Даниэль Деронда, Элиот Джордж, Год: 1876 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 636 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Дж. Элотъ.

ДАНЕЛЬ ДЕРОНДА.

Романъ въ VIII частяхъ.

Переводъ съ англйскаго.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Издане Ш. Ф. Бусселя.
1902.

http://az.lib.ru

OCR Бычков М. Н.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Избалованное дитя.

ГЛАВА I.

Красавица она или нтъ? Какая вншняя черта или какое выражене даютъ притягательную силу ея взгляду? Что царитъ въ этихъ холодныхъ лучахъ — добро или зло? Вроятно, зло: иначе зачмъ имъ производить впечатлне, вызывающее тревогу, когда они могли-бы возбуждать спокойное, невозмутимое очароване? Отчего желане снова взглянуть на нее дышетъ какимъ-то насилемъ, а не добровольнымъ стремленемъ всего существа?

Женщина, возбуждавшая эти вопросы въ ум Данеля Деронда, была вся погружена въ азартную игру. Играла она не на открытомъ воздух, подъ южнымъ небомъ, среди живописныхъ развалинъ античной красоты, а въ одномъ изъ блестящихъ притоновъ, созданныхъ нашимъ просвщеннымъ вкомъ, среди золоченой мишуры и эксцентричностей обнаженнаго кокетства.

Было четыре часа пасмурнаго, сентябрьскаго дня, и атмосфера уже пропиталась ощутительной для глаза мглою. Царила мертвая тишина, прерываемая иногда легкимъ шелестомъ, едва слышнымъ звономъ монетъ и, отъ времени, до времени, однообразными французскими фразами, принадлежавшими какъ бы искусно устроеннымъ автоматамъ. Вокругъ двухъ длинныхъ столовъ стояла тсно скученная толпа человческихъ фигуръ, устремившихъ глаза и все свое внимане на рулетку. Единственное исключене въ этой толп составлялъ маленькй, задумчивый мальчикъ въ фантастической одежд, оставлявшей колни и икры совершенно обнаженными. Стоя подл дамы, погруженной всецло въ рулетку, онъ отвернулся отъ стола и смотрлъ на дверь тупымъ взглядомъ разодтаго младенца-гаера, выставляемаго для приманки на балкон балагановъ.

Вокругъ столовъ тснилось боле, пятидесяти человкъ, число которыхъ все боле и боле возростало, это были зрители, и только изрдка кто-нибудь, изъ нихъ, чаще всего женщина, съ глупою улыбкой бросалъ на столъ пятифранковую монету, чтобъ на дл испытать свою страсть къ игр. Т-же изъ присутствующихъ, которые были всецло погружены въ игру, представляли изъ себя разнообразные виды европейскаго типа: ливонскй и испанскй, греко-итальянскй и смшанно-германскй, англйскй аристократическй и плебейскй. Тутъ было поразительное проявлене принципа человческаго равенства. Блые, тонке, унизанные кольцами пальцы англйской графини почти прикасались къ костлявой желтой, клещеобразной рук, принадлежащей какому-нибудь измученному существу съ провалившимися глазами, посдвшими бровями и нечесанными, скудными волосами,— лицу, представлявшему весьма незначительную метаморфозу ястреба. Гд въ другомъ мст согласилась-бы эта аристократка милостиво сидть рядомъ съ исхудалой женской фигурой, преждевременно состарившейся, подобно украшавшимъ ее искусственнымъ цвтамъ, съ изношеннымъ бархатнымъ ридикюлемъ въ рукахъ и булавкой во рту, которой она накалывала карты?

Невдалек отъ прелестной графини находился почтенный лондонскй торговецъ, съ мягкими руками и прямыми, блокурыми волосами, тщательно разчесанными на об стороны отъ лба до конца затылка, вся его фигура дышала тми раскрашенными рекламами, которыя онъ разсылалъ всмъ представителямъ аристократи и провинцальнаго джентри, высокое покровительство которыхъ позволило ему проводить каникулы по-великосвтски и даже, въ нкоторой степени, въ ихъ достоуважаемомъ обществ. Его толкала къ рулетк не страсть игрока, уничтожающая всякй аппетитъ, а сытый досугъ, который, въ промежутки между наживанемъ денегъ и блестящимъ ихъ прожиганемъ, не видитъ ничего дурного въ пробртени ихъ великосвтской игрою. Онъ утверждалъ, что Провидне никогда не осуждало этой забавы, и оставался достаточно хладнокровнымъ, чтобъ бросать игру, какъ только она переставала доставлять ему прятное развлечене, т. е. когда онъ переставалъ выигрывать. Въ его глазахъ порочнымъ считался только тотъ игрокъ, который проигрывалъ. Въ его обычныхъ манерахъ всегда проглядывалъ лавочникъ, но въ забавахъ онъ былъ достоинъ занять мсто рядомъ съ самыми древнйшими титулованными особами.

