Адам Бид, Элиот Джордж, Год: 1859 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 754 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ДОМАШНЯЯ БИБЛОТЕКА

ДЖОРДЖЪ ЭЛОТЪ.

АДАМЪ БИДЪ.
Романъ

Съ 12-ю иллюстраціями, біографическимъ очеркомъ, вступительными статьями и объяснительнымъ словаремъ.

Переводъ съ англійскаго М. А. Шишмаревой.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1902.

Оглавленіе.

1) Джорджъ Эліотъ

2) Герои и героини въ произведеніяхъ Дж. Эліотъ

I. Мастерская

II. Проповдь

III. Посл проповди

IV. Домашнія горести

V. Ректоръ

VI. Большая ферма

VII. Молочная

VIII. Призваніе

IX. Мірокъ Гетти Сорель

X. Дина навщаетъ Лизбету

XI. Въ коттедж

XII. Въ лсу

XIII. Вечеръ въ лсу

XIV. Возвращеніе домой

XV. Дв спальни

XVI. Звенья длинной цпи

XVII. Въ которой разсказъ пріостанавливается

XVIII. Въ церкви

XIX. Адамъ въ рабочій день

XX. Адамъ посщаетъ большую ферму

XXI. Вечерняя школа и школьный учитель

XXII. Праздникъ 30 іюля

XXIII. Обдъ

XXIV. Тосты

XXV. Игры

XXVI. Танцы

XXVII. Кризисъ

XXVIII. Дилемма

XXIX. На другой день

XXX. Адамъ передаетъ письмо

XXXI. Въ спальной Гетти

XXXII. М-съ Пойзеръ говоритъ свое слово

XXXIII. Новыя звенья

XXXIV. Помолвка

XXXV. Тайный страхъ

XXXVI. Странствіе съ надеждой

XXXVII. Путь отчаянія

XXXVIII. Розыски

XXXIX. Всти

XL. Печальная всть распространяется

XLI. Наканун суда

XLII. Утромъ въ день суда

XLIII. Приговоръ

XLIV. Возвращеніе Артура

XLV. Въ тюрьм

XLVI. Часы неизвстности

XLVII. Послдняя минута

XLVIII. Новая встрча въ лсу

XLIX. На большой ферм

L. Въ коттедж Адама

LI. Воскресное утро

LII. Адамъ и Дина

LIII. Пожинки

LIV. Встрча въ горахъ

LV. Свадебный звонъ

**Герои и героини въ произведеніяхъ г-жи Джорджъ Эліотъ *) ‘Адамъ Бидъ’ и др.**

*) B. F., 84 V—VI. A. С.

Высшей задачей искусства авторъ ‘Адама Бида’ считаетъ правду и естественность, и находитъ, что антитезъ реализма ложь и фальшь, а вовсе не идеализмъ, совмстимый съ художественной правдой въ твореніяхъ высшаго порядка (прим., Сикстинская Мадонна). Она признаетъ истинное искусство великимъ цивилизующимъ средствомъ, ‘потому что правдивая картина человческой жизни, созданная великимъ художникомъ, увлекаетъ вниманіе даже пошлыхъ и себялюбивыхъ людей, незамтно для нихъ самихъ, къ предметамъ, лежащимъ вн ихъ, а такого рода вниманіе можно уже назвать сырымъ матеріаломъ сочувствія’. ‘Искусство, какъ приближеніе къ жизни, расширяетъ опытъ и увеличиваетъ число точекъ соприкосновенія между людьми’. При изображеніи народной жизни и ея неизмнныхъ нуждъ и интересовъ, на художник лежитъ боле серьезная отвтственность за правду, нежели при изображеніи искусственныхъ и условныхъ формъ существованія высшихъ круговъ, потому что ложныя понятія и ложное направленіе нашихъ симпатій относительно меньшей и обездоленной братіи имютъ громадное значеніе. Вошедшія въ моду ‘сельскія идилліи’ ей не по душ, потому что он лнивы. Простолюдинъ, встрчаемый въ книгахъ, на картинахъ и на сцен, не похожъ на простолюдина истиннаго. Она нападаетъ на замашку выставлять простой народъ цвтущимъ, улыбающимся и отпускающимъ остроты, или же наивнымъ, простодушнымъ. ‘Труженики съ виду не приглядны и обыкновенно серьезны, если не унылы. Веселыми они становятся всего чаще подъ пьяную руку и когда шутятъ и смются не по нашему, настоящее царство остроумія и вымысла для записного деревенскаго весельчака находится на дн третьей кварты’. Что касается деревенскаго простодушія, то, по ея мннію, ‘молотильщикъ безспорно окажется въ большинств случаевъ наивнымъ въ сложномъ ариметическомъ обман, но зато ловко унесетъ часть хозяйскаго зерна въ карманахъ или обуви, жнецъ не будетъ сочинять просительныхъ писемъ, но суметъ ухаживать за ключницей, въ надежд выманить бутылку эля, вмсто положеннаго легкаго пива’. Себялюбивые инстинкты человка не побждаются зрлищемъ полевыхъ цвтовъ, и безкорыстіе не насаждается классическимъ сельскимъ занятіемъ мытья овецъ. Чтобы сдлать людей нравственными, недостаточно поставить ихъ на подножный кормъ’,— заключаетъ писательница, умвшая соединить глубокое знаніе простого люда и безпристрастный взглядъ на него — съ горячей любовью.

Какъ извстно, г-жи М. Эвансъ долгое время скрывала свою литературную дятельность, при чемъ только немногіе угадывали подъ именемъ Д. Эліотъ — женщину.

Въ то время, какъ общество и критика, такимъ образомъ, старались разгадать личность автора ‘Томаса Бартона’ и другихъ, получившихъ уже извстность романовъ, Дж. Эліотъ была поглощена новымъ романомъ, который окончила въ октябр 1858 г., т. е. черезъ годъ посл ‘Жанеты’. Нужно удивляться быстрот ея работы, особенно принимая въ разсчетъ ту тщательность, съ которой она обдумывала и отдлывала мельчайшія подробности, не позволяя себ небрежности даже въ рукописи. (Въ рукописи, отдаваемой въ печать, все было написано какъ бы въ одинъ присстъ, ровнымъ крупнымъ почеркомъ и безъ всякихъ помарокъ), вдобавокъ лто было проведено на континент, гд правильность кабинетныхъ занятій неизбжно нарушалась. По желанію автора, ‘Адамъ Бидъ’ былъ напечатанъ сразу отдльной книгой (янв. 1850 г.). Посылая Дж. Эліотъ первый экземпляръ, Блэквудъ писалъ: ‘Какъ бы ни пошла подписка, я убжденъ въ успх, въ крупномъ успх. Книга такъ оригинальна, и такъ правдива, что остается въ моей памяти, какъ рядъ дйствительныхъ событій въ жизни знакомыхъ людей.

‘Адамъ Бидъ’ никогда не войдетъ въ кругъ романовъ для легкаго чтенія, но люди, способные цнить силу, глубокій юморъ и врность природ, отдадутъ должное вашему симпатичному столяру и группамъ живыхъ людей, которыми вы населили Гейслопъ и его окрестности’. Въ первыхъ книжкахъ журнала вышелъ разборъ ‘Адама Бида’, написанный лицомъ, удостоивавшимъ отзываться лишь о выдающихся произведеніяхъ. Его оцнка побудила Дж. Эліотъ написать издателю: ‘Я бы очень желала выразить мою признательность автору рецензіи. Вижу съ радостью, что онъ сочувствуетъ тмъ именно мстамъ, которыя мн всего боле хотлось уберечь отъ похвалъ третьестепенныхъ оцнщиковъ. Онъ доставилъ мн большую отраду, отмтивъ страницы, написанныя мною, подъ вліяніемъ искренняго чувства и точнаго знанія, безъ всякаго разсчета произвести впечатлніе на критиковъ’, ‘Адамъ Бидъ’ завоевалъ сразу симпатіи избраннаго круга читателей, а затмъ и публики, обратившей на него особенное вниманіе посл похвалъ ‘Times’ а. Къ апрлю 1852 г. понадобилось второе изданіе, и книга переводилась на вс языки. Общее любопытство насчетъ имени автора обострилось и получило неожиданное удовлетвореніе, благодаря довольно забавной случайности. Именно, сходство нкоторыхъ лицъ и обстоятельствъ въ ‘Сценахъ изъ клерикальной жизни’ заставило обывателей Ньюжантона подозрвать, что авторъ долженъ быть мстнымъ жителемъ. Когда же въ ‘Адам Бид’ вышла новая коллекція портретовъ, подозрніе перешло въ увренность. А такъ какъ Ньюжантонъ не кишлъ талантами, то вс глаза устремились на м-ра Лиджинса, промотавшагося джентльмена, получившаго университетское образованіе. Сначала тотъ отнкивался, что было принято за скромность, но успхъ ‘Адама Бида’ превозмогъ его любовь къ правд, изъ ‘Times» появилось заявленіе какого-то знакомаго клерджимена, что авторъ ‘Сценъ’ и новаго романа не кто иной, какъ ньюжантонскій м-ръ Лиджинсъ. Такая наглость вызвала протестъ отъ имени Дж. Эліотъ, посл чего возникла полемика уже безъ всякаго участія со стороны писательницы, и для прикосновенныхъ къ литератур псевдонимъ разоблачился вполн. Публика, однако, узнала настоящее имя автора ‘Адама Бида’ не прежде выхода въ свтъ ‘Мельницы на Флосс’.

Ди. Эліотъ не разъ говорила, что сверъ Англіи былъ съ ранняго дтства окруженъ для нея особымъ ореоломъ поэзіи, вслдствіе разсказовъ отца и семейныхъ преданій. Этотъ поэтическій ореолъ она сообщила Адаму Виду (гд театромъ дйствія избранъ Дербиширъ) и здсь въ самомъ дл уподобилась ‘чародю, открывающему въ капл чернилъ виднія прошедшаго’.

Естественность завязки и постепеннаго развитія дйствія въ этомъ роман поистин изумительна. Посл четверти часа, проведеннаго по вол автора въ столярной мастерской, мы уже въ общихъ чертахъ знакомы съ героемъ повсти, энергическимъ и разсудительнымъ Адамомъ и съ его мягкимъ, мечтательнымъ братомъ Сэтомъ, видимъ ясно умственное и нравственное превосходство перваго надъ товарищами по ремеслу: догадываемся про любовь Сэта къ юной методистк Дин Моррисъ и наконецъ сильно подозрваемъ, что и для Адама существуетъ магнитъ на той же ферм Пойзеровъ.

Слдующая затмъ картина проповди на лугу подъ развсистымъ вязомъ — верхъ совершенства. Она точно на самомъ дл освщена лучами заходящаго солнца, полна росистой свжести и вечерней тишины. Пестрыя группы поселянъ, женщинъ, дтей и забавная особа трактирщика придаютъ ей жизнь и движеніе. Центральная фигура картины — проповдница Дина — нарисована съ особенной любовью, Но при всемъ удивительномъ согласіи между красотой внутренней и вншней, которыми украсилъ ее художникъ, въ Дин нтъ ничего несовмстнаго съ жизненной правдой. Она во всхъ случаяхъ простая, кроткая двушка изъ фабричной среды, и возвышается надъ этой средой только любящимъ сердцемъ и поэтическимъ воображеніемъ, которое (какъ это бываетъ у простолюдиновъ) сосредоточивается на религіозныхъ предметахъ, не переходя въ безплодный мистицизмъ, вслдствіе привычки къ труду. Она служитъ ближнимъ по естественному влеченію и потому, что это евангельскій законъ, проповдуетъ тоже по искренному убжденію, что слова даются ей отъ Бога. Она ждетъ небеснаго указанія для всхъ своихъ поступковъ и ничего не предпринимаетъ, не посовтовавшись съ Библіей. Въ Дин, однако, на первомъ план любящая женщина, а не холодная исполнительница закона. Правда, она идетъ, куда зоветъ долгъ, но она болетъ сердцемъ съ каждой скорбной душой и оттого способна утшать и смягчать людей.

‘Взглянувъ на лицо Дины, можно угадать ея судьбу,— говорить Бэйнъ.— И точно всякій ждетъ, что эту чистую полевую лилію подкоситъ земная страсть. Она будетъ бжать отъ любви, какъ отъ грховной слабости, но природа возьметъ верхъ, и библейскій текстъ не откажетъ въ санкціи’. Англичане удивляются ршимости ли Эліотъ включить въ романъ длинную евангельскую проповдь, и еще боле тому, что эта вставка не нарушаетъ впечатлнія. Напротивъ, восторженное чувство, которымъ она проникнута, какъ будто сообщается читателю. ‘Не странно-ли, что люди думаютъ, будто я заимствовала откуда нибудь проповдь и молитвы Дины, между тмъ какъ я писала ихъ въ горячихъ слезахъ совершенно такъ, какъ он складывались въ моемъ воображеніи’, пишетъ Дж. Эліотъ своей пріятельниц, С. Геннель.

Посл отвлеченной поэзіи первыхъ главъ, мы переносимся въ осязательно-реальную житейскую прозу, знакомясь съ матерью обоихъ братьевъ. Лизбета Бидъ довольно несносная, ворчливая и слезливая старуха, которая слегка труситъ своего любимаго старшаго сына и смло вымщаетъ хандру на безотвтномъ Сэт. Лизбета несносна, но до такой степени живое лицо, что мы проникаемся сознаніемъ ея правъ на нытье и пиленье, и слушаемъ съ соотвтствующимъ интересомъ {По поводу этой поющей старухи Бейнъ сравниваетъ Дж. Эліотъ съ Диккенсомъ. Диккенсъ тоже искренно любитъ меньшую братію, знаетъ ей цну и смотритъ добродушно на ея слабости. Но онъ не можетъ относиться къ ней серьезно. Инстинктъ каррикатуры беретъ у него верхъ надъ юморомъ, онъ смется и смшитъ другихъ. Пеготти и вся ея родня (чтобы не цитировать мене знакомыхъ именъ) забавны при всей симпатичности. Въ Дж. Эліотъ уваженіе къ людямъ исключало даже самое невинное глумленіе. Подобное отношеніе къ человку, безъ различія званія и степени развитія, встрчается и у В. Скотта (прим., семья рыбака въ ‘Антикварі’ и сцена починки лодки, какъ параллель ночной работы Адама надъ гробомъ). Любопытно сужденіе самой Дж. Эліотъ о Диккенс. Отдавая должную дань удивленія врности созданныхъ имъ народныхъ типовъ и патетичности его паріевъ, она замчаетъ: ‘Если-бъ Д. съумлъ изобразить ихъ психологическій характеръ, понятія и чувства такъ же врно, какъ воспроизодитъ ихъ рчь и вншніе пріемы,— его сочиненія были бы драгоцннйшимъ вкладомъ искусства на пользу человчества’. В. Скотта она считала однимъ изъ тхъ великихъ художниковъ, которые способствуютъ смягченію сердецъ и расширенію человческихъ симпатій, а слдовательно удовлетворяютъ высокимъ задачамъ искусства.}. Какъ, однако, ни замчательна въ художественномъ отношеніи Лизбета, она для насъ далеко не первенствующее изъ вводныхъ лицъ. Насъ занимаетъ гораздо боле г-жа Пойзеръ, умная, дльная и работящая фермерша, необыкновенно бойкая на языкъ и мягкосердечная подъ нсколько бранчивой вншностью. Миссисъ Пойзеръ безподобна, хотя и не замысловато построена, природное остроуміе бьетъ у нея ключемъ, притомъ именно та категорія остроумія, которая свойственна фермерш, она предъ нами точно живая, и пока она на сцен, и у насъ съ лица не сходитъ улыбка. Мыза Пойзеръ вообще уютный семейный уголокъ. И хозяина., и дти, и слуги — все полно жизни и довольства, порядокъ и чистота кухни и молочной соблазнительны, и миссисъ Пойзеръ гордится своимъ хозяйствомъ не напрасно. Кром временной гостьи, Дины, здсь можно видть и другую племянницу, красотку Гетти (у которой ‘сердце не мягче кремня’, по замчанію тетки). Ради нея-то ходитъ сюда Адамъ Бидъ, и ради нея же зазъжаетъ капитанъ Артуръ Донниторнъ, молодой человкъ, добродушный и веселый, легко плывущій но теченію въ сладкой увренности, что вс его любятъ, и что онъ того стоитъ. Молодой сквайръ засматривается на Гетти’, которая замтно кокетничаетъ передъ нимъ (перемывая масло) и гордится его вниманіемъ. Она по своему даже влюблена въ него, хотя наряды и коляски всегда рисуются въ ея воображеніи рядомъ’ съ его фигурой. Ухаживанье Адама она только терпитъ, отчасти тоже изъ тщеславія, ей пріятно помыкать этимъ молодцомъ, котораго вс побаиваются. Понятно, что дло кончается обольщеніемъ Гетти. Но Дж. Эліотъ не длаетъ изъ Артура низкаго соблазнителя или безсердечнаго негодяя — и въ этомъ глубокое нравоученіе этой исторіи… (Онъ не думалъ поступать дурно, онъ немогъ имть безчестныхъ намреній, онъ только не размышлялъ о томъ, что творилъ, ухаживая за Гетти. ‘Онъ — корабль, который съ виду сулилъ благополучное плаваніе, и обнаружилъ свои недочеты при первой бур’. Въ очаровательной вечерней сцен въ парк все какъ будто сводится на то, что ‘глазамъ Артура недостаетъ твердости египетскаго гранита’, при вид заплаканнаго личика Гетти. ‘У него кружится голова, языкъ говоритъ не то, что надо, руки протягиваются, губы цлуютъ… время и дйствительность исчезаютъ’. Такъ или иначе, упоеніе молодого сквайра губитъ Гетти и навлекаетъ не мало горя и стыда на всхъ близкихъ ей, начиная съ Адама. Артуру, хотя онъ и узжаетъ своевременно въ полкъ, тоже бываетъ не по себ, когда въ его голов мелькаетъ образъ Гетти и мысль, что слуги и друзья могутъ презирать его. На его счастье, онъ не склоненъ сосредоточиваться на одномъ предмет, особенно на непріятномъ. Описаніе страданій Гетти, ея бгства, ея покушеній на самоубійство и убійство ребенка, способно растрогать самого спокойнаго читателя — до того жалко это хрупкое созданіе ‘это хорошенькое юное животное съ легкимъ налетомъ человческихъ аттрибутовъ’, въ своей безпомощности и сосредоточенности въ себ самой. Глубина и врность анализа характера Гетти выше всякихъ словъ. Въ мелочахъ будничной жизни, въ мечтахъ о любви, передъ лицомъ большого горя, въ тюрьм, наканун казни — Гетти везд одна и та же мелкая природа, не способная подняться надъ уровнемъ себялюбивыхъ разсчетовъ и личныхъ огорченій, но способная тмъ безпредльне быть несчастной. Патетическая сцена въ тюрьм, между Гетти и Диной, пришедшей провести съ осужденной послднюю ночь, заканчивается геніальнымъ штрихомъ, Дин удалось растрогать окаменлую Гетти, заставить ее плакать, молиться и каяться. Но лишь только исповдь кончена, у Гетти, еще заплаканной, является разсчетъ на награду — на избавленіе отъ мучительныхъ галлюцинацій: ‘Теперь, когда я все сказала, дастъ-ли Богъ, чтобы я перестала слышать этотъ плачъ’? Судомъ надъ Гетти, приговоренной къ казни, кончаются идеальныя совершенства романа. Помилованіе черезъ посредство скачущаго откуда-то Артура является непріятнымъ диссонансомъ въ дивной гармоніи этой правдивой повсти. Романъ между Адамомъ и Диной тоже мене интересенъ, хотя бракъ ихъ (посл смерти Гетти въ колоніяхъ) удовлетворяетъ чувству справедливости читателя. Дж. Эліотъ вообще мастерица распутывать боле сложныя нити человческаго сердца, чмъ мене замысловатые узлы вншнихъ происшествій. Въ первой области у нея почти нтъ соперниковъ, но для событій и развязокъ ей часто недостаетъ воображенія и энергіи. Съ другой стороны, созданныя его лица въ такой степени поглощаютъ вниманіе, что событія отодвигаются на второй планъ. Говоря о привлекательныхъ характерахъ въ ‘Адам Вид’, нельзя не вспомнить о м-р Ирвайн, нерадивомъ пастыр духовнаго стада, а по поводу этого симпатичнаго джентльмена не обратить вниманія на отношеніе Дж. Эліотъ къ духовнымъ лицамъ. Расходясь съ ними въ основныхъ взглядахъ, ненавидя ханженство и лицемріе, она въ своихъ повстяхъ никогда не выставляетъ клерджименовъ въ смшномъ или отталкивающемъ свт — самое большое, если позволитъ себ добродушную улыбку надъ слабостями какого нибудь м-ра Крью. Добрая память о викарі школы, гд она училась, и о многихъ почтенныхъ пасторахъ, у которыхъ искала просвтленія въ дни юности, сохранилась въ ней рядомъ съ уваженіемъ къ прежней вр и убжденіямъ другихъ. Этимъ воспоминаніямъ мы обязаны цлой галлереей симпатичныхъ и художественныхъ портретовъ, отъ Джильфиля до Лайонса.

* * *

Слдующій извстный романъ ‘Мельница на Флосс’ иметъ автобіографическій интересъ.

Героиня романа, Мегги, нравится вообще боле всхъ женщинъ, созданныхъ Джорджъ. Эліотъ, и дйствительно, она полна молодой жизни и непосредственной поэтической прелести. Двочкой — она своеобразное и премилое маленькое существо, живущее отчасти въ мір, созданномъ собственнымъ воображеніемъ, и длающее много промаховъ въ дйствительномъ. Особенно туго поддается Мегги условнымъ формамъ приличія и вншней культур, которую ея мать и тетки считаютъ необходимыми для барышни. Отсюда возникаетъ для нея много огорченій, доводящихъ ее до бгства къ цыганамъ. Г-жа Телливеръ и ея три сестрицы (урожденныя Додсонъ!) — разновидности одного и того-же типа респектабельныхъ англійскихъ идіотокъ средняго сословія, отличающихся боле или мене неумолимой опредленностью и китайской незыблемостью основъ, какъ по части домашняго хозяйства, такъ и всего мірового порядка. Тетушки, особенно сварливая тетка Глеггъ, очень забавны въ начал, но подъ конецъ надодаютъ однообразіемъ и вообще смахиваютъ нсколько на тхъ тряпичныхъ куколъ, которыхъ вертитъ иногда Диккенсъ на потху себ и другимъ, но которыми Дж. Эліотъ обыкновенно не развлекается. Можно подумать, что она поддалась здсь чувству личной мести, подобно своей Мегги, и вбила н сколько лишнихъ гвоздей въ голову фетиша. Хотя истязанія куклы (изображавшей тетку Глеггъ) и другія выходки дтской запальчивости плохо рекомендуютъ Мегги со стороны кротости, но она добрая и великодушная двочка, и затронуть хорошія стороны ея богатой природы гораздо легче дурныхъ. Она горячо привязана къ отцу, неизмнно заступающемуся за свою ‘двченку’, и къ брату, который ее частенько обижаетъ, и за нихъ готова, что называется, отдать душу. Телливеръ, владлецъ мельницы (служащей театромъ дйствія), очерченъ очень рельефно. Честный и добрый но упрямый и запальчивый старикъ сознаетъ, что въ ныншнемъ мудреномъ свт ему трудно разобраться, и старается обезпечить сына противъ подобной безпомощности образованіемъ, котораго самъ не получилъ. Но несмотря на убжденіе, что мошенники всегда берутъ верхъ надъ честными людьми, онъ постоянно заводитъ тяжбы, длая крупныя ошибки, упорно стоитъ на своемъ и винитъ въ своихъ неудачахъ всхъ, кром самого себя. Своихъ противниковъ онъ видитъ въ самомъ черномъ и безпощадномъ свт. Такъ, адвокатъ, выигравшій противъ него тяжбу и косвенно участвовавшій въ его разореніи ‘мерзавецъ’, котораго онъ ненавидитъ всми силами души, требуя, чтобы и дти чувствовали заодно съ нимъ и поклялись на Библіи въ ненависти къ всему роду окима. Между тмъ, ловкій длецъ далеко не негодяй, и въ его сердц скрыта живая и нжная струна любви къ горбатому сыну Филиппу, съ которымъ, между прочимъ, черноглазая Мегги водитъ дружбу, съ тхъ поръ, какъ онъ ухаживалъ за больнымъ Томомъ въ школ (изъ любви къ Мегги, разумется). Нжно любимый Томъ далеко неравнодушенъ къ сестр и не золъ, но относится къ ней немного свысока и, главное, проникнутъ чувствомъ справедливости, т. е. принципомъ возмездія. Фатумъ преслдуетъ разсянную и стремительную Мегги всего чаще именно въ отношеніи ея любимца: она, по забывчивости, моритъ его кроликовъ, она слизываетъ картинку съ его коробочки (цлуя ее въ порыв восторга), она упускаетъ въ рку удочку, она умудряется даже проткнуть головой его бумажный змй — словомъ, она бываетъ часто виновата. А разъ она виновата, юный отпрыскъ Додсоновъ считаетъ нужнымъ такъ или иначе наказать ее. Въ разсудительномъ и недалекомъ Том, мы видимъ настоящаго англійскаго мальчика и юношу средняго сословія — типичнаго представителя того сорта людей, безъ которыхъ, по замчанію Бейне, ‘міръ, въ особенности міръ дловой и коммерческій, не могъ бы существовать, но которые не привлекаютъ къ себ симпатій. Это люди полезные и почтенные и далеко не безсердечные для тхъ, кто, подобно имъ, поступаетъ какъ слдуетъ. Только ждать отъ нихъ сочувствія или жалости къ заблудшимъ и падшимъ немыслимо. Спокойные и добродтельные отъ рожденія, они не вдаютъ сомнній въ себ или раскаянія, сложныя же и увлекающіяся натуры, типа Мегги, всегда готовы винить и терзать себя, искупая легкіе проступки дорогой цной’. Къ Тому нельзя не чувствовать уваженія, когда онъ 16-лтнимъ юношей беретъ на свои плечи обузу отцовскихъ долговъ и, съ энергіей мужчины, отстаиваетъ достоинство разоренной семьи. Когда онъ, скопивъ извстную сумму, говоритъ безпомощному отцу, что тотъ еще собственными руками заплатить свои долги и доживетъ до дня, когда опять будетъ смло смотрть всмъ въ глаза — ему хочется пожать руку. Относительно кузины Люси, которая не платитъ ему взаимностью, Томъ тоже безупреченъ. Но хорошія и почтенныя стороны его характера блднютъ и меркнутъ передъ — нельзя сказать, сухостью его сердца, а деспотическими наклонностями, и всего боле передъ неумолимой суровостью его приговоровъ. Томъ можетъ служить образчикомъ того, какъ относится Дж. Эліотъ къ своимъ лицамъ. Даже такой несложный характеръ иметъ у нея много сторонъ, и мы узнаемъ ихъ изъ различныхъ столкновеній съ обстоятельствами и людьми такъ же естественно, какъ будто-бы мы имли дло съ живымъ лицомъ. Выводя на сцену сложныя природы въ сложныхъ положеніяхъ, Дж. Эліотъ всегда остается на высот своей задачи. Поэтому ея ‘характеры’ поглощаютъ обыкновенно все вниманіе читателя, почти въ ущербъ его интересу къ вншнимъ происшествіямъ романа. Если Тому, съ его хладнокровіемъ и разсудительностью, приходится переживать ломки въ жизни и даже испытывать разочарованія въ любви, то понятно, что много испытаній и бдъ должно выпасть на долю его безпокойной и страстной сестры въ ‘тернистой пустын’, которую придется пройти до окончательнаго крушенія. Томъ застрахованъ хоть отъ самого себя, Мегги открыта внутреннимъ, разнообразнымъ и весьма сильнымъ бурямъ. Изъ перваго серьезнаго испытанія озлобленія, вслдствіе обстоятельствъ, сопровождавшихъ банкротство отца — 15-ти-лтняя Мегги выходитъ побдительницей, благодаря случайно попавшей ей въ руки книг ветхаго экземпляра. ‘Подражаніе Христу’. Исторія этого чтенія интересна и какъ художественная картина, и какъ автобіографическій фактъ. Раскрывъ книгу, въ минуту тоски и досады, Мегги видитъ на потемнвшихъ поляхъ черту, читаетъ отмченныя строки и съ возрастающимъ волненіемъ продолжаетъ слдить за невидимой рукой, указывающей мста, точно нарочно для нея написанныя. Да, ея печали вытекали изъ себялюбія. Она забыла про другихъ дтей, искала радостей для себя одной, не думала, что она ничтожнйшая частичка великаго цлаго. Мегги потрясена и даетъ себ слово работать надъ собой и перемниться. ‘Книга омы Кемпійскаго до сего дня творитъ чудеса,— замчаетъ Джорджъ Эліотъ,— потому что она не пышная проповдь, придуманная на бархатномъ кресл для внушенія безропотности тмъ, кто ходитъ по камнямъ окровавленными ногами, а задушевная исповдь брата, скорбной души, которая, хотя и въ далекомъ прошломъ, но все подъ тмъ же безотвтнымъ небомъ, томилась одинаковой съ нами жаждой, боролась, изнемогала’. Вс въ дом замчаютъ нчто особенное въ Мегги, и мать спшитъ воспользоваться этимъ добрымъ настроеніемъ, чтобы уложить, наконецъ, непокорные волосы дочери внкомъ на маковк. Смуглая красавица, съ непривычнымъ выраженіемъ кроткой задумчивости и восторга на лиц, прелестна въ этомъ царственномъ убор. Понятно, что, глядя на нее, восторженный аскетизмъ долженъ вскор уступить мсто увлеченіямъ, боле свойственнымъ ея годамъ. Мене счастливымъ можно назвать исходъ второй бури, постигшей Мегги и ея перваго романа съ умнымъ, талантливымъ и симпатичнымъ художникомъ Филиппомъ, имвшимъ большое вліяніе на ея развитіе и заставившимъ забыть . Кемпійскаго для свтскихъ поэтовъ и писателей. Бдный Филиппъ давно знаетъ, что его не можетъ полюбить никакая женщина, но въ обожаемой имъ съ дтства Мегги онъ видитъ существо особенное, и, на нерекоръ разсудку, ему кажется порой, что она не отвергнетъ его преданной любви. Молодые люди, разлученные семейной враждой, встрчаются случайно въ рощ.

Между ними быстро возстановляется короткость школьныхъ дней, а затмъ выступаетъ на сцену любовь. Собственно говоря, страсть существуетъ здсь съ одной стороны, Мегги, увлекаемая дружбой и состраданіемъ къ Филиппу, только старается убдить себя, что платитъ ему взаимностью И вотъ — въ одну изъ тхъ опасныхъ минутъ, когда слова бываютъ искренни и въ то же время обманчивы, когда чувство, поднявшись высоко надъ обычнымъ уровнемъ, оставляетъ знаки, до которыхъ ему не суждено боле подняться,— она цлуетъ блдное лицо Филиппа, смотрящее на нее съ робкой мольбой. У нея на глазахъ слезы, въ сердц трепета, и въ то же время она говоритъ себ: ‘Если тутъ жертва, тмъ выше и достойне будетъ любовь.’ Когда грубое вмшательство Тома кладетъ внезапный конецъ идилліи, и Мегги, ради больного отца, ршается на временную разлуку съ Филиппомъ (взявъ мсто учительницы въ сосднемъ город), ей уже приходится презирать себя за то, что, въ разлук съ женихомъ, она ощущаетъ не печаль, а смутное чувство освобожденія…

Конечная катастрофа въ жизни Мегги во многихъ оставляетъ неудовлетворенное чувство. Обстоятельства усложняются здсь такъ внезапно и сердечныя драмы нсколькихъ лицъ достигаютъ такой интенсивности, что обыкновенное воображеніе не въ силахъ придумать другого исхода, кром смерти, и сама Дж. Эліотъ принуждена обратиться къ этому крайнему средству. Въ первыя каникулы, которыя Мегги проводитъ въ Огге въ дом кузины, она знакомится съ женихомъ Люси, Стифеномъ Гестомъ. Оба чувствуютъ другъ къ другу внезапное, необъяснимое, непобдимое влеченіе, и съ обихъ сторонъ идетъ борьба между страстью и долгомъ. Невинная Люси ничего не замчаетъ, чуткій Филиппъ, сообразивъ, въ чемъ дло, всячески старается стушеваться, чтобы облегчить своей невст отступленіе. Вслдствіе этого старанія и умышленнаго отказа отъ условленной прогулки, между влюбленными происходитъ неожиданный tte—tte въ лодк, который и ршаетъ ихъ судьбу. Въ какомъ-то магнетическомъ упоеніи, безотчетно и безсознательно плывутъ они съ отливомъ по теченію Флосса, мимо знакомыхъ береговъ, мимо сборнаго пункта, гд ихъ ждетъ Люси, мимо береговъ незнакомыхъ и приходятъ въ себя только въ открытомъ мор. При вид моря и корабля, у Стифена внезапно родится мысль увезти Мегги и обвнчаться съ ней, но вс его страстныя убжденія разбиваются въ прахъ передъ ршимостью двушки, пришедшей въ себя и терзаемой совстью. Корабль доставляетъ пассажировъ въ ближайшую гавань, и черезъ нсколько дней мы видимъ бдную Мегги, принесшую на алтарь долга свою любовь, но, тмъ не мене, безповоротно погибшую въ общемъ мнніи и разбившую счастье Филиппа, Люси и безумно влюбленнаго Стифена,— видимъ бдную, еле-живую Мегги у дверей мельницы. ‘Томъ, я пришла къ теб, пришла домой искать пріюта и разсказать все’.— ‘Нтъ, для тебя дома подъ одной кровлей со мной,— отвчаетъ Томъ, задыхаясь отъ ярости,— ты опозорила всхъ насъ, опозорила имя отца, ты поступила низко и подло. Я умываю руки, я не хочу тебя знать!’ — Печально доживаетъ свой вкъ Мегги въ семь стараго пріятеля Боба, въ домишк на берегу рки. Вс попытки добрыхъ людей оправдать ее разбиваются о видимость факта. Утшеніемъ служитъ только прощеніе доброй Люси и письмо Филиппа, написанное, можно сказать, кровью самаго великодушнаго и нжнаго сердца. Стифенъ напрасно шлетъ ей страстныя письма — она ршила, что не должна принадлежать ему. Но сумма всхъ страданій, очевидно, выше ея силъ и исходъ — каковъ бы онъ ни былъ — весьма желателенъ. И вотъ, въ одну бурную ночь, происходитъ наводненіе. Флоссъ, игравшій столь сложную роль въ ея жизни, столько разъ грозившій затопить окрестность, разливается, наконецъ, до тхъ размровъ, о которыхъ съ ужасомъ вспоминаютъ старожилы. Мегги бросается въ лодку искать Тома. Томъ, при вид опасности и блдной, исхудалой сестры, забываетъ всякое умыванье рукъ и съ прежнимъ ласковымъ ‘Мегги’ садится подл нея. Мимо нихъ волны мчатъ груды снесенныхъ бревенъ и обломковъ, большая черная глыба несется прямо на ихъ лодку. ‘Берегись’, кричитъ кто-то. Томъ и Мегги прижимаются другъ къ другу, какъ дти былого времени. Еще минута — и они исчезаютъ въ волнахъ, ‘примиренные въ смерти’. Критики порицаютъ искусственность этого финала и находятъ, что сила творчества постепенно падаетъ къ концу романа, и что Джорджъ Эліотъ, ‘какъ настоящая женщина’, проявляетъ необыкновенную изобртательность въ житейскихъ мелочахъ и теряется передъ катастрофами. Піетисты-англичане черпаютъ сверхъ того въ этомъ роман аргументы противъ скептицизма, омрачающаго міросозерцаніе писателей. Хотя исторія таинственнаго обоюднаго влеченія между Стифеномъ и Мегги полна правды, поэтической прелести и какого-то особаго обаянія, дйствующаго на нервы читателя,— она по преимуществу возбуждаетъ пересуды. Одни находятъ любовныя сцены слишкомъ грубо-реальными, что вполн несправедливо. Другіе съ большимъ правомъ замчаютъ, что, ‘хотя въ жизни нердко случается видть, какъ прелестныя двушки влюбляются въ недостойныхъ субъектовъ и гибнутъ, законы художественной правды не допускаютъ подобныхъ аномалій въ области вымысла. Двушка, подобная Мегги, можетъ чувствовать нжность къ симпачному Филиппу и, презрвъ его уродство, считать бракъ съ нимъ возможнымъ. Это понятно, хотя практически нежелательно. Но ея увлеченіе ничтожнымъ фатомъ — ошибка., которая въ роман разрушаетъ иллюзію, и, слдовательно, непростительна. Стифенъ Гестъ къ тому же не вышелъ у Джорджъ Эліотъ живымъ лицомъ и напоминаетъ нелпые мужскіе характеры дюжиннаго женскаго творчества’. Но, не взирая на нкоторыя погршности, поэтическая ‘Мельница на Флосс’, вся проникнутая свтомъ и тепломъ молодой жизни и страсти, имла громадный и вполн понятный успхъ. Вмст съ тмъ публика въ первый разъ и не безъ удивленія узнала, что авторъ этого романа женщина, нкая г-жа Эвансъ, скрывающаяся подъ псевдонимомъ — Джорджъ Эліотъ.

* * *

‘Ромола’, занимавшая Джорджъ Эліотъ въ теченіе нсколькихъ лтъ, вышла въ 1803 г. и, въ противоположность прежнимъ романамъ, не имла непосредственнаго успха въ публик. Серьезнымъ людямъ она понравилась, но масса нашла ее слишкомъ серьезной, ученой и скучной. Отъ читателя требовалась извстная подготовка, чтобы дышать свободно въ этой исторической атмосфер, или извстная энергія для борьбы съ преградами, мшающими отдаться вполн лицамъ, выведеннымъ на сцену,— именно лицамъ, а не событіямъ, потому что величайшее достоинство ‘Ромолы (помимо исторической врности, удивляющей знатоковъ) заключается не въ занимательности событій, а въ глубокомъ психологическомъ интерес характеровъ. Многихъ поражаетъ не столько жизнь и движеніе, сколько умъ и вкусъ въ выбор, постановк и освщеніи сюжета. Центръ культуры эпохи возрожденія у Джорджъ Эліотъ въ арен кровопролитій и ужасовъ, хотя изображаемый ею періодъ принадлежитъ къ самымъ бурнымъ. Взоръ художника и мыслителя остановился не на судорожныхъ искаженіяхъ, вызванныхъ потрясающими событіями,— хотя событія не обойдены,— а на обычной физіономіи города и его преобладающемъ настроеніи. Но главное — авторомъ не забыто, что ‘при всхъ условіяхъ общественнаго броженія люди всегда остаются одними и тми-же изъ вка въ вкъ’, и что ‘борьба партій и мнній всхъ временъ — итогъ борьбы отдльныхъ существъ на жизнь или смерть’. ‘Этой точки зрнія, прямо высказаной въ поэтической ‘поэм’ (гд, какъ въ оперной увертюр, намчены вс основные мотивы), Дж. Эліотъ остается врна и сосредоточиваетъ свое вниманіе на томъ, что вчно и неизмнно въ природ и человк, а слдовательно неизмнно близко и понятно каждому. Вотъ почему, при полномъ равнодушіи къ Флоренціи 1184—1509 гг. и наперекоръ всякой археологіи, лица, выведенныя на эту чуждую намъ сцену, способны увлекать и возмужать насъ. Въ послднемъ отношеніи, первое мсто принадлежитъ безспорно молодому греку Тито Мелем, котораго можно назвать идеаломъ безнравственности. Мы видимъ передъ собой не кровожаднаго или сумрачнаго злодя, а обольстительнаго юношу, который не только далекъ отъ намреній длать зло, но даже не выноситъ зрлища страданія и не можетъ жить безъ людской симпатіи. Тайна всхъ его преступленій и всей его низости въ томъ, что онъ слаба, и любитъ себя, свой покой и свое удовольствіе больше всего на свт. Особенно тонко организованный инстинктъ себялюбія побуждетъ его постоянно стремиться къ пріятнымъ ощущеніямъ и избгать всего непріятно дйствующаго на его утонченную нервную систему. Съ этого прямого пути Тито никогда не сбивается посторонними соображеніями, руки его безошибочно протягиваются къ тому, что всего заманчиве или доступне, препятствія обходятся, отодвигаются или опрокидываются, смотря по обстоятельствамъ. Какъ человка, весьма образованный и развитой, и притомъ крайне чуткій, Тито не можетъ не замчать содяннаго, но онъ уметъ ловко стряхнуть съ себя тягостное бремя внутренняго недовольства и снова придти въ равновсіе. Сознаніе вины вызываетъ въ немъ еще другую характерную реакцію — отчужденіе, боле или мене враждебное, отъ тхъ, кто пострадалъ по его милости или имютъ право прощать его, вмст съ стремленіемъ пріютиться въ такомъ уголк, гд судить его некому и гд, слдовательно, дышется свободно. (Отъ зоркихъ глазъ Ромолы Тито бжитъ къ молящейся на него дурочк Тесс, и, разумется, обманываетъ и ее безъ зазрнія совсти). Пока жизнь идетъ, что называется, ‘по маслу’, ничего отъ него не требуя, Тито — олицетворенная доброта и мягкость. Его безпечная веселость, его лучезарная улыбка сіяетъ, какъ солнце, на праведныхъ и злыхъ. Онъ очаровываетъ всхъ и каждаго. Но чуть на пути задоринка, затрудненіе, искушеніе — свтлый обликъ его души мняется и проходитъ вс метаморфозы, требуемыя обстоятельствами, прихотью минуты и неизмннымъ инстинктомъ достиженія наибольшаго счастья для себя. Вншній же его образъ упорно противостоитъ внутреннему разложенію и остается безмятежнымъ. Не даромъ чудакъ — живописецъ, скептически взирающій на людей, замчаетъ при встрч съ Тито, что лицо этого юноши идеальный типъ предателя: ‘порокъ и измна не могутъ оставить на немъ слда. Въ личныхъ отношеніяхъ Тито и въ общественныхъ столкновеніяхъ того смутнаго времени много нежелательныхъ осложненій и препятствій, много соблазновъ. И вотъ — при полномъ отсутствіи нравственнаго тормаза и возжей, именуемыхъ совстью — онъ катитъ подъ гору все быстре и быстре, отъ мелкихъ къ крупнымъ обманамъ, измнамъ и предательствамъ, отъ преступленій тонкаго разбора къ грубымъ злодйствамъ. Тито въ полномъ смысл слова ужасенъ. Нельзя безъ содроганія видть этой постепенно разверзающейся бездны нравственнаго паденія. Такъ и чувствуешь, что она готова поглотить любого изъ насъ въ указанныхъ намъ предлахъ. Разумется не Джорджъ Эліотъ открыла, что сердце человческое есть бездна подлости, и что необходимо зорко слдить за собой и оглядываться на другихъ. Но она облекла эту старую и вчно юную истину въ осязательный образъ и, отмтивъ съ особеннымъ искусствомъ первыя ступени паденія и ихъ роковую послдовательность (количественное, а не качественное измненіе) — сдлала изъ Тито Мелемы страшное memento mori. Вс единогласно признаютъ, что на созданіи этого характера лежитъ печать генія: что только глубокій мыслитель могъ взяться за развитіе отъявленнаго зло/дя изъ добродушнаго юноши, и только великій художникъ могъ осуществить эту задачу столь блестящимъ образомъ. Одинъ Шекспиръ, прибавляютъ многіе. способенъ создавать такіе общіе типы, при рзкой индивидуальности, такія осязательныя живыя лица для воплощенія отвлеченной идеи. Противоположность Мелемы находимъ мы въ совершенномъ отсутствіи своекорыстныхъ стремленій, прямот и искренности его жены Ромолы. Вра въ любимаго человка составляетъ вопросъ жизни для ея нжнаго и гордаго сердца. Нравственные идеалы ея возвышены и опредленны. Смлый и свтлый умъ не допускаетъ лжи ни въ какой форм. Образованіе, пріобртенное въ студіи ученаго отца, ставитъ ее на высот всхъ общественныхъ и научныхъ интересовъ того времени. Ее нельзя удовлетворить призраками и надолго затуманить ея ясныхъ глазъ. Ромола — идеальная красавица и идеальная женщина, но все-таки не отвлеченная добродтель и не теорія, какъ увряли нкоторые. Она не чужда увлеченій и слабостей, и въ своей любви къ Тито — проникшему въ студію ея слпого отца на подобіе луча свта и въ горькомъ разочарованіи, заставившемъ ее бжать отъ него, и наконецъ, даже въ той возвышенной метаморфоз, которую производятъ во всемъ ея существ слова Савонаролы. Обращеніе Ромолы до извстной степени напоминаетъ исторію Жанеты и Тріана, хотя въ боле грандіозныхъ размрахъ и съ значительными видоизмненіями. О задушевности и смиреніи, о чувств братства, которыми дышетъ бесда Тріана, разумется, не можетъ быть и рчи. Савонарола говоритъ тономъ человка непогршнаго и властнаго съ заблудшей женщиной. Онъ побждаетъ гордость Ромолы, искусно затронувъ самую живую и больную струну ея уязвленной души (обвиняя се въ измн долгу, потворств страстямъ, малодушіи тхъ свойствъ, которыя убили ея любовь къ Тито и заставили покинуть его домъ). И, гонимая страшнымъ призракомъ, Ромола смиряется передъ логикой самоотверженія, передъ проповдью креста изъ устъ грубаго доминиканца, одного изъ тхъ людей, которыхъ она привыкла презирать за узкій фанатизмъ, невжество и суевріе. Она зоветъ его отцомъ — именемъ для нея святымъ, она рыдаетъ у его ногъ. По своему воспитанію въ правилахъ древнихъ стоиковъ, Ромола была способна увлечься въ христіанскомъ ученіи одной любовью къ ближнему,— чертой, отсутствующей въ отвлеченной классической морали, и потому, вернувшись, по приказанію Савонаролы, во Флоренцію, гд царили голодъ, чума и всякія смуты, весьма естественно ушла въ дла милосердія. Исторія отношеній Тито и Ромолы до ея бгства представляетъ психологическій этюдъ необычайной тонкости. Столь же художественно изображены послдующія боле крупныя столкновенія въ жизни супруговъ. Тито, падая ниже и ниже, переходитъ постепенно отъ отчужденія къ вражд и ненависти, а Ромола, въ своихъ чувствахъ къ нему — отъ жгучихъ страданій у постели умирающаго къ тупой боли при отпваніи трупа. Подъ конецъ она только слдитъ за нимъ съ холоднымъ отчаяніемъ, ста5аясь предупредить бды: которыя онъ можетъ навлечь на Флоренцію и близкихъ ея сердцу людей, потому что Тито ведетъ опасную двойную игру съ разными политическими партіями,— игру, за которую платятъ жизнью достойнйшіе граждане, и которая въ конц-концовъ губитъ его самого. Весьма интересна также исторія второго удара, постигшаго сердце этой женщины, т. е. ея разочарованія въ Савонарол. Когда Ромол пришлось увидть честолюбивые разсчеты, уклончивость и малодушіе въ любимомъ учител, котораго она считала недосягаемымъ для мелкихъ личныхъ соображеній, и когда міръ, въ которомъ пріютилась ея душа посл перваго крушенія, въ свою очередь рухнулъ,— то понятно, что жизнь должна была утратить для нея смыслъ и цну, а смерть показаться желаннымъ исходомъ. Эпизодъ съ лодкой, въ которой она отдалась на произволу волнующагося моря, и зачумленнымъ селомъ, къ которому прибило лодку, при всей поэтичности, слишкомъ замысловатъ, но фактъ возвращенія къ вр въ высокія истины, независимо отъ того, кто ихъ проповдывалъ, непреложенъ въ природахъ такого закала. Глубокимъ убжденіемъ звучатъ поэтому слова Ромолы: ‘низостью было съ моей стороны желать умереть. Если все на свт — ложь, страданіе, которое можно облегчить, несомннная истина’. И читатель убжденъ, что дальнйшая жизнь ея будетъ осуществленіемъ этихъ словъ. Въ роман иметъ совершенно мелодраматическій характеръ одна исторія сумасшедшаго Бальтазаро. При всемъ томъ она хватаетъ за сердце, благодаря мастерскому изображенію душевнаго состоянія безпомощнаго старика, сознающаго, что теряетъ память и разсудокъ въ то самое время, какъ все существо его судорожно цпляется за прежнее я для осуществленія завтнаго, жгучаго желанія. Языческое миросозерцаніе сдлало для Бальтазаро месть закономъ, и когда предательство Тито падаетъ тяжкимъ ударомъ на его сдую голову, уже расшатанную крутымъ переломомъ въ судьб и непосильными трудами неволи — его любовь превращается въ ненависть, въ инстинктивную жажду мести. Въ такомъ настроеніи слушаетъ онъ, укрывшись въ собор, пламенную проповдь Савонаролы, громящую зло и злодевъ, и, разумется, слышитъ въ ней то, что соотвтствуетъ его оскорбленному чувству,— то, что касается часа отмщенія, вчныхъ каръ, вчныхъ мукъ. Онъ упивается восторгомъ проповдника и, подобно ему, готовъ идти на смерть за святое дло. Это переложеніе мотивовъ проповди на регистр разстроеннаго мозга слушателя, одержимаго неотвязной мыслью, какъ равно и вся картина помшательства Бальтазаро, поразительно врны и способны привести въ восторгъ психіатра. Вся театральность сценъ, въ которыхъ мы видимъ старика, исчезаетъ передъ осязательной реальностью его образа.

Только заключительный эпизодъ между Бальтазаро и Тито все-таки желательно было-бы замнить мене жестокой развязкой. Переходимъ къ послднему изъ главныхъ лицъ. Нкоторые находятъ, что, посл Мелемы, интересъ романа сосредоточивается на характер Савонаролы, одинаково замчательномъ съ исторической и художественной точекъ зрнія. Но мннію же другихъ, на этомъ характер слишкомъ явны слды обдуманной и кропотливой работы вмсто свободнаго творчества. Дж. Эліотъ, говорятъ они, не удалось сдлать Савонаролу живымъ лицомъ, хотя удалось воплотить въ его проповдяхъ восторженный аскетизмъ монаха съ такой силой, какъ будто она была ревностнйшей католичкой и сама перешла вс стадіи религіознаго экстаза. Савонарола изображенъ у Дж. Эліотъ весьма сложной природой, соединеніемъ большой нравственной силы съ болзненной впечатлительностью, и безкорыстной жажды добра и правды съ широкимъ честолюбіемъ. Въ тиши монастыря, бжавшій отъ міра аскетъ ‘постигъ великія истины и врилъ, что онъ, а никто другой, призванъ осуществить ихъ для общаго блага’. Въ этомъ сознаніи онъ вполн искренно обрекалъ себя на мученичество въ минуты молитвеннаго восторга. По мр того, однако, какъ неблагопріятныя обстоятельства и гоненія стали накопляться на его пути, посл временнаго упоительнаго успха, честолюбіе высшаго порядка стало постепенно вырождаться въ желаніе, во что бы то ни стало, удержать за собой власть надъ умами. Савонарола началъ измнять себ въ словахъ и поступкахъ и, обладая возвышеннымъ и утонченнымъ умомъ, не могъ но гнушаться избираемыми средствами и не сознавать мучительно своего паденія. Въ этомъ основной трагизмъ его судьбы, по мннію Дж. Эліотъ. Осуждать его она предоставляетъ тому, ‘кто въ полдень своей жизни, усталый и разбитый, не вспоминалъ обтовъ юности съ краской въ лиц’. Всего удачне изображенъ Савонарола къ концу своей карьеры, когда его аскетическая проповдь успла надость изнженнымъ высшимъ слоямъ, простой народъ, озлобленный напрасными ожиданіями, голодомъ и болзнями, сталъ тяготиться запросами на самоотреченіе, а враги, зорко слдившіе за Савонаролой и колебаніями общественнаго мннія, начали пускать въ ходъ недостойнйшія средства съ цлью подорвать авторитетъ бывшаго народнаго любимца и добить человка, утратившаго популярность вмст съ врой въ себя. Послднія главы романа читаются съ глубокимъ волненіемъ. Савонарола здсь точно живой стоитъ передъ нами ‘въ своей двойной агоніи’. Дж. Эліотъ не отступила отъ исторической правды изъ любви къ своему герою. Твердости, мужества, нравственнаго величія онъ не обнаруживаетъ передъ варварскимъ судомъ. Подъ вліяніемъ жестокихъ пытокъ, онъ то признается въ честолюбивыхъ замыслахъ, ради святой цли, то обвиняетъ себя въ тщеславіи и гордости, повергаясь въ прахъ передъ карающей десницей, то смиренно бесдуетъ наедин съ божествомъ, мучительно сознавая свои ошибки, моля о духовномъ обновленіи, вря, что ‘онъ ничто, но что свтъ, виднный имъ, былъ истинный свтъ’. На костр мы видимъ его безгласной жертвой. Кругомъ вопитъ чернь, издваясь и проклиная: она отчасти вритъ, что со смертью лжепророка кончатся бдствія Флоренціи, отчасти непосредственно наслаждается зрлищемъ униженія и мукъ. Друзья трепетно ищутъ, что хоть въ послднюю минуту онъ выйдетъ изъ оцпеннія, скажетъ что-нибудь, отстоитъ себя. Но Савонарола обводитъ толпу тусклымъ, безучастнымъ взглядомъ и молчитъ. ‘Не такою, конечно, рисовалъ онъ себ мученическую смерть’. ‘Тмъ съ большей справедливостью’, говоритъ Дж. Эліотъ въ заключеніе своей художественной лтописи, ‘назовутъ его мученикомъ будущія поколнія, потому что сильные міра возстали противъ него не за его слабости, а за его величіе, не за то, что онъ хотлъ обольстить міръ, а за то. что хотлъ возвысить его и облагородить’. Читателю пріятно поэтому, что Ромола въ эпилог вспоминаетъ о своемъ учител съ теплымъ чувствомъ и отдастъ ему должное. Весьма характерна ея бесда съ Лилло (сыномъ Тессы и Тито, напоминающимъ отца лицомъ и замашками). Она говоритъ ему въ словахъ, понятныхъ для отрока, что — преслдуемъ ли мы высшія или себялюбивыя цли — мы одинаково не застрахованы отъ несчастныхъ случайностей. Погибъ Савонарола, погибъ и ‘одинъ человкъ’, искавшій только пріятнаго себ. Вся разница въ томъ, что, если бдствіе постигаетъ низкую душу, то отрады нтъ уже ни въ чемъ, и человку остается сказать: ‘лучше бы мн не родиться’.

* * *

‘Амосъ Бартонъ’ точно написанъ на премію золотой медали за искуство увлечь читателя сюжетомъ, который онъ впередъ назоветъ избитымъ, скучнымъ и приторнымъ. Въ самомъ дл, нельзя придумать событій мене эффектныхъ, и въ особенности лица мене интереснаго, чмъ этотъ пошловатый пасторъ съ его ограниченностью, самодовольствомъ и неприглядной наружностью, усугубленной неряшествомъ. А между тмъ онъ насъ занимаетъ, порой злитъ, порой трогаетъ. Мы съ живымъ участіемъ слдимъ не только за его крупными огорченіями — заботами о куск хлба — но и за мелочными житейскими затрудненіями, каковы: сочиненіе проповдей, при отсутствіи воображенія и шаткости грамматическихъ правилъ, руководство школой (представителемъ которой служитъ неприличный мистеръ Фоденъ съ чадолюбивой маменькой за спиной), при недостатк находчивости и твердости духа, посщеніе паствы безъ требуемыхъ обстоятельствами шиллинговъ въ карман и т. д.— слдимъ съ живымъ участіемъ, потому что Амосъ облеченъ въ плоть и кровь. Главный интересъ повсти сосредоточивается, впрочемъ, не на немъ, а на его жен, которая-длается для насъ сразу дорогимъ и близкимъ существомъ, несмотря на вс ея идеальныя и неисчислимыя совершенства: Милли, чтобы свести концы съ концами, работаетъ безъ устали днемъ, а подчасъ и ночью. Милли своей кроткой красотой и врожденнымъ изяществомъ скрашиваетъ убогую обстановку дома, дйствуя на нервы усталаго и забитаго Амоса, какъ свжій воздухъ или теплый лучъ (понимать и цнить жену онъ не въ состояніи, а способенъ лишь безсознательно ощущать ея благотворное вліяніе). Горячаго сердца ея достаетъ не только на то, чтобы, глядя на своихъ, дйствительно, прелестныхъ дтей, забывать вс труды и лишенія, не только на то, чтобы терпливо сносить невзгоды, навлекаемыя на весь домъ, а на нее въ особенности, глупымъ честолюбіемъ и самомнніемъ Амоса (знакомство съ сомнительной графиней, свшей имъ на шею. и ссора съ духовнымъ начальствомъ, лишившая его мста). Нтъ, этого сердца достаетъ на искреннюю привязанность къ мужу и довольство своей судьбой. ‘Милый, милый другъ,— говоритъ, умирая, выбившаяся, наконецъ, изъ силъ молодая женщина,— ты былъ всегда такъ доб])ъ ко мн и длалъ все для моего счастья’. И все, что Милли длаетъ и говоритъ, выходитъ такъ естественно и просто, что для насъ вс впечатлнія сливаются въ одно теплое чувство любви къ ней, какъ къ живому лицу. Когда, посл смерти жены, съ глазъ Амоса спадаетъ чешуя, и онъ, совсмъ потерянный, горько оплакиваетъ свою утрату, мы не только миримся съ нимъ, но намъ его душевно жаль. Когда же, по маломъ времени, постигшее его горе возвращаетъ ему расположеніе начальства, а 12-ти лтняя Патти, продолжая дло матери, приноситъ себя въ жертву его удобствамъ и покою, въ насъ возникаетъ враждебное чувство, потому что Амосъ несомннно перебралъ противъ обычной доли любви и заботливости, отпускаемой судьбой посредственностямъ. Это единственный упрекъ, который можно сдлать разсказу. Все остальное въ немъ вполн согласно съ художественной правдой. Сантиментальныя скалы и мели пройдены побдоносно. Впечатлніе отъ предсмертной сцены и похоронъ Милли почти слишкомъ сильно для слезъ. Монотонность печальныхъ картинъ разсяна появленіемъ кумушекъ и докторовъ, изображенныхъ съ неподражаемымъ юморомъ. Дти неизмнно радуютъ сердце (талантъ Дж. Эліотъ изображать дтей разныхъ типовъ сказался тоже сразу). Нтъ ни одного вводнаго лица, которое не дышало бы жизнью и не было строго необходимо для хода событій, развивающихся съ поразительной послдовательностью. Наконецъ, весь разсказъ проникнутъ глубокой поэзіей картинъ природы.

* * *

Въ роман м-ра Джильфиля, въ обстановк аристократическаго деревенскаго дома, разыгрываются дв сердечныя драмы, одинаково глубокія и трогательныя, но различныя по характеру, соотвтственно различіямъ темпераментовъ и національностей героевъ: юной итальянки пвицы, пылкой и необузданной въ любви и ненависти, не взирая на англійское воспитаніе, и молодого чистокровнаго британца, въ которомъ энергія, самообладаніе и страсть соединены почти съ женской нжностью. Такимъ свойствамъ молодого клерджемена Майнарда Джильфиля дано въ повсти широкое примненіе, потому что Тина, предметъ его страсти, влюблена, разумется, не въ него, а въ красавца Антони, сына добрякалорда и чопорной леди, призрвшихъ чужестранную сиротку. Майнардъ долженъ быть молчаливымъ зрителемъ ея горячей привязанности къ негодяю, и небрежнаго ухаживанія послдняго за нею, и наконецъ ея страданія при беззастнчивой помолвк Антони съ высокомрной дурой, оскорбляющей бдную двушку. Долженъ смотрть терпливо на все это, не отступать и не выдавать своей тайны, потому что Тин нуженъ другъ, которому она бы доврялась какъ брату. Дж. Эліотъ уметъ немногими штрихами сдлать Майнарда живымъ лицомъ и изобразить отчаяніе влюбленной двочки во всей подавляющей сил перваго горя. Картина ночи въ одинокой комнатк, гд Тина негодуетъ и плачетъ, взята прямо изъ жизни и пріобртаетъ особое освщеніе отъ намека автора на невозмутимое теченіе вселенной среди бурь, разбивающихъ отдльныя существованія. Что такое маленькая Тина и ея горе въ могучемъ поток, несущемся отъ одного страшнаго неизвстнаго къ другому? Ничтожне мельчайшей единицы трепетной жизни въ капл воды, незамтне и безразличне острой боли въ груди пташки, которая спшитъ къ гнзду съ трудно добытымъ кормомъ — и находитъ гнздо разореннымъ и пустымъ. Посл того, какъ бдная итальяночка, ослпленная ревностью, едва не длается убійцей и бжитъ изъ дому, Майнардъ превращается въ самоотверженную няньку. Удается ли ему залечить окончательно глубокія раны въ сердц Тины,— остается неяснымъ. Молодая двушка, однако, какъ-будто оживаетъ подъ лучами его преданной любви, и разъ вечеромъ, по собственному побужденію, кладетъ голову на его врную грудь и протягиваетъ свой алый ротикъ для поцлуя. Счастье Майнарда во всякомъ случа не продолжительно, Типа таетъ на его глазахъ и умираетъ въ первыхъ родахъ. Какъ мощное дерево покрывается наростами и рубцами, если отрубить втви, которымъ оно привыкло отдавать лучшіе соки,— замчаетъ Дж. Эліотъ въ заключеніе,— такъ захудалъ и Джильфиль посл этой утраты. Между молодцомъ съ открытымъ взоромъ и ясной улыбкой, котораго мы видимъ на портрет въ завтной комнат (рядомъ съ блднолицей двушкой, съ задумчивыми черными глазами, и тмъ старикомъ, который сидитъ у камина съ трубкой и стаканомъ грога, обмниваясь время отъ времени унылымъ взглядомъ съ врнымъ Нонто, лежащимъ у его ногъ,— можно сказать цлая пропасть. А между тмъ, наперекоръ узламъ и наростамъ, въ добряк-пастор сохранились вс великодушныя, честныя, нжныя черты его природы основныя свойства могучаго ствола, питавшаго нкогда его первую и единственную любовь. Съ этими-то чертами знакомимся мы въ начал повсти, въ живыхъ сценахъ между почтеннымъ чудакомъ — пасторомъ и прихожанами разнаго возраста (отчасти уже знакомымъ по Амосу Бартону, такъ какъ приходы лежатъ по сосдству). Сцены эти составляютъ рамку для приведеннаго выше романическаго эпизода,— рамку, отъ которой онъ безконечно выигрываетъ, потому что читатель видитъ въ геро стараго и въ высшей степени симпатичнаго знакомаго.

* * *

Передавать содержаніе ‘Исповди-Жанеты’ довольно мудрено. Борьба чахоточнаго евангелическаго проповдника, Тріана, со старой церковной рутиной и предубжденіями обывателей провинціальнаго городка и вліяніе, которое онъ постепенно пріобртаетъ надъ ними, а особенно надъ одной молодой женщиной, предававшейся пьянству вслдствіе семейныхъ огорченій,— не такая тема, чтобы вчуж показаться интересной. Она пріобртаетъ невыразимое обаяніе лишь подъ перомъ Дж. Эліотъ, умвшей соединять глубокія душевныя драмы съ идиллическими картинами и забавными бытовыми сценами.

Въ драм развертывается здсь передъ читателемъ всего поразительне встрча между Тріаномъ и Жанетой. Однажды ночью, посл крупной ссоры, пьяный извергъ-мужъ выталкиваетъ Жанету прямо съ постели на улицу, и она, во избжаніе позора, принуждена искать убжища у сосдки, отъявленной тріанитки. Добрйшая сосдка, испуганная тупымъ отчаяніемъ молодой женщины, убждаетъ ее на другое утро обратиться къ м-ру Тріану за совтомъ (хотя знаетъ, что Жакета принадлежитъ къ его врагамъ и даже принимала участіе въ недостойномъ заговор, устроенномъ Демистеромъ) и приглашаетъ проповдника къ себ. Нервы Жанеты такъ натянуты, оскорбленіе такъ свжо и такъ явно служитъ извиненіемъ ея пороку и намренію никогда не возвращаться къ мужу, что, явись передъ нею суровый обличитель или даже просто посредникъ, сознающій свое превосходство надъ падшими, она дошла бы до изступленія. Но кроткое, болзненное лицо Тріана, задушевныя слова утшенія, которыя она слышитъ отъ него вмсто укоровъ, его скорбное признаніе въ собственныхъ грхахъ, вмсто суда надъ нею — все это въ гордой красавиц производить неожиданную реакцію. Она видитъ передъ собою друга, ищетъ у него защиты отъ самой себя, отъ ненависти къ мужу, отъ искушающаго ее демона. Вся скорбная душа ея изливается въ скорбной исповди, и эта минута служитъ началомъ ея нравственнаго возрожденія. Есть слова, которыя навсегда остаются для насъ посторонними звуками, но другія — превращаются въ нашу плоть и кровь: такія слова умлъ найти Тріанъ. Тяжкая болзнь спившагося Демистера освобождаетъ вскор Жанету отъ колебанія, по поводу возвращенія въ домъ мужа: забыто все, кром жалости къ нкогда любимому человку и желанія примириться съ нимъ. Посл смерти Демистера, Жанета посвящаетъ себя служенію ближнимъ, и между нею и Тріаномъ постепенно растетъ и крпнетъ духовная близость и глубокая, сердечная привязанность. Дж. Эліотъ считала духовный союзъ идеаломъ человческихъ отношеній и много разъ олицетворяла этотъ идеалъ въ своихъ романахъ. Въ данномъ случа она, не боясь ложныхъ толкованій, скрпила его святымъ поцлуемъ, въ которомъ слились блдныя губы умирающаго Тріана и полныя жизни уста спасенной имъ Жанеты. Сверхъ личной привлекательности Жанета интересна, какъ первая представительница типа, часто повторяющаго въ романахъ Дж. Эліотъ — женщинъ, стремящихся къ нравственному совершенству, жаждущихъ самопожертвованія и подвига. Восхищаясь этими идеалами, одинъ изъ критиковъ, хорошо знакомый со взглядами писательницы, замчаетъ: ‘отличительное и почти непонятное свойство ея генія то, что на почв разрушительнаго и безплоднаго скептицизма возникъ у нея цлый міръ существъ, заявляющихъ свою человчность въ горячихъ порывахъ мысли, вры, страсти’.

Книга первая.

ГЛАВА I.
МАСТЕРСКАЯ.

Съ помощью одной капельки чернилъ вмсто зеркала египетскій магъ берется показать всякому желающему далекія картины минувшаго. Это же самое, читатель, я собираюсь сдлать для васъ.

Съ помощью капельки чернилъ на конц моего пера я хочу показать вамъ просторную мастерскую мистера Джонатана Бурджа, плотника и строителя — подрядчика въ деревн Гейслопъ,— показать ее въ томъ вид, какой она имла восемнадцатаго іюня блаженной памяти 1799-го года.

Восемнадцатаго іюня вечернее лтнее солнце обливало своими теплыми лучами пятерыхъ человкъ, работавшихъ въ этой мастерской надъ отдлкой дверей, оконныхъ рамъ и панелей. Запахъ сосны отъ новыхъ досокъ, составленныхъ въ кучу снаружи за отворенной дверью, смшивался съ запахомъ бузины, тянувшей свои усыпанныя лтнимъ снгомъ втки къ открытому окну въ противоположной стн. Косые лучи солнца насквозь пронизывали пушистыя, прозрачныя стружки, которыя гналъ передъ собой неутомимый рубанокъ, и освщали красивый рисунокъ древесныхъ волоконъ на дубовой панели, прислоненной къ стн. Большой косматый срый песъ — овчарка устроилъ себ уютную постель на куч этихъ стружекъ, онъ лежалъ, положивъ морду на переднія лапы, и только изрдка морщилъ свой лобъ, приподымая брови, чтобы взглянуть на самаго высокаго изъ пятерыхъ работниковъ,— того, который вырзывалъ щитъ на дубовой доск для камина. Тому-же самому работнику принадлежалъ и сильный баритонъ, раздававшійся въ мастерской и покрывавшій собой визгъ рубанка и стукъ молотка. Голосъ плъ:

‘Проснись, моя душа, и вмст съ солнцемъ

Свой путь дневной труда свершай.

Лнь скучную стряхни’…

Здсь пвцу понадобилось что-то такое отмрить, а это потребовало боле сосредоточеннаго вниманія, и звучное пніе смнилось тихимъ насвистываньемъ, но въ слдующую минуту голосъ заплъ съ новой силой:

‘Пусть рчь твоя всегда идетъ отъ сердца,

Какъ ясный день чиста твоя пусть будетъ совсть’.

Такой голосъ могъ выходить только изъ широкой груди, и эта широкая грудь принадлежала широкоплечему, мускулистому человку почти шести футъ ростомъ, человку съ такою прямой и ровной спиной и такъ правильно поставленной головой, что когда онъ выпрямился, чтобъ лучше оглянуть свою работу, онъ имлъ видъ солдата, стоящаго ‘смирно’. Засученный выше локтя рукавъ рубахи открывалъ руку, которая должна была брать призы во всхъ состязаніяхъ силы, а длинная гибкая кисть этой руки съ длинными и на концахъ широкими пальцами была какъ будто нарочно создана для тонкихъ работъ. Высокій и статный, Адамъ Бидъ былъ истый саксонецъ и оправдывалъ свое имя, но его черные какъ смоль волосы, казавшіеся еще чернй отъ контраста съ блой бумажной шапочкой, бывшей на немъ, и острый взглядъ темныхъ глазъ, сверкавшихъ живымъ блескомъ изъ подъ рзко очерченныхъ, слегка нависшихъ и подвижныхъ бровей, указывали на примсь кельтской крови. Лицо у него было широкое и съ крупными, довольно грубыми чертами, единственную красоту этого лица, когда оно было спокойно, составляла та красота, которая бываетъ неразлучна съ выраженіемъ добродушія, честности и ума.

Слдующій работникъ — братъ Адама: это видно съ перваго взгляда. Онъ почти такого-же роста и того-же саксонскаго типа: т-же черты, тотъ-же цвта волосъ и лица, но сильное семейное сходство какъ будто еще рзче выставляетъ на видъ поразительную разницу въ выраженіи лицъ и склад фигуръ. Широкія плечи Сета немного сутуловаты, глаза у него срые, брови не такъ выдаются и мене подвижны, чмъ у брата, взглядъ мягкій и доврчивый. Онъ снялъ теперь свою бумажную шапочку, и вы можете видть, что волосы у него не густые и прямые, какъ у Адама, а рдкіе и волнистые, что даетъ возможность хорошо разсмотрть очертанія выпуклой верхней части лба, замтно преобладающей надъ нижней.

Разные бродяги и нищіе были всегда заране уврены, что они не уйдутъ отъ Сета съ пустыми руками, съ Адамомъ ни одинъ изъ нихъ никогда, кажется, и не заговаривалъ.

Нестройный концертъ рабочихъ инструментовъ и пнія Адама былъ, наконецъ, прерванъ Сетомъ. Приподнявъ дверь, надъ которой онъ до тхъ поръ старательно работалъ, Сетъ отставилъ ее къ стн и сказалъ:

— Ну вотъ, я таки кончилъ сегодня свою дверь.

Вс четыре работника подняли головы. Джимъ Сольта, дюжій парень съ красно-рыжими волосами, по прозванію Огненный Джимъ, пересталъ строгать, а Адамъ быстро взглянулъ на Сета и проговорилъ съ удивленіемъ:

— Какъ? Ты и въ самомъ дл думаешь, что ты кончилъ эту дверь?

— Конечно, отвчалъ Сетъ, въ свою очередь удивленный вопросомъ Адама:— чего-же ей не хватаетъ?

Громкій взрывъ хохота заставилъ Сета сконфуженно оглянуться на трехъ другихъ рабочихъ. Адамъ не смялся, но на лиц его мелькнула слабая улыбка, когда онъ сказалъ мягкимъ тономъ:

— А панели-то? Ты забылъ про панели.

Вс опять захохотали, а Сетъ схватился за голову и покраснлъ до ушей.

— Ура! закричалъ маленькій вертлявый человкъ, Бенъ-Волчекъ по прозванію, выскакивая впередъ и хватаясь за Сетову дверь.— Мы подвсимъ эт дверь вонъ въ томъ углу и напишемъ на ней: ‘Работа Сета Бида, методиста’. Эй, Джимъ, подай-ка сюда горшокъ съ красной краской.

— Глупости! сказалъ Адамъ.— Оставь дверь, Бенъ Крэнеджъ. Когда-нибудь и ты, можетъ быть такъ-же проштрафишься, посмотримъ, какъ-то ты тогда посмешься.

— Ну нтъ, Адамъ, меня на этомъ не поймаешь! отвчалъ Бенъ.— Понадобится много времени, чтобъ начинить мою голову методизмомъ.

— За то она у тебя часто начинена водкой,— а это похуже.

Между тмъ Бенъ завладлъ таки горшкомъ съ красной краской и, собираясь воспроизвести свою надпись, въ вид предисловія, выписывалъ въ воздух воображаемое Р.

— Оставь — теб говорятъ! крикнулъ Адамъ. Положивъ свои инструменты, онъ шагнулъ къ Бену и схватилъ его за правое плечо.— Оставь сейчасъ, или я вытрясу изъ тебя душу!

Бенъ зашатался подъ желзной лапой Адама, но, будучи храбрымъ маленькимъ человчкомъ, и не подумалъ сдаться. Лвой рукой онъ выхватилъ кисть изъ своей безпомощной правой и сдлалъ такое движеніе, какъ будто собирался писать. Въ тотъ-же мигъ Адамъ повернулъ его къ себ, схватилъ за другое плечо и, толкая передъ собой, пригвоздилъ къ стн. Но тутъ заговорилъ Сетъ:

— Оставь его, Адди, оставь! Бенъ у насъ всегда шутитъ. Да онъ и въ прав смяться надо мной: я и самъ не могу не смяться.

— Я не пущу его, пока онъ не пообщаетъ, что не дотронется до двери, сказалъ Адамъ.

— Ну, Бенъ, голубчикъ, перестань! Не будемъ изъ за этого ссориться, продолжалъ Сетъ убдительнымъ тономъ.— Ты вдь знаешь, Адамъ ни за что не уступитъ. Легче повернуть телгу въ узкомъ проулк, чмъ переупрямить Адама. Скажи, что ты не будешь больше трогать двери, и на этомъ покончимъ.

— Я не боюсь Адама, отвчалъ Бенъ,— но разъ ты просишь, Сетъ,— изволь, я скажу: я больше не дотронусь до двери.

— Вотъ это такъ! что умно, то умно, сказалъ Адамъ, засмй мгись, и выпустилъ Бена.

Вс принялись опять за работу, но Бену-Волчку, котораго побдили въ состязаніи силы, хотлось вознаградить себя за это униженіе побдой въ остроуміи.

— О чемъ ты думалъ, Сетъ, когда забылъ про панели? заговорилъ онъ опять.— О проповди или о хорошенькомъ личик проповдницы?

— Сходи ее послушать, Бенъ, отвчалъ Сетъ добродушно,— сегодня она будетъ говорить на лугу. Сходи, послушай,— можетъ быть, тогда у тебя будетъ о чемъ думать,— о чемъ-нибудь получше тхъ нечестивыхъ псенъ, которыя ты такъ любишь. Можетъ быть, ты научишься врить и молиться, а для тебя это будетъ лучшее пріобртеніе, какого только можно теб пожелать.

— Бсе въ свое время, Сетъ. Я объ этомъ подумаю, когда затю жениться: для холостяковъ такія пріобртенія слишкомъ тяжелый грузъ. А можетъ быть, когда-нибудь и я по твоему примру соединю ухаживанье съ заботой о душ. Но вдь не хочешь-же ты, чтобъ я вмшался между тобой и хорошенькой проповдницей и подтибрила, ее у тебя изъ подъ носа? Не хочешь-же ты обратить меня такой цной?

— Объ этомъ можешь не безпокоиться, Бенъ: ни теб, ни мн ее не прельстить. Ты только сходи и послушай ее, и ты не станешь больше говорить о ней въ легкомысленномъ* тон.— А знаешь, я, кажется, и въ самомъ дл пойду сегодня взглянуть на нее, если въ ‘Остролистник’ не соберется наша компанія. Какой текстъ возьметъ она сегодня? Не скажешь-ли ты мн, Сетъ, на тотъ случай, если я опоздаю? Какъ она начнетъ: не такъ-ли:’ Зачмъ пришли вы сюда? не затмъ-ли, чтобъ видть пророчицу? Да, говорю вамъ, и боле, чмъ пророчицу,— замчательно хорошенькую женщину’.

— Довольно, Бенъ, сказалъ Адамъ сурово.— Оставь въ поко Библію, ты слишкомъ далеко заходишь.

— Какъ, Адамъ! Разв и тебя обратили? А мн еще недавно казалось, что ты глухъ къ краснорчію проповдницъ.

— Никто меня не обращалъ. Я ничего не говорилъ о проповдницахъ. Я сказалъ: оставь въ поко Библію. Есть у тебя твоя книжка анекдотовъ, которою ты постоянно хвастаешься,— ну, и довольствуйся ею и не касайся чистаго твоими грязными руками.

— Эге, да ты становишься святой не хуже Сета. Должно быть, и ты пойдешь нынче слушать проповдь? Ты можешь отлично дирижировать пніемъ. Не знаю только, что скажетъ пасторъ Ирвайнъ, когда узнаетъ, что его любимецъ Адамъ Бидъ сдлался методистомъ.

— Пожалуйста, Бенъ, обо мн не хлопочи. Я такой-же методистъ, какъ и ты, хотя — смотри — какъ-бы теб не сдлаться чмъ-нибудь похуже методиста,— что-то похоже на то. А мистеръ Ирвайнъ слишкомъ уменъ, чтобы путаться, въ чужія дла. Каждый вритъ по своему, такъ-ли я врю, или иначе, это дло только мое, да Божье — онъ это самъ много разъ говорилъ.

— Такъ-то оно такъ, а все таки не очень-то онъ жалуетъ вашихъ диссентеровъ.

— Можетъ быть, и я вотъ тоже не большой охотникъ до крпкаго эля Джоша Тода, однако, я не мшаю теб имъ напиваться до чертиковъ,

Вс засмялись отвту Адама, но Сетъ сказалъ серьезно:

— Нтъ, Адди, ничью вру не слдуетъ приравнивать къ крпкому элю. Не можешь-же ты не признать, что диссентеры и методисты такъ-же тверды въ вр, какъ и члены господствующей церкви.

— Нтъ, Сетъ, нтъ, я никогда не позволю себ смяться надъ врой человка, какая бы она ни была. Пусть поступаютъ, какъ имъ совсть велитъ,— вотъ и все. Только, мн кажется, было-бы лучше, еслибы совсть позволяла имъ оставаться мирными членами нашей церкви: тамъ можно многому научиться. И потомъ: вдь и въ вопрос религіи можно пересолить, человку на земл нужно кое-что и кром Евангелія. Взгляни на каналы, на водопроводы, взгляни на машины въ угольныхъ шахтахъ, на Аркрайтовы мельницы въ Кромфорд: чтобы все это сдлать, нужно знать что-нибудь побольше Евангелія — такъ мн сдается. А послушать твоихъ проповдниковъ, такъ подумаешь, что человкъ долженъ всю жизнь сидть, закрывши глаза, и наблюдать, что длается у него въ душ. Я знаю, мы должны всмъ сердцемъ любить Бога и помнить слово Божіе. Но что-же говорится въ Библіи?— Тамъ говорится, что Богъ вложилъ свой духъ въ работника, строившаго скинію, чтобъ онъ могъ достойнымъ образомъ выполнить всю рзную работу и все то, что требуетъ искусства. Я такъ смотрю на этотъ вопросъ: духъ Божій живетъ во всемъ и во вс времена — во всякій день и часъ, въ будни, какъ и въ воскресные дни, духъ Божій въ великихъ изобртеніяхъ и работахъ, въ машинахъ и планахъ. Богъ далъ намъ не только душу, но и голову и руки, и если въ часъ досуга человкъ займется какимъ-нибудь дломъ,— сложитъ печку для жены, чтобъ избавить ее отъ лишней ходьбы по пекарнямъ, или покопается въ своемъ огородик и добьется того, что вмсто одной картошки у него выростутъ дв,— онъ сдлаетъ больше добра и будетъ ближе къ Богу, чмъ еслибъ онъ бгалъ за какимъ-нибудь проповдникомъ и цлый день вздыхалъ и молился.

— Хорошо сказано, Адамъ! замтилъ Огненный Джимъ, который пересталъ строгать и перекладывалъ свои доски, пока Адамъ говорилъ.— Прекрасная проповдь, я давно такой не слыхалъ… Кстати, ты мн напомнилъ: вотъ уже годъ, какъ жена пилитъ меня, чтобъ я сдлалъ ей печку.

— Въ томъ, что ты говоришь, Адамъ, есть правда, промолвилъ Сетъ серьезно,— но ты и самъ отлично знаешь, что т самыя проповди, на которыя ты такъ нападаешь, не одного лнтяя превратили въ дльнаго, работящаго человка. Кто длаетъ то, что кабаки пустютъ?— Проповдникъ. А научившись врить въ Бога, человкъ не станетъ отъ этого хуже работать.

— Только иногда онъ будетъ забывать про панели.— А? Какъ ты думаешь, Сетъ? сказалъ Бенъ Волчекъ.

— Ну вотъ, теперь ты всю свою жизнь будешь поминать мн про эти панели и поднимать меня на зубокъ. Го религія тутъ непричемъ, тутъ виновата не религія, а Сетъ Бидъ, который всегда былъ ротоземъ. Религія только не вылчила его отъ этого порока, и это очень жаль.

— Не слушай меня, Сетъ, сказалъ Бенъ.— Ты — добрый, честный парень, даромъ что забываешь про панели, ты не ершишься за каждую шутку, какъ нкоторые изъ твоихъ близкихъ, которые, быть можетъ, и умне тебя.

— Сетъ, дружище, ты на меня не сердись, сказалъ Адамъ, не обращая вниманія на камешекъ, пущенный въ его огородъ.— Въ томъ, что я сейчасъ говорилъ, я и не думалъ намекать на тебя. У каждаго свой взглядъ на вещи: одинъ смотритъ такъ, а другой иначе.

— Нтъ, нтъ, Адди, ты не хотлъ меня обидть — я знаю, отвчалъ Сетъ.— Ты какъ твоя собака Джипъ: ты лаешь на меня иногда, а потомъ самъ-же лижешь мн руку.

Нсколько минутъ вс руки прилежно работали, и молчаніе не нарушалось, пока часы на колокольн не начали бить. Еще не замеръ первый ударъ, какъ Огненный Джимъ выпустилъ рубанокъ и потянулся за своей курткой, Бенъ Волчекъ оставилъ свой винтъ до половины незавинченнымъ и бросилъ отвертку въ корзину съ инструментами, Тафтъ — Нмой (который, оправдывая свое прозвище, ни разу не раскрылъ рта во все время описаннаго разговора) швырнулъ въ сторону молотокъ въ тотъ самый моментъ, когда собирался поднять его для удара, и даже Сетъ выпрямилъ спину и протянулъ руку къ своей шапочк. Одинъ Адамъ продолжалъ работать, какъ будто ничего не случилось. Но замтивъ, что стукъ прекратился, онъ поднялъ голову и сказалъ негодующимъ тономъ:

— Что-же это такое, братцы! Еще часы не успли пробить, а вы уже побросали свои инструменты. Не могу видть, когда люди такъ длаютъ!— точно они не находятъ никакого удовольствія въ своей работ и боятся переработать.

Сетъ немножко сконфузился и замедлилъ свои сборы, но тутъ въ первый разъ заговорилъ Тафтъ-Нмой:

— Эхъ, братецъ, ты говоришь такъ, потому-что ты еще молодъ. Въ двадцать шесть лтъ легко такъ говорить. А вотъ какъ поживешь съ мое,— какъ стукнетъ теб сорокъ шесть, тогда небось поубавится прыти, тогда не захочешь работать задаромъ.

— Вздоръ! сказалъ Адамъ съ сердцемъ.— Что значитъ здсь годы? Тебя еще не разбилъ параличъ, слава Богу. Терпть не могу, когда съ первымъ ударомъ часовъ у человка опускаются руки, точно его подстрлили, какъ будто онъ не находитъ ни капли наслажденія въ труд, какъ будто онъ но гордится своей работой. Жерновъ — и тотъ не сразу останавливается посл того, какъ его перестанутъ вертть.

— Чортъ возьми, Адамъ! Оставь ты малаго въ поко! крикнулъ Бенъ-Волчекъ.— Ты только-что бранилъ проповдниковъ,— а видно ты и самъ охотникъ проповдывать. Люби себ работу — никто теб не мшаетъ, а я люблю больше забаву. Теб это кстати, и на руку: больше работы останется на твою долю.

Съ этой прощальной рчью, по его мннію, весьма убдительной, Бенъ-Волчекъ взвалилъ свою корзину на плечи и вышелъ изъ мастерской. Тафтъ-Нмой и Огненный Джимъ вышли вслдъ за нимъ. Сетъ медлилъ и тоскливо посматривалъ на Адама, какъ будто ожидалъ, что тотъ ему что-нибудь скажетъ.

— Зайдешь ты домой передъ проповдью? спросилъ Адамъ, поднимая голову.

— Нтъ, я оставилъ свое платье и шляпу у Билля Маскери. Я буду дома только къ десяти. Я, можетъ быть, провожу домой Дину Моррисъ, если она согласится, ты вдь знаешь, отъ Пойзеровъ никто съ ней не ходитъ.

— Такъ я скажу матери, чтобъ она тебя не ждала.

— А ты не пойдешь сегодня къ Пойзерамъ? спросилъ застнчиво Сетъ, поворачиваясь, чтобъ уходить.

— Нтъ, я иду въ школу.

До этой минуты Джипъ и не думалъ вставать со своей уютной постели, онъ только поднялъ голову и, не спуская глазъ, смотрлъ на Адама, когда увидлъ, что другіе работники выходятъ. Но какъ только Адамъ положилъ въ карманъ свою линейку и, скрутивъ въ трубочку свой передникъ, принялся подтыкать его вокругъ пояса, Джипъ подбжалъ къ хозяину и съ терпливымъ ожиданіемъ сталъ глядть ему въ лицо. Еслибъ у Джипа былъ хвостъ, онъ, безъ сомннія, вилялъ-бы хвостомъ, но, будучи лишенъ этого орудія изъявленія собачьихъ чувствъ, онъ раздлялъ участь многихъ другихъ почтенныхъ особъ, обреченныхъ судьбой казаться боле вялыми, чмъ создала ихъ природа.

— Что, Джипъ? Корзины дожидаешься — а? сказалъ Адамъ, и въ голос его зазвучали т-же мягкія ноты, какъ когда онъ говорилъ съ Сетомъ.

Джипъ сдлалъ прыжокъ и залаялъ короткимъ, отрывистымъ лаемъ, какъ будто говорилъ! ‘Разумется’. Бдный несъ! Невеликъ былъ запасъ его способовъ изъясняться.

Адамъ говорилъ про корзину, въ которой они съ Сетомъ брали себ обдъ на работу, и никакое чиновное лицо, шествующее во глав торжественной процессіи, не могло-бы имть такого важнаго вида человка, ршительно не желающаго узнавать своихъ знакомыхъ, какой имлъ Джипъ, когда онъ трусилъ за своимъ хозяиномъ съ этой корзиной въ зубахъ.

Выйдя изъ мастерской. Адамъ замкнулъ дверь, вынулъ ключъ и понесъ его въ домъ, стоящій на другомъ конц двора. Это былъ низенькій домикъ съ соломенной крышей и съ изжелта срыми стнами, смотрвшій при вечернемъ освщеніи какъ-то особенно весело и уютно. Окна сверкали безукоризненной чистотой, каменныя ступеньки крылечка блестли, какъ голыши во время отлива. На крыльц стояла чистенькая старушка въ темненькомъ полосатомъ холстинковомъ плать, въ бломъ чепц и красной косыночк на ше, и разговаривала съ пестрыми курами, привлеченными, повидимому, обманчивымъ ожиданіемъ холодной картошки или ячменя. Старушка, должно быть, плохо видла, потому что она не узнала Адама, пока онъ не сказалъ:

— Вотъ ключъ, Долли, будьте добры, передайте хозяину.

— Хорошо. А разв вы не зайдете, Адамъ? Миссъ Мэри дома, а мистеръ Бурджъ скоро придетъ. Я знаю, онъ будетъ радъ, если вы останетесь ужинать.

— Нтъ, Долли, спасибо, я иду домой. Добрый вечеръ.

Адамъ вышелъ изъ дровяного двора и зашагалъ большими шагами по дорог изъ деревни въ долину. Джипъ не отставалъ отъ него ни на шагъ. Когда путникъ спустился съ холма, какой-то пожилой всадникъ съ привязаннымъ за сдломъ чемоданомъ, поровнявшись съ нимъ, остановилъ свою лошадь, пропустилъ его мимо и, обернувшись назадъ, проводилъ долгимъ взглядомъ красиваго, статнаго работника въ бумажной шапочк, кожаныхъ брюкахъ и синихъ шерстяныхъ чулкахъ.

Не подозрвая о вызванномъ имъ восхищеніи, Адамъ свернулъ съ дороги въ поле и затянулъ ту псню, что весь день не выходила у него изъ головы:

‘Пусть рчь твоя всегда идетъ отъ сердца,

Какъ ясный день чиста твоя пусть будетъ совсть,

Господь, вдь, знаетъ все: Всевидящему Оку

Открыто все — дла и помыслы твои’.

ГЛАВА II.
ПРОПОВДЬ.

Около семи часовъ вечера въ деревеньк Гепслопъ было замтно необычайное оживленіе. По всей длин маленькой улицы, отъ ‘Герба Донниторновъ’ до самаго кладбища, виднлись обитатели деревушки, привлеченные сюда, очевидно, не простымъ желаніемъ насладиться теплымъ лтнимъ вечеромъ, а чмъ-то поважне, Гостинница ‘Гербъ Донниторновъ’ стояла при възд въ деревню и примыкавшіе къ дому хлбный дворъ и снной сарай свидтельствовали о томъ, что заведеніе арендуетъ хорошенькій участокъ земли, и сулили путнику сытный обдъ для него самого и для его коня, такимъ образомъ онъ могъ вполн утшиться и не слишкомъ горевать о томъ, что полинявшая отъ дождей вывска оставляла его въ полномъ невдніи насчетъ геральдическихъ атрибутовъ древняго рода Донниторновъ. Мистеръ Кассонъ, хозяинъ гостинницы, уже нсколько минутъ стоялъ въ дверяхъ своего заведенія, заложивъ руки въ карманы, перекачиваясь съ каблуковъ на носки и поглядывая вбокъ, на неогороженную лужайку съ развсистымъ кленомъ посередин, куда, какъ ему было извстно, направлялись группы солиднаго вида мужчинъ и женщинъ, проходившія мимо него.

Наружность мистера Кассона была отнюдь не такого зауряднаго типа, чтобъ ее можно было пройти молчаніемъ. Ст₍передняго фаса его особа имла видъ двухъ шаровъ, состоящихъ приблизительно въ такомъ-же отношеніи другъ къ другу, какъ земля къ лун: другими словами, если опредлять на глазомръ, нижній шаръ былъ разъ въ тринадцать больше верхняго, который, такимъ образомъ, естественно игралъ роль простого спутника или придатка. Но на этомъ сходство кончалось, ибо голова мистера Кассона не имла ничего общаго съ меланхоличнымъ спутникомъ земли или съ ‘пятнистымъ шаромъ’, какъ непочтительно назвалъ луну Мильтонъ, напротивъ, едвали были гд-нибудь на земл другія голова и лицо, которыя сіяли-бы такимъ завиднымъ здоровьемъ, и выраженіе этого лица, сосредоточенное, главнымъ образомъ, въ двухъ круглыхъ, румяныхъ щекахъ (ибо о маленькой пуговк вмсто носа и нарушающихъ гармонію щекъ крошечныхъ ямкахъ для глазъ не стоитъ и говорить) было выраженіемъ довольства и веселья, умряемыхъ единственно лишь чувствомъ собственнаго достоинства, отличавшимъ каждое движеніе мистера Кассона. Едвали, впрочемъ, чувство собственнаго достоинства можно было назвать преувеличеннымъ въ человк, который пятнадцать лтъ прослужилъ дворецкимъ при ‘фамиліи’ и который, занимая свое теперешнее высокое положеніе, по необходимости постоянно приходилъ въ соприкосновеніе съ низшими. Какъ примирить это достоинство съ удовлетвореніемъ естественнаго чувства любопытства, тянувшаго его на лужайку,— было задачей, которую вотъ уже пять минутъ, какъ мистеръ Кассонъ ршалъ въ своемъ ум, но въ тотъ моментъ, когда онъ уже ршилъ ее на половину,— когда онъ вынулъ руки изъ кармановъ, засунулъ большіе пальцы за проймы жилета и, скрививъ голову на бокъ, вооружился видомъ презрительнаго равнодушія ко всему, что могло попасться ему на глаза,— его размышленія были прерваны приближеніемъ всадника,— того самаго, съ которымъ мы недавно познакомились, когда онъ остановила, свою лошадь, чтобы взглянуть хорошенько на нашего друга Адама, и который теперь подъхалъ къ ‘Гербу Донниторновъ’.

— Эй, малый! Разнуздай и напой мою лошадь, сказалъ путешественника, молодому парню въ рабочей куртк, выбжавшему за ворота на стукъ лошадиныхъ подковъ.— Хозяинъ, что у васъ такое тутъ происходитъ? продолжалъ онъ, слзая съ коня.— Вся деревня въ движеніи.

— Это методисты, сэра, методистская проповдь. Было оба, явлено, что одна методистка, молодая женщина, будетъ сегодня говорить на лугу, отвчала, мистера, Кассонъ сиплымъ фальцетомъ и не безъ аффектаціи.— Не угодно-ли войти? Не прикажете-ли чего-нибудь подать?

— Нтъ, мн надо въ Россетера. Я хотлъ только коня напоить….

А любопытно, какъ относится вашъ пасторъ къ тому, что у него подъ носомъ проповдуютъ молодыя женщины?

— Пасторъ Ирвайнъ, сэръ, здсь не живетъ, онъ живетъ въ Боркстон, тамъ, за горой. Здшній пасторскій домъ пришелъ въ разрушеніе, и господамъ нельзя въ немъ жить. Мистеръ Ирвайнъ прізжаетъ, къ намъ но воскресеньямъ и вечеромъ говоритъ у насъ проповдь, а лошадь свою у меня оставляетъ. У него срая кобыла, сэръ, и онъ очень ее бережетъ. Онъ всегда ставилъ коня въ этомъ заведеніи,— еще раньше, чмъ, оно перешло въ мои руки. Я не здшній уроженецъ, сэръ, вы врно замтили по моему говору. Чудно говоритъ здшній народъ, господамъ и понять то ихъ трудно. Я выросъ между господаи, сэръ, и съ измальства наломалъ свой языкъ на господскій манера, А здсь разв языкъ? Здсь не языкъ, а дилектъ {Т. е. діалектъ.}. Я самъ сколько разъ слышалъ, какъ сквайръ Донниторнъ говорилъ: ‘Такой ужъ у нихъ здсь дилектъ’.

— Да, да, я знаю, проговорилъ, улыбаясь, незнакомецъ — Но скажите — разв у васъ здсь много методистовъ? Вдь ваша, округъ земледльческій. Я думалъ, здсь и встртить-то методиста за рдкость. Вы вдь вс фермеры, не так]-ли? А фермеры не очень то поддаются методистамъ.

— Въ нашей округ много ремеслениковъ, сэръ. Вонъ тамъ живетъ мистеръ Буржъ, владлецъ дровяного двора, онъ беретъ большіе подряды на постройки и на ремонта, старыхъ зданій. А немного подальше каменоломня. Въ нашихъ мстахъ есть всякія профессіи, сэра, А въ Треддльстон у насъ цлая свора этихъ методистовъ. (Треддльстонъ — хорошій городокъ, съ рынкомъ,— можетъ вы прозжали мимо, сэръ?). Вотъ я сейчасъ ихъ понахало оттуда нсколько дюжинъ: вонъ они тамъ, на лугу. Такъ вотъ откуда, сэръ, мы беремъ методистовъ, хотя во всемъ Гейслоп у насъ ихъ только два человка: Виллъ Маскори, колосникъ, да Сетъ Бидъ, молодой парень, занимается плотничнымъ дломъ.

— Такъ значитъ проповдница изъ Треддльстона?

— Нтъ, сэръ, она изъ Стонишайра, отсюда будетъ миль тридцать.

Она гоститъ здсь у мистера Пойзера на Большой Ферм — видите?— вонъ тамъ налво, гд гумно и высокія оршины. Она родная племянница жены Пойзера. Воображаю, какъ имъ должно быть пріятно, что она строитъ изъ себя такую дуру! Но этихъ методистовъ, когда имъ вступитъ въ голову, ничмъ, говорятъ, не проймешь, многіе съ ума сходятъ изъ за своей религіи. Впрочемъ эта молодая женщина на видъ совсмъ смирная — такъ я слышалъ: самъ я ея не видалъ.

— Жаль, что у меня такъ мало времени! Мн очень хотлось-бы взглянуть на нее, да надо хать. Я и то уже потерялъ двадцать минутъ: свернулъ съ дороги нарочно, чтобы посмотрть вашу долину и вонъ ту усадьбу. Это сквайра Донниторна имнье, должно быть?

— Такъ точно, сэръ, это замокъ Донниторновъ. Чудесные дубы, не правда-ли, сэръ? Я хорошо знаю это имнье, да и какъ мн не знать? Пятнадцать лта я прослужилъ тамъ дворецкимъ. Наслдникъ теперь — капитанъ Донниторнъ, внукъ сквайра. Ныншней осенью посл пожинокъ празднуютъ его совершеннолтіе, сэръ. Какихъ только чудесъ мы не насмотримся!… Вс здшнія земли, сэръ,— все, что вы видите, все — его, сквайра Донниторна.

— Мстечко хорошенькое, кому бы оно ни принадлежало, сказалъ путешественникъ, садясь на лошадь.— И какіе здоровые молодцы здсь у васъ попадаются! Съ полчаса тому назадъ я встртилъ подъ горой молодого парня — такого богатыря, какихъ я рдко видлъ. Плотникъ, высокій, широкоплечій малый, черноволосый и черноглазый, шагалъ, какъ солдата. Намъ нужны такіе молодцы, чтобъ утереть носъ французамъ.

— А — а, это Адамъ Бидъ. Наврное онъ — готовъ побожиться! Сынъ Тіаса Бида, здсь вс его знаютъ. Онъ очень способный малый, хорошій работникъ и замчательно силенъ. Помилуй Богъ мою душу!— вы извините меня, сэръ, что жъ вами такъ говорю,— да ему ни почемъ пройти сорокъ миль въ день и поднять десять пудовъ. Господа очень его любятъ, капитанъ Донниторнъ и пасторъ Ирвайнъ носятся съ нимъ, какъ и нивсть съ какимъ сокровищемъ. Хорошій парень, только немножко задираетъ носъ и на языкъ рзокъ.

— Ну, мн, однако, пора. Добрый вечеръ, хозяинъ.

— Вашъ слуга, сэръ, добрый вечеръ.

Путешественникъ пустилъ свою лошадь крупнымъ шагомъ вдоль по деревн, но когда онъ поровнялся съ лужайкой, красота открывшейся справа картины, странный контрастъ между пестрыми трупами крестьянъ и кучкой методистовъ, собравшихся подъ кленомъ, а главное — любопытство видть молодую проповдницу,— пересилили въ немъ нетерпніе поскоре добраться до цли своего путешествія, и онъ остановился.

Лужайка раскинулась на вызд изъ деревни. Въ этомъ мст дорога развтвлялась на дв: одна вела дальше въ гору, мимо церкви, другая, слегка извиваясь, отлого спускалась въ долину. За лужайкой, со стороны церкви, прерваннный рядъ крытыхъ соломой домиковъ возобновлялся и тянулся почти до самаго кладбища, но съ противуположной, сверозападной стороны ничто не закрывало вида лсистой долины, отлого спускающихся къ ней зеленыхъ луговъ и темнющей вдали громады высокихъ холмовъ. Этотъ богатый растительностью, холмистый округъ Ломшайра (къ которому принадлежала и деревня Гейслопъ) вплотную прилегаетъ къ одной изъ унылыхъ окраинъ Стонишайра съ нависшими надъ ней обнаженными холмами: веселая долина жмется къ своему угрюмому сосду, точно молоденькая, цвтущая сестра, опирающаяся на руку высокаго, смуглаго, мужественнаго брата. Какихъ нибудь два, три часа зды, и изъ пустынной, оголенной мстности, перерзанной грядами холодныхъ срыхъ каменныхъ глыбъ, путникъ попадаетъ въ новый край, гд путь его пролегаетъ по лсамъ, подъ тнистыми деревьями, или по холмамъ, между рядовъ живыхъ изгородей, между луговъ съ высокой травой и роскошными нивами, и гд на каждомъ поворот онъ натыкается на какую-нибудь красивую старинную усадьбу, пріютившуюся въ долин или увнчивающую собою вершину холма, на какое-нибудь деревенское жилье съ длиннымъ низкимъ зданіемъ гумна и золотистыми скирдами хлба, на срую колокольню, выглядывающую изъ за группы живописно обступившихъ ее деревьевъ и соломенныхъ или темнокрасныхъ черепичныхъ крышъ. Такую именно картину представила нашему путнику Гейслонская церковь, когда онъ началъ подниматься по покатому склону холма, и теперь, съ того мста у лужайки, гд онъ остановился, передъ нимъ открылись почти вс другія типическія черты этой очаровательной мстности. ‘На самомъ краю горизонта, но не настолько далеко’ чтобы теряться въ таинственной пурпурной дымк тумана, высились огромныя коническія вершины холмовъ, словно гигантскія укрпленія, предназначенныя защищать эту область хлбовъ и луговъ отъ рзкихъ, холодныхъ сверныхъ втровъ. Ихъ темнозеленые склоны отчетливо виднлись вдали, усянные стадами овецъ, движенія которыхъ можно было только угадывать по памяти, а не различать глазомъ. Изо дня въ день слдили угрюмыя вершины за смной часовъ и временъ года, но сами ни въ чемъ не мнялись: веселый блескъ яснаго зимняго утра, крылатые отблески апрльскаго полдня, прощальный пурпуръ плодотворнаго лтняго солнца, уходя, оставляли ихъ все такими-же печальными и угрюмыми. А прямо подъ ними глазамъ открывались боле близкіе предметы: ровная линія нависшаго надъ долиной лса по склонамъ, тамъ и сямъ перерзаннаго зелеными проплшинами пастбищъ или пашни и еще не одвшагося однообразнымъ лиственнымъ покровомъ середины лта, а позволяющаго различать темные тоны листвы молодыхъ дубовъ и нжную зелень ясеня и липы. Еще ниже тянулась долина, гд лсъ становился гуще, какъ будто деревья нарочно скатились внизъ съ тхъ зеленыхъ прогалинъ и столпились здсь, чтобъ лучше оберегать высокій замокъ, тянувшійся къ небу своими высокими парапетами и выпускавшій между ними тонкія голубоватыя струйки лтняго дыма. Передъ фасадомъ замка наврно были и большой тнистый паркъ, и широкій зеркальный прудъ, но зеленый выступъ холма не позволялъ нашему путнику видть ихъ съ деревенской лужайки. Зато передъ нимъ разстилался передній планъ картины, не мене привлекательный: заходящее солнце просвчивало золотомъ сквозь нжно склонившіеся стебли пушистой травы, прозрачнымъ золотомъ заливало высокій красный щавель и блые внчики болиголова на живыхъ изгородяхъ. Была та пора лта, когда свистъ натачиваемыхъ косъ заставляетъ насъ бросать долгіе прощальные взгляды на цвты, которыми пестрютъ луга.

Нашъ путешественникъ могъ бы увидть и другія красоты ландшафта — стоило ему только немного повернуться въ сдл и взглянуть на востокъ, туда, гд за дровянымъ дворомъ и лугомъ Джонатана Бурджа виднлись зеленыя пашни и высокія оршины Большой Фермы, но, должно быть, его больше интересовала группа живыхъ существъ, бывшихъ передъ нимъ. Тутъ собралась вся деревня отъ мала до велика,— начиная съ ‘ддушки Тафта’ въ его коричневомъ шерстяномъ колпак и съ коротенькой дубинкой, на которую онъ опирался, перегнувшись почти пополамъ, но все еще такой бодрый и крпкій, что, казалось, ноги будутъ носить его еще много лтъ,— и кончая грудными ребятами съ болтающимися круглыми головенками въ полотняныхъ чепцахъ. Отъ времени до времени появлялись новыя лица,— какой-нибудь крестьянинъ, неповоротливый парень, который, уписавши свой ужинъ, вышелъ взглянуть на необычную сцену тупыми, воловьими глазами, и послушать, что будетъ говорить о ней народъ, но отнюдь не настолько заинтересованный, чтобъ предлагать вопросы. И замчательно: вс эти люди на лужайк старательно избгали смшиваться съ методистами, ни одинъ изъ нихъ ни за что бы не признался, что онъ пришелъ послушать проповдницу, и каждый съ негодованіемъ отвергъ бы такое подозрніе.— Нтъ, вовсе нтъ!— они пришли только взглянуть, ‘что тамъ такое длается. Большинство мужчинъ столпилось подл кузницы. Но не воооражайте, пожалуйста, что они столпились въ кучу.

Крестьяне, желая побесдовать, никогда не сходятся тсной толпой: крестьянинъ совершенно не уметъ шептаться и почти такъ же мало способенъ говорить въ полголоса, какъ корова или козелъ. Настоящій деревенскій житель, земледлецъ, непремнно повернется спиной къ своему собесднику и кинетъ ему вопросъ черезъ плечо, какъ будто собирается убжать отъ отвта, да еще отойдетъ шага на два въ тотъ самый моментъ, когда діалогъ достигнетъ наивысшаго градуса интереса. Итакъ, толпа подл кузницы отнюдь не была плотной толпой и не закрывала вида Чеду Крэнеджу, самому кузнецу, который стоялъ въ дверяхъ, прислонившись къ косяку и скрестивъ свои черныя отъ копоти руки, и черезъ каждыя десять минутъ хохоталъ лошадинымъ смхомъ собственнымъ своимъ шуткамъ, отдавая имъ замтное предпочтеніе передъ сарказмами Бена-Волчка, отказавшагося отъ пріятнаго времяпрепровожденія въ ‘Остролистник’ ради удовольствія понаблюдать жизнь въ новыхъ формахъ. Но мистеръ Джошуа Раннъ относился съ одинаковымъ презрніемъ къ обоимъ родамъ остроумія. Кожаный фартукъ и меланхолическій видъ мистера Ранна ни въ комъ не оставляютъ сомннія, что обладатель ихъ — деревенскій башмачникъ, а выдающіеся впередъ животъ и подбородокъ суть уже боле тонкіе признаки, долженствующіе подготовить простодушнаго чужестранца къ открытію, что онъ находится въ присутствіи приходскаго клерка. ‘Старикашка Джошъ’, какъ его непочтительно называютъ сосди, пребываетъ въ состояніи самаго пылкаго негодованія, но онъ еще не раскрывалъ рта, если не считать одного раза, когда онъ пустилъ въ полголоса глубокимъ, дребезжащимъ басомъ, точно настраивалъ віолончель: ‘Сигона, царя Аморрейскаго. ибо во вкъ милость Его, и Ога, царя Васанскаго, ибо во вкъ милость Его’.

Съ перваго взгляда можетъ показаться, что эта цитата не иметъ большой связи съ обстоятельствами данной минуты, но основательное изслдованіе не замедлитъ показать, что (какъ и вс другія аномаліи) она является естественнымъ выводомъ изъ предыдущаго. Мистеръ Раннъ отстаивалъ мысленно достоинство истинной Церкви передъ скандалезнымъ вторженіемъ методизма, а такъ какъ въ его представленіи это достоинство было неразрывно связано съ собственными его звучными отвтными возгласами во время церковной службы, то аргументація его естественно привела ему на память цитату изъ псалма, который онъ читалъ за вечерней въ прошлое воскресенье.

У женщинъ любопытство выражалось еще сильнй’, Он подошли къ самому краю лужайки, откуда можно было лучше разсмотрть квакерскій костюмъ и своеобразныя манеры методистокъ. Подъ кленомъ стояла небольшая повозка, которую прикатили сюда отъ колесника, она должна была служить кафедрой, по об ея стороны поставили дв скамьи и съ десятокъ стульевъ полукругомъ. Нсколько человкъ методистовъ сидли на этихъ стульяхъ, закрывши глаза, съ такимъ видомъ, какъ будто они были погружены въ молитву или размышленіе. Остальные предпочитали стоять и, обратившись лицомъ къ групп крестьянъ, смотрли на нихъ съ грустнымъ состраданіемъ, что очень забавляло Бесси Крэнеджъ, толстощекую дочку кузнеца, извстную между сосдями подъ именемъ Чедовой Бессъ и въ настоящую минуту недоумвавшую, ‘зачмъ это люди строятъ такія рожи’. Чедова Бессъ была предметомъ особеннаго состраданія методистовъ вслдствіе того, что ея зачесанные назадъ волосы, подвернутые подъ чепчикъ, сидвшій на самой макушк ея головы, оставляли открытымъ украшеніе, которымъ она гордилась гораздо больше, чмъ своими румяными щечками, а именно — пару большихъ круглыхъ серегъ съ поддльными гранатами. Украшеніе это осуждали не только методисты, но и собственная кузина и тзка Бесси — Тимофеева Бессъ: съ истинно родственнымъ чувствомъ эта особа часто повторяла, что ‘ужъ посмотрите, эти серьги не доведутъ до добра’.

Тимофеева Бессъ, удержавшая за собой въ кругу близкихъ свое двичье имя, была тмъ не мене замужемъ — и уже давно — за Огненнымъ Джимомъ и тоже владла своего рода драгоцнными украшеніями, изъ коихъ достаточно будетъ упомянуть о тяжеловсномъ младенц, сидвшемъ у нея на рукахъ, и о здоровенномъ мальчишк лтъ пяти въ коротенькихъ штанишкахъ и съ голыми красными икрами, который навсилъ себ на шею вмсто барабана ржавую кастрюльку и котораго весьма старательно избгала маленькая собаченка Чеда. Си юный отпрыскъ (извстный всей деревн подъ именемъ Бена Тимофеевой Бессъ), отличаясь любознательнымъ нравомъ, не сдерживаемымъ ложною скромностью, отдлился отъ группы женщинъ и дтей и разгуливалъ теперь вокругъ методистовъ съ разинутымъ ртомъ, заглядывая имъ въ глаза и въ вид аккомпанимента отбивая палочкой барабанную дробь по своей кастрюл. Когда же одна старуха методистка нагнулась къ нему съ сердитымъ лицомъ и взяла было его за плечо, Бенъ Тимофеевой Бессъ лягнулъ ее ногой, а потомъ пустился удирать во вс лопатки и успокоился только тогда, когда почувствовалъ себя въ безопасности за прикрытіемъ отцовскихъ ногъ.

— Ахъ, ты висльникъ! сказалъ ему Огненный Джимъ съ. родительской гордостью.— Если ты не угомонишься, я отниму у тебя эту палку. Какъ ты смешь лягаться!

— Отдай его мн, Джимъ, сказалъ Чедъ Крэнеджъ,— я привяжу его и подкую, какъ я длаю съ лошадьми… А, мистеръ Кассонъ, продолжалъ онъ, замтивъ, что эта важная персона небрежнымъ шагомъ подходитъ къ групп мужчинъ.— Какъ поживаете? Поплакать съ нами пришли, постонать? Говорятъ, когда слушаешь методистовъ, такъ непремнно стонешь — все, равно, какъ если животъ заболитъ. Я собираюсь стонать на всю улицу — не хуже того, какъ ревла ваша корова прошлую ноль, тогда проповдница будетъ уврена, что обратила меня на истинный путь.

— Совтую вамъ не длать глупостей, Чэдъ. проговорилъ съ достоинствомъ мистеръ Кассонъ.— Хоть Пойзеру, можетъ быть, и непріятно, что племянница его жены затяла проповдывать, а все-таки едвали онъ будетъ доволенъ, если узнаетъ, что къ ней отнеслись непочтительно.

— А она премиленькая, замтилъ Бенъ Волчекъ.— Я всегда буду стоять за хорошенькихъ проповдницъ. Я знаю одно: хорошенькая женщина убдитъ меня гораздо скоре, чмъ какой-нибудь уродъ проповдникъ. Меня не удивитъ, если къ концу вечера я превращусь въ методиста и начну волочиться за проповдницей по примру Сета Бида.

— Твой Сетъ, сдается мн, слишкомъ высоко мтитъ, сказалъ мистеръ Кассонъ.— Родня этой двушки никогда не допуститъ ее унизиться до простого плотника.

— Ну, вотъ еще! протянулъ съ презрніемъ Бенъ.— Съ какой стати родн путаться въ эти дла? Да и что они за важныя птицы! Жена Пойзера можетъ задирать носъ, сколько ея душ угодно, и забывать прошлое, но эта Дина Моррисъ, говорятъ, даже бдне, чмъ была ея тетка, она работаетъ на фабрик и этимъ кормится съ грхомъ пополамъ. Хорошій работникъ, молодой парень, да еще такой убжденный методистъ, какъ Сетъ Бидъ, совсмъ не дурная для нея партія. Да чего вамъ лучше? Съ Адамомъ Бидомъ т же самые Пойзеры носятся, какъ съ самымъ близкимъ роднымъ.

— Пустое болтаешь!— сказалъ мистеръ Джошуа Раннъ.— Адамъ и Сетъ два разные человка, разв ихъ можно сравнять?

— Можетъ быть, и нельзя,— отозвался презрительно Венъ,— но я предпочитаю Сета, будь онъ хоть двадцать разъ методистъ. Сетъ меня совсмъ покорилъ: съ тхъ поръ, какъ мы работаемъ вмст, я его постоянно дразню, и онъ никакого зла противъ меня не иметъ,— точно ягненокъ. А между тмъ онъ далеко не трусъ. Какъ-то разъ ночью шли мы съ нимъ но нолю и вдругъ видимъ — горитъ старое дерево,— такъ все и пылаетъ. Й подумалъ — оборотень, испугался, а онъ, недолго думая, такъ прямо и пошелъ на него, какъ солдатъ…. А вотъ и онъ! Выходитъ отъ Билля Маскери, и самъ Билль съ нимъ идетъ. Что за добродтельный видъ у этого Билля!— по гвоздю молоткомъ, и то, кажется, не ршится ударить — побоится сдлать ему больно…. А вотъ и хорошенькая проповдница…. Шляпку сняла, клянусь Богомъ! Надо подойти поближе.

Нкоторые изъ мужчинъ послдовали примру Бена. Путешественникъ тоже подъхалъ къ лужайк въ тотъ моментъ, когда Дина, отдлившись отъ своихъ товарокъ, быстрымъ шагомъ подходила къ повозк, стоявшей подъ клопомъ. Подл высокой фигуры Сета двушка казалась маленькой, но теперь, когда она стояла въ повозк одна и не съ кмъ было ее сравнивать, всякій сказалъ бы, что она выше средняго женскаго роста, хотя въ дйствительности она была и не выше. Это впечатлніе зависло отъ того, что она была очень тонка, а также отъ ея костюма — чернаго шерстяного платья, падавшаго вокругъ ея стана прямыми, ровными складками. Увидвъ ее, какъ она шла и потомъ поднялась на повозку, путешественникъ былъ пораженъ,— пораженъ не столько нжной женственностью всего ея существа, сколько полнымъ отсутствіемъ самоувренности въ ея манер держаться. Онъ ожидалъ, что она будетъ выступать размреннымъ шагомъ, съ скромно-торжественнымъ видомъ, онъ былъ увренъ, что на лиц ея будетъ играть улыбка сознательной святости, или что оно будетъ пылать горькимъ обличеніемъ. Онъ зналъ только два типа методистовъ — восторженный и желчный. Но Дина шла такъ просто, точно отправлялась на рынокъ, и такъ же мало, повидимому, думала о своей вншности, какъ какой-нибудь маленькій мальчикъ. Ни румянца смущенія, ни робкой нершительности, которыя бы говорили: ‘Я знаю, вы находите меня хорошенькой и слишкомъ молодой для проповдницы’, ни воздтыхъ къ небу глазъ, ни стыдливо опущенныхъ рсницъ, ни крпко сжатыхъ губъ, ни неестественнаго положенія рукъ,— ничего, что бы добавляло: ‘но знайте,— я святая’. Въ ея рукахъ (безъ перчатокъ) не было книги, слегка скрестивъ пальцы, она опустила ихъ прямо передъ собой, когда встала въ повозк и обвела толпу своими срыми глазами. Въ этихъ глазахъ не было острой пытливости, они не наблюдали, а скоре разливали любовь, это былъ тотъ ясный, влажный взглядъ, который говоритъ вамъ, что умъ человка поглощенъ тмъ, что ему предстоитъ высказать, и не замчаетъ вншнихъ предметовъ. Она стояла, повернувшись лвымъ бокомъ къ заходящему солнцу, густыя втви клена защищали ее отъ его лучей, но въ этомъ тепломъ полусвт нжный колоритъ ея лица, какъ цвты по вечерамъ, пріобрталъ, казалось, какую-то особенную живую и тихую прелесть. Это было маленькое продолговатое личико прозрачной, ровной близны, съ яйцеобразной линіей щеки и подбородка, съ довольно полнымъ, но твердо очерченнымъ ртомъ, съ тонкими ноздрями и прямымъ низкимъ лбомъ, выступавшимъ высокимъ мыскомъ между двумя гладкими прядями свтлыхъ, слегка рыжеватыхъ волосъ. Волосы были зачесаны за уши совершенно гладко, и кром узенькой — не больше двухъ дюймовъ — полоски надо лбомъ, прикрывались простымъ квакерскимъ чепчикомъ. Брови, одного цвта съ волосами, были прямыя и рзко очерченныя, рсницы, не темне бровей,— длинныя и густыя. Въ этомъ лиц не было ничего незаконченнаго, ни одной скомканной или недодланной черты. Это было одно изъ тхъ лицъ, которыя невольно приводятъ на память блые цвты съ чуть-чуть розоватыми краешками ихъ чистыхъ лепестковъ. Въ глазахъ не было никакой особенной красоты, кром красоты выраженія: они глядли такъ просто, такъ открыто, такъ серьезно-любовно, что самое строгое осужденіе, самая легкомысленная насмшка не могли не смутиться передъ этимъ взглядомъ.

Джошуа Ганнъ закашлялся, какъ будто прочищая горло, но очевидно съ тмъ, что бы дать себ время придти къ новому соглашенію съ самимъ собой. Чедъ Крэнеджъ приподнялъ свою кожаную шапочку и почесалъ въ затылк, а Бенъ Волчекъ съ недоумніемъ спросилъ себя, какъ хватаетъ смлости у Сета помышлять объ ухаживаніи за такой женщиной.

‘Прелестная женщина’, подумалъ незнакомецъ, ‘но ужъ, конечно, создавая ее, природа меньше всего предназначала ее въ проповдницы’.

Быть можетъ онъ принадлежалъ къ числу людей, полагающихъ, что прибгаютъ къ пріемамъ драматурговъ и, заботливо приходя на помощь искусству и психологіи, создаютъ свои характеры такъ, чтобъ ужъ не могло выйти никакой ошибки на этотъ счетъ…. Но Дина заговорила.

— Дорогіе друзья,— начала она отчетливо, но не громко,— помолимся.

Она закрыла глаза и, опустивъ немного голову, продолжала тмъ же ровнымъ тономъ, не возвышая голоса, какъ будто говорила съ кмъ-нибудь, стоявшимъ рядомъ съ ней.

— Спаситель гршниковъ! Когда бдная женщина, отягченная грхами, пришла къ колодцу за водой, она застала Тебя сидящимъ у колодца. Она не знала Тебя, не искала Тебя. Въ душ ея была тьма, жизнь проходила въ грх. Но Ты заговорилъ съ нею, Ты научилъ ее. Ты показалъ ей, что вся ея жизнь открыта Теб,— и все таки не отказалъ ей въ прощеніи, котораго она никогда не искала…. исусъ! Ты посреди насъ и Ты читаешь въ сердцахъ нашихъ. Если есть между нами такіе, какъ та бдная женщина,— если въ душ ихъ тьма, и жизнь ихъ проходитъ въ грх, и если не искать Тебя пришли они сюда и не поучаться,— яви имъ милосердіе Свое, какъ Ты явилъ его той женщин. Заговори съ ними, Господи, отверзи ихъ уши словамъ посланія моего, сдлай, чтобы грхи ихъ предстали передъ ними, и чтобъ они возжаждали спасенія, которое Ты хочешь имъ дать.

— Господи! Ты всегда съ Твоими. Они видятъ Тебя среди ночного бднія, и сердце въ нихъ горитъ, когда Ты говоришь съ ними у дороги. Ты близокъ и къ тмъ, кто никогда не зналъ Тебя: открой же глаза ихъ, чтобъ они могли Тебя видть,— видть Тебя плачущимъ надъ ними и говорящимъ: ‘Всякій, кто оставитъ отца и мать, и братьевъ и сестеръ…. и земли ради имени Моего…. наслдуетъ жизнь вчную’, — видть Тебя висящимъ на крест и говорящимъ: ‘Отче, прости имъ, ибо не вдаютъ, что творятъ’, — видть Тебя, когда Ты придешь со славой судить ихъ въ послдній день. Аминь.

Дина замолчала, открыла глаза и обвела взглядомъ группу крестьянъ, стоявшихъ у нея но лвую руку. Вся эта толпа подалась немного впередъ и была теперь ближе къ ней.

— Дорогіе друзья!— заговорила она опять, слегка возвышая голосъ.— Вы вс бывали въ церкви и наврное слышали, какъ священникъ читалъ: ‘Духъ Господень на Мн, ибо Онъ помазалъ Меня благовствовать нищимъ’. Это сказалъ Христосъ. Онъ сказалъ, что пришелъ благовствовать пищимъ. Не знаю, случалось-ли вамъ когда вдуматься въ эти слова, я только хочу разсказать вамъ, какъ я въ первый разъ услышала и запомнила ихъ. Это было лтомъ, былъ вечеръ — совершенно такой, какъ сегодня. Я была тогда маленькой двочкой, и тетка, у которой я воспитывалась, взяла меня съ собой послушать проповдь одного хорошаго человка. Онъ говорилъ на открытомъ воздух — какъ я теперь съ вами. Я хорошо помню его лицо: онъ былъ совсмъ старикъ, съ длинными сдыми волосами, голосъ у него былъ мягкій и звучный: я никогда до тхъ поръ не слыхала такого прекраснаго голоса. Я была крошка и мало что смыслила, но этотъ старикъ показался мн до того непохожимъ на всхъ, кого я видла раньше, что я подумала: ‘Не сошелъ-ли онъ съ неба’, и сказала тетк: ‘Тетя, онъ врно опять улетитъ на небо сегодня, какъ Тотъ — на картинк въ библіи’.

— Этотъ Божій человкъ былъ мистеръ Узсли. Всю жизнь зною онъ длалъ то-же, что длалъ нашъ Спаситель,— проповдывалъ Евангеліе бднымъ. Восемь лтъ тому назадъ онъ скончался. Подробности о немъ и о его жизни я узнала гораздо позднй, спустя много лтъ, тогда-же я была глупенькой двочкой и изъ всего, что онъ намъ говорилъ, помню только одно. Онъ сказалъ намъ, что Евангеліе значитъ ‘благая всть’. Евангеліе, какъ вамъ извстно, это то, что говорится въ Библіи о Бог.

— Вдумайтесь въ эти слова. Христосъ дйствительно сошелъ къ намъ съ Неба, какъ это думала тогда я, неразумное дитя, о мистер Узсли,— сошелъ съ Неба, чтобъ принести намъ, бднякамъ, благую всть о Бог. Дорогіе друзья! И вы, и я — бдные люди. Мы родились въ бдныхъ хижинахъ, выросли на овсяномъ хлб и всегда жили суровою жизнью. Мы мало учились, мало читали и мало что знаемъ изъ того, что происходитъ за предлами непосредственно насъ окружающаго. Намъ больше, чмъ кому-нибудь, нужны благія, добрыя всти. Ибо когда человкъ живетъ въ довольств, добрыя всти изъ дальнихъ странъ мало его интересуютъ, но бдняку, вся жизнь котораго проходитъ въ забот и тяжеломъ труд изъ за хлба, радостно получить всточку о томъ, что у него есть другъ, который поможетъ ему. Конечно, и мы кое-что знаемъ о Бог, если даже мы никогда не слыхали Евангелія — этой благой всти, которую принесъ намъ Спаситель. Мы знаемъ, что все отъ Бога. По говоримъ-ли мы чуть-ли не ежедневно: ‘Дастъ Богъ, то-то или то-то случится’, или: ‘Скоро косить начнемъ, если Господь пошлетъ ведро’. Мы очень хорошо знаемъ, что мы въ рукахъ Божіихъ: мы не своей волей явились на свтъ. Или еще: когда мы спимъ, кто бодрствуетъ надъ нами? И свтъ дневной, и втеръ, и хлбъ, который мы димъ, и коровы, дающія намъ молоко,— все, что мы имемъ,— отъ Бога. Богъ далъ намъ душу, вложилъ въ насъ любовь къ родителямъ и дтямъ, къ мужу и жен. Но все-ли это, что намъ нужно знать о Бог?… Мы видимъ, что Онъ великъ и всемогущъ, что Онъ можетъ сдлать все, что захочетъ, но мы теряемся, изнемогаемъ, какъ пловецъ въ борьб съ волнами океана, когда пытаемся думать о Немъ.

Не оттого-ли это происходитъ, что въ нашу душу закрадываются такія сомннія: ‘Да полно, станетъ-ли Богъ удлять много вниманія намъ, бднымъ людямъ? Быть можетъ, Онъ создалъ міръ только для богатыхъ и мудрыхъ? Конечно, Ему ничего не стоитъ дать намъ нашу скромную долю нищи и одежды, но почемъ мы знаемъ, простирается-ли дальше этого Его забота о насъ? Можетъ быть, Ему до насъ столько-же дла, какъ бываетъ намъ до червей и разныхъ букашекъ въ огород, когда мы садимъ нашъ лукъ и морковь? Вспомнитъ-ли Онъ о насъ, когда мы умремъ? Пошлетъ-ли намъ утшеніе, когда мы станемъ хромы, больны и безпомощны? Или, быть можетъ, Онъ гнвается на насъ, иначе зачмъ-бы быть засух и неурожаю, и зачмъ приходятъ на насъ лихорадки и всякія другія болзни и невзгоды? Ибо жизнь наша полна невзгодъ, и если Господь длаетъ намъ добро, то — казалось-бы — Онъ длаетъ и зло. Какъ-же это такъ? Отчего?

— Ахъ, дорогіе друзья! Вы видите теперь, какъ сильно мы нуждаемся въ благой всти. И что намъ вс другія добрыя всти, если нтъ у насъ этой? Все на свт иметъ конецъ: когда мы умремъ, мы ничего съ собой не возьмемъ. По Господь вченъ и будетъ съ нами, когда у насъ ничего не останется.— Что же станемъ мы длать, если Онъ не будетъ намъ другомъ?

Тутъ Дина разсказала, какъ благая всть была принесена на землю, какъ Господь, всею жизнью Христа, явилъ свое милосердіе къ бднякамъ, и долго говорила о смиреніи Спасителя и о длахъ милосердія, которыя Онъ совершалъ.

— Итакъ, вы видите, дорогіе друзья, продолжала она!— всю жизнь Свою Христосъ длалъ добро бднымъ людямъ. Онъ говорилъ съ ними на нол и при дорог, выбиралъ себ друзей изъ бдныхъ ремесленниковъ, училъ ихъ, трудился для нихъ. Конечно, онъ длалъ добро и богатымъ, ибо Онъ любилъ всхъ людей, но Онъ понималъ, что бдняки больше нуждаются въ Его помощи. И Онъ исцлялъ больныхъ, хромыхъ и слпыхъ, творилъ чудеса кормилъ голодныхъ, потому-что жаллъ ихъ,— такъ Онъ самъ говорилъ. Онъ былъ добръ къ маленькимъ дтямъ, утшалъ тхъ, кто потерялъ своихъ близкихъ, и ласково говорилъ съ бдными гршниками, сокрушавшимися о грхахъ своихъ.

— Неужели вы не полюбили-бы такого человка, еслибъ увидли его, еслибъ онъ жилъ здсь, между вами? Какое счастье было-бы имть такого друга,— друга, къ которому можно было-бы пойти со всякой бдой! Какъ радостно было-бы учиться у такого учителя!

— Кто-же былъ этотъ человкъ? Былъ-ли Онъ просто хорошимъ человкомъ,— очень хорошимъ и добрымъ,— и только? Такимъ, напримръ, какъ нашъ дорогой мистеръ Уэсли, котораго Господь взялъ отъ насъ?— Нтъ, Онъ былъ Сынъ Божій, рожденный ‘по образу Отца’ — говорится въ Библіи, т. е. во всемъ подобный Богу, Который есть начало и конецъ всего сущаго,— тому Богу, Котораго мы такъ мало знаемъ, и о Которомъ намъ нужно знать. Итакъ, любовь, которую исусъ явилъ бднякамъ, есть та же любовь, которую питаетъ къ тамъ Богъ. ^ Мы понимаемъ, что чувствовалъ Христосъ, потому-что онъ пришелъ къ намъ въ человческомъ образ и говорилъ съ нами такъ, какъ мы говоримъ другъ съ другомъ., Раньше мы боялись думать о Бог, мы не могли себ представить, что такое Богъ,— тотъ Богъ, Который сотворилъ небо и землю, и молнію, и громъ. Мы никогда не видли Его, мы могли видть только Его твореніе, а изъ сотвореннаго Имъ есть много такихъ страшныхъ вещей, что немудрено, если, думая о Творц, мы содрогались отъ ужаса. Но нашъ Спаситель показалъ намъ, что такое Богъ, показалъ такъ, что мы — бдные, темные люди,— поняли Его. Онъ открылъ намъ всю неизмримую доброту Божьяго сердца, всю великую любовь Его къ намъ.

— Но побесдуемъ еще немного о томъ, зачмъ пришелъ на землю Христосъ. Одинъ разъ онъ сказалъ: ‘Я посланъ только къ погибшимъ овцамъ дома Израилева’, и въ другой разъ: ‘Я пришелъ призвать не праведниковъ, но гршниковъ къ покаянію’. Погибшіе!… Гршники!… Кто-жъ эти гршники, дорогіе друзья? Не вы-ли? Не я-ли?

Путешественникъ былъ все еще тутъ, его противъ воли приковало къ мсту очарованіе нжнаго, вибрирующаго голоса Дины, отличавшагося удивительнымъ разнообразіемъ переходовъ, точно прекрасный инструментъ, когда его касается рука, которою двигаетъ безсознательное музыкальное чувство. Самыя простыя вещи казались въ ея устахъ откровеніемъ, поднимали въ душ новыя чувства и поражали, какъ поражаетъ знакомая мелодія, проптая чистымъ голоскомъ мальчика-хориста. Спокойное, глубокое убжденіе, которымъ было проникнуто каждое ея слово, казалось само по себ доказательствомъ подлинности ея миссіи. Незнакомецъ видлъ, что она совсмъ завладла своими слушателями. Крестьяне окружили ее тснымъ кольцомъ, и на всхъ лицахъ читалось теперь одно лишь серьезное вниманіе. Говорила она медленно (хотя вполн бгло и связно), часто пріостанавливаясь посл вопроса или передъ переходомъ къ новой мысли. Она не мняла позы, не длала жестовъ. Сильное дйствіе ея рчи зависло исключительно отъ модуляцій голоса, и когда она дошла до вопроса: ‘Вспомнитъ-ли Онъ о насъ, когда мы умремъ?’, онъ прозвучалъ у нея такою трогательной мольбой, что у самыхъ суровыхъ людей показались на глазахъ слезы. Незнакомецъ давно уже пересталъ сомнваться (какъ сомнвался было вначал, когда только-что увидлъ ее), что она можетъ овладть вниманіемъ боле грубой части своихъ слушателей, но ему все еще не врилось, чтобъ у нея хватило умнья возбудить въ нихъ сильное чувство,— что должно было составлять необходимое условіе ея призванія, какъ проповдницы-методистки,— пока она не дошла до словъ: ‘Погибшіе!… Гршники!’ Тутъ голосъ ея и манера разомъ измнились. Передъ этимъ возгласомъ она сдлала длинную паузу, и пауза эта, казалось, была полна для нея волнующихъ мыслей. отразившихся въ ея чертахъ. Ея блдное лицо еще поблднло, темные круги подъ глазами обозначились рзче, какъ это бываетъ, когда накопившіяся слезы готовы хлынуть изъ глазъ. Любящіе, кроткіе глаза приняли выраженіе глубокой жалости и ужаса, какъ будто она увидла вдругъ ангела-истребителя, царящаго надъ головами собравшихся людей. Голосъ ея сталъ глубже и глуше, но жестикуляціи по прежнему не было. Нельзя было представить себ ничего, мене похожаго на обыкновенный типъ изступленнаго крикуна-проповдника. Дина не проповдывала, а просто говорила то, что ей подсказывало ея чувство, на что вдохновляла ее ея простая вра.

Но теперь потокъ воодушевлявшаго ея чувства вступилъ въ новое русло. Ея манера говорить сдлалась мене спокойна, рчь полилась быстре, и въ голос звучало волненіе. Теперь она старалась заставить этихъ людей понять всю ихъ преступность, упорство, съ которымъ они погрязали во мрак, неповиновеніе велніямъ Божіимъ. Она говорила имъ о гнусности грха, о благости Божіей и о страданіяхъ Спасителя, открывшихъ имъ путь къ спасенію. Въ своемъ страстномъ желаніи спасти заблудшихъ овецъ, она дошла, наконецъ, до того, что безличное обращеніе ко всмъ слушателямъ вообще уже не удовлетворяло ее. Она обращалась’ то къ тому, то къ другому изъ толпы, со слезами умоляя этихъ людей вернуться къ Богу, пока еще не поздно, рисуя передъ ними безнадежную картину состоянія ихъ душъ, погрязшихъ въ грх, питающихся отбросами нашего жалкаго міра и удалившихся отъ Бога, ихъ Отца, говорила имъ о любви Спасителя, терпливо ожидающаго, чтобъ они вернулись къ Нему.

Изъ кучки ея собратьевъ методистовъ въ отвтъ на ея рчь часто раздавались вздохи и стоны, но умъ крестьянина воспламеняется нелегко: смутное чувство тревоги слабая, едва тлющая искра, которая могла ежеминутно погаснуть,— вотъ пока все, чего добилась отъ нихъ Дина своими рчами. Однако, никто не уходилъ съ лужайки, кром дтей да ‘ддушки Тафта’, который, по своей глухот, могъ слышать только черезъ пятое на десятое и скоро поплелся домой курить свою трубочку. Бенъ Волчекъ чувствовалъ себя очень неловко и почти жаллъ, зачмъ онъ пришелъ слушать Дину: онъ зналъ, что такъ или иначе то, что она теперь говорила, будетъ преслдовать его. И все-таки ему было пріятно глядть на нее и слушать ее, хотя онъ ни на секунду не переставалъ бояться, что взглядъ ея вотъ-вотъ остановится на немъ, и она заговоритъ съ нимъ. Она уже обратилась такимъ образомъ къ Огненному Джиму (стоявшему теперь съ ребенкомъ на рукахъ, котораго онъ взялъ отъ жены, желая ее облегчить), и этотъ огромный мягкосердый дтина утиралъ кулакомъ слезы съ смутнымъ намреніемъ исправиться, не такъ часто навдываться въ ‘Остролистникъ’ и усердне соблюдать воскресные дни.

Насупротивъ Огненнаго Джима стояла Чедова Бессъ, проявлявшая совершенно несвойственныя ей спокойствіе въ манерахъ и вниманіе съ той минуты, какъ Дина начала говорить. Впрочемъ, вначал ее поглощала не столько самая проповдь, сколько многосложныя соображенія насчетъ того, какъ можетъ удовлетворяться жизнью молодая женщина, когда она ходить въ такихъ чепцахъ, какъ у Дины. Отчаявшись разршить этотъ вопросъ. Бессъ принялась изучать Дининъ носъ, глаза, ротъ и волосы, спрашивая себя, что лучше: такое блдное лицо съ тонкими чертами, или толстыя красныя щеки и круглые черные глаза, какъ у нея, Бессъ? Но мало по малу общее серьезное настроеніе передалось и ей, и она начала понимать, что говорила Дина. Нжныя интонаціи голоса и трогательныя увщанія не дйствовали на нее, но когда дло дошло до суровыхъ воззваній,— она начала пугаться.’ Бдняжка Бесси всегда слыла втреной двченкой и знала это: если для того, чтобъ спастись, надо быть добродтельной, то ясно, что для нея нтъ надежды. Она никогда не умла сразу найти нужный текстъ въ своемъ молитвенник, какъ Салли Раннъ, она зачастую хихикала втихомолку, подходя подъ благословеніе къ мистеру Ирвайну, и вс эти изъяны по части правилъ вры усугублялись соотвтственной распущенностью и въ правилахъ житейской морали, ибо Бесси безспорно принадлежала къ тому лнивому, неряшливому типу женщинъ, съ которыми можно позволить себ всякую вольность. Вс эти слабости она до извстной степени сама за собой сознавала и до сихъ поръ не особенно ихъ стыдилась. Но теперь у нея было такое чувство, точно ее пришли арестовать и сейчасъ поведутъ судить за какое-то, неизвстное ей, преступленіе. У нея явилась увренность, ужасавшая ее,— увренность, что Богъ, на котораго она привыкла смотрть, какъ на нчто неизмримо далекое, былъ очень близко,— что Христосъ стоялъ тутъ, подл нея, и глядлъ на нее, хоть она и не могла Его видть. Чувство бдной Бессъ объясняется очень просто: Дина, какъ и вс вообще методисты, врила въ видимыя проявленія присутствія Спасителя, и вра ея сообщалась ея слушателямъ, помимо ихъ воли, они заставляла ихъ чувствовать, что Онъ присутствуетъ между ними, облеченный плотью и кровью, и въ каждый данный моментъ можетъ явиться имъ въ такомъ вид, который поразитъ ихъ сердца смятеніемъ и раскаяніемъ.

— Смотрите! воскликнула она,поворачиваясь влво и устремляя глаза въ одну точку поверхъ головъ, стоявшихъ передъ нею.— Смотрите!— вотъ нашъ Спаситель! Вотъ Онъ стоитъ и плачетъ и простираетъ къ вамъ руки. Слышите?— Онъ говоритъ: ‘Сколько разъ хотлъ Я собрать чадъ своихъ, какъ птица птенцовъ своихъ подъ крылья, и вы не захотли’!..— И вы не захотли! повторила она тономъ горькой укоризны, переводя взглядъ на толпу.— Видите вы эти знаки отъ гвоздей на Его рукахъ и ногахъ?— Ихъ сдлали ваши грхи… Ахъ, какъ Онъ блденъ, какъ измученъ! Онъ только-что вытерплъ свою великую муку въ Геесиманскомъ саду, когда душа Его скорбла, и съ чела падали на землю крупныя капли кроваваго пота. Они плевали на Него, били Его по щекамъ, бичевали, издвались надъ Нимъ, положили тяжелый крестъ на Его израненныя плечи. Потомъ распяли Его на этомъ крест.. О, какія страданія! Уста Его пересохли отъ жажды, а они продолжаютъ смяться надъ Нимъ, изнемогающимъ отъ муки, Онъ-же пересохшими своими устами молится за нихъ: ‘Отче, прости имъ, ибо не вдаютъ, что творятъ’. Но тутъ Его охватилъ ужасъ наступающей тьмы, Онъ почувствовалъ то-же, что чувствуютъ гршники, когда узнаютъ, что они навки отринуты Богомъ. Это была послдняя капля, переполнившая чашу страданій. ‘Господи, Господи!’ восклицаетъ Онъ, ‘почто Ты покинулъ Меня’?

— Все это Онъ вытерплъ ради васъ. Ради васъ,— а вы никогда не думаете о Немъ! Ради васъ,— а вы отворачиваетесь отъ Него! Вамъ нтъ дла до того, что Онъ вынесъ изъ-за васъ… А Онъ?— Несмотря ни на что, Онъ продолжаетъ трудиться для васъ. Онъ воскресъ изъ мертвыхъ, Онъ молится за васъ одесную Отца Своего: ‘Отче, прости имъ, ибо не вдаютъ, что творятъ’. Онъ опять на земл,— здсь, между вами: я вижу Его израненное тло и Его любящій взоръ.

Тутъ Дина, повернулась къ Бесси Крэнеджъ: жизнерадостная юность и бросающееся въ глаза тщеславіе двушки возбудили въ ней глубокую жалость.

— Бдное дтя! Бдное дитя! Онъ говоритъ съ тобой, Онъ обращается къ теб съ горячей любовью, но ты не слушаешь Его. Ты думаешь о серьгахъ, о нарядныхъ платьяхъ и чепчикахъ и никогда не вспомнишь о Спасител, который умеръ, чтобы спасти твою душу. Придетъ день, когда твои румяныя щечки покроются морщинами, волосы твои посдютъ, тло высохнетъ, и станъ согнется. Тогда ты поймешь, что ты не спасла свою душу, тогда ты предстанешь передъ Господомъ въ грх, съ злыми чувствами и суетными помыслами. И тогда исусъ, который жаждетъ помочь теб теперь, уже не поможетъ теб: ты не захотла, чтобы Онъ сдлался твоимъ Спасителемъ, и Онъ будетъ твоимъ судьей. Теперь Онъ глядитъ на тебя съ любовью и страданіемъ и говоритъ: ‘Приди ко мн, и ты получишь жизнь вчную’, тогда Онъ отвернется отъ тебя и скажетъ: ‘Уйди отъ меня въ огонь вчный’

Широко раскрытые черные глаза бдной Бесси наполнились слезами, толстыя красныя щеки и губы сдлались блй полотна, и все лицо исказилось гримасой, какъ у маленькаго ребенка, который собирается заревть.

— Бдное, бдное, слпое дитя! продолжала Дина.— Что, если съ тобой случится то, что случилось однажды съ одною слугой Господа во дни ея суетной молодости? И она тоже думала о кружевныхъ чепчикахъ, тратила вс свои деньги на наряды, и она тоже нисколько не заботилась о томъ, чтобъ имть чистую душу и незапятнанную совсть, ей хотлось только имть самыя лучшія кружева — лучше, чмъ у другихъ двушекъ. И вотъ однажды, когда она надла новый чепецъ и смотрлась въ зеркало, она увидла передъ собой окровавленный Ликъ въ терновомъ внц. Этотъ ликъ смотритъ теперь на тебя,— и Дина указала на одну точку прямо противъ Бесси. Сорви, сорви эти глупыя украшенія! Брось ихъ подальше отъ себя, какъ ядовитыхъ змй! Он жалятъ тебя, отравляютъ твою душу, он тащатъ тебя въ темную, бездонную пропасть, которая поглотитъ тебя навсегда, гд ты будешь погружаться все ниже и ниже, все дальше отъ свта и Бога.

Бесси наконецъ не выдержала: въ непобдимомъ ужас вырвала она серьги изъ ушей и швырнула на землю, громко рыдая. Отецъ ея, Чедъ, испугавшись, какъ бы и его но ‘зацапали’ (ибо поразительное усмиреніе непокорной Бессъ было на его взглядъ, по меньшей мр, чудомъ), убрался поскорй восвояси и принялся колотить по своей наковальн, въ видахъ успокоенія взволнованныхъ чувствъ. ‘Сколько ты тамъ ни проповдуй’, бормоталъ онъ про себя, ‘а лошадямъ нужны подковы, и дьяволъ не можетъ взять мою душу только за то, что я буду ковать’.

Но Дина говорила уже не о кар Божіей, уготованной для гршниковъ, съ отличавшей ее простотой она говорила теперь о радостяхъ, которыя ожидаютъ покаявшихся, о божественномъ мир и любви, наполняющихъ душу врующаго, о томъ, что любовь къ Богу превращаетъ для насъ бдность въ богатство, принося душ нашей такое полное удовлетвореніе, что ни мірскія вожделнія, ни страха, уже не смущаютъ ее, что даже самое искушеніе умираетъ въ зародыш, и на земл начинается рай, ибо никакое облачко не омрачаетъ боле нашу душу, не закрываетъ отъ нея Бога, который есть вчный ея свтъ.

— Дорогіе друзья,— такъ закончила она свою проповдь,— братья и сестры — вс вы, кого я люблю, потому-что Господь умеръ за васъ,— поврьте мн, я знаю это великое счастье, и потому, что я его знаю, я хочу, чтобъ и вы узнали его. Я бдна, какъ и вы, я должна своими руками зарабатывать хлбъ, но ни одинъ вельможа, ни одна знатная лэди не могутъ быть такъ счастливы, какъ я, если въ душ ихъ нтъ любви къ Богу. Подумайте, какое это великое благо — никого не ненавидть,— никого и ничего, кром грха,— любить всякое твореніе Божіе, ничего не бояться, врить, что все идетъ къ добру, спокойно переносить страданія, ибо такова воля Отца нашего, знать, что ничто, ничто — хотя-бы вся земля превратилась въ пепелъ, или воды вышли изъ береговъ и затопили насъ,— не разлучитъ насъ съ Богомъ, Который любтъ насъ и наполняетъ нашу душу миромъ и радостью, ибо мы вримъ, что всякое велніе Его справедливо, благо и свято.

— Возьмите же себ это счастье, дорогіе друзья! Оно вамъ дается. Счастье это — благая всть, которую Христосъ принесъ бднякамъ. Это счастье — не то, что земныя богатства, изъ которыхъ чмъ больше мы беремъ, тмъ меньше остается другимъ. Богъ не иметъ конца, и любовь его безконечна:

‘На весь Божій міръ, на каждое Божье творенье

Обильнымъ потокомъ она излилась

И никогда не изсякнетъ: на каждаго хватитъ, на всхъ,

Отнын до вка на вс времена’.

Дина говорила не мене часа, и догорающая алая заря уходящаго дня придала особенную торжественность ея заключительнымъ словамъ. Путешественникъ прослушалъ проповдь до самаго конца съ такимъ глубокимъ интересомъ, точно передъ нимъ развертывалась драма (искреннее краснорчіе импровизатора всегда дйствуетъ на насъ чарующимъ образомъ, ибо оно открываетъ намъ душевную драму оратора, волнующія его чувства), теперь онъ повернулъ коня и похалъ своей дорогой. Онъ слышалъ, какъ Дина сказала: ‘Теперь попоемъ немного, братья’, и когда онъ спускался по склону холма, до него донеслись голоса методистовъ. Равномрно повышаясь и понижаясь, торжественная мелодія гимна неслась ему вслдъ и въ ней звучала та странная смсь ликованія и скорби, которая всегда отличаетъ этотъ родъ мелодій.

ГЛАВА III.
ПОСЛ ПРОПОВДИ.

Мене чмъ черезъ часъ, посл того, какъ кончилась проповдь, Сетъ Бидъ шелъ рядомъ съ Диной вдоль изгороди, по тропинк, огибавшей луга и зеленыя нивы, тянувшіяся между деревней и Большой Фермой. Чтобы свободне наслаждаться прохладой лтняго вечера, Дина сняла свой маленькій квакерскій чепчикъ и несла его въ рукахъ, такъ-что Сетъ могъ ясно видть выраженіе ея лица, пока онъ шелъ подл нея, перебирая въ ум то, что онъ хотлъ ей сказать. Это было выраженіе безсознательнаго, серьезнаго спокойствія, выраженіе человка, углубленнаго въ думы, не имющія никакой связи ни съ настоящей минутой, ни съ собственной личностью,— выраженіе, самое обезкураживающее для влюбленнаго. Даже походка ея отнимала надежду: въ ней была какая-то спокойная упругость, которая не нуждается въ поддержк. Сетъ смутно это чувствовалъ. Онъ говорилъ себ: ‘Она слишкомъ хороша и чиста для всякаго, не только для меня’, и слова, которыя онъ приготовилъ, не сходили у него съ языка. Но другая, новая мысль придавала ему храбрости: ‘Никто не можетъ любить ее крпче меня, и ни съ кмъ она не будетъ такъ свободна отдаться длу Божію’. Они молчали уже довольно давно, съ тхъ поръ, какъ кончили говорить о Бесси Крэнеджъ. Дина какъ будто позабыла объ его присутствіи и замтно ускорила шагъ. До воротъ Большой Фермы оставалось какихъ-нибудь нсколько минутъ ходьбы, это сознаніе придало, наконецъ, мужества Сету, и онъ заговорилъ:

— Вы окончательно ршили, Дина, возвратиться въ субботу въ Сноуфильдъ?

— Да, отвчала Дина спокойно.— Меня туда зовутъ. Въ воскресенье ночью мн было видніе: я сидла, углубившись въ свои мысли, и тутъ-то Господь мн открылъ, что сестра Алленъ нуждается во мн (она вдь умираетъ). Я видла ее такъ-же ясно, какъ мы видимъ теперь вонъ тотъ прозрачный клочекъ благо облачка, она подняла свою бдную исхудалую руку и поманила меня. А нынче утромъ, когда я открыла Библію, ища указанія, первыя слова, которыя я прочла, были: ‘Посл сего виднія, тотчасъ мы положили отправиться въ Македонію’. Еслибъ не это ясное указаніе воли Божіей, я узжала-бы неохотно, потому-что меня тянетъ къ тет и ея малюткамъ, и сердце болитъ но этой бдной заблудшей овечк Гетти Соррель, Послднее время я много молилась о ней, и на свое видніе смотрю, какъ на благопріятное для нея знаменіе: должно быть, Господь сжалился надъ нею и спасетъ ея душу.

— Дай Богъ, сказалъ Сетъ и прибавилъ: — Адамъ, сдается мн, такъ крпко къ ней привязанъ, что никогда но полюбитъ другую, а между тмъ мн будетъ очень больно, если онъ на ней женится: не думаю, чтобъ она сдлала его счастливымъ…. Глубокая это тайна — любовь! Какъ это такъ выходитъ, что сердце мужчины прилпляется къ одной женщин изъ всхъ, какихъ онъ видлъ въ жизни, и отчего онъ скоре готовъ проработать семь лтъ за нее, какъ аковъ за Рахиль, чмъ взять другую женщину, хотя-бы ему стоило лишь слово сказать, чтобъ обладать ею? Я часто думаю объ этихъ словахъ: ‘И служилъ аковъ за Рахиль семь лтъ, и они показались ему за нсколько дней, потому-что онъ любилъ ее’. Эти слова сбылись бы и надо мной. Дина,— я знаю,— если бъ вы дали мн надежду, что черезъ семь лтъ я заслужу вашу любовь. Я знаю, вы боитесь, что мужъ слишкомъ наполнитъ собой ваши мысли, ибо апостолъ Павелъ говоритъ: ‘Замужняя женщина заботится о мірскомъ, какъ угодить мужу’, и, можетъ быть, вы считаете меня черезчуръ смлымъ, что я ршился опять заговорить съ вами объ этомъ, несмотря на то, что вы сказали мн свое ршеніе въ прошлую субботу. Но я думалъ и передумывалъ о немъ дни и ночи, я молился, чтобы Господь не далъ моимъ личнымъ желаніямъ ослпить мой разумъ, чтобъ Онъ не допустилъ меня до мысли, что что хорошо для меня, должно быть хорошо и для васъ. И мн кажется, въ Священномъ Писаніи вы найдете больше текстовъ въ пользу брака, чмъ противъ него. Въ другомъ мст апостолъ Павелъ говоритъ такъ ясно, какъ только можетъ быть: ‘я желаю, чтобы молодыя вдовы* вступали въ бракъ, рождали дтей, управляли домомъ, и не подавали противнику никакого повода къ злорчію’, и дальше: ‘двое лучше одного’, а это можно примнить и къ браку такъ же точно, какъ ко всему другому. И мы съ вами, Дина, были бы одно сердце и одна душа. Мы служимъ одному Господину, трудимся ради одной и той же награды, и я, какъ мужъ, никогда не стану требовать отъ васъ того, что могло бы оторвать васъ отъ дла, на которое призвалъ васъ Господь. Я всми силами постараюсь давать вамъ какъ можно больше свободы и въ дом, и.вн дома,тогда вы будете даже свободне, чмъ теперь, потому-что теперь вамъ приходите Работать, чтобы жить, а я достаточно силенъ, чтобъ заработать на двоихъ.

Разъ Сетъ ршился заговорить, онъ говорилъ съ жаромъ, почти стремительно, боясь, чтобы Дина не сказала свое послднее слово, прежде, чмъ выслушаетъ вс доводы, которые онъ приготовилъ. Щеки его пылали, глаза наполнились слезами, и голосъ дрогнулъ на послднихъ словахъ. Они дошли до одного изъ тхъ узенькихъ проходовъ между двухъ высокихъ камней, что исполняютъ въ Ломшир роль заставъ. Дина остановилась и, повернувшись къ Сету, проговорила своимъ нжнымъ вибрирующимъ голосомъ, ласково, но спокойно:

— Сетъ Бидъ, спасибо вамъ за чашу любовь. Еслибъ я могла полюбить мужчину не только какъ брата во Христ, но иною любовью, я думаю, что полюбила-бы васъ. Но сердце мое не свободно для брака. Все это хорошо для другихъ женщинъ. Быть женою и матерью — великая вещь, но ‘каждый поступай такъ, какъ Богъ ему опредлилъ, и каждый, какъ Господь призвалъ’. Господь призвалъ меня служить другимъ, я не должна имть личныхъ радостей и печалей, а должна радоваться съ тми, кто радуется, и плакать съ тми, кто плачетъ. Онъ призвалъ меня проповдывать Его слово и постоянно поддерживалъ меня въ моемъ труд. Ужъ если я могла покинуть моихъ братьевъ и сестеръ, которые такъ мало пользуются благами земными, которые живутъ въ Сноуфильд, гд деревьевъ такъ мало, что ребенокъ можетъ ихъ сосчитать, и гд но зимамъ бдняку живется такъ трудно,— ужъ одно это доказываетъ, что мн было ясное указаніе свыше. Мое дло гамъ было — помогать, утшать, ободрять мою маленькую паству, возвращать заблудшихъ на путь истины, и съ той минуты, какъ я встану поутру, пока не засну, душа моя полна этой мыслью. Моя жизнь слишкомъ коротка, и Божье дло — слишкомъ велико для моихъ силъ, чтобъ я могла еще мечтать имть свою семью въ этомъ мір. Къ вашимъ рчамъ, Сетъ, я не осталась глуха. Когда я увидла, что ваше сердце отдано мн, я подумала, что, можетъ быть, это промыселъ Божій,— что, можетъ быть, самъ Богъ повелваетъ мн измнить мою жизнь и сдлаться вашей женой и товарищемъ, и я предоставила Ему ршить этотъ вопросъ за меня. Но всякій разъ, какъ я пыталась сосредоточить свои мысли на брак, думать о нашей жизни вдвоемъ, другія мысли заслоняли ихъ, мн приходило на память то время, когда я молилась у постели умирающихъ, и т счастливые часы, когда я проповдывала, и сердце мое наполнялось любовью, и слова лились у меня сами собой. И когда я раскрывала Библію, въ надежд найти указаніе, мн всегда попадались слова, ясно говорившія, въ чемъ мое дло. Я врю вамъ, Сетъ, врю, что вы приложите вс старанія, чтобы не быть мн помхой въ моемъ труд, но я чувствую, что Богъ не хочетъ нашего брака. Онъ указываетъ мн иной путь. Мое завтное желаніе — жить и умереть безъ мужа и дтей. Мн..кажется, въ моей душ нтъ мста для личныхъ нуждъ и заботъ,— такъ полно мое сердце, по благости Божіей, страданіями и нуждами бдныхъ людей. Сетъ былъ не въ силахъ отвчать, и нсколько минутъ они шли молча. Наконецъ, когда они уже подходили къ воротамъ, онъ сказалъ:

— Ну, что-же, Дина, я постараюся собраться съ силами и перенести это испытаніе такъ, какъ будто я вижу Того, Кто невидимъ. Но я чувствую теперь, какъ слаба моя вра. У меня такое чувство, что, когда вы удете, для меня навсегда умретъ всякая радость. Мн кажется — то, что я испытываю къ намъ, выше обыкновенной любви мужчины къ женщин. Я, напримръ, помирился-бы съ тмъ, что вы не будете моей женой, если бы могъ перехать въ Сноуфильдъ и быть всегда подл васъ. Я врилъ, что моя горячая любовь къ вамъ ниспослана мн Богомъ, какъ знаменіе для обоихъ насъ, но, очевидно, она должна послужить мн испытаніемъ. Быть можетъ, я люблю васъ больше, чмъ дозволено человку любить какое-бы то ни было живое существо, кром Бога, ибо очень часто я невольно думаю о васъ словами гимна:

‘Стоитъ лишь ей появиться во мрак —

И для меня займется заря.

Она души моей яркая звздочка,

Она-же и солнце мое’.

Быть можетъ, это дурно съ моей стороны, и Господь хочетъ исправить меня… Но скажите, Дина, вы на меня не разсердитесь, если мои обстоятельства сложатся такъ, что я буду имть возможность ухать отсюда и поселиться въ Сноуфильд?

— Нтъ. Сетъ, но я совтую вамъ быть терпливымъ: не годится легкомысленно покидать свою родину и близкихъ людей. Не предпринимайте ничего, пока Господь не выразитъ вамъ своей воли. Сноуфильдъ — пустынное, унылое мсто, ни капли не похожее на эту благодатную землю, къ которой вы привыкли. Никогда не слдуетъ спшить въ выбор своей судьбы: надо ждать указанія свыше.

— А вы разршите мн, Дина, написать вамъ, еслибы случилось что-нибудь такое, чмъ бы мн захотлось съ вами подлиться?

— Конечно. Пишите, если у васъ будетъ горе. Я всегда буду молиться о васъ.

Теперь они дошли до воротъ, и Сетъ сказалъ:

— Я не войду, Дина, прощайте.

Она подала ему руку. Онъ помолчалъ и посл минутнаго колебанія прибавилъ:

— Какъ знать? Быть можетъ, со временемъ вы посмотрите на это дло иначе. Вы можете получить новое указаніе.

— Оставимъ это, Сетъ. Слдуетъ переживать только одинъ мигъ заразъ, какъ я читала въ одной изъ книжекъ мистера Узсли. Не намъ съ вами загадывать впередъ, наше дло — повиноваться и врить. Прощайте.

Она пожала ему руку съ печальнымъ выраженіемъ въ своихъ любящихъ глазахъ и прошла въ калитку, а онъ повернулся и медленно побрелъ домой. Но вмсто того, чтобы взять напрямикъ, онъ повернулъ назадъ и пошелъ по полямъ, тою-же дорогой, которою они шли вмст съ Диной, и я подозрваю, что его синій полотнянный платокъ насквозь вымокъ отъ слезъ задолго до того, какъ онъ сказалъ себ, наконецъ, что пора ему повернуть къ дому. Ему было всего двадцать три года, и онъ теперь только понялъ, что значитъ любить,— любить съ тмъ обожаніемъ, какимъ окружаетъ юноша женщину,— которую онъ считаетъ выше и лучше себя. Такого рода любовь граничитъ съ религіознымъ чувствомъ. Да и о какой глубокой и чистой любви нельзя сказать того-же, будь это любовь къ женщин или ребенку, къ живописи или музык? Наши ласки, наши нжныя слова, нашъ нмой восторгъ передъ осеннимъ закатомъ, передъ изящной колоннадой, величественной статуей или симфоніей Бетховена, вс эти выраженія сильнаго чувства приносятъ съ собой сознаніе, что они — не боле, какъ волны, мелкая рябь на бездонномъ океан любви и красоты. Наше чувство въ сильнйшіе свои моменты можетъ выражаться только молчаніемъ, наша любовь, въ своемъ высшемъ прилив, выходитъ за предлы личнаго ощущенія и теряется въ сознаніи Божественной тайны. И съ тхъ поръ, какъ стоитъ міръ, этотъ благословенный даръ обоготворяющей любви доставался въ удлъ слишкомъ многимъ изъ числа смиренныхъ его тружениковъ, чтобы мы могли удивляться, что такая любовь жила въ сердц плотника — методиста полстолтія тому назадъ, въ эпоху, на которой лежалъ еще прощальный отблескъ тхъ временъ, когда Уэсли и его сотрудникъ, простой пахарь, питались ягодами шиповника и боярышника съ Корнваллійскихъ изгородей и не щадили ни ногъ своихъ, ни легкихъ, разнося слово Божіе между тамошними бдняками.

Отблескъ той эпохи давно погасъ, и картина методизма, которую мы можемъ нарисовать въ своемъ воображеніи, уже не будетъ картиной амфитеатра зеленыхъ холмовъ, гд, въ густой тни широколиственныхъ сикоморъ, толпа простодушныхъ людей, истомившихся сердцемъ женщинъ и мужчинъ, пьетъ изъ источника вры,— вры грубой, первобытной, обращающей мысли къ далекому прошлому, возвышающей фантазію надъ пошлой обстановкой узкаго, сренькаго существованія, и наполняющей душу сознаніемъ безконечнаго, любящаго, всепрощающаго присутствія Божества, сладкаго для бездомнаго горемыки, какъ дыханіе лта. Весьма возможно, что въ ум нкоторыхъ изъ моихъ читателей слово ‘методизмъ’ не вызываетъ ничего, кром представленія о сборищахъ всякого сброда въ грязныхъ переулкахъ, о пройдохахъ-краснобаяхъ, о проповдникахъ-паразитахъ и ихъ лицемрномъ жаргон — элементы, исчерпывающіе все содержаніе методизма, но мннію очень многихъ людей высшаго круга.

Если такъ,— я очень объ этомъ жалю, ибо я не могу не повторить, что Сетъ и Дина были методисты, и притомъ самой чистой воды,— хотя, правда, не того современнаго типа, который читаетъ еженедльныя обозрнія и собирается въ часовняхъ съ колоннадами, а самаго старо дальняго, отставшаго отъ моды. Они врили въ чудеса,— въ то, что они совершаются и въ наше время, врили въ мгновенныя обращенія, въ откровенія черезъ посредство сновъ и видній, они гадали, раскрывая Библію наугадъ и ища въ ней божественныхъ указаній. Святое Писаніе они понимали буквально, что совершенно не одобряется признанными авторитетами въ этой области, и при всемъ моемъ желаніи я не могу сказать, чтобъ они изъяснялись правильнымъ языкомъ или получили-бы либеральное воспитаніе. Но суть не въ этомъ. Если я хорошо поняла исторію церкви, то вра, надежда и милосердіе не всегда оказываются въ прямомъ отношеніи къ умнью обращаться съ грамматикой, и самыя ошибочныя теоріи могутъ — благодареніе Богу — уживаться съ самыми высокими чувствами. Кусокъ сырого сала, который неуклюжая Молли урзываетъ отъ своего скуднаго запаса, чтобы снести сосдскому сынишк ‘отъ родимчика’,— быть можетъ и недйствительное, и весьма жалкое средство, но великодушное движеніе сердца, побудившее ее на этотъ поступокъ, сіяетъ благотворнымъ свтомъ, который никогда не умретъ.

Принимая во вниманіе вышесказанное, мы едвали сможемъ придти къ заключенію, что Дина и Сетъ не заслуживаютъ нашего сочувствія, какъ-бы мы ни привыкли проливать слезы надъ возвышенными горестями героинь въ атласныхъ сапожкахъ и кринолинахъ, и героевъ, скачущихъ во весь опоръ на бшеныхъ коняхъ и раздираемыхъ еще боле бшеными страстями.

Бдняга Сетъ!— онъ здилъ верхомъ только разъ въ жизни, маленькимъ мальчикомъ, когда мистеръ Джонатанъ Бурджъ посадилъ его на лошадь у себя за спиной, приказавъ ему ‘держаться покрпче’. И теперь, вмсто того, чтобы разразиться неизвстными обличеніями по адресу Бога и рока, онъ тихонько плетется домой и, при торжественномъ сіяніи звздъ, даетъ себ слово побороть свое горе, поменьше поддаваться присущей человку наклонности творить свою волю и побольше жить для другихъ, какъ длаетъ Дина.

ГЛАВА IV.
ДОМАШНЯ ГОРЕСТИ.

Передъ нами зеленая долина съ пробгающимъ по ней ручейкомъ, раздувшимся отъ недавнихъ дождей и бурливымъ. Надъ ручьемъ низко свсились ивы. Черезъ ручей въ одномъ мст перекинута доска, по доск, своимъ увреннымъ шагомъ, идетъ Адамъ Бидъ, а за нимъ по пятамъ слдуетъ Джипъ съ корзиной. Оба видимо направляются къ тому домику съ соломенной крышей и съ грудой сваленнаго подл него на земл теса, что виднется шагахъ въ тридцати за ручьемъ, на противуположномъ скат долины.

Дверь домика пріотворена, и изъ нея выглядываетъ пожилая женщина, но вы ошибетесь, если подумаете, что она спокойно любуется вечернимъ ландшафтомъ. Своими слабыми глазами она давно уже внимательно слдитъ за постепенно разрастающимся темнымъ пятнышкомъ впереди. Въ послднія нсколько секундъ она окончательно убдилась, что это идетъ ея милый сынъ, Адамъ. Лизбета Бидъ любитъ сына тою страстной любовью, какою можетъ любить своего первенца только женщина, долго не имвшая дтей. Лизбета — хлопотливая, безпокойнаго нрава, худая, но еще крпкая старуха, чистенькая, какъ снжинка. Ея сдые волосы зачесаны назадъ и аккуратно подвернуты подъ блый полотнянный чепецъ, повязанный черной лентой, ея широкая грудь прикрыта желтымъ платочкомъ, подъ которымъ можно разсмотрть нчто въ род коротенькаго халата изъ синей клтчатой холстины, притянутаго въ таліи и доходящаго до бедеръ, изъ подъ халата виднется большой кусокъ юбки изъ грубаго домотканаго сукна. Лизбета высока ростомъ, да и въ другихъ отношеніяхъ между нею и сыномъ ея Адамомъ замчается сильное сходство. Ея темные глаза уже немного потускнли — быть можетъ отъ слезъ, но ея широкія, рзко очерченныя брови все еще черны, зубы крпки и блы, и когда она стоитъ, какъ въ эту минуту, съ вязаньемъ въ своихъ загрублыхъ отъ работы рукахъ, быстро и безсознательно перебирая спицами, она держится такъ-же твердо и прямо, какъ и тогда, когда несетъ на голов ведро съ водой изъ ручья. У матери и у сына одинъ и тотъ-же складъ фигуры, одинъ и тотъ-же дятельный, живой темпераментъ, но не отъ матери взялъ Адамъ свой высокій выпуклый лобъ и отличающее его выраженіе ума и благородства.

Семейное сходство нердко заключаетъ въ себ нчто глубоко грустное. Природа — этотъ великій трагикъ — связываетъ насъ между собой узами крови, но, давъ намъ одинаковые кости и мускулы, проводитъ между нами рзкую черту въ боле тонкихъ вещахъ, надливъ насъ различною мозговою тканью. Природа перемшиваетъ въ насъ- влеченіе съ отвращеніемъ и привязываетъ насъ струнами сердца къ существамъ, каждое движеніе которыхъ насъ возмущаетъ. Мы слышимъ голосъ, звучащій интонаціями собственнаго нашего голоса и высказывающій мысли, которыя мы презираемъ. Мы видимъ глаза, какъ дв капли воды похожіе на глаза нашей матери,— и они отворачиваются отъ насъ въ холодномъ отчужденіи. Нашъ младшій ребенокъ, нашъ дорогой Веніаминъ, поражаетъ насъ манерами и жестами давно забытой сестры, съ которой много лта тому назадъ мы разстались съ горечью, въ размолвк. Отецъ, которому мы обязаны лучшимъ нашимъ наслдствомъ — любовью къ механик, живымъ чутьемъ къ музыкальной гармоніи, безсознательнымъ умньемъ владть карандашомъ или кистью.— раздражаетъ насъ своими низкими слабостями и заставляетъ ежечасно краснть отъ стыда. Давно умершая мать, чье лицо мы начинаемъ видть въ зеркал но мр того, какъ собственное наше лицо покрывается морщинами, когда-то терзала нашу юную душу своими нелпыми требованіями и безпокойнымъ нравомъ.

Вы слышите голосъ такой именно безпокойной, любящей матери, когда Лизбета говоритъ сыну:

— Ну, сынокъ, слишкомъ семь часовъ по часамъ. Какъ ты еще не остался дожидаться, пока родится на свтъ послдній человкъ! сть хочешь, я думаю? Будешь ужинать?.. А гд-же Сетъ? Наврно потащился за кмъ-нибудь изъ этихъ ханжей.

— Сетъ худого не сдлаетъ, матушка,— будь покойна. А отецъ гд? быстро спросилъ Адамъ, войдя въ домъ и заглянувъ въ комнату налво, служившую мастерской.— Онъ такътаки и не сдлалъ гроба для Толера! Вонъ доски стоятъ у стны, какъ я ихъ оставилъ поутру.

— Не сдлалъ гроба? повторила Лизбета, слдуя за сыномъ и не переставая вязать, хотя въ ея устремленномъ на него, взгляд сквозила тревога.— Какой тамъ гробъ, сынокъ! Онъ съ самаго утра ушелъ въ Треддльстонъ и до сихъ поръ не возвращался. Боюсь, не завернулъ бы опять въ ‘Опрокинутую Телгу’.

Густой румянецъ гнва вспыхнулъ на лиц Адама. Онъ ничего не сказалъ, но сбросилъ съ себя куртку и принялся засучивать рукава рубахи.

— Что ты хочешь длать, Адамъ? проговорила мать испуганнымъ голосомъ.— Неужели ты будешь опять работать, даже не повши!

Но Адамъ былъ такъ взбшенъ, что не могъ говорить. Онъ молча прошелъ въ мастерскую. Тогда Лизбета швырнула въ сторону свое вязанье, побжала за нимъ и, схвативъ его за руку, заговорила тономъ жалобной укоризны:

— Сынокъ, сынокъ, нельзя-же безъ ужина! Есть картофель, жареный въ сал, какъ ты любишь, я нарочно приготовила для тебя. Пойдемъ, поужинай. Ну пойдемъ-же!

— Оставь! проговорилъ съ сердцемъ Адамъ, вырываясь отъ нея, и взялся за одну изъ досокъ, стоявшихъ у стны.— Что толковать объ ужин, когда дло стоитъ! Ты сама знаешь: мы общали, что гробъ будетъ готовъ завтра утромъ къ семи часамъ, теперь ему пора-бы быть уже въ Брокстон, а за него еще и не принимались,— ни одинъ гвоздикъ не вбитъ… Да мн кусокъ въ горло не пойдетъ — такъ я злюсь!

— Но сдлать гробъ — большая работа, сказала Лизбета:— ты все равно не успешь. Вдь надъ нимъ надо всю ночь простоять,— ты себя уморишь!

— Дло не въ томъ, сколько времени мн придется надъ нимъ простоять. Гробъ общанъ. Какъ они похоронятъ человка безъ гроба. Пусть лучше у меня отсохнетъ рука отъ работы, чмъ обмнуть людей, которые мн врятъ. Можно съ ума сойти отъ одной этой мысли… Ну, да я скоро распрощаюсь съ такими порядками,— довольно я терплъ.

Бдная Лизбета не въ первый разъ слышала эту угрозу, и будь она благоразумне, она ушла бы себ потихоньку и помолчала бы часокъ-другой. Но изъ всхъ уроковъ житейскаго опыта трудне всего дается женщин правило — никогда не заговаривать съ разсерженнымъ или пьянымъ человкомъ. Лизбета опустилась на лавку и заплакала. Доплакавшись до увренности, что голосъ ея выйдетъ достаточно жалобнымъ, она заговорила.

— Нтъ, нтъ, сынокъ, ты не уйдешь! Ты не ршишься разбить материнское сердце и покинуть отца на погибель! Ты не захочешь допустить, чтобы меня снесли на кладбище безъ тебя,— ты долженъ меня проводить! Я не найду покоя въ могил, если не увижу тебя передъ концомъ. А какъ же дадутъ теб знать, что я умираю, если ты забредешь Богъ всть куда, и Сетъ уйдетъ за тобой, а у отца твоего — ты самъ знаешь — такъ дрожатъ руки, что ему и пера-то не удержать, не говоря уже о томъ, что онъ не будетъ знать, куда теб писать. А ты прости ему: негоже имть зло на отца. Онъ былъ теб добрымъ отцомъ, пока не свихнулся. Онъ хорошій работникъ. е забывай: онъ научилъ тебя твоему ремеслу. А меня онъ никогда пальцемъ не тронулъ, худого слова не сказалъ,— никогда, даже пьяный…. Ты не допустишь, чтобъ родной твой отецъ попалъ въ богадльню. Вспомни, онъ былъ взрослый человкъ и ловокъ въ работ — почти какъ ты теперь,— двадцать пять лтъ тому назадъ, когда ты былъ груднымъ младенцемъ.

Голосъ Лизбеты прерывался отъ рыданій и повысился на цлую ноту. Это было нчто въ род воя — самаго раздражающаго изъ звуковъ, когда человку надо бороться съ настоящей невзгодой и длать настоящее дло. Адамъ не выдержалъ.

— Да перестань же плакать, мама, и не говори такъ! сказалъ онъ съ нетерпніемъ.— У меня и безъ того довольно заботъ. Что толку говорить о томъ, о чемъ я и такъ ни на минуту не перестаю думать! Еслибъ я объ этомъ не думалъ, зачмъ бы мн длать то, что я длаю? Ради чего сталъ бы 5і тогда стараться уладить наши дла здсь? Но я терпть но могу болтать зря, я предпочитаю тратить свои силы на дло.

— Я знаю, сынокъ, что никого нтъ лучше тебя на работу. Но только зачмъ ты всегда такъ строго судишь отца? Для Сета ты готовъ распластаться, стоитъ мн слово сказать противъ него,— и ты непремнно меня оборвешь. А на отца все сердишься,— ни на кого ты такъ не сердишься, какъ на него.

— А лучше было бы, какъ ты думаешь, еслибъ я говорилъ сладкія рчи, а самъ махнулъ бы рукой на семью, и все пошло бы прахомъ? Не будь я рзокъ съ отцомъ, онъ бы давно пропилъ весь дворъ до послдняго полна. У меня есть обязанности по отношенію къ отцу — я это знаю, но поощрять его летть стремглавъ въ пропасть — не есть моя обязанность. И зачмъ ты приплела сюда Сета? Парень худого не длаетъ, сколько мн извстно…. Ну, будетъ. Оставь меня, мама, дай мн поработать.

Лизбета не посмла продолжать и встала. Не она позвала съ собой Джина: Адамъ отказался отъ ужина, который она приготовила для него съ такою любовью, въ предвкушеніи удовольствія смотрть, какъ онъ будетъ сть, и ей хотлось хоть чмъ-нибудь утшить себя, накормивъ съ особенной щедростью собаку Адама. Но Джипъ, съ наморщеннымъ лбомъ и приподнятыми ушами, наблюдалъ за хозяиномъ, недоумвая, какъ ему понимать такое отступленіе отъ обычнаго порядка вещей, и хотя онъ взглянулъ на Лизбету, когда та его окликнула, и даже пошевелилъ въ волненіи передними лапами (потому-что онъ отлично зналъ, что его зовутъ ужинать),— онъ не ршился идти, онъ только перевелъ глаза опять на хозяина и остался сидть на заднихъ лапахъ, какъ былъ. Отъ вниманія Адама не ускользнула душевная борьба бднаго Джипа, и хотя раздраженіе ослабило его всегдашнюю нжность къ матери, оно не уменьшило его заботливости о собак. Очень часто мы бываемъ добре къ животнымъ, которыя привязаны къ намъ, чмъ къ женщинамъ, которыя насъ любятъ.— Но потому-ли, что животныя нмы?

— Иди, Джипъ! Иди, добрый песъ!— приказалъ Адамъ ободряющимъ тономъ. И Джипъ, видимо довольный открытіемъ, что на этотъ разъ долгъ не идетъ въ разрзъ съ удовольствіемъ, отправился за Лизбетой на кухню.

Но не усплъ онъ вылакать свой ужинъ, какъ возвратился къ хозяину, и Лизбета осталась одна проливать слезы надъ своимъ вязаніемъ. Женщин не надо быть ни жестокой, ни злопамятной, чтобы быть нестерпимой, и если Соломонъ дйствительно былъ мудрецомъ, какимъ онъ прослылъ, то, я увренъ, что когда онъ сравнивалъ сварливую женщину съ непрерывнымъ паденіемъ дождевыхъ капель въ дурную погоду, онъ имлъ въ виду отнюдь не вдьму, не фурію съ когтями, себялюбивую и злую. Нтъ,— врьте мн,— онъ разумлъ добрую женщину, такую, которая все свое счастье полагаете въ счасть любимыхъ людей, хотя и портитъ имъ жизнь,— которая откладываетъ для нихъ каждый лакомый кусочекъ, забывая себя,— такую, напримръ, какъ Лизбета,— терпливую и вмст съ тмъ вчно ноющую, самоотверженную и требовательную, способную цлый Божій день копаться во вчерашнихъ дрязгахъ и воображать завтрашнія невзгоды, проливаюгцлю слезы одинаково легко, какъ отъ радости, такъ и отъ горя. Но граничащая съ идолопоклонствомъ любовь Лизбеты къ сыну была не безъ примси благоговйнаго страха, и разъ Адамъ говорилъ ей: ‘Оставь меня’, она всегда умолкала.

Минуты шли за минутами подъ громкое тиканье старинныхъ стнныхъ часовъ и стукъ инструментовъ Адама. Наконецъ, онъ крикнулъ, чтобъ ему принесли свту и воды напиться (пиво полагалось только по праздникамъ), и Лизбета, подавая то и другое, осмлилась сказать: ‘Если вздумаешь пость,— твой ужинъ стоитъ на стол’.

— Ты бы легла, матушка,— проговорилъ Адамъ мягко. Его гнвъ за работой совсмъ испарился, и въ голос слышалась особенная нжность къ матери.— Я присмотрю за отцомъ, когда онъ вернется, а можетъ онъ и не придетъ до утра. Мн будетъ покойне на душ, если ты ляжешь.

— Я только дождусь Сета, теперь онъ, я думаю, скоро придетъ.

Было уже слишкомъ девять но часамъ, которые, къ слову казать, постоянно забгали впередъ, и прежде чмъ пробило десять, дверная щеколда щелкнула, и вошелъ Сетъ. Онъ слышалъ стукъ инструментовъ, когда подходилъ къ дому.

— Что это значитъ, матушка? Отецъ до сихъ поръ работаетъ?— спросилъ онъ.

— Да какже, станетъ твой отецъ работать въ такой часъ? Ты бы и спрашивать не сталъ, кабы голова твоя не была набита методистскими бреднями. Это твой братъ работаетъ за всхъ, потому-что, когда нужно, тутъ-то и нтъ никого, чтобъ ему помочь.

И Лизбета продолжала все въ томъ же дух. Сета она не 5оялась и обыкновенно выливала ему на голову вс свои жалобы и обиды, которыми не смла мучить Адама. Ни одного раза за всю свою жизнь Сетъ не сказалъ матери рзкаго лова, а трусливые люди всегда срываютъ сердце на безотвтныхъ. Не слушая матери, Сетъ съ встревоженнымъ лицомъ вошелъ въ мастерскую и сказалъ:

— Адди, что значитъ?… Какъ! отецъ забылъ сдлать гробъ?

— А, что ужъ тамъ! Старая исторія, братецъ. Но я его таки кончу,— проговорилъ Адамъ, поднимая глаза и окидывая брата однимъ изъ своихъ живыхъ, свтлыхъ взглядовъ.— Что это! Что съ тобой? Ты чмъ-то огорченъ.

У Сета глаза были красны, и на его кроткомъ лиц лежало выраженіе глубокой печали.

— Да, Адди, но помочь моему горю нельзя: надо терпть.— Но постой: ты значитъ не былъ въ школ?

— Въ школ?— Нтъ. Школа подождетъ, отвчалъ Адамъ, принимаясь опять стучать молоткомъ.

— Пусти-ка, я теперь поработаю, а ты иди ложись,— сказалъ Сетъ.

— Нтъ, Сетъ, не хочется бросать, теперь я разошелся. А когда я кончу, ты лучше помоги мн снести его въ Брокстонъ. Я тебя разбужу на разсвт. Иди ужинай, да притвори дверь, чтобы мн не слышать маминой воркотни.

Сетъ зналъ, что Адамъ никогда не говоритъ на втеръ, но разъ онъ что-нибудь ршилъ, то уже поставитъ на своемъ Поэтому онъ, молча, повернулся и съ тяжелымъ сердцемъ не шелъ прочь.

— Адамъ ни куска не проглотилъ съ тхъ поръ, какъ пришелъ, сказала Сету мать.— А ты врно поужиналъ у кого-нибудь изъ твоихъ методистовъ?

— Нтъ, матушка, я еще не ужиналъ, отвчалъ Сетъ.

— Ну, такъ садись. Только картошки не шь: можетъ быть, Адамъ постъ,— онъ любитъ картошку съ саломъ. Но сегодня онъ такъ разсердился, что не сталъ сть, сколько я его не упрашивала. И онъ опять грозился уйти,— причитала Лизбета,— и я уврена, что онъ уйдетъ когда-нибудь на разсвт, до солнца….и ничего мн не скажетъ…, и больше не вернется. Ахъ, я несчастная! Ни у кого нтъ такого молодца сына,— прямой и высокій, какъ тополь, и въ работ-то съ нимъ никто не сравнится, и господа его уважаютъ,— а все — таки лучше-бы мн никогда не имть сына, чмъ потерять его теперь навсегда!

— Ну, полно, матушка, не сокрушайся понапрасну, проговорилъ Сетъ успокоительнымъ тономъ.— Съ чего ты взяла, что Адамъ непремнно уйдетъ? У него гораздо больше причинъ остаться. Мало-ли чего онъ не скажетъ въ сердцахъ,— а если онъ и сердится иногда, такъ это вполн извинительно,— но онъ никогда не уйдетъ — насъ пожалетъ. Вспомни, какъ онъ всхъ насъ поддерживалъ, когда намъ приходилось особенно трудно,— какъ онъ отдалъ вс деньги, какія усплъ накопить, чтобъ избавить меня отъ солдатчины, какъ онъ покупалъ лсъ для отца на свой заработокъ. А мало-ли на что онъ могъ-бы тратить свои деньги! Другой такой парень на его мст давно-бы женился и жилъ своимъ домомъ. Нтъ, такой человкъ не измнится, не разрушитъ дла собственныхъ рукъ и не покинетъ тхъ, на кого онъ положилъ всю свою жизнь.

— Ахъ, не говори ты мн про его женитьбу! сказала Лизбета, принимаясь опять плакать.— Привязался онъ на мое горе къ этой Гетти Соррель — къ двушк, у которой никогда не удержится копйки въ карман, и которая всегда будетъ задирать носъ передъ его старухой матерью. Подумать только, что онъ могъ-бы взять за себя Мэри Бурджъ! Старикъ принялъ-бы его въ компаньоны, и былъ-бы онъ большой баринъ, какъ самъ мистеръ Бурджъ,— приказывалъ-бы рабочимъ…. Все это могло-бы быть — Долли мн сколько разъ говорила,— не привяжись онъ къ той втреной двченк, отъ которой столько-же проку, какъ отъ левкоя, что росистъ у насъ на стн. И вдь какая голова! На все дошлый — и читать, и считать,— а не сумлъ выбрать лучше!

— Но, матушка, человкъ не можетъ любить по заказу — ты сама знаешь. Одинъ Богъ воленъ надъ человческимъ сердцемъ. Я и самъ-бы хотлъ, чтобъ Адамъ сдлалъ другой выборъ, но я не могу корить его за то, въ чемъ онъ не властенъ. И потомъ, я подозрваю, что онъ старается побороть свое чувство. Но онъ не любитъ, когда съ нимъ объ этомъ говорятъ, и я могу только молиться Богу, чтобъ Онъ вразумилъ его и направилъ.

— Молиться-то ты всегда готовъ — я знаю, только я что-то не вижу толку отъ твоихъ молитвъ. Заработокъ твой отъ нихъ не прибавился. Со всмъ своимъ методизмомъ ты ни когда и въ половину не будешь такимъ человкомъ, какъ твой братъ, хоть эти ханжи и стараются сдлать изъ тебя проповдника.

— Въ томъ, что ты сейчасъ сказала, матушка,— много правды, отвчалъ Сетъ кротко.— Адамъ гораздо лучше меня и сдлалъ для меня такъ много, какъ мн никогда не удастся сдлать для него. Господь раздаетъ людямъ таланты. Но ты напрасно не вришь въ силу молитвы. Молитва, быть можетъ, не приноситъ намъ денегъ, но она даетъ то, чего не купишь ни за какія деньги.— силу воздерживаться отъ грха и безропотно покоряться вол Божьей, какое-бы испытаніе Онъ намъ ни послалъ. Еслибы ты почаще молилась Богу и врила въ Его благость, ты бы не задавала себ столько напрасныхъ заботъ.

— Напрасныхъ? Слава Богу, мн есть о чемъ заботиться! Но теб видно, что значитъ не имть заботъ. Все, что ты заработаешь, ты раздаешь: теб и горя мало, что у тебя ни гроша не отложено про черный день. Еслибъ Адамъ былъ такой-же беззаботный, какъ ты, у него не нашлось-бы денегъ внести за тебя. ‘Не думайте о завтрашнемъ дн, не думайте о завтрашнемъ дн’,— только отъ тебя и слишишь. А что изъ этого выходитъ?— Только то, что Адаму приходится думать за тебя.

— Это слова изъ Библіи, мама, сказалъ Сетъ,— но они не значатъ, что человкъ долженъ лниться. Они означаютъ только, что не слдуетъ не въ мру безпокоиться и терзаться тмъ, что можетъ случиться завтра, а надо исполнять свои обязанности, остальное-же предоставить вол Божьей.

— Ну да, ты всегда такъ: возьмешь текстъ изъ Библіи и объяснишь по своему. Ршительно не понимаю, какъ это у тебя выходитъ, что ‘не думать о завтрашнемъ дн’ означаетъ все то, что ты тутъ наговорилъ. И еще я не могу понять вотъ чего: Библія такая толстая книга, и ты можешь прочесть ее всю отъ первой до послдней буквы и выбрать любой текстъ, какой хочешь,— такъ отчего-же ты такъ плохо выбираешь? отчего по берешь текстовъ попроще, такихъ, которые не означали-бы больше, чмъ въ нихъ сказано? Адамъ никогда не приводитъ этого текста, онъ говоритъ другое, и его текста, мн понятенъ: ‘Богъ помогаетъ тому, кто самъ себ помогаетъ’.

— Это не изъ Библіи, мама, сказалъ Сетъ.— Это изъ одной книжки, которую Адамъ купилъ на лотк въ Треддльстон. Ее написалъ человкъ ученый, но, кажется, слишкомъ привязанный къ свту. Впрочемъ, изреченіе его до извстной степени врно: и Библія тоже учитъ насъ трудиться вмст съ Богомъ.

— Ну, почемъ мн тамъ знать, откуда какія слова! Я думала — изъ Библіи, потому-что похоже на текстъ… Но что это такое съ тобой? Ты ничего почти не шь. Не могъ-же ты насться однимъ ломтикомъ овсянаго пирога. Да и блдный какой!— точно кусокъ, свжаго сала…. Что съ тобой?

— Ничего особеннаго, матушка,— просто, не хочется сть…. Я схожу теперь къ Адаму — спрошу, не пуститъ-ли онъ меня поработать за него.

— Выпей-ка теплаго бульону, сказала Лизбета, въ которой материнское чувство одержало таки верхъ надъ привычкой брюзжать.— Я мигомъ разожгу щепокъ.

— Нтъ, мама, спасибо, не надо. Какая ты добрая! проговорилъ съ искренней благодарностью Сетъ и, ободренный такимъ проявленіемъ ея нжности, продолжалъ: — не помолишься-ли ты со мной за отца, за Адама и за всхъ насъ? Увидишь, какое это принесетъ теб облегченіе.

— Ну, что-жъ, помолимся,— противъ этого я ничего не имю.

При всей своей страсти противорчить Сету въ своихъ разговорахъ съ нимъ, Лизбета въ факт его набожности смутно усматривала нкоторую поддержку и безопасность, и это избавляло ее отъ лишняго труда отправлять духовныя обязанности за свой собственный счетъ.

Итакъ, мать и сынъ опустились на колни, и Сетъ началъ молиться о бдномъ заблудшемъ отц и о тхъ, кто скорблъ за него дома. И когда, помолившись за отца, онъ обратился къ Богу съ воззваніемъ, чтобъ Онъ но допустилъ Адама разбить свой шатеръ въ далекой стран, и чтобы мать ихъ, во вс дни своего земного странствія, имла утшеніе и поддержку присутствія своего первенца, у Лизбеты заново щ’ лились всегда готовыя слезы, и она громко зарыдала.

Когда они поднялись съ колнъ, Сетъ опять пошелъ къ Адаму и сказалъ ему: ‘Прилягъ ты хоть часа на два, а я за тебя поработаю’.

— Нтъ, Сетъ. нтъ. Уложи матушку и ложись самъ.

Между тмъ Лизбета вытерла слезы и отправилась вслдъ за Сетомъ. Она пришла не съ пустыми руками: она несла буро-желтое глинянное блюдо съ поджаренной въ сал картошкой, перемшанной съ мелко нарзанными кусочками мяса. То были трудныя времена, когда пшеничный хлбъ и свжее мясо составляли роскошь для рабочаго человка. Лиз бета робко поставила блюдо на скамью подл Адама и сказала: ‘Ты можешь пость между дломъ. Я принесу теб еще воды’.

— Да, мама, пожалуйста, попросилъ Адамъ ласковымъ голосомъ,— мн очень хочется пить.

Черезъ полчаса все смолкло, въ дом раздавалось лишь громкое тиканье старыхъ часовъ да стукъ инструментовъ Адама. Ночь была тихая. Когда Адамъ, ровно въ полночь, пріотворилъ дверь и выглянулъ во дворъ, единственнымъ движеніемъ въ природ, какое онъ могъ замтить, было слабое мерцаніе звздъ:— каждая былинка спала.

Усиленный физическій трудъ оставляетъ свободными наши мысли, и он блуждаютъ тогда по прихоти воображенія и чувства. Такъ было въ тотъ вечеръ и съ Адамомъ. Покуда его мускулы работали, умъ оставался пассивнымъ: картины печальнаго прошлаго и такого же печальнаго будущаго проносились передъ нимъ быстрой чередой, смняя другъ друга.

Какъ живая, вставала въ его воображеніи сцена завтрашняго утра, когда онъ отнесетъ гробъ въ Брокстонъ и возвратится къ завтраку. Отецъ придетъ переконфуженный, старый, дряхлый, весь дрожащій онъ будетъ сидть за столомъ, низко свсивъ свою сдую голову, уставившись въ полъ и не смя поднять глазъ на сына, а мать спроситъ его, какимъ образомъ онъ могъ разсчитывать, что гробъ поспетъ къ сроку, когда онъ улизнулъ изъ дому, даже не притронувшись къ работ,— потому-что мать всегда скора на попреки, хоть она и возмущается его, Адама, суровостью къ отцу.

‘И такъ пойдетъ изо дня въ день все хуже да хуже’, думалъ Адамъ. ‘Разъ человкъ покатился подъ гору, ему ужъ никогда не подняться’. И ему вспомнилось время, когда онъ маленькимъ мальчикомъ бжалъ бывало подл отца, гордый сознаніемъ, что его берутъ съ собой на работу. А какъ ему пріятно было слышать, когда отецъ хвастался своимъ товарищамъ рабочимъ, какая ‘удивительная сметка у парнишки къ плотничному длу’. Что за чудесный работникъ былъ отецъ его въ то время! Когда его, Адама, спросятъ бывало, чей онъ мн, съ какою гордостью онъ всегда отвчалъ: ‘Тіаса Бида’. Онъ былъ увренъ, что всякій знаетъ Тіаса Бида: разв не Бидъ соорудилъ изумительную голубятню при Брокстонскомъ пасторскомъ дом? Да, счастливое было времячко, особенно, когда Сетъ, бывшій на три года моложе, тоже началъ ходить на работу, и Адамъ изъ ученика превратился въ учителя… А тамъ настали печальные дни. На глазахъ сына, уже почти юноши, Тіасъ сталъ шататься по кабакамъ, а мать дома плакала и жаловалась на свою судьбу, не стсняясь присутствіемъ сыновей. Адамъ хорошо помнилъ ту ночь стыда и горя, когда онъ впервые увидлъ отца пьянымъ. Тіасъ сидлъ съ пьяной компаніей въ трактир ‘Опрокинутая Телга’ и дико оралъ какую-то псню. Адамъ помнилъ, какъ одинъ разъ (ему тогда только-что минуло восемнадцать лтъ) онъ убжалъ было изъ дому съ тмъ, чтобы никогда не возвращаться. Онъ вышелъ на разсвт, съ узелкомъ на плечахъ, поршивъ, что онъ не въ силахъ больше выносить домашней неурядицы и пойдетъ искать счастья. Не зная, куда итти, онъ ставилъ свою палку на перекресткахъ и сворачивалъ въ ту сторону, куда она упадетъ. Но когда онъ добрался до Стонитона, мысль о матери и брат, которые остались одни мыкать горе, сдлалась нестерпимой, и его ршимость измнила ему. На другой день онъ возвратился домой, но мать его никогда не могла забыть того отчаянія и ужаса, которые она пережила въ эти два дня.

‘Нтъ!’ говорилъ себ Адамъ въ эту ночь, ‘больше этого никогда не случится. Плохой я получу расчетъ въ День Судный, если моя бдная старая мать будетъ свидтельствовать противъ меня. Моя спина можетъ многое выдержать, и я буду хуже послдняго труса, если уйду и свалю вс тягости на плечи тхъ, кто вдвое слабе меня. Сильные должны нести недуги слабыхъ, а не услаждать себя. Не надо свчи, чтобы прочесть этотъ текстъ: онъ свтитъ своимъ собственнымъ свтомъ. Тотъ человкъ на ложномъ пути, который бросается во вс стороны ради того только, чтобъ облегчить себ жизнь,— кому же это не ясно? Свинья можетъ тыкаться рыломъ въ корыто и забывать обо всемъ остальномъ, но человку съ человческимъ сердцемъ не такъ-то просто устроить себ мягкую постель, когда его близкіе спятъ на голыхъ каменьяхъ. Нтъ, нтъ, я не сброшу ярма со своей шеи и не взвалю его на слабыхъ. Отецъ — мой крестъ въ этой жизни и будетъ имъ, вроятно, еще долгіе годы.— Ну, что же! У меня есть здоровье, есть силы и бодрость,— я снесу этотъ крестъ’.

Въ эту минуту раздался рзкій ударъ въ наружную дверь, какъ будто въ нее стукнули толстымъ сучкомъ или палкой, и Джипъ, вмсто того, чтобы залаять, какъ этого можно было ожидать,— громко завылъ. Адамъ, очень удивленный, сейчасъ же подошелъ къ двери и отворилъ ее. За дверью никого не было. Все кругомъ было такъ же тихо, какъ и часъ тому назадъ, листья на вткахъ не шевелились, и звзды обливали своимъ свтомъ спящія нивы по об стороны ручья. Адамъ обошелъ вокругъ дома и не увидлъ ничего живого, кром вспугнутой имъ крысы, прошмыгнувшей въ сарай. Онъ вернулся въ домъ въ полномъ недоумніи: стукъ былъ такой своеобразный, что онъ не могъ ошибиться,— ему тогда же представилось, что это кто-нибудь ударилъ въ дверь палкой.

Онъ вспомнилъ, какъ мать много разъ говорила, что такой точно стукъ слышится въ дом, когда кто-нибудь изъ семьи умираетъ. Аламъ не былъ особенно суевренъ, но въ жилахъ его текла крестьянская кровь, а крестьянинъ не можетъ не врить въ традиціонныя примты, какъ не можетъ лошадь не дрожать, когда видитъ верблюда. Къ тому же, однимъ изъ свойствъ его натуры было сочетаніе глубокаго смиренія во всемъ, что недоступно уму человка, съ острой проницательностью въ области знанія: не одинъ только сильный здравый смыслъ, но и глубокое благоговніе къ Богу внушало ему такое отвращеніе къ доктринерству въ религіозныхъ вопросахъ, и онъ очень часто обрывалъ разсудочную аргументацію Сета, словами: ‘Э, братъ, это великая тайна. Много ли ты е ней знаешь!’ Такъ вотъ какимъ образомъ выходило, что проницательный умъ уживался въ этомъ человк съ легковріемъ. Еслибъ обрушилось новое зданіе и ему бы сказали, что это судъ Божій, онъ отвтилъ бы: ‘Можетъ быть. Но стны и крыша были неправильно выведены, иначе он бы не могли обвалиться’. И въ то же время онъ врилъ въ сны и предчувствія, и до послдняго дня своей жизни задерживалъ дыханіе, разсказывая исторію таинственнаго стука въ дверь въ описанный вечеръ. Я разсказалъ ее, какъ разсказывалъ онъ самъ, не пытаясь объяснить явленіе естественными причинами: въ нашемъ стремленіи анализировать впечатлнія, проникающее ихъ чувство часто ускользаетъ отъ насъ.

Впрочемъ, Адамъ имлъ подъ рукой лучшее лкарство отъ воображаемыхъ страховъ: онъ долженъ былъ кончить заказъ, и въ слдующія десять минутъ стукъ молотка раздавался съ такою непрерывностью, что наврно покрывалъ собой вс другіе звуки, если они были. Но вотъ работнику понадобилась линейка, молотокъ замолчалъ, и тутъ ему опять послышался странный стукъ въ дверь, и Джинъ опять завылъ. Не теряя ни минуты, Адамъ бросился къ двери, но все было по прежнему тихо, и при свт звздъ онъ ясно видлъ, что передъ домомъ не было ничего, кром покрытой росою травы.

На одинъ мигъ Адамъ встревожился за отца, но въ послдніе годы старикъ никогда не возвращался домой въ темнот, и были вс основанія предполагать, что въ эту минуту онъ вытрезвляется сномъ въ своемъ любимомъ трактир. Притомъ въ ум Адама мысль о будущемъ была до такой степени неразлучна съ мучительнымъ образомъ пьянаго отца, что страхъ несчастныхъ случайностей, которыя грозили бы его жизни, не могъ овладть имъ надолго. Затмъ у него мелькнула новая мысль, заставившая его сбросить башмаки, осторожно подняться по лстниц и прислушаться у дверей спаленъ. Но и братъ и мать дышали спокойно и ровно.

Адамъ сошелъ внизъ и принялся опять за работу, говоря себ: ‘Не стану больше отворять. Безполезно пялить глаза, силясь увидть звукъ. Быть можетъ, существуетъ міръ, котораго мы не можемъ видть, но ухо остре глаза и иногда улавливаетъ звуки изъ этого міра. Есть люди, которые воображаютъ, что они видятъ его, но у такихъ людей въ большинств случаевъ глаза ни на что другое не годны. Что до меня, то, по моему разумнію, лучше видть, врно ли поставленъ отвсъ, чмъ видть духовъ’.

Такого рода мысли легко забираютъ силу по мр того, какъ дневной свтъ заставляетъ блднть свтъ свчи и когда начинаютъ пть птицы. Къ тому времени, какъ яркое солнце засверкало на мдныхъ шляпкахъ гвоздей, изъ которыхъ были выложены иниціалы на крышк гроба, послдніе остатки тяжелаго предчувствія, вызваннаго въ душ Адама таинственнымъ стукомъ, потонули въ чувств удовлетворенія сознаніемъ, что работа была кончена и общаніе исполнено. Звать Сета не понадобилось, такъ какъ онъ уже ходилъ наверху и скоро сошелъ внизъ.

— Ну, братецъ, гробъ готовъ, сказалъ ему Адамъ, когда онъ появился.— Теперь мы понесемъ его въ Брокстонъ и къ половин седьмого обернемся назадъ. Я только съмъ кусочекъ пирога, и пойдемъ.

Черезъ нсколько минутъ гробъ плотно стоялъ на широкихъ плечахъ двухъ братьевъ, и они, въ сопровожденіи Джипа, выходили со двора на дорожку, огибавшую домъ съ задней стороны. Брокстонъ стоялъ на противуположномъ скат долины, миляхъ въ полутора онъ ихъ дома, дорожка весело вилась по полямъ между изгородей, гд пахло козьей жимолостью и шиповникомъ и гд птицы щебетали въ густой листв дубовъ и вязовъ. Это была очень оригинальная — смшанная картина: свжее лтнее утро съ его райской тишиной, сильныя, статныя фигуры двухъ братьевъ въ грубой рабочей одежд и длинный гробъ на ихъ дюжихъ плечахъ. Они остановились у маленькой фермы на вызд изъ Брокстона. Къ шести часамъ все было окончено, гробъ заколоченъ, и Адамъ съ Сетомъ повернули домой. Теперь они пошли кратчайшей дорогой — прямикомъ по полямъ, ручей имъ приходилось перейти у самаго дома. Адамъ ничего не говорилъ Сету о ночномъ приключеніи, но впечатлніе, которое оно на него сдлало, было еще на столько свжо, что онъ сказалъ теперь:

Сетъ, если къ тому времени, какъ мы позавтракаемъ, отецъ еще не вернется, сходи-ка ты въ Треддльстонъ справиться о немъ, а кстати купишь мн мдной проволоки. Не бда, что ты потеряешь время:— мы его наверстаемъ. Что ты на это скажешь?

— Что-жъ, я схожу… А погляди-ка, какія собрались тучи съ тхъ поръ, какъ мы вышли изъ дому. Должно быть, опять будетъ дождь. Какъ-то уберутъ сно, если опять затопитъ луга! Ручей и теперь уже полонъ воды, еще день-два дождя, и мостки зальетъ: придется ходить кругомъ, по дорог.

Въ эту минуту они спустились въ долину и подошли къ лугу, черезъ который протекалъ ручей.

— Что это тамъ торчитъ около ивы? проговорилъ вдругъ Сетъ, ускоряя шаги.

У Адама екнуло сердце, его смутная тревога объ отц перешла въ непобдимый ужасъ. Онъ не отвтилъ Сету, но пустился бжать къ ручью. Джипъ съ безпокойнымъ лаемъ бжалъ впереди. Въ дв секунды Адамъ былъ подл мостковъ

Такъ вотъ что означало предзнаменованіе! Быть можетъ, въ тотъ самый самый мигъ его отецъ, о которомъ всего за нсколько часовъ передъ тмъ онъ думалъ почти съ горечью, про котораго онъ говорилъ себ, что старикъ еще долго будетъ висть камнемъ на его ше,— быть можетъ въ тотъ мигъ онъ боролся со смертью! Такова была первая мысль, пронизавшая мозгъ Адама, прежде чмъ онъ усплъ схватить за платье и вытащить изъ воды большое тяжелое тло. Сетъ, подоспвшій въ этотъ моментъ, помогъ ему, и когда утопленникъ очутился на берегу, оба сына опустились на колни и съ нмымъ ужасомъ глядли въ его стеклянные глаза, позабывъ, что нужно дйствовать,— позабывъ все на свт, кром того, что отецъ ихъ лежитъ передъ ними мертвый. Адамъ заговорилъ первый.

— Я побгу къ матери, сказалъ онъ громкимъ шепотомъ.— Я мигомъ сбгаю и вернусь къ теб.

Бдная Лизбета суетилась, приготовляя сыновьямъ завтракъ, и похлебка для нихъ уже кипла на огн. Ея кухня всегда блистала чистотой, но въ это утро она почему-то особенно старалась придать своему царству уютный и привлекательный видъ.

‘Мальчики сильно проголодаются’, бормотала она въ полголоса, помшивая похлебку. ‘До Брокстона путь не близокъ, да на гору подняться съ тяжелымъ гробомъ на плечахъ,— какъ тутъ не проголодаться! Да, а теперь, когда въ немъ лежитъ бдняга Бобъ Толеръ, онъ сталъ еще тяжелй… Ну, ничего, похлебки, кажется, хватитъ, сегодня я наварила побольше. Можетъ быть, и отецъ подоспетъ. Ну, да онъ-то много не състъ. Онъ проглотитъ на шесть пенсовъ пива и сбережетъ полпенса на похлебк,— вотъ его способъ копить деньги, какъ я ему много разъ говаривала, да врно и еще не разъ скажу. Правда и то, что на него, горемычнаго слова не очень-то дйствуютъ,— что подлаешь!..’ Но тутъ Лизбета вдругъ услыхала тяжелый топотъ ногъ бгущаго по трав человка и, быстро повернувшись къ двери, увидла на порог Адама. Онъ былъ такъ блденъ и взволнованъ, что она громко вскрикнула и кинулась къ нему, прежде чмъ онъ усплъ вымолвить слово.

— Тише, матушка, не пугайся, проговорилъ Адамъ хриплымъ голосомъ.— Отецъ свалился въ воду,— можетъ быть, намъ еще удастся привести его въ чувство. Мы съ Сетомъ сейчасъ его принесемъ. Достань одяло и погрй у огня.

Въ сущности Адамъ не сомнвался, что отецъ его умеръ, но онъ зналъ, что единственное средство сколько-нибудь сдержать бурный взрывъ отчаянія его матери, это — задать ей спшную работу, съ которой была-бы неразлучна надежда.

Онъ побжалъ опять къ Сету, и сыновья, въ благоговйномъ безмолвіи, подняли на руки печальную ношу. Широко открытые стеклянные глаза мертвеца были срые, какъ у Сета, когда-то они съ нжной гордостью глядли на двухъ мальчиковъ. передъ которыми впослдствіи опускались отъ стыда. Главными чувствами Сета были горе и ужасъ передъ внезапной смертью отца, испустившаго духъ безъ покаянія, но мысли Адама были вс въ прошломъ, наполнявшемъ его душу жалостью и раскаяніемъ. Когда приходитъ смерть — этотъ великій миротворецъ — мы никогда не скорбимъ о нашей прошлой нжности, а всегда — о суровости.

ГЛАВА V.
РЕКТОРЪ.

Къ полудню прошелъ сильный дождь, и въ саду ректорскаго дома въ Брокстон стояла вода но об стороны дорожекъ, усыпанныхъ крупнымъ пескомъ. Большія провансальскія розы жестоко потрепало втромъ и побило дождемъ, а на грядкахъ вс цвты понжнй были прибиты къ земл и перемшались съ грязью. Печальное утро для деревни! Уже почти наставала пора снокоса, и вдругъ луга затопило дождемъ.

Но обладатели благоустроенныхъ домовъ всегда имютъ подъ рукой комнатныя развлеченія, о которыхъ они бы и не вспомнили, еслибъ не дождь. Не будь дождя въ это утро, мистеръ Ирвайнъ не сидлъ-бы у себя въ столовой и не игралъ-бы въ шахматы съ своей матерью,— а мистеръ Ирвайнъ настолько сильно любитъ и мать свою, и шахматы, что, при ихъ помощи, нсколько часовъ дождливаго утра всегда промелькнутъ для него незамтно. Позвольте мн ввести васъ въ эту столовую и показать вамъ преподобнаго Адольфуса Ирвайна, Брокстонекаго ректора, викарія Гейслопа и Блэйта,— духовную особу, противъ которой, не смотря на совмщеніе въ ея рукахъ столькихъ приходовъ, не могъ-бы питать злобнаго чувства самый строгій реформаторъ церкви. Мы войдемъ на ципочкахъ и смирненько станемъ въ открытыхъ дверяхъ, чтобы не разбудить какъ-нибудь двухъ собакъ — коричневаго сеттера съ лоснящейся шерстью, что лежитъ въ растяжку на коврик у камина и кормитъ своихъ двухъ щенковъ, и моську, которая спитъ, приподнявъ кверху свою черную мордочку, точно задремавшій предсдатель суда.

Комната — высокая и просторная, съ большимъ полукруглымъ окномъ на одномъ конц. Стны, какъ видите, новыя, еще не крашеныя, но мебель, когда-то дорогая, замтно выцвла отъ старости, и по размрамъ комнаты ея маловато, да и на окн нтъ драпировки. Малиновая скатерть на большомъ обденномъ стол — хотя она и составляетъ пріятный контрастъ съ холодными тонами известки на стнахъ,— сильно по истерлась, но на этой скатерти стоитъ массивное серебряное блюдо съ графиномъ для воды такого точно образца, какъ два другихъ блюда побольше, что прислонены къ задней стнк буфета, такъ-что вы можете хорошо разсмотрть вырзанный на нихъ гербъ. Вамъ сейчасъ-же приходитъ въ голову, что обитатели этой комнаты унаслдовали больше предковъ, чмъ денегъ, и наврно вы не убдитесь, если окажется, что мистеръ Ирвайнъ обладаетъ тонкими ноздрями и изящно очерченной верхней губой. Но пока намъ видны только его широкая прямая спина да густая шапка напудренныхъ волосъ, зачесанныхъ назадъ и стянутыхъ черной лентой,— остатокъ старины, свидтельствующій о томъ, что мистеръ Ирвайнъ уже немолодой человкъ. Авось онъ скоро къ намъ повернется, а покуда полюбуемся его матерью — величественной, красивой старухой, рзкой брюнеткой съ роскошнымъ цвтомъ лица, который прекрасно оттняется сложнымъ сооруженіемъ изъ чистйшаго благо батиста и кружевъ, облекающимъ ея голову и шею. Ея довольно полный станъ строенъ и прямъ, какъ у статуи Цереры, а выраженіе смуглаго лица съ тонкимъ орлинымъ носомъ, твердо очерченнымъ ртомъ и маленькими проницательными черными глазами,— такъ тонко насмшливо, что вы инстинктивно подставляете колоду картъ на мсто шахматъ и воображаете, что она вамъ гадаетъ. Маленькая смуглая рука, которою она приподняла сейчасъ свою королеву {Фигура въ шахматной игр.}, вся залита брилліантами, жемчугомъ и бирюзой, а прикрпленный у нея на макушк длинный черный вуаль красиво облегаетъ ея шею, рзко выдляясь на блыхъ складкахъ батиста. Не мало надо времени, чтобы одть поутру эту старую лэди. Но она должна быть одта именно такъ,— вамъ это кажется почти закономъ природы: ясно, что это одна изъ тхъ избранницъ судьбы, которыя никогда не сомнваются въ своемъ божественномъ прав и не встрчаютъ людей, настолько безсмысленныхъ, чтобы оспаривать его.

— Ну-съ, ваше преподобіе, какъ это у васъ называется? говоритъ великолпная старая лэди, спокойно поставивъ свою королеву и скрещивая руки на груди.— Мн не хочется выговорить ужасное слово, которое оскорбитъ ваши чувства.

— Ахъ, мама, да вы просто колдунья! Какой крещеный человкъ можетъ выиграть, играя противъ васъ! Мн слдовало опрыскать доску святой водой, прежде чмъ мы сли играть. Какъ себ хотите, а вы взяли эту партію нечистыми средствами,— не отпирайтесь.

Ну да, побжденные всегда такъ говорятъ о великихъ побдителяхъ. Но взгляни: всю доску освтило солнцемъ точно, нарочно, чтобъ ты могъ видть, какой ты сдлалъ глупый ходъ вотъ этой пшкой… Ну, что-же, хочешь — сыграемъ еще?

— Нтъ, мама, я предоставляю васъ вашей совсти. Погода прояснилась, и мы съ Юноной пойдемъ пополощемся немножко въ грязи. Хочешь, Юнона?— Это возваніе относилось къ коричневому сеттеру, который, заслышавъ голосъ хозяина, вскочилъ на ноги и съ вкрадчивымъ видомъ положилъ морду ему на колни.— Только я зайду сперва наверхъ взглянуть на Анну. Я собирался было раньше зайти, да меня позвали хоронить Толера.

— Напрасно теб и ходить къ ней, мой другъ, она все равно не можетъ теперь говорить. Кета мн сказала, что сегодня у нея одна изъ самыхъ ея жестокихъ мигреней.

— О! это ничего не значитъ, ей будетъ все-таки пріятно, если я зайду. Головная боль никогда не сдлаетъ ее равнодушной къ вниманію близкихъ людей.

Если вамъ случалось размышлять о томъ, какъ многое въ человческой рчи говорится совершенно безцльно, единственно по привычк, вы не удивитесь, когда я вамъ скажу, что вышеприведенное возраженіе мистрисъ Ирвайнъ и отвтъ на него повторялись тысячу разъ въ теченіе пятнадцати лтъ, съ тхъ поръ, какъ сестра мистера Ирвайна, миссъ Анна, стала хворать. Великолпныя пожилыя дамы, употребляющія много времени на свой утренній туалета, часто страдаютъ недостаткамъ сочувствія къ болзненнымъ дочерямъ.

Но пока мистеръ Ирвайнъ сидлъ, развалившись въ своемъ кресл и поглаживая голову Юноны, въ дверяхъ показалась служанка и сказала:

— Сэръ, тамъ Джошуа Раннъ желаетъ васъ видть, если вы свободны.

— Пусть идетъ сюда, сказала мистрисъ Ирвайнъ, взявъ въ руки вязанье.— Я люблю иногда послушать мистера Ранна. У него наврно грязные башмаки, но вы присмотрите, Карроль, чтобъ онъ хорошенько ихъ вытеръ.

Черезъ дв минуты вошелъ мистеръ Раннъ, отвшивая почтительные поклоны, которые, впрочемъ, ничуть не подкупили въ его пользу сердитую моську: съ пронзительнымъ лаемъ она кинулась черезъ всю комнату, имя въ виду поближе познакомиться съ ногами неизвстнаго гостя, а два щенка, на которыхъ толстыя икры и шерстяные чулки мистера Ранна подйствовали оживляющимъ образомъ, принялись бросаться на нихъ и визжать въ дикомъ восторг. Между тмъ мистеръ Ирвайнъ повернулся въ своемъ кресл и сказалъ:

— Здравствуйте, Джошуа. Врно въ Гейслоп что-нибудь случилось, что вы пришли по такой мокрот? Садитесь, садитесь Не бойтесь собакъ,— оттолкните ихъ легонько ногой.— Шарикъ, молчать! Негодяй ты этакій!

Пріятно бываетъ взглянуть на нкоторыхъ людей, когда они разомъ къ вамъ повернутся,— пріятно въ род того, какъ пріятна зимой неожиданная струя теплаго воздуха или блескъ фейерверка въ темную ночь. Мистеръ Ирвайнъ былъ однимъ изъ такихъ людей. Между нимъ и его матерью было того-же рода сходство, какое существуетъ между нашимъ воспоминаніемъ о лиц любимаго человка и самымъ лицомъ: у сына вс очертанія были благородне, улыбка свтле, выраженіе боле открытое. Еслибы черты его были мене изящны, про него можно было бы сказать: ‘Вотъ добрякъ!’, но это слово совсмъ не годилось для опредленія того сочетанія добродушія и достоинства, которымъ дышало его лицо.

— Покорно благодаримъ ваше преподобіе, отвчалъ мисстеръ Раннъ, стараясь показать, что онъ не боится за свои икры, но поминутно отбрыкиваясь отъ щенковъ.— Я постою съ вашего позволенія, такъ оно будетъ приличнй. Надюсь, что вы и мистрисъ Ирвайнъ въ добромъ здоровь. И миссъ Ирвайнъ тоже здраствуетъ? И миссъ Анна?

— Да, Джошуа, благодарю васъ. Видите, какъ цвтетъ моя мать. Мы, молодежь, кажемся передъ ней стариками.— Но говорите-же, съ чмъ вы пришли?

— Вотъ видите-ли, серъ: мн нужно было въ Брокстонъ — работу снести, ну, а ужъ, кстати, я счелъ своимъ долгомъ завернуть къ вамъ и разсказать, какія у насъ творятся дла. Я въ жизнь свою такого не видывалъ, а я жилъ въ нашей деревн мальчишкой, жилъ и взрослымъ мужчиной,— на ому исполнится шестьдесятъ лтъ, какъ я тамъ живу. Я собиралъ пасхальный сборъ для мистера Блика, еще до того, какъ ваше преподобіе перехали въ нашъ приходъ. Безъ меня не обходилось ни одной службы, ни одной могилы не вырыли безъ меня. Я плъ въ хор задолго до того, какъ неизвстно откуда появился Бартль Масси со своимъ новомоднымъ пніемъ, отъ котораго всякій, кром него самого, готовъ заткнуть уши,— такъ они голосятъ,— тянутъ себ въ одну ноту, какъ стадо барановъ. Я знаю обязанности приходскаго клерка и знаю, что я погршилъ-бы противъ вашего преподобія, противъ церкви и короля, еслибы скрылъ отъ васъ такія дла. Для меня это былъ совершенный сюрпризъ: я ничего не зналъ заране… я былъ такъ взволнованъ, какъ будто растерялъ свои инструменты. Я и четырехъ часовъ не проспалъ въ прошлую ночь, да и то это былъ не сонъ, а какой-то кошмаръ, отъ котораго я измучился хуже, чмъ еслибъ вовсе не спалъ.

— Ради всего святого, Джошуа, въ чемъ-же, наконецъ, дло? Не воры ли опять пытались забраться въ церковь?

— Нтъ, сэръ, не воры… а между тмъ оно, пожалуй, можно сказать, что и воры, и что они грабили церковь.— Все методисты, сэръ. И похоже на то. что они возьмутъ верхъ въ нашемъ приход, если только ваше преподобіе или его милость сквайръ Донниторнъ не разсудите за благо сказать свое слово и прекратить эти дла. Я вамъ, сэръ, не указываю, я никогда не забудусь до того, чтобы считать себя умне тхъ, кто поставленъ выше меня. По уменъ-ли я, или глупъ,— суть не въ томъ, говорю-же я только то, что я видлъ и знаю, а именно — что одна методистка, молодая женщина, которая гоститъ у мистера Пойзера, вчера вечеромъ говорила проповдь и молилась у насъ на лужайк, и это такъ-же врно, какъ то, что я стою передъ вашимъ преподобіемъ въ эту минуту.

— Говорила проповдь? повторилъ мистеръ Ирвайнъ съ удивленіемъ, но совершенно спокойно.— Это та хорошенькая бдная двушка, которую я видлъ у Пойзеровъ? Я догадался по ея костюму, что она методистка или квакерша, или что-нибудь въ этомъ род, но я не зналъ, что она проповдница.

— Все, что я разсказалъ вамъ, сэръ,— истинная правда, продолжалъ мистеръ Раннъ. сложивъ губы сердечкомъ и длая настолько длинную паузу, чтобы въ ней могли умститься, по крайней мр три восклицательныхъ знака.— Вчера вечеромъ она проповдывала на лужайк и обратила Чедову Бессъ: съ тхъ самыхъ поръ двчонка въ припадк,— рыдаетъ въ три ручья, не можетъ удержаться.

— Ну, ничего. Бесси Крэнеджъ здоровая двушка, и я надюсь, что она оправится. А кром нея ни съ кмъ не случилось припадка?

— Нтъ, сэръ, больше ни съ кмъ.— лгать не стану. Но только Богъ одинъ знаетъ, что изъ всего этого выйдетъ!…. Если у насъ всякую недлю будутъ говориться такія проповди, въ деревн житья не станетъ: методисты уврятъ народъ, что стоитъ человку позволить себ самое маленькое удовольствіе — выпить лишнюю кружку пива,— и онъ попадетъ въ адъ такъ-же врно, какъ то, что онъ родился на свтъ. Я, слава Богу, не пьяница, не кутила,— никто не скажетъ этого про меня,— но я люблю пропустить лишній стаканчикъ на Пасху или тамъ на Святки, примрно сказать. И разв оно не естественно, когда ты ходишь изъ дому въ домъ — какъ мы, когда славимъ Христа,— и везд тебя угощаютъ? Когда мн приходится собирать церковные сборы, я тоже всегда выпиваю. Я прямо говорю: я люблю выпить кружку пива за трубкой, люблю разъ-другой въ мсяцъ покалякать по сосдски съ мистеромъ Кассономъ, потому что я, благодареніе Богу, выросъ въ правилахъ истинной церкви и тридцать два года прослужилъ приходскимъ клеркомъ. Кому-же и знать, если не мн, въ чемъ состоитъ правая вра?

— Ну, такъ что-же вы мн присовтуете, Джошуа? Что по вашему надо длать?

— Я не думаю, ваше преподобіе, чтобы слдовало принимать какія-либо мры противъ молодой женщины. Не будь она проповдницей, противъ нея ничего нельзя сказать, къ тому-же я слыхалъ, что она скоро узжаетъ домой, въ свою деревню. Она родная племянница мистера Пойзера, а я никогда не позволю себ говорить непочтительно объ этомъ семейств: я шью на нихъ башмаки — и на дтей, и на взрослыхъ,— тхъ поръ, какъ сдлался башмачникомъ. А вотъ Билль Маскери, сэръ,— неисправимый методистъ, какого только можно себ представить,— онъ человкъ опасный. Я убжденъ, что это онъ подбилъ ее на вчерашнюю проповдь, и, если ему не подржутъ крыльевъ, онъ къ намъ притащитъ изъ Треддльстона и другихъ проповдниковъ. Мн кажется, хорошо-бы ему намекнуть, что ему перестанутъ отдавать въ починку церковныя повозки и утварь, а кстати напомнить, что домъ и дворъ, въ которыхъ онъ живетъ, принадлежатъ сквайру Донниторну.

— Прекрасно, Джоптуа, но вдь вы сами говорите, что до сихъ поръ на вашей памяти въ Гейслоп никогда не было проповдниковъ. Отчего-же вы думаете, что они начнутъ посщать васъ теперь? Методисты не любятъ проповдывать въ маленькихъ деревушкахъ, гд не наберется и полусотни человкъ крестьянъ, да и тмъ за работой некогда ихъ слушать. Они почти съ такимъ-же успхомъ могли-бы проповдывать на необитаемомъ остров. Самъ Билль Маскери, кажется, не проповдуетъ?

— Нтъ, сэръ, гд ему? Онъ и двухъ словъ не свяжетъ безъ книги. Вздумай онъ заговорить, ему и не выкарабкаться,— завязнетъ, какъ корова въ болот. Ну, а сосдей бранить — на это у него языка хватаетъ. Говорилъ-же онъ обо мн, что я слпой фарисей. Подумайте только!— такъ злоупотреблять Священнымъ Писаніемъ! Брать изъ Библіи прозвища для людей, которые и почтенне, и старше его! Да уже чего хуже?— онъ и васъ, ваше преподобіе, обзывалъ нехорошими словами. Я могъ-бы привести свидтелей, и они показали-бы подъ присягой, что онъ называлъ васъ ‘лнивымъ пастыремъ’ и ‘безсловесной собакой’. Простите великодушно, что я повторяю такія слова.

— Напрасно повторяете, Джошуа. Пусть злыя слова умираютъ своею смертью. Билль Маскери могъ-бы быть гораздо хуже, чмъ онъ есть. Говорятъ, прежде онъ былъ горькій пьяница и лнтяй,— не хотлъ работать, билъ жену, теперь онъ ведетъ себя скромно, живутъ они съ женой въ довольств и, кажется, дружно. Если вы мн докажете, что онъ ссорится съ сосдями и производитъ безпорядки,— я, какъ священникъ и должностное лицо, сочту своимъ долгомъ вмшаться. Но мы съ вами — умные люди, намъ неприлично поднимать шумъ изъ-за всякаго вздора, точно мы испугались за безопасность истинной церкви только потому, что Билль Маскери сболтнулъ, не подумавши, глупое слово, или какая-то молодая женщина побесдовала но душ съ горсточкой крестьянъ на лужайк. Надо ‘жить и давать жить другимъ’, Джошуа, это одинаково относится и къ религіи, какъ ко всему остальному. Продолжайте исполнять ваши обязанности по приходу такъ-же хорошо, какъ исполняли ихъ до сихъ поръ, шейте вашимъ сосдямъ все такіе-же чудесные, крпкіе сапоги,— и. будьте уврены, ничего дурного съ Гейслопомъ не случится.

— Ваше преподобіе очень добры, что такъ говорите, и я хорошо понимаю, что какъ сами вы не живете въ приход, то на моихъ плечахъ больше отвтственности.

— Разумется. И вы должны стараться не унижать нашу церковь въ глазахъ прихожанъ, показывая, что вы боитесь за нее по поводу всякой бездлицы. Я полагаюсь на вашъ здравый смыслъ, Джошуа, и надюсь, что вы больше не станете обращать вниманія на то. что скажетъ Билль Маскери о васъ или обо мн. И вы, и ваши сосди, покончивъ съ дневной работой, какъ добрые христіане,— можете продолжать пить свое пиво — конечно, умренно, и если Билль Маскери не желаетъ присоединиться къ вашему обществу, а предпочитаетъ ходить въ Треддльстонъ на молитвенныя собранія,— пусть его длаетъ, какъ знаетъ. Это васъ не касается, покуда и онъ не мшаетъ вамъ длать то, что вамъ нравится. А если людямъ вздумается кое-когда позлословить на нашъ счетъ, то къ этому мы должны быть такъ-же равнодушны, какъ наша старая колокольня къ карканью грачей. Билль Маскери каждое воскресенье ходитъ въ церковь, а по буднямъ усердно занимается своимъ ремесломъ, и пока онъ это длаетъ, мы не вправ его безпокоить.

— Да, сэръ, но когда онъ придетъ въ церковь, тошно бываетъ глядть на него. Какъ только мы запоемъ, онъ начинаетъ качать головой съ такой кислой рожей, что такъ вотъ — прости Господи — и чешутся руки дать ему въ зубы. Ужъ извините меня, мистрисъ Ирвайнъ, и вы, ваше преподобіе, что я такъ говорю передъ вами. А одинъ разъ онъ даже сказалъ, что слушать наше рождественское пніе — все равно, что слушать, какъ трещитъ хворостъ въ печк.

— Что-жъ, это только доказываетъ, что у него плохой музыкальный слухъ. Вы сами знаете, чего человкъ не можетъ понять,— ему не вдолбишь. А покамстъ вы поете какъ слдуетъ, ему никого не удастся убдить въ противномъ.

— Оно такъ, сэръ, вы правы, но только нельзя равнодушно слышать — вс внутренности переворачиваются, когда такъ обращаются съ Святымъ Писаніемъ. Я не хуже его знаю Библію, ущипните меня, когда я сплю, и я отбарабаню вамъ вс псалмы отъ слова до слова, но я не стану прикрывать святыми словами мои собственныя скверныя мысли,— я для этого слишкомъ глубоко чту Писаніе. Это все равно, что я взялъ-бы чашу отъ Святыхъ даровъ и сталъ-бы сть изъ нея супъ за обдомъ.

— Это очень дльное замчаніе, Джошуа, но какъ я вамъ уже сказалъ…

Мистеръ Ирвайнъ еще не договорилъ, когда по каменному полу наружныхъ сней застучали каблуки чьихъ-то ботфортъ и послышалось бряцаніе шпоръ. Джошуа Раннъ поспшно отодвинулся отъ двери, пропуская въ комнату новаго гостя, который остановился на порог и сказалъ звучнымъ теноромъ:

— Крестнику Артуру можно войти?

— Входи, входи, крестникъ! откликнулась мистрисъ Ирвайнъ густымъ, почти мужскимъ голосомъ, составляющимъ принадлежность здоровыхъ старухъ.

Въ комнату вошелъ молодой человкъ въ охотничьемъ костюм, съ правой рукой на перевязи. Послдовала веселая суматоха — смхъ, восклицанія, рукопожатія и взаимныя привтствія, въ перемежку съ короткимъ радостнымъ лаемъ и дружелюбнымъ помахиваніемъ хвостовъ со стороны четвероногихъ членовъ семейства, свидтельствовавшими о томъ, что поститель коротко знакомъ въ этомъ дом. Молодой человкъ былъ Артуръ Донниторнъ, извстный въ Гейслоп подъ разнообразными кличками: ‘молодого сквайра’, ‘наслдника** и ‘капитана’. Онъ состоялъ всего лишь въ чин капитана Ломширской милиціи, но для обитателей Гейслопа онъ былъ боле подлиннымъ капитаномъ, чмъ каждый изъ молодыхъ джентльменовъ того-же чина въ регулярной арміи его величества. Онъ затмвалъ ихъ всхъ своимъ блескомъ, какъ затмваетъ собой Млечный Путь планета Юпитеръ. Если вы желаете поближе познакомиться съ его наружностью,— припомните одного изъ тхъ темноволосыхъ, кудрявыхъ молодыхъ англичанъ съ темно-рыжими бакенбардами и блымъ лицомъ, которыхъ вамъ случалось встрчать заграницей и которыми вы гордились, какъ соотечественниками,— чистенькаго, вылощеннаго джентльмена, благовоспитаннаго, съ выхоленными блыми руками, что, впрочемъ, не мшаетъ ему имть видъ хорошаго боксера, которому нипочемъ свалить противника однимъ взмахомъ руки. Во мн не настолько сильна жилка портняжнаго искусства, чтобы я сталъ обременять ваше воображеніе подробностями его костюма и распространяться объ его полосатомъ жилет, длиннополомъ сюртук и высокихъ сапогахъ съ отворотами.

Повернувшись, чтобы взять себ стулъ, капитанъ Донниторнъ сказалъ:

— Я не стану прерывать вашей дловой бесды. Продолжайте, Джошуа: вы что-то говорили.

— Прошу прощенья, ваша милость, отвчалъ Джошуа съ неуклюжимъ поклономъ:— я хотлъ было сказать его преподобію объ одномъ дльц, да за другими длами совсмъ позабылъ

— Ну, говорите, Джошуа, да живй! сказалъ мистеръ. Ирвайнъ.

— Можетъ вы уже слышали, сэръ, что Тіасъ Бидъ умеръ — утонулъ нынче утромъ или, врне, вчера ночью въ ручь у мостковъ, противъ самаго своего дома.

— Ахъ, Боже мой! воскликнули въ одинъ голосъ оба джентльмена, видимо пораженные этимъ извстіемъ.

— Сетъ Бидъ заходилъ ко мн поутру,— просилъ передать вашему преподобію, что братъ его Адамъ очень васъ проситъ разршить имъ выкопать могилу для отца у Блыхъ Кустовъ: матери ихней, видите-ли, очень хочется похоронить его тамъ, потому-что она видла такой сонъ. Они бы и сами пришли васъ просить, да имъ очень много хлопотъ со слдствіемъ но поводу этого происшествія, а мать непремнно хотла теперь-же обезпечить за собой это мсто, она боится, какъ-бы его не занялъ кто-нибудь другой,— больно ужъ она привязалась къ мысли похоронить своего старика у Блыхъ Кустовъ. Если ваше преподобіе даете разршеніе, я, какъ только вернусь домой, пошлю своего мальчишку ихъ извстить: потому только я и осмлился безпокоить ваше преподобіе въ присутствіи его милости.

— Конечно, конечно, Джошуа. Передайте имъ, что мсто за ними. Попозже я и самъ заду къ Адаму. Но вы на всякій случай все-таки пошлите вашего мальчика, а то меня, пожалуй, что-нибудь задержитъ. Ну, кажется, все. Прощайте, Джошуа. Зайдите на кухню выпить кружечку элю.

— Бдняга Тіасъ! сказалъ мистеръ Ирвайнъ, когда Джошуа вышелъ.— Боюсь, не водка-ли помогла ему утонуть. Большое бремя свалилось съ плечъ нашего друга Адама, но я хотлъ-бы, чтобъ это случилось не при такой трагической обстановк. Славный парень этотъ Адамъ! Послднія пять шесть лтъ онъ одинъ не давалъ отцу окончательно погибнуть.

— Да, онъ недюжинный малый, сказалъ капитанъ Донниторнъ.— Когда я былъ мальчишкой, а Адамъ — здоровымъ, рослымъ юношей лта пятнадцати, онъ училъ меня плотничать, и, помню, я всегда бывало думалъ, что, если когда-нибудь я буду богатымъ султаномъ, я сдлаю Адама своимъ великимъ визиремъ. И я убжденъ, что онъ перенесъ-бы свое возвышеніе не хуже любого бдняка-мудреца въ исторіи Востока^Если я переживу моого ддушку и изъ голыша, зависящаго отъ его милости, превращусь въ богатаго помщика, Адамъ будетъ моей правой рукой. Я поручу ему надзоръ за лсами, потому-что я не встрчалъ человка, который-бы лучше его понималъ это дло, и я увренъ, что онъ выручитъ съ нашихъ лсовъ вдвое больше, чмъ получаетъ мой ддъ со своимъ знаменитымъ лсничимъ, этимъ ничтожнымъ старикашкой, Сатчеллемъ, который смыслитъ въ лсоводств не больше стараго карася.

— Я уже пробовалъ раза два заговаривать съ ддушкой объ Адамъ, но онъ почему-то его не возлюбилъ, и я ничего не могъ сдлать…

— Но, кажется, ваше преподобіе собирались хать верхомъ? Подемте вмст. Погода великолпная. Мы можемъ вмст захать къ Адаму, только мн надо еще завернуть въ Большую Ферму — взглянуть на щенковъ, которыхъ приготовилъ для меня Пойзеръ.

— Подождите, Артуръ, сперва позавтракаемъ, сказала мистрисъ Ирвайнъ.— Скоро два часа. Карроль сейчасъ подастъ завтракъ.

— Я тоже заду къ Пойзерамъ, сказалъ мистеръ Ирвайнъ,— мн хочется видть эту маленькую методистку, что гоститъ у нихъ. Джошуа мн сказалъ, что вчера вечеромъ она говорила проповдь на лужайк.

— Да что вы! Быть не можетъ! засмялся капитанъ Донниторнъ.— А на видъ она такая смиренная, точно мышка. Впрочемъ, правда, въ ней есть что-то особенное. Когда мы съ ней встртились въ первый разъ, мн стало положительно неловко. Она сидла на солнышк у крыльца, когда я подъхалъ къ дому, и что-то шила, низко нагнувшись.

Я не замтилъ, что это сидитъ незнакомая мн двушка, и громко спросилъ: ‘Дома Мартинъ Пойзеръ?’ Она встала, посмотрла на меня и отвтила: ‘Онъ, кажется, въ дом, я его сейчасъ позову’. Больше она ничего не сказала, но, увряю васъ, я страшно переконфузился, что обратился къ ней такъ рзко. Она была точно Святая Катерина въ квакерскомъ плать. Между нашимъ простонародьемъ рдко встрчается такой типъ лица.

— Мн хотлось-бы видть эту двушку, Дофинъ, сказала мистрисъ Ирвайнъ.— Пригласи ее къ намъ подъ какимъ-нибудь предлогомъ.

— Не знаю, матушка… Едвали это будетъ удобно. Мн меньше чмъ кому-нибудь пристало покровительствовать проповдниц — методистк, еслибъ даже она согласилась принять покровительство ‘лниваго пастыря’, какъ называетъ меня Билль Маскери.— Очень жаль, Артуръ, что вы не пріхали раньше: послушали-бы, какъ Джошуа обличалъ своего сосда аскери. Старику очень хотлось заставить меня отлучить отъ церкви провинившагося колесника, а затмъ предать его суду гражданскихъ властей, т. е. вашего дда, чтобы тотъ прогналъ его изъ дому и съ земли. Да, вздумай я только вмшаться въ это дло, вышла-бы премиленькая исторія религіозныхъ гоненій, которую методисты съ восторгомъ опубликовали-бы въ ближайшемъ номер своего журнала. Мн не стоило-бы большого труда убдить Чеда Крэнеджа, а съ нимъ еще съ полдюжины такихъ-же тупоголовыхъ молодцовъ, что они окажутъ драгоцнную услугу истинной церкви, если вооружатся кнутами и вилами и выгонятъ Виляя Маскери изъ деревни. А тамъ можно бы вручить имъ полсоверена, чтобъ они отпраздновали выпивкой успхъ своего славнаго подвига,— и фарсъ былъ-бы завершенъ,— прелестнйшій фарсъ, который могъ-бы поспорить съ любымъ изъ тхъ, что разыгрывали въ своихъ приходахъ мои собратія за послднія тридцать лтъ.

— Но со стороны этого человка было во всякомъ случа большою дерзостью назвать тебя, ‘лнивымъ пастыремъ’ и ‘безсловесной собакой’, сказала мистрисъ Ирвайнъ,— и за это я бы на твоемъ мст немножко его проучила. Ты слишкомъ легко принимаешь къ сердцу такія вещи, Дофинъ.

— Неужто, матушка, вы-бы одобрили, еслибъ я сталъ мстить Биллю Маскери за его клевету? Неужели вы находите подобную месть хорошимъ способомъ для поддержанія моего достоинства? Притомъ я не вполн увренъ, что это клевета. Я въ самомъ дл лнивъ и становлюсь страшно тяжелъ для верховой зды, не говоря уже о томъ, что я трачу на кирпичъ и известку больше, чмъ позволяютъ мн средства, и вслдствіе этого прихожу въ неистовство, когда какой-нибудь калка-нищій попроситъ у меня шесть пенсовъ. Эти несчастные, истомленные труженики, воображающіе, что они помогутъ возрожденію человчества, если поднимутся съ птухами и скажутъ проповдь до начала своего дневного труда, имютъ полное основаніе быть плохого мннія обо мн… А вотъ и Карроль съ блюдомъ,— давайте-ка завтракать. Кетъ не придетъ къ завтраку?

— Миссъ Ирвайнъ приказала Бриджетъ подать ей завтракъ наверхъ, отвчала Карроль, — она не можетъ отойти отъ миссъ Анны.

— А, хорошо. Пусть Бриджетъ передастъ наверху, что я сейчасъ приду взглянуть на миссъ Анну.— А, вы уже можете дйствовать вашей правой рукой, Артуръ? спросилъ мистеръ Ирвайнъ, замтивъ, что капитанъ Донниторнъ вынулъ руку изъ повязки.

— Да, немножко, но Годвинъ настаиваетъ, чтобы еще нкоторое время она оставалась на перевязи. Я, впрочемъ, все-таки надюсь возвратиться въ полкъ къ началу августа. Такая скука сидть въ этомъ замк въ лтніе мсяцы, когда нельзя ни охотиться съ собаками, ни стрлять, и вообще нтъ никакихъ развлеченій, которыя нагоняли-бы на тебя къ вечеру пріятный сонъ. За то 30-го іюля мы собираемся удивить міръ. Ддушка даетъ мн carte blanche на этотъ день, и я вамъ общаю, что торжество будетъ вполн достойно своего повода и причины. Великій день моего совершеннолтія не повторится два раза. Для васъ, крестная, я намренъ воздвигнуть высокій тронъ, или лучше — два: одинъ на лугу, а другой въ бальной зал, чтобъ вы могли взирать на насъ съ высоты, какъ олимпійская богиня.

— А я собираюсь надть самое мое парадное, глазетовое платье, которое было на мн за’ день твоихъ крестинъ, двадцать лтъ тому назадъ, сказала мистрисъ Ирвайнъ.— Какъ сейчасъ вижу твою бдную мать въ этотъ день. Какъ она порхала въ своемъ бленькомъ плать! Мн и тогда оно почти казалось саваномъ, а черезъ три мсяца она лежала въ немъ на стол. Твое крестильное платьице и чепчикъ положили съ ней въ гробъ,— она такъ объ этомъ просила, бдняжка… Ты, слава Богу, вышелъ въ материнскую семью, Артуръ. Будь ты костлявымъ, желтымъ, хилымъ ребенкомъ, я ни за что не пошла бы къ теб въ крестныя матери: я была-бы уврена, что изъ тебя выйдетъ Донниторнъ. Но ты былъ такой толстощекій, плечистый, громогласный плутишка, что я сразу увидла, что ты весь въ породу Траджетовъ.

— Однако, матушка, легко могло оказаться, что вы вывели слишкомъ поспшное заключеніе, замтилъ, улыбаясь, мистеръ Ирвайнъ.— Помните, какъ вышло съ послдними щенками Юноны? Одинъ былъ вылитая мать, а вс повадки у него оказались отцовскія. Природа такъ умна, что можетъ перехитрить даже васъ, матушка.

— Вздоръ, дитя. Природа не создастъ хорька въ образ дворовой собаки. Ты никогда меня не увришь, чтобы я не могла опредлить человка по его вншнему виду. Если наружность твоя мн не нравится,— будь увренъ, что я никогда тебя не полюблю. У меня такъ-же мало охоты узнавать ближе людей съ безобразнымъ, непріятнымъ лицомъ, какъ пробовать кушанья, которыя имютъ неаппетитный видъ. Когда съ перваго взгляда на человка меня бросаетъ въ дрожь, я говорю: ‘Уберите его’. Мн длается положительно дурно, когда я вижу некрасивые — свиные или рыбьи глаза, для меня это то-же, что скверный запахъ.

— Кстати о глазахъ, сказалъ капитанъ Донниторнъ.— Это напомнило мн, крестная, что я собирался привезти вамъ одну кн игу. Я получилъ ее на дняхъ изъ Лондона вмст съ другими. Я знаю, что вы любите фантастическіе разсказы. Это томикъ стихотвореній — ‘Лирическихъ балладъ’. Большая часть изъ нихъ — одно пустословіе, но первая недурна. Называется она — ‘Старый морякъ’. Мысль, признаюсь, мн мало понятна, но разсказано занимательно. Я вамъ пришлю эту книжку. Есть еще дв другія,— можетъ быть вы, Ирвайнъ, захотите просмотрть. Это брошюры объ антиноміанизм и евангелизм, а что въ нихъ говорится,— ужъ не могу вамъ сказать. Не понимаю, съ чего вздумалъ этотъ уродъ — мой поставщикъ — угощать меня такими книгами. Я ему написалъ, чтобъ онъ больше не смлъ мн присылать ни книгъ, ни брошюръ, которыя кончаются на измъ.

— Не могу сказать, чтобъ и я былъ большой охотникъ до измовъ, но я, пожалуй, просмотрю ваши брошюрки: все таки узнаешь, что длается на свт… Мн нужно сперва сдлать одно маленькое дльце, Артуръ, продолжалъ мистеръ Ирвайнъ, вставая, чтобъ выйти,— а тамъ я къ вашимъ услугамъ.

‘Маленькое дльце’ мистера Ирвайна привело его на верхнюю площадку старинной каменной лстницы (одна часть дома была очень стара), здсь онъ остановился и тихонько постучался въ дверь. ‘Войдите!’ сказалъ женскій голосъ, и онъ вошелъ въ комнату, въ которой было такъ темно отъ спущенныхъ занавсокъ и шторъ, что миссъ Кетъ, худощавой, среднихъ лтъ двушк, стоявшей у постели, не хватило-бы свта ни для какой другой работы, кром вязанья, лежавшаго подл нея на маленькомъ столик. Но въ настоящую минуту она длала дло, для котораго было довольно даже самаго тусклаго свта,— примачивала свжимъ уксусомъ больную голову, покоившуюся на подушк. У бдной страдалицы было маленькое, жалкое личико,— когда-то быть можетъ, и красивое, но теперь изможденное и желтое. Миссъ Кетъ подошла къ брату и шепнула ему: ‘Не заговаривай съ ней, сегодня она не можетъ говорить’. Глаза больной были закрыты, лобъ наморщенъ отъ нестерпимой боли. Мистеръ Ирвайнъ подошелъ къ постели, взялъ лежавшую на одял худенькую ручку и поцловалъ. Слабое пожатіе тоненькихъ пальчиковъ сказало ему, что стоило труда подняться по лстниц ради этого. Онъ постоялъ съ минутку, посмотрлъ на нее, потомъ повернулся и пошелъ изъ комнаты, ступая почти неслышно: — прежде чмъ идти наверхъ, онъ снялъ сапоги и надлъ туфли. Кто припомнитъ, какъ часто этотъ человкъ не длалъ того или другого даже для себя, лишь-бы избавить себя отъ труда лишній разъ снять и надть сапоги, тотъ не сочтетъ эту подробность не стоющей вниманія

А сестры мистера Ирвайна — какъ это могли-бы засвидтельствовать каждый высокорожденный джентльменъ и каждая высокорожденная лэди въ окрестностяхъ Брокстона на десять миль кругомъ,— были такія глупыя, неинтересныя особы! Вчуж жаль было видть, что у этой красавицы и умницы — мистрисъ Ирвайнъ,— такія вульгарныя дочери. Сама мистрисъ Ирвайнъ… О! стоило прохать десять миль въ какую угодно погоду, чтобъ посмотрть на эту чудесную старуху. Ея красота, ея замчательно сохранившіеся память и умъ, ея старомодныя, исполненныя достоинства, манеры длали ее одною изъ самыхъ занимательныхъ темъ для разговора,— не мене занимательной, чмъ, напримръ, здоровье короля, прелестныя новыя выкройки для лтнихъ костюмовъ, извстія изъ Египта, или процессъ лорда Дэси, который сводитъ съ ума бдняжку лэди Дэси. Но никому, не приходило въ голову говорить о двухъ миссъ Ирвайнъ.— никому кром бдняковъ деревеньки Брокстона, которые считали ихъ обихъ глубоко свдущими ‘по лкарской части’ и довольно неопредленно называли ихъ ‘барышнями’. Еслибы вы спросили старика Джоба Доммилоу, кто подарилъ ему его фланелевую куртку, онъ-бы отвтилъ: ‘Барышни — прошлой зимой, а вдова Стина очень любила распространяться о достоинствахъ цлебнаго ‘снадобья’, которое барышни дали ей отъ кашля. Все подъ тмъ-же наименованіемъ ‘барышенъ’ двухъ двушекъ пускали также въ ходъ, съ большимъ успхомъ, какъ средство для усмиренія непокорныхъ ребятъ, такъ-что, завидвъ издали желтое лицо бдненькой миссъ Анны, не одинъ деревенскій малышъ проникался страшнымъ сознаніемъ, что ей извстны вс, самыя гнусныя его преступленія и даже точное число тхъ камешковъ, которыми онъ собирался запустить въ утятъ фермера Бриттона. Но для всхъ, кто не смотрлъ на нихъ сквозь призму мифическихъ врованій, дв миссъ Ирвайнъ были только лишнимъ бременемъ на земл, двумя нехудожественными, неэффектными фигурами, совершенно безполезно загромождавшими полотно картины жизни. Миссъ Анна моглабы еще, пожалуй, имть кое-какой романическій интересъ, еслибы можно было объяснить ея хроническія головныя боли какою-нибудь трогательной исторіей обманутой любви, но никакой такой исторіи о ней не знали или не догадались сочинить, и общее мнніе вполн согласовалось съ дйствительностью въ томъ, что сестры остались старыми двами по самой прозаической причин — потому, что не нашли приличныхъ жениховъ.

Какъ бы тамъ ни было, но — говоря парадоксально — существованіе на свт ничтожныхъ людей иметъ весьма важныя послдствія въ жизни. Можно доказать, что оно вліяетъ на цны хлба и на заработную плату, что оно создаетъ злыхъ людей изъ простыхъ себялюбцевъ, и героевъ — изъ нжныхъ натуръ, да и въ другихъ отношеніяхъ играетъ въ драм жизни немаловажную роль. Не будь у этого красиваго, изящнаго священника, аристократа но рожденію,— не будь у преподобнаго Адольфуса Ирвайна его двухъ безнадежно двственныхъ сестеръ, судьба его была-бы совершенно иная. Весьма вроятно, что онъ женился-бы молодымъ на милой, хорошенькой женщин, и теперь, когда его волосы начинали сдть подъ пудрой, уже имлъ бы рослыхъ сыновей и цвтущихъ дочерей,— словомъ, имлъ-бы такія сокровища, которыя, пообщему мннію, окупаютъ для человка весь трудъ его жизни. Но при существующихъ обстоятельствахъ, получая со всхъ трехъ своихъ приходовъ не боле семисотъ фунтовъ въ годъ и не видя никакихъ способовъ содержать свою великолпную мать и больную сестру (не считая другой сестры, къ имени которой не прибавлялось обыкновенно никакихъ прилагательныхъ),— содержать ихъ въ довольств, по-барски, какъ подобало ихъ воспитанію и привычкамъ, и въ то-же время имть собственную семью,— мистеръ Ирвайнъ, какъ вы видите, въ сорокъ восемь лтъ оставался холостякомъ и даже не ставилъ себ въ заслугу этой жертвы. Когда-же съ нимъ заговаривали на эту тему, онъ отвчалъ со смхомъ, что холостая жизнь даетъ ему, по крайней мр возможность потакать своимъ маленькимъ слабостямъ и позволять себ много такого, чего жена никогда-бы ему не позволила. И, быть можетъ, онъ одинъ во всемъ мір не считалъ своихъ сестеръ неинтересными и лишними, то онъ былъ одною изъ тхъ любвеобильныхъ, широкихъ, благородныхъ натуръ, которымъ не знакомы узкіе себялюбивые помыслы,— натура эпикурейская, если хотите,— лишенная энтузіазма и живого сознанія долга, не склонная къ самобичеванію, но все-же, какъ вы могли замтить, обладающая достаточно тонкой нравственной организаціей, чтобы не тяготиться заботливымъ сочувствіемъ къ безвстному, однообразному страданію. Его широкая снисходительность длала то, что онъ не видлъ черствости своей матери по отношенію къ дочерямъ, черствости тмъ боле поразительной, что она составляла рзкій контрастъ съ ея предупредительной нжностью къ нему самому. Но онъ этого не видлъ и не замчалъ: онъ не вмнялъ себ въ добродтель возмущаться неисправимыми недостатками людей.

Любопытно, какое различное впечатлніе выносимъ мы о человк, когда прогуливаемся съ нимъ въ дружеской бесд или вообще видимъ его въ домашнемъ кругу, и когда мы судимъ о немъ съ возвышенной исторической точки зрнія или даже просто разбираемъ его критически, скоре какъ воплощеніе той или другой системы, тхъ или другихъ взглядовъ, чмъ какъ живого человка. Мистеръ Ро, ‘странствующій проповдникъ’, зазжавшій между прочимъ и въ Треддльстонъ, говоритъ объ англиканскихъ священникахъ тамошняго округа, что все это — люди, потакающіе плотскимъ вожделніямъ, поглощенные мірской суетой, что вс они стрляютъ дичь, охотятся съ собаками, украшаютъ свои жилища, спрашиваютъ, что мы будемъ сть и что мы будемъ пить, и во что однемся, нимало не заботятся о снабженіи своей паствы хлбомъ жизни, въ лучшемъ случа проповдуютъ лишь плотскую, усыпляющую душу мораль и торгуютъ человческой совстью, получая деньги за отправленіе пастырскихъ обязанностей въ приходахъ, гд прихожане не видятъ ихъ и двухъ разъ въ году. И дйствительно, если мы заглянемъ въ парламентскіе отчеты того времени, мы убдимся, что многіе почтенные члены парламента, ревностные сторонники англиканской церкви, незапятнанные ни искрой сочувствія методистамъ — ‘этой пород лицемрныхъ ханжей’,— высказывались о нашихъ священникахъ почти такъ-же нелестно, какъ и самъ мистеръ Ро. Излагая свое мнніе о духовенств господствующей церкви, Ро включилъ и мистера Ирвайна въ число этихъ господъ, и при всемъ моемъ желаніи я не могу сказать, чтобы онъ безусловно оклеветалъ нашего ректора, отведя ему мсто въ своей классификаціи. Совершенная правда, что мистеръ Ирвайнъ не задавался особенно высокими цлями и не отличался религіознымъ пыломъ. Еслибъ меня прижали къ стн, мн пришлось-бы сознаться, что онъ не испытывалъ серьезной тревоги за чистоту душъ своихъ прихожанъ и счелъ-бы чистйшей потерей времени поучать богословскимъ доктринамъ ‘ддушку Тафта’ или даже самого Чеда Крэнеджа, кузнеца, и стараться разжечь въ нихъ религіозный жаръ. Еслибъ онъ захотлъ возвести свои взгляды въ теорію, онъ, быть можетъ, сказалъ-бы. что единственная здравая форма, какую можетъ принять вра въ такого рода умахъ, это форма сильнаго, хотя-бы и смутнаго чувства, которое находило-бы себ исходъ въ семейныхъ привязанностяхъ, освящая ихъ собою, и въ исполненіи обязанностей по отношенію къ сосдямъ-односельчанамъ. Крещенію онъ придавалъ гораздо больше значенія, какъ обычаю, чмъ какъ таинству, и полагалъ, что духовныя преимущества, которыя крестьянинъ получаетъ отъ церкви, куда ходили молиться его отцы и дды, и отъ клочка священной земли, гд лежатъ ихъ кости, находятся лишь въ слабой зависимости отъ яснаго пониманія литургіи и проповди. Ясно, что ректоръ нашъ не былъ ‘дятелемъ’, какъ это называется въ наши дни, исторію церкви онъ предпочиталъ богословію и гораздо больше интересовался характерами людей, чмъ ихъ мнніями. Онъ не былъ ни трудолюбивъ, ни явно самоотверженъ, ни особенно щедръ на милостыню, и теологія его, какъ видите, немножко хромала. Въ сущности, и направленіе его ума и вкусы были скоре языческіе: какое-нибудь изреченіе Софокла или Теокрита имло для него ароматъ, котораго онъ не находилъ ни у Исаіи, ни у Амоса. Но когда вы кормите вашего молодого сеттера сырой говядиной, можете-ли вы удивляться, если потомъ у него на всю жизнь останется пристрастіе къ сырымъ куропаткамъ? А у мистера Ирвайна вс воспоминанія дтства, весь энтузіазмъ и честолюбіе его ранней юности были связаны съ поэзіей и этикой, не имющими ничего общаго съ Библіей. Но съ другой стороны я долженъ за него заступиться, ибо я горячо чту память нашего ректора. Онъ не былъ мстителенъ,— чего нельзя сказать о нкоторыхъ филантропахъ, онъ не былъ нетерпимъ,— а между тмъ носятся слухи, будто иные ревностные богословы были не вполн свободны отъ этого порока,— и хотя, по всей вроятности, онъ не согласился-бы сгорть живьемъ на костр ради общаго дла и былъ далекъ отъ намренія раздать свое имущество нищимъ, ему былъ присущъ тотъ видъ милосердія, котораго иногда не хватаетъ самой патентованной добродтели. Онъ былъ снисходителенъ къ чужимъ недостаткамъ и не склоненъ предполагать въ человк дурное. Онъ былъ однимъ изъ тхъ людей,— а эти люди не такъ-то часто встрчаются,— лучшія стороны которыхъ мы можемъ оцнить только тогда, когда вмст съ ними покинемъ торжище — кафедру или подмостки — войдемъ къ нимъ въ домъ, послушаемъ, какимъ голосомъ говорятъ они со старыми и малыми членами своего домашняго очага, и сдлаемся очевидцами ихъ любящей заботливости о повседневныхъ нуждахъ ихъ повседневныхъ товарищей, которые всю эту доброту принимаютъ какъ должное, отнюдь не считая ее достойной похвалъ.

Такіе люди жили по счастью и во времена процвтанія великаго зла и, случалось, бывали даже живыми представителями этого зла. Вотъ мысль, которая можетъ немного насъ утшить въ существованіи противуположнаго факта, а именно — что иногда бываетъ лучше не слдовать за великими реформаторами зла дальше порога ихъ дома.

Но что бы вы ни думали теперь о мистер Ирвайн, а еслибы вы встртили его въ то іюньское утро, когда онъ халъ на своей срой кобыл,— статный, красивый, мужественный, съ добродушной улыбкой на тонко очерченныхъ губахъ, болтая со своимъ блестящимъ молодымъ спутникомъ на гндомъ жеребц,— вы-бы не могли не почувствовать, что, какъ-бы плохо ни согласовалась его жизнь съ здравыми теоріями насчетъ обязанностей особъ духовнаго званія, самъ онъ какъ нельзя боле гармонировалъ съ этимъ мирнымъ ландшафтомъ.

Взгляните на нихъ хоть теперь, когда, освщенные солнцемъ, на которое поминутно набгаютъ рзвыя тучки, они поднимаются по склону холма со стороны Брокстона, гд высокіе вязы и конекъ крыши ректорскаго дома переросли маленькую выбленную церковь. Скоро они будутъ въ Гейслопскомъ приход: срая Гейслопская колокольня и крыши деревенскихъ домовъ уже виднются впереди, а подальше, направо, они начинаютъ различать понемногу трубы Большой Фермы.

ГЛАВА VI.
Большая Ферма.

Ясно, что эти ворота никогда не отворяются: они кругомъ, по об стороны, заросли высокой травой и, кром того, такъ заржавли, что еслибы намъ вздумалось ихъ отворить, то для того, чтобы заставить ихъ повернуться на петляхъ, пришлось бы употребить такое усиліе, отъ котораго, чего добраго, разсыпались-бы четырехугольные каменные столбы по бокамъ, къ немалому ущербу для двухъ каменныхъ львицъ, скалящихъ зубы съ сомнительно плотоядной любезностью надъ щитами съ гербомъ, увнчивающими оба столба. При помощи уступовъ и выбоинъ намъ было-бы нетрудно вскарабкаться но этимъ столбамъ на гладкую каменную настилку кирпичной стны, но въ этомъ нтъ никакой надобности: стоитъ намъ приложиться глазомъ къ ржавой ршетк воротъ, и мы увидимъ и домъ, и почти весь дворъ, заросшій травой, кром разв самыхъ дальнихъ его уголковъ.

Это чудесный старый домъ — старинной постройки изъ кирпича, рзкій цвтъ котораго смягчается облпившими его блдными, пушистыми лишаями, разросшимися съ замчательно счастливымъ отсутствіемъ симметріи, что приводитъ красный кирпичъ въ самое дружелюбное сочетаніе съ гипсовыми орнаментами, увнчивающими края крыши, окна и наружную дверь. Но окна пестрютъ деревянными заплатами, а дверь, кажется, не лучше воротъ: она тоже никогда не отворяется, Охъ, какъ-бы застонала и заскрипла она по каменному полу, еслибъ мы вздумали ее отворить! Это вдь тяжелая, солидная, красивая дверь. Когда-нибудь наврно было время, что она со звономъ захлопывалась за ливрейнымъ лакеемъ посл того, какъ онъ выходилъ провожать парную карету, которая увезла со двора его господъ.

Но теперь, по виду дома, мы могли бы подумать, что изъ за него идетъ тяжба въ канцлерскомъ суд, и что орхи съ тхъ высокихъ оршинъ, что идутъ двумя длинными рядами вдоль правой стны двора, падаютъ и сгниваютъ въ трав,— могли-бы подумать, еслибъ не слышали внушительнаго басистаго лая собакъ, доносящагося изъ высокаго строенія за домомъ. А вонъ и телята выходятъ изъ подъ крытаго дрокомъ навса, что тянется по лвую сторону двора, и глупо мычатъ въ отвтъ на этотъ ужасающій лай, вроятно, въ томъ предположеніи, что онъ иметъ какое-нибудь отношеніе къ шапкамъ съ молокомъ.

Да, очевидно, домъ обитаемъ, и мы сейчасъ увидимъ — кмъ, ибо воображеніе не признаетъ преградъ: оно не боится собакъ и можетъ безнаказанно перелзать черезъ стны и заглядывать въ окна. Приложитесь лицомъ къ одному изъ стеколъ въ правомъ окн,— что вы видите?— Большой открытый очагъ съ стоящими на немъ ржавыми таганами, и голый досчатый полъ, въ дальнемъ углу нсколько дюжинъ сваленныхъ въ кучу охапокъ нечесаной шерсти, посредин пустые мшки изъ подъ зерна. Вотъ вамъ убранство столовой. Ну, а въ лвое окно, что вамъ видно?— Нсколько принадлежностей упряжи, дамское сдло, самопрялка и старый сундукъ съ откинутой крышкой, биткомъ набитый какими-то пестрыми лоскутьями. Поверхъ этихъ лоскутьевъ, поближе къ краю, лежитъ большая деревянная кукла. Кукла иметъ большое сходство съ лучшими образцами греческой скульптуры въ смысл полученныхъ ею увчій и въ особенности, благодаря полнйшему отсутствію носа. Тутъ-же стоитъ дтскій стулъ и валяется рукоятка отъ дтскаго кнутика.

Теперь исторія дома намъ совершенно ясна. Когда-то онъ былъ резиденціей деревенскаго сквайра, съ теченіемъ времени помщичья семья захудала, можетъ быть, вымерла и, въ лиц послдней своей представительницы, благородной двицы, слилась съ боле породистой семьей Донниторновъ, принявъ ея имя. Во времена оны это былъ большой помщичій домъ, теперь онъ стала Большой Фермой. Все равно, какъ въ какомъ-нибудь приморскомъ городк, который былъ прежде моднымъ курортомъ, а потомъ превратился въ большую торговую гавань, аристократическія улицы затихаютъ и заростаютъ травой, а въ докахъ и складахъ кипитъ неугомонная жизнь,— въ Большой ферм жизнь измнила свой фокусъ и льетъ свои живые лучи уже не изъ гостиной, а изъ кухни и изъ хлбнаго двора.

Да, здсь довольно жизни, хотя теперь самая сонливая пора года — передъ началомъ снокоса, и самое сонливое время дня — почти три часа по солнцу и половина четвертаго по часамъ мистрисъ Пойзеръ, чудеснымъ часамъ съ недльнымъ заводомъ. Но когда посл дождя проглянетъ солнышко, жизнь всегда чувствуется какъ-то сильнй, а въ эту минуту солнце льетъ свои лучи цлымъ потокомъ, зажигаетъ искорки на мокрой солом, затопляетъ свтомъ каждую кучку зеленаго моха на красныхъ черепицахъ скотнаго двора, и даже мутную воду, быстро сбгающую по желобу въ дренажную канаву, превращаетъ въ зеркало для желтоносыхъ утятъ, которые спшатъ воспользоваться случаемъ лишній разъ напиться, стараясь при этомъ окунуться какъ можно поглубже. Тутъ цлый концертъ звуковъ. Огромный бульдогъ, сидящій на цпи противъ хлва, пришелъ въ неистовство изъ за того, что птухъ какъ-то нечаянно слишкомъ близко подошелъ къ его конур, и оглашаетъ воздухъ громоноснымъ лаемъ, на который изъ противуположнаго хлва отвчаютъ тонкими голосами дв гончія. Старыя хохлатыя куры со своими цыплятами роются въ солом и поднимаютъ сочувственное кудахтанье, когда къ нимъ возвращается обращенный въ бгство птухъ. Свинья и ея потомство — вс въ грязи по самое брюхо — испускаютъ глубокія ноты stoccato… Наши пріятели телята мычатъ подъ своимъ навсомъ, и среди всего этого гама чуткое ухо различаетъ непрерывный гулъ человческихъ голосовъ.

Широкія ворота гумна стоятъ настежь: тамъ нсколько человкъ дятельно занимаются починкой упряжи подъ верховнымъ надзоромъ мистера Гоби, шорника, развлекающаго свою публику самыми свжими Треддльстонскими новостями. Пастухъ Аликъ безспорно выбралъ неудачный день, чтобы звать шорниковъ: очень неудобно имть въ дом лишній народъ въ такое дождливое утро, и мистрисъ Пойзеръ уже успла высказать въ довольно сильныхъ выраженіяхъ свое мнніе относительно грязи, которую вс эти люди нанесли въ домъ на сапогахъ во время обда. Сказать по правд, ей и до сихъ поръ еще не удалось возстановить свое душевное равновсіе, хотя съ обда прошло почти три часа и полъ на на кухн опять блистаетъ безукоризненной чистотой, какъ и все остальное въ этой изумительной кухн. Единственная возможность найти здсь пылинку, это — взобраться на сундукъ и провести пальцемъ по верхней полк, гд наслаждаются своимъ лтнимъ отдыхомъ блестящіе мдные подсвчники, ибо лтомъ — кто-жъ этого не знаетъ?— вс ложатся спать еще засвтло, по крайней мр, настолько засвтло, что, ушибившись о какой-нибудь предметъ, вы начинаете различать его очертанія. Ужъ, конечно, нигд въ другомъ дом ни дубовые футляры для стнныхъ часовъ, ни дубовые столы не доводились до такого блеска при помощи одной только пыльной тряпки и рукъ,— чистйшаго, безъ примси, ‘ручного лака’, какъ выражалась мистрисъ Пойзеръ, благодарившая своего Создателя за то, что въ ея дом никогда и въ завод не было никакой ‘этой вашей дряни’ для полировки вещей. Гетти Соррель, за спиной у тетки, частенько пользовалась случаемъ полюбоваться своимъ пріятнымъ отраженіемъ въ блестящей поверхности дубоваго стола, потому что обыкновенно онъ стоялъ на боку, въ вид экрана, и служилъ больше для украшенія, чмъ для полезныхъ цлей. Нердко видла себя Гетти и въ большихъ круглыхъ оловянныхъ блюдахъ, разставленныхъ по полкамъ надъ длиннымъ обденнымъ сосновымъ столомъ и сверкавшихъ всегда, какъ стекло.

Впрочемъ, въ эту минуту все здсь сверкало, какъ стекло: солнце било прямо въ оловянныя блюда и, отражаясь отъ ихъ блестящей поверхности, разсыпалось цлыми снопами свта по ярко сверкающей мди посуды и мягко лоснящемуся дубу стола. Оно освщало и еще одинъ, несравненно боле привлекательный, предметъ: нсколько лучей его падало на нжную щечку Дины и зажигало золотомъ свтло-рыжіе волосы на ея изящной головк, низко склонившейся надъ какою-то громоздкой вещью изъ столоваго блья, которое она чинила для тетки. Трудно было-бы и представить себ боле мирную сцену, еслибы мистрисъ Пойзеръ, доглаживавшая кое-какія мелочи изъ блья, залежавшіяся съ послдней стирки, не звякала каждыя пять минутъ своимъ утюгомъ и не махала имъ по воздуху, когда нужно было его остудить, не забывая въ то-же время поглядывать своими зоркими голубовато-срыми глазами то въ открытую дверь молочной, гд Гетти била масло, то въ черную кухню, гд Нанси вынимала изъ печки пироги. Вы не воображайте, однако, что мистрисъ Пойзеръ была старуха съ кислымъ, сварливымъ лицомъ.— Вовсе нтъ. Это была довольно красивая женщина лтъ тридцати восьми, не больше,— со свжимъ цвтомъ лица, рыжеватыми волосами, хорошо сложенная, съ легкой походкой. Самой выдающейся чертой ея наряда былъ широчайшій клтчатый холщевый передникъ, почти закрывавшій всю юбку, и ничего не могло быть проще ея чепца и платья, ибо ни къ одной человческой слабости мистрисъ Пойзеръ не была такъ строга, какъ къ женскому тщеславію и пристрастію къ красот предпочтительно передъ пользой. Семейное сходство между нею и ея племянницей Диной Моррисъ и контрастъ ея остраго взгляда съ ангельской кротостью выраженія у Дины моглибы послужить живописцу превосходной натурой для Марфы и Маріи. Цвтъ глазъ у нихъ былъ совсмъ одинаковый, но еслибы вы захотли видть поразительное доказательство того, до какой степени различно было дйствіе взгляда этихъ двухъ паръ глазъ, вамъ стоило-бы только прослдить за поведеніемъ Трипа — черной съ подпалинами таксы, когда этому злосчастному, вчно подозрваемому псу случалось по неосторожности подвернуться подъ замораживающіе лучи хозяйскаго взора. Языкъ у мистрисъ Пойзеръ былъ, пожалуй, еще острй ея взгляда, и какъ только она была уврена, что которая-нибудь изъ двицъ, ея подданныхъ, можетъ ее слышать, этотъ языкъ принимался за свою прерванную, никогда не кончавшуюся работу чтенія нотацій, какъ шарманка, заводящая свою музыку съ той ноты, на которой ее остановили.

Сегодняшній день былъ однимъ изъ тхъ дней недли, когда полагалось бить масло, и этотъ фактъ оказывался только лишней причиной, по которой было неудобно звать шорниковъ и, слдовательно, лишнимъ основаніемъ для мистрисъ Пойзеръ распушить работницу Молли съ особенной строгостью. Казалось бы, Молли самымъ примрнымъ образомъ выполнила свою послобденную работу: она ‘убралась’ замчательно проворно и теперь пришла, чтобы спросить смиреннйшимъ тономъ, можно-ли ей ‘попрясть’ до подоя. Но, по соображеніямъ мистрисъ Пойзеръ, такое безукоризненное поведеніе только прикрывало собою тайную склонность къ удовлетворенію недостойныхъ желаній, что она и не замедлила поставить Молли на видъ съ уничтожающимъ краснорчіемъ.

— ‘Попрясть’? Ну да, слыхали мы это. Не пряжа у тебя на ум, хоть сейчасъ побожиться! Знаю я, чего теб хочется. Въ жизнь свою не встрчала такой втрогонки. Слыханое-ли дло?— такая молодая двчонка, и только и мечтаетъ, какъ бы ей улизнуть и поболтать съ мужчинами! Вдь ихъ тамъ шесть человкъ. ‘Попрясть’! Да на твоемъ мст у меня не повернулся бы языкъ это выговорить. Вспомни: вдь ты живешь у меня съ самаго Михайлова дня, и, когда я нанимала тебя въ Треддльстон, въ контор, я даже аттестата не потребовала. Взяла тебя безъ аттестата, попала ты въ приличный домъ.— кажется, можно бы быть благодарной. И что ты умла, когда поступила ко мн?— работала не лучше вороньяго пугала въ огород. Ты сама знаешь, какая ты была безрукая. Кто научилъ тебя полы мыть, позволь тебя спросить? Вспомни, какъ ты оставляла по угламъ кучи сору,— никто бы не сказалъ тогда, что ты выросла въ христіанской стран. А какъ ты пряла? Да ты одной шерсти извела больше, чмъ на все твое заработанное жалованье, пока научилась. Лучше-бы ты объ этомъ подумала, чмъ развать ротъ да пялить глаза на рабочихъ. На гумно захотлось? Чесать шерсть для шорниковъ?— знаю, знаю! Вс вы, двчонки, на одинъ покрой: васъ такъ и тянетъ на этотъ путь, головой впередъ, прямо въ омутъ. Вамъ вдь не терпится, пока вы не подцпите сердечнаго дружка, такого же дурака, какъ вы сами. Вы воображаете, что нтъ на свт ничего лучше, какъ выскочить замужъ, зажить своимъ домомъ. Хорошъ домъ! Хорошо счастье! Трехногая табуретка за все про все вмсто мебели, на улицу выйти — нечмъ плечи прикрыть, и весь обдъ — кусокъ овсянаго пирога, изъ за котораго дерутся трое ребятъ.

— Я и не думала проситься къ шорникамъ, ей Богу! захныкала Молли, совершенно сраженная этою дантовской картиной ея будущности.— Только правда, у мистера Оттли мы всегда чесали для шорниковъ шерсть,— вотъ я и пришла васъ спросить. На что мн шорники! Я на нихъ и смотрть-то больше не стану,— съ мста не сойти, коли лгу.

— У мистера Оттли, скажите пожалуйста! Что ты мн толкуешь про твоего мистера Оттли! Почемъ я знаю?— можетъ быть, жена его, а твоя госпожа любила, чтобы шорники пачкали ей полы. Мало-ли, что кому нравится, и какіе у кого бываютъ порядки. Изъ всхъ работницъ, какія поступали въ мой домъ, я не запомню ни одной, которая понимала бы что значитъ чистота, должно быть, люди на свт живутъ, какъ свиньи. Взять хоть Бетти,— ту, что служила молочницей у Трентовъ, прежде чмъ поступила ко мн. Что она длала съ сыромъ? По недлима, не поворачивала. А крынки? Помню, когда я сошла внизъ посл моей болзни (докторъ сказалъ тогда, что у меня воспаленіе, счастье еще, что я осталась жива)…. когда я сошла внизъ посл болзни, я могла написать свое имя на всхъ крышкахъ — столько на нихъ было пыли. Такъ вотъ и ты, Молли: ты ничмъ не лучше Бетти, а вдь уже девятый мсяцъ идетъ, что ты живешь у меня и, кажется, не можешь пожаловаться, чтобъ тебя мало учили…. Ну, чего ты здсь торчишь, какъ турокъ на часахъ? Отчего не берешься за прялку? Видно хочешь ссть за работу за пять минутъ до того, какъ будетъ пора ее бросать?— Я знаю, на это ты мастерица.

— Мама, мой утюзокъ плостылъ, соглй его позалуйста.

Тоненькій, щебечущій голосокъ, выговорившій эту просьбу, принадлежала, маленькой золотокудрой двочк лтъ трехъ, четырехъ. Сидя на высокомъ стул въ конц стола, на которомъ мать ея гладила, и изо всхъ силъ сжимая ручку миніатюрнаго утюжка своимъ пухленькимъ кулачкомъ, она разглаживала лоскутки съ такимъ усердіемъ, что даже высунула свой маленькій красный язычекъ такъ далеко, какъ только позволяла анатомія.

— Утюжокъ простылъ, моя кошечка? Экое несчастье!— отозвалась мистрисъ Пойзеръ, отличавшаяся удивительной легкостью переходовъ отъ офиціальнаго обличительнаго Т-ша, какимъ она обращалась къ прислуг, къ тону материнской нжности или дружеской бесды.— Ну, ничего. Мама уже кончила гладить. Теперь мы будемъ убирать утюги.

— Мама, я хоцу къ Томми, на гумно,— на сорниковъ посмотлть.

— Нтъ, нтъ, нтъ. Тотти промочитъ ножки,— сказала мистрисъ Пойзеръ, унося свой утюгъ.— Сбгай лучше въ молочную, посмотри, кузина Гетти бьетъ масло.

— Мама, дай мн сладкаго пилога,— продлжала Тотти, у которой былъ, повидимому, неизсякаемый запасъ требованіи, и, пользуясь своимъ кратковременнымъ досугомъ, она въ тотъ же мигъ запустила пальцы въ чашку съ разведеннымъ крахмаломъ и опрокинула ее, такъ-что большая часть содержимаго вылилась на гладильную доску.

— Ну, видлъ-ли кто-нибудь такую двчонку!— взвизгнула мистрисъ Пойзеръ, бросаясь къ столу, какъ только взглядъ ея упалъ на синюю струйку, бжавшую съ доски.— Стоитъ на минутку отвернуться, чтобъ она ужъ набдокурила что-нибудь. Ну, что теб за это сдлать, скверная, скверная двчонка!

Тмъ временемъ Тотти съ поразительной быстротой спустилась со своего стула и уже успла показать тылъ, обратившись въ бгство по направленію къ молочной и переваливаясь на бгу, какъ уточка. Впрочемъ, комочекъ жира на шейк подъ затылкомъ длалъ ее еще боле похожей на бленькаго молочнаго поросенка.

При помощи Молли крахмалъ былъ вытертъ, утюги убраны, и мистрисъ Пойзеръ взялась за свое вязанье, которое всегда лежало у нея подъ рукой и было любимой ея работой, потому-что она могла исполнять ее механически, на ходу, между дломъ. Но теперь она подошла къ Дин, сла противъ нея и. не отрываясь отъ чулка изъ срой шерсти, который она вязала, нсколько времени задумчиво смотрла на нее.

— Знаешь, Дина, когда ты вотъ такъ сидишь и шьешь, ты вылитый портретъ твоей тетки Юдифи. Глядя на тебя, я почти воображаю, что я опять маленькая двочка, какъ тридцать лтъ назадъ, когда я жила у отца. Помню, какъ бывало Юдифь, управившись по хозяйству, сядетъ за свое шитье, а я гляжу на нее… Только тогда мы жили въ маленькомъ домик: у отца былъ простой деревенскій коттеджъ,— не то, что эта огромная развалина, гд не успешь вычистить въ одномъ углу, какъ уже въ другомъ набирается грязь…. Да, удивительно, до чего ты похожа на твою тетку Юдифь. Васъ почти можно смшать, только у той волосы были потемне, да и собой она была полнй и шире въ плечахъ. Мы съ Юдифью всегда жили дружно, хоть она была большая чудачка, зато съ матерью твоей он плохо ладили. Да-а, могла-ли думать твоя мать, что дочь ея будетъ портретомъ Юдифи, и та ее выроститъ и воспитаетъ, когда сама она будетъ лежать на Отонитонскомъ кладбищ. Я всегда говорила про Юдифь, что она съ радостью будетъ таскать изо дня въ день по пуду на собственныхъ плечахъ, лишь бы облегчить другого на золотникъ. И сколько я ее помню, она всегда была такая, на мой взглядъ она, даже сдлавшись методисткой, ни въ чемъ не измнилась,— только говорить стала какъ будто по иному, да чепчики носитъ другого фасона, но и до того, и потомъ во всю свою жизнь она гроша не истратила на свои удовольствія и удобства.

— Она была святая женщина, сказала Дина.— Господь далъ ей любящую, самоотверженную душу. И она тоже очень любила васъ, тетя Рахиль. Я часто слышала, какъ она говорила о васъ съ такою-же нжностью, какъ и вы о ней. Во время своей послдней болзни (мн было тогда одиннадцать лтъ — вы знаете) она постоянно мн говорила. ‘Если Господь возьметъ меня у тебя, ты найдешь на земл друга въ твоей тетк Рахили: у нея доброе сердце’, и теперь я знаю, что это правда.

Мн кажется, дитя, каждый былъ-бы радъ сдлать что-нибудь для тебя. Ты какъ птица небесная. Богъ тебя знаетъ, какъ ты живешь! Я рада бы душой позаботиться о теб — вдь я родная сестра твоей матери,— согласись ты только перехать въ наши края. Здсь и человку, и скотин легче найти кровъ и пищу,— не то, что на вашихъ голыхъ холмахъ, гд людямъ, какъ курамъ, приходится копаться въ песк изъ за каждаго зернышка хлба. А потомъ ты могла-бы выйти замужъ за хорошаго человка. Разстанься ты со своимъ проповдничествомъ,— а это вдь въ десять разъ хуже всего того, что продлывала твоя тетка Юдифь,— и охотниковъ довольно найдется, поврь. И вздумай ты даже выйти за Сета Бида — хоть онъ и методистъ, и бездомный бднякъ, который никогда не скопитъ про черный день,— я знаю, твой дядя поможетъ вамъ на первыхъ порахъ: свинью дастъ на хозяйство, а, можетъ быть, и корову, потому-что онъ всегда былъ добръ къ моей родн, и домъ его всегда открытъ для нихъ — даромъ, что вс они бдные люди. Я совершенно уврена, что онъ сдлаетъ для тебя не меньше, чмъ сдлалъ-бы для Гетти, хоть она ему и родная племянница. А я бы блья теб удлила: въ дом, слава Богу, довольно холста, у меня его цлыя груды лежатъ для простынь и скатертей, и для полотенецъ. Я хоть сейчасъ могу отдать теб цлую штуку,— ту, что мн выпряла еще косоглазая Китти (она была рдкая пряха, даромъ что косила на одинъ глазъ и что дти терпть ея не могли): ты вдь знаешь, пряжа у насъ никогда не кончается, старое блье не успетъ сноситься, какъ новаго уже наготовлено вдвое больше. Но что толку съ тобой говорить! Разв тебя убдишь? Разв ты поступишь такъ, какъ поступила-бы на твоемъ мст всякая другая женщина въ здравомъ ум?… А какъ-бы хорошо!— вышла-бы замужъ, жила-бы своимъ домомъ, чмъ мучить себя этими проповдями, отбивать ноги, бродя изъ деревни въ деревню, и раздавать послдніе гроши. Ну, еще пока здорова — туда и сюда, а какъ придетъ болзнь,— тогда что? Вдь все твое имущество, я думаю, умстится въ одномъ узелк не больше двухъ круговъ сыру. А все оттого, что у тебя преувеличенныя понятія о вр, въ голов у тебя бродятъ такія мысли, какихъ нтъ ни въ катехизис, ни въ молитвенник.

— За то есть въ Библіи, тетя, сказала Дина.

— Нтъ, и въ Библіи нтъ, коли на то пошло, подхватила мистрисъ Пойзеръ съ нкоторымъ азартомъ,— иначе отчего-бы людямъ, которые знаютъ Библію, какъ свои пять пальцевъ,— отчего-бы священникамъ и всмъ, кому только и дла, что изучать Святое Писаніе, не жить такъ, какъ живешь ты? Но суть-то въ томъ, что еслибы каждый длалъ, какъ ты, міру пришелъ-бы конецъ, потому что, если-бы никому не нужно было ни дома, ни крова, еслибы вс ли и пили только, чтобы не умереть съ голоду, и только-бы и длали, что говорили о презрніи къ благамъ земнымъ, какъ ты это называешь,— хотла-бы я знать, для чего-же тогда земл родить хлбъ, и куда-бы двался этотъ хлбъ и лучшіе свжіе сыры?. Вс питались-бы хлбомъ изъ освковъ и бгали-бы другъ за другомъ съ проповдями, и никто не ростилъ бы семьи и не откладывалъ-бы въ копилку на случай неурожая. Простой здравый смыслъ говоритъ, что такая вра не можетъ быть истинной врой.

— Но, тетя, милая, я никогда не говорила, что вс люди должны бросить свои мірскія дла и семью. Разумется, надо, чтобы пахали землю и сяли, и собирали хлбъ, и пеклись о мірскомъ, и хорошо, чтобы люди заботились о семьяхъ своихъ и находили въ этомъ счастье и радость, лишь-бы они длали это въ страх Божіемъ и, радя о плоти, не забывали о душ. Каждый можетъ служить Богу, и на всякомъ поприщ, но Господь предназначаетъ каждому особое дло, смотря по способностямъ, которыя Онъ ему далъ, и по призванію. Мое призваніе — помогать моимъ ближнимъ. Я стараюсь длать для нихъ, что могу, стараюсь спасти заблудшія души и кладу на это всю свою жизнь. Я не могу не длать этого, какъ не можете вы удержаться, чтобы не броситься бжать, когда вы слышите крикъ вашей маленькой Тотти въ другомъ конц дома. Ея голосъ проникаетъ вамъ въ сердце, вамъ представляется, что двочку обидли, что ей грозитъ опасность, и вы бжите, чтобы помочь ей и утшить ее.

— Ну да, я знаю, сказала мистрисъ Пойзеръ, вставая и подходя къ двери,— что бы я теб ни говорила, это ни къ чему не поведетъ: ты все будешь твердить одно и то-же. Я могла-бы съ такимъ-же успхомъ обращаться къ ручью и пытаться убдить его, чтобъ онъ пересталъ течь.

Усыпанная пескомъ площадка передъ кухонной дверью теперь уже достаточно высохла, такъ-что мистрисъ Пойзеръ могла выйти безъ всякаго для себя неудобства и заглянуть, что длается на двор, при чемъ срый чулокъ продолжалъ быстро подвигаться къ концу въ ея проворныхъ рукахъ. Но не простояла она за дверью и пяти минутъ, какъ прибжала назадъ и сказала Дин взволнованнымъ, испуганнымъ голосомъ.

— Представь, капитанъ Донниторнъ и мистеръ Ирвайнъ възжаю вотъ дворъ. Даю голову на отрзъ, что они пріхали объясняться по поводу твоей вчерашней проповди. Ну, ужъ, какъ хочешь, отвчай имъ сама, я молчу,— я уже довольно сказала. Ты и сама должна понимать, какимъ непріятностямъ ты подвергаешь семью твоего дяди. Будь ты племянница мистера Пойзера, я бы слова не сказала: со своей родней люди должны сами улаживаться, какъ знаютъ. Мой кровный — все равно, что мои носъ,— одна плоть и кровь. Но если изъ за моей племянницы моего мужа прогонятъ съ земли…. Я просто не могу объ этомъ равнодушно подумать! Вдь я ничего не принесла ему въ приданое, кром кое-какихъ крохъ моихъ сбереженій….

— Но, тетя Рахиль, дорогая моя, нтъ ни малйшей причины для такихъ опасеніи, сказала Дина мягко.— Я не сдлала ничего такого, что могло-бы повредить вамъ, дяд и вашимъ дтямъ,— я твердо въ этомъ уврена. Если я сказала проповдь, то я имла на то указаніе.

— Указаніе! Я отлично знаю, что значитъ на твоемъ язык ‘указаніе’, возразила мистрисъ Пойзеръ, въ своемъ волненіи принимаясь вязать съ удвоенной быстротой.— Когда въ голов у тебя забродитъ сильнй обыкновеннаго, ты говоришь, что получила указаніе, и тутъ ужъ ничмъ тебя не сдвинешь, какъ статую на площади передъ Треддльстонской церковью, которой все равно, солнце-ли на двор, дождь или снгъ,— она все будетъ смотрть и улыбаться. Съ тобой нтъ никакого человческаго терпнія!

Тмъ временемъ два джентльмена подъхали къ дому и сошли съ лошадей, было очевидно, что они намрены войти. Мистрисъ Пойзеръ вышла ихъ встртить и сдлала глубокій реверансъ не безъ внутренней дрожи — отчасти отъ досады на Дину, отчасти отъ безпокойства за свои манеры, потому-что ей не хотлось уронить себя въ глазахъ джентельменовъ. Въ т времена даже самые развитые изъ крестьянъ испытывали такой-же благоговйный страхъ при вид дворянина, какой испытывали люди въ мифологическую эпоху, когда передъ ними проходили боги въ человческомъ образ.

— Здравствуйте, мистрисъ Пойзеръ, какъ вы себя чувствуете посл дождя? сказалъ мистеръ Ирвайнъ съ отличавшей его величественной любезностью.— Вы не бойтесь: у насъ ноги сухія, мы не запачкаемъ вашихъ блестящихъ половъ.

— Ахъ, сэръ, стоитъ-ли объ этомъ говорить! отозвалась мистрисъ Пойзеръ.— Угодно вамъ пожаловать въ гостиную?

— Нтъ, мистрисъ Пойзеръ, благодарю васъ, отвчалъ капитанъ, озираясь по кухн съ такимъ видомъ, какъ будто отыскивалъ чего-то, чего тамъ не было.— Я такъ люблю вашу кухню! Право я, кажется, нигд не встрчалъ другой такой пріятной комнатки. Слдовало-бы женамъ всхъ фермеровъ видть ее, чтобы взять себ за образецъ.

— Вы слишкомъ добры, сэръ, что такъ говорите. Садитесь пожалуйста, сказала мистрисъ Пойзеръ, немного успокоенная этимъ комплиментомъ и хорошимъ расположеніемъ духа капитана, но все еще съ тревогой поглядывая на мистера Ирвайна, который, какъ она замтила, не сводилъ глазъ съ Дины и теперь направился къ ней.

— А Пойзера нтъ дома? спросилъ капитанъ Донниторнъ, усаживаясь такимъ образомъ, чтобъ ему была видна открытая дверь въ молочную и коротенькій корридоръ, соединявшій ее съ кухней.

— Нтъ дома, сэръ: онъ ухалъ въ Россетеръ повидаться съ мистеромъ Узстомъ, коммиссіонеромъ, насчетъ шерсти. Но если вамъ нужно, сэръ, я могу позвать отца, онъ на гумн.

— Нтъ, не надо, благодарю васъ. Я только посмотрю щенковъ, напишу Пойзеру, какъ я ихъ нашелъ, а записку оставлю вашему пастуху. Я заду какъ-нибудь въ другой разъ повидать вашего мужа, мн нужно посовтоваться съ нимъ насчетъ лошадей. Не можете-ли мн сказать, когда я врне застану его?

— Да вы всегда его застанете, сэръ, кром тхъ дней, когда онъ здитъ въ Треддльстонъ на рынокъ, т. е. кром пятницы, потому-что если онъ гд-нибудь въ пол, за нимъ всегда можно послать. Кабы намъ освободиться отъ Зеленой пустоши, у насъ бы не было дальнихъ полей, и я была-бы очень этому рада, потому-что какъ только случится въ дом что-нибудь особенное, всегда оказывается, что мужъ ушелъ на пустошь, и часто изъ за этого выходятъ непріятности. Очень неудобно, сэръ, когда одинъ клочокъ твоей земли въ одномъ мст а все остальное въ другомъ.

— Да, да, Зеленую пустошь слдовало-бы передать Чойсу, ему она будетъ гораздо сподручнй, тмъ боле, что у него не хватаетъ выгоновъ, а у васъ ихъ вдоволь. Но во всякомъ случа ваша ферма — лучшая во всемъ имньи, и знаете, мистрисъ Пойзеръ, она очень меня соблазняетъ. Если я когда-нибудь женюсь и вздумаю поселиться въ деревн, я, кажется, отниму у васъ вашу ферму, отдлаю заново этотъ чудесный старый домъ и самъ сдлаюсь фермеромъ.

— Ахъ, сэръ, вамъ здсь совсмъ не понравится, заговорила съ испугомъ мистрисъ Пойзеръ.— Вы еще не знаете, что такое хозяйство: это все равно, что класть одной рукой деньги въ карманъ, а другой вынимать. По моему глупому разумнію хозяйничать на земл значитъ ростить хлбъ для другихъ: это еще хорошо, если самъ будешь сытъ съ грхомъ пополамъ, да дтей кое-какъ прокормишь. Конечно, вы не то. что нашъ братъ бднякъ, которому приходится зарабатывать хлбъ своими руками, вамъ ничего, если вы и потеряете деньги на хозяйств,— вы можете себ позволить такую трату. Только, сдается мн, бросать деньги зря — плохая забава, хоть и слыхала я, что знатные Господа въ столиц очень любятъ такъ забавляться. Да вотъ и мужу моему на дняхъ говорили на ярмарк, что будто старшій сынъ лорда Дзси проигралъ десятки тысячъ принцу Валлійскому, и будто милэди собирается заложить вс свои брилльянты, чтобъ заплатить этотъ долгъ. Впрочемъ, вамъ лучше знать про это, сэръ… Ну, а насчетъ хозяйства, такъ едвали оно вамъ понравится. Да и домъ здшній… Одни сквозняки чего стоютъ! Смертельную простуду можно нажить. И потомъ, наверху полы совсмъ прогнили, а въ погреб крысъ не оберешься,— никакого спасенья отъ нихъ нтъ.

— Однако, мистрисъ Пойзеръ, вы мн нарисовали ужасную картину. Я даже начинаю думать, что окажу вамъ большую услугу, избавивъ васъ отъ необходимости жить въ такомъ скверномъ мст. Впрочемъ, едвали вы можете на это разсчитывать. Если я и поселюсь въ деревн, то не раньше, какъ лтъ черезъ двадцать, когда я превращусь въ толстаго сорокалтняго джентльмена. А ддушка ни за что не согласится разстаться съ такими хорошими арендаторами.

— Если ужъ онъ такого хорошаго мннія о мистер Пойзер, какъ объ арендатор, то я попросила-бы васъ, сэръ, замолвитъ ему словечко за насъ:— не разршитъ-ли онъ подновить изгороди? Мой мужъ уже говорилъ и просилъ и ничего не могъ добиться. Вы сами знаете, сэръ, какъ много мужъ сдлалъ для фермы, а помогли-ли ему когда-нибудь хоть грошомъ даже въ самые трудные годы? Я и то постоянно ему твержу: ‘Поврь, еслибы капитанъ имлъ тутъ какую-нибудь власть, все было-бы иначе’. Я не имю намренія говорить непочтительно о тхъ, отъ кого мы зависимъ, но есть вещи, которыхъ не выдержитъ самая толстая кожа. Работаешь, работаешь, надрываешься, встанешь до зари, ложишься ужъ и не знаю когда, а и ляжешь, такъ спишь однимъ глазомъ,— все думаешь: не прокисли-бы сыры, не подохли-бы телята, не проросла-бы пшеница въ скирдахъ,— и за все за это къ концу года на поврку оказывается, что ты настряпалъ пиръ на весь міръ и за вс свои труды только понюхалъ его.

Разъ снявшись съ якоря, мистрисъ Пойзеръ уже летла на всхъ парусахъ, совершенно забывая свой почтительный страхъ передъ высшими. Твердая вра въ свое умнье излагать факты была для нея двигателемъ, превозмогавшимъ вс преграды.

— Боюсь, мистрисъ Пойзеръ, что я окажу вамъ медвжью услугу, если подниму вопросъ объ изгородяхъ, сказалъ капитанъ,— хотя могу васъ уврить, ни за одного изъ нашихъ арендаторовъ я не вступился-бы охотне, чмъ за вашего мужа. Я знаю, что на десять миль кругомъ не найдется фермы, которая содержалась-бы въ такомъ порядк, какъ ваша. Ну, а ужъ про кухню нечего и говорить, прибавилъ онъ, улыбаясь:— я убжденъ, что во всемъ королевств не сыскать другой, ей подобной… Кстати: я никогда не видлъ вашей молочной, покажите мн молочную, мистрисъ Пойзеръ.

— Ужъ и не знаю, право, сэръ, какъ я васъ туда поведу… Тамъ Гетти возится съ масломъ, сегодня поздно сбили, и мн такъ совстно…

Сказавъ это, мистрисъ Пойзеръ покраснла, въ полной увренности, что капитанъ искренно интересуется ея крынками и кадушками, и что видъ ея молочной можетъ повліять на его мнніе о хозяйств.

— О, я нимало не сомнваюсь, что ваша молочная въ образцовомъ порядк. Пожалуйста, пойдемте туда.

И капитанъ самъ прошелъ впередъ, такъ-что мистрисъ Пойзеръ оставалось только послдовать за нимъ.

ГЛАВА VII.
МОЛОЧНАЯ.

Молочную дйствительно стоило посмотрть. Это было одно изъ тхъ мстъ, по которымъ такъ страстно томишься среда раскаленныхъ, пыльныхъ улицъ,— столько здсь было прохлады, чистоты,— такой свжій запахъ поднимался отъ только-что спрессованнаго сыра, отъ твердаго масла, отъ деревянной посуды, которую безпрестанно перемывали въ чистой вод,— такое мягкое сочетаніе цвтовъ ласкало вашъ глазъ,— такъ пріятно было смотрть на желтоватую поверхность сливокъ въ красныхъ глиняныхъ горшкахъ, на темное дерево пополамъ съ полированной жестью. на срый камень и ярко оранжевый оттнокъ ржавчины на желзныхъ гиряхъ, на крюкахъ и петляхъ. Но вс эти мелочи ускользаютъ отъ насъ, оставляя по себ лишь смшанное, смутное впечатлніе, когда он служатъ рамкой обворожительно хорошенькой семнадцатилтней двушк, стоящей съ дловымъ видомъ подл всовъ въ своихъ маленькихъ деревянныхъ башмачкахъ и вынимающей изъ чашки отвшенный фунтъ масла пухленькой ручкой съ ямочкой на локт.

Гетти покраснла, какъ роза, когда капитанъ Донниторпъ вошелъ въ молочную и заговорилъ съ ней. Но это не былъ румянецъ испуга, ибо онъ сопровождался улыбками, ямочками и искристымъ взглядомъ изъ подъ длинныхъ, темныхъ, загнутыхъ кверху рсницъ, и пока тетка распространялась передъ гостемъ о томъ, какъ мало остается молока на масло и сыръ, оттого-что еще не вс телята переведены на траву, и какое плохое молоко (‘что толку, что его много!’) даетъ камолый скотъ, недавно купленный въ вид опыта, и еще о многомъ другомъ, что должно интересовать молодого джентльмена, который со временемъ будетъ помщикомъ,— племянница перебрасывала свой фунтъ масла изъ руки въ руку и похлопывала его весьма кокетливо и съ полнымъ самообладаніемъ, прекрасно сознавая, что ни одинъ поворотъ ея головки не пропадаетъ даромъ.

Существуетъ много родовъ красоты, заставляющихъ мужчинъ терять голову и проявлять всевозможные виды безумія — отъ отчаянія до идіотизма включительно. Но есть одинъ родъ красоты, какъ будто нарочно созданный, чтобы кружить головы не только мужчинамъ, но всмъ разумнымъ млекопитающимъ,— даже женщинамъ. Это красота котенка или маленькаго, только-что вылупившагося утенка, покрытаго пушкомъ и издающаго нжные, щебечущіе звука своимъ мягенькимъ клювомъ, или еще лучше — ребенка, который только-что началъ ходить, но уже пускается на хитрости и такъ и норовитъ нашалить, какъ только отъ него отвернутся. На такую красоту невозможно сердиться, но иной разъ ее хочется раздавить, уничтожить за ея полнйшую неспособность понять душевное состояніе, въ которое она васъ повергаетъ.

Красота Гетти Соррель именно этого рода. Тетка ея, мистрисъ Пойзеръ, трубившая всмъ и каждому о своемъ презрніи къ преимуществамъ вншности и воображавшая себя самымъ строгимъ изъ менторовъ, любовалась исподтишка красотою Гетти, невольно поддаваясь ея очарованію, и зачастую, задавъ ей хорошую головомойку, вытекавшую, обыкновенно, какъ естественное послдствіе, изъ ея искренняго желанія добра племянниц мужа (‘Бдняжка! Вдь у нея нтъ матери: кто же научитъ ее уму-разуму!’),— она сознавалась мужу потомъ, когда никто другой не могъ ее слышать, что ‘вришь ли,— чмъ больше эта плутовка капризничаетъ, тмъ она становится миле’.

Зачмъ я стану говорить вамъ, что щечки Гетти были свже лепестковъ только-что распустившейся розы, что ямки играли вокругъ ея пухленькихъ губокъ, что въ ея большихъ темныхъ глазахъ подъ длинными рсницами таились лукавство и нжность, что ея вьющіеся волосы, которые она откидывала назадъ и прятала подъ чепчикъ во время работы, упрямо выбивались наружу, падали ей на лобъ и обвивались изящными кольцами вокругъ ея прозрачныхъ бленькихъ ушекъ? Зачмъ я стану описывать, какъ красиво облегалъ ея шейку розовый съ блымъ платочекъ, подвернутый концами подъ темно-лиловый корсажъ? Зачмъ стану уврять васъ, что полотняный рабочій передникъ съ нагрудникомъ казался на ней внцомъ изящнаго вкуса, который не постыдилась бы взять за образецъ герцогиня, или что ея коричневые чулки и открытые башмаки на толстыхъ подошвахъ совсмъ не смотрли неуклюжими на ея хорошенькихъ ножкахъ?— Вс мои слова будутъ напрасны, если вы никогда не встрчали женщины, которая дйствовала бы на васъ такъ, какъ дйствовала Гетти на тхъ, кто ее видлъ. Самый очаровательный женскій образъ, какой только вы сможете вызвать въ своемъ воображеніи, не дастъ вамъ и самаго слабаго понятія объ этой обворожительной двушк. Я могу съ какимъ угодно краснорчіемъ распространяться о божественной прелести яснаго весенняго дня, но если вамъ никогда не случалось слдить за полетомъ жаворонка въ вышин или бродить по безмолвнымъ лугамъ, когда только-что распустившіеся весенніе цвты разливаютъ кругомъ свою святую, таинственную красу, и забывать при этомъ и себя, и весь міръ,— къ чему послужитъ мое краснорчивое описаніе. Мн все равно не удастся вамъ передать мое впечатлніе отъ яснаго весенняго дня. Гетти была хороша именно такою красотой,— красотой яснаго весенняго дня, или юнаго, полнаго жизни, существа, которое шалитъ и рзвится и вводитъ васъ въ обманъ ложнымъ видомъ невинности,— невинности молоденькой телочки съ блой звздочкой во лбу, которая, пожелавъ прогуляться за предлы своей загородки, устраиваетъ вамъ изрядную гонку, заставляя васъ скакать за собой черезъ плетни и канавы, пока въ конц-концовъ не заведетъ васъ на середину болота.

Ни при одномъ занятіи хорошенькая двушка не принимаетъ такихъ красивыхъ позъ и не длаетъ такихъ граціозныхъ движеній, какъ тогда, когда она возится съ масломъ. Какъ очаровательно округляются руки, и какъ изящно изгибается блая шейка, когда масло выкладывается изъ формы! А вс эти похлопыванья, перебрасыванья, вс эти послднія, заканчивающія операцію движенія,— разв они могутъ обойтись безъ самаго дятельнаго участія пухленькихъ губокъ и живой игры темныхъ глазъ? И потомъ, самый видъ масла придаетъ красавиц новое очарованіе,— такое оно чистое, душистое, выходитъ изъ формы такимъ твердымъ и крпкимъ, точно мраморъ при желтоватомъ свт свчи. Впрочемъ, и то надо сказать: Гетти была большая искусница въ обращеніи съ масломъ, масло было единственнымъ изъ возложенныхъ на нее длъ, не подвергавшимся строгой критик ея тетки,— неудивительно, что она исполняла его со всею граціей, присущей артисту.

— Надюсь, мистрисъ Пойзеръ, что вы будете одною изъ участницъ великаго торжества 30-го іюля, сказалъ капитанъ Донниторнъ, достаточно налюбовавшись молочной и высказавъ нсколько импровизированныхъ мнній о шведской рп и камоломъ скот.— Вамъ вдь извстно, какое событіе мы празднуемъ, и я разсчитываю, что вы и ваше семейство будете изъ числа тхъ гостей, которые придутъ первыми и распрощаются послдними… Миссъ Гетти, вы должны общать мн два танца. Если я не заручусь заране вашимъ общаніемъ, я буду лишенъ удовольствія танцовать съ вами: я знаю, что вся наша лучшая молодежь будетъ приглашать васъ на перебой.

Гетти улыбнулась и покраснла, но прежде чмъ она успла отвтить, мистрисъ Пойзеръ, скандализованная однимъ намекомъ на возможность того, что какіе-то мелкіе фермеры могутъ перебить дорогу молодому помщику, сказала:

— Право, сэръ, вы слишкомъ добры, оказывая ей такое вниманіе. Она должна гордится этимъ, какъ честью, и я уврена, что когда бы вамъ ни вздумалось протанцовать съ нею, она съ радостью пойдетъ, хотя бы изъ-за этого ей пришлось просидть весь остальной вечеръ.

— Нтъ, нтъ, это было бы слишкомъ жестоко относительно другихъ кавалеровъ. Но два танца вы мн общаете, не правда ли? продолжалъ капитанъ, твердо ршивъ, что онъ заставитъ Гетти взглянуть на него и отвтить.

Гетти сдлала очаровательный книксенъ и, бросивъ на него изподлобья полу-застнчивый, полу-кокетливый взглядъ, отвчала:

— Да, сэръ, благодарю насъ.

— Я думаю, мистрисъ Пойзеръ, мн нтъ надобности говорить — это само собою разумется,— что вы должны привести съ собой всхъ вашихъ дтей — и мальчиковъ, и маленькую Тотти. Я хочу, чтобы на моемъ праздник присутствовали вс, даже самые маленькія дти, которыя будутъ здоровыми, рослыми юношами и молодыми двушками, когда я превращусь въ сквернаго старикашку.

— О, сэръ, вамъ еще долго этого дожидаться, сказала мистрисъ Пойзеръ, совершенно очарованная простотой и небрежностью тона, какимъ молодой помщикъ говорилъ о своей особ, и представляя себ, съ какимъ интересомъ будетъ слушать ее мужъ, когда она разскажетъ ему объ этомъ замчательномъ образчик шутливости высшаго тона. Капитанъ пользовался по всему помстью репутаціей ‘веселаго барина, шутника’, и былъ общимъ любимцемъ благодаря своимъ простымъ манерамъ. Вс арендаторы были уврены, что все пойдетъ иначе, когда бразды правленія перейдутъ въ его руки, что это будетъ блаженная пора изобилія новыхъ изгородей, неограниченнаго отпуска извести и десятипроцентныхъ доходовъ.— А куда двалась ваша Тотти! продолжалъ капитанъ.— Мн бы хотлось ее видть.

— Гд двочка, Гетти? спросила мистрисъ Пойзеръ.— Она только-что ушла изъ кухни сюда.

— Не знаю. Должно, быть побжала къ Нанси, на черную кухню.

Польщенная мать, не въ силахъ противустоять искушенію показать свою Тотти, сейчасъ же отправилась разыскивать ее на черную кухню, при чемъ ея материнское сердце было далеко не свободно отъ опасеній насчетъ возможности какой-нибудь несчастной случайности, благодаря которой двочка и нарядъ ея могли оказаться не вполн приличными для пріема гостей.

— Вы сами носите масло на рынокъ, когда оно готово? спросилъ капитанъ у Гетти, когда мистрисъ Пойзеръ ушла.

— О, нтъ, сэръ, когда его много, я не ношу,— это было-бы мн не подъ силу, тогда Аликъ возитъ на лошади.

— Ну, еще-бы! Ваши хорошенькія ручки меньше всего созданы для того, чтобы носить тяжести. Но вы гуляете когда-нибудь? Теперь такіе прелестные вечера! Отчего вы никогда не ходите въ нашъ паркъ? Тамъ очень хорошо,— такая чудесная зелень! Васъ, кажется, только и можно видть, что у васъ она да въ церкви.

— Тетя не любитъ, чтобы я гуляла безъ цли, отвчала Гетти.— Но я иногда прохожу черезъ паркъ?

— Должно быть, вы бываете у мистрисъ Бестъ, нашей ключницы? Мн, кажется, я какъ-то разъ видлъ васъ въ ея комнат.

— Нтъ, у мистрисъ Бестъ я не бываю, я хожу къ мистрисъ Помфретъ, горничной милэди. Она учитъ меня стегать и штопать кружева. Завтра посл обда я приглашена къ ней на чай.

Чтобы понять, какимъ образомъ это tte—tte могло такъ затянуться, надо заглянуть въ черную кухню, гд Тотти была поймана на мст преступленія въ тотъ самый моментъ, когда, подцпивъ гд-то мшечекъ съ синькой, она терлась о него носомъ, и синяя жидкость обильно поливала ея чистый передникъ. Но теперь она появилась въ молочной вмст съ матерью, которая вела ее за руку, при чемъ на кончик ея круглаго носика были видны несомннные слды недавней спшной полировки, при помощи воды и мыла.

— Вотъ она! закричалъ капитанъ, подхвативъ двочку на руки и сажая ее на низенькую каменную лавку.— Вотъ она — Тотти!.. А кстати: какъ ея настоящее имя? Не можетъ быть, чтобъ священникъ такъ и окрестилъ ее Тотти.

— Конечно, нтъ, сэръ, это ужъ мы перековеркали ея имя. Ее зовутъ Шарлоттой. Въ родн мистера Пойзера это семейное имя: его бабушку звали Шарлоттой. Сначала мы называли ее Лотти, а тамъ какъ-то передлали въ Тотти. Оно правда, что это имя больше пристало собак, чмъ крещеному ребенку.

— Тотти чудесное имя и какъ разъ ей подходитъ.— Тотти толстушка, есть у тебя карманъ? спросилъ капитанъ, принимаясь шарить въ своемъ собственномъ жилетномъ карман.

Тотти съ величайшей торжественностью приподняла свою юбочку и показала ему маленькій розовый кармашекъ на шнурк, сплюснутый въ лепешку.

— Тамъ ничего нтъ, сказала она очень серьезно, поглядвъ на карманъ.

— Ничего нтъ? Какая жалость! Такой хорошенькій кармашекъ, и ничего въ немъ нтъ! Ну, постойка-ка: кажется въ моемъ найдется нсколько штучекъ,— мы ихъ переложимъ къ теб… Такъ и есть: цлыхъ пять кругленькихъ серебряныхъ штучекъ. Ну-ка послушаемъ, какъ он зазвенятъ въ розовомъ кармашк Тотти.

Съ этими словами капитанъ положилъ деньги ей въ карманъ и встряхнулъ его. Тотти оскалила вс свои зубки и наморщила носъ отъ восторга, но, сообразивъ, что больше уже ничего не дождешься, сколько ни жди, она соскочила съ лавки и побжала къ Нанси похвастаться своей удачей, позвякивая монетами въ карман и не обращая ни малйшаго вниманія на то, что мать кричала ей вслдъ: ‘Ахъ ты, гадкая двчонка! Какъ теб не стыдно! Даже не поблагодарила за подарокъ… Благодарю васъ, сэръ, вы очень добры, но мн, право, такъ совстно… Совсмъ избаловалась двчонка,— отецъ не позволяетъ противорчивъ ей, никакого сладу съ ней нтъ. Она у насъ вдь младшая и единственная двочка въ семь’.

— Она у васъ славная кубышка, мн она нравится, какъ есть…

Однако, мн пора уходить,я думаю, ректоръ меня дожидается.

Коротенькое: ‘Проищите’, сіяющій взглядъ, поклонъ въ сторону Гетти,— и Артуръ вышелъ изъ молочной. Но онъ ошибался, воображая, что его дожидаются. Ректоръ такъ заинтересовался своей бесдой съ Диной, что и не думалъ ее прекращать. Сейчасъ вы услышите, о чемъ они говорили.

ГЛАВА VIII.
ПРИЗВАНЕ.

Дина, поднявшаяся съ мста при вход джентльменовъ, но не выпуская изъ рукъ простыни, которую она штопала, почтительно присла мистеру Ирвайну, когда увидла, что онъ на нее смотритъ и приближается къ ней. Ей никогда еще не случалось говорить съ нимъ и сталкиваться такъ близко, и, когда глаза ея встртились съ его взглядомъ, первою ея мыслью было: ‘Какое хорошее лицо! О, еслибъ доброе смя упало на эту почву, оно принесло-бы плодъ’. Пріятное впечатлніе было, вроятно, взаимнымъ, ибо мистеръ Ирвайнъ въ свою очередь поклонился двушк такъ ласково и вмст съ тмъ почтительно, что поклонъ его былъ-бы вполн умстенъ, будь она самою знатною лэди, а не простой работницей.

— Вы, кажется, не постоянная здшняя жительница, а только гостите въ нашихъ краяхъ? началъ мистеръ Ирвайнъ, садясь противъ нея.

— Да, сэръ, я изъ Стонишира, изъ деревни Сноуфильдъ. Тетка моя была такъ добра, что пригласила меня погостить у нея, чтобъ я могла немного отдохнуть и оправиться посл болзни:— я была недавно больна.

— Такъ вы изъ Сноуфильда… Я хорошо помню Сноуфильдъ: мн довелось тамъ быть одинъ разъ. Унылое мсто. Въ то время тамъ строилась бумагопрядильня, но это было давно, много лтъ тому назадъ. Я думаю, съ тхъ поръ тамъ все измнилось, бумагопрядильня должна была внести большую перемну тмъ, что доставила населенію заработокъ.

— Да, бумагопрядильня привлекла къ намъ много народу, которому она даетъ возможность существовать, и въ этомъ отношеніи перемна дйствительно очень замтная, я сама тамъ работаю и благодарю за это судьбу, потому-что мн съ избыткомъ хватаетъ моего заработка. Но мсто осталось все такое-же унылое, какъ вы совершенно врно выразились, сэръ,— нисколько непохожее на здшнія мста.

— У васъ тамъ, врно, есть родные, или вообще что-нибудь, что привязываетъ васъ къ Сноуфильду?

— У меня была тамъ прежде тетка, она меня выростила и воспитала,— я вдь сирота, но семь лтъ тому назадъ она умерла, и. сколько я знаю, кром нея, у меня нтъ другихъ родственниковъ, кром тети Рахили Пойзеръ, которая очень добра ко мн и постоянно уговариваетъ меня перехать сюда на житье. Я и сама знаю, что здсь хорошо,— земля лучше и хлба вдоволь. Но я не могу оставить Сноуфильдъ, я пустила тамъ корни,— срослась съ этимъ мстомъ, какъ трава съ землей, на которой она ростетъ.

— Да, правда, вдь у васъ тамъ много друзей — вашихъ единоврцевъ: вы вдь методистка — послдовательница Уэсли, если не ошибаюсь?

— Да, моя покойная тетка принадлежала къ общин методистовъ, и благодаря этому, я съ ранняго дтства пользовалась духовными преимуществами, за которыя всегда благодарю Бога.

— А давно-ли вы проповдуете?— я слыхалъ, что вчера вечеромъ вы говорили проповдь у насъ въ Гейслоп.

— Я начала проповдывать четыре года тому назадъ, на двадцать второмъ году отъ рожденія.

— Такъ, значитъ, въ вашей общин женщинамъ разршается проповдывать?

— У насъ это не запрещается, сэръ, если только женщина иметъ истинное призваніе къ этому длу, подлинность котораго подтверждается обращеніемъ гршниковъ и укрпленіемъ вры въ сердцахъ христіанъ. Первой проповдницей въ нашей общин — какъ вы, можетъ быть, слышали,— была мистрисъ Флетчеръ, она проповдовала, кажется, до своего замужества, когда была еще миссъ Бозанкетъ, и мистеръ Уэсли одобрялъ ея дятельность. Она обладала большимъ даромъ слова. У насъ и теперь есть нсколько проповдницъ, которыя очень много способствуютъ распространенію слова Божія. Я слыхала, что за послднее время въ нашей общин поднимаются голоса противъ женской проповди, но я уврена, что имъ никогда не удастся одержать верхъ. Люди могутъ строить каналы и направлять воду въ ту или другую сторону по своему желанію, но не человку указывать пути Духу Божію и говорить: ‘Теки сюда, а не туда ‘.

— Но не находите-ли вы, что ваши проповдники — и мужчины, и женщины (я не о васъ говорю, разумется,— вовсе нтъ)…. не думаете-ли вы, что проповдникъ можетъ иногда воображать себя сосудомъ Духа Божія и ошибаться и, взявшись такимъ образомъ за дло, къ которому онъ неспособенъ, унижаетъ святыню?

— Конечно, это случается иногда. Между нами бывали дурные люди, пытавшіеся обмануть своихъ братьевъ, бывали и такіе, которые обманывали себя. Но въ нашей общин есть дисциплина, и противъ подобныхъ злоупотребленій принимаются мры. У насъ соблюдается строгій порядокъ, вс мы слдимъ за чистотой совсти нашихъ братьевъ и сестеръ, мы понимаемъ, что должны будемъ отдать въ этомъ отчетъ передъ Богомъ. У насъ не принято, чтобы каждый шелъ своей дорогой и говорилъ: ‘Разв я сторожъ брату моему**?

— Но скажите мн, если это не нескромный вопросъ,— мн въ самомъ дл интересно знать,— скажите, какъ вы надумали начать проповдывать?

— Сказать по правд, сэръ, я совсмъ объ этомъ не думала.

Я всегда любила разговаривать съ дтьми, съ шестнадцати лтъ я постоянно учила дтей, и иногда — когда я чувствовала особенный подъемъ духа,— я говорила въ класс. Кром того, я часто молилась вслухъ у постели больныхъ. Но я не чувствовала призванія, потому-что вообще я даже не люблю говорить, когда я ничмъ особенно не взволнована, я люблю сидть въ сторонк и думать. Мн кажется, я была бы способна просидть такъ цлый день, думая о Бог. Моя душа тонетъ въ этихъ мысляхъ, какъ камешки въ чистыхъ водахъ ручейка. Вдь мысли о Бог такъ безконечно огромны — не правда-ли, сэръ? Он затопляютъ человка, какъ глубокій потокъ, и для меня ничего нтъ легче, какъ забыть все окружающее, забыть, гд я, и затеряться въ этихъ мысляхъ,— безотчетныхъ, и которыхъ я не могу выразить словами, потому-что не знаю, гд он начинаются и гд кончаются. Сколько себя помню, это всегда было моей страстью, но иногда случалось, что мысли мои — безъ всякаго усилія съ моей стороны, помимо моей воли — выливаясь въ словахъ, какъ льются слезы отъ полноты сердца, и мы не можемъ ихъ удержать. И такія минуты бывали для меня всегда минутами величайшаго счастья, хоть мн и въ голову не приходило, что я буду когда-нибудь говорить передъ цлымъ собраніемъ людей. Но, сэръ, десница Божія ведетъ насъ невдомыми путями, какъ малыхъ дтей. Господь призвалъ меня внезапно, и съ той поры никогда не оставлялъ меня въ сомнніи насчетъ дла, которое онъ на меня возложилъ.

— Разскажите-же мн, при какихъ обстоятельствахъ…. какъ именно случилось, что вы начали проповдывать. Какъ это было?

— Это было въ воскресенье. Мы съ братомъ Марло отправились пшкомъ изъ Сноуфильда въ Геттонъ-Дипсъ. Братъ Марло былъ одинъ изъ нашихъ проповдниковъ и уже пожилой человкъ, а Геттонъ-Дипсъ — это деревня, тамошніе жители работаютъ въ свинцовыхъ рудникахъ — тмъ и существуютъ, тамъ нтъ ни церкви, ни проповдниковъ, и живутъ они, какъ овцы безъ пастыря. Отъ Сноуфильда до Геттонъ-Дипса будетъ побольше двнадцати миль. Мы вышли раннимъ утромъ (это было лтомъ), и всю дорогу, пока мы шли но голымъ холмамъ (тамъ вдь не то, что здсь: тамъ, какъ вы знаете, сэръ, совсмъ нтъ деревьевъ, отъ которыхъ небо кажется меньше, и вы видите сводъ небесный, широко раскинувшійся надъ вами, какъ куполъ огромной палатки, и всегда чувствуете присутствіе Предвчной Десницы)…. такъ вотъ, пока мы шли, сознаніе окружающей меня Божественной любви какъ-то особенно сильно наполняло мою душу. Еще не доходя до Геттона, братъ Марло почувствовалъ себя дурно, у него кружилась голова, такъ-что онъ все время боялся упасть. Онъ давно уже переутомилъ себя непосильнымъ трудомъ — постоянными бдніями и молитвой и усиленной ходьбой для распространенія слова Божія. Нелегко было въ его годы выхаживать по нскольку миль въ день, да при этомъ работать еще для своего пропитанія (братъ Марло былъ прядильщикъ по ремеслу). Когда мы пришли въ деревню, его тамъ уже ожидали, потому-что въ послднее свое посщеніе онъ назначилъ ямъ день, когда придетъ опять, и т изъ жителей, которые желали слышать слово жизни, собрались на главной улиц — нарочно въ самомъ людномъ мст, въ надежд увлечь своимъ примромъ другихъ. Но братъ Марло едва стоялъ на ногахъ и не могъ проповдывать, пришлось уложить его въ первомъ же коттедж, къ которому мы подошли. Я вышла сказать объ этомъ народу и думала, что предложу желающимъ зайти со мной въ который-нибудь изъ домовъ, почитаю имъ Библію и помолюсь вмст съ ними. По когда, проходя улицей мимо коттеджей, я увидла у дверей этихъ жалкихъ, дрожащихъ старухъ, когда я увидла грубыя лица мужчинъ, которые, казалось, были такъ же мало проникнуты высокимъ значеніемъ воскреснаго дня, какъ безсловесные быки, никогда не поднимающіе глазъ къ небесамъ,— вся душа перевернулась во мн, я задрожала, какъ отъ сильнаго сотрясенія,— точно могучій духъ вошелъ въ мое слабое тло. И я пошла прямо къ тому мсту, гд собралась въ ожиданіи проповди небольшая кучка людей, поднялась на низенькую стнку, прислоненную къ зеленому склону холма, и заговорила,— и слова полились свободно, сами собой. И вс эти люди вышли изъ домовъ и окружили меня, и многіе плакали, сокрушаясь о грхахъ своихъ, и съ того дня пріобщились Богу. Такъ я начала проповдывать и съ тхъ поръ проповдую постоянно.

Дина уронила свою работу во время этого разсказа. Разсказывала она по обыкновенію просто, но съ тми искренними, раздльными, вибрирующими интонаціями, которыми она всегда покоряла своихъ слушателей. Теперь она нагнулась, подняла работу и углубилась въ нее. Мистеръ Ирвайнъ былъ глубоко заинтересованъ. Онъ говорилъ себ: ‘Надо быть презрннымъ фатомъ, чтобы разыгрывать педагога здсь, это было-бы то-же самое, что обращаться съ нравоученіемъ къ деревьямъ и стараться внушить имъ, чтобъ они росли такъ, а не иначе’.

— И васъ никогда не смущала ваша молодость… сознаніе что вы хороши собой, и что на васъ устремлены десятки мужскихъ глазъ? сказалъ онъ вслухъ.

— Нтъ, въ моей душ нтъ мста для такихъ чувствъ, и я не думаю, чтобъ кто-нибудь обращалъ на это вниманіе. Мн кажется, сэръ, что когда мы чувствуемъ присутствіе Божіе среди насъ, мы уподобляемся пылающей купин. Разв Моисей замтилъ хоть разъ, какой кустъ горитъ передъ нимъ? онъ видлъ только сіяніе славы Господней. Мн приходилось проповдывать въ окрестностяхъ Сноуфильда передъ самыми грубыми, невжественными людьми, похожими на зврей, но никогда ни одинъ изъ нихъ не сказалъ мн грубаго слова, и многіе ласково благодарили меня посл проповди и разступались, давая мн дорогу, когда я уходила.

— Этому я поврю…этому я легко поврю, проговорилъ съ жаромъ мистеръ Ирвайнъ.— Ну, а какого вы мннія о вашихъ вчерашнихъ слушателяхъ? Нашли-ли вы ихъ достаточно смирными и внимательными?

— Смирными — да, но я не замтила, чтобы слова особенно на нихъ дйствовали, за исключеніемъ одной молоденькой двушки, по имени Бесси Крэнеджъ, но которой больше всего болло мое сердце. Мн такъ стало жалко, когда я въ первый разъ увидла эту цвтущую юность, преданную суетности и тщеславію! Потомъ я имла съ ней разговоръ, мы вмст молились, и мн кажется, я тронула ея сердце. Но вообще я замтила, что въ деревняхъ, гд люди ведутъ спокойную жизнь среди зеленыхъ пастбищъ и мирныхъ полей, обрабатывая землю и ухаживая за скотомъ, они бываютъ до странности глухи къ слову божію,— совсмъ не то, что въ большихъ городахъ въ род Лидса, гд мн довелось однажды бесдовать съ одной святой женщиной, тамошней проповдницей. Поразительно, какую богатую жатву сердецъ можно собрать на этихъ узкихъ пыльныхъ улицахъ, среди высокихъ стнъ, гд чувствуешь себя точно на тюремномъ двор, и гд тебя оглушаетъ несмолкаемый гулъ мірской суеты. Можетъ быть, это оттого, что общаніе кажется слаще, когда жизнь темна и печальна, и душа сильне алчетъ, когда страдаетъ плоть.

— Да, это правда, нашихъ крестьянъ нелегко взволновать. Они принимаютъ жизнь почти такъ-же вяло какъ овцы и быки. Но у насъ есть здсь нсколько человкъ интеллигентныхъ работниковъ. Вроятно, вы знаете Видовъ? Сетъ Бидъ — методистъ, между прочимъ.

— Я хороню знаю Сета Бида, знаю немного и его брата Адама. Сетъ очень милый юноша,— искренній и добрый, а Адамъ напоминаетъ патріарха осифа своими познаніями,-Своей сноровкой въ работ и добротой, съ какою онъ заботится о своемъ брат и старикахъ.

— А вы не знаете, какое у нихъ случилось несчастье? Отецъ ихъ, Маттіасъ Бидъ, утонулъ вчера ночью въ ручь, подъ ивами, недалеко отъ своего дома. Я ду сейчасъ навстить Адама.

— Ахъ, бдная мистрисъ Бидъ! Бдная старуха! сказала Дина, уронивъ руки на колни и глядя передъ собой скорбными глазами, какъ будто она видла предметъ своей жалости.— Она будетъ сильно горевать. Сетъ говорилъ мн, что нея впечатлительное, безпокойное сердце. Надо пойти посмотрть, не могу-ли я чмъ-нибудь ей помочь.

Въ ту минуту, когда она встала и начала складывать свое шитье, капитанъ Донниторнъ, истощивъ весь свой запасъ благовидныхъ предлоговъ, позволявшихъ ему затянуть свое пребываніе между крынками, вышелъ изъ молочной въ сопровожденіи мистрисъ Ноизеръ. Мистеръ Ирвайнъ тоже всталъ и, сдлавъ шагъ къ Дин, протянулъ ей руку и сказалъ:

— До свиданья. Я слышалъ, вы скоро узжаете, но вдь вы не въ послдній разъ навщаете вашу тетушку, такъ-что, надюсь, мы еще увидимся.

Его любезное обращеніе съ Диной разсяло вс страхи мистрисъ Пойзеръ, и лицо ея сіяло больше обыкновеннаго, когда она сказала:

— А я и позабыла, сэръ, спросить о вашей матушк и сестрахъ. Надюсь, он здоровы?

— Благодарю васъ, мистрисъ Пойзеръ, здоровы, только у миссъ Анны сегодня сильнйшая головная боль — одна изъ ея всегдашнихъ мигреней. Кстати: я васъ еще не поблагодарилъ за чудесный сливочный сыръ, который вы намъ прислали, онъ всмъ намъ очень понравился, особенно матушк.

— Я очень рада слышать это, сэръ. Я рдко длаю эти сыры, а тутъ какъ-то вспомнила, что мистрисъ Ирвайнъ очень ихъ любитъ. Будьте добры передать ей мое почтеніе, а также миссъ Кетъ и миссъ Анн. Давно уже не заходили взглянуть на моихъ куръ, а у меня есть теперь нсколько штукъ прехорошенькихъ пестрыхъ цыплятъ — черныхъ съ блымъ. Можетъ быть, миссъ Кетъ пожелала-бы завести такихъ у себя.

— Хорошо, я ей скажу, она зайдетъ посмотрть. Прощайте, добрый вечеръ, сказалъ ректоръ, садясъ на лошадь.

— Позжайте потихоньку, Ирвайнъ, сказалъ ему капитанъ Донниторнъ, тоже садясь на сдло.— Черезъ три минуты я васъ догоню. Мн нужно только переговорить съ пастухомъ насчетъ щенковъ. Прощайте, мистрисъ Пойзеръ, скажите вашему мужу, что я скоро заду побесдовать съ нимъ.

Мистрисъ Пойзеръ сдлала почтительный книксенъ и дождалась, пока об лошади скрылись за воротами посреди оглушительнаго кудахтанья куръ и хрюканья поросятъ, и подъ аккомпаниментъ негодующаго лая бульдога, исполнявшаго на своей цпи какой-то дикій танецъ, ежеминутно грозившій ее оборвать. Этотъ шумный отъздъ наполнилъ восхищеніемъ сердце мистрисъ Пойзеръ: онъ служилъ для нея только новымъ доказательствомъ того, какъ хорошо охранялся дворъ ее фермы, и убждалъ ее, что ни одинъ бродяга не войдетъ въ него незамченнымъ. Итакъ, она смотрла вслдъ отъзжающимъ, пока за капитаномъ Донниторномъ затворились ворота, и только тогда возвратилась на кухню, гд Дина стояла со шляпкой въ рукахъ, поджидая тетку, чтобы сказать ей, что она уходитъ къ Лизбет Бидъ.

Но мистрисъ Пойзеръ, хоть она и замтила шляпку, воздержалась отъ разспросовъ по этому поводу: ей надо было сперва облегчить свою душу отъ изумленія, въ которое повергло ее поведеніе мистера Ирвайна.

— Такъ, значитъ, мистеръ Ирвайнъ не сердится на тебя? Что онъ говорилъ теб, Дина? Не бранилъ за проповдь?

— Нтъ, онъ и не думалъ сердиться, онъ былъ со мной очень ласковъ. Мы долго бесдовали, мн было какъ-то особенно легко съ нимъ говорить,— сама не знаю отчего: вдь я всегда считала его преданнымъ мірской сует саддукеемъ. Но у него такое пріятное лило!— а улыбка, точно свтъ утренняго солнца.

— Пріятное?— я думаю! А какое-же по твоему должно быть у него лицо? проговорила съ досадой мистрисъ Пойзеръ, принимаясь за свое вязанье.— Пріятное лицо!— конечно, пріятное. Вдь онъ природный джентльменъ, и мать у него какъ картина: хоть всю округу обойди, ты не найдешь другой такой шестидесятипятилтней старухи. Стоитъ посмотрть на этого человка, когда онъ въ воскресенье войдетъ на свою кафедру! Просто сердце радуется — все равно, какъ если смотришь на густую ниву сплой пшеницы или на заливной лугъ, когда на немъ пасется хорошій молочный скотъ: невольно думается, что хорошо жить на свт,— я всегда говорю это Пойзеру… Да, это человкъ — не то. что т людишки, за которыми бгаютъ ваши методисты. И поглядть то не на что: кожа да кости. Да, я лучше буду любоваться на тхъ ободранныхъ коровъ, что пасутся на общемъ выгон, чмъ на такихъ сморчковъ. Разв такіе люди способны поучать народъ? И какъ имъ знать, что хорошо и что дурно, когда у нихъ такой видъ, точно они во всю свою жизнь не пробовали ничего кром засохшаго сала да прокислаго пирога?.. Ну, что-же сказалъ теб мистеръ Ирвайнъ насчетъ этой твоей сумасбродной зати… проповди на лугу?

— Онъ сказалъ только, что слышалъ объ этомъ, онъ ничмъ не показалъ, чтобъ это было ему непріятно. Но, тетя, милая, не думайте объ этомъ больше…. Мистеръ Ирвайнъ сказалъ мн одну вещь, которая — я уврена — огорчитъ васъ, какъ она огорчила меня. Тіасъ Бидъ утонулъ въ ручь прошлою ночью. Его бдная жена наврно нуждается въ утшеніи, я сейчасъ къ ней иду,— можетъ быть я могу быть ей полезна.

— Ахъ, Боже мой, Боже мой!— Конечно иди, дитя мое, но прежде ты должна выпить чаю, сказала мистрисъ Пойзеръ, мгновенно спускаясь отъ высокихъ, пронзительныхъ тоновъ дискантоваго ключа къ пріятнымъ среднимъ нотамъ.— Черезъ минуту чай поспетъ,— чайникъ уже кипитъ. Кстати и ребятишки сейчасъ явятся,— имъ тоже пора чай пить. Я очень довольна, что ты надумала провдать бдную старуху: ты такой человкъ, что всякій будетъ теб радъ въ бд,— не потому, что ты методистка, суть не въ методизм, а въ томъ, изъ какого тста человкъ сдланъ. Въ этомъ вся разница, все равно какъ съ сырами: возьми ты сыръ изъ снятого молока и изъ цльнаго, называй ихъ какъ хочешь, а ты сейчасъ-же различить ихъ но запаху и по вкусу…. Ну, а Тіасъ Бидъ…. пожалуй и лучше, что Богъ его прибралъ (да проститъ мн Христосъ, что я такъ говорю), за послднія десять лтъ онъ не приносилъ домашнимъ ничего кром горя…. А ты, когда пойдешь, захвати съ собой бутылочку рому для старухи: можетъ быть это ее подкрпитъ, а у нихъ въ дом наврно не найдется ни капли. Ну, садись-же, дитя, садись къ столу, все равно я не выпущу тебя, пока не напою чаемъ,— ты такъ и знай.

Во время послдней части этой рчи мистеръ Пойзеръ достала съ полки чашки и блюдца и направлялась было въ кладовую за хлбомъ (сопровождаемая но пятамъ маленькой Тотти, которая появилась на кухн при первомъ звон посуды), когда изъ молочной вышла Гетти, расправляя свои усталыя руки, она приподняла ихъ надъ головой и заложила за затылокъ, скрестивъ пальцы.

Молли, проговорила она томнымъ голосомъ,— сбгай принеси мн пучекъ лопушника, масло готово,— можно заворачивать.

— Гетти, слыхала ты, что случилось? спросила ее тетка.

— Нтъ, какъ я могла тамъ что нибудь слышать?— былъ сварливый отвтъ.

— Ну, да еслибъ и слышала, наврно не очень-бы огорчилась. Теб хоть весь свтъ перемри — ты и ухомъ не поведешь, лишь-бы теб не мшали наряжаться передъ зеркаломъ по два часа кряду по столовымъ часамъ. Конечно такой втрогонк, какъ ты, все равно, что-бы тамъ ни случилось съ людьми, которые думаютъ о теб гораздо больше, чмъ ты того стоишь, хотя всякой другой двушк было-бы не все равно. Адамъ Бидъ и вся его родня могутъ двадцать разъ утонуть,— какое теб до нихъ дло? Черезъ минуту ты будешь опять заглядывать въ зеркало.

— Адамъ Бидъ…. утонулъ! проговорила Гетти, уронивъ руки съ растеряннымъ видомъ, хоть и подозрвала, что тетка по своему обыкновенію преувеличиваетъ, имя въ виду нравоучительную цль.

— Нтъ, нтъ, моя милая, сказала ласково Дина, ибо мистрисъ Пойзеръ прослдовала въ кладовую, не удостоивъ Гетти отвтомъ.— Не Адамъ. Утонулъ отецъ Адама, старикъ Бидъ. Онъ утонулъ въ ручь, вчера ночью. Я это сейчасъ только узнала отъ мистера Ирвайна.

— Это ужасно! сказала Гетти съ серьезнымъ лицомъ, но безъ особеннаго огорченія и, увидавъ Молли, которая въ эту минуту вошла съ листьями, взяла ихъ отъ нея и возвратилась въ молочную, не сдлавъ больше ни одного вопроса.

ГЛАВА IX.
МРОКЪ ГЕТТИ СОРРЕЛЬ.

Боюсь, что, обкладывая душистое блдное масло широкими листьями, изъ которыхъ оно выглядывало, какъ весенняя желтая роза изъ зеленой чашечки, Гетти гораздо больше думала о тхъ взглядахъ, которые бросалъ на нее капитанъ Донниторнъ, чмъ объ Адам и его гор. Сіяющіе, восхищенные взгляды красиваго молодого джентльмена съ блыми руками, съ золотой цпочкой на груди, въ изящномъ мундир Окруженнаго ореоломъ безграничнаго богатства и величія, были для Гетти теплыми лучами, заставлявшими трепетать ея бдное сердечко и повторять все тотъ-же и тотъ-же безумный напвъ. Статуя Мемнона, насколько намъ извстно, никогда не издавала своей мелодіи даже отъ самаго сильнаго втра и вообще, повинуясь какому-либо иному вліянію, кром вліянія первыхъ недолговчныхъ утреннихъ лучей солнца, и намъ-бы слдовало пріучить себя къ той истин, что хитраго устройства, сложный инструментъ, именуемый человческимъ сердцемъ, очень часто обладаетъ весьма ограниченнымъ музыкальнымъ регистромъ и не отвчаетъ ни малйшимъ колебаніемъ на прикосновенія, заставляющія другія сердца трепетать отъ восторга или корчиться отъ боли.

Гетти давно привыкла къ мысли, что ею любуются. Она не оставалась слпа къ тому факту, что молодой Люкъ Бриттонъ изъ Брокстона являлся по воскресеньямъ въ Гейслопскую церковь съ единственной цлью видть ее, и что онъ отважился-бы и на боле ршительные авансы, если бъ ея дядя мистеръ Пойзеръ, бывшій невысокаго мннія о молодомъ человк, отецъ котораго такъ безобразно запускалъ свою землю, не запретилъ ея тетк поощрять его ухаживанья. Не безызвстно ей было и то, что мистеръ Крегъ, садовникъ замка, былъ по уши въ нее влюбленъ, не такъ давно онъ даже сдлалъ признаніе, въ значеніи котораго нельзя было ошибиться, хоть оно и было пересыпано гиперболическими сравненіями съ клубникой и сладкимъ горошкомъ. Еще лучше еи было извстно, что Адамъ Бидъ — высокій, статный, умный, честный Адамъ Бидъ, пользовавшійся такимъ авторитетомъ по всей ихъ округ,— Адамъ Бидъ, котораго дядя ея былъ всегда радъ видть по вечерамъ, и про котораго онъ говорилъ, что ‘Адамъ гораздо дальше видитъ вглубь вещей, чмъ многіе изъ тхъ, кто считаетъ себя выше его’,— она прекрасно знала, что этотъ самый Адамъ, часто суровый къ другимъ и вовсе несклонный бгать за юбками, блднлъ и краснлъ отъ одного ея слова или взгляда. Сфера сравненій Гетти была невелика, но она не могла не видть, что Адамъ ‘настоящій’ человкъ. Всегда и на все онъ зналъ, что отвтить, онъ научилъ ея дядю, какъ лучше подпереть навсъ, и буквально въ секунду починилъ маслобойку, онъ съ одного взгляда опредлялъ стоимость оршины, заваленной втромъ, зналъ, откуда берется сырость въ стнахъ, и какъ уничтожать крысъ, писалъ красивымъ четкимъ почеркомъ и умлъ считать въ ум — степень познаній, совершенно недоступная даже для богатйшихъ фермеровъ тхъ мстъ и въ т времена. Далеко было до Адама этому олуху Люку Бриттону, который, когда она какъ-то разъ шла съ нимъ изъ Брекстона въ Гейслопъ, за всю дорогу только и нашелся сказать, что, ‘а наша срая гусыня начала нестись’. Ну, а мистеръ Крегъ, садовникъ, хоть и неглупый былъ человкъ, но какъ-то непріятно присдалъ, когда ходилъ, и говорилъ нараспвъ, и потомъ, по самой снисходительной оцнк, ему было подъ сорокъ лтъ.

Гетти не сомнвалась, что дядя ея желалъ-бы видть съ ея стороны поощреніе надеждамъ Адама и былъ-бы очень радъ, еслибъ она вышла за него. Въ т времена еще не существовало строгаго разграниченія между званіемъ фермера и солиднаго ремесленника, и въ тавернахъ такъ-же, какъ и у домашняго очага, нердко можно было видть того и другого, распивающими вдвоемъ бутылочку элю, причемъ фермеръ вполн удовлетворялся внутреннимъ сознаніемъ значенія своего капитала и вліянія въ длахъ прихода, составлявшихъ противовсъ превосходству его собесдника въ искусств вести разговоръ. Мартинъ Пойзеръ рдко посщалъ таверны, но онъ любилъ поболтать съ пріятелемъ за кружкой домашнаго пива, и хотя чувствовать себя оракуломъ, поучая какого-нибудь тупоумнаго сосда, не имющаго понятія, какъ извлечь наибольшую выгоду изъ земли, было въ своемъ род очень пріятно, но не мене пріятно было разнообразія ради и самому поучиться у такого смышленнаго малаго, какъ Адамъ Бидъ. Поэтому за послдніе три года — съ тхъ поръ, какъ на Большой Ферм подъ надзоромъ Адама строилась новая рига,— онъ былъ тамъ всегда желаннымъ гостемъ, особенно зимними вечерами, когда вся семья — хозяинъ и хозяйка, дти и слуги — собиралась по патріархальному въ знаменитой кухн и строго по чинамъ разсаживались вокругъ яркаго огонька. И вотъ уже по крайней мр два года, какъ Гетти постоянно слышитъ отъ дяди. ‘Ничего, что Адамъ Бидъ наемный рабочій, придетъ день, когда онъ будетъ хозяиномъ,— это такъ-же врно, какъ то, что я сижу въ этомъ кресл. Мистеръ Бурджъ не дуракъ, что хочетъ взять его въ компаньоны и женить на своей дочери (если только правда, что люди болтаютъ). Женщина, которая за него выйдетъ, никогда не раскается’. И мистрисъ Пойзеръ всегда отъ души соглашалась съ этимъ мнніемъ. ‘Конечно, кто говоритъ’, прибавляла она, ‘хорошо выйти за богача, если не попадешь на дурака, который все размотаетъ. А много-ли толку, что карманъ набитъ деньгами, коли онъ дырявый? И какое удовольствіе кататься въ собственной коляск на пружинахъ, когда на козлахъ сидитъ олухъ, который опрокинетъ тебя въ первую канаву? Я всегда говорила, что ни за что не выйду за человка, у котораго нтъ царя въ голов, потому зачмъ женщин и умъ, если она на всю жизнь связана съ дуралеемъ, надъ которымъ всякій смется? Это все равно, что разодться въ парадное платье и уссться задомъ напередъ на осла’.

Такія рчи, хоть он и носили фигуральный характеръ, довольно недвусмысленно показывали, какого мннія была мистрисъ Пойзеръ насчетъ домогательствъ Адама, и хотя весьма возможно, что они съ мужемъ взглянули-бы на дло совершенно иначе, будь Гетти ихъ дочерью,— было ясно, что для племянницы, не имвшей гроша за душой, бракъ съ Адамомъ представлялся въ ихъ глазахъ какъ нельзя боле желательнымъ. И въ самомъ дл, чмъ была-бы Гетти?— наемной служанкой, не возьми ее дядя къ себ въ домъ и не держи онъ ее въ качеств помощницы ея тетки, здоровье которой посл рожденія Тотти настолько ослабло, что тяжелый трудъ сталъ ей уже не подъ силу и все, на что она была способна, это — присматривать за прислугой и ходить за дтьми. Но Гетти никогда не подавала Адаму опредленныхъ надеждъ. Даже въ такія минуты, когда она особенно глубоко сознавала его превосходство надъ другими своими поклонниками, она ни на одинъ мигъ не думала о немъ, какъ о своемъ будущемъ муж. Ей пріятно было чувствовать, что этотъ сильный, умлый человкъ, съ живыми глазами и острымъ умомъ,— въ ея власти, и она-бы вознегодовала, еслибъ онъ обнаружилъ малйшую попытку ускользнуть изъ подъ ига ея кокетливой тиранніи и привязаться къ кроткой Мэри Бурджъ, которая была-бы признательна за самый ничтожный знакъ вниманія съ его стороны. ‘Мэри Бурджъ съ ея безкровнымъ лицомъ — какая нелпость! Попробуй она надть клочекъ розовой ленточки, она будетъ желта, какъ подсолнечникъ, да и волосы у нея прямые, и плоскіе, какъ мотокъ нитокъ’. И всякій разъ, когда случалось, что Адамъ по нскольку недль не являлся на Большую Ферму, или какъ нибудь иначе старался дать ей понять, что онъ ршился побороть свою глупую страсть, Гетти не жалла трудовъ, лишь-бы опять заманить его въ свои сти: тогда она становилась съ нимъ кротка, застнчиво-нжна, и длала видъ, что его пренебреженіе глубоко ее огорчаетъ. Но выйти замужъ за Адама — это совсмъ другое дло. Ничто на свт не могло заставить ее ршиться на такой шагъ. Ея щечки не становились ни на волосъ красне, когда при ней называли его имя, она не ощущала ни малйшаго трепета, когда видла его въ окно проходящимъ по меж, или неожиданно сталкивалась съ нимъ на тропинк, перескавшей ихъ лугъ. Когда глаза его останавливались на ней, она не испытывала ничего, кром холоднаго торжества сознаніемъ, что онъ любитъ ее и нисколько не интересуется Мэри Бурджъ, онъ не могъ разбудить въ ней тхъ волнующихъ чувствъ, которыя составляютъ сладкое опьяненіе юной любви, какъ не можетъ изображеніе солнца на холст разбудить весеннихъ соковъ въ тонкихъ волокнахъ растенія. Она видла въ немъ только то, чмъ онъ былъ,— бднаго человка, который долженъ кормить своихъ стариковъ и долго еще не будетъ въ состояніи доставить ей даже той роскоши, къ какой она привыкла въ дом дяди. А грезы Гетти всецло сосредоточивались въ роскоши: сидть въ гостиной съ ковромъ, не носить другихъ чулокъ, кром блыхъ, имть большія, красивыя модныя серьги, платье, отдланное ноттингемскими кружевами, и духи, чтобъ отъ ея носоваго платка такъ-же хорошо пахло, какъ отъ платочка миссъ Лидіи Донниторнъ, когда она вынимала его въ церкви, и чтобъ не надо было рано вставать, и чтобъ никто ея не бранилъ.^Еслибъ Адамъ былъ богатъ и могъ доставить ей вс эти вещи, тогда….она полагала, что любила его достаточно, чтобы выйти за него. Но за послднія нсколько недль Гетти находилась во власти новыхъ ощущеній,— смутныхъ, неосязаемыхъ, еще не сложившихся въ форму сознательныхъ надеждъ или ожиданій, но дйствовавшихъ на нее, какъ пріятное одуряющее зелье, подъ вліяніемъ котораго она ходила и работала какъ во сн, не чувствуя тяжести своего тла, не сознавая усталости, и видла окружающее сквозь какую-то мягкую, влажную дымку, какъ будто она жила не въ матеріальномъ мір изъ камня и кирпича, а въ усовершенствованномъ отраженіи міра, какимъ намъ его показываютъ въ вод лучи солнца. Гетти сдлала открытіе, что мистеръ Артуръ Донниторнъ ищетъ случаевъ видть ее, что въ церкви онъ всегда садится такъ, чтобъ ему была видна вся ея фигура — сидитъ ли она, или стоитъ, что онъ безпрестанно находитъ предлоги заворачивать на Большую Ферму и всякій разъ старается сказать что-нибудь такое, чтобы втянуть ее въ разговоръ и заставить взглянуть на него. Бдная двочка была въ то время такъ-же далека отъ мысли, что молодой помщикъ можетъ когда-нибудь стать ея любовникомъ, какъ далека отъ надежды сдлаться императрицей хорошенькая дочка какого-нибудь булочника, которую молодой императоръ замтилъ въ толп и отличилъ императорской, хотя и восхищенной улыбкой. И тмъ не мене, дочка булочника, возвратившись домой, грезитъ прекраснымъ молодымъ императоромъ и, взвшивая муку, быть можетъ, ошибается въ счет, мечтая о томъ, какое было-бы блаженство имть его мужемъ. Такъ и бдную Гетти преслдовало одно и то-же лицо, во всхъ своихъ грезахъ — во сн и на яву — она видла его передъ собой: сіяющіе нжные взгляды проникали все ея существо, наполняя его какой-то странной, блаженной истомой. Глаза, бросавшіе на нее эти взгляды, не были и вполовину такъ хороши, какъ глаза Адама, смотрвшіе на нее иногда съ грустной, умоляющей нжностью, но въ пылкомъ воображеніи Гетти они нашли усерднаго посредника, который помогъ имъ проникнуть въ ея глупое сердечко, тогда какъ глаза Адама не находили къ нему путей. Вотъ уже, по крайней мр, три недли вся ея внутренняя жизнь сводилась къ переживанію въ памяти того, что ей сказалъ Артуръ, или какъ онъ на нее посмотрлъ, вновь и вновь припоминала она свои ощущенія — какъ она сперва слышала за окномъ или на двор его голосъ, и какъ потомъ онъ входилъ въ комнату, и она чувствовала, что глаза его обращены на нее, и думала о томъ, что вотъ этотъ высокій человкъ, который смотритъ на нее сверху внизъ такимъ взглядомъ, что она какъ будто ощущаетъ его прикосновеніе, подходитъ къ ней все ближе въ своемъ изящномъ плать изъ тонкой ткани, распространяющемъ такой пріятный слабый запахъ — совершенно, какъ когда пахнетъ изъ сада благоуханіемъ свжихъ цвтовъ…. Безумныя мечты! Глупыя мысли!— Но мы не должны забывать, что все это происходило шестьдесятъ лтъ тому назадъ и что Гетти была простая, необразованная крестьянская двушка, для которой дворянинъ съ блыми руками былъ ослпительнымъ видніемъ, недосягаемымъ, какъ олимпійскій богъ. До сегодняшняго дня она никогда не заглядывала въ будущее дальше ближайшаго срока, когда можно было ожидать на ферму капитана Донниторна, или слдующаго воскресенья, когда она увидитъ его въ церкви, но теперь она думала, что, можетъ быть, завтра, когда она пойдетъ въ замокъ, онъ постарается встртиться съ ней, и — ‘что, если онъ заговоритъ и проводитъ ее немного?’…. и еще думала о томъ, что они будутъ одни.

Этого до сихъ поръ никогда не случалось, и теперь ея воображеніе не обращалось къ прошлому, а усердно работало надъ картинами будущаго — того, что случится завтра:— гд именно, въ какомъ мст парка она его увидитъ, какъ онъ къ ней подойдетъ, и какъ она наднетъ свою новую розовую ленточку, которой онъ еще не видалъ, и что онъ ей скажетъ, чтобы заставить ее отвтить на его взглядъ — этотъ взглядъ, который она была готова съ утра до ночи, безъ конца, воскрешать въ своей памяти.

Въ такомъ душевномъ состояніи могла-ли Гетти удлить хоть крупицу сочувствія невзгодамъ Адама или надолго остановиться на мысли, что бдный старикъ Тіасъ утонулъ?

Юная душа, когда она купается въ этомъ сладкомъ чаду, бываетъ такъ-же мало отзывчива на чужія страданія, какъ бабочка, впивающая нектаръ цвтка: неодолимая преграда грезъ отдляетъ ее отъ всякихъ призывовъ извн — преграда невидимыхъ взглядовъ и неосязаемыхъ объятій.

Покуда ручки Гетти были заняты упаковкой масла, а голова наполнена волшебными картинами завтрашняго дня, Артуръ Донниторнъ, подвигаясь потихоньку рядомъ съ мистеромъ Ирвайномъ по дорог къ долин ручья, тоже лелялъ кое-какія неопредленныя ожиданія, пробгавшія въ его ум тоненькой струйкой подводнаго теченія въ то время, какъ онъ слушалъ разсказъ объ его бесд съ Диной,— ожиданія неопредленныя, это правда, но все-таки настолько живыя, что онъ вполн ясно созналъ ихъ присутствіе, когда мистеръ Ирвайнъ неожиданно спросилъ:

— Артуръ, что такъ околдовало васъ въ молочной мистриссъ Пойзеръ? Давно-ли вы сдлались любителемъ сырыхъ каменныхъ плитъ и крынокъ съ молокомъ?

Артуръ слишкомъ хорошо зналъ ректора, чтобы не быть увреннымъ, что всякая выдумка — даже самая остроумная будетъ здсь безполезна, и потому сказалъ съ всегдашней своей прямотой.

— Нтъ, мн просто хотлось взглянуть на хорошенькую молочницу, на Гетти Соррель. Это настоящая Геба. Будь я художникъ, я бы нарисовалъ ее. Удивительно, какія хорошенькія двушки попадаются между дочерьми этихъ фермеровъ, а вдь сами они такіе неуклюжіе уроды! Это круглое, румяное, пошлое лицо, какое постоянно видишь у здшнихъ мужчинъ,— лицо, состоящее изъ однхъ щекъ, какъ у Мартина Пойзера,— у женщинъ той-же семьи превращается въ самую очаровательную мордашку, какую только можно вообразить.

— Все это прекрасно, и я ничего не имю противъ того, чтобы вы любовались Гетти съ артистической точки зрнія, но я вамъ не позволю поощрять ея тщеславіе и набивать ея глупую маленькую головку суетными мыслями. Вы этакъ совсмъ ее испортите, она вообразитъ себя красавицей, въ которую влюбляются благородные джентльмены, и едва-ли будетъ хорошей женой для бднаго человка,— для честнаго Крега, напримръ, который — я замтилъ — бросаетъ на нее нжные взгляды. Эта кошечка и такъ уже достаточно самонадянна,— ровно настолько, чтобы сдлать несчастнымъ своего мужа, какъ это предопредлено по законамъ природы всякому простому, скромному смертному, когда онъ женится на красавиц. Кстати о женитьб: надюсь, что теперь, когда старикъ умеръ, нашъ другъ Адамъ женится и заживетъ сво имъ домкомъ. Теперь на его рукахъ остается только мать, и я подозрваю, что онъ уже столковался съ этой милой, скромной двушкой Мэри Бурджъ,— по крайней мр, судя но тмъ намекамъ, которые недавно вырвались у старика Джонатана въ разговор со мной. Впрочемъ, когда я заговорилъ объ этомъ съ Адамомъ, онъ какъ-то съежился и перемнилъ разговоръ. Должно быть, его любовныя дла идутъ несовсмъ гладко, а, можетъ быть, онъ выжидаетъ, когда улучшится его положеніе. Да, это — независимый характеръ, и гордости у него на двоихъ,— пожалуй, даже съ излишкомъ.

— Это была-бы превосходная партія для Адама. Насиженное мстечко старика Бурджа какъ разъ пришлось-бы по немъ, и онъ расширилъ-бы дло — за это я отвчаю. Мн-бы очень хотлось, чтобъ онъ прочно устроился въ нашемъ приход, тогда у меня былъ-бы готовый великій визирь, когда онъ мн понадобится. Мы-бы съ нимъ безъ конца строили планы и придумывали всякія усовершенствованія… Но я, кажется, ни разу не видлъ этой двушки, Мэри Бурджъ, или, можетъ быть не обращалъ на нее вниманія.

— Вы можете ее видть въ воскресенье, въ церкви, они съ отцомъ сидятъ налво отъ каедры. Вы разсмотрите ее: кстати это не дастъ вамъ такъ много смотрть на Гетти Соррель. Знаете, какъ поступаю я въ трудныхъ случаяхъ жизни? Разъ я сказалъ себ мысленно, что я не въ состояніи купить собаку, которая меня соблазняетъ, я перестаю ее замчать, потому-что если она привяжется ко мн и станетъ любовно заглядывать мн въ глаза,— борьба между ариметическимъ расчетомъ и искушеніемъ можетъ принять непріятно острый у характеръ. И во всхъ такихъ случаяхъ я горжусь моимъ благоразуміемъ, Артуръ, и, какъ человкъ старый, которому благоразуміе дешево достается, предлагаю вамъ позаимствоваться имъ у меня.

— Благодарю. Очень можетъ быть, что когда-нибудь оно мн пригодится, но пока, насколько мн извстно, я не испытываю въ немъ нужды… Ахъ, батюшки! какъ однако вздулся ручей! Не проскакать-ли намъ легонькимъ галопомъ? теперь мы спустились съ холма.

Великое это преимущество діалога на лошадяхъ,— что рысь или галопъ могутъ прервать его въ каждый данный моментъ, и, право, сидя въ сдл, можно увильнуть отъ самого Сократа. Два друга были избавлены отъ необходимости продолжать бесду до самой той минуты, когда они остановили своихъ лошадей на узенькомъ дворик у коттеджа Адама.

ГЛАВА X.
ДИНА НАВЩАЕТЪ ЛИЗБЕТУ.

Въ пять часовъ Лизбета сошла внизъ съ большимъ ключемъ въ рук: это былъ ключъ отъ комнаты, гд лежалъ ея умершій мужъ. Весь этотъ день — если не считать нсколькихъ приступовъ бурнаго горя,— она была въ непрерывномъ движеніи, отдавая свой послдній долгъ мертвому тломъ съ такимъ благоговніемъ и точностью, какъ будто совершала религіозный обрядъ. Она достала свой небольшой запасъ блья, много лтъ хранившійся у нея для этой торжественной цли. Казалось, это было только вчера,— а между тмъ сколько воды съ тхъ поръ утекло!— когда она сказала Тіасу, гд лежитъ это блье, чтобъ онъ зналъ, гд его взять, когда умретъ она, потому-что она была старше его. Затмъ ей предстояла уборка и чистка: каждая вещь въ священной комнат должна была быть доведена до идеальной чистоты и уничтоженье вс слды будничныхъ, повседневныхъ занятій. Маленькое окошко, до этого дня свободно пропускавшее лунный свтъ но зимамъ, и теплые лучи восходящаго лтняго солнца — потому-что разв можетъ свтъ потревожить сонъ рабочаго человка — теперь необходимо было завсить чистой блой простыней, ибо этотъ сонъ былъ одинаково священенъ и подъ голыми балками крестьянской избы, и подъ оштукатуреннымъ потолкомъ. Лизбета заштопала даже давнишнюю, едва замтную дырочку въ клтчатомъ полог кровати, потому-что каждая минута была дорога, и мало уже оставалось минутъ, когда она еще могла оказать услугу или доказать свою любовь къ мертвому тлу, которому во всхъ своихъ мысляхъ она приписывала нкоторую долю сознанія. Наши мертвецы не умираютъ для насъ, пока мы ихъ не забыли: покойникъ можетъ чувствовать обиду, его можно больно оскорбить, онъ знаетъ наши потаенныя мысли, знаетъ, какъ болитъ наше сердце, когда мы глядимъ на пустое мсто, гд онъ такъ недавно сидлъ,— видитъ вс поцлуи, которые мы расточаемъ бездушнымъ вещамъ, напоминающимъ о немъ. А старая женщина, крестьянка и подавно вритъ, что ея покойники сохраняютъ сознаніе. Во дни своего благоденствія Лизбета часто думала о томъ, какъ ее похоронятъ, и всегда желала, чтобы похороны были ‘хорошія’, въ неясномъ ожиданіи, что она будетъ чувствовать, какъ ее понесутъ на кладбище, и видть мужа и сыновей, идущихъ за ея гробомъ, и теперь она знала, что главная задача ея жизни — позаботиться, чтобы Тіаса — ужъ если ему было суждено умереть прежде,— похоронили какъ слдуетъ, подъ Блыми Кустами, гд (какъ ей приснилось однажды) она сама лежала въ гробу,— лежала и видла надъ собой солнце, и вдыхала благоуханіе блыхъ цвтовъ, такъ густо покрывавшихъ кусты въ то воскресенье, когда она ходила принимать молитву посл рожденія Адама.

Но теперь она сдлала въ комнат смерти все, что только могло быть сдлано сегодня,— сдлала своими руками (сыновья помогали ей только поднимать тло): она наотрзъ отказалась послать въ деревню за подмогой (впрочемъ, она и никогда не любила общества сосдокъ), а любимица ея Долли, старая ключница мистера Бурджа, которая съ самаго утра, какъ только услыхала о смерти Тіаса, пришла ее утшать,— такъ плохо видла, что не могла ей быть особенно полезна. И вотъ, Лизбета заперла дверь и, какъ была, съ ключемъ въ рук, въ изнеможеніи опустилась на стулъ, стоявшій не на мст, посреди кухни, гд въ обыкновенное время она ни за что бы не стала сидть. Кухня была сегодня въ полномъ заброс: весь полъ былъ перепачканъ слдами грязныхъ башмаковъ, а углы завалены платьемъ и другими неподходящими предметами. Но то, что въ другое время было-бы нестерпимо для Лизбеты съ ея привычкой къ чистот и порядку, теперь казалось ей совершенно естественнымъ: такъ и должно было быть, каждая вещь должна смотрть непривычно-безпорядочно и уныло теперь, когда ея старикъ кончилъ жизнь такъ печально, ея кухня не должна имть такого вида, какъ будто ничего не случилось. Адамъ, измученный усталостью и волненіями этого дня посл безсонной, утомительной ночи, уснулъ на лавк въ мастерской, а Сетъ возился въ черной кухн: онъ развелъ огонь изъ лучинокъ и кипятилъ въ чайник воду, въ надежд уговорить мать выпить чашку чаю — роскошь, которую она рдко себ позволяла.

Когда Лизбета сошла въ кухню и опустилась на стулъ, тамъ не было ни души. Мутными, ничего не видящими глазами она озиралась кругомъ, на грязь и безпорядокъ, уныло выступавшіе въ яркихъ лучахъ вечерняго солнца. Такая обстановка вполн гармонировала съ смутнымъ состояніемъ ея духа — неразлучнымъ спутникомъ первыхъ часовъ внезапно постившей насъ скорби, когда бдная человческая душа уподобляется путнику, котораго перенесли соннаго и положили между развалинами огромнаго города, и который просыпается въ изумленіи и ужас, не понимая, начинается, или кончается день, не понимая, зачмъ и откуда взялась эта картина безнадежнаго разрушенія, и отчего самъ онъ испытываетъ такое отчаяніе при вид ея.

Въ другое время первою мыслью Лизбеты было-бы: ‘А гд-же Адамъ?’, но теперь внезапная смерть мужа возвратила ему первое мсто въ ея привязанностяхъ,— то мсто, которое онъ занималъ двадцать шесть лтъ тому назадъ. Она забыла его недостатки, какъ забываемъ мы печали нашего отлетвшаго дтства, и вспоминала только доброту молодого мужа и терпливую кротость старика. Ея глаза блуждали, ничего не видя, пока не вошелъ Сетъ. Онъ сталъ прибирать разбросанныя вещи и готовить для матери чай на небольшомъ кругломъ сосновомъ стол.

— Что это ты собираешься длать?— спросила она его довольно брюзгливо.

— Я хочу, чтобъ ты выпила чашечку чаю, мама,— отвчалъ ласково Сотъ:— это тебя подкрпитъ. А я пока приберу вещи, тогда здсь станетъ все таки уютнй и веселй.

— Веселй! Какъ можешь ты говорить о весель! Оставь, оставь. Умеръ твой бдный отецъ, и нтъ для меня больше ни радости, ни веселья,— заговорила она, и вмст со словами полились слезы.— Тридцать лтъ я на него стирала и штопала, своими руками стряпала ему обдъ, и онъ всегда былъ благодаренъ мн за всякую малость. А какъ онъ заботился обо мн, когда я бывала больна или когда мн приходилось няньчиться съ груднымъ ребенкомъ!.. Самъ приносилъ мн наверхъ теплое молоко, и всегда съ радостью, какъ будто такъ и надо. Помню, захотлось мн одинъ разъ провдать мою больную сестру (она и умерла вскор посл того, въ ближайшія святки), такъ онъ всю дорогу, до самаго Варсонъ-Века, несъ мн ребенка,— а Адамъ былъ претяжелый мальчишка, за двоихъ ребятъ всилъ,— цлыхъ пять миль пронесъ, и хоть-бы слово — даже не пожаловался… И подумать только, что онъ утонулъ въ томъ самомъ ручь, черезъ который мы съ нимъ переходили вдвоемъ, когда шли домой изъ подъ внца… А какъ онъ тогда хорошо все для меня устроилъ!.. Полочекъ везд понабилъ, и съ такой гордостью показывалъ мн!— онъ зналъ, что мн это будетъ пріятно. И вотъ, теперь онъ^меръ, а я и не знала, когда онъ умиралъ, спала себ спокойно въ постели, какъ будто мн и дла до него нтъ! Ахъ, зачмъ я осталась жива и дожила до того, чтобъ видть его мертвымъ! Воображали-ли мы съ нимъ, что такъ кончится, когда мы поженились?— тогда мы думали, что будемъ счастливо жить… Оставь, сынокъ, оставь! Не хочу я чаю,— теперь мн хоть никогда не сть и не пить. Когда одинъ конецъ моста провалился, другому незачмъ стоять. Лучше и мн умереть — слдомъ за моимъ старикомъ. Кто знаетъ — можетъ быть, я ему нужна тамъ?

Здсь причитанія Лизбеты перешли въ громкіе стоны, и она закачалась взадъ и впередъ на своемъ стул. Сетъ, всегда робвшій передъ матерью отъ сознанія, что онъ не иметъ на нее никакого вліянія, понималъ, что всякія попытки съ его стороны успокоить ее будутъ безполезны, пока не пройдетъ этотъ приступъ бурнаго горя. Поэтому онъ вышелъ опять въ черную кухню, подложилъ въ огонь свжихъ лучинокъ и принялся складывать отцовское платье, сушившееся тамъ еще съ утра: онъ боялся оставаться съ матерью, чтобъ не раздражить ее еще больше.

Между тмъ Лизбета, покачавшись и постонавъ нсколько минутъ, разомъ стихла и потомъ сказала про себя, но такъ, что Сетъ услышалъ:

— Пойду погляжу, гд Адамъ,— не понимаю, куда онъ двался. Надо, чтобъ онъ сходилъ со мной наверхъ попрощаться съ покойникомъ, пока еще не стемнло… Недолго намъ осталось смотрть на него,— минуты уходятъ, какъ тающій снгъ.

Сетъ вошелъ въ кухню и, видя, что мать поднялась со стула, сказалъ:

— Адамъ уснулъ въ мастерской, мама. Ты лучше его не буди. Онъ совсмъ измучился отъ работы, а тутъ еще это горе…

— Не буди! Кто-жъ собирается его будить? Разв я разбужу его тмъ, что погляжу на него? Вотъ уже два часа, что я его не не видала. Я, кажется, уже успла забыть, что онъ превратился въ большого мужчину изъ грудного младенца, котораго отецъ носилъ на рукахъ.

Адамъ спалъ на лавк, сидя, положивъ одну руку и голову на длинный верстакъ, стоявшій посреди мастерской. Казалось, онъ прислъ на нсколько минутъ отдохнуть и уснулъ, даже не успвъ перемнить своей позы человка, измученнаго трудомъ и печальными думами. Лицо его, немытое со вчерашняго дня, было покрыто какимъ-то сроватымъ налетомъ, спутанные волосы свсились на лобъ, и закрытые глаза запали, какъ это всегда бываетъ посл безсонницы и слезъ. Лобъ былъ наморщенъ, и на всемъ лиц лежала печать утомленія и страданія. Джипъ, бывшій тутъ же, обнаруживалъ вс признаки безпокойства: онъ сидлъ на заднихъ лапахъ, упершись передними въ полъ и положивъ морду на вытянутую ногу хозяина, и то лизалъ его безпомощно свсившуюся руку, то поглядывалъ на дверь и прислушивался. Бдный песъ былъ голоденъ и волновался, но не хотлъ бросить хозяина и нетерпливо ждалъ какой-нибудь перемны. Благодаря такому настроенію Джипа, намреніе Лизбеты не будить Адама не привело ни къ чему: волненіе Джипа было слишкомъ велико и требовало исхода. Какъ только Лизбета вошла въ мастерскую и подошла къ сыну, стараясь не шумть, несчастный несъ тявкнулъ короткимъ, рзкимъ лаемъ, въ тотъ-же мигъ глаза Адама открылись, и онъ увидлъ, что мать стоитъ передъ нимъ. Это было почти продолженіемъ его сна, ибо въ своихъ лихорадочныхъ грезахъ онъ почти-что буквально переживалъ все случившееся въ этотъ день, и мать съ ея бурной скорбью все время была передъ нимъ. Единственной разницей между его снами и дйствительностью было то, что во сн онъ видлъ также и Гетти, и присутствіе ея какъ-то странно переплеталось съ событіями, съ которыми она не имла ничего общаго. Она была у ручья, когда они вынимали изъ воды мертвое тло, она приходила въ ихъ домъ, что очень сердило его мать, потомъ онъ шелъ въ Треддльстонъ къ коронеру подъ проливнымъ дождемъ, и она встртилась ему на дорог въ своемъ хорошенькомъ платьиц, вся промокшая. Но во всхъ этихъ грезахъ всякій разъ, какъ появлялась Гетти,— непремнно появлялась и его мать, такъ-что когда онъ открылъ глаза, онъ нисколько не удивился, увидвъ ее подл себя.

— Охъ, сынокъ, сынокъ,— сейчасъ-же начала Лизбета, возвращаясь къ своимъ жалобамъ, ибо свжее горе чувствуетъ потребность примшивать свою утрату и свои стованія ко всякой перемн обстановки и къ каждому новому событію,— некому теперь, кром твоей старухи матери, мучить тебя и висть у тебя камнемъ на ше: твой бдный отецъ никогда больше не будетъ тебя сердить, да и матери пора-бы отправиться вслдъ за нимъ — и чмъ скоре, тмъ лучше, потому-то я никому теперь не нужна. Старое платье годится разв на то, чтобъ заплатать имъ другое, а больше ни на что не годится. У тебя скоро будетъ жена, которая станетъ тебя обшивать и стряпать на тебя, она суметъ теб угодить лучше твоей старухи матери, и я буду обузой для васъ — торчать у камина, какъ бльмо на глазу (Адамъ сморщился и безпокойно задвигался на лавк: пуще всего онъ боялся, какъ-бы мать его не заговорила о Гетти). Конечно, кабы отецъ былъ живъ, мн не пришлось-бы уступать другой свое мсто: онъ никогда-бы этого не допустилъ,— онъ не могъ-бы обойтись безъ меня, все равно какъ одна половина поясницъ — куда она годна безъ другой?… Охъ, отчего мы не умерли вмст,— тогда глаза мои не видли-бы этого дня, да и хоронить-бы проще — обоихъ заразъ.

Тутъ Лизбета пріостановилась, но Адамъ продолжалъ сидть въ тягостномъ молчаніи: сегодня у него не хватало духа говорить съ матерью раздражительно, а между тмъ эта жалоба, помимо его воли, раздражала его. Бдная женщина не могла знать, какъ больно она огорчаетъ сына, какъ не можетъ знать раненая собака, что ея вой разстраиваетъ нервы ея господину. Какъ всякая изливающаяся въ жалобахъ женщина, она жаловалась въ надежд, что ее начнутъ утшать, и когда Адамъ ничего ей не отвтилъ, это только подстрекнуло ее къ новымъ жалобамъ, еще боле горькимъ.

— Я знаю, безъ меня теб будетъ лучше, ты будешь свободенъ идти куда хочешь, жениться на комъ теб вздумается. И женись,— разв я запрещаю? Приведи въ домъ кого хочешь. Я ей худого слова не скажу, рта никогда не раскрою. Когда человкъ состарился и ни на что больше не годенъ, онъ долженъ быть благодаренъ, если его поятъ и кормятъ,— хоть и съ попреками, а и за то спасибо. И если даже теб полюбится безприданница и мотовка, и будетъ все изъ дому тащить,— хотя ты могъ-бы жениться на двушк, которая сдлаетъ тебя человкомъ.— я и тогда ничего не скажу. Отецъ твой умеръ, утонулъ,— а что я безъ него?— старая ручка отъ сломанаго ножа — ничего больше!

Не въ силахъ выносить доле, Адамъ молча поднялся съ лавки и прошелъ изъ мастерской на кухню. Но Лизбета пошла за нимъ слдомъ.

— Ты разв не сходишь наверхъ взглянуть на отца? Теперь я его прибрала, и ему будетъ пріятно, если ты придешь на него посмотрть: онъ такъ всегда радовался, когда ты былъ ласковъ съ нимъ.

Адамъ сейчасъ-же повернулся къ ней и сказалъ:

— Да, мама, пойдемъ наверхъ.— Сетъ, или и ты съ нами.

Они ушли наверхъ, и минутъ на пять все стихло… Но Адамъ не возвратился на кухню: онъ былъ такъ измученъ, что чувствовалъ себя не въ силахъ выдержать новый взрывъ сварливаго материнскаго горя, и потому ушелъ къ себ и легъ. А Лизбета, какъ-только вошла, сла опять на свой стулъ, накрыла голову передникомъ и принялась стонать и плакать, и качаться, какъ прежде. Сетъ подумалъ: ‘Теперь мы побывали наверху, и она скоро успокоится’, и отправился опять на черную кухню наблюдать за огнемъ, все еще надясь уговорить мать выпить чаю.

Лизбета качалась такимъ образомъ минутъ пять или больше, издавая тихій стонъ съ каждымъ новымъ размахомъ своего тла, какъ вдругъ на плечо ей тихонько легла чья-то рука, и нжный голосъ сказалъ:

— Дорогая сестра, Господь послалъ меня къ теб попытаться, не могу-ли я утшить тебя.

Лизбета затихла, прислушиваясь, но не отнимая перелива отъ лица. Голосъ былъ незнакомый. Не душа-ли ея умершей сестры пришла къ ней съ того свта, чтобъ утшить ее? Она дрожала и не смла взглянуть.

Дина-же, думая, что этотъ короткій перерывъ былъ уже самъ по себ облегченіемъ для горюющей женщины, не прибавила больше ни слова, а только тихонько сняла свою шляпку и потомъ, сдлавъ предостерегающій знакъ Сету, который, услыхавъ ея голосъ, вошелъ съ бьющимся сердцемъ, положила руку на спинку стула Лизбеты и наклонилась надъ ней: ей хотлось только дать почувствовать бдной женщин, что подл нея есть живая душа, которая жалетъ ее.

Мало по малу Лизбета пришла въ себя настолько, что опустила передникъ и робко открыла свои помутившіеся отъ слезъ темные глаза. Чистое, блдное лицо съ любящими срыми глазами, совершенно ей незнакомое — вотъ все, что она увидла въ первый моментъ. Удивленіе ея еще усилилось: можетъ быть это ангелъ? Но въ эту минуту Дина опять положила руку ей на плечо, и взглядъ старой женщины обратился теперь на эту руку. Это была маленькая рука — гораздо меньше ея собственной, но она не была ни бла, ни нжна, ибо Дина никогда во всю свою жизнь не надвала перчатокъ, и руки ея съ ранняго дтства носили слды тяжелаго труда. Съ минуту Лизбета внимательно разглядывала руку и, наконецъ, поднявъ глаза на лицо, проговорила, немного успокоившись отъ испуга, по съ удивленіемъ въ голос:

— Такъ вы простая работница?

— Да. я Дина Моррисъ, я работаю на бумагопрядильн, когда живу дома.

— А—а, протянула Лизбета все еще съ удивленіемъ.— Вы вошли такъ тихо, точно тнь, и когда вы заговорили со мной, я подумала: не духъ-ли это? У васъ почти такое лицо, какъ у того ангела, что сидитъ у гроба Господня въ новой библіи Адама.

— Я пришла теперь съ Большой Фермы. Вы знаете мистрисъ Пойзеръ? Она мн тетка. Она слышала о вашемъ великомъ гор и очень васъ жалетъ. Я пришла узнать, не могу-ли я чмъ-нибудь вамъ помочь, я вдь знаю обоихъ вашихъ сыновей — Адама и Сета, и знаю, что у васъ нтъ дочерей, и когда здшній священникъ разсказалъ мн, какъ отяготла на васъ десница Господня, мое сердце стало рваться къ вамъ, и я услышала голосъ, повелвавшій мн идти и замнить вамъ дочь въ вашей печали, если вы позволите.

— Ахъ, теперь я знаю, кто вы:— вы методистка — какъ Сетъ, онъ мн говорилъ о васъ, сказала Лизбета, начиная опять волноваться, потому-что изумленіе теперь прошло и острая скорбь снова вступала въ свои права.— Я знаю, вы будете стараться меня убдить, такъ-же, какъ онъ, что горе очень хорошая вещь. Но вы напрасно потратите слова: моя боль не станетъ легче отъ словъ. Вы никогда не заставите меня поврить, что для меня было-бы хуже, еслибъ мой старикъ умеръ спокойно, въ своей постели,— разъ ужъ ему было суждено умереть,— и еслибъ священникъ помолился за его гршную душу, и я бы сидла возл него и попросила-бы его забыть т злыя слова, что я говорила ему въ сердцахъ иной разъ, и поила -бы съ ложечки бульономъ, покуда онъ могъ бы глотать…. А онъ…. онъ умеръ одинъ, въ холодной вод, и мы были такъ близко отъ него и ничего не знали… и я спала, какъ будто онъ былъ мн не ближе какого-нибудь бродячаго поденщика, который забрелъ къ намъ неизвстно откуда.

Тутъ Лизбета опять заплакала и закачалась на стул, а Дина сказала:

— Да, дорогая моя, ваше горе велико, и только человкъ съ очень черствымъ сердцемъ ршился-бы сказать, что вамъ легко его нести. Не облегчить вашу скорбь послалъ меня Господь, а поплакать съ вами, если вы позволите, Еслибъ у васъ былъ накрытъ столъ для пира, и вы -бы веселились съ друзьями, тогда вы наврно позволили-бы мн придти и ссть за вашъ столъ и радоваться вмст съ вами потому-что считали-бы, что мн пріятно раздлить вашу трапезу и ваше веселье, но мн пріятне раздлить вашу скорбь и ваше бремя, и было-бы тяжеле, еслибъ вы отказали мн въ этомъ. Вы меня не прогоните? Вы не сердитесь на меня за то, что я пришла?

— Нтъ, нтъ: кто вамъ сказалъ, что я сержусь? Я рада, что вы пришли, спасибо вамъ за это.— Сетъ, что-же ты не предложишь ей чаю? Ты тутъ все суетился, чтобы меня напоить, когда мн это вовсе не нужно, а теперь и не подумаешь угостить гостью.— Садитесь, садитесь. Я очень вамъ благодарна, что вы пришли, потому-что я понимаю, какая-же вамъ была корысть сдлать этакій конецъ по мокрымъ полямъ, чтобъ навститъ такую старуху, какъ я?… Вы вотъ сейчасъ сказали, что у меня нтъ дочерей. Да, нтъ, и никогда не было, и я не жалю, потому — какой толкъ отъ двченокъ? Я всегда желала имть сыновей: мальчика, какъ выростетъ, самъ о себ промыслитъ. Да впрочемъ что-жъ?— женятся мои мальчики, и будутъ у меня дочери — больше, чмъ надо… Ну вотъ и чай, наливайте сами, какъ знаете,— мн все равно, у меня сегодня никакого нтъ вкуса во рту — все какъ трава.

Дина ни словомъ не заикнулась о томъ, что она уже напилась чаю, и приняла угощеніе очень охотно: ей хотлось какъ нибудь заставить само Лизбету подкрпиться хоть нсколькими глотками пищи, въ которой она такъ нуждалась посл цлаго дня поста и тяжелой работы.

Сетъ былъ такъ счастливъ присутствіемъ Дины въ дом, что невольно подумалъ: ‘Я, кажется, согласился-бы не видть всю жизнь ничего кром горя, лишь-бы она была постоянно со мной’. Правда, онъ тутъ-же упрекнула, себя за эту мысль: вдь онъ почти радовался смерти отца. Но радость быть съ Диной все таки восторжествовала: это было почти то-же, что дйствіе климата, которому нельзя противустоять. Наполнявшее его чувство такъ замтно отразилось на его лиц, что это не ускользнуло отъ вниманія его матери, пока она пила свой чаи.

— Теперь я понимаю, Сетъ, отчего ты можешь говорить, что горе — хорошая вещь: я вижу, теб оно на пользу, сказала она.— У тебя такой видъ, точно ты никогда не зналъ, что такое забота и горе,— по крайней мр не больше, чмъ когда ты былъ груднымъ младенцемъ и таращилъ глаза, лежа въ люльк. Ты у меня всегда былъ смирный: проснешься, и лежишь себ тихонько, открывши глаза, а Адамъ такъ бывало минутки не полежитъ спокойно, если не спитъ. Ты всегда былъ какъ куль съ мукой — ничмъ тебя не проймешь. Впрочемъ твой бдный отецъ былъ совершенно такой-же.— А знаете (тутъ Лизбета повернулась къ Дин) — у васъ съ нимъ совсмъ одинаковый взглядъ, я думаю, это оттого, что оба вы методисты. Вы не подумайте, что я васъ за это осуждаю) вдь я понимаю: какая вамъ нужда горевать обо мн, а между тмъ видно, что вамъ жалко. Ну что-жъ, если методисты такъ любятъ горевать, они счастливые люди: на свт вдоволь горя. Жаль, что они не могутъ взять его все на себя и снять съ плечъ тхъ, кому оно въ тягость. Я бы охотно подлилась своимъ: пока былъ живъ мой старикъ, я не знала ни минуты покоя, а теперь, когда его нтъ, я рада-бы сызнова пережить все самое худшее, лишь-бы онъ былъ со мной.

— Да, сказала Дина, старательно избгая противорчить Лизбет, ибо проникавшая ее — въ самыхъ ничтожныхъ ея словахъ и поступкахъ — вра въ Божественное указаніе всегда выражалась у нея тмъ тонкимъ женскимъ тактомъ, который иметъ своимъ источникомъ живое, всегда готовое сочувствіе чужому страданію,— да, и я тоже помню, когда умерла моя милая тетя, какъ мн недоставало по ночамъ ея кашля — она постоянно кашляла въ послднее время,— и какъ мучительна была для меня эта тишина, наступившая съ ея смертью…. Ну, а теперь, моя дорогая, выпейте еще чашечку и скушайте чего-нибудь.

— Какъ-же это, проговорила Лизбета уже не такимъ брюзгливымъ тономъ, принимая отъ нея чашку:— разв у васъ нтъ ни отца, ни матери, что вы такъ горевали по тетк?

— Нтъ, я никогда не знала матери и отца, тетя взяла меня груднымъ ребенкомъ и воспитала. У нея не было дтей,— она никогда не была замужемъ,— и она любила меня, какъ свое родное дитя.

— Да, нелегко, я думаю, было ей, одинокой женщин, выростить ребенка. Теленка выпоить — и то трудъ не малый. Но должно быть вы были спокойнымъ ребенкомъ: у васъ такое лицо, точно вы никогда въ жизни не сердились…. Что-же вы сдлали, когда умерла ваша тетка? И отчего не перехали жить въ наши мста?— вдь мистрисъ Пойзеръ вамъ тоже приходится теткой.

Видя, что Лизбета забыла на минуту о своемъ гор, Дина стала разсказывать ей о себ,— сказала, что ей съ ранняго дтства приходилось много трудиться, разсказала, что за мсто Сноуфильдъ, и какъ тамъ трудно живется рабочему люду,— словомъ, все то, что по ея мннію могло заинтересовать ея собесдницу. Старуха слушала и позабыла брюзжать, безсознательно поддаваясь успокоительному вліянію лица и голоса Дины. Немного погодя, ее убдили позволить прибрать кухню. Дина настаивала на этомъ въ томъ разсчет, что чувство порядка и покоя приведетъ Лизбету въ боле мягкое настроеніе духа, и тогда ей, Дин, будетъ легче уговорить ее помолиться, а молитва,— она знала,— принесетъ ей облегченіе. Между тмъ Сетъ ушелъ колоть дрова: онъ догадывался, что Дин хочется остаться наедин съ его матерью.

Лизбета слдила за Диной, пока та быстро и безшумно двигалась по комнат, и наконецъ сказала:

— Да, вы понимаете, что такое чистота. Я не побоялась-бы взять васъ въ дочери: вы-бы не стали мотать жалованье мужа на наряды и на всякіе пустяки. Вы совсмъ не то, что наши здшнія двушки. Должно быть народъ въ Сноуфильд не такой, какъ въ нашей сторон.

— Это правда, тамъ большинство животъ иначе, сказала Дина,— тамъ занимаются разной работой: кто ходитъ на бумагопрядильню, а кто работаетъ въ рудникахъ по окрестнымъ деревнямъ. Но сердце человческое везд одно и то-же, есть и у насъ, какъ и повсюду, дти свта и дти гршнаго міра. Только у насъ тамъ больше методистовъ, чмъ у васъ.

— Я никогда-бы не подумала, что между методистками встрчаются такія женщину, какъ вы. Есть тутъ у насъ одна методистка — и очень ревностная, какъ говорятъ,— жена Билля Маскери, но на нее совсмъ непріятно смотрть,— хуже чмъ на жабу…. А знаете, о чемъ я думаю?— я думаю: отчего-бы вамъ не остаться у насъ ночевать? Мн хотлось-бы видть васъ и завтра. Но можетъ быть васъ ждутъ дома, у Пойзеровъ?

— Нтъ, отвчала Дина,— меня не станутъ ждать, я съ удовольствіемъ останусь, если хотите.

— Вотъ и чудесно! У насъ мста довольно, моя кровать стоитъ наверху, въ маленькой коморк надъ черной кухней, вы можете лечь со мной. Я буду рада поговорить съ вами вечеромъ,— вы такъ пріятно говорите. Когда я васъ слушаю, мн вспоминаются наши ласточки, когда бывало поутру он тихонько такъ защебечутъ подъ окномъ. Он жили у насъ подъ крышей прошлой весной. Ахъ, какъ любилъ ихъ мой старикъ!… да и Адамъ тоже, но въ этомъ году он не прилетли…. Можетъ быть и он тоже умерли

— Ну вотъ, кухня и прибрана, сказала Дина.— А теперь, милая матушка — потому-что вдь я ваша дочь на сегодня: вы сами сказали,— мн-бы хотлось, чтобъ вы умылись и надли чистый чепчикъ. Помните, что сдлалъ Давидъ, когда Господь взялъ отъ него его сына? Пока ребенокъ былъ еще живъ, онъ постился и молился, и просилъ Бога пощадить его, и не хотлъ ни сть, ни пить, а всю ночь пролежалъ на земл, прося Бога за ребенка. Но когда онъ узналъ, что сынъ его умеръ, онъ поднялся съ земли, умылся и умастилъ свое тло, и надлъ чистое платье, и лъ и пилъ, и когда его спрашивали, отчего онъ пересталъ скорбть, когда дитя умерло, онъ отвчалъ: ‘Докол дитя было живо, я постился и плакалъ, ибо думалъ: кто знаетъ, не помилуетъ-ли меня Господь, и дитя останется живо? А теперь оно умерло, зачмъ-же мн поститься? Разв я могу возвратить его? А пойду къ нему, а оно не возвратится ко мн?

— Ахъ, какъ это врно сказано! проговорила Лизбета.— Да, мой старикъ не возвратится ко мн, а я пойду къ нему,— и чмъ скоре, тмъ лучше…. Ну, длайте со мной что хотите, чистый чепчикъ вонъ тамъ, въ верхнемъ ящик, сейчасъ я пойду на черную кухню и умоюсь.— А ты, Сетъ, досталъ-бы пока новую библію Адама — ту, что съ картинками,— а она намъ прочитаетъ главу…. Да, очень хорошія это слова: ‘Я пойду къ нему, а оно не возвратится ко мн’.

Лизбета замтно успокоилась, и Дина и Сетъ мысленно благодарили за это Бога. Только этого и добивалась Дина, и ея неисчерпаемое состраданіе, при полномъ отсутствіи навязчивости, оказало-таки свое дйствіе.съ юныхъ-лтъ пріобрла опытность въ обращеніи съ болящими тломъ и духомъ,— пріобрла эту опытность въ сред людей, ожесточенныхъ нуждой, закоснлыхъ въ невжеств, и это дало ей тонкое чутье въ распознаваніи путей и пріемовъ, какими надо было дйствовать на каждаго: она умла смягчить человка и довести его до сознательнаго желанія понять слова Небеснаго утшенія или предостереженія. Какъ объясняла это сама Дина — ‘Господь никогда не предоставлялъ ее самой себ, но ей всегда было дано знать, когда нужно молчать и когда — говорить’. И разв не вс мы согласны въ этомъ съ Диной? Разв не называемъ мы вдохновеніемъ всякую быструю мысль и благородный порывъ? И если мы прослдимъ въ мельчайшихъ подробностяхъ душевный процессъ, порождающій въ насъ такія мысли и такіе порывы, мы непремнно скажемъ вмст съ Диной, что самыя высокія наши мысли и наши лучшіе поступки всегда бываютъ намъ ‘даны’.

Скоро въ маленькомъ коттедж раздались слова горячей молитвы. Вра, любовь и надежда царили въ тотъ вечеръ въ его скромной кухонк. И бдная, изстрадавшаяся старуха Лизбета — не уловивъ ни одной опредленной идеи, и даже не путемъ религіознаго чувства,— пришла къ смутному сознанію добра и любви, и того, что надъ нами, за предлами нашей скорбной жизни, есть высшая справедливость. Она не поняла глубокаго значенія скорби, но въ эти минуты, подъ всепокоряющимъ вліяніемъ душевной чистоты Дины, она чувствовала, что надо смириться и терпть.

ГЛАВА XI.
ВЪ КОТТЕДЖЪ.

Было только половина пятаго утра, когда Дина, соскучившись лежать безъ сна въ постели, прислушиваясь къ пнію птицъ и слдя за разсвтомъ въ маленькое окошко подъ крышей, встала и начала тихонько одваться, стараясь не потревожить Лизбету. Но въ дом уже поднялись: кто-то всталъ еще раньше и теперь сошелъ внизъ, предшествуемый Джиномъ. Легкіе шаги Джипа на лстниц служили для домашнихъ врнымъ знакомъ, что за нимъ идетъ Адамъ, но Дина этого не знала и подумала, что должно быть это Сетъ, такъ какъ Сетъ говорилъ ей, что Адамъ проработалъ всю ночь наканун и очень усталъ. Между тмъ Сетъ только-что проснулся отъ стука отворившейся двери. Возбужденіе всего предыдущаго дня, еще подогртое нежданнымъ появленіемъ Дины, не нашло себ противовса въ физической усталости, такъ какъ онъ не сдлалъ и половины той тяжелой работы, какую длалъ ежедневно, поэтому вечеромъ, когда онъ легъ въ постель, сонъ пришелъ къ нему не сразу: онъ проворочался нсколько часовъ, прежде чмъ уснулъ, а утромъ заспался дольше обыкновеннаго.

Напротивъ, Адама освжилъ долгій отдыхъ. Со свойственнымъ ему отвращеніемъ къ праздности онъ торопился начать новый день и побороть въ себ скорбное чувство своею сильной волей и сильной рукой. Надъ долиной стояла блая мгла, день общалъ быть яснымъ и теплымъ, и Адамъ ршилъ сейчасъ-же посл завтрака идти на работу.

‘Нтъ такого горя на свт, котораго человкъ не перенесъ бы, пока онъ въ силахъ работать’, говорилъ онъ себ. ‘При рода вещей не мняется, хотя намъ и кажется, что собственная наша жизнь исполнена перемнъ. Шестнадцать есть квадратъ четырехъ,— рычагъ долженъ быть удлинненъ пропорціонально всу поднимаемой тяжести,— это остается одинаково врнымъ, несчастливъ-ли человкъ, или счастливъ, и лучшая сторона труда та, что онъ даетъ намъ твердую точку опоры вн нашей личной жизни’.

Онъ умылся, окатилъ голову холодной водой и опять почувствовалъ себя самимъ собой. Съ живыми, какъ всегда, блестящими темными глазами и густыми черными волосами, еще лоснящимися отъ воды, онъ пошелъ въ мастерскую выбрать досокъ на гробъ отцу. Они съ Сетомъ ршили отнести эти доски къ Джонатану Бурджу и попросить сдлать гробъ кого-нибудь изъ товарищей: имъ не хотлось, чтобъ эта печальная работа происходила на глазахъ матери.

Не усплъ Адамъ войти въ мастерскую, какъ его чуткое ухо уловило стукъ легкихъ, быстрыхъ шаговъ, спускавшихся съ лстницы. Это не могла быть его мать. Наканун вечеромъ, когда пришла Дина, онъ уже спалъ, и теперь не могъ понять, чьи могли быть это шаги. У него мелькнула мысль, глубоко его взволновавшая. Нелпая мысль!— разв это могла быть Гетти? Ее послднюю онъ могъ разсчитывать увидть у себя. И однако ему не хотлось пойти посмотрть и убдиться своими глазами, что это была не она. Онъ стоялъ, облокотившись на доску, за которую только-что было взялся, и прислушивался къ звукамъ, которые воображеніе истолковывало ему въ такомъ радостномъ смысл, что все его строгое умное лицо какъ будто растаяло въ выраженіи робкой ревности. Легкіе шаги двигались по кухн, сопровождаемые шуршаніемъ щетки, подметающей полъ, производя не больше шуму, чмъ легкій втерокъ, когда онъ гонитъ по дорог осенніе листья, и воображеніе Адама рисовало ему кругленькое личико съ ямочками на щекахъ, съ темными блестящими глазами и плутовскими улыбками, оглядывающееся на эту щетку, к полненькую фигурку, слегка склонившуюся надъ ней, чтобы ловче взяться за ручку. Нелпая, глупая мысль!— это не могла быть Гетти. Но единственное средство отогнать глупую мысль было пойти и взглянуть, кто это былъ, ибо фантазія только все больше приближала его къ увренности, пока онъ стоялъ и прислушивался. Онъ выпустилъ доску и подошелъ къ двери.

— Здравствуйте, Адамъ Бидъ,— сказала Дина спокойнымъ груднымъ голосомъ, переставая мести и обративъ на него свои кроткіе срые глаза,— надюсь, вы отдохнули и набрались свжихъ силъ для дневного труда?

Это было то-же, что грезить сіяніемъ солнца и проснуться при свт луны. Адамъ видлъ Дину нсколько разъ, но всегда на Большой Ферм, гд онъ не могъ вполн отчетливо сознавать ничьего присутствія, кром присутствія Гетти, и только за послдніе два, три дня онъ началъ подозрвать, что Сетъ ее любитъ, такъ что и участіе къ брату не могло до сихъ привлечь его вниманія на нее. По теперь ея тонкая фигура, ея простое, черное платье и блдное, ясное лицо поразили его всею силой новизны впечатлнія, всегда отличающей дйствительность, когда она заступаетъ мсто овладвшей было нами иллюзіи. Въ первый моментъ онъ ничего не отвтилъ, но смотрлъ на нее сосредоточеннымъ, испытующимъ взглядомъ человка, внезапно заинтересовавшагося новымъ предметомъ. Въ первый разъ въ своей жизни Дина почувствовала тягостное смущеніе — сознаніе себя, своей вншности: въ темныхъ проницательныхъ глазахъ этого сильнаго человка было что-то такое, чего совсмъ не было въ его кроткомъ, застнчивомъ брат. Слабый румянецъ проступилъ у нея на лиц, она это почувствовала, смутилась еще больше и покраснла ярче. Этотъ румянецъ напомнилъ Адаму о его забывчивости.

— Простите, я никакъ не ожидалъ, что это вы. Вы очень добры, что навстили мою мать въ ея гор, проговорилъ онъ мягкимъ, растроганнымъ голосомъ, ибо его быстрый умъ сейчасъ-же подсказалъ ему, зачмъ она здсь.— Надюсь, моя мать была ласкова съ вами, прибавилъ онъ, не безъ тревоги спрашивая себя, какъ-то приняли Дину.

Да, отвчала она, принимаясь опять мести полъ, — сперва она волновалась, а потомъ замтно успокоилась и ночью хорошо спала, хоть и съ перерывами. Когда я отъ нея уходила, она крпко спала.

— Кто принесъ это извстіе на Большую Ферму? спросилъ Адамъ, уносясь мыслью къ кому-то, жившему тамъ: ему хотлось знать, почувствовала-ли она что-нибудь, услыхавъ эту всть.

— Мн сказалъ священникъ, мистеръ Ирвайнъ. Тетка моя очень жалла вашу мать, когда узнала объ ея гор, и пожелала, чтобъ я шла къ вамл Я уврена, что и дядя будетъ очень жалть, когда узнаетъ, вчера его цлый день не было лома,— онъ узжалъ въ Россетеръ. Вс они тамъ съ нетерпніемъ ждутъ, когда вы придете: въ этой семь нтъ человка, который не былъ-бы всегда радъ васъ видть.

Своимъ сердечнымъ чутьемъ Дина угадала, что Адамъ жаждетъ услышать, не сказала-ли чего-нибудь Гетти по поводу ихъ семейнаго горя. Дина была слишкомъ щепетильно правдива, чтобы позволить себ сказать ложь, хотя-бы и съ благожелательной цлью, но она съумла сказать нчто такое, въ чемъ безмолвно подразумвалось участіе Гетти. Любовь иметъ способность сознательно обманывать себя, какъ ребенокъ, играющій въ прятки самъ съ собой, она любитъ утшать себя увреніями, которымъ и сама не вритъ. Адаму было такъ пріятно слышать то, что сказала ему Дина, что онъ сталъ сейчасъ-же мечтать, какъ онъ пойдетъ въ слдующій разъ на Большую Ферму, и какъ Гетти будетъ къ нему, можетъ быть, добре, чмъ была до сихъ поръ.

— А васъ я тамъ уже больше не застану? спросилъ онъ Дину.

— Нтъ, въ субботу я узжаю въ Сноуфильдъ, и мн придется выхать въ Треддльстонъ рано утромъ, чтобы поспть къ Окбурнскому дилижансу, такъ что сегодня на ночь мн надо возвратиться на ферму: мн хочется пробыть послдній день съ тетей и ея дтьми.

Но сегодня я могу остаться у васъ на весь день, если ваша мать пожелаетъ. Вчера мы хорошо съ ней поладили, мн кажется, я ей пришлась по душ.

— А, ну такъ она наврно захочетъ, чтобъ вы остались. Моя мать ужъ такой человкъ: кто ей сразу понравился, того она всегда будетъ любить. Но у нея есть одна слабость: она вообще не любитъ молодыхъ женщинъ. Впрочемъ, конечно, прибавилъ Адамъ, улыбаясь,— то, что она не любитъ другихъ молодыхъ женщинъ, еще не причина, чтобъ она не полюбила васъ.

До этой минуты Джипъ не принималъ дятельнаго участія въ разговор. Присвъ на заднія лапы, онъ то заглядывалъ въ лицо своему хозяину, наблюдая его выраженіе, то слдилъ за движеніями Дины на кухн. Ласковая улыбка, съ которою Адамъ произнесъ свои послднія слова, была, повидимому, ршающимъ аргументомъ, показавшимъ Джипу, какъ ему слдуетъ отнестись къ незнакомк, и когда Дина, отставивъ щетку въ уголъ, повернулась къ нему лицомъ, онъ подбжалъ къ ней и съ самымъ дружелюбнымъ видомъ ткнулся мордой ей въ руку.

— Видите, Джипъ желаетъ познакомиться съ вами, сказалъ ей Адамъ,— а онъ вообще очень туго знакомится.

— Бдный песъ! проговорила Дина, похлопывая рукой по косматой срой шерсти собаки.— У меня какое-то странное чувство ко всмъ безсловеснымъ тварямъ: мн все кажется, что имъ хочется говорить, и что он страдаютъ оттого, что не могутъ. Собакъ мн всегда особенно жалко, хоть, можетъ быть, это и глупо съ моей стороны^ Но все-таки я уврена, что он понимаютъ больше, чмъ могутъ выразить: вдь и мы не мо, леемъ передать никакими словами всего, что мы чувствуемъ.

Тутъ къ нимъ подошелъ Сетъ и былъ пріятно удивленъ, заставъ, что Адамъ бесдуетъ съ Диной. Ему хотлось, чтобы Адамъ, братъ его, зналъ, насколько она лучше всхъ другихъ женщинъ. Но Адамъ, перекинувшись съ нимъ нсколькими словами, увелъ его въ мастерскую посовтоваться насчетъ гроба, а Дина принялась опять за уборку.

Въ шесть часовъ вс четверо сидли за завтракомъ въ кухн — такой чистенькой, что сама Лизбета не могла-бы прибрать ее чище. Окно и дверь были открыты, и утренній втерокъ приносилъ къ нимъ изъ садика смшанный запахъ божьяго дерева, шиповника и тмина. Дина не садилась за столъ, а ходила отъ стола къ печк и обратно, прислуживая другимъ. Она наварила похлебки и спекла овсяный пирогъ, разспросивъ предварительно Сета, что имъ стряпаетъ къ завтраку мать. Лизбета сверхъ своего обыкновенія была очень молчалива: должно быть, ей нужно было время, чтобы приспособиться къ новому порядку вещей и привыкнуть къ мысли, что вся работа за нее сдлана, а она, какъ барыня, сошла себ внизъ и сидитъ за столомъ, а ей прислуживаютъ. Это новое ощущеніе видимо вытснило изъ ея души воспоминаніе объ ея гор. Наконецъ, отвдавъ похлбки, она заговорила.

— Ну, что-жъ, вы могли-бы состряпать и хуже, сказала она Дин,— сть можно — не воротитъ съ души. Конечно, не мшало-бы ей быть погуще, и потомъ я всегда кладу вточку мяты,— но какъ вамъ было это знать?.. Да, наврядъ-ли мои мальчики найдутъ когда-нибудь женщину, которая варила-бы имъ такую похлебку, какъ я. Пусть благодарятъ Бога, если она суметъ хоть что нибудь сварить. Но вы могли-бы научиться, еслибъ вамъ показать, вы не любите лежать на боку и на ногу легки: вонъ какъ вы проворно со всмъ управились и, надо правду сказать, прибрали чисто,— довольно чисто для — работницы.

— Довольно чисто, мама? повторилъ Адамъ.— Да здсь вне просто блеститъ. Ужъ я и не знаю, можно-ли чище прибрать.

— Не знаешь?— еще-бы! гд теб знать! Мужчина никогда не разберетъ, кошка-ли вылизала полъ, или его вымыли съ мыломъ… Погоди — узнаешь, когда тебя станутъ кормить подгорлой похлебкой, а оно, по всей вроятности, такъ и будетъ, когда не я буду вам^гь варить. Тогда ты вспомнишь мать! тогда скажешь, что и она была на что нибудь годна.

— Дина, сказалъ Сетъ,— садитесь-же за столъ и позавтракайте. Теперь все, кажется, подано.

— Садитесь, садитесь, скушайте чего-нибудь, повторила за нимъ и Лизбета.— Вамъ нужно пость,— вотъ уже полтора часа, что вы на ногахъ… Кабы вы знали, какъ мн жалко съ вами разставаться, прибавила она жалобнымъ голосомъ, когда Дина сла подл нея,— по, конечно, вамъ нельзя побыть у насъ дольше — я это понимаю. А я-бы съ вами отлично поладила…

— Я останусь до вечера, если хотите, сказала Дина.— Я-бы дольше осталась, но въ субботу я ду въ Сноуфильдъ и должна провести съ тетей весь завтрашній день.

— Нотъ ужъ на вашемъ мст я ни за что-бы не воротилась въ Сноуфильдъ. Мой старикъ былъ тоже изъ Стонишира, изъ тхъ самыхъ мстъ, но ушелъ оттуда еще молодымъ, и хорошо сдлалъ, онъ говорилъ, что тамъ нтъ совсмъ лсу, и плотникамъ нечего длать.

— Да, я помню, еще, когда я былъ мальчишкой, отецъ говорилъ мн, что если онъ когда надумаетъ мнять мсто, такъ передетъ на югъ, сказалъ Адамъ.— Но я далеко не увренъ. хорошо-ли-бы это было? Бартль Масси говоритъ — а онъ знаетъ южныя графства,— что на свер у насъ люди породисте — головой здоровй и сильне, да и ростомъ повыше. Кром того, онъ говорилъ, что на юг мстность по большей части плоская, какъ ладонь, и, чтобъ увидть даль, надо вскарабкаться на самое высокое дерево. Я-бы не могъ съ этимъ помириться. Когда я иду на работу, я люблю, чтобъ дорога перебгала съ холма на холмъ, чтобы на много миль кругомъ были видны поля, какой-нибудь городъ вдали, мостикъ, или колокольня. Тогда только чувствуешь, что міръ великъ, и что, кром тебя, есть еще много людей, которые работаютъ головой и руками.

— Нтъ, я больше люблю горы, сказалъ Сетъ,— когда надъ самой головой у тебя облака, а дальше, кругомъ, свтитъ солнце. Въ послдніе дни, бывало, когда гроза, я часто нарочно ходилъ по Ломфордской дорог, чтобъ поглядть на горы. Тамъ у меня является такое чувство, какъ будто изъ нашей темной, безотрадной жизни я перенесся на небо, гд всегда радость и свтъ.

— А я люблю Стониширъ, сказала Дина.— Я не хотла-бы жить въ такой сторон, гд вдоволь хлба и скота, гд земля ровная и легко ее пахать, я никогда не отвернулась-бы отъ нашихъ пустынныхъ холмовъ, гд бдняку такъ трудно живется, гд люди проводятъ всю жизнь въ рудникахъ, не видя свта Божьяго. Въ холодный, пасмурный день, когда небо нависнетъ надъ землей одной сплошной тяжелой тучей, такъ сладко бываетъ чувствовать, какъ вся душа твоя переполняется любовью къ Богу, и такъ отрадно нести эту любовь въ заброшенныя, убогія каменныя лачуги, гд только одна она и облегчаетъ жизнь.

— Ну да, вамъ хорошо говорить, сказала Лизбета.— Много-ли вамъ надо, чтобъ прожить?— капельку воды да немного солнца.какъ тмъ подснжникамъ, что жили у меня нсколько дней посл того, какъ я ихъ сорвала. Но голоднымъ людямъ лучше уйти изъ голоднаго края,— меньше ртовъ останется на одинъ каравай… А ты,— продолжала она, взглянувъ на Адама,— лучше и не толкуй о свер да о юг. Грхъ теб будетъ, если ты бросишь отца и мать однихъ на кладбищ и уйдешь на чужую сторону, которой они и въ глаза не видали. Я не буду знать покоя въ гробу, если ты не станешь приходить по воскресеньямъ ко мн на могилу.

— Не бойся, мама, сказалъ Адамъ.— Кабы я давно не положилъ себ зарока, что никогда не уйду, меня-бы уже не было здсь.

Онъ кончилъ сть и, говоря это, поднялся съ мста.

— Что ты теперь будешь длать? спросила его мать.— Примешься за гробъ для отца?

— Нтъ, мама, отвчалъ Адамъ,— мы снесемъ доски въ деревню и отдадимъ сдлать тамъ.

— Охъ нтъ, сынокъ, такъ не годится, заявила Лизбета плаксивымъ тономъ.— Неужто ты допустишь, чтобы другой, а не ты, сдлалъ гробъ твоему отцу? Вдь никто не сдлаетъ этого такъ хорошо. А покойникъ мой зналъ толкъ въ хорошей работ… а сынъ у него такой мастеръ, что всей деревн, можно сказать, голова, да и въ город вс его знаютъ… и посл этого, чтобъ онъ не захотлъ сдлать самъ гробъ отцу.

— Ну, хорошо, мама,— если ты непремнно хочешь, мы сколотимъ гробъ дома. Я думалъ только, что теб будетъ тяжело видть и слышать, какъ мы будемъ длать эту работу.

— Съ какой стати будетъ мн тяжело! Что нужно, то нужно. Мало-ли что мн можетъ быть тяжело! Кром тяжелаго, для меня въ жизни ничего не осталось. Когда во рту нтъ вкуса, все равно, что ни сть… Сегодня-же, съ утра, первымъ дломъ принимайся за гробъ,— я хочу, чтобы, кром тебя, никто до него не дотрогивался.

Адамъ встртился глазами съ Сетомъ, который печально взглянулъ сперва на Дину, потомъ на него.

— Нтъ, мама, сказалъ онъ,— ужъ если длать гробъ дома, такъ пусть и Сетъ надъ нимъ поработаетъ — иначе я не согласенъ. Теперь, до обда, я схожу въ деревню, потому-что я нуженъ мистеру Бурджу, а Сетъ останется дома и начнетъ гробъ. А къ обду я возвращусь, а онъ уйдетъ,

— Нтъ, нтъ, твердила Лизбета уже со слезами,— я давно положила себ на сердц, что ты сдлаешь гробъ отцу одинъ, своими руками. А ты такой упрямый, такой своевольный… никогда ни въ чемъ матери не уступишь! Ты часто сердился на отца, когда онъ былъ живъ, такъ хоть теперь, когда его не стало, загладь свою вину передъ нимъ — сдлай ему гробъ. И зачмъ тутъ путаться Сету?— покойникъ и не подумалъ-бы Сет, еслибъ спросили его.

— Не спорь, Адамъ, не спорь, мама права, проговорилъ

Сетъ мягко, хоть голосъ его и выдавалъ усиліе, котораго ему стоили эти слова. Я пойду на работу, а ты оставайся.

— И онъ сейчасъ-же прошелъ въ мастерскую. Адамъ пошелъ за нимъ, а Лизбета. машинально возвращаясь къ старымъ привычкамъ, начала убирать посуду со стола, какъ будто желая показать Дин, что ея услуги больше не нужны. Дина ничего не сказала, но воспользовалась случаемъ и незамтно скрылась въ мастерскую.

Братья уже надли свои рабочіе фартуки и бумажныя шапочки. Адамъ стоялъ, положивъ лвую руку на плечо Сету, а правой, въ которой былъ молотокъ, указывая ему на доски, что-то объясняя. Оба стояли спиной къ двери, и Дина вошла такъ тихо, что они замтили только тогда, когда она сказала: ‘Сетъ Бидъ!’ Сетъ вздрогнулъ, и оба они обернулись. Дина какъ будто не замчала Адама: Поднявъ глаза на лицо Сета, она сказала ему ласково и спокойно.

— Я не прощаюсь съ вами. Мы еще увидимся, когда вы придете съ работы, мн незачмъ возвращаться домой раньше вечера.

— Спасибо вамъ, Дина. Я буду радъ проводить васъ домой еще разъ — быть можетъ въ послдній.

Голосъ Сета немного дрожалъ. Дина протянула ему руку и сказала:

— Сегодня у васъ будетъ хорошо на душ. Богъ видитъ вашу кротость и долготерпніе къ вашей старух матери.

Она повернулась и вышла такъ-же быстро и безшумно, какъ вошла. Адамъ все время наблюдалъ за ней очень внимательно, но она не смотрла на него Когда она вышла, онъ сказалъ:

— Я не удивляюсь, Сетъ, что ты любишь ее: у нея лицо точно лилія.

Вся душа Сета вылилась въ его глазахъ. Губы у него дрогнули. Онъ никогда еще не поврялъ Адаму своей тайны, но теперь сладостное чувство облегченія наполнило его сердце, когда онъ отвтилъ:

— Да, Адди, я люблю ее — можетъ быть слишкомъ горячо. Но она меня не любитъ — т. е. любитъ не больше, чмъ вс мы, чада Божьи, должны любить другъ друга. Она никогда никого не полюбитъ иною любовью — такъ мн кажется.

— Нтъ, парень, это трудно сказать,— ты tfe падай духомъ. Она создана изъ боле тонкаго матеріала, чмъ большинство женщинъ,— этого нельзя не видть, и если она выше ихъ въ другихъ отношеніяхъ, я не думаю, чтобъ она уступила имъ въ умнь любить.

Больше они ничего не сказали. Сетъ ушелъ въ деревню, а Адамъ принялся длать гробъ.

‘Помоги ему Боже,— ему и мн!’ думалъ онъ, ворочая доски. ‘Намъ обоимъ жизнь трудно дается — въ этомъ мы съ нимъ похожи… Много работать приходится, и изъ за хлба, и надъ собой… Какъ это странно, что человкъ, который можетъ поднять стулъ зубами и легко пройдетъ безъ передышки пятьдесятъ миль,— дрожитъ и блднетъ отъ взгляда женщины — одной изо всхъ въ цломъ мір! Это тайна, которой мы не можемъ себ объяснить… А разв мы можемъ объяснить, отчего проростаетъ зерно, и разв это тоже не тайна?’

ГЛАВА XII.
ВЪ ЛСУ.

Въ тотъ-же самый день, въ четвергъ поутру, Артуръ Донниторнъ расхаживалъ по своей уборной и держалъ совщаніе самъ съ собой, поглядывая въ старомодныя зеркала на отраженіе своей привлекательной британской физіономіи, на которую со стнъ, или врне, съ покрывавшихъ ихъ полинялыхъ оливковыхъ тканыхъ обоевъ въ свою очередь таращили глаза дочь фараона и ея прислужницы, хотя по настоящему имъ слдовало-бы присматривать за младенцемъ Моисеемъ. Къ тому времени, когда камердинеръ перекинулъ Артуру черезъ плечо черную шелковую повязку и сталъ завязывать ее на спин, совщаніе это завершилось опредленнымъ практическимъ ршеніемъ.

— Я хочу създить въ Игльдэль поудить, на недльку, на дв, сказалъ онъ вслухъ.— Я возьму васъ съ собой, Нимъ. Мы выдемъ сегодня утромъ, будьте готовы къ половин двнадцатаго.

Тутъ тихій свистъ, который помогъ ему придти къ этому ршенію, смнился громчайшими теноровыми нотами, зазвенвшими на весь домъ, когда онъ побжалъ по корридору, распвая свою любимую арію изъ ‘Begger’s opera’: когда сердце мужчины забота гнететъ’. Псня не героическая, тмъ не мене Артуръ чувствовалъ себя героемъ, шагая къ конюшнямъ, чтобы отдать распоряженіе насчетъ лошадей. Собственное одобреніе было необходимо Артуру: онъ не могъ безъ него обойтись. А на этотъ разъ оно не давалось даромъ,— надо было заслужить его побдой надъ собой. Онъ никогда еще не терялъ въ своихъ глазахъ права на это одобреніе, онъ довольно крпко врилъ въ свои добродтели. Не было на свт молодого человка, который сознавался-бы боле искренно въ своихъ недостаткахъ, искренность была одною изъ любимыхъ его добродтелей. А можетъ-ли ваша искренность проявиться во всемъ своемъ блеск, если у васъ нтъ маленькихъ слабостей, о которыхъ вы могли-бы говорить? Но Артуръ питалъ пріятную увренность, что его слабости, вс безъ исключенія, благороднаго свойства: вс он носили необузданный, пылкій, львиный характеръ: въ нихъ не было ничего низкаго, лукаваго, зминаго. Артуръ Донниторнъ не могъ оказаться виновнымъ въ подлости или жестокости. ‘Нтъ, никогда! Правда, я чертовски способомъ попадаться въ просакъ, но я никогда не позволю себ свалить на чужія плечи отвтственность за мой грхъ’. Къ несчастью гршки молодыхъ джентльменовъ не обладаютъ врожденной рыцарской справедливостью и зачастую упорно отказываются обрушиться тяжестью своихъ худшихъ послдствій на зачинщика, вопреки всмъ его громогласнымъ заявленіямъ о своемъ желаніи нести ихъ на себ. Надо полагать, что единственно, благодаря такому несовершенству существующаго порядка вещей Артуръ Донниторнъ, самъ попадаясь въ просакъ, обыкновенно подводилъ и другого. Прежде всего онъ былъ добродушенъ. Мечтая о будущемъ, когда онъ вступитъ во владніе’ помстьемъ, онъ видлъ въ своемъ воображеніи благоденствующихъ арендаторовъ, обожающихъ своего помщика (который будетъ, конечно, образцомъ англійскаго дворянина),— имнье въ образцовомъ порядк, сады — само изящество и высшій вкусъ,— конюшни — лучшія въ Ломшир, домъ — всегда открытый для гостей, кошелекъ — открытый для общественныхъ нуждъ,— однимъ словомъ, ничего похожаго на то, что до сихъ поръ обыкновенно связывалось съ именемъ Донниторновъ. И однимъ изъ первыхъ добрыхъ длъ, которыя онъ намревался совершить въ будущемъ, было увеличеніе оклада Ирвайна за Геислопскій приходъ, чтобъ онъ могъ держать экипажъ для матери и сестеръ. Сердечная привязанность Артура къ ректору началась еще съ того времени, когда онъ ходилъ въ дтскихъ платьицахъ и коротенькихъ штанишкахъ. Это была сыновняя и братская любовь,— настолько братская, что онъ предпочиталъ общество Ирвайна обществу большинства молодыхъ людей, и настолько сыновняя, что онъ сильно побаивался неодобренія Ирвайна.

Какъ видите, Артуръ Донниторнъ былъ добрый малый,— вс его товарищи по коллегіи считали его такимъ. Онъ не могъ видть страданія, въ минуты самаго сильнаго раздраженія противъ дда онъ былъ-бы очень огорченъ, еслибы со старикомъ случилось несчастье, и даже тетка его Лидія, безнадежная старая два, имла свою долю барышей отъ безграничнаго мягкосердія, съ какимъ онъ относился ко всему ея полу. Достаточно-ли владлъ онъ собой, чтобы всегда оставаться тмъ безобиднымъ, благонамреннымъ и расположеннымъ длать добро человкомъ, какимъ онъ желалъ быть по своей доброй натур,— было вопросомъ, котораго никто еще не ршилъ противъ него. Не забывайте, что ему было всего двадцать лтъ. И кто-же станетъ слишкомъ тщательно добиваться до истинныхъ свойствъ характера, когда дло идетъ о красивомъ, великодушномъ молодомъ джентльмен, который со временемъ будетъ достаточно богатъ, чтобы загладить вс свои провинности. Такой джентльменъ — случится-ли ему по неосторожности перехать человка и переломить ему ноги, или какъ-нибудь нечаянно испортить жизнь женщин,— всегда можетъ вознаградить перваго хорошей пенсіей, а отъ послдней откупиться дорогими бездлушками, которыя онъ самъ упакуетъ въ ящичекъ и отошлетъ ей, надписавъ адресъ своею рукой. Въ подобныхъ случаяхъ смшно прилагать слишкомъ строгую мрку: вдь это не писецъ какой-нибудь, о которомъ мы наводимъ справки, намреваясь взять его въ услуженіе. Къ молодому человку хорошей семьи и съ обезпеченнымъ состояніемъ приложимы только общіе, круглые, дворянскіе эпитеты, и дамы, съ тмъ острымъ ясновидніемъ, которое составляетъ отличительную черту прекраснаго пола, всегда скажутъ вамъ съ одного взгляда, насколько онъ во всхъ отношеніяхъ пріятный молодой человкъ. Есть много шансовъ на то, что онъ пройдетъ поприще жизни, никого не скандализируя своимъ поведеніемъ,— пройдетъ его гордымъ морскимъ кораблемъ, который не побоялась-бы взять въ страховку ни одна страховая контора. Конечно, корабли подвержены случайностямъ, бываетъ иной разъ, что несчастная случайность обнаружитъ съ ужасающей очевидностью какой-нибудь изъянъ въ конструкціи корабля, котораго никогда-бы не открыли при тихой погод, и не одному ‘доброму малому’ случалось не выдерживать испытаній, которымъ подвергало его роковое сцпленіе обстоятельствъ.

Но мы не имемъ пока никакихъ основаній длать такого рода зловщія предсказанія относительно Артура Донниторна. Мы только-что видли, что онъ оказался способнымъ принять благоразумное ршеніе, руководствуясь внушеніями совсти. Одно намъ ясно: заботливая природа создала его такимъ, что если онъ и свернетъ съ прямого пути, то никогда не сдлаетъ этого спокойно, съ легкимъ сердцемъ, и никогда не преступитъ той предльной черты грха, за которой его не терзали-бы ежечасно нападенія изъ противоположнаго лагеря. Онъ никогда не сдлается клевретомъ Порока и не будетъ носить въ петличк его орденовъ.

Было около десяти часовъ, и солнце великолпно сіяло, все казалось какъ-то миле и краше посл вчерашняго дождя. Пріятно въ такое утро шагать по усыпанной гравіемъ широкой дорожк къ конюшнямъ, обдумывая предстоящую экскурсію. Но запахъ конюшни, который при обыкновенномъ, естественномъ порядк вещей представляетъ одно изъ самыхъ умиротворящихъ впечатлній въ жизни мужчины, всегда приносилъ съ собой Артуру нкоторую дозу раздраженія, конюшни его дда — это былъ обособленный міръ, въ которомъ онъ не могъ творить свою волю. Здсь дло велось на самую мщанскую ногу. Ддъ его ни за что не соглашался прогнать старика конюха глупого старикашку, котораго никакими рычагами нельзя было сдвинуть съ зарубки его рутинныхъ пріемовъ, и которому разршалось нанимать себ въ помощники кого онъ хочетъ. Все это были неотесанные ломширскіе парни, ихъ перебывало въ замк цлое поколніе. Одинъ изъ нихъ, напримръ, желая попробовать новыя ножницы, выстригъ недавно длинную плшь у гндой кобылы Артура. Разв можетъ такое положеніе длъ не наполнять горечью человческое сердце? Еще въ дом можно кое-какъ мириться со всякой докукой, но чтобы, приходя въ конюшню, постоянно натыкаться на непріятности,— нтъ, этого положительно не въ состояніи вынести ни одинъ живой человкъ, не рискуя впасть въ мизантропію.

Деревянное, изрытое морщинами лицо старика Джона было первымъ предметомъ, бросившимся въ глаза Артуру, когда онъ вошелъ на конскій дворъ, и совершенно отравившимъ ему пріятный, звучный лай, которымъ встртили его два породистые пса, сторожившіе конюшни: онъ никогда не могъ спокойно говорить съ этимъ старымъ олухомъ.

— Осдлайте мн Мегъ, и Раттлера для Пима, и чтобъ къ половин двнадцатаго об лошади были поданы къ подъзду,— слышите?

— Слышу, капитанъ, слышу, какъ не слышать!, говорилъ старикъ Джонъ не слишкомъ торопливо, слдуя въ то-же время за молодымъ бариномъ въ конюшню. Джонъ смотрлъ на молодыхъ господъ, какъ на естественныхъ враговъ старыхъ слугъ, а на молодежь вообще, какъ на довольно неудачную выдумку, безъ которой міръ могъ-бы прекрасно обойтись.

Артуръ зашелъ въ конюшню приласкать Мегъ, стараясь по возможности не замчать, что тамъ длается, чтобъ не испортить себ настроенія передъ завтракомъ. Хорошенькая лошадка, стоявшая въ одномъ изъ дальнихъ стоилъ, повернула на шаги хозяина свою изящную головку съ кроткими глазами. Крошечная болонка Тротъ — ея неразлучный товарищъ,— лежала, свернувшись клубочкомъ, у нея на спин.

— Ну что, Мегъ, моя красавица, соскучилась стоять, сказалъ Артуръ, похонывая лошадь по ше.— Погоди — мы съ тобой зададимъ сегодня славную гонку.

— Нтъ, ваша милость, сегодня, должно быть, ужъ не придется, проговорилъ на это Джонъ.

— Отчего?

— Да она захромала.

— Захромала?! Ахъ чортъ!… Какимъ это образомъ?

— Мальчишка-конюхъ зазвался — подвелъ ее близко къ упряжнымъ лошадямъ, а пристяжной лягнулъ и зашибъ ей переднюю ногу.

Здсь разсудительный лтописецъ благоразумно умалчиваетъ о томъ, что за симъ воспослдовали. Мы можемъ только догадываться, что дло не обошлось безъ крупныхъ словъ, сыпавшихся въ перемежку съ успокоительными ‘Ho-но’ и Тиру!, не бойся!… пока шелъ осмотръ ушибленной ноги,— что Джонъ обнаружилъ при этомъ не больше волненія, чмъ можно было-бы ожидать отъ деревянной палки, искусно выточенной въ вид человческой фигуры съ человческимъ лицомъ, и что вскор посл того Артуръ Донниторнъ вышелъ изъ воротъ конскаго двора, но — уже больше не плъ.

Артуръ былъ разобиженъ до послдней степени и очень сердился. Кром Мегъ и Раттлера, на конюшн не было лошадей, которыми онъ и его слуга могли-бы воспользоваться. Это было очень досадно — ужасно досадно! И какъ нарочно все такъ вышло именно тогда, когда ему особенно хотлось исчезнуть недльки на дв. Просто непростительно было со стороны Провиднія допустить такое стеченіе обстоятельствъ. Сидть взаперти въ этомъ скучномъ замк, со сломанной рукой, когда вс твои полковые товарищи веселятся въ Виндзор!.. Наслаждаться обществомъ старика дда, который питаетъ къ теб такого-же сорта родственную привязанность, какъ къ своимъ фамильнымъ бумагамъ, да когда еще при этомъ тебя на каждомъ шагу все бситъ — вс порядки и въ дом, и въ имнь. При такихъ обстоятельствахъ человкъ не можетъ не придти въ дурное расположеніе духа, и раздраженіе его неизбжно выразиться какимъ нибудь излишествомъ — не въ томъ, такъ въ другомъ. ‘Сокельдъ тянулъ-бы на моемъ мст портвейнъ’ говорилъ себ Артуръ, но я теперь не въ настроеніи пить… Ну ладно: нельзя мн хать въ Игльдель, такъ продусь я на Раттлер въ Норбернъ и позавтракаю у Гавэна.

За этимъ намреніемъ, выраженнымъ въ словахъ, крылось другое — не выраженное. Оставшись завтракать у Гавэна, онъ непремнно засидится и возвратится домой не раньше пяти, когда Гетти будетъ уже благополучно сидть въ комнат ключницы. Такимъ образомъ по дорог въ замокъ она не попадется ему на глаза, а къ тому времени, когда она соберется домой, онъ только-что пообдаетъ и полнится идти въ паркъ,— значитъ такъ они и не встртятся. Конечно, въ сущности нтъ ровно ничего дурного въ томъ, что онъ ласковъ съ этой двочкой и, разумется, стоитъ протанцовать съ цлой дюжиной сельскихъ красавицъ ради того, чтобы полюбоваться ею полчасика, но, пожалуй, все таки лучше не обращать на нее больше вниманія, а то она и въ самомъ дл Богъ знаетъ, что возмечтаетъ, какъ говоритъ Ирвайнъ, хотя онъ, Артуръ, со своей стороны думаетъ, что молодыя двушки вовсе не такія ужъ недотроги, и вскружить имъ голову не такъ-то легко, по крайней мр, т, съ которыми онъ имлъ дло, оказывались обыкновенно вдвое хладнокровне и хитре его самого. Ну, а чтобы Гетти грозила въ этомъ случа серьезная бда — объ этомъ не могло быть рчи. Артуръ Донниторнъ ручался за себя.

Итакъ, когда солнце показывало полдень, онъ уже скакалъ по дорог къ Норберну. На его счастье Галселльскій общій выгонъ приходился у него на пути, такъ-что онъ могъ пустить хорошимъ галопомъ. ‘Взять’ нсколько канавъ и плетней бываетъ иногда очень полезно: нтъ лучшаго средства угомонить сидящаго въ насъ демона, и остается только удивляться, какимъ образомъ центавры, имя за собой такое огромное преимущество въ упражненіяхъ этого рода, могли оставить по себ такую худую славу въ исторіи.

Посл всего этого вы, вроятно, удивитесь, когда я вамъ скажу, что хотя все вышло какъ но писанному — Гавэнъ оказался дома и т. д.,— стрлка солнечныхъ часовъ во двор замка не успла еще хорошенько перейти за три, когда Артуръ влетлъ въ ворота, соскочилъ съ запыхавшагося Раттлера и побжалъ въ домъ, приказавъ сейчасъ-же подавать ему завтракъ. Но я подозрваю, что и посл Артура на свт былъ не одинъ молодой человкъ, которому случалось проскакать нсколько миль съ цлью избжать опасной встрчи, а затмъ во весь опоръ мчаться назадъ, чтобы не прозвать этой встрчи. Это любимая военная хитрость нашихъ страстей — забить отбой, обратиться въ притворное бгство, и вдругъ повернуть налво кругомъ и напасть на человка въ тотъ самый моментъ, когда онъ совсмъ успокоился, въ полной увренности, что поле битвы — на этотъ день, по крайней мр,— осталось за нимъ.

— Однако, капитанъ скакалъ, какъ самъ чортъ, сказалъ Дальтонъ, кучеръ, старику Джону, когда тотъ привелъ Раттлера на конскій дворъ. Мистеръ Дальтонъ покуривалъ свою трубочку, прислонившись къ стн конюшни, на которой его внушительная фигура выступала въ вид каріатиды.

— Хотлъ-бы я, чтобъ самъ чортъ убиралъ за нимъ лошадей, проворчалъ въ отвтъ Джонъ.

— Да, оно кстати, и конюхъ былъ-бы у него тогда много любезне, чмъ теперь, замтилъ Дальтонъ, и эта шутка такъ ему понравилась, что, оставшись одинъ, онъ черезъ каждые пять минутъ вынималъ изо рта свою трубку, подмигивалъ воображаемымъ слушателямъ и трясся отъ беззвучнаго желудочнаго смха, повторяя мысленно весь діалогъ съ самаго начала, чтобы потомъ съ эффектомъ пересказать его въ людской.

Когда Артуръ посл завтрака пришелъ въ свою уборную, ему неизбжно должно было припомниться совщаніе, которое онъ имлъ самъ съ собой поутру, но теперь онъ не могъ надолго остановиться на этомъ воспоминаніи,— не могъ припомнить мыслей и чувствъ, казавшихся ему въ то время такими убдительными, какъ не могъ-бы припомнить того запаха, который ворвался къ нему въ комнату вмст съ утреннимъ воздухомъ, когда онъ, проснувшись, отворилъ окно Желаніе видть Гетти затопило его душу, какъ плохо запруженный потокъ, онъ самъ удивлялся, какъ могъ пустой капризъ завладть имъ такъ сильно: у него даже руки дрожали, когда онъ приглаживалъ передъ зеркаломъ волосы… Да нтъ вздоръ!— онъ скакалъ сломя голову и усталъ — вотъ и все. А все оттого, что онъ раздулъ пустяки въ серьезный вопросъ, придавая имъ слишкомъ много значенія. Сегодня онъ еще доставитъ себ удовольствіе — повидается съ Гетти, а тамъ выкинетъ изъ головы всю эту исторію, и дло съ концомъ. А все Ирвайнъ виноватъ. ‘Не скажи онъ тогда ничего, я бы и не думалъ о Гетти. Что мн Гетти! Меня гораздо больше занимаетъ то, что Мегъ захромала’. Но все равно, сегодня именно такой день, когда пріятно покейфовать въ Эрмитаж, и онъ пойдетъ туда посл обда кончать ‘Зелуко’ доктора Мура. Эрмитажъ стоялъ въ сосновой рощ, дорога изъ Большой Фермы пролегала черезъ эту рощу, и Гетти должна была непремнно тамъ пройти. Итакъ, ничего не могло быть проще и естественне: встрча съ Гетти не будетъ цлью его прогулки,— онъ встртитъ ее случайно.

Тнь Артура скользила промежь могучихъ дубовъ парка,— скользила быстре, чмъ можно было ожидать отъ тни усталаго человка въ жаркій день, и не было еще, кажется, четырехъ часовъ, когда онъ уже стоялъ передъ высокой узенькой калиткой, которая вела въ восхитительный лабиринтъ лса, окаймлившій одну сторону парка и называвшійся сосновой рощей, не потому, чтобы въ немъ было много сосенъ, а потому, что сосны тамъ попадались. Это былъ смшанный лсъ, главнымъ образомъ, липовый и буковый,— изрдка втрчалась и легкая, серебристая березка,— такой именно лсъ, который больше всего посщается нимфами. Вы видите, какъ мелькаютъ изъ за втвей ихъ блыя, прозрачныя ручки: вамъ кажется, что он выглядываютъ изъ за мягкоизгибающагося ствола какой-нибудь высокой липы, вамъ слышится ихъ нжный, разсыпчатый смхъ,— но если вы вздумаете всматриваться слишкомъ любопытнымъ, кощунственнымъ взглядомъ,— они исчезнутъ за серебристыми буками, ихъ голоса превратятся для васъ въ журчаніе ближняго ручейка, а сами он — въ рзвыхъ блокъ, что пускаются отъ васъ на утекъ вверхъ по деревьямъ и потомъ дразнятъ васъ съ самой высокой втки. Это не былъ паркъ съ отмренной, ровной травой и усыпанными гравіемъ дорожками для прогулокъ, это былъ лсъ, съ узенькими выбитыми тропинками, окаймленными по краямъ блдной полоской нжнаго моха, какъ будто образовавшимися но вол деревьевъ и кустовъ, которые почтительно разступились, давая дорогу высокой цариц блоногихъ нимфъ.

Артуръ Донниторнъ шелъ по самой широкой изъ этихъ тропинокъ, подъ сводомъ втвей буковъ и липъ. Былъ ясный, жаркій день — одинъ изъ тхъ дней, когда золотые лучи лниво скользятъ но верхнимъ вткамъ, лишь изрдка заглядывая внизъ, бросая на тропинку свой пурпуръ и задвая тамъ и сямъ пучекъ моха,— такой день, когда неумолимый рока’ прячетъ свое холодное, зловщее лицо за сверкающимъ дымчатымъ покрываломъ, когда онъ обволакиваетъ насъ теплыми пушистыми крыльями и дышетъ на насъ благоуханной отравой фіалокъ. Артуръ шелъ съ книгой подъ мышкой, безпечнымъ шагомъ фланера, по онъ не смотрлъ внизъ, какъ это бываетъ съ людьми, углубившимися въ свои мысли, глаза его не отрывались отъ дальняго поворота тропинки, изъ за котораго должна была вскор показаться одна маленькая фигурка. А, вонъ и она! Сперва за кустами мелькнуло яркое пятнышко разныхъ цвтовъ — точно райская птица, потомъ появилась и легкая фигурка въ круглой шляп съ корзиночкой на рук… А вотъ и вся она — прелестная двушка — краснющая, сіяющая улыбкой, немножко испуганная.. Онъ къ ней подходитъ, и она присдаетъ ему съ растеряннымъ и счастливымъ лицомъ… Еслибъ Артуръ усплъ хоть немного поразмыслить, ему показалось-бы страннымъ, что и онъ тоже взволнованъ, онъ бы почувствовалъ, что и онъ тоже краснетъ… однимъ словомъ, иметъ такой растерянный видъ, какъ будто онъ и не думалъ идти сюда въ расчет встртить то, что онъ встртилъ, а какъ будто его захватили врасплохъ. Бдныя взрослыя дти! Какъ жаль, что они уже вышли изъ той золотой поры дтства, когда эта встрча не смутила бы ихъ. Встрться они тогда, они постояли-бы, поглядли-бы другъ на друга съ застнчивымъ удовольствіемъ, можетъ быть поцловались-бы — легкимъ поцлуемъ бабочки,— и побжали-бы вмст — играть. Потомъ онъ возвратился-бы домой въ свою постельку подъ шелковымъ пологомъ, а она положила-бы головку на свою наволочку изъ домотканной холстины, и оба спали-бы и не видли сновъ, а на утро и не вспомнили-бы о вчерашнемъ.

Артуръ повернулся и безъ всякихъ объясненій пошелъ рядомъ съ Гетти. Они были вдвоемъ, наедин,— въ первый разъ.

Какъ всесильна власть этого перваго свиданія наедин! Первыя дв, три минуты онъ положительно не смлъ взглянуть на эту простенькую деревенскую двушку. А Гетти?— Ея ножки ступали не по земл, а по облакамъ, она не шла,— теплый зефиръ несъ ее на своихъ крыльяхъ. Она забыла про свою розовую ленточку и такъ-же мало сознавала присутствіе своихъ рукъ и ногъ, какъ если-бы ея ребяческая душа переселилась въ водяную лилію, что покоится на своемъ влажномъ лож, убаюкиваемая лучами полуденнаго солнца. Какъ это ни странно, но Артуръ именно въ своей робости почерпнулъ успокоеніе, увренность въ себ: это было совершенно не то состояніе духа, какого онъ ожидалъ для себя отъ этой встрчи, и, несмотря на весь хаосъ наполнявшихъ его смутныхъ чувствъ, въ голов его, въ эти минуты молчанія, успла сложиться сознательная мысль, что вся его борьба, вс его прежнія сомннія были излишни.

— Вы хорошо сдлали, что пошли черезъ рощу, сказалъ онъ наконецъ, взглянувъ на нее,— эта дорога гораздо красиве, да и короче, чмъ вс остальныя.

— Да, сэръ, отвчала Гетти дрожащимъ голосомъ, еле слышно. Она не имла понятія, какъ надо говорить съ такимъ важнымъ бариномъ, какъ мистеръ Артуръ, и самое тщеславіе ея длало ее скупой на слова.

— Вы всякую недлю бываете у мистриссъ Помфретъ!

— Да, сэръ, всякій четвергъ, кром тхъ дней, когда ей приходится вызжать съ миссъ Донниторнъ.

— Она васъ, кажется, учитъ чему-то?

— Да, сэръ, штопать кружева и чулки. Она научилась этому заграницей. Очень хорошо выходитъ — совсмъ незамтно, такъ-что нельзя даже сказать, гд штопка, гд чулокъ… Она учитъ меня еще и кроить.

— Разв вы собираетесь поступать въ горничныя.

— Да, сэръ, мн бы очень хотлось.

Теперь Гетти говорила погромче, но все еще дрожащимъ голосомъ: можетъ быть, она кажется капитану Донниторну такой-же глупой, какъ ей — Люкъ Бриттонъ, думала она.

— Мистриссъ Помфретъ, вроятно, всегда ждетъ васъ въ это время?

— Она ждетъ меня въ четыре часа. Сегодня я немножко опоздала — тетя не могла отпустить меня раньше,— но у насъ назначено четыре часа, потому-что съ этого часа мистриссъ Помфретъ бываетъ свободна до звонка миссъ Донниторнъ.

— А, въ такомъ случа я не стану васъ задерживать, а то я показалъ-бы вамъ Эрмитажъ. Вы никогда его не видали?

— Нтъ, сэръ.

— Къ нему надо сворачивать вотъ по этой тропинк. Но теперь мы туда не пойдемъ, я покажу вамъ его въ другой разъ, если хотите.

— Да, сэръ, пожалуйста.

— А вы всегда возвращаетесь домой этой дорогой, или можетъ быть вы боитесь идти по лсу одна, въ темнот?

— О нтъ, сэръ, я никогда не хожу поздно, я выхожу часовъ въ восемь, а теперь по вечерамъ такъ свтло. Тетя разсердилась-бы, еслибъ я не пришла домой къ девяти.

— Можетъ быть, васъ провожаетъ Крегъ, нашъ садовникъ?

Яркій румянецъ залилъ лицо и шею Гетти.

— Нтъ, нтъ, онъ не ходитъ со мной!… Право не ходитъ, и никогда не ходилъ! Я бы ему не позволила,— я не люблю его, проговорила она торопливо, и слезы обиды подступили такъ быстро, что не успла она договорить, какъ свтлая капля покатилась по ея горячей щек. Тогда ей стало до смерти стыдно, что она плачетъ, и на одинъ долгій мигъ все ея счастье улетло. По въ слдующее мгновеніе она почувствовала, какъ чья-то рука обвилась вокругъ ея стана, и нжный голосъ сказалъ:

— О чемъ-же вы плачете, Гетти? Я не хотлъ васъ обидть. Ни за какія сокровища въ мір я не захотлъ-бы обидть васъ, мой милый цвчочекъ! Ну, полно, перестаньте… взгляните на меня, а то я буду думать, что вы никогда меня не простите.

Артуръ положилъ руку на мягкое плечико, бывшее ближе къ нему, и съ нжной лаской наклонился къ Гетти. Она подняла свои длинныя рсницы, мокрыя отъ слезъ, и увидла глаза, глядвшіе на нее нжнымъ, робкимъ, умоляющимъ взглядомъ. Какъ долго тянулись эти нсколько мгновеній, пока они глядли другъ на друга, и его руки касались ея! Любовь — такая простая вещь, когда мы переживаемъ двадцать первую нашу весну, и когда прелестная семнадцатилтняя двушка дрожитъ подъ нашимъ взглядомъ, какъ розовый бутонъ, открывающій свое сердце утреннимъ лучамъ въ экстаз изумленія и восторга. Нетронутыя юныя души соприкасаются мягко и нжно, какъ два бархатные персика, когда, скатившись вмст, они тихонько останавливаются, он сливаются такъ-же легко, какъ два встрчные ручейка, и ничего имъ не надо — дайте имъ только смшаться и затеряться въ густой чащ листвы… Пока Артуръ глядлъ въ глаза Гетти — въ эти молящіе темные глаза — ему было ршительно все равно, какимъ языкомъ она говоритъ, и будь въ то время въ мод пудра и фижмы, онъ вроятно, даже не замтилъ-бы, что Гетти недостаетъ этихъ атрибутовъ высшаго тона.

Но вотъ они отскочили другъ отъ друга съ бьющимися сердцами: что-то съ шумомъ упало на тропинку. Это была корзинка Гетти, вс ея рабочія принадлежности разсыпались по земл, часть изъ нихъ откатилась довольно далеко. Понадобилось нсколько минутъ, чтобы подобрать вс вещи, и во все это время не было сказано ни слова, но когда Артуръ повсилъ корзинку на руку Гетти, бдная двочка почувствовала странную перемну въ его обращеніи. Онъ только слегка пожалъ ей руку и сказалъ такимъ тономъ и съ такимъ взглядомъ, что на нее повяло холодомъ:

— Не буду васъ больше задерживать,— васъ ждутъ. Прощайте.

И, не дожидаясь отвта, онъ повернулся и пошелъ скорымъ шагомъ по дорог къ Эрмитажу. А Гетти продолжала свой путь какъ во сн. Странный сонъ — исполненный противорчія! Какимъ опьяняющимъ блаженствомъ онъ для нея начался и какою тоской наполнялъ онъ теперь ея душу!… Встртитъ-ли она его, когда будетъ возвращаться домой? Отчего онъ говорилъ съ нею такъ, точно сердился на нее! И зачмъ убжалъ такъ внезапно?— и она заплакала, сама не зная о чемъ.

Артуру было тоже очень и очень не но себ, но его ощущенія были освщены для него боле яркимъ свтомъ самосознанія. Добжавъ до Эрмитажа, который стоялъ въ самой чащ, онъ распахнулъ дворъ сильнымъ толчкомъ, захлопнулъ ее за собой, швырнулъ въ уголъ своего ‘Зелуко’, засунулъ руки въ карманы, прошелся разъ пять или шесть изъ конца въ конецъ маленькой комнатки и слъ на оттоманку въ неловкой, напряженной поз человка, ршившагося не поддаваться овладвшему имъ чувству.

Онъ влюбился въ Гетти — это ясно. Онъ готовъ былъ послать къ чорту все на свт за возможность отдаться восхитительному чувству, которое онъ только-что въ себ созналъ. Безполезно закрывать глаза на совершившійся фактъ: они слишкомъ горячо полюбятъ другъ друга, если будутъ продолжать видться. А что изъ этого выйдетъ? Черезъ нсколько недль ему придется ухать, и бдная двочка будетъ чувствовать себя несчастной… Нтъ, ему нельзя встрчаться съ ней наедин, надо постараться не попадаться ей больше на глаза. Какой онъ дуракъ, что ухалъ отъ Гавэна!

Онъ всталъ и растворилъ вс окна, чтобы впустить свжаго воздуху. Въ маленькую комнатку Эрмитажа ворвался здоровый запахъ сосенъ, обступавшихъ ее тснымъ кольцомъ. Свжій воздухъ не помогъ ему въ его борьб съ самимъ собой, пока онъ стоялъ, высунувшись въ окно и, глядя въ зеленую даль, старался укрпиться въ принятомъ ршеніи. Но онъ считалъ это ршеніе принятымъ, обсуждать его дальше не было никакой надобности. Онъ ршилъ не встрчаться больше съ Гетти — это дло конченное. И теперь онъ могъ позволить себ помечтать, какъ было-бы пріятно, еслибъ обстоятельства сложились иначе,— какое было-бы счастье опять увидть ее, когда вечеромъ она пойдетъ домой, опять обвить рукой ея станъ и заглянуть въ ея милое личико. Онъ спрашивалъ себя, думаетъ-ли она о немъ въ эту минуту, какъ онъ о ней… о да, наврное думаетъ! Какъ хороши были ея глаза съ этими слезами на длинныхъ рсницахъ! Онъ могъ-бы цлый день любоваться ими и былъ-бы совершенно счастливъ… Нтъ, ему необходимо видть ее еще разъ — хотя-бы для того, чтобы разсять ложное впечатлніе, которое должно было сдлать на нее его сегодняшнее обращеніе съ ней. Онъ поговоритъ съ нею спокойно, просто и ласково,— однимъ словомъ такъ, чтобы не дать ей уйти домой съ головой набитой всякими бреднями… Да въ конц концовъ это положительно лучшее, что онъ можетъ сдлать.

Прошло много времени — пожалуй, больше часу,— прежде чмъ размышленія Артура привели его къ этому пункту, но какъ только этотъ пунктъ былъ ршенъ, онъ не могъ усидть въ Эрмитаж.

Надо было какъ нибудь убить время до свиданія съ Гетти, надо было двигаться, длать что-нибудь. Кстати, пора было уже одваться къ обду, такъ какъ ддъ его обдалъ въ шесть часовъ.

ГЛАВА XIII.
ВЕЧЕРЪ ВЪ ЛСУ.

Случилось, что въ тотъ-же четвергъ поутру у мистриссъ Помфретъ вышла небольшая ссора съ ключницей, мистриссъ Бестъ,— обстоятельство, имвшее два очень выгодныхъ послдствія для Гетти. Во первыхъ мистриссъ Помфретъ, сверхъ своего обыкновенія, пожелала нить чай въ своей комнат, во вторыхъ вышеупомянутая маленькая стычка до такой степени оживила въ душ этой примрной камеръ-фрау воспоминаніе о прежнихъ непріятныхъ пассажахъ въ поведеніи мистриссъ Бестъ и о діалогахъ, въ которыхъ мистриссъ Бестъ безспорно насовала передъ своей собесдницей, мистриссъ Помфретъ, что Гетти понадобилось владть собой лишь настолько, чтобы быть въ состояніи дйствовать иголкой да отъ времени до времени вставлять въ разговоръ коротенькое ‘да’ или ‘нтъ’. Ей очень хотлось надть шляпку и уйти пораньше, но она сказала капитану Донниторну, что выходитъ обыкновенно около восьми часовъ, и вдругъ онъ придетъ въ рощу, разсчитывая встртить ее, а она уже успетъ уйти!… Придетъ-ли онъ?-4Ця маленькая птичья душа билась между воспоминаніемъ, сомнніемъ и надеждой Наконецъ минутная стрлка старомодныхъ часовъ съ мднымъ циферблатомъ подползла на третью четверть восьмого: теперь не было уже никакихъ причинъ медлить. Даже мистриссъ Помфретъ — какъ ни былъ поглощенъ ея умъ личными ея длами,— не могла не замтить какой-то новой красоты въ этой очаровательной двушк, когда она завязывала передъ зеркаломъ свою шляпку.

‘Эта двочка положительно съ каждымъ днемъ хорошетъ’ — таково было мысленное заключеніе мистриссъ Помфретъ. ‘Тмъ хуже для нея. Она не найдетъ отъ этого скоре ни мста, ни мужа. Разсудительные, солидные люди не любятъ имть хорошенькихъ женъ. Когда я была двушкой, я не знала счета своимъ поклонникамъ, хоть никогда не была такъ ужъ черезчуръ хороша…

Ну, что бы тамъ ни вышло, а она должна быть благодарна мн за то, что я учу ее полезному длу, которымъ она можетъ заработать кусокъ хлба гораздо врне, чмъ своей возней по хозяйству. Мн всегда говорили, что у меня доброе сердце, и это сущая правда. Я всегда страдала изъ за своей доброты. Ботъ и теперь: еслибъ не мое доброе сердце, нкоторые люди не помыкали-бы мной въ этомъ дом, и въ комнат ключницы никто не разыгрывалъ-бы передо мной барыню’.

Гетти торопилась перейти узенькую лужайку передъ домомъ, лежавшую у нея на пути, боясь столкнуться съ мистеромъ Крегомъ: она не могла бы быть съ нимъ учтивой сегодня. Какое облегченіе почувствовала она, когда благополучно добралась до дубовъ и очутилась въ оград парка! Но даже и тутъ она каждую минуту готова была пугаться, какъ тотъ олень, что шарахнулся въ сторону при ея приближеніи. Она не замчала мягкаго вечерняго свта, проникавшаго сквозь зелень живыхъ изгородей и выставлявшаго ихъ красоту гораздо ярче, чмъ могъ-бы это сдлать цлый потокъ полуденныхъ лучей. Она не замчала окружающаго, не думала о настоящемъ. Она видла только возможное — сосновую рощу и мистера Артура Донниторна, идущаго ей на встрчу.Таковъ былъ первый планъ картины, которую она себ рисовала: дальше былъ розовый туманъ — что-то свтлое, волшебное,— рядъ дней, совершенно непохожихъ на вс прежніе дни ея жизни. То-же самое она чувствовала-бы, вроятно, еслибъ ее полюбилъ рчной богъ, который могъ-бы во всякое время взять ее къ себ, подъ свое водяное небо, въ свои волшебные чертоги. Посл такого необычайнаго, восхитительнаго начала невозможно было сказать, что еще можетъ случиться. Представьте себ, что неизвстный прислалъ-бы ей ящикъ, наполненный кружевами, шелковыми матеріями и брильянтами,— могло-ли не придти ей въ голову, что вся ея судьба должна измниться, что завтра ее ждетъ новая, еще боле ошеломляющая радость? Гетти никогда не читала романовъ, и еслибъ ей попался романъ, я думаю, она не осилила-бы словъ,— они показались-бы ей непонятными. Какъ-же могла она найти опредленную форму для своихъ ожиданій?— Они были такъ-же безформенны, какъ тотъ сладкій, нжащій запахъ, которымъ на нее пахнуло изъ сада, когда она проходила воротами парка.

Но вотъ она и у другихъ воротъ — у тхъ, что ведутъ^ въ сосновую рощу. Она входитъ въ лсъ, гд уже начинаетъ смеркаться, и съ каждымъ новымъ шагомъ страхъ леденитъ ей сердце все сильнй и сильнй.— Что, если онъ не придетъ! О, какъ ужасно думать, что она можетъ пройти весь лсъ и выйти съ другого конца въ открытое поле, не видвъ его! Она дошла до перваго поворота къ Эрмитажу, замедляя шаги,— здсь его нтъ. Она ненавидитъ зайченка. перебжавшаго тропинку,— она ненавидитъ все на свт, кром того, чего она жаждетъ. Она идетъ, ощущая приливъ радости всякій разъ, какъ подходитъ къ новому повороту:— можетъ быть, онъ тамъ.— Нтъ и нтъ! Ей хочется плакать, ея сердечко готово разорваться, въ глазахъ стоятъ слезы… И вотъ уголки ея рта начинаютъ подергиваться, она громко всхлипываетъ, и слезы катятся по щекамъ.

Она не знаетъ, что есть еще одинъ поворотъ къ Эрмитажу, что она сейчасъ къ нему подойдетъ, и что Артуръ Донниторнъ въ нсколькихъ ярдахъ отъ нея, поглощенный одной единственной мыслью — мыслью о ней. Онъ пришелъ, чтобы видть ее еще разъ, за послдніе три часа желаніе видть ее разрослось въ немъ до степени лихорадочной жажды. Конечно, онъ не будетъ говорить съ ней теперь тмъ нжнымъ, заигрывающимъ тономъ, въ который онъ такъ неосмотрительно впалъ передъ тмъ,— о, нтъ, напротивъ: онъ пришелъ, чтобъ исправить свой промахъ. Онъ обойдется съ нею, какъ другъ,— просто и вжливо, онъ не хочетъ, чтобъ она убжала домой, унося съ собой ложное представленіе объ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ.

Еслибы Гетти знала, что онъ такъ близко отъ нея, она-бы не плакала, и это было-бы лучше: тогда, можетъ быть, Артуръ нашелъ-бы въ себ силы быть разсудительнымъ, какимъ онъ желалъ быть. Теперь-же, услышавъ его шаги въ конц боковой дорожки, она вздрогнула и подняла на него глаза, полные слезъ, и онъ видлъ, какъ дв крупныя капли скатилась по ея щекамъ. Могъ-ли онъ не заговорить съ ней самымъ нжнымъ, ласкающимъ тономъ, какимъ мы говоримъ съ хорошенькой большеглазой болонкой, занозившей себ лапку?

— Что съ вами, Гетти? Вы испугались? Увидли въ лсу что-нибудь страшное?… Не бойтесь — теперь я но дамъ васъ въ обиду.

Гетти такъ жестоко покраснла, что и сама не знала, счастлива она или несчастна. Господи! опять она плачетъ! Что должны думать молодые господа о двушкахъ, которыя вчно плачутъ Она была даже не въ силахъ выговорить ‘нтъ’, она могла только отвернуться, утирая слезы. Но одна свтлая капля успла таки упасть на ея розовую ленточку — она отлично это замтила.

— Ну полно, развеселитесь! Улыбнитесь мн и скажите, о чемъ вы плакали… Скажите-же — я васъ прошу!

Гетти повернула къ нему голову, прошептала: ‘Я думала, вы не придете’ и, набравшись понемногу храбрости, взглянула на него.— Нтъ, это было слишкомъ! Надо было быть египетскимъ сфинксомъ, чтобы не отвтить на этотъ взглядъ такимъ-же любящимъ взглядомъ.

— Ахъ, вы пугливая птичка!… Роза въ слезахъ!… Ахъ вы глупенькая двочка! Не смйте больше плакать! Не будете?— Вдь я теперь съ вами.

Ахъ, онъ и самъ не знаетъ, что говоритъ. Не то хотлъ онъ ей сказать. Опять его рука тихонько обвивается вокругъ ея стана, сжимая его все тснй, лицо все ближе наклоняется къ кругленькой шейк, губы встрчаютъ ея пухленькія дтскія губки, и на одинъ долгій мигъ время для нихъ исчезаетъ. Кто онъ?— Аркадскій пастушокъ?— первый юноша, цлующій первую дву?— или, можетъ быть, самъ Эросъ, приникшій къ губкамъ Психеи?— почемъ онъ знаетъ… да и не все-ли равно!

Нсколько минутъ посл того оба молчали. Они шли впередъ съ бьющимися сердцами, пока не увидли воротъ въ конц лса. Тогда они взглянули другъ на друга — не совсмъ такъ, какъ глядли раньше: теперь въ ихъ глазахъ было воспоминаніе поцлуя.

Но горечь уже начала примшиваться къ ихъ блаженству: уже Артуръ почувствовалъ неловкость. Онъ отнялъ руку, обнимавшую Гетти, и сказалъ:

— Вотъ мы и прошли рощу — почти до конца… Который, однако, часъ?— добавила она, вынимая часы.— Двадцать минута, девятаго… впрочемъ, мои часы спшатъ. Но все таки лучше мн не ходить дальше. Бгите скорехонько вашими маленькими ножками и добирайтесь благополучно домой. Прощайте,

Онъ взяла ея руку и смотрлъ на нее съ полу печальной, полуразвязной, натянутой улыбкой. Глаза Гетти какъ, будто молили его подождать уходить, но онъ потрепалъ ее по щечк и повторилъ: ‘Прощайте’. Ей оставалось только повернуться и уйти.

А Артуръ?— Почти бгомъ пустился онъ назадъ, черезъ лсъ, словно хотлъ отдлить себя отъ Гетти какъ можно большимъ пространствомъ. Онъ больше не пошелъ въ Эрмитажъ: она помнилъ, какую борьбу онъ выдержалъ тамъ передъ обдомъ,— борьбу, которая окончилась ничмъ — хуже, чмъ ничмъ. Онъ прошелъ прямо за паркъ, радуясь, что выбрался изъ этой рощи, гд жилъ его злой геній, преслдовавшій его. Эти гладкія липы и буки… за нихъ было что-то опьяняющее. То-ли дло крпкіе, узловатые старые дубы!— ни намека на нгу и лнь. Одинъ ихъ видъ придаетъ человку бодрости. Артуръ затерялся въ извилистыхъ поворотахъ дорожекъ, онъ блуждалъ безъ мысли и цли, не ища выхода, пока сумерки подъ сводомъ втвей не сгустились въ темную ночь, такъ-что заяцъ, перебжавшій ему дорогу, казался совсмъ чернымъ.

Его волненіе было теперь гораздо глубже, чмъ поутру, онъ испытывалъ нчто въ род того, что долженъ испытать всадникъ, когда лошадь, которую онъ хотлъ заставить сдлать скачекъ, поднимется на дыбы, осмлившись возстать противъ его власти. Онъ былъ недоволенъ собой, онъ злился, была, въ отчаяніи. Что будетъ, если онъ поддастся чувству, такъ коварно подкравшемуся къ нему въ этотъ день,— если онъ будетъ продолжать видться съ Гетти и позволять себ съ нею даже такія невинныя ласки, до какихъ онъ уже дошелъ?— Онъ пробовалъ остановиться мыслью на возможныхъ послдствіяхъ такого поведенія съ его стороны и отказывался врить, чтобы подобная будущность была возможна для него. Играть въ любовь съ Гетти было совсмъ не то, что играть въ любовь съ хорошенькой двушкой своего круга: тутъ такая игра была-бы забавой для обихъ сторонъ, и об стороны такъ-бы и понимали ее, или-же — еслибы чувство стало серьезнымъ,— тутъ не было препятствій для брака. Но эта двочка… Стоитъ кому-нибудь увидть ихъ вмст, и о ней пойдетъ худая слава по всему околотку… И потомъ эти Пойзеры — такіе чудесные люди, для которыхъ такъ-же дорого ихъ доброе имя, какъ еслибы въ жилахъ ихъ текла самая благородная кровь въ всемъ государств… Да онъ просто возненавидитъ себя, если допуститъ себя до такого скандала — въ помсть, гд со временемъ онъ будетъ хозяиномъ,— среди арендаторовъ, которые прежде всего должны его уважать. А разв онъ не дорожитъ собственнымъ уваженіемъ? Онъ былъ даже не въ состояніи представить себ, чтобъ онъ могъ когда-нибудь такъ низко упасть въ своемъ мнніи, какъ не могъ-бы вообразить, что онъ сломаетъ об ноги и всю остальную жизнь будетъ ходить на костыляхъ. Да, онъ не могъ вообразить себя въ такомъ положеніи,— это было-бы слишкомъ безобразно, слиткомъ непохоже на него.

И — даже допустивъ, что никто ничего не узнаетъ,— вдь они могутъ слишкомъ горячо привязаться другъ къ другу, я тогда въ конц концовъ что-же ихъ ждетъ:— горечь разлуки, и только. Не можетъ дворянинъ — не въ роман, а въ дйствительной жизни,— жениться на племянниц фермера… Нтъ, надо разомъ покончить съ этой исторіей. Все это слиткомъ нелпо.

А между тмъ поутру, отправляясь къ Гавэну, онъ, казалось, такъ твердо ршился покончить, и пока онъ тамъ сидлъ, что-то захватило его вопреки его вол и погнало назадъ. Видно, не можетъ онъ полагаться на свои ршенія, какъ онъ это воображалъ… Онъ почти желалъ, чтобъ у него опять заболла рука,— тогда онъ думалъ-бы только о своей боли и о томъ, какое было-бы облегченіе избавиться отъ нея. Нельзя было даже предугадать, какой новый демонъ овладетъ имъ завтра въ этомъ проклятомъ мст, гд не было никакихъ увлекательныхъ занятій, которыя наполняли-бы день. Поневол лзутъ въ голову глупыя мысли… Чтобы такое сдлать, чтобъ оградить себя отъ нихъ на будущее время?

Оставалось только одно средство: онъ подетъ къ Ирвайну и все ему разскажете. Уже одно то, что онъ будетъ говорить о своемъ увлеченіи, умалите его цну въ его собственныхъ глазахъ, искушеніе исчезнете, какъ исчезаетъ очарованіе нжныхъ словъ, когда мы повторяемъ ихъ равнодушному слушателю. Да, разсказать все Ирвайну… это поможетъ ему во всхъ отношеніяхъ. Ршено: завтра, сейчасъ-же посл завтрака, онъ детъ въ Брокстонъ прямо къ ректору.

Какъ только Артуръ пришелъ къ этому ршенію, онъ началъ соображать, которая изъ тропинокъ должна привести его къ дому, и направился домой кратчайшимъ путемъ. Теперь онъ зналъ, что застанетъ: день былъ достаточно утомительный, и думать больше не было надобности.

ГЛАВА XIV.
ВОЗВРАЩЕНЕ ДОМОЙ.

Пока происходило прощанье въ лсу, въ коттедж Видовъ тоже прощались, и теперь Лизбета съ Адамомъ стояли на крыльц, и она напрягала свои старые глаза, чтобы въ послдній разъ взглянуть на Сета и Дину, поднимавшихся въ гору по ту сторону ручья.

— Мн жалко, что я больше ея не увижу, сказала она Адаму, когда они вошли въ домъ.— Я хотла-бы имть ее подл себя до того часа, когда я умру и лягу рядомъ съ моимъ старикомъ. При ней и умирать-то легче,— она говоритъ такъ нжно и ласково, и такъ тихо двигается… Я-бы не удивилась, еслибъ мн сказали, что та картинка въ твоей новой библіи нарисована съ нея: знаешь — тотъ ангелъ, что сидитъ на камн у гроба. Да, такую дочь я-бы согласилась имть,— только на такихъ рдко женятся.

— Ну, мама, я надюсь, что она будетъ твоею дочерью. Сетъ ее любитъ, и я думаю, что со временемъ и она полюбитъ его.

— Что толку говорить объ этомъ? Она и не думаетъ о Сет. Вонъ теперь узжаетъ за двадцать миль. Какъ-же она его полюбитъ — хотла-бы я знать? Разв можетъ тсто подняться безъ дрожжей? Мн кажется, твои ученыя книги съ цифрами должны бы тебя этому научить, а то стоитъ-ли ихъ и читать? Ужъ лучше тогда читать обыкновенныя печатныя книги, какъ Сетъ.

— Нтъ, мама, проговорилъ со смхомъ Адамъ,— хоть цифры учатъ насъ многому, и безъ нихъ мы не далеко-бы ушли, но он ничего не говорятъ намъ о человческихъ чувствахъ. Эта статья требуетъ боле тонкихъ вычисленій. Но Сета такой хорошій парень, какихъ немного среди нашего брата рабочихъ,— умный, съ добрымъ сердцемъ, да и собой недуренъ, и они съ Диной одинаковаго образа мыслей. Онъ стоитъ ея, хоть и нельзя не согласиться, что она рдкая женщина. Такую женщину не каждый день встртишь между фабричнымъ людомъ.

— Ну да, я знаю, за брата ты всегда горой. То-же самое было, когда вы были дтьми: ты всегда длился съ нимъ всякою малостью. Но Сету только двадцать три года,— гд ему жениться! Ему надо сперва научиться откладывать гроши. Ну, а стоитъ-ли онъ ея или не стоитъ?… На это я скажу: она на два года старше его,— она почти твоя ровесница. Впрочемъ, такъ ужъ ведется на свт: люди всегда подбираютъ себ самую неподходящую пару.

У женщинъ бываютъ такія настроенія, когда то, что могло-бы быть, пріобртаетъ въ ихъ глазахъ особенную привлекательность по сравненію съ тмъ, что есть. Адамъ не выражалъ желанія жениться на Дин, и Лизбету это сердило, хотя она сердилась-бы нисколько не меньше, еслибъ онъ пожелалъ жениться на Дин и такимъ образомъ долженъ былъ-бы отказаться отъ Мэри Бурджъ и отъ надежды сдлаться компаньономъ ея отца, какъ и въ томъ случа, еслибъ онъ женился на Гетти.

Было больше половины восьмого, когда у Адама происходилъ съ матерью вышеописанный разговоръ, такъ что когда, минутъ десять спустя, Гетти дошла до перекрестка, откуда ей надо было сворачивать къ ферм, она увидла Дину и Сета, подходившихъ съ другой стороны, и остановилась, поджидая ихъ. И они тоже немного запоздали, потому-что шли тихо и разговаривали, Дин хотлось утшить и ободрить Сета передъ разлукой. Но, увидавъ Гетти, они остановились и стали прощаться, затмъ Сетъ повернулъ назадъ къ дому, а Дина пошла дальше одна.

— Сетъ Бидъ подошелъ-бы поздороваться съ вами, моя милая, сказала она Гетти, когда он сошлись,— но онъ сегодня въ гор, вы знаете.

Гетти отвтила сіяющей улыбкой, точно не разслышала или не поняла этихъ словъ. Странный контрастъ представляли эти дв двушки: сверкающая, поглощенная собой красота Гетти рядомъ съ другимъ, спокойнымъ лицомъ, глядвшимъ на нее съ жалостью, открытымъ взглядомъ, говорившимъ, что это сердце живетъ не завтными личными тайнами, а любовью, которую оно жаждетъ раздлить со всмъ міромъ. Гетти любила Дину больше всхъ извстныхъ ей женщинъ, да и за что ей было не любить человка, всегда заступавшагося за нее передъ теткой, когда та ее распекала, и всегда готоваго освободить ее отъ Тотти — несносной маленькой Тотти, которую вс баловали, и въ которой г., Гетти, не видла ровно ничего занимательнаго. За все ее пребываніе на Большой Ферм Дина ни разу не сказала еи ничего непріятнаго, никогда не попрекала и не бранила ее. Много разъ она заговаривала съ нею о серьезныхъ вещахъ, но Гетти это не смущало:— она не слушала. И чтобы тамъ ни говорила ей Дина, почти всегда кончалось тмъ, что она гладила ее по щечк и предлагала ей пошить для нея или починить что-нибудь изъ ея вещей. Дина была загадкой для Гетти. Гетти смотрла на нее такъ, какъ должна, по всей вроятности, смотрть какая-нибудь маленькая пичужка, которая можетъ только перепархивать съ втки на втку, на полетъ ласточки или жаворонка, но она не интересовалась подобными загадками, какъ не интересовалась знать, что было изображено на картинкахъ въ ‘Путешествіи пилигрима’, или въ большой старой библіи, по поводу которыхъ Марти и Томми надодали ей каждое воскресенье.

Дина взяла теперь ея руку и продла подъ свою.

— Какой у васъ счастливый видъ сегодня, моя милая двочка,— сказала она.— Я буду часто думать о васъ въ Сноуфильд и видть передъ собой ваше личико такимъ, какъ вижу его теперь. Странная вещь: очень часто, когда я бываю одна — сижу въ своей комнат съ закрытыми глазами, или хожу по нашимъ холмамъ,— люди, которыхъ я видла и знала — иногда всего нсколько дней — встаютъ передо мной какъ живые, я слышу ихъ голоса, вижу, какъ они смотрятъ и ходятъ, почти такъ-же ясно — даже яснй, чмъ когда я была съ ними и могла касаться ихъ. И тогда мое сердце рвется къ нимъ, я чувствую за нихъ такъ-же живо, какъ за себя, и мн отрадно говорить о нихъ съ Богомъ и молиться за нихъ и за себя. Я уврена, что и вы будете являться мн, когда мы разстанемся.

Она замолчала на минуту, но Гетти ничего не сказала.

— Сегодня я провела очень хорошій день,— продолжала Дина,— сегодня и вчера вечеромъ. Отрадно видть двухъ такихъ добрыхъ сыновей, какъ Адамъ и Сетъ Бидъ. Какъ они нжно и заботливо относятся къ своей матери! Она мн разсказывала, какъ много длалъ Адамъ вс эти годы для отца и для брата. Удивительно, сколько у него ума, познаній и готовности отдавать ихъ на пользу тмъ, кто слабе его. Я убждена, что и сердце у него любящее. Я часто замчала между моими земляками въ Сноуфильд, что сильные, умлые люди бываютъ особенно добры къ женщинамъ и дтямъ. Пріятно смотрть, когда такой силачъ несетъ на рукахъ ребенка — безъ всякаго усилія, точно птенчика, Мн кажется, что и дти больше любятъ сильныхъ людей, Я уврена, что и Адамъ Бидъ будетъ такой-же. А вы, Гетти, несогласны со мной?

— Согласна,— отвчала Гетти разсянно. Душа ея была все это время въ лсу, и еслибъ ее спросили, она-бы затруднилась отвтить, съ чмъ она соглашалась. Дина видла, что она не расположена говорить, впрочемъ, теперь она-бы и не успла сказать еще что-нибудь, такъ какъ он подошли къ воротамъ фермы.

Тихія сумерки съ погасающей алой зарею на запад и съ двумя-тремя слабо пробивающимися звздочками окутывали дворъ фермы. Ни откуда не доносилось ни звука, только лошади бились въ конюшн. Прошло минутъ двадцать посл заката, куры давно убрались на насетъ, бульдогъ лежалъ на солом подл своей конуры и рядомъ съ нимъ — черная такса. Стукъ захлопнувшейся калитки потревожилъ ихъ сонъ и они подняли лай, какъ два добрые сторожа, еще не зная хорошенько, изъ за чего они лаютъ.

Этотъ лай очевидно произвелъ свое дйствіе, ибо когда Дина съ Гетти подходили къ дому, въ дверяхъ показалась, заполняя собою почти все ихъ пространство, рослая фигура мужчины съ черными глазами и румянымъ лицомъ, носившимъ явные признаки способности принимать весьма проницательное, а въ чрезвычайныхъ случаяхъ — въ рыночные дни, напримръ,— и презрительное выраженіе, хотя въ настоящую минуту на немъ преобладало выраженіе самаго сердечнаго добродушія, какое бываетъ у людей посл сытнаго ужина. Извстно, что многіе великіе ученые, обнаруживавшіе самую безпощадную суровость въ своихъ критическихъ разборахъ чужихъ научныхъ трудовъ, были самыми снисходительными и мягкими людьми въ частной жизни. Я даже слышалъ объ одномъ ученомъ, покорно качавшемъ лвой рукой колыбель съ двумя близнецами въ то время, какъ правая его рука осыпала бичующими сарказмами его противника, обнаружившаго грубое незнаніе еврейскаго языка. Мы должны прощать нашими ближнимъ ихъ заблужденія и слабости — увы! никто изъ насъ не свободенъ отъ нихъ!— но человкъ, способный ошибаться въ важнйшихъ тезисахъ еврейскаго языка, есть врагъ рода человческаго, и его надо казнить. Въ Мартин Пойзер была такого именно рода смсь самыхъ противуположныхъ свойствъ характера. Онъ обладалъ настолько благородной натурой, что сдлался вдвое добре и почтительне къ своему старику-отцу посл того, какъ тотъ передалъ ему все свое имущество по дарственной записи, и не было боле снисходительнаго судьи, когда дло шло о личныхъ недостаткахъ его ближнихъ, но къ плохимъ хозяевамъ-фермерамъ такимъ, какъ Люкъ Бреттонъ, напримръ,— пахавшимъ землю небрежно, не имвшимъ понятія объ основныхъ правилахъ проведенія канавъ и обнаруживавшимъ слабую сметку при покупк на зиму дровъ, Мартинъ Пойзеръ былъ жестокъ и неумолимъ, какъ сверный втеръ. Люкъ Бриттонъ не могъ сдлать самаго простого замчанія о погод, чтобы Мартинъ Пойзеръ не открылъ въ немъ несомннныхъ признаковъ той безтолковости и невжества, какими отличались вс хозяйственныя операціи этого жалкаго фермера. Ему было противно смотрть, когда этотъ человкъ подносилъ ко рту кружку съ пивомъ въ буфет ‘Короля Георга’ въ рыночный день, и всякій разъ, когда они встрчались на дорог, черные глаза мистера Пойзера принимали строгое, критическое выраженіе, не имвшее ничего общаго съ тмъ отеческимъ взглядомъ, какимъ онъ встртши’ теперь двухъ своихъ племянницъ, когда т подошли къ дому. Мистеръ Пойзеръ курилъ свою вечернюю трубку, заложивъ руки въ карманы,— единственный рессурсъ человка, который еще бодрствуетъ, передлавъ вс свои дневныя дла.

— Однако, двочки, вы сегодня поздненько,— сказалъ онъ, когда он поднялись на крыльцо.— Мать начала уже безпокоиться о васъ, а тутъ еще Тотти у нея захворала… Ну, что, Дина, какъ вы нашли старуху Бидъ? Очень она убивается но своемъ старик? Въ послднія пять лтъ онъ былъ для нея порядочной обузой.

— Она очень горюетъ о немъ,— отвчала Дина,— впрочемъ, сегодня она какъ будто поспокойне. Адамъ пробылъ дома весь день — длалъ гробъ отцу,— а она любитъ, когда онъ съ нею. Она цлый день говорила со мной о немъ. У нея любящее сердце, только характера’ безпокойный: слишкомъ легко она волнуется и сама себя мучитъ. Жаль, что у нея нтъ боле надежной поддержки подъ старость,— тогда-бы ей легче жилось.

— Адамъ надежная поддержка для нея,— сказалъ мистеръ Пойзеръ, не понявъ Дину.— Можно съ увренностью сказать, что онъ пойдетъ въ гору. Это не пустой колосъ, отъ котораго никому нтъ добра, и я головой поручусь, что онъ до конца останется добрымъ сыномъ, какимъ всегда былъ. Не говорилъ онъ. когда онъ къ намъ придетъ?— Но что-жъ это я васъ держу у дверей?— входите, входите,— прибавилъ онъ. пропуская ихъ въ домъ.

Высокія надворныя строенія усиливали темноту на двор, закрывая часть неба, но большое окно чистой кухни пропускало достаточно свта, такъ-что можно было разсмотрть каждый ея уголокъ.

Мистриссъ Пойзеръ сидла въ кресл-качалк, принесенномъ изъ ‘парадной гостиной’, и укачивала Тотти. Но Тотти была совсмъ нерасположена спать. Увидвъ входящихъ кузинъ, она приподнялась на колняхъ у матери и показала пару пылающихъ щекъ, казавшихся еще толще отъ благо полотнянаго чепчика, завязаннаго у нея подъ подбородкомъ.

Въ большомъ плетеномъ кресл по лвую сторону камина сидлъ Мартинъ Пойзеръ-отецъ,— здоровый старикъ, вылитый портретъ своего рослаго черноволосаго сына, только съежившійся и какъ будто полинявшій. Онъ сидлъ, слегка свсивъ голову, отставивъ локти назадъ и положивъ об руки на ручки кресла. Его синій бумажный платокъ былъ разложенъ у него на колняхъ, какъ всегда, когда онъ былъ дома: все остальное время платокъ болтался у него на голов. Старикъ наблюдалъ за всмъ происходившимъ спокойнымъ взглядомъ здоровой старости, уже не имющей своей внутренней жизни и внутреннихъ интересовъ,— тмъ вншнимъ взглядомъ, который подмчаетъ булавки на полу, съ необъяснимымъ, безцльнымъ упорствомъ слдитъ за малйшими вашими движеніями, за колебаніемъ пламени въ камин, за игрой солнечныхъ лучей на стн, или пересчитываетъ квадратики паркета и даже находитъ удовольствіе въ созерцаніи движенія часовой стрлки и въ ритмическомъ тикань часовъ.

— Гетти, можно-ли возвращаться такъ поздно!— сказала мистрисъ Пойзеръ.— Взгляни на часы: скоро половина десятаго. Вотъ уже полчаса, какъ я отослала двушекъ спать, да и то слишкомъ поздно. Вдь завтра вамъ вставать въ половин пятаго — косцовъ кормить, хлбы печь… А тутъ еще двочка моя вся въ жару, Господь ее знаетъ, что съ ней такое: не спитъ да и только. Некому было даже помочь мн дать ей лкарство, мы съ твоимъ дядей совсмъ измучились, пока заставили ее проглотить, да и то половину она выплюнула на рубашку, и я боюсь, что теперь оно ей не поможетъ, а только повредитъ. Но это всегда такъ: когда человкъ не любитъ работать, ему удивительно на это везетъ, какъ только въ дом есть дло, тутъ-то его и не сыщешь.

— Еще восьми не было, когда я вышла, тетя,— проговорила Гетти сварливо и слегка мотнувъ головой.— Но наши часы такъ забгаютъ впередъ противъ тамошнихъ, что невозможно угадать, когда вернешься домой.

А, такъ теб хотлось-бы, чтобъ наши часы шли по господскимъ,— чтобы по вечерамъ мы даромъ жгли свчи и валялись въ постели, пока солнце не начнетъ насъ припекать, какъ огурцы въ парникахъ?.. Да и, наконецъ, насколько мн извстно, наши часы не первый день забгаютъ впередъ.

Дло въ томъ, что Гетти совсмъ позабыла объ этой разниц часовъ, когда говорила капитану Донниторну, что она выходитъ въ восемь, а потомъ она еще тихо шла и, благодаря всему этому, опоздала почти на полчаса. Но здсь вниманіе ея тетки было отвлечено отъ этой щекотливой темы. Тотти, сообразивъ мало-по-малу, что появленіе кузинъ не общаетъ принести ей лично никакихъ особенныхъ выгодъ, начала барахтаться и закричала во все горло:

— Мама, мама!

— Ну, что ты, моя кошечка? Мама съ тобой, мама никуда не уйдетъ. Я знаю, Тотти у меня добрая двочка, она сейчасъ уснетъ,

Съ этими словами мистриссъ Пойзеръ откинулась назадъ и принялась качаться, прижимая Тотти къ себ и стараясь ее успокоить. Но Тотти раскричалась еще пуще и сказала: ‘Не качай!’ И бдная мать съ тмъ удивительнымъ терпніемъ, какимъ надляетъ любовь даже самые нетерпливые характеры, снова выпрямилась, прижалась щекой къ блому чепчику, поцловала его и позабыла распекать Гетти.

— Пойди-ка въ кладовую, Гетти, возьми себ поужинать, а то со стола все уже убрано,— сказалъ Мартинъ Пойзеръ примирительнымъ тономъ, — а потомъ придешь подержать Тотти, пока твоя тетка разднется, потому-что двочка ни за что не ляжетъ безъ матери. Я думаю, и вы, Дина, не прочь чего-нибудь закусить:— у нихъ вдь тамъ нтъ разносоловъ.

— Нтъ, дядя, благодарю васъ,— отвчала Дина,— я отлично поужинала, мистрисъ Бидъ испекла пирогъ нарочно для меня.

— Я тоже не стану ужинать,— сказала Гетти, снимая шляпку.— Я могу и сейчасъ подержать Тотти, если нужно.

— Что за вздоръ!— сказала мистриссъ Пойзеръ.— Не можешь-же ты жить безъ ды, не будешь ты сыта тмъ, что воткнешь въ голову красную ленточку. Ступай, дитя мое, ступай сію минуту и поужинай. Въ шкапу стоитъ хорошій кусокъ холоднаго пуддинга — такого, какъ ты любишь.

Гетти безмолвно повиновалась и ушла въ кладовую, а мистриссъ Пойзеръ заговорила съ Диной.

— Садись, моя милая, спустись съ облаковъ на минуту и дай себ отдыхъ… Должно быть, старуха была теб рада, что ты пробыла тамъ долго?

— Да, въ конц концовъ она, кажется, была рада, но сыновья ея говорятъ, что она вообще не любитъ молодыхъ женщинъ, да мн и самой показалось сначала, что она почти разсердилась, зачмъ пришла.

— Охъ, плохое это дло, когда старики не любятъ молодежь, проговорилъ старикъ Мартинъ и свсилъ голову еще ниже, какъ-будто изучая рисунокъ на квадратахъ паркета.

— Да, тому не жить въ курятник, кто не выноситъ мухъ, сказала мистрисъ Пойзеръ.— Вс мы были молоды въ свое время, хоть и не всмъ намъ хорошо жилось.

— Ну, ужъ какъ она себ хочетъ, а ей придется помириться съ молодыми женщинами, замтилъ мистеръ Пойзеръ.— Нельзя-же разсчитывать, чтобы Адамъ и Сетъ оставались холостяками еще десять лтъ ради того, чтобъ угодить матери. Это было-бы нелпое требованіе. Никто не въ прав думать только о себ — будь то старикъ или молодой: во всякомъ договор надо соблюдать обоюдную выгоду. Я не стою за ранніе браки, я всегда говорю: прежде, чмъ жениться, молодой человкъ долженъ умть отличить яблоню отъ дичка. Но не все-же ждать,— вдь этакъ и время упустишь.

— Конечно, согласилась мистрисъ Пойзеръ: это все равно какъ съ обдомъ: пропустишь свой часъ, такъ и сть не захочется,— все теб кажется невкусно… поболтаешь, поболтаешь ложкой и встанешь голодный. Кушанье тутъ ни причемъ: не кушанье не вкусно, а аппетита нтъ — вотъ въ чемъ бда.

Тутъ Гетти вернулась изъ кладовой и сказала:

— Тетя, теперь я могу взять Тотти, если хотите.

— Отдай ей двочку, Рахиль, сказалъ мистеръ Пойзеръ. такъ какъ жена его, видимо, колебалась, поглядывая на Тотти, которая, наконецъ, примостилась у нея на колняхъ и затихла.— Пусть она снесетъ ее наверхъ, а ты пока раздвайся. Ты устала сегодня, теб давно пора лечь, а то смотри — опять захвораешь.

— Ну, хорошо, пусть возьметъ, если двочка пойдетъ къ ней, сказала мистрисъ Пойзеръ.

Гетти подошла къ креслу и стояла безъ своей всегдашней улыбки и не длая никакихъ попытокъ переманить къ себ Тотти, а спокойно ожидая, чтобы тетка передала ее ей.

— Пойдешь къ кузин Гетти? Пойдешь, моя милочка, пока мама разднется? А потомъ Тотти ляжетъ къ мам въ постельку и будетъ спать тамъ всю ночь.

Не успла мать договорить, какъ Тотти дала свой отвтъ, въ значеніи котораго нельзя было ошибиться: наморщивъ лобъ и закусивъ нижнюю губу своими бленькими зубками, она наклонилась впередъ и изо всхъ силъ ударила Гетти по рук, посл чего, не говоря ни слова, опять прижалась къ матери.

— Ай, ай, какъ не стыдно! сказалъ мистеръ Пойзеръ.— Не хочешь идти къ кузин Гетти? Такъ длаютъ только маленькія глупыя дти, а Тотти у насъ уже большая, она все понимаетъ.

— Не уговаривай — все равно ничего не выйдетъ, сказала ему жена.— Когда ей нездоровится, она всегда гонитъ прочь Гетти. Можетъ быть, она пойдетъ къ Дин.

Дина, снявъ свою шляпку и шаль, сидла до сихъ поръ въ сторонк, не желая навязываться со своими услугами и вмшиваться въ дло, которое считалось лежащимъ на обязанности Гетти. Но теперь она подошла къ креслу, протянула руки и сказала:

— Поди ко мн, Тотти, поди къ Дин! Она снесетъ тебя наверхъ, и мама пойдетъ вмст съ нами. Бдная, бдная мама! она такъ устала! ее надо уложить.

Тотти повернулась къ Дин лицомъ, поглядла на нее съ минуту, потомъ приподнялась, протянула къ ней ручки и позволила себя взять. Гетти отошла безъ всякихъ признаковъ досады и, взявъ со стола свою шляпку, остановилась съ равнодушнымъ видомъ, ожидая, не прикажутъ-ли ей еще чего-нибудь.

— Теперь можно запирать двери, Пойзеръ, Аликъ давно вернулся, сказала мистрисъ Пойзеръ, поднимаясь на ноги съ видимымъ облегченіемъ.— Подай мн спички, Гетти, мн придется зажечь ночникъ въ моей комнат.— Пойдемте, батюшка.

Тяжелые деревянные болты застучали по всему дому, и старикъ Мартинъ сталъ готовиться идти на покой, онъ забралъ въ одну руку свой синій платокъ, а другою потянулся въ уголъ за стоявшей тамъ орховой палкой съ набалдашникомъ. Затмъ вся семья отправилась спать — въ сумерки, какъ птицы. Мистрисъ Пойзеръ шла впереди, а за ней старикъ ддъ и Дина съ Тотти на рукахъ. Мистрисъ Пойзеръ по дорог заглянула въ комнату, гд спали два ея мальчика, чтобъ увидть еще разъ передъ сномъ ихъ круглыя, румяныя щечки и услышать ихъ глубокое, ровное дыханіе.

— Иди-ка спать, Гетти, проговорилъ мистеръ Пойзеръ ласковымъ голосомъ, проходя къ себ.— Ты не хотла запоздать, я увренъ. Тетка твоя сегодня измучилась, потому и сердилась. Покойной ночи, двочка, спи спокойно.

ГЛАВА XV.
ДВ СПАЛЬНИ.

Гетти и Дина спали въ верхнемъ этаж, въ двухъ смежныхъ комнатахъ, меблированныхъ очень скудно, даже безъ занавсокъ на окнахъ, такъ-что свтъ проходилъ въ нихъ свободно. А теперь взошла луна, и было настолько свтло, что Гетти могла ходить по своей комнатк и раздваться съ полнымъ удобствомъ. Ей были видны вс колышки въ старомъ крашеномъ шкапу, гд она вшала свои платья и шляпку, она могла различить каждую булавочку на своей красной подушечк для булавокъ и даже видть достаточно отчетливо собственное отраженіе въ старомодномъ зеркал, принимая во вниманіе, что ей нужно было только пригладить волосы и надть ночной чепчикъ. Странное старинное зеркало! Гетти сердилась на него почти всякій разъ, какъ ей приходилось одваться. Оно считалось очень красивымъ зеркаломъ въ свое время и, вроятно, было пріобртено семьей Пойзеровъ четверть столтія тому назадъ, если не больше, на какой-нибудь распродаж мебели въ старинномъ барскомъ дом. Даже и теперь каждый аукціонистъ оцнилъ-бы его въ хорошую цну: на немъ оставалось еще много почернвшей отъ времени позолоты, у него была прочная подставка краснаго дерева съ безчисленнымъ множествомъ выдвижныхъ ящиковъ, которые надо было дергать изо всей силы для того, чтобъ открыть, причемъ ихъ содержимое выскакивало изъ самыхъ дальнихъ угловъ, избавляя васъ отъ труда нырять въ глубину ящика, но главное — по обимъ сторонамъ зеркала были придланы мдные подсвчники, что придавало ему до послдней степени аристократическій видъ. Но Гетти не любила это зеркало за то, что все его стекло было въ какихъ-то тусклыхъ пятнахъ, которыя не было возможности оттереть, и еще за то, что оно не могло качаться взадъ и впередъ, а было укрплено въ вертикальномъ положеніи, такъ-что для того, чтобы видть свою голову и шею, ей нужно было ссть на низенькій стулъ передъ своимъ туалетомъ. Да и туалетъ этотъ былъ вовсе не туалетъ, а маленькій старый комодикъ — самая неудобная вещь въ мір, когда приходится сидть передъ нимъ. Большія мдныя ручки ящиковъ не давали ей какъ слдуетъ подвинуться къ зеркалу, и она постоянно ушибала о нихъ колни. Но маленькія неудобства никогда еще, кажется, не мшали ревностнымъ поклонникамъ божества выполнять свои религіозныя церемоніи, а Гетти въ этотъ вечеръ была больше чмъ когда-либо расположена поклоняться своему божеству.

Снявъ платье и блый платочекъ, она вынула ключъ изъ большого привязного кармана, висвшаго у нея поверхъ юбки, и, отомкнувъ одинъ изъ нижнихъ ящиковъ комода, достала два коротенькіе огарка восковыхъ свчъ (секретно купленныхъ въ Треддльстон) и вставила ихъ въ мдные подсвчники. Затмъ изъ того-же ящика она вытащила пачку спичекъ, зажгла свчи, и, наконецъ, достала грошевое зеркальце въ простой крашеной рамк, но безъ пятенъ. Усвшись на стулъ, она первымъ дломъ посмотрлась въ это зеркальце. Съ минуту она глядла на себя, слегка согнувъ голову на бокъ и улыбаясь, потомъ положила зеркальце на комодъ и достала изъ верхняго ящика щетку и гребень. Она ршила распустить волосы, чтобъ быть похожей на тотъ портретъ знатной дамы, что вислъ въ уборной миссъ Лидіи Донниторнъ. Сказано — сдлано, и темныя блестящія кудри упали ей на шею. Это не были тяжелыя массивныя косы, а мягкія пряди шелковистыхъ волосъ, завивавшихся въ изящныя кольца, какъ только имъ давали свободу. Она откинула ихъ назадъ, какъ на портрет, и они спустились темнымъ покрываломъ, красиво обрисовавъ ея круглую блую шейку. Посл этого она отложила въ сторону щетку и гребень и посмотрлась въ большое зеркало, сложивъ передъ собой руки — опять-таки какъ на портрет. И даже старое истертое зеркало не могло не показать ей прелестнаго образа — ничуть не мене прелестнаго оттого, что корсетъ ея былъ не изъ благо атласа — какіе, по всей вроятности, носятъ вс героини,— а изъ темной зеленоватой бумажной матеріи.

О, да. Она очень хороша,— и капитанъ Донниторнъ это находитъ. Лучше всхъ въ Гейслоп,— лучше всхъ знатныхъ дамъ, какихъ ей только доводилось видть въ замк (да правду сказать, знатныхъ дамъ, кажется, и не бываетъ другихъ, кром старыхъ и безобразныхъ), лучше миссъ Кэконъ, дочери мельника, которая слыветъ красавицей въ Треддльстон. Сегодня Гетти смотрла на себя съ совершенно новымъ чувствомъ, какого она никогда еще не испытывала: подл нея былъ невидимый зритель, чьи глаза ласкали ее, какъ лучи утренняго солнца ласкаютъ цвты. Его нжный голосъ вновь и вновь повторялъ т милыя слова, которыя онъ говорилъ ей въ лсу, его рука обвивала ея станъ, и она опять слышала тонкій ароматъ розъ, которымъ были пропитаны его волосы. Самая тщеславная женщина никогда не сознаетъ вполн своей красоты, пока ее не полюбитъ человкъ, чья страсть заставитъ трепетать ея собственное сердце.

Но должно быть Гетти ршила, что ей чего-нибудь не хватаетъ, потому что она встала и достала изъ шкапа съ бльемъ старый кружевной черный шарфъ, а изъ завтнаго ящика, гд у нея хранились огарки,— пару большихъ серегъ. Шарфъ былъ старый-престарый, весь въ дыркахъ, но онъ будетъ красиво облегать ея плечи и ярче выставитъ близну, ея рукъ. Она вынула изъ ушей маленькія сережки, которыя всегда носила (охъ, какъ бранила ее тетка за то, что она проколола себ уши!) и вдла большія. Он были изъ простого цвтного стекла въ позолоченой мдной оправ, но если не знать, изъ чего он сдланы, то видъ он имли совершенно такой, какъ и т, что носятъ знатныя дамы. И она опять сла, съ большими серьгами въ ушахъ и съ чернымъ кружевнымъ шарфомъ, красиво разложеннымъ но плечамъ. Она поглядла на свои руки: трудно было найти боле красивыя руки — сверху до локтя и немного пониже,— такія он были бленькія, пухленькія, вс въ ямочкахъ, но дальше къ кисти (думала она съ огорченіемъ) он совсмъ загрубли отъ вчной возни съ масломъ и отъ другой черной работы, которой никогда не длаютъ знатныя дамы.

Капитанъ Донниторнъ не захочетъ, чтобъ она продолжала работать, онъ захочетъ видть ее въ хорошенькихъ платьяхъ, въ тонкихъ башмакахъ и блыхъ чулкахъ — можетъ быть, съ шелковыми стрлками. Наврно онъ очень ее любитъ: никто еще никогда не обнималъ ее и не цловалъ такъ, какъ онъ. Онъ женится на ней и сдлаетъ изъ нея важную даму. Она едва осмливалась дать этой мысли опредленную форму, но какъ-же могло быть иначе? Они обвнчаются тайно, какъ обвнчался докторскій помощникъ мистеръ Джемсъ съ племянницей доктора, и вдь очень долго никто ничего не подозрвалъ, а потомъ ужъ было поздно сердиться. Докторъ самъ разсказалъ всю эту исторію ея тетк, а она слышала. Она не знаетъ, какъ все это будетъ, но, разумется, старому сквайру ничего нельзя говорить,— она упадетъ въ обморокъ со страха, если встртится съ нимъ въ замк. Онъ такой важный… можетъ быть, онъ и не человкъ — почемъ она знаетъ! Ей даже въ голову не приходило, что и онъ былъ когда-нибудь молодымъ, какъ вс люди, для нея онъ былъ всегда старымъ сквайромъ котораго вс боялись… Охъ, невозможно и представить себ, какъ все это случится! Но капитанъ Донниторнъ все устроитъ, онъ настоящій баринъ, онъ можетъ сдлать все, что захочетъ, и купить все, что ему вздумается. Теперь вся ея жизнь перемнится. Можетъ быть, когда-нибудь она сдлается важной барыней, будетъ разъзжать въ собственной карет, надвать къ обду шелковое затканное платье и носить перья на голов, и платье ея будетъ волочиться но полу, какъ у миссъ Лидіи и у лэди Дэси въ тотъ вечеръ, когда он входили въ столовую, а она поглядывала въ маленькое круглое окошечко изъ сней. Только она не будетъ такой старой и безобразной, какъ миссъ Лидія, и такой толстухой, какъ лэди Дэси. Она будетъ хорошенькая и будетъ хорошо одваться — носить все разныя прически и каждый день надвать новое платье — сегодня блое, завтра малиновое — она не могла ршить, какое лучше. И, можетъ быть, Мэри Бурджъ и вс он здсь увидятъ, какъ она будетъ прозжать въ своей карет, или, врне, услышатъ объ этомъ, потому что невозможно представить себ, чтобы все это случилось въ Гейслоп на глазахъ ея тетки. При мысли обо всемъ этомъ великолпіи Гетти быстро встала со стула, задла концомъ своего шарфа за маленькое зеркальце въ крашеной рамк, и оно со стукомъ упало на полъ. Но она была такъ поглощена своими мечтами, что и не подумала его поднять, она только вздрогнула въ первую минуту испуга и потомъ принялась ходить по комнат съ граціей маленькой птички, старающейся принять величественный видъ, въ своемъ цвтномъ корсет и пестрой юбк, съ старымъ кружевнымъ шарфомъ на плечахъ и въ большихъ стеклянныхъ серьгахъ.

Какъ хороша была эта кошечка въ своемъ странномъ наряд! Ничего не могло быть легче, какъ влюбиться въ нее — такъ много дтской округлости было въ ея лиц и фигур, такъ очаровательно ложились изящныя кольца волосъ вокругъ ея ушекъ и шейки, такъ загадочно глядли ея большіе темные глаза изъ-подъ длинныхъ рсницъ, точно въ нихъ сидлъ шаловливый бсенокъ, которому доставляло удовольствіе васъ дразнить.

О, какой драгоцнный призъ достанется тому, кто женится на такой обворожительной двушк! Какъ будутъ завидовать ему другіе мужчины, когда она появится съ нимъ подъ руку за свадебнымъ завтракомъ въ своей блой фат и цвтахъ! прелестное, пухленькое, гибкое, нжное юное существо! Наврно и сердце у нея такое-же нжное, въ характер нтъ угловатостей, натура кроткая и податливая. Если бракъ окажется неудачнымъ, въ этомъ будетъ мужъ виноватъ: онъ можетъ сдлать изъ нея все, что захочетъ — это ясно. И самъ влюбленный такого-же мннія: милая крошка такъ любитъ его, маленькія проявленія ея тщеславія такъ плнительны, что онъ и не желаетъ видть ее иною, вс эти кошачьи движенія и кошачьи взгляды — это именно то, что нужно человку, чтобы превратить въ рай его домашній очагъ. Каждый мужчина при такихъ обстоятельствахъ считаетъ себя великимъ физіономистомъ. Онъ знаетъ, что природа иметъ свой языкъ — всегда строго правдивый, и онъ признаетъ себя знатокомъ этого языка. Природа открыла ему характеръ его милой въ этихъ тонкихъ линіяхъ щеки, губъ и подбородка, въ изящно очерченныхъ вкахъ, нжныхъ, какъ лепестки цвтка, въ длинныхъ, загнутыхъ кверху, рсницахъ, въ темной, влажной глубин этихъ удивительныхъ глазъ. Какъ эта женщина будетъ дрожать надъ своими дтьми! Она сама почти дитя, и эти маленькія, пухленькія, розовыя созданія будутъ жаться къ ней, какъ бутоны къ распустившейся роз. А мужъ будетъ смотрть на нихъ съ благосклонной улыбкой, зная, что онъ во всякую минуту можетъ удалиться въ святилище своей мудрости, на которое его кроткая жена будетъ взирать съ почтеніемъ, не дерзая приподнять даже уголка таинственной завсы. Это будетъ бракъ, какіе бывали въ золотомъ вк, когда вс мужчины были само величіе и мудрость, а вс женщины — красота и любовь.

Такъ приблизительно, только другими словами, думалъ о Гетти нашъ другъ Адамъ Бидъ. Когда въ ея обращеніи съ нимъ онъ видлъ одно холодное тщеславіе, онъ говорилъ себ: ‘Это потому, что она не любитъ меня’, и нисколько не сомнвался, что любовь ея — для того, кому она ее отдастъ,— будетъ драгоцннйшимъ даромъ, какой только доставался человку на земл. Прежде чмъ вы начнете презирать Адама за отсутствіе проницательности, будьте добры — спросите себя, бывали-ли въ когда-нибудь расположены думать дурно о хорошенькой женщин,— могли-ли вы когда-нибудь безъ очевидныхъ, фактическихъ доказательствъ поврить дурному о красавиц изъ красавицъ, околдовавшей васъ? Нтъ,— тотъ, кто любитъ пушистые персики, легко забываетъ о косточк и зачастую жестоко ушибаетъ о нее зубы.

Артуръ Донниторнъ имлъ о Гетти такое-же представленіе, насколько онъ вообще размышлялъ объ ея нравственныхъ свойствахъ. Онъ считалъ ее милымъ, добрымъ, любящимъ существомъ. Тотъ, кому случилось пробудить первую, трепещущую страсть въ сердц молоденькой двушки, всегда считаетъ ее любящей, и если онъ склоненъ заглядывать въ будущее, онъ, по всей вроятности, воображаетъ себя добродтельно-нжнымъ супругомъ. И въ самомъ дл: бдняжка такъ преданно его любитъ,— жестоко было-бы не отвчать ей такою-же нжностью. Самъ Богъ создалъ женщинъ такими: и это иметъ большія удобства для мужчины, особенно когда придетъ старость и болзнь.

Короче говоря, я того мннія, что даже мудрйшіе изъ насъ способны обманываться такимъ образомъ и думать о человк лучше или хуже, чмъ онъ заслуживаетъ. Природа иметъ свой языкъ, и языкъ правдивый, но мы далеко еще не изучили всхъ трудностей ея синтаксиса и при торопливомъ чтеніи ея книгъ легко можемъ ошибаться въ ихъ истинномъ смысл. Длинныя темныя рсницы… что можетъ быть изящне этого? Невольно мы ожидаемъ встртить глубокую душу за этими глубокими срыми глазами съ длинными рсницами, вопреки горькому опыту, показавшему намъ, что они могутъ уживаться съ обманомъ, разсчетомъ и глупостью. Но если по реакціи, подъ вліяніемъ разочарованія, мы пристрастимся къ рыбьимъ глазамъ, получится поразительное тождество результата. Въ конц концовъ начинаешь подозрвать, что не существуетъ никакого прямого соотношенія между рсницами и душой, или-же, что эти темныя чудесныя рсницы выражали во время оно характеръ какой-нибудь распрабабки нашей красавицы, что для насъ не такъ уже важно, принимая въ разсчетъ вс обстоятельства.

Не могло быть рсницъ красиве, чмъ у Гетти, и теперь, когда она расхаживаетъ по своей комнатк съ величественной граціей голубки, любуясь своими плечами, поражающими близной въ рамк изъ чернаго кружева, темная бахрома этихъ рсницъ превосходно выдляется на ея розовыхъ щечкахъ.

артины будущаго, которыя рисуетъ ея узкая фантазія — смутны и неопредленны, но центральная фигура каждой картины — она сама въ богатомъ наряд. Капитанъ Донниторнъ на второмъ план, хоть и близко отъ нея, онъ обнимаетъ ее, можетъ быть цлуетъ, а вс остальные восхищаются ею и завидуютъ ей,— особенно Мэри Бурджъ въ своемъ новомъ ситцевомъ плать, которое выглядитъ такимъ жалкимъ рядомъ съ ея собственнымъ блистательнымъ туалетомъ. Примшивается-ли какое нибудь радостное или грустное воспоминаніе къ этимъ мечтамъ о будущемъ,— хоть крупица признательности и любви къ ея вторымъ отцу и матери, къ дтямъ, которыхъ она помогала ростить, къ какому-нибудь товарищу ея ребяческихъ игръ, къ любимому животному,— память о чемъ-нибудь дорогомъ въ ея дтств?— Ничего. Есть растенія, почти лишенныя корней, вы можете вырвать такое растеніе изъ расщелины его родного утеса или изъ трещины въ стн, пересадить въ вашъ цвточный горшокъ,— и оно будетъ рости и цвсти нисколько не хуже. Гетти ничего не стоило отбросить всю свою прошлую жизнь и потомъ никогда не вспомнить о ней. Я подозрваю, что у нея не было никакого чувства къ старому дому, гд она выросла, что длинный рядъ мальвъ и розы ихъ стараго сада были ей ничуть не миле, если не хуже, цвтовъ въ другихъ садахъ. Удивительно, какъ мало заботливости выказывала она своему дяд, который былъ ей добрымъ отцомъ, не было, кажется, случая, чтобъ она во-время и безъ напоминаній подала ему его трубку, разв что въ присутствіи гостя, который могъ удобне любоваться ею, когда она проходила къ печк мимо него. Она не понимала, какъ можно любить пожилыхъ людей. Ну, а о дтяхъ и говорить нечего. Эти несносныя ребятишки Марти, Томми и Тотти положительно отравляли ей жизнь: они были хуже тхъ назойливыхъ мухъ, что жужжатъ у васъ надъ ухомъ и лзутъ къ вамъ въ жаркій день, когда такъ хочется покоя. Марти, старшій, былъ груднымъ младенцемъ, когда она перехала къ нимъ на житье (вс дти, родившіяся до него, умирали), такъ-что вся тройка выросла на ея рукахъ. Вс они были съ нею почти постоянно: бжали за ней въ припрыжку, когда она шла въ поле, или играли подл нея въ ненастные дни въ пустыхъ комнатахъ большого стараго дома. Отъ мальчиковъ она теперь избавилась, но Тотти была ея вчной болячкой — хуже обоихъ мальчиковъ вмст, потому что съ нею больше носились.

А шитье и починка дтскаго платья — вдь имъ конца по было! Гетти была-бы рада-радехонька никогда больше не видть дтей, они были даже хуже ягнятъ — противныхъ ягнятъ, которыхъ пастухъ постоянно приносилъ по весн и съ которыми ей приходилось возиться: ягнята по крайней мр скоро выростали, и она избавлялась отъ нихъ. Цыплятъ и индюшатъ она тоже терпть не могла, она возненавидла-бы самое слово ‘высиживать’, если бы тетка, поручая ей уходъ за своимъ птичникомъ, не пообщала отдавать въ ея пользу всю прибыль отъ одной птицы изъ каждаго выводка. Кругленькіе, покрытые пушкомъ цыплятки, выглядывающіе изъ-подъ крыльевъ матери, не доставляли ей ни малйшаго удовольствія своимъ видомъ: такая красота не трогала ее, на нее гораздо больше дйствовала красота модныхъ вещицъ, которыя она покупала себ на Треддльстонской ярмарк на доходы съ этихъ цыплятъ. А между тмъ, нагибаясь, чтобъ подложить намоченный въ молок мякишъ хлба подъ ршето, гд сидли цыплята, она была такъ обворожительно мила со своими плутовскими глазками и ямочками на щекахъ, что надо было быть очень проницательнымъ человкомъ, чтобы заподозрить ее въ такой черствости. Работница Молли со своимъ вздернутымъ носомъ и выдающейся нижней челюстью была добрая двушка съ нжнымъ сердцемъ — настоящій алмазъ въ уход за птицей, какъ говорила о ней мистрисъ Пойзеръ, но на ея деревянномъ лиц нельзя было увидть и тни той материнской радости, какою наполнялъ ея сердце видъ маленькихъ птичекъ, какъ нельзя видть сквозь стнки темнаго глинянаго горшка свта горящей въ немъ лампочки.

Женскій глазъ всегда первый подмтитъ изъяны, скрывающіеся подъ обманчивыми чарами красоты, неудивительно поэтому, что мистрисъ Пойзеръ, съ отличавшей ее проницательностью, и имя достаточно случаевъ для наблюденій, составила довольно врное представленіе о томъ, чего можно было ожидать отъ Гетти въ области чувства, и въ минуты негодованія говорила съ мужемъ по этому поводу съ большой откровенностью.

— Она все равно, что павлинъ, который будетъ стоять на стн и распускать свой хвостъ въ ясный день, хоть тутъ перемри вся деревня. Ее ничто не трогаетъ, даже когда мы думали, что Тотти упала въ колодезь, ей и тогда было все равно. Я не могу вспомнить безъ ужаса объ этомъ происшествіи! Помнишь, какъ мы ее нашли? Милый мой ангелочекъ! стоитъ себ у самаго колодца въ своихъ новенькихъ башмачкахъ, по щиколку въ грязи, и кричитъ такъ, что, кажется, сердце у нея разорвется. Но Гетти это нисколько не тронуло — я отлично замтила,— хотя она знаетъ двочку съ пеленокъ и почти что выняньчила ее. У нея жесткое, каменное сердце я въ этомъ уврена.

— Нтъ, нтъ, говорилъ мистеръ Пойзеръ,— не суди ее слишкомъ строго. Молодыя двушки — что незрлыя зерна. Со временемъ выйдетъ ^толкъ и изъ Гетти, а пока что съ нея взять?— молодо — зелено. Ногоди: будетъ у нея добрый мужъ, будутъ дти,— и ты ея не узнаешь.

— Да я и не хочу судить ее слишкомъ строго. Руки у нея золотыя, и она можетъ быть очень полезна, когда захочетъ. Еслибъ не она, я не знаю, что-бы я длала съ масломъ: но этой части она настоящая мастерица… Ну, да что-бы тамъ изъ нея ни вышло,— она теб племянница, и я съ своей стороны сдлаю для нея все, что въ моихъ силахъ. Да я уже и сдлала: я научила ее всмъ домашнимъ работамъ, я не устаю твердить ей объ ея обязанностяхъ, хотя — видитъ Богъ — я едва дышу иной разъ, когда ко мн подступитъ эта ужасная боль. Съ тремя работницами въ дом надо имть вдвое больше силъ, чтобъ успвать присматривать за ними и не давать имъ гулять. Это все равно, что жарить ростбифъ въ трехъ печкахъ: не успешь перевернуть одинъ кусокъ, какъ другой уже подгорлъ.

Гетти боялась тетки ровно настолько, чтобы стараться скрывать передъ нею свое тщеславіе, когда это могло быть достигнуто безъ слишкомъ крупныхъ жертвъ. Она не могла не накупать себ хорошенькихъ бездлушекъ, хотя мистрисъ Пойзеръ и не одобряла этого,— соблазнъ былъ слишкомъ великъ, но она была-бы готова умереть отъ стыда, досады и испуга, еслибъ ея тетка отворила къ ней дверь въ эту минуту и увидала-бы ее съ ея зажженными огарками, выступающею по комнат въ кружевномъ шарф и серьгахъ. Во избжаніе подобныхъ сюрпризовъ Гетти всегда запирала свою дверь на задвижку. Она не забыла запереть ее и теперь, и хорошо сдлала, потому что въ дверь тихонько постучались. Съ бьющимся сердцемъ она кинулась гасить свои свчи и прятать ихъ въ ящикъ. Она не посмла снять серегъ, боясь слишкомъ промедлить, но сбросила шарфъ, и онъ упалъ на полъ. Тутъ къ ней опять постучались.

Чтобы узнать происхожденіе этого стука, мы должны разстаться на время съ Гетти и возратиться къ Дин въ тотъ моментъ, когда, передавъ Тотти на руки матери, она поднялась наверхъ въ свою спальню, примыкавшую къ комнатк Гетти. Дина очень любила окно своей спальни, потому-что изъ него открывался широкій видъ на поля. Толстая стна образовала подъ самымъ окномъ большой выступъ, гд Дина поставила себ стулъ. И теперь, придя въ свою комнату, она прежде всего сла на этотъ стулъ и стала глядть на мирныя поля, за которыми, надъ длинной линіей вязовъ, поднимался полный мсяцъ. Она больше любила пастбища, гд ходилъ молочный скотъ, но ей нравились и луга съ наполовину скошенной травой, лежавшей серебристыми, волнистыми рядами. Сердце ея было переполнено: еще только одну ночь ей оставалось любоваться этими полями, а потомъ Богъ знаетъ, когда она ихъ увидитъ. Но не полей ей было жалко,— унылый Сноуфильдъ имлъ для нея не меньше привлекательности: она думала о дорогихъ ей людяхъ, чью жизнь она длила среди этой мирной природы,— о тхъ, кто теперь всегда будетъ жить въ ея признательной памяти. Она думала объ испытаніяхъ и борьб, быть можетъ ожидавшихъ этихъ людей въ ихъ дальнйшемъ жизненномъ странствіи, когда ея не будетъ съ ними, и она но будетъ знать, какъ имъ живется, и вскор гнетъ этой мысли сдлался такъ тяжелъ, что она не могла уже наслаждаться равнодушной тишиной освщенныхъ луною полей. Она закрыла глаза, чтобы сильне ощущать въ себ присутствіе любви и сочувствія, боле глубокихъ и нжныхъ, чмъ т, какими дышали небо и земля. Это былъ ея обыкновенный способъ молиться — закрыть глаза и отдаться ощущенію присутствія Бога. И тогда вс ея страхи, ея горячая тревога за другихъ, мало по малу таяли, какъ льдинки въ теплыхъ водахъ океана. Она просидла такимъ образомъ не меньше десяти минутъ — сложивъ руки на колняхъ, не шевелясь, со спокойнымъ лицомъ, на которомъ игралъ блдный свтъ мсяца,— когда внезапный рзкій стукъ, выходившій, повидимому, изъ комнаты Гетти, заставилъ ее вздрогнуть. Но какъ это всегда бываетъ, когда мы задумаемся,— звукъ дошелъ до нея не вполн явственно, такъ-что она не могла отдать себ отчета въ его происхожденіи. Она встала и прислушалась, но все было тихо, и она подумала, что врно Гетти, ложась въ постель, уронила какую-нибудь вещь. Она, не спша, начала раздваться, но теперь, по ассоціаціи идей, подъ впечатлніемъ этого стука, мысли ея сосредоточились на Гетти — на этомъ прелестномъ юномъ существ, чья жизнь со всми ея испытаніями была еще впереди. Бдная двочка!— до такой степени неподготовленная къ высокимъ обязанностямъ жены и матери, которыя ее ожидали,— вся поглощенная мелкими, себялюбивыми удовольствіями, какъ дитя, улыбающееся своей кукл въ начал долгаго и труднаго пути, на которомъ его ожидаютъ и голодъ и холодъ, и мракъ безпріютныхъ скитаній. Дина вдвойн страдала за Гетти, ибо она длила съ Сетомъ его горячее участіе къ судьб его брата, а ей еще не было ясно, что Гетти не любитъ Адама настолько, чтобы стать его женой. Она слишкомъ хорошо видла отсутствіе живой, самоотверженной любви въ натур Гетти, чтобы принимать ея холодность къ Адаму за доказательство того, что она не любитъ его и никогда не полюбитъ какъ мужа. И эта душевная пустота не только не возбуждала въ ней отвращенія, но наполняла ея сердце еще боле глубокой жалостью: прелестное личико дйствовало на нее, какъ всегда дйствуетъ красота на чистую, нжную душу, свободную отъ эгоизма и зависти. Красота — чудный даръ Божій, заставляющій насъ только больне чувствовать пустоту, грхъ и скорбь, когда онъ достается имъ въ удлъ, какъ больне бываетъ намъ видть червоточину въ бутон блой лиліи, чмъ въ какомъ-нибудь простомъ, обыкновенномъ цвтк.

Къ тому времени, когда Дина раздлась и накинула ночную рубаху, это чувство тревоги за Гетти достигло тягостной степени напряженности, воображеніе рисовало ей терновую чащу грха и скорби, въ которой несчастная двушка билась, изнемогая въ непосильной борьб, истекая кровью, взывая со слезами о помощи и не находя ея. Съ Диной всегда такъ бывало: ея фантазія и горячее участіе къ ближнему работали непрерывно, взаимно подогрвая другъ друга. И теперь ею овладло страстное желаніе пойти къ Гетти и вылить передъ нею вс слова нжнаго предостереженія и мольбы, которыя тснились ей съ душу. Но можетъ быть Гетти уже спитъ? Дина приложилась ухомъ къ перегородк и услыхала шумъ легкихъ движеній, убдившій ее, что Гетти еще не ложилась. Но она все-еще колебалась: она еще не получила прямого божественнаго указанія, голосъ, побуждавшій ее идти, звучалъ, казалось ей, не громче другого голоса, говорившаго, что Гетти устала, и что если придти къ ней не въ пору, это можетъ только хуже ожесточить ея сердце. Дина не могла удовлетвориться тмъ, что говорили ей эти внутренніе голоса, ей нужно было боле ясное внушеніе, въ которомъ нельзя было-бы ошибиться. Было настолько свтло, что, раскрывъ свою библію, она легко различитъ текстъ, который ей попадается, и будетъ знать, что ей длать. Она знала въ лицо каждую страницу своей библіи и могла сказать, не глядя на заглавіе, на какой книг и даже на какой глав она раскрылась. Это былъ толстый маленькій томикъ, истертый по краямъ. Дина поставила его корешкомъ на подоконникъ, гд было больше свту, и раскрыла указательнымъ пальцемъ. Первыя слова, попавшіяся ей на глаза, приходились вверху, на лвой страниц: ‘Тогда немалый плачъ былъ у всхъ, и, падая на выю Павла, цловали его’. Этого было довольно для Дины: ей попалось извстное прощанье съ Ефесеянами, когда апостолъ Павелъ раскрылъ имъ свое сердце въ послднемъ горячемъ увщаніи. Она не колебалась больше и, отворивъ тихонько дверь, подошла къ комнат Гетти и постучалась. Мы уже знаемъ, что ей пришлось постучаться два раза, потому что Гетти надо было успть погасить свчи и сбросить свой шарфъ, но посл второго стука дверь сейчасъ-же отворилась. Дина спросила: ‘Можно мн войти, Гетти?’, и Гетти, не отвчая (потому что ей было стыдно и досадно), распахнула дверь и впустила ее.

Какой странный контрастъ представляли эти дв двушки при слабомъ свт сумерекъ, боровшемся со свтомъ луны! Гетти съ пылающими щеками и блестящими глазами, взволнованная своими грезами на яву, съ прекрасными обнаженными руками и шеей, съ распущенными волосами, сбгавшими ей на спину темной волной, съ серьгами въ ушахъ,— и Дина въ своей длинной блой рубах, съ выраженіемъ сдержаннаго волненія на блдномъ лиц, напоминающая прекрасное тло усопшей, къ которому душа вернулась, обогащенная новыми высокими тайнами и новой великой любовью. Он были почти одного роста,— Дина чуть-чуть повыше: это было особенно замтно, когда она обняла Гетти за талію и поцловала въ лобъ.

— Я знала, что еще не спите, дорогая моя, сказала она своимъ нжнымъ, чистымъ голосомъ, который раздражалъ Гетти, потому-что звучалъ не въ тонъ ея мелочной досад,— я слышала, какъ вы ходили по комнат, и мн захотлось еще разъ побесдовать съ вами, вдь мн осталось пробыть здсь еще только одну ночь, а мы не знаемъ, что будетъ съ нами завтра. Можно мн посидть съ вами, пока вы причешетесь на ночь?

— Конечно, отвчала Гетти, поспшно поворачиваясь и подавая стулъ, очень довольная тмъ, что Дина не обратила, повидимому, вниманія на ея серьги.

Дина сла, а Гетти взяла щетку и начала приглаживать волосы съ тмъ преувеличеннымъ видомъ равнодушія, какой всегда принимаютъ сконфуженные люди. Но выраженіе глазъ Дины мало-по-малу успокоило ее: эти глаза глядли прямо, очевидно не замчая мелочей.

Дорогая Гетти, начала Дина,— сейчасъ я раздумалась о васъ, и мн пришло въ голову, что можетъ настать день, когда васъ поститъ горе. Горе — нашъ общій удлъ на земл, и у каждаго изъ насъ бываетъ такая пора, когда онъ нуждается въ утшеніи и поддержк, какихъ не можетъ дать ему ничто въ его земной жизни. Я пришла вамъ сказать, что если у васъ когда-нибудь будетъ горе, и вы будете нуждаться въ друг, который любилъ-бы васъ и сочувствовалъ вамъ, вы найдемте этого друга въ Дин Моррисъ. Тогда приходите къ ней или пришлите за ней, она къ вамъ придетъ. Помните: она никогда не забудетъ этой ночи и тхъ словъ, которыя она вамъ теперь говоритъ. Будете помнить, Гетти?

— Да, отвчала Гетти, начиная пугаться.— Но почему вы думаете, что у меня будетъ горе? Вы что-нибудь знаете?

Гетти теперь сла, чтобъ завязать свои чепчикъ. Дина наклонилась къ ней, взяла ее за руки и сказала:

— Потому, дорогая, что горе посщаетъ каждаго изъ насъ. Мы прилпляемся сердцемъ къ благамъ земнымъ, которыя Господу не угодно намъ дать, и скорбимъ, не получая ихъ. Люди, которыхъ мы любимъ, умираютъ, и ничто насъ не радуетъ, потому что ихъ нтъ съ нами. Приходитъ болзнь, и мы изнемогаемъ подъ бременемъ нашего слабаго тла. Мы сбиваемся съ прямого пути, гршимъ и ссоримся съ людьми, нашими братьями. Нтъ на земл человка — женщины и мужчины. на долю котораго не выпали-бы какія-нибудь изъ этихъ испытаній, придется пережить ихъ и вамъ — я это чувствую, и мн искренно хотлось-бы ради васъ, чтобы пока вы молоды,— вы искали опоры у вашего Небеснаго Отца, потому что эта опора никогда не измнитъ вамъ въ черный день.

Дина замолчала и выпустила руки Гетти. Гетти не шевелилась, въ душ ея не было отклика на эти пылкія воззванія, но слова Дины, произнесенныя торжественнымъ, патетически-отчетливымъ голосомъ, оледенили ужасомъ ея сердце. Румянецъ ея пропалъ, она была теперь почти блдна: это былъ страхъ эпикурейской, жаждущей наслажденій натуры, которую малйшій намекъ на страданіе заставляетъ содрогаться. Дина замтила дйствіе своихъ словъ и заговорила еще настойчиве, еще горячее. Кончилось тмъ, что Гетти, подъ вліяніемъ смутной боязни, что съ нею должно случиться въ будущемъ что-то очень дурное, заплакала.

Низшая натура не въ состояніи понять высшую, но высшая понимаетъ низшую вполн и до тонкости — такъ вс мы думаемъ и часто говоримъ. Но я того мннія, что высшая натура доходитъ до этого пониманія тяжелымъ, долгимъ опытомъ, какъ дитя, которое учится видть и часто длаетъ себ больно, потому что берется за предметъ не съ того конца, или не можетъ соразмрить пространства. Дина никогда еще не видла Гетти такою взволнованной и со своей всегдашней готовностью отдаваться надежд, приписала это волненіе дйствію Благодати. Она поцловала рыдающую двушку и расплакалась сама отъ радости и признательности. Но Гетти была просто напугана, она находилась въ томъ возбужденномъ состояніи духа, когда невозможно бываетъ предугадать, какое направленіе приметъ чувство въ слдующій моментъ, и въ первый разъ ласка Дины разсердила ее. Она рзко ее оттолкнула и сказала капризнымъ, ребяческимъ тономъ:

— Не говорите такъ со мной, Дина! Зачмъ вы пугаете меня?— я ничего вамъ не сдлала. Оставьте меня въ поко!

У бдной Дины больно сжалось сердце. Она была слишкомъ умна, чтобы настаивать боле, и отвчала кротко:

— Простите, дорогая моя, я вижу — вы устали. Я не стану вамъ больше мшать. Ложитесь поскоре въ постель. Доброй ночи.

Она вышла быстро и не слышно, какъ духъ, но, очутившись у своей постели, упала на колни и вылила въ безмолвной молитв страстную жалость, наполнявшую ея душу.

А Гетти очень скоро была опять въ лсу, ея грезы на яву перемшались со снами, почти такими-же смутными и отрывочными.

ГЛАВА XVI.
ЗВЕНЬЯ ДЛИННОЙ ЦПИ.

Артуръ Донниторнъ, если вы помните, далъ себ слово създить къ мистеру Ирвайну въ пятницу утромъ, и теперь онъ проснулся и одвается. Онъ проснулся такъ рано, что ршилъ хать до завтрака. Онъ знаетъ, что ректоръ завтракаетъ въ половин десятаго, одинъ, такъ какъ дамамъ его завтракъ подается позже, отдльно. А за дой какъ-то легче все говорится.

Благодаря прогрессу цивилизаціи, завтраки и обды, къ общему удобству и удовольствію, замнили у насъ другія, боле сложныя и непріятныя церемоніи. Наши заблужденія представляются намъ не въ такомъ мрачномъ свт, когда нашъ отецъ-проповдникъ выслушиваетъ наши признанія за чашкой кофе или кушая яйцо.

При такихъ условіяхъ мы какъ-то ясне сознаемъ, что о строгой кар небесной не можетъ быть рчи, въ примненіи къ джентльмену просвщеннаго вка, и что смертный грхъ вполн совмстимъ съ хорошимъ аппетитомъ. Нападеніе на нашъ карманъ, которое во времена варварства было-бы произведено въ грубой форм пистолетнаго выстрла, представляетъ вполн благовоспитанную и пріятную процедуру въ наши дни, когда оно производится подъ видомъ просьбы о займ, закинутой вскользь, въ дружеской бесд, между вторымъ и третьимъ стаканомъ кларета.

Но старыя, суровыя формы имли то преимущество, что въ выполненіи принятаго вами ршенія он связывали васъ какимъ-нибудь вншнимъ дйствіемъ. Когда вы приложили губы къ одному концу отверстія въ стн и знаете, что на другомъ ея конц есть ухо, ожидающее вашихъ признаній, вы врне скажете то, что были намрены сказать и зачмъ явились сюда, чмъ когда вы сидите за накрытымъ столомъ, въ удобной поз, вытянувъ ноги, и противъ васъ сидитъ собесдникъ, у котораго не будетъ никакихъ причинъ удивляться, если вы не скажете ему ничего особеннаго.

Тмъ не мене Артуръ Донниторнъ, прозжая верхомъ по полямъ, извилистой дорожкой, на которую весело свтитъ утреннее солнце, иметъ самое искреннее намреніе открыть свое сердце ректору, и свистъ косы на лугу кажется ему вдвое пріятне, благодаря такому честному намренію. Онъ радуется тому, что погода общаетъ установиться, потому что фермеры уберутъ теперь свое сно, за которое они такъ боялись, а длить общую радость такъ пріятно,— въ этомъ чувств есть что-то такое здоровое, что эта мысль объ уборк сна сейчасъ-же сказывается на его настроеніи, и осуществленіе принятаго ршенія кажется ему легче. Городской житель скажетъ, пожалуй, что дйствіе на душу подобныхъ впечатлній существуетъ разв только въ дтскихъ книжкахъ, но когда живешь среди луговъ и полей, невозможно бываетъ не поддаться иногда вліянію простыхъ радостей, которыя даетъ намъ природа.

Артуръ уже прохалъ Дейслопъ и перевалилъ къ Брокстону, на противоположный склонъ холма, когда на поворот дороги, ярдахъ во ста впереди, онъ увидлъ фигуру мужчины, въ которомъ невозможно было не признать Адама Бида, еслибъ даже не было тутъ срой безхвостой овчарки, которая бжала за нимъ. Адамъ шелъ своимъ всегдашнимъ быстрымъ шагомъ, и Артуръ долженъ былъ пришпорить лошадь, желая нагнать его поскорй, ибо онъ слишкомъ хорошо сохранилъ свое дтское чувство къ Адаму, чтобъ упустить случай поболтать съ нимъ. Я, впрочемъ, не скажу, чтобы желаніе покровительствовать не играло никакой роли въ его привязанности къ этому честному малому: нашъ другъ Артуръ любилъ поступать красиво, и любилъ, чтобы его красивыми поступками любовались.

Адамъ обернулся на ускоренный темпъ лошадиныхъ копытъ и остановился, поджидая всадника и приподнявъ надъ головой съ веселой улыбкой свою бумажную шапочку. Не было на свт молодого человка, для котораго Адамъ былъ-бы готовъ столькимъ пожертвовать, какъ для Артура Донниторна (не считая, разумется, брата его Сета), и ни одну изъ своихъ вещей ему не было-бы, кажется, такъ жалко потерять, какъ двухфутовую складную линейку, которую онъ всегда носилъ въ карман, и которая была подаркомъ Артура, купленнымъ имъ на свои карманныя деньги, когда онъ былъ еще блокурымъ одиннадцатилтнимъ мальчуганомъ, и когда онъ такъ хорошо воспользовался уроками Адама и ъ плотничномъ и токарномъ мастерств, что вс женщины въ дом не знали, куда дваться отъ его щедрыхъ подношеній въ вид катушекъ для наматыванія нитокъ и круглыхъ ящичковъ для клубковъ. Адамъ положительно гордился маленькимъ сквайромъ въ т давно улетвшіе дни, и это чувство почти не измнилось за то время, которое понадобилось блокурому мальчугану, чтобъ превратиться въ юношу съ бакенбардами. Адамъ — долженъ я сознаться, былъ очень чувствителенъ къ обаянію высокаго сана и всегда готовъ отдать боле чмъ должную дань уваженія всмъ, стоявшимъ выше его: онъ вдь былъ не философъ и не пролетарій съ демократическими идеями, а просто дюжій и сметливый плотникъ, почтительность къ высшимъ была у него въ крови, заставляя его признавать вс установленныя права, пока онъ не видлъ особенно вскихъ основаній оспаривать ихъ. У него не было никакихъ теорій переустройства міра, онъ зналъ только, что строить изъ сырого лса — значитъ даромъ переводить матеріалъ,— что неряшливая столярная работа никуда не годится,— что когда невжественные люди въ щегольскомъ плать начнутъ сочинять планы постройки мастерскихъ, складочныхъ магазиновъ и т. п., это не приноситъ ничего, кром вреда,— что контракты, составленные на скорую руку, неизбжно разоряютъ которую-нибудь изъ сторонъ, это онъ твердо зналъ и говорилъ себ, что никогда не будетъ поступать такимъ образомъ. Въ этихъ и тому подобныхъ пунктахъ онъ готовъ былъ отстаивать свое мнніе противъ самаго богатаго землевладльца во всемъ Ломшир и Стонишир, но вн этой области онъ чувствовалъ, что ему лучше было молчать и положиться на мнніе людей, боле свдущихъ. Онъ прекрасно видлъ, какъ плохо было поставлено лсоводство въ имньи Донниторновъ и въ какомъ позорномъ состояніи находились постройки на тамошнихъ фермахъ, и если-бы старый сквайръ спросилъ его о причин такихъ безпорядковъ, онъ высказалъ-бы ему свое мнніе, не сморгнувъ, хотя, высказывая это мнніе, ни на минуту незабылъ-бы, что онъ говоритъ съ съ джентльменомъ. Слово ‘джентльменъ’ имло обаяніе для Адама и, какъ онъ самъ нердко говорилъ, онъ терпть не могъ людей, которые старались быть дерзкими съ высшими, разсчитывая этимъ отличиться. Я долженъ опять-таки напомнить вамъ, что въ жилахъ Адама текла крестьянская кровь, а такъ какъ полстолтія тому назадъ онъ былъ еще совсмъ молодымъ человкомъ, то нкоторыя изъ его понятій естественно должны казаться намъ отсталыми.

Что-же касается молодого сквайра, то инстинктивная почтительность Адама къ высшимъ еще поддерживалась въ этомъ случа воспоминаніями дтства и личнымъ уваженіемъ, неудивительно посл этого, что онъ преувеличивалъ хорошія качества Артура и малйшему хорошему его поступку придавалъ гораздо больше цны, чмъ придалъ-бы такому-же поступку кого-нибудь изъ своихъ товарищей рабочихъ. Онъ былъ увренъ, что тотъ день, когда Артуръ вступитъ во владніе ддовскимъ помстьемъ, будетъ счастливымъ днемъ для всхъ обитателей окрестностей Гейслопа: не даромъ-же у молодого сквайра былъ такой великодушный, открытый характеръ и такое ‘удивительное’ пониманіе необходимости улучшеній въ имньи, принимая въ разсчетъ, что ему не было еще и двадцати одного года. Вотъ почему любовь и уваженіе сквозили въ улыбк, съ которою Адамъ приподнялъ свою шапочку навстрчу Артуру Донниторну.

— Какъ поживаете, Адамъ? сказалъ Артуръ, протягивая ему руку. Ни съ кмъ изъ фермеровъ онъ не здоровался за руку, и Адамъ живо почувствовалъ оказанную ему честь.— Я всегда издали узнаю васъ по вашимъ плечамъ: это т самыя широкія плечи — только теперь он стали, пожалуй, еще немножко пошире,— на которыхъ вы, бывало, носили меня,— помните?

— Конечно, помню, сэръ. Плохо было-бы жить на свт, если-бъ люди не помнили, что они говорили и длали, когда были дтьми. Во что-бы тогда цнили старыхъ друзей?

— Должно быть, вы идете въ Брокстонъ? спросилъ Артуръ, придерживая свою-лошадь и стараясь ровняться съ Адамомъ, который шелъ подл него.— И врно къ ректору?

— Нтъ, сэръ, я иду смотрть ригу Брадвелля. Они тамъ боятся, какъ бы крышей не выперло стнъ, вотъ я и иду взглянуть, что можно тамъ сдлать, прежде чмъ мы пошлемъ имъ матеріалъ и рабочихъ.

— Кажется, Бурджъ вс свои дла теперь вамъ поручаетъ. Я думаю, онъ скоро возьметъ васъ къ себ въ компаньоны, и если онъ не дуракъ, то непремнно это сдлаетъ.

— Не знаю, сэръ, не думаю, чтобъ онъ много отъ этого выигралъ. Если старшій работникъ — человкъ добросовстный и любитъ свое дло, онъ будетъ работать на хозяина не хуже всякаго компаньона. Я и гроша не дамъ за человка, который не вобьетъ лишняго гвоздя безъ добавочной платы.

— Я это знаю, Адамъ, я знаю, что вы работаете на него, какъ на себя. Но будь вы участникомъ предпріятія, у васъ были-бы развязаны руки, и вы могли-бы лучше повести дло. Все равно старику придется когда-нибудь уйти на покой, а сыновей у него нтъ, и, вроятно, онъ будетъ радъ имть зятя, которому онъ могъ-бы передать свое дло. Впрочемъ, у него, кажется, загребистыя лапы: пожалуй, онъ предпочтетъ человка съ капиталомъ, который можно было-бы вложить въ предпріятіе. Не будь я бденъ, какъ крыса, я-бы съ радостью далъ вамъ на это денегъ, ради того, чтобы прикрпить васъ къ нашимъ мстамъ. Въ конц концовъ я былъ-бы отъ этого только въ выгод, я увренъ. Ну, можетъ быть, я разбогатю черезъ годикъ-другой. Скоро я буду совершеннолтній, и ддъ наврно увеличитъ мой годовой окладъ, и когда я порасплачусь немного съ долгами, я посмотрю, что можно будетъ сдлать для васъ.

— Вы очень добры, сэръ, что такъ говорите, и я вамъ благодаренъ, но — продолжалъ Адамъ ршительнымъ тономъ — я не хотлъ-бы обращаться ни съ какими предложеніями къ мистеру Бурджу, да и принимать ихъ отъ него. Я не вижу, какимъ образомъ я могу стать его компаньономъ. Вотъ если онъ когда-нибудь задумаетъ продать свое дло,— это другая статья. Тогда я бы не отказался призанять деньжонокъ за хорошій процентъ, потому что я увренъ, что выплачу ихъ со временемъ.

— Ну хорошо, Адамъ, не будемъ больше говорить объ этомъ пока, сказалъ Артуръ, вспомнивъ то, что онъ слышалъ отъ мистера Ирвайна по поводу Мэри Бурджъ и любовныхъ длъ Адама.— Когда хоронятъ вашего отца?

— Въ воскресенье, сэръ, мистеръ Ирвайнъ нарочно за этимъ прідетъ къ намъ пораньше. Я буду радъ, когда это кончится: можетъ быть, мать успокоится тогда хоть немного. Тяжело видть, когда старый человкъ плачетъ и убивается. Молодежь легче справляется съ горемъ, а у стариковъ нтъ на это ни силъ, ни рессурсовъ: сухому дереву ужъ никогда не пустить новыхъ ростковъ.

— Да, не мало-таки было у васъ въ жизни испытаній и тяжелыхъ заботъ, Адамъ. Я думаю, вы никогда не были легкомысленнымъ, втренымъ юношей, какъ другіе. Надъ вами всегда тяготла забота.

— Да, это правда, сэръ, но что-жъ тутъ такого особеннаго? Если ты человкъ съ человческими чувствами, ты долженъ нести и человческія тяготы. Только птица вылетаетъ изъ родного гнзда, когда у нея подростутъ крылья, и потомъ ужъ не узнаетъ своихъ кровныхъ и всякій годъ ищетъ себ новую пару. А я еще за многое долженъ быть благодаренъ судьб: у меня всегда было довольно здоровья, силъ и ума, чтобъ находить наслажденіе въ моей работ, и я считаю за великое для себя благо возможность посщать вечернюю школу Бартля Масси. Съ его помощью я пріобрлъ такія знанія, какихъ мн никогда-бы не пріобрсти самому.

— Какой вы молодецъ, Адамъ! сказалъ Артуръ посл короткой паузы, во время которой онъ задумчиво разсматривалъ рослаго парня, шедшаго подл него.— Я дерусь на кулачкахъ лучше многихъ студентовъ въ Оксфорд, но доведись мн схватиться съ вами,— я думаю, вы однимъ ударомъ сшибли-бы меня съ ногъ.

— Храни меня отъ этого Богъ, проговорилъ Адамъ, обернувшись на Артура и улыбаясь.— Прежде я, случалось, дрался ради забавы, но съ тхъ поръ, какъ бдняга Джиль Трантеръ пролежалъ изъ-за меня дв недли, я закаялся и теперь никогда не дерусь. Теперь если я и ударю когда-нибудь человка, такъ разв за то, что онъ сдлаетъ подлость. Когда имешь дло съ негодяемъ, у котораго нтъ ни стыда, ни совсти, и котораго ничто не беретъ, такъ только и остается что попробовать, нельзя-ли подйствовать на него кулакомъ.

Артуръ не засмялся, онъ былъ поглощенъ какою-то мыслью и, спустя минуту, очевидно, подъ вліяніемъ этой мысли, сказалъ:

— Я думаю, Адамъ, у васъ никогда не бываетъ внутренней борьбы. Мн кажется, вамъ ничего не стоитъ побороть въ себ желаніе, разъ вы ршили, что не слдуетъ ему поддаваться, вамъ это такъ-же легко, какъ свалить съ ногъ пьянаго, который къ вамъ пристаетъ. Я хочу сказать, что вы не знаете колебаній: наврно съ вами никогда не бываетъ такъ, чтобъ вы сказали себ, что не сдлаете того-то или того-то, а потомъ-бы все таки сдлали.

— Да, кажется не бываетъ, проговорилъ Адамъ медленно посл минутнаго раздумья.— Я не помню, чтобъ я когда—нибудь измнилъ себ такимъ образомъ, разъ я ршилъ — какъ вы говорите,— что чего-нибудь не слдуетъ длать. Удовольствіе отравлено для меня, когда я знаю, что потомъ оно будетъ камнемъ лежать на моей совсти. Съ тхъ поръ, какъ я научился считать, я всегда понималъ, что всякій дурной поступокъ влечетъ за собой больше грха и горя, чмъ можно предвидть. Это все равно, что скверная работа: никогда нельзя предугадать, сколько зла она можетъ надлать. Тому и на свтъ не стоитъ родиться, кто приносите своимъ ближнимъ не радость, а горе. Но грхъ грху рознь. Мало-ли что люди не называютъ грхомъ! Я не считаю грхомъ, какъ наши диссентеры, какую-нибудь ребяческую шалость — даже самую сумасбродную, если она никому не вредитъ. Можно еще спорить о томъ, не стоитъ-ли инои разъ посадить себ на лобъ лишнюю шишку ради того, чтобы получить лишнее удовольствіе… Но, это правда, самъ я не умю колебаться, я гршу скоре въ обратную сторону: разъ я что-нибудь поршилъ — хотя-бы самъ съ собой,— мн уже трудно отступить.

— Да, да, такимъ я васъ и считалъ, сказалъ Артуръ.— У васъ желзная воля и желзная рука. Но иной разъ бываетъ очень трудно исполнить принятое ршеніе, какъ-бы не было оно твердо. Человкъ можетъ сказать себ: ‘я не буду рвать ягодъ’, и можетъ заставить себя держать руки въ карманахъ, но онъ не можетъ удержаться, чтобъ у него не текли слюнки при вид этихъ ягодъ,

— Это правда, сэръ, но противъ этого есть хорошее средство: стоитъ только сказать себ, что на свт много вещей, безъ которыхъ надо умть обходиться. Жизнь не то, что Треддльстонская ярмарка, куда люди здятъ покупать всякій товаръ. Если смотрть на жизнь такимъ образомъ, такъ непремнно будешь гршить… Но зачмъ я вамъ это говорю? Вамъ лучше знать, какъ надо жить на свт.

— Я не увренъ въ этомъ, Адамъ. Вы на четыре или на пять лтъ меня старше, у васъ больше опыта, и я думаю, что ваша жизнь была для васъ лучшей школой, чмъ коллегія — для меня.

— Сдается, сэръ, насчетъ этого вы сходитесь во мнніяхъ съ Бартлемъ Масси. Онъ говоритъ, что коллегіи длаютъ изъ человка пустой пузырь, годный только на то, чтобъ наливать въ него всякую всячину. Впрочемъ у Бартля языкъ какъ бритва: для него ничего нтъ святого… А вотъ и перекрестокъ, сэръ. Я долженъ съ вами проститься. Вдь вы къ ректору?— такъ намъ не по пути.

— Прощайте, Адамъ, добраго утра.

У воротъ ректорскаго дома Артуръ передалъ свою лошадь конюху и пошелъ къ дому вдоль по дорожк черезъ садъ. Онъ зналъ, что ректоръ всегда завтракаетъ у себя въ кабинет, а кабинетъ его помщался налво отъ входной двери, противъ столовой. Это была небольшая, низенькая комната, составлявшая часть старой половины дома и казавшаяся мрачной отъ темныхъ переплетовъ книгъ, которыми были уставлены стны, но въ это утро она смотрла очень веселой, по крайней мр въ ту минуту, когда Артуръ подошелъ къ ея открытому окну. Утреннее солнце обливало косыми лучами большой стеклянный шаръ на высокой подставк съ плавающими въ немъ золотыми рыбками, стоявшій насупротивъ накрытаго стола, а подл этого стола помщалась группа, способная оживить всякую комнату. Въ мягкомъ кресл, обитомъ малиновымъ шелкомъ, сидлъ мистеръ Ирвайнъ, сіяющій свжестью, какою сіялъ онъ всегда, по окончаніи своего утренняго туалета, его красивой формы пухлая блая рука ласково гладила волнистую коричневую шерсть Юноны, а за спиной у Юноны, помахивавшей хвостомъ въ избытк материнскаго удовольствія, возились два коричневыхъ щенка, перекатываясь другъ черезъ друга и исполняя самый восторженный собачій дуэтъ. На подушк, немного подальше, лежала моська, поглядывая съ видомъ скромной двицы на эту интимную семейную сцену, которую она считала верхомъ неприличія, и старалась какъ можно меньше замчать. На стол, у самаго локтя мистера Ирвайна, лежалъ первый томъ Эсхила, хорошо знакомый Артуру. Серебряный кофейникъ, который Карроль только-что принесъ, распространялъ ароматный паръ, дополнявшій эту пріятную картину завтрака холостяка.

— А, Артуръ! Какъ это мило съ вашей стороны! И какъ разъ во время, сказалъ мистеръ Ирвайнъ, увидвъ гостя, влзающаго въ комнату черезъ низенькій подоконникъ.— Карроль, подайте намъ еще кофею и яицъ, да не найдется-ли у васъ тамъ холодной курицы?— мы поли-бы съ ветчиной.— Знаете, Артуръ, это напоминаетъ мн старину: вотъ уже пять лтъ, какъ мы не завтракали съ вами вдвоемъ.

— Утро такое соблазнительное, что мн захотлось прокатиться передъ завтракомъ, сказалъ Артуръ.— Я помню, когда я учился у васъ, я очень любилъ эти наши завтраки вдвоемъ. А съ ддомъ такая скука: за завтракомъ онъ обыкновенно бываетъ еще на нсколько градусовъ холодне, чмъ въ другіе часы дня, должно быть, это утренняя ванна такъ на него дйствуетъ.

Артуръ старался не показать, что его визитъ иметъ опредленную цль. Какъ только онъ очутился въ присутствіи мистера Ирвайна, онъ почувствовалъ, что признаніе, казавшееся ему вчера самой простой и естественной вещью въ мір, будетъ для него труднымъ подвигомъ, и въ ту минуту когда ректоръ пожималъ ему руку, вчерашнее его ршеніе представилось ему въ новомъ свт. Какимъ образомъ объяснитъ онъ Ирвайну свое положеніе, если не разскажетъ подробно того, что произошло въ лсу? А разсказывая это, онъ неизбжно будетъ имть глупый видъ. И наконецъ, какъ признаться въ своей слабости? въ томъ, что онъ ухалъ отъ Гавэна, т. е. сдлалъ какъ разъ противоположное тому, что намренъ былъ сдлать? Посл такого признанія онъ навсегда останется въ глазахъ Ирвайна жалкимъ недорослемъ, у котораго нтъ своей воли… Ну, можетъ быть, все какъ-нибудь устроится само собой, безъ приготовленій, можетъ быть, разговоръ случайно коснется этой темы.

— Часъ завтрака — мое любимое время дня, сказалъ мистеръ Ирвайнъ.— Умъ какъ-то не успваетъ еще засориться и отражаетъ впечатлнія, какъ гладкое зеркало. За завтракомъ я всегда перелистываю какую-нибудь любимую книгу, и отдльныя мысли, которыя я вычитываю такимъ образомъ, доставляютъ мн такое огромное наслажденіе, что регулярно каждое утро у меня бываетъ такое чувство, какъ будто я твердо ршился зассть опять за занятія. Но вотъ является Дентъ и приводитъ какого-нибудь бднягу, застрлившаго зайца, а когда я кончу его .отчитывать’, какъ называетъ это Карроль, мн захочется прокатиться верхомъ, а потомъ, на обратномъ пути, мн попадается на встрчу смотритель рабочаго дома и заводитъ длиннйшую исторію о какомъ-нибудь взбунтовавшемся бдняк. Такъ день и проходитъ, и къ вечеру я оказываюсь все тмъ-же лнтяемъ, какимъ былъ и вчера. Впрочемъ, для того, чтобъ работать, нуженъ стимулъ сочувствія, а у меня его нтъ съ тхъ самыхъ поръ, какъ бдняга Д’Ойли покинулъ Треддльстонъ. Вотъ еслибъ вы любили книги, мошенникъ вы этакій, передо мной была-бы боле пріятная перспектива. Но любовь къ наук, кажется, не въ крови въ вашей семь.

— Да, это правда. Если лтъ черезъ шесть, семь, когда мн придется выступать въ парламент, мн удастся припомнить какой-нибудь латинскій отрывокъ для украшенія моего перваго парламентскаго спича, это будетъ очень еще хорошо. Cras ingens iterabimus aequor и еще что нибудь въ этомъ род можетъ быть и удержится въ моей памяти, а я ужъ постараюсь такъ прилаживать мои мннія, чтобы можно было вставить эти кусочки въ мою рчь. Но я не думаю, чтобы знаніе классической старины было такъ уже необходимо для сельскаго хозяина, насколько я могу судить, для него гораздо важне знать толкъ въ удобреніяхъ. Недавно я перечитывалъ книжки вашего друга Артура Юнга, и я не могу себ представить лучшей будущности, какъ примнять на практик нкоторыя изъ его идей, пріучая фермеровъ къ лучшимъ способамъ веденія хозяйства и — какъ онъ говоритъ — превращая дикія земли въ яркую картину разнообразныхъ хлбовъ и луговъ. Мой ддъ, пока онъ живъ, не позволитъ мн дйствовать самостоятельно, но со временемъ я этимъ займусь. Что особенно меня привлекаетъ, такъ это разработка Стониширской части имнія,— теперь она въ плачевномъ состояніи: ввести тамъ всевозможныя улучшенія и потомъ скакать съ мста на мсто, наблюдая за ходомъ работъ. Я хотлъ-бы знать въ лицо каждаго своего фермера, каждаго земледльца нашей мстности, я хотлъ-бы, чтобы, кланяясь мн, они длали это отъ чистаго сердца.

— Браво, Артуръ! Тотъ, кто равнодушенъ къ классической древности и сметъ посл этого жить на свт,— не можетъ представить лучшаго для себя оправданія, какъ увеличивая количество хлба для поддержанія существованія ученыхъ классиковъ… и ректоровъ, которые умютъ ихъ цнить. Дай Богъ мн дожить до того дня, когда вы начнете ваше поприще образцоваго землевладльца. Для дополненія картины вамъ понадобится тогда представительный ректоръ, который пожелаетъ получить и свою долю уваженія и почета, заработанныхъ вами тяжелымъ трудомъ. Только не слишкомъ разсчитывайте на благодарность потомства, какъ на награду за ваши труды. Я далеко не увренъ, что люди всегда особенно цнятъ тхъ, кто старается быть имъ полезенъ. Гавэнъ, какъ вамъ извстно, навлекъ на себя проклятія всего околотка своей системой изгородей. Вамъ не мшаетъ, дружище, сперва хорошенько выяснить себ, что больше васъ привлекаетъ — популярность или польза, а не то — знаете пословицу: за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь.

— Ну, Гавэнъ рзокъ въ обращеніи, онъ не уметъ заставить себя полюбить. Я убжденъ, что добротой съ людьми все можно сдлать. Я лично по крайней мр не могъ-бы жить въ такомъ мст, гд меня не любили-бы и не уважали, здсь-же мн всегда пріятно заходить къ арендаторамъ: вс они видимо расположены ко мн. Должно быть, они еще не успли забыть, какъ я, маленькимъ мальчикомъ, здилъ на пони ростомъ съ овцу: имъ кажется, что это было только вчера. Да, если не скупиться на ссуды, да поисправить хозяйственныя постройки на фермахъ, нашихъ фермеровъ будетъ легко убдить вести свое хозяйство но боле раціональному плану, какъ они ни тупы.

— Ну, такъ смотрите: когда придетъ вамъ время влюбиться, длайте это съ выборомъ, потому что если жена опустошитъ вашъ кошелекъ, вы поневол сдлаетесь скрягой. Мы съ матерью часто споримъ о васъ, она говоритъ: ‘Я не рискну предсказывать, что выйдетъ изъ Артура, пока не увижу женщины, которую онъ полюбитъ’. Она думаетъ, что ваша красавица будетъ управлять вами, какъ управляетъ луна приливомъ и отливомъ. Но я отстаиваю васъ, какъ своего ученика, считая это своимъ долгомъ, и всегда доказываю ей, что вы созданы не изъ такого жидкаго матеріала. Смотрите-же: не опозорьте меня въ глазахъ моего оппонента.

Артура покоробило отъ этихъ словъ: мнніе о немъ проницательной мистрисъ Ирвайнъ подйствовало на него какъ зловщее предзнаменованіе. Казалось-бы, это было только лишнимъ поводомъ укрпиться въ принятомъ ршеніи и постараться оградить себя отъ соблазна, прибгнувъ къ поддержк другого лица. Тмъ не мене, именно теперь, когда разговоръ дошелъ до этого пункта, Артуръ почувствовалъ, что ему положительно не хочется разсказывать свою исторію съ Гетти. Онъ былъ натура впечатлительная, мннія о немъ и чувства къ нему окружающихъ играли въ его жизни огромную роль, и одинъ уже тотъ фактъ, что онъ находился въ присутствіи близкаго друга, не имвшаго ни малйшаго понятія о серьезной внутренней борьб, которую онъ переживалъ въ послдніе дни, значительно поколебалъ собственную его увренность въ серьезномъ значеніи этой борьбы, конечно, шутить такими вещами нельзя, но что могъ сдлать для него Ирвайнъ?— во всякомъ случа не больше, чмъ онъ можетъ сдлать самъ для себя. Не бда, что Мегъ захромала: онъ все таки подетъ въ Игльдэль,— подетъ на Раттлер, а Нимъ пусть поспваетъ за нимъ, какъ уметъ, на какой-нибудь старой кляч. Онъ почти окончательно остановился на этой мысли, когда размшивалъ сахаръ въ своемъ кофе, но въ слдующую минуту, поднося чашку къ губамъ, вспомнилъ, какъ твердо онъ ршилъ вчера вечеромъ разсказать все Ирвайну. Нтъ, довольно колебаній!— на этотъ разъ онъ сдлаетъ то, что намренъ былъ сдлать. А если такъ, то значитъ надо постараться удержать разговоръ на личной почв: если онъ перейдетъ на общія темы, затрудненіе еще возростетъ.— Вся эта борьба мыслей и чувствъ заняла такъ мало времени, что въ бесд двухъ друзей не произошло сколько-нибудь замтнаго перерыва, когда Артуръ отвтилъ:

— Но мн кажется, что способность человка подчиняться власти любви еще не можетъ служить доказательствомъ противъ силы его характера вообще. Здоровый организмъ не застраховываетъ насъ отъ оспы и всякой другой острой болзни. Можно имть твердую волю во всхъ другихъ отношеніяхъ и быть не въ силахъ устоять передъ очарованіемъ женщины.

— Да. Но между оспой и любовью — или очарованіемъ женщины, какъ вы выражаетесь,— та разница, что въ послднемъ случа, разъ вы подмтили въ себ начало болзни и перемнили воздухъ, вы имете вс шансы на полное выздоровленіе и на прекращеніе дальнйшаго развитія зловщихъ симптомовъ. Есть и еще одно предохранительное средство, которымъ мы можемъ лечить себя сами, а именно — всегда имть въ виду непріятныя послдствія нашей слабости, это средство служитъ намъ въ нкоторомъ род закопченнымъ стекломъ, сквозь которое мы можемъ смотрть на нашу блистательную красавицу, не мигая, и различать настоящія ея очертанія (хотя, въ скобкахъ сказать, обыкновенно бываетъ, кажется, такъ, что этого спасительнаго стекла не оказывается налицо именно въ тотъ моментъ, когда мы особенно въ немъ нуждаемся). Смю сказать, что даже люди, имющіе такую солидную поддержку, какъ знакомство съ классиками, способны иногда увлекаться и вступать въ неблагоразумные браки вопреки предостереженію, которое даетъ имъ хоръ въ ‘Промете’.

Улыбка, скользнувшая по лицу Артура, была очень слаба, и вмсто того, чтобъ отвтить шуткой, въ тонъ мистеру Ирвайну, онъ сказалъ совершенно серьезно:

— Да, и это хуже всего. Это-то и обидно, что, не смотря на вс наши размышленія, на вс наши спокойныя ршенія, мы поддаемся вліянію настроеній, которыхъ невозможно предвидть. Но я думаю, что человкъ подлежитъ все-таки мене строгому осужденію, когда онъ увлекается такимъ образомъ наперекоръ своей вол.

— Да, но вдь источникъ нашихъ настроеній лежитъ въ нашемъ характер, мой милый. Наши настроенія — часть нашей природы, такъ-же, какъ и наши мысли,— и даже боле. Человкъ не можетъ сдлать ничего, что не было-бы согласно съ его натурой. Онъ носитъ въ себ зародыши самыхъ исключительныхъ своихъ дйствій, и если мы, умные люди, строимъ изъ себя подчасъ величайшихъ дураковъ, намъ остается только примириться съ тмъ логическимъ заключеніемъ, что на каждую унцію нашей мудрости приходится нсколько крупинокъ глупости.

— Прекрасно, но вдь можно увлечься благодаря стеченію обстоятельствъ: не будь этихъ обстоятельствъ, мы, можетъ быть, никогда не совершили-бы дурного поступка.

— Да, разумется. Украсть банковый билетъ съ полнымъ удобствомъ можно только тогда, когда онъ плохо лежитъ, но я не поврю, что вы честный человкъ, только на томъ основаніи, что вы будете ругать банковый билетъ за то, что онъ подвернулся вамъ подъ руку.

— Но длаете-же вы разницу между человкомъ, который борется съ искушеніемъ, хотя-бы въ конц-концовъ онъ и палъ,— и человкомъ, который даже и не пытается бороться?

— Конечно, я жалю его соразмрно продолжительности его борьбы, ибо эта борьба есть предвстникъ внутреннихъ страданій — худшаго вида кары, какой только можетъ избрать Немезида. Но послдствія не знаютъ жалости. Наши поступки несутъ намъ съ собой свои ужасныя послдствія совершенно независимо отъ колебаній, предшествовавшихъ имъ,— послдствія, которыя рдко ограничиваются нашей собственной личностью. Поэтому всегда полезне помнить о томъ неизбжномъ, что насъ ждетъ впереди, чмъ придумывать что-бы такое могло послужить намъ въ оправданіе…

— Но что значитъ, Артуръ? Съ которыхъ поръ вы полюбили спорить о вопросахъ нравственности? Я что-то не замчалъ за вами этого раньше. Ужъ не грозитъ-ли вамъ самому опасность этого рода, которую вы желаете уяснить себ общими философскими разсужденіями?

Задавая этотъ вопросъ, мистеръ Ирвайнъ отодвинулъ тарелку. откинулся на спинку кресла и поглядлъ прямо въ глаза Артуру. Онъ дйствительно заподозрилъ, что Артуръ хочетъ ему что-то сказать, и думалъ облегчить ему путь этимъ прямымъ вопросомъ. Но онъ ошибся. Артуръ, неожиданно прижатый къ стн, почувствовалъ, что онъ мене чмъ когда-либо расположенъ длать признанія, и попятился назадъ. Онъ не разсчитывалъ, что разговоръ приметъ такой серьезный оборотъ… Ирвайнъ можетъ неврно истолковать его исповдь -вообразить, что онъ питаетъ къ Гетти глубокую страсть, тогда какъ ничего подобнаго нтъ. Онъ почувствовалъ, что краснетъ, и разсердился на себя за такое мальчишество.

— О нтъ, мн ровно ничего не грозитъ, постарался онъ отвтить какъ можно безпечне.— Не думаю, чтобы характеръ былъ у меня слабе, чмъ у другихъ, но бываютъ случаи, которые невольно наводятъ на мысль о томъ, что можетъ случиться съ тобой въ будущемъ.

Не скрывалось-ли подъ этой странной нершительностью Артура какое-нибудь тайное побужденіе, которымъ можно было ее объяснить и въ которомъ онъ самъ себ не сознавался? Ходъ нашей умственной работы во многомъ напоминаетъ устройство государственнаго механизма: и здсь, и тамъ значительная часть чернаго труда исполняется неизвстными двигателями. Да и въ обыкновенныхъ машинахъ, насколько мн извстно, бываетъ часто какое-нибудь маленькое, незамтное колесико, играющее очень важную роль въ движеніи большихъ колесъ, сразу бросающихся въ глаза. Быть можетъ, и въ душ Артура работалъ въ эту минуту одинъ изъ такихъ тайныхъ, невидимыхъ двигателей. Быть можетъ, это было опасеніе, какъ-бы его исповдь передъ ректоромъ — если-бы она состоялась,— не оказалась для него серьезной помхой въ такомъ случа, если онъ будетъ не въ силахъ довести до конца осуществленіе своего благого намренія. Я не рискну утверждать, что это было не такъ!— человческая душа очень сложная вещь.

У мистера Ирвайна промелькнула мысль о Гетти въ тотъ моментъ, когда онъ такъ внимательно смотрлъ на Артура, но безпечный тонъ, да и смыслъ его отвта не замедлили подтвердить другую, быстро смнившую ее мысль, а именно — что съ этой стороны не могло быть ничего серьезнаго. Артуръ могъ видться съ Гетти только въ церкви, да у нея въ дом, гд за ними наблюдалъ зоркій глазъ мистрисъ Пойзеръ. и намекъ, который онъ, Ирвайнъ, сдлалъ ему наканун, не заключалъ въ себ никакого скрытаго смысла: онъ хотла только предостеречь молодого человка, что своимъ исключительнымъ вниманіемъ къ этой маленькой кокетк онъ можетъ разбудить ея тщеславіе и нарушить мирное теченіе ея безыскусственной жизни. Артуръ скоро возвратится въ свой полкъ, и больше они не увидятся… Нтъ, положительно не можетъ быть опасности съ этой стороны, хотя-бы даже характеръ Артура и не представлялъ особенно надежной гарантіи противъ нея. Хорошее, честное чувство, заставлявшее его гордиться добрымъ расположеніемъ и уваженіемъ всхъ окружающихъ, было достаточной порукой за него, и оно, конечно, предохранитъ его отъ предосудительнаго романическаго увлеченія, а тмъ боле отъ низменной страсти. Если въ начал разговора Артуръ и имлъ намреніе что-то ему сообщить, то теперь онъ не желалъ входить въ подробности — это было ясно, а мистеръ Ирвайнъ былъ слишкомъ деликатенъ, чтобы выдать въ этомъ случа свое — хотя-бы даже и дружеское — любопытство. Онъ видлъ, что его собесднику будетъ пріятно перемнить разговоръ, и сказалъ:

— Кстати, Артуръ: въ послдній разъ на вашемъ полковомъ праздник, въ день рожденія вашего командира, было поставлено съ большимъ эффектомъ нсколько туманныхъ картинъ въ честь Великобританіи, нитта, Ломширской милиціи, а больше всего въ честь ‘благороднаго юноши’ — героя дня. Отчего-бы и намъ не устроить чего-нибудь въ этомъ род на удивленіе нашимъ слабымъ умамъ?

Случай былъ упущенъ. Пока Артуръ колебался, спасительный канатъ, за который онъ могъ-бы ухватиться, пронесло теченіемъ мимо, и теперь онъ долженъ выплывать самъ, какъ уметъ.

Черезъ десять минутъ мистера Ирвайна вызвали по какому-то длу, и Артуръ, распростившись съ нимъ, опять слъ на коня, съ тяжелымъ чувствомъ недовольства собой, которое онъ пытался заглушить, повторяя себ, что онъ сегодня-же, самое большое черезъ часъ, удетъ въ Игльдэль.

Книга вторая.

ГЛАВА XVII.
ВЪ КОТОРОЙ РАЗСКАЗЪ ПРОСТАНАВЛИВАЕТСЯ.

Да этотъ Брокстонскій ректоръ немногимъ лучше язычника!— слышу я, какъ восклицаетъ одна изъ моихъ читательницъ.— Было-бы несравненно поучительне, если бъ вы заставили его дать Артуру какой-нибудь нравственный христіанскій совтъ. Вы могли-бы вложить въ его уста превосходную рчь, которая стоила-бы самой лучшей проповди.

Конечно, могъ-бы, если-бъ я полагалъ высшее призваніе романиста въ томъ, чтобы изображать міръ, какимъ онъ никогда не былъ и не будетъ. Тогда, разумется, я могъ-бы передлывать жизнь и характеры по своему вкусу, я могъ-бы взять безукоризненный типъ священника и вложить въ его уста мои собственныя превосходныя мннія на вс случаи жизни. Но дло въ томъ, что вс мои усилія направлены какъ разъ на обратное: я всячески стараюсь избгать такихъ произвольныхъ изображеній и давать по возможности врное описаніе человческихъ характеровъ и поступковъ въ томъ вид, какъ они отражаются въ моемъ ум.Мое зеркало, безъ сомннія, далеко несовершенно, очертанія могутъ выходить въ немъ не вполн врными, отраженіе можетъ быть слабо и туманно, но, представляя вамъ на судъ это отраженіе, я считаю своимъ долгомъ описывать его съ такою-же точностью, какъ если-бы я сидлъ на свидтельской скамь и давалъ свои показанія подъ присягой.

Шестьдесятъ лтъ тому назадъ — время не маленькое, и неудивительно, что многое на свт съ тхъ поръ измнилось,— не вс священники отличались рвеніемъ къ своему длу. Мало того: есть основаніе подозрвать, что число ревностныхъ пастырей было очень невелико, и весьма вроятно, что если-бы одинъ изъ этого ничтожнаго меньшинства оказался владльцемъ Брокстонскаго и Гейслопскаго приходовъ въ 1799-мъ году, вы остались-бы такъ-же мало имъ довольны, какъ и мистеромъ Ирвайномъ. Я готовъ прозакладывать десять противъ одного, что вы нашли-бы его безвкуснымъ, нахальнымъ педантомъ,— такъ рдко случается, чтобы факты сходились съ тою золотой серединой, какой требуютъ наши просвщенныя мннія и утонченный вкусъ. Быть можетъ вы скажете: ‘Ну такъ исправьте факты, согласуйте ихъ по возможности съ тмъ правильнымъ взглядомъ на вещи, какимъ мы имемъ преимущество обладать. Міръ не вполн намъ по вкусу, такъ подретушуйте его вашимъ умлымъ карандашемъ и уврьте насъ, что онъ не представляетъ такой ужъ черезчуръ запутанной смси явленій. Пусть вс наши герои, отличающіеся безупречными мнніями, и поступаютъ безупречно. Пусть отрицательные ваши типы всегда оказываются негодяями, а добродтельные — добродтельными. Тогда намъ будетъ видно съ перваго взгляда, кого мы должны осудить и кого наградить своимъ одобреніемъ, тогда мы будемъ имть возможность восхищаться, ни на волосъ не отступая отъ прежнихъ нашихъ млній, будемъ ненавидть и презирать съ тмъ истиннымъ, непосредственнымъ наслажденіемъ, какое всегда сопутствуетъ несокрушимой увренности’.

Но, дорогая моя, куда-же вы тогда днете вашего земляка,— товарища и оппонента вашего мужа въ приходскомъ управленіи? Какъ вы поступите съ вашимъ новымъ викаріемъ, чью манеру говорить проповди вы, къ величайшему вашему сожалнію, не можете одобрить, находя ее неизмримо ниже манеры его оплакиваемаго предшественника? Что вы скажете о вашей честной служанк, примрной женщин во всхъ отношеніяхъ, но отравляющей вамъ жизнь единственнымъ своимъ недостаткомъ?— или о вашей сосдк мистрисъ Гринъ, которая была положительно добра и внимательна къ вамъ во время вашей послдней болзни, но посл вашего выздоровленія распустила про васъ очень нехорошую сплетню? что вы скажете, наконецъ, о вашемъ собственномъ муж,— этомъ превосходнйшемъ человк, который иметъ, однако, не одну раздражающую привычку, не говоря уже о томъ, что, входя въ домъ, онъ не вытираетъ своихъ башмаковъ? Всхъ этихъ людей — вашихъ братьевъ — вы должны принимать такими, какъ они есть: вы не можете выпрямить имъ носы, сдлать ихъ умне, исправить ихъ характеръ, и не другихъ, а именно этихъ людей, среди которыхъ проходитъ ваша жизнь, вамъ приходится терпть, жалть и любить, въ этихъ самыхъ, боле или мене некрасивыхъ, тупоумныхъ и непослдовательныхъ людяхъ вы должны умть открывать добрыя движенія души и восхищаться ими, въ нихъ вы должны полагать ваши надежды, для нихъ — запасаться терпніемъ. Нтъ, я не хотлъ-бы — даже если-бъ это зависло отъ меня — быть искуснымъ романистомъ, изображающимъ не тотъ міръ, въ которомъ мы живемъ и работаемъ, спимъ и димъ, а другой, неизмримо лучшій, я не хотлъ-бы, чтобы подъ впечатлніемъ моихъ твореній вы стали смотрть боле холоднымъ и суровымъ взглядомъ на пыльныя улицы и обыкновенныя зеленыя поля, на настоящихъ, живыхъ людей, которыхъ ваше равнодушіе можетъ оттолкнуть, а предубжденіе — оскорбить, и которыхъ вы могли-бы ободрить и поддержать вашимъ сочувствіемъ, вашей терпимостью, вашимъ прямымъ, искреннимъ словомъ.

Поэтому, предлагая вамъ мой скромный разсказъ, я не хочу прибгать ни къ какимъ ухищреніямъ, я не стараюсь прикрашивать дйствительности и ничего такъ не страшусь, какъ поддлки, которой, вопреки самымъ искреннимъ нашимъ усиліямъ, всегда есть основаніе страшиться. Лгать такъ легко, говорить правду такъ трудно! Нарисовать грифа — вдь это такъ восхитительно просто! Карандашъ живописца исполняетъ такую работу безъ всякаго усилія: чмъ длинне когти, чмъ больше крылья — тмъ лучше. Но эта изумительная легкость работы, которую мы принимаемъ за геній, легко можетъ намъ измнить, когда мы захотимъ нарисовать настоящаго, не каррикатурнаго льва. Прослдите за собой, и вы убдитесь, что даже когда у васъ нтъ никакихъ причинъ говорить неправду, вамъ бываетъ очень трудно сказать строгую правду — даже о вашихъ собственныхъ чувствахъ данной минуты,— гораздо трудне, чмъ сказать о нихъ что-нибудь красивое, но что не будетъ правдой въ строгомъ смысл.

За это-то рдкое, драгоцнное качество — за безупречную правдивость — я такъ люблю многія картины голландской школы, которыя люди съ возвышеннымъ умомъ презираютъ. Я нахожу источникъ величайшаго человчнаго наслажденія въ этихъ врныхъ изображеніяхъ однообразной будничной жизни, которая достается въ удлъ такому огромному большинству моихъ братьевъ людей,— несравненно чаще, чмъ трагическія страданія, или громкіе блестящіе подвиги. Я отворачиваюсь безъ малйшаго колебанія отъ ангеловъ, несущихся на облакахъ, отъ пророковъ, сивиллъ, и подхожу къ какой-нибудь старушк, нагнувшейся надъ своимъ цвточнымъ горшкомъ или сидящей за своимъ одинокимъ обдомъ, между тмъ какъ яркій свтъ полдня, смягченный, быть можетъ, завсой листвы, падаетъ на ея высокій чепецъ, скользитъ по колесу ея самопрялки, задваетъ край ея глиняной кружки и играетъ на всхъ этихъ простыхъ, дешевыхъ вещахъ, которыя дороги ей, потому что необходимы. Я отворачиваюсь отъ героическихъ воиновъ и останавливаюсь передъ деревенской свадьбой, которую празднуютъ въ четырехъ голыхъ стнахъ крестьянской избы: вотъ неуклюжій женихъ открываетъ танцы со своей широкоплечей и скуластой невстой, а старики и люди среднихъ лтъ — ихъ друзья и родные — смотрятъ на нихъ. У этихъ людей неправильные рты и носы, они, можетъ быть, съ чарками въ рукахъ и уже порядкомъ захмлли, но на всхъ лицахъ написано самое сердечное удовольствіе и желаніе счастья молодымъ.— Фи! восклицаетъ моя идеалистка-читательница,— какія вульгарныя подробности! Стоитъ-ли тратить столько труда на то, чтобы дать міру точную копію какой-то старухи и тупоумныхъ мужиковъ! Какое жалкое, низменное существованіе! Какіе неуклюжіе, безобразные люди!

Но, благодареніе Богу, мы любимъ не только то, что красиво. Я далеко не увренъ, что большинство человчества было красиво, и даже между гордыми бриттами, этими ‘царями человческой расы’, квадратныя фигуры, неправильныя ноздри и грязный цвтъ лица не являются какимъ-нибудь поразительнымъ исключеніемъ. И тмъ не мене семейная любовь въ нашей націи очень крпка. Въ числ моихъ друзей есть двое-трое съ такими чертами лица, при которыхъ кудри Аполлона были-бы положительно насмшкой, а между тмъ мн достоврно извстно, что нжныя сердца бились къ нимъ любовью, и любящія материнскія уста цловали ихъ миніатюрные портреты — польщенные и все-таки некрасивые. Я видлъ не одну почтенную матрону, которая даже въ лучшую свою пору не могла похвастаться красотой, и тмъ не мене у нея хранилась въ какомъ-нибудь секретномъ ящичк пачка любовныхъ писемъ, пожелтвшихъ отъ времени, и любящія дти осыпали поцлуями ея желтыя щеки. И я полагаю, что на свт было не мало юныхъ героевъ средняго роста и съ жиденькой бородкой, которые были уврены, что они никогда не полюбятъ обыкновенную женщину, а ужъ по меньшей мр Діану, и, не смотря на это, въ среднемъ возраст они оказывались женатыми на какой-нибудь хромоножк и считали себя совершенно счастливыми. Да, хвала и слава Богу! человческое чувство — могучая рка, оплодотворяющая землю: оно не ждетъ красоты, оно течетъ съ непреодолимой силой и приноситъ красоту съ собой.

Честь и слава божественной красот формы. Культивируйте ее елико возможно во взрослыхъ людяхъ и дтяхъ, въ вашихъ садахъ и домахъ. Но любите и другую красоту, ту красоту, секретъ которой не въ пропорціональности линій, а въ глубин человческой симпатіи. Рисуйте намъ, если умете, ангела въ разввающемся фіолетовомъ одяніи, съ блднымъ ликомъ, осіяннымъ свтомъ небеснымъ, рисуйте намъ еще чаще Мадонну съ приподнятымъ къ небу кроткимъ лицомъ, привтствующую отверстыми объятіями божественную славу, но не навязывайте намъ эстетическихъ правилъ, изгоняющихъ изъ области искусства этихъ простыхъ, обыкновенныхъ старухъ, что чистятъ морковь загрублыми отъ работы руками,— этихъ неуклюжихъ мужиковъ, справляющихъ праздникъ въ грязномъ кабачк,— эти тупыя, загорлыя, изрытыя морщинами лица и круглыя спины, что всю свою жизнь гнулись надъ заступомъ, исполняя черную работу міра,— эти жилища съ жестяными кастрюлями, съ коричневыми глиняными кружками, съ лохматыми дворняжками и пучками луку. На свт такъ много простыхъ, обыкновенныхъ людей, чье горе не представляетъ ничего сентиментально-живописнаго! Намъ необходимо помнить о существованіи этихъ людей, иначе можетъ случиться, что мы вычеркнемъ ихъ изъ нашей религіи и философіи и начнемъ строить такія возвышенныя теоріи, что он окажутся пригодны разв только для исключительнаго міра, составленнаго изъ однхъ! крайностей. Такъ пусть-же искусство напоминаетъ намъ о нихъ постоянно, пусть всегда будутъ люди, готовые отдать трудъ всей своей жизни на врное изображеніе обыкновенныхъ вещей,— люди, которые умютъ видть красоту въ этихъ обыкновенныхъ вещахъ и наслаждаются, показывая другимъ, съ какою любовью свтитъ на нихъ свтъ небесный, на земл мало пророковъ, мало возвышенно-прекрасныхъ женщинъ, мало героевъ. Я не могу отдать всю мою любовь и все мое уваженіе этимъ рдкостнымъ образчикамъ человчества: мн нужны эти чувства для повседневныхъ спутниковъ моей жизни, особенно для тхъ немногихъ изъ всей огромной толпы, которые мн всхъ дороже, чьи лица я знаю, чьи руки пожимаютъ мою, кому я обязанъ уступать дорогу ласково и учтиво. Живописные лаццарони и романическіе преступники встрчаются далеко не такъ часто, какъ простые крестьяне, добывающіе свой хлбъ честнымъ трудомъ и съдающіе его самымъ прозаическимъ образомъ съ помощью своего карманнаго ножа. Мн нужне, чтобы чувство симпатіи связывало меня съ тмъ вульгарнымъ моимъ землякомъ, что отвшиваетъ мн сахаръ въ своемъ безвкусномъ жилет и совершенно неподходящемъ къ нему галстух, чмъ съ какимъ-нибудь великолпнымъ разбойникомъ въ красномъ шарф черезъ плечо и зеленыхъ перьяхъ на шляп, мн нужне, чтобы мое сердце билось любовью и восторгомъ передъ проявленіемъ какой-нибудь черты великодушія въ тхъ несовершенныхъ людяхъ, что сидятъ у моего очага, или въ священник моего прихода, хоть, можетъ быть, онъ и растолстлъ немного не въ мру, да и въ другихъ отношеніяхъ далеко отсталъ отъ Оберлина и Тиллотсона, чмъ передъ подвигами героевъ, которыхъ я знаю только по наслышк, или передъ самой высокой отвлеченной идеей всевозможныхъ добродтелей духовнаго сана, какую когда-либо создавалъ талантливый романистъ.

Итакъ, возвращаюсь къ мистеру Ирвайну и прошу васъ оказать ему всяческое снисхожденіе, какъ бы ни мало удовлетворялъ онъ тмъ требованіямъ, какія вы предъявляете къ лицамъ духовнаго званія. Быть можетъ, вы полагаете, что онъ не былъ живымъ воплощеніемъ (какъ ему надлежало-бы быть) тхъ преимуществъ, какія даетъ намъ наша господствующая національная церковь?— Я далеко въ этомъ не увренъ, по крайней мр я знаю, что жители Брокстона и Гейслопа очень огорчились-бы, еслибъ имъ пришлось разстаться съ ихъ пастыремъ, и что многія лица свтлли при его приближеніи, и пока не будетъ доказано, что ненависть лучше любви и полезне для души, я останусь при томъ убжденіи, что вліяніе мистера Ирвайна въ приход было благотворне вліянія ревностнаго мистера Райда, явившагося туда спустя двадцать лтъ, когда мистеръ Ирвайнъ отошелъ ‘къ своимъ праотцамъ. Правда, мистеръ Раидъ былъ очень твердъ въ догматахъ реформаціи, усердно посщалъ на дому своихъ прихожанъ и былъ чрезвычайно какъ строгъ въ порицаніи вожделній плоти: такъ, онъ даже запретилъ церковнымъ пвчимъ славить Христа, находя, что эти святочные обходы поощряютъ пьянство и пріучаютъ слишкомъ легко относитеся къ священнымъ вещамъ. Но отъ Адама Ряда, съ которымъ мн случилось бесдовать по этому поводу, когда онъ былъ уже старикомъ, я узналъ, что мистеръ Райдъ такъ мало усплъ завоевать сердца своихъ прихожанъ, какъ рдкій изъ священниковъ. Они почерпнули отъ него очень много свдній по части правилъ вры и догматовъ, такъ-что изъ пятидесяти человкъ, посщавшихъ Гейслопскую церковь, сорокъ девять могли-бы съ такою-же точностью сказать вамъ, что есть въ евангеліи подлиннаго, и что не можетъ быть названо словомъ Божіимъ въ строгомъ смысл какъ еслибы они родились и выросли диссентерами, и въ первое время посл его перезда въ Брокстонъ въ этомъ мирномъ земледльческомъ округ происходило положительно нчто въ род религіознаго движенія. ‘Но,— продолжалъ Адамъ,— я что молодымъ человкомъ отлично понималъ, что религія состоитъ не изъ однихъ правилъ вры. Не правила заставляютъ людей поступать справедливо, а чувства. Правила въ религіи — то-же, что въ математик: человкъ можетъ ршать въ ум задачи, сидя у огонька и покуривая свою трубочку, во для того, чтобы сдлать машину или построить домъ, ему нужно имть волю и ршимость, и любить не одни свои удобства, а и еще кое-что… Ну, ужъ почему-бы тамъ ни было, а только рвеніе прихожанъ начало ослабвать понемногу, и народъ сталъ легко отзываться о мистер Райд. Я думаю, что онъ искренно желалъ поступать справедливо, по совсти, но характеръ у него, видите-ли, былъ раздражительный, и потомъ, онъ сбивалъ цны на трудъ, выторговывалъ каждый грошъ у людей, работавшихъ на него,— ну, а ужъ такая приправа какъ-будто и не вязалась съ тмъ, что онъ проповдовалъ. Кром того, ему хотлось разыгрывать судью въ своемъ приход — карать людей за дурные поступки. На кафедр онъ бранился и бсновался, какъ помшанный, и въ то-же время онъ ненавидлъ диссентеровъ и относился къ нимъ гораздо нетерпиме, чмъ мистеръ Ирвайнъ. Не умлъ онъ также жить по средствамъ, какъ видно, получивъ новое мсто, онъ вообразивъ, что шестьсотъ фунтовъ въ годъ нивсть какія деньги и что онъ заживетъ важнымъ бариномъ, не хуже мистера Донниторна. Это общее заблужденіе всхъ бдныхъ священниковъ: получитъ такой бднякъ неожиданно повышеніе и сейчасъ-же вообразитъ себя богачемъ,— мн много разъ доводилось видть такіе примры. Кажется, мистера Райда очень цнили во многихъ мстахъ, и онъ писалъ книги, но въ математик и тамъ, гд важно доходить до сути вещей, онъ былъ невжественне всякой женщины. Онъ былъ очень свдущъ въ догматахъ и называлъ ихъ оплотомъ реформаціи, но я всегда не доврялъ тому роду учености, который оставляетъ людей круглыми дураками въ живомъ дл. Мистеръ Ирвайнъ былъ совсмъ другой человкъ: онъ на-лету схватывалъ вашу мысль, зналъ толкъ въ строительномъ дл и всякую работу могъ оцнить по достоинству. А съ нами, простыми людьми, онъ держалъ себя настоящимъ джентльменомъ: съ фермеромъ и съ бариномъ, съ крестьяниномъ и съ какой-нибудь убогой старухой — со всми онъ былъ одинаковъ. Никто никогда не видалъ, чтобъ онъ вмшивался въ чужія дла, бранился и разыгрывалъ изъ себя императора. Да, чудесный онъ былъ человкъ, какого рдко встртишь. А какъ онъ былъ добръ къ матери и сестрамъ! Эта бдняжка хворенькая миссъ Анна… да онъ, кажется, никого на свт такъ не любилъ. Но всемъ приход никто никогда худого слова о немъ не сказалъ. Прислуга жила у него десятками лтъ, до старости, такъ-что потомъ ему приходилось нанимать новыхъ людей, чтобъ они длали работу за старыхъ.

— Положимъ все это такъ, и говорить проповдь разъ въ недлю — хорошій обычай, сказалъ я,— но если бы вашъ старый другъ мистеръ Ирвайнъ воскресъ и появился на кафедр въ слдующее воскресенье,— я думаю, вамъ было бы немножко стыдно за него,— за то, что онъ такъ плохо проповдуетъ посл всхъ вашихъ похвалъ.

— Нтъ, нтъ,— сказалъ Адамъ. Онъ выпрямилъ грудь и откинулся на спинку стула, какъ будто готовясь встртить вс выводы, какіе можно было сдлать изъ его словъ.— Нтъ, я никогда не говорилъ, что мистеръ Ирвайнъ былъ великій проповдникъ. Онъ не пускался въ глубокія изслдованія вопросовъ религіи, и онъ былъ правъ. Въ нашей внутренней жизни есть много такого, чего нельзя измрить линейкой и сказать: ‘длай то-то, и вотъ что изъ этого выйдетъ’ или: ‘не длай того-то, и вотъ какія будутъ послдствія’. Въ душ человческой творятся иной разъ такія вещи, и бываютъ такіе моменты, что чувство захватитъ тебя, какъ ураганъ, и жизнь твоя какъ будто расколется на-двое, такъ что ты самъ себя не узнаешь и смотришь на себя, какъ на кого-то другого. Такія чувства нельзя подвести ни подъ какой ярлычекъ, тутъ ужъ не скажешь: ‘длай то-то’ или: ‘не длай того-то’.

И это меыя убждаетъ, что въ религіи есть глубокія тайны, недоступныя нашему уму. Мы не можемъ объяснить ихъ словами, но мы чувствуемъ ихъ. Мистеръ Ирвайнъ не вдавался въ такіе вопросы, онъ скажетъ бывало коротенькое поученіе — и все тутъ. Но за то онъ поступалъ такъ, какъ училъ. Онъ не старался казаться особеннымъ человкомъ — не такимъ, какъ другіе, и какимъ онъ былъ, такимъ оставался всегда. И онъ умлъ сдлать такъ, что его любили и уважали, а это лучше, чмъ раздражать людей чрезмрнымъ усердіемъ къ длу. Мистрисъ Пойзеръ говорила бывало — вы вдь знаете, у нея на все было готовое слово.— така* она говорила, что мистеръ Ирвайнъ, это — сытное кушанье, которое вы дите, не думая о немъ, и которое васъ подкрпляетъ, а мистеръ Райдъ — лкарство, которое вы хоть и съ отвращеніемъ, но глотаете, потому что считаете это необходимымъ, но отъ котораго въ результат вы не чувствуете себя лучше.

— Но за то мистеръ Райдъ гораздо больше говорилъ о духовной сторон религіи, какъ вы сами сейчасъ сознавались. И разв вы не находите, что его проповди давали больше поучительнаго, чмъ проповди мистера Ирвайна?

— Какъ вамъ сказать?— Не знаю. Это правда, онъ много говорилъ о догматахъ религіи. /Но, какъ я вамъ только что сказалъ, мн еще смолоду всегда казалось, что догматы не составляютъ религіи. Мн кажется, что вс эти догматы можно сравнить съ именами, которыя мы подыскиваемъ для нашихъ чувствъ, такъ что потомъ мы можемъ говорить о чувствахъ, которыхъ никогда не испытывали, все равно какъ можно говорить объ инструментахъ, зная ихъ по однимъ названіямъ и не только не умя ими владть, но даже никогда не видавъ ихъ. Въ свое время я довольно наслушался толкованій всякихъ догматовъ, потому что я всегда бывало ходилъ вмст съ Сетомъ слушать диссентерскихъ проповдниковъ, мн шелъ тогда восемнадцатый годъ, и я много ломалъ голову надъ ученіемъ арминіанъ и кальвинистовъ. Веслеяне, какъ вы знаете,— послдователи арминіанъ, и Сетъ, который никогда не выносилъ ничего рзкаго и суроваго и всегда врилъ въ лучшее будущее человчества, съ самаго начала присталъ къ веслеянамъ, но мн казалось что я открылъ въ ихъ ученіи два, три слабые пункта, и вотъ какъ-то разъ въ Треддльстон я заспорилъ съ однимъ изъ ихъ вожаковъ и такъ ему надолъ своими нападками, что наконецъ онъ сказалъ мн: ‘Молодой человка’, это дьяволъ пользуется вашей гордостью и самомнніемъ и длаетъ изъ нихъ оружіе противъ простоты истины’. Въ ту минуту я не могъ удержаться отъ смха, но потомъ возвращаясь домой, я подумалъ, что этотъ человкъ былъ правъАя понялъ, что вс эти взвшиванья и процживанья, и споры о томъ, что означаетъ тотъ-то текстъ, и какъ надо понимать этотъ, и спасутся-ли люди одною милостью Божіей, или для этого нужно имть и сколько-нибудь собственной воли,— что все это не настоящая религія. Вы можете говорить объ этихъ вещахъ цлыми часами, и въ результат у васъ только прибавится самодовольства и развязности. И я ршилъ не ходить больше ни на какія религіозныя сборища, а ходить въ нашу церковь, и не слушать никого, кром мистера Ирвайна, потому что все, что онъ говорилъ, было хорошо, и вс его слова стоило помнить. И я понялъ, что для души моей будетъ лучше смириться передъ тайной Божіихъ предначертаній и не поднимать шуму изъ за того, чего я все равно никогда не пойму. И въ самомъ дл: все это пустые, праздные вопросы, ибо есть ли что въ насъ или вн насъ, что не шло бы отъ Бога? Если я ршилъ самъ съ собой поступить справедливо — Онъ вложилъ въ меня это ршеніе, но коль скоро мн ясно, что я ничего бы не сдлалъ, если бъ у меня не было на то доброй воли,— съ меня этого довольно.

Какъ видите, Адамъ былъ горячій поклонникъ мистера Ирвайна — быть можетъ даже пристрастный судья, какими, по счастью, мы бываемъ еще иногда по отношенію къ людямъ, которыхъ мы близко знали. Безъ сомннія, такое пристрастіе, какъ слабость человческая, не удостоится ничего, кром презрнія со стороны тхъ возвышенныхъ душъ, которыя вздыхаютъ объ идеал, и которыя угнетаетъ сознаніе, что чувства ихъ слишкомъ утонченны для того, чтобъ обращаться на обыкновенныхъ смертныхъ, ихъ повседневныхъ товарищей. Мн не однажды случалось удостоиться доврія этихъ избранныхъ натуръ, и я нахожу, что он въ значительной мр содйствуютъ подкрпленію того наблюденія, что великіе люди цнятся черезчуръ высоко, а маленькіе бываютъ нестерпимы,— что если вы хотите любить женщину такъ, чтобы потомъ, оглядываясь назадъ, не вспоминать о вашей любви, какъ о безуміи,— ей надо умереть въ самый первый періодъ этой любви,— что если вы хотите сохранить хоть каплю вры въ человческій героизмъ, вамъ никогда не слдуетъ предпринимать путешествія съ цлью увидть героя. Сознаюсь, что въ моихъ бесдахъ съ этими утонченными и проницательными господами я не одинъ разъ трусливо уклонялся отъ откровенныхъ признаній и избгалъ длиться съ ними собственнымъ моимъ опытомъ. Боюсь, что не одинъ разъ я улыбался лицемрной улыбкой, безмолвно соглашаясь съ ними, и даже поддакивалъ имъ какой-нибудь эпиграммой насчетъ непостоянства человческихъ иллюзій,— одною изъ тхъ эпиграммъ, какія всегда иметъ подъ рукой всякій, кто хоть сколько-нибудь знакомъ съ французской литературой. Человческая бесда никогда не бываетъ искренна въ строгомъ смысл — какъ сказалъ, кажется, какой-то мудрецъ, Но теперь я хочу разъ и навсегда очистить мою совсть и объявляю къ свднію истинныхъ натуръ, что мн случалось испытывать живйшій восторгъ передъ самыми обыкновенными старыми джентльменами, которые говорили сквернйшимъ англійскимъ языкомъ, часто бывали раздражительны и ворчливы и никогда не вращались въ боле высокихъ сферахъ власти, чмъ, напримръ, сфера приходскаго инспектора, и если я пришелъ къ убжденію, что душа человческая достойна любви,— если я научился хоть отчасти понимать трогательную глубину ея чувствъ,— я обязанъ этимъ единственно тому, что я долго жилъ въ сред людей простыхъ и боле или мене обыкновенныхъ, о которыхъ вы, по всей вроятности, не услышали бы ничего поразительнаго, если бы вздумали разспрашивать о нихъ въ ихъ родномъ городк или деревушк. Готовъ побиться объ закладъ, что большинство мелкихъ лавочниковъ, ихъ сосдей, не находили въ нихъ ничего особеннаго. Вообще я открылъ одно замчательное совпаденіе, а именно — что избранныя натуры, вздыхающія объ идеал и не усматривающія въ обыкновенныхъ людяхъ, которые ходятъ въ обыкновенныхъ панталонахъ и юбкахъ, ничего настолько высокаго, что-бы могло быть достойнымъ ихъ уваженія и любви,— удивительно какъ сходятся въ этомъ съ самыми мелкими и ничтожными личностями. Такъ, напримръ, я часто слышалъ, какъ мистеръ Геджъ, хозяинъ ‘Королевскаго Дуба’, трактира въ Шеппертон, смотрвшій на своихъ односельчанъ съ самой яростной ненавистью (а это были единственные люди, какихъ онъ зналъ, надо замтить) — резюмировалъ свое мнніе о нихъ въ слдующихъ торжественныхъ словахъ: ‘Да, сэръ, я часто говорилъ и опять повторяю: плохой народъ въ нашемъ приход — нестоющій народъ,— вс сплошь, отъ мала до велика’. Должно быть у него мелькала смутная мысль, что онъ могъ бы найти сосдей боле достойныхъ его, будь у него возможность переселиться въ какой-то другой, далекій приходъ. И дйствительно, впослдствіи онъ перехалъ въ ‘Сарацинову Голову’, знаменитый кабачекъ, процвтавшій въ одной изъ захолустныхъ улицъ сосдняго городка. Но — странная вещь!— на взглядъ мистера Геджа обитатели этой захолустной улицы оказались совершенно такого же типа, какъ его земляки въ Шеппертон.— ‘Плохой народъ, сэръ,— вс сплошь отъ мала до велика,— и т, что забираютъ джинъ бутылями, и т, что пьютъ кружками по два пенса. Плохой, нестоющій народъ’.

ГЛАВА XVIII.
ВЪ ЦЕРКВИ.

— Гетти, Гетти, разв ты не знаешь, что служба начинается въ два часа, а теперь уже половина второго? Неужели ты не можешь придумать лучшаго занятія, какъ вертться передъ зеркаломъ въ такой день! Вдь сегодня у насъ воскресенье, и бднаго Тіаса Бида хоронятъ. Хоть-бы ты вспомнила, какъ ужасно онъ умеръ — утонулъ въ глухую полночь! У другого морозъ пойдетъ по спин отъ одной этой мысли, а теб все ни почемъ — знай себ наряжается, точно идетъ на свадьбу, а не на похороны.

— Ахъ, тетя, не могу-же я быть готова въ одно время съ другими, когда мн надо одвать Тотти! Вы вдь знаете, какъ трудно заставить ее стоять смирно, отвчала Гетти.

Гетти спускалась съ лстницы, а мистрисъ Пойзеръ стояла внизу, совсмъ готовая, въ шляпк и тали. Если когда-нибудь молодая двушка была похожа на розу, такъ это Гетти въ эту минуту, въ своемъ воскресномъ плать и шляп. То и другое было розовое: шляпа — отдлана розовыми лентами, а платье усяно розовымъ горошкомъ по блому полю, кром ея темныхъ волосъ и глазъ, да маленькихъ черныхъ башмачковъ съ пряжками, на ней все было розовое и блое. Мистрисъ Пойзеръ едва удержалась отъ улыбки при вид это^о прелестнаго существа и разсердилась на себя за это. Не прибавивъ ничего больше, она отвернулась и поспшила присоединиться къ групп, ожидавшей ее на крыльц. У Гетти такъ билось сердце при мысли о томъ, кого она разсчитывала увидать въ церкви, что она почти не чувствовала подъ собой земли.

И вотъ, маленькая процессія тронулась въ путь. Мистеръ Пойзеръ былъ въ своей воскресной суконной пар и въ пестромъ, зеленомъ съ краснымъ жилет, изъ жилетнаго кармана, гд помщались у него часы, висла большая сердоликовая печать на зеленомъ шнурк, на ше у него былъ желтый фуляръ, на ногахъ — чудесные срые въ рубчикахъ чулки собственной работы мистрисъ Пойзеръ, превосходно выставлявшіе размры его икръ. Мистеръ Пойзеръ не имлъ никакихъ причинъ стыдиться своихъ икръ и на этомъ основаніи подозрвалъ, что возрастающая мода на высокіе сапоги и другія ухищренія, клонящіяся къ тому, чтобы замаскировать нижнюю часть ноги, иметъ своимъ источникомъ прискорбное вырожденіе человческихъ икръ. Тмъ мене могъ онъ стыдиться своего веселаго круглаго лица, бывшаго живымъ воплощеніемъ добродушія въ ту минуту, когда онъ сказалъ: ‘Идемъ-же, Гетти, идемте, малыши!’ и, подавъ руку жен, торжественно открылъ шествіе.

‘Малыши’, къ которымъ онъ обращался, были Марти и Томми, мальчуганы девяти и семи лтъ, въ курточкахъ фалдочками и въ коротенькихъ брючкахъ, румяные, черноглазые и похожіе на отца, какъ только можетъ маленькій слонъ походить на большого. Гетти шла между ними, а сзади выступала терпливая Молли, на обязанности которой лежало переносить Тотти черезъ вс лужи во двор и по дорог, ибо Тотти, быстро оправившаяся отъ своей лихорадки, ршительно объявила, что она идетъ сегодня въ церковь и непремнно наднетъ свои красныя съ чернымъ бусы поверхъ фартучка. А лужъ было не мало, и ее приходилось безпрестанно нести, такъ какъ поутру прошелъ сильный ливень, хотя теперь вся середина неба очистилась, и только но краямъ горизонта лежали тучи большими серебристыми глыбами.

Стоило вамъ войти на дворъ фермы, и вы сразу догадались бы, что сегодня воскресенье. Куры — и т, кажется, знали это: он не кудахтали, а издавали какіе-то нжные, воркующіе звуки. Даже бульдогъ смотрлъ не такъ свирпо: казалось, если онъ и укуситъ васъ, то не особенно больно. Даже солнце какъ-будто приглашало къ отдыху — не къ труду: оно и само спало на мягкомъ мх, устилавшемъ кровлю навса,— на спилкахъ блыхъ утокъ, столпившихся въ одну кучу и подвернувшихъ носы подъ крылья,— на неуклюжемъ туловищ старой черной свиньи, лниво растянувшейся на солом, на одномъ изъ ея толстенькихъ поросятъ, устроившемъ себ превосходную постель на жирномъ материнскомъ брюх,— на новой блуз пастуха Алика, расположившагося отдыхать въ довольно неудобномъ, полусидячемъ, полустоячемъ положеніи, на ступенькахъ амбара. Аликъ былъ того мннія, что ходить въ церковь — роскошь, которую не можетъ позволять себ часто старшій работникъ, всегда занятый мыслью о погод и благоденствіи овецъ. ‘Церковь!— да какже! Мн и безъ церкви есть о чемъ думать!’ — былъ постоянный его отвтъ на вс зазыванія, произносившійся горькимъ, многозначительнымъ гономъ, сразу прекращавшимъ дальнйшій разговоръ. Я убжденъ, что Аликъ не имлъ намренія оказать непочтеніе религіи, я даже знаю наврно, что онъ не отличался скептическимъ складомъ ума и ни въ какомъ случа не пропустилъ-бы обдни на Рождество, на Пасху и въ Троицынъ день. Онъ только полагалъ, что религіозныя церемоніи вообще и общественное богослуженіе въ частности, какъ занятія непроизводительныя, предназначены исключительно для людей, имющихъ досугъ.

— А вонъ и отецъ уже стоитъ у воротъ, сказалъ Мартинъ Пойзеръ.— Онъ врно хочетъ посмотрть, какъ мы пойдемъ по нолю. Удивительно, какое у него хорошее зрніе для его лтъ, вдь ему семьдесятъ пять.

— Старики какъ малыя ребята, замтила мистрисъ Пойзеръ:— имъ все равно, на что ни смотрть, лишь-бы смотрть. Я думаю, Всемогущій Господь нарочно такъ устроилъ, чтобъ старики затихали передъ отходомъ ко сну.

Замтивъ приближеніе семейной процессіи, старикъ Мартинъ отворилъ калитку и стоялъ, придерживая ее одной рукой, а другою опираясь на палку, довольный тмъ, что и онъ тоже работаетъ, ибо, какъ всмъ старымъ людямъ, чья жизнь прошла въ труд, ему пріятно было думать, что онъ еще полезенъ,— что лукъ въ огород лучше ростетъ оттого, что онъ былъ тамъ и видлъ, какъ его сажали,— что коровъ лучше выдоятъ, если въ воскресенье онъ останется дома и присмотритъ за этимъ. Въ церковь онъ хоть и ходилъ иногда, но не особенно регулярно, когда было сыро или когда разыгрывался его ревматизмъ, онъ оставался дома и читалъ три первыя главы книги Бытія.

— Вы не застанете Тіаса Бида: его уже похоронятъ, когда вы придете, сказалъ онъ сыну, когда тотъ подошелъ.— Лучше-бы имъ похоронить его поутру, когда шелъ дождь: подъ дождикъ хорошо хоронить. А теперь непохоже, чтобъ дождь опять пошелъ: вонъ мсяцъ лежитъ на неб лодочкой — видишь? Это врный признакъ ясной погоды. Есть много другихъ, неврныхъ, но этотъ никогда не обманетъ.

— Да, да, отвчалъ сынъ,— я и самъ надюсь, что погода установится.

— Смотрите, мальчики, слушайте, что будетъ говорить пасторъ, хорошенько слушайте, сказалъ старикъ своимъ черноглазымъ внучатамъ въ коротенькихъ брючкахъ, не подозрвая, что совсть ихъ была отягчена сознаніемъ присутствія въ ихъ кармашкахъ каменныхъ шариковъ, которыми они собирались втихомолку поиграть во время проповди.

— Плосцай, дда, сказала Тотти.— Я иду въ целковь,— я буси надла. Дай мн конфетку.

Старый ддъ затрясся отъ смха надъ сообразительностью ‘маленькой плутовки’, затмъ, не спша, перенесъ палку изъ правой руки въ лвую, которая придерживала калитку, и не спша ползъ въ свой жилетный карманъ, на который Тотти смотрла, не сводя глазъ, доврчивымъ, выжидательнымъ взглядомъ.

И когда они ушли, старикъ прислонился къ калитк и слдилъ за ними глазами, пока они не прошли первыхъ и вторыхъ воротецъ ограды и не скрылись за третьей изгородью, ибо въ т времена изгороди повсюду закрывали видъ даже на самыхъ благоустроенныхъ фермахъ, а тутъ еще жимолость разрослась до того, что далеко переросла кусты остролистника, шиповникъ отовсюду высовывалъ свои розовыя головки, и надо всмъ этимъ возвышались — здсь ясень, тамъ дикая смоковница, отбрасывая свою тнь на дорожки.

За каждымъ плетнемъ у каждыхъ воротецъ путниковъ поджидали старые знакомцы, которымъ приходилось давать имъ дорогу. За первымъ плетнемъ ихъ встртило стадо коровъ, стоявшихъ гуськомъ, одна за другой, и ршительно не желавшихъ понять, что ихъ громоздкія особы могутъ мшать людямъ пройти. У слдующихъ воротецъ стояла кобыла, положивъ свою морду на верхнюю перекладину изгороди, а рядомъ, уткнувшись головой матери подъ брюхо,— ея гндой жеребенокъ, еще нетвердый на ногахъ и видимо смущенный этимъ обстоятельствомъ. До самой дороги, по которой надо было сворачивать въ деревню, ихъ путь лежалъ по земл фермы, и мистеръ Пойзеръ, проходя, зорко посматривалъ на скотъ и на поля, а у мистрисъ Пойзеръ въ каждую данную минуту былъ наготов комментарій на все, что попадалось имъ на глаза. Когда женщина ведетъ молочное хозяйство, она въ значительной мр участвуетъ въ созиданіи общихъ доходовъ, поэтому ей можно позволить имть свое мнніе о скот и уход за нимъ, а это упражненіе развиваетъ ея сообразительность вообще, такъ-что въ конц концовъ она становится способной давать мужу совты и по другимъ отраслямъ хозяйства.

— Вонъ эта противная короткорогая Салли, сказала мистрисъ Пойзеръ, когда они подошли къ первой изгороди, за которой лежала большая корова, невозмутимо пережевывая свою жвачку и поглядывая на нихъ сонными глазами.— Я начинаю положительно ненавидть ее, и всегда скажу то, что говорила три недли тому назадъ:— чмъ скоре мы отъ нея отдлаемся, тмъ будетъ лучше. Вонъ та маленькая рыжая коровенка не даетъ и вполовину столько молока, а я получаю отъ нея вдвое больше масла.

— А у другихъ хозяевъ жены говорятъ какъ разъ обратное, замтилъ мистеръ Пойзеръ:— вс он любятъ короткорогій скотъ за то, что онъ даетъ много молока. Вонъ жена Чоуна объявила ему, чтобъ онъ не смлъ покупать ей простыхъ коровъ, а непремнно короткорогихъ.

— Мало-ли что говоритъ жена Чоуна!— глупая баба, у которой мозгу какъ у воробья! Она протираетъ картофель черезъ крупное ршето и потомъ удивляется, что онъ выходитъ комками. Довольно я насмотрлась на ея хозяйство. Я служанки никогда не возьму изъ ихъ дома, у нихъ все шиворотъ-на-выворотъ. Пойди ты къ нимъ въ любой день на недл, и ты не скажешь, когда ты пришелъ — въ понедльникъ или въ пятницу, потому что стирка тянется у нихъ до самой субботы. Ну, а ужъ про ея сыры и говорить нечего: я наврное знаю, что въ прошломъ году вс сыры поднялись у нея, точно хлбъ на дрожжахъ. Сама все длаетъ безъ талку, а потомъ сваливаетъ на погоду, это все равно, какъ если бы человкъ ходилъ на голов и уврялъ, что въ этомъ виноваты его сапоги.

— Ну что-жъ, такъ какъ Чоунъ желаетъ купить нашу Салли мы всегда можемъ отдлаться отъ нея, если ты хочешь, сказалъ мистеръ Пойзеръ, гордясь въ душ недюжинною способностью своей жены къ хозяйственнымъ выкладкамъ: Дйствительно, въ послднее время, бывая на рынк, онъ неоднократно имлъ случай убдиться въ врности ея оцнки относительно этого самаго короткорогаго скота.

— Конечно, разъ человкъ женился на дур, такъ отчего ему и не покупать короткорогихъ коровъ? Когда ты застрялъ головой въ тин, такъ ужъ нечего ноги беречь… Кстати о ногахъ: взгляни — вотъ это такъ ноги — не уступятъ твоимъ, продолжала мистрисъ Пойзеръ, указывая на Тотти. Ее спустили теперь съ рукъ, такъ какъ дорога была сухая, и она бжала впереди.— Посмотри, какія он у нея длинныя и крпкія,— она настоящая дочь своего отца.

— Да, лтъ черезъ десять она будетъ вылитая Гетти, только глаза у нея твои. Въ моей семь никогда не было голубыхъ глазъ, у матери моей глаза были черные, какъ черника, совершенно, какъ у Гетти.

— Двочка не будетъ хуже оттого, что не во всемъ будетъ похожа на Гетти. И я вовсе не хочу, чтобъ она была такъ уже черезчуръ хороша, хотя — ужъ если говорить о красот,— такъ свтлые волосы и голубые глаза ничмъ не хуже черныхъ. Если бы Дина была чуть-чуть порумяне, да не носила на голов этихъ своихъ методистскихъ чепцовъ, которыми только воронъ пугать впору, она была-бы не хуже Гетти.

— Ну нтъ, протянулъ мистеръ Пойзеръ выразительно-презрительнымъ тономъ,— ты не понимаешь, въ чемъ главная суть женской красоты. За Диной мужчины никогда не будутъ бгать такъ, какъ за Гетти.

— Какое мн дло до того, за кмъ бгаютъ мужчины! Довольно видть, на комъ они женятся, чтобы сказать, что они дураки. Разв умный человкъ возьметъ себ въ жены пустую бабенку, которой лишь-бы трепать хвосты по гостямъ и которая годна разв только на то, чтобъ ее выбросить въ печку, какъ кусокъ газовой ленточки, когда онъ полиняетъ?

— Ну хорошо, во всякомъ случа ты не можешь сказать, что я сдлалъ плохой выборъ, женившись на теб, проговорилъ мистеръ Пойзеръ, обыкновенно заканчивавшій такого рода комплиментами вс маленькіе супружескіе споры,— а десять лтъ тому назадъ ты была вдвое привлекательне Дины.

— Я никогда не говорила, что женщина должна быть безобразна для того, чтобы быть хорошей женой и хозяйкой. Жена Чоуна такъ дурна, что могла-бы смло створаживать молоко безъ всякой закваски, но кром закваски она въ хозяйств ничего не сбережетъ. Ну, а бдняжка Дина никогда не будетъ привлекательна, пока она будетъ сидть на одномъ овсяномъ хлб да на вод ради того, чтобы кормить чужіе рты. Она часто выводила меня изъ терпнія, и я всегда ей говорила: ‘Ты поступаешь противъ Писанія, потому что въ Писаніи сказано: люби ближняго, какъ самого себя, а ты его — любишь больше себя. Да и немного добра сдлала-бы ты своимъ ближнимъ, еслибъ любила ихъ, какъ самое себя: ты-бы считала тогда, что они прекрасно могутъ жить впроголодь’. Что-то она длаетъ теперь?— сидитъ, должно быть, около той больной женщины, къ которой она такъ рвалась хать.

— Да, жаль, что она забрала себ въ голову эти фантазіи. Еслибъ она осталась у насъ на все лто и ла-бы вдвое больше того что она ла, намъ бы не было это въ убытокъ. Она совсмъ не прибавляла въ дом хлопотъ,— сидитъ себ за своимъ шитьемъ, какъ птичка въ гнзд, и всегда рада всмъ услужить. Если Гетти выйдетъ замужъ, я думаю, ты захочешь имть Дину всегда при себ.

— Безполезно объ этомъ говорить, сказала мистрисъ Пойзеръ.— Звать Дину перехать къ намъ и жить, какъ вс люди живутъ, все равно что манить къ себ ласточку. Если бы что-нибудь могло ее убдить, я бы давно ее убдила, я говорила съ ней цлыми часами,— и говорила, и сердилась,— вдь она родная дочь моей сестры, и я обязана сдлать для нея все, что могу. Но — вришь-ли — когда она сказала намъ: ‘прощайте’, сла въ повозку и обернулась ко мн въ послдній разъ своимъ блднымъ лицомъ, до того похожимъ на лицо ея тетки Юдифи, что, глядя на нее, я часто думаю — ужъ не Юдифь-ли это воскресла и сошла съ Неба,— когда я увидла ея лицо, мн стало страшно, зачмъ я все это ей говорила, потому-что иной разъ мн, право, думается, что она лучше насъ знаетъ, что хорошо и что дурно. Но только это не оттого, что она методистка — я никогда этому не поврю, какъ не поврю, что блый теленокъ потому блый, что онъ пьетъ изъ одной шайки съ чернымъ.

— Да, я и самъ не слишкомъ-то уважаю методистовъ, проговорилъ мистеръ Пойзеръ настолько брюзгливо, насколько это допускало его добродушіе.— Только купецъ можетъ сдлаться методистомъ, солидный хозяинъ никогда не поймается на эту удочку. Попадаются, правда, иногда и ремесленники изъ неслишкомъ способныхъ, въ род Сета Бида. Небось Адамъ не сдлался методистомъ, а у него самая умная голова изъ всхъ, кого я здсь знаю. Онъ былъ и есть добрый церковникъ, иначе я никогда не сталъ-бы прочить его въ женихи Гетти.

— Ахъ, Боже мой! вскрикнула мистрисъ Пойзеръ, оглянувшись назадъ,— Посмотри, гд Молли и мальчики,— на томъ конц поля!— Гетти, какъ ты могла позволить имъ такъ отстать? Если бы приставить картину смотрть за дтьми, она сдлала-бы это не хуже тебя. Бги къ нимъ, скажи, чтобы шли поскорй.

Мистеръ и мистрисъ Пойзеръ уже прошли второе поле, поэтому они посадили Тотти на одинъ изъ тхъ большихъ камней, что служатъ межевыми столбами въ Ломшир, и остановились, поджидая отставшихъ, причемъ Тотти замтила снисходительно: ‘Мальцики сквелные, Тотти — холосая’.

Дло въ томъ, что воскресная прогулка изобиловала самыми волнующими впечатлніями для Марти и Томми: каждая изгородь съ кипвшей въ ней жизнью представляла для нихъ непрерывный спектакль, и они, какъ маленькія собачки, не могли удержаться, чтобы не останавливаться и не заглядывать въ каждую щелочку. Марти уврялъ, что онъ своими глазами видлъ подорожникъ на большой ясени, и пока онъ старался его разсмотрть между втками, онъ прозвалъ блодушку, которая перебжала тропинку у самыхъ ихъ ногъ и которую младшій мальчуганъ Томми описывалъ съ большимъ жаромъ. Потомъ имъ попался щегленокъ, онъ не умлъ еще хорошо летать и перепархивалъ съ кочки на кочку надъ самой землей, его ничего не стоило поймать, да только онъ спрятался подъ кустъ ежевики. Заинтересовать Гетти всми этими любопытными вещами не было никакой возможности, поэтому мальчики обращались къ Молли, у которой всегда было готово сочувствіе, и Молли смотрла, куда ей указывали, развала ротъ и восклицала: ‘Ахъ, батюшки!’, когда нужно было удивляться.

Когда Гетти, пробжавъ немного, закричала имъ, что тетка ея сердится, зачмъ они отстали, Молли заторопилась въ испуг, но Марти пустился впередъ, крича: ‘Мама, мы нашли гнздо нашей пестрой индюшки!’ съ инстинктивной увренностью, что тотъ, кто приноситъ добрую всть, не можетъ оказаться виноватымъ.

— А, вотъ молодцы! сказала мистрисъ Пойзеръ, забывая про дисциплину при этомъ пріятномъ извстіи.— Гд-же гнздо?

— Вонъ тамъ подъ изгородью, такъ запрятано, что снаружи не видно. Я первый увидалъ — я искалъ тамъ щегленка,— и она сидла въ гнзд.

— Надюсь, ты ее не спугнулъ, а то она больше не вернется.

— Нтъ, нтъ, я отошелъ на ципочкахъ и тихонько сказалъ Молли.— Правда, Молли?

— Ну, хорошо, хорошо, сказала мистрисъ Пойзеръ.— А теперь пойдемте. Берите за руку сестру и ступайте впередъ. Больше нельзя останавливаться. Хорошіе мальчики не бгаютъ за птицами въ воскресенье.

— Мама, а вдь ты общала дать полкроны тому, кто найдетъ гнздо нашей пеструшки, сказалъ Марти.— Дашь мн полкроны?— я положу въ мою копилку.

— Мы это увидимъ потомъ, а теперь будь умникъ, ступай впередъ и не шали.

Отецъ и мать обмнялись многозначительнымъ взглядомъ, улыбаясь сметливости своего первенца, но на круглое личико Томми набжало облачко.

— Мама, заговорилъ онъ почти со слезами,— у Марти и такъ уже гораздо больше денегъ, чмъ у меня.

— Мама, и я хоцу полклону въ копилку, сказала Тотти.

— Довольно, довольно, замолчите! Ну, видывалъ-ли кто такихъ негодныхъ дтей! Если вы сейчасъ-же не успокоитесь и не будете идти смирно, никто изъ васъ не увидитъ больше своихъ денегъ.

Эта страшная угроза подйствовала: три пары маленькихъ ногъ засменили впереди, и два ноля, остававшихся до церкви, были пройдены безъ особенно серьезныхъ препятствіи, не смотря на то, что имъ попалась на пути глубокая лужа, кипвшая головастиками, на которыхъ мальчики поглядли съ тоской, проходя.

Мокрое сно, которое завтра предстояло сызнова трясти и поворачивать, было не особенно утшительнымъ зрлищемъ для мистера Пойзера. Сказать но правд, во время уборки хлба и сна его частенько-таки одолвали сомннія насчетъ пользы отдыха въ воскресные дни, но никакое искушеніе не могло-бы заставить его работать въ пол въ праздникъ, хотя-бы даже раннимъ утромъ. Разв у Микеля Гольдсворта не пала пара быковъ, посл того, какъ онъ пахалъ въ святую пятницу? И разв это не доказывало, что работать въ праздникъ гршно? А Мартинъ Пойзеръ твердо зналъ, что онъ никогда не будетъ имть съ грхомъ ничего общаго, и что деньги, добытыя такими путями, не пойдутъ въ прокъ.

— Просто руки чешутся взяться за сно, когда солнышко такъ славно пригрваетъ, сказалъ мистеръ Пойзеръ, когда они проходили ‘большимъ лугомъ’.— Но я никогда не позволю себ поступить противъ совсти, гршно даже и думать объ этомъ. Вонъ Джимъ Векфильдъ — тотъ, котораго прозвали ‘бариномъ’ — никогда бывало не разбиралъ, что будни, точно на свт нтъ ни Бога, ни дьявола. И что-же? До чего онъ дошелъ?— въ послдній разъ на рынк я самъ, своими глазами видлъ, какъ онъ продавалъ на улиц апельсины.

— Еще-бы! торжественно согласилась мистрисъ Пойзеръ.— Кто хочетъ поймать удачу, не долженъ знаться со зломъ: зло плохая приманка для счастья. Если ты добываешь деньги нечистыми средствами, он непремнно прожгутъ твой карманъ. Я не хотла-бы оставить нашимъ дтямъ лишней копйки, добытой незаконно. Ну, а погоду посылаетъ намъ Богъ, и мы должны покоряться.

Не смотря на остановку въ пути, превосходная привычка часовъ мистрисъ Пойзеръ забгать впередъ сдлала то, что когда они пришли въ деревню, было еще только безъ четверти два. Впрочемъ, вс, кто пришелъ сюда молиться, уже собрались въ церковной оград, на кладбищ. Дома остались почти-что одн матери малолтнихъ дтей въ род Тимофеевой Бессъ, которая стояла теперь у себя на крыльц и кормила ребенка, чувствуя — какъ чувствуетъ большинство женщинъ въ ея положеніи,— что больше съ нея и спрашивать нечего.

Нельзя сказать, чтобы весь этотъ народъ столпился на кладбищ такъ рано — задолго до начала службы — съ единственной цлью посмотрть, какъ будутъ хоронить Тіаса Бида, они всегда собирались такъ рано. Правда, женщины сейчасъ-же входили въ церковь, гд и принимались болтать между собой — конечно, въ полголоса — черезъ высокія спинки скамей о своихъ болзняхъ и о томъ, что докторское лекарство никуда не годится, и что настой изъ одуванчиковъ и другія домашнія средства гораздо дйствительне, и о томъ, что прислуга съ каждымъ годомъ становится требовательне относительно жалованья, а работаетъ хуже, и что теперь не найдешь ни одной порядочной служанки, на которую можно было-бы положиться, и о томъ, какъ дешево предлагаетъ за масло Треддльстонскій зеленщикъ мистеръ Дингаль, и что есть много основаній сомнваться въ его состоятельности, хотя мистрисъ Дингаль добрая женщина, и ее нельзя не пожалть, потому что у нея хорошее родство. Мужчины-же тмъ временемъ стояли въ оградъ, и кром пвчихъ, которые отправлялись на хоры заране, гд каждый репетировалъ вполголоса отрывки изъ своей партіи, никто не входилъ въ церковь, пока на каедр не появлялся мистеръ Ирвайнъ. Они не видли причины забираться туда спозаранку (что имъ было длать въ церкви, когда служба еще не началась?) и не допускали мысли, чтобы какая-либо земная власть могла покарать ихъ за то, что они постоятъ въ оград и поболтаютъ немного о длахъ.

Чеда Крэнеджа невозможно узнать: сегодня у него его воскресное, чистое лицо, котораго всегда пугается его маленькая внучка и начинаетъ кричать, принимая его за чужого. Но опытный глазъ сейчасъ-же признаетъ въ немъ деревенскаго кузнеца по той униженной почтительности, съ какою этотъ рослый и задорный дтина снимаетъ шляпу передъ фермерами. Ибо Чедъ Крэнеджъ придерживается того мннія, что рабочій человкъ долженъ ставить свчку… одному господину, который, говорятъ, такъ-же черенъ, какъ кузнецъ въ будніе дни. Впрочемъ, хоть это правило поведенія выходитъ въ его устахъ и несовсмъ благозвучно, Чедъ не подразумваетъ подъ нимъ ничего особенно дурного: онъ хочетъ только сказать, что кузнецъ долженъ обращаться почтительно съ людьми, у которыхъ есть лошади, потому-что кузнецу нужно ковать. Чедъ и группа чернорабочихъ держались въ сторон отъ могилы подъ блымъ кустомъ, гд шло отпваніе, но Огненный Джимъ и нсколько человкъ работниковъ съ фермъ обступили ее плотной кучкой и стояли съ непокрытыми головами вмст съ вдовой и сыновьями покойнаго въ качеств участниковъ похоронъ. Остальные занимали среднюю позицію, они то наблюдали за группой у могилы, то прислушивались къ разговору фермеровъ, стоявшихъ отдльной кучкой у церковныхъ дверей. Къ этой-то кучк присоединился теперь Мартинъ Поизеръ, между тмъ какъ семья его прошла прямо въ церковь. Тутъ-же пребывалъ и мистеръ Кассонъ, хозяинъ ‘Герба Донниторновъ’. Онъ стоялъ въ самой поразительной изъ своихъ позъ — заложивъ указательный палецъ правой руки за пуговицу жилета, засунувъ лвую въ карманъ панталонъ и согнувъ голову на бокъ. Въ общемъ онъ очень напоминалъ актера безъ рчей, но который, тмъ не мене чувствуетъ, что публика признаетъ его артистомъ на главныя роли, и представлялъ любопытный контрастъ со старикомъ Бурджемъ, который стоялъ, заложивъ руки за спину, и, согнувшись впередъ, покашливалъ удушливымъ кашлемъ, презирая въ душ все, что не могло быть обращено въ наличныя деньги. Сегодня эта компанія разговаривала не такъ громко, какъ обыкновенно, стсняемая, быть можетъ, звуками голоса мистера Ирвайна, дочитывавшаго послднюю молитву панихиды. У каждаго изъ этихъ людей нашлось слово сожалнія для бднаго Тіаса, но теперь разговоръ коснулся боле близкой имъ темы — ихъ общаго неудовольствія противъ Сатчеля, управляющаго мистера Донниторна, разыгрывавшаго въ замк роль эконома и дворецкаго во всхъ тхъ случаяхъ, когда отказывался отъ этой роли самъ сквайръ, ибо этотъ джентльменъ доводилъ свою мелочность до того, что собственноручно получалъ ренту со своихъ арендаторовъ и самолично торговался изъ-за собственнаго своего лса. Такой предметъ разговора былъ только лишней причиной понижать голоса, такъ какъ самъ Сатчель могъ каждую минуту показаться на мощеной дорожк, которая вела къ церкви. Впрочемъ, вскор вс разомъ затихли, потому что голосъ мистера Ирвайна умолкъ, и группа людей, окружавшихъ могилу подъ блымъ кустомъ, направилась къ церкви.

Стоявшіе у церковныхъ дверей разступились и сняли шляпы, пропуская мистера Ирвайна. За нимъ шли Адамъ съ Сетомъ и между ними ихъ мать, ибо Джошуа Раннъ, исполнявшій, кром должности приходского клерка, еще и обязанности старшаго могильщика, былъ занятъ и не могъ слдовать за ректоромъ въ ризницу. Но родные покойника подошли не сразу. Лизбета еще остановилась и оглянулась въ послдній разъ на могилу. Теперь тамъ виднлась только кучка черной земли,— все было кончено. А между тмъ сегодня она плакала меньше, чмъ вс эти дни со смерти мужа, къ ея горю — какъ ни было оно велико,— примшивалось непривычное сознаніе собственной важности,— сознаніе, что изъ ея дома хоронятъ покойника, и что она — первое лицо на этихъ похоронахъ,— что мистеръ Ирвайнъ служилъ панихиду по ея муж, и что въ церкви будутъ пть для него особый похоронный псаломъ. И это пріятное возбужденіе, шедшее въ разрзъ съ ея горемъ, сказалось еще сильне, когда она съ сыновьями подходила къ церковнымъ дверямъ и видла, какими сочувственными, дружескими поклонами встрчали ихъ земляки.

Наконецъ мать и сыновья прошли въ церковь, и остальные послдовали за ними одинъ за другимъ. Но нсколько человкъ еще замшкалось на паперти, быть можетъ, это объяснялось тмъ, что они увидли карету Донниторновъ, медленно поднимавшуюся по склону холма, быть можетъ, видъ этой кареты убдилъ ихъ, что не было никакой нужды торопиться.

Но вотъ раздались звуки органа, запли вечерній гимнъ, которымъ всегда начиналась служба: теперь надо было входить и занимать мста.

Я не могу сказать, чтобы внутренность Гейслопской церкви была замчательна чмъ-нибудь другимъ, кром сдой древности своихъ массивныхъ дубовыхъ скамей, размщенныхъ по об стороны узкаго придла. Во всякомъ случа эта церковь была безспорно свободна отъ современнаго недостатка — обилія галлерей. Хоры ея состояли изъ двухъ отдльныхъ узенькихъ скамеекъ, занимавшихъ середину праваго ряда, такъ что Джошуа Ванну требовалось очень немного времени на то, чтобы занять на одной изъ нихъ свое мсто перваго баса и затмъ, по окончаніи пнія, возвратиться къ своему аналою. Каедра и аналой — ровесники массивнымъ скамьямъ — помщались но одну и ту-же сторону длинной аркады, которая вела въ алтарь, и здсь-же, подъ аркадой стояли дв особыя скамьи для семейства и слугъ мистера Донниторна. Но могу васъ уврить, что эти старыя скамьи, въ соединеніи съ желтоватымъ цвтомъ стнъ, придавали необыкновенно пріятный гонъ этому убогому храму и въ высшей степени гармонировали съ румяными лицами и яркими жилетами его прихожанъ. А къ сторон алтаря картина оживлялась еще и малиновымъ цвтомъ, такъ какъ на каедр и на скамь Донниторновъ лежали красивыя малиновыя подушки, а передъ самымъ алтаремъ вся эта перспектива заканчивалась малиновой завсой съ золотыми лучами, вышитыми собственными ручками миссъ Лидіи Донниторнъ.

Но даже и безъ этой малиновой завсы здсь должно было становиться тепло и уютно, когда на каедр появлялся мистеръ Ирвайнъ и обводилъ ласковымъ взглядомъ свою скромную паству — здоровыхъ стариковъ — быть можетъ сгорбленныхъ и согнувшихся въ колняхъ, но достаточно сильныхъ, чтобы еще много лтъ чинить изгороди и рзать солому для крыши, высокія статныя фигуры и грубыя, загорлыя лица каменьщиковъ и плотниковъ,— зажиточныхъ фермеровъ съ ихъ толстощекими ребятишками,— чистенькихъ старухъ, все больше женъ работниковъ на фермахъ, съ ихъ выглядывающею изъ подъ черныхъ шляпокъ блоснжной полоской чепцовъ и по локоть голыми сморщенными руками, безстрастно сложенными на груди. Ибо никто изъ этихъ стариковъ не имлъ въ рукахъ молитвенника, да и зачмъ?— никто изъ нихъ не умлъ читать. Но они знали нсколько хорошихъ молитвъ наизусть, и ихъ сморщенныя губы беззвучно шевелились, повторяя за священникомъ святыя слова — безъ особенно яснаго пониманія, это правда, но съ простодушной врой въ могущество этихъ словъ охранить ихъ отъ зла и призвать на ихъ головы Божію благодать. А теперь вс лица были видны, потому что вс стояли — маленькія дти на скамьяхъ, выглядывая изъ за высокихъ спинокъ,— пока пвчіе пли прекрасный вечерній гимнъ епископа Кена на одинъ изъ тхъ живыхъ церковныхъ напвовъ, которые умерли вмст съ послднимъ поколніемъ ректоровъ и приходскихъ клерковъ-хористовъ. Мелодіи, какъ свирль Пана, умираютъ съ тми, кто любилъ ихъ и слушалъ.

Адама не было на его всегдашнемъ мст между пвчими, онъ сидлъ съ матерью и братомъ и съ удивленіемъ замтилъ, что Бартль Масси тоже отсутствуетъ,— обстоятельство, доставлявшее большое удовольствіе мистеру Джошуа Ранну, который пускалъ свои басовыя ноты съ особеннымъ благоволеніемъ и бросалъ особенно суровые взгляды черезъ очки на богоотступника Билля Маскери.

Я убдительно васъ прошу вообразить мистера Ирвайна въ тотъ моментъ, когда онъ обозрваетъ эту картину, стоя на каедр въ своемъ широкомъ бломъ стихар, который удивительно къ нему идетъ, съ напудренными, зачесанными назадъ волосами, съ своимъ роскошнымъ смуглымъ цвтомъ лица и тонко очерченными ноздрями и верхней губой, ибо въ этомъ добромъ и гордомъ лицъ есть своего рода святость, какъ и во всхъ человческихъ лицахъ, въ которыхъ свтится благородная душа. И надо всмъ этимъ сіяетъ прелестное іюньское солнце, проникая сквозь старыя окна съ желтыми красными и синими стеклами, отбрасывающими веселые блики на противоположную стну.

Мн кажется, что сегодня взглядъ мистера Ирвайна, обводя молящихся, чуть-чуть подольше остановился на той скамь, которую занимала семья Пойзеровъ. Была здсь и еще одна пара темныхъ глазъ, которая не могла не обращаться въ ту сторону и не останавливаться на прелестной розовой съ блымъ фигурк. Но Гетти не замчала ничьихъ взглядовъ: она была вся поглощена мыслью о томъ, что Артуръ Донни торнъ скоро войдетъ въ церковь,— наврно его карета уже стоитъ у церковныхъ дверей. Она ни разу не видла его съ того вечера, посл ихъ разставанья въ лсу, и — Боже мой!— какъ долго тянулось для ноя это время! Ея жизнь шла по прежнему, чудеса, случившіяся въ тотъ памятный вечеръ, не принесли съ собой никакихъ перемнъ, они казались ей теперь почти сномъ. Когда она услышала стукъ захлопнувшейся двери, сердце ея забилось такъ сильно, что она не смла поднять глазъ. Она почувствовала скоре, чмъ увидла, что тетка ея кланяется, она тоже присла Должно быть, это старый сквайръ: онъ всегда входитъ первымъ — этотъ маленькій сморщенный старикашка,— и всегда такъ смшно оглядывается своими близорукими глазами на поклоны прихожанъ. Потомъ она догадалась, что прошла миссъ Лидія, и какъ ни любила она разсматривать ея маленькую шляпку съ гирляндой чайныхъ розъ вокругъ тульи, сегодня она о ней и не вспомнила. Но что это значитъ?— больше не кланяются. Врно онъ не пришелъ. Мимо нея промелькнули: черная шляпка ключницы, хорошенькая соломенная шляпа камеристки, принадлежавшая когда-то миссъ Лидіи, и напудренныя головы дворецкаго и лакея, но больше никто не проходилъ — она это наврное знала. Нтъ, онъ не пришелъ. Но все таки она посмотритъ,— она могла ошибиться: вдь она еще не смотрла но настоящему. И Гетти подняла рсницы и бросила робкій взглядъ на малиновую скамью передъ алтаремъ: тамъ были только старикъ Донниторнъ, протиравшій свои очки блымъ платкомъ, да миссъ Лидія, открывавшая свой большой золотообрзный молитвенникъ. Холодное разочарованіе сжало сердце Гетти. Она не могла этого вынести, она почувствовала, что блднетъ, губы ея задрожали, она была готова заплакать. О. что ей длать! Вс теперь догадаются что съ ней, вс поймутъ, что она плачетъ оттого, что Артуръ не пришелъ. А тутъ еще этотъ противный мистеръ Крегъ съ какимъ-то удивительнымъ оранжерейнымъ цвткомъ въ петличк таращитъ на нее глаза — она это чувствовала. Она едва могла дождаться начала общей исповди, когда ей можно будетъ спуститься на колни вмст съ другими. И тутъ-то дв крупныя капли скатились у нея по щекамъ. Впрочемъ, кром добродушной Молли, никто ихъ не замтилъ, такъ какъ дядя и тетка стояли впереди. Молли, не допускавшая никакой другой причины слезъ въ церкви, кром дурноты, о которой она имла лишь смутное, традиціонное представленіе, немедленно вытащила изъ кармана какой-то смшной плоскій синій флакончикъ съ нюхательными солями и посл довольно долгихъ хлопотъ съ пробкой, которая не хотла выниматься, сунула его подъ носъ Гетти. ‘Не пахнетъ’, шепнула она, въ полной увренности, что въ этомъ-то и состоитъ главное преимущества старыхъ солей надъ свжими: он не щиплютъ вамъ носа и вмст съ тмъ помогаютъ. Гетти нетерпливо оттолкнула флакончикъ, но эта маленькая вспышка досады сдлала то, чего не сдлали-бы никакія соли: она заставила ее взять себя въ руки, вытереть слды слезъ и постараться больше не плакать. Въ узкой, тщеславной натур Гетти была своего рода сила характера. Все на свт она перенесла-бы легче, чмъ насмшку, ей нестерпимо было думать, что на нее могутъ указывать и смотрть съ какимъ-либо инымъ чувствомъ кром восхищенія. Она скоре до крови запуститъ ногти въ свои нжныя ладони, чмъ выдастъ людямъ тайну, которую она хочетъ отъ нихъ скрыть.

Какія мысли проносились въ ея голов, какія чувства волновали ее, пока мистеръ Ирвайнъ произносилъ торжественные слова ‘отпущенія’, къ которымъ уши ея были глухи, и потомъ, во время всхъ переходовъ послдующаго воззванія. Обманутое ожиданіе близко граничитъ съ гнвомъ, и вскор гнвъ взялъ верхъ надъ всми выводами, къ какимъ только могла придти ея узкая изобртательность для объясненія отсутствія Артура, предполагая, что онъ дйствительно хотлъ быть въ церкви, что онъ дйствительно хотлъ ее видть. И къ тому времени, когда она поднялась съ колнъ — машинально, вслдъ за другими,— на щекахъ ея опять игралъ румянецъ, и даже ярче прежняго, потому что въ ея душ бушевало негодованіе, и она сочиняла про себя гнвныя рчи — говорила, что она ненавидитъ Артура за то, что онъ заставилъ ее страдать, и хочетъ, чтобъ и онъ тоже страдалъ. А между тмъ, пока этотъ себялюбивый гнвъ разгорался въ ея сердц, глаза ея были опущены на молитвенникъ, и темная бахрома рсницъ была плнительна, какъ всегда. Адамъ Бидъ подумалъ это, когда взглянулъ на нее, поднявшись съ колнъ.

Но мысли о Гетти не длали Адама глухимъ къ словамъ божественной службы. Чувство его къ Гетти сливалось со всми другими глубокими чувствами, для которыхъ эти святыя слова служили сегодня проводникомъ, какъ это всегда бываетъ съ нами въ минуты душевнаго подъема, когда къ ощущеніямъ даннаго момента примшивается сознаніе нашего прошлаго и воображаемаго будущаго. А для Адама — для наполнявшихъ его чувствъ — церковная служба была такимъ проводникомъ, лучше котораго нельзя было придумать: эта смсь смиренія, раскаянія и порываній къ небу, это непрестанное чередованіе воплей о помощи съ страстными вспышками вры и славословіями, эти вновь и вновь повторяющіяся слова отвтныхъ возгласовъ и знакомый ритмъ короткихъ молитвъ говорили его душ гораздо больше, дйствовали на него гораздо сильне, чмъ могла-бы подйствовать всякая другая форма поклоненія божеству. Вроятно и первымъ христіанамъ, всю жизнь съ ранняго дтства молившимся въ катакомбахъ, свтъ факеловъ и черныя тни живе напоминали о присутствіи Божества, нежели свтъ дня на улицахъ языческихъ городовъ. Тайна нашихъ ощущеній лежитъ не въ одномъ только ихъ объект, а еще и въ неуловимой связи его cъ нашимъ прошлымъ. Неудивительно, что она ускользаетъ отъ несочувствующаго наблюдателя, и напрасно онъ будетъ вооружаться своею наблюдательностью, желая проникнуть ее: съ такимъ-же успхомъ онъ могъ бы вооружиться очками для того, чтобы различить запахъ.

Но даже на случайнаго постителя богослуженіе въ Гейслопской церкви должно было дйствовать особенно сильно — сильне, чмъ въ большинств церквей нашихъ глухихъ деревень, и на то была своя, особая причина, о которой — я убжденъ — вы нимало не догадываетесь. Причина эта была — чтеніе нашего пріятеля Джошуа Раина. Гд этотъ простой деревенскій башмачникъ научился такъ удивительно читать — оставалось тайной даже для самыхъ близкихъ его друзей. Я думаю, что главнымъ его учителемъ была природа. Природа вложила часть своей музыки въ ограниченную душу этого честнаго ремесленика, какъ она это длала и для другихъ узкихъ душъ до него. Во всякомъ случа природа дала ему его чудесный басъ и музыкальное ухо, но я не рискну утверждать положительно, что только голосъ и слухъ вдохновляли его въ тхъ богатйшихъ модуляціяхъ, съ какими онъ подавалъ свои отвтные возгласы. Его манеру читать, когда голосъ его отъ глубокаго forte переходилъ къ меланхолическому piano, замирая на конц послдняго слова гудящимъ, едва слышнымъ эхо, въ род того, какъ замираютъ дрожащіе звуки хорошей віолончели, я могу сравнить по сил тихой скорби, проникавшей ее, разв только съ порывами и завываніемъ осенняго втра въ лсу. Можетъ показаться страннымъ, что я такъ говорю о чтеніи какого-то приходскаго клерка — человка въ ржавыхъ желзныхъ очкахъ, съ щетинистыми волосами, съ широкой шеей и заостреннымъ, сдавленнымъ черепомъ. Но таковы капризы природы: изящный джентльменъ съ великолпной наружностью и поэтическими стремленіями поетъ жестоко не въ тонъ,— она это допускаетъ и даже ничмъ не намекнетъ ему, что онъ поетъ фальшиво, но позаботится о томъ, чтобы какой-нибудь узколобый дтина, распвая балладу въ углу кабачка, оставался вренъ, какъ птица, мелодіи и размру.

Самъ Джошуа не слишкомъ цнилъ свое чтеніе, онъ гораздо больше гордился своимъ пніемъ и, переходя отъ аналоя на хоры, длалъ это всегда съ усиленнымъ сознаніемъ собственной важности. А сегодня тмъ боле. Случай былъ чрезвычайный: умеръ старикъ, знакомый всему приходу,— умеръ страшной смертью, безъ покаянія,— а для ума крестьянина ничего не можетъ быть ужасне этого,— и вотъ, въ намять его внезапной смерти они будутъ пть похоронный псаломъ. Къ тому-же Бартля Масси не было въ церкви, и слдовательно ничто не будетъ затмвать славы Джошуа, какъ пвца. И они запли. Напвъ былъ торжественный, въ минорномъ тон. Въ старинныхъ псалмахъ много скорбнаго, и слова: ‘Ты сметаешь насъ, какъ потокомъ, мы исчезаемъ, какъ сны’ казались какъ-то особенно подходящими къ смерти бднаго Тіаса. Мать и сыновья слушали — каждый съ своимъ, особымъ чувствомъ. Лизбета безотчетно врила, что это пніе на пользу ея мужу: оно составляло часть тхъ ‘хорошихъ’ похоронъ, на которыхъ она такъ настаивала, она часто длала его несчастнымъ при жизни, но это, по ея понятіямъ, не было для него такимъ зломъ, какъ еслибы она лишила это приличнаго погребенія. Чмъ больше говорилось объ ея покойник, чмъ больше длалось для него, тмъ лучше ему на томъ свт. Такъ чувствовала бдная темная крестьянка Лизбета, смутно понимая, что человческая любовь и жалость служатъ источникомъ вры въ иную, высшую любовь. Сетъ, всегда отличавшійся чувствительностью, проливалъ слезы и старался уврить себя, что довольно одного мига созданія передъ концомъ, чтобы получить прощеніе и примириться съ Богомъ, припоминая все, что онъ когда-нибудь слышалъ объ этомъ, ибо не говорилось-ли въ этомъ самомъ псалм, который теперь пли, что пути Божіи неисповдимы, и дла Его не ограничены временемъ? Съ Адамомъ никогда еще до сихъ поръ не случалось, чтобъ онъ былъ не въ силахъ участвовать въ божественномъ пніи. Онъ пережилъ не мало горя, его испытанія начались съ отроческихъ лтъ, но это была первая скорбь, лишившая его голоса и — странная вещь!— скорбь была именно въ томъ, что онъ освободился отъ главнаго источника своихъ прежнихъ тяготъ и скорбей. Ему не пришлось пожать руку отцу передъ разлукой и сказать: ‘Отецъ, ты знаешь, я любилъ тебя, я никогда не забывалъ, чмъ я теб обязанъ, какъ много ты длалъ для меня, когда я былъ ребенкомъ,— прости-же меня, если я бывалъ нетерпливъ съ тобой иной разъ’. Адамъ не вспоминалъ сегодня, какъ много тяжелаго труда онъ положилъ на отца, сколько пошло на него его кровныхъ, заработанныхъ денегъ, онъ думалъ о томъ, что долженъ былъ чувствовать старикъ въ минуты своего униженія. Когда наше негодованіе переносится въ покорномъ молчаніи, укоры совсти являются обыкновеннымъ послд ствіемъ этого: насъ начинаютъ грызть сомннія, мы упрекаемъ себя, если не въ недостатк справедливости, то въ недостатк великодушія во всякомъ случа. Насколько-же сильне должно быть это чувство, когда предметъ нашего гнва ушелъ отъ насъ въ страну вчнаго безмолвія, когда лицо его вспоминается намъ, какимъ мы видли его въ послдній разъ — запечатлнное кроткимъ покоемъ смерти.

‘Да, я былъ слишкомъ суровъ, говорилъ себ Адамъ.— Я всегда этимъ гршу: я не умю быть терпливымъ съ людьми, когда они дурно поступаютъ, сердце мое закрывается для нихъ, и я не могу заставить себя имъ простить. Я и самъ вижу, что въ моей душ больше гордости, чмъ любви. Такимъ я былъ и съ отцомъ: мн легче было лишнюю тысячу разъ ударить молоткомъ, чмъ заставить себя сказать ему доброе слово. Я исполнялъ свою обязанность — работалъ для отца, но вдь дьяволъ прикладываетъ свою руку не къ однимъ нашимъ грхамъ, а и къ тому, что мы зовемъ своими обязанностями. Быть можетъ все то хорошее, что я когда-нибудь сдлалъ, было легчайшимъ для меня. Мн всегда было пріятне работать, чмъ сидть сложа руки, а вотъ свой нравъ покорить, смирить свою гордость — вотъ это было для меня настоящей тяжелой работой. Мн кажется, что еслибы сейчасъ я возвратился домой и засталъ тамъ отца — живого, я велъ-бы себя иначе, такъ мн теперь кажется, но какъ знать?— можетъ быть только то и служитъ намъ урокомъ, что мы узнаемъ слишкомъ поздно. Хорошо было-бы, еслибъ мы всегда помнили, что жизнь нельзя передлывать заново. На этомъ свт нтъ искупленія: что ты сдлалъ дурного, того ужъ не исправишь, какъ не исправишь неврнаго вычитанія тмъ, что сдлаешь врно сложеніе’.

Таковъ былъ главный тонъ мыслей Адама со дня смерти его отца, и торжественный, печальный напвъ похороннаго гимна только усиливалъ напряженность этихъ привычныхъ мыслей, Въ такомъ-же направленіи подйствовала на него и проповдь, для которой мистеръ Ирвайнъ взялъ текстъ, имвшій отношеніе къ смерти Тіаса. Это была простая, коротенькая проповдь на слова: ‘Среди жизни мы въ смерти’, проповдникъ говорилъ о томъ, что только настоящую минуту можемъ мы считать своею, и потому, если мы хотимъ быть справедливы и сострадательны, если хотимъ доказать свою любовь нашимъ близкимъ, мы должны пользоваться этой минутой. Все старыя истины, но то, что мы считали избитой, старой истиной, поражаетъ насъ какъ новость, когда мы видли мертвое лицо человка, составлявшаго часть нашей жизни. Не совершенно-ли также, желая показать намъ эффектъ какого-нибудь новаго яркаго свта, вы освщаете имъ самые обыденные, знакомые намъ предметы, чтобы мы могли лучше оцнить его силу, вспоминая т-же предметы при боле сумрачномъ освщеніи?

Но вотъ настала минута послдняго благословенія, и раздались слова: ‘Благословеніе Господне на васъ’, исполненныя вчнаго, высокаго смысла и какъ-бы сливавшіяся съ тихимъ сіяніемъ вечерняго солнца, падавшимъ сверху на склоненныя головы молящихся. Затмъ вс тихо поднялись съ мстъ, матери одвали маленькихъ дтей, проспавшихъ всю проповдь, отцы собирали молитвенники, наконецъ вс потянулись къ выходу черезъ старинную аркаду и высыпали на паперть и на зеленое кладбище. Начался обмнъ учтивостей, завязалась пріятельская бесда, посыпались приглашенія къ чаю ибо въ воскресенье всякій былъ радъ гостю,— воскресенье такой день, когда вс должны быть въ своемъ лучшемъ наряд и въ самомъ хорошемъ расположеніи духа.

Мистеръ и мистрисъ Пойзеръ остановились на паперти, поджидая Адама, имъ не хотлось уйти, не сказавъ ласковаго слова вдов и ея сыновьямъ.

— Не падайте духомъ, мистрисъ Бидъ, сказала мистрисъ Пойзеръ, когда т подошли, и они вс вмст тронулись въ путь.— Мужья и жены должны считать себя счастливыми, если они дожили вмст до сдыхъ волосъ и выроста я и дтей.

— Конечно,— подтвердилъ мистеръ Пойзеръ: — тогда имъ недолго ждать другъ друга на томъ свт. А у васъ, мистрисъ Бидъ, такіе два молодца сына, что другихъ такихъ по всей округ не сыщешь. Впрочемъ у васъ и должны быть здоровыя дти: я помню, какимъ высокимъ, широкоплечимъ дтиной былъ бдный Тіасъ въ свое время. Да и вамъ грхъ пожаловаться: вонъ какъ вы до сихъ поръ прямо держитесь — лучше любой изъ ныншнихъ молоденькихъ женщинъ.

— Да, битая посуда, говорятъ, два вка живетъ,— сказала Лизбета,— только ей-то мало отъ этого проку. Чмъ скорй меня положатъ подъ Блыми Кустами, тмъ лучше, я никому теперь не нужна.

Адамъ никогда не возражалъ на эти маленькія несправедливыя жалобы, но Сетъ сказалъ:

— Нтъ, мама, напрасно ты такъ говоришь, у твоихъ сыновей другой матери ужъ не будетъ.

— Правда, парень, совершенная правда,— подхватилъ мистеръ Пойзеръ.— Онъ правъ, мистрисъ Бидъ, гршно такъ поддаваться горю, это только маленькому ребенку пристало плакать, когда отецъ или мать отберутъ у него игрушку. Отецъ нашъ Небесный лучше насъ знаетъ, что для насъ хорошо.

— Да, гршно ставить мертвыхъ выше живыхъ,— сказала мистрисъ Пойзеръ.— Вс мы когда-нибудь умремъ, и мн кажется, было-бы лучше, еслибъ намъ доказывали свою любовь, пока мы живы, чмъ начинать заботиться о насъ, когда насъ нтъ. Какая польза поливать прошлогоднее жнитво?

— Надюсь, Адамъ,— заговорилъ мистеръ Пойзеръ, чувствуя, что въ словахъ его жены было, какъ всегда, больше правды, чмъ мягкости, и что будетъ лучше перемнить разговоръ,— надюсь, вы теперь скоро опять къ намъ придете. Давно уже мы съ вами не бесдовали, да и хозяйк моей вы нужны: у нея сломалась лучшая ея самопрялка, надо, чтобъ вы взглянули, что можно съ ней сдлать, а работы будетъ, кажется, не мало. Такъ вы придете?— мы будемъ васъ ждать.

Мистеръ Пойзеръ замолчалъ и озирался по сторонамъ, отыскивая кого-то глазами — очевидно Гетти, такъ какъ дти бжали впереди. Гетти шла не одна, и если прежде въ ея наряд преобладали розовый и блый цвта, то теперь и подавно: теперь она держала въ рук удивительный розовый съ блымъ оранжерейный цвтокъ съ какимъ-то очень длиннымъ названіемъ — шотландскимъ, какъ она полагала, потому-что вс говорили, что мистеръ Крегъ, садовникъ, былъ шотландецъ. Адамъ воспользовался случаемъ и тоже оглянулся въ ту сторону, и, я надюсь, вы не постуете на него зато, что онъ не ощутилъ ни малйшей досады, замтивъ, съ какимъ капризно-недовольнымъ выраженіемъ на своемъ прелестномъ личик Гетти слушала болтовню мистера Крега. А между тмъ въ глубин души она была рада его обществу, потому-что надялась узнать отъ него, отчего Артура не было въ церкви. Она, конечно, и не подумаетъ разспрашивать его, но можетъ быть онъ скажетъ самъ, какъ-нибудь случайно, ибо мистеръ Крегъ, въ качеств лица, занимавшаго высокое положеніе въ замк, очень любилъ сообщать новости.

Мистеръ Крегъ не подозрвалъ, что его пріятная бесда и ухаживанія принимаются холодно, ибо даже для самаго широкаго ума бываетъ невозможно перенестись на чужую точку зрнія дальше извстныхъ границъ. Никто изъ насъ не знаетъ, какое впечатлніе мы производимъ на бразильскихъ обезьянъ съ слабо развитымъ мозгомъ: очень возможно, что он о насъ самаго низкаго мннія. Къ тому-же мистеръ Крегъ былъ человкъ не слишкомъ пылкихъ страстей, и шелъ уже десятый годъ съ той поры, какъ онъ началъ размышлять о сравнительныхъ преимуществахъ женитьбы и холостой жизни, не зная, чему отдать предпочтеніе. Случалось, правда, что, разгорячившись не въ мру отъ лишняго стаканчика грога, онъ говорилъ во всеуслышаніе, что Гетти ‘славная двочка’ и что ‘можно пожалуй выбрать и хуже’, но въ дружеской бесд человкъ вообще бываетъ склоненъ употреблять сильныя выраженія.

У Мартина Пойзера мистеръ Крегъ былъ въ чести, какъ человкъ, понимающій толкъ въ своемъ дл и обладающій большими свдніями по части всякихъ почвъ и компостовъ, но мистрисъ Пойзеръ его не долюбливала и не одинъ разъ говорила мужу въ минуты откровенности: ‘Вотъ ты такъ цнишь Крега, а по моему онъ похожъ на птуха, который воображаетъ, что солнце встаетъ съ единственной цлью послушать, какъ онъ закричитъ кукуреку‘. Во всякомъ случа мистеръ Крегъ былъ хорошимъ садовникомъ и имлъ нкоторыя основанія быть высокаго мннія о себ. Собой онъ былъ неказистъ — сутуловатъ, съ широкими, выдающимися скулами, когда ходилъ, закладывалъ руки въ карманы и вытягивалъ голову немного впередъ. Если онъ и имлъ преимущество быть шотландцемъ, такъ разв только по своему родословному дереву, а не со стороны ближайшей родни, ибо — если не считать сильной картавости,— говоръ его мало чмъ отличался отъ говора его ломширскихъ земляковъ. Но вс садовники непремнно шотландцы, какъ вс учителя французскаго языка — парижане.

— А знаете, мистеръ Пойзеръ, заговорилъ мистеръ Крегъ, прежде чмъ добродушный, неповоротливый фермеръ усплъ открыть ротъ,— вдь вамъ не убрать завтра вашего сна: барометръ стоитъ на перемнной погод, и попомните мое слово, что не пройдетъ и сутокъ, какъ у насъ опять будетъ дождь. Видите вы вонъ ту темно-синюю тучку на горизонт?— вы вдь знаете, что такое горизонтъ?— линія, гд земля сходится съ небомъ.

— Тучку-то я вижу, а ужъ на горизонт-ли, или нтъ — суть не въ томъ, отвчалъ мистеръ Пойзеръ.— Вонъ она, прямо надъ залежью Мика Гольдсворта, и прескверно вспахана эта залежь, надо правду сказать.

— Ну такъ вотъ попомните мое слово, что не успете вы накрыть брезентомъ и одной копны вашего сна, какъ эта тучка разойдется по всему небу… Да, великая эта вещь — понимать видъ облаковъ. Вс эти ваши метеорологическіе альманахи не скажутъ мн ничего новаго, а вотъ я такъ могъ-бы научить людей кое-чему, еслибъ меня захотли спросить… Ну что, мистрисъ Пойзеръ, какъ ваши дла? Врно уже подумываете о сбор красной смородины? Я бы совтовалъ вамъ не дожидаться, пока она совсмъ поспетъ, съ такой погодой, какая у насъ теперь на носу, надо спшить. А вы какъ поживаете, мистрисъ Бидъ? продолжалъ мистеръ Крегъ безъ всякаго перерыва, кивнувъ мимоходомъ Адаму и Сету.— Надюсь, вы остались довольны шпинатомъ и крыжовникомъ что я послалъ вамъ намедни съ Честеромъ? Если бы вамъ понадобились овощи въ это тяжелое для васъ время,— вы знаете, гд ихъ взять. Я никогда не раздаю чужого добра — вс это знаютъ, но за исключеніемъ тхъ продуктовъ, которые я поставляю на господскій домъ, весь садъ и огородъ въ моемъ пользованіи, и я сильно сомнваюсь, чтобы старый сквайръ могъ найти другого человка, который справился-бы съ этимъ дломъ, не говоря уже о томъ, что едва ли-бы онъ захотлъ и искать. Скажу безъ преувеличенія: мн приходится вести очень точный разсчетъ, чтобы выручить т деньги, которыя я плачу сквайру. Хотлъ-бы я знать, найдется-ли хоть одинъ изъ тхъ господъ, что сочиняютъ альманахи, который умлъ-бы видть настолько дальше своего носа, насколько мн приходится это длать изъ года въ годъ.

— Однако, мн кажется они видятъ достаточно далеко, осмлился возразить мистеръ Пойзеръ почтительнымъ тономъ, склонивъ голову на бокъ.— Взять хоть ту старинную картину, гд изображенъ птухъ съ огромными шпорами, которому сбиваютъ голову якоремъ, а сзади военные корабли и пальба. Вдь эта картина нарисована до Рождества Христова, а между тмъ все, что на ней изображено, сбылось не хуже библейскихъ пророчествъ. Птухъ этотъ — Франція, а якорь — Нельсонъ, и значитъ все было предсказано заране.

— Мало-ли что! сказалъ мистеръ Крегъ.— Не надо видть особенно далеко, чтобъ предсказать, что англичанинъ всегда побьетъ француза. Я знаю изъ врнаго источника, что французъ въ пять футовъ ростомъ считается у нихъ велика и о мъ и что они живутъ на одномъ суп. Я былъ знакомъ съ однимъ человкомъ,— такъ его отецъ очень хорошо зналъ французовъ. Ну, посудите сами: что могутъ сдлать эти стрекозы противъ такихъ здоровыхъ молодцовъ, какъ нашъ капитанъ Артуръ, напримръ? Да всякій французъ испугается одного его вида: вдь каждая его рука толще любого француза, готовъ побожиться, потому что вс они носятъ корсеты. Впрочемъ, имъ оно и нетрудно, когда у нихъ пустые животы.

— А гд капитанъ, что его сегодня не было въ церкви? спросилъ Адамъ.— Я видлся съ нимъ въ пятницу, и онъ ничего не говорилъ о томъ, что узжаетъ.

— О, онъ недалеко — въ Игльдэл,— похалъ поудить: я думаю, черезъ нсколько дней онъ вернется, онъ вдь хотлъ самъ наблюдать за приготовленіями къ тридцатому іюля. Онъ любитъ укатить кое-когда на денекъ, на два. Они со старымъ сквайромъ, что морозъ и цвты: такъ-же хорошо уживаются вмст.

Сдлавъ это замчаніе, мистеръ Крегъ улыбнулся и выразительно подмигнулъ, но интересную тему не пришлось развивать дальше, такъ какъ въ эту минуту компанія дошла до поворота, гд Адамъ и его спутники должны были проститься съ Пойзерами. Садовнику было-бы тоже по пути съ Видами, еслибъ онъ не принялъ приглашенія мистера Пойзера на чай. Мистрисъ Пойзеръ, какъ радушная хозяйка, поддержала приглашеніе мужа. Она сочла-бы величайшимъ для себя позоромъ, еслибы позволила себ нарушить священный законъ гостепріимства: личныя симпатіи и антипатіи не должны идти въ счетъ въ такихъ случаяхъ. Притомъ-же мистеръ Крегъ въ своихъ сношеніяхъ съ семьей на Большой Ферм былъ сама любезность, и мистрисъ Пойзеръ, говоря о немъ, всегда добросовстно заявляла, что она ровно ничего противъ него не иметъ,— жаль только, что его нельзя перекроить, заново, и по другому фасону.

Итакъ, Адамъ и Сетъ съ матерью свернули по дорог къ долин, а спустившись въ долину, опять поднялись на гору, къ старому дому, гд грустное воспоминаніе заступило теперь мсто долгой, долгой заботы, и гд Адамъ никогда уже больше не спроситъ, возвратившись съ работы: ‘А гд-же отецъ?’

А другая семья, въ обществ мистера Крега, вернулась къ своему уютному, свтлому очагу на Большой Ферм, съ спокойнымъ, бодрымъ духомъ — вс, кром Гетти, которая знала теперь, куда ухалъ Артуръ, но волновалась и недоумвала пуще прежняго. Она узнала, что отсутствіе его не было вынужденнымъ, ему незачмъ было узжать, и онъ не ухалъ-бы, еслибъ хотлъ ее видть. Душу ея наполняло гнетущее сознаніе, что для нея нтъ больше радостей въ жизни если не сбудутся ея ночныя грезы того памятнаго дня, и въ эти минуты холоднаго, безотраднаго разочарованія и сомнній она смотрла впередъ, на возможность быть опять съ Артуромъ, снова видть его любящій взглядъ и слышать нжныя рчи съ тою страстной тоской ожиданія, которую по справедливости можно назвать ‘разростающейся болью’ любви.

ГЛАВА XIX.
АДАМЪ ВЪ РАБОЧЙ ДЕНЬ.

Вопреки пророчеству мистера Крега темно-синяя тучка разсялась, не вызвавъ тхъ страшныхъ послдствій, какими она угрожала. ‘Погода, говорилъ мистеръ Крегъ на другое утро,— погода, изволите-ли видть, очень тонкая вещь: иной разъ дуракъ угадаетъ ее, а умный человкъ ошибется,— вотъ почему альманахи и пріобртаютъ такое довріе. Это одно изъ тхъ случайныхъ явленій, на которыхъ дураки вызжаютъ въ гору’.

Надо, однако, замтить, что такое неосновательное поведеніе погоды во всемъ Гейслоп не нравилось только одному мистеру Крегу. Съ утра, какъ только спала роса, вс рабочія руки были уже на лугахъ, на всхъ фермахъ хозяйскія жены и дочери исполняли двойную работу, потому что вс наемныя работницы помогали трясти и поворачивать сно, и до Адама, когда онъ проходилъ мимо луговъ съ своей рабочей корзиной за спиной, доносились изъ-за плетней звуки веселаго говора и звонкаго смха. Веселый говоръ косцовъ лучше звучитъ на нкоторомъ разстояніи, какъ т тяжеловсные колокольчики, что подвшиваются на шею коровамъ, онъ кажется рзкимъ вблизи, подчасъ даже деретъ вамъ уши, но, доносясь издали, онъ очень пріятно сливается съ другими радостными звуками въ природ. Руки рабочаго человка свободне движутся среди веселой музыки человческихъ голосовъ, хоть это веселье довольно грубаго свойства и ничуть не похоже на веселое щебетаніе птицъ.

Нтъ, кажется, лучше той поры лтняго дня, когда горячее солнце только-только начинаетъ пересиливать утреннюю свжесть, когда остатки прохлады еще удержались настолько, что отгоняютъ сладкую истому, которую несетъ съ собой прибывающій жаркій день.

Адамъ потому шелъ лугами въ такую необычную пору, что его ожидала работа въ трехъ миляхъ отъ деревни, въ одномъ помщичьемъ дом, который исправлялся для сына сосдняго сквайра. Съ ранняго утра онъ возился съ укладкой панелей, дверей и каминныхъ полокъ въ большую повозку, которая теперь отправилась впередъ. Самъ-же Джонатанъ Бурджъ выхалъ верхомъ еще раньше, чтобы дождаться на мст прибытія повозки и руководить началомъ работъ.

Эта небольшая прогулка была отдыхомъ для Адама, и онъ безсознательно поддался очарованію прелестнаго утра. Въ его душ тоже цвло лтнее утро, онъ видлъ Гетти въ сіяніи солнца — въ этомъ сіяніи безъ блеска, когда его косые лучи дрожатъ, пробираясь подъ нжную тнь листвы. Вчера, когда по выход изъ церкви онъ поздоровался съ ней, и она подала ему руку, ему показалось, что на лиц ея лежалъ оттнокъ тихой грусти, что-то мягкое, чего онъ никогда не замчалъ въ ней раньше, и онъ принялъ это за доказательство того, что она сочувствуетъ его семейному горю. Бдный малый!— эта тихая грусть шла изъ совершенно другого источника, но какъ онъ могъ это знать? Лицо любимой женщины — то-же для насъ, что ликъ нашей матери земли: мы смотримъ на него и читаемъ отвтъ на вс наши сердечные запросы, находимъ откликъ на самыя завтныя наши желанія. Адамъ не могъ не понимать, что то, что случилось съ нимъ въ послднюю недлю, приблизило его къ осуществленію его завтныхъ надеждъ. До сихъ поръ онъ больно чувствовалъ ежечасно грозившую ему опасность того, что кто-нибудь другой перебьетъ ему дорогу и завладетъ сердцемъ Гетти прежде, чмъ самъ онъ успетъ выбиться изъ положенія пролетарія, не дозволявшаго ему просить ея руки. Если-бы даже онъ питалъ твердую надежду на ея любовь — а его надежда была очень слаба,— у него было слишкомъ много другихъ обязательствъ для того, чтобы смть мечтать объ устройств дома для себя и жены,— такого дома, которымъ Гетти могла-бы удовлетвориться посл всхъ тхъ удобствъ и довольства, къ какимъ она привыкла на Большой Ферм. Какъ вс сильныя натуры, Адамъ полагался на свои силы и съ надеждой смотрлъ впередъ, онъ твердо врилъ, что со временемъ, если Богъ продлитъ ему вку, онъ пробьетъ себ дорогу въ жизни и будетъ въ состояніи содержать семью, но онъ обладалъ слишкомъ здравымъ умомъ, чтобы не видть всхъ препятствій, какія ему предстояло преодолть: Ждать придется очень долго. А тмъ временемъ Гетти будетъ у всхъ на виду, какъ румяное яблоко на втк, свсившейся изъ сада на дорогу,— сплое яблоко, которое должно всякаго соблазнять. Конечно, если она любитъ его, она будетъ ждать, но любитъ-ли она? Его надежды никогда еще не залетали такъ высоко, чтобъ онъ осмлился спросить ее объ этомъ. Онъ былъ достаточно дальнозорокъ, чтобы видть, что ея дядя и тетка будутъ на его сторон, правду сказать, онъ даже не позволилъ-бы себ ходить на ферму такъ часто безъ этого поощренія, но относительно чувствъ самой Гетти невозможно было придти ни къ какому опредленному выводу. Она, какъ котенокъ, ласкалась ко всякому, кто подходилъ къ ней близко, для всхъ у нея были одни и т-же обворожительные взгляды и милыя улыбки, которыя не значили ровно ничего.

Но теперь онъ не могъ не говорить себ, что самая тяжелая часть его бремени свалилась съ его плечъ, и что черезъ какой-нибудь годъ, полтора его обстоятельства поправятся настолько, что онъ будетъ въ нрав позволить себ подумать о женитьб. Ему придется выдержать тяжелую борьбу съ матерью — онъ это зналъ. Она ревновала-бы его ко всякой женщин, на которой онъ вздумалъ-бы жениться, но противъ Гетти она была особенно вооружена — быть можетъ, именно потому, что Гетти, какъ она подозрвала, была той женщиной, на которую палъ его выборъ. Онъ думалъ, что когда онъ женится, имъ съ матерью не слдуетъ жить вмст, а между тмъ какъ она огорчится, какимъ жестокимъ будетъ считать его, когда онъ ей скажетъ это! Да, ему предстоитъ выдержать много тяжелаго въ объясненіяхъ съ матерью, но это такой случай, когда невозможно ей уступать: необходимо заставить ее понять, что у него есть своя воля,— въ конц-концовъ это будетъ лучше для нея-же самой. Ради себя лично онъ предпочелъ-бы жить всмъ вмст, пока женится Сетъ, да даже и тогда они могли-бы сдлать пристройку къ старому дому, и всмъ имъ хватило-бы мста. Ему будетъ жаль разстаться съ братомъ, не было, кажется, ни одного дня съ тхъ поръ, какъ они родились, который они провели-бы въ разлук.

Но какъ только Адамъ поймалъ себя на этихъ мечтахъ, такъ далеко забжавшихъ, что его разыгравшаяся фантазія начала уже работать надъ подробностями устройства неврнаго будущаго, онъ сейчасъ-же подтянула* себ повода. ‘Чудесный домъ я построилъ, однако,— безъ лса и кирпича. До чердака уже добрался, а фундамента не вывелъ’. Когда Адама, убждался за, врности какого-нибудь изъ своихъ предположеній, оно становилось для него руководящимъ принципомъ, фактическимъ знаніемъ, на основаніи котораго надо было дйствовать — такимъ-же фактическимъ знаніемъ, какъ то, что сырость производить ржавчину на желз. Быть можетъ, за, этомъ-то и заключался секретъ той черствости, въ которой онъ себя обвинялъ: онъ не находилъ за’ себ сочувствія того рода слабости, которая уклоняется съ прямого пути, хотя и предвидитъ послдствія. А не имя такого сочувствія, можемъ-ли мы быть терпливы и сострадательны къ падающимъ товарищамъ нашего долгаго земного странствія, исполненнаго всякихъ превратностей? Существуетъ только одинъ путь, которымъ сильная и смлая душа можетъ дойти до пониманія чужихъ слабостей и сочувствія имъ: надо, чтобы стоуны вашего сердца крпко обвились вокругъ слабаго, заблуждающагося существа, чтобы вы длили съ нимъ не только вншнія послдствія его заблужденій, но и душевныя его страданія. Наука эта долгая и трудная, а Адамъ выучилъ пока только ея азбуку, благодаря внезапной смерти отца. Мгновенно уничтоживъ все, что возбуждало его негодованіе, эта смерть заставила вс его помыслы обратиться къ прошлому, заставила его вспомнить о томъ, что взывало къ его жалости и нжности.

Но въ это утро сильный духъ Адама, а не сопутствующая ему черствость, руководилъ его размышленіями. Онъ давно уже поршилъ самъ съ собой, что нечестно и безумно было-бы съ его стороны жениться на цвтущей, молоденькой двушк, пока онъ не можетъ общать ей въ будущемъ ничего, кром бдности, возрастающей вмст съ семьей. А вс его сбереженія такъ систематически уходили на нужды его близкихъ (не говоря уже о томъ страшномъ опустошеніи, какое потерплъ его карманъ, когда ему пришлось нанять рекрута за Сета), что его небольшого запаснаго капитала не хватило-бы теперь даже на то, чтобы мало-мальски прилично обставить самый маленькій деревенскій коттеджъ, а ужъ о томъ, чтобъ отложить на черный день, не могло быть и рчи. Онъ крпко надялся, что въ скоромъ времени станетъ на ноги, но его не могла удовлетворить неопредленная надежда на силу его рукъ и головы, ему нужно было имть опредленный планъ и немедленно приступить къ его осуществленію. О компаньонств съ Джонатаномъ Бурджемъ нечего было и думать: этотъ планъ подразумвалъ такія условія, которыхъ онъ не могъ принять, но онъ придумалъ другое: они съ Сетомъ могли-бы затять самостоятельное дло въ добавокъ къ своему заработку наемныхъ рабочихъ, они могли-бы закупить небольшой запасъ лучшихъ сортовъ лса и работать на дому разную домашнюю мебель, для которой у него въ голов уже было готово множество плановъ. Сетъ больше выручитъ, работая издльно подъ его руководствомъ, чмъ выручаетъ теперь поденнымъ трудомъ, а онъ, Адамъ, въ свободные часы будетъ длать всю ‘тонкую’ работу, требующую особеннаго искусства.ч Изъ вырученныхъ такимъ образомъ денегъ, вмст съ хорошимъ жалованьемъ, которое онъ получаетъ, какъ старшій работникъ, составится вскор порядочный запасный капиталъ, тмъ боле, что теперь они’ будутъ жить очень скромно. Не усплъ этотъ маленькій планъ сложиться въ голов Адама, какъ онъ уже углубился въ вычисленія и соображенія о томъ, какого лса нужно будетъ купить, и съ какой мебели онъ начнетъ спою новую работу. Начнетъ онъ съ буфета, онъ сдлаетъ его по собственному плану, съ такъ остроумно приспособленными дверцами и задвижками, съ такимъ совершенствомъ симметріи, радующей глазъ, что каждая хорошая хозяйка придетъ въ восторгъ отъ его выдумки и пройдетъ вс степени томленія, пока, наконецъ, мужъ не пообщаетъ купить ей эту удивительную вещь. Адамъ представлялъ себ, какъ мистрисъ Пойзеръ будетъ разглядывать буфетъ своими зоркими глазами и тщетно стараться найти въ немъ какой-нибудь недостатокъ, а рядомъ съ мистрисъ Пойзеръ стояла, разумется, Гетти. И вотъ Адамъ отъ вычисленій и плановъ опять перешелъ къ мечтамъ и надеждамъ. Да, онъ увидитъ ее, онъ пойдетъ къ нимъ сегодня-же вечеромъ,— онъ такъ давно не былъ у нихъ. Ему хотлось зайти еще и въ вечернюю школу — узнать, отчего Бартля Масси не было вчера въ церкви: онъ боялся, что старый другъ его боленъ, но если не удастся устроить такъ, чтобы сдлать сегодня оба эти визита, послдній придется отложить на завтра,— очень ужъ сильно заговорило въ немъ желаніе видть Гетти, услышать ея голосъ, побыть съ ней.

Въ ту минуту, когда Адамъ покончилъ съ этимъ вопросомъ, онъ подходилъ къ концу своего пути: до него уже доносился стукъ молотковъ, работавшихъ надъ передлкой стараго дома. Стукъ инструментовъ для ловкаго работника, который любитъ свое дло, то-же, что первые подмывающіе звуки оркестра для скрипача, имющаго свою партію въ увертюр: привычный трепетъ ожиданія охватываетъ крпкія мышцы, и то, что за минуту было радостью, досадой или честолюбіемъ, начинаетъ претворяться въ энергію. Всякая страсть становится силой, когда ей есть выходъ изъ узкихъ рамокъ личной жизни въ область труда,— будетъ ли то трудъ здоровыхъ рукъ чернорабочаго, тонкая работа искусныхъ пальцевъ артиста, или тихая творческая дятельность мысли. Взгляните на Адама теперь, когда онъ стоитъ на лсахъ со складной линейкой въ рук и, тихонько насвистывая, соображаетъ, какъ бы получше обойти какое-нибудь встртившееся ему затрудненіе насчетъ карниза или оконной рамы, или когда онъ отодвигаетъ въ сторону молодого работника, становится на его мсто и приподымаетъ тяжелый брусъ дерева со словами: ‘Пусти-ка паренекъ: кости у тебя еще жидковаты’, или когда онъ слдитъ своими живыми черными глазами за движеніями другого работника на дальнемъ конц комнаты и предупреждаетъ его, что онъ неправильно отмрилъ разстояніе. Взгляните на этого широкоплечаго малаго съ обнаженными мускулистыми руками и съ густыми черными волосами, которые ложатся у него прямыми неровными прядями, точно притоптанная трава, всякій разъ, какъ онъ снимаетъ свою бумажную шапочку. Прислушайтесь къ этому сильному баритону, который поминутно прерывается какимъ-нибудь торжественнымъ церковнымъ напвомъ, какъ будто ища выхода для избытка своей силы, но, затянувъ громко, сейчасъ же затихаетъ, очевидно подъ вліяніемъ какой-нибудь мысли, звучащей не въ тонъ съ пніемъ. Не будь вы уже посвящены въ секретъ автора, вы можетъ быть и не отгадали бы, какія грустныя воспоминанія, какая горячая любовь, какія робкія надежды живутъ въ этомъ атлетическомъ тл съ широкими пальцами и исковерканными ногтями, въ этомъ простомъ, необразованномъ человк, не знавшемъ иной поэзіи кром той, которую онъ черпалъ въ Старомъ и Новомъ Завт, да въ какомъ-нибудь гимн, имвшемъ минимальныя свднія по общей исторіи, и для котораго движеніе и видъ земли, вращеніе солнца и перемны временъ года лежали въ области тайны, чуть чуть лишь разоблаченной отрывочными знаніями. Адаму пришлось положить много труда въ свободные отъ работы часы, чтобы узнать даже то, что онъ зналъ сверхъ своего ремесла,— чтобы познакомиться съ механикой, счисленіемъ и со свойствами матеріаловъ, надъ которыми онъ работалъ (послднее, впрочемъ, давалось ему легко благодаря наслдственной, врожденной способности), ему нужно было много настойчивости, чтобы научиться свободно обращаться съ перомъ, писать четкимъ почеркомъ и безъ грубыхъ ошибокъ, а главное научиться пть по нотамъ.

ром того онъ и читалъ кое-что, онъ прочелъ всю библію съ апокрифическими книгами включительно, прочелъ ‘Альманахъ бднаго Ричарда’, ‘Святую жизнь и смерть’ Тэйлора, ‘Странствіе пилигрима’ и біографію Буніана, большую часть словаря Бэли, ‘Валентину и Орсона’ и часть ‘Исторіи Вавилона’, которую ему давалъ Бартль Масси. Онъ могъ бы имть и другія книги отъ Бартля Масси, но ему некогда было читать ‘обыкновенную печать’, какъ выражалась Лизбета, потому что вс его досужіе часы, которыхъ онъ не посвящалъ плотничной работ на дому, были заняты вычисленіями.

Адамъ, какъ видите, отнюдь не былъ необыкновеннымъ человкомъ, а тмъ мене геніемъ, но все таки я никогда не скажу, чтобы такой типъ часто встрчался среди рабочаго класса, и вы ошибетесь, если въ первомъ симпатичномъ ремесленник въ бумажной шапочк и съ рабочей корзиной на спин, котораго вамъ случится увидть, вы будете разсчитывать встртить сильный здравый смыслъ, безукоризненную добросовстность, тонкую впечатлительность и твердую волю нашего друга Адама. Во всякомъ случа онъ былъ человкомъ недюжиннымъ. Но въ каждомъ поколніи нашихъ деревенскихъ ремесленниковъ такіе люди все таки попадаются, благодаря наслдственности чувствъ, вскормленныхъ простою жизнью въ дружной семь, связанной общей нуждой и общимъ трудомъ, и наслдственности способностей, развившихся подъ вліяніемъ того же неустаннаго и бодраго труда. Эти люди проходятъ свой жизненный путь рдко какъ геніи,— гораздо чаще, какъ честные труженики, достаточно добросовстные и умлые, чтобы какъ слдуетъ выполняй свое дло. Ихъ жизнь не оставляетъ по себ замтныхъ слдовъ за предлами тхъ мстъ, гд они жили, но тамъ на мст, вы всегда почти найдете какую-нибудь особенно хорошую постройку, полосу благоустроенной дороги, какое-нибудь примненіе минеральныхъ продуктовъ, усовершенствованіе въ способахъ веденія хозяйства, или полезную реформу въ мстномъ самоуправленіи, съ которыми одно или два ‘послдующихъ поколнія связываютъ ихъ имена. Козлова ихъ богатютъ по ихъ милости, работа ихъ рукъ держится долго, а голова толково руководитъ работой другихъ. Пока они молоды, они ходятъ въ фланелевыхъ или бумажныхъ шапочкахъ, въ рабочихъ курткахъ, черныхъ отъ угольной пыли или перепачканныхъ известкой и киноварью, когда состарятся, вы видите ихъ сдые головы на почетныхъ мстахъ въ церкви и на рынк, и, сидя зимними вечерами у пылающаго очага своего уютнаго домика, они разсказываютъ своимъ хорошо одтымъ сыновьямъ и дочерямъ о томъ, какъ они были счастливы, получивъ свой первый постоянный заработокъ по два пенса въ день. Есть между ними и такіе, которые умираютъ бдняками, которые во всю свою жизнь, даже по праздникамъ, не снимали рабочаго платья, искусство сколачивать деньги имъ не далось. Но это не мшаетъ имъ пользоваться общимъ уваженіемъ, и когда такой человкъ умираетъ — если онъ былъ еще въ силахъ работать,— вся машина останавливается, какъ будто въ ней испортился одинъ изъ главныхъ винтовъ, и хозяинъ, у котораго онъ работалъ, говоритъ: ‘Гд я найду другого такого?’

ГЛАВА XX.
АДАМЪ ПОСЩАЕТЪ БОЛЬШУЮ ФЕРМУ.

Адамъ возвратился съ работы въ пустой повозк,— вотъ почему было еще только четверть седьмого, а онъ уже усплъ переодться и былъ совсмъ готовъ идти въ гости.

— Что это значитъ, что ты нарядился по воскресному? спросила его Лизбета жалобнымъ голосомъ, когда онъ сошелъ внизъ.— Неужели это ты въ школу идешь въ своемъ праздничномъ плать?

— Нтъ, мама, отвчалъ спокойно Адамъ,— я иду на Большую Ферму, но можетъ быть зайду потомъ и въ школу, такъ что ты не безпокойся, если я поздно вернусь. Сетъ черезъ полчаса будетъ дома, онъ хотлъ только въ деревню зайти, такъ что ты будешь не одна.

— Зачмъ же было переодваться, чтобъ идти къ Пойзерамъ, ихъ этимъ не удивишь: они только вчера видли тебя въ твоемъ новомъ плать. И съ какой стати обращать рабочій день въ праздникъ? Не понимаю я, что теб за охота знаться съ людьми, которымъ можетъ быть непріятно видть тебя въ твоей рабочей куртк.

— Прощай, мама, мн надо идти, сказалъ Адамъ, надвая шляпу и выходя.

Но не усплъ онъ отойти и десяти шаговъ отъ дому, какъ Лизбета заволновалась, оттого что разсердила его. Само собою разумется, что въ основ всхъ ея возраженій противъ воскреснаго платья лежало подозрніе, что оно было надто для Гетти, но вся ея сварливость не могла устоять передъ желаніемъ загладить свой промахъ: потребность, чтобы сынъ любилъ ее, была въ ней сильне всхъ другихъ чувствъ. Она побжала за нимъ, и прежде чмъ онъ усплъ пройти полъ дороги до ручья, она уже держала его за руку и говорила:

— Постой, мой мальчикъ, не уходи такъ… не сердись на свою мать! Останется она одна, и все будетъ сидть да думать о теб. О комъ ей больше думать?

— Нтъ, мама, я не сержусь, проговорилъ Адамъ серьезно и, остановившись положилъ руку ей на плечо.— Но я хотлъ-бы ради тебя-же самой, чтобы ты предоставила мн длать, что я хочу. Я всегда буду теб добрымъ сыномъ, пока мы живы съ тобой, но у человка, кром его обязанностей къ отцу и матери, есть и другія чувства, и ты не должна требовать, что бы я во всемъ подчинялся теб. Для тебя-же самой будетъ лучше, если ты привыкнешь къ мысли, что я никогда не уступлю теб тамъ, гд считаю себя въ прав поступать по своему. Такъ-то, мама, не будемъ-же больше объ этомъ говорить.

— Ну, хорошо, хорошо, сказала Лизбета, не желая показать, что она поняла настоящій смыслъ словъ сына.— Да и кому-же, какъ не матери, всегда пріятно видть тебя принаряженнымъ? Когда ты умоешь лицо, такъ-что оно свтится у тебя, точно гладкій блый камешекъ на песк, да хорошенько пригладишь волосы, и когда глаза у тебя блестятъ — вотъ какъ теперь,— такъ для твоей старухи матери это лучше всякой картины. Я больше никогда ничего теб не скажу, надвай свое новое платье, когда теб вздумается,— я никогда больше не буду тебя этимъ пилить.

— Ну, вотъ и чудесно. До свиданья, мама, сказалъ Адамъ, цлуя ее, и быстро зашагалъ прочь.

Онъ но видлъ другого средства положить конецъ этому діалогу. Лизбета осталась стоять на мст и, заслонивъ глаза рукой отъ свта, смотрла ему вслдъ, пока онъ не скрылся. Она вполн поняла скрытое значеніе его словъ, и теперь, потерявъ его изъ вида, медленно повернула къ дому, бормоча вслухъ (она привыкла думать вслухъ въ т долгіе дни, когда ея мужъ и сыновья уходили на работу и она оставалась одна): ‘Ну, вотъ, такъ я и знала! На дняхъ онъ придетъ мн объявить, что женится на ней. Онъ приведетъ ее въ домъ, и она будетъ командовать мной,— начнетъ распоряжаться въ дом, подавать на столъ лучшія наши тарелки — съ синей каемкой, и перебьетъ ихъ, чего добраго, а на Троицу исполнится двадцать лта, какъ он куплены,— мой старикъ купилъ ихъ тогда на ярмарк для меня,— до сихъ поръ ни одной не разбилось… Ну, пусть!— продолжала она еще громче, схвативъ со стола свое вязанье.— А все таки, пока я жива, я не дамъ ей вязать чулки для моихъ мальчиковъ,— ни вязать, ни надвязывать. А когда я умру, пусть-ка повяжетъ сама. Тогда небось Адамъ скажетъ, что никто не умлъ такъ хорошо потрафить на его ногу, какъ его старуха мать. Пусть-ка повяжетъ тогда! Я знаю, она ни пятки вывязывать, ни спускать не уметъ, а носки будутъ у нея выходить такіе длинные, что и сапога не однешь. Вотъ что выходитъ, когда мужчина женится на молоденькой. Мн было за тридцать, да и покойнику моему тоже, когда мы съ нимъ поженились, и никто не называлъ насъ стариками. А она въ тридцать лта будетъ старая кляча, и не мудрено: зубы не вс еще вырзались, а она вздумала замужъ идти’.

Адамъ шелъ такъ скоро, что не было еще семи часовъ, когда онъ подходитъ къ воротамъ фермы. Мартинъ Пойзеръ съ отцомъ еще не возвращались съ луговъ. Бея семья до послдней души — даже черная съ подпалинами такса — была на лугу, дворъ охранялъ одинъ только бульдогъ, и когда Адамъ подошелъ къ кухонной двери, которая стояла настежъ, онъ увидлъ, что и въ свтлой, сверкавшей чистотою кухн не было никого. Но онъ догадался, гд была мистрисъ Пойзеръ, а, можетъ быть, и еще кое-кто: он должны были услышать его, и онъ постучался въ дверь и спросилъ громкимъ голосомъ:

— Дома мистрисъ Пойзеръ?

— Входите, входите, мистеръ Бидъ,— откликнулась мистрисъ Пойзеръ изъ молочной. Она всегда титуловала Адама мистеромъ Бидомъ, когда принимала его у себя.— Входите прямо сюда, въ молочную,— мн нельзя отойти отъ сыровъ.

Адамъ прошелъ въ молочную, гд мистрисъ Пойзеръ и Нанси прессовали сыры, и остановился въ дверяхъ.

— Наврное вы подумали, что въ дом все вымерло,— сказала ему мистрисъ Пойзеръ.— Вс работаютъ на лугу, впрочемъ, картинъ скоро вернется: они только додлаютъ стогъ, а возить будемъ завтра, съ утра. Мн пришлось оставить Нанси дома, потому что Готти собираетъ сегодня смородину. Эта смородина вчно поспетъ не во-время, когда вс руки заняты. А поручить собирать ее дтямъ никакъ нельзя, вы вдь знаете, какъ они это длаютъ:— одну ягодку положатъ въ корзину, а дв — себ въ ротъ. Это все равно, что осъ на ягоды напустить.

Адаму очень хотлось сказать, что онъ побудетъ въ саду до возвращенія мистера Пойзера, но не хватило храбрости, и онъ сказалъ:

— Ну, такъ я посмотрю пока вашу самопрялку. Гд она у васъ стоитъ? На кухн?— я, можетъ быть, найду.

— Нтъ, я вынесла ее въ гостиную, да это не къ спху, я вамъ сама ее потомъ покажу. А вы сходите лучше въ садъ и скажите Гетти, чтобъ она прислала мн Тотти. Двочка послушается, если ей строго сказать, а Гетти — я знаю,— даетъ ей тамъ объдаться смородиной. Пожалуйста, мистеръ Бидъ, пришлите ее, я буду вамъ очень обязана, а кстати посмотрите наши ланкастерскія и іоркскія розы: он теперь такъ чудесно цвтутъ… Постойте! Не выпьете-ли сперва сыворотки? Я знаю, вы любите сыворотку, какъ, впрочемъ, почти вс, кому не приходится хлопотать около нея.

— Благодарю васъ, мистрисъ Пойзеръ, не откажусь, сказалъ Адамъ,— сыворотка для меня лакомство, я готовъ пить ее хоть каждый день вмсто пива.

— Да, да, хлбъ сладко пахнетъ для всхъ, кром пекаря,— сказала мистрисъ Пойзеръ, доставая съ полки небольшую блую кружку и зачерпывяя сыворотки изъ кадушки.— Миссъ Ирвайнъ мн всегда говоритъ: ‘Ахъ, мистрисъ Пойзеръ, какъ я завидую вашей молочной и вашему птичнику! Какая это чудесная вещь — хозяйство’. А я ей отвчаю: ‘Да, хозяйство — чудесная вещь для того, кто смотритъ на него со стороны и не знаетъ, сколько съ нимъ связано труда, хлопотъ и порчи крови’.

— Однако, мистрисъ Пойзеръ, ваше хозяйство такъ хорошо идетъ, что я думаю, вы не промняли-бы его ни на что другое,— сказалъ Адамъ, принимая отъ нея кружку.— Разв не пріятно вамъ видть хорошую молочную корову, когда она стоитъ но колна въ трав,— теплое парное молоко, которое цнится въ подойник,— свжее масло, совсмъ готовое для рынка,— телятъ и всякую домашнюю птицу? Мн кажется, для хорошей хозяйки не можетъ быть лучшаго зрлища… Нью за ваше здоровье. Дай вамъ Богъ сохранить силы до старости, чтобъ вы могли всегда такъ же хорошо смотрть за вашей молочной, какъ вы длаете это теперь, и быть образцомъ для всхъ хозяекъ въ округ.

Мистрисъ Пойзеръ не улыбнулась на этотъ комплиментъ,— никто еще никогда не уличалъ ее въ такой слабости,— но по лицу ея, какъ солнечный лучъ, разлилось спокойное удовольствіе и смягчило обыкновенно суровый взглядъ ея сро-голубыхъ глазъ, смотрвшихъ на Адама, пока онъ пилъ свою сыворотку. Ахъ, я, кажется, и теперь еще ощущаю вкусъ этой сыворотки, ея тонкій, нжный запахъ и пріятную теплоту, вызывающую въ моемъ воображеніи представленіе о тихой, блаженной дремот. Въ моихъ ушахъ и теперь еще раздается слабое постукиванье объ полъ ея падающихъ капель, сливающееся съ щебетаньемъ птички, окномъ, затянутымъ проволочной сткой,— за тмъ окномъ, что выходитъ въ садъ и затнено высокимъ кустомъ гельдернскихъ розъ.

— Не хотите-ли еще, мистеръ Бидъ? спросила мистрисъ Пойзеръ, когда Адамъ поставилъ кружку.

— Нтъ, благодарю васъ. Теперь я пойду въ садъ и пришлю вамъ двочку.

— Да, пожалуйста, скажите ей, чтобъ шла въ молочную, къ мам.

Адамъ обогнулъ хлбный дворъ, въ настоящее время пустой, и черезъ маленькую деревянную калитку вошелъ въ садъ. Когда-то это былъ огородъ при помщичьемъ дом, содержавшійся въ образцовомъ порядк, но теперь — если бы не прекрасная кирпичная стна съ конькомъ изъ тесанаго камня, огибавшая его съ одной стороны,— его можно было назвать настоящимъ фермерскимъ садомъ, съ высокими многолтними цвтами, съ неподчищенными плодовыми деревьями, и овощами, которыя росли какъ попало, почти безъ всякаго ухода, но за то въ изобиліи. Въ эту жаркую пору, когда вся зелень распустилась, какъ уже нельзя было больше, искать кого-нибудь въ этомъ саду значило играть въ прятки. Высокія мальвы уже зацвтали, ослпляя глава своей пестрой смсью розоваго, благо и желтаго цвтовъ, душистый чубучникъ и гельдернскія розы, которыхъ никогда не подрзывали, разрослись безпорядочно и до гигантскихъ размровъ. Тутъ были цлыя стны красныхъ бобовъ и поздняго горошка. Въ одну сторону тянулся непрерывнымъ рядомъ оршникъ, съ другой стояла огромная яблоня съ большимъ кружкомъ обнаженной земли подъ ея раскидистыми низкими втвями. Но что значилъ здсь какой-нибудь клочекъ пустого пространства? Садъ былъ такъ великъ! Крупныхъ бобовъ здсь всегда росло больше, чмъ надо: Адамъ сдлалъ девять или десять полныхъ шаговъ, пока дошелъ до конца заросшей травою дорожки, которая была проложена подл грядки, сплошь занятой ими. А о другихъ овощахъ и говорить нечего: мста для нихъ было такъ много, что всякій годъ здсь или тамъ, смотря по свообороту, оставалось дв, три свободныхъ гряды, заросшихъ крестовникомъ. Даже кусты розъ, передъ однимъ изъ которыхъ. Адамъ теперь остановился, чтобы сорвать розу, росли здсь какъ-будто сами собой, это была сплошная масса кустовъ, щеголявшихъ теперь своими пиши о распустившимися цвтами, все больше пестрой породы — блыми съ розовымъ, которые, вроятно, вели свое лтосчисленіе съ эпохи соединенія Ланкастерскаго и оркскаго домоізъ. Адамъ былъ человкъ со вкусомъ: онъ выбралъ небольшую провансальскую ролу, которая чуть-чуть выглядывала изъ куста, затсненная своими пышными, не пахнущими сосдками, и теперь несъ ее въ рук (онъ будетъ чувствовать себя свободне, держа въ рукахъ что-нибудь — думалось ему). Онъ пробирался на дальній конецъ сада, къ большому тисовому дереву, гд, какъ онъ помнилъ, было больше всего кустовъ красной смородины.

Но не отошелъ онъ и десяти шаговъ отъ розовыхъ кустовъ, какъ гд-то надъ нимъ зашелестли втки, и дтскій голосъ сказалъ:

— Ну, Тотти, держи свой передникъ — я буду бросать.

Голосъ раздавался съ высокаго вишневаго дерева, гд Адамъ не замедлилъ разсмотрть небольшую фигурку въ синей блузочк, очень удобно примостившуюся подъ вткой, унизанной вишнями. Тотти была, очевидно, внизу, скрытая шпалерой горошка. Такъ и есть — вотъ она: шляпка виситъ на спин, голова запрокинута назадъ, толстая мордашка вся перепачкана въ красномъ соку, круглый ротикъ открытъ. Тотти смотритъ на дерево и держитъ наготов свой маленькій фартучекъ въ ожиданіи общанной благостыни. Съ сожалніемъ долженъ замтить, что половина падавшихъ вишенъ были желты и тверды, какъ камень, но Тотти не теряла времени на безплодныя сожалнія и сосала уже третью вишню изъ тхъ, что были посочне, когда Адамъ ей сказалъ:

— Ну, Тотти, теперь ты получила свои вишни. Бги съ ними домой, къ мам, она въ молочной и спрашиваетъ тебя. Бги поскоре — будь добрая двочка!

Онъ приподнялъ ее своими сильными руками и поцловали. Но Тотти приняла эту церемонію какъ скучный перерывъ въ своемъ пріятномъ занятіи — уничтоженіи вишенъ, и какъ только ее поставили на землю, побжала къ дому, не переставая сосать на ходу свои вишни.

Томми, смотри, какъ бы тебя не приняли за вороватую птицу и не подстрлили, сказалъ Адамъ, проходя дальше, къ смородиннымъ кустамъ.

У послдняго куста онъ увидлъ большую корзину. Гетти не могла быть далеко, и онъ уже чувствовалъ себя такъ, какъ будто она смотрла на него. Но когда онъ обогнулъ кустъ, оказалось, что она стоитъ къ нему спиной и, слегка наклонившись, рветъ ягоды съ одной изъ нижнихъ втокъ. Странно, что она не слыхала его шаговъ, можетъ быть, это оттого, что листья шуршали у нея подъ руками. Она вздрогнула, когда почувствовала, что кто-то стоитъ подл нея,— вздрогнула такъ сильно, что уронила корзинку со смородиной, висвшую у нея на рук, а потомъ, когда увидла, что это Адамъ,— густо покраснла. Отъ этого румянца сердце его забилось полымъ, неизвданнымъ счастьемъ. Гетти никогда еще не краснла, при вид его.

— Я испугалъ васъ, проговорилъ онъ съ сладкимъ сознаніемъ, что теперь все равно, что бы онъ ни сказалъ, разъ Гетти раздляетъ его чувство.— Дайте, я подберу ягоды.

Это было скоро сдлано, такъ какъ смородина упала на траву плотной кучкой, и Адамъ, приподымаясь и возвращая ей корзинку, поглядлъ ей прямо въ глаза съ тою сдержанной нжностью, которая всегда сопутствуетъ первымъ моментамъ надежды въ любви.

Гетти не отвела глазъ, румянецъ сбжалъ съ ея щекъ, и она встртила его взглядъ съ выраженіемъ тихой грусти, обрадовавшимъ его, потому что оно было такъ непохоже на то, что онъ привыкъ видть въ ней.

— Теперь смородины почти не осталось, сказала она, — теперь я скоро кончу.

— Я вамъ помогу,— и Адамъ поднялъ съ земли большую корзину, почти полную ягодъ, и поставилъ подъ кустъ.

Больше ни слова не было сказано, пока они собирали смородину. Сердце Адама было переполнено: онъ не могъ говорить и думалъ, что Гетти знаетъ все, что онъ чувствуетъ. Во всякомъ случа, она не была равнодушна къ его присутствію: она покраснла, увидвъ его, и потомъ въ ней было что-то особенное, грустное, можетъ быть, это значило, что она любитъ его, такъ какъ это совершенно противорчило ея обыкновенной манер, часто производившей на него впечатлніе равнодушія. И, кром того, онъ могъ безпрестанно смотрть на нее, когда она наклонялась надъ ягодами, и косые лучи вечерняго солнца, пробиваясь сквозь густую листву яблони, нжно играли на ея круглой щечк и шейк, какъ будто и они тоже были въ нее влюблены. Для Адама это были минуты, которыхъ человкъ не забываетъ до смерти,— минуты, когда вамъ кажется, что въ женщин, которую вы полюбили первою любовью,— въ ея словахъ, тон ея голоса, во взгляд, въ дрожаніи губъ и рсницъ вы подмчаете что-то новое,— когда вамъ врится, что она по крайней мр начинаетъ отвчать на вашу любовь. Эти признаки почти неуловимы едва замтны для уха и глаза,— вы не могли-бы описать ихъ словами,— а между тмъ вы чувствуете, что въ вашей жизни все измнилось, и вс ваши тревоги, тоска, томленіе неизвстности уступили мсто восхитительному забвенію всего на свт, кром настоящей минуты. Большая часть нашихъ дтскихъ и отроческихъ радостей улетучивается изъ нашей памяти безъ слда: мы не можемъ припомнить того блаженнаго чувства, съ какимъ мы прижимались головой къ материнской груди или катались на отцовской спин, когда были дтьми. Конечно, вс эти радости оставляютъ слдъ въ нашей душ, она пропитывается ими, пріобртаетъ отъ нихъ свою зрлость, какъ пріобртаетъ слива свой сладкій вкусъ и ароматъ отъ солнечнаго свта лтнихъ дней, давно улетвшихъ, но память наша утратила ихъ навки,— мы можемъ только врить въ радости дтства. Совсмъ не то первый счастливый мигъ первой любви: воспоминаніе о немъ посщаетъ насъ до послдняго нашего вздоха и всякій разъ приноситъ съ собой глубокій, сладкій трепетъ, въ род того, какой мы ощущаемъ, вдыхая знакомый запахъ цвтка, напоминающій намъ счастливую минуту изъ далекаго прошлаго. Это одно изъ тхъ воспоминаній, которыя придаютъ особенную глубину нашей нжности, которыя питаютъ и поддерживаютъ бшенство ревности и доводятъ муки отчаянія до послдней степени боли.

Головка Гетти, склонившаяся надъ красными ягодами, косые лучи солнца, пронизывающіе густую завсу листвы, впереди длинная перспектива тнистаго сада, собственное его волненіе, когда онъ глядлъ на нее и врилъ, что она думаетъ о немъ и что имъ незачмъ говорить,— все это Адамъ помнилъ всегда, до послдней минуты своей жизни.

А Гетти?— Вы уже знаете, что Адамъ ошибался: какъ и многіе другіе въ его положеніи, онъ принималъ признаки любви къ другому за любовь къ нему самому. Когда онъ подходилъ незамченный ею, она по обыкновенію была вся поглощена мыслью объ Артур, о томъ, когда онъ можетъ вернуться, звукъ всякихъ мужскихъ шаговъ подйствовалъ-бы на нее точно такъ-же: она почувствовала-бы, прежде чмъ успла взглянуть, что это могъ быть Артуръ, и кровь, которая отлила отъ ея щекъ въ первомъ волненіи этого чувства, приxлынyли-бы къ нимъ опять при вид всякаго другого человка точно такъ-же, какъ при вид Адама. въ ней дйствительно произошла перемна — въ этомъ Адамъ не ошибся. Тревоги и опасенія первой страсти пересилили въ ней тщеславіе, впервые наполнивъ ея душу тмъ чувствомъ безпомощной зависимости отъ другого, которое пробуждаетъ женственность даже въ самой мелкой женской натур и длаетъ ее чувствительной къ доброт, не находившей въ ней раньше никакого отклика. Впервые Гетти почувствовала что-то успокоительное для себя въ робкой, но мужественной привязанности къ ней Адама: ей нужно было, что бы къ ней относились съ любовью,— отсутствіе Артура, эта пустота, безмолвіе, кажущееся равнодушіе были такъ нестерпимы посл тхъ мгновеній свтлаго счастья. Она не боялась, что Адамъ станетъ надодать ей, какъ другіе ея обожатели, влюбленными взглядами и льстивыми рчами, онъ былъ всегда такъ сдержанъ съ нею. Она могла безъ всякихъ опасеній наслаждаться сознаніемъ его близости и того, что этотъ сильный, смлый человкъ любитъ ее. Ей ни на одну минуту не приходило въ голову, что и Адамъ достоинъ сожалнія, что и онъ тоже будетъ страдать.

Гетти, какъ мы съ вами знаемъ, была не первая женщина, смягчившаяся къ безнадежно любившему ее человку потому, что сама полюбила другого. Это очень старая исторія, но Адамъ ничего не подозрвалъ и жадно пилъ сладкую отраву самообмана.

— Ну, вотъ и довольно, сказала Гетти черезъ нсколько минутъ.— Тетя велла оставить немного ягодъ на кустахъ. Теперь я понесу корзинку въ домъ.

— Какъ хорошо, что я пришелъ, сказалъ Адамъ:— какъ разъ во-время, чтобъ донести ее за васъ, она слишкомъ тяжела для вашихъ маленькихъ ручекъ.

— Нтъ, я понесла-бы ее обими руками.

— Могу себ представить! проговорилъ Адамъ, улыбаясь. Вы ползли-бы до дому три часа, какъ муравей, когда онъ тащитъ гусеницу. Видали вы когда-нибудь, какъ эти крошечные зврьки тащутъ вещи вчетверо больше себя?

— Нтъ, отвчала Гетти равнодушно, нисколько не интересуясь тяготами муравьиной жизни.

— А я такъ часто наблюдалъ за ними, когда былъ мальчишкой… Ну вотъ, теперь я возьму корзину въ одну руку — вдь для меня это все равно, что орховая скорлупа,— а на другую вы можете опереться. Хотите? Такія огромныя руки, какъ у меня, какъ будто нарочно созданы для того, чтобъ на нихъ опирались.

Гетти улыбнулась слабой улыбкой и продла свою руку подъ его.

Адамъ посмотрлъ не нее, но глаза ея мечтательно глядли куда-то въ конецъ сада. Они медленно пошли по дорожк.

— Бывали вы въ Игльдэл? спросила она вдругъ.

— Былъ одинъ разъ, отвчалъ Адамъ, обрадованный тмъ, что она интересуется знать о немъ что-нибудь,— десять лтъ тому назадъ, когда былъ подросткомъ. Мы ходили туда съ отцомъ на работу, Удивительныя тамъ мста — все скалы да пещеры, какихъ вы наврно никогда не видали. Я не имлъ понятія, что такое скалы, пока не побывалъ тамъ.

— А сколько времени вы туда шли?

— Да почти двое сутокъ. Но на хорошей лошади додешь въ одинъ день. А капитанъ часовъ черезъ десять былъ уже тамъ — я увренъ, онъ вдь такой лихой наздникъ. И я не удивлюсь, если завтра онъ возвратится, онъ слишкомъ живого характера, чтобы долго усидть одному въ такомъ безлюдномъ мст. Тамъ вдь страшная глушь, въ тхъ мстахъ, куда онъ похалъ удить, нтъ никакого жилья, кром маленькой гостиницы для прізжихъ.. Я буду радъ, когда помстье перейдетъ въ его руки, ему будетъ-таки надъ чмъ поработать, и я знаю, онъ будетъ длать дло какъ слдуетъ. Это ничего, что онъ молодъ, въ свои двадцать лтъ онъ такъ хорошо все понимаетъ, какъ дай Богъ другому и въ сорокъ. Я говорилъ съ нимъ намедни, онъ былъ очень ласковъ со мной, предлагалъ мн денегъ въ займы, чтобъ начать самостоятельное дло. Что-жъ, если къ тому придетъ, я не откажусь,— мн легче быть обязаннымъ ему, чмъ всякому другому.

Бдняга Адамъ воображалъ, что Гетти будетъ пріятно узнать, что Артуръ расположенъ къ нему,— вотъ почему онъ и говорилъ о немъ такъ охотно. Дружба молодого помщика благопріятствовала его планамъ на будущее, а ему хотлось представить ихъ ей въ выгодномъ свт. И дйствительно Гетти слушала его съ такимъ интересомъ, что глазки ея зажглись новымъ блескомъ, и на губахъ заиграла улыбка.

— Какъ хороши теперь розы! продолжалъ Адамъ, останавливаясь взглянуть на нихъ.— Смотрите, я сорвалъ самую лучшую, но я не хочу оставлять ее у себя. Мн кажется, что вотъ эти одноцвтныя розы красиве пестрыхъ, и листья у нихъ какъ-то ярче,— не правда-ли?

Онъ поставилъ на землю корзину и вынулъ розу изъ петлички своего жилета.

— Она чудесно пахнетъ, сказалъ онъ, а т пестрыя, совсмъ безъ запаха. Приколите ее къ вашему платью, а потомъ поставьте въ воду: будетъ жаль, если она скоро завянетъ.

Гетти взяла розу, улыбаясь своимъ мыслямъ: она думала о томъ, что Артуръ можетъ завтра пріхать, если захочетъ. Въ ея душ промелькнулъ проблескъ надежды, и въ порыв внезапно нахлынувшаго веселья она сдлала то, что очень часто длала и раньше: воткнула розу себ въ волосы немного повыше лваго уха. Выраженіе нжнаго восхищенья на лиц Адама омрачилось легкой тнью неудовольствія. Страсть Гетти къ щегольству — это было именно то, что будетъ больше всего раздражать его мать, да и самому ему это не нравилось, насколько ему могло что-нибудь не нравиться въ ней.

— А, это точно у знатныхъ дамъ на тхъ портретахъ, что висятъ въ замк, сказалъ онъ:— почти у всхъ у нихъ или цвты въ волосахъ, или золотыя украшенія, или перья. Но мн почему-то всегда непріятно смотрть на эти портреты, они напоминаютъ мн т размалеванныя вывски, что вывшиваются надъ балаганами на Треддльстонской ярмарк. Для женщины не можетъ быть лучшаго украшенія, какъ ея собственные волосы, особенно, когда они вьются, какъ ваши. Мн кажется, что когда женщина молода и хороша, красота ея только выигрываетъ отъ простого наряда. Дина Моррисъ, напримръ, очень красива, а она одвается совсмъ просто. По-моему хорошенькое женское личико не нуждается въ цвтахъ, оно само какъ цвтокъ,— по крайней мр о вашемъ это можно смло сказать.

— Ну, хорошо, проговорила Гетти съ капризной гримаской, вынимая розу изъ волосъ,— когда мы придемъ, я надну Дининъ чепчикъ, и вы увидите, хороша-ли я въ немъ. Она забыла у насъ одинъ свой чепецъ, такъ-что я могу снять выкройку.

— Нтъ, нтъ, я вовсе не хотлъ-бы, чтобъ вы носили методистскіе чепцы, какъ у Дины. Это пребезобразный уборъ, и когда она была здсь, я часто думалъ, глядя на нее, что она глупо длаетъ, одваясь не такъ, какъ вс люди. Но я какъ-то не замчалъ ее хорошенько, пока она не пришла къ моей матери на прошлой недл, а тогда я подумалъ, что къ ея лицу этотъ чепецъ, очень идетъ, и что, пожалуй, безъ него она была-бы хуже. Но у васъ совсмъ другое лицо, и я всегда хотлъ-бы видть васъ такою, какъ вы теперь,— безъ всякихъ украшеній. Нарядъ васъ долженъ только портить, это все равно, какъ когда слышишь хорошее пніе, бываетъ непріятно, если зазвонятъ колоколами и помшаютъ слушать.

Онъ взялъ ея руку и снова продлъ подъ свою, глядя на нее ласковымъ взглядомъ. Онъ испугался, какъ-бы она не приняла его словъ за нравоученіе, воображая, какъ всякій изъ насъ склоненъ воображать, что она поняла вс его недосказанныя мысли. А онъ больше всего боялся, чтобы какая-нибудь темная тучка не омрачила счастья этого вечера. Ни за какія сокровища въ мір онъ не заговоритъ съ ней о своей любви, пока ея зарождающаяся нжность къ нему не выростетъ въ настоящую любовь. Въ своемъ воображеніи онъ видлъ долгіе годы своей будущей жизни,— счастливые годы, когда онъ будетъ имть право называть Гетти своею. А пока онъ могъ довольствоваться очень немногимъ. И онъ опять поднялъ корзину со смородиной, и они пошли къ дому.

Въ т полчаса, что Адамъ пробылъ въ саду, видъ двора фермы совершенно измнился. Теперь онъ былъ полонъ жизни. Марти пропускалъ въ калитку гогочущихъ гусей и злорадно дразнилъ гусака, шипя ему вслдъ, дверь амбара визжала на петляхъ, пока Аликъ затворялъ ее, отсыпавъ зерна, сколько было надо, лошадей вели поить подъ аккомпаниментъ неистоваго лая всхъ трехъ собакъ и безпрерывнаго ‘тпруканья’ работника Тима, очевидно воображавшаго, что лошади вотъ-вотъ помчатся вскачь и разбгутся въ разныя стороны, какъ-будто этимъ смирнымъ, отяжелвшимъ отъ работы животнымъ могло придти въ голову не послушаться и направиться не туда, куда ихъ погоняли. Мужчины вернулись съ луговъ, и когда Гетти съ Адамомъ вошли въ кухню, мистеръ Пойзеръ уже сидлъ на своемъ трехугольномъ табурет, а ддъ — въ большомъ кресл насупротивъ, поглядывая въ пріятномъ ожиданіи на дубовый столъ, на которомъ накрывали ужинать. Мистрисъ Пойзеръ сама постлала скатерть изъ домашняго холста, съ блестящимъ клтчатымъ узоромъ и того пріятнаго свтло-сраго оттнка, который такъ радуетъ глазъ всякой разсудительной хозяйки,— чудесную скатерть изъ тхъ, что служатъ двумъ поколніямъ, не имющую ничего общаго съ ‘вашей лавочной дрянью’, которая въ какой-нибудь годъ изнашивается до дырокъ. Неудивительно, что холодная телятина, свжій салатъ и фаршированный гусь казались соблазнительными голоднымъ людямъ, пообдавшимъ въ половин перваго. На другомъ, сосновомъ стол у стны, были разставлены оловянныя тарелки и кружки, и лежали оловянныя ложки для Алика и компаніи: хозяева и слуги ужинали въ одной комнат, что было очень удобно, такъ какъ хозяинъ могъ, не вставая изъ за стола, обращаться къ Алику, когда ему было нужно отдать какое-нибудь распоряженіе на завтрашній день.

— Очень радъ васъ видть, Адамъ, сказалъ мистеръ Пойзеръ. Вы были въ саду? помогали Гетти собирать смородину?.. Ну, садитесь, садитесь. Скоро три недли какъ вы у насъ не были. Это хорошо, что вы пришли сегодня: хозяйка угоститъ васъ фаршированнымъ гусемъ,— они у нея выходятъ удивительно вкусны.

— Гетти,— сказала мистрисъ Пойзеръ, заглядывая въ корзину, чтобъ удостовриться, хороша-ли смородина,— сбгай наверхъ и пришли сюда Молли. Она тамъ укладываетъ Тотти, а мн она нужна: я пошлю ее нацдить пива, потому-что Нанси еще занята въ молочной. А ты пока побудь съ двочкой. Зачмъ ты позволила ей уйти отъ тебя съ Томми?— она такъ налась вишенъ, что потомъ ничего не могла сть.

Это было сказано тише обыкновеннаго — такъ, чтобъ не могъ услышать Адамъ, разговаривавшій съ мистеромъ Пойзеромъ. Мистрисъ Пойзеръ строго соблюдала т правила приличія, основательность которыхъ признавала, а однимъ изъ такихъ правилъ было то, что никогда не слдуетъ длать выговоръ молодой двушк въ присутствіи хорошаго человка, который ухаживаетъ за ней. Мистрисъ Пойзеръ находила, что это было просто нечестно: всякая женщина была когда-нибудь молода и имла шансы на замужество, и для всякой другой женщины было долгомъ чести не портить ей этихъ шансовъ,— такимъ-же долгомъ чести, какъ для торговки на рынк, которая успла продать свои яйца,— не отбивать покупателей у товарки.

Гетти поспшила исполнить приказаніе, затрудняясь отвтить на вопросъ тетки, и побжала наверхъ, а мистрисъ Пойзеръ отправилась искать Марти и Томми, чтобы позвать ихъ ужинать.

Скоро вся семья сидла за столомъ — два краснощекіе мальчугана рядомъ со своей блдной матерью, а для Гетти было оставлено мсто между Адамомъ и ея дядей. Аликъ тоже пришелъ и, усвшись въ своемъ углу, отправлялъ себ въ ротъ при помощи перочиннаго ножа холодные бобы изъ большого круглаго блюда, находя ихъ вкусне самаго лучшаго ананаса.

— Какъ, однако, эта двчонка копается съ пивомъ, сказала мистрисъ Пойзеръ. раскладывая по тарелкамъ куски фаршированнаго гуся.— Наврно она подставила кувшинъ подъ боченокъ, а кранъ забыла отвернуть: про этихъ полуумныхъ всему можно поврить, он способны поставить на огонь пустой чайникъ, а черезъ часъ придти посмотрть, кипитли вода.

— Должно быть она хочетъ нацдить для всхъ разомъ — и для рабочихъ, и для насъ, сказалъ мистеръ Пойзеръ.— Теб слдовало ей сказать, чтобъ она подала намъ первымъ.

— Сказать! повторила мистрисъ Пойзеръ.— Да у меня и легкихъ не хватитъ, если я буду говорить этимъ дурамъ все то, о чемъ он не могутъ сами догадаться… Мистеръ Бидъ, не хотитс-ли уксусу къ салату?— хотя по моему уксусъ только портитъ вкусъ мяса. Ужъ это плохое кушанье, которое требуетъ приправы: это все равно что сдлать скверное масло, а потомъ посолить, чтобъ не слышно было горечи.

Тутъ вниманіе мистрисъ Пойзеръ было отвлечено появленіемъ Молли, которая несла въ рукахъ большой кувшинъ, два маленькихъ и четыре кружки — все это полное пива,— представляя такимъ образомъ любопытный примръ цпкости человческой руки. Роть бдной Молли былъ открытъ шире обыкновеннаго, и она подвигалась впередъ не спуская глазъ съ хитраго сооруженія изъ посуды, которое она несла, нимало не подозрвая въ невинности души, какимъ грознымъ взглядомъ смотрла на нее госпожа.

— Молли, это ни на что не похоже! Въ жизнь свою не видала такой сумасшедшей… Хоть бы ты подумала о своей бдной матери ради которой я взяла тебя безъ всякаго аттестата… И сколько разъ я теб говорила…

Молли не видала молніи, и за отсутствіемъ этого предостереженія, громъ тмъ сильне потрясъ ея нервы. Въ испуг, съ смутнымъ сознаніемъ, что ей надо что-то такое сдлать, чтобы исправить оплошность, она прибавила шагу, направляясь къ дальнему столу, чтобы поставить тамъ свои кружки, зацпилась ногой за свой фартукъ, который у нея развязался и сползъ, и съ грохотомъ и звономъ упала въ лужу пива, что вызвало взрывъ смха со стороны Марти и Томми, и сокрушенное: ‘Вотъ те и на!’ со стороны мистера Пойзера, огорчившагося тмъ, что ему придется опять ждать своего пива.

— Ну, вотъ, дождалась! отрзала мистрисъ Пойзеръ уничтожающимъ тономъ, вставая и направляясь къ буфету, между тмъ какъ Молли принялась уныло подбирать осколки.— Я теб всегда предсказывала, что этимъ кончится. Вотъ теперь и простись со своимъ мсячнымъ жалованьемъ… Да какое! этотъ кувшинъ стоитъ гораздо больше. Десять лтъ онъ у меня въ дом, и никогда съ нимъ ничего не случалось, но съ тхъ поръ, какъ ты у насъ служишь, ты перебила столько посуды, что ангелъ — и тотъ обругался бы, право,— прости меня Господи за такія слова… Ну что еслибъ это былъ кипятокъ вмсто пива? Вдь ты бы вся обварилась и, чего добраго, осталась-бы калкой на всю жизнь. Да я не поручусь, что ты когда-нибудь и до этого не допрыгаешься. Можно подумать, что у тебя пляска Святого Витта,— такъ ты обращаешься съ вещами. Жалко, что я не сохранила всхъ тхъ осколковъ, что ты у меня наколотила, чтобъ теб показать. Да, впрочемъ, что теб ни говори, какъ тебя не учи, ты и ухомъ не поведешь… какъ объ стну горохъ,— другой подумаетъ, что ты деревянная.

У бдной Молли слезы лились въ три ручья, и, замтивъ, что струйка пива быстро подбирается къ ногамъ Алика, она, въ отчаяніи, принялась тереть полъ, обративъ въ тряпку свой фартукъ. Мистрисъ Пойзеръ, отпиравшая въ это время буфетъ, сверкнула на нее молніеноснымъ взглядомъ.

— Нечего плакать! И безъ того теб довольно мокроты подтирать,— сказала она.— А все твое упрямство — я теб всегда это скажу. Человкъ никогда ничего не разобьетъ, если принимается за дло какъ слдуетъ. Но деревяннымъ людямъ можно давать въ руки только деревянныя вещи. Теперь вотъ изъ за тебя мн приходится брать пестрый фарфоровый кувшинъ, который и трехъ разъ въ году не употреблялся, и идти самой въ погребъ, гд я можетъ быть схвачу воспаленіе и умру…

Не успла мистрисъ Пойзеръ отвернуться отъ буфета съ кувшиномъ въ рук, какъ взглядъ ея приковался къ противуположному углу кухни. То, что она тамъ увидла, подйствовало на нее очень странно: оттого-ли, что она уже была въ нервномъ состояніи и дрожала, или можетъ быть оттого, что битье посуды, какъ и другія преступленія, дйствуетъ заразительно, только она вздрогнула, точно увидла духа и драгоцнный пестрый фарфоровый кувшинъ упалъ на полъ и навки распростился со своимъ носикомъ и ручкой.

— Видывалъ-ли кто что-нибудь подобное! проговорила мистрисъ Пойзеръ, внезапно понижая тонъ и озираясь по комнат отороплыми глазами.— У насъ кувшины заколдованы, честное слово! А все эти противныя полированныя ручки,— такъ и выскальзываютъ изъ-подъ пальцевъ, точно улитка.

— А вдь выходитъ, что ты сама себя побила, разбранивъ Молли, сказалъ мистеръ Пойзеръ, хохотавшій теперь вмст съ молодежью.

— Вамъ хорошо смяться, отозвалась мистрисъ Пойзеръ,— но, право-же, бываютъ такія минуты, когда посуда вылетаетъ изъ рукъ, какъ живая. То-же самое со стаканами: вотъ, кажется никто до нихъ не дотрогивается, а они лопаются да и только. Чему надо разбиться, то разобьется, что ты такъ ни длай. Я во всю свою жизнь не роняла вещей изъ-за того, что плохо держала, иначе разв сохранился бы у меня столько лтъ тотъ сервизъ, что былъ купленъ къ нашей свадьб… А ты, Гетти, съ ума ты сошла? Съ чего теб вздумалось явиться сюда въ такомъ вид? Глядя на тебя, можно подумать, что въ дом завелись привиднія.

Новый взрывъ смха, послдовавшій за этими словами мистрисъ Пойзеръ, былъ вызванъ не столько ея внезапнымъ переходомъ къ фаталистическому взгляду на битье посуды, сколько необыкновеннымъ нарядомъ Гетти, такъ испугавшимъ ея тетку. Маленькая плутовка разыскала гд-то теткино черное платье, надла его, плотно подколовъ вокругъ горла, какъ носила Дина, причесала волосы какъ можно глаже и нацпила высокій Дининъ чепецъ безъ всякой отдлки. Воспоминаніе о серьезномъ блдномъ лиц и кроткихъ срыхъ глазахъ Дины, само собой напрашивавшееся при вид этого платья и чепца, заставляло невольно смяться,— такъ странно было видть ихъ на Гетти съ ея круглыми розовыми щечками и кокетливыми темными глазами. Мальчики вскочили со стульевъ и прыгали вокругъ нея, хлопая въ лодоши, и даже Аликъ смялся беззвучнымъ желудочнымъ смхомъ, выглядывая на эту сцену изъ-за своихъ бобовъ. Подъ прикрытіемъ этого шума мистрисъ Пойзеръ отправилась въ черную кухню и послала въ погребъ Нанси съ большой жестяной мркой, имвшей нкоторые шансы устоять противъ колдовства.

— Что это значитъ, Гетти? Разв ты сдлалась методисткой? спросилъ мистеръ Пойзеръ съ тмъ задушевнымъ неторопливымъ смхомъ, какой можно услышать только у толстыхъ людей.— Только нтъ, далеко теб до нихъ!— надо сперва, чтобы лицо у тебя сдлалось вдвое длиннй,— не правда-ли, Адамъ? Съ чего это ты вздумала такъ нарядиться?

— Адамъ сказалъ, что ему очень нравятся Дининъ чепчикъ и платье, отвчала Гетти, садясь съ жеманнымъ видомъ святоши.— Онъ говоритъ, что чмъ костюмъ безобразне, тмъ больше онъ идетъ къ лицу.

— Неправда, неправда,— подхватилъ Адамъ, глядя на нее восхищенными глазами:— я только сказалъ, что этотъ костюмъ къ лицу Дин. Но еслибъ я сказалъ, что вы кажетесь въ немъ необыкновенно хорошенькой, я-бы сказалъ только правду.

— А ты, кажется, приняла Гетти за привидніе? спросилъ мистеръ Пойзеръ жену, когда она возратилась и заняла за столомъ свое мсто.— У тебя былъ такой испуганный видъ.

— Дло не въ томъ, какой у меня видъ, отрзала мистрисъ Пойзеръ.— Отъ моего вида кувшинъ не починится, да и отъ вашего смха тоже… Мистеръ Бидъ, мн очень жаль, что вамъ приходится такъ долго ждать пива… сію минуту его подадутъ. Покушайте пока картофелю, я знаю, вы его любите… Томми, я сію минуту отошлю тебя спать, если ты не перестанешь смяться. Что тутъ смшного — желала-бы я знать? Скоре плакать хочется, глядя, какъ издваются надъ бдной двушкой, выставляя на посмшище ея вещи. Нкоторые люди сдлали-бы гораздо лучше, если бы подражали ей кое въ чемъ другомъ вмсто того, чтобы рядиться въ ея платья. Неприлично смяться въ моемъ дом надъ дочерью моей сестры, едва она у спла переступить за порогъ. Не даромъ мое сердце болло по ней, когда она узжала. И я знаю одно: если придетъ къ намъ бда,— если я слягу въ постель, или дти мои умрутъ (потомучто никто не можетъ сказать, что съ нимъ случится завтра), или будетъ опять падежъ на скотъ, и мы разоримся,-тогда, говорю я, вс мы будемъ рады опять увидть Дининъ чепецъ и ея лицо подъ этимъ чепцомъ,-ничего что онъ безобразный.потому что она изъ тхъ людей, которые всегда придутъ вамъ на помощь въ черную годину, и которые любятъ васъ тмъ крпче, чмъ больше вы въ этомъ нуждаетесь.

Мистрисъ Пойзеръ, какъ видите, очень хорошо знала, что страшное — самый опасный врагъ смшного. Томми — мальчикъ впечатлительнаго темперамента и очень любившій свою мать, да вдобавокъ еще съвшій столько вишенъ, что онъ былъ мене чмъ когда-либо способенъ управлять своими чувствами,— такъ испугался ужасной картины возможнаго будущаго, которую ему нарисовали, что ударился въ слезы, а его добродушный отецъ, снисходительный ко всмъ человческимъ слабостямъ, кром небрежности сельскихъ хозяевъ, сказалъ Гетти:

— Сняла бы ты лучше это платье, моя милая,— твоей тетк непріятно его видть.

Гетти ушла опять наверхъ, а тутъ кстати появленіе пива произвело пріятную диверсію, такъ какъ Адамъ долженъ былъ сказать свое мнніе о новомъ постав, которое, само собою разумется, могло быть только лестнымъ для хозяйки. А тамъ углубились въ обсужденіе вопроса о томъ, въ чемъ состоитъ секретъ хорошаго пивоваренія, и о томъ, какъ безсмысленно скряжничать на хмл, и что длать солодъ дома — весьма сомнительная экономія. И мистрисъ Пойзеръ имла столько случаевъ высказать свое вское мнніе но всмъ этимъ пунктамъ, что къ концу ужина, когда опуствшая мрка снова появилась на стол съ новой порціей пива, и мистеръ Пойзеръ закурилъ свою трубку, она была опять въ самомъ лучшемъ расположеніи духа и, по просьб Адама, отправилась за сломанной самопрялкой, которую онъ предложилъ осмотрть.

— Да, надъ ней придется-таки поработать, сказалъ Адамъ, производя свой осмотръ самымъ тщательнымъ образомъ.— Хорошая самопрялка. Надо будетъ отвезти ее на деревню, въ токарную, потому что у меня дома нтъ всхъ нужныхъ инструментовъ. Если вы пришлете ее завтра къ мистеру Бурджу, она будетъ готова къ сред. Я это время все думаю о томъ,— продолжалъ онъ, взглянувъ на мистера Пойзера,— какъ бы мн завести необходимыя приспособленія, чтобы работать на дому мебель и разныя мелкія вещи. Я постоянно этимъ занимался въ свободные часы, и это очень выгодно, такъ какъ матеріала идетъ немного, а вся суть въ работ. Мы съ Сетомъ могли бы тогда затять небольшое самостоятельное дло, я даже знаю въ Россетер одного человка, которому мы можемъ сбывать всю нашу работу, да, кром того, можно имть заказы и на сторон.

Мистеръ Пойзеръ принялъ живое участіе въ этомъ проект, такъ какъ осуществленіе его было-бы для Адама шагомъ впередъ на пути къ самостоятельному положенію ‘хозяина’, а мистрисъ Пойзеръ изъявила свое одобреніе иде буфета, въ которомъ можно будетъ хранить и всевозможныя домашнія соленья, и посуду, и столовое блье, съ наибольшей экономіей мста и въ полномъ порядк. Гетти — уже въ своемъ собственномъ плать, съ платочкомъ на ше, откинутымъ немного назадъ по случаю жаркаго вечера, чистила смородину у окна, и Адамъ могъ смотрть на нее, сколько хотлъ. Такимъ образомъ вечеръ прошелъ очень пріятно. Наконецъ, Адамъ всталъ и началъ прощаться. Его просили приходить опять, но посидть еще — не просили, ибо въ рабочую пору разсудительные люди любятъ выспаться къ пяти часамъ утра.

— Я думаю пройти отъ васъ къ мистеру Масси, сказалъ Адамъ.— Вчера его не было въ церкви, и я уже цлую недлю его не видалъ. Боюсь, не боленъ-ли онъ, я не помню, чтобъ онъ когда-нибудь пропускалъ вечерню.

— Не знаю, мы ничего о немъ не слыхали,— отвчалъ мистеръ Пойзеръ.— У мальчиковъ теперь каникулы, они не ходятъ въ школу, и я ничего не могу вамъ о немъ сказать.

— Неужто вы пойдете къ нему теперь?— вдь ночь на двор, сказала мистрисъ Пойзеръ, складывая свое вязанье.

— О, мистеръ Масси поздно ложится, отвчалъ Адамъ.— Да и вечерній классъ еще не кончился. Нкоторые изъ учениковъ, кому далеко ходить, приходятъ очень поздно. И самъ Бартль никогда не ложится раньше одиннадцати.

— Ну, такъ я не хотла бы имть его жильцомъ въ моемъ дом, сказала мистрисъ Пойзеръ,— чтобы по всмъ комнатамъ было накапано саломъ отъ свчки, такъ что, вставши поутру, всякій разъ рискуешь поскользнуться и разбить себ носъ.

— Да, одиннадцать часовъ — это поздно, очень поздно, проговорилъ старикъ Мартинъ.— Сколько лтъ я на свт живу, а никогда не ложился такъ поздно, разв только когда гулялъ на свадьбахъ, да на крестинахъ,— ну, да то совсмъ другая статья. Одинадцать часовъ — это очень поздно.

— А я такъ часто сижу до двнадцати, сказалъ Адамъ, смясь,— только не изъ-за гулянья, а изъ-за работы… Покойной ночи, мистрисъ Пойзеръ, покойной ночи, Гетти.

Гетти могла только улыбнуться, не подавая руки, такъ какъ у нея вс пальцы были перепачканы смородиннымъ сокомъ, но остальные отъ души пожали большую руку, протянутую имъ, и сказали:

— Приходите же поскорй.

— Нтъ, вы только подумайте! сказалъ мистеръ Пойзеръ, когда Адамъ вышелъ:— не спать до половины перваго ночи ради того, чтобъ больше заработать… Немного найдется молодыхъ парней по двадцать седьмому году, которыхъ можно было-бы поставить съ нимъ на одну доску.— Да, Гетти, если ты съумешь подцпить Адама, ты будешь когда-нибудь здить въ собственной рессорной повозк — за это я теб поручусь.

Гетти въ это время проходила по кухн съ блюдомъ смородины, и дядя ея не могъ видть, съ какимъ презрніемъ она мотнула головой въ отвтъ на его слова. здить въ собственной рессорной повозк!— такая перспектива казалась ей теперь ничуть не завидной.

ГЛАВА XXI.
ВЕЧЕРНЯЯ ШКОЛА И ШКОЛЬНЫЙ УЧИТЕЛЬ.

Домикъ Бартля Масси, вмст съ немногими другими разбросанными домиками, стоялъ на краю выгона, черезъ который пролегала дорога въ Треддльстонъ. Адамъ добрался туда въ четверть часа, и въ ту минуту, когда онъ взялся за дверную щеколду, онъ увидлъ сквозь незавшенное окно восемь или девять головъ, склонившихся надъ учебными столами, на которыхъ горли тонкія сальныя свчи.

Въ это время шелъ урокъ чтенія, и когда Адамъ отворилъ дверь, Бартль Масси только кивнулъ ему головой, предоставляя садиться, гд ему вздумается. Адамъ пришелъ сегодня не ради урока, читать для развлеченія въ ожиданіи, когда кончится урокъ, ему тоже не хотлось: мысли его были слишкомъ поглощены личными длами, душа слишкомъ полна впечатлній отъ послднихъ двухъ часовъ, которые онъ провелъ въ обществ Гетти, поэтому онъ слъ въ углу и сталъ разсянно смотрть и слушать. Передъ нимъ была обстановка, которую онъ видлъ чуть ли не каждую недлю въ теченіе нсколькихъ лтъ. Онъ зналъ наизусть каждый замысловатый росчеркъ въ прописи, написанной собственною рукою Бартля Масси и подвшенной въ рамк надъ учительскимъ мстомъ, въ качеств высокаго идеала для подражанія, ему были знакомы корешки всхъ книгъ на длинной полк тянувшейся отъ угла до угла выбленной стны, надъ колышками для аспидныхъ досокъ, онъ могъ-бы съ точностью сказать, сколько высыпалось зернышекъ изъ колоса кукурузы, висвшаго на одномъ изъ стропил, онъ давно уже истощилъ вс рессурсы своего воображенія, стараясь представить себ, какъ долженъ былъ рости и какой имлъ видъ въ своей природной стихіи пучекъ морскихъ водоросдей, висвшій немного подальше, но съ того мста, гд онъ сидлъ, онъ не могъ ровно ничего разобрать на старой карт Англіи, прибитой къ противуположной стн, потому что отъ времени она побурла, какъ долго бывшая въ употребленіи пнковая трубка, хотя когда-то была чудеснаго желтаго цвта. То, что происходило теперь среди этой знакомой обстановки, было ему почти такъ-же знакомо, и, однако, привычка не сдлала его въ этомъ случа равнодушнымъ: даже въ его теперешнемъ самосозерцательномъ настроеніи въ немъ шевельнулось на минуту привычное товарищеское чувство симпатіи, когда онъ увидлъ этихъ простыхъ, необразованныхъ людей, такъ неловко державшихъ перо или карандашъ своими заскорузлыми пальцами, или смиренно пытавшихся преодолть трудности чтенія.

Отдленіе школы, въ которомъ въ настоящую минуту шелъ урокъ чтенія, состояло изъ трехъ, самыхъ отсталыхъ учениковъ, сидвшихъ на одной скамь, противъ учительской каедры. О томъ, что это были самые отсталые, Адамъ догадался-бы уже по одному лицу Бартля Масси, смотрвшаго на нихъ поверхъ очковъ, которыя онъ сдвинулъ на самый кончикъ носа, такъ какъ пока они были ему не нужны. На этомъ лиц было теперь самое кроткое его выраженіе: сдющія косматыя брови приподнялись подъ острымъ угломъ, говорившимъ р жалости и сочувствіи, а ротъ, обыкновенно сжатый и съ оттопыренной нижней губой, былъ полуоткрытъ, точно готовясь въ каждый данный моментъ придти на помощь бднымъ труженикамъ, подсказавъ нужный слогъ или слово. Особенно любопытно было это мягкое выраженіе еще и потому, что носъ учителя — неправильный орлиный носъ, слегка покривившійся на сторону,— имлъ весьма внушительный характеръ, а лобъ былъ того особеннаго цвта, который служитъ врнымъ признакомъ живого, нетерпливаго нрава: голубыя жилы выступали, какъ туго натянутыя струны, подъ прозрачной, желтой кожей этого лба, причемъ внушительность его не смягчалась ни малйшимъ поползновеніемъ въ плшивости,— напротивъ: сдые волосы, подстриженные довольно коротко, обрамляли его густою, жесткой щеткой.

— Нтъ, нтъ, Билль, сказалъ Бартль ласковымъ голосомъ, поздоровавшись съ Адамомъ,— начни сначала, тогда, можетъ быть, ты и вспомнишь, какъ это складывается. Вдь это тотъ самый урокъ, который ты читалъ на прошлой недл.

Билль былъ здоровенный парень двадцати четырехъ лтъ, превосходный каменотесъ, зарабатывавшій нисколько не меньше всякаго другого работника его лтъ и его ремесла, но одолть урокъ чтенія изъ односложныхъ словъ оказывалось для него гораздо боле тяжелой работой, чмъ перепилить самый твердый камень, какой когда-либо попадался ему подъ пилу. ‘Вс эти буквы — жаловался онъ — такъ страшно похожи, что никакъ не отличить одну отъ другой’. Биллю не приходилось въ своемъ ремесл имть дла съ такими мелкими различіями, какъ какой-нибудь хвостикъ вверхъ или внизъ, составляющій часто единственную разницу между двумя буквами. Но онъ твердо ршился научиться читать, и ршимость эта имла два основанія: во-первыхъ, то, что Томъ Гэзлоу, его двоюродный братъ, читалъ ‘безъ запинки’ и печатное, и писаное, а Томъ прислалъ ему письмо за двадцать миль, въ которомъ сообщалъ, что онъ получилъ мсто надсмотрщика, и вообще описывалъ, какъ онъ преуспваетъ въ свт, во-вторыхъ, то, что, Сэмъ Филлипсъ, его товарищъ по работ, научился читать двадцати лтъ отъ роду, а чего могъ добиться такой плюгавый парнишка, какъ Сэмъ Филлипсъ, того, конечно, съуметъ добиться и онъ, Билль, принимая во вниманіе, что ему ничего не стоило расплюснуть Сэма въ лепешку, если-бъ это оказалось нужнымъ. И вотъ, теперь Билль возсдалъ на учебной скамь и водилъ своимъ широкимъ пальцемъ, по строчкамъ азбуки, захватывая по три слова заразъ и скрививъ голову на бокъ, чтобъ лучше разсмотрть то слово изъ трехъ, которое надлежало прочесть. Запасъ познаній, которымъ долженъ былъ обладать Бартль Масси, былъ въ глазахъ Билля чмъ-то въ высокой степени обширнымъ и туманнымъ, передъ чмъ воображеніе его ршительно насовало, онъ почти готовъ былъ врить, что даже регулярный возвратъ дневного свта и перемны погоды не обходится безъ нкотораго участія школьнаго учителя.

Человкъ, сидвшій рядомъ съ Биллемъ, принадлежалъ къ совершенно иному типу людей. Это былъ кирпичникъ, методистъ, который тридцать лтъ прожилъ, вполн удовлетворяясь своимъ невжествомъ, но въ послднее время ‘сподобился вры’, а вмст съ врой и желанія читать Библію. Но и для него тоже ученіе было тяжкой работой и, отправляясь въ этотъ день въ школу, онъ обратился къ Богу съ особой молитвой о поддержк, въ виду того, что эта трудная задача была предпринята имъ съ единственной цлью дать іницу своей душ — пріобрсти какъ можно большій запасъ текстовъ и псалмовъ, съ помощью которыхъ онъ могъ-бы отгонять дурныя мысли, искушенія въ образ старыхъ привычекъ, короче говоря — дьявола. Надо замтить, что этотъ кирпичникъ былъ прежде извстнымъ браконьеромъ и даже подозрвался въ томъ (хотя противъ него и не было явныхъ уликъ), что подстрлилъ ногу сосднему лснику. Такъ или нтъ, достоврно одно, что вскор посл этого происшествія, совпавшаго но времени съ прибытіемъ въ Треддльстонъ одного методистскаго проповдника, съ кирпичникомъ произошла рзкая перемна, и хотя въ тхъ мстахъ за нимъ и осталось его старое прозвище ‘Пороха’, ничто не наводило на него теперь такого ужаса, какъ одна мысль о возможности продолжать имть дло съ этимъ зловоннымъ веществомъ. Онъ былъ здоровый, широкоплечій малый горячаго темперамента, благодаря которому религіозныя идеи давались ему легче, чмъ сухая процедура пріобртенія простого знанія азбуки. Сказать по правд, ршимость его научиться читать уже поколебалась отчасти, по милости одного брата-методиста, старавшагося его убдить, что буква есть врагъ духа, и выражавшаго опасеніе, не слишкомъ ли жадно онъ гонится за суетнымъ знаніемъ, которое развиваетъ въ людяхъ только самомнніе и гордость.

Третій изъ новичковъ былъ экземпляръ, гораздо боле подающій надежды. Ремесломъ онъ былъ красильщикъ — высокій сухопарый и жилистый человкъ, такихъ-же приблизительно лтъ, какъ ‘Порохъ’, съ очень блднымъ лицомъ и синими отъ краски руками. Занимаясь окраской домашнихъ шерстяныхъ тканей и перекрашиваніемъ на ново старыхъ женскихъ юбокъ, онъ возгорлся честолюбивымъ желаніемъ извдать всю глубину сложныхъ тайнъ своего ремесла. Онъ уже и такъ прославился въ околотк добротностью своихъ красокъ, и теперь ему хотлось доискаться какого-нибудь новаго способа, посредствомъ котораго онъ могъ-бы удешевить производство пунцовой и малиновой красокъ. Треддльстонскій аптекарь сказалъ ему какъ-то разъ, что онъ сбережетъ много труда и денегъ, если научится читать, и съ тхъ поръ онъ началъ посвящать вечерней *школ вс свои свободные отъ работы часы, поршивъ самъ съ собой, что и ‘парнишка’ его будетъ непремнно ходить въ школу мистера Масси, какъ только подростетъ.

Трогательно было видть, какъ эти три рослые человка, со слдами своей грубой работы на плать и рукахъ, старательно гнули спины надъ истрепанными книжками, съ трудомъ ‘ыводя по складамъ: ‘Трава зелена’. ‘Зерно спло’. ‘Палка суха’ и т. д.— очень трудный переходъ къ фразамъ отъ столбцовъ съ отдльными коротенькими словами. Это было почти то-же самое, какъ если-бы трое смиренныхъ животныхъ стали длать попытки поучиться стать людьми. И усилія этихъ людей затрогивали нжнйшія струны въ сердц Бартля Масси: эти взрослыя дти были единственными изъ его учениковъ, для которыхъ у него не было ни суровыхъ эпитетовъ, ни нетерпливаго тона. Природа не надлила его невозмутимымъ характеромъ, и во время музыкальныхъ вечеровъ было особенно замтно, что терпніе давалось ему не легко, но сегодня, теперь, когда онъ смотритъ поверхъ своихъ очковъ на Билля Даунса, каменотеса, въ безнадежномъ отчаяніи скривившаго голову на бокъ передъ буквами Т, р, а,— глаза его изливаютъ самый кроткій и ободряющій свтъ.

Посл урока чтенія два юноши, между шестнадцатью и девятнадцатью годами, выступили на сцену съ длинными списками воображаемыхъ покупокъ, которыя они выписали у себя на аспидныхъ доскахъ и стоимость которыхъ должны были теперь подсчитать. Оба они выдержали это испытаніе съ такимъ неполнымъ успхомъ, что Бартль Масси, давно уже метавшій на нихъ сквозь очки грозные взгляды, наконецъ разразился горькой обличительной рчью въ самомъ повышенномъ тон, пріостанавливаясь передъ каждой новой сентенціей, чтобы стукнуть объ полъ толстой палкой, которую онъ держалъ между колнъ.

— Изъ рукъ вонъ плохо! Отвратительно! За дв недли вы ни на шагъ не подвинулись впередъ, и я скажу вамъ почему. Вы хотите научиться считать?— Прекрасно, превосходно! Но вы воображаете, что научитесь считать, если придете ко мн два, три раза въ недлю и попишете цифры на аспидной доск, вы уврены, что больше для этого ничего не требуется. И какъ только вы надли свои шапки и переступили за порогъ школы, вся ваша наука вылетаетъ у васъ изъ головы. Вы идете себ да посвистываете, а о томъ, что говорилось въ класс, и думать забыли. У васъ голова какъ сточная труба, черезъ которую проноситъ все, что въ нее попадаетъ, всякій соръ вмст съ полезными вещами. Вы думаете, знаніе дешево достается, вы говорите себ: ‘Заплачу я Бартлю Масси шесть пенсовъ въ недлю, и онъ научитъ меня счету безъ всякаго труда съ моей стороны’. Но знаніе не деньгами пріобртается, позвольте мн вамъ сказать,— не тмъ, что вы отдадите мн ваши шесть пенсовъ. Если вы хотите знать ариметику, вы должны работать надъ цифрами, удерживать ихъ въ голов, сосредоточивать на нихъ ваши мысли. Нтъ на земл такого предмета, къ которому нельзя было-бы примнить счета, потому что каждый предметъ самъ по себ есть единица,— даже дуракъ. Отчего-бы вамъ не задавать себ такихъ задачъ: ‘и дуракъ, и Джекъ дуракъ. Предположимъ, что моя глупая голова вситъ четыре фунта, а Джекова — три фунта, три и три четверти унціи. На сколько-же унцій моя голова тяжеле головы Джека? ‘Человкъ, твердо ршившійся научиться считать, будетъ постоянно придумывать и ршать задачи въ ум Когда онъ шьетъ башмаки, онъ можетъ отсчитывать — ну, хоть по пяти стежковъ, потомъ оцнитъ каждый пятокъ — скажемъ въ полъ-фартинга, и сосчитаетъ, сколько денегъ онъ заработаетъ въ часъ, потомъ спроситъ себя, сколько это составитъ въ день, потомъ — сколько заработаютъ десять работниковъ въ три года, въ двадцать, въ сто лтъ, если класть по той же цн,— и все это время игла его будетъ мелькать ничуть не мене быстро, чмъ если-бы чортъ плясалъ въ его пустой голов. А выводъ изъ всего этого вотъ какой: если вы не будете стараться научиться тому, чему вы приходите учиться сюда,— стараться изо всхъ силъ,— такъ, какъ если-бы вы выбивались изъ темной норы на вольный свтъ Божій,— я больше не пущу васъ въ школу. Я не прогоню человка только за то, что онъ тупъ. Если даже Билли Тафтъ, дурачокъ, захочетъ учиться, я не откажусь его учить. Но я не стану метать бисера передъ свиньями, которыя воображаютъ, что они могутъ купить знаній на шесть пенсовъ и унести ихъ съ собой какъ четвертку табаку. Не смйте-же больше являться ко мн, если въ слдующій разъ вы не съумете мн доказать, что вы работали своей головой, а не разсчитывали купить за деньги мою, чтобъ она длала работу за васъ. Это мое послднее слово.

Съ этой заключительной сентенціей Бартль Масси стукнулъ своей палкой особенно энергично, и переконфуженные парни съ угрюмымъ видомъ поднялись уходить. По счастью для остальныхъ учениковъ, послдніе должны были представить на осмотръ только свои тетради чистописанія различныхъ стадій успшности — отъ палочекъ до смшанныхъ буквъ включительно, а Бартля даже самыя ужасныя каракули не приводили въ такое отчаяніе, какъ неумнье считать. Онъ лишь немного строже обыкновеннаго отнесся къ зетамъ Джекоба Стори, которыми бдняга Джекобъ исписалъ цлую страницу, поставивъ ихъ вс до единаго крючками въ обратную сторону, хотя и понималъ, что тутъ ‘что-то не такъ’. Впрочемъ, онъ замтилъ въ свое оправданіе, что Z — такая буква, которая почти никогда не нужна, и придумали ее, вроятно, только затмъ, чтобы закончить азбуку, хотя, насколько онъ можетъ судить, У достигъ бы той-же цли нисколько не хуже.

Наконецъ ученики забрали свои шапки и разошлись, сказавъ: ‘Доброй ночи’. Тогда Адамъ, хорошо изучившій привычки своего учителя, поднялся съ мста и спросилъ:

— Прикажете гасить свчи, мистеръ Масси?

— Да, другъ мой, гаси,— вс, кром этой: я возьму ее домой. Да запри наружную дверь, благо ты тамъ стоишь,— и Бартль Масси сталъ приноравливать свою палку подъ надлежащимъ угломъ, чтобы сойти со своего высокаго стула.

Когда онъ сталъ на полъ, сдлалось очевиднымъ, почему онъ не могъ обойтись безъ помощи палки: лвая нога его была значительна короче правой. Но мистеръ Масси отличался такою подвижностью, не смотря на свою хромоту, что никому-бы и въ голову не пришло назвать, его несчастнымъ калкой. Если-бъ вы могли видть, какъ проворно онъ прошелъ теперь черезъ классную комнату и поднялся намстниц въ свою кухню, вамъ, можетъ быть, стало-бы понятно, отчего шалуны школьники были такъ твердо уврены, что шагъ его можетъ быть ускоренъ до безконечности, и что онъ и его палка всегда настигнутъ ихъ, если захотятъ, какъ-бы шибко они ни улепетывали.

Не усплъ учитель переступить порога своей кухни со свчею въ рук, какъ въ углу у камина послышалось слабое взвизгиванье, и коричневая пополамъ съ рыжимъ собака-сука, съ длиннымъ туловищемъ на короткихъ ногахъ и необыкновенно умными глазами,— поползла къ нему на встрчу, виляя хвостомъ и безпрестанно оглядываясь назадъ, на стоявшую у камина корзину: очевидно, чувства бдной собаки испытывали тягостное раздвоеніе, колеблясь между этой корзиной и хозяиномъ, съ которымъ она считала своимъ долгомъ поздороваться.

— Ну, что, Вдьма, какъ твои дти? заговорилъ школьный учитель, поспшно заковылявъ къ камину и, опустивъ свчу, заглянулъ въ невысокую корзину, откуда, изъ кучи ваты и шерсти, сейчасъ-же приподнялись на свтъ дв маленькія слпыя собачьи мордочки. Вдьма не могла видть безъ мучительнаго волненія даже, когда только смотрли на ея щенятъ: она вскочила въ корзину, сейчасъ-же опять выскочила и вообще вела себя съ истинно-женскою непослдовательностью, хотя глаза ея смотрли такъ умно, какъ у человка.

— А вы обзавелись семействомъ, мистеръ Масси, какъ я вижу, сказалъ, улыбаясь, Адамъ, когда вошелъ въ кухню.— Какимъ это образомъ? Я думалъ, это противъ правилъ здшняго дома.

— Какія ужъ тутъ правила, когда человкъ сдлалъ разъ глупость — пустилъ бабу къ себ въ домъ, проговорилъ съ горечью Бартль, отворачиваясь отъ корзины. Онъ всегда называлъ Вдьму бабой и давно уже, повидимому, утратилъ сознаніе, что, говоря о ней такимъ образомъ, онъ выражается фигурально.— Знай я тогда, что Вдьма — баба, я ни за что-бы не сталъ мшать мальчишкамъ ее утопить, но, взявъ ее подъ свое покровительство я поневол къ ней привязался. И вотъ посмотри, что она со мной сдлала, эта лукавая, лицемрная тварь!— Бартль выговорилъ эти слова тономъ жестокой укоризны и поглядлъ на Вдьму, которая сейчасъ-же понурила голову и подняла на него глаза съ живйшимъ сознаніемъ своего позора.— Да еще какъ подло подстроила!— слегла въ постель въ воскресенье, какъ разъ во время вечерни. Я объ одномъ только жалю, что я не кровожадный разбойникъ, а то-бы я задавилъ одной веревкой и мать, и дтей.

— Такъ вотъ отчего васъ не было въ церкви! сказалъ Адамъ.— Очень радъ, что васъ задержало не что-нибудь похуже. А я боялся, ужъ не захворали-ли вы — въ первый разъ въ жизни. Но вчера мн было особенно жаль, что вы не пришли.

— Знаю, знаю, голубчикъ, знаю отчего, проговорилъ Бартль ласковымъ голосомъ., подходи къ Адаму и, приподнявъ руку, положилъ ее ему на плечо, приходившееся почти въ уровень съ его головой.— Ты прошелъ тяжелый путь…. тяжелый путь, но я надюсь, что теперь для тебя настанутъ лучшія времена. У меня есть для тебя хорошая новость, только я прежде поужинаю, а то я голоденъ…. голоденъ. Садись, садись, мой другъ.

Бартль сходилъ въ свой чуланчикъ и принесъ оттуда ковригу превосходнаго домашняго хлба. Одинъ разъ въ день онъ всегда лъ пшеничный хлбъ вмсто овсянаго, это была единственная роскошь, которую онъ себ позволялъ, оправдывая ее тмъ, что школьному учителю, какъ онъ говорилъ, нужны мозги, а овсяный хлбъ идетъ больше въ кость. Затмъ появился кусокъ сыру и большая кружка лнящагося пива. Все это онъ разставилъ на кругломъ сосновомъ стол, стоявшемъ у камина противъ большого кресла, между корзиной со щенками и полочкой съ книгами, прибитой надъ окномъ. Столъ блисталъ такой чистотой, какъ будто Вдьма была превосходной хозяйкой въ клтчатомъ фартук. Не меньшей чистотой отличался и паркетный въ квадратикахъ полъ, и старый дубовый шкапъ, и другой столъ, и стулья, которые въ наши дни купили бы по высокой цн въ аристократическій домъ, хотя въ т времена — времена инкрустаціи, купидоновъ и тоненькихъ вычурныхъ ножекъ на манеръ лапокъ наука,— они ни во что не цнились и достались Бартлю дешевле пареной рпы. Вся эта мебель была настолько свободна отъ пыли, насколько этого можно требовать отъ мебели къ концу лтняго дня.

— Ну, голубчикъ, придвигайся къ столу. Мы не будемъ говорить о длахъ, пока не поужинаемъ. Нельзя требовать сообразительности отъ человка на голодный желудокъ…. Надо, однако, покормить Вдьму — чортъ-бы ее побралъ! проговорилъ вдругъ Бартль, торопливо вставая съ кресла,— хоть весь ея ужинъ и уйдетъ на молоко для этихъ безполезныхъ сосуновъ. Съ этими бабами всегда такъ: имъ не приходится заботиться о питаніи мозга, потому что у нихъ его нтъ, и все, что он съдаютъ, идетъ или въ жиръ, или въ молоко.

И онъ принесъ изъ чулана блюдо съ объдками. Вдьма впилась въ него жадными глазами и, выскочивъ изъ корзины, принялась проворно уписывать свой ужинъ.

— Я уже поужиналъ, мистеръ Масси, сказалъ Адамъ,— вы кушайте, а я посижу съ вами. Я былъ на Большой Ферм, а они тамъ, вы знаете, всегда рано ужинаютъ, они не засиживаются, какъ вы, до позднихъ часовъ.

— Я ихъ часовъ не знаю, проговорилъ Бартль сухо и отрзалъ себ хлба, не пренебрегая и коркой.— Я рдко къ нимъ хожу, хоть и люблю ихъ мальчиковъ, да и самъ Мартинъ Пойзеръ малый хорошій. Въ этомъ дом черезчуръ много бабъ. Я ненавижу бабьи голоса, баба не можетъ говорить просто, а непремнно или пищитъ, или кричитъ… или пищитъ, или кричитъ. Мистрисъ Пойзеръ всегда выводитъ первую партію на высокихъ нотахъ, какъ флейта, ну, а двченки — о нихъ и говорить не стоитъ. Двченки — это т-же личинки: я знаю, что изъ нихъ вылупится,— злыя мухи-кусачки… мухи-кусачки… Попробуй пива, голубчикъ,— я нацдилъ его для тебя… для тебя.

— Нтъ, мистеръ Масси, сказалъ Адамъ, принимая причуды своего стараго друга серьезне обыкновеннаго,— не будьте такъ строги къ твореніямъ Божіимъ, созданнымъ, что бы быть намъ товарищами въ жизни. Рабочему человку плохо-бы пришлось безъ жены: надо кому-нибудь и за хозяйствомъ присмотрть, и обдъ состряпать. Съ женой въ дом чище и уютне.

— Вздоръ! Какъ можетъ умный человкъ повторять такую нелпую ложь! Съ женой въ дом уютне — кто теб это сказалъ? Люди придумали эту сказку, потому что на свт есть бабы, и надо приткнуть ихъ къ какому-нибудь длу. Поврь мн, нтъ на земл такой вещи, которую мужчина не съумлъ-бы сдлать лучше женщины. Разв вотъ только дтей носить — ихъ дло, да и то он исполняютъ такъ скверно, что лучше-бы было и его предоставить мужчинамъ… предоставить мужчинамъ. Баба будетъ печь теб пироги каждую недлю всю свою жизнь, и никогда не догадается, что чмъ жарче она вытопитъ печь, тмъ скоре спечется пирогъ. Баба будетъ варить теб похлебку двадцать лтъ кряду изо дня въ день, и никогда не подумаетъ отмрить нужную пропорцію муки и молока: немножко больше, немножко меньше — не все-ли равно, разсуждаетъ она. Не удалась похлебка — значитъ въ мук какая-нибудь фальшь, либо съ молокомъ что-нибудь неладно, либо съ водой… Вотъ теб живой примръ я.— Я самъ пеку свой хлбъ, и вотъ ужъ сколько лтъ у меня всегда одинъ поставъ какъ другой,— никакой разницы, но заведись у меня въ дом еще хоть одна баба, кром Вдьмы, мн пришлось-бы всякій разъ, какъ у меня печется хлбъ, молить Бога, чтобъ Онъ далъ мн терпніе, если мой хлбъ сядетъ и превратится въ лепешку. А ужъ объ ихъ чистот я и не говорю!— у меня въ дом чище, чмъ въ любомъ изъ сосднихъ домовъ, хотя половина ихъ кишитъ бабами. Мальчишка Билля Вэкера приходитъ помогать мн но утрамъ, и мы съ нимъ вдвоемъ успваемъ въ одинъ часъ и безъ воякой суеты произвести такую чистку, на которую баб понадобится три часа, и при этомъ никто не выливаетъ теб на ноги воды цлыми ведрами и не бросаетъ посреди пола на полъ-дня щипцовъ отъ камина, на которые ты потомъ натыкаешься. Богъ создалъ женщину, чтобъ она была намъ товарищемъ! Не говори ты мн такихъ вещей!. Не спорю. Онъ могъ дать Еву въ подруги Адаму въ раю. Но вдь въ раю не стряпали, и нельзя было испортить обда, и не было другой женщины, значитъ не могло быть ни трескотни, ни гадкихъ сплетенъ, хотя, какъ ты самъ знаешь, она и тутъ сдлала гадость, какъ только представился случай. Нтъ, говорить, что женщина приноситъ человку счастье,— да вдь это противъ Писанія, это просто кощунство! Это все равно, что сказать, что намъ приносятъ счастье зми и осы, лисицы и дикіе зври, когда всякій знаетъ, что они представляютъ лишь неизбжное зло, присущее нашему переходному существованію на земл и отъ котораго каждый иметъ право держаться по возможности дальше въ сей жизни, въ надежд навсегда избавиться отъ него въ жизни вчной.

Бартль привелъ себя въ такое волненіе своей филиппикой противъ женщинъ, что позабылъ объ ужин, и если дйствовалъ ножомъ, такъ разв только въ томъ смысл, что стучалъ объ столъ его черенкомъ. Но къ концу его рчи эти удары сдлались такъ часты и рзки, а голосъ его — такъ гнвенъ, что Вдьма сочла своимъ долгомъ выскочить изъ корзины и залаять на всякій случай.

— Молчать, Вдьма! прикрикнулъ Бартль, оборачиваясь къ ней.— Ты какъ вс бабы: вчно суешься со своимъ мнніемъ, сама не зная зачмъ.

Вдьма съ позоромъ отправилась опять въ свою корзину, а хозяинъ ея продолжалъ ужинать въ молчаніи, котораго Адамъ не намренъ былъ прерывать: онъ зналъ, что когда старикъ постъ и закуритъ свою трубочку, онъ придетъ въ лучшее настроеніе духа. Адамъ не въ первый разъ слышалъ его разсужденія по поводу женщинъ, но онъ былъ незнакомъ съ прошлымъ мистера Бартля и не зналъ, насколько его взгляды на преимущества женатой жизни вытекаютъ изъ личнаго опыта. Относительно этого пункта Бартль былъ нмъ, какъ могила, никто не зналъ даже, гд онъ жилъ раньше, до того, какъ двадцать лтъ тому назадъ поселился въ качеств единственнаго школьнаго учителя въ этой мстности, на счастье всхъ окрестныхъ крестьянъ и ремесленниковъ. Если кто-нибудь отваживался спросить его объ этомъ, онъ всегда отвчалъ: ‘О, я перебывалъ во многихъ мстахъ, я долго жилъ на юг’,— и ломширцамъ не приходило даже въ голову назвать въ вид вопроса тотъ или другой городъ на этомъ юг, какъ не могло-бы придти въ голову назвать какое-нибудь мсто въ Африк.

— Ну, голубчикъ, теперь мы съ тобой потолкуемъ, сказалъ, наконецъ, Бартль, опорожнивъ вторую кружку пива и закуривъ свою трубку. Но скажи мн сначала, не слыхалъ-ли ты сегодня чего-нибудь особеннаго?

— Нтъ, отвчалъ Адамъ,— кажется, не слыхалъ, насколько я помню.

— Ну да, они это скрываютъ, они это скрываютъ, я знаю. Но я узналъ случайно, и для тебя, Адамъ, это важная новость,— или я ужъ такъ поглуплъ, что не съумю отличить квадратнаго фута отъ клубическаго.

Тутъ Бартль нсколько разъ, одинъ за другимъ, неистово затянулся изъ своей трубки, не сводя все это время съ Адама внимательныхъ глазъ. Нетерпливые и болтливые люди не умютъ поддерживать огонь въ своей трубк спокойными, равномрными затяжками: они всегда дадутъ ей сперва почти погаснуть, а потомъ наказываютъ ее за эту оплошность. Наконецъ онъ сказалъ:

— Сатчеля разбилъ параличъ. Я это узналъ отъ работника, котораго посылали въ Треддльстонъ за докторомъ сегодня поутру, въ седьмомъ часу. Старику, какъ теб извстно, далеко за шестьдесятъ, будетъ удивительно, если онъ выживетъ.

— Ну, что-жъ, сказалъ Адамъ,— если онъ и умретъ, это вызоветъ, я думаю, больше радости, чмъ печали. Онъ всегда былъ черствымъ эгоистомъ и вреднымъ сплетникомъ, хотя, въ сущности, онъ никому не принесъ столько вреда, какъ старому сквайру. Впрочемъ, сквайръ самъ во всемъ виноватъ: вольно-же ему было довряться такому олуху,— вдь Сатчель заправлялъ у него всми длами, и все только изъ за того, чтобъ съэкономить расходъ на толковаго управляющаго. Я убжденъ, что онъ больше потерялъ благодаря дурному присмотру за лсомъ, чмъ еслибы платилъ двумъ управляющимъ. Если Сатчель помретъ, надюсь, что сквайръ найдетъ ему лучшаго замстителя, но я не вижу, какую разницу это составитъ для меня.

— А я вижу, я вижу, сказалъ Бартль,— да и не я одинъ. Капитанъ скоро будетъ совершеннолтній — ты это знаешь не хуже меня,— и надо ожидать, что тогда онъ будетъ имть больше голоса въ длахъ по имнью. А я знаю, да и ты тоже, какое будетъ желаніе капитана насчетъ лса, если только явится возможность какой-нибудь перемны. Онъ много разъ говорилъ — кто только этого не слышалъ?— что онъ завтра-же сдлалъ-бы тебя своимъ лсничимъ, будь его власть. Да не дальше какъ на этихъ дняхъ онъ говорилъ это мистеру Ирвайну,— Карроль, камердинеръ Ирвайна, самъ слышалъ. Въ субботу вечеромъ, когда мы вс собрались у Кассона и сидли за трубками, Карроль туда заходилъ и разсказалъ намъ объ этомъ. А стоитъ кому-нибудь сказать о теб доброе слово, чтобы нашъ ректоръ его поддержалъ,— за это я отвчаю. Ну, и сколько-же было потомъ толковъ о теб у Кассона, кабы ты зналъ! Теб таки порядкомъ досталось, впрочемъ, оно и понятно: нетрудно угадать, какая будетъ псня, когда ослы запоютъ.

— Любопытно: все это говорилось при мистер Бурдж?— спросилъ Адамъ.— Или его не было у Кассона въ субботу?

— Нтъ, онъ ушелъ до прихода Карроля. А Кассонъ — ты вдь знаешь, онъ любитъ подписывать законы,— сталъ доказывать, что если ужъ кому поручать присмотръ за лсомъ, такъ Бурджу. ‘Солидный человкъ, чуть ли не шестьдесятъ лтъ опыта въ этомъ дл. Конечно, Адамъ Бидъ можетъ быть полезенъ, работая подъ его руководствомъ, но нельзя же предположить, чтобы сквайръ взялъ на такую должность такого молодого человка, какъ Адамъ, когда есть люди постарше и поумне его’.— А я ему на это сказалъ: — ‘Славно однако вы это придумали, Кассонъ. Вдь Бурджъ — покупщикъ лса. Какъ же это выходитъ у васъ?— отдать лсъ въ его руки, чтобы онъ самъ у себя его покупалъ? Едва-ли вы предоставляете вашимъ покупателямъ вести счетъ тому, что они у васъ выпьютъ. Ну, а что до возраста, такъ цнность вина зависитъ отъ качества, а не только отъ лтъ. Всякій знаетъ, кмъ держится мастерская Джонатана Бурджа’.

— Спасибо вамъ на добромъ слов, мистеръ Масси,— сказалъ Адамъ,— но тмъ не мене на этотъ разъ Кассонъ отчасти былъ правъ. Очень мало вроятія, чтобы старый сквайръ когда-нибудь согласился взять меня къ себ на службу: года два тому назадъ я его разсердилъ, и онъ до сихъ поръ не можетъ мн этого простить.

— Какъ! Какимъ образомъ? Ты мн никогда объ этомъ не разсказывалъ,— сказалъ Бартль.

— Все вышло изъ за пустяковъ. Я длалъ раму подъ экранъ для миссъ Бидди — вы вдь знаете, она постоянно что нибудь вышиваетъ шерстями. Ну вотъ, заказала она мн эту раму, и столько у насъ было примрки и разговоровъ, какъ будто мы съ ней домъ затяли строить. Я впрочемъ былъ радъ доставить ей удовольствіе, и рама моя удалась. Но вы знаете, эти мелкія вещи тонкой работы берутъ много времени. Я работалъ надъ ней въ свободные часы, очень часто поздно за полночь, нсколько разъ я ходилъ въ Тредольстонъ — то за мдными гвоздиками, то за чмъ-нибудь другимъ въ этомъ род, всю рзьбу, вс шишечки, углы и ножки я выточилъ по рисунку, очень старательно, и когда рама была готова, я остался очень ею доволенъ. Когда я принесъ ее въ замокъ, миссъ Лидди потребовала меня къ себ въ гостиную, чтобы дать мн указанія, какъ прикрпить ея вышивку (чудесная вышивка — совсмъ какъ картина: аковъ и Рахиль обнимаются, а кругомъ стадо овецъ). Въ гостиной былъ и старый сквайръ,— онъ почти всегда сидитъ у нея. Ну хорошо, рама моя ей очень понравилась, и она спросила, сколько я хочу за нее получить. Я отвчалъ не наобумъ, вы знаете, это не въ моихъ правилахъ, правда, я не представилъ ей счета, но я высчиталъ все до послдняго пенни и сказалъ:— ‘одинъ фунтъ тридцать шиллинговъ’.— Я сосчиталъ тутъ и матеріалъ, и работу, но за работу это было вовсе не дорого. Старый сквайръ посмотрлъ на меня, потомъ на раму,— знаете, какъ онъ уметъ смотрть,— и сказалъ: ‘фунтъ тридцать шиллинговъ за такую дрянь! Послушай, Лидія, если ужъ теб непремнно надо тратить деньги на эти пустяки, отчего бы теб не заказывать ихъ въ Рессетер, чмъ переплачивать вдвое здшнимъ доморощеннымъ мастерамъ. Адамъ — плотникъ, а плотникъ не можетъ длать такихъ вещей. Дай ему гинею, и довольно съ него’. Должно быть миссъ Лидди поврила ему, да и сама-то она довольно прижимиста насчетъ денегъ, сердце у нея не злое, но ее сбили съ толку. Она принялась возиться съ кошелькомъ и стала пунцовой, какъ ея лента, подавая мн гинею. Я не взялъ, поклонился и сказалъ: благодарю, сударыня. Позвольте подарить вамъ эту раму. Вы сами одобрили ее, и въ Россетер вы не достанете такой и за дв гинеи.. Я вправ подарить ее вамъ, потому что я одинъ работалъ надъ ней въ свободное время, но я не запрашивалъ и не могу принять платы, ниже назначенной. Я поклонился и вышелъ изъ комнаты, прежде чмъ она успла сказать что-нибудь. Я говорилъ вжливо съ ними, но не могу допустить, чтобы обо мн думали, что я обманываю. Въ тотъ-же вечеръ слуга принесъ мн 1 ф. и 13 ш. съ того дня я всегда отлично видлъ, что старый сквайръ не можетъ меня выносить.

— Это весьма вроятно, это весьма вроятно, проговорилъ задумчиво Бартль.— Единственный способъ его переубдить это — показать ему, въ чемъ заключается собственная его вы года, и капитанъ это можетъ… капитанъ это можетъ.

— Не думаю, сказалъ Адамъ.— У сквайра довольно ума, не для того, чтобы человкъ съумлъ понять, въ чемъ его на стоящая выгода, надо кое-что побольше ума: — надо имть совсть и умть отличать добро отъ зла,— такъ по крайнез мр я думаю. Едва-ли вы когда-нибудь убдите стараго сквайра, что онъ остался бы въ большемъ выигрыш, дйствуя прямо и честно, чмъ постоянно прибгая къ уловкамъ и изворотамъ, какъ онъ это длаетъ. Да и кром того я не имю особеннаго желанія служить у него, мн не хотлось бы ссориться съ джентльменомъ, въ особенности сътакимъ старикомъ, а я знаю, что мы съ нимъ недолго будемъ ладить. Если бы капитанъ былъ хозяиномъ помстье тогда другое дло: у него есть совсть и желаніе поступать справедливо, и ни на кого въ мір я не работалъ бы такъ охотно, какъ на него.

— Ну ладно, голубчикъ, я говорю только: если удача постучится къ теб въ двери, не прогоняй ее — вотъ и все и жизни, какъ и въ ариметик, надо умть обращаться и съ четомъ и съ нечетомъ. А я всегда теб скажу, какъ говорилъ десять лтъ тому назадъ, когда ты поколотилъ молодого Мика Гольдсворта за то, что онъ хотлъ спустить фальшивый шиллингъ, даже не разобравъ хорошенько, въ шутку онъ это сдлалъ или серьезно: — ты слишкомъ скоръ и гордъ, и склоненъ набрасываться на людей только за то, что они не сходятся съ тобой во мнніяхъ. Если я немного горячъ и не люблю путь спину, такъ въ этомъ еще нтъ бды, я — старый школьный учитель и не мечтаю залетть выше этого,— ужъ поздно мечтать. Но ты — другая статья. Зачмъ же я потратилъ столько времени, чтобъ научить тебя читать и писать, считать и чертить планы, если ты не выдвинешься впередъ изъ толпы и не докажешь людямъ, что для человка представляетъ все таки нкоторое преимущество имть на плечахъ голову, а не тыкву. Неужели же ты будешь воротить носъ отъ всякаго хорошаго случая выдвинуться только потому, что отъ него несовсмъ хорошо пахнетъ, хотя никто не слышитъ этого запаха, кром тебя? Это будетъ такъ же глупо, какъ говорить, что жена скрашиваетъ жизнь рабочему человку. Нелпйшій вздоръ! Нелпйшій вздоръ! Предоставь эти глупости дуракамъ, которые не могутъ одолть и простого сложенія. А ужъ тутъ оно, кажется, достаточно просто: сложи двухъ дураковъ, и черезъ шесть лтъ прибавится еще шестеро, большіе они будутъ или маленькіе — это все равно, сумма отъ этого не измнится и наименованіе единицъ останется то-же.

Во время этого пылкаго воззванія къ хладнокровію и умренности трубка погасла, и Бартль, такъ сказать, подчеркнулъ свою рчь, яростно чиркнувъ спичкой, посл чего онъ принялся курить съ свирпымъ и ршительнымъ видомъ, продолжая въ упоръ глядть на Адама, который едва удерживался отъ смха.

— Въ томъ, что вы сейчасъ сказали, мистеръ Масси, много правды, какъ и во всемъ, что вы говорите, началъ Адамъ, какъ только ему удалось справиться съ подступавшимъ смхомъ.— Но вы должны согласиться, что было-бы нелпо съ моей стороны разсчитывать на случай, который можетъ и не представиться: это все равно, что возводить постройку, не заложивъ фундамента. Мое дло пока — работать по мр силъ тми инструментами и надъ тмъ матеріаломъ, которые я имю въ рукахъ. Если выгодный случай представится, тогда я подумаю о томъ, что вы мн говорили, но до тхъ поръ все, что я могу сдлать, это — положиться на свои руки и голову. У меня уже есть въ голов одинъ маленькій планъ для насъ съ Сетомъ: работать дома мебель на продажу, такимъ образомъ мы можемъ заработать фунта два лишнихъ.. Однако, ужъ поздно, я пойду. Я и такъ не попаду домой раньше одиннадцати, а мать, пожалуй, не спитъ — поджидаетъ меня, она теперь изъ за всего волнуется. Покойной ночи, мистеръ Масси.

— Постой, постой, мы проводимъ тебя до калитки,— сего дня чудесная ночь, сказалъ Бартль и взялъ свою палку.

Вдьма въ одинъ мигъ была на ногахъ, и вс трое вышли во дворъ, подъ ясное звздное небо, и направились къ низенькой калитк вдоль грядокъ съ картофелемъ, составлявшихъ собственность Бартля.

— Приходи пть въ пятницу вечеромъ! крикнулъ старикъ вслдъ Адаму, заперевъ за нимъ калитку и облокотившись на нее.

— Приду, откликнулся Адамъ, шагая крупнымъ шагомъ по направленію къ блой полоск дороги.

На всемъ широкомъ выгон онъ былъ теперь единственнымъ движущимся предметомъ. Два срые осла, торчавшіе у кустовъ дикаго терна, стояли неподвижно, какъ два каменныя изваянія, или какъ тотъ домикъ изъ глины съ соломенной крышей, что виднлся подальше. Бартль слдилъ глазами за движущейся фигурой, пока она не скрылась въ темнот, а Вдьма тмъ временемъ успла два раза сбгать въ домъ и наскоро облизать своихъ сосуновъ.

— Да, да, пробормоталъ школьный учитель, когда Адамъ скрылся изъ вида,— вонъ какимъ ты козыремъ…. вонъ какимъ ты козыремъ ходишь! Но никогда-бы ты не былъ тмъ, что ты есть, не будь въ теб частицы хромого старикашки Бартля. Самому здоровому теленку все таки нужно сосать. Да, много здсь этихъ рослыхъ, здоровыхъ молодцовъ, которые не знали-бы азбуки, не будь у нихъ Бартля Масси…. Ну что ты, Вдьма, лукавая бестія? Чего теб надо? Чего теб надо?— Чтобъ я домой шелъ? Домой? Ну да, я знаю, теперь у меня уже нтъ своей воли. А что ты прикажешь мн длать съ твоими щенками, когда они выростутъ вдвое больше тебя?— потому-что я вдь отлично знаю, кто ихъ отецъ. Большой головастый бульдогъ Билля Бэкера — вотъ кто. Что, разв не правда, плутовка? (Тутъ Вдьма скромненько подобрала свой хвостъ и побжала къ дому. Въ разговор затрогиваются иногда щекотливыя темы, насчетъ которыхъ благовоспитанныя женщины должны оставаться въ скромномъ невдніи).— Но разв можно что-нибудь втолковать баб, у которой завелись сосуны? продолжалъ Бартль.— У нея нтъ совсти… нтъ совсти,— она вся ушла въ молоко.

Книга третья.

ГЛАВА XXII.
ПОЙЗЕРЫ ОТПРАВЛЯЮТСЯ НА ПРАЗДНИКЪ ТРИДЦАТАГО ЮЛЯ.

Тридцатое іюля наступило и оказалось однимъ изъ тхъ немногихъ ясныхъ и теплыхъ дней, какіе иногда выпадаютъ посреди дождливаго англійскаго лта. Въ послдніе три, четыре дня дождей совсмъ не было, и для этой поры лта погода была превосходная: на темной зелени живыхъ изгородей и на цвтахъ дикой ромашки, блвшихъ вдоль дороги, пыли было меньше обыкновеннаго, но трава была настолько суха, что маленькія дти могли смло кататься по ней, и на всемъ небосклон виднлась только одна небольшая полоска пушистаго облачка, да и то гд-то высоко, высоко, въ далекомъ голубомъ неб. Чудесный іюльскій день для праздника на открытомъ воздух, но далеко не лучше время для дня рожденія. Природа какъ будто остановилась передохнуть посл своихъ трудовъ: вс лучшіе цвты отцвли, радостная пора молодой зелени и неясныхъ надеждъ отлетла, а время жатвы и уборки еще не пришло, и мы дрожимъ передъ возможностью наступленія ненастья, которое можетъ уничтожить драгоцнные плоды нашего труда, когда они уже созрли. Лса приняли одинъ общій однообразный темнозеленый оттнокъ, тяжелые возы больше не ползутъ по проселкамъ, оставляя на кустахъ клочки пахучаго сна, луга мстами уже пожелтли, но хлбныя нивы еще не одлись въ свой послдній великолпный золотой и пурпурный уборъ, телята и ягнята утратили всякіе слды своей миловидной и рзвой невинности и превратились въ глупыхъ молодыхъ коровъ и овецъ. Но за то на фермахъ это самое пріятное время — время отдыха, промежутокъ между уборкой сна и хлба. Понятно посл этого, почему вс фермеры и ихъ работники въ Гейслоп и Брокстон находили, что капитанъ очень хорошо сдлалъ, родившись именно въ эту пору лта, когда они могли безраздльно отдать свое вниманіе большой бочк пива, которое варилось осенью въ тотъ годъ, когда родился ‘наслдникъ’ и должно было быть откупорено въ двадцать первую годовщину его рожденія. Съ ранняго утра воздухъ гудлъ отъ веселаго звона колоколовъ, и вс спшили покончить къ полудню съ необходимой работой, потому что съ полдни пора было ужо думать и о сборахъ въ замокъ.

Полуденное солнце заливало своимъ свтомъ всю комнату Гетти и никакія шторы не умряли теплоты его лучей, падавшихъ на ея головку въ тотъ моментъ, когда она смотрлась въ свое старое крапчатое зеркало. Но это было единственное зеркало, въ которомъ она могла видть свою шею и руки, потому что маленькое стнное зеркальце, принесенное ею изъ сосдней комнаты — бывшей комнаты Дины,— отражало только ея личико, не дальше подбородка да хорошенькаго кусочка блой шейки, оттненнаго шелковистыми темными кудрями. А сегодня она больше чмъ когда-нибудь заботилась о своей ше и рукахъ, потому что вечеромъ, когда начнутся танцы, она сниметъ свой шейный платочекъ, и вчера она очень много хлопотала надъ рукавами своего новаго платья съ розовымъ горошкомъ по блому полю, чтобъ ихъ можно было снимать и надвать по желанію. Теперь она была въ томъ вид, какъ должна была явиться вечеромъ,— безъ платочка на ше, но въ шемизетк изъ ‘настоящаго’ кружева, которую тетка дала ей на этотъ высокоторжественный случай. Кром этой шемизетки на ней не было никакихъ украшеній, она сняла даже маленькія круглыя сережки, которыя носила каждый день. Но, очевидно, прежде чмъ надть шейный платочекъ и длинные рукава, въ которыхъ она должна была явиться въ замокъ и оставаться до вечера, ей нужно было сдлать еще что-то, потому что теперь она отомкнула ящичекъ, гд хранились ея тайныя сокровища. Прошло больше мсяца съ того вечера, когда мы были свидтелями, какъ она отпирала этотъ ящичекъ. Теперь въ немъ есть новыя сокровища, и очень цнныя, настолько цнне старыхъ, что т засунуты въ самый дальній уголъ. Теперь Гетти и не подумаетъ надть свои большія серьги изъ цвтного стекла, у нея есть теперь хорошенькія золотыя сережки съ жемчугомъ и гранатами: взгляните, какъ уютно он примостились въ изящной коробочк, подбитой блымъ атласомъ. О, что за наслажденіе открывать эту коробочку и смотрть на сережки!.. Только, пожалуйста, не вздумайте философствовать на эту тему, мой философъ-читатель, не говорите, что Гетти, при ея красот, должна-бы знать, что ей не нужны украшенія, и что любоваться серьгами, въ которыхъ она, по всей вроятности, не могла щеголять дальше порога своей комнаты, едва-ли могло служить удовлетвореніемъ для нея, такъ какъ сущность тщеславія заключается въ сознаніи впечатлнія, которое мы производимъ на другихъ. Не говорите этого: вы никогда не поймете женскую натуру, если будете такъ нестерпимо логичны. Постарайтесь лучше отбросить вс ваши предвзятыя логическія умозаключенія, а самое лучшее — представьте себ, что вы изучаете психологію канарейки, и наблюдайте, не мудрствуя лукаво, за движеніями этого прелестнаго существа. Смотрите, какъ мило она сгибаетъ на бокъ голову, съ безсознательной улыбкой любуясь серьгами въ ихъ гнздышк изъ благо атласа. Вы думаете, конечно, что эта улыбка относится къ тому, кто подарилъ ей эти серьги, что вс ея мысли унеслись въ прошлое, къ тому моменту, когда она ихъ получила?— Ничуть не бывало. Иначе отчего-бы ей такъ особенно дорожить именно серьгами?— а между тмъ я знаю, что изъ всхъ извстныхъ ей украшеній она мечтала больше всего о серьгахъ.

‘Хорошенькія маленькія ушки!’ сказалъ Артуръ какъ-то вечеромъ, когда Гетти, безъ шляпы, сидла возл него на трав, и сдлалъ видъ, что хочетъ ущипнуть ее за ухо. ‘Ахъ, если-бъ у меня были хорошенькія серьги!’ сказала она вдругъ, прежде чмъ успла подумать, что она говоритъ. Это желаніе такъ давно вертлось у нея на язык, что сорвалось само собой при малйшемъ повод. И на другой-же день (это было только на прошлой недл) Артуръ нарочно здилъ въ Россетеръ, чтобъ купить эти сережки. Эта маленькая прихоть, такъ наивно выраженная, привела его въ восторгъ своимъ милымъ ребячествомъ, ни разу не случалось ему слышать ничего подобнаго. И онъ завернулъ коробочку въ нсколько обертокъ, чтобы только имть удовольствіе видть, какъ Гетти будетъ ихъ разворачивать съ возростающимъ любопытствомъ, пока, наконецъ, глаза ея не поднимутся на него, сіяя радостью и восхищеніемъ.

Нтъ, не о томъ, кто подарилъ ей эти серьги, думала она, когда улыбалась, глядя на нихъ. Вотъ она вынимаетъ ихъ изъ коробочки, но не затмъ, чтобы прижать къ губамъ, а чтобы продть себ въ уши — на одну минутку — только взглянутъ, какъ она въ нихъ хороша. Вотъ она глядится въ зеркало, поворачивая головку то направо, то налво, точно прислушивающаяся птичка. Невозможно читать ей мораль по поводу какихъ-то серегъ, когда глядишь на нее! Для чего-же и быть на свт драгоцннымъ жемчужинамъ и самоцвтнымъ камнямъ, какъ не для украшенія такихъ ушекъ? Даже т маленькія круглыя дырочки, что остаются въ нихъ, когда она снимаетъ сережки, нисколько ихъ не портятъ: быть можетъ, у водяныхъ нимфъ и у всхъ этихъ очаровательныхъ воздушныхъ существъ, которыя не имютъ души, такія дырочки въ ушкахъ существуютъ отъ природы, чтобы они могли украшать ихъ алмазами. А Гетти должна быть однимъ изъ этихъ существъ: слишкомъ больно думать, что она — женщина, и что женская доля ждетъ ее впереди,— что въ своемъ юномъ невдніи она ткетъ легкую паутину безумныхъ мечтаній и напрасныхъ надеждъ, и что можетъ настать день, когда эта паутина опутаетъ ее и сдлается для нея отравленнымъ одяніемъ, которое будетъ разъдать ея тло, сожметъ ее, какъ тисками, и разомъ превратитъ ея ребяческія — мимолетныя и мелкія — ощущенія въ глубокую человческую скорбь.

Но ей нельзя долго любоваться серьгами, а то она заставитъ ждать дядю и тетку. И она поскоре кладетъ ихъ въ коробочку и прячетъ въ ящикъ. Придетъ время, когда ей можно будетъ носить всякія серьги, какія она захочетъ, она уже и теперь живетъ въ волшебномъ невидимомъ мір блестящихъ нарядовъ изъ прозрачнаго газа, изъ мягкаго шелка и бархата,— такихъ, какъ она видла въ гардеробныхъ шкапахъ миссъ Лидіи въ замк, которые показывала ей камеристка, она чувствуетъ браслеты у себя на рукахъ, ступаетъ по мягкимъ коврамъ и смотрится въ большое, высокое зеркало. Но есть у нея въ ящик одна вещица, которую она смло можетъ надть и сегодня: она подвситъ ее на ожерелье изъ мелкихъ темныхъ бусъ, которое она всегда надваетъ по праздникамъ. Это ожерелье ей непремнно надо надть: оно такъ хорошо оттняетъ ея шею, только обыкновенно она носитъ на немъ маленькій плоскій флакончикъ съ духами, а сегодня наднетъ медальонъ. Онъ нравился Гетти гораздо меньше серегъ, хотя это былъ прекрасный большой медальонъ, съ эмалью на задней стнк въ вид букета цвтовъ и съ красивымъ золотымъ ободкомъ вокругъ стекла, за которымъ виднлась волнистая прядка свтлорусыхъ волосъ, и на ней два маленькихъ колечка другихъ — темныхъ кудрей. Она засунетъ медальонъ за поясъ юбки, и никто его не увидитъ. Дло въ томъ, что у Гетти была еще одна страсть — разв немногимъ слабе ея страсти къ нарядамъ,— и въ силу этой-то другой ея страсти ей было пріятно надть этотъ медальонъ, хотя-бы его и не было видно. Она носила-бы его постоянно, если-бы не боялась, что тетка станетъ приставать къ ней, зачмъ она носитъ ленточку на ше. И вотъ, теперь она подвсила медальонъ къ ожерелью, а ожерелье надла на шею. Оно было не особенно длинно, какъ разъ такой длины, что медальонъ можно было засунуть за поясъ. Теперь ей оставалось только надть длинные рукава, новенькій блый кисейный платочекъ и соломенную шляпу, къ которой она приколола блую ленту вмсто розовой, уже успвшей полинять отъ іюльскаго солнца. Эта шляпа была для Гетти каплей горечи въ чаш блаженства этого дня: шляпа была не совсмъ новая,— вс замтятъ, что солома немного загрязнилась, особенно въ сравненіи съ блой лентой, а у Мэри Бурджъ сегодня наврное будетъ новая шляпа. Чтобы утшить себя, Гетти взглянула на свои блые бумажные чулочки: положительно они были прехорошенькіе, Еще-бы! вдь она отдала за нихъ почти вс свои накопленныя деньги. Грезы Гетти о будущемъ не могли сдлать ее нечувствительной къ тріумфамъ въ настоящемъ. Конечно, капитанъ Донниторнъ такъ ее любитъ, что ему дла нтъ до другихъ, но вдь эти другіе не знаютъ, какъ горячо онъ ее любитъ, и ей было непріятно явиться передъ ними дурно одтой и незамтной, хотя-бы на самое короткое время.

Когда Гетти сошла въ кухню, вся семья была уже въ сбор — разумется, вс въ своихъ лучшихъ праздничныхъ платьяхъ. Все это утро колокола такъ усердно звонили въ честь двадцать первой годовщины дня рожденія капитана, и всю домашнюю работу на ферм кончили такъ рано, что Марти и Томми страшно волновались, боясь, какъ-бы вмсто замка ихъ не повели въ церковь, пока мать не успокоила ихъ, сказавъ, что обдня не входитъ въ число увеселеній сегодняшняго дня. Мистеръ Пойзеръ заикнулся-было о томъ, чтобы запереть домъ и оставить его на произволъ судьбы. ‘Нтъ никакой опасности, чтобы къ намъ вломились сегодня’, сказалъ онъ: — ни одного вора не останется, вс уйдутъ въ замокъ. А если домъ запереть, тогда можно отпустить всхъ рабочихъ: такого дня имъ больше не придется увидть’. Но мистрисъ Пойзеръ отвчала съ величайшей ршимостью: ‘Съ тхъ поръ, какъ я сдлалась хозяйкой, я никогда не оставляла домъ на произволъ судьбы, и не оставлю. Съ послдней недли здсь шатается столько подозрительнаго вида бродягъ, что они могутъ растащить весь домъ до послдней ложки. Вс бродяги всегда заодно. Счастье еще, что до сихъ поръ не перетравили нашихъ собакъ и не зарзали насъ въ постели: по пятницамъ, когда мы расплачиваемся съ поденщиками, у насъ въ дом всегда лежатъ деньги, и наврно они это знаютъ. Можетъ быть, они знаютъ даже, куда мы сегодня идемъ, потому что когда чортъ захочетъ подстроить каверзу человку, онъ всегда найдетъ для этого средства’.

— Пустяки! сказалъ мистеръ Пойзеръ.— Съ какой стати насъ заржутъ въ постели! Въ моей комнат всегда виситъ ружье, а у тебя такія чуткія уши, что ты услышишь, если мышь заскребется въ чулан. Впрочемъ, если ты такъ безпокоишься, пожалуй, пусть Аликъ остается дома до половины дня, а къ пяти часамъ Тимъ его смнитъ. Въ случа чего они могутъ спустить съ цпи Барбоску, да и Аликова — стоитъ ему свистнуть,— вцпится въ горло первому бродяг, которому вздумается насъ навстить.

Мистрисъ Пойзеръ приняла этотъ компромисъ, но сочла не лишнимъ запереть на болты вс окна и двери, и теперь, въ послдній моментъ передъ отъздомъ, работница Нанси закрывала ставни кухоннаго окна, хотя оно выходило во дворъ и, находясь подъ непосредственнымъ наблюденіемъ Алика и двухъ псовъ, едва-ли могло представлять какія-либо удобства для осуществленія разбойническихъ цлей.

Крытая повозка безъ рессоръ уже стояла у крыльца, готовая вмстить всю семью, кром работниковъ-мужчинъ. Мистеръ Пойзеръ и ддъ услись впереди, на наружномъ сиднь, а внутри помстились вс женщины и дти: нмъ повозка полне, тмъ лучше, потому что меньше трясетъ, а широкіе бока и толстыя руки Нанси могутъ служить превосходной подушкой. Но мистеръ Пойзеръ, во избжаніе тряски, все время халъ шагомъ, такъ-что сидвшимъ въ повозк было достаточно времени обмниваться привтствіями и впечатлніями съ пшеходами, направлявшимися въ ту-же сторону. Ихъ было такъ много, что вс тропинки между зелеными лугами и золотыми нивами пестрли движущимися точками самыхъ яркихъ цвтовъ: тутъ мелькала красная жилетка, соперничая съ макомъ, кивавшимъ изъ-за колосьевъ своими головками, тамъ — синій шейный платокъ съ разввающимися концами, ярко выдлявшимися на фон новенькой блой блузы, Весь Брокстонъ и весь Гейслопъ шли въ замокъ веселиться въ честь ‘наслдника’, а старики и старухи, ни разу не бывавшіе по сю сторону холма за послднія двадцать лтъ, должны были пріхать вс вмст въ повозк одного изъ фермеровъ (эту мысль подалъ мистеръ Ирвайнъ). Колокола опять зазвонили — въ послдній разъ, такъ какъ звонарямъ тоже хотлось принять участіе въ празднеств, и не успли умолкнуть колокола, какъ грянула новая музыка, такъ-что даже старый Гндко — смирная лошадка, тащившая повозку мистера Пойзера,— насторожила уши. Это подъзжалъ оркестръ музыкантовъ Общества взаимопомощи, явившійся во всемъ своемъ великолпіи — въ голубыхъ шарфахъ, съ голубыми кокардами и со знаменемъ, на которомъ вокругъ рисунка, изображавшаго шахту, красовался девизъ: ‘Братская любовь да будетъ жить вчно’.

Повозки, разумется, не възжали во дворъ. Вс должны были вылзать у сторожки, а экипажи отправлялись домой.

— Да тутъ уже цлая ярмарка, сказала мистрисъ Пойзеръ, выходя изъ своей повозки. И въ самомъ дл, въ парк была уже большая толпа: оживленныя группы бродили подъ высокими дубами, а ребятишки бгали по припеку, разглядывая высокіе шесты, увнчанные разввающимися по втру различными частями одежды, которыя должны были служить призомъ для самыхъ ловкихъ гимнастовъ.— Вотъ никогда бы не подумала, что въ двухъ приходахъ живетъ столько народу… Господи помилуй, какая, однако, жара на солнц! Тотти, поди сюда, а то теб опечетъ всю мордашку… Право, имъ, кажется, незачмъ было растапливать плиту: они могли-бы состряпать обдъ прямо на солнц… Я пойду посижу въ комнат мистрисъ Бестъ.

— Погоди, погоди минутку, сказалъ мистеръ Пойзеръ.— Вонъ подъзжаетъ повозка со стариками: посмотримъ, какъ они вылзутъ и поплетутся вс вмст,— такую картину не скоро увидишь въ другой разъ.— Отецъ, я думаю, ты всхъ ихъ помнишь молодыми?

— Еще-бы! проговорилъ старикъ Мартинъ, прохаживаясь въ тни, подъ навсомъ сторожки, откуда онъ могъ хорошо видть, какъ старики будутъ вылзать изъ повозки.— Я помню, какъ Джекобъ Тафтъ прошелъ пятьдесятъ миль въ погоню за шотландскими мятежниками, когда они бжали изъ Стонитона.

Старикъ почувствовалъ себя почти юношей, у котораго еще долгая жизнь впереди, когда увидлъ Гейслопскаго патріарха ддушку Тафта, который только-что вышелъ изъ повозки и направлялся къ нему на двухъ костыляхъ, въ своемъ неизмнномъ коричневомъ колпак.

— Здравствуйте, мистеръ Тафтъ! закричалъ Мартинъ вовсе горло, потому что хоть онъ и зналъ, что старикъ глухъ какъ тетеря,— онъ не могъ поздороваться съ нимъ.— Что, веселиться пріхали?… Да вы еще совсмъ молодцомъ, даромъ что вамъ девяносто лтъ съ хвостикомъ.

— Мое почтенье, господа, мое почтенье, сказалъ ддушка Тафтъ, замтивъ, что ему кланяются.

Группа стариковъ, которыхъ вели подъ руки сыновья и дочери — тоже уже сдые и сморщенные — прошла по прямой дорог къ дому, гд для нихъ былъ приготовленъ особый столъ, а Пойзеры благоразумно удалились подъ тнь высокихъ деревьевъ, стараясь, однако, не терять изъ вида замка, съ цвтникомъ передъ фасадомъ, покатой лужайкой и тремя хорошенькими полосатыми палатками въ конц этой лужайки, разставленными покоемъ, подъ прямыми углами вокругъ открытаго зеленаго пространства, гд должны были происходить игры. Замокъ былъ самый обыкновенный квадратный домъ временъ королевы Анны и не представлялъ-бы ровно ничего замчательнаго, если-бъ не развалины стариннаго аббатства, къ которому онъ примыкалъ однимъ бокомъ. Такъ на какой-нибудь ферм видишь иногда высокій новый домъ, гордо выступающій въ конц длиннаго ряда низенькихъ старыхъ строеній. Красивыя старинныя развалины стояли немного отступя, въ тни высокихъ буковъ, но весь фасадъ передняго, боле высокаго зданія былъ залитъ солнцемъ, и большой домъ со своими спущенными маркизами казался по груженнымъ въ дремоту. Когда Гетти взглянула на него, ей сдлалось скучно: должно быть, Артуръ гд-нибудь въ заднихъ комнатахъ со своими важными гостями, онъ даже не знаетъ, что она здсь, и она долго, долго его не увидитъ,— пока не кончится обдъ, потому что тогда онъ, говорятъ, придетъ къ нимъ и скажетъ имъ рчь.

Но Гетти ошибалась, по крайней мр въ той части своихъ догадокъ, которая касалась важныхъ гостей. Никакихъ гостей въ замк не было, кром Ирвайновъ, за которыми съ утра послали коляску, и Артуръ былъ въ эту минуту не въ заднихъ комнатахъ, а прохаживался съ ректоромъ по широкимъ каменнымъ корридорамъ стараго аббатства, гд были накрыты длинные столы для мелкихъ арендаторовъ и работахъ. Веселый, улыбающійся, съ открытымъ, чистосердечнымъ взглядомъ, Артуръ смотрлъ типичнымъ красавцемъ англичаниномъ въ своемъ свтло-голубомъ фрак по послдней мод и безъ черной перевязи на плеч. Но и у чистосердечныхъ людей бываютъ секреты, а на молодыхъ лицахъ секреты не оставляютъ морщинъ.

— Честное слово, я нахожу, что нашимъ мелкимъ фермерамъ досталась лучшая часть въ длеж, сказалъ Артуръ, когда они съ мистеромъ Ирвайномъ вошли подъ прохладные своды аббатства: эти каменные корридоры — восхитительная столовая для жаркаго дня. Чудесную мысль вы подали, Ирвайнъ, когда посовтовали мн вмсто общаго угощенія устроить форменный, чинный обдъ, и только для однихъ арендаторовъ, тмъ боле, что сумма, которою я располагаю, весьма ограничена, потому что хотя мой ддъ и толковалъ про carte blanche, однако когда дошло до дла, онъ, по обыкновенію, побоялся предоставить мн распорядиться, какъ я хочу.

— Ничего, это даже лучше, сказалъ мистеръ Правайнъ:— вы увидите, что ваши гости останутся гораздо больше довольны, чмъ если бы вы затяли угощеніе на широкую ногу. Слишкомъ широкое гостепріимство легко приводитъ къ безпорядку и буйству. Конечно, когда вы слышите, что подавались цлые жареные быки и бараны, и вс приходившіе ли, кто сколько хотлъ,— это звучитъ очень красиво, но на поврку обыкновенно выходитъ, что никто не пообдалъ, какъ слдуетъ, между тмъ какъ, получивъ хорошій обдъ среди дня и умренное количество пива, люди будутъ въ состояніи веселиться вечеромъ и принимать участіе въ играхъ. Разумется, нсколько человкъ къ вечеру непремнно напьются — безъ этого нельзя, по въ темнот пьянство сходитъ какъ-то незамтне, чмъ при свт дня.

— Я надюсь, что большого пьянства не будетъ. Изътреддльстонцевъ никто не придетъ: я нарочно устроилъ для нихъ обдъ въ город. А Кассонъ, Адамъ Бидъ и еще нсколько человкъ надежныхъ ребятъ общали мн присмотрть за выдачей пива и позаботиться, чтобы не было безпорядка… Пойдемте наверхъ, посмотримъ, какъ устроены столы для крупныхъ фермеровъ.

Они поднялись по каменной лстниц въ верхнюю галлерею аббатства, куда за послднія три поколнія были изгнаны изъ замка вс старыя негодныя картины со своей пылью: заплсневлые портреты королевы Елизаветы и ея фрейлинъ, генералъ Монкъ съ выбитымъ глазомъ, пророкъ Даніилъ въ необыкновенно темной львиной пещер и Юлій Цезарь верхомъ на кон, съ большимъ орлинымъ носомъ, въ лавровомъ внк и со своими ‘Комментаріями’ въ правой рук.

— Какъ хорошо, что эти старыя развалины уцлли, сказалъ Артуръ.— Если я когда-нибудь буду здсь хозяиномъ, я непремнно велю реставрировать эту галлерею и отдлаю ее въ самомъ изысканномъ вкус. У насъ во всемъ дом нтъ ни одной комнаты, которая составляла-бы хоть треть этой галлереи по размрамъ… Вонъ за тмъ вторымъ столомъ будутъ обдать женщины и дти, мистрисъ Бестъ говоритъ, что матерямъ будетъ удобне сидть отдльно съ дтьми. Я нарочно позвалъ всхъ съ дтьми,— я хочу, чтобы на моемъ праздник все было по семейному. Для всхъ этихъ мальчиковъ и двочекъ я буду со временемъ ‘старымъ сквайромъ’, и они будутъ разсказывать своимъ дтямъ, какой я былъ когда-то красавецъ,— гораздо лучше моего сына. Внизу есть тоже особый столъ для женщинъ и дтей. Впрочемъ, вы всхъ ихъ увидите,— я надюсь, вы придете сюда со мной посл обда.

— Разумется, отвчалъ мистеръ Ирвайнъ,— я непремнно хочу слышать вашу первую рчь.

— Вы услышите еще одну вещь, которая васъ порадуетъ, сказалъ Артуръ.— Пойдемъ въ библіотеку — я вамъ разскажу, пока ддушка занимаетъ дамъ въ гостиной… Васъ это очень удивитъ, продолжалъ онъ, когда они услись въ библіотек:— ддушка сдался-таки наконецъ.

— Какъ! Относительно Адама?

— Да. Я-бы еще вчера пріхалъ вамъ разсказать, если-бъ не былъ такъ занятъ. Вы вдь знаете, я вамъ говорилъ, что я уже пересталъ-было и уговаривать его, считая это безполезнымъ, но вчера поутру онъ самъ прислалъ за мной, и — можете себ представить мое удивленіе, когда онъ мн объявилъ, что онъ уже покончилъ со всми необходимыми распоряженіями, вызванными болзнью Сатчеля, и между прочимъ ршилъ взять Адама лсничимъ на жалованье по гине въ недлю и съ правомъ пользоваться одною изъ нашихъ лошадей. Я подозрваю, что онъ съ самаго начала понималъ, какъ выгоденъ для него этотъ планъ, но не могъ преодолть своей антипатіи къ Адаму, и кром того, я предложилъ этотъ планъ, а для него довольно одного этого, чтобы не согласиться. Вообще въ моемъ почтенномъ ддушк много самыхъ курьезныхъ противорчій: я знаю, напримръ, что онъ намренъ завщать мн все свое состояніе, что онъ способенъ даже обидть бдную тетю Лидію, которая всю свою жизнь была его рабой, ради того, чтобъ мн досталось больше, а между тмъ подчасъ мн положительно начинаетъ казаться, что онъ меня ненавидитъ за то, что я его наслдникъ. Я убжденъ, что сломай я завтра шею, онъ будетъ считать это величайшимъ несчастьемъ, и въ то-же время ему какъ-будто доставляетъ удовольствіе отравлять мн жизнь всякими мелкими непріятностями.

— Эхъ, другъ мой, не одна только женская любовь — ‘ ‘, какъ говоритъ старикъ Эсхилъ. На свт довольно ‘не любящей любви’ и между мужчинами. Но разскажите мн про Адама. Принялъ онъ это мсто? Я не нахожу, чтобъ оно было для него выгодне теперешней работы, хотя, конечно, у него будетъ оставаться достаточно свободнаго времени.

— Признаться, я и самъ сомнвался, согласится-ли онъ, и когда я ему сказалъ, онъ, видимо, колебался. Главное его возраженіе было то, что онъ боится, съуметъ-ли онъ угодить моему дду. Но я просилъ его, какъ о личномъ для меня одолженіи, не смущаться никакими посторонними резонами и принять мсто, если только оно ему подходитъ и если, принимая его, онъ не лишаетъ себя чего-нибудь другого, боле выгоднаго. И онъ уврилъ меня, что мсто для него вполн подходящее, что оно будетъ для него большимъ шагомъ впередъ и дастъ ему возможность сдлать то, о чемъ онъ уже давно мечтаетъ,— отказаться отъ работы у Бурджа. По его словамъ, у него останется довольно времени для наблюденія за собственной небольшой мастерской, которую они съ Сетомъ собираются открыть и надются постепенно расширить. Однимъ словомъ, онъ, наконецъ, согласился, и сегодня я распорядился, чтобъ онъ обдалъ за однимъ столомъ съ крупными арендаторами, я хочу объявить имъ посл обда о назначеніи его на эту должность и попросить ихъ выпить за его здоровье. Выйдетъ маленькая сценка, которую я приготовилъ для моего друга Адама. Онъ славный малый, и мн хочется, чтобы вс знали, какого я о немъ мннія

— Маленькая сценка, въ которой мой пріятель Артуръ льститъ себя надеждой сыграть не послднюю роль,— проговорилъ мистеръ Ирвайнъ, улыбаясь, но, замтивъ, что Артуръ покраснлъ, онъ поспшилъ добавить, какъ-бы извиняясь:— Моя роль, вы знаете, всегда одна и та-же,— роль стараго брюзги, который всегда найдетъ, за что придраться къ молодежи. Я не люблю сознаваться, что горжусь моимъ питомцемъ, когда онъ хорошо поступаетъ. Но на этотъ разъ я намренъ разыграть снисходительнаго дда и поддержу вашъ тостъ въ честь Адама… А что, вашъ ддъ сдался и по другому пункту? Согласился онъ нанять порядочнаго управляющаго?

— О нтъ, отвчалъ Артуръ съ раздраженіемъ, вставая со стула, и зашагалъ по комнат, заложивъ руки въ карманы.— У него есть, кажется, проектъ отдать въ аренду Домовую Ферму съ тмъ, чтобъ арендаторъ поставлялъ на замокъ масло и молоко. Но я не разспрашиваю,— все это меня только сердитъ. Какъ видно, онъ намренъ все длать самъ и обходиться совсмъ безъ управляющаго. Во всякомъ случа поразительно, какъ много у него энергіи въ его годы.

— Да, это правда. Ну, а теперь пойдемъ къ дамамъ, сказалъ мистеръ Ирвайнъ, тоже вставая.— Я хочу разсказать матушк, какой великолпный тронъ вы для нея воздвигли въ палатк.

— Идемте. Кстати, и завтракать пора. Два часа: сейчасъ фермеры сядутъ обдать, вонъ и колоколъ уже начинаетъ звонить.

ГЛАВА XXIII.
ОБДЪ.

Когда Адаму сказали, что онъ будетъ обдать наверху, съ крупными арендаторами, ему было немного непріятно, что его выдляютъ такимъ образомъ и ставятъ выше его матери и брата, которые должны были обдать внизу. Но мистеръ Мильсъ, дворецкій, объяснилъ ему, что капитанъ Донниторнъ особенно на этомъ настаиваетъ и будетъ очень недоволенъ, если онъ, Адамъ, не подчинится его распоряженію.

Адамъ кивнулъ головой въ знакъ согласія и подошелъ къ Сету, стоявшему въ нсколькихъ шагахъ отъ него.

— Сетъ, началъ онъ,— капитанъ прислалъ мн сказать, чтобъ я обдалъ наверху. Мистеръ Мильсъ говоритъ, что онъ непремнно этого хочетъ, такъ-что, я думаю, мн неловко не пойти, хотя мн очень непріятно, что они сажаютъ меня выше васъ съ матерью, какъ будто я лучше моихъ кровныхъ. Надюсь, ты не примешь этого въ дурную сторону?

— Нтъ, нтъ, объ этомъ не безпокойся, отвчалъ Сетъ.— Твои успхи — наши успхи, и если теб оказываютъ почетъ, значитъ ты его заслужилъ. Чмъ выше тебя вознесутъ надо мной, тмъ я буду счастливе, лишь-бы ты сохранилъ ко мн братскія чувства. Ты вдь назначенъ лсничимъ, и, сажая тебя за большой столъ, капитанъ поступаетъ только справедливо. Это довренная должность, и ты теперь выше простого рабочаго.

— Да, но никто еще объ этомъ не знаетъ, сказалъ Адамъ.— Я еще не говорилъ мистеру Бурджу, что ухожу отъ него, и мн не хотлось-бы, чтобъ объ этомъ узнали прежде, чмъ я самъ ему скажу, а то, я боюсь, онъ обидится. Мое появленіе наверху всхъ удивитъ и, вроятно, вс догадаются о причин и станутъ разспрашивать, потому что въ послднія три недли только и было разговоровъ, что о томъ, получу-ли я это мсто.

— Ну, что-жъ, ты можешь сказать, что теб приказали явиться, не объясняя причины: ты скажешь только правду… А какъ мама обрадуется и какъ она будетъ гордиться тобой! Пойдемъ, скажемъ ей.

Адамъ былъ не единственнымъ изъ гостей, приглашенныхъ къ большому столу на основаніи причинъ, не имвшихъ никакого отношенія къ размрамъ вносимой ими ренты. Въ числ прихожанъ двухъ собравшихся въ замк приходовъ были люди и кром Адама, достоинство которыхъ измрялось не толщиной ихъ кармана, а отправляемыми ими обязанностями, и къ разряду этихъ людей принадлежалъ Бартль Масси. Въ этотъ жаркій день онъ ковылялъ какъ-то медленне обыкновеннаго, поэтому, когда зазвонилъ обденный колоколъ, Адамъ отсталъ отъ другихъ, чтобы войти вмст со своимъ старымъ другомъ: онъ былъ слишкомъ застнчивъ, чтобы ршиться присоединиться къ Пойзерамъ въ такомъ большомъ обществ. Въ теченіе дня ему еще наврно представятся случаи подойти къ Гетти, и онъ довольствовался этимъ, не желая подвергаться риску ‘вышучиваній’ по поводу своей любви: этотъ большой, прямодушный, безстрашный человкъ былъ робокъ и нершителенъ въ своихъ любовныхъ длахъ.

— Знаете, мистеръ Масси,— сказалъ Адамъ, дождавшись Бартля,— сегодня я обдаю наверху,— такъ приказалъ капитанъ.

— А-а, протянулъ Бартль, останавливаясь.— Значитъ втеръ подулъ въ нашу сторону… въ нашу сторону. Ты ничего не слыхалъ о намреніяхъ стараго сквайра?

— Какъ-же, слышалъ,— отвчалъ Адамъ.— Вамъ я разскажу, потому что я знаю, вы умете молчать, когда захотите, и я попрошу васъ не говорить никому ни слова, пока это не будетъ объявлено,— у меня есть на то свои особыя причины.

— Можешь на меня положиться, можешь на меня положиться, голубчикъ. У меня нтъ жены, и значитъ некому вытягивать изъ меня секретовъ и потомъ бжать и благовстить о нихъ на всхъ перекресткахъ. Ужъ если врить кому, такъ только холостяку… только холостяку.

— Ну, такъ слушайте же: я назначенъ лсничимъ. Это ршилось вчера. Я работалъ здсь — присматривалъ за установкой шестовъ и палатокъ, капитанъ прислалъ за мной, предложилъ мн это мсто, и я согласился. Но если васъ станутъ спрашивать наверху, вы сдлайте видъ, что ничего не знаете, и постарайтесь перевести разговоръ на другое,— я буду вамъ очень за это обязанъ… А теперь пойдемте, мы, кажется, и такъ уже будемъ послдніе.

— Не бойся, я тебя не выдамъ,— сказалъ Бартль, проходя впередъ.— Эта новость будетъ мн хорошей приправкой къ обду… Да, да, ты идешь въ гору, голубчикъ. Я всегда стоялъ за тебя, и всегда скажу, что у тебя врный глазъ, твердая рука и здоровая голова на цифры. Ну, да и учили тебя хорошо… и учили тебя хорошо.

Когда они пришли наверхъ, тамъ обсуждался вопросъ, кому быть предсдателемъ за столомъ и кому — вицепредсдателемъ, такъ что появленіе Адама прошло незамченнымъ.

— Здравый смыслъ говоритъ,— ораторствовалъ мистеръ Кассонъ,— что во глав стола долженъ сидть мистеръ Пойзеръ-старшій, такъ какъ онъ старше всхъ, здсь присутствующихъ. Ужъ, кажется, я долженъ знать толкъ въ этихъ вещахъ,— не даромъ я прослужилъ пятнадцать лтъ дворецкимъ.

— Нтъ, нтъ — говорилъ старикъ Мартинъ,— я вс свои права уступилъ сыну. Я уже больше не арендаторъ,— пусть мой сынъ займетъ мое мсто. Мы, старики, свое отжили и должны давать дорогу молодымъ.

— А по моему право на предсдательское мсто должно принадлежать самому крупному арендатору, а не старшему по годамъ,— сказанъ Люкъ Бриттонъ, не долюбливавшій мистера Пойзера, какъ своего строгаго критика.— у мистера Гольдсворта всхъ больше земли, значитъ ему и быть предсдателемъ.

— Или ршимъ такъ,— вмшался мистеръ Пойзеръ: — у кого земля содержится всхъ хуже, пусть тотъ садится во глав стола: тогда по крайней мр мы не будемъ завидовать тому, кто удостоятся этой чести.

А вонъ идетъ мистеръ Масси,— сказалъ Крегъ, который, какъ лицо не заинтересованное въ спору, старался привести его къ соглашенію:— онъ — школьный учитель и долженъ ршить вопросъ по справедливости.— Кому быть предсдателемъ, мистеръ Масси?

— Конечно, самому толстому, отвчалъ Бартль: — оно кстати и другимъ будетъ просторне сидть. А слдующій толстякъ посл него пусть будетъ вице-предсдателемъ и сядетъ на другомъ конц стола.

Этотъ находчивый отвтъ, такъ счастливо разршившій вс споры, вызвалъ много смха, впрочемъ и мене удачная шутка произвела бы тотъ же эффектъ. Однако мистеръ Кассонъ счелъ несовмстнымъ со своимъ достоинствомъ и высокими познаніями присоединиться къ общему смху, пока его не признали толстякомъ нумеръ второй. Мартинъ Пойзеръ-младшій, въ качеств толстяка нумеръ первый, былъ выбранъ въ предсдатели, а мистеръ Кассонъ — въ вице-предсдатели.

Благодаря такому распредленію мстъ, Адамъ, сидвшій, какъ ему полагалось, на нижнемъ конц стола, не замедлилъ попасться на глаза мистеру Кассону, который, будучи занятъ вопросомъ о предсдательств, не замчалъ его до этой минуты. Мистеръ гассонъ, какъ мы уже знаемъ, находилъ, что Адамъ ‘задираетъ носъ и слишкомъ востеръ на языкъ,’ онъ былъ того мннія, что ‘господа’ носятся съ этимъ молодымъ плотникомъ больше, чмъ онъ того стоитъ: съ мистеромъ Кассономъ никто не носился не смотра на то, что онъ былъ превосходнымъ дворецкимъ въ теченіе пятнадцати лтъ.

— Однако, мистеръ Бидъ, вы шибко лзете въ гору, какъ я погляжу,— сказалъ онъ Адаму, когда тотъ слъ за столъ.— Насколько я помню, вы никогда не обдали здсь раньше.

— Это правда, мистеръ Кассонъ,— отвчалъ Адамъ своимъ звучнымъ голосомъ, который раздался на весь столъ,— я никогда не обдалъ здсь раньте. Теперь я пришелъ по желанію капитана Донниторна и, надюсь, никому не доставилъ этимъ неудовольствія.

— Нтъ, нтъ,— откликнулось разомъ нсколько голосовъ,— мы рады, что вы пришли. Кому же это непріятно?

— А вы споете намъ посл обда ‘По холмамъ и доламъ’? Споете?— спросилъ мистеръ Чоунъ.— Я ужасно люблю эту псню.

— Фу, что вы нашли въ этой псн!— сказалъ мистеръ Крегъ.— Да ее нельзя и сравнить съ шотландскими пснями. Самъ я, положимъ, никогда не пвалъ,— у меня есть о чемъ думать поважнй. Отъ человка, у котораго голова полна названіями и свойствами растеній, нельзя ожидать, чтобъ онъ оставилъ въ ней пустое мсто для псенъ. Но мой двоюродный братъ былъ рдкій знатокъ по этой части, и удивительная была у него память на шотландскія псни, впрочемъ ему больше не о чемъ было думать.

— Шотландскія псни! повторилъ съ презрніемъ Бартль Масси.— Довольно я ихъ наслышался, весь вкъ не забуду. Ими разв только птицъ пугать — вашими шотландскими пснями,— т. е., конечно, англійскихъ птицъ, потому что шотландскія поютъ, можетъ быть, по шотландски — почемъ я знаю! Раздайте вашимъ ребятишкамъ волынки вмсто трещетокъ, и я отвчаю за цлость вашего хлба.

— Я знаю, нкоторымъ людямъ доставляетъ удовольствіе унижать то, въ чемъ они мало смыслятъ,— сказалъ мистеръ Крегъ.

— Шотландскія псни все равно, что старая, сварливая баба,— продолжилъ Бартль, не удостаивая отвтомъ замчаніе мистера Крега,— которая долбитъ все одно и то-же въ одинъ тонъ и никогда не кончаетъ. Когда слушаешь шотландскую псню, такъ вотъ и кажется, что кто-нибудь пристаетъ съ вопросами къ глухому, врод ддушки Тафта, и никогда не получаетъ отвта.

Адамъ ничуть не огорчился тмъ, что ему пришлось сидть рядомъ съ мистеромъ Кассономъ, потому что съ этого мста онъ могъ видть Гетти, сидвшую недалеко отъ нихъ, за сосднимъ столомъ. Однако, Гетти не успла еще замтить его, такъ какъ все ея вниманіе было поглощено Тотти, которая упорно поднимала ноги на скамейку, угрожая такимъ образомъ оставить пыльные слды на хорошенькомъ платьиц Гетти. Едва успвала Гетти столкнуть маленькія толстыя ножки, какъ он опять поднимались, ибо глаза Тотти были слишкомъ заняты большими наполненными блюдами, отыскивая, на которомъ изъ нихъ можетъ быть сладкій пуддингъ, для того, чтобы она могла еще помнить о своихъ ногахъ. Гетти вышла наконецъ изъ терпнія и сказала, нахмурившись, надувъ губы и со слезами на глазахъ:

— Ахъ, тетя, это просто невозможно! Скажите вы Тотти: она все поднимаетъ ноги и пачкаетъ мое платье.

— Ну, что тамъ еще такое? Что сдлала двочка? Она никогда не можетъ теб угодить,— сказала мистрисъ Пойзеръ.— Пересади ее ко мн,— она мн не мшаетъ.

Адамъ смотрлъ на Гетти и видлъ, какъ она нахмурилась и надулась, и какъ большіе темные глаза какъ будто еще увеличились отъ сердитыхъ, едва сдерживаемыхъ слезъ. Скромная и тихая Мэри Бурджъ, сидвшая очень близко отъ нихъ и видвшая, что Гетти разсердилась, и что глаза Адама обращены на нее, подумала, что онъ, какъ умный человкъ, долженъ размышлять въ эту минуту о томъ, что красота иметъ мало цны у женщины съ дурнымъ характеромъ. Мэри была добрая двушка, совсмъ не склонная къ злорадству, но она сказала себ, что такъ какъ у Гетти дурной характеръ, то лучше, чтобъ Адамъ это зналъ. И правда, будь у Гетти обыкновенное лицо, она казалась бы теперь просто дурнушкой и не могла бы подкупить въ свою пользу самаго снисходительнаго судью. Но въ ея злости, походившей скоре на невинное горе ребенка, было столько непобдимаго очарованія, что суровый Адамъ не ощутилъ въ своемъ сердц и тни неодобренія или досады противъ нея, въ немъ шевельнулось только что-то врод жалости, и въ то же время ему хотлось смяться, какъ будто передъ нимъ былъ разсерженный котенокъ съ выгнутой колесомъ спинкой и хвостикомъ трубкой, или маленькая птичка съ взъерошенными перышками. Онъ не могъ догадаться, что ее сердитъ, онъ только видлъ и чувствовалъ, что нтъ никого въ мір лучше ея, и что будь его воля, у нея никогда больше не было бы поводовъ сердиться. И вдругъ, когда Тотти убрали, Гетти поймала его взглядъ, кивнула ему головой, и все ея лицо просіяло одною изъ самыхъ лучезарныхъ улыбокъ. Это было просто кокетство: она знала, что Мэри Бурджъ смотритъ на нихъ. Но на Адама эта улыбка подйствовала какъ вино.

ГЛАВА XXIV
ТОСТЫ.

Когда обдъ кончился и разнесли первые кувшины пива изъ большой бочки, для широкой особы мистера Пойзера было очищено мсто на углу стола, а тамъ, гд онъ сидлъ раньше, поставили два стула. Было заране ршено, что надлежало сдлать предсдателю, когда покажется молодой сквайръ, и послднія пять минуть мистеръ Пойзеръ пребывалъ въ состояніи глубокаго размышленія, вперивъ взоры въ темную картину на противоположной стн и перебирая пальцами мелкія, деньги въ карманахъ своихъ панталонъ.

Какъ только молодой сквайръ показался на порог въ сопровожденіи мистера Ирвайна, вс встали, и эта дань общаго уваженія была очень пріятна Артуру. Онъ любилъ чувствовать свою важность и кром того дорожилъ добрымъ мнніемъ этихъ людей: ему пріятно было думать, что они относятся къ нему съ особеннымъ и искреннимъ почтеніемъ. Удовольствіе было написано у него на лиц, когда онъ сказалъ:

— Мой ддъ и я надемся, что вс наши друзья, здсь присутствующіе, остались довольны обдомъ и пивомъ. Мы съ мистеромъ Ирвайномъ пришли распить его съ вами, и я убжденъ, что оно покажется намъ вдвое вкусне отъ того, что нашъ ректоръ будетъ пить его съ нами.

Тутъ вс глаза обратились на мистера Пойзера, и мистеръ Пойзеръ, не вынимая рукъ изъ кармановъ, заговорилъ не спша, съ разстановкой, на манеръ часовъ съ медленнымъ боемъ:

— Капитанъ! Мои земляки уполномочили меня говорить за нихъ, потому что, гд люди думаютъ одинаково, тамъ всякій ораторъ будетъ хорошъ. И хотя мы можемъ быть самаго противоположнаго мннія о многихъ вещахъ — одинъ обрабатываетъ свою землю по своему, другой по другому, и я, конечно, не берусь судить, у кого какъ ведется хозяйство,— мн лишьбы управиться со своимъ,— но есть одинъ пунктъ, на которомъ вс мы сходимся: вс мы сходимся въ нашемъ мнніи о пашемъ молодомъ сквайр. Почти вс мы знали васъ мальчикомъ, и никто никогда не слыхалъ о васъ ничего, кром, хорошаго,— такого, что длаетъ вамъ честь. Вы обходительны въ рчахъ и справедливы въ поступкахъ, и мы радуемся, думая о будущемъ и представляя себ то время, когда вы будете нашимъ хозяиномъ, потому что мы знаемъ, что вы никого не обидите, и никому его хлбъ не покажется горекъ по вашей вин. Этого только и хотлъ я… и хотли вс мы сказать. А когда человкъ сказалъ, что онъ хотлъ сказать, ему лучше замолчать, потому что пиво не будетъ вкусне, стоявши. А понравилось-ли намъ пиво, этого я пока не скажу, потому что мы его еще не попробовали: вотъ выпьемъ за ваше здоровье, тогда и скажемъ, хорошо-ли оно. Ну, а обдъ былъ хорошъ, и если кому не понравился, пусть тотъ винитъ свой желудокъ, lipo ректора я молчу: всякій знаетъ, что вс прихоисане всегда ему рады. И я надюсь, и вс мы надемся, что онъ проживетъ еще много лтъ и увидитъ насъ стариками, а нашихъ дтей — взрослыми людьми, а вашу милость — семейнымъ человкомъ. Больше мн нечего сказать. Выпьемъ-же, господа, за здоровье нашего молодого сквайра — трижды три раза!

Послдовало громогласное ура, застучали ножи, зазвенли стаканы, и опять прокричали ура съ безконечными повтореніями, которые бываютъ слаще самой восхитительной музыки для ушей, впервыя получающихъ такую лестную дань. Артуръ почувствовалъ легкій уколъ совсти во время этой рчи,— слишкомъ легкій, чтобы испортить удовольствіе, которое доставили ему похвалы. Разв онъ не заслужилъ этихъ похвалъ? Разв то, что о немъ говорилось, въ общемъ не было правдой? Если въ его поведеніи и было кое-что, чего мистеръ Пойзеръ не одобрилъ-бы, еслибъ зналъ, такъ что-жъ?— если строго разбирать, за всякимъ окажутся гршки. Къ тому-же, Пойзеръ ничего не узнаетъ. Да и наконецъ, что-же такого онъ, Артуръ, сдлалъ?— Приволокнулся за хорошенькой двушкой, быть можетъ, немножко далеко зашелъ въ своемъ волокитств, но другой на его мст могъ-бы поступить гораздо хуже. И никакой бды не можетъ изъ этого выйти, и не выйдетъ, потому что въ слдующій-же разъ, какъ они съ Гетти увидятся, онъ непремнно ей объяснитъ, что она не должна слишкомъ много думать о немъ и придавать серьезное значеніе тому, что между ними было. Какъ видите, Артуру хотлось быть довольнымъ собой, для него это было просто потребностью. А непріятныя мысли о прошломъ всегда можно отогнать благими ршеніями на будущее время, которыя рождаются такъ быстро, что Артуръ усплъ почувствовать себя неловко и успокоиться прежде, чмъ мистеръ Пойзеръ довелъ до конца свою неторопливую рчь, такъ что, когда насталъ ею чередъ говорить, на душ у него было опять совершенно легко.

— Благодарю васъ, мои добрые друзья и сосди, за доброе мнніе обо мн и за дружескія ко мн чувства, выраженныя мистеромъ Пойзеромъ отъ своего и отъ вашего лица. Заслужить эти чувства будетъ самымъ задушевнымъ желаніемъ всей моей жизни. Въ силу естественнаго порядка вещей мы можемъ разсчитывать, что если я буду живъ, я сдлаюсь со временемъ вашимъ хозяиномъ. На основаніи этого соображенія мой ддъ и пожелалъ, чтобы я отпраздновалъ этотъ день среди васъ. На свое будущее положеніе я смотрю не только съ точки зрнія той власти и утхъ, которыя оно доставить мн лично, но и съ точки зрнія возможности длать добро моимъ сосдямъ. Такому молодому человку, какъ я, едва-ли пристало разсуждать съ вами о сельскомъ хозяйств, вы люди опытные, и большинство изъ васъ гораздо старше меня. Тмъ не мене я очень интересуюсь этимъ предметомъ и изучалъ его по книгамъ, насколько позволяли время и обстоятельства, и когда естественный ходъ событій отдастъ помстье въ мои руки, первымъ моимъ дломъ будетъ оказать моимъ арендаторамъ всяческое содйствіе для улучшенія ихъ земель и введенія лучшихъ способовъ хозяйства. Я хочу, чтобы, когда я буду помщикомъ, вс мои арендаторы смотрли на меня, какъ на своего лучшаго друга, и ничто не сдлаетъ меня такимъ счастливымъ, какъ возможность относиться съ уваженіемъ къ каждому живущему на моей земл, и сознаніе, что каждый въ свою очередь меня уважаетъ. Въ моемъ теперешнемъ положеніи я нахожу неудобнымъ входить въ подробности. Я хотлъ только сказать, что мои намренія вполн сходятся съ тми надеждами, которыя вы на меня возлагаете, и что я употреблю вс усилія, чтобы не обмануть вашихъ ожиданій. А засимъ… я совершенно согласенъ съ мнніемъ мистера Пойзера, что когда человкъ сказалъ, что онъ хотлъ сказать, ему лучше замолчать. Но удовольствіе, которое вы мн доставили, выпивъ за мое здоровье, будетъ не полно, если не выпьемъ теперь за моего дда, замнившаго мн моихъ умершихъ родителей. Больше я ничего не скажу, пока вы не выпьете вмст со мной за его здоровье въ этотъ радостный день, когда я, по его желанію, являюсь среди васъ въ качеств будущаго представителя его имени и рода.

Изъ всхъ присутствующихъ, быть можетъ, одинъ только мистеръ Ирвайнъ съумлъ вполн понять и оцнить деликатность, съ какою Артуръ предложилъ тостъ за своего дда. Фермеры были того мннія, что молодому сквайру слдовалобы знать, какъ они ненавидятъ старика, а мистрисъ Пойзеръ сказала: ‘Лучше-бы ему не ворошить этой старой кастрюли съ кислятиной’. Буколическіе умы не легко схватываютъ тонкости хорошаго тона. Но отвергнуть тостъ было нельзя, и когда онъ былъ, принятъ, Артуръ продолжалъ.

— Благодарю васъ, друзья мои, за себя и за дда. А теперь я имю вамъ сказать еще одну вещь, чтобъ вы могли порадоваться вмст со мной, ибо я надюсь и врю, что моя новость обрадуетъ васъ. Я думаю, между вами не найдется ни одного человка, который не питалъ бы уваженія,— а многіе и самыхъ теплыхъ дружескихъ чувствъ — къ моему другу Адаму Виду. Всему нашему приходу извстно, что на его слово можно положиться какъ на каменную гору, что все, за что онъ ни возьмется, онъ длаетъ хорошо, и объ интересахъ своихъ нанимателей радетъ, какъ о своихъ собственныхъ. Я съ дтства былъ привязанъ къ Адаму и до сихъ поръ сохранилъ мое дтское чувство къ нему. Говорю это съ гордостью, потому что, мн кажется, это доказываетъ, что я умю цнить хорошихъ людей. Моимъ давнишнимъ желаніемъ было поручить ему надзоръ за лсами, представляющими весьма цнную статью нашихъ владній. Желалъ я этого не только потому, что высоко цню его личность, но и потому, что онъ обладаетъ познаніями и опытностью, необходимыми для этого дла. Теперь я, наконецъ, съ радостью могу сообщить, что ддъ мой одобрилъ мое желаніе, и Адамъ назначенъ лсничимъ, это ршилось со вчерашняго дня. Я убжденъ, что эта перемна окажется какъ нельзя боле выгодной для помстья, и предлагаю вамъ выпить за здоровье Лдама. Надюсь, вы не откажетесь принять этотъ тостъ и пожелаете ему вмст со мной всякаго счастья и успха въ жизни, которыхъ онъ вполн заслуживаетъ… Но среди насъ присутствуетъ еще боле старинный и близкій мой другъ, мн незачмъ говорить вамъ, что этотъ другъ — мистеръ Ирвайнъ. Я увренъ, вы согласитесь со мной, что прежде всего намъ слдуетъ выпить за его здоровье. Я знаю, вс вы, его прихожане, имете довольно причинъ любить и почитать вашего ректора, но никто не можетъ имть ихъ столько, какъ я. Итакъ, наливайте стаканы, и выпьемъ за нашего дорогого ректора — трижды три раза!

Этотъ тостъ былъ принятъ со всмъ увлеченіемъ, какого не хватало предшествующему, и безспорно самымъ живописнымъ моментомъ во всей этой сцен былъ тотъ, когда мистеръ Ирвайнъ поднялся говорить, и вс лица повернулись къ нему. По сравненію съ этими лицами, его лицо поражало своею утонченностью гораздо больше, чмъ лицо Артура. У Артура было обыкновенное англійское лицо, и яркій цвтъ его новенькаго моднаго фрака былъ боле подъ стать понятіямъ о щегольств молодыхъ франтовъ-фермеровъ, чмъ напудренные волосы и тщательно вычищенный, но поношенный черный костюмъ мистера Ирвайна — излюбленный его костюмъ во всхъ высокоторжественныхъ случаяхъ, ибо платье мистера Ирвайна обладало вообще какимъ-то непостижимымъ секретомъ никогда не казаться новымъ.

— Не въ первый разъ,— такъ началъ мистеръ Ирвайнъ,— приходится мн благодарить моихъ прихожанъ за доказательства ихъ добраго ко мн расположенія, но дружескія чувства земляковъ принадлежатъ къ числу такихъ вещей, которыя цнятся тмъ дороже, чмъ он становятся старе. Сегодняшнюю нашу встрчу мы можемъ съ полнымъ правомъ назвать радостной, ибо когда хорошее чувство взаимной симпатіи достигло, такъ сказать, совершеннолтія — созрло, окрпло и общаетъ быть прочнымъ,— этому поистин можно порадоваться, а мои отношенія къ вамъ, какъ ректора къ прихожанамъ, достигли совершеннолтія еще два года тому назадъ. Вотъ уже двадцать три года, какъ я поселился у васъ. Я помню, высокіе молодые люди и цвтущія молодыя женщины, которыхъ я вижу теперь передъ собой,— когда я ихъ крестилъ, смотрли на меня далеко не такъ дружелюбно, какъ смотрятъ теперь, чмъ несказанно радуютъ мое сердце. Но я увренъ, васъ не удивитъ, когда я скажу, что изо всей этой молодежи самыя горячія мои симпатіи принадлежатъ моему другу мистеру Артуру Донниторну, котораго вы только что чествовали. Я имлъ удовольствіе быть его воспитателемъ въ теченіе нсколькихъ лтъ, и, естественно, у меня было много случаевъ узнать его близко,— больше, чмъ ихъ могло быть у кого-либо изъ васъ. И, зная его, я съ гордостью и радостью спшу заявить, что вполн раздляю какъ т надежды, которыя вы на него возлагаете, такъ и вашу увренность въ томъ, что онъ обладаетъ всми качествами, которыя должны сдлать его образцовымъ помщикомъ, когда придетъ его время занять это высокое положеніе среди васъ. Мы съ нимъ одинаковаго образа мыслей по многимъ вопросамъ, насколько можетъ человкъ, доживающій пятый десятокъ, одинаково мыслить и чувствовать съ юношей двадцати одного года. Да вотъ, даже сейчасъ онъ высказалъ чувство, которое я отъ всего сердца съ нимъ раздляю, радуясь случаю заявить о немъ всенародно. Это чувство — его привязанность и уваженіе къ Адаму Биду. Когда человкъ занимаетъ высокое положеніе въ свт, его поступки служатъ предметомъ обсужденія, о немъ больше говорится, и заслуги его получаютъ больше похвалъ, чмъ заслуги и достоинства людей, чья жизнь проходитъ въ скромномъ повседневномъ труд. Но каждое разумное существо хорошо понимаетъ, какъ необходимъ этотъ скромный будничный трудъ и какъ важно для насъ, чтобъ онъ исполнялся какъ слдуетъ. И я согласенъ съ моимъ другомъ мистеромъ Артуромъ Донниторномъ въ томъ, что когда человкъ, которому выпало на долю всю жизнь заниматься этого рода трудомъ, обнаруживаетъ свойства характера, которыя сдлали-бы ему честь во всякомъ положеніи, на всякой ступени общественной лстницы,— заслуги его должны быть признаны всми. Такой человкъ иметъ право на общее уваженіе, и друзья его должны радоваться, отдавая ему эту дань. Я хорошо знаю Адама Бида, я знаю, какой онъ работникъ, и чмъ онъ былъ, какъ сынъ и братъ, и я скажу только простую, неприкрашенную правду, сказавъ, что я уважаю его, какъ немногихъ людей. Впрочемъ, говоря о немъ такимъ образомъ, я не говорю вамъ ничего новаго: вс вы знаете его, многіе изъ васъ находятся съ нимъ въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ, и я увренъ, что, зная его, каждый изъ васъ съ радостью выпьетъ съ нами за его здоровье.

Какъ только мистеръ Ирвайнъ замолчалъ, Артуръ вскочилъ на ноги и, наполнивъ свой стаканъ, прокричалъ: ‘За здоровье Адама Бида, и дай Богъ ему прожить много лтъ и нажить сыновей, такихъ-же честныхъ и умныхъ, какъ онъ самъ!’

Никто — ни даже Бартль Масси — не былъ такъ восхищенъ этимъ тостомъ, какъ мистеръ Пойзеръ. Рчь, которую онъ сказалъ передъ тмъ, была для него поистин тяжкой работой но какъ ни трудно она досталась ему, онъ, кажется, сейчасъ -бы вскочилъ и произнесъ другую, еслибъ не понималъ всего неприличія такого поступка. При существующихъ-же обстоятельствахъ, все, что онъ могъ сдлать, чтобы дать исходъ своимъ чувствамъ, это- залпомъ осушить свой стаканъ и пристукнуть имъ по столу ршительнымъ, размашистымъ жестомъ. Если Джонатанъ Бурджъ и немногіе другіе и чувствовали себя несовсмъ ловко по милости этого тоста,— они постарались скрыть свои чувства, такъ-что тостъ былъ принятъ, повидимому, охотно и единодушно.

Адамъ былъ немного блдне обыкновеннаго, когда поднялся благодарить своихъ друзей. Его глубоко тронуло это публичное изъявленіе общаго чувства, что было очень естественно: вдь онъ находился передъ лицомъ всего своего небольшого мірка, и этотъ мірокъ такъ дружно его чествовалъ. Но говорить онъ не роблъ: его не смущало мелкое тщеславіе. и онъ не боялся, что у него не хватитъ словъ, поэтому онъ не казался ни сконфуженнымъ, ни неловкимъ, а стоялъ, какъ всегда, твердо и прямо, слегка откинувъ голову назадъ и спокойно опустивъ руки, съ тмъ безсознательнымъ достоинствомъ, которое составляетъ отличительную черту всякаго интеллигентнаго, честнаго и здороваго работника, никогда не задающагося вопросомъ, зачмъ онъ живетъ на свт.

— Я совершенно пораженъ, сказалъ Адамъ.— Я не ожидалъ ничего подобнаго, потому что это далеко превышаетъ мои заслуги. Но тмъ боле у меня причинъ благодарить васъ, капитанъ, и васъ, мистеръ Ирвайнъ, и всхъ моихъ друзей за честь, которую они мн оказали, выпивъ за мое здоровье, и за ихъ добрыя пожеланія. Было-бы глупо, еслибъ я вздумалъ васъ уврять, что я совсмъ не заслуживаю вашего хорошаго мннія обо мн: плохо бы я отблагодарилъ васъ, еслибъ сказалъ, что вы знали меня столько лтъ и не съумли разобрать, что я за человкъ. Вы говорите, что всякое дло, за которое я берусь, я длаю хорошо, много ли или мало я за него получу,— и это сущая правда. Мн было-бы стыдно стоять здсь передъ вами, будь это неправда. Но мн кажется, это долгъ всякаго человка, и тутъ нечмъ кичиться. И я всегда исполнялъ только свой долгъ — это мое твердое убжденіе, потому что во всякомъ дл каково бы оно не было, мы примняемъ умъ и способности, которыя намъ даны. Поэтому на ваши добрыя чувства ко мн я не смотрю какъ на должное, какъ на право мое, а какъ на свободный даръ, и какъ свободный вашъ даръ принимаю ихъ и благодарю. Что же касается новой должности, которую я получилъ, я могу только сказать, что принялъ ее по желанію капитала Донниторна и постараюсь не обмануть его ожиданій. Я не желаю ничего лучшаго, какъ работать у него подъ началомъ и знать, что, зарабатывая свой хлбъ, я дйствую и въ его интересахъ. Ибо я считаю его однимъ изъ тхъ людей, которые хотятъ поступать справедливо и принести міру свою лепту добра. А я убжденъ, что это можетъ каждый, будь онъ дворянинъ или простолюдинъ, даетъ-ли онъ деньги на веденіе крупнаго предпріятія, или работаетъ своими рками. Теперь не время распространяться о моихъ чувствахъ къ капитану: я надюсь доказать ихъ на дл всей моей жизнью.

Много различныхъ мнній было высказано относительно рчи Адама. Нкоторые — все больше женщины — нашли, что онъ выказалъ мало признательности и говорилъ слишкомъ гордо, но большинство мужчинъ были того мннія, что невозможно было сказать боле искреннюю, прямодушную рчь, и что Адамъ — хорошій малый. Покамстъ публика обмнивалась подъ шумокъ своими впечатлніями и изъявляла свое недоумніе по поводу дальнйшихъ плановъ стараго сквайра, стараясь разршить вопросъ, возьметъ-ли онъ управляющаго и т. д., два джентльмена встали и подошли къ тому столу, за которымъ сидли женщины и дти. Здсь, разумется, не было крпкаго пива, а только вино и дессертъ: сверкающая наливка изъ крыжовника для дтей и хорошій хересъ для матерей. Мистрисъ Пойзеръ предсдательствовала за этимъ столомъ, и Тотти сидла теперь у нея на колняхъ, засунувъ весь свой носишко въ рюмку съ виномъ въ поискахъ за плавающими въ немъ орхами.

— Мое почтенье, мистеръ Пойзеръ, сказалъ Артуръ.— Я думаю, вамъ было очень пріятно слышать, какую хорошую рчь сказалъ сегодня вашъ мужъ.

— Не знаю, сэръ… У мужчинъ языкъ вообще такъ плохо прившенъ, что обыкновенно приходится угадывать, что они хотятъ,— все равно какъ съ безсловесными тварями.

— Вотъ какъ! Вы значитъ находите, что справились-бы съ этой задачей лучше него? проговорилъ со смхомъ мистеръ Ирвайнъ.

— Что-жъ, сэръ, благодареніе Богу, когда мн нужно что-нибудь сказать, я не затрудняюсь въ словахъ. Но это вовсе не значитъ, что я недовольна своимъ мужемъ, потому что, если онъ и не слишкомъ рчистъ, за то ни одного слова не скажетъ на втеръ.

— Нтъ, положительно я никогда не видалъ такого милаго собранія, сказалъ Артуръ, оглядывая румяныхъ, толстощекихъ дтей.— Сейчасъ къ вамъ придутъ моя тетка и об миссъ Ирвайнъ. Он не пришли раньше, потому что побоялись шума отъ нашихъ заздравныхъ тостовъ, но он много-бы потеряли, если-бъ не увидли васъ за столомъ.

И онъ прошелъ дальше, заговаривая съ матерями и гладя по головк дтей, между тмъ какъ мистеръ Ирвайнъ остался на мст и только ласково кивалъ всмъ издали, не желая отвлекать общаго вниманія отъ молодого сквайра — героя дня. Артуръ не посмлъ остановиться подл Гетти и только поклонился ей, проходя. Глупенькая двочка чуть не заплакала отъ обиды. Да и какой женщин можетъ быть пріятно видимое пренебреженіе, хотя-бы она и знала, что это только маска любви? Гетти начинала думать, что этотъ день будетъ самымъ несчастнымъ днемъ ея жизни: холодный лучъ дневного свта ворвался въ ея сказочный міръ и на одинъ мигъ освтилъ передъ нею дйствительность. Артуръ, который всего нсколько часовъ тому назадъ, казалось, былъ ей такъ близокъ, вдругъ сталъ для нея недоступенъ, какъ герой пышной процессіи для какой-нибудь ничтожной зрительницы въ толп.

ГЛАВА XXV.
ИГРЫ.

Балъ долженъ былъ начаться въ восемь часовъ, но на тотъ случай, если-бы молодежь пожелала поплясать на лужайк, подъ деревьями былъ поставленъ оркестръ Общества взаимопомощи, а какой другой оркестръ умлъ такъ превосходно играть всевозможные старинные и модные танцы? Мало того: былъ приглашенъ еще большой оркестръ изъ Россетера, и его удивительные духовые инструменты, не говоря уже о надутыхъ щекахъ музыкантовъ, представляли сами по себ восхитительное зрлище для малыхъ ребятъ. Мы ужъ умалчиваемъ о скрипк Джошуа Ранна, который захватилъ ее съ собой въ порыв великодушной заботливости, на случай, если-бы у кого-нибудь оказалось достаточно истиннаго вкуса, чтобы предпочесть пляску подъ аккомпаниментъ соло на этомъ инструмент.

Тмъ временемъ, какъ только солнце ушло съ большой открытой лужайки передъ фасадомъ дома, начались игры. Были тутъ, разумется, натертые мыломъ шесты, по которымъ должны были карабкаться мальчики-подростки и юноши, входили въ программу и бгъ на призъ для старухъ, и бгъ на перегонку въ мшкахъ, и подниманіе тяжестей для силачей, и еще цлый длинный списокъ всякихъ состязательныхъ упражненій, представлявшихъ самое широкое поле для такихъ честолюбивыхъ попытокъ, какъ, напримръ, проскакать столько-то ярдовъ на одной ножк, и другихъ гимнастическихъ фокусовъ, въ которыхъ, по общему убжденію, побдителемъ долженъ былъ оказаться Бенъ Волчекъ, какъ первый по ловкости въ двухъ приходахъ. Въ заключеніе предстояла ослиная скачка — самая назидательная изъ всхъ, ибо она основана на великомъ соціалистическомъ принцип, а именно — что каждый подгоняетъ чужого осла, причемъ самый упрямый оселъ беретъ призъ.

Въ пятомъ часу великолпная мистрисъ Ирвайнъ, въ своемъ парчевомъ плать, въ брилліантахъ и черныхъ кружевахъ, въ сопровожденіи всего небольшого семейнаго кружка, прослдовала подъ руку съ Артуромъ къ своему креслу на возвышеніи подъ полосатымъ балдахиномъ, гд она должна была раздавать призы побдителямъ. Степенная и церемонная миссъ Лидія во что бы то ни стало пожелала уступить эту королевскую обязанность царственной старой леди, и Артуръ былъ очень радъ случаю доставить удовольствіе своей крестной, любившей почетъ. Мистеръ Донниторнъ — старшій чистенькій, надушенный, сморщенный старичекъ, съ пунктуальной и кислой учтивостью предложилъ руку миссъ Ирвайнъ, мистеръ Гавэнъ велъ миссъ Лидію, имвшую замороженный видъ въ своемъ элегантномъ шелковомъ, персиковаго цвта плать, послдними шли мистеръ Ирвайнъ и его блднолицая сестра Анна. Изъ близкихъ знакомыхъ былъ приглашенъ одинъ только Гавэнъ, на завтра былъ назначенъ парадный обдъ для всхъ сосднихъ помщиковъ, но сегодня надлежало сосредоточить вс силы для пріема арендаторовъ.

Прямо противъ палатки былъ ровъ, отдлявшій лужайку отъ парка, но теперь черезъ него былъ наведенъ временный мостъ для удобства публики, стоявшей отдльными группами или сидвшей на скамейкахъ, разставленныхъ вдоль всей лужайки отъ палатки ко рву. По этому-же мосту должны были подходить побдители.

— Прелестная картина, честное слово! произнесла старая леди своимъ низкимъ голосомъ, когда услась и окинула взглядомъ оживленную сцену съ темными деревьями на заднемъ план,— и вроятно, это послднее семейное торжество, на которомъ я присутствую,— разв что ты поторопишься жениться, Артуръ. Только смотри, чтобы твоя жена была хороша собой, въ противномъ случа я лучше умру, не видвъ ея.

— Но, крестная, вы такъ ужасно требовательны, что едва-ли я угожу на вашъ вкусъ моимъ выборомъ, отвчалъ Артуръ.

— Ну, какъ тамъ хочешь, но только такъ и знай: если она будетъ некрасива, я никогда теб не прощу. Я не помирюсь на симпатичности: ее выдумали въ оправданіе существованія на свт некрасивыхъ людей. И кром того: она не должна быть глупа — сохрани тебя Богъ! Теб нужно, чтобъ тебя держали въ рукахъ, а дура этого не съуметъ.— Дофинъ, кто этотъ высокій молодой человкъ съ кроткимъ лицомъ? вонъ тотъ, безъ шляпы, рядомъ съ высокой старухой, должно быть своей матерью. Какъ онъ усердно ухаживаетъ за ней! Я люблю это видть.

— Да разв вы его не знаете, мама? отозвался мистеръ Ирвайнъ.— Это Сетъ Бидъ, братъ Адама, методистъ, но очень хорошій парень. Бдный Сетъ! у него былъ очень грустный видъ въ послднее время, я думалъ, это смерть отца такъ на него подйствовала, но Джошуа Раинъ мн сказалъ, что онъ сватался къ этой хорошенькой методистской проповдниц, что гостила здсь въ прошломъ мсяц, и, кажется, она ему отказала.

— Ахъ, помню, я слышала о ней, но здсь пропасть такихъ, кого я не знаю,— вс успли вырости и перемниться съ тхъ поръ, какъ я перестала выходить.

— Какое чудесное у васъ зрніе! замтилъ мистеръ Донниторнъ-старикъ, не отнимавшій отъ глазъ лорнета: — вы видите даже выраженіе лица этого молодого человка на такомъ большомъ разстояніи, а мн его лицо кажется просто блднымъ пятномъ. Но за то на близкомъ разстояніи я васъ наврно перещеголяю: я читаю мелкую печать безъ очковъ.

— Ахъ, другъ мой, вы вдь съ дтства были близоруки, а близорукіе глаза всегда прочне. Я надваю очень сильные очки, когда читаю, но за то все лучше и лучше вижу вдаль. Я думаю, проживи я еще лтъ пятьдесятъ, я-бы ослпла для всего, что видятъ другіе, какъ человкъ, который стоитъ въ колодц и не видитъ ничего, кром звздъ.

— Смотрите, сказалъ Артуръ,— старухи собираются начинать.— Гавэнъ, за которую вы держите пари?

— Вонъ за ту длинноногую, если только он не пробгутъ нсколько круговъ, потому что тогда, пожалуй, побдитъ вонъ та маленькая, вертлявая.

— Мама, вонъ Пойзеры, сказала миссъ Ирвайнъ,— недалеко отъ насъ, направо. Мистрисъ Пойзеръ смотритъ на васъ, поклонитесь ей.

— Непремнно, отвчала старая леди, удостоивая мистрисъ Пойзеръ милостивымъ кивкомъ.— Нельзя пренебрегать женщиной, которая присылаетъ вамъ такіе чудесные сливочные сыры… Господи! какой толстый ребенокъ сидитъ у нея на колняхъ!.. Но кто эта хорошенькая двушка съ темными глазами?

— Это Гетти Соррель, отвчала миссъ Лидія,— племянница Мартина Пойзера. Очень милая двушка и собой недурна. Моя горничная учитъ ея изящнымъ рукодльямъ, недавно она заштопала мн кружево, и очень порядочно… очень порядочно, право.

— Мама, да вы должны были видть ее, сказала миссъ Ирвайнъ:— вотъ ужъ шесть или семь лтъ, какъ она живетъ у Пойзеровъ.

— Нтъ, дитя, я никогда ея не видала, по крайней мр такою, какъ она теперь, отвчала мистрисъ Ирвайнъ, продолжая разсматривать Гетти.— Недурна! да она настоящая красавица! Я давно уже не видала такой хорошенькой женщины. Какая жалость, что такая красота заброшена въ эту грубую среду, а между тмъ, какъ ужасно ея недостаетъ въ семействахъ нашего круга! А здсь выйдетъ она замужъ, и мужъ даже не съуметъ ее оцнить, будь у нея круглые глаза и рыжіе волосы, она казалась-бы ему нисколько не хуже.

Артуръ не смлъ поднять глазъ на Гетти, пока мистрисъ Ирвайнъ говорила о ней. Онъ притворился, что занятъ чмъ-то въ другомъ углу палатки и что ничего не слыхалъ. Но онъ видлъ ее и не глядя, видлъ ея красоту еще боле лучезарной, оттого что эту красоту хвалили при немъ: чужое мнніе, какъ вы уже знаете, было для Артура какъ-бы природной стихіей, воздухомъ, которымъ онъ дышалъ, и въ которомъ его чувства росли и крпли. Да она была хороша. Она могла свести съ ума любого мужчину: каждый на его мст чувствовалъ-бы то-же и поступилъ-бы такъ-же, какъ онъ. И, не смотря на все это, онъ твердо ршилъ отказаться отъ нея… Да, это будетъ подвигъ, которымъ онъ всегда будетъ гордиться, вспоминая о немъ.

— Нтъ, мама, въ этомъ я не могу съ вами согласиться, сказалъ мистеръ Ирвайнъ, отвчая на послднія слова матери.— Простой народъ совсмъ не такъ тупъ, какъ вы думаете. Самый неразвитой человкъ, если у него есть хоть капля смысла и чувства, всегда оцнитъ разницу между изящной, хорошенькой женщиной и дурнушкой. Даже собаки чувствуютъ эту разницу. Человкъ, какъ и собака, можетъ не съумть выразить въ словахъ дйствіе, которое производитъ на него утонченная красота, но онъ чувствуетъ его.

— Помилуй Богъ, Дофинъ! что можетъ понимать въ этихъ вещахъ такой старый холостякъ, какъ ты?

— О, это именно одна изъ такихъ вещей, въ которыхъ старые холостяки оказываются умне женатыхъ людей именно оттого, что у нихъ больше досуга для наблюденій и сравненій. Присяжный критикъ женской красоты не долженъ затемнять своего сужденія, останавливая свой выборъ на одной женщин. Да вотъ вамъ лучшее доказательство справедливости моихъ словъ: хорошенькая проповдница, о которой я сейчасъ говорилъ, разсказывала мн, что ей случалось проповдывать передъ рудокопами — самымъ грубымъ народомъ,— и никогда она не видла отъ нихъ ничего, кром доброты и самаго почтительнаго отношенія къ себ. А объясняется это тмъ — хоть она этого и не сознаетъ — что въ ней самой такъ много изящества, нжности и чистоты. Такая женщина несетъ съ собой отголоски небесъ, къ которымъ самый грубый человкъ не можетъ оставаться нечувствительнымъ.

— Взгляните: вотъ вамъ еще изящный образчикъ женственности… идетъ сюда, должно быть за призомъ,— сказалъ мистеръ Гавэнъ.— Это врно одна изъ участницъ бга въ мшкахъ, котораго мы не застали.

‘Образчикъ женственности’ оказался нашей старой знакомой Бесси Крэнеджъ, иначе Чедовой Бессъ, представлявшей дйствительно великолпный экземпляръ человчества со своими широкими бедрами и красными щеками, еще сильне раскраснвшимися отъ моціона. Бесси — долженъ я сказать съ сожалніемъ,— посл отъзда Дины опять почувствовала слабость къ серьгамъ, а въ этотъ день, помимо серегъ, она нацпила на себя вс дешевыя украшенія, какія только могла достать. Еслибъ вы заглянули въ душу бдненькой Бесси, васъ поразило-бы сходство между ея міросозерцаніемъ и міросозерцаніемъ Гетти, въ смысл-же чувства перевсъ оказался-бы пожалуй на сторон Бесси. Но по наружности он были такъ непохожи!— Въ томъ-то и дло:— вы можетъ быть почувствовали-бы желаніе надрать уши толстощекой Бесси — и только, а Гетти вамъ захотлось-бы поцловать.

Ршившись принять участіе въ вышеупомянутомъ состязательномъ упражненіи, Бесси сдлала это отчасти изъ мальчишества, отъ избытка веселья, отчасти потому, что ее соблазняла награда. Говорили, что призами будутъ красивыя накидки и другія хорошенькія вещи, и вотъ теперь она подходила къ палатк, солидно обмахиваясь платкомъ, но съ глазами, сіявшими радостнымъ торжествомъ.

— Вотъ призъ за первый бгъ въ мшкахъ,— сказала миссъ Лидія, взявъ большой свертокъ со стола, на которомъ были разложены призы, и передавая его мистрисъ Ирвайнъ, прежде чмъ Бесси успла подойти: — прекрасное грограновое платье и штука фланели.

— Вы врно не предполагали, тетя, что побдитель можетъ оказаться такимъ молодымъ,— замтилъ Артуръ.— Нельзя-ли дать этой двушк что-нибудь другое, а это мрачное платье оставить для кого-нибудь изъ старухъ?

— Я покупала только солидныя и полезныя вещи,— отвчала миссъ Лидія, поправляя на себ кружева, — я не желаю поощрять наклонность къ щегольству въ молодыхъ женщинахъ этого класса. Тутъ есть красный плащъ, но онъ предназначается для старухи.

При этой тирад миссъ Лидіи мистрисъ Ирвайнъ взглянула на Артура, и на лиц ея показалось насмшливое выраженіе. Между тмъ Бесси подошла и отпустила всмъ по книксену.

— Мама, это Бесси Крэнеджъ,— сказалъ мистеръ Ирвайнъ ласковымъ голосомъ:— дочь Чеда Крэнеджа. Вы вдь помните Чеда Крэнеджа, кузнеца?

— Конечно помню,— отвчала мистрисъ Ирвайнъ.— Ну, Бесси, вотъ вашъ призъ: чудесныя теплыя вещи для зимняго времени. Должно быть вамъ было трудненько-таки ихъ заработать въ такой жаркій день.

У Бесси вздрогнули губы, когда она увидла уродливое тяжелое платье, въ этотъ іюльскій теплый день было какъ-то особенно непріятно тащить такую громоздкую, тяжелую вещь. Она опять продлала вс свои книксены, не поднимая глазъ и съ возрастающей дрожью въ уголкахъ рта, и повернулась уходить.

— Бдная двочка!— проговорилъ Артуръ, — кажется она огорчилась. Я бы дорого далъ, чтобы подарокъ пришелся ей больше по вкусу.

— Она смотритъ очень смлой молодой особой,— замтила миссъ Лидія.— Такихъ я мене всего хотла-бы поощрять.

Артуръ ршилъ про себя, что онъ сегодня-же подаритъ Бесси денегъ, чтобъ она могла купить себ, что ей нравится. Но Бесси не подозрвала, какое утшеніе ждетъ ее впереди. Свернувъ съ открытой лужайки, гд ее могли увидть изъ палатки, она швырнула подъ дерево отвратительный свертокъ и горько расплакалась, причемъ ребятишки не преминули поднять ее на смхъ. Въ такомъ вид ее застала солидная матрона, ея кузина и тезка. Не теряя времени даромъ, эта почтенная дама сунула ребенка на руки мужу и подбжала къ Бесси.

— Что съ тобой?— спросила она, поднимая и разглядывая свертокъ.— Должно быть у тебя разстроились нервы отъ этой сумасшедшей скачки въ мшк. Вишь ты, сколько теб надавали! Есть за что — нечего сказать! Чудесное грограновое платье да еще и фланель… Но всмъ правамъ они должны-бы достаться тмъ, у кого хватаетъ ума воздерживаться отъ глупостей… А что, Бессъ, дала-бы ты мн кусочекъ этой фланели на рубашку мальчишк… ты никогда не была скупой, Бессъ,— нтъ, чего-чего, а ужъ этого я про тебя не скажу.

— Бери хоть все — мн не надо,— отозвалась Бессъ-двица съ досадливымъ жестомъ, утирая слезы и понемногу успокаиваясь.

— Ну хорошо, я возьму, коли теб не нужно,— сказала безкорыстная кузина, улепетывая со сверткомъ, чтобы Чедова Бессъ какъ-нибудь не раздумала.

Но эта толстощекая двица была одарена счастливой эластичностью духа, застраховывавшей ее отъ сколько-нибудь продолжительнаго горя, и къ тому времени, когда начался главный нумеръ программы — скачка на ослахъ,— ея огорченіе было совершенно забыто. Увлеченная восхитительнымъ зрлищемъ, она принялась свистать и гикать, подгоняя отставшаго осла, между тмъ какъ мальчишки, имя въ виду ту-же цль, примняли аргументацію палокъ. Но величіе ослинаго духа, какъ извстно, заключается въ томъ, чтобъ идти наперекоръ всякимъ аргументамъ, на что требуется — если разсудить хорошенько,— тоже не мало умственной и нравственной силы. И оселъ, о которомъ теперь идетъ рчь, не замедлилъ доказать высокую степень своего развитія, остановившись, какъ вкопанный, въ тотъ самый моментъ, когда удары посыпались на него особенно щедро. Великъ и громогласенъ былъ восторгъ зрителей, и надо было видть, какой блаженной улыбкой просіяла физіономія Билля Даунса, каменотеса и счастливаго наздника этого замчательнаго животнаго, когда оно стало на мст, растопыривъ ноги и съ невозмутимымъ спокойствіемъ принимая свое торжество.

Мужчинамъ раздавалъ призы Артуръ, и Билль былъ осчастливленъ великолпнымъ карманнымъ ножомъ, снабженнымъ всевозможными буравчиками и пилками — не говоря уже о лезвеяхъ — въ такомъ огромномъ количеств, что имя при себ такой ножъ, можно было не потеряться даже на необитаемомъ остров. Едва усплъ Билль отойти отъ палатки со своимъ призомъ въ рукахъ, какъ разнеслась всть, что Бенъ Волчекъ предлагаетъ позабавить почтенную публику импровизированнымъ даровымъ представленіемъ, а именно — пляской соло. Главная идея этого танца была, безъ сомннія, заимствована, но талантливый танцоръ общалъ дать ей такое своеобразное и сложное развитіе, что, по его словамъ, ни одинъ безпристрастный зритель не будетъ въ состояніи отказать ему въ оригинальности исполненія. Бенъ Волчекъ чрезвычайно какъ гордился своей пляской — завидный талантъ, производившій величайшій эффектъ на ежегодныхъ деревенскихъ балахъ,— такъ-что довольно было самаго легкаго возбужденія отъ нсколькихъ лишнихъ стаканчиковъ хорошаго пива, чтобы внушить ему убжденіе, что ‘господа’ будутъ поражены его исполненіемъ джиги. Въ этой иде его весьма ршительно поддержалъ мистеръ Джошуа Раннъ. замтивъ, что будетъ только справедливо, если гости постараются доставить удовольствіе молодому сквайру за все, что онъ для нихъ сдлалъ. Быть можетъ вы перестанете удивляться столь легкомысленному мннію въ устахъ такой солидной особы, когда узнаете, что Бенъ просилъ мистера Ранна аккомпанировать ему на скрипк, а мистеръ Раннъ былъ твердо убжденъ, что если въ пляск и будутъ кой-какіе недочеты, за то музыка за себя постоитъ. Адамъ Бидъ, присутствовавшій при обсужденіи этого плана въ одной изъ большихъ палатокъ, замтилъ Бену, что ‘лучше бы онъ не строилъ изъ себя дурака’, и это замчаніе ршило вопросъ: Бенъ не намренъ былъ отказываться отъ своей идеи только потому, что Адамъ Бидъ ‘воротилъ отъ нея носъ’.

— Что это? Что это?— спрашивалъ мистеръ Донниторнъ-старшій.— Вонъ идетъ нашъ псаломщикъ со скрипкой, и съ нимъ какой-то франтъ съ букетикомъ въ петличк. Это ты устроилъ Артуръ?

— Нтъ, не я, я ничего не знаю,— отвчалъ Артуръ.— Клянусь Юпитеромъ, онъ собирается плясать! Это одинъ изъ нашихъ плотниковъ,— не припомню сейчасъ его имени.

— Это Бенъ Крэнеджъ… Бенъ Волчекъ, какъ его здсь зовутъ,— сказалъ мистеръ Ирвайнъ,— пустой парнишка, насколько я знаю.— Анна, голубушка, я вижу, эта пискотня на скрипк теб не подъ силу,— ты устала. Пойдемъ, я отведу тебя въ домъ, отдохни до обда.

Миссъ Анна встала, и заботливый братъ увелъ ее изъ палатки. Между тмъ смычекъ мистера Раина выводилъ мотива. ‘Блой кокарды’, отъ котораго онъ намревался перейти ка’ другимъ разнообразнымъ мотивамъ, что, благодаря его врному слуху, и было имъ исполнено съ довольно искусной постепенностью переходовъ. Мистеръ Раинъ былъ бы въ отчаяніи, если бы зналъ, что все вниманіе публики было поглощено пляской Бена, и что никто не замчалъ его музыки

Видали вы когда-нибудь, какъ пляшетъ въ одиночку настоящій англійскій мужикъ? Быть можетъ вы видли только балетныхъ пейзановъ, улыбающихся, какъ вербные херувимы, граціозно выворачивающихъ пятки и вкрадчиво жестикулирующихъ головой?— Они такъ же похожи на настоящихъ деревенскихъ плясуновъ, какъ ‘Птичій вальсъ’ на пніе птицъ, Бенъ Волчекъ совсмъ не улыбался, онъ плясалъ серьезно, точно ученая обезьяна,— такъ серьезно, какъ будто онъ былъ экспериментальнымъ философомъ, испытывающимъ на себ, какъ велико количество прыжковъ, которое можетъ выдержать человческое тло, и насколько разнообразны градусы угловъ, которые оно въ состояніи принимать.

Желая загладить неумренность смха, раздававшагося изъ полосатой палатки, Артуръ безпрестанно хлопалъ въ ладоши и кричалъ: ‘Браво!’ Но у Бена былъ почитатель, чьи глаза слдили за его движеніями съ торжественной серьезностью, которая могла поспорить съ его собственной. Этотъ почитатель былъ Мартинъ Пойзеръ, сидвшій на скамейк, держа между колнъ своего Томми.

— А? что ты на это скажешь?— говорилъ онъ жен. Вотъ-то ловко подлаживаетъ! Ни разу съ такта не сбился — точно часы! Я самъ былъ мастеръ плясать, когда былъ полегче, но я никогда не умлъ такъ ловко подлаживать въ тактъ.

— Я не знаю,— возразила на это мистрисъ Пойзеръ, можетъ быть у него и легкія ноги, а что въ верхнемъ этаж у него пусто — это я знаю, иначе онъ не сталъ бы строить такого шута и скакать козломъ на потху всей публик. Вонъ господа надрываются отъ хохота, глядя на него.

— Ну что-жъ, тмъ лучше, значитъ имъ нравится,— сказалъ мистеръ Пойзеръ, не легко поддававшійся мрачному взгляду на вещи.— Но вотъ они уже уходятъ — должно быть обдать… Пройдемся немного и мы — посмотримъ, что длаетъ Адамъ Бидъ. Ему поручено присматривать за угощеніемъ, и едва ли онъ особенно веселится.

ГЛАВА XXVI.
ТАНЦЫ.

Артуръ выбралъ для танцевъ парадныя сни. Это была очень хорошая мысль: ни въ какой другой комнатъ не могло быть столько воздуха и простора, и нигд больше не было такихъ широкихъ дверей, отворявшихся прямо въ садъ, и такого удобнаго сообщенія съ другими комнатами. Конечно, танцовать на каменномъ полу было не особенно удобно, но вдь большинство участниковъ бала привыкло отплясывать на кухонномъ полу. Это были одни изъ тхъ огромныхъ сней, по сравненію съ которыми вс остальныя комнаты кажутся какими-то чуланами,— роскошныя сни съ гипсовыми ангелами, трубами и цвточными гирляндами на высокомъ потолк, съ большими медальонами на стнахъ, изображающими всевозможныхъ героевъ, и со статуями въ глубокихъ нишахъ. Такое помщеніе можно было великолпно разубрать свжей зеленью, и мистеръ Крегъ былъ счастливъ возможностью щегольнуть при этомъ своимъ вкусомъ и своими рдкими оранжерейными растеніями. Широкія ступени каменной лстницы были устланы подушками для дтей, такъ какъ предполагалось, что дти пробудутъ до половины десятаго и посмотрятъ на танцы, а потомъ ихъ разошлютъ по домамъ. А такъ какъ эта бальная зала (потому что была и другая) предназначалась исключительно для крупныхъ арендаторовъ, то въ мстахъ не могло быть недостатка. Освщеніе состояло изъ прелестныхъ цвтныхъ бумажныхъ фонариковъ, развшенныхъ между втками. Жены и дочери фермеровъ — т, которыя успли заглянуть въ эту залу,— увряли, что он не могли себ представить боле великолпной картины: теперь он знаютъ, въ какихъ комнатахъ живутъ король съ королевой, говорили он, и не безъ сожалнія вспоминали о своихъ знакомыхъ и родственницахъ, которымъ судьба отказала въ такомъ прекрасномъ случа познакомиться съ жизнью большого свта. Фонарики уже горли, хотя солнце только что сло, и надъ лужайкой былъ разлитъ тотъ мягкій вечерній свтъ, при которомъ вс предметы мы видимъ, какъ будто даже отчетливе, чмъ среди благо дня.

Лужайка и цвтникъ представляли премилую картину. Дорожки между цвточныхъ клумбъ и кустовъ пестрли движущимися фигурами фермеровъ, ихъ женъ и дтей, много было гуляющихъ и на широкой прямой дорог, что шла отъ восточнаго фасада, переская зеленый коверъ густой и ровной травы, но которому безъ всякой симметріи были разбросаны отдльныя деревья,— здсь темный развсистый кедръ, тамъ высокая пирамидальная ель съ нижними втвями, лежащими почти на земл. Толпа поселянъ и мелкихъ фермеровъ въ парк постепенно рдла: молодежь убжала, привлеченная свтомъ, уже появившимся въ окнахъ верхней галлереи аббатства, гд была устроена вторая бальная зала, а кто постарше и посолидне — потихоньку отправлялся домой. Къ числ этихъ послднихъ были Лизбета Бидъ съ Сетомъ. Сетъ уходилъ домой не только изъ вниманія къ матери, но и потому, что совсть не позволяла ему принять участіе въ танцахъ. Для него этотъ день далеко не былъ днемъ веселья: никогда образъ Дины не преслдовалъ его такъ неотступно, какъ въ этой праздничной обстановк, гд все было такъ непохоже на нее. Насмотрвшись на безсмысленныя лица окружавшихъ его молодыхъ женщинъ и на ихъ яркія платья, онъ только живе видлъ ее передъ собой. Мы глубже чувствуемъ красоту и величіе изображенія Мадонны, увидвъ его посл того, какъ его заслонила отъ насъ на минуту какая-нибудь вульгарная головка въ шляпк. Но постоянное присутствіе Дины въ душ Сета поддерживало его: оно давало ему силы быть терпливымъ съ матерью, которая къ концу дня становилась все раздражительне. Въ сердц бдной Лизбеты происходила борьба самыхъ противурчивыхъ чувствъ. Гордая радость, которую доставило ей чествованіе ея любимца Адама, начинала блднть, отравленная ревностью и обидой, разгорвшимися въ ней съ новою силой, когда Адамъ пришелъ ей сказать, что капитанъ Донниторнъ проситъ его присоединиться къ танцующимъ въ большой зал. Адамъ все больше и больше ускользалъ отъ нея: теперь она бы дорого дала, чтобы вернуть прошлое со всми его невзгодами, потому что тогда Адамъ больше дорожилъ своей матерью, и слова ея что-нибудь значили для него.

— Какъ ты можешь говорить о танцахъ!— сказала она, — вдь не прошло еще и пяти недль, какъ отца твоего схоронили. Лучше бы и мн лежать съ нимъ рядомъ въ могил, чмъ мшать другимъ веселиться и заживать чужой вкъ.

— Нтъ, мама, напрасно ты смотришь на это такъ мрачно,— отвчалъ ей Адамъ, ршившійся быть сегодня съ матерью кроткимъ и ласковымъ.— Я танцовать не собираюсь,— я только посмотрю. Капитанъ желаетъ, чтобъ я присутствовалъ на бал, и мн кажется, отказываться неловко: если я скажу, что мн не хочется оставаться, это будетъ имть такой видъ, какъ будто я считаю себя умне его. А ты вдь знаешь, какъ онъ велъ себя сегодня по отношенію ко мн.

— Длай какъ знаешь, твоя старуха мать не вправ перечить теб. Что она такое для тебя?— все равно, что старая шелуха для сплаго орха, которому она больше не нужна.

— Ну хорошо, мама, сказалъ Адамъ,— я пойду и скажу капитану, что теб непріятно, чтобъ я оставался, и потому я лучше уйду, тогда онъ не приметъ этого въ дурную сторону, я увренъ, а я охотно уйду домой.

Онъ выговорилъ это съ нкоторымъ усиліемъ, потому-что ему очень хотлось побыть съ Гетти этотъ вечеръ.

— Нтъ, нтъ, не надо, я не хочу,— молодой сквайръ разсердится. Ступай и длай, какъ онъ теб приказалъ, а мы съ Сетомъ пойдемъ домой. Я знаю, такое приглашеніе — большая честь для тебя, а кому-же и гордиться тобой, какъ не твоей матери? Не она-ли ростила тебя и холила вс эти годы?

— Ну такъ прощай, мама,— прощай, братъ. Не забудьте про Джипа, какъ придете домой — сказалъ Адамъ, поворачивая къ лужайк, гд онъ разсчитывалъ присоединиться наконецъ къ Пойзерамъ: все посл обда онъ былъ такъ занятъ, что не усплъ перекинуться съ Гетти ни однимъ словомъ. Его зоркіе глаза вскор различили вдали знакомую группу, направлявшуюся къ дому по широкой, усыпанной гравіемъ дорожк. Онъ былъ увренъ, что не ошибся, и поспшилъ имъ на встрчу.

— А, Адамъ, очень радъ, что вижу васъ, наконецъ, сказалъ мистеръ Пойзеръ, выступавшій впереди съ Тотти на рукахъ.— Ну что, собираетесь веселиться? Покончили съ вашей работой, надюсь?… А Гетти то, кажется, ангажирована на вс танцы, я только-что спрашивалъ ее, танцуетъ-ли она съ вами, и она сказала — нтъ.

— Да я не думалъ танцовать сегодня, проговорилъ Адамъ и посмотрлъ на Гетти, уже почти готовый измнить своему ршенію.

— Вотъ вздоръ! сказалъ мистеръ Пойзеръ.— Сегодня вс танцуютъ, кром стараго сквайра да мистрисъ Ирвайнъ. Мистрисъ Бестъ намъ сказала, что даже миссъ Лидди и миссъ Ирвайнъ будутъ танцовать, а молодой сквайръ намренъ открыть балъ съ моей женой, такъ-что ей поневол придется плясать, хоть она уже нсколько лтъ какъ отказалась отъ танцевъ,— съ тхъ самыхъ святокъ, когда мы ожидали рожденія Тотти. Съ какой стати вамъ не танцовать, Адамъ? Это будетъ просто срамъ. Такой молодой человкъ, и собой молодецъ, да и танцуете вы не хуже любого изъ насъ.

— Нтъ, нтъ, это не годится, подтвердила и мистрисъ Пойзеръ.— Конечно, танцы — глупое занятіе, я съ этимъ согласна, но если въ жизни длать только умныя вещи,— далеко не удешь. Когда похлебка налита, надо сть и жижу, и гущу, или совсмъ не сть.

— Ну, такъ если Гетти не откажется протанцовать со мной, я буду танцовать,— сказалъ Адамъ, уступая доводамъ мистрисъ Пойзеръ, а можетъ быть и чему-то другому.— Который контрдансъ у васъ свободенъ, Гетти?

— На четвертый у меня нтъ кавалера, отвчала Гетти,— и я могу танцовать его съ вами, если хотите.

— Да, но въ такомъ случа, Адамъ, вамъ слдуетъ танцовать и первый контрдансъ, иначе это покажется страннымъ, сказалъ мистеръ Пойзеръ.— Въ хорошенькихъ дамахъ нтъ недостатка,— есть изъ кого выбирать, а молодыя двушки не любятъ, когда мужчины стоятъ вдоль стнъ и не приглашаютъ ихъ.

Адамъ почувствовалъ всю справедливость замчанія мистера Пойзера,— неловко, если онъ будетъ танцовать съ одной только Гетти,— и, вспомнивъ, что Джонатанъ Бурджъ имлъ сегодня нкоторое основаніе питать противъ него обиду, онъ ршилъ пригласить на первый танецъ миссъ Мари, если у нея еще нтъ кавалера.

Часы на башн бьютъ восемь, сказалъ мистеръ Пойзеръ:— пора намъ идти въ залу, а не то, пожалуй, сквайръ и его дамы придутъ раньше насъ, а это будетъ неловко.

Едва они успли придти въ залу и усадить троихъ дтей на лстниц, сдавъ ихъ на попеченіе Молли, какъ створчатыя двери гостиной широко распахнулись, и вошелъ Артуръ въ своемъ военномъ мундир, подъ руку съ мистрисъ Ирвайнъ, которую онъ провелъ черезъ всю комнату къ эстрад, покрытой ковромъ и уставленной оранжерейными растеніями, откуда она, миссъ Анна и мистеръ Донниторнъ-старшій должны были смотрть на танцующихъ, какъ короли и королевы въ трагедіяхъ. Артуръ, какъ онъ говорилъ, надлъ мундиръ въ угоду своимъ арендаторамъ, которымъ его военный чинъ представлялся чмъ-то въ род сана перваго министра и ужъ никакъ не ниже. Артуръ ровно ничего не имлъ противъ того, чтобы доставить имъ это удовольствіе: военный мундиръ чрезвычайно какъ шелъ къ его лицу и фигур.

Старый сквайръ, прежде чмъ ссть, обошелъ всю залу, чтобъ поздороваться съ арендаторами и сказать ихъ женамъ нсколько вжливыхъ словъ. Онъ былъ всегда вжливъ, но фермеры хоть и долго ломали голову, стараясь объяснить себ значеніе этой вжливости, однако раскусили-таки наконецъ, что вншній лоскъ былъ въ немъ однимъ изъ признаковъ черствости сердца. Вс замтили, что въ этотъ вечеръ особенно утонченной любезностью отличалось обращеніе его съ мистрисъ Пойзеръ. Онъ долго разспрашивалъ ее о здоровь, совтовалъ обливаться холодной водой, какъ длалъ онъ самъ, и избгать всякихъ лекарствъ.

Мистрисъ Пойзеръ сдлала книксенъ и поблагодарила за совтъ съ большимъ самообладаніемъ, но когда онъ отошелъ, шепнула мужу: ‘Даю голову на отсченіе, что онъ затваетъ противъ насъ какую-нибудь каверзу. Ужъ если чортъ завилялъ хвостомъ — это недаромъ’. Мистеръ Пойзеръ не усплъ отвтить, потому-что въ эту минуту къ нимъ подошелъ Артуръ и сказалъ: ‘Мистрисъ Пойзеръ, я пришелъ просить васъ сдлать мн честь быть моей дамой на первый контрдаттсъ, а насъ, мистеръ Пойзеръ, если позволите, я провожу къ моей тетк, такъ какъ она желаетъ танцовать съ вами’.

Блдныя щеки жены, когда Артуръ повелъ ее въ другой конецъ комнаты, къ эстрад, вспыхнули отъ непривычнаго, волнующаго сознанія оказанной ей чести, но мужъ, которому лишній стаканчикъ вина возвратилъ его юношескую вру въ свою красивую наружность и умнье танцовать, выступалъ рядомъ съ ними вполн развязно и гордо, льстя себя втайн увренностью, что у миссъ Лидіи никогда въ жизни не бывало кавалера, который могъ-бы такъ ловко ее завертть и приподнять отъ пола, какъ онъ. Чтобы уравновсить оба прихода въ оказанномъ имъ вниманіи, миссъ Ирвайнъ танцовала съ Люкомъ Бриттономъ, самымъ крупнымъ фермеромъ изъ Брокстона, а мистеръ Гавэнъ съ мистрисъ Бриттонъ. Мистеръ Ирвайнъ, усадивъ свою сестру Анну, отправился въ галлерею аббатства (какъ у нихъ было заране условлено съ Артуромъ) взглянуть, хорошо-ли тамъ веселятся мелкіе фермеры и крестьяне. Тмъ временемъ мене почетныя пары танцующихъ заняли свои мста. Гетти танцовала съ неизбжнымъ мистеромъ Крегомъ, а Мэри Бурджъ съ Адамомъ. И вотъ грянула музыка, и начался контрдансъ, великолпный деревенскій контрдансъ, лучшій изъ всхъ танцевъ.

Какая жалость, что полъ былъ не деревянный, а то равномрное постукиванье толстыхъ башмаковъ отбивало-бы тактъ лучше всякаго барабана. Это веселое притоптыванье, эти ласковые кивки головой, этотъ широкій, кругообразный, исполненный радушія жестъ, съ которымъ кавалеръ подаетъ руку дам,— гд ихъ увидишь нынче? Эта простая пляска скромно одтыхъ матронъ, отложившихъ въ сторону на время вс свои хозяйственныя и домашнія заботы, чтобы вспомнить молодость, но не молодящихся и не завидующихъ молоденькимъ двушкамъ, своимъ дочерямъ, что танцуютъ тутъ-же, а гордящихся ими,— это праздничное оживленіе солидныхъ мужей, отпускающихъ комплиментики собственнымъ женамъ, какъ-будто вернулись дни ихъ жениховства,— эти пары юношей и двушекъ, конфузливыхъ и неловкихъ, не знающихъ, что имъ сказать другъ другу,— было-бы отраднымъ разнообразіемъ видть все это иногда вмсто лифовъ съ низкимъ вырзомъ и широкихъ модивіхъ юбокъ, вмсто недоброжелательныхъ взглядовъ искоса, критически осматривающихъ костюмы, и томныхъ молодыхъ людей въ лакированныхъ ботинкахъ, съ двусмысленной улыбкой на губахъ.

Удовольствіе Мартина Пойзера было-бы полнымъ, еслибы не одна маленькая зацпка: дло въ томъ, что въ танцахъ ему постоянно приходилось сталкиваться съ этимъ нерадивымъ, неряшлымъ хозяиномъ — Люкомъ Бриттономъ. Онъ хотлъ было пюидать своему взгляду оттнокъ ледяной холодности въ тотъ моментъ, когда визави должны были мняться дамами, но тутъ какъ разъ вмсто ненавистнаго Люка противъ него очутилась ни въ чемъ неповинная миссъ Ирвайнъ, а ее онъ отнюдь не имлъ въ виду заморозить. Тогда онъ махнулъ на все рукой, откинулъ въ сторону нравственныя соображенія и разршилъ своему лицу принять выраженіе просто веселое, безъ всякихъ оттнковъ.

Какъ у Гетти билось сердце, когда Артуръ къ ней подходилъ! Онъ, кажется, еще ни разу не взглянулъ на нее во весь день,— теперь онъ долженъ будетъ взять ея руку. Пожметъ онъ ей руку? Взглянетъ-ли на нее? Ей казалось, что она заплачетъ, если онъ ничмъ не выразитъ ей своихъ чувствъ. Вотъ онъ уже близко… онъ беретъ ея руку. Да, онъ пожимаетъ ее. Гетти вся поблднла, когда подняла на него глаза на секунду и встртила его взглядъ передъ тмъ, какъ ходъ танца снова ихъ разлучилъ. Эта блдность, эти молящіе глаза больно укололи Артура: они были для него какъ-бы началомъ тяжелаго страданія и преслдовали его въ то время, какъ онъ долженъ былъ танцовать, шутить и улыбаться. Въ дйствительности взглядъ Гетти не имлъ того глубокаго значенія, какое онъ ему придавалъ: этотъ взглядъ показывалъ только, что въ ней происходитъ борьба между желаніемъ, чтобы Артуръ ее замтилъ, и боязнью выдать это желаніе другимъ.

Но лицо Гетти имло свой языкъ, выражавшій гораздо больше, чмъ она чувствовала. Есть лица, надленныя отъ природы трогательными оттнками выраженій, отнюдь не составляющими собственности той человческой души, которая бьется подъ ними, но свидтельствующими о радостяхъ и скорбяхъ минувшихъ поколній,— глаза, говорящіе о глубокой любви, которая, безъ сомннія, жила и живетъ гд-нибудь, но только не въ нихъ, а можетъ быть въ безцвтныхъ, некрасивыхъ глазахъ, ровно ничего не говорящихъ. Такъ народный языкъ можетъ быть полонъ поэзіи, совершенно чуждой устамъ, которыя на немъ изъясняются. Этотъ взглядъ Гетти терзалъ Артура, давилъ его страхомъ, къ которому примшивалась, однако, страшная, безсознательная радость,— радость, что она такъ сильно любитъ его. Трудная задача предстояла ему, въ этотъ моментъ, по крайней мр, онъ чувствовалъ, что отдалъ-бы три года своей молодости за счастье свободно, безъ угрызеніи, отдаться своей страсти къ Гетти.

Вотъ какія несообразныя мысли проносились у него въ голов въ то время, когда онъ велъ мистрисъ Пойзеръ (задыхавшуюся отъ усталости и твердо ршившую въ душ, что никакая земная власть — ни присяжные, ни судьи — никогда больше не заставятъ ее танцовать) — когда онъ велъ ее въ столовую, гд для гостей былъ устроенъ открытый буфетъ.

— Я напоминала Гетти, сэръ, что она общала танцовать съ вами, сказала ему въ невинности души эта добрая женщина.— Она у насъ такая втреная, что способна забыть свое общаніе и раздать вс контрдансы, такъ я и сказала ей, чтобъ она помнила о васъ.

— Благодарю васъ, мистрисъ Пойзеръ, отвчалъ Артуръ, и нельзя сказать, чтобы совсть его была при этомъ совершенно спокойна.— Теперь я пойду, а вы присядьте вотъ на это кресло, и Мильсъ подастъ вамъ, чего вы пожелаете.

И онъ побжалъ отыскивать другую солидную матрону, ибо необходимо было оказать должное вниманіе замужнимъ женщинамъ, прежде чмъ приглашать молодыхъ. Снова грянулъ оркестръ, и опять весело затопали толстые башмаки, закивали головы и кругообразно задвигались руки.

Наконецъ, насталъ чередъ четвертаго контрданса, такъ страстно ожидаемаго мужественнымъ, серьезнымъ Адамомъ, какъ будто бы онъ былъ восемпадцатилтнимъ юношей съ блыми барскими руками. Вс мы одинаковы, когда любимъ впервые, а Адамъ никогда еще не касался руки Гетти, кром тхъ мимолетныхъ мгновеній, когда они здоровались или прощались, онъ танцовалъ съ нею раньше одинъ только разъ. Его глаза, помимо его воли, жадно слдили за ней въ этотъ вечеръ, и съ каждымъ новымъ взглядомъ на нее любовь его все росла. Она вела себя сегодня такъ мило, такъ спокойно, совсмъ не кокетничала, улыбалась рже обыкновеннаго, въ ней было что-то нжное, почти грустное. ‘Благослови ее Боже!’ — говорилъ онъ себ.— ‘Я сдлаю ее счастливой, если для этого довольно сильныхъ рукъ, которыя будутъ работать для нея, и сердца, которое будетъ любить ее’.

И мало-по-малу имъ овладли восхитительныя грезы. Вотъ онъ возвращается домой съ работы, обнимаетъ Гетти, и ея щечка нжно прижимается къ его лицу… Онъ такъ размечтался, что позабылъ, гд онъ, такъ что еслибъ его спросили, онъ не съумлъ-бы отвтить, музыку ли онъ слышитъ и топотъ танцующихъ ногъ, или паденіе дождевыхъ капель и завываніе втра.

Но вотъ кончился третій контрдансъ. Теперь онъ могъ идти за Гетти. Она стояла въ другомъ конц залы, у лстницы, и перешептывалась о чемъ-то съ Молли, которая только что передала ей на руки спящую Тотти, собираясь бжать за шляпами и теплыми платками для дтей, сложенными повыше, на площадк. Мальчиковъ мистрисъ Пойзеръ повела въ столовую, чтобы дать имъ чего-нибудь сладкаго передъ отъздомъ, вс дти должны были сейчасъ хать домой съ ддомъ, и Молли надо было торопиться.

— Дайте, я ее подержу, сказалъ Адамъ, подходя къ Гетти, когда Молли ушла.— Дти всегда такія тяжелыя, когда спятъ.

Гетти обрадовалась облегченію: держать на рукахъ Тотти, да еще стоя, было для нея весьма сомнительнымъ удовольствіемъ. Но, къ несчастію, результатомъ этой второй передачи съ рукъ на руки было то, что Тотти проснулась, а Тотти, когда ее будили не во-время, бывала очень капризна, не отставая въ этомъ отношеніи отъ любого ребенка своего возраста. Въ тотъ самый моментъ, когда Гетти передавала ее Адаму и еще не успла отнять своихъ рукъ, двочка открыла глаза и вслдъ затмъ лвымъ кулачкомъ ударила но рук Адама, а правой рученкой уцпилась за нитку темныхъ бусъ, висвшую на ше у Гетти. Медальонъ выскочилъ изъ-за пояса, нитка порвалась, еще минута — и Гетти съ отчаяніемъ увидла, что бусы ея разсыпались по полу и медальонъ упалъ.

— Мой медальонъ! Мой медальонъ! сказала она Адаму громкимъ, испуганнымъ шепотомъ.— Бусъ не подбирайте… только медальонъ!

Адамъ еще раньше замтилъ, когда онъ упалъ: вещица привлекла его вниманіе въ ту минуту, когда она выскочила изъ-за пояса Гетти. Она упала не на каменный полъ, а на деревянные подмостки, гд сидли музыканты, и Адамъ, поднимая ее, разсмотрлъ подъ стекломъ дв прядки волосъ — темную и свтлую. Медальонъ упалъ стекломъ кверху, такъ что оно не разбилось. Адамъ перевернулъ его другой стороной и увидлъ золотую крышечку съ эмалью.

— Онъ цлъ, сказалъ Адамъ, поднося медальонъ Гетти, которая не могла его взять, такъ какъ об ея руки были заняты Тотти.

— О, это все равно, я имъ не дорожу, проговорила Гетти. Передъ тмъ она была страшно блдна, а теперь покраснла.

— Не дорожите? повторилъ Адамъ серьезно:— вы, кажется, очень за него испугались. Я подержу его, пока вамъ можно будетъ его взять,— прибавилъ онъ, спокойно зажимая кулакъ, чтобъ она не подумала, что ему хочется разсмотрть медальонъ.

Тмъ временемъ Молли вернулась со шляпами и платками, и какъ только она унесла Тотти, Адамъ подалъ Гетти медальонъ. Она взяла его съ равнодушнымъ видомъ и опустила въ карманъ, раздосадованная въ душ на Адама за то, что онъ видлъ его, по твердо ршившись не выдавать больше своего волненія.

— Смотрите, сказала она:— вонъ уже вс становятся въ пары, сейчасъ начнутъ танцовать, пойдемте и мы.

Адамъ молча подалъ ей руку. Недоумніе и страхъ терзали его. Неужели у Гетти есть тайный возлюбленный? потому что никто изъ ея родныхъ — онъ былъ въ этомъ увренъ,— не могъ подарить ей такого медальона, а изъ ея поклонниковъ, извстныхъ ему, никто не былъ ея объявленнымъ женихомъ и, слдовательно, не имлъ права длать ей такіе подарки. Адамъ терялся въ догадкахъ, онъ ни на комъ не могъ остановить своихъ опасеній,— онъ могъ только чувствовать съ мучительной болью, что въ жизни Гетти было что-то, чего онъ не зналъ, что пока онъ убаюкивалъ себя надеждой, что она когда-нибудь полюбитъ его,— она уже любила другого. Удовольствіе танцовать съ Гетти было забыто, глаза его, останавливаясь на ней, принимали выраженіе тревожнаго вопроса. Онъ не могъ подумать, что-бы ему ей сказать, да и она тоже была не въ дух и не расположена говорить. Оба обрадовались, когда контрдансъ кончился.

Адамъ ршилъ сейчасъ-же уйти, онъ никому не былъ нуженъ и можетъ ускользнуть такъ, что никто* не замтитъ. Очутившись на улиц, онъ зашагалъ своимъ всегдашнимъ скорымъ шагомъ, онъ почти бжалъ, самъ не зная зачмъ, поглощенный мучительной мыслью, что воспоминаніе объ этомъ дн, начавшемся такъ радостно и такъ много сулившемъ ему въ будущемъ, навки отравлено для него. Вдругъ, уже подходя къ концу парка, онъ остановился: лучъ оживающей надежды, какъ молнія, пронизалъ его душу. Какой онъ дуракъ! Ну, можно ли создавать себ горе изъ всякихъ пустяковъ? Гетти такъ любитъ наряжаться… она могла сама купить медальонъ. Правда, вещь эта, должно быть, дорогая, слишкомъ дорогая для нея, съ виду она совершенно такая, какъ т золотыя вещицы на бломъ атлас, что выставлены на окнахъ въ большой ювелирной лавк въ Россетер. Но Адамъ имлъ весьма неопредленное представленіе о цнности подобныхъ вещей, и, по его мннію, медальонъ не могъ стоить больше гинеи. Гинею Гетти легко могла скопить изъ тхъ денегъ, которыя родные дарили ей на праздники, а въ ней еще довольно ребячества, чтобы истратить ихъ вс такимъ образомъ. Она вдь такъ еще молода,— какъ ей не любить нарядовъ! Но если такъ, отчего же она испугалась? отчего такъ измнилась въ лиц, а потомъ стала уврять, что ей все равно, что она дорожитъ этой вещью?— Да просто оттого, что ей стало стыдно, непріятно, что онъ видлъ у нея такую дорогую вещь: она вдь понимаетъ, что нехорошо тратить деньги на такой вздоръ, и знаетъ, что онъ, Адамъ, не одобряетъ ея наклонности къ щегольству. Это только доказываетъ, что она дорожитъ его мнніемъ. И наврно потомъ, по его молчанію и серьезному виду, она заключила, что онъ недоволенъ ею, и теперь думаетъ, что онъ способенъ строго отнестись къ ея слабостямъ… И когда посл этого онъ пошелъ тише, упиваясь новой надеждой,— единственной, мучившей его мыслью была мысль о томъ, что своимъ обращеніемъ съ Гетти онъ могъ охладить ея чувство къ нему. Потому что послдняя его догадка врна — это несомннно. Какимъ образомъ у Гетти могъ быть возлюбленный, о которомъ онъ ничего-бы не зналъ? Она никогда не отлучалась изъ дома дяди больше чмъ на одинъ день, у нея не могло быть знакомыхъ, которые не бывали-бы въ дом, и о которыхъ ея дядя и тетка не знали-бы. Вообразить, что медальонъ подаренъ ей любовникомъ,— какая нелпость! Маленькая прядка темныхъ волосъ была ея собственная — онъ былъ въ этомъ увренъ, онъ не могъ догадаться, кому принадлежали свтлые волосы, да и не усплъ ихъ хорошо разсмотрть. Быть можетъ, это были волосы ея отца или матери, умершихъ, когда она была ребенкомъ, и весьма естественно, что она положила ихъ въ медальонъ вмст со своими.

И Адамъ легъ спать успокоенный, соткавъ себ въ утшеніе хитроумную сть вроятностей — врнйшую преграду, какую только можетъ поставить благоразумный человкъ между собой и истиной. Послднія его мысли передъ сномъ перешли въ сновиднія: ему снилось, что онъ опять съ Гетти на Большой Форм и проситъ у нея прощенія въ томъ, что онъ былъ съ нею такъ холоденъ и молчаливъ.

А пока онъ спалъ и видлъ сладкіе сны, Артуръ велъ Гетти танцовать и говорилъ ей тихимъ, торопливымъ шепотомъ: ‘Посл завтра, въ семь часовъ, я буду въ рощ, приходите пораньше’. И безумныя надежды Гетти, улетвшія было на мигъ, спугнутыя вздорными страхами, вернулись опять. Не сознавая опасности, она впервые была счастлива въ этотъ безконечно тянувшійся для нея день и желала только одного,— чтобы этотъ контрдансъ никогда не кончался. Того-же желалъ и Артуръ. Это была послдняя уступка слабости, которую онъ себ позволялъ, а человкъ, подъ вліяніемъ страсти, никогда не лжетъ себ съ такимъ наслажденіемъ, какъ когда ему удалось себя уврить, что завтра онъ поборетъ ее.

Зато желанія мистрисъ Пойзеръ были совершенно противоположнаго свойства, ибо ее терзали мрачныя предчувствія насчетъ завтрашняго сыра, который неизбжно долженъ былъ запоздать по милости такого полунощинчанья. Теперь Гетти исполнила свой долгъ — протанцовала съ молодымъ сквайромъ, такъ пусть же Пойзеръ пойдетъ и посмотритъ, пріхала-ли за ними повозка: пора домой — половина одиннадцатаго, и, несмотря на кроткое возраженіе мужа, что, дескать, ‘неприлично имъ узжать первыми’, мистрисъ Пойзеръ осталась непреклонна, ршительно объявивъ, что ‘ужъ тамъ прилично, или неприлично, а она удетъ’.

— Какъ, мистрисъ Пойзеръ! Вы уже узжаете? сказалъ мистеръ Донниторнъ-старшій, когда она подошла къ нему прощаться.— Я думалъ, никто изъ нашихъ гостей не покинетъ насъ хоть до одиннадцати часовъ, мы съ мистрисъ Ирвайнъ, по крайней мр, намрены просидть до одиннадцати, а мы здсь самые старые.

— Ахъ, ваша милость, господамъ можно сидть хоть до благо свта: у нихъ нтъ хозяйства на рукахъ, нтъ думки про сыръ, да про масло. А мы и такъ засидлись: коровамъ вдь не скажешь, чтобы завтра по утру он подождали, потому что ихъ будутъ позже доить. Такъ ужъ вы извините насъ, ваша милость,— позвольте намъ проститься.

— Ухъ! Я лучше согласна возиться каждый день со стиркой и съ масломъ вдобавокъ, чмъ таскаться по этимъ баламъ,— сказала она мужу, когда они сли въ повозку и похали.— Я не знаю боле утомительной работы, какъ слоняться безъ всякаго дла, глазть по сторонамъ и не знать, что ты будешь длать въ слдующую минуту. Да еще и улыбайся все время, точно лавочникъ въ базарные дни, чтобъ люди какъ-нибудь не назвали тебя невжей. А кончился день, его и помянуть нечмъ, разв что ходишь съ желтымъ лицомъ, оттого — что обълся.

— Нтъ, нтъ не говори этого,— возразилъ ей мистеръ Пойзеръ, пребывавшій въ самомъ веселомъ настроеній духа и находившій, что онъ давно не проводилъ такого пріятнаго дня.— Теб полезно иногда повеселиться. А танцуешь ты положительно лучше всхъ, во всемъ приход не найдется женщины, которая была бы такъ легка на ногу. И какъ это хорошо, что молодой сквайръ пригласилъ тебя первую. Это большая честь. Я думаю, онъ сдлалъ это оттого, что я предсдательствовалъ за столомъ и сказалъ рчь… А Геття-то наша?— тоже дождалась чести.— Что, Гетти, небось никогда еще у тебя не было такого кавалера? Молодой баринъ, красавецъ, въ мундир! Будетъ по крайней мр чмъ молодость вспомнить, какъ состаришься,— будешь всмъ разсказывать, какъ ты танцовала съ молодымъ наслдникомъ въ день его рожденья.

Книга четвертая.

ГЛАВА XXVII.
КРИЗИСЪ.

Началась вторая половина августа, со дня рожденія Артура прошло почти три недли. Въ нашемъ сверномъ графств Ломшир пшеница начинала уже созрвать, но жатва ожидалась поздняя по милости проливныхъ дождей и разливовъ, надлавшихъ у насъ много вреда. Брокстонскіе и Гейслопскіе фермеры, благодаря возвышенному положенію своихъ земель, не пострадали отъ послдней бды, а такъ какъ я не могу утверждать, чтобъ они были какими-нибудь исключительными фермерами, которымъ общественное благо дороже своего собственнаго, то вы легко поймете, что они не слишкомъ-то горевали по поводу быстраго повышенія цнъ на зерно, пока у нихъ оставалась надежда благополучно убрать свой собственный хлбъ. А перепадавшіе изрдка ясные дни и втра поддерживали эту надежду.

Восемнадцатое августа было однимъ изъ тхъ дней, когда солнце свтитъ какъ-то особенно ярко посл предшествовавшей полосы дождей. Большіе клочья облаковъ неслись по голубому небу, и круглыя вершины высокихъ холмовъ за замкомъ казались ожившими отъ ихъ летучихъ тней. Солнце то пряталось, то снова выскакивало изъ за тучъ, теплое и веселое, словно утраченная и вновь воротившаяся радость. Съ придорожныхъ деревьевъ срывало втромъ листья, еще совсмъ зеленые, во дворахъ фермъ хлопали калитки и двери, въ садахъ падали яблоки, и у лошадей, что паслись въ разбродъ по проселкамъ, хвосты и гривы развивались отъ втра. Но солнце разливало кругомъ столько радости, что даже втеръ не портилъ ее: напротивъ — казалось, онъ принималъ въ ней живое участіе. Веселый день для дтей! Какъ они бгали и визжали, стараясь перекричать втеръ! Да и взрослые были въ самомъ веселомъ настроеніи духа: всмъ какъ-то врилось, что когда спадетъ втеръ, наступятъ еще лучшіе дни. Вотъ если-бъ только хлбъ не перезрлъ и не высыпался.

А между тмъ и въ такой день гнетущая скорбь можетъ давить человка. Ибо если справедливо, что бываютъ моменты, когда природа будто предчувствовала нашу судьбу, то не одинаково ли справедливо и то, что въ другіе моменты она смотритъ безчувственной, равнодушной? Вдь нтъ такого часа во дню, который не порождалъ бы и радости, и горя,— такого яснаго утра, которое не несло бы съ собой новой муки отчаянію и новыхъ силъ генію любви. Насъ такъ много на свт, и судьба наша такъ различна! Чему же удивляться, если настроеніе природы звучитъ зачастую такъ рзко не въ тонъ великому кризису нашей жизни? Мы — дти огромной семьи, и — какъ дти огромной семьи — не въ прав разсчитывать, чтобъ наши ушибы принимались слишкомъ близко къ сердцу, а должны довольствоваться той скромной долей ухода и ласки, которую могутъ намъ удлить, и тмъ съ большей готовностью приходить на помощь другъ другу.

Это былъ трудовой день для Адама, который бъ послднее время длалъ почти двойную работу, такъ какъ онъ все еще состоялъ старшимъ работникомъ у Джонатана Бурджа въ ожиданіи, когда тотъ подыщетъ подходящаго человка на его мсто, а Джонатанъ не торопился искать. Но этотъ усиленный трудъ его не тяготилъ, онъ исполнялъ его съ веселымъ духомъ, потому что его надежды относительно Гетти опять расцвли. Со дня бала всякій разъ, какъ они встрчались, она какъ будто хотла дать ему понять, что она простила его молчаніе и холодность во время того злополучнаго контрданса. Онъ не напоминалъ ей о медальон, счастливый уже тмъ, что она улыбалась ему, и можетъ быть еще счастливе оттого, что онъ подмчалъ въ ней какую-то непривычную мягкость, что-то новое, что онъ объяснялъ развитіемъ женственности и серьезности. ‘Господи! да чего же отъ нея требовать?’ повторялъ онъ себ въ сотый разъ. ‘Ей только восемнадцатый годъ, еще придетъ ея время быть разсудительной. Вотъ и тетка ея всегда восхищается, какъ она ловка на работу. Изъ нея выйдетъ такая жена, что даже мама не найдетъ за что къ ней придраться’. Правда, со дня бала онъ видлъ ее у нихъ въ дом только два раза. Въ одно воскресенье, когда посл вечерни онъ хотлъ было пройти на Большую Ферму, она присоединилась къ компаніи старшихъ слугъ изъ замка и отправилась домой вмст съ ними, это даже имло почти такой видъ, какъ будто она поощряла ухаживанья мистера Крега. ‘Гетти что-то начинаетъ слишкомъ дружить съ этимъ народомъ, что постоянно толчется въ комнат ключницы’ — замтила тогда мистрисъ Пойзеръ. Я не могу этого понять. Я никогда не любила господскую челядь, вс они похожи на жирныхъ собаченокъ важныхъ барынь, отъ которыхъ никому нтъ добра: ни на мясо он не годны, ни домъ сторожить, а только для вида… А въ другой вечеръ, когда онъ былъ у Пойзеровъ, Гетти уходила въ Треддльстонъ за покупками, хотя, возвращаясь домой, онъ къ немалому своему удивленію, встртилъ ее совсмъ не въ той сторон, гд проходила Треддльстонская дорога. Но когда онъ къ ней подошелъ, она обошлась съ нимъ очень ласково, и когда онъ довелъ ее до воротъ, попросила его зайти къ нимъ опять. Возвращаясь изъ Треддльстона, она сдлала маленькій крюкъ по полямъ, такъ какъ ей еще не хотлось домой (объяснила она): на двор теперь такъ хорошо, а тетя всякій разъ подымаетъ такую исторію, когда ей, Гетти, вздумается выйти погулять. ‘Пожалуйста пойдемте къ намъ со мной!’ сказала она, когда онъ сталъ съ ней прощаться, и онъ не могъ устоять. Онъ вошелъ, и мистрисъ Пойзеръ удовольствовалась легкимъ выговоромъ Гетти за то, что она запоздала, а Гетти, показавшаяся ему грустной, когда онъ встртилъ ее, улыбалась, болтала и услуживала имъ всмъ необыкновенно старательно.

Это былъ послдній разъ, что онъ видлъ ее, но онъ ршилъ, что завтра же улучита часикъ-другой и сходитъ къ нимъ на ферму. Сегодня, онъ зналъ, былъ одинъ изъ тхъ дней недли, когда Гетти ходила въ замокъ къ камеристк учиться вышивать, поэтому сегодня онъ постарается наработать побольше, чтобъ завтрашній вечеръ былъ у него свободенъ.

Одною изъ работъ, состоявшихъ въ вдніи Адама, былъ небольшой ремонта на Домовой Ферм, которая до сихъ поръ была занята Сатчеллемъ, какъ управляющимъ, но которую теперь старый сквайръ, какъ носились слухи, собирался сдать въ аренду франтоватому незнакомцу въ ботфортахъ, прізжавшему недавно верхомъ осматривать ее. Этотъ ремонтъ нельзя было ничмъ объяснить, кром желанія стараго сквайра имть лишняго арендатора, хотя вечеромъ клубъ, собиравшійся но субботамъ у мистера Кассона, единогласно поршилъ за своими трубками, что ни одинъ человкъ въ здравомъ разсудк не согласится взять въ аренду Домовую Ферму, если къ ней не приржутъ пахотной земли. Какъ бы то ни было, ремонтъ приказано было производить со всею поспшностью, и Адамъ, дйствовавшій отъ лица мистера Бурджа, велъ работы со своей всегдашней энергіей. Но сегодня онъ былъ занятъ въ другомъ мст и могъ явиться на мсто работъ только передъ вечеромъ. И тутъ-то онъ увидлъ, что одна старая крыша, которую онъ разсчитывалъ оставить въ прежнемъ вид,— обрушилась. Было ясно, что эта часть постройки никуда не годится, и что ее придется снести, и у Адама сейчасъ же явился планъ новой постройки, съ удобными помщеніями для коровъ и телята съ сараемъ для орудій,— и все это безъ особенно большой затраты матеріала. Поэтому, когда рабочіе ушли, онъ слъ, досталъ записную книжку, набросалъ въ ней свой планъ и углубился въ вычисленіе издержекъ, имя въ виду на другой же день показать этотъ планъ Бурджу и посовтовать ему, чтобъ онъ убдилъ сквайра согласиться. ‘Обдлать дло чисто’ — хотя бы самое маленькое дло,— было всегда наслажденіемъ для Адама, и вотъ теперь онъ сидлъ на колод, разложивъ передъ собой книжку, тихонько посвистывая и согнувъ голову на бокъ съ чуть замтной улыбкой удовольствія — и гордости, ибо если Адамъ любилъ дло ради дла, онъ любилъ также имть право сказать себ: ‘Я это сдлалъ’. Да, говоря откровенно, я лично того мннія, что отъ этой слабости свободны только т, у кого никогда не было дла, которое они могли бы назвать дломъ своихъ рукъ и своей головы.

Было почти семь часовъ, когда Адамъ кончилъ и надлъ свою куртку, собираясь идти. Оглянувшись кругомъ въ послдній разъ, онъ замтилъ, что Сетъ, работавшій здсь съ утра, забылъ взять съ собой свою корзину съ инструментами. ‘Ну вотъ, забылъ корзину, а завтра ему работать въ мастерской’ подумалъ Адамъ. ‘Не было еще, кажется, на свт другого такого ротозя! Онъ способенъ забыть свою голову,— хорошо, что она крпко сидитъ у него на плечахъ. Счастье еще, что я увидлъ корзину: надо снести ее домой’.

Домовая Ферма стояла въ самомъ конц парка, минутахъ въ десяти ходьбы отъ стараго аббатства. Адамъ пріхалъ верхомъ на своемъ пони, имя въ виду, посл осмотра работъ, прохать до конюшенъ, оставить лошадь тамъ, а самому воротиться пшкомъ. Въ конюшн онъ засталъ мистера Крега, завернувшаго туда взглянуть на новую лошадь капитана, на которой тотъ долженъ былъ хать посл завтра. Артуръ узжалъ совсмъ, и мистеръ Крегъ задержалъ Адама своими разсказами о томъ, какъ вся ихъ дворня соберется у воротъ проводить молодого сквайра и пожелать ему счастливаго пути, такъ-что къ тому времени, когда Адамъ добрался до парка и зашагалъ по дорожк съ корзиной на плечахъ, солнце уже совсмъ* садилось. Длинные багровые лучи пронизывали чащу лса, задвая тсъстые стволы старыхъ дубовъ, скользя по дорожкамъ и расцвчивая все вокругъ такими великолпными красками, что каждая проплшинка голой земли казалась брильянтикомъ, упавшимъ на траву. Втеръ теперь спалъ, и только самые нжные листочки чуть-чуть шевелились. Для человка, весь день просидвшаго въ комнатахъ, такая прогулка была-бы истиннымъ наслажденіемъ, но Адамъ пробылъ на воздух вполн достаточно для того, чтобы желать сократить свой путь къ дому. Онъ вспомнилъ, что этотъ путь значительно сократится, если онъ пройдетъ прямо паркомъ и потомъ черезъ рощу, гд онъ не бывалъ уже нсколько лтъ. И съ этой мыслью онъ углубился въ чащу, въ сопровожденіи Джипа, не отстававшаго отъ него ни на шагъ, широко шагая по узенькимъ тропкамъ, обросшимъ по краямъ папоротникомъ, не останавливаясь полюбоваться великолпной смной красокъ при вечернемъ освщеніи,— почти не замчая всей этой красоты и однако чувствуя ея присутствіе въ томъ ощущеніи благоговйнаго, тихаго счастья, которое примшивалось къ его будничнымъ мыслямъ. Да и могъ-ли онъ не чувствовать ея? Даже олень ее чувствовалъ и робко притихалъ…

Но вотъ мысли Адама обратились къ тому, что разсказалъ ему мистеръ Крегъ объ Артур Донниторн, и нарисовали ему картину отъзда Артура и т перемны, какія могли произойти до его возвращенія, потомъ он перенеслись назадъ, въ далекое прошлое, къ временамъ ихъ дтской дружбы съ маленькимъ сквайромъ, и остановились на хорошихъ чертахъ характера Артура, которыми Адамъ гордился, какъ вс мы гордимся заслугами высшихъ, уважающихъ насъ. Для такихъ натуръ, какъ у Адама,— съ большимъ запасомъ любви и жаждой преклоненія передъ идеаломъ,— счастье такъ много зависитъ отъ того, могутъ ли они любить человка и врить въ него. А у Адама не было идеальнаго міра умершихъ героевъ, онъ мало зналъ о жизни человчества въ прошломъ, и чтобы найти существо, передъ которымъ онъ могъ бы преклоняться съ восхищеніемъ и любовью, онъ долженъ былъ искать между живыми людьми, говорившими съ нимъ живымъ языкомъ. Эти пріятныя мысли объ Артур вызвали мягкое выраженіе на его смышленое, обыкновенно суровое лицо, быть можетъ он же были причиной того, что, отворяя старую зеленую калитку, которая вела въ рощу, онъ наклонился, погладилъ Джипа и сказалъ ему нсколько ласковыхъ словъ.

Посл этой остановки онъ пошелъ дальше, по широкой извилистой дорожк черезъ рощу. Какіе великолпные буки! Адамъ ничмъ такъ не восхищался, какъ хорошими деревьями: какъ глаза рыбака лучше всего видятъ на мор, такъ и Адамъ среди деревьевъ чувствовалъ себя въ своей стихіи больше, чмъ гд-бы-то ни было. Каждое дерево отпечатывалось у него въ памяти, какъ рисунокъ въ памяти живописца,— со всми морщинками на кор, со всми извилинами и углами своихъ сучьевъ: не одинъ разъ онъ, только взглянувъ на дерево, опредлялъ до точности вышину и объемъ его ствола. Понятно посл этого, что какъ ни спшилъ онъ домой, онъ не могъ не остановиться передъ чудеснымъ толстымъ букомъ, стоявшимъ на поворот дорожки, и не удостовриться что это не два дерева, сросшіяся вмст, а только одно. До конца своей жизни Адамъ помнилъ минуту, когда онъ спокойно осматривалъ этотъ букъ, какъ помнимъ мы послдній нашъ взглядъ на родной домъ, гд протекла наша юность,— прощальный взглядъ передъ тмъ, какъ поворотъ дороги скрылъ его отъ насъ навсегда. Букъ стоялъ въ самомъ конц рощи, у послдняго поворота,— тамъ гд деревья образовали широкій сводчатый ходъ, теперь совсмъ свтлый отъ проникавшихъ въ него съ запада лучей, и когда Адамъ отошелъ отъ дерева, собираясь идти дальше, взглядъ его упалъ на дв человческія фигуры ярдахъ въ двадцати впереди.

Онъ замеръ на мст, неподвижный, какъ статуя, и почти такой же блдный. Мужчина и женщина стояли другъ противъ друга, держась за руки — очевидно прощаясь. Въ тотъ моментъ, когда они хотли поцловаться, Джипъ, бгавшій по кустамъ, выскочилъ на дорожку, увидлъ ихъ и залаялъ. Они вздрогнули и отскочили другъ отъ друга: одна бросилась къ калитк, которая вела изъ рощи въ поле, а другой повернулся и медленнымъ, разсчитанно безпечнымъ шагомъ направился къ Адаму. А Адамъ стоялъ, по прежнему безмолвный и блдный, все крпче и крпче стискивая въ рук палку, на которой онъ несъ корзину съ инструментами, и въ глазахъ его, обращенныхъ на приближавшуюся фигуру, изумленіе быстро уступало мсто ярости.

Артуръ Донниторнъ казался возбужденнымъ и взволнованнымъ: чтобъ усыпить непріятныя мысли, онъ выпилъ сегодня за обдомъ больше обыкновеннаго и, подъ успокоительнымъ вліяніемъ винныхъ паровъ, еще не успвшихъ совсмъ улетучиться, былъ склоненъ легче отнестись къ этой непріятной встрч съ Адамомъ, чмъ можетъ быть отнесся-бы въ другое время. Во всякомъ случа изъ всхъ непрошенныхъ свидтелей, которые могли подсмотрть его сегодняшнее свиданіе съ Гетти, Адамъ былъ самымъ безопаснымъ: онъ малый умный, съ тактомъ, и никому не разболтаетъ о томъ, что онъ видлъ. Артуръ со спокойной увренностью представлялъ себ, какъ просто онъ объяснитъ ему этотъ маленькій инцидентъ, обративъ все въ шутку. И онъ шелъ къ нему не спша, разсчитанно небрежной походкой, заложивъ концы пальцевъ въ карманы жилета, въ своемъ изысканномъ вечернемъ костюм, въ тонкомъ бль, съ разгоряченнымъ лицомъ, освщенный сверху проникавшимъ сквозь втки отблескомъ послднихъ вечернихъ лучей, перехваченныхъ легкими облачками, посылавшими теперь на землю свой таинственный свтъ.

Адамъ все не двигался и смотрлъ, какъ онъ подходилъ. Теперь ему все стало ясно,— происхожденіе медальона и все остальное, что казалось раньше подозрительнымъ. Жестокій, страшный свтъ показалъ ему дотол скрытыя буквы, измнившія весь смыслъ прошедшаго. Шевельни онъ хоть однимъ мускуломъ, онъ, какъ тигръ, бросился-бы на Артура, но въ сумятиц противорчивыхъ чувствъ, боровшихся въ немъ въ эти долгія мгновенія, онъ твердо зналъ и повторялъ себ одно,— что онъ не допуститъ себя поддаться гнву, а скажетъ только то, что слдовало сказать. Онъ стоялъ словно завороженный невидимой силой, но эта сила была его собственная сильная воля.

— Добрый вечеръ, Адамъ, сказалъ Артуръ.— Вы, кажется, любуетесь нашими чудесными старыми буками? Только имйте въ виду: топору нтъ сюда ходу, это священная роща… А я было шелъ въ свою берлогу — въ Эрмитажъ, и по дорог нагналъ эту красоточку Гетти Соррель. Ей-бы не слдовало возвращаться домой этой дорогой въ такой поздній часъ,— здсь не совсмъ безопасно, вотъ я и проводилъ ее до калитки и выпросилъ поцлуй за труды…. Однако, пойду я домой: здсь становится дьявольски сыро. До свиданья, Адамъ. Посл завтра я узжаю, но мы съ вами увидимся завтра, такъ-что я не прощаюсь.

Артуръ былъ слишкомъ занятъ ролью, которую онъ разыгрывалъ, чтобы вполн правильно оцнить выраженіе лица А.дама. Впрочемъ, онъ ни разу не взглянулъ на него прямо,!)въ все больше поглядывалъ кругомъ, на деревья, а потомъ, упомянувъ о сырости, приподнялъ одну ногу и принялся осматривать подошву своего сапога. Онъ не намренъ былъ тратить лишнихъ словъ: и такъ ужъ онъ напустилъ честному Адаму довольно пыли въ глаза. ‘До свиданья’, повторилъ онъ, и съ послднимъ словомъ двинулся дальше.

— Постойте, сэръ, сказалъ Адамъ не оборачиваясь, жесткимъ, повелительнымъ тономъ.— Мн нужно сказать вамъ два слова.

Артуръ остановился, удивленный. На впечатлительныхъ людей перемна тона дйствуетъ сильне, чмъ самыя рзкія слова, а Артуръ отличался впечатлительностью всхъ мягкихъ и тщеславныхъ натуръ. Онъ еще больше удивился, когда увидлъ, что Адамъ не двигается съ мста и стоитъ къ нему спиной, какъ будто требуя, чтобъ онъ воротился. Что этотъ чудакъ забралъ себ въ голову? Онъ, кажется, намренъ принять эту исторію въ серьезъ. Артуръ почувствовалъ, какъ въ немъ поднимается злость. Страсть благодтельствовать всегда иметъ въ себ примсь низменныхъ чувствъ, и теперь къ раздраженію и гнву Артура примшивалось нехорошее чувство: онъ говорилъ себ, что человкъ, которому онъ оказалъ столько благодяній, не долженъ бы критиковать его поступковъ. И въ то-же время онъ не смлъ не послушаться: онъ чувствовалъ себя покореннымъ, какъ это бываетъ со всми нами, когда мы сознаемъ себя виноватыми по отношенію къ людямъ, чьимъ мнніемъ мы дорожимъ. Не смотря на всю его обиду и гнвъ, въ голос Артура слышалось не одно раздраженіе, но и что-то въ род мольбы, когда онъ сказалъ:

— Что это значитъ, Адамъ?

— Это значитъ, сэръ, отвчалъ Адамъ тмъ-же жесткимъ тономъ и все таки не поворачиваясь,— это значитъ, что вы не обманете меня шутливыми рчами. Вы не въ первый разъ встрчаетесь съ Гетти Соррель въ этой рощ и не въ первый разъ цлуете ее.

Артуръ испугался: говоритъ-ли Адамъ на основаніи того, что онъ знаетъ, или только по догадкамъ? Эта неизвстность была хуже всего: она помшала ему придумать благоразумный отвтъ и усилила его раздраженіе. Онъ сказалъ высокимъ, рзкимъ голосомъ:

— Что-же изъ этого, сударь?

— А то, что, поступая такимъ образомъ, вы поступаете не какъ честный, прямодушный человкъ, какимъ мы вс васъ считали, а какъ себялюбивый, легкомысленный негодяй. Вы знаете не хуже меня, къ чему приводятъ такіе поступки: когда знатный баринъ, какъ вы, волочится за молодой женщиной въ положеніи Гетти, цлуетъ ее и длаетъ ей подарки, которыхъ она не сметъ никому показать, это не можетъ довести до добра. И опять скажу: вы поступаете, какъ легкомысленный, себялюбивый негодяй, хотя видитъ Богъ, какъ больно мн это говорить,— такъ больно, что я далъ-бы лучше отрзать себ правую руку.

— Послушайте, Адамъ, сказалъ Артуръ, стараясь обуздать свой гнвъ и перейти опять къ безпечному тону,— послушайте: вы не только непозволительно дерзки, но и говорите безсмыслицу. Не вс хорошенькія двушки такъ глупы, какъ вы, я думаю, ни одна изъ нихъ не способна вообразить, что если джентльменъ восхищается ея красотой и оказываетъ ей немножко вниманія,— изъ этого должно что-нибудь слдовать. Всякій мужчина не прочь приволокнуться за хорошенькой двушкой, и всякая хорошенькая двушка любитъ ухаживанья. Чмъ шире раздляющее ихъ разстояніе, тмъ меньше можетъ быть в]эеда отъ этой игры, потому что тогда женщина не можетъ заблуждаться.

— Я не знаю, что вы разумете подъ словомъ игра, сказалъ Адамъ,— но если по отношенію къ женщин вы ведете себя такъ, какъ-будто любите ее, а между тмъ не любите,— это ‘ нечестно, а что нечестно, то никогда не кончится добромъ.

Я не дуракъ, и вы не дуракъ, и вы не думаете того, что говорите. Вы хорошо знаете, что если-бы ваше поведеніе относительно Гетти сдлалось гласнымъ, это принесло-бы горе и стыда, и ей, и ея роднымъ, и она потеряла-бы свое доброе имя. Вы не придаете значенія вашимъ поцлуямъ и подаркамъ, вы говорите: это игра. Но разв другіе поврятъ, что вы дйствовали безъ всякой задней мысли?.. И не говорите вы мн, что она не можетъ заблуждаться. Говорю Вамъ — вы, можетъ быть, сдлали то, что теперь вся ея душа поглощена мыслью о васъ, можетъ быть, это отравило всю ея жизнь, и она никогда уже не полюбитъ другого,— человка, который могъ-бы быть ей хорошимъ мужемъ.

Артуръ почувствовалъ облегченіе, пока Адамъ говорилъ, онъ убдился, что Адаму неизвстно ничего положительнаго объ его отношеніяхъ къ Гетти, и что сегодняшняя ихъ несчастная встрча — бда поправимая: Адама можно еще обмануть. Чистосердечный, честный Артуръ поставилъ себя въ такое положеніе, изъ котораго былъ одинъ выходъ — удачная ложь. Надежда на этотъ выходъ смягчила немного его гнвъ.

— Ну, хорошо, Адамъ, заговорилъ онъ миролюбивымъ тономъ человка, длающаго уступку,— вы, можетъ быть, и нравы. Допустимъ, что въ своемъ восхищеніи этой хорошенькой двочкой я зашелъ немножко черезчуръ далеко, конечно, мн не слдовало ее цловать. Вы такой серьезный, съ такимъ твердымъ характеромъ, что вамъ не понять, какъ силенъ бываетъ иной разъ соблазнъ. Но я знаю одно: ни за какія блага въ мір я не доставлю непріятностей ни ей, ни добрякамъ Пойзерамъ, если это будетъ зависть отъ меня, я былъ-бы несчастнйшій человкъ, если-бъ на нихъ обрушилось горе по моей вин. Но мн кажется, вы смотрите на эти вещи слишкомъ серьезно. Ну, пусть я виноватъ, но посл-завтра, какъ вамъ извстно, я узжаю и, слдовательно, больше ужъ не буду гршить. Значитъ, и говорить объ этомъ не стоитъ: вся эта исторія скоро забудется. Прощайте, Адамъ.

И онъ повернулъ было назадъ, собираясь идти.

— Нтъ, клянусь Богомъ! вскрикнулъ Адамъ, не въ силахъ доле сдерживать свою ярость. Онъ бросилъ на землю корзину съ инструментами, шагнулъ впередъ и очутился лицомъ къ лицу съ Артуромъ. Вся его ревность и чувство личной обиды, которыя до сихъ поръ онъ старался подавлять, прорвались наружу и завладли имъ. Да и кто изъ насъ, въ первыя, острыя минуты страданія, способенъ понять, что нашъ ближній, причинившій намъ это страданіе, не хотлъ сдлать намъ больно? Въ нашемъ инстинктивномъ, мятежномъ протест противъ боли мы вновь становимся дтьми и ищемъ сознательной злой воли, на которую мы могли-бы обрушить наше мщеніе. Адамъ въ эти мгновенія могъ только чувствовать, что у него отняли Гетти — вроломно укралъ человкъ, которому онъ врилъ, и онъ стоялъ противъ Артура съ блдными губами, сжимая кулаки, сверкая на него яростнымъ взглядомъ, и жесткій тонъ справедливаго негодованія, въ предлахъ котораго онъ до сихъ поръ старался себя удержать, смнился трепещущими нотами глубокаго волненія, сотрясавшими, казалось, все его тло, пока онъ говорилъ.

— Нтъ, не скоро забудется то, что вы встали между нею и мной, когда она, можетъ быть, могла-бы меня полюбить. Не скоро забудется, что вы украли у меня мое счастье въ то время, когда я считалъ васъ моимъ лучшимъ другомъ, человкомъ благородной души, и гордился тмъ, что я тружусь для васъ. Такъ вы цловали ее безъ всякихъ серьезныхъ намреній, ради забавы? А я ни разу не цловалъ ее, но я готовъ былъ работать цлые годы за право ее цловать… Вы говорите объ этомъ съ легкимъ сердцемъ. Еще-бы! вамъ нипочемъ испортить жизнь человку, лишь-бы получить свою маленькую долго удовольствія. Вы вдь не имли серьезныхъ намреній.— вы играли… Не надо мн вашихъ милостей!— вы не тотъ человкъ, за какого я васъ принималъ. Никогда больше я не буду считать васъ моимъ другомъ. Будьте мн лучше врагомъ! Я прибью васъ тутъ-же, не сходя съ мста,— защищайтесь! Это единственное удовлетвореніе, какое вы можете мн дать.

Бдный Адамъ, въ своемъ бшенств, не находившемъ другого исхода, сбросилъ куртку и шапку, и принялся засучивать рукава, слишкомъ ослпленный гнвомъ, чтобы быть въ состояніи замтить, какая перемна произошла съ Артуромъ. Губы Артура были теперь чуть-ли не блднй его собственныхъ, сердце неистово билось. Открытіе, что Адамъ любитъ Гетти, было для него жестокимъ ударомъ, заставившимъ его на одинъ мигъ взглянуть на себя съ точки зрнія Адама — съ негодованіемъ и презрніемъ, а на страданія Адама — не только, какъ на послдствіе своей вины, но и какъ на одинъ изъ элементовъ, усугубляющихъ ее. Слова презрнія и ненависти, брошенныя ему прямо въ лицо — первыя въ его жизни,— были для него отточенными стрлами, оставлявшими на немъ, казалось ему, неизгладимые слды. Спасительное прибжище самооправданій, рдко намъ измняющее, пока мы не потеряли уваженія другихъ, измнило ему на минуту, и онъ стоялъ лицомъ къ лицу съ первымъ великимъ и непоправимымъ зломъ, имъ совершеннымъ. Ему былъ только двадцать одинъ годъ, и всего три мсяца тому назадъ — да какое! гораздо меньше,— онъ думалъ, что никогда никто не будетъ имть права упрекнуть его въ подлости. Быть можетъ, первымъ его побужденіемъ было-бы просить прощенія у Адама, но Адамъ не далъ ему на это времени. Увидвъ, что Артуръ не отвчаетъ на его вызовъ, а стоитъ блдный, не шевелясь и даже не вынимая рукъ изъ кармановъ, онъ сказалъ.

— Что-же? Будете вы драться со мной? Или вы не мужчина? Вы вдь знаете, что я не ударю васъ, пока вы такъ стоите.

— Уйдите, Адамъ, сказалъ Артуръ:— я не хочу съ вами драться.

— Ну да, конечно, не хотите,— проговорилъ Адамъ съ горестью:— вы смотрите на меня, какъ на простого, бднаго человка, котораго вы можете оскорблять безнаказанно.

— Я не имлъ намренія васъ оскорбить, сказалъ Артуръ съ новымъ приступомъ гнва.— Я не зналъ, что вы ее любите.

— Но вы заставили ее полюбить васъ, сказалъ Адамъ.— Вы двуличный человкъ, я никогда больше не поврю ни одному вашему слову.

— Уйдите — вамъ говорятъ! крикнулъ Артуръ гнвно,— или намъ обоимъ придется раскаиваться.

— Нтъ, проговорилъ Адамъ задыхающимся голосомъ,— клянусь — я не уйду, не поколотивши васъ! Мало вамъ еще оскорбленій? Такъ повторяю вамъ: вы негодяй и трусъ, и я васъ презираю.

Вся кровь бросилась въ лицо Артуру, въ одинъ мигъ его правая рука сжалась въ кулакъ и нанесла ударъ, отъ котораго Адамъ пошатнулся. Теперь онъ былъ взбшенъ не меньше Адама, и вотъ, въ быстро сгущавшихся сумеркахъ лтняго вечера, казавшихся еще гуще подъ сводомъ втвей, эти два человка, забывъ о только-что волновавшихъ ихъ чувствахъ, схватились драться, съ инстинктивнымъ зврствомъ двухъ пантеръ. Баринъ съ выхоленными блыми руками былъ достойнымъ противникомъ работника во всемъ, кром силы, и только благодаря его ловкости борьба затянулась на нсколько долгихъ минутъ. Но въ борьб безоружныхъ людей побда всегда будетъ на сторон сильнаго, если онъ не какой-нибудь увалень, и Артуръ долженъ былъ упасть подъ первымъ мткимъ ударомъ Адама, сломиться, какъ стальной прутъ подъ ударомъ желзнаго лома. Этотъ ударъ былъ скоро нанесенъ, и Артуръ упалъ, зарывшись головой въ кустъ папоротника, такъ-что Адамъ едва могъ различить темныя очертанія его тла.

Адамъ стоялъ надъ нимъ въ темнот и ожидалъ, когда онъ встанетъ.

Вотъ онъ теперь отомстилъ, нанесъ свой ударъ, для котораго онъ напрягалъ всю силу своихъ нервовъ и мышцъ,— и къ чему-же это его привело? Чего онъ достигъ?— Только насытилъ свой гнвъ, удовлетворилъ своей жажд мести. Онъ не возвратилъ себ Гетти, не измнилъ прошлаго, все оставалось какъ было… И ему до слезъ стало стыдно своей безцльной злобы.

Но отчего Артуръ не встаетъ? Адамъ все ждалъ, когда-же онъ пошевелится, и время тянулось для него безконечно. ‘Великій Боже! неужели я его убилъ?’ — и Адамъ содрогнулся, вспомнивъ о своей сил. Съ возрастающимъ страхомъ онъ опустился на колни подл Артура и приподнялъ его голову изъ папоротниковъ. На лиц не было никакихъ признаковъ жизни: глаза закрыты, зубы стиснуты. ‘Умеръ!.. убитъ!’ Ужасъ, овладвшій Адамомъ, окончательно укрпилъ его въ этой мысли. Онъ могъ только чувствовать, что на лиц Артура написана смерть, и что онъ, Адамъ, безсиленъ передъ ней. Не двигая ни однимъ мускуломъ, онъ стоялъ на колняхъ, какъ воплощеніе отчаянія передъ образомъ смерти.

ГЛАВА XXVIII.
ДИЛЕММА.

Прошло очень немного минутъ по часамъ — хотя для Адама этотъ промежутокъ тянулся очень долго,— когда онъ подмтилъ первый проблескъ сознанія на лиц Артура и слабое содроганіе въ тл. Горячая радость, затопившая его душу, принесла съ собой остатокъ его старой привязанности къ этому человку.

— Что вы чувствуете, сэръ? Болитъ у васъ что-нибудь? спросилъ онъ нжно, распуская галстухъ Артуру.

Артуръ поднялъ на него мутный взглядъ, и въ лиц его что-то дрогнуло, какъ-будто память возвращалась къ нему. Но онъ только еще разъ весь вздрогнулъ и ничего не сказалъ.

— Болитъ у васъ что-нибудь, сэръ? спросилъ опять Адамъ трепещущимъ голосомъ.

Артуръ поднесъ руку къ пуговицамъ своего жилета, и когда Адамъ разстегнулъ его, онъ глубоко перевелъ духъ.

— Опустите мою голову, проговорилъ онъ слабымъ голосомъ,— и принесите мн воды, если можно.

Адамъ тихонько положилъ его голову опять на траву и. выложивъ инструменты изъ плетеной корзины, побжалъ прямикомъ черезъ рощу въ тотъ ея конецъ, гд она прилегала къ парку, и гд протекалъ небольшой ручеекъ.

Когда онъ воротился съ корзиной, изъ которой бжала вода, но все-таки до половины наполненной, Артуръ взглянулъ на него уже почти совсмъ сознательно.

— Можете вы зачерпнуть воды рукой и напиться? спросилъ его Адамъ, опускаясь опять на колни, чтобы приподнять ему голову.

— Нтъ, не надо, отвчалъ Артуръ.— Намочите мой галстухъ и положите мн на голову.

Холодная вода, очевидно, принесла ему облегченіе, потому что онъ вскор приподнялся немного повыше, опираясь на плечо Адама.

— Не болитъ-ли у васъ что-нибудь, сэръ? спросилъ еще разъ Адамъ.

— Ничего не болитъ, отвчалъ Артуръ все еще съ трудомъ,— только страшная слабость.

Немного погодя онъ прибавилъ:— Должно быть, я лишился чувствъ, когда вы меня ударили.

— Да, сэръ, слава Богу это былъ только обморокъ. Я думалъ — другое, гораздо худшее.

— Какъ! вы подумали, что ужъ совсмъ покончили со мной?.. Ну-ка, помогите мн встать.

— Я весь разбитъ, и голова кружится, сказалъ Артуръ, когда поднялся на ноги, опираясь на руку Адама.— Какъ видно, вашъ ударъ пришелся очень мтко. Кажется, я не могу идти одинъ.

— Обопритесь на меня, сэръ, я васъ доведу, сказалъ Адамъ.— Или, можетъ быть, лучше присядете на минутку — вотъ сюда, на мою куртку, а я васъ буду поддерживать. Минуты черезъ дв вамъ станетъ, можетъ быть, лучше.

— Нтъ, сказалъ Артуръ,— я пойду въ Эрмитажъ, у меня, кажется, осталось тамъ немного водки. Можно пройти ближайшей дорогой: вонъ онъ сейчасъ начинается,— чуть-чуть подальше впереди, у калитки. Вы только помогите мн дойти.

Они шли тихимъ шагомъ, съ частыми остановками, но не разговаривая. Въ обоихъ мысль о настоящемъ, наполнявшая первыя мгновенія съ минуты возвращенія Артура къ сознанію, уступила мсто живому воспоминанію предшествовавшей сцены. На узенькой тропинк подъ деревьями было почти темно, но между соснами, вокругъ Эрмитажа, оставалось довольно пустого пространства, такъ-что свтъ восходящаго мсяца могъ свободно проникать въ окна. На толстомъ ковр изъ сосновыхъ иглъ ихъ шаговъ совершенно не было слышно, и окружающая тишина только усиливала въ нихъ сознаніе происшедшаго. Артуръ вынулъ изъ кармана ключъ и положилъ его въ руку Адама, чтобы тотъ отомкнулъ дверь. О томъ, что Артуръ распорядился омеблировать Эрмитажъ и обратилъ его въ свой рабочій кабинетъ, Адамъ ничего не зналъ и очень удивился, когда отворилъ дверь и увидлъ уютную комнатку, которую по всмъ признакамъ часто посщали.

Артуръ выпустилъ руку Адама и бросился на оттоманку.

— Поищите мою охотничью фляжку, сказалъ онъ.— Она гд-нибудь тутъ: кожаный футляръ и въ немъ бутылочка и стаканчикъ.

Адамъ скоро нашелъ требуемое.

— Здсь очень мало водки, сэръ, сказалъ онъ, разглядывая бутылку на свтъ и опрокидывая ее надъ стаканчикомъ:— только одинъ стаканчикъ.

— Ну, все равно, давайте, что есть, проговорилъ Артуръ капризнымъ тономъ больного.

Когда онъ отпилъ нсколько маленькихъ глотковъ, Адамъ сказалъ:

— Не сбгать-ли мн въ домъ, сэръ, и не принести-ли еще? Я живо обернусь. Вамъ трудно будетъ дойти до дому, если вы не подкрпите чмъ-нибудь своихъ силъ.

— Ну хорошо, сходите. Только не говорите тамъ, что я боленъ. Спросите моего человка Пима и скажите ему, чтобъ онъ взялъ водки у Мильса и никому не говорилъ, что я въ Эрмитаж. Принесите и воды.

Адамъ былъ радъ всякому длу, лишь-бы не оставаться здсь,— оба были рады разстаться хоть на короткое время. Но какъ ни быстро шелъ Адамъ, онъ не могъ усыпить своихъ доучительныхъ мыслей, не могъ не переживать все съ новой и новой болью послдняго злополучнаго часа и не заглядывать впередъ въ свое новое, безотрадное будущее.

Когда Адамъ ушелъ, Артуръ нсколько минутъ пролежалъ неподвижно, но вдругъ онъ съ усиліемъ поднялся съ оттоманки и при неврномъ свт мсяца сталъ медленно оглядывать комнату, какъ-будто что-то отыскивая. Оказалось, что это былъ маленькій огарокъ восковой свчки, стоявшій на стол среди безпорядочной груды рисовальныхъ и письменныхъ принадлежностей. Чтобы зажечь огарокъ, понадобилось искать еще дольше, и когда онъ былъ зажженъ, Артуръ очень старательно обошелъ всю комнату, какъ-бы желая удостовриться въ отсутствіи или присутствіи какого-то предмета. Наконецъ онъ нашелъ одну маленькую вещицу. Онъ положилъ ее въ карманъ, потомъ передумалъ, вынулъ опять и засунулъ на самое дно корзины съ ненужными бумагами. Это была женская розовая шелковая косыночка. Онъ поставилъ свчу на столъ и бросился на оттоманку въ полномъ изнеможеніи. Появленіе Адама съ водой и водкой вывело его изъ забытья.

— Ну, вотъ отлично, сказалъ онъ,— я чувствую страшную потребность въ чемъ-нибудь возбуждающемъ,

— Какъ это хорошо, что у васъ здсь оказалась свча, сказалъ Адамъ,— а я было жаллъ, зачмъ не догадался спросить тамъ фонарь.

— Не надо, свчи хватитъ, я теперь скоро буду въ состояніи идти.

— Я не могу уйти, сэръ, пока не доставлю васъ благополучно домой, проговорилъ Адамъ нершительно.

— Да, лучше останьтесь. Садитесь.

Адамъ слъ. И такъ они сидли другъ противъ друга въ неловкомъ молчаніи, пока Артуръ медленными глотками пилъ свою водку, замтно оживая. Онъ лежалъ теперь въ боле свободной поз и былъ, казалось, мене поглощенъ своими физическими ощущеніями. Адамъ зорко наблюдалъ эти признаки, и по мр того, какъ проходила его тревога за здоровье Артура, нетерпніе его росло,— нетерпніе, знакомое каждому, кому случалось быть поставленнымъ въ необходимость подавить на время свое справедливое негодованіе, во вниманіе къ безпомощному состоянію виновника его. Но прежде чмъ они съ Артуромъ начнутъ опять сводить свои счеты, онъ долженъ былъ сдлать еще одну вещь: онъ долженъ былъ сознаться ему въ томъ несправедливомъ, что было въ его собственныхъ словахъ. Очень возможно, что нетерпніе его покончить съ этимъ признаніемъ отчасти объяснялось тмъ, что тогда онъ могъ съ полнымъ правомъ дать опять волю своему гнву. Но мр того, какъ онъ убждался, что къ Артуру возвращаются силы, слова признанія все чаще вертлись у него на язык, и все-таки не выговаривались: его удерживала мысль — не лучше-ли отложить все до завтра. Все время, пока они молчали, они ни разу не взглянули другъ на друга, и Адамъ предчувствовалъ, что если они заговорятъ о случившемся, если они посмотрятъ другъ на друга, и каждый прочтетъ въ глазахъ другого его настоящія мысли,— ихъ ссора опять разгорится. И они сидли и молчали, пока огарокъ не замигалъ въ подсвчник, погасая. Для Адама это молчаніе становилось все боле и боле тягостнымъ. Но нотъ Артуръ налилъ себ еще немного водки, закинулъ руку за голову и подогнулъ одну ногу быстрымъ движеніемъ, доказавшимъ, что онъ совсмъ оправился. Тогда Адамъ не могъ устоять противъ искушенія высказать то, что было у него на душ.

— Вы стали теперь гораздо бодре, сэръ, началъ онъ. Свча въ это время уже погасла, и они едва различали другъ друга при слабомъ лунномъ свт.

— Да, хотя не могу сказать, чтобы я чувствовалъ себя вполн бодрымъ, лнь какая-то, и не хочется двигаться. Но я все-таки сейчасъ пойду, вотъ только допью эту водку.

Адамъ помолчалъ съ минуту, прежде чмъ продолжать.

— Въ сердцахъ я не помнилъ, что говорилъ, и сказалъ несправедливую вещь. Я не имлъ права говорить, что вы сознательно сдлали мн зло. Вы не могли знать о моей любви, я всегда старался скрывать свое чувство.

Онъ опять помолчалъ.

— И еще… можетъ быть, я осудилъ васъ слишкомъ строго,— у меня вообще мало мягкости. Можетъ быть, вы поступили такъ просто по легкомыслію, какого я не допускалъ въ человк съ сердцемъ и совстью. Люди созданы не по одной мрк и, судя другъ друга, мы можемъ легко ошибиться. Свидтель Богъ, что единственная радость, какую вы еще можете мн дать, это — возможность не думать о васъ дурно.

Артуръ предпочелъ-бы уйти безъ разговоровъ: онъ былъ слишкомъ смущенъ и взволнованъ, да и слабъ физически, чтобы быть въ состояніи выдержать длинное объясненіе. Но все-таки онъ обрадовался уже и тому, что Адамъ заговорилъ о непріятномъ предмет въ примирительномъ дух, что значительно облегчало отвтъ. Артуръ очутился въ трагическомъ положеніи честнаго человка, совершившаго дурной поступокъ, вызывающій въ его глазахъ необходимость обмана. Естественному, честному движенію души, побуждавшему его заплатить правдой за правду, отвтить на довріе чистосердечной исповдью, нельзя было давать воли: вопросъ долга сталъ для него вопросомъ тактики. Первое послдствіе дурного дла уже сказалось на немъ: оно тираннически завладло его волей и толкало его на путь, претившій всмъ его чувствамъ и понятіямъ. Единственное, что ему теперь оставалось, это — обманывать Адама до конца — заставить Адама думать о немъ лучше, чмъ онъ того стоилъ. И когда онъ услышалъ слова честнаго самообличенія,— когда онъ услышалъ скорбный призывъ, которымъ закончилъ Адамъ, ему приходилось только порадоваться тому невднію и остатку доврія, которыя подразумвались въ этихъ словахъ. Онъ отвтилъ не сразу, потому что въ своемъ отвт ему надо было быть не правдивымъ, а осторожнымъ.

— Не будемъ больше говорить о нашей ссор, Адамъ, сказалъ онъ, наконецъ, томнымъ голосомъ, потому что ему было трудно говорить,— Я прощаю вамъ вашу минутную несправедливость. Это было вполн естественно при томъ преувеличенномъ представленіи о моемъ поступк, какое вы себ составили. Надюсь, наша давнишняя дружба не пострадаетъ отъ того, что мы съ вами подрались. Побда осталась за вами, да такъ оно и слдовало, потому что изъ насъ двоихъ я былъ виноватъ все-таки больше… Ну, будетъ, дайте руку.

Онъ протянулъ руку, но Адамъ не шевельнулся.

— Мн очень тяжело, сэръ, отвтить вамъ: нтъ,— сказалъ онъ,— но я не могу пожать вамъ руку, пока мы съ вами не выяснимъ хорошенько, на чемъ мы миримся. Я былъ неправъ, когда сказалъ, что вы сдлали мн зло сознательно, но я былъ правъ въ томъ, что я говорилъ раньше о вашемъ поведеніи относительно Гетти, и я не могу пожать вамъ руку, какъ-будто я по прежнему считаю васъ своимъ другомъ, пока вы не объясните мн вашего поведенія.

Артуръ спряталъ въ карманъ свою гордость, проглотилъ обиду и отвелъ руку. Нсколько секундъ онъ молчалъ и наконецъ, сказалъ, насколько могъ, равнодушно:

— Я не понимаю, Адамъ, какого вамъ еще объяснепія. Я вамъ уже говорилъ, что вы придаете слишкомъ серьезное значеніе маленькому волокитству. Но если даже вы и правы, предполагая, что въ этомъ есть опасность для Гетти, то вдь въ субботу я узжаю, и все это кончится. Что-же касается огорченія, которое я причинилъ лично вамъ,— я отъ всего сердца жалю объ этомъ. Больше мн нечего сказать.

Адамъ ничего не отвтилъ, но поднялся со стула, отошелъ къ окну и сталъ къ нему лицомъ. Казалось, онъ всматривается въ черные стволы сосенъ, освщенныхъ луной, но въ дйствительности онъ не видлъ и не сознавалъ ничего кром борьбы, происходившей въ немъ. Его ршеніе подождать съ объясненіемъ ни къ чему не повело: гд тутъ откладывать до завтра!— онъ долженъ говорить сейчасъ-же, не выходя отсюда. Но прошло нсколько минутъ, прежде чмъ онъ, наконецъ, обернулся, подошелъ къ Артуру и остановился надъ нимъ, глядя на него сверху внизъ.

— Я лучше выскажусь прямо, какъ это мн ни тяжело, заговорилъ онъ съ очевиднымъ усиліемъ.— Вотъ видите-ли, сэръ: не знаю, какъ для васъ, а для меня это не бездлица, Я не такой человкъ, что сегодня полюбилъ одну женщину, а завтра другую, и на которой изъ нихъ ни жениться,— ему все равно. Я люблю Гетти совсмъ иною любовью, которую можетъ понять только тотъ, кто ее чувствуетъ, да Богъ, Который ее ему далъ. Гетти для меня дороже всего въ мір, кром моей совсти и добраго имени. И если правда то, что вы говорите,— если вы волочились за нею безъ дурного намренія,— играли въ любовь, какъ вы это называете, и съ вашимъ отъздомъ все кончится,— тогда я буду ждать и надяться, что ея сердце когда-нибудь откроется для меня. Я не хочу думать, что вы мн солгали, я хочу врить вашему слову, хотя многое и говоритъ противъ васъ.

— Вы оскорбите Гетти гораздо больше, чмъ меня, если не поврите мн, сказалъ Артуръ почти стремительно, вскакивая съ оттоманки и сдлавъ нсколько шаговъ. Но онъ сейчасъ-же опустился на стулъ и прибавилъ ослабвшимъ голосомъ:— Вы, кажется, забываете, что подозрвая меня, вы бросаете тнь на ея доброе имя.

— Нтъ, сэръ,-возразилъ Адамъ, почти успокоенный: онъ былъ слишкомъ прямодушенъ, чтобы длать различіе между прямою ложью и утаиваніемъ истины,— нтъ сэръ, Гетти и вы — большая разница, къ ней и къ вамъ нельзя прикладывать одну и ту-же мрку. Что-бы вы тамъ ни имли въ виду, вы дйствовали съ открытыми глазами, но почемъ вы знаете, что творилось въ ея душ? Она еще совсмъ ребенокъ, котораго каждый, въ комъ есть хоть капля совсти долженъ, считать себя обязаннымъ оберегать. И что-бы вы ни говорили, я знаю, что вы смутили ея душу. Ея сердце отдано вамъ — я это знаю, потому что теперь мн стало ясно многое, чего я раньше не понималъ. Но вамъ, какъ видно, нтъ дла до ея чувствъ, о ней вы и не думаете…

— Ради самого Бога, Адамъ, оставьте вы меня въ поко! воскликнулъ Артуръ вн себя.— Я слишкомъ хорошо чувствую свою вину и безъ вашихъ приставаній.

Онъ спохватился, что сказалъ лишнее, какъ только эти слова сорвались у него съ языка.

— Ну, такъ если вы это чувствуете, подхватилъ Адамъ горячо,— если вы чувствуете, что вы могли внушить ей ложныя надежды,— подали ей поводъ думать, что вы ее любите,— то вотъ моя къ вамъ просьба (я прошу объ этомъ не ради себя, а ради нея): я прошу, чтобы прежде, чмъ вы удете, вы вывели ее изъ этого заблужденія, вы узжаете не навсегда, и если, узжая, вы оставите въ ней увренность, что вы чувствуете къ ней то-же, что она къ вамъ,— она будетъ томиться, ждать вашего возвращенія, и Богъ знаетъ, чмъ все это кончится. Вы заставите ее страдать теперь, но это избавитъ ее отъ страданія въ будущемъ. Я прошу, чтобы вы написали ей. Я доставлю письмо — въ этомъ вы можете на меня положиться. Скажите ей всю правду, принесите повинную,— скажите, что вы были не въ прав вести себя такъ, какъ вы себя вели съ молодой женщиной, которая вамъ не ровня. Я говорю рзко, сэръ,— я не умю говорить иначе, но въ этомъ случа, кром меня, за Гетги некому заступиться.

— Я не намренъ давать вамъ никакихъ общаній, сказалъ Артуръ въ отчаяніи, не находя выхода изъ своего положенія и потому все больше и больше сердясь.— Я поступлю такъ, какъ найду нужнымъ,

— Нтъ, я не могу на это согласиться, отвчалъ Адамъ рзкимъ, ршительнымъ тономъ.— Я хочу имть подъ собой твердую почву. Мн нужна увренность, что вы покончили съ тмъ, чему никогда-бы не слдовало начинаться. Я помню, что вы баринъ, а я — простой рабочій, и никогда не забудусь передъ вами, но въ этомъ дл мы съ вами равны: теперь я говорю съ вами, какъ мужчина съ мужчиной, и не могу уступить.

Нсколько минутъ Артуръ не отвчалъ. Наконецъ онъ сказалъ:

— Ну, хорошо, завтра мы увидимъ. Теперь я не въ силахъ больше говорить,— я боленъ.

Съ этими словами онъ всталъ и взялъ свою шляпу, собираясь идти.

— Вы больше не увидитесь съ ней! воскликнулъ Адамъ съ новымъ приступомъ гнва и подозрнія, и, шагнувъ къ двери, прислонился къ ней спиной.— Или скажите мн, что она не можетъ быть моей женой,— что вы мн солгали,— или общайте исполнить то, о чемъ я васъ просилъ.

Адамъ, предлагая эту альтернативу, какъ злой рокъ стоялъ передъ Артуромъ, который сдлалъ было два шага къ двери и остановился — слабый, дрожащій, разбитый тломъ и духомъ. Онъ боролся съ собой. Обоимъ показалось, что прошло очень много времени, прежде чмъ онъ выговорилъ, наконецъ, слабымъ голосомъ:

— Я общаю. Пропустите меня.

Адамъ отодвинулся отъ двери и отворилъ ее. Артуръ ступилъ на порогъ, но опять остановился и прислонился къ косяку.

— Вы слишкомъ слабы, сэръ, вы не дойдете одинъ, сказалъ Адамъ.— Возьмите мою руку.

Артуръ не отвтилъ и пошелъ по дорожк (Адамъ шелъ за нимъ), но, сдлавъ нсколько шаговъ, онъ опять остановился и сказалъ холодно:

— Кажется, мн придется обезпокоить васъ. Становится поздно, въ дом могутъ хватиться меня, и поднимется переполохъ.

Адамъ подалъ ему руку, и они пошли дальше, не говоря ни слова. Когда они пришли на то мсто, гд были брошены инструменты и корзина, Адамъ сказалъ:

— Мн надо подобрать инструменты, сэръ. Это инструменты моего брата, я боюсь, какъ бы они не заржавли. Будьте добры подождать минутку.

Артуръ молча остановился, и больше ни слова не было сказано, пока они не подошли къ боковому подъзду замка, черезъ который Артуръ надялся пройти незамченнымъ Тутъ онъ сказалъ:

— Благодарю васъ, больше мн незачмъ васъ безпокоить.

— Въ какой часъ вамъ будетъ удобне принять меня завтра, сэръ? спросилъ Адамъ.

— Приходите въ пять и пришлите доложить о себ, отвчалъ Артуръ:— въ пять часовъ, не раньше.

— Доброй ночи, сэръ, сказалъ Адамъ, но не услышалъ отвта. Артуръ уже вошелъ въ домъ.

ГЛАВА XXIX.
НА ДРУГОЙ ДЕНЬ.

Нельзя сказать, чтобы Артуръ провелъ безсонную ночь: онъ спалъ долго и хорошо (житейскія передряги не прого няютъ сна, если только человкъ достаточно утомленъ). Но въ семь часовъ онъ позвонилъ и очень удивилъ Пима, объ явивъ, что намренъ вставать, и чтобъ ему подали завтракъ къ восьми.

— Да прикажите осдлать мою кобылу къ половин девятаго и скажите ддушк, когда онъ сойдетъ внизъ, что мн сегодня лучше, и что я похалъ прокатиться.

Уже съ часъ какъ онъ проснулся, онъ не могъ вылежать дольше въ постели. Въ постели постыдныя воспоминанія вчерашняго дня гнетутъ вдвое сильнй: стоитъ вамъ встать — хотя-бы только затмъ, чтобы свистать или курить,— и у васъ уже есть настоящее, которое даетъ прошедшему хоть какой-нибудь отпоръ,— ощущенія данной минуты, сопротивляющіяся тираннической власти воспоминаній. Если бы можно было, такъ сказать, вывести среднюю человческихъ ощущеній, то несомннно было-бы доказано, что, напримръ такія чувства, какъ сожалніе, самообличеніе и оскорбленная гордость, легче переносятся господами помщиками въ охотничій сезонъ, нежели поздней весной или лтомъ. Артуръ чувствовалъ, что верхомъ на лошади онъ опять станетъ мужчиной. Даже присутствіе Пима и то, что Пимъ прислуживалъ ему съ всегдашней почтительностью, уже поднимало его бодрость посл сцены вчерашняго дня, ибо, при чуткости Артура къ чужому мннію, потеря уваженія Адама была жестокимъ ударомъ его самодовольству, и теперь у него было такое чувство, какъ будто онъ упалъ во мнніи всхъ, его знавшихъ. Такъ дйствуетъ на нервную женщину внезапный испугъ: испугавшись дйствительной опасности, она потомъ боится ступить лишній шагъ, потому что вс ея впечатлнія проникнуты ощущеніемъ опасности.

Артуръ, какъ вамъ извстно, былъ любящая натура. Длать пріятное окружающимъ было ему такъ-же легко, какъ потакать своимъ привычкамъ: благожелательность была соединеннымъ результатомъ его недостатковъ и достоинствъ,— эгоизма и добродушія. Ему непріятно было видть страданіе, и пріятно — чтобы на него обращались благодарные взгляды, какъ на утшителя, приносящаго радость. Когда онъ былъ семилтнимъ мальчуганомъ, онъ какъ-то разъ толкнулъ ногой и разбилъ горшокъ съ похлебкой, которую старикъ садовникъ приготовилъ себ на обдъ, онъ сдлалъ это просто изъ шалости, не подумавъ, что изъ-за него старикъ останется безъ обда, но какъ только этотъ прискорбный фактъ сталъ ему ясенъ, онъ досталъ изъ кармана свой любимый рейсфедеръ и ножичекъ въ серебряной оправ и отдалъ садовнику въ вид вознагражденія. Такимъ онъ и выросъ: теперь, въ свои двадцать слишкомъ лтъ, онъ былъ все тмъ-же маленькимъ Артуромъ, расплачивающемся благодяніями за нанесенныя имъ обиды, лишь-бы объ этихъ обидахъ согласились забыть. Если въ натур его и было что-нибудь желчное, то эта желчность могла проявляться только по отношенію къ людямъ, не поддававшимся на подкупъ его доброты. И, можетъ быть, теперь настала минута, когда она должна была дать о себ знать. Когда Артуръ узналъ, что его отношенія къ Гетти такъ близко касаются счастья Адама, то въ первый моментъ единственными чувствами были искреннее огорченіе и раскаяніе. Если-бъ была какая-нибудь возможность вознаградить Адама,— если-бы подарки, деньги или другія матеріальныя блага могли возвратить Адаму душевное спокойствіе и уваженіе къ нему, Артуру, какъ къ своему благодтелю,— онъ не только вознаградилъ-бы его безъ малйшаго колебанія, но привязался-бы къ нему еще крпче и никогда-бы не уставалъ искупать свою вину передъ нимъ. Но Адамъ не могъ принять вознагражденія, его страданій нельзя было облегчить, его уваженіе и привязанность нельзя было вернуть никакой искупительной жертвой. Онъ стоялъ передъ Артуромъ неподвижной преградой, не поддающейся никакому давленію,— воплощеніемъ того, во что Артуру страшне всего было поврить,— непоправимости его собственнаго дурного поступка. Презрительныя слова, еще звучавшія въ его ушахъ, отказъ пожать ему руку, то, что Адамъ взялъ и удержалъ за собой тонъ превосходства въ ихъ послднемъ разговор въ Эрмитаж, а главное,— сознаніе, что его поколотили,— сознаніе, которое не легко переноситъ мужчина, хотя-бы даже онъ велъ себя героемъ при такихъ обстоятельствахъ,— все это заставило его страдать жгучимъ страданіемъ, бывшимъ сильне раскаянія. Онъ былъ-бы такъ счастливъ убдить себя, что онъ не сдлалъ ничего дурного! И если-бы ему не сказали противнаго, онъ съумлъ-бы себя убдить. Немезида рдко выковываетъ свой мечъ изъ того матеріала, который доставляетъ ей наша совсть,— изъ тхъ страданій, которыя мы испытываемъ оттого, что заставили другого страдать, въ большинств случаевъ этотъ металлъ бываетъ слишкомъ жидокъ. Наше нравственное чутье подражаетъ замашкамъ хорошаго тона и улыбается, когда улыбаются другіе, но стоитъ какому-нибудь неделикатному человку назвать нашъ поступокъ его настоящимъ грубымъ именемъ, и это чутье легко ополчается противъ насъ. Такъ было и съ Артуромъ. Осужденіе Адама, жестокія слова Адама поколебали зданіе успокоительныхъ софизмовъ, которое онъ возвелъ, стараясь себя оправдать.

Нельзя, впрочемъ, сказать, чтобы до открытія, случайно сдланнаго Адамомъ, онъ былъ совершенно спокоенъ. Его борьба съ самимъ собой, его безплодныя ршенія привели его къ угрызеніямъ и страху за будущее. Онъ былъ въ отчаяніи за Гетти и за себя, онъ искренно горевалъ, что долженъ покинуть ее. Во всей этой исторіи, съ начала и до конца, принимая ршенія и измняя имъ,— онъ заглядывалъ впередъ дальше своей страсти и понималъ, что она должна окончиться разлукой, и скоро, но у него была слишкомъ привязчивая и пылкая натура, чтобъ онъ могъ не страдать отъ этой разлуки. А за Гетти онъ былъ очень и очень непокоенъ. Радужныя грезы, которыми она себя тшила, мечта, которою она жила, давно уже не составляла для него тайны: онъ зналъ, что она надется стать знатной леди и ходить въ шелку и въ атлас, и когда онъ въ первый разъ заговорилъ съ ней о своемъ отъзд, она стала трепетно просить его, чтобъ онъ взялъ ее съ собой и женился на ней. И именно потому, что онъ объ этомъ зналъ и самъ этимъ терзался, упреки Адама уязвили его особенно больно. Онъ не сказалъ Гетти ни одного слова, которое имло-бы цлью ввести ее въ заблужденіе,— ея виднія были сотканы ея собственной ребяческой фантазіей, но онъ принужденъ былъ сознаться себ, что все таки наполовину они были сотканы изъ его поступковъ. И, въ довершеніе всхъ бдъ, въ этотъ послдній вечеръ онъ не посмлъ даже намекнуть ей объ истин, ему пришлось только ее утшать: онъ говорилъ ей нжныя слова, дышавшія надеждой, потому что побоялся ея бурнаго горя. Онъ живо чувствовалъ весь трагизмъ ихъ взаимнаго положенія, онъ понималъ, какъ должна была страдать бдная двочка въ настоящемъ, и съ ужасомъ спрашивалъ себя, что съ нею будетъ, если ея чувство къ нему окажется прочнымъ. Изъ всхъ его мукъ эта была всхъ больне: по всемъ остальномъ онъ еще могъ себя успокаивать надеждой на лучшій исходъ.

Любовь ихъ не была открыта. У Пойзеровъ не мелькало и тни подозрнія. Никто, кром Адама, не зналъ объ ихъ свиданіяхъ, да никто больше, вроятно, и не узнаетъ, потому что онъ, Артуръ, постарался внушить Гетти, что если она когда-нибудь словомъ или взглядомъ выдастъ существующую между ними короткость, это можетъ все погубить. Адамъ-же, знавшій ихъ тайну только наполовину, скоре поможетъ имъ скрыть ее, но ужъ. разумется, никогда ихъ не выдастъ, конечно, это несчастная исторія,— въ высшей степени непріятная, но зачмъ-же ухудшать положеніе преувеличенными, воображаемыми страхами и ожиданіемъ бды, которой, можетъ, быть, никогда не случится? Временное огорченіе для Гетти — вотъ худшее послдствіе его слабости. Артуръ ршительно закрывалъ глаза на всякое дурное послдствіе, которое не было безспорно очевиднымъ). Но… но у Гетти могутъ быть въ жизни и другія огорченія, и другія невзгоды, и быть можетъ со временемъ онъ будетъ въ состояніи многое для нея сдлать, вознаградить ее за вс слезы, которыя она прольетъ изъ за него теперь. Теперешнему своему горю она будетъ обязана преимуществомъ его заботъ о ней въ будущемъ!— Вотъ какъ изъ зла выростаетъ добро! Вотъ какъ прекрасно все устроено на свт!

Вы спросите: неужели это тотъ самый Артуръ, который два мсяца тому назадъ отличался такою щепетильностью въ вопросахъ чести, что одна мысль о возможности обидть человка даже словомъ заставляла его содрогаться, нанести-же ближнему своему боле существенную обиду онъ считалъ для себя положительно невозможнымъ?— тотъ самый Артуръ, для котораго его совсть была верховнымъ судилищемъ, и которому самоуваженіе было дороже мннія окружающихъ?— Тотъ самый, могу васъ уврить, только поставленный въ другія условія. /Наши поступки создаютъ нашу личность въ той-же мр, какъ наше я является творцомъ нашихъ поступковъ, и пока вы не узнаете, какова была или будетъ въ данномъ случа комбинація вншнихъ фактовъ и внутреннихъ побужденій, опредляющихъ наши дйствія въ критическіе моменты нашей жизни, вы поступите благоразумне, не выводя никакихъ заключеній о нравственности человка. Наши поступки обладаютъ подавляющей принудительной силой, которая можетъ сначала превратить честнаго человка въ обманщика, а потомъ примирить его съ этимъ фактомъ по той простой причин, что вс послдующія уклоненія съ пути правды и чести будутъ представляться ему, какъ единственный, практически возможный, честный выходъ изъ его положенія. Поступокъ, на который до его совершенія смотрли неподкупными глазами здраваго смысла и неиспорченнаго, свжаго чувства, составляющихъ элементы здоровой души,— когда онъ совершенъ, разсматривается сквозь призму софистики самооправданій, имющую свойство сглаживать вс оттнки, такъ-что все, что человкъ привыкъ называть дурнымъ или хорошимъ, принимаетъ въ его глазахъ одинаковый цвтъ. Люди приспособляются къ совершившимся фактамъ: совершенно такъ-же поступаетъ Европа, пока не наступитъ возмездіе въ вид какой-нибудь революціи и не перевернетъ вверхъ дномъ этотъ удобный порядокъ вещей.

Никто не можетъ избжать развращающаго вліянія собственныхъ прегршеній противъ чувства справедливости, на Артур-же это вліяніе сказалось тмъ, сильне, что въ его натур была сильна потребность самоуваженія, служившая ему лучшей охраной, пока совсть его была чиста. Самоосужденіе было для него слишкомъ мучительно,— онъ не могъ смло встртить его и принять. Ему нужно было себя убдить, что если онъ и виноватъ, то не очень, ему стало даже жалко себя за то, что онъ былъ поставленъ въ необходимость обманывать Адама: ложь была такъ противна его честной натур! Но что же длать?— въ его положеніи это былъ единственный честный исходъ.

Но какова-бы ни была степень его вины, онъ былъ теперь достаточно несчастливъ. Его терзала мысль о Гетти, терзала мысль о письм, которое онъ общалъ написать и которое представлялось ему то величайшей жестокостью, то величайшимъ благодяніемъ, какое онъ могъ ей оказать. Бывали у него и такія минуты, когда вся его борьба, вс колебанія исчезали передъ внезапнымъ взрывомъ страсти, передъ страстнымъ желаніемъ бросить вызовъ всмъ послдствіямъ — послать къ чорту всякія соображенія и разсчеты, и увести Гетти съ собой…

Неудивительно, что въ такомъ состояніи духа онъ не могъ усидть на мст, что четыре стны его комнаты давили его, какъ стны тюрьмы: он какъ-будто обрушивали на него все сонмище его противурчивыхъ мыслей и враждующихъ чувствъ, не давая имъ выхода, на воздух хоть часть изъ нихъ, можетъ быть, разсется. У него оставалось свободныхъ часа два: въ эти два часа онъ долженъ на что-нибудь ршиться,— значитъ прежде всего надо успокоиться. Разъ онъ очутится въ сдл, на спин своей Мегъ, на чистомъ воздух, да еще въ такое чудное утро, онъ почувствуетъ себя боле господиномъ своеію положенія.

Красавица лошадка уже стояла у подъзда, на солнц, и, выгнувъ свою тонкую темную шею, рыла копытомъ землю. Она задрожала отъ удовольствія, когда хозяинъ сталъ гладить ея морду, похлопалъ ее по спин и заговорилъ съ ней ласково,— ласкове обыкновеннаго. Онъ еще больше любилъ ее за то, что она не знала никакихъ его тайнъ. Но Мегъ умла угадывать душевное состояніе своего господина не хуже многихъ другихъ особъ ея пола, безошибочно угадывающихъ душевное состояніе интересныхъ молодыхъ джентльменовъ, отъ которыхъ он съ трепетомъ ожидаютъ признанія.

Артуръ прохалъ легкой рысцой миль пять или шесть, пока не добрался до подошвы холма, за которымъ уже не было ни деревьевъ, ни изгородей. Тутъ онъ бросилъ поводья на шею Мегъ и сказалъ себ, что теперь онъ подумаетъ и приметъ ршеніе.

Гетти знала, что ихъ вчерашнее свиданіе было послднимъ передъ его отъздомъ,— невозможно было свидться еще разъ, не возбудивъ подозрній,— и она была вчера какъ перепуганный ребенокъ, не способный размышлять, она могла только плакать, ласкаться къ нему и подставлять ему свое личико для поцлуевъ. И ему не оставалось ничего больше, какъ утшать ее, осушать поцлуями ея слезы и убаюкивать ее въ мечтахъ. Его письмо разбудитъ ее отъ грезъ, но какъ жестоко, какъ грубо разбудитъ!… А съ другой стороны Адамъ былъ тоже правъ, говоря, что лучше разомъ разсять ея иллюзіи, которыя могутъ принести ей въ будущемъ больше страданія, чмъ та острая боль, какую она испытаетъ теперь. Къ тому-же, это былъ единственный способъ удовлетворить Адама, которому онъ, Артуръ, обязанъ удовлетвореніемъ по многимъ причинамъ… Ахъ, если-бъ они съ Гетти могли увидться еще разъ! Но это невозможно,— ихъ раздляетъ столько преградъ… малйшая неосторожность можетъ ихъ погубить. Да и кром того, если-бъ даже они могли свидться,— къ чему это поведетъ? Видъ ея горя и воспоминаніе о немъ принесутъ ему въ будущемъ только лишнія страданія. Вдали отъ него, среди привычной, будничной обстановки, ей будетъ легче справиться съ собой.

Тутъ новый страхъ черной тнью запалъ ему въ душу,— страхъ, какъ-бы она не сдлала чего-нибудь надъ собой. И вслдъ за этимъ страхомъ явился другой, еще больше сгустившій черную тнь. Но онъ стряхнулъ ихъ оба силой юности и надежды. Нтъ никакихъ основаній рисовать себ будущее такими мрачными красками. Конечно, все можетъ случиться, но можетъ и ничего не случиться,— шансы за и противъ равны. Чмъ-же онъ заслужилъ, чтобы все складывалось непремнно противъ него? Онъ не имлъ намренія поступить противъ совсти,— онъ былъ игрушкой обстоятельствъ. Въ Артур жила какая-то безотчетная увренность, что, въ сущности, онъ все-таки такой хорошій малый, что Провидніе не можетъ обойтись съ нимъ жестоко.

Во всякомъ случа не въ его власти отвратить будущее, все, что онъ могъ сдлать теперь,— это постараться найти наилучшій возможный выходъ изъ настоящаго положенія. И онъ не замедлилъ себя убдить, что такимъ выходомъ будетъ — помочь Адаму жениться на Гетти. Ея сердце, какъ говорилъ Адамъ, могло дйствительно со временемъ обратиться къ нему, и тогда, значитъ, все кончится благополучно, такъ какъ Адамъ по прежнему любитъ ее и желаетъ жениться на ней. Конечно, Адамъ былъ обманутъ,— обманутъ въ такомъ смысл, что Артуръ считалъ-бы себя глубоко оскорбленнымъ, если-бъ его сдлали жертвой такого обмана. Эта мысль до нкоторой степени омрачала утшительную перспективу, которую онъ себ нарисовалъ, у него даже щеки вспыхнули отъ стыда и гнва, когда онъ вспомнилъ объ этомъ. Но что могъ онъ сдлать въ его положеніи? Честь обязывала его молчать обо всемъ, что могло повредить Гетти: прежде всего онъ долженъ былъ щадить ее. Ради своей выгоды онъ ни за что-бы не солгалъ — ни словомъ, ни дломъ. Боже! Какой онъ былъ жалкій дуракъ, что поставилъ себя въ такое положеніе!.. А между тмъ, если кто имлъ оправданіе, такъ это онъ. (Какъ жаль, что послдствія нашихъ поступковъ опредляются самими поступками, а не тмъ, что мы можемъ привести въ ихъ оправданіе!).

Какъ-бы то ни было, письмо должно быть написано: это единственное средство разршить затрудненіе. У Артура выступили слезы на глазахъ, когда онъ представилъ себ, какъ Гетти будетъ читать это письмо. Но вдь и ему будетъ не легко писать такое письмо: ршаясь на эту мру, онъ выбираетъ то, что для него всего тяжелй… Эта послдняя мысль помогла ему ршиться. Заставить страдать другого, лишь-бы свалить обузу съ собственныхъ плечъ,— нтъ, онъ никогда не былъ способенъ на такіе разсчеты. Даже ревность, шевельнувшаяся въ его сердц при мысли о томъ, что онъ уступаетъ Гетти Адаму, способствовала укрпленію въ немъ увренности, что онъ приноситъ жертву.

Придя къ окончательному ршенію, онъ повернулъ Мегъ къ дому и пустилъ ее опять легкой рысцой. Итакъ, прежде всего онъ напишетъ письмо, а остальной день пройдетъ за разными длами, и ему будетъ некогда думать. На его счастье къ обду прідутъ Ирвайнъ и Гавэнъ, а завтра въ этотъ часъ онъ будетъ уже за много миль отъ замка. Такимъ образомъ до самаго отъзда все его время будетъ разобрано: въ этомъ была тоже нкоторая гарантія для него, потому что онъ не могъ поручиться, что его не схватитъ вдругъ неудержимое желаніе броситься къ Гетти и сдлать ей какое-нибудь сумасбродное предложеніе, которое опрокинетъ вс его благоразумные планы. Быстрй и быстрй бжала чуткая Мегъ, повинуясь малйшему движенію поводьевъ въ рукахъ своего здока, и наконецъ, перешла въ крупный галопъ.

— У насъ какъ-будто говорили, что молодой баринъ вчера вечеромъ захворалъ, пробурчалъ старикъ Джонъ, старшій конюхъ, когда дворня собралась къ обду въ людской, а онъ скакалъ сегодня такъ, что я удивляюсь, какъ кобыла не лопнула.

— Можетъ быть, это одинъ изъ симптомовъ его болзни, замтилъ шутникъ кучеръ.

— Ну, такъ не мшало-бы пустить ему кровь, когда такъ, заключилъ Джонъ мрачно.

Поутру Адамъ заходилъ въ замокъ узнать о здоровь Артура и совершенно успокоился насчетъ послдствій своего удара, когда ему сказали, что Артуръ ухалъ верхомъ. Ровно въ пять часовъ онъ опять былъ тамъ и послалъ доложить о себ. Черезъ пять минутъ явился Пикъ съ письмомъ, которое онъ отдалъ Адаму, объяснивъ, что капитанъ занятъ и принять его не можетъ, а что въ письм изложено все, что ему хотли сказать. Письмо было адресовано Адаму, но онъ сперва вышелъ на улицу и уже тамъ вскрылъ конвертъ. Въ немъ оказалось другое, запечатанное письмо на имя Гетти. На внутренней сторон перваго конверта Адамъ прочелъ:

‘Въ прилагаемомъ письм я сказалъ все, какъ вы того желали. Предоставляю вамъ ршить, какъ поступить съ этимъ письмомъ — передать-ли его Гетти, или возвратить мн. Спросите себя еще разъ, не причинитъ-ли ей такая крутая мра слишкомъ много страданіи,— больше, чмъ простое молчаніе.

‘Намъ съ вами незачмъ видться теперь, черезъ нсколько мсяцевъ мы встртимся съ боле добрымъ чувствомъ.

А. Д.’

‘Пожалуй, что онъ и правъ, не желая видть меня’, подумалъ Адамъ.— Зачмъ намъ встрчаться? Чтобы наговорить другъ другу жесткихъ словъ?— Ихъ и такъ было уже сказано довольно. А пожать другъ другу руку и сказать, что мы опять друзья, было-бы ложью. Мы не друзья, и лучше намъ не притворяться. Я знаю, человкъ долженъ прощать врагамъ, но мн кажется, это сказано только въ томъ смысл, что мы должны заставить себя отказаться отъ всякой мысли о мщеніи, это не можетъ значить, что мы должны относиться къ врагу съ прежними чувствами, потому что это невозможно. Онъ для меня уже не тотъ человкъ, и я не могу питать къ нему прежнихъ чувствъ. Да, кажется, я и ни къ кому на свт не чувствую теперь ничего — да проститъ мн Богъ такія слова! У меня такое чувство, точно я вымрилъ свою работу неврнымъ аршиномъ, и надо мрить все сначала’.

Но вопросъ о томъ, слдуетъ-ли передавать Гетти письмо, вскор поглотилъ вс помыслы Адама. Артуръ доставилъ себ нкоторое облегченіе, сваливъ на него ршеніе этого вопроса, и Адамъ, вообще не склонный къ колебанію, теперь колебался. Онъ сказалъ себ, что сперва прозондируетъ почву,— удостоврится по мр возможности, каково будетъ душевное состояніе Гетти, и тогда уже ршитъ, отдать-ли ей письмо.

ГЛАВА XXX.
АДАМЪ ПЕРЕДАЕТЪ ПИСЬМО.

Въ ближайшее воскресенье Адамъ, какъ только кончилась вечерня, подои елъ къ Пойзерамъ и пошелъ вмст съ ними, въ надежд, что его пригласятъ зайти. Письмо лежало у него въ карман, и онъ выжидалъ случая поговорить съ Гетти наедин. Въ церкви онъ не могъ видть ея лица, потому что она сидла теперь на другомъ мст, а когда онъ подошелъ къ ней поздороваться, онъ замтилъ въ ея обращеніи съ нимъ какую-то нершительность и принужденность. Онъ этого ожидалъ, такъ какъ это была ихъ первая встрча съ того дня, когда онъ нечаянно подсмотрлъ ея свиданіе съ Артуромъ.

— Пойдемте къ намъ, Адамъ, сказалъ мистеръ Пойзеръ, когда они дошли до перекрестка, и какъ только они вс вмст вышли въ поле, Адамъ предложилъ Гетти взять его подъ руку. Дти вскор убжали впередъ, и на нсколько минутъ они остались одни. Тогда Адамъ сказалъ:

— Гетти, если вечеромъ не будетъ дождя, постарайтесь устроить, чтобъ мы съ вами могли пройтись немного по саду. Мн нужно сказать вамъ кое-что.

Гетти отвтила: ‘Хорошо’. Ей не меньше Адама хотлось поговорить съ нимъ наедин, ее очень безпокоило, что онъ подумалъ о ней и объ Артур. Онъ видлъ, какъ они цловались — въ этомъ она была уврена, но она не подозрвала, какая сцена разыгралась потомъ между нимъ и Артуромъ. Первой ея мыслью было, что Адамъ страшно на нее разсердился и, пожалуй, разскажетъ обо всемъ ея дяд и тетк, но ей и въ голову не приходило, что онъ посметъ что-нибудь сказать капитану Донниторну. Ее очень успокоило то, что онъ былъ съ нею сегодня такъ ласковъ и выразилъ желаніе переговорить съ ней безъ свидтелей, потому что когда она услышала, что онъ идетъ къ нимъ, она поблднла отъ страха, въ полной увренности, что онъ намренъ ‘все разсказать дома’. Но вотъ оказывается, что онъ желаетъ говорить съ ней одной,— значитъ теперь она узнаетъ, что онъ тогда подумалъ, и что намренъ предпринять. У нея была какая-то увренность, что она съуметъ уговорить его не длать ничего такого, что было-бы ей непріятно, можетъ быть, ей даже удастся уврить его, что она равнодушна къ Артуру, а пока Адамъ надется, что она еще можетъ когда-нибудь полюбить его самого, онъ сдлаетъ все, чего она захочетъ,— она это знала. Да и кром того, ей необходимо длать видъ, что она поощряетъ его надежды, а не то дядя и тетка разсердятся и станутъ подозрвать, что у нея есть тайный возлюбленный.

Глупенькая головка Гетти усердно работала надъ этими комбинаціями, пока она шла, опираясь на руку Адама, и отвчала ‘да’ или ‘нтъ’ на его мимолетныя замчанія о томъ, что птицамъ будетъ раздолье этой зимой, потому что будетъ много смянъ боярышника, и о томъ, что все небо заволокло тучами, и едва ли погода простоитъ до утра. А когда къ нимъ подошли ея дядя и тетка, она могла размышлять уже безъ всякой помхи, ибо мистеръ Пойзеръ держался того мннія, что хотя молодому человку естественно должно быть пріятно вести подъ руку женщину, за которой онъ ухаживаетъ, это не мшаетъ ему находить удовольствіе въ пріятельской бесд о серьезныхъ длахъ, самому-же мистеру Пойзеру было любопытно послушать свжія новости о Домовой Ферм. Такимъ образомъ, на всю остальную дорогу онъ присвоилъ себ привилегію разговора съ Адамомъ, и Гетти, поспшно подвигаясь къ дому подъ руку съ честнымъ Адамомъ, и придумывая діалоги и сцены, въ которыхъ она такъ ловко его обойдетъ, строила свои маленькія козни съ такимъ-же удобствомъ, какъ если бы она была изящной франтихой-кокеткой и сидла одна въ своемъ будуар. Ибо если только у деревенской красавицы въ неуклюжихъ башмакахъ достаточно сердечной пустоты, то поразительно, до чего она приближается въ своемъ способ мышленія къ великосвтской дам въ кринолин, изощряющей свои утонченныя мыслительныя способности надъ сложной задачей разршенія себ маленькихъ гршковъ безъ ущерба для своей репутаціи. И едва ли это сходство теряло оттого, что Гетти, придумывая свои ухищренія, чувствовала себя въ то же время очень несчастной. Разлука съ Артуромъ заставляла ее страдать вдвойн: къ ея бурному горю, тоск и чувству неудовлетвореннаго тщеславія примшивался еще и неопредленный, смутный страхъ, что будущее могло сложиться совсмъ не такъ, какъ она мечтала. Слова Артура, которыя онъ сказалъ въ послднее ихъ свиданіе, утшая ее, свтили ей надеждой, и она цплялась за нее изъ всхъ силъ. ‘На Рождество я опять пріду’, сказалъ онъ,— и тогда мы увидимъ, что можно будетъ сдлать’. Онъ такъ ее любитъ, что не можетъ быть счастливъ безъ нея,— Гетти не могла еще разстаться съ этой увренностью. Она по прежнему съ восторгомъ леляла свою тайну. ‘Меня любитъ знатный баринъ’ повторяла она себ съ чувствомъ удовлетворенной гордости, видя въ этомъ свое превосходство надъ всми двушками, которыхъ она знала. Но неизвстность будущаго,— вроятности, которыя она не умла облечь въ опредленную форму,— уже начинали давить ее невидимымъ гнетомъ: она была одна на своемъ волшебномъ остров грезъ, а кругомъ была неизвданная тьма океана, въ которой скрылся Артуръ. Она уже не могла почерпнуть мужества, заглядывая впередъ, мечтая о будущемъ, а только оглядываясь назадъ и стараясь укрпить свою вру воспоминаніемъ о прежнихъ словахъ и ласкахъ. Но въ послдніе дни, съ вечера четверга, ея смутныя опасенія за будущее поблднли передъ боле опредленнымъ страхомъ, что Адамъ можетъ выдать ея тайну ея дяд и тетк, и неожиданная его просьба доставить ему случай переговорить съ ней наедин, задала новую работу ея мыслямъ. Весь вечеръ она выискивала случая остаться съ нимъ вдвоемъ, наконецъ, посл чаю, когда мальчики собрались идти въ садъ, а Тотти стала проситься съ ними, она сказала съ готовностью, удивившей мистрисъ Пойзеръ:

— Тетя я съ ней пойду.

Никому не показалось страннымъ, когда Адамъ сказалъ, что и онъ тоже пойдетъ въ садъ, и вскор они съ Гетти остались одни на дорожк, у кустовъ оршника: мальчики рвали въ самомъ конц дорожки несплые орхи, собираясь играть въ четъ и нечетъ, а Тотти смотрла на нихъ съ созерцательнымъ видомъ маленькаго щенка. Не прошло еще и двухъ мсяцевъ съ того дня — Адаму казалось, что это было вчера,— когда онъ упивался сладкими надеждами, стоя подл Гетти въ этомъ самомъ саду. Посл того несчастнаго вечера въ рощ воспоминаніе объ этой сцен часто возвращалось къ нему: солнечный свтъ, пробивающійся сквозь втки высокой яблони… красныя гроздья смородины… и Гетти, вспыхивающая прелестнымъ румянцемъ. Сегодня, въ этотъ печальный вечеръ, съ его низко нависшими тучами, это воспоминаніе явилось совершенно некстати, и Адамъ постарался его отогнать, боясь, какъ-бы, подъ вліяніемъ волненія, не сказать больше, чмъ было необходимо для блага самой Гетти.

— Гетти, началъ онъ,— посл того, что я видлъ въ четвергъ вечеромъ, надюсь, вы не подумаете, что я беру на себя слишкомъ много, когда услышите то, что я хочу вамъ сказать. Если-бы за вами ухаживалъ человкъ, который желалъ-бы жениться на васъ, и я-бы зналъ, что вы его любите и принимаете его любовь,— я не позволилъ-бы себ ни одного слова вмшательства, но когда я вижу, что за вами волочится баринъ, который никогда на васъ не женится и даже не помышляетъ объ этомъ, я считаю себя обязаннымъ вмшаться ради васъ-же самой. Я не могу говорить объ этомъ съ тми, кто заступаетъ вамъ мсто родителей, потому что это повело-бы только къ непріятностямъ и принесло-бы вамъ лишнее горе.

Слова Адама сняли большую тяжесть съ души Гетти, избавивъ ее отъ одного изъ ея опасеній, но въ то-же время въ нихъ былъ зловщій смыслъ, усилившій ея дурныя предчувствія и причинившій ей жестокую боль. Она поблднла и дрожала, но все-таки она разсердилась на Адама, и непремнно вступила-бы съ нимъ въ споръ, если-бы не боялась выдать себя. И она промолчала.

— Вы такъ еще молоды, Гетти!— продолжалъ Адамъ почти нжно,— вы не можете знать, какія вещи творятся на свт. Я обязанъ сдлать все, что въ моей власти, чтобы спасти васъ отъ бды, которую вы можете навлечь на себя но невднію. Если другіе узнаютъ о васъ то, что знаю я,— что вы ходили на свиданія къ барину и принимали отъ него дорогіе подарки,— о васъ пойдетъ худая слава, и вы потеряете свое доброе имя. Ужъ я не говорю о томъ, что вы будете страдать отъ сознанія, что отдали свою любовь человку, который не можетъ жениться на васъ и принять на себя заботу о васъ до самой вашей смерти.

Адамъ замолчалъ и взглянулъ на Гетти. Она срывала листья съ оршника и рвала ихъ на мелкіе кусочки. Вс ея маленькіе планы обольщенія Адама, вс приготовленныя фразы покинули ее, какъ плохо затверженный урокъ, въ ея глубокомъ волненіи, вызванномъ словами Адама. Въ спокойной увренности этихъ словъ была какая-то жестокая сила, грозившая сокрушить ея хрупкія мечты и надежды. Ей страстно хотлось дать отпоръ этой сил, отразить жестокія слова другими, гнвными словами, но желаніе скрыть свои чувства все еще удерживало ее. Теперь это былъ только слпой инстинктъ самозащиты, потому-что она была уже неспособна разсчитывать дйствіе своихъ словъ.

— Вы не имете права говорить, что я его люблю, вымолвила она тихо, но запальчиво, сорвавъ новый, большой и жесткій, листъ и разрывая его. Она была очень хороша въ своемъ волненіи,— блдная, съ темными, расширенными дтскими глазами и учащеннымъ дыханіемъ. Адамъ смотрлъ на нее, и сердце его рвалось къ ней.

Ахъ, если-бъ онъ могъ утшить ее, облегчить, избавить отъ страданія! Если-бъ онъ могъ придти на помощь ея возмущенной душ съ такою-же увренностью въ своей сил, какъ онъ вынесъ-бы ея тло на своихъ сильныхъ рукахъ изъ всякой опасности!

— Я думаю, Гетти, что это должно быть такъ, сказалъ онъ нжно, потому что я не могу поврить, чтобъ вы позволили мужчин цловать васъ, и приняли-бы отъ него золотой медальонъ съ его волосами, и ходили-бы къ нему на свиданія, если-бы не любили его. Я васъ не осуждаю, потому что я знаю, что это началось незамтно, а потомъ вы были уже не въ силахъ справиться съ собой. Вся вина падаетъ на него: его я осуждаю за то, что онъ укралъ вашу любовь, зная, что онъ никогда не заплатитъ за эту любовь честнымъ образомъ. Онъ развлекался отъ нечего длать, онъ игралъ вами, а до вашихъ чувствъ ему не было дла,— онъ даже не думалъ о васъ.

— Неправда, онъ думаетъ обо мн, мн это лучше знать! разразилась, наконецъ, Гетти. Все было забыто, кром обиды и гнва, который подняли въ ней эти слова.

— Нтъ, Гетти, сказалъ Адамъ:— если бъ онъ любилъ васъ какъ слдуетъ, онъ не велъ-бы себя такъ, какъ онъ велъ. Онъ самъ мн сказалъ, что онъ не придавалъ никакого значенія своимъ поцлуямъ и подаркамъ, онъ даже старался уврить меня, что и вы смотрите на это такъ-же легко. Но я ему не врю. Я думаю — не могу я думать иначе,— что вы врили въ его любовь, вы врили, что онъ любитъ васъ такъ крпко, что женится на васъ, хоть онъ и баринъ. Вотъ почему я и ршился поговорить объ этомъ съ вами, Гетти: я боюсь, что вы заблуждаетесь на его счетъ. Ему ни на минуту не приходило въ голову жениться на васъ.

— Почемъ вы знаете? Какъ вы смете это говорить! сказала Гетти, останавливаясь и вся дрожа.

Жестокая увренность тона Адама оледенила ее страхомъ, Этотъ страхъ не оставлялъ въ ней мста для соображенія, что Артуръ могъ имть свои причины не говорить правды Адаму. Ея слова, ея растерянный видъ заставили Адама ршиться. ‘Необходимо отдать ей письмо’, сказалъ онъ себ.

— Вы мн не врите, Гетти, и я васъ понимаю: вы думаете о немъ лучше, чмъ онъ того стоитъ,— вы думаете, что онъ серьезно любитъ васъ. Такъ знайте-же: у меня въ карман лежитъ собственноручное его письмо, которое онъ поручилъ мн передать вамъ. Я его не читалъ, но онъ сказалъ мн, что написалъ вамъ всю правду. Но, Гетти, прежде чмъ я отдамъ вамъ это письмо, соберитесь съ духомъ, возьмите себя въ руки и не поддавайтесь слишкомъ горю, которое оно вамъ принесетъ. Поврьте, если-бъ онъ захотлъ жениться на васъ, если-бъ онъ ршился на такой безумный шагъ, изъ этого въ конц концовъ не вышло-бы ничего хорошаго,— это не принесло-бы вамъ счастья.

Гетти ничего не сказала, у нея явился проблескъ надежды, когда Адамъ упомянулъ о письм и прибавилъ, что онъ его не читалъ: наврное тамъ сказано совсмъ не то, что онъ думаетъ.

Адамъ досталъ письмо, но удержалъ его въ рук и сказалъ тономъ нжной мольбы:

— Не сердніесь на меня, Гетти, за то, что мн пришлось быть орудіемъ въ рукахъ того, кто доставляетъ вамъ это горе Богъ мн свидтель, что я съ радостью выстрадалъ-бы вде сятеро больше, лишь-бы избавить васъ отъ страданій… И вспомните: кром меня никто ничего не знаетъ, а я буду оберегать васъ, какъ братъ. Вы для меня все та-же, потому что я не врю, чтобы вы могли сдлать дурное сознательно.

Гетти протянула руку къ письму, но Адамъ не выпустилъ его, пока не договорилъ до конца. Она не обратила вниманія на его слова,— она его не слушала. Когда онъ выпустила письмо, она сунула его въ карманъ, не распечатывая, и пошла впередъ скорымъ шагомъ, какъ-будто съ тмъ, чтобы вернуться домой.

— Это лучше, что вы не стали читать его теперь, сказалъ Адамъ.— Прочтите, когда останетесь одн… Но подождите входить,— позовемъ сперва дтей. Вонъ какая вы блдная, и видъ у васъ такой нехорошій… ваша тетка можетъ замтить.

Гетти послушалась. Это предостереженіе напомнило ей о необходимости призвать къ себ на помощь всю силу притворства, какою надлила ее природа, и которая почти покинула ее, парализованная потрясающимъ дйствіемъ словъ Адама. Къ тому-же у нея въ карман лежало письмо, и что-бьт тамъ ни говорилъ Адамъ, она была уврена, что это письмо утшитъ ее. Она побжала за Тотти и скоро воротилась, оправившаяся и съ порозоввшими щеками, таща за собой двочку. У Тотти было разобиженное лицо, потому что е заставили бросить сырое яблоко, въ которое она было уже запустила свои бленькіе зубки.

— Гопъ, Тотти, садись ко мн на плечо, сказалъ ей Адамъ.— Ухъ, высоко, высоко… до дерева достанешь. Я тебя прокачу.

Какой ребенокъ не утшится такой великолпной перспективой? Что можетъ быть пріятне восхитительнаго ощущенія, когда тебя подхватятъ сильныя руки и поднимутъ на воздухъ? Я думаю, Ганимедъ не кричалъ, когда его схватилъ орелъ и понесъ, и, можетъ быть, въ конц-концовъ посадилъ на плечи къ Юпитеру… Тотти благосклонно улыбалась со своей неприступной высоты, и едва-ли можно было приду мать лучшее зрлище для материнскихъ глазъ мистрисъ Пойзеръ, стоявшей въ дверяхъ, чмъ когда она увидла Адама, подходившаго со своей маленькой ношей. Горячая материнская любовь смягчила острый взглядъ ея глазъ, пока она смотрла на нихъ.

— Ахъ, ты моя милая кошечка, храни тебя Господь! сказала она, подхватывая двочку, которая наклонилась впередъ и протянула къ ней руки. Въ эту минуту у нея не было глазъ ни для кого, кром Тотти, и она сказала Гетти, не глядя на нее: — Гетти, пойди нацди пива: об работницы заняты въ молочной.

Когда пиво было нацжено, и трубка дяди раскурена, надо было идти укладывать Тотти, а потомъ пришлось опять принести ее внизъ, уже въ одной рубашк, потому что она не засыпала и плакала. А тамъ пора было накрывать на столъ къ ужину, и Гетти должна была все время помогать. Адамъ просидлъ до конца вечера, т. е. до того часа, когда по правиламъ мистрисъ Пойзеръ гостямъ полагалось уходить. Весь вечеръ онъ старался занимать разговорами ее и ея мужа, чтобы Гетти чувствовала себя свободне, Онъ медлилъ до послдней возможности, потому что ему хотлось убдиться своими глазами, что этотъ вечеръ сошелъ для нея благополучно, и онъ былъ въ восторг, когда увидлъ, какъ много у нея самообладанія. Онъ зналъ, что она не могла успть прочесть письмо, но онъ не зналъ, что ее подбодряла надежда, что это письмо опровергнетъ каждое его слово. Ему было очень тяжело ее оставлять,— тяжело думать, что въ теченіе многихъ дней онъ не будетъ знать, какъ она переноситъ свое горе. Но уходить было все-таки надо, и все, что онъ могъ сдлать, это — нжно пожать ей руку, прощаясь. Онъ хотлъ ей сказать этимъ пожатіемъ, что любовь его остается неизмнной, и что она всегда найдетъ въ ней врное прибжище, если захочетъ ее взять, И онъ надялся, что она его пойметъ.

Какъ старательно, по дорог домой, придумывалъ онъ оправданія для ея легкомыслія! Какъ онъ жаллъ ее, приписывая вс ея слабости ея любящей, нжной натур, во всемъ обвиняя Артура и все меньше и меньше допуская, что и его поведеніе могло имть оправданіе. Его отчаяніе при мысли о страданіяхъ Гетти (а также и о томъ, что, можетъ быть, она навки потеряна для него) длало его глухимъ ко всмъ доводамъ въ пользу вроломнаго друга, который навлекъ на него это зло. Адамъ былъ человкъ съ яснымъ умомъ, съ честной, справедливой душой,— хорошій человкъ во всхъ отношеніяхъ, но, я думаю, самъ Аристидъ — если онъ когда-нибудь любилъ и ревновалъ,— не былъ вполн великодушенъ въ такіе моменты. И я не ршусь утверждать, что въ эти. тягостные для него, дни Адамъ не испытывалъ ничего, кром справедливаго негодованія и всепрощающей жалости. Онъ жестоко ревновалъ, и по мр того, какъ любовь длала его все боле и боле снисходительнымъ въ его оцнк поведенія Гетти, вся горечь его ревности выливалась въ его чувствахъ къ Артуру.

‘Немудрено, что онъ вскружилъ ей голову, думалъ Адамъ.— Джентльменъ, съ хорошими манерами, въ щегольскомъ плать, съ блыми руками, и съ этой манерой говоритъ, какъ умютъ говорить только баре,— начинаетъ ухаживать за ней, подъзжаетъ къ ней съ комплиментами, смло, увренно, какъ никогда-бы не посмлъ этого сдлать ея ровня… Какъ тутъ устоять?.. Будетъ положительно чудомъ, если посл этого она когда-нибудь полюбитъ простого человка’. Онъ невольно вынулъ руки изъ кармановъ и посмотрлъ на нихъ, на эти жесткія ладони и крпкіе короткіе ногти. ‘Вонъ какой я мужланъ! Если хорошенько подумать, такъ нтъ во мн ровнешенько ничего, за что женщина могла-бы меня полюбить. А между тмъ я знаю, что я легко нашелъ-бы жену, если-бы все мое сердце не было отдано ей. Но не все-ли равно, какимъ находятъ меня другія женщины, если она не любитъ меня? А она могла-бы меня полюбить.— я въ здшнихъ мстахъ не знаю никого, кто былъ-бы мн страшенъ, какъ соперникъ,— могла-бы, если-бъ онъ не всталъ между нами. А теперь, пожалуй, я стану ей ненавистенъ за то, что я такъ непохожъ на него… Но, можетъ быть.— какъ знать?— можетъ быть, она еще разлюбитъ его, когда убдится, что онъ не любитъ ее серьезно,— и полюбитъ меня? Можетъ быть, со временемъ она оцнитъ человка, который былъ-бы счастливъ связать себя съ ней на всю жизнь. Но что-бы тамъ ни вышло въ будущемъ,— придется покориться: я долженъ благодарить Бога уже и за то, что не случилось хуже. Я буду не первый и не единственный изъ людей, прожившихъ свои вкъ безъ счастья. Мало-ли длается на свт хорошаго дла съ невеселыми думами и тоской на сердц! На все воля Божья — этого довольно для насъ. Богъ лучше знаетъ, что намъ нужно, и человкъ не будетъ умне Его, сколько-бы онъ не ломалъ голову, стараясь придумалъ, что для насъ лучше. Но у меня, пожалуй, отпала-бы всякая охота къ труду, если-бъ я увидлъ ее въ гор, покрытую стыдомъ, да еще изъ-за человка, о которомъ я всегда думалъ съ гордостью. Разъ я избавленъ отъ этого, я не въ прав роптать: когда у человка кости цлы, онъ можетъ вытерпть боль отъ порза’.

На этомъ мст своихъ размышленій Адамъ, перелзая черезъ плетень, увидлъ человка, который шелъ полемъ, впереди. Онъ догадался, что это Сетъ возвращается съ вечерней проповди, и прибавилъ шагу, чтобы нагнать его.

— Я думалъ, ты будешь дома раньше меня, сказалъ онъ, когда Сетъ обернулся и остановился, поджидая его,— я сегодня запоздалъ.

— Я то же запоздалъ — посл проповди разговорился съ Джономъ Барнсомъ. Барнсъ недавно заявилъ намъ, что на него сошла благодать, и мн хотлось разспросить его, что онъ чувствуетъ. Это одинъ изъ такихъ вопросовъ, что непремнно увлечешься и позабудешь о времени.

Минуты дв или три они прошли въ молчаніи. Адамъ былъ не расположенъ вдаваться въ тонкости религіозныхъ вопросовъ. но его тянуло поговорить съ Сетомъ по душ, сказать ему и услышать отъ него теплое слово братской любви и доврія. На него рдко находили такія минуть,, хоть братья и очень любили другъ друга. Они почти никогда не говорили между собой о своихъ личныхъ длахъ, да и объ общихъ, семейныхъ невзгодахъ говорили больше вскользь, намеками. Адамъ былъ отъ природы сдержанъ во всемъ, гд было замшано чувство, а Сетъ немного роблъ передъ своимъ, боле практичнымъ, братомъ.

— Сетъ, сказалъ Адамъ, положивъ руку ему на плечо,— имешь ты какія-нибудь всти о Дин Моррисъ?

— Да, отвчалъ Сетъ.— Она позволила мн писать ей иногда о томъ, ко къ намъ живется, и какъ мама переноситъ свое горе. И вотъ дв недли тому назадъ я ей писалъ,— разсказалъ про тебя, что ты получилъ новую должность,— написалъ, что мама стала теперь поспокойне, а въ прошлую среду я заходилъ на почту въ Тредльстон и засталъ тамъ письмо отъ нея. Я подумалъ тогда, что, можетъ быть, теб было-бы интересно прочесть его, но ничего теб не сказалъ, потому что мн казалось, что ты занятъ другимъ. Хочешь — прочти, ея почеркъ легко разбирать: она удивительно хорошо пишетъ для женщины.

Сетъ вынулъ письмо изъ кармана и протянулъ Адаму. Адамъ взялъ его и сказалъ:

— Ахъ, братъ, мн очень тяжело живется это время. Ты на меня не сердись, что я такой молчаливый и бываю иной разъ не въ дух, это не значитъ, что я сталъ равно душенъ къ теб. Я знаю, мы съ тобой до конца будемъ близки.

— Я, Адамъ, никогда не сержусь на тебя. Это правда, ты бываешь иногда рзокъ со мной, но я отлично знаю, какъ это надо понимать.

— Вонъ мама отворяетъ дверь — выглядываетъ, не идемъ-ли мы, сказалъ Адамъ.— Въ окнахъ нтъ свта: это она опять сидла въ темнот по своему обыкновенію… А, Джипъ! Здравствуй, братъ, здравствуй! Ты мн, радъ?— ну да, я знаю.

Лизбета уже скрылась въ дом и засвтила свчу, она услыхала знакомые шаги по трав еще раньше, чмъ Джипъ залаялъ.

— Охъ, мальчики, никогда еще, съ тхъ поръ, какъ я на свт живу, время не тянулось такъ долго. Гд это вы пропадали?

— Ты напрасно сидишь впотьмахъ, мама, сказалъ ей Адамъ:— въ темнот время всегда дольше тянется.

— Ну, вотъ, съ какой стати я стану жечь свчу въ воскресенье, когда весь домъ остается пустой, а работать гршно. Смотрть въ книгу, которую все равно не можешь прочесть,— на это мн и дня хватитъ. Хорошій способъ сокращать время, нечего сказать,— даромъ жечь свтъ — добро изводить!… Ужинать будете? Въ такой часъ ночи вы, надо полагать, или поужинали, или хотите сть, какъ волки.

— Я голоденъ, мама,— сказалъ Сетъ, присаживаясь къ маленькому столику, который Лизбета накрыла къ ужину еще засвтло.

— А я поужиналъ, сказалъ Адамъ.— На теб, Джипъ!

Онъ взялъ со стола холоднаго картофелю и протянулъ сооак, поглаживая другой рукой ея приподнятую къ нему, лохматую срую голову.

— Собак не давай, сказала Лизбета, я хорошо ее накормила. Не бойся, я е ней никогда не забуду. Да и мудрено за быть: вдь это все, что мн отъ тебя остается, когда ты уходишь.

— Ну, такъ пойдемъ. Джипъ, сказалъ Адамъ,— пойдемъ спать!— Покойной ночи, мама, я очень усталъ.

— Что съ нимъ такое — ты не знаешь? спросила Лизбета младшаго сына, когда Адамъ ушелъ наверхъ.— Что его сокрушаетъ? Послдніе два, три дня его точно громомъ пришибло,— ходитъ какъ въ воду опущенный. Сегодня поутру, когда ты ушелъ, я вошла въ мастерскую и застала, что онъ сидитъ и ничего не длаетъ, даже книги нтъ передъ нимъ.

— Много онъ работаетъ это время, сказалъ Сетъ,— да, кажется, и на душ у него неспокойно. Ты не обращай на него вниманія, мама: ему это непріятно. Надо быть съ нимъ поласкове и стараться не досаждать ему.

— Кто-же ему досаждаетъ? И когда я была съ нимъ неласкова?… Испеку ему завтра пирогъ къ завтраку.

Тмъ временемъ Адамъ читалъ письмо Дины при тускломъ свт сальной свчи.

‘Дорогой братъ Сетъ! Ваше письмо три дня пролежало на почт, потому что у меня не было денегъ, чтобъ оплатить его пересылку. Въ нашихъ мстахъ тли страшные ливни,— можно было подумать, что опять разверзлись хляби небесныя,— и теперь у насъ здсь большая нужда и болзни, и откладывать деньги въ такое тяжелое время, когда кругомъ столько народу нуждается въ хлб насущномъ, значило-бы гршить отсутствіемъ вры, какъ евреи въ пустын, когда они собирали про запасъ манну небесную. Я говорю объ этомъ нарочно, чтобы вы не подумали, что мн не хотлось писать вамъ, или что я мало сочувствую вашей радости по поводу благъ земныхъ, выпавшихъ на долю вашего брата Адама. Ваша любовь и уваженіе къ нему совершенно понятны, ибо Господь щедро одлилъ его своими дарами, и онъ ими пользуется, какъ патріархъ осифъ, который, даже будучи вознесенъ на вершину могущества, не переставалъ болть душой о своемъ отц и меньшомъ брат.

‘Сердце мое крпко прилпилось къ вашей матери съ того дня. когда мн было дано утшить ее въ годину ея испытанія. Напомните ей обо мн, скажите, что я часто о ней думаю, когда сижу одна въ сумеркахъ, возвратившись съ работы. Такъ мы сидли съ ней въ тотъ вечеръ, я держала ее за руки и говорила ей слова утшенія, которыя мн были даны. Не правда-ли, Сетъ, какое это хорошее время, когда свтъ дня погасаетъ, и въ тл чувствуется легкая усталость, посл дневного труда? Тогда внутренній свтъ сіяетъ ярче, и душу наполняетъ сознаніе могущества Божія. Я обыкновенно сажусь въ темной комнатк, закрываю глаза, и мн кажется, что моя душа отдлилась отъ тла, и ничего ей не нужно. Въ такія минуты я покорно несу вс тяготы, всю скорбь, слпоту и грхъ, которые вижу кругомъ и надъ которыми мн часто хочется плакать,— да, вс страданія сыновъ человческихъ, которые подчасъ застилаютъ мн свтъ, охватываютъ всю меня, какъ черная ночь,— въ такія минуты я несу ихъ на себ съ кроткимъ смиреніемъ, какъ крестъ искупителя, радуясь своей боли. Ибо я чувствую,— чувствую!— Предвчная Любовь тоже страдаетъ,— страдаетъ во всей полнот своего всевднія, страдаетъ, скорбитъ и плачетъ, и только слпое себялюбіе можетъ хотть быть изъятымъ отъ скорби, подъ бременемъ которой стонетъ вся тварь земная. Нтъ, истинное счастье не въ томъ, чтобъ быть изъятымъ отъ скорби, пока скорбь и грхъ живутъ на земл: скорбь есть часть любви, и любовь не станетъ стремиться освободиться отъ нея. Мн это говоритъ не одинъ только разумъ: я вижу это во всхъ словахъ и въ дл Евангелія. Разв нтъ у насъ ходатая на небесахъ? Разв не предстоитъ тамъ за насъ Богочеловкъ со своимъ распятымъ тломъ, которымъ Онъ вознесся? И разв Онъ и Предвчная Любовь — не одно, такъ-же, какъ наши любовь и скорбь? У

‘Въ послднее время эти мысли почти не оставляютъ меня и я ясне поняла значеніе словъ: ‘Если кто хочетъ идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крестъ Мой’… Я слыхала, эти слова толкуютъ въ томъ смысл, что мы несемъ крестъ, исповдуя Христа и навлекая тмъ на себя гоненія и страданія. Но по моему это узкая мысль. Истинный крестъ Искупителя — грхъ и скорбь всего міра. Вотъ что тяжелымъ гнетомъ лежало у него на душ,— вотъ крестъ, тяжесть котораго мы должны съ Нимъ длить,— чаша, изъ которой мы должны пить вмст съ Нимъ, если хотимъ пріобщиться Божественной Любви, которая есть одно съ Его скорбью.

‘Въ моей вншней жизни, о которой вы меня спрашиваете, я ни на что не могу пожаловаться: у меня есть все необходимое и даже въ избытк. Все это время я имла постоянный заработокъ на фабрик, не смотря на то, что спросъ на рабочія руки уменьшился, и многихъ изъ насъ разсчитали. И тломъ я значительно окрпла, такъ-что могу много ходить и говорить, и почти не чувствую усталости. Вы пишете, что ршили остаться дома съ матерью и братомъ, это меня убждаетъ, что вы имли врное указаніе. Господь предназначилъ вамъ тамъ жить и работать — это ясно, и искать благодати въ другомъ мст было-бы все равно, что положить на жертвенникъ не чистую жертву и ожидать, чтобы на нее сошелъ огонь съ неба. Мое дло и вся моя радость — здсь, на холмахъ, подчасъ мн даже думается, не слишкомъ-ли я прилпилась душой къ моимъ землякамъ и не возропщу-ли я, если Господь призоветъ меня въ другое мсто.

‘Большое вамъ спасибо за извстія о моихъ милыхъ друзьяхъ на Большой Ферм, потому что хоть я и писала имъ одинъ разъ, по желанію тети, вскор посл того, какъ ухала, отъ нихъ я не получила ни строчки. Тет писанье писемъ дается съ трудомъ, да и работы по хозяйству съ ноя довольно при ея слабомъ здоровь. Она и ея дти дороги моему сердцу, какъ самые близкіе мн люди по крови, впрочемъ, мн дороги вс, живущіе въ этомъ дом. Я постоянно переношусь къ нимъ во сн, и часто за работой, и даже когда я говорю съ народомъ, мысль о нихъ встаетъ передо мной такъ настойчиво, какъ-будто они въ нужд или въ гор. Быть можетъ, это мн указаніе свыше, но пока оно мн еще не ясно: буду ждать, чтобы Богъ меня вразумилъ,— вы вдь пишете, что у нихъ все благополучно.

‘Я надюсь, что мы съ вами еще увидимся въ этомъ мір, и даже, можетъ быть, скоро, хотя, по всей вроятности, не надолго: братья и сестры мои въ Лидс желаютъ, чтобъ я побывала у нихъ на короткое время, когда мн будетъ дозволено покинуть Сноуфильдъ.

‘Прощайте, дорогой братъ, или лучше — до свиданья. Дтей Божіихъ, которымъ дано встртиться въ этой жизни, вступить въ духовный союзъ и чувствовать, что ихъ оживляетъ одинаковый духъ,— ничто не можетъ разлучить, хотя-бы ихъ раздляли горы, ибо союзъ этотъ до безконечности расширяетъ ихъ души, и они всегда имютъ другъ друга передъ собой въ своихъ мысляхъ, почерпая въ этомъ новыя силы.

‘Преданная вамъ сестра и сотрудница во Христ
Дина Моррисъ.

‘Я не умю писать такъ мелко, какъ вы, и перо плохо меня слушается, это стсняетъ меня, и я не могу разсказать всхъ своихъ мыслей. Поцлуйте за меня вашу матушку: она два раза попросила меня ее цловать, когда мы съ ней прощались’.

Адамъ сложилъ письмо и сидлъ въ ногахъ кровати, задумчиво опершись головой на руку, когда Сетъ пришелъ наверхъ.

— Читалъ ты письмо? спросилъ Сетъ.

— Читалъ, отвчалъ Адамъ.— Не знаю, что я подумалъ-бы о ней и объ ея письм, если-бъ не видлъ ее, вроятно, подумалъ-бы, что женщина-проповдница должна быть нестерпима. Но она изъ тхъ людей, у которыхъ — что-бы они ни длали, что-бы ни говорили,— все выходитъ хорошо, и мн казалось, что я вижу и слышу ее, пока я читалъ ея письмо. Удивительно, какъ хорошо я помню ея лицо и голосъ… Ты былъ-бы очень счастливъ съ ней, Сетъ: она именно такая женщина, какая теб нужна.

— Безполезно объ этомъ мечтать, промолвилъ Сетъ уныло.— Она сказала мн свое ршеніе, а она не такой человкъ, чтобы говорить одно, а думать другое.

— Я знаю, но я чувства могутъ измниться. Не всегда женщина сразу полюбитъ, и не всегда то пламя горяче, которое скорй разгорается. Хорошо, кабы ты сходилъ ее повидать какъ-нибудь на недл, ужъ я-бы устроилъ, чтобы ты могъ отлучиться дня на три, на четыре. А путь для тебя небольшой — какихъ-нибудь двадцать, тридцать миль.

— Я радъ ее видть всегда и при всякихъ условіяхъ, не знаю только… не была-бы она недовольна за то, что я туда приду, сказалъ Сетъ.

— Съ какой стати ей быть недовольной! подхватилъ Адамъ съ жаромъ, вставая и начиная раздваться на ночь.— Да, для всхъ насъ было-бы большимъ счастьемъ, если-бъ она вышла за тебя. Мама сразу ее полюбила,— просто удивительно, какъ она была ей рада тогда.

— Да, сказалъ Сетъ немного застнчиво, — а Дина очень любитъ Гетти, она много о ней думаетъ.

На это Адамъ ничего не отвтилъ. Немного погодя братья пожелали другъ другу доброй ночи и больше не обмнялись ни словомъ.

ГЛАВА XXXI.
ВЪ СПАЛЬНОЙ ГЕТТИ.

Въ конц августа дни становятся короткіе. Даже въ такихъ домахъ, какъ у Пойзеровъ, гд было не въ обыча засиживаться по вечерамъ, въ август ложились спать со свчей, и Гетти взяла съ собой свчу, когда, наконецъ, вскор посл ухода Адама, ей можно было уйти къ себ наверхъ и запереться.

Теперь она прочтетъ письмо: оно должно… оно должно успокоить ее. Адамъ не можетъ знать правды, онъ долженъ былъ говорить именно такъ, какъ онъ говорилъ: ничего другого нельзя было и ожидать отъ него.

Она поставила свчу и достала письмо. Отъ него шелъ слабый запахъ розъ, такъ живо напоминавшій ей Артура, что она какъ-будто ощущала его присутствіе подл себя. Она прижала къ губамъ его письмо, и нахлынувшія воспоминанія о минутахъ пережитаго счастья прогнали на одно мгновеніе весь ея страхъ. Но когда она сломала печать, сердце ея затрепетало непонятнымъ предчувствіемъ, и руки начали дрожать. Она стала медленно читать: ей нелегко было разбирать барскій почеркъ Артура, хоть онъ и старался писать поразборчиве.

‘Дорогая Гетти! Я вамъ не лгалъ, когда говорилъ, что люблю васъ, и я никогда не забуду нашей любви. До конца дней моихъ я буду вамъ врнымъ другомъ и надюсь доказать это не одинъ разъ. Если то, что я скажу вамъ въ этомъ письм, заставитъ васъ страдать,— не думайте, что я говорю это оттого, что мало васъ люблю и жалю, потому что нтъ на свт такой вещи, которой я-бы не сдлалъ для васъ, если-бы былъ увренъ, что это дйствительно нужно для вашего счастья. Душа замираетъ, какъ подумаю, что моя маленькая Гетти будетъ плакать, и меня не будетъ съ нею, чтобъ осушить поцлуями ея слезы, и если-бъ я слдовалъ только внушенію моего сердца, я былъ-бы съ ней въ эту минуту вмсто того, чтобы писать. Мн страшно больно разставаться съ ней и еще больне говорить ея слова, которыя могутъ показаться жестокими, хотя они вытекаютъ изъ самаго искренняго желанія ей добра.

‘Милая, милая Гетти! какъ ни сладостна была для меня наша любовь, какъ ни счастливъ былъ-бы я, если-бъ вы могли любить меня до гроба,— я чувствую, что для обоихъ насъ было-бы лучше, если-бы мы никогда не знали этого счастья, и что мой долгъ — просить васъ, чтобъ вы разлюбили меня, постарались забыть обо мн. Я одинъ во всемъ виноватъ: правда, меня такъ влекло къ вамъ, что я не могъ устоять противъ искушенія, но я все время чувствовалъ, что ваша привязанность ко мн можетъ принести вамъ горе. Я долженъ былъ побороть свое чувство. И я-бы сдлалъ это, если-бъ не былъ такимъ слабымъ, дурнымъ человкомъ. Но прошлаго нельзя измнить, и теперь я обязанъ спасти васъ, по крайней мр, отъ того зла, предотвратить которое въ моей власти. А для васъ будетъ великимъ зломъ — я въ этомъ убжденъ,— если ваша привязанность ко мн окажется настолько прочна, что вы никогда не полюбите другого, съ которымъ вы могли-бы быть счастливе, чмъ со мной, и если вы будете продолжать ожидать въ будущемъ того, чего никогда не можетъ случиться. Потому что если-бъ я сдлалъ то, о чемъ вы одинъ разъ со мной заговаривали,— если-бъ я женился на васъ,— поврьте, дорогая моя, изъ этого не вышло-бы для васъ ничего, кром горя, и со временемъ вы сами убдились-бы въ томъ. Поврьте, вы можете быть счастливы, только выйдя замужъ за человка вашего круга, и если-бы я женился на васъ, я только усугубилъ-бы свою вину передъ вами, не говоря уже о томъ, что нарушилъ бы этимъ мои обязанности передъ родными и свтомъ. Вы не имете понятія, дорогая, о томъ мір, въ которомъ должна пройти вся моя жизнь, и вы очень скоро меня разлюбили-бы, убдившись, до какой степени между нами мало общаго.

‘Итакъ, я не могу жениться на васъ, значитъ намъ надо разстаться,— надо постараться вырвать изъ сердца нашу любовь. Говоря это, я чувствую себя глубоко несчастнымъ, но больше намъ ничего не остается. Сердитесь на меня, моя драгоцнная, ненавидьте меня — я это заслужилъ, но врьте, что я всегда буду думать о васъ, заботиться о васъ, навсегда останусь признателенъ вамъ,— что я никогда не забуду моей Гетти, и если что-нибудь случится съ вами, если придетъ бда, предугадать которую мы не можемъ,— то будьте уврены, что я сдлаю для васъ все, что будетъ въ моихъ силахъ.

‘Я говорилъ вамъ, куда адресовать мн письма, если-бы вамъ вздумалось написать, но, можетъ быть, вы забыли, такъ я на всякій случай прилагаю мой адресъ. Не пишите мн безъ крайней надобности, т. е. если я не могу быть дйствительно вамъ полезенъ, потому что, дорогая Гетти, мы должны постараться какъ можно меньше думать другъ о друг. Простите меня и постарайтесь забыть, помните только одно — что, пока живъ, я всегда буду вамъ преданнымъ другомъ.

Артуръ Донниторнъ’.

Не скоро Гетти прочла это письмо, и когда она подняла отъ него голову, изъ тусклаго стараго зеркала на нее глянуло блдное, какъ мраморъ, помертвлое лицо, съ округлыми дтскими очертаніями, но съ выраженіемъ недтскаго страданія на немъ. Гетти не видла этого лица, она ничего не видла,— она чувствовала только, что ей холодно, что она больна и дрожитъ. Письмо тряслось въ ея рук и шуршало. Она положила его. Какое ужасное ощущеніе — этотъ ознобъ и дрожь… такое ужасное, что заставляло забывать даже о томъ, чмъ оно было вызвано. Гетти встала, подошла къ шкапу, достала свой теплый плащъ, завернулась въ него и сла, думая только о томъ, какъ-бы согрться. Но вотъ она взяла письмо боле твердой рукой и начала читать все сначала. На этотъ разъ пришли слезы — крупныя, обильныя слезы, слпившія ей глаза и мочившія бумагу въ ея рукахъ. Она чувствовала только одно,— что Артуръ былъ жестокъ,— жестокъ, написавъ ей такое письмо,— жестокъ оттого, что не хотлъ жениться на ней. Причины, не дозволявшія ему на мой жениться, не существовали для нея: могла-ли она поврить, что осуществленіе всего, о чемъ она грезила, чего такъ страстно желала, не принесетъ ей ничего, кром горя? Въ ея ум отсутствовали понятія, изъ которыхъ могла-бы сложиться даже идея подобнаго горя.

Бросая письмо въ второй разъ, она увидла въ зеркал свое лицо. Теперь оно покраснло и было мокро отъ слезъ. Для нея это былъ почти товарищъ, которому она могла пожаловаться, который пожалетъ ее. Она облокотилась на столъ, наклонилась впередъ, поддерживая голову руками, и смотрла въ эти темные, залитые слезами глаза, на эти дрожащія губы, и видла, какъ слезы лились все обильне и ^какъ ротъ подергивался отъ рыданій.

Крушеніе всего ея маленькаго міра грезъ, смертельный ударъ, нанесенный ея только-что зародившейся страсти, поразили ея жадную до наслажденій, эпикурейскую натуру такимъ^ неизъяснимымъ страданіемъ, что оно убило въ ней всякій протестъ и заставило ее забыть на время гнвъ. Она сидла и рыдала, пока не погасла свча, и тогда измученная, съ тупою болью во всемъ тл, одурлая отъ слезъ,— бросилась на постель, не раздваясь, и уснула.

Мутный разсвтъ еле-еле проникалъ въ комнату, когда она проснулась въ пятомъ часу утра съ ощущеніемъ сосущей тоски на сердц, причина которой выяснилась ей по мр того, какъ она начинала различать въ полутьм окружающіе предметы. Затмъ явилась мучительная, ужаснувшая ее мысль, что ей надо скрывать свое горе и нести его при страшномъ свт дня, который наступалъ. Она не могла дольше лежать: она встала и подошла къ столу. Вотъ оно — письмо… Она отворила свой ящичекъ съ сокровищами: тамъ лежали серьги и медальонъ — свидтели ея короткаго счастья,— свидтели долгихъ безотрадныхъ дней, которые наступятъ теперь. Глядя на эт побрякушки, на которыя еще недавно она смотрла, къ которымъ еще недавно прикасалась съ такою любовью, потому что видла въ нихъ залогъ ожидающаго ее рая богатства и роскоши,— она переживала вновь т минуты, когда ей дарили ихъ съ такими нжными ласками, съ такими странными, милыми словами и сіяющимъ взглядомъ… Минуты, наполнявшія ее восторженнымъ изумленіемъ,— до такой степени он были лучше всего, что только она могла себ представить. И Артуръ, говорившій ей эти слова, глядвшій на нее такимъ взглядомъ,— Артуръ, котораго она и теперь еще чувствовала подл себя, чья рука еще касалась ея стана, чья щека прижималась еще къ ея щек, чье дыханіе жгло ей лицо,— былъ тотъ самый жестокій, жестокій Артуръ, который написалъ это письмо… Она схватила его и скомкала, но сейчасъ-же расправила опять, чтобы прочесть еще разъ. Умственное оцпенніе, бывшее послдствіемъ вчерашнихъ долгихъ слезъ, заставляло ее сомнваться въ себ: ей было необходимо прочесть письмо еще разъ и убдиться, дйствительно-ли ея горе было реальное горе, дйствительно-ли письмо было такъ ужасно жестоко. Она должна была поднести его къ самому окну, чтобы быть въ состояніи что-нибудь разобрать… Да, оно было ужасно, безжалостно,— хуже! чмъ она думала. И она опять съ гнвомъ скомкала его въ рук. Она ненавидла писавшаго его, ненавидла именно потому, что отдала ему всю свою любовь, всю двичью страсть и тщеславіе, изъ которыхъ эта любовь родилась.

Сегодня у нея не было слезъ,— она выплакала ихъ вс вчера ночью, и теперь она испытывала муки сознательнаго горя — горя безъ слезъ, которое хуже перваго удара, ибо въ немъ не только настоящее, но и будущее. Каждое утро изо дня въ день,— такъ долго, какъ только она могла вообразить себя въ будущемъ,— она будетъ вставать вотъ такъ, какъ сегодня, и знать, что наступающій день не принесетъ ей радости. Нтъ отчаянія боле горькаго и глубокаго, чмъ то, какое приносятъ намъ первыя мгновенія перваго большого нашего горя, когда мы не извдали еще на опыт, что можно страдать и исцлиться, отчаяваться и ожить для надежды. Покамстъ Гетти медленно снимала платье, въ которомъ она пролежала всю ночь, съ тмъ, чтобы умыться и причесаться, ее не оставляло болзненное сознаніе, что такъ пройдетъ и вся ея жизнь: вчно она будетъ длать то, въ чемъ для нея нтъ никакой радости, работать все ту-же опостылвшую работу, видть людей, нисколько ей не интересныхъ, ходить въ церковь, въ Треддльстонъ и на чай къ мистрисъ Бестъ, и никогда не знать радостныхъ мыслей. Ибо одуряющій ядъ ея недолгаго блаженства навсегда отравилъ ей вс маленькія радости, составлявшія когда-то утху ея жизни,— двичьи радости, въ род общаннаго къ ярмарк новаго платья, вечеринки у Бриттоновъ, толпы поклонниковъ, которыхъ она еще долго будетъ водить за носъ, и наконецъ далекой перспективы дня ея свадьбы, который когда-нибудь все, таки наступитъ и принесетъ ей съ собой цлую гору нарядовъ заразъ — одно шелковое платье и еще много другихъ. Теперь все это казалось ей неинтереснымъ, безцвтнымъ, впереди не было ничего, кром скуки… Теперь ея удлъ — всю жизнь томиться неудовлетворенной жаждой, желать — безъ надежды.

Она съ усиліемъ сняла платье и прислонилась къ старому темному шкапу. Ея руки и шея были обнажены, волосы падали на нихъ изящными кольцами. Эти волосы были такъ-же красивы, какъ и два мсяца тому назадъ, въ тотъ вечеръ, когда она расхаживала по этой самой комнат, полная надеждъ, сіяя отъ сознанія своей красоты. Теперь она не думала о своей ше и рукахъ,— она была равнодушна даже къ своей красот. Глаза ея грустно блуждали по темной старой спальн и, наконецъ, машинально поднялись къ окну, въ которое глядлъ тусклый разсвтъ. Мелькнуло-ли въ ея ум воспоминаніе о Дин?— о словахъ заботливаго предостереженія, которыя ее тогда разсердили?— о любящей мольб Дины вспомнить о ней, какъ о друг, въ минуту испытанія?— Нтъ, впечатлніе было слишкомъ слабо для того, чтобъ сохраниться. Вся любовь Дины, вс слова утшенія, какія она могла ей сказать, не произвели-бы на нее никакого дйствія въ это утро: она приняла-бы ихъ равнодушно, какъ и все, что было чуждо ея разбитой страсти. Нтъ, она не думала о Дин, она думала о томъ, что ей нельзя оставаться въ этомъ дом и продолжать вести прежнюю жизнь: ужъ лучше что-нибудь совсмъ новое, неизвстное, чмъ опять эта старая канитель все той-же работы, тхъ-же впечатлній и разговоровъ. Она съ радостью убжала-бы сію-же минуту съ тмъ, чтобы никогда больше не видть знакомыхъ, старыхъ лицъ. Но Гетти была не изъ тхъ натуръ, которыя идутъ навстрчу трудностямъ, смло отворачиваются отъ знакомаго и привычнаго, и, не колеблясь, ставятъ себя въ новыя положенія. Это была натура тщеславная, чувственная, но не страстная, и для того, чтобы ршиться на крайнюю мру, ей нужно было дойти до послдней степени ужаса и отчаянія. Ограниченный кругъ ея представленій оставлялъ очень мало простора для полета фантазіи, и она скоро остановилась на единственномъ, возможномъ для нея, способ раздлаться съ прежней жизнью: она ршила просить дядю, чтобъ онъ позволилъ ей поступить въ горничныя. Камеристка миссъ Лидіи поможетъ ей найти мсто, когда узнаетъ, что она иметъ разршеніе дяди.

Дойдя до этой мысли, Гетти подколола волосы и начала одваться, теперь ей казалось не такъ невозможно сойти внизъ и приняться за свои обычныя дла. Она сегодня-же поговоритъ съ дядей.

Нужно было много такихъ душевныхъ страданій, какія Гетти переживала теперь, чтобъ они могли сколько-нибудь замтно отразиться на ея цвтущемъ здоровь. Когда она, со свойственной ей тщательностью, одлась въ свое рабочее платье и подобрала волосы подъ маленькій чепчикъ, не слишкомъ проницательный наблюдатель былъ-бы гораздо больше пораженъ юною свжестью ея кругленькихъ щечекъ и шейки, и красотой ея темныхъ глазъ и рсницъ, чмъ какими-либо признаками грусти въ ея лиц. Но когда она подняла скомканное письмо и спрятала его въ ящикъ, чтобъ оно не попалось кому-нибудь,— тяжелыя, жгучія слезы, не приносящія облегченія,— не т обильныя, крупныя слезы, какія она проливала вчера,— сжали ей горло и подступили къ глазамъ. Она отерла ихъ поскоре: ей нельзя плакать днемъ, никто не узнаетъ, какъ она несчастна, никто не долженъ знать, что ее постигло разочарованіе… И мысль о томъ, что ей придется выдерживать взгляды дяди и тетки, дали ей ту власть надъ собой, какая часто сопутствуетъ сильному страху. Ибо, при всей глубин ея тайнаго горя, возможность того, что они когда-нибудь узнаютъ о случившемся, пугала ее, какъ пугаетъ перспектива позорнаго столба больного, измученнаго узника. Они найдутъ постыднымъ ея поведеніе, а стыдъ — это пытка. Такова была совсть бдненькой Гетти.

Итакъ, она замкнула свой ящикъ и отправилась къ своимъ повседневнымъ дламъ.

Вечеромъ, когда мистеръ Пойзеръ курилъ свою трубку и, слдовательно, находился въ наивысшемъ градус своего добродушія, Гетти улучила минуту, когда тетка ея вышла изъ комнаты, и сказала:

— Дядя, отпустите меня. Я хочу поступить на мсто… въ горничныя.

Мистеръ Пойзеръ вынулъ изо рта трубку и нсколько секундъ смотрлъ на Гетти въ кроткомъ изумленіи. Она шила и не поднимала головы отъ работы.

— Съ чего это пришло теб въ голову, моя двочка? спросилъ онъ наконецъ, посовщавшись предварительно съ трубкой.

— Такъ, мн хотлось-бы… мн это больше по душ, чмъ работа на ферм.

— Нтъ, нтъ, двчурка, теб такъ кажется, потому что и не испытала, что значитъ служить на мстахъ. Это и для здоровья вредно, да и не принесетъ теб счастья. Нтъ, пустяки! оставайся лучше у насъ, пока не найдешь себ хорошаго мужа, ты мн родная племянница, и пока у меня есть свой собственный уголъ, я не отдамъ тебя въ услуженіе хотя-бы въ господскій домъ.

Мистеръ Пойзеръ замолчалъ и затянулся изъ трубки.

— Я люблю шить, сказала Гетти,— и я могла-бы получать хорошее жалованье.

— Должно быть, тетка чмъ-нибудь тебя разобидла? замтилъ мистеръ Пойзеръ, пропуская мимо ушей послдній аргументъ Гетти.— Ты не обращай на это вниманія, двчурка: на это длаетъ для твоего-же добра. Хоть она и не родная теб, а она тебя любитъ: не многія на ея мст длали-бы такъ много, какъ она для тебя.

— Да я и не жалуюсь на тетю,— совсмъ не оттого, а просто эта работа мн больше по душ, повторила Гетти.

— Конечно, на всякій случай — мало-ли что можетъ случиться!— оно не мшаетъ знать всякую работу. Отчего и не поучиться шить и вышивать? Ты сама знаешь, я охотно далъ свое согласіе, когда мистрисъ Помфретъ предложила тебя поучить. Но у меня и въ помышленіи не было отдавать тебя въ услуженіе. Моя семья — отцы и дды наши — ужъ и не знаю съ какихъ поръ, всегда ли свой собственный хлбъ.— Разв не правда, отецъ? И разв теб было-бы пріятно, чтобъ твоя внучка поступила на жалованье?

— Н—тъ, произнесъ старикъ Мартинъ съ длинной оттяжкой, долженствовавшей не только выразить отрицаніе, но и вложить въ него нкоторую горечь, Онъ наклонился впередъ и /Продолжалъ, упорно глядя въ полъ:— Но все равно,— наврядъ ли ты ее уломаешь: она вышла вся въ мать. Съ той мн было тоже не мало хлопотъ, чтобъ удержать ее дома. И она-таки не послушалась меня — вышла замужъ за голыша… Ну, какой что фермеръ?— дв головы скота за все про все, когда по его земл ему надо-бы не меньше десяти головъ… Неудивительно, что она умерла отъ чахотки,— не дотянула и до тридцати лтъ.

Не часто случалось, чтобы старикъ произносилъ такую длинную рчь, но вопросъ сына подлилъ масла въ огонь давнишняго, еще не угасшаго раздраженія, по милости котораго старый ддъ былъ всегда равнодушне къ Гетти, чмъ къ другимъ своимъ внукамъ. Этотъ забулдыга Соррель промоталъ все состояніе матери Гетти, а въ’силахъ Гетти текла кровь Сорреля.

— Да, бдная женщина! Плохая ее выпала доля! проговорилъ Мартинъ-младшій, которому было очень досадно, что онъ вызвалъ своими словами эту вспышку злобы заднимъ числомъ. Но Гетти иметъ вс шансы найти хорошаго, солиднаго мужа, не меньше любой двушки въ нашихъ мстахъ.

Пустивъ этотъ многообщающій намекъ, мистеръ Пойзеръ умолкъ и обратился опять къ своей трубк, поглядывая на Гетти, въ чаяніи подмтить какой-нибудь признакъ, который убдилъ-бы его, что она отказывается отъ своего несообразнаго плана. Но вмсто этого Гетти неожиданно ударилась въ слезы — отчасти съ досады на то, что ей отказали, отчасти отъ своихъ горькихъ мыслей, съ которыми ей приходилось бороться весь день.

— Ну, ну, не надо плакать, сказалъ мистеръ Пойзеръ, стараясь обратить все въ шутку:— пусть плачутъ т, кому негд преклонить голову, а у кого есть свой домъ и семья, тому не о чемъ плакать… Пойди-ка сюда,— что ты объ этомъ думаешь? продолжалъ онъ, обращаясь къ жен, которая въ эту минуту вошла въ кухню, перебирая спицами своего вязанья съ неистовой быстротой, какъ-будто это движеніе было для нея такимъ-же естественнымъ и необходимымъ, какъ для рака — шевелить усиками.

— Что я думаю?— Я думаю, что у насъ скоро раскрадутъ всхъ утокъ и куръ, если эта безмозглая Молли будетъ забывать запирать ихъ на ночь… Гетти, что это значитъ? О чемъ ты плачешь?

— Да вотъ, просится на мсто, желаетъ поступить въ горничныя, а я ей говорю, что мы можемъ пристроить ее и получше этого, сказалъ мистеръ Пойзеръ.

— Я такъ и думала, что она забрала себ въ голову какую-нибудь фанаберію: она сегодня цлый день рта не раскрыла. Все это оттого, что она повадилась ходить въ замокъ, къ тамошней челяди, да и мы были дураки, что пускали ее. Она думаетъ, служить у господъ нивсть какая сладость. Она уврена, что тамъ ей будетъ лучше, чмъ у родныхъ, которые ее выростили, потому что она вдь была не больше Марти, когда попала къ намъ въ домъ. Она воображаетъ быть горничной въ барскомъ дом, значитъ ничего не длать, сладко сть и носить хорошія платья: у нея вдь только и мыслей на ум, какъ-бы нацпить на себя какую-нибудь тряпку. Я часто ей говорю: ‘Не хочешь-ли быть пугаломъ на огород? тогда ты будешь вся изъ тряпокъ — снаружи и внутри’… Поступить въ горничныя!— Я никогда не дамъ на это своего согласія, покуда у нея есть домъ и добрые друзья, и есть кому позаботиться о ней, пока она найдетъ хорошаго мужа — получше какого-нибудь прощалыги-лакея, потому — что такое лакей?— ни баринъ, ни мужикъ, а живетъ на счетъ мужика. Отъ такого франта всегда легко станется, что онъ заложитъ руки подъ фалды и будетъ ожидать, чтобъ жена работала за него.

— Нтъ, нтъ, не надо намъ такого мужа, сказалъ мистеръ Пойзеръ:— мы найдемъ и почище. Да у насъ уже и наклевывается хорошій… Ну полно, двчурка, не плачь! Ступай-ка лучше спать. Съ какой стати идти въ горничныя?— мы и безъ этого съумемъ позаботиться о теб. Иди, иди, и не будемъ больше объ этомъ говорить.

Когда Гетти ушла наверхъ, онъ сказалъ:

— Понять не могу, съ чего ей взбрела въ голову эта мысль. Мн казалось, что ей начинаетъ нравиться Адамъ Бидъ: въ послднее время было очень похоже на то.

— Ахъ, разв ее разберешь, кто ей нравится и кто — нтъ. Она какъ сухой горохъ — ни къ кому не можетъ прилпиться: Я думаю, что даже эта двчонка Молли — какъ она ни несносна бываетъ подчасъ,— но я думаю, что ей было-бы грустне, чмъ Гетти, разстаться съ нами и съ нашими дтьми, хоть на Михайловъ день будетъ всего годъ, какъ она живетъ у насъ… Ну, а эта мысль поступить въ услуженіе,— это ей вбили въ голову тамъ, въ замк: намъ слдовало-бы предвидть, къ чему это приведетъ, когда мы отпускали ее учиться рукодльямъ. Но я живо съ этимъ покончу,

— А вдь теб и самой будетъ жалко лишиться ея, замтилъ мистеръ Пойзеръ:— она полезна теб по хозяйству.

— Конечно, жалко, я люблю ее больше, чмъ она того стоитъ, недобрая двочка, съ каменнымъ сердцемъ! Какъ ей не грхъ даже думать уйти отъ насъ такимъ образомъ, Жалко!— еще-бы не жалко! Не даромъ, я думаю, она пробыла у меня на глазахъ эти семь лтъ. Разв я могла-бы возиться съ ней все это время, пріучать ее ко всякой работ и заботиться о ней, если-бъ мн не было до нея дла? Да вотъ и сейчасъ: для кого ткутся въ дом простыни и скатерти? Я думала: вотъ выйдетъ замужъ, отдамъ ихъ ей въ приданое, и будетъ себ жить въ нашемъ приход… всегда на глазахъ. Дура я, дура! не стоило и думать-то о ней, когда она не лучше какой-нибудь вишни, съ косточкой вмсто сердца.

— Нтъ, нтъ, ты преувеличиваешь, проговорилъ мистеръ Пойзеръ, стараясь успокоить жену.— Она насъ любитъ, я увренъ, но она еще молода, и голова у нея набита всякимъ вздоромъ, въ которомъ она и сама не можетъ разобраться. Ре молодыя двченки рады убжать изъ дому, и сами не знаютъ — зачмъ.

Однако, на Гетти слова ея дяди подйствовали не только въ томъ смысл, что разогорчили ее и заставили плакать. Она прекрасно знала, кого онъ имлъ въ виду, намекая на ея замужество и на хорошаго, солиднаго мужа, и когда она осталась опять одна въ своей спальн, возможность брака съ Адамомъ представилась ей въ новомъ свт. У людей, лишенныхъ всякихъ сильныхъ симпатій и сознанія долга — этого верховнаго руководителя, къ которому возмущенная душа можетъ прибгнуть за поддержкой, чтобы укрпиться въ спокойномъ терпніи,— однимъ изъ первыхъ послдствій сильнаго горя бываетъ неудержимое стремленіе ухватиться за что-нибудь новое, сдлать что-нибудь — все равно, что — лишь-бы измнить положеніе. Способность бдненькой Гетти предвидть послдствія — и всегда-то представлявшая не боле, какъ узкій кругъ фантастическихъ вроятностей получить то или другое удовольствіе избжать той или другой непріятности, теперь совершенно бездйствовала парализованная безпокойнымъ протестомъ противъ постигшаго ее страданія, и она была готова на одинъ изъ тхъ лихорадочныхъ, безцльныхъ поступковъ, какими многіе несчастные люди, желая избавиться отъ временнаго огорченія, навлекаютъ на себя несчастіе цлой жизни.

Отчего ей не выйти за Адама? Ей вдь все равно: она сдлаетъ все, что угодно, лишь-бы хоть сколько нибудь измнить свою жизнь. Она была уврена, что Адамъ по прежнему желаетъ жениться на ней, а всякія дальнйшія соображенія — мысль о томъ, будетъ-ли счастливъ Адамъ при такихъ условіяхъ,— не приходили ей въ голову.

‘Непонятно!’ скажете вы, можетъ быть. ‘Необъяснимое движеніе души, наталкивающее двушку на такой шагъ, который, въ ея душевномъ состояніи, долженъ-бы быть ей всего противне,— и это на второй день посл постигшаго ее горя’.

Да, движенія мелкой и пошлой души, какъ у Гетти, когда ей приходится бороться съ серьезными невзгодами печальной человческой жизни,— всегда непонятны. Непонятны для насъ и движенія какой-нибудь маленькой яхточки безъ балласта, когда ее кидаетъ какъ попало на волнахъ бурнаго моря. А какою она казалась красивой, пока стояла на якор въ тихой гавани, сверкая на солнц своими блыми парусами!

‘Пусть вся потеря ложится на того, кто выпустилъ ее въ море’.

— Да. Но это не спасетъ яхточки — хорошенькой игрушки, которая могла-бы быть утхой цлой жизни.

ГЛАВА XXXII.
МИСТРИСЪ ПОЙЗЕРЪ ‘ГОВОРИТЪ СВОЕ СЛОВО’.

Въ слдующую субботу вечеромъ въ ‘Герб Донниторновъ’ шли самые оживленные дебаты по поводу событія случившагося въ тотъ самый день поутру. Этимъ событіемъ было ни боле, ни мене, какъ вторичное появленіе франтоватаго господина въ ботфортахъ, про котораго одни говорили, что это просто фермеръ — претендентъ на Домовую ерму, другіе — что это будущій управляющій замка, самъ-же мистеръ Кассонъ — счастливый очевидецъ прізда незнакомца — презрительно высказывался въ томъ смысл, что онъ — ничего боле, какъ обыкновенный приказчикъ, какимъ былъ Сатчель до него. Никто и не думалъ оспаривать показаній мистера Кассона относительно того факта, что онъ лично видлъ незнакомца, тмъ не мене онъ усердно приводилъ различныя подробности въ подтвержденіе своихъ словъ.

— Я самъ его видлъ, говорилъ мистеръ Кассонъ,— своими глазами видлъ, какъ онъ подъзжалъ верхомъ со стороны Нижняго луга, еще у его лошади, знаете, такая блая лысина на лбу. Я только-что пропустилъ свою порцію пива (было ровно половина одиннадцатаго, а я въ это время всегда пью пиво — аккуратнйшимъ манеромъ, какъ часы), ну, вотъ, я и говорю Ноульсу (а онъ какъ разъ на ту пору подъхалъ со своей повозкой): ‘Ноульсъ, говорю я,— можете взять для лошади ячменя, если надо’, а самъ прошелъ себ хлбнымъ дворомъ и прямо къ Треддльстонской дорог. И только что поровнялся я съ большимъ ясенемъ на лугу,— смотрю — подъзжаетъ человкъ въ ботфортахъ, верхомъ на срой лошади съ лысиной на лбу,— съ мста не сойти, коли лгу. Я подождалъ, пока онъ подъхалъ, и говорю ему такъ-то: ‘Съ добрымъ утромъ, молъ, сударь’. Мн, видите-ли, хотлось слышать его разговоръ, потому (думаю я себ) я тогда разомъ смекну, изъ здшнихъ-ли онъ мстъ, Ну, вотъ, я ему и говорю: ‘Съ добрымъ утромъ, сударь. Славная погодка стоитъ для ячменя — какъ вы находите? Хорошо уберемъ, коли Господь поможетъ’. А онъ и говоритъ: ‘Правда ваша,— на погоду грхъ жаловаться’, говоритъ. Ну, я сейчасъ и сообразилъ (тутъ мистеръ Кассонъ подмигнулъ), что, дескать, эта птица не издалека къ намъ прилетла. Должно быть, мой разговоръ показался ему очень страннымъ, потому что вдь вс вы, ломширцы, находите страннымъ, когда человкъ говоритъ правильнымъ языкомъ.

— Правильнымъ языкомъ! повторилъ презрительно Бартль Масси.— До правильнаго языка вамъ такъ-же далеко, какъ поросячьему визгу до кларнета.

— Не знаю, возразилъ мистеръ Кассонъ, язвительно улыбаясь,— но смю думать, что человкъ, который съ дтства жилъ промежь господъ, можетъ кое-что смыслить въ хорошемъ англійскомъ язык,— во всякомъ случа не меньше школьнаго учителя.

— Конечно, я не спорю, для васъ вы говорите правильнымъ языкомъ, замтилъ саркастическимъ тономъ Бартль ему въ утшеніе.— Когда козелъ Мика Гольдсворта кричитъ: ‘Бе-е-е!’, онъ говоритъ правильнымъ языкомъ: было-бы неестественно, если-бъ онъ кричалъ по другому.

Такъ какъ остальная часть общества была сплошь ломширцы, то общій смхъ обратился противъ мистера Кассона, и онъ благоразумно отретировался, вернувшись къ прежней тем, котопая, къ слову сказать, была не только не исчерпана въ то ъ вечеръ, но на другой же день посл вечерни подверглась новому обсужденію въ церковной оград, и притомъ съ новымъ интересомъ, обыкновенно сопутствующимъ всякой новости, когда ее разсказываютъ новому лицу. На этотъ разъ новымъ слушателемъ оказался Мартинъ Поизеръ, который, по выраженію его жены, ‘никогда не путался съ этой пьяной компаніей, что собирается у Кассона и сосетъ свое пиво съ такими глубокомысленными лицами, точно стая карасей’.

Возвращаясь изъ церкви, мистеръ Пойзеръ имлъ съ женой разговоръ по поводу господина въ ботфортахъ. Должно быть, этотъ-то разговоръ и былъ причиной того, что мысли мистрисъ Пойзеръ немедленно обратились на загадочнаго незнакомца, когда дня два спустя посл этого, въ одну изъ тхъ минутъ своего бодрствующаго досуга, какія выпадали для нея по послобдамъ, по окончаніи уборки,— она стояла въ дверяхъ кухни съ вязаньемъ въ рукахъ и увидла, что во дворъ, на ворономъ пони, възжаетъ старый сквайръ въ сопровожденіи конюха Джона. Впослдствіи она всегда приводила, какъ поразительный примръ дара предвиднія, заключавшій въ себ положительно нчто большее обычной ея проницательности, тотъ фактъ, что какъ только она увидла стараго сквайра, такъ сейчасъ-же сказала себ: ‘Я нисколько не удивляюсь, если онъ явился къ намъ по поводу того человка, что собирается взять въ аренду Домовую Ферму: наврно старый плутъ хочетъ заставить Пойзера уступить что-нибудь безъ денегъ въ пользу того. Но Пойзеръ будетъ дуракъ, если согласится’.

Что въ воздух было что-то особенное — въ этомъ не могло быть сомннія, ибо старый сквайръ не баловалъ вообще арендаторовъ своими визитами, и хотя мистрисъ Пойзеръ въ теченіе послднихъ двнадцати мсяцевъ произнесла не мало весьма внушительныхъ воображаемыхъ спичей, имвшихъ даже боле глубокій смыслъ, чмъ то могло показаться съ перваго взгляда, съ твердымъ намреніемъ произнести ихъ вслухъ въ первый-же разъ, какъ старый джентльменъ покажется въ предлахъ двора Большой Фермы,— однако, вс эти спичи такъ и остались воображаемыми.

— Здравствуйте, мистрисъ Пойзеръ, сказалъ старый сквайръ, приглядываясь къ ней своми близорукими глазами,— способъ смотрть на людей, который всегда сердилъ мистрисъ Пойзеръ. ‘Точно ты какое-то скверное наскомое’, говорила она, ‘и тебя собираются взять двумя пальцами и раздавить подъ ногтемъ’.

Тмъ не мене она отвтила: ‘Къ вашимъ услугамъ, сэръ’, и присла съ безукоризненной почтительностью:’ не такая она была женщина, что бы ‘задирать носъ передъ высшими’ и бросать вызовъ приличіямъ безъ серьезнаго повода.

— Дома вашъ мужъ, мистрисъ Поизеръ?

— Дома, сэръ. Онъ только пошелъ на хлбный дворъ. Я сію минуту за нимъ пошлю. Не угодно-ли вамъ войти подождать?

— Благодарю васъ,— да, я войду. Мн нужно потолковать съ нимъ объ одномъ маленькомъ дл. Впрочемъ, оно касается и васъ ничуть не меньше, если не больше, такъ что я хочу знать и ваше мнніе.

— Гетти, бги, скажи дяд, чтобъ шелъ домой, сказала мистрисъ Пойзеръ, когда они вошли въ домъ.

Гетти сдлала книксенъ, на который старикъ отвтилъ низкимъ поклономъ, а Тотти, чувствовавшая себя не вполн парадной, такъ какъ ея фартучекъ былъ замаранъ вареньемъ, стала лицомъ въ уголъ, между стной и часами, откуда и выглядывала на гостя изподтишка.

— Какая чудесная старая кухня! сказалъ мистеръ Донниторнъ, съ восхищеніемъ озираясь вокругъ. Говорилъ онъ всегда одинаково — вжливо, внятно, отчеканивая каждое слово,— все равно, хотлъ-ли онъ сказать любезность или уязвить.— И въ какой удивительной чистот вы ее содержите, мистрисъ Пойзеръ!.. Знаете, я люблю эту ферму больше всхъ участковъ въ имнь.

— Въ самомъ дл, сэръ? Ну, что-жъ, коли вы такъ ее любите, было-бы очень хорошо, если-бы распорядились сдлать на ней кое-какія исправленія. Полы у насъ въ такомъ вид, что просто нтъ житья отъ крысъ и мышей: я боюсь, что он съдятъ насъ живьемъ, а въ погреб стоишь но колна въ вод, если вы потрудитесь спуститься туда, вы можете убдиться въ этомъ на опыт, но, я думаю, вы предпочтете поврить мн на слово… Не угодно-ли вамъ приссть, сэръ?

— Нтъ еще, хотлъ-бы прежде видть вашу молочную, отвчалъ сквайръ, устраняя деликатнымъ манеромъ всякую возможность существованія такого вопроса, по которому они съ мистрисъ Пойзеръ могли-бы расходится во мнніяхъ, — я не видалъ ее нсколько лтъ и постоянно со всхъ сторонъ слышу о вашихъ чудесныхъ сырахъ и масл.— Кажется, дверь туда отперта? Вы не должны удивляться, если я буду смотрть завистливыми глазами на ваши сливки и масло: я убжденъ, что сливки и масло мистрисъ Сатчель не выдержатъ никакого сравненія съ вашими.

— Не знаю, право, сэръ. Мн рдко доводится видть чужое масло, хотя, конечно, бываетъ такое, что его не надо и видть,— довольно понюхать.

— Да, это я люблю! проговорилъ мистеръ Донниторнъ, окидывая взглядомъ маленькій влажный храмъ чистоты, но держась поближе къ дверямъ.— Я увренъ, что я завтракалъ-бы съ большимъ аппетитомъ, если-бы зналъ, что мое масло и сливки идутъ изъ этой молочной. Благодарю васъ, это поистин пріятное зрлище. Къ несчастью, я имю маленькую наклонность къ ревматизму и боюсь сырости, я лучше посижу въ вашей уютной кухн… А, Пойзеръ! какъ поживаете? По обыкновенію въ разгар хозяйственныхъ длъ?.. А я заходилъ сейчасъ взглянуть на прелестную молочную вашей жены: она у васъ лучшая хозяйка во всемъ приход, не правда-ли?

Мистеръ Пойзеръ только-что вошелъ въ разстегнутой жилетк, съ засученными рукавами рубахи и съ лицомъ чуть-чуть покрасне обыкновеннаго отъ работы. И Teriejjb, когда онъ стоялъ — румяный, круглый, сіяющій — передъ этимъ низенькимъ, сухенькимъ, замороженнымъ старикашкой, онъ былъ точно призовое яблоко рядомъ съ маленькимъ, сморщеннымъ дичкомъ.

— Присядьте въ это кресло, сэръ: оно очень удобно, сказалъ онъ, выдвигая немного впередъ большое кресло своего отца.

— Нтъ, благодарю, я никогда не сижу въ креслахъ, отвчалъ старый джентльменъ, присаживаясь на маленькій стулъ у дверей.— Знаете, мистрисъ Пойзеръ… садитесь, пожалуйста,— оба садитесь,— знаете, въ послднее время я далеко не доволенъ молочнымъ хозяйствомъ мистрисъ Сатчель. Мн кажется, у нея нтъ системы — не то, что у васъ.

— Не знаю, сэръ, я не могу объ этомъ судить, отвчала мистрисъ Пойзеръ ледянымъ тономъ, скатывая и раскатывая свое вязанье, равнодушно глядя въ окно и продолжая стоять: пусть Пойзеръ садится, если хочетъ, она не сядетъ: она не таковская, чтобы пойматься на приманку медовыхъ рчей.

Мистеръ Пойзеръ, нимало не раздлявшій холодной подозрительности жены, спокойно услся на свой трехногій табуретъ.

— Дло вотъ въ чемъ, Пойзеръ: Сатчель, какъ вамъ извстно, лежитъ безъ ногъ, поэтому я ршилъ сдать Домовую Ферму въ аренду, конечно, порядочному человку. Мн надоло возиться съ ней самому: вы знаете, при такихъ условіяхъ всегда все длается кое-какъ. Надежнаго управителя трудно найти, вотъ мн и пришло въ голову, Пойзеръ, что мы съ вами и съ вашей уважаемой женой могли-бы войти въ одно маленькое соглашеніе, которое вполн устраивало-бы и васъ, и меня.

— Та-акъ, протянулъ мистеръ Пойзеръ въ добродушномъ недоумніи, говорившемъ о полнйшей для него невозможности даже приблизительно отгадать, какого рода могло быть это соглашеніе.

— Такъ какъ вы спрашиваете и моего мннія, сэръ, вмшалась мистрисъ Пойзеръ, подаривъ мужа презрительно! сострадательнымъ взглядомъ за его непростительную мягкость,— то я не вижу — хотя, разумется, вамъ это лучше знать,— я не вижу, съ какой стороны Домовая Ферма можетъ касаться насъ. Намъ и съ своимъ-то хозяйствомъ дла по горло. Конечно, я не могу не порадоваться, что у насъ поселится, какъ вы говорите, порядочный человкъ, потому что это можно сказать далеко не обо всхъ коренныхъ жителяхъ нашего прихода.

— Я увренъ, что вы найдете мистера Трля превосходнымъ сосдомъ,— такимъ, которому вы охотно поможете устроиться, согласившись на вышеупомянутый маленькій планъ, тмъ боле, что этотъ планъ клонится и къ вашей выгод, въ чемъ, я надюсь, вы не замедлите убдиться.

— Клонится къ вашей выгод, вы говорите?— Ну, знаете, сэръ,— если такъ, то это первое предложеніе подобнаго рода, какое мн приходится слышать. Насколько я знаю, на свт такъ ведется, что получаетъ выгоду тотъ, кто ея добивается. А ждать, чтобы она сама къ вамъ пришла — такъ этого не скоро дождешься.

— Дло въ томъ, Пойзеръ, продолжалъ сквайръ, игнорируя теорію мистрисъ Пойзеръ о преуспяніи на семъ свт корыстныхъ людей,— что для хозяйственныхъ разсчетовъ Трля при Домовой Ферм черезчуръ много луговъ и мало пахатной земли,— короче говоря, онъ соглашается взять ферму только при условіи кое-какихъ перемнъ въ этомъ смысл: повидимому, жена его не такая хорошая хозяйка какъ ваша. На этомъ основаніи я думалъ-бы устроить маленькій обмнъ. Если-бъ вы взяли себ Зеленую Пустошь, вы могли-бы увеличить количество вашихъ молочныхъ продуктовъ, которые, въ умлыхъ рукахъ вашей жены, конечно, принесутъ вамъ хорошій доходъ. И въ этомъ случа, мистрисъ Пойзеръ, я попросилъ-бы васъ снабжать меня молокомъ, сливками и масломъ по рыночнымъ цнамъ. Вы-же, Пойзеръ, могли-бы съ своей стороны уступить Трлю Верхній и Нижній отрзки, вдь, говоря откровенно, они только лишняя обуза для васъ: при нашемъ сыромъ климат гораздо меньше риска съ лугами, чмъ съ пахатной землей.

Мистеръ Пойзеръ сидлъ, упершись локтями въ колни, наклонившись впередъ, согнувъ голову на бокъ и крпко сжавъ губы, поглощенный, повидимому, единственной заботой — какъ-бы ему сложить концы пальцевъ такимъ образомъ, чтобы придать имъ по возможности полное сходство съ килемъ корабля. Онъ былъ слишкомъ тонкій длецъ, чтобы не оцнить предложенія сквайра по достоинству и не предугадать, какъ взглянетъ на этотъ вопросъ его жена, но онъ не любилъ говорить людямъ непріятныя вещи: тамъ, гд дло не касалось непосредственно практики сельскаго хозяйства, онъ всегда предпочиталъ уступить, чмъ заводить исторію, и, наконецъ, въ данномъ случа заинтересованнымъ лицомъ была скоре жена его, чмъ онъ. Поэтому, помолчавъ съ минуту, онъ поднялъ на нее глаза и спросилъ кроткимъ голосомъ:

— Что ты на это скажешь?

Мистрисъ Пойзеръ, покуда мужъ ея молчалъ, пронизывала его холоднымъ, строгимъ взоромъ, но теперь она отвернулась отъ него порывистымъ движеніемъ, поглядла съ убійственнымъ равнодушіемъ черезъ дворъ, на крышу сарая, и, проткнувъ свое вязанье, свободной иглой, твердо захватила его обими руками.

— Что я скажу?— А вотъ что. Конечно, ты можешь поступать, какъ теб нравится,— можешь раздать хоть всю свою землю до окончанія срока аренды (который, къ слову сказать, кончается только черезъ годъ, считая отъ Михайлова дня), но я не согласна на увеличеніе молочнаго хозяйства, я не возьму на себя лишней работы ни за какіе барыши. Да, но правд сказать, я и барышей-то никакихъ тутъ не вижу, кром тхъ, что попадутъ въ чужой карманъ,— къ людямъ, которые умютъ соблюдать свою выгоду. Я знаю — каждому свой удлъ, одни родятся, чтобы быть помщиками и барствовать на земл, а другіе — чтобы обливать ее своимъ потомъ (тутъ мистрисъ Пойзеръ пріостановилась перевести духъ), знаю я и то, что весь крещеный міръ обязанъ угождать высшимъ, насколько это въ человческихъ силахъ, но я не намрена превратиться въ мученицу,— я не хочу, чтобы отъ меня остались кожа да кости, и не стану, какъ какая-нибудь деревянная маслобойка, работать безъ умолку съ утра до ночи ни для какого помщика въ Англіи, будь онъ хоть самъ король Георгъ.

— Нтъ, нтъ дорогая моя мистрисъ Пойзеръ, разумется нтъ, подхватилъ старый сквайръ, все еще не теряя вры въ силу своего краснорчія.— Вамъ нтъ никакой надобности переутомляться. Но не находите-ли вы, что при такомъ обмн вашъ трудъ скоре уменьшится, чмъ увеличится? На замокъ придется поставлять такъ много молока, что, не смотря на увеличеніе количества скота, производство вашего сыра и масла почти не возрастетъ. А продавать молоко въ сыромъ вид, это, мн кажется, самый выгодный способъ сбыта молочныхъ продуктовъ. Разв не такъ?

— Да, это правда, сказалъ мистеръ Пойзеръ, будучи не въ силахъ удержаться, чтобъ не высказать своего мннія по вопросу о сельско-хозяйственныхъ доходахъ, и забывая, что въ данномъ случа этотъ вопросъ былъ для него не вполн отвлеченнымъ.

— Да, это правда, повторила мистрисъ Пойзеръ съ горькимъ сарказмомъ, поворачиваясь къ мужу въ полъ-оборота и устремляя свой взоръ на пустое кресло,— совершенная правда для тхъ, кто всю свою жизнь грется у камина и старается уврить добрыхъ людей, что все на свт прилажено одно къ одному и идетъ какъ по писаному. Если-бъ можно было сдлать пуддингъ только тмъ, что перечислишь въ голов матеріалы, изъ которыхъ онъ длается, тогда нетрудно было-бы состряпать обдъ… Почемъ я знаю, что спросъ на молоко будетъ постоянный? Кто мн поручится, что черезъ нсколько мсяцевъ въ замк не заведутся какіе-нибудь новые порядки, и тогда что-же мн остается?— Лежать ночи напролетъ, не смыкая глазъ, да придумывать, куда-бы сбыть молоко? Какихъ-нибудь двадцать лишнихъ галлоновъ — вдь это не шутка! Куда я съ ними днусь? А масла Дингаль не возьметъ больше того, что онъ беретъ теперь, а хоть и возьметъ, такъ не заплатитъ. Что-же длать тогда съ молокомъ?— Свиней откармливать? А потомъ на колняхъ просить мясника, чтобъ онъ ихъ покупалъ, да еще терять половину на скотскихъ падежахъ? А возить это молоко — здить взадъ и впередъ,— вдь это возьметъ половину рабочаго дня человка и лошади. Какъ это считать? Тоже изъ барышей, должно быть?— Да это все равно, что ршетомъ воду носить… Впрочемъ, есть люди, которые и на это способны.

— Отъ этого послдняго затрудненія — я говорю о доставк молока — вы будете избавлены, мистрисъ Пойзеръ, сказалъ сквайръ, усматривавшій въ томъ факт, что она снизошла до подробностей, нкоторую отдаленную наклонность къ уступк съ ея стороны.— За молокомъ будетъ прізжать Бетель на моей лошади.

— Прошу прощенья, сэръ, на это я не согласна. Я не привыкла, чтобы господскіе лакеи шатались у меня но задворкамъ, я знаю, къ чему это ведетъ. Пойдутъ шуры-муры съ моими работницами, а он и рады стоять, разиня ротъ, да слушать всякій вздоръ вмсто того, чтобы работать. Ужъ если намъ судьба разориться, такъ пусть это случится не оттого, что я позволила обратить мою черную кухню въ кабакъ.

— Такъ вотъ что, Пойзеръ, сказалъ сквайръ, мняя тактику и придавая длу такой оборотъ, какъ-будто мистрисъ Пойзеръ внезапно отказалась отъ участія въ преніяхъ и покинула залу совта:— вы можете распахать Зеленую Пустошь и превратить ее въ поле. А съ молокомъ и масломъ для моего дома я легко устроюсь иначе. Согласившись помняться съ Трлемъ участками, вы обяжете и сосда вашего, и хозяина, а я ужъ не забуду вашей услуги. Черезъ годъ истекаетъ срокъ вашего аренднаго договора и, вроятно, вы опять по желаете возобновить его на три года, въ противномъ-же случа, я увренъ, что Трль, какъ человкъ съ капиталомъ, возьметъ об фермы, такъ какъ хозяйство на нихъ можетъ быть съ удобствомъ соединено въ одно. Но, разумется, мн не хотлось-бы разставаться съ стариннымъ моимъ арендаторомъ.

Даже безъ этой послдней угрозы уже одного того факта, что ее, такъ сказать, выперли изъ общаго разговора, было достаточно для мистрисъ Пойзеръ, чтобы окончательно выйти изъ себя. Мужъ ея, не на шутку напуганный однимъ намекомъ на возможность для него разстаться съ насиженнымъ мстомъ, гд онъ родился и выросъ (потому что онъ былъ увренъ, что старый сквайръ на все способенъ, когда разозлится) — пустился было въ объясненія по поводу неудобствъ, какія представитъ для него покупка новаго скота. ‘Вотъ видите-ли, сэръ, я думаю, что будетъ очень трудно’…— началъ было онъ кроткимъ голосомъ, но тутъ мистрисъ Пойзеръ перебила его, съ отчаянной ршимостью ‘сказать на этотъ разъ свое слово’, хотя-бы посл этого на нихъ посыпался цлый дождь предувдомленій о вызд, и имъ пришлось-бы искать пріюта въ богадльн.

— Позвольте, сэръ, и мн сказать свое слово, потому что хоть я и женщина, и хоть иные люди думаютъ, что женщина можетъ, какъ дура, стоять и хлопать глазами, пока мужчины продаютъ ея душу,— я все-таки имю право говорить: четверть ренты я произвожу своими руками, а другую четверть сберегаю, и если вы позволите мн говорить, я вотъ что скажу: если мистеръ Трль такъ охотно беретъ ваши фермы, я отъ души желала-бы, чтобъ онъ попробовалъ взять эту. Тогда-бы онъ увидлъ, каково жить въ дом, гд соединились вс казни египетскія,— гд погребъ полонъ воды,— гд лягушки и жабы скачутъ по лстницамъ цлыми дюжинами,— гд полы вс прогнили, и нельзя оставить кусочка сыру, чтобъ его не прогрызли крысы или мыши, потому что он бгаютъ чуть-ли не по нашимъ головамъ: нельзя уснуть спокойно,— того и жди, что он съдятъ тебя живьемъ… Удивительно, какъ он до сихъ поръ дтей у насъ не съли. Ужъ я не говорю о томъ, что ни одна постройка не чинится вовремя,— такъ и стоитъ, пока не обвалится, да и тогда ходи, проси да кланяйся, да еще приложи на ремонтъ половину изъ своего кармана… Хотла-бы я знать, какой другой арендаторъ помирится съ такими порядками, когда еще вдобавокъ его душатъ рентой до того, что онъ еле-еле выколачиваетъ изъ земли столько, чтобъ ее заплатить,— а сколько онъ положилъ въ эту землю своихъ собственныхъ, кровныхъ денежекъ — такъ это ужъ въ счетъ не идетъ… Посмотримъ, найдете-ли вы человка который согласился-бы вести такую собачью жизнь. Червякъ родился въ гниломъ сыр, оттого только, я думаю, онъ и любитъ его.— Конечно, сэръ, вы можете убжать отъ моихъ словъ,— продолжала мистрисъ Пойзеръ, слдуя по пятамъ за старымъ сквайромъ до порога двери и дальше, ибо посл первыхъ минутъ столбняка, въ который повергло его ея краснорчіе, онъ всталъ и, махая на нее рукой и улыбаясь, направился во дворъ за своимъ пони. Но онъ не могъ ухать немедленно, такъ какъ Джонъ проваживалъ лошадь и былъ довольно далеко отъ крыльца въ тотъ моментъ, когда на немъ показался его господинъ.

— …вы можете убжать отъ моихъ словъ, а потомъ на досуг плести свою паутину — придумывать всякіе подвохи, чтобы намъ отомстить, потому что чортъ — вашъ первый и единственный другъ — кто-жъ этого не знаетъ?— но я все-таки скажу вамъ разъ и навсегда, что мы не безсловесныя твари и съумемъ сбросить узду, когда насъ начнутъ ужъ слишкомъ безцеремонно подстегивать т, кому судьба дала въ руки бичъ. И если я первая говорю вамъ правду въ глаза, такъ это не значитъ еще, что я одна такъ думаю: весь нашъ приходъ — да и сосдній,— думаетъ то-же. Никто не можетъ равнодушно слышать вашего имени: вы всмъ здсь стали поперекъ горла,— вс васъ ненавидятъ, кром, можетъ быть, двухъ, трехъ стариковъ, которымъ вы пошлете кое-когда супу съ вашего стола или кусочекъ фланели, разсчитывая этимъ спасти свою душу. Что-жъ, пожалуй, что это и врный разсчетъ: стоитъ-ли въ самомъ дл жертвовать многимъ изъ-за такой души?— я думаю, даже вы, со всей вашей скаредностью, не погонитесь за такимъ барышемъ.

Бываютъ случаи, когда дв работницы и погонщикъ составляютъ аудиторію, которой можно бояться, и когда сквайръ услся, наконецъ, на своего вороного пони и похалъ, то даже завидный даръ близорукости не могъ помшать ему замтить, что Молли, Нанси и Тимъ, стоявшіе невдалек, скалили зубы на его счетъ. Весьма возможно, что онъ заподозрилъ въ томъ-же и угрюмаго старика Джона, хавшаго слдомъ за нимъ, если такъ, то онъ былъ близокъ къ истин. Между тмъ бульдогъ на цпи, черная такса, Аликова овчарка и гусакъ, шипвшій на пони съ благородной дистанціи, довольно удачно развивали идею пронзительнаго соло мистрисъ Пойзеръ, перекладывая его въ весьма внушительный квартетъ.

Впрочемъ, мистрисъ Пойзеръ, какъ только пони тронулся съ мста, повернула налво кругомъ, подарила двухъ смшливыхъ двицъ такимъ взглядомъ, отъ котораго т моментально скрылись на черную кухню, вошла въ домъ и, вынувъ изъ своего вязанья иглу, которою оно было заколото, принялась вязать съ всегдашней своей быстротой.

— Ну, вотъ, теперь ты надлала дла, сказалъ ей мистеръ Пойзеръ, немножко встревоженный, но не безъ торжествую щаго восхищенія передъ подвигомъ жены.

— Да, я это знаю, отвчала мистрисъ Пойзеръ,— но зато я сказала-таки свое слово — отвела душу на всю жизнь. Какая радость и жить-то, когда у тебя закупоренъ ротъ, и ты не смешь выпускать свои мысли иначе, какъ по капельк, точно разсохшійся боченокъ. Я никогда не раскаюсь въ томъ, что сейчасъ говорила, проживи я хоть до девятаго десятка, какъ самъ старый сквайръ,— хотя на это трудно разсчитывать, потому что, какъ кажется, на томъ свт нтъ мста только тмъ, которые и на этомъ свт никому не нужны.

— Однако, ты, я думаю, не очень-то обрадуешься, если черезъ годъ, къ будущему Михайлову дню, теб придется распрощаться съ старымъ домомъ и перекочевывать въ чужія мста, гд никто тебя не знаетъ, замтилъ на это мистеръ Пойзеръ.— Тяжело это будетъ для обоихъ насъ,— ужъ я не говорю про отца.

— Не понимаю, что теб за охота придумывать бды: мало-ли что можетъ случиться до будущаго Михайлова дня! До тхъ поръ капитанъ можетъ сдлаться нашимъ хозяиномъ, и мало-ли еще что, отвчала мистрисъ Пойзеръ, обнаруживая совершенно несвойственную ей склонность отнестись съ розовыми надеждами къ затрудненію, вызванному ея собственными заслугами, а не чужой оплошностью.

— Никакихъ бдъ я не придумываю, сказалъ на это мистеръ Пойзеръ, поднимаясь со своего трехногаго табурета и неспшнымъ шагомъ направляясь къ дверямъ,— но мн будетъ очень жаль разстаться съ старымъ домомъ и съ приходомъ, гд я родился и выросъ, и гд жили мои отцы до меня. Мы пустили здсь корни и, я боюсь, никогда не приживемся въ другомъ мст.

ГЛАВА XXXIII.
НОВЫЯ ЗВЕНЬЯ.

Ячмень былъ, наконецъ, убранъ, и осеннія вечеринки шли своимъ чередомъ, не дожидаясь унылой поры сбора бобовъ. Яблоки и орхи были собраны и уже лежали въ погребахъ. Запахъ сыворотки исчезъ съ дворовъ фермъ и замнился запахомъ солода. Лса за замкомъ и придорожныя деревья приняли величественный, грустно-торжественный видъ подъ низко нависшимъ хмурымъ небомъ. Пришелъ Михайловъ день съ его корзинами душистыхъ пурпурныхъ сливъ и съ боле блднымъ пурпуромъ маргаритокъ,— суетливый Михайловъ день, когда работники — молодые парни и двушки — мняютъ мста, и когда ихъ встрчаешь цлыми десятками, пробирающихся по проселкамъ, между пожелтвшихъ изгородей, съ узелками въ рукахъ. Но хоть Михайловъ день и пришелъ, а мистеръ Трль, прославленный арендаторъ, такъ и не перехалъ на Долговую Ферму, и старый сквайръ въ конц концовъ былъ-таки принужденъ посадить тамъ новаго управителя. Въ обоихъ приходахъ стало извстно, что дальновидный планъ сквайра разстроился изъ-за того, что Пойзеры ‘не поймались на удочку’, и геройскій подвигъ мистрисъ Пойзеръ обсуждался на всхъ фермахъ съ азартомъ, который только усиливался отъ частыхъ повтореній разсказа. Извстіе о томъ, что Бонапартъ вернулся изъ Египта, было сравнительно безвкуснымъ, и отпоръ, встрченный французами въ Италіи, былъ ничто въ сравненіи съ отпоромъ, который дала мистрисъ Пойзеръ старому сквайру. Мистеру Ирвайну приходилось выслушивать варіанты этой исторіи въ дом каждаго своего прихожанина, за единственнымъ исключеніемъ замка. Но такъ какъ мистеръ Ирвайнъ поставилъ себ за правило избгать ссоръ съ мистеромъ Донниторномъ (чего и достигалъ до сихъ поръ съ поразительнымъ искусствомъ), онъ не могъ разршить себ удовольствія посмяться надъ пораженіемъ этого джентльмена ни съ кмъ, кром своей матери, которая объявила, что будь она богата, она назначила-бы мистрисъ Пойзеръ пожизненную пенсію за храбрость, и даже выразила желаніе пригласить ее въ пасторатъ, дабы выслушать изъ ея собственныхъ устъ разсказъ объ интересной сцен.

— Нтъ, матушка, этого я не могу допустить, сказалъ мистеръ Ирвайнъ,— Конечно, со стороны мистрисъ Пойзеръ это былъ актъ несомннно справедливой, но все-таки самовольной расправы, а должностному лицу не подобаетъ поощрять самосудъ. Я не долженъ подавать повода къ распространенію слуховъ, что эта ссора интересуетъ меня, иначе я потеряю даже и то слабое хорошее вліяніе, какое я еще имю на старика.

— Нтъ, положительно эта женщина нравится мн даже больше, чмъ ея сливочный сыръ, сказала мистрисъ Ирвайнъ.— Храбрости у нея на троихъ мужчинъ, даромъ что она такая

I худая и блдная, да и языкъ преострый.

— Да, на это она молодецъ: отбретъ лучше всякой бритвы. И преоригинальный у нея способъ изъясняться. Это одинъ изъ тхъ умовъ-самородковъ, которые обогащаютъ пословицами народный языкъ. Я, кажется, разсказывалъ вамъ, какъ мтко она сказала про Крега, что онъ точно птухъ, который воображаетъ, что солнце встаетъ только затмъ, чтобы послушать, какъ онъ запоетъ. Вдь это та-же басня Эзопа въ одной коротенькой фраз.

— Однако, прескверная будетъ штука, если старикъ прогонитъ ихъ съ фермы на будущій годъ.— какъ ты думаешь?

— О, нтъ, до этого не дойдетъ. Пойзеръ такой хорошій арендаторъ, что Донниторнъ подумаетъ да подумаетъ, прежде чмъ ршиться на такую крайнюю мру, врне всего, что онъ переваритъ свою обиду,— тмъ дло и кончится. Но во всякомъ случа онъ долженъ будетъ прислать имъ предувдомленіе къ Благовщенью, и тогда мы съ Артуромъ сдвинемъ небо и землю, а ужъ заставимъ его сдаться. Такихъ старожиловъ прихода, какъ Пойзеры, нельзя допускать уходить.

— А до Благовщенья — кто знаетъ, что можетъ случиться, замтила мистрисъ Ирвайнъ.— Въ день рожденія Артура меня поразило, какъ сильно старикъ подался: вдь ему восемьдесятъ три года, какъ теб извстно. Просто безсовстно доживать до такихъ лтъ, это дозволяется только женщинамъ.

— Особенно, когда у нихъ есть старые холостяки сыновья, которые останутся безъ нихъ горькими сиротами,— докончилъ со смхомъ мистеръ Ирвайнъ, цлуя у матери руку.

Мистрисъ Пойзеръ точно сговорилась съ мистрисъ Ирвайнъ: всякій разъ, какъ ея мужу случалось высказать опасеніе насчетъ того, что ихъ могутъ попросить очистить ферму, она отвчала ему: ‘Почемъ мы знаемъ, что можетъ случиться до Благовщенья’,— одно изъ неоспоримыхъ общихъ положеній, заключающихъ въ себ частный смыслъ, который далеко нельзя назвать неоспоримымъ. Но было-бы, право, слишкомъ жестоко относительно человческой природы считать человка преступникомъ только за то, что онъ можетъ спокойно думать о смерти своего восьмидесятилтняго ближняго, хотя-бы то былъ самъ король. Никто не повритъ, чтобы хоть одинъ англичанинъ — кром самыхъ тупоумныхъ — оказался вполн врноподданнымъ при такихъ тяжелыхъ условіяхъ

Если не считать вышеупомянутыхъ періодическихъ опасеній мистера Пойзера, въ дом у нихъ все шло по старому. Въ послднее время мистрисъ Пойзеръ замчала въ Гетти поразительную перемну къ лучшему. Правда, ‘двочка стала какая-то скрытная: иной разъ изъ нея клещами слова не вытянешь’, но за то она гораздо меньше думала о нарядахъ и длала свое дло старательно, безъ всякихъ напоминаній. Поразительно было еще и то, что теперь она никогда не просилась въ гости, напротивъ: ее приходилось упрашивать, чтобы заставить когда-нибудь выйти прогуляться. А когда тетка ей объявила, что отнын и впредь ея уроки рукодлья въ замк прекращаются, она покорилась этому безъ всякихъ возраженій и даже не дулась потомъ. Должно быть, такъ оно и есть, разсуждала мистрисъ Пойзеръ, что двочка, наконецъ, полюбила Адама, и эта внезапная ея фантазія поступить въ горничныя была вызвана какой-нибудь маленькой ссорой или недоразумніемъ между ними, которое потомъ уладилось потому что всякій разъ, какъ Адамъ показывался на Большой Ферм, юна видимо приходила въ лучшее настроеніе духа и говорила больше обыкновеннаго, а между тмъ, когда являлся къ нимъ съ визитомъ мистеръ Крегъ или кто-нибудь другой изъ ея обожателей, она становилась почти угрюмой.

Самъ Адамъ наблюдалъ за нею сперва съ тревогой и трепетомъ, а потомъ съ удивленіемъ, радостью и надеждой. Пять дней спустя посл того, какъ онъ ей передалъ письмо Артура, онъ набрался храбрости и опять пошелъ на Большую Ферму, хоть и боялся, что Гетти будетъ тяжело его видть. Ея не было на кухн, когда онъ вошелъ, нсколько минутъ онъ просидлъ, бесдуя съ мистеромъ и мистрисъ Пойзеръ и дрожа отъ страха, что вотъ сейчасъ они скажутъ ему, что Гетти больна. Но вскор раздались знакомые легкіе шаги, и мистрисъ Пойзеръ сказала: ‘Иди сюда, Гетти. Гд ты была?’ Тогда Адамъ долженъ былъ обернуться. Онъ былъ увренъ, что найдетъ въ ней страшную перемну, и чуть не вздрогнулъ, увидвъ, что она улыбается такъ, какъ-будто она рада ему. На первый взглядъ она была все та-же, только на голов у нея былъ сегодня чепчикъ, котораго онъ никогда не видалъ на ней по вечерамъ. И однако, присматриваясь къ ней, пока она сидла за шитьемъ или вставала за чмъ-нибудь и проходила по кухн, онъ убдился, что перемна была: ея щечки не утратили своей свжести, и улыбалась она не меньше, чмъ вообще въ послднее время, но въ глазахъ, въ выраженіи лица, въ движеніяхъ было что-то новое — мене ребяческое, боле серьезное, зрлое. ‘Бдняжка!’ думалъ Адамъ, ‘это всегда такъ бываетъ: это оттого, что она переживаетъ свое первое сердечное горе. Но она перенесетъ его,— у нея есть характеръ. Благодарю за это моего Бога!’

Проходили недли за недлями, а она по прежнему всегда встрчала его съ радостью, съ улыбкой поднимала къ нему свое прелестное личико, какъ-будто даже хотла дать ему замтить, что она рада ему. И работала она все такъ-же прилежно, спокойно, не обнаруживая никакихъ признаковъ грусти, такъ-что, наконецъ, онъ началъ думать, что ея чувство къ Артуру было совсмъ не такъ глубоко, какъ онъ было вообразилъ въ первомъ порыв негодованія и испуга, и что ребяческая ея фантазія, будто Артуръ серьезно ее любитъ и женится на ней, теперь и самой ей представлялась глупостью, отъ которой она во-время излчилась. И какъ знать?— говорилъ онъ себ съ надеждой въ минуты особеннаго бодраго настроенія,— можетъ быть, она тмъ горяче полюбитъ теперь человка, который, какъ ей извстно, питаетъ къ ней серьезную любовь.

Быть можетъ, вы находите, что Адамъ въ этомъ случа далеко не показалъ себя проницательнымъ и что вообще разумному человку не подобало-бы вести себя такимъ образомъ,— влюбиться въ двушку, не имющую никакихъ достоинствъ, кром красоты,— надлять ее воображаемыми совершенствами, унизиться до того, чтобы страдать по ней, когда она уже полюбила другого, ждать, какъ подачки, ея ласковаго слова и взгляда, точно преданный песъ, терпливо подстерегающій каждый взглядъ своего господина. Но примите въ соображеніе, что натура человческая — очень сложная вещь, для которой не существуетъ правилъ безъ исключеній. Конечно, я и самъ знаю, что общее правило не таково, я знаю, что разумные мужчины влюбляются вообще въ самыхъ разумныхъ изъ извстныхъ имъ женщинъ, что они не ловятся на приманку красоты, насквозь видятъ вс маленькія уловки кокетства, никогда не воображаютъ себя любимыми, когда ихъ не любятъ, въ надлежащихъ случаяхъ заставляютъ себя разлюбить и женятся на женщин, наиболе подходящей для нихъ во всхъ отношеніяхъ, такъ-что заслуживаютъ одобреніе всхъ двственницъ въ своемъ околотк. Но даже это правило, отъ времени до времени — съ теченіемъ лтъ и столтій — нарушается исключеніями, и мой пріятель Адамъ былъ однимъ изъ нихъ. И, несмотря на то, я лично уважаю его нисколько не меньше, напротивъ, я даже думаю, что глубокая любовь его къ этой обворожительной, цвтущей, темноглазой Гетти, чье внутреннее я было для него закрытой книгой, вытекала именно изъ силы, а не изъ слабости его натуры.— Разв слабость — скажите по совсти,— поддаваться обаянію восхитительной музыки, чувствовать, какъ изумительная гармонія проникаетъ въ самые завтные уголки вашей души, въ тончайшія фибры вашего бытія, куда не можетъ проникнуть память,— какъ, соединяя прошлое съ настоящимъ, она наполняетъ все ваше существо неизъяснимымъ трепетомъ,— размягчаетъ вашу душу всею нжностью, всею любовью, которая была разбросана по клочкамъ черезъ вс годы пройденной жизни,— сосредоточиваетъ въ одномъ порыв геройскаго мужества или геройскаго смиренія вс трудно доставшіеся вамъ уроки самоотверженной симпатіи,— примшиваетъ къ радости настоящаго минувшую скорбь и минувшія радости къ грусти данной минуты?— Разв это слабость?— Если нтъ, такъ нтъ слабости и въ преклоненіи передъ женской красотой. Не слабость — поддаваться очарованію изящныхъ линій женскихъ щечекъ, шеи и рукъ,— очарованію влажной глубины молящихъ глазъ или милой гримаски дтскихъ, пухленькихъ губокъ. Ибо женская красота — та-же музыка: можно-ли сказать что-нибудь больше? Красота обладаетъ выраженіемъ, далеко превосходящимъ содержаніе единичной женской души, которую она облекаетъ, какъ геніальныя слова имютъ боле широкое значеніе, чмъ человческая мысль, ихъ породившая. Нчто большее женской любви волнуетъ насъ во взгляд женскихъ глазокъ: насъ какъ-бы охватываетъ далекая, всемогущая любовь, говорящая съ нами изъ этихъ глазокъ. Чмъ благородне натура, тмъ сильнй она чувствуетъ это безличное выраженіе въ красот, потому-то именно благороднйшія натуры такъ часто остаются слпы къ истиннымъ свойствамъ единичной женской души, воплотившейся въ эту красоту. И по тому-же самому боюсь я,— трагедія человческой жизни продлится еще много тысячелтій, вопреки философамъ-психологамъ, всегда готовымъ придти намъ на помощь съ врнйшими рецептами для пресченія всхъ ошибокъ подобнаго рода.

У нашего честнаго Адама не было красивыхъ словъ, въ которыя онъ могъ-бы облечь свое чувство къ Гетти, какъ вы уже слышали, онъ чистосердечно назвалъ свою любовь тайной и не съумлъ бы притвориться, что онъ ее разгадалъ. Онъ зналъ только, что видъ Гетти и воспоминаніе о ней глубоко его волнуютъ, затрогиваютъ въ немъ вс струны нжности и любви, поднимаютъ въ немъ вру и мужество. Могъ-ли онъ посл этого допустить къ ней присутствіе себялюбія, черствости, мелочности? Душу, въ которую онъ врилъ, онъ создавалъ изъ собственной своей души — широкой, самоотверженной, нжной.

Его возродившіяся надежды на любовь Гетти немного смягчили его чувства къ Артуру. Наврно ухаживанія Артура были самаго невиннаго свойства, конечно, онъ во всякомъ случа былъ виноватъ, и ни одинъ порядочный человкъ въ его положеніи не долженъ былъ позволять себ такого пошлаго волокитства, но все-таки было очевидно, что онъ просто забавлялся отъ нечего длать. Это-то, по всей вроятности, и помшало ему — съ одной стороны видть опасность, а съ другой — надолго овладть сердцемъ Гетти. Но мр того, какъ іля Адама воскресала надежда на счастье, негодованіе его и ревность угасали. Гетти не была несчастна, теперь онъ почти врилъ, что начинаетъ нравиться ей, и минутами у него мелькала даже мысль, что дружба, которая, казалось, навки умерла, можетъ еще со временемъ возродиться, и ему не только не придется сказать ‘прости’ величественнымъ старымъ лсамъ, но они станутъ ему еще дороже оттого, что Артуръ ихъ хозяинъ. Дло въ томъ, что это новая надежда на счастье, такъ быстро смнившая острую боль перваго потрясенія, буквально опьянила трезваго Адама, котораго трудная жизнь пріучила обуздывать надежды, Неужели въ конц концовъ въ жизни его пойдетъ гладко?— Все говорило за это. Въ начал ноября Джонатанъ Бурджъ, убдившись въ невозможности замнить Адама, ршился, наконецъ, предложить ему долю въ своихъ торговыхъ длахъ съ единственнымъ условіемъ, чтобъ онъ продолжалъ отдавать имъ свои силы и отказался отъ мысли заводить самостоятельное дло. Адамъ не могъ быть его зятемъ, но въ качеств-ли зятя или чужого, онъ сдлался для старика слишкомъ необходимымъ, чтобы тотъ могъ съ нимъ растаться, и голова Адама была для него настолько важне его сноровки въ работ, что новыя его обязанности лсничаго при замк почти не уменьшали цнности его услугъ, что-же касается покупки лса у сквайра, то это затрудненіе было легко устранить, поручивъ эту частъ третьему лицу. Предложенія Бурджа открывало Адаму широкое поприще плодотворнаго и прибыльнаго труда, о какомъ онъ постоянно мечталъ съ юношескихъ лтъ. Быть можетъ, со временемъ онъ будетъ строить мосты, общественныя зданія и фабрики: онъ вдь всегда говорилъ, что строительная мастерская Джонатана Бурджа,— это жолудь, изъ котораго можетъ вырости большое дерево. Итакъ, онъ съ радостью принялъ предлагаемую сдлку и, распрощавшись съ Бурджемъ, пошелъ домой, исполненный радужныхъ грезъ, въ которыхъ (быть можетъ, моя щепетильная читательница оскорбится, когда я это скажу) — въ которыхъ образъ Гетти парилъ надъ планами просушки лса при наименьшихъ издержкахъ и улыбался вычисленіямъ насчетъ удешевленія кирпича посредствомъ перевозки водой и излюбленной мысли Адама объ укрпленіи крышъ и стнъ помощью желзныхъ брусьевъ особенной формы. А почему-жъ бы и нтъ?— Адамъ вкладывалъ всю свою энергію въ эти вещи, а наша любовь пропитываетъ нашу энергію, какъ электричество пропитываетъ воздухъ, увеличивая его силу своимъ невидимымъ присутствіемъ.

Теперь Адамъ имлъ возможность жить на два дома: содержать свою мать въ старомъ дом, а для себя нанять новый. Такимъ образомъ, онъ могъ жениться очень скоро, и если Дина согласится выйти за Сета, то мать, по всей вроятности, предпочтетъ жить съ ними. Но все-таки Адамъ говорилъ себ, что онъ не будетъ торопиться,— не станетъ испытывать чувство Гетти къ нему, чтобы дать ему время созрть и окрпнуть. Впрочемъ, во всякомъ случа, завтра посл вечерни онъ пойдетъ къ Пойзерамъ и разскажетъ имъ свою радость. Онъ зналъ, что для мистера Пойзера это будетъ самымъ лучшимъ подаркомъ, а для Гетти… Ну, завтра онъ увидитъ, заблестятъ-ли у нея глазки отъ его новости. Теперь ему предстоитъ столько дла, что нсколько мсяцевъ пролетятъ незамтно, а это глупое нетерпніе, овладвшее имъ въ послднее время,— онъ съуметъ его обуздать и не дать понудить себя на преждевременный шагъ. И, однако, когда онъ пришелъ домой, разсказалъ матери свою хорошую новость и услся ужинать, а она сидла подл, чуть не плача отъ радости и требуя, чтобъ онъ лъ за двоихъ, по случаю своей удачи,— онъ не могъ удержаться, чтобы не заговорить съ ней полегоньку о томъ, что старый ихъ домъ слишкомъ тсенъ, и что имъ нельзя будетъ жить въ немъ постоянно,— подготовляя ее такимъ образомъ къ предстоящей перемн въ ихъ жизни.

ГЛАВА XXXIV.
ПОМОЛВКА.

Было 2-е ноября, воскресенье, удивительно сухой и теплый день для этой поры года. Солнца не было видно, но облака стояли высоко, и было такъ тихо, что желтые листья, облетавшіе съ придорожныхъ вязовъ, казалось, падаютъ просто отъ старости — сами собой. Но, не смотря на теплую погоду, мистрисъ Пойзеръ не пошла въ церковь, она простудилась настолько серьезно, что ей нужно было поберечься: не прошло еще и двухъ лтъ, какъ она была больна воспаленіемъ и нсколько недль пролежала въ постели, а мистеръ Пойзеръ разсудилъ, что такъ какъ жен его нельзя выходить, то лучше и ему остаться дома ‘за компанію’. Весьма возможно, что онъ не съумлъ-бы объяснить въ опредленныхъ выраженіяхъ причинъ, которыя привели его къ такому ршенію, но — какъ это извстно всмъ экспериментальнымъ философамъ,— самыя твердыя наши ршенія часто зависятъ отъ неуловимыхъ впечатлній, для которыхъ слова — слишкомъ грубый проводникъ. Какъ бы то ни было, изъ всей семьи Пойзеровъ въ этотъ день отправились въ церковь только Гетти да мальчики. Тмъ не мене Адамъ такъ расхрабрился, что подошелъ къ Гетти посл вечерни и объявилъ, что онъ идетъ къ нимъ. Впрочемъ, пока они проходили деревней, онъ больше занимался Марти и Томми, разсказывалъ имъ про блокъ, которыя водятся въ Бинтонскомъ лсу, и общалъ какъ-нибудь свозить ихъ туда. Но когда они вышли въ поле, онъ сказалъ мальчикамъ: ‘А ну-ка, кто изъ насъ лучшій ходокъ? Кто первый дойдетъ до дому, тотъ первый подетъ со мной въ Бинтонскій лсъ на осл. Но только Томми мы дадимъ нсколько сажень впередъ, потому что онъ меньше’.

Никогда еще до сихъ поръ Адамъ не велъ себя, какъ признанный поклонникъ. Какъ только мальчики убжали впередъ, онъ посмотрлъ на Гетти и сказалъ: ‘Гетти, нехотите-ли опереться на мою руку?’— такимъ умоляющимъ голосомъ, точно онъ уже просилъ ее объ этомъ, и она отказалась. Гетти подняла на него глаза, улыбнулась и сейчасъ-же продла свою ручку подъ его. Для нея не составляло никакой разницы — идти-ли одной, или подъ руку съ Адамомъ, но она знала, что ему это не все равно, и ей это было пріятно. Ея сердце не забилось быстрй, и она смотрла кругомъ, на оголенныя изгороди и на вспаханное черное поле, съ тмъ-же ощущеніемъ гнетущей тоски, какъ и раньше. Но Адамъ не слышалъ подъ собою земли: наврно Гетти замтила, что онъ слегка, чуть-чуть прижимаетъ къ себ ея руку… Слова, которыхъ онъ не смлъ выговорить, которыхъ онъ не хотлъ еще ей говорить, просились на языкъ. И онъ молчалъ до самаго конца ноля. Спокойное терпніе, съ какимъ когда-то онъ ждалъ любви Гетти, довольствуясь ея присутствіемъ и мечтами о будущемъ покинуло его съ того ужаснаго дня, почти три мсяца тому назадъ, когда онъ видлъ ее въ рощ съ Артуромъ. Волненія ревности превратили его любовь въ нетерпливую, бурную страсть, страхъ и неизвстность сдлались почти нестерпимы. Но если онъ и не можетъ еще заговорить съ Гетти о своей любви, онъ, по крайней мр, разскажетъ ей свою хорошую новость и посмотритъ, обрадуется-ли она. Итакъ, когда онъ овладлъ собой настолько, что былъ въ состояніи говорить, онъ сказалъ:

— Знаете, Гетти, я имю сообщить вашему дяд одну новость, которая его удивитъ и, я думаю, обрадуетъ.

— Какая-же это новость? спросила Гетти равнодушно.

— Мистеръ Бурджъ предложилъ мн быть его компаньономъ, и я согласился.

Гетти измнилась въ лиц, и ужъ, конечно, эта перемна не была вызвана пріятнымъ впечатлніемъ — въ этомъ нельзя было ошибиться. Дло въ томъ, что она испугалась и огорчилась: она такъ часто слышала отъ дяди, что стоитъ Адаму захотть, и онъ завтра-же станетъ женихомъ Мэри Бурджъ и компаньономъ ея отца, что въ ея ум оба эти представленія соединились въ одно, и теперь ей прежде всего пришло въ голову, что врно Адамъ разлюбилъ ее посл всего случившагося и ршилъ жениться на Мэри Бурджъ. А съ этой мыслью — и прежде, чмъ она успла припомнить все то, что говорило противъ подобной догадки,— явилось опять чувство, одиночества и обманутаго ожиданія: единственное существо, единственный человкъ, на которомъ ея душа отдыхала въ своемъ безысходномъ уныніи, ускользалъ отъ нея…. И отъ обиды и огорченія глаза ея наполнились слезами. Она смотрла въ землю, но Адамъ видлъ ея лицо, видлъ слезы, и прежде, чмъ онъ усплъ договорить: ‘Гетти, дорогая моя, о чемъ вы плачете?’ его быстрая, нетерпливая мысль перебрала все, чмъ могли быть вызваны эти слезы, и, наконецъ остановилась на единственной вроятной причин. Гетти, подумала, что онъ женится на Мэри Бурджъ…. она не хочетъ, чтобъ онъ женился,— можетъ быть, оттого, что она хочетъ, чтобъ онъ женился на ней?.. Всякая осторожность была отброшена, въ ней больше не было надобности, и онъ могъ только чувствовать трепетную радость. Онъ наклонился къ ней, взялъ ее за руку и сказалъ:

— Гетти, теперь я могъ-бы жениться, теперь я могу не бояться, что жена моя будетъ терпть нужду. Но я никогда не женюсь, если вы не возьмете меня.

Гетти взглянула на него и улыбнулась сквозь слезы — совершенно такъ, какъ она улыбнулась Артуру въ тотъ первый вечеръ въ лсу, когда она думала, что онъ не придетъ, а онъ вдругъ пришелъ. Облегченіе, которое она испытала теперь, теперешнее ея торжество было несравненно слабе, но темные большіе глаза и розовыя губки были такъ-же хороши, какъ тогда, быть можетъ даже лучше, потому что въ послднее время въ ея красот было больше женственности. Адамъ едва врилъ своему счастью. Правой рукой онъ держалъ ея лвую ручку и крпко прижималъ къ своему сердцу, низко наклонившись къ ней.

— Неужто вы и вправду любите меня, Гетти?.. Вы будете моей женой и позволите мн любить васъ и заботиться о васъ до конца жизни?

Гетти не отвтила, но лицо Адама было совсмъ близко къ ея лицу, и она, какъ котенокъ, прижалась къ нему своей кругленькой щечкой. Ей было нужно, чтобъ ее приласкали, еи было нужно чувствовать себя такъ, какъ будто-бы Артуръ былъ опять съ нею.

Посл этого Адамъ не требовалъ словъ, и во всю остальную дорогу они почти не говорили. Онъ только спросилъ: ‘Могу я сказать вашему дяд и тетк?’, и она отвтила: ‘Да’.

Счастливыя лица освщало въ тотъ вечеръ пламя камина на Большой Ферм посл того, какъ Гетти ушла къ себ наверхъ, и Адамъ воспользовался этимъ случаемъ и сказалъ мистеру Пойзеру, его жен и старику дду, что теперь у него есть средства содержать семью, и что Гетти согласилась быть его женой.

— Надюсь, вы не противъ того, чтобъ она за меня вышла, прибавилъ онъ,— хоть я покамстъ еще и бдный человкъ, но она не будетъ нуждаться ни въ чемъ, что только можетъ быть добыто трудомъ.

— Что вы, Адамъ, Христосъ съ вами! Что можемъ мы имть противъ васъ? говорилъ мистеръ Пойзеръ, покуда старый ддъ, согнувшись въ три погибели, тянулъ свое длинное: ‘Н-тъ, мы ра-ады’.— Ничего не значитъ, что вы не богаты, у васъ заложенъ капиталъ въ голов, какъ онъ бываетъ заложенъ въ засянномъ пол: надо только дать ему время, и онъ окажетъ себя. Если по началу у васъ будетъ въ чемъ недохватка, мы вамъ поможемъ кой-чмъ изъ домашняго обихода.— Вдь у тебя, я думаю, припасено тамъ и йуху, и холстины?

Само собою разумется, что этотъ вопросъ относился къ мистрисъ Пойзеръ, котор’.я сидла, укутавшись въ теплый платокъ, и такъ охрипла, что не могла вести бесду со свойственной ей легкостью. Теперь она выразительно кивнула головой и думала было этимъ ограничиться, но потомъ не выдержала: она любила быть во всемъ обстоятельной, и искушеніе было на этотъ разъ слишкомъ сильно.

— Хороша-бы я была хозяйка, если бъ у меня не нашлось холстины и пуху, когда я ни одной птицы не продаю неощипанной, а самопрялка стучитъ у насъ безъ умолку круглый годъ, сказала она хриплымъ голосомъ.

— Поди, поди сюда, моя двочка, сказалъ мистеръ Пойзеръ, когда Гетти сошла опять внизъ.— Поцлуй меня. Дай теб Богъ всякаго счастья.

Геттти спокойно подошла и поцловала добродушнаго толстяка

— Вотъ такъ. А теперь пойди поцлуй тетку и дда, продолжалъ онъ, похлопавъ ее по спин.— Я такъ-же искренно желалъ-бы видть тебя хорошо пристроенной, какъ если бъ ты была родной моей дочерью, да и тетка твоя рада не меньше меня — я увренъ,— потому что въ эти семь лтъ она заботилась о теб, Гетти, какъ о своемъ ребенк… Постой, постой, еще не все,— прибавилъ онъ, развеселившись, когда Гетти поцловала тетку и старика:— надо поцловать и Адама: теперь онъ иметъ право на поцлуй.

Гетти отвернулась, улыбаясь, и пошла было къ своему пустому стулу.

— Ну, Адамъ, когда такъ, такъ ты самъ ее поцлуй, если ты настоящій мужчина, сказалъ мистеръ Пойзеръ.

И Адамъ — этотъ здоровый, рослый парень,— всталъ, красня, какъ двочка, обнялъ Гетти за талію, нагнулся и осторожно поцловалъ ее въ губы.

Да, премилую сценку освщало красное пламя камина на кухн Большой Фермы, потому что тамъ не было свчей. Да и зачмъ-бы имъ было горть, когда огонь пылалъ такъ ярко и отражался отъ оловянной посуды и полированнаго дуба столовъ? Никому не приходило въ голову работать въ воскресенье. Вс были счастливы. Даже Гетти испытывала нчто въ род радости, окруженная всей этой любовью. Любовь Адама, ласки Адама не будили въ ней страсти и не могли уже удовлетворять ея тщеславія, но въ нихъ было лучшее, что еще могла дать ей жизнь: он сулили ей хоть какую-нибудь перемну.

Много было въ этотъ вечеръ толковъ о томъ, удастся-ли Адаму найти подходящій домъ, въ которомъ онъ могъ-бы поселиться съ женой. Въ деревн вс дома были заняты, пустовалъ только одинъ — рядомъ съ Виллемъ Маскери, да и тотъ былъ слишкомъ тсенъ. Мистеръ Пойзеръ доказывалъ, что лучше всего было-бы Сету съ матерью перейти въ этотъ домъ, а Адаму поселиться въ старомъ, который со временемъ можно будетъ увеличить, такъ какъ во двор и въ саду оставалось еще много свободнаго мста. Но Адамъ и слышать не хотлъ о томъ, чтобъ выселить мать изъ стараго дома.

— Ну, ладно, тамъ увидимъ, сказалъ, наконецъ, мистеръ Пойзеръ,— Нтъ никакой надобности ршать все непремнно сегодня. Будетъ еще время подумать. Вдь все равно вы не поженитесь до Святой, надюсь, вы не вздумаете внчаться раньше? Хоть я и не стою за проволочку въ такихъ случаяхъ, а все-таки нужно-же время, чтобъ все устроить какъ слдуетъ.

— Разумется, подтвердила хриплымъ шепотомъ мистрисъ Пойзеръ:— крещеные люди не женятся, какъ кукушки въ лсу, я надюсь.

— Боюсь я только, не выгнали-бы насъ съ нашей земли, сказалъ мистеръ Пойзеръ.— Грустно становится, какъ подумаешь, что, можетъ быть, придется перезжать Богъ знаетъ куда — миль за двадцать, а то и больше.

— Охъ, чего ужъ хуже! откликнулся старикъ, упорно глядя въ полъ, и безпокойно задвигалъ руками, но снимая локтей съ ручекъ кресла.— Чего ужъ хуже — бросать старое гнздо!.. Похоронятъ на чужомъ кладбищ… Въ чужую землю положатъ… Да и теб нехорошо: придется, пожалуй, двойную ренту платить, прибавилъ онъ, взглянувъ на сына.

— Ну полно, отецъ! Зачмъ тужить заране?.. сказалъ Мартинъ-младшій.— Вотъ погоди — прідетъ капитанъ и помиритъ насъ съ старымъ сквайромъ. Я крпко на это надюсь, потому что я знаю, что капитанъ всегда стоитъ за правое дло.

ГЛАВА XXXV.
ТАЙНЫЙ СТРАХЪ.

Хлопотливое это было время для Адама — отъ начала ноября до февраля: въ этотъ промежутокъ онъ видался съ Гетти почти-что только по воскресеньямъ. Но все-таки счастливое время! Съ каждымъ днемъ оно приближало его къ марту, когда они должны были пожениться, и каждый новый маленькій вкладъ въ ихъ будущее хозяйство отмчалъ приближеніе желаннаго дня. Къ старому дому пристроили дв комнаты, такъ какъ въ конц концовъ было ршено, что мать, и братъ будутъ жить съ молодыми. При одной мысли, что ей придется разставаться съ сыномъ, Лизбета такъ жалобно плакала, что наконецъ Адамъ пошелъ къ Гетти и спросилъ ее, не попробуетъ-ли она, изъ любви къ нему, помириться съ причудами его матери и не согласится-ли жить съ нею. Къ великой его радости, Гетти отвчала: ‘Хорошо, пусть живетъ съ нами, если хочетъ,— мн все равно’. На сердц у Гетти лежалъ въ то время тяжкій гнетъ, и ей было не до причудъ бдной Лизбеты, Такимъ образомъ, Адамъ утшился въ своемъ недавнемъ огорченіи за Сета, который вернулся изъ Сноуфильда и сказалъ ему, что ‘все напрасно: сердце Дины не лежитъ къ браку’. А когда онъ передалъ матери, что Гетти охотно соглашается, чтобы имъ жить всмъ вмст, и что теперь нечего думать о разлук, старуха сказала такимъ довольнымъ тономъ, какого онъ не слышалъ отъ нея съ того дня, какъ было ршено, что онъ женится: ‘Ты увидишь сынокъ, я притихну, какъ старая мышь: меня не будетъ ни видно, ни слышно. Я и съ услугами своими не стану соваться,— буду себ длать черную работу, которую ей не захочется длать. Нотъ какъ все чудесно устроилось! И по суды не придется намъ рознить: будетъ стоять себ на полкахъ вся вмст, какъ стояла еще раньше, чмъ ты родился’.

Одно только облачко отъ времени до времени набгало на счастье Адама: порой ему казалось, что Гетти несчастна Но на вс его тревожные, нжные разспросы она увренно отвчала, что она совершенно довольна и не желаетъ ничего лучшаго, а когда они встрчались въ слдующій разъ, она казалась особенно оживленной. Очень можетъ быть, что она просто переутомилась отъ домашнихъ хлопотъ, потому что вскор посл святокъ мистрисъ Пойзеръ опять простудилась, схватила воспаленіе и должна была просидть въ своей комнат весь январь. Гетти пришлось вести все хозяйство, убирать весь нижній этажъ, да еще исполнять половину работы за Молли, такъ какъ эта добродушная двица ходила за больной, и она съ такимъ рвеніемъ отдавалась своимъ новымъ обязанностямъ, работала съ такимъ несвойственнымъ ей постоянствомъ, что мистеръ Пойзеръ часто говорилъ Адаму: ‘Это она хочетъ вамъ показать, какая она будетъ хорошая хозяйка. Боюсь только, что двочка немножко пересаливаетъ’, прибавлялъ онъ:— ‘непремнно надо ей дать отдохнуть, какъ только ея тетка поправится и сойдетъ внизъ’.

Это желанное событіе — появленіе мистрисъ Пойзеръ въ нижнемъ этаж — воспослдовало въ первой половин февраля, когда нсколько выпавшихъ теплыхъ деньковъ растопили послднюю залежь снга на Бинтонскихъ холмахъ. Въ одинъ изъ этихъ дней, вскор посл того, какъ ея тетка опять взяла бразды правленія въ свои руки, Гетти отправилась въ Треддльстонъ закупить къ свадьб кое-что изъ хозяйственныхъ вещей. Тетка и то уже бранила ее, что она не заботилась объ этомъ раньше. ‘А все оттого, говорила она,— что эти вещи не на показъ, а то ты бы давно ихъ купила’.

Было около десяти часовъ, когда Гетти вышла изъ дому. Легкій блый иней, покрывавшій съ утра вс изгороди, исчезъ, какъ только солнце поднялось выше на безоблачномъ неб. Въ чувств надежды, которое несутъ съ собой ясные февральскіе дни, есть сила обаянія, какой вы не испытываете ни въ какую другую пору года. Такъ радостно стоять подъ кроткими лучами солнца, смотрть черезъ плетень на терпливыхъ лошадей, заворачивающихъ плугъ у конца борозды, и думать, что впереди передъ тобой еще цлое прекрасное лто. Должно бытъ, и птицы чувствуютъ то-же самое, ихъ голоса такъ чисто звенятъ въ чистомъ воздух! На кустахъ я деревьяхъ нтъ еще листьевъ, но какъ весело за то зеленютъ поля, и какъ хорошо ихъ оттняетъ красновато-коричневый цвтъ вспаханной земли и оголенныхъ сучьевъ! Какимъ счастливымъ долженъ казаться міръ путешественнику, прозжающему по холмамъ и долинамъ среди оживающей природы! Я часто думалъ объ этомъ, путешествуя въ чужой земл, гд поля и лса такъ напоминали мн нашу Англію и Ломширъ, гд богатая почва воздлывается съ такою-же заботливостью, и лса спускаются мягкими склонами къ зеленымъ лугамъ. Я думалъ объ этомъ всякій разъ, какъ одинъ предметъ, попадавшійся мн на дорог, напоминалъ мн, что я не въ Ломшир: я говорю о распятіи — объ этомъ символ великихъ страданій — крестныхъ страданій Христа. Распятіе стояло то подл группы цвтущихъ яблонь, то въ открытомъ пол, все освщенное солнцемъ, то на поворот дороги, у опушки лса, надъ свтлымъ, журчащимъ ручейкомъ, и явись въ нашъ міръ путешественникъ, не имющій понятія о человческихъ страданіяхъ на земл, наврно онъ подумалъ-бы, что этотъ образъ страданія совсмъ не у мста среди такой веселой природы. Вдь онъ не зналъ-бы, что за цвтущими яблонями, или въ золотыхъ колосьяхъ пшеницы, или подъ темнымъ сводомъ лса, можетъ скрываться страждущее, замирающее отъ боли человческое сердце,— быть можетъ, молоденькая, цвтущая двушка, не знающая, гд ей укрыть свой быстро надвигающійся позоръ, такъ-же мало смыслящая въ житейскихъ длахъ, какъ какая-нибудь глупая заблудившаяся овечка, которую ночь застигла на пустын и которая бредетъ все дальше и дальше, сама не зная куда,— а между тмъ уже извдавшая самое горькое, что только есть въ человческой жизни.

Такія вещи скрываются иногда среди улыбающихся полей и въ цвтущихъ садахъ, и можетъ быть, сквозь веселое журчаніе ручейка — если вы пойдете поближе вонъ къ тому зеленому мстечку за кустомъ,— ваше ухо различитъ отчаянныя человческія рыданія… Неудивительно, что въ человческой религіи такъ много скорби. Неудивительно, что ей нуженъ страдающій Богъ.

Гетти, въ своемъ красномъ плащ и теплой шляп, съ корзинкой на рук, сворачиваетъ къ воротцамъ, что виднются невдалек отъ Треддльстонской дороги,— но не за тмъ, чтобы подольше насладиться сіяніемъ солнца и съ радостной надеждой думать о долгомъ тепломъ лт, которое ждетъ ее впереди. Едва ли она даже сознаетъ, что солнце свтитъ надъ ней, а надежда?!.. Вотъ уже нсколько недль, какъ она ни на что не надется, если-же надежда и посщаетъ ее, такъ это надежда на такой исходъ, передъ которымъ она сама содрогается и трепещетъ.— Ей нужно только отойти подальше отъ большой дороги, чтобы можно было идти потихоньку и не бояться, что кто-нибудь прочтетъ у нея на лиц ея мучительныя мысли. А черезъ эти воротца она выйдетъ на боковую тропинку, что тянется за густой, широкой изгородью. Ея большіе темные глаза блуждаютъ но полямъ, ничего не видя: такъ могутъ глядть глаза покинутой, безпріютной двушки, никмъ не любимой, а не счастливой невсты хорошаго, добраго человка. Но въ нихъ нтъ слезъ: она выплакала вс свои слезы въ ту злополучную ночь, надъ письмомъ. У слдующихъ воротецъ тропинка развтвляется, теперь передъ ней дв дороги, одна вдоль изгороди.— эта скоро выведетъ ее опять на большую дорогу, другая — совсмъ въ сторону, на перерзъ черезъ поля: по ней она придетъ на Зеленую Пустошь — низкій сырой лугъ, гд она не встртитъ ни души. Она выбираетъ вторую тропинку и прибавляетъ шагу, какъ-будто вдругъ припомнивъ, что у нея есть цль впереди, къ которой надо спшить… Вотъ и оеленая Пустошь. Широкій лугъ постепенно спускается внизъ, она бросаетъ тропинку и идетъ по этому склону. Подальше, въ самой низин, виднется какъ-будто группа деревьевъ, къ ней-то она держитъ свой путь… Нтъ, это не деревья, а большая черная лужа, до того переполненная отъ зимнихъ дождей, что нижнія втки ростущаго подл куста бузины покрыты водой. Она садится на траву у самой воды, прислонившись спиной къ стволу высокаго дуба, склонившагося надъ черной поверхностью лужи. Много разъ въ теченіе послдняго мсяца думала она объ этой луж по ночамъ, и вотъ наконецъ пришла взглянуть на нее. Обхвативъ руками колни, она нагнулась впередъ и, не отрываясь, глядитъ въ черную воду, какъ будто старается отгадать, хорошо-ли будетъ лежать тамъ ея молодому цвтущему тлу.

Нтъ, у нея не хватитъ храбрости броситься въ эту холодную водяную постель, а если-бъ и хватило, такъ вдь ее могутъ найти,— могутъ узнать, отчего она утопилась… Нтъ, ей остается одно — уйти., убжать такъ, чтобъ ее не нашли.

Когда ее впервые постилъ ея великій страхъ, спустя нсколько недль посл ея помолвки съ Адамомъ, она ждала, долго ждала, въ слпой, неясной надежд, что что-нибудь случится… что-нибудь такое, что освободитъ ее отъ этого страха. Но дольше ждать было нельзя. Вся энергія ея натуры сосредоточилась въ одномъ усиліи — скрыть… скрыть во чтобы то ни стало, и въ непобдимомъ ужас она отступала передъ всякимъ шагомъ, который могъ повлечь за собой разоблаченіе ея позорной тайны. У нея мелькала мысль написать Артуру, но она всякій разъ отталкивала ее: онъ ничего не могъ сдлать, что бы спасти ее отъ позора и презрнія ея родныхъ и сосдей — всхъ тхъ, кто опять составлялъ ея маленькій міръ теперь, когда ея воздушный замокъ рухнулъ. Воображеніе не рисовало ей больше счастья съ Артуромъ, Нтъ, случится что-нибудь другое,— что-нибудь должно-же случиться, чтобъ избавить ее отъ этого ужаса. Въ неопытной, ребячески-юной душ всегда живетъ слпая вра въ случай: ребенку такъ-же трудно поврить, что его постигнетъ большое горе, какъ поврить, что онъ долженъ когда-нибудь умереть.

Но теперь суровая необходимость толкала ее на ршительный шагъ: день ея свадьбы приближался, она не могла успокаивать себя доле слпою врой въ случай. Надо бжать, надо спрятаться въ такое мсто, гд ни одни знакомые глаза не могли-бы увидть ее… И тутъ только страхъ передъ невдомымъ міромъ, въ которомъ ей придется блуждать совершенно одной, заставилъ ее серьезно подумать о возможности ухать къ Артуру,— и эта мысль немного успокоила ее. Она чувствовала себя такою безпомощной, до такой степени неспособной представить себ свое будущее, что возможность броситься къ кому-нибудь за поддержкой являлась для нея облегченіемъ, бывшимъ сильне ея гордости. И пока она сидла надъ холодной черной водой, содрогаясь отъ одного ея вида, надежда, что Артуръ приметъ ее ласково,— будетъ заботиться о ней и думать за нее,— повяла на нее убаюкивающимъ тепломъ, заставившимъ ее забыть объ всемъ остальномъ. И она стала придумывать, какъ-бы ей врне осуществить свой планъ побга.

Не такъ давно она получила письмо отъ Дины, наполненное горячими поздравленіями по случаю ея приближавшейся свадьбы, о которой Дина узнала отъ Сета, и самыми сердечными пожеланіями ей всякаго счастья. Когда она прочла это письмо своему дяд, онъ сказалъ: ‘Какъ-бы я хотлъ, чтобы Дина опять пріхала къ намъ, она была-бы большой поддержкой для твоей тетки теперь, когда тебя не будетъ съ нами. Какъ ты думаешь, двчурка, не създить-ли теб къ ней, когда тетка понравится? Можетъ быть, ты уговорила-бы ее пріхать. Хоть она тамъ и пишетъ, что ей нельзя бросить своихъ, а все-таки теб, можетъ быть, и удалось-бы ее убдить: ты могла-бы ей сказать, что она очень нужна тетк’. Гетти совсмъ не улыбалась мысль хать въ Сноуфильдъ, къ Дин ее тоже не тянуло, поэтому она отвтила только: ‘Это такъ далеко, дядя’. Но теперь она подумала, что эта поздка могла-бы послужить ей удобнымъ предлогомъ уйти изъ дому. Когда она вернется домой, она скажетъ тетк, что ей хотлось бы, разнообразія ради, създить въ Сноуфильдъ на недлю или дней на десять. А тамъ, добравшись до Стонитона, гд ее никто не знаетъ, она разспроситъ, какіе дилижансы ходятъ въ Виндзоръ: Артуръ въ Виндзор, и она подетъ къ нему.

Какъ только она остановилась на этомъ план, она поднялась съ травы, взяла свою корзинку и пошла по дорог въ Треддльстонъ: ей все-таки нужно купить къ свадьб т вещи, за которыми она шла, хоть он никогда ей не понадобятся. Теперь для нея самое главное — не возбудить подозрній, сохрани Боже, если догадаются, что она ршила бжать. Мистрисъ Пойзеръ была очень пріятно удивлена, услышавъ, что Гетти желаетъ повидать Дину и уговорить ее пріхать на свадьбу. Но ужъ если ей хать, такъ хать скоре, пока стоятъ такіе хорошіе дни. Въ тотъ-же день вечеромъ пришелъ Адамъ и, узнавъ о предполагаемой поздк, сказалъ, что если Гетти можетъ собраться завтра, такъ онъ выберетъ время проводить ее до Треддльстона и самъ усадитъ ее въ Стонитонскій дилижансъ.

— Какъ жаль, что я не могу хать съ вами. Гетти, говорилъ Адамъ на другое утро, стоя у дверцы дилижанса.— Но вы вдь не очень долго пробудете, не больше недли?.. Какъ будетъ тянуться для меня это время!

Онъ съ любовью смотрлъ на нее, и его сильная рука сжимала ея руку. Его присутствіе дйствовало на нее успокоительно: его покровительственная нжность наполняла ее чувствомъ покоя и безопасности,— она давно ужъ къ этому привыкла. Ахъ, если-бъ она могла вычеркнуть свое прошлое! Если-бъ она не знала другой любви, кром своей тихой привязанности къ Адаму… Слезы показались у нея на глазахъ. когда карета тронулась, и она взглянула на него въ послдній разъ.

‘Благослови ее Боже за то, что она любитъ меня!’ думалъ Адамъ, возвращаясь къ своей работ въ обществ неизмннаго Джипа.

Но Гетти плакала не объ Адам,— не о страданіяхъ, которыя ему придется пережить, когда онъ узнаетъ, что она ухала отъ него навсегда. Она плакала о собственной несчастной судьб, разлучавшей ее съ этимъ честнымъ, любящимъ человкомъ, который отдавалъ ей всю свою жизнь, и вынуждавшей ее, какъ какую-нибудь жалкую просительницу, обращаться за помощью къ тому, для кого необходимость заботиться о ней будетъ несчастьемъ.

Въ три часа того-же дня Гетти сидла на имперіал дилижанса, который, какъ ей сказали, долженъ былъ доставить ее въ Лейчестеръ. Это была только часть долгаго, долгаго пути до Виндзора, и она не могла отдлаться отъ смутнаго страха, что этотъ безотрадный, утомительный путь приведетъ ее, можетъ быть, только къ началу новый страданіи.

Но вдь Артуръ въ Виндзор… Наврно онъ не разсердится за то, что она прідетъ къ нему. Если онъ и не любитъ ее теперь, какъ любилъ прежде, такъ все-таки онъ общалъ, что всегда будетъ ей другомъ.

Книга пятая.

ГЛАВА XXXVI.
СТРАНСТВЕ СЪ НАДЕЖДОЙ

Долгій, безотрадный путь съ тоскою на сердц, отъ знакомаго и привычнаго къ неизвстному,— ужасная это вещь даже для образованныхъ, богатыхъ и сильныхъ,— тяжелая даже тогда, когда насъ зоветъ впередъ сознаніе долга, а не гонитъ страхъ.

Что-же это было для Гетти, съ ея жалкими, узкими мыслями, не расплывавшимися боле въ туманныхъ надеждахъ, но сосредоточенными на опредленномъ ожиданіи, леденившемъ ей кровь?— для Гетти, вертвшейся все въ томъ-же маленькомъ кругу воспоминаній, рисовавшей себ вновь и вновь все т-же ребяческія, неясныя картины того, что ее ожидало, не видвшей въ широкомъ Божьемъ мір ничего, кром ничтожной исторіи собственныхъ наслажденій и страданій,— для Гетти, съ ея нсколькими гинеями въ карман и такой длинной и трудной дорогой впереди? У нея не хватитъ денегъ, чтобы сдлать весь путь въ дилижансахъ,— она это наврное знала: дорога до Стонитона обошлась ей дороже, чмъ она разсчитывала,— значитъ ей придется довольствоваться простыми повозками, и пройдетъ Богъ знаетъ сколько времени, прежде чмъ она доберется до цли своего пути. Старикъ кондукторъ Окбурнскаго дилижанса веселый толстякъ, замтивъ въ числ наружныхъ пассажировъ такую хорошенькую молодую женщину, пригласилъ ее ссть рядомъ съ нимъ и, чувствуя, что въ качеств кучера и мужчины, ему не мшало-бы открыть бесду какою-нибудь соотвтствующей обстоятельствамъ шуткой, онъ приступилъ къ длу, какъ только дилижансъ съхалъ съ мостовой на мягкую дорогу. Пощелкавъ предварительно бичемъ и бросивъ на Гетти искоса нсколько лукавыхъ взглядовъ, онъ высвободилъ свои губы изъ-подъ шарфа и сказалъ:

— А что, онъ у васъ молодецъ собой? футовъ шести ростомъ, я думаю?

— Кто? спросила Гетти, немного удивленная.

— Да милый дружокъ, съ которымъ вы распрощались. Или, можетъ быть, вы дете къ нему?— а?

Гетти почувствовала, какъ все лицо ея вспыхнуло, а потомъ поблднло. Наврное этотъ кучеръ что-нибудь знаетъ о ней… Можетъ быть, онъ знаетъ Адама и скажетъ ему, куда она похала. Деревенскому жителю трудно поврить, чтобы человкъ, играющій роль въ его собственномъ приход, былъ гд-нибудь неизвстенъ, и еще трудне было для Гетти представить себ, чтобы слова, такъ близко ея касавшіяся, могли быть сказаны случайно. Она такъ испугалась, что не могла говорить.

— Ну, полно, сказалъ кучеръ, замтивъ, что его шутка подйствовала далеко не такъ пріятно, какъ онъ ожидалъ,— не принимайте этого слишкомъ серьезно: если онъ васъ обидлъ, возьмите другого. Такой хорошенькой двушк не долго обзавестись сердечнымъ дружкомъ.

Когда Гетти увидла, что кучеръ не длаетъ больше никакихъ личныхъ намековъ, ея страхъ понемногу улегся, но все-таки она не посмла спросить его, на какіе города идетъ дорога въ Виндзоръ. Она сказала ему, что детъ въ одно мсто сейчасъ за Стонитономъ, и когда дилижансъ остановился у воротъ гостиницы, она поскоре взяла свою корзину, сошла и отправилась въ другую часть города. Придумывая свой планъ поздки въ Виндзоръ, она не предвидла никакихъ затрудненій, кром трудности выбраться изъ дому, и когда эта трудность была устранена, мысли ея перенеслись къ ожидавшей ее встрч съ Артуромъ: она старалась представить себ, какъ-то онъ ее приметъ и будетъ-ли ласковъ съ ней, не останавливаясь на томъ, какія приключенія могли ей встртиться въ пути. Она не представляла себ подробностей своего путешествія, потому что не имла никакого понятія о путешествіяхъ вообще, воображала, что ей за глаза хватитъ трехъ гиней, бывшихъ у нея въ карман. Только въ Стонитон, увидвъ, какъ дорого обошелся этотъ первый конецъ, она начала пугаться за дальнйшій путь и тутъ только въ первый разъ вспомнила, что она даже не знаетъ, черезъ какія мста ей придется прозжать. Подъ гнетомъ этой новой тревоги она ходила по мрачнымъ улицамъ Стонитона, отыскивая пріюта, и, наконецъ, вошла въ какую-то маленькую гостиницу, очень невзрачную на видъ, надясь, что здсь съ нея недорого возьмутъ за ночлегъ. Она спросила хозяина гостиницы, не знаетъ-ли онъ, черезъ какіе города надо хать, чтобы попасть въ Виндзоръ.

— Право, не могу вамъ сказать, былъ отвтъ.— Виндзоръ — это гд-нибудь близко отъ Лондона, потому что тамъ живетъ король. Во всякомъ случа, прежде всего вамъ надо хать въ Ашби — это къ югу отъ насъ. Но отсюда до Лондона, я думаю, столько-же городовъ, сколько домовъ у насъ въ Стонитон. Самъ-то я впрочемъ, никогда не путешествовалъ…. Но какъ это вы, такая молоденькая, пустились одна въ такой далекій путь?

— Я ду къ брату, онъ служитъ солдатомъ въ Виндзор, отвчала Гетти, пугаясь пытливаго взгляда хозяина.— Мн не по средствамъ путешествовать въ дилижансахъ, я хотла-бы нанять повозку. Не знаете-ли, не будетъ-ли завтра случая въ Ашби?— не детъ-ли туда кто-нибудь?

— Мало-ли туда здитъ народу, да только гд ихъ искать? Вы можете весь городъ обойти и все-таки ничего не узнать. Лучше всего выходите пшкомъ, а тамъ авось кто-нибудь васъ нагонитъ и подвезетъ.

Каждое его слово ложилось свинцомъ на душу Гетти, отнимая у нея послднюю бодрость. Долгій путь развертывался передъ нею конецъ за концомъ, даже до Ашби добраться оказывалось совсмъ не такъ просто: можетъ быть, это займетъ цлый день — почемъ она знаетъ?— а дорога до Ашби — только ничтожная часть остального пути. Но этотъ путь долженъ быть сдланъ,— ей необходимо видть Артура. Ахъ, чего-бы она не дала теперь, чтобы имть подл себя кого-нибудь, кто бы заботился о ней! Эта хорошенькая кошечка Гетти, никогда не встававшая поутру безъ увренности, что она увидитъ знакомыя лица тхъ, на кого она имла признанныя права,— она, для которой поздка въ Россетеръ верхомъ, за спиной у дяди, была далекимъ путешествіемъ,— которая жила среди вчнаго праздника, въ мечтахъ объ удовольствіяхъ, потому что вс ея житейскія дла длались за нее,— она, которая еще нсколько мсяцевъ тому назадъ не знала другихъ огорченій, кром какой-нибудь новой ленточки Мэри Бурджъ, наполнявшей ее завистью, или головомойки, полученной отъ тетки за то, что она плохо присмотрла за Тотти,— должна теперь совершать свой трудный путь одна… Родной, мирный домъ оставленъ навсегда и впереди — ничего, кром трепетной надежды на пристанище, до которого такъ еще далеко…. Только теперь въ первый разъ, лежа ночью безъ сна на чужой жесткой постели, она поняла, что ея домъ былъ для нея счастливымъ домомъ, что дядя ея былъ ей добрымъ роднымъ, что ея тихая жизнь въ Гейслоп, среди знакомыхъ людей и предметовъ, когда парадное платье и шляпка составляли всю ея гордость, и когда нечего и не отъ кого было прятать,— была счастливая жизнь. О, какъ она рада была-бы проснуться и увидть, что то была дйствительность, а лихорадочный бредъ, въ которомъ она жила послднее время,— только короткій, страшный сонъ. Съ тоской и горькимъ сожалніемъ вспоминала она о томъ, что оставила за собой. Она жалла себя: ея сердце было слишкомъ переполнено^ своей собственной мукой,— въ немъ не было мста для чужихъ страданій…. А между тмъ, до этого жестокаго письма Артуръ былъ такой нжный и любящій! Воспоминаніе объ этомъ все еще имло для нея обаяніе, хотя теперь это была лишь капля воды, уже не утолявшая ея жажды. Ибо Гетти не могла представить себя въ будущемъ иначе, какъ скрывающеюся отъ всхъ, ее знавшихъ, а такая жизнь — хотя-бы даже съ любовью — не имла для нея никакой прелести, тмъ мене жизнь, покрытая стыдомъ. Она не читала романовъ, и чувства служащія основой романамъ, были доступны ей лишь въ слабой степени, такъ что начитанныя дамы съ тонкими чувствами едва-ли поймутъ состояніе ея души. Все, выходившее за предлы ея простыхъ понятій и привычекъ, въ которыхъ она выросла, было ей до такой степени чуждо, что, загадывая о будущемъ, она не могла придавать ему какую-бьгго ни было опредленную форму: она могла только надяться, что Артуръ такъ или иначе позаботится о ней и укроетъ отъ гнва и презрнія. Онъ не женится на ней и не сдлаетъ ее знатной дамой, а помимо этого онъ не могъ дать ей ничего, что было-бы достойно ея честолюбія и желаній.

На другое утро она поднялась очень рано и, захвативъ съ собой немного молока и хлба, пошла по дорог въ Ашби подъ свинцовымъ небомъ съ узенькой желтой полоской на краю горизонта,— унылой и блдной, какъ убгающая надежда. Въ своемъ уныніи передъ длиной и трудностью предстоящаго пути она больше всего боялась истратить свои деньги и быть поставленной въ необходимость просить милостыню, ибо у Гетти была гордость не только гордой натуры, но и гордаго класса,— того класса, который платитъ большую часть налоговъ въ пользу бдныхъ и содрогается при одной мысли о возможности когда-нибудь воспользоваться ими. Ей еще не приходило въ голову, что она можетъ получить деньги на свои серьги и медальонъ, бывшіе съ нею, и теперь она пускала въ ходъ вс свои слабыя познанія въ ариметик, высчитывая по извстнымъ ей и предполагаемымъ цнамъ, сколько обдовъ и сколько повозокъ можно выкроить изъ ея двухъ гиней и нсколькихъ шиллинговъ, остававшихся отъ третьей.

Первыя нсколько миль отъ Стонитона она прошла храбро, выбирая вдали, на дорог, какой-нибудь замтный предметъ — дерево, кустъ или холмикъ,— какъ ближайшую цль, и испытывая нчто въ род радости, когда эта цль была достигнута. Но когда она дошла до четвертаго милевого столба — перваго, случайно обратившаго на себя ея вниманіе.— и, прочтя на немъ цифру, узнала, что она отошла отъ Стонитона только четыре мили,— мужество начало ей измнять. Пройдено всего четыре мили, а она уже устала и почти-что проголодалась опять на свжемъ утреннемъ воздух. Правда, Гетти много работала дома и привыкла быть на ногахъ, но она не привыкла къ долгой ходьб, вызывающей усталость совсмъ иного рода. Пока она стояла и уныло глядла на столбъ, она почувствовала, что на лицо ей упало нсколько капель. Начинался дождь,— новое затрудненіе, котораго она не предвидла,— и, окончательно придавленная этой неожиданной прибавкой къ тяжелому бремени, которое ей приходилось нести, опустилась на ступеньку у изгороди и истерически зарыдала. Начало житейскихъ невзгодъ — то-же самое, что первый кусокъ невкусной пищи: вамъ кажется, что вы не въ состояніи этого сть, но голодъ не терпитъ, и если больше нечмъ его утолить, вы откусываете еще курокъ и находите возможнымъ сть дальше. Оправившись отъ перваго приступа слезъ, Гетти собрала свое ослабвшее мужество: шелъ дождь — надо было добраться до какого- нибудь жилья, укрыться и отдохнуть. Она съ усиліемъ поднялась на ноги и пошла дальше. Вдругъ она услыхала за собой грохотъ тяжелыхъ колесъ: ее нагоняла крытая повозка. Повозка медленно ползла по дорог, йодл лошадей шелъ погонщикъ и щелкалъ бичемъ. Гетти остановилась и стала ждать, говоря себ, что если у этого человка не очень злое лицо, она попроситъ его взять ее собой. Когда повозка подъхала ближе, погонщикъ отсталъ, такъ-что она не могла его видть, но за то на повозк было нчто, ободрившее ее Во всякую другую минуту она не обратила-бы вниманія на этотъ предмет, но теперь страданіе пробудило въ ней впечатлительность, и то, что она увидла, сильно взволновало ее. Это была просто на просто собаченка — блая болонка съ большими испуганными глазами она сидла на передней скамейк повозки и дрожала всмъ тломъ, непрерывной дрожью, какъ, вроятно, вамъ случалось это видть у маленькихъ собакъ. Гетти, какъ вамъ извстно, не любила животныхъ, но въ судьб этого безпомощнаго, робкаго существа ей почуялось что-то общее съ ея собственной судьбой, и, сама не зная отчего, она какъ-то разомъ перестала колебаться и ршилась заговорить съ погонщикомъ, который теперь поровнялся съ ней. Это былъ рослый, румяный дтина съ мшкомъ на плечахъ, замнявшій ему плащъ или пледъ.

— Не возьмете-ли вы меня съ собой, въ вашу повозку, если вы дете въ Ашби? сказала Гетти.— Я вамъ заплачу.

— Зачмъ платить! отозвался дтина съ тою, какъ-будто съ трудомъ проступающей, вялой улыбкой, которая составляетъ отличительную черту топорныхъ, грубыхъ лицъ.— Я васъ и даромъ подвезу, если вы не побоитесь тсноты, потому что вамъ придется лежать подъ самой крышей, на мшкахъ съ шерстью… Откуда вы идете? И зачмъ вамъ въ Ашби?

— Я изъ Стонитона, я далеко иду — въ Виндзоръ.

— Зачмъ? Мста искать?

— Нтъ, я къ брату, онъ тамъ служитъ въ солдатахъ.

— Ну, а я только до Лейчестера, да и то путь не близкій, но до Лейчестера я васъ охотно подвезу, если вамъ ничего, что мы немножко долго пробудемъ въ дорог. А тяжести вашей лошадь и не почувствуютъ: какой въ васъ всъ?— все равно, что въ этой маленькой собачонк, которую я подобралъ на дорог. Должно быть, она заблудилась, вотъ уже вторая недля, какъ я ее нашелъ, и съ тхъ поръ она все дрожитъ — вонъ, какъ видите… Ну, идит давайте вашу корзину. Заходите сзади, я васъ подсажу.

Лежать на мягкихъ мшкахъ, подъ парусиннымъ навсомъ, въ которомъ ей оставили щелочку для воздуха, было теперь роскошью для Гетти. Она проспала почти всю дорогу и проснулась только тогда, когда ея спутникъ подошелъ спросить ее, не хочетъ-ли она выйти ‘перекусить’ въ таверн, подл которой онъ остановился, чтобы пообдать. Поздно вечеромъ они пріхали въ Лейчестеръ, такимъ образомъ прошелъ второй день ея путешествія. Изъ своихъ денегъ она истратила очень немного — только на ду, но путешествовать дальше такимъ медленнымъ способомъ казалось ей невыносимо, и поутру она отправилась въ контору дилижансовъ разспросить о дорог въ Виндзоръ, въ надежд, что, можетъ быть, хоть часть пути ей можно будетъ сдлать въ дилижансахъ. Нтъ, разстояніе было слишкомъ велико, дилижансы слишкомъ дороги для нея,— приходилось отказаться отъ этой мысли. Но за то старикъ конторщикъ, тронутый выраженіемъ тревоги на ея хорошенькомъ личик, выписалъ ей названія всхъ главныхъ мстъ, черезъ которыя ей надо будетъ прозжать. Это было единственнымъ утшеніемъ, какое она вынесла изъ Лейчестера, гд все было ей дико и страшно, гд мужчины пялили на нее глаза, когда она проходила по улицамъ, такъ-что ей въ первый разъ въ жизни хотлось, чтобы никто на нее не смотрлъ. Опять она вышла пшкомъ, но въ этотъ день ей повезло: вскор ее нагналъ легковой извозчикъ, съ которымъ она дохала до Гинкли, а оттуда обратная почтовая телжка съ пьянымъ почтаремъ (который гналъ лошадей, какъ помшанный, и всю дорогу пугалъ ее до полусмерти, поминутно перегибаясь къ ней со своего сдла и отпуская шуточки на ея счетъ) доставила ее къ вечеру въ самое сердце лсистаго Варвикшира. Но до Виндзора, какъ ей сказали, оставалось все-таки около ста миль. О, какъ огроменъ міръ и какъ трудно находить въ немъ дорогу! Прочтя въ своемъ списк городовъ названіе Стратфорда, она ошибкой попала въ Стратфордъ-на-Авон, и тамъ ей сказали, что она сдлала большой крюкъ Только на пятый день она добралась до Стони-Стратфорда. Этотъ путь кажется совсмъ небольшимъ, когда вы смотрите на карту или вспоминаете ваши пріятныя прогулки на зеленые берега Авона и обратно, но какимъ томительно-долгимъ показался онъ Гетти! Вс эти плоскія поля и длинные плетни, эти безпорядочно разбросанные домики, деревушки и городки были такъ похожи между собой для ея безучастнаго взгляда! Ей казалось, что имъ не будетъ конца, и что она осуждена весь вкъ бродить между ними, поджидать на дорог, изнемогая отъ усталости, не продетъ-ли какая-нибудь повозка и не подберутъ-ли ее, и затмъ узнавать, что ея попутчикъ детъ недалеко, очень недалеко, на какую-нибудь мельницу, за милю разстоянія… какъ противно ей было заходить въ таверны, гд всегда толклось столько мужчинъ, и вс они глазли на нее и грубо съ нею шутили. А заходить было все-таки надо, чтобы пость и разспросить о дорог. Она и физически измучилась отъ непривычной ходьбы и тревоги: въ эти послдніе дни она похудла и поблднла больше, чмъ за все время мучительнаго тайнаго страха, которое она пережила дома. Когда, наконецъ, она добралась до Стони-Стратфорда, нетерпніе и усталость заставили ее забыть вс ея экономическіе разсчеты: она ршила прохать остальной путь въ дилижансахъ, хотя-бы на это ушли вс ея деньги. Въ Виндзор ей ничего не понадобится — только-бы разыскать Артура. Она заплатила за мсто въ послднемъ дилижанс, и у нея остался одинъ шиллингъ, и когда, пріхавъ въ Виндзоръ, въ полдень, на седьмой день своего путешествія, она сошла, голодная и слабая, у гостиницы подъ вывской ‘Зеленый Человкъ’, къ ней подошелъ кондукторъ и попросилъ ‘на чай’. Она опустила руку въ карманъ, достала свой шиллингъ, и чуть не заплакала отъ усталости и отъ мысли, что она отдаетъ свои послднія деньги и должна оставаться безъ пищи, въ которой она такъ сильно нуждалась, чтобы быть въ состояніи пуститься на розыски Артура. Протягивая кучеру шиллингъ, она подняла на него свои темные, налитые слезами глаза и сказала:

— Не можете-ли вы дать мн сдачи — шесть пенсовъ?

— Нтъ, нтъ, отвчалъ онъ угрюмо,— не надо мн вашего шиллинга, возьмите назадъ.

Хозяинъ ‘Зеленаго Человка’ стоялъ близко и видлъ эту сцену, а онъ былъ изъ тхъ людей, которымъ обильное питаніе идетъ въ прокъ вдвойн, способствуя процвтанію ихъ здоровья и добродушія въ равной мр. Впрочемъ, большинство мужчинъ на его мст было-бы тронуто прелестнымъ личикомъ Гетти и этими глазами, полными слезъ.

— Входите, милая, входите, сказалъ онъ ей,— выпейте чего-нибудь, вамъ надо подкрпиться: я вижу, вы совсмъ измучились.

Онъ привелъ ее въ буфетъ и сказалъ жен: ‘Хозяйка, сведи-ка эту молодую женщину въ столовую, она немножко устала’. У Гетти между тмъ градомъ катились слезы. Это были просто нервныя слезы: она знала, что теперь ей не о чемъ плакать, и досадовала на себя за эту слабость: вдь она въ Виндзор, наконецъ, и скоро увидитъ Артура.

Голодными, жадными глазами смотрла она на хлбъ, говядину и пиво, которые хозяйка поставила передъ ней, и на нсколько минутъ забыла обо всемъ, поглощенная восхитительнымъ ощущеніемъ отдыха и утоленія голода. Хозяйка сидла противъ нея и внимательно ее разглядывала. И неудивительно: Гетти сняла шляпку, и кудри ея разсыпались по плечамъ, красота ея и юность казались тмъ трогательне, что у нея былъ такой измученный видъ. Но вотъ глаза доброй женщины скользнули по ея фигур, которую, въ своихъ торопливыхъ сборахъ во время пути, она не старалась скрывать, къ тому-же глазъ посторонняго человка всегда скоре подмтитъ то, что ускользаетъ отъ взгляда близкихъ, ничего не подозрвающихъ людей.

— Однако, вамъ едва-ли полезно путешествовать, какъ я погляжу, сказала хозяйка, взглянувъ мимоходомъ на руку Гетти и замтивъ, что на ней нтъ кольца.— Вы издалека?

— Да, отвчала Гетти, которую это замчаніе заставило насторожиться и овладть собой, впрочемъ, она и такъ чувствовала себ крпче посл ды.— Я долго шла пшкомъ и очень устала. Но теперь мн лучше… Не можете-ли вы мн сказать, какъ мн найти вотъ этотъ домъ.

Она достала изъ кармана клочекъ бумаги: это былъ конецъ письма Артура, гд онъ поставилъ свой адресъ.

Пока она говорила, вошелъ хозяинъ и принялся разглядывать ее такъ-же внимательно, какъ и его жена. Онъ взялъ бумажку, которую Гетти протягивала черезъ столъ, и прочелъ адресъ.

— Что вамъ нужно въ этомъ дом? спросилъ онъ. У всхъ трактирщиковъ, какъ и вообще у людей, имющихъ много досуга, такое ужъ свойство сперва засыпать человка вопросами, а потомъ уже отвтить на его вопросъ.

— Мн нужно повидать тамъ одного джентльмена, отвчала Гетти.

— Да тамъ никто не живетъ, сказалъ хозяинъ.— Домъ запертъ, вотъ ужъ вторая недля, какъ онъ стоитъ пустой. Да какого джентльмена вамъ надо? Можетъ быть, я могу вамъ сказать, гд его найти.

— Мн надо капитана Донниторна, проговорила Гетти трепетнымъ голосомъ. Надежда скоро разыскать Артура обманула ее, и сердце ея билось тягостнымъ предчувствіемъ.

— Капитана Донниторна?.. Постойте… протянулъ хозяинъ.— Не служитъ-ли онъ въ Ломширской милиціи? Такой высокій молодой офицеръ, блондинъ, съ русыми бакенбардами… Еще у него есть лакей,— зовутъ Пимомъ…

— Да, да, вы значитъ знаете его? Гд-же онъ?

— Не близко отсюда, за нсколько сотъ миль. Ломитирская милиція ушла въ Ирландію,— скоро будетъ дв недли, какъ ушла.

— Боже мой, ей дурно! вскрикнула хозяйка, бросаясь къ Гетти, лишившейся чувствъ и имвшей видъ прекрасной умершей.

Мужъ и жена перенесли ее на диванъ и распустили на ней платье.

— Плохія тутъ дла, мн сдается, замтилъ хозяинъ, возвращаясь съ водой, за которой его посылала жена.

— Не трудно догадаться, какого сорта это дло, отозвалась хозяйка.— Она не потаскушка какая-нибудь — это видно съ одного взгляда,— а честная деревенская двушка изъ почтенной семьи. И идетъ издалека, судя по ея говору. Она говоритъ, какъ тотъ конюхъ, что служилъ у насъ въ третьемъ году. Онъ былъ родомъ съ свера,— честный парень, какихъ поискать. Вс эти сверяне честный народъ.

— Въ жизнь свою не видалъ такой хорошенькой женщины, сказалъ мужъ: — точно картинка въ окн магазина. Жалость беретъ смотрть на нее.

— Будь у нея поменьше красоты да побольше разсудительности, было бы во сто j)азъ для нея лучше, замтила хозяйка, за которой, но самой снисходительной оцнк, приходилось признать во всякомъ случа больше разсудительности, чмъ красоты. А, вотъ она приходитъ въ себя… Принеси-ка еще воды.

ГЛАВА XXXVII.
ПУТЬ ОТЧАЯНЯ.

Весь этотъ день Гетти было такъ нехорошо, что невозможно было обращаться къ ней ни съ какими вопросами. Все равно она не могла-бы на нихъ отвчать,— она не могла даже думать сколько-нибудь послдовательно объ ожидавшихъ ее бдахъ. Она только чувствовала, что послдняя ея надежда рухнула, и что вмсто пристанища, мысль о которомъ еще поддерживала ее, она пришла къ рубежу новой пустыни, гд не было никакой цли впереди. Физическая слабость, удобная постель и заботы добродушной хозяйки доставляли ей нкоторое облегченіе,— облегченіе отсрочки, какое испытываетъ путникъ, когда, истомленный долгой ходьбой подъ жгучими лучами солнца, онъ въ изнеможеніи ложится на песокъ.

Но когда сонъ и отдыхъ возвратили ей силы, необходимыя для того, чтобы нравственное страданіе почувствовалось во всей своей острот,— когда на другое утро, лежа въ постели, она смотрла на прибывающій свтъ дня, неумолимо призывавшаго ее нести сызнова ненавистное бремя жизни безъ радости и надежды,— мысль о томъ, что она должна теперь предпринять, явилась сама собой. Она вспомнила, что деньги ея вс истрачены, и перспектива дальнйшаго блужданія среди чужихъ людей представилась ей съ новой ясностью, освщенная опытомъ ея поздки въ Виндзоръ. Но что-же ей длать? Куда броситься? Поступить въ услуженіе она не можетъ, еслибъ даже представилось мсто, значитъ не остается ничего, кром нищенства: ей придется просить милостыню, и сейчасъ-же. Она вспомнила молодую женщину, которую какъ-то разъ въ воскресенье нашли въ Гейслоп у церковной ограды, полумертвую отъ голода и холода, съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ. Ее подняли и отнесли въ приходскую богадльню… ‘Богадльня!’ Быть можетъ вы не вполн ясно представляете себ, какъ должно было дйствовать это слово на Гетти, выросшую между людьми, которые даже къ приличной бдности относятся довольно жестоко, которые живутъ среди полей, гд нищета и лохмотья не производятъ такого впечатлнія жестокаго, неизбжнаго рока, какъ въ городахъ, и не возбуждаютъ жалости, а считаются признакомъ лности и порока. Богадльня, по понятіямъ Гетти, была худшимъ униженіемъ посл тюрьмы, обращаться за помощью къ чужимъ людямъ, проситъ,— это лежало для нея въ предлахъ той далекой и страшной области невыносимаго стыда, къ которой она считала для себя невозможнымъ когда-нибудь приблизиться. Но теперь, съ воспоминаніемъ о той несчастной женщин, которую она видла своими глазами, выходя изъ церкви,— видла въ ту минуту, когда ее несли къ Джошуа Ранну,— у нея явилась страшная мысль, что недостаетъ очень немногаго, чтобы и ее, Гетти, постигла та-же участь. И вслдъ затмъ къ страху стыда присоединился страхъ физическихъ лишеній, ибо Гетти обладала чувственной натурой хорошенькаго и сытаго домашняго животнаго, общаго баловня и любимца.

О, какъ ее тянуло теперь къ родному дому, гд ее такъ баловали и нжили! Воркотня тетки изъ за пустяковъ была-бы теперь музыкой для нея, она жаждала опять ее услышать, вдь съ этой воркотней для нея было связано то время, когда ей приходилось скрывать только пустяки. Неужели она — та самая Гетти, которая такъ недавно еще била масло въ молочной, и розы заглядывали на нее въ окно — эта бглянка, для которой никогда больше не откроется дверь ея дома, которая лежитъ здсь, на чужой постели, съ мучительнымъ сознаніемъ, что ей нечмъ заплатить этимъ чужимъ людямъ за то, что она у нихъ състъ и выпьетъ,— разв предложить имъ т тряпки, что лежатъ въ ея корзин… Тутъ только первый разъ она вспомнила о серьгахъ и медальон. Она осмотрлась и, увидвъ, что ея сумочка лежитъ близко, достала ее и высыпала содержимое къ себ на постель. Вотъ они — ея серьги и медальонъ, въ своихъ изящныхъ коробочкахъ на атласной подстилк, тутъ-же хорошенькій серебряный наперстокъ, который подарилъ ей Адамъ, съ выгравированными по краю словами: ‘Помни обо мн’, стальной кошелекъ съ ея единственнымъ шиллингомъ, и еще маленькій ящичекъ изъ краснаго сафьяна, запирающійся пружинкой. Вотъ он — эти прелестныя сережки съ жемчугомъ и гранатами. Съ какою любовью она ихъ примривала въ то ясное утро 30-го іюля, и какъ ей хотлось тогда ихъ надть! Теперь у нея нтъ ни малйшаго желанія продть ихъ въ уши, голова ея со своими темными кольцами волосъ тяжело опустилась на подушки, и въ жесткомъ выраженіи скорби, застывшемъ въ ея глазахъ и сдвинутыхъ бровяхъ, не было сожалнія о прошедшемъ. И однако она поднесла руки къ ушамъ: она это сдлала потому, что въ нихъ были продты тоненькія золотыя колечки, которыя тоже стоили денегъ. Да, ей наврно дадутъ что-нибудь за вс эти вещи: т, что подарилъ ей Артуръ, должны очень дорого стоить. Хозяинъ и хозяйка такъ къ ней добры: можетъ-быть они ей помогутъ продать эти вещи.

Но деньги скоро выйдутъ. Что ей длать тогда? Куда идти?— И передъ страшной перспективой голода и нищенства у нея на одинъ мигъ мелькнула мысль воротиться къ роднымъ и умолять ихъ простить и пожалть ее. Но она содрогнулась отъ этой мысли, какъ отъ прикосновенія каленаго желза. Нтъ, она не перенесетъ этого стыда — передъ дядей и теткой, передъ Мэри Бурджъ, передъ прислугой замка, передъ сосдями и всми, кто ее зналъ. Никогда они не узнаютъ, что съ ней случилось… Но что-же ей длать теперь?— Она уйдетъ изъ Виндзора,— уйдетъ и будетъ скитаться, какъ скиталась всю послднюю недлю,— опять придетъ на т плоскія зеленыя поля съ высокими изгородями, гд ее никто не узнаетъ, и тамъ, когда ничего больше для нея не останется, у нея, быть можетъ, хватитъ храбрости утопиться въ какой-нибудь водомойн, въ род той лужи на Зеленой Пустоши… Да, она уйдетъ отсюда, и какъ можно скоре: такъ непріятно, чтобъ эти люди въ гостинниц знали что-нибудь о ней… Они итакъ уже знаютъ, что она пріхала, чтобъ видться съ капитаномъ Донниторномъ: надо придумать какую-нибудь причину,— объяснить имъ какъ-нибудь, почему она справлялась о немъ.

И она принялась укладывать вещи въ сумочку, съ твердымъ намреніемъ встать и одться до прихода хозяйки. Протянувъ руку къ красному ящичку, она вдругъ подумала, не найдется-ли и тамъ какой-нибудь вещи, про которую она, можетъ быть, забыла и которую можно будетъ продать, ибо, повторяя себ, что ей больше незачмъ жить, она въ то-же время жадно хваталась за все, что могло продлить ея жизнь, а когда намъ очень хочется найти что-нибудь, мы часто ищемъ въ самыхъ безнадежныхъ мстахъ.— Нтъ, въ ящичк не было ничего, кром иголокъ и булавокъ, да нсколькихъ высохшихъ лепестковъ тюльпана, переложенныхъ листками бумаги, на которыхъ она записывала дома свои скромныя издержки. Но на одномъ изъ этихъ листковъ стояло имя, блеснувшее ей новой надеждой, хоть она и не въ первый разъ его видла.

Это имя было Дина Моррисъ. Повыше былъ текстъ, написанный — такъ-же, какъ и имя,— карандашомъ, собственной рукой Дины, въ одинъ изъ вечеровъ, когда он сидли вдвоемъ, и красный ящичекъ лежалъ передъ Гетти открытымъ. Гетти не стала читать текста,— ей нужно было только имя. Въ первый разъ она несовсмъ равнодушно вспомнила доброту Дины, и какъ та сказала ей въ тотъ вечеръ, въ спальн, чтобъ она разсчитывала на нее, какъ на друга, если ее поститъ горе. Что, если теперь она пойдетъ къ Дин и попроситъ ее помочь ей? Дина смотритъ на вещи не такъ, какъ другіе… Дина была загадкой для Гетти, но Гетти знала, что она всегда и со всми добра. Она не могла себ представить, чтобъ Динино лицо отвернулось отъ нея съ укоромъ и презрніемъ, чтобы слова злословія произносились Дининымъ голосомъ, чтобъ Дина радовалась ея несчастію, какъ наказанію за грхъ. Дина стояла какъ-бы вн того маленькаго мірка близкихъ людей и знакомыхъ, чьихъ глазъ Гетти боялась пуще огня. Но умолять о помощи даже Дину, сознаться во всемъ даже ей, казалось Гетти ужаснымъ, нестерпимымъ, она не могла заставить себя сказать: ‘Я пойду къ Дин’, она только думала объ этомъ, какъ о возможномъ исход, если у нея не хватитъ мужества умереть.

Добрая трактирщица очень удивилась, когда Гетти сошла внизъ вскор посл нея, чистенько одтая и повидимому вполн владющая собой, Гетти сказала, что сегодня она чувствуетъ себя совсмъ хорошо, что вчера она была просто утомлена съ дороги, такъ какъ много прошла пшкомъ, разспрашивая о брат: братъ ея убжалъ, и дома подозрваютъ, что онъ поступилъ въ солдаты, и вотъ она думала разузнать о немъ у капитана Донниторна, который когда-то принималъ въ немъ большое участіе. Исторія была мало правд шодобная, и хозяйка съ сомнніемъ смотрла на Гетти, пока та разсказывала ее, но сегодня у молодой двушки былъ такой спокойный, ршительный видъ, она была такъ непохожа на то жалкое, безпомощное созданіе, какимъ она казалась вчера, что добрая женщина не знала, что сказать, чувствуя, что всякій намекъ на положеніе ея гостьи былъ-бы врывательствомъ въ чужія дла. Она только пригласила ее ссть съ ними за столъ и позавтракать. За завтракомъ Гетти достала серьги и медальонъ и спросила хозяина, не поможетъ-ли онъ ей продать ихъ. Ея поздка (объяснила она) обошлась ей гораздо дороже, чмъ она разсчитывала, такъ-что теперь ей не съ чмъ вернуться къ роднымъ, а она хочетъ хать сейчасъ-же.

Хозяйка не въ первый разъ видла эти вещицы: она еще вчера успла осмотрть сумочку Гетти, посл чего они съ мужемъ долго обсуждали вопросъ, откуда у деревенской двушки могутъ быть такія прекрасныя вещи, и пришли къ окончательному заключенію, что Гетти была низко обманута тмъ красивымъ молодымъ офицеромъ.

— Что-жъ, можно снести ихъ къ ювелиру, это совсмъ близко отъ насъ, сказалъ хозяинъ, когда Гетти разложила передъ нимъ свои драгоцнности,— да только, боюсь, онъ не дастъ за нихъ и четверти настоящей цны… А вамъ будетъ очень жалко съ ними разстаться? спросилъ онъ вдругъ, пытливо взглянувъ на нее.

— О, нтъ, я ими не дорожу, отвчала Гетти поспшно,— мн лишь-бы денегъ добыть, чтобы добраться домой.

— И потомъ я не знаю, ловко-ли будетъ, если вы сами понесете ихъ продавать, продолжалъ хозяинъ:— ювелиръ, пожалуй, подумаетъ, что вещи украдены, такъ какъ молодыя женщины вашего званія не носятъ вообще такихъ дорогихъ украшеній.

Гетти разсердилась, вся кровь бросилась ей въ лицо.

— Я изъ честной семьи,— сказала она,— я не воровка.

— Нтъ, нтъ, я въ этомъ уврена, подхватила хозяйка. Она съ негодованіемъ взглянула на мужа и сказала ему:— Зачмъ ты говоришь такой вздоръ! Эти вещи ей подарили,— неужели это не ясно?

— Я не говорилъ, что я это думаю, оправдывался мужъ:— я сказалъ только, что ювелиръ можетъ это подумать и не дастъ ей много за вещи.

— Такъ вотъ что, сказала хозяйка:— возьми ихъ ты самъ, въ закладъ, съ тмъ, что если она захочетъ, она можетъ ихъ выкупить, когда вернется домой. Но если черезъ два мсяца мы не получимъ отъ нея никакихъ извстій, вещи остаются намъ, и мы можемъ ихъ продать или вообще поступить съ ними, какъ намъ вздумается.

Не скажу, чтобы, предлагая этотъ маленькій планъ, такъ хорошо устраивавшій Гетти, хозяйка совершенно упускала изъ вида награду, которую должно было получить ея великодушіе въ томъ случа, если-бы серьги и медальонъ поступили въ ея вчное владніе, замчу только, что поразительный эффектъ, какой они долженствовали при такихъ обстоятельствахъ произвести на жену сосда-зеленщика, представился ея быстрому воображенію съ замчательной живостью. Между тмъ хозяинъ взялъ вещи и разсматривалъ ихъ, вытянувъ губы съ глубокомысленнымъ видомъ. Безъ сомннія, онъ желалъ добра Гетти, но скажите, положа руку на сердце, много-ли найдется у васъ доброжелателей, которые отказались-бы немножко попользоваться на нашъ счетъ? Ваша квартирная хозяйка искренно огорчена, прощаясь съ вами, она васъ глубоко уважаетъ и отъ всего сердца порадуется всякой вашей удач, но въ то-же время она подаетъ вамъ счетъ, на которомъ наживаетъ самый высокій процентъ, какой только допускаютъ приличія.

— Сколько нужно вамъ денегъ, чтобы дохать домой? спросилъ наконецъ, у Гетти ея доброжелатель.

— Три гинеи, отвчала она, называя ту сумму, съ которой выхала, за неимніемъ другого мрила и боясь запросить слишкомъ много.

— Ну, что-жъ, я готовъ ссудить вамъ три гинеи, сказалъ хозяинъ,— и если бы вамъ вздумалось выкупить вещи, возвративъ мн деньги, вы всегда это можете: ‘Зеленый Человкъ* никуда не убжитъ.

— Благодарю васъ, я очень рада получить эти деньги, сказала Гетти, довольная тмъ, что ей не понадобится идти къ ювелиру, и что никто не будетъ приставать къ ней съ разспросами и глазть на нее.

— Но если бы вы захотли получить вещи обратно,— пишите заране, сказала хозяйка,— потому-что, если черезъ два мсяца не получится отъ васъ письма, мы будемъ думать, что он вамъ не нужны.

— Хорошо, отвчала Гетти равнодушно.

И мужъ, и жена остались очень довольны этой сдлкой. Мужъ говорилъ себ, что если вещей не выкупятъ, онъ можетъ свезти ихъ въ Лондонъ и съ выгодой продать, жена надялась, что ей удастся уговорить своего толстяка оставить ихъ ей. И въ то-же время они оказывали услугу этой бдной молоденькой женщин, такой хорошенькой, приличной на видъ и находившейся, очевидно, въ очень печальномъ положеніи. Они отказались взять съ нея плату за столъ и ночлегъ: она была ихъ дорогой гостьей.

Въ одиннадцать часовъ Гетти попрощалась съ ними, съ тмъ-же спокойнымъ видомъ ршимости, какой не покидалъ ее все утро, сла въ дилижансъ и похала назадъ по той-же дорог, но которой пришла.

Нердко сила самообладанія служитъ лишь признакомъ того, что послдняя надежда улетла. Отчаяніе, какъ и полное удовлетвореніе, не ищетъ поддержки: когда человкъ дошелъ до отчаянія, гордость его уже не ослабляется чувствомъ зависимости.

Гетти чувстовала, что никто не избавитъ ее отъ тхъ золъ, которыя длали ей жизнь ненавистной, и говорила себ, что никто никогда не узнаетъ про ея униженіе и несчастіе. Нтъ, она не сознается даже Дин: она зайдетъ куда-нибудь подальше и утонится въ такомъ мст, гд не найдутъ ея трупа, и никто никогда не будетъ знать, что съ нею сталось.

Отъхавъ двадцать миль (конецъ, который длалъ этотъ дилижансъ), она продолжала свой путь то пшкомъ, то въ повозкахъ за дешевую плату, стараясь тратить какъ можно меньше на ду. У нея не было впереди никакой опредленной цли, но — странная вещь — какъ-бы повинуясь сил невдомыхъ чаръ, она подвигалась по той-же дорог, по которой пришла, хоть и ршила не возвращаться домой. Быть можетъ ее тянули къ себ зеленыя поля Варвикшира съ ихъ высокими кустистыми изгородями, гд было такъ удобно прятаться даже въ эту безлистую пору года. Теперь она шла гораздо тише, часто останавливаясь, часами просиживая подъ заборами и плетнями, глядя передъ собой ничего не видящими прекрасными глазами, воображая себя на краю какой-нибудь глубокой лужи, спрятавшейся за деревьями въ самомъ низу оврага, какъ та лужа на Зеленой Пустоши, и стараясь представить себ, очень-ли страшно тонуть, и будетъ-ли посл смерти что-нибудь хуже того, чего она такъ страшилась въ этой жизни, Догматы вры не имли никакой власти надъ душой Гетти: она принадлежала къ многочисленному разряду людей, имющихъ крестныхъ матерей и отцовъ, твердо заучивающихъ свой катехизисъ, конфирмующихся, посщающихъ церковь въ каждое воскресенье, и не усваивающихъ ни одной христіанской идеи, ни одного христіанскаго чувства, которыя приводили-бы къ какимъ-либо практическимъ результатамъ, поддерживая ихъ въ испытаніяхъ жизни или принося имъ утшеніе передъ смертью. Вы-бы жестоко ошиблись насчетъ душевнаго состоянія Гетти въ эти печальные для нея дни, предположивъ, что страхъ Божьей кары или надежда на Божье милосердіе играли въ немъ какую-нибудь роль.

Гетти ршила похать въ Стратфордъ-на-Авон, куда въ первый разъ она попала ошибкой: ей помнилось, что тамъ были низкіе луга, гд можно было разсчитывать найти именно такую водомоину, какая ей была нужда. И въ то-же время она продолжала соблюдать строгую экономію въ деньгахъ и заботливо несла свою корзину: смерть казалась ей такой еще далекой, а жизнь была въ ней такъ сильна! да и отдыхъ манили ее съ неотразимой силой: въ самыя горькія свои минуты, представляя себ берегъ, съ котораго она бросится въ воду, она ускоряла шагъ, завидвъ гостиницу. Прошло уже пять дней, какъ она выхала изъ Виндзора^ Съ тхъ поръ она прошла очень немного, потому что часто сворачивала съ большой дороги, избгая разспросовъ и любопытныхъ взглядовъ, по принимая гордый и независимый видъ всякій разъ, какъ ее могли видть. Для ночлега она выбирала гостиницы поскромне, старательно одвалась поутру и выходила въ путь бодрымъ шагомъ. Когда шелъ дождь, она пряталась куда-нибудь подъ крышу, какъ-будто передъ ней была долгая, счастливая жизнь.

И, однако, даже въ такіе моменты, когда она особенно хорошо владла собой, больно было смотрть на ея хорошенькое личико — до такой степени оно было теперь непохоже на то лицо, которое улыбалось ей изъ стараго крапчатаго зеркала, или улыбалось другимъ, когда они съ восторгомъ имъ любовались. Глаза глядли жесткимъ, какимъ-то дикимъ взглядомъ, хотя ихъ темная глубина не утратила своего блеска, и длинныя рсницы были такъ-же прекрасны. Улыбка не раздвигала розовыхъ губокъ и не длала ямочекъ на щекахъ. Это была все та-же мягкая, миловидная, дтская красота. но любовь и вра въ любовь покинули ее. Тмъ боле скорбнымъ казалось это лицо, что оно было прекрасно: это было удивительное лицо Медузы съ гнвнымъ и безстрастнымъ ртомъ.

Но вотъ, наконецъ, она тамъ, куда ее такъ тянуло,— среди низкихъ луговъ, на длинной узенькой тропинк, которая ведетъ въ лсъ. Ахъ, еслибъ въ этомъ лсу оказалась вода!— ужъ тамъ никто ее не увидитъ… Нтъ, это не лсъ, а только мелкая поросль. Когда-то здсь брали песокъ, и вся земля была въ буграхъ и ямахъ, обросшихъ но краямъ кустарникомъ. Гетти переходила отъ ямы къ ям въ надежд найти воду въ которой нибудь изъ нихъ, наконецъ, она выбилась изъ силъ и присла отдохнуть. День близился къ вечеру, и свинцовое небо темнло, какъ будто солнце уже собиралось садиться. Гетти вскочила на ноги: скоро стемнетъ, сегодня ужъ поздно отыскивать воду,— придется отложить до завтра, а пока надо подумать о ночлег. Бродя по кустамъ, она заблудилась и, не зная, въ какую сторону ей идти, пошла наугадъ. Она проходила поле за полемъ, а жилья нигд не показывалось. Но вонъ тамъ, въ конц луга, виднлся, просвтъ между изгородями, земля замтно опускалась въ ту сторону, и надъ самымъ просвтомъ два дерева наклонились другъ къ другу. У Гетти заколотилось сердце: тамъ должна быть вода. Тяжело ступая по густой трав, она двинулась туда, дрожа и съ поблднвшими губами, какъ будто то страшное, къ чему она подходила, пришло само, помимо ея воли, а не было цлью ея поисковъ.

Вотъ она — вода, совсмъ черная подъ темнющимъ небомъ… Кругомъ ни звуки, ни движенія… Гетти поставила корзинку и опустилась на траву, вся дрожа. Лужа должна быть теперь очень глубока посл зимы, къ тому времени, когда она пересохнетъ (какъ пересыхали лужи въ Гейслоп въ лтнюю пору), уже нельзя будетъ узнать ея трупа. А корзина?— ее надо куда-нибудь спрятать… Да, такъ, она броситъ ее въ воду, сперва наложитъ камнями, а потомъ броситъ. Она встала поискать камней и скоро принесла штукъ пять или шесть. Положивъ ихъ подл корзины, она опять сла. Спшить было не зачмъ, впереди была еще цлая ночь, и она облокотилась на корзину. Она очень устала и была голодна. Въ корзин у нея лежало три лепешки: она ихъ купила въ послдней харчевн, куда заходила пость. Она достала ихъ, съла съ жадностью и продолжала сидть, глядя на воду. Утоленный голодъ принесъ съ собой пріятное чувство успокоенія, неподвижная, удобная поза посл усталости располагала къ дремот, и вскор голова ея упала на корзину, она крпко уснула.

Когда она проснулась, была глубокая ночь, и ей было холодно. Она испугалась этой темноты, испугалась того, что передъ ней еще цлая длинная ночь. Вотъ если-бы теперь броситься воду! Еслибъ она могла!.. Нтъ, еще не сейчасъ… Она встала и начала ходить, чтобы согрться, какъ будто надялась, что вмст съ тепломъ придетъ ршимость. О, какъ тянется время въ этой темнот!.. Яркій огонь и тепло очага, родные голоса, чувство покоя и безопасности, съ какимъ она ложилась спать дома и вставала по утрамъ, знакомыя поля, знакомыя лица, воскресенья и праздники съ ихъ простыми радостями новыхъ нарядовъ и угощенья, вс утхи ея молодой жизни пронеслись теперь передъ нею, маня ее и дразня, она какъ будто протягивала къ нимъ руки черезъ глубокую пропасть. Она стиснула зубы, вспомнивъ объ Артур, она проклинала его, забывая, что ея проклятія не могутъ его наказать. Она хотла, чтобы и онъ узналъ отчаяніе, холодъ и стыдъ, которымъ онъ не ршался-бы положить конецъ смертью.

Ея ужасъ передъ этимъ холодомъ, мракомъ и одиночествомъ усиливался съ каждой долгой минутой. Ей казалось, что она уже умерла, знаетъ, что она умерла, и жаждетъ возвратиться къ жизни… Но нтъ, она еще жива: роковой прыжокъ еще не сдланъ. Ее обуревали самыя противорчивыя чувства, уныніе и восторгъ: уныніе оттого, что она была еще жива, что она еще могла видть свтъ и чувствовать тепло. Она ходила взадъ и впередъ, стараясь согрться и начиная различать окружающіе предметы по мр того, какъ глаза ея привыкли къ темнот: вотъ тянется темная линія изгороди, вотъ прошмыгнуло въ трав какое-то живое существо — должно быть полевая мышь. Темнота уже не давила ее, преграждая ей путь. Ей пришло въ голову, что она могла-бы теперь повернуть назадъ, перейти лугъ, а тамъ, за изгородью, на сосднемъ лугу, былъ, кажется, овечій загонъ: ей припоминалось, что она какъ будто видла тамъ шалашъ изъ дрока. Еслибъ добраться до этого шалаша, она бы согрлась: можно было-бы переночевать тамъ, какъ длалъ Аликъ въ Гейслоп каждую весну. Эта мысль ободрила ее новой надеждой, она взяла свою корзину и пошла черезъ лугъ. Она проплутала нсколько времени, прежде чмъ нашла изгородь, но эти поиски и моціонъ окончательно ее оживили, темнота и одиночество уже не такъ пугали ее. На сосднемъ лугу были овцы: нсколько штукъ шарахнулось въ сторону, когда она поставила свою корзину, перелзая черезъ плетень, топотъ ихъ ногъ успокоилъ ее,— она убдилась, что память не обманула ее: да, это былъ тотъ самый лугъ, гд она видла шалашъ, потому что на немъ были овцы. Надо только идти по тропинк, и она придетъ къ шалашу. Добравшись до противуположпыхъ воротецъ, она продолжала идти, нащупывая ихъ перекладины, потомъ перекладины овечьяго загона, пока рука ея не встртила выступа неровной оштукатуренной стны. Какая радость!— она нашла пріютъ. Она все шла ощупью вдоль стны, дошла до двери, толкнула ее и отворила. Здсь скверно пахло, было душно, но тепло, и на полу лежала солома. Гетти бросилась на эту солому, чувствуя, что она спасена. Тутъ пришли слезы — съ самаго Виндзора она ни разу не плакала,— истерическія слезы радости оттого, что она жива, что она въ знакомомъ мст, и овцы подл нея. Для нея было наслажденіемъ чувствовать свое тло, она отвернула рукава и съ страстной любовью къ жизни цловала свои руки. Вскор тепло и усталость убаюкали ее среди слезъ, она поминутно впадала въ забытье, ей начинало грезиться, что она стоитъ на краю лужи, что она спрыгнула въ воду, и, вздрогнувъ, она просыпалась и не могла понять, гд она. Но, наконецъ, пришелъ глубокій сонъ безъ грезъ, голова ея, защищенная шляпкой, прислонилась къ неровной стн, и бдная душа, мечущаяся между двумя равносильными ужасами, нашла единственное успокоеніе, какое ей было доступно,— забвеніе себя.

Увы! этому успокоенію пришелъ конецъ, едва оно успло наступить: Гетти казалось, что она даже не спала, что ея первыя дремотныя грезы только смнились другими. Теперь ей снилось, что она въ шалаш, и тетка стоитъ надъ нею со свчею въ рук. Она задрожала подъ взглядомъ тетки и открыла глаза. Свчи не было, но былъ другой свтъ — свтъ ранняго утра, проникавшій сквозь открытую дверь! И на нее, наклонившись, глядло чье-то лицо, но это было незнакомое лицо старика въ рабочей куртк.

— Что вы тутъ длаете, моя милая?— спросилъ старикъ грубымъ голосомъ.

Передъ этимъ реальнымъ явленіемъ Гетти еще сильне задрожала отъ страха и стыда, чмъ дрожала во сн подъ строгимъ взглядомъ тетки. Вотъ до чего она дошла. Она теперь все равно что нищая,— ее застали спящей въ шалаш, на солом… но ей такъ хотлось объяснить этому человку, какъ она попала сюда, что, не смотря на свой испугъ, она разомъ нашла слова.

— Я заблудилась,— сказала она.— Я иду далеко — на сверъ. Я сошла съ дороги на тропинку, и ночь захватила меня въ пол Научите меня, какъ пройти до ближайшей деревни.

Говоря это, она встала, поправила шляпку и взяла корзину.

Нсколько секундъ старикъ смотрлъ на нее отороплыми глазами, не отвчая, потомъ повернулся и пошелъ къ двери, но на порог пріостановился и, обернувшись къ ней черезъ плечо, сказалъ:

— Пожалуй, я вамъ покажу дорогу въ Нортонъ… Но отчего вы не шли по дорог?— прибавилъ онъ сердито.— Вы попадете въ бду, если не будете осторожнй.

— Да, я и сама знаю, я больше не буду этого длать,— отвчала Гетти:— я больше не сойду съ дороги, только, пожалуйста, научите, какъ мн выбраться на нее.

— А вы-бы лучше шли, какъ вс ходятъ, по людному тракту: тамъ и столбы есть, и люди, у кого дорогу спросить,— проворчалъ старикъ еще грубе.— Можно подумать, что вы сумасшедшая, глядя на васъ.

Гетти боялась этого сердитаго старика и еще больше испугалась, когда онъ сказалъ, что она похожа на сумасшедшую. Выходя за нимъ изъ шалаша, она говорила себ, что дастл’ ему шесть пенсовъ за труды, и тогда онъ не будетъ считать ее сумасшедшей. Она достала деньги и держала наготов. Когда онъ показалъ ей дорогу и повернулся было уходить, даже не попрощавшись, она протянула ему деньги и сказала:

— Благодарю васъ. Вотъ вамъ — возьмите, пожалуйста, за труды.

Онъ, не спша, обернулся, посмотрлъ на монету и отвчалъ:

— Не надо мн вашихъ денегъ. Вы лучше прячьте ихъ хорошенько, не то, чего добраго, украдутъ, особенно, если вы будете, какъ полоумная, бгать по полямъ.

Старикъ пошелъ прочь, не прибавивъ больше ни слова, а Гетти продолжала свой путь. Начался второй день, а она не умерла. Надо идти — больше ничего не остается. Безполезно думать о самоубійств — все равно у нея не хватитъ духу утопиться, по крайней мр до тхъ поръ, пока у нея будутъ деньги на хлбъ и силы продолжать свое странствованіе. Но сегодняшнее ея пробужденіе и этотъ страшный старикъ заставили ее серьезно задуматься надъ вопросомъ, что съ нею будетъ, когда выйдутъ вс ея деньги. Придется продать корзину съ вещами, и тогда она уже окончательно будетъ имть видъ нищей или сумасшедшей, какъ сказалъ тотъ человкъ. Страстная радость бытія, обуявшая ее ночью, посл того, какъ она уже стояла на краю холодной, черной могилы,— теперь миновала. Теперь, при свт дня, когда ее преслдовало впечатлніе суроваго, недоумвающаго взгляда старика, жизнь была для нея ужасомъ, какъ и смерть,— хуже смерти: это былъ ужасъ, къ которому она чувствовала себя прикованной, передъ которымъ она содрогалась, какъ передъ той черной лужей, и не могла нигд укрыться отъ него.

Она вынула изъ кошелька свои деньги: у нея оставалось еще двадцать два шиллинга. Этого ей хватитъ на много дней, если идти пшкомъ, а не то она можетъ сократить свой путь — дохать до Стонишира, чтобы быть поближе къ Дин. Посл опыта послдней ночи, заставившей ее съ содроганіемъ отступить передъ мыслью о смерти, мысль о Дин возвращалась къ ней все настойчиве. Еслибы весь вопросъ исчерпывался тмъ, чтобы добраться до Дины,— еслибы кром Дины никто ничего не узналъ,— Гетти ршилась-бы обратиться къ ней: этотъ нжный голосъ, эти любящіе глаза притянули-бы ее къ себ. Но вдь потомъ узнаютъ и другіе… А принять стыдъ у нея не хватало силъ, какъ не хватало силъ принять смерть.

Нтъ, надо идти.— идти и ждать: можетъ быть, когда она дойдетъ до послднихъ предловъ отчаянія, у нея хватитъ мужества умереть. Можетъ быть, смерть придетъ къ ней сама: ей ужъ и такъ съ каждымъ днемъ все трудне идти. А между тмъ,— таковы противорчія нашей души и такъ, иногда затаенное желаніе толкаетъ насъ къ тому, чего мы повидимому всего больше страшимся,— а между тмъ Гетти, выходя изъ Нортона, спросила самую прямую дорогу въ Стониширъ и шла по ней весь день.

Бдная, бдная Гетти, блуждающая одна по незнакомымъ мстамъ,— хорошенькая Гетти съ ея дтскимъ, кругленькимъ личикомъ и невинными глазами’.изъ которыхъ смотритъ черствая, себялюбивая, исполненная отчаянія душа,— съ узкими мыслями и узкимъ сердцемъ, въ которомъ нтъ мста чужому страданію и которому тмъ горше нести свое собственное! Моя душа болитъ за нее, когда я вижу ее въ ея скитаніяхъ, еле передвигающую усталыя ноги или сидящую въ повозк съ неподвижнымъ взглядомъ, который смотритъ впередъ, на дорогу, безъ мысли, ничего не видя, пока не явится голодъ и не заставитъ ее желать поскоре дохать до деревни.

Какой-же будетъ конецъ?— Конецъ безцльныхъ скитаній существа, отрзаннаго отъ всякаго человческаго участія, не умющаго смотрть на людей иначе, какъ сквозь призму своего тщеславія, цпляющагося за жизнь, какъ можетъ цпляться за нее только загнанный охотникомъ раненый зврь?

Да сохранитъ Господь меня и васъ, читатель, стать виновникомъ такого несчастія!..

ГЛАВА XXXVIII.
РОЗЫСКИ.

Первые десять дней посл отъзда Гетти прошли на Большой Ферм тихо и мирно, какъ всегда. Адамъ ходилъ ежедневно на свою работу и былъ тоже спокоенъ. Они вс такъ и разсчитывали, что Гетти пробудетъ въ отлучк не меньше недли, десяти дней, а можетъ быть даже и немного подольше, если Дина ршитъ хать съ ней, такъ какъ Дину могло что-нибудь задержать въ Сноуфильд. Но когда прошло дв недли, а Гетти не возвращалась, это начало всхъ удивлять: должно быть общество Дины оказалось для нея занимательне, чмъ можно было предполагать. Адамъ-же, кром того, не на шутку стосковался по ней и, наконецъ, ршилъ, что если она не возвратится на другой день, въ субботу, то въ воскресенье утромъ онъ сямъ отправится за ней. Дилижансы но воскресеньямъ не ходили, но если онъ выйдетъ до свта, да по дорог его еще, можетъ быть, подвезутъ (на что всегда можно было разсчитывать), онъ будетъ въ Сноуфильд къ вечеру, а на другой день привезетъ Гетти — и Дину тоже, если она ршила хать. Гетти давно пора быть дома, и онъ готовъ потерять свой понедльникъ, лишь-бы она поскорй возвратилась.

На ферм, куда онъ ходилъ въ субботу вечеромъ, вполн одобрили его планъ. Мистрисъ Пойзеръ строго наказывала ему не возвращаться безъ Гетти: двочка и такъ уже слишкомъ долго загостилась, принимая во вниманіе, что ее ждетъ дома цлый ворохъ вещей, которыя надо сшить къ половин марта, а чтобы провтриться и отдохнуть, за глаза довольно недли. Что касается Дины, то мистрисъ Пойзеръ мало надялась, чтобъ та согласилась пріхать,— разв что имъ удастся ее убдить, что въ Гейслоп народъ вдвое несчастне, чмъ въ Сноуфильд. ‘Впрочемъ’, прибавила въ заключеніе мистрисъ Пойзеръ, ‘вы можете, пожалуй, сказать ей, что тетка у нея только одна, да и та стала похожа на тнь, отъ работы, да еще скажите, что къ будущему Михайлову дню мы, можетъ быть, очутимся еще дальше отъ нея, миль за двадцать отсюда, умремъ тамъ съ горя среди чужихъ людей и оставимъ дтей круглыми сиротами’.

— Нтъ, нтъ, наше дло не такъ еще плохо, подхватилъ мистеръ Пойзеръ, который, безспорно, меньше всего имлъ видъ человка, способнаго умереть съ горя,— наше дло не такъ еще плохо. Ты смотришь совсмъ молодцомъ и съ каждымъ днемъ толстешь… Но я, конечно, буду радъ, если Дина прідетъ, потому-что она поможетъ теб няньчить ребятъ: они удивительно какъ къ ней привязались.

И такъ, въ воскресенье на разсвт Адамъ пустился въ путь. Сетъ проводилъ его мили за дв отъ дома, мысль о Сноуфильд, надежда скоро увидть Дину, волновала Сета, и онъ разсчитывалъ, что эта прогулка съ братомъ, на свжемъ утреннемъ воздух, въ воскресный день, когда оба они были въ своемъ праздничномъ плать, возвратитъ ему тихую ясность помысловъ воскреснаго дня. Это было послднее утро февраля, съ низко нависшимъ срымъ небомъ и съ легкой изморозью на зеленой трав вдоль дороги и на черныхъ кустахъ живыхъ изгородей. До братьевъ доносилось журчанье надувшагося ручья, сбгавшаго но холму, и слабое чириканье просыпавшихся птицъ, ибо они шли въ молчаніи, хоть радостное сознаніе взаимной близости и не покидало ихъ.

— Прощай, братъ, сказалъ Адамъ, когда они остановились передъ тмъ, какъ разстаться. Онъ положилъ руку на плечо Сету и съ любовью смотрлъ на него.— Хотлось-бы мн чтобы мы съ тобой прошли всю дорогу вмст, и чтобъ ты былъ такъ-же счастливъ, какъ я.

— Я не жалуюсь, Адди, отвчалъ Сетъ весело,— я доволенъ своей судьбой. Каждому свое: у тебя будетъ семья, а я, вроятно, останусь старымъ холостякомъ и буду играть съ твоими дтьми.

Они разстались, и Сетъ пошелъ домой неторопливымъ шагомъ, напвая, мысленно, одинъ изъ своихъ любимыхъ гимновъ.

Адамъ шелъ гораздо быстре, и всякій, кому случилось-бы повстрчать его въ это утро на Окбурисісой дорог, порадовался-бы, глядя, какъ этотъ высокій, широкоплечій человкъ шагаетъ впередъ твердо и прямо, не хуже любого солдата, окидывая живыми, веселыми глазами темно-синія вершины холмовъ, по мр того, какъ он выдвигаются передъ нимъ. Мало выдавалось минутъ въ жизни Адама, когда лицо его было-бы до такой степени свободно отъ всякаго облачка заботы, какъ въ это раннее утро, и — какъ это обыкновенно бываетъ съ практическими умами, склонными къ творчеству,— отсутствіе заботы заставляло его тмъ живе подмчать вс мелочи окружающаго и наводило его на новыя мысли относительно его излюбленныхъ плановъ всевозможныхъ работъ. Его счастливая любовь,— сознаніе, что каждый шагъ приближаетъ его къ Гетти, и что скоро она будетъ его женою,— дйствовало на его мысли такъ-же, какъ чистый, утренній воздухъ на его самочувствіе: оно давало ему ощущеніе довольства, радости бытія, при которой движеніе становится наслажденіемъ. Минутами въ немъ подымался приливъ горячей любви къ Гетти, прогонявшій вс образы, кром ея образа, и вмст съ этой волной сильнаго чувства являлась благоговйная признательность за то, что ему дано столько счастья, что жизнь человческая такъ хороша. Ибо у Адама была врующая душа, хоть онъ и не любилъ разговоровъ о религіи, нжнйшія струны его сердца такъ близко соприкасались съ его религіознымъ чувствомъ, что когда заговаривало одно, непремнно откликалось и другое. Но какъ только чувство находило такимъ образомъ исходъ, изливаясь въ благодарственной молитв, дятельная мысль начинала работать съ удвоенной силой. Въ это утро она работала надъ планами улучшенія окрестныхъ дорогъ, которыя сильно въ этомъ нуждались. Да, много пользы могутъ принести усилія одного человка, сельскаго хозяина, если онъ серьезно задастся цлью провести хорошія дороги но своей земл,— думалъ Адамъ.

Онъ почти не замтилъ, какъ прошелъ первыя десять миль до Окбурна,— хорошенькаго городка, съ широкимъ видомъ на голубые холмы. Въ Окбурн онъ остановился позавтракать. Дальше мстность становилась все боле и боле пустынной: ни лсовъ, ни даже отдльныхъ развсистыхъ деревьевъ подл домовъ, ни живыхъ изгородей, только низенькія стны изъ сраго камня перескаютъ тощія пастбища, да унылые каменные дома, тоже срые, торчатъ тамъ и сямъ на изрытой почв, гд были прежде рудники, теперь упраздненные. ‘Голодная страна’, думалъ Адамъ. ‘Ужъ я скоре переселился-бы на югъ, гд, говорятъ, земля плоская, какъ ладонь, чмъ жить въ такомъ мст Впрочемъ, Дина, пожалуй, и права, предпочитая жить тамъ, гд она можетъ длать больше добра, я думаю, этимъ голоднымъ людямъ должно казаться, что она сошла къ нимъ прямо съ неба, какъ т ангелы въ пустын, которыхъ Богъ посылалъ утшать голодныхъ’. И когда, наконецъ, передъ нимъ открылся Сноуфильдъ. онъ сказалъ себ, что этотъ городъ — ‘родной сынъ своей матери’, хотя надъ ручейкомъ, пробгавшимъ въ долин, гд стояла бумагопрядильня, ландшафтъ оживлялся зеленью, радовавшей глазъ. Городъ раскинулся на крутомъ склон холма,— весь каменный, угрюмый, открытый всмъ втрамъ. Адамъ не пошелъ въ городъ: онъ зналъ, что Дина тамъ не живетъ, и Сетъ разсказали’ ему, какъ ее найти, Она жила въ маленькомъ, крытомъ соломой коттедж, за городомъ, недалеко отъ бумагопрядильни, домикъ былъ очень старый, и при немъ небольшой огородъ подъ картофелемъ. Дина помщалась тутъ у одной пожилой четы методистовъ, и если бы случилось, что ея и Гетти не окажется дома, Адамъ могъ спросить, куда он ушли и когда возвратятся. Можетъ быть Дина ушла куда-нибудь на проповдь, и Гетти сидитъ дома одна. Адаму очень хотлось, чтобъ это было такъ, и когда онъ узналъ коттеджъ у дороги, какъ его описывалъ Сетъ, лицо его освтилось невольной улыбкой предвкушенія близкой радости.

Ускореннымъ шагомъ прошелъ онъ узкую тропинку, которая вела къ коттеджу, и постучался въ дверь Ее отворила чистенькая старушка съ трясущейся головой.

— Дома Дина Моррисъ? спросилъ Адамъ.

— А?… Нтъ, отвчала старушка, разглядывая высокаго незнакомца съ такимъ удивленіемъ, что даже не сразу отвтила на его вопросъ.— Не угодно-ли войти? прибавила она. какъ будто спохватившись, и отступила отъ двери, пропуская его.— Да вы не братъ-ли того молодого человка, что прізжалъ къ намъ недавно?

— Да, братъ, отвчалъ Адама’, входя.— Тотъ былъ Сетъ Бидъ, а я — Адамъ. Онъ поручилъ мн передать его привтъ вамъ и вашему мужу.

— Кланяйтесь ему отъ насъ,— онъ очень милый, молодой человкъ. Вы на него похожи, только вы потемне. Садитесь — вотъ сюда, на кресло. Мой мужъ еще не вернулся съ митинга.

Адамъ слъ, не желая торопить эту трясущуюся старуху своими вопросами, по съ нетерпніемъ поглядывая на узенькую витую лстницу въ углу комнаты: она’ думалъ, что можетъ быть Гетти услыхала его голосъ и сойдетъ внизъ.

— Такъ вы пришли къ Дин Моррисъ? продолжала старуха, стоя противъ него.— Разв вы не знали, что ея нтъ дома?

— Не зналъ, отвчалъ Адамъ, впрочемъ,— я такъ и думалъ, что могу ея не застать, потому-что сегодня воскресенье. Ну, а другая молодая двушка,— дома она, или ушла съ Диной?

Старушка поглядла на него отороплыми глазами.

— Ушла съ Диной? повторила она.— Да вдь Дина ухала въ Лидсъ. Это большой городъ — врно вы слыхали,— и тамъ много нашихъ Божьихъ людей. Въ пятницу было дв недли, какъ она ухала, ей прислали денегъ на дорогу. Хотите взглянуть на ея комнату?— продолжала старуха, отворяя дверь и не замтивъ, какъ подйствовали ея слова на Адама.

Онъ всталъ, подошелъ къ двери и окинулъ жаднымъ взглядомъ маленькую комнатку, съ узкой кроватью, портретомъ Уэсли на стн и немногими книгами, сложенными кучкой на толстомъ том Библіи. У него явилась было нелпая надежда, что Гетти можетъ оказаться здсь. Увидвъ, что въ комнат никого нтъ, онъ въ первую минуту не могъ говорить отъ волненія, его охватилъ смутный страхъ: что-нибудь случилось съ нею въ дорог. Но старуха была такъ нерчиста и такъ туго соображала, что она могла его не понять, и можетъ быть Гетти еще окажется въ Сноуфильд.

— Какъ жаль, что вы не знали объ отъзд Дины,— сказала она.— Это вы нарочно шли, чтобъ повидаться съ ней?

— Но Гетти… Гетти Соррель,— она гд? перебилъ ее рзко Адамъ.

— Я не знаю никакой Гетти Соррель, отвчала старуха съ удивленіемъ — Кто это? Вы слышали о ней въ Сноуфильд?

— Разв къ Дин Моррисъ никто не прізжалъ въ пятницу, дв недли тому назадъ? Не прізжала къ ней молодая женщина — очень молоденькая и хорошенькая?

— Нтъ, я не видала никакой молодой женщины.

— Вполн-ли вы уврены? Припомните: — молодая двушка — восемнадцати лтъ, съ темными глазами и темными курчавыми волосами, въ красномъ плащ, съ корзинкой. Вы не забыли-бы ее, еслибъ видли.

— Въ пятницу было дв недли, говорите вы?— Въ этотъ самый день Дина ухала… Нтъ, никто не прізжалъ. Никто до сихъ поръ не спрашивалъ Дину,— вы первый — потому-что у насъ вс знаютъ, что она ухала… Господи, помилуй! Случилось что-нибудь?

Старуха увидла, наконецъ, испуганное, помертвлое лицо Адама, но, несмотря на свой испугъ, онъ не растерялся, онъ только придумывалъ, куда ему броситься, чтобы разузнать о Гетти.

— Да, отвчалъ онъ,— дв недли тому назадъ, въ пятницу, эта молодая двушка ухала изъ нашихъ мстъ къ Дин. Я теперь пришелъ за ней. Я боюсь, что съ ней что-нибудь случилось, мн нельзя оставаться,— прощайте.

И онъ выбжалъ изъ коттеджа. Старуха проводила его до калитки и стояла, со своей трясущейся головой, слдя грустнымъ взглядомъ, какъ онъ почти бжалъ къ городу. Онъ ршилъ справиться о Гетти въ гостинниц, гд останавливался Окбурискій дилижансъ.

— Нтъ, тамъ не видали никакой молодой женщины, похожей на Гетти. Не произошло-ли дв недли тому назадъ какого-нибудь несчастнаго случая съ дилижансомъ?— Нтъ. И въ этотъ день онъ не можетъ хать въ Окбурнъ: послдній дилижансъ уже отошелъ.— Ну, что-жъ, онъ отправится пшкомъ: онъ не можетъ оставаться въ этомъ нестерпимомъ бездйствіи… Но хозяинъ гостинницы принялъ участіе въ происшествіи со всмъ интересомъ человка, который большую часть своего времени проводитъ, заложивъ руки въ карманы и созерцая все одну и ту-же монотонную улицу. Видя тревогу Адама, онъ предложилъ доставить его въ Окбурнъ въ тотъ-же-вечеръ, въ собственной телжк. Еще не было пяти часовъ: Адамъ могъ успть пообдать и къ десяти вечера быть въ Окбурн. Хозяинъ сказалъ, что онъ все равно собирался хать завтра въ Окбурнъ, и что ему даже удобне выхать сегодня, потому-что тогда въ его распоряженіи останется цлый день. Адамъ, посл безуспшной попытки пость, кончилъ тмъ, что положилъ въ карманъ бутербродъ, выпилъ глотокъ пива и объявилъ, что онъ готовъ. Когда они прозжали мимо домика Дины, ему пришло въ голову, что не мшало-бы узнать у старухи Дининъ адресъ въ Лидс, такъ какъ въ случа какого несчастія у Пойзеровъ (онъ, впрочемъ, почти не допускалъ этой мысли) они, вроятно, пожелаютъ выписать Дину. Но оказалось, что Дина не оставила своего адреса, и старуха, у которой память на имена была очень слаба, не могла даже припомнить имени ‘святой женщины’ бывшей главнымъ другомъ Дины въ ихъ общин въ Лидс.

Во время этого длиннаго, длиннаго путешествія въ телжк, Адамъ усплъ перебрать въ ум всевозможныя догадки и все еще ломалъ голову, безпрестанно переходя отъ страха къ надежд. Въ первую минуту потрясенія, когда онъ узналъ, что Гетти нтъ въ Сноуфильд, мысль объ Артур пронизала его острой болью, но онъ сейчасъ же отогналъ эту нестерпимую мысль и нкоторое время не давалъ ей овладть собой, пытаясь объяснить страшный фактъ другими причинами, не имвшими съ нею ничего общаго. Наврное произошла какая-нибудь несчастная случайность: Гетти могла ошибкой ссть въ Окбурн не въ тотъ дилижансъ, можетъ быть по дорог она захворала и не написала объ этомъ роднымъ, не желая ихъ напугать. Но вскор этотъ хрупкій оплотъ невроятныхъ, смутныхъ вроятностей, которымъ онъ старался себя оградить, былъ опрокинутъ неудержимымъ приступомъ, опредленнаго страха: Гетти обманывала себя, согласившись выйти за него замужъ и воображая, что она можетъ его полюбить, она все время любила Артура, и вотъ теперь, въ своемъ отчаяніи, въ ужас передъ приближавшейся свадьбой, она убжала,— къ нему. Опять въ душ Адама проснулись вся его ревность, все негодованіе, а вмст съ этимъ явилось подозрніе, что и Артуръ былъ не безъ грха въ этомъ дл,— что онъ писалъ Гетти, сманилъ ее пріхать къ нему, потому-что не могъ примириться съ мыслью, что она достанется другому. Возможно, что онъ былъ даже главнымъ виновникомъ,— что онъ-то все и подстроилъ,— далъ ей указанія, какъ разыскать его въ Ирландіи (Адамъ зналъ, что Артуръ ухалъ въ Ирландію три недли тому назадъ: не такъ давно ему сказали объ этомъ въ замк). Каждый грустный взглядъ Гетти со дня ихъ помолвки воскресалъ теперь передъ нимъ со всею преувеличенностью тяжелыхъ воспоминаній. Да, онъ былъ безумно самонадянъ и торопливъ. Очень возможно, что бдняжка долгое время сама хорошенько не знала, что она чувствуетъ,— думала, что забудетъ Артура… Можетъ быть на одинъ мигъ ей даже показалось, что она можетъ полюбить человка, предлагавшаго ей свое покровительство и врную любовь… Нтъ, ее онъ ни въ чемъ не винитъ,— она не хотла причинить ему такихъ жестокихъ страданій. Вся вина лежитъ на томъ, кто такъ себялюбиво игралъ ея сердцемъ, кто, можетъ быть, сознательно сманилъ ее бжать.

Въ Окбурн хозяинъ гостинницы ‘Королевскій Дубъ’ припомнилъ, что слишкомъ дв недли тому назадъ совершенно такая молодая женщина, какъ описывалъ Адамъ, пріхала съ Тредльстонскимъ дилижансомъ (да и трудно забыть такую красотку — такихъ не всякій день видишь). Съ Букстонскимъ дилижанскомъ, который проходитъ черезъ Сноуфильдъ, она не ухала — это хозяинъ утверждалъ положительно, но вскор посл того онъ потерялъ ее изъ вида (когда водилъ поить лошадей) и больше уже не видалъ. Тогда Адамъ пошелъ въ гостинницу, изъ которой выходилъ дилижансъ въ Стонитонъ. Стонитонъ, былъ во всякомъ случа, первымъ пунктомъ, куда могла направиться Гетти, какова-бы ни была цль ея пути, такъ какъ едва-ли она ршилась-бы путешествовать иначе, какъ по главнымъ дорогамъ. Въ этой гостинниц ее тоже замтили, помнили даже, что она взяла наружное мсто и сла рядомъ съ кучеромъ.— Можно-ли видть этого кучера?— Нтъ, нельзя, потому что послдніе три или четыре дня, вмсто него здитъ другой, но, вроятно, его можно разыскать въ Стонитон: надо тамъ справиться въ гостинниц, гд останавливался дилижансъ. Но дилижансъ въ Стонитонъ выходилъ только на другой день въ одиннадцать часовъ. И такъ, нашему бдному, убитому горемъ Адаму пришлось волей-неволей подавить свою тревогу и подождать до утра.

Въ Стонитон новая задержка: старика кучера, съ которымъ ухала Гетти, не оказалось въ город, и онъ долженъ былъ вернуться только къ вечеру. Наконецъ, онъ пріхалъ. Онъ тоже хорошо помнилъ Гетти,— припомнилъ даже шутку, съ которою онъ къ ней обратился, и которую теперь нсколько разъ повторилъ Адаму, ни разу не забывъ при этомъ прибавить, что онъ такъ и подумалъ тогда, что ‘тутъ что-нибудь не спроста’, такъ какъ ‘двочка’ не засмялась его шутк. Но въ заключеніе онъ объявилъ (какъ и вс остальные въ гостинниц), что потерялъ ее изъ вида, какъ только она сошла съ дилижанса. Часть слдующаго утра ушла на справки во всхъ гостинницахъ, откуда выходили дилижансы (на справки, оказавшіяся безплодными, ибо, какъ вамъ уже извстно, изъ Стонитона Гетти вышла пшкомъ на разсвт), и затмъ на ходьбу по всмъ Стонитонскимъ дорогамъ до первой заставы, въ тщетной надежд встртить тамъ человка, который, быть можетъ, припомнитъ бглянку. Но нтъ: въ Стонитон слдъ ея положительно терялся. Теперь Адаму предстояла тяжелая задача вернуться домой и сообщить печальную всть на Большой Ферм. Что-же касается дальнйшихъ его плановъ, то, среди сумятицы мыслей и чувствъ, обуревавшихъ его во время этихъ безплодныхъ розысковъ, онъ пришелъ покамстъ къ двумъ опредленнымъ ршеніямъ. Онъ ршилъ, во-первыхъ, никому не говорить безъ крайней необходимости того, что ему было извстно о поведеніи Артура относительно Гетти (вдь Гетти могла еще вернуться, и въ этомъ случа разоблаченіе ея тайны могло ей повредить или оскорбить ее), и, во-вторыхъ,— возвратившись домой и устроивъ свои дла, немедленно хать въ Ирландію: если по дорог онъ не нападетъ на слдъ Гетти, тогда онъ продетъ прямо къ Артуру и удостоврится, насколько тотъ ознакомленъ съ ея планами. Нсколько разъ у него мелькала мысль посовтоваться съ мистеромъ Ирвайномъ, но въ этомъ случа пришлось-бы разсказать ректору всю правду и, слдовательно, выдать тайну отношеній Артура и Гетти. Можетъ показаться страннымъ, какимъ образомъ у Адама, до такой степени поглощеннаго мыслью о Гетти, ни разу не промелькнуло догадки, что она могла похать въ Виндзоръ, не зная, что Артура тамъ уже нтъ. Это объясняется, по всей вроятности, тмъ, что ему не приходило въ голову, чтобы Гетти могла отправиться къ Артуру незванная, онъ не могъ себ представить причины, которая толкнула-бы ее на такой шагъ посл письма, полученнаго ею въ август. Онъ допускалъ только дв вроятности: или Артуръ писалъ ей опять и просилъ ее пріхать, или-же она убжала сама, испугавшись приближенія своей свадьбы,— убжала, потому-что убдилась, что она не можетъ любить его, Адама, и въ то-же время боясь, что родные разсердятся, если она откажетъ ему.

Въ виду окончательно принятаго имъ ршенія хать къ Артуру, мысль о томъ, что онъ напрасно потратилъ два дня на розыски, терзала Адама, а между тмъ, разъ онъ долженъ былъ молчать передъ Пойзерами о своей догадк насчетъ мстопребыванія Гетти и о своемъ намреніи послдовать за ней, ему необходимо было имть по крайней мр право сказать имъ, что онъ прослдилъ ея путь такъ далеко, какъ только могъ.

Во вторникъ, въ первомъ часу ночи, Адамъ пріхалъ въ Треддльстонъ и, не желая безпокоить въ такой поздній часъ мать и брата (не говоря уже о томъ, что ему непріятно было-бы отвчать на ихъ разспросы), онъ не пошелъ домой, а бросился, не раздваясь, на кровать въ трактир ‘Опрокинутая телга’ и отъ усталости заснулъ, какъ убитый. Но онъ проспалъ не больше четырехъ часовъ: еще не было пяти, и на двор только начинало свтать, когда онъ уже шелъ по дорог къ дому. Онъ всегда носилъ въ карман ключъ отъ своей мастерской, такъ-что могъ теперь войти, никого не потревоживъ, а ему этого-то именно и хотлось: онъ зналъ, что если мать проснется, ему придется разсказать ей о случившемся, чего онъ всячески старался избжать, онъ думалъ прежде повидаться съ Сетомъ и попросить его сказать ей все, когда будетъ нужно. Тихонько перешелъ онъ дворъ и тихонько повернулъ ключъ въ замк, но — какъ онъ и ожидалъ,— Джипъ, спавшій въ мастерской, громко залаялъ. Впрочемъ, умный песъ сейчасъ-же замолчалъ, увидвъ, что хозяинъ грозитъ ему пальцемъ, и сталъ тереться объ его ноги, за неимніемъ другого способа выразить свою собачью радость.

Адамъ былъ слишкомъ убитъ, чтобъ обращать вниманіе на ласки Джипа. Онъ опустился на скамью и тупо глядлъ на доски, стружки и другіе, окружавшіе его, слды прерванной работы, спрашивая себя, будетъ-ли онъ когда-нибудь опять находить удовольствіе въ этой работ. Джипъ между тмъ, смутно понимая, что съ хозяиномъ его что-то неладно, положилъ свою косматую, срую голову къ нему на колни и смотрлъ на него изъ подъ приподнятыхъ бровей. До сихъ поръ, съ вечера воскресенья, все время Адама проходило въ чужихъ мстахъ, среди чужихъ людей, мелочи его повседневной жизни не напоминали ему о себ, но теперь, когда онъ опять сидлъ дома, при свт новаго нарождающагося дня. окруженный знакомыми предметами, которые, казалось, навсегда утратили для него свою прелесть, дйствительность — суровая, неотвратимая дйствительность — предстала передъ нимъ во всей своей безотрадной нагот и давила его новымъ гнетомъ. Прямо противъ него стоялъ неоконченный комодъ, который онъ длалъ для Гетти въ свободные часы, мечтая о томъ времени, когда его домъ будетъ ея домомъ…

Сетъ не слыхалъ, когда вошелъ Адамъ, но его разбудилъ лай Джипа, и вскор Адамъ услышалъ, что онъ зашевелился наверху, одваясь. Первая мысль Сета была мысль о брат: сегодня Адамъ наврно вернется,— онъ вдь знаетъ, что безъ него станетъ все дло, но во всякомъ случа пріятно было думать, что праздникъ его вышелъ длинне, чмъ онъ разсчитывалъ. Прідетъ-ли съ нимъ Дина? Сетъ говорилъ себ, что это было-бы величайшимъ для него счастьемъ, хоть онъ и не имлъ ни малйшей надежды, что она когда-нибудь полюбитъ его настолько, чтобъ выйти за него замужъ, но вдь онъ постоянно говорилъ себ и то, что лучше быть другомъ и братомъ Дины, чмъ мужемъ любой изъ другихъ женщинъ. Еслибъ только онъ могъ быть всегда подл нея, жить въ одномъ съ нею город,— кажется, ничего больше онъ-бы и не желалъ.

Онъ сошелъ внизъ, отворилъ дверь изъ кухни въ мастерскую съ тмъ, чтобы выпустить Джипа, и остановился на порог, пораженный видомъ Адама. Адамъ по прежнему, не шевелясь, сидлъ на скамь, блдный, немытый, съ ввалившимися мутными глазами, точно пьяница посл запоя. Но Сетъ мгновенно сообразилъ, что означали эти признаки: братъ его не былъ пьянъ,— надъ нимъ стряслась большая бда. Адамъ взглянулъ на него, но ничего не сказалъ. Сетъ подошелъ къ нему: онъ и самъ такъ дрожалъ, что языкъ не слушался его.

— Господи, умилосердись надъ нами!— вымолвилъ онъ наконецъ тихимъ голосомъ, опускаясь на лавку рядомъ съ братомъ.— Адди, что случилось?

Адамъ не могъ говорить: сердце сильнаго человка, привыкшаго не давать воли никакимъ проявленіямъ своего горя, переполнилось, какъ сердце ребенка, при первомъ слов сочувствія, онъ упалъ къ брату на шею и зарыдалъ.

Сетъ былъ теперь готовъ къ худшему, потому-что никогда, насколько онъ помнилъ,— даже въ дтств,— Адамъ не плакалъ такъ страшно.

— Адамъ, это смерть? Она умерла?— спросилъ онъ все тмъ-же тихимъ голосомъ, когда Адамъ пересталъ рыдать и поднялъ голову.

— Нтъ, голубчикъ, она не умерла, но она ушла… ушла отъ насъ совсмъ. Она не была въ Сноуфильд. Въ пятницу, дв недли тому назадъ, Дина ухала въ Лидсъ,— въ тотъ самый день, когда Гетти выхала изъ дому… Я не могу понять, куда она могла скрыться изъ Стонитона, потому-что до Стонитона я ее прослдилъ.

Сетъ молчалъ, пораженный: онъ не могъ придумать никакой причины, которая могла-бы заставить Гетти бжать.

— Догадываешься-ли ты, что крайней мр, зачмъ она это сдлала?— спросилъ онъ наконецъ.

— Должно быть она не могла меня полюбить, должно быть мысль о нашей свадьб угнетала ее… и чмъ дальше, тмъ больше,— отвчалъ Адамъ. Онъ твердо ршилъ молчать о другой возможной причин.

— Я слышу, мама встаетъ, сказалъ Сетъ.— Ты скажешь ей?

— Нтъ, не сейчасъ, отвчалъ Адамъ. Онъ поднялся со скамьи и откинулъ назадъ волосы, стараясь оправиться.— Теперь я не могу говорить съ ней объ этомъ, и потомъ… я сегодня-же опять узжаю,— только побываю въ деревн и на Большой Ферм. Я не могу теб сказать, куда я ду, а ты скажешь потомъ матери, что я ухалъ по длу, про которое никто не долженъ ничего знать… Теперь я пойду помоюсь.— Онъ пошелъ было къ двери, но, сдлавъ нсколько шаговъ, обернулся и, встртивъ тихій, грустный взглядъ Сета, сказалъ:— Вотъ что, братъ: мн придется забрать вс деньги изъ жестяной копилки, но если что со мной случится, ты такъ и знай — все остальное твое и матери: я знаю, ты съумешь позаботиться о ней.

Сетъ былъ блденъ и дрожалъ: онъ понялъ, что тутъ кроется какая-то страшная тайна.

— Братъ, проговорилъ онъ слабымъ голосомъ (онъ никогда не называлъ Адама ‘братомъ’, кром самыхъ торжественныхъ случаевъ),— братъ, я надюсь, ты не сдлаешь ничего такого, на что ты не могъ бы испросить благословенія Божія.

— Нтъ, милый, не бойся, отвчалъ Адамъ.— Я сдлаю только то, что я обязанъ сдлать.

Мысль о томъ, что если онъ выдастъ матери свое горе, она только измучитъ его своими безтолковыми стованіями (не говоря уже о томъ, что не съуметъ скрыть своего торжества и радости, что Гетти оказалась не парой ему, какъ она всегда это предсказывала) — эта мысль возвратила ему до нкоторой степени его обычную твердость и самообладаніе. Но дорог домой онъ почувствовалъ себя несовсмъ хорошо и потому остался ночевать въ Треддльстон — сказалъ онъ матери, когда она сошла внизъ, и объяснилъ свою блдность и мутные глаза головной болью, которая будто-бы не совсмъ еще прошла.

Онъ ршилъ, что прежде всего сходитъ въ деревню, пробудетъ тамъ съ часъ въ мастерской, скажетъ Бурджу, что ему необходимо на время ухать, и затмъ уже пойдетъ на Большую Ферму. Ему не хотлось придти туда къ завтраку: въ этотъ часъ вся семья собиралась на кухн — и дти, и слуги,— и вс начнутъ ахать и охать, когда услышатъ, что онъ вернулся безъ Гетти. Итакъ, онъ дождался въ мастерской Бурджа, чтобы пробило девять часовъ, и тогда пошелъ на ферму прямикомъ по полямъ. Подходя къ усадьб, онъ увидлъ, что на встрчу ему идетъ мистеръ Пойзеръ, и почувствовалъ огромное облегченіе, такъ какъ это избавляло его отъ непріятной необходимости входить въ домъ. Мистеръ Пойзеръ шелъ скорымъ шагомъ — веселый и бодрый, потому-что была весна и начало весеннихъ работъ, онъ шелъ взглянуть хозяйскимъ окомъ, какъ куютъ его новую лошадь, и на ходу размахивалъ киркой, которую прихватилъ на всякій случай, какъ полезнаго товарища. Онъ очень удивился, увидвъ Адама, но не встревожился. Мартинъ Пойзеръ былъ не изъ тхъ людей, которые легко поддаются сквернымъ предчувствіямъ.

— Адамъ, это вы? Какъ-же такъ? Проздили столько времени и не привезли двочекъ?

— Нтъ, не привезъ, отвчалъ Адамъ, поворачивая назадъ и давая этимъ понять мистеру Пойзеру, что онъ не желаетъ входить.

— Постойте, проговорилъ Мартинъ, всматриваясь въ лицо Адама:— у васъ скверный видъ. Что нибудь случилось?

— Да, отвчалъ Адамъ съ усиліемъ,— случилась очень непріятная вещь: я не нашелъ Гетти въ Сноуфильд.

На добродушной физіономіи мистера Попзера выразились удивленіе и испугъ.

— Какъ не нашли! Что съ ней случилось? спросилъ онъ. не представляя себ ничего другого, кром несчастнаго случая въ пути.

— Я даже не знаю, случилось съ ней что нибудь, или нтъ. Она и не здила въ 0ноуфильдъ, она прохала въ Стонитонъ. До Стонитона я ее прослдилъ, но куда она длась посл того, какъ вышла тамъ изъ дилижанса,— я не знаю: никто не могъ мн этого сказать.

Неужели вы хотите сказать, что она убжала? вымолвилъ Мартинъ, останавливаясь, онъ былъ такъ ошеломленъ этой мыслью, что даже не усплъ огорчиться.

Да, я думаю, что это такъ, отвчалъ Адамъ.— Я думаю, что она не хотла выходить за меня замужъ,— она ошиблась въ своихъ чувствахъ.

Съ минуту Мартинъ молчалъ, глядя въ землю и безсознательно выкапывая траву своей киркой. Обычная медленность его рчи всегда удваивалась, когда предметъ разговора былъ непріятенъ ему. Наконецъ онъ поднялъ голову, взглянулъ Адаму въ лицо и сказалъ:

Если такъ,— она не стоила тебя, парень. Я чувствую и себя виноватымъ, потому-что она была моя племянница, и я всегда желалъ, чтобъ ты женился на ней. Я ничмъ не могу утшить тебя,— тмъ хуже: я знаю, что для тебя это жестокій ударъ.

Адаму нечего было на это сказать, и мистеръ Пойзеръ, пройдя нсколько шаговъ, продолжалъ:

— Я убжденъ, что она отправилась искать мста, еще полгода тому назадъ она забрала себ въ голову поступить въ горничныя и спрашивала тогда моего согласія. Но я былъ лучшаго о ней мннія, прибавилъ онъ, грустно качая головой,— я не думалъ, что она опять вернется къ этой мысли, посл того, какъ она дала теб слово, и мы все приготовили къ свадьб.

Адамъ имлъ самыя вскія основанія не оспаривать догадки мистера Пойзера, онъ даже и себя старался уврить, что она могла быть справедлива: вдь у него пока еще не было доказательствъ, что Гетти убжала къ Артуру.

— Во всякомъ случа лучше, что такъ вышло, разъ она чувствовала, что не можетъ меня полюбить, проговорилъ онъ такъ спокойно, какъ только могъ.— Лучше убжать отъ свадьбы, чмъ каяться потомъ. Надюсь, вы не будете къ ней слишкомъ суровы, если она возвратится,— а этого всегда можно ожидать: жить вдали отъ родныхъ можетъ оказаться слишкомъ тяжело для нея.

— Я не могу относиться къ ней, какъ относился прежде, сказалъ Мартинъ ршительнымъ тономъ.— Она дурно поступила съ тобой и со всми нами. Но я не отвернусь отъ нея: она еще ребенокъ, и это первая непріятность, какую она доставила мн… Трудно мн будетъ сказать объ этомъ ея тетк… Отчего Дина не пріхала съ тобой?— при ней все обошлось бы глаже, она бы съумла успокоить жену.

— Дины нтъ въ Сноуфильд, вотъ уже дв недли, какъ она ухала въ Лидсъ, и старуха, ея хозяйка, не могла мн сказать ея тамошняго адреса, а то я доставилъ-бы его вамъ.

— Гораздо лучше было-бы съ ея стороны оставаться съ родными, чмъ разъзжать проповдывать по чужимъ людямъ, проговорилъ съ негодованіемъ мистеръ Пойзеръ.

— Теперь я долженъ съ вами проститься, мистеръ Пойзеръ,— у меня много дла сегодня.

— Да, да, или къ своей работ, голубчикъ, я самъ скажу хозяйк, когда вернусь домой. А трудная это будетъ задача для меня!..

— Вотъ о чемъ я васъ попрошу, мистеръ Пойзеръ, сказалъ Адамъ:— еще недльку, дв, не разсказывайте ничего никому изъ сосдей. Я еще ничего не говорилъ моей матери, и — какъ знать, какой оборотъ приметъ дло?

— Конечно, конечно, чмъ меньше словъ, тмъ лучше. Мы скажемъ просто, что свадьба отложена, намъ незачмъ объяснять — почему, а тамъ можетъ быть, что-нибудь и услышимъ о ней… Дай пожать теб руку, парень. Дорого-бы я далъ за возможность исправить то зло, которое мы теб сдлали.

Въ голос Мартина Пойзера послышалось что-то странное, отъ чего эти немногія слова вышли у него безсвязно и невнятно. Но тмъ лучше оцнилъ Адамъ ихъ значеніе, и прощальное рукопожатіе этихъ двухъ простыхъ, честныхъ людей было исполнено взаимнаго пониманія.

Ничто теперь не задерживало Адама въ Гейслоп. Онъ наказалъ Сету сходить въ замокъ и оставить тамъ записку для сквайра съ увдомленіемъ, что Адамъ Бидъ былъ принужденъ неожиданно ухать по длу. То же самое долженъ былъ Сетъ говорить и всмъ остальнымъ, кто станетъ справляться о его брат. Что-же касается Пойзеровъ, то, узнавъ объ его отъзд, они, конечно, догадаются, что онъ отправился разыскивать Гетти.

Разставшись съ мистеромъ Пойзеромъ, Адамъ хотлъ было идти прямо въ Треддльстонъ, никуда не заходя, но вдругъ у него опять мелькнула мысль, неоднократно приходившая ему и раньше, мысль пойти къ мистеру Ирвайну и откровенно разсказать ему все. Это былъ послдній случай посовтоваться съ ректоромъ, и Адамъ боялся его упустить. Онъ узжалъ въ далекій путь,— за море,— и ни одна живая душа не знала, куда онъ детъ. Что, если что-нибудь съ нимъ случится? Или если ему понадобится помощь въ чемъ-либо касающемся Гетти?.. На мистера Ирвайна можно положиться, правда, было очень непріятно разоблачать ея тайну передъ кмъ-бы то ни было, но это чувство должно стушеваться передъ необходимостью для нея-же имть защитника, который, въ его, Адама, отсутствіе, былъ-бы готовъ вступиться за нее въ крайнемъ случа. Относительно Артура (еслибы даже за нимъ не оказалось новой вины) Адамъ не считалъ себя обязаннымъ хранить молчаніе, коль скоро интересы Гетти заставляли его говорить.

‘Да, необходимо это сдлать’, сказалъ себ Адамъ, когда на него нахлынули вс эти мысли, копившіяся понемногу въ теченіе долгихъ часовъ его грустнаго странствованія, ‘это будетъ хорошо. Я не могу дольше нести одинъ это бремя’.

ГЛАВА XXXIX.
ВСТИ.

Адамъ повернулъ къ Брокстону и зашагалъ самымъ скорымъ своимъ шагомъ, безпрестанно поглядывая на часы, потому-что боялся не застать мистера Ирвайна: тотъ могъ ухать куда-нибудь — можетъ-быть на охоту. Этотъ страхъ опоздать и быстрая ходьба привели его въ состояніе сильнйшаго возбужденія, а тутъ еще, подходя къ ректорскому дому, онъ замтилъ глубокіе, свжіе слды лошадиныхъ копытъ на песк.

Но слды шли не отъ воротъ, а къ воротамъ, и хотя у конюшни стояла осдланная лошадь, это не была лошадь ректора. Было видно, что она недавно сдлала длинный путь, вроятно, кто-нибудь пріхалъ къ мистеру Ирвайну по длу: значитъ онъ дома… Но Адама’ такъ запыхался отъ ходьбы и волненія, что Карроль долго не могъ его понять, когда онъ сталъ объяснять, что ему нужно поговорить съ ректоромъ. Сильный человкъ начиналъ подаваться подъ двойнымъ бременемъ горя и неизвстности. Камердинеръ съ удивленіемъ на него посмотрлъ, когда онъ бросился въ прихожей на скамью и безсмысленно уставился на часы, висвшіе на противуположной стн. ‘У барина сидитъ какой-то незнакомый господинъ’, сообщилъ Карроль, ‘но я только-что слышалъ, какъ дверь изъ кабинета отворилась: должно быть онъ выходитъ, и такъ какъ ваше дло спшное, я сейчасъ о васъ доложу’.

Адамъ все сидлъ и смотрлъ на часы, минутная стрлка, съ громкимъ безучастнымъ тиканьемъ, быстро проходила послднія пять минутъ, остававшіяся до десяти часовъ, и Адамъ слдилъ за этимъ движеніемъ и прислушивался къ звуку такъ внимательно, какъ будто имлъ на то свои особыя причины. Моменты остраго душевнаго страданія всегда сопровождаются такими перерывами, когда сознаніе наше становится глухо ко всему, кром самыхъ мелкихъ впечатлній и ощущеній. Состояніе, близкое къ идіотизму, овладваетъ нами, какъ будто затмъ, чтобы дать намъ отдохнуть отъ воспоминаній, отчаянія и страха, не покидающихъ насъ даже во сн.

Появленіе Карроля возвратило Адама къ сознанію его горя. Его просили немедленно пожаловать въ кабинетъ. ‘Не могу придумать, зачмъ къ намъ пріхалъ этотъ господинъ’, говорилъ Карроль, проходя впередъ и испытывая, очевидно, потребность подлиться съ кмъ-нибудь своими впечатлніями: ‘онъ прошелъ теперь въ столовую. А у барина такой странный видъ… точно онъ чмъ-то испуганъ’. Адамъ не обратилъ вниманія на эти слова: онъ не могъ интересоваться чужими длами. Но когда онъ вошелъ въ кабинетъ и взглянулъ на мистера Ирвайна, онъ сейчасъ же замтилъ какое-то новое выраженіе на его лиц, не имвшее ничего общаго съ тмъ выраженіемъ теплаго участія, какое всегда принимало это лицо, обращаясь къ нему. На стол лежало распечатанное письмо, и мистеръ Ирвайнъ держалъ на немъ руку, но этотъ новый, холодный взглядъ, какимъ онъ встртилъ Адама, не могъ быть всецло приписанъ тому, что его поглощало какое-нибудь постороннее непріятное дло, потому-что онъ нетерпливо смотрлъ на дверь, какъ будто ожиданіе появленія Адама глубоко волновало его.

— Вы желали говорить со мной, Адамъ, сказалъ онъ тмъ тихимъ, преувеличенно спокойнымъ голосомъ, какимъ мы говоримъ, когда хотимъ во что-бы то ни стало подавить свое волненіе.— Садитесь.

Онъ указалъ на стулъ, стоявшій прямо противъ него, въ аршин разстоянія — не больше, и Адамъ слъ, чувствуя, что этотъ неожиданно холодный пріемъ является только новымъ для него затрудненіемъ, усложняя его, и безъ того не легкую, задачу. Но онъ ршился говорить, а Адамъ былъ не такой человкъ, чтобъ отступить отъ своего ршенія, не имя на то самыхъ важныхъ причинъ,

— Я прихожу къ вамъ, сэръ,— началъ онъ, какъ къ человку, котораго я уважаю, какъ никого въ мір. Я имю сказать вамъ очень печальную вещь, боюсь, что вамъ будетъ такъ-же тяжело меня слушать, какъ мн говорить. Но когда вы услышите, что я дурно отзываюсь о нкоторыхъ людяхъ,— будьте уврены, что у меня есть на то основанія.

Мистеръ Ирвайнъ кивнулъ головой, а Адамъ продолжалъ дрожащимъ голосомъ:

— Какъ вамъ извстно, пятнадцатаго числа этого мсяца вы должны были повнчать меня съ Гетти Соррель. Я думалъ, что она любитъ меня, и былъ счастливйшимъ человкомъ въ мір. Но на меня обрушился тяжелый ударъ.

Мистеръ Ирвайнъ вскочилъ съ кресла порывистымъ движеніемъ — очевидно невольно, но сейчасъ-же овладлъ собой, отошелъ къ окну и сталъ смотрть во дворъ.

— Гетти ушла изъ дому, сэръ, и мы знаемъ — куда. Она говорила, что детъ въ Сноуфильдъ, въ пятницу, дв недли тому назадъ, она ухала. Въ воскресенье на этой недл я ходилъ въ Сноуфильдъ, чтобъ привести ее домой, но оказалось что она не прізжала туда. Я узналъ, что она прохала въ Стонитонъ, но дальше не могъ ее прослдить. Теперь я ду искать ее — далеко, и только вамъ одному могу сказать, куда я ду.

Мистеръ Ирвайнъ отошелъ отъ окна и слъ на свое мсто.

— Вы не имете никакихъ подозрній относительно при чины, заставившей ее убжать? спросилъ онъ.

— Она не хотла выходить за меня, сэръ,— сказалъ Адамъ. Она не любила меня, и когда срокъ свадьбы приблизился, она не выдержала и убжала. Но я боюсь, что это еще не все. Есть еще одна вещь, которую я долженъ вамъ разсказать. Тутъ замшано третье лицо, кром меня и ея.

При этихъ словахъ на лиц мистера Ирвайна, сквозь выраженіе глубокаго волненія, проступилъ проблескъ чего-то очень похожаго на облегченіе или радость. Адамъ глядлъ въ въ землю. Онъ помолчалъ немного: ему трудно было говорить то, что онъ имлъ еще сказать. Но когда онъ заговорилъ опять, онъ поднялъ голову и взглянулъ мистеру Ирвайну прямо въ глаза: онъ ршился сказать все, и скажетъ безъ колебаній.

— Вы знаете, сэръ, кого я считалъ всегда моимъ лучшимъ другомъ. Я всегда съ гордостью думалъ о томъ, какъ я буду работать для него всю мою жизнь…. Я любилъ его еще съ тхъ поръ, какъ мы съ нимъ были дтьми….

Всякое самообладаніе покинуло мистера Ирвайна: онъ схватилъ руку Адама, лежавшую на стол, судорожно стиснулъ ее, какъ человкъ, испытывающій жестокую боль, и едва выговорилъ поблднвши губами:

— Нтъ, нтъ, Адамъ… не говорите этого ради самого Бога!

Пораженный этимъ необычайнымъ волненіемъ, ректора, Адамъ пожаллъ, что не можетъ взять назадъ своихъ послднихъ словъ, сидлъ въ уныломъ молчаніи. Но пальцы, сжимавшіе его руку, понемногу разжались, мистеръ Ирвайнъ откинулся назадъ и сказалъ:

— Говорите, я долженъ знать.

— Этотъ человкъ игралъ чувствами Гетти и велъ себя съ нею не такъ, какъ долженъ былъ-бы вести себя съ двушкой ея положенія въ свт: онъ искалъ съ нею встрчъ и длалъ ей подарки. Я узналъ объ этомъ только за два дня до его отъзда, я засталъ, какъ онъ цловалъ ее въ рощ, прощаясь. Въ это время между мной и Гетти ничего еще не было, хоть я любилъ ее давно, и она это знала. Но я все-таки приступилъ къ нему, требуя, чтобъ онъ объяснилъ свое поведеніе, мы обмнялись крупными словами и подрались. Посл того онъ торжественно меня уврялъ, что вся эта исторія — чистйшій вздоръ, что съ его стороны не было ничего кром простого волокитства. Однако я заставилъ его написать ей письмо и сказать, что онъ не имлъ никакихъ серьезныхъ намреній, потому что я ясно видлъ, сэръ, я убдился въ этомъ по многимъ признакамъ, которые раньше были мн непонятны, я видлъ, что онъ овладлъ ея сердцемъ, и говорилъ себ: ‘Что если она будетъ продолжать думать о немъ и никогда не полюбитъ другого человка своего круга, который захочетъ жениться на ней?…’ И я ей передалъ его письмо. Она перенесла это лучше, чмъ я ожидалъ, и понемногу успокоилась…. Потомъ…. потомъ…. она сдлалась очень ласкова со мной, чмъ дальше, тмъ добре и ласкове…. Бдняжка!— я увренъ, что она не понимала своихъ чувствъ, и поняла только тогда, когда было уже поздно… Я не виню ее… я не могу поврить, что она хотла меня обмануть, но я имлъ поводы думать, что она любитъ меня, и… остальное вы знаете, сэръ. Теперь я не могу отдлаться отъ мысли, что тотъ человкъ меня обманулъ, я думаю, что онъ сманилъ ее бжать, что она ушла къ нему, и хочу въ этомъ убдиться, потому что я чувствую, что буду не въ состояніи приняться за работу, пока не узнаю, что сталось съ ней.

Во время этого разсказа мистеръ Ирвайнъ усплъ окончательно овладть собой, не смотря на тягостныя мысли, осаждавшія его. Какимъ горькимъ воспоминаніемъ было для него теперь воспоминаніе о томъ утр, когда Артуръ неожиданно пріхалъ къ завтраку, когда они сидли вдвоемъ за столомъ, и какое-то признаніе вертлось у него на язык. Теперь было ясно, въ чемъ ему хотлось сознаться тогда, и еслибы разговоръ ихъ принялъ другой оборотъ… еслибы самъ онъ не былъ такъ щепетиленъ…. еслибъ онъ поменьше боялся вмшательства въ чужія дла… Ужасно было думать, что, сломись тогда эта ничтожная преграда, было-бы предотвращено столько горя и зла! Теперь вся эта исторія была совершенно понятна, освщенная тмъ страшнымъ свтомъ, какой бросаетъ настоящее на прошлое. Но вс мучительныя мысли и чувства, поднимавшіяся теперь въ душ мистера Ирвайна, замерли, заглушенныя жалостью — глубокой, почтительной жалостью къ человку, сидвшему передъ нимъ. Уже и безъ того разбитый, придавленный,— съ слпой и грустной покорностью судьб онъ шелъ навстрчу предполагаемому несчастію въ то время, когда его ожидало реальное горе, до такой степени превосходившее размры обыкновенныхъ человческихъ испытаній, что ему даже не могло придти въ голову страшиться чего-либо подобнаго. Собственное волненіе мистера Ирвайна молчало, подавленное благоговйнымъ страхомъ, какой овладваетъ нами въ присутствіи великаго страданія, ибо страданіе, которое онъ долженъ былъ причинить Адаму, было уже здсь,— онъ осязалъ его. Еще разъ положилъ онъ руку на грубую руку, лежащую на стол, но на этотъ разъ онъ прикоснулся къ ней осторожно и заговорилъ торжественнымъ голосомъ.

— Адамъ, дорогой другъ, въ своей жизни вы перенесли не одно тяжкое испытаніе. Вы умете и покоряться горю, и дйствовать, какъ мужчина: теперь Господь возлагаетъ на васъ об эти тяготы. Васъ ждетъ тяжелое горе,— хуже и горше всего, что вамъ когда-либо пришлось испытать. Но худшее изъ всхъ страданій миновало васъ: вы ни въ чемъ неповинны…. Помоги Боже тому, на комъ лежитъ вся вина!

Два блдныя лица глядли другъ на друга: въ лиц Адама былъ трепетъ ожиданія, на лиц мистера Ирвайна — колебаніе и жалость. Но онъ продолжалъ.

— Сегодня утромъ я получилъ извстія о Гетти. Она не у ней),— она въ Стонишер — Стонитон.

Адамъ сорвался съ мста, какъ будто собирался сію-же минуту летть къ ней. Но мистеръ Ирвайнъ снова взялъ его за руку и сказалъ внушительнымъ тономъ: ‘Постойте, Адамъ, подождите’,— и Адамъ опять слъ.

— Она въ бдственномъ положеніи,— въ ужасномъ положеніи, такъ что для васъ, мой бдный другъ, было-бы лучше потерять ее навсегда, чмъ встртить при такихъ обстоятельствахъ.

Дрожащія губы Адама шевелились, но изъ нихъ не выходило ни звука. Но вотъ он опять зашевелились и онъ прошепталъ:

— Говорите.

— Она арестована… она въ тюрьм.

Адамъ какъ будто получилъ пощечину: духъ сопротивленія мгновенно вернулся къ нему. Кровь бросилась къ нему въ лицо, и онъ выговорилъ громко и рзко:

— На что?

— За страшное преступленіе — за убійство своего ребенка.

— Не можетъ быть! почти прокричалъ Адамъ, вскакивая и шагнувъ къ двери, но онъ сейчасъ-же повернулъ назадъ, прислонился спиной къ шкафу и дико посмотрлъ на мистера Ирвайна.— Этого не можетъ быть! У нея не могло быть ребенка,— она невиновна… Кто обвиняетъ ее?

— Дай Богъ, чтобъ она оказалась невиновной, Адамъ. мы еще можемъ на это надяться.

— Но кто-же говоритъ, что она виновна? повторилъ Адамъ страстно.— Разскажите мн все.

— Вотъ письмо отъ судьи, къ которому ей привели, а въ столовой сидитъ полицейскій, арестовавшій ее. Она не хочетъ сказать ни своего имени, ни откуда она, но я боюсь, кажется, на этотъ счетъ не можетъ быть никакихъ сомнній — боюсь, что это она. Описаніе примтъ совершенно подходитъ, только теперь она, говорятъ, очень блдна и смотритъ больной. Въ карман у нея нашли записную книжечку краснаго сафьяна, и тамъ стояло два имени — одно въ начал: Гетти Соррель, Гейслопъ’, другое въ конц: ‘Дина Моррисъ, Сноуфильдъ’. Она не говоритъ, которое изъ этихъ двухъ именъ принадлежитъ ей,— она ни въ чемъ не сознается и не хочетъ отвчать на вопросы. И вотъ, ко мн, какъ къ должностному лицу, обратились съ просьбой удостоврить ея личность, такъ какъ подозрваютъ, что имя, поставленное первымъ,— ея собственное имя.

— Но какія улики они имютъ противъ нея,— если только это Гетти? спросилъ Адамъ все такъ-же страстно. Все его тло сотряслось отъ усилій, которыя онъ длалъ, чтобы говорить — Я ничему не врю. Не могло этого быть,— иначе кто-нибудь изъ насъ замтилъ-бы… Какія улики противъ нея?

— Страшная улика,— та, что преступленіе совершено, а у нея было искушеніе его совершить. Но мы еще можемъ надяться, что въ дйствительности она не совершила его… Попробуемъ прочесть это письмо, Адамъ.

Адамъ взялъ письмо трясущимися руками и пытался читать. Тмъ временемъ мистеръ Ирвайнъ вышелъ отдать какое-то распоряженіе. Когда онъ вернулся, Адамъ былъ все еще на первой страниц: онъ не могъ читать,— онъ видлъ отдльныя слова, не понималъ ихъ значенія, наконецъ онъ бросилъ письмо.

— Это его дло, проговорилъ онъ, сжимая кулакъ.— Если преступленіе совершилось, онъ его совершилъ — не она. Онъ научилъ ее обманывать,— онъ первый меня обманулъ. Его надо судить. Пусть посадятъ его рядомъ съ ней на скамью подсудимыхъ, и я разскажу имъ всмъ, какъ онъ овладлъ ея сердцемъ, какъ онъ сманилъ ее на грхъ и потомъ солгалъ мн… Неужели-же онъ останется на свобод, а вся вина, все наказаніе падетъ на нее — такую молодую и слабую!!…

— Образъ, вызванный этими словами, далъ новое направленіе безумному отчаянію Адама. Онъ замолчалъ и упорно смотрлъ въ уголъ комнаты, какъ будто видлъ тамъ что-нибудь.

— Я не могу этого вынести! вырвалось у него вдругъ умоляющимъ воплемъ.— О, Боже! сними съ меня это тяжкое бремя!— мн слишкомъ тяжело считать ее преступницей!…

Мистеръ Ирвайнъ молчалъ: онъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы говорить слова утшенія въ такую минуту, да и видъ Адама, стоявшаго передъ нимъ съ этимъ безкровнымъ, помертвелымъ, внезапно состарившимся лицомъ — какъ это бываетъ иногда съ молодыми лицами въ минуту сильныхъ потрясеній,— съ глубокими морщинами вокругъ дрожащаго рта и на лбу,— видъ этого стойкаго, сильнаго человка, сломившагося подъ жестокимъ ударомъ судьбы, такъ глубоко волновалъ его душу, что слова не шли на языкъ, Съ минуту Адамъ не шевелился и все смотрлъ въ одну точку неподвижнымъ, безсмысленнымъ взглядомъ: въ этотъ короткій промежутокъ времени онъ пережилъ сызнова всю свою любовь.

— Она не могла этого сдлать,— проговорилъ онъ, все еще не отводя глазъ отъ угла, какъ будто говорилъ самъ съ собой.— Она скрывала изъ страха… Я прощаю ее за то, что она обманула меня… я прощаю тебя, Гетти!… Тебя вдь тоже обманули… ты жестоко страдала, моя бдная Гетти… но никто не увритъ меня, что ты преступница!

Онъ опять помолчалъ и вдругъ заговорилъ съ яростью:

— Я поду къ нему.— я привезу его къ ней,— я заставлю его пойти посмотрть на нее въ ея бд. Пусть смотритъ — да такъ, чтобъ никогда потомъ не забыть,— чтобъ образъ ея преслдовалъ его днемъ и ночью,— всю жизнь!… На этотъ разъ онъ не отвертится ложью,— я самъ поду за нимъ,— я притащу его своими руками!

Но дорог къ двери Адамъ машинально пріостановился, отыскивая глазами свою шляпу и совсмъ позабывъ, въ чьемъ присутствіи онъ находится. Мистеръ Ирвайнъ подошелъ къ нему, взялъ его за руку и сказалъ спокойнымъ, но ршительнымъ тономъ:

— Нтъ, Адамъ, нтъ. Я убжденъ, что вы останетесь, чтобъ позаботиться о ней, подумать, что можно сдлать для нея, и бросьте всякую мысль объ этой безплодной мести. Наказаніе и безъ васъ не минуетъ виновнаго. Къ тому-же, его уже нтъ въ Ирландіи, теперь онъ на пути домой, онъ долженъ былъ выхать задолго до вашего прізда — я это наврное знаю, его ддъ писалъ ему по крайней мр десять дней тому назадъ и просилъ его вернуться… Я хочу, чтобы вы хали со мною въ Стонитонъ, я уже приказалъ приготовить вамъ лошадь, и вы подете съ нами, какъ только успокоитесь немного.

Пока мистеръ Ирвайнъ говорилъ, къ Адаму вернулось сознаніе дйствительности, онъ откинулъ волосы со лба и внимательно слушалъ.

— Вспомните, продолжалъ мистеръ Ирвайнъ,— кром васъ есть и другіе, о комъ надо подумать, за кого надо дйствовать. Вспомните о ея родныхъ — о бдныхъ Пойзерахъ, которыхъ этотъ ударъ долженъ жестоко поразить. Я знаю, Адамъ, какой у васъ твердый характеръ, какъ крпко въ васъ сознаніе долга къ Богу и людямъ и разсчитываю на васъ,— я надюсь, что вы будете дйствовать, пока вы можете быть кому-нибудь полезны.

Въ сущности мистеръ Ирвайнъ придумалъ эту поздку въ Стонитонъ больше всего ради самого-же Адама. Движеніе и хоть какая-нибудь цль впереди были лучшими средствами смягчить для него страданія этихъ первыхъ часовъ.

— Подете вы со мной въ Стонитонъ, Адамъ? спросилъ онъ опять, помолчавъ.— Надо-же намъ удостовриться, Гетти или другая женщина сидитъ тамъ въ тюрьм.

— Я поду сэръ,— я сдлаю все, что вы найдете нужнымъ,— отвчалъ Адамъ.— Но какъ же т — на Большой Ферм?

— Мы не будемъ ничего говорить имъ пока, когда я возвращусь, я самъ имъ скажу. Тогда я буду знать наврно то, въ чемъ я теперь не увренъ, и я постараюсь вернуться какъ можно скорй.— Идемте-же, лошади готовы.

ГЛАВА XL.
ПЕЧАЛЬНАЯ ВСТЬ РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ.

Въ тотъ-же день ночью мистеръ Ирвайнъ вернулся изъ Стонитона, и первыя слова, которыя онъ услышалъ отъ Карроля, были: ‘Сквайръ Донниторнъ скончался, въ десять часовъ утра его нашли мертвымъ въ постели. Мистрисъ Ирвайнъ просила вамъ сказать, что она будетъ васъ дожидаться въ своей комнат, и чтобъ вы зашли къ ней, прежде чмъ ляжете’.

— Ну что, Дофинъ, пріхалъ наконецъ? сказала мистрисъ Ирвайнъ, когда сынъ вошелъ въ ея комнату.— А старикъ-то нашъ — умеръ! Сказалъ теб Карроль, что его нашли мертвымъ въ постели? Не даромъ онъ былъ въ такомъ уныніи послднее время и такъ волновался, что даже выписалъ Артура. Въ другой разъ ты будешь врить моимъ предсказаніямъ, хотя, вроятно, теперь, если я и предскажу чью-нибудь смерть, такъ только свою собственную.

— А какъ-же съ Артуромъ? Сдлали они тамъ что-нибудь? Послали кого-нибудь встртить его въ Ливерпул? спросилъ мистеръ Ирвайнъ.

— Да, Ральфъ похалъ сейчасъ-же… Милый Артуръ! Милый мой мальчикъ! Наконецъ-то я увижу его хозяиномъ замка! Теперь для имнья настанутъ хорошія времена, потому-что онъ добрый, великодушный малый. И онъ будетъ счастливъ, какъ царь!

У мистера Ирвайна вырвался стонъ: онъ былъ измученъ усталостью и волненіями этого дня, и веселыя слова матери были для него почти нестерпимы.

— Отчего ты такой мрачный, Дофинъ? Случилось что-нибудь непріятное? Или ты тревожишься за Артура,— думаешь, какъ-то онъ переплыветъ этотъ страшный ирландскій каналъ въ такую пору года?

— Нтъ, матушка, я не думалъ объ этомъ, но это правда, что я не въ особенно радостномъ настроеніи духа.

— Тебя измучило это юридическое дло, по которому ты здилъ въ Стонитонъ. Ради самого Бога, Дофинъ, что это за таинственное дло, что ты не можешь разсказать даже мн?

— Вы скоро все узнаете, матушка. Пока я не имю права вамъ говорить. Покойной ночи. Теперь, когда вы больше не ждете никакихъ новостей, я надюсь вы скоро уснете.

Мистеръ Ирвайнъ раздумалъ писать Артуру, какъ онъ было хотлъ сдлать раньше. Все равно теперь это письмо не ускорило-бы прізда молодого человка: извстіе о смерти дда и такъ заставитъ его вернуться со всею поспшностью. Значитъ, теперь можно было лечь въ постель и дать себ необходимый отдыхъ до утра, когда для него наступитъ тяжелая обязанность отвезти печальную всть на Большую Ферму и въ домъ Адама.

Самъ Адамъ остался въ Стонитон, потому-что хоть онъ и не могъ заставить себя пойти къ Гетти, но не могъ и оставаться вдали отъ нея.

— Мн незачмъ возвращаться домой, сэръ,— сказалъ онъ ректору,— нтъ никакой цли. Все равно, пока она здсь, я не въ состояніи приняться опять за работу. Все старое мн опротивло,— я не могу видть никого изъ близкихъ людей. Я найму здсь комнатку,— такую, изъ которой мн были-бы видны стны тюрьмы, а тамъ, можетъ быть, соберусь съ духомъ и повидаю се.

Адамъ нисколько не поколебался въ своей увренности, что Гетти была непричастна преступленію, въ которомъ ее обвиняли, такъ какъ мистеръ Ирвайнъ, понимая, что отнять у него эту увренность значило окончательно его убить, скрылъ отъ него факты, не оставлявшіе въ немъ самомъ ни малйшихъ сомнній относительно виновности Гетти. Не было никакихъ основаній сразу взваливать на плечи Адама все бремя постигшаго его горя, и мистеръ Ирвайнъ, прощаясь съ нимъ, сказалъ ему только: ‘Если-бы даже улики противъ нея оказались слишкомъ сильны, можно все-таки разсчитывать на помилованіе. Ея молодость и другія смягчающія обстоятельства будутъ свидтельствовать за нее.

— Да, надо, чтобъ вс узнали, что ее натолкнули на грхъ,— сказалъ Адамъ горько и страстно. Надо, чтобъ вс узнали, что ей вскружилъ голову баринъ, который волочился за ней. Вспомните, сэръ, вы общали мн сказать моей матери и Сету, и на Большой Ферм, кто навелъ ее на грхъ, иначе они будутъ считать ее хуже, чмъ она заслуживаетъ. Щадя его, вы повредите ей, а я считаю его единственнымъ преступникомъ передъ людьми и Богомъ, что бы ни сдлала она. Если вы его пощадите, такъ я ославлю его.

— Ваше требованіе, Адамъ, я нахожу справедливымъ,— сказалъ мистеръ Ирвайнъ,— но когда вы успокоитесь, вы отнесетесь къ Артуру съ большимъ снисхожденіемъ. Пока я вамъ напомню только, что власть карать его не въ нашихъ рукахъ.

Мистеру Ирвайну было очень тяжело, что именно ему приходилось разглашать о грустной роли Артура въ этой исторіи грха и несчастія, ему,— любившему этого юношу почти отеческой любовью, смотрвшему на него съ отеческой гордостью. Но онъ понималъ, что, даже помимо желанія Адама, фактъ не замедлитъ разгласиться, такъ какъ едва-ли Гетти станетъ упорствовать въ своемъ молчаніи до конца. И такъ, мистеръ Ирвайнъ ршилъ ничего не скрывать отъ Пойзеровъ: онъ сразу скажетъ имъ всю правду, смягчать и подготовлять теперь было поздно. Дло Гетти будетъ разбираться въ Стонитон, въ ближайшую сессію, которая должна состояться на будущей недл. Едва-ли можно было разсчитывать, что Мартинъ Пойзеръ будетъ избавленъ отъ тягостной необходимости явиться въ судъ свидтелемъ,— такъ пусть-же лучше узнаетъ всю правду заране.

Въ четвергъ, въ десять часовъ утра, счастливый домъ на Большой Ферм превратился въ домъ скорби: семья оплакивала несчастье, бывшее для нея хуже смерти. Сознаніе семейнаго позора ощущалось такъ живо, что даже въ сердц добродушнаго Мартина Пойзера младшаго не нашлось мста для состраданія къ Гетти.

Они съ отцомъ были простые поселяне, гордившіеся своей незапятнанной репутаціей, гордившіеся тмъ, что вся ихъ семья всегда съ тхъ поръ, какъ имя ея стояло въ спискахъ прихода,— высоко несла голову, а Гетти навлекла на нихъ безчестіе, котораго ничмъ нельзя смыть. Таково было всепоглощающее чувство обоихъ — и сына, и отца, жгучее сознаніе позора убивало въ нихъ вс другія чувства, и мистеръ Ирвайнъ былъ пораженъ тмъ фактомъ, что мистрисъ Пойзеръ отнеслась къ Гетти мягче, чмъ ея мужъ. Насъ часто поражаетъ черствость мягкихъ людей въ исключительныхъ случаяхъ, эта черствость объясняется тмъ, что человкъ съ мягкой натурой легче подчиняется игу традиціонныхъ понятій.

Когда мистеръ Ирвайнъ ухалъ, Мартинъ-младшій сказалъ отцу, который сидлъ противъ него въ своемъ кресл и плакалъ.

— Я сдлаю все, что отъ меня зависитъ, чтобы выручить ее изъ бды, я не пожалю денегъ и щедро заплачу адвокату, но я не пойду къ ней,— я не хочу ее видть. Она отравила всю нашу жизнь, по ея милости хлбъ будетъ намъ горекъ, и никогда больше намъ не поднять головы — ни здсь, ни въ другомъ мст. Ректоръ говоритъ, что вс насъ жалютъ,— да что намъ пользы въ ихъ жалости?— разв намъ отъ этого легче?

— Жалютъ!— повторилъ старый ддъ съ горькимъ сарказмомъ.— Я никогда не нуждался ни въ чьемъ сожалніи во всю мою жизнь, и вотъ теперь, на восьмомъ десятк, приходится привыкать… Вдь мн семьдесятъ два года минуло на Святого ому… Я думалъ — умру въ этомъ приход: даже назначилъ самъ съ собой, кому нести мой гробъ, кому провожать меня на кладбище… Да видно этому не бывать!.. Придется умирать въ чужомъ мст,— чужіе понесутъ до могилы… чужіе засыплютъ землей.

— Полно, отецъ, не сокрушайся такъ,— сказала мистрисъ Пойзеръ, которая до сихъ поръ говорила очень мало, ошеломленная непривычной суровостью и ршительнымъ тономъ своего мужа. Дти твои будутъ съ тобой, а внучата и въ новомъ приход выростутъ такими-же молодцами,— вотъ увидишь.

— Нельзя намъ оставаться здсь,— сказалъ мистеръ Пойзеръ, и тяжелыя слезы медленно покатились по его круглымъ щекамъ. Мы думали, плохо намъ будетъ, если старый сквайръ на Благовщенье откажетъ намъ отъ аренды, а вотъ теперь приходится отказываться самимъ. Надо будетъ поискать, не согласится-ли кто-нибудь взять нашу землю и выростить хлбъ, который я посялъ, потому-что я ни одного лишняго дня не останусь на земл этого человка… А я то, дуракъ, считалъ его такимъ честнымъ, такимъ прямодушнымъ молодымъ джентльменомъ… мечталъ о томъ времени, когда онъ будетъ нашимъ хозяиномъ… Никогда больше не дождется онъ отъ меня поклона… въ одну церковь съ нимъ не стану ходить… Безсовстный негодяй!— опозорилъ честную семью, а еще прикидывался общимъ другомъ… И этотъ бдняга Адамъ!— хорошо онъ доказалъ ему свою дружбу! Говорилъ сладкія рчи, подъзжалъ съ лестными предложеніями, а самъ отравилъ жизнь бдному малому, такъ-что теперь тому, какъ:і намъ, приходится безъ оглядки бжать изъ здшнихъ мстъ.

— А каково теб будетъ признаваться на суд, что ты ей родня!— прибавилъ старикъ. И вотъ увидишь — когда-нибудь все это отразится на твоей дочери — на этой бдной крошк, которой и четырехъ лтъ еще нтъ, люди не простятъ ей, что у нея была двоюродная сестра, которую судили за убійство.

— Если люди такъ злы, тмъ хуже для нихъ,— проговорила мистрисъ Пойзеръ съ рыданіемъ въ голос. Что намъ бояться людей?— Тотъ, Кто на небесахъ, защититъ невинное дитя, только очень ужъ тяжело будетъ мн умирать и знать, что дти остаются безъ матери и некому за нихъ заступиться.

— Хорошо-бы намъ послать за Диной, кабы знать, гд искать ее въ Лидс,— сказалъ мистеръ Пойзеръ, но Адамъ говоритъ, что она не оставила своего адреса.

Да она наврное у той женщины, что была другомъ ея тетки Юдифи,— подхватила мистрисъ Пойзеръ, которую предложеніе мужа немного ободрило.— Дина часто говорила съ ней, только я не могу припомнить, какъ она ее называла… Не знаетъ-ли Сетъ Бидъ? Я думаю, онъ долженъ знать, потому что вс методисты знаютъ другъ друга, а она у нихъ проповдница.

— Я пошлю къ Сету,— сказалъ мистеръ Пойзеръ.— Пошлю Алика сказать, чтобъ онъ пришелъ сюда или написалъ-бы, какъ зовутъ эту женщину, а ты пока приготовь письмо къ Дин, и какъ узнаемъ адресъ, такъ и пошлемъ его въ Треддльстонъ.

— Плохое это утшеніе — писать письма, когда пришла бда, и ты нуждаешься въ поддержк,— сказала мистрисъ Пойзеръ.— Кто знаетъ, сколько времени это письмо пробудетъ въ дорог, да и дойдетъ-ли еще до нея.

Еще прежде, чмъ Аликъ усплъ придти къ Видамъ со своимъ порученіемъ, мысли Лизбеты тоже обратились къ Дин, и она говорила Сету:

— Нтъ больше для насъ на этомъ свт ни счастья, ни радости… Ахъ, если бы Дина Моррисъ пришла къ намъ, какъ тогда, когда умеръ мой старикъ!.. Хоть-бы ты уговорилъ ее пріхать. Какъ-бы я хотла, чтобъ она была теперь подл меня, держала-бы меня за руку и говорила со мной! Можетъ быть она научила-бы меня врить, что есть еще правда на земл, что есть добро и во всемъ этомъ гор, свалившемся на моего бднаго мальчика, который никому въ жизни зла не сдлалъ, который былъ всегда такимъ хорошимъ сыномъ, что другого такого и не найти… Охъ, бдный мой мальчикъ! Бдный Адамъ!..

И Лизбета, рыдая, закачалась на своемъ стул.

— Мама, если ты хочешь, я съзжу за Диной,— сказалъ Сетъ.

— Създишь?— повторила Лизбета, поднимая голову и переставъ на минуту рыдать, какъ плачущій ребенокъ, которому пообщали игрушку.— А гд она теперь! Далеко?

— Довольно далеко отсюда,— въ большомъ город, въ Лидс. Но я обернусь въ три дня, если ты согласна меня отпустить.

— Нтъ, нтъ, я не могу тебя отпустить. Ты долженъ създить къ брату и разсказать мн, что онъ тамъ длаетъ. Хоть мистеръ Ирвайнъ и общалъ, что онъ мн все разскажетъ, какъ създитъ туда, да я не такъ хорошо понимаю, когда онъ говоритъ. Позжай лучше ты, разъ ужъ Адамъ не позволяетъ мн пріхать самой. А Дин можно и написать. Разв не можешь ты ей написать?— вдь ты такой охотникъ писать письма, когда въ этомъ никто не нуждается.

— Да я не знаю хорошенько, куда ей адресовать,— сказалъ Сетъ.— Городъ большой… Кабы я самъ похалъ, тогда другое дло: я могъ бы разспросить у членовъ общины и разыскалъ-бы ее. Но можетъ быть, если адресовать Сар Вилльямсовъ, методистской проповдниц въ Лидс, письмо и дойдетъ, такъ какъ Дина, по всей вроятности, остановилась у Сары.

Въ это время явился Аликъ, и Сетъ, узнавъ, что мистрисъ Пойзеръ собирается писать Дин, ршилъ, что ему теперь незачмъ писать, но онъ сейчасъ-же пошелъ на Большую Ферму, чтобы сообщить тамъ все, что ему было извстно о мстопребываніи Дины, и предупредить, что можетъ произойти задержка въ доставк письма, такъ какъ точный ея адресъ ему неизвстенъ.

Разставшись съ Лизбетой, мистеръ Ирвайнъ отправился къ Джонатану Бурджу, который также имлъ нкоторое право быть ознакомленнымъ съ обстоятельствами, принудившими Адама на время удалиться отъ длъ, и къ шести часамъ вечера въ Брокстон и Гейслоп едва ли оставался хоть одинъ человкъ, до котораго печальная новость не дошла-бы Въ томъ или другомъ вид. Говоря съ Бурджемъ, мистеръ Ирвайнъ не назвалъ Артура, тмъ не мене исторія его отношеній къ Гетти, со всми черными тнями, какія набрасывали на нее ея ужасныя послдствія, была въ тотъ-же день такъ же доподлинно извстна всему околотку, какъ и тотъ фактъ, что ддъ Артура умеръ, и что онъ сдлался хозяиномъ помстья. Мартинъ Тойзеръ не видлъ причины умалчивать о ней передъ двумя-тремя пріятелями изъ ближайшихъ сосдей, завернувшими къ нему въ первый-же день постившаго его горя, чтобы сочувственно пожать ему руку. Съ своей стороны и Карроль. чутко прислушивавшійся ко всему, происходившему въ ректорскомъ дом, не преминулъ сообщить, кому только могъ, свой собственный варіантъ этой исторіи.

Однимъ изъ такихъ пріятелей-сосдей, навстившихъ Мартина Пойзера въ этотъ день и особенно долго и безмолвно жавшихъ ему руку, былъ Бартль Масси. Мистеръ Масси заперъ свою школу и завернулъ къ Пойзерамъ по дорог въ ректорскій домъ, куда онъ и явился въ половин восьмого. Онъ послалъ сказать мистеру Ирвайну, что проситъ у него извиненія въ томъ, что обезпокоилъ его въ такой поздній часъ, но желалъ-бы тмъ не мене побесдовать съ нимъ. Его ввели въ кабинетъ, куда къ нему вскор вышелъ хозяинъ.

— Ну что, Бартль?.. Садитесь,— сказалъ мистеръ Ирвайнъ, протягивая ему руку. Это не было его обычной манерой здороваться со школьнымъ учителемъ, но въ трудныя минуты всякія различія какъ-то сглаживаются, и вс, кто сочувствуетъ намъ, становятся для насъ одинаково близки.

— Вы, конечно, догадываетесь, сэръ, зачмъ я пришелъ?— сказалъ Бартль.

— Вроятно, до васъ дошла печальная новость, и вы желаете знать, насколько она справедлива?— я говорю о Гетти Соррель.

— Нтъ, сэръ, я собственно желаю знать не о ней, а объ Адам Вид. Я слышалъ, что онъ остался въ Стонитон, и буду вамъ очень признателенъ, если вы разскажете мн, въ какомъ состояніи духа вы оставили бднаго малаго, и что онъ намренъ длать. Что же до этой смазливой двчонки, которую они нашли нужнымъ въ тюрьму посадить,— о ней я и не думалъ, ей вся цна — мдный грошъ… мдный грошъ. Не стоило-бы и говорить-то о ней, кабы не зло, которое она сдлала честному человку… Новрите-ли, сэръ, вдь онъ — единственный изъ моихъ учениковъ въ этомъ тупоумномъ краю, у котораго была любовь къ математик и голова, способная ее вмстить. Не будь отъ, бдняга, такъ заваленъ черной работой, онъ могъ-бы далеко пойти въ этой области, и тогда, можетъ быть, ничего подобнаго съ нимъ бы не случилось… Не случилось*бы ничего…

— И безъ того взволнованный, Бартль еще больше разгорячился отъ быстрой ходьбы и былъ не въ силахъ сдержаться, когда ему наконецъ представился случай излить свои чувства. Но теперь онъ умолкъ и вытеръ платкомъ свой мокрый лобъ и глаза (по всей вроятности тоже мокрые).

— Простите меня, сэръ,— заговорилъ онъ опять посл этого перерыва, который далъ ему время собрать свои мысли,— простите, что я распространяюсь о моихъ собственныхъ чувствахъ — точь-въ-точь моя глупая собака, которая всегда воетъ на втеръ,— когда никому не интересно слушать меня. Я пришелъ васъ послушать, а не говорить. Будьте такъ добры, разскажите мн, что длаетъ тамъ нашъ бдный парень.

— Вы напрасно стараетесь сдержать свои чувства, Бартль,— сказалъ мистеръ Ирвайнъ,— не стсняйтесь меня. Я и самъ почти въ такомъ-же состояніи, какъ вы, у меня тоже много тяжелаго на душ, и мн очень трудно молчать о моихъ чувствахъ. Я вполн раздляю вашу тревогу за Адама, хоть онъ и не единственный, чьи страданія и принимаю близко къ сердцу… Онъ ршилъ остаться въ Стонитон до окончанія процесса (разбирательство дла назначено черезъ недлю). Онъ нанялъ тамъ комнату. Я одобрилъ его ршеніе, такъ какъ нахожу, что въ настоящее время для него лучше быть подальше отъ родныхъ и всхъ, кто его знаетъ. Бдняга!— онъ все еще вритъ въ ея невинность, Онъ надется, что со временемъ у него достанетъ мужества увидться съ ней, а пока хочетъ быть вблизи отъ нея.

— Такъ, значитъ, вы считаете ее виновной?— спросилъ Бартль.— Вы думаете, что ее повсятъ.

— Боюсь, что ея дло приметъ дурной оборотъ: улики очень сильны. Но хуже всего то, что она ни въ чемъ не сознается,— не сознается даже, что у нея былъ ребенокъ, вопреки самымъ положительнымъ доказательствамъ. Я видлъ ее, она и со мной упорно молчала: увидвъ меня, она вся какъ-то съежилась, точно испуганный зврекъ. Она страшно перемнилась,— я былъ просто пораженъ… Надюсь, что въ худшемъ случа намъ все таки удастся испросить помилованіе ради тхъ, ни въ чемъ неповинныхъ людей, которые страдаютъ изъ за нея.

— Какая безсмыслица!— вырвалось у Бартля, забывшаго въ своемъ раздраженіи, съ кмъ онъ говоритъ.— Прошу прощенья, сэръ, я хотлъ сказать: какая безсмыслица, что честные, хорошіе люди могутъ страдать оттого, что повсятъ какую-то дрянь. По моему, чмъ скоре освободятъ міръ отъ такой женщины, тмъ лучше. Да и мужчинъ, которые помогаютъ этимъ тварямъ гршить, не мшало-бы отправлять на тотъ свтъ вмст съ ними. Какая польза оставлять въ живыхъ такихъ гадинъ?— только зря скармливать хлбъ, который пригодился-бы разумнымъ существамъ… Но, разумется, ужъ разъ Адамъ такъ глупъ, что страдаетъ изъ за нея, я не хотлъ-бы для него лишнихъ страданій… Очень онъ горюетъ, бдняга?

Тутъ Бартль вынулъ изъ кармана очки и надлъ на носъ, какъ будто они могли помочь его воображенію.

— Да, я боюсь, что рана его глубокая,— сказалъ мистеръ Ирвайнъ.— Онъ смотритъ совсмъ разбитымъ, и вчера на него нсколько разъ находили припадки какого-то изступленія, такъ-что я даже жаллъ, что не могъ съ нимъ остаться. Впрочемъ, завтра я опять туда ду, да и вра моя въ твердость принциповъ Адама такъ крпка, что я надюсь, онъ вынесетъ самое худшее, не допустивъ себя ни до какого безумнаго шага.

Послднія слова не столько предназначались для Бартля, сколько служили невольнымъ выраженіемъ мысли, пугавшей самого мистера Ирвайна: онъ боялся, что ненависть къ Артуру и жажда мести,— а горе Адама постоянно принимало эту опасную форму,— заставятъ послдняго искать встрчи, которая можетъ оказаться роковой. Эта мысль только усиливала тревогу, съ какою мистеръ Ирвайнъ ожидалъ прізда Артура. Но Бартль подумалъ, что онъ намекаетъ на самоубійство, и на лиц его выразился испугъ.

— Я вамъ скажу, сэръ, что я придумалъ, и я надюсь, вы одобрите мой планъ,— заговорилъ онъ.— Прикрою я свою школу (это ничего, что ученики мои соберутся: разойдутся по домамъ — вотъ и все), поду въ Стонитонъ и присмотрю за Адамомъ, пока не кончится вся эта исторія съ судомъ. Ему я скажу, что пріхалъ послушать судебныя пренія, противъ этого ему будетъ нечего возразить.

— Такъ какъ-же вы объ этомъ полагаете, сэръ?

— Что-жъ,— проговорилъ мистеръ Ирвайнъ нершительно,— пожалуй, что это было-бы хорошо съ одной стороны… и я уважаю васъ, Бартль, за вашу дружбу къ Адаму. Но предупреждаю васъ: будьте осторожны, говоря съ нимъ о Гетти. Я, видите-ли, боюсь, что у васъ слишкомъ мало сочувствія къ его слабости, какъ вы это называете.

— Положитесь на меня, сэръ… положитесь на меня. Я понимаю, что вы хотите сказать. Я и самъ былъ такимъ-же дуракомъ въ свое время, но это между нами. Я не стану навязываться со своими мнніями,— я буду только присматривать за нимъ, позабочусь, чтобы онъ лъ что-нибудь, да кое-когда перекинусь съ нимъ словечкомъ.

— Въ такомъ случа,— сказалъ мистеръ Ирвайнъ, начиная врить въ сдержанность Бартля,— въ такомъ случа вы сдлаете доброе дло, похавъ къ нему. И хорошо-бы было, еслибъ вы какъ-нибудь дали знать его матери и брату, что дете туда.

— Непремнно, сэръ, непремнно,— отвчалъ Бартль, вставая и снимая очки,— я это сдлаю… сдлаю. Хоть я и не ни таю къ его матери никакого пристрастія (она вчно хнычетъ,— я не могу слышать ея голоса),— но, во всякомъ случа, она не то, что вс эти шлюхи, она опрятная, честная женщина, и ни передъ кмъ не гнетъ спины… Позвольте пожелать вамъ добраго вечера, сэръ, и поблагодарить васъ за то, что вы удлили мн часокъ для бесды. Вы общій нашъ другъ въ этомъ печальномъ дл… общій нашъ другъ, вамъ тоже приходится нести тяжелое бремя.

— Прощайте, Бартль, до свиданья, мы скоро увидимся въ Стопитон.

Бартль чуть не бгомъ выбжалъ изъ ректорскаго дома, ршительно уклонившись отъ всхъ авансовъ Карроля, желавшаго вступить съ нимъ въ бесду. За то по дорог онъ т се время бесдовалъ съ Вдьмой, коротенькія ножки которой сменили рядомъ съ нимъ по песку.

— Ну, вотъ, теперь мн придется брать тебя съ собой,— говорилъ онъ ей, голосомъ, въ которомъ звучало отчаяніе.— Что ты станешь тутъ длать одна, безъ меня? Ты вдь баба,— ты ни на что не годна. Ты до смерти стоскуешься тутъ, если я оставлю тебя,— ты и сама это знаешь. А то еще, чего добраго, какой нибудь бродяга сманитъ тебя, или — еще того хуже,— примешься бгать по улицамъ чортъ знаетъ съ кмъ, да совать свой носъ, гд тебя не спрашиваютъ,— во всякую дырочку, во всякую щелку,— я вдь знаю тебя! Только смотрите, мадамъ, если вы опозорите себя какимъ-нибудь безчестнымъ поступкомъ, я отрекаюсь отъ васъ — такъ вы и знайте!

ГЛАВА XLI.
НАКАНУН СУДА.

Унылая улица въ Стонитон. Комната въ верхнемъ этаж. Въ комнат дв постели, одна — на полу. Четвергъ, десять часовъ вечера. Темная стна за окномъ не пропускаетъ въ комнату луннаго свта, а то онъ, можетъ быть, и боролся-бы со свтомъ единственнаго огарка, горящаго передъ Бартлемъ Масси. Мистеръ Масси притворяется, что читаетъ, а самъ черезъ очки наблюдаетъ за Адамомъ Бидомъ, который сидитъ у темнаго окна.

Если-бы вамъ не сказали, что это Адамъ, наврядъ-ли вы бы узнали его. За послднюю недлю онъ еще похудлъ, глаза запали, борода нечесана, какъ у человка, только-что поднявшагося съ постсли посл болзни. Его густые черные волосы свсились на лобъ, и онъ не ощущаетъ бодраго желанія отбросить ихъ назадъ, чтобы лучше видть окружающее. Онъ перекинулъ одну руку черезъ спину стула и, повидимому, внимательно разглядываетъ свои скрещенные пальцы. Стукъ въ дверь заставляетъ его встрепенуться.

— Вотъ и онъ,— сказалъ Бартль Масси, поспшно вставая и отпирая дверь.

Вошелъ мистеръ Ирвайнъ. Адамъ всталъ со стула съ инстинктивною почтительностью. Мистеръ Ирвайнъ подошелъ къ нему и взялъ его за руку.

— Я запоздалъ, Адамъ,— сказалъ онъ, опускаясь на стулъ, поданный ему Бартлемъ,— я выхалъ изъ Брокстона позже, чмъ разсчитывалъ, а съ тхъ поръ, какъ пріхалъ, все время былъ занятъ. Но за то теперь все сдлано,— по крайней мр все, что можно было сдлать сегодня. Ну, теперь посидимъ.

Адамъ машинально взялся опять за свой стулъ, прислъ подальше, на кровать.

— Видли вы ее, сэръ?— спросилъ Адамъ трепетнымъ голосомъ.

— Да, Адамъ, мы съ капелланомъ весь вечеръ провели у нея.

— Спрашивали вы ее, сэръ… говорили ей обо мн?

— Да, я говорилъ о васъ,— отвчалъ мистеръ Ирвайнъ съ нкоторымъ колебаніемъ.— Я ей сказалъ, что вы желали-бы повидать ее до суда, если она позволитъ.

Мистеръ Ирвайнъ замолчалъ. Адамъ смотрлъ на него жаднымъ, вопрошающимъ взглядомъ.

— Вы знаете, что она отказывается видть кого-бы то ни было, не только васъ, Адамъ… Какъ-будто какая-то роковая сила закрыла ея сердце для всхъ. Намъ съ капелланомъ она на все отвчала ‘нтъ’, и это единственный отвтъ, какого намъ удалось добиться! Дня три, четыре тому назадъ, когда я ей еще ничего не говорилъ о васъ, я спрашивалъ ее, нехочетъ-ли она видть кого-нибудь изъ своихъ близкихъ, и она отвчала, вся задрожавъ: ‘нтъ, нтъ, скажите имъ, пусть никто ко мн не приходитъ.— я никого, никого не хочу видть’.

Адамъ поникъ головой. Посл минутнаго молчанія, мистеръ Ирвайнъ продолжалъ:

— Мн не хотлось-бы, Адамъ, давать вамъ совтъ, который шелъ-бы въ разрзъ вашему желанію, если ужъ вы твердо ршились видть ее завтра утромъ, хотя-бы даже безъ ея согласія. Весьма возможно, что, вопреки кажущейся очевидности, это свиданіе подйствуетъ на нее благотворно. Но какъ мн ни жаль, я долженъ сказать, что на это мало надежды. Когда я назвалъ васъ, она не проявила никакого волненія, она только отвтила ‘нтъ’, все тмъ-же холоднымъ, упрямымъ тономъ, какъ и раньше. А если это свиданіе не окажетъ на нее никакого вліянія, для васъ оно будетъ только безполезнымъ, лишнимъ и, я боюсь, жестокимъ страданіемъ. Она очень измнилась…

Адамъ вскочилъ на ноги и схватилъ со стола свою шляпу, но вдругъ остановился и посмотрлъ на мистера Ирвайна, какъ-будто у него на язык вертлся вопросъ, котораго онъ не ршался выговорить. Бартль Масси, не спша, поднялся съ мста, подошелъ къ двери, заперъ ее на ключъ и положилъ ключъ въ карманъ.

— Вернулся онъ! спросилъ, наконецъ, Адамъ.

— Нтъ, нтъ еще, отвчалъ мистеръ Ирвайпъ совершенно спокойно.— Положите вашу шляпу, Адамъ, если только вы взяли ее не съ тмъ, чтобы выйти со мной прогуляться и подышать чистымъ воздухомъ. Должно быть, вы еще не выходили сегодня?

— Вамъ незачмъ меня обманывать, сказалъ Адамъ съ досадой, не спуская съ мистера Ирвайна упорнаго, подозрительнаго взгляда.— Вамъ нтъ причины бояться за меня. Я хочу только справедливости. Я хочу заставить его страдать такъ-же, какъ страдаетъ она. Это его вина,— она была ребенокъ, прелестный ребенокъ, на котораго нельзя было смотрть безъ умиленія и восторга… Мн дла нтъ до того, что она сдлала,— онъ ее до этого довелъ. Такъ пусть-же знаетъ, пусть пойметъ… Если на Неб есть справедливость, онъ почувствуетъ, что значитъ соблазнить такого ребенка на грхъ и погибель…

— Я васъ не обманываю, Адамъ, сказалъ мистеръ Ирвайнъ. Артуръ Донниторнъ еще не пріхалъ,— по крайней мр его еще не было, когда я узжалъ. Я оставилъ ему письмо: онъ узнаетъ все, какъ только прідетъ.

— Вы полагаете, что дло не къ спху, промолвилъ Адамъ съ раздраженіемъ.— Вы ни во что ставите, что въ то время, когда она томится здсь, покрытая стыдомъ и позоромъ, онъ ничего не подозрваетъ и совершенно покоенъ?

— Адамъ, онъ все узнаетъ и будетъ долго и тяжко страдать. У него есть и сердце, и совсть,— я не могу до такой степени въ немъ ошибаться. Я увренъ, что онъ долго боролся прежде, чмъ уступить искушенію. Быть можетъ, онъ слабъ, но никто не назоветъ его холоднымъ, зачерствлымъ эгоистомъ. Я знаю, что это будетъ для него ударомъ на всю жизнь. Почему вы жаждете мести? Вс пытки, какія вы могли бы изобрсти для него, не принесутъ eu никакой пользы.

— Нтъ, о Господи! нтъ! простоналъ Адамъ, снова опускаясь на стулъ.— Это-то и ужасно, въ томъ-то и заключается мое проклятіе, что что ни длай, бды не изжить — ничего, ничего не поправить. Бдная моя Гетти!— никогда уже не быть ей прежней невинною Гетти, самымъ прелестнымъ изъ божьихъ твореній!.. Какъ она улыбалась мн!.. Я думалъ, она любитъ меня,— она была такъ добра въ послднее время.

Эти слова Адамъ произнессъ совсмъ тихо и глухо, какъ будто говорилъ самъ съ собой, но вдругъ онъ взглянулъ на мистера Ирвайна и сказалъ:

— Но вдь она не такъ виновата, какъ они говорятъ? Вы этого не думаете, сэръ? Она не можетъ быть преступницей.

— Можетъ быть, этого никто никогда не узнаетъ наврное, Адамъ, мягко отвтилъ мистеръ Ирвайнъ.— Въ подобнаго рода вопросахъ мы часто основываемъ наше сужденіе на томъ, что намъ кажется очевиднымъ, а между тмъ достаточно какого-нибудь одного ничтожнаго новаго факта, который раньше намъ былъ неизвстенъ, чтобы сужденіе это оказалось невозможнымъ. Но, предположивъ даже самое худшее: вы и тогда не имете ни малйшаго права обвинять Артура въ ея преступленіи, считать его отвтственнымъ за ея вину. Не намъ, людямъ, разбираться въ нравственной отвтственности нашихъ ближнихъ,— судить и карать. Мы не можемъ избгнуть ошибокъ даже въ вопрос о томъ, виноватъ-ли человкъ въ томъ или другомъ преступленіи, опредлить же, насколько онъ долженъ быть отвтственъ за непредвиднныя послдствія своего поступка, это такая задача, на разршеніе которой никто изъ насъ не долженъ смть отваживаться. Мысль о печальныхъ послдствіяхъ, которыя можетъ повлечь за собой эгоистическое желаніе удовлетворить свою злобу, уже сама по себ такъ ужасна, что должна была-бы навсегда отбить у человка охоту мстить или карать. Вы умны, Адамъ, и прекрасно понимаете эти вещи, когда вы спокойны… Не думайте, что я не сочувствую вашимъ страданіямъ, той мук душевной, которая разжигаетъ въ васъ злобу и жажду мести, но подумайте вотъ о чемъ: если вы уступите голосу страсти,— потому что это страсть, и вы ошибаетесь, говоря, что добиваетесь одной справедливости,— съ вами будетъ то же, что и съ Артуромъ,— можетъ быть даже хуже, ибо въ пылу гнва вы можете совершить страшное преступленіе.

— Нтъ, не хуже,— сказалъ Адамъ съ горечью,— ни въ какомъ случа не хуже. Гораздо лучше,— по крайней мр, я всегда предпочелъ-бы — совершить преступленіе, за которое я самъ и отвчалъ бы, чмъ соблазнить человка на грхъ, а самому спокойно оставаться въ сторон и смотрть, какъ онъ расплачивается за него. И все это ради мимолетнаго удовольствія! Да будь онъ мужчина, онъ скоре позволилъ-бы отрубить себ руку, чмъ допустить себя поддаться такой прихоти! Разв онъ могъ не предвидть послдствій. Онъ долженъ былъ ихъ предвидть, онъ не могъ ожидать ничего, кром горя и стыда для нея. Потомъ онъ пытался ложью поправить сдланное имъ зло… Нтъ, есть тысячи проступковъ, за которые людей вшаютъ, но которые и въ половину не такъ отвратительны, какъ то, что онъ сдлалъ. Когда человкъ длаетъ зло, зная, что онъ самъ будетъ за него въ отвт, онъ и въ половину не такой негодяй, какъ тотъ подлый эгоистъ, который ни въ чемъ не хочетъ себ отказать, хотя отлично понимаетъ, что не онъ, а другіе будутъ расплачиваться за его грхи.

— Въ этомъ вы также отчасти неправы, Адамъ. Нтъ такого проступка, послдствія котораго падали-бы исключительно на того, кто его совершилъ. Длая зло, вы никогда не можете съ увренностью сказать, что длаете зло только себ. Нити человческихъ жизней такъ тсно переплетаются, он такъ сплочены, какъ воздухъ, которымъ мы дышемъ. Зло распространяется, какъ зараза. Я знаю, чувствую, сколько страданій причинилъ Артуръ своимъ проступкомъ, но вдь и всякій грхъ падаетъ своими послдствіями не только на того, кто его совершилъ. Ваше мщеніе Артуру будетъ только новымъ несчастіемъ,— прибавкой къ тому злу, отъ котораго мы вс и теперь довольно страдаемъ, не на васъ одного падутъ послдствія вашей мести, но на всхъ, кому вы дороги. Вы удовлетворите своему слпому гнву, не только ничего не улучшивъ въ настоящемъ положеніи длъ, но еще ухудшивъ его. На это вы могли-бы мн возразить, что не замышляете ничего преступнаго, но въ васъ говоритъ теперь то самое чувство, которое порождаетъ преступленія, и до тхъ поръ, пока вы будете питать это чувство, пока вы сами не поймете, что добиваться возмездія за вину Артура есть съ вашей стороны жажда мести, а не чувство справедливости, вы каждую минуту будете въ опасности сдлать великое зло. Вспомните, что вы испытывали въ ту минуту, когда ударили Артура въ рощ.

Адамъ молчалъ. Послдняя фраза вызвала въ немъ новое воспоминаніе прошлаго. Мистеръ Ирвайнъ, не желая прерывать его размышленій, заговорилъ съ Бартлемъ Масси о похоронахъ старика Донниторна и о другихъ постороннихъ предметахъ. Но наконецъ Адамъ самъ обратился къ нему, на этотъ разъ гораздо спокойне.

— А я и не спросилъ васъ, сэръ, о тхъ… на Большой Ферм. Прідетъ-ли мистеръ Пойзеръ?

— Онъ уже здсь: нынче ночью пріхалъ. Но я бы не совтовалъ вамъ, Адамъ, видться съ нимъ. Онъ страшно потрясенъ, лучше вамъ не встрчаться, пока вы сами не будете поспокойне.

— Не знаете-ли, сэръ, пріхала къ намъ Дина Моррисъ? Сетъ говорилъ, что за ней посылали.

— Нтъ. Мистеръ Пойзеръ мн говорилъ, что когда онъ выхалъ изъ дому, ея еще не было. Они боятся, что письмо не дошло. Кажется, у нихъ не было точнаго адреса.

Адамъ съ минуту о чемъ-то раздумывалъ и наконецъ сказалъ:

— Хотлъ-бы я знать, пришла-ли бы Дина къ ней? Впрочемъ, Пойзерамъ это было-бы непріятно, вдь сами они не захотли видть ее. Мн кажется, что Дина пришла-бы, методисты — удивительные люди, ихъ не остановитъ даже тюрьма… Да и Сетъ говоритъ, что Дина пришла-бы. Она всегда была очень добра къ ней, и если-бы она ее навстила, быть можетъ для нея это было-бы большимъ облегченіемъ. Вы никогда не видли Дины, сэръ?

— Какъ же, видлъ и говорилъ съ ней, и она мн очень понравилась. Теперь, когда вы мн о ней напомнили, я самъ жалю, что ея здсь нтъ. Такая спокойная, кроткая женщина могла-бы, пожалуй, дйствительно смягчить сердце Гетти. Тюремный священникъ — человкъ очень грубый.

— Да, но ея нтъ,— значитъ, и толковать не о чемъ — проговорилъ грустно Адамъ.

— Если-бы мн это пришло въ голову раньше, я принялъ-бы мры, чтобы ее розыскамъ,— сказалъ мистеръ Ирвайнъ,— а теперь, боюсь, уже поздно… Однако, Адамъ, мн надо проститься. Постарайтесь уснуть нынче ночью. Храни васъ Господь! Завтра я пріду къ вамъ пораньше.

ГЛАВА XLII.
УТРОМЪ ВЪ ДЕНЬ СУДА

На другой день, около часу пополудни, Адамъ сидлъ одинъ на своей вышк, передъ нимъ на стол лежали часы, какъ будто онъ считалъ томительно долгія минуты. Онъ не имлъ ни малйшаго понятія о томъ, какія показанія будутъ давать свидтели на суд, потому что съ ужасомъ сторонился всякихъ подробностей, касавшихся ареста и обвиненія Гетти. Этотъ энергичный и мужественный человкъ, который, не задумываясь, пошелъ-бы на всякую опасность и страданія, чтобы предохранить Гетти даже отъ тни несчастія, чувствовалъ себя неспособнымъ стать лицомъ къ лицу съ непоправимымъ зломъ. Его дятельная натура, его неутомимая энергія, которая была страшной побудительной силой тамъ, гд представлялась возможность дйствовать, причиняла ему только лишь страданіе теперь, когда онъ долженъ былъ оставаться пассивнымъ, и если въ чемъ выражалась, такъ только въ страстной жажд наказать Артура.

Люди энергичные, способные на смлые подвиги, часто сторонятся непоправимаго горя, какъ будто у нихъ черствое сердце. Но въ этомъ случа на нихъ дйствуетъ непреодолимый страхъ передъ слишкомъ сильнымъ страданіемъ. Они инстинктивно бгутъ отъ него, какъ бжали-бы отъ ударовъ бича. Адамъ ршился наконецъ видться съ Гетти, если-бы она согласилась, потому что думалъ, что, можетъ быть, это свиданіе благотворно подйствуетъ на нее, выведетъ ее изъ того состоянія оцпеннія, о которомъ ему говорили. Можетъ быть, если-бы она убдилась, что онъ не помнитъ зла, которое она ему сдлала, сердце ея могло-бы смягчиться. Но это ршеніе стоило ему неимоврныхъ усилій. Онъ дрожалъ при одной мысли увидть ея измнившееся лицо, какъ дрожитъ слабая женщина при вид ланцета хирурга. И онъ ршился лучше вынести эти долгіе, томительные часы неизвстности, чмъ взять на себя то, что было для него невыносимымъ страданіемъ,— чмъ видть и слышать, какъ ее будутъ судить.

Глубокое страданіе можно смло назвать вторымъ крещеніемъ, возрожденіемъ человка къ новой жизни. Жгучія воспоминанія прошлаго, горькія сожалнія, погибшая любовь, страстныя воззванія къ Высшему Правосудію, мучительное волненіе, наполнявшее дни и ночи послдней недли,— все это обступило Адам, давило его, тснилось въ его разгоряченную голову въ это томительное, безконечное утро. Вся прежняя жизнь казалась ему чмъ-то туманнымъ, далекимъ, онъ испытывалъ^такое чувство, какъ будто только-что пробудился отъ сна. Ему казалось, что до сихъ поръ онъ слишкомъ легко смотрлъ на людскія страданія, что все, что пришлось вынести тяжелаго ему самому, и что онъ называлъ горемъ, было не боле, какъ мимолетное огорченіе, не оставляющее даже слда… Да, великое страданіе въ одинъ день старитъ человка на нсколько лтъ, это — крещеніе огнемъ, изъ котораго мы выходимъ съ обновленной и просвтленной душой.

— О, Боже! простоналъ Адамъ, тяжело опираясь на столъ и не спуская мутнаго взгляда съ циферблата часовъ,— сколько людей до меня терзалось точно такъ-же… Сколько бдныхъ, покинутыхъ женщинъ страдало, какъ страдаетъ она!.. Какъ еще недавно она была такъ невинно-прелестна, такъ счастлива, когда старый ддъ и вс они поздравляли ее, желали ей счастья, и она цловала ихъ всхъ!.. Бдная, бдная моя Гетти! Вспоминаешь-ли ты объ этомъ теперь?

Адамъ вздрогнулъ и повернулся къ двери. Вдьма завизжала: на лстниц послышались прихрамывающіе шаги и постукиванье палки о ступени. Это возвращался Бартль Масси. Неужели все кончено?..

Бартль спокойно вошелъ въ комнату, подошелъ къ Адаму, взялъ его за руку и сказалъ:

— Я воспользовался перерывомъ и пришелъ взглянуть на тебя, мой мальчикъ.

У Адама такъ сильно билось сердце, что онъ не могъ говорить, онъ молча пожалъ руку друга. Бартль взялъ стулъ слъ противъ него и снялъ шляпу и очки.

— Никогда со мной этого не случалось,— сказалъ онъ,— я вышелъ на улицу въ очкахъ: совсмъ забылъ снять.

Старикъ нарочно заговорилъ о пустякахъ, думая, что будетъ лучше не замчать волненія Адама: тогда парень самъ пойметъ, что у него, Бартля, нтъ ничего опредленнаго, что-бы онъ могъ ему сообщить.

— Однако надо теб чего-нибудь перекусить и выпить стаканчикъ вина, которое прислалъ мистеръ Ирвайнъ, а то мн достанется отъ него,— сказалъ онъ, поднимаясь со стула.— Да мн и самому не мшаетъ подкрпиться,— добавилъ онъ, положивъ на столъ ковригу хлба и наливая немного вина изъ бутылки въ стаканъ.— На-ка, выпей, мой милый, выпей со мной.

Адамъ тихонько оттолкнулъ протянутый стаканъ и сказалъ умоляющими голосомъ:

— Скажите мн, какъ идетъ дло, мистеръ Масси… Скажите мн все. Тамъ-ли она? Началось-ли?

— Да, мой мальчикъ, да,— съ самаго утра, но они тянутъ, страшно тянутъ, да и адвокатъ, котораго для нея взяли, цпляется за все, за что только можно уцпиться, чуть-ли не каждому свидтелю длаетъ перекрестный допросъ. Онъ тамъ съ ними со всми зубъ за зубъ. Это все, что онъ можетъ сдлать за т деньги, которыя получилъ,— сумма не малая, не малая сумма. Ловкій парень, что и говорить, ничего не упуститъ. Не будь у человка души, такъ, кажется, слушалъ-бы вс эти судебныя препирательства съ такимъ-же интересомъ, какъ какой-нибудь научный докладъ, но нжное сердце длаетъ людей дураками. Я-бы охотно навсегда отказался отъ математики, лишь-бы быть въ состояніи принести теб добрыя всти, мой бдный мальчикъ.

— Разв дло принимаетъ дурной оборотъ для нея? спросилъ Адамъ.— Разскажите мн, что говорилось на суд. Я долженъ все знать,— я долженъ знать, какія у нихъ улики противъ нея.

— До сихъ поръ главная улика — это показанія врачей. Другихъ свидтелей еще не вызывали никого, кром Мартина Пойзера. Бдный Мартинъ! Вс его страшно жалютъ, да и нельзя не жалть… Въ публик рыдали навзрыдъ, когда онъ давалъ показаніе. Самое ужасное было, это когда ему велли взглянуть на подсудимую. Трудно ему это досталось бдняг,— очень трудно!.. Адамъ, дорогой мой, для него это тоже тяжелый ударъ, какъ и для тебя, помоги-же ему, покажи примръ мужества. А пока выпей вина,— докажи, что ты все можешь вынести, какъ подобаетъ мужчин.

На этотъ разъ Бартль затронулъ настоящую струну. Адамъ, съ тихой покорностью, взялъ стаканъ и отпилъ не много вина.

— Скажите мн, какая она… какой у нея видъ, спросилъ онъ, немного погодя.

— Вначал, когда ее привели, она казалась испуганной, очень испуганной, должно быть это видъ судей и толпы такъ на нее подйствовалъ, на бдняжку. Къ тому-же тамъ набралось столько бабья,— и все это разряженное, расфуфыренное, въ кольцахъ, браслетахъ и перьяхъ… Право, можно было подумать, что он нарочно вырядились такими вороньими пугалами, чтобы застращать всякаго, кому могло-бы еще придти въ голову имть дло съ женщиной. Вс он пялили на нее глаза сквозь лорнеты и шептались между собой. Но она скоро овладла собой, и съ тхъ поръ сидитъ, точно статуя,— все смотритъ себ на руки и, кажется, не видитъ и не слышитъ, что длается кругомъ. Она очень блдна, буквально, какъ мертвецъ. Когда ее спросили, признаетъ-ли она себя ‘виновной’, она ничего не отвтила, такъ-что пришлось записать, что виновною она себя не признала. Только когда она услыхала имя дяди, она сильно вздрогнула, когда-же ему велли взглянуть на нее, она низко нагнула голову и закрыла руками лицо. Бдный Мартинъ! Онъ едва могъ говорить, такъ у него голосъ дрожалъ. Даже судьи — ужъ на что, кажется, кремни,— а и т щадили его, насколько могли. Съ нимъ былъ мистеръ Ирвайнъ, онъ и вывелъ его изъ залы суда. Ахъ, какая это великая вещь — имть возможность поддерживать ближняго въ такомъ тяжкомъ гор!

— Благослови его Боже, и васъ также, мистеръ Масси! вымолвилъ Адамъ тихимъ голосомъ, положивъ руку на плечо Бартлю.

— Да, да, нашъ пасторъ — золотой человкъ, самой чистой пробы,— человкъ съ царемъ въ голов, который никогда ничего не скажетъ некстати. Онъ не изъ тхъ пустомелей, что думаютъ утшить васъ своей болтовней, какъ будто, глядя со стороны на чужое горе, можно чувствовать его глубже того, кому приходится переживать его на себ. Знаю я этихъ людей, имлъ съ ними дло въ свое время,— тамъ, на юг, когда надо мной вотъ такъ-то тоже стряслась бда… Скоро мистеръ Ирвайнъ будетъ давать свое показаніе — въ ея пользу, конечно: будетъ говорить, знаешь, о прежней ея жизни и воспитаніи.

— Но показанія другихъ свидтелей,— разв они вс противъ нея? спросилъ Адамъ.— Скажите все, что вы думаете, мистеръ Масси. Скажите мн правду.

— Да, милый мой, да, разумется, правда лучше всего: все равно она выйдетъ наружу. Дло ея пока очень плохо. Показанія врачей служатъ важной, очень важной уликой противъ нея. Но она упорно это всего отпирается: съ первой минуты и до сихъ поръ она отрицаетъ, что у нея былъ ребенокъ… Ахъ, эти бдныя, безмозглыя бабы! у нихъ даже не хватаетъ смкалки понять, что безполезно отрицать фактъ, который доказанъ, Боюсь, что это упорство сильно повредитъ ей во мнніи судей, они ужо не такъ охотно будутъ просить о помилованіи въ томъ случа, если-бы приговоръ оказался противъ нея. Но мистеръ Ирвайнъ сдлаетъ все, что въ его силахъ, чтобы смягчить судей,— на этотъ счетъ ты можешь быть покоенъ, Адамъ.

— Есть-ли тамъ съ ней кто-нибудь, кто-бы о ней позаботился, въ случа… если ее обвинятъ? спросилъ Адамъ.

— Съ ней сидитъ тюремный священникъ, но у него противное, жесткое лицо съ рысьими глазками: по всему видно, что онъ человкъ черствый, совсмъ изъ другого тста, чмъ мистеръ Ирвайнъ. Говорятъ, эти тюремные попы почти всегда такіе,— худшее, что только есть въ духовенств.

— А между тмъ есть человкъ, который долженъ былъ-бы быть съ нею, сказалъ Адамъ съ горечью. Онъ выпрямился и сталъ смотрть въ окно, какъ будто обдумывая какую-то новую мысль.

— Мистеръ Масси, сказалъ онъ, наконецъ, отбросивъ волосы со лба,— я пойду съ вами. Я пойду въ судъ. Это была трусость съ моей стороны,— держаться въ сторон. Я буду съ нею… Она обманула меня, но что-бы она ни сдлала, я не отрекусь отъ нея. Ея кровные отъ нея отвернулись,— они не имли права на это. Мы молимъ Бога умилосердиться надъ нами гршными, а сами не выказываемъ никакого милосердія къ ближнему. Я самъ часто бывалъ строгъ къ людямъ, больше этого не будетъ со мной. Я пойду,— я пойду съ вами, мистеръ Масси.

Голосъ Адама звучалъ такою ршимостью, что Бартль не посмлъ-бы ему возразить, если-бы даже хотлъ. Онъ сказалъ только:

— Въ такомъ случа, Адамъ, съшь что-нибудь и выпей еще немного вина. Сдлай это для меня. Я и самъ голоденъ, все равно теб придется подождать, пока я помъ. Ну, шь-же, мой другъ.

Подбодренный ршимостью дйствовать, Адамъ сълъ кусокъ хлба и выпилъ вина. Глаза его глядли все такъ-же растерянно, онъ былъ такой-же нечесаный и небритый, какъ и вчера, но теперь онъ держался ея прямо и былъ больше похожъ на прежняго Адама.

ГЛАВА XLIII.
ПРИГОВОРЪ.

Въ этотъ день для засданія суда была отведена огромная, старинная зала, которая впослдствіи была уничтожена пожаромъ. Яркій свтъ полдня падалъ на колеблющееся море человческихъ головъ изъ длиннаго ряда высокихъ, стрльчатыхъ оконъ и, прохода сквозь старинныя цвтныя стекла, окрашивали ихъ теплыми, мягкими тонами. На темной дубовой баллюстрад галлереи, въ одномъ конц залы, выступали, въ вид горельефовъ, грозные доспхи, покрытые пылью, а прямо, насупротивъ, огромное сводчатое окно было задернуто старинной драпировкой съ изображеніемъ какихъ-то мрачныхъ, выцвтшихъ фигуръ, казавшихся смутнымъ сномъ давно прошедшихъ временъ. Вс остальные дни въ году въ этомъ мст витали блдныя тни несчастныхъ королей и королевъ, свергнутыхъ съ престола, заключенныхъ въ тюрьму, но нынче вс эти тни улетли, и ни одна душа въ этой обширной зал не чувствовала ничего, кром присутствія живого страданія, заставлявшаго трепетать вс сердца.

Но это страданіе, казалось, лишь слабо чувствовалось до той минуты, когда подл скамьи подсудимыхъ появилась высокая фигура Адама Бида. Въ этой огромной зал, при яркомъ свт дня, среди всхъ этихъ выбритыхъ, приглаженныхъ физіономій, слды страданій на его лиц были такъ явны, что поразили даже мистера Ирвайна, видвшаго его за послдніе дни только въ его полутемной каморк. А земляки его изъ Гейслопа, присутствовавшіе на суд, никогда не забывали, разсказывая подъ старость у камелька, исторію Гетти Соррель, упомянуть о томъ впечатлніи, какое произвело на всхъ появленіе въ зал суда бдняги Адама Бида,— какъ глубоко вс были тронуты, когда этотъ рослый дтина, чуть-ли не головой выше всхъ окружающихъ, вошелъ въ залу и опустился на указанное ему мсто подл скамьи подсудимыхъ.

Но Гетти его не видала. Она сидла въ той поз, какъ описывалъ Бартль Масси, скрестивъ на колняхъ руки и упорно глядя на нихъ. Въ первую минуту Адамъ не ршился поднять на нее глазъ, но потомъ, когда вниманіе публики было опять поглощено разбирательствомъ дла, онъ тихонько повернулъ голову,съ твердой ршимостью взглянуть на нее.

Почему они увряли, что она тамъ измнилась? Въ мертвомъ лиц человка, котораго мы любили, мы не видимъ ничего, кром сходства съ тмъ новымъ лицомъ, какимъ оно было недавно, только это сходство мы чувствуемъ, и чувствуемъ тмъ живе, что не находимъ въ дорогомъ лиц чего-то такого, что было въ немъ прежде. Вотъ они — это прелестное личико, тонкая шейка, густыя кудри темныхъ волосъ, длинныя рсницы, пухленькія, капризныя губки. Прелестныя губки поблднли, лицо исхудало — это правда, но это было лицо Гетти и ничье больше. Другіе находили, что теперь у нея такой видъ, какъ будто ею овладлъ дьяволъ, какъ будто онъ убилъ въ ней ея женскую душу и оставилъ ей только жесткое упорство отчаянія. Но видитъ же материнская любовь — этотъ совершеннйшій типъ любви человческой, живущей въ другомъ и для другого,— видитъ же она свое любимое дитя даже въ послднемъ, всми отверженномъ негодя, а для Адама эта блдная, закоренлая на видъ преступница была все та же Гетти, улыбавшаяся ему въ саду подъ яблоней,— дорогой трупъ прежней Гетти, на который онъ сначала боялся взглянуть, и отъ котораго теперь не могъ оторвать глазъ.

Но вотъ онъ услышалъ нчто, заставившее его опомниться и вернуться къ настоящему. Со скамьи свидтелей поднялась пожилая женщина и заговорила твердымъ и отчетливымъ голосомъ:

— Мое имя Сара Стонъ. Я вдова и держу небольшую чайную и табачную лавочку на Церковной улиц въ Стонитон. Подсудимая — та самая молодая женщина, которая пришла ко мн въ субботу двадцать седьмого февраля. На рук у нея висла корзинка, видъ былъ больной и усталый, и она просила, чтобы я пріютила ее. Она увидала вывску надъ дверью и приняла мой домъ за таверну. Когда я ей объяснила, что у меня не гостинница, она заплакала и сказала, что она страшно устала и не можетъ идти дальше, и чтобы я пустила ее только переночевать. Ея положеніе, хорошенькое личико, что-то порядочное во всей ея наружности и манерахъ, и отчаяніе ея, когда я сказала, что не могу ее пріютить, такъ меня тронуло, что я не ршилась ей сразу отказать. Я усадила ее, дала ей чаю и стала разспрашивать, куда она детъ и гд ея родные. Она мн сказала, что идетъ домой, что ея родственники — фермеры, и что идти ей еще далеко. Ока уже много прошла, прибавила она, и путешествіе обошлось ей дороже, чмъ она разсчитывала, такъ что теперь у нея не осталось почти ни гроша, и она боится заходить въ такія мста, гд съ нея могутъ много спросить. Она сказала, что ей пришлось продать почти вс вещи, какія у нея были съ собой, но что она охотно дастъ шиллингъ за ночлегъ. Я не видла причины, почему бы мн не пріютить ее на ночь, у меня всего одна комната, но въ ней дв кровати, и я сказала ей, что она можетъ остаться. Я такъ и подумала, что это какая-нибудь бдная, обманутая двушка, но что коль скоро она идетъ къ роднымъ, я сдлаю доброе дло, если приду ей на помощь въ ея трудномъ положеніи и, быть можетъ, уберегу ее отъ новой бды.

Затмъ, свидтельница разсказала, какъ у подсудимой ночью родился ребенокъ, и когда ей показали дтское блье, сейчасъ-же признала его за то самое, въ которое она собственноручно завернула новорожденнаго.

— Да, это мои вещи, сказала она,— я сама все это шила, когда ожидала рожденія моего послдняго мальчика, а потомъ сохранила… Всю ночь я провозилась съ матерью и ребенкомъ. Сама не знаю отчего, я очень жалла бднаго малютку и тревожилась за него. Я не посылала за докторомт, потому что не видла въ этомъ надобности. Поутру я сказала матери, чтобы она продиктовала мн адресъ своихъ родныхъ, и что я имъ напишу, но она отвтила, что напишетъ сама, только не сегодня. Какъ я ее ни уговаривала поберечься, она ршительно обч^явила, что однется и встанетъ сейчасъ-же. Она увряла, что чувствуетъ себя совсмъ хорошо, и она въ самомъ дл казалась удивительно бодрой. Но я все-таки немного тревожилась, какъ мн съ нею быть, и ршила вечеромъ, посл вечерни, сходить посовтоваться съ нашимъ пасторомъ. Я вышла изъ дому около половины девятаго. Вышла я не черезъ лавку, а чернымъ ходомъ, въ переулокъ. Я занимаю только нижній этажъ, и моя спальня и кухня выходитъ окнами въ этотъ переулокъ. Я оставила подсудимую въ кухн, у огня, съ ребенкомъ на колняхъ. Весь этотъ день она не плакала и казалась совершенно спокойной. Только глаза были подозрительны, да еще то, что къ вечеру лицо у нея разгорлось, Я боялась, какъ-бы у нея не сдлалась лихорадка, и ршила, что на обратномъ пути зайду къ одной своей знакомой, очень опытной въ этихъ вещахъ женщин, и попрошу ее придти взглянуть на больную. Вечеръ былъ очень темный. Я не заперла за собой двери, потому что въ ней нтъ замка, а только щеколда и задвижка изнутри, и обыкновенно, когда я одна, я выхожу черезъ лавку. Но я думала, что нтъ никакой опасности оставить ее на нсколько минутъ одну. Однако, я пробыла въ отсутствіи дольше, чмъ разсчитывала, потому что мн пришлось подождать мою знакомую. Съ моего ухода прошло часа полтора, и когда мы вошли, свча горла на томъ самомъ мст, гд я ее оставила, но женщина и ребенокъ исчезли. Она захватила свой плащъ и шляпу, но корзинку съ вещами оставила. Я страшно перепугалась и разсердилась, что она ушла, но въ полицію не заявила, потому что не подозрвала ее ни въ какомъ зломъ умысл и знала, что у нея есть съ собою деньги, чтобы заплатитъ за ду и ночлегъ. Мн не хотлось натравливать на ея слды полицейскихъ, такъ какъ она имла полное право уйдти отъ меня, если хотла.

Это показаніе подйствовало на Адама, какъ электрическій токъ: оно придало ему новыя силы. Гетти не могла быть дтоубійцей: она любила своего ребенка, иначе зачмъ ей было брать его съ собой? Она могла его оставить. Дло ясное: ребенокъ умеръ естественной смертью, а она его спрятала. Много-ли надо ребенку, чтобы умереть, и мало ли возникаетъ подозрній, которыя оказываются впослдствіи совершенно неосновательными? Онъ былъ до такой степени поглощенъ придумываніемъ аргументовъ въ опроверженіе такого рода подозрнія, что не замтилъ, какъ адвокатъ Гетти приступилъ къ передопросу свидтельницы, безуспшно стараясь добиться отъ нея показанія, что подсудимая проявляла признаки материнской любви. Все время, пока длился этотъ допросъ, Гетти сидла въ прежней неподвижной поз: слова какъ будто не доходили до нея. Но когда заговорилъ слдующій свидтель, его голосъ, очевидно, задлъ въ ней какую то, еще чувствительную струну: она вздрогнула и бросила на него испуганный взглядъ, но сейчасъ же снова потупилась и стала но прежнему смотрть на свои скрещенныя руки. Этотъ свидтель былъ мужчина — простой крестьянинъ. Вотъ, что онъ показалъ.

— Меня зовутъ Джонъ Ольдингъ. Я — крестьянинъ и живу въ Теддогв, въ двухъ миляхъ отъ Стонитона. Въ прошлый понедльникъ, слишкомъ недлю тому назадъ, около часу пополудни, я шелъ въ Геттонскую рощу и, эдакъ за четверть мили отъ рощи, увидлъ подсудимую. На ней былъ красный плащъ. Она сидла подъ стогомъ сна, неподалеку отъ изгороди. Когда она увидла меня, она встала и пошла въ противоположную сторону. Она шла черезъ поля, но по торной дорог, гд вс у насъ ходятъ, такъ-что не было ничего необыкновеннаго въ томъ, что я ее встртилъ, но я замтилъ ее потому, что она показалась мн очень блдной и какъ будто испуганной. Я принялъ-бы ее за нищую, но она была слишкомъ хорошо одта для нищей. Мн показалось, что она была какая-то странная, но это было не мое дло. Немного отойдя, я остановился и обернулся посмотрть на нее: она шла по дорог, не останавливаясь, пока не скрылась изъ вида. Тогда я пошелъ по своему длу черезъ рощу. Рощу перескаетъ дорога, мстами тамъ попадаются проски, и на лихъ сложенъ срубленный лсъ, который еще не успли свезти, но я пошелъ не по дорог, а напрямикъ къ тому мсту, гд мн нужно было нарубить жердей. Недалеко отъ дороги, на одной изъ прогалинъ, я услышалъ какой-то странный пискъ. Сначала я было подумалъ, что это какое-нибудь животное, и даже не остановился. Но пискъ продолжался и показался мн такимъ страшнымъ, что я сталъ прислушиваться. Мн пришло въ голову, что если это какой-нибудь рдкій зврекъ, я могу на немъ кое-что заработать. Только я никакъ не могъ разобрать, откуда доносятся звуки, и все смотрлъ вверхъ, на деревья. Потомъ мн показалось, что они идутъ изъ-подъ земли. Въ томъ мст было навалено много щепы, и было много травы и моху около пней. Я долго искалъ въ трав и подъ щепой, но ничего на нашелъ. Наконецъ, пискъ прекратился, и я пошелъ дальше. Но когда, часъ спустя, я возвращался той-же дорогой, я ршилъ поискать еще. Я положилъ на землю свои жерди и только-что нагнулся, чтобы заглянуть подъ кустъ оршника, какъ мн бросилось въ глаза что-то странное: маленькое, круглое и блое. Я прислъ на корточки, чтобы поднять эту вещь, и увидлъ, что это дтская ручка.

Трепетъ ужаса пробжалъ по всей зал при этихъ словахъ. Гетти дрожала всмъ тломъ, казалось, только теперь она въ первый разъ прислушилась къ тому, что говорилъ свидтель.

— Подъ самымъ кустомъ была навалена куча щепы, оттуда и торчала ручка. Но въ одномъ мст, между щепой, оставалось небольшое отверстіе, въ него я разсмотрлъ дтскую головку. Я разгребъ поскоре щепки и вынулъ ребенка. Онъ былъ завернутъ въ хорошее блье, но тльце было совсмъ холодное, и я подумалъ, что онъ умеръ Я взялъ его и побжалъ домой къ жен. Жена сказала, что ребенокъ мертвый, я что лучше всего снести его въ приходъ и заявить полиціи, какъ я его нашелъ. Тутъ я сказалъ жен: ‘Я увренъ, что это ребенокъ отъ молоденькой женщины, которую я встртилъ у рощи, но теперь она наврное уже далеко’. Я снесъ ребенка въ Геттонскіи приходъ, все разсказалъ констэблю, и мы вмст пошли къ судь Гарди. Потомъ мы пустились въ догонку за женщиной и проискали ее до ночи. Мы заходили и въ Стонитонъ заявить о ней въ полицію, чтобы ее могли задержать. На другое утро за мной пришелъ констэбль, чтобы я показалъ ему мсто, гд нашелъ ребенка. Когда мы пришли въ рощу, мы застали тамъ подсудимую, она сидла у того самаго куста, гд я его нашелъ. Увидвъ насъ, она даже не сдлала попытки бжать, а только заплакала. На колняхъ у нея была краюха хлба.

Когда свидтель кончилъ свое показаніе, Адамъ застоналъ, какъ отъ боли, и упалъ головой на руку, которою опирался на перила скамьи. Горе осилило его: Гетти была виновна, и онъ мысленно взывалъ къ Богу о помощи. Онъ больше ничего не слыхалъ. Онъ не замтилъ, что вызовъ свидтелей со стороны обвинительной власти окончился, и что со свидтельской скамьи всталъ мистеръ Ирвайнъ, не слышалъ, какъ мистеръ Ирвайнъ говорилъ о прежней жизни Гетти, объ ея воспитаніи и семь и о той безупречной репутаціи, какою она всегда пользовалась. Это показаніе не могло повліять на приговоръ, но оно могло послужить основаніемъ для просьбы о снисхожденіи,— милость, которую такъ рдко оказывали преступникамъ въ т суровыя времена.

Но вотъ въ зал произошло общее движеніе, и Адамъ поднялъ голову. Предсдатель сказалъ свою заключительную рчь, и присяжные удалились. Ршительная минута приближалась, Дрожь ужаса овладла Адамомъ, онъ не могъ ршиться взглянуть на Гетти. Она давно уже впала опять въ свое прежнее состояніе столбняка. Вс глаза были устремлены на нее, но она сидла, какъ статуя отчаянія.

Въ зал стоялъ глухой гулъ: въ публик двигались, говорили, шептались. Вс утомились напряженнымъ вниманіемъ и теперь каждый спшилъ подлиться съ сосдомъ своими впечатлніями. Адамъ сидлъ, безцльно глядя передъ собой и ничего не видя,— на адвоката, который съ дловымъ видомъ бесдовалъ о чемъ то съ атторнеемъ, на мистера Ирвайна, что-то оживленно говорившаго судь. Не видлъ онъ и того, какъ мистеръ Ирвайнъ, очень взволнованный, слъ опять на свое мсто и грустно качалъ головой, когда кто-нибудь къ нему подходилъ и шепотомъ вступалъ съ нимъ въ бесду. Внутренняя работа мысли и чувства была въ немъ слишкомъ сильна, чтобы онъ могъ замчать окружающее. Нуженъ былъ какой-нибудь сильный толчекъ, чтобы вернуть его къ дйствительности.

Прошло не боле четверти часа, когда раздался звонокъ, возвщавшій, что совшаніе присяжныхъ окончено. Это было сигналомъ къ наступленію тишины. Какъ торжественна бываетъ эта тишина, внезапно воцаряющаяся среди огромной толпы — тишина, которая говоритъ намъ, что во всхъ этихъ людяхъ волнуется и трепещетъ одна душа. Все торжественне и торжественне становилось безмолвіе, оно какъ-будто сгущалось, охватывая вс предметы, точно надвигающаяся черная ночь. Но вотъ началась и кончилась перекличка присяжныхъ, подсудимой приказали встать и поднять руку, и старшина присяжныхъ прочелъ приговоръ, ‘Да, виновна’.

Вс ожидали этого приговора, но не изъ одной груди вырвался вздохъ сожалнія, когда за словомъ: ‘виновна’ не послдовало: ‘но заслуживаетъ снисхожденія’. А между тмъ нельзя сказать, чтобы симпатіи публики были на сторон подсудимой: противуестественность ея преступленія выступала еще рельефне въ сопоставленіи съ ея нераскаянностью и упорнымъ молчаніемъ.. Даже приговоръ не произвелъ на нее, повидимому, ни малйшаго впечатлнія,— такъ, по крайней мр, думали сидвшіе далеко отъ нея, но т, кто былъ ближе, видли, какъ она вздрогнула.

Тишина сдлалась еще жутче, когда судья надлъ свою черную мантію, и рядомъ съ нимъ появилась фигура священника. Среди гробового безмолвія громко раздался голосъ пристава, призывавшій къ порядку. Если и слышенъ былъ какой-нибудь звукъ, то разв біеніе взволнованныхъ сердецъ.

— ‘Эстеръ Соррель!…’— произнесъ предсдатель.

Кровь съ силой ударила Гетти въ лицо и такъ-же быстро сбжала вся до кровинки, когда она подняла голову, и ея широко раскрытые глаза приковались къ лицу судьи съ выраженіемъ непобдимаго страха. Адамъ все еще не ршался взглянуть на нее: глубокій ужасъ, охватившій его, вырылъ между ними непроходимую пропасть. Но когда раздались слова: ‘и быть повшенной за шею, пока не послдуетъ смерть’,— пронзительный крикъ пронесся по зал. Это вскрикнула Гетти. Адамъ вскочилъ на ноги и протянулъ къ ней руки. Но онъ стоялъ слишкомъ далеко: Гетти упала безъ чувствъ, и ее вынесли.

ГЛАВА XLIV.
ВОЗВРАЩЕНЕ АРТУРА.

Когда Артуръ Донниторнъ, высадившись въ Ливерпул, прочелъ письмо тети Лидіи, сообщавшей въ нсколькихъ словахъ о смерти его дда, первой его мыслью было: ‘Бдный ддушка! Какъ жаль, что я не посплъ во-время: онъ таки умеръ, не дождавшись меня! Можетъ быть, онъ захотлъ-бы сказать мн что-нибудь въ послднюю минуту, выразилъ-бы какое-нибудь желаніе, а теперь я никогда этого не узнаю. Бдный, одинокій старикъ’!

Дальше этого горе его не заходило, и утверждать противное было-бы ложью съ моей стороны. Жалость и почтеніе къ памяти усопшаго смягчали воспоминаніе о прежнемъ раздраженіи и размолвкахъ, и въ то время, какъ почтовая карета быстро приближала молодого человка, погруженнаго въ мысли о будущемъ, къ тому дому, гд онъ теперь былъ полнымъ хозяиномъ, онъ долженъ былъ поминутно длать надъ собой усиліе, чтобы припомнить все то, чмъ онъ могъ доказать свое уваженіе къ памяти дда. Онъ думалъ также о томъ, какъ устроить близкихъ. Тетку онъ постарается устроить какъ можно лучше, не смотря на свои привычки старой двы, она, конечно, останется жить въ замк, по крайней мр до тхъ поръ, пока онъ женится. Это послднее событіе мелькало покамстъ лишь туманнымъ пятномъ на заднемъ план картины, потому что до сихъ поръ Артуръ еще не встрчалъ женщины, которая была бы достойна стать женою образцоваго джентльмена-помщика.

Таковы были главныя мысли Артура, т. е. насколько можно передать на одной страниц то, о чемъ успваетъ передумать человкъ во время долгаго пути. Говоря, что человкъ думалъ о томъ-то и о томъ-то, мы, такъ сказать, приводимъ только перечень названій отдльныхъ картинъ длинной панорамы, полной красокъ, жизни и мельчайшихъ деталей. Счастливыя лица, улыбавшіяся Артуру, радостно встрчавшія его, были не блдные абстракты, а живыя, давно знакомыя лица. Былъ тутъ и Мартинъ Пойзеръ — вся семья Пойзеровъ…

Какъ?!.. И даже Гетти?…

Да, конечно, и Гетти, потому-что насчетъ Гетти Артуръ былъ совершенно покоенъ. Т. е. насчетъ того, что было въ прошломъ, онъ еще не совсмъ успокоился: у него и теперь горли уши всякій разъ, какъ онъ вспоминалъ свою сцену съ Адамомъ въ рощ, въ прошломъ август мсяц, но онъ былъ покоенъ за ея судьбу въ настоящемъ. Мистеръ Ирвайнъ, которой былъ съ нимъ въ постоянной переписк, и въ своихъ письмахъ сообщалъ ему вс гейслопскія новости, писалъ ему мсяца три тому назадъ, что Адамъ Бидъ женится, но не на Мэри Бурджъ, какъ вс думали, а на хорошенькой Гетти Соррель. Мартинъ Пойзеръ, да и самъ Адамъ, говорили ему, Мистеру Ирвайну, что вотъ уже два года, какъ Адамъ страстно влюбленъ въ Гетти, и что теперь свадьба назначена въ март. У этого богатыря Адама сердце оказалось нжне, чмъ думалъ онъ, ректоръ: это была настоящая идиллія и, если-бы распространяться въ письм не было такой скучной матеріей, онъ описалъ бы, какъ этотъ честный парень, безпрестанно

Красня, робко и просто повдалъ ему свою тайну. Мистеръ Ирвайнъ былъ увренъ, что Артуръ отъ души порадуется счастью Адама.

Еще-бы! Артуръ почувствовалъ, что ему не хватаетъ воздуха въ комнат, что онъ воскресъ къ новой жизни, когда прочелъ это мсто письма. Онъ распахнулъ окна, выбжалъ на улицу, на холодный зимній воздухъ, и такъ радостно привтствовалъ встрчныхъ знакомыхъ, какъ будто получилъ извстіе о новой побд Нельсона. Въ первый разъ съ того дня, какъ онъ пріхалъ въ Виндзоръ, онъ испытывалъ приливъ безпричиннаго молодого веселья: гнетъ, давившій его, не существовалъ боле, страхъ, не дававшій ему жить, разсялся, какъ дымъ. Ему казалось, что теперь онъ даже не питаетъ никакой злобы противъ Адама, что онъ можетъ протянуть ему руку и назвать его другомъ, какъ прежде, не смотря на то тягостное воспоминаніе, отъ котораго у него и теперь горли уши. Адамъ ударилъ его и заставилъ прибгнуть ко лжи: такія вещи не забываются. Но если Адамъ будетъ къ нему относиться, какъ въ былые, хорошіе дни, онъ готовъ все забыть и сдлать Адама своей правой рукой, своимъ главнымъ помощникомъ, какъ онъ всегда мечталъ до этой проклятой встрчи. Онъ сдлаетъ для Адама даже больше, чмъ сдлалъ бы прежде, потому-что, конечно, мужъ Гетти иметъ на него право, да пусть и сама Гетти почувствуетъ, что она вознаграждена сторицею за все, что ей пришлось выстрадать изъ за него. Впрочемъ, едва ли даже она такъ ужъ сильно страдала, разъ она такъ скоро ршилась выйти за Адама.

Теперь вамъ ясно, какое мсто занимали Адамъ и Гетти въ панорам, развертывавшейся передъ мысленнымъ взоромъ Артура во время пути. Мартъ уже наступилъ, теперь они скоро поженятся, если уже не женаты. И теперь-то дйствительно въ его власти сдлать очень многое для нихъ. Ахъ, эта прелестная кошечка Гетти! Плутовка и на половину не думала о немъ столько, сколько онъ о ней… Онъ и до сихъ поръ длался дуракомъ, когда думалъ о ней, онъ почти боялся встртиться съ ней, мало того: съ того дня, какъ они разстались, онъ даже ни разу не взглянулъ ни на одну женщину. Эта прелестная маленькая фигурка, встрчавшая его въ рощъ, эти дтскіе, опушенные темными рсницами глазки, эти нжныя губки, протягивающіяся для поцлуя,— все это нисколько для него не померкло, хотя протекли мсяцы со дня ихъ разлуки. Она всегда будетъ для него прежнею Гетти. Онъ даже представить себ не могъ, какъ они встртятся, онъ чувствовалъ, что будетъ дрожать. Странно, однако, какъ прочны подобныя впечатлнія, потому-что теперь-то, конечно, онъ въ нее не влюбленъ: все это время онъ только и мечталъ, чтобы она вышла за Адама, и мысль о томъ, что мечты его сбылись, длала его совершенно счастливымъ, это просто сила воображенія заставляла сердце биться сильне, при мысли о ней. Когда онъ увидитъ эту маленькую фигурку въ ея будничной обстановк, женою Адама, за какою-нибудь прозаической работой въ ея новомъ хозяйств, онъ, можетъ быть, удивится, какъ могъ онъ когда-то такъ ее любить. Слава Богу, что все такъ прекрасно уладилось. Теперь у него на рукахъ будетъ достаточно дла, чтобы наполнить всю жизнь и не подвергаться больше опасности разыграть дурака.

Какъ пріятно пощелкиваетъ бичъ ямщика! какъ пріятно, удобно развалившись въ карет, быстро катиться мимо англійскихъ пейзажей, которые такъ похожи на наши родныя мста, хотя далеко не такъ дороги нашему сердцу! Вотъ городокъ — точь-въ-точь Треддльстонъ,— и даже надъ дверью лучшей таверны красуется, въ вид вывски, гербъ владльца сосдняго замка. В вотъ они — поля и изгороди, ихъ близкое сосдство съ рыночнымъ городкомъ наводитъ на пріятную мысль о высокой рент. Но дальше мстность принимаетъ новый характеръ: лса попадаются чаще, и то тамъ, то сямъ на вершин холма — нтъ, нтъ, да и выглянетъ то красный, то блый барскій помщичій домъ, иногда промежъ толстыхъ стволовъ столтнихъ дубовъ и вязовъ, уже закраснвшихся весенними почками, мелькнутъ высокія трубы или перила широкой террассы. У подошвы холма пріютилась деревенька: крохотная церковь со своею красною черепичною крышей смотритъ даже среди этихъ ветхихъ деревянныхъ домишекъ, вотъ старое кладбище съ покривившимися могильными плитами, обросшими мхомъ. Ничего яркаго, поражающаго, кром румяныхъ дтей, провожающихъ широко раскрытыми изумленными глазами проносящійся мимо почтовый экипажъ. Ничего суетливаго и шумнаго, кром лая собакъ неизвстной породы. Нтъ, Гейслопъ гораздо красиве! И никогда не булетъ онъ такъ заброшенъ, какъ эта несчастная деревушка. Каждая ферма, каждый коттеджъ будутъ отдланы заново, и путешественники, прозжая Россетерской дорогой, будутъ только дивиться на Гейслопъ. Вс перестройки будутъ поручены Адаму Биду, теперь Адамъ — компаньонъ Бурджа, но онъ, Артуръ, дастъ ему денегъ, и черезъ годъ, черезъ два, Адамъ можетъ выплатить старику его часть и стать полнымъ хозяиномъ дла. Да, тяжелый это былъ годъ въ жизни Артура,— онъ нехорошо поступилъ съ Гетти, но въ будущемъ онъ все наверстаетъ. Многіе на его мст сохранили бы злобное, мстительное чувство противъ Адама, но онъ готовъ все забыть: онъ не допуститъ себя до такой мелочности, къ тому же, что тамъ ни говори, а онъ все-таки виноватъ, и хотя Адамъ былъ грубъ и дерзокъ, и задалъ ему очень тяжелую дилемму,— бднягу можно извинить: вдь, онъ былъ вызванъ на это и притомъ былъ влюбленъ. Нтъ, нтъ, въ душ Артура ни къ кому не было злобы: онъ любилъ все человчество, весь міръ, онъ самъ былъ счастливъ и хотлъ, чтобы вс кругомъ были такъ же счастливы, какъ и онъ.

А, вотъ и онъ, наконецъ, милый старый Гейслопъ! Дремлетъ себ на холм, какъ старикъ, пригртый лучами весенняго солнышка. Прямо насупротивъ нависли высокіе гребни Бинтонскихъ холмовъ, подъ ними тянется темно-пурпурная полоса заповднаго лса. А вотъ и блдный фасадъ стараго аббатства, выглядывающій изъ-за дубовъ парка, какъ будто въ нетерпніи поскоре увидть молодого наслдника. ‘Бдный ддъ! лежитъ тамъ мертвый! А, вдь, когда-то и онъ былъ молодымъ, и онъ, сдлавшись здсь полнымъ хозяиномъ, мечталъ и строилъ планы. Вотъ она — жизнь человческая! Наврно тетя Лидія очень горюетъ, бдняжка! Но я позабочусь о ней, я буду съ ней няньчиться не меньше, чмъ она няньчится со своей собачкой Фидо’.

Въ замк давно уже съ нетерпніемъ прислушивались, не детъ ли Артуръ, потому что была уже пятница, а съ похоронами и такъ запоздали на цлыхъ два дня. Не успла еще карета въхать на усыпанный гравелемъ дворъ, какъ вся дворня выстроилась у крыльца, молодого наслдника встртили почтительно, но безмолвно и съ серьезными лицами, какъ это подобало въ дом, гд еще лежалъ покойникъ. Случись это мсяцемъ раньше, быть можетъ, въ день прізда Артура и вступленія его во владніе всмъ этимъ людямъ было бы трудно сохранить на своихъ лицахъ, приличное случаю, грустное выраженіе. Но теперь у каждаго было тяжело на душ независимо отъ того, что умеръ ихъ старый баринъ, и многіе, какъ напримръ мистеръ Крегъ, были-бы рады очутиться гд-нибудь за двадцать миль, зная, какая участь ждетъ Гетти Соррель,— хорошенькую Гетти Соррель, къ которой вс такъ привыкли въ замк. Слуги Гейслопскаго замка, какъ и вс старые слуги, очень дорожили своими мстами и далеко не присоединяли своего голоса къ тому строгому приговору, какимъ разъ и навсегда осудили молодого хозяина его арендаторы. Но многіе изъ старшихъ слугъ, состоявшихъ столько лтъ въ пріятельскихъ отношеніяхъ съ Пойзерами, невольно чувствовали, что теперь это радостное, долго жданное событіе — вступленіе во владніе молодого наслдника,— потеряло для нихъ всю свою прелесть.

Артура нисколько не удивили ни эта молчаливая встрча, ни грустныя лица слугъ, онъ самъ былъ сильно взволнованъ, когда увидлъ ихъ всхъ и вспомнилъ, какое положеніе относительно нихъ онъ теперь занимаетъ. Онъ испытывалъ то грустное волненіе, въ которомъ больше радости, чмъ печали,— самое пріятное душевное состояніе для человка съ добрымъ сердцемъ, когда онъ сознаетъ, что въ его власти удовлетворить своимъ добрымъ стремленіямъ. Сердце Артура сладко замерло въ груди, когда онъ спросилъ: — Ну, что, Мильсъ, какъ тетушка?

Но въ эту минуту мистеръ Байгетъ, юристъ, находившійся въ дом со дня смерти стараго хозяина, подошелъ къ Артуру, чтобы засвидтельствовать ему свое почтеніе, выразить соболзнованіе и отвтить на вс вопросы, и Артуръ вмст съ нимъ направился въ библіотеку, гд его ждала тетя Лидія. Миссъ Лидія была единственнымъ человкомъ въ дом, ничего не знавшимъ о Гетти. Къ дочернему горю старой двы не примшивалось никакой горечи, кром заботы о распоряженіяхъ на счетъ похоронъ, да о собственной будущей участи, и, какъ это часто случается съ женщинами, она тмъ больше оплакивала потерю отца,— человка, придававшаго хоть какой-нибудь смыслъ ея жизни,— что внутреннее чувство подсказывало ей, что другіе его мало жалютъ.

Артуръ поцловалъ ея заплаканное лицо нжне, чмъ цловалъ его когда-нибудь раньше.

— Милая тетя, сказалъ онъ ей ласково, не выпуская ея руки изъ своихъ,— вы понесли тяжелую утрату, вамъ тяжеле всхъ, скажите же мн, чмъ я могу облегчить ваше горе?

— Онъ умеръ такъ внезапно… О, это было ужасно, Артуръ! начала свои изліянія бдная тетя Лидія. Артуръ слъ и терпливо выслушалъ ее до конца. Когда она, наконецъ, замолчала, онъ сказалъ:

— Теперь я оставлю васъ на четверть часа, милая тетя,— мн нужно пройти къ себ въ комнату, а потомъ мы съ вами все хорошенько обсудимъ. Въ моей комнат все приготовлено, Мильсъ? спросилъ онъ стараго слугу, который ждалъ его въ прихожей въ сильномъ волненіи.

— Какъ-же, сэръ, все готово… Тамъ лежатъ письма къ вамъ, я положилъ ихъ на письменный столъ въ вашей уборной.

Войдя въ небольшую комнату, которая носила названіе уборной, но служила ему кабинетомъ и гостиной, Артуръ мелькомъ взглянулъ на письменный столъ и замтилъ на немъ нсколько писемъ и пакетовъ, но онъ чувствовалъ себя до такой степени запыленнымъ посл долгаго и спшнаго пути, что прежде всего ему хотлось помыться и переодться. Нимъ былъ уже тутъ и все приготовилъ, и вскор Артуръ, съ тмъ восхитительнымъ ощущеніемъ свжести и бодрости во всемъ тл, какое мы испытываемъ только поутру, поднявшись съ постели, вернулся въ первую комнату, чтобы прочесть свои письма. Косые лучи вечерняго солнца били прямо въ окно, и когда Артуръ опустился въ бархатное кресло, ощущая на себ его пріятную теплоту, его охватило чувство покоя и благосостоянія,— то отрадное чувство, которое, вроятно, испытываетъ каждый изъ насъ теплымъ весеннимъ днемъ въ расцвт нашей молодости я здоровья, когда судьба сулила намъ впереди какую-нибудь новую, пріятную перспективу, когда будущее растилалось передъ нами цвтущей, веселой равниной, и мы не спшили заглядывать въ него, потому что спшить было не за чмъ, потому что все оно цликомъ было наше.

Первое письмо лежало адресомъ кверху: оно было отъ мистера Ирвайна, Артуръ сейчасъ же узналъ его руку. Внизу, подъ адресомъ, стояло: ‘прошу передать немедленно по прізд.’ письмо отъ мистера Ирвайна… Въ этомъ не было ничего удивительнаго для Артура: вроятно, ректору понадобилось сообщить ему что-нибудь раньше, чмъ они увидятся Мало-ли какое спшное дло могло быть къ нему у мистера Ирвайна при существующихъ обстоятельствахъ! Артуръ вскрылъ конвертъ, съ пріятною мыслью о томъ, что скоро онъ увидится со своимъ другомъ.

‘Пишу вамъ въ надежд, что вы получите мое письмо тотчасъ же по прізд, такъ какъ самъ я въ это время буду въ Стонитоп, куда меня призываетъ самый тягостный долгъ, какой когда-либо выпадалъ на мою долю, и я считаю своею обязанностью сообщить вамъ обо всемъ случившемся.

‘Я не скажу вамъ ни одного слова упрека: возмездіе, которое падаетъ на васъ, и безъ того велико. Вс слова, какія я могъ-бы сказать вамъ въ эту минуту, будутъ слабы и ничтожны въ сравненіи съ тми, въ которыхъ я передамъ фактъ.

‘Гетти Соррель въ тюрьм, и въ пятницу ее будутъ судить за дтоубійство’…

Дальше Артуръ не читалъ… Въ одинъ мигъ онъ былъ на ногахъ, и съ минуту простоялъ, какъ оглушенный громомъ, съ такимъ чувствомъ, какъ будто жизнь оставляетъ его. Но вслдъ затмъ онъ выбжалъ изъ комнаты, крпко сжимая въ рук письмо. Такъ пробжалъ онъ корридоръ и въ два прыжка спустился съ лстницы въ прихожую. Мильсъ былъ еще тамъ, но Артуръ не замтилъ его, онъ пробжалъ мимо, какъ будто за нимъ гнались по пятамъ. Старый слуга бросился слдомъ за нимъ такъ быстро, какъ только могли нести его ноги: онъ догадался,— онъ зналъ, куда такъ спшилъ его молодой баринъ.

Придя въ конюшню, Мильсъ засталъ, что тамъ уже сдлаютъ лошадь. Тмъ временемъ Артуръ дочитывалъ послднія строки письма. Когда ему подали лошадь, онъ сунулъ письмо въ карманъ и только тутъ замтилъ встревоженное лицо Мильса.

— Скажите, тамъ, въ дом, что я ухалъ,— ухалъ въ Стонитонъ, проговорилъ онъ глухимъ, прерывающимся отъ волненія голосомъ, вскочилъ въ сдло и пустилъ лошадь въ галопъ.

ГЛАВА XLV.
ВЪ ТЮРЬМ.

Въ тотъ-же вечеръ, передъ самымъ закатомъ, у дверей Стонитонской тюрьмы, прислонившись къ нимъ спиной, стоялъ пожилой джентльменъ и что-то говорилъ выходившему изъ тюрьмы капеллану. Капелланъ простился и ушелъ, а пожилой джентльменъ остался стоять, равнодушно поглядывая на мостовую и задумчиво поглаживая свой подбородокъ, какъ вдругъ вниманіе его было привлечено нжнымъ и звучнымъ женскимъ голосомъ, обратившимся къ нему со словами:

— Позвольте васъ спросить, сэръ: можно мн войти въ тюрьму?

Джентльменъ обернулся, но прежде, чмъ отвтить, съ минуту пристально смотрлъ на говорившую.

— Я видлъ васъ раньше,— сказалъ онъ наконецъ.— Помните, какъ вы говорили проповдь на лужайк, въ деревн Гейслопъ, въ Ломшир?

— Да, сэръ, я помню. Не вы-ли тогда прозжали верхомъ и остановились меня послушать?

— Да, я. Зачмъ вамъ въ тюрьму?

— Мн хотлось бы повидать Гетти Соррель, молодую женщину, которую сегодня приговорили къ смерти, и, если мн разршатъ, остаться при ней. Можете вы мн разршить это своею властью, сэръ?

— Да, я — судья и могу добыть вамъ пропускъ. Но разв вы знаете заключенную?

— Да, мы съ ней родня: моя родная тетка замужемъ за ея дядей, Мартиномъ Пойзеромъ. Меня здсь не было, я была въ Лидс, когда стряслась эта бда, я только сегодня пріхала въ Стонитонъ. Умоляю васъ, сэръ, ради Отца Нашего небеснаго, пропустите меня къ ней и позвольте мн съ нею остаться.

— Какъ-же вы узнали о приговор, если вы только-что вернулись изъ Лидса?

— Я видлась съ дядей посл суда. Онъ уже ухалъ домой, и бдная гршница всми покинута. Прошу у васъ, какъ милости, сэръ, достаньте мн разршеніе остаться при ней.

— Какъ!? Неужели вы намрены остаться здсь на ночь? Знаете-ли вы, что осужденная выказала страшную нераскаянность: она даже почти не отвчаетъ, когда съ ней говорятъ.

— Ахъ, сэръ, Господь еще можетъ найти путь къ ея сердцу. Не надо медлить.

— Въ такомъ случа, идите, я знаю, что у васъ есть ключъ къ человческимъ сердцамъ,— сказалъ пожилой джентльменъ.

Онъ позвонилъ, и дверь отворилась. Очутившись въ тюремномъ двор, Дина сняла шаль и шляпу,— машинально, по привычк, которую она пріобрла, когда проповдовала, молилась, или навщала больныхъ. Когда они вошли въ сторожку привратника, она такъ же машинально положила то и другое на стулъ. Въ ней не было замтно волненія, напротивъ,— лицо ея дышало глубокимъ, сосредоточеннымъ спокойствіемъ, какъ будто она отршилась отъ всего земнаго и положилась на помощь Того, Кто всюду невидимо между нами присутствуетъ.

Сказавъ нсколько словъ привратнику, судья повернулся къ ней и сказалъ:

— Сторожъ проводитъ васъ въ камеру заключенной и, если вы пожелаете, оставитъ васъ съ нею на ночь, но вамъ не дадутъ свчи — это противъ тюремныхъ правилъ. Мое имя полковникъ Тоунлей, если я чмъ-нибудь могу вамъ служить, спросите сторожа: онъ вамъ укажетъ, гд я живу. Я тоже принимаю участіе въ Гетти Соррель ради этого славнаго парня, Адама Бида. Въ тотъ день, когда вы говорили проповдь въ Гейслоп, я случайно встртилъ его и сегодня узналъ на суд, хотя онъ очень измнился.

— Ахъ, сэръ, но можете-ли вы что-нибудь мн о немъ разсказать? Не знаете-ли, гд онъ живетъ? Горе совсмъ сломило моего бднаго дядю: онъ потерялъ голову — не могъ даже припомнить, гд живетъ Адамъ Бидъ.

— Близехонько отсюда,— я узналъ отъ мистера Ирвайна. Онъ нанимаетъ комнату надъ лавкой жестяника, первая улица направо, какъ выйдешь изъ тюрьмы. Съ нимъ вмст живетъ старикъ — школьный учитель. Однако, прощайте, желаю вамъ успха.

— Прощайте, сэръ, благодарю васъ.

Въ то время, какъ Дина, въ сопровожденіи сторожа, проходила тюремнымъ дворомъ, послднія торжественный отблескъ заката, озарявшій тюремныя стны, длалъ ихъ, казалось, еще мрачне и выше, и на этомъ мрачномъ фон нжное, блдное лицо подъ квакерскимъ чепцемъ больше чмъ когда-либо, походило на блый цвтокъ. Сторожъ все время поглядывалъ на нее искоса, но молчалъ, какъ будто чувствовалъ, что его грубый голосъ прозвучитъ въ ея присутствіи слишкомъ рзкимъ диссонансомъ. Когда они вошли въ темный корридоръ, который велъ въ камеру осужденной, онъ выскъ огня и сказалъ самымъ вжливымъ тономъ:

— Въ камер теперь уже почти темно, но если хотите, я могу немного постоять и посвтить вамъ.

— Нтъ, другъ, благодарю,— отвтила Дина. Лучше я войду къ ней одна.

— Какъ хотите,— сказалъ сторожъ, поворачивая ключъ въ замк и пріотворяя дверь ровно настолько, чтобы пропустить въ нее Дину. Лучъ свта отъ его фонаря упалъ въ противуположный уголъ камеры, гд, на соломенномъ тюфяк тюремной койки, сидла Гетти, обхвативъ руками колна и спрятавъ въ нихъ лицо. Казалось, она спала, хотя скрипъ отворившейся двери долженъ былъ бы ее разбудить.

Дверь опять затворилась, и въ камер стало темно, только сверху, сквозь маленькое ршетчатое окошко, проходилъ слабый свтъ догоравшаго дня, впрочемъ, этого свта было достаточно, чтобы различить очертанія предметовъ. Съ минуту Дина стояла, не шевелясь и не ршаясь заговорить (она думала, что Гетти, можетъ быть, спитъ) и съ глубокою жалостью смотрла на скорченную, неподвижную фигуру, которая была передъ нею. Наконецъ, она тихо окликнула:

— Гетти!

Тло Гетти едва замтно содрогнулось, какъ отъ слабаго электрическаго толчка, но она не подняла головы. Дина опять заговорила, на этотъ разъ громче, съ едва сдерживаемый-!’, глубокимъ волненіемъ:

— Гетти!.. это я, Дина!

Опять все тло Гетти слабо затрепетало, не открывая лица, она приподняла голову, какъ будто прислушиваясь.

— Гетти!.. Это я, Дина,— пришла къ теб.

Прошла минута. Робко и медленно Гетти подняла голову и глаза. Два блдныя лица смотрли одно на другое: одно — съ выраженіемъ дикаго отчаянія, другое — грустнымъ взглядомъ, полнымъ жалости и любви. Дина безсознательно протянула ей руки.

— Разв ты не узнаешь меня, Гетти? Разв ты забыла меня? Неужели ты думала, что я не приду къ теб… что я брошу тебя въ твоемъ гор?

Гетти, не отводя глазъ, смотрла ей въ лицо, какъ смотритъ насторожившійся загнанный зврь.

— Я останусь съ тобой, Гетти,— я не уйду, я буду съ тобой до конца.

Пока Дина говорила, Гетти медленно приподымалась, потомъ сдлала шагъ впередъ и упала ей на грудь.

Долго простояли он такъ — крпко обнявшись, ни та, ни другая не шевелилась. Гетти, безъ всякой опредленной мысли, цплялась за то, что какъ будто пришло ей на помощь въ ту минуту, когда она, всми покинутая, падала въ черную бездну. Дина испытывала глубокую радость, потому-что видла, что любовь ея будетъ принята съ благодарностью бдною погибающей гршницей.

Между тмъ, въ камер становилось все темнй и темнй, и когда наконецъ он сли на койку, все еще держась за руки, он уже не видли другъ друга въ лицо.

Он не обмнялись ни однимъ словомъ. Дина ждала, надясь, что Гетти заговоритъ сама, но Гетти сидла, какъ и раньше,— въ оцпенніи безъисходнаго отчаянія, и только крпко стискивала руку Дины, да прижималась щекою къ ея лицу. Ей нужна была близость живого человческаго существа, но это не спасало ее, она все-таки падала въ темную бездну грха.

Дина начинала уже сомнваться, сознаетъ-ли Гетти, кто сидитъ рядомъ съ ней. Ей пришло въ голову, что, можетъ быть страхъ и страданія помутили разсудокъ бдной гршницы. Но въ то-же время внутренній голосъ говорилъ ей. какъ она сама разсказывала впослдствіи, что не слдуетъ упреждать дла рукъ Божіихъ. Вс мы всегда спшимъ говорить, какъ будто благость Господня не проявляетъ себя съ такою же силой и въ нашемъ молчаніи, какъ будто любовь Его не даетъ себя чувствовать черезъ нашу любовь. Тина не знала, долго-ли он просидли такимъ образомъ. Въ камер все больше и больше темнло, и, наконецъ, все кругомъ погрузилось во мракъ, и только окно выдлялось свтлымъ пятномъ на противуположной стн. Но Дина все сильне, все глубже ощущала присутствіе Божіе, она чувствовала Бога въ себ: не человческая,— Божественная жалость билась въ ея сердц и жаждала спасенія этой заблудшей души. Наконецъ, она ршилась заговорить и удостовриться, насколько Гетти сознаетъ ея присутствіе.

— Гетти,— начала она мягко,— знаешь ты, кто сидитъ подл тебя?

— Да,— отвтила Гетти,— это ты,— Дина.

— Помнишь ты то время, когда мы съ тобой жили на Большой Ферм? Помнишь тотъ вечеръ, когда я сказала теб, что если тебя поститъ горе, ты можешь разсчитывать на меня, какъ на врнаго друга?

— Помню,— отвтила Гетти и прибавила, помолчавъ:— но ты ничего не можешь для меня сдлать. Ты не можешь заставить ихъ помиловать меня. Они повсятъ меня въ понедльникъ,— сегодня пятница…

И, проговоривъ это, Гетти крпче прижалась къ ней, содрогаясь всмъ тломъ.

— Нтъ, Гетти, конечно я не могу спасти тебя отъ смерти на земл. Но разв не легче переносить страданіе, когда знаешь, что подл тебя есть существо, которое жалетъ и любитъ тебя, съ которымъ ты можешь говорить, которому можешь открыть свое сердце?.. Да, Гетти, вотъ ты жмешься ко мн, ты рада, что я съ тобой.

— Ты не уйдешь, Дина?.. Ты не бросишь меня? Ты все время будешь со мной?

— Да, Гетти, я буду съ тобой. Я останусь съ тобой до конца… Но, Гетти, кром меня, здсь, подл тебя, есть еще кто-то.

— Кто?—спросила Гетти испуганнымъ голосомъ.

— Тотъ, Кто былъ съ тобой вс эти долгіе дни и часы, когда ты гршила и страдала, Кому была извстна каждая твоя мысль, Кто видлъ, куда ты шла, гд ты проводила ночи, и все, что ты длала и что пыталась скрыть отъ всхъ глазъ. И въ понедльникъ, когда меня уже не будетъ съ тобой, когда мои протянутыя руки уже не достанутъ до тебя, когда насъ разлучитъ смерть,— Тотъ, Кто теперь невидимо здсь присутствуетъ и Кому все извстно, будетъ съ тобой. Живыли мы, или умерли,— для Него это не длаетъ разницы: мы всегда въ присутствіи Бога.

— О, Дина! неужели никто ничего не сдлаетъ для меня? Неужели они повсятъ меня въ понедльникъ… Все остальное пустяки, лишь-бы позволили жить.

— Бдная Гетти! Да, смерть пугаетъ тебя. Я знаю, умирать страшно. Но еслибъ у тебя былъ другъ, который не покинулъ-бы тебя и посл смерти, который былъ бы съ тобой въ другомъ, лучшемъ мір,— если бы съ тобой былъ Тотъ, чья любовь неизмримо больше моей, для Кого нтъ невозможнаго? Если бы другомъ твоимъ былъ Отецъ нашъ Небесный хотлъ бы спасти тебя отъ грха и страданій,— такъ, чтобы никогда ты не знала ни дурныхъ мыслей, ни горя? Если 6ы ты могла поврить, что Онъ любитъ тебя и хочетъ придти теб на помощь, какъ ты вришь, что я тебя люблю и хочу теб помочь,— вдь тебя не такъ пугала-бы мысль о томъ, что ты должна умереть въ понедльникъ?

— Но я не могу этому врить,— сказала Гетти съ мрачнымъ отчаяніемъ.

— Оттого что ты закрыла для Него свое сердце, пытаясь скрыть правду. Любовь и милосердіе Божіе могутъ все разршить и простить,— и наше невжество и нашу слабость, и бремя нашихъ прежнихъ грховъ,— все, кром нераскаянности — грха, отъ котораго мы сами не хотимъ отршиться. Гетти, ты вришь, что я люблю и жалю тебя, но если-бы ты не пустила меня къ себ, если-бы ты не захотла ни смотрть на меня, ни говорить со мной, какъ-бы я могла теб помочь? Какъ-бы я могла доказать теб мою любовь и жалость? Не отталкивай-же отъ себя милосердія Божія,— отршись отъ грха! Онъ не можетъ простить тебя и благословить. пока въ душ твоей живетъ ложь, Его всепрощающая любовь не достигнетъ до тебя, пока ты не откроешь Ему своего сердца и не скажешь: ‘прости мн, Господи, великій мой грхъ,— спаси меня и помилуй!’ Если ты не сознаешься въ твоей вин передъ Богомъ, если не отршишься отъ грха, грхъ приведетъ тебя къ погибели на томъ свт, какъ уже привелъ къ погибели здсь, на земл, моя бдная, бдная Гетти. Грхъ порождаетъ тьму, страхъ и отчаяніе. Отршись отъ грха, и Богъ благословитъ тебя, и тебя осіяетъ свтъ небесный. Богъ войдетъ въ твою душу, научитъ тебя, дастъ теб силу и ниспошлетъ миръ твоей душ. Отршись-же отъ зла, Гетти, исповдуйся въ своемъ грх передъ Отцомъ твоимъ Небеснымъ. Станемъ на колни, ибо здсь невидимо присутствуетъ Богъ.

— Гетти невольно повторила движеніе Дины и опустилась рядомъ съ ней на колни. Такъ, все еще держась за руки, простояли он долго въ глубокомъ молчаніи. Потомъ Дина сказала:

— Гетти, мы въ присутствіи Бога: Онъ ждетъ, чтобы ты разсказала Ему всю правду.

Но Гетти молчала. Наконецъ, она заговорила голосомъ, полнымъ мольбы:

— Дина, помоги мн… Я не могу такъ чувствовать, какъ ты… Сердце мое ожесточилось.

Дина крпко сжала цплявшуюся за нее руку, и вся ея душа вылилась въ молитв:

исусъ, Спаситель гршниковъ, незримо присутствующій здсь! Ты извдалъ всю глубину человческаго страданія, Ты опускался во мракъ ночи, гд нтъ Бога, и изъ груди Твоей вырвался крикъ отчаянія, когда вс покинули Тебя. Приди же, Господи, пожать плоды трудовъ Твоихъ, Твоего предстательства за насъ предъ Отцомъ Твоимъ. Простри десницу Твою,— Ты можешь спасти погибающаго даже въ послднюю минуту,— и спаси эту бдную гршницу. Душа ея окутана тьмой, ее гнетутъ цпи грха, и она не можетъ двинуться на встрчу Теб, она можетъ только чувствовать, что сердце ея ожесточено, и что Ты покинулъ ее. Она — Твое Созданіе, Господи, и въ своей немощи она взываетъ къ теб. Спаситель! это крикъ слпца,— Тебя зоветъ этотъ крикъ! Услышь его! Разсй окружающій ее мракъ. Взгляни на нее тмъ взглядомъ невыразимой любви и печали, который Ты нкогда обратилъ на того, кто отрекся отъ Тебя, и сердце ея смягчится!

— Взгляни, Боже вчный! Я привожу ее къ Теб, какъ нкогда къ Теб приводили недужныхъ и бсноватыхъ, и Ты исцлялъ ихъ. Вотъ она здсь, передъ Тобою. Ею овладли слабость и страхъ, но это только страхъ страданій и смерти тлесной. Вдохни въ нее Твой Животворныя Духъ и вложи ей въ душу иной страхъ — страхъ передъ содяннымъ ею грхомъ. Отверзи ей очи, дай ей почувствовать присутствіе Бога Живаго, Который все видитъ и знаетъ, для Котораго нтъ ничего сокровеннаго и Который ждетъ, чтобы она обратилась къ Лему, чтобы она здсь, сейчасъ-же, исповдала Ему свой грхъ, моля Его о прощеніи, пока ое не настигъ еще мракъ смерти,— пока минута искупленія не ушла навки, какъ вчерашній день, который никогда не вернется.

— Спаситель! есть еще время вырвать эту бдную душу изъ вчной тьмы. Я врю, врю въ Твою безконечную любовь! Что значатъ моя любовь и моя молитва передъ Твоими? Я могу лишь поддерживать ее моими слабыми руками, указывать ей моимъ страданіемъ путь ко спасенію. Но Ты,— Ты только дохнешь на мертвую душу, и она возстанетъ отъ безпробуднаго сна смерти.

— Я вижу Тебя. Господи! Вотъ Ты идешь во тьм,— идешь, какъ ясное утро, и несешь съ Собой искупленіе. Я вижу на Твоемъ тл знаки Твоихъ страданій, я знаю, знаю,— Ты можешь и хочешь ее спасти! Ты не дашь ей погибнуть навки.

— Приди-же, всемогущій Боже! Пусть мертвые услышатъ Твой голосъ! Пусть слпые прозрятъ! Пусть эта гршная душа почувствуетъ присутствіе Бога и пойметъ, что отъ Него ей никуда не уйти. Пусть она забудетъ всякій страхъ, кром страха передъ грхомъ, разлучающимъ ее съ Тобой. Смягчи ожесточенное сердце, отверзи нмыя уста, заставь ее воззвать изъ глубины души: ‘Отецъ! я согршила’!..

— Дина!— воскликнула Гетти съ рыданіемъ, бросаясь ей на шею,— я буду говорить,— я все скажу, ничего не скрывая.

Но она такъ рыдала, что не могла говорить. Дина нжно подняла ее съ колнъ, посадила на койку и сама сла рядомъ. Много прошло времени прежде, чмъ стихли рыданія Гетти, и даже посл того, какъ она успокоилась, он долго еще просидли, не шевелясь и прижавшись другъ къ другу. Наконецъ, Гетти прошептала:

— Я это сдлала, Дина… я его зарыла въ лсу… ребеночка… Онъ такъ кричалъ!— Я слышала его крикъ даже тогда, когда была уже далеко… Слышала всю ночь… Я и вернулась оттого, что слышала, какъ онъ кричитъ.

Она замолчала, потомъ вдругъ заговорила громко и жалобно.

— Я думала, что, можетъ быть, онъ не умретъ, что, можетъ быть, кто-нибудь его найдетъ. Я не убивала его — я не могла убить сама, своими руками. Я положила его на землю и прикрыла, а когда я вернулась, его уже не было… Ахъ, Дина, я была такъ несчастна! Я не знала, куда мн идти… Я пробовала утопиться, но не могла… Я такъ хотла утопиться… я старалась заставить себя, и — не могла… Ты знаешь, я убжала изъ дому — пошла въ Виндзоръ, къ нему, чтобы онъ позаботился обо мн, но его тамъ уже не было, тогда я не знала, что мн длать. Я не смла вернуться домой, я не могла ршиться вернуться. Я не посмла бы взглянуть въ глаза людямъ,— вс стали бы меня презирать. Нсколько разъ я вспоминала тебя, хотла идти къ теб: мн казалось, что ты не станешь меня презирать и не будешь жестока ко мн. Мн казалось, что теб я могла бы все разсказать. Но вдь тогда и другіе-бы все узнали, а я не могла это перенести. Оттого я и пришла въ Стонитонъ, что думала о теб, и притомъ я такъ боялась, что мн придется просить милостыню, потому что денегъ у меня почти-что не осталось… А иногда мн думалось, что лучше ужъ вернуться на ферму… Охъ, Дина, какъ все это было ужасно! Я была такъ несчастна! Сколько разъ я думала, что лучше-бы мн не родиться на свтъ… Кажется, никогда больше я не захотла бы видть зеленыхъ полей,— я возненавидла ихъ за это время.

Гетти опять замолчала, казалось, воспоминанія прошлаго осилили ее.

— Когда я пришла въ Стонитонъ, мн вдругъ стало страшно, оттого, что я была такъ близко отъ дома. И въ туже ночь родился ребенокъ, хотя я его еще и не ждала. Тутъ мн пришло въ голову, что я могла бы избавиться отъ него и вернуться домой… Я чувствовала себя такой одинокой и такъ боялась, что мн придется побираться. Это мн придало силы: я одлась и встала. Я чувствовала, что должна это сдлать, только не знала — какъ. И я подумала, что, можетъ быть, ночью я найду гд-нибудь на лугу глубокую лужу, въ род той… на Зеленой Пустоши. Когда хозяйка ушла, я почувствовала, что теперь у меня хватитъ силы это сдлать. Я думала, что избавлюсь отъ всхъ моихъ мученій, вернусь домой, и никто никогда не узнаетъ, отчего я убжала. Я надла шляпу и плащъ и вышла на улицу. Было совсмъ темно, ребенка я несла подъ плащемъ. Я шла очень скоро и, отойдя подальше, зашла въ одну таверну и пола горячаго съ хлбомъ. Я шла все дальше и дальше и не чувствовала земли подъ ногами. Ночь стала свтле, потому что взошелъ мсяцъ. Ахъ, Дина, какъ я испугалась, когда онъ взглянулъ на меня изъ-за тучъ! Прежде онъ никогда на меня такъ не смотрлъ. Я свернула съ дороги и пошла по полямъ, потому-что боялась съ кмъ-нибудь встртиться. Потомъ я увидла копну сна и подумала, что мн будетъ здсь хорошо устроиться на ночь. Въ одномъ мст сно было примято, я его немного поправила и легла. Ребенокъ лежалъ подл меня, и ему было тепло. Должно-быть, я долго спала, потому что, когда я проснулась, уже свтало, и ребенокъ кричалъ. Въ нсколькихъ шагахъ отъ меня былъ лсъ, и я подумала, что врно, я найду въ немъ лужу или канаву съ водой… Было еще очень рано, и я могла успть бросить ребенка и далеко уйдти прежде, чмъ люди проснутся. Я думала о томъ, что вотъ, можетъ-быть, скоро буду дома, что кто-нибудь подвезетъ меня по дорог, а тамъ, дома, я имъ скажу, что я ушла искать мста, но нигд не нашла. Мн такъ хотлось. Дина, такъ хотлось быть дома и ничего не бояться! Не знаю, что я чувствовала къ ребенку. Мн казалось, что я его ненавижу,— онъ камнемъ вислъ у меня на ше, а между тмъ его крикъ разрывалъ мое сердце, и я не смла взглянуть на его личико и на ручки… Я вошла въ лсъ, весь его обошла, но воды нигд не было…

Гетти содрогнулась всмъ тломъ и замолчала. Минуту спустя, она опять заговорила, но теперь уже шепотомъ.

— Я пришла къ одному мсту, гд была куча мху и щепокъ… Я сла на пень и стала думать, что мн длать. Вдругъ я увидла подъ оршникомъ ямку и подумала: точно дтская могилка. И въ голов у меня блеснуло, какъ молнія, положить туда ребенка и прикрыть его мхомъ и щепками, убить его иначе я не могла. Въ одну минуту все было сдлано. Ахъ, Дина, какъ онъ кричалъ! я не могла совсмъ его зарыть… я думала: можетъ быть, кто-нибудь пройдетъ мимо, возьметъ его, и онъ не умретъ. Я бгомъ побжала изъ лсу, но его крикъ все время раздавался въ моихъ ушахъ, и когда я уже была на пол, я почувствовала, что ни шагу не сдлала дальше, точно меня кто держалъ… Я хотла уйти и не могла… Я присла у копны и стала ждать, не пройдетъ-ли кто-нибудь мимо. Мн очень хотлось сть, у меня не было съ собой ничего, кром куска хлба, но я все-таки не могла ршиться уйти. Прошло очень много времени, я думаю нсколько часовъ, наконецъ, на дорог показался человкъ въ рабочей куртк, онъ такъ пристально на меня посмотрлъ, что я испугалась и поскоре пошла въ другую сторону. Я подумала, что онъ, врно, пойдетъ въ лсъ и найдетъ ребенка. Я шла прямо, пока не дошла до деревни,— очень далеко отъ лса, я была страшно измучена и голодна. Здсь я пола и купила хлба, но останавливаться боялась. Я все слышала крикъ ребенка,— мн казалось, что вс его слышатъ, и я пошла дальше. Но я была такая усталая, а на двор темнло… Наконецъ, у самой дороги я увидла ригу,— кругомъ нигд не было видно жилья,— точно наша Гейслопская рига въ барской усадьб… и я подумала: войду я туда, спрячусь въ солому, и никто меня не не найдетъ. Я вошла, въ риг были снопы и много соломы, чуть не подъ самую крышу. Я забралась на солому какъ можно подальше и легла… Я была страшно измучена и думала — вотъ я сейчасъ засну, но я все слышала крикъ ребенка… Ахъ, этотъ ужасный крикъ! Онъ не давалъ мн забыться, и мн все казалось, что сейчасъ придетъ тотъ человкъ, который видлъ меня на дорог, и арестуетъ меня. Но подъ-конецъ я, должно быть, уснула и долго проспала, потому что, когда я встала и вышла изъ риги, я не могла понять, вечеръ ли на двор, или утро. Но было утро, потому что становилось все свтле, и я пошла назадъ, по дорог, по которой пришла. Меня точно что-то тянуло въ ту сторону, Дина, въ ушахъ у меня все звенлъ крикъ ребенка, и я шла, хотя боялась до смерти. Я была уврена, что человкъ въ куртк опять увидитъ меня и догадается, кто закопала, ребенка. Но я все-таки шла. Я уже не думала возвратиться домой,— въ голов у меня какъ будто помутилось. Я ничего не видла передъ собой, я видла только то мсто въ лсу, гд закопала ребенка… Я вижу его теперь. О, Дина! неужели я его всегда буду видть?!

Гетти вся вздрогнула и крпче прижалась къ Дин. Долго длилось молчаніе, наконецъ, она заговорила опять:

— Я никого не встртила, потому-что было еще очень рано, и вошла въ лсъ… Я помнила дорогу къ тому мсту — подъ оршиной… Съ каждымъ шагомъ я слышала, какъ онъ кричитъ, все громче и громче… Я думала — онъ еще живъ… Не знаю, боялась-ли я этого, или была рада. Не знаю, что я чувствовала, знаю только, что я была въ лсу и слышала его крикъ. Не знаю, что со мной было, пока я не увидла, что ребенка тамъ уже нтъ. Когда я его туда положила, я думала, что буду рада, если его найдутъ, и онъ не умретъ, но когда я увидла, что его нтъ, я до смерти испугалась. Мн даже въ голову не пришло убжать, я не могла сдвинуться съ мста, такая на меня напала слабость… Я поняла, что мн никуда не уйти, и что всякій, кто увидитъ меня, узнаетъ все про ребенка. Все во мн точно окаменло, въ голов не было ни мысли, ни желанія, мн казалось, что я буду вчно сидть на этомъ мст и что ничто никогда не измнится. Но они пришли и взяли меня.

Гетти умолкла, но она вся дрожала, какъ будто хотла сказать еще что-то и не ршалась. Дина ждала, да она и не могла еще говорить: сердце ея было слишкомъ полно, и слезы должны были придти прежде словъ. Наконецъ, Гетти вскрикнула съ рыданіемъ:

— Дина, неужели и теперь, когда я все сказала, я буду все-таки слышать этотъ крикъ и видть это мсто въ лсу.

— Помолимся, бдная гршница!— станемъ на колни и помолимся милосердому Богу.

ГЛАВА XLVI.
ЧАСЫ НЕИЗВСТНОСТИ.

Въ воскресенье утромъ, когда Стонитонскіе колокола звонили къ обдн, Бартль Масси, куда-то ненадолго выходившій, вернулся на вышку Адама и сказалъ:

— Адамъ, тамъ кто-то тебя спрашиваетъ.

Адамъ сидлъ спиною къ двери, онъ вздрогнулъ и быстро обернулся, лицо его горло, въ глазахъ былъ тревожный вопросъ. Онъ еще боле похудла, и осунулся съ тхъ поръ, какъ мы его видли, но сегодня онъ выбрился и умылся.

— Что-нибудь новое? спросилъ онъ съ тревогой.

— Не волнуйся, мой мальчикъ, не волнуйся, сказалъ Бартль: — это не то, что ты думаешь, тамъ пришла изъ тюрьмы молодая женщина-методистка. Она внизу, говоритъ, что хочетъ тебя видть, потому-что иметъ что-то теб сообщить по поводу той… осужденной. Она не хотла войти безъ твоего разршенія, она думаетъ, что, можетъ быть, ты предпочтешь выйти къ ней самъ. Нельзя сказать, чтобы эти проповдницы всегда отличались такою деликатностью, про бормоталъ мистеръ Бартль себ подъ носъ.

— Попросите ее сюда, сказалъ Адамъ.

Онъ стоялъ лицомъ къ двери, и когда Дина вошла и подняла на него свои кроткіе, срые глаза, она сейчасъ-же замтила, какъ страшно измнился этотъ крпкій человкъ съ того дня, когда она въ послдній разъ видла его въ его дом. Она взяла его за руку, и ея чистый голосъ дрожалъ, когда она сказала ему:

— Радуйтесь, Адамъ Бидъ: Господь не покинулъ ее.

— Благослови васъ Богъ за то, что вы къ ней пришли, отвтилъ Адамъ.— Я еще вчера узналъ отъ мистера Масси, что вы у нея.

Ни тотъ, ни другая не могли сказать ничего больше и молча стояли другъ противъ друга. И даже Бартль Масси, который усплъ надть свои очки, какъ будто приросъ къ мсту и стоялъ, не сводя глазъ съ лица Дины. Однако, онъ опомнился первый, онъ подалъ ей стулъ и сказалъ: ‘садитесь, сударыня, садитесь’, а самъ отошелъ и слъ на свое всегдашнее мсто на койк.

— Благодарю васъ, другъ, я не сяду, отвчала Дина, — я очень спшу: она просила меня поскорй возвращаться. Я пришла, Адамъ Бидъ, чтобы просить васъ придти къ бдной гршниц проститься. Она хочетъ просить васъ простить ей. и лучше будетъ, если вы пойдете сегодня, чмъ завтра, когда останется такъ мало времени.

Адамъ весь дрожалъ, онъ опустился на стулъ.

— Этого не будетъ, не можетъ быть, проговорилъ онъ,придетъ отсрочка… быть можетъ, помилованіе. Мистеръ Ирвайнъ говоритъ, что не все еще потеряно, онъ мн сказалъ, чтобы я не терялъ надежды.

— Какое-бы это было счастіе! сказала Дина, и глаза ея наполнились слезами. Ужасно думать, что душа ея такъ скоро предстанетъ на Судъ Божій… Но что бы ни случилось, добавила она,— вы наврно не откажетесь придти выслушать то. что лежитъ у нея на сердц, потому что хоть душа ея еще блуждаетъ во мрак и наполнена помыслами о земномъ, но сердце смягчилось: она во всемъ мн созналась и кается въ своемъ грх. Ея гордость смирилась,— она жаждетъ свта, ищетъ поддержки. Это наполняетъ мое сердце надеждой: мн кажется, что наши братья ошибаются, измряя милосердіе Божіе степенью разумнія гршника. Она хочетъ писать своимъ друзьямъ на Большой Ферм и проситъ, чтобы я передала имъ письмо, когда ея не станетъ. А когда я сказала ей, что вы здсь, она отвчала: ‘Мн хотлось-бы съ нимъ проститься и попросить ого. чтобы онъ меня простилъ’. Вы придете, Адамъ? Можетъ быть, пойдемъ вмст сейчасъ-же?

— Не могу, сказалъ Адамъ.— Я не могу прощаться, пока есть еще надежда. Все сижу здсь и жду и прислушиваюсь,— ни о чемъ больше думать не могу… Она не можетъ умереть этой позорной смертью,— я не могу съ этимъ помириться.

Онъ всталъ и подошелъ къ окну. Дина ждала съ терпливымъ участіемъ. Такъ прошло съ минуту или дв, наконецъ, онъ повернулся къ ней и сказалъ:

— Я приду, Дина… завтра утромъ… если до тхъ поръ ничто не измнится. Если это должно случиться, я найду въ себ силы придти. Скажите ей, что я прощаю ее, скажите, что я приду… передъ концомъ.

— Я не стану настаивать, врно такъ говоритъ вамъ голосъ вашего сердца, сказала Дина.— Прощайте, мн надо спшить. Просто удивительно, какъ она привязалась ко мн: ни на минуту не отпускаетъ. Прежде она всегда была ко мн холодна, но теперь несчастіе смягчило ее. Прощайте, Адамъ, да подкрпитъ васъ Господь и да пошлетъ Онъ вамъ силы вынести самое худшее.

Дина протянула руку, которую Адамъ, молча, пожалъ.

Бартль Масси хотлъ было встать, чтобы помочь ей приподнять тяжелую дверную щеколду, но прежде, чмъ онъ усплъ подойти, она была уже у дверей и, кинувъ ему на ходу своимъ нжнымъ голосомъ: ‘Прощайте, другъ!’ спустилась съ лстницы легкими шагами.

— Ну, сказалъ Бартль, снимая очки и положивъ ихъ въ карманъ,— ужъ если нельзя на свт безъ бабъ, которыя баламутятъ людей, то справедливость требуетъ, чтобы были между ними и такія, которыя приносятъ намъ утшеніе, и эта — такая, эта — такая. Жаль, что она методистка, впрочемъ, нтъ такой бабы, у которой не было-бы своего гвоздя въ голов.

Адамъ въ эту ночь совсмъ не ложился, волненіе ожиданія, возраставшее съ каждымъ часомъ, который приближалъ его къ роковой минут, было слишкомъ сильно, и не смотря на вс упрашиванья Адама, не смотря на вс его общанія вести себя смирно, школьный учитель тоже не спалъ.

— Что мн значитъ, мой милый, какая-нибудь лишняя безсонная ночь? говорилъ Бартль.— Скоро уже я буду спать въ земл сномъ непробуднымъ. Позволь-же мн, пока еще можно, раздлить съ тобой твое горе.

Долго тянулась эта печальная ночь для Адама. Онъ, то шагалъ на короткомъ пространств маленькой комнатки отъ стны до стны, то сидлъ, закрывъ лицо руками. Въ комнат не слышно было ни звука, кром тиканья часовъ на стол, да шороха перегорающаго угля въ камин, за которымъ тщательно присматривалъ школьный учитель. Минутами волненіе Адама разршалось бурною, безсвязною рчью.

— Еслибъ я могъ только что-нибудь сдлать, чтобы спасти ее, я принялъ бы какія угодно мученія! Но знать все это и сидть сложа руки,— это выше человческихъ силъ!.. Сидть и думать, что было бы теперь, еслибъ не онъ… О, Боже! вдь сегодня мы должны были внчаться!

— Да, да, мой мальчикъ, проговорилъ нжно Бартль, — это большое горе, тяжелое горе. Но помни: когда ты думалъ жениться на ней, ты не зналъ, какая у нея натура. Ты не подозрвалъ, что она можетъ до такой степени ожесточиться въ такое короткое время и сдлать то, что она сдлала.

— Знаю, знаю, сказалъ Адамъ.— Я думалъ, что у нея любящее, нжное сердце, что она не способна солгать ни словомъ, ни дломъ. Могъ-ли я думать иначе? Да еслибы не онъ. еслибъ онъ не смутилъ ее своими ухаживаніями, еслибы я женился на ней и окружилъ ее любовью и заботами, она, можетъ быть, никогда бы не сдлала ничего дурного. Что за бда, еслибъ даже мы жили съ ней несовсмъ ладно? Все было-бы пустяки въ сравненіи съ этимъ…

— Никогда нельзя знать, парень, никогда нельзя знать, что можетъ случиться. Горе твое теперь слишкомъ живо, понадобится время,— много времени,— чтобы залчить твою рану. Но я всегда былъ хорошаго мннія о теб: я увренъ, что ты все перетерпишь и станешь опять человкомъ. И мы не можемъ предвидть, что выйдетъ изъ всего этого.

— Что же еще изъ этого можетъ выйти! воскликнулъ съ гнвомъ Адамъ.— Чтобы ни вышло, для нея это ничего не измнитъ, она должна умереть. Терпть не могу этой манеры во всемъ находить утшеніе. Лучше-бы сдлали люди, еслибы поняли наконецъ, что сдланное зло ничмъ не поправишь. Когда человкъ испортилъ жизнь своему ближнему, онъ не иметъ права утшать себя мыслью, что изъ этого можетъ выйти добро для другихъ. Ничье благополучіе не сниметъ позора съ пси и не спасетъ ее отъ смерти.

— Ну, успокойся, успокойся, мой мальчикъ,— проговорилъ Бартль кроткимъ голосомъ, представлявшимъ странный контрастъ со свойственной ему авторитетной манерой и страстью къ противорчію.— Очень можетъ быть, что я говорю глупости, я — старикъ, и давнымъ давно позабылъ, какъ люди волнуются и страдаютъ. Поучать терпнію другихъ всегда легко.

— Простите меня, мистеръ Масси, сказалъ Адамъ съ раскаяніемъ въ голос,— я погорячился. Я не долженъ былъ съ вами такъ говорить,— не сердитесь на меня!

— Нтъ, нтъ, мой мальчикъ, я не сержусь.

Ночь прошла въ мучительномъ волненіи, но первый лучъ холоднаго разсвта принесъ съ собою то страшное спокойствіе, которое приходитъ вмст съ отчаяніемъ, Скоро уже не будетъ неизвстности.

— Теперь пойдемте въ тюрьму, мистеръ Масси, сказалъ Адамъ, когда стрлка часовъ подошла къ шести.— Если есть что-нибудь новое, мы тамъ узнаемъ.

На улицахъ уже было движеніе: народъ шелъ все въ одну сторону, къ одной цли. Адамъ старался не думать о томъ, куда шли эти люди, то и дло обгонявшіе его во время этого короткаго перехода отъ его квартиры къ тюрьм.

Онъ вздохнулъ съ облегченіемъ, когда тюремныя ворота затворились за нимъ, и онъ не могъ больше видть этой жадной до зрлищъ толпы.

Нтъ, въ тюрьм не было ничего новаго: ни отсрочки, ни помилованія не пришло.

Адамъ по крайней мр полчаса пробылъ на тюремномъ двор, не ршаясь послать сказать Дин, что онъ пришелъ. Вдругъ онъ услышалъ чей-то голосъ, говорившій: ‘Телга тронется въ половин восьмого’.

Надежды не было: надо идти,— надо сказать ей послднее ‘прости’ передъ вчной разлукой.

Десять минутъ спустя Адамъ былъ у дверей камеры. Дина прислала ему сказать, что она не можетъ выйти къ нему,— она ни на минуту не можетъ оставить Гетти, но Гетти готова его принять.

Когда онъ вошелъ, онъ не сразу увидлъ ее: волненіе парализовало въ немъ вс вншнія чувства, и ему показалось, что въ камер совершенно темно. Когда дверь за нимъ затворилась, онъ простоялъ съ минуту, ошеломленный и весь дрожа.

Но мало по малу онъ сталъ привыкать къ полутьм и разсмотрлъ темные глаза, опять глядвшіе на него, но теперь безъ улыбки. Господи, какъ они были печальны! Въ послдній разъ онъ видлъ ихъ въ тотъ день, когда прощался съ нею, съ сердцемъ, полнымъ любви, радости и надежды, тогда они улыбались ему сквозь слезы съ милаго, розоваго дтскаго личика. Теперь лицо это было точно изъ мрамора, нжныя губки судорожно подергивались — блдныя, полуоткрытыя, прелестныя ямочки пропали, а глаза… Самое ужасное было то, что они были такъ похожи на глаза Гетти! Это были ея глаза, смотрвшіе на него съ такою безнадежною скорбью, какъ будто она воскресла изъ мертвыхъ и пришла разсказать ему о своихъ страданіяхъ.

Она крпко прижималась къ Дин, какъ будто въ ней одной была вся сила и надежда, какія у нея еще оставались, а жалость и любовь, сіявшія на лиц Дины, казались видимымъ залогомъ невидимаго искупленія и прощенія.

Когда глаза ихъ встртились, когда Адамъ и Гетти взглянули другъ на друга, она тоже замтила въ немъ страшную перемну, и это еще усилило ея страхъ. Въ первый разъ Гетти видла человческое лицо, на которомъ, какъ въ зеркал, отразились ея собственныя страданія. Адамъ стоялъ передъ ней воплощеніемъ ужаснаго прошлаго и ужаснаго будущаго. Взглянувъ на него, она стала дрожать еще сильне.

— Заговори съ нимъ, Гетти, сказала ей Дина.— Разскажи ему все, что у тебя на сердц.

Гетти повиновалась, какъ ребенокъ.

— Адамъ, мн очень больно… Я дурно поступила съ вами… Простите меня… прежде, чмъ я умру.

Адамъ отвтилъ съ рыданіемъ:

— Я прощаю тебя, Гетти,— давно простилъ.

Въ первую минуту, когда онъ увидлъ ее, когда онъ встртилъ этотъ скорбный взглядъ ея глазъ, онъ думалъ, что мозгъ его не выдержитъ, что онъ сойдетъ съума отъ муки, но звукъ ея голоса, произносившаго слова покаянія, затронулъ въ его сердц струну, которая была не такъ сильно натянута: онъ почувствовалъ какъ-бы облегченіе страданія, которое становилось невыносимымъ, и слезы брызнули изъ его глазъ,— рдкія слезы: онъ ни разу не плакалъ съ тхъ поръ, какъ разрыдался на груди Сета въ самомъ начал своего горя.

Гетти сдлала невольное движеніе къ нему: ей возвращалась частица той любви, которою нкогда она была окружена… Не выпуская руки Дины, она подошла къ Адаму и робко сказала:

— Не поцлуете-ли вы меня еще разъ, Адамъ, не смотря на все зло, которое я вамъ сдлала?

Адамъ взялъ протянутую ему исхудалую блдную ручку, и они дали другъ другу торжественный поцлуй вчной разлуки.

— Скажите ему, продолжала Гетти боле твердымъ голосомъ,— потому что никто, кром васъ, ему не скажетъ,— скажите ему, что я пошла къ нему, но не могла его найти, и что я возненавидла его и прокляла, но Дина говоритъ, что я должна ему простить… и я стараюсь… потому-что иначе и меня Господь не проститъ.

Въ эту минуту у дверей послышался шумъ, ключъ повернулся въ замк, и когда дверь отводилась, Адамъ, какъ въ туман, увидлъ входившихъ людей. Онъ былъ слишкомъ взволнованъ, чтобы разсмотрть, кто были эти люди,— онъ даже не замтилъ между ними мистера Ирвайна. Онъ понялъ, что начинаются послднія приготовленія, и что ему нельзя оставаться. Вошедшіе молча передъ нимъ разступились, и онъ вернулся въ свою печальную комнату, предоставивъ Бартлю Масси присутствовать при конц.

ГЛАВА XLVII.
ПОСЛДНЯЯ МИНУТА.

Это была такая картина, что многіе помнили ее лучше, чмъ свои собственныя горести и напасти,— картина свтлаго утра, когда толпа народа, ожидавшая появленія роковой телги, увидла, какъ она медленно приближалась съ двумя, сидвшими въ ней, молодыми женщинами, къ отвратительному прообразу измышленной людьми внезапной, насильственной смерти.

Весь Стонитонъ уже слышалъ о Дин Моррисъ, молодой методистк, склонившей нераскаянную преступницу къ полному сознанію, и народъ толпился столько-же ради нея, какъ и ради несчастной Гетти.

Но Дина не замчала этого стеченія народа. Когда Гетти, увидвъ вдали огромную толпу, судорожно прижалась къ ней, она сказала:

— Закрой глаза, Гетти, и повторяй за мной молитву.

И въ то время, какъ телга медленно подвигалась впередъ среди глазвшихъ на нее любопытныхъ, она молилась тихимъ голосомъ, но безустанно и напряженно, выливая всю свою душу въ этой послдней мольб за слабое, дрожащее существо, цплявшееся за нее, какъ за единственную ощутимую надежду на любовь и прощеніе.

Дина не знала, что эта безмолвная толпа смотритъ на нее почти съ благоговніемъ, она не знала даже, что он уже близко къ роковому мсту, какъ вдругъ телга остановилась, и она содрогнулась отъ ужаса, услышавъ страшный ревъ толпы, омерзительный для ея ушей, какъ вой демоновъ. Пронзительный крикъ Гетти смшался съ этимъ ревомъ, и об женщины прижались другъ къ другу.

Но то не былъ ни вопль проклятія, ни крикъ торжествующей жестокости.

То былъ общій крикъ радости при вид всадника, который мчался во весь духъ, прокладывая себ путь сквозь толпу. Лошадь, вся въ мыл, рвется впередъ, послушная нетерпливому пришпориванью. Глаза всадника горятъ безумною радостью: онъ знаетъ то, чего еще никто не знаетъ. Смотрите, онъ что-то держитъ въ рук, онъ машетъ въ воздух какою-то бумагой.

Шерифъ его знаетъ: это Артуръ Донниторнъ съ помилованіемъ отъ смерти, котораго онъ добился съ великимъ трудомъ.

ГЛАВА XLVIII.
НОВАЯ ВСТРЧА ВЪ ЛСУ.

На другой день вечеромъ два человка шли съ двухъ противуположныхъ сторонъ къ одному и тому же мсту, куда ихъ влекло общее воспоминаніе.

Этимъ мстомъ была роща у Донниторнскаго замка. Вы уже знаете, кто были эти люди.

Утромъ похоронили стараго сквайра, потомъ прочли духовную, и теперь Артуръ, воспользовавшись первой свободной минутой, искалъ уединенія въ прогулк, чтобы взглянуть, наконецъ, прямо въ глаза своему новому будущему и утвердиться въ принятомъ грустномъ ршеніи.

Адамъ тоже вернулся изъ Стонитона въ понедльникъ вечеромъ и весь день не выходилъ изъ дому, если не считать визита на Большую Ферму, куда онъ ходилъ разсказать о Гетти все то, чего еще не усплъ сообщить тамъ мистеръ Ирвайнъ. У нихъ съ Пойзеромъ было ршено, что онъ, Адамъ, передетъ туда, куда передутъ они, какъ-бы это ни было далеко. Онъ положилъ отказаться отъ мста лсничаго, при первой возможности расторгнуть контрактъ съ Джонатаномъ Бурджемъ и устроиться съ Сетомъ и матерью гд-нибудь по близости отъ друзей, съ которыми онъ былъ теперь связанъ однимъ общимъ горемъ.

— Мы съ Сетомъ везд найдемъ работу, сказалъ онъ.— Человку, у котораго все его имущество — въ здоровыхъ рукахъ, будетъ везд хорошо, мы съ нимъ начнемъ дло сначала. Мать намъ не будетъ помхой: когда я вернулся домой, она мн сказала, что пусть ее похоронятъ въ чужомъ приход, что теперь она примирилась съ этой мыслью, если только я думаю, что мн будетъ лучше гд-нибудь въ другомъ мст. Просто удивительно, какая она сдлалась кроткая и сговорчивая въ послдніе дни. Можно подумать, что горе смирило се именно тмъ, что очень ужъ оно велико. Намъ всмъ будетъ лучше на новомъ мст, хотя мн и жаль разставаться кое съ кмъ изъ друзей. Но съ вами и съ вашей семьей, мистеръ Пойзеръ, я никогда не разстанусь: общая бда насъ породнила.

— Да, парень, отвчалъ Мартинъ.— И то ужъ утшеніе, что мы не будемъ слышать имени этого человка. Боюсь только, что какъ-бы далеко мы ни ушли, люди все-таки когда-нибудь узнаютъ, что въ нашей родн есть ссыльно-каторжные, что мою племянницу чуть-было не повсили. Намъ всегда будутъ въ прав бросить это въ лицо, да и дтямъ нашимъ посл насъ.

Этотъ продолжительный визитъ на Большую Ферму такъ взволновалъ Адама, что онъ не могъ даже подумать видться еще съ кмъ-нибудь въ этотъ день или приняться за обычныя свои занятія раньше завтрашняго утра. ‘Но завтра я примусь за работу’, сказалъ онъ себ. ‘Можетъ быть, со временемъ я опять научусь любить свое дло, но съ охотой-ли, или безъ охоты, а надо работать’.

Это былъ послдній вечеръ, который онъ позволилъ себ отдать своему горю: теперь неизвстности больше не было, и надо покориться тому, чего нельзя измнить. Онъ ршилъ не встрчаться съ Артуромъ Донниторномъ, если только ему удастся избжать этой встрчи. У него не было больше порученія къ Артуру отъ Гетти, такъ какъ она сама видлась съ нимъ, а Адамъ не полагался на себя, онъ боялся силы своего гнва: слишкомъ еще памятны ему были слова мистера Ирвайна: ‘Вспомните, что вы чувствовали, когда ударили его въ рощ’.

Эта мысль объ Артур, какъ и всякая мысль, соединенная съ сильнымъ чувствомъ, безпрестанно возвращалась къ нему, вызывая въ его воображеніи все ту-же картину рощи и того мста, гд его охватила безумная ярость, при вид двухъ, близко склонившихся другъ къ другу фигуръ подъ зеленымъ сводомъ втвей.

‘Сегодня схожу туда въ послдній разъ, ршилъ онъ’. Мн будетъ полезно хорошенько припомнитъ и перечувствовать все, что я испыталъ, когда ударилъ его. Я тогда же почувствовалъ, какъ это глупо съ моей стороны и какъ безполезно,— почувствовалъ раньше, чмъ усплъ подумать, что я его убилъ’.

Вотъ какъ случилось, что Артуръ и Адамъ подходили одновременно къ одному и тому-же мсту.

Адамъ былъ опять въ своей рабочей куртк: вернувшись домой, онъ сейчасъ-же, съ чувствомъ облегченія, сбросилъ свой парадный костюмъ, и еслибы въ эту минуту у него была на плечахъ корзина съ инструментами, его, съ его осунувшимся, блднымъ лицомъ, можно было-бы принять за призракъ того Адама Бида, который вошелъ въ рощу въ тотъ августовскій вечеръ, восемь мсяцевъ назадъ. Но корзины съ нимъ не было, и онъ шелъ, не такъ, какъ тогда, выпрямивъ станъ, твердой походкой, зорко оглядывась по сторонамъ, теперь онъ шелъ, заложивъ руки въ карманы и почти не поднимая глазъ отъ земли. Онъ вошелъ въ рощу и остановился предъ огромнымъ, развсистымъ букомъ. Онъ хорошо зналъ это дерево, это былъ межевой столбъ, за которымъ кончалась его молодость,— указатель того времени, когда его покинуло одно изъ лучшихъ юношескихъ его чувствъ. Онъ зналъ, что оно никогда уже не вернется. А между тмъ, даже теперь, въ душ его шевельнулось что-то въ род нжности при воспоминаніи о томъ Артур Донниторн, которому онъ такъ врилъ до той самой минуты, когда остановился у этого самого бука восемь мсяцевъ тому назадъ. Это была нжность къ умершему: тотъ Артуръ уже больше не существовалъ.

Вскор вниманіе Адама было привлечено шумомъ приближающихся шаговъ, но дерево стояло на поворот дороги, и онъ не могъ видть, кто идетъ, до тхъ поръ, пока въ двухъ шагахъ передъ нимъ не выросла высокая, стройная фигура въ глубокомъ траур. Оба вздрогнули и молча смотрли другъ на друга. Часто, очень часто за послднія дв недли Адамъ представлялъ себ эту встрчу,— бросалъ въ лицо Артуру слова язвительныя, какъ упрекъ совсти, заставлялъ его принять на себя заслуженную долю несчастія, котораго онъ былъ причиной. И такъ-же часто онъ говорилъ себ, что лучше-бы этой встрч никогда не бывать. По, представляя себ свою встрчу съ Артуромъ, онъ всегда видлъ Артура такимъ, какимъ встртилъ его въ послдній разъ, въ рощ,— цвтущимъ, беззаботнымъ, съ легкомысленною рчью на устахъ,— и лицо, которое онъ увидлъ теперь, поразило его выраженіемъ страданія. Адамъ зналъ, что такое страданіе: у него не хватило-бы духу дотронуться до открытой раны грубой рукой. Въ немъ не было теперь ни гнва, ни ненависти,— ничего такого, противъ чего ему приходилось бы бороться. Молчаніе было лучше упрековъ… Артуръ заговорилъ первый.

— Адамъ, сказалъ онъ спокойно,— можетъ быть вышло къ лучшему, что мы съ вами встртились. Я хотлъ васъ видть: хотлъ писать вамъ завтра и просить, чтобы вы мн назначили, когда я могу васъ застать.

Онъ замолчалъ, молчалъ и Адамъ.

— Я знаю, что вамъ тяжело меня видть, продолжалъ Артуръ,— но, вроятно, пройдетъ много лтъ прежде, чмъ мы опять встртимся.

— Да, сэръ, холодно отвтилъ Адамъ,— я завтра-же хотлъ вамъ писать, что будетъ лучше, если всякія сношенія между нами прекратятся, и вы возьмете на мое мсто кого-нибудь другого.

Артуръ живо почувствовалъ всю суровость этого отвта и долженъ былъ сдлать усиліе, чтобы продолжать.

— По этому-то поводу отчасти я и хотлъ васъ видть. Я не стану стараться ни смягчить ваше негодованіе противъ меня, ни просить васъ что-нибудь для меня сдлать. Я только хотлъ васъ спросить, не согласитесь-ли вы помочь мн ослабить, насколько возможно, роковыя послдствія прошлаго, котораго нельзя измнить. Я хлопочу не о себ, а о другихъ. Я знаю, что я могу сдлать очень немногое — что худшія послдствія непоправимы, но кое-что можно сдлать, и вы можете мн помочь: Согласны вы выслушать меня терпливо?

— Да, сэръ, отвчалъ Адамъ посл минутнаго колебанія,— я васъ выслушаю, и если могу помочь что-нибудь уладить, я это сдлаю. Гнвъ ничего не исправитъ,— я въ этомъ убдился по опыту.

— Я шелъ въ Эрмитажъ, сказалъ Артуръ.— Не пойдете-ли вы со мной? Тамъ намъ будетъ удобне говорить.

Эрмитажъ не отпирался съ того дня, какъ они въ послдній разъ вышли оттуда вдвоемъ, ключъ отъ него лежалъ подъ замкомъ, въ стол у Артура. И теперь, когда Артуръ отперъ дверь, они увидли подсвчникъ съ догорвшей свчей на томъ-же самомъ мст, на томъ-же самомъ мст стоялъ и стулъ, на которомъ сидлъ тогда Адамъ, тамъ-же была и корзинка съ ненужными бумагами, на дн которой, какъ сейчасъ-же вспомнилъ Артуръ, лежала розовая шелковая косыночка. Обоимъ было-бы тяжело очутиться въ этомъ мст, если-бы осаждавшія ихъ мысли были мене тяжелы.

Они сли другъ противъ друга, какъ и тогда, и Артуръ сказалъ:

— Я узжаю. Адамъ, я ду въ армію.

Бдный Артуръ думалъ, что Адамъ будетъ тронутъ этимъ извстіемъ и чмъ-нибудь — движеніемъ, если не словами,— выразитъ ему свое сочувствіе, но губы Адама были крпко сжаты, и лицо оставалось суровымъ попрежнему.

Такъ вотъ, что я хотлъ вамъ сказать, продолжалъ Артуръ,— одна изъ причинъ, заставившихъ меня принять это ршеніе, то, что я не хочу, чтобы кто-нибудь принужденъ былъ разстаться съ Гейслопомъ и съ роднымъ домомъ изъ-за-меня. Я готовъ сдлать все на свт,— нтъ такой жертвы, на которую-бы я не пошелъ, лишь-бы предотвратить дальнйшее зло, какое можетъ пасть на другихъ, благодаря моему… благодаря тому, что случилось.

Слова Артура произвели дйствіе, какъ разъ обратное тому, какого онъ ожидалъ. Адаму почудилось въ нихъ слишкомъ легкое отношеніе къ серьезному вопросу,— желаніе утшиться сознаніемъ, что онъ, Артуръ, своей жертвой искупаетъ сдланное имъ непоправимое зло, а ничто не возбуждало въ Адам такого негодованія, какъ подобная попытка самоутшенія. Адамъ былъ настолько-же склоненъ смотрть прямо въ глаза труднымъ вопросамъ, насколько Артуръ — отворачиваться отъ нихъ. Къ тому-же въ немъ была доля той чуткой, подозрительной гордости, которая часто подымается въ душ бдняка въ присутствіи богатаго человка. Онъ почувствовалъ, что все его негодованіе возвращается къ нему, и сказалъ:

— Поздно хватились, сэръ. О жертвахъ надо думать тогда, когда он еще могутъ удержать тебя отъ дурного поступка, никакія жертвы не передлаютъ того, что уже сдлано. Когда чувству человка нанесена смертельная обида, его не вылчишь милостями.

— Милостями! съ негодованіемъ воскликнулъ Артуръ.— Какъ вамъ могло придти въ голову, что я объ этомъ говорю? Я говорю о Пойзерахъ. Мистеръ Ирвайнъ сказалъ мн, что Пойзеры намрены бросить домъ, гд прожило столько поколній ихъ предковъ. Неужели же вы не находите, какъ находитъ мистеръ Ирвайнъ, что если-бы была какая-нибудь возможность убдить ихъ побороть въ себ то чувство, которое ихъ гонитъ отсюда, для нихъ въ конц-концовъ было-бы лучше всего остаться на старомъ мст, среди старыхъ друзей и сосдей?

— Да, это правда,— холодно отвтилъ Адамъ.— Но не такъ-то легко бываетъ, сэръ, иногда побороть свое чувство. Конечно, Мартину Пойзеру будетъ тяжело на новомъ мст, среди чужихъ людей: вдь онъ родился и выросъ на Большой Ферм, какъ и отецъ его, но для такихъ людей, какъ они, было-бы еще тяжеле остаться. Я не вижу, что тутъ можно уладить. Бываютъ обиды, сэръ, которыхъ нельзя искупить.

Нсколько минутъ Артуръ молчалъ. Вопреки всмъ добрымъ чувствамъ, преобладавшимъ въ его душ въ этотъ вечеръ, гордость его была уязвлена обращеніемъ съ нимъ Адама. Да разв самъ онъ не страдалъ? Разв не отказывался и онъ тоже отъ самыхъ дорогихъ своихъ надеждъ? Теперь было то-же, что и восемь мсяцевъ тому назадъ: Адамъ какъ-будто хотлъ заставить Артура сильне почувствовать всю непоправимость его вины. Онъ боролся съ нимъ оружіемъ, глубже всякаго другого уязвлявшимъ его пылкую, живую натуру. Но гнвъ его скоро потухъ, смиряясь передъ тмъ-же вліяніемъ, которое недавно смирило и Адама,— передъ выраженіемъ страданія на знакомомъ, нкогда миломъ лиц. Минутная борьба разршилась сознаніемъ, что онъ, Артуръ, долженъ все стерпть отъ Адама, который столько изъ за него выстрадалъ. Тмъ не мене, въ голос его слышался оттнокъ дтской досады, когда онъ сказалъ:

— Да, но мы только усугубляемъ зло своимъ неразумнымъ къ нему отношеніемъ, повинуясь голосу страсти и удовлетворяя ее въ настоящемъ, вмсто того, чтобы подумать, къ чему это приведетъ въ будущемъ… Если-бы я еще оставался здсь распоряжаться хозяйствомъ,— горячо продолжалъ онъ, помолчавъ,— если-бы я отнесся легкомысленно, равнодушно, къ тому, что я сдлалъ… къ несчастію, котораго а былъ причиной,— вы имли-бы хоть какое-нибудь извиненіе, Адамъ, въ вашемъ желаніи уйти и въ вашихъ страданіяхъ склонить къ тому-же и другихъ. Вамъ было-бы простительно тогда стараться ухудшить зло новымъ зломъ. Но когда я говорю вамъ, что я узжаю совсмъ, когда вы знаете, что значитъ для меня такое ршеніе, разбивающее вс мои лучшія мечты и надежды,— не можетъ быть, чтобы вы такой умный, здравомыслящій человкъ,— могли думать, что существуетъ хоть сколько нибудь разумная причина, но которой Пойзеры должны-бы отказаться остаться. Я знаю ихъ понятія о чести: мистеръ Ирвайнъ мн все сказалъ, тмъ не мене онъ думаетъ, что ихъ можно было-бы убдить, доказать имъ, что они не понесли никакого безчестія въ глазахъ своихъ сосдей, и что ничто не мшаетъ имъ остаться. Но для этого необходимо, чтобы вы согласились помочь ему въ его усиліяхъ, чтобы вы остались на вашемъ мст лсничаго.

Артуръ помолчалъ и затмъ продолжалъ еще горяче.

— Вы сами знаете, что, Оставаясь на этомъ мст, вы можете быть полезны не одному только владльцу земли. И — какъ знать?— можетъ быть у васъ скоро будетъ новый, боле достойный хозяинъ, на котораго вы станете работать охотно. Если я умру, мой двоюродный братъ Траджеттъ приметъ мое имя и будетъ моимъ наслдникомъ. Онъ славный малый.

Адамъ былъ тронутъ: въ этихъ словахъ,— онъ не могъ этого не почувствовать,— слышался голосъ того честнаго, добраго Артура, котораго онъ такъ любилъ когда-то и которымъ гордился. Но воспоминанія недавняго прошлаго брали надо всмъ перевсъ. Онъ молчалъ, но Артуръ уже прочелъ на лиц его отвтъ, заставившій его продолжать еще настойчиве:

— А потомъ, если-бы вы поговорили съ Пойзерами,— обсудили-бы сперва все хорошенько съ мистеромъ Ирвайномъ (онъ завтра хотлъ видться съ вами), а тамъ постарались-бы вдвоемъ ихъ убдить… Конечно, я знаю, что они не захотли-бы принять отъ меня никакой милости,— ничего подобнаго я и не имю въ виду, но я увренъ, что въ конц-концовъ имъ будетъ легче, если они останутся здсь. Ирвайнъ тоже такъ думаетъ. Онъ беретъ на себя верховный надзоръ за имніемъ,— онъ уже согласился. Значитъ, въ сущности, они будутъ имть дло съ человкомъ, котораго любятъ и уважаютъ. То-же самое можно сказать и о васъ, Адамъ, и только одно желаніе причинить мн новое горе можетъ заставить васъ уйти.

Артуръ опять замолчалъ и черезъ минуту прибавилъ взволнованнымъ голосомъ:

— Я знаю одно: я никогда не поступилъ-бы такъ съ вами. Будь я на вашемъ мст, а вы на моемъ, я постарался-бы помочь вамъ уладить все къ лучшему, насколько это возможно.

Адамъ сдлалъ было быстрое движеніе, точно хотлъ встать, но сдержался и не поднялъ глазъ отъ земли. Артуръ продолжалъ:

— Врно вы никогда въ жизни не длали ничего такого, въ чемъ вамъ пришлось-бы потомъ горько каяться, иначе вы были-бы великодушне: вы поняли-бы, что мн, во всякомъ случа, хуже, чмъ вамъ.

Съ этими словами Артуръ всталъ съ оттоманки, подошелъ къ окну и, стоя спиной къ Адаму, заговорилъ страстно:

— Разв я ея не любилъ? Разв не видлъ я ее вчера? Разв я не унесу съ собой всюду воспоминаніе о ней, точно такъ-же, какъ и вы? И разв вы бы меньше страдали,— какъ вы думаете?— если вы были виновникомъ ея гибели?

Нсколько минутъ длилось молчаніе, борьба въ душ Адама не могла разршиться такъ скоро. Легковсныя натуры, у которыхъ вс впечатлнія мимолетны, едва-ли поймутъ, какое упорное внутреннее сопротивленіе ему пришлось превозмочь, прежде чмъ онъ всталъ съ мста и повернулся къ Артуру. Артуръ услышалъ это движеніе, обернулся и встртилъ его грустный, смягчившійся взглядъ. Адамъ сказалъ,

— Вы правы, сэръ, я — человкъ жесткій, въ моей натур нтъ мягкости. Я былъ суровъ съ отцомъ,— я не прощалъ ему его слабостей. Я былъ всегда со всми суровъ — кром нея. И теперь мн казалось, что вс мало ее жалютъ,— такъ я страдалъ за нее, когда я думалъ о томъ, какъ жестоко отнеслись къ ней родные, я говорилъ себ, что никогда больше и ни къ кому я не буду суровъ. Но то, что я выстрадалъ за нее, сдлало меня, можетъ быть, несправедливымъ по отношенію къ вамъ. Я тоже испыталъ въ жизни, что значитъ раскаяться слишкомъ поздно, когда умеръ отецъ, я почувствовалъ, что былъ къ нему безпощаденъ, я чувствую это и теперь, когда вспоминаю о немъ. Я не имю права не прощать человку, когда онъ сознаетъ свою вину и кается въ ней.

Адамъ выговорилъ эти слова твердо и отчетливо, какъ человкъ, ршившійся высказать до конца все, что онъ считаетъ своимъ долгомъ сказать, но затмъ продолжалъ съ нкоторымъ колебаніемъ,

— Было время, сэръ, когда я не захотлъ пожать руки, которую вы мн протянули, но если бы вы пожелали пожать мн руку теперь хотя я тогда отказался…

Въ тотъ-же мигъ выхоленная, блая рука Артура очутилась въ широкой ладони Адама, и въ этомъ горячемъ пожатіи оба почувствовали возвратъ стараго, могучаго чувства — привязанности съ дтства.

— Адамъ,— сказалъ Артуръ, поддаваясь внезапному порыву принести другу полную исповдь, этого никогда-бы не случилось, еслибъ я зналъ, что вы ее любите: это помогло-бы мн устоять отъ соблазна. Я боролся, у меня и въ помышленіи не было сдлать ей зло. Потомъ я обманулъ васъ, и изъ этого вышло еще худшее зло, но я думалъ, что иначе я не могу поступить, что это лучшее, что я могъ сдлать, и въ томъ письм я ее просилъ дать мн знать, если съ нею случится какая-нибудь бда, поврьте, что я сдлалъ бы для нея все, что могъ. Но я поступилъ дурно съ самаго начала, и вотъ къ чему это привело! Богъ мн свидтель, что я съ радостью отдалъ-бы жизнь, если-бы это могло что-нибудь исправить.

Они опять сли другъ противъ друга, и Адамъ спросилъ трепетнымъ голосомъ:

— Какая она была, сэръ, когда вы съ ной разставались?

— Лучше не спрашивайте, Адамъ. Минутами, когда я вспоминаю, какъ она на меня смотрла и что говорила, мн начинаетъ казаться, что я сойду съума… когда я думаю о томъ, что я не могъ добиться полнаго помилованія,— не могъ спасти ее отъ страшной участи быть сосланной на каторгу, что я ничего не могу для нея сдлать вс эти годы, и что она можетъ умереть, не извдавъ больше ни покоя, ни счастья.

— Ахъ, сэръ,— сказалъ Адамъ, чувствуя въ первый разъ, что собственное его горе блднетъ передъ его жалостью къ Артуру,— мы съ вами часто будемъ думать объ одномъ и томъ-же, когда будемъ далеко другъ отъ друга. Я буду всегда молиться Богу за васъ, чтобъ Онъ поддержалъ васъ въ вашемъ гор, какъ я молюсь за себя.

— Съ нею была эта святая женщина — Дина Моррисъ,— сказалъ Артуръ, продолжая нить своихъ мыслей и не вдумываясь въ смыслъ того, что говорилъ Адамъ,— она мн сказала, что останется съ нею до послдней минуты,— пока ее отошлютъ, бдняжка цпляется за Дину, какъ за послднее свое утшеніе и поддержку. Я готовъ боготворить эту женщину, не знаю, что бы я длалъ, если бы не она. Адамъ, вы ее увидите, когда она прідетъ сюда, вчера я не могъ ничего ей сказать, т. е., что я о ней думаю и какъ я ей благодаренъ. Скажите ей,— продолжалъ Артуръ все быстрй и быстрй, какъ будто стараясь скрыть овладвшее имъ волненіе, и съ этими словами вынулъ изъ кармана свои часы и цпочку,— скажите ей, что я прошу ее принять это на память о человк, для котораго она вчно будетъ источникомъ утшенія, когда онъ будетъ думать о… Я знаю, что она не дорожитъ такими вещами ради вещей, но пусть она носитъ эти часы,— мн будетъ пріятно думать, что она ихъ носитъ.

— Я передамъ ей часы, сэръ,— сказалъ Адамъ,— и передамъ ваши слова. Она мн говорила, что прідетъ къ своимъ на ферму.

— И вы убдите Пойзеровъ остаться, Адамъ? спросилъ Артуръ, возвращаясь къ первоначальному предмету разговора, о которомъ оба забыли въ эти первыя мгновенія сердечныхъ изліяній воскресшей старой дружбы.— И сами останетесь? И поможете мистеру Ирвайну въ осуществленіи нашихъ съ нимъ плановъ ремонта построекъ и улучшеній по имнію?

— Есть еще одинъ пунктъ, сэръ, котораго вы, можетъ быть, не приняли въ разсчетъ,— отвчалъ Адамъ нершительно,— и больше всего меня заставляетъ колебаться именно это. Вотъ видите-ли (это точно такъ-же относится и къ Пойзерамъ, какъ и ко мн), если мы останемся, то, такъ какъ въ этомъ замшана наша выгода, со стороны можетъ показаться, что нами руководитъ разсчетъ, что ради своихъ интересовъ мы забыли все остальное. Я знаю, что имъ придетъ это въ голову, да я и самъ не могу вполн отдлаться отъ этой мысли. Человкъ честный и независимый не любитъ подавать людямъ повода считать его негодяемъ.

— Но изъ тхъ, кто васъ знаетъ, Адамъ, никому не придетъ въ голову подобная вещь. Нтъ, это еще не причина для того, чтобы изъ двухъ способовъ дйствія человкъ выбралъ мене великодушный и боле эгоистичный. Къ тому-же, вс будутъ знать,— я позабочусь объ этомъ,— что и вы, и Пойзеры остаетесь по моей просьб,— Адамъ, не прибавляйте мн горя,— я уже и такъ довольно наказанъ.

— Нтъ, нтъ, сэръ,— проговорилъ Адамъ грустно и мягко,— сохрани меня Богъ прибавлять вамъ страданій. Я желалъ этого прежде въ своемъ гнв,— я желалъ заставить васъ страдать, но я думалъ тогда, что вы относитесь къ случившемуся съ легкимъ сердцемъ. Я останусь, сэръ, и сдлаю все, что могу. Единственная цль въ жизни, какая у меня осталась, это — добросовстно работать и стараться облегчивъ жизнь тмъ, кого она еще манитъ.

— Ну, значитъ, ршено. Теперь, Адамъ, простимся, завтра вы увидитесь съ мистеромъ Ирвайномъ и перетолкуете съ нимъ обо всемъ.

— Разв вы такъ скоро дете, сэръ?— спросилъ Адамъ.

— Да. какъ только успю сдлать вс необходимыя распоряженія. Прощайте, Адамъ. Я буду утшаться мыслью, что хоть вы остались на старомъ пепелищ.

— Прощайте, сэръ. Храни васъ Богъ!

Еще одно сердечное рукопожатіе, и Адамъ вышелъ изъ Эрмитажа, чувствуя, что ему легче нести свое горе теперь, когда въ сердц его не было ненависти.

Какъ только дверь за нимъ затворилась, Артуръ подошелъ къ корзин съ бумагами и вынулъ изъ нея розовую шелковую косыночку.

Книга шестая,

ГЛАВА XLIX.
НА БОЛЬШОЙ ФЕРМ.

Было посл обда перваго осенняго дня 1801 года. Прошло боле восемнадцати мсяцевъ съ того дня, когда Адамъ простился съ Артуромъ въ Эрмитаж. Солнце заливало яркимъ свтомъ дворъ Большой Фермы, и бульдогъ неистово лаялъ и рвался на цпи, потому что наступилъ часъ, когда коровъ пригоняли съ поля къ полуденному подою. Неудивительно, что бдныя терпливыя животныя метались по двору, какъ угорлыя, ибо къ устрашающему лаю собаки примшивались и другіе, боле отдаленные звуки, которые, въ представленіи этихъ робкихъ созданій со свойственною ихъ женскому полу наклонностью къ предвзятымъ мнніямъ, тоже имли нкоторую связь съ ихъ движеніями, эти звуки были: оглушительное щелканье бичей погонщиковъ телгъ, горланящіе голоса, какими они понукали своихъ лошадей, и грохотъ телгъ, когда, выгрузивъ гору золотистыхъ сноповъ, они съзжали порожнемъ съ хлбнаго двора.

Мистрисъ Пойзеръ очень любила смотрть, какъ доятъ коровъ, и въ этотъ часъ, когда погода была мягкая, она всегда выходила на крыльцо съ вязаньемъ въ рукахъ и подолгу простаивала такимъ образомъ въ спокойномъ созерцаніи, интересъ котораго только обострялся въ ту минуту, когда приступали къ процедур связыванія заднихъ ногъ блудливой рыжей коров, что длалось въ вид предупредительно карательной мры, такъ какъ эта негодная тварь уже перевернула однажды ногой полный подойникъ драгоцннаго молока.

Но сегодня мистрисъ Пойзеръ довольно равнодушно смотрла, какъ загоняли скотъ, удляя этому зрлищу лишь часть своего вниманія, ибо какъ разъ въ это время она была занята весьма оживленнымъ споромъ съ Диной, которая пришивала воротники къ рубахамъ мистера Пойзера, и уже три раза съ удивительнымъ терпніемъ отнеслась къ тому обстоятельству, что Тотти оборвала ей нитку. Тотти сидла съ ней рядомъ на своемъ высокомъ стульчик и поминутно дергала ее за руку, требуя, чтобы она взглянула на ея ‘дочку’, т.-е. на большую деревянную куклу, въ очень длинномъ плать, но безъ ногъ,— чью лысую голову нжная маменька усердно цловала и прижимала къ своей собственной пухленькой щечк. Двочка подросла на цлыхъ два года съ тхъ поръ, какъ вы познакомились съ ней. Теперь изъ подъ ея длиннаго фартучка выглядываетъ черное платьице, мистрисъ Пойзеръ тоже вся въ черномъ, и это еще рзче выставляетъ фамильное сходство между нею и Диной, но всхъ другихъ отношеніяхъ въ наружности нашихъ друзей не произошло почти никакой перемны, точно такъ же, какъ и въ общемъ вид уютной старой кухни, сверкающей попрежнему полированнымъ дубомъ столовъ и свтлымъ оловомъ посуды.

— Въ жизнь свою не видывала такой упрямицы, какъ ты, Дина,— говорила мистрисъ Пойзеръ:— разъ ты забрала себ что-нибудь въ голову, тебя ничмъ не сдвинешь, точно пень съ корнями. Ты можешь говорить, что хочешь, но я никогда не поврю, чтобы въ этомъ состояла религія. Чему же насъ учитъ нагорная проповдь, которую ты такъ любишь читать вслухъ нашимъ мальчикамъ, какъ не тому, чтобы мы длали для другихъ то, что хотимъ, чтобы они длали для насъ? Если-бы теб предъявили какое-нибудь нелпое требованіе, въ род того, чтобы ты сняла и отдала послднюю рубаху, или подставила лицо для удара, я знаю, ты съ радостью исполнила-бы его, ты упорствуешь только въ тхъ случаяхъ, когда въ томъ, о чемъ тебя просятъ, есть какой-нибудь здравый смыслъ и польза для тебя.

— Да, нтъ-же, тетя, милая,— съ улыбкой отвчала Дина, не отрываясь отъ работы,— могу васъ уврить, что ваше желаніе было-бы для меня достаточной причиной уступить во всемъ, въ чемъ я не видла-бы вреда.

— Вреда! Ты положительно выводишь меня изъ терпнія. Хотла-бы я знать, какой и кому будетъ вредъ, если ты останешься у друзей, которые чувствуютъ себя только счастливе, когда ты съ ними, и были-бы рады теб даже въ томъ случа, если-бы твоя работа не окупала съ избыткомъ твоего содержанія, потому-что шь ты, какъ воробей, а одваешься, какъ нищая. И любопытно, кому на свт обязана ты помогать, кого поддерживать, если не свою плоть и кровь? А вдь я теб родная тетка, единственная твоя родня на земл, и каждую зиму я стою одной ногой въ гробу… И не жаль теб этого ребенка? взгляни на нее, не жаль подумать, какъ она будетъ плакать, когда ты удешь? Ужъ я не говорю о томъ, что не прошло и года со смерти дда, и что дядя будетъ безъ тебя, какъ безъ рукъ, потому что, кто же будетъ за нимъ ухаживать и набивать ему трубку? И это какъ разъ въ ту минуту, когда я уже совсмъ было могла сдать теб на руки молочную, когда я положила столько трудовъ, чтобы научить тебя этому длу, когда въ дом столько шитья, что придется, чего добраго, брать чужую двушку изъ Треддльстона, и все это только изъ за того, что теб загорлось вернуться въ эту трущобу, гд одни голые камни, и куда не залетаютъ даже вороны, потому что имъ нечмъ тамъ поживиться.

— Милая тетя Рахиль,— сказала Дина, взглянувъ въ лицо своей тетк,— вы только по своей доброт говорите, что я вамъ полезна. Теперь я вамъ въ сущности совсмъ не нужна: Нанси и Молли прекрасно справляются съ хозяйствомъ и вы, слава Богу, совершенно здоровы. Дядя тоже оправился отъ своего горя и повеселлъ, да и кругомъ у васъ столько добрыхъ друзей и сосдей: почти каждый день кто-нибудь заходитъ съ нимъ поболтать. Право, вы легко безъ меня обойдетесь, а въ Сноуфильд мои братья и сестры въ нужд, безъ всякой поддержки и помощи, которыя васъ здсь окружаютъ. Я чувствую, что призвана вернуться туда, гд прошли мое дтство и юность, меня опять тянетъ къ горамъ, гд я впервые узнала великое счастье приносить слова утшенія несчастнымъ и гршникамъ.

— Ты чувствуешь, еще-бы!— сказала мистрисъ Пойзеръ, бросая мелькомъ взглядъ на коровъ и сейчасъ-же переводя его на Дину.— У тебя всегда одна причина, когда ты хочешь что-нибудь сдлать наперекоръ. Мало, что-ли, теб здсь дла съ твоими проповдями? Разв ты не ходишь каждое воскресенье, Богъ тебя знаетъ куда, проповдывать и молиться? Мало теб въ Треддльстон твоихъ методистовъ, на которыхъ ты можешь любоваться, сколько твоей душ угодно, если ужъ лица церковниковъ слишкомъ хороши, чтобы быть теб по вкусу? Да и въ нашемъ приход разв мало людей, которые только тобою и держатся и которые опять продадутъ душу чорту, какъ только ты отъ нихъ отвернешься? Взять хоть бы Бесси Крэнеджъ: я головой ручаюсь, что стоитъ теб ухать, и не пройдетъ трехъ недль, какъ она опять нацпитъ на себя всякихъ финтифлюшекъ, потому что она такъ же мало способна идти безъ твоей поддержки новой дорогой, какъ собака стоять на заднихъ лапахъ, когда на нее не смотрятъ. Впрочемъ, должно быть, души здшняго народа цнятся на томъ свт дешевле, иначе ты осталась бы съ теткой, которая далеко не такъ безгршна, чтобы не могла сдлаться лучше.

Тутъ въ голос мистрисъ Пойзеръ почувствовалось нчто, чего она не желала обнаруживать передъ своею слушательницей, поэтому она круто повернулась налво кругомъ, взглянула на часы и сказала:— однако пора и чай пить. Если Мартинъ еще не ушелъ со двора, онъ будетъ, я думаю, не прочь выпить чашечку. Пойди сюда, Тотти, пойди ко мн цыпочка, я надну теб шляпку: сбгай на хлбный двора., взгляни, тамъ-ли отецъ, и скажи ему, чтобъ шелъ нить чай, да смотри не забудь и про братьевъ.

Двочка пустилась въ припрыжку, причемъ огромныя поля ея шляпы качались въ тактъ ея бгу, а мистрисъ Пойзеръ выдвинула дубовый сіяющій столъ и принялась разставлять на немъ чашки.

— Ты говоришь, что эти двчонки Нанси и Молли прекрасно справляются съ своимъ дломъ,— продолжала она прерванный разговоръ.— Теб хорошо говорить: Вс он на одинъ ладъ: будь у нихъ хоть золотыя руки, на нихъ ни на минуту нельзя положиться, за ними нуженъ глазъ, да глазъ, если хочешь, чтобы все было въ порядк. А представь, если я опять заболю, какъ въ позапрошлую зиму, кто за ними присмотритъ безъ тебя? Ужъ я и не говорю о бдномъ ребенк, съ ней-то ужъ наврно что-нибудь приключится! Или он ее уронятъ въ огонь, или обварятъ кипяткомъ изъ котла, или вообще какъ-нибудь на всю жизнь окалчатъ, и все по твоей милости, Дина.

— Тетя,— сказала Дина,— я общаю вамъ вернуться зимой, если вы захвораете. Вы знаете, что я васъ не брошу, если вы будете дйствительно нуждаться во мн. Но, право, мн необходимо, для собственнаго моего душевнаго покоя, разстаться съ жизнью, исполненной довольства и роскоши, которую я теперь веду, по крайней мр, хоть на время. Никто не можетъ знать лучше меня, что нужно для моей души, и какіе соблазны всхъ опасне для меня. Ваше желаніе, чтобы я осталась съ вами, не есть для меня призывъ къ долгу, которому я отказываюсь повиноваться, потому что онъ идетъ въ разрзъ съ моими собственными желаніями, по искушеніе, съ которымъ я должна бороться, если не хочу, чтобы любовь къ земному застлала мою душу мракомъ и стала между мной и свтомъ небеснымъ.

— Я ршительно отказываюсь понять, что ты разумешь, говоря о довольств и роскоши,— сказала мистрисъ Пойзеръ, разрзывая хлбъ и намазывая масломъ ломти.— Ты здсь сыта — это правда, надюсь, никто еще не говорилъ про меня и не скажетъ, чтобы у меня въ дом кто-нибудь голодалъ, по какъ только у насъ гд-нибудь случайно завалялись, какіе-нибудь объдки, черствая корка, на которую никто не польстится, можно заране быть увреннымъ, что ты возьмешь именно ее… Смотрите пожалуйста! Вдь это Адамъ Бидъ тащитъ двочку! какимъ это втромъ его занесло въ такую рань?!..

Мистрисъ Пойзеръ, желая доставить себ удовольствіе полюбоваться своей любимицей лишній разъ, быстро направилась къ двери, съ глазами, любовно устремленными на ребенка, но съ готовымъ выговоромъ на губахъ.

— Какъ теб не стыдно, Тотти! Большая, пятилтняя двочка, и позволяетъ себя носить! Право, Адамъ, она сломаетъ вамъ когда-нибудь спину: она вдь страшно тяжелая. Поставьте ее на землю. Фу, какой срамъ, Тотти!

— Да, нтъ-же, мн не тяжело, увряю васъ,— сказалъ Адамъ,— я могъ бы легко снести ее на рук,— не то что на плеч.

Тотти, сохранявшая все это время невинно-равнодушный видъ жирнаго бленькаго щенка, была спущена на порогъ, и мать, чтобы придать больше силы своему наставленію, принялась осыпать ее поцлуями.

— Вы, кажется, удивлены, видя меня въ этотъ часъ?— спросилъ Адамъ.

— Да, но входите-же,— сказала мистрисъ Пойзеръ, пропуская его въ дверь.— Надюсь, вы не съ дурными встями?

— Нтъ, нтъ,— отвчалъ Адамъ, направляясь къ Дин и протягивая ей руку.

Увидвъ его, она инстинктивно отложила работу и встала навстрчу ему. Слабый румянецъ проступившій было у нея на щекахъ, усплъ сбжать, когда она подала ему руку и робко взглянула на него.

— Меня прислали къ вамъ, Дина,— сказалъ Адамъ, не выпуская ея руки и, повидимому, совершенно этого не замчая.— Матери нездоровится, и она непремнно хочетъ, чтобы вы пришли къ ней ночевать, если можете. Я общалъ ей что зайду къ вамъ на обратномъ пути изъ деревни. Она совсмъ заработалась: я никакъ не могу ее убдить взять на подмогу двочку. Просто не знаю, какъ съ ней и быть.

Адамъ замолчалъ и выпустилъ руку Дины, ожидая отвта, но прежде, чмъ Дина успла открыть ротъ, мистрисъ Пойзеръ сказала:

— Вотъ видишь! Я теб говорила, что и въ нашемъ приход найдется кому помогать, и что для этого не стоитъ забираться чуть не на край свта. Вотъ хоть-бы мистрисъ Бидъ: ты знаешь, какъ она подалась въ послднее время,— а она никого не подпуститъ близко къ себ, кром тебя. Я думаю, твои земляки въ Сноуфильд легче обойдутся безъ тебя, чмъ она,— вдь они уже привыкли жить безъ тебя.

— Я сейчасъ надну шляпку и буду готова идти, если только я вамъ не нужна, тетя,— сказала Дина, складывая работу.

— Конечно, нужна: я хочу, чтобы ты выпила чашку чаю, дитя. Выпейте-ка и вы, Адамъ, если не очень торопитесь.

— Съ удовольствіемъ, если дадите. Я пойду съ Диной, потому-что мн надо домой — свести счеты на партію запроданнаго лса.

— Какъ! это ты, Адамъ? Какъ ты здсь очутился, мой мальчикъ? сказалъ мистеръ Пойзеръ, входя. Онъ былъ безъ куртки, весь красный и потный, слдомъ за нимъ шли два черноглазые мальчугана, по прежнему похожіе на него, какъ только могутъ походить два маленькихъ слона на большого.— Какимъ это чудомъ ты попалъ къ намъ такъ задолго до ужина?

— Я пришелъ по порученію матери,— сказалъ Адамъ.— У нея что-то расходился ея ревматизмъ, и она проситъ Дину придти побыть съ ней…

— Ну, что-жъ, пожалуй, твоей матери мы ее и уступимъ, сказалъ мистеръ Пойзеръ,— но больше никому, кром мужа.

— Какого мужа? Вдь у Дины нтъ мужа,— замтилъ Марти, находившійся въ томъ прозаическомъ, положительномъ період дтства, который ршительно отказывается понимать шутки.

— Ты говоришь — не уступимъ,— сказала мистрисъ Пойзеръ, поставивъ на столъ сдобный хлбъ и присаживаясь разливать чай.— Придется, кажется, уступить, и даже не мужу, а собственному ея сумасбродству… Томми, ты это что-же длаешь съ куклой сестры? Врно, завидно стало, что она умница,— такъ хочется раздразнить? Ты останешься безъ сладкаго хлба, если будешь такъ себя вести.

Томми, съ истинно-братской заботливостью, забавлялся тмъ, что заворачивалъ юбки Долли на ея плшивую голову, выставляя ея искалченное тло на всеобщее посмяніе,— жестокость, уязвившая Тотти въ самое сердце.

— Какъ ты думаешь, что мн сейчасъ сказала Дина?— продолжала мистрисъ Пойзеръ, взглянувъ на мужа.

— Ну, я плохой отгадчикъ, ты знаешь,— отвчалъ мистеръ Пойзеръ.

— Она мн сказала, что детъ опять въ Сноуфильдъ работать на фабрик и голодать, какъ какая-нибудь бездомная нищая.

Мистеръ Пойзеръ но сразу нашелъ слова для выраженія своего горестнаго изумленія, онъ сидлъ и молчалъ, поглядывая то на жену, то на Дину, которая тмъ временемъ подсла къ Тотти, чтобы защитить ее отъ братской шутливости Томми, и поила чаемъ дтей. Еслибы мистеръ Пойзеръ склоненъ былъ длать общіе выводы, онъ пришелъ бы къ тому заключенію, что въ Дин была какая-то перемна, ибо прежде она не имла обыкновенія краснть. Но добродушный толстякъ замтилъ только, что она покраснла, и подумалъ, что румянецъ ей очень къ лицу. Это былъ нжный, едва замтный румянецъ,— не ярче цвта лепестковъ мсячной розы. Можетъ быть она покраснла оттого, что дядя смотрлъ на нее слишкомъ пристально? какъ знать? Какъ-бы то ни было, въ эту минуту Адамъ, сказалъ тономъ спокойнаго удивленія:

— Да что вы? А я-то надялся, что Дина навсегда останется съ нами. Я думалъ, она уже отказалась отъ мысли возвращаться на прежнее мсто.

— Вы думали?— понятно,— замтила мистрисъ Пойзеръ:— всякій, у кого есть хоть какой-нибудь смыслъ въ голов, подумалъ бы то-же. Но, вроятно, надо быть методистомъ, чтобы предвидть, какъ поступитъ методистъ въ томъ или другомъ случа. Трудно угадать напередъ, куда полетитъ летучая мышь.

— Что мы теб сдлали, Дина, что ты хочешь насъ бросить? сказалъ мистеръ Пойзеръ который все еще сидлъ надъ своей чашкой, не дотрогиваясь до чая.— Это почти то-же, что взять назадъ свое слово, потому что тетка твоя была уврена, что теперь ты навсегда остаешься у насъ.

— Вы ошибаетесь, дядя, отвтила Дина, стараясь казаться спокойной, — я съ самаго прізда говорила ей, что останусь на время, пока буду нужна.

— Хорошо, но кто-же теб сказалъ, что ты мн теперь не нужна? сказала мистрисъ Пойзеръ.— Если ты съ самаго начала думала бросить меня, лучше бы ты совсмъ не прізжала. Кто никогда не зналъ подушки, тотъ не чувствуетъ въ ней недостатка.

— Нтъ, нтъ, напрасно ты такъ говоришь,— замтилъ мистеръ Пойзеръ, который всегда былъ противникомъ крайнихъ взглядовъ.— Круто-бы всмъ намъ пришлось безъ нея въ прошломъ году на Благовщенье, мы должны быть ей и за то благодарны,— останется она у насъ, или нтъ. Только я никакъ не возьму въ толкъ, что ее гонитъ изъ дома, гд она живетъ безъ нужды и заботы, и толкаетъ въ пустынный, голый край, гд акръ земли не приноситъ и десяти шиллинговъ валового дохода.

— Вотъ потому-то она и хочетъ туда хать, т. е. насколько я могла ее понять,— сказала мистрисъ Пойзеръ.— Она находитъ, что здсь слишкомъ хорошо жить, потому-что, слава Богу, вс сыты и не очень несчастны. На будущей недл детъ, что ты ей ни говори, ничто не беретъ. Эти тихони всегда такъ: легче сплющить мшокъ съ перьями, чмъ убдить такого человка. А я все-таки скажу: это не религія, а упрямство,— не правда-ли, Адамъ?

— Адамъ замтилъ, что Дина такъ взволнована, какъ онъ никогда не видалъ, чтобы она волновалась, когда дло шло о ней лично, и, желая придти ей на помощь, сказалъ, глядя на нее ласковымъ взглядомъ:

— Право, мн кажется, что-бы Дина ни сдлала, я все найду прекраснымъ. Сколько-бы мы съ вами ни раскидывали умомъ, она всегда лучше насъ знаетъ, какъ слдуетъ поступить. Конечно, я былъ-бы ей благодаренъ, если-бы она осталась, но разъ она считаетъ за лучшее хать, я бы не сталъ ей мшать и огорчать ее, ставя въ необходимость отказывать въ просьб близкому человку. Нтъ, не того она заслужила отъ насъ.

Какъ это часто случается, слова, сказанныя съ искреннимъ желаніемъ помочь, оказались послдней каплей горечи, переполнившей чашу: кроткіе, срые глаза Дины наполнились слезами такъ быстро, что она не успла ихъ скрыть. Она поспшно встала и вышла, какъ будто за шляпкой.

— Мама, отчего Дина плачетъ? спросила Тотти.— Вдь плачутъ только гадкія двочки.

— Это ты виновата: слишкомъ далеко хватила, сказалъ мистеръ Пойзеръ жен.— Мы не имемъ права мшать ей дйствовать, какъ она хочетъ. Небось, сама-же первая напустилась-бы на меня, скажи я ей хоть слово въ осужденіе по какому-бы то ни было поводу.

— Потому и напустилась-бы, что ты-бы, вроятно, сдлалъ это безъ всякаго повода. А у меня онъ есть, иначе я-бы и не говорила. Хорошо теб разсуждать! Разв ты можешь любить ее такъ, какъ любитъ ее родная ея тетка? Я такъ къ ней привыкла! Я знаю, когда она удетъ, мн будетъ такъ-же не по себ, какъ овц посл стрижки. И подумать только, что она хочетъ бросить приходъ, гд пользуется такимъ уваженіемъ.

Мистеръ Ирвайнъ положительно безъ ума отъ нея: онъ обращается съ ней, какъ съ какой-нибудь знатной барыней, даромъ, что она методистка, да еще забрала себ въ голову эту фанаберію — проповдовать. Прости мн Господи, если я согршила, что такъ говорю про нее.

— А что же ты не разскажешь Адаму, что теб недавно сказалъ мистеръ Ирвайнъ? проговорилъ мистеръ Пойзеръ шутливо и продолжалъ, обращаясь къ Адаму:— Жена какъ-то сказала ему, что единственный недостатокъ, въ которомъ можно упрекнуть Дину,— это ея страсть проповдовать, а мистеръ Ирвайнъ ей и говоритъ: ‘Вы не должны ей этого ставить въ упрекъ, мистрисъ Пойзеръ, не забывайте, что у нея нтъ мужа, которому она могла-бы читать проповди. Я убжденъ, что мистеру Пойзеру не одинъ разъ пришлось выслушать отъ васъ хорошую проповдь’. Ловко-таки отбрилъ, нечего сказать,— добавилъ мистеръ Пойзеръ, закатываясь добродушнйшимъ хохотомъ. Я это разсказалъ Бартлю Масси, и еслибы ты видлъ, какъ онъ смялся!

— Еще-бы! много-ли надо, чтобы разсмшить вашего брата мужчинъ, когда вы соберетесь всмъ міромъ сосать ваши трубки, да пялить глаза другъ на друга,— замтила мистрисъ Пойзеръ.— Позволь только этому Бартлю Масси развязать язычекъ насчетъ женщинъ, такъ онъ еще и не того наговоритъ. Дай ему власть, такъ онъ, кажется, всхъ насъ истолокъ-бы въ одной ступ. Тотти, ступай наверхъ, къ кузин Дин,— взгляни, что она длаетъ, да смотри, покрпче ее поцлуй.

Это порученіе было импровизировано спеціально для Тотти, какъ средство пресчь въ самомъ зародыш опасные симптомы въ вид легкаго подергиванія уголковъ ея губъ. Дло въ томъ, что Томми, который не боялся больше остаться безъ сладкаго хлба, такъ какъ усплъ уже състь свой кусокъ, старательно распяливалъ пальцами свои вки и ворочалъ глазами въ сторону Тотти съ такимъ явно преднамреннымъ видомъ, что она не могла не усмотрть въ его дйствіяхъ непріятно-личнаго элемента.

— Кажется, у тебя полонъ ротъ дла, Адамъ? сказалъ мистеръ Пойзеръ.— Бурджъ совсмъ плохъ, врядъ ли онъ долго протянетъ съ этой своей астмой.

— Да, дла у насъ довольно-таки,— отвчалъ Адамъ,— много новыхъ построекъ, не считая ремонта въ имнь и заказовъ изъ Треддльстона.

— Готовъ побиться объ закладъ, что новый домъ, который Бурджъ затялъ строить на своей земл, предназначается для него съ Мэри,— сказалъ мистеръ Пойзеръ. Скоро, я думаю, онъ ликвидируетъ свои дла и передастъ теб мастерскую съ тмъ, чтобы ты выплачивалъ ему извстную сумму въ годъ. Вотъ увидишь, что не пройдетъ и года, какъ вы съ матерью переселитесь въ наше сосдство.

— Ну, что-жъ, я-бы не прочь стать хозяиномъ нашего дла. Не то, что-бы я особенно гнался за наживой: мы съ братомъ и такъ хорошо заработываемъ,— даже откладывать можно, вдь, насъ всего двое, да третья мать. Но я охотно взялъ-бы дло въ свои руки, я бы попробовалъ тогда ввести кой-какія улучшенія, о которыхъ нечего и думать теперь.

— А что вашъ новый управляющій? Кажется, вы съ нимъ хорошо ладите? спросилъ мистеръ Пойзеръ.

— Да, онъ человкъ не глупый и знаетъ толкъ въ хозяйств, теперь онъ занятъ дренажемъ. Вамъ слдуетъ сходить какъ-нибудь къ Стониширской меж — посмотрть, что тамъ сдлано, вы найдете большія перемны. Но онъ ровно ничего не смыслитъ въ постройкахъ. Такая рдкость встртить человка, у котораго умщалось-бы въ голов больше одной спеціальности, право, можно подумать, что люди, какъ лошади, ходятъ въ наглазникахъ, которые позволяютъ имъ видть только съ одной стороны. Вотъ мистеръ Ирвайнъ, такъ тотъ понимаетъ въ постройк лучше любого архитектора, потому-что эти господа умютъ только носы задирать, а сами въ большинств случаевъ не выведутъ теб простой трубы такъ, чтобы она не мшала дверямъ. Я того мннія, что простой хорошій плотникъ, у котораго есть вкусъ, лучше всякаго архитектора справится съ обыкновенной постройкой. По крайней мр я лично въ десять разъ охотне буду наблюдать за работой, когда я самъ сдлалъ планъ.

Мистеръ Пойзеръ съ интересомъ любителя слушалъ разсужденія Адама о постройкахъ, но, быть можетъ, предметъ разговора напомнилъ ему, что работы по ремонту его хлбнаго двора слишкомъ долго остаются безъ хозяйскаго глаза, потому что, какъ только Адамъ замолчалъ, онъ поднялся со словами:

— Однако, парень, мн надо съ тобою проститься, пора за работу.

Адамъ тоже всталъ, потому что увидлъ входившую Дину въ шляпк, съ корзиночкой на рук и въ сопровожденіи Тотти.

— Вы, я вижу, готовы, Дина, сказалъ онъ,— такъ идемте, потому что, чмъ скоре я буду дома, тмъ лучше.

— Мама, сказала Тотти,— Дина молилась и такъ страшно плакала!

— Молчи, Тотти! маленькія двочки никогда не должны сплетничать, сказала — ей мать, а отецъ, который весь трясся отъ сдерживаемаго смха, подхватилъ дочку на руки, поставилъ на большой сосновый столъ и потребовалъ, чтобы она его поцловала.

Какъ видите, мистеръ и мистрисъ Пойзеръ не имли никакого понятія о правильномъ воспитаніи.

— Смотри-же, Дина, возвращайся завтра, если ты не будешь нужна мистрисъ Бидъ, сказала мистрисъ Пойзеръ,— но, конечно, если она больна, ты можешь остаться подольше.

И такъ, распростившись со всми, Адамъ и Дина вышли вмст со двора Большой Фермы.

ГЛАВА L.
ВЪ КОТТЕДЖ АДАМА.

Когда они сошли съ дороги въ поле, Адамъ не предложилъ Дин руки. Онъ никогда этого не длалъ, хотя они часто гуляли вмст, потому что замчалъ, что Дина никогда не ходила подъ руку съ Сетомъ, и думалъ, что, можетъ быть, это ей вообще непріятно. И такъ, они шли порознь, хоть и рядомъ, и низкія поля маленькой черной за тяпки Дины совершенно скрывали отъ Адама ея лицо.

— Значитъ, вы таки дете, Дина? Вы не чувствуете себя счастливой, живя на Большой Ферм? сказалъ Адамъ тономъ спокойнаго, братскаго участія, въ которомъ не было и тни сердечной тревоги.— Какъ это жаль! они такъ васъ любятъ.

— Вы знаете, Адамъ, что и я ихъ люблю, какъ только способна любить, и горячо принимаю къ сердцу вс ихъ тревоги и нужды. Но теперь я имъ не нужна: ихъ горести миновали, и я чувствую, что должна вернуться къ тому длу, въ которомъ я всегда черпала силу, я чувствую, что здсь, среди обилія благъ земныхъ, она уже начала мн измнять. Я знаю, что гршно бросать дло, ниспосланное намъ Богомъ, въ надежд обрсти нчто лучшее, боле полезное для души, я понимаю, что въ этомъ мало смиренія, ибо человкъ не можетъ знать, что для него лучше и гд онъ всего полне почувствуетъ присутствіе Божества, а долженъ искать его тамъ, гд его только и можно найти,— въ повиновеніи вол Божіей. Но мн кажется, что на этотъ разъ я имю положительное указаніе удалиться отсюда,— по крайней мр, на время. Впослдствіи, если тетя будетъ хворать, или вообще я ей такъ или иначе понадоблюсь, я вернусь.

— Вамъ лучше знать, Дина, какъ вамъ слдуетъ поступить. Не думаю, чтобы вы пошли противъ желанія друзей, которые такъ васъ любятъ, если-бы у васъ не было на то основательныхъ причинъ. Я не имю права говорить о томъ, какъ это будетъ тяжело для меня, вы сами знаете, какъ много у меня основаній считать васъ самымъ дорогимъ другомъ, какой только у меня есть на земл, и если бы только вы согласились стать моей сестрой и навсегда остались-бы жить съ нами, я почелъ-бы это величайшимъ счастіемъ для насъ,— величайшимъ счастіемъ, на какое я могу еще разсчитывать. Но Сетъ говорить, что на это нтъ надежды: вы не любите его, и, можетъ быть, я слишкомъ много 6ejDy на себя, заговаривая съ вами объ этомъ предмет.

Дина не отвтила. Такъ прошли они молча до небольшой каменной стнки со ступеньками, черезъ которую имъ надо было перейти. Адамъ перешелъ первый, и когда онъ повернулся къ Дин съ протянутой рукой, чтобы помочь ей подняться на высокую ступеньку, она не могла помшать ему увидть ея лицо. Это лицо поразило его: срые глаза, всегда такіе кроткіе и спокойные, теперь глядли смущенно и блестли отъ сдерживаемаго волненія, а слабый румянецъ щекъ, съ какимъ она сошла внизъ посл слезъ, разгорлся, какъ зарево. Казалось, это была не Дина, а ея сестра. Адамъ онмлъ отъ изумленія и не зналъ, что ему длать. Наконецъ, онъ сказалъ:

— Надюсь, Дина, что я не разсердилъ и не огорчилъ васъ. Можетъ-быть, мн не слдовало заговаривать съ вами объ этомъ. Ваши желанія всегда будутъ моми, я, кажется, согласился-бы даже на вки съ вами разстаться, еслибы вы сочли это нужнымъ. Я всегда буду думать о васъ, гд бы вы не были, потому что съ мыслью о васъ для меня связано воспоминаніе, которое всегда будетъ со мною, пока не перестанетъ биться мое сердце.

Бдный Адамъ! Вотъ какъ заблуждаются люди! Дина и на этотъ разъ ничего не отвтила, но, спустя минуту, спросила:

— Не знаете-ли вы, есть какія-нибудь извстія объ этомъ бдномъ молодомъ человк съ тхъ поръ, какъ мы съ вами въ послдній разъ о немъ говорили?

Дина всегда такъ называла Артура, образъ котораго запечатллся въ ея памяти такимъ, какъ она его видла въ тюрьм.

— Какже, отвчалъ Адамъ.— Вчера мистеръ Ирвайнъ получилъ отъ него письмо и кое-что прочелъ мн. Говорить, скоро будетъ заключенъ миръ, хотя едва-ли надолго, но онъ не думаетъ возвращаться на родину,— пишетъ, что это былобы ему еще тяжело, да оно и лучше,— лучше для всхъ. То-же думаетъ и мистеръ Ирвайнъ. Письмо очень грустное. По обыкновенію спрашиваетъ о васъ и о Пойзерахъ. Но есть въ немъ одна фраза, которая особенно больно поразила меня. Онъ пишетъ: ‘Вы не поврите, какимъ я чувствую себя старикомъ, я уже больше не строю плановъ и не мечтаю. Теперь лучшая для меня перспектива — день усиленнаго перехода или близкое сраженіе впереди’.

— Да, у него горячая, пылкая натура, какъ у Исава, котораго я всегда особенно жалла. Это свиданіе братьевъ, когда Исавъ выказываетъ такое любящее, великодушное сердце, а аковъ такъ робокъ и недоврчивъ, не смотря на свою увренность въ томъ, что на немъ почіетъ благодать Божія, всегда несказанно меня волновало. Право, у меня бывало иногда искушеніе подумать, что аковъ — человкъ низкой души. Вотъ какъ испытываетъ насъ Богъ! Мы должны учиться различать добро даже въ томъ, что покажется намъ непривлекательнымъ.

— Нтъ, а я такъ больше всего люблю въ Ветхомъ Завт все то, что касается Моисея. Онъ приводитъ къ благополучному концу трудное предпріятіе и^умираетъ, предоставляя другимъ пожинать плоды его трудовъ. Человкъ долженъ имть мужество смотрть на жизнь такимъ взглядомъ и думать о томъ, какъ будутъ жить другіе люди, когда самъ онъ умретъ и истлетъ въ земл. Хорошо и добросовстно выполненная работа живетъ годы и годы. Пусть это будетъ самая простая, нехитрая работа — ну, хоть хорошо настланный полъ, кому-нибудь она все-таки принесетъ пользу, не говоря уже о самомъ работник.

Адамъ и Дина оба были рады, что разговоръ перешелъ съ личной почвы на общую, и продолжали бесду въ томъ же дух вплоть до мостика черезъ ручей у изъ. Здсь Адамъ обернулся и сказалъ:

— Вотъ и Сетъ. Такъ я и думалъ, что онъ первымъ поспетъ домой. Знаетъ-ли онъ, что вы узжаете, Дина?

— Да, я сказала ему еще въ воскресенье.

Тутъ Адамъ вспомнилъ, что въ воскресенье Сетъ вернулся домой очень грустный. Этого съ нимъ давно ужъ не случалось: счастье видть Дину каждую недлю, казалось, примирило его съ тою мыслью, что она никогда не будетъ его женой. Сегодня у него былъ его всегдашній спокойно-мечтательный видъ. Но когда онъ подошелъ къ Дин, онъ сейчасъ же замтилъ на ея лиц и длинныхъ рсницахъ слды недавнихъ слезъ. Онъ бросилъ быстрый взглядъ на брата, но Адамъ, очевидно, не зналъ о причин ея волненія: у него, какъ всегда въ послднее время, былъ спокойно-равнодушный видъ человка, который ничего не ждетъ отъ жизни. Сетъ постарался ничмъ не выдать Дин, что онъ замтилъ ея волненіе, онъ сказалъ только:

— Какъ хорошо, что вы пришли, Дина, мама весь день охала и вздыхала,— такъ ей хотлось васъ видть, сегодня съ утра ея первыя слова были о васъ.

Когда они вошли въ домъ, Лизбета сидла въ своемъ кресл. Она всегда готовила ужинъ заране, чтобы успть выйти на крыльцо и встртить сыновей, какъ только послышатся ихъ приближающіеся шаги, но сегодня стряпня такъ ее утомила, что она была вынуждена отказать себ въ этомъ удовольствіи.

— Наконецъ-то ты пришла, дитя мое, сказала она Дин, когда та къ ней подошла.— Что это значитъ, что тебя цлую недлю не было видно?

— Вы больны, дорогой другъ? промолвила Дина, взявъ ее за руку.— Если-бъ я это знала, я пришла-бы раньше.

— Какъ-же ты могла это знать, когда ты не приходила? Мальчики знаютъ только то, что я имъ сама скажу, а пока женщина еще можетъ двигаться, мужчины всегда будутъ думать, что она здорова. Впрочемъ, я не такъ уже больна, просто небольшая простуда. А тутъ еще мальчики ко мн пристаютъ, чтобы я взяла кого-нибудь себ въ подмогу, и это только хз^же меня разстраиваетъ. Если ты побудешь со мной, они оставятъ меня въ поко. Право, ты не такъ нужна Пойзерамъ, какъ мн. Снимай-же шляпу: дай на себя посмотрть.

Дина сдлала было движеніе, чтобы отойти, но Лизбета ее не пустила, и все время, пока Дина снимала шляпу, она смотрла на нее, какъ смотритъ отжившая старость на только-что сорванный подснжникъ, воскрешающій въ ней полузабытыя впечатлнія юности,— ея свжесть и чистоту.

— Что это съ тобой? спросила съ удивленіемъ Лизбета.— Ты плакала?

— Такъ, пустяки,— маленькое огорченіе,— оно скоро пройдетъ, отвтила Дина, которой не хотлось въ эту минуту выслушивать жалобы Лизбеты по поводу ея отъзда изъ Гейслопа.— Я вамъ все потомъ разскажу,— мы съ вами поболтаемъ вечеркомъ: я вдь нынче ночую у васъ.

Это общаніе успокоило Лизбету, у нея цлый вечеръ былъ впереди, и она могла отвести душу съ Диной, потому что теперь въ дом была лишняя комната, пристроенная, если вы помните, полтора года назадъ, въ ожиданіи новой жилицы.

Въ этой комнат Адамъ всегда сидлъ, когда чертилъ свои планы или сводилъ счеты. Въ тотъ вечеръ и Сетъ сидлъ съ братомъ, такъ какъ онъ зналъ, что матери хочется вполн завладть Диной.

Такимъ образомъ, по об стороны стны, раздлявшей домъ на дв половины, вы могли видть дв прелестныя картинки. По одну сторону — фигура широкоплечей, здоровой старухи, съ крупными чертами лица, въ синей домотканной кофт и желтой косынк на ше, но спускавшей жаднаго взгляда выцвтшихъ глазъ съ миленькаго личика и тоненькой, хрупкой фигурки въ черномъ, которая, то безшумно двигалась по комнат, приводя все въ порядокъ, то присаживалась поближе къ креслу старухи, брала ея сморщенную руку въ об свои и нжно съ ней говорила. Дина говорила съ Лизбетой такимъ языкомъ, который былъ для нея понятне библіи и книги псалмовъ. Сегодня Лизбета не захотла даже слушать чтенія. ‘Нтъ, нтъ, закрой книгу’, сказала она. ‘Поговоримъ. Я хочу знать, о чемъ ты плакала. Неужто и у тебя есть свои огорченія, какъ у всхъ?’

По другую сторону сидли два брата, такъ поразительно похожіе, несмотря на все ихъ несходство. Адамъ — съ нахмуренными бровями, со своею густою конною волосъ и мужественнымъ загорлымъ лицомъ, углубленный въ своя вычисленія, Сетъ — тоже съ крупными чертами лица,— вылитый портретъ брата, но съ боле свтлыми, вьющимися волосами, рдкими и волнистыми, и съ глубокими мечтательными глазами. которые онъ безпрестанно, съ разсяннымъ видомъ обращаетъ къ окну, во всякомъ случа, такъ же часто, какъ и на страницы лежавшей передъ нимъ раскрытой книги, хотя это новая и очень для него интересная книга: ‘Краткая біографія мистрисъ Гюйонъ’ Уэсли.

— Не могу-ли я помочь теб чмъ-нибудь? сказалъ Сетъ Адаму.— Мн не хотлось бы стучать въ мастерской.

— Нтъ, голубчикъ, отвчалъ Адамъ,— я все долженъ самъ сдлать. Но вдь у тебя есть новая кн ига.

И часто, когда Сетъ погруженъ былъ въ свои мысли, Адамъ, въ промежуткахъ между работой, проведя, напримръ, по линейк черту на своемъ план, украдкой поглядывалъ на брата, и глаза его сіяли доброй улыбкой. Онъ зналъ, что ‘парень любитъ иногда сидть и думать, самъ не зная о чемъ, и хоть это ни къ чему его не приведетъ, но за то длаетъ счастливымъ’. И за послдній годъ старшій братъ становится все боле и боле снисходительнымъ къ младшему. Эта возростающая мягкость была послдствіемъ горя, которое не переставало точить его сердце. Ибо, хотя Адамъ, какъ вы видите, вполн справился съ собой и много работалъ, находя удовольствіе въ работ, потому что любовь къ труду была его натурой,— онъ не пережилъ своего горя, не стряхнулъ его съ плечъ, какъ временный гнетъ, чтобы стать прежнимъ человкомъ. Да и многіе-ли изъ насъ способны на это? Нтъ, сохрани Богъ! Печальный-бы это былъ результатъ нашей борьбы и страданій, если-бы мы не пріобртали ими ничего, кром нашего прежняго ‘я’, если-бы мы могли возвращаться къ нашей прежней слпой любви, къ высокомрному осужденію ближняго, къ легкому взгляду на человческія страданія, къ празднословію по поводу испорченной человческой жизни, къ слабому сознанію присутствія той высшей невидимой Силы, къ которой мы такъ страстно взывали въ горькой безпомощности нашей скорби. Поблагодаримъ лучше Бога за то, что наши печали такъ живучи, что он остаются въ нашей душ несокрушимыя, мняя только форму, какъ всякая сила, и изъ личнаго страданія постепенно превращаясь въ любовь къ человку, въ которой заключены наши лучшія чувства,— лучшая наша любовь. Нельзя сказать, чтобы въ душ Адама это превращеніе успло вполн завершиться. Въ ней осталось еще много страданія, и онъ чувствовалъ, что это всегда будетъ такъ, пока ея страданія не отойдутъ въ область прошлаго, пока они будутъ дйствительностью, мысль о которой будетъ пробуждаться въ его сознаніи вмст съ лучами каждаго нарождающагося дня. Но-человкъ привыкаетъ къ нравственному страданію, какъ и физическому, хотя это вовсе не значитъ, чтобы онъ пересталъ его чувствовать. Страдать какъ-бы входитъ въ привычку всей жизни, и мы уже не можемъ себ представить такого состоянія, когда мы могли-бы чувствовать себя вполн удовлетворенными. Нетерпливое желаніе преображается въ боле чистое чувство — покорность судьб, и мы довольны нашимъ днемъ, когда сознаемъ, что мы несли наше горе въ молчаніи, ничмъ не обнаруживъ нашихъ страданій. Ибо въ такія эпохи нашей жизни укрпляется наше нравственное и религіозное чувство — все то, что не иметъ непосредственнаго отношенія къ нашему я въ настоящемъ и будущемъ,— какъ укрпляется мускулъ отъ постояннаго упражненія.

Такое именно время переживалъ Адамъ въ эту вторую осень посл постигшаго его горя. Работа, какъ вы уже знаете, всегда была частью его религіи, онъ съ дтства твердо врилъ, что добросовстно исполняя свою плотничную работу, онъ исполняетъ волю Божію, выражающуюся по отношеніи къ нему, Адаму, именно въ этой форм труда. Но теперь для него уже не было области грезъ за этой холодной дйствительностью, не было праздниковъ въ этомъ мір труда,— ни одного мига въ далекой перспектив, когда суровый долгъ снимаетъ свою желзную броню, и для усталаго труженика настанетъ сладкій отдыхъ. Въ будущемъ онъ не видлъ для себя ничего, кром трудовыхъ дней, какіе онъ проводилъ и теперь, и которые давали ему нкоторое удовлетвореніе и съ каждымъ днемъ все возростающій къ себ интересъ. Онъ думалъ, что любовь можетъ существовать для него только въ воспоминаніи, которое будетъ жить вчно и вчно болть, какъ болитъ отнятый членъ. Онъ не зналъ, что способность любить росла въ немъ и крпла,— что душа его, обновленная цною тяжелаго опыта, жаждала прилпиться къ другой, близкой душ. Но онъ зналъ, что старыя привязанности стали теперь для него дороже прежняго, что онъ сталъ нжне любить мать и брата, и что для него было невыразимымъ наслажденіемъ длать ихъ счастливыми въ каждой мелочи. То-же самое было и съ Пойзерами: не проходило трехъ-четырехъ дней, чтобы онъ не почувствовалъ потребности повидать ихъ, обмняться съ ними дружескимъ словомъ. По всей вроятности, онъ чувствовалъ бы то-же даже въ томъ случа, еслибы у нихъ не было Дины, хотя онъ сказалъ только голую правду, когда говорилъ ей, что она — самый дорогой его другъ на земл. Да и могло-ли быть иначе? Въ самыя горькія минуты гнетущихъ воспоминаній мысль о ней являлась для него первымъ лучемъ утшенія, первые дни безпросвтнаго мрака на Большой Ферм, благодаря ея присутствію, смнились мало по малу тихимъ свтомъ — покорностью судьб. То-же самое было и дома, потому-что въ каждую свободную минуту она приходила утшать его бдную мать, которую до такой степени пугало измнившееся отъ горя лицо ея дорогого Адама, что она забыла даже ныть и брюзжать. Часто бывая на ферм, онъ привыкъ къ ея легкой походк, къ ея спокойнымъ движеніямъ, къ ея ласковой, милой манер съ дтьми, къ ея голосу, который былъ для него настоящею музыкой, онъ привыкъ думать, что все, что она говоритъ и что длаетъ,— хорошо, и лучше быть не можетъ. Не смотря на всю свою разсудительность, онъ не могъ найти ничего дурного даже въ ея снисходительности къ дтямъ,— снисходительности, доходившей до баловства. По крайней мр, ея племянники ухитрились превратить ее, Дину проповдницу, предъ которою, случалось, дрожали сильные, грубые люди, въ покорную и очень удобную домашнюю рабу, впрочемъ, она и сама немножко стыдилась этой своей слабости и но безъ внутренней борьбы поставила крестъ на мудрыхъ воспитательныхъ совтахъ Соломона. Одно только Адамъ хотлъ-бы въ ней измнить: онъ хотлъ-бы, что бы она полюбила Сета и согласилась выйти за него. Конечно, прежде всего ему жаль было брата, но и помимо этого онъ но могъ, думая о Дин, думать безъ сожалнія о томъ, что, сдлавшись женою Сета, она принесла-бы счастье имъ всмъ, насколько счастье было имъ доступно: вдь она была единственнымъ существомъ въ мір, которое умло успокаивать его мать и могло дать миръ ея душ въ ея послдніе дни. Просто непонятно, отчего она не любитъ его’, думалъ иногда Адамъ:’ посмотрть со стороны, такъ они какъ будто созданы другъ для друга. Должно быть ужъ слишкомъ мысли ея заняты другимъ. Это одна изъ тхъ женщинъ, у которыхъ нтъ личныхъ чувствъ, которыя не хотятъ имть свою семью. Она боится, что мужъ и дти слишкомъ наполнили-бы собой ея жизнь, а она такъ привыкла жить заботой о другихъ, что для нея невыносима одна эта мысль. Мн кажется, я понимаю, въ чемъ тутъ дло: она иначе создана, чмъ большинство женщинъ,— я давно это вижу. Она только тогда и счастлива, когда помогаетъ другимъ, и, конечно, въ этомъ отношеніи, замужество было бы для нея только помхой. Въ сущности, я не имю никакого права ршать за нее и думать, что было-бы лучше, если бы она вышла за Сета, какъ будто я умне ея или даже не самого Бога, создавшаго ее такою, какъ она есть.

Я — да и не я одинъ,— долженъ благодарить Его за то, что Онъ создалъ ее такою и даровалъ мн великое счастье встртить ее’.

Эти слова самоосужденія выговорились въ сознаніи Адама особенно ярко, когда по лицу Дины онъ догадался, что огорчилъ ее намекомъ на свое желаніе видть ее женою Сета, потому-то онъ и постарался какъ можно сильне выразить свою увренность въ непогршимости всякаго ея ршенія, потому и сказалъ, что онъ готовъ даже разстаться съ нею и помириться съ тою мыслью, что она уже не будетъ составлять части его жизни, а будетъ жить только въ его памяти, если только она находитъ эту разлуку необходимой. Онъ былъ увренъ, что она знаетъ, какъ онъ дорожитъ ея дружбой, возможностью видть ее постоянно и длить съ нею безъ словъ ихъ общее роковое воспоминаніе. Въ его словахъ, въ его одобреніи ея желанія ухать, не было ничего кром самоотверженной привязанности и уваженія къ ней, не можетъ быть, чтобы она увидла въ нихъ что-нибудь другое. А между тмъ въ душ его было такое чувство, какъ будто онъ сказалъ не совсмъ то, что слдовало,— что Дина не такъ его поняла.

Поутру Дина поднялась, должно быть, до зари, потому-что не было еще пяти часовъ, когда она сошла внизъ. Сетъ тоже всталъ рано. Благодаря упорному нежеланію матери взять себ помощницу но хозяйству, онъ превратился, по выраженію Адама, въ ‘опытную хозяйку’, чтобы избавить мать отъ непосильной работы. Надюсь, что вы не назовете его за это бабой, или по крайней мр признаете его не мене мужественнымъ, чмъ, напримръ, доблестнаго полковника Бата, собственноручно варившаго кашку для своей больной сестры. Адамъ, который наканун поздно засидлся за своими счетами, еще спалъ и, по словамъ Сета, нельзя было разсчитывать, чтобы онъ сошелъ внизъ раньше, какъ къ завтраку. Какъ ни часто навщала Дина Лизбету въ эти полтора года, она ни разу не ночевала у нея со дня смерти Тіаса, когда, если вы помните, Лизбета такъ хвалила ее за проворство и ловкость и даже соблаговолила высказать умренное одобреніе приготовленной ею похлебк. Но въ этотъ долгій промежутокъ времени Дина сдлала большіе успхи въ домашнемъ хозяйств, и въ это утро, съ помощью Сета, принялась приводить весь домъ въ такой порядокъ, который удовлетворилъ бы, пожалуй, даже самое мистрисъ Пойзеръ. А въ послднее время домику Видовъ было далеко до этого высокаго образца, такъ какъ ревматизмъ Лизбеты принудилъ ее отказаться отъ ея старой излюбленной привычки все мыть и скоблить. Когда кухня была доведена до удовлетворительной степени чистоты даже по понятіямъ Дины, она перешла въ сосднюю комнату, гд Адамъ сидлъ наканун за счетами, чтобы посмотрть, не надо-ли и тамъ подмести и вытереть пыль. Она открыла окно, и въ комнату пахнуло свжимъ воздухомъ и запахомъ шиповника. Яркіе косые лучи восходящаго солнца окружали ореоломъ ея блдное лицо и свтлорусые волосы, пока она подметала полъ, напвая про себя такимъ тихимъ голосомъ, что надо было прислушиваться къ ея пнію, какъ къ шепоту лтняго втерка, чтобы услышать его. Она пла одинъ изъ гимновъ Чарльза Уэсли:

‘Родникъ безконечной любви,

‘Источникъ вчнаго свта,

‘Ты, въ Комъ сіяетъ слава Отца Твоего,

‘Здсь, на земл, и на небесахъ,—

‘исусъ! прибжище усталаго путника!

‘Облегчи мн мой крестъ,

‘Вложи въ мою душу терпніе и силу,

‘Чистую любовь и святое смиреніе.

‘Скажи: ‘Молчи!’ моимъ бунтующимъ страстямъ,

‘Скажи моему трепещущему сердцу: ‘успокойся!’

‘Ты — моя сила и крпость,

‘Ибо все покорно одной Твоей вол!

Дина отставила въ уголъ щетку и взяла метелочку для пыли, и еслибы вы видли, какъ производится уборка въ дом мистрисъ Пойзеръ, вы поняли-бы, какъ дйствовала эта метелочка въ проворныхъ рукахъ Дины,— какъ она пробиралась во вс уголки, во вс невидимыя щели, какъ обходила вокругъ ножекъ каждаго стола и стула и скользила по всему, что лежало на стол, пока, наконецъ, не дошла очередь до открытой конторки Адама, гд лежали его счеты, линейки и проч. рабочія принадлежности. Дойдя до этой конторки, Дина пріостановилась, нершительно поглядывая на лежавшія передъ нею бумаги. Больно было смотрть, сколько накопилось здсь пыли. Пока она стояла такимъ образомъ, не ршаясь трогать бумагъ, въ сосдней комнат послышались мужскіе шаги, и Дина, стоя спиной къ открытой двери и думая, что это Сетъ, окликнула его, слегка возвысивъ свой чистый грудной голосъ:

— Сетъ, вашъ братъ очень сердится, когда трогаютъ его бумаги?

— Да, очень, когда ихъ не кладутъ потомъ на мсто,— отвтилъ густой, звучный голосъ,— только не голосъ Сета.

На Дину онъ произвелъ такое-же дйствіе, какъ если-бы она нечаянно дотронулась до дрожащей струны: она вся вздрогнула и на одинъ мигъ почти лишилась сознанія, потомъ она почувствовала, что щеки ея пылаютъ, и, не смя обернуться назадъ, стояла не шевелясь и чувствуя себя совершенно несчастной оттого, что она не можетъ даже сказать ‘доброе утро’ простымъ, дружескимъ тономъ. Видя, что она не оборачивается и, слдовательно, не можетъ догадаться по его улыбк, что онъ шутитъ, Адамъ испугался, какъ-бы она не приняла серьезно его словъ, и подошелъ къ ней такъ, что она должна была поневол взглянуть на него.

— Неужто вы и впрямь поврили, что я такой сердитый, Дина, сказалъ онъ, улыбаясь.

— О, нтъ, отвчала она, поднимая на него робкій взглядъ.— Но вдь, я въ самомъ дл могла произвести безпорядокъ въ вашихъ бумагахъ, вамъ пришлось-бы потомъ ихъ разбирать. Даже Моисей, кротчайшій изъ людей,— и тотъ иногда сердился.

— Ну, такъ постойте, я вамъ помогу, сказалъ Адамъ, глядя на нее ласковымъ взглядомъ,— и тогда все будетъ въ порядк. Я вижу, въ отношеніи аккуратности вы становитесь настоящею племянницею вашей тетки.

— Они принялись за дло вмст, но Дина была все еще такъ смущена, что не находила словъ, и Адамъ съ тревогой поглядывалъ на нее. Съ нкоторыхъ поръ ему начинало казаться, что Дина за что-то имъ недовольна: она не была съ нимъ такъ привтлива и откровенна, какъ прежде. Вотъ и теперь: ему такъ хотлось, чтобы она взглянула на него, и онъ могъ-бы прочесть въ ея взгляд, что и ей эта ихъ общая работа такъ-же пріятна, какъ и ему. Но она какъ будто избгала смотрть на него, что было вовсе нетрудно, если принять въ разсчетъ его большой ростъ. Когда, наконецъ, вся пыль была вытерта, и у Адама не было больше предлога оставаться возл нея, онъ не могъ выносить дале этой неизвстности и сказалъ умоляющимъ тономъ:

— Дина, за что вы на меня сердитесь? Что я сказалъ или сдлалъ, что вы мной недовольны?

Этотъ вопросъ удивилъ ее и принесъ ей облегченіе, потому-что далъ новое направленіе ея мыслямъ. Теперь она взглянула ему въ лицо, серьезно, почти со слезами, и сказала:

— Сержусь на васъ, Адамъ? Какъ вы могли это подумать?

— Мн было-бы слишкомъ тяжело, если-бы вы не считали меня настолько-же вашимъ другомъ, какъ я васъ — моимъ, сказалъ Адамъ.— Вы сами не знаете, какъ вы мн дороги, Дина. Именно это я и разумлъ вчера, когда говорилъ, что готовъ былъ-бы разстаться съ вами навки, если-бы вы сочли это нужнымъ. Этимъ я хотлъ только сказать, что одна мысль о васъ такъ мн дорога, что я не смю роптать, если бы даже вы осудили меня на разлуку съ вами. Вы вдь знаете, что мн тяжело разставаться съ вами,— не правда-ли, Дина?

— Да, дорогой другъ, отвчала Дина дрожа, но стараясь говорить спокойно,— я знаю, что вы меня любите, какъ братъ, и мы съ вами никогда не забудемъ другъ друга. Но въ настоящее время я очень измучена борьбою со всякаго рода соблазнами, вы не должны обращать на это вниманіе. Я чувствую, что призвана ухать отсюда, по крайней мр, на время, но это большое для меня испытаніе: плоть наша немощна.

Адамъ видлъ, что ей тяжело говорить, и поспшилъ сказать:

— Простите, Дина, что я опять заговорилъ съ вами объ этомъ: больше я ничего не скажу. Пойдемте, узнаемъ, не готовъ-ли завтракъ у Сета.

Очень простая сцена, читатель, не та къ-ли? Но если — что весьма вроятно,— вы были когда-нибудь влюблены, и даже, можетъ быть, не одинъ разъ, хотя едва-ли вы въ этомъ сознаетесь всмъ вашимъ пріятельницамъ,— вы не найдете ее незначительной и пустой. Эти простыя слова, это смущеніе, эти робкіе взгляды, постепенно незамтно сближающіе два человческія сердца,— такъ-же незамтно и несмло, какъ сближаются два ручейка, прежде чмъ слиться во-едино, вы не найдете ихъ, говорю я, ничтожными и банальными, какъ не найдете банальными первые признаки приближающейся весны,— то, почти неуловимое, неосязаемое нчто, что разлито въ воздух, слышится въ пніи птицъ, чуется въ едва замтномъ на глазъ наливаніи почекъ на втвяхъ придорожныхъ кустовъ. Эти простыя слова, эти робкіе взгляды — языкъ души или, по крайней мр, часть его, а изъ чего-же слагается самая поэтическая рчь, какъ не изъ простыхъ словъ,— такихъ, какъ ‘свтъ’, ‘звзды’, ‘музыка’,— словъ очень обыкновенныхъ по своему виду и звуку и которыя сами по себ, когда мы ихъ слышимъ въ отдльности или читаемъ, производятъ на насъ не больше впечатлнія, чмъ слова ‘щепка’ или ‘опилки’, но которыя дйствуютъ на насъ потому, что они суть символы чего-то невыразимо великаго и прекраснаго. А я того мннія, что любовь — тоже прекрасная и великая вещь, и если вы со мной въ этомъ согласны, то ни одно самое малйшее ея проявленіе не будетъ для васъ ‘щепками’ и ‘опилками’, а скоре однимъ изъ такихъ словъ, какъ ‘свтъ’ или ‘музыка’, заставляющихъ трепетать самыя глубокія фибры нашей памяти и обогащающихъ наше настоящее самымъ дорогимъ, что только было у насъ въ прошломъ.

ГЛАВА LI.
ВОСКРЕСНОЕ УТРО.

Легкая простуда Лизбеты была не настолько серьезна, чтобы удержать у нея Дину на вторую ночь: скоро она должна была разстаться съ Большой Фермой и хотла послдніе дни побыть съ теткой. Такимъ образомъ, на второй день, вечеромъ, двумъ друзьямъ пришлось проститься — ‘надолго!’ сказала Дина, такъ какъ она сообщила Лизбет о своемъ ршеніи.

— Значитъ навсегда, больше я тебя не увижу, сказала на это Лизбета.— Надолго! Мн и жить-то осталось недолго! Когдя я заболю, тебя здсь не будетъ, я такъ и умру, не увидвъ тебя.

Такова была основная нота всхъ ея жалобъ, не прекращавшихся весь день: Адама не было дома, и она могла позволись себ эту маленькую вольность. Она въ конецъ измучила бдную Дину, безпрестанно возвращаясь все къ тому-же вопросу,— зачмъ ей узжать,— и не хотла слышать никакихъ резоновъ, называя ихъ капризомъ и упрямствомъ. Но еще больше изводила она ее своими стованіями на ту тему, что ‘отчего-бы ей не выйти замужъ за одного изъ мальчиковъ и не сдлаться ея дочерью?’

— Ты не хочешь быть женой Сета, говорила она, можетъ быть, онъ не довольно уменъ для тебя, но я знаю, онъ былъ-бы теб добрымъ мужемъ. И руки у него золотыя: какъ ловко онъ управляется съ хозяйствомъ за меня, когда я больна! А библіи и вс эти церковныя чтенія онъ любитъ не меньше, чмъ ты. Но, можетъ быть, теб пришелся-бы больше по душ такой мужъ, который не былъ-бы такъ похожъ на тебя. Извстное дло: бгущій ручей въ дожд не нуждается. Адамъ,— вотъ кто былъ-бы теб подъ пару. Ужъ я знаю, что такъ. И я думаю, онъ могъ-бы тебя полюбить, если-бы ты только осталась. Но съ нимъ надо время,— разомъ онъ не поддастся: его, какъ желзный брусъ, не согнешь, покуда онъ самъ не согнется, въ какую сторону захочетъ. А ужъ какой-бы вышелъ изъ него мужъ! Уменъ, вс его уважаютъ,— завидный мужъ для всякой жены, будь она хоть принцесса. Да и онъ любилъ-бы жену, какъ рдко кто любитъ. У меня, у его матери, и то становится свтло на душ, когда онъ только ласково на меня взглянетъ.

Дина старалась ускользнуть отъ проницательныхъ взглядовъ и разспросовъ Лизбеты, придумывая себ всевозможныя занятія по хозяйству. Такимъ образомъ, за цлый день она почти не присла, а вечеромъ, какъ только Сетъ вернулся домой, она надла шляпу и собралась уходить. Ее очень взволновало прощанье, но еще больше была она растрогана, когда, выйдя въ поле и обернувшись назадъ, увидла старуху, которая все еще стояла у дверей и смотрла ей вслдъ,— смотрла, вроятно, до тхъ поръ, пока фигура Дины не обратилась для ея старыхъ, ослабвшихъ глазъ въ едва замтную черную точку. ‘Да пребудетъ съ ними Богъ мира и любви!’ прошептала Дина, обернувшись назадъ въ послдній разъ передъ поворотомъ дороги. ‘И да ниспошлетъ Онъ имъ радость, какъ въ свое время ниспослалъ скорбь. Воздай имъ, Господи, за т годы, въ которые они видли зло. Ты указуешь мн разстаться съ ними: да будетъ воля Твоя!’

Лизбета наконецъ вернулась въ домъ и присла въ мастерской рядомъ съ Сетомъ, который былъ занятъ прилаживаніемъ точеныхъ частей рабочей шкатулки, принесенной имъ съ собой изъ деревни, и предназначавшейся въ подарокъ Дин передъ отъздомъ.

— Въ воскресенье утромъ ты еще увидишь ее прежде, чмъ она удетъ,— были первыя слова Лизбеты.— Если-бы ты былъ на что-нибудь годенъ, ты привелъ-бы ее съ собой вечеркомъ, чтобы я могла еще разъ взглянуть на нее.

— Нтъ, мама, ничего объ этомъ и толковать: Дина и сама-бы пришла, если-бы считала это нужнымъ. Она думаетъ, что новое прощанье только хуже разстроитъ тебя.

— Я знаю, намъ и прощаться было-бы не зачмъ, если-бы Адамъ полюбилъ ее и женился на ней, но у насъ все и всегда длается наперекоръ,— сказала Лизбета съ неожиданнымъ взрывомъ досады.

Сетъ покраснлъ, бросилъ работать и посмотрлъ на мать.

— Послушай, мама,— она что-нибудь теб говорила объ этомъ?— спросилъ онъ тихимъ голосомъ.

— Говорила! конечно, нтъ. Это только мужчины никогда ничего не видятъ, имъ все надо разжевать и въ ротъ положить.

— Но если такъ, то почему-же ты это думаешь, мама? Съ чего это пришло теб въ голову?

— Дло вовсе не въ томъ, съ чего это пришло мн въ голову. Я еще, слава Богу, не совсмъ поглупла и не могу не видть, что длается у меня подъ носомъ. Я такъ-же врно знаю, что она его любитъ, какъ знаю, что воздухъ входить черезъ эту открытую дверь. И онъ бы женился на ней, если-бы зналъ, что она его любитъ, но онъ никогда и не подумаетъ догадаться, если его не надоумитъ какой-нибудь добрый человкъ.

Догадка матери насчетъ чувствъ Дины къ Адаму не удивила Сета: та мысль, что Дина, можетъ быть, любитъ Адама, не была для него новой мыслью, но послднія слова матери встревожили его: онъ испугался, какъ-бы она не вздумала заговорить объ этомъ съ Адамомъ. Въ чувствахъ Дины Сетъ не былъ увренъ, но думалъ, что онъ знаетъ чувства Адама.

— Нтъ, мама, нтъ,— сказалъ онъ ршительно, нельзя говорить объ этомъ съ Адамомъ, ты должна выкинуть эту мысль. Ты не вправ вмшиваться въ дла Дины, разъ она ничего не говорила теб о своихъ чувствахъ, да и Адаму это было-бы только непріятно. Къ Дин онъ очень привязанъ и очень ей благодаренъ, но у него и въ помышленіи нтъ жениться на ней, да, я думаю, и Дина наврядъ-ли бы за него вышла. Я думаю, она никогда не выйдетъ замужъ.

— Ну да. ты такъ думаешь потому, что она отказала теб,— замтила съ досадой Лизбета. Все равно за тебя она не выйдетъ: значитъ ты сдлалъ-бы лучше, если-бы пожелалъ счастья брату.

Эти слова обидли Сета.

— Мама,— сказалъ онъ съ упрекомъ,— не говори этого, не будь несправедлива ко мн. Я былъ-бы такъ же счастливъ имть ее сестрой, какъ ты — дочерью. Меньше всего въ этомъ случа я думаю о себ, и мн будетъ очень больно, если ты еще когда-нибудь это скажешь

— Ну хорошо, хорошо, только и ты меня не серди,— не говори, что этого нтъ, когда я знаю, что есть.

— Но и ты. мама, будешь неправа относительно Дины, если скажешь Адаму то, что ты думаешь. Изъ этого не вый детъ добра: Адаму будетъ только непріятно и неловко, если онъ не чувствуетъ къ ней того-же, что она къ нему. А я вполн убжденъ, что ничего подобнаго онъ не чувствуетъ

— Убжденъ! Ужъ лучше молчалъ-бы, когда ничего не смыслишь въ этихъ вещахъ. А зачмъ-бы, спрашивается, ему такъ часто ходить къ Пойзерамъ, если-бы ему не хотлось видть ее? Прежде онъ бывалъ у нихъ вдвое рже. Можетъ быть онъ и самъ не знаетъ, что она ему такъ нужна. Разв онъ знаетъ, что я кладу соль ему въ похлебку? А вдь, небось, сейчасъ замтитъ, если я подамъ безъ соли. Конечно, ему никогда не придетъ въ голову жениться, если его не навести на эту мысль, и если-бы ты хоть сколько-нибудь любилъ свою мать, ты надоумилъ-бы его и не допустилъ-бы ее ухать, зная, что она успокоитъ меня на старости лтъ, пока я не лягу подъ блый кустъ, рядомъ съ моимъ старикомъ.

— Нтъ, мама, не думай, что я тебя не люблю, но я бы поступилъ противъ совсти, если-бы взялъ на себя говорить о чувствахъ Дины. И кром того мн кажется, что вообще заговаривать съ Адамомъ о женитьб значило-бы обидть его, совтую и теб этого не длать. Не говорю уже о томъ, что ты могла ошибиться и насчетъ чувствъ самой Дины, судя по тому, что она сказала мн въ прошлое воскресенье, я увренъ, что она совсмъ не думаетъ о замужеств.

— Ахъ, Боже мой! И ты, какъ вс,— лишь-бы спорить! Я знаю, будь это что-нибудь такое, чего-бы мн не хотлось, все было-бы сдлано живой рукой.

Тутъ Лизбета поднялась со скамьи и вышла изъ мастерской, оставивъ Сета въ большой тревог насчетъ того, какъ-бы она и впрямь не смутила Адама, заговоривъ съ нимъ о Дин. Впрочемъ, онъ скоро успокоился, вспомнивъ, что все послднее время съ того дня, когда Адама постигло его горя, мать была очень осторожна и деликатна съ нимъ во всемъ, что касалось его чувствъ, и что едва-ли она отважится заговорить съ нимъ о такомъ щекотливомъ предмет. Да даже если бы это и случилось, онъ надялся, что братъ не обратитъ вниманія на ея слова.

Сетъ бытъ правъ, разсчитывая, что страхъ передъ сыномъ послужитъ нкоторой уздой для языка Лизбеты. Къ тому-же въ теченіе послдующихъ трехъ дней промежутки времени, когда ей представился случай поговорить съ Адамомъ, были такъ коротки, что она даже подвергалась особенно сильному искушенію. Но въ долгіе часы одиночества мысли ея такъ настойчиво возвращались къ ея завтной мечт — возможности брака Дины съ Адамомъ,— что пріобрли наконецъ ту степень напряженности, когда мысль уже нельзя обуздать, когда ей становится не подъ силу таиться, и она каждую минуту можетъ прорваться наружу. И вотъ, въ воскресенье утромъ, когда Сетъ ущелъ въ Треддльстонъ, въ часовню, удобный случай представился.

Воскресенье было для Лизбеты самымъ счастливымъ днемъ въ недл: такъ какъ служба въ Гейслопской церкви начиналась только посл полудня, то Адамъ цлое утро былъ дома и проводилъ время за чтеніемъ,— занятіе, которое Лизбета не считала особенно важнымъ и потому осмливалась прерывать. Въ этотъ день она всегда стряпала къ обду что-нибудь получше,— очень часто для себя и для Адама, потому-что Сетъ большею частью пропадалъ на весь день,— пріятный запахъ говядины, жарившейся на свтломъ огоньк въ чистенькой кухн, мирное тиканье часовъ, какимъ оно всегда бываетъ въ воскресные дни,— ея любимецъ Адамъ, сидящій въ своемъ праздничномъ плать возл нея, за книгой, такъ что она каждую минуту могла подойти погладить его по голов и встртить въ отвтъ ласковый взглядъ и улыбку, при чемъ Джипъ всегда ревновалъ и всякій разъ старался просунуть морду между нею и сыномъ,— все это составляло земной рай бдной Лизбеты.

По воскресеньямъ Адамъ чаще всего читалъ свою большую библію съ картинками, и въ это утро она лежала передъ нимъ на сосновомъ стол, въ кухн, гд онъ сидлъ, несмотря на то, что тамъ было очень жарко отъ печки: онъ зналъ, что матери пріятно видть его около себя, а воскресенье было единственнымъ днемъ въ недл, когда онъ могъ доставлять ей это удовольствіе. Я думаю, вамъ тоже было-бы пріятно взглянуть на Адама за его библіей. По буднямъ онъ никогда ея не раскрывалъ, такъ что чтеніе библіи было для него по истин праздничнымъ чтеніемъ, замнявшимъ ему историческія и біографическія книги и произведенія поэзіи. Обыкновенно онъ сидлъ, заложивъ одну руку за бортъ жилета, между тмъ какъ другая была на-готов перевернуть листа, и интересно было наблюдать за смной выраженій на его лиц въ такія минуты. То вдругъ губы у него начинали шевелиться, какъ будто онъ собирался заговорить (это случалось тогда, когда онъ читалъ чью-нибудь рчь и представляя себ, что онъ самъ могъ-бы сказать ее,— предсмертную рчь Самуила къ народу, или что-нибудь въ этомъ род, то брови его приподымались слегка, а углы губъ опускались съ выраженіемъ скорбнаго сочувствія въ такихъ трогательныхъ мстахъ, какъ, напримръ, встрча Исаака съ сыномъ. Когда онъ читалъ Новый Завтъ, лицо его принимало торжественное выраженіе, онъ одобрительно кивалъ головой, его свободная рука невольно поднималась и опять падала такимъ-же безсознательнымъ движеніемъ. А иногда, когда онъ углублялся въ апокрифическія книги, которыя очень любилъ, рзкія слова сына Сирахова вызывали довольную улыбку на его лицо, хотя по нкоторымъ вопросамъ онъ позволялъ себ не соглашаться съ апокрифическими писателями, ибо Адамъ, какъ и подобаетъ доброму церковнику, былъ хорошо знакомъ со всми тезисами своей вры.

Лизбета, въ свои свободныя минуты между стряпней, усаживалась противъ сына и не спускала съ него глазъ, пока наконецъ желаніе приласкать его и обратить на себя его вниманіе становилось такъ сильно, что она уже не могла утерпть и подходила къ нему. Въ это утро Адамъ читалъ Евангеліе отъ Матея, и мать уже нсколько минутъ стояла подл него, нжно поглаживая его густые, въ этотъ день особенно блестящіе волосы и поглядывая на раскрытую страницу большой книги въ безмолвномъ изумленіи передъ тайной испещрявшихъ ее буквъ. Старуха позволила себ продлить свою ласку потому, что когда она подошла къ сыну, онъ откинулся на спинку стула, съ любовью посмотрлъ на нее и сказалъ: ‘Какой у тебя сегодня здоровый и счастливый видъ, мама!.. Смотри, смотри! Джипъ ревнуетъ: положительно онъ не выноситъ мысли, что я могу любить тебя больше, чмъ его’. Лизбета промолчала, потому-что ей ужъ слишкомъ многое хотлось сказать. Тмъ временемъ Адамъ дочиталъ страницу до конца и перевернулъ листъ, на новой страниц оказалась картинка — ангелъ, сидящій на большомъ камн у гроба Христа. Эта картинка была особенно памятна Лизбет, потому-что она вспомнила про нее, когда въ первый разъ увидла Дину, и едва усплъ Адамъ перевернуть страницу и слегка приподнять книгу, чтобы мать могла лучше разсмотрть ангела, какъ она вскрикнула: ‘это она — Дина, какъ живая!’

Адамъ улыбнулся и, вглядвшись внимательне въ лицо ангела, сказалъ:

— Правда, есть сходство, только Дина, по-моему, лучше.

— Такъ отчего-же, если ты находить ее такою хорошенькой.— отчего ты не любить ее?

Адамъ съ удивленіемъ взглянулъ на мать.

— Почему-же ты думаешь, что я ее не люблю?

— А къ чему послужитъ, еслибы даже ты ее и любилъ,— сказала Лизбета, пугаясь собственной смлости, но чувствуя, что ледъ сломанъ, и потокъ долженъ прорваться, все равно, какой-бы онъ потомъ ни надлалъ бды,— къ чему это послужитъ, когда она будетъ за тридцать миль отъ тебя? Если бы ты любилъ ее, какъ слдуетъ, ты не допустилъ-бы ее ухать отъ насъ.

— Какое-же я имю право мшать ей въ томъ, что она считаетъ для себя лучшимъ?— сказалъ Адамъ, поглядывая на книгу съ такимъ видомъ, какъ будто онъ собирался читать.

Онъ предчувствовалъ, что сейчасъ начнутся безконечныя жалобы, которыя не могутъ ни къ чему привести. Тогда Лизбета опустилась на стулъ противъ него и сказала:

— Но она не сочла-бы этого лучшимъ для себя, еслибъ не твое упорство.

Лизбета еще не отваживалась идти дальше такихъ туманныхъ намековъ.

— Мое упорство, мама?— переспросилъ Адамъ, взглянувъ на нее съ новой тревогой.— Но что-же я сдлалъ? Что ты хочешь сказать?

— Только то, что ты ничего не видишь, ни о чемъ не думаешь, кром своихъ счетовъ да книгъ,— отвчала Лизбета почти со слезами.— Ужъ не думаешь-ли ты всю жизнь такъ прожить? Вдь ты не изъ дерева. Что ты будешь длать, когда я умру, и некому будетъ о теб позаботиться, некому даже сварить теб похлебку на завтракъ?

— Послушай, мама, въ чемъ дло?— сказалъ съ нетерпніемъ Адамъ, которому, наконецъ, надоло это причитанье.

Я ровно ничего не понимаю. Разв я еще не все длаю, что ты хочешь, и что въ моей власти?

— Конечно, не все. Ты могъ-бы такъ устроить, чтобы облегчить мою старость,— чтобы у меня былъ человкъ, который присмотрлъ-бы за мной, когда я больна, который бы заботился обо мн.

— Но кто-же виноватъ, мама, что у тебя нтъ помощницы въ дом? Ужъ никакъ не я. Я теб объ этомъ тысячу разъ говорилъ. Насъ эта издержка не раззорила-бы, да и для всхъ было-бы покойне со служанкой.

— Сколько-бы ты ни говорилъ о служанк, это ни къ чему не поведетъ, Какая-нибудь чужая двчонка изъ деревни или изъ Треддльстона, которой я и въ глаза-то никогда не видала! Да я скоре лягу въ гробъ живая, чмъ допущу, чтобы наемная служанка обряжала меня посл смерти.

Адамъ промолчалъ и взялся за книгу. Это былъ самый рзкій протестъ, какой онъ могъ себ позволить по отношенію къ матери въ такой день, какъ воскресенье. Но Лизбета зашла слишкомъ далеко, чтобы остановиться, не договоривъ до конца и, помолчавъ съ минуту, опять начала:

— Ты-бы и самъ легко могъ догадаться, кого я хотла бы имть подл себя. Въ нашемъ приход, кажется, не такъ ужъ много людей, къ которымъ-бы я засылала гонцовъ съ просьбой меня навстить. Вспомни, сколько разъ теб приходилось ходить за ней самому.

— Я знаю, мама, ты говоришь о Дин. Но напрасно ты забрала себ въ голову то, что неисполнимо. Еслибы даже Дина захотла остаться въ Гейслоп, она едва-ли соглаеилась-бы уйти отъ тетки, гд на нее смотрятъ, какъ на родную дочь, и гд, во всякомъ случа, ее удерживаютъ гораздо боле крпкія привязанности, чмъ ея привязанность къ намъ. Конечно, еслибы она вышла за Сета, это было-бы большое счастье для насъ, но не все въ жизни складывается такъ, какъ намъ хочется, и теб придется примириться съ мыслью обходиться безъ Дины.

— Нтъ, я не могу съ этимъ примириться, когда вижу, что она какъ будто нарочно создана для тебя, и ничто на свт не заставитъ меня отказаться отъ мысли, что Богъ послалъ ее на землю именно для тебя. Что-жъ такое, что она методистка? Можетъ быть съ замужествомъ эта ея фантазія пройдетъ:

Адамъ откинулся на спинку стула и молча смотрлъ на мать. Теперь онъ понималъ, куда она гнула съ самаго начала ихъ разговора. Это было такое безразсудное, неосуществимое требованіе, какихъ до сихъ поръ она еще не предъявляла, но высказанная ею новая мысль все-таки взволновала его. Во всякомъ случа, прежде всего надо было, пр возможности, скоре заставить ее забыть эту мысль.

— Мама,— заговорилъ онъ серьезно,— ты говоришь не подумавъ. Пожалуйста никогда больше не повторяй мн подобныхъ вещей. Что пользы толковать о томъ, чего никогда не можетъ случиться! Дина не хочетъ выходить замужъ, она твердо ршила идти совершенно другою дорогой.

— Еще-бы!— сказала съ досадой Лизбета,— мудрено хотть выдти замужъ, когда тотъ, за кого-бы ты вышла, тебя не беретъ. Я и сама весь вкъ осталась-бы въ двкахъ, если-бы твой отецъ не женился на мн, а Дина любитъ тебя нисколько не меньше, чмъ я когда-то любила моего бднаго Тіаса.

Вся кровь бросилась въ лицо Адаму, и нсколько и нутъ онъ не вполн сознавалъ, гд онъ: и мать, и кухня все исчезло изъ его глазъ, онъ видлъ передъ собой только лицо Дины, обращенное къ нему. Въ немъ какъ будто воскресла умершая радость. Но онъ скоро пробудился отъ этого волшебнаго сна (пробужденіе было очень печальное). Безразсудно было-бы съ его стороны врить матери: то, что она сказала, наврно не имло ни малйшаго основанія. И онъ высказалъ ей свои сомннія въ очень рзкихъ словахъ быть можетъ потому, что ему хотлось заставить ее привести доказательства, если они у нея были.

— Зачмъ ты говоришь такія вещи, мама, не имя на то никакихъ основаній? Вдь ты не знаешь ничего такого, что давало-бы теб право такъ говорить.

— Не знаю?— Да. Но вдь это все равно, какъ съ погодой: я не знаю ничего такого, что давало бы мн право сказать, перемнится она или нтъ, но я съ утра чувствую, когда она должна перемниться. Сета она не любитъ, вдь такъ? И не хочетъ идти за него? Но я вижу, что съ тобой она совсмъ не та, что съ Сетомъ. Сетъ-ли къ ней подойдетъ, или Джипъ, она принимаетъ это одинаково, но когда ты за завтракомъ сядешь съ нею рядомъ или посмотришь на нее, она сейчасъ-же смутится — вся такъ и вспыхнетъ. Ты думаешь, мать такъ глупа, что ничего не знаетъ, можетъ быть оно и такъ, а все-таки я раньше тебя на свтъ родилась.

— Но почему же ты думаешь, что смущеніе означаетъ непремнно любовь?— спросилъ Адамъ съ волненіемъ.

— А что-же другое можетъ оно означать? Не ненависть, я надюсь. И отчего ей тебя не любить? Кого-же и любить, если не тебя? Гд найдется человкъ красиве и умне тебя? А что она методистка, такъ въ этомъ нтъ бды: укропъ похлебки не испортитъ.

Адамъ сидлъ, заложивъ руки въ карманы, и смотрлъ въ раскрытую книгу, лежавшую на стол, но ничего въ ней не видлъ. Онъ дрожалъ, какъ искатель золота, который видитъ много признаковъ, сулящихъ ему близкое открытіе золотоносной жилы, но въ то же время видитъ и печальную возможность разочарованія. Онъ не могъ положиться на проницательность матери: она всегда видла то, что ей хотлось видть. А между тмъ теперь, когда его натолкнули на эту мысль, ему вспомнилось многое,— тысячи незначительныхъ мелочей, неуловимыхъ, какъ рябь на вод, поднятая легкимъ втеркомъ, но изъ которыхъ каждая, какъ ему теперь казалось, подтверждала слова его матери.

Лизбета замтила, что онъ задтъ за живое, и продолжала:

— Ты увидишь, какъ теб будетъ недоставать ея, когда она удетъ. Ты любишь ее больше, чмъ думаешь. Твои глаза слдятъ за ней повсюду, какъ глаза Джипа за тобой.

Адамъ не могъ усидть доле. Онъ всталъ, взялъ шляпу и вышелъ въ поле.

Солнце сіяло,— то раннее осеннее солнышко, которое — мы это чувствуемъ,— даже не глядя на пожелтвшія липы и оршникъ, свтитъ уже не по лтнему, то утреннее воскресное солнышко, которое приноситъ съ собою боле, чмъ осеннюю, тишину для рабочаго человка и которое оставляетъ капли росы на тонкихъ нитяхъ паутины въ тни живыхъ изгородей.

Адамъ нуждался въ его мирномъ вліяніи, онъ былъ самъ изумленъ, съ какою силою имъ овладла эта новая мысль о возможности любви къ нему Дины. Въ душ его не оставалось другихъ чувствъ, кром страстнаго желанія убдиться, что она любитъ его. Странно, что до этой минуты ему никогда не приходило въ голову, что они могли-бы полюбить другъ друга, за то теперь вс его помыслы устремились къ этой возможности. Въ немъ не было ни колебаній, ни сомнній насчетъ того, чего онъ желалъ, какъ нтъ ихъ у птицы, направляющей въ темнот свой полетъ къ источнику свта.

Воскресное осеннее солнце его успокоило, не тмъ, что заране примирило его съ разочарованіемъ на тотъ случай, если-бы оказалось, что мать его, что онъ самъ ошибался насчетъ чувствъ Дины. Нтъ, оно его успокоило, вливъ въ его душу надежду. Ея любовь была такъ похожа на этотъ тихій солнечный свтъ, что она составляла для него какъ-бы одно цлое, и онъ одинаково врилъ въ то и другое. И потомъ, мысль о Дин была всегда такъ тсно связана для него съ грустными воспоминаніями прежней любви, что любовь къ ней не только не ослабляла ихъ, но какъ будто освящала, длала еще дороже. Да, любовь его къ ней выросла изъ прошлаго: то была заря свтлаго утра, наставшаго для него теперь.

Но какъ приметъ это Сетъ? Очень-ли онъ огорчится? Едвали: въ послднее время онъ совсмъ успокоился, и въ немъ никогда не было себялюбивыхъ чувствъ ни ревности, ни зависти, онъ никогда не ревновалъ мать за ея предпочтеніе къ брату, котораго она любила больше, и не завидовалъ ему. Но подозрвалъ-ли онъ что-нибудь похожее на то, о чемъ сейчасъ говорила мать? Адаму страшно хотлось это узнать, потому что онъ думалъ, что на наблюдательность Сета онъ можетъ больше положиться. Да, необходимо поговорить съ Сетомъ прежде, чмъ идти къ Дин, и съ этою мыслью онъ вернулся домой и спросилъ Лизбету:

— Говорилъ теб что-нибудь Сетъ, когда онъ вернется домой? Придетъ онъ къ обду?

— Да, сынокъ, сверхъ обыкновенія онъ собирался придти. Онъ пошелъ не въ Треддльстонъ, а куда-то въ другое мсто, гд у нихъ будетъ молитва и проповдь.

— Не знаешь-ли ты, въ какую сторону онъ пошелъ?

— Нтъ, но, кажется, онъ часто ходитъ черезъ общій выгонъ, теб лучше знать, чмъ мн, какой дорогой онъ ходитъ.

Адаму очень хотлось пойти на встрчу Сету, но длать было нечего, приходилось ждать — бродить по полю по близости отъ дома, чтобы замтить его, какъ только онъ покажется. Раньше, чмъ черезъ часъ, онъ наврядъ-ли вернется, потому что онъ приходилъ всегда къ самому обду, т.-е. къ двнадцати часамъ, въ т дни, когда обдалъ дома. Но Адамъ не могъ заставить себя приняться за чтеніе и то ходилъ вдоль ручья, то стоялъ, облокотившись на изгородь и глядя передъ собой и кругомъ внимательными, жадными глазами, казалось, онъ зорко присматривается ко всему окружающему, но онъ не видалъ ни ручья, ни изъ, ни полей, ни облаковъ на неб. Вновь и вновь заглядывалъ онъ въ свою душу и изумлялся сил своего чувства, этой новой любви, заставлявшей такъ сладко замирать его сердце, радостно изумлялся, какъ изумляется человкъ, когда убдится, что онъ не утратилъ своей прежней сноровки въ искусств, которое было имъ почему-нибудь надолго заброшено. Отчего это поэты говорятъ такъ много прекрасныхъ вещей о первой любви и такъ мало о второй? Разв ихъ первыя поэмы лучшее изъ того, что было ими написано? И не выше-ли стоятъ т ихъ творенія, которыя явились плодомъ боле зрлой мысли, боле широкаго опыта и привязанности, пустившихъ глубокіе корни? Серебристый, какъ флейта, тоненькій дтскій голосокъ иметъ свою весеннюю прелесть, но отъ взрослаго человка мы ждемъ музыки сильне и богаче.

Наконецъ вдали показался Сетъ, и Адамъ быстро пошелъ ему на встрчу. Сета это удивило, и онъ подумалъ, не случилось-ли чего-нибудь, но когда Адамъ подошелъ поближе, лицо его сказало ему, что во всякомъ случа ничего страшнаго не случилось.

— Гд ты былъ?— спросилъ Адамъ.

— Въ общин,— отвчалъ Сетъ.— Сегодня Дина говорила проповдь передъ небольшой кучкой слушателей, въ дом у ‘Пороха’, какъ его здсь зовутъ. Общинники никогда почти не ходятъ въ церковь, но охотно слушаютъ Дину. Сегодня она очень хорошо говорила, она взяла текстъ: ‘Я пришелъ не праведниковъ призвать къ покаянію, но гршниковъ’. Преинтересная, между прочимъ, вышла тамъ сценка. Женщины приходятъ обыкновенно съ дтьми, и вотъ сегодня тамъ былъ одинъ здоровый, кудрявый мальчуганъ лтъ трехъ — четырехъ, котораго я раньше никогда не видалъ. Въ начал, пока мы молились и пли, онъ страшно шумлъ, но какъ только вс сли и Дина начала говорить, онъ замолчалъ, остановился, какъ вкопаный, и уставился на нее, разинувъ ротъ, потомъ вдругъ какъ вырвется отъ матери, и прямо къ Дин, и давай ее теребить за платье, точно собаченка, которая хочетъ обратить на себя вниманіе. Дина взяла его на руки и продолжала говорить, и все время, пока она говорила, онъ былъ какъ шелковый, не пикнулъ, такъ и заснулъ у нея на рукахъ. Мать даже заплакала, глядя на нихъ съ Диной.

— Какъ жаль, что ей самой не суждено быть матерью,— сказалъ Адамъ,— дти такъ ее любятъ. Какъ ты думаешь, Сетъ, она твердо ршила не выходить замужъ? Какъ ты думаешь, ея ршенія ничто не можетъ измнить?

Въ тон этого вопроса было что-то такое, что заставило Сета быстро взглянуть на брата, прежде чмъ онъ отвтилъ:

— Нтъ, этого я не думаю и никогда не скажу. Но если ты говоришь обо мн, то я давно*отказался отъ всякой надежды, что она когда-нибудь будетъ моею женой. Она меня любитъ, какъ брата, и съ меня этого довольно.

— Но какъ ты думаешь, можетъ она полюбить кого-нибудь другого настолько, чтобы ршиться выдти за него? спросилъ Адамъ нершительно.

— Вотъ видишь-ли, отвчалъ Сетъ посл минутнаго колебанія:— эта мысль часто приходила мн въ голову въ послднее время. Но я думаю, Дина не допуститъ себя увлечься земною любовью настолько, чтобы покинуть путь, предначертанный ей Богомъ. Если только она и въ этомъ не будетъ видть перста Божія, она едва-ли поддастся своему чувству. Мн кажется, ей всегда было слишкомъ ясно ея призваніе — служить ближнему и не помышлять о земномъ счастьи для себя.

— Но предположимъ, сказалъ серьезно Адамъ,— предположимъ, что нашелся-бы человкъ, который ни въ чемъ не сталъ-бы стснять ея свободы и предоставилъ-бы ей идти тмъ путемъ, какой она избрала, тогда замужество не помшало-бы ей длать то-же, или почти то-же, что она длаетъ и теперь. Вдь выходятъ-же замужъ другія женщины ея склада, т. е. не совсмъ такія, какъ она, но все равно — женщины-проповдницы, помогающія больнымъ и несчастнымъ, да хоть бы та-же мистрисъ Флетчеръ, о которой она такъ часто говоритъ.

Новый свтъ озарилъ Сета: онъ понялъ все. Онъ повернулся и, положа руку на плечо брату, спросилъ:

— Послушай, ты говоришь о себ? Ты самъ хотлъ-бы жениться на ней?

Адамъ нершительно посмотрлъ въ глаза Сету и сказалъ:

— А ты-бы очень огорчился, еслибы оказалось, что она любитъ меня?

— Нтъ, отвчалъ Сетъ горячо.— Какъ теб могло придти это въ голову? Неужто я такъ мало сочувствовалъ твоему горю, что ты считаешь меня неспособнымъ раздлить твою радость?

Нсколько минутъ братья молча шли рядомъ. Наконецъ, Сетъ сказалъ:

— Я никогда-бы не подумалъ, что ты захочешь жениться на ней.

— Но согласится-ли она быть моею женой? Какъ ты думаешь, могу я надяться? Мама сейчасъ наговорила мн такого, что я почти не сознаю, гд я и что со мною. Она увряетъ, что Дина любитъ меня и охотно пойдетъ за меня замужъ. Но я боюсь, что она говоритъ зря, что все это она вообразила. Мн хотлось-бы знать, замчалъ-ли ты что-нибудь?

— Вотъ видишь-ли, это очень щекотливый вопросъ, сказалъ Сетъ,— я боюсь ошибиться. Къ тому же я считаю, что мы не въ прав говорить о чувствахъ человка, когда самъ онъ о нихъ молчитъ.— Сетъ замолчалъ, но спустя минуту прибавилъ: Но отчего бы теб не спросить ее прямо? Она нисколько не оскорбилась моимъ предложеніемъ, а у тебя на это во всякомъ случа больше правъ, чмъ было у меня. Одно только: ты не принадлежишь къ общин. Но Дина не раздляетъ взгляда тхъ изъ братьевъ, которые ограничиваютъ число избранныхъ исключительно членами нашей общины. Она одинаково хорошо относится ко всякому, кто достоинъ войти въ царствіе Божіе. Многіе у насъ въ Треддльстон даже недовольны за это на нее.

— Не знаешь, гд она проводитъ сегодняшній день? спросилъ Адамъ.

— Она говорила, что весь день будетъ дома, потому что это ея послднее воскресенье на Ферм. Она хотла почитать Библію дтямъ.

‘Въ такомъ случа я пойду къ ней сейчасъ-же посл обда, потому что если я пойду въ церковь, я всю службу буду думать о ней. Пусть ужъ пропоютъ антифонъ безъ меня’ подумалъ Адамъ, но не сказалъ.

ГЛАВА LII.
АДАМЪ И ДИНА.

Было около трехъ часовъ пополудни, когда Адамъ вошелъ на дворъ Большой Фермы и разбудилъ Алика и собакъ, наслаждавшихся воскреснымъ отдыхомъ. Аликъ сказалъ Адаму, что вс ушли въ церковь, кром ‘молодой хозяйки’, какъ онъ называлъ Дину. Нельзя сказать, чтобы это извстіе огорчило Адама, не смотря на то, что подъ словомъ ‘вс’ подразумвалась даже Нанси, молочница, чьи обязанности оказывались не всегда совмстимыми съ посщеніемъ церкви.

На ферм царила полная тишина, вс двери были заперты, и даже камни и водосточныя трубы казались безмолвне обыкновеннаго. Вода тихонько капала изъ насоса,— это былъ единственный звукъ, который слышалъ Адамъ,— и онъ тихонько постучался въ дверь, точно боясь нарушить общую тишину.

Дверь отворилась, и на порог показалась Дина. Она вся вспыхнула, увидвъ Адама въ это неурочное время, когда, какъ ей было извстно, онъ обыкновенно бывалъ въ церкви. Еще вчера онъ сказалъ-бы ей безъ всякаго смущенія: ‘Я пришелъ посидть съ вами, Дина: я зналъ, что никого нтъ дома и вы одна’. Но сегодня что-то мшало ему это сказать, и онъ молча подалъ ей руку. Оба молчали, хотя и тотъ, и другая дорого дали-бы за возможность заговорить. Адамъ вошелъ, и они сли.— Дина на стулъ, съ котораго только-что встала, у окна, передъ столомъ (На стол лежала книга, но она была закрыта, Дина передъ тмъ не читала, а сидла, не шевелясь, и смотрла въ огонь, догоравшій за ршеткой камина). Адамъ слъ насупротивъ, на трехногій табуретъ мистера Пойзера.

— Надюсь, все у васъ благополучно, Адамъ? сказала, наконецъ, Дина, немного оправившись.— Сетъ говорилъ мн поутру, что ваша мать совершенно здорова.

— Да, сегодня она молодцомъ, отвтилъ Адамъ, счастливый сознаніемъ, что Дина взволновалась при вид его, но робя.

— Дома никого нтъ, какъ видите, сказала Дина,— но, вы, конечно, ихъ подождете. Врно вамъ что-нибудь помшало быть въ церкви?

— Да, отвчалъ Адамъ. Онъ помолчалъ и прибавилъ.— Я не пошелъ въ церковь, потому что думалъ о васъ.

Признаніе вышло неловкое и внезапное — Адамъ это чувствовалъ, но онъ думалъ, что Дина его пойметъ. Однако, именно прямота его слова заставила ее объяснить ихъ себ, какъ новое доказательство его братскаго участія къ ней, и она отвтила совершенно спокойно.

— Пожалуйста, Адамъ, не тревожьтесь обо мн понапрасну. У меня въ Сноуфильд есть все, что мн надо, и теперь я совсмъ успокоилась, потому что, узжая отсюда, я не свою волю творю, а повинуюсь Высшей Вол.

— Но еслибы дло стояло иначе, проговорилъ Адамъ нершительно,— еслибы вы знали нчто, чего теперь, быть можетъ, не знаете…

Дина смотрла на него съ видомъ спокойнаго ожиданія, но вмсто того, чтобы продолжать, онъ взялъ стулъ и придвинулся къ столу, ближе къ ней. Это ее удивило и испугало, потому что въ тотъ же мигъ мысли ея вернулись къ прошлому: не собирается-ли онъ разсказать ей что-нибудь о тхъ двухъ несчастныхъ изгнанникахъ, чего она еще не знаетъ?

Адамъ смотрлъ на нее: такъ радостно было смотрть въ ея глаза, обращенные на него съ безмолвнымъ вопросомъ,— въ эти кроткіе глаза, въ которыхъ не было и тни помысла о себ… На минуту онъ забылъ, что хотлъ ей сказать, и что она ждетъ отвта.

— Дина, заговорилъ онъ вдругъ, захвативъ въ свои руки об ея руки,— я васъ люблю всмъ сердцемъ, всей душой. Я люблю васъ больше всхъ на свт посл Бога, создавшаго меня.

Вся кровь сбжала съ лица Дины, такъ-что даже губы совсмъ поблли, и она задрожала всмъ тломъ подъ наплывомъ мучительной радости. Руки ея похолодли въ рукахъ Адама, какъ у мертвой. Она не могла ихъ вырвать, потому-что онъ ихъ крпко держалъ.

— Не говорите, что вы не можете любить меня, Дина. Не говорите, что мы должны разстаться и жить вдали другъ отъ друга.

Слезы дрожали у нея на рсницахъ и полились изъ глазъ прежде, чмъ она успла отвтить, но голосъ звучалъ совершенно спокойно, когда она сказала:

— Да, дорогой Адамъ, мы должны покориться вол Божіей,— мы должны разстаться.

— Но зачмъ-же,— зачмъ, если вы меня любите, Дина? страстно воскликнулъ Адамъ.— Скажите,— скажите, что я могу быть для васъ больше, чмъ братомъ?

Дина слишкомъ привыкла полагаться на Бога, какъ на руководителя всхъ ея поступковъ, чтобы пытаться достигнуть какой-бы то ни было цли обманомъ. Она уже начинала приходить въ себя посл первой минуты волненія, и теперь, взглянувъ на Адама, сказала просто и искренно:

— Да, Адамъ, сердце мое рвется къ вамъ, и еслибы я не получила совершенно яснаго указанія и дала-бы себ волю, для меня не было-бы большого счастья, какъ постоянно быть съ вами, служить вамъ, заботиться о васъ. Боюсь, что я забыла-бы радоваться чужою радостью и печалиться чужою печалью,— боюсь, что я забыла-бы о присутствіи Бога и не искала-бы иной любви, кром вашей.

Адамъ заговорилъ не сразу. Они сидли и въ упоеніи, молча, смотрли другъ на друга, ибо первое сознаніе взаимной любви всецло поглощаетъ душу, заставляя забывать обо всемъ.

— Но если вы меня любите, Дина,— сказалъ наконецъ, Адамъ,— что-же можетъ мшать намъ соединиться и всю жизнь прожить вмст? Кто вложилъ въ насъ эту любовь? И можетъ-ли быть что-нибудь боле святое? Мы не забудемъ о присутствіи Бога,— Онъ всегда будетъ съ нами, потому-что мы будемъ помогать другъ другу во всемъ, что справедливо и хорошо. Я никогда не встану между вами и вашею совстью, никогда не скажу вамъ: не длай того-то или то-то, вы и тогда, какъ теперь, будете идти избраннымъ вами путемъ.

— Да, Адамъ, я знаю, что бракъ есть святая и великая вещь для тхъ, кто къ нему призванъ и не иметъ иного призванія. Но меня съ дтства влекло на другую дорогу, душевный миръ и вс мои радости я почерпала именно въ томъ, что у меня не было своей личной жизни, своихъ нуждъ и желаній: я жила въ Бог и только для ближнихъ, которыхъ Онъ мн посылалъ, чтобы я длила съ ними ихъ горе и радости. То были для меня счастливые годы, и я чувствую, что если я послушаюсь голоса, который побуждаетъ меня сойти съ предначертаннаго пути, я навкъ отвернусь отъ свта, сіявшаго мн, и душу мою охватятъ мракъ и сомнніе. Мы не дадимъ другъ другу счастья, Адамъ, если сомнніе зародится въ моей душ, и если я пожалю, когда уже будетъ поздно, о той лучшей дол, которая мн была дана и которую я отвергла.

— Но, Дина, если теперь въ вашей душ живетъ новое чувство, если вы любите меня настолько, что вамъ хочется быть со мною больше, чмъ съ кмъ-бы то ни было изъ близкихъ людей,— разв это не указаніе, что вы должны измните вашу жизнь? Разв ваша любовь не убждаетъ васъ въ этомъ, если ужъ не можетъ убдить ничто другое?

— Адамъ, въ моей душ борятся сомннія: съ той минуты, какъ вы мн сказали про вашу любовь, то, что было мн ясно, стало опять темно и непонятно. Прежде я чувствовала, что я васъ слишкомъ сильно люблю (я вдь думала, что въ вашемъ сердц нтъ отклика на мое чувство), и мысль о васъ до такой степени меня поглощала, что душа моя утратила свободу: ее поработила земная привязанность, меня мучилъ страхъ за себя,— я думала о томъ, что будетъ со мной. Прежде, въ другихъ моихъ привязанностяхъ, я никогда не разсчитывала на взаимность, теперь-же сердце мое жаждетъ вашей любви. И тогда я ни на минуту не сомнвалась, что я должна бороться противъ этого чувства, какъ противъ великаго искушенія, тогда для меня было ясно, что Богъ повелваетъ мн ухать отсюда.

— Но, теперь, Дина, дорогая моя,— теперь, когда вы знаете, что я люблю васъ даже больше, чмъ вы меня,— теперь совсмъ другое. Вы не удете, вы останетесь, будете моей женой, и я буду благодарить Бога, какъ еще никогда не благодарилъ, за то, что Онъ далъ мн жизнь.

— Адамъ, мн трудно оставаться глухой къ вашимъ мольбамъ,—вы знаете, какъ это мн трудно, но надо мной тяготетъ великій страхъ. Мн кажется, что вы протягиваете мн руки и зовете меня раздлить съ вами легкую, счастливую жизнь, къ которой и само меня тянетъ, а исусъ, нашъ Искупитель, стоитъ подл, смотритъ на меня и указываетъ мн гршниковъ, больныхъ и несчастныхъ. Я постоянно вижу то, когда сижу одна, и кругомъ темно и тихо, и ужасъ охватываетъ меня, когда я подумаю, что сердце мое можетъ зачерствть, что я могу стать эгоисткой и отказаться смиренію нести крестъ Искупителя.

Дина закрыла глаза, и слабая дрожь прошла по ея тлу.— Адамъ, продолжала она,— вы сами не захотите такого счастья, которое пріобртается измной свту и правд, живущимъ ъ нашей душ, вы даже не назовете этого счастьемъ,— на этотъ счетъ мы съ вами одного мннія.

— Да, Дина,— печально отвтилъ Адамъ,— меньше всего я желалъ-бы убждать васъ поступить противъ совсти, но я но югу отказаться отъ надежды, что со временемъ вы перемните вашъ взглядъ на этотъ вопросъ. Я не врю, чтобы ваша лююбовь ко мн могла ожесточить ваше сердце. Любовь ничего у васъ не отниметъ,— она сдлаетъ васъ только богаче, потому-что, мн кажется, любовь и счастье, какъ и горе, длаютъ человка лучше. Чмъ больше мы узнаемъ то и другое, тмъ лучше начинаемъ понимать жизнь, тмъ живе представляемъ себ, какою она могла-бы быть и для другихъ людей, и тмъ нжне относимся къ нимъ, тмъ боле у насъ желанія имъ помочь. Чмъ больше у человка знаній, тмъ лучше онъ работаетъ, а чувство вдь тоже своего рода знаніе.

Дина молчала, глаза ея задумчиво глядли впередъ въ созерцаніи чего-то, видимаго только ей одной. Адамъ продолжалъ защищать свое дло.

— Вы будете почти такъ-же свободны, какъ и теперь. Я не стану требовать, чтобы вы ходили со мной въ церковь по воскресеньямъ, вы будете ходить, куда захотите,— проповдовать, учить людей, потому-что хоть самъ я и врующій черковникъ, но я не ставлю себя выше васъ и не считаю, что вы должны поступать согласно съ моею, а не съ вашей собтвенной совстью. Вы будете точно такъ-же, какъ и теперь, посщать больныхъ и несчастныхъ, только у васъ будетъ больше средствъ придти имъ на помощь, будете жить въ кругу близкихъ друзей, которые васъ любятъ, и будете имть возможность помогать имъ и быть для нихъ благословеніемъ Божіимъ до ихъ послдняго дня. Увряю васъ, Дина, что вы будете такъ-же близки къ Богу, какъ если останетесь одинокой и проживете всю жизнь вдали отъ меня.

Дина не спшила отвтомъ. Адамъ все еще держалъ ея руки и смотрлъ на нее съ тревожнымъ ожиданіемъ, почти дрожа. Наконецъ, она подняла на него свои серьезные, сіяющіе любовью глаза и сказала печально:

— Адамъ, въ вашихъ словахъ есть доля правды. Между братьями и сестрами нашей общины я знаю многихъ, кто былъ угодне Богу, чмъ я, и у кого было достаточно широкое сердце, чтобы совмстить любовь къ людямъ съ любовью къ мужу и семь. Но я не уврена, что такъ будетъ со мной, потому что съ тхъ поръ, какъ я отдала вамъ мою любовь, я утратила миръ душевный и радость и не такъ глубоко ощущаю присутствіе Бога, я чувствую, что душа моя раздлилась. Подумайте обо мн и пожалйте меня, Адамъ. Та жизнь, которую я веду съ дтства, была для меня обтованной страной, гд я жила, не зная, что такое душевный разладъ. Понятно, что теперь, прислушиваясь къ сладкому голосу, зовущему меня въ иную, неизвстную мн страну, я не могу не бояться, что придетъ время, когда душа моя станетъ томиться по утраченномъ счастіи, а гд сомнніе, тамъ нтъ совершенной любви. Я должна ждать боле яснаго указанія: намъ надо разстаться и беззавтно положиться на волю Божію. Бываютъ случаи, когда человкъ долженъ при носить въ жертву самыя свои естественныя и сильныя привязанности.

Адамъ не смлъ настаивать дальше, ибо слова Дины были сама искренность: въ нихъ не было и тни каприза. Но ему было очень тяжело, глаза его, глядвшіе на нее, потускнли отъ слезъ.

— Но, можетъ быть, вы еще убдитесь… почувствуете, что можете вернуться ко мн, и мы больше никогда не разстанемся, Дина?

— Мы должны покориться, Адамъ. Со временемъ папы долгъ станетъ намъ ясенъ. Быть можетъ, когда я вернусь къ прежней жизни, вс мои теперешнія новыя мысли и желанія исчезнутъ, какъ будто ихъ никогда и не было. Тогда я буду знать, что я не призвана къ браку. Во всякомъ случа, мы должны ждать.

— Дина, вы не любите меня такъ, какъ я васъ люблю, сказалъ Адамъ печально,— иначе вы-бы не сомнвались Впрочемъ, это естественно: могу-ли я сравнить себя съ вами! Я не могу сомнваться, что для меня нтъ грха любить самое совершенное изъ Божьихъ созданій, какое мн дано было узнать.

— Нтъ, Адамъ, мн кажется, что любовь моя къ вамъ не слаба: сердце мое рвется къ вамъ, я жажду васъ видть и слышать, почти какъ малый ребенокъ, ожидающій нжности и поддержки отъ тхъ, кому указано печься о немъ. Если-бы я васъ мало любила, я не боялась-бы сотворить себ кумира изъ этой любви. Но вы не будете больше мучить меня,— вы мн поможете попытаться нести мой креста до конца.

— Выйдемъ, Дина, на солнышко и пройдемся немного Больше я не скажу ни одного слова, которое могло-бы васъ взволновать.

Они вышли и пошли полемъ въ ту сторону, откуда вся семья должна была вернуться домой. Адамъ сказалъ: ‘обопритесь на мою руку, Дина’, и Дина взяла его подъ руку. Это была единственная перемна въ ихъ обращеніи другъ съ другомъ, со времени ихъ послдней прогулки. Но ни близость разлуки, ни неизвстность будущаго не могли погасить въ душ Адама радостнаго чувства, отнять у него сладкаго сознанія, что Дина любитъ его. Онъ ршилъ остаться на ферм на весь вечеръ: ему хотлось какъ можно дольше побыть съ ней.

— Смотри-ка! Вонъ идетъ Адамъ съ Диной, сказалъ мистеръ Пойзеръ, отворяя первыя воротца въ изгороди ближняго поля.— А я-то въ толкъ не могъ взять, отчего его не было въ церкви. Послушай, добавилъ добродушный Мартинъ посл минутнаго молчанія,— какъ ты думаешь, что мн сейчасъ пришло въ голову?

— Я думаю, на этотъ разъ ты недалекъ отъ истины, потому что трудно не видть того, что у тебя передъ носомъ. Врно ты хочешь сказать, что Адамъ влюбленъ въ Дину?

— А разв ты уже догадывалась объ этомъ и раньше?

— Конечно, догадывалась, отвчала мистрисъ Пойзеръ, не допускавшая мысли, что ее могутъ захватить врасплохъ.— Я не изъ тхъ людей, которые видятъ кошку въ молочной и не могутъ понять, зачмъ она туда забралась.

— Но ты никогда ни словомъ объ этомъ не заикалась!

— Я не прогорлое ршето, въ которомъ ничто не удержится. Могу и помолчать, когда не вижу надобности болтать языкомъ.

— Но Дина не пойдетъ за него, какъ ты думаешь?

— Я думаю, что нтъ, отвчала мистрисъ Пойзеръ,— на этотъ разъ не совсмъ осторожно, потому что она была далека отъ мысли о возможности сюрприза съ этой стороны.— Если она когда и выйдетъ замужъ, такъ только за методиста, да и то за калку.

— А какъ было-бы хорошо, если-бы они поженились, замнилъ Мартинъ, склонивъ голову на бокъ въ пріятномъ созерцаніи своей новой идеи,— Я думаю, и тебя-бы это порадовало, а?

— Еще-бы! По крайней мр, я тогда, была-бы уврена, что она не удетъ отъ насъ за тридцать миль въ этотъ свой Сноуфильдъ, когда у меня здсь живой души нтъ, съ кмъ перемолвиться словомъ,— только сосдки, вс мн чужія, и притомъ, по большей части такія неряхи, что будь у меня псуда въ молочной въ такомъ вид, какъ у нихъ, мн стыдно было-бы показаться въ люди. Еще-бы на рынк не было прогорклаго масла! А ужъ какъ-бы я была рада видть ее, бдняжку, пристроенной по человчески! Былъ-бы у нея хоть свой уголъ, а ужъ бльемъ и пухомъ на подушки мы-бы ее не обидли: вдь посл моихъ родныхъ дтей она мн ближе всхъ. Когда она въ дом, чувствуешь себя какъ-то безопасне, она точно снжинка чистая, упавшая съ неба, имя ее за спиной, можно гршить за двоихъ.

— Дина! закричалъ Томми, пускаясь бгомъ ей на встрчу,— мама говоритъ, что ты выйдешь замужъ за методиста, да еще за калку. Какая, должно быть, ты глупая!

Посл этого комментарія Томми ухватился обими руками за платье Дины и принялся выплясывать вокругъ нея танецъ, долженствовавшій служить выраженіемъ его дружескихъ чувствъ.

— Знаете, Адамъ, намъ очень недоставало васъ во время пнія, сказалъ мистеръ Пойзеръ.— Какъ это случилось, что насъ не было въ церкви?

— Мн хотлось повидать Дину, сказалъ Адамъ, — она скоро отъ насъ узжаетъ.

— Эхъ, парень, кабы ты убдилъ се остаться! Найди-ка ей хорошаго мужа въ нашемъ приход, если найдешь, мы, такъ и быть, простимъ тебя за то, что ты сегодня не былъ въ церкви… Во всякомъ случа, надюсь, она не удетъ отъ насъ до пожинокъ. Ты, конечно, придешь къ намъ ужинать въ среду. Будутъ Бартль Масси и, можетъ быть, Крегъ. Смотри-же, приходи ровно въ семь, моя хозяйка терпть не можетъ, когда опаздываютъ.

— Непремнно приду, если будетъ можно, сказалъ Адамъ.— Но наврное не могу общать, потому что часто случается, что работа задержитъ… Значитъ, вы остаетесь до конца недли, Дина?

— Да, да, мы ее просто не пустимъ, сказалъ мистеръ Пойзеръ.

— Ей не зачмъ торопиться, добавила мистеръ Пойзеръ.— Въ пустой печи и безъ нея наврядъ-ли что переварится или сбжитъ. Успетъ еще наголодаться въ этомъ голодномъ краю.

Дина улыбнулась, но не общала остаться, и разговоръ перешелъ на другое. Такъ шли они по солнышку, не спша, болтая о разныхъ разностяхъ, то останавливаясь взглянуть, какъ паслось большое стадо гусей, то оглядывая вновь поставленныя копны, то дивясь изобилію плодовъ, которые въ этотъ годъ принесло старое грушевое дерево. Нанси и Молли давно уже ушли впередъ, рядышкомъ, причемъ у каждой былъ въ рукахъ тщательно завернутый въ носовой платокъ молитвенникъ, въ которомъ ни та, ни другая ничего не могли разобрать, кром заглавныхъ буквъ, да слова ‘Аминь’.

Да, всякій досугъ покажется суетливой дятельностью, въ сравненіи съ прогулкой по полямъ въ солнечный день, посл вечерней воскресной службы,— съ прогулкой, какія бывали въ то доброе, досужее время, когда парусное суденышко, скользящее по сонной поверхности канала, бы, о самоновйшимъ способомъ передвиженія, когда вс молитвенники были въ старыхъ коричневыхъ кожаныхъ переплетахъ и съ замчательною аккуратностью открывались всегда на одномъ и томъ-же мст. Теперь досуга нтъ боле: онъ ушелъ туда, куда ушли самопрялки, почтовые дилижансы и коробейники, раскладывавшіе свой товаръ прямо на солнышк у дверей вашего дома. Глубокомысленные философы, можетъ быть, скажутъ вамъ, что главная цль паровыхъ машинъ — доставить досугъ человчеству. Не врьте имъ: паръ создалъ только пустоту, которую безпокойная мысль человческая стремится заполнить. Даже праздность въ наше время жаждетъ дятельности, жаждетъ развлеченій: ей нужны увеселительныя поздки, музеи, картинныя галлереи, періодическая литература и сенсаціонные романы. Она не прочь даже окунуться въ науку и мимоходомъ заглянуть въ микроскопъ. Совсмъ другимъ человкомъ былъ досугъ добраго, стараго времени: онъ читалъ одну ‘свою’ газету, двственно свободную отъ всякихъ передовицъ, и не зналъ тхъ періодическихъ волненій, какія мы переживаемъ теперь каждый день, съ приближеніемъ часа прибытія почты. Старый досугъ былъ господинъ созерцательнаго склада ума, спокойнаго міровоззрнія, дородный и крпкій, съ превосходнымъ пищевареніемъ, не нарушаемымъ никакими ‘вопросами’, счастливый своею неспособностью заглядывать въ корень вещей и предпочитавшій самыя вещи. Жилъ онъ по большей части въ деревн, среди живописныхъ усадебъ и иныхъ пріятныхъ сельскихъ убжищъ, любилъ бродить гд-нибудь подъ стной фруктоваго сада, вдыхая ароматъ абрикосовъ, пригртыхъ теплымъ полуденнымъ солнышкомъ, или уединяться въ тни, подъ грушевымъ деревомъ, и подбирать падающія сплыя груши, знать не хотлъ церковныхъ службъ въ будніе дни и былъ ничуть не худшаго мннія о воскресной проповди, когда она давала ему возможность вздремнуть и даже проспать ее всю, начиная съ вступительнаго текста и вплоть до самаго отпуска. Онъ предпочиталъ вечернюю службу, потому-что она короче, и не стыдился въ этомъ сознаться, ибо совсть у него была спокойная, покладистая, широкая, какъ онъ самъ, выносившая огромное количество портвейна и пива, незнакомая ни съ сомнніями, ни съ угрызеніями, ни съ возвышенными стремленіями къ идеалу. Жизнь была для него не долгомъ, а синекурой. Онъ побрякивалъ гинеями въ своихъ карманахъ, съдалъ свой обдъ и спалъ сномъ праведника, потому-что разв онъ не исполнилъ положеннаго, отбывъ въ воскресенье вечернюю службу въ церкви?

Милый досугъ добраго, стараго времени! Не будьте къ нему слишкомъ строги и не судите его по нашимъ современнымъ законамъ: вдь онъ не бывалъ въ Эксетеръ-Голл, не слушалъ популярныхъ проповдниковъ и не читалъ философскихъ трактатовъ о злобахъ дня.

LIII.
ПОЖИНКИ.

Въ среду, около шести часовъ вечеру, возвращаясь домой, Адамъ видлъ издали, какъ послдній возъ ячменя възжалъ въ ворота Большой Фермы, и слышалъ, какъ пли ‘Псню жатвы’. Мелодичный напвъ то подымался, то опускался, точно волна, смягченные разстояніемъ и постепенно замирая по мр того, какъ Адамъ подвигался впередъ, эти звуки все еще долетали до него, когда онъ уже дошелъ до изъ у ручья. Солнце садилось, заливая багровымъ свтомъ склоны Бинтонскихъ холмовъ и превращая овецъ въ блестящія блыя точки, искрилось и сверкало въ окнахъ коттеджа лучше всякихъ алмазовъ. Этого было довольно, чтобы преисполнить благоговйнымъ восторгомъ душу Адама, онъ почувствовалъ себя въ великомъ храм природы, и далекое пніе звучало въ его ушахъ священнымъ гимномъ.

‘Удивительно, какъ проникаетъ въ душу это пніе’, подумалъ онъ, ‘и сколько въ немъ грустнаго,— почти какъ въ похоронномъ звон, хотя оно говоритъ о самой радостной пор года для большинства людей. Должно быть вообще мысль о конц тяжела человку, тяжело думать, что что-нибудь ушло изъ твоей жизни, вычеркнуто изъ нея навсегда, на дн каждой человческой радости лежитъ горечь разлуки. Вотъ хоть-бы мое чувство къ Дин. Я никогда не понялъ-бы, что значитъ ея любовь для меня, еслибы то, что я считалъ величайшимъ для себя благополучіемъ, не было вырвано изъ моей жизни, заставивъ меня жаждать утшенія и боле полнаго, лучшаго счастья’.

Адамъ разсчитывалъ вечеромъ увидться съ Диной и выпросить у нея позволеніе проводить ее до Окбурна. Ему хотлось добиться, чтобы она назначила время, когда онъ можетъ пріхать въ Сноуфильдъ узнать, долженъ-ли онъ отказаться и отъ этой своей послдней, лучшей надежды на счастье, какъ уже отказался отъ другихъ. Дома у него оказалась кое-какая работа, затмъ надо было переодться, такъ-что пробило семь часовъ, когда онъ вышелъ изъ дому, и было очень сомнительно, поспетъ-ли онъ на ферму, даже шагая самымъ скорымъ своимъ шагомъ, хотя-бы только къ ростбифу, который подавался посл плумъ-пуддинга, ибо относительно часовъ трапезы мистрисъ Пойзеръ была весьма пунктуальна.

Громко стучали ножи и звенли жестяныя тарелки и кружки, когда Адамъ входилъ въ кухню, но разговоровъ совсмъ не было слышно: уничтоженіе превосходнаго ростбифа, да притомъ еще на даровщину, было слишкомъ серьезнымъ занятіемъ для этихъ честныхъ тружениковъ, чтобы что-либо постороннее могло отвлечь отъ него ихъ вниманіе даже въ томъ случа, еслибы у нихъ было что сообщить другъ другу,— а этого не было,— и мистеръ Пойзеръ во глав стола былъ слишкомъ занятъ разрзываніемъ жаркого, чтобы принять участіе въ болтовн своихъ сосдей — Бартля Масси и Крега.

— Сюда, Адамъ,— сказала мистрисъ Пойзеръ, которая въ эту минуту встала взглянуть, хорошо-ли прислуживаютъ за столомъ Нанси и Молли, вотъ вамъ мстечко между мистеромъ Масси и мальчиками. Какъ жаль, что вы опоздали и не видли пуднига, когда онъ былъ еще цлый.

Адамъ съ тревогой искалъ глазами четвертой женской фигуры, но за столомъ Дины не было. Чувство, близкое къ страху, удерживало его спросить о ней, къ тому-же вниманіе его было отвлечено обращенными къ нему привтствіями, и такимъ образомъ у него оставалась надежда, что Дина, можетъ быть, еще дома, но, вроятно, не расположена принять участіе въ праздник, который пришелся наканун ея отъзда.

Пріятно было взглянуть на этотъ длинный столъ съ возсдавшей во глав его дородной фигурой круглолицаго, сіявшаго добродушіемъ Мартина Пойзера. Съ верхняго конца стола, гд онъ сидлъ, онъ раздавалъ своимъ слугамъ порціи душистаго, сочнаго ростбифа, еле поспвая накладывать то и дло возвращавшіяся къ нему за новымъ подкрпленіемъ пустыя тарелки. Въ этотъ вечеръ Мартинъ, всегда отличавшійся прекраснымъ аппетитомъ, забылъ даже дость свою собственную порцію, такъ пріятно ему было смотрть, въ промежутокъ между главнымъ его занятіемъ — разрзываніемъ ростбифа, какъ наслаждаются своимъ ужиномъ другіе. Вдь все это были люди, которые круглый годъ, кром святокъ и воскресныхъ дней, съдали свой холодный обдъ на лету, между дломъ, гд-нибудь подъ плетнемъ, и запивали его домашнимъ пивомъ прямо изъ горлышка бутылки — безъ сомннія, съ большимъ удовольствіемъ, но не съ большимъ удобствомъ, запрокинувъ голову назадъ, скоре на подобіе утокъ, чмъ разумныхъ двуногихъ, какими они были. Мартинъ Пойзеръ лучше всякаго другого понималъ, какъ должны были наслаждаться такіе люди горячимъ ростбифомъ и только-что нацженнымъ пнистымъ пивомъ. Скрививъ голову на бокъ и крпко сжавъ губы, онъ подтолкнулъ локтемъ Бартля Масси, чтобы обратить его вниманіе на ‘дурачка’ Тома Толера въ ту минуту, когда тотъ принималъ вторую, верхомъ наложенную тарелку съ жаркимъ. Блаженная улыбка разлилась но лицу Тома, когда тарелку поставили передъ нимъ, между его ножомъ и вилкой, которые онъ держалъ наготов, приподнятыми вверхъ, какъ свчи на стнахъ. Но восторгъ его былъ слишкомъ полонъ, чтобы выразиться одною улыбкой: въ тотъ-же мигъ съ губъ его сорвалось протяжное: ‘Ого-го!’, посл чего онъ мгновенно впалъ въ состояніе невозмутимой серьезности, а его ножъ и пилка жадно вонзились въ добычу. Тучное тло Мартина Пойзера заколыхалось отъ сдержаннаго смха, онъ повернулся къ жен взглянуть, обратила-ли она вниманіе на Тома, встртился съ нею глазами, и взглядъ обоихъ супруговъ выразилъ одно и то же чувство добродушнаго удовольствія,

Томъ — дурачекъ былъ общимъ любимцемъ на ферм, гд онъ игралъ роль шута и пополнялъ свои промахи въ практическихъ длахъ боле или мене удачными остротами, которыми онъ выстрливалъ на манеръ того, какъ молотятъ цпомъ, т. е. билъ куда попало, не цлясь, что не мшало ему попадать иногда въ цль. Во время стрижки овецъ и въ снокосъ его остроты усиленно цитировались, но я воздержусь отъ повторенія ихъ на этихъ страницахъ, ибо, подобно остроумію другихъ отошедшихъ въ вчность шутовъ, знаменитыхъ въ свое время, и остроуміе Тома окажется, пожалуй, слишкомъ скоропреходящаго свойства, въ сравненіи съ боле глубокими и прочными явленіями въ природ вещей.

За исключеніемъ Тома, Мартинъ Пойзеръ ршительно гордился составомъ своихъ рабочихъ и съ чувствомъ удовлетворенія говорилъ себ, что у него самые ловкіе и добросовстные работники въ цломъ округ. Взять хоть-бы Кестера Бэма, старика въ плоскомъ кожаномъ картуз и съ изрытымъ морщинами, почернвшимъ отъ солнца лицомъ. Былъ-ли въ Ломшир хоть одинъ человкъ, который такъ хорошо понималъ-бы ‘суть’ каждой работы? Онъ былъ одинъ изъ тхъ незамнимыхъ работниковъ, которые не только знаютъ, какъ взяться за всякое дло, но и въ совершенств длаютъ все, за что-бы они ни взялись. Правда, что къ тому времени, о которомъ мы здсь говоримъ, колни Кестера замтно согнулись, и онъ постоянно присдалъ на ходу, какъ будто находился въ обществ почетныхъ особъ, которымъ считалъ нужнымъ кланяться. Да такъ оно, впрочемъ, и было, хотя я долженъ сознаться, что объектомъ такихъ почтительныхъ реверансовъ мистера Кестера было собственное его искусство въ работ, передъ которымъ онъ выполнялъ очень трогательные обряды поклоненія божеству. Онъ всегда собственноручно вершилъ стоги — работа, въ которой онъ особенно отличался,— и когда послдній верхъ послдняго стога былъ сложенъ, Кестеръ, жившій довольно далеко отъ фермы, въ первое-же воскресенье путешествовалъ въ своемъ праздничномъ плать къ хлбному двору, останавливался гд-нибудь на лугу, на приличной дистанціи, и любовался своимъ произведеніемъ, переходя съ мста на мсто, дабы видть стогъ съ надлежащаго пункта. И когда онъ ходилъ такимъ образомъ вокругъ своихъ стоговъ, поднявъ глаза на золотыя верхушки и почтительно имъ присдая, его положительно можно было принять за язычника, поклоняющагося своимъ идоламъ. Кестеръ былъ старый холостякъ и слылъ за скрягу, у котораго чулки полны золота. И аккуратно каждую субботу, во время расплаты съ рабочими, хозяинъ отпускалъ на его счетъ шуточку по поводу этихъ слуховъ,— не какую-нибудь новую неумстную остроту, а старую врную шутку, много разъ испытанную, долго служившую, но не отслужившую свой вкъ. ‘Большой шутникъ нашъ молодой хозяинъ’, говорилъ въ такихъ случаяхъ Кестеръ, ибо, начавъ свою карьеру еще при покойномъ Мартин Пойзер, у котораго онъ гонялъ на огород ворона, старикъ не могъ привыкнуть къ мысли, что нын царствующій Мартинъ давно уже пересталъ быть парнишкой — подросткомъ. Я не стыжусь вспоминать старика Кестера: и я, и вы, читатели, многимъ обязаны грубымъ рукамъ такихъ тружениковъ,— рукамъ, давно обратившимся въ прахъ, смшавшійся съ землей, надъ которою они нкогда такъ врно трудились, и шлепая изъ нея все, что было въ ихъ силахъ, и довольствуясь самой скромной долей отъ своихъ трудовъ, удляемой имъ въ вид жалованья.

На другомъ конц стола, насупротивъ хозяина, сидлъ Аликъ, пастухъ и старшій работникъ, широкоплечій парень съ румянымъ лицомъ. Нельзя сказать, чтобы Аликъ былъ въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ съ Кестеромъ: вс ихъ отношенія, собственно говоря, ограничивались случайными стычками, ибо хотя въ дл кладки стоговъ, возведенія изгородей и ухода за ягнятами они, по всей вроятности, придерживались одинаковыхъ взглядовъ, мннія ихъ совершенно расходились во взаимной сравнительной оцнк ихъ заслугъ. Алика ни въ какомъ случа нельзя было упрекнуть въ преувеличенной мягкости обращенія: говорилъ онъ, точно рычалъ, а его плотная, коренастая фигура напоминала бульдога.

‘Не троньте меня, и я васъ не трону’ — говорила, казалось, вся его вншность. Но за то онъ былъ такъ щепетильно честенъ, что скоре, кажется, раскололъ-бы пополамъ лишнее зернышко овса, чмъ присвоить себ что-либо сверхъ законной своей части, и такъ ‘прижимистъ’ насчетъ хозяйскаго добра, какъ еслибы оно было его собственнымъ. Курамъ онъ всегда бросалъ подмоченный ячмень, да и то самыми маленькими горсточками, потому-что раскидывать зерно полными горстями было въ его глазахъ непростительной расточительностью, отъ одного вида которой у него щемило сердце. Добродушный конюхъ Тимъ, очень любившій своихъ лошадей, имлъ зубъ противъ Алика за овесъ, они рдко говорили между собою и никогда не смотрли другъ на друга, даже сидя за общимъ блюдомъ холоднаго картофеля, но такъ какъ это была общая имъ обоимъ манера обращаться съ людьми, то изъ этого вовсе не слдуетъ заключать, чтобы они были непримиримыми врагами и питали другъ къ другу закоренлую ненависть. Буколическій характеръ Гейслопа имлъ, какъ видите, мало общаго съ тою непосредственно-веселой, широко-улыбающейся идилліей, которая была, какъ кажется, наблюдаема въ большинств округовъ, посщаемыхъ художниками. Въ Гейслоп тихій свтъ улыбки на лиц пахаря былъ рдкимъ явленіемъ, и между бычачьей угрюмостью и грубымъ хохотомъ было весьма мало промежуточныхъ степеней. И далеко не вс рабочіе были такъ честны, какъ нашъ пріятель Аликъ. За этимъ самымъ столомъ, между людьми мистера Пойзера, сидлъ великанъ Бенъ Толовей, одинъ изъ лучшихъ молотильщиковъ, но не одинъ разъ попадавшійся почти на мст преступленія — съ карманами набитыми хозяйской пшеницей,— проступокъ, которой во всякомъ случа трудно приписать разсянности, такъ какъ Бенъ не былъ ни ученымъ, ни даже мыслителемъ. Какъ бы то ни было, Мартинъ прощалъ ему эту слабость и продолжалъ брать его на молотьбу, потому-что Толовей съ незапамятныхъ временъ жили въ деревн и всегда работали на Пойзеровъ. Сказать и то, едва ли общество много выиграло-бы отъ того, что Бенъ отсидлъ-бы полгода въ тюрьм, ибо взгляды его на присвоеніе чужой собственности были весьма узки, а исправительный домъ могъ-бы ихъ только расширить. Итакъ, Бенъ не попалъ въ тюрьму и въ этотъ вечеръ уплеталъ свой ростбифъ съ чистымъ сердцемъ, ибо съ послднихъ пожинокъ онъ не чувствовалъ за собой никакой вины, кром утайки для собственнаго огорода горсти-другой бобовъ и гороха, вслдствіе чего упорно преслдовавшій его подозрительный взглядъ Алика былъ для него кровной обидой.

Но вотъ съ жаркимъ покончили, скатерть убрали и на длинномъ сосновомъ стол появились блестящія кружки, темные кувшины съ пнящимся пивомъ и мдные подсвчники, сверкающіе такой чистотой, что-любо было смотрть. Теперь наступилъ главный моментъ церемоніи всего вечера — хоровое исполненіе ‘Псни жатвы’, въ которомъ должны были принимать участіе ршительно вс. Кто желалъ особенно отличиться — могъ пть и не фальшивить, но никому не дозволялось сидть съ закрытымъ ртомъ. Размръ псни былъ въ три темпа и долженъ былъ обязательно соблюдаться, остальное предоставлялось на усмотрніе каждаго отдльнаго исполнителя.

Что касается происхожденія этой псни, я не могу въ точности сказать, сложилась-ли она въ настоящемъ своемъ вид въ мозгу какого-нибудь одного композитора, или была послдовательно усовершенствована нсколькими поколніями бардовъ. Въ ней чувствуется печать единства, индивидуальнаго генія, что заставляетъ меня склоняться къ первой гипотез, хотя я вполн допускаю, что эта цльность могла явиться результатомъ той общности взглядовъ и мнній, которая составляетъ отличительную черту примитивныхъ умовъ, совершенно чуждую нашимъ современникамъ.

Церемонія пнія дополнялась церемоніей возліяній,— фактъ самъ по себ, быть можетъ, и прискорбный, но такъ повелось изстари, такъ пли наши прапрадды, а вы, конечно, знаете пословицу: яйца курицу не учатъ. Покуда плись первая и вторая строфы, исполненныя несомннно полнымъ голосомъ, кружки оставались пустыми.

‘Пьемъ за здоровье хозяина

Который задалъ намъ пиръ!

Пьемъ за здоровье хозяина

И за хозяюшку пьемъ!

Пошли ему, Господи, всякаго счастья,

Удачу въ длахъ и во всемъ!

Ему — удачу, а намъ, его слугамъ,

Побольше такихъ хозяевъ, какъ онъ’.

Но передъ тмъ, какъ затянуть третій куплетъ, который поется fortissimo, при чемъ каждый изъ пвцовъ энергично отбиваетъ тактъ кулакомъ по столу, что производитъ эффектъ цлаго оркестра цимбаловъ и барабановъ, кружку Алика наполнили до краевъ, и онъ былъ обязанъ опорожнить ее прежде, чмъ хоръ замолчитъ.

Пейте-же, братцы, пейте дружне,

Да смотрите — на полъ не лить.

А кто прольетъ, такъ того нашъ хозяинъ

Заставитъ вчетверо пить.

Когда Аликъ благополучно выдержалъ испытаніе, не проливъ ни капли пива и доказавъ такимъ образомъ твердость своей руки, насталъ чередъ старика Кастера, сидвшаго по правую руку, а тамъ и другихъ, пока каждый не осушилъ подъ веселое пніе хора своей первой пинты пива. Томъ-дурачекъ — вдь этакій хитрецъ!— постарался было ‘нечаянно’ пролить часть своей порціи, но мистеръ Пойзеръ подоспла какъ разъ во время (съ совершенно излишней услужливостью, по мннію Тома), чтобы помшать выполненію кары, налагаемой за такого рода проступки.

Тотъ, кому случилось-бы услышать это пніе съ улицы, едва-ли понялъ-бы, отчего такъ часто повторялось это настойчивое приглашеніе ‘выпить’. Но если-бы онъ вышелъ въ залу пира, онъ убдился-бы, что вс здсь были пока вполн трезвы, а большинство сохраняло на своихъ лицахъ самое серьезное выраженіе. Сохранять полнйшую серьезность въ данномъ случа было для этихъ скромныхъ тружениковъ такимъ-же общепріятнымъ требованіемъ приличіи, какъ для изящныхъ дамъ и джентльменовъ — кланяться и любезно улыбаться, принимая предложенный тостъ. Бартль Масси, у котораго были чувствительныя уши, какъ только началось пніе, вышелъ изъ за стола ‘взглянуть на погоду’, и наблюденія его продолжались до тхъ поръ, пока воцарившееся молчаніе, по нарушавшееся въ теченіе пяти минутъ, не убдило его, что до будущаго года онъ уже не услышитъ больше этого громогласнаго приглашенія ‘выпить’. И такъ, псня смолкла къ великому огорченію Тотти и мальчиковъ: наступившая тишина показалась имъ очень скучной посл великолпнаго треска и грохота, которому Тотти, сидвшая у отца на колняхъ, способствовала очень дятельно, барабаня по столу своимъ маленькимъ кулачкомъ изъ всхъ своихъ маленькихъ силъ.

Когда Бартль вернулся на кухню, все общество, наслушавшись пнія хоромъ, проявляло единодушное желаніе прослушать соло. Нанси увряла, что конюхъ Тимъ знаетъ чудесную псню и что вообще онъ ‘всегда поетъ въ конюшн, словно жаворонокъ’. На это мистеръ Пойзеръ сказалъ, желая одобрить пвца: ‘Ну что-же, Тимъ, спой намъ, братецъ, а мы послушаемъ’. Тимъ застыдился, потупился и отвчалъ, что онъ не уметъ пть. Но тутъ вс подхватили просьбу хозяина: это былъ прекрасный случай поддержать разговоръ. Каждый могъ сказать: ‘Ну, что-же, Тимъ, спой намъ что-нибудь’, и вс это сказали, за исключеніемъ Алика, который никогда не позволялъ себ безъ особенной надобности такой роскоши, какъ слова. Наконецъ сосдъ Тима, Бенъ Толовей, попробовалъ было съ помощью локтя придать убдительности своей просьб, но тутъ Тимъ неожиданно разсвирплъ: ‘оставь меня въ поко,— слышишь ты!’ накинулся онъ на Бена, ‘а не то я тебя заставлю запть на такой голосъ, который наврядъ-ли придется теб по вкусу’. У каждаго человка есть граница терпнія, и къ Тиму никто уже больше не приставалъ.

— Ну, Давидъ, въ такомъ случа теперь твой чередъ,— сказалъ Бенъ, желая показать, что онъ ничуть не смущенъ своимъ пораженіемъ.— Спой-ка намъ твою ‘Розу безъ шиповъ’.

Пвецъ-любитель Давидъ былъ молодой парень съ глубокомысленно-мечтательнымъ выраженіемъ лица, которымъ онъ былъ обязанъ, по всей вроятности, не столько какому-нибудь особенному свойству своего ума, сколько сильному косоглазію, ибо онъ былъ весьма польщенъ просьбою Бена, онъ покраснлъ, засмялся и провелъ по губамъ рукавомъ съ такимъ видомъ, какъ будто собирался сейчасъ-же открыть ротъ и запть. Нкоторое время все общество съ большимъ интересомъ ожидало псни Давида, но тщетно. Главный лиризмъ вечера сидлъ пока въ погреб съ пивомъ, и еще не настала минута извлечь его изъ этого убжища.

Между тмъ на верхнемъ конц стола разговоръ принялъ политическое направленіе. Мистеръ Крегъ снисходилъ иногда до обсужденія вопросовъ политики, въ которой впрочемъ отличался скоре мудрой прозорливостью, нежели спеціальными свдніями. Онъ провидлъ въ будущее настолько дальше фактовъ, что знать факты оказывалось для него совершенно излишнимъ.

— Я никогда не читаю газетъ,— говорилъ мистеръ Крегъ, набивая свою трубку,— хотя могъ-бы читать ихъ десятками, потому-что миссъ Лидди получаетъ очень много газетъ и просматриваетъ ихъ вс чуть-что не въ минуту. Мильсъ — тотъ съ утра до ночи сидитъ гд-нибудь у камина съ газетой въ рукахъ, и къ концу чтенія голова у него всегда еще больше запутается, и онъ окончательно перестаетъ что-нибудь понимать. Теперь онъ весь поглощенъ этимъ миромъ съ Франціей, о которомъ столько трубятъ, вотъ онъ и читаетъ цлые дни, думаетъ проникнуть въ самую суть. ‘—Помилуй васъ Господи, Мильсъ!’ говорю я ему, вы такъ-же много смыслите во всемъ этомъ, какъ свинья въ апельсинахъ. А я вамъ вотъ что скажу. Вы полагаете, что миръ для насъ нивсть какое благо? Ну что-жъ, я не противникъ мира,— я не противникъ мира, замтьте себ. Но я нахожу, что т, кто стоитъ во глав нашего государства,— горшіе наши враги, чмъ самъ Бонапартъ со всми его мусью-генералами, потому-что — что они?— щелкоперы, которыхъ можно нанизывать на саблю по полудюжин заразъ, какъ лягушекъ.

— Еще-бы!— вставилъ свое слово Мартинъ Пойзеръ, который слушалъ оратора съ глубокомысленнымъ видомъ знатока и съ неподдльнымъ восторгомъ,— вдь они въ жизнь свою не нюхали мяса, кажется, они питаются все больше салатомъ.

— Вотъ я и говорю Мильсу,— продолжалъ Крегъ:— ‘неужто вы хотите уврить меня, что такіе щелкоперы могутъ намъ повредить? Да они не надлаютъ намъ и вполовину столько вреда, какъ наши министры своимъ дурнымъ управленіемъ. Если-бы король Георгъ разогналъ ихъ всхъ помеломъ, да сталъ бы управлять самъ, онъ живо увидлъ-бы, какъ чудесно все-бы уладилось. Онъ могъ-бы, пожалуй, взять себ опять Вилли Питта, но лично я придерживаюсь того мннія, что никого намъ не надо, кром короля да парламента. Все зло идетъ отъ министровъ,— все зло изъ ихъ гнзда, поврьте!

— Все это одна болтовня,— замтила мистрисъ Пойзеръ, которая сидла теперь подл мужа съ Тотти на колняхъ,— слова на втеръ. Трудно нынче стало узнать чорта по копытамъ, когда вс начали носить сапоги.

— А что касается до мира,— сказалъ мистеръ Пойзеръ. склонивъ голову на бокъ съ видомъ сомннія и выпуская съ каждой фразой по большому клубу дыма,— такъ я и самъ не знаю, что сказать. Война — полезная вещь для страны: любопытно, какъ безъ нея вы поддержите цны? Ну, а французы, я слышалъ, подлый народъ, и значитъ бить ихъ нтъ никакого грха.

— Въ этомъ вы отчасти правы, Пойзеръ,— сказалъ мистеръ Крегъ,— но все-таки я ничего но имю противъ мира: надо-же дать людямъ отдохнуть. Мы всегда можемъ нарушить миръ, когда захотимъ, и лично я ничуть не боюсь Бонапарта, хоть и много толкуютъ про его умъ. То же самое говорилъ я нынче утромъ и Мильсу (то-есть ничего-то онъ не смыслитъ въ политик, этотъ Мильсъ,— Христосъ съ нимъ! У меня онъ въ три минуты пойметъ больше, чмъ читай онъ газеты хоть круглый годъ). Ну вотъ, я ему и говорю: ‘Какъ вы про меня скажете, Мильсъ: хорошій я садовникъ? Знаю я свое дло? Отвтьте мн только на этотъ вопросъ.’ — ‘Конечно, Крегъ, вы хорошій садовникъ, говоритъ (онъ не дурной человкъ, этотъ Мильсъ, для дворецкаго, вотъ только головой слабоватъ).— ‘Прекрасно’, говорю я, ‘вы вотъ толкуете про умъ Бонапарта. А какъ вы думаете, послужило-бы мн къ чему-нибудь то, что я первоклассный садовникъ, если-бы мн пришлось разводить садъ на болот?’ ‘Конечно, нтъ’, говоритъ. ‘Ну такъ вотъ, совершенно въ такомъ же положеніи и вашъ Бонапартъ’, говорю я. ‘Я не отрицаю — смекалка у него есть,— вдь онъ, кажется, не французъ по рожденію. Но что у него за душой? Кто его помощники?— Никого, кром этихъ мусью’.

Мистеръ Крегъ на минуту умолкъ, съ торжествомъ оглядывая присутствующихъ посл своего послдняго, чисто Сократовскаго аргумента, и затмъ добавилъ, свирпо ударивъ по столу кулакомъ:

— Да что тамъ говорить! Вотъ вамъ фактъ (есть люди которые могутъ его засвидтельствовать): когда у нихъ не хватило человка въ какомъ-то полку, они нарядили въ полную форму большую обезьяну, и этотъ нарядъ такъ ей присталъ, что ее нельзя было отличить отъ самихъ мусью.

— Скажите пожалуйста!— протянулъ мистеръ Пойзеръ, совершенно сраженный какъ политической стороной этого анекдота, такъ и поразительнымъ интересомъ, какой онъ долженъ былъ представлять для науки.

— Полноте, Крегъ, вы слишкомъ далеко хватили,— замтилъ Адамъ.— Вы сами не врите тому, что говорите. Все это вздоръ, будто французы такъ уже плохи. Мистеръ Ирвайнъ ихъ видлъ во Франціи и говоритъ, что между ними есть настоящіе молодцы. А что до науки, всякихъ изобртеній и фабричной промышленности, такъ они во многомъ оставили насъ далеко позади. Унижать враговъ всегда глупо. Велика: ли была-бы заслуга Нельсона и всхъ, кто билъ французовъ, если-бы они и въ самомъ дл были такою дрянью, какъ вы говорите?

Мистеръ Пойзеръ поднялъ вопросительный взглядъ на мистера Крега въ полнйшемъ недоумніи передъ такимъ разногласіемъ двухъ авторитетовъ. Свидтельство мистера Ирвайна значило очень много, но съ другой стороны и Крегъ былъ не дуракъ, къ тому же его взглядъ на вещи не такъ сильно поражалъ новизной. Мартинъ никогда не слыхалъ, чтобы французы были къ чему-нибудь годны. Мистеръ Крегъ даже не нашелся, что отвтить, онъ только отхлебнулъ большой глотокъ пива изъ своей кружки и углубился въ созерцаніе своей ноги, которую для этой цли слегка вывернулъ наружу. Тутъ къ столу подошелъ Бартль Масси, докуривавшій у камина свою первую трубку, и, притушивъ въ ней остатки табачной золы, сказалъ:

— Адамъ, отчего это въ воскресенье тебя не было въ церкви? Отвчай-ка мн правду, разбойникъ. Пніе безъ тебя сильно хромало. Ужъ не собираешься-ли ты заставить краснть за себя твоего учителя на старости лтъ?

— Нтъ, мистеръ Масси, мистеръ и мистрисъ Пойзеръ могутъ вамъ сказать, гд я былъ. Я былъ не въ дурномъ обществ.

— Она таки ухала, Адамъ, ухала въ свои Сноуфильдъ,— сказалъ мистеръ Пойзеръ, въ первый разъ въ этотъ вечеръ вспоминая о Дин.— Я думалъ, что хоть ты сумешь ее убдить, да, видно, ничто не могло ее удержать: она ухала еще вчера поутру. Моя хозяйка никакъ но можетъ съ этимъ помириться. Ужъ я боялся, что ей сегодня и праздникъ будетъ не въ праздникъ.

Мистрисъ Пойзеръ не разъ вспоминала о Дин съ той минуты, какъ явился Адамъ, но у нея не хватало духу сообщить ему печальную новость.

— Эге, да тутъ, кажется, замшана баба! пробурчалъ Бартль съ величайшимъ презрніемъ.— Если такъ,— я отъ тебя отрекаюсь, Адамъ.

— Постойте, Бартль, сказалъ мистеръ Пойзеръ,— объ этой баб вы сами хорошо отзывались. А что, попались? Нечего, нечего,— теперь отступать уже поздно. Не вы-ли какъ-то сказали, что женщины были-бы недурнымъ изобртеніемъ, еслибы вс походили на Дину?

— Я говорилъ объ ея голос, милый другъ, только о голос, сказалъ Бартль.— Ее я еще могу слушать, не испытывая желанія заткнуть уши ватой. Во всемъ-же другомъ, я увренъ, она какъ и вс бабы: воображаетъ, что можно добиться, чтобы дважды два было пять, если хорошенько похныкать, да побольше надодать людямъ.

— Ну да, послушать иныхъ людей, такъ подумаешь, что мужчина только взглянетъ на мшокъ съ пшеницей и сразу скажетъ вамъ, сколько въ немъ зеренъ,— до того они вс проницательны. О, мужчины! да они все видятъ насквозь, съ тмъ возьмите! Оттого-то, должно быть, они такъ плохо видятъ, что длается у нихъ подъ носомъ.

Мартинъ Пойзеръ, въ восторг отъ находчивости жены, весь затрясся отъ смха и подмигнулъ Адаму, какъ будто! говоря: ‘Что, попался теперь твой учитель’!

— Ну, еще-бы, куда-же намъ до бабъ, куда намъ до бабъ возразилъ насмшливо Бартль.— Баба еще не слыхала, о чемъ говорятъ, а ужъ знаетъ, въ чемъ дло. Баба скажетъ мужчин, о чемъ онъ думаетъ,— прежде, чмъ онъ самъ догадался — о чемъ.

— Что-жъ, въ этомъ нтъ ничего невозможнаго, отрзала мистрисъ Пойзеръ:— мужчины вс такіе увальни, что ихъ мысли всегда ихъ перегоняютъ, такъ-что, если они и успваютъ когда поймать свою мысль, такъ разв за хвостъ. Я успю счесть петли въ моемъ чулк, прежде чмъ мужчина повернетъ языкомъ, да и даже тогда, когда онъ наконецъ чмъ-нибудь разршится, много-ли выжмешь изъ того, что онъ теб сказалъ? Извстное дло: куры больше высиживаютъ болтуновъ. Я впрочемъ не отрицаю, что женщины глупы: недаромъ Всемогущій Господь далъ ихъ въ подруги мужчинамъ.

— Хороша подруга,— что и говорить!— которая такъ-же подходитъ теб, какъ уксусъ зубамъ. Мужъ сказалъ слово, а жена ему десять — наперекоръ, захотлъ онъ горячей говядины,— она непремнно подастъ ему холодной свинины, развеселился онъ въ недобрую минуту,— она постарается отравить его веселье своимъ хныканьемъ. Да, да, подруга,— добрый товарищъ,— такой-же, какъ слпень для коня: всегда знаетъ, въ какое мсто лучше ужалить,— всегда знаетъ, какъ сдлать человку больнй.

— Ну да, я знаю, что нравится мужчинамъ, сказала мистрисъ Пойзеръ:— мужчин нужна жена — дура, которая, что-бы ни продлывалъ мужъ, будетъ на все улыбаться ему, какъ красному солнышку, будетъ говорить ‘спасибо’ за каждый пинокъ и притворяться, что она даже не знала, на голов она стоитъ, или на ногахъ, пока мужъ не научилъ ее уму-разуму. Вотъ что мужчины,— если не вс, такъ почти вс,— любятъ въ жен, имъ нужно, чтобы подл нихъ былъ дурака’, который твердилъ-бы имъ, что они необыкновенно умны. Впрочемъ, иные могутъ и безъ этого обойтись: они и такъ достаточно высокаго мннія о себ. Вотъ почему на свт есть старые холостяки.

— Послушайте, Крегъ, сказалъ мистеръ Пойзеръ шутливо,— надо вамъ поскоре жениться, не то какъ разъ угодите въ старые холостяки,— а вы видите, какъ женщины ихъ честятъ.

— Что-жъ, я не прочь, еслибы нашлась другая такая умная женщина и домовитая хозяйка, какъ ваша жена, отвчалъ Крегъ, желая польстить мистрисъ Пойзеръ и высоко цня свои комплименты.

— И жестоко попадетесь, Крегъ, замтилъ Бартль сухо,— жестоко попадетесь. Сейчасъ видно, что въ садоводств вы лучшій судья, чмъ въ вопрос о брак: тамъ вы цните вещи за то, что въ нихъ дйствительно цнно. Вдь не станете-же вы, отбирая горохъ, смотрть, какой у него корень, а морковь выбирать по цвтамъ. Совершенно такъ-же надо выбирать и жену. Изъ женскаго ума все равно не выкроишь многаго,— не выкроишь многаго, а вотъ женская глупость дйствительно зретъ съ годами.

— Ну, что ты на это скажешь? спросилъ мистеръ Пойзеръ, откидываясь на спинку стула и весело поглядывая на жену.

— Что я скажу? отозвалась мистрисъ Пойзеръ, и глаза ея сверкнули опаснымъ огонькомъ.— Я скажу, что у иныхъ людей языки, какъ испорченные часы, которые бьютъ не затмъ, чтобы указывать время, а просто потому, что у нихъ внутри не все ладно…

Мистрисъ Пойзеръ, по всей вроятности, развила-бы свою мысль боле обстоятельно, еслибы въ эту минуту общее вниманіе не было отвлечено происходившимъ на другомъ конц стола, гд поэтическое настроеніе, выразившееся сначала лишь скромнымъ исполненіемъ ‘Розы безъ шиповъ’, проптой Давидомъ въ полголоса, приняло постепенно довольно оглушительный и сложный характеръ. Тимъ, будучи невысокаго мннія о вокальныхъ упражненіяхъ Давида, счелъ своимъ долгомъ заглушить его мурлыканье и затянулъ весьма оживленно ‘Трехъ веселыхъ косарей’. Но Давида было не такч, легко осадить: онъ выказалъ способность къ такому необычайному crescendo, что оставалось еще подъ сомнніемъ, кто кого побдитъ, ‘Роза’-ли ‘Косарей’, или ‘Косари’ — ‘Розу’, какъ вдругъ старикъ Кестеръ, сидвшій до сихъ поръ съ неподвижнымъ лицомъ и хранившій гробовое молчаніе, пустилъ такую трель фальцетомъ, точно онъ былъ встовой колоколъ, и ему пришло время звонить.

Почтенная компанія на томъ конц стола, гд во глав возсдалъ Аликъ, отнеслась къ этому музыкальному развлеченію, какъ къ самой естественной вещи, ибо въ области музыки она была свободна отъ всякихъ предразсудковъ. Но Бартль Масси положилъ трубку на столъ и заткнулъ уши. Тутъ поднялся Адамъ, давно уже — съ той минуты, какъ онъ узналъ, что Дина ухала, помышлявшій, какъ бы ему ускользнуть, и сказалъ, что онъ долженъ пожелать хозяевамъ и гостямъ добраго вечера.

— И я пойду съ тобой, парень, сказалъ Бартль,— уйду, пока меня еще не окончательно оглушили.

— Въ такомъ случа я пройду деревней и провожу васъ до дому, если вы позволите, мистеръ Масси, сказалъ Адамъ.

— Чудесно! Мы съ тобой поболтаемъ дорогой. Нынче вдь тебя никакъ не поймать.

— Жаль, что вы не хотите еще посидть, сказалъ Мартинъ Пойзеръ.— А то оставались-бы… Скоро они разойдутся: жена никогда не позволяетъ имъ засиживаться дольше десяти.

Но Адамъ ршительно отказался остаться. И такъ, друзья, распростились съ хозяевами и вышли на дорогу, подъ свтлое звздное небо.

— Эта дура Вдьма небось ноетъ дома по мн, сказалъ Бартль.— Когда я хожу сюда, я никогда не беру ее съ собой, боюсь, какъ бы мистрисъ Пойзеръ не прострлила ее своимъ взглядомъ. Еще, чего добраго, на всю жизнь искалчитъ Божью тварь.

— А мой Джипъ, такъ тотъ и самъ ни за что сюда не пойдетъ, проговорилъ со смхомъ Адамъ.— Какъ только сообразитъ, куда я иду, такъ сейчасъ и повернетъ оглобли.

— Да. да, ужасная женщина! Вся изъ иголокъ, — вся изъ иголокъ! Но у меня сердце лежитъ къ Мартину,— очень лежитъ. А онъ-таки любитъ иголки, храни его Богъ! Вотъ ужъ истинно подушка для иголокъ, нарочно и сдланная для того.

— А все-таки она хорошая женщина,— добрая, и съ честной душой, замтилъ Адамъ.— Такая ужъ не обманетъ. Правда, она не слишкомъ нжно принимаетъ собакъ, когда он заходятъ къ ней въ домъ, но будь он на ея попеченіи, она-бы заботилась о нихъ и хорошо бы ихъ кормила. Языкъ у нея острый — это правда, но за то сердце золотое, я въ этомъ убдился по опыту, когда мн трудно жилось. Это одна изъ тхъ женщинъ, о которыхъ нельзя судить по тому, что он говорятъ.

— Ну ладно, ладно, пусть такъ. Я вдь и не говорю, что это яблоко гнилое: но оно мн набиваетъ оскомину,— оно мн набиваетъ оскомину.

ГЛАВА LIV.
ВСТРЧА ВЪ ГОРАХЪ.

Адамъ понялъ желаніе Дины поторопиться отъздомъ и видлъ въ немъ скоре лучъ надежды для себя, чмъ причину отчаиваться. Она боялась, чтобы сила ея чувства къ нему не помшала ей остаться врной себ до конца, не помшала-бы ея ршенію руководствоваться только указаніемъ свыше.

‘Жаль только, что я не попросилъ ее написать мн’, подумалъ Адамъ. ‘Хотя, можетъ быть, даже и это было-бы ей помхой. Она хочетъ пожить на свобод одна, какъ жила прежде, и я не въ прав приходить въ нетерпніе и нарушать ея жизнь, заставляя ее сообразоваться съ моими желаніями. Она сказала мн, на чемъ она поршила, а она не такая женщина, чтобы говорить одно, а думать другое. Я буду ждать терпливо’.

Таково было благоразумное ршеніе Адама, котораго онъ твердо держался въ теченіе двухъ-трехъ недль, подкрпляемый воспоминаніемъ о признаніи Дины. Удивительно, какая сила надежды заключена въ первыхъ словахъ любви. Но къ половин октября благоразумное ршеніе начало замтно ослабвать и обнаруживать опасные признаки истощенія. Недли тянулись безконечно долго: положительно у Дины было боле, чмъ достаточно, времени, чтобы на чемъ-нибудь остановиться. Что бы женщина ни говорила мужчин посл того, какъ она призналась, что любитъ его, онъ слишкомъ опьяненъ этою первою каплею сладкаго напитка любви, которая досталась ему, чтобы останавливаться на томъ, какого вкуса будетъ вторая. Онъ уходитъ отъ нея бодрымъ шагомъ, не слыша подъ собою земли, и не боится никакихъ препятствій въ будущемъ. Но этого радужнаго настроенія хватаетъ не надолго: воспоминанія перестаютъ удовлетворять съ теченіемъ времени, нужны новыя доказательства любви для оживленія надежды. Увренность Адама начинала колебаться: теперь онъ боялся, что Дина можетъ втянуться въ прежнюю жизнь, что старыя привязанности захватятъ ее въ свою власть и возьмутъ верхъ надъ новымъ ея чувствомъ. Если бы это было не такъ, она, конечно, написала-бы ему, подала-бы ему хоть какую-нибудь надежду, но, повидимому, она находила нужнымъ приготовить его къ самому худшему. По мр того, какъ слабла увренность Адама, терпніе его истощалось, и наконецъ онъ ршилъ самъ написать Дин и просить ее не оставлять его въ этой тягостной неизвстности дольше, чмъ это было необходимо. Онъ просидла, надъ письмомъ до глубокой ночи, но утромъ все разорвалъ, испугавшись послдствій, какія могло вызвать его письмо. Получить отказъ въ письм было еще хуже, чмъ выслушать его изъ ея собственныхъ устъ, потому-что уже одно ея присутствіе смягчило-бы для него тяжесть удара.

Вы, вроятно, догадываетесь, въ чемъ тутъ дло: Адамъ стосковался по Дин, ему страстно хотлось видть ее, а когда такого рода желаніе достигнетъ у влюбленнаго извстной степени напряженности, онъ долженъ его удовлетворить, хотя-бы для этого ему пришлось поставить на карту всю свою будущность.

Чмъ, въ сущности, могла ему повредить поздка въ Сноуфильдъ? Дина не можетъ на него разсердиться: она не запрещала ему прізжать и даже должна была предвидть, что рано или поздно онъ явится къ ней за отвтомъ. Вроятность такой точки зрнія сдлалась для него до такой степени очевидной къ концу второй недли октября, что въ ближайшее воскресенье онъ уже былъ на дорог въ Сноуфильдъ. На этотъ разъ онъ халъ верхомъ: теперь время его было дорого, и онъ взялъ на этотъ случай добраго коня у Джонатана Бурджа.

Сколько живыхъ воспоминаній будила въ немъ эта дорога! Онъ часто бывалъ въ Окбурн со времени первой своей поздки въ Сноуфильдъ, но за Окбурномъ эти срыя каменныя стны домовъ, эта угрюмая мстность, эта изрытая расщелинами, каменистая почва и чахлая растительность какъ будто разсказывали ему съизнова всю исторію его тяжелаго прошлаго, которую онъ зналъ наизустъ. Но ни одинъ разсказъ не остается для насъ одинаковымъ по мр того, какъ идетъ время, или врне, мняемся мы, его толкователи,— и въ это утро, когда Адамъ прозжалъ знакомою унылой дорогой, въ душ его возникали новыя чувства и мысли, придававшія совершенно иное значеніе всему его прошлому.

Только низкій, себялюбивый человкъ и безнадежный циникъ можетъ радоваться чужому несчастью,— благодарить судьбу за прошедшее зло, обрушившееся главной своей тяжестью на другого, потому-что оно послужило источникомъ непредвидннаго благополучія для него самого. Адамъ не могъ перестать оплакивать ту тайну человческой скорби, которая такъ близко коснулась его, онъ никогда не могъ-бы благодарить Бога за чужое несчастіе. И еслибъ даже я, въ качеств автора, былъ способенъ выразить такую узкую радость за моего героя, я знаю, что Адамъ первый не одобрилъ-бы моего чувства. Онъ покачалъ-бы головой и сказалъбы: ‘зло всегда останется зломъ, и страданіе — страданіемъ, и какими-бы названіями вы ихъ ни прикрывали, вы не измните ихъ сущности. Не для меня одного созданъ міръ, и я не могу вообразить, что все идетъ хорошо, только потому, что мн хорошо’.

Но нтъ ничего постыднаго въ томъ, когда мы сознаемъ, что боле полная жизнь, которую мы купили цною печальнаго опыта, стоитъ нашей собственной, личной доли страданій. Мн кажется, иначе чувствовать даже невозможно, какъ невозможно человку, пораженному катарактомъ, сожалть о болзненной операціи, благодаря которой его почти утраченное зрніе, представлявшее, ему людей въ вид какихъ-то движущихся смутныхъ тней, превратило для него окружающее въ яркую картину отчетливыхъ контуровъ и свта.

Развитіе въ нашей душ чувствъ боле высокаго порядка можно сравнять съ развитіемъ всякой способности, приносящей намъ съ собой сознаніе нашей силы: для человка такъ же невозможно вернуться къ боле узкой привязанности, какъ для живописца или музыканта — къ прежней, боле грубой манер исполненія, или для философа — къ мене полной формул, въ которой онъ первоначально выразилъ свою мысль.

Нчто въ род такого сознанія возросшей полноты жизни поднималось въ душ Адама въ это воскресное утро, въ то время, какъ онъ подвигался впередъ, углубившись въ воспоминанія прошлаго. Его чувства къ Дин, надежда прожить съ нею всю жизнь, представлялась ему отдаленной невидимой цлью, къ которой его вело само Провидніе тяжелою дорогой — ужаснымъ путешествіемъ въ Сноуфильдъ, восемнадцать мсяцевъ тому назадъ. Какъ ни глубока, какъ ни нжна была его любовь къ Гетти (а она была такъ глубока, что корни ея — онъ это зналъ,— навсегда останутся въ его сердц),— то, что онъ чувствовалъ къ Дин, было лучше и дороже для него, ибо это былъ ростъ, полный расцвтъ жизни, который принесло ему знакомство съ тяжелымъ страданіемъ. Такъ отрадно любить ее и знать, что она меня любитъ’, говорилъ онъ себ. ‘Это сознаніе даетъ мн новую силу. въ ней я найду поддержку на все доброе и честное: она научитъ меня думать и дйствовать справедливо, потому что она лучше меня, въ ней меньше эгоизма и гордости. А такая увренность въ другомъ, близкомъ существ даетъ человку больше свободы, какъ-то смле идешь впередъ, когда надешься на другого больше, чмъ на себя. У меня всегда было такое чувство, что я долженъ опекать тхъ, кого я любилъ, а какая ужъ это жизнь, когда не можешь сказать себ: у меня есть кому помочь мн совтомъ, есть человкъ, который думаетъ и чувствуетъ лучше меня’.

Было слишкомъ два часа дня, когда Адамъ увидлъ вдали срый городокъ на склон холма и сталъ отыскивать глазами въ зеленой долин, внизу, ветхую крышу маленькаго домика, стоявшаго пососдству съ безобразнымъ краснымъ зданіемъ фабрики/Общая картина была не такъ мрачна теперь, при мягкомъ освщеніи октябрьскаго дня, какъ тогда, при яркомъ блеск ранней весны. Одною изъ главныхъ красотъ этого пейзажа, какъ и всякой безлсной мстности съ широкимъ горизонтомъ, былъ глубокій, безконечный сводъ неба, наполнявшій душу чувствомъ безграничнаго простора, а въ этотъ тихій, почти безоблачный день, въ немъ было что-то особенно успокоительное. Сомннія и страхи Адама разсялись, какъ то легкое, пушистое облачко, которое только появилось на мигъ и растаяло въ ясной синев неба. Ему казалось, что онъ видитъ передъ собой нжное лицо Дины, и взглядъ ея говорилъ ему все то, что онъ такъ жаждалъ услышать.

Онъ не ждалъ въ этотъ часъ застать ее дома, но онъ сошелъ съ коня, привязалъ его у калитки и подошелъ къ домику разспросить, куда она пошла. Онъ ршилъ, что пойдетъ туда, гд она, и проводитъ ее домой. Дина ушла въ Сломансъ-Эндъ,— деревушку за горой, мили за три отъ Сноуфильда, такъ ему сказала старуха хозяйка, она вышла сейчасъ-же посл обдни, потому что собиралась говорить проповдь въ одномъ дом, какъ всегда это длала по воскресеньямъ. Въ город всякій встрчный укажетъ ему дорогу въ Сломансъ-Эндъ. Адамъ слъ снять на лошадь и направился въ городъ. Здсь, остановившись въ знакомомъ трактир, онъ наскоро пообдалъ въ обществ болтливаго трактирщика, отъ дружескихъ разспросовъ и воспоминаніи котораго не чаялъ какъ-бы избавиться поскоре, и затмъ отправился пшкомъ въ Сломансъ-Эндъ. Но какъ онъ ни торопился, было почти четыре часа, когда онъ вышелъ изъ города, и ему пришло въ ^олову, что если Дина такъ рано ушла, она теперь, можетъ быть, уже возвращается. Маленькая унылая деревушка, безъ единаго деревца, открылась передъ нимъ задолго до того, какъ онъ къ ней подошелъ, и когда онъ уже былъ совсмъ близко, до него донеслось пніе: пли какой-то гимнъ. ‘Можетъ быть быть это послдній’, подумалъ Адамъ, и она сейчасъ выйдетъ. Лучше я вернусь немного назадъ, чтобы встртиться съ ней не въ самой деревн’. Онъ повернулъ назадъ, и дошелъ почти до вершины холма. Тутъ онъ прислъ на большой камень у низенькой стнки и сталъ ждать, когда тоненькая фигурка въ черномъ выйдетъ изъ деревни и станетъ подыматься на холмъ. Онъ выбралъ это мсто почти на самой вершин потому, что его здсь никто не могъ видть: кругомъ не видно было ни жилья, ни стада, ни даже случайно забредшей овцы,— ничего, кром солнца, легкихъ тней и необъятнаго неба.

Ему пришлось ждать дольше, чмъ онъ предполагалъ, онъ сидлъ уже цлый часъ, ожидая ее и думая о ней, между тмъ какъ вечернія тни становились длинне, а свтъ солнца смягчался. Наконецъ онъ увидлъ ее: вотъ ея стройная темная фигура отдлилась отъ срыхъ домовъ и постепенно приближается къ подошв холма — слишкомъ тихо, подумалъ Адамъ. Но на самомъ дл Дина шла своимъ обыкновеннымъ, легкимъ, размреннымъ шагомъ. Вотъ она начала подниматься по тропинк въ гору, но Адамъ сидитъ неподвижно: онъ еще не хочетъ показаться ей, онъ ршилъ, что имъ лучше встртиться здсь, наверху, гд ихъ никто не увидитъ. И вдругъ онъ началъ бояться, какъ-бы не слишкомъ взволновать ее своимъ появленіемъ. Впрочемъ, она не изъ тхъ людей, которые легко волнуются, подумалъ онъ тутъ-же, ‘она всегда такая сдержанная и спокойная, точно ко всему приготовлена’.

О чемъ она думаетъ въ эту минуту, сейчасъ поднимаясь на холмъ? Можетъ быть безъ него она нашла здсь полное удовлетвореніе и покой? Можетъ быть она уже не нуждается больше въ его любви? Мы вс дрожимъ въ ршительную минуту: надежда замираетъ въ нашей душ, складывая свои трепещущія крылья.,

Но вотъ наконецъ онъ совсмъ близко, Адамъ всталъ и отдлился отъ низенькой стны. Но случилось, что какъ разъ въ этотъ моментъ Дина остановилась и обернулась назадъ взглянуть за деревню, движеніе весьма естественное, когда человкъ всходитъ на гору. Адамъ былъ радъ, что она отвернулась: тонкій инстинктъ любви ему подсказалъ, что будетъ лучше, если она услышитъ его голосъ раньше, чмъ увидитъ его. Онъ подошелъ къ ней шага на три и тихонько окликнулъ:— Дина!— Она вздрогнула, но не обернулась, какъ будто послышавшійся ей голосъ не связывался въ ея сознаніи ни съ какимъ опредленнымъ мстомъ.— Дина! окликнулъ еще разъ Адамъ. Онъ зналъ, о чемъ она думала въ эту минуту. Она такъ привыкла принимать вс свои впечатлнія за указанія свыше, что даже не искала во вншнемъ мир объясненія послышавшихся ей звуковъ. Но теперь, когда онъ окликнулъ ее во второй разъ, она обернулась. Какимъ горячимъ взглядомъ любви подарили ея кроткіе глаза этого сильнаго темноглазаго человка! Увидвъ его, она не вздрогнула, она ничего не сказала, но подошла къ нему такъ близко, что онъ могъ обвить рукой ея станъ.

Такъ шли они нкоторое время въ молчаніи, въ глазахъ обоихъ стояли блаженныя слезы. Адамъ былъ слишкомъ счастливъ, чтобы говорить. Дина заговорила первая.

— Адамъ, такова воля Божія, сказала она.— Моя душа такъ крпко прилпилась къ вамъ, что безъ васъ я живу какою-то раздвоенною жизнью. Только теперь, когда вы со мной, когда я чувствую что наши сердца преисполнены одною любовью, ко мн вернулась моя прежняя сила, которую я было утратила,— сила смущенія и готовность творить волю Отца Нашего Небеснаго.

Адамъ остановился и заглянулъ въ ея правдивые глаза.

— Значитъ мы больше никогда не разстанемся, Дина, пока насъ не разлучитъ смерть!

И съ глубокою радостью въ сердц они поцловали другъ друга.

Есть-ли для двухъ любящихъ сердецъ большее счастье, какъ сознавать, что они соединены навки, чтобы поддерживать другъ друга во всякомъ труд, облегчать другъ друга въ страданіи, опираться другъ на друга во всхъ тяготахъ жизни, безъ словъ, въ невысказанныхъ общихъ воспоминаніяхъ, сливаться душою другъ съ другомъ въ минуту послдней разлуки?

ГЛАВА LV.
СВАДЕБНЫЙ ЗВОНЪ.

Съ небольшимъ черезъ мсяцъ посл описанной встрчи въ горахъ, въ одно туманное утро въ конц ноября, Адамъ и Дина были обвнчаны.

Это было цлымъ событіемъ для всей деревни. Вс рабочіе мистера Бурджа и мистера Пойзера получили отпускъ на весь день, и большинство изъ нихъ присутствовали на свадьб въ своихъ праздничныхъ платьяхъ. Во всемъ Гейслоп не было, я думаю, ни одного человка изъ поименованныхъ въ нашемъ разсказ и бывшихъ на лицо въ Гейслопскомъ приход въ это ноябрьское утро, который не стоялъ-бы — или въ церкви, чтобы видть, какъ внчаютъ Адама и Дину, или на паперти, чтобы встртить ихъ и поздравить, когда они выйдутъ. Мистрисъ Ирвайнъ съ дочерьми ждала у воротъ кладбища въ собственномъ экипаж (потому что у нея теперь былъ экипажъ), чтобы пожать руки молодымъ и пожелать имъ счастья. А за отсутствіемъ миссъ Лидіи Донниторнъ, бывшей въ Бат, мистрисъ Бестъ, мистеръ Мильсъ и мистеръ Крегъ сочли своимъ долгомъ явиться въ церковь въ качеств представителей ‘фамиліи’ изъ замка. Вся дорога отъ самой паперти вплоть до кладбищенскихъ воротъ была съ обихъ сторонъ буквально усяна знакомыми лицами. Многіе изъ этихъ людей впервые видли Дину въ тотъ день, когда она говорила проповдь на лужайк. ‘Впрочемъ, не было ничего удивительнаго въ томъ общемъ участіи, какое вс принимали въ ней въ день ея свадьбы, ибо и сама Дина, и грустная исторія, поставившая ее въ такія близкія отношенія къ Адаму Виду, были явленіями, какихъ не запомнятъ даже Гейслопскіе старожилы.

Бесси Крэнеджъ, въ самомъ своемъ щегольскомъ плать и шляпк, горько плакала, сама хорошенько не зная о чемъ, потому что (какъ благоразумно доказывалъ ей двоюродный братъ ея, Бенъ-Волчекъ, стоявшій съ ней рядомъ) Дина не собиралась, кажется, узжать, и если ужъ она, Бесси, чувствовала себя до такой степени огорченной, то лучшее, что она могла сдлать, это — послдовать примру Дины и выйти замужъ за честнаго парня, который готовъ хоть сейчасъ стать съ нею подъ внецъ. За спиной Бесси, у самыхъ церковныхъ дверей, стояли ребятишки Пойзеровъ, выглядывая изъ-за высокихъ скамеекъ на таинственную церемонію. На лиц Тотти было выраженіе непривычной тревоги, навянной устрашающей мыслію, что вотъ сейчасъ она увидитъ, какъ Дина превратится въ старуху, ибо, но понятіямъ Тотти, основаннымъ на запас личныхъ ея наблюденій, женатые люди были всегда старики и старухи.

Какъ я завидую всмъ тмъ, кто видлъ, какъ Адамъ повелъ Дину изъ церкви посл внца! Говорятъ, можно было залюбоваться этой картиной. Въ то утро Дина не была въ черномъ: тетя Пойзеръ ни подъ какимъ видомъ не допустила-бы племянницу подвергнуть себя такому риску навлечь несчастіе на себя и на мужа, и сама подарила ей подвнечное платье — все срое, хотя и сшитое по квакерской мод, такъ какъ насчетъ этого пункта Дина оказалась непреклонной. И такъ, въ этотъ день знакомое намъ нжное лицо выглядывало изъ подъ срой квакерской шляпы, кроткое и серьезное, не улыбаясь и не красня, только губы немного дрожали подъ наплывомъ торжественныхъ, благоговйныхъ чувствъ. Адамъ, прижимая къ себ ея руку, шелъ, по своей старой привычк, выпрямивъ спину и высоко держа голову, точно готовъ былъ взглянуть въ глаза всему свту, но онъ шелъ такъ не потому, чтобы чувствовалъ себя особенно гордымъ въ качеств жениха. Нтъ, счастье его было такого рода, что не нуждалось во мнніи людей. Къ его глубокой радости примшивалась грусть, Дина это знала и не сердилась.

Слдомъ за молодыми шли еще три пары, во-первыхъ, мистеръ Пойзеръ — съ такимъ сіяющимъ лицомъ, что, казалось, оно освщало собою даже этотъ пасмурный день,— велъ подъ руку тихую Мэри Бурджъ, подружку невсты, за ними шелъ Сетъ, безмятежно счастливый, подъ руку съ мистрисъ сйзеръ, и наконецъ Бартль Масси съ Лизбетой,— съ Лизбетой въ новомъ плать и шляпк, слишкомъ гордою сыномъ, слишкомъ счастливою имть дочерью ту, которую она такъ любила, чтобы придумывать предлоги для жалобъ.

Но настоятельной просьб Адама Бартль. Масси согласился присутствовать на свадьб, не забывая однако протестовать при каждомъ удобномъ случа противъ женитьбы вообще, и женитьбы человка разумнаго въ частности. Тмъ не мене мистеръ Пойзеръ посл свадебнаго завтрака поднялъ его на смхъ, увряя, будто-бы въ ризниц онъ поцловалъ молодую лишній разъ противъ положеннаго.

Вслдъ за послдней парой шелъ мистеръ Ирвайнъ, довольный той работой, которую ему досталось выполнить въ это утро, соединивъ Адама и Дину. Мистеръ Ирвайнъ видлъ Адама въ самыя тяжелыя минуты его жизни: могло-ли это печальное время дать лучшую жатву? Любовь, которая принесла всмъ имъ надежду и утшеніе въ минуту отчаянія,— любовь, проникшая въ мрачныя стны тюрьмы и въ еще боле омраченную душу Гетти,— эта нжная и сильная любовь принадлежитъ теперь Адаму и будетъ его товарищемъ до гробовой доски.

На сколько рукопожатій пришлось отвтить, сколько благо пожеланій выслушать нашимъ четыремъ парамъ у воротъ церковной ограды! Мистеръ Пойзеръ отвчалъ за всхъ съ рдкою находчивостью, ибо мистеръ Пойзеръ имлъ въ своемъ распоряженіи весь арсеналъ шутокъ и прибаутокъ, полагающихся на этотъ торжественный случай. А женщины умютъ только плакать на свадьбахъ, говорилъ мистеръ Пойзеръ. Сама мистрисъ Пойзеръ не довряла себ въ этомъ случа и даже не отваживалась отвчать сосдямъ, пожимавшимъ ей руку, а Лизбета такъ прямо расплакалась въ отвтъ на первое-же, обращенное къ ней замчаніе насчетъ того, что она разомъ помолодла.

Мистеръ Джошуа Раннъ, схватившій легкую простуду, не могъ присоединиться къ звонившимъ въ колокола и, относясь съ нкоторымъ презрніемъ ко всмъ этимъ привтствіямъ, не требовавшимъ участія оффиціальнаго лица, тянулъ съ полчаса своимъ грустнымъ басомъ: ‘О, радостный день!’ предпосылая эту музыкальную фразу, какъ небольшую прелюдію къ тому эффекту, который онъ собирался произвести въ слдующее воскресенье своимъ брачнымъ псалмомъ.

— Вотъ новость, которая обрадуетъ Артура, сказалъ мистеръ Ирвайнъ своей матери, когда они возвращались домой.— Какъ только пріду домой, сейчасъ-же напишу ему.

ЭПИЛОГЪ.

Стоитъ конецъ іюня 1807 года. Уже съ полчаса, какъ мастерскія на лсномъ двор Адама Бида, бывшаго Бурджа, закрыты, и теплое лтнее вечернее солнышко освщаетъ уютный домикъ съ желтыми стнами и соломенной крышей совершенно такъ-же, какъ освщало его девять лтъ тому назадъ, въ тотъ іюньскій вечеръ, когда мы въ первый разъ увидли Адама, и когда онъ относилъ ключи въ этотъ домъ.

Вотъ изъ него выходитъ нкто, хорошо намъ знакомый. Это женщина. Она всматривается въ даль, прикрывъ рукою глаза, потому что лучи вечерняго солнца, падающіе на ея блый чепецъ безъ всякой отдлки и на ея свтлорусые волосы, все еще ослпительно ярки. Но вотъ она отвернулась отъ солнца и смотритъ въ дверь домика. Теперь намъ хорошо видно это милое блдное лицо, оно почти не измнилось, только немного пополнло подъ стать фигур, которая тоже сдлалась боле солидной, хотя смотритъ все еще легкой и подвижной въ этомъ простомъ черномъ костюм.

— Я его вижу, Сетъ,— сказала Дина, заглянувъ въ домъ. Пойдемъ ему на встрчу. Поди сюда, Лизбета, идемъ вмст съ мамой.

Въ отвтъ на этотъ призывъ изъ дома сейчасъ-же выбжала хорошенькая четырехлтняя двочка съ свтлорусыми волосами и срыми глазами, подбжала къ матери и взяла ее за руку.

— Идемъ-же дядя, Сетъ,— сказала Дина.

— Сейчасъ, сейчасъ, вотъ и мы,— отвтилъ голосъ Сета изъ глубины дома, и вслдъ за тмъ онъ появился самъ, нагибаясь въ дверяхъ, ибо въ настоящую минуту онъ выше своего обыкновеннаго роста на цлую голову черноволосаго, здороваго двухлтняго мальчугана, своего племянника, который собственно и былъ главной причиной промедленія, потребовавъ, чтобы дядя Сетъ посадилъ его къ себ на плечи.

— Ты-бы лучше взялъ его на руки, Сетъ,— замтила Дина, съ любовью глядя на своего черноглазаго сына, такъ онъ тебя только стсняетъ.

— Нтъ, нтъ, Адди любить кататься на мн, отчего-же не доставить ему иногда этого удовольствія?

Въ отвтъ на эту любезность Адди принялся отбивать пятками дробь на груди дяди Сета съ многообщающей силой. Впрочемъ, идти рядомъ съ Диной и позволять себя тиранить дтямъ Адама и Дины было лучшимъ земнымъ счастьемъ дяди Сета.

— Гд-же ты его видла? спросилъ Сетъ, когда они вышли въ ближайшее поле.— Я его нигд не вижу.

— Я видла только его шляпу и плечи вонъ тамъ, на большой дорог, за изгородью. Вонъ онъ опять.

— Да, ужъ на тебя можно положиться, когда надо его гд-нибудь высмотрть,— замтилъ Сетъ съ улыбкой.— Ты точно наша бдная мама. Она, бывало, вчно выглядываетъ, какъ-бы не прозвать своего Адама, и всегда первая увидитъ его, даромъ что глаза у нея были плохи.

— Однако онъ засидлся дольше, чмъ думалъ,— сказала Дина, вынимая изъ маленькаго бокового кармана часы Артура и поглядвъ на нихъ. Теперь уже семь.

— Еще-бы! Мало-ли о чемъ имъ надо было поговорить. Я думаю, обоихъ сильно должна была взволновать эта встрча. Вдь они не видлись восемь лтъ.

— Да. Адамъ нын съ утра взволновался, представляя себ, какую перемну онъ, вроятно, найдетъ въ этомъ бдномъ молодомъ человк. Восемь лтъ вдь не шутка, а тутъ еще эта болзнь, которую онъ перенесъ. Я думаю, смерть бдной изгнанницы, когда та была уже на пути на родину, страшно его огорчила.

— Смотри, Адди,— сказалъ Сетъ, перехватывая мальчугана за ножки и взявъ его на руки:— вонъ папа идетъ, видишь? вонъ онъ, у изгороди.

Дина ускорила шаги, а маленькая Лизбета бгомъ пустилась впередъ и, подбжавъ къ отцу, обхватила его за ногу. Адамъ погладилъ ее по головк, приподнялъ съ земли и поцловалъ, но когда онъ подошелъ ближе, Дина, сейчасъ-же увидла, что онъ очень взволнованъ, и молча взяла его подъ руку.

— Ну что, малышъ, взять тебя на руки?— сказалъ Адамъ, пытаясь улыбнуться, когда сынишка протянулъ къ нему руки, готовый, съ чисто дтскимъ вроломствомъ, измнить дяд Сету, какъ только увидлъ передъ собою боле дорогое лицо.

— Очень тяжелое это было свиданіе для меня, Дина,— сказалъ наконецъ Адамъ, когда они двинулись къ дому.

— Онъ очень измнился?— спросила она

— Какъ теб сказать? и да, и нтъ. Я-бы узналъ его повсюду, хотя цвтъ лица у него сталъ совсмъ другой, и вообще онъ смотритъ больнымъ. Впрочемъ доктора увряютъ, что на родин онъ скоро поправится. Онъ, въ сущности, совершенно здоровъ, это только лихорадка такъ его истощила. Но говоритъ онъ и улыбается совсмъ, какъ прежде, когда онъ былъ маленькимъ мальчикомъ. Просто удивительно, какъ мало измнилась его улыбка.

— Я никогда не видла, какъ онъ улыбается,— замтила Дина.

— Завтра увидишь, сказалъ Адамъ. Онъ первымъ дломъ спросилъ про тебя, какъ только улеглось первое волненіе встрчи и мы были въ состояніи говорить. Опрашивалъ перемнилась-ли ты, и говоритъ, что помнитъ твое лицо, точно видлъ его вчера, Я сказалъ ему: ‘нтъ, не перемнилась,’ — продолжалъ Адамъ, съ любовью заглядывая въ обращенные къ нему милые глаза, ‘только немного пополнла’, на что ты имешь полное право посл семи лтъ замужества. Тогда онъ спросилъ, можно-ли ему зайти завтра повидаться съ тобой. ‘Я хочу ей сказать’, говоритъ, ‘какъ много я о ней думалъ вс эти годы’.

— Сказалъ ты ему, что я всегда носила его часы?

— Да, и мы много о теб говорили, онъ увряетъ, что никогда не встрчалъ женщины, хоть сколько-нибудь похожей на тебя. Говоритъ: ‘я, кажется, сдлаюсь методистомъ, если услышу когда-нибудь, какъ она проповдуетъ’. Но я ему сказалъ, что этого не можетъ случиться, такъ какъ совтъ общины запретилъ женщинамъ проповдывать и ты давно отъ этого отказалась, разв иной разъ пойдешь побесдовать съ людьми гд нибудь на дому.

— Да, ужасная глупость это запрещеніе, сказалъ Сетъ, будучи не въ силахъ воздержаться, чтобы не сдлать замчаніе по этому поводу. И если-бы Дина смотрла на вещи такъ же, какъ я, мы бы съ ней отложились отъ веслеянцевъ и присоединились къ такой общин, гд не стсняютъ свободы совсти.

— Нтъ, нтъ, голубчикъ, Дина была права, подчинившись этому правилу,— проговорилъ Адамъ.— Нтъ такого разумнаго правила, которое кого-нибудь не стсняло-бы. Большинство женщинъ приноситъ своими проповдями больше вреда, чмъ пользы: не всякая надлена такимъ умомъ и даромъ слова, какъ Дина. И Дина это поняла и ршила подать примръ повиновенія, къ тому же, запрещеніе проповдовать не лишаетъ ее возможности учить людей иными путями. Нтъ, я вполн раздляю ея мнніе и совершенно одобряю ея образъ дйствій.

Сетъ промолчалъ. Это былъ предметъ разговора, всегда вызывавшій споръ между братьями, и потому его вообще избгали, и Дина, желая съ ними покончить какъ можно скоре, сказала:

— Адамъ, ты не забылъ передать полковнику Донниторну порученіе дяди и тетки?

— Нтъ, не забылъ, посл завтра они съ мистеромъ Ирвайномъ будутъ у нихъ. Мистеръ Ирвайнъ пришелъ какъ разъ въ ту минуту, когда у насъ былъ объ этомъ разговоръ, и объявилъ, что завтра онъ не позволитъ полковнику видться ни съ кмъ, кром тебя, онъ говоритъ и, по моему, онъ правъ, что свиданіе со столькими старыми друзьями въ одинъ и тотъ-же день можетъ слишкомъ сильно его взволновать. ‘Прежде всего, Артуръ, вы должны совершенно оправиться и окрпнуть’, сказалъ онъ, ‘теперь это должно быть вашей первой заботой, а затмъ можете длать все, что вамъ заблагоразсудится. Но до тхъ поръ, такъ и знайте, вы будете подъ опекой у вашего стараго воспитателя’. Еслибы ты видла, какъ счастливъ мистеръ Ирвайнъ, что Артуръ наконецъ вернулся домой!

Адамъ немного помолчалъ и потомъ продолжалъ:

— Первая минута свиданія была очень тяжела. Онъ ничего не зналъ о бдной Гетти, пока мистеръ Ирвайнъ не встртилъ его въ Лондон: письма до него не доходили во время пути. Первое, что онъ сказалъ мн, когда мы поздоровались, было: ‘Я никогда ничего не могъ для нея сдлать, Адамъ, ей суждено было прожить достаточно долго, чтобы до дна испить чашу страданій… А я такъ мечталъ о томъ времени, когда я буду наконецъ въ состояніи что-нибудь для нея сдлать! По вы были правы, когда сказали мн однажды: ‘Есть зло, котораго ничмъ не поправишь’.

— А вонъ идутъ къ намъ мистеръ и мистрисъ Пойзеръ,— сказалъ Сетъ.

— А вдь и въ самомъ дл они!— сказала Дина.— Бги, Лизбета, бги скорй къ тет Пойзеръ… Ступай домой, Адамъ, отдохни: тяжелый сегодня выдался день для тебя.

Объясненія словъ.

Абажуръ — колпакъ, надвающійся на лампу, чтобы смягчить свтъ.

Аббатство — католическій монастырь со всми принадлежащими къ нему землями и постройками.

Абрикосъ — плодъ абрикосоваго дерева сем. миндальныхъ.

Абсолютный — безусловный, совершенный.

Абстрактъ — отвлеченность, идея, не имющая матеріальнаго воплощенія.

Абстракція отвлеченность.

Авансъ — сумма, выдаваемая впередъ въ счетъ денегъ, подлежащихъ выдач по исполненіи работы или по доставк товара.

Авторъ — создатель какого-либо литературнаго, ученаго или художественнаго произведенія

Авторитетъ — 1) почетъ, вліяніе и довріе, которыми пользуется то или другое лицо или учрежденіе въ силу своихъ заслугъ, матеріальной силы, историческихъ или иныхъ условій. 2) Компетентное лицо, могущее правильно судить о томъ или другомъ вопрос. вслдствіе спеціальнаго знакомства съ нимъ.

Агонія — послднія минуты умирающаго.

Адвокатъ — лицо, защищающее на суд интересы подсудимаго за извстное вознагражденіе, защитникъ.

Адресовать — направить но мсту жительства и имени даннаго лица.

Адресъ — 1) обозначеніе имени и мста жительства даннаго лица, 2) письменное заявленіе, просьба или благодарность отъ имени многихъ лицъ.

Адскій ужасный, вышедшій изъ ада.

Азартъ — увлеченіе дломъ до потери спокойствія.

Азбука — собраніе всхъ буквъ алфавита.

Актеръ — 1) исполнитель роли въ театральныхъ представленіяхъ, 2) искусно притворяющійся человкъ.

Аккомпаниментъ — сопровожденіе пнія игрой на музыкальномъ инструмент.

Аккуратность — точность, любовь къ порядку и чистот, тщательность.

Акръ — земельная мра въ Германіи (1,126 кв. саж.) и въ Англіи (900 кв. саж.).

Актъ — 1) Часть драматическаго дйствія, 2) бумага, составленная нотаріальнымъ порядкомъ, 3) торжество раздачи наградъ въ учебномъ заведеніи.

Алтарь — 1) жертвенникъ, мсто приношенія жертвы, 2) возвышеніе, обращенное на востокъ, передъ которымъ совершаются богослуженія въ храмахъ.

Альманахъ — въ средніе вка календари съ астрономическими таблицами, періодическій сборникъ литературныхъ произведеній.

Альтернатива — поочередность двухъ вещей, между которыми приходится выбирать.

Амбаръ — помщеніе, куда складываютъ зерновой или смолотый хлбъ.

Аммуниція — все, относящееся къ одежд и вооруженію солдатъ.

Амфитеатръ — мста для зрителей или слушателей, расположенныя полукругомъ и постепенно возвышающимися рядами.

Анализировать (впечатл.) — разлагать на составныя части съ цлью изслдованія.

Анализъ — изслдованіе.

Аналой — высокій столъ съ наклонной поверхностью, на который кладутся Евангеліе, крестъ и иконы.

Ананасъ — растеніе сем. бромеліевыхъ, родомъ изъ тропической Америки, разводится въ теплыхъ странахъ Азіи и Африки ради душистыхъ и сладкихъ плодовъ, много сортовъ.

Анатомія — наука о строеніи организма.

Ангажировать — приглашать, нанимать.

Анекдотъ — короткій разсказъ объ оригинальномъ или смшномъ случа.

Аномалія — неестественность, отступленіе отъ законовъ природы.

Антипатія — отвращеніе, нерасположеніе.

Антитезъ — противоположность.

Антифонъ — 1) поперемнное пніе двухъ другъ противъ друга стоящихъ хоровъ, употребляется при богослуженіи, 2) аппаратъ, поглощающій звуки и шумъ такъ, что ихъ не слышно.

Апокрифическій — см. Апокрифы, въ переносн. см. вообще сомнительный, ложный.

Апокрифы — религіозныя книги сомнительнаго происхожденія, невполн признаваемыя церковью, которая различаетъ ихъ отъ каноническихъ книгъ.

Аппетитъ — желаніе сть, удовольствіе, испытываемое при д.

Аптекарь — провизоръ, человкъ, занимающійся приготовленіемъ лкарствъ, владлецъ аптеки.

Аргументъ — доводъ, приводимый въ доказательство правильности извстнаго сужденія.

Аргументація — совокупность доводовъ въ защиту какого-либо мннія.

Арена — 1) круглое мсто въ циркахъ, предназначенное для вызда лошадей и другихъ представленій, 2) мсто дйстівя.

Аренда — наемъ за плату какого-либо владнія для временнаго пользованія его доходами.

Арендаторъ — человкъ, снимающій какое-нибудь имущества въ аренду. См. Аренда.

Арестованный — задержанный и лишенный свободы но распоряженію какой-либо власти.

Арестовать — 1) взять кого-либо подъ стражу: 2) наложить запрещеніе на имущество.

Аристократическій — принадлежащій высшему слою общества, знати.

Аристократъ — человкъ, принадлежащій къ высшему классу общества, занимающій высокое положеніе по знатности, интеллекту, воспитанію.

Ариметическій — ариметика — наука о свойствахъ и законахъ чиселъ.

Ариметика — часть математики, которая занимается изученіемъ чиселъ, выраженныхъ цифрами и дйствіями надъ ними. Изобртеніе ариметики приписываютъ египтянамъ.

Аркада — сквозной рядъ арокъ.

Арлекинъ — шутъ, скоморохъ.

Арминіанъ — освободитель Германіи отъ римскаго господства побдой надъ Варомъ въ Тевтобургскомъ лсу.

Армія — совокупность сухопутныхъ военныхъ силъ государства, самостоятельная часть войска изъ пхоты, кавалеріи, артиллеріи и саперъ, назначенная для опредленныхъ дйствій.

Ароматъ — пріятный запахъ, благовоніе.

Арсеналъ — строенія, гд приготовляются или сохраняются военныя орудія, снаряды и пр.

Артистъ — 1) лицо, занимающееся какимъ-либо искусствомъ, какъ профессіей (художникъ, музыкантъ, актеръ и т. п.), 2) человкъ, достигшій въ чемъ-либо высокой степени искусства, 3) ловкій плутъ.

Артистическій — артистъ — человкъ, достигшій извстнаго совершенства въ какомъ-либо искусств: въ частности — актеръ.

Археологія — наука о древностяхъ.

Аpxитекторъ — лицо, длающее планъ зданія и наблюдающее за его постройкой.

Аршинъ — мра длины, принятая въ Россіи, равна англійскому футу.

Аcкетизмъ — строгое воздержаніе, нравственное ученіе, требующее воздержанія.

Аспидная доска — тонкая доска изъ шифера, употребляется для писанія (грифелемъ).

Ассоціація — 1) общество людей, соединившихся для достиженія общей цли, 2) ассоціація идей — рядъ понятій, тсно связанныхъ между собой и выбывающихъ другъ друга.

Астма — удушье, затрудненное дыханіе вслдствіе малокровія, легочныхъ разстройствъ, нервныхъ и сердечныхъ болзней.

Атласный — изъ шелковой матеріи-атласа, вообще напоминающій атласъ на ощупь.

Атласъ — 1) собраніе географическихъ картъ (учебное пособіе), 2)блестящая шелковая матерія, 3) миическій гигантъ, который, по преданію древнихъ грековъ, носилъ на плечахъ землю.

Атлетическій: атлетъ — силачъ, въ юности профессіональные бойцы, состязавшіеся въ борьб, кулачномъ бо и пр.

Атмосфера — слой воздуха, окружающій земной шаръ, переносно — среда, окружающее.

Автобіографическій: автобіографія — описаніе своей жизни.

Аттестатъ — письменное свидтельство о поведеніи, успхахъ, знаніи и нр., выдаваемое учащемуся или служащему.

Атторней — одно изъ подраздленій англійскихъ адвокатовъ.

Аттрибутъ — неотъемлемая принадлежность.

Аудиторія — 1) собраніе слушателей, 2) помщеніе, въ которомъ читаются лекціи или происходятъ образовательныя представленія.

Аукціонистъ — производящій аукціонную продажу — ‘продажу съ молотка’.

Аффектація — искусственность, натянутость, рисовка въ разговор, жестахъ, пріемахъ или движеніяхъ.

Багровый — густо-красный.

Бакенбарды — борода, растущая по обимъ сторонамъ подбородка 2-мя отдльными прядями.

Бакъ — 1) верхняя палуба отъ передней мачты до носа, 2) крытый резервуаръ для воды: 3) деревянная посуда, изъ которой дятъ большія артели.

Балаганъ — баракъ, въ котормъ устраиваются зрлища, разсчитанныя на вкусъ низшаго класса населенія.

Баламутить — смущать, сбивать съ толку, заводить недоразумнія.

Балдахинъ — подвижный или неподвижный нарядный навсъ надъ сидньемъ, гробомъ, каедрой и т. п.

Балетный пейзанъ — пейзаны — шутливое названіе сельскихъ, деревенскихъ жителей, мужиковъ.

Балка — деревянный или желзный шестъ, служащій для поддержки отдльныхъ частей строенія: балконовъ, потолковъ, крышъ, лстницъ и т. д.

Баллада — эпическое стихотвореніе съ боле или мене фантастическимъ, сказочнымъ оттнкомъ, обыкновенно небольшое. Примръ: ‘Пснь о Вщемъ Олег’ Пушкина.

Балластъ — 1) грузъ, которымъ желаютъ достичь опредленной тяжести парохода или воздушнаго шара, 2) всякая лишняя, безполезная тяжесть.

Баллюстрада — перила.

Баловень — любимецъ, привыкшій къ потворству.

Балъ — званый вечеръ съ музыкой и танцами, частный или общественный.

Банальный — избитый, опошлившійся, обыкновенный.

Банковый билетъ условный бумажный знакъ, выпускаемый государственными или частными банками, равный той или другой цнности и обезпеченный въ своей стоимости имуществомъ банка его выпустившаго.

Банкротство — разореніе, объявленіе себя несостоятельнымъ должникомъ.

Бардъ — народный поетъ и пвецъ древнихъ кольтовъ.

Барометръ — приборъ, измряющій давленіе атмосферы высотою ртутнаго столба, поднимающагося въ стеклянной, замкнутой сверху и лишенной воздуха, трубк, опущенной въ ртуть открытымъ концомъ.

Бархатъ — бумажная или шелковая матерія съ одной стороны мягкая, пушистая, а съ другой — гладкая.

Баритонъ — 1) мужской голосъ, средній между теноромъ и басомъ, 2) духовой инструментъ.

Батистъ — тончайшая ткань изъ бумаги или льна.

Бахрома — часть матеріи или самостоятельное мануфактурное издліе, состоящее изъ ряда длинныхъ, тонкихъ, сплетенныхъ или свитыхъ концовъ бумажныхъ или шерстяныхъ волоконъ, прикрпленныхъ къ такой же лент. Употребляется на матеріяхъ для мебели, на шаляхъ, верхнихъ платьяхъ, декораціяхъ и т. д.

Бдніе — безсонное проведеніе ночей.

Безапелляціонный — не допускающій никакихъ возраженій или жалобъ.

Безвозмездно — даромъ, безъ всякой платы.

Бездна — пропасть, пучина, громадное количество, въ переносномъ смысл — безвыходное положеніе.

Безкорыстіе — искреннее отношеніе къ предметамъ и явленіямъ безъ желанія извлечь изъ нихъ пользу.

Безмозглый — лишенные способности мыслить.

Безмолвіе — тишина, молчаніе

Безмятежно — спокойно, ничмъ не тревожась.

Безотрадный — печальный, безъ проблеска радости.

Безплодно — напрасно, безъ результата.

Безпощадно — жестоко, безжалостно.

Безпристрастный — руководящійся исключительно соображеніями справедливости.

Безпріютный — не имющій мста отдыха и защиты.

Безукоризненный — совершенный, не имющій недостатковъ.

Безупречная репутація — незапятнанная слава, доброе имя.

Безъ запинки — сразу, легко.

Безотчетно — безъ объясненія себ причинъ, безсознательно.

Беллетристика — собраніе произведеній изящной литературы, въ отличіе отъ научныхъ, спеціальныхъ и др. литературныхъ произведеній.

Берлинъ — столица Германіи.

Берлога — жилище дикаго звря.

Бестія — бранное слово, въ перевод съ латинскаго языка значитъ ‘скотина’.

Біографія — описаніе жизни какого-либо лица.

Библейскій (см. Библія).

Библіотека — боле или мене значительное собраніе книгъ, мсто, откуда отпускаютъ на опредленныхъ условіяхъ книги для чтенія на мст или на домъ, комната, назначенная для храненія книгъ.

Библія — священная книги Ветхаго и Новаго Завта.

Бисеръ — мелкія стеклянныя или металлическія бусы, употребляются для отдлки женскихъ нарядовъ и для вышиванья.

Бичевать — бить хлыстомъ, истязать.

Бичъ — длинный, гибкій плетенный ремень, которымъ ударяютъ упрямую лошадь или пугаютъ свистящимъ звукомъ, который онъ издаетъ, если имъ хлестать по воздуху.

Благоволеніе — благосклонное отношеніе.

Благоговйны и — очень почтительный, относящійся такъ, какъ относятся къ божеству.

Благовщенье — христіанскій праздникъ 25 марта въ память возвщенія Св. Маріи ангеломъ о присутствіи въ ней Святаго Духа.

Благоденствіе — благополучіе, полная удовлетворенность.

Благодяніе — доброе дло, милость.

Благотворный — производящій хорошее дйствіе.

Благосостояніе — матеріальная обезпеченность, возможность пользоваться жизненными благами.

Благоуханіе — пріятный залахъ.

Близнецы — дти, родившіеся въ одно время отъ одной матери.

Бликъ — въ живописи яркій свтъ, сражаемый глянцевитою поверхнотью, въ горномъ дл — серебро въ лотк, очищенное отъ свинца.

Блондинъ — человкъ, отличающійся свтлымъ цвтомъ волосъ.

Блуждать — 1) напрасно стараться придти къ извстному мсту по незнанію дороги, 2) переносно: путаться въ соображеніяхъ, неправильными путями искать истины.

Блуза — одежда рабочаго, утреннее широкое женское платье.

Богадльня — общественное учрежденіе, гд содержатся люди, по старости или болзни неспособные къ труду.

Богословіе — наука о религіи, церкви и пр.

Богоотcтупникъ — человкъ, отрекшійся отъ вры.

Боготворить — страстно любить, относиться, какъ къ божеству.

Боксеры — кулачные бойцы въ Англіи, самый кулачный бой называется боксомъ и производится по особымъ правиламъ.

Болонка — порода собакъ маленькаго роста, обыкновенно блая съ длинной шелковистой шерстью.

Болты — желзные или стальные стержни съ винтовой нарзкой, одинъ конецъ оканчивается четырехъ- трех- или шестигранной головкой, на другой навинчивается гайка, служатъ въ машиностроеніи для разъемнаго соединенія.

Борозда — полоса, проводимая плугомъ или какимъ-либо острымъ орудіемъ по рыхлой почв.

Бортъ — окраина корабля, билліарда и др.

Ботфорты — высокіе сапоги съ голенищами.

Боярышникъ — кустарникъ, дающій мелкія ягоды, растетъ въ сверныхъ странахъ.

Бразды — конскія удила, фигурально употребляется для указанія сосредоточенія власти въ чьихъ-нибудь рукахъ.

Браконьеры — люди, тайно охотящіеся въ чужихъ лсахъ.

Бракъ — супружество, союзъ мужчины съ женщиной.

Браслетъ — украшеніе изъ драгоцннаго металла или камней, носимое на рукахъ женщинами, а у древнихъ и дикихъ народовъ также и мужчинами.

Бредни — пустые разговоры.

Бредъ — рчь человка, находящагося въ безсознательномъ состояніи, подъ вліяніемъ повышенной температуры.

Брезентъ — парусинная покрышка, смоленая или выкрашенная, сшитая но форм закрываемаго предмета (воза, шлюпки и т. п.).

Бремя — непосильная тяжесть, нагруженная на человка или животное.

Брилліантъ — правильно ограненный и ошлифованный алмазъ.

Британецъ — англичанинъ.

Бриттъ — англичанинъ, житель Британіи.

Бродяга — человкъ, не имющій опредленнаго мста жительства и нигд не приписанный.

Броженіе — 1) химическій процессъ, производимый дрожжевыми и другими грибками, 2) въ обществ — не выраженное, глухое, скрытое движеніе.

Броня — вншняя металлическая обшивка.

Брошюра — небольшая книжка.

Брусъ — 1) длинный кусокъ дерева, желза или камня, обтесанный въ 2—4 грани и боле, 2) камень изъ рода песчаниковъ, на которомъ точатъ и острятъ желзныя орудія.

Брюзгливо — ворчливо, сердито.

Брюзжать — высказывать неудовольствіе, являющееся слдствіемъ дурного настроенія.

Брюнетка — темноволосая, смуглая.

Будуаръ — изящная женская комната для пріема близкихъ, интимныхъ гостей.

Бузина — кустарное растеніе, разводится въ садахъ. Цвты употр. какъ потогонное.

Буквально — точно.

Букетъ — красиво связанные цвты, собраніе избранныхъ предметовъ.

Буколическій, буколическая поэзія, буколика — иначе пастушеская поэзія, изображающая прелести деревенск. жизни.

Бульдогъ — 1) англійская порода, собакъ, съ тупою мордою и толстыми лапами, 2) короткоствольный револьверъ большого калибра.

Бульонъ — отваръ мяса въ вод.

Бумагопрядильня — фабрика, на которой обрабатывается хлопчатая бумага.

Буравчикъ — токарный инструментъ, служащій для пробуравливанія отверстій.

Буржуазія — средній классъ въ западной Европ, горожане, мщане.

Бусы — блые и разноцвтные стеклянные шарики, нанизываемые на нитки для ожерелій.

Бутонъ — не распустившійся цвтокъ.

Буфетъ — роскошно-накрытый столъ, шкапъ для храненія посуды.

Бльмо — болзнь глазъ, зависящая отъ болзни зрительнаго нерва, стчатой оболочки или головного мозга или отъ помутннія хрусталика.

Валовой доходъ — общая сумма денегъ, полученная посл какого-либо предпріятія и представляющая сумму расхода и прибыли.

Варварство — состояніе или дйствіе, не соотвствующее современной культур.

Варвикширъ — провинція въ Англіи.

Варіанты — видоизмненія одного и того же произведенія.

Вдохновеніе — наитіе свыше, напряженіе нервной системы, подъ вліяніемъ котораго происходитъ творчество.

Великосвтскій — принадлежащій къ высшему слою общества.

Вельможа — знатное, высокопоставленное лицо.

Верстакъ — 1 ) узкій длинный столъ, къ которому прикрпляются тиски, и слесаря или плотники на нихъ производятъ разныя работы, 2) ручной ткацкій станокъ.

Вертикальный — отвсный.

Вертлявый — склонный къ быстрымъ и увертливымъ движеніямъ, изворотливый.

Ветхій — очень старый, слабый отъ старости.

Вечеринка — небольшой званый вечеръ съ танцами или безъ нихъ.

Вечерня — вечерняя молитва.

Взаимный — одинаковый между двумя лицами въ отношеніи другъ къ другу.

Вздоръ — пустяки, глупости.

Віолончель — 4-струнный смычковый инструментъ больше скрипки, но меньше контрабаса.

Вибрирующій — вибрація или вибрированіе колебаніе упругихъ тлъ.

Визави — другъ противъ друга.

Визирь — на магометанскомъ Восток титулъ высшихъ государственныхъ чиновъ.

Великій визирь — глаза всей администраціи въ Турціи и намстникъ султана.

Визитъ — непродолжительное посщеніе, служащее актомъ свтской вжливости.

Викарій — епископъ, не имющій самостоятельной епархіи, помощника мстнаго епископа.

Витать — парить, летать, погружаться въ какую-нибудь сферу.

Витой — идущій по спиральной линіи.

Вице-предсдатель — помощникъ предсдателя, вдающій административную часть.

Вкладъ сумма денегъ или др цнностей, вносимая на храненіе или на нужды какого либо дла.

Вкрадчивый — умющій ловко проникнуть въ душу и расположить къ себ.

Влечь — тянуть.

Вліяніе — умніе подчинить своему образу мыслей, направить въ извстную сторону чужую волю.

Внезапный — неожиданный.

Внушеніе — 1) сообщеніе другому лицу своей воли или мыслей, при помощи убжденія или воздйствіемъ на нервную систему, 2) выговоръ.

Внушительный — убдительный, большихъ размровъ, почтеннаго вида.

Вншній — наружный, относящійся къ наружному виду.

Вншнія чувства — 5 чувствъ, которыми человкъ познаетъ окружающее, именно: зрніе, слухъ, осязаніе, обоняніе, вкусъ.

Вншность — совокупность видимыхъ признаковъ.

Водоросль — простйшія растенія, состоящія изъ нсколькихъ, иногда даже одной клтки, растуть на дн ркъ и морей.

Вожакъ — предводитель, человкъ, ведущій другихъ людей или животныхъ.

Вожделніе — желаніе, вызванное другими инстинктами.

Воззваніе — письменное или устное обращеніе къ обществу съ цлью просить защиты или убдить въ необходимости какихъ-либо дйствій.

Возлагать — поручать, надяться на кого-нибудь или на что нибудь.

Возліяніе — у древнихъ народовъ обычай передъ трапезой проливать изъ особой чаши нсколько вина въ жертву богамъ. Въ настоящее время въ шутку употребляется вмсто слова ‘выпивка’.

Возмездіе — отплата, наказаніе а дурной поступокъ.

Возрожденіе — воскресеніе къ покой жизни, эпоха возвращенія къ класссическимъ образцамъ въ искусств и философіи въ Италіи въ XV и начал XVI в.

Вокальный — голосовой, исполняемый голосомъ, предназначенный для пнія.

Волокитство — назойливое ухаживаніе за женщинами.

Волокна — нитевидныя составныя части растит. и животн. ткани.

Волынка — народный струнный музыкальный инструментъ, первобытнаго типа.

Вольтеровское кресло — широкое удобное кресло. Названо по имени Вольтера, французскаго философа и поэта середины XVIII вка.

Воображеніе — способность живо воспроизводить въ ум образы, когда-то виднные, или создавать самостоятельно предметы и явленіи, въ дйствительности не существующіе.

Воплотить — выразить отвлеченный образъ или идею матеріально.

Воплощеніе — представленіе мысли или отвлеченнаго предмета въ вид матеріальнаго тла.

Вопль — рыданіе, крикъ, сопровождаемый слезами.

Вопреки — несмотря на, наперекоръ.

Воркотня — повторяющееся негромкое выраженіе неудовольствія,

Воровка — женщина, похитившая чужую собственность,

Вороной — лошадиная масть чернаго цвта.

Ворохъ — большое количество предметовъ, куча.

Ворошить — перебирать, перебрасывать.

Восвояси — къ себ, домой, на родину.

Воспаленіе — процессъ, который выражается разстройствомъ питанія какихъ либо тканей или органовъ появляясь вслдствіе различныхъ раздраженій.

Воспитаніе — сумма привычекъ, знаній, идей, свойствъ, заимствованныхъ человкомъ отъ выростившихъ его людей и окружающей среды.

Востокъ — часть свта, гд всходитъ солнце.

Восторженный — сильно, иногда неумренно увлекающійся (о человк).— Вызванный сильнымъ чувствомъ симпатіи или удовольствія (о возглас или др. проявленіяхъ).

Впечатлительность — способность сильно воспринимать вншнія впечатлнія.

Впечатленніе — дйствіе, производимое вншними предметами на наши органы чувствъ (или явленіями на наши умственные органы).

Впотьмахъ — въ темнот.

Вращеніе солнца — ошибочное впечатлніе, будто солнце совершаетъ въ сумерки полный кругъ около земли, между тмъ какъ, наоборотъ, вращается земли.

Всадникъ — человкъ, дущій верхомъ.

Вскользь — мимоходомъ, слегка касаясь.

Вуаль — тонкая прозрачная ткань, которою женщины закрываютъ себ лицо.

Вульгарный — грубый, непристойный.

Вчуж — со стороны, не ознакомившись.

Въ одинъ присстъ — за одинъ разъ, не вставая съ мста.

Выбоина — углубленіе въ шоссейной или грунтовой дорог, происходящее отъ дождя, долгаго стоянія воды или продолжительной службы дороги.

Выводъ — общая мысль, представляющая результатъ наблюденій, опытовъ или размышленій.

Выгонъ — пастбище.

Выигрышъ — призъ, назначенный побдителю въ состязаніи или вынувшему извстный билетъ въ лотере. Разршеніе игры въ пользу одного изъ играющихъ.

Выхоленный — воспитанный, выращенный съ большой заботливостью.

Вычурный — замысловатый, детально отдланный.

Вышка — верхняя часть башни.

Вковой — продолжающійся одно или много столтій.

Врноподданный — неспособный нарушить клятвы въ врности, данной правителю страны.

Вроломный — не сдержавшій даннаго слова или клятвы, предатель.

Вскій — солидный (см. выше), убдительный, внушительный.

Вязъ — дерево изъ семейства ильмовыхъ, съ двудомными цвтами и плодомъ — односмянной крылаткой.

Вялый — неспособный къ быстрымъ и сильнымъ движеніямъ.

Гавань мсто стоянки большихъ пароходовъ у материка.

Газовый — состоящій изъ летучаго тла — газа, питаемый свтильнымъ газомъ (про освщеніе), изъ тонкой прозрачной матеріи (про одежду).

Газъ — 1) тло, не имющее формы и стремящееся наполнить всякое пространство, типомъ газа можетъ служить воздухъ, 2) тонкая, легкая ткань, шелковая или бумажная.

Галлерея — длинный узкій ходъ, корридоръ.

Галлонъ — англійская мра жидкостей и сыпучихъ тлъ, содержитъ 10 торговыхъ англійскихъ фунтовъ воды.

Галлюцинаціи — виднія, порождаемыя разстройствомъ нервной системы.

Галопъ — 1) особый бгъ лошади, при которомъ она выкидываетъ то об переднія, то об заднія ноги, 2) танецъ, отличающійся быстрымъ движеніемъ.

Галстухъ — шейный платокъ разной вязки.

Гамъ — смшанный, неопредленный шумъ.

Гарантія — обезпеченіе, ручательство.

Гардеробный шкапъ — гардеробъ — 1) костюмъ, все одяніе человка, 2) большой шкапъ для храненія платья.

Гармонія — 1) комбинація (см. выше) такихъ звуковъ или цвтовъ, которая по свойствамъ слуха и зрнія производитъ пріятное впечатлнія, 2) перенесеніе сочетанія двухъ или нсколькихъ явленій, свойствъ, характеровъ, дающихъ въ сумм одно пріятное и уровновшенное цлое. Наука о созвздіяхъ. Согласіе двухъ лицъ. Соразмрность. Красивое сочетаніе звуковъ или красокъ.

Гармонировать — быть подъ стать одно другому, согласоваться, производить стройное сочетаніе.

Геній — 1) необыкновенное, поражающее дарованіе, 2) духъ.

Геральдическій — геральдика — наука о гербахъ: занимается изученіемъ значенія старыхъ гербовъ и составляетъ новые.

Гербъ — символическое изображеніе, составляющее знакъ какого-либо знатнаго рода, области или государства.

Героизмъ — высшая степень гражданскаго или военнаго мужества.

Герой — 1) человкъ, по своимъ поступкамъ и свойствамъ сильно выдляющійся изъ окружающей среды 2) главное дйствующее лицо романа или драмы.

Гигантскій — исполинскій, громадной величины.

Гикать — издавать короткій, рзкій звукъ.

Гимнастика — совокупность физическихъ упражненій, служащихъ для развитія силы и ловкости тла.

Гимнастъ — человкъ, занимающійся акробатическими упражненіями.

Гимнъ — 1) торжественная пснь, славословящая Бога или святыхъ 2) музыкальная пьеса возвышеннаго характера, написанная съ тою же цлью.

Гинея — англійская золотая монета = 6 руб. 26 к.

Гипербола — 1) преувеличеніе, выходящее изъ предловъ вроятнаго и возможнаго, 2) въ математик: кривая линія, получающаяся при пооесченіи конуса плоскостью параллельной его оси.

Гипсовый — гипсъ — углекислая известь, служащая, благодаря своей мягкости, скульптурнымъ матеріаломъ. Гирлянда — цвты и зелень, плетенныя въ вид тесьмы или ленты.

Гиря — 1) грузъ, равный различнымъ всовымъ единицамъ съ утвержденными пробирной палатой знаками, 2) грузы для гимнастическихъ упражненій, 3) грузы, натягивающія пружины въ механизмахъ.

Глава — отдлъ сочиненія, главное лицо семьи, учрежденія, общества.

Глазетовое — глазетъ — родъ парчи съ шелковою основою и серебрянымъ или золотымъ узоромъ

Гнетущій — тяжелый, давящій.

Гнетъ — постоянное давленіе.

Гнусность — поступокъ, вызывающій чувство омерзнія.

Гнушаться — испытывать чувство отвращенія.

Годовщина — число и мсяцъ извстнаго событія.

Головастикъ — промежуточная стадія въ образованіи лягушки, переносно, шутя,— человкъ или дитя съ большой головой.

Головомойка — рзкій выговоръ, иногда сопровождаемый насильственными дйствіями.

Гончія — охотничьи собаки, употребляющіяся для ловли звря живьемъ.

Горельефъ — изображеніе въ которомъ фигуры сдланы весьма выпукло.

Горечь — 1) горькій вкусъ, 2) чувство обиды подъ вліяніемъ обмана, несправедливости или дурного отношенія.

Горизонтъ — предлъ видимой части земной поверхности.

Горничная — двушка, прислуживающая въ комнатахъ.

Горячка — болзнь, сопровождающаяся высокой температурой, лихорадочное состояніе.

Гостиница — учрежденіе, въ которомъ сдаются въ наемъ комнаты для прізжихъ.

Гравель — желтый песокъ, измельченная горная порода.

Градусъ интереса — степень интереса.

Гражданскія власти — власти, вдающія внутренній распорядокъ страны.

Грамматика — наука, изучающая строеніе языка.

Грамматическій — относящійся къ наук о законахъ правописанія даннаго языка, составленный по законамъ грамматики.

Гранатъ — минералъ изъ класса амфотеролитовъ, кристаллическаго строенія, краснаго цвта, прозраченъ

Гранаты — бомбы, начиненныя взрывчатымъ веществомъ, плоды гранатоваго дерева, драгоцнные камни прозрачно-краснаго цвта.

Графство — территоріальная единица въ Англіи и С.-штатахъ врод нашего узда или всесословной волости.

Графъ — наслдственный титулъ, связанный съ владніемъ помстьемъ, въ Россіи почетный титулъ.

Граціозный — прельщающій красотою движеній, манеръ, поступи: въ музык — легкій живой характеръ пьесы.

Греза — мечта, видніе, въ которомъ дйствительность смшивается съ воображеніемъ.

Грезить — мечтать, вызывать въ воображеніи пріятные образы.

Гримаса — неестественныя движенія лица.

Грифъ — 1) родъ птицъ семейства грифовыхъ, 2) рукоятка музыкальнаго инструмента.

Грогъ — напитокъ, составляемый изъ смси рома, водки, воды и сахара, любимый напитокъ англійскихъ моряковъ.

Гроздья — кисти винограда.

Грохотъ — шумъ, стукъ, производимый передвиженіемъ или паденіемъ чего либо тяжелаго.

Грузъ — всякая тяжесть, подвергаемая дйствію какой-либо силы, кладь.

Группа — собраніе нсколькихъ предметовъ или явленій (иногда сочетающихся особымъ образомъ.

Гряда — дорога.

Гулъ — смшанный, неопредленный шумъ.

Гуманный — человчный, сострадательный къ ближнему.

Гумно — мсто, служащее для своза скошеннаго хлба, молотьбы и вянія его.

Давленіе — явленіе, производящее сжатіе, въ переносномъ смысл насильственное дйствіе.

Дантовскій — Данте — итальянскій поэтъ эпохи Возрожденія, авторъ ‘Божественной комедіи’.

Дань — сборъ, собиравшійся въ древней Руси съ покоренныхъ народовъ, переносно — всякое проявленіе уваженія, восхищенія или образныхъ чувствъ.

Дворецкій — смотритель надъ лугами въ высокопоставленныхъ семействахъ.

Дворня — собраніе слугъ.

Дворянинъ — человкъ, принадлежащій къ дворянскому сословію, считающемуся наиболе привилегированнымъ въ стран, благодаря своему происхожденію отъ старйшихъ родовъ.

Дебаты — продолжительные споры съ цлью убдить противниковъ въ правильности своихъ мыслей или склонить къ желаемому ршенію.

Девизъ — изреченіе, особенное выраженіе какой-нибудь эмблемой на гербахъ, щитахъ, знаменахъ и т. пр.

Деликатный — обладающій тонкимъ душевнымъ чутьемъ.

Демократическій — народный, принадлежащій низшему классу населенія.

Демонъ — въ языческія времена всякій духъ вообще, добрый или злой, въ христіанств — падшій ангелъ.

Дерзновенный — въ высшей степени смлый, дерзкій, оскорбляющій.

Дескать — слово, употребляющееся для указанія, что приводятся чужія рчи.

Десница — рука, ладонь, невидимая рука Всевышняго.

Деспотическій — властный не признающій ничьей воли, кром своей собственной.

Дессертъ — различныя сласти, подаваемыя въ заключеніе обда.

Деталь — подробность, второстепенная вещь.

Джентльменъ — въ Англіи общее названіе порядочнаго, хорошо воспитаннаго человка.

Джигъ — джигитъ — искусный турецкій наздникъ.

Джинъ — водка, приготовляемая перегонкой можжевеловыхъ ягодъ со спиртомъ.

Діалектъ — мстное нарчіе.

Діалогъ — разговоръ между 2-мя лицами.

Диверсій — ложное передвиженіе: войскъ на безопасномъ разстояніи отъ непріятеля съ цлью ввести его въ заблужденіе относительно истинныхъ намреній военачальника.

Диккенсъ — знаменитый англійскій писатель-романистъ, описывавшій жизнь среднихъ классовъ въ Англіи.

Дилемма — сужденіе, состоящее изъ духъ прямо противоположныхъ предложеній, приводящихъ къ одному и тому же выводу.

Дилижансъ — общественный почтовый экипажъ,

Дирижировать — исполнять обязанности дирижера (см.)

Дирижеръ — управляющій танцами, хоромъ пвчихъ или оркестромъ.

Диссентеры — такъ назывались Англіи протестантскія секты.

Диссонансъ — 1) отсутствіе или недостаточная степень стройности и благозвучія въ пніи и музык, 2) разголосица, 3) несоотвтствіе какого-либо предмета другому или цлой групп другихъ.

Дистанція — 1) разстояніе, 2) кругъ, участокъ дороги или рки.

Дистилляція — перегонка жидкостей для ихъ очистки, для увеличенія крпости раствора, для отдленія жидкихъ частей отъ твердыхъ.

Дисциплина — 1) строгое, неси иное подчиненіе низшихъ военныхъ чиновъ высшимъ, безпрекословное повиновеніе приказаніямъ начальника въ военной служб, вообще неуклонная подчиненность, исключающая всякія критическія отношенія исполняющаго распоряженія къ распоряженію, 2) отдлъ, отрасль знанія.

Дичокъ — дикій, плевелъ.

Дневникъ — описаніе своей или чужой жизни въ форм ежедневныхъ замтокъ.

Доблестный — отличающійся особенными нравственными добродтелями, преимущественно храбростью и благородствомъ.

Добротность — прочность, хорошо качество товара.

Догматъ — одно изъ главныхъ религіозныхъ положеній той или другой вры. Исходная точка, основаніе.

Доза — пріемъ лекарства, назначенный на одинъ разъ.

Доктрина — ученіе о какомъ-либо политическомъ или философскомъ предмет.

Доктринерство — упорное слдованіе.

Докуки — непріятности, надодливыя происшествія.

Долина — пространство земли, заключенное между 2-мя горами или горными цпями.

Доля — 1) ¹/₉₃ золотника русск., 2) порода одичалыхъ собакъ, 3) участь, судьба, 4) часть (напр. доля въ прибыляхъ).

Доминиканецъ — членъ монашескаго ордена св. Доминика.

Домовитый — хозяйственный, усердный въ домашнихъ длахъ

Дородный — рослый, полный, внушительнаго вида.

Досаждать — длать непріятности

Доспхи — вооруженіе рыцаря, воина.

Достоинство — 1) положительное качество, 2) сознаніе своихъ правъ.

Досугъ — свободное время.

Досужій — праздный.

Доходъ — сумма денегъ, получаемая черезъ равные промежутки времени отъ пользованія какой-либо собственностью.

Драма — видъ литературнаго произведенія, собственно дйствіе, которое разыгрывается актерами на сцен. Переносно — всякое положеніе, въ которое входятъ элементы борьбы и страданія.

Драматическій — выраженный въ дйствіи, заключающій элементъ страданія.

Драматургъ — пишущій и ставящій на сцену театральныя пьесы (комедіи, трагедіи, водевили и пр.)

Драпировка — 1) украшеніе стнъ, оконъ и т. пр. тканями, красиво собранными въ складки, или образованіе такихъ же складокъ въ одежд, 2) притворство, надвающее на себя красивую личину

Дренажъ — осушеніе почвы посредствомъ подземныхъ трубъ.

Дрожжи — получаемая при броженіи солода, пивнаго сусла, винограднаго листа и пр. грязновато-блая масса, вызывающая броженіе. Иметъ широкое примненіе въ пивоваренномъ и винокуренномъ производств и въ хлбопеченіи.

Дрокъ — шильная трава, употребляется на голички, внички, кора — суррогатъ конопли, листья — суррогатъ салата во Франціи, почки — суррогатъ каперцовъ, молодыя втви — суррогатъ хмеля.

Духовный — 1) нравственный, нематеріальный, отвлеченный 2) имющій отношеніе къ церкви.

Дуэтъ — пніе, музыка или то и другое вмст, исполняемое двумя лицами, каждое изъ которыхъ иметъ свою особую самостоятельную партію.

Дьяволъ — злой духъ, сатана, житель ада.

Длецъ — человкъ, умющій устраивать свои дла къ своей выгод.

Дюжій — рослый, сильный.

Дюймъ — 2) линейная мра, принятая въ Англіи и Россіи,— составляетъ 12-ю часть фута и длится на 10 частей, называемыхъ линіями. 14 дюймовь равняется полъ-аршину.

Евангелизмъ — соотвтственность евангельскому ученію, евангельскій духъ.

Евангельскій — заключающій въ себ ученіе христіанской вры.

Европейскій — принадлежащій къ одной изъ странъ, къ населенію, культур Европы, самой цивилизованной изъ 5-ти частей свта.

Единство — согласіе, неразрывная связь, тождество.

Ежевика — полукустарникъ, рода малинниковъ съ черными ягодами.

Епископъ — архіерей, начальникъ епархіи, у православныхъ и католиковъ ими назначаются изъ монаховъ.

Ершиться — съеживать кожу, отчего поднимается шерсть, что служитъ у животныхъ признакомъ приближающагося гнва и драки. Переносно означаетъ признаки такого же настроенія у человка.

Естественно — въ порядк вещей, соотвтствующій природ.

Естественный — согласный съ законами природы.

Жаба жив. изъ отряда гадовъ, сраго цвта съ пятнами, больше лягушки.

Жаворонокъ — пвчая перелетная птичка, прилетъ которой знаменуетъ наступленіе весны.

Жалованье — сумма денегъ, вы даваемая черезъ правильные промежутки времени лицу, находящемуся въ услуженіи,

Жаргонъ — 1) мстное нарчіе 2) условный языкъ мошенниковъ, то же, что арго, 3) желтоватый камень употребляемый въ разныхъ бездлушкахъ.

Желчный — способный къ припадкамъ дурного настроенія подъ вліяніемъ разстройства печени.

Жеманство — церемонность и манерность въ обращеніи, выходящія за предлы естественности.

Жемчугъ — зерновидныя перламутровыя образованіи, свободно лежащія въ углубленіяхъ жемчужной раковины.

Жердь — узкая, длинная палка.

Жерновъ — мельничный камень, употребляется для размола зерна.

Жестикулировать — производить различныя движенія во время разговора или какой-бы то ни было рчи.

Жестикуляція — рядъ жестовъ (тлодвиженій), которыми человкъ сопровождаетъ свою рчь.

Жесткій — твердый, суровый, непріятный.

Жесты — тлодвиженія, оживляющія человческую рчь.

Жипописецъ — изображающій жизнь и природу красками.

Жила — мсторожденіе металла. Кровяные сосуды артеріи и вены.

Жилетка — часть мужской одежды, безъ рукавовъ.

Жилка — тонкій, кровоносный сосудъ.

Жимолость — кустарникъ съ пахучими соцвтіями въ вид метелки.

Житейскій — вытекающій или основанный на опыт жизни.

Жнитво — скошенный хлбъ, жатва.

Журналистъ — человкъ, помщающій свои литературныя произведенія въ какомъ-либо изъ повременныхъ изданій.

Журнальный — относящійся къ повременнымъ изданіямъ.

Журчаніе — легкій шумъ, издаваемый движущейся водой.

3аблудшій — пошедшій по дурій дорог.

Заблужденіе — ошибка, и мшая продолжительныя послдствія.

Забросъ — запустніе, отсутствіе ухода.

Забулдыга — человкъ, сбившійся съ пути и ведущій дурной образъ жизни.

Забытье — полубезсознательное состояніе, когда исчезаетъ сознаніе дйствительности.

Зависимость — подчиненное отношеніе одного лица или предмета къ другому.

Зависть — желаніе обладать тмъ, то принадлежать другому.

Заволакивать — постепенно закрывать отъ глазъ.

Завтный — затаенный, дорогой сердцу, куда можно проникать только избраннымъ.

Завязка — начало драмы, романа или другого вида литературныхъ произведеній, изображающихъ жизнь, вообще начало всякаго событія.

Загадочный — трудно разршимый, непонятный.

Загонъ — огороженное пространно, гд лтомъ ночуетъ стадо.

Задача — разршеніе какого либо троса но извстнымъ пріемамъ и отраженіямъ.

Задоринка — маленькое препятствіе, задержка.

Зажиточный — денежно и имущественно обезпеченный.

Зазрніе — упрекъ.

Заикнуться — прервать рчь.

Закалъ — 1) способъ придавать стали особую твердость, 2) выработка выносливаго организма или твердаго фактора.

Закладъ — цнная вещь, вносимая въ ссудную кассу, для обезпеченія своевременной уплаты выдаваемой суды и процентовъ съ нея.

Заключеніе — выводъ, результатъ умственной работы, конецъ литературнаго произведенія добровольное или принудительное лишеніе свободы.

Закоренлый — закоснлый, затвердвшій, неспособный двинуться впередъ или въ чемъ либо измниться.

Закоснлый — грубый, невжественный, остановившійся въ развитіи.

Залежъ — большой пластъ горной породы.

Залогъ — вещь, сумма денегъ, или живое существо, отдаваемыя во временнное владніе для обезпеченія въ томъ, что условія, принятыя на себя выдающей залогъ стороной, будутъ выполнены.

Залъ — большая комната для пріемовъ, собраній, засданій и т. д.

Замашка — пріемъ, манера, обыкновеніе.

Замкнутость — отчужденность, необщительность, отсутствіе потребности въ откровенности.

Замокъ — укрпленное жилище средне-вковаго феодала:

Замокъ — 1) приспособленіе въ ручномъ огнестрльномъ оружіи, служащее для воспламененія заряда и произведенія выстрла.

Замысловатый — сложно задуманный, сложный, запутанный

Запальчиво — гнвно, подъ вліяніемъ возбужденія, мало сознательно

Запой — неудержимое, полусознательное пьянство.

Запросъ — потребность, требованіе, справка.

Заржавть — покрыться красноватымъ налетомъ, представляющимъ собой окись металла.

Зародышъ — названіе молодого растенія или животнаго во время его жизни въ смени или въ яйц.

Зарокъ — общаніе, наложеніе обязательства.

Заскорузлый — затвердлый, жесткій.

Застрахованный — обезпеченный отъ несчастнаго случая.

Застнчиво — стыдливо, смущенно.

Засменить — быстро перебирать ногами

Затянуться — 1) надть узкую одежду съ цлью сдлать тоньше свой станъ, 2) набрать въ ротъ много табачнаго дыма.

Захолустный — заброшенный, отдаленный, нецивилизованный.

Зачинщикъ — агитаторъ, человкъ, положившій начало какому-нибудь нежелательному дйствію.

Зеленщикъ — торговецъ зеленью.

Зелье — напитокъ, лекарство: въ сказкахъ и народной рчи — отрава, волшебный напитокъ, производящій чудесныя дйствіи.

Землякъ — человкъ, родившійся въ той же мстности.

Злословіе — нахожденіе удовольствіи въ дурныхъ сужденіяхъ о людяхъ, часто ложныхъ, приправленныхъ сплетней.

Знатный — занимающій высокое общественное, положеніе стариннаго извстнаго рода окруженный почестями.

Знатокъ — цнитель, человкъ, основательно знакомый съ даннымъ предметомъ или вопросомъ.

Золотоносный — имющій въ смси самородки или песчинки золота.

Зорко — внимательно, не упуская изъ виду.

3удъ — непріятное состояніе кожи, вызывающее желаніе почесаться, въ переносномъ смысл — дразнящее желаніе

Зять — мужъ дочери или сестры.

Iоркскія розы — гербъ англійскаго герцогства, въ рисунокъ котораго входило изображеніе блой розы.

Iудея — ветхозавтная страна древнее еврейское царство.

Игнорировать — не обращать вниманія, не придавать значенія.

Иго — насильственное подчиненіе.

Идеализмъ — свойство, изображая предметы, придавать имъ возвышенный характеръ, преданность иде, стремленіе къ идеалу.

Идеалъ — воображаемое совершенство, которое является предломъ стремленій и направляетъ жизнь и дятельность человка.

Идея — 1) мысль, 2) понятіе или представленіе о какомъ-либо предмет.

Идіотизмъ — болзненное недоразвитіе головного мозга, крайняя глупость:

Идиллія — 1) сельская картина рисующая въ привлекательныхъ краскахъ сцены изъ жизни и быта простыхъ классовъ народа, 2) подслащенная дйствительность.

Изваяніе — скульптурное изображеніе.

Изводить — уничтожать, надодать, выводить изъ терпнія.

Изворотъ — уловка.

Извдавшій — узнавшій и опыт

Изгородь — рдкій заборъ, построенный изъ сучьевъ, отстоящихъ другъ отъ друга на значительномъ разстояніи.

Изданіе — отдльный выпускъ изъ печати извстнаго количества книгъ.

Изліяніе — прорвавшійся потокъ жидкости, напр. крови при пораненіи: въ переносномъ смысл — исповдь, чрезмрная откровенность.

Измальство — дтство, первые годы жизни.

Изнемогать — терять силы.

Изнеможеніе — полный упадокъ силъ подъ вліяніемъ утомленія.

Изобртательность — способность придумывать различныя усовершенствованіи, что-нибудь новое, находить средства выйти изъ всякаго труднаго положенія.

Изобртеніе — научная, промышленная, хозяйственная и пр. новость, имющая цлью усовершенствовать какую-либо область человческой жизни и дятельности и найденная случайно или сознательно.

Изощрять — доводить до тонкости.

Изподтишка — стараясь сдлать свои дйствія незамтными.

Изступленіе — крайняя степень гнва или отчаянія, до полной потери самообладанія.

Изумленіе — сильное удивленіе.

Изъявленіе — выраженіе.

Изъянъ — испорченное мсто.

Изъятый — исключенный.

Изящество — изысканная красота, стройность, благородство сочетаній.

Изящный — сдланный со вкусомъ, утонченный, красивый.

Иллюзія — ложное представленіе о предмет или явленіи, несбыточныя надежды.

Имперіалъ — золотая монета въ 15 рублей.

Импровизаторъ — поэтъ, творящій безъ приготовленія стихи, или музыкантъ, исполняющій такимъ-же образомъ различныя пьесы.

Импровизировать — создавать что либо безъ приготовленія (по вдохновенію).

Импровизація — стихи, музыкальныя пьесы или рчь, сказанная или исполненная безъ приготовленія.

Импровизированный — придуманный или выдуманный безъ предварительной подготовки.

Индивидуальный — личный, частный, составляющій особенность или отличительную черту какого либо лица.

Иней — замерзшія капли атмосферныхъ осадковъ.

Инкрустація — различныя фигуры и узоры изъ перламутра, металла и др. матеріаловъ, врзанныя на лицевой сторон въ вид украшеній въ деревянныя издлія мебель, столы, туалетныя принадлежности, шкатулки пр.

Иниціалы — 1) начальныя буквы имени и фамиліи или вообще какихъ либо названій: 2) въ типографскомъ искусств: отличныя отъ прочихъ начальныя буквы главъ или статей.

Инспекторъ — 1) лицо, временно назначенное для проврки состоянія какой либо военной или гражданкой части, 2) должность, возлагающая на занимающее ее лицо постоянное наблюденіе за правильнымъ ходомъ тхъ или другихъ учрежденій.

Инстинктивный — безотчетный, необъяснимый, машинальный.

Инстинктъ — врожденное чувство животныхъ находить полезное себ и избгать вреднаго.

Инструментъ — орудія и приборы, служащіе пособіемъ въ искуствахъ, ремеслахъ, рукодліяхъ, при научныхъ изслдованіяхъ и пр.

Интеллигентный — умственно развитой.

Интеллигентность — большая или меньшая сила и напряженность какого-либо дйствія.

Интересъ — выгода, польза, прибыль, участіе къ кому нибудь или чему нибудь.

Интимный — близкій, доврчивый, задушевный

Интонация — 1) усиленное удареніе на какомъ-либо слов или фраз, 2) звуковые оттнки въ рчи.

Интрига — сложное, запутанное дйствіе, составляющее содержаніе романа: злонамренныя тайныя дйствія, связанныя обдуманнымъ планомъ, предпринятыя съ цлью повредить какой-либо личности.

Инцидентъ — случай.

Ироническій — насмшливый, пользующійся словами, взятыми въ переносномъ смысл, для выраженія ихъ противоположности.

Искаженіе — неврное изображеніе, измняющее смыслъ.

Искоса — глядя сбоку, не прямо въ глаза.

Искупленіе — жертва или страданіе, перенесенное въ наказаніе за грхъ и смывающее его съ совсти преступника.

Искусственность — придуманность, неестественность.

Искусство — человческая дятельность, состоящая въ сознательной передач испытанныхъ чувствъ посредствомъ движеній, линій, красокъ, звуковъ, словъ и заставляющая др. людей переживать эти чувства.

Искушеніе — испытаніе твердости воли человка, причемъ его разными приманками желаютъ склонить къ нравственной уступк

Исповдь — чистосердечное признаніе во всхъ поступкахъ.

Испытаніе — проврка знаній, пригодности, способности человка удовлетворять своему назначенію.

Истерическій — 1) подверженный болзненнымъ припадкамъ смха и слезъ, 2) сильно нервный, порывистый.

Истома — состояніе слабости утомленія, подъ вліяніемъ сильнаго чувства, усталости или же чего-либо одурманивающаго (напр. напитка).

Истомленный — сильно уставшій.

Историческій — сдлавшій имя свое памятнымъ (лицо), въ дйствительности происшедшій фактъ, имвшій значеніе въ жизни страны и народа (событіе), замчательный памятью или памятниками происшедшихъ событій (мсто), повствующій о событіяхъ, дйствительно про исходившихъ (романъ, разсказъ).

Исходъ — 1) конецъ, 2) способъ выйти изъ затрудненія.

Истый — истинный, настоящій.

Исходъ — разршеніе какого либо дйствія, результатъ, окончаніе.

Исцлиться — вылчиться.

Исчерпывать — истощить, использовать.

Итогъ результатъ счета, конецъ.

Кабакъ — мсто для продажи водки распивочно.

Кабинетъ — 1) комната въ квартир, предназначенная для занятій, 2) вс министры въ стран съ представительнымъ правленіемъ, какъ напр. Франція, составляютъ кабинетъ.

Каверза — дйствіе, подстроенное съ цлью повредитъ.

Каемка — бортъ, полоска но краямъ ткани, неоднородная съ ней.

Калитка — одностворчатая дверца въ садовой оград.

Кальвинисты — послдователи ученія Кальвина, протестанты, исповдующіе кальвинизмъ (см.).

Кальвинизмъ — ученіе Кальвина.

Калка — человкъ, получившій физическое увчье.

Каменотесъ — рабочій, занимающійся отеской вырубленнаго изъ скалы камня для приданія ему правильной годной для кладки стнъ формы.

Камера — 1) вообще комната, 2) присутственное помщеніе, напр. камера мирового судьи, прокурорская камера въ зданіи окружнаго суда и пр., 3) сокращенное названіе камеры обскуры.

Камердинеръ — лакей.

Камеристка — горничная, занимающаяся туалетомъ своей госпожи Камеръ-фрау — придворная дама, заведующая женскимъ гардеробомъ во дворц.

Каминъ — очагъ, съ 3-хъ сторонъ закрытый, съ одной открытый, длается въ мрамора, бронзы, чугуна, изразцовъ.

Каморка — очень маленькая комната, помщеньице.

Каналъ — узкая часть воды, ограниченная съ двухъ противоположныхъ сторонъ землею, въ анатоміи — то же, что сосудъ.

Канатъ — толстая крученая веревка.

Канва — прозрачная ткань, по которой можно вышивать разные узоры: основная мысль литературнаго или музыкальнаго произведенія, которую можно выразить различнымъ способомъ.

Кандидатъ — лицо, имющее право на занятіе какого-либо положенія, должности или готовящійся къ ея занятію.

Каникулы — боле или мене продолжительный періодъ времени, на которое служащіе и учащіеся освобождаются отъ занятій и пользуются отпускомъ.

Канитель — 1) тонкое и кропотливое шитье серебромъ 2) переносно — продолжительное, надодливое дйствіе.

Капелланъ — 1) священникъ при домашней церкви въ Англіи, 2) дьяконъ у лютеранъ, 3) помощникъ священника у католиковъ.

Капиталъ — значительная сумма денегъ.

Капитанъ — управляющій пароходомъ. Военный чинъ.

Капризъ — прихоть избалованнаго человка.

Кара — высшая степень наказанія.

Каракуль — выдланная баранья шкурка. Употребляется для разныхъ видовъ платья и шляпъ.

Карать — наказывать.

Каріатиды — статуи, играющія роль колоннъ или подпорокъ, поддерживающихъ части зданія преимущественно съ лицевой его стороны.

Карнизъ — 1) архитектурное украшеніе, идущее вдоль верха стнъ при соединеніи ихъ съ потолкомъ или крышей, такія же украшенія надъ окнами и подъ окнами или вокругъ верхней части пьедестала, 2) въ колонн верхняя часть антаблемента.

Каррикатурный — изображенный съ преувеличеніемъ недостатковъ или просто характерныхъ признаковъ, отчего является въ комическомъ вид.

Картавый — не произносящій буквы р.

Картинная галлерея — собраніе картинъ, принадлежащихъ государству, городу или отдльному лицу.

Картузъ — й) шерстяной или бумажный мшокъ, въ который насыпаютъ порохъ для стрльбы изъ орудій, 2) мшокъ изъ толстой бумаги, въ который торговцы отпускаютъ сыпучія вещества, 3) плоская шапка съ козырькомъ.

Карьера — дорога, ведущая къ повышеніямъ на какомъ-либо поприщ, преимущественно служебномъ.

Катакомбы — подземныя пещеры, назначавшіяся для погребенія мертвыхъ и служившія мстомъ сходокъ древнихъ христіанъ для тайнаго совершенія богослуженія во время гоненія.

Катастрофа — внезапно обрушившееся несчастіе.

Категорія — разрядъ.

Катехизисъ — первоначальное ученіе христіанской вры, облегченное въ форму вопросовъ и отвтовъ.

Католичка, католикъ — приверженецъ западно-римской христіанской церкви, считающей намстникомъ Христа на земл главу своего — папу.

Каторга — мсто ссылки и принудительныхъ работъ.

Каедра — 1) возвышенное мсто со столомъ, съ котораго читаются лекціи, говорятся рчи и т. д., 2) епископскій престолъ, устраиваемый въ алтар, храмы, въ которыхъ находились такіе престолы, назывались прежде каедральными соборами, 3) епархія.

Квадратъ — прямоугольная фигура, вс 4 стороны которой равны между собой.

Квакерскій — принадлежащій къ религіозной сект въ Англіи и въ Соединенныхъ Штатахъ.

Квакеры — религіозная секта въ Англіи и Америк, сама себя назыв. ‘Обществомъ друзей’ или ‘исповдниками свта’. У нихъ нтъ священниковъ, они не даютъ присяги, отказываются отъ военной службы и роскоши.

Кварта — кружка, служащая мрой жидкостей въ торговл.

Квартетъ — совмстная игра 4-хъ лицъ на какихъ-либо инструментахъ или при участіи голоса.

Кедръ — дерево, относящееся къ семейству елевыхъ, иметъ много видовъ.

Кельтскій — кельты или галлы — древній народъ, жившій въ современной Франціи

Киноварь — срнистая ртуть, красная краска. Находится въ природ готовою и служитъ для добыванія ртути.

Кирка — острая лопата.

Кисея — бумажная или шелковая прозрачная ткань.

Кишть — собираться въ одномъ мст въ огромномъ количеств.

Кичиться — гордиться, хвастаться.

Кладбище — мсто, гд хоронятъ умершихъ.

Кларетъ — (англ.) названіе нкоторыхъ французскихъ винъ.

Классики — лучшіе, образцовые писатели вообще (напримръ русскіе классики: Пушкинъ, Гоголь и др.), въ частности — древніе греческіе и римскіе писатели.

Классификація — распредленіе предметовъ или явленій по извстнымъ группамъ и отдламъ.

Классическій — 1 ) образцовый, 2) относящійся къ эпох древнихъ грековъ и римлянъ.

Классъ — разрядъ предметовъ, имющихъ сходные признаки, подраздленіе общества по матеріальному и общественному положенію, подраздленіе учениковъ учебнаго заведенія, комната для учебныхъ занятій.

Клевета — ложный слухъ, пущенный, съ цлью повредить человку въ мнніи другого человка или общества, ложное обвиненіе.

Клевретъ — товарищъ, собрать, приверженецъ, употребляется, впрочемъ, въ дурномъ смысл, какъ слуга, угождающій ради личной выгоды.

Кленъ — дерево изъ семейства кленовыхъ: извстные виды, обыкновенный остролистный.

Клерджименъ — лицо духовнаго званія въ Англіи.

Клерикальный — принадлежащій къ духовенству.

Клеркъ — въ Англіи секретарь, писецъ присутственныхъ мстъ, во Франціи младшій священникъ или лицо, приготовляющееся въ нотаріусы.

Климатъ — сумма условій, въ которыя ставитъ человка природа данной страны. Мстное свойство страны въ отношеніи температуры и проистекающихъ отсюда явленій атмосферы.

Клубъ — 1) общественное собраніе для препровожденія времени, получило свое начало въ Англіи, 2) мсто подобныхъ собраній, 3) подобное и о собраніе съ политическими цлями.

Клумба — цвтникъ, гряды различной формы для цвтовъ въ садахъ.

Книксенъ — низкое присданіе въ вид привтствія.

Ковать — расплющивать металлъ.

Коврига — цлый хлбъ, кусокъ во весь хлбъ.

Козни — тайныя дйствія, имющія цлью погубить или причинить большой вредъ другому человку.

Козырь — 1) въ картахъ — карта той масти, которая по выбору или по случайному вынутью считается въ игр старшей, 2) человкъ, держащій себя чрезмрно важно.

Койка — висячая постель.

Кокарда — одноцвтная или разноцвтная лента, собранная и кружокъ и носимая на плать, длается также изъ металла и носится на форменныхъ фуражкахъ.

Кокетка — женщина, желающая нравиться мужчин своей вншностью.

Колебаніе — легкое движеніе тла или его нкоторыхъ частицъ.

Коллегія — вообще всякое собраніе лицъ, разсматриваемое какъ одно цлое, 2) мсто, гд происходитъ подобное собраніе, 3) духовное учрежденіе для приготовленія проповдниковъ въ Западной Европ.

Колоннада — улица, корридоръ, образованная коллоннами и открытая либо съ одной стороны, либо съ обихъ.

Колода картъ — наборъ извстнаго числа игральныхъ картъ.

Колосъ — 1) соцвтіе хлбнаго растенія, 2) гигантъ, миическое существо необыкновенно большого роста.

Колоритъ — 1) цвтъ, свойственный предмету, 2) способъ расположенія въ картинахъ красокъ.

Колпакъ — покрышка изъ стекла, бумаги или какой-либо ткани, надваемая на лампы, ломкіе предметы или на голову.

Комбинація — прихотливое соединеніе частей различныхъ предметовъ или явленій.

Комментаріи — объясненія или толкованія, рядъ замчаній, длаемыхъ для разъясненія какого-нибудь сочиненія.

Коммерческій — торговый.

Коммиссіонеръ — человкъ, имющій своей обязанностью исполненіе торговыхъ порученій за условленную плату.

Комодъ — шкапъ для блья.

Компанія — товарищество, общество изъ нсколькихъ лицъ, соединившихся для достиженія общими средствами извстной цли.

Компаньонство — товарищество, участіе въ торговомъ или др. предпріятіи другого лица.

Компаньонъ — человкъ, раздляющій труды, расходы и доходы по какому-лбо предпріятію.

Комплиментъ — неискренняя похвала, лесть.

Композиторъ — авторъ музыкальной пьесы, сочинитель музыки.

Компостъ — удобреніе, приготовляемое изъ различныхъ отбросовъ земли, навоза и проч., складываемыхъ въ кучу, гд они подвергаются броженію, для ускоренія котораго куча время отъ времени перекапывается.

Компромиссъ — уступка въ мнніяхъ ради соглашенія съ противникомъ.

Кондукторъ — часть электрической машины, служащая для проведенія скопляющагося электричества. Служитель при вагонахъ на желзной дорог, на конк.

Консервативный — крпко стоящій за старые порядки.

Конструкція — 1) расположеніе словъ въ рчи, свойственное какому-нибудь языку: 2) устройство какого-нибудь предмета, строеніе предмета.

Континентъ — материкъ, суша, Европа съ Азіей, не считая острововъ.

Конторка — высокій столикъ съ наклонной верхней доской для письменныхъ занятій стоя или же сидя на высокомъ табурет безъ спинки.

Конторщикъ — завдующій хозяйственными и счетными длами.

Контрактъ — договоръ или условіе, заключаемое между двумя сторонами, но которому одна сторона чмъ либо обязывается другой.

Контрастъ — противоположность.

Контрдансъ — танецъ, французская кадриль.

Контуръ — наружный очеркъ.

Конура — маленькое тсное помщеніе

Конфирмующіеся — причащающійся но обряду лютеранской церкви.

Конфузливый — застнчивый.

Конюхъ — человкъ, присматривающій за лошадьми.

Копія — снимокъ съ картины или статуи, списокъ съ рукописи.

Копилка — небольшая касса, ящичекъ, какой угодно формы, дли сбереженія денегъ.

Копье — средневковое оружіе, состоящее изъ длинной, заостренной на конц желзной палки

Коренастый — крпко сложенный, устойчивый.

Корить — попрекать.

Коробейникъ — торговецъ мелочнымъ, галантерейнымъ и др. товаромъ въ разносъ въ средней Россіи.

Коронеръ — въ Англіи должностное лицо, на обязанность котораго возложена защита нравъ короны: также производить дознаніе о самоубійствахъ, убійствахъ и причинахъ кораблекрушеній.

Корсажъ — верхняя часть женскаго платья отъ плечъ до таліи за исключеніемъ рукавовъ.

Корсетъ — часть женской одежды, служащая для преданія формы таліи, помощью костей или другого упругою матеріала.

Корреспондентъ — лицо, ведущее переписку, сотрудникъ какого-либо изданія, посланный въ какую-нибудь мстность, для сообщеніи свдній оттуда.

Корреспонденція — переписка, письменное сообщеніе.

Корысть — желаніе выгоды.

Костлявость — худоба.

Костыль — палка, на которую опираются хромые.

Костюмъ — одежда.

Косыночка — небольшой шейный платочекъ.

Косякъ — ребро прямоугольной части какого-нибудь строенія, 2) косо отдленная часть чего-либо: глины, соли, льду, 3) части оконной и дверной рамы.

Коттеджъ — небольшой загородный домъ въ Англіи. Система разсчета съ рабочими въ Англіи, причемъ имъ вмсто платы выдается во временное владніе земля.

Кошмаръ — тяжелый и безпокойный сонъ, сопровождаемый страшными сновидніями и ощущеніемъ удушья, тяжести, ужаса и пр.

Крапчатый — покрытый мелкими пятнышками, крапинками.

Красная нить — въ переносномъ смысл — мысль, бросающаяся въ глаза во всякомъ мст литературнаго, музыкальнаго или другого произведенія.

Краснобай — человкъ, умющій красиво говорить, но безъ всякаго серьезнаго содержанія и ничего не длающій.

Краснорчіе — умніе красиво и пространно выражать свои мысли.

Крахмалъ — растительное вещество, содержащееся въ растительныхъ клткахъ въ вид сферическихъ зернышекъ.

Краюха — большой ломоть.

Кремень — минералъ — соединеніе элемента кремнія или силиція съ пескомъ. При треніи даетъ искру.

Крестовникъ — растеніе, семейства сложноцвтныхъ, встрчается всюду, какъ сорная трава, обычный птичій кормъ.

Кризисъ — ршающій моментъ въ болзни, моментъ рзкаго перелома въ обстоятельствахъ въ какомъ-либо дл.

Кринолинъ — юбка на китовомъ ус или стальныхъ обручахъ.

Критиковать — разбирать, судить.

Критикъ — человкъ, разбирающій или обсуждающій извстныя явленія съ точки зрнія опредленныхъ принциповъ.

Критическая статья — литературное произведеніе, занимающееся разборомъ достоинствъ и недостатковъ какого-либо произведенія искусства.

Критическій — разбирающій фактъ или явленіе и дающій о немъ сужденіе, но большей части отрицательное, затруднительный, опасный.

Крона — золотая монета разной цнности въ различныхъ государствахъ (Германія, Австро-Венгрія, Скандинавскія государства).

Кропотливый — мелкій, требующій большого терпнія.

Кругъ — часть плоскости, ограниченная кривой, вс точки которой одинаково отстоятъ отъ центра ея.

Круто — обрывисто, сразу, отвсно.

Крушеніе — несчастный случай, вызванный обыкновенно столкновеніемъ или другимъ разстройствомь машины для передвиженія.

Крынки — низкіе кувшины.

Крюкъ — желзное изогнутое орудіе для сцпленія двухъ предметовъ или вшанія тяжести.

Кузина — двоюродная сестра.

Кукуруза — растеніе изъ семейства злаковъ съ питательными плодами.

Куль — большой мшокъ, мра сыпучихъ тлъ.

Культивировать — воспитывать, растить, обрабатывать.

Культура — воспитаніе, развитіе, цивилизація.

Кумиръ — идолъ.

Кумушка — дальняя родственница по обряду, женщина, любящая праздные разговоры, сплетница.

Купидонъ — у римлянъ богъ любви, изображается въ вид крылатаго мальчика съ колчаномъ стрлъ.

Купина — кустъ, въ которомъ Богъ явился Моисею и приказалъ идти въ Египетъ, чтобы вывести евреевъ въ обтованную землю.

Куплетъ — часть псни, состоящая изъ извстнаго числа стиховъ.

Курортъ — мсто по своимъ климатическимъ и бальнеологическимъ свойствамъ служащее временнымъ пребываніемъ больныхъ съ цлью поправленія здоровья.

Куртка — часть мужской одежды, короткій сюртучокъ.

Курьезный — диковинный, до невроятности странный.

Кутила — человкъ, ведущій расточительный и веселый образъ жизни.

Кэмбриджъ — университетскій городъ въ Англіи.

Лабиринтъ — въ греческихъ мифахъ — жилище чудовища — царя Миоса, отличавшееся такой запутанностью, по громадному числу комнатъ, ходовъ и галлерей, что изъ него никто не могъ выйти, въ настоящее время — 1) зданіе или мсто съ запутанными ходами, 2) внутренняя полость уха.

Ладъ — миръ, строй или тонъ въ музык, майора, способъ.

Лакей — служитель.

Лакированный — покрытый веществомъ, сообщающимъ блескъ поверхности.

Ландшафтъ — 1) видъ природы, нетронутой культурою, 2) картина, изображающая живописную мстность.

Ланкастерскія розы гербъ англійскаго герцогства, въ рисунокъ котораго входило изображеніе алой розы.

Ланцетъ — небольшой хирургическій инструментъ съ тонкимъ обоюдоострымъ лезвіемъ для прокалыванія и разрзовъ.

Лачуга — маленькая бдная хижинка.

Левкой — декоративное растеніе съ береговъ Средиземнаго моря, сем. крестоцвтныхъ, съ красивыми душистыми разныхъ цвтовъ цвтами.

Легковсныя натуры — неглубоко чувствующіе, поверхностные, легко переходящіе изъ одного настроенія въ другое характеры.

Легкомысліе — неспособность вноситься къ чему-либо серьезно.

Лезвее — острая стальная часть ножа и всякаго холоднаго оружія.

Лелять — холить, ухаживать, съ любовью воспитывать.

Лепта — древне-греческая мдная монета, соотвтствующая нашей полушк (1/4 к..), отсюда и выраженіе внести лепту’. Теперь лепта = 1/100 драхмы, равной 1 франку.

Лестный — пріятный, почетный.

Лже-пророкъ — ложно выдающій себя за пророка обыкновенный человкъ.

Либеральный — свободомыслящій.

Ливень — сильный дождь.

Ликвидировать — уплачивать долги и прекращать торговыя дла.

Лиризмъ — характеръ литературнаго произведенія, выдающаго внутреннее состояніе автора, настроеніе человка, склоннаго къ чувствительности или грусти.

Литература — вообще письменность, въ боле узкомъ смысл — словесность какого-нибудь языка.

Литургія — или обдня, богослуженіе православной церкви, во время котораго совершается таинство причащенія, а разныя священнодйствія напоминаютъ событія изъ земной жизни исуса Христа.

Лифъ — верхняя часть женскаго платья отъ плечъ до таліи, за исключеніемъ рукавовъ.

Лихой — удалой, сердитый.

Лихорадка — болзненное состояніе при повышенной температур.

Лихорадочный — вызванный повышеніемъ температуры у больного, вообще быстрый, ускоренный.

Лицемріе — неискренность. неправдивое отношеніе.

Логика — наука о мышленіи: правильная послдовательность мыслей.

Логическій — здравый, согласный съ законами мышленія, убдительный.

Логичность — разумная послдовательность, правильность мышленія.

Лопушникъ — растеніе, сорная трава съ крупными листьями, растетъ на дорогахъ, каменистыхъ берегахъ ркъ, въ сорныхъ кучахъ.

Лордъ — крупный англійскій помщикъ.

Лорнетъ — складныя очки съ ручкой.

Лоскъ — гладкость, блескъ, переносно — умніе держать себя въ высшемъ обществ, показать себя съ лучшей стороны.

Лучезарный — свтлый, озаренный сіяніемъ, испускающій лучи свта.

Лучистый — испускающій лучи, свтлый, блестящій.

Лысина — мсто на голов, на которомъ выпали волосы.

Лсничій — лицо, наблюдающее за сохранностью участка лса.

Лтописецъ — записывавшій ежегодныя событія, но преданіямъ или разсказамъ очевидцевъ.

Лтопись — погодное повствованіе о событіяхъ.

Лэди — титулъ женъ англійскихъ аристократовъ, въ разговорной рчи — вжливое названіе всякой женщины.

Людская — помщеніе для прислуги.

Люлька — качающаяся постель для грудныхъ дтей.

Лягушка — животное изъ отряда гадовъ, зеленаго цвта.

Магнетическій — притягательный, неотразимый.

Магнитъ — тло, имющее свойство притягивать желзо, въ переносномъ смысл: предметъ, къ которому другой испытываетъ влеченіе.

Магъ — 1) жрецъ у древнихъ восточныхъ народовъ и представитель ученаго класса, 2) въ настоящее время магъ — волшебникъ, фокусникъ.

Мадонна — у католиковъ -названіе Богородицы и отсюда ея живописныхъ и скульптурныхъ изображеній.

Малодушіе — слабость духа, трусость, безволіе, отсутствіе мужества.

Макъ — однолтнее растеніе, разводимое ради плода — коробочки, богатой сменами, изъ которыхъ получаютъ маковое масло, имющее широкое примненіе въ живописи, и опіумъ.

Maльва — 1) травяное растеніе съ красивыми крупными цвтами, растетъ у насъ на мусор, но полямъ, дорогамъ, въ лсахъ, (примненіе въ медицин), 2) женское имя.

Манекенъ — изображеніе всей или части фигуры человка, сдланное по большей части изъ дерева.

Манера — способъ держать себя въ обществ и наедин, выработанный воспитаніемъ.

Манить — звать, привлекать, притягивать.

Манна — родъ крупы, по библейскому сказанію, сыпавшійся съ неба, чтобъ насытить бывшихъ въ голод и нужд евреевъ на пути ихъ изъ Египта.

Мантія — широкій плащъ безъ рукавовъ, постепенно расширяющійся книзу и ниспадающій до земли.

Маркизъ — наслдственный придворный титулъ ко Франціи.

Маска — 1) изображеніе человческаго лица, вытснена, изъ бумаги, гипса или друг. скульптурнаго матеріала, также небольшая шелковая или бархатная накладка съ отверстіями для глазъ, 2) человкъ, надвшій маску, 3) лицемріе, притворство, личина.

Масса — 1) множество, 2) вещество не имющее опредленной формы.

Массивный — тяжеловсный, тяжелый.

Мастерская — помщеніе, въ которомъ производятся ремесленныя работы.

Мастерство — знаніе ремесла или какого-либо предмета, доведенное до совершенства.

Мятежникъ — человкъ, активно выражающій свое недовольство существующими порядками. Математика — наука о свойствахъ и законахъ величинъ.

Матеріалъ — вещество, запасъ для обработки, производства.

Матеріальный — чувственный, ощутительный, состоящій изъ какой-нибудь массы.

Матрона — у древнихъ римлянъ почтенная женщина, также — знатная римская женщина.

Машинально — безотчетно.

Мгла — туманъ, темнота.

Медальонъ — продолговато-круглая бездлушка изъ золота съ украшеніями, для храненія портретовъ, носится на ше на цпочк. Фарфоровыя или металлическія тарелки съ художественной живописью для украшенія стнъ.

Медуза — классъ кишечно-полостныхъ нисшихъ животныхъ, плавающихъ на поверхности воды. Миологическое лицо, олицетворяющее ужасъ ада.

Межа — граница земельныхъ владній, для указанія которой ставятся межевые знаки.

Межевой — указывающій границу между полями различныхъ владльцевъ

Меланхолическій — задумчивый, грустный, унылый, печальный.

Мелодія — послдовательность звуковъ съ такимъ сочетаніемъ тоновъ, которое своимъ благозвучіемъ пріятно дйствуетъ на слухъ, складываясь по законамъ ритма, она сообщаетъ музык цлость, опредленную мысль и чувство и придаетъ пьес извстный характеръ.

Мелодическій — пріятный для слуха, благозвучный, составляющій красивый музыкальный рисунокъ.

Мелодраматическій — драматическое произведеніе, сопровождающееся музыкой, душу раздирающая, трогательная пьеса.

Мелочность — способность волноваться изъ-за мелочей, обижаться или считаться мелочами.

Мель — плоская возвышенность морского дна, образующая мелкое мсто и затрудняющая судоходство.

Мелькнуть — показаться на одно мгновеніе.

Менторъ — воспитатель сына Одиссея, Телемаха, подъ образомъ котораго Аина охраняла Одиссея во время его странствій, въ переносномъ смысл, воспитатель и наставникъ вообще.

Месть — отплата за злонамренное дйствіе.

Металлъ — простое тло тяжелое, непрозрачное, съ боле или мене сильной степенью блеска и способностью проводить электричество.

Метаморфоза — преобразованіе, перерожденіе.

Метать — бросать.

Метаться — рваться изъ стороны въ сторону, судорожно двигаться.

Метеорологическій — занимающійся изслдованіемъ атмосферическихъ явленій.

Методистй — англійская религіозная секта, появившаяся въ 1720 г. и имвшая цлью точное исполненіе всхъ евангельскихъ постановленій.

Механизмъ — въ обширномъ смысл — способъ, которымъ сила переходитъ въ дйствіе, также — совокупность всхъ средствъ, необходимыхъ для приведенія въ дйствіе то то или другого акта нашей дятельности

Механизмъ — наука о законахъ равновсія и движенія тлъ.

Механическій — дйствующій по опредленнымъ, разъ установившимся законамъ.

Мечтательный — склонный создавать себ особую жизнь, помимо дйствительности, силою воображенія.

Мечъ — холодное оружіе, употреблявшееся въ древніе и средніе вка вмсто современной шпаги.

Мгновеніе — безконечно малый промежутокъ времени.

Міровоззрніе — собраніе идей, руководящихъ жизнью и дятельностью даннаго лица.

Міросозерцаніе — опредленный взглядъ на жизнь, на людей и ихъ отношенія, зависящій отъ умственнаго и нравственнаго склада человка.

Мигрень — періодически повторяющаяся нервная головная боль, охватывающая половину головы, леченію обыкновенно не поддается, а прекращается въ пожиломъ возраст.

Мигъ — самый малый промежутокъ времени, какой только возможно вообразить.

Мизантропія — ненависть къ людямъ.

Микроскопъ — оптическій инструментъ, сильно увеличивающій наблюдаемый предметъ.

Миледи — титулъ женъ лордовъ. Лордъ — почетный наслдственный титулъ высшаго англійскаго дворянства.

Милиція — наемное войско.

Миловидный — привлекательной вншности.

Милостыня — деньги или предметы, подаренные изъ состраданія къ нищет.

Миля — мра пространства, равная 7 ми верстамъ.

Мимолетный — непродолжительный, занявшій одно мгновеніе.

Минеральный — составленный изъ камня, горной породы, богатый лекарственными примсями.

Миніатюра — уменьшенное изображеніе.

Минимальный — наименьшій.

Министръ — лицо, управляющее одною изъ главныхъ отраслей государственной жизни

Минорный тонъ — въ музык — ладъ основанный на гамм съ пониженной терціей и секстой, переносно-грустное, плачевное, меланхоличное настроеніе.

Минута — 1) мра времени, 1/60 часть часа, 2) 1/60 часть градуса окружности.

Миссія — назначеніе проповдника у христіанскихъ народовъ, 2) вообще посольство для какой-нибудь опредленной цли, 3) предназначеніе.

Миссъ — по-англійски: барышня.

Мистеръ — по англійски, господинъ.

Мистицизмъ — склонность поглощаться религіозными мечтаніями

Мистическій — относящійся къ области таинственнаго.

Мистрисъ (миссисъ) — титулъ всякой англичанки, при обращеніи къ ней.

Митингъ — народное собраніе въ Англіи.

Миическій — мало-достоврный, доисторическій, изъ области врованій древнихъ.

Миологическая эпоха — доисторическая, относящаяся къ области преданій древнихъ народовъ.

Мнніе — сужденіе отдльной личности.

Могильщикъ — человкъ, занимающійся рытьемъ могилъ.

Могучій — очень сильный, непреодолимый.

Могущество — сила, власть.

Мода — господство въ данное время какихъ-либо вкусовъ, направленій и т. п., отражающееся въ любой области народной жизни.

Модуляція — музыкальный терминъ, означающій переходъ изъ тона въ тонъ.

Молнія — искра, сопровождающая разрядъ атмосфернаго электричества при встрч облаковъ, заряженныхъ электрическими массами противоположнаго знака.

Моментъ — безконечно малая часть времени.

Монотонно — однообразно.

Монотонный — однообразный.

Мораль — ученіе о нравственности, правила нравственности.

Мотать — расточать.

Мотивъ — 1) основная музыкальная фигура, дающая характеръ пьес, 2) причина, основаніе.

Мохъ — безцвтковое растеніе блднозеленаго цвта, растетъ во влажныхъ мстахъ.

Моціонъ — движеніе, предписанное для сохраненія или укрпленія здоровья.

Мраморъ — горная порода, отличающаяся твердостью, мелкозернистымъ сложеніемъ, выносливостью, разнообразнаго красиваго вншняго вида.

Мстить — отплачивать за нанесенную обиду.

Мужество — храбрость, присутствіе духа.

Мужланъ — грубый человкъ.

Музей — учрежденіе, въ которомъ хранятся и показываются публик вещи, имющія какой-либо научный или художественный интересъ

Мундиръ — установленное форменное платье для членовъ государственныхъ учрежденій, служащихъ, учащихся, и т. д., парадное форменное платье.

Мускулистый — крпко сложенный, сильный.

Мщеніе — воздаяніе зломъ за злой поступокъ.

Мысъ — выступъ части материка въ море.

Мышцы — мускулы, ткани, живого организма, способныя къ сокращенію, служащіе для движенія.

Мрить — опредлять величину сравненіемъ съ условленной единицей.

Мякишъ — мягкая часть хлба.

Мстечко — небольшой городокъ.

Набалдашникъ — верхній конецъ палки, длается съ украшеніями изъ матеріала — обыкновенно боле дорогого.

Наблюдательность — свойство замчать все характерное.

Наверстать — успть нагнать пропущенныя занятія.

Наводненіе затопленіе мстности выступившей изъ береговъ водой.

Наврядъ-ли — слово, выражающее сомнніе въ томъ, что какое-либо явленіе существуетъ или можетъ свершиться.

Навсъ — полотнянная крыша для защиты отъ дождя и солнца.

Наглазникъ — кожаный поясокъ, надваемый на глаза пугливымъ или строптивымъ лошадямъ.

Надзоръ — наблюденіе за чьими-нибудь дйствіями, забота о комъ-либо.

Надоумить — навести на догадку, научить, образумить.

Назидательный — поучительный.

Наивный — доврчивый, простодушный, не умющій отличать добро отъ зла.

Наизусть — на память.

Наковальня — подставка у истребляемая кузнецами, длается изъ чугуна, стали или желза.

На корточкахъ — Пригнувши колни, чтобъ казаться ниже.

Налетъ — легкій слой, покрывающій снаружи предметъ.

Налогъ — подать, сборъ, налагаемый государствомъ за пользованіе всми правами его подданныхъ.

Намедни — недавно, надняхъ.

Намеки — слова или выраженія, скрыто выражающіе мысль.

Наобумъ — зря, необдуманно.

Наперекоръ — на зло.

Наперстокъ — орудіе портняжескаго ремесла, надваемое на палецъ для защиты отъ укола.

Наростъ — постороннее болзненное образованіе на какой-нибудь ткани животнаго или растительнаго организма.

Настойчиво — не смущаясь препятствіями, направивъ волю къ опредленной цли и держась ея твердо (обыкновенно соединяется съ словами требовать, добиваться).

Насторожиться — собрать все свое вниманіе и осторожность.

Насстъ — жердь горизонтально положенная въ курятн, гд садятся куры.

Натура — 1) природа, 2) добротность, соотвтствіе товара естественному, натуральному, чистому его виду.

Нахальный — наглый, дерзкій, вызывающій.

Нахлынуть — говорится про прорвавшійся потокъ воды и переносно про всякій потокъ, т. е. большое количество предметовъ, мыслей.

Нація — совокупность индивидовъ, связанныхъ сознаніемъ своего единства, главными факторами котораго являются: общность происхожденія, общность языка, религіи, быта, нравовъ и обычаевъ и наконецъ историческаго прошлаго.

На ципочкахъ — на концахъ пальцевъ ногъ.

Нацдить — заставить жидкость постепенно вытечь изъ сосуда или предмета, въ которомъ она находится въ другой.

На чай — деньги, подаренныя сверхъ уговора, за услугу.

Небосклонъ — удаленная отъ насъ атмосфера представляющая намъ голубымъ куполомъ.

Невзгода — неудача, временное горе.

Невзрачный — незамтный, не производящій впечатлнія, некрасивый.

Невжа — грубый, невоспитанный человкъ.

Невжество — необразованное незнаніе, умственная темнота.

Негодовать — возмущаться.

Неделикатный — неспособный на тонкое чувство, неумющій пощадить это чувство въ другомъ.

Недоросль — недоразвившійся человкъ, не достигшій умственно и въ образованіи уровня окружающей среды.

Недоумніе — не вполн ясное сознаніе чего-нибудь.

Недюжинный — не часто встрчающійся, не совсмъ обыкновенный.

Незыблемость — устойчивость, непоколебимость.

Неизъяснимый — не поддающійся объясненію.

Неисповдимый — недоступный разуму, догадк, предвиднію.

Неистовый — прорывающійся неумренно сильно, бушующій.

Неистовство — бшенство, состояніе полубезумія, вызванное сильнымъ гнвомъ или отчаяніемъ.

Неисчислимый — безчисленный, громаднаго количества.

Неказистъ — невзраченъ, некрасивъ

Нектаръ — 1) выдляемый цвтами сладкій сокъ: 2) у древнихъ грековъ — питье боговъ, длавшее ихъ безсмертными.

Нелпый — безсмысленный.

Немощь — безсиліе, истощеніе, болзнь.

Ненастный — о погод — непріятная для здоровья погода.

Ненастье — плохое состояніе погоды.

Ненинтонъ — небольшой городъ въ Англіи.

Необузданный — дикій, стремительный, не подчиняющійся.

Неоспоримый — до того врный, что не допускаетъ никакихъ сомнній или споровъ.

Неосязаемый — неподдающійся познанію вншними чувствами.

Неотразимый — непобдимый, которому нельзя не подчиниться.

Неофитка — женщина, первая вступившая на новый путь дятельности, приверженница новаго взгляда или вры.

Непослдовательность — плохое согласованіе послдующаго съ предъидущимъ.

Непосредственно — прямо, безъ промежуточныхъ средствъ, безъ промежуточныхъ ступеней.

Непреклонный — съ твердой волей, неумолимый, неподдающійся ни убжденіямъ, ни просьбамъ.

Непреложный — непремнный, не подлежащій уклоненію.

Непринужденность — свобода обращенія, манеръ, отсутствіе стсненія.

Непропорціональный — несоотвтствующій по размру другимъ величинамъ, съ которыми находится въ связи.

Нерадивый — нестарательный, лнивый.

Нервный — обладающій очень тонкими или разстроенными органами воспріятія, нервами, слдствіемъ чего является болзненная возбудимость, неровности характера и другія болзненныя явленія.

Нервы — тонкія нити въ живомъ организм, являющіяся органами ощущеній.

Несвойственный — не подходящій, не соотвтствующій свойствамъ личности или предмета.

Неряха — не любящій или не умющій поддерживать чистоты и порядка.

Несносный — трудно переносимый.

Несовмстный — несогласный, не подходящій.

Нестерпимый — котораго нельзя переносить.

Неурочный — несвоевременный.

Неурядица — безпорядокъ, неустройство, непріятности.

Нечетъ — число не длящееся на 2.

Нива — поле засянное хлбомъ.

Нимфы — по врованіямъ древнихъ грековъ и римлянъ русалки, полуженщины, полуживотныя.

Ничтожный — мелкій, незначительный.

Ниша — углубленіе въ стн, куда часто ставятъ вазы, статуи и пр.

Нотація — выговоръ, внушеніе.

Ноты — названіе и графическое изображеніе музыкальныхъ тоновъ, дипломатическое отношеніе, съ которымъ обращаются другъ къ другу находящіяся въ сношеніяхъ государства.

Ночлегъ — мсто, гд можно провести ночь.

Ночникъ — ночная лампочка.

Нравоученіе — выраженіе, заключающее совть нравственной или житейской мудрости.

Нравственный — добродтельный, согласный съ настоящими познаніями и доброт.

Нытье — продолжительныя, надодливыя жалобы.

Ньюфаундлендская собака — порода американскихъ собакъ, отличающихся огромной величиной и полезныхъ человку, благодаря своей понятливости.

Нмой восторгъ — восторгъ, выражающійся не словами, а жестами и лицомъ.

Обаяніе — совокупность такихъ свойствъ, которыя длаютъ живое существо, предметъ или явленіе неотразимо пріятнымъ.

Обездоленный — обиженный судьбой или людьми.

Обиходъ — въ церковномъ язык нотная книга, по которой совершается церковн. пніе, выраженіе — домашній обиходъ — значитъ домашнее употребленіе.

Облагораживать — имть возвышающее вліяніе на что либо.

Область — подраздленіе страны на части сообразно съ различными природными условіями, отдлъ знанія, труда, занятій всякаго рода.

Облечь — одть, окутать.

Обликъ — наружный видъ, сумма характерныхъ чертъ.

Обличитель — человкъ, раскрывающій дурные поступки или вооружающейся противъ людскихъ пороковъ.

Обморокъ — временное прекращеніе дятельности сердца.

Обольщеніе — приманка. Что-либо склоняющее волю человка въ такомъ направленіи, которому онъ не намревался слдовать.

Оборотень — по суеврнымъ представленіямъ простого народа нечистый духъ, обернувшійся животнымъ или человкомъ.

Оборотъ — сумма, въ размр которой производятся денежныя операціи учрежденіемъ цлой страной или отдльнымъ лицомъ.

Образцовый — являющійся совершенствомъ, годный для подражанія.

Обрекать — приговорить, подвергать.

Обрсти — найти, добыть, получить.

Обстановка — собраніе предметовъ или обстоятельствъ, окружающихъ человка, или сопровождающихъ явленіе.

Обсужденіе — изложеніе мыслей по извстному вопросу.

Обуза — непосильная, навязанная кмъ нибудь тяжесть, матеріальная или нравственная.

Обуздывать — сдерживать волю.

Обуревать — сильно, подобно бур, охватить.

Обходительный — вжливый, услужливый, умющій поддерживать хорошія отношенія съ людьми.

Общественный — принадлежащій обществу, свойственный обществу, въ которомъ преобладающую роль играетъ общество.

Община — соединеніе нсколькихъ волостей или деревень подъ однимъ управленіемъ. Собраніе лицъ женскаго пола для совмстнаго богоугоднаго жительства безъ принятія монашества.

Общинникъ — членъ общины.

Объектъ — предметъ изслдованія, наблюденія и вообще всякаго дйствія.

Объемистый — содержательный, большихъ размровъ.

Объемъ — часть пространства, занимаемая тломъ.

Объдки — оставшіеся куски недоденной пищи.

Обыватель — житель, горожанинъ, поселянинъ.

Обыденный — обыкновенный, повседневный, однодневный (примрь: муха-обыденка, живетъ 1 день).

Оврагъ — крутое пониженіе почвы.

Овчарка — порода собакъ, служащихъ для охраненія стада отецъ.

Огарокъ — обгорвшій остатокъ свчи.

Оглобли — часть упряжи, длинныя деревянныя палки, которыя прикрпляютъ экипажъ къ лошадиной сбру.

Огородъ — мсто, на которомъ произростаютъ овощи.

Ограниченный — отдленный линіями или плоскостями (о предмет): недальновидный, узкій въ сужденіяхъ, одаренный небольшими умственными способностями (о человк).

Одобрительно — съ сочувствіемъ, поощряя, соглашаясь.

Одуряющій ядъ — ядъ, доводящій до потери сознанія дйствительности.

Ожерелье — нитка драгоцнныхъ камней для ношенія на ше въ вид украшенія.

Окладъ — годичное жалованье.

Око — глазъ.

Околодокъ — полицейское дленіе города или мстечка, просто участокъ заселеннаго мста.

Окрестности — мстности, окружающія данный пунктъ.

Округъ — совокупность всхъ однородныхъ учрежденій, группирующихся вокругъ одного центральнаго учрежденія данной мстности.

Олимпійскій богъ — одинъ изъ греческихъ боговъ, живущихъ, по врованіямъ древнихъ грековъ, на гор Олимп.

Олицетворять — изображать отвлеченное представленіе въ вид чего либо живого, матеріальнаго.

Олово — мягкій металлъ сраго цвта.

Оловянный — сдланный изъ олова.

Олухъ — дуракъ, тупой человкъ.

Омеблировать — обставятъ мебелью.

Омерзительный — гнусный, вызывающій чувство отвращенія.

Омутъ — трясина, болото, переносно: темное, подозрительное, опасное мсто.

Опекать — оберегать, заботиться, взять на свое попеченіе.

Операція — въ медицин отнятіе поврежденной части — въ торговл, въ военномъ и промышленномъ отношеніяхъ — предпріятіе.

Оплотъ — опора, поддержка.

Оплошность — неосторожность, имющая дурныя послдствія.

Оповстить — сдлать общеизвстнымъ.

Опозорить — обезчестить, нанести несмываемое оскорбленіе.

Опора — мсто, на которое подпертъ нагруженный предметъ или лицо: переносно въ нравственномъ смысл лицо, на защиту котораго можно надяться въ трудную минуту.

Опостылвшій — надовшій, до невозможности переносить.

Опошлить — сдлать мелкимъ, низменнымъ, лишить всего возвышеннаго.

Оппонентъ — противникъ, возражающій.

Оправа — металлическое или деревянное гнздо для помщенія драгоцнныхъ камней въ предметахъ роскоши и для установки металлическихъ стержней въ техник.

Опровергать — доказывать неправильность какого-либо сужденіи.

Опроверженіе — указаніе на неврность, на ошибку.

Опубликованный — напечатанный, объявленный для всеобщаго свднія.

Опытъ — искусственное воспроизведеніе явленія природы, съ цлью изслдовать его причину или ознакомиться съ его условіями. Жизненная подготовка, практика.

Оракулъ — жрецъ, у древнихъ, предсказывавшій будущее.

Оранжерея — теплица, зданіе для воепцтанія и предохраненія отъ холодовъ южныхъ и тропическихъ растеній, иметъ стеклянную покатую крышу, обращенную къ югу.

Ораторствовать — говорить рчь.

Ораторъ — въ тсномъ смысл слова — человкъ, обладающій талантомъ хорошо говорить, въ широкомъ смысл — всякій говорящій рчь.

Организація — устройство упорядоченіе, расположеніе и соотношеніе частей какого-либо цлаго.

Организмъ — всякое живое существо, животное и растительное.

Организованный — съ установленнымъ, опредленнымъ устройствомъ.

Ореолъ — сіяніе, рисуемое вокругъ ликовъ святыхъ, переносно: обаяніе, окружающее человка, замчательнаго какими-нибудь прекрасными свойствами.

Оригинальность — 1) сумма свойствъ, длающихъ предметъ особеннымъ, непривычнымъ для данной среды. 2) Подлинность, принадлежность тому, кому приписывается.

Оригинальный — рзко выдляющійся по своимъ свойствамъ изъ своей среды или среди предметовъ того же рода, подлинный.

Оркестръ — собраніе различныхъ музыкальныхъ инструментовъ для совмстной игры.

Орнаментъ — живописное или скульптурное украшеніе, формы орнамента заимствуются изъ животнаго или растительнаго царства или представляютъ различныя комбинаціи геометрическихъ линій и фигуръ.

Осіять — блеснуть, ярко освтить.

Оскомина — непріятное ощущеніе въ деснахъ, вызванное дой кислыхъ или вяжущихъ предметовъ.

Основательный — устойчивый прочный, глубокій.

Оспаривать — не соглашаться съ мнніемъ, спорить за обладаніе чмъ-нибудь.

Острота — удачная комбинація словъ или идей, свидтельствующая о наблюдательности или находчивости ея автора.

Остроуміе — способность мтко сочетать комбинировать слова или идеи, проявляя наблюдательность и находчивость.

Осуществить — привести въ исполненіе, исполнить.

Осязать — чувствовать кожей, ощупывать.

Осязательно-pеальный — матеріальный, вполн жизненный, предметный, поддающійся познанію вншними чувствами.

Отверженный — изгнанный своей средой, непризнанный.

Отвлеченный — доступный одному только умственному представленію, идейный, неосязательный.

Отвлечь — направить въ другую сторону

Отголосокъ — отзвукъ, отвтный, голосъ, переносно — отвтное чувство.

Отлогій — спускающійся подъ небольшимъ угломъ, наклонно, къ поверхности земли.

Отлучка — временное отсутствіе.

Отнюдь — никоимъ образомъ.

Отороплый — испуганный, пораженный неожиданностью.

Отпоръ — сопротивленіе, равное по сил и рзкости вызвавшему его давленію.

Отпрыскъ — боковая втвь, представитель рода но боковой линій.

Отрада — наслажденіе, удовлетвореніе, удовольствіе.

Отрекаться — отказываться признавать себя чуждымъ.

Отретироваться — удалиться съ соблюденіемъ всхъ правилъ приличія и достоинства.

Отринуть — отвергнуть, отказаться

Отрицаніе — 1) нежеланіе съ чмъ-либо согласиться.

Отрокъ — юноша, большой мальчикъ.

Оттоманка — широкій, низкій диванъ.

Оттнокъ — различныя измненія въ одномъ и томъ же цвт, происходящія отъ примсей, большей или меньшей густоты краски,— переносно то же относительно звука, выраженія лица, голоса и т. д.

Отчетъ — письменное или устное изложеніе дятельности общества, учрежденія или лица за опредленный промежутокъ времени.

Отчужденіе — отдаленіе отъ среды, общества или человка подъ вліяніемъ личныхъ причинъ, отнятіе правительствомъ частной собственности въ пользу городовъ или общественныхъ учрежденій, за плату, опредленную имъ же.

Отъявленный — явный, всми признанный (глупецъ, плутъ, фатъ и т. п.).

Оффиціальный — правительственный, исходящій отъ правительства.

Охать — произносить повторно междометіе охъ!

Оцнка — опредленіе стоимости предмета или качествъ явленія.

Оцнщикъ — человкъ, умющій опредлить стоимость, предмета.

Оцпенніе — почти полная потеря способности или желанія двигаться подъ вліяніемъ различныхъ потрясеній или воздйствій на нервную систему.

Очагъ — печь, въ переносномъ смысл — домашній очагъ означаетъ — семью дома.

Очарованіе — впечатлніе обаятельнаго, прелестнаго, покоряющаго.

Очевидный — не требующій поясненій или доказательствъ.

Очертаніе — линіи, ограничивающія предметъ снаружи.

Ошеломить — оглушить ударомъ или словами.

Ошеломленный — оглушенный, потерявшій сознаніе дйствительности подъ вліяніемъ удара, извстія, необыкновеннаго ощущенія и пр.

Оштукатуренный — покрытый известковой массой, иногда съ лпными украшеніями.

Ощупью — нершительно, исподволь, ощупывая то, что попадается подъ руки, какъ въ темнот.

Ощущать — познавать 5-ю вншними чувствами.

Павлинъ — птица, отечество — средняя Азія. У самцовъ длинный, красиво окрашенный хвостъ, перья котораго употребляются для украшенія дамскихъ шляпокъ.

Падежъ — форма существительнаго, выражающая различныя отношенія, эпидемія скота, истребляющая его.

Пакетъ — 1) небольшой тюкъ, особенно предназначенный къ отправк почтой и соотвтственно тому упакованный, 2) всякое отправленіе въ достаточно большомъ конверт.

Палестина — страна въ Азіи, гд протекла исторія Ветхаго завта и родился Христостъ.

Панель — 1) обшивка или окраска нижней части стны въ комнатахъ, 2) часть улицы вдоль домовъ, предназначенныя для, пшеходовъ, выстилаемая обыкновенно плитами, досками и т. д. (тротуаръ).

Панихида — богослуженіе по умершимъ.

Панорама — картина, расположенная такъ, что зрителю кажется будто онъ находится посреди изображенной на картин мстности. Видъ, представляемый самой природой.

Пансіонъ — закрытое учебное заведеніе, въ которомъ учащіеся получаютъ полное содержаніе, вообще полное содержаніе, столъ и квартира.

Пантера — американскій видъ рода кошекъ, похожъ на леопарда.

Паперть — площадка при вход въ церковь.

Папоротникъ — растеніе изъ семейства споровыхъ, растетъ въ тропическихъ странахъ, отличается чрезвычайно разнообразной формой своихъ мелкоперистыхъ листьевъ.

Парадный — употребляющійся въ торжественныхъ случаяхъ.

Парадоксально — противно общепринятому мннію. Парадоксъ — утвержденіе, противное общепринятому мннію.

Паразитъ — животное, растеніе или человкъ, питающійся на счетъ другого.

Парализованный — лишенный способности двигаться подъ вліяніемъ болзни спинного мозга, или временно лишенный, вслдствіе волненія, душевнаго потрясенія, или болзненнаго припадка. Лишенный возможности дйствовать въ силу извстныхъ обстоятельствъ.

Параличъ — нервное разслабленіе, уменьшеніе или совершенная потеря чувствительности и нервной дятельности въ какой-либо части тла.

Парапетъ — огражденія выдающейся части на мостахъ, балконахъ, набережныхъ, часть стны, въ нкоторыхъ зданіяхъ со стороны фасада поднимающаяся надъ крышей, образуя нчто врод террасы.

Парень — молодой человкъ.

Пари — взаимное обязательство двухъ или боле лицъ уплатить извстную сумму въ пользу той изъ спорящихъ сторонъ, чье утвержденіе окажется справедливымъ.

Паркетъ — полъ, составленный изъ разнообразной формы и цвта деревянныхъ дощечекъ, образующихъ боле или мене сложный рисунокъ и наклеенныхъ на одну общую основу.

Паркъ — расчищенная лсная роща съ прихотливо прорзанными иногда черезъ нее дорожками.

Парламентъ — названіе вообще собраній народнаго представительства, облеченныхъ законодательной властью, въ государствахъ конституціонныхъ и республиканскихъ.

Парники — сооруженіе изъ стекла и деревянныхъ рамъ, предназначенный для защиты отъ вншнихъ вліяній овощей или фруктъ, которые желаютъ акклиматизировать въ чуждой имъ стран или выростить въ неурочное время.

Партія — 1) кругъ людей, боле или мене единомыслящихъ или стремящихся къ общей цли, 2) вступленіе въ бракъ (сдлать партію — вступить въ бракъ).

Парусинный — сдланный изъ грубаго небленаго холста.

Парча — дорогая ткань изъ золотыхъ, серебряныхъ и шелковыхъ нитей.

Пасовать — уступать, стушеваться.

Пассажиръ — человкъ, пользующійея какимъ-либо средствомъ передвиженія.

Пассажъ — 1) крытый (обыкновенно стеклянной крышей) проходъ изъ улицы въ улицу съ магазинами или лавками по обимъ сторонамъ, 2) необыкновенное происшествіе.

Пассивный — (умъ) бездятельный, не способный къ сопротивленію, или самостоятельнымъ дйствіямъ.

Пастбище — лугъ, мсто, гд пасется скотъ.

Паства — стадо, духовная паства священника — руководимые имъ прихожане.

Пасторатъ — помщеніе, гд живетъ священникъ лютеранской церкви.

Пасторъ — приходскій священникъ евангелической церкви.

Пастырь — пастухъ, священникъ духовный руководитель.

Патентованный — предметъ право продажи и эксплотаціи котораго принадлежитъ одному лицу его изобртшему, причемъ право это охраняется во всякомъ государств правительствомъ.

Патетическій — съ выраженіемъ сильнаго чувства.

Патріархальный — ветхозавтный, стариннаго строя, семейственный.

Патріархъ Iосифъ — библейское лицо, сынъ акова, проданный братьями египетскому фараону.

Патріархъ — 1) въ первобытномъ стро общественной жизни глава семьи, а потомъ рода, исполнявшій судебныя, законодательныя и религіозныя обязанности, 2) теперь вообще престарлый глаза отдльной семьи.

Пауза — перерывъ, временная пріостановка въ разговор, декламаціи, драматическомъ искусств, музык.

Паутина — легкая ткань, сплетаемая паукомъ.

Пашня — вспаханная земля, т. е. обработаная или обрабатываемая плугомъ для посва,

Педагогъ — въ древней Греціи тотъ изъ рабовъ, которому вврялся ближайшій надзоръ за дтьми,— ихъ дядька. Отсюда общеупотребительное теперь названіе воспитателя.

Педантъ — человкъ съ ограниченнымъ кругозоромъ, склонный къ педантизму (см)

Пейзажъ — 1) видъ природы, 2) картина, изображающая живописную мстность.

Пении — англійская млкая монета, стоимостью 1/12 шиллинга и 1/240 фунта стерлинговъ = 4 коп.

Финскій пенни = 1/4 коп.

Пенсія — извстная сумма денегъ, выдаваемая за прежнія заслуги или долгую службу.

Пенсъ — мелкая англійская монета.

Пепелище — остатки сгоревшихъ вещей на мст потухшаго пожара.

Первенецъ — первый ребенокъ перворожденный.

Первоклассный — перво разрядный, лучшій по достоинству.

Переворотъ — рзкая полная: перемна обстоятельства какого-либо явленія, государственный переворотъ — насильственное измненіе государственнаго строя.

Передряги — мелкія непріятности.

Перекличка — перечисленіе именъ, съ цлью убдиться въ присутствіи ихъ обладателей.

Перекрестокъ — мсто, гд сходятся два пути, взаимно перескающіеся.

Переломъ — перен. см: рзкая перемна обстоятельствъ.

Перепархивать — перелетать.

Переплетъ — наружный листъ книги, длающійся или изъ цвтной бумаги, или изъ твердаго матеріала картона, обтянутаго кожей, коленкоромъ бумагой и пр., рама.

Перспектива — изображеніе на плоскости удаляющагося предмета наука изображать предметы, имющихъ 3 измренія на плоскости имющей всего 2, въ переносномъ смысл — мысленный взглядъ на будущее. Видъ въ даль въ природ или на картин. Вроятные виды на будущее.

Пересуды — толки, сплетни.

Переулокъ — узкая улица.

Перечень — перечисленіе всхъ предметомъ или лицъ, составляющихъ какое-либо цлое.

Перечить — возражать, не соглашаться, противорчить.

Періодическій — совершающійся черезъ правильные промежутки времени.

Періодъ — 1) опредленный промежутокъ времени, 2) въ словесности — длинное предложеніе съ многими придаточными, 3) въ ариметик, часть десятичной дроби не выражающаяся точно.

Персона — 1) особа, высокопоставленное, популярное лицо, 2) вообще — личность.

Перстъ — палецъ, говорится — перстъ Божій.

Перст] — 1) знакъ съ изображеніемъ его владльца изъ сургуча, какого-либо другого легкоплавкаго металла, чернилъ, краски, 2) машинка длающая этотъ знакъ, 3) буквы и слова, изображенныя механически типографскими машинами, совокупность, печатныхъ повременныхъ, изданій.

Пещера — углубленіе въ скалахъ, служащее жилищемъ для зврей и дикихъ людей.

Піетистъ — религіозный, набожный, благочестивый человкъ.

Пиво — напитокъ, приготовляемый изъ перезрлыхъ зеренъ пшеницы.

Пиленье — раздленіе дерева на части острымъ инструментомъ, въ переносномъ смысл — придирки, приставанія сварливаго человка.

Пилигримъ — путешествующій ко святымъ мстамъ на поклоненіе, преимущественно ко гробу Господню.

Пинокъ — ударъ, толчекъ кулакомъ или ногой.

Пирамидальный — имющій видъ пирамиды.

Пискъ — слабый, но рзкій крикъ.

Планета — небесное тло, получающее свтъ и тепло отъ солнца и вращающееся вокругъ него.

Планъ — 1) общія очертанія, набросокъ предмета и всхъ его существенныхъ частей въ строгомъ отношеніи другъ къ другу, 2) сумма намреній, сводящихся къ достиженію какой-либо цли: 3) предвзятый опредленный образъ дйствій.

Плащъ — широкая верхняя одежда.

Пледъ — большой теплый платокъ изъ толстаго сукна.

Плетень — заборъ, сдланный изъ сучьевъ.

Плотникъ — мастеровой, строющій что-нибудь (судно, чаще всего зданіе) изъ дерева.

Плоть — тло.

Плугъ — оружіе для обработки почвы.

Плюгавый — невзрачный, некрасивой, невнушительной наружности.

Побороть — осилить.

Побрякушки — вещи, не имющія никакого осмысленнаго значенія и доставляющія удовольствіе мало развитому существу своимъ пестрымъ видомъ или производимымъ шумомъ. Пестрыя, мишурныя бездлки для забавы дтей.

Побдоносно — съ сознаніемъ своей непобдимости, непобдимо: посл одержанной побды.

Повинная — добровольное признаніе въ совершенномъ преступленіи.

Повліять — внушить свой образъ мыслей, склонить къ извстной цли.

Повседневный — обыкновенный, будничный.

Повсть — небольшое литературное произведеніе, заключающее описаніе происшествія изъ жизни.

Поглощенный — всмъ существомъ отдавшійся одной мысли или занятію.

Погонщикъ — человкъ, ведущій стадо (но не на пастбище).

Подвигъ — геройскій поступокъ.

Подвохъ — интрига, кознь, подстроенное сплетеніе обстоятельствъ для причиненія кому-либо вреда или устраненія съ своего пути.

Поддержка — 1) помощь, 2) предметъ, помогающій другому удержаться въ равновсіи.

Поденщикъ — человкъ, нанимающійся на работу съ разсчетомь за каждый день.

Подлогъ — уголовное дйствіе, выражающееся въ пользованіи ложными документами.

Подлый — низкій, способный на безчестные поступки.

Подножный кормъ — трава, растенія, которыя скотъ самъ находитъ для себя на пастбищ.

Подозрніе — чувство недоврія, предположеніе дурного поступка.

Подошва холма — основаніе, нижняя частъ небольшого возвышенія почвы.

Подретушировать — усилить тушью тневыя пятна.

Подрядчикъ — человкъ, принимающій на себя, по договору съ владльцемъ, хлопоты по доставк матеріала или наблюденіе за работами но какому-либо сооруженію.

Подстилка — приспособленіе изъ сна, соломы или чего-либо мягкаго для лежанія на земл.

Подсудимый — человкъ, обвиняемый въ преступленіи предъ судомъ.

Подтибрить — стащить, присвоить.

Подъемъ — возвышеніе, поднятіе на воздухъ, на ног, повышеніе спереди, начинающееся отъ кости предплюсно. Переносно — приподнятое состояніе.

Поединокъ — сраженіе между двумя противниками, состязаніе двухъ лицъ.

Пожинать — собирать жатву, переносно — брать то, что получилось въ результат поступковъ.

Поза — положеніе, въ частности красивое положеніе, принятое случайно или намренно.

Позаимствоваться — занять, принять, воспользоваться.

Позиція — 1) мстность, занимаемая войсками въ силу тактическихъ соображеній, 2) въ фехтовальномъ искусств — положеніе, занимаемое фехтующими, 3) въ хореогр.— разныя положенія ногъ, 4) въ музык положеніе лвой руки при игр на струнныхъ инструментахъ.

Позоръ — безчестіе, стыдъ, случай или поступокъ, кладущій неизгладимое пятно на человка или общество.

Покалякать — поболтать.

Покладистый — уступчивый, легко примиряющійся.

Поклоненіе — почитаніе, возведеніе на степень божества предмета поклоненія.

Поклонникъ — человку, восхищающійся вншними или внутренними качествами, какъ-то красотой, умомъ, талантомъ и друг.

Поколніе — совокупность лицъ, родившихся и воспитанныхъ приблизительно въ одно и то же время.

Покровительственный — берущій подъ защиту, заботящійся о слабомъ, поощряющій.

Покровительство — защита забота боле сильнаго о слабомъ.

Полемика — продолжительный споръ въ печати.

Полированный — полировать, механически сглаживать вс неровности, часто до полученія блеска.

Политикъ — 1) лицо, свдущее въ политик, 2) дипломатъ (см.) также въ смысл человка, ловкаго въ житейскихъ длахъ.

Политическій — имющій отношеніе къ политик.

Полиція — правительственное учрежденіе, имющее цлью защиту общественной безопасности.

Помарки — перечеркнутыя и исправленныя мста въ рукописи.

Помело — метла съ длинной ручкой.

Померкнуть — погаснуть, потускнть.

Помыслы — мысли, мечты, надежды.

Помстье — въ старину недвижимое имущество, отдававшееся государствомъ въ пользованіе вмсто жалованья за службу.

Помщикъ — владлецъ большого участка земли, который онъ самъ эксплуатируетъ.

Пони — красивыя малорослыя лошадки, разводятся преимущественно въ Англіи, но также въ Швеціи, Норвегіи, восточной Пруссіи и на свер Франціи.

Поощрять — хвалить, направлять къ достиженію извстной цли.

Попеченіе — забота.

Поползновеніе — слабо выраженное стремленіе.

Поприще — поле дятельности.

Популяризировать — длать доступнымъ пониманію, длать общеизвстнымъ.

Популярный — 1) общепонятно изложенный, 2) пользующійся успхомъ, расположеніемъ народа или извстнаго круга общества.

Попутчикъ — человкъ, слдующій по тому же пути.

Поражонный — сильно удивленный.

Порода — подраздленіе вида животныхъ.

Порождать — вызывать, дать начало.

Порознь — по одиночк, въ отдльности.

Порокъ — крупный нравственный недостатокъ.

Поросль — мелкій кустарникъ.

Портвейнъ — крпкое виноградное вино выдлываемое въ Португаліи, въ г. Опорто.

Портретъ — изображеніе лица съ возможно большимъ соблюденіемъ сходства.

Порука — залогъ или слово, даваемое кмъ-либо въ обезпеченіе того, что лицо, за которое ручаются, исполнитъ обязательства, или уплатитъ долги.

Порція — одинъ пріемъ, то, что съдается за одинъ разъ.

Порывистый — быстро, угловато движущійся, способный къ сильнымъ душевнымъ движеніямъ.

Посвящать — предназначать исключительно для кого-нибудь или чего-нибудь, связать съ чьимъ-либо именемъ или памятью.

Послдовательность — чередованіе въ опредленномъ порядк, когда слдующее вытекаетъ изъ предыдущаго.

Послдствіе — все, что вытекаетъ изъ какого-либо дйствія.

Посредственность — человкъ или предметъ, ни чмъ не выдляющійся въ своей сред.

Поставщикъ — человкъ, взявшій на себя доставку какого-либо матеріала.

Поставъ — остовъ, станъ.

Потакать — во всемъ соглашаться, баловать.

Потаскушка — женщина, ведущая дурной образъ жизни.

Потворство — снисходительность, оправдываніе всхъ поступковъ.

Потрафить — попасть, угодить.

Потрясеніе — сильное и внезапное волненіе.

Похлебка — жидкое блюдо, представляющее собой отваръ какихъ угодно състныхъ предметовъ.

Похныкать — покапризничать, поплакать.

Почва — верхній слой земли, состоящій изъ вывтрившихся горныхъ породъ и истлвшихъ остатковъ животныхъ и растеній, главныя составныя части: перегной, песокъ, глина, известь.

Почеркъ — манера письма, свойственная отдльной личности.

Почерпать — добывать. Почетъ — вншнія проявленія уваженія или почтенія.

Почта — учрежденіе, обыкновенно правительственное, для скорой и правильной доставки всякаго рода посылокъ — и въ мстахъ, гд нтъ желзныхъ дорогъ, также для перевозки пассажировъ.

Почтарь — завдующій пріемомъ и разсылкой писемъ.

Почтенная компанія.

Пошлый — нравственно нечистый, отсталый, мелкій, неспособный къ высокому.

Пощечина — ударъ въ щеку.

Поэзія — (греч.— ‘творчество’) искусство изображать въ слов прекрасно.

Поэма — поэтическое повствовало о какомъ-нибудь событіи.

Поэтическій — картинный, художественный, возвышенный, создающій образы, возвышающіеся надъ дйствительностью.

Поэтъ — лицо обладающее поэтическимъ даромъ (см. поэзія).

Права — правила, регулирующія человческую дятельность въ общежитіи.

Праведный — безгршный, высоконравственный.

Практика — 1) дйствительность, 2) приложеніе теоріи къ жизни, 3) навыкъ, опытъ въ работ, частое исполненіе чего-либо.

Практическій — жизненный, примненный къ дйствительности, дловой.

Прапрадды — очень далекіе представители даннаго рода, пятое поколніе, считая въ обратномъ порядк.

Прахъ — пыль, останки.

Превратность — обманъ, перемна, поворотъ.

Преграда — препятствіе, помха, задерживающая дйствіе или предметъ на его пути.

Преданіе — сказаніе, передающееся словесно отъ отца къ сыну, изъ поколнія въ поколніе.

Преданный — готовый себя отдать для человка или дла. Привязанный, врный.

Предатель — измнникъ.

Предварительно — прежде, чмъ начать какое-либо дйствіе.

Предвидть — заране видть или угадывать готовящееся событіе или его послдствія.

Предзнаменованіе — знакъ свыше, предупреждающій о событіи.

Предисловіе — помщаемое въ начал сочиненія и излагающее причины, вызвавшіе составленіе сочиненія, его цль, обстоятельства, сопровождавшія его выполненіе и т. п.

Предки — старые, почти всегда умершіе представители даннаго рода.

Предлогъ — 1) обстоятельство, за которое ухватываются для ложнаго объясненія желаемаго образа дйствія. 2) частъ рчи, выражающая различныя отношенія между предметами.

Предначертаніе — событіе или участь, указанная какъ бы свыше заране.

Предостереженіе — предупрежденіе о чемъ-нибудь угрожающемъ, что должно или можетъ совершиться.

Предотвратить — 1) не дать совершиться.

Предпочитать — ставить кого-нибудь или что-нибудь выше другого.

Предпріятіе — рядъ боле или мене сложенныхъ дйствій, совершаемыхъ ради матеріальной выгоды и общественной пользы.

Предрасудокъ — мнніе или убжденіе, принятое на вру, безъ проврки собственнымъ разсудкомъ.

Предсказаніе — предугаданіе будущихъ событій.

Представителъ — лицо или предметъ, служащіе образцомъ, типомъ своей среды, рода или вида.

Представитель — человкъ выступающій замстителемъ отдльнаго лица или цлой группы. Выразитель извстнаго мннія, извстнаго направленія мысли.

Предубжденія — предразсудки, сужденія, взгляды, принятые произвольно, безъ всякаго разумнаго снованія.

Предсдатель — постоянный или временный глаза какого-нибудь учрежденія, общества, комитета, коммиссіи и т. п., наблюдаетъ за порядкомъ засданія, руководить ходомъ длъ.

Предчувствіе — смутное душевное предугадываніе готовящихся событій

Предлъ — граница, край, конецъ, очертаніе.

Презрительны и — выражающій свое превосходство.

Преимущество — особое право. Прелюдія — небольшая музыкальная пьеса, служащая какъ-бы введеніемъ въ другую, большую.

Премія — награда.

Преминуть — пропустить случай.

Пренебреженіе — невнимательное отношеніе.

Пренія — обсужденіе спорнаго вопроса въ какомъ-либо собраніи или на суд.

Преобладать — находиться въ наибольшемъ количеств.

Преоригинальный — чрезвычайно отличающійся отъ привычнаго вида и характера предметовъ того-же рода, особенно своеобразный.

Препирательство — продолжительный споръ изъ-за вещи, не имющей особенной важности.

Пресловутый — прославленный, знаменитый.

Прессовать — сплющивать ручнымъ или механическимъ способомъ.

Пресчь — рзко остановить, прекратить

Претендовать — заявлять свои права на что-нибудь.

Претить — поправиться, вызывать отвращеніе.

Пріемъ — 1) принятіе, 2) порція, 3) методъ, способъ, 4) пріемы свтскіе — званые обды, вечера и проч.

Пріютъ — мсто защиты и отдыха.

Привилегія — особое право, данное изобртателю на изобртенный имъ способъ производства, недопускающее ничьего совмстничества въ теченіе извстнаго времени, вообще всякое преимущество званія или положенія.

Привлекательный — пріятный, располагающій въ свою пользу.

Приговоръ — присужденіе награды или наказанія, ршеніе, къ которому приходятъ люди, призванные о чемъ-либо судить.— Судебный приговоръ — ршеніе суда.

Приданое — все, то, что дается невст ея родителями при выдач ея замужъ.

Придлъ — боковой алтарь въ православномъ храм.

Призваніе — особенная наклонность къ извстнаго рода дятельности какъ бы указанная свыше отъ самая рожденія всми вкусами, способности мы и желаніями.

Призма — тло, котораго все параллельные разрзы составляютъ совершенно равные между собой много угольники. Обладаетъ свойствомъ разлагать лучъ свта на его составные части. Образное выраженіе: ‘видть сквозь призму’ значитъ видть что нибудь въ ложномъ свтъ.

Признаки — явленія или свойства, по которымъ можно опредлить событіе или предметъ.

Признательный — благодарный.

Призракъ — видніе, созданное воображеніемъ.

Призъ — 1) награда, установленная для побдителя въ какомъ либо состязаніи, 2) захваченное непріятельское судно.

Приказчикъ — 1) человкъ, служащій въ торговомъ дл, 2) человкъ, занимающійся управленіемъ хозяйскими длами.

Приманка — предметъ, способный склонитъ къ извстному дйствію.

Примитивный — первобытный.

Приноравливать — приспособлять, стараться сдлать что-нибудь кому-нибудь доступнымъ.

Принужденность — отсутствіе свободы въ движеніяхъ и образ дйствій, большей частью намренное.

Принципъ — основное положеніе, руководящая идея, то, что лежитъ въ основ чего-либо, составляя его сущность и сокровенный смыслъ, основное правило.

Приманка — приступъ болзненнаго состоянія.

Природа — все, что создано и создается во вселенной по физическимъ законамъ, помимо человческаго труда.

Приставъ — 1) чинъ полиціи, ближайшему надзору котораго ввряется опредленный участокъ города, 2) чинъ судебнаго вдомства, на обязанности котораго лежитъ вызовъ отвтчика и свидтелей въ судъ, производство взысканій по опредленію уда и т. п. исполнительныя дйствія.

Пристанище — мсто, гд южно остановиться для временнаго отдыха или поселиться навсегда. Пристрастіе — 1) особая склонность, 2) несправедливое отношеніе изъ-за личныхъ соображеній.

Присяга — клятва въ истинности показаній или въ врности правителю травы.

Присяжный — давшій присягу на добросовстное, честное, посильное выполненіе той или другой обязанности.

Приторный — съ сильно выраженнымъ, до непріятности сладкимъ вкусомъ.

Притязаніе — заявленіе права на что-либо.

Приходъ — 1) извстная территорія, вс жители которой считаются прихожанами одной церкви, 2) сумма денежныхъ или вещественныхъ поступленій за какой-либо промежутокъ времени.

Прихожая — передняя.

Прихоть — необыкновенное желаніе.

Причитаніе — монотонная жалоба.

Причуды — неестественныя желанія, прихоти, дйствія, которыхъ отъ нормальнаго человка трудно ожидать.

Проблескъ — лучъ свта, проникшій въ темноту.

Провинціальный — (городъ) — не занимающій въ государств важнаго мста, отсталый въ сравненіи съ столицей.

Прогалина — незаросшее мсто среди лса.

Программа — перечисленіе нумеровъ, имющихъ быть исполненными на концерт, литературномъ вечер и т. д., а также вообще всякое объявленіе о порядк предположенныхъ празднествъ и зрлищъ.

Прогрессъ — поступательное движеніе, развитіе человчества на пути къ боле или мене отдаленнымъ I цлямъ — достиженію разумной свободы, истины и блага.

Продуктъ — произведеніе, результатъ дйствія какой-либо силы или совокупности силъ.

Проектъ — 1) предложеніе какой-либо мры, обыкновенно подкрпляемое доводами въ пользу необходимости или выгодности ея, 2) письменное объясненіе плана и смть какой-либо постройки или сооруженія съ подробными указаніями сущо, ственныхъ обстоятельствъ.

Проза — литературное произведеніе, написанное немрной рчью, всякое письменное и устное произведеніе, которое воспринимается умомъ, безъ участія чувства и воображенія, все грубо-матеріальное, жизненное, не одухотворенное чувствомъ.

Прозаическій — 1) написанный прозой (не стихами), 2) обыденный, заурядный, разсудочный, не оставляющій мсто чувствительности и воображенію.

Прозондировать — изслдованіе съ помощью ощупыванія острымъ инструментомъ — зондомъ. Зондируютъ почву, рану, или, въ переносномъ смысл, чужія мысли или настроеніе.

Прозорливость — проницательность, способность предвидть.

Произведеніе — результатъ работы человческихъ рукъ или духа.

Произволъ — проявленіе личной воли, не регулированное закономъ.

Проймы — выемки въ кра платья, въ которыя вшиваются рукава.

Проказы — шалости.

Прокъ — польза.

Пролетарій — труженикъ, ничмъ не обезпеченный, живущій дневнымъ заработкомъ.

Промахъ — ошибка.

Промежуточный — занимающій сродное мсто между двумя другими.

Промотавшійся — разорившійся, растратившій кутежами и всякаго рода расточительствомъ все свое состояніе.

Пронзительный — непріятный для слуха, рзкій (про звукъ), испытующій, проникающій въ душу (про взглядъ).

Проницательность — способность видть скрытыя человческія чувства и побужденія, проникать въ сущность явленій, угадывать ихъ причины и слдствія.

Пропасть — оврагъ, переносно — погибель, безвыходное положеніе.

Пропись — тетрадъ съ каллиграфически-написанными фразами, выведенными блдными чернилами, по которымъ учащіеся писать наводятъ буквы. Т. к. фразы въ прописяхъ обыкновенно нравоучительнаго содержанія, то отсюда Переносное значеніе — прописная фраза — азбучная мораль, избитое. всмъ извстное нравоученіе.

Проповдникъ — человкъ, внушающій слушателямъ въ форм рчей правила нравственности.

Проповдывать — читать рчь, бесдовать съ слушателями съ цлью внушить какую либо нравственную идею.

Проповдь — рчь, произносимая съ каедры, съ цлью убдить слушателей въ какой-нибудь нравственной истин.

Пропорціонально — извстное соотношеніе вещей.

Пропорція выраженіе, состоящее изъ 4-хъ величинъ и обозначающее равенство 2-хъ отношеній.

Просакъ — непріятная неожиданность, обманъ, разочарованіе.

Простолюдинъ — человкъ, принадлежащій къ низшему слою общества.

Проталина — узенькая дорожка, образованная отеканіемъ растаявшаго снга.

Протестъ — 1) заявленіе несогласія съ поступками и заключеніями какого-либо лица или общества: сопротивленіе. 2) Протестъ векселя — удостовреніе нотаріуса о неплатеж въ срокъ.

Противорчіе — утвержденіе противоположное высказанному другимъ.

Противуестественностъ — все, что противно законамъ природы.

Профессія — родъ занятій.

Профессоръ — ученая ‘степень. дающая право читать лекціи въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ.

Процедура — 1) судебное производство, 2) въ переносномъ смысл — рядъ сложныхъ дйствій, формальностей, мелкихъ препятствій и затрудненій, встрчаемыхъ на пути къ достиженію какой-либо цли.

Процентъ — одна сотая часть доходъ, получаемый съ капитала, находящагося въ оборот.

Процессія — боле или мене многолюдное торжественное шествіе, слдующее въ извстномъ порядк.

Процессъ — тяжба, послдовательный ходъ развитія явленій.

Прочный — выдерживающій большія усилія или долгое употребленіе.

Прошмыгнуть — быстро пробжать, стараясь быть незамченнымъ.

Прощалыга — человкъ, потерявшій нравственное чувство, ведущій дурной образъ жизни.

Проявленіе — обнаруженіе чего либо внутренняго или отвлеченнаго, напр. чувства, мысли, силы.

Прыть — скорость, проворство, находчивость.

Пряжка — застежка, приспособленіе, для скрпленія какихъ-либо 2-хъ частей одежды, или для украшенія.

Прямикомъ — по прямой линіи не сворачивая съ дороги, просто.

Псаломщикъ — членъ церковнаго клира, исполняющій обязанности дьячка, читающій и поющій при богослуженіи.

Псаломъ — лирическо-религіозное пснопніе у древнихъ евреевъ, въ особенности т, которыя вошли въ составъ псалтыря.

Псевдонимъ — придуманное имя, подъ которымъ является публик литераторъ, художникъ или артистъ не желающій выдавать своего настоящаго имени.

Психіатръ — врачъ, занимающійся лченіемъ нервныхъ и душевныхъ болзней.

Психологія — наука о душевныхъ и умственныхъ явленіяхъ.

Психологическій — относящійся къ области человческой умственной и душевной природы.

Психологъ — человкъ, занимающійся изученіемъ свойствъ человческаго ума и души.

Публика — большое собраніе людей, слушатели, присутствующіе при зрлищ.

Пугало — чучело животнаго, ставимое въ садахъ для пуганія птицъ.

Пуддинг — Англійское блюдо изъ тертой булки, сахара, изюма и пр.

Пудра — мелкій душистый порошокъ рисоваго крахмала, употребляется какъ косметическое средство для приданія близны и освженія кожи.

Пунктуальный точный, аккуратный.

Пунктъ — точка. Постоянная мысль.

Пунцовый — ярко-красный.

Пурпурный — ярко-красный.

Пурпуръ маргаритокъ — красный цвтъ цвтовъ маргаритокъ — сложноцвтныхъ съ круглымъ внчикомъ, состоящимъ изъ множества лепестковъ.

Пурпуръ — краска ярко-краснаго цвта: въ древности добывалась финикіянами изъ раковинъ и цнилась очень высоко. Теперь приготовляется химически.

Пустомеля — человкъ, говорящій много вздору.

Пустошь — пустое, незастроенное и ничмъ не засянное мсто.

Пустыня — большое пространство земли, лишенное растительности и плохо орошенное.

Путешественникъ — человкъ, совершающій путь по своей или чужой стран.

Путникъ — странникъ.

Пылъ — жаръ, рвеніе.

Пытка — мученія, которымъ подвергаютъ человка съ цлью добиться отъ него желаемаго, вообще мучительное душевное состояніе.

Пьедесталъ — подставка, поддерживающая скульптурное изваяніе.

Пнковая трубка — трубка для куренія изъ внки. Благодаря мягкости матеріала вырзываютъ п. т. обыкновенно красивой, причудливой формы.

Рабъ — человкъ, представляющій собой законную собственность другого человка и безусловно ему подчиненный, иносказательно — находящійся въ зависимости отъ привычекъ условій жизни.

Равновсіе — покой, подъ вліяніемъ дйствія двухъ равныхъ силъ, дйствующихъ въ противоположныхъ направленіяхъ.

Радужный — окрашенный въ семь основныхъ цвтовъ: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синій, фіолетовый.

Радушный — гостепріимный.

Радя — стараясь, заботясь.

Радть — заботиться.

Развалина — остатки разрушеннаго зданія.

Разверзаться — раскрываться.

Развращенный — испорченный, потерявшій нравственныя основы.

Развнчать — торжественно свергнуть съ престола, въ переносномъ смысл разочаровать въ комъ-либо себя или другихъ, свергнуть съ высоты, на которую раньше поставили.

Развтвляться — раздляться на 2 или нсколько втвей, которыя также разъединяются въ свою очередь.

Развязка — окончаніе, освобожденіе, разршеніе.

Раздолье — свобода, обиліе.

Разложеніе — раздленіе на составныя части.

Размолвка — ссора по причин несогласія въ мнніяхъ.

Разнорчивый — выражающій разныя, несогласныя мннія.

Разнуздать.—

Разоблачиться — стать извстнымъ, обнаружиться, раздться.

Разочарованіе — 1)перемна въ чувствахъ къ человку или въ отношеніи къ предмету, котораго ошибочно считалъ или представлялъ себ лучшимъ, чмъ тотъ оказался. 2) Обманутое ожиданіе чего-нибудь пріятнаго.

Разсужденіе — рядъ утвержденій и выводовъ, съ цлью изслдоватъ или доказать какую-либо истину, отыскать причину или предсказать слдствіе какого-либо явленія.

Разсчетъ — вычисленіе размровъ и отношеній при проект какого-либо сооруженія, разсужденія за или противъ пользы или выгодности какого-либо предпріятія. Расплата.

Разубждать — выяснять неправильность какого-либо взгляда, отговаривать.

Расторгнуть — нарушить, разорвать.

Расточать — неумренно издерживать.

Расфуфыренный — расфранченный, не въ мру пышный.

Раціональный — согласный съ разумомъ, правильный, соотвтствующій указаніямъ науки.

Рвеніе — большое усердіе.

Реакція — 1) въ политик — стремленіе къ отжившимъ порядкамъ, враждебное всему новому и прогрессивному, въ физик, и механик — сила, непремнно появляющаяся при дйствіи вншней силы, равная ей и прямо противоположная.

Реализмъ — свойство изображать предметы и явленія въ ихъ настоящемъ, неприкрашенномъ вид.

Реальный — дйствительный, могущій осуществиться, бывающій на самомъ дл.

Реверансъ — дамскій поклонъ съ присданіемъ.

Ревматизмъ — болзнь, выражающаяся ломотой въ суставахъ.

Ревновать — 1) подозрвать измну чувства, 2) усердно относиться къ длу.

Революція — движеніе общества, имющее цлью свергнуть существующую форму правленія.

Регистръ — 1) въ пніи объемъ голоса, 2) въ орган — приспособленія, позволяющія усиливать, ослаблять и различно измнять звуки, 3) вообще подвижной клапанъ или заслонка, направляющія въ каналахъ и трубахъ теченіе воздуха и газовъ въ различи мя стороны.

Регулярная армія — постоянное войско.

Регулярно — правильно, по опредленнымъ законамъ.

Редакція — 1) форма изложенія. 2) собраніе лицъ, работающихъ по составленію какого либо повременнаго изданія, 3) помщеніе, въ которомъ сосредоточено управленіе по изданію.

Резиденція — городъ, служащій мстопребываніемъ главы государства или какого-либо высокопоставленнаго лица.

Резонъ — причина, достаточное побудительное основаніе.

Результатъ — то, что получается отъ всякаго дйствія.

Резюме — сжатое повтореніе главнйшихъ выводовъ рчи, статьи, доклада.

Рейсфедеръ — металлическій цилиндръ, разрзанный вдоль съ обоихъ концовъ для вкладыванія карандашей.

Рекрутъ — новобранецъ, солдатъ, только что поступившій на службу.

Ректоръ — 1) избираемый или назначаемый изъ среды ординарныхъ профессоровъ, предсдатель совта университета или академіи, являющійся вмст съ тмъ начальникомъ и главнымъ руководителемъ высшаго учебнаго заведенія, 2) въ Англіи также пасторъ, самостоятельно управляющій духовными длами цлой общины.

Религіозный — набожный, ревностно относящійся къ своей вр.

Религіозныя церемоніи — обряды, совершаемые церковью.

Религія — совокупность врованій данной личности или націи въ Божество и его атрибуты.

Рельефный — выпуклый, наглядный, хорошо очерченный.

Ремонтъ — 1) обновленіе, починка или перестройка зданій и т. п., 2) пополненіе и замна ставшихъ негодными кавалерійскихъ лошадей другими, 3) починка аммуниціи въ войскахъ.

Рента — опредленный доходъ съ капитала, проценты или проценты и погашеніе на занятый капиталъ, выплачиваемые періодически.

Репетировать — повторять, въ педагог.— проходить съ ученикомъ курсъ вн классныхъ занятій, въ театральномъ искусств — приготовлять пьесу къ постановк.

Репутація — общее мнніе о достоинствахъ или недостаткахъ данной личности. Честь, доброе имя.

Респектабельный — внушающій почтеніе только вншностью.

Рессора — прочное упругое стальное приспособленіе, принимающее на себя толчки, благодаря своей упругости.

Рессорная повозка — повозка, которой сиднье установлено на рессорахъ.

Рессурсъ — вспомогательное средство, источникъ.

Реставрировать — возстановлять.

Реформаторъ — преобразователь, стремящійся къ проведенію реформъ въ общественной или государственной жизни.

Реформація — отдленіе отъ католической церкви новой религіи, созданной Лютеромъ и раздлившейся на многія секты, подъ вліяніемъ различныхъ проповдниковъ.

Рецензія — критическая замтка о вновь вышедшемъ произведеніи искусства или объ исполненіи музыкальной или драматической пьесы.

Рецептъ — 1) запись названій тлъ, которыя въ соединеніи должны представлять средство для излеченія болзни, съ прибавленіемъ объясненія, какъ имъ пользоваться, 2) запись о способ приготовлять какой-либо составъ или блюдо.

Рига — сарай, пристраиваемый обыкновенно къ овину и служащій для молотьбы хлба.

Ризница — мсто храненія священныхъ облаченій и регалій.

Рискованный — соединенный съ возможной опасностью.

Рискъ — добровольное подверганіе себя опасности ради возможной выгоды при удачномъ исход.

Ритмическій — размренный, построенный на правильно чередующихся удареніяхъ и промежуткахъ времени.

Ровесница — женщина или двушка однихъ лтъ съ другой.

Ровъ — небольшое углубленіе въ земл, выкопанное на большомъ протяженіи для стока дождевыхъ водъ или какъ земельная граница.

Роковой — неизбжный, неумолимый, предназначенный.

Рокъ — судьба, предопредленная участь.

Роль — изображеніе на сцен какого либо типа или личности, обдуманный способъ держать себя въ отношеніяхъ къ людямъ. Играть роль представляться, изображать изъ себя не то, что есть

Романистъ — 1) авторъ романовъ, 2) знатокъ и изслдователь романскихъ языковъ, а также римскаго права, въ отличіе отъ германиста и т. д.

Романическій — заключающій въ себ элементъ любви.

Романическій интересъ — романическій-любовный.

Романъ — обширное литературное произведеніе, дающее изображеніе жизни отдльной личности или цлаго общества, подробно воспроизводящее эпоху, въ которой совершается дйствіе и часто выясняющее какую-нибудь нравственную, политическую или философскую идею.

Ромашка — растеніе изъ семейства сложноцвтныхъ. Настой изъ ромашки хорошее обиходное средство при легкихъ заболваніяхъ.

Ромъ — спиртный напитокъ, добываемый изъ тростниковаго сахара и его остатковъ путемъ броженіи и дистилляціи. Ромъ содержитъ отъ 72 до 77% чистаго алкоголя, лучшимъ считается ямайскій.

Роскошь — слишкомъ широкое пользованіе удобствами и благами жизни, красота предметовъ, обстановки.

Рослый — большого роста.

Роптать — выражать громко свое неудовольствіе.

Ростбифъ — приготовленный по-англійски (жареный на вертел) бычачій филей.

Росчеркъ — линія, проводимая отъ послдней буквы подписи.

Ротозй — разсянный человкъ, звака.

Рубанокъ — столярный инструментъ для сглаживанія поверхности дерева строганіемъ.

Рубенсъ — Петръ-Павелъ, нидерландскій живописецъ фламандской школы, родился въ 1577 г., умеръ въ 1640 г.

Рудникъ — система подземныхъ ходовъ и галлерей, прокопанная для добыванія цнныхъ металловъ и горныхъ породъ.

Рудники — мста добыванія угля и руды. Углубленіи въ земл въ вид тахтъ съ длинными корридорами, по которымъ расходятся рабочіе, рудокопы или углекопы, съ инструментами для добыванія изъ ндръ земли угля или руды, съ освтительными приборами и съ вагонетками перевозки добытаго ископаемаго.

Рудокопъ — рабочій въ горныхъ промыслахъ, добывающій руду изъ горныхъ породъ.

Руководство — сумма правилъ, на которыхъ основываются извстныя дйствія.

Руководствоваться — поступать на основаніи чего-либо, исходить изъ чего-нибудь, основываться.

Рукоятка — часть орудія или инструмента, находящаяся при работ въ рук и потому имющая форму, соотвтствующую размрамъ руки.

Русло — ложе рки.

Рутина — всякій избитый способъ, принимаемый на вру, безъ самостоятельнаго обсужденія.

Рутинный пріемъ — устарлый, избитый, принятый безъ проврки.

Рухнуть — сломавшись, упасть (говорятъ о чемъ нибудь большомъ и громоздкомъ).

Ручей — струя воды, стекающая съ возвышеннаго мста.

Рысцой — мелкими шажками.

Рычагъ — простая машина, состоящая изъ 2-хъ плечъ и опоры, подвергается дйствію силы и груза.

Рзкій — лишенный мягкости, производящій непріятное дйствіе на нервы.

Сабля — холодное оружіе изъ стали въ вид длиннаго, нсколько изогнутаго ножа, носится на боку, въ ножнахъ.

Саванъ — одежда очень простого покроя, въ которой хоронятъ мертвыхъ.

Саддукеи — древне-еврейская религіозная секта, отрицавшая преданіе, воскресеніе мертвыхъ, возмездіе за добрыя и злыя дла и признававшая единственнымъ закономъ пятикнижіе Моисея.

Саксонецъ — 1) житель королевства Саксоніи, входящаго въ составъ соединеннаго германскаго государства, 2) принадлежавшій къ саксонскому племени, обитающему въ сверной Германіи.

Салатъ — 1) сырая, приправленная прованскимъ масломъ и уксусомъ и т. п. зелень, 2) огородныя растенія, разводимыя ради зелени.

Самобичеваніе — самоистязаніе, которое было распространено въ средніе вка. Въ переносномъ смысл,— обличеніе своихъ собственныхъ пороковъ, выставленіе своей личности въ дурномъ свт.

Самобытный — оригинальный, отличающійся ему одному принадлежащими особенностями.

Самообладаніе — умніе не выдавать своего внутренняго состоянія.

Самопожертвованіе — забвеніе своихъ личныхъ интересовъ ради блага другого.

Самопрялка — машина для превращенія волокнистаго матеріала въ нить — пряжу.

Санкція — утвержденіе, разршеніе, признаніе нравъ.

Санъ — званіе высокопоставленнаго духовнаго или гражданскаго чиновника.

Сарказмъ — дкая, остроумная, злая насмшка.

Саркастическій — зло насмшливый, ядовитый.

Сафьянъ — тонкая кожа, выдланная изъ козлиныхъ, бараньихъ и иногда телячьихъ шкуръ, обыкновенно окрашивается въ яркіе цвта.

Сборный — собранный, гд назначено собираться.

Сварливый — ссорящійся по пустому.

Свинецъ — металлъ тяжелый, мягкій, сраго цвта.

Свирль — простой музыкальный инструментъ, на которомъ играютъ пастухи, длается по принципу флейты изъ одной или нсколько изъ трубокъ.

Сводчатый — куполообразный.

Сводъ — куполъ, круглый потолокъ.

Своекорыстный — преслдующій цли личной выгоды въ ущербъ правд и справедливости.

Своеобразный — лично кому нибудь свойственный, оригинальный.

Свойственный — присущій, вытекающій изъ характера даннаго лица или предмета.

Свойство — все, что отличаетъ одинъ предметъ или одну группу предметовъ отъ другого или другой.

Свора — нсколько паръ гончихъ собакъ, сомкнутыхъ на одну веревку.

Свтскій — 1) не принадлежащій къ духовенству, 2) живущій открытой жизнью, 3) воспитанный.

Святки — Рождественскіе праздники.

Святоша — ханжа.

Сдержанность — умніе сохранять спокойствіе при всякихъ обстоятельствахъ.

Сдлка — условіе двухъ лицъ или партій дйствовать къ обоюдной выгод.

Сезонъ — извстный промежутокъ времени, напр. лтній, зимній, а также время, посвящаемое какому-нибудь занятію напр. учебный сезонъ, купальный сезонъ.

Секретъ — тайна.

Секунда — 1) промежутокъ времени, составляющій 1/60 часть минуты: 2) часть окружности, находящаяся въ такомъ же отношеніи къ минут (минута 1/60 часть градуса, градусъ 1/360 часть окружности).

Сенсаціонный романъ — романъ съ запутаннымъ, сложнымъ содержаніемъ, заключающимся въ раскрытіи какого нибудь таинственнаго страшнаго преступленія, вызывающій всеобщее вниманіе.

Сентенція — нравственное изреченіе.

Сентиментальный — склонный къ излишней чувствительности, или вызывающій ее.

Сервизъ — наборъ чайной или столовой посуды.

Сердоликовый — сердоликъ минералъ полупрозрачный, красивыхъ разнообразныхъ цвтовъ съ блыми жилками. Идетъ на приготовленіе различнаго рода изящныхъ вещицъ.

Серьги — украшеніе изъ драгоцннаго металла и камней, продвающееся въ пробуравленное отверстіе ушной мочки.

Серьезность — вдумчивое, критическое отношеніе къ предметамъ и явленіямъ, глубина, убжденность идей, пониманіе смысла и значенія вещей.

Сессія — продолжительное, повторяющееся въ теченіе извстнаго количества дней, засданіе.

Сеттеръ — лягавыя собаки, подружейныя охотничьи собаки, употребляемыя при ружейной охот на птицъ.

Сіяніе — сильный блескъ, свтъ, окружающій лики святыхъ на ихъ изображеніяхъ. Сверное сіяніе — особое явленіе въ холодныхъ странахъ — появленіе на ночномъ неб свтовыхъ рисунковъ.

Сивиллы — у древнихъ грековъ и римлянъ вдохновенныя прорицательницы.

Сигналъ — условный знакъ.

Сикстинская Мадонна — изображеніе Богородицы, произведеніе кисти Рафаэля, считающееся лучшимъ образцомъ искусства живописи. Хранится въ Дрезденской картинной галлере.

Символъ — знакъ, предметъ, изображеніе, условно напоминающіе о какой-либо невещественной мысли.

Симметрія — такое расположеніе частей, при которомъ цлое можетъ длиться на дв совершенно одинаковыя части.

Симпатичность — привлекательность.

Симпатія — чувство сердечнаго влеченія, безсознательное или подъ вліяніемъ хорошихъ свойствъ человка, животнаго или явленія.

Симптомъ — признакъ, по которому распознаютъ какое-нибудь явленіе, въ частности — признакъ болзни.

Симфонія — музыкальное произведеніе, написанное для оркестра, обыкновенно состоитъ изъ 4 частей: 1) allegro — въ форм сонаты, andante, 3) скерцо — въ форм менуэта, 4) allegro — боле подвижное чмъ первое.

Синекура — должность, дающая большой доходъ и не требующая большого труда.

Синій чулокъ — въ переносномъ смысл, женщина, чрезмрно увлекающаяся наукой.

Синтаксисъ — часть грамматики, ученіе о соединеніи словъ въ предложеніе и предложеній — въ рчь.

Систематически — систематическій — образующій систему, изложенный въ извстномъ порядк, напередъ задуманномъ.

Скала — выступъ въ почв, образуемый какой-и будь твердой горной породой обыкновенно надъ моремъ.

Скандализированый — приведенный въ смущеніе или негодованіе позорнымъ поступкомъ.

Скандалъ — неприличный поступокъ, получившій огласку, соблазнъ.

Скаредность — чрезмрная скупость.

Скатерть — покрывало для стола.

Сквайръ — прежде титулъ среднихъ дворянъ въ Англіи, теперь титулъ всхъ зажиточныхъ уважаемыхъ гражданъ.

Скептицизмъ — критическое отношеніе къ вопросамъ вры и познанія и возникшее отсюда совершенное безвріе.

Скептическій — недоврчивый, полный сомннія.

Скинія — у древнихъ евреевъ походный храмъ, устроенный Моисеемъ, во время странствованія евреевъ но пустын.

Скирда — хлбъ, сложенный въ пол.

Скитаться — блуждать, бродить, не находя пріюта.

Склонность — влеченіе — предпочтеніе одного человка или дла другимъ.

Склонъ — понижающаяся плоскость холма или горы.

Скомкать — смять руками, уничтожить первоначальную форму.

Сконфуженный — смущенный, пристыженный.

Скрипачъ — человкъ играющій на скрипк.

Скула — кости нижней половины лица.

Скульптура — искусство получать различныя изображенія съ ясно обозначенными формами, изъ дерена, камня, металла, глины, воска и пр.

Слава — лестная, почетная извстность.

Славословіе — хвала, гимнъ, ода.

Смазливый — привлекательной вншности, но безъ признаковъ духовнаго содержанія.

Смежный — сосдній и имющій общую часть.

Смекать — сообразить, въ чемъ дло, догадаться.

Сметка — сообразительность.

Сметливость — сообразительность.

Смоковница — фиговое дерево.

Сморчекъ — мелкое наскомое, переносно — ничтожество.

Смутный — неясный, неопредленный, не имющій очертаній.

Смуты — непорядки, волненія, смущенія.

Смыслъ — внутреннее значеніе.

Смычекъ — необходимая принадлежность струнныхъ инструментовъ, движеніемъ которой по струнамъ производится звукъ.

Снисходительный — мягко относящійся къ чужимъ ошибкамъ.

Снисхожденіе — уменьшеніе требованій вызванное участіемъ, жалостью.

Сноровка — ловкость, пріобртенная долгимъ упражненіемъ въ какомъ-либо дл.

Соблазнъ — приманка, склоняющая къ нравственной уступк

Соблазнитель — человкъ, увлекающій обманными общаніями.

Собственноручный — сдланный собственными руками.

Соверенъ — англійская золотая монета = 1 фунту стерлинговъ = 10 руб. (по курсу).

Совершенство — то, что по поддастся и не нуждается ни въ какомъ улучшеніи или поправк. Предлъ всего лучшаго.

Содрогаться — вздрагивать подъ вліяніемъ сильнаго душевнаго потрясенія.

Содйствіе — помощь.

Содянное — сдланное, совершенное.

Созерцательный — продолжительно наблюдающій что-либо одно.

Сознательный — отдающій себ отчетъ.

Сокровенны и — тайный, завтный, открытый только для избранныхъ.

Сокровище — вещь или собраніе вещей, имющее большую цну.

Сокрушать — разрушать.

Солидная поддержка — вская, прочная, имющая значеніе, внушительная.

Солидный — 1) прочный, добротный, довольно большихъ размровъ (о предмет), почтеннаго возраста, положенія, внушительной вншности, положительнаго образа мыслей и жизни (о человк).

Соло — 1) одинъ (обыкновенно о концертант), 2) часть музыкальнаго произведенія, исполняющаяся однимъ инструментомъ или голосомъ.

Солодъ — проросшія и высушенныя зерна хлбныхъ растеній, употребл. для приготовленія пива, квасовъ, экстрактовъ.

Сомнительный — не внушающій доврія.

Сонмище — толпа, безчисленное множество предметовъ.

Соображеніе — мысль которая можетъ измнить отношеніе человка къ явленію или направить его дйствія въ опредленную сторону.

Соперникъ — одновременно съ другими лицами, добивающійся одной и той же цли.

Сопутствовать — вмст слдовать по какому-либо пути

Сосредоточить — сконцентрировать, собрать въ одну точку, въ одно мсто.

Сосредоточиться — собрать и остановить все вниманіе на одномъ предмет или явленіи

Составъ — совокупность нсколькихъ различныхъ элементовъ, предметовъ, людей, соединенныхъ въ одно собирательное цлое.

Состязаніе борьба въ знаніи, умньи, ловкости, за какую-нибудь награду (призъ).

Сотрудница — раздляющая трудъ. Принимающая участіе въ данномъ труд или дл.

Софистика — умнье краснорчиво доказывать ложныя истины.

Соціалистическій — 1) строй общества, при которомъ всякій членъ его принимаетъ участіе въ распредленіи и полученіи всхъ благъ и цнностей сообразно вносимому имъ труду. Роль центральной власти сведено до минимума. Вншнія формы общественнаго устройства отсутствуютъ, 2) направленіе или образъ мыслей сочувствующій соц. строю общ

Соціальный — общественный, народный.

Сочетаніе — соединеніе.

Союзъ — 1) соединеніе двухъ или нсколькихъ отдльныхъ людей, обществъ или націй для какой-либо обшей цли, 2) грамматическая часть рчи соединяющая отдльныя предложенія или его части.

Спектакль — зрлище, театральное представленіе.

Спеціально — преимущественно, особенно.

Спеціальность — дятельность, которой данное лицо исключительно занимается и потому достигъ въ ней извстнаго совершенства.

Спиноза — философъ 18-го столтія.

Спичъ — публичная торжественная рчь.

Сплетничать — входить въ интимныя стороны чужой жизни и передавать ихъ часто съ прибавленіемъ клеветы.

Сплетня — слухъ, пущенный о комъ-либо съ примсью клеветы, перебираніе интимныхъ сторонъ чужой жизни.

Сплющить — придать плоскую форму, сдавить.

Спозаранку — съ утра, рано.

Спохватившись — опомнившись, вспомнивъ.

Спресованно — плотно сжатое ручнымъ или механическимъ способомъ.

Спроста — безъ задней мысли.

Спросъ — большая или меньшая потребность въ томъ или другомъ продукт, выраженная въ требованіи его на рынк.

Среда — 1) окружающая матерія, 2) кругъ общества опредленнаго состава, 3) 3-й день недли.

Срокъ — время, назначенное для выполненія извстнаго принятаго обязательства.

Ссудить — выдать временное вспомоществованіе.

Ссыльно-каторжный — сосланный по приговору суда или правительства и приговоренный къ принудительнымъ работамъ.

Ставни — деревянныя створки, прикрывающія окна.

Стадія — ступень въ развитіи.

Станъ — 1) фигура человка, 2) стоянка казачьихъ войскъ.

Старожилы — люди, очень давно поселившіеся въ извстномъ мст, очевидцы давнишнихъ событій.

Старомодный — несоотвтствующій современнымъ вкусамъ и направленіямъ.

Старообразный — который на видъ старше своихъ лтъ.

Статика — наука о равновсіи силъ, о поко.

Статный — стройный, красивый.

Статуя — изображеніе человка изъ скульптурнаго матеріала: бронзы, мрамора, гипса.

Статья — 1) литературное произведеніе, трактующее объ отдльномъ предмет или явленіи, 2) всякая часть бюджета.

Степенность — чинность, выдержанная манера себя держать.

Степень — разрядъ, ступень, дленіе предметовъ и свойствъ по сил, величин, достоинству и. т. д.

Стимулъ — побужденіе, побудительная причина.

Стиснуть — сжать, уменьшить въ объем.

Стихарь — длинная одежда съ широкими рукавами, носимая членами клира.

Стихія — силы природы, частныя метеорологическія явленія — втеръ, громъ, молнія, дождь и т. д.: у древнихъ грековъ — начала міра, которыми признавались огонь, воздухъ, вода и земля.

Стогъ — гора сна, соломы, хлбныхъ растеніи, правильно сложенная.

Стоикъ — философская школа въ древности, проповдывавшая равнодушіе къ благамъ жизни.

Стойкій — крпкій, прочный, не колеблющійся.

Стойло — сооруженіе въ конюшн въ род корыта, изъ котораго дятъ лошади.

Столбняк — болзненное состояніе выражающееся въ продолжительныхъ судорогахъ мышцъ, вызываемыхъ болзненно увеличеннымъ рефлекторнымъ раздраженіемъ спинного мозга. Вообще, состояніе оцпенніе.

Столь — въ такой степени.

Сторицею — въ сто разъ больше.

Сточная труба — труба, по которой, при устройств канализаціи, выпускаются нечистоты.

Странствовать — путешествовать, блуждать.

Страстно — горячо, съ чувствомъ, доходящимъ до болзненности.

Страсть — рзко выраженное желаніе, доходящее, до болзненной потребности удовлетворенія.

Стремительно — энергично, быстро, живо.

Стропила — конструкція, составленная изъ деревянныхъ брусьевъ или желзныхъ сортовъ разнаго фасона для поддержанія покрытія зданія.

Строфа — опредленное число стиховъ.

Стружка — небольшіе обрзки дерева, отпадающіе при столярной работ.

Студентъ слушатель лекцій въ высшемъ учебномъ заведеніи.

Студія — рабочая комната живописца или скульптора.

Ступа — мдный или чугунный сосудъ, служащій для толченія какихъ-либо предметовъ.

Стушеваться — сдлаться незамтнымъ, исчезнуть.

Стычки — столкновенія.

Субъектъ — 1) лицо, 2) въ грамматик — предметъ въ предложеніи, о которомъ говорится.

Судорожный — прерывающійся, нервный, вздрагивающій.

Судьба — высшая сила, направляющая жизнь по врованію нкоторыхъ народовъ.

Суевріе — вра въ чудесное и въ примты, свойственная людямъ низкаго умственнаго уровня.

Суета — безпорядочное движеніе, тщетность, пустота.

Суетливый — подвижной, любящій метаться попусту.

Сужденіе — положеніе, утвержденіе, мнніе, высказанное на основаніи какихъ либо фактовъ.

Сука — собака (самка).

Сулить — общать.

Султанъ — 1) титулъ магометанскихъ правителей на Восток, преимущественно турецкаго императора, 2) украшеніе головного убора изъ перьевъ или конскаго хвоста, принадлежность формы нкоторыхъ кавалерійскихъ частей.

Сумасбродный — способный на странные поступки, несвойственные нормальному человку.

Сумасбродство — сумасшествіе, необыкновенная причуда.

Суматоха — безпорядокъ, вызванный волненіемъ.

Сумерки — время захожденія солнца, до наступленія полной темноты.

Сумма — результатъ сложенія.

Сумрачный — темный, мрачный.

Сумятица — переполохъ, безпорядокъ, вызванный тревогой.

Суровый — строгій, требовательный, неласковый.

Сутуловатый — дурно сложенный, съ короткой шеей, слегка горбатый.

Сухощавый — худой, костлявый.

Сфера — 1) шаръ: 2) область, предлы чего либо, 3) область, описываемая кажущимся движеніемъ звзды.

Тема — главная мысль бесды, рчи, литературнаго музыкальнаго и др. художественнаго произведенія.

Темпераментъ — 1) общій характеръ душевнаго настроенія, свойственный данному человку, 2) нервная возбудимость человка.

Темпъ — 1) степень скорости, съ какой выполняется музыкальная пьеса 2) ружейный пріемъ.

Темя — нижняя часть черепа.

Тенденціозный — имющій предвзятое направленіе.

Tеноръ — высокій мужской голосъ.

Теологія — наука о религіяхъ.

Теорія — сумма законовъ, выводовъ и фактовъ, относящихся къ какому нибудь дйствію и входящихъ въ основаніе какой-либо науки или искусства. Законы и положенія науки, примненія къ практик.

Терраса — 1) широкая, открытая въ садъ площадка, пристроенная къ дачамъ, господскимъ домамъ въ деревн и т. п.

Тяготть — склоняться, испытывать влеченіе въ извстномъ направленіи.

Тернистый — покрытый шипами.

Тернъ — ползучее растеніе съ крпкими шипами.

Тесаный — обработанный съ цлью приданіи правильной наружной формы.

Тесъ — выпиленныя и выстроганныя доски, толщиною въ дюймъ, употребляемыя на наружную обивку зданій, на крыши и на подшивку потолковъ.

Тетеря — тетеревъ глухарь — дикій птухъ, лсная птица, переносно въ насмшку — человкъ, тугой на ухо.

Типическій — встрчающійся у большинства однородныхъ предметовъ, характерный для извстнаго рода, вида, разряда лицъ, животныхъ, растеній и вообще однородныхъ предметовъ

Типъ — 1) первообразъ всякаго существа, 2) мысленная форма, соединяющая въ себ признаки общіе нсколькимъ предметамъ одного и того же рода или вида.

Тирада — рчь, растянутая, длинная рчь.

Тиранія — владычество въ древней Греціи тирана, т. е. лица, захватившаго насиліемъ государственную власть, такъ какъ тиранія могла поддерживаться только насильственными мрами, то всякій образъ правленія, поддерживаемый насиліемъ, и вообще всякое угнетеніе также называется тиранніей.

Тираниическій — жестоко самовластный.

Тисовое дерево — вчно зеленый кустарникъ.

Сфинксъ — 1) чудовище съ львинымъ тломъ и человческой головой, предлагавшее загадки и убивавшее тхъ, кто не разршалъ ихъ, таковъ сфинксъ у грековъ, 2) таинственный, загадочный человкъ.

Сцена — 1) возвышенное мсто въ театр, на которомъ представляется пьеса. 2) Часть дйствія въ пьес, 3) случай, обратившій на себя наше вниманіе.

Сыворотка — свернувшееся молоко.

Сызнова — сначала, наново.

Сдло — часть лошадиной сбруи, назначенная для сиднія.

Съежиться — сократиться въ объем.

Сверъ — страна свта, на которую указываетъ магнитная стрлка.

Сменить — ходить мелкими шажками.

Стованіе — жалоба.

Сэръ — (англ. sir) титулъ англійскихъ баронетовъ, предшествуетъ имени. Вжливая форма обращенія въ Англіи.

Сюжетъ — предметъ, явленіе или происшествіе, служащее содержаніемъ художественнаго произведенія.

Сюрпризъ — неожиданный подарокъ.

Табуретъ — деревянная мебель, состоящая изъ сиднія и четырехъ ножекъ, но безъ спинки.

Таверна — въ древнемъ Рим: 1) лавка на форум или мастерская: 2) станція на военныхъ римскихъ дорогахъ, 3) харчевня, кабачекъ.

Такса — опредленная, установленная обществомъ цна на предметъ или трудъ.

Тактика — сумма ухищреній и обдуманныхъ дйствій для достиженія извстной цли. Наука о состав, устройств и вооруженіи войскъ и о выполненіи плана сраженія.

Тактъ — 1) умнье держать себя и дйствовать сообразно, съ обстоятельствами, 2) размръ музыкальнаго произведенія, ритмъ.

Талантъ — способность къ творчеству.

Талія — 1) станъ, середина человческаго туловища, 2) одна изъ миическихъ 3-хъ грацій.

Таращить — (глаза) — выкатить, сильно расширить.

Тварь — созданіе.

Творчество — созиданіе какихъ-либо предметовъ подъ вліяніемъ вдохновенія.

Театральность — неестественность, искусственность, богатство вншними эффектами.

Тезисъ — положеніе, которое требуется подкрпить доказательствами. Предметъ ученаго диспута.

Тезка — человкъ, носящій то же имя.

Тэкерей — англійскій писатель романистъ, авторъ романа ‘Базаръ житейской суеты’.

Титаническій — свойственный людямъ огромной силы, отъ слова титанъ — гигантъ миическій великанъ.

Титулы — прибавленіе почетнаго и оффиціальнаго названія къ имени лицъ извстнаго положенія и состоянія.

Ткать — переплетать особымъ механическимъ способомъ волокна шерсти или хлопчатой бумаги для полученія изъ ихъ сплошной матеріи, ткани.

Тминъ — двултнее растеніе изъ сем. зонтичныхъ, растетъ дико на лугахъ, разводится на огородахъ ради смянъ, обладающихъ пріятнымъ запахомъ и вкусомъ.

Тождество — 1) въ обыденной рчи,— т., понятіе, выражающее совершенно то же самое, что и другое съ нимъ ‘тождественное’, 2) въ математик два количества, равныя другъ другу по величин и вншнему виду, представляютъ тождество.

Токарный станокъ — служащій для выдлки всевозможныхъ предметовъ изъ дерева.

Токъ — 1) на гумн мсто, гд молотятъ хлбъ, 2) головной уборъ въ средніе вка у мужчинъ, сохранившійся у женщинъ до XIX вка.

Толкъ — пониманіе, смыслъ, мнніе.

Томительно — мучительно.

Томный — усталый, безвольный, размягченный.

Томиться — изнывать, находиться въ мучительномъ состояніи.

Тонъ — часть сочиненія, составляющая отдльную книгу.

Тонъ — высота музыкальнаго звука, оттнокъ цвта, выраженіе, съ которымъ произносятся какія либо слова.

Топорный — грубый, грубо сработанный.

Торжище — мсто производства торга, рынокъ.

Тормазъ — приспособленіе въ движущейся машин для ея остановки, въ переносномъ смысл — задерживающій элементъ.

Торная — избитая, проложенная другими.

Тостъ — застольная и заздравная рчь.

Трагедія — 1) драматическое произведеніе, изображающее борьбу сильныхъ личностей съ обстоятельствами, другими сильными характерами или съ самимъ собой, 2) всякое положеніе, въ которое входитъ элементъ сильнаго страданія.

Трагизмъ — положеніе, въ которое входитъ элементъ страданія.

Трагикъ — актеръ, исполняющій главныя роли въ трагедіяхъ.

Трагическій (обстановка) — носящій признаки большихъ страданій.

Традиціонный — принятый для извстныхъ случаевъ, рутинный, обыкновенный.

Трактатъ — 1) международный договоръ, возлагающій различныя обязательства на договаривающіяся государства, 2) научное сочиненіе.

Трактирщикъ — содержатель чайнаго доя а.

Трактъ — прозжая дорога, путь слдованія обоза, желзной дороги и проч.

Трапеза — да за столомъ.

Трауръ — вншнее выраженіе печали по умершемъ, состоитъ въ прекращеніи разнаго рода увеселеній и въ ношеніи особой траурной (черной) одежды.

Трезвый — не пьяный, переносно-ясный, положительный, неспособный заблуждаться.

Третьестепенный — третьяго сорта, не особенно высокихъ достоинствъ.

Тріумфъ — вообще торжество, радость по случаю побды.

Тропинка — узкая дорожка.

Труппа — собраніе актеровъ, организованное однимъ руководителемъ.

Трущоба — узкое мсто, ущелье, непривлекательное, подозрительное, темное мсто.

Трупъ — мертвое тло.

Туалетъ — 1) столъ съ зеркаломъ, принадлежность женскаго будуара, 2) дамскій нарядъ.

Тулья — головка шляпы.

Туманъ — скопленіе микроскопическихъ водяныхъ пузырьковъ, длающихъ воздухъ непрозрачнымъ.

Тусклый — лишенный блеска безцвтный, слабо освщенный.

Тщательность — бережное отношеніе къ длу, стараніе сдлать все, какъ слдуетъ, во всхъ подробностяхъ.

Тщеславіе — желаніе казаться лучше, чмъ есть, стремленіе къ пустой слав, успху.

Тщетно — напрасно.

Тыква — однолтнія и многолтнія растенія съ ползучимъ стеблемъ, плоды очень крупные и мясистые.

Тылъ — спина,— оборотная сторона, то, что позади.

Тюрьма — общественное учрежденіе, гд находятся въ заключеніи лица, временно или навсегда изгнанныя изъ общества въ наказаніе за противозаконный поступокъ.

Тюфякъ — 1) постельная принадлежность (отличающаяся отъ перины тмъ, что она набивается волосомъ шерстью, мочалой, но ни въ какомъ, случа не перомъ или пухомъ, часто бываетъ складнымъ), 2) въ переносномъ смысл — лнтяй, неловкій и нершительный человкъ.

Тяготть — склоняться, испытывать влеченіе въ извстномъ направленіи.

Тяжба — производство судебнаго процесса.

Убаюкивающій — наввающій сонъ.

Убогій — бдный, обиженный природой.

Уборная — комната, гд одваются, гриммируются и приготовляются къ выходу на сцену артисты, вообще комната для туалета.

Увалень — неловкій, неповоротливый, тяжеловсный человкъ.

Убдить — внушить свои мысли, доказать правильность своихъ воззрній.

Увертюра — вступительная часть какого-нибудь музыкальнаго произведенія.

Увлеченіе — состояніе сильной склонности или интереса къ какому-нибудь лицу или явленію.

Угловатость — неловкость манеръ.

Угнетать — систематически дурно обращаться, дйствовать подавляющимъ образомъ на кого-нибудь.

Угомониться — успокоиться, перестать шумть.

Удостовритmcя — убдиться, лично проврить.

Удочка — рыболовный снарядъ, состоящій изъ палки, веревки, груза, поплавка и крючка.

Удлъ — судьба, участь. Поземельная собственность, отдаваемая во владніе младшихъ сыновей, нын назыв. помстья принцевъ крови.

Ужалить — укусить (про змю или осу). Уязвить, задть чувствительное мсто.

Узда — 1) часть лошадиной сбруи, служащая для управленія лошадью, продвается въ ротъ, лошади, а концы находятся въ рукахъ у проводящаго, 2) все, что способно насильно сдерживать волю, или дйствія человка.

Узникъ — человкъ, находящійся въ насильственномъ заключеніи.

Уклончивость — стремленіе уходить отъ прямого пути.

Укоризна — упрекъ.

Укропъ — растеніе сем. зонтичныхъ, разводится ради пахучей зелени и смянъ, богатыхъ эфирными маслами.

Улетучиваться — испаряться, исчезать.

Улика — наглядное доказательство виновности.

Уличать — явно доказать виновность.

Умалитьь — уменьшить, ослабить.

Умастить — обильно смазать,— фиг. упросить.

Умиленіе — душевное состояніе при вид трогательнаго явленія.

Университетъ — высшее учебное заведеніе, дающее общее образованіе.

Унція — ¹/₁₂ аптекарскаго фунта, подраздляющаяся на 8 драхмъ = 7 золотникамъ.

Унылый — находящійся въ подавленномъ состояніи.

Уныніе — подавленное состояніе духа.

Упоеніе — увлеченіе до потери сознанія окружающаго, наслажденіе.

Уполномочить — возложить на кого-либо извстныя обязанности, доврить какое-либо дло.

Упоръ — 1) подставка, подпорка, 2) въ упоръ — прямо, непосредственно.

Упругость — свойство тлъ принимать первоначальную форму.

Ураганъ — сильный втеръ, буря.

Уровень — 1) горизонтальная поверхность, 2) ступень, степень.

Уродство — рзко выраженный внутренній или вншній недостатокъ.

Усадьба — имніе, господскій домъ съ садомъ и принадлежностями сельскаго хозяйства.

Усваивающій — понимающій, знакомящійся съ извстной мыслью.

Условіе — 1) договоръ, соглашеніе, 2) обстоятельства, изъ которыхъ вытекаетъ явленіе.

Усложнить — длать боле труднымъ, запутаннымъ.

Усопшій — умершій.

Уста — ротъ, губы.

Усугублять — увеличивать, усиливать.

Утварь — посуда, хозяйственныя принадлежности.

Утверждать — защищать врность своего положенія.

Утесъ — часть берега, выступающая въ воду узкой каменной скалой.

Утратить — утерять

Ухищреніе — умніе обойти обстоятельства какимъ-нибудь особеннымъ, хитро придуманнымъ средствомъ.

Участіе — активный интересъ къ чужому горю или неудач.

Учтивый — вжливый.

Ущербъ — потеря, понесенная въ какомъ-нибудь предпріятіи, или вредъ, причиненный несчастнымъ случаемъ.

Уязвить — задть, обидть, искусно угадавъ слабую сторону противника.

Уязвленный — обиженный, задтый, укушенный вреднымъ гадомъ или наскомымъ.

Фабрика — учрежденіе, въ которомъ обрабатываются естественные продукты посредствомъ рабочихъ рукъ и механическихъ приспособленій.

Фабрикантъ — владлецъ фабрики.

Факелъ — пучокъ осмоленныхъ пеньковыхъ волоконъ. У потреблялся для освщенія въ древнее время, нын употребляется при нкоторыхъ торжественныхъ процессіяхъ, а также при ночныхъ работахъ, маневрахъ и пр.

Фактическій, фактически — на самомъ дл.

Фактъ — совершившееся на самомъ дл, не вымышленное событіе.

Фалды — складки платья.

Фальцетъ — искусственныя высокія ноты, которыя пвицъ беретъ горломъ.

Фальшь — обманъ, лукавство, неврность тона (напр. въ музык, въ пніи).

Фамилія — родовитое семейство, общее собственное имя цлаго рода.

Фамильный — семейный, родовой.

Фанаберія — спсь, надменность.

Фанатизмъ — религіозность, доведенная до ослпленія и умственной узости.

Фантазія — творческая сила воображенія.

Фантастическій (разсказъ) — повствующій о происшествіяхъ, невозможныхъ въ дйствительности, порожденныхъ воображеніемъ.

Фарисей — религіозно-политическая партія евреевъ, отличавшаяся фанатизмомъ и лицемрнымъ исполненіемъ правилъ наружнаго благочестія.

Фарсъ — малоправдоподобная шутка, въ драматургіи — пьеса, цль которой насмшить публику, ради чего нердко авторы жертвуютъ здравымъ смысломъ.

Фартингъ — англійская монета = ¹/₄ пенни.

Фартучекъ — 1) фартукъ — кусокъ матеріи, надвающійся спереди для защиты платья при работ, 2) кожаное покрывало въ экипажахъ, растегивающееся съ боковъ и защищающее дущаго отъ дождя, снга и грязи.

Фарфоровый — сдланный изъ фарфора.

Фарфоръ — высшій сортъ глиняной посуды, обладаетъ твердостью, звонкимъ звукомъ, блымъ цвтомъ и сравнительной прозрачностью.

Фаршированный — начиненный.

Фасадъ — наружная, передняя сторона зданія.

Фасонъ — форма, выкройка, модель.

Фасъ — передняя сторона зданія.

Фаталистическій — роковой, неизбжный.

Фатумъ — судьба, рокъ.

Фатъ — вертопрахъ, самодовольный франтъ, пошлый, пустой человкъ.

Фейерверки — взрывчатыя снаряженія, выбрасывающія при зажиганіи красивыя фигуры.

Феноменальный — въ высшей степени отличающійся отъ обыкновеннаго.

Ферма — имніе, въ которомъ особенно занимаются молочнымъ хозяйствомъ.

Фермеръ — владлецъ формы (см. выше).

Фетишъ — человкъ, животное или неодушевленный предметъ, въ который переселился высшій духъ, не врованію особаго вида язычниковъ, поклонниковъ фетишизма.

Фіалка — родъ растеній сем. фіалковыхъ, многолтнія и однолтнія травы съ красивыми неправильными цвтами.

Фіолетовый — темно-лиловый, различные оттнки изъ смси синяго цвта съ краснымъ.

Фибры — 1) волокна мускуловъ и всякой органической (живой) ткани, 2) переносно: тончайшія струны или нити.

Фигура — 1) въ геометріи: на плоскости фигуры составляютъ рядъ линій, замыкающихъ собою часть плоскости, въ пространств — фигуры составляютъ рядъ плоскостей, замыкающихъ собою часть пространства, 2) переносно: фигура — вншній обликъ тлосложеніи человка, 3) въ части теоріи словесности, стилистик, ‘фигурой’ называется выраженіе, украшающее рчь въ вид умстнаго повторенія слова, умолчанія или подобнаго пріема для приданія красоты и выразительности.

Фигурально — картинно.

Фижмы — юбки на китовыхъ усахъ, бывшія въ мод въ XVII вк.

Физіологія — наука объ отправленіяхъ живого, здороваго организма.

Физіономія — вншній видъ, выраженіе лица, собраніе характерныхъ чертъ.

Физическій — 1) тлесный, природный, матеріальный, 2) физическія явленія — такія, при которыхъ составъ тла не измняется.

Физически — матеріально, по законамъ природы, тлесно.

Филантропъ — человколюбецъ, благотворитель.

Филантропія — благотворительность.

Филиппики — рчи Демосена противъ Филиппа Македонскаго, Цицеронъ назвалъ свои рчи противъ Антонія также Филиппинами, отсюда вообще названіе горячихъ обличительныхъ рчей.

Философія — наука объ основахъ познанія.

Философствовать — говорить объ отвлеченныхъ матеріяхъ.

Философъ — человкъ, занимающійся изученіемъ основъ человческаго мышленія и познанія.

Финалъ — заключеніе драматическаго дйствія или какого-либо событія.

Финтифлюшка — пустая вещица, не имющая никакого смысла и забавляющая людей несерьезнаго склада.

Фирма — имя торговаго дома или какого-либо предпріятія.

Флаконъ — небольшой стеклянный или фарфоровый сосудъ съ украшеніями, употребляется для духовъ, спиртовъ и вообще косметическихъ средствъ.

Фланельная куртка, фланель — шерстяная ткань, прямая или киперная, мало валеная, ворсованная.

Фланель — теплая, мягкая матерія изъ чистой шерсти.

Фланеръ — человкъ, гуляющій безъ опредленной цли и дла.

Флейта — духовой деревянный музыкальный инструментъ.

Фляжка — дорожная бутылка, оплетенная соломой и снабженная ремешкамъ

Фокусъ — 1) въ физик — мсто пересченія лучей, исходящихъ отъ свтящагося тла, 2) въ медицин — мсто проявленія болзнетворныхъ бактерій, 3) зрлище — обманъ зрителей помощью ловкости рукъ, тайныхъ приспособленій или оптическихъ обмановъ.

Фонарь — 1) вмстилище свчи или лампы, 2) пространство въ зданіи, получающее свтъ сверху и освщающее смежныя темныя помщенія.

Фонъ — 1) задній планъ картины, 2) частица, прибавляемая къ нмецкимъ фамиліямъ для означенія дворянскаго происхожденія.

Форма — 1) вншній видъ предмета, 2 ) опредленный порядокъ, 3) установленная одежда для лицъ даннаго вдомства или учрежденія.

Форменный — сходный съ установленною формою, составленный по форм, оффиціальный.

Формула — выраженіе, служащее общимъ примромъ для единичныхъ случаевъ.

Фотографія — свтопись, воспроизведеніе изображеній механическимъ способомъ, посредствомъ фотографическаго аппарата.

Фраза — 1) предложеніе, мысль, выраженная словами, 2) наборъ красивыхъ словъ безъ внутренняго содержанія.

Фракъ — парадный мужской костюмъ.

Франтиха — женщина, неумренно любящая наряды.

Франтъ — человкъ, чрезмрно любящій наряды.

Франтоватый — чрезмрно нарядный.

Фрейлина — придворная двица, состоящая въ штат женскихъ особъ Царствующаго дома.

Фуляръ — мягкая матерія изъ несученаго шелка, шелковый шейный или носовой платокъ.

Фундаментъ — основаніе зданія или сооруженія, а затмъ и вообще основаніе всякаго дла.

Фурія — богиня мести, изображалась со змями на голов, съ бичомъ въ одной рук и свтильникомъ въ другой.

Футляръ — коробка, устроенная для храненія какого-либо предмета.

Футъ — мра длины = ¹/₇ сажени.

Халатъ — народное одяніе туземцевъ Средней Азіи.

Xандра — тоскливое настроеніе, неимющее никакихъ опредленныхъ причинъ.

Xанжа — лицемръ.притворно-набожный.

Ханжество — наружное, ложное выраженіе религіозности.

Хаосъ — въ Библіи — состояніе вселенной до сотворенія міра, всякій безпорядокъ.

Характерный — представляющій особенность даннаго лица или предмета, дающій о немъ представленіе.

Характеръ — 1) совокупность нравственныхъ свойствъ, желаній, привычекъ, чувствъ, способностей, данныхъ человку природой и воспитаніемъ, 2) совокупность особенныхъ чертъ и свойствъ, отличающихъ одинъ предметъ отъ другого, одну группу предметовъ отъ другой, одно явленіе отъ другого или одну эпоху отъ другой, 3) воля, способность настаивать, добиваться.

Харчевня — деревенская гостиница.

Xворостъ — сухія втки.

Хересъ — 1) городъ въ испанской провинціи Кадиксъ, 2) родъ вина, выдлываемаго изъ лозъ, растущихъ въ г. Херес.

Херувимъ — ангелъ.

Хижина — бдное жилище.

Хирургъ — спеціалистъ по хирургіи, врачъ, занимающійся производствомъ операцій.

Хихикать — посмиваться, пискливо хохотать.

Хляби — въ Библіи — означаетъ облака, запасы воды, находившіеся въ небесахъ.

Хмль — видъ изъ семейства конопляныхъ. Многолтнее растеніе, стебель вьющійся, листья лопастные. Употребляется въ пивовареніи для сообщенія пиву горькаго вкуса.

Ходатай — лицо, берущее на себя за извстное вознагражденіе хлоноты по чужимъ дламъ.

Холмъ — небольшое возвышеніе на земной поверхности.

Холостякъ — неженатый человкъ.

Хористы — пвцы, участвующіе въ хоровомъ пніи.

Храбрость — мужество, сильная воля, неустрашимость.

Христіанинъ — человкъ, принадлежащій къ христіанской церкви, послдователь ученія исуса Христа.

Хроническій — долго длящееся, трудно искоренимое явленіе.

Хрупкій — легко ломающійся, непрочный.

Художникъ — человкъ, изображающій жизнь или природу, живописецъ.

Центавръ — въ греческихъ миахъ — существо, представлявшее человка, сросшагося съ туловищемъ лошади.

Центральный — находящійся въ центр, служащій центромъ, имющій отношеніе къ центру. Переносно — главный, наиболе важный.

Центръ — средоточіе, главный пунктъ.

Церемонія — 1) вншнія формы, соблюдаемыя при богослуженіи и публичныхъ торжествахъ, 2) то же, что жеманство.

Цивилизація — сумма умственныхъ и нравственныхъ пріобртенія народа, ставящая его на высокую степень развитія.

Цивилизующій — просвщающій, выводящій общество изъ грубости и невжества на путь знанія мысли, развитія утонченныхъ нравовъ и пр.

Цимбалы — музыкальный инструментъ, но струнамъ, натянутымъ на ящик, ударяютъ палочками.

Циникъ — безстыдный человкъ грубый на словахъ и нердко безнравственный, прежде — философская греческая секта, пренебрегавшая земными благами.

Цитата — подлинныя слова какого-нибудь автора, приводимыя для подтвержденія высказываемой мысли.

Цитировать — приводить цитаты, ссылаться на чью-либо слова, приводя ихъ въ подлинномъ вид.

Циферблатъ — въ часахъ телеграф и пр. доска съ цифрами или буквами.

Цифра — знакъ, выражающій число.

Цль — пунктъ, къ которому стремятся, все, ради чего совершается всякое дйствіе, точка, въ которую нужно попасть пулей при стрльб.

Цпи грха — цпи здсь употреблено переносно въ томъ смысл, что нельзя освободиться отъ сознанія грха и отъ его послдствій.

Цпъ — земледльческое орудіе, служащее для молотьбы.

Чадо — дитя.

Чадолюбивый — любящій дтей.

Чадъ — дымъ, переносно — полубезсознательное состояніе одурманеннаго человка.

Чары — сродство плнять.

Чахлый — нежизнеспособный.

Чахотка — болзнь, выражающаяся въ постепенномъ разрушеніи какого-нибудь органа, производимомъ собой туберкулезной бактеріей, всякая изнурительная болзнь, въ коей силы организма исчезаютъ и тло видимо худетъ.

Чахоточный — страдающій робою болзнью легкихъ или горла, производимой туберкулезной бактеріей.

Чело — З) лобъ, 2) верхняя часть устья печи, 3) потолокъ овина, 4) лучшая часть зерна, предназначаемая для посва.

Челюсть — часть черепа, принадлежащая къ костямъ лица, верхняя челюсть неподвижна, нижняя подвижна, на обихъ насажены зубы.

Челядь — собраніе слугъ.

Чемоданъ — дорожный кожаный или парусинный сундукъ для вещей.

Чередъ — очередь, смна.

Черепокъ — костяная или деревянная оправа на рукоятк ножа.

Черепица — строительный матеріалъ изъ обожженной глины съ пескомъ. Даетъ крпкую, стойкую, но тяжелую крышу.

Черная година — тяжелый годъ.

Черника — видъ изъ сем. брусничныхъ, плоды съдобны и имютъ медицинское употребленіе.

Чернь — простой народъ.

Черствый — суровый, твердый, сухой.

Чертить воспроизводить рисунки при помощи различныхъ приспособленій, какъ-то линейки, циркуля, лекала, треугольника, транспортира и пр.

Честолюбіе — сильное желаніе славы и почестей.

Чертогъ — дворецъ, прекрасное зданіе.

Четкій — разборчивый.

Четъ и нечетъ — 1) четъ — число, длящееся на 2, нечетъ — недлящееся, 3) азартная игра, воспрещенная правительствомъ.

Чешуя — роговыя пластинки, покрывающія тло рыбы или гада и ежегодно мняющіяся, переносно — всякое постороннее наслоеніе, могущее спадать.

Чинный — сдержанный, серьезный, сознающій вншнія обязанности положенія.

Чириканье — крикъ, издаваемый птицами.

Членъ общины — лицо входящее въ составъ общины.

Чопорный — важный, надменный, не въ мру строго придерживающійся вншнихъ правилъ приличія.

Чуда къ — странный человкъ, поступки котораго не похожи на поступки обыкновенныхъ людей его среды.

Чуланъ — маленькое помщеніе при квартир для храненія домашняго скарба.

Чума — инфекціонная болзнь, производимая особой бактеріей — чумной палочкой и быстро разрушающая организмъ.

Шаблонъ — установленный, общепринятый образецъ, исключающій какое-либо самостоятельное усовершенствованіе.

Шалашъ — палатка, складной домикъ.

Шаль — большой платокъ изъ шерсти кашмирскихъ козъ, разнообразныхъ рисунковъ.

Шансы — большая или меньшая вроятность успха.

Шарахнуться — быстро рвануться.

Шарманка — ящикъ съ органными трубами или гармонными клапанами (языками), которые при посредств вала со шпеньками, вращаемаго за рукоятку, издаютъ рядъ звуковъ, образующихъ мелодіи.

Шарфъ — теплый шерстяной или легкій кружевной длинный, узкій платокъ, шейный или головной.

Шаткій — не крпко стоящій, неустойчивый.

Шахматы — игра, заключающаяся въ передвиженіи фигуръ разнаго вида, названія и старшинства по чередующимся чернымъ и блымъ квадратамъ. Цль игры — взять старшую фигуру противника.

Шахта — горная выработка, проведенная съ поверхности земли въ глубь, преимущественно вертикально, по пустой пород или наклонно но рудному мсторожденію.

Шелкъ — ткань, полученная изъ волоконъ коконовъ шелковичнаго червя.

Шемизетка — женская манишка.

Шерифъ — въ Англіи высшее должностное лицо въ графств,— исполняетъ приговоры суда, составляетъ листки присяжныхъ, разбираетъ мелкіе гражданскіе иски, руководитъ парламентскими выборами и пр.

Шестъ — длинная палка.

Шиллингъ — англійская монета въ 1/20 фунта.

Шиповникъ — растеніе изъ сем. розоцвтныхъ.

Шорникъ — мастеръ, изготовляющій предметы конской упряжи.

Шпалера — то же, что обои.

Шпинатъ — травянистое растеніе сем. маревыхъ, разводится на огородахъ, ради зелени, въ нсколькихъ разновидностяхъ.

Штора — подвижная занавска у окна разнаго устройства.

Штрафъ — наказаніе, въ особенности въ вид денежнаго взысканія.

Штрихъ — черта.

Шуршать — издавать легкій шумъ.

Шуры-муры — проказы, тайныя продлки.

Шутъ — человкъ, на обязанности котораго лежитъ приведеніе присутствующихъ въ веселое настроеніе.

Щадить — жалть, осторожно касаться чувствительной стороны.

Щегленокъ — пвчая птичка изъ ряда воробьиныхъ, рода вьюрковъ.

Щегольской — нарядный,

Щедро — не жаля средствъ.

Щеколда — желзный запоръ у дверей и калитокъ, подымающійся при помощи язычка.

Щекотливый — неудобный, затруднительный, чего можно касаться только съ большой осторожностью, обладая большой деликатностью.

Щелкоперъ — человкъ, безъ пользы для себя и другихъ занимающійся литературнымъ трудомъ.

Щелочка — маленькое узкое отверстіе.

Щепа — длинный обструганный кусокъ дерева.

Щепетильность — обидчивость, свойство заставляющее держаться на, сторож, чутко относиться къ своимъ и чужимъ поступкамъ.

Щиколка — часть ноги, немного выше ступни.

Щитъ — 1) оружіе, имющее видъ доски, круглой, прямоугольной или другой неправильной формы изъ разн. матеріала для отвода непріятельскихъ ударовъ у древнихъ народовъ и средневковыхъ воиновъ, 2) въ переноси, смысл — защита убжище, прикрытіе.

Эгоизмъ — себялюбіе.

Эгоистичный — себялюбивый.

Эгоистъ — себялюбецъ, человкъ думающій только о себ, своихъ удобствахъ и выгодахъ.

Эзопъ — древнегреческій баснописецъ.

Экземпляръ — образецъ, одинъ изъ предметовъ одного рода.

Экипажъ — 1) общее названіе каретъ, дрожекъ и пр., 2) во флот экипажъ совокупность всхъ служащихъ на корабл, въ Россіи экипажъ часть морской команды, соотвтств. полку въ сухопутной арміи.

Экономическій — разсчетливй, хозяйственный, денежный, связанный съ наукой о народномъ хозяйств.

Экономія — домоводство, бережливость. Политическая экономія — наука о и родномъ хозяйств.

Экономъ — Домоправитель, лицо, наблюдающее за хозяйствомъ.

Экранъ — 1) обтянутая свтлой матеріей рама, на которой получаются изображенія волшебнаго фонаря и пр., 2) стеклянный, деревянный или матерчатый заслонъ передъ каминомъ или на окн.

Экскурсія — поздка, путешествіе съ ученою цлью, также увеселительная поздка.

Экспериментальный — опытный, воспроизводящій искусственно явленія, съ тмъ, чтобы отыскать ихъ причину или изучить ихъ обстоятельства.

Экспериментальный философъ — человкъ, провряющей опытомъ свои выводы относительно законовъ человческаго мышленія и познанія.

Экспериментъ — опытъ.

Экстазъ — болзненно-восторженное состояніе.

Эластичность — упругость.

Элегантность — изящество, красота въ соединеніи съ простотой.

Электрическій толчекъ — толченъ сопровождающій разрядъ электрической энергіи, т. е. соединеніе извстнаго количества электричества одного знака съ количествомъ электр. обратнаго знака.

Элементъ — начальное вещество, стихія.

Эль — крпкое англійское пиво, желтоватаго цвта содержащее много алкоголя.

Эмаль — финифть, стекловидная масса, безцвтная сама по себ, окрашенная въ различные цвта отъ примсей металлическихъ окисловъ, переносится для украшеній на металлическія пластинки.

Энергія — способность неутомимо стремиться, добиваться цли, большой запасъ воли, нравственныхъ силъ.

Энергическій — сильный духомъ, способный къ продолжительной и трудной дятельности.

Энтузіазмъ — воодушевленіе, подъемъ духа вслдствіе увлеченія чмъ нибудь.

Эпиграмма — краткая стихотворная надпись, заключающая въ себ какую-либо остроумную мысль и имющая сатирическій характеръ.

Эпизодъ — отдльное происшествіе, входящее въ содержаніе повсти, романа, драму и др. р. литературное произведеніе, по не служащее его главной темной, вообще всякій случаи изъ жизни.

Эпикуреецъ — 1) въ обыденной рчи — человкъ, стремящійся только къ удовлетворенію своихъ страстей къ удовольствіямъ, 2) принадлежащій къ древней философской школ аинскаго философа Эпикура. Эпикурейцы учили, что страданіе — зло, удовольствіе — добро, но удовольствіемъ они считали душевное спокойствіе и сознаніе своей добродтельности. Въ боговъ они но врили, но уважали ихъ за добродтели, которыми награждалъ ихъ народъ. Все въ природ они считали происходящимъ по вчному непреложному закону. Природу они представляли состоящей изъ ничтожно мелкихъ частицъ ‘атомовъ’.

Эпикурейская — беззаботная не въ мру наслаждающаяся жизненными богами, любящая жизненныя наслажденія.

Эпилогъ — заключеніе, послдняя глаза драматическаго или повствовательнаго произведенія.

Эпитетъ — качественный признакъ предмета, кот. прибавляется къ названію предмета.

Эпоха — время извстной продолжительности, характеризующееся какимъ-либо направленіемъ или событіями.

Эрмитажъ — 1) дворецъ французскихъ королей, 2) дворецъ Екатерины II нын превращенный въ картинную галлерею, собственно значить пустыня. Названіе это придается иногда строеніямъ, садамъ, музеямъ.

Эстампъ — рисунокъ, служащій моделью для срисовыванія.

Эстетическій — имющій отношеніе къ эстетик, изящный.

Эстрада — возвышеніе для трона, каедры, оркестра и т. п.

Этажерка — соединеніе нсколькихъ полокъ, приспособленное для стоянія или виснія.

Этажъ — рядъ, ярусъ зданія.

Этика — ученіе о нравственности отдлъ философіи, занимающійся изслдованіемъ вопросовъ и законовъ нравственности.

Этюдъ — упражненіе для развитія техники въ искусств, наброски, сдланные съ натуры, по которымъ создается литературное или художественное произведеніе.

Эффектный — бросающійся въ глаза блестящей вншностью.

Эффектъ результатъ физическаго или химическаго дйствія, сильное впечатлніе, производимое блестящей вншностью.

Эхо — 1) какъ бы самопроизвольное повтореніе словъ и звуковъ вообще, происходитъ вслдствіе отраженія звуковыхъ волнъ отъ какой-нибудь твердой преграды. Если звукъ отражается отъ нсколькихъ преградъ, то происходитъ многократное эхо.

Ювелирная лавка — лавка, въ которой продаются издлія изъ драгоцнныхъ металловъ и камней.

Ювелиръ — человкъ, занимающійся обработкой драгоцнныхъ камней и выдлкой украшеній изъ драгоц. металловъ и камней.

Юморъ — особенное настроеніе, проникающее литературное произведеніе или свойственное человку, котораго характерная черта — насмшливое отношеніе ко всему окружающему, соединенное съ глубокой скорбью о недостаткахъ его и глубокимъ къ ному участіемъ.

Юридическій относящійся къ наук о нрав.

Юристъ — человкъ, изучившій науку о прав.

Языческій — язычникъ — врующій въ силы природы или въ человческія изображенія какъ въ боговъ, врующій во многихъ боговъ.

Якорь — 1) желзный предметъ заостренный въ конц и снабженный для цпкости остріями съ боковъ, служитъ для остановки судна, брошенный въ море на цпи, онъ по тяжести своей тонетъ, упирается остріями въ морское дно и задерживаетъ судно. 2) Символическое (образное) изображеніе надежды.

Ямщикъ — извозчикъ служащій на почтовой станціи.

Ярдъ — въ Англіи и св. Америк — мра длины = 3 рус. фут.— 0,914 метра.

Ярлыкъ — 1) у монгольскихъ хановъ — письменное приказаніе хана, въ эпоху татарскаго ига — жалованныя грамоты хановъ на различныя льготы, 2) этикетъ на товар, 3) пропускъ на товаръ въ таможн.

Ярмарка — Рынокъ, на которомъ производится торговля разъ въ году въ опредленное время и въ опредленныхъ мстахъ, для сбыта или обмна товара и всякихъ продуктовъ цлаго края и заключенія крупныхъ торговыхъ сдлокъ.

Ярмо — 1) иго, тяжесть, 2) деревянный хомутъ для упряжи рогатаго скота.

Ярость — Высшая степень гнва.

Ясень — дерево изъ рода масличныхъ.

Яхта — паровая лодка.

ома Кемпійскій — авторъ книги ‘Подражаніе Христу’.

АДАМЪ БИДЪ.Романъ

Оглавленіе.

Герои и героини въ произведеніяхъ г-жи Джорджъ Эліотъ *) ‘Адамъ Бидъ’ и др.

Книга первая.

ГЛАВА I.МАСТЕРСКАЯ.

ГЛАВА II.ПРОПОВДЬ.

ГЛАВА III.ПОСЛ ПРОПОВДИ.

ГЛАВА IV.ДОМАШНЯ ГОРЕСТИ.

ГЛАВА V.РЕКТОРЪ.

ГЛАВА VI.Большая Ферма.

ГЛАВА VII.МОЛОЧНАЯ.

ГЛАВА VIII.ПРИЗВАНЕ.

ГЛАВА IX.МРОКЪ ГЕТТИ СОРРЕЛЬ.

ГЛАВА X.ДИНА НАВЩАЕТЪ ЛИЗБЕТУ.

ГЛАВА XI.ВЪ КОТТЕДЖЪ.

ГЛАВА XII.ВЪ ЛСУ.

ГЛАВА XIII.ВЕЧЕРЪ ВЪ ЛСУ.

ГЛАВА XIV.ВОЗВРАЩЕНЕ ДОМОЙ.

ГЛАВА XV.ДВ СПАЛЬНИ.

ГЛАВА XVI.ЗВЕНЬЯ ДЛИННОЙ ЦПИ.

Книга вторая.

ГЛАВА XVII.ВЪ КОТОРОЙ РАЗСКАЗЪ ПРОСТАНАВЛИВАЕТСЯ.

ГЛАВА XVIII.ВЪ ЦЕРКВИ.

ГЛАВА XIX.АДАМЪ ВЪ РАБОЧЙ ДЕНЬ.

ГЛАВА XX.АДАМЪ ПОСЩАЕТЪ БОЛЬШУЮ ФЕРМУ.

ГЛАВА XXI.ВЕЧЕРНЯЯ ШКОЛА И ШКОЛЬНЫЙ УЧИТЕЛЬ.

Книга третья.

ГЛАВА XXII.ПОЙЗЕРЫ ОТПРАВЛЯЮТСЯ НА ПРАЗДНИКЪ ТРИДЦАТАГО ЮЛЯ.

ГЛАВА XXIII.ОБДЪ.

ГЛАВА XXIVТОСТЫ.

ГЛАВА XXV.ИГРЫ.

ГЛАВА XXVI.ТАНЦЫ.

Книга четвертая.

ГЛАВА XXVII.КРИЗИСЪ.

ГЛАВА XXVIII.ДИЛЕММА.

ГЛАВА XXIX.НА ДРУГОЙ ДЕНЬ.

ГЛАВА XXX.АДАМЪ ПЕРЕДАЕТЪ ПИСЬМО.

ГЛАВА XXXI.ВЪ СПАЛЬНОЙ ГЕТТИ.

ГЛАВА XXXII.МИСТРИСЪ ПОЙЗЕРЪ ‘ГОВОРИТЪ СВОЕ СЛОВО’.

ГЛАВА XXXIII.НОВЫЯ ЗВЕНЬЯ.

ГЛАВА XXXIV.ПОМОЛВКА.

ГЛАВА XXXV.ТАЙНЫЙ СТРАХЪ.

Книга пятая.

ГЛАВА XXXVI.СТРАНСТВЕ СЪ НАДЕЖДОЙ

ГЛАВА XXXVII.ПУТЬ ОТЧАЯНЯ.

ГЛАВА XXXVIII.РОЗЫСКИ.

ГЛАВА XXXIX.ВСТИ.

ГЛАВА XL.ПЕЧАЛЬНАЯ ВСТЬ РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ.

ГЛАВА XLI.НАКАНУН СУДА.

ГЛАВА XLII.УТРОМЪ ВЪ ДЕНЬ СУДА

ГЛАВА XLIII.ПРИГОВОРЪ.

ГЛАВА XLIV.ВОЗВРАЩЕНЕ АРТУРА.

ГЛАВА XLV.ВЪ ТЮРЬМ.

ГЛАВА XLVI.ЧАСЫ НЕИЗВСТНОСТИ.

ГЛАВА XLVII.ПОСЛДНЯЯ МИНУТА.

ГЛАВА XLVIII.НОВАЯ ВСТРЧА ВЪ ЛСУ.

Книга шестая,

ГЛАВА XLIX.НА БОЛЬШОЙ ФЕРМ.

ГЛАВА L.ВЪ КОТТЕДЖ АДАМА.

ГЛАВА LI.ВОСКРЕСНОЕ УТРО.

ГЛАВА LII.АДАМЪ И ДИНА.

LIII.ПОЖИНКИ.

ГЛАВА LIV.ВСТРЧА ВЪ ГОРАХЪ.

ГЛАВА LV.СВАДЕБНЫЙ ЗВОНЪ.

ЭПИЛОГЪ.

Объясненія словъ.

Читайте также:

АДАМЪ БИДЪ.
Романъ

**Герои и героини въ произведеніяхъ г-жи Джорджъ Эліотъ *) ‘Адамъ Бидъ’ и др.**

ГЛАВА I.
МАСТЕРСКАЯ.

ГЛАВА II.
ПРОПОВДЬ.

ГЛАВА III.
ПОСЛ ПРОПОВДИ.

ГЛАВА IV.
ДОМАШНЯ ГОРЕСТИ.

ГЛАВА V.
РЕКТОРЪ.

ГЛАВА VI.
Большая Ферма.

ГЛАВА VII.
МОЛОЧНАЯ.

ГЛАВА VIII.
ПРИЗВАНЕ.

ГЛАВА IX.
МРОКЪ ГЕТТИ СОРРЕЛЬ.

ГЛАВА X.
ДИНА НАВЩАЕТЪ ЛИЗБЕТУ.

ГЛАВА XI.
ВЪ КОТТЕДЖЪ.

ГЛАВА XII.
ВЪ ЛСУ.

ГЛАВА XIII.
ВЕЧЕРЪ ВЪ ЛСУ.

ГЛАВА XIV.
ВОЗВРАЩЕНЕ ДОМОЙ.

ГЛАВА XV.
ДВ СПАЛЬНИ.

ГЛАВА XVI.
ЗВЕНЬЯ ДЛИННОЙ ЦПИ.

ГЛАВА XVII.
ВЪ КОТОРОЙ РАЗСКАЗЪ ПРОСТАНАВЛИВАЕТСЯ.

ГЛАВА XVIII.
ВЪ ЦЕРКВИ.

ГЛАВА XIX.
АДАМЪ ВЪ РАБОЧЙ ДЕНЬ.

ГЛАВА XX.
АДАМЪ ПОСЩАЕТЪ БОЛЬШУЮ ФЕРМУ.

ГЛАВА XXI.
ВЕЧЕРНЯЯ ШКОЛА И ШКОЛЬНЫЙ УЧИТЕЛЬ.

ГЛАВА XXII.
ПОЙЗЕРЫ ОТПРАВЛЯЮТСЯ НА ПРАЗДНИКЪ ТРИДЦАТАГО ЮЛЯ.

ГЛАВА XXIII.
ОБДЪ.

ГЛАВА XXIV
ТОСТЫ.

ГЛАВА XXV.
ИГРЫ.

ГЛАВА XXVI.
ТАНЦЫ.

ГЛАВА XXVII.
КРИЗИСЪ.

ГЛАВА XXVIII.
ДИЛЕММА.

ГЛАВА XXIX.
НА ДРУГОЙ ДЕНЬ.

ГЛАВА XXX.
АДАМЪ ПЕРЕДАЕТЪ ПИСЬМО.

ГЛАВА XXXI.
ВЪ СПАЛЬНОЙ ГЕТТИ.

ГЛАВА XXXII.
МИСТРИСЪ ПОЙЗЕРЪ ‘ГОВОРИТЪ СВОЕ СЛОВО’.

ГЛАВА XXXIII.
НОВЫЯ ЗВЕНЬЯ.

ГЛАВА XXXIV.
ПОМОЛВКА.

ГЛАВА XXXV.
ТАЙНЫЙ СТРАХЪ.

ГЛАВА XXXVI.
СТРАНСТВЕ СЪ НАДЕЖДОЙ

ГЛАВА XXXVII.
ПУТЬ ОТЧАЯНЯ.

ГЛАВА XXXVIII.
РОЗЫСКИ.

ГЛАВА XXXIX.
ВСТИ.

ГЛАВА XL.
ПЕЧАЛЬНАЯ ВСТЬ РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ.

ГЛАВА XLI.
НАКАНУН СУДА.

ГЛАВА XLII.
УТРОМЪ ВЪ ДЕНЬ СУДА

ГЛАВА XLIII.
ПРИГОВОРЪ.

ГЛАВА XLIV.
ВОЗВРАЩЕНЕ АРТУРА.

ГЛАВА XLV.
ВЪ ТЮРЬМ.

ГЛАВА XLVI.
ЧАСЫ НЕИЗВСТНОСТИ.

ГЛАВА XLVII.
ПОСЛДНЯЯ МИНУТА.

ГЛАВА XLVIII.
НОВАЯ ВСТРЧА ВЪ ЛСУ.

ГЛАВА XLIX.
НА БОЛЬШОЙ ФЕРМ.

ГЛАВА L.
ВЪ КОТТЕДЖ АДАМА.

ГЛАВА LI.
ВОСКРЕСНОЕ УТРО.

ГЛАВА LII.
АДАМЪ И ДИНА.

LIII.
ПОЖИНКИ.

ГЛАВА LIV.
ВСТРЧА ВЪ ГОРАХЪ.

ГЛАВА LV.
СВАДЕБНЫЙ ЗВОНЪ.