Любовь мистера Гильфиля, Элиот Джордж, Год: 1858 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 135 минут(ы)

ЛЮБОВЬ МИСТЕРА ГИЛЬФИЛЯ

ПОВСТЬ ДЖОРДЖА ЭЛІОТА (1)

(1) См. Русскій Встникъ No 9, приложенія, повсть Амосъ Бартонъ, того же автора.

ГЛАВА I.

Когда, тридцать лтъ тому назадъ, умеръ старый мистеръ Гильфиль, весь Шеппертонъ искренно оплакивалъ его, и еслибы налой и каедра не были обтянуты чернымъ сукномъ, по распоряженію его племянника и главнаго наслдника, прихожане непремнно бы сложились, для того чтобы не былъ упущенъ этотъ знакъ уваженія къ его памяти. Вс фермеры облеклись въ черную бумазею, и мистрисъ Дженингсъ, съ Верфи, подверглась строжайшему порицанію за то, что въ первое же воскресенье посл смерти мистера Гильфиля явилась въ церковь въ розовыхъ лентахъ и зеленой шали. Конечно, мистрисъ Дженингсъ была новопрізжая и горожанка, а потому и ожидать отъ нея нельзя было, чтобъ она имла ясное понятіе о томъ что прилично и что неприлично, но, какъ справедливо замтила въ полголоса мистрисъ Гиггинсъ, выходя изъ церкви и обращаясь къ мистрисъ Парротъ, мужъ ея родился въ приход, и могъ бы внушить ей лучшія правила. Недостаточная готовность облекаться въ черное при первомъ удобномъ случа, или слишкомъ большая поспшность сбросить съ себя трауръ, свидтельствовали, по мннію мистрисъ Гиггинсъ, о непростительномъ легкомысліи и нравственной закоснлости.

— Есть люди, продолжала она, — которые никакъ не могутъ разстаться съ цвтными своими нарядами, но въ моемъ семейств этого никогда не длалось. Поврите ли, мистрисъ Парротъ, со дня моей свадьбы до смерти мистера Гиггинса, чему въ Сртеніе будетъ девять лтъ, мн не случалось двухъ лтъ сряду ходить не въ траур.

Мистрисъ Парротъ вздохнула.

— Да, отвтила она, съ полнымъ сознаніемъ своей несостоятельности въ этомъ отношеніи: — не во всякомъ семейств было столько смертныхъ случаевъ, какъ въ вашемъ, мистрисъ Гиггинсъ.

Мистрисъ Гиггинсъ, вдова почтенныхъ лтъ и не безъ состоянія, съ нкоторымъ самодовольствомъ согласилась съ мистрисъ Парротъ и подумала, что по всей вроятности мистрисъ Дженингсъ принадлежитъ къ семейству, въ которомъ и понятія не имютъ о томъ, что такое порядочныя и приличныя похороны.

Даже замарашка мистрисъ Фрипъ, очень рдко посщавшая церковь, выпросила у мистрисъ Гакитъ лоскутокъ стараго чернаго крепа, и приколовъ этотъ знакъ сердечнаго сокрушенія къ своей безобразной шляпенк, явилась въ церковь на похороны. Со стороны мистрисъ Фрипъ, это изъявленіе почтенія къ памяти мистера Гильфиля не имло ни малйшаго богословскаго значенія. Причиной его былъ случаи, приключившійся нсколько лтъ тому назадъ, и не побдившій, должно признаться, равнодушія закоснлой старухи ко всякимъ религіознымъ истинамъ. Мистрисъ Фрипъ держала у себя піявокъ, и такъ была извстна своимъ нравственнымъ вліяніемъ на этихъ своевольныхъ тварей и своимъ умньемъ заставлять ихъ приниматься при самыхъ невыгодныхъ условіяхъ, что хотя ея собственныхъ піявокъ рдко употребляли по подозрнію, что он вялы и слабы, но самое ее всегда призывали, чтобы приставлять боле бодрыхъ кровопійцъ, исходившихъ изъ аптеки мистера Пильгрима, когда (что случалось весьма часто) кто-нибудь изъ больныхъ сего искуснаго мужа страдалъ отъ воспаленія. Такимъ образомъ, мистрисъ Фрипъ, кром своей земельки, приносившей ей, по разчетамъ сосдей, никакъ не меньше полу-кроны въ недлю, имла, благодаря своему искусству, еще другіе доходы,— какіе именно, это никому не было извстно,— но очень порядочные, по общему сужденію. Сверхъ того, она вела бойкую торговлю леденцами и пряниками, искушая ими юныхъ сластолюбцевъ, разорявшихся у ея прилавка. И, несмотря на вс эти очевидные источники доходовъ, безстыдная старуха постоянно жаловалась на свою бдность и выпрашивала всякую дрянь у мистрисъ Гакитъ, которая хотя и говорила про нее, что она лжетъ за двухъ и называла ее старою скрягой и язычницей, а въ душ все-таки благоволила къ старой своей сосдк.

— Вотъ опять эта старая жидовка идетъ ко мн за чайными листьями, каждый разъ говорила мистрисъ Гакитъ, — а я, дура, отдаю ихъ ей, хотя они нужны для Салли, которая употребляетъ ихъ для метенья половъ.

Эту-то мистрисъ Фрипъ мистеръ Гильфиль, въ одинъ теплый воскресный вечеръ, когда онъ возвращался посл службы изъ Неблея, верхомъ, въ высокихъ сапогахъ со шпорами, засталъ сидвшею въ сухой канав не вдалек отъ своего коттеджа, рядомъ съ огромною свиньей, которая съ довріемъ истинной дружбы положила ей голову на колни, и соннымъ хрюканьемъ, отъ времени до времени, выражала ей свое удовольствіе.

— Какъ, мистрисъ Фрипъ, сказалъ мистеръ Гильфиль, — я не зналъ, что у васъ есть такая чудная свинья! У васъ къ Рождеству будутъ отличные окорока.

— Что вы! Богъ съ вами! Мн ее два года тому назадъ далъ сынъ мой, и мы съ тхъ поръ не разстаемся съ нею. Да у меня никогда на нее рука не поднимется, хотя бы мн свинаго сала всю жизнь не пришлось отвдать.

— Что вы! да она совсмъ объстъ васъ. Слыханное ли дло дло держать свинью и прока отъ нея не ждать!

— О, она сама выкапываетъ себ кой-какіе корешки, и неужто мн жалть ей крохъ и помоевъ? Мы съ нею питаемся чмъ Богъ послалъ. Куда я, туда и она, она хрюкаетъ, когда я говорю съ нею, ни дать, ни взять, разумный человкъ.

Мистеръ Гильфиль расхохотался, и простился съ мистрисъ Фрипъ, не спросивъ, надо признаться, отчего она не была въ церкви, и не сдлавъ ни малйшаго усилія разсять мракъ, царствовавшій въ ея душ. Но на другой день онъ приказалъ слуг своему Давиду отнести ей большой кусокъ ветчины и сказать ей, что пасторъ непремнно хочетъ, чтобъ она еще разъ отвдала хорошаго свинаго сала. И когда мистеръ Гильфиль умеръ, старушка Фрипъ выразила ему свою благодарность и свое уваженіе тмъ незатйливымъ и ненакладнымъ для себя образомъ, о которомъ я говорилъ выше.

Я чувствую, что въ читателяхъ моихъ уже зародилось подозрніе, что викарій не слишкомъ блисталъ исполненіемъ боле духовныхъ своихъ обязанностей, и въ самомъ дл въ этомъ отношеніи я могу сказать о немъ только то, что обязанности эти онъ исправлялъ всегда не мшкатно. У него была цлая кипа коротенькихъ проповдей, съ оборванными и пожелтвшими краями, и каждое воскресенье онъ, безъ разбора и не обращая вниманія на содержаніе, бралъ дв изъ нихъ, и прочитавъ одну утромъ въ Шенпертон, садился на лошадь и спшилъ въ Неблей, гд онъ отправлялъ службу въ крошечной живописной церкви, устланной разноцвтными камнями, по которымъ нкогда раздавались мрные шаги воинственныхъ монаховъ, гд по высокимъ стнамъ висли старинныя латы надъ блдными изображеніями двнадцати апостоловъ, и мраморные рыцари и ихъ жены съ отбитыми носами занимали большую часть свободнаго мста. Здсь, въ припадк свойственной ему разсянности, мистеръ Гильфиль забывалъ иногда снять шпоры прежде чмъ надть столу, и только тогда замчалъ это, когда, всходя на амвонъ, начиналъ чувствовать, какъ что-то странно цплялось за подолъ его одежды. Но неблейскимъ фермерамъ и въ голову не приходило критиковать своего пастора. Онъ сталъ для нихъ такимъ же необходимымъ условіемъ жизни, какъ рынки, шоссейныя заставы и грязные банковые билеты, къ тому же онъ былъ викарій, и но этому права его на ихъ уваженіе никогда не приходили въ непріятное столкновеніе съ его правами на ихъ карманы. Нкоторые изъ нихъ, не пользовавшіеся роскошью крытаго Фургона, пообдали получасомъ раньше, то-есть въ двнадцать часовъ, чтобъ успть къ двумъ часамъ по грязнымъ дорогамъ добраться до церкви и занять свое мсто въ то время, когда мистеръ Ольдинпортъ и леди Фелисія, для которыхъ неблейская церковь была чмъ-то въ род фамильнаго храма, пробирались посреди поклоновъ и присданій фермеровъ, къ своей отдльной скамь, съ рзными стнками и балдахиномъ, распространяя на пути своемъ нжный запахъ фіялокъ и розъ, пропадавшій даромъ для грубаго обонянія присутствующихъ.

Жены и дти фермеровъ усаживались на темныя дубовыя скамьи, но мужья обыкновенно избирали боле почетныя мста и занимали отдльныя сдалища подъ которымъ либо изъ двнадцати апостоловъ, гд, какъ только кончалось пніе, молитвы и отвты, и наступало пріятное однообразіе проповди, можно было видть и слышать, какъ почтенный отецъ семейства погружался въ сладкую дремоту, изъ которой онъ неминуемо пробуждался при звукахъ заключительнаго славословія. И потомъ они опять по тмъ же грязнымъ дорогамъ отправлялись домой съ пріятнымъ сознаніемъ, что исполнили свой долгъ, и ощущая, быть-можетъ, больше пользы отъ этой простой дани, принесенной тому, что они почитали хорошимъ и душеспасительнымъ чмъ, многіе изъ мудрствующихъ постителей церкви въ ныншнее время.

Мистеръ Гильфиль также въ послдніе годы своей жизни сталъ возвращаться домой тотчасъ же посл службы: онъ пересталъ по воскресеньямъ обдать въ Неблейскомъ аббатств, по той причин, что разссорился, и не на шутку разссорился съ мистеромъ Ольдинпортомъ, дядей и предшественникомъ того мистера Ольдинпорта, который процвталъ во времена преподобнаго Амоса Бартона. И нельзя было не пожалть объ этой ссор, вспомнивъ, сколько пріятныхъ часовъ, въ молодости своей, эти два человка провели, охотившись вмст, въ т давніе дни многіе любители охоты завидовали мистеру Ольдинпорту въ томъ, что онъ такъ ладно жилъ съ своимъ викаріемъ. ‘Посл жены нтъ никого, кто бы могъ быть для васъ такимъ божескимъ наказаніемъ какъ пасторъ, который сидитъ у васъ подъ носомъ на вашей земл,’ часто говоривалъ сэръ-Джасперъ Ситвелъ.

По всей вроятности, первоначальный поводъ къ ссор былъ самый незначительный, но природа одарила мистера Гильфиля очень дкимъ язычкомъ, и насмшки его отличались тою живостью и оригинальностью, которой совершенно были лишены его проповди, и такъ какъ нравственная сторона мистера Ольдинпорта представляла много слабыхъ сторонъ, то колкія замчанія пастора нанесли ему вроятно нсколько такихъ глубокихъ ранъ, какія трудно было простить. Таковъ былъ по крайней мр отчетъ, данный объ этомъ дл мистеромъ Гакитомъ, который зналъ о немъ столько же, сколько и всякое постороннее лицо. Недлю посл ссоры, возсдая распорядителемъ за обдомъ, который ежегодно давался обществомъ преслдованія воровства и разбоя, въ гостиниц Олдинпортскій гербъ, онъ не мало способствовалъ къ оживленію обда, объявивъ во всеуслышаніе, что пасторъ отлично отдлалъ мистера Ольдинпорта. Открытіе того или тхъ, которые угнали коровку мистера Паррота, врядъ ли было бы боле пріятною новостью для шеппертонскихъ фермеровъ: мистеръ Ольдинпортъ, какъ землевладлецъ, былъ у нихъ на самомъ дурномъ счету, несмотря на то, что цны очень упали, онъ не сбавилъ арендной платы, и остался совершенно равнодушенъ къ разнымъ статейкамъ въ провинціяльныхъ газетахъ, повщавшимъ о томъ, что такой-то виконтъ или баронъ отказался отъ десятой части своихъ доходовъ. Дло въ томъ, что мистеръ Ольдинпортъ не имлъ ни малйшаго желанія возсдать въ парламент, а былъ движимъ сильнымъ желаніемъ пріобртать и улучшать свое, и безъ того, хорошее состояніе. Поэтому для шеппертонскихъ фермеровъ было истиннымъ удовольствіемъ узнать, что пасторъ дко издвался надъ благотворительностью богатаго джентльмена, походящею на благотворительность того человка, который укралъ гуся, а потроха роздалъ нищимъ. Нужно замтить, что относительно развитія Шеппертонъ далеко опередилъ Неблей, онъ имлъ и торныя дороги, и общественное мнніе, между тмъ какъ въ первобытномъ Небле умы людей колеса ихъ фургоновъ двигались по самымъ глубокимъ колеямъ и рытвинамъ, и на землевладльца роптали только какъ на необходимое и неотвратимое зло, подобное дождливой погод, простуд и докучливымъ комарамъ.

Итакъ, въ Шеппертон, этотъ разрывъ съ мистеромъ Ольдни портомъ не только не повредилъ пастору, но еще далъ новую силу доброму согласію, которое всегда царствовало между имъ и всми остальными его прихожанами, начиная съ того поколнія, у котораго онъ крестилъ дтей лтъ двадцать пять тому назадъ, и кончая тмъ многообщающимъ поколніемъ, представителемъ котораго могъ служить маленькій Томми Бондъ, промнявшій недавно блузу и шаровары на строгую простоту цльнаго костюма изъ рубчатаго нлиса, сшитаго въ обтяжку и украшеннаго мдными пуговицами. Томми былъ мальчикъ независимаго духа, не признававшій никакихъ властей, и горячо любившій волчки и колесики, которыми онъ имлъ привычку набивать и растягивать карманы своихъ кожаныхъ панталонъ.

Однажды, забавляясь на дорожк сада своимъ волчкомъ, онъ увидалъ, что пасторъ прямо идетъ на него, въ то самое мгновеніе, когда волчокъ начиналъ великолпно гудть, Томми, не задумавшись, во все горло закричалъ: ‘Посторонитесь! Не видите что ли волчокъ?’ Съ того дня ‘плисовая куртка’ сталъ любимцемъ мистера Гильфиля, который ничего такъ не любилъ какъ дразнитъ его и приводить его въ недоумніе вопросами, дававшими Томми самое жалкое понятіе о его умственныхъ способностяхъ.

— А что, плисовая куртка, доили ли сегодня гусей?

— Доили гусей! Разв доятъ гусей? Эки пустяки ни говорите!

— Неужто же ихъ не доятъ? А чмъ же питаются гусенята? Томми никогда не размышлялъ объ этомъ предмет, и поэтому не удостоивалъ своего собесдника отвтомъ, принималъ презрительно-равнодушный видъ и тщательно начиналъ заводить свой волчокъ.

— А, я вижу, ты не знаешь, чмъ питаются гусенята? А видлъ ли ты, какъ вчера съ неба падали леденцы? (Здсь Томми навострилъ уши.) Попали они и въ мой карманъ. Посмотрика, правду ли я говорю или нтъ.

И Томми, не затрудняясь невроятностію источника, спшилъ освидтельствовать его пріятные плоды: онъ имлъ свои причины врить, что засунуть руку въ карманъ пастора бываетъ очень пріятно и полезно. Мистеръ Гильфиль называлъ этотъ карманъ свой чудотворнымъ, — оттого что, любилъ онъ говорить дтямъ, вс пенсы, которыя онъ опускалъ въ него, немедленно обращались въ пряники, леденцы и другія сласти. И вслдствіе того маленькая Бесси Парротъ, блокурая толстушка, всегда имла похвальную откровенность встрчать его вопросомъ: ‘А сто у васъ сегодня въ калман?’

По всему этому вы можете себ представить, что на крестинныхъ обдахъ пасторъ не былъ лишнимъ гостемъ. Фермеры въ особенности любили его общество, оттого что онъ не только могъ, покуривая свою трубочку, пестрить разговоръ о приходскихъ длахъ разными остроумными шутками и прибаутками, но былъ къ тому же знатокъ въ лошадяхъ и рогатомъ скот. У него были пастбищные луга миляхъ въ пяти отъ его дома, онъ держалъ на нихъ скотъ и нанималъ управляющаго, но въ сущности все дло длалъ самъ, и подъ конецъ жизни, когда уже онъ былъ не въ силахъ охотиться, у него не было большаго удовольствія какъ здить на свой лугъ, заниматься покупкой и продажей скота. Слушая, какъ онъ разсуждаетъ объ относительныхъ достоинствахъ разныхъ породъ рогатаго скота, или о послднемъ распоряженіи суда о какомъ-нибудь нищемъ, поверхностный наблюдатель не замтилъ бы большой разницы, между пасторомъ и его деревенскими прихожанами, кром разв только того, что первый былъ поостроумне, онъ подлаживался къ ихъ языку и выговору, чтобы быть вполн понятымъ ими, и употреблялъ даже т же, не совсмъ правильные обороты и выраженія, которые были въ ходу въ Шеппертон. Тмъ не мене, сами фермеры очень хорошо сознавали разницу между собой и пасторомъ, и не теряли уваженія къ нему, несмотря на его простое обращеніе и шутливый разговоръ. Мистрисъ Парротъ тщательно расправляла передникъ и ленты чепца какъ только показывался издали пасторъ, низко присдала передъ нимъ, и въ Рождество всегда имла наготов жирную индйку, которая посылалась ему съ ‘ея почтеніемъ’. Иво время самыхъ веселыхъ, пересыпанныхъ сплетнями разговоровъ съ мистеромъ Гильфилемъ, можно было замтить, что и мущины и женщины наблюдали за собой, и никогда не были равнодушны къ его мннію о нихъ.

То же уваженіе встрчалъ онъ и при исполненіи чисто духовныхъ своихъ обязанностей. Польза крещенія тсно слилась въ умахъ шеппертонскихъ жителей съ личностью мистера Гильфиля, метафизическое различіе между человкомъ и саномъ было чуждо уму добрыхъ шеппертонскихъ прихожанъ. Когда мистеръ Гильфиль былъ боленъ, миссъ Селина Парротъ на цлый мсяцъ отложила свою свадьбу, чтобы только не быть обвнчанною Богъ всть кмъ и какъ.

— Славную мы нынче утромъ слышали проповдь, почти каждый разъ замчали прихожане, выслушавъ одну изъ старыхъ, пожелтвшихъ рчей, пріятную имъ именно потому, что слышали они ее въ двадцатый разъ: на умы этой степени развитія, повторенія дйствуютъ гораздо сильне неожиданности и новизны, и обороты рчи, подобно напвамъ, не скоро пріобртаютъ.

Проповди мистера Гильфиля, какъ вы можете себ представить, не имли никакого особеннаго направленія, я долженъ сознаться, что они даже не очень сильно затрогивали совсть: вспомните, что мистрисъ Паттенъ, тридцать лтъ внимательно слушавшая ихъ, была несказанно оскорблена и возмущена, когда Амосъ Бартонъ намекнулъ ей, что она гршница и нуждается въ милосердіи Божіемъ, но, съ другой стороны, он были удобопонятны, развивая почти исключительно то простое предложеніе, что человкъ, поступающій хорошо, найдетъ себ награду, что именно значило поступать дурно, объяснялось въ отдльныхъ проповдяхъ о лжи, злословіи, гнв, лности и т. п., а хорошо поступать значило придерживаться честности, правдивости, кротости, трудолюбія и другихъ не затйливыхъ, будничныхъ добродтелей, не имющихъ ничего общаго съ тонкостями богословскаго ученія. Мистриссъ Паттенъ понимала, что если сыры ея будутъ водянисты, она поплатится за это на томъ свт, но, кажется, проповдь о злословіи вовсе не такъ была для нея ясна. Мистрисъ Гакитъ осталась очень довольна проповдью о честности, гд говорилось о неврныхъ всахъ и лживомъ мрил, что стало для нея особенно ясно вслдствіе недавней ссоры съ лавочникомъ, но незамтно было, чтобы на нее очень сильно дйствовала проповдь о гнв.

Но заподозрить чистоту ученія мистера Гильфиля, порицать что-нибудь въ его пріемахъ или способ выражаться, никогда не приходило въ голову его шеппертонскихъ прихожанъ, тхъ самыхъ прихожанъ, которые, лтъ десять или пятнадцать спустя, выказали такую требовательность относительно мистера Бартона. Но въ это время, они успли вкусить опасный плодъ древа познанія — нововведеніе, открывающее, какъ извстно, людямъ глаза, но не всегда пріятнымъ для нихъ образомъ. Тогда же критиковать проповдь значило почти то же, что нападать на самую религію. Племянникъ мистера Гакита, мистеръ Томъ-Стоксъ, бойкій городской юноша, привелъ однажды въ ужасъ своихъ почтенныхъ родственниковъ, объявивъ, что онъ можетъ написать проповдь не хуже проповдей мистера Гильфиля, вслдствіе чего, мистеръ Гакитъ, желая совершенно устыдить дерзкаго юношу, предложилъ ему золотой, если онъ исполнитъ то, чмъ хвастался. Проповдь, однако, была написана, и хотя никто не хотлъ допустить, чтобъ она сколько-нибудь была похожа на проповди мистера Гильфиля, она тмъ не мене такъ была похожа на проповдь вообще, имя и текстъ, и три отдла, и заключительное поученіе, начинающееся словами: ‘А теперь, братія мои’, что золотой, хотя онъ не былъ выданъ изъ приличія, въ послдствіи очутился въ карман молодаго человка, и его проповдь была признана въ его отсутствіе ‘мастерскою штукой’.

Конечно, преподобный мистеръ Пикардъ, изъ диссентеровъ, въ проповди, произнесенной имъ въ Ротерби, о бдственномъ положеніи Новаго Сіона, выстроеннаго при избытк вры и недостатк капитала, выходцами изъ первоначальнаго Сіона, объявилъ, что онъ живетъ въ приход, гд пастырь ‘шествуетъ во мрак’, и во время службы онъ молился объ оглашенныхъ и не просвщенныхъ свтомъ истины, намекая на прихожанъ мистера Гильфиля. Но мн и говорить нечего, съ какимъ отвращеніемъ и негодованіемъ эти прихожане смотрли на мистера Пикарда.

И не только шеппертонскимъ фермерамъ было пріятно общество мистера Гильфиля, онъ былъ желаннымъ гостемъ во многихъ изъ лучшихъ домовъ того края. Старый сэръ-Джасперъ Ситвелъ былъ бы радъ видть его у себя каждую недлю, и еслибы вы видли, какъ мистеръ Гильфиль велъ къ столу леди Ситвелъ, или слышали съ какою старомодною, но тмъ не мене изящною любезностію онъ говорилъ съ ней, вы бы заключили, что онъ когда-нибудь жилъ въ обществ другаго рода чмъ то, которое онъ могъ найдти въ Шеппертон, и что его безцеремонные пріемы и разговоры спустя рукава не что иное какъ слды непогоды на старомъ мраморномъ памятник, дозволяющіе еще кой-гд различить нжность и красоту первоначальнаго цвта. Но съ лтами эти вызды стали въ тягость старому джентльмену, и его рдко можно было найдти гд-нибудь, кром какъ въ предлахъ его прихода, чаще всего у собственнаго камина, съ трубкой въ зубахъ и стаканомъ джина съ водой подл.

Здсь я замчаю, что подвергаюсь опасности возстановить противъ себя всхъ своихъ прекрасныхъ читательницъ, и совершенно подавить въ нихъ всякое желаніе узнать подробности о любви мистера Гильфиля. Джинъ съ водой! Фи! вы можетъ-быть захотите посл этого, чтобы мы заинтересовались романомъ производителя сальныхъ свчъ, въ голов которго образъ возлюбленной сливается съ мыслію о топленомъ сал и фитиляхъ.

Но, вопервыхъ, многоуважаемыя читательницы, позвольте вамъ замтить, что джинъ съ водой, подобно тучности, плшивой голов и подагр, вовсе не исключаетъ самаго романическаго и поэтическаго прошедшаго, точно такъ же какъ и накладки, которыя вы, быть-можетъ, когда-нибудь наднете, не будутъ значить, что у васъ никогда не было роскошной косы. Увы! мы, жалкіе смертные, часто бываемъ ничмъ не лучше древеснаго пепла. На немъ и слда не остается той свжей, сочной зелени, нкогда украшавшей зеленую втвь, но, глядя на него, мы знаемъ, что и въ немъ когда-то кипла молодая жизненная сила. Мн, по крайней мр, рдко случалось видть согбеннаго старика или сморщенную старушку безъ того, чтобы передъ моимъ духовнымъ окомъ не предстала картина того прошедшаго, которому они принадлежатъ, и недоконченная повсть свжихъ щекъ и блестящихъ глазъ кажется мн иногда незначащею и незанимательною въ сравненіи съ тою длинною драмой, полною надеждъ и страсти, уже давно дошедшею до своей развязки и оставившею бдную душу, будто пыльныя и мрачныя подмостки театра, съ разсянными по нимъ въ безпорядк напоминаніями о прежнемъ ихъ блеск и красот.

Вовторыхъ, позвольте мн васъ уврить, что мистеръ Гильфиль потреблялъ сей неблаговидный напитокъ самымъ умреннымъ образомъ. Носъ его не былъ красенъ, блые волосы окаймляли его лицо. Пилъ онъ джинъ, я полагаю,вроятно потому, что онъ былъ дешевъ, и здсь я нечаянно наткнулся на другую слабость викарія, о которой, еслибъ я хотлъ его выставить въ самомъ выгодномъ свт, я быть-можетъ умолчалъ бы. Несомннно было, что съ лтами мистеру Гильфилю становилось все трудне и трудне выпускать изъ рукъ денежки,— какъ выражался мистеръ Гакитъ, — хотя наклонность эта проявлялась больше въ стремленіи уменьшить собственные расходы чмъ въ томъ, чтобъ отказывать въ помощи людямъ нуждавшимся. Самому себ говорилъ онъ, какъ бы въ извиненіе, что копитъ деньги для племянника, единственнаго сына сестры, которая, за исключеніемъ одного только существа, была главною привязанностію его жизни. Мое маленькое состояніе, думалъ онъ, поможетъ ему пробиться въ жизни, и онъ когда-нибудь съ молодою женой прідетъ на могилку старика дяди. Для его семейнаго счастія быть-можетъ будетъ къ лучшему, что я жизнь свою провелъ одиноко.

— Итакъ мистеръ Гильфиль былъ холостякъ?

Вы бы вроятно дошли до этого заключенія, еслибы заглянули въ его столовую, гд голые столы, неуклюжія, старинныя жесткія кресла, изодранный турецкій коверъ, вчно засыпанный табакомъ, гласилъ, казалось, о жизни не женатой, и въ комнат не было ничего такого, ни портрета, ни слда женскаго рукодлія, и изящной, не нулевой бездлушки, которыя могли бы опровергнуть это заключеніе. Здсь- мистеръ Гильфиль проводилъ свои вечера, почти всегда наедин съ своимъ старымъ сетеромъ Панто, который лежалъ передъ каминомъ у ногъ его, закрывъ морду лапами, и только изрдка поднималъ ее, чтобы дружелюбно взглянуть на своего хозяина. Но въ дом была комната, гласившая другое чмъ эта мрачная столовая,— комната, куда никто не входилъ, кром мистера Гильфиля и старой ключницы Марты, составлявшей съ мужемъ своимъ Давидомъ, садовникомъ, а вмст съ тмъ и грумомъ, всю прислугу дома. Ставни въ этой комнат были всегда затворены, кром одного раза въ три мсяца, когда Марта входила въ нее, чтобы вымести въ ней пыль и впустить въ нее свжій воздухъ. Она всегда спрашивала ключъ отъ нея у мистера Гильфиля, который запиралъ его въ своей конторк, и, покончивъ свое дло, возвращала ему этотъ ключъ.

Трогательную картину озарялъ дневный свтъ, когда Марта поднимала тяжелыя занавси и открывала глубокое окно съ готическимъ переплетомъ. На маленькомъ туалетномъ столик стояло хорошенькое зеркало въ рзной золоченой рам, въ придланныхъ къ нему подсвчникахъ еще стояли низенькія восковыя свчи, и на ручк одного изъ этихъ подсвчниковъ вислъ черный кружевной платочекъ, полинялая подушка для булавокъ, съ воткнутыми въ нее заржаввшими булавками, флаконъ для духовъ, и большой зеленый веръ лежали на стол, а на коммод, подл зеркала, стояла рабочая корзинка, съ недоконченнымъ, пожелтвшимъ отъ времени, дтскимъ чепчикомъ. Два платья, давно забытаго покроя, висли у дверей, и пара миніатюрныхъ красныхъ туфель, съ почернвшимъ серебрянымъ шитьемъ, стояли подл кровати. Два или три акварельные вида Неаполя украшали стны, а надъ каминомъ висли дв миніятюры въ овальныхъ рамкахъ: одна изъ нихъ представляла молодаго человка лтъ двадцати семи, съ здоровымъ цвтомъ лица, свжими, полными губами и яснымъ открытымъ взглядомъ. На другой — была представлена двушка, не старше вроятно восемнадцати дть, съ тонкими чертами, блднымъ южнымъ цвтомъ лица, и большими черными глазами. Молодой человкъ былъ напудренъ, тайные волосы двушки были зачесаны назадъ, и крошечный чепецъ съ ярко-малиновымъ бантомъ, казалось, чуть держался ца ея маленькой головк — кокетливый уборъ, но въ Глазахъ можно было прочесть больше грусти чмъ кокетства.

Съ этихъ-то вещей Марта сметала пыль, четыре раза въ годъ, съ того времени, когда она была еще цвтущею молодою двушкой,— а теперь, въ это послднее десятилтіе жизни мистера Гильфиля, ей уже несомннно было за пятьдесятъ лтъ. Такова была запертая комната въ дом мистера Гильфиля: словно наглядный образъ того тайнаго уголка въ его сердц, гд онъ давно схоронилъ вс надежды и горе своей молодости, всю поэзію своей жизни.

Не много, кром Марты, было людей въ приход, которые бы сохранили ясное воспоминаніе о жен мистера Гильфиля, или бы вообще знали о ней что-нибудь, кром того, что въ церкви надъ пасторскою скамьей была мраморная плита съ латинскою надписью въ память ея. Т изъ прихожанъ, которые помнили ее, не были одарены умньемъ краснорчиво излагать свои мысли, и отъ нихъ вы не узнали бы ничего, кром того, что ‘мистрисъ Гильфиль была иностранка, съ такими глазами, что вы не поврите, и голосомъ, отъ котораго васъ бросало то въ жаръ, то въ холодъ, когда она пла въ церкви.’ Единственнымъ исключеніемъ въ этомъ отношеніи была мистрисъ Паттенъ, которая, благодаря своей отличной памяти и страсти разказывать была драгоцннымъ хранилищемъ грустныхъ преданій Шеппертона. Мистеръ Гакитъ, поселившійся въ Шеппертон только десять лтъ посл смерти мистрисъ Гильфиль, часто предлагалъ старые вопросы мистрисъ Паттенъ, для того чтобы получать отъ нея старые отвты, имвшіе для него ту же прелесть, какую для боле-образованныхъ людей имютъ отрывки изъ любимой книги, изъ давно-знакомой комедіи.

— Такъ вы хорошо помните то воскресенье, когда мистрисъ Гильфиль въ первый разъ явилась въ церкви, мистрисъ Паттенъ?

— Еще бы! День былъ чудесный, въ самомъ начал снокоса, мистеръ Тарбетъ читалъ проповдь въ этотъ день, а мистеръ Гильфиль сидлъ съ женой на своей скамь. Я какъ теперь вижу его, какъ онъ велъ ее подъ руку: голова ея доходила немного выше его локтя, сама она такая была блдная, а глаза у нея были черные-пречерные, но глядла она ими какъ-то странно, какъ-то разсянно въ даль.

— И врно на ней было внчальное платье? спрашивалъ мистеръ Гакитъ.

— Самый простой нарядъ: блая шляпа, подвязанная подъ подбородкомъ, и прозрачное блое кисейное платье. Но вы и представить себ не можете каковъ въ т дни былъ мистеръ Гильфиль! Къ тому времени, когда вы пріхали въ Шеппертонъ, онъ уже совершенно измнился. У него были тогда румяныя щеки и такіе блестящіе, смющіеся глаза, что весело было на него смотрть. Въ то воскресенье, казалось, онъ не помнилъ себя отъ радости, но, не знаю почему, я уже тогда имла предчувствіе, что не долго ему радоваться. Иностранцы — не надежный народъ, мистеръ Гакитъ: я путешествовала съ своими господами, и насмотрлась на ихъ мерзкую пищу и дурацкую жизнь.

— Мистрисъ Гильфиль была Италіянка, не правда ли?

— Я полагаю, что такъ, но не знаю наврное. Съ мистеромъ Гильфилемъ никто никогда не смлъ говорить о ней, а вс другіе ничего не знали кто она такая. Но должно-быть она съ самаго дтства воспитывалась въ Англіи, оттого что на нашемъ язык говорила она не хуже васъ и меня. У этихъ Италіянокъ всегда отличные голоса, и когда мистрисъ Гильфиль пла, нельзя было не заслушаться. Онъ привезъ ее однажды ко мн вечеркомъ и говоритъ мн своимъ веселымъ, добродушнымъ голосомъ:— А вотъ, мистрисъ Паттенъ, я вамъ привезъ жену, чтобъ она отвдала лучшаго чаю во всемъ Шеппертон, а вы покажите ей вашу молочню и сыры, а потомъ она вамъ что-нибудь споетъ. И она пла у меня, а голосъ ея то, казалось, наполнялъ всю комнату, то звучалъ тихо и нжно, и такъ и хваталъ за сердце.

— И ужь посл того вы не слыхали ея?

— Да, она ужь и тогда была больна, а черезъ нсколько мсяцевъ я умерла. И всего-то она прожила въ приход не боле полугода. Она не весело смотрла въ тотъ вечеръ, я видла, что ей мало нужды до молочни и сыровъ, и что она разсматриваетъ все только для того, чтобъ угодить мужу. А ужь онъ — я и сказать не умю, какъ онъ былъ въ нее влюбленъ! не насмотрится, не налюбуется на нее, радъ бы на рукахъ ее носить, чтобы только не дать ей бывало сдлать лишняго шага. Смерть ея чуть не убила его, хотя онъ много бралъ на себя, не переставалъ разъзжать по приходу и исполнялъ вс свои обязанности. Но онъ превратился въ тнь, и въ большихъ его глазахъ было столько грусти и отчаянія, что вы бы не узнали его.

— Онъ не взялъ за ней состоянія?

— Нтъ. Все состояніе мистера Гильфиля перешло ему отъ матери. Съ этой стороны были и деньги и связи, жаль, что онъ такъ женился: съ его наружностью и состояніемъ ему нигд не было бы отказа, и теперь бы вокругъ него играли внуки. А онъ же такъ любитъ дтей.

Такимъ образомъ мистрисъ Паттенъ обыкновенно заключала свой разказъ о жен пастора, о которой, какъ вы замчаете, она знала весьма мало. Ясно было, что сообщительная старушка ничего не знала о жизни мистрисъ Гильфиль до ея прізда въ Шеппертонъ, и что ей не были извстны подробности о любви мистера Гильфиля.

Но я, любезный читатель, такъ же болтливъ, какъ мистрисъ Паттенъ, а свдній имю гораздо больше, и если вамъ любопытно узнать еще что-нибудь о роман мистера Гильфиля, вамъ стоитъ только перенестись воображеніемъ въ конецъ прошлаго столтія и удостоить вашего вниманія слдующую главу.

ГЛАВА II.

Наступаетъ вечеръ 21-го іюня 4788 года. День былъ знойный и ясный, и солнце еще далеко не сло. Но его лучи, пробиваясь сквозь густую листву высокихъ вязовъ парка, теряютъ свою жгучесть, и не мшаютъ двумъ дамамъ вынести изъ дому свои подушки и работы, и уссться на лугу передъ фасадомъ Чеверельскаго замка. Мягкая трава пригибается даже подъ легкими шагами младшей изъ двухъ дамъ, которую, по невысокому ея росту и нжному складу, съ перваго взгляда можно было бы принять за ребенка. Она идетъ впереди съ подушками, и кладетъ ихъ на свое любимое мсто, у самаго спуска, подъ купой лавровъ, откуда дамы эти могутъ видть солнечные лучи, играющіе между водяными лиліями, а сами могутъ быть видимы изъ оконъ столовой. Она разложила подушки, а теперь оборачивается, и даетъ вамъ случай вполн разсмотрть ея лицо, обращенное къ медленно-подвигавшейся старшей дам. Васъ тотчасъ же поражаютъ ея большіе черные глаза, напоминающіе своею безстрастною, невинною красотой глаза лани, и вы не съ разу обращаете вниманіе на совершенное отсутствіе румянца на ея молодыхъ щекахъ, и на южный, желтоватый колоритъ ея нжнаго лица и шеи, выглядывающей изъ-за черной кружевной косыночки, не допускающей слишкомъ близкаго сравненія между ея бломъ кисейнымъ платьемъ и цвтомъ ея кожи. Ея большіе глаза кажутся еще поразительне отъ того, что темные ея волосы зачесаны назадъ, подъ крошечный чепецъ, съ яркомалиновымъ бантомъ съ одной стороны, надтый на самую верхушку ея головки.

Другоя дама ни въ чемъ не похожа на черноглазую двушку. Она высока ростомъ, и кажется еще выше отъ того, что ея напудренные волосы зачесаны кверху на высокій тупей, и покрыты кружевами и лентами Ей около пятидесяти лтъ, но цвтъ ея лица еще свжъ и блещетъ колоритомъ нжной блондинки, ея гордыя, презрительныя губы, и нсколько закинутая назадъ голова, придаютъ ея лицу выраженіе надменности, которому не противорчатъ ея холодные, срые глаза. Косынка, засунутая подъ низкій воротъ ея узкаго голубаго корсажа, вполн обозначаетъ величественныя очертанія ея стройнаго стана, и глядя, какъ она плавно выступаетъ по лугу, невольно приходило на умъ, что это одна изъ величественныхъ дамъ Рейнольдса, которая вздумала выйдти изъ своей рамки, чтобы подышать вечернею прохладой.

— Положите подушки ниже, Катерина, здсь слишкомъ много солнца, еще издали воскликнула она повелительнымъ голосомъ.

Катерина исполнила ея приказаніе, и он услись, составляя изъ себя два яркія пятна, красное и голубое съ блымъ на зеленомъ лон лавровъ и луга, которыя на картин были бы отъ того не мене красивы, что сердце одной изъ этихъ женщинъ было нсколько холодно, а сердце другой очень грустно.

И прелестную картину представилъ бы въ этотъ вечеръ Чеверельскій замокъ, еслибы случился тутъ какой-нибудь англійскій Вато, чтобъ изобразить его на полотн: домъ изъ сраго камня въ старинномъ стил, съ своими готическими окнами, пропускающими сквозь свои разноцвтныя стекла золотые солнечные лучи, и огромный букъ, закрывающій до половины боковую башню и разбивающій своими темными втвями слишкомъ строгую симметрію фасада, широкая дорожка, усыпанная пескомъ, ведущая направо къ пруду вдоль ряда высокихъ сосенъ, налво вьющаяся середи зеленыхъ пригорковъ, покрытыхъ группами деревьевъ, гд красный стволъ шотландской елки горитъ на яркой зелени липъ и акацій, широкій прудъ, по которому лниво плаваютъ два лебедя, засунувъ одну лапу за крыло, и гд открытыя водяныя лиліи спокойно глядятъ на ласкающіе ихъ солнечные лучи, лугъ съ своею нжною, бархатною зеленью, отлого спускающійся къ боле грубой и темной трав парка, отъ которой незамтно отдляетъ ее маленькій ручеекъ, вытекающій изъ пруда и исчезающій подъ каменнымъ мостикомъ, ведущимъ въ паркъ, и на этомъ лугу дв дамы, которыхъ роль въ ландшафт живописецъ, избравшій себ выгодное мсто для общаго обзора картины, обозначилъ бы двумя-тремя красными, блыми и голубыми точками.

Но изъ большихъ готическихъ оконъ столовой он были видны ясне, и представлялись глазамъ трехъ джентльменовъ, допивавшихъ посл обда свое вино двумя миловидными женщинами, милыми каждому изъ трехъ по весьма различнымъ причинамъ. Эти три человка составляли группу, на которую стоило взглянуть повнимательне, но, при вход въ эту столовую, каждаго бы, вроятно, сильне поразила сама комната, до такой степени пустая, что красотой своихъ размровъ она производила впечатлніе готическаго собора. Простая ковровая дорожка, ведущая отъ однихъ дверей къ другимъ, довольно истертый коверъ, разостланный подъ столомъ, и буфетъ въ углубленіи стны, ни на минуту не отвлекали взгляда отъ высокихъ сводовъ потолка, съ его богатыми украшеніями, желтовато-благо, мягкаго цвта, кой-гд отненнаго золотомъ. Съ одной стороны этотъ высокій потолокъ былъ поддержанъ столбами и арками, за которыми боле низкій потолокъ, миніатюрная копія большаго, покрывалъ квадратный выступъ, составлявшій съ своими тремя остроконечными окнами середину фасада дома. Комната боле была похожа на изящную архитектурную модель чмъ на столовую, и маленькій столъ съ сидвшими вокругъ него людьми производилъ боле впечатлніе странной, не значащей случайности, нежели чего-нибудь стоящаго въ связи съ первоначальнымъ назначеніемъ комнаты.

Но кто внимательне вглядлся бы въ этихъ людей, тотъ не нашелъ бы ихъ незначащими, старшій изъ нихъ, читавшій вслухъ отчетъ о послднихъ многозначительныхъ событіяхъ во Франціи, и обращавшійся отъ времени до времени съ какимъ-нибудь замчаніемъ къ своимъ молодымъ слушателямъ, былъ отличнымъ обращикомъ англійскаго джентльмена того почтеннаго времени, когда процвтали кафтаны и пудра. Его темные глаза быстро глядли изъ-подъ навислыхъ и густыхъ сдыхъ бровей, но всякое подозрніе въ строгости, возбужденное этимъ проницательнымъ взглядомъ и орлинымъ носомъ, исчезало при взгляд на добродушныя очертанія его рта, сохранившаго вс свои зубы и всю свою выразительность на зло шестидесяти годамъ. Лобъ, начиная съ бровей, нсколько подавался назадъ, вострая форма его головы становилась еще замтне отъ его прически: напудренные волосы вс были зачесаны назадъ и заплетены въ косу. Онъ сидлъ на маленькомъ жесткомъ стул, не представлявшемъ ни малйшей возможности развалиться на немъ, и выказывавшемъ необыкновеную прямизну его стана. Однимъ словомъ, сэръ-Кристоферъ Чеверель былъ великолпный старикъ, въ чемъ можетъ убдиться каждый, кто войдетъ въ гостиную Чеверельскаго замка, гд портретъ его во весь ростъ, писанный съ него, когда ему было пятьдесятъ лтъ, виситъ рядомъ съ портретомъ его жены, величественной дамы, усвшейся на лугу.

Глядя на сэръ-Кристофера, вамъ невольно пришло бы въ голову пожелать, чтобъ у него былъ взрослый сынъ и наслдникъ, мо быть-можетъ вы бы не захотли, чтобъ оказался имъ молодой человкъ, сидвшій по правую руку отъ баронета, и напоминавшій его очертаніемъ лба и носа. Еслибъ этотъ молодой человкъ не былъ самъ такъ изященъ отъ головы до ногъ, то его бы непремнно замтили по изяществу его костюма. Но совершенства его гибкаго, стройнаго стана были такъ поразительны, что никто, кром портнаго, не замтилъ бы совершенствъ его бархатнаго кафтана, его маленькія блыя руки, съ своими тонкими пальцами и голубыми жилками, совершенно затмевали красоту его кружевныхъ манжетъ. Лицо его, однако, не было пріятно, и трудно сказать почему. Ничего не могло быть нжне цвта его лица, свжесть котораго была еще поразительне въ сравненіи съ его напудренными волосами, ничего не могло быть нжне его синихъ, томныхъ вкъ, придававшихъ что-то лнивое выраженію его карихъ глазъ, ничто не могло быть тоньше и чише очертанія его прозрачныхъ ноздрей и верхней губы. Быть-можетъ, подбородокъ былъ бы слишкомъ коротокъ для безукоризненнаго профиля, но этотъ недостатокъ только боле выдавалъ нжность и тонкость его лица, и шелъ къ общему его характеру. Невозможно было не согласиться, что лицо это необыкновенно красиво, и однако, для большей части мущинъ и женщинъ, оно было лишено всякой прелести. Женщинамъ не нравились глаза, которые, казалось, сами лниво требовали иміама лести, вмсто того чтобы расточать его, а мущины, особенно же если они не отличались стройностью и красотой, чувствовали сильное побужденіе назвать этого Антиноя въ пудр ‘пошлымъ франтикомъ.’ Я подозрваю, что преподобный Менардъ Гильфиль, сидвшій противъ него за столомъ, совершенно раздлялъ это мнніе, хотя въ его собственномъ склад и профил не было ничего такого, что бы могло развить въ немъ особенное недоброжелательство къ красот другихъ. Его свжее, открытое лицо и стройные члены были такіе, какихъ лучше не нужно для жизненнаго обихода, и, по мннію мистера Бетса, шотландскаго садовника, гораздо бы больше пришлись къ военному мундиру, чмъ ‘птичій’ носъ и нжный складъ капитана Вибрау, несмотря на то, что этотъ молодой джентльменъ, какъ племянникъ и нареченный наслдникъ сэръ-Кристофера, имлъ сильнйшее право на уваженіе садовника и, что ни говори, былъ также не обиженъ природой. Но увы! въ желаніяхъ своихъ люди отличаются необыкновеннымъ упорствомъ, и человка, который желаетъ персика, не утшить самая великолпная морковь. Мистеръ Гильфиль вовсе не былъ чувствителенъ къ мннію мистера Бетса, но былъ очень чувствителенъ къ мннію о себ другой особы, которая вовсе не раздляла пристрастія къ нему мистера Бетса.

Кто была эта другая особа не трудно было бы отгадать, еслибъ обратить вниманіе на взглядъ, какимъ мистеръ Гильфиль провожалъ молодую двушку въ бломъ плать, когда она прошла по лугу съ подушками. Капитанъ Вибрау смотрлъ въ ту же сторону, но на его красивомъ лиц не выражалось ршительно ничего.

— А, сказалъ сэръ-Кристоферъ, оторвавъ на минуту глаза отъ газеты, — вотъ гд услись наши дамы! Позвоните, Антони, и прикажите подать кофе, мы присоединимся къ нимъ, и попросимъ обезьянку Тину спть намъ что-нибудь.

Кофе не замедлилъ появиться, но противъ обыкновенія внесъ его не лакей, а старый дворецкій, въ потертомъ, но тщательно вычищенномъ черномъ кафтан.

— Извините, сэръ-Кристоферъ, сказалъ онъ, поставивъ подносъ на столъ,— вдова Гартопъ здсь, она плачетъ и проситъ позволенія поговорить съ вашею милостью.

— Я уже далъ Маркгему, вс нужныя приказанія насчетъ вдовы Гартопъ, рзкимъ, ршительнымъ голосомъ отвтилъ сэръ-Кристоферъ.— Мн не зачмъ говорить съ нею.

— Ваша милость, смиреннымъ голосомъ продолжалъ дворецкій,— бдная женщина совершенно убита, и говоритъ, что не будетъ въ состояніи ни спать, ни сть, пока не поговорить съ вашею милостью, и проситъ васъ простить ей за то, что она позволила себ безпокоить васъ въ такое время. Она такъ и заливается слезами.

— Знаю, знаю, слезы товаръ не покупной. Хорошо, проведите ее въ библіотеку.

Покончивъ съ кофеемъ, молодые люди вышли въ отворенныя двери и направились къ тому мсту, гд сидли дамы, а сэръ-Кристоферъ отправился въ библіотеку, сопровождаемый Рупертомъ, его любимою гончею собакой, которая во время обда, сидя на своемъ обычномъ мст, по правую руку баронета, отличалась своею вжливостью и любезностью, но какъ только принимали скатерть, она исчезала подъ столъ, находя вроятно, что графины и рюмки составляютъ слабость человческую, которую можно простить, но нельзя одобрить.

Библіотека находилась въ трехъ шагахъ отъ столовой, по другую сторону устланнаго коврами корридора. Выступавшее окно находилось въ тни большаго бука, и отъ этого, а также отъ плоскаго потолка, покрытаго тяжелою рзьбой, и отъ темнаго цвта книгъ, покрывавшихъ стны, комната казалась нсколько мрачною, особенно же если войдти въ нее изъ столовой съ ея воздушными сводами и стью блыхъ, кой-гд отненныхъ золотомъ, украшеній. Когда сэръ-Кристоферъ отворилъ дверь, лучъ боле яркаго свта упалъ на женщину въ глубокомъ траур, которая стояла посереди комнаты и глубоко присла передъ нимъ. Она была цвтущая женщина лтъ около сорока, съ главами красными отъ слезъ, которыя вроятно поглотилъ платокъ, принявшій видъ сыраго комка въ ея рук.

— Здравствуйте, мистрисъ Гартонъ, сказалъ сэръ-Кристоферъ, щелкнувъ пальцемъ по крышк своей золотой табакерки, — что вы имете мн сказать? Маркгемъ уже вроятно увдомилъ васъ, когда вамъ нужно будетъ оставить ферму.

— Да, сударь, за этимъ я и пришла. Я смю надяться, что ваша милость передумаете и не выгоните меня съ бдными моими дтьми изъ фермы, за которую мужъ мой всегда платилъ исправно и въ срокъ.

— Пустяки! что вы выиграете, желалъ бы я знать, оставаясь на ферм и утратя на нее все, что оставилъ вамъ вашъ мужъ, вмсто того чтобы продать скотъ и вс ваши запасы, и поселиться въ какомъ-нибудь мстечк, гд вы можете сберечь свои денежки. Всмъ живущимъ на моихъ земляхъ извстно, что я никогда не позволяю вдовамъ оставаться на фермахъ, которыми управляли ихъ мужья.

— Ахъ, сэръ-Кристоферъ, вникните, ваша честь, въ мое положеніе, когда я продамъ и сно, и хлбъ, и всю живность, заплачу долги и обзаведусь новымъ хозяйствомъ, у меня разв останется столько, чтобы мн съ дтьми не умереть съ голоду? И какъ же мн тогда воспитать своихъ мальчиковъ и отдать ихъ въ ученіе? Придется имъ быть поденщиками, а отецъ ихъ былъ, можно сказать, примрнымъ фермеромъ: пшеницу никогда не мололъ такъ прямо съ поля, а всегда бывало напердъ уберетъ ее въ скирды, соломы никогда не продавалъ съ фермы, и ничего такого. У кого хотите спросите, худаго про него никто не скажетъ. ‘Бесси, говорилъ онъ мн, Бесси’,— это были послднія его слова,— ‘не запускай фермы, если сэръ-Кристоферъ позволитъ теб остаться въ ней.’

— Полно, полно, сказалъ сэръ-Кристоферъ, воспользовавшись минутой, когда рыданія прервали рчь мистрисъ Гартопъ,— выслушайте меня и постарайтесь понять, что я вамъ говорю. Вы столько же въ состояніи управлять фермой, какъ ваша лучшая дойная корова. Вы должны будете взять къ себ свдущаго по хозяйству человка, а онъ или дочиста оберетъ васъ, или уговоритъ васъ пойдти за него.

— О, сударь, не такая я женщина! за мной этого никогда не водилось.

— Не удивительно! Вамъ еще никогда не случалось быть вдовой. У женщинъ всегда много блажи въ голов, а ужь особенно въ ту пору, когда имъ придется надть вдовій чепецъ. Ну, разсудите же сами: если вы останетесь на ферм, черезъ два-три года хозяйство придетъ въ упадокъ, деньги вс уйдутъ у васъ сквозь пальцы, и хорошо еще если за вами не будетъ недоимокъ, или, быть-можетъ, вы выйдете замужъ за какимъ-нибудь негодяемъ, который васъ и вашихъ дтей будетъ бить и притсняй

— Я знаю толкъ въ хозяйств, сэръ-Кристоферъ, съ малолтства, можно сказать, меня пріучали къ этому длу. Тетка отца моего мужа завдывала фермой двадцать лтъ и отказала свой капиталъ всмъ своимъ внучатнымъ племянникамъ и племянницамъ, въ томъ числ и моему мужу, которымъ тогда была беременна его мать.

— Должно-быть она была двнадцати вершковъ роста, косая съ могучими руками, гренадеръ въ юпк. Не такая красивая вдовушка какъ вы, мистрисъ Гартопъ.

— Никогда я не слыхала, сударь, чтобъ она была коса, а знаю я, что еслибъ она захотла, такъ могла бы и не разъ выйдти замужъ, и не за такихъ людей, которые бы только искали ея богатства.

— Да, да, вс вы это воображаете. Всякій, кто только взглянетъ на васъ, ужь непремнно желаетъ на васъ жениться, и даже былъ бы очень радъ, еслибъ у васъ еще вдвое больше было дтей, и вдвое меньше денегъ. Но нечего тутъ разсуждать и плакать. Я знаю, что я длаю, и не измню своего ршенія. Я совтуй вамъ думать теперь только о томъ, какъ бы вамъ повыгодне сбыть всю вашу движимость да высмотрть себ мстечко, куда бы вамъ переселиться, когда придетъ срокъ оставить ферму. А теперь ступайте къ мистрисъ Беллами, и скажите ей. чтобъ она собрала для васъ чай.

Мистрисъ Гартопъ, понявъ по ршительному тону сэръ-Кристофера, что просьбы ея ни къ чему не поведутъ, низко присла передъ нимъ и удалилась, а баронетъ слъ за свой письменный столъ въ углубленіи окна, и написалъ слдующую записку:

‘Мистеръ Маркгемъ, не хлопочите объ отдач внаймы Краусфутскаго коттеджа, я хочу поселить въ немъ вдову Гартопъ, когда она оставитъ ферму. Если вы будете здсь въ субботу утромъ, я поду съ вами, чтобы распорядиться насчетъ поправокъ, нужно также будетъ прирзать полосу земли къ огороду, чтобъ она могла держать корову и свиней. Преданный вамъ

Кристоферъ Чеверель.’

Пославъ письмо, сэръ-Кристоферъ вышелъ въ садъ, чтобы присоединиться къ обществу на лугу. Но на лугу нашелъ онъ одн покинутыя подушки, и отправился къ восточному фасаду дома, гд большая стеклянная дверь залы открывалась на длинную перспективу свжихъ луговъ и деревьевъ, которыя оканчивались въ отдаленіи готическими воротами. Стеклянная дверь была отворена, и войдя въ нея, сэръ-Кристоферъ нашелъ тхъ, кого искалъ, занятыхъ разсматриваніемъ недоконченнаго потолка. Потолокъ здсь былъ въ томъ же легкомъ, готическомъ стил, какъ и въ столовой, но отдлки еще боле тонкой, узоры его было точно окаменвшее кружево на пол самаго нжнаго и разнообразнаго колера. Около четверти потолка не было еще раскрашено, и подъ этою частію его находились лса и весь снарядъ живописца, вся же остальная комната была дуста и какъ-то успокоительно обхватывала своими чистыми очертаніями входившаго въ нее.

— Франческо сталъ нсколько поисправне послдніе дня, сказалъ сэръ-Кристоферъ.— Я не видывалъ такого лниваго человка: я право начинаю думать, что онъ спитъ стоя, съ кистью въ рук. Но я буду торопить его, а не то лса не будутъ прибраны къ прізду невсты: вы видите, Антони, я ожидаю, что вы военныя дйствія поведете быстро, и заставите крпость скоро сдаться.

— О, сэръ-Кристоферъ! дло извстное, что осада изо всхъ военныхъ дйствій самое трудное и скучное, сказалъ капитанъ Вибра, съ улыбкою, говорившею совершенно иное.

— Но только не тогда, когда за стнами его есть предатель, въ вид нжнаго сердца, и вы найдете этого предателя, если только мать Беатрисы, кром красоты своей, передала ей и свою нжность.

— Какъ вы думаете, сэръ-Кристоферъ, сказала леди Чеверель, которой, казалось, эти воспоминанія мужа не совсмъ были пріятны,— не хорошо ли было бы повсить ‘Сивилу’ Гверчино надъ этою дверью. Она не довольно на виду въ моемъ кабинет.

—Безподобно, душа моя, отвтилъ сэръ-Кристоферъ съ самою нжною вжливостію, — если вамъ не жаль разстаться съ этимъ украшеніемъ вашей комнаты, оно будетъ совершенно на мст здсь. Наши портреты, писанные сэръ-Джошуа Рейнольдсомъ, будутъ висть противъ окна, а ‘Преображеніе’ на этой стн. Вы видите, Антони, что мы на стнахъ не оставляемъ почетныхъ мстъ для васъ и вашей жены. Мы ваши портреты поставимъ лицомъ къ стн въ галлере, а вы современемъ намъ отмстите тмъ же.

Пока шелъ этотъ разговоръ, мистеръ Гильфиль подошелъ къ Катерин и сказалъ ей:

— Видъ изъ этого окна мн особенно нравится.

Она ничего не отвчала, и видя, что глаза ея наполняются слезами, онъ прибавилъ:

— Не пройдтись ли намъ немного? Сэръ-Кристоферъ и леди Чеверель чмъ-то, кажется, занялись.

Катерина молча изъявила свое согласіе, и они свернули на песчаную дорожку, которая извивалась между высокими деревьями и зелеными лужайками, и вела въ обширный огороженный цвтникъ. Оба они молчали: Менардъ Гильфиль зналъ, что мысли Катерины далеки отъ него, а она давно привыкла не стсняться его присутствіемъ.

Они дошли до цвтника и машинально завернули въ калитку, открывавшую взгляду такую роскошь всевозможныхъ красокъ, что он какъ огонь поражали глазъ, особенно посл тнистой зелени сада. Къ полнот впечатлнія способствовало еще то, что грунтъ чуть замтно спускался отъ калитки и потомъ опять поднимался къ противоположному концу, гд стояла оранжерея. Цвты горли во всемъ блеск вечерняго освщенія, вербены и геліотропы распространяли свое нжное благоуханіе въ мягкомъ воздух. Вся картина производила впечатлніе блестящаго праздника, гд все ликовало и радовалось, гд горе не могло себ найдти сочувствія. Это же самое почувствовала Катерина. Она двигалась между клумбами, и синими, и золотыми, и красными, и весь этотъ блескъ, вся эта красота, такъ тяжело подйствовали на нее, чувство ея одиночества съ такою силой овладло ею, что слезы, до тхъ поръ тихо катившіяся по ея блднымъ щекамъ, теперь хлынули изъ ея глазъ, и она громко зарыдала. И, однако, рядомъ съ ея сердцемъ, билось любящее сердце, страдавшее за нее, ни на минуту не забывавшее, что она несчастна и что оно безсильно помочь ей. Но она была раздражена мыслію, что его желанія не согласуются съ ея желаніями, что онъ боле жалетъ о безразсудств ихъ нежели о томъ, что имъ не суждено осуществиться, и потому не могла находить утшенія въ его сочувствіи. Катерина, подобно всмъ намъ, съ досадой отворачивалась отъ сочувствія, въ которомъ подозрвала тнь осужденія, какъ ребенокъ отворачивается отъ сластей, подозрвая въ нихъ скрытое лкарство.

— Милая Катерина, я слышу голоса, сказалъ мистеръ Гильфиль,— они кажется идутъ сюда.

Она тотчасъ же побдила себя,— видно было, что она привыкла скрывать свое волненіе,— и быстро побжала къ другому концу сада, гд, казалось, занялась составленіемъ букета. Скоро затмъ въ цвтникъ вошли леди Чеверель, опираясь на руку капитана Вибрау, а за ней сэръ-Кристоферъ. Они остановились передъ рядомъ гераній у самаго входа, и къ тому времени Катерина возвратилась съ моховою, не совсмъ еще распустившеюся розой въ рук.

— Вотъ, padroncello, сказала она, подходя къ сэръ-Кристоферу, — вотъ, вамъ роза въ вашу петличку.

— А, черноглазая обезьянка, сказалъ онъ, нжно погладивъ ее по голов, — вы опять убжали съ Менардомъ, чтобы помучить его или заставить его еще немножко больше влюбиться въ васъ.

Пойдемъ, пойдемъ, я хочу, чтобы вы мн спли Но perdato, прежде чмъ мы засядемъ за пикетъ. Антони узжаетъ завтра, и вы должны своимъ пніемъ привести его въ должное настроеніе, чтобъ онъ въ Бат не ударилъ лицомъ въ грязь.

Онъ положилъ ея маленькую руку на свою руку, и позвавъ леди Чеверель, направился къ дому.

Все общество вошло въ гостиную, которая съ своимъ выступающимъ окномъ и плоскимъ, украшеннымъ рзьбой и гербами потолкомъ соотвтствовала библіотек на противоположномъ конц дома, но отсутствіе тнистаго дерева передъ окномъ я блескъ красокъ и золотыхъ рамъ портретовъ, которыми были обвшаны стны, придавали комнат боле веселый видъ. Здсь вислъ портретъ сэръ-Антони Чевереля, возстановившаго въ царствованіе Карла II блескъ своего стариннаго рода, пришедшаго нсколько въ упадокъ посл краткаго сіянія того Шевреля, который прибылъ въ Англію съ Завоевателемъ. Величественный видъ имлъ этотъ сэръ-Антони, упершій одну руку въ бокъ и выставившій красивую ногу съ видимымъ намреніемъ удивить своимъ современниковъ и потомство. Вы могли бы снять съ него великолпный парикъ, красный плащъ перекинутый за плечо, и у него не убавилось бы ни на каплю величія. И сумлъ онъ также выбрать себ подругу жиани: взгляните на леди Антони Чеверель, висящую противъ него, на ея темно-золотистые волосы, окаймляющіе ея кроткое, задумчивое лицо, и падающіе двумя роскошными буклями на ея нжную шею, которая отдляется отъ ея благо атласнаго платья только боле мягкою близной своею, и согласитесь, что она ему совершенная пара.

Въ этой комнат пили чай, и здсь каждый вечеръ, какъ только часы на башн били девять, сэръ-Кристоферъ и леди Чеверель садились за пикетъ до конца десятаго часа, когда мистеръ Гильфиль начиналъ читать молитвы для всхъ, собиравшихся въ часовн, домашнихъ.

Но теперь до девяти часовъ еще было далеко, и Катерина должна была ссть за клавикорды и спть сэръ-Кристоферу его любимыя аріи изъ Орфил, оперы, которую счастливые отцы наши имли случай часто слышать на лондонской сцен. Случилось въ этотъ вечеръ, что чувства, выраженныя въ двухъ аріяхъ: Che far senza Euridice? и Ho perduto il bel semblante, гд Орфей изливаетъ, въ дивныхъ звукахъ, всю свою тоску по возлюбленной, совершенно пришлись къ душевному настроенію Катерины. Но волненіе ея, вмсто того чтобы препятствовать ея пнію, придало ему новую силу.

Она пла такъ, какъ никогда не пла, въ пніи былъ самый лучшій талантъ ея, въ пніи, вроятно, заключалось все преимущество ея надъ аристократическою красавицею къ которой Антони халъ свататься, и ея любовь, ея ревность, ея гордость, ея бунтъ противъ судьбы, страстнымъ потокомъ излились изъ ея стсненной груди. У нея былъ рдкій контральто, и леди Чеверель, большая любительница музыки, тщательно наблюдала за тмъ, чтобъ она не пла черезъ силу.

— Безподобно, Катерина, сказала леди Чеверель, когда замолкли послдніе, дивно-сладкіе звуки аріи.— Вы эту арію спли необыкновенно хорошо. Повторите ее.

Она повторила ее, и затмъ спла Но perduto, которую сэръ-Кристоферъ также заставилъ ее повторить, несмотря на то, что уже пробило девять часовъ.

— Ай-да искусная черноглазая обезьянка, сказалъ онъ, когда она кончила.— Ну теперь придвиньте намъ столъ для пикета.

Катерина придвинула столъ и достала карты, потомъ съ свойственною ей дтскою быстротой движенія, она бросилась на колни передъ сэръ-Кристоферомъ и обняла его колни. Онъ нагнулся къ ней, погладилъ ее по щек и улыбнулся.

— На что это похоже, Катерина? сказала леди Чивериль: — когда вы отвыкнете, отъ этихъ комедіантскихъ выходокъ?

Она вскочила на ноги, подошла къ клавикордамъ, убрала ноты, и видя, что баронетъ и его жена занялись пикетомъ, ускользнула въ дверь.

Пока она пла, капитанъ Вибрау стоялъ, прислонившись къ стн, не вдалек отъ клавикордъ, а капеланъ развалился на соф въ другомъ конц комнаты. Они теперь оба взялись за книги. Мистеръ Гильфиль выбралъ послдній нумеръ журнала для джентльменовъ, капитанъ Вибрау расположился на оттоман близь дверей и открылъ Фоблаза. Совершенное молчаніе воцарилось въ комнат, гд за десять минутъ передъ тмъ раздавались страстные звуки молодаго голоса Катерины.

Она быстро прошла по скудно-освщеннымъ корридорамъ, поднялась по широкой лстниц и очутилась въ галлере, тянувшейся вдоль всего восточнаго фасада дома, куда она обыкновенно отправлялась, когда желала быть одна. Луна свтила въ окна и облекала въ странную свтло-тнь разнородные предметы, рас’ положенные вдоль длинныхъ стнъ: здсь стояли и греческія статуи, и бюсты римскихъ императоровъ, низкіе шкапы, наполненные всевозможными рдкостями: тропическими птицами и большими причудливыми раковинами, стариннымъ оружіемъ и обращиками латъ, римскими лампами и миніатюрными моделями греческихъ храмовъ, а надъ всмъ этимъ красовались старинные, фамильные портреты — маленькихъ мальчиковъ и двочекъ, составлявшихъ когда-то надежду фамиліи Чеверелей, съ гладко выстриженными головками, съ крпко-накрахмаленными воротничками,— увядшихъ леди, съ рудиментарными чертами и высоко-развитыми головными уборами,— храбрыхъ, бородатыхъ джентльменовъ, съ высокими губами и высокими плечами.

Здсь, въ дождливые дни, сэръ-Кристоферъ, вмсто прогулки, прохаживался съ своею супругой, и здсь стоялъ бильярдъ, но вечеромъ никто не заходилъ сюда, кром Катерины и иногда еще одного человка.

Она ходила взадъ и впередъ, и ея блдное лицо, блое платье, воздушная поступь, придавали ей скоре видъ призрака чмъ живаго существа.

Она остановилась наконецъ передъ широкимъ окномъ надъ портикомъ, и заглядлась на длинную перспективу луговъ и деревьевъ, озаренныхъ печально-таинственнымъ свтомъ луны.

Вдругъ что-то теплое, душистое, пахнуло на нее, чья-то рука тихо обняла ее и завладла ея пальчиками. Катерина вздрогнула будто отъ электрическаго удара, и замерла на одно долгое мгновеніе, потомъ она оттолкнула руку, обнявшую ее, обернулась, и подняла на наклонившееся къ ней лицо глаза, исполненные нжности и упрека: безстрастность лани исчезла изъ нихъ, и въ этомъ взгляд обнаружилась вся основа существа бдной Катерины, ея страстная любовь и страстная ревность.

— Отчего ты отталкиваешь меня, Тина? полушепотомъ сказалъ капитанъ Вибрау: — неужели ты сердишься на меня за мою же горькую долю? Неужели ты хочешь, чтобъ я противился дяд, столько сдлавшему для насъ обоихъ, въ самомъ дорогомъ его сердцу желаніи? Ты знаешь, что у меня есть обязанности, передъ которыми должны замолкнуть наши чувства.

— Да, да, сказала Катерина, отворачиваясь отъ него и нетерпливо топнувъ ножкой,— не повторяйте мн того, что я уже давно знаю.

Но внутренній голосъ, который она напрасно старалась заглушить, безпрестанно повторялъ ей:— Зачмъ же заставилъ онъ меня полюбить его, зачмъ убждалъ онъ меня, что любитъ меня, если онъ зналъ, что онъ не въ состояніи ничмъ для меня пожертвовать? А любовь на это отвчала: — Онъ увлекался минутнымъ чувствомъ, также точно, какъ и ты, Катерина, а теперь ты должна ему помочь въ исполненіи долга. Но голосъ возражалъ:— Для него все это шутка. Ему вовсе не трудно отказаться отъ тебя. Онъ скоро полюбитъ эту красавицу, и забудетъ твое блдное, грустное личико.

Такимъ образомъ любовь, негодованіе и ревность боролись въ этой молодой душ.

— Къ тому же, Тина, продолжалъ капитанъ Вибрау самымъ мягкимъ и заискивающимъ голосомъ, — врядъ ли мн это дло удастся. Миссъ Эсперъ, вроятно уже любитъ кого-нибудь, а ты знаешь, что я буду очень радъ встртить неудачу. Я возвращусь горемычнымъ холостякомъ, и найду тебя быть-можетъ замужемъ за красивымъ капеланомъ, который по уши влюбленъ въ тебя. Сэръ-Кристоферъ уже давно ршилъ въ своемъ ум, что Гильфиль долженъ на теб жениться.

— Зачмъ вы все это говорите? У васъ нтъ ни капли чувства. Оставьте меня.

— Разстанемся друзьями, Тина. Все это можетъ пройдти. Очень можетъ статься, что мн не суждено никогда жениться. Эти сердцебіенія могутъ очень скоро свести меня въ могилу, и ты тогда будешь имть удовольствіе знать, что я никогда не буду ничьимъ мужемъ. Кто знаетъ, что можетъ случиться? Быть-можетъ, я стану на свои ноги прежде чмъ попадусь въ брачныя сти, и буду тогда воленъ жениться на моей маленькой птичк. Зачмъ намъ отчаиваться прежде времени?

— Вамъ легко говорить, вы ничего не чувствуете. Мн горько и тяжело теперь, я не думаю о томъ, что можетъ случиться посл. Но вамъ дла нтъ до моего горя.

— Нтъ дла, Тина? нжно сказалъ Антони, и опять обнялъ ее рукой и притянулъ къ себ. Этотъ голосъ, эта рука, были всевластны надъ бдною Тиной. Негодованіе и горе, воспоминаніе о прошедшемъ и предчувствія будущаго, все исчезло, все было забыто въ блаженств той минуты, когда Антони прижалъ свои губы къ ея губамъ.

‘Бдная Тина, подумалъ капитанъ Вибрау: какъ бы она была счастлива, еслибъ я женился на ней. Но у нея сумасбродная головка.’

Въ эту минуту громкій звукъ колокола пробудилъ Катерину изъ краткаго, сладостнаго забытья. Это былъ призывъ къ вечерней молитв въ часовн, и она поспшила туда, а капитанъ Вибрау медленнымъ шагомъ послдовалъ за ней.

Живописную картину представляло это семейство, собравшееся на молитву въ маленькой часовн, освщенной мягкимъ свтомъ двухъ-трехъ восковыхъ свчъ. У налоя стоялъ мистеръ Гильфиль, и лицо его было нсколько важне чмъ обыкновенно.

По правую руку отъ него, на красныхъ бархатныхъ подушкахъ, стояли на колняхъ хозяинъ и хозяйка дома, величественные въ своей старческой красот. По лвую виднлись молодыя лица Антони и Катерины, во всей поразительной противоположности своего колорита: онъ, съ своимъ классическимъ профилемъ и нжнымъ цвтомъ, она — черноглазая и темная, какъ истинное дитя юга. Дале, на красныхъ коврахъ, стояли, преклонивъ колна, слуги: женщины подъ предводительствомъ мистрисъ Беллами, опрятной старой домоправительницы, въ чепц и передник снжной близны, и мистрисъ Шарпъ, разряженной камеристки леди Чеверель, съ лицомъ нсколько кислымъ, мущины — подъ предводительствомъ мистера Беллами, дворецкаго, и мистера Уарена, почтеннаго камердинера сэръ-Кристофера.

Мистеръ Гильфиль обыкновенно читалъ нсколько отрывковъ изъ вечернихъ молитвъ, кончавшихся простымъ прошеніемъ: ‘Просвти мракъ нашъ.’

За тмъ вс поднялись, и слуги вышли, раскланявшись и присвъ въ дверяхъ. Семейство возвратилось въ гостинную, вс пожелали другъ другу покойной ночи и разошлись, и спокойный сонъ вскор объялъ всхъ, за исключеніемъ двухъ. Катерина долго плакала и, заснувъ наконецъ отъ утомленія, какъ ребенокъ еще долго рыдала во сн. Менардъ Гильфиль заснулъ еще позже, и все думалъ о томъ: врно она теперь плачетъ.

Капитанъ Вибрау, отпустивъ своего камердинера въ одиннадцать часовъ, скоро погрузился въ сладкій сонъ, его правильное лицо, какъ красивый камей, отдлялось отъ блой подушки.

ГЛАВА III.

Предыдущая глава дала проницательному читателю достаточное понятіе о томъ, что происходило въ Чеверельскомъ замк, лтомъ 1788 года. Въ это лто, какъ извстно, великая Французская нація находилась въ страстномъ броженіи, не предвщавшемъ ничего добраго. И въ душ нашей маленькой Катерины также происходила ужасная борьба. Бдная птичка начинала метаться и биться въ желзной клтк неумолимой судьбы, и очевидна была опасность, что если продлится эта борьба, то бдное трепещущее сердце не вынесетъ доле.

Но если, какъ я надюсь, ваше участіе нсколько возбуждено къ Катерин и ея друзьямъ въ Чеверельскомъ замк, то вы вроятно спрашиваете себя, какъ попала она сюда. Какими судьбами это нжное дитя юга, съ лицомъ, краснорчиво говорящимъ вамъ о темносинемъ неб, оливковыхъ рощахъ, таинственно освщенныхъ мадонахъ, очутилось въ этомъ величественномъ замк, подл гордой блокурой леди Чеверель, словно яркій колибри, сидящій въ парк, на втк вяза, рядомъ съ великолпнйшимъ блымъ голубемъ? И говорила она къ тому же по англійски совершенно чисто, и молилась по протестантскому обряду. Ее вроятно привезли въ Англію въ самомъ раннемъ дтств? Именно такъ.

Во время послдняго путешествія по Италіи сэръ-Кристофера и его жены, за пятнадцать лтъ до начала нашего разказа, они долго жили въ Милан, гд сэръ-Кристоферъ, который страстно любилъ готическую архитектуру и задумалъ превратить свой незатйливый деревенскій домъ въ образецъ готическаго замка, ревностно принялся изучать вс подробности этого мраморнаго чуда, собора. Здсь леди Чеверель, какъ во всхъ другихъ итальянскихъ городахъ, гд ей случалось жить довольно долго, взяла себ учителя пнія: въ то время она не только любила и понимала музыку, но и была одарена прекраснымъ сопрано. Въ т дни, и самые богатые люди употребляли переписанныя ноты, и много людей, не походившихъ ни въ чемъ другомъ на Жанъ Жака, походили на него въ томъ, что снискивали себ пропитаніе ‘ copier la musique tant la page.’ Леди Чеверель понадобился перепищикъ, и маэстро Албани вызвался прислать ей знакомаго ему poveraccio, отличавшагося четкостью и правильностью своего почерка. Къ несчастію, говорилъ маэстро Антоніо, этотъ poveraccio не всегда совершенно въ своемъ ум, вслдствіе чего дло его шло иногда довольно медленно, но прекрасная синьйора сдлаетъ доброе дло, если дастъ занятіе бдному Сарти.

На другое утро, мистрисъ Шарпъ, въ то время цвтущая и видная женщина лтъ тридцати-трехъ, вошла къ своей госпож и сказала ей:

— Извините, миледи, въ передней стоятъ какой-то оборванный, нечистоплотный человкъ, и говоритъ, что его прислалъ къ вашей милости учитель пнія. Но я полагаю, что вы не захотите его видть. Онъ, вроятно, просто нищій.

— Нтъ, нтъ, приведите его сейчасъ сюда.

Мистрисъ Шарпъ удалилась, пробормотавъ что-то про ‘блохъ и хуже того.’ Она вовсе не была охотницей до прекрасной Италіи и ея обитателей, и несмотря на глубокое свое уваженіе къ сэръ-Кристоферу и своей госпож, не могла иногда удержаться, чтобы не подивиться непостижимой прихоти своихъ господъ, покинувшихъ родной край, чтобы толкаться между ‘папистами, въ стран, гд и блья порядочно не умютъ вымыть, и гд отъ всхъ людей такъ и несетъ чеснокомъ’.

Тмъ не мене, минуту спустя, она ввела въ комнату не высокаго худаго человка, съ блднымъ, исхудалымъ лицомъ, безпокойнымъ блуждающимъ взглядомъ, который застнчиво, почти въ ноги поклонился леди Чеверель, что придавало ему видъ человка, долго просидвшаго въ одиночномъ заключеніи. И однако, сквозь весь этотъ упадокъ и грязь проглядывали слды чего-то молодаго и нкогда красиваго. Леди Чеверель, вовсе не сантиментальная и даже не очень чувствительная, была добра и любила расточать милости свои подобно богин, благосклонно глядящей на калкъ и слпыхъ, поклоняющихся ей и взывающихъ къ ней. Она почувствовала состраданіе къ бдному Сарти, показавшемуся ей какимъ-то жалкимъ остаткомъ чего-то боле блестящаго, она ласково заговорила съ нимъ, объяснила ему, какія оперныя аріи она желаетъ имть переписанными, и его, казалось, согрли лучи ея голубыхъ глазъ, и когда онъ удалился съ тетрадями нотъ подъ мышкой, поклонъ его, хотя все такой же почтительный, былъ мене робокъ.

Лтъ десять, по крайней мр, Сарти не видалъ ничего столь блестящаго, величественнаго и прекраснаго какъ леди Чевериль: то время давно прошло, когда онъ выступалъ на подмосткахъ, въ бархат и перьяхъ, блестящимъ первымъ теноромъ одной короткой зимы. Увы! онъ совершенно лишился голоса на слдующую зиму, и съ тхъ поръ немногимъ былъ лучше надтреснувшей скрыпки, годной только на растопку печи. Подобно большей части итальянскихъ пвцовъ онъ мало зналъ самъ, чтобъ учить другихъ, и не будь у его красиваго почерка, онъ и его молодая, безпомощная жена, могли бы умереть съ голода. Посл рожденія его третьяго ребенка, свирпствовавшая въ город горячка выбрала себ въ жертвы болзненную мать и двухъ старшихъ дтей, и заразила самого Сарти, онъ всталъ съ одра болзни разслабленный умомъ и тломъ, и съ четырехъ-мсячною, чуть дышавшею малюткой на рукахъ. Онъ жилъ надъ овощною лавкой, лавку эту содержала женщина,которая не отличалась кротостію нрава, и своимъ ростомъ и громкимъ голосомъ могла отвчать за мущину, но она сама была мать, и вслдствіе того сжалилась надъ бднымъ желтымъ, черноглазенькимъ bambinetto, и ухаживала за нимъ и за больнымъ его отцомъ. Здсь-то продолжалъ онъ жить, кой-какъ перебиваясь, благодаря маэстро Альбани, который доставлялъ ему работу. Вся жизнь его, казалось, заключалась въ этомъ ребенк: онъ няньчился съ нимъ, игралъ съ нимъ, живя съ нимъ одинъ въ своемъ маленькомъ чуланчик, и только тогда просилъ хозяйку дома присмотрть за его малюткой, когда ему случалось отлучиться изъ дому чтобы взять или отнести работу. Постители лавочки часто могли видть маленькую Катерину, какъ сиживала она на куч гороха и копалась въ ней, или подобно котенку, для совершенной безопасности, была опущена въ глубокую корзину.

Иногда, однако, Сарти оставлялъ свою малютку съ покровительницей другаго рода. Онъ былъ очень богомоленъ, и три раза въ недлю отправлялся въ соборъ, и всегда бралъ Катерину съ собой. Здсь, когда высокое утреннее солнце обогрвало миріады блещущихъ зубцовъ снаружи и боролось съ массивною мглою внутри, тнь человка съ ребенкомъ на рукахъ пробиралась къ маленькой мишурной мадонн, висвшей въ отдаленномъ уголку близь хора. Посереди всхъ величественныхъ красотъ этого великолпнаго собора, бдный Сарти обращался къ этому символу божественнаго милосердія, словно ребенокъ, окруженный чудною природой, и не видящій ни синяго неба, ни снжныхъ горъ, а съ бьющимся сердцемъ слдящій за какимъ-нибудь легкимъ перушкомъ или мотылькомъ, находящимся въ ту минуту въ уровень съ его глазомъ. Здсь-, Сарти, посадивъ подл себя Катерину на каменныя плиты, молился и возносился духомъ, и если случалась ему надобность зайдти куда-нибудь по близости, онъ оставлялъ ее здсь, передъ мадонной, и двочка сидла совершенно смирно, улыбаясь, и какъ птичка щебеча сама съ собой. Когда Сарти возвращался, онъ всегда находилъ, что Благословенная въ женахъ сберегла его малютку.

Сарти такъ хорошо и скоро исполнилъ дло, заказанное ему леди Чеверель, что она опять отослала его съ кипой нотъ. Но теперь прошла недля, прошла другая, и Сарти не являлся и не отсылалъ ввренныхъ ему нотъ. Леди Чеверель уже сбиралась послать Уарена отыскать его по адресу, оставленному имъ, какъ въ одно утро, когда она готовилась выхать, слуга принесъ ей маленькій клочокъ бумаги, оставленный для нея зеленщикомъ, приходившимъ съ своею корзиной. На бумажк были написаны на италіянскомъ язык только три строчки дрожащею, неврною рукой:

‘Не сжалится ли, Eccelentissima, Христа ради, надъ умирающимъ человкомъ, и не поститъ ли его?’

Леди Чеверель узнала почеркъ Сарти. Она тотчасъ же сла въ экипажъ, дала италіянскому кучеру адресъ Сарти, и приказала ему везти ее туда. Экипажъ остановился въ узкой и грязной улиц, противъ овощной лавочки, и широкій обращикъ женскаго пола тотчасъ же появился въ дверяхъ, къ великому ужасу мистрисъ Шарпъ, всегда отзывавшейся объ этой женщин въ послдствіи съ отвращеніемъ, смшаннымъ съ негодованіемъ. La Pazzini (такъ звали лавочницу) впрочемъ улыбалась и присдала теперь очень любезно, и леди Чеверель, плохо понимавшая миланское нарчіе, поспшила окончить разговоръ съ нею, попросивъ ее провести къ синьйору Сарти. La Pazzini повела ее наверхъ по узкой темной лстниц, отворила двери, въ которую попросила ее войдти. Прямо противъ двери, на низкой жесткой постели, лежалъ Сарти. Глаза его были открыта, но онъ не сдлалъ ни малйшаго движенія, когда они вошли.

У ногъ его, на постели, сидла крошечная двочка, лтъ, казалось, около трехъ, холщевый неуклюжій чепецъ покрывалъ ея маленькую головку, ножки ея были обуты въ кожаные сапожки, надъ которыми виднлись ея худенькія желтыя икры, блузочка, передланная изъ чего-то бывшаго прежде шелковою матеріей, довершала весь ея костюмъ. Ея черные большіе глаза, на ея желтенькомъ личик, длали впечатлніе двухъ драгоцнныхъ камней, вставленныхъ въ вырзанную изъ пожелтвшей слоновой кости каррикатурную головку. Она держала пустую стклянку и забавлялась, тмъ, что то закупоривала, то откупоривала ее.

La Pazzini подошла къ кровати и сказала:— Eссо la nobiliuima signora! но вслдъ за тмъ громко воскликнула:— Пресвятая Богородица! онъ умеръ!

Да, бднякъ умеръ. Письмо его не дошло вовремя, и онъ не усплъ исполнить своего намренія, и попросить богатую англійскую леди не оставить его маленькой Катерины. Мысль эта не покидала его слабой головы, съ тхъ поръ какъ онъ почувствовалъ, что болзнь его опасна. Она была богата, она была добра, она непремнно сдлаетъ что-нибудь для бдной сиротки. И потому онъ ршился послать этотъ клочокъ бумаги, благодари которому не выговоренная еще его просьба была исполнена, Леди Чеверель дала хозяйк денегъ на похороны, и увезла Катерину, съ намреніемъ посовтоваться съ сэръ-Кристоферомъ на счетъ того, что съ нею длать. Даже мистрисъ Шарпъ такъ была тронута картиной, которую она увидла, когда ее попрали, чтобы снести Катерину въ экипажъ, что прослезилась, хотя она вовсе не была подвержена этого рода слабости: она поставила себ за правило не дозволять себ плакать, оттого что слезы, какъ извстно, очень вредны для глазъ.

Возвращаясь въ гостиницу, леди Чеверель перебрала въ своемъ ум разные планы относительно Катерины, и наконецъ одинъ, изъ нихъ одержалъ верхъ надъ всми другими,— почему бы имъ этого ребенка не увезти съ собою въ Англію и не воспитать у себя? Она уже была замужемъ двнадцать лтъ, и однако въ Чеверельскомъ замк не раздавалось дтскихъ голосовъ, а эти звуки оживили и освжили бы старый домъ. Къ тому же, не богоугодное ли дло обратить эту маленькую папистку въ добрую протестантку, и привить по возможности англійскій плодъ къ этому итальянскому деревцу.

Сэръ-Кристоферу этотъ планъ очень понравился. Онъ любилъ дтей и тотчасъ же пристрастился къ черноглазой обезьянк — прозвище, которое онъ давалъ ей, въ продолженіи всей ея короткой жизни. Но ни ему, ни леди Чеверель и въ голову не приходило взять ее вмсто дочери, возвести ее до себя. Такая романическая мысль не представлялась ихъ знатному уму. Нтъ! ребенокъ будетъ воспитанъ въ Чеверельскомъ замк, съ тмъ чтобы въ послдствіи быть полезнымъ въ дом, то-есть разматывать шерсть, вести счеты, читать вслухъ, словомъ всячески замнять благодтельниц своей очки, когда глаза ея начнутъ ослабвать.

Итакъ, мистрисъ Шарпъ было поручено замнить холщевый чепецъ, сапожки и шелковую юпочку боле приличною одеждой, и теперь, странно сказать, маленькая Катерина, тридцати-мсячное существованіе которой, казалось бы, далеко не было красно, впервые испытала, что такое сознательное горе. ‘Невдніе, сказалъ Аяксъ, есть зло безъ боли’, а также, полагаю я, и грязь, если судить по веселымъ лицамъ, соединеннымъ съ ней. Во всякомъ случа чистоплотность часто бываетъ добромъ съ болью, какъ можетъ засвидтельствовать всякій, чье лицо подвергалось безжалостному тренію руки съ золотымъ кольцомъ на третьемъ пальц. Если ты, читатель, не испыталъ этой пытки, я не могу требовать отъ тебя, чтобы ты составилъ себ хоть приблизительное понятіе о томъ, что приходилось Катерин выносить отъ совершенно-новой для нея расточительности мистрисъ Шарпъ на воду и мыло. По счастію, это чистилище скоро слилось въ ея маленькой головк съ немедленнымъ переходомъ въ блаженную обитель — диванъ въ кабинет леди Чеверель, гд находились и игрушки, и собачка покорнаго нрава, безропотно переносившая маленькія мученія, и гд, въ довершеніе, сэръ-Кристоферъ сажалъ ее иногда на одно колно и заставлялъ ее прыгать.

ГЛАВА IV.

Три мсяца посл этого важнаго въ жизнп Катерины событія, а именно, позднею осенью 1763 года, изъ трубъ Чеверельскаго замка такъ и валилъ дымъ, и вся прислуга дома съ волненіемъ ожидала возвращенія своихъ господъ посл двухлтняго отсутствія. Сильно было удивленіе мистрисъ Беллами, экономки, когда мистеръ Уаренъ высадилъ изъ кареты черноглазаго ребенка, и сильно въ мистрисъ Шарпъ было сознаніе своего превосходства въ опытности и знаніи свта, когда она вечеромъ, въ комнат экономки, за теплымъ стаканомъ грога, передавала собравшимся вокругъ нея, равнымъ ей по чину членамъ прислуги, какимъ образомъ Катерина попала къ нимъ въ домъ. Уютная то была комната и пріятно въ ней было собираться въ холодный ноябрьскій вечеръ. Глубокій, обширный каминъ, съ горвшими посереди его огромными полньями, съ милліонами искръ, летвшихъ въ темную трубу, уже одинъ представлялъ собою живописную картину, надъ нимъ красовалась надпись, тонко вырзанная старинными готическими буквами, на широкой деревянной доск, вставленной въ стну: ‘Бойся Бога и чти царя’. А за обществомъ, образовавшимъ полумсяцъ вокругъ пылающаго огня, что за глубокое пространство въ таинственномъ полусвт, гд воображенію былъ просторъ разыграться! Въ самой глубин комнаты, что за высокій богатырскій столъ, на рзныхъ массивныхъ ножкахъ! а вдоль стнъ, какія шкапы и полки, говорящіе уму о. безконечныхъ запасахъ абрикосоваго варенья и другихъ хозяйственныхъ прелестей! Дв-три картины неизвстно какъ попали сюда, и составляютъ пріятныя темныя пятна на срыхъ стнахъ. Высоко надъ скрипящею, тяжелою дверью виситъ что-то такое, что при сильномъ воображеніи и при сильной вр можно было принять за кающуюся Магдалину, а гораздо ниже виситъ подобіе шляпы и перьевъ, съ отрывками Фрезы, изображавшее, если врить мистрисъ Беллами, сэръ-Франсисса Бекона, который изобрлъ порохъ, и, по ея мннію, напрасно занимался такимъ дломъ.

Но въ этотъ вечеръ никто не вспоминаетъ о великомъ веруламскомъ мыслител, и вс, кажется, того мннія, что давно умершій и похороненный философъ гораздо мене интересенъ чмъ живой садовникъ, который занимаетъ видное мсто въ полукруг у камина. Мистеръ Бетсъ, обычный вечерній поститель этой комнаты, предпочиталъ дружескій разговоръ за стаканомъ грога своему одинокому креслу въ своемъ очаровательномъ, крытомъ соломой коттедж, на островк, гд нельзя было услыхать никакихъ звуковъ кром крика грачей и дикихъ гусей: звуки поэтическіе, безъ сомннія, но не располагающіе къ веселью.

Наружность мистера Бетса была очень замчательна въ своемъ род. Онъ былъ здоровенный мущина, лтъ около сорока, и, глядя на него, вы бы сказали, что природа врно очень торопилась, окрашивая его лицо, и не успла позаботиться о тняхъ, ибо все то, что было видно надъ его галстухомъ, было покрыто одною безразличною красною краской, когда онъ находился отъ васъ въ нкоторомъ разстояніи, вамъ приходилось отгадывать, гд именно въ пространств между его носомъ и подбородкомъ находился его рогъ. Но, разсмотрнныя вблизи, губы его имли даже что-то совершенно особенное, и эта особенность, я полагаю, имла нкоторое вліяніе на его выговоръ, странности котораго нельзя было объяснить однимъ его свернымъ происхожденіемъ. Кром того, мистеръ Бетсъ отличался отъ большинства смертныхъ постояннымъ морганьемъ глазъ, и это, соединенное съ румянымъ цвтомъ его лица, и привычкой свшивать голову на бокъ, а на ходу покачивать ее со стороны на сторону, придавало ему видъ Бахуса въ синемъ передник, поставленнаго, вслдствіе стсненныхъ обстоятельствъ Олимпа, въ грустную необходимость собственноручно воздлывать свои лозы. Но, также точно, какъ обжоры часто бываютъ худы и блдны, люди воздержные часто бываютъ черезчуръ румяны, и мистеръ Бетсъ, могу васъ уврить, былъ человкъ воздержный, хотя, конечно, въ дружеской компаніи онъ былъ не прочь выпить стаканчикъ-другой.

— Экая притча! замтилъ мистеръ Бетсъ, когда мистрисъ Шарпъ кончила свой разказъ: — не ожидалъ я отъ сэръ-Кристофера и нашей леди, что они привезутъ къ себ въ домъ Богъ всть какого ребенка. Вспомните мое слово, доживемъ ли мы до этого или нтъ, а кончитъ эта двочка дурно. У первыхъ моихъ господъ былъ французъ лакей, онъ кралъ и шелковые чулки, и рубашки, и кольца, и все, что ни попадалось ему подъ руку, и наконецъ стянулъ шкатулку съ деньгами и бжалъ. Вс иностранцы таковы: это у нихъ въ крови.

— Позвольте, сказала мистрисъ Шарпъ, съ спокойнымъ сознаніемъ, что собесдникъ ея далеко отсталъ отъ нея въ либеральности взглядовъ и понятій: — я не стану защищать иностранцевъ, я не хуже кого другаго знаю, что это за народъ, и всегда скажу, что они т же язычники, да и кушанья свои они готовятъ на такомъ мерзкомъ масл, что порядочному человку гадко и въ ротъ взять. Но, несмотря на все это, и на то, что вс заботы о ребенк во время дороги пали на меня, я не могу не сказать, что миледи и сэръ-Кристоферъ хорошо сдлали, что призрли невиннаго ребенка, который правой своей руки не можетъ отличить отъ лвой, и привезли его сюда, гд онъ научится говорить полюдски и будетъ воспитанъ въ нашей религіи. Сэръ-Кристоферъ, Богъ ветъ почему, спитъ и бредитъ объ этихъ чужестранныхъ церквахъ, а по мн, такъ стыдно и гршно даже и войдти въ нихъ и взглянуть на картины, которыми обвшаны тамъ стны…

— А придется вамъ, однако еще повозиться съ иностранцами, сказалъ мистеръ Уаренъ, который любимъ подразнить садовника, — сэръ-Кристоферъ нанялъ нсколько италіянскихъ работниковъ, чтобы помогать при передлкахъ въ дом.

— При передлкахъ! съ испугомъ воскликнула мистрисъ Беллами.— Какихъ передлкахъ?

— А разв вы не знаете, сказалъ мистеръ Уаренъ,— что сэръ-Кристоферъ хочетъ совершенно перестроить старый замокъ? За нами дутъ портфели, биткомъ набитые рисунками и планами. Весь домъ будетъ выложенъ камнемъ въ готическомъ стил, понимаете, въ род нашихъ церквей, а потолки будутъ такіе, какихъ вамъ и въ жизнь свою не приходилось видть. Сэръ-Кристоферъ только и занимался этимъ въ чужихъ краяхъ.

— Боже милосердый! воскликнула мистрисъ Беллами: — насъ совсмъ задушатъ известью, работники будутъ строить куры служанкамъ! Безпорядку не будетъ конца!

— Правда ваша, мистрисъ Беллами, сказалъ мистеръ Бетсъ,— А все-таки я не могу не сказать, что готическій стиль очень не дуренъ, и нельзя не подивиться, какъ похожи эти каменные листья, ананасы и розы на настоящіе. Сэръ-Кристоферъ, я увренъ, суметъ украсить замокъ, и ужь тогда другаго такого помстья не сыщешь во всей стран,— съ такими оранжереями, такимъ цвтникомъ и паркомъ.

— А по мн, домъ не можетъ быть лучше теперешняго, будь онъ хоть разготическій, сказала мистрисъ Беллами: — я здсь уже четырнадцать лтъ завдываю всмъ хозяйствомъ. Но что на это говорятъ леди Чеверель?

— Леди Чеверель никогда не станетъ прекословить сэръ-Кристоферу, сказалъ мистеръ Беллами, которому не нравился вольнодумный тонъ разговора.— Сэръ-Кристоферъ что задумалъ, то и сдлаетъ. И онъ на это иметъ полное право. У него есть деньги, и онъ всегда ими распоряжался какъ джентльменъ. Допейте-ка свой стаканъ мистеръ Бетсъ и выпьемте за здоровье нашихъ господъ, а потомъ вы намъ что-нибудь споете. Сэръ-Кристоферъ и миледи не каждый вечеръ возвращаются изъ Италіи.

Противъ этого, конечно, ничего нельзя было сказать, и тостъ былъ тотчасъ же провозглашенъ, но мистеръ Бетсъ, находя вроятно, что пніе его не иметъ ни малйшаго отношенія къ этому обстоятельству, не обратилъ вниманія на вторую часть предложенія мистера Беллами. Поэтому мистрисъ Шарпъ, сказавшая однажды, что она вовсе не думаетъ выйдти замужъ за мистера Бетса, хотя онъ ‘обстоятельный, здоровый человкъ, котораго каждой женщин было бы лестно подцпить’, повторила просьбу мистера Беллами.

— Что жъ, мистеръ Бетсъ, спойте же намъ жена Роя. Мн пріятне будетъ послушать эту славную старинную псню чмъ вс эти италіянскіе переливы.

Мистеръ Бетсъ не устоялъ противъ такого любезнаго приглашенія: онъ засунулъ руки въ карманы, прислонился къ спинк своего стула, закинулъ голову такимъ образомъ, что глаза его прямо глядли въ зенитъ, и тонкимъ staccato сплъ всю псню, именуемую: жена Роя изъ Альдивалоки. Голосъ этой псни, конечно, можно было бы обвинить въ нкоторой монотонности, но для присутствовавшихъ эта монотонность была главнымъ достоинствомъ псни, помогая имъ подтягивать припвъ. Не мшало ихъ удовольствію также то, что единственная подробность относительно жены Роя была та, что она ‘надула’ его, хотя чмъ и какъ — это оставалось неизвстно до конца.

Пшемъ мистера Бетса заключилось вечернее дружеское засданіе, и общество скоро затмъ разошлось, мистрисъ Беллами въ эту ночь вроятно видла во сн известь и мусоръ, сыпавшіеся на ея варенья, и влюбленныхъ служанокъ, забывающихъ свои обязанности, а мистрисъ Шарпъ — пріятное житье въ коттедж мистера Бетса, на свобод, посереди цлыхъ горъ овощей и фруктовъ.

Катерина скоро побдила вс предубжденія противъ ея чужестраннаго происхожденія, да и какія предубжденія могутъ устоять противъ безпомощности и дтскаго лепета? Она вскор стала любимицей цлаго дома, и, благодаря ей, любимая гончая собака сэръ-Кристофера, канарейка мистрисъ Беллами и необыкновенныя куры мистера Бетса много утратили своего значенія въ дом. И вслдствіе этого, сколько разнообразныхъ удовольствій выпадало на долю маленькой Катерины въ продолженіи одного долгаго лтняго дня! Вырвавшись изъ доброжелательныхъ, но нсколько жестокихъ рукъ мистрисъ Шарпъ, она отправлялась въ кабинетъ леди Чеверель, гд царствовало важное величіе, но гд, зато, такъ лестно было сидть на колняхъ сэръ-Кристофера, онъ игралъ съ ней и бралъ ее иногда съ собой въ конюшню, гд Катерина скоро привыкла безъ слезъ слышать лай привязанныхъ собакъ и говорить съ отважнымъ видомъ, но прижимаясь къ ног сэръ-Кристофера: ‘он не тлонутъ Тину’. Затмъ мистрисъ Беллами отправится, бывало, собирать розовые листья розъ, и Тина бжитъ за нею, и счастлива, если она ей позволитъ нести горсточку въ своемъ передник, и еще счастливе, если ей удастся попасть подъ душистый дождь листьевъ, когда ихъ высыпали на простыни для сушки. Другое, часто повторявшееся удовольствіе ея было совершать съ мистеромъ Бетсомъ путешествіе по фруктовымъ садамъ и оранжереямъ, гд желтенькая ручка невольно протягивалась къ высоко-висвшимъ надъ ней сокровищамъ, и никогда не возвращалась домой пустая. Въ спокойномъ досуг этой однообразной деревенской жизни, всегда находился кто-нибудь, кому нечего было другаго длать, какъ заниматься Тиной. Южная птичка нашла на свер теплое и мягкое гнздышко, любовь и ласки. Природная нжность и чувствительность ребенка должны были при этой обстановк перейдти въ совершенную неспособность бороться съ трудностями жизни, тмъ боле что съ самаго дтства въ ней проявлялась какая-то необузданность при всякомъ сколько-нибудь рзкомъ или строгомъ обращеніи съ нею. Пяти лтъ она за какое-то непріятное запрещеніе отмстила мистрисъ Шарпъ тмъ, что вылила чернильницу въ ея рабочій ящикъ, и однажды, когда леди Чеверель, видя, что она съ любовію слизываетъ краску съ лица своей куклы, отняла ее у ней, злодйка тотчасъ же взлзла на стулъ и сбросила на полъ вазу, стоявшую на стол. Это былъ впрочемъ единственный случай, когда вспыльчивость ея одержала верхъ надъ обычною робостью въ присутствіи леди Чеверель, которая своимъ, всегда ровнымъ, нсколько холоднымъ обращеніемъ съ ней, пріобрла надъ ней большую власть.

Мистеръ Уаренъ сказалъ правду, вскор счастливое однообразіе Чеверельскаго замка уступило мсто сует и шуму. Тяжелые возы съ камнями изъ сосдней каменоломни изрыли дороги парка, блая пыль покрыла зеленый дворъ, и мирный домъ огласился звукомъ топоровъ и пилъ. Въ продолженіи слдующихъ десяти лтъ сэръ-Кристоферъ былъ единственно занятъ архитектурнымъ преобразованіемъ своего стариннаго семейнаго жилища, слдуя единственно внушеніямъ своего вкуса, онъ опередилъ общую реакцію противъ безтолковаго подражанія греческому стилю, въ пользу возстановленія готическаго, которою обозначился конецъ восьмнадцатаго столтія. Настойчивость, съ которою онъ стремился къ своей цди, возбуждала не малое презрніе къ нему со стороны его сосдей, не понимавшихъ другой страсти, кром охоты, и удивлявшихся тому, какъ человкъ съ такимъ именемъ и состояніемъ могъ до того сбиться съ толку, чтобы скупиться на вина и держать всего двухъ старыхъ каретныхъ лошадей да одну верховую, ради какой-то непонятной зати. Жены ихъ не находили очень предосудительными его дурныя вина и плохихъ лошадей, но краснорчиво выражали свое сожалніе о леди Чеверель, которая была поставлена въ грустную необходимость жить только въ трехъ комнатахъ, посреди шума, суеты, въ дурномъ воздух, отъ котораго непремнно должно было пострадать ея здоровье. Это было все равно, что имть мужа, страдающаго одышкой. Отчего сэръ Кристоферъ не нанималъ для нея дома въ Бат или, если ему уже такъ хотлось лично присматривать за работниками, гд-нибудь въ окрестностяхъ замка? Сожалнія эти были потрачены совершенно даромъ, леди Чеверель, хотя и не раздляла архитектурной страсти сэръ-Кристофера, имла однако такое строгое понятіе объ обязанностяхъ жены, и такое глубокое уваженіе къ сэръ-Кристоферу, то никакъ не тяготилась своею покорностію. Что же касается сэръ-Кристофера, то онъ былъ совершенно равнодушенъ ко всякимъ осужденіямъ. ‘Упорный причудникъ’, называли его сосди. Но я, видвшій Чеверельскій замокъ такъ, какъ сэръ-Кристоферъ завщалъ его своимъ наслдникамъ, я признаю искру генія въ этой настойчивости, съ которою онъ, не жаля трудовъ, отказывая себ во всемъ, привелъ къ концу свое намреніе, и проходя черезъ эти комнаты съ ихъ великолпными потолками и скудною мебелью, говорящія о томъ, что вс лишнія деньги были уже истрачены, когда наступила очередь позаботиться о комфорт, я чувствовалъ, что этого стараго англійскаго баронета оживлялъ духъ, умющій отличить искусство отъ роскоши я безкорыстно покланяющійся красот.

Пока такимъ образомъ превращался и украшался Чеверельскій замокъ, росла, выбгивалась и хорошла также и Катерина. Положительною красотой она не отличалась, но какая-то воздушная нжность, соединенная съ ея большими черными трогательными глазами, и голосомъ, говорившимъ сердцу, придавали ей особенную, неизъяснимую прелесть. Но развитіе Катерины не было, какъ превращенія въ замк, плодомъ систематическихъ и заботливыхъ трудовъ. Она росла, какъ растутъ дикія фіялки, садовникъ радъ видть ихъ въ своемъ саду, но не печется и не заботится о нихъ. Леди Чеверель выучила ее читать и писать, и заставляла ее учить наизустъ катехизисъ, по ея желанію, мистеръ Уаренъ давалъ ребенку уроки ариметики, а мистрисъ Шарпъ пріучала ее къ разнымъ рукодліямъ. Но долго не было и мысли о томъ, чтобы дать ей боле тщательное воспитаніе. Я увренъ, что до самой смерти своей Катерина воображала, что земля стоитъ на мст, а солнце и звзды вращаются вокругъ нея, ко что касается до этого, то, вроятно, то же самое думала и Елена, и Дидона, и Десдемона, и Джюліетта, а потому, я надюсь, вы не найдете, что изъ-за этого моя Катерина недостойна быть героиней повсти. Я долженъ признаться, что, за однимъ только исключеніемъ, небо не наградило ея никакими особенными дарованіями. Но за то она умла любить, и въ этой способности, я увренъ, самая свдущая въ астрономія дама не могла бы сравняться съ ней. Хотя она была сирота и воспитанница, но эта драгоцнная способность находила себ богатую пищу въ Чеверельскомъ замк, и Катерин представлялось гораздо боле случаевъ любить чмъ многимъ молодымъ леди, и джентльменамъ, воспитаннымъ нжными родными и окруженнымъ попеченіями и заботами. Первое мсто въ ея дтскомъ сердц занималъ, полагаю я, сэръ-Кристоферъ, маленькія двочки обыкновенно привязываются къ самому изящному въ дом джентльмену, тмъ боле что ему рдко приходится вмшиваться въ дисциплину. За баронетомъ слдовала Доркасъ, веселая, краснощекая двушка, помощница мистрисъ Шарпъ въ дтской, игравшая такимъ образомъ роль варенья въ ложк ревеня. Грустный то былъ день для Катерины, когда Доркасъ вышла замужъ за кучера, и съ гордымъ самодовольствіемъ отправилась въ городокъ Слопетеръ управлять ‘заведеніемъ’. Маленькій рабочій ящикъ съ надписью: ‘кого люблю, того дарю’, присланный ей отъ Доркасъ, хранился между сокровищами Катерины десять лтъ спустя.

Исключительное дарованіе, о которомъ я сказывалъ выше, было,— вы отгадываете?— ея способность къ музык. Когда леди Чеверель впервые замтила, что у Катерины не только замчательный слухъ, но и замчательный голосъ, это открытіе очень обрадовало и ее, и сэръ-Кристофора. Музыкальное воспитаніе ея очень заняло ихъ. Леди Чеверель посвящала ему много времени, и успхи Тины были такъ неожиданно-быстры, что леди Чеверель почла нужнымъ взять для нея италіянскаго учителя пнія, который каждый годъ, на нсколько мсяцевъ, прізжалъ въ замокъ. Это неожиданное дарованіе очень измнило положеніе Катерины. Посл первыхъ годовъ, когда съ двочками играютъ какъ съ куклами, настаетъ время, когда становится не такъ ясно, на что он могутъ быть годны, особенно же если он, какъ Катерина, не общаютъ быть особенно блестящими или красивыми, и не удивительно, что въ этотъ интересный періодъ никто не длалъ особенныхъ плановъ насчетъ ея будущности. Но теперь ея, рдкій голосъ крпче привязалъ къ ней леди Чеверель, страстно любившую музыку, и поставилъ ее на другую ногу въ дом. Мало-по-малу на нее привыкли смотрть какъ на настоящаго члена семейства, и слуги поняли, что миссъ Сарти, какъ бы то ни было, суждено быть барыней.

— Оно такъ и слдуетъ, говорилъ мистеръ Бетсъ,— не на то она создана, чтобы самой себ зарабатывать насущный хлбъ. Она нжна словно персикъ, куда ей трудиться и мыкаться по свту!

Но задолго до того времени, о которомъ мы говоримъ, новая пора наступила въ жизни Тины, благодаря прибытію въ домъ боле молодаго товарища чмъ вс т, которыми она была окружена. Ей не было еще восьми лтъ, когда питомецъ сэръ-Кристофера, Менардъ Гильфиль, мальчикъ пятнадцати лтъ, началъ проводятъ каникулы въ Чеверельскомъ замк. Менардъ былъ добродушный мальчикъ, сохранившій страсть ко всмъ тмъ дтскимъ забавамъ, на которыя молодые джентльмены обыкновенно смотрятъ свысока. Онъ много занимался также уженьемъ и столярнымъ ремесломъ, почитая его однимъ изъ самыхъ благородныхъ искусствъ, а не изъ какихъ-нибудь низкихъ, практическихъ цлей. И во всхъ этихъ забавахъ, для него было наслажденіемъ имть при себ маленькую Катерину, играть съ нею, отвчать на ея наивные вопросы и видть какъ она всюду слдуетъ за нимъ, точно маленькая левретка за большимъ сетеромъ. Каждый разъ, когда Менардъ возвращался въ свою школу, происходило трогательное прощаніе.

— Ты не забудешь меня, Тина? Ты будешь вспоминать обо мн, когда меня не будетъ здсь? Я оставляю теб вс веревки, которыя мы сучили, а ты, смотри, береги мою морскую свинку. Поцлуи же меня хорошенько и скажи, что не забудешь меня.

Съ лтами, когда Менардъ изъ школы перешелъ въ университетъ, и изъ тоненькаго мальчика превратился въ стройнаго высокаго юношу, его отношенія къ Катерин необходимо должны были нсколько измниться, хотя по прежнему они остались дружескими и короткими. У Менарда эта дтская привязанность незамтно перешла въ страстную любовь. Первая любовь всегда бываетъ сильна, особенно тогда, когда она иметъ свое начало въ дружб дтскихъ лтъ, когда страсть сливается съ привычкой, съ давнею привязанностью. Любовь Менарда была такого рода, что только бы ему видть Катерину, онъ съ радостію согласился бы принять отъ нея всякія мученія, и предпочелъ бы ихъ самымъ заманчивымъ удовольствіямъ вдали отъ нея. Видно ужь такова участь высокихъ, широкоплечихъ силачей, начиная съ Самсона до нашихъ временъ. Что же касается Тины,— плутовка, очень хорошо видла, что она вполн поработила Менарда, онъ былъ единственный человкъ на свт, съ которымъ она могла длать все, что хотла, и мн нечего прибавлять, что то былъ врный признакъ ея равнодушія къ нему: страстная женщина любитъ не иначе какъ съ трепетомъ и страхомъ.

Менардъ Гильфиль не обманывалъ себя насчетъ чувства къ нему Катерины, но его не покидала надежда, что когда-нибудь она привяжется къ нему на столько, что не будетъ отвергать его любви. Онъ терпливо ждалъ того дня, когда ему можно будетъ смло сказать: ‘Катерина, я люблю тебя!’ Онъ могъ бы, какъ видите, довольствоваться очень малымъ, какъ вс люди, не придающіе своей личности большаго значенія, не выставляющіе своего драгоцннаго я, на каждомъ шагу, на показъ. Онъ воображалъ (очень ошибочно, какъ всегда влюбленные), что онъ много выигралъ, когда ему пришлось совершенно поселиться въ Чеверельскомъ замк, въ качеств домашняго капелана и пастора сосдняго прихода, онъ судилъ по себ и думалъ, что привычка и дружескія отношенія — лучшій путь къ любви. Сэръ-Кристоферу было пріятно во многихъ отношеніяхъ помстить Менарда капеланомъ въ своемъ дом. Ему нравилось архаическое достоинство этого домашняго чина, онъ любилъ общество молодаго человка, и думалъ, что Менардъ, съ своимъ маленькимъ состояніемъ, можетъ прожить очень счастливо и спокойно въ его дом, не убивая себя занятіями, пользуясь полною свободой, пока не очистится комбермурское куратство и онъ навки не поселится въ сосдств замка. ‘И женится, тогда на Катерин’, также скоро началъ мечтать сэръ-Кристоферъ, хотя добрый баронетъ вовсе не былъ прозорливъ относительно того, что могло ему быть непріятно или противно его намреніямъ и надеждамъ, онъ очень скоро замчалъ то, что согласовалось съ его видами, онъ отгадалъ чувство Менарда и заставилъ его признаться въ нихъ. Онъ тотчасъ же поршилъ въ своемъ ум, что и Катерина раздляетъ эти чувства, или раздлитъ когда будетъ постарше. Но въ то время она была такъ молода, что нельзя было ничего поршить.

Между тмъ обстоятельства сложились такимъ образомъ, что хотя намренія и планы сэръ-Кристофера остались т же, Meнарду Гильфилю пришлось убдиться, что не только сердце Катерины никогда, по всей вроятности, не будетъ принадлежать ему, но что оно уже совершенно отдалось другому, и вс его надежды обратились въ горькую тревогу.

Раза два, во время дтства Катерины, въ замокъ прізжалъ другой мальчикъ, моложе Менарда, кудрявый, нарядный красавчикъ, на котораго Катерина смотрла тогда съ робкимъ восторгомъ. То былъ Антони Вибрау, сынъ младшей сестры сэръ-Кристофера и объявленный наслдникъ Чеверельскаго замка. Баронетъ не пожаллъ денегъ, стснилъ себя даже въ исполненіи своихъ архитектурныхъ замысловъ, чтобы, помимо прямыхъ наслдниковъ, утвердить свои владнія за этимъ мальчикомъ, и побудила его къ этому, долженъ я признаться, жестокая ссора съ старшею сестрой: способность прощать не была въ числ добродтелей сэръ-Кристофера. Наконецъ, посл смерти матери Антони, когда онъ самъ уже былъ взрослый молодой человкъ, съ чиномъ капитана, онъ сталъ проводить все свободное время въ Чеверельскомъ замк. Катерин было тогда шестнадцать лтъ, и нечего мн тратить много словъ, чтобъ объяснить вамъ то, что, какъ видите, было очень естественно.

Въ Чеверельскомъ замк не много принимали гостей, и капитану Вибрау гораздо было бы скучне, еслибы не было тамъ Катерины. Пріятно было заниматься ею, бросать ей нжные взгляды, и видть какъ она затрепещетъ отъ радости, вспыхнетъ, и робко взглянетъ на него своими большими, черными глазами, если онъ похвалитъ ея пніе или скажетъ ей ласковое слово. Пріятно также было отбить ее у этого длинноногаго капелана. Какой праздный мущина можетъ противустать искушенію очаровать женщину и затмить другаго мущину, особенно если ему совершенно ясно, что у него ньтъ дурныхъ намреній, если онъ увренъ, что въ самомъ короткомъ времени опять все придетъ въ порядокъ? Однако, къ концу восьмнадцати мсяцевъ, которые капитанъ Вибрау почти сполна провелъ въ дом дяди, онъ вдругъ увидлъ что дла подвинулась гораздо дале чмъ онъ ожидалъ. Нжные взгляды повлекли за собой нжныя слова, а нжныя слова вызвали такіе краснорчивые взгляды, что невозможно было не идти впередъ crescendo. Видть себя предметомъ обожанія милой, черноглазой, нжной, невинной двушки весьма пріятно, и было бы даже жестоко отвчать на эти чувства совершенною холодностію.

Вы, можетъ-быть, думаете, что капитанъ Вибрау, ухаживавшія за Катериной безъ всякаго намренія жениться на ней, былъ человкъ развращенный и безъ правилъ? Вовсе нтъ. Онъ былъ одаренъ большимъ хладнокровіемъ, рдко увлекался и всегда зналъ, что длаетъ, а слабая, нжная Катарина скоре могла подйствовать на воображеніе чмъ на чувственную сторону человка. Онъ въ самомъ дл былъ очень нжно расположенъ къ ней, и вроятно полюбилъ бы ее, еслибы только былъ въ состояніи полюбить кого бы то ни было. Но природа не одарила его этою способностью. Она даровала ему прямой носъ, блыя руки, нжнйшій цвтъ лица и немалую дозу спокойнаго самодовольства, но, какъ бы для того, чтобъ оградить это тонкое издліе свое отъ всякихъ опасностей, она позаботилась о томъ, чтобъ онъ не былъ подверженъ никакимъ страстямъ. Въ дтств, въ молодости, онъ всегда велъ себя отлично, сэръ-Кристоферъ и леди Чеверель почитали его примрнымъ племянникомъ, самымъ удовлетворительнымъ наслдникомъ, почтительнымъ къ нимъ, разсудительнымъ, и, что всего важне, всегда повинующимся чувству долга. Капитанъ Вибрау всегда поступалъ самымъ пріятнымъ и удобнымъ для себя образомъ изъ чувства долга. Онъ одвался великолпно, потому что онъ былъ обязанъ къ тому своимъ положеніемъ, изъ чувства же долга онъ покорялся непреклонной вол сэръ-Кристофера, бороться противъ которой было бы утомительно да и безполезно, онъ былъ слабаго сложенія, и изъ того же чувства долга, онъ берегся и возился съ собой. Одно только въ немъ, его здоровье, безпокоило и огорчало его друзей, и вслдствіе этого баронетъ очень желалъ пораньше женить племянника, тмъ боле что ему представлялась партія, которая во всхъ отношеніяхъ утшила бы сэръ-Кристофера. Антони видлъ миссъ Эшеръ, единственную дочь предмета первой любви сэръ-Кристофера, измнившаго ему, увы! для другаго баронета,— и плнился ея красотой. Отецъ миссъ Эшеръ умеръ недавно и оставилъ ей очень порядочное состояніе. Если, что весьма вроятно, Антони усплъ бы тронуть ея сердце, то ничто не могло бы такъ обрадовать сэръ-Кристофера и успокоить его насчетъ того, что его наслдство не попадетъ въ ненавистныя ему руки. Антони уже былъ очень хорошо принять у леди Эшеръ, какъ племянникъ стариннаго друга, почему бы ему не създить въ Батъ, гд она жила съ дочерью, сблизиться съ ними и попытать счастіе?

Сэръ-Кристоферъ сообщилъ свои желанія племяннику, который тотчасъ же изъявилъ свое согласіе сообразоваться съ ними — изъ чувства долга. Онъ нжно извстилъ Катерину объ этой жертв, требуемой отъ нихъ обоихъ непреодолимымъ чувствомъ долга, и три дня спустя произошла та прощальная сцена, при которой вы присутствовали въ галлере, наканун отъзда капитана Вибрау.

ГЛАВА V.

Неумолимо-мрный бой часоваго маятника болзненно сжимаетъ сердце, изнывающее подъ гнетомъ страшнаго ожиданія. Также точно дйствуетъ на него и однообразный ходъ величественнаго механизма природы. Весенніе цвты уступаютъ мсто волнующимся темнымъ травамъ, между которыми тепло краснетъ щавель, волнующіяся травы исчезаютъ, и луга, какъ яркіе изумруды, лежатъ между рамками цвтущихъ изгородей, блющіе колосья начинаютъ поникать къ земл своими полновсными головками, жнецы мелькаютъ между ними, и скоро связанные снопы вс свезены съ поля, затмъ плугъ снова переворачиваетъ темную землю, готовя ее къ принятію вновь вымолоченнаго смени. И эти переходы изъ одной красоты въ другую, подобные переливамъ мелодіи для счастливыхъ сердецъ, измряютъ для многихъ другихъ приближеніе ожидаемыхъ бдствій, какъ бы приближаютъ, для нихъ ту минуту, когда тнь страха уступитъ мсто дйствительности отчаянія.

Съ какою жестокою быстротой прошло для Катерины лто 1798 года! Никогда, казалось ей, такъ быстро не отцвтали розаны, такъ скоро не начинали краснть ягоды на старой рябин: все такъ и стремилось къ осени, когда должно было разразиться надъ ней несчастіе, когда ей придется видть, какъ все_t вниманіе, вся нжность Антони будутъ обращены на другую.

Еще до конца іюля, Антони писалъ, что ‘леди Эшеръ и ея дочь, желая отдохнуть отъ жара и суеты Бата, дутъ въ свое помстье Фарлей и зовутъ его съ собой’. Изъ писемъ его было видно, что онъ въ отличныхъ отношеніяхъ съ обими дамами, о соперник не было и помина, и сэръ-Кристоферъ становился все веселе ей веселе. Наконецъ, въ конц августа, пришло извстіе, что предложеніе капитана Вибрау было принято, и посл многихъ писемъ, полныхъ любезностей и обоюдныхъ поздравленій, было ршено, что леди Эшеръ и ея дочь прідутъ въ сентябр въ Чеверельскій замокъ, чтобы Беатриса могла познакомиться съ новыми родственниками, а старики могли переговорить о длахъ. Капитанъ Вибрау долженъ былъ остаться до тхъ поръ въ Фарле, и пріхать вмст съ дамами.

Между тмъ вс жители Чеверельскаго замка были заняты приготовленіями къ прізду гостей. Сэръ-Кристоферъ проводилъ дни въ совщаніяхъ съ управляющимъ и стряпчимъ, суетился, торопилъ Франческо. Мистеру Гильфилю было поручено добыть дамскую лошадь: миссъ Эшеръ отлично здила верхомъ. Леди Чеверель приходилось много разъзжать по знакомымъ, рассылать приглашенія. Дернъ, дорожки и клумбы мистера Бетса находились всегда на такой степени совершенства, что онъ для сада ничего необыкновеннаго не могъ сдлать, кром разв только покричать лишній разъ на своихъ помощниковъ, что и не было имъ упущено.

Къ счастію для Катерины, у нея тоже было свое дло, помогавшее ей проводить долгіе тяжелые дни. Она кончала подушку для креселъ, не достававшую еще къ собранію вышитыхъ подушекъ въ гостиной,— плодъ многолтней работы леди Чеверель, и единственная чмъ-нибудь замчательная мебель въ дом. Надъ этимъ вышиваніемъ она сидла съ холодными губами и замиравшимъ сердцемъ, и благодарила Бога за то, что это тягостное ощущеніе въ продолженіе дня противодйствовало той необходимой потребности выплакаться, которая возвращалась къ ней съ темною ночью. Боле всего боялась она за себя, когда подходилъ къ ней сэръ-Кристоферъ. Баронетъ былъ бодре чмъ когда-либо, и ему казалось, что вс должны ликовать и радоваться съ нимъ. Добрый сэръ-Кристоферъ! Онъ столько въ жизни своей встртилъ удачъ, что не мудрено, если онъ не много зазнался, особенно же теперь, когда и послдній его замыселъ увнчался такимъ скорымъ успхомъ, когда онъ могъ мечтать о внук, надяться увидть его стройнымъ юношей, съ пушкомъ на верхней губ. Почему бы нтъ? Въ шестьдесятъ лтъ человкъ еще молодой человкъ.

Сэръ-Кристоферъ всегда съ какою-нибудь шуткой подходилъ къ Катерин.

‘Помните же, обезьянка, что намъ надобно щегольнуть голоскомъ, вы вдь минстрель нашего замка. И принарядиться надо: платьице надо хорошенькое, ленточку новую. Не слдуетъ и птичк пвчей ходить замарашкой.’ Или: ‘Теперь за вами очередь, Тина. Но будьте доброю двочкой, не жеманьтесь и не важничайте. Я не дамъ вамъ мучить моего Менарда.’

Въ такія минуты трудно было Катерин не расплакаться, трудно ей было улыбаться, когда старый баронетъ гладилъ ее по голов и ласково глядлъ ей въ глаза. Разговоръ и присутствіе леди Чеверель были мене тягостны для нея: леди Чеверель гораздо хладнокровне радовалась этому семейному событію, къ тому же ей не совсмъ было пріятно то, что сэръ-Кристоферъ такъ радуется предстоящему свиданію съ леди Эшеръ, сохранившейся въ его памяти нжною шестнадцатилтнею красавицей, которой онъ клялся въ вчной любви. Леди Чеверель скоре бы умерла чмъ созналась бы въ этомъ, но она въ душ питала надежду, что онъ разочаруется въ леди Эшеръ и даже устыдится своей прежней страсти къ ней.

Въ продолженіе этихъ дней, мистеръ Гильфиль наблюдалъ за Катериной съ чувствами, весьма различными. Страданія ея терзали его сердце, но онъ радовался за нее, что любовь, которая никогда бы не могла повести къ добру, не будетъ находить себ пищи въ несбыточныхъ надеждахъ. И удивительно ли, что онъ говорилъ себ: ‘Быть-можетъ, со временемъ, Катерина перестанетъ тосковать по этой бездушной кукл, и тогда…’

Наконецъ наступилъ давно ожидаемый день. Яркое солнце освщало пожелтвшія липы, когда карета леди Эшеръ подкатила къ подъзду. Катерина, сидвшая въ своей комнат за работой, услыхала стукъ колесъ и поднявшійся потомъ въ дом говоръ и шумъ. Вспомнивъ, что леди Чеверель просила ее пораньше сойдти въ гостиную, она поспшно одлась и съ удовольствіемъ почувствовала, что она бодра и спокойна. Мысль, что Антони въ дом, желаніе видть миссъ Эшеръ и показать, что и она недурна, вс эти чувства вызвали румянецъ на ея блдныя щеки и помогли ей заняться своимъ туалетомъ. Вечеромъ непремнно попросятъ ее пть, и она будетъ пть очень хорошо. Миссъ Эшеръ увидитъ, что ею нельзя совершенно пренебрегать. И, занятая этими мыслями, она надла свое срое шелковое платье и малиновую ленту съ такою заботливостію, какъ будто она сама была невста, не забыла она также круглыхъ жемчужныхъ серегъ, которыя подарила ей леди Чеверель, по желанію сэръ-Крестофера, который находилъ, что у Тины прехорошенькія ушки.

Въ гостиной она уже застала сэръ-Кристофера и леди Чеверель, разговаривавшихъ съ мистеромъ Гильфилемъ, и размазывавшихъ ему, какъ хороша миссъ Эшеръ, но какъ мало она похожа на мать.

— Эге! сказалъ сэръ-Кристоферъ, когда увидалъ Катерину:— что вы скажете, Менардъ? Видали ли вы когда-нибудь Тину такою нарядною и хорошенькою? Это платье, если я не ошибаюсь, выкроено изъ старой юпки леди Чеверель. Не много же нужно, чтобъ одть мою обезьянку.

Леди Чеверель, успвшая уже удостовриться въ своемъ превосходств надъ леди Эшеръ, была въ отличномъ расположеніи духа, и ласково улыбнулась Катерин, а на Катерину сошло какое-то самообладаніе и равнодушіе, которое приходитъ иногда, будто приливъ морской, между припадками страсти. Она удалилась къ фортепіано и занялась своими нотами, не безъ чувства удовольствія, что наружность ея произвела пріятное впечатлніе, она думала о томъ, что будетъ въ состояніи совершенно спокойно заговорить съ капитаномъ Вибрау, когда онъ войдетъ въ комнату. Но когда она услыхала его шаги, когда пахнуло на нее знакомымъ запахомъ розъ, сердце ея замерло, и она очнулась только тогда, когда онъ уже стоялъ подл нея, и, взявъ руку ея, говорилъ своимъ спокойно-лнивымъ тономъ:

— Ну какъ вы поживаете, Катерина? Вы пополнли и похорошли.

Она покраснла отъ негодованія на то, что онъ можетъ говорить съ нею и смотрть на нее съ такою совершеннйшею небрежностію. Увы! онъ былъ влюбленъ въ другую, и гд жь было ему вспомнить свое прежнее чувство къ ней? Но она тутъ же поняла свое безразсудство. Разв онъ могъ выказать тутъ свое настоящее чувство? Эта внутренняя борьба продлила для нея т немногія мгновенія, которыя прошли, пока опять не отворилась дверь и взоры всхъ не обратились на двухъ входившихъ дамъ.

Дочь казалась еще красиве и величественне по сравненію съ матерью, полною, невысокою женщиной, которая нкогда блистала непрочною красотой блондинки, съ ослпительнымъ цвтомъ лица, но неправильными чертами и расположеніемъ къ полнот. Миссъ Эшеръ была высока ростомъ и сложена граціозно и стройно, хотя нсколько массивно, въ каждомъ движеніи ея была видна спокойная увренность въ себ, ея темные волосы, нетронутые пудрой, роскошными локонами падали вокругъ ея лица и лежали на ея блыхъ плечахъ. Яркій и вмст нжный румянецъ ея щекъ и чистое очертаніе ея прямаго носа производили впечатлніе ослпительной красоты, несмотря на самые обыкновенные каріе глаза, узкій лобъ, и можетъ-быть слишкомъ тонкія губы. Она была въ траур, и ея круглыя руки, обнаженныя до локтя, казались еще бле отъ сравненія съ ея чернымъ креповымъ платьемъ. Первое впечатлніе красоты ея было поразительно, и когда она съ любезною улыбкой остановилась передъ Катериной, съ которою леди Чеверель знакомила ее, бдняжка только тогда вполн сознала все безразсудство своей мечты.

— Мы въ восторг отъ вашего помстья, сэръ-Кристоферъ, сказала леди Эшеръ, стараясь принять величественный видъ, что вовсе не удавалось ей: — я уврена, что племянникъ вашъ былъ пораженъ безпорядкомъ въ нашемъ Фарле. Бдный сэръ-Джонъ вовсе. не заботился о томъ, чтобы поддерживать домъ и садъ. Я часто говорила ему объ этомъ, но онъ отвчалъ: ‘Вздоръ! какое дло моимъ друзьямъ, что мои потолки закопчены, лишь бы только я былъ въ состояніи угостить ихъ хорошимъ обдомъ и напоить хорошимъ виномъ.’ Онъ былъ такой гостепріимный, сэръ-Джонъ.

— Мн особенно понравился видъ на домъ изъ парка, какъ только мы прохали мостъ, довольно поспшно вступилась миссъ Эшеръ, какъ бы боясь, что мать ея скажетъ что-нибудь лишнее,— мы тмъ боле были поражены, что Антони ничего намъ не хотлъ описать напередъ. Онъ хотлъ удивить насъ, и это вполн удалось ему. Я очень желаю пройдтись съ вами по замку, сэръ-Кристоферъ, и услышать отъ васъ всю исторію вашихъ архитектурныхъ замысловъ, на которые, какъ сказалъ мн Антони, вы положили столько труда и времени.

— Не совтую вамъ, душа моя, наводить старика на разказы о старин, сказалъ баронетъ,— я надюсь, что вы найдете себ у насъ занятіе боле пріятное чмъ разбирать мои старые рисунки и планы. Другъ нашъ, мистеръ Гильфиль, отыскалъ для васъ отличную лошадь, и вы можете прогуливаться по окрестностямъ сколько вашей душ будетъ угодно. Мы знаемъ отъ Антони, что вы отличная наздница.

Миссъ Эшеръ обратилась къ мистеру Гильфилю съ самою обворожительною своею улыбкой и выразила ему благодарность съ изысканною любезностію особы, желающей очаровать собою и увренною въ успх.

— Не благодарите меня, сказалъ мистеръ Гильфиль,— прежде чмъ не испробуете лошадь. Леди Сара Линтеръ здила на ней послдніе два года, но вкусъ одной дамы можетъ не согласоваться со вкусомъ другой насчетъ лошадей чуть ли не больше чмъ насчетъ всего другаго.

Пока шелъ этотъ разговоръ, капитанъ Вибрау стоялъ, прислонившись къ камину и довольствуясь отвчать лнивою улыбкой на взгляды, которые миссъ Эшеръ постоянно обращала на него, когда говорила. ‘Какъ она любить его,’ подумала Катерина. Но ей было отрадно видть, что Антони, казалось, скоре дозволялъ любить себя чмъ любилъ самъ. Ей показалось также, что онъ блдне и вяле обыкновеннаго. ‘Еслибъ онъ не очень любилъ ее, еслибъ онъ хоть иногда вспоминалъ о прошломъ съ сожалніемъ, я пожалуй помирилась бы съ нимъ, и стала бы радоваться радости сэръ-Кристофера.’

Во время обда, одно не значащее обстоятельство утвердило ее въ этихъ мысляхъ. Когда на столъ поставили дессертъ, передъ капитаномъ Вибрау очутилось блюдо желе, почувствовавъ желаніе полакомиться самъ, онъ сперва подалъ блюдо миссъ Эшеръ, она покраснла и сказала нсколько рзкимъ тономъ:

— Неужели вы до сихъ поръ не узнали, что я не мъ желе?

— Въ самомъ дл? сказалъ капитанъ Вибрау, котораго слухъ не былъ довольно тонокъ, чтобы почувствовать разницу полутона.— А я воображалъ, что вы любите его. Мн помнится, что въ Фарле каждый день подавали желе.

— Нельзя сказать, чтобы вы обращали большое вниманіе на то, что я люблю или не люблю.

— Я слишкомъ занятъ отрадною мыслію, что вы любите меня, былъ офиціальный, совершенно спокойный отвтъ.

Никто, кром Катерины, не замтилъ этой маленькой сцены. Сэръ-Кристоферъ слушалъ съ вжливымъ вниманіемъ разказы леди Эшеръ о послднемъ своемъ повар, который соусы готовилъ мастерски, и по этой причин нравился сэръ-Джону. ‘Онъ былъ такой взыскательный насчетъ соусовъ, сэръ-Джонъ, и поваръ оставался у насъ въ дом шесть лтъ, хотя онъ предурно пекъ пироги и длалъ пуддинги.’ Леди Чеверель и мистеръ Гильфиль улыбались гончей собак, Руперту, который, просунувъ свою большую голову подъ руку сэръ-Кристофера, внимательно осматривалъ вс блюда на стол, обнюхавъ сперва тарелку своего хозяина.

Когда дамы перешли въ гостиную, леди Эшеръ принялась подробно излагать леди Чеверель свои убжденія насчетъ того, что не слдуетъ людей хоронить безъ блья въ одной шерстяной одежд.

— Конечно, нельзя обойдтись безъ шерстянаго платья, потому что такъ заведено, но это вовсе не мшаетъ подъ низъ надть блье. Я всегда говорила: ‘еслибы сэръ-Джонъ скончался завтра, я бы похоронила его въ бль.’ Я такъ и сдлала. Совтую и вамъ сдлать то же самое, если вамъ придется хоронить сэръ-Кристофера. Вы никогда не видали сэръ-Джона, леди Чеверель. Онъ былъ высокій, плотный мущина, у него былъ точно такой же носъ, какъ у Беатрисы, и вы не поврите, какой онъ былъ взыскательный насчетъ блья!

Миссъ Эшеръ между тмъ услась подл Катерины, и сказала ей съ тою снисходительною любезностію, говорившею казалось: Я право вовсе не горда, хотя бы я и имла на то причины.’

— Антони говорилъ мн про ваше пніе. Я надюсь, что мы васъ услышимъ сегодня вечеромъ.

— Да, тихо и серіозно отвтила Катерина,— я всегда пою, когда пожелаютъ.

— Какъ вы счастливы и какъ я вамъ завидую! Вообразите себ, у меня вовсе нтъ слуха, я не могу напть самую простую мелодію, а между тмъ я такъ люблю музыку! Не несчастье ли это? Но за то мн предстоитъ здсь истинное наслажденіе, капитанъ Вибрау говоритъ, что вы каждый день сколько-нибудь поете.

— Удивительно, если у васъ нтъ слуха, что вы любите музыку, совершенно просто отвтила Катерина, не сознавая сама, что сказала колкость.

— О, увряю васъ, я обожаю ее, да и Антони такъ любитъ ее! Я бы все отдала, чтобъ умть пть или играть, хотя онъ говоритъ, что онъ радъ тому, что я не пою, оттого что это не идетъ къ понятію, которое онъ себ составилъ обо мн. Какой родъ музыки предпочитаете вы?

— Я люблю всякую хорошую музыку.

— А любите вы также здить верхомъ?

— Нтъ, я никогда не зжу верхомъ. Мн было бы страшно ссть на лошадь.

— Вы бы скоро привыкли. Я никогда не была боязлива. Антони гораздо больше боится за меня чмъ я сама за себя, и съ тхъ поръ, какъ я зжу съ нимъ, я принуждена быть гораздо осторожне: онъ такъ пугливъ за меня.

Катерина ничего не отвчала, но подумала про себя: ‘Я бы желала, чтобъ она оставила меня въ поко и не говорила со мною. Ей только хочется выказать передо мною свое добродушіе и поговорить объ Антони.’

А миссъ Эшеръ думала про себя: ‘Эта миссъ Сарти, кажется, простовата. Не даромъ же она музыкантша. Но она лучше собой чмъ я ожидала. Антони сказалъ мн, что она не хороша собой.’

Къ счастію, въ эту минуту леди Эшеръ заставила дочь обратить вниманіе на вышитыя подушки, и миссъ Эшеръ встала, подошла къ другому дивану, и между ней и леди Чеверель завязался оживленный разговоръ о разныхъ родахъ вышиванія, мать ея, видя, что теперь ей трудно будетъ вставить свое слово, пересла къ Катерин.

— Я слышала, что вы превосходно поете, было, разумется, первое ея замчаніе.— Вс Италіянцы поютъ необыкновенно хорошо. Какъ только я вышла замужъ, сэръ-Джонъ повезъ меня въ Италію, и мы были въ Венеціи, гд вс, вы знаете, разъзжаютъ въ гондолахъ. Вы, какъ я вижу, не пудрите себ волосъ. Беатриса также, хотя многіе думаютъ, что пудра очень бы шла къ ней. У нея необыкновенно густые волосы, не правда ли? Прежняя наша горничная причесывала ее гораздо лучше этой, но представьте себ, она носила чулки Беатрисы передъ тмъ какъ отдавать ихъ въ мытье, и посл этого, вы понимаете, мы не могли держать ее у себя, не такъ ли?

Катерина приняла этотъ вопросъ за реторическую фигуру и нашла излишнимъ отвчать, но леди Эшеръ повторила: ‘не такъ ли?’ точно согласіе Тины было необходимо для спокойствія ея духа. Услышавъ наконецъ слабое: ‘нтъ,’ она продолжала:

— Съ горничными такъ много хлопотъ, а Беатриса такъ взыскательна, что вы не поврите. Я часто говорю ей: ‘Душа моя, ты не найдешь совершенства.’ Самое это платье, что на ней теперь надто,— оно конечно теперь сидитъ отлично,— было передлано не знаю сколько разъ. Но она точный сэръ-Джонъ: вы не поврите, какъ на него трудно было угодить. А что леди Чеверель, взыскательна она?

— Да. Но мистрисъ Шарнъ уже двадцатый годъ въ дом.

— Я очень желала бы, чтобы Грифинъ прожила у насъ также долго. Но я боюсь, что нами придется разстаться съ ней: здоровье ея очень слабо. А она къ тому же черезчуръ упряма: не слушается меня, не хочетъ пить декоктъ изъ горькихъ травъ. У васъ тоже нездоровый видъ. Совтую вамъ пить ромашку утромъ натощакъ. Беатриса такъ здорова и крпка, что никогда не принимаетъ лкарствъ, но еслибъ у меня было двадцать болзненныхъ дочерей, я всхъ бы ихъ заставляла пить ромашку. Ничто такъ не укрпляетъ, какъ ромашка. Общайтесь же мн по утрамъ пить ромашку.

— Благодарю васъ, я вовсе не больна, отвчала Катерина,— я всегда была худа и блдна.

Леди Эшеръ продолжала убждать ее въ необыкновенныхъ цлебныхъ свойствахъ ромашки, и не переставала болтать до самаго появленія джентльменовъ. Тутъ она снова напала на сэръ-Кристофера, который, казалось, понялъ, что ради поэзіи гораздо лучше было бы ему не встрчаться съ предметомъ первой любви по прошествіи сорока лтъ.

Капитанъ Вибрау, разумется, подошелъ къ мистрисъ Эшеръ, а мистеръ Гильфиль старался избавить Катерину отъ непріятнаго положенія сидть молча въ сторон, подсвши къ ней и принявшись ей разказывать, какъ одинъ изъ его пріятелей упалъ утромъ съ лошади и переломилъ себ руку, хотя онъ очень ясно видлъ, что она почти не слушаетъ его и смотритъ въ другую сторону. Одно изъ мученій ревности въ томъ именно и состоитъ, что она никакъ не можетъ свести глазъ съ предмета, раздражающаго ее.

Вс были довольны, когда сэръ-Кристоферъ, чтобы чмъ-нибудь прервать разговоръ свой съ леди Эшеръ, обратился къ Тин съ словами:

— Что жь, Тигіа, разв вы намъ ничего не споете сегодня, прежде чмъ мы засядемъ за карты? Вы, кажется, играете въ карты, леди Эшеръ? прибавилъ онъ, спохватившись.

— Какже! Мой бдный, дорогой сэръ-Джонъ, бывало, каждый вечеръ садился за вистъ.

Катерина тотчасъ же сла за клавикорды, и съ восхищеніемъ увидла, что какъ только начала она пть, капитанъ Вибрау отошелъ отъ невсты и сталъ на свое старое мсто у клавикордъ. Это придало новую силу ея голосу, и когда она замтила, что. миссъ Эшеръ вскор послдовала за нимъ, видимо стараясь придать лицу своему выраженіе восторга, ея заключительная bravura нисколько не пострадала отъ того, что маленькое торжествующее презрніе оживило ея душу.

— Голосъ вашъ сталъ еще свже и сильне, Катерина, сказалъ капитанъ Вибрау, когда она кончила.— Это не то, что пискливое пніе миссъ Гибертъ, которымъ мы восхищались въ Фарле, неправда ли, Беатриса?

— Еще бы! Какъ вы счастливы миссъ Сарти… Катерина… вы мн позволите васъ называть Катериной?.. Мн столько говорилъ про васъ Антони, что я смотрю на васъ какъ на старинную знакомую. Вы не разсердитесь, если я васъ буду звать Катериной?

— Ничуть, меня вс зовутъ Катериной, или просто Тиной.

— Не лнитесь, обезьянка, спойте намъ еще что-нибудь, съ другаго конца комнаты закричалъ сэръ-Кристоферъ.— Мы еще далеко не насытились музыкой.

Катерина охотно исполнила его желаніе: пока она пла, она была царицей комнаты, и миссъ Эшеръ оставалось только выражать притворный восторгъ и удивленіе. Увы! вы видите что творила ревность въ этой бдной молодой душ. Катерина эта невинная птичка, любящая и боязливая, поняла, что значитъ ненавидть и торжествовать надъ врагомъ.

Когда пніе кончилось, сэръ-Крисгоферъ и леди Чеверель сли за вистъ съ леди Эшеръ и мистеромъ Гильфилемъ, а Катерина услась подл баронета, какъ бы для того чтобы слдить за игрой: она не хотла стснять своимъ присутствіемъ жениха и невсту. Сперва она находилась еще подъ впечатлніемъ своего минутнаго торжества, и ее поддерживала гордость, но глаза ея невольно устремлялись въ тотъ уголъ комнаты, гд капитанъ Вибрау услся подл миссъ Эшеръ и оперся рукой на спинку ея стула, въ поз самой приличной для жениха. Томительное чувство овладло Катериной. Она видла, почти не глядя, какъ онъ взялъ руку своей невсты, чтобы разсмотрть ея браслетъ, головы ихъ склонялись все ближе и ближе другъ къ другу, кудри ея касались его щеки, онъ поднялъ ея руку къ своимъ губамъ… Катерина чувствовала, какъ вспыхнули ея щеки, она не могла высидть доле. Она встала прошлась по комнат, какъ бы ища чего-то, и наконецъ скользнула въ дверь.

Въ корридор она взяла свчу, быстро устремилась въ свою комнату, и заперла за собою дверь.

‘О, это свыше силъ моихъ, это свыше силъ моихъ!’ громко воскликнуло бдное дитя, ломая себ руки, и прижимая ихъ къ пылающему лбу.

Потомъ она быстро принялась ходить взадъ и впередъ по комнат.

И я должна это видть, должна это терпть, сколько, сколько еще дней!

Она чувствовала потребность что-нибудь изорвать, измять въ своихъ рукахъ. На столъ лежала кисейная косынка, она схватила ее и изорвала въ мелкіе кусочки, пока ходила по комнат, и потомъ сжала ихъ въ твердые комки въ своей рук.

А Антони, думала она: ему дла нтъ до того, что я должна чувствовать глядя на это. О, для него ничего не значитъ забыть все прошлое! Какъ онъ говорилъ, что любитъ меня, держалъ руку мою въ своихъ рукахъ, по цлымъ часамъ глядлъ мн въ глаза!..’

‘О, это жестоко, это жестоко!’ опять громко вскрикнула она, когда вс, эти сладкія мгновенія опять предстали передъ ней. И слезы хлынули изъ ея глазъ, она бросилась на колни передъ своею кроватью, опустила голову и горько зарыдала.

Она сама не знала, какъ долго она провела въ этомъ положеніи, когда раздался колоколъ къ вечерней молитв, и она вспомнила, что леди Чеверель можетъ хватиться ея и послать за ней. Она встала и начала поспшно раздваться, чтобы ей не было боле никакой возможности сойдти внизъ. Не успла она еще расплести волосы и накинуть ночное платье, какъ раздался голосъ мистрисъ Шарпъ, которая постучалась въ дверь.

— Миссъ Тина, кричала она,— леди Чеверель спрашиваетъ, не больны ли вы?

Катерина отперла дверь и сказала:

— Благодарю васъ, милая мистрисъ Шарпъ, скажите, прошу васъ, леди Чеверель, что у меня очень разболлась голова.

— Такъ отчего же, скажите на милость, вы еще не лежите въ постели, а стоите раздтыя и дрожите отъ холода? На что это похоже? Садитесь, я вамъ причешу волосы, а потомъ уложу и закутаю васъ хорошенько.

— Нтъ, нтъ, благодарю васъ, я сейчасъ лягу сама. Доброй ночи, милая Шарпочка, не ворчите на меня, я буду умница и сейчасъ лягу спать.

Катерина расцловала своего стараго друга, но отъ мистрисъ Шарпъ не легко было отдлаться, она непремнно хотла собственноручно уложить свою питомицу, и унесла съ собой свчу, безъ которой бдной двочк стало еще тоскливе на душ.

Но сердце ея такъ билось, она такъ была взволнована, что не могла долго вылежать въ постели, ей было пріятне дрожать и зябнуть. Въ комнат было довольно свтло: высоко въ неб луна мелькала между торопливо бжавшими тучами. Катерина отдернула занавсь окна, приложила лобъ къ холодному стеклу, и засмотрлась на деревья и луга.

Какъ мраченъ и печаленъ лунный свтъ, когда холодный, жесткій втеръ лишаетъ его нжности и спокойствія! Деревьямъ хотлось бы кажется отдохнуть, а ихъ то и дло безпокоятъ эти невидимые толчки, зябнущая трава пригибается съ сочувственнымъ холодомъ, и ивы у пруда какъ-то безпомощно и жалобно простираютъ свои блющія втви. Но картина эта пріятна Катерин по самой своей мрачности: въ ней есть чувство жалости. Это не то, что жестокое, безпощадное счастіе влюбленныхъ, издвающееся надъ горемъ.

Она крпче прижала голову къ стеклу, и слезы обильне хлынули изъ ея глазъ. Она рада была этимъ слезамъ: она сама пугалась той бшеной страсти, которая наполняла ея душу пока глаза ея были сухи. Какъ скрыть эти чувства, какимъ образомъ сдержать себя?

Она вспомнила о сэръ-Кристофер: какъ онъ былъ добръ къ ней, и съ какою радостію ожидалъ онъ свадьбы Антони! И несмотря на это, она могла читать въ своемъ сердц такія ужасныя чувства!

— Что мн длать, что мн длать! шептала она сквозь слезы.— Боже, сжалься надомной!

Такимъ образомъ провела Тина долге часы этой холодной ночи, наконецъ силы измнили ей, она опять бросилась въ постель, и заснула тяжелымъ сномъ.

Пока это бдное сердечко билось, и страдало, и погибало въ неровной борьб, все въ природ шло своимъ неизмннымъ, безпощаднымъ, величественнымъ порядкомъ. Звзды стремились по своимъ вчнымъ путямъ, солнце проливало свой яркій свтъ на народы и страны по другую сторону быстро движущейся земли, корабли разскали темныя морскія волны, смерть своею холодною рукой безъ разбора касалась своихъ жертвъ: что значила наша маленькая Тина, что значили ея страданія въ этомъ величественномъ, безконечномъ движеніи? Они исчезали въ немъ, какъ исчезаютъ эти малйшіе центры жизни, трепещущей въ каждой капл воды, они были также никмъ не замчены какъ біеніе тоски въ груди этой птички, которая спустилась къ своему гнздышку съ добытымъ кормомъ, и нашла свое гнздышко разореннымъ и пустымъ.

ГЛАВА VI.

На слдующее утро, когда вошедшая въ комнату Марта пробудила Катерину отъ тяжелаго сна, солнце свтило, втеръ утихъ, и мучительные часы прошлой ночи казались ей чмъ-то недйствительнымъ, пригрезившимся ей, несмотря на ощущаемое ею утомленіе и боль въ глазахъ. Она встала и принялась одваться съ какимъ-то страннымъ ощущеніемъ совершеннаго душевнаго онмнія, ей казалось, что уже ничто на свт не заставить ее заплакать, и она даже чувствовала нкоторую потребность поскоре сойдти внизъ, быть не одной, чтобъ чмъ-нибудь избавиться отъ этой тягостной безчувственности.

Рдкій человкъ не чувствуетъ стыда и раскаянія въ своихъ грхахъ и сумазбродствахъ, когда ясное утреннее солнце глядитъ ему въ лицо, какъ бы пытаясь отвратить его отъ суетнаго пути, съ котораго онъ уже много разъ, но напрасно, старался сойдти, и Тина горько раскаивалась въ своемъ вчерашнемъ безуміи. Сегодня она постарается быть доброю, и когда она стала на колни, чтобы прочитать свою короткую молитву, ту самую молитву, которую она выучила наизусть еще десятилтнимъ ребенкомъ, она прибавила:— О Боже! дай мн силы перенести все это.

Въ этотъ день, казалось, молитва эта была услышана: посл завтрака капитанъ Вибрау и миссъ Эшеръ предприняли далекую прогулку верхомъ, и Катерина провела утро спокойно. Вечеромъ, къ обду, были гости, потомъ, Катерину заставили пть, но леди Чеверель, вспомнивъ, что она нездорова, рано отослала ее въ ея комнату, гд она скоро погрузилась въ глубокій сонъ. Для страданія, также какъ и для наслажденія, душа и тло должны возобновлять свои силы.

Но на слдующій день пошелъ дождь, и вс принуждены были сидть дома. Было ршено, что сэръ-Кристоферъ употребитъ этотъ день на то, чтобы проводить гостей по всему дому, разказать имъ всю исторію архитектурныхъ преобразованій, показать имъ картины и семейные портреты. Все общество, за исключеніемъ мистера Гильфиля, было въ гостиной, когда предложеніе это было сдлано, и когда миссъ Эшеръ поднялась съ своего мста, она взглянула на капитана Вибрау, видимо ожидая, что онъ послдуетъ за ней, но онъ остался въ своемъ кресл у камина и углубился въ газету, которую до тхъ поръ разсянно держалъ въ рукахъ.

— Вы не пойдете съ нами, Антони? сказала леди Чеверель, замтивъ вопросительный взглядъ миссъ Эшеръ.

— Нтъ, если вы позволите, отвчалъ онъ, вставая съ своего мста и отворяя дверь.— Мн что-то не здоровится сегодня, и я боюсь холодныхъ комнатъ и сквознаго втра.

Миссъ Эшеръ вспыхнула, но ни слова не сказала, и вышла изъ комнаты съ леди Чеверель.

Катерина сидла за своею работой въ углубленіи окна. Она въ первый разъ теперь оставалась наедин съ Антони, она даже думала прежде, что онъ избгаетъ ея. Но теперь онъ врно захотлъ поговорить съ ней, сказать ей ласковое слово. И точно онъ всталъ съ своего мста и услся на оттоман противъ нея.

— Ну что, Тина, какъ же вы поживали все это время?

И слова эти и голосъ, которымъ они были сказаны, были обидой для нея. Голосъ такъ мало былъ похожъ на прежній его голосъ, слова были такія холодныя и пошлыя. Она отвчала съ нкоторою горечью,

— Я удивляюсь, что вы объ этомъ спрашиваете. Я полагаю, что вамъ это совершенно все равно.

— Не слишкомъ же ласково встрчаете вы меня посл такой долгой разлуки.

— Не знаю, почему вы ожидали отъ меня ласковой встрчи.

Капитанъ Вибрау замолчалъ. Онъ очень желалъ избгнуть намековъ и объясненій, но вмст съ тмъ желалъ быть въ хорошихъ отношеніяхъ съ Катериной. Онъ очень радъ былъ бы обласкать ее, длать ей подарковъ, убдить ее, что онъ отлично поступилъ съ ней. Но эти женщины такое наказаніе! Нтъ никакого средства заставить ихъ смотрть на вещи разумно.

— Я надялся Тина, сказалъ онъ наконецъ,— что вы одобрите мое поведеніе, вмсто того чтобы сердиться на меня. Неужели вы не видите, что все устроилось къ лучшему для всхъ насъ — къ лучшему для вашего счастія.

— О пожалуста не ухаживайте для моего счастія за миссъ Эшеръ! отвтила Тина.

Въ эту минуту дверь отворилась, и въ комнату вошла миссъ Эшеръ, чтобы взять свой, лежавшій на клавикордахъ, ридикюль. Она зорко взглянула на раскраснвшуюся Катерину, и нсколько презрительно сказавъ капитану Вибрау:— Если вы такъ боитесь холода, я удивляюсь, что вы выбрали себ мсто у окна,— тотчасъ же вышла изъ комнаты.

Женихъ ея, казалось, не очень смутился, и посл короткаго молчанія взялъ стулъ, придвинулъ его къ Катерин, и сказалъ, взявъ ее за руку.— Полно, Тина, улыбнитесь мн и будемъ друзьями. Я всегда буду вашимъ другомъ.

— Благодарю васъ, сказала Катерина, освобождая свою руку.— Вы очень великодушны. Но отойдите отъ меня, сдлайте милость, Миссъ Эшеръ можетъ опять войдти въ комнату.

— Чортъ ее возьми миссъ Эшеръ! сказалъ Антони, подъ впечатлніемъ навянныхъ ему, близостью Катерины, воспоминаній.

Онъ обнялъ рукой ея станъ, и притянулъ ее къ себ. Трудно было губамъ ихъ не встртиться посл этого, но въ слдующее же мгновеніе она вырвалась изъ его рукъ, и съ возмущеннымъ сердцемъ, со слезами на глазахъ, выбжала изъ комнаты.

ГЛАВА VII.

Катерина вырвалась изъ объятій Антони, съ отчаяннымъ усиліемъ человка, сохранившаго ровно на столько самосознанія, чтобы чувствовать, что его удушитъ чадъ угля, если онъ не будетъ имть силъ вырваться на свжій воздухъ, по когда она очутилась въ своей маленькой комнатк, голова ея еще слишкомъ кружилась отъ этого минутнаго возвращенія къ прошлому, она еще такъ была взволнована внезапною нжностью Антони, что не могла отдать себ яснаго отчета въ своихъ впечатлніяхъ, объяснить себ, горьки ли они, или сладки. Какъ будто чудо совершилось въ маленькомъ мір ея чувствованія,— утренняя дымка смутныхъ возможностей уступила мсто яснымъ и рзкимъ очеркамъ безнадежной извстности.

Она чувствовала потребность быстраго движенія. Ей необходимо было пройдтись, несмотря на дождь. По счастію, свтло-голубое пятно на неб, между тучами, подавало надежду, что погода намрена разгуляться.

‘Пойду я на островъ, подумала про себя Катерина, и отнесу я мистеру Бетсу шарфъ, который я связала для него, а если леди Чеверель спроситъ зачмъ я вышла въ такую погоду, ужь я найду что сказать.’ Въ дверяхъ прихожей она встртила Руперта, расположившагося на коврик съ твердымъ намреніемъ осчастливить своимъ обществомъ перваго человка достаточно чувствительнаго, чтобы предпринять прогулку въ это утро. Когда онъ положилъ ей на руку свою косматую морду, и съ убдительнымъ краснорчіемъ принялся махать хвостомъ, и наконецъ отъ избытка чувствъ положилъ ей лапы на плечи и облизалъ ей лицо, приходившееся именно въ уровень съ его мордой, Катерина была отъ души благодарна ему за его ласки. Животныя такіе пріятные друзья: они не длаютъ вопросовъ, не осуждаютъ, не требуютъ объясненій.

‘Островъ’ находился въ отдаленной части парка, и былъ окруженъ ручейкомъ, вытекающимъ изъ пруда. Конечно, по дождливому дню, Катерина не могла бы выбрать мене удобнаго мста для прогулки. Дорога шла по лсу, и хотя дождь скоро совершенно прекратился, съ деревьевъ не переставало лить на нее. Но она нашла именно то успокоеніе, котораго искала, пробираясь по мокрымъ дорогамъ съ зонтикомъ, слишкомъ тяжелымъ для ея маленькой руки. Эта утомительная прогулка была для нея, что день, проведенный на охот, былъ для мистера Гильфиля, который также не рдко долженъ былъ бороться съ своими припадками ревности и тоски, и имлъ мудрую привычку прибгать въ такихъ случаяхъ къ невинному опіуму природы — физическому утомленію.

Когда Катерина дошла до красиваго деревяннаго мостика, единственнаго хода на островъ для всякихъ, кром лапчатыхъ ногъ, солнце одержало верхъ надъ тучами, оно свтило сквозь втви высокихъ вязовъ, образовавшихъ глубокое гнздо для котеджа садовника, превращало капли въ алмазы, и побуждало настурціи, покрывающія стны, снова приподнять свои огненныя головки. Грачи перекликались другъ съ другомъ, вроятно находя, въ согласіи съ людьми, обильный источникъ для разговора въ перемнахъ погоды. Мшистая трава, покрытая разными полуболотистыми растеніями, доказывала, что гнздо мистера Бетса было сыро и въ хорошую погоду, но Мистеръ Бетсъ придерживался того мннія, что маленькая наружная сырость не можетъ повредить человку, принявшему внутрь должное противоядіе, именно стаканчикъ рома съ водой.

Катерина любила это гнздо. Каждый уголокъ его, каждый звукъ, раздававшійся въ немъ, были ей знакомы и памятны, съ тхъ еще поръ какъ мистеръ Бетсъ на рукахъ приносилъ ее сюда, и она передразнивала грачей, засматриваясь на зеленыхъ лягушекъ, выглядывавшихъ изъ сырой травы, и кормила блыхъ пушистыхъ куръ садовника. Теперь этотъ уголокъ казался ей миле чмъ когда-либо, онъ былъ такъ далекъ отъ миссъ Эшеръ, ея блестящей красоты и самодовольной любезности. Она думала, что мистеръ Бетсъ не вернулся еще къ обду, и хотла уссться въ его комнатк, чтобы дожидаться его.

Но она ошиблась. Мистеръ Бетсъ сидлъ въ своемъ кресл, покрывъ лицо носовымъ платкомъ, — самое приличное, въ дурную погоду, препровожденіе времени между завтракомъ и обдомъ. Пробужденный неистовымъ лаемъ привязаннаго бульдога, онъ еще издали увидалъ маленькую свою любимицу, и встртилъ ее въ дверяхъ, казавшихся, также какъ и весь котеджъ, слишкомъ низкими въ сравненіи съ его ростомъ. Бульдогъ, между тмъ, уволенный отъ строгости своей оффиціяльной роли, вступилъ съ Рупертамъ въ дружескій обмнъ идей.

Мистеръ Бетсъ усплъ посдть со времени нашего знакомства съ нимъ, но держался по прежнему прямо, и лицо его было, если возможно, еще красне, оно рзко отдлялось отъ его синяго галстука и благо, какъ снгъ, передника.

— Что это вы, миссъ Тина, воскликнулъ онъ, — какъ это вы добрались до меня въ такую погоду? Разв вы гусенокъ, чтобы шлепать лапками по такой грязи? Но я радъ, очень радъ васъ видть. Эсирь, закричалъ онъ горбатой своей стряпух,— возьмите зонтикъ миссъ Тины и высушите его. Войдите, войдите, миссъ Тина, сядьте къ огню, погрйте себ ножки, да выпейте чего-нибудь тепленькаго.

Мистеръ Бетсъ ввелъ ее въ маленькую гостиную, нагибаясь, чтобы пройдти въ низкія двери, поправилъ подушку кресла и придвинулъ его къ самому огню.

— Благодарю васъ, дядя Бетсъ (Катерина сохранила свои дтскія прозвища для друзей своихъ, а садовникъ принадлежалъ къ числу ихъ):— не такъ близко къ огню, я шла скоро и согрлась.

— Да, но башмаки ваши тонки и совсмъ промокли. Вамъ надо положить ноги на ршетку камина. Ну, ужь и ножки, нечего сказать! не больше столовой ложки. Удивляюсь какъ вы на нихъ умудряетесь ходить и стоять. Но чмъ бы васъ напоить, чтобы согрть васъ хорошенько? Что скажите вы о капельк теплаго винца?

— Нтъ, благодарю васъ, мн ничего не нужно, я недавно завтракала, сказала Катерина, доставая шарфъ изъ своего глубокаго кармана: въ т дни карманы были очень помстительны.— Взгляните, дядя Бетсъ, вотъ зачмъ я пришла къ вамъ. Я сама связала его для васъ. Вы должны носить его зимой, а прежній вашъ, красный, отдать старому Бруксу.

— Красота, миссъ Тина, да и только. И вы сами трудились надъ этимъ для меня! Утшили же вы старика! Я буду носить его и всмъ буду хвастаться, что вы сами вязали его для меня. Эти полосы, блыя и синія, прелесть какъ красивы.

— Да, этотъ шарфъ больше будетъ идти къ цвту вашего лица чмъ вашъ старый, красный. Я уврена, что мистрисъ Шарпъ еще сильне влюбится въ васъ, когда увидитъ васъ въ этомъ шарф.

— Цвтъ моего лица! да вы сметесь надо мной, плутовка! Но кстати о цвт лица: что за чудный румянецъ на щекахъ нашей невсты! Клянусь честью, я такой красавицы не видывалъ. И какъ она мастерски здитъ верхомъ! Мистрисъ Шарпъ общалась поставить меня за дверь, когда господа будутъ проходить изъ гостиной въ столовую къ обду, чтобъ я могъ вблизи разсмотрть невсту. Мистрисъ Шарпъ говоритъ, что она почти лучше нашей леди, когда она была молода, и я полагаю, что не много въ нашемъ краю найдется барынь, которыя могли бы сравняться съ ней.

— Да, миссъ Эшеръ очень хороша собой, чуть слышно проговорила Катерина, снова начиная чувствовать свое ничтожество, увидвъ какое впечатлніе производитъ на всхъ миссъ Эшеръ.

— Нужно надяться, что она къ тому же и добра, и будетъ хорошею племянницей для нашихъ господъ. Мистрисъ ГрифИнъ, горничная ея, говоритъ, что насчетъ платьевъ и всякихъ нарядовъ на нее очень трудно угодить. Но она еще молода, все это пройдетъ, когда у нея будутъ мужъ, дти и разныя заботы. Сэръ-Кристоферъ ликуетъ и радуется. На дняхъ еще онъ говорилъ мн: ‘Что жь, Бетсъ, говоритъ, какъ вамъ нравится ваша будущая госпожа?’ А я ему: — Да! говорю, ваша милость, такихъ писанныхъ красавицъ не на каждомъ шагу встртишь, я поздравляю капитана съ такою супругой, и желаю ему нажить съ ней много дтей, а вашей милости дожить до тхъ поръ, пока они подростутъ. Мистеръ Уаренъ говоритъ, что сэръ-Кристоферъ только и думаетъ о томъ, какъ бы сыграть свадьбу, и что вроятно ее сыграютъ до конца осени.

Пока болталъ такимъ образомъ мистеръ Бетсъ, Катерина чувствовала, что сердце ея все больше и больше сжимаетея.— Да, сказала она, поднимаясь съ своего мста:— сэръ-Кристоферъ ни о чемъ другомъ не думаетъ. Но мн нужно идти домой, дядя Бетсъ, леди Чеверель можетъ хватиться меня, да и вамъ пора обдать.

— Нтъ, объ обд моемъ не безпокоитесь, но я не стану васъ удерживать, если вы думаете, что леди Чеверель будетъ не довольна, хотя я еще мало поблагодарилъ васъ за этотъ чудесный шарфъ. Я на него насмотрться не могу. Но вы что-то блдны сегодня, миссъ Тина, здоровы ли вы? не простудились ли вы, гуляя по этой сырости?

— Нтъ, нтъ, возразила Тина, спша изъ дому, и взявъ свой зонтикъ изъ кухни:— прощайте, дядя Бетсъ.

Она позвала Руперта и направилась къ замку, а добрый садовникъ долго глядлъ ей вслдъ, засунувъ руки въ карманы и задумчиво покачивая головой.

— Она съ каждымъ днемъ становится нжне и блдне, сказалъ онъ вполовину про себя, вполовину обращаясь къ Эсири.— Я не удивляюсь, если она завянетъ какъ т цикламены, которые я недавно пересадилъ. Я вспоминаю о нихъ, глядя на нее: она такая же бленькая, слабенькая и нжная, какъ и они.

Бдняжка возвращалась домой, не жажда больше свжаго, сыраго воздуха, какъ противодйствія внутреннему волненію, но ощущая такой холодъ въ сердц, что она содрагалась отъ каждаго свжаго втерка. Золотые лучи солнца пробивались сквозь мокрую листву, птицы радостно чирикали, и голоса ихъ, такъ же какъ и воздухъ, казалось, очистились посл проливнаго дождя, но Катерина двигалась между всми этими красотами, какъ бдная раненая ливретка, съ трудомъ ползущая по мягкой трав, которая стала жестка для нея. Слова мистера Бетса о радости сэръ-Кристофера, о красот миссъ Эшеръ, о близости свадьбы, какъ бы обдали ее холодною водой, пробудили ее изъ неясной дремоты и заставили ее взглянуть въ глаза дйствительности. Таковы вс впечатлительныя натуры: для нихъ слова имютъ значеніе фактовъ и всевластны надъ ихъ слезами и улыбками, даже если он имъ и не совсмъ врятъ. Катерина возвратилась въ свою комнату, убитая по прежнему и боле чмъ когда-либо возмущенная противъ Антони. Его обращеніе съ ней утромъ было новымъ для нея оскорбленіемъ. Вынудить у нея выраженіе нжности въ такую минуту, когда она была въ полномъ прав ожидать слова раскаянія, сожалнія, сочувствія, значило издваться надъ ея горемъ, ни во что не ставить ее самое и ея чувство.

ГЛАВА VIII.

Въ этотъ вечеръ миссъ Эшеръ еще надменне и величественне обыкновеннаго закидывала свою хорошенькую головку, и своимъ холоднымъ взглядомъ слдила за всми движеніями Катерины. Было ясно, что готовилась гроза. Капитанъ Вибрау ни на что, казалось, не хотлъ обращать вниманіе, и видя, что невста его чуть отвчаетъ ему, на зло ей, боле обыкновеннаго, сталъ заниматься Катериной. Мистеръ Гильфиль уговорилъ ее сыграть съ нимъ партію въ шашки, леди Эшеръ и сэръ-Кристоферъ услись за пикетъ, миссъ Эшеръ съ большимъ оживленіемъ о чемъ-то разговаривала съ леди Чеверель, и Антони, предоставленный такимъ образомъ самому себ, подошелъ къ стулу Тины, оперся на спинку его и сталъ слдить за игрой. Тина, еще находившаяся подъ впечатлніемъ утреннихъ воспоминаній, почувствовала, что ея блдныя щеки начинаютъ горть, наконецъ они сказала нетерпливо:

— Отойдите отъ меня, сдлайте милость.

Миссъ Эшеръ сидла противъ нихъ, и видла какъ Катерина покраснла, какъ она что-то нетерпливо проговорила, вслдствіе чего капитанъ Вибрау удалился отъ стола. И не она одна это замтила: еще другой человкъ съ напряженіемъ слдилъ за каждымъ измненіемъ въ лиц Катерины, и видлъ къ тому же, что и миссъ Эшеръ наблюдала за ней. Этотъ человкъ былъ мистеръ Гильфиль, и ему стало еще страшне за Катерину.

На другое утро, несмотря на ясную погоду, миссъ Эшеръ отказалась отъ прогулки верхомъ, и леди Чеверель, замчая, что что-то не. ладилось между ею и Антони, позаботилась о томъ, чтобъ они остались наедин въ гостиной. Миссъ Эшеръ услась на диванъ у камина, и съ ревностнымъ прилежаніемъ принялась за какое-то красивое шитье. Капитанъ Вибрау сидлъ противъ нея съ газетой въ рукахъ, и съ искусственно-развязнымъ видомъ читалъ ей отрывки изъ разнымъ статей, не подавая вида, что замчаетъ презрительное молчаніе, съ которымъ она продолжала быстро дйствовать иглой. Наконецъ почерпнувъ изъ газеты все, что было возможно, онъ положилъ ее на столъ, и миссъ Эшеръ тогда сказала:

— Вы, кажется, очень близки съ миссъ Сарти?

— Съ Тиной? Еще бы! Вдь вы знаете, что она всегда была любимицей всхъ въ дом, и мы всегда были, съ ней какъ братъ съ сестрой.

— Сестры, обыкновенно, не краснютъ до ушей, когда къ нимъ подходятъ братья.

— Разв она краснетъ? Я этого не замчалъ. Но эта крошка такъ застнчива.

— Напрасно вы хитрите, капитанъ Вибрау. Я убждена, что между вами были какія-нибудь нжныя отношенія. Миссъ Сарти, въ своемъ положеніи, никогда бы не позволила себ говорить съ вами такъ вспыльчиво, еслибы вы не дали ей на это права.

— Полноте, милая Беатриса, разсудите сами: статочное ли это дло, чтобъ я влюбился въ бдную Тину? Что въ ней можетъ возбудить такого рода чувство? Она ребенокъ, а не женщина. На нее нельзя смотрть иначе, какъ на маленькую двочку, которую можно баловать, съ которою весело играть.

— Позвольте спросить, въ какую игру играли вы вчера утромъ, когда я неожиданно вошла и застала ее съ пылающими щеками и дрожащими руками?

— Вчера утромъ? Да, я припоминаю. Вы знаете, что я всегда дразню ее Гильфилемъ, который по уши влюбленъ въ нее, и она приходитъ тогда въ ярость, быть-можетъ оттого, что она не равнодушна къ нему. Они выросли вмст, и одно изъ любимыхъ желаній сэръ-Кристофера — отдать ее за него.

— Капитанъ Вибрау, вы говорите не правду. Мистеръ Гильфиль былъ тутъ не при чемъ, когда она покраснла вчера вечеромъ и прогнала васъ отъ себя. Совтую вамъ быть откровеннымъ. Если вы начинаете раскаиваться въ своемъ выбор, не стсняйтесь, прошу васъ. Я охотно уступлю мсто прелестной миссъ Сарти. Поймите, что въ отношеніи ко мн вы совершенно свободны. Я отказываюсь отъ всякихъ правъ на сердце человка, который не стыдится обманывать меня.

Сказавъ это, она встала и величественно направилась къ дверямъ. но Антони загородилъ ей дорогу и взялъ ее за руку.

— Милая, дорогая Беатриса, не горячитесь, не судите меня такъ строго. Сядьте сюда, дорогая моя,— и онъ привелъ ее къ дивану и слъ подл нея, не выпуская руки ея. Миссъ Эшеръ вовсе была не прочь возвратиться и выслушать его объясненія, но она, попрежнему, холодно и гордо смотрла на него.

— Неужели вы не довряете мн, Беатриса? Неужели вы не можете поврить мн, хотябъ и были обстоятельства, которыя я не могу вамъ объяснить?

— Я не допускаю, чтобы могли быть такія обстоятельства. Порядочный человкъ никогда не поставитъ себя въ такія обстоятельства, которыя бы онъ не могъ объяснить своей невст. Онъ не станетъ просить ее врить, что онъ поступаетъ хорошо, но докажетъ ей это на дл. Позвольте мн встать, сэръ.

Но онъ обнялъ рукою ея станъ и удержалъ ее.

— Полно, милая Беатриса, сказалъ онъ умоляющимъ голосомъ:— неужели вы не понимаете, что есть вещи, о которыхъ мущин не слдуетъ говорить, тайны, которыя онъ обязанъ хранить не для себя, а ради другихъ? Все, что касается меня, я готовъ разказать вамъ, но не требуйте, чтобъ я открывалъ вамъ чужія тайны. Неужели вы и теперь меня не понимаете?

— Если вы ухаживаете за женщиной, отвчала миссъ Эшеръ съ презрніемъ,— такъ это конечно ея тайна, которую вы обязаны хранить. Но что попустому тратить слова, капитанъ Вибрау? Ясно какъ день, что между вами и миссъ Сарти существуютъ какія-то странныя отношенія, которыя нельзя назвать просто дружескими. Вы не хотите объяснить мн ихъ, и я нахожу, что мы больше ничего не имемъ другъ другу сказать.

— Чортъ побери, Беатриса! вы сведете меня съ ума. Виноватъ ли человкъ, если въ него влюбится двушка? Такіе случаи бываютъ на каждомъ шагу, но мущины не разглашаютъ ихъ. Вс двушки способны на такія минутныя увлеченія, особенно если он мало видятъ людей, и лучшее средство излчить ихъ — не обращать на это вниманія. Если вы могли полюбить меня, вы не должны удивляться, что и другіе раздляютъ вашъ вкусъ, это должно, напротивъ, дать вамъ о нихъ хорошее мнніе.

— Должна ли я понять изъ вашихъ словъ, что миссъ Сарти влюбилась въ васъ, хотя вы никогда не ухаживали за ней?

— Не заставляйте меня говорить это, душа моя. Не довольно ли вамъ того сознанія, что я васъ люблю, что я весь принадлежу вамъ? О, прекрасная моя повелительница! вы чувствуете свою силу, и нарочно мучаете меня, терзаете мое бдное сердце. Но не будьте слишкомъ жестоки: вамъ извстно, что въ моемъ сердц, кром любви, таится еще другая болзнь, и такія сцены заставляютъ его страшно биться.

— Но вы должны мн отвчать хоть на одинъ вопросъ, сказала миссъ Эшеръ, начиная нсколько смягчаться:— существовала ли, существуетъ ли съ вашей стороны любовь къ миссъ Сарти? Мн дла нтъ до ея чувствъ, но я имю право требовать отчета въ вашихъ чувствахъ къ ней.

— Я очень люблю Тину, кто бы не полюбилъ этой милой, доброй крошки? Но такая любовь, какъ вы воображаете, никогда мн не приходила въ голову. Такихъ женщинъ, какъ Тина, любишь какъ братъ, но не имъ отдаешь все свое сердце.

Нжный взглядъ, поцлуй, запечатлнный на ея блой рук, служили краснорчивымъ поясненіемъ его словъ. Миссъ Эшеръ была побждена. Такъ трудно было предположить, чтобъ Антони могъ полюбить эту блдную, незначащую двочку,— такъ легко было представить себ, что онъ обожаетъ блестящую миссъ Эшеръ! Самолюбію ея даже начинала улыбаться мысль, что другія женщины вздыхаютъ по ея красавцу-жениху, съ нимъ, въ самомъ дл, никто не могъ сравниться. Бдная миссъ Сарти! но она врно скоро забудетъ его.

Капитанъ Вибрау видлъ, что она сдается.— Мы не станемъ больше говорить объ этомъ, дорогая моя, не правда ли? Я увренъ, что вы будете щадить Тину, и будете ласковы къ ней, чтобы доставить мн удовольствіе. Но не хотите ли вы теперь поздить верхомъ? Взгляните, какая чудная погода! Позвольте мн велть подать лошадей. Мн необходимо подышать свжимъ воздухомъ. Такъ поцлуйте же меня въ знакъ того, что прощаете мн, и скажите, что вы подете со мной.

Миссъ Эшеръ исполнила об эти просьбы, и пошла готовиться къ прогулк, въ то время, какъ женихъ ея отдавалъ приказанія на счетъ лошадей.

ГЛАВА IX.

Между тмъ мистеръ Гильфиль, не имвшій съ вчерашняго вечера ни минуты покоя, съ нетерпніемъ ждалъ, чтобы леди Чеверель и леди Эшеръ похали кататься, надясь, что онъ тогда застанетъ Катерину одну въ кабинет у леди Чеверель. Дождавшись, чтобъ отъхалъ экипажъ, онъ взошелъ на верхъ и постучался въ дверь.

— Войдите, сказалъ свжій, мягкій голосъ, всегда заставлявшій сердце его биться, какъ журчанье ручейка томимое жаждой сердце.

Онъ вошелъ, и нашелъ Катерину стоявшую посереди комнаты въ нкоторомъ смущеніи, она вздохнула свободне, когда увидла Менарда, но въ слдующее же мгновеніе почувствовала досаду на него за то, что онъ прервалъ ея размышленія и испугалъ ее.

— А, это вы Менардъ! вы врно хотите говорить съ леди Чеверель?

— Нтъ, Катерина, отвчалъ онъ грустно,— я хочу поговорить съ вами. Мн необходимо сказать вамъ кое-что. Позволите ли вы мн посидть съ вами съ полчаса?

— Да, мой милый, старый наставникъ, сказала Катерина, съ видомъ утомленія опускаясь въ кресла.— Въ чемъ же дло?

Мистеръ Гильфиль услся противъ нея, и сказалъ:— Я надюсь, милая Катерина, что васъ не обидятъ ной слова. Меня побуждаетъ говорить съ вами не иное какое-либо чувство, а только искреннее участіе къ вамъ и душевное безпокойство о васъ. О прочемъ я умалчиваю. Вы знаете, что вы для меня дороже всего на свт, но я не хочу навязывать вамъ чувство, на которое вы не можете отвчать. Я буду говорить съ вами какъ братъ, какъ тотъ старый Менардъ, который десять лтъ тому назадъ носилъ васъ на рукахъ. Вы не подумаете, я надюсь, что я хочу говорить о предмет, тягостномъ для васъ, изъ какой-нибудь низкой, эгоистической цли?

— Нтъ, я знаю, что вы очень добры, разсянно сказала Катерина.

— То, что я видлъ вчера, продолжалъ мистеръ Гильфиль слегка красня, и нершительно:— возбудило во мн опасеніе,— простите мн Катерина, если я ошибаюсь,— что капитанъ Вибрау позволяетъ себ до сихъ поръ играть вашимъ сердцемъ, обращаться съ вами не такъ, какъ слдуетъ объявленному жениху другой двушки.

— Что вы этимъ хотите сказать, Менардъ? сказала Катерина, вспыхнувъ и дрожа отъ волненія.— Хотите вы сказать, что я поощряла его ухаживать за мной… Какое право имете вы предполагать это? Что вы видли вчера? На что вы намекаете?

— Не сердитесь, Катерина. Я не подозрваю васъ ни въ чемъ дурномъ. Я подозрваю только, что этотъ негодяй старается поддержать въ васъ чувство, которое не только пагубно для спокойствія вашего духа, но можетъ повлечь за собой много дурнаго и для другихъ. Я хотлъ предупредить васъ, что миссъ Эшеръ зорко слдитъ за всмъ тмъ, что происходитъ между вами и капитаномъ Вибрау, и я увренъ, что она начинаетъ ревновать его къ вамъ. Будьте осторожны, Бога ради, Катерина, и старайтесь обращаться съ нимъ вжливо, но равнодушно. Вы видите теперь, я увренъ, что онъ не стоитъ вашего чувства къ нему. Каждое лишнее біеніе его сердца тревожитъ его боле всхъ мученій, которымъ онъ подвергъ васъ.

— Не говорите о немъ такимъ образомъ, Менардъ, страстно воскликнула Катерина.— Онъ не то, что вы думаете. Онъ думалъ обо мн, онъ любилъ меня, онъ только покорился вол дяди!

— Разумется! Я знаю, что онъ всегда, по самымъ добродтельнымъ причинамъ, длаетъ все то, что ему самому пріятно и полезно.

Мистеръ Гильфиль замолчалъ. Онъ чувствовалъ, что начинаетъ горячиться и можетъ этимъ испортить все дло.

— Я не стану высказывать моего мннія о немъ, продолжалъ онъ потомъ спокойно и ласково.— Но любилъ ли онъ васъ или нтъ, его теперешнія отношенія къ миссъ Эшеръ такого рода, что ваша любовь къ нему можетъ повредить не вамъ одной. Поймите меня, я не ожидаю, чтобы вы разлюбили его разомъ, въ одну ночь. Время, разлука и чувство долга — единственныя лкарства. Еслибъ я не боялся, что сэръ-Кристоферъ и леди Чеверель удивятся и будутъ недовольны, я бы попросилъ ихъ отпустить васъ на время къ моей сестр. Она и мужъ ея добрые люди, и вы были бы у нихъ какъ дома. Но теперь именно нельзя этого безъ особенной какой-нибудь причины, и я больше всего боюсь возбудить подозрнія сэръ-Кристофера на счетъ вашихъ чувствъ и того, что было прежде. Вы согласны со мной, Тина?

Онъ опять замолчалъ, но Катерина ничего не отвчала ему. Она отвернулась отъ него, и со слезами на глазахъ смотрла въ окно. Онъ всталъ, ближе подошедъ къ ней и сказалъ, протягивая ей руку.

— Простите мн, Катерина, я боюсь, что я огорчилъ васъ, но меня мучила мысль, что вы іл замчаете, какъ часто глаза миссъ Эшеръ обращены на васъ. Помните, умоляю васъ, что спокойствіе цлаго семейства зависитъ отъ вашего умнья владть собой, отъ силы вашего духа. Скажите мн только, что вы прощаете мн, и я сейчасъ уйду.

— Милый, добрый Менардъ, сказала она сквозь слезы, и протягивая ему свою маленькую ручку,— не вамъ, а мн приходится просить у васъ прощеніе. Но я измучилась. Я не знаю, что мн длать. Прощайте.

Онъ нагнулся къ ней, поцловалъ маленькую ручку и вышелъ изъ комнаты.

— Негодяй! сквозь зубы проговорилъ онъ, когда дверь затворилась за нимъ.— Не будь сэръ-Кристофера, чего бы я не далъ, чтобы раздавить этого негоднаго червяка!

ГЛАВА X.

Въ этотъ вечеръ капитанъ Вибрау, посл длинной прогулки съ невстой, возвратился въ свою комнату, и съ видомъ сильнаго утомленія опустился въ кресла передъ зеркаломъ. Онъ испугался, увидвъ, что дорогое его сердцу лицо блдне и разстроенне обыкновеннаго, и съ безпокойствомъ пощупалъ себ сперва пульсъ, а потомъ приложилъ руку къ сердцу.

‘Я поставленъ въ чертовски-непріятное положеніе,— думалъ онъ, развалившись въ креслахъ и не сводя глазъ съ зеркала,— между двумя ревнивыми женщинами горячими и вспыльчивыми. И суждено же мн такое наказаніе при моемъ здоровь. Я радъ бы все бросить и бжать въ какую-нибудь теплую страну, хоть въ Индію, гд лность и сонливость не дозволяютъ женщинамъ быть ревнивыми. А здсь хороша, нечего сказать, моя жизнь! Я ничего не длаю пріятнаго для себя, всячески стараюсь длать пріятное другимъ, и вся моя награда — разъяренные взгляды изъ женскихъ глазъ, и цлые потоки брани изъ ихъ милыхъ устъ. Если Беатрис приключится еще одинъ припадокъ ревности — а Тина такъ безразсудна, что по всему вроятію приключится, — она весь домъ способна поставить вверхъ дномъ. А всякая остановка въ этой свадьб, особенно же такая, можетъ совершенно сразить дядю. Я ни за что на свт не желалъ бы причинить ему это огорченіе. Да и нужно же человку, когда-нибудь жениться, я не могъ выбрать себ невсты лучше Беатрисы. Она необыкновенно хороша собой, и я въ самомъ дл очень люблю ее, она, конечно, не отличается большою кротостью, но я ни въ чемъ не буду перечить ей, и это не будетъ меня касаться. Какъ я буду радъ, когда эта свадьба будетъ длимъ поконченнымъ! Вся эта суета мн страшно надола. Да и чувствую я себя хуже это время. Эта исторія о Тин сегодня утромъ совершенно разстроила меня. Бдная Тиночка! Экая она дурочка, что сердечко свое такъ крпко отдала мн. Но она могла бы быть разсудительне. Еслибъ она только поняла, что я желаю ей добра, стала бы смотрть на меня, какъ на друга! Но женщины на это не способны. Беатриса очень добра, я увренъ, что она была бы тогда ласкова къ бдняжк. Какъ хорошо было бы, еслибъ Тина полюбила Гильфиля, хотя бы съ досады на меня! Онъ былъ бы отличнымъ мужемъ, и я отъ души порадовался бы счастію этой крошки. Еслибъ обстоятельства мои были другія, я, конечно бы, самъ женился на ней, но объ этомъ и думвъ было нельзя при моихъ отношеніяхъ къ сэръ-Кристоферу. Я полагаю, что дядя могъ бы уговорить ее пойдти за Гильфиля, я знаю, что она не въ состояніи противиться его желаніямъ. А какъ только они будутъ перевнчаны,— она такая любящая птичка, что скоро забудетъ обо мн и души въ немъ не будетъ чаять. Для ея счастія, конечно, нужно желать, чтобы свадьба эта поскоре устроилась. Охъ! счастливы т, въ кого не влюбляются женщины. Поди, потомъ раздлывайся!’

Тутъ, онъ нсколько повернулъ голову, чтобы съ другой точки зрнія полюбоваться своимъ лицомъ. Ясно было, что ‘il dono infeIrce della belleza’ причина всхъ его бдствій, и эта мысль есгественно повлекла за собой ту, что пора ему позвать камердинера.

Въ продолженіи слдующихъ дней, однако, все шло такъ хорошо, въ дом было такъ тихо, что капитанъ Вибрау и мистеръ Гильфиль вздохнули свободне. Минуты отдыха нужны для всего въ природ: даже въ т ночи, когда бушуетъ самый разъяренный втеръ, на мгновеніе воцаряется тишина, прежде чмъ втеръ опять начнетъ съ трескомъ ломать втви, неистово битье* въ окна, со свистомъ врываться въ малйшія скважины.

Миссъ Эшеръ была въ отличномъ расположеніи духа, капитанъ Вибрау не отходилъ отъ нея, и очень былъ остороженъ въ своемъ обращеніи съ Катериной, къ которой миссъ Эшеръ была необыкновенно внимательна. Погода стояла отличная, утромъ приходилось здить верхомъ, вечеромъ принимать гостей. Совщанія въ библіотек между леди Эшеръ и сэръ-Кристоферомъ кончились, казалось, къ общему удовольствію, и было ршено, что недли черезъ дв леди Эшеръ и ея дочь простятся съ Чеверельскимъ замкомъ и возвратятся къ себ въ Фарлей, чтобы дятельно заняться тамъ приготовленіями къ свадьб. Баронетъ съ каждымъ днемъ казался счастливе. Привыкнувъ смотрть на людей, входившихъ въ его планы, въ пріятномъ свт, который бросали на будущее его сильная воля я крпкая увренность, онъ видлъ только настоящія прелести и надежды будущихъ семейныхъ добродтелей въ миссъ Эшеръ,— тмъ боле что быстрота ея взгляда и вкусъ въ оцнк наружнаго изящества составляли дйствительную основу для симпатіи между ею и сэръ-Кристоферомъ. Леди Чеверель никогда не увлекалась ничмъ и никмъ, и какъ вс женщины не была очень очень снисходительна въ сужденіяхъ о своихъ сестрахъ, и потому она была боле умреннаго мннія о достоинствахъ миссъ Эшеръ. Она подозрвала, что прекрасная Беатриса своенравна и властолюбива, и сама являя въ себ примръ покорной супруги, она съ неодобреніемъ замчала, что Беатриса принимаетъ очень часто повелительный тонъ въ разговорахъ съ Антони. Гордая женщина, научившаяся покорности, всю свою гордость обращаетъ на то, чтобы довести до совершенства эту покорность, и съ строгимъ порицаніемъ, свысока, смотритъ на всякія женскія притязанія. Впрочемъ, леди Чеверель только въ душ своей позволяла себ произносить эти осужденія, и, что можетъ даже показаться невроятнымъ, имла довольно власти надъ собой, чтобы не тревожить своими сомнніями миръ души сэръ-Кристофера. А Катерина? Какъ проводила она эти ясные осенніе дни, когда вс радовались, и даже солнце казалось, улыбалось счастію всего семейства? Для нея перемна въ обращеніи миссъ Эшеръ была непонятна. Эти вниманія, эти взгляды, полные состраданія, эта любезная предупредительность, терзали Катерину, которая съ трудомъ противилась желанію отвергнуть ихъ съ негодованіемъ. Должно быть, думала она, Антони просилъ ее быть ласковою съ бдною Тиной. Еще обида! Онъ могъ бы понять, что самое присутствіе миссъ Эшеръ было мучительно для ней, что улыбки миссъ Эшеръ терзаютъ ее, что ласковыя слова миссъ Эшеръ какъ ядовитыя укушенія воспламеняютъ ее до бшенства. Антони! онъ видимо раскаивается въ своемъ невольномъ порыв нжности къ ней въ то памятное утро. Онъ удаляется отъ нея, онъ холоденъ и вжливъ съ нею, чтобъ успокоить Беатрису, и Беатриса можетъ теперь любезно улыбаться: она уврена въ полной преданности Антони. Но что длать! все это было необходимо, и ей оставалось только покориться. Но все же онъ поступилъ съ ней жестоко, о! какъ жестоко! Она никогда не была бы способна заставить его столько страдать. Возбудить въ ней такую любовь къ себ, говорить ей такія нжныя слова, такъ ласкать ее,— и потомъ вести себя такъ, какъ будто никогда ничего подобнаго не бывало! Онъ заставилъ ее выпить ядъ, который казался ей такимъ сладкимъ, пока она пила его, и теперь ядъ этотъ смшался съ ея кровью и она погибала въ страданіяхъ

Съ этою сдержанною въ груди бурей, бдная двочка каждый вечеръ возвращалась въ свою комнату, и здсь только давала ей разразиться. Здсь она сквозь рыданія, громкимъ шепотомъ изливала все, что у него было на душ, ломала себ руки, даже лежала на холодномъ жесткомъ полу, призывая смерть, и находя наконецъ успокоеніе въ тяжеломъ сн, изъ котораго она пробуждалась въ какомъ-то нравственномъ онмніи, помогавшемъ ей кой-какъ прожить длинный день.

Изумительно, какъ долго можетъ молодое, слабое существо бороться съ тайнымъ горемъ, и не являть на себ никакихъ слдовъ этой безпрерывной пытки, кром какъ только для истинно-любящаго глаза. Самая нжность сложенія Катерины, ея обычная блдность, ея всегда тихіе и застнчивые пріемы, длали мене замтными признаки утомленія и страданія. А ея пніе — единственная сторона ея, въ которой она проявляла еще дятельность — не утратило ни капли своей силы. Она сама удивлялась тому, что какія бы чувствованія ни стсняли ея сердца, какъ бы ни терзали ея равнодушіе Антони, вниманія миссъ Эшеръ, она всегда находила успокоеніе въ пніи. Эти глубокія чудныя звуки, которые изливались прямо изъ ея сердца, казалось, уносили съ собой ея горе, ея негодованіе, ея безумную страсть.

Поэтому леди Чеверель не замчала никакой особенной перемны въ Катерин, и только одинъ мистеръ Гильфиль съ тоской и безпокойствомъ замчалъ лихорадочный румянецъ, горвшій иногда на ея щекахъ, темныя тни подъ, ея глазами, и странный, разсянный взглядъ, неестественный блескъ милыхъ ему глазъ.

Но, увы! дйствіе этихъ тревожныхъ ночей не ограничивалось одними этими легкими наружными перемнами.

ГЛАВА XI.

На слдующее воскресенье, утро было дождливое, было ршено, что семейство не подетъ, какъ обыкновенно, въ Комбермурскую церковь, но что мистеръ Гильфиль отправитъ утреннюю службу въ часовн.

Въ назначенный часъ Катерина сошла въ гостиную, но она тагъ была блдна и разстроенна, что леди Чеверель съ безпокойствомъ освдомилась о ея здоровь, и узнавъ, что у ней сильно болитъ голова, ршила, что Катерина не должна идти въ часовню, и тутъ же уложила ее на диван у камина, прикрыла ее и вложила ей въ руки томъ проповдей Тилотсона, на случай если она почувствуетъ себя лучше и будетъ въ силахъ заняться назидательнымъ чтеніемъ.

Проповди добраго архіепископа могутъ быть отличнымъ лкарствомъ для страждущей души, но эти лкарства не пришлись по болзни Тины. Она сидла съ открытою на колняхъ книгой, и съ глазами, обращенными на портретъ прелестной леди Чеверель, жены славнаго сэръ-Антони. Она глядла на портретъ, не думая о немъ, и блокурая красавица казалось смотрла на нее съ этою доброжелательною безсознательностію, съ этимъ кроткимъ удивленіемъ, съ какимъ счастливыя и самообладающія женщины смотрятъ на своихъ взволнованныхъ и слабыхъ сестеръ.

Катерина думала о близкомъ будущемъ, о предстоявшей свадьб, обо всемъ томъ, что ей придется перенести въ продолженіи слдующихъ мсяцевъ. О, еслибъ я могла заболть и умереть до тхъ поръ! думала она.— Когда человкъ очень болепъ, ничто ужь его не тревожитъ и не заботитъ. Бдная Патти Ричардсъ цазалась такою счастливою, когда умирала. Она уже не думала о своемъ жених: она ни о чемъ не жалла, ей нравился только запахъ цвтовъ, которые я приносила ой. О, еслибъ я могла только полюбить что-нибудь, могла думать о чемъ-нибудь другомъ! Еслибъ я только могла избавиться отъ этихъ ужасныхъ чувствъ, я бы помирилась съ своимъ несчастіемъ, я не стала бы роптать, я всячески старалась угождать леди Чеверель и сэръ-Кристоферу. Но когда находитъ на меня это бшенство, я не знаю что длать. Я все <испорчено>ваю и только чувствую, что голова моя кружится и сердце мое бьется, я способна тогда сдлать что-нибудь ужасное. Никто, кром меня, я уврена, не испытывалъ такихъ чувствъ. Это должно быть очень дурно. Но Богъ сжалится надо мной, онъ знаетъ, какъ мн тяжело и горько.

Въ такихъ размышленіяхъ провела Тина время, пока не услышала голосовъ въ корридор, приподнявшись, она замтила, что проповди Тилотсона лежатъ на полу. Только что успла она поднять ихъ и расправить измявшіеся листки, какъ въ комнату вошла леди Эшеръ, Беатриса и капитанъ Вибрау, вс съ тою бойкостію и веселостію, которая обыкновенно распространяется на лицахъ людей по окончаніи проповди.

Леди Эшеръ тотчасъ же подошла къ Катерин, и услась подлнея. Полчаса спокойной дремоты очень освжили ее, и придали новую силу ея языку.

— Что, милая миссъ Сарти, какъ вы теперь себя чувствуете?

— Немного лучше, кажется. Я убждена, что вамъ нужно только спокойствіе. Эти головныя боли происходятъ ни отъ чего другаго, какъ отъ слабости. Вамъ не надобно утомляться, и вы непремнно должны пить горькія травы. Когда я была вашихъ лтъ, то точно также страдала головными болями, и старый докторъ <испорчено>онъ бывало говорилъ моей матери: ‘сударыня, у вашей, до, кром слабости, нтъ никакой болзни.’ Онъ такой былъ <испорчено>ительный, этотъ докторъ Самсонъ. Но какъ жаль, что вы не слыхали сегодняшней проповди. Прекрасная проповдь! Мистеръ Гильфиль говорилъ о десяти двахъ, мудрыхъ и правдивыхъ, и все это объяснялъ намъ. Какой пріятный молодой человкъ, этотъ мистеръ Гильфиль! Такой тихій и скромный, и такъ хорошо играетъ въ вистъ. Я бы желала заманить его къ себ въ Фарлей. Какъ бы полюбилъ его покойный сэръ-Джонъ! Онъ такой веселый и добронравный за картами, а мой сэръ-Джонъ былъ такой охотникъ до нихъ, сэр-Джонъ. А нашъ куратъ такой раздражительный человкъ, онъ всегда сердится, когда проигрываетъ. По моему, пасторъ не долженъ слишкомъ заботиться о деньгахъ, какъ вы полагаете? <испорчено>ите же, какъ вы думаете?

Ахъ, леди Эшеръ, вступилась Беатриса съ презрительною улыбкой,— не утомляйте бдной Катерины такими скучными вопросами. У васъ, кажется, все еще болитъ голова, милая Катерина,— прибавила она съ видомъ большаго участія, обращаясь къ Катерин: — возьмите мой флаконъ съ душистымъ спиртомъ и оставьте его себ. Онъ, быть-можетъ, освжитъ васъ.

— Нтъ, благодарю васъ, отвчала Катерина, — я не п<испорчено> отнимать его у васъ.

— Увряю васъ, милая моя, онъ мн вовсе не нуженъ, вы непремнно должны взять его, продолжала убждать ее миледи Эшеръ, протягивая ей флаконъ.

Тина покраснла, съ нетерпніемъ оттолкнула флаконъ и сказала:— Благодарю васъ, я никогда не употребляю этого. Я не люблю духовъ.

Миссъ Эшеръ положила флаконъ въ карманъ молча, но съ удивленіемъ и неудовольствіемъ во взгляд, и капитанъ Вибрау на лиц котораго выразился нкоторый испугъ, поспшно сказалъ: — Посмотрите, Беатриса, погода совершенно разгулялась. Мы успемъ прогуляться до завтрака. Надньте шляпу мантилью, и походимъ по саду.

— Да, милая моя, не худо пройдтись, сказала леди Эшеръ,— я пойду посмотрть, не расхаживаетъ ли сэръ-Кристоферъ по галлереи.

Какъ только дверь затворилась за двумя дамами, капитанъ Вибрау, стоявшій спиной къ камину, обратился къ Катерин, и сказалъ ей тономъ строгаго наставника: — Милая Катерина, постарайтесь поболе сдерживать себя, и не давать такой воли своимъ чувствамъ. Вы просто невжливы съ миссъ Эшеръ, я вижу, что она удивлена и обижена. Подумайте только, какъ странно ей должно казаться ваше поведеніе. Она будетъ допытываться причины этихъ вспышекъ. Поврьте, милая Тина, прибавилъ онъ, подходя къ ней, и стараясь взять ея руку:— я для васъ же самихъ желаю, чтобы вы вжливо отвчали на ея вниманіе. Она очень хорошо расположена къ вамъ, и я былъ счастливъ видть васъ друзьями.

Катерина уже и то находилась въ такомъ состоянія болезненнаго раздраженія, что самое невинное слово капитана Вибрау заставило бы ее страдать, какъ жужжаніе самой маленькой мошки заставляетъ страдать тяжело-больнаго. Но ея благосклонно-увщательный тонъ былъ совершенно невыносимъ. Онъ такъ былъ виноватъ передъ нею, а говорилъ съ нею теперь, какъ снисходительный наставникъ. Это было новое оскорбленіе. Его увренія въ дружб были самою обидною низостью.

Катерина вырвала изъ рукъ его свою руку, и сказала съ негодованіемъ: — Оставьте меня, капитанъ Вибрау, я вамъ, кажется ничего не длаю.

— Катерина, отчего вы такъ раздражительны, такъ несправедливы? Я за васъ дрожу и безпокоюсь. Миссъ Эшеръуже замтила ваше странное обращеніе съ нею и со мной, и это ставитъ меня въ очень непріятное положеніе. Что могу я сказать ей?

— Что сказать? съ волненіемъ и горечью проговорила Катерина, вставая съ своего мста и направляясь къ дверямъ: — а скажите, что я глупая двчонка, что я влюбилась въ васъ, и ревную васъ къ ней, но что вы никогда не имли ко мн другаго чувства, кром жалости, не показывали мн ничего, кром дружбы. Скажите это ей, и она еще больше полюбитъ васъ.

Она произнесла это какъ самую горькую насмшку, какую она только могла себ представить, не подозрвая, что насмшка эта горька именно по своей истин. Несмотря на все ея негодованіе, все ея бшенство, всю ея ревность, въ душ ея еще не совсмъ исчезла вра въ Антони, она все еще надялась, что въ сердц его скрывается больше любви къ ней чмъ онъ показываетъ, ей въ голову не приходило подозрвать его въ этой вин противъ себя, которая всякой женщин обидне даже неврности. И она произнесла эти язвительныя слова потому только, что въ эту минуту не находила достаточно-сильнаго выраженія своему негодованію.

Пока она стояла такимъ образомъ посереди комнаты, дрожа отъ волненія и съ поблднвшими губами, дверь отворилась, и за ней показалась миссъ Эшеръ, величественная и прелестная какъ всегда. На устахъ ея играла та улыбка, съ которою обыкновенно являются въ комнату молодыя особы, убжденныя, что появленіе ихъ самое пріятное событіе, но въ слдующее же мгновеніе она взглянула на Катерину съ изумленіемъ, а на жениха своего съ недовріемъ и неудовольствіемъ. Лицо капитана Вибpay выражало сильное утомленіе и досаду.

— Быть-можетъ, вамъ некогда идти гулять со мной, капитанъ Вибpay, я пойду одна.

— Нтъ, нтъ, я ждалъ васъ, отвчалъ онъ, спша къ ней и подавая ей руку.

Они вышли изъ комнаты, не взглянувъ на бдную Катерину, которая все еще стояла посереди комнаты, уничтоженная и пристыженная. Какъ горько она теперь раскаивалась въ своей неожиданной вспышк!

ГЛАВА XII.

— Любопытно было бы знать, что теперь воспослдуетъ въ моей драм съ миссъ Сарти? сказала миссъ Эшеръ капитану Вибpay, когда они вышли въ садъ.— Я бы очень желала имть понятіе о томъ, что будетъ дальше.

Капиталъ Вибрау молчалъ. Онъ былъ не въ дух, онъ былъ утомленъ, и ему очень хотлось совершеннымъ молчаніемъ отразить нападенія разсерженной красавицы. ‘Чортъ побери, думалъ онъ про себя, отбивайся теперь отъ другой!’ И онъ мрачно уперъ глаза въ горизонтъ, и въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ его знала Беатриса, нахмурилъ брови.

Посл нсколькихъ минутъ совершеннаго молчанія, она продолжала еще боле надменнымъ тономъ.

— Надюсь, вы понимаете, капитанъ Вибрау, что я жду отъ васъ объясненія.

— Я не могу вамъ дать другаго объясненія, милая Беатриса, сказалъ онъ наконецъ, длая усиліе надъ собой,— кром того, которое вы уже слышали отъ меня. Я надялся, что мы уже не возвратимся больше къ этому разговору.

— Но объясненіе ваше далеко не удовлетворительно. Я должна вамъ сказать, что обращеніе съ вами миссъ Сарти очень странно, при вашихъ отношеніяхъ ко мн. А со мной она просто держится. Я, конечно, не останусь въ этомъ дом при такихъ обстоятельствахъ, мать моя объяснитъ причины сэръ-Кристоферу.

— Беатриса, сказалъ капитанъ Вибрау, неудовольствіе котораго уступило теперь мсто тревог,— умоляю васъ быть терпливою и снисходительною. Я понимаю, что все это вамъ непріятно, но я увренъ, что вы не захотите повредитъ бдной Катерин и навлечь на нее гнвъ дяди. Вспомните, какъ она одинока и безпомощна.

— Вс эти отговорки очень ловки, но я не дамъ себя обмануть ими. Миссъ Сарти никогда бы не посмла обращаться такимъ образомъ съ вами, еслибы вы не ухаживали за ней, если бы она не имла причины думать, что вы любили ее. Она, вроятно смотритъ на ваши отношенія ко мн, какъ на измну себ. Я вамъ очень благодарна за то, что вы сдлали меня соперницей миссъ Сарти. Вы обманули меня, капитанъ Вибрау.

— Беатриса, клянусь вамъ, что Катерина для меня ничто иное, какъ добрая двочка, къ которой я привыкъ. Я радъ былъ бы сейчасъ обвнчать ее съ Гильфилемъ, и это кажется достаточное доказательство того, что я не влюбленъ въ нее. Что же касается прошлаго, я быть-можетъ дйствительно немного занимался ею, а она придала слишкомъ большое значеніе самому обыкновенному вниманію. Разв это не можетъ со всякимъ случиться?

— Она не позволяла бы себ тогда такихъ дерзкихъ выходокъ. Что она говорила вамъ сегодня утромъ? Отчего она была такъ взволнована и блдна?

— Почемъ я знаю? Я ей сказалъ, что она не ведетъ себя какъ слдуетъ, а она по обыкновенію своему вспылила: она только кажется тихонькою, а въ самомъ дл она ужасно горяча.

— Но нужно же, чтобы кто-нибудь ей объяснилъ, что поведеніе ея совершенно неприлично и непростительно. Я удивляюсь, какъ это леди Чеверель не замчаетъ ея невжливыхъ отвтовъ и капризовъ.

— Прошу васъ, Беатриса, не намекайте на это тетушк. Вы, вроятно, уже замтили, какія у нея чопорныя понятія. Ей и въ голову никогда не приходило, чтобы двушка могла влюбиться въ человка, который не посватался къ ней.

— Въ такомъ случа, я сама объяснюсь съ миссъ Сарти. Для ея же пользы необходимо, чтобы кто-нибудь сказалъ ей правду.

— Нтъ, душа моя, изъ этого не произойдетъ ничего хорошаго. Вы не знаете Катерины. Самое лучшее было бы для васъ, по возможности не обращать на нее вниманія. Все это скоро забудется. Я увренъ, что она вскор выйдетъ замужъ за Гильфиля, и вся эта блажь вылетитъ изъ ея головы. Боже мой! Какъ стучитъ мое сердце! Это проклятое біеніе все усиливается.

Такъ кончился этотъ разговоръ, или по крайней мр та часть его, которая относилась къ Катерин, но капитанъ Вибрау не забылъ этого разговора: онъ ршился во что бы то ни стало выйдти изъ этого непріятнаго положенія, и на другой же день, оставшись наедин съ сэръ-Кристоферомъ, приступилъ къ длу.

Разговоръ шелъ, по обыкновенію, о предстоящемъ великомъ бытіи.

— Кстати, сказалъ Антони, съ самымъ беззаботнымъ видомъ похаживая по комнат: — когда же вы намрены сыграть свадьбу Гильфиля и Катерины? Во мн теперь развилось сочувствіе ко всмъ влюбленнымъ. Почему бы скоре не осчастливить бднаго Менарда? Я полагаю, онъ уже объяснился съ мной.

— Гмъ! сказалъ сэръ-Кристоферъ:— я думалъ это дло отложить до смерти стараго Кричлея, этотъ бднякъ долго не протянетъ, и тогда бы Менардъ могъ въ одно время вступить и въ бракъ, и въ должность. Но впрочемъ, изъ-за этого нечего ждать. Они могутъ жить въ замк. Обезьянк нашей, дйствительно, пора замужъ. Уморительно будетъ видть ее степенною матерью семейства, съ крохотнымъ ребенкомъ на рукахъ.

— По моему, такого рода дла никогда не должно откладывать. И если у васъ есть какія-нибудь виды насчетъ устройства будущности Катерины, я съ истиннымъ удовольствіемъ исполню все ваши желанія.

— Милый мой Антони, эта мысль длаетъ вамъ честь. Но у Менарда есть свое состояніе, и я его довольно знаю, онъ предпочтетъ не быть обязаннымъ никому. Но теперь, какъ вы меня навели на эту мысль, я начинаю себя упрекать за то, что прежде объ этомъ не подумалъ. Я такъ былъ занятъ вами, злодй и Беатрисой, что совершенно забылъ о моемъ бдномъ Менард. Онъ много старше васъ: ему уже давно пора обзавестись семействами.

Сэръ-Кристоферъ замолчалъ, глубокомысленно поднесъ щепотку табаку къ носу, и потомъ прибавилъ почти про себя.

— Да, да! Мы разомъ покончимъ вс наши семейныя дла.

Во время прогулки съ миссъ Эшеръ, капитанъ Вибрау между прочимъ сообщилъ ей, что сэръ-Кристоферъ желаетъ какъ можно скоре устроить свадьбу между Гильфилемъ и Катериной, и что онъ съ своей стороны очень будетъ радъ видть это дло поконченнымъ. Счастье Тины было очень дорого ему, и онъ ничего лучшаго не могъ бы пожелать ей.

Сэръ-Кристоферъ любилъ немедленно приводить въ исполненіе свои замыслы. Онъ ршалъ скоро и такъ же скоро дйствовалъ. Вставая посл завтрака изъ-за стола, онъ сказалъ мистеру Гильфилю:

— Приходите ко мн въ библіотеку, Менардъ. Мн нужно сказать вамъ два слова.

— Менардъ, другъ мой, началъ онъ, какъ только они услись съ лицомъ сіяющимъ при мысли о неожиданной радости, которую онъ готовилъ своему собесднику.— Почему бы намъ, до конца этой осени, не устроить счастье четырехъ сердецъ вмсто двухъ, а? А? повторилъ онъ, хлопая по крышк табатерки и съ улыбкой подмигивая Менарду.

— Я не знаю, понялъ ли я васъ, сэръ, отвчалъ мистеръ Гильфиль чувствуя самъ, что блднетъ.

— Не знаете, злодй, поняли ли вы меня? А кто, посл Антони, мн ближе и дороже всхъ? Вы уже давно поврили мн си тайну, и никакихъ признаній мн уже теперь не нужно. Тина теперь въ лтахъ и будетъ отличною вамъ женой. Ректорскій домъ не очистился еще для васъ, но что за дло? Я и жена будемъ счастливы имть васъ при себ. Намъ слишкомъ было бы трудно разомъ разстаться съ нашею милою пвчею птичкой.

Мистеръ Гильфиль находился въ большомъ затрудненіи. Онъ боялся навлечь подозрнія сэръ-Кристофера на настоящее чувство Катерины, и однако онъ долженъ былъ въ отвт снова основываться на этомъ чувств.

— Не думайте, сэръ, проговорилъ онъ наконецъ съ усиліемъ,— чтобъ я не чувствовалъ и не цнилъ вашей доброты ко мн, чтобъ я не былъ вамъ благодаренъ за ваши отеческія помышленія о моемъ счасть, но я боюсь, что чувства ко мн Катерины не такого рода, чтобъ я могъ видть ее моею женой.

— Спрашивали вы ее объ этомъ?

— Нтъ. Но такого рода дла часто узнаются очень хорошо и безъ разспросовъ.

— Вздоръ и пустяки! Обезьянка должна васъ полюбить. Разв вы не были первымъ ея другомъ? Я помню, какъ она, бывало, <испорчено>ивается плачетъ, когда вы обржете себ палецъ. Къ тому же она сама давно привыкла къ мысли, что вы ея женихъ. Я всегда въ этомъ дух говорилъ ей о васъ. Я былъ убжденъ что вы уже давно это дло поршили между собой, то же самое думалъ и Антони. Антони полагаетъ, что она влюблена въ васъ, а у него молодые глаза, онъ долженъ знать толкъ въ этомъ дл. Онъ говорилъ мн объ этомъ сегодня утромъ, и очень утшилъ меня дружескимъ участіемъ, которое онъ принимаетъ въ васъ и <испорчено>.

Кровь, и притомъ больше чмъ нужно, хлынула въ лицо мистера Гильфиля, онъ стиснулъ зубы, крпко сжалъ кулаки, силясь сдержать порывъ негодованія. Сэръ-Кристоферъ замтилъ его волненіе, но приписалъ его возбужденной въ немъ надежд насчетъ чувствъ Катерины.

— Вы слишкомъ скромны, Менардъ, продолжалъ онъ.— Человкъ, которому, какъ вамъ, не почемъ перескочить черезъ самый высокій заборъ, не слдуетъ такъ падать духомъ. Если вы сами не ршаетесь переговорить съ нею, предоставьте это дло мн.

— Сэръ-Кристоферъ, убдительно сказалъ бдный Менардъ,— если вы въ самомъ дл хотите оказать мн благодяніе, не упоминайте теперь объ этомъ предмет Катерин. Я боюсь, что это мое предложеніе, сдланное не вовремя, совершенно удалитъ ее отъ меня.

Противорчіе всегда сердило сэръ-Кристофера.

— Что заставляетъ васъ это думать? продолжалъ онъ нсколько <испорчено>о:— какія причины можете вы привести мн, кром того ни на чемъ не основаннаго предположенія, что она васъ не довольно любить?

— Никакихъ, кром моего личнаго убжденія, что я не достаточно дорогъ ей, чтобъ она согласилась быть моею женой.

— Въ такомъ случа я нахожу, что причина эта совершенно достаточная. Я рдко ошибаюсь въ своихъ сужденіяхъ о людяхъ, и убжденъ, что Тина совершенно свыклась съ мыслію, что вы будете ея мужемъ. Повторяю вамъ, предоставьте мн дло, и будьте убждены, что мое вмшательство не повредитъ ему.

Мистеръ Гильфиль, боясь сказать что-нибудь лишнее и вмст съ тмъ страшась послдствій этого ршенія сэръ-Кристофера, вышелъ изъ библіотеки съ душой, переполненною негодованія противъ капитана Вибрау и отчаянія за себя и за Катерину. Что подумаетъ она о немъ? Она можетъ предположить, что сэръ-Кристоферъ дйствуетъ съ его вдома и согласія. Онъ, вроятно, не будетъ имть случая переговорить съ нею наедин: онъ напишетъ ей и отнесетъ записку въ ея комнату въ то время, мы она будетъ одваться къ обду. Нтъ, это ее взволнуетъ, и ей будетъ тяжело высидть за обдомъ и скрыть свои чувства. Онъ подождетъ до вечера. Посл вечернихъ молитвъ, онъ пошелъ къ ней, чтобы проститься съ нею и, незамеченный никмъ, вручилъ ей записку. Она отнесла ее въ свою комнату, нсколько удивленная, и прочла слдующее:

‘Милая Катерина, не подозрвайте меня, если сэръ-Кристоферъ станетъ говорить вамъ о нашей свадьб. Я сдлалъ, что могъ, чтобъ убдить его не тревожитъ васъ этимъ пpeдметомъ и настоялъ бы на своемъ, еслибы не боялся датъ поводъ къ вопросамъ, на которые я не могъ бы отвчать, не проявивъ вамъ новыя огорченія. Пишу я это вамъ, чтобы приготовить васъ къ разговору съ сэръ-Кристоферомъ и чтобъ еще разъ повторить вамъ (но надюсь вы не сомнваетесь въ этомъ), что чувства ваши священны для меня. Я скоре соглашусь отказаться отъ любимой мечты моей жизни чмъ доставить вамъ одну лишнюю горькую минуту.

‘Никто иной какъ капитанъ Вибрау побудилъ сэръ-Кристофера взяться за это дло въ такую минуту. Я говорю вамъ это, чтобы вы могли скрыть свои чувства, если услышите это отъ сэръ- Кристофера. Вы видите теперь, что за подлое сердце бьется въ его груди. Полагайтесь всегда на меня, дорогая моя Катерина,— что бы ни случилось въ послдствіи — какъ на преданнаго вамъ друга и брата.

‘Менардъ Гильфиль.’

Катерина была такъ поражена и уязвлена тмъ, что она узнала о капитан Вибрау, что не могла думать объ угрожавшей ей опасности, о томъ, что спроситъ у нея сэръ-Кристоферъ иона ему отвтитъ. Ей было не до страха: она не думала о будущемъ, настоящее горе поглащало ее всю.

И Антони могъ это сдлать! Объяснить этотъ послдній поступокъ его нельзя было ничмъ, кром какъ самымъ грубымъ неуваженіемъ къ ея чувству, самою неблагородною неделикатностью въ отношеніи къ ней, на которую онъ ршился ради своего удобства, и во избжаніе дальнйшихъ объясненій съ миссъ Эшеръ. Нтъ, это было хуже. Онъ съ умысломъ, безъ всякой пользы для себя, мучилъ и терзалъ ее. Онъ хотлъ доказать ей свое презрніе, заставить ее почувствовать до какой степени она была безразсудна, вообразивъ, что онъ когда-либо могъ любить ее.

Послднія капли вры и нжности, воображала она, изсякли теперь въ ея душ, въ ней осталась только одна жестокая, жгучая ненависть. Ей уже нечего было доле скрывать свою ненависть изъ боязни повредить ему, онъ игралъ ея чувствомъ, какъ сказалъ Менардъ, онъ издвался надъ ней, а теперь онъ поступилъ ней такъ жестоко, такъ низко! Она имла достаточныя причины ненавидть его, ненависть, наполнявшая ея душу, не казалась уже ей такимъ гршнымъ чувствомъ, какъ прежде.

Пока мысли эти съ мучительною быстротой проносились въ ея голов, она не пролила ни одной слезы. Она не могла стоять на мст, и крпко стиснувъ руки, съ огнемъ въ блуждающемъ взгляд, быстрыми шагами ходила взадъ и впередъ по комнат.

— Еслибъ я только могла поговорить съ нимъ, шептала она, и сказать ему, какъ онъ отвратителенъ мн!

Потомъ, какъ бы пораженная внезапною мыслію, она вынула изъ кармана ключъ, отперла выложенный мдью ящикъ, гд хранились ея маленькія сокровища, и достала изъ него крошечную миніатюру. Ее окружалъ узкій золотой ободокъ съ придланнымъ къ нему кольцомъ, назначеннымъ вроятно для <испорчено>почки, на другой сторон, подъ стекломъ, виднлись дв пряди волосъ, одна темная, другая свтлая, связанныя причудливымъ узломъ. То былъ тайный подарокъ Антони, полученный ею годъ тому назадъ, портретъ, заказанный имъ нарочно для нея. Въ продолженіе послдняго мсяца, она не брала его въ руки: прошедшее и безъ того довольно живо припоминалось ей. Но теперь она съ яростію стиснула его въ рук, и изо всей силы швырнула его на полъ.

Раздавитъ ли она его теперь ногой, уничтожитъ ли она до послдняго слда это жестокое, лживое лицо?

Ахъ, нтъ! Она бросилась было къ тому мсту, гд упалъ портретъ, но когда она увидла это лучшее сокровище свое, которое она такъ любила, такъ часто покрывала горячими поцлуями и слезами, такъ часто вечеромъ клала подъ подушки, и съ восторгомъ разсматривала на другое утро — когда она увидла, что этотъ портретъ, все, что осталось ей отъ прошлаго счастія, лежитъ на полу, натреснувшій, съ разбитымъ стекломъ, разсыпавшимися волосами, въ ея чувствованіяхъ совершился переворотъ: сердце ея смягчилось, и она залилась слезами.

Взгляните, съ какимъ стараніемъ собираетъ она теперь вс части своего сокровища, поднимаетъ вс до послдней волосинки укладываетъ ихъ на мсто,— съ какою грустью она разсматриваетъ трещину, обезобразившую милыя ей черты! Увы! теперь нтъ стекла, которое бы могло защитить и портретъ, и волосы, взгляните, какъ бережно она завертываетъ его въ мягкую бумагу, и опять запираетъ въ ящикъ. Бдное, бдное дитя! Дай-то Богъ, чтобы всегда воздерживающее чувство явилось прежде невозвратнаго дйствія!

Она нсколько поуспокоилась и принялась перечитывать письмо Менарда. Она прочла его два или три раза, не отдавая себ отчета въ его содержаніи, голова ея была какъ въ туман посл страстнаго волненія послдняго часа, и она съ трудомъ могла заставить себя вникнуть въ смыслъ письма. Но когда она наконецъ поняла какого рода ей предстоитъ свиданіе съ баронетомъ, она испугалась. Мысль разсердить сэръ-Кристофера внушала всмъ въ дом такой страхъ, до такой степени пугая ее, что ей казалось невозможнымъ противиться его желанія. Онъ воображалъ, что она любитъ Менарда, онъ всегда намекалъ ей на это. Какимъ образомъ теперь сказать ему, что онъ ошибался, и что отвтить ему, если онъ спроситъ, не любить ли она кого-нибудь другаго? Даже въ воображеніи ей невозможно было представить себ, чтобы сэръ-Кристоферъ могъ взглянуть на нее сердито. Онъ всегда былъ такъ добръ къ ней! Потомъ она начала думать о томъ, какъ она огорчитъ его, и эгоистическій страхъ уступилъ мсто страху опечалить любимаго человка. Слезы ея лились, но она теперь оплакивала не свои несчастія вмст съ сочувствіемъ и любовью къ сэръ-Кристоферу, въ ея душ пробудилось также чувство благодарности къ мистеру Гильфилю за его неизмнное великодушіе и нжность.

— Милый, добрый Менардъ! Какъ я виновата передъ нимъ! Еслибъ я только могла полюбить его — но я никогда не буду въ состояніи ни о чемъ думать, ничего любить. Сердце разбито.

ГЛАВА VIII.

На другое утро настала эта ужасная для Катерины минута. Она сидла въ кабинет леди Чеверель, слабая и утомленная страданіями прошлой ночи, и переписывала какіе-то благотворительные списки, когда въ комнату вошла леди Чеверель, сказала:

— Тина, сэръ-Кристоферъ хочетъ поговорить съ вами, ступайте къ нему въ библіотеку.

Она сошла внизъ, дрожа всмъ тломъ. Какъ только она вошла въ комнату, сэръ-Кристоферъ, сидвшій у окна, обратился къ ней съ словами:

— Садитесь-ка сюда ко мн, обезьянка, мн нужно кой о чмъ переговорить съ вами.

Катерина взяла скамейку и услась у ногъ баронета. Ей такимъ образомъ легче было скрыть отъ него свое лицо. Она обняла рукой его ногу, и прижала щеку къ его колну.

— Вы, кажется, сегодня не въ дух, Тина. Что съ вами, моя обезьянка?

— Ничего, padroncello, у меня только все болитъ голова.

— Бдная обезьянка! Послушайте, не полегче ли будетъ вашей головк, если я общаю вамъ милаго и добраго мужа, хорошенькое подвнечное платьице, а со временемъ собственный домикъ, гд вы будете молодою хозяйкой и будете иногда принимать и угощать своего padroncello!

— Ахъ, нтъ, нтъ! Я не хочу выходить замужъ. Я бы желала всегда оставаться у васъ.

— Вздоръ и пустяки, дурочка. Я скоро стану несноснымъ старикомъ, а дти Антони овладютъ всмъ домомъ и будутъ надодать вамъ. Вамъ нуженъ человкъ, который любилъ бы васъ больше всего на свт, и нужны собственныя дти, чтобы было вамъ кого лелять и любить. Я не потерплю, чтобъ изъ васъ вышла сморщенная, старая два. Я ненавижу старыхъ двъ. Я не могу безъ отвращенія смотрть на эту Щарпъ. Черноглазая моя обезьянка не на то создана. А тутъ же подъ рукой Менардъ Гильфиль, отличнйшій, золотой человкъ, и любитъ онъ васъ больше самого себя. И вы тоже любите его, глупенькая обезьянка, и нечего говорить вздоръ будто вы не хотите за него замужъ.

— Нтъ, нтъ, padroncello, не говорите этого, я никакъ не могу выйдти за него замужъ.

— Почему не можете, дурочка? Вы сами не понимаете своихъ чувствъ. Полно, всмъ ясно, что вы любите его. Леди Чеверель всегда говорила мн, что вы влюблены въ него, она вмдла какъ вы распоряжаетесь бднымъ Менардомъ, и Антони думаетъ то же самое. Отчего вы забрали себ въ голову, что зы не хотите за него замужъ?

Слезы и рыданія не дали теперь Катерин отвчать. СэръКристоферъ погладилъ ее по голов и сказалъ:

— Полно, полно, Тина, вы врно больны сегодня. Ступайте отдохните, милая крошка. Вы на все взглянете иначе, когда будете здоровы. Подумайте о томъ, что я сказалъ вамъ, и помните, что посл женитьбы Антони, мн ничего такъ не хочется, какъ соединить васъ съ Менардомъ. Но вы не огорчайте меня причудами и капризами, и всми этими вздорами.— Эти послднія слова онъ сказалъ довольно строго, но тотчасъ же прибавилъ боле нжнымъ тономъ: — А теперь полно плакать, утрите свои черные глазки, милая моя обезьянка. Ступайте, лягте въ свою постельку, и постарайтесь заснуть.

Катерина скользнула со скамейки къ ногамъ сэръ-Кристофера, схватила его руку, покрыла ее поцлуями и слезами, потомъ убжала изъ комнаты.

Капитанъ Вибрау еще до вечера узналъ отъ дяди, чмъ кончился его разговоръ съ Тиной. ‘Еслибъ я могъ толкомъ переговорить съ ней, думалъ онъ, — я быть-можетъ убдилъ бы ее быть разсудительне. Но въ дом нтъ средствъ сказать ей два слова такъ, чтобы насъ не прервали, и если я встрчу ее въ какомъ-нибудь другомъ мст, это никакъ не скроется отъ Беатрисы.’ Наконецъ онъ ршился откровенно обратиться къ миссъ Эшеръ, сказать ей, что желаетъ хорошенько переговорить съ Катериной, чтобъ убдить ее не отвергать руки Гильфиля и не отказываться отъ врнаго счастія. Онъ былъ очень доволенъ этимъ благоразумнымъ и благородно-откровеннымъ планомъ, и въ тотъ же вечеръ сообщилъ его миссъ Эшеръ, и получилъ отъ нея полное согласіе. ‘Пусть, думала она, Антони выскажетъ правду этой миссъ Сарти. Онъ показываетъ необыкновенное терпніе и снисхожденіе въ своемъ обращеніи съ нею.’

Тина весь этотъ день не выходила изъ своей комнаты, и леди Чеверель, которой сэръ-Кристоферъ сообщилъ вс подробною своего разговора съ Тиной, ухаживала за нею какъ за больною. Ея нжная заботливость была такъ тягостна для Катерины, ей такъ было неловко отвчать на вниманія и ласки, которыя, чувствовала она, были слдствіемъ недоразумнія, что на другой день она сдлала усиліе надъ собой и сошла внизъ къ завтраку, хотя вс жилы ея бились и голова ея горла. Тяжело было отвчать на разспросы о здоровь, но тяжело было сидть одной въ своей комнат. Она пугалась собственныхъ чувствъ, она пугалась силы и ясности, съ которою картины прошлаго а будущаго представлялись ея воображенію. Но, къ тому же, еще одно чувство заставляло ее желать быть внизу и двигаться по комнатамъ. Она надялась найдти случай поговорить наедин съ капитаномъ Вибрау, высказать ему все то, что накопилось у нея на душ. Случай этотъ представился самымъ неожиданнымъ для нея образомъ.

Леди Чеверель попросила ее принести изъ ея кабинета какіе-то узоры для вышиванія, и какъ только она вышла гостиной, капитанъ Вибрау послдовалъ за ней, и встртилъ ее, когда она сходила съ лстницы.

— Катерина, сказалъ онъ, останавливая ее за руку, когда она не глядя на него, спшила пройдти мимо, — не сдлаете и вы мн одолженіе быть сегодня въ двнадцать часовъ въ Грачевн? Мн нужно поговорить съ вами, мы будемъ тамъ одни. Я не могу говорить съ вами въ дом.

Къ удивленію его, на лиц ея выразилась радость, и она коротко и ршительно отвчала: ‘да, потомъ освободила руку свою, и сбжала съ лстницы.

Въ это утро миссъ Эшеръ, собиравшаяся перещеголять леди Чеверель своимъ вышиваніемъ, была занята разматываньемъ шелковъ, и леди Эшеръ была осуждена на скучную роль мотовильни. Леди Чеверель сидла за работой, и Катерина, видя, что она никому больше не нужна, пошла въ кабинетъ и сла за клавикорды. Ей казалось, что могучіе аккорды, величественные протяжные звуки, помогутъ ей провести томительныя минуты, остававшіяся еще до двнадцати часовъ. Мессія Генделя стоялъ раскрытый на хор: Подобно овцамъ, вся мы, и Катерина тотчасъ же погрузилась въ мощныя сплетенія этой великолпной фуги. Въ самыя счастливыя свои минуты она не могла бы сыграть ее такъ хорошо: борьба въ душ ея была въ ладу съ борьбой потрясающихъ сердце звуковъ.

Но въ половину одиннадцатаго, она были прервана леди Чеверель, которая вошла въ комнату и сказала:

— Тина, не сойдете ли вы въ гостиную, помотать шелкъ съ миссъ Эшеръ? Мы съ леди Эшеръ собираемся похать покататься.

Катерина сошла внизъ, раздумывая про себя, какъ ей выбраться изъ гостиной, чтобы вовремя попасть въ Грачевню. Ничто на свт не будетъ въ силахъ удержать ее, лишить ее этой послдней быть-можетъ отрадной минуты, когда ей можно будетъ излить всю свою душу. Посл этого она покорится, будетъ молчать и все сносить.

Но она не успла уссться и взять мотокъ желтаго шелка, какъ миссъ Эшеръ любезно улыбнулась ей и сказала:

— Я знаю, что на сегодняшнее утро у васъ назначено свиданіе съ капитаномъ Вибрау. Не стсняйтесь мною, пожалуста.

‘Такъ онъ говорилъ съ нею обо мн,’ подумала Катерина, и руки ея, державшія мотокъ, задрожали.

— Держать эти мотки очень скучно, продолжала миссъ Эшеръ тмъ же любезнымъ тономъ, — я вамъ очень благодарна, увряю васъ.

— Напрасно вы благодарите, отвчала Катерина, не въ силахъ доле превозмогать свое раздраженіе, — я длаю это только по желанію леди Чеверель.

Настала, наконецъ, для миссъ Эшеръ удобная минута прочесть Катерин назидательную проповдь о неприличіи ея поведенія. Съ непріятнымъ чувствомъ, скрывавшимся подъ видомъ сожалнія, она сказала ей:

— Миссъ Сарти, мн очень жаль за васъ, что вы не умете лучше владть собою. Давая такую волю своимъ неизвинительнымъ чувствамъ, вы унижаете себя, да, вы очень унижаете себ

— Какія неизвинительныя чувства? спросила Катерина, опустя руки и прямо глядя въ глаза миссъ Эшеръ.

— Не мн объяснять вамъ ихъ. Вы должны понять, о чемъ я говорю. Вамъ бы слдовало призвать на помощь чувство долга и свою гордость. Вы очень огорчаете капитана Вибрау свою неумніемъ владть собою.

— Онъ вамъ сказалъ это?

— Да, конечно. Ему очень непріятно, что вы такъ враждебно смотрите на меня. Онъ очень желаетъ, чтобы вы сблизились со мной. Увряю васъ, что мы оба самымъ дружескимъ образомъ расположены къ вамъ, и отъ души жалемъ, что вы продолжаете питать такія чувства.

— Я вамъ очень благодарна, язвительно отвтила Катерина. Въ какихъ же чувствахъ обвиняетъ онъ меня?

Раздраженіе миссъ Эшеръ усиливалось. Въ сердц ея все еще таилось подозрніе, что капитанъ Вибрау обманулъ ее насчетъ своихъ чувствъ и отношеніи къ Катерин, и она ршилась и что бы то ни стало, узнать истину. Она не прочь была къ тому же проучить и уколоть Катерину.

— Я не люблю распространяться о такихъ вещахъ, миссъ Сарти. Скажу вамъ только, что я не понимаю, какъ женщина можетъ позволить себ питать страсть къ человку, который не подалъ ей къ тому ни малйшаго повода, какъ извстно мн отъ капитана Вибрау.

— Онъ вамъ сказалъ это? точно сказалъ? внятно и тихо спросила Катерина, вставая съ своего мста.

— Да, онъ сказалъ мн это. Онъ былъ обязанъ сказать мн это посл всхъ вашихъ странныхъ выходокъ.

Катерина, ни слова не говоря, повернулась и быстро вышла изъ комнаты.

Она молча, безъ оглядки, побжала въ галлерею. Нельзя было узнать кроткой Катерины въ этомъ блдномъ, разстроенномъ, разъяренномъ существ. Солнце освщало галлерею, отсвчивалось на старинныхъ латахъ, на полированныхъ рукоятк мечей. Да, въ галлереи было много смертоносныхъ оружій. Въ томъ ящик лежитъ кинжалъ, она хорошо знала это, и прямо бросилась къ нему, открыла его, и кинжалъ опустила въ свой карманъ. Три минуты спустя, она уже была въ саду, и песчанымъ извилистымъ дорожкамъ спшила въ отдаленную Грачевню. Она не чувствовала дождя завялыхъ листьевъ, которыя сыпались на нее, она не чувствовала земли подъ своими нога. Рука ея въ карман сжимаетъ рукоятку кинжала, до половины вышедшаго изъ ножонъ.

Она достигла Грачевни, ее обняла тнь густыхъ втвей. Сердце ея то неистово билось, то замирало въ ея груди. Черезъ минуту онъ будетъ здсь, подойдетъ къ ней съ своею лживою улыбкой, не подозрвая, что ей извстна вся его подлость, и она вонзитъ этотъ кинжалъ въ его грудь.

Бдное дитя! бдное дитя! она, которая, бывало, со слезами просила пустить пойманную рыбку обратно въ воду,— она, которая не въ состояніи была задавить муху, теперь въ бшенств своей страсти думаетъ, что можетъ убить человка, одно слово, одинъ взглядъ котораго поражаетъ изнеможеніемъ ея нервы.

Но что же это такое лежитъ на дорог, посереди сырыхъ листьевъ, въ нсколькихъ шагахъ отъ нея?

Боже мой! это онъ — онъ лежитъ безъ движенія, шляпа свалилась съ его головы. Онъ врно занемогъ, упалъ безъ чувствъ. Рука ея выпускаетъ кинжалъ, и она бросается къ нему. Глаза его открыты, но онъ не видитъ ея. Она опускается на колни, поднимаетъ милую ей голову, цлуетъ этотъ блдный, холодный лобъ.

— Антони, Антони! скажи мн хоть слово — это я, это Тина! Боже, онъ умеръ!

ГЛАВА XIV.

— Да, Менардъ, говорилъ сэръ-Кристоферъ, весело болтая съ мистеромъ Гильфилемъ въ библіотек, — это въ самомъ дл замчательно: никогда въ жизни, мн не случалось задумать плана и не привести его въ исполненіе. Я планы свои обдумываю хорошо, и никогда, ни на шагъ не отступаю отъ нихъ,— вотъ въ чемъ вся штука. Непреклонная воля, вотъ все мое волшебство. И посл удовольствія начертать себ замысловатый планъ, ничего нтъ лучше на свт какъ видть его осуществленнымъ. Этотъ годъ будетъ самымъ счастливымъ въ моей жизни, исключая конечно 93-й, когда я вступилъ во владніе замкомъ и женился на Генріетт. Старый домъ наконецъ отдланъ совсмъ, женитьба Антони,— самая задушевная моя забота,— устроилась совершенно по моему желанію, надюсь, скоро и вамъ придется заказывать внчальное колечко для маленькой ручки нашей Тины. Не качайте головой съ такимъ грустнымъ видомъ, я уже говорилъ вамъ, что. почти вс мои пророчества сбываются. Но вотъ, кажется, пробило четверть перваго, пора мн създить въ Гай-Эшъ переговорить съ Маркгемомъ насчетъ рубки лса. Старые мои дубы поплачутъ объ этой свадьбу но чтожь…

Вдругъ дверь растворилась, а Катерина, блдная какъ смерть, съ глазами, помутившимися отъ ужаса, вбжала и кинулась и шею къ сэръ-Кристоферу.

— Антони… Грачевня… онъ умеръ… въ Грачевн… говорила она задыхаясь, и безъ чувствъ упала на полъ.

Въ одно мгновеніе, сэръ-Кристоферъ выбжалъ изъ комнаты и мистеръ Гильфиль нагнулся надъ Катериной, чтобы приподнять ее. Когда онъ взялъ ее на руки, онъ почувствовалъ что-то твердое и тяжелое у нея въ карман. Что бъ это могло быть! Какъ бы ей не ушибиться… Онъ отнесъ ее на диванъ, отыскалъ ея карманъ и вынулъ оттуда кинжалъ.

Менардъ вздрогнулъ. Неужели она помышляла о самоубійств? Или… или… Имъ вдругъ овладло ужасное подозрніе. ‘Онъ умеръ… въ Грачевн…’ Онъ вознегодовалъ самъ на себя за мысль, заставившую его вынутъ кинжалъ изъ ножонъ. Нтъ не было на немъ слдовъ крови, и Менардъ готовъ былъ поцловать острое лезвіе за это доказательство его невинности. Онъ спряталъ кинжалъ къ себ въ карманъ, съ тмъ чтобы отнести его какъ можно скоре, на обычное, извстное ему мсто въ галлере. Однако, для чего же Катерина взяла этотъ кинжалъ? Что произошло въ Грачевн? Не въ бреду ли она говорила?

Онъ боялся позвонить, боялся позвать кого-нибудь къ ней на помощь. Мало ли что она могла сказать, очнувшись отъ оброка? Можетъ-быть возобновится бредъ… Онъ не могъ ршиться оставить Катерину, а между тмъ невольно упрекалъ себя за то, что не послдовалъ за сэръ-Кристоферомъ, чтобы дознаться истины. Все это въ одно мгновеніе промелькнуло въ его ум, но это мгновеніе показалось ему такъ безконечно долгимъ, что тотчасъ же потомъ онъ съ ужасомъ спохватился, слдовало бы ему чмъ-нибудь помочь Катерин, какъ-нибудь привести ее въ память. Къ счастію, на стол у сэръ-Кристофера стоялъ полный графинъ. Онъ попробуетъ сперва спрыснуть холодною водой, можетъ-быть она очнется и безъ посторонней помощи.

Между тмъ, сэръ-Кристоферъ, не переводя духу спшилъ въ Грачевню, лице его, еще недавно сіявшее такимъ безмятежнымъ спокойствіемъ, теперь помрачилось неяснымъ страхомъ.

Громкій, тревожный лай Руперта, побжавшаго за нимъ, поразилъ мистера Бетса, въ это самое время возвращавшагося домой, онъ поспшно пошелъ по направленію звука, и у самаго входа въ Грачевню встртился съ баронетомъ. Ему достаточно было взглянуть на сэръ-Кристофера. Мистеръ Бетсъ, не сказалъ ни слова, пошелъ рядомъ съ нимъ, между тмъ какъ Рупертъ кинулся впередъ среди сухихъ листьевъ, обнюхивая землю. Не прошло минуты, какъ его порывистый лай возвстилъ имъ, что онъ нашелъ что-то, и тотчасъ же потомъ онъ вернулся къ нимъ, перескочивъ черезъ высокую засаженную насыпь. Они свернули въ сторону, чтобы взобраться на эту насыпь, Рупертъ все бжалъ передъ ними, указывая имъ дорогу. Шумное, нестройное карканье грачей, самый шелестъ сухихъ листьевъ подъ ихъ ногъ, казались баронету какими-то зловщими звуками, но наконецъ они взошли на насыпь и стали спускаться внизъ. Сэръ-Кристоферъ видитъ что-то темное, среди желтыхъ листьевъ, покрывающихъ нижнюю дорожку. Невольный трепетъ пробгаетъ по его могучимъ членамъ. Рупертъ подбгаетъ къ нему лижетъ его дрожащую руку, какъ бы желая пріободрить его этомъ опять бросается обнюхивать тло.

Да, это тло… тло Антони.

Вотъ его блая рука съ брилліянтовымъ перстнемъ, судорожно сжимающая горсть пожелтвшихъ листьевъ. Глаза полузакрыты, они не чувствуютъ лучей солнца, прямо падающихъ, на нихъ сквозь кусты.

Но можетъ-быть онъ только въ безпамятств, можетъ-быть съ нимъ сдлалось дурно. Сэръ-Кристоферъ сталъ на колни, завязалъ галстукъ, разстегнулъ жилетъ и приложилъ руку къ сердцу. Можетъ-быть онъ въ обморок, невозможно, невозможно, чтобъ это была смерть. Нтъ, прочь эту страшную мысль!

— Бгите, Бетсъ, бгите за помощью, мы отнесемъ его въ въ коттеджъ. Отправьте кого-нибудь въ замокъ, увдомить мистера Гильфиля и Уаррена. Пусть они тотчасъ же пошлютъ за докторомъ Гартомъ, и осторожно предупредятъ миледи и миссъ Эшеръ, что Антони боленъ.

Мистеръ Бетсъ поспшилъ домой, и баронетъ остался одинъ, онъ все еще стоялъ на колняхъ возл тла племянника. Молодые гибкіе члены, свжія щеки, нжныя губы, гладкія блыя руки, все было холодно, все оцпенло, лицо старика нагнулось надъ тломъ въ безмолвномъ отчаяніи, его старыя, жилистыя руки трепетно искали какого-нибудь признака, что жизнь еще не улетла безвозвратно.

Рупертъ стоялъ тутъ же, какъ врный сторожъ, онъ лизалъ руки, то у мертваго, то у живаго, вдругъ кидался вслдъ за мистеромъ Бетсомъ, какъ бы для того, чтобы привести его поскоре, но тотчасъ же потомъ возвращался на прежнее мсто, чувствуя себя не въ силахъ покинуть своего господина въ минуту горя.

ГЛАВА XV.

Странная бываетъ минута, когда, въ первыя разъ, стоишь надъ человкомъ, лежащимъ безъ чувствъ, и видишь, какъ первый проблескъ сознанія озаряетъ безжизненныя черты, подобно лучу солнца на горныхъ вершинахъ, спавшихъ въ пасмурной мгл. Легкій трепетъ и оцпенвшіе глаза опять покрыло влагой, на мгновеніе отражается въ нихъ только полусознаніе младенца, потомъ, съ судорожнымъ движеніемъ, они раскрываются совсмъ и начинаютъ смотрть, они видятъ настоящее, и оно является имъ какими-то чуждыми письменами, еще нтъ истолкователя — памяти.

Трепетная радость наполнила сердце мистера Гильфиля, когда эта перемна промелькнула на лиц Катерины. Онъ нагнулся надъ нею, стараясь согрть въ своихъ рукахъ ея холодныя руки, онъ смотрлъ на нее съ нжнымъ состраданіемъ, когда она открыла глаза и устремила на него изумленный взоръ. Ему пришло въ голову, что онъ можетъ найдти вина въ столовой. Онъ вышелъ изъ комнаты, и взглядъ Катерины обратился къ окну и упалъ на кресло сэръ-Кристофера. Вотъ звено, на которомъ порвалась цпь ея сознанія, и вс происшествія этого утра стали мало-по-малу возникать въ ея памяти, не ясно и не послдовательно, какъ плохо запомннный сонъ, когда встртился Менардъ съ рюмкой вина. Онъ приподнялъ ее, и она выпила глотокъ, но все еще она молчала, напрасно стараясь связать свои воспоминанія, между тмъ дверь растворилась, и на порог показался мистеръ Уарренъ, съ лицомъ, предвщавшимъ что-то страшное. Мистеръ Гильфиль, боясь, чтобъ онъ не сталъ говорить въ присутствіи Катерины, пошелъ къ нему приложивъ палецъ къ губамъ и вывелъ его въ столовую, по ту сторону корридора.

Катерина, нсколько оживленная возбуждающимъ дйствіемъ вина, стала ясно припоминать все, что произошло Грачевн. Тамъ лежалъ Антони, бездыханный, она прибжала сюда, чтобы позвать сэръ-Кристофера, ей нужно пойдти посмотрть, что они съ нимъ длаютъ, можетъ-быть онъ еще не умеръ, можетъ-быть онъ лежалъ безъ чувствъ, вдь люди иногда падаютъ безъ чувствъ. Пока мистеръ Гильфиль совтовался съ мистеромъ Уарреномъ, какимъ образомъ сообщитъ печальную всть миссъ Неверель и миссъ Эшеръ, а въ душ рвался вернуться къ Катерин, бдная двушка слабымъ шагомъ добрела до главнаго входа, который остался открытъ. Силы ея стали возвращаться лишь только она подышала свжимъ воздухомъ, а вмст съ силами проснулась вся живость прежнихъ впечатлній, прежнее непреодолимое желаніе вернуться въ Грачевню, къ Антони. Она шла все быстре и быстре, и, наконецъ, найдя искусственную силу въ своей страстной тревог, пустилась бжать.

Но вотъ она слышитъ тяжелые шаги, и на деревянномъ мостик, подъ тнью поблекшихъ деревъ, видитъ людей несущихъ что-то. Вотъ она встртилась съ ними лицомъ къ лицу, Антони уже не лежитъ въ Грачевн, они несутъ его на выхваченной наскоро двери, а вотъ за нимъ идетъ сэръ-Кристоферъ, стиснутыя губы, смертельная блдность, выраженіе какого-то сосредоточеннаго страданія въ глазахъ, все въ немъ высказываетъ съ трудомъ подавленное горе сильной натуры. Видъ этого лица, на которомъ Катерин никогда еще не случалось подмтить слдовъ душевной муки, пробудилъ въ ней порывъ новаго чувства, на минуту заглушившаго вс прочія. Она тихо приблизилась къ нему, молча взяла его руку и пошла рядомъ съ нимъ. Сэръ-Кристоферъ не имлъ духу отослать ее, и такъ она дошла вмст съ печальною процессіей до коттеджа мистера Бетса, и тамъ присла молча, не сводя глазъ съ Антони, выжидая, не очнется ли онъ?

Она еще не замтила, что кинжалъ исчезъ изъ ея кармана, она даже не подумала о немъ. При вид Антони, лежавшаго безъ жизни, безъ движенія, непривычныя для нея чувства гнва и ненависти мигомъ разсялись, въ ея душ осталась одна прежняя, нжная любовь.

Давнишнее настроеніе взяло свое, единственное воспоминаніе, связанное для нея съ этими потускнвшими, мутными глазами, было то, что они когда-то смотрли на нее съ любовью. Она забыла вс оскорбленія, забыла муки ревности, забыла всю его жестокость и всю свою жажду мести, какъ изгнанникъ забываетъ бурный перездъ, отдляющій его отъ родимаго <испорчено>олка, забываетъ грустную страну, въ которой онъ остался одинокимъ.

ГЛАВА XVI.

Еще до наступленія вечера исчезла всякая надежда. Докторъ Гартъ тотчасъ же объявилъ, что все кончено. Тло Антони перенесли въ замокъ, и вс узнали какое надъ ними разразилось горе.

Докторъ Гартъ распрашивалъ Катерину, она отвчала только, что нашла Антони, неподвижно лежавшимъ въ Грачевн. Никого конечно, кром мистера Гильфиля, не могло поразить, что она именно случилась тутъ. Посл этого краткаго отвта она уже не прерывала молчанія. Она все сидла въ углу кухни садовника отрицательно качала головой, когда Менардъ сталъ ее упрашивать вернуться съ нимъ домой, и, повидимому, не въ состояніи была думать ни очень, кром возможности, что Антони очнется. Но когда наконецъ тло понесли въ замокъ, она встала и опять пошла рядомъ съ сэръ-Кристоферомъ, такъ тихо, что даже докторъ Гартъ не возражалъ противъ ея присутствія.

Ршили положить тло въ библіотеку до завтра когда долженъ пріхать коронеръ производить слдствіе. Когда наконецъ заперли дверь, Катерина машинально завернула галлерею, чтобъ отправиться наверхъ, въ свою комнату, единственное мсто, гд она могла спокойно предаваться своему горю. Въ первый разъ случилось ей проходить по галлере посл той ужасной минуты, вся эта обстановка пробудила въ ней полууснувшія воспоминанія. Желзная броня уже не сверкала на утреннемъ солнц, она висла, мрачная и темная, надъ шкапомъ, изъ котораго она вытащила кинжалъ. Да! теперь ей припомнилось все! и душевныя муки и преступленіе! Но гд же теперь кинжалъ? Она ощупала карманъ, кинжала тамъ не было. Неужели пригрезилось это ей все? Она отворила шкапъ, кинжала нтъ. Увы! все это не могло быть мчтой, она точно виновата и преступна. Но гд же однако кинжалъ? Неужели онъ могъ выпасть у нея изъ кармана? Ей послышались шаги на лстниц, и она опрометью бросилась въ свою комнату, и тамъ, упавъ на колни передъ кроватью спрятавъ лицо отъ докучнаго свта, старалась припомнить вс обстоятельства, вс волненія сегодняшняго утра.

Все съ новою ясностію возникло передъ нею, все, что сдлалъ Антони, все, что она перечувствовала въ продолженіи столькихъ мсяцевъ съ самаго того іюньскаго вечера, когда у нихъ былъ разговоръ въ галлере. Она вс бурные порывы страсти, свою ревность, свою ненависть къ миссъ Эшеръ, свое желаніе отмстить Антони. О, сколько всего легло у ней на совсти! Она всему причиной, она довела до этихъ поступковъ и рчей, которыя такъ раздражили ее. И, наконецъ, если онъ и виноватъ передъ нею, чмъ же она хотла отплатить ему? Она такъ преступна, что не можетъ надяться на прощеніе. Ей бы хотлось признаться во всмъ, чтобъ ее наказали, ей хотлось бы пасть на колни передъ всми, передъ самой миссъ Эшеръ. Сэръ-Кристоферъ просто ее бы отослалъ, онъ но захотлъ бы имть ее на своихъ глазахъ, еслибъ онъ узнал все, но ей легче бы было видть его гнвъ и перенести заслуженное наказаніе, чмъ попрежнему принимать его <испорчено> и, храня на душ ужасную тайну. Но за то, если сэръ-Кристоферъ узнаетъ все, это еще усилитъ его горе, онъ станетъ еще нещастне прежняго. Нтъ! ей невозможно признаться, вдь ей пришлось бы обвинять Антони. Но ей нельзя оставаться въ замк, она должна бжать, ей невозможно выносить взгляда сэръ-Кристофера, видть вс эти вещи, напоминающія ей объ Антони и объ ея преступленіи. Можетъ-быть она скоро умретъ, она чувствуетъ такую слабость! Не можетъ-быть, чтобы въ ней осталось много жизни. Она уйдетъ куда-нибудь, будетъ жить бдно и смиренно, и молить Бога, чтобъ Онъ простилъ ея согршенія и далъ ей скоре умереть.

Бдное дитя и не подумало о самоубійств. Лишь только остыла первая вспышка гнва, вернулась вся ея природная нжность и <испорчено>оть, она могла только любить и тосковать. По неопытности свой, она не могла вполн сообразить вс послдствія своего отъзда изъ замка, она не предвидла всего ужаса и тревоги, сопряженныхъ съ неминуемыми поисками.

‘Они подумаютъ, что я умерла, говорила она себ и мало-по-малу меня забудутъ. И Менардъ скоро утшится и полюбитъ другую.’

Ея размышленія были прерваны легкимъ шумомъ у двери, къ ней стучалась мистрисъ Беллами. Ее прислалъ мистеръ Гильфиль, узнать о здоровья миссъ Сарти и принесть ей кушанья <испорчено>на.

— Нездоровый у васъ видъ, душа моя, сказала старая экономка,— вы такъ и трясетесь, какъ въ лихорадк. Послушайтесь меня, лягте въ постель. Я пришлю Марту, нагрть ваши простыни и затопить каминъ. А вотъ, посмотрите какой славный аррорутъ приправленный виномъ. Кушайте, кушайте, васъ это согретъ. А мн опять нужно идти внизъ, некогда мн здсь оставаться, столько тамъ дла! Миссъ Эшеръ все въ истерикахъ, а горничная ея слегла въ постель, она такая жалкая, слабая, то и дло <испорчено>уютъ мистрисъ Шарпъ. Но я вамъ пришлю Марту, а вы разденьтесь-ка, да прилягте. Будьте умницей, поберегите себя.

— Благодарю васъ, добрая мамочка, сказала Тина, цлууя сморщенную щеку старухи. Я съмъ аррорутъ, а вы больше обо мн не безпокойтесь сегодня вечеромъ. Мн будетъ очень хорошо, когда Марта затопитъ каминъ. Скажите мистеру Гильфилю, мн лучше. Я сейчасъ лягу, такъ вы уже не приходите ко мн, можетъ-быть я засну.

— Хорошо, хорошо, берегите себя, будьте умницей, дай Богъ вамъ спокойно заснуть.

Катерина проглотила аррорутъ, пока Марта разводила огонь, ей хотлось подкрпить себя на дорогу, и она оставила въ своей комнат блюдо съ сухарями, чтобы спрятать ихъ къ себ въ карманъ. Она была поглощена мыслію какъ бы уйдти изъ замка, и перебирала въ голов вс средства какія представляла ей кратковременная опытность.

Уже стемнло, ей придется ждать до разсвта, потому что слишкомъ страшно отправиться въ путь въ темнот, но ей непремнно нужно уйдти прежде чмъ кто-нибудь проснется въ дом. Она знала, что будутъ сидть въ библіотек надъ тломъ Антони, но надялась пробраться въ садъ черезъ маленькую дверь гостиной, по другую сторону дома.

Она приготовила бурнусъ, шляпку и вуаль, потомъ зажгла свчу и вынула изъ бюро разбитый портретъ, завернутый въ бумагу. Она завернула его вмст съ двумя записочками Антони, набросанными карандашомъ и спрятала къ себ на грудь. Тутъ же былъ фарфоровый ящичекъ, подарокъ Доркасъ, рядомъ съ нимъ жемчужныя сережки, и шелковый кошелекъ съ пятнадцатью семи-шиллинговыми монетками, которыя сэръ-Кристоферъ дарилъ ей каждый годъ въ день ея рожденія, съ самыхъ тхъ поръ, какъ взяли ее въ домъ. Брать ли ей съ собою серги и кошелекъ?

Тяжело было бы ей разстаться съ ними, они какъ будто сохраняли на себ отпечатокъ отеческой нжности сэръ-Кристофера. Ей бы хотлось, чтобъ ихъ вмст съ нею положили въ гробъ. Она надла кругленькія сережки и положила въ карманъ кошелекъ съ фарфоровымъ ящичкомъ. У нея былъ другой кошелекъ съ деньгами, она высыпала ихъ и стала пересчитывать семи-шиллинговыя монеты она ни за что не хотла издержать. Оказалось, что у нея, кром того, есть еще гинеями восемь шиллинговъ,— чего же больше!

Она присла, въ ожиданіи разсвта, боясь лечь въ постель, чтобы слишкомъ не заспаться. Еслибы только она могла еще разъ увидть Антони, поцловать его холодный лобъ! Но это невозможно. Она не достойна этого утшенія. Она должна бжать отъ него, бжать отъ сэръ-Кристофера, отъ леди Чеверель, отъ Менарда, отъ всхъ, кто былъ такъ добръ къ ней, не подозрвая ея вины.

ГЛАВА XVII.

На другое утро, почти первою мыслію мистрисъ Шарпъ, была забота о Катерин, которую ей не удалось навститъ <испорчено> несмотря на то, что, отчасти по истинной привязанности, <испорчено>сти по сознанію своей собственной важности, она неохотно вручала ее заботамъ мистрисъ Беллами. Въ половин осьмаго она направилась въ комнату Тины съ благимъ намреніемъ присовтовать ей строгую діэту, напоить какимъ слдуетъ лкарствомъ и уложить на цлый день въ постель. Но, отворивъ дверь, она увидла, что постель пуста и даже не помята. Очевидно, Тина и не ложилась. Чтобъ это значило? Неужели она просидла всю ночь на пролетъ, а теперь вышла въ садъ? Бдняжка! Немудрено, что вчерашнія происшествія совершенно разстроили ей, каково ей было найдти тло капитана, можетъ-быть она совсмъ лишилась разсудка…. Мистрисъ Шарпъ съ безпокойствомъ заглянула въ шкапъ, гд обыкновенно хранились бурнусъ и шляпка Тины, ихъ не было тамъ, значитъ, у ней достало разсудка одться потепле. Но все же добрая женщина сильно встревожилась и поспшила къ мистеру Гильфилю, который сидлъ въ своемъ кабинет.

— Мистеръ Гильфиль, сказала она, затворивъ за собой дверь.— Меня что-то безпокоитъ миссъ Сарти.

— Что такое? воскликнулъ бдный Менардъ, и въ голов его мелькнула мысль, что Катерина какъ-нибудь проговорилась насчетъ кинжала.

— Ея нтъ въ ея комнат, кровать даже не помята, ни салопа, ни шляпки я не нашла.

<испорчено>ь минуту мистеръ Гильфиль не былъ въ состояніи выговорить ни слова. Онъ былъ убжденъ, что все кончено: Катерина наложила на себя руки. На лиц его вдругъ выразилось такое отчаяніе, что мистрисъ Шарпъ сама испугалась дйствія своихъ словъ.

— О, сэръ, мн, право, тяжело васъ такъ огорчать и безпокоить, но я ршительно не знала къ кому еще обратиться.

— Нтъ, нтъ, вы очень хорошо сдлали.

Самое отчаяніе придало ему силы. Теперь, какъ все кончено, ему оставалось только страдать, терпть, и помогать другимъ переносить горе. Онъ продолжалъ боле твердымъ голосомъ.

— Ни слова никому обо всемъ этомъ. Мы не должны тревожить леди Чеверель и сэръ-Кристофера. Можетъ-быть, миссъ Сарти просто вышла погулять. Она была страшно разстроена, да, и немудрено, что волненіе не дало ей заснуть. Пройдите потихоньку по всмъ комнатамъ, чтобы посмотрть, нтъ ли ея въ дом. А я пойду поискать ее въ саду.

Онъ сошелъ внизъ и, чтобы никого не встревожить въ дом, отправился прямо на Островъ за мистеромъ Бетсомъ, котораго онъ вскор и встртилъ. Ему онъ поврилъ свои опасенія насчетъ Катерины, объясняя ихъ тмъ, что вчерашнее событіе повидимому, сильно разстроило ее и даже подйствовало на ея умъ, онъ попросилъ садовника послать людей отыскивать ее въ саду и въ парк, и освдомиться о ней во всхъ сторожкахъ, если же вс эти поиски ни къ чему не поведутъ, нужно будетъ немедленно спустить пруды.

— Боже упаси отъ такого несчастія, Бетсъ, но намъ же самимъ будетъ спокойне, когда мы обыщемъ вс мста,

— Положитесь на меня, положитесь на меня, мистеръ Гильфиль. Эхъ! да я бы согласился пойдти въ поденщики на всю остальную свою жизнь, только бы не случилось съ нею ничего дурнаго.

Добрый садовникъ печально пошелъ въ конюшню, чтобы въ послать верховыхъ по всмъ направленіямъ въ парк.

Второю мыслію мистера Гильфиля было обыскать Грачевну: можетъ быть ее опять потянуло къ тому мсту, гд умеръ капитанъ Вибрау. Онъ поспшно обошелъ вс насыпи, заглянулъ за каждое толстое дерево, прослдилъ вс изгибы дорожекъ. Собственно говоря, онъ едвали надялся отыскать ее здсь, но эта возможность удаляла на время страшную, неотвязную мысль, что тло Катерины найдется въ вод. Обойдя всю Грачевню, онъ торопливо пошелъ вдоль рчки, окаймлявшей садъ съ одной стороны, рчка почти везд обросла деревьями, въ одномъ мст она становилась вдругъ гораздо шире и глубже обыкновеннаго, вроятне было, что Катерина направилась скоре сюда, чмъ къ пруду. Онъ спшилъ впередъ, напрягая зрніе, безпрестанно мерещилось ему то, чего онъ такъ боялся увидть

Вотъ что-то блется за этимъ кустомъ. Колни подкашиваются у него. Ему кажется, что онъ различаетъ ея платье, прицпившееся къ втк, ея милое лицо опрокинутое навзничь. О, Боже, дай силы вынести ниспосланное тобою испытаніе! Вотъ онъ почти дошелъ до куста, и блый предметъ зашевелился. Это водяная птица, которая распустила свои блыя крылья, улетая съ громкимъ крикомъ. Онъ самъ не знаетъ, отрадно ли ему или грустно, что онъ не нашелъ ея здсь. Мысль, что ея уже нтъ въ живыхъ, все лежитъ тяжелымъ камнемъ у него на душ.

Когда онъ дошелъ до большаго пруда, передъ фасадомъ замка онъ увидлъ людей, столпившихся около него и приготовлявшихся къ страшному обыску, который долженъ былъ замнить неясный ужасъ опредленнымъ горемъ, старикъ-садовникъ, мучимый неизвстностію, не могъ дождаться, чтобъ испробовали вс средства другія отыскать Катерину. Прудъ уже не смялся, сверкая среди водяныхъ лилій. Его темныя воды смотрли какъ-то жестоко неподвижно, какъ будто бы въ ихъ холодной глубин навсегда сокрылись погибшія радости и надежды бднаго Менарда.

Въ его голов толпились мысли о томъ, какъ отзовется несчастіе на другихъ. Вс окна и ставни въ фасад были закрыты, сэръ-Кристоферъ врядъ ли могъ замтить что происходило передъ домомъ, но мистеръ Гильфиль зналъ, что не долго можно будетъ отъ него скрывать отсутствіе Катерины. Скоро прідетъ Коронеръ производить слдствіе, за нею пошлютъ, чтобы разспросить ее, и тогда необходимо будетъ объявить все баронету.

ГЛАВА XVIII.

Часовъ въ двнадцать, когда вс пояски оказались тщетными и коронера ожидали съ минуту на минуту, Мистеръ Гильфиль не могъ доле откладывать тягостнаго разговора съ сэръ-Кристоферомъ, баронетъ во всякомъ случа долженъ былъ узнать о новомъ несчастій, постигшемъ его домъ, оставалось только по возможности приготовить его къ тому.

Сэръ-Кристоферъ сидлъ въ своей уборной, дневной свтъ едва пробивался сквозь темныя, опущенныя занавси оконъ. Мистеру Гильфилю въ первый разъ приходилось видть его въ это утро, и онъ былъ пораженъ, до какой степени бодрый старикъ постарлъ и опустился за одну ночь. Морщины на лбу и на щекахъ какъ-то глубже обозначились, цвтъ лица потускнлъ, вки распухли, самые глава, недавно такъ быстро и проницательно глядвшія на все окружающее, теперь были безжизненны, неподвижны, какъ будто бы въ нихъ отражалось одно прошлое.

Онъ протянулъ руку Менарду, который молча пожалъ ее и молча слъ подл старика. Сердце сэръ-Кристофера какъ-то смягчилось отъ этого безмолвнаго сочувствія. Слезы выступили у него въ глазахъ, и готовы были покатиться по щекамъ крупными каплями. Первыя его слезы, съ тхъ поръ какъ онъ возмужалъ, были пролиты надъ Антони.

Менардъ чувствовалъ, что языкъ у него прилипъ къ гортани. Онъ не былъ въ силахъ самъ начать разговоръ: онъ ршился ждать, чтобы сэръ-Кристоферъ самъ промолвилъ что-нибудь, что бы дало ему поводъ сообщить грустную всть.

Наконецъ баронетъ сдлалъ надъ собою усиліе и проговорилъ:

— Я очень слабъ, Менардъ, да подкрпитъ меня Господь! Я не полагалъ, чтобы меня что-либо могло такъ сразить. Да, я вс свои надежды возложилъ на этого мальчика. Можетъ-быть, я виноватъ передъ сестрой, мн бы слдовало простить ее. Она недавно схоронила одного изъ своихъ сыновей. Я былъ слишкомъ гордъ и упоренъ…

— Да, сказалъ Менардъ,— только горе можетъ насъ научить смиренію и покорности, затмъ можетъ-быть Богъ и ниспосылаетъ намъ такія тяжкія испытанія. Вотъ сегодня намъ новая забота…

— Тина? тревожно проговорилъ сэръ-Кристоферъ.— Неужели Тина больна?

— Я очень безпокоюсь о ней. Она вчера была страшно взволнована… а съ ея слабымъ здоровьемъ… я, право, не знаю, каковы могутъ послдствія такого ужаснаго потрясенія.

— Бдняжка!… Неужели она въ бреду?

— Одинъ Богъ вдаетъ что съ нею. Мы не можемъ отыскать ее. Мистрисъ Шарпъ сегодня утромъ вошла въ ея комнату и нашла ее пустою. Шляпка и мантилья ея исчезли. Мы везд искали ее, и въ дом, и въ саду, и въ парк, и… въ вод. Никто ее не видалъ съ тхъ поръ какъ Марта развела у нея огонь, вчера вечеромъ, часовъ въ семь.

Пока говорилъ мистеръ Гильфиль, въ глазахъ сэръ-Кристофера, устремленныхъ на него, опять блеснуло что-то похожее на прежнюю проницательность, и внезапно, какъ будто бы при новой, мучительной мысли, его взволнованное лицо еще боле помрачилось. Когда Гильфиль замолчалъ, онъ положилъ руку къ нему на плечо и сказалъ, понизивъ голосъ:

— Менардъ, неужели бдняжка любила Антони?

— Да…

Менардъ остановился въ нершительности, въ немъ боролось опасеніе еще больше огорчить сэръ-Кристофера съ твердымъ намреніемъ, во что бы то ни стало, избавить Катерину отъ справедливаго попрека. Глаза сэръ-Кристофера все еще вопросительно были устремлены на него, а онъ невольно потупился, стараясь найдти выраженія, которыя могли бы нсколько смягчить жестокую истину.

— Вы не должны несправедливо осуждать Катерину, проговорилъ онъ наконецъ.— Ради ея, я принужденъ сказать вамъ то, что въ иномъ случа я бы никогда не ршился выговорятъ. Капитанъ Вибрау овладлъ ея сердцемъ, оказывая ей вниманіе, отъ котораго ему бы слдовало воздерживаться. Прежде еще чмъ зашла рчь о его брак съ миссъ Эшеръ, онъ уврялъ Катерину въ своей любви.

Сэръ-Кристоферъ выпустилъ руку Менарда и отвернулся отъ него. Онъ молчалъ нсколько минутъ, повидимому стараясь превозмочь свое волненіе.

— Мн нужно тотчасъ же поговорить съ Генріэттой, сказалъ онъ наконецъ, и въ голос его зазвучала прежняя ршительность:— она все должна узнать, но отъ всхъ другихъ мы по возможности скроемъ истину. Милый мой, продолжалъ онъ боле мягкимъ тономъ,— на вашу долю пало самое великое испытаніе. Но, можетъ-быть, мы еще найдемъ ее, мы не должны отчаиваться, мы еще не имли времени принять надлежащія мры. Бдное мое дитя! Прости мн, Господи! Я воображалъ, что знаю и вижу все, а между тмъ былъ слпъ и глухъ.

ГЛАВА XIX.

Наконецъ тяжелая недля дотянулась до конца. На основаніи произведеннаго слдствія, присяжные коронера произнесли приговоръ: скоропостижная смерть. Докторъ Гартъ, которому извстно было положеніе здоровья капитана Вибрау, приписывалъ ее давней болзни въ сердц, прибавляя однако, что, вроятно, ее ускорило какое-нибудь необычайное волненіе. Одной миссъ Эшеръ былъ извстенъ поводъ, по которому капитанъ Вибрау отправился въ Грачевню, но она ни разу не произнесла имени Катерины, и вообще отъ нея старались удалять вс печальныя подробности слдствія. Мистеръ Гильфиль же и сэръ-Кристоферъ не безъ основанія предполагали, что причиной волненія было какое-нибудь свиданіе, назначенное Катерин.

Вс поиски по ней были напрасны, да и не мудрено, вс руководились предположеніемъ, что она наложила на себя руки. Никто и не замтилъ отсутствіе бездлицъ, которыя она вынула изъ своего бюро, никто и не зналъ о существованіи портрета или о томъ, что она сохранила вс монетки, подаренныя ей въ дни рожденія, не могло также показаться страннымъ, что въ этотъ день на ней были надты жемчужныя сережки.

Вс думали, что она ушла, ничего не взявши съ собою, и такимъ образомъ не могла уидти далеко, къ тому же, при ея тревожномъ, напряженномъ настроеніи, всего вроятне было, что она такъ или иначе положила конецъ своей жизни. Нсколько разъ обходили одни и т же мста, мили за три или четыре вокругъ замка, осмотрли каждый прудъ, каждую лужу по сосдству.

Иногда Менарду приходило въ голову, что смерть сама настигла ее вслдствіе холода и изнеможенія. Каждый день онъ бродилъ по сосднимъ лсамъ, разбрасывая кучи сухихъ листьевъ, какъ бы надясь найдти подъ ними ея безжизненное тло. Потомъ имъ овладвала другая, страшная мысль, и онъ опять, день за днемъ, осматривалъ вс пустыя комнаты въ дом, заглядывая въ каждый чуланъ, за каждый шкапъ, мучимый страхомъ, что онъ найдетъ ее гд-нибудь съ безуміемъ во взгляд, открытомъ, но не распознающемъ ничего.

Но наконецъ прошли эти пять безконечныхъ дней, похороны кончились, кареты возвращались черезъ паркъ. Когда он вызжали изъ замка, шелъ крупный дождь, но теперь небо расчистилось и солнечный лучъ заигралъ на мокрыхъ кустарникахъ, окаймлявшихъ дорогу. Этотъ лучъ падалъ прямо на лицо всадника, медленно подвигавшагося по дорог, въ немъ мистеръ Гильфиль тотчасъ же узналъ (несмотря на нсколько поубавившееся дородство) Даніила Нотта, бывшаго кучера, женившагося десять тому назадъ на краснощекой Доркасъ.

Всякое новое обстоятельство пробуждало одну и ту же мысль въ ум мистера Гильфиля, лишь только взглядъ его упалъ на знакомое лицо Нотта, онъ спросилъ себя: ‘не пріхалъ ли онъ сообщить что-нибудь на счетъ Катерины?’ Потомъ онъ вспомнилъ, что Катерина очень любила Доркасъ, что она всегда посылала ей какой-нибудь подарокъ, съ Ноттомъ, когда ему слчалось захать въ замокъ. Не могло ли статься, что Тина отправилась къ Доркасъ? Но сердце опять замерло у него при мысли, что вроятно Ноттъ пріхалъ только потому, что услышалъ о смерти капитана Вибрау и захотлъ узнать, какъ его старый господинъ перенесъ этотъ ударъ.

Какъ только карета дохала до дому, онъ вошелъ къ себ въ кабинетъ и началъ тревожно шагать взадъ и впередъ по комнат, и желая сойдти внизъ поговорить съ Ноттомъ, и боясь ршить послднюю, слабую свою надежду. Всякій, взглянувъ на это лицо, обыкновенно дышавшее такимъ спокойнымъ добродушіемъ, увидлъ бы, что послдняя недля оставила на немъ тяжелые слды. Днемъ онъ все ходилъ или разъзжалъ верхомъ, отыскивая Катерину, или распоряжаясь поисками другихъ. По ночамъ онъ не смыкалъ глазъ, разв лишь иногда случалось ему впасть въ легкую дремоту, въ которой ему мерещилось, что онъ нашелъ Катерину мертвую, посл чего онъ просыпался, вздрагивая, и намсто страшнаго сна встрчалъ ту же неотвязнуюмысль, что точно все кончено, что точно онъ больше ея не увидитъ. Его свтлые срые глаза ввалились и потускнли, полныя, беззаботныя губы какъ-то напряженно сжались, лобъ прежде гладкій и открытый, болзненно сморщился. Онъ лишился не только предмета недавней страсти, онъ лишился существа, съ которымъ связаны были вс любящія силы его души, такъ ручеекъ, у котораго мы играли, и цвты, которые мы собирали въ дтств, навки остаются связаны въ нашей душ съ чувствомъ прекраснаго. Для него слово любовь не значило ничего иного, кром любви къ Катерин. Въ продолженіи многихъ лтъ, мысль о ней не покидала его, проникла и озарила для него все, какъ воздухъ и свтъ, а теперь, когда онъ потерялъ ее, ему казалось, что исчезла для него возможность какого бы то ни было наслажденія: небо, земля, ежедневная прогулка, ежедневный разговоръ могли остаться, а то, что придавало имъ прелесть и отраду, погибло навсегда.

Но вотъ ему послышались шаги по корридору, и кто-то постучался къ нему въ дверь. Голосъ его дрожалъ, когда онъ проговорилъ: ‘войдите’, и новая внезапная вспышка надежды почти болью отозвалась въ его сердц, когда онъ увидлъ Уаррена, а съ нимъ Даніила Нотта.

— Вотъ пришелъ Ноттъ, сэръ, съ извстіями о миссъ Сарти. Я разсудилъ, что лучше провести его прямо къ вамъ.

Мистеръ Гильфиль не вытерплъ, чтобы не схватить руку стараго кучера и крпко пожать ее, но онъ не былъ въ силахъ проговорить ни слова, и только рукой указалъ ему на стулъ, между тмъ какъ Уарренъ молча вышелъ изъ комнаты.

Онъ впился глазами въ круглое, добродушное лицо Даніила, онъ прислушивался къ его тоненькому, пискливому голоску, съ такимъ же напряженнымъ, торжественнымъ ожиданіемъ, какъ будто бы передъ нимъ предсталъ грозный встникъ изъ царства тней.

— Меня, сэръ, прислала Доркасъ, но мы ничего не знали о тмъ, что случилось въ замк. Она такъ тревожится о миссъ Сарти, что сегодня упросила меня осдлать моего Воробья, бросить пашню, и похать сюда доложить обо всемъ сэръ-Кристоферу да миледи. Вы, можетъ-быть, слышали, сэръ, мы уже не содержимъ трактира въ Слоппетер, дядя мой умеръ года три ему назадъ и оставилъ мн наслдство. Онъ служилъ прикащикомъ у сквайра Рембля, знаете, у котораго большія такія фермы. Мы наняли маленькую ферму, акровъ въ сорокъ или около, потому что моей Доркасъ наскучилъ трактиръ, когда пошли у насъ дти. Право, премилое мстечко, сэръ, и водопой ея скота въ двухъ шагахъ.

— Ради Бога, сказалъ Менардъ,— разкажите мн про миссъ Сарти, я покамстъ не въ силахъ говорить ни о чемъ другомъ.

— Такъ вотъ же, сэръ, сказалъ Ноттъ, нсколько перепуганый горячностію молодаго пастора:— она пріхала къ намъ въ извощичьей телжк, въ середу вечеромъ, часу уже въ десятомъ, Доркасъ выбжала на крыльцо, когда услышала, что тлежка остановилась передъ нашимъ домомъ, и миссъ Сарти бросилась обнимать Доркасъ, и говоритъ: ‘Возьмите меня къ себ, Доркасъ, возьмите меня къ себ!’ и словно въ обморокъ упала. А Дорасъ меня зоветъ, кричитъ: ‘Даннелъ!’ я выбжалъ и внесъ въ комнату молодую леди, черезъ нсколько минутъ она очнулась и раскрыла глаза, и Доркасъ дала ей выпить ложечку рому съ водой, у насъ славный ромъ, онъ остался у насъ еще отъ трактира, и Доркасъ никому не даетъ его пить. Она говорить, что бережетъ его про болзнь, а мн кажется, что жаль пить хорошій ромъ, когда нтъ ни аппетита, ни вкуса, ужь все равно, лкарства глотать. Ну, Доркасъ уложила ее въ постель, я съ тхъ поръ она и не вставала, все лежитъ, точно одурлая, и не вымолвитъ слова, ничего не стъ, и насилу иногда жен удастся уговорить ее проглотить что-нибудь. Мы не могли придумать, отчего это она ушла изъ замка, и Доркасъ уже стала бояться, что что-нибудь да не такъ. А сегодня утромъ она не вытерпла, непремнно захотла, чтобъ я отправился сюда разузнать, въ чемъ дло. Я прохалъ двадцать миль на своемъ Воробь, который все думаетъ, что онъ на пашн, посл каждыхъ тридцати шаговъ все хочетъ завернуть назадъ, какъ будто бы онъ покончилъ борозду. Трудненько мн съ нимъ приходилось, сэръ, могу сказать!

— Да наградитъ васъ Господь за то, что вы пріхали, Ноттъ! сказалъ мистеръ Гильфиль, опять пожимая руку стараго кучера. Теперь подите внизъ, покушайте чего-нибудь, да отдохните. Вы переночуете здсь, скоро я приду къ вамъ разузнать, какая ближайшая дорога въ вашу ферму. Я тотчасъ же отправлюсь туда, какъ только переговорю съ сэръ-Кристоферомъ.

Часъ спустя, мистеръ Гильфиль скакалъ на доброй лошади по дорог къ грязной деревеньк, миль около пяти за Слоппетеромъ. Опять ему показалось радостнымъ сіяніе вечерняго солнца, опять ему стало весело смотрть, какъ мимо него пролетаютъ деревья и кусты, чувствовать подъ собою ровный галопъ вороной Китти, и вдыхать свжій втерокъ, прямо дующій ему въ лицо.

Катерина не умерла, онъ нашелъ ее, сила его любви и нжности велика, она должна возвратить ей жизнь и счастіе. Посл этой недли мрачнаго отчаянія, внезапно пробудившаяся надежда уносила его далеко за предлы обычныхъ мечтаній. Катерина наконецъ полюбитъ его, она будетъ его женой. Они прошли черезъ вс эти муки и испытанія для того только, чтобъ она могла узнать всю глубину его любви. Какъ онъ будетъ ее беречь, какъ онъ будетъ любоваться своею милою птичкой, съ ласковыми, робкими глазами, какъ онъ будетъ вслушиваться сладкія псни! Она прильнетъ къ нему, ея измученное сердчко отдохнетъ у его груди. Въ любви сильнаго и врного человка всегда есть оттнокъ любви материнской, въ душ его сохранился запасъ той покровительствующей нжности, которая нкогда сіяла на него изъ глазъ его матери.

Уже вечерло, когда онъ дохалъ до деревушки Каллами, и спросилъ у какого-то работника, возвращавшагося домой, дорогу къ Даніилу Нотту, ему сказали, что онъ живетъ рядомъ съ церковью, возвышавшею на небольшомъ пригорк свою неуклюжую колокольню, обвитую плющомъ. Такимъ образомъ, онъ безъ труда нашелъ красивое жилище, о которомъ съ такимъ восторгомъ отзывался Даніилъ, изъ двери велъ скотный домъ, наполненный отличнымъ удобреніемъ и не отдленный отъ жилища никакими загородками, хозяинъ былъ врагъ пустыхъ и безполезныхъ украшеній.

Лишь только мистеръ Гильфиль подошелъ къ воротамъ, какъ его завидлъ блокурый мальчикъ, лтъ девяти, преждевременно облеченный въ toga virilis, то-есть въ толстую, суровую блузу, онъ выбжалъ навстрчу къ необычайному гостю. Вскор и Доркасъ показалась у дверей, розы на ея щекахъ нисколько не поблднли отъ сравненія съ четырьмя парами румяныхъ щечекъ, выглядывавшихъ изъ-за нея, и даже съ толстйшимъ малюткой, котораго она держала на рукахъ и который сосалъ корку хлба, прехладнокровно вытаращивъ глаза.

— Мистеръ Гильфиль, не правда ли? сказала Доркасъ, нняко ему кланяясь, между тмъ какъ онъ осторожно пробирался по сырой солом, привязавъ свою лошадь у воротъ.

— Да, Доркасъ, вы едва-едва меня узнаете. Какова миссъ Сарти?

— Все въ одномъ положеніи, сэръ, Даннелъ вамъ врно разказалъ. Вдь вы пріхали изъ замка? какъ это вы успли такъ скоро?

— Да, онъ прибылъ въ замокъ во второмъ часу, а я отправился тотчасъ же, какъ только переговорилъ съ нимъ. Но вдь ей не хуже, не правда ли?

— Никакой нтъ перемны, сэръ, ни къ лучшему, ни къ худшему. Да не угодно, ли вамъ будетъ войдти, сэръ? Она все лежитъ, не шевелясь, и ничего не замчаетъ, точно ребенокъ двухъ-недльный, на меня она смотритъ такими странными глазами, какъ будто бы меня не узнаетъ. О, скажите мн, мистеръ Гильфиль, что это значитъ? Какъ это она ушла изъ замка? Что длаютъ сэръ-Кристоферъ и миледи?

— Они въ большомъ гор, Доркасъ. Капитанъ Вибрау, знаете, племянникъ сэръ-Кристофера, умеръ скоропостижно. Миссъ Сарти нашла его мертвымъ въ саду, я боюсь, что этотъ испугъ подйствовалъ на ея голову.

— Боже милосердый! Этотъ красивый молодой джентльменъ, про котораго вс говорили, что онъ будетъ наслдникомъ. Я его помню маленькимъ, когда онъ прізжалъ погостить въ замокъ. Да, истинное горе для баронета и миледи! А бдная миссъ Тина,— она нашла его мертвымъ? О, Боже моя, Боже мой!

Доркасъ между тмъ провела гостя въ парадную кухню, премилую комнату, какъ обыкновенно бываютъ кухни въ фермахъ, гд нтъ особой гостиной, огонь отражался на блестящемъ ряду жестяныхъ тарелокъ и кастрюль, тщательно вылощенные столы были такъ чисты, что такъ и хотлось ихъ погладить, въ одномъ углу стоялъ ящикъ съ солью, въ другомъ треугольное кресло, стны были уставлены заготовленнымъ въ прокъ саломъ, а потолокъ украшался висвшими окороками.

— Садитесь, сэръ, сдлайте милость, сказала Доркасъ, придвигая треугольное кресло:— да извольте выкушать что-нибудь посл длиннаго перезда. Бекки, возьмите малютку.

Бекки, толстая, краснорукая двушка, вышла изъ задней кухни и принялась нянчить малютку, который, по врожденному хладнокровію или по избытку жира, очень спокойно согласился перейдти изъ рукъ въ руки,

— Чмъ же я могу попотчивать васъ, сэръ? Не угодно ли вамъ ветчины, или чаю, или, можетъ-быть, вамъ угодно будетъ выкушать стаканчикъ рому съ водой? Я знаю, что у насъ нтъ такихъ кушаній, къ которымъ вы привыкли, но все, что только есть въ дом, будетъ къ вашимъ услугамъ, и я за честь почту васъ чмъ-нибудь угостить.

— Благодарю васъ, Доркасъ: я не могу ни сть, ни пить. Я ничуть не голоденъ и не усталъ. Поговоримъ о Тин: неужели она ничего вамъ не сказала?

— Ничего, сэръ. Посл первыхъ словъ: ‘Милая Доркасъ говоритъ, возьмите меня къ себ , она упала въ обморокъ и уже не открывала рта. Я иногда уговорю ее скушать какой-нибудь кусочекъ и выпить капельку, но она ни на обращаетъ вниманія. Иногда я къ ней приводила Бесси (тутъ Доркасъ посадила къ себ на колни кудрявую, трехлтнюю двочку, которая давно уже вертла въ рукахъ уголъ передника матери, вытаращивъ глаза на гостя), думала, не займется ли она ребенкомъ, вдь это бываетъ съ больными. Мы избрали въ огород осеннихъ крокусовъ, и Бесси натаскала ихъ къ ней на постель. Я помнила, что миссъ Тина, когда была маленькая, очень любила цвточки. Но она смотрла на Бесси и на цвты точно какъ будто бы она и не видала ихъ. У меня сердце разрывается, когда я посмотрю на ея глаза, он какъ будто бы стали больше, и она смотритъ точно такъ,же какъ мой бдный малютка, который зачахъ и умеръ прошлаго года, онъ такъ исхудалъ, что ручки у него стали совсмъ прозрачными. Но я надюсь, сэръ, что когда она васъ увидитъ то вспомнитъ про замокъ, и, можетъ-быть, очнется немножко.

Менардъ самъ отчасти питалъ эту надежду, но слова Доркасъ опять обдали холодомъ его сердце, въ которомъ недавно пробудилось столько радости при извстіи, что Катерина жива. Теперь ему невольно навязывалась мысль, что не хватитъ у нея силъ и нравственныхъ и тлесныхъ, чтобъ оправиться посл страшнаго потрясенія, что нжная ея жизнь надломлена невозвратно.

— Подите, Доркасъ, узнайте, какова она, но не говорите ей, что я здсь. Можетъ-быть лучше будетъ, если я ей не покажусь до завтрашняго, утра, хотя для меня очень тяжело провести еще ночь, не видавши ея.

Доркасъ поставила на полъ маленькую Бесси и вышла изъ комнаты. Остальныя три малютки, въ томъ числ молодой Даніилъ въ своей сермяжной блуз, стояли въ нкоторомъ отдаленіи отъ мистера Гильфиля и украдкой поглядывали на него, робость ихъ еще увеличилась, когда ушла мать. Менардъ взялъ ручку Бесси и, притянувъ ее къ себ, усадилъ ее на колни. Малютка отряхнула свои свтлые кудряшки, взглянула ему прямо въ лицо и спросила, картавя:

— Такъ ты пріхалъ къ чужой леди? Ты заставишь ее говорить? Что ты съ нею сдлаешь?Поцлуешь ее?

— А ты любишь, чтобы тебя цловали, Бесси?

— Нтъ, отвчала Бесси ршительно, и напередъ потупила головку, готовясь къ отчаянному сопротивленію.

— У насъ два щенка, сказалъ маленькій Даніилъ, ободренный любезнымъ обхожденіемъ гостя съ маленькою Бесси.— Показать ахъ вамъ? Одинъ съ блыми пятнами.

— Какже, покажите.

Даніилъ выбжалъ изъ комнаты, и немного спустя, вернулся съ двумя слпыми щеночками, за которыми, съ нкоторымъ безпокойствомъ, прибжала и мать, повидимому весьма нжная, начиналась трогательная семейная сцена, когда Доркасъ возвратилась и сказала:

— Въ ней ровно никакой нтъ перемны. Мн кажется, что вамъ нечего дожидаться завтрашняго дня, сэръ. Она лежитъ тихо, какъ всегда. Я внесла дв свчи къ ней въ комнату, чтобъ на могла хорошенько разглядть васъ. Надюсь, сэръ, что вы и взыщете насчетъ помщенія, и зато, что я на нее надла мой чепчикъ.

Мистеръ Гильфиль молча кивнулъ головой, и пошелъ вслдъ Доркасъ. Взобравшись на лстницу, она отворила первую же дверь, шаги ихъ почти не звучали по устланному полу. Пестрыя занавски кровати были задернуты у изголовья, и Доркасъ поставила свчки съ этой стороны такъ, чтобы лучи ихъ не падали въ глаза Катерин. Раскрывъ дверь, Доркасъ шепнула:

— Не лучше ли, сэръ, мн оставить васъ однихъ съ нею?

Мастеръ Гильфиль сдлалъ знакъ согласія, приблизился къ кровати. Катерина лежала, съ глазами обращенными въ противоположную сторону, и, казалось, не замтила, что кто-то вошелъ въ комнату. Глаза ея, какъ говорила Доркасъ, казались еще больше прежнихъ, оттого можетъ-быть, что лицо похудло и поблднло, а вс волосы были запрятаны подъ толстымъ чепцомъ. Маленькія ручки, лежавшія недвижно на одял, стали худы до прозрачности. Она казалась еще моложе чмъ была, и человкъ, взглянувшій въ первый разъ на это миніатюрное личико и эти крошечныя ручки, могъ бы подумать, что они принадлежатъ двнадцати-лтней двочк, близкой къ избавленію отъ будущихъ, а не прошедшихъ горестей.

Какъ мистеръ Гильфиль подошелъ и сталъ противъ нея, свтъ прямо падалъ ему на лицо. Легкое выраженіе испуга промелькнуло на лиц Катерины, она внимательно посмотрла ни него нсколько минутъ, потомъ сдлала движеніе рукой, какъ бы того чтобы подозвать его поближе, и прошептала:

— Менардъ!

Онъ слъ на кровать и нагнулся къ ней. Она шепнула опять

— Менардъ, вы видли кинжалъ?

Онъ послдовалъ первому своему движенію и отвчалъ ей откровенно, въ послдствіи онъ увидлъ, что хорошо сдлать

— Да, сказалъ онъ тихо,— я нашелъ его въ вашемъ карман и опять отнесъ въ галлерею.

Онъ взялъ ея ручку и молча держалъ ее, выжидая, что она скажетъ? Сердце его такъ переполнилось благодарностью за то, что она узнала его, что онъ едва могъ удержаться отъ рыданіи Мало-по-малу глаза Тины стали спокойне, взглядъ изъ сдлался мене напряжнъ. Слезы медленно выступали на нихъ и наконецъ крупными каплями покатились по ея щекамъ, видно было. он облегчаютъ ея душу, за ними послдовали тяжелыя рыданія, и такимъ образомъ она лежала цлый часъ, не говоря слова, но чувствуя, что растаяла ледяная кора, сжимавшая сердце.

Какъ драгоцнны были эти слезы для бднаго Менарда, котораго такъ долго преслдовалъ образъ Тины, глядвшей на него сухимъ и жгучимъ взглядомъ сумашествія!

Мало-по-малу рыданія утихли, она стала дышать спокойне и тихо лежала, закрывъ глаза. Менардъ терпливо сидлъ подл нея, не замчая какъ проходитъ время, не обращая вниманія на старинные часы, громко стучавшіе въ сняхъ. Но часу въ дсятомъ Доркасъ не вытерпла, и вошла на цыпочкахъ, чтобъ увидть наконецъ дйствіе, произведенное появленіемъ мистера Гильфиля. Не трогаясь съ мста, онъ шепнулъ ей, чтобъ она подала ему новыхъ свчъ, велла бы кому-нибудь присмотрть за его лошадью, а сама бы легла спать. Онъ же просидитъ ночь надъ Катериной — въ ней произошла большая перемна.

Немного спустя, губы Тины зашевелились:

— Менардъ! шепнула она опять, онъ нагнулся къ ней, и она продолжала:— Такъ вы знаете, какая я гршная, злая? Вы знаете, что я хотла сдлать этимъ кинжаломъ?

— Вы хотли себя убить, Тина?

Она тихо покачала головой, и потомъ молчала въ продолженіи нсколькихъ минутъ, наконецъ, взглянувъ на него какъ-то странно-торжественно, прошептала:

— Убить его.

— Тина, дорогая, безцнная моя Тина, вы бы этого не сдлали никогда: Господь видлъ всю вашу душу. Ему извстно, что вы неспособны добровольно причинить вредъ какому бы то ни было живому созданію. Онъ охраняетъ своихъ дтей и не допуститъ ихъ совершить поступокъ, противъ котораго возмутилась бы собственная ихъ душа. Въ вашемъ сердц только на мгновеніе промелькнула гнвная мысль, и Онъ вамъ прощаетъ ее.

Она опять впала въ глубокое молчаніе, продолжавшееся почти до самой полночи. Видно было, что усталому, изнеможенному ея уму трудно было прослдить какую бы то ни было мысль. Наконецъ она опять заговорила шопотомъ, въ отвтъ на послднія слова Менарда:

— Да, во мн такъ долго таились дурныя чувства! Я такъ сердилась, я такъ ненавидла миссъ Эшеръ, я и подумать не могла о чужомъ гор, потому что сама такъ страдала. Меня всю охватили дурныя страсти, я самое гршное созданіе въ мір.

— Нтъ, Тина, многіе точно такъ же гршны, какъ вы. И меня часто осаждаютъ гршныя чувства, часто мн приходитъ искушеніе дурно поступить, но я сильне васъ тломъ, я лучше умю скрыть свои чувства, лучше умю противиться имъ. Они не берутъ верхъ надо мной. Вы видли маленькихъ птичекъ, когда он еще очень молоды и только что начинаютъ летать: какъ вс ихъ перышки ощетинятся, когда он разсердятся или испугаются чего-нибудь! Он никакой не имютъ власти надъ собой, могутъ упасть съ высоты отъ одного страха. Вы были похожи на такую птичку. Тоска и горе такъ овладли вами, что вы сами не знали, что длали.

Ему не хотлось говорить долго, чтобы не утомить ея, не отяготитъ ея головки слишкомъ многими мыслями. Казалось, ей нужны были длинные промежутки молчанія прежде чмъ она могла сосредоточить свои чувства и выразить ихъ словами.

— Но если я хотла это сдлать, проговорила она потъ не все ли это равно какъ еслибъ а уже совершила преступленіе?

— Нтъ, моя Тина, отвчалъ Менардъ тихо, съ намренною разстановкой,— намъ иногда хочется совершить дурное дло, на которое, собственно, мы вовсе не способны, точно также какъ у насъ бываютъ и хорошія намренія, которыя мы не въ силахъ осуществить. Мысли наши не рдко бываютъ хуже насъ самихъ, точно также какъ он часто бываютъ и лучше насъ. А Господь видитъ насъ вполн, Онъ не судитъ насъ, какъ наши ближнія, по отдльнымъ чувствамъ и поступкамъ. Мы постоянно несправедливы другъ къ другу, постоянно ставимъ другъ друга или слишкомъ низко или слишкомъ высоко, потому именно, что видимъ и слышимъ только отдльныя дйствія и слова. Мы не можемъ окинуть взглядомъ всю душу нашего ближняго. Но Богу извстно, что вы неспособны совершить это преступленіе.

Катерина молча покачала головой. Минуту спустя она сказала:

— Я не знаю сама… мн казалось, что я вижу его, что онъ ко мн подходитъ, и… и я все-таки хотла его убить.

— Но когда вы увидли его, что тогда сталось съ вами, Тина?

— Я увидла, что онъ лежитъ на земл и подумала, что съ нимъ дурно. Я сама не знаю, что со мною сталось, я все забыла въ эту минуту. Я стала на колни подл него, заговорила съ нимъ, а онъ… онъ не пошевельнулся, глаза у него были неподвижны и я стала думать, что онъ умеръ.

— И съ тхъ поръ не возвращался вашъ гнвъ?

— О нтъ, нтъ! Я сама хуже всхъ на свт, я сама виновата во всемъ.

— Нтъ, моя Тина, вина не вся на вашей сторон, онъ былъ виноватъ, онъ былъ первою причиной всему. Онъ дурно съ вами поступилъ, вслдствіе этого и вы стали къ нему питать дурное чувство, но вы извинительне его. Я гршне чмъ вы, Тина, я часто съ озлобленіемъ смотрлъ на капитана Вибрау, онъ меня такъ раздражалъ и оскорблялъ какъ васъ, и можетъ быть сдлалъ бы что-нибудь хуже.

— О нтъ, онъ не былъ такъ виноватъ, онъ не зналъ, до степени мн тяжело. Да могъ ли онъ меня любить какъ я любила? И могъ ли онъ жениться на такой бдной двушк какъ я?

Менардъ на это не отвчалъ и опять настало молчаніе покуда Тина не сказала:

— А къ тому же, я всхъ обманывала. Никто не зналъ, какая я дурная. Padroncello и не подозрвалъ ничего онъ меня называлъ своею добренькою обезьянкой… А еслибъ онъ зналъ все, что бъ онъ подумалъ обо мн?

— Малая Тина, у всхъ насъ есть тайные грхи, и если мы оглянемся на нихъ, мы не станемъ жестоко осуждать ближнихъ. Самъ сэръ-Кристоферъ почувствовалъ, когда разразилось надъ нимъ это горе, что онъ былъ слишкомъ настойчивъ и упрямъ.

Такимъ образомъ, въ прерывистыхъ признаніяхъ и успокоительныхъ отвтахъ проходили часы, отъ темной ночи до голоднаго разсвта, и отъ разсвта до первыхъ лучей зари. Мистеру Гильфилю казалось, что въ эту долгую ночь, узы, связывавшіе его навсегда съ Катериной получили какую-то новую,илу, были освящены чмъ-то свыше. Такъ бываетъ во всхъ человческихъ отношеніяхъ, основанныхъ на глубокомъ, истинномъ сочувствіи: каждый новый день радости или горя становится новымъ источникомъ, новымъ освященіемъ любви, питающейся не только надеждами, но и воспоминаніями, любви, для которой постоянное повтореніе — не скука, а потребность, для которой одинокая радость равняется страданію.

Запли птухи, заскрипли ворота, на двор послышался какой-то топотъ, и Доркасъ стала пошевеливаться въ своей комнат. Эти звуки повидимому встревожили Катерину, она съ безпокойствомъ взглянула на мистера Гильфиля, и спросила:

— Менардъ, вы уходите?

— Нтъ, я останусь здсь въ Каллам, пока вы не оправитесь, а тамъ мы удемъ вмст.

— Нтъ, нтъ, я никогда не возвращусь въ замокъ! Я буду жить одна и зарабатывать себ хлбъ…

— Хорошо, дорогая Тина, вы будете длать то, что вамъ покажется лучше. Но покуда мн бы хотлось, чтобы вы хоть немножко заснули. Постарайтесь успокоиться, а тамъ, Богъ дастъ, вы почувствуете себя лучше, и вамъ можно будетъ посидть на кровати. Господь сохранилъ вашу жизнь, несмотря на все это горе, гршно не пользоваться Его дарами. Милая Тина, вы себя будете беречь, неправда ли? Маленькая Бесси какъ-то разъ приносила вамъ цвточковъ, вы тогда и не посмотрли на нее. Но въ другой разъ вы ее приласкаете, не такъ ли?

— Я постараюсь, смиренно прошептала Тина и закрыла глаза.

Когда солнце поднялось на горизонт, разсивая утреннія лучи, и золотя своими лучами маленькое, ршетчатое окошко, Катерина уже спала крпкимъ сномъ. Менардъ тихо высвободилъ свою руку изъ ея руки, обрадовалъ Доркасъ добрыми встями, и отправился въ сосднюю гостиницу, внутренно благодаря Бога за то, что Тина по крайней мр пришла въ себя. Повидимому, появленіе его отчасти прервало цпь мучившихъ ее воспоминаній, и навело ее на откровенное изліяніе, которое могло означать начало благодтельнаго переворота. Но тло ея такъ ослабло, душа такъ истомилась, что требовалась крайняя заботливость и осторожность. Первымъ его дломъ было увдомить обо всемъ сэръ-Кристофера и леди Чеверель, потомъ письмомъ же пригласить сюда свою сестру, которой онъ намревался поручить Катерину. Онъ зналъ, что ей не годится покуда возвращаться въ замокъ, даже еслибъ она могла на это охотно согласиться, тамъ каждый предметъ долженъ былъ снова растравлять душевную ея рану. Если же она остнется нсколько времени съ его кроткою, доброю сестрой, которая живетъ такъ тихо и мирно, у которой такой миленькій, веселенькій мальчикъ, Тина, можетъ-быть, опять привяжется къ жизни, и современемъ, хоть отчасти, оправится отъ страшнаго потрясенія, пошатнувшаго ея нравственныя и тлесныя силы. Написавъ оба письма и на скоро позавтракавъ, онъ опять слъ на лошадь и поскакалъ въ Слоппетеръ, чтобы тамъ отдать ихъ на почту и сыскать доктора, которому онъ могъ бы вврить нжное здоровье Катерины.

ГЛАВА XX

Меньше недли спустя, Катерину уговорили отправиться въ путь, въ удобной карет, подъ покровительствомъ мистера Гильфиля и его сестры, мистрисъ Геронъ. Ласковые голубые глаза послдней, ея кроткія манеры, успокоительно дйствовали на бдное, измученное дитя, тмъ боле, что мистрисъ Геронъ принимала съ нею тонъ сестринскаго равенства, совершенно новый для нея. Величественныя манеры леди Чеверель, при всей ея доброт, всегда держали Тину въ нкоторомъ принужденіи, а теперь ей отрадно было имть подл себя такую милую молодую женщину, ухаживающую за нею съ нжностью старше сестры и говорящую кроткимъ и ласковымъ голосомъ.

Менардъ почти негодовалъ на себя за то, что чувствомъ себя такъ счастливымъ покуда не миновала еще опасность висвшая надъ жизнію Тины, но новое для него наслажденіе заботиться о ней ежечасно, охранять ее, не разставаться съ по цлымъ днямъ, такъ поглощало его, что не оставляло мся для страха или сожалній.

На третій день, карета остановилась у воротъ фоксгомскаго пасторскаго дома, на ступеняхъ крыльца стоялъ самъ преподобный Артуръ Геронъ, обрадованный пріздомъ своей Люси, и держалъ за руку широкоплечаго, блокураго мальчика лтъ пяти, который усердно пощелкивалъ своимъ крошечнымъ бичомъ.

Нигд нельзя было увидть лужайки, боле гладко подкошенной, дорожекъ чище выметенныхъ, навса живописне опутаннаго вьющимися растеніями, чмъ здсь, въ жилищ фоксгомскаго пастора, расположенномъ среди березъ и каштановъ, на полускат горы, на которой возвышалась церковь, внизу виднлась деревня, разсыпанная среди полей и луговъ, съ зелеными изгородями и раскидистыми деревьями, еще избавленная отъ благодяній улучшенной методы хозяйства.

Весело топился каминъ въ большой гостиной, и весело свтился огонь въ маленькой розовой спальн, назначенной для Катерины, потому что изъ оконъ этой комнаты не было видно кладбища, а переді ними рисовался хорошенькій коттеджъ, съ ульями, собранными въ кучку, мирно пасущимися коровами, со всею веселою суетой здоровой полевой работы. Мистрисъ Геронъ, съ тонкимъ чутьемъ впечатлительной души, написала мужу, чтобъ онъ приготовилъ эту комнату для Катерины. Добродушныя пестрыя куры, терпливо отыскивающія себ зернышка хлба, иногда благодтельне дйствуютъ на измученное сердце чмъ роща съ соловьями, есть что-то невыразимо успокоительное въ незатйливой веселости хохлатыхъ цыплятъ, избалованныхъ дворняшекъ и терпливыхъ рабочихъ лошадокъ, съ наслажденіемъ пьющихъ изъ какой-нибудь лужи.

Не мудрено, что мистеръ Гильфиль надялся, что Катерина отдохнетъ душой въ этомъ уголк, исполненномъ комфорта, безъ тни пышности, могущей сколько-нибудь ей напомнитъ Чеверельскій замокъ, здсь она можетъ мало-по-малу стряхнуть съ себя давящій гнетъ воспоминаній и оправиться отъ слабости и изнеможенія, которыя въ ней были признаками душевнаго недуга. Слдующею его заботой было помняться на время занятіями съ куратомъ мистера Герона, чтобъ имть возможность остаться при Катерин и слдить за постепеннымъ ея выздоровленіемъ. Казалось, она рада была видть его подл себя, каждый день съ нетерпніемъ ждала его прихода, и хотя немного говорила съ нимъ, но чувствовала себя счастливе, когда онъ сидлъ рядомъ съ нею и держалъ ея тоненькую, слабенькую ручку въ своей мощной рук. Но Освальдъ, Оззи тожь, широкоплечій мальчикъ, былъ можетъ-быть самымъ полезнымъ для нея товарищемъ. Вмст съ нкоторыми чертами лица дяди, онъ наслдовалъ и дядину раннюю страсть къ домашнему звринцу и очень настоятельно требовалъ сочувствія Тины къ своимъ морскимъ свинкамъ, блкамъ и суркамъ. Были минуты, когда, играя съ нимъ, она припоминала собственное свое беззаботное дтство, и вообще часы, проведенные въ комнат маленькаго Оззи, проходили для ней довольно скоро.

Мистрисъ Геронъ не занималась музыкой, у нея не было даже инструмента, но мистеръ Гильфиль уже позаботился о томъ, чтобы достать клавикорды, онъ поставилъ ихъ въ гостиную и распорядился, чтобъ они постоянно были открыты, надясь, что какъ-нибудь проснется въ Катерин прежняя любовь къ музык, и невольно привлечетъ ее къ клавишамъ. Но прошла почти вся зима, и не сбылось его ожиданіе. Катерина, конечно, оправилась нсколько, но въ ней осталось то же томное равнодушіе ко всему окружающему, ласковая, благодарная улыбка, добродушная покорность прихотямъ Освальда, и минутное вниманіе къ тому, что происходило вокругъ нея — вотъ все, чего могли добиться отъ нея. Изрдка она бралась за какую-нибудь женскую работу, но слабенькіе ея пальчики почти тотчасъ же опускались сами собой, и она опять впадала въ молчаливую задумчивость.

Наконецъ настала перемна. Былъ одинъ изъ тхъ свтлыхъ февральскихъ дней, когда въ теплыхъ лучахъ солнца уже виденъ намекъ на приближающуюся весну. Менардъ гулялъ по саду съ нею и съ Освальдомъ и показывалъ имъ первые подснжники, посл прогулки она легла отдохнуть на диванъ. Оззи вертли по комнат, полусознательно отыскивая какое-нибудь запрещенное удовольствіе: случайно ему попались клавикорды, и онъ ручкой своего бича ударилъ по низкой, басовой нот.

Звукъ этотъ потрясъ Катерину подобно электрическому толчку, ей казалось, что новая душа вселяется въ нее, что въ ней пробуждается новая жизнь, боле глубокая и полная. Она оглянулась вокругъ, встала съ дивана, и подошла къ клавикордамъ Минуту спустя, ея пальцы пробгали по клавишамъ съ прежнею мягкостью и силой, ея душа потонула въ своей стихіи, гармонія звуковъ, какъ водяная лилія, увядавшая на земл, опять распускается и оживаетъ, лишь только обмокнутъ ее въ родную струю

Менардъ поблагодарилъ Господа. Въ Катерин пробудилась дятельная сила, она должна была произвести переворотъ въ ея недуг.

Вскор мягкія, густыя ноты голоса смшались съ боле рзкимъ звукомъ инструмента, и мало-по-малу пніе взяло верхъ надъ клавикордами. Маленькій Оззи стоялъ посереди комнаты, раскрывъ ротъ и растопыривъ ножки, на него почти навела ужасъ такая неожиданная способность со стороны ‘Типъ-Типъ’, въ которой онъ привыкъ видть ничего боле, какъ товарища, не очень даже смышленнаго, и во многихъ отношеніяхъ сильно нуждавшагося въ его совтахъ и опытности. Волшебница, вылетвшая вдругъ изъ молочнаго кувшина, не могла бы больше удивить его.

Катерина выбрала ту же самую арію изъ Орфея, которую она пла въ послдній разъ, много мсяцевъ тому назадъ, при самомъ начал своего горя. То была любимая арія сэръ-Кристофера, и звуки ея какъ будто переносили Катерину въ то время, когда жизнь ея весело и беззаботно текла въ Чеверельскомъ замк. Воспоминаніе о долгихъ ясныхъ дняхъ дтства и отрочества взяло верхъ надъ краткимъ промежуткомъ горя и вины.

Она остановилась и залилась слезами, то были первыя ея слезы съ тхъ поръ, какъ она поселилась въ Фоксгом. Менардъ не утерплъ, онъ тихо подошелъ къ ней, обнялъ ея станъ и нагнулся, чтобы поцловать ее въ головку, она прижалась къ нему, и обвила руками его шею.

Нжному, слабому цвточку нужна была какая-нибудь опора. Сердце, вновь проснувшееся для музыки, проснулось и для любви.

ГЛАВА XXI.

Тридцатаго мая, 1790 г., жителямъ сосднихъ деревень, собравшимся около фоксгомской церкви, представлялась очень красивая картина. Зеленая травка, унизанная росой, весело сверкала на солнц, въ воздух раздавалось чиликанье птичекъ и жужжаніе пчелъ, густолиственные каштаны, усыпанные цвтами, и блющіе кусты боярышника какъ будто тснились вокругъ, чтобъ узнать отчего такъ радостно звонятъ церковные колокола, когда Менардъ Гильфиль съ лицомъ, сіявшимъ отъ счастія, показался у стариннаго готическаго входа, ведя подъ руку Тину. Ея личико все еще было блдно, на немъ лежалъ какой-то оттнокъ грусти, какъ у человка, который въ послдній разъ пируетъ съ друзьями, и знаетъ, что скоро ему придется распроститься съ ними. Но ея маленькая ручка такъ радостно опиралась на руку Менарда, столько робкой любви сіяло въ ея глазахъ въ отвтъ на его взглядъ!

За молодою не слдовало длинной вереницы подругъ, шла только хорошенькая мистрисъ Геронъ, опиравшаяся на руку красиваго, черноволосаго молодаго человка, котораго до сихъ поръ никто не видалъ въ Фоксгом, подл нея шелъ маленькій Оззи, обрадованный не столько новымъ бархатнымъ своимъ платьицемъ, сколько мыслію, что онъ играетъ важную роль шафера Типъ-Типъ.

Позади всхъ шла пара, на которую поселяне смотрли еще съ большимъ любопытствомъ чмъ на молодыхъ, красивый старый джентльменъ, съ быстрымъ проницательнымъ взглядомъ, наводившимъ невольный ужасъ на всхъ присутствующихъ шалуновъ, и величественная леди, въ голубыхъ съ блымъ рукахъ, наврное походившая на самое королеву Шарлотту.

— Да, вотъ это точно картинка, говорилъ мистеръ Форд, истый страффордширскій патріархъ, опираясь на свою палку и держа голову на бокъ, съ видомъ человка мало надявшагося на новое поколніе, но не хотящаго однако лишить его своихъ совтовъ и замчаній. ‘Ныншняя-то молодежь, совсмъ уже не то… на видъ-то бойка, да прочности нтъ никакой, но одинъ изъ нихъ не подержится такъ, какъ сэръ-Крис’феръ.’

— Бьюсь объ закладъ, сказалъ другой старикъ, — что этотъ молодецъ, что ведетъ подъ руку жену нашего пастора, сынъ сэръ-Крис’фера, онъ на него и похожъ.

— Ну, и останетесь въ дуракахъ. У сэръ-Кристо’фира никогда и не было сына. А это говорятъ, племянникъ, которому достанутся вс помстья. Кучеръ ихъ стоялъ въ гостиниц Благо Коня и сказывалъ мн, что былъ другой племянникъ, да какой еще молодецъ и красавецъ! да умеръ вдругъ ни съ того ни съ сего, такъ сэръ-Крис’феръ и пріискалъ себ новаго наслдника.

У входа церкви стоялъ мистеръ Бетсъ, въ новехонькомъ кафтан, готовый привтствовать молодыхъ. Онъ нарочно пріхалъ изъ Чевереля, чтобы полюбоваться на счастье миссъ Тины, и былъ бы въ совершенномъ восторг, еслибъ его не смущала незначительность букетовъ въ сравненіи съ тми, какихъ могла было бы нарвать въ чеверельскихъ садахъ.

— Да благословитъ васъ Богъ, да пошлетъ Онъ вамъ всякое счастіе, дрожащимъ голосомъ проговорилъ добрый садовникъ.

— Благодарю васъ, дядя Бетсъ, не забывайте Тины, сказалъ нжный, мягкій голосъ, въ послдній разъ ласкавшій слухъ мистера Бетса.

Обычное свадебное путешествіе ихъ были не продолжительно, и они скоро очутились въ Шеппертон, куда мистеръ Гильфилъ уже нсколько мсяцевъ тому назадъ былъ назначенъ викаріемъ. Получилъ онъ это скромное мстечко по ходатайству друга, имющаго какія-то права на благодарность семейства Ольдинпортовъ сэръ-Кристоферъ раздлялъ радость Менарда, что онъ могъ поселиться съ Катериной вдали отъ Чеверельскаго замка. Ея здоровье все было очень слабо, и вс были согласны въ томъ, что страшно было бы заставить ее возвратиться въ т мста, гд она столько страдала. Года черезъ два-три, къ тому времени когда не стало бы стараго мистера Кричлея, ректора комбернурскаго, и Катерина по всей вроятности была бы счастливою матерью, Менардъ могъ бы переселиться въ Комбермуръ, и Тина не почувствовала бы ничего кром радости, когда бы увидла, что новая ‘черноглазая обезьянка’, бгаетъ по галлереямъ и саду замка. Счастливая мать не страшится никакихъ воспоминаніи,— вс призраки прошедшаго исчезли при первой улыбки ея малютки.

Въ этихъ надеждахъ, и въ наслажденіи робкою нжностью Катерины, мистеръ Гильфиль провелъ нсколько блаженныхъ мсяцевъ. Она нуждалась въ его любви, жила ею. Ея постоянно томный и утомленный видъ былъ естественнымъ слдствіемъ ея слабаго здоровья, и когда явилась Надежда, что она будетъ матерью, вс друзья ея порадовались и стали надяться всего лучшаго для нея.

Но нжное растеніе было слишкомъ сильно помято жизнію, и уже не имло силы дать распуститься новому цвтку.

Тина умерла, и любовь Менарда Гильфиля вмст съ нею сошла въ могилу.

Заключеніе.

Я передалъ вамъ въ точности все, что зналъ о любви мистера Гильфиля, этой любви, освтившей его жизнь за много, много лтъ до того времени, когда онъ дряхлый, сдой и одинокій, сидлъ, задумавшись у огня, въ своемъ шеппертонскомъ домик. Густые темные кудри, страстная любовь, глубокое сердечное горе, какъ ни далеки они кажутся отъ рдкихъ блыхъ волосъ, равнодушнаго довольства, безстрастнаго спокойствія старости,— все это не что иное какъ нсколько бодрыхъ шаговъ по одному и тому же длинному жизненному пути, такъ точно цвтущія италіянскія долины, сладкозвучное addio двушекъ ихъ, все это часть того же дневнаго перезда, переносящаго васъ на другую сторону горы гд вы очутитесь посреди мрачныхъ утесовъ и гортанныхъ голосовъ Швейцаріи. Для тхъ, кто только зналъ сдаго викарія, нетерпливо разъзжавшаго на своей старой, сивой кляч, трудно было бы поврить, что онъ же былъ тотъ самый Менардъ Гильфиль, который, съ сердцемъ, переполненнымъ нжностію и страстію, что есть духу скакалъ на ворономъ кон въ Калламъ, или, что этотъ старый острякъ, съ букомическими вкусами, съ разчетливыми привычками, извдалъ нкогда вс тайны преданной любви, боролся съ ея мученіями, насладился ея радостями. И въ самомъ дл, мистеръ Гильфиль тхъ послднихъ шеппертонскихъ дней былъ подверженъ многимъ странностямъ, слабостямъ, которыхъ никто бы не сталъ подозрвать въ простомъ, любящемъ Менард. Но съ людьми случается то же, что съ деревьями: если вы отсчете лучшія ихъ втви, куда стремится весь молодой жизненный сокъ ихъ, раны заживутъ современемъ, но на мст ихъ явится какой-нибудь грубый некрасивый наростъ, и то, чему слдовало бы бытъ юркимъ, втвистымъ деревомъ, обратится въ уродливый, смшной пень. Много раздражающихъ недостатковъ, непріятныхъ странностей развиваются вслдствіе тяжкаго горя, сдавившаго и вонзившаго природу именно въ то время, когда она распускаю во всей своей красот, промахи, ошибки, которые мы ни строго осуждаемъ, часто не что иное, какъ нетвердая поступь человка, который лишился лучшаго своего члена.

Итакъ, старому нашему другу, хотя онъ во многомъ походилъ на узловатый изуродованный дубъ, отъ природы было назначено быть величественнымъ деревомъ. Сердце его здорово, умъ свтелъ, и въ старик, который набивалъ свои карма пряниками для дтей, который отдлывалъ своимъ колкимъ новомъ дурные поступки богача и внушалъ къ себ самое глубокое уваженіе своимъ прихожанамъ, можно было найдти вс основныя черты того благороднаго, прямаго и нжнаго юноши, излившаго вс самыя лучшія, самыя свжія силы своей души въ первой и единственной любви — любви къ Тин.

Конецъ.

‘Русскій Встникъ’, т.28, 1860

ЛЮБОВЬ МИСТЕРА ГИЛЬФИЛЯ

ГЛАВА I.

ГЛАВА II.

ГЛАВА III.

ГЛАВА IV.

ГЛАВА V.

ГЛАВА VI.

ГЛАВА VII.

ГЛАВА VIII.

ГЛАВА IX.

ГЛАВА X.

ГЛАВА XI.

ГЛАВА XII.

ГЛАВА VIII.

ГЛАВА XIV.

ГЛАВА XV.

ГЛАВА XVI.

ГЛАВА XVII.

ГЛАВА XVIII.

ГЛАВА XIX.

ГЛАВА XX

ГЛАВА XXI.

Заключеніе.

Читайте также: