АДАМЪ БИДЪ.
АДАМЪ БИДЪ.
РОМАНЪ ВЪ ШЕСТИ КНИГАХЪ
ДЖОРДЖА ЭЛОТА.
КНИГА ПЕРВАЯ.
I.
Мастерская.
II.
Проповдь.
III.
Посл проповди.
IV.
Домъ и домашня печали.
Адам Бид, Элиот Джордж, Год: 1859
Время на прочтение: 646 минут(ы)
Египетскй чародй съ одною только каплею чернилъ, которую онъ употребляетъ какъ зеркало, предпринимаетъ открыть всякому нечаянному постителю обширныя видня прошедшаго времени. То же самое предпринимаю и я относительно васъ, читатель! Съ каплею чернилъ на конц моего пера я представлю вамъ просторную мастерскую мистера Джонатана Брджа, плотника и строителя въ деревн Геслопъ, въ томъ вид, въ какомъ она находилась осмьнадцатаго юня, въ лто отъ Рождества Христова 1799.
Послобденное солнце сильно пекло пятерыхъ работниковъ, трудившихся надъ дверьми, оконницами и панельными обшивками. Запахъ сосноваго лса, распространявшйся отъ кучи досокъ, собранныхъ за открытою дверью, смшивался съ запахомъ кустовъ бузины, цвтъ которыхъ, блый, какъ снгъ, виднлся у самаго открытаго окна, находившагося съ противоположной стороны мастерской, косые солнечные лучи свтились сквозь прозрачныя стружки, подымавшяся отъ твердаго рубана, и ярко освщали тонкя нитки дубовой панели, которая была прислонена къ стн. На куч этихъ мягкихъ стружекъ устроила себ удобную постель обыкновенная срая овчарная собака и лежала, уткнувъ носъ между передними лапами и повременамъ нахмуривая брови, чтобъ бросить взглядъ на самаго высокаго изъ пяти работниковъ, вырзавшаго щитъ въ средин деревянной каминной доски. Этотъ работникъ обладалъ сильнымъ баритономъ, покрывавшимъ звукъ рубана и молотка, работникъ плъ:
‘Awake, my soul, and with the sun
The daily stage of duty run,
Shake off dull sloth…’ (*)
(*) ‘Вспрянь, моя душа, и съ первыми лучами солнца
Спши на дневное поприще твоей обязанности,
Отжени отъ себя скучную лнь…’
Англ. церковный гимнъ.
Въ это время понадобилось снять мрку, что требовало боле-сосредоточеннаго вниманя, и звучный голосъ измнился въ тихй шопотъ, но вдругъ онъ раздался съ новою силою:
‘Let all thy converse be sincere,
Thy concience as the noonday clear’. (*)
(*) Да будутъ искренни вс твои отношеня
И совсть, какъ полдень, чиста.
Такимъ голосомъ могла обладать только широкая грудь, а широкая грудь принадлежала мускуловатому человку футовъ шести росту. Его спина была такъ пряма, голова покоилась на плечахъ такъ ровно, что когда онъ приподымался для того, чтобъ лучше обозрть свою работу, то походилъ на стоящаго вольно солдата. Рукавъ, засученный выше локтя, обнаруживалъ руку, которая, очень-вроятно, могла бъ выиграть призъ, назначаемый за подвигъ, доказывавшй силу, между-тмъ, какъ длинная гибкая кисть руки съ широкими кончиками пальцевъ, казалось, годилась бы для художественныхъ занятй. По своему высокому росту и крпкому сложеню, Адамъ былъ саксонецъ и оправдывалъ свое имя {St. Beda, род. въ 672 г. въ Нортмберленд, воспитывался въ бенедиктинскомъ монастыр св. Петра въ Вермоут, впослдстви сдлался въ монастыр св. Павла въ Ярро монахомъ, дакономъ и пресвитеромъ. Онъ прозывался venerabilis (Почтенный) и извстенъ своими историческими, богословскими и др. сочиненями. Прим. перев.}, но чорные, какъ смоль, волосы, цвтъ которыхъ выступалъ еще боле при свтломъ бумажномъ колпак, и проницательные чорные глаза, рзко оттняемые выдававшимися впередъ и подвижными бровями, свидтельствовали и о присутстви кельтической крови. Онъ имлъ большое лицо съ крупными чертами, которое нельзя было назвать красивымъ, но когда оно было спокойно, то имло выражене лица добродушнаго честнаго человка.
Съ перваго взгляда легко было узнать, что слдующй работникъ былъ братъ Адама. Онъ былъ почти одного съ нимъ росту, у него были т же черты лица, тотъ же цвтъ волосъ и такое же сложене, но это самое фамильное сходство длало еще очевидне замчательное различе, существовавшее въ выражени лица и въ фигур обоихъ братьевъ. Широкя плечи Сета были нсколько сгорблены, глаза срые, брови выдавались впередъ не такъ, они не были столь подвижны, какъ брови брата, въ его глазахъ не выражалась проницательность, а довре и кротость. Онъ сбросилъ свой бумажный колпакъ, и вы видите, что его волосы не густы и не жестки, какъ у Адама, а тонки и волнисты, такъ-что вы вполн можете различить очеркъ его лба, выдающагося надъ бровью.
Лнивцы были уврены, что всегда получатъ отъ Сета какую-нибудь мдную монету, но они никогда не обращались за тмъ же къ Адаму.
Концертъ инструментовъ и голоса Адама былъ наконецъ прерванъ Сетомъ. Послднй, поднявъ дверь, надъ которою трудился съ напряженнымъ прилежанемъ, поставилъ ее къ стн и сказалъ:
— Ну, вотъ, я на сегодня кое-какъ и покончилъ съ моею дверью.
Вс работники оставили работу и взглянули на говорившаго. Джимъ Сольтъ, дюжй рыжеволосый дтина, извстный подъ именемъ рыжаго Джима, пересталъ строгать, и Адамъ съ чрезвычайнымъ удивленемъ обратился къ Сету:
— Какъ, неужели ты думаешь, что кончилъ дверь?
— Конечно, сказалъ Сетъ въ свою очередь съ удивленемъ:— чего же еще недостаетъ въ ней?
Громкй смхъ, которымъ разразились друге три работника, привелъ Сета въ смущене. Адамъ не участвовалъ въ общемъ хохот, но на лиц его все же появилась легкая улыбка, и онъ боле-мягкимъ тономъ, нежели прежде, сказалъ:
— А ты и забылъ панели.
Вс снова залились хохотомъ. Сетъ ударилъ себя руками по голов и покраснлъ до самыхъ ушей.
— Ура! воскликнулъ небольшаго росту живой малый, котораго звали жилистый Бенъ, выскочивъ впередъ и схвативъ дверь.— Мы повсимъ дверь въ конц мастерской и напишемъ на ней: ‘Работа Сета Бида, методиста’. Послушай, Джимъ, подай-ка сюда горшокъ съ красной краской.
— Стой! сказалъ Адамъ.— Перестань дурачиться, Бенъ Кренеджъ! Ты самъ, можетъ-быть, сдлаешь когда-нибудь такую же ошибку: какже ты будешь смяться тогда?
— Ну, поймай-ка меня въ этомъ, Адамъ! Еще пройдетъ довольно времени, пока моя голова будетъ набита ученемъ методистовъ, сказалъ Бенъ.
— За-то она часто бываетъ наполнена винными испаренями, а это еще хуже.
Несмотря на то, Бенъ взялъ уже въ руки горшокъ съ красною краскою и собирался писать свою надпись, рисуя предварительно букву С по воздуху.
— Полно, говорю! воскликнулъ Адамъ и, положивъ свои инструменты, шагнулъ къ Бену и схватилъ его за правое плечо.— Оставь его въ-поко, или я вытрясу твою душу изъ тла.
Бенъ содрогнулся въ желзныхъ объятяхъ Адама, но, несмотря на свой небольшой ростъ, онъ былъ очень-задоренъ и не думалъ уступить. Лвою рукою онъ вырвалъ кисть изъ обезсиленной правой руки и сдлалъ движене лвою рукою, какъ-будто желалъ совершить ею свой подвигъ. Въ одну секунду Адамъ повернулъ его кругомъ, схватилъ за другое плечо и, толкая передъ собою, такъ-сказать, пригвоздилъ его къ самой стн. Но тутъ вступился Сетъ.
— Оставь, Адамъ, оставь. Бенъ только шутитъ. Вдь онъ иметъ право смяться надо мною… Я самъ долженъ смяться надъ самимъ собою.
— Я до-тхъ-поръ не оставлю его, пока онъ не дастъ мн общаня, что не тронетъ двери, сказалъ Адамъ.
— Полно, Бенъ, сказалъ Сетъ убждающимъ тономъ:— не станемъ заводить ссоры изъ-за пустяковъ. Ты знаешь, Адамъ непремнно захочетъ поставить на-своемъ. Ты скоре повернешь телегу въ узкомъ мст, нежели заставишь Адама уступить. Скажи, что ты боле не тронешь двери, и кончи эту исторю.
— Я вовсе не боюсь Адама, сказалъ Бенъ: — но перестаю только по твоей просьб, Сетъ!
— Вотъ это умно съ твоей стороны, Бенъ! сказалъ Адамъ, смясь и выпуская жертву изъ своихъ объятй. Затмъ вс они возвратились къ своимъ работамъ, но жилистый Бенъ, уступивъ въ физической борьб, ршился отмстить за свое унижене насмшками.
— О чемъ же ты думалъ, Сетъ, началъ онъ:— о красивомъ личик пасторши, или ея рчи, что ты забылъ о панели?
— Приди и послушай ее, Бенъ, сказалъ Сетъ добродушно: — она будетъ говорить проповдь сегодня вечеромъ на Лугу, можетъ-быть, ты тогда и призадумаешься о себ самомъ и выкинешь изъ головы эти грязныя псни, до которыхъ ты такой страстный охотникъ. Можетъ-быть, ты сдлаешься врующимъ, а вдь это будетъ самымъ лучшимъ дневнымъ заработкомъ во всю твою жизнь.
— На все придетъ свое время, Сетъ! Я успю подумать объ этомъ, когда буду вести осдлую жизнь, холостякамъ незачмъ хлопотать о такихъ важныхъ заработкахъ. Можетъ-быть, я стану свататься и ходить въ церковь въ одно и тоже время, такъ, какъ ты длаешь, Сетъ, но ты не захочешь, чтобъ я сталъ врующимъ и втерся между тобою и хорошенькою проповдницею и увезъ ее.
— Это не страшно, Бенъ: я увренъ, что ни мн, ни теб не удастся привлечь ее. Ты только приди и послушай ее, и тогда ты не будешь отзываться о ней такъ легкомысленно.
— Хорошо, я, пожалуй, приду послушать ее сегодня вечеромъ, если не будетъ хорошаго общества въ ‘Остролистник’. На какой текстъ будетъ она проповдывать? Ты, можетъ-быть, разскажешь мн, Сетъ, если мн не удастся придти во-время. Не будетъ ли она проповдывать на слдующй текстъ: ‘Кого пришли вы видть? Пророчицу? Истинно, истинно, говорю вамъ, и боле, нежели пророчицу… необыкновенно-красивую молодую женщину’.
— Послушай, Бенъ, мрачно произнесъ Адамъ: — оставь въ поко слова библи: ты ужь зашелъ слишкомъ-далеко.
— Что-о, да разв ты уже обратившйся, Адамъ? Я думалъ, что ты глухъ къ проповдямъ женщинъ.
— Нтъ, я не обращаюсь ни къ чему. Я ничего не говорилъ о проповдяхъ женщинъ, я говорю: оставь библю въ поко. У тебя есть собране грязныхъ шутокъ — не такъ ли?— которое ты считаешь чрезвычайно-рдкимъ и которымъ ты очень гордишься? Ну, ты и трогай своими грязными пальцами эту книгу.
— Да ты сталъ такимъ же святымъ, какъ Сетъ. Я думаю, что ты отправишься сегодня на проповдь. Мн кажется, ты былъ бы отличнымъ регентомъ пвчихъ. Но я не знаю, что скажетъ пасторъ Ирвайнъ, когда узнаетъ, что его большой фаворитъ Адамъ Бидъ сдлался методистомъ.
— Не безпокойся, пожалуйста, обо мн никогда, Бенъ! Я такъ же намренъ сдлаться методистомъ, какъ и ты… разумется, я думаю, что ты скоре всего обратишься къ чему-нибудь дурному. Мистеръ Ирвайнъ очень-хорошо понимаетъ, что ему незачмъ вмшиваться въ дла людей касательно религи. Онъ не разъ говорилъ мн, что эти дла касаются ихъ самихъ и Бога.
— Да, конечно, несмотря на то, онъ, однакожъ, не очень-то любитъ вашихъ диссидентовъ.
— Можетъ-быть. Я не очень-то люблю густой эль Джош-Тода, но я не мшаю теб напиваться этимъ элемъ и длать глупости.
За этимъ ударомъ Адама послдовалъ хохотъ, но Сетъ весьма-серьзно замтилъ:
— Нтъ, нтъ, Адди, ты не долженъ сравнивать вру какого-либо человка съ густымъ элемъ. Вдь ты знаешь, что учене диссидентовъ и методистовъ основывается на тхъ же началахъ, какъ и господствующая религя.
— Нтъ, Сетъ, я никогда не насмхаюсь надъ врою, которую исповдываетъ кто-нибудь, какова бы она ни была. Пусть каждый поступаетъ сообразно съ своею совстью — вотъ и все. Я думаю только, что было бы лучше, еслибъ люди, слушаясь своей совсти, твердо держались своей церкви: имъ пришлось бы тогда учиться въ ней многому. Но, съ другой стороны, можно быть ужь черезчуръ-набожнымъ, на этомъ свт мы должны заботиться еще о многомъ, кром Евангеля. Посмотри на каналы, на водопроводы, на орудя, употребляемыя въ каменноугольныхъ копяхъ, на аркрейтовы {Аркрейтъ — извстный изобртатель бумагопрядильной машины, жившй въ прошедшемъ столти. Прим. перев.} мельницы въ Кромфорд. Человкъ, по моему мнню, долженъ, кром евангеля, знать еще что-нибудь длятого, чтобъ умть строить вс эти предметы. Но, послушай-ка нкоторыхъ изъ этихъ проповдниковъ!… подумаешь, что человкъ всю свою жизнь не долженъ длать ничего, какъ только лежать съ закрытыми глазами и слдить за тмъ, что происходитъ внутри его. Я знаю, что человкъ долженъ имть слова Боже въ сердц и что библя есть слово Боже. Но что сказано въ библи? Тамъ сказано, какъ Богъ вдохновилъ работника, строившаго скиню завта, длятого, чтобъ онъ произвелъ всю рзную работу и предметы, которые должна была сдлать искусная рука. Вотъ какимъ образомъ смотрю я на это: духъ Божй везд и всегда — въ будни и въ воскресные дни — въ великихъ длахъ и изобртеняхъ, въ произведеняхъ художествъ и ремеслъ. И Богъ даруетъ помощь нашему уму и рукамъ такъ же точно, какъ и нашей душ, и если человкъ длаетъ работы вн своихъ рабочихъ часовъ — строитъ печь для своей жены длятого, чтобъ избавить ее отъ ходьбы въ пекарню для печеня своего хлба, или роется въ своемъ крошечномъ садик и сажаетъ дв картофелины вмсто одной — то такимъ образомъ онъ длаетъ больше добра, и онъ такъ же близокъ къ Богу, какъ еслибъ онъ бгалъ за проповдникомъ, молился и стоналъ.
— Прекрасно сказано, Адамъ! сказалъ рыжй Джимъ, который въ то время, когда говорилъ Адамъ, пересталъ строгать и подвинулъ впередъ свою доску:— такой отличной проповди я давно уже не слышалъ. Она заставила меня вспомнить, что моя жена цлый годъ надодаетъ мн и проситъ, чтобъ я выстроилъ ей печь.
— Въ томъ, что ты сказалъ, много справедливаго, Адамъ! важно замтилъ Сетъ.— Но ты самъ знаешь, что многе лнтяи, слушавше проповдниковъ, которымъ ты приписываешь столько ошибокъ, именно отъ этого стали трудолюбивыми. Вдь по вин проповдника пустетъ пивная, и если человкъ станетъ врующимъ, то онъ отъ этого не станетъ хуже работать.
— Иногда только онъ забываетъ, что къ дверямъ нужна панель, не такъ ли, Сетъ? сказалъ жилистый Бенъ.
— Ну, Бенъ, теперь ты будешь острить надо мною всю жизнь. Но религя въ этомъ нисколько не виновата: виноватъ былъ Сетъ Бидъ, который всегда занимается тмъ, что болтаетъ всякй вздоръ. Религя не исцлила его, и тмъ боле мы должны сожалть о немъ.
— Не сердись на меня, Сетъ, сказалъ жилистый Бенъ.— Ты прямой, добрый, веселый малый, все равно, помнишь ли ты о панеляхъ, или нтъ, но ты не долженъ щетиниться при всякой пустой шутк, какъ это длаютъ нкоторые изъ вашей брати, хотя они и считаютъ себя умными.
— Сетъ, сказалъ Адамъ, не обращая вниманя на насмшку, направленную противъ него: — ты не долженъ сердиться на меня. Я вовсе не мтилъ на тебя въ томъ, что я говорилъ нсколько минутъ назадъ. Одинъ смотритъ на вещи такъ, а другой иначе.
— Нтъ, нтъ, Адди, я знаю очень-хорошо, что ты не сердишься на меня, сказалъ Сетъ.— Ты похожъ на свою сабаку Джинъ, которая иногда полаетъ на меня, а потомъ опять станетъ лизать руки.
Вс, молча, работали нсколько минутъ до-тхъ-поръ, пока церковные часы не пробили шести. Еще не усплъ замереть первый ударъ, какъ рыжй Джимъ бросилъ свой рубанъ и досталъ свой камзолъ, жилистый Бенъ оставилъ винтъ ввернутымъ до половины и кинулъ отвертку въ свою корзинку съ инструментами, Тэфтъ, по прозваню нмой, который, согласно со своимъ прозвищемъ, сохранялъ молчане впродолжене всего предъидущаго разговора, бросилъ въ-сторону молотокъ, который только-что собирался поднять, Сетъ также выпрямилъ свою спину и уже протянулъ руку къ бумажному колпаку. Одинъ лишь Адамъ продолжалъ работать, какъ-будто не случилось ничего. Но, замтивъ остановку инструментовъ, онъ взглянулъ и съ негодованемъ сказалъ:
— Послушайте-ка. Я не могу оставаться спокойнымъ, если вижу, что люди бросаютъ свои инструменты въ ту самую минуту, когда только-что часы начинаютъ бить, какъ-будто они не находятъ въ работ никакого удовольствя и боятся лишнй разъ ударить молоткомъ.
Сетъ видимо смутился и медленне сталъ приготовляться уйдти, но нмой Тэфтъ, прерывая молчане, сказалъ:
— Э, з, Адамъ, ты говоришь, какъ молодой человкъ. Теб теперь двадцать-шесть лтъ, а когда теб стукнетъ сорокъ-шесть, какъ мн, тогда ты не станешь такъ рваться къ работ ни за-что, ни про-что.
— Вздоръ, сказалъ Адамъ, все еще сердитымъ тономъ: — право, мн кажется, тутъ дло вовсе не въ лтахъ. Впрочемъ, я не думаю, что человкъ въ твои лта долженъ быть вялъ. Я съ негодованемъ вижу, если кто-нибудь опускаетъ внизъ руки, какъ убитый, лишь-только раздастся первый ударъ часовъ, какъ-будто онъ не гордится своею работою и не находитъ въ ней никакого наслажденя. И точильный камень будетъ вертться нсколько времени посл того, какъ ты отойдешь отъ него.
— Ну, ужь довольно, Адамъ! воскликнулъ жилистый Бенъ.— Оставь каждаго идти своей дорогой. Ты вотъ нсколько минутъ назадъ находилъ ошибки въ проповдникахъ, а ты самъ очень любишь проповдывать. Ты, можетъ-быть, лучше любишь работать, нежели играть, а я лучше люблю играть, нежели работать. Это приходится теб по вкусу… отъ этого теб только больше дла.
Съ этою выходною рчью, которую онъ считалъ весьма-дйствительною, жилистый Бенъ накинулъ на плечо свою корзинку и вышелъ изъ мастерской, быстро сопровождаемый нмымъ Тэфтомъ и рыжимъ Джимомъ. Сетъ медлилъ и пристально смотрлъ на Адама, какъ-бы ожидая, что онъ ему скажетъ что-нибудь.
— Ты сперва зайдешь домой, а оттуда уже пойдешь на проповдь? спросилъ Адамъ, взглянувъ на брата.
— Нтъ, я оставилъ шляпу и платье въ квартир Билля Маскери. Я не приду домой раньше десяти часовъ. Можетъ случиться, что я провожу домой Дина Моррисъ, если она пожелаетъ этого. Ты знаешь, что ей не съ кмъ будетъ придти отъ Пойзеръ.
— Въ такомъ случа я скажу матери, чтобы она не ждала тебя, сказалъ Адамъ.
— А ты самъ не пойдешь къ Пойзеръ сегодня вечеромъ? спросилъ Сетъ, нсколько-робкимъ голосомъ, собираясь выйдти изъ мастерской.
— Нтъ, я пойду въ училище.
До этого времени Джипъ лежалъ на своей удобной постели. Замтивъ, что друге работники стали уходитъ, онъ поднялъ голову и пристально слдилъ за Адамомъ. Но лишь-только послднй усплъ положить въ карманъ свою линейку и отвернуть передникъ на бокъ, какъ Джипъ вскочилъ съ своего мста, подбжалъ къ своему господину и сталъ пристально смотрть ему въ лицо, терпливо ожидая чего-то. Еслибъ у Джипа былъ хвостъ, то онъ, безъ всякаго сомння, замахалъ бы имъ, но, лишенный этого средства выражать свои ощущеня, онъ, подобно многимъ другимъ почтеннымъ лицамъ, такимъ-образомъ, по опредленю судьбы, казался флегматичне, чмъ онъ былъ на самомъ дл.
— Что, ты ужь ждешь корзинки, Джипъ, а? сказалъ Адамъ, и въ голос слышалась та же мягкость, какъ въ то время, когда онъ говорилъ съ Сетомъ.
Джипъ прыгнулъ и тихонько залаялъ, какъ бы желая выразить:
— Конечно.
Бдняжка, въ выражени своихъ чувствъ онъ не имлъ большаго выбора.
Корзинка заключала въ себ по буднямъ обдъ Адама и Сета. Ни одно изъ офицальныхъ лицъ, участвующихъ въ какой-нибудь процеси, не обращаетъ такъ мало вниманя на своихъ знакомыхъ, какъ длалъ то Джипъ, когда онъ, съ корзинкой, слдовалъ по пятамъ за своимъ господиномъ.
Выйдя изъ мастерской, Адамъ замкнулъ дверь, вынулъ ключъ и снесъ его въ домъ, находившйся на другой сторон дровянаго двора. То былъ низенькй домикъ, покрытый гладкою срою соломой, съ свтложелтыми стнами, имвшй, при вечернемъ свт, весьма-прятный видъ. Оправленныя въ свинецъ окна были свтлы и безъ пятнышекъ, ступенька передъ дверью чиста, какъ булыжникъ при отлив моря. На ступеньк стояла чистенькая старушка въ полотняномъ темно-полосатомъ плать, съ краснымъ платкомъ на ше, и въ полотняномъ чепчик, она разговаривала съ пестрыми домашними птицами, которыя, казалось, были привлечены къ ней обманчивою надеждою по получене холоднаго картофеля или ячменя. Зрне старухи было, повидимому, очень-слабо, потому-что она узнала Адама только тогда, когда онъ сказалъ:
— Вотъ ключъ, Долли! Положите его, пожалуйста, въ домъ.
— Положу непремнно. Не хотите ли, однакожь, войдти, Адамъ? миссъ Мери дома, и мастеръ Брджъ возвратится тотчасъ, онъ будетъ радъ, если вы останетесь съ нимъ ужинать, за это я ручаюсь.
— Нтъ, Долли, благодарю, я иду домой. Доброй ночи.
Адамъ, сопровождаемый по пятамъ Джипомъ, быстро и большими шагами удалился съ дровянаго двора и вышелъ на большую дорогу, которая проходила отъ деревни внизъ по долин. Когда онъ достигъ подошвы покатости, пожилой всадникъ, у котораго былъ привязанъ сзади чемоданъ, остановилъ лошадь, поровнявшись съ нимъ, и обернулся, чтобъ проводить продолжительнымъ взоромъ плотнаго работника въ бумажномъ колпак, кожаныхъ штанахъ и въ темносинихъ шерстяныхъ чулкахъ.
Адамъ, не подозрвая прятнаго впечатлня, которое произвелъ на всадника, скоро пошелъ по полямъ и заплъ гимнъ, весь день невыходившй у него изъ головы:
‘Let all thy converse be sincere,
Thy conscience as the noonday clear,
For God’s all-seeing eye surveys
Thy secret thoughts, thy works and ways.’ (*)
(*) Да будутъ искренни твои отношеня
И совсть, какъ полдень, чиста,
Ибо всевидящее око Боже наблюдаетъ
За твоими сокровенными помыслами, дянями и путями.’
Около трехъ-четвертей седьмаго въ деревн Геслонъ, и во всю длину ея небольшой улицы отъ Донниторнскаго Герба до кладбищенскихъ воротъ, обнаружилось необыкновенное движене, жители оставили свои помщеня, побуждаемые къ тому очевидно не однимъ лишь желанемъ понжиться на вечернемъ солнц. Донниторнскй Гербъ стоялъ у входа въ деревню, и небольшой хуторный и усадебный дворы, находившеся съ боку и указывавше на то, что къ гостинниц принадлежалъ изрядный участокъ земли, общали путешественнику хорошй кормъ какъ для него самого, такъ и для лошади. Это могло служить ему утшенемъ въ томъ, что поврежденная временемъ вывска не позволяла ему хорошенько ознакомиться съ геральдическими изображенями древней фамили Донниторнъ. Мистеръ Кассонъ, хозяинъ гостинницы, уже нсколько времени стоялъ у дверей, держа руки въ карманахъ, становясь то на пятки, то на цыпочки и покачиваясь, его взоры были обращены на неогороженный участокъ, гд на средин помщался клнъ, который, какъ было извстно хозяину, былъ мстомъ назначеня мужчинъ и женщинъ важнаго вида, время-отъ-времени проходившихъ мимо его.
Личность мистера Кассона вовсе не принадлежала къ числу обыкновенныхъ типовъ, которые не заслуживаютъ описаня. Съ перваго взгляда она, казалось, главнйшимъ образомъ состояла изъ двухъ сферъ, относившихся другъ къ другу такъ же, какъ земля и луна, то-есть нижняя сфера, казалось на простой взглядъ, была въ тринадцать разъ больше верхней, которая, естественно, отправляла должность простаго спутника и подчиненнаго. Но этимъ и ограничивалось сходство, потому-что голова мистера Кассона вовсе не была сателлитомъ меланхолическаго вида, или ‘запятнаннымъ шаромъ’, какъ непочтительно отозвался о мсяц Мильтонъ, напротивъ, голова и лицо были весьма-гладки и имли совершенно-здоровый видъ, лицо, состоявшее главнйшимъ-образомъ изъ круглыхъ и румяныхъ щекъ, между которыми носъ и глаза образовывали такую незначительную связь и перерывы, что о нихъ почти не стоило и упоминать, выражала радостное довольство, смягчавшееся только сознанемъ личнаго достоинства, которымъ была проникнута вся фигура. Это чувство достоинства нельзя было считать чрезмрнымъ въ человк, находившемся цлыя пятнадцать лтъ въ должности дворецкаго ‘фамили’ и, въ своемъ настоящемъ высокомъ положени, по-необходимости, часто имвшемъ дло съ подчиненными. Въ послдня пять минутъ мистеръ Кассонъ обдумывалъ въ ум проблему: какимъ-образомъ удовлетворить своему любопытству и отправиться на Лугъ, не лишаясь своего достоинства. Онъ уже отчасти разршилъ задачу, вынувъ руки изъ кармановъ и вдвинувъ ихъ въ проймы своего жилета, затмъ наклонивъ голову на одну сторону и принявъ видъ презрительнаго равнодушя ко всему, что могло попасться ему на глаза, какъ вдругъ его мысли обратило на себя приближене всадника, того самого, который незадолго передъ тмъ останавливалъ свою лошадь и продолжительнымъ взоромъ провожалъ нашего знакомца Адама и который теперь подъзжалъ къ дверямъ Донниторнскаго Герба.
— Возьми лошадь за узду и дай ей напиться, человкъ! сказалъ путешественникъ парню въ грубой блуз, вышедшему со двора при звук лошадинаго топота — Что у васъ такое въ вашей деревеньк, хозяинъ? продолжалъ онъ, сходя съ лошади.— У васъ какое-то особенное движене.
— Да проповдь методистовъ, сударь! У насъ распространился слухъ, что молодая женщина будетъ проповдывать на Лугу, отвчалъ мистеръ Кассонъ дискантовымъ и удушливымъ голосомъ, съ нкоторымъ жеманствомъ.— Не угодно ли вамъ, сударь, войдти и не прикажете ли чего?
— Нтъ, я долженъ хать дальше въ Дростеръ. Мн нужно только напоить лошадь… Но что же говоритъ вашъ пасторъ о томъ, что молодая женщина читаетъ проповди прямо у него подъ носомъ?
— Пасторъ Ирвайнъ не живетъ здсь, сударь: онъ живетъ въ Брокстон, вонъ тамъ за холмомъ. Домъ священника здсь совсмъ развалился, сударь, такъ-что господину нельзя жить въ немъ. Онъ приходитъ проповдывать по воскресеньямъ посл обда, сударь, и оставляетъ здсь свою лошадь. Это, сударь, срая лошадка, которую онъ высоко цнитъ. Онъ всегда оставлялъ ее здсь, сударь, еще въ то время, когда я не былъ хозяиномъ Донниторнскаго Герба. Я не здсь родился, сударь, какъ вы легко можете узнать по моему произношеню. Въ этой сторон, сударь, выражаются чрезвычайно странно, такъ-что господамъ весьма-трудно понимать ихъ. Я, сударь, выросъ среди господъ, привыкъ къ ихъ языку, когда еще былъ мальчишкой. Какъ, думаете вы, произносятъ здсь люди ‘hevn’t you?’ {Трактирщикъ говоритъ простонароднымъ языкомъ: ‘havn’t you’, вмсто ‘have not you’.} Господа, извстно, говорятъ: ‘hevn’t you?’ ну, а здсь народъ говоритъ: ‘hanna yey’. Такъ, какъ они говоритъ здсь, сударь, это называется далекъ. Я слышалъ, что сквайръ Донниторнъ не разъ говорилъ объ этомъ: это, говорилъ онъ, далекъ.
— Такъ, такъ, сказалъ чужестранецъ, улыбаясь.— Я очень-хорошо знаю это. Но я не думаю, чтобъ у васъ тутъ было много методистовъ… въ вашемъ земледльческомъ мстечк. Я даже предполагалъ, что трудно найдти между вами методиста. Вдь вы вс фермеры, не правда ли? А вдь Методисты имютъ мало вляня на это сослове.
— Нтъ, сударь, здсь въ окрестности живетъ множество рабочихъ. Здсь живетъ мистеръ Брджъ, которому принадлежитъ лсной дворъ, вотъ этотъ, онъ занимается постройками и починками, и у него много работы. Потомъ неподалеку отсюда находятся каменоломни. Нтъ, въ этой сторон есть много работы, сударь! Потомъ, здсь есть славная куча методистовъ въ Треддльстон… Это ярмарочный городъ, миляхъ въ трехъ отсюда… вы, можетъ-быть, прожали черезъ него, сударь! Ихъ набралось теперь здсь нсколько десятковъ на Лугу. Оттуда-то наши рабоче и набираются этого ученя, хотя во всемъ Геслон только два методиста: это Виллъ Маскри, колесникъ, и Сетъ Бидъ, молодой человкъ, занимающйся плотничною работою.
— Слдовательно, проповдница изъ Треддльстона, не такъ ли?
— Нтъ, сударь, она изъ Стонишейра, около тридцати миль отсюда. Но она прхала сюда погостить къ мистеру Пойзеру на мыз… Это вотъ ихъ риги и большя орховыя деревья, все прямо на лвой рук, сударь! Она родная племянница жены Пойзера, и Пойзеры будутъ очень-недовольны и огорчены тмъ, что она такъ дурачится. Но я слышалъ, что когда въ голову этихъ методистокъ заберется такой вздоръ, то ихъ нельзя удержатъ ничмъ: многя изъ нихъ длаются совершенно-сумасшедшими со своей религей. Впрочемъ, эта молодая женщина, съ виду очень-кроткая. Такъ, по-крайней-мр, мн говорили, самъ я ея не видлъ.
— Жаль, что у меня нтъ времени и что я долженъ хать дальше: мн хотлось бы остаться здсь и посмотрть на нее. Я удалился съ своей дороги на цлыя двадцать минутъ, желая осмотрть вашъ домъ въ долин. Онъ, кажется, принадлежитъ сквайру Донниторну, не такъ ли?
— Да, сударь, это охотничье мсто Донниторна, совершенно такъ. Славные дубы, сударь, не правда ли? Я ужь долженъ знать, что это такое, сударь, потому-что жилъ у нихъ дворецкимъ цлыя пятнадцать лтъ. Наслдникъ всего этого теперь капитанъ Донниторнъ, сударь, внукъ сквайра Донниторна. Онъ будетъ совершеннолтнимъ къ ныншней жатв, сударь: вотъ тогда ужь будетъ праздникъ на нашей улиц. Ему, сквайру Донниторну, принадлежитъ вся окрестность здсь, сударь!
— Да, прекрасное мстечко, кому бы оно тамъ ни принадлежало, сказалъ путешественникъ, садясь на лошадь: — и здсь водятся также красивые, стройные ребята. Я встртилъ парня, какого мн еще не удавалось видть въ жизни, съ полчаса назадъ, у подошвы холма… плотникъ, высокй, широкоплечй малый, черноволосый и черноглазый. Онъ былъ бы отличный солдатъ. Намъ нуженъ такой народъ, какъ этотъ малый, чтобъ бить французовъ.
— Знаю, сударь, про кого изволите говоритъ: это былъ Адамъ Бидъ… готовъ побожиться, что это былъ онъ… сынъ Матвя Бида… вс здсь знаютъ его. Онъ чрезвычайно-смтливый, старательный парень и удивительно-силенъ. Ей-Богу, сударь… извините, что я говорю такимъ-образомъ… онъ въ состояни пройдти сорокъ миль въ день и подниметъ около шестидесяти стоновъ {Въ стон отъ 8 до 16 англйскихъ фунтовъ.}. Его очень любятъ здшне господа, сударь, капитанъ Донниторнъ и мистеръ Ирвайнъ очень заботятся о немъ. Но онъ немного подымаетъ носъ и важничаетъ.
— Ну, прощайте, хозяинъ! Мн надо хать.
— Къ услугамъ вашимъ, сударь! Прощайте.
Путешественникъ пустилъ свою лошадь скорою рысью по деревн, но когда онъ дохалъ до Луга, то очаровательное зрлище, представившееся ему съ правой стороны, странный контрастъ, образуемый группами поселянъ и собранемъ методистовъ близъ клна, а больше всего, можетъ-быть, желане увидть молодую проповдницу искушали его до такой степени, что онъ остановился и подавилъ въ себ страстное желане совершать свой путь какъ-можно-скоре.
Лугъ находится въ конц деревни, и тамъ дорога расходилась по двумъ направленямъ: одна вела верхъ на холмъ, мимо церкви, другая прелестными извилинами шла внизъ по долин. Съ той стороны Луга, которая была обращена къ церкви, помщались не прямою линею крытыя соломою избы и доходили почти до кладбищенскихъ воротъ, съ другой же, сверозападной стороны ничто не препятствовало наслаждаться видомъ прелестнаго волнистаго луга, лсистой долины и мрачной массы отдаленныхъ горъ. Богатая, волнистая область Ломшейръ, куда принадлежала деревня Геслопъ, граничитъ съ мрачнымъ предмстьемъ Стонишейръ, голые холмы котораго господствуютъ надъ областью. Такъ иногда вамъ случается увидть, что красивая, цвтущая здоровьемъ и молодостью двушка идетъ подъ руку съ неуклюжимъ, высокимъ, смуглымъ братомъ. Въ два, или три часа зды путешественникъ прозжаетъ открытую, лишенную деревьевъ область, перескаемую полосами холоднаго сраго камня, вступаетъ въ другую, гд его путь лежитъ извилинами подъ кровомъ лсовъ, или извивается по волнистымъ холмамъ, покрытымъ рядами деревьевъ, высокою луговою травою и густою рожью, и гд, при каждомъ поворот, встрчаетъ старую дачу, расположенную въ долин, или на вершин покатости, или домъ съ цлою цпью сараевъ и кучею золотистыхъ стоговъ, или старую колокольню, виднющуюся надъ множествомъ деревьевъ и крышъ, покрытыхъ соломою и темно-красными черепицами. Такое зрлище, какое мы изобразили въ послднихъ двухъ строкахъ, представляла церковь деревни Геслопъ нашему путешественнику, когда онъ сталъ подыматься по отлогому откосу, который велъ на веселую вершину. Находясь близъ Луга, онъ могъ сразу вполн обозрть вс другя типическя черты очаровательной страны. На самомъ горизонт виднлись обширныя конической формы массы холмовъ, походившя на исполинскя ограды, назначенныя для защиты этой хлбной и полевой области отъ рзкихъ и свирпыхъ сверныхъ втровъ. Холмы находились въ небольшомъ отдалени и потому не были одты въ пурпуровый таинственный цвтъ, на ихъ темныхъ зеленоватыхъ откосахъ ясно виднлись овцы, о движени которыхъ, конечно, можно было только догадываться. Время текло своимъ чередомъ, а эти массы не отвчали никакимъ перемнамъ, всегда оставались мрачными и пасмурными посл утренняго блеска, быстраго свта апрльскаго полудня, прощальнаго малиноваго сяня лтняго солнца, заставляющаго созрвать плоды. Непосредственно за ними глазъ отдыхалъ на ближайшей черт повисшихъ лсовъ, раздлавшихся широкими полосами пастбищъ, или полосами хлба, еще непокрытыхъ однообразною лиственною завсою послднихъ лтнихъ мсяцевъ, но все-таки показывавшихъ жаркй цвтъ медоваго дуба и нжную зелень ясеневаго дерева и липы. Затмъ слдовала долина, гд лса были гуще: какъ-будто они торопливо скатились внизъ на покатости съ полосъ, оставшихся гладкими, и помстились здсь длятого, чтобъ лучше защитить высокй домъ, возвышавшй свои стны и посылавшй свой слабый голубой лтнй дымъ въ ихъ сторону. Впереди дома былъ обширный паркъ и довольно-большой чистый прудъ, но волнистая покатость поляны не дозволила нашему путешественнику видть ихъ со стороны деревенскаго луга. Вмсто этого онъ видлъ первый планъ картины, который быль также очарователенъ: ровные солнечные лучи проникали, подобно прозрачному золоту, между наклоненными стебельками пушистой травы и высокимъ краснымъ щавелемъ и между блыми зонтиками цикуты, испещрившихъ густую нагороди. Лто было въ той пор, когда звукъ точимой косы заставляетъ насъ съ сожалнемъ смотрть на осыпанные цвтами луга.
Онъ могъ бы увидть другя красоты ландшафта, еслибъ немного повернулся на сдл и посмотрлъ на востокъ, за пастбище и лсной дворъ Джонатана Брджа по направленю къ зеленымъ хлбороднымъ полямъ и орховымъ деревьямъ близъ мызы, но ясно было, что живыя группы, находившяся близъ него, интересовали его боле. Здсь были вс поколня деревни, начиная съ ‘ддушки Тафта’, въ темномъ шерстяномъ колпак, который былъ сгорбленъ въ-три-погибели, но, казалось, былъ еще довольно-живучъ и могъ держаться на ногахъ немало времени, опираясь на свою короткую палку, до грудныхъ дтей, таращившихъ маленькя круглыя головки въ стеганыхъ полотняныхъ шапочкахъ. Постепенно прибывали новыя лица — поселяне съ тяжелою походкою, которые, поужинавъ, выходили посмотрть на необыкновенную сцену тупымъ бычачьимъ взоромъ, желая услышатъ, какимъ-образомъ друге будутъ объяснять сцену, но сами не ршаясь сдлать какой-либо вопросъ. Вс, однакожъ, старались не смшаться съ методистами на Лугу, ожидавшими проповди, потому-что никто изъ нихъ не допустилъ бы взвести на себя обвиненя, будто онъ пришелъ послушать ‘проповдницу’: вс они пришли только длятого, чтобъ увидть, ‘что тутъ будетъ происходить’. Мужчины главнйшимъ образомъ собрались около кузницы. Но не думайте, чтобъ они образовывали толпу. Поселяне не толпятся никогда: они не знаютъ, что значитъ шептаться, они, повидимому, такъ же неспособны тихо выражаться, какъ корова, или олень. Истый крестьянинъ поворотится спиною къ своему собесднику, броситъ вопросъ изъ-за-плеча, какъ-бы думая убжать отъ отвта, и въ самомъ разгар бесды отойдетъ отъ васъ два-три шага въ сторону. Такимъ-образомъ, группа, находившаяся близъ дверей кузницы, вовсе не была сомкнута и не образовывала плотнаго забора передъ Чадомъ Кренеджемъ, самимъ кузнецомъ, который, опираясь на дверной косякъ и скрестивъ черныя дюжя руки, повременамъ разражался страшнымъ ревомъ хохота надъ собственными остротами, видимо предпочитая ихъ насмшкамъ Жилистаго Бена, отказавшагося отъ удовольствй ‘Остролистника’ длятого, чтобъ увидть жизнь въ новой форм. Но оба рода остротъ заслуживали одинаковое презрне мистера Джошуа Ранна. Кожаный фартукъ и подавленная угрюмость мастера Ранна никого неоставляли въ сомнни, что онъ былъ деревенскй башмачникъ. Выпятившеся подбородокъ и животъ и вертящеся больше пальцы боле-тонкимъ образомъ заставляли незнакомыхъ, чужихъ людей предполагать, что они находятся въ присутстви приходскаго дьячка. ‘Старымъ Джошкой’ (такъ непочтительно называли его сосди) начинало овладвать негодоване, но онъ до-этихъ-поръ произнесъ только густымъ, но сдержаннымъ басомъ, походившимъ на достраиване волончеля: ‘Сетона, царя аморейска, ибо милость его во вки, Ога, царя вазанска, ибо милость его во вки’ — изрчене, которое, казалось, имло очень-мало отношеня къ настоящему случаю, но которое, какъ и всякая другая аномаля, было естественнымъ слдствемъ, какъ вы, читатель, увидите. Мистеръ Раннъ внутренно поддерживалъ достоинство церкви предъ лицомъ этого соблазнительнаго вторженя методизма, и такъ-какъ это достоинство, по его мнню, могло быть поддержано только его звучнымъ голосомъ, то очень-естественно, что первою идеею его было привести цитату изъ псалма, который онъ читалъ въ послднее воскресенье посл обда.
Такъ-какъ женщины были любопытне нуженъ, то он собрались на самой границ Луга, гд он лучше могли разсмотрть костюмъ, походившй на костюмъ квакеровъ, и странное поведене методистокъ. Подъ клномъ стояла небольшая тележка, которая была взята у колсника и должна была служить каедрою, около ней были разставлены нсколько скамеекъ и стульевъ. Нкоторые изъ методистовъ сидли на нихъ съ закрытыми глазами, какъ-бы погруженные въ молитву, или въ размышлене. Друге продолжали стоять, обратившись къ поселянамъ лицомъ, на которомъ выражалось меланхолическое сострадане, что чрезвычайно забавляло Бесси Бренеджъ, живую дачъ кузнеца, называемую бесдами Чадова Бессъ. Она удивлялась, ‘почему эти люди строили такя скучныя физономи’. Чадова Бессъ была предметъ особеннаго состраданя, потому-что за волосы, зачесанныя назадъ и прикрытые на самой макушк головы чепчикомъ, показывали украшене, которымъ она гордилась больше, нежели своими румяными щеками, именно дв большя круглыя серьги съ фальшивыми гранатами. Эти украшеня были предметомъ презрня нетолько методистовъ, но и ея родной кузины и ттки Тимоеевой Бессъ, которая съ истинно-родственными чувствами часто выражала опасене, чтобъ эти серьги не довели ея до чего-нибудь дурнаго, въ душ своей желая совершенно-противнаго.
Тимоеева Бессъ, сохранившая двичье прозвище между своими короткими знакомыми, уже давно была женою Рыжаго Джима и обладала порядочнымъ запасомъ драгоцнностей, составляющихъ принадлежность замужней женщины. Изъ нихъ достаточно будетъ упомянуть о плотномъ грудномъ ребенк, котораго она качала на рукахъ, и о здоровомъ пятилтнемъ мальчик въ короткихъ по колно штанахъ и съ голыми красными ногами, на ше у котораго висла ржавая молочная кружка наподобе барабана и котораго особенно обгала небольшая собачка Чада. Эта юная масличная втвь славилась подъ именемъ Бена Тимоеевой Бессъ. Бенъ Тимоеевой Бессъ имлъ весьма-любознательный нравъ и не стснялся ложнымъ стыдомъ. Онъ вышелъ изъ группы женщинъ и дтей, расхаживалъ между методистами, смотрлъ имъ прямо въ лицо, открывъ ротъ, и, въ вид музыкальнаго акомпаньемента, ударялъ палкой въ молочную кружку. Но когда одна изъ пожилыхъ женщинъ съ важнымъ видомъ наклонилась къ нему и въ увщане хотла взять его за плечо, то Бенъ Тимоеевой Бессъ сначала лягнулъ ее изо всей мочи, а потомъ далъ тягу и искалъ убжища за ногами своего отца.
— Ахъ, ты щенокъ этакой! сказалъ Рыжй Джимъ съ нкоторою отеческою гордостью: — если ты не будешь держать палки спокойно, то я отыму ее у тебя. Какъ ты смешь такъ лягаться?
— Подай его сюда, ко мн, сказалъ Чадъ Кренеджу — я его свяжу и подкую, какъ лошадь.— А! мистеръ Кассонъ, продолжалъ онъ, увидя трактирщика, медленно подходившаго къ групп мужчинъ:— какъ поживаете? Что, вы также пришли стонать? Говорятъ, люди, слушающе методистовъ, всегда стонутъ, какъ-будто они повреждены внутренне. Я буду рычать такъ, какъ рычала ваша корова намедни ночью: вотъ тогда проповдникъ уврится, что я на истинномъ пути.
— Я совтую вамъ не длать глупости, Чадъ! сказалъ мистеръ Кассонъ съ нкоторымъ достоинствомъ.— Пойзеру не будетъ прятно, если онъ услышитъ, что съ племянницею его жены обращаются непочтительно, хотя онъ самъ, можетъ-быть, не очень-то доволенъ, что она взялась читать проповдь.
— Ну, да вдь она и недурна собой, сказалъ Жилистый Бенъ.— Что до меня, то я очень люблю проповди хорошенькихъ женщинъ: я знаю, что он убдятъ меня гораздо-скоре, нежели проповди безобразныхъ мужчинъ. Мн вовсе не покажется страннымъ, если я сдлаюсь методистомъ сегодня же вечеромъ и стану ухаживать за проповдницей, какъ Сетъ Бидъ.
— Ну, Сетъ, кажется, подымаетъ носъ слишкомъ-высоко, сказалъ мистеръ Кассонъ.— Не думаю, что ея родня останется довольна, если она станетъ смотрть на простаго плотника.
— Полно, такъ ли? сказалъ Бенъ, высокимъ дискантомъ.— Какое же дло родн до этого?… Это не касается до нихъ ни на-волосъ. Пусть себ пойзерова жена задираетъ носъ и забываетъ прошлое, но Дина Моррисъ, разсказываютъ, бдна… работаетъ на мельниц и едва въ-состояни содержать само-себя. Статный молодой плотникъ, да къ-тому же методистъ, какъ Сетъ Бидъ, былъ бы для нея хорошею парой. Вдь Пойзеры заботятся же объ Адам Бид, какъ о своемъ родномъ племянник.
— Вздоръ, вздоръ! сказалъ Джошуа Раинъ.— Адамъ и Сетъ два совершенно-различные человка, имъ обоимъ не сошьешь сапога на одной и той же колодк.
— Можетъ — быть, сказалъ Жилистый Бенъ презрительно:— но для меня Сетъ лучше, хотя бы онъ былъ методистомъ вдвое больше теперешняго. Сетъ обезоружилъ меня совершенно: я дразнилъ его сегодня все время, что мы работали вмст, и онъ терплъ мои шутки, какъ ягненокъ. Притомъ же, онъ смлый малый: мы однажды ночью шли съ нимъ но полямъ и вдругъ увидли горящее дерево, которое приближалось къ намъ, мы думали, что лшй хочетъ подшутить надъ нами, и уже собрались бжать, какъ Сетъ, не задумываясь, бросился впередъ такъ же смло, какъ констебль. А! да вотъ онъ вышелъ отъ Билля Маскри, да вотъ и самъ Билль съ такимъ кроткимъ видомъ: подумаешь, что онъ не сметъ ударить гвоздя по шапочк, боясь испортить его. А вотъ и красивая проповдница! Ей-ей, она сняла свою шляпку. Я пойду поближе.
Нсколько человкъ послдовали примру Бена, и путешественникъ на лошади также приблизился къ Лугу, въ то время, какъ Дина, впереди своихъ подругъ, довольно-быстро подходила къ телег, находившейся подъ клномъ. Когда она проходила мимо высокаго Сета, то казалась очень-небольшаго роста, но, когда она помстилась на телег, гд ея нельзя было сравнять ни съ кмъ, то ея ростъ, казалось, былъ выше средняго женскаго, хотя въ дйствительности не превосходилъ его. Этимъ она была обязана своей тоненькой фигур и простенькому черному платью. Чужестранецъ пришелъ въ изумлене, когда увидлъ, какъ она приблизилась къ телег и взошла на нее: его изумила не столько женская грацозность ея появленя, сколько совершенное отсутстве въ ея наружности мысли о себ. Онъ представлялъ ее себ иначе: онъ предполагалъ, что она станетъ выступать мрными шагами, что ея наружный видъ будетъ проникнутъ важною торжественностью, онъ былъ увренъ, что на ея лиц увидитъ улыбку сознательной святости, или грозную горечь. Онъ зналъ только два типа методистовъ: восторженныхъ и жолчныхъ. Но Дина шла такъ просто, какъ-будто отправлялась на рынокъ, и, повидимому, вовсе не думала о своей наружности, какъ маленькй мальчикъ: въ ней не было замтно ни особенной краски на лиц, ни трепета, которые говорили бы: ‘я знаю, что вы меня считаете хорошенькою женщиною, которая еще слишкомъ-молода длятого, чтобъ проповдывать’, она не подымала и не опускала вкъ, не сжимала губъ, не держала такъ рукъ, какъ бы длятого, чтобъ выразить: ‘но вы должны смотрть на меня, какъ на святую’. Она не имла никакой книги въ рукахъ, которыя были безъ перчатокъ, она опустила руки и нсколько скрестила ихъ передъ собою, когда остановилась и своими срыми глазами смотрла на народъ. Въ глазахъ не было замтно ни малйшей проницательности, они, казалось, скоре проливали любовь, а не старались замтить, что происходило вокругъ, судя по ихъ мягкому выраженю, вс мысли ихъ владтельницы были обращены на то, что предстояло ей совершить, и что вншне предметы не имли на нее никакого вляня. Она стояла, обратившись лвою стороною къ заходившему солнцу, отъ лучей котораго защищали ее покрытые листьями сучья, при мягкомъ свт нжный колоритъ ея лица, казалось, имлъ какую-то спокойную яркость, подобно цвтамъ вечеромъ. Она имла небольшое овальное лицо равной прозрачной близны, контуръ щекъ и подбородка напоминалъ форму яйца, у ней былъ полный ротъ, но которому, однакожь, можно было заключить о ея твердомъ характер, ноздри ея были очерчены изящно, лобъ низокъ и прямъ, окруженный гладкими локонами свтлорусыхъ волосъ. Волосы были просто зачесаны за уши и прикрыты, дюйма на два отъ бровей, квакерскою сточкою. Брови, такого же цвта, какъ волосы, были совершенно-горизонтальны и очерчены твердо, рсницы не темне бровей, длинны и густы, однимъ словомъ, ничто не было смазано, или не окончено. Лицо ея принадлежало къ числу такихъ, которыя заставляютъ вспомнить блые цвты съ легко-подрумяненными чистыми лепестками. Вся красота глазъ заключалась въ ихъ выражени, они дышали такою простотою, такою искренностю, такою истинною любовью, что передъ ними не могли не смягчиться ни грозный неодобряющй взоръ, ни легкая насмшка. Джошуа Раннъ продолжительно кашлянулъ, какъ-бы прочищая горло длятого, чтобъ лучше переварить новыя мысли, которыя теперь представились ему, Чадъ Кренеджъ снялъ кожаную шапочку, прикрывавшую макушку, и почесалъ въ голов, а Жилистый Бенъ удивился, откуда бралась у Сета смлость даже подумать ухаживать за проповдницей.
‘Что за милое существо!’ подумалъ незнакомецъ. ‘Но вотъ ужь природа никогда не думала сдлать изъ нея проповдницу, я увренъ въ томъ.’
Онъ, можетъ-быть, принадлежалъ къ числу людей, предполагающихъ, что природа иметъ театральныя свойства и, съ цлью облегчить искусство и психологю, ‘сочиняетъ’ свои характеры, такъ-что въ нихъ нельзя ошибиться. Но Дина начала говорить.
— Друзья! сказала она яснымъ, но негромкимъ голосомъ: — помолимся о благословени.
Она закрыла глаза и, нсколько опустивъ голову, продолжала тмъ же мрнымъ голосомъ, какъ-бы разговаривая съ кмъ-то, находившимся въ недалекомъ отъ нея разстояни:
— Спаситель нашъ отъ грховъ! когда бдная женщина, отягощенная грхами, подошла къ колодцу длятого, чтобъ достать воды, она нашла тебя сидящимъ у колодца. Она не знала тебя, она не искала тебя, умъ ея былъ помраченъ, жизнь ея была нечестива. Но ты заговорилъ съ нею, ты коснулся ея, ты показалъ ей, что ея жизнь лежала открытою передъ тобою, и между-тмъ ты готовъ былъ дать ей благословене, котораго она никогда не искала. исусе! ты находишься среди насъ и ты знаешь всхъ людей: если здсь есть люди, подобные той бдной женщин… если ихъ умъ омраченъ и жизнь нечестива… если они пришли, не ища тебя, не желая научиться, яви имъ ту же безпредльную благость, которую ты явилъ ей. Вразуми ихъ, Господи, отверзи имъ слухъ, чтобъ они поняли мои слова, открой передъ ихъ умомъ ихъ грхи и заставь ихъ жаждать спасеня, которое ты готовъ ниспослать имъ.
— Господи! ты всегда находишься съ избранными твоими: они видятъ тебя въ ночное бдне, и душа ихъ пылаетъ внутри ихъ, когда ты глаголешь имъ. И ты приближаешься къ тмъ, которые не знали тебя: отверзи имъ глаза, да увидятъ тебя… да увидятъ тебя плачущаго надъ ними и говорящаго: ‘Вы не хотите придти ко мн и получить жизнь…’ да увидятъ тебя распятаго на крест и говорящаго: ‘Отче, прости имъ, они не вдаютъ, что творятъ’… да увидятъ тебя приходящаго со славою судить ихъ. Аминь.
Дина снова открыла глаза, замолчала и обратила взоръ на группу поселянъ, которые, между-тмъ, ближе придвинулись къ ней съ ея правой стороны.
— Друзья! продолжала она, нсколько возвысивъ голосъ: — вс вы были въ церкви и, я думаю, должны были слышать эти слова, читанныя священникомъ: ‘Духъ Божй на мн, ибо онъ помазалъ меня возвстить евангеле нищимъ’. Эти слова произнесъ исусъ Христосъ… Онъ сказалъ, что пришелъ ‘возвстить евангеле нищимъ’. Не знаю, думали ли вы когда-либо объ этихъ словахъ, но я разскажу вамъ, когда я услышала ихъ въ первый разъ. Въ такой же вечеръ, какъ сегодня, какъ я была маленькой двочкой, ттка моя, воспитавшая меня, взяла меня съ собою послушать добраго человка, проповдывавшаго народу, который собрался на пол, какъ мы теперь здсь. Я очень-хорошо припоминаю его лицо: онъ былъ человкъ очень-старый и имлъ очень-длинные сдые волосы, его голосъ былъ очень-мягокъ и прятенъ. Такого голоса мн не удавалось слышать въ жизни до того времени. Я была маленькой двочкой и почти ничего не знала, и этотъ старикъ, казалось мн, такъ отличался отъ всхъ людей, которыхъ я только видла до того времени, что я спрашивала себя: не сошелъ ли онъ съ неба проповдывать намъ, и сказала: ‘Тетушка, онъ опять возвратится на небо сегодня вечеромъ, какъ на картинк въ библи?’
— Этотъ человкъ Божй былъ мистеръ Веслей, который провелъ всю свою жизнь, длая то, что длалъ нашъ Господь… проповдывалъ евангеле нищимъ… онъ представился въ вчность восемь лтъ тому назадъ. Я узнала о немъ побольше уже нсколько лтъ спустя, но въ то время я была глупою безразсудною двочкою и помню только одно изо всей рчи, которую онъ сказалъ намъ. Онъ сообщилъ намъ, что ‘евангеле’ означаетъ ‘благовсте’, то-есть добрую всть или радостную всть. Вы знаете, евангеле значитъ то, что говоритъ намъ о Бог священное писане.
— Размыслите же объ этомъ! исусъ Христосъ снизшелъ истинно съ небесъ. Подобно тому, какъ я, будучи неразумнымъ ребенкомъ, думала о мистер Весле, и сшелъ длятого, чтобъ сообщить благя всти о Бог нищимъ. Я и вы, дороге друзья, нище. Мы были воспитаны въ бдныхъ избахъ, выросли на овсяномъ хлб и вели грубую жизнь, мы не находились долго въ школ, не читали много книгъ и знаемъ только то, что происходитъ около насъ. Мы принадлежимъ къ числу тхъ именно людей, которымъ нужно слышать добрыя всти. Ибо т, которымъ жить хорошо, не слишкомъ заботятся о томъ, чтобъ услышать добрыя всти съ небесъ, но когда бдный человкъ, или бдная женщина находятся въ затруднительномъ положени и должны тяжко трудиться длятого, чтобъ жить, то они рады получить письмо, изъ котораго узнаютъ, что у нихъ есть другъ, желающй помочь имъ. Конечно, мы не можемъ не знать кое-чего о Бог, если даже и вовсе не слышали евангеля, добрыхъ встей, которыя принесъ намъ нашъ Спаситель. Такъ мы знаемъ, что все исходитъ отъ Бога. Разв вы не говорите почти ежедневно: ‘Дай Богъ, чтобъ то, или другое случилось’, и ‘мы скоро станемъ косить траву, лишь далъ бы намъ Богъ хорошей погоды подольше’? Мы знаемъ очень-хорошо, что находимся совершенно въ рукахъ Божихъ: мы не сами родились на свтъ, когда мы спимъ, то не можемъ сами заботиться о своей жизни, дневной свтъ, втеръ, хлбъ, коровы, дающя намъ молоко, все, что мы имемъ, мы имемъ отъ Бога. Онъ даровалъ намъ душу, вселилъ любовь между родителями и дтьми, между мужемъ и женой. Но разв намъ только это и нужно знать о Бог? Мы видимъ, что Онъ великъ и всемогущъ и все, что желаетъ, можетъ совершить, если мы попытаемся думать о немъ, то совершенно потеряемся, какъ въ борьб съ необъятною массою воды.
— Но, можетъ-быть, въ вашей голов возникаетъ сомнне: можетъ ли Богъ много заботиться о насъ, нищихъ? Можетъ-быть, онъ создалъ свтъ только для великихъ, мудрыхъ, богатыхъ. Ему ничего не стоитъ дать намъ горсточку нашихъ жизненныхъ припасовъ и нашу скудную одежду, но какъ мы можемъ знать, заботится ли онъ о насъ больше, чмъ мы заботимся о червяхъ и садовыхъ предметахъ, когда разводимъ морковь и лукъ? Заботится ли о насъ Богъ, когда мы умираемъ? даетъ ли онъ утшене, если мы увчны, больны, или находимся въ безпомощномъ состояни? Можетъ-быть, также, онъ недоволенъ нами: иначе, отчего же быть падежу, неурожаю, лихорадк и всякаго рода страданямъ и безпокойствамъ? Потому-что вся наша жизнь исполнена безпокойства и если Богъ посылаетъ намъ благо, то онъ же, повидимому, посылаетъ и горе. Какже это? подумайте!
— Ахъ, друзья мои! и добрыя всти о Бог, дйствительно, нужны намъ, и что значатъ другя добрыя всти, если намъ недостаетъ этихъ? Ибо все прочее иметъ конецъ, и, умирая, мы оставляемъ все. Но Богъ иметъ быте, когда все прочее уже исчезло. Что станемъ мы длать, если онъ не будетъ нашимъ защитникомъ?
Затмъ Дина объяснила, какимъ-образомъ были принесены добрыя всти и какимъ-образомъ милость Бога къ нищимъ обнаруживалась въ жизни исуса, проявляясь въ его смирени и въ его милосерди.
— Итакъ, вы видите, дороге друзья, продолжала она: — исусъ провелъ почти всю свою жизнь, длая добро нищимъ. Онъ проповдывалъ имъ вн домовъ, длалъ бдныхъ работниковъ своими друзьями, училъ ихъ и длилъ съ ними нужду. Онъ длалъ добро и богатымъ, ибо онъ былъ исполненъ любви ко всмъ людямъ, но онъ видлъ, что нище боле нуждались въ его помощи. Такимъ-образомъ, онъ исцлялъ увчныхъ, и больныхъ, и слпыхъ, творилъ чудеса длятого, чтобъ накормить голодныхъ, ибо, говорилъ онъ, ему было жаль ихъ, и онъ былъ весьма милостивъ къ малымъ дтямъ и утшалъ тхъ, которые лишились своихъ друзей, и очень-милостиво разговаривалъ съ бдными гршниками, скорбвшими о своихъ грхахъ.
— Ахъ, не-уже-ли вы не стали бы любить такого человка, еслибъ видли его… еслибъ онъ былъ здсь въ деревн? Какое доброе сердце онъ долженъ имть! Какимъ бы онъ былъ другомъ людямъ, находящимся въ затруднени! Какъ было бы прятно учиться у него!
— Но, дороге друзья, кто же былъ этотъ человкъ? Былъ ли онъ только добрый человкъ… весьма-добрый человкъ и больше ничего… подобно нашему дорогому мистеру Веслею, который былъ взятъ отъ насъ?… Онъ былъ Сынъ Божй… ‘единаго существа съ Богомъ Отцомъ’, какъ говоритъ священное писане, это означаетъ, что онъ тотъ же Богъ, который есть начало и конецъ всего… Богъ, о которомъ намъ нужно знать. Итакъ, любовь, которую исусъ обнаруживалъ къ нищимъ, есть та же самая любовь, которую Богъ иметъ къ намъ. Мы можемъ разумть, что чувствовалъ исусъ, потому-что онъ сшелъ на землю, принявъ на себя плоть, подобную нашей, и говорилъ такя же слова, съ какими мы обращаемся другъ къ другу. Мы боялись при мысли о томъ, что Богъ былъ прежде… Богъ, создавшй мръ, и небо и громъ, и молню. Мы никогда не могли видть его, мы могли видть только созданное имъ, и нкоторые изъ этихъ предметовъ были страшны такъ, что мы должны трепетать, думая о немъ. Но нашъ божественный Спаситель открылъ намъ естество Бога такимъ-образомъ, какъ могли понять бдные неученые люди, онъ открылъ намъ сердце боже и чувства его къ намъ.
— Но посмотримъ же поближе, для-чего исусъ сшелъ съ небесъ. Въ одномъ мст онъ сказалъ: ‘я пришелъ найдти и спасти то, что было потеряно’, и въ другомъ: ‘я пришелъ не длятого, чтобъ праведныхъ привести къ раскаяню, а длятого, чтобъ привести къ раскаяню гршниковъ’.
— Что было потеряно!… Гршниковъ!… Ахъ, друзья мои, не должны ли вы и я разумть подъ этимъ самихъ себя?
До-этихъ-поръ всадника невольно приковывалъ къ мсту очаровательный мягкй высокй голосъ Дины, разнообраземъ своихъ тоновъ напоминавшй превосходный инструментъ, до котораго касался художникъ, несознававшй своего удивительнаго музыкальнаго таланта. Простыя вещи, о которыхъ она говорила, казались новостью: такъ пробуждаетъ въ насъ новыя чувства мелодя, которую поетъ чистый голосъ ребенка въ хор, спокойная глубина убжденя, которою была проникнута ея рчь, служила, повидимому, сама-по-себ яснымъ доказательствомъ истины сообщенй. Она видла, что вполн оковала слушателей. Поселяне еще боле приблизились къ ней, и на лицахъ всхъ выражалось глубокое внимане. Она говорила медленно, хотя совершенно-плавно, часто останавливалась посл вопроса, или передъ перемною мыслей. Она не измняла своего положеня, не длала жестовъ. Сильное впечатлне, которое произвела ея рчь, слдовало приписать перемнявшимся тонамъ въ ея голос, и когда она дошла до вопроса: ‘будетъ ли Богъ заботиться о насъ, когда мы умремъ?’ она произнесла такимъ жалобнымъ, молящимся тономъ, что самыя жосткя сердца не могли удержаться отъ слезъ. Незнакомецъ, которымъ, при первомъ взгляд на Дину, овладло сомнне въ томъ, чтобъ она могла пробудить внимане своихъ грубыхъ слушателей, теперь убдился въ несправедливости своего сомння, но все еще не зналъ, будетъ ли она имть власть пробудить въ нихъ сильнйшя чувства, а это должно было служить необходимою печатью ея призваня — призваня проповдницы методистки,— до-тхъ-поръ, пока она не произнесла словъ: ‘потеряно!… гршники!’ когда въ ея голос и манерахъ произошла большая перемна. Она долгое время молчала передъ восклицанемъ, и пауза, казалось, была слдствемъ волновавшихъ ее мыслей, которыя выразились въ ея чертахъ. Ея блдное лицо поблднло еще боле, круги подъ глазами стали глубже, какъ обыкновенно бываетъ, когда скопились слезы, но еще не падаютъ, и въ кроткихъ, выражавшихъ любовь глазахъ отразились испугъ и сожалне, какъ-будто она внезапно увидла ангела-истребителя, парившаго надъ головою собравшагося народа. Ея голосъ сталъ глубокъ и неясенъ, но она все-таки не длала никакихъ жестовъ. И Дина вовсе не походила на обыкновенныхъ высокопарныхъ риторовъ. Она не проповдывала такъ, какъ слышала, что проповдуютъ друге, а говорила по внушеню собственныхъ чувствъ, воодушевленная собственною простою врою.
Но теперь ею овладлъ новый потокъ чувствъ. Ея манеры стали безпокойне, ея рчь быстре и взволнованне, когда она стала говорить слушателямъ о ихъ грхахъ, умышленномъ невжеств, о ихъ неповиновени Богу, когда она остановилась на ненавистномъ свойств грха, на божественной святости и страданяхъ нашего Спасителя, которыя открыли путь къ нашему спасеню. Наконецъ казалось, что она, страшно желая возвратить на путь истинный потерянную овцу, не могла довольствоваться, обращаясь ко всмъ своимъ слушателямъ разомъ. Она обращалась то къ одному, то къ другому, со слезами умиляя ихъ обратиться къ Богу, пока еще не было поздно, описывая имъ крайнюю печаль ихъ душъ, потерянныхъ въ грх, питаясь мякиною этого несчастнаго мра, въ большомъ отдалени отъ Бога, ихъ Отца, и затмъ любовь Спасителя, съ нетерпнемъ ожидавшаго ихъ возвращеня.
Между методистами слышались не разъ вздохи и стоны во время проповди, но души поселянъ воспламеняются нелегко, и все впечатлне, которое произвела на нихъ въ то время проповдь Дины, выразилось незначительнымъ неопредленнымъ безпокойствомъ, которое снова могло скоро исчезнуть. Никто изъ нихъ, однакожь, не удалился, кром дтей и ‘ддушки Тафта’, который, будучи глухъ, не могъ разслышать много словъ и черезъ нсколько времени возвратился въ свой уголъ за печью. Жилистый Бенъ чувствовалъ, что ему было не совсмъ-то ловко, и почти сожаллъ, что пришелъ послушать Дину: онъ опасался, что сказанное ею будетъ какимъ-нибудь образомъ преслдовать его. Несмотря на то, онъ очень-охотно смотрлъ на нее и внималъ ея рчи, хотя и каждую минуту опасался, что она устремитъ на него свои глаза и обратится къ нему въ-особенности. Она уже обращалась къ Рыжему Джиму, который, желая облегчить свою жену, держалъ въ то время на рукахъ груднаго ребенка, и дюжй, но мягкосердый человкъ отеръ слезы кулакомъ, какъ-то смутно намреваясь сдлаться лучшимъ человкомъ, меньше ходить мимо каменныхъ коней въ ‘Остролистникъ’ и быть опрятне по воскресеньямъ.
Впереди Рыжаго Джима стояла Чадова Бессъ, которая была необыкновенно-спокойна и внимательна съ той самой минуты, когда Дина начала говорить. Ея не занимала сначала самая рчь: она сначала была совершенно погружена въ мысли о томъ, какое удовольстве въ жизни можетъ имть молодая женщина, носящая такой чепецъ, какъ Дина. Съ отчаянемъ оставивъ это изслдоване, она стала изучать носъ Дины, ея глаза, ротъ и волосы, спрашивая себя, что было лучше — имть ли такое блдное лицо, какъ лицо Дины, или же такя, какъ у ней, Бессъ, полныя, румяныя щоки и круглые черные глаза. Но мало-по-малу серьзное настроене всхъ произвело впечатлне и на нее, и она стала вникать въ то, что говорила Дина. Нжные тоны голоса, исполненное любви краснорче не тронули ея, но когда Дина обратилась къ слушателямъ съ суровымъ воззванемъ, то Чадовой Бессъ началъ овладвать страхъ. Бдная Бесси была извстна какъ шалунья, и она знала это, если же слдовало людямъ быть добрыми, то ясно было, что она находилась на дурной дорог. Она не могла найдти псалмовъ въ своемъ молитвенник такъ легко, какъ Салли Ганнъ, замчали, что она часто хихикала, когда присдала мистеру Ирвайну, и ея недостатки въ религозномъ отношени сопровождались соотвтственною слабостью въ-отношени къ меньшимъ нравственнымъ правиламъ, ибо Бесси неоспоримо принадлежала къ неумытому лнивому классу женскихъ характеровъ, которымъ вы смло можете предложить яйцо, яблоко, или орхи, не опасаясь отказа. Все это знала она и до-этихъ-поръ вовсе не стыдилась этого. Но теперь она стала чувствовать стыдъ, какъ-будто явился констебль и хотлъ взять ее и представить въ судъ за какой-то неопредленный проступокъ. Ею овладлъ неясный страхъ, когда она узнала, что Богъ, котораго она всегда считала столь далекимъ, былъ въ-сущности очень-близокъ къ ней, и что исусъ стоитъ возл нея и взираетъ на нее, хотя она и не можетъ видть его. Ибо Дина имла вру въ видимыя проявленя исуса, которая распространена между методистами, и умла непреодолимо внушать эту вру своимъ слушателямъ, она заставляла ихъ чувствовать, что онъ осязательно присутствуетъ среди ихъ и ежеминутно можетъ явить себя имъ такимъ-образомъ, что поразитъ ихъ сердца тоскою и раскаянемъ.
— Посмотрите! воскликнула она, обратившись въ лвую сторону и устремивъ взоръ на точку, находившуюся надъ головами собравшихся: — посмотрите, гд стоитъ нашъ Господь, и плачетъ, и простираетъ руки къ вамъ. Послушайте, что онъ говоритъ: ‘Какъ часто хотлъ бы я сзывать васъ, какъ насдка сзываетъ своихъ цыплятъ подъ крылья, да вы не хотли!… да вы не хотли! повторила она тономъ жалобы и укора, снова обративъ взоръ на народъ.— Посмотрите на слды гвоздей на его божественныхъ рукахъ и ногахъ. Ваши грхи были причиною ихъ. Ахъ, какъ онъ блденъ и изнуренъ! Онъ выстрадалъ великую тоску въ саду, когда его душа изнывала до-смерти и большя кровавыя капли пота струились на землю. Они плевали на него и били кулаками, они бичевали его, они издвались надъ нимъ, они положили тяжелый крестъ на его израненныя плечи. Потомъ они распяли его. Ахъ, какъ велики были его страданя! Его уста были сухи отъ жажды, и они издвались надъ нимъ даже при его предсмертныхъ мукахъ, тогда-какъ онъ этими высохшими устами молился за нихъ: ‘Отче, отпусти имъ, ибо не вдаютъ, что творятъ’. Затмъ обуялъ его ужасъ великаго мрака, и онъ чувствовалъ то, что чувствуютъ гршники, которые навки лишены милостей божихъ. Это была послдняя капля въ чаш горечи. ‘Боже мой, Боже мой!’ восклицаетъ онъ: ‘за что оставилъ ты меня?’
— И все это онъ понесъ за васъ! за васъ… а вы никогда не помышляете о немъ, за васъ… а вы отворачиваетесь отъ него, вы и не думаете о томъ, что онъ выстрадалъ за васъ. И, несмотря на то, онъ не перестаетъ мучаться за васъ: онъ возсталъ отъ мертвыхъ, онъ молится за васъ, находясь одесную отца: ‘Отче, отпусти имъ, ибо не вдаютъ, что творятъ’. И онъ также присутствуетъ здсь на земл, онъ находится между нами, онъ и теперь находится близъ васъ. Я вижу раны на его тл и выражене неоскудвающей любви въ его взор.
Посл этихъ словъ Дина обратилась къ молоденькой Бесси Кренеджъ, привлекательная молодость и явное тщеславе которой возбуждали сожалне Дины.
— Бдное дитя, бдное дитя! Онъ такъ настоятельно призываетъ тебя къ себ, а ты не внимаешь ему. Ты думаешь о серьгахъ, о богатыхъ и красивыхъ платьяхъ и чепцахъ, а ты никогда не думаешь о Спасител, который умеръ длятого, чтобъ спасти твою драгоцнную душу. Придетъ время, когда щоки твои покроятся морщинами, волосы посдютъ, бдное тло твое станетъ сухимъ и дряхлымъ! Тогда ты будешь чувствовать, что твоя душа не спасена, тогда придется теб стать передъ Богомъ одтою въ твои грхи, въ дурной характеръ и суетные помыслы, и исусъ, готовый оказать теб помощь въ настоящее время, тогда не окажетъ ея: такъ-какъ ты не хочешь, чтобъ онъ былъ твоимъ спасителемъ, то онъ будетъ твоимъ судею. Теперь онъ обращаетъ на тебя взоръ, полный любви и благости, и говоритъ: ‘Приди ко мн, да найдешь жизнь’, тогда же онъ отвернется отъ тебя и скажетъ: ‘Иди же отъ меня въ огнь вчный!’
Черные, открытые во всю свою величину глаза бдной Бесси стали наполняться слезами, ея полныя румяныя щоки и губы поблднли, и ея лицо исказилось, какъ искажается лицо ребенка, готовящагося заплакать.
— Ахъ, бдное слпое дитя! продолжала Дина: — а если съ тобой случится тоже, что случилось съ рабою божею во дни ея тщеславя. Она думала только о кружевныхъ чепцахъ и копила деньги, чтобъ купить ихъ, она никогда не думала о томъ, какъ бы ей сдлаться чистою сердцемъ и праведною, ей нужно было только имть кружева лучше другихъ двушекъ. И однажды, когда она надла новый чепецъ и посмотрлась въ зеркало, то увидла окровавленный ликъ въ терновомъ внц. Этотъ ликъ обращенъ теперь къ теб.
При этихъ словахъ, Дина указала на точку передъ Бесси.
— Ахъ, вырви вонъ эти глупости! брось ихъ отъ себя, какъ жалящихъ змй. Да они и жалятъ тебя… они отравляютъ твою душу… они влекутъ тебя въ мрачную бездонную пропасть, гд ты погрязнешь навки, навки и навки, вдали отъ свта и отъ Бога.
Бесси не могла доле переносить этого: ею овладлъ неописанный ужасъ, вырвавъ серьги изъ ушей и громко рыдая, она бросила ихъ передъ собою на землю. Ея отецъ Чадъ, опасаясь, что и до него можетъ дойдти очередь (впечатлне, произведенное на упрямую Бессъ, поразило его, какъ чудо), поспшно удалился и принялся работать за своей наковальней длятого, чтобъ снова собраться съ духомъ.
— Проповдуй тамъ, или не проповдуй! людямъ, все равно, нужны же подковы: вдь не возьметъ же меня дьяволъ за это, ворчалъ онъ про себя.
Но вслдъ затмъ Дина стала говорить о радостяхъ, которыя будутъ удломъ покаявшихся, и своимъ простымъ языкомъ описывать божественный миръ и любовь, наполняюще душу врующаго… какимъ-образомъ чувство божественной любви превращаетъ бдность въ богатство и служитъ отрадою для души, такъ-что ея не раздражаетъ никакое нечестивое желане, не тревожитъ никакой страхъ, какимъ-образомъ, наконецъ, исчезаетъ самое искушене къ содяню грха, и на земл начинается жизнь небесная, ибо не проходитъ никакого облачка между душою и Богомъ, который есть ея вчное солнце.
— Дороге друзья, сказала она въ-заключене: — братья и сестры, которыхъ я люблю, какъ тхъ, за которыхъ умеръ нашъ Господь, врьте: я знаю, что значитъ это великое блаженство, и, потому-что я это знаю, я желаю, чтобъ и вы раздляли его. Я бдна такъ же, какъ и вы, и принуждена снискивать себ пропитане трудами рукъ своихъ, но никакой лордъ, никакая леди не могутъ быть такъ счастливы, какъ я, если у нихъ въ душ нтъ любви къ Богу. Подумайте, что значитъ ненавидть только грхъ, любить каждое существо, не страшиться ничего, быть уврену, что все ведетъ къ добру, не заботиться о страданяхъ, ибо такова воля нашего отца, знать, что ничто — нтъ, ничто, еслибъ даже была сожжена земля, или воды вышли изъ береговъ и затопили насъ — ничто не можетъ разлучить насъ съ Богомъ, любящимъ насъ и наполняющимъ души наши миромъ и радостями, ибо мы уврены, что все, что онъ ни велитъ, свято, справедливо и добро.
— Дороге друзья, придите и получите это блаженство, оно предлагается вамъ, это — добрыя всти, которыя исусъ пришелъ возвстить бднымъ. Оно не походитъ на богатства этого мра: послдня таковы, что чмъ больше пробртаетъ одинъ, тмъ меньше остается прочимъ. Богъ безконеченъ, любовь его безконечна:
‘Its streams the whole creation reach,
So plenteous is the store,
Enough for all, enough for each,
Enough for evermore.’ (*)
(*) ‘Ея потокъ наполняетъ вселенную: такъ обиленъ источникъ этой любви, ея достаточно на всхъ, ея достаточно на всякаго, ея достаточно навки.’
Дина говорила, по-крайней-мр, часъ, и румяный свтъ заходившаго солнца, казалось, придавалъ ея заключительнымъ словамъ торжественную силу. Незнакомецъ, заинтересованный рчью, какъ могло его заинтересовать развите драмы — во всякомъ краснорчивомъ слов, сказанномъ безъ приготовленя, существуетъ очароване, открывающее слушателю внутреннюю драму волненй оратора — повернулъ лошадь въ сторону и сталъ продолжать свой путь, въ то время, когда Дина произнесла: ‘Споемъ гимнъ, дороге друзья!’ Спускаясь по извилинамъ откоса, онъ слышалъ голоса методистовъ, то возвышавшеся, то опускавшеся въ странномъ сляни радости и грусти, которое принадлежитъ къ размру гимна.
Мене часу спустя Сетъ Бидъ шелъ рядомъ съ Диною по окруженной изгородью изъ деревьевъ алле, которая шла по опушк пастбищъ и зеленыхъ хлбныхъ луговъ, лежавшихъ между деревнею и мызою. Дина снова сняла свою квакерскую шляпку и держала ее въ рукахъ длятого, чтобъ свободне наслаждаться прохладою вечернихъ сумерекъ, и Сетъ очень-ясно могъ видть выражене ея лица, когда онъ шелъ съ нею рядомъ, робко обдумывая то, что онъ хотлъ сказать ей. Ея лицо выражало безсознательную тихую важность, погружене въ мысли, неимвшя никакой связи съ настоящею минутою, или съ ея собственною личностью, однимъ словомъ, ея лицо имло выражене, которое не можетъ ободрить влюбленнаго. Самая походка Дины лишала Сета мужества: она была такъ спокойна и легка, что не нуждалась въ помощи. Сетъ неопредленно сознавалъ это и подумалъ: ‘Она такъ добра и такъ свята, что никто не достоинъ ея, а я и подавно.’ Такимъ-образомъ, слова, которыя онъ вызвалъ въ себя, возвращались назадъ, не коснувшись его губъ. Но другая мысль придала ему мужество: ‘Разв найдется человкъ, который могъ бы любить ее больше и дать ей полнйшую свободу предаваться дламъ, угоднымъ Богу?’ думалъ онъ. Они нсколько минутъ молчали, съ-тхъ-поръ, какъ перестали говорить о Бесси Кренеджъ. Дина, повидимому, почти забыла о присутстви Сета, походка ея сдлалась гораздо-скоре. Замтивъ, что имъ оставалось только нсколько минутъ ходьбы до воротъ мызнаго двора, Сетъ наконецъ ободрился и сказалъ:
— Что, вы совершенно ршились воротиться въ Снофильдъ, въ субботу, Дина?
— Да, отвчала Дина спокойно.— Меня призываютъ туда. Когда я была погружена въ размышлене въ воскресенье вечеромъ, то мн представилось, что сестра Алленъ, которая больна чахоткою, нуждается во мн. Я видла ее такъ же ясно, какъ мы видимъ теперь это небольшое блое облачко: она, бдняжка, подняла свою исхудавшую руку и манила меня къ себ. И, сегодня утромъ, когда я открыла библю длятого, чтобъ почерпнуть изъ нея наставлене, то первыя слова, попавшяся мн на глаза, были: ‘И, узрвъ видне, немедленно ршили идти въ Македоню’. Еслибъ не это ясное указане воли Господней, я пошла бы туда неохотно, потому-что сердце мое сокрушается по ттк и ея малюткамъ, и по этой бдной, заблудшейся овц Гетти Соррель. Въ послднее время я много молилась о ней, и въ моемъ видни я вижу знамене того, что она будетъ помилована.
— Дай-то Богъ! сказалъ Сетъ.— Мн кажется, Адамъ дотого привязался къ ней сердцемъ, что никогда не обратится къ какой-нибудь другой, а, между-тмъ, женитьба его на ней нанесла бы сильный ударъ моему сердцу, потому-что я не могу себ представить, чтобъ она сдлала его счастливымъ. Это глубокая тайна — какимъ-образомъ сердце мужчины обращается къ одной женщин, несмотря на всхъ прочихъ, которыхъ онъ видлъ на свт, и ему легче работать для нея семь лтъ, какъ аковъ работалъ для Рахили, нежели обратиться къ другой женщин, которая только и ждетъ его предложеня. Я часто вспоминаю эти слова: ‘И аковъ семь лтъ служилъ для Рахили, и казались они ему только немногими днями: столь велика была любовь, которую онъ питалъ къ ней’. Я знаю, что эти слова оправдались бы на мн, Дина, еслибъ вы мн дали надежду, что я получилъ бы васъ по прошестви семи лтъ. Вы, я знаю, думаете, что мужъ отнялъ бы у васъ слишкомъ-много мыслей, потому-что апостолъ Павелъ говоритъ: ‘Она же, идущая замужъ, печется о предметахъ мра сего, какъ бы ей понравитися мужу’, вы, можетъ-быть, считаете меня слишкомъ-смлымъ, за то, что я снова заговорилъ съ вами объ этомъ, тогда-какъ вы сообщили мн прошлую субботу, что вы думаете объ этомъ предмет. Но я опять думалъ объ этомъ ночью и днемъ и молился, чтобъ меня не ослпили мои желаня и чтобы я не думалъ только, что хорошо для меня, то хорошо и для васъ. И мн кажется, что больше текстовъ можно привесть за ваше замужство, нежели вы когда-либо приведете противъ его. Апостоль Павелъ чрезвычайно-ясно говорить въ другомъ мст: ‘Хочу, чтобъ молодыя женщины шли въ замужство, рожали дтей, вели хозяйство, не давали никакого случая врагу упрекать ихъ въ чемъ-либо’, и еще: ‘двое лучше одного’, и это такъ же хорошо относится къ женитьб, какъ къ многому другому. Потому-что мы будемъ жить однимъ сердцемъ и однимъ умомъ, Дина! Мы оба служимъ одному Господину и стремимся къ однимъ и тмъ же благамъ, и я никогда не буду мужемъ, который сталъ бы объявлять свои права на васъ и препятствовать вамъ въ совершени длъ, возложенныхъ на васъ Богомъ. Я употребилъ бы всевозможныя усиля, снялъ бы внутрення и вншня двери длятого, чтобъ вы имли полнйшую свободу, и вы были бы свободны больше теперешняго, ибо теперь вамъ самимъ нужно заботиться о своемъ существовани, я же довольно силенъ длятого, чтобъ работать на насъ обоихъ.
Начавъ однажды свою рчь, Сетъ продолжалъ говорить серьзно и даже торопился, какъ-бы опасаясь, чтобъ Дина не произнесла ршительнаго слова прежде, нежели онъ усплъ излить вс доводы, приготовленные имъ. Его щоки раскраснлись, когда онъ сталъ продолжать, его кротке срые глаза наполнялись слезами, и голосъ дрожалъ, когда онъ произносилъ послдня слова. Они достигли одного изъ весьма-узкихъ проходовъ между двумя высокими камнями, стоявшими здсь, въ Ломшейр, вмсто дорожныхъ столбиковъ, и Дина, помолчавъ, обернулась къ Сету и произнесла своимъ нжнымъ, но спокойнымъ дискантомъ:
— Сетъ Бидъ, благодарю васъ за любовь ко мн, и еслибъ я могла думать о комъ-либо больше, нежели какъ о брат моемъ во Христ, то, вроятно, думала бы о васъ. Но сердце мое несвободно длятого, чтобъ я могла выйдти замужъ. Это хорошо для другихъ женщинъ, и быть женою и матерью — дло великое и благословенное, но ‘что Богъ назначилъ человку, къ чему Господь призвалъ человка, такъ да совершится то’. Богъ назначилъ мн прислуживать другимъ, не имть ни собственныхъ радостей, ни печалей, но радоваться съ тми, кто радуется, и плакать съ тми, кто плачетъ. Онъ призвалъ меня возвстить его слово, и онъ высоко призналъ мои дяня. По самому ясному лишь указаню свыше могла бы я оставить братьевъ и сестеръ въ Снофильд, которые удостоены лишь весьма-немногихъ благъ этого мра, гд деревья находятся въ небольшомъ числ, такъ-что ребенокъ можетъ сосчитать ихъ, и гд бднымъ весьма-тяжело жить зимою. Мн предназначено помогать тому небольшому стаду, быть его отрадою и опорою, усилить его и сзывать туда заблуждающихся, и душа моя полна всего этого съ ранняго утра и до поздняго вечера. Моя жизнь слишкомъ-коротка, дло же Боже слишкомъ-велико для меня, чтобъ я могла устроить себ въ этомъ мр свой собственный прютъ. Я не была глуха къ вашимъ словамъ, Сетъ, ибо, когда я увидла, какъ вы отдали мн вашу любовь, я думала, что само Провидне указываетъ мн перемнить мой образъ жизни и намъ обоимъ сдлаться помощниками другъ друга, и я обратилась съ вопросомъ объ этомъ къ Богу. Но каждый разъ, когда я старалась мысленно остановиться на замужств и на нашей жизни вдвоемъ, то голова моя всегда наполнялась другими мыслями… о тхъ временахъ, когда я молилась у изголовья больныхъ и умирающихъ, и о счастливыхъ часахъ, въ которые я поучала, когда сердце мое было полно любви и слово давалось обильно. И когда я открывала библю длятого, чтобъ почерпнуть оттуда наставлене, то я всегда попадала на слова, указывавшя мн ясно, гд было мое дло. Я врю, Сетъ, вашимъ словамъ: что вы употребили бы вс стараня, чтобъ быть помощью, а не препятствемъ въ моихъ дйствяхъ, но я вижу, что на бракъ нашъ нтъ воли Божей… Онъ влечетъ мое сердце по другому пути. Я хочу жить и умереть безъ мужа и дтей. Мн кажется, что у меня въ душ нтъ мста для моихъ собственныхъ нуждъ и опасенй: въ такой степени Богу было угодно наполнить сердце мое только нуждами и страданями бдныхъ избранныхъ имъ людей.
Сетъ былъ не въ-состояни отвчать, и они продолжали идти молча. Наконецъ, когда они уже стали подходить къ воротамъ двора, онъ сказалъ:
— Итакъ, Дина, я долженъ найдти въ себ твердость, чтобъ перенести это и покориться вол того, кто невидимъ. Но я чувствую теперь, какъ слаба моя вра. Кажется, какъ-будто я уже не могу найдти ни въ чемъ радости, когда васъ нтъ. Я думаю, что мое чувство къ вамъ превышаетъ обыкновенную любовь къ женщинамъ, ибо я могъ бы быть довольнымъ, еслибъ вы и не вышли за меня замужъ, еслибъ я могъ отправится въ Снофильдъ, жить тамъ и быть вблизи васъ. Я надялся, что сильная любовь къ вамъ, которую Богъ далъ мн, служила указанемъ намъ обоимъ, но, видно, это дано было мн въ испытане. Можетъ-быть, я чувствую къ вамъ больше, нежели я долженъ чувствовать къ какому-либо созданю, ибо я невольно говорю о васъ, какъ говоритъ гимнъ:
‘In darkest shades if she appear,
My dawning is begun,
She is my soul’s bright morning-star,
And she my rising sun (*).
(*) ‘Если она, является въ мрачнйшей тни, тогда начинается моя утренняя заря, она — блестящая утренняя звзда моей души, она и мое восходящее солнце.’ Гимнъ ко Христу доктора Уогса, методиста.
Я, можетъ-быть, и неправъ, разсуждая такимъ-образомъ, и долженъ научиться лучшему. Но скажите, будете ли вы недовольны мною, если судьба устроитъ такъ, что мн удастся оставить эту страну и пойдти жить въ Снофильдъ?
— Нтъ, Сетъ, но я совтую вамъ ждать терпливо и не оставлять безъ нужды вашей страны и родныхъ. Не длайте ничего безъ яснаго повелня Господа. Та страна холодна и безплодна и непохожа на эту Гессемскую Землю, въ которой вы привыкли жить. Мы не должны торопиться въ назначени и выбор нашей собственной участи, мы должны ждать указаня.
— Но вы позволите мн написать вамъ письмо, Дина, если мн нужно будетъ сообщить вамъ что-нибудь.
— Конечно, увдомьте меня, если будете находиться въ какомъ нибудь затруднени. Я постоянно буду поминать васъ въ молитвахъ.
Они дошли теперь до воротъ двора, и Сетъ сказалъ:
— Я не войду туда, Дина. Будьте же счастливы.
Она подала ему руку. Онъ остановился и медлилъ и потомъ сказалъ:
— Кто знаетъ, можетъ-быть, черезъ нсколько времени вы станете иначе смотрть на предметы. Можетъ-быть, послдуетъ и новое указане.
— Оставимъ это, Сетъ! Хорошо жить только настоящею минутою, какъ читала я въ одной изъ книгъ мистера Веслея. Ни вамъ, ни мн не слдуетъ длать планы: намъ ничего боле не остается длать, какъ повиноваться и надяться. Будьте счастливы.
Дина сжала его руку съ нкоторою грустью въ своихъ любящихъ глазахъ и потомъ вошла въ ворота, между-тмъ, какъ Сетъ повернулся и медленно отправился домой. Но, вмсто-того, чтобъ идти прямой дорогой, онъ предпочелъ повернуть назадъ по полямъ, по которымъ недавно шелъ съ Диной, и, кажется, его синй полотняный платокъ былъ очень-влаженъ отъ слезъ гораздо-прежде, нежели онъ усплъ опомниться, что уже было время прямо отправиться домой. Ему было только двадцать-три года, и онъ только-что узналъ, что значитъ любить… любить до обожаня, какъ молодой человкъ любитъ женщину, которая, по его собственному сознаню, выше и лучше его. Любовь такого рода почти одинакова съ религознымъ чувствомъ. Какъ глубока и достойна такая любовь! все равно: къ женщин, или къ ребенку, къ искусству, или къ музык. Наши ласки, наши нжныя слова, нашъ тихй восторгъ подъ влянемъ осенняго заката солнца, или колоннадъ, или спокойныхъ величественныхъ статуй, или бетговенскихъ симфонй, приносятъ съ собою сознане того, что это волны и струи въ неизмримомъ океан любви и красоты. Наше волнене, достигая высшей степени, переходитъ отъ выраженя къ безмолвю, наша любовь при самой высшей стру ея стремится дале своего предмета и теряется въ чувств божественной тайны. И этотъ благословенный даръ благоговющей любви, съ того времени, какъ существуетъ свтъ, былъ присужденъ слишкомъ-многимъ смиреннымъ работникамъ, и потому мы не должны удивляться, что эта любовь существовала въ душ методиста-плотника полстолтя тому назадъ: тогда продолжалъ еще существовать отблескъ времени, въ которое Весли и его сотоварищи-земледльцы питались шиповникомъ и боярышникомъ корнвельскихъ изгородей и, не щадя физическихъ и нравственныхъ силъ своихъ, сообщали божественныя всти бднымъ.
Этотъ отблескъ исчезъ уже давно, и картина методизма, которую готово представить намъ воображене, не является въ вид амфитеатра зеленыхъ горъ, или глубокой тни широколиственныхъ сикоморъ, гд толпа грубыхъ мужчинъ и утомленныхъ сердцемъ женщинъ впивали вру, которая первоначально образовала ихъ, связала ихъ мысли съ прошедшимъ, возвысила ихъ фантазю надъ грязными подробностями ихъ собственной узкой жизни и облила ихъ души сознанень сострадательнаго, любящаго, безпредльнаго присутствя, сладостнаго какъ лто для бездомнаго нищаго. Можетъ-быть также, нкоторые изъ моихъ читателей при мысли о методизм представляютъ себ не что иное, какъ низеньке дома въ темныхъ улицахъ, жирныхъ лавочниковъ, дармодовъ-проповдниковъ, лицемрный тарабарскй языкъ — элементы, по мнню не одного фешнебльнаго квартала, составляюще полную идею о методизм.
Это заслуживало бы сожалня, ибо я не могу представить, что Сетъ и Дина не были методистами: они были методистами, но, разумется, не современной формы, которые читаютъ трехмсячныя обозрня и сидятъ въ капеллахъ, имющихъ портики съ колоннами, а были методистами самаго стараго покроя. Они вровали, что чудеса могутъ совершаться и въ настоящее время, вровали въ мгновенное обращене, въ откровеня посредствомъ сновъ и виднй. Они бросали жребй и искали божественнаго указаня, открывая наудачу библю: они буквально толковали священное писане, что вовсе не утверждено признанными коментаторами. Мн невозможно также сказать, что они правильно выражались, или что ихъ учене отличалось вротерпимостью. Но — если я врно читалъ священную исторю — вра, надежда и любовь къ ближнему не всегда находились въ безукоризненной гармони. Благодаря небу! можно имть весьма ошибочныя теори и весьма-высокя чувства. Сырая ветчина, которую неуклюжая Молли откладываетъ отъ своей собственной скудной доли длятого, чтобъ снесть ее сосднему ребенку, надясь унять его этимъ лакомствомъ, можетъ быть жалкимъ недйствительнымъ средствомъ, но великодушное движене чувствъ, побуждающее сосдку къ этому длу, иметъ благодтельный отблескъ, который не потерянъ.
Принимая во внимане все сказанное нами выше, мы не можемъ отказать Дин и Сету въ нашемъ сочувстви, несмотря на то, что привыкли плакать надъ боле-возвышенною печалью героинь въ атласныхъ сапожкахъ и кринолин и героевъ, здящихъ на пылкихъ коняхъ и обуреваемыхъ еще боле-пылкими страстями.
Бдный Сетъ! во всю свою жизнь онъ сидлъ на лошади только одинъ разъ, когда былъ мальчикомъ и мистеръ Джонатанъ Брджъ посадилъ его на лошадь позади себя, сказавъ ему: держись крпче! И, вмсто того, чтобъ изливаться въ неистовыхъ упрекахъ противъ Бога и судьбы, онъ, идя теперь домой, при торжественномъ сяни звздъ, ршается подавить горе, мене подчиняться своей собственной вол и, подобно Дин, боле жить для ближнихъ.
По зеленющей долин протекаетъ ручеекъ, почти готовый разлиться посл недавнихъ дождей и окруженный наклонившимися къ его вод ивами. Черезъ ручеекъ переброшена доска. По этой доск идетъ Адамъ Бидъ твердымъ шагомъ, преслдуемый по пятамъ Джипомъ съ корзинкою. Ясно, что онъ идетъ къ крытому соломою дому, съ одной стороны котораго стоитъ клтка лса, подымающаяся вверхъ по противоположному откосу, ярдовъ на двадцать.
Дверь дома отворена. Изъ нея смотритъ пожилая женщина, но она не занята тихимъ созерцанемъ вечерняго солнечнаго свта: она ожидаетъ, устремивъ слабые зрнемъ глаза на постепенно увеличивавшееся пятно, которое какъ она вполн уврилась въ послдня минуты, былъ ея любимый сынъ Адамъ. Лисбетъ Бидъ любитъ своего сына любовью женщины, которая получила своего первенца поздно въ жизни. Она — заботливая, худощавая, но еще довольно-крпкая старуха и чистая, какъ подснжникъ. Сдые волосы опрятно зачесаны назадъ подъ блый, какъ снгъ, полотняный чепецъ, обшитый черною лентою, широкая грудь покрыта желтою косынкой, и подъ ней вы видите нчто въ род короткаго спальнаго платья, сшитаго изъ синей клтчатой холстинки, подвязаннаго около тали и доходящаго пониже колнъ, гд видна довольно-длинная понитковая юбка. Лисбетъ высока, да и въ другихъ отношеняхъ между ею и ея сыномъ Адамомъ большое сходство. Ея темные глаза теперь уже нсколько утратили свой блескъ, вроятно отъ излишнихъ слезъ, но ея широко-очерченныя брови все еще черны, зубы здоровы, и когда она стоитъ, держа въ своихъ загрублыхъ отъ трудовъ рукахъ вязанье, и быстро и безсознательно занимается этою работою, то держится такъ же прямо и твердо, какъ и въ то время, когда несетъ на голов ведро съ водою отъ ключа. Въ матери и сын та же фигура и тотъ же смлый живой темпераментъ, но не отъ матери у Адама выдающйся впередъ лобъ и выражене великодушя и ума.
Фамильное сходство служитъ нердко источникомъ глубокой грусти: природа, этотъ великй трагическй драматургъ, связываетъ насъ вмст посредствомъ костей и мускуловъ и раздляетъ насъ боле-тонкою тканью нашего мозга, смшиваетъ любовь и отвращене и связываетъ насъ фибрами сердца съ существами, постоянно находящимися въ разлад съ нами. Мы слышимъ, какъ голосъ, имющй тотъ же тембръ, какъ и нашъ собственный, выражаетъ мысли, которыя мы презираемъ, мы видимъ, что глаза — ахъ, точь-въ-точь глаза нашей матери — отвращаются отъ насъ съ холоднымъ равнодушемъ, и нашъ послднй любимый ребенокъ приводитъ насъ въ трепетъ, своимъ видомъ и жестами напоминая сестру, съ которой мы враждебно разстались много лтъ тому назадъ. Отецъ, которому мы обязаны нашимъ лучшимъ наслдствомъ — механическимъ инстинктомъ, тонкою чувствительностью къ звукамъ, безсознательными способностями къ художеству — раздражаетъ и заставляетъ насъ краснть своими безпрестанными промахами, давно утраченная нами мать, лицо которой мы начинаемъ видть въ зеркал, когда являются наши собственныя морщины, тревожила нкогда наши молодыя души своими заботливыми причудами и неразумною настойчивостью,
Вы слышите голосъ такой заботливой, любящей матери, когда Лисбетъ говоритъ:
— Наконецъ-то, Адамъ! Семь часовъ уже пробило давно. Ты всегда готовъ оставаться до-тхъ-поръ, пока не родится послднй ребенокъ. Ты… я уврена, хочешь ужинать. Гд же Сетъ? я думаю, шляется гд-нибудь по капелламъ?
— Полно, матушка! Сетъ не балуетъ, будь спокойна.— Но гд же отецъ? торопливо произнесъ Адамъ, входи въ домъ и взглянувъ въ комнату на лвой сторон, гд была мастерская.— Что, готовъ ли гробъ Толера? Вонъ тамъ стоитъ и матералъ такъ, какъ я оставилъ его сегодня утромъ.
— Готовъ ли гробъ? сказала Лисбетъ, слдуя за нимъ и продолжая вязать безъ прерваня, хотя смотрла на своего сына очень-заботливо.— Э, родной, онъ сегодня утромъ отправился въ Тредльстонъ и еще не возвращался. Я думаю, что онъ опять нашелъ дорогу въ ‘Опрокинутую Телегу’. {Шинокъ.}
Весьма-замтная краска гнва быстро пробжала по лицу Адама. Онъ не произнесъ ни слова, сбросилъ свою куртку и началъ снова засучивать рукава своей рубашки.
— Что хочешь ты длать, Адамъ? сказала мать съ безпокойствомъ въ голос и во взгляд.— Не-уже-ли ты опять хочешь приняться за работу, не съвши твоего ужина?
Адамъ, разсерженный такъ, что не могъ говорить, пошелъ въ мастерскую. Но его мать оставила свое вязанье и, торопливо догнавъ его, схватила за руку и тономъ жалобнаго укора сказала:
— Нтъ, сынъ мой, ты не долженъ идти безъ ужина. Тамъ твое любимое кушанье — картофель въ соус. Я оставила его именно для тебя. Пойди и поужинай… Пойдемъ.
— Полно! рзко сказалъ Адамъ, освобождаясь отъ матери и схвативъ одну изъ досокъ, прислоненныхъ къ стн.— Теб хорошо говорить объ ужин, когда общали доставить гробъ въ Брекстонъ завтра утромъ къ семи часамъ. Онъ долженъ былъ бы находиться тамъ уже теперь, а, между-тмъ, не вбито еще ни одного гвоздя. Ужь мн это по горло: я не могу и глотать пищи.
— Ну, вдь ты не можешь же приготовить гроба, сказала Лисбетъ.— Ты вгонишь себя самого въ могилу работою. Вдь теб придется проработать всю ночь, чтобъ приготовить его.
— Что задло, сколько времени и проработаю надъ нимъ! Разв гробъ не общанъ? Разв могутъ похоронить человка безъ гроба? Я охотне лишусь руки отъ работы, нежели стану обманывать людей ложью такимъ-образомъ. Я сойду съ ума, если только подумаю объ этомъ. Я очень-скоро перемню все это. Я терплъ довольно-долго.
Бдная Лисбетъ уже не впервые слышала эту угрозу и поступила бы благоразумне, еслибъ притворилась, что не разслышала ея, вышла бы спокойно вонъ и помолчала нсколько времени. Женщина должна хорошенько запомнить этотъ совтъ: никогда не говорить съ человкомъ разсерженнымъ, или пьянымъ. Но Лисбетъ сла на чурбанъ для обрубки досокъ и принялась плакать, проплакавъ до-тхъ-поръ, пока голосъ ея сталъ очень-жалостливъ, она разразилась словами:
— Нтъ, мой сынъ, ты не захочешь у идти и сломить сердце твоей матери и бросить отца, чтобъ онъ разорился. Не-уже-ли ты захочешь, чтобъ они снесли меня, на кладбище, и не пойдешь за моимъ гробомъ? Я не буду покойна въ моей могил, если не увижу тебя, когда стану закрывать глаза. Какже имъ дать знать теб, что я при-смерти, если ты пойдешь по работамъ въ отдаленныя мста?.. Сетъ, вроятно, уйдетъ также посл тебя… твой отецъ не въ-состояни держать перо въ своихъ дрожащихъ рукахъ, да, притомъ же, онъ и не будетъ знать, гд ты находишься. Ты долженъ простить твоему отцу… ты не долженъ быть такъ суровъ къ нему. Онъ былъ для тебя хорошй отецъ до того, какъ онъ предался пьянству. Онъ былъ смтливый работникъ, научилъ тебя мастерству, вспомни это, и никогда въ жизни не ударилъ меня и даже не сказалъ дурнаго слова… нтъ, даже когда онъ бываетъ пьянъ. Ты не захочешь, чтобы онъ пошелъ въ рабочй домъ… твой родной отецъ… а вдь онъ былъ статный человкъ и почти на вс руки мастеръ лтъ двадцать-пять тому назадъ, когда ты ребенкомъ лежалъ у моей груди.
Голосъ Лисбетъ сталъ громче и былъ задушенъ рыданями. Такого рода вопли принадлежатъ къ самымъ раздражающимъ изъ всхъ звуковъ для того, кому приходится переносить истинное горе и кому надобно дйствительно работать. Адамъ съ нетерпнемъ прервалъ рыданя матери.
— Ну, матушка, не плачь и не говори такъ. Мало мн, что ли, хлопотъ и безъ этого? Къ-чему говорить мн о вещахъ, о которыхъ я и безъ-того думаю слишкомъ-много каждый день? Еслибъ я не думалъ о нихъ, какимъ-образомъ длалъ бы я такъ, какъ длаю теперь только длятого, чтобъ все это осталось въ порядк? Но я терпть не могу, если говорятъ попустому: я люблю беречь силы для работы, а не тратить ихъ на пустую болтовню.
— Я знаю, ты длаешь то, чего никто другой не захотлъ бы длать, сынъ мой! Но ты всегда бываешь такъ жестокъ къ твоему отцу, Адамъ! Теперь сколько ты длаешь для Сета, и все это теб еще кажется мало, и на меня-то ты тотчасъ крикнешь, если я скажу, что недовольна мальчикомъ. Но ты такъ сердишься на твоего отца, какъ ты не сердишься ни на кого другаго.
— Хуже, я думаю, будетъ, если я стану говорить мягко и спокойно смотрть на то, что дла идутъ дурно, не правда ли? Еслибъ я не былъ строгъ къ нему, онъ продалъ бы весь матералъ, что вонъ тамъ на двор, и истратилъ бы его на пьянство. Я знаю, что на мн лежатъ обязанности въ-отношени къ отцу, но я не обязанъ поощрять его къ тому, чтобъ онъ, очертя-голову, несся къ своей гибели. А зачмъ же примшивать къ этому Сета? Мальчикъ не длаетъ ничего дурнаго, сколько я знаю… Но теперь оставь меня въ поко, матушка, и не мшай мн работать.
Лисбетъ не смла боле говорить, но она встала и позвала Джипа. Чтобъ нсколько утшить себя чмъ-нибудь въ томъ, что Адамъ отказался отъ ужина, который она приготовила, надясь не спускать съ любимаго сына глазъ все время, пока онъ будетъ сть, она съ необыкновенною щедростью принялась кормить адамову собаку. Но Джипъ, приведенный въ смущене необыкновенными обстоятельствами, наблюдалъ за своимъ господиномъ, нахмуривъ брови и поднявъ уши. Когда Лисбетъ кликнула его, то онъ посмотрлъ на нее и съ безпокойствомъ шевельнулъ передними лапами, зная очень-хорошо, что она зоветъ его ужинать, но находился въ нершимости и продолжалъ сидть на заднихъ лапахъ, снова устремивъ заботливый взоръ на своего господина. Адамъ замтилъ нравственную борьбу Джипа и хотя гнвъ сдлалъ его мене-нжнынъ къ матери, нежели обыкновенно, это, однакожь, не помшало ему позаботиться о собак, какъ онъ заботился о ней всегда. Мы скоре будемъ ласково обращаться съ животными, которыя любятъ насъ, нежели съ женщинами, которыя любятъ насъ. Не потому ли это, что животныя безгласны?
— Ступай, мой Джипъ, ступай! сказалъ Адамъ тономъ поощрительнаго приказаня, и Джипъ, очевидно довольный тмъ, что могъ соединить въ одно долгъ и удовольстве, послдовалъ за Лисбетъ въ общую комнату.
Но едва усплъ онъ вылокать свой ужинъ, какъ тотчасъ же возвратился къ своему господину, Лисбетъ осталась сидть одна, плача надъ своимъ вязаньемъ. Женщины, которыя никогда не бранятся и которыя незлопамятны, часто имютъ привычку постоянно жаловаться, и если Соломонъ былъ такъ мудръ, какъ гласитъ о немъ предане, то я увренъ, что если онъ сравнивалъ сварливую женщину съ постояннымъ капаньемъ дождя въ самый дождливый день, то не имлъ въ виду злой женщины, фури съ длинными ногтями, язвительной и самолюбивой. Увряю васъ, онъ подразумвалъ добрую женщину, видвшую радости только въ счасти любимыхъ ею особъ, безпокойству которыхъ она содйствовала тмъ, что всегда откладывала имъ лакомые куски и ничего не тратила на само себя. Онъ подразумвалъ такую женщину, какъ, напримръ, Лисбетъ — терпливую и въ то же самое время вчно жалующуюся, отказывающую себ во всемъ и требовательную, день-деньской перебирающую, что случилось вчера, и что можетъ случиться завтра, и готовую плакать и надъ хорошимъ, и надъ дурнымъ, Къ идолопоклоннической любви, которую она питала къ Адаму, примшивался нкоторый страхъ, и когда онъ говорилъ: ‘оставь меня въ поко’, то она всегда становилась безмолвною.
Такъ прошло нсколько времени при громкомъ стук старыхъ суточныхъ часовъ и при звук адамовыхъ инструментовъ. Наконецъ онъ потребовалъ свчу и глотокъ воды (пиво пилось только по праздникамъ), и Лисбетъ, внося то, что онъ требовалъ, осмлилась произнесть:
— Твой ужинъ стоитъ на стол: можетъ-быть, ты вздумаешь състь что-нибудь.
— Теб, матушка, не зачмъ сидть доле, сказалъ Адамъ ласковымъ голосомъ.— Гнвъ его утихъ за работою, и когда онъ желалъ быть особенно-ласковымъ со своей матерью, то говорилъ своимъ природнымъ акцентомъ и на своемъ природномъ далект, которыми въ другое время его рчь оттнялась мене.— Я посмотрю за отцомъ, когда онъ возвратится домой. Можетъ, онъ сегодня ночью и вовсе не придетъ домой. Я буду покойне, если ты ляжешь.
— Нтъ, и посижу, пока придетъ Сетъ. Онъ, думаю, вернется теперь скоро.
Въ это время часы, которые обыкновенно шли нсколько-впередъ, пробили девять, но они не пробили еще десяти, какъ кто-то поднялъ защелку, и вошелъ Сетъ. Подходя домой, онъ слышалъ шумъ инструментовъ.
— Что это значитъ, матушка, сказалъ онъ:— отецъ работаетъ такъ поздно?
— Это работаетъ не отецъ… ты могъ бы знать это очень-хорошо, еслибъ голова твоя не была набита церковнымъ вздоромъ… если кто-нибудь работаетъ тутъ, такъ это твой братъ. Кто, кром его, станетъ тутъ работать?
Лисбетъ хотла продолжать, ибо она вовсе не боялась Сета и обыкновенно изливала предъ нимъ вс жалобы, которыя были подавлены въ ней боязнью къ Адаму. Сетъ во всю свою жизнь не сказалъ матери жосткаго слова, а робке люди всегда изливаютъ свою брюзгливость на людей кроткихъ. Но Сетъ, съ озабоченнымъ видомъ, пришелъ въ мастерскую и сказалъ:
— Адди, что это значитъ? Какъ! отецъ забылъ сдлать гробъ?
— Да, братъ, вдь это старая псня. Но я сдлаю его, сказалъ Адамъ, приподнявшись и бросивъ на брата проницательный ясный взглядъ.— А что случилось съ тобой? Отчего ты такъ встревоженъ?
Глаза Сета были красны, на его кроткомъ лиц выражалось глубокое уныне.
— Да, Адди! Но что опредлено свыше, тому помочь нельзя… А ты, такимъ-образомъ, не былъ и въ училищ?
— Въ училищ? Нтъ. Этотъ винтъ можетъ и подождать, сказалъ Адамъ, снова принимаясь за молотокъ.
— Пусти-ка теперь меня — теперь моя очередь — а ты ступай спать, сказалъ Сетъ.
— Нтъ, братъ, лучше я буду продолжать, благо я теперь ужь запрягъ себя. Ты можешь помочь мн снести въ Брокстонъ, когда онъ будетъ готовъ. Я разбужу тебя на разсвт. Ступай и ужинай, да запри дверь, чтобъ я не слышалъ болтовни матери.
Сетъ зналъ, что Адамъ всегда говорилъ то, что думалъ, и что его ничмъ нельзя была заставить перемнить свое мнне. Такимъ-образомъ, съ тяжелымъ сердцемъ пошелъ онъ въ общую комнату.
— Адамъ еще не дотрогивался до ужина съ-тхъ-поръ, какъ пришелъ домой, сказала Лисбетъ.— А ты, я думаю, поужиналъ у какихъ — нибудь методистовъ.
— Нтъ, матушка, сказалъ Сетъ:— я еще не ужиналъ.
— Ну, такъ ступай, сказала Лисбетъ:— но не шь картофеля, потому-что Адамъ, можетъ-быть, постъ, если ужинъ останется тутъ на стол. Вдь онъ любитъ картофель въ соус. Но онъ былъ такъ опечаленъ и разсерженъ, что не хотлъ сть, а я-то и положила ихъ вдь только для него.— Онъ ужь снова грозится уйдти, продолжала она, хныкая:— и я почти уврена, что онъ уйдетъ куда-нибудь на разсвт, прежде, чмъ я встану, и вовсе не предупредивши меня о томъ, и никогда не возратится опять, если ужь онъ однажды уйдетъ. Ужь лучше не было бы никогда у меня сына… Вдь онъ не похожъ ни на какого другаго сына своею ловкостью и проворствомъ… И господа-то обращаютъ ни него такое внимане: вдь онъ такой высокй и стройный, словно тополь… И мн-то разстаться съ нимъ и никогда боле не увидть его!
— Полно, матушка! къ-чему горевать понапрасну, сказалъ Сетъ, утшая ее.— Ты не имешь почти никакихъ основанй думать, что Адамъ уйдетъ изъ дому, напротивъ-того, ты имешь больше основанй думать, что онъ останется съ тобою. Онъ, можетъ-быть, и скажетъ такую вещь въ-сердцахъ, и его надо извинить, если онъ иногда бываетъ сердитъ, но его сердце никогда не позволитъ ему уйдти изъ дому. Вспомни, какъ онъ поддерживалъ насъ всхъ, когда мы были въ затруднительномъ положени: онъ отдалъ сбереженныя имъ деньги длятого, чтобъ выкупить меня изъ солдатъ, и покупалъ своими заработками лсъ для отца, между-тмъ, какъ онъ могъ бы извлечь много пользы изъ своихъ денегъ для самого себя, между-тмъ, какъ многе изъ молодыхъ людей, подобныхъ ему, давно бы ужь женились и завелись своимъ домомъ. Онъ никогда не перемнится и не броситъ своего собственнаго дла и никогда не покинетъ родныхъ, поддержане которыхъ было цлью его жизни.