Подл его стула стоялъ красивый итальянецъ, спокойный, пластичный, хладнокровно протягивавшй чрезъ плечо англичанина груду золотыхъ монетъ. Первая изъ этихъ грудъ, вынутая изъ новаго мшка, только-что принесеннаго курьеромъ съ большими усами, черезъ полминуты перешла къ сухощавой старух въ большомъ парик и съ лорнеткой на носу. Старуха слегка улыбнулась, и въ глазахъ ея что-то блеснуло, но пластичный итальянецъ не дрогнулъ и тотчасъ-же приготовилъ другую груду золота, вроятно, убжденный въ непогршимости своей системы врнаго выигрыша. Точно такъ-же самоувренно смотрлъ на игру стоявшй рядомъ франтъ и кутила съ моноклемъ, руки его дрожали, выставляя золотыя монеты, но онъ пламенно велъ игру, очевидно, вря въ сны или счастливыя числа.

Хотя каждый игрокъ рзко отличался отъ своего сосда, но на всхъ, какъ будто, была надта одна маска умственнаго отупня, словно вс они обълись однимъ и тмъ-же зельемъ, на время одинаково одурманившимъ ихъ головы.

Взглянувъ на эту мрачную сцену помраченя человческаго сознаня, Данель Деронда подумалъ, что игра испанскихъ пастуховъ гораздо привлекательне и что, въ этомъ отношени, Руссо былъ правъ, утверждая, что искусство и наука сослужили плохую службу человчеству.

Но вдругъ онъ почувствовалъ, что положене его становится драматичнымъ. Его внимане сосредоточилось на молодой двушк, которая стояла почти подл него, но его взглядъ почему-то случайно остановился на ней посл того, какъ онъ осмотрлъ всхъ игроковъ. Она, наклонясь, говорила что-то по-англйски дам среднихъ лтъ, сидвшей рядомъ съ нею за игорнымъ столомъ, черезъ минуту она возвратилась къ игр, и Деронда могъ вполн разсмотрть ея грацозную, высокую фигуру и лицо, которое, быть можетъ, не во всхъ возбуждало восторгъ, но непремнно останавливало на себ внимане каждаго.

Борьба мыслей, возбужденная ею въ ум Деронда, придала его глазамъ сосредоточенное пытливое выражене, мало-по-малу замнившее ихъ первоначальный взглядъ неопредленнаго восторга. Онъ то слдилъ за движенями ея фигуры и рукъ, когда она, наклонясь къ столу, ршительно клала ставку, то сосредоточивалъ свои взоры на ея лиц. Она-же, не обращая никакого вниманя на окружающихъ, упорно слдила за игрой.

Она выигрывала. Въ ту минуту, когда ея тонке пальцы въ свтло-срой перчатк уставляли пододвинутую къ ней груду золотыхъ монетъ для новой ставки, она посмотрла вокругъ себя холоднымъ, равнодушнымъ взглядомъ, который однакожъ, не вполн скрывалъ ея внутреннй восторгъ.

Во время этого быстраго обзора окружающихъ, ея глаза, неожиданно встртились съ глазами Данеля Деронда, но вмсто того, чтобы отвернуться, какъ ей хотлось, она съ неудовольствемъ почувствовала, что его взглядъ приковывалъ ея глаза. На долго-ли? Какъ молня блеснуло въ ея голов, что онъ не имлъ ничего общаго съ окружавшими ее ничтожностями, что онъ чувствовалъ себя неизмримо выше ея и наблюдалъ за нею, какъ за любопытнымъ образцомъ низшаго вида, ей стало досадно, и она закипла злобой, предвстницей борьбы. Щеки ея не покрылись румянцемъ, но губы поблднли. Ее удержала отъ вспышки внутренняя ршимость вызвать его на бой, и, чуть-чуть выдавая свое смущене блдностью губъ, она снова обратилась къ игр. Но взглядъ Деронда какъ-бы сглазилъ ее. Ставка была проиграна. Это ничего не значило, она постоянно выигрывала съ тхъ поръ, какъ въ первый разъ сла за рулетку, имя въ своемъ распоряженя только нсколько золотыхъ монетъ, теперь-же у нея былъ значительный запасъ денегъ. Она начинала врить въ свое счастье, и не она одна, а вс: ей представлялось уже, что толпа ей поклоняется, какъ богин счастья, и идетъ за нею, какъ за путеводной звздой. Подобная удача выпадала, вдь, на долю игроковъ мужчинъ, почему-же не можетъ она выпасть и на долю женщины?

Сначала ея подруг и спутниц не хотлось, чтобы она играла, но теперь уже и она одобряла ея игру, только осторожно совтуя ей остановиться во-время и увезти выигранныя деньги въ Англю, на что Гвендолина отвчала, что ее прельщало волнене игры, а не выигрышъ. Поэтому настоящая минута должна была представлять наивысшую точку напряженя ея пламенной игры. Однакожъ, когда слдующая ставка была также проиграна, она почувствовала, что зрачки ея глазъ разгораются, и сознане, что этотъ человкъ, хотя она на него не смотрла, все слдитъ за нею, стало мучительно тяготить ее. Она стала еще боле упорствовать въ своей ршимости продолжать игру: она желала показать ему, что ей было все равно — выигрывать или проиграть. Спутница тронула ее за плечо и предложила отойти отъ стола. Вмсто отвта Гвендолина положила на столъ десять золотыхъ, она находилась въ томъ вызывающемъ настроени, когда умъ теряетъ все изъ вида, кром бшеннаго упорства, и съ слпымъ безумемъ вызвала на бой самое счастье. Если она не страшно выигрывала, то лучше всего было-бы страшно проиграться. Она напрягла вс свои силы и не выказала ни малйшей дрожи ни въ линяхъ вокругъ рта, ни въ пальцахъ. Каждый разъ, какъ ея ставка была бита, она безмолвно удваивала ее. Сотни глазъ пристально слдили за нею, но она чувствовала только взглядъ одного Деронда, который,— она была уврена, хотя ни разу не взглянула на него,— не трогался съ мста. Подобная драма оканчивается скоро: завязка, развите дйствя и развязка не продолжаются боле минуты.

— Faites votre jeu, mesdames et messieurs — сказалъ автоматическй голосъ судьбы изъ-подъ длинныхъ усовъ банкомета, и рука Гвендолины машинально подвинула свою послднюю груду золотыхъ.

— Le jeu ne va plus,— произнесла судьба.

Черезъ секунду Гвендолина отвернулась отъ стола и твердо, ршительно взглянула на Деронда. Ироническая улыбка блеснула въ его взгляд, когда ихъ глаза встртились, но, во всякомъ случа, лучше было, хоть на минуту остановить на себ его внимане, чмъ позволить ему проскользнуть взоромъ мимо нея, какъ маленькой единицы изъ роя безличныхъ наскомыхъ. Къ тому-же, несмотря на его ироню и гордое чувство превосходства, трудно было поврить, чтобъ онъ не восхищался ея силой воли и красотой. Онъ былъ молодъ, хорошъ собой, полонъ благороднаго достоинства и не походилъ на смшныхъ, нелпыхъ филистеровъ, которые, проходя мимо, считали своимъ долгомъ заклеймить рулетку горькимъ взглядомъ протеста. Общее убждене въ своемъ превосходств не легко колеблется отъ перваго отрицаня: напротивъ, когда какой-нибудь мужской или женскй представитель тщеславя находитъ, что его игра встрчается холодно, онъ предполагаетъ, что усилене ставокъ въ этой игр побдитъ упрямаго сектанта. Въ ум Гвендолины разъ навсегда сложилось убждене, что она знаетъ, чмъ слдуетъ восхищаться, и что ею самою восхищаются вс. Эта основа ея убжденй теперь поневол нсколько дрогнула и поколебалась, но вырвать ее съ корнемъ