.— только не научись отъ него дурному, вотъ и все. Да и ребенокъ этотъ — несчастный калка, лицомъ похожъ на мать, я думаю, въ немъ даже мало отцовскаго. А должно быть Уэкемъ высоко ставитъ Стеллинга, если отдаетъ къ нему сына!

Тулливеръ тайно гордился тмъ, что его сынъ будетъ ученъ не хуже Уэкемова, но Томъ совершенно не раздлялъ его чувствъ и былъ очень недоволенъ, что новый товарищъ — калка, и что поэтому его нельзя будетъ вздуть, какъ бы слдовало.

XIV.
Новый школьный товарищъ.

Былъ холодный и сырой январьскій день, когда Томъ вернулся къ учителю: погода вполн соотвтствовала этому печальному событію. Не будь у него въ карман мшечка леденцовъ и маленькой куколки для Лауры, общій мракъ будущаго не оживлялся бы ни единымъ лучемъ свта. Но онъ съ удовольствіемъ представлялъ себ, какъ Лаура станетъ протягивать свои маленькія ручки и губки за леденцами и, чтобы усилить это мысленное удовольствіе, онъ вытащилъ мшокъ, провертлъ дыру въ бумаг и сталъ откусывать отъ леденцевъ, это оказалось настолько утшительнымъ, что впродолженіи пути онъ не разъ прибгалъ къ этому средству.

— Ну, Тулливеръ, мы очень рады, что снова видимъ васъ!— радушно сказалъ г. Стеллингъ.— Снимайте верхнее платье и пройдите до обда въ кабинетъ: тамъ вы найдете огонь въ камин и новаго товарища. Томъ почувствовалъ непріятное волненіе, снимая шерстяной шарфъ и прочія вещи. Онъ видлъ Филиппа Уэкема въ Сентъ-Оггс, но всегда отворачивался отъ него какъ можно скоре: ему не хотлось бы имть таварищемъ урода, даже если бы Филиппъ не былъ сыномъ дурного человка. А Томъ не могъ себ представить, чтобы дурной человкъ могъ имть хорошаго сына. Поэтому, когда онъ шелъ за г-немъ Стеллингомъ въ кабинетъ, его душа была полна недоврія и смущенія.

— Вотъ вамъ новый товарищъ. Подайте же руку, Тулливеръ,— сказалъ учитель, войдя въ комнату.— Это — Филиппъ Уэкемъ. Я предоставляю вамъ познакомиться на свобод. Я думаю, что вы уже слыхали другъ O’ друг, вдь вы сосди. И онъ удалился, затворивъ за собою дверь. Мальчики, оставшись одни, обмнялись смущенными взглядами. Тому не хотлось подойти къ Филиппу и протянуть ему руку, а Филиппъ былъ слишкомъ гордъ и вмст съ тмъ слиткомъ застнчивъ, чтобы подойти къ Тому. Онъ подумалъ, или скоре, почувствовалъ, что тотъ глядитъ на него съ отвращеніемъ. Такъ дло обошлось безъ рукопожатій и даже безъ словъ. Томъ подошелъ къ огню и сталъ грться, украдкою бросая взгляды на Филиппа, который, повидимому, разсянно, рисовалъ что-то на лист бумаги. Онъ рисуя, придумывалъ, что слдуетъ сказать Тому, причемъ старался преодолть свое собственное нежеланіе сдлать первый шагъ къ знакомству.

Между тмъ Томъ все чаще и чаще поглядывалъ на лицо Филиппа, потому что можно было глядть на него, не глядя на горбъ. Это лицо не могло назваться непріятный ь, хотя, по мннію Тома, казалось старообразнымъ. Онъ смутно представлялъ себ, что уродство Уэкемова сына имло какое-то отношеніе къ безчестности самого адвоката, о которой онъ столько слышалъ отъ своего отца, къ тому же онъ предполагалъ въ немъ злобнаго мальчишку, который, не будучи въ силахъ драться открыто, постарается длать гадости исподтишка. По сосдству съ городского школою, гд онъ учился раньше, проживалъ горбатый портной, ненавидимый школьниками за дурной, характеръ, по этому образчику Томъ и судилъ теперь. Однако, трудно было найти лицо, мене похожее на того безобразнаго портного, нежели грустное лицо этого мальчика, его каштановые волосы были волнистые и вились на концахъ, точно у двочки, это показалось Тому даже жалкимъ. Уэкемъ былъ блденъ и, очевидно, слабъ: ясно, что съ нимъ не придется играть ни въ какую порядочную игру, но за то онъ владлъ карандашомъ съ завидною ловкостью и рисовалъ какъ будто безъ малйшаго труда. Интересно поглядть, что у него тамъ нарисовано? Томъ теперь совсмъ согрлся и стремился развлечься чмъ-нибудь новенькимъ. Во всякомъ случа, было пріятне имть товарищемъ злого горбуна, чмъ стоять и глядть изъ окошка на дождь, конечно, каждый день будетъ что-нибудь случаться — ‘ссоры или врод того’,— но Томъ ршилъ, что лучше сразу показать Филиппу, насколько опасно пробовать злобу на немъ. Онъ вдругъ подошелъ къ камину и поглядлъ на бумагу Филиппа.

— Ахъ, это — оселъ съ корзинами…. и собачка, и куропатки во ржи!— воскликнулъ онъ: удивленіе и восторгъ совсмъ развязали ему языкъ.— Каково! Мн бы хотлось умть такъ рисовать. Въ это полугодіе я буду учиться. Неужели я тоже сумю рисовать собакъ и ословъ?

— О, ихъ можно рисовать и безъ ученія! Я никогда не учился рисовать.

— Никогда не учился?— повторилъ Томъ съ удивленіемъ.— Отчего же, когда я рисую собакъ, лошадей и все такое, то руки и ноги у меня не выходятъ, какъ слдуетъ, хотя я очень хорошо знаю, какія он бываютъ. Я еще могу нарисовать домъ съ трубою. Впрочемъ, думаю, что и собаки съ лошадьми мн удавались бы, если бы я чаще пробовалъ,— прибавилъ онъ, разсудивъ, что Филиппъ, пожалуй, зазнается, если онъ черезчуръ откровенно будетъ разсказывать о своихъ несовершенствахъ.

— О, да,— отвтилъ Филиппъ,— это очень легко. Надо только хорошенько присмотрться къ предметамъ и потомъ нсколько разъ нарисовать ихъ. Въ первый разъ выйдетъ плохо, а потомъ будетъ выходить лучше.

— Такъ разв вы ничему не учились?— сказалъ Томъ, останавливаясь на той догадк, что горбатая спина Филиппа могла быть источникомъ замчательныхъ дарованій.— Я думалъ, что вы давно уже учитесь.

— Да,— сказалъ Филиппъ съ улыбкой,— Я учился по-латыни, по гречески, математик, чистописаніси и тому подобнымъ вещамъ.

— О, но я думаю, вы не любите латыни?— сказалъ Томъ, понизивъ голосъ.

Нтъ, ничего,— сказалъ Филиппъ.

— Да, но, можетъ быть, вы не дошли до Proprioe quoe maribus,— сказалъ Томъ, кивая головою, какъ бы говоря: тому хорошо разговаривать, кто не дошелъ до этого.

Филиппу доставила нкоторое горькое удовольствіе глупость этого хорошо сложеннаго и быстраго въ движеніяхъ мальчика, но пріученный къ вжливости собственною чрезвычайною чувствительностью, такъ же присущимъ ему человколюбіемъ, онъ подавилъ свое желаніе расхохотаться и спокойно отвтилъ:

— Я уже кончилъ грамматику и больше ее не учу.

— Такъ вамъ будутъ задавать другое, чмъ мн?— спросилъ Томъ съ нкоторымъ разочарованіемъ.

— Да, но я надюсь, что буду въ состояніи помогать вамъ. Я буду очень радъ, если придется.

Томъ даже не сказалъ: ‘благодарю васъ’, такъ онъ былъ поглощенъ мыслью, что сынъ Уэкема оказывается вовсе не злымъ.

— Слушайте,— сказалъ онъ вдругъ,— вы любите вашего отца?

— Да,— сказалъ Филиппъ, сильно покраснвъ,— А разв вы не любите вашего отца?

— Нтъ, люблю… Мн только хотлось знать,— сказалъ Томъ, которому стало стыдно, когда онъ увидлъ, что Филиппъ покраснлъ и смутился. Онъ совершенно недоумвалъ, какъ держать себя по отношенію къ сыну адвоката Уэкема, и ему пришло въ голову, что, если Филиппъ не любитъ своего отца, то это обстоятельство можетъ какъ-нибудь вывести его изъ затрудненія.

— Вы теперь будете учиться рисовать? спросилъ онъ, чтобы перемнить разговоръ.

— Нтъ,— сказалъ Филиппъ:— мой отецъ желаетъ, чтобы я посвящалъ все время другимъ предметамъ.

— Какъ? Латыни, геометріи и тому подобному?— спросилъ Томъ.

— Да,— сказалъ Филиппъ, отложивши карандашъ и подперевъ голову рукою, между тмъ какъ Томъ придвинулся ближе и разсматривалъ собакъ и осла все съ большимъ восхищеніемъ.

— И вамъ это ничего?— спросилъ Томъ съ сильнйшимъ любопытствомъ.

— Ничего. Мн хочется знать все то, что и другіе знаютъ, а заняться тмъ, что мн нравится, я успю и потомъ.

— Не могу себ представить, зачмъ слдуетъ учиться латыни,— замтилъ Томъ.— Она ни на что ненужна.

— Она входитъ въ составъ образованія всякаго порядочнаго человка,— отвтилъ Филиппъ.— Вс образованные люди учатся одному и тому же.

— Какъ? Такъ вы полагаете, что баронъ Джонъ Крекъ, который держитъ борзыхъ собакъ, знаетъ по латыни?— спросилъ Томъ, который часто подумывалъ, что ему пріятно было бы стать похожимъ на барона Джона Крека.

— Его учили, конечно, латыни, когда онъ былъ мальчикомъ,— сказалъ Филиппъ.— Но я думаю, что онъ все забылъ.

— Ну, это-то и я могу!— сказалъ Томъ безъ малйшей насмшки, а съ очень серьезнымъ удовольствіемъ при мысли, что латынь ему не помшаетъ уподобиться Джону Креку.— Только нельзя забывать пока учишься, а то будутъ задавать лишніе уроки. Вдь г. Стеллингъ, знаете, очень строгъ. Онъ ни въ одной букв не дастъ ошибиться.

— Это — ничего,— отвтилъ Филиппъ, на этотъ разъ не удержавшись отъ смха.— Мн не трудно запоминать. А есть предметы, которые я очень люблю, напримръ, исторію Греціи и вообще все, что касается грековъ. Я бы хотлъ быть грекомъ и сражаться съ персами, а потомъ вернуться домой и писать трагедіи, или восхищать всхъ мудростью, подобно Сократу, и умереть славною смертью.— (Филиппъ, какъ видно, былъ не чуждъ желанія выказать передъ Томомъ все свое умственное превосходство).

— Какъ, разв греки много сражались?— спросилъ Томъ, передъ которымъ открылись заманчивыя перспективы въ этомъ направленіи.— Разв въ греческой исторіи есть что-нибудь похожее на Давида съ Голіафомъ или на Сампсона? Я только эти мста и любилъ изъ Священной исторіи.

— О, есть много прекрасныхъ разсказовъ о грекахъ въ этомъ род, о герояхъ древнихъ временъ, которые убивали дикихъ зврей, подобно Сампсону. А въ Одиссе (это — такая превосходная поэма) есть великанъ еще лучше Голіафа — Полифемъ, у котораго былъ только одинъ глазъ во лбу, но Одиссей, такой маленькій человчекъ, только очень хитрый и умный, разжегъ сосновое бревно и сунулъ ему въ глазъ, отъ чего тотъ взревлъ, какъ тысяча быковъ.

— О, какая потха!— сказалъ Томъ, соскочивши со стола и топнувъ сначала одной ногой, потомъ другой.— Послушайте, не можете-ли вы мн разсказать вс эти исторіи? Я, вдь, знаете, не буду учиться по гречески… Не правда-ли?— прибавилъ онъ.— Разв вс образованные люди учатся по гречески?… Неужели г. Стеллингъ начнетъ учить и меня? Какъ вы думаете?

— Нтъ, я не думаю. Вроятно нтъ,— сказалъ Филиппъ.— Но вы можете прочесть вс эти разсказы и не учившись греческому: у меня они есть въ перевод.

— Ахъ, я не люблю читать, пріятне слушать, когда разсказываютъ. Но только т, знаете, гд сражаются. Моя сестра Магги все берется разсказывать мн, но только больше вздоръ. Двочки всегда разсказываютъ пустяки. Вы знаете много о сраженіяхъ?

— О, да,— отвтилъ Филиппъ,— цлую кучу разсказовъ, кром греческихъ. Я могу разсказать о Ричард Львиномъ Сердц и Саладин, и о Вильям Валлас, о Роберт Брюс и о Яков Дуглас,— я знаю ихъ безъ конца.

— Вдь вы старше меня, не правда-ли?— сказалъ Томъ.

— А вамъ сколько лтъ? Мн — пятнадцать.

— Мн только четырнадцатый,— отвтилъ Томъ.— Но я колотилъ всхъ товарищей въ школ, гд я былъ прежде, чмъ поступить сюда. И я лучше всхъ прыгалъ и лазалъ. Пусть бы г. Стеллингъ отпустилъ насъ удить рыбу, я ужъ показалъ бы вамъ, какъ удить. Вдь вы можете удить, не правда-ли? Тутъ, знаете, надо только сидть смирно.— Томъ въ свою очередь хотлъ наклонить всы въ свою сторону, чтобы этотъ горбунъ не воображалъ,— будто его сказки о битвахъ могутъ поставить его на одну доску съ настоящимъ воинственнымъ героемъ, подобнымъ Тому Тулливеру. Филиппъ поморщился отъ этого намека на его неспособность къ атлетическимъ играмъ и отвтилъ почти съ досадою:

— Я терпть не могу уженья. Мн люди кажутся такими дураками, когда просиживаютъ съ удочкой по цлымъ часамъ, чтобъ ничего не поймать.

— Да, но они не показались бы вамъ дураками, если бы вытащили крупную щуку, вотъ что!— сказалъ Томъ, который въ жизнь свою не лавливалъ никакой крупной рыбы, но воображеніе его разыгралось отъ негодованія. Ясно было, что сынъ Уэкема имлъ не мало недостатковъ и его слдовало держать на почтительномъ разстояніи. Къ счастію для взаимнаго мира, ихъ позвали обдать, и Филиппу не удалось подробне развить своихъ неправильныхъ воззрній на уженіе. Но Томъ подумалъ про себя, что ничего другого нельзя было ожидать отъ горбуна.

XV.
Новое развлеченіе Тома.

Прошло нсколько недль совмстной школьной жизни, а отношенія между мальчиками все еще продолжали быть непостоянными. Томъ никогда не забывалъ, что Филиппъ — ‘сынъ мерзавца’, и не могъ вполн преодолть своего отвращенія къ его уродству Но невозможно было не питать дружелюбныхъ чувствъ къ Филиппу, когда тотъ бывалъ въ дух: онъ такъ хорошо помогалъ въ латинскихъ упражненіяхъ, которыя казались Тому какими то загадками, разршимыми только въ силу случайности, и зналъ такъ много разсказовъ о всякихъ воинственныхъ герояхъ, которыхъ такъ любилъ Томъ. Впрочемъ, Саладина, который сразу разскалъ мечемъ подушку, онъ не одобрялъ: на что нужно разскать подушки? Такого вздора онъ не хотлъ и слышать въ другой разъ. Зато, когда Робертъ Брюсъ, на черненькой лошадк, привставъ на стременахъ и замахнувшись своею доброю скирою, разрубалъ сразу и шлемъ и черепъ черезъ чуръ торопливаго рыцаря, то Томъ испытывалъ полный восторгъ и, будь у него подъ рукою что-нибудь подходящее, онъ далъ бы волю своему стремленію сокрушать. Когда Филиппъ бывалъ въ дух, онъ потакалъ этой страсти Тома, въ самыхъ краснорчивыхъ выраженіяхъ, описывая громъ и шумъ битвъ. Но на него рдко находило такое настроеніе. Ему свойственна была обидчивость и нервная раздражительность, временами особенно сильно овладвавшая имъ. Въ такія минуты, онъ во всхъ подозрвалъ обидно-жалостливое или пренебрежительное къ себ отношеніе, а ужъ по меньшей мр, полное равнодушіе, послднее же дйствовало на его нжную душу, какъ сверный втеръ на южное растеніе. Неуклюжія покровительственныя манеры Тома во время прогулокъ часто доводили его до настоящаго озлобленія, и глаза его, обыкновенно спокойные и печальные, начинали сверкать гнвомъ. Неудивительно, что Томъ никакъ ни могъ питать къ горбуну полнаго доврія.

Зато пріобртенное Филиппомъ безъ учителя умнье рисовать не мене сказокъ способствовало ихъ сближенію. Къ огорченію Тома, оказалось, что приглашенный для него преподаватель не училъ его рисовать ни ословъ, ни лошадей, его- уроки казались Тому скучными, а искусство Филиппа доставляло ему не мало удовольствія. Присутствіе послдняго привело также къ тому, что г. Стеллингъ въ это второе полугодіе сталъ относиться къ Тому съ меньшею строгостью. Способный и хорошо подготовленный новый ученикъ требовалъ отъ учителя меньшихъ хлопотъ и давалъ ему больше возможности блеснуть результатами своихъ трудовъ. Заниматься съ нимъ было гораздо легче, чмъ вдалбливать азы въ невоспріимчивую голову Тома. Поэтому на послдняго онъ сталъ обращать меньше вниманія, да и съ помощью Филиппа, Тому теперь удавалось кое-какъ справляться съ уроками. При такихъ измнившихся условіяхъ жизнь стала для него сносне и ясное настроеніе духа вернулось къ нему.

Хотя ученіе воспринималось Томомъ весьма поверхностно, однако пребываніе у г. Стеллинга не осталось для него безъ добрыхъ послдствій. Прежде всего, улучшились его манеры и осанка, этимъ онъ въ значительной степени былъ обязанъ г. Ноултеру, сельскому школьному учителю, который въ качеств отставнаго военнаго былъ приглашенъ давать Тому уроки фехтованія, это стало для обоихъ неисчерпаемымъ источникомъ удовольствія. Г. Поултеръ, о которомъ предполагалось, что онъ когда-то вселялъ ужасъ въ сердца французовъ, теперь совсмъ не имлъ грознаго вида. Впрочемъ, онъ не утратилъ военной выправки, одтъ былъ всегда безукоризненно, а по средамъ и субботамъ, въ послобденные часы, посвященные обученію Тома, являлся настолько вдохновленный водкой и воспоминаніями о быломъ, что походилъ на старую боевую лошадь, заслышавшую звукъ трубы. Фехтовальные пріемы чередовались съ разсказами о войн, безъ сравненія больше привлекавшими Тома, нежели повствованія Филиппа изъ Иліады: во-первыхъ, въ Иліад не было пушекъ, а потомъ, въ Том возбудило большую досаду извстіе, что Ахилла съ Гекторомъ, можетъ быть, и на свтто не было. Герцогъ же Веллингтонъ былъ живъ и посейчасъ, а Бонапартъ недавно умеръ. Когда разсказчикъ бывалъ оживленне обыкновеннаго, онъ сообщалъ, что самъ герцогъ Веллингтонъ (конечно, въ дружескомъ кругу и потихоньку, чтобы не возбудить зависти въ остальныхъ) выражалъ свое уваженіе къ этому молодцу Поултеру. Самъ докторъ, лчившій его въ госпитал отъ Огнестрльной раны, былъ пораженъ особенными достоинствами Поултерова тла: ничье другое тло не зажило бы въ такой короткій срокъ.

Г. Поултеръ былъ мене щедръ на т подробности войны, которыя не касались его лично, онъ только не любилъ, чтобы другіе болтали о томъ, чего не знаютъ, особенно же объ осад Бадахоса. Въ такихъ случаяхъ, онъ поглядывалъ на говорившаго съ молчаливымъ состраданіемъ, а затмъ выражалъ желаніе, чтобы того опрокинули и смяли при первой же стычк, какъ это случилось съ нимъ самимъ, пусть бы потомъ и болталъ объ осад Бадахоса! Томъ иногда раздражалъ учителя своимъ любопытствомъ относительно длъ, лично не касавшихся г. Коултера.

— Д генералъ Вольфъ? Вдь онъ былъ замчательный вояка?— разспрашивалъ Томъ, убжденный, что вс воинственные герои, увковченные на трактирныхъ вывскахъ, участвовали въ войн съ Бонапартомъ.

— Вовсе нтъ,— презрительно отвчалъ г. Ноултеръ,— даже и ничуть!..— Нтъ, нтъ!— продолжалъ онъ.— Лучше не говорите мн о генерал Вольф. Онъ только всего и сдлалъ, что умеръ отъ раны: не великъ подвигъ, я думаю! Ужъ отъ тхъ ранъ, какія у меня были, всякій бы умеръ… Отъ одного такого сабельнаго удара у генерала Вольфа и духъ бы вонъ!

— Г. Поултеръ,— говорилъ Томъ при упоминаніи о сабл,— принесли бы вы когда-нибудь вашу саблю и продлали бы съ нею экзерциціи.

Долго на подобныя просьбы г. Поултеръ только значительно качалъ головою и покровительственно улыбался. Но разъ, когда внезапный проливной дождь задержалъ его въ трактир на двадцать минутъ доле обыкновеннаго, сабля была принесена, только чтобы дать Тому взглянуть на нее.

— И это — настоящая сабля, которою вы дрались во всхъ битвахъ, г. Поултеръ?— сказалъ Томъ, берясь за рукоять.— Она можетъ отрубить французу голову?

— Голову? Да хоть бы у него было три головы!

— Вдь, у васъ было и ружье со штыкомъ?— сказалъ Томъ.— По моему, ружье со штыкомъ лучше, потому что сначала можно выстрлить, а потомъ колоть. Бумъ! III-ш-ш!— Томъ тлодвиженіями выразилъ двойное наслажденіе нажать гашетку и двинуть впередъ штыкъ.

— Да, но сабля нужна для рукопашной,— сказалъ Поултеръ, невольно заразившись воодушевленіемъ Тома и обнаживъ саблю такъ внезапно, что Томъ поспшно, отскочилъ.

— О, г. Поултеръ,если вы будете показывать сабельные пріемы,— сказалъ Томъ, немного устыдившись своей трусости,— то позвольте мн сбгать за Филиппомъ. Ему будетъ интересно посмотрть.

— Какъ, за горбатымъ мальчикомъ?— презрительно переспросилъ Поултеръ.— Ему-то что тутъ смотрть?

— Ахъ, онъ такъ много знаетъ о битвахъ,— сказалъ Томъ,— и какъ прежде сражались луками и скирами.

— Такъ пусть придетъ. Я ему покажу кое-что получше луковъ да стрлъ,— сказалъ Поултеръ, откашливаясь и выпрямляясь,

Томъ побжалъ за Филиппомъ, который проводилъ свободное время въ гостиной за фортепіано, подбирая разные мотивы и напвая ихъ. Онъ былъ совершенно счастливъ, сидя на высокомъ табурет, закинувши голову, устремивъ глаза на противулежащій карнизъ и громко распвая слова собственнаго изобртенія на мелодію, которая пришлась ему по вкусу.

— Пойдемъ, Филиппъ!— сказалъ Томъ, влетая въ комнату.— Нечего тутъ выкрикивать ‘ля-ля!’ Пойдемъ, погляди, какъ будетъ показывать старый Поултеръ сабельные пріемы въ каретномъ сара.

Филиппъ вздрогнулъ отъ этихъ словъ, такъ внезапно и грубо нарушившихъ очарованіе звуковъ, которыми была полна его душа, и пересталъ играть, затмъ онъ покраснлъ и гнвно сказалъ:

— Убирайся, болванъ! Чего ты орешь?.. Теб бы только съ лошадьми разговаривать.

Томъ не въ первый разъ сердилъ Филлипа, но никогда еще не слыхалъ отъ него такой брани.

— Я могу разговаривать кое съ кмъ и получше тебя, жалкое отродье!— отвтилъ Томъ, сразу тоже загораясь гнвомъ.— Ты знаешь, я не стану тебя бить, потому что ты — не лучше двчонки. Но я — сынъ честнаго человка, а твой отецъ — мошенникъ, и это вс знаютъ!

Томъ выбжалъ вонъ, хлопнувъ дверью, такъ какъ отъ волненія забылъ, что г-жа Стеллингъ этого не любитъ. Дйствительно, эта дама тотчасъ появилась внизу, удивленная шумомъ и внезапнымъ прекращеніемъ музыки. Филиппъ сидлъ на диван и горько плакалъ.

— Что случилось, Уэкемъ? Что за шумъ? Кто хлопнулъ дверью?

Филиппъ поднялъ голову и торопливо вытеръ глаза.

— Это приходилъ Тулливеръ… звать меня съ собою.

— А вы о чемъ же горюете?— спросила г-жа Стеллингъ.

Филиппъ не былъ ея любимцемъ: Томъ оказывался услужливе и приносилъ ей больше пользы во многихъ отношеніяхъ. Но такъ какъ отецъ Филиппа платилъ дороже, чмъ Тулливеръ, то она желала выказать мальчику какъ можно боле благосклонности. Тмъ не мене, Филиппъ отвчалъ на ея любезности какъ улитка на приглашеніе высунуть рога.

Онъ сказалъ ей. въ отвтъ:

— Опять меня мучила зубная боль и довела до истерики.

У него разъ, дйствительно, болли зубы, и Филиппъ радъ былъ возможности сослаться на этотъ случай для объясненія своихъ слезъ. Ему пришлось дозволить лечить себя о-де-колономъ, но онъ подчинился этому съ готовностью.

Между тмъ Томъ, пустивши отравленную стрлу въ сердце Филиппа, вернулся въ каретный сарай, гд засталъ г-на Поултера въ самомъ разгар сабельныхъ экзерцицій передъ такими недостойными зрителями, какъ крысы. Но г. Поултеръ вполн былъ доволенъ, потому что самъ былъ отъ себя въ большомъ восторг, чмъ могла бы испытать цлая толпа зрителей, онъ даже не замтилъ прихода Тома, до того былъ поглощенъ своими упражненіями, торжественно отсчитывая: ‘разъ! два! три! четыре!’ А Томъ, глядя не безъ опасеній на неподвижный взоръ и свирпо сверкавшую саблю г-на Поултера, любовался зрлищемъ, отойдя какъ можно подальше. Только когда г. Поултеръ остановился и вытеръ вспотвшій лобъ, Томъ вполн почувствовалъ всю прелесть сабельныхъ пріемовъ и пожелалъ видть ихъ еще разъ.

— Г. Поултеръ,— сказалъ Томъ, когда сабля, наконецъ, очутилась въ ножнахъ.— Мн хочется, чтобы вы мн дали саблю на время.

— Нтъ, нтъ, молодой человкъ, — ршительно возразилъ г. Поултеръ.— Вы можете ею ранить себя.

— Нтъ, ни за что на свт, я буду очень остороженъ и не стану часто вынимать ее. Только пусть она у меня побудетъ!

— Нтъ, это не годится. И что сказалъ бы г. Спеллингъ!

— Ахъ, г. Поултеръ, я отдамъ вамъ вс мои деньги, если вы одолжите мн саблю на недлю. Право же!— И Томъ вытащилъ изъ кармана соблазнительно-большую монету.

— Хорошо, — съ большою важностью отвтилъ г. Поултеръ.— Только ужъ, знаете, не попадайтесь!

— Конечно! Я спрячу ее подъ кровать или въ мой сундукъ, на самое дно!— въ живостью пообщалъ Томъ.

— Да покажите, умете ли вы вынимать ее, не порзавшись.

Опытъ тотчасъ былъ произведенъ нсколько разъ, и совсть Поултера успокоилась совершенно.

— Такъ помните же, Тулливеръ, — сказалъ онъ,— что я беру ваши деньги, только, чтобы быть увреннымъ, что вы не надлаете бдъ.

— Конечно, нтъ, г. Поултеръ!— отвтилъ Томъ, съ восторгомъ вручая ему монету и подхватывая саблю, которая, какъ онъ тотчасъ же подумалъ, могла бы быть и полегче.

— А если г. Стеллингъ встртитъ васъ съ нею?— спросилъ г. Поултеръ.

— Ахъ, онъ всегда сидитъ наверху у себя въ кабинет, по субботамъ посл обда,— отвтилъ Томъ, не любившій обманывать, но не пренебрегавшій небольшою хитростью въ случа нужды. Онъ унесъ саблю съ торжествомъ и страхомъ (страхомъ — какъ бы не встртить кого-нибудь изъ Стеллинговъ) къ себ въ спальню, гд посл нкотораго размышленія запряталъ ее въ шкапъ, позади висвшей тамъ одежды. Въ этотъ вечеръ онъ заснулъ съ мыслью, что поразитъ Магги, когда та прідетъ: привяжетъ себ саблю къ поясу краснымъ шарфомъ и увритъ ее, что сабля — его собственная и что онъ идетъ въ солдаты. Одна Магги была, по его мннію, достаточно глупа, чтобы ему поврить, и никому, кром нея, онъ не посмлъ бы сознаться, что у него есть сабля. А Магги, дйствительно, должна была черезъ недлю навстить брата, передъ отправленіемъ своимъ въ пансіонъ вмст съ Люси.

XVI.
Второе посщеніе Магги.

Послдняя ссора между мальчиками тянулась довольно долго, благодаря природному несходству характеровъ, взаимная непріязнь между ними легко могла перейти въ полную ненависть. Такое чувство и начало было возникать въ глубоко оскорбленной душ Филиппа. Что-же касается Тома, то того даже удивляла продолжительность неудовольствія товарища: онъ такъ былъ увренъ въ подлости отца Филиппа, что не видлъ ничего особеннаго въ томъ, что высказалъ эти, когда Филиппъ началъ командовать надъ нимъ и ругать его. Впрочемъ замтивъ, что его желаніе примириться встрчается весьма холодно, онъ вернулся къ прежнему непріязненному взгляду на Филиппа и ршилъ, что никогда больше не будетъ обращаться къ нему за помощью. Мальчики соблюдали взаимную учтивость лишь настолько, насколько это было необходимо, чтобы скрыть свою вражду отъ г. Стеллинга, который, конечно, всми силами сталъ-бы ‘подавлять’ подобный вздоръ.

Когда пріхала Магги, она съ чрезвычайнымъ интересомъ начала присматриваться къ новому товарищу, хотя знала, что это — сынъ того сквернаго адвоката Уэкема, который такъ сердитъ на ея папу. Она пріхала въ часы занятій и присутствовала при окончаніи уроковъ Филиппа съ г. Стеллингомъ. За нсколько недль передъ тмъ, Томъ написалъ ей, что Филиппъ знаетъ безчисленное множество исторій и не такихъ дурацкихъ, какія разсказываетъ она, теперь-же собственное наблюденіе привело ее къ мысли, что онъ долженъ быть очень уменъ, причемъ она надялась, что онъ и ее найдетъ умною, какъ только поговоритъ съ нею. Кром того, Магги имла слабость ко всему уродливому и больному. Она предпочитала хромыхъ ягнятъ и цыплятъ, думая, что имъ наиболе нужна ласка, а она особенно любила ласкать тхъ, кому пріятна была ея нжность. Она была очень предана Тому, но часто желала, чтобы ея любовь была для него цнне и нужне.

— Мн кажется, что Филиппъ Уэкемъ славный мальчикъ, Томъ,— сказала она, когда вышла съ братомъ изъ классной въ садъ, чтобы погулять до обда.— Знаешь, вдь онъ не могъ-же выбрать себ отца, а я читала, что у очень злыхъ людей бывали добрые сыновья, такъ-же какъ и у добрыхъ родителей бывали дурныя дти. Всли-же Филиппъ — хорошій, то тмъ боле слдуетъ жалть его за то, что у него такой отецъ. Ты, вдь, любить его, не правда-ли?

— Ахъ, онъ, такой чудакъ,— коротко отвтилъ Томъ,— а теперь еще дуется за то, что я сказалъ, что его отецъ мошенникъ. Я же имлъ полное право такъ сказать, потому что это — правда, и первый затялъ непріятности онъ, начавши ругать меня. Но ты побудь здсь немножко одна, милочка, а мн нужно сходить наверхъ.

— Можно мн пойти съ тобою?— спросила Магги, которая въ этотъ первый день свиданія не хотла покидать Тома ни на минуту.

— Нтъ, это я теб разскажу потомъ,— отвтилъ Томъ, ускользая.

Посл обда мальчики сли за книги, чтобы приготовить уроки и вечеромъ быть свободными въ честь прибытія Магги. Томъ углубился въ латинскую грамматику, беззвучно, но быстро шевеля губами, Филиппъ, на другомъ конц комнаты, возился съ двумя книгами, причемъ выраженіе удовольствія на его лиц разжигало любопытство Магги: совсмъ не похоже было, что онъ учитъ урокъ. Она сидла на низкой табуретк, на одинаковомъ разстояніи отъ обоихъ мальчиковъ, глядя то на того, то на другого, и Филиппъ, разъ поднявъ глаза отъ книги, встртился съ вопросительнымъ взоромъ устремленныхъ на него черныхъ глазъ. Онъ подумалъ, что эта сестра Тулливера, кажется, славная двочка и совсмъ не похожа на брата, онъ пожаллъ, зачмъ у него нтъ маленькой сестры. Кром того, онъ задалъ себ вопросъ, почему темные глазки Магги такъ напоминаютъ ему сказки о принцесахъ, превращенныхъ въ зврей?… Полагаю, причина заключалась въ томъ, что эти глаза были полны неудовлетворенныхъ запросовъ ума и неудовлетворенной любви, молящей объ отвтномъ чувств.

— Ну, Магги,— сказалъ Томъ, наконецъ закрывая книги и откладывая ихъ въ сторону съ энергіей и ршимостью настоящаго мастера въ искусств прекращать занятія.— Теперь я кончилъ, пойдемъ со мной наверхъ!

— Что тамъ такое?— подозрительно сказала Магги, когда они вышли изъ комнаты, вспомнивъ, что Томъ уже бгалъ наверхъ одинъ.— Ты хочешь сыграть сомной какую-нибудь штуку?

— Нтъ, нтъ, Магги,— отвтилъ Томъ самымъ ласковымъ тономъ.— Теб это ужасно понравится.

Онъ обнялъ ее за шею, а она его — за талію и, держась такимъ образомъ, они взошли по лстниц.

— Но ты, Магги, знаешь, никому не говори,— предостерегъ Томъ,— а то мн зададутъ пятьдесятъ строкъ въ наказаніе.

— Оно — живое?— спросила Магги, фантазія которой остановилась на томъ предположеніи, что Томъ тайно держитъ у себя хорька.

— Увидишь,— отвтилъ онъ.— Теперь ступай въ тотъ уголъ и закрой лицо, пока я буду доставать,— прибавилъ онъ, закрывъ дверь на ключъ.— Я скажу теб, когда можно будетъ смотрть. Но ты только не вопи.

— Вели ты меня испугаешь, такъ закричу,— сказала Магги, становясь серьезной.

— Нечего теб пугаться, дурочка,— отвтилъ Томъ.— Ступай, закрой лицо, да смотри не подглядывай!

— Разумется, не стану подглядывать, — пренебрежительно сказала Магги и зарылась носомъ въ подушку, какъ особа безупречной честности.

Томъ, осторожно оглядвшись, отправился въ шкапъ и почти заперъ за собою дверку. Магги не оборачивалась не потому что дала общаніе, а просто потому, что забыла, гд находится, погрузившись въ размышленія о горбун, который былъ такой умный мальчикъ. Вдругъ раздался голосъ Тома:

— Ну, смотри, Магги!

Только долгія предварительныя размышленія и подготовка могли дать Тому возможность поразить Магги съ перваго-же взгляда. Недовольный своимъ обычнымъ мирнымъ видомъ, чуть замтными свтлыми бровями, парою добродушныхъ сро-голубыхъ глазъ и круглыми розовыми щеками, которымъ ему не удавалось придать грознаго вида, какъ-бы онъ ни хмурился передъ зеркаломъ (Филиппъ однажды разсказалъ ему объ одномъ человк, у котораго, когда онъ хмурился, морщины на лбу собирались въ вид подковы, и Томъ выбивался изъ силъ, чтобы добиться такой-же подковы на собственномъ лбу),— онъ прибгъ къ неизмнной помощи жженой пробки, которою вывелъ себ пару черныхъ бровей и вымазалъ весь подбородокъ. Свою суконную шапочку онъ обвилъ краснымъ платкомъ, чтобы придать ей видъ чалмы, а краснымъ шарфомъ повязался черезъ плечо. Все это вмст съ ужаснымъ хмурымъ видомъ и ршимостью, съ какою онъ держалъ саблю, опершись концомъ ея объ полъ, должно было дать понятіе объ его свирпости и кровожадности

Въ первую минуту Магги была ошеломлена, и Томъ вполн наслаждался произведеннымъ эффектомъ, но потомъ она засмялась, захлопала руками и сказала:

— О, Томъ, ты совсмъ, какъ Синяя Борода въ балаган.

Очевидно, ее не поразило присутствіе сабли, которая находилась въ ножнахъ. Ея легкомысленный умъ требовалъ боле сильнаго устрашенія, и Томъ ршился на крайнюю мру. Удвоивъ свои усилія казаться свирпымъ, онъ осторожно вытащилъ саблю изъ ноженъ и направилъ ее противъ Магги.

— О, Томъ, пожалуйста, не надо!— закричала Магги, убгая отъ него въ противоположный уголъ.— Я закричу, я непремнно закричу!— О пожалуйста! Лучше бы я никогда не приходила наверхъ!

Углы рта Тома выказали склонность къ снисходительной улыбк, которую онъ тотчасъ подавилъ, какъ несоотвтствующую суровости великаго воина. Онъ медленно опустилъ ножны на полъ, чтобы не надлать ими шума, а затмъ грозно произнесъ:

— Я — герцогъ Веллингтонъ! Маршъ!— причемъ притопнулъ правой ногой, продолжая поправлять свою саблю.

Магги, дрожа всмъ тломъ и со слезами на глазахъ, залзла на кровать, чтобы сколько-нибудь увеличить разстояніе между собой и братомъ.

Томъ, счастливый, что иметъ зрителя, хотя бы въ лиц только Магги, началъ, напрягая вс свои силы, выказывать такое искусство въ фехтованіи, какое считалъ достойнымъ герцога Веллингтона.

— Томъ, я не могу этого вынести, я закричу, — сказала Магги при первомъ движеніи сабли.— Ты убьешь себя, ты отржешь себ голову!

— Разъ! Два!— ршительно отсчитывалъ Томъ, хотя при слов ‘два’ его рука задрожала. ‘Три’ было произнесено гораздо тише,— сабля опустилась на полъ, остріемъ книзу, и Магги пронзительно завизжала. Сабля, выскользнувъ изъ рукъ Тома, воткнулась ему въ ногу, и въ ту же секунду онъ упалъ. Магги соскочила съ кровати, продолжая визжать, и тотчасъ же за дверью послышались шаги. Въ комнату вошелъ г. Стеллингъ. Онъ нашелъ обоихъ дтей на полу. Томъ лежалъ въ обморок, а Магги съ дикимъ крикомъ трясла его за воротъ курточки. Бдная двочка, она думала, что онъ умеръ. Въ слдующую минуту она рыдала отъ радости, потому что Томъ открылъ глаза, ее не заботила теперь его раненая нога: она была такъ счастлива, что онъ ожилъ.

XVII.
Магги и Филиппъ.

Бдный Томъ геройски переносилъ свою жестокую боль и твердо соблюдалъ свое ршеніе ‘не выдавать’ г. Поултера. Но душу его угнетало опасеніе настолько ужасное, что онъ даже не ршался предложить вопросъ, на который могъ получить роковой утвердительный отвтъ: онъ не посмлъ спросить ни у доктора, ни у г. Стеллинга: ‘Останусь-ли я хромымъ?’ У него хватило самообладанія не кричать отъ боли, но когда перевязка была окончена и онъ остался наедин съ Магги, сидвшей у его постели, дти разрыдались вмст, положивъ головы на одну подушку. Томъ представлялъ себ, какъ онъ будетъ ходить на костыляхъ, точь въ точь, какъ хромой сынъ колесника, а Магги, даже не догадываясь, что у него на ум, рыдала изъ сочувствія.

Ни врачу, ни г. Стеллингу не пришло въ голову снять этотъ гнетъ съ души мальчика и разсять его страхи. Но Филиппъ дождался, чтобы проводили хирурга, и на обратномъ пути подстерегъ г. Стеллинга, чтобы задать тотъ вопросъ, котораго не ршился предложить Томъ.

— Извините… но позвольте узнать, сказалъ-ли г. Аскернъ, что Тулливеръ будетъ хромой.

— Да нтъ же, нтъ!— отвтилъ Стеллингъ.— Не навсегда, а только на время.

— Сказалъ-ли онъ объ этомъ Тулливеру, какъ вы думаете?

— Нтъ, объ этомъ ничего не было сказано.

— Такъ не позволите-ли мн пойти сказать ему?

— Да, разумется. Разъ вы объ этомъ спросили, то и мн начинаетъ казаться, что онъ можетъ безпокоиться объ этомъ. Ступайте къ нему, но постарайтесь вести себя потише.

Первою мыслью Филиппа, когда онъ услышалъ о случившемся, было: ‘Неужели Тулливеръ останется хромымъ? Какъ ему будетъ тяжело!’ И сразу состраданіе смыло память объ обидахъ, нанесенныхъ ему Томомъ. Онъ живо представлялъ себ, что теперь должно происходить въ душ больного: самъ онъ прожилъ на свт четырнадцать лтъ и почти все это время съ нимъ было неразлучно сознаніе непоправимой жестокости его доли.

— Знаешь, Тулливеръ, г. Аскернъ говоритъ, что ты скоро совсмъ поправишься,— съ нкоторой робостью сказалъ онъ, тихо подходя къ постели Тома.— Я только что спрашивалъ г. Стеллинга, и онъ сказалъ, что черезъ нсколько времени ты будешь ходить попрежнему.

Томъ поднялъ глаза и отъ внезапной радости у него на минуту прервалось дыханіе, потомъ онъ глубоко вздохнулъ и устремилъ взглядъ прямо въ лицо Филиппу, чего не бывало уже недли дв. Магги же при этомъ намек на возможность бды, о которой она и не помышляла, огорчилась вдвое, одна мысль о томъ, что братъ могъ остаться хромымъ навкъ, несмотря на увреніе, что этого не будетъ, взволновала ее такъ, что она прижалась къ нему и снова заплакала.

— Не будь же глупенькой, Магги!— нжно сказалъ Томъ, чувствуя себя теперь очень храбрымъ:— Я скоро поправлюсь.

— Прощай, Тулливеръ!— сказалъ Филиппъ, протягивая свою маленькую нжную руку, которую Томъ немедленно сжалъ своими боле солидными пальцами — Слушай, — сказалъ Томъ, — спроси позволенія у г. Стеллинга приходить посидть со мною, Уэкемъ, покуда я не поправлюсь. И разскажи мн о Роберт Брюс, знаешь.

Посл этого Филиппъ сталъ проводить все свободное время вмст съ Томомъ и Магги. Томъ съ прежнимъ удовольствіемъ слушалъ разсказы о воинахъ, но старательно подчеркивалъ то обстоятельство, что вс т великіе воители, которые совершили столько подвиговъ, оставаясь невредимыми, были покрыты съ головы до ногъ превосходною бронею, почему, по его мннію, имъ и сражаться было легко. Онъ не поранилъ бы себ ногу, будь на немъ желзные сапоги. Онъ съ величайшимъ интересомъ выслушалъ новый разсказъ Филиппа о человк, который былъ жестоко раненъ въ ногу и кричалъ отъ боли такъ ужасно, что товарищи, будучи не въ силахъ выдержать, высадили его на необитаемый островъ, оставивъ ему только нсколько чудодйственныхъ отравленныхъ стрлъ, чтобы убивать животныхъ для своего пропитанія.

— А я, знаешь, не оралъ,— замтилъ Томъ,— хотя нога-то у меня, пожалуй, болла не меньше, чмъ у него! Только трусы орутъ.

Но Магги стояла на томъ, что, когда что-нибудь очень болитъ, то тогда позволительно кричать, и что очень жестоки т люди, которые не желаютъ переносить крика. Она интересовалась узнать, была-ли у Филоктета сестра, а если была, то почему не осталась съ нимъ на необитаемомъ остров, чтобы ухаживать за нимъ.

Однажды, вскор посл этого разговора, Филиппъ и Магги сидли въ классной одни, пока Тому перевязывали ногу. Филиппъ читалъ, а Магги праздно слонялась по комнат, ни за что не принимаясь, такъ какъ знала, что скоро ее позовутъ къ Тому. Наконецъ, она подошла къ Филиппу и облокотилась на его столъ, чтобы посмотрть, что онъ длаетъ. Они уже были теперь старыми друзьями и совершенно не дичились другъ друга.

— Что это вы читаете но гречески?— спросила она,— Это стихи, я вижу, потому что короткія строчки.

— Это — про Филоктета, того хромого, о которомъ я разсказывалъ вамъ вчера,— отвтилъ онъ, подпирая голову рукою и глядя на нее такъ, какъ будто совсмъ не сердится, что она ему помшала.

Темные глаза Магги, облокотившейся на столъ, принимали между тмъ все боле неподвижное и задумчивое выраженіе, точно она давно забыла и о Филипп, и о его книг.

— Магги,— сказалъ Филиппъ посл минутнаго молчанія, не мняя позы и глядя на нее, — если бы у васъ былъ такой братъ, какъ я, какъ вы думаете, стали бы вы его любить не меньше Тома?

Магги встрепенулась, пробудившись отъ своихъ грезъ, и сказала:

— Что?

Филиппъ повторилъ вопросъ.

— О, даже больше,— отвтила она тотчасъ-же.— Нтъ, не больше, потому что я-думаю, что больше не въ силахъ любить, чмъ люблю Тома… Но мн было бы такъ жаль — такъ жалко васъ.

Филиппъ покраснлъ: онъ хотлъ узнать, могла-ли бы она любить его, несмотря на его уродство, и однако при ея прямомъ намек онъ смутился. Магги, какъ ни была молода, поняла, что сдлала ошибку. До сихъ поръ, она инстинктивно держала себя такъ, какъ будто вовсе не замчала горба Филиппа: собственная обостренная чувствительность и непріятное чувство, которое она всегда испытывала, слыша въ своей семь критическія замчанія о своей особ, внушили ей такой образъ дйствія, достойный высшей благовоспитанности.

— Но вы такъ умны, Филиппъ, и умете играть и пть,— поспшно продолжала она.— Я бы желала имть васъ братомъ. Я очень васъ люблю, вы сидли бы дома со мною и учили бы меня всему, не правда-ли? И по гречески, и всему?

— Но вдь вы же скоро удете и поступите въ школу, Магги,— сказалъ Филиппъ,— и тогда забудете про меня, и вамъ станетъ все равно. А потомъ я увижу васъ взрослою, и тогда вы вовсе не обратите на меня вниманія.

— Ой, нтъ, я не забуду васъ, — сказала Магги, серьезно качая головой.— Я никогда не забываю никого и ничего, даже и въ разлук. Я все думаю о бдномъ Яп: онъ подавился, и Лука говоритъ, что онъ околетъ. Только не говорите Тому, потому что это огорчитъ его. Вы никогда не видали Япа: чудная такая собаченка, и никто не любитъ ее, кром насъ съ Томомъ.

— И вы любите меня не мене Япа, Магги?— сказалъ Филиппъ, грустно улыбаясь.

— О, да, я думаю,— сказала. Магги и засмялась.

— А вотъ я такъ очень люблю васъ, Магги, и никогда васъ не забуду,— сказалъ Филиппъ,— а когда мн будетъ очень скверно, я буду вспоминать о васъ и жалть, что у меня нтъ сестры съ такими-же черными глазами, какъ у васъ.

— А чмъ вамъ нравятся мои глаза?— сказала Магги, испытывая большое удовольствіе. Никогда и ни отъ кого, за исключеніемъ отца, она не слыхивала похвалъ своимъ глазамъ.

— Я не знаю,— отвтилъ Филиппъ.— Они непохожи ни на чьи другіе. Они какъ будто хотятъ сказать…— сказать доброе слово. Я не люблю, чтобы другіе очень присматривались ко мн, но когда вы глядите на меня, Магги, то мн это пріятно.

— Вотъ что! Пожалуй, вы любите меня боле чмъ Томъ,— сказала Магги съ оттнкомъ горечи. Затмъ, не зная, какъ убдить Филиппа, что могла бы любить его несмотря на горбъ, она сказала:

— Хотите, я поцлую васъ, какъ цлую Тома? Я поцлую, если вы хотите.

— Да, очень хочу, меня никто не цлуетъ.

Магги обняла его руками за шею и поцловала очень серьезно.

— Вотъ!— сказала она.— Я всегда буду помнить о васъ и цловать васъ каждый разъ, какъ увижу, сколько бы ни прошло времени. А теперь я пойду, потому что докторъ, кажется, кончилъ перевязку.

Когда ихъ отецъ пріхалъ во второй разъ, Магги сказала ему:

— Ахъ, папа, Филиппъ Уэкемъ такъ добръ къ Тому, онъ — такой умный мальчикъ и я люблю его! Ты тоже любишь его, Томъ, неправда-ли? Скажи, что любишь,— прибавила она умоляющимъ голосомъ.

Томъ слегка покраснлъ, взглянулъ на отца и сказалъ:

— Я не стану дружить съ нимъ, когда кончу ученье, папа, но теперь мы помирились, потому что у меня очень болла нога, и онъ научилъ меня играть въ шашки, и я могу обыгрывать его.

— Ладно, что-жъ?— отвтилъ Тулливеръ.— Если онъ съ тобою хорошъ, старайся платить тмъ же. Онъ — несчастный калка и похожъ на свою покойную мать. Но однако, и отцовская кровь въ немъ есть: такъ, все таки, поостерегись.

Противоположность натуръ обоихъ мальчиковъ сдлала предостереженіе г-на Тулливера совершенно излишнимъ. Несмотря на доброту Филиппа въ дни бдствія Тома и на благодарность послдняго, они не сдлались друзьями. Когда ухала Магги, а у Тома зажила нога, все мало-по-малу пошло по старому: Филиппъ часто раздражался и брюжжалъ, а Томъ, забывши о своей болзни и обо всемъ, что съ нею было связано, опять сталъ видть въ немъ непріятнаго чудака, горбуна и сына мошенника. Чувство можетъ сблизить только такихъ людей, въ которыхъ есть хоть что нибудь сходное.

XVIII.
Золотыя ворота пройдены.

Такъ дожилъ Томъ въ Лортон до пятаго учебнаго полугодія, когда ему минуло шестнадцать лтъ, между тмъ какъ Магги росла съ быстротою, осуждаемою ея тетками, въ старинномъ город Лесхам на Флосс, въ пансіон г-жи Фернисъ, гд она училась вмст съ кузиною Люси. Сначала въ своихъ письмахъ къ Тому она посылала поклоны Филиппу и разспрашивала объ его жить. Въ отвтъ получались короткія фразы о зубной боли, мучившей Тома, о бесдк, которую онъ помогаетъ строить въ саду, и о другихъ тому подобныхъ предметахъ. Она съ огорченіемъ узнавала отъ Тома на праздникахъ, что Филиппъ такой же чудакъ, какимъ былъ всегда, и часто дуется, она замчала, что между мальчиками давно уже нтъ дружбы, а когда напоминала Тому, что онъ долженъ всегда любить Филиппа за доброе отношеніе къ нему во время болзни, онъ отвчалъ: ‘Да я то чмъ же виноватъ? Я ему ничего не длаю.’ Она почти не видала Филиппа до конца ихъ школьной жизни: лтомъ онъ бывалъ на морскихъ купаньяхъ, а на Рождеств она лишь изрдка встрчала его на улиц въ Сент-Оггс. Тогда она вспоминала свое общаніе цловать его, но, будучи молодою двицею, уже учащеюся въ пансіон, она теперь знала, что такое привтствіе не принято.

Между ея отцомъ и Уэкемомъ, повреннымъ Пайворта, дло дйствительно дошло до тяжбы, которая предвидлась уже давно, и Магги съ печалью сознавала, что врядъ ли когда-нибудь они будутъ опять близки съ Филиппомъ: одно упоминаніе о Уэкем раздражало отца, который разъ даже сказалъ при ней, что этому горбуну не принесутъ счастья неправедно нажитыя его отцомъ деньги. ‘Ты поменьше водись съ нимъ, мой мальчикъ’,— прибавилъ онъ, обращаясь къ Тому, и это приказаніе тмъ легче было исполнить, что у Стеллинга въ это время жило, кром прежнихъ, еще два ученика.

Что касается успховъ Тома въ наукахъ, то онъ двигался впередъ медленно и однообразно, вращаясь въ мір неинтересныхъ или непонятныхъ ему мыслей. Но каждыя каникулы онъ привозилъ домой все большей и большей величины рисунки, нкоторые даже въ краскахъ, и разныя книги, свидтельствовавшія о его занятіяхъ различными отдлами исторіи, Закона Божія и латинскойлитературы. Впрочемъ, нельзя сказать, чтобы его обученіе не принесло никакихъ плодовъ: ухо и языкъ Тома привыкли ко множеству словъ и оборотовъ, которые считаются свойственными образованнымъ людямъ, и хотя онъ никогда какъ слдуетъ не вникалъ въ то, что ему преподавалось, однако уроки оставили по себ въ его ум осадокъ изъ смутныхъ и отрывочныхъ свдній. Отецъ его, видя признаки такой учености, о которой неспособенъ былъ судить, полагалъ, что Томъ, вроятно, получаетъ хорошее образованіе, правда, онъ видлъ, что сынъ не чертитъ плановъ и не Богъ всть сколько смыслитъ въ счет, но не сдлалъ никакого замчанія г. Стеллингу. Мудреная штука было это ученіе, и если взять оттуда Тома, то куда его отдать, чтобъ добиться лучшихъ результатовъ?

Годы произвели въ Том большія перемны. Онъ сталъ высокимъ юношей и держалъ себя безъ малйшей неловкости, въ бесд же выказывалъ не робость, а лишь скромность, приличествующую молодому человку. Онъ ловко носилъ свое платье и стоячіе воротнички и ежедневно съ нетерпніемъ поглядывалъ на блестящую бритву, которую пріобрлъ себ на послднихъ каникулахъ, замтивъ пухъ на своей верхней губ. Филиппа уже не было: его услали на зиму на югъ для поправленія здоровья, и его отсутствіе еще боле обострило въ Том безпокойное, радостное ожиданіе близкаго отъзда. Въ скоромъ времени должна была окончиться и отцовская тяжба, поэтому Томъ съ еще большимъ удовольствіемъ думалъ о дом: разумется, зная объ этомъ дл со словъ отца, Томъ ничуть не сомнвался, что Пойвартъ проиграетъ.

Томъ уже нсколько недль не имлъ встей изъ дому, но это ничуть его не удивляло, такъ какъ родители не любили писать ненужныхъ писемъ. Вдругъ, въ одно пасмурное, холодное ноябрьское утро не усплъ онъ войти въ классную, ему сказали, что въ гостиной его дожидается сестра.

Магги тоже выросла за это время, теперь волосы ея были заплетены и подколоты. Ростомъ она была почти съ Тома, несмотря на свои тринадцать лтъ. Когда братъ вошелъ, она ничего не сказала, только подошла къ нему, обняла и крпко поцловала. Томъ привыкъ къ перемнчивому настроенію сестры и поэтому не испыталъ безпокойства при этой необычной встрч.

— Что ты такъ _ рано? Ты въ телжк?— спросилъ Томъ, усаживаясь съ ней рядомъ.

— Нтъ, я — въ дилижанс, а отъ заставы пшкомъ.

— Но какъ-же ты не въ пансіон? Вдь праздники еще не скоро.

— Папа прислалъ за мною изъ дому, и я пріхала дня три назадъ,— отвтила Магги и губы ея слегка дрогнули.

— Разв папа нездоровъ?— спросилъ Томъ уже съ тревогой.

— Не совсмъ. Онъ очень несчастливъ, Томъ. Процессъ конченъ, и я пріхала теб сказать: мн не хотлось писать.

— Разв папа проигралъ?— сказалъ Томъ, быстро вскочивъ съ дивана и останавливаясь передъ Магги съ руками, засунутыми въ карманы.

— Да, милый Томъ,— отвтила Магги, трепетно взглянувъ на него. Томъ помолчалъ съ минуту, опустивъ глаза, затмъ сказалъ:

— Значитъ, пап придется уплатить много денегъ?

— Да,— тихо отвтила Магги.

— Ну, что жъ длать!— храбро ршилъ Томъ, не уясняя себ послдствій отъ потери большого количества денегъ.— Но папа очень сердится?— прибавилъ онъ, глядя на Магги и объясняя ея огорченный видъ свойственнымъ двочкамъ малодушіемъ.

— Да,— сказала Магги все такъ же тихо. Затмъ, видя, что Томъ ничего дурнаго не ожидаетъ, прибавила громко и быстро, какъ бы противъ воли:— ‘Охъ Томъ, у него отнимутъ и землю, и мельницу, и все, и ничего не останется’.

Томъ взглянулъ на нее съ изумленіемъ, потомъ поблднлъ и задрожалъ. Онъ ничего не сказалъ и опустился на диванъ, уставившись безсмысленнымъ взглядомъ въ противоположное окно.

Забота о будущемъ никогда не занимала Тома. Его отецъ всегда здилъ на добромъ кон, жилъ въ хорошемъ дом и имлъ веселый, самоувренный видъ достаточнаго человка. Самый воздухъ, которымъ съ дтства дышалъ Томъ, былъ какъ-бы пропитанъ сознаніемъ зажиточности и права на уваженіе окружающихъ. О людяхъ несостоятельныхъ или живущихъ выше средствъ при немъ всегда отзывались съ пренебреженіемъ. Такъ могъ ли онъ думать, что его отца ожидаетъ разореніе? Воспитаніе въ дом г. Стеллинга пріучило Тома ставить боле широкія требованія къ жизни, и онъ даже началъ мечтать, какъ, по окончаніи курса, будетъ щеголять въ Сент-Оггс не хуже прочей богатой молодежи. Теперь неожиданный ударъ пробудилъ его отъ дтскихъ грезъ.

Магги испугалась его молчанія: она еще не все сообщила ему. Она обняла его и, почти рыдая, сказала:

— Томъ, милый, милый Томъ! Пожалуйста не огорчайся! Милый, постарайся горевать поменьше!

Томъ безучастно подставилъ щеку ея поцлуямъ и что-то смахнулъ съ глазъ рукою. Сдлавъ это, онъ какъ будто опомнился и сказалъ:

— Я поду съ тобою, Магги. Разв папа не прислалъ за мною?

— Нтъ,— сказала Магги, въ душ которой боязнь за брата превозмогла собственное горе,— но мама просила… Бдная мама! Какъ она плачетъ! О, Томъ, какъ грустно дома!

У Магги поблли губы, и она тоже задрожала.

Бдныя дти прижались другъ къ другу, и оба они трепетали — одинъ отъ страха неизвстности, другая отъ страшной дйствительности. Наконецъ Магги заговорила шепотомъ.

— А… бдный папа…

Дальше она не могла говорить. Но неизвстность была мучительна для Тома. Ему пришло въ голову, что за долги, кажется, сажаютъ въ тюрьму.

— Гд папа?— спросилъ онъ съ нетерпніемъ.— Говори-же, Магги!

— Онъ дома,— отвтила двочка.— Только,— прибавила она помолчавъ,— онъ упалъ съ лошади… Никого не узнаетъ, кром меня… Онъ, какъ будто, не въ себ… Ахъ, папа, папа!

При послднихъ словахъ рыданія Магги, такъ долго сдерживаемыя, прорвались съ тмъ большею силою. У Тома дрогнуло сердце, онъ почти судорожно сжалъ сестру въ объятіяхъ, глядя на нее неподвижнымъ взоромъ. Онъ не представлялъ себ такъ ясно, какъ Магги, всхъ бдствій, обрушившихся на нихъ. Онъ чувствовалъ только, что произошло нчто ужасное, непоправимое. Магги первая пришла въ себя — ей некогда было здсь плакать.

— Надо хать, Томъ… Папа меня хватится… Надо поспть къ дилижансу!

Она торопливо вытерла слезы и схватилась за шляпу. Томъ тоже всталъ:— Подожди, я скажу Стеллингу,— сказалъ онъ.

— Позвольте попросить васъ отпустить меня домой,— проговорилъ онъ, встртивъ учителя въ корридор.— Мн тотчасъ нужно хать съ сестрою. Отецъ разорился и сильно боленъ.

Г. Стеллингъ имлъ доброе сердце и отъ души пожаллъ дтей. Онъ предвидлъ и для себя денежную потерю, но объ этомъ врядъ-ли подумалъ въ ту минуту.

Томъ и Магги уже были на крыльц, когда вышла г-жа Стеллингъ съ корзиночкой въ рукахъ, она подала ее двочк со словами:— ‘не забудьте скушать чего нибудь дорогой, милая моя’.

Вся душа Магги устремилась къ этой женщин, которую она никогда не любила, и она молча поцловала ее. Такъ въ гор насъ трогаетъ самый простой знакъ вниманія со стороны ближнихъ и вызываетъ въ насъ любовь.

Стеллингъ положилъ руку на плечо Тома и сказалъ:-‘Господь съ вами, мой мальчикъ. Дайте мн знать, какъ тамъ у васъ’.— Потомъ онъ пожалъ руку Магги, но никто не произнесъ словъ прощанія. Томъ часто представлялъ себ тотъ счастливый день, когда ‘совсмъ‘ удетъ отсюда, а теперь годы ученья казались ему праздникомъ, который уже пришелъ къ концу.

Дв стройныя юношескія фигуры вскор исчезли за поворотомъ дороги. Он вмст вступали въ новую жизнь, и имъ больше не суждено было видть солнца, не омраченнаго печальными воспоминаніями. Они вступали въ тернистую пустыню, и золотыя ворота беззаботнаго дтства навсегда закрылись за ними.

Конецъ первой части.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.
Бда.

Въ первое время посл того какъ Тулливеръ узналъ о своемъ проигранномъ дл въ суд и о торжеств Пайворта съ Уэкемомъ, вс видвшіе его удивлялись, какъ стойко этотъ вспыльчивый человкъ перенесъ такой ударъ. Онъ хотлъ показать Уэкему и всмъ, кто могъ считать его побжденнымъ, что они ошибаются. Онъ превосходно зналъ, что расходы по проигранному длу должны поглотить все его состояніе и еще ввести его въ долги, но онъ былъ полонъ всевозможныхъ плановъ, чтобы уменьшить размры бды и сохранить прежнее положеніе въ свт. Все упорство и самонадянность его натуры устремились теперь по этому пути. Онъ хотлъ доказать всмъ и каждому, что, несмотря на все, онъ остался тмъ, чмъ былъ. Тулливеръ былъ убжденъ, напримръ, что Фурлей, владлецъ закладной на усадьбу, ради собственной выгоды, не только съ радостью купитъ все, не исключая мельницы, но согласится взять въ арендаторы самого Тулливера и дастъ ему взаймы денегъ. Согласіе Фурлея представлялось мельнику несомнннымъ, но и въ противномъ случа онъ не ожидалъ ничего дурного: придется жить только поскромне, пока не покроется заемъ, сдланный у Фурлея, а это можно успть, потому что Тулливеръ разсчитывалъ прожить еще не мало лтъ. Словомъ, ему казалось, что можно устроиться такъ, чтобы не разстаться съ усадьбою и тмъ явно выказать свое разореніе. Правда, онъ еще поручился за бдняка Райлея, который умеръ въ прошломъ апрл, предоставивъ пріятелю уплатить за него 2500 рублей. Тулливеръ не жаллъ, что помогъ другу, но ему досадно было вотъ что: человкъ, давшій ему взаймы а ять тысячъ рублей для уплаты долга г-ж Глеггъ, сталъ, безъ сомннія по наущенію Уэкема, требовать уплаты. А между тмъ Тулливеръ, тогда еще твердо увренный въ побд и въ возможности скорой расплаты, имлъ неосторожность дать закладную насвою домашнюю обстановку и еще на кое-какія вещи. Теперь онъ припоминалъ, что срокъ закладной истекаетъ, и искалъ выхода. Два мсяца назадъ, онъ съ твердостью заявилъ бы, что ни за что не станетъ обязываться родственникамъ жены, теперь онъ говорилъ себ не мене твердо, что со стороны Бесси было бы очень естественно обратиться къ Нуллетамъ, которые не допустятъ до продажи ея обстановки, могущей и имъ служить обезпеченіемъ, такъ что тутъ не будетъ ни малйшей милости или одолженія съ ихъ стороны. Самъ Тулливеръ ни за что не обратился-бы съ просьбою къ этому дуралею, но Бесси можетъ это сдлать.

Подъзжая къ Сентъ-Оггсу, на обратномъ пути отъ адвоката Гора, Тулливеръ встртилъ почтовый дилижансъ и при взгляд на него что-то побудило мельника зайти въ почтовую контору и заставить конторщика написать Магги письмо съ приказаніемъ хать домой тотчасъ же. Его руки такъ дрожали, что онъ не могъ самъ писать, а между тмъ онъ желалъ видть дочь немедленно, завтра же!

Дома, передъ женой, онъ не сознался въ своей тревог и на ея горестныя восклицанія по поводу проиграннаго процесса сердито отвтилъ, что ныть nи о чемъ. Онъ ни сказалъ ей ни слова о заложенной мебели, такъ какъ эта операція была совершена безъ ея вдома.

На другой день, посл полудня, онъ слъ на лошадь и похалъ къ Гору, чтобы узнать о результат переговоровъ съ Фурлеемъ, которые тотъ долженъ былъ вести въ это утро. Онъ не прохалъ и полпути, какъ встртилъ конторщика отъ Гора съ письмомъ. Конторщикъ объяснилъ, что его хозяинъ принужденъ былъ отлучиться по другому длу, и лишь на слдующій день, въ 11 часовъ утра, въ состояніи будетъ принять Тулливера, а пока сообщаетъ ему письмомъ одну важную всть.

— Вотъ какъ!— сказалъ Тулливеръ и взялъ письмо но не сталъ читать.— Такъ скажи Гору, что я буду у него завтра въ одиннадцать.— И повернулъ коня.

Конторщика поразилъ сверкающій, возбужденный взглядъ Тулливера, онъ посмотрлъ ему вслдъ, а затмъ похалъ обратно.

Прочесть письмо было для мельника дломъ не легкимъ и продолжительнымъ, которое онъ и разсудилъ исполнить дома. Но потомъ ему пришло въ голову, что въ письм можетъ заключаться нчто, чего не слдуетъ знать г-ж Тулливеръ, и что, въ такомъ случа, лучше ей вовсе его не показывать. Онъ придержалъ лошадь, распечаталъ письмо и сталъ читать. Письмо заключало въ себ краткое извстіе, что Фурлей, нуждаясь въ деньгахъ, продалъ закладную на имніе Тулливера, которая, такимъ образомъ, перешла въ руки — У экема.

Полчаса спустя работникъ Тулливера нашелъ его въ безчувственномъ состояніи на дорог, а рядомъ — развернутое письмо, которое безпокойно обнюхивала его срая лошадь.

Вечеромъ, когда Магги подъхала къ дому, онъ уже былъ въ сознаніи. За часъ до ея прізда отецъ пришелъ въ себя и началъ что-то бормотать о письм, которое требовалъ съ нетерпніемъ.

По приказанію доктора Турибуля, письмо Гора было принесено и положено на постель больного, это на нкоторое время успокоило его. Больной лежалъ, устремивъ глаза на письмо и какъ-бы стараясь что-то припомнить. Но вдругъ другая мысль заслонила въ его ум все, и, повернувъ глаза къ двери, точно пристально вглядываясь, онъ сказалъ: ‘Двчоночку!’

Онъ нетерпливо повторялъ это слово время отъ времени, какъ-бы утративъ понятіе обо всемъ прочемъ и не узнавая никого, даже жену. Бдная г-жа Тулливеръ окончательно потеряла голову отъ такого горя и то и дло бгала къ воротамъ встрчать Лзсхамскій дилижансъ, хотя было еще слишкомъ рано.

Наконецъ, онъ явился и высадилъ бдную встревоженную Магги, вовсе не похожую на ‘двчоночку’, какою продолжалъ считать ее отецъ.

— Ахъ, мама, что случилось?— произнесла она дрожащими губами, когда ее встртила плачущая мать. Она не думала, чтобы отецъ могъ заболть, такъ какъ письмо было отправлено имъ самимъ изъ города.

Тутъ вышелъ и докторъ Турибуль. Врачъ всегда является добрымъ ангеломъ въ дом, пораженномъ скорбью, и Магги, подбжавши къ старому другу, котораго помнила съ тхъ поръ, какъ помнила себя, устремила на него трепетный, вопросительный взглядъ.

— Не пугайтесь черезъ-чуръ, душа моя, — сказалъ онъ и взялъ ее за руку.— Съ вашимъ отцомъ былъ ударъ, и память еще не вполн вернулась къ нему. Но онъ васъ зоветъ, и ему полезно будетъ васъ увидть. Раздньтесь и пойдемте со мною наверхъ.

Магги повиновалась съ тмъ мучительнымъ біеніемъ сердца, въ которомъ, въ иныя минуты, какъ-бы сосредоточивается вся жизнь. Самое спокойствіе Турибуля наполнило страшными предчувствіями ея воображеніе. Глаза ея отца все еще были устремлены на дверь, когда Магги вошла, она встртила его странный, безпомощный взоръ, все время напрасно искавшій ее. Внезапнымъ движеніемъ онъ поднялся на постели, она же кинулась къ нему и осыпала его скорбными поцлуями.

Бдная двочка! Ей рано пришлось пережить одну изъ тхъ минутъ, когда все, чмъ мы жили до сихъ поръ, теряетъ для насъ значеніе и забывается нами ради любви къ безпомощнымъ и страдающимъ близкимъ.

Но это свиданіе слишкомъ напрягло силы больного, онъ опять впалъ въ безпамятство.

Г-жа Тулливеръ послала за сестрами, и когда он явились, внизу поднялись причитанія съ воздыманіемъ къ небу рукъ. Дяди и тетки убдились, что Бесси совершенно разорена, какъ они всегда предсказывали, и вся семья была проникнута мыслью, что такъ какъ Богъ наказалъ Тулливера, то слишкомъ доброе отношеніе къ нему было бы сопротивленіемъ вол Божіей. Магги почти ничего не слыхала, такъ какъ безотлучно сидла у кровати отца, держа его за руку. Г-жа Тулливеръ хотла послать за Томомъ и боле тревожилась о сын, чмъ о муж, но дяди и тетки стали возражать, ссылаясь на мнніе д-ра Турибуля, что опасности не предвидится. Къ концу второго дня, когда Магги боле привыкла къ припадкамъ безпамятства отца, ею тоже овладла мысль о Том, ночью, видя, что мать плачетъ и повторяетъ: ‘Мой бдный мальчикъ!.. Ему бы слдовало быть дома!’ — Магги сказала:— ‘Позволь я за нимъ съзжу и все скажу ему, мама. Если отецъ не опомнится и не спроситъ меня, я могу ухать утромъ. Тому было бы такъ тяжело пріхать сюда, ничего не зная!’

На другое утро, Магги, какъ намъ извстно, пустилась въ путь. Сидя рядомъ въ диллижанс, братъ и сестра переговаривались грустнымъ, отрывочнымъ шопотомъ.

— Говорятъ, у Уэкема есть какая-то закладная на наше имніе,— сообщала Магги.— Полагаютъ, что отъ письма съ этимъ извстіемъ отецъ и заболлъ.

— Кажется, этотъ негодяй все время старался разорить отца, — сказалъ Томъ, перескакивая отъ самыхъ смутныхъ впечатлній къ опредленному выводу.— Я отплачу ему за это, когда выросту. Помни: никогда больше не говори съ Филиппомъ.

— Ахъ, Томъ!— сказала Магги тономъ грустнаго упрека, но у нея не хватило духа спорить въ такое время и сердить брата противорчіемъ.

II.
Сокровища госпожи Тулливеръ.

Когда дилижансъ высадилъ Магги съ Томомъ, прошло уже пять часовъ съ той минуты, какъ она отлучилась изъ дому, и она боялась, не хватился ли отецъ ея и не звалъ ли понапрасну ‘двчоночку’.

Она быстро пошла по утрамбованной дорожк и вошла въ домъ прежде Тома, но въ ту же минуту ее поразилъ сильный табачный запахъ. Дверь въ первую комнату была пріотворена, оттуда и несся запахъ. Странно! Кто изъ гостей могъ курить при такихъ обстоятельствахъ? Гд мать? Надо ей сказать, что Томъ пріхалъ. Магги съ удивленіемъ остановилась, наконецъ, она взялась за дверь, когда подосплъ Томъ, и они вошли вмст. Передъ ними, въ отцовскомъ кресл, сидлъ неуклюжій человкъ, лицо котораго смутно показалось знакомымъ Тому, и курилъ, около него стоялъ кувшинъ и стаканъ.

Томъ сразу понялъ въ чемъ дло. ‘Имть пристава въ дом’, ‘продать имущество съ молотка’ — эти выраженія онъ слыхалъ еще въ дтств, они обозначали часть той бды и позора, которые заключались въ слов ‘банкротство’. Это значило — разориться, потерять вс деньги, упасть до положенія бдняковъ-рабочихъ. Мальчику казалось естественнымъ такое событіе, посл того какъ отецъ его лишился всего состоянія. Но было слишкомъ больно испытать въ дйствительности то, что ране могло составлять лишь предметъ опасеній, и Тому показалось, что настоящее горе начинается для него именно съ этой минуты.

— Здравствуйте!— сказалъ человкъ смущеннымъ, но грубоватымъ тономъ и вынулъ трубку изо рта. При взгляд на эти два юныя изумленныя лица ему стало нсколько неловко.

Томъ поспшно и молча отвернулся: видъ говорившаго былъ ему слишкомъ ненавистенъ. Магги же не поняла что значитъ присутствіе гостя и шопотомъ спросила брата:— ‘Кто это можетъ быть, Томъ? Что тутъ такое?’ — Затмъ, охваченная неопредленнымъ внезапнымъ страхомъ, не повліялъ ли этотъ чужой дурно на отца, она кинулась наверхъ и остановилась лишь у двери больного, чтобы снять шляпу и войти на цыпочкахъ. Тамъ все было тихо: отецъ лежалъ безъ сознанія, съ закрытыми глазами, какъ въ минуту ея отъзда. При немъ была не мать ея, а служанка.

— Гд же мама?— шопотомъ спросила двочка. Служанка отвтила, что не знаетъ.

Магги выбжала къ Тому: — Отецъ лежитъ тихо, цойдемъ, поищемъ маму. Не понимаю, гд она.

Г-жи Тулливеръ не оказалось ни внизу, ни въ спальняхъ. Оставалось поискать ее еще въ комнатк подъ самой крышей, здсь хранилось блье и вс драгоцнныя ‘парадныя’ вещи, которыя извлекались на свтъ Божій лишь въ торжественныхъ случаяхъ. Томъ, идя впереди сестры, отворилъ дверь въ эту кладовую и тотчасъ воскликнулъ: ‘Мама здсь!’

Г-жа Тулливеръ сидла среди своихъ сокровищъ. Одинъ изъ бльевыхъ комодовъ былъ открытъ, серебряный чайникъ освобожденъ изъ многочисленныхъ слоевъ оберточной бумаги, а лучшій фарфоровый сервизъ — разставленъ на комод. Ложки, простыя и разливательныя, рядами лежали на полкахъ, и бдная женщина, качая головою, обливала слезами скатерти съ мткою ‘Елизавета Додсонъ’, лежавшія у нея на колняхъ.

Она уронила ихъ и привскочила при звук голоса Тома.

— Охъ, мальчикъ мой, мальчикъ!— заговорила она, обхвативъ руками его шею.— Думала-ли я дожить до такого дня? Мы разорились… Все пойдетъ съ молотка! Неужели отецъ вашъ затмъ на мн женился, чтобы довести до этого! У насъ ничего не будетъ… мы станемъ нищими… пойдемъ въ богадльню…

Она поцловала его и, усвшись снова, взялась за другую скатерть, которую слегка развернула, чтобы разглядть узоръ, а дти замерли въ нмомъ отчаяніи, пораженные словами: ‘нищіе’ и ‘богадльня’.

— Вдь, эти скатерти я выпряла сама,— продолжала она съ волненіемъ, тмъ боле страннымъ и жалкимъ, что оно вовсе не было свойственно этой спокойной блокурой женщин, досел ничего не принимавшей близко къ сердцу,— а выткалъ ихъ ткачъ Хакси и принесъ мн кусокъ,— помню, какъ сейчасъ: я стояла на порог и завидла его издали. Это было, когда я еще и не думала выходить за вашего отца. И узоръ я сама выбрала, и выблились он такъ отлично, и замтила я ихъ такъ, какъ никто на свт и не видывалъ: не распорешь такую мтку, а надо вырзать! И вс ихъ продадутъ, и попадутъ он въ чужія руки, и, пожалуй ихъ изржутъ и изорвутъ прежде моей смерти! Теб ни одной не достанется, дитя мое,— продолжала она, глядя на Тома полными слезъ глазами,— а я-то берегла ихъ для тебя. Я отложила для тебя вотъ съ этимъ узоромъ, а Магги отдала бы въ крупную клтку: та далеко не такъ красива на стол.

Томъ былъ тронутъ до глубины души, но въ немъ это тотчасъ выразилось злобою. Онъ вспыхнулъ и сказалъ:

— Разв тети допустятъ, чтобы скатерть продали? Знаютъ ли он объ этомъ? Неужели он отдадутъ твое блье чужимъ? Посылала ты къ нимъ?

— Да, я тотчасъ послала Луку, какъ только пріхалъ приставъ, и тетя Нуллетъ ужъ была здсь, Ахъ, Боже! Она такъ плакала и говорила, что вашъ папа осрамилъ всю семью и сдлалъ насъ баснею всего околотка, она хочетъ оставить за собою вс скатерти кружечками, потому что ей всегда хотлось имть побольше такихъ, и она не уступитъ ихъ чужимъ, но клтчатыхъ у нея и такъ больше, чмъ ей нужно.

Тутъ г-жа Тулливеръ начала убирать скатерти обратно въ комодъ, машинально складывая и разглаживая ихъ.

— Дядя Глеггъ тоже былъ и говорилъ, что надо купить для насъ кровати, но что ему нужно потолковать съ тетей. Вс они съдутся сюда на совтъ… Но я знаю, никто изъ нихъ не купитъ моего сервиза,— прибавила она, поворачиваясь туда, гд стояли чашки и блюдца:— имъ всмъ не нравились вотъ эти золотыя вточки, еще когда я его покупала. А ни у кого нтъ лучшей посуды, даже у самой тети Пуллетъ, я ее купила на собственныя деньги, которыя копила съ пятнадцати лтъ,— и серебряный чайникъ тоже: мужъ ни копейки не потратилъ на него. И какъ подумаешь, что онъ на мн женился, чтобы довести вотъ до чего!

Г-жа Тулливеръ снова залилась слезами, нсколько минутъ она рыдала, приложивъ платокъ къ глазамъ, а потомъ отняла его и заговорила, подавляя рыданія.

— Ая говорила ему не разъ: ‘Длай что хочешь, только не судись.’ Что же я могла больше сдлать? Приходилось только смотрть, какъ тратились мои и дтскія денежки. Ты останешься безъ гроша, мой мальчикъ… но это не моя вина!

Она протянула одну руку къ Тому, поднявъ на него свои безпомощные, ребячьи голубые глаза. Бдный мальчикъ подошелъ къ ней и поцловалъ ее, а она къ нему прижалась. Въ первый разъ въ жизни Томъ подумалъ объ отц съ упрекомъ. Его природная склонность осуждать ближнихъ сдерживалась до сихъ поръ по отношенію къ отцу стремленіемъ считать его всегда правымъ просто -на томъ основаніи, что онъ былъ отецъ Тома Тулливера. Его природная сила и твердость начинали брать верхъ подъ двойнымъ вліяніемъ негодованія противъ тетокъ и сознанія, что ему надо вести себя, какъ мужчина и защитникъ матери.

— Не горюй, мама,— нжно сказалъ онъ.— Я скоро стану зарабатывать: добуду себ какое нибудь мстечко.

— Дай теб Богъ, сыночекъ,— сказала, поуспокоившись, г-жа Тулливеръ. Затмъ, съ печалью поглядвъ вокругъ, она прибавила:

— Я не стала бы такъ горевать, если бы у насъ остались вещи съ моимъ именемъ.

Наблюдая эту сцену, Магги испытывала возрастающій гнвъ. Косвенные упреки отцу, тому, кто лежалъ наверху, какъ живой мертвецъ, сдлали ее нечувствительной къ утрат скатертей и посуды, кром того, къ обид за отца примшалась и личная досада противъ Тома, который, по молчаливому соглашенію съ матерью, точно исключалъ ее изъ общаго бдствія. Привычка сдлала ее почти равнодушною къ порицанію со стороны матери, но она была весьма чувствительна къ отношенію со стороны Тома. Бдной Магги совсмъ не было свойственно чистое самоотверженіе: она требовала взаимности въ отвтъ на свое чувство. Она заговорила съ волненіемъ, почти рзко:

— Мама, какъ это можно говорить такъ? Значитъ, теб есть дло только до вещей съ твоимъ именемъ, а не съ папинымъ также? Значитъ, вещей теб боле жалко, чмъ папу, который лежитъ такой больной, что мы, пожалуй, и голоса его больше не услышимъ? Томъ, ты долженъ меня поддержать! Ты никому не долженъ позволять осуждать отца!

Почти задыхаясь отъ горя и гнва, Магги выбжала изъ комнаты и вернулась на старое мсто — къ постели отца. Ея сердце сильне горло любовью къ нему при мысли, что другіе будутъ его осуждать. Магги ненавидла порицаніе: ее осуждали всю жизнь и этимъ только злили. Отецъ же всегда защищалъ и извинялъ ее, воспоминаніе объ его нжности должно было дать ей силы перенести ради него все на свт.

Тома нсколько раздражала вспышка Магги, вздумавшей указывать ему съ матерью, какъ имъ вести себя! Не время ей было начинать командовать! Но когда онъ пошелъ къ отцу въ спальню, то видъ больного отца такъ поразилъ его, что онъ забылъ все происшедшее раньше. Увидвши, какъ онъ растроенъ, Магги подошла къ нему и обняла его за шею: бдныя дти забыли все остальное, помня только, что у обоихъ одинъ отецъ и одно горе.

III.
Семейный совтъ.

А другое утро, въ одиннадцать на совъ, дяди и тетки собрались на семейный совтъ. Въ большой гостиной пылалъ каминъ, и бдная г-жа Тулливеръ, смутно соображая, что подобный случай слдуетъ причислить къ торжественнымъ, какъ напримръ, похороны, сняла чехлы и отшпилила гардины, которыя расположила красивыми складками.

Г-жа Динъ пріхала первая и одна, извиняя отсутствіе мужа длами. Г-жа Тулливеръ встртила ее, совершенно перекосивъ свое миловидное личико, но ^гне плача: слезы не легко лились у нея изъ глазъ, когда дло не касалось ея мебели и посуды, полное же спокойствіе въ такую минуту казалось ей неприличнымъ.

— Ахъ, сестрица! Каково жить на этомъ свт!— воскликнула она, когда сестра вошла.— Сколько горя, Господи Боже!

— Да, сестрица,— отвтила г-жа Динъ.— Все на свт перемнчиво, и сегодня не знаешь, что будетъ завтра. Поэтому надо быть ко всему готовой и, перенося горе, помнить, что оно пришло не безъ причины. Какъ сестра, я отъ души тебя жалю, и если докторъ прикажетъ г-ну Тулливеру кушать желе, ты, надюсь, дашь мн знать, и я съ удовольствіемъ пришлю. Необходимо, чтобы во время болзни онъ имлъ все, что нужно.

— Благодарю тебя, Сусанна,— довольно вяло произнесла г-жа Тулливеръ, освобождая свою толстую руку изъ худенькой руки сестры,— только о желе еще нтъ и рчи.— Помолчавъ съ минуту, она прибавила:— Да и у меня наверху есть еще съ дюжину полныхъ банокъ… Не придется мн больше класть въ нихъ варенье!

Въ ея голос зазвучало волненіе при послднихъ словахъ, но тутъ отъ печальныхъ мыслей ее отвлекъ стукъ колесъ. Пріхали супруги Глеггъ и, вслдъ за ними, супруги Пуллетъ.

Г-жа Пуллетъ, едва войдя въ комнату, уже заплакала: это приличнымъ образомъ избавляло ее отъ необходимости сказать что либо.

— Ну, какъ здоровье больного?— добродушно освдомился г. Глеггъ.

— Сегодня докторъ нашелъ, что ему немного лучше,— отвтила г-жа Тулливеръ.— Онъ внимательне къ окружающему и даже заговаривалъ со мною, только не узнаетъ Тома и смотритъ на него какъ на чужого. Докторъ говоритъ, что теперь у него въ памяти — все давно прошедшее и что онъ не узнаетъ Тома потому, что представляетъ его себ маленькимъ ребенкомъ. Ахъ Боже, Боже!

— Ну, врядъ ли онъ поправится!— грустно замтила г-жа Пуллетъ.— У меня былъ одинъ такой знакомый: такъ онъ впалъ въ дтство, и его кормили съ ложки и катали въ кресл, точно малютку.

— Сестра Пуллетъ!— строго произнесла г-жа Глеггъ. Мы собрались сюда для совщанія о бд и посрамленіи, постигшемъ нашу семью, а не для разговоровъ о знакомыхъ. Если же здсь станутъ болтать о пустякахъ, то я уду домой. Одинъ въ пол не воинъ, невозможно, чтобы обо всемъ заботилась я одна.

— Ну, сестрица,— отвтила г-жа Пуллетъ, — я еще не видла никакихъ твоихъ заботъ. Насколько мн извстно, ты въ первый разъ въ этомъ дом съ тхъ поръ, какъ тутъ приставъ, а я уже побывала здсь вчера, пересмотрла все Бессино блье и посуду и общалась купить скатерти горошкомъ. Больше я ничего не могу сдлать, хоть ей и хочется, чтобы ея серебряный чайникъ не выходилъ изъ семьи, но всякому понятно, что куда же мн два чайника? А узоръ горошкомъ я всегда любила.

— Мн бы такъ хотлось, чтобы чайникъ, сервизъ и сахарные щипчики не попадали на аукціонъ,— просительно произнесла г-жа Тулливеръ.

— Ну, знаешь, это ужъ неизбжно, — сказала г-жа Глеггъ.— Если ихъ купитъ кто-нибудь изъ родныхъ, тмъ лучше, но продаваться будетъ все.

— О Боже, Боже!— воскликнула г-жа Тулливеръ.— Представить себ не могу, чтобы такъ продавался мой сервизъ, который я покупала къ свадьб, точь въ точь какъ и вы, сестрицы! Вдь вамъ бы горько было, если бы ваша посуда пошла съ аукціона за безцнокъ. А судки… Сестрица Динъ, можетъ быть ты возьмешь судки? Они, кажется, теб нравились.

— Я, пожалуй, куплю тамъ что получше,— снисходительно отозвалась г-жа Динъ.— У насъ найдется мсто и для лишнихъ вещей.

— Что получше!— вступилась г-жа Глеггъ, тмъ энергичне, что она долго молчала.— Просто терпнья нтъ слушать эти разговоры о лучшихъ вещахъ, о томъ, о семъ! Ты должна понять свое положеніе, Бесси, и не мечтать о серебр да о фарфор. Будь рада тюфяку да одялу, да табуретк на что ссть, и не забывай, что и тмъ будешь обязана родн, отъ которой теперь вполн зависишь, потому что мужъ твой лежитъ безъ движенія и безъ гроша денегъ. Я говорю это для твоего же блага, чтобы, почувствовавши, въ какихъ обстоятельствахъ ты очутилась, какъ твой мужъ осрамилъ твою семью, ты смирилась бы духомъ!

Г-жа Глеггъ передохнула, утомившись такой длинной рчью, а г-жа Тулливеръ, привыкшая съ юныхъ лтъ подчиняться авторитету сестры Дженъ, умоляюще отвтила:

— Право же, я никого ни о чемъ не прошу, только просила купить хорошія вещи, чтобы ихъ не испортили въ чужихъ домахъ. Я, вдь, не для меня прошу ихъ купить, хоть и сама нитки пряла на тотъ холстъ для скатертей… Я не прошу, чтобы мои сестры бросали для меня деньги, хотя для своей сестры чего только мой мужъ не длалъ, и мы не дошли бы до крайности, если бы онъ не давалъ ей денегъ взаймы безъ отдачи.

— Ну, ну,— ласково сказалъ г-нъ Глеггъ,— не будемъ слишкомъ мрачно смотрть на дло. Мы постараемся общими силами купить вамъ все необходимое, хотя жена совершенно права, что слдуетъ выбирать вещи нужныя, а не излишнія.

— Пожалуйста не трудись говорить за меня, — перебила его супруга.— Я и сама могу сказать, что слдуетъ. Я хотла сказать теб, Бесси, что напрасно ты хвалишься, будто не просишь насъ ничего покупать для тебя, ты бы должна попросить. Кто же теб поможетъ, если не собственная родня? Побираться, что ли, думаешь? Теб надо это понять и покорно попросить насъ, чтобы мы сдлали для тебя, что можемъ, а не толковать, что ничего не просишь!

— Вы упомянули о Моссахъ и о томъ, что Тулливеръ для нихъ длалъ,— сказалъ дядя Пуллетъ, который становился необыкновенно сообразительнымъ, какъ скоро дло касалось денегъ.— Почему же ихъ нтъ здсь? Вдь и имъ бы не худо придти къ вамъ на помощь, и если онъ давалъ имъ денегъ, то эти деньги вернуть.

— Да, конечно,— подтвердила г-жа Динъ.— И я тоже такъ думала. Почему здсь нтъ Моссовъ?

— О Господи!— отвтила г-жа Тулливеръ.— Я даже имъ и не давала знать о болзни мужа, а живутъ они въ такомъ захолусть, что и всти слышатъ лишь на базар. Я о нихъ и не вспомнила. Странно, впрочемъ, что Магги не подумала о тет Моссъ, которую такъ любитъ.

— А почему дти не здсь, Бесси?

— По моему, — подчеркнула г-жа Глеггъ,— дтямъ бы надо быть здсь все время. Пора имъ узнать, на что они могутъ разсчитывать, и услышать правду о томъ, какъ имъ предстоитъ страдать за ошибки ихъ отца.

— Хорошо, я схожу за ними,— покорно согласилась г-жа Тулливеръ.

Она кликнула Тома и Магги, которые сидли у отца, а сама, проходя мимо полуотворенной двери кладовой, скользнула туда.

Дти своимъ приходомъ прервали дядей и тетокъ среди оживленной бесды. И брату, и сестр было не по себ. Они поздоровались молча, наконецъ дядя Пуллетъ сказалъ:

— Ну, молодой человкъ, мы только что толковали о теб и о томъ, какъ теперь пригодится твоя ученость!

— Да, да!— подхватилъ дядя Глеггъ, воображая, что ободряетъ племянника,— Посмотримъ, что-то будетъ изъ твоего ученья, за которое столько денегъ переплачено. Вышелъ ли ты въ люди, такъ какъ вышелъ я, хотя и безъ учености. Но, вдь, я не былъ избалованъ, значитъ, теб трудне будетъ!

— Ну, нечего ему смотрть на то, трудно-ли будетъ или нтъ,— энергично вмшалась тетка Глеггъ, — а прежде всего слдуетъ думать о томъ, чтобы не быть въ тягость роднымъ. Онъ долженъ нести послдствія ошибокъ своего отца, усердно трудиться, быть кроткимъ и благодарить дядей и тетокъ за все, что они длаютъ для его родителей, которые попали бы въ рабочій домъ или на улицу, если бы не получали отъ нихъ помощи. И сестра его,— продолжала г-жа Глеггъ, строго взглядывая на Магги,— должна смириться и работать, помня, что служанокъ у нея не будетъ. Она должна все длать въ дом и любить и уважать дядей съ тетками, которые такъ много для нея сдлали, да и въ завщаніяхъ своихъ ее не забудутъ.

Томъ стоялъ у стола посреди всей этой группы. Лицо его было красно и вовсе не выражало смиренія. Онъ только что собирался сказать нсколько словъ, придуманныхъ имъ заране, какъ отворилась дверь и вошла мать.

Бдная г-жа Тулливеръ держала подносикъ, на которомъ красовались серебряный чайникъ, чашка съ блюдцемъ, судокъ и щипчики.

— Посмотри, сестрица,— обратилась она къ госпож Динъ,— неужели не понравятся теб эти вещи? Самой ли кушать, дочк ли въ приданое — все хорошо! А какъ ужъ не хочется, чтобы они попали въ какой-нибудь трактиръ, гд ихъ исцарапаютъ, изомнутъ!.. Да еще съ моимъ вензелемъ!

— Ахъ, Господи Боже!— сказала тетка Буллетъ, печально покачивая головой.— Какъ это худо, что вензель нашей семьи попадетъ Богь знаетъ въ чьи руки. Несчастная ты у насъ, Бесси! Но стоитъ ли покупать чайникъ, когда все равно скатерть и салфетки съ твоимъ именемъ пойдутъ съ аукціона.

— Что касается семейнаго позора,— сказала госпожа Глеггъ,— то его не избудешь покупкою чайниковъ. Онъ заключается въ томъ, что ты замужемъ за человкомъ, который довелъ семью до сумы. Разъ въ дом приставъ, этого ужъ ни отъ кого не скроешь!

При намек на отца, Магги вскочила съ дивана, но Томъ во время замтилъ, какъ вспыхнуло ея лицо и усплъ дернуть ее за рукавъ, повелительно прошептавъ: ‘молчи!’ Онъ выказалъ замчательное для своего пятнадцатилтняго возраста самообладаніе, потому что, когда тетка Глеггъ умолкла, то заговорилъ спокойнымъ и почтительнымъ тономъ, хотя не безъ дрожи въ голос.

— Въ такомъ случа, тетя, — сказалъ онъ, глядя г-ж Глеггъ прямо въ глаза,— если аукціонъ опозоритъ насъ, то не лучше ли не допускать до него? Если вы и тетя Пуллетъ желаете оставить намъ съ Магги кое-что по завщанію, отчего сейчасъ не заплатить этими деньгами долгъ, за который продаютъ нашу мебель, и не оставить нашей матери т вещи, къ которымъ она привыкла?

На нсколько минутъ водворилось молчаніе, такъ какъ вс, не исключая и Магги, были изумлены внезапною ршительностью Тома. Дядя Глеггъ заговорилъ первый.

— Такъ! такъ, молодой человкъ! Ты кое-что смыслишь! Ну, а какъ же проценты? Тетки-то получаютъ по пяти процентовъ на свои капиталы, а если отдать деньги теперь, то и доходъ пропадетъ!

— Я могу работать и выплачивать эти проценты каждый годъ,— поспшно отвтилъ Томъ.— Я на все готовъ, лишь бы мать не горевала!

— Молодецъ!— похвалилъ дядя. Онъ скоре испытывалъ Тома, чмъ обсуждалъ его предложеніе, но все таки слова его раздражили его супругу.

— Конечно, сударь, — сказала эта дама сердито и насмшливо,— вамъ легко раздавать деньги, которыя вы же- сами отдали въ мое распоряженіе, да и мои собственныя, полученныя еще отъ отца и умноженныя моею бережливостью! По вашему, ихъ слдуетъ истратить на чужую мебель, ради поощренія роскоши и расточительности! А завщаніе надо переписать, да? И оставить посл себя меньше денегъ? Это все мн, всегда жившей хорошо и аккуратно, и все въ пользу тхъ, кто все растранжирилъ и длалъ Богъ знаетъ что! Сестра Пуллетъ, можешь поступать какъ хочешь и позволять своему мужу отнимать у тебя разъ данныя теб деньги,— но я на подобныя вещи не согласна!

— Ахъ, Дженъ, какъ ты горячишься!— сказала г-жа Пуллетъ.— Теб кровь бросится въ голову, и ты захвораешь! Мн такъ жалко и Бесси, и дтей! Цлыя ночи напролетъ не сплю: все о нихъ думаю. Но что же могу сдлать я одна, если ты меня не поддержишь?!

— Да, объ этомъ слдуетъ подумать, — вмшался г. Глеггъ.— Стоитъ ли выплачивать этотъ долгъ и спасать мебель, когда остальныхъ долговъ боле, чмъ стоитъ земля и домъ? Это сказалъ мн повренный Горъ. Не лучше ли сохранить деньги, чтобы ими потомъ помогать несчастному, а не гнаться за мебелью?

Лицо Тома вытянулось во время этого разговора, и губы его задрожали, но онъ ршилъ не отступать, а вести себя мужественно. Магги, напротивъ, посл минутнаго восхищенія рчью брата, опять впала въ состояніе трепещущаго негодованія. Мать ея стояла рядомъ съ Томомъ, прижимая къ себ руку сына. Магги вдругъ вскочила съ мста и выступила впередъ, глаза у нея сверкали, какъ у львицы.

— Такъ зачмъ же вы являетесь сюда, — воскликнула она, — болтать, судить и бранить насъ, если не хотите помочь моей матери, вашей родной сестр, и жалете для нея денегъ, которыя у васъ лежатъ безъ дла? Ступайте прочь и не трогайте моего отца: онъ былъ лучше васъ всхъ, онъ былъ добръ и помогъ бы вамъ, если бы вы нуждались! Намъ съ Томомъ не нужны ваши деньги, если вы не хотите помочь мам! Не нуждаемся! Обойдемся и безъ васъ!

Высказавъ свое негодованіе дядямъ и теткамъ, Магги умолкла, и стояла, не сводя съ нихъ глазъ, какъ бы ожидая отвтъ на свой вызовъ.

Г-жа Тулливеръ испугалась: ей показалось, что теперь все погибло. Томъ разсердился: подобныя рчи, по его мннію, были безполезны. Тетки же онмли отъ изумленія и, въ конц-концовъ, нашли боле удобнымъ вмсто прямого отвта произнести свое сужденіе о слышанномъ.

— Сколько горя доставитъ еще теб эта двочка, Бесси!— сказала г-жа Пуллетъ.— Какая невроятная дерзость и неблагодарность. Это — ужасъ! Напрасно я платила за нее въ школу: она стала еще хуже!

— Я всегда это предвидла, — прибавила госпожа Глеггъ.— Пусть удивляются другіе, но не я. Еще сколько лтъ назадъ я говорила: ‘Помяните мое слово, изъ этого ребенка добра не будетъ: она пошла не въ нашу семью’.

— Ну, полно болтать!— сказалъ г. Глеггъ.— Надо длать дло. Томъ, возьми бумагу и перо…

Въ эту минуту мимо окна промелькнула высокая темная фигура.

— А! вотъ и г-жа Моссъ, — сказала г-жа Тулливеръ.— Должно быть, и до нея дошли всти.

И она пошла отворять дверь, Магги бросилась вслдъ за нею.

— Превосходно!— замтила г-жа Глеггъ.— Пусть и она приметъ участіе въ нашихъ покупкахъ: она, вдь, ему — сестра.

Г-жа Моссъ была такъ взволнована, что безъ возраженій послдовала за г-жею Тулливеръ, которая втащила ее прямо въ полную народа гостиную. Магги уцпилась за нее. Эта высокая, темноволосая, измученная женщина, бдно и небрежно одтая, представлявшая собою полную противоположность сестрамъ Додсонъ, подошла прямо къ Тому, какъ бы не видя никого другого, взяла его за руку и воскликнула:

— Ахъ, милыя мои дти! Плохая я вамъ тетка: все только беру и ничего не даю! Что мой бдный братъ?

— Докторъ говоритъ, что ему лучше,— отвтила Магги.— Сядь, тетя Гритти, не горюй!

— Ахъ, мои дтки, изъ меня точно душу вынули!— сказала г-жа Моссъ, повинуясь Магги, которая усадила ее на диванъ, и все еще не замчая остальныхъ,— За нами три тысячи братниныхъ денегъ, и теперь они нужны ему, и вамъ, бдняжкамъ! А заплатить-то нечмъ, хоть все продай, да и своихъ у меня восьмеро дтей, малъ-мала меньше! Я прямо чувствую себя грабительницей. По, право же, я и не знала, что. у самого брата…

Слова ея были прерваны рыданіемъ.

— Три тысячи! О Боже! Боже!— выговорила г-жа Тулливеръ, которая не имла опредленныхъ свдній о томъ, какъ велика была помощь, оказанная мужемъ золовк и теперь была вн себя отъ его скрытности.

— Какое безуміе!— воскликнула г-жа Глеггъ.— Семейный человкъ! Имлъ-ли онъ право раздавать такъ деньги? Да еще безъ документовъ, я уврена.

Г-жа Моссъ подняла голову и сказала:

— Нтъ, былъ документъ: мой мужъ далъ росписку. Мы — не такіе люди, чтобы ограбить племянниковъ, и разсчитывали отдать эти деньги, какъ только дла поправятся.

— Конечно,— кротко отозвался г. Глеггъ,— но нельзя ли вашему мужу достать эти деньги? Здсь было бы весьма желательно избжать банкротства. Вдь есть же у васъ постройки, инвентарь, подъ залогъ которыхъ, мн кажется… Конечно, мн очень васъ жаль, но…

— Ахъ, вы не знаете, какъ не везетъ намъ въ послднее время и въ какомъ состояніи нашъ инвентарь! Хлбъ проданъ, аренда еще за нами… Я не лнива и рада трудиться… но дти… такія крошки…

— Не плачь же такъ, тетя! не горюй!— прошептала Магги, державшая г-жу Моссъ за руку.

— Мой мужъ сразу далъ вамъ эти деньги?— спросила ея мать, все еще погруженная въ соображенія о томъ, ‘какъ все это случилось’ безъ ея вдома.

— Нтъ, въ два пріема,— отвтила г-жа Моссъ, вытирая глаза и стараясь сдержать слезы.— Послдній заемъ былъ сдланъ посл моей болзни, четыре года назадъ, и тогда переписали росписку. И болзнь-то, и всякія бды…

— Да, — ршительнымъ тономъ произнесла г-жа Глеггъ.— Ваша семья очень несчастлива. Тмъ хуже для моей сестры.

— Я тотчасъ похала, какъ только узнала,— сказала г-жа Моссъ, глядя на г-жу Тулливеръ,— да и давно была бы здсь, если бы вы меня увдомили. Я вовсе не думаю только о себ и не забываю о брат, но деньги мн сразу пришли на умъ, и я не могла удержаться, чтобы не высказать… Мы сдлаемъ что можемъ,— прибавила она въ сторону г-на Глегга,— и всячески постараемся достать денегъ…

— Да, не забудьте вотъ чего,— отвтилъ г. Глеггъ:— если Тулливера объявятъ несостоятельнымъ, и у него найдется собственноручная росписка вашего мужа, то съ васъ взыщутъ безъ послабленій.

— О Боже! Боже!— сказала г-жа Тулливеръ, думая о своемъ банкротств, а вовсе не о тхъ послдствіяхъ для г-жи Моссъ, которыя оно влекло за собою. Сама бдная г-жа Моссъ слушала съ трепетомъ и покорностью, а Магги растерянно и отчаянно глядла на Тома, стараясь уяснить себ, понимаетъ ли онъ это горе и жалетъ ли бдную тетю. Томъ имлъ видъ задумчивый и упорно смотрлъ на скатерть.

— А если его не объявятъ банкротомъ, — продолжалъ г. Глеггъ,— то три тысячи будутъ для него, бдняка, цлымъ богатствомъ. Кто знаетъ, можетъ быть, онъ останется калкой на всю жизнь. Сожалю, что вамъ такъ трудно, г-жа Моссъ, но, съ одной стороны, совсть должна побуждать васъ къ уплат, а съ другой — того же потребуетъ и законъ. Не постуйте на меня за правду.

— Дядя,— сказалъ Томъ, вдругъ оторвавши взоръ отъ скатерти,— я не думаю, чтобы тетя должна была уплатить отцу, если онъ самъ того не желалъ, не правда-ли?

Г. Глеггъ взглянулъ на него съ удивленіемъ и потомъ сказалъ:

— Пожалуй и правда, но откуда ты это взялъ, Томъ? Тогда онъ разорвалъ бы росписку. Надо поискать ее. Почему ты думаешь, будто отецъ не желалъ уплаты?

— Я хорошо помню,— отвтилъ Томъ, красня, но преодолвая мальчишескую робость и стараясь говорить твердо, — что передъ отъздомъ моимъ къ г. Стеллингу отецъ разъ вечеромъ сказалъ мн, когда мы остались вдвоемъ…

Томъ поколебался и потомъ продолжалъ:

— Онъ что-то сказалъ о Магги, а потомъ еще вотъ что: ‘я вчера былъ добръ къ моей сестр, хотя она вышла замужъ не по моей вол. Я далъ взаймы денегъ Моссу, но не хочу разорять его изъ-за этого долга: лучше пусть пропадаютъ эти деньги. Для моихъ дтей это уже не такая большая потеря’. Теперь же, когда отецъ боленъ и говорить не можетъ, не слдуетъ нарушать его воли.

— Въ такомъ случа, мой милый, — отвтилъ г. Глеггъ, котораго добрыя чувства влекли на сторону Тома, но удерживало привычное отвращеніе къ такому легкомыслію, какъ добровольный отказъ отъ денегъ,— въ такомъ случа намъ придется, опасаясь банкротства, разорвать эту росписку…

— Послушай!— строго перебила его жена.— Подумай, что ты говоришь. Ты слишкомъ далеко заходишь въ сужденіяхъ о чужихъ длахъ. Если ты болтаешь не обдуманно, то не вини потомъ меня!

— Никогда ничего подобнаго не слыхивалъ!— подтверждалъ дядя Пуллетъ.— Разорвать росписку! За это можно попасть подъ судъ!

— Да если эта росписка такъ дорого стоитъ,— вмшалась г-жа Тулливеръ,— то почему бы не заплатить ею вмсто денегъ, и спасти мои вещи отъ продажи? Мы не тронемъ дядю и тетю Моссъ, Томъ, если ты думаешь, что отецъ будетъ сердиться за это, когда встанетъ.

Г-жа Тулливеръ не имла понятія о денежныхъ длахъ и потому высказала такое нелпое мнніе.

— Ну, ну, ну! Вы, женщины, въ этомъ ничего не смыслите,— отвтилъ дядя Глеггъ.— Единственная возможность не тревожить г-дъ Моссъ заключается въ томъ, чтобы уничтожить росписку.

— Такъ я надюсь, что вы поможете мн въ этомъ, дядя,— сказалъ Томъ серьезно.— Если отецъ не поправится, мн будетъ очень грустно думать, что произошло нарушеніе его воли, которому я могъ бы помшать. Безъ сомннія, онъ желалъ, чтобы я запомнилъ его слова въ тотъ вечеръ. Я долженъ повиноваться приказаніямъ отца касательно его собственности.

Даже г-жа Глеггъ не могла не одобрить словъ Тома: въ немъ явно говорила Додсоновская кровь, хотя, будь его отецъ Додсономъ, никогда не пришлось бы такъ глупо бросать деньги. Магги не удержалась бы, чтобы не кинуться брату на шею, если-бы ее не предупредила тетя Моссъ, которая встала и, взявши Тома за руку, произнесла дроягащимъ голосомъ:

— Если есть Богъ на неб, то ты бдне не станешь, мой мальчикъ, и отцу твоему, если потребуется, мы съ Моссомъ заплатимъ, все равно какъ по росписк. Какъ съ нами постунлено, такъ поступимъ и мы, потому что хотя мои дти всего лишены въ жизни, но имютъ, по крайней мр, честныхъ родителей.

— Я думаю,— сказалъ г. Глеггъ посл нкотораго размышленія,— что мы не обидимъ кредиторовъ, даже въ случа банкротства. Если твой отецъ хотлъ подарить эти деньги сестр прежде чмъ связался съ судами, то это все равно, какъ если-бы онъ и самъ разорвалъ росписку, такъ какъ онъ уже готовъ былъ снести эту потерю. Но въ денежныхъ длахъ всегда нужна обдуманность,— наставительно прибавилъ Глеггъ, глядя на Тома,— а то оказывая услугу одному, можно обидть другого. Ты этого еще не понимаешь?

— Нтъ, понимаю,— ршительно отвтилъ Томъ.— Я знаю, что если долженъ деньги одному человку, то не имю права отдавать ихъ другому. Только отецъ ршился подарить эти деньги тет, когда самъ еще не имлъ долговъ, и тогда онъ имлъ на это право.

— Молодецъ! Я не думалъ, что ты такой вострый,— простодушно замтилъ дядя Глеггъ.— Но твой отецъ могъ и самъ разорвать росписку. Поищемъ у него въ конторк.

— Конторка въ его комнат. Пойдемъ съ нами, тетя Гритти,— прошептала Магги.

IV.
Потухающій лучъ.

Больной все время находился въ состояніи такого безучастія ко всему окружающему, что не обращалъ никакого вниманія на тхъ, кто входилъ къ нему въ комнату, или выходилъ изъ нея. Въ это утро онъ, по обыкновенію, лежалъ тихо, не открывая глазъ, и Магги шепнула тетк, что едва-ли отецъ замтитъ ихъ присутствіе.

Он вошли, стараясь не производить шума, и г-жа Моссъ стала у изголовья, между тмъ какъ Магги заняла свое старое мсто на краю кровати и положила свою руку на руку отца.

Затмъ вошли такъ же тихо г. Глеггъ съ Томомъ и начали подбирать къ старой дубовой конторк ключъ изъ той связки, которую Томъ взялъ изъ письменнаго стола отца. Имъ удалось безъ особаго шума отпереть конторку, стоявшую какъ разъ противъ кровати Тулливера, и приподнять ея крышку желзною подпоркою.

— Вотъ жестяной ящичекъ,— прошепталъ г. Глеггъ.— Вынь его, Томъ, но сначала я посмотрю эти бумаги: тутъ, вроятно, купчая на мельницу и усадьбу.

Г. Глеггъ вынулъ бумаги и, къ счастію, немного отступилъ, когда желзная подпорка вдругъ скользнула вбокъ и тяжелая крышка захлопнулась съ ужаснымъ стукомъ.

Должно быть въ этомъ звук было нчто такое, что произвело особенное дйствіе на больного и на время возвратило жизнь его парализованнымъ членамъ. Конторка эта принадлежала еще его отцу и дду и открывалась только въ торжественныхъ случаяхъ. Звуки, производимые давно знакомыми предметами, если они связаны съ какими-нибудь воспоминаніями, нердко затрагиваютъ самыя глубокія струны нашего сердца. Глаза всхъ обратились на больного — онъ приподнялся на постели и устремилъ ясный, пристальный и вполн сознательный взглядъ на конторку, на бумаги въ рукахъ Тома, и Глегга, державшаго жестяной ящичекъ.

— На что вамъ эти бумаги?— спросилъ онъ тмъ рзкимъ тономъ, какой былъ ему обыченъ въ минуты раздраженія.— Поди сюда, Томъ. Зачмъ вы роетесь въ моей конторк?

Томъ повиновался не безъ трепета: въ первый разъ отецъ узналъ его. Больной продолжалъ подозрительно всматриваться въ Глегга и въ документы,

— Что здсь происходитъ?— сказалъ онъ рзко.— Зачмъ вы роетесь въ моихъ бумагахъ? Разв Уэкемъ захватилъ уже все мое?…. Что же вы мн не говорите въ чемъ дло?— прибавилъ онъ съ нетерпніемъ.

— Нтъ, нтъ, другъ Тулливеръ,— успокоительно отвтилъ Глеггъ.— Мы пришли только взглянуть, что у васъ тутъ въ конторк. Вы, вдь, были больны, и намъ пришлось немножко похозяйничать. Но мы надемся, что вы скоро поправитесь и всмъ распорядитесь сами.

Тулливеръ задумчиво поглядлъ на окружающихъ: на Тома, на Глегга и на Магги, потомъ, вдругъ, почувствовавъ, что кто-то сидитъ у его изголовья, повернулъ голову и увидлъ сестру.

— Ахъ, Гритти, — сказалъ онъ тмъ ласковымъ, слегка печальнымъ голосомъ, какимъ обыкновенно говорилъ съ нею:— Ты тоже здсь? Какъ же ты оставила дтей?

— Ахъ, братецъ!— воскликнула добрая г-жа Моссъ, слишкомъ взволнованная, чтобы соблюдать благоразуміе.— Благодарю Бога, что вижу тебя въ памяти: я уже не надялась, что ты придешь въ себя.

— Какъ? разв у меня былъ ударъ?— спросилъ Тулливеръ, тревожно взглядывая на Глегга.

— Вы упали съ лошади, и это потрясло васъ немного, вотъ и все,— отвтилъ Глеггъ.— Но будемъ надяться, что вы скоро поправитесь.

Больной опустилъ глаза и помолчалъ нсколько минутъ. Потомъ на лицо его легла тнь, онъ посмотрлъ на Магги и сказалъ, понизивъ голосъ.

— Ты взяла письмо, двчоночка?

— Да, папа,— сказала она, цлуя его. У нея было такое чувство, точно отецъ ея воскресъ изъ мертвыхъ.

— А гд-же мать?— спросилъ онъ озабоченнымъ голосомъ.

— Она внизу съ тетями. Позвать ее?

— Да, да. Бдная Бесси!— И глаза его перешли на Тома, когда Магги вышла изъ комнаты.

Теб придется кормить и мать, и сестру, если я умру. Томъ, знай, что тяжело теб будетъ. Но постарайся выплатить вс долги. И помни: я взялъ у Луки 500 рублей, безъ росписки. Ему заплати прежде всхъ.

Дядя Глеггъ невольно покачалъ головой и выразилъ на лиц своемъ огорченіе, но Томъ съ твердостью отвтилъ:

— Хорошо, папа. А нтъ-ли у тебя росписки отъ дяди Мосса на три тысячи рублей? Мы и пришли-то за нею. Что прикажешь съ нею сдлать?

— Ахъ, я радъ, что ты напомнилъ!— сказалъ Тулливеръ.— Мн никогда не хотлось настойчиво требовать этихъ денегъ, чтобы не огорчать тетю. Будь готовъ потерять ихъ, если Моссы не смогутъ заплатить,— а на это трудно надяться! Росписка въ этомъ ящик. Я всегда желалъ теб добра, Гритти,— обратился больной къ сестр,— но знаешь, ты огорчила меня тмъ, что вышла за Мосса.

Въ эту минуту Магги вернулась съ матерью, которая была очень взволнована извстіемъ, что мужъ ея совершенно пришелъ въ себя.

— Ну, Бесси,— сказалъ онъ, когда она его поцловала,— прости меня, если ты бдне, чмъ могла ожидать. Но въ этомъ виноватъ судъ, а никакъ не я,— прибавилъ онъ сердито.— Виноваты негодяи! Томъ, помни вотъ что: если когда-нибудь представится теб случай, отплати Уэкему. Если ты этого не сдлаешь, то будешь негоднымъ сыномъ. Его-бы можно отхлестать хлыстомъ… но за это пойдешь подъ судъ… судъ для того и существуетъ, чтобы заступаться за негодяевъ…

Возбужденіе больного росло, лицо его зловще краснло. Г. Глеггъ собирался сказать что-то успокоительное, но Тулливеръ заговорилъ съ женою.

— Какъ-нибудь все заплатимъ, Бесси, и теб останется обстановка. Сестры теб помогутъ… и Томъ выростетъ… хотя не знаю, чмъ онъ будетъ… Я сдлалъ что могъ… далъ ему образованіе… а двчоночка выйдетъ замужъ… но это — плохое дло…

Временное улучшеніе миновало, и съ послдними словами бднякъ опять впалъ въ безчувственное состояніе.

Послали за докторомъ Турибулемъ, когда онъ услышалъ о случившемся, то сказалъ, что такое возвращеніе всхъ способностей, хотя кратковременное, все-таки подаетъ надежду на выздоровленіе, указывая, что въ организм нтъ непоправимыхъ поврежденій.

Происшествія этого дня уяснили Тому, во-первыхъ, что росписку дяди Мосса слдуетъ уничтожить, а вовторыхъ, что Лук нужно выплатить долгъ, за неимніемъ другихъ, изъ его собственныхъ и сестриныхъ денегъ, находившихся въ сберегательной касс. Такія дла Томъ понималъ гораздо быстре, чмъ тонкости классическаго стиля или математическихъ доказательствъ.

V.
Планы Тома.

На другой день въ десять часовъ Томъ отправился въ Сентъ-Оггсъ къ дяд Дину, у котораго собирался просить мста.

Утро было мрачное, туманное и сырое, такое утро, когда даже счастливые люди ищутъ прибжища въ мечтахъ о будущемъ. А Томъ былъ очень несчастливъ. Его гордость была унижена, и къ обычному уваженію, которое онъ питалъ къ отцу, примшивалось чувство укоризненнаго негодованія. Если таковы бываютъ послдствія веденія судебныхъ длъ, то отецъ дйствительно оказывался достойнымъ порицанія, а тетки и дяди — совершенно правыми. Томъ не раздлялъ бурнаго негодованія Магги по отношенію къ теткамъ за недостатокъ въ нихъ нжности и великодушія. Съ какой стати люди стали-бы щедро давать деньги тому, кто не сумлъ сберечь своихъ? Ему очень тяжело было очутиться въ бдственномъ положеніи, благодаря неразумію отца, но онъ вовсе не намренъ былъ жаловаться и обвинять людей за то, что они не осыпаютъ его благодяніями. Онъ собирался просить не помощи, а -только работы. Бдный Томъ не вполн былъ чуждъ иллюзій и свои планы будущаго основывалъ главнымъ образомъ на томъ высокомъ мнніи, какое имлъ о себ. Онъ зналъ, что оба его дяди были бдны, а потомъ разбогатли. То-же самое хотлъ сдлать и онъ. Ему казалось ужаснымъ всю жизнь оставаться бднякомъ и испытывать высокомрное къ себ отношеніе. Онъ хотлъ содержать мать и сестру и прослыть дльнымъ человкомъ. Въ мечтахъ своихъ онъ уже покупалъ отцовскую мельницу и домъ и разводилъ множество лошадей и собакъ.

По приход въ контору, гд занимался г. Динъ, Томъ тотчасъ былъ введенъ къ нему въ кабинетъ, но дядя слушалъ чтеніе какихъ-то отчетовъ и только кивнулъ, протянувъ ему руку, а затмъ цлыхъ полчаса не обращалъ на него ни малйшаго вниманія.

Время казалось Тому безконечнымъ, и онъ насилу дождался той минуты, когда очутился съ дядею вдвоемъ.

— Ну, Томъ,— сказалъ онъ, наконецъ, вынимая табакерку и поворачиваясь къ племяннику.— Въ чемъ дло?

Динъ думалъ, что Томъ пришелъ просить его какъ-нибудь помшать распродаж.

— Прошу васъ извинить меня за безпокойство, дядя,— отвтилъ Томъ красня, — но надюсь, что вы не откажете мн въ совт.

— Да?— сказалъ г. Динъ, не донеся понюшки до носу, и внимательно посмотрлъ на Тома.— Ну, я слушаю.

— Я хочу поступить на мсто, дядя, чтобы имть заработокъ,— прямо сказалъ Томъ.

— Да который же теб годъ?— спросилъ дядя, откидываясь на спинку кресла.

— Шестнадцать… т. е. я хочу сказать семнадцатый,— отвтилъ Томъ, разсчитывая, что дядя замчаетъ, какіе у него усы.

— Отецъ, кажется, хотлъ сдлать изъ тебя инженера?

— Но тогда у меня долго не будетъ порядочнаго заработка.

— Правда, но въ шестнадцать лтъ никто не иметъ большого заработка. Ты, однако, много учился и, вроятно, хорошо умешь считать? Знаешь ты бухгалтерію?

— Нтъ, — отвтилъ Томъ со смущеніемъ.— Но г. Стеллингъ хвалилъ мой почеркъ. Вотъ какъ я пишу, дядя,— прибавилъ Томъ и положилъ на столъ листочекъ бумаги.

— А, хорошо, хорошо. Но вотъ что я теб скажу: самый лучшій почеркъ въ мір не дастъ теб ничего кром мста писца, если ты не знаешь бухгалтеріи, а за переписку платятъ дешево. Чему жъ тебя училъ учитель?

— Я учился по-латыни, — сказалъ Томъ съ разстановкой, перебирая въ памяти свои учебныя книги,— въ послднемъ году писалъ сочиненія по латыни и по-англійски, училъ исторію Греціи и Рима, геометрію, началъ алгебру и не кончилъ. Потомъ рисованіе, потомъ читали и заучивали англійскія стихотворенія, риторику…

Г. Динъ постучалъ по табакерк и скривилъ ротъ: какъ осторожный длецъ, онъ не желалъ высказывать необдуманнаго мннія, но невольно соображалъ, что если бы вс эти познанія были необходимы въ жизни, то онъ самъ, не имя ихъ, врядъ-ли достигъ бы настоящаго своего положенія. Въ частности, латинскій языкъ онъ считалъ ненужною роскошью. Вообще, перечисленіе занятій Тома внушило ему нкоторое нерасположеніе къ бдному мальчику.

— Ну,— сказалъ онъ, наконецъ, холодно и слегка насмшливо:— ты учился всему этому три года и, вроятно, выучился твердо. Не поискать ли теб такого занятія, гд эти знанія можно примнить къ длу?

Томъ вспыхнулъ и съ горячностью сказалъ: — Мн этого совсмъ не хочется, дядя. Я не люблю латыни и всхъ этихъ вещей. Не знаю, на что они годны. Разв поступить надзирателемъ въ школу? Но это мн не нравится, да я и не достаточно твердъ въ этихъ предметахъ. Мн хочется такого дла, гд бы я могъ подвигаться впередъ и заслужить довріе. Я вдь долженъ кормить мать и сестру.

— Это легче сказать, чмъ сдлать.

— Но разв вы не возвысились точно такъ же, дядя?— возразилъ Томъ, нсколько разраженный недостаткомъ сочувствія.— Я хочу сказать, разв ваши способности и хорошее поведете не двигали васъ въ жизни все дале и дале?

— Да, да,— самодовольно отвтилъ г. Динъ и словоохотливо продолжалъ:— Ноя вдь держалъ ухо востро, спины своей не жаллъ и за хозяйское добро стоялъ горой. Я только взглянулъ, что творится на завод, и тотчасъ придумалъ, какъ сдлать экономію на пять тысячъ рублей въ годъ. Да! Меня учили на мдные гроши, но я скоро увидалъ, что необходимо умть вести книги и выучился этому самъ, урывая тамъ и сямъ по минутк. За уроки платилъ изъ своихъ грошей, часто сидлъ безъ обда и безъ ужина. На все я смотрлъ со вниманіемъ, во все вникалъ… Если мн давали дло, то потому, что я былъ къ нему годенъ. Если хочешь пролзть въ круглую дыру, то самъ долженъ превратиться въ мячикъ. Вотъ что!

Г. Динъ опять постукалъ по табакерк. Онъ такъ увлекся своей рчью, что совершенно забылъ о слушател.

— Что-жъ, дядя!— сказалъ Томъ.— Я именно такъ и хочу длать. Неужели мн нельзя пойти тою-же дорогою?

— Тою-же дорогою?— повторилъ г. Динъ, пристально вглядываясь въ Тома.^—Ну, это еще вопросъ! Все зависитъ отъ того, каковъ ты самъ. Я скажу теб вотъ что: твой бдный отецъ жестоко ошибся, давши теб такое образованіе. Это меня не касалось, и я молчалъ, но что я думалъ, то и вышло. Твоя ученость годна, пожалуй, для сына нашего принципала, которому всю жизнь предстоитъ ничего не длать, а только подписывать чеки: отчего же ему не набить голову и латынью, и Богъ знаетъ чмъ еще!

— Но дядя,— серьозно замтилъ Томъ,— я не понимаю, какъ латынь можетъ помшать мн длать дло. Вдь я скоро ее забуду: такъ не все-ли равно?

— Все это такъ,— отвтилъ г. Динъ, — да толку-то мало. Латынь твоя, правда, скоро улетучится, да останется-то пустое мсто. Отъ черной работы ты отвыкъ, ты блоручка А что ты умешь? Ни книгъ вести, ни считать, хоть бы какъ простой лавочникъ. Теб придется начинать съ азовъ,— поврь мн. Никакого толку не будетъ, если ты забудешь только то, чему тебя учили, а новому не научишься.

Томъ закусилъ губы. Онъ чувствовалъ, что на глазахъ его навертываются слезы, но готовъ былъ скоре умереть, чмъ заплакать.

— Ты хочешь, чтобы я нашелъ теб мсто, — продолжалъ г. Динъ.— Что-жъ, я готовъ помочь теб. Но вы, теперешняя молодежь, хотите сразу жить хорошо и работать мало. На самомъ же дл, теб слдуетъ помнить, что ты — шестнадцатилтній парень, ни къ чему не подготовленный. Такими, какъ ты — хоть прудъ пруди. Тебя можно помстить куда-нибудь въ ученики, къ химику или къ аптекарю, тутъ, пожалуй, и латынь твоя пригодится…

Томъ раскрылъ было ротъ, но г. Динъ поднялъ руку и сказалъ:

— Молчи и слушай! Теб не нужно ученіе, а нуженъ заработокъ? Знаю! Но если ты пойдешь въ писцы, такъ въ писцахъ и застрянешь. Лучше всего теб поступить на верфь или въ товарный складъ. Только вдь тамъ придется переносить и холодъ, и зной, да и толчки порою, а теб это не понравится: ты слишкомъ большой баринъ.

Г. Динъ умолкъ и испытующе воззрился на Тома, который не безъ колебанія отвтилъ:

— Мн понравится все, что въ конц концовъ окажется полезнымъ, дядя. Не знаете-ли для меня какого мстечка, дядя? Я бы радъ поступить поскоре,— продолжалъ Томъ съ дрожью въ голос.

— Не спши, не спши: торопиться некуда. Ты долженъ помнить, что если я поставлю тебя на такое мсто, для-котораго ты черезчуръ молодъ,— только потому, что ты мн приходишься племянникомъ,— то я за тебя отвчаю, а годишься-ли ты на что-нибудь — это еще вопросъ.

— Надюсь, что я не осрамлю вашей рекомендаціи, дядя,— сказалъ Томъ, уязвленный, какъ и вс мальчики, тою непріятною истиною, что люди не относятся къ нимъ съ довріемъ.— Для этого я слишкомъ дорожу собственною репутаціею.

— Молодецъ, молодецъ Томъ! Хорошо сказано! Я никогда не отказываю никому, кто готовъ стараться. Сейчасъ у меня есть въ виду одинъ юноша, лтъ двадцати двухъ: я для него все готовъ сдлать. Но только видишь: онъ превосходно уметъ считать, въ одну секунду вычислитъ теб кубическое содержаніе чего угодно, и на дняхъ указалъ мн новый рынокъ для шведской коры. Какъ онъ понимаетъ толкъ въ товарахъ — просто чудо!

— Значитъ, мн нужно выучиться бухгалтеріи, дядя,— сказалъ Томъ, желая выказать свою готовность трудиться.

— Да, да, это полезно. Но… кажется, ко мн пришли. Ну, Томъ, намъ говорить больше не о чемъ, и мн пора опять за дло. До свиданія, поклонись матери!

Г. Динъ привтливо протянулъ ему руку. Томъ опять очутился на улиц. Туманъ сталъ еще гуще, не видно было почти ничего, но вдругъ его вниманіе привлекла бумага, наклеенная на стн передъ самымъ его носомъ. Это было объявленіе о распродаж на Дорлькотской мельниц, и оно заставило его зашагать еще быстре.

На возвратномъ пути бдный Томъ уже не мечталъ о будущемъ: онъ только чувствовалъ всю тягость настоящаго. Ему казалось оскорбительнымъ, что дядя Динъ не питаетъ къ нему доврія. Очевидно, ему, Тому Тулливеру, не легко будетъ добиться уваженія людей, и его сердце сжималось отъ сознанія, что онъ и въ самомъ дл весьма невжественъ и ничего не уметъ. Кто былъ тотъ достойный зависти молодой человкъ, умвшій моментально опредлять кубическое содержаніе чего угодно и знавшій толкъ въ какой-то шведской кор? До сихъ поръ Томъ былъ вполн доволенъ собою, несмотря на плохіе успхи въ латыни и въ геометріи, но сейчасъ онъ чувствовалъ себя униженнымъ и понималъ, что есть цлая масса познаній, которыхъ ему не хватаетъ.

— Что сказалъ теб дядя Динъ, Томъ?— спросила Магги, просовывая руку подъ руку Тома, который сумрачно грлся въ кухн.— Общалъ онъ теб мсто?

— Нтъ, не общалъ. Онъ ничего не общалъ мн. Онъ, кажется, думаетъ, что мн трудно достать хорошее мсто: я слишкомъ молодъ.

— Но онъ былъ ласковъ съ тобою, Томъ?

— Ласковъ? ахъ, это все равно! Вотъ въ чемъ бда: я все время учился латыни и всякому вздору, совсмъ ненужному, а теперь дядя говоритъ, что нужна бухгалтерія, ариметика… онъ, кажется, думаетъ, что я никуда не гожусь.

На лиц Тома выразилась горечь.

— Ахъ, какъ жаль, что я не знаю двойной бухгалтеріи,— сказала Магги,— тогда я могла бы выучить тебя, Томъ!

— Ты меня выучишь! Покорно благодарю! Вотъ такъ ты всегда разговариваешь!— сказалъ Томъ.

— Милый Томъ, вдь я только пошутила,— проговорила Магги.

— Нтъ ты всегда такая, Магги,— возразилъ Томъ, слегка хмурясь, какъ онъ длалъ во всхъ случаяхъ, когда намревался быть справедливо строгимъ.— Ты постоянно ставишь себя выше меня и всхъ на свт. Я ужъ давно хотлъ теб сказать. Ты не должна была такъ говорить съ дядями и тетями: теб слдовало предоставить мн заботу о матери и теб, а не выскакивать впередъ. Ты считаешь себя умне всхъ и почти во всемъ ошибаешься. Я гораздо лучше понимаю вещи, чмъ ты.

Бдный Томъ! Его самого только что отчитали и дали ему почувствовать его ничтожество. Необходимо было сорвать обиду, и вотъ подвернулась Магги. Двочка вспыхнула и губы ея задрожали: гнвъ боролся въ ней съ любовью и восторгомъ предъ твердостью характера брата. Она отвтила не сразу: рзкія слова готовы были сорваться съ ея губъ, но, подавивши досаду, она, наконецъ, сказала:

— Теб часто кажется, будто я важничаю, Томъ, когда ничего такого нтъ. Я не ставлю себя выше тебя: я знаю, что вчера вела себя хуже, чмъ ты. Но ты всегда такъ грубъ со мною…

Въ послднихъ словахъ опять зазвучало раздраженіе.

— Нтъ, я не грубъ,— строго и ршительно выговорилъ Томъ:— я всегда добръ къ теб, и такимъ я останусь. Я всегда буду заботиться о теб. Но ты должна меня слушаться.

Въ эту минуту вошла мать, и Магги убжала, чтобы не расплакаться передъ нею. Очутившись одна, она залилась горькими слезами: со всхъ сторонъ она встрчала только суровость и жестокость, ни въ комъ она не видла ни снисхожденія, ни любви къ себ. Въ книгахъ вс люди были такими милыми, ласковыми, выражали свою доброту не выговорами, а пріятнымъ обращеніемъ. Въ дйствительной-же жизни ничего этого не было. А если въ жизни не было любви, то что же оставалось въ ней для Магги?

VI.
Опровергающая старинный предразсудокъ, что не слдуетъ дарить ножъ.

Декабрьскіе дни были коротки и потому аукціонъ у Тулливеровъ протянулся почти два дня. Случилось такъ, что хозяинъ дома пролежалъ неподвижно и въ безпамятств какъ разъ въ то время, когда шелъ аукціонъ. Вся семья собралась въ комнат больного въ глубокомъ молчаніи и страх, какъ-бы не очнулся несчастный отъ тхъ самыхъ звуковъ, которые такъ болзненно дйствовали на всхъ его окружающихъ.

Г-жа Тулливеръ постарла за эти дни на десять лтъ. Въ теченіе послднихъ двухъ сутокъ вся душа ея была поглощена отгадываніемъ, кому досталась та или иная изъ ея любимыхъ вещей, а между тмъ все время приходилось сидть тихо и ничмъ не выдавать своего волненія. Когда вс посторонніе удалились, Кезя, добродушная, но капризная служанка, считавшая своими личными врагами всхъ, кто былъ на аукціон въ качеств покупателей, принялась съ ожесточеніемъ убирать гостиную, чтобы накрыть въ ней чай для своей хозяйки и дтей.

Около шести часовъ, передъ самымъ чаемъ, она явилась къ Тому, говоря, что кто-то спрашиваетъ его на кухн. Открывъ дверь, Томъ въ первую минуту не узналъ голубоглазаго, рыжеволосаго парня, который почтительно переминался съ ноги на ногу.

— Здравствуйте, молодой баринъ,— сказалъ рыжій парень и улыбнулся.— Вы, кажись, меня не узнали, а мн бы надо съ вами потолковать наедин.

Видя, что Кезя вовсе не собирается уходить, Томъ повелъ его въ гостиную, соображая, не посланный ли это отъ дяди съ извстіемъ о представляющемся мст.

При вход въ гостиную, опустошенную посл аукціона, Томъ былъ такъ пораженъ, что не нашелся ничего сказать, пока молодой парень первый не нарушилъ молчаніе.

— Неужели вы не помните Боба, которому когда-то подарили ножикъ?

При этихъ словахъ гость вытащилъ и раскрылъ карманный ножъ.

— Какъ, Бобъ Джакинъ!— спросилъ Томъ безъ особаго удовольствія, а скоре конфузясь при мысли о той близости между нимъ и парнемъ изъ простонародья, о какой напоминалъ этотъ ножъ.

— Да, да, Бобъ Джакинъ, съ которымъ вы бгали за блками… Даже одинъ клинокъ сломался, видите! Да я не отдавалъ чинить, чтобы мн не подмнили ножа. Никто мн ничего не дарилъ кром васъ, г.-Томъ: всегда мн приходилось все добывать самому, и потому якъ этому ножику такъ привыкъ…

Бобъ говорилъ необыкновенно быстро и любовно потиралъ свой ножикъ рукавомъ.

— Ну, Бобъ,— сказалъ Томъ покровительственно,— что же я могу для тебя сдлать?

— Нтъ, помилуйте! ужъ зачмъ же? Я знаю: теперь у васъ горе, и говорятъ, что хозяину уже не встать… Зачмъ же я приду выпрашивать у васъ въ такое время? Я васъ любилъ, когда еще былъ мальчишкой, хоть мы порой и дрались. Мн совсмъ ничего не нужно…

Бобъ вытащилъ грязный холщевый мшокъ и долго не кончилъ бы свою рчь, если бы не вошла Магги. Она съ удивленьемъ посмотрла на незнакомаго парня, но въ эту же минуту вниманіе двочки было отвлечено непривычнымъ для нея видомъ опуствшей комнаты. Она сразу замтила отсутствіе книжнаго шкапа.

— Томъ!— воскликнула она, всплеснувъ руками.— Гд же книги? Я думала, дядя Глеггъ купилъ ихъ для насъ. Неужели остались только эти?

На стол лежали Библія и еще дв, три книжки.

— Вроятно,— отвтилъ Томъ съ равнодушіемъ отчаянія.— Съ какой-бы стати имъ покупать много книгъ, когда они купили такъ мало мебели?

— Ахъ, Томъ!— сказала Магги, и глаза ея наполнились слезами.— Гд наши милыя старыя картинки, путешествія… Даже на память не оставили… Я думала,что мы съ ними никогда не разстанемся, пока будемъ живы…

Магги отвернулась отъ стола и, совсмъ забывши о присутствіи Боба, бросилась въ кресло, крупныя слезы покатились по ея лицу. Бобъ глядлъ на нее молча и внимательно.

— Значитъ, ты пришелъ навстить насъ, услышавши о нашемъ гор?— сказалъ Томъ, чувствуя, что разговоръ о книгахъ былъ не умстенъ.— Это съ твоей стороны очень мило.

— Вотъ что я вамъ скажу,— сказалъ Бобъ, начиная развертывать свой холщевый мшокъ.

— Ужъ два года я служу на барк: тмъ и хлбъ добываю. Ну, кое-когда помогаю на маслобойк. Только тутъ у насъ сдлался пожаръ. Мн вдь всегда везетъ. Даже въ силки мои всегда что-нибудь попадаетъ. Тутъ только ужъ не силки, а я потушилъ огонь, прежде чмъ вспыхнуло масло, и хозяинъ далъ мн десять золотыхъ,— самъ своими руками! Сначала онъ сказалъ, что я — умный парень — ну, это я зналъ и раньше!— а потомъ какъ вытащитъ десять золотыхъ, такъ ужъ я и диву дался. Вотъ они тутъ! (Бобъ вытащилъ ихъ изъ холщеваго мшка и выложилъ на столъ). И какъ я ихъ взялъ, у меня голова кругомъ пошла. Сталъ я думать и то и се: какъ мн устроиться, какъ жить! Ахъ! расчудесно бы можно зажить!

Бобъ помолчалъ, а потомъ продолжалъ съ большою ршимостью:

— Но мн на это наплевать! Я вдь малый не промахъ, можетъ быть еще какой-нибудь пожаръ подвернется. Мн во всемъ везетъ! Такъ вотъ я и думаю: хорошо бы вамъ взять эти золотые, г. Томъ. Можетъ быть, для батюшки вашего пригодятся, для больного…

Томъ былъ такъ тронутъ, что забылъ свою гордость и подозрительность.

— Ты славный парень, Бобъ,— сказалъ онъ покраснвши,— и я тебя ужъ не забуду, хотя сегодня не узналъ тебя. Но я не хочу отнимать у тебя твое богатство, которое и намъ очень мало поможетъ.

— Что-жъ такъ?— сказалъ Бобъ съ сожалніемъ.— Вы не думайте, что они мн нужны. Я, вдь, не бднякъ. Моя мать недурно зарабатываетъ: перья щиплетъ, стираетъ… ей немного и надо, а мн во всемъ удача. Недавно выудилъ окорокъ изъ рки: врно, съ корабля уронили. Ужъ вы не чинитесь, по старой памяти, а то я подумаю, что вы на меня сердитесь.

И Бобъ подвинулъ къ Тому свои золотые, но, прежде чмъ тотъ шевельнулся, Магги всплеснула руками и выговорила:

— Ахъ, Бобъ, я никогда не думала, что ты такой добрый, право, ты добре всхъ на свт.

Бобъ радостно улыбнулся, но Томъ стоялъ на своемъ:— Нтъ, право же, Бобъ, я не могу взять, хотя очень чувствую твою доброту. Мн ни отъ кого ни чего не нужно, я самъ хочу заработать. А эти деньги, если ихъ и взять, мало мн помогутъ. Лучше дай-ка мн руку.

Томъ раскрылъ свою розовую ладонь, и Бобъ быстро прикрылъ ее своею жесткою рукою.

— Я положу деньги назадъ въ мшокъ, а ты приходи еще навстить насъ,— сказала Магги.

— Точно я ихъ напоказъ вамъ принесъ!— сказалъ Бобъ съ неудовольствіемъ, принимая отъ Магги мшокъ.— Возьмите хоть одинъ, чтобы купить себ и барышн подарочекъ на память, вдь вы мн подарили ножъ.

Съ этими словами Бобъ вытащилъ одинъ золотой и ршительно сталъ заматывать мшокъ. Томъ отодвинулъ монету и сказалъ: — Нтъ, Бобъ, спасибо теб, только, право-же, не возьму.

Магги, взявши монету, вручила ее Бобу и прибавила:

— Можетъ быть, въ другой разъ возьмемъ. Если Тому или нашему отцу понадобится помощь, мы дадимъ теб знать. Не правда-ли, Томъ! Вдь ты хочешь, чтобы мы считали тебя другомъ, который можетъ помочь въ нужд — да, Бобъ?

— Да, барышня, благодарю васъ,— отвтилъ Бобъ, неохотно взявъ монету.— Счастливо вамъ оставаться и вамъ также, г. Томъ, и спасибо, что дали мн руку, хоть и не взяли денегъ.

Приходъ сумрачной Кези, мрачно спросившей, когда же наконецъ подавать чай, заставилъ Боба сократить прощаніе и поспшно удалиться.

VII.
Солнце освщаетъ картину разрушенія.

Стоялъ ясный и морозный январскій день, когда Тулливеръ въ первый разъ сошелъ внизъ. Яркій солнечный свтъ вызвалъ въ немъ желаніе выйти изъ своего заточенія. Онъ ничего не зналъ о происшедшемъ внизу опустошеніи, которое еще рзче выступало подъ назойливыми лучами солнца. Вму казалось, что онъ только вчера получилъ письмо отъ Гора, и вс старанія окружающихъ убдить его, что съ тхъ поръ прошло нсколько недль, ни къ чему не привели. Повидимому, не было никакой возможности подготовить его къ мысли о несчастій, обрушившемся на нихъ. Вотъ почему ршеніе больного сойти внизъ привело въ трепетъ его жену и дтей.

Вс были въ уныніи, еще большемъ, чмъ въ послднее время: мельница вмст съ землей досталась Уэкему, злйшему врагу Тулливера. Посл того какъ состоялась продажа, онъ пріхалъ на мельницу и предложилъ взять къ себ въ управляющіе Дорлькотской мельницей Тулливера: ему доставляло нкоторое удовольствіе унизить своего врага, являясь его благодтелемъ. Это предложеніе послужило предметомъ безконечныхъ семейныхъ споровъ, отъ которыхъ бдная госпожа Тулливеръ совершенно теряла голову.

Дяди и тетки единодушно высказались, что отъ этого предложенія не слдуетъ отказываться ради какихъ-то безразсудныхъ чувствъ Тулливера. Томъ былъ противъ этого предложенія, ему не хотлось-бы видть своего отца подъ началомъ Уэкема. Онъ самъ тмъ временемъ, благодаря дяд Дину, получилъ мсто въ магазин и кром того по вечерамъ бралъ уроки бухгалтеріи и ариметики.

Внезапный переходъ отъ удобной и тихой классной г. Стелинга въ шумный амбаръ, полный мшковъ, шкуръ и носильщиковъ, съ громомъ сбрасывавшихъ тюки, оказался очень тяжелымъ для Тома. Рано утромъ, не пивши чаю, ему приходилось отправляться въ Сентъ-Оггсъ, а вечеромъ еще брать урокъ у пожилого однорукаго бухгалтера, распространявшаго отъ себя запахъ плохого табаку. Юное личико Тома скоро утратило свой румянецъ. Къ ночи онъ возвращался домой и, страшно голодный, садился ужинать. Не удивительно, что онъ не особенно любезно отвчалъ на разспросы сестры и матери.

Въ то утро, когда отецъ собирался спуститься внизъ, г-жа Тулливеръ просила Тома остаться дома, и онъ согласился, хотя боялся тяжелой сцены и безконечныхъ семейныхъ споровъ.

— Томъ,— сказала Магги,— надо какъ-нибудь объяснить отцу все, что тутъ произошло. Только необходимо удалить мать: она непремнно скажетъ что-нибудь лишнее. Пусть Кезя позоветъ ее зачмъ нибудь въ кухню.

Кезя исполнила желаніе Магги. Больной сидлъ въ кресл, утомившись одваніемъ. Магги и Томъ услись рядомъ, когда вошедшій Лука спросилъ, не надо-ли свести хозяина внизъ.

— Посиди здсь, Лука,— сказалъ г. Тулливеръ, указывая на стулъ и глядя на работника тмъ взглядомъ, которымъ дти смотрятъ на нянекъ, а больные — на своихъ сидлокъ: во все время болзни Лука находился при немъ по ночамъ.— Ну что, какъ дла?

— Да, ничего, баринъ: все благополучно.

— Я такъ и думалъ. Не даромъ я сказалъ Райлею вчера, говоря съ нимъ о Дикс…

Тулливеръ сидлъ нагнувшись и какъ бы всматриваясь во что то на полу, казалось, онъ силился уловить какія-то воспоминанія, ускользавшія отъ него. Магги съ нмымъ отчаяніемъ взглянула на Тома: мысли отца были такъ далеки отъ настоящаго! Тому же захотлось вскочить и убжать: мало у него было терпнія, чтобъ переносить тяжелыя впечатлнія.

— Папа,— сказала Магги, касаясь руки отца,— разв ты забылъ, что г. Райлей умеръ?

— Умеръ?— повторилъ тотъ рзкимъ тономъ, устремивъ на нее странный, испытующій взглядъ.

— Да, онъ умеръ въ прошломъ году отъ удара. Я помню, ты говорилъ, что теб придется уплатить за него какія-то деньги, дочери его остались въ бдности, одна изъ нихъ — надзирательницей въ пансіон Фирнисъ, гд была и я…

— Да?— проговорилъ отецъ съ сомнніемъ. Въ это время заговорилъ Томъ, и больной перевелъ на него тотъ же вопросительный взглядъ, какъ бы удивляясь присутствію здсь этого юноши.

— Папа, дло Дикса, вдь, уже давно кончено,— сказалъ Томъ.— Я помню, о немъ говорили три года назадъ, когда я еще только поступалъ къ г-ну Стеллингу. Я тамъ пробылъ три года. Разв ты забылъ?

Больной откинулся на спинку и замолчалъ.— Да, да!— сказалъ онъ, наконецъ.— Сколько я переплатилъ денегъ!.. Я хотлъ дать сыну хорошее образованіе. Самого меня не учили, и я часто проигрывалъ отъ этого. Съ ученостью и денегъ не нужно… и если Уэкемъ опять меня объегоритъ…

Мысль объ Уэкем пробудила новыя воспоминанія, и онъ сталъ шарить у себя въ карманахъ. Затмъ, обратившись къ Тому, онъ спросилъ.

— Куда ты длъ письмо Гора?

Оно лежало рядомъ, въ ящик, такъ какъ больной часто его требовалъ.

— Ты знаешь, что тутъ написано, пана?— спросилъ Томъ, передавая ему письмо.

— Разумется, знаю,— отвтилъ Тулливеръ довольно сердито.— Что-же изъ этого? Если не Фурлей, то найдется другой покупатель: мало ли народа на свт? Жаль, что я не совсмъ здоровъ. Ступай и запряги телжку, Лука: я съзжу въ С. Оггсъ. Горъ ждетъ меня.

— Нтъ, милый папа,— умоляюще воскликнула Магги.— Вдь, это было давно! Ты больше двухъ мсяцевъ хвораешь, и съ тхъ поръ все перемнилось.

Тулливеръ съ изумленіемъ посмотрлъ на нее. Мысль, что произошли неизвстныя ему событія, порою мелькала у него въ голов, но все же она поразила его.

— Да, папа,— подтвердилъ Томъ.— Не хлопочи о длахъ, пока не понравишься. На время все устроено: и мельница, и усадьба, и долги.

— Какъ же устроено-то?— сердито спросилъ отецъ.

— Не принимайте этого къ сердцу, баринъ, — сказалъ Лука.— Вы бы все выплатили, если бы могли! Я все время повторялъ это г-ну Тому. Разв вы не заплатили бы?

Добрый Лука, горячо принимавшій къ сердцу несчастье хозяевъ, испытывалъ потребность выразить сочувствіе и для того прибгнулъ къ той самой фраз, какою не разъ утшалъ Тома, отказываясь принять дтскія деньги въ уплату долга. Но эти слова какъ разъ больше всего взволновали больного.

— Я бы выплатилъ?— повторилъ тотъ въ сильнйшей тревог, вспыхнувъ и блестя глазами.— Да… разв меня объявили несостоятельнымъ должникомъ?

— О папа, милый папа!— вскричала Магги.— Перенеси это ради насъ… мы такъ тебя любимъ! Твои дти всегда будутъ любить тебя. Томъ заплатитъ все, когда выростетъ, онъ общалъ, что заплатитъ.

Она видла, что отецъ весь дрожитъ, и голосъ его дрожалъ, когда онъ отвтилъ:

— Да, моя двчурочка, но мн ужъ не жить второй разъ.

— Можетъ быть, ты доживешь до тхъ поръ, пока я все выплачу,— выговорилъ Томъ съ усиліемъ.

— Ахъ, мой мальчикъ,— отвтилъ Тулливеръ, качая головою.— Что сломано, то цлымъ не будетъ. Заплатишь, вдь, ты, а не я.— Взглянувши на него, онъ прибавилъ: — Теб всего шестнадцать лтъ и много труда впереди. Но не упрекай отца: его одолли негодяи. Я теб далъ хорошее образованіе: это теб поможетъ…

Голосъ его прервался и краска, напугавшая дтей, какъ предвстникъ паралича, исчезла съ лица, оно скоро стало блднымъ и тревожнымъ. Томъ молчалъ, онъ насилу удерживался отъ искушенія убжать. Отецъ просидлъ тихо минуты дв, но въ безпамятство не впалъ.

— Значитъ у насъ все продано?— спросилъ онъ спокойнымъ голосомъ, какъ бы только желая узнать, что произошло.

— Все продано, папа, только еще не знаемъ, кто купилъ мельницу и усадьбу,— отвтилъ Томъ, стараясь предотвратить упоминаніе объ Уэкем.

— Не удивляйся, что внизу такъ пусто, — прибавила Магги.— Но твой письменный столъ и кресло цлы.

— Пойдемъ… Сведи меня, Лука. Хочу взглянуть,— сказалъ Тулливеръ, опираясь на палку, а другую руку протягивая Лук.

— Пойдемте, баринъ. Вы привыкнете. Моя матушка говаривала, что ко всему привыкаешь.

Магги побжала впередъ, чтобы убдиться, все-ли въ порядк: пододвинула кресло, отодвинула столъ, чтобы дать отцу дорогу, и затмъ съ бьющимся сердцемъ стала ожидать его. Томъ вошелъ съ скамеечкой для ногъ. Онъ страдалъ, пожалуй, сильне сестры, которая находила себ облегченіе въ заботахъ объ отц, имвшемъ въ нихъ нужду,,.онъ же видлъ, что ничмъ помочь не можетъ, и это сознаніе безсилія угнетало его.

Тулливеръ остановился на самомъ порог, опершись на Луку и осматривая комнату, которую зналъ съ самаго дтства. Пустота ея какъ бы убждала его въ случившемся.

— Да,— сказалъ онъ медленно.— Продали. Все продали.

Затмъ слъ и положилъ палку, а когда Лука вышелъ, то прибавилъ:

— Оставили большую Библію. Тамъ все записано: и когда я родился, и когда женился… Принеси ее мн, Томъ.

Передъ нимъ положили большую Библію, и пока онъ медленно перечитывалъ то, что было написано на заглавномъ лист, вошла его жена, которую удивило, что мужъ ея уже внизу и сидитъ за Библіей.

— Да,— сказалъ онъ, глядя въ книгу и проводя пальцемъ по строкамъ.— Мою мать звали Маргарита Битонъ. Она умерла сорока семи лтъ. Ея семья вся недолговчна, а мы — въ мать, и Гритти, и я. Скоро успокоимся на вки.

Онъ остановился надъ отмткой о рожденіи и брак сестры и задумался. Потомъ, вдругъ посмотрвши на Тома, съ тревогою сказалъ:

— Съ Мосса не взыскали денегъ, которыя я давалъ? Говори!

— Нтъ, папа,— сказалъ Томъ.— Росписку мы сожгли.

Тулливеръ опять опустилъ глаза на страницу и сказалъ:

— Да, Елизавета Додсонъ… Уже восемнадцать лтъ, какъ я женатъ на ней…

— Минетъ осенью,— добавила г-жа Тулливеръ, подходя къ нему и тоже глядя на страницу. Мужъ серьезно посмотрлъ ей въ лицо:

— Бдная Бесси! Какая ты была хорошенькая! Вс это находили. И я думалъ еще недавно, что ты на рдкость сохранилась… А теперь-то какъ постарла! Не сердись на меня… Я желалъ теб добра… Мы клялись любить другъ друга и въ счастьи, и въ несчастьи.

— Но я не ждала такого несчастья,— отвтила бдная г-жа Тулливеръ съ тмъ страннымъ, испуганнымъ взглядомъ, который въ послднее время сталъ ей свойственъ.— Мой бдный отецъ выдалъ меня… И вотъ что вышло!..

— Ахъ, мама!— сказала Магги.— Не говори такъ!

— Да, я знаю, ты слова сказать не дашь матери! И такъ — всю жизнь… И отецъ твой никогда меня не слушалъ, сколько ни говори, ни проси… И теперь, хоть бы я на колняхъ стала просить…

— Не говори этого, Бесси, — сказалъ Тулливеръ, гордость котораго въ эти первыя минуты униженія смирилась передъ справедливостью упрековъ жены.— Если есть что нибудь, чмъ я могъ бы загладить свою вину передъ тобой, то я готовъ это сдлать.

— Тогда мы могли бы остаться здсь и не голодать… И я не разсталась бы съ сестрами… Я всегда была теб покорной женой… И вс говорятъ, что такъ и слдуетъ… Только ты такъ ненавидишь Уэкема…

— Мама,— строго замтилъ Томъ,— теперь не время говорить объ этомъ.

— Оставь ее,— сказалъ Тулливеръ.— Что ты говоришь, Бесси?

— Я говорю, что разъ и земля, и мельница достались Уэкему, то что толку возставать противъ него? Разъ онъ позволяетъ теб остаться управляющимъ и говоритъ такъ благородно, даетъ такое хорошее жалованье и лошадь для поздокъ на базаръ? А куда намъ приклонить головы? Придется нанять деревенскую избу… Мы съ дтьми не привыкли… А все потому, что тебя ничмъ не переупрямишь…

Тулливеръ задрожалъ и откинулся на спинку кресла.

— Длай со мной что хочешь, Бесси,— сказалъ онъ. Я довелъ тебя съ дтьми до бдности… Свтъ слишкомъ мудренъ для меня… Я — банкротъ и больше ничего… Что толку спорить?..

— Папа,— сказалъ Томъ, — я не согласенъ съ матерью и дядями, что теб слдуетъ служить у Уэкема. Я теперь получаю десять рублей въ недлю, и теб можно будетъ современемъ подыскать какое-нибудь дло.

— Молчи ужъ, Томъ, молчи! На сегодня съ меня довольно. Поцлуй меня, Бесси, и давай не сердиться другъ на друга: намъ ужъ снова молодыми не бывать… Мудрено жить на этомъ свт!

VIII.
Добавочная запись въ семейную лтопись.

А этой первой минутой покорности и самоотреченія послдовала сильная борьба въ душ мельника, какъ только возвращеніе тлесныхъ силъ дало ему возможность глубже вникнуть во вс послдствія его общанія. Бывали минуты, когда бдному Тулливеру казалось, что исполненіе даннаго имъ слова выше силъ человческихъ. Но, кром сознанія своей неправоты передъ женою, онъ долженъ былъ признать еще много доводовъ въ пользу ея желанія. Мсто для него найти было трудно, здсь же ему предстояло только надзирать и очень мало работать самому. Создавать себ новую спеціальность было для него поздно. Сверхъ того, предложенное жалованье давало возможность, при бережливости, сдлать доплату кредиторамъ и, главное, не нуждаться въ помощи родныхъ жены.

Впрочемъ, самымъ сильнымъ мотивомъ, побуждавшимъ его покориться, была любовь къ старой усадьб, по которой онъ бгалъ еще мальчикомъ, какъ посл него, бгалъ Томъ. Тулливеры жили въ ней поколніе за поколніемъ, и теперешній хозяинъ, еще ребенкомъ, сидя на скамеечк у ногъ отца, слушалъ его разсказы о старой мельниц, которую такъ разрушило большимъ разливомъ, что ддъ совсмъ сломалъ ее и построилъ новую. Теперь, получивъ возможность ходить и вновь видть все, давно ему знакомое, больной чувствовалъ, что не въ состояніи оторваться отъ этого мста, гд онъ родился и выросъ. Этотъ старый домъ составлялъ часть его жизни, часть его самого. Онъ чувствовалъ это тмъ сильне, что все давно прошедшее какъ-бы ожило теперь вновь въ его памяти.

— Да, Лука, — сказалъ онъ, стоя однажды у садовой калитки,— я помню день, когда отецъ сажалъ эти яблони. Вотъ любилъ сажать человкъ! А я стою, бывало, и смотрю, что онъ длаетъ.

Онъ обернулся лицомъ въ противоположную сторону и продолжалъ:

— Да и старая мельница, пожалуй, безъ меня молотъ не захочетъ! Помню, когда отецъ началъ длать солодъ, точно это было вчера. Въ тотъ день, когда докроили солодовню, у насъ былъ праздникъ и угощеніе съ пуддингомъ. Я и. говорю матери… Красивая у меня была мать, черноглазая: двчурка моя будетъ на нее какъ дв капли воды похожа. Любила она насъ бда какъ! А я тогда еще пшкомъ подъ столъ ходилъ. Вотъ я и скажи ей: ‘Мама, что, у насъ теперь каждый день будетъ пуддингъ, потому что солодовня?’ Она вспоминала это до самой своей смерти. Но вотъ прошло тому ужъ сорокъ лтъ, а я каждый день бываю на солодовн, во всякую погоду, изъ года въ годъ. Я просто съума сойду въ другомъ мст! Всячески будетъ тяжело, я знаю, но лучше мучиться тамъ, гд привыкъ жить.

— Да, баринъ, — сказалъ Лука, — конечно, вамъ лучше всего остаться здсь. Я самъ не люблю новыхъ мстъ: все не по моему, и работа, да и харчи, пожалуй… Плохое дло мнять мста!

— Но, я думаю, теперь отпустятъ Бена и дадутъ теб въ подручные мальчишку, а мн придется помогать на мельниц. Теб и здсь хуже будетъ.

— Ничего, баринъ, — отвтилъ Лука, — тужить не стану. Двадцать лтъ я здсь прожилъ, а ихъ изъ жизни не выкинешь. Терпть не могу новыхъ людей и новыхъ харчей!

Дальнйшая прогулка происходила молча, потому что Лука истощилъ весь свой запасъ мыслей, а Тулливеръ отъ воспоминаній дтства перешелъ къ печальнымъ размышленіямъ о будущемъ. Магги замтила, что въ этотъ вечеръ онъ былъ необыкновенно разсянъ за чаемъ, посл котораго долго просидлъ въ кресл, наклонившись впередъ и глядя въ полъ, причемъ время отъ времени покачивалъ головой. Затмъ, онъ пристально поглядлъ на жену, сидвшую тутъ же съ вязаніемъ, а потомъ на Магги, которая наклонившись надъ швейной работой, хорошо видла тревогу отца. Вдругъ онъ взялъ каминные щипцы и съ силой ударилъ по крупному куску угля.

— Господи Боже! Что это ты длаешь?— сказала жена съ испугомъ.— Зачмъ ты разбиваешь уголья: они отъ этого скоре горятъ, а у насъ ихъ и безъ того мало.

— Теб, врно, нездоровится сегодня, папа!— сказала Магги.— Что съ тобой?

— Отчего Тома нтъ до сихъ поръ?— нетерпливо спросилъ Тулливеръ.

— Въ самомъ дл! Разв уже время? Пойду готовить ему ужинъ,— сказала г-жа Тулливеръ, положила вязанье и вышла изъ комнаты.

— Уже почти половина девятаго, — сказалъ Тулливеръ.— Онъ скоро будетъ здсь. Поди принеси большую Библію и открой ее на той страниц, гд у меня записано. Да захвати чернила и перо.

Магги съ удивленіемъ повиновалась, но отецъ больше ничего не говорилъ, а только продолжалъ прислушиваться, стараясь различить звукъ шаговъ Тома, и видимо сердясь на втеръ, мшавшій ему своимъ завываніемъ.

— Ну вотъ и онъ!— сказалъ Тулливеръ взволнованнымъ тономъ, когда раздался стукъ въ дверь.

Магги пошла отворить, но изъ кухни торопливо выбжала мать со словами:

— Не нужно: я отворю сама.

Г-жа Тулливеръ начинала слегка бояться сына, но присвоила себ исключительное право оказывать ему всякія услуги.

— Твой ужинъ готовъ, мой мальчикъ! Онъ въ кухн — сказала она, когда Томъ снялъ шляпу и пальто.— Можешь кушать, я не стану мшать теб разговорами.

— Кажется, папа спрашивалъ Тома,— сказала Магги.— Пусть онъ войдетъ сначала въ гостиную.

Томъ вошелъ съ тмъ печальнымъ видомъ, какой обыкновенно имлъ по вечерамъ, но, какъ скоро глаза его упали на открытую Библію и чернильницу, онъ взглянулъ на отца съ изумленіемъ и тревогою, а тотъ сказалъ ему:

— Иди же, иди! Ты опоздалъ. Мн тебя нужно.

— Что случилось, папа?— спросилъ Томъ.

— Садитесь. Вс садитесь,— повелительно сказалъ Тулливеръ.— А ты, Томъ, садись сюда: ты напишешь кое-что здсь, въ Библіи,

Вс трое сли, не спуская съ него глазъ. Онъ началъ медленно, глядя на жену:

— Я ршился, Бесси, и сдержу слово. Насъ похоронятъ въ одной могил, и намъ нечего сердиться другъ на друга. Я останусь тутъ въ усадьб, на служб у Уэкема, и буду служить ему честно: вс Тулливеры были честные люди, помни это, Томъ.— Тутъ голосъ его окрпъ:— Меня упрекали въ томъ, что я не выплатилъ долговъ, но вина тутъ не моя: слишкомъ много подлецовъ на свт. Они меня одолли, и приходится уступить. Я надну на себя хомутъ, потому что ты имешь право сказать, что я принесъ теб горе, Бесси,— и буду служить ему честно, какъ и не подлецу, потому что самъ я честенъ, хотя мн уже не придется поднять головы: я — точно подрубленное дерево!

Онъ помолчалъ, глядя въ землю, потомъ вдругъ поднялъ голову и сказалъ, возвысивъ голосъ:

— Но я не прощу ему! Знаю, говорятъ: онъ не желалъ мн зла. Такое оправданіе дьяволъ всегда подсказываетъ подлецамъ. Онъ всему виной. Говорятъ, мн не слдовало судиться. Но почему же въ судахъ не добьешься правды? Ему то горя мало: онъ изъ тхъ господчиковъ, что богатютъ, ведя дла бддыхъ людей, а когда сдлаютъ ихъ совсмъ нищими, тогда подаютъ имъ милостыню! Я не прощу ему! Я желаю, чтобы онъ былъ наказанъ и опозоренъ такъ, чтобы родной сынъ отвернулся отъ него. Желаю, чтобы онъ сдлалъ такое, за что попадаютъ на каторгу! Но этого не будетъ: онъ слиткомъ крупный мерзавецъ, чтобы попасться въ лапы закона. И помни, Томъ, ты тоже не прощай его, если хочешь, чтобы я считалъ тебя за сына. Можетъ быть придетъ время, когда теб удастся отплатить ему… а мн ужъ не придется… моя псенка спта… Ну, запиши же это, запиши въ Библію.

— О, папа! Что?— сказала Магги, опускаясь около него на колни, блдная и дрожащая.— Гршно проклинать и желать зла.

— Нтъ, не гршно, говорятъ теб!— гнвно возразилъ отецъ.— Гршно, чтобы торжествовали мерзавцы, это работа дьявола. Длай, что приказываю, Томъ, пиши!

— Что писать, папа?— спросилъ Томъ съ мрачной покорностью.

— Напиши, что я, твой отецъ, Эдвардъ Тулливеръ, поступилъ на службу къ Джону Уэкему, который разорилъ его, потому что я общалъ жен моей вознаградить ее сколько возможно за причиненное горе, и еще потому, что хочу умереть тамъ, гд родился и гд родился мой отецъ. Напиши это какъ слдуетъ,— ты самъ знаешь какъ — и потомъ напиши, что я все-таки не прощаю Уэкему, и, хотя буду служить ему честно, однако, желаю ему зла.

Пока перо Тома двигалось по бумаг, мертвое молчаніе царило въ комнат. Г-жа Тулливеръ смотрла на мужа со страхомъ, а Магги дрожала, какъ листъ.

— Теперь прочти мн, что написалъ,— сказалъ Тулливеръ сыну. Томъ медленно прочелъ вслухъ.

— Теперь напиши, что ты не забудешь, какъ Уэкемъ обидлъ твоего отца и когда-нибудь отомстишь ему и его семь. И подпиши свое имя, Томасъ Тулливеръ.

— Д)й, нтъ! Папа! милый папа!— воскликнула Магги, почти задыхаясь отъ ужаса.— Не заставляй Тома писать это!

— Молчи, Магги!— сказалъ Томъ.— Я непремнно напишу.

IX.
Разоренное гнздо.

Въ самомъ волненіи, которое сопровождаетъ первые приступы горя, заключается нчто, помогающее намъ переносить его, все равно какъ острая боль производитъ возбужденіе, дающее намъ силу терпть. Лишь въ послдующее время, когда несчастье становится привычнымъ, когда слдуютъ одинъ за другимъ однообразные тяжелые дни,— лишь тогда намъ грозитъ отчаяніе.

Такое время наступило теперь для Магги, хотя ей было всего тринадцать лтъ. За вс т годы, которые протекли съ той поры, когда она убгала на чердакъ, чтобы сорвать зло на деревянной кукл, она узнала и передумала многое, но не пріобрла того благоразумія и самообладанія, какими, несмотря на свою умственную неразвитость, отличался Томъ. Ея жизнь проходила въ какомъ-то тройственномъ мір дйствительности, книгъ и грезъ. Теперь однообразіе ея новой жизни заставило ее боле чмъ когда либо сосредоточиться на своемъ внутреннемъ мір. Отецъ настолько поправился, что могъ вести хозяйство въ качеств управляющаго у Уэкема. Томъ уходилъ по утрамъ и возвращался по вечерамъ все боле молчаливый съ каждымъ днемъ: не о чемъ было говорить. Каждый день былъ похожъ на вчерашній, и вс интересы и силы мальчика сосредоточились на мысли, какъ побороть тяжелую судьбу. Недостатки отца и матери, не смягчаемые боле обстановкою зажиточнаго дома, начали все рзче бросаться въ глаза Тому, взглядъ у него былъ весьма прозаическій, не затуманенный ни воображеніемъ, ни чувствомъ. Бдной г-ж Тулливеръ, очевидно, не суждено было стать прежнею дятельною и домовитою хозяйкою, такъ какъ исчезло все то, среди чего она привыкла вращаться: вс ея маленькія радости, надежды, планы, вс пріятныя заботы объ ея драгоцнныхъ вещахъ, все, чмъ она жила цлую четверть вка, съ самаго момента покупки сахарныхъ щипчиковъ, все это было у нея отнято, и она чувствовала себя совершенно растерянной среди пустоты ея новой жизни. Неразршимый вопросъ, почему съ нею случилось то, чего не бываетъ съ другими женщинами, мучилъ ее и не давалъ покоя. Жалко было видть, какъ худла и старла эта миловидная блокурая женщина вслдствіе постоянной тлесной и душевной тревоги, которая нердко заетавляла ее безъ всякой нужды бродить по дому, пока испуганная Магги не усаживала ее, увряя, что Томъ очень сердится за то, что она никогда не присядетъ и сама себ не даетъ покоя. Но, вмст съ безпомощностью и растерянностью, она стала проявлять самоотверженную материнскую любовь, которая очень трогала Магги. Она не допускала дочь ни до какой тяжелой и грязной работы, настойчиво твердя: ‘Брось, брось! ты испортишь руки. Это — мое дло, потому что шить я уже не могу: глаза плохи’. Она все также заботливо расчесывала и заплетала волосы Магги, хотя т по прежнему не вились, но она примирилась съ этимъ недостаткомъ, видя, какіе они стали длинные и густые. Магги не была ея любимицею, она желала-бы видть дочь совсмъ не такою, однако, въ душ ея, лишенной всякихъ личныхъ радостей, жило стремленіе облегчить жизнь дочери насколько возможно.

Но видъ постояннаго смятенія матери былъ мене тягостенъ для Магги, нежели безмолвное и мрачное уныніе отца. Пока параличъ мшалъ ему вполн понять свое несчастье, пока онъ былъ безпомощенъ, какъ ребенокъ, жалость и любовь такъ переполняли сердце Магги, давали ей такую силу, что самое трудное казалось ей легко перенести, если это нужно было для него. Теперь же жалкая безпомощность смнилась упорною и суровою сосредоточенностью, совсмъ не похожей на его прежнюю живость и говорливость, и такое состояніе тянулось дни, недли, въ теченіе которыхъ потухшій взоръ его не оживлялся ни на минуту. Для юныхъ душъ является жестокою загадкою такая непрерывность мрачнаго настроенія у людей зрлыхъ или старыхъ, пережившихъ горькія разочарованія и отучившихся отъ улыбки. ‘Отчего имъ никогда не весело’?— думаетъ подвижная юность.— ‘Оно возможно, стоитъ имъ лишь захотть’!— И безпросвтная печаль родителей возбуждаетъ нетерпніе даже въ самыхъ любящихъ дтяхъ.

Тулливеръ все время сидлъ дома. Съ базара онъ спшилъ домой, отъ приглашеній въ гости отказывался. Онъ не могъ примириться со своей судьбой и во всякомъ обхожденіи, любезномъ ли, холодномъ ли, видлъ намеки на свое положеніе. Даже т дни, когда Уэкемъ объзжалъ его поля и проврялъ отчеты, были для него мене тяжки, чмъ встрчи на базар съ кредиторами, получившими отъ него половинную уплату. Вс его мысли и старанія были направлены къ тому, чтобы доплатить этимъ кредиторамъ, подъ вліяніемъ этого преобладающаго стремленія, прежде щедрый человкъ, терпть не могшій стсняться и стснять кого либо у себя въ дом, мало по малу превратился въ настоящаго скопидома. Какъ ни бережливо расходовала жена его и пищу, и топливо, онъ все еще не былъ доволенъ, а самъ питался чуть не однимъ хлбомъ. Томъ, страдая отъ мрачности отца и тоскливости домашней обстановки, тмъ не мене вполн раздлялъ его желаніе расплатиться съ долгами, свое жалованье за первую четверть онъ цликомъ принесъ отцу и съ пріятнымъ чувствомъ удовлетворенія положилъ его въ жестяной ящичекъ, гд хранились сбереженія. Небольшое количество золотыхъ монетъ въ жестяномъ ящичк было единственнымъ зрлищемъ, которое вызывало въ глазахъ мельника слабый блескъ удовольствія, да и то не надолго, такъ какъ ему тотчасъ приходило на мысль, что долго-долго, пожалуй въ теченіе всей жизни, эти скромныя сбереженія не покроютъ суммы долговъ. Въ этомъ одномъ сходились чувства всхъ членовъ семьи, несмотря на глубокую разницу между ними во всемъ прочемъ. У г-жи Тулливеръ въ крови была гордая честность Додсоновъ, ее воспитали въ томъ убжденіи, что не платить долговъ позорно, вотъ почему она никакъ не могла возражать въ этомъ мужу. Она слегка поворчала, когда Тулливеръ наотрзъ отказался взять что-нибудь отъ Моссовъ, но всмъ его требованіямъ касательно хозяйственной бережливости она подчинялась безпрекословно, отказывая себ положительно во всемъ и лишь иногда прибавляя что-нибудь лишнее къ ужину Тома.

При всей своей грусти и сосредоточенности стремленій, Тулливеръ не утратилъ любви къ своей дочери, присутствіе которой было для него необходимо, хотя не могло разогнать его печали. Она по прежнему была ненаглядною его двчоночкою, но къ источнику родительской любви теперь примшивалась горечь, какъ и ко всему остальному. Сложивши на ночь работу, Магги обыкновенно садилась на низкую скамеечку у ногъ отца и прислонялась щекою къ его колнямъ. Какъ ей хотлось, чтобы онъ погладилъ ее по голов, или вообще показалъ чмъ нибудь, что для него составляетъ утшеніе имть дочь, которая любитъ его! Но она не получала отвта ни на эти ласки, ни на т, которыя расточала Тому, другому своему кумиру. Томъ бывалъ дома вялымъ и разсяннымъ, а отецъ съ горечью думалъ о будущности подроставшей дочери. Кто возьметъ ее замужъ, разъ они такъ обднли? А мысль о брак съ бднякомъ, по примру его сестры Гритти, была ему ненавистна, онъ и въ могил не нашелъ бы покоя, если бы зналъ, что его двочка настолько же замучена дтьми и трудомъ, какъ ея тетя Моссъ.

Однообразіе дней на мельниц прерывалось рдкими посщеніями. Теперь дяди и тетки заглядывали ненадолго и находили неловкимъ оставаться обдать. Остальныхъ же знакомыхъ ничто не влекло въ лишенный мебели домъ, гд не предвидлось ни угощенія, ни веселыхъ разговоровъ.

X.
Голосъ прошлаго.

Однажды подъ вечеръ, когда уже цвли каштаны, Магги сидла у крыльца съ книжкою на колняхъ, но глаза ея смотрли не въ книгу. Сегодняшній день былъ особенно злополучный: отецъ, разсерженый посщеніемъ Уэкема, пришелъ въ такое бшенство, что избилъ мальчишку, служившаго на мельниц. Со времени болзни съ нимъ былъ уже разъ такой припадокъ: онъ избилъ тогда свою лошадь, и это зрлище оставило ужасное впечатлніе въ душ Магги. Въ ум двочки зародилась мысль, что онъ когда-нибудь способенъ побить ея мать, если та не вовремя возразитъ ему. Страшне всего для нея было опасеніе, чтобы отецъ не прибавилъ къ своему несчастью какого-нибудь непоправимо-позорнаго поступка. Истрепанный учебникъ Тома, лежавшій у нея на колняхъ, не могъ разогнать ея страха или дать утшеніе, глаза ея, неопредленно устремленные вдаль, безпрестанно наполнялись слезами. Она не замчала ни деревьевъ, окружавшихъ ее, ни отдаленнаго горизонта, а мысленно видла только рядъ тяжелыхъ домашнихъ невзгодъ.

Вдругъ она встрепенулась отъ звука хлопнувшей калитки и шаговъ. Вошелъ не Томъ, а кто-то въ клеенчатой фуражк и синей куртк, съ узломъ на спин и въ сопровожденіи собаки задорнаго вида.

— Ахъ, Бобъ, это ты!— сказала Магги, узнавъ его и улыбаясь пріятному воспоминанію о его щедрости.— Я такъ рада тебя видть.

— Благодарю васъ, барышня,— отвтилъ Бобъ, приподнимая фуражку и выражая на лиц своемъ восторгъ, но чтобы отдлаться отъ одновременно обуявшаго его смущенія, онъ прикрикнулъ на собаку:

— Да не вертись ты тутъ, скверный песъ!

— Моего брата нтъ дома, Бобъ!— сказала Магги.— Онъ всегда въ город въ это время.

— Конечно, барышня,— сказалъ Бобъ,— я радъ бы былъ видть господина Тома, но я, собственно пришелъ не за этимъ.

Бобъ сложилъ на порогъ свой узелъ и связку книгъ. Впрочемъ, онъ желалъ очевидно обратить вниманіе Магги не на нихъ, а на нчто, принесенное подъ мышкою и завернутое въ красный платокъ.

— Вотъ взгляните,— продолжалъ онъ, положивъ красный узелъ на остальныя вещи и развязывая его.— Пожалуйста барышня, вы меня извините, только мн попались вотъ эти книги, и я подумалъ, не пригодятся ли он вамъ вмсто вашихъ прежнихъ. Я слышалъ, вы поминали о картинкахъ, такъ ужъ это ли не картинки!— Въ красномъ узл оказалось старинное изданіе гравюръ и шесть или семь номеровъ ‘Портретной Галлереи’ съ изображеніемъ короля Георга IV на первомъ лист.

— Здсь много разныхъ господъ,— продолжалъ Бобъ, съ воодушевленіемъ переворачивая листы — со всякими носами, кто съ лысиной, кто въ парик, полагаю, изъ парламента господа. А вотъ,— прибавилъ онъ, раскрывая книгу съ гравюрами, — здсь барышни для васъ: и кудрявыя, и гладенькія, и съ улыбкой, и съ головкой на бокъ, точно сейчасъ заплачутъ. Взгляните-ка! Я сидлъ до полуночи, все смотрлъ на нихъ. Тотъ, кто мн ихъ продалъ, сказалъ, что он — первый сортъ!

— И ты купилъ ихъ для меня, Бобъ!— вскричала Магги, глубоко тронутая этой наивною добротой.— Ахъ, какой-же ты право добрый! Но я боюсь, что ты много далъ за нихъ?

— Ничуть! Я радъ бы дать втрое, лишь бы он могли сойти за т, которыхъ у васъ больше нтъ, барышня. Я забыть не могу, какъ вы горевали по тмъ книжкамъ. И когда я увидлъ на прилавк вотъ эту картинку съ такими глазками, почти какъ ваши, когда вы горевали, барышня — вы ужъ меня извините!— я ршилъ купить эту книжку для васъ, а потомъ и книжку съ господами кстати, и еще,— тутъ Бобъ взялъ связку съ книгами,— я подумалъ, что кром картинокъ нужно и печатное, такъ захватилъ на придачу и эти книжки, въ нихъ много, много напечатано. Надюсь, что вы не откажитесь, какъ отказался господинъ Томъ отъ моихъ золотыхъ.

— Нтъ, Бобъ, не откажусь,— отвтила Магги.— Я теб очень благодарна за память. Никто еще не длалъ мн такихъ подарковъ. Друзей у меня не много.

— Заведите, барышня, собаку: она — лучшій другъ, чмъ человкъ,— сказалъ Бобъ, опять спуская съ плечъ узелъ, который было поднялъ, чтобы уйти.— Я не могу отдать вамъ Мумиса, потому что онъ околетъ отъ разлуки со мной,— эй! Мумисъ, что скажешь, пріятель?— (Мумисъ вильнулъ хвостомъ).— Но я достану вамъ щенка, барышня.

— Нтъ, спасибо, Бобъ! Дворовая собака у насъ есть, а держать еще другую неудобно.

— Жалко, жалко, а то есть щеночекъ, правда, не чистой породы, но мать его играетъ въ собачьемъ театр: такая умная собаченка, умне иного человка! Затмъ желаю вамъ добраго вечера, барышня!— закончилъ Бобъ, внезапно подхватывая узелъ и смутно сознавая, что его болтливость можетъ зайти слишкомъ далеко.

— Заходи какъ-нибудь вечеркомъ: повидаешь брата, Бобъ,— сказала Магги.

— Да, да, барышня, благодарю васъ. Въ другой разъ. Поклонитесь ему, пожалуйста.

Узелъ опять очутился на земл: въ немъ что-то развязалось.

— Можно мн погладитъ Мумиса?— спросила Магги, желая сдлать пріятное его хозяину.

— Да, сдлайте ваше одолженіе. Мумисъ понимаетъ людей до тонкости! Воръ его и пряникомъ не приманитъ. Я съ нимъ по цлымъ часамъ разговариваю, когда иду съ нимъ вдвоемъ, и что ни сдлаю, все ему сказываю. Ничего-то я отъ него не утаиваю! Мумисъ знаетъ все. И про мой большой палецъ знаетъ.

— Про большой палецъ? Что это такое, Бобъ?— спросила Магги.

— Вотъ что, барышня,— сказалъ Бобъ, быстро подставляя ей замчательно широкій большой палецъ.— Видите: когда я мряю фланель, то оно выгодно. Я торгую фланелью, потому что она легкая и дорогая. Я подставляю палецъ, когда мряю, и отрзаю по сю сторону пальца, а бабы-то и не догадываются.

— Но Бобъ,— сказала Магги серьезнымъ тономъ — вдь это — плутовство! М-н даже непріятно слышать отъ тебя такія вещи.

— Непріятно, барышня?— повторилъ Бобъ съ сожалніемъ.— Тогда мн жалко, что я сказалъ. Но я такъ привыкъ говорить съ Мумисомъ, а онъ понимаетъ, что коль я плутую, то съ этими бабами иначе и не возможно: торгуются, да торгуются, рады даромъ взять, а нтъ чтобы подумать, что и мн сть надо! Я никогда никого не обманываю, кто не хочетъ обмануть меня, барышня. Я честный парень, право! Только нужно же позабавиться! Теперь не травлю ни хорьковъ, ни крысъ и ни съ какой дрянью не вожусь, кром какъ съ этими бабами… Счастливо оставаться, барышня!

— Прощай, Бобъ! Спасибо теб за книги. Приходи повидаться съ Томомъ!

— Спасибо, барышня,— сказалъ Бобъ и отошелъ на нсколько шаговъ, затмъ, полуобернувшись, прибавилъ:— я не буду больше подкладывать палецъ, если это, по вашему, дурно. Только это право очень жаль: врядъ ли скоро придумаю другую такую же хорошую штуку! И къ чему тогда такой толстый палецъ?

Магги не могла удержаться отъ смха. Глаза Боба тоже весело блеснули въ отвтъ на это. Онъ приподнялъ фуражку и удалился.

Лучъ веселья скоро исчезъ съ личика Магги и смнился обычной печалью. Ей даже не захотлось отвчать на разспросы относительно подаренныхъ Бобомъ книгъ, она унесла ихъ къ себ въ спальню и не стала даже пересматривать, а свши на единственную свою табуретку, прислонилась щекой къ оконной рам и погрузилась въ думы о томъ, что легкомысленный Бобъ много счастливе ея.

Душевное одиночество и отсутствіе всякой радости еще сильне стали угнетать Магги съ наступленіемъ весны. Вс обычныя лтнія удовольствія были для нея отравлены, вс любимые уголки въ лсу и рощ утратили свою прелесть. Она попыталась развлечься чтеніемъ, но старые школьные учебники представились ей лишенными всякаго интереса. Они не давали отвта на то, что ее мучило и угнетало. Иногда ей представлялось, что ее удовлетворилъ бы міръ фантазіи. Ахъ, если бы у нея были вс романы Вальтера Скотта! Вс поэмы Байрона! Они унесли бы ее въ міръ грезъ, который притупилъ бы ея чувствительность къ уколамъ будничной жизни. Но, въ сущности, она нуждалась не въ этомъ. Ей нужно было объясненіе суровой дйствительности. Несчастный видъ отца, сидящаго за скуднымъ обденнымъ столомъ среди грустной семьи, впавшая въ дтство, растерянная мать, скучныя и мелкія работы, наполнявшія весь день, или еще боле несчастная праздность безрадостнаго досуга, потребность въ нжной любви, жестокое сознаніе, что Томъ не интересуется ея мыслями и чувствами и боле ей не товарищъ, отсутствіе всего сколько-нибудь пріятнаго,— все это требовало разъясненія, чтобы она могла понять, какъ и зачмъ все это вышло, и, понявши,— легче переносить. Она полагала, что если-бы ей была преподана ‘истинная мудрость, какою обладали великіе люди’, то она поняла бы загадку жизни. Ахъ, если-бы у нея были книги, заключающія въ себ эту мудрость!

Однажды, среди такого раздумья, ей припомнились книги Тома, и она тотчасъ разыскала ихъ. Изъ латинской грамматики, логики и Эвклида она вознамрилась почерпуть т познанія, которыя длаютъ людей довольными и даже счастливыми въ жизни. Къ жажд знанія у нея примшивалась еще смутная надежда современемъ прославиться своею ученостью. И вотъ, бдный, мучимый душевнымъ голодомъ ребенокъ усердно взялся за дло. Недли дв трудилась Магги, беря съ собою книжки даже на прогулки, но часто, поднявши взоры къ небу, гд вился жаворонокъ, или глядя на тростники у рчки, она съ огорченіемъ сознавала, что связь между ея учебниками и жизнью дйствительною очень, очень слаба. Тогда она приходила въ уныніе, глаза ея наполнялись слезами и занятія нердко кончались рыданіями. Она возмущалась своею участью, роптала на ея безотрадность и даже озлоблялась на отца, мать и брата за то, что они — совсмъ иные, чмъ ей нужно. Такія вспышки злобы пугали ее самое, заставляли ее считать себя не доброю. Затмъ въ ум ея возникали фантастическіе планы бгства изъ дома: она уйдетъ къ какому-нибудь великому человку, пожалуй, къ Вальтеру Скотту, разскажетъ ему, какъ она несчастна и какъ умна, и онъ, конечно, поможетъ ей. Но посреди этихъ мечтаній случалось, что входилъ въ комнату отецъ и, удивляясь, почему она сидитъ тихо, не обращая на него вниманія, говорилъ, какъ бы жалуясь:— что-жь, мн самому итти за туфлями?— Голосъ его пронзалъ Магги точно ножомъ: кром ея печали, существовало еще горе, а она отворачивалась отъ него и забывала его!

Видъ веселаго, веснушчатаго лица Боба далъ ея мыслямъ другое направленіе. Она ршила, что, вроятно, потребности ея обширне, чмъ у другихъ людей. Она рада была бы уподобиться Бобу, самодовольному въ своемъ невжеств, или Тому, который имлъ опредленную цль въ жизни и ради нея пренебрегалъ всмъ остальнымъ! Бдная двочка! Упершись лбомъ въ оконную раму и все крпче и крпче сжимая руки, она чувствовала себя такъ, какъ будто въ ней сосредоточились вс скорби міра.

Наконецъ, взглядъ ея упалъ на книги, сложенныя на подоконник, и она стала перелистывать ‘Портретную Галлерею’, но вскор оставила ее и принялась за остальныя книжки. Одна особенно привлекла ея вниманіе, на корешк ея значилось: ‘Сочиненія омы Кемпійскаго’. Она смутно припоминала, что гд-то слышала это имя и потому съ любопытствомъ раскрыла книженку, старую, потертую, съ листами загнутыми во многихъ мстахъ, и, кое-гд, съ подчеркнутыми фразами. Магги стала читать отмченные отрывки: ‘Познай, что любовь къ самому себ вредитъ теб боле всего въ мір… Будешь ли ты искать того или иного, или стремиться туда и сюда ради собственнаго удовольствія, никогда ты не будешь спокоенъ и свободенъ отъ скорби: ибо во всемъ окажется какой-либо недостатокъ и повсюду что-нибудь прогнвитъ тебя… И вверху, и внизу, куда ни обратишь ты взоры, повсюду узришь крестъ: повсюду узришь необходимость имть терпніе, если стремишься ко внутреннему миру и къ внцу въ будущей жизни… Если ты желаешь подняться на высоту, то долженъ мужественно взяться за дло и приложить скиру къ корню дерева, чтобы истребить скрытыя въ теб безмрное себялюбіе и привязанность ко благамъ міра сего. На этомъ грх безпредльнаго себялюбія держится все злое, которое слдуетъ преодолть, какъ скоро побдишь ты этотъ грхъ, то въ душ твоей водворятся великій миръ и покой… Страданія твои незначительны по сравненію со скорбями тхъ, кто страдалъ такъ много, терплъ такія искушенія, скорби и испытанія… Теб слдуетъ припоминать тяжкія горести другихъ, чтобы легче сносить собственныя неудовольствія. И ежели твои бды не покажутся теб малыми, берегись, не собственное ли нетерпніе причиною тому… Благословенны уши, внимающія Божественному голосу, а не нашептыванію міра сего. Благословенны уши, слышащія не т голоса, что раздаются извн, а голосъ истины, живущей въ душ человка и поучающей’…

Странное, неиспытанное чувство благоговнія овладвало Магги, по мр того какъ она читала. Ей представилось будто среди ночи ее разбудила торжественная музыка, напомнившая ей, что другіе бодрствовали, пока она спала. Она читала фразы, отмченныя невдомою рукою, и ей представлялось, будто она слышитъ голосъ, тихо говорящій ей.

‘Что ты смотришь на землю, которая не есть мсто твоего успокоенія? На небесахъ твое вчное жилище, и все земное нужно теб лишь за тмъ, чтобы приближать тебя къ небесному. Все земное преходяще, и ты самъ — въ томъ числ. Берегись, чтобы не прилпиться теб къ земному и тмъ не погубить себя… Если человкъ отдаетъ все свое имущество, то это все равно, что ничто. И если онъ наложитъ на себя тяжелое испытаніе, то этого еще мало. И если онъ усвоитъ всякую премудрость, то далекъ отъ цли. И если велика будетъ его добродтель, и усердіе и благочестіе, то не будетъ онъ совершеннымъ. Одно есть важнйшее. Что же это? Чтобы, отрекшись отъ всего, онъ отрекся и отъ себя, отршился отъ своего я и истребилъ любовь къ себ… Часто повторялъ я теб и скажу снова то же: отвергни себя, пренебреги собою и насладишься миромъ душевнымъ… Тогда отступятъ отъ тебя вс суетныя желанія, скорбныя треволненія, излишнія заботы’.

Магги глубоко вздохнула и отбросила волосы со лба. Такъ вотъ тайна жизни, вотъ высота, которой можно достигнуть безъ всякой вншней помощи! Ей показалось, что она разршила задачу, что вс ея горести происходятъ отъ сосредоточенія мыслей на собственномъ счасть, точно оно составляетъ главную цль жизни всего міра. Въ первый разъ она поняла возможность посмотрть на дло иначе и взглянуть на свою жизнь какъ на незначительную часть управляемаго Богомъ цлаго.

Она съ увлеченіемъ продолжала читать старую книжку и читала, пока не зашло солнце.

Затмъ, когда наступили сумерки, ея живое воображеніе стало рисовать ей картины ея будущаго смиренія и самоотверженія. Въ увлеченіи своимъ открытіемъ она представляла себ, что самоотреченіе дастъ ей то удовлетвореніе, къ которому она стремилась. Ей и въ голову не пришла та истина, что отреченіе всегда остается скорбью, хотя бы эта скорбь и переносилась добровольно. Магги продолжала жаждать счастья и была въ восторг, полагая, что нашла ключъ къ нему. Она не имла понятія о томъ или другомъ направленіи въ богословіи, но голосъ монаха изъ дали среднихъ вковъ глубоко проникъ въ ея юную душу: это былъ голосъ брата, который, много вковъ назадъ, страдалъ, боролся и покорялся подъ тмъ же молчаливымъ, далекимъ небомъ и съ тми-же страстными желаніями, надеждами и скорбями въ сердц.

Руководясь этою книжкою, Магги создала себ правила жизни, которыя поддержали ее въ ту тяжелую пору отрочества, когда она была вполн предоставлена самой себ. Зная ее, мы не удивимся тому, что даже въ самоотреченіе она вкладывала нкоторое преувеличеніе, своеволіе и гордость. Случалось, что поступки, которыми она хотла выразить смиреніе, приводили къ совсмъ инымъ послдствіямъ. Напримръ, она не только ршилась шить блье за плату, чтобы прибавить нчто къ семейнымъ сбереженіямъ, но отправилась сама, ради самоуничиженія, просить работы въ Сентъ Оггсъ, въ магазинъ блья, вмсто того, чтобы постараться достать заказы инымъ путемъ. А упрекъ Тома за такую ненужную выходку она сочла несправедливымъ и даже жестокимъ.

— Я не желаю, чтобы моя сестра длала подобныя вещи!— сказалъ Томъ.— Я самъ позабочусь объ уплат долговъ, безъ того, чтобы теб надо было такъ унижаться.

Эта рчь была внушена не только самоувренностью, но также любовью и мужествомъ, однако, Магги увидла въ ней только мусоръ, не разсмотрвши крупинокъ золота, и приняла выговоръ Тома какъ гоненіе за истину. Въ безсонные часы по ночамъ она размышляла о томъ, что братъ чрезвычайно жестокъ съ нею, хотя она его такъ любитъ, при этомъ, она старалась быть довольной его суровостью и не требовать ничего боле. Вс мы, когда отршаемся отъ эгоизма, любимъ увнчивать себя пальмами мученичества, вмсто того, чтобы итти по крутой тропинк терпимости, справедливости и безпристрастнаго отношенія къ себ.

Виргилій, Эвклидъ и прочіе учебники были отложены въ сторону: Магги отказалась отъ пустой мечты усвоить человческую премудрость. Она стала читать только три книги: Библію, ому Кемпійскаго и ‘Годъ христіанина’. Она такъ жаждала смотрть на жизнь и природу глазами свое новой вры, что не нуждалась въ иной умственной пищ, а швейная работа, которой она занималась, давала ей возможность на свобод предаваться своимъ думамъ.

Прилежно работающая Магги представляла собою картину, пріятную для взора. Несмотря на случайныя вспышки подавляемой страстности, новая внутренняя жизнь просвчивала въ особенно нжномъ и мягкомъ выраженіи лица ея, сіявшаго прелестью цвтущей юности. Ея мать не могла придти въ себя отъ удивленія, что Магги выросла ‘такою доброю’, что эта когда-то упрямая двочка стала такъ покорна, такъ уступчива во всемъ. Отрывая глаза отъ работы, двочка встрчала взглядъ матери, устремленный на нее. Матери начинала нравиться ея высокая, смуглая дочка, какъ единственная вещь въ дом, которую она могла беречь и выставлять на показъ, и Магги, несмотря на свое монашеское отвращеніе къ наружнымъ украшеніямъ, была принуждена позволить матери заплетать свои тяжелыя, черныя косы и располагать ихъ внцомъ на голов, по мод того времени. Впрочемъ, она это длала единственно ради удовольствія г-жи Тулливеръ, упорно отказываясь взглянуть на себя въ зеркало. Г-жа Тулливеръ любила обращать вниманіе мужа на волосы Магги и на ея другія неожиданно открывшіяся достоинства, но онъ всегда рзко отвчалъ:

— Я давно зналъ, какою она будетъ. Это для меня не новость! Но жаль, что она такъ хороша: все равно, выйдетъ Богъ знаетъ за кого.

Тлесныя и душевныя преимущества дочери повергали его въ уныніе. Онъ довольно терпливо слушалъ когда она читала ему отрывки изъ священнаго Писанія или, оставшись съ нимъ вдвоемъ, робко намекала, что иногда изъ горести вытекаетъ благо. Онъ принималъ все это за новое доказательство ея доброты и остре чувствовалъ свое несчастіе, испортившее ея будущность. Въ его душ, полной напряженнаго стремленія къ цли и неудовлетворенной мстительности, не было мста для новыхъ чувствъ, Тулливеръ не нуждался въ духовныхъ утшеніяхъ: ему нужно было избавиться отъ унизительнаго долга и отомстить врагу.

XI.
Пшеница и плевелы.

Гостиная Тулливеровъ выходила однимъ окномъ на рчку, а противуположнымъ — на мельничный дворъ. У этого послдняго окна сидла съ работою Магги, когда увидла, что во дворъ въхалъ Уэкемъ, по обыкновенію на прекрасной вороной лошади, но, противъ обыкновенія, не одинъ. Съ нимъ вмст халъ еще кто-то на хорошенькомъ пони. Магги едва успла догадаться, что это вернулся Филиппъ, какъ они уже очутились противъ окошка, и онъ приподнялъ шляпу, кланяясь ей, а его отецъ, примтивъ это движеніе, строго взглянулъ на нихъ обоихъ.

Магги кинулась прочь отъ окна и унесла свою работу наверхъ. Уэкемъ время отъ времени заходилъ въ домъ и проврялъ отчетность, но Магги чувствовала, что встрча съ Филиппомъ въ присутствіи обоихъ отцовъ не доставитъ ей никакого удовольствія. Можетъ быть, и наступитъ день, когда ей удастся пожать ему руку и сказать, что она помнитъ доброту его къ Тому и все, что онъ говорилъ ей въ былое время, но что дружба между ними невозможна. Магги нисколько не взволновалась, увидя Филиппа: она сохранила къ нему дтскую благодарность и состраданіе, а также память объ его умственномъ превосходств. Въ первыя недли своего одиночества, она постоянно вспоминала его въ ряду людей, отъ которыхъ видла добро, и нердко желала имть его братомъ и наставникомъ, какъ они мечтали въ дтств. Но вс эти желанія она подавляла въ себ, какъ стремленія къ своеволію, сверхъ того, она думала, что заграничная жизнь могла измнить Филиппа, что онъ могъ стать свтскимъ человкомъ и не имть желанія разговаривать съ нею. Увидя его теперь, она нашла, что лицо его очень мало измнилось: оно стало только больше, мужественне, но съ тми же срыми глазами и ребячески-кудрявыми волосами, его фигура попрежнему возбуждала жалость, и, нсколько подумавъ, Магги ршила, что рада была бы потолковать съ нимъ. Можетъ быть, онъ по старому груститъ и нуждается въ ея ласк. Она спросила себя, помнитъ ли онъ, какъ ему нравились ея глаза. При этой мысли Магги взглянула на маленькое квадратное зеркало, обреченное висть стекломъ къ стн, и полу привстала, чтобы повернуть его, но удержалась и взялась за работу, стараясь гнать отъ себя воспоминанія и мысленно твердя отрывки псалмовъ. Наконецъ, Филиппъ и его отецъ прохали мимо оконъ обратно, тогда Магги опять сошла внизъ.

Была середина іюня, и Магги охотно удлиняла ежедневную прогулку, составлявшую ея единственное удовольствіе, но въ этотъ и слдующій день у нея было столько работы, что некогда было гулять, а пришлось только сидть съ шитьемъ у крыльца. Обыкновенно же, когда не было надобности идти въ Сентъ-Оггсъ, она чаще всего гуляла въ мстности за ‘Холмомъ’, незначительнымъ возвышеніемъ, увнчаннымъ деревьями, которое тянулось по ту сторону дороги, проходившей у самыхъ воротъ мельницы. Какъ разъ тамъ, гд эта возвышенность понижалась, ее огибала дорожка, которая вела къ причудливымъ ямамъ и кочкамъ, находившимся за нею. Это были покинутыя каменоломни, уже давно поросшія терновникомъ и деревьями, а мстами и травою. Во дни дтства, Магги очень боялась этого мста, называемаго Краснымъ Оврагомъ, и требовалась вся ея вра въ храбрость Тома, чтобы ршиться сходить туда съ нимъ. Теперь же эта лощина казалась ей очень красивою, особенно лтомъ, двочка усаживалась въ поросшей травою ям, подъ тнью втвистаго ясеня, наклонявшаго надъ нею свои втви, и прислушивалась къ жужжанію наскомыхъ или любовалась лучемъ солнца, проникавшимъ сквозь листву. Въ половин іюня шиповникъ бываетъ въ полномъ цвту, и это обстоятельство тмъ боле побудило Магги направить шаги въ Красный Оврагъ въ первый же разъ, какъ ей выпало свободное время для прогулки.

Она быстро дошла до своего любимаго поворота и спустилась въ оврагъ по узенькой тропинк, змившейся за рядомъ сосенъ, будучи уврена, что никто не встртитъ ее, она сняла шляпу и повсила ее черезъ руку за завязки.

Магги въ эту минуту была въ прекрасномъ настроеніи. Она спокойно наслаждалась свжимъ воздухомъ и видомъ старыхъ сосенъ, причемъ думала, что ихъ поломанные сучья свидтельствуютъ о пережитыхъ буряхъ, и что гибель этихъ сучьевъ дала возможность главнымъ стволамъ вытянуться еще выше. Но пока она глядла вверхъ, передъ нею, на траву, вдругъ легла тнь, она опустила глаза и съ удивленіемъ увидла Филиппа Уэкема, который сначала приподнялъ шляпу, потомъ, густо покраснвъ, подошелъ къ ней и протянулъ руку. Магги тоже вспыхнула отъ удивленія, которое скоро смнилось удовольствіемъ. Она подала ему руку и взглянула ясными глазами на стоявшаго передъ нею горбатаго человчка, вернувшись въ эту минуту къ чувствамъ и воспоминаніямъ дтства. Она заговорила первая.

— Вы испугали меня, — начала она, слегка улыбаясь:— я никогда здсь никого не встрчаю. Какъ вы сюда попали? Вы пришли повидаться со мною?

Невозможно было не замтить, что Магги вновь чувствовала себя ребенкомъ.

— Безъ сомннія, — отвтилъ Филиппъ, все еще смущенный,— мн очень хотлось васъ видть. Вчера я долго ждалъ, на берегу, близъ вашего дома, не выйдете ли вы, но вы не вышли. Сегодня я приходилъ туда же и, когда увидлъ, куда вы направляетесь, то пошелъ за вами вслдъ. Надюсь, что этимъ я не вызвалъ вашего неудовольствія?

— Нтъ,— сказала Магги просто и серьезно и пошла дальше, какъ будто разумлось само собою, что Филиппъ пойдетъ вмст съ нею.— Я очень рада, что вы пришли, потому что желала имть случай поговорить съ вами. Я не забыла, какъ вы были добры къ Тому и ко мн, но я не была уврена, что вы помните о насъ. Съ тхъ поръ мы съ Томомъ перенесли много горя и, вроятно, поэтому съ удовольствіемъ вспоминаемъ о той пор, когда жилось беззаботно.

— Не могу предположить, чтобы вы вспоминали обо мн такъ же часто, какъ я вспоминалъ о васъ,— робко замтилъ Филиппъ.— Знаете, когда я ухалъ, то нарисовалъ васъ въ томъ вид, въ какомъ вы были въ классной въ то утро, когда сказали, что не забудете меня.

Филиппъ вынулъ изъ кармана довольно большую кожаную книжку и раскрылъ ее. Магги увидла себя опирающеюся на столъ двочкою, съ темными кудрями, выбивающимися изъ-за ушей, и устремленнымъ въ пространство страннымъ, мечтательнымъ взоромъ. Это былъ очень хорошій акварельный портретъ.

— О! Боже,— сказала Магги, улыбаясь и красня отъ удовольствія, — какая я была смшная двчонка! Я помню себя съ такими волосами и въ этомъ розовомъ плать. Въ самомъ дл, я была похожа на цыганку… Да и сейчасъ похожа,— прибавила она помолчавъ.— Такая ли я, какою вы ожидали меня видть?

Филиппъ встртился съ нею глазами и молча посмотрлъ на нее, посл чего спокойно отвтилъ.

— Нтъ, Магги.

Оживленіе исчезло съ лица ея, губы слегка дрогнули, рсницы опустились, но она не отвернулась, а Филиппъ продолжалъ глядть на нее.

Наконецъ, онъ медленно проговорилъ:— Вы гораздо лучше, чмъ я могъ ожидать.

— Неужели?— сказала Магги и густо покраснла отъ удовольствія. Она отвернулась и сдлала нсколько шаговъ, глядя себ подъ ноги и точно привыкая къ этой новой для нея мысли.

Отказавшись отъ всякихъ украшеній, никогда не глядя въ зеркало и сравнивая себя съ богатыми, нарядными барышнями, Магги и не воображала чтобы могла производить впечатлніе своей наружностью. Филиппъ не хотлъ прерывать молчанія. Онъ шелъ рядомъ и смотрлъ на нее. Они миновали сосны и дошли до зеленой ложбины, кругомъ обросшей блдно-розовымъ шиповникомъ.

Когда они вышли изъ тни, краска сбжала съ лица Матти, она остановилась и, посмотрвъ на Филиппа, сказала серьезно и печально.

— Мн бы хотлось не прерывать съ вами дружбы… Конечно, въ томъ случа, если бы я имла на это право. Но въ томъ то и бда моя, что мн суждено терять все то, что было мн дорого въ дтств. Старыхъ книгъ уже нтъ, Томъ сталъ совсмъ другимъ, и отецъ — тоже. Это просто смерть! Я должна разставаться со всмъ, что мн нравилось, когда я была ребенкомъ. И съ вами я должна разстаться: мы не должны обращать никакого вниманія другъ на друга. Это именно я хотла вамъ сказать. Мн нужно было объяснить вамъ, что мы съ Томомъ не свободны въ такихъ длахъ и что, если я буду держать себя такъ, какъ будто васъ совсмъ забыла, то, поврьте, причиною тому не зависть, и не гордость, и… никакое дурное чувство.

Магги говорила все съ большею мягкостью и печалью, и глаза ея начали наполняться слезами. Выраженіе скорби на лиц Филиппа сдлало его еще больше похожимъ на того, какимъ онъ былъ въ дтств, и его уродство еще сильне возбудило въ ней жалость.

— Знаю… Понимаю, что вы хотите сказать,— отвтилъ онъ голосомъ, тихимъ отъ унынія.— Знаю, что можетъ разлучить насъ. Но это несправедливо, Магги,— не сердитесь: я такъ привыкъ звать васъ мысленно: Магги — несправедливо жертвовать всмъ ради неразумныхъ предубжденій другихъ людей. Я многимъ готовъ поступиться ради моего отца, но не пожертвую дружбою или какою либо привязанностью въ угоду его желаніямъ, если не считаю его правымъ.

— Не знаю,— задумчиво произнесла Магги.— Часто, когда я бывала недовольна и сердита, мн представлялось, будто я не обязана жертвовать ничмъ, и я додумывалась до того, что вс мои обязанности переставали казаться мн обязательными. Но изъ этого не выходило ничего хорошаго: это — вредное состояніе души. Я уврена, что какъ-бы я ни поступила, я, въ конц концовъ, пожелаю лучше быть лишенной всего на свт, нежели сдлать жизнь моего отца еще боле тяжелою.

— Но неужели его жизнь станетъ боле тяжелою, если мы будемъ видаться время отъ времени?— спросилъ Филиппъ. Онъ хотлъ прибавить что-то еще, но удержался.

— О! Я уврена, что онъ былъ бы недоволенъ. Не спрашивайте, почему,— сказала Магги съ огорченіемъ.— Онъ такъ чувствителенъ къ нкоторымъ вещамъ. Онъ очень несчастливъ.

— Не боле, чмъ я,— горячо возразилъ Филиппъ.— Я тоже несчастливъ.

— Почему?— тихо спросила Магги.— Впрочемъ… мн нечего спрашивать… Но мн очень, очень жаль!

Филиппъ двинулся дальше, какъ-будто у него не хватило терпнія стоять на мст, и они вышли изъ ложбины, молча пробираясь между деревьями и кустами. Посл послднихъ словъ Филиппа, Магги не могла настаивать на томъ, чтобы немедленно съ нимъ разстаться.

— Я стала гораздо счастливе, съ тхъ поръ какъ перестала думать обо всемъ веселомъ и пріятномъ и негодовать на то, что все выходитъ не по моему. Духъ нашъ гораздо свободне, когда мы- отршаемся отъ всякихъ желаній.

— Но я не могу отршиться отъ желаній,— съ нетерпніемъ возразилъ Филиппъ.— Я думаю, что, пока мы живы, мы не можемъ перестать стремиться и желать. Есть вещи, которыя такъ хороши и прекрасны, что невозможно не стремиться къ нимъ. Не имя ихъ, мы не можемъ быть удовлетворены, пока наши вс чувства не замрутъ. Меня приводятъ въ восторгъ прекрасныя картины. Я пламенно желаю умть писать такія же. Я стараюсь, какъ могу, но не могу добиться того, чего хочу. Это мн больно, и всегда будетъ больно, пока мои чувства не притупятся, какъ зрніе у стариковъ. Есть еще многое, чего я желаю,— многое, что дано другимъ и никогда не дастся мн. Въ моей жизни никогда не будетъ ничего великаго или прекраснаго. Лучше бы мн не жить.

— Ахъ, Филиппъ!— сказала Магги.— Я желала бы, чтобы ваши чувства измнились.

Но въ сердце ея какъ бы перешла часть неудовлетворенности Филиппа.

— Когда такъ,— сказалъ онъ, быстро обернувшись и съ мольбою устремивъ на нее свои срые глаза,— я не буду роптать на жизнь, если вы позволите мн иногда видаться съ вами. У меня нтъ друга, съ которымъ я былъ бы откровененъ, нтъ никого, кому я былъ бы нуженъ, и если бы я могъ изрдка видать васъ, говорить съ вами и думать, что вы не совсмъ ко мн безучастны, что мы всегда будемъ друзьями и рады помочь другъ другу, тогда я, пожалуй, былъ бы въ состояніи даже радоваться жизни.

— Но какъ могу я видть васъ, Филиппъ?— сказала Магги, уже колеблясь. (Неужели она можетъ ему быть полезна? Было бы жестоко проститься сегодня съ нимъ навсегда. Наконецъ, вотъ новая забота, которая внесла бы разнообразіе въ ея жизнь).

— Не позволите ли вы мн ходить иногда сюда и гулять съ вами? Съ меня довольно хоть раза или двухъ въ мсяцъ. Это не нарушитъ ни чьего благополучія и скраситъ мою жизнь. Кром того,— прибавилъ Филиппъ, безсознательно хитря, — если существуетъ вражда между близкими намъ людьми, мы тмъ боле должны стараться искупать ее нашею дружбою. Я хочу сказать, что наше вліяніе можетъ, съ обихъ сторонъ, привести къ исцленію ранъ, нанесенныхъ въ прошломъ. И не думаю, чтобы мой отецъ питалъ враждебное чувство: онъ, кажется, доказалъ противное.

Магги медленно покачала головою и молчала подъ гнетомъ противорчивыхъ мыслей. Съ одной стороны дружба съ Филиппомъ казалась ей чмъ то хорошимъ, такъ какъ она надялась помочь ему достигнуть такого же душевнаго покоя, какой нашла сама, съ другой стороны, она понимала, что эта дружба требовала тайны и принуждала ее къ скрытности и притворству.

— Не могу сказать вамъ ни да, ни нтъ, — наконецъ проговорила она.— Я должна подумать, иначе приду къ неправильному ршенію.

— Такъ нельзя ли мн придти завтра… послзавтра, или… на той недл?

— Я думаю, что лучше напишу, — сказала Магги, опять колеблясь.— Я бываю иногда въ Сентъ-Оггс и могу опустить письмо.

— О нтъ,— живо возразилъ Филиппъ,— это не годится. Письмо можетъ попасться отцу и… хотя онъ не иметъ вражды, но иначе смотритъ на вещи, чмъ я: онъ очень цнитъ богатство и положеніе въ свт. Пожалуйста, позвольте мн придти сюда еще разъ. Скажите мн, когда вы будете здсь, а если не можете сказать, то я стану приходить сюда до тхъ поръ, пока не встрчу васъ.

— Такъ пусть такъ и будетъ,— отвтила Магги,— потому что я не могу назначить вамъ дня.

Магги почувствовала большое облегченіе, отсрочивши свое ршеніе. Теперь она свободно могла наслаждаться бесдою. Она подумала даже, что должна побыть подольше, такъ какъ въ слдующій разъ ей придется огорчить Филиппа.

— Мн кажется такъ странно, — сказала она съ улыбкою,— что мы теперь идемъ и болтаемъ, какъ будто разстались только вчера. А между тмъ, мы оба должны были очень измниться за пять-то лтъ. Какъ это вы догадались, что я — все та-же Магги? Я совсмъ не была уврена, что вы не стали другимъ. Я знаю, вы такъ умны и такъ многое могли увидать и узнать за это время, что я не удивилась бы, если бы вы на меня теперь и смотрть не захотли!

— Я былъ твердо увренъ, что вы всегда останетесь та же, когда бы я васъ ни встртилъ, — сказалъ Филиппъ, — т. е. та-же во всемъ, за что вы мн нравились больше всхъ. Я не умю объяснить этого, да и думаю, что вообще то, что производитъ на насъ наиболе сильное впечатлніе, не поддается объясненіямъ. Величайшій изъ художниковъ только разъ изобразилъ воистину божественнаго Младенца и не умлъ бы объяснить, какъ онъ сдлалъ это, и мы не знаемъ почему мы чувствуемъ Его божественность. Думаю, что многое въ человческой природ объяснено быть не можетъ. Нкоторые музыкальные мотивы дйствуютъ на меня необыкновенно сильно: подъ ихъ впечатлніемъ вся душа моя мняется и, если бы ихъ вліяніе было длительнымъ, я, пожалуй, оказался бы способнымъ на геройство.

— Ахъ, относительно музыки я съ вами согласна! Я сама испытываю то-же!— сказала Магги, сжимая руки съ прежнею стремительностью,— По крайней мр, такъ бывало прежде,— прибавила она боле грустно,— когда случалось ее слушать, теперь же вовсе не приходится, кром церковнаго органа.

— А вамъ хочется музыки, Магги?— спросилъ Филиппъ, глядя на нее съ любовью и состраданіемъ.— Ахъ, ничего-то у васъ нтъ, что краситъ жизнь! Много ли у васъ книгъ? Вы такъ любили читать, когда были ребенкомъ!

Они вернулись къ ложбин, обросшей шиповникомъ, и оба остановились, любуясь прелестью свтлорозовыхъ цвтовъ при волшебномъ вечернемъ освщеніи.

— Нтъ, я оставила книги, — сказала Магги спокойно,— за исключеніемъ очень, очень немногихъ.

Филиппъ вытащилъ изъ кармана небольшую книжку, посмотрлъ на корешокъ и сказалъ:

— Ахъ, это второй томъ, къ сожалнію! А то вы могли бы взять съ собою. Я ношу ее съ собою въ карман, потому что изучаю въ ней одну сцену для картины.

Магги тоже посмотрла на корешокъ и увидла заглавіе: оно воскресило въ ней полузабытыя воспоминанія.

— ‘Пиратъ’,— сказала она и взяла книгу изъ рукъ Филиппа.— Ахъ! Я начала ее когда-то читать и до конца мн прочесть не удалось. Но я долгое время не могла выкинуть изъ головы Шотландскіе острова — мн казалось, я чувствую втеръ, дующій на меня съ моря. Интересно, чмъ кончается эта исторія?

Магги говорила быстро, и глаза ея сверкали.

— Возьмите эту книжку, Магги, съ собою,— оказалъ Филиппъ, глядя на нее съ восхищеніемъ.— Она мн сейчасъ не нужна: лучше я нарисую васъ подъ соснами, при вечернемъ освщеніи.

Изъ всей его рчи Магги не слыхала ни слова, она раскрыла книжку и углубилась въ нее. Но вдругъ она ее захлопнула и отдала Филиппу, тряхнувъ головою, какъ бы отгоняя отъ себя нчто.

— Оставьте ее у себя, Магги,— умоляюще сказалъ Филиппъ,— она доставитъ вамъ удовольствіе.

— Нтъ, спасибо,— сказала Магги, отодвинувъ ее рукою, и пошла дальше.— Это заставило бы меня опять полюбить все земное, какъ я любила раньше, это внушило бы мн желаніе многое увидть и узнать, внушило бы стремленіе къ боле полной жизни.

— Но ваша судьба можетъ измниться, зачмъ же обрекать себя на душевный голодъ? Въ поэзіи, искусств и знаніи нтъ ничего гршнаго или нечестнаго.

— Но не для меня, не для меня!— сказала Магги, ускоряя шаги.— Потому что я захотла бы слишкомъ многаго. Я должна ждать: земная жизнь, вдь, не очень продолжительна.

— Не убгайте же, не простившись со мною,— сказалъ Филиппъ, когда они дошли до группы сосенъ, и она молча продолжала итти впередъ.

— Вдь, мн не слдуетъ итти за вами дальше. Какъ вы думаете?

— Да, да, я забыла. Ну, прощайте!— сказала Магги, останавливаясь и протягивая ему руку. При этомъ ей опять стало жалко Филиппа, нсколько минутъ они простояли молча, не разнимая рукъ, наконецъ, она отняла руку и сказала:— ‘я очень благодарна вамъ за память въ теченіе столькихъ лтъ. Очень пріятно, когда насъ любятъ. Какъ удивительно и прекрасно, что Богъ создалъ ваше сердце способнымъ хранить память о смшной, маленькой двочк, которую вы знали всего нсколько недль! Я помню, какъ я вамъ сказала, что вы, кажется, любите меня больше нежели Томъ.

— Ахъ, Магги,— отвтилъ Филиппъ съ нкоторою грустью,— вы никогда не будете любить меня такъ, какъ любите вашего брата!

— Можетъ быть и не буду,— просто отвтила Магги,— но знаете: вдь, первое, что я помню за всю мою жизнь, это то, что я стою съ Томомъ на берегу Флоссы, и онъ держитъ меня за руку. Но я никогда не забуду васъ, хотя мы и не должны встрчаться.

— Не говорите этого, Магги, — сказалъ Филиппъ. Если я пять лтъ помнилъ маленькую двочку, неужели я не заслужилъ хоть маленькаго мстечка въ ея памяти? Вамъ бы не слдовало окончательно удаляться отъ меня.

— Да, если бы я была свободна!— сказала Магги.— Но я не свободна и должна покоряться.— Она поколебалась съ минуту и затмъ прибавила: — и я хотла сказать вамъ, что по отношенію къ моему брату вамъ лучше ограничиться только поклонами. Онъ разъ мн запретилъ говорить съ вами и никогда не мняетъ своихъ ршеній… О, Боже! солнце уже сло! Я запоздала. Прощайте.

Она подала ему руку еще разъ.

— Я буду приходить сюда какъ можно чаще, пока не встрчу васъ опять, Магги. Пожалйте же и меня, а не только другихъ.

— Да, да! Я жалю!— сказала Магги, спша уйти, и исчезая за послднею сосной.

Когда Магги пришла домой, въ ней уже начиналась внутренняя борьба: Филиппъ же унесъ съ собою только воспоминаніе и надежду. Онъ былъ увренъ, что встрчи съ Магги дадутъ ему возможность быть ей полезнымъ. Ему было жаль, что ея умъ осужденъ заглохнуть отъ недостатка пищи, какъ засыхаетъ молодое деревцо въ лсу, если ему не хватаетъ свта и простора. Онъ надялся помшать этому, убдивши ее отказаться отъ ея системы самоотреченія. Онъ хотлъ стать ея ангеломъ-хранителемъ и сдлать для нея все, что только будетъ въ силахъ.

XII.
Знакомство тети Глеггъ съ Бобомъ.

Тогда какъ для Магги вся жизненная борьба сосредоточивалась внутри ея души, для Тома ареною борьбы былъ вншній міръ. Этотъ юноша умлъ хотть и достигать. Если успхи его въ классическихъ языкахъ были слабоваты, то, вдь, онъ никогда не мечталъ о совершенств въ этой области, за то теперь вся его воля была направлена къ такой цли, достиженіе которой онъ самъ считалъ весьма желательнымъ, почему и стремился къ ней неуклонно. Дядя Динъ, который наблюдалъ за нимъ внимательно, вскор замтилъ, что племянникъ старается не на шутку, и общалъ ему повышеніе. Случалось, что онъ присылалъ за нимъ посл обда и посвящалъ свой часъ послобденнаго отдыха бесд съ нимъ о разныхъ предметахъ ввоза и вывоза. Такіе разговоры бывали не безполезны для Тома. На второй годъ, его жалованье было увеличено, но все, кром платы за обдъ и платье, отправлялось домой, въ жестяную копилку, онъ даже избгалъ близости съ товарищами, чтобы они не ввели его въ расходъ. Томъ вовсе не отличался наклонностью къ самоограниченію: напротивъ, онъ очень любилъ удовольствія и радъ былъ бы щегольнуть передъ всми щедростью и нарядомъ, такъ чтобы возбуждать всеобщій восторгъ, онъ даже ршилъ непремнно достигнуть этого современемъ, но его практическая сметка подсказывала ему, что путь къ этой возможности состоитъ пока въ труд и лишеніяхъ, такъ какъ прежде всего необходимо было выплатить долги отца. Всецло проникшись этою мыслью, онъ сталъ трудиться неустанно. Вполн сочувствовать отцу въ вопрос о долгахъ его побуждала семейная гордость, она же была причиною того, что онъ старался во всемъ быть примрнымъ сыномъ, но чмъ опытне онъ становился, тмъ чаще въ душ осуждалъ отца за его опрометчивость и неблагоразуміе въ прошломъ. Характеры и настроенія ихъ были совершенно различны, и лицо Тома почти не прояснялось въ т часы, когда онъ бывалъ дома. Магги просто его боялась, хотя и старалась побороть этотъ страхъ.

Чмъ ясне высказывалось полное несходство Тома съ отцомъ, тмъ боле симпатизировала ему родня матери. Г-жа Пуллетъ одобряла его сходство съ семьею Додсоновъ. Дядя Глеггъ, который обратилъ на него вниманіе еще со времени бесды передъ аукціономъ, наслушавшись похвальныхъ отзывовъ отъ дядя Дина, начиналъ чувствовать къ нему склонность и желаніе когда нибудь, при случа, оказать ему не особенно убыточную помощь. Супруга его на это замчала, что не иметъ обыкновенія хвастать заране, но что въ нужною минуту видно будетъ, кто уметъ оказать поддержку. Дядя Пуллетъ выражалъ мнніе, что когда юноша стоитъ на хорошей дорог, то самое лучшее — не мшать ему.

Тмъ временемъ, Томъ вовсе не выражалъ стремленія искать чьей нибудь поддержки, хотя ему пріятны были привтливые взгляды дяди Глегга и его приглашенія придти пообдать. Онъ, впрочемъ, отклонялъ ихъ подъ тмъ предлогомъ, что его занятія могутъ помшать ему во время явиться къ обду. Но наступило время, когда Тому пришлось таки подвергнуть испытанію благосклонность дяди Глегга.

Разнощикъ Бобъ Джакинъ, который рдко проходилъ мимо мельницы, чтобы не навстить Тома и Магги, разъ подстерегъ его на мосту по дорог изъ С.-Оггса домой и вступилъ съ нимъ въ дловой разговоръ. Онъ предложилъ ему тоже пуститься въ торговлю. Томъ заинтересовался этимъ предложеніемъ. Онъ былъ очень радъ такимъ путемъ умножить свои сбереженія и тотчасъ ршилъ, что ради этой цли возьметъ у отца часть скопленныхъ денегъ.

Въ тотъ же вечеръ, сидя съ отцомъ у камина, Томъ осторожно заговорилъ о своемъ план, но Тулливеръ высказалъ столько нежеланія и боязни, что сынъ не ршился настаивать. Къ кому же оставалось обратиться? Тутъ ему пришла на память привтливость дяди Глегга, и въ душ возникла надежда получить отъ него заимообразно рублей двсти, — процентовъ за пять. Какой же могъ быть при этомъ для дяди рискъ? Поэтому, на другой день, когда Бобъ пришелъ къ нему на верфь за отвтомъ, Томъ предложилъ ему вмст сходить къ дяд Глеггу за деньгами, такъ какъ одинъ онъ не отваживался на такой подвигъ.

Въ послобденный часъ жаркаго августовскаго дня г. Глеггъ пересчитывалъ яблоки у себя въ саду, чтобы убдиться, что число ихъ не уменьшилось со вчерашняго дня, и неожиданно увидлъ передъ собою Тома въ сопровожденіи какого-то подозрительнаго парня съ узломъ на спин и большой безобразной собаки съ намордникомъ, глядвшей исподлобья съ такимъ равнодушіемъ, за которымъ могли скрываться самыя враждебныя намренія. Хорошо разсмотрвши все это сквозь очки, г. Глеггъ испугался.

— Эй, эй! уберите вашу собаку!— закричалъ онъ, выхвативши изъ земли колъ и поднявъ его передъ собою ради защиты.

— Пошелъ вонъ, Мумисъ!— сказалъ Бобъ, толкнувши пса ногою.— Онъ смиренъ, какъ ягненокъ!— прибавилъ онъ, между тмъ какъ Мумисъ, въ подтвержденіе этой рекомендаціи, зарычалъ, прячась за своего хозяина.

— Что это значитъ, Томъ?— спросилъ дядя.— Ты, можетъ быть, принесъ извстія о подлецахъ, которые вырубаютъ у меня деревья?

— Нтъ, дядя, — отвтилъ Томъ.— Я пришелъ по собственному длу.

— Прекрасно… Но при чемъ же тутъ эта собака?—

— Собака, баринъ, моя, — проворно отвтилъ Бобъ. И это я предлагаю г-ну Тому дльце, потому. что мы съ нимъ пріятели съ самаго дтства. И когда мн везетъ, я желаю, чтобы г-ну Тому везло тоже. И это срамъ и скандалъ, что ему за товаръ могло бы очиститься десять-двнадцать процентовъ прибыли, а онъ не можетъ сдлать дла за недостаткомъ денегъ. И главное — мелкая галантерея! Мста занимаетъ мало, всмъ нужна и нравится! И я похалъ бы въ Лесхамъ закупить для себя и, кстати, для г-на Тома. А тутъ есть одинъ прикащикъ, мой знакомый, Солтъ по фамиліи,— мозговитый парень… Если не врите, могу свести васъ къ нему.

Дядя Глеггъ даже ротъ разинулъ. ‘Онъ посмотрлъ на Боба поверхъ очковъ, потомъ сквозь очки, потомъ опять поверхъ очковъ, между тмъ какъ Томъ проклиналъ болтливость Боба, которая даже начинала казаться ему неприличною въ эту минуту, когда кром него былъ еще посторонній слушатель.

— Ты, кажется, малый не промахъ!— произнесъ, наконецъ, г. Глеггъ.

— Врно, баринъ, врно!— отвтилъ Бобъ, кивая головою.— Мыслей у меня въ голов — что въ сыр червей! Если бы у меня не было Мумиса, которому я все выкладываю, у меня голова бы лопнула. Можетъ быть, это оттого, что я мало былъ въ школ. Всегда за это ругаю мать! ‘Чего’, говорю, ‘ты меня не учила. Я теперь книжки читалъ бы для забавы, голов-то прохладне было бы’. Господи! ей теперь славно живется, старух-то моей. Хлбъ, картофель — каждый день! Потому что у меня столько денегъ, что нужно жену взять, чтобъ ихъ тратить. Только съ женою хлопотъ много, да еще, пожалуй, Мумисъ ее не взлюбитъ.

Дядя Глеггъ началъ находить Боба забавнымъ.

— Ну, — сказалъ онъ, — денегъ ты и сейчасъ тратишь не мало: одинъ твой песъ, врно, стъ за двоихъ. Какое же у тебя дло, Томъ? Хочешь попросить денегъ на эту спекуляцію? А твои-то гд же? Неужели вс тратишь?

— Нтъ, дядя, — сказалъ Томъ, красня,— но папа не хочетъ рисковать ими, а мн неловко настаивать. Будь у меня возможность достать рублей двсти-триста, я далъ бы за нихъ пять процентовъ, а потомъ у меня составился бы собственный капиталецъ, и я сталъ бы обходиться безъ кредита.

— Да, да…— сказалъ Глеггъ тономъ одобренія.— Недурная мысль, и я теб не отказываю. Но не мшало бы мн видть этого… Солта. И этотъ… твой пріятель предлагаетъ закупить для тебя товаръ? Найдете вы кого нибудь, кто бы за васъ поручился, если деньги будутъ даны вамъ въ руки?— прибавилъ осторожный старикъ, глядя поверхъ очковъ на Боба.

— Я не нахожу этого нужнымъ, дядя, — сказалъ Томъ.— По крайней мр, для меня это не нужно: я хорошо знаю Боба, но, можетъ быть, вы не поврите ему безъ поручителя?

— Сколько же процентовъ вы отчисляете себ?— спросилъ г. Глеггъ у Боба.— Вдь невозможно же предположить, чтобы вы хлопотали даромъ, да я этого и не одобряю.

Хитрый Бобъ сразу понялъ, что слдуетъ отвтить.

— Ну, какъ же, баринъ!— сказалъ онъ.— Вдь, если я много куплю, то меня сочтутъ богатымъ и въ другой разъ больше отпустятъ въ кредитъ, понимаете? А это мн выгодно, вотъ что!

— Другъ мой, — сказалъ строгій голосъ изъ отвореннаго окна,— что же ты не идешь пить чай? Или ты до тхъ поръ будешь толковать съ разнощиками, пока тебя не убьютъ среди благо дня?

— Убьютъ?— повторилъ г. Глеггъ.— Душа моя, что ты говоришь! Тутъ пришелъ племянникъ Томъ но Длу.

— Да, убьютъ! Давно-ли тутъ судили разнощика, который пришибъ молодую женщину, укралъ у нея наперстокъ, а тло бросилъ въ канаву?

— Да нтъ же!— успокоительно отвтилъ г. Глеггъ.— Все это совсмъ не такъ было, и убилъ-то совсмъ не разнощикъ!

— Да ты вчно мн во всемъ противорчишь! И если племянникъ пришелъ по длу, то приличне, было бы ввести его въ домъ и говорить при мн, чмъ все скрытничать и шептаться по угламъ.

— Хорошо, хорошо!— отвтилъ г. Глеггъ.— Мы сейчасъ войдемъ.

— А вы, любезный, можете итти,— громогласно обратилась г-жа Глеггъ къ Бобу,— Мн ничего не нужно, да я и не покупаю у разнощиковъ. Не забудьте затворить за собою калитку!

— Погоди, не спши!— возразилъ г. Глеггъ.— Я еще не кончилъ съ этимъ человкомъ. Войди въ домъ, Томъ,— прибавилъ онъ и самъ подошелъ къ окошку.

— Если ты намренъ пустить въ домъ этого человка съ его собакой и испачкать мн вс ковры, — зловщимъ тономъ начала г-жа Глеггъ, — то могъ бы хоть предупредить меня.

— Не безпокойтесь, сударыня,— сказалъ Бобъ, снимая фуражку. Онъ сразу смекнулъ, что эту даму обойти не легко, но тмъ забавне ему показалось сдлать это, и онъ ршилъ не пожалть трудовъ.— Мы съ Мумисомъ останемся на площадк. Мумисъ такъ понимаетъ публику, такъ понимаетъ — ахъ! Его никакъ не натравишь на настоящую барыню. И какъ онъ чуетъ, которая красивая,— сказать хоть, какъ вы! Господи!— прибавилъ Бобъ, складывая свой узелъ на землю.— Господи, какая жалость, что такая барыня не покупаетъ у разнощиковъ вмсто того, чтобы ходить по этимъ новымъ лавкамъ, гд по пяти прикащиковъ выжимаютъ себ обдъ изъ одного куска коленкора, и ясно, что запрашиваютъ втридорога!.. Но вы, сударыня, конечно, лучше меня изволите знать… Вы насквозь видите прикащиковъ, имъ васъ не надуть!

— Да и разнощикамъ тоже!— подтвердила госпожа Глеггъ, давая понять, что льстивыя рчи Боба не производятъ на нее никакого впечатлнія, между тмъ какъ мужъ ея, стоя позади и заложивъ руки въ карманы, щурился, съ удовольствіемъ предвкушая пораженіе жены своей.

— Еще бы, сударыня! Вы, небось, у сколькихъ разнощиковъ покупали, когда были двицей, прежде чмъ барину-то посчастливилось жениться на васъ! Я знаю, гд вы жили… Сколько разъ и домъ видалъ!.. Около Дарлеева помстья, каменный домъ съ террасой…

— И въ самомъ дл!— сказала г-жа Глеггъ, наливая чай.— Такъ вы знаете мою семью!.. Не родня ли вы тому кривому разнощику, что торговалъ полотномъ?

— Вотъ видите!— уклончиво отвтилъ Бобъ.— Я ужъ знаю, что вы всего выгодне покупали у разнощиковъ! Истинная правда, что и кривой разнощикъ лучше зрячаго лавочника. Боже ты мой! Кабы мн зайти въ такой каменный домъ, да къ такимъ двицамъ! Ужъ стоило бы узелъ развязать! А теперь продаешь только бднымъ, да еще — горничнымъ. Что теперь за ситцы! Сами знаете, сударыня. Не чета тмъ, что вы, бывало, носили. Дрянь, одна дрянь теперь! Взглянуть не захотите! Для васъ требуется первый сортъ…

— Да,— отозвалась г-жа Глеггъ,— получше сорта, чмъ у васъ найдется. У васъ только одно нахальство перваго сорта, я вижу!

— Правильно!— отвтилъ Бобъ.— Мой товаръ не для васъ. Куда ужъ намъ! Бремена не т: даютъ дешево! Гд небольшой бракъ — его и не видать, а ужъ богатые брезгуютъ, имъ и не показывай! Какъ будто не все равно, коли не видно! А только я не нахальный, это вы — зря. Я и узла при васъ не развяжу: ужъ знаю — не того сорта!

— А что у тебя тамъ за добро?— спросила госпожа Глеггъ.— Ситцы? Платки?

— Всего найдется, сударыня, всего найдется. Только сортъ не тотъ, не стоитъ и слова терять. Я здсь — по длу г. Тома, а не по собственному. Что жъ мн отнимать время ради моего товара?

— Какое же это дло?— спросила г-жа Глеггъ, которой любопытно было посмотрть товаръ, но поневол приходилось сначала разузнать объ одномъ, а потомъ уже приняться за другое.

— У племянника есть планъ, и недурной, — отвтилъ дядя Глеггъ.— Придумалъ, какъ нажить деньгу! Не дурно, э?

— Надюсь только, что это не такой планъ, ради котораго за него должны будутъ хлопотать родные? Ныншняя молодежь это любитъ. И причемъ же тутъ этотъ разнощикъ? Что жъ ты молчишь, Томъ? Не можешь разв объяснить все тетк, какъ слдуетъ племяннику?

— Разнощика этого зовутъ Бобъ Джакинъ, тетя,— отвтилъ Томъ, преодолвая раздраженіе, которое всегда вызывалъ въ немъ голосъ тетки Глеггъ.— Я его знаю съ дтства: онъ — славный парень и радъ услужить мн. Самъ онъ иногда закупаетъ мелочь и посылаетъ ее на корабляхъ для продажи заграницею. Мн бы хотлось этимъ же способомъ нажить немного денегъ. Такимъ образомъ получается хорошій барышъ.

— Хорошій барышъ?— переспросила г-жа Глеггъ съ одушевленіемъ.— А что значитъ, по твоему, хорошій барышъ?

— Десять или двнадцать процентовъ, — отвтилъ Бобъ, — за покрытіемъ всхъ расходовъ.

— Почему же мн до сихъ поръ это не было извстно?— съ упрекомъ обратилась тетка къ мужу.— Ты всегда меня уврялъ, что нельзя получить больше пяти!

— Ахъ, вздоръ какой, моя милая!— отвтилъ г. Глеггъ.— Не заводить же теб торговлю! А подъ закладную больше пяти не возьмешь.

— Я могу добыть вамъ барышъ, сударыня, — вмшался Бобъ,— и съ удовольствіемъ, если угодно рискнуть. А то одолжите денегъ г-ну Тому: онъ дастъ вамъ процентиковъ шесть-семь, да и ему кое-что останется, такая добрая госпожа рада будетъ помочь племяннику, да и себя не обидть.

— Что скажешь?— спросилъ г. Глеггъ.— Я думаю, что наведу справки, а потомъ, если все врно, то дамъ Тому кое-что, подъ проценты разумется, да и у тебя не найдется-ли деньжонокъ гд-нибудь въ старыхъ чулкахъ…

— Что съ тобою? Ты черезъ-чуръ далеко заходишь! Скоро ты объявишь всмъ ворамъ, гд у меня деньги, чтобы они пришли и обобрали меня!

— Ну, ну… Такъ я говорю, что если дашь рублей двсти, да я дамъ, то для почина оно ничего. А, Томъ?

— Надюсь, ты не разсчитываешь на меня?— возразила ему жена.— Чужими деньгами распоряжаться легко.

— Прекрасно,— отвтилъ г. Глеггъ съ нкоторымъ пренебреженіемъ.— Въ такомъ случа обойдемся безъ тебя. Я схожу съ вами къ этому Солту — сказалъ онъ, обращаясь къ Бобу.

— Теперь ты впадаешь въ другую крайность,— сказала г-жа Глеггъ,— ты желаешь исключить меня изъ предпріятія моего родного племянника. Я, вдь, не отказываюсь дать ему денегъ, хотя не общаю непремнно двсти рублей, какъ ты совершенно напрасно поспшилъ общать за меня. Но когда-нибудь онъ пойметъ, что его тетка не имла права рисковать деньгами, которыя скопила для него-же, пока не убдилась, что эти деньги не пропадутъ.

— Да, такой рискъ не дуренъ!— сказалъ г. Глеггъ, лукаво подмигивая Тому, который не могъ сдержать улыбки. Но Бобъ вступился за обиженную даму.

— Да, барыня!— сказалъ онъ съ восхищеніемъ.— Вы умете дла длать! Вы сначала посмотрите, какъ идетъ дло, а потомъ ужъ и свои денежки вложите! Господи, какъ хорошо имть добрую родню! У меня для почина былъ только собственный умъ: я потушилъ пожаръ.на маслобойк и получилъ десять золотыхъ. Потомъ эти золотые росли да росли, и теперь у меня триста рублей въ оборот, кром того, что даю матери на хорошую жизнь. Я бы и больше добывалъ, да только ужъ больно мягокъ съ женщинами: не могу не уступить имъ, да и только! Вотъ хоть на этомъ узл: всякій взялъ бы хорошій барышъ, а мн дай Богъ продать, за что купилъ!

— Есть у васъ тюль?— спросила г-жа Глеггъ покровительственнымъ тономъ, вставая изъ за стола и складывая салфетку.

— Ахъ, сударыня, есть, но только такой, что не стоитъ вамъ и показывать. Я не ршусь: это будетъ просто дерзко.

— Все-таки покажите,— столь-же покровительственно сказала г-жа Глеггъ.

— Нтъ, сударыня, я знаю свое мсто, — отнкивался Бобъ и поднялъ свой узелъ на плечо.— Я не хочу срамиться передъ такою госпожею. Товаръ теперь уже не тотъ, что въ прежнее время, и вы тотчасъ замтили-бы это. Я къ вашимъ услугамъ, баринъ, если вамъ угодно, чтобы я проводилъ васъ къ Солту.

— Все въ свое время, — сказалъ г. Глеггъ.— Тебя не ждутъ на верфи, Томъ?

— Нтъ, дядя: вмсто себя я оставилъ товарища.

— Развяжите-же узелъ и покажите товаръ!— сказала г-жа Глеггъ, придвигая стулъ къ окну и съ достоинствомъ усаживаясь.

— И не приказывайте, сударыня!— умоляюще возразилъ Бобъ.

— Безъ отговорокъ!— строго произнесла г-жа Глеггъ.— Длайте, что вамъ говорятъ!

Въ конц концовъ, посл многихъ отговорокъ, узелъ былъ развязанъ, и тутъ краснорчіе Боба превзошло всякія описанія. Дло кончилось тмъ, что г-жа Глеггъ набрала всякаго товару, заплатила дороже, чмъ разсчитывала, и, при всемъ томъ, ни разу не разсердилась! Наконецъ Бобъ связалъ узелъ и опять предложилъ проводить г-на Глегга къ Солту.

— Подожди, пожалуйста, — сказала тетя Глеггъ, когда мужъ взялся уже за шляпу.— Ты никогда не даешь мн договорить. Какъ будто я моему племяннику не тетка и не коплю для него денегъ!

— Ну говори же! въ чемъ же дло?— поспшно спросилъ г. Глеггъ.

— Въ томъ, что я не желаю, чтобы все происходило помимо меня. Я, можетъ быть, и дамъ двсти рублей, если узнаю, что дло это врное. И если такъ, Томъ,— продолжала она, обращаясь къ племяннику,— помни это всегда и будь благодаренъ. Я, конечно, возьму съ тебя проценты: я не одобряю подарковъ. У насъ въ семь никто не былъ падокъ на даровщинку.

— Благодарю васъ, тетя,— отвтилъ Томъ не безъ гордости:— я самъ предпочитаю взять эти деньги лишь заимообразно.

— Очень хорошо: это — въ Додсоновскомъ дух,— заключила г-жа Глеггъ и встала, находя, что больше говорить не о чемъ.

Мозговитый парень Солтъ отыскался въ клубахъ табачнаго дыма, въ трактир ‘Якорь’, и знакомство съ нимъ настолько удовлетворило г-на Глегга, что Бобу были вручены двсти рублей, къ которымъ тетя Глеггъ, съ своей стороны, прибавила столько же. Посл первой удачной спекуляціи Томъ не бросилъ этого способа добывать деньги и по прошествіи нкотораго времени уже обладалъ небольшимъ капитальцемъ, о которомъ, однако, не говорилъ отцу, отчасти изъ желанія сдлать ему сюрпризъ. Онъ не понималъ, что полезне-было бы тотчасъ облегчить душевное состояніе старика надеждою и избжать потрясенія слишкомъ внезапною радостью.

Когда Магги въ первый разъ встртилась съ Филиппомъ, у Тома уже была тысяча пять сотъ рублей собственныхъ денегъ. И пока они при свт заката гуляли по Красному Оврагу, Томъ, при свт того же заката, халъ верхомъ въ Лесхамъ, гордясь даннымъ ему порученіемъ: сдлать закупки для фирмы Геста и Коми, и мечтая о томъ, какъ черезъ годъ его богатство удвоится и дастъ возможность расплатиться съ заимодавцами отца, что и ему создастъ хорошую репутацію. А разв онъ ея не стоилъ? Онъ былъ вполн увренъ, что да.

XIII.
Всы колеблются.

Мы сказали, что когда Магги шла домой изъ Краснаго Оврага, то въ душ у нея начиналась борьба. Въ чемъ эта борьба состояла, понятно само собою. Ей вдругъ предлагались книги, бесды, дружба, всти изъ того міра, отъ котораго она была отрзана, кром того, Филиппъ, дйствительно, заслуживалъ сожалнія, и въ ея дружб съ нимъ не было ничего предосудительнаго. Что же тутъ было дурного? Но въ душ ея не умолкалъ голосъ, твердившій ей, что она утратитъ ясность и простоту своей жизни, какъ скоро допуститъ лицемріе и скрытность. Послдній голосъ взялъ верхъ, и черезъ недлю она пошла въ Красный Оврагъ съ твердымъ намреніемъ навсегда проститься съ Филиппомъ. При всемъ томъ, ее радовала предстоящая прогулка съ нимъ, прогулка среди прекрасной природы, вдали отъ всего грубаго и непріятнаго, подъ его дружелюбными взорами, она знала, что Филиппъ интересуется ея рчами, между тмъ какъ дома никому, до нея не было дла. Тмъ не мене она съ твердостью сказала:

— Филиппъ, я ршила, что намъ необходимо разстаться и сохранить дружбу только въ воспоминаніи. Я не могу видаться съ вами открыто. Я знаю, вы скажете, что только недоброжелательство другихъ людей заставляетъ насъ скрываться, однако я убждена, что скрываться и лгать всегда дурно, по крайней мр, для меня, для насъ послдствія бы вышли самыя дурныя. Наконецъ, если нашу тайну откроютъ, непріятностей будетъ масса и разстаться придется все равно. Но тогда намъ будетъ еще грустне, потому что мы привыкнемъ видаться.

Филиппъ вспыхнулъ и чуть не началъ возражать, но скоро справился съ собою и съ притворнымъ спокойствіемъ сказалъ:

— Хорошо, Магги, если намъ надо разстаться, воспользуемся нашимъ послднимъ свиданіемъ и побесдуемъ.

Онъ взялъ ее за руку, и Магги не сочла нужнымъ ее отнять. Они шли молча.

— Сядемте въ той ложбинк,— сказалъ Филиппъ,— гд мы были въ послдній разъ. Посмотрите, какъ лепестки шиповника усяли всю землю.

Они расположились подъ тмъ же кривымъ вязомъ.

— Я началъ рисовать васъ посреди сосенъ Магги,— сказалъ Филиппъ,— поэтому вы должны позволить мн изучить ваше лицо, такъ какъ мн не придется боле видть его. Пожалуйста, поверните голову въ эту сторону.

Это было сказано просящимъ тономъ, и у Магги не хватило духу отказать.

— Итакъ, я позирую для второго портрета,— сказала она съ улыбкою.— Будетъ ли онъ больше перваго?

— О, да! Гораздо больше. Онъ пишется масляными красками. Вы явитесь на немъ въ вид дріады, высокой, мощной, величавой, только что вышедшей изъ ствола одной изъ сосенъ, которыя бросаютъ тни на траву вокругъ васъ.

— Вы, кажется, боле всего интересуетесь живописью, Филиппъ?

— Можетъ быть,— сказалъ Филиппъ съ оттнкомъ грусти,— но вообще я интересуюсь слишкомъ многимъ, слишкомъ разбрасываюсь, и толку изъ этого не выходитъ. У меня есть способности ко многому, а таланта нтъ ни къ чему. Я люблю и живопись, и музыку, и литературу, какъ средневковую, такъ и классическую, и современную: повсюду я порхаю, а летать не умю.

— Но это счастье имть столько вкусовъ, столько способностей наслаждаться прекраснымъ, когда прекрасное доступно!— въ раздумьи проговорила Магги.— Мн всегда казались какими-то умными дураками люди, и имющіе способность лишь къ чему-нибудь одному.

— Это было бы счастьемъ, еслибъ я былъ таковъ, какъ другіе,— съ горечью возразилъ Филиппъ.— Тогда я могъ бы выдвинуться, даже будучи посредственностью, и удовлетвориться этимъ. Тогда Сентъ-Оггское общество могло бы казаться мн пріятнымъ. Но теперь мн лишь въ томъ случа стоило бы платить за жизнь столькими страданіями, если бы великій талантъ поднялъ меня надъ уровнемъ провинціальнаго болота.

Магги не слыхала послднихъ словъ: она боролась съ тмъ глухимъ недовольствомъ своей судьбой, которое рчи Филиппа вновь пробудили въ ея душ.

— Я понимаю васъ,— сказала она,— хотя я знаю гораздо меньше васъ. Мн самой приходило въ голову, что невозможно выносить жизнь, если каждый день повторяется одно и то же и все приходится трудиться надъ мелочами, изъ которыхъ никогда не будетъ ничего крупнаго. Но, милый Филиппъ, мн кажется, мы похожи на дтей, которыми распоряжается Нкто, боле мудрый, чмъ мы. Не обязаны ли мы покоряться, хотя бы намъ суждено было терпть лишенія? За послдніе два-три года я нашла миръ душевный, даже радость, отрекаясь отъ своеволія.

— Да,— горячо возразилъ Филиппъ:— вы замкнулись въ узкій фанатическій самообманъ и, чтобы не испытывать страданій, заглушили въ себ вс высшія способности вашего духа. Радость и миръ не даются самоотреченіемъ, самоотреченіе есть добровольное перенесеніе страданій, на облегченіе которыхъ даже нтъ надежды. Отупніе не есть покорность, а не стремиться къ развитію, преграждать вс пути, чтобы узнать что-нибудь о жизни ближнихъ,— значитъ добровольно итти къ отупнію. Во мн нтъ покорности: я думаю, во всю жизнь я не научусь покоряться. Но и въ васъ нтъ покорности: вы только стараетесь привести себя въ состояніе отупнія. У Магги задрожали губы: она чувствовала, что въ словахъ Филиппа есть правда, но чувствовала и то, что эта правда непримнима къ ея поведенію въ данномъ случа. Филиппъ же говорилъ искренно, но горячность и убдительность его тона происходили именно оттого, что ему хотлось уврить ее въ неправильности ея ршенія прервать съ нимъ знакомство. При вид слезъ двушки жалость взяла въ немъ верхъ надъ эгоизмомъ, и онъ сказалъ:

— Не будемъ отравлять себ послдній часъ такими размышленіями, Магги! Будемъ радоваться, что пока мы вмст… Но и въ разлук мы не перестанемъ быть друзьями. Я буду радъ, что живу, пока вы будете жить на свт, потому что всегда буду надяться, что вы мн позволите, когда это понадобится, оказать вамъ поддержку.

— Какимъ добрымъ и милымъ братомъ вы бы могли быть, Филиппъ!— сказала Магги, улыбаясь сквозь слезы.— Я думаю, вы -такъ носились бы со мною и дорожили бы моею любовью, что удовлетворили бы даже и меня! Я никогда не удовлетворялась малымъ… Вотъ почему мн лучше совсмъ оставить мысль о земномъ счастьи… Я никогда не бывала довольна музыкой: мн бы хотлось, чтобы одновременно играло больше инструментовъ, чтобы голоса были полне и звучне… Вы поете теперь, Филиппъ?— вдругъ спросила она, какъ бы забывши все, что только сказала.

— Да, почти каждый день. Только голосъ у меня посредственный, какъ и вс мои дарованія.

— Ахъ, спойте мн… одну только псенку. Мн хочется послушать еще разъ. Помните, вы пли въ Лортон по субботамъ, когда мы оставались одни въ гостиной, и я закрывала голову фартукомъ, чтобы слушать?

— Знаю!— отвтилъ Филиппъ, и Магги закрыла лицо Руками, когда онъ вполголоса заплъ тотъ романсъ, о которомъ она говорила.

— Нтъ, нтъ, я не могу сидть больше!— воскликнула Магги, когда онъ кончилъ.— Пойдемте, Филиппъ. Пора домой!

Она пошла впередъ, такъ что ему пришлось встать и итти за нею.

— Магги,— сказалъ онъ тономъ увщанія,— не упорствуйте въ этомъ безсмысленномъ самоотреченіи. Мн больно видть, какъ вы тсните и глушите въ себ все живое. Вы были такъ полны жизни, когда я васъ зналъ ребенкомъ.

— Почему вы говорите съ такою горечью Филиппъ?— сказала Магги.

— Потому что предвижу, что это добромъ не кончится: вамъ не выдержать такого самоистязанія.

— Мн будутъ ниспосланы силы свыше,— трепетно возразила Магги.

— Ничуть. Намъ не дается силъ на то, что неестественно. Наконецъ, это просто трусость — прятаться отъ жизни. Такъ нельзя закалить свою волю.

Магги вздрогнула и, остановившись, съ тревогою посмотрла на Филиппа.

— Зачмъ вы сбиваете меня съ толку, Филиппъ! Вы — искуситель!

— Нтъ, но я опытне васъ и желаю вамъ добра. Послушайтесь меня, Магги. Позвольте мн приносить вамъ книги. Разршите мн видться съ вами изрдка, быть вашимъ братомъ и наставникомъ, какъ вы говорили въ Лортон. Это — меньшее зло, чмъ совершать ваше длительное самоубійство.

Магги не была въ состояніи отвтить. Она покачала головою и молча пошла дальше, дойдя до послдней сосны, она протянула ему руку въ знакъ прощанія.

— Значитъ, вы навсегда изгоняете меня отсюда? Неужели мн даже нельзя ходить сюда гулять? Если я встрчу васъ случайно, что же въ этомъ дурного?

Порою, когда ршеніе наше представляется намъ незыблемымъ, мы оказываемся всего слабе. Тогда мы склонны сдаться на первый попавшій доводъ, который сводитъ къ нулю вс наши предыдущія усилія и приводитъ насъ къ пораженію, боле пріятному, нежели побда.

У Магги даже сердце дрогнуло при послднихъ словахъ Филиппа, и на лиц выразилось облегченіе. Онъ замтилъ это, и они. разстались въ молчаніи.

Филиппъ хорошо понималъ, что онъ оказываетъ давленіе на волю Магги. Но онъ оправдывалъ себя, что его побуждаетъ къ тому не одно себялюбіе, а желаніе принести двушк пользу. Этимъ онъ успокоивалъ себя каждый разъ, какъ думалъ, что тайныя встрчи съ нимъ могутъ навлечь на нее много непріятностей и огорчить тхъ, кто къ ней всхъ ближе. Душа у Филиппа была добрая и стремленіе къ добру — искреннее и сильное, но онъ былъ еще очень молодъ, а сквозь утренніе туманы даже само солнце бываетъ плохо видно.

XIV.
Расколотое дерево.

Тайны рдко открываются такъ, какъ мы предполагаемъ, а чаще — самымъ неожиданнымъ образомъ. Цлый годъ прошелъ со времени первой встрчи Магги съ Филиппомъ и все это время она мучилась страхомъ, что отношенія ея къ Филиппу будутъ открыты. Больше всего боялась, какъ бы отецъ или Томъ не наткнулись на него въ Красномъ Овраг. Она понимала, что это врядъ ли можетъ случиться. Тмъ не мене, эта сцеца чаще всего рисовалась въ ея воображеніи.

Разумется, мене всего ее безпокоила мысль о тетк Пуллетъ, которая не жила въ Сентъ-Оггс, не была проницательна и не обладала такой склонностью вмшиваться въ чужія дла, какъ тетка Глеггъ. А между тмъ, орудіемъ судьбы на этотъ разъ оказалась именно тетка Пуллетъ. Хотя она и не жила въ С.-Оггс, но дорога изъ ея усадьбы вела какъ разъ мимо конца Краснаго Оврага, противуположнаго тому, съ котораго обыкновенно входила Магги.

Магги видлась съ Филиппомъ въ субботу, а въ воскресенье г-жа Пуллетъ собралась отобдать у сестрицы Глеггъ и напиться чаю у бдной сестрицы Тулливеръ. Воскресенье было свободнымъ днемъ и для Тома, на этотъ разъ онъ былъ даже особенно веселъ и увелъ мать и сестру въ садъ смотрть, какъ цвтутъ вишни. Ему нравилось, что Магги стала мене сосредоточенной, онъ даже начиналъ гордиться ею съ тхъ поръ, какъ слышалъ о ней нсколько отзывовъ, какъ объ очень красивой двиц. Сегодня лицо ея было особенно привлекательно, благодаря внутреннему волненію..

— Ты нынче очень мила, моя дорогая, — сказала тетя Пуллетъ, сидя за чайнымъ столомъ.— Я никогда не думала, что твоя дочка выйдетъ такою красивою, Бесси. Но теб надо носить розовое, душа моя. Это твое голубое платье, которое подарила теб тетя Глеггъ, совсмъ не идетъ къ теб. У Дженъ никогда не было вкуса! Отчего ты не надваешь того платья, которое я подарила теб?

— Оно слишкомъ хорошее и модное, тетя, и слишкомъ бросается въ глаза сравнительно съ другими платьями, которыя у меня есть.

— Конечно, оно было бы неприлично, если-бы всякій не зналъ, что у тебя есть родные, которые имютъ средства дарить теб такія платья. Естественно, что я длаю подарки своимъ племянницамъ, а между тмъ Люси не нуждается въ нихъ, такъ какъ у нее есть все самое лучшее: сестра Динъ балуетъ ее ужасно.

— Люси называютъ въ С.-Оггс красавицею,— замтилъ дядя Пуллетъ.

— Ну,— сказалъ Тулливеръ, бывшій гораздо высшаго мннія о красот Магги,— она такая крошечная, совсмъ не видна. Я не нахожу ничего привлекательнаго въ такихъ маленькихъ женщинахъ: он кажутся смшными рядомъ съ мущинами.

— Но вдь не вс же мущины бываютъ высоки,— замтилъ дядя Пуллетъ.— Молодой человкъ можетъ быть красивъ, даже если онъ не такой большой, какъ вашъ Томъ.

— Ахъ, что говорить о большомъ и маломъ рост, когда всякій долженъ благодарить судьбу, если онъ — не уродъ!— сказала тетка Пуллетъ.— Сегодня я видла въ церкви сына адвоката Уэкема. Боже, Боже! какъ подумаешь, какое ему достанется состояніе!… А говорятъ, онъ такой странный и нелюдимый. Я бы не удивилась, если бы онъ и совсмъ спятилъ: каждый разъ какъ мы прозжаемъ по вашей дорог, онъ карабкается между деревьями и кустами въ Красномъ Овраг.

Эти слова, которыми г-жа Пуллетъ желала обозначить то обстоятельство, что два раза видла Филиппа въ указанномъ мст, произвели на Магги потрясающее дйствіе, тмъ боле, что Томъ сидлъ противъ нея. При имени Филиппа, она вся покраснла, когдаже тетка упомянула о Красномъ Овраг, ей представилось, что тайна открыта, тогда она вся задрожала, стиснула руки подъ столомъ и не посмла ни на кого взглянуть. Къ счастью, отецъ ея сидлъ такъ, что не могъ видть ея лица, а мать сразу перемнила разговоръ, боясь, что разговоръ о Уэкем разстроитъ ея мужа. Мало по малу, Магги пришла въ себя и подняла взоръ, ея взглядъ встртился со взглядомъ Тома, и она тотчасъ отвернулась, убдившись, что братъ замтилъ ея смущеніе.

Дйствительно, оно было такъ. Стараясь догадаться, почему сестра могла растеряться до такой степени, онъ припомнилъ, что недавно мать бранила Магги за то, что та ходила въ Красный Оврагъ, когда было сыро, и испачкала въ красной глин башмаки. Одно предположеніе, что Магги могла видться съ Филиппомъ, казалось Тому возмутительнымъ. Онъ ршилъ, что, какія-бы ни были отношенія между сестрою и Филиппомъ, имъ необходимо положитъ конецъ, такъ какъ ея поведеніе шло въ разрзъ съ желаніями отца и брата. Съ этою мыслью, онъ отправился въ городъ на другое утро, но еще не ршилъ какими средствами ему привести свой планъ въ исполненіе.

Въ четвертомъ часу къ нему на верфь пришелъ Бобъ Джакинъ, и они стали высчитывать время прибытія парохода ‘Аделаида’, которымъ оба интересовались. Вдругъ Бобъ взглянулъ на другой берегъ рки и произнесъ,— Вонъ идетъ горбатый молодой Уэкемъ. Я каждый день натыкаюсь на него на томъ берегу.

Внезапная мысль мелькнула въ ум у Тома.

— Мн надо домой, Бобъ,— сказалъ онъ.— Мн некогда.— И побжалъ въ товарный складъ, гд попросилъ прислать кого-нибудь на его мсто, такъ какъ ему необходимо отлучиться.

Быстрымъ шагомъ и самымъ короткимъ путемъ онъ дошелъ до воротъ мельницы, гд остановился, чтобы передохнуть и войти въ домъ съ видомъ полнаго спокойствія. Въ эту минуту на крыльцо вышла Магги въ шляп и накидк. Его предположеніе оказывалось врнымъ. Увидвши его, она вздрогнула.

— Томъ, зачмъ ты пришелъ домой? Что случилось?— сказала Магги тихимъ и трепетнымъ голосомъ.

— Я пришелъ, чтобы итти съ тобою въ Красный Оврагъ и видть Филиппа Уэкема, — отвтилъ Томъ, причемъ морщина, образовавшаяся въ послднее время посреди его лба, стала еще глубже.

Магги похолодла и замерла. Очевидно, Тому было извстно все. Наконецъ, она сказала:

— Я не пойду,— и повернула назадъ.

— Нтъ пойдешь, но сначала я поговорю съ тобою. Гд отецъ?

— Ухалъ верхомъ

— А мать?

— Кажется, во двор, гд куры.

— Значитъ, я могу войти, и она меня не увидитъ?

Они вошли вмст, и въ гостиной Томъ сказалъ Магги:

— Поди сюда!

Когда она повиновалась, онъ заперъ дверь.

— Ну, Магги, скажи, мн сію минуту, что произошло между тобою и Филиппомъ Уэкемомъ.

— Отецъ что нибудь знаетъ?— спросила Магги, все еще дрожа.

— Нтъ,— отвтилъ Томъ съ негодованіемъ.— Но онъ будетъ знать, если ты попытаешься продолжать меня обманывать.

— Я и не хочу тебя обманывать,— отвтила Магги, оскорбленная такими словами.

— Въ такомъ случа, говори правду.

— Ты, вроятно, самъ знаешь.

— Это все равно, знаю я или нтъ. Говори сейчасъ все, что было, или я скажу отцу.

— Я скажу единственно ради папы.

— Теб очень прилично высказывать любовь къ отцу, когда ты пренебрегла его завтнйшими чувствами!

— Ты-то всегда поступаешь правильно, Томъ!— съ укоромъ сказала Магги.

— Если я понимаю неправильность поступка, то не совершаю его, — отвтилъ Томъ съ гордою откровенностью.— Но мн съ тобой нечего говорить, кром слдующаго: изволь сказать, когда ты въ первый разъ видла его въ Красномъ Овраг.

— Годъ назадъ, — спокойно отвтила Магги. Строгость Тома вызвала въ ней упорство и мшала ей придти къ сознанію своей вины.— Нечего меня разспрашивать. Мы водили дружбу цлый годъ, часто встрчались и гуляли вмст. Онъ давалъ мн книги.

Томъ съ минуту помолчалъ, глядя въ землю и держа руки въ карманахъ. Наконецъ, онъ поднялъ голову и холодно сказалъ:

— Ну, Магги, теб остается одно изъ двухъ: или ты поклянешься мн торжественно, положивъ руку на Библію, что никогда больше не станешь встрчаться и говорить съ Филиппомъ Уэкемомъ, или откажешься это сдлать, и тогда я обо всемъ скажу отцу. И въ этомъ мсяц, когда я моими трудами добился возможности вернуть ему покой и счастье, ты нанесешь ему ударъ, показавши себя непослушною и лживою дочерью, которая срамитъ себя тайными свиданіями съ сыномъ человка, разорившаго ея отца. Выбирай!

Томъ съ ршимостью подошелъ къ старой Библіи и раскрылъ ее.

Перспектива для Магги получалась ужасная.

— Томъ,— сказала она, забывая гордость и переходя къ просьбамъ, — не заставляй меня! Я общаю теб прервать дружбу съ Филиппомъ, если ты позволишь мн увидать его еще разъ или написать ему объяснительное письмо. Общаю не видть его до тхъ поръ, пока это можетъ принести отцу огорченіе… Должна же я пожалть и Филиппа. Онъ, вдь, несчастливъ.

— Мн вовсе не любопытно знать твои чувства. Я сказалъ и повторяю: выбирай, да поскоре, а то войдетъ мать.

— Если я дамъ теб честное слово, то оно свяжетъ меня настолько же, какъ если бы я поклялась на Библіи. Для меня не нужна такая клятва.

— Длай, что нужно мн!— отвтилъ Томъ.— Я не могу врить теб, Магги. Въ теб нтъ устойчивости. Положи руку на Библію и говори: ‘Отнын отказываюсь отъ всякихъ бесдъ и сношеній съ Филиппомъ Уэкемомъ’. Иначе ты покроешь позоромъ всхъ насъ и станешь причиною горя для отца. Какой толкъ мн выбиваться изъ силъ и платить его долги, если ты сведешь его съ ума и погрузишь въ отчаяніе какъ разъ въ то время, когда онъ могъ-бы поднять голову и зажить спокойно.

— О, Томъ! Неужели долги будутъ уплачены скоро?— сказала Магги, стискивая руки и испытывая радость, несмотря на личное горе.

— Да, если оправдаются мои разсчеты. Но,— прибавилъ онъ голосомъ, задрожавшимъ отъ негодованія,— пока я старался и трудился, чтобы дать отцу покой хоть передъ смертью,— старался возстановить честь нашего имени,— ты длала все, что могла, чтобы погубить его покой!

Магги почувствовала глубокое раскаяніе. На минуту она перестала возмущаться тмъ, что считала жестокимъ и неразумнымъ и, порицая себя, оправдывала брата.

— Томъ,— сказала она тихимъ голосомъ,— я длала дурно… Но я была такъ одинока… и такъ жалла Филиппа. И я думаю, что питать ненависть и вражду гршно.

— Глупости!— отвтилъ Томъ.— Твой долгъ былъ очень ясенъ. Говорить не о чемъ. Дай общаніе, котораго я требую.

— Даю теб слово, что не буду ни писать ему, ни видать его, не сказавши теб. Больше ничего не скажу. На Библіи поклясться могу, если желаешь.

— Клянись!

Магги положила руку на исписанную страницу и повторила свои слова. Томъ закрылъ книгу и сказалъ:

— Теперь идемъ!

Они пошли, не говоря ни слова. Магги заране мучилась за Филиппа, содрогаясь при мысли объ оскорбленіяхъ, которымъ подвергнетъ его Томъ, но она понимала, что теперь просьбами не поможешь. Томъ же, между тмъ, перенесъ весь свой гнвъ на Филиппа. Онъ не сознавалъ, сколько старинной дтской вражды, личнаго тщеславія и нетерпимости примшивалось къ его ршимости исполнить долгъ сына и брата. Томъ не имлъ привычки входить въ разсмотрніе собственныхъ побужденій и вообще углубляться въ отвлеченности, онъ былъ увренъ, что его побужденія и поступки всегда похвальны, а иныхъ у него и быть не можетъ.

Магги старалась утшить себя надеждою, что Филиппъ почему нибудь не придетъ. Это дало бы ей отсрочку и возможность выпросить у Тома позволеніе написать ему. Когда они вышли подъ сосны, у нея забилось сердце: Филиппа не было. Они миновали лужайку и вдругъ, на узкой тропинк, межъ кустовъ, наткнулись на Филиппа такъ внезапно, что онъ и Томъ очутились на разстояніи полуаршина другъ отъ друга. Филиппъ вопросительно взглянулъ на Магги и прочелъ на лиц ея отвтъ. Блдныя губы и широко раскрытые глаза выражали ужасъ, который овладлъ ею при мысли, что братъ можетъ броситься на слабаго Филиппа и просто на просто избить его.

— Вы, вроятно, считаете ваше поведеніе достойнымъ честнаго и благороднаго человка?— спросилъ Томъ голосомъ, полнымъ презрнія, какъ скоро взглядъ Филиппа обратился на него.

— Что вы хотите сказать?— надменно произнесъ Филиппъ.

— Что? Отойдите подальше, а то какъ бы я не поднялъ на васъ руку, и я растолкую вамъ, что хочу сказать. Вы осмлились легкомысленно отнестись къ репутаціи семьи, которая дорожитъ своимъ честнымъ име немъ!…

— Я это отрицаю!— съ горячностью перебилъ Филиппъ.— Я никогда не могу относиться легкомысленно къ чему-либо, относящемуся къ благополучію вашей сестры. Она мн дороже, чмъ вамъ, я уважаю ее боле, нежели вы, я радъ бы жизнь отдать за нее.

— Не болтайте мн высокопарнаго вздора, сударь! Не знали вы что ли, что ей запрещено встрчаться съ вами? Зачмъ вы втирались къ ней въ дружбу? Таково ваше искаженное понятіе о честности, не такъ ли?

— Это недостойно васъ такъ разговоривать со мною! Вы даже не въ состояніи понять моихъ чувствъ къ вашей сестр,— съ горечью отвтилъ Филиппъ, весь дрожа.— Они таковы, что ради нея я могъ бы стать другомъ даже вамъ!

— Не имю никакого желанія понимать ваши чувства,— возразилъ Томъ съ величайшимъ презрніемъ.— Мн желательно только, чтобы вы поняли меня: что я не оставлю на произволъ судьбы мою сестру, и что если вы сдлаете малйшую попытку видать ее, писать ей, хоть сколько нибудь вліять на нее, то ваше жалкое уродливое тло, которое должно бы внушить вамъ нкоторую скромность, не послужитъ вамъ защитой. Я изобью васъ и подвергну публичному позору и посмянію.

— Томъ, я не могу этого вынести! Я не хочу больше слушать!— крикнула Магги сдавленнымъ голосомъ.

— Останьтесь, Магги, — сказалъ Филиппъ и съ большимъ усиліемъ заговорилъ, глядя на Тома:

— Вы, кажется, силою притащили сюда вашу сестру, затмъ, чтобы сдлать ее свидтельницею вашихъ угрозъ и оскорбленій? Но со мною подобныя средства не удадутся. Предоставьте слово вашей сестр. Если она скажетъ, что считаетъ долгомъ не видать меня боле, то я исполню ея желаніе по первому же ея слову.

— Это — ради моего отца, Филиппъ!— умоляюще сказала Магги.— Томъ грозится сказать отцу, а тотъ не перенесетъ такого горя. Поэтому я общалась, поклялась, не имть съ вами сношеній безъ вдома моего брата.

— Довольно, Магги. Но помните, что разлука не измнитъ меня. И врьте, что я никогда не могу вамъ желать ничего, кром добра.

— Да,— сказалъ Томъ, котораго выводилъ изъ себя тонъ Филиппа.— теперь вамъ легко толковать о желаніи ей добра. Чтожь вы прежде-то ей добра не желали?

— Желалъ, хотя это было связано съ нкоторымъ рискомъ, желалъ, чтобы у нея до самой смерти былъ любящій другъ, боле справедливый къ ней, чмъ ея грубый и ограниченный братъ, на котораго она всегда напрасно изливала свою нжность.

— Да, моя дружба къ ней выражается иначе, чмъ ваша. Она выражается тмъ, что я спасаю ее отъ непослушанія отцу и отъ позора. Меня не надуешь сладкими рчами: я понимаю значеніе поступковъ. Пойдемъ, Магги!

Онъ схватилъ сестру за локоть правой руки, но она протянула лвую Филиппу. Онъ пожалъ ее, а затмъ быстро пошелъ прочь.

Томъ и Магги шли молча. Томъ крпко держалъ ее за руку, какъ будто велъ виновную, пойманную на мст преступленія. Наконецъ, Магги съ силою выдернула руку и дала волю своему раздраженію:

— Не воображай, будто я считаю тебя правымъ, Томъ. Я презираю т чувства, какія ты высказалъ Филиппу, мн ненавистны твои неблагородные намеки на его уродство. Ты всю жизнь укоряешь другихъ и только себя считаешь правымъ, это потому, что узость твоего взгляда мшаетъ теб видть что нибудь лучшее, нежели твое поведеніе и твои мелкія цли.

— Разумется,— холодно возразилъ Томъ,— мудрено мн увидть, что твое поведеніе или твои цли лучше. Я знаю, какую я преслдовалъ цль, вотъ теперь я ея достигъ. Сообщи же мн пожалуйста кому и какую пользу принесло твое поведеніе?

— Я не хочу оправдываться, — сказала горячо Магги.— Я знаю, что бываю виновата часто, постоянно. Но иногда меня приводятъ къ неправильнымъ поступкамъ такія чувства, что ты былъ бы лучше, если бы имлъ ихъ. Если бы ты когда-нибудь провинился, сдлалъ что-нибудь очень дурное, то мн было бы тебя жалко за то огорченіе, которое это принесло бы теб, я не желала бы теб еще наказанія. А ты всегда бывалъ радъ наказывать меня, всегда былъ суровъ и жестокъ со мною, даже когда я была маленькая и любила тебя больше всхъ на свт, ты отпускалъ меня спать въ слезахъ, не простивши меня. Въ теб нтъ жалости, нтъ сознанія собственныхъ несовершенствъ и грховъ. Это гршно для христіанина. Ты — просто фарисей: благодаришь Бога за свои добродтели и воображаешь, что ими будешь оправданъ. Ты даже и представленія не имешь о чувствахъ, рядомъ съ которыми твои сіяющія добродтели подобны мраку.

— Хорошо, — сказалъ Томъ съ холоднымъ презрніемъ,— если твои чувства настолько лучше моихъ, то выражай ихъ въ такомъ поведеніи, которое не могло бы осрамитъ насъ всхъ, а не въ смшныхъ скачкахъ изъ одной крайности въ другую. Скажи пожалуйста, въ чемъ ты выказала любовь, о которой толкуешь, ко мн и къ отцу? Въ томъ, что не слушалась и обманывала насъ? Я иначе выражаю свою обязанность!

— Потому, что ты — мужчина, Томъ. У тебя есть возможность чего-нибудь достигнуть.

— А если ты ничего не можешь, то покоряйся тмъ, кто можетъ.

— Я и покорюсь тому, что считаю справедливымъ. Отъ отца я снесу даже несправедливость, но не отъ тебя! Ты хвастаешь своими достоинствами, какъ будто купилъ ими право быть жестокимъ и неблагороднымъ какъ сегодня. Не думай, чтобы я разсталась съ Филиппомъ Уэкемомъ въ угоду теб! Уродство его, надъ которымъ ты издвается, заставило бы меня еще тсне съ нимъ сблизиться и еще больше о немъ заботиться…

— Превосходно! Таковъ твой взглядъ на вещи,— сказалъ Томъ еще холодне.— Ты достаточно выяснила мн, какъ велико между нами разстояніе. Запомнимъ это на будущее время и замолчимъ.

Томъ вернулся въ С.-Оггсъ и пошелъ къ дяд Дину за распоряженіемъ касательно поздки, которую долженъ былъ совершить на слдующее утро.

Магги пошла къ себ въ комнату, чтобы излить въ горькихъ слезахъ все то негодованіе, къ которому былъ глухъ Томъ. Затмъ, когда миновалъ этотъ первый взрывъ горя, она стала припоминать время, предшествовавшее тмъ радостямъ, которыя окончились бдою

Она воображала, что въ то время совершила большія завоеванія въ области духовной и пріобрла точку опоры, поднимавшую ее высоко надъ возможностью соблазна и мірскихъ треволненій. А вотъ она опять среди борьбы своихъ и чужихъ страстей! Значитъ, жизнь не такъ коротка, и полный покой не такъ близокъ, какъ ей казалось два года назадъ! Можетъ быть, для нея готовилась еще борьба, и еще паденіе? Если бы она чувствовала себя вполн неправою, а Томъ — правымъ во всемъ, ей легче было бы возстановить въ себ внутреннюю гармонію, но теперь ея раскаяніе и покорность безпрерывно омрачались негодованіемъ, которое она не могла не считать справедливымъ. Сердце ея обливалось кровью за Филиппа, она такъ живо вспоминала нанесенныя ему оскорбленія, что испытывала почти физическую боль, заставлявшую ее топать ногами и стискивать руки.

А между тмъ, почему-то насильственная разлука съ Филиппомъ повременамъ вызывала въ душ ея смутное чувство облегченія. Не потому-ли только, что освобожденіе отъ притворства есть благо, какою бы оно ни было куплено цною.

XV.
Дорого купленное торжество.

Три недли спустя, когда Дорлькотская мельница была въ лучшемъ своемъ наряд, — когда цвли каштаны, а трава была вся испещрена цвтами, Томъ Тулливеръ возвращался домой раньше обыкновеннаго и, проходя по мосту, глядлъ съ любовью на старинный кирпичный домъ, снаружи всегда смотрвшій привтливо и уютно, хотя бы внутри жили бдность и огорченныя сердца.

Сро-голубые глаза Тома свтились весельемъ, продольная морщина на лбу не разглаживалась никогда, но утрачивала свою суровость, когда ротъ и глаза принимали пріятное выраженіе. Онъ ускорилъ шагъ, едва сдерживаясь отъ улыбки.

Въ дом его еще не ждали, и вс сидли молча, самъ Тулливеръ въ кресл отдыхалъ отъ долгой поздки верхомъ и уныло смотрлъ на Магги, которая склонялась надъ шитьемъ, между тмъ, какъ мать ея готовила чай. Вс съ удивленіемъ подняли головы, когда услышали знакомые шаги.

— Что случилось, Томъ?— спросилъ отецъ.— Ты сегодня такъ рано вернулся!

— Ахъ, мн нечего было длать, вотъ я и ушелъ. Здравствуй, мама!

Томъ подошелъ къ матери и поцловалъ ее, что у него бывало признакомъ необыкновенно хорошаго настроенія. На Магги онъ даже не посмотрлъ ни разу въ теченіе послднихъ трехъ недль, но родители приписывали это его всегдашней молчаливости дома.

— Папа,— сказалъ Томъ, когда отпили чай, — ты знаешь, сколько денегъ у насъ въ копилк?

— Тысяча девятьсотъ тридцать рублей, — отвтилъ Тулливеръ,— въ послднее время ты приносишь меньше,— но молодежь любитъ сама изводить деньги. Однако, я не длалъ этого, пока былъ несовершеннолтнимъ.

Онъ говорилъ съ робкимъ неудовольствіемъ.

— Ты знаешь это въ точности, папа?— сказалъ Томъ.— Я желалъ бы, чтобы ты потрудился взять копилку и сосчитать.

— Разв я могу ошибиться?— рзко возразилъ отецъ.— Столько разъ считалъ! Но могу принести копилку, если ты не вришь.

Въ его безрадостной жизни было развлеченіемъ брать копилку и пересчитывать деньги.

— Не уходи, мама,— сказалъ Томъ, когда, по уход отца, мать поднялась съ мста.

— Такъ пусть идетъ Магги,— возразила г-жа Тулливеръ.— Надо же кому-нибудь убрать посуду.

— Какъ ей угодно,— равнодушно отвтилъ Томъ.

Эти слова огорчили Магги. У нея забилось сердце отъ внезапной увренности, что сейчасъ Томъ скажетъ отцу о возможности уплатить долги,— и подобное извстіе Томъ желалъ сообщить безъ нея! Она поспшно унесла подносъ и тотчасъ же вернулась, чувство собственной обиды совершенно исчезло передъ радостью за близкихъ.

Томъ придвинулся къ углу стола, за который слъ отецъ, копилку открыли, и красный лучъ заката, упавшій на нихъ, освтилъ выраженіе унынія на измученномъ, мрачномъ лиц черноглазаго отца и подавленную радость на лиц блокураго сына. Мать и Магги сидли у другого конца стола: одна — въ тупой покорности, другая — въ трепетномъ ожиданіи.

Тулливеръ пересчиталъ деньги, разложивши ихъ въ порядк на стол, и сказалъ, укоризненно глядя на сына:

— Вотъ видишь, что моя правда!

Онъ посмотрлъ на деньги и выговорилъ съ горькимъ отчаяніемъ:

— Боле трехъ тысячъ не хватаетъ! Когда-то наберу! Ахъ, слишкомъ мудрено жить на этомъ свт! Четыре года собиралъ я это, удастся ли прожить еще четыре-то?.. Уже теб придется доплачивать,— продолжалъ онъ дрожащимъ голосомъ,— если не перемнишь мыслей, когда войдешь въ года… Только раньше того меня схоронишь.

Онъ взглянулъ на Тома съ раздражительнымъ желаніемъ услышать увренія въ обратномъ.

— Нтъ, папа, — твердо возразилъ Томъ, хотя въ голос его замтенъ былъ трепетъ,— ты доживешь до уплаты долговъ: ты уплатишь ихъ собственными руками.

Въ его тон слышалось нчто большее, чмъ простое обнадеживаніе. Тулливеръ встрепенулся и вопросительно посмотрлъ на сына, а Магги, не владя боле собой, подбжала къ отцу и стала на колни у его кресла. Томъ помолчалъ и, наконецъ, сказалъ,

— Уже давно дядя Глеггъ одолжилъ мн немного денегъ для торговли, и это дало барышъ. У меня теперь въ банк три тысячи двсти рублей.

При послднихъ словахъ мать уже обнимала его и, со слезами, говорила:

— Охъ, сыночекъ! Я знала, что ты все уладишь, когда станешь взрослымъ.

Но отецъ молчалъ: сильное волненіе отняло у него даръ слова. Томъ и Магги испугались, какъ бы радость не имла пагубныхъ послдствій Но волненіе нашло себ исходъ въ слезахъ: широкая грудь задвигалась, лицо задергалось, и сдой старикъ разразился рыданіями. Мало-по-малу припадокъ этотъ прошелъ, и онъ успокоился, наконецъ, взглянувши на жену, онъ сказалъ:

— Бесси, поди сюда и поцлуй меня, сынъ загладилъ мою вину передъ тобою. Теперь теб заживется легче.

Она поцловала его, и онъ подержалъ ее за руку, потомъ его мысли снова вернулись къ деньгамъ.

— Жаль, что эти деньги не съ тобою, Томъ, — сказалъ онъ, перебирая на стол золотые.— Я хотлъ бы взглянуть.

— Увидишь завтра, папа. Дядя Динъ оповстилъ всхъ кредиторовъ, чтобы собрались въ ‘Золотомъ Льв’, и заказалъ для нихъ обдъ къ двумъ часамъ. Самъ онъ съ дядей Глеггомъ тоже тамъ будетъ. Объ этомъ было объявленіе въ ‘Встник’ въ субботу.

— Такъ и Уэкемъ знаетъ!— вскричалъ Тулливеръ и въ глазахъ его загорлось пламя торжества.— Ахъ!— протянулъ онъ, точно сбросивъ тяягесть, и вынулъ табакерку — единственную роскошь, которой не лишалъ себя.— Теперь я вырвусь изъ его когтей, хоть и придется разстаться со старой мельницей.— Онъ похлопалъ по табакерк со своимъ прежнимъ задорнымъ видомъ.— Я думалъ, что выдержу, но нтъ!.. не могу!.. Нтъ ли у насъ стаканчика чего-нибудь, Бесси?

— Есть, — отвтила г-жа Тулливеръ, вытаскивая свои, теперь немногочисленные, ключи.— Есть водка, что мн привезла сестра Динъ, когда я была нездорова.

— Принеси-ка мн: я что-то ослабъ!

— Томъ, сыночекъ, — продолжалъ онъ боле твердымъ голосомъ, когда выпилъ водки,— ты скажи имъ рчь. Я скажу, что большая половина денегъ добыта тобою. Пусть видятъ, что самъ я честенъ, и сынъ у меня честный. Ахъ, какъ радъ былъ бы Уэкемъ имть такого сына, вмсто своего жалкаго урода! Ты будешь счастливъ въ жизни, дитя мое. Наступитъ время, когда Уэкемъ съ сыномъ очутятся ниже тебя. Тебя тоже могутъ взять въ компанію, какъ дядю Дина, — ты на хорошей дорог,— и тогда почему теб не разбогатть? А если разбогатешь — помни это: выкупи старую мельницу.

Тулливеръ откинулся на спинку кресла: душа его, такъ долго подавленная горемъ и мрачными предчувствіями, теперь наполнялась мечтами о счастьи. Но что-то мшало ему ожидать благополучія для себя, и онъ переносилъ свои мечты на сына.

— Дай мн руку, мальчикъ,— вдругъ сказалъ онъ, протягивая свою.— Великое дло, когда человкъ можетъ гордиться своимъ сыномъ. А мн это счастье дано!

Во всей дальнйшей жизни Тома не было такой блаженной минуты, какъ эта, а Магги забыла вс свои печали. Томъ, дйствительно, поступалъ хорошо, и смиреніе, которое въ насъ неразлучно съ истиннымъ восторгомъ и благодарностью, приводило ее къ сознанію, что она ничмъ не загладила своихъ проступковъ, тогда какъ онъ искупилъ вс свои несовершенства. Хотя въ этотъ вечеръ она впервые отошла въ душ отца на задній планъ, однако, не завидовала брату и не ревновала его.

Затмъ пошли разсказы. Родители не уставали слушать подробности о предпріятіяхъ Тома, причемъ не забытъ былъ и Бобъ Джакинъ. Повствованіе Тома, отвлекая вниманіе Тулливера отъ мыслей о Уэкем, на нкоторое время помшало ему сосредоточиться на своемъ торжеств надъ врагомъ. Тмъ не мене, ночью, когда онъ посл продолжительной безсонницы, заснулъ, его сонъ былъ тревоженъ, а подъ утро онъ испугалъ жену внезапнымъ крикомъ. На вопросъ ея, что съ нимъ, онъ объяснилъ: ‘Ахъ, мн приснилось, будто я держу его!..

XVI.
День расплаты.

Тулливеръ всегда былъ человкомъ трезвымъ и, хотя пилъ порою вино, но пьянымъ не бывалъ. Его природная живость не нуждалась въ возбуждающихъ средствахъ, и если онъ спросилъ у жены водки, то это было знакомъ, что внезапная радость причинила опасное потрясеніе организму, надорванному четырехлтнею скорбью и непривычными лишеніями. Впрочемъ, когда прошла первая минута слабости, его силы начали возрастать вмст съ возбужденіемъ, и на другой день, сидя за столомъ со своими кредиторами снова въ качеств равнаго имъ человка, онъ боле походилъ на прежняго гордаго, откровеннаго, добродушнаго и живого Тулливера, чмъ могли ожидать вс, кто зналъ его и видалъ въ послдніе четыре года. Онъ произнесъ рчь, въ которой съ прежнею доврчивою словоохотливостью коснулся своихъ честныхъ правилъ, намекнулъ на одолвшихъ его подлецовъ и неудачи и разсказалъ о своей побд надъ ними при помощи сына, причемъ вошелъ въ подробности о томъ, какимъ способомъ Томъ добылъ деньги. Было выпито за здоровье Тома. Дядя Динъ сказалъ о немъ нсколько похвальныхъ словъ, затмъ самъ Томъ произнесъ единственную въ своей жизни рчь. Она врядъ ли могла быть короче: онъ поблагодарилъ гостей за честь и выразилъ свою радость, что ему удалось помочь отцу вернуть себ доброе имя, а также надежду, что самъ онъ никогда не посрамитъ этого имени. Но послдовавшія затмъ рукоплесканія были такъ бурны, и Томъ имлъ видъ такого джентльмена, что Тулливеръ, въ вид поясненія сообщилъ своимъ сосдямъ справа и слва, какъ онъ не жаллъ денегъ на образованіе сына.

Въ пять часовъ вс разошлись. Томъ остался въ город по дламъ, а Тулливеръ слъ на лошадь, чтобы хать домой и тамъ разсказать ‘бдной Бесси’ и ‘двчурк’ обо всемъ, что было. Онъ похалъ не задворками, а по главной улиц до самаго моста, высоко поднявъ голову и глядя во вс стороны. Удивительно, почему не попался ему Уэкемъ? Это обстоятельство вызвало въ немъ досаду и раздраженіе. Не ухалъ ли Уэкемъ изъ города нарочно, чтобы даже не слышать о честномъ поступк, на который самъ не способенъ? Если бы взглянуть на него теперь, неутратилъ ли бы онъ хоть часть своего нахальства? Пусть бы узналъ, что честный человкъ не намренъ боле служить ему и помогать наполненію кармана, который и такъ полонъ отъ неправедныхъ стяжаній. Можетъ быть, колесо счастья повернулось въ другую сторону, можетъ быть не вс лучшія карты въ жизненной игр бываютъ у дьявола?

Въ такихъ размышленіяхъ Тулливеръ приблизился къ воротамъ Дорлькотской мельницы, откуда въ эту самую минуту вызжалъ хорошо знакомый всадникъ на прекрасной вороной лошади. Они встртились саженяхъ въ десяти отъ воротъ, на полпути между группою большихъ каштановъ и вязовъ и обрывистымъ берегомъ.

— Тулливеръ,— сказалъ Уэкемъ отрывисто и надменне обыкновеннаго,— что это вы за вздоръ придумали разбросать такія глыбы но дальнему загону? я предсказывалъ вамъ, что выйдетъ, но такихъ, какъ вы, нельзя научить раціональному хозяйству!

— О!— отвтилъ Тулливеръ, сразу вскипвшій.— Въ такомъ случа пусть хозяйничаетъ у васъ тотъ, кто позволитъ вамъ учить себя!

— Вы, кажется, пьяны!— промолвилъ Уэкемъ, въ самомъ дл подумавшій это при вид краснаго лица и блестящихъ глазъ Тулливера.

— Нтъ, не пьянъ,— возразилъ послдній.— Мн не надо напиваться, чтобы ршить не служить больше у мерзавца.

— Превосходно. Можете выхать завтра изъ усадьбы. А пока обуздайте вашъ дерзкій языкъ и пропустите меня.

Тулливеръ поворачивалъ лошадь, чтобы загородить дорогу Уэкему.

— Нтъ, не пропущу,— сказалъ онъ, все боле воспламеняясь,— не пропущу, не сказавши вамъ правды. Вы такой подлецъ, что вамъ вислицы мало, вы…

— Да пропусти же, грубая скотина, или я тебя опрокину!

Туллливеръ пришпорилъ лошадь и съ поднятымъ хлыстомъ ринулся впередъ. Лошадь Уэкема, пятясь и спотыкаясь, сбросила всадника на землю. Уэкемъ имлъ присутствіе духа сразу выпустить поводья, и лошадь его вскор остановилась, такъ что онъ могъ бы подняться и вскочить въ сдло, отдлавшись нсколькими синяками. Но, прежде нежели онъ усплъ это сдлать, Тулливеръ уже спрыгнулъ съ лошади. Видъ распростертаго передъ нимъ человка, такъ долго имъ помыкавшаго, довелъ его жажду мести до крайней степени и придалъ ему сверхестественную ловкость и силу. Онъ кинулся на встававшаго Уэкема, схватилъ его за лвое плечо и пригнулъ къ земл, такъ что правая рука врага оказалась подъ его туловищемъ, а затмъ началъ съ силою хлестать его по спин хлыстомъ. Уэкемъ кричалъ, зовя на помощь, но никто не шелъ. Наконецъ раздался женскій вопль и крики: ‘папа! папа!’

Уэкемъ почувствовалъ, что рука Тулливера кмъ то остановлена: удары прекратились, и онъ очутился на свобод.

— Ступай! Убирайся!— сердито восклицалъ Тулливеръ, но эти слова относились не къ Уэкему. Послдній медленно всталъ и увидлъ, что Тулливера удерживаетъ молоденькая двушка или врне опасеніе сдлать больно этой двушк, повиснувшей на немъ всмъ тломъ.

— Лука! Мама! Сюда! Сюда! Помогите г-ну Уэкему!— кричала Магги, заслышавъ шаги.

— Подсади меня на эту лошадь!— сказалъ Уэкемъ Лук.— Авось доду, хотя, чортъ возьми!— рука, видно, вывихнута!

Лука не безъ усилій усадилъ его на лошадь. Тогда, обернувшись къ мельнику, онъ съ холоднымъ бшенствомъ сказалъ:

— Вы отвтите за это, сударь! Ваша дочь свидтельница, что вы напали на меня

— Плевать,— гнвно и хрипло отозвался Тулливеръ.— Подите, покажите вашу спину и скажите всмъ, что я немного посчитался съ вами!

— Сядь на лошадь и ступай со мною,— приказалъ Уэкемъ Лук.— Да не черезъ городъ, а въ объздъ.

— Папа, уйдемъ!— умоляюще сказала Магги. Когда же она увидла, что Уэкемъ ухалъ и продолженіе сцены насилія невозможно, она выпустила руки отца и истерически зарыдала, а бдная г-жа Тулливеръ стояла тутъ же, молча и дрожа отъ страха. Но Магги вдругъ замтила, что, когда она отпустила отца, тотъ самъ началъ за нее хвататься и держаться. Удивленіе прекратило ея рыданія.

— Мн дурно… слабость…— пролепеталъ онъ.— Провели меня, Бесси!.. Голова кружится… болитъ…

Жена и дочь потихонько довели его до дому и усадили въ кресло. Яркая краска на лиц его смнилась блдностью, а руки похолодли.

— Не послать ли за докторомъ?— предложила г-жа Тулливеръ.

Отъ слабости и боли онъ не разобралъ ея словъ, но когда она сказала дочери,— ‘Поди, взгляни кого бы послать!’, онъ посмотрлъ на нее вполн сознательно и сказалъ:

— За докторомъ? Не надо. Голова болитъ — и все тутъ. Уложи меня въ постель.

Такъ печально кончился день, какъ будто предвщавшій счастье! Но смшанный посвъ даетъ смшанную жатву.

Полчаса спустя явились Томъ и Бобъ. Послдній пришелъ поздравить ‘стараго барина’, не безъ разсчета на то, что и его похвалятъ за участіе въ длахъ Тома. Послдній думалъ, что отцу пріятно будетъ поболтать съ Бобомъ. А теперь оставалось сидть весь вечеръ въ печальномъ ожиданіи новыхъ и новыхъ непріятностей! Узнавъ о происшедшемъ, Томъ погрузился въ молчаніе: у него пропала всякая охота разсказывать матери и сестр про обдъ и все остальное. Да он и не спрашивали. Томъ возмущался при мысли, что результаты его похвальныхъ усилій всегда уничтожаются неправильными поступками его ближнихъ. Магги же, тмъ временемъ, вновь и вновь переживала ту страшную минуту, когда она повисла на рук отца, и томилась неопредленнымъ предчувствіемъ бды. Но никого не безпокоило состояніе здоровья Тулливера: ничто не напоминало о его первомъ удар и вс думали, что все недомоганіе ограничится головною болью, которая пройдетъ, если дать больному покой.

Томъ, страшно утомившись за день, скоро крпко уснулъ. Ему казалось, что онъ едва усплъ уснуть, когда на зар его разбудила мать:

— Сыночекъ, вставай сію минуту: я послала за докторомъ. Отецъ зоветъ тебя и Магги.

— Ему хуже, мама?

— Всю ночь очень мучился головой, но не говоритъ, что хуже. Только вдругъ сказалъ: ‘Бесси, кликни мальчика и двочку. Пусть придутъ скоре!’

Магги и Томъ торопливо накинули платье и почти одновременно вошли къ отцу. Онъ ждалъ ихъ съ печатью боли и тревоги на лиц. Перепуганная, дрожащая г-жа Тулливеръ стояла въ ногахъ кровати съ измученнымъ и постарвшимъ лицомъ. Магги первая подошла къ постели, но отецъ обратился къ Тому:

— Томъ, сынъ мой, мн пришло въ голову, что я не встану… Больно мудренъ этотъ свтъ для меня, но ты сдлалъ что могъ, чтобъ уладить… Дай мн руку, прежде чмъ я уйду отъ васъ.

Отецъ и сынъ взялись за руки и съ минуту глядли другъ на друга. Затмъ Томъ сказалъ, стараясь придать голосу твердость:

— Нтъ ли у тебя желанія, отецъ, которое я могъ бы исполнить, когда…

— Да, дитя мое… Постарайся выкупить мельницу.

— Хорошо, папа!

— И вотъ мать свою постарайся вознаградить за мои неудачи, насколько сможешь… И двчурочку…

Глаза отца съ любовью остановились на Магги, а она, чувствуя, что у нея разрывается сердце, кинулась на колни, чтобы пододвинуться ближе къ дорогому, измученному лицу, въ которомъ всю жизнь для нея сосредоточивались величайшія радости и муки любви…

— Не покидай ее, Томъ. Не горюй, моя двочка!.. Явится кто-нибудь, чтобы любить тебя и нести твои печали… А ты будь къ ней добръ, мой мальчикъ. Я былъ добръ къ моей сестр. Поцлуй меня, Магги. Ну, Бесси… Постарайся достать денегъ на кирпичный склепъ, Томъ, чтобы намъ съ матерью лежать вмст.

Сказавши это, онъ отвернулся отъ всхъ и пролежалъ нсколько минутъ молча, а они не смли двинуться и ждали что будетъ. Утро становилась свтле, и имъ видно было, какъ застываетъ его лицо и потухаютъ глаза. Но вдругъ онъ взглянулъ на Тома и сказалъ:

— Пришелъ и мой чередъ: я побилъ его. Это было справедливо. Я всегда хотлъ только справедливости.

— Но милый, милый папа, — въ неописанной тревог, заглушавшей даже ея скорбь, вскричала Магги:— Ты, вдь, простилъ его? Ты всхъ прощаешь теперь? Онъ обратилъ на нее взоры, но отвтилъ:

— Нтъ, моя двчурочка, я ему не прощаю… Что за прощеніе? Я не могу любить негодяя…

Онъ лишился голоса, но хотлъ сказать еще что-то и все двигалъ губами. Наконецъ ему удалось выговорить:

— Неужели Богъ прощаетъ негодяевъ?… Но, если такъ, то Онъ и меня помилуетъ.

Руки его судорожно двигались, какъ бы устраняя какія-то препятствія. Два или три раза у него вырывались отрывистыя слова:

— Мудрено… на здшнемъ свт… честному человку… замысловато…

Скоро началось невнятное бормотаніе, глаза перестали видть и наступило окончательное молчаніе. Но это не была смерть. Еще цлый часъ приподнималась грудь и раздавался хрипъ все тише и тише, между тмъ какъ на лбу выступалъ голодный потъ.

Наконецъ, все прекратилось, и душа бднаго Тулливера перестала недоумвать передъ мудреною загадкою жизни.

Тутъ подоспла и помощь: Лука съ женою и д-ръ Турибуль. Но послднему только осталось подтвердить, что это смерть.

Томъ и Магги вмст сошли внизъ, гд стояло пустое отцовское кресло. Оба одновременно взглянули на него, и Магги сказала:

— Томъ, прости меня! Давай всегда любить другъ друга.

Они обнялись и заплакали вмст.

‘Юный Читатель’, NoNo 9, 11, 1902

Мельница на Флосс.

Романъ Джоржъ Эліотъ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.Господинъ Тулливеръ объявляетъ свое ршеніе относительно Тома.

II.Господинъ Райлей даетъ совтъ относительно школы для Тома.

III.Въ ожиданіи Тома.

IV.Пріздъ Тома.

V.Въ ожиданіи тетокъ и дядей.

VI.Появленіе тетокъ и дядей.

VII.Господинъ Тулливеръ обнаруживаетъ свою слабую сторону.

VIII.Въ гостяхъ.

IX.Магги ведетъ себя хуже, чмъ можно было ожидать.

X.Магги старается убжать отъ своей собственной тни.

XI.Супруги Глеггъ у себя дома.

ГЛАВА XII.Ученье Тома.

XIII.Рождественскіе праздники.

XIV.Новый школьный товарищъ.

XV.Новое развлеченіе Тома.

XVI.Второе посщеніе Магги.

XVII.Магги и Филиппъ.

XVIII.Золотыя ворота пройдены.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.Бда.

II.Сокровища госпожи Тулливеръ.

III.Семейный совтъ.

IV.Потухающій лучъ.

V.Планы Тома.

VI.Опровергающая старинный предразсудокъ, что не слдуетъ дарить ножъ.

VII.Солнце освщаетъ картину разрушенія.

VIII.Добавочная запись въ семейную лтопись.

IX.Разоренное гнздо.

X.Голосъ прошлаго.

XI.Пшеница и плевелы.

XII.Знакомство тети Глеггъ съ Бобомъ.

XIII.Всы колеблются.

XIV.Расколотое дерево.

XV.Дорого купленное торжество.

XVI.День расплаты.

Читайте также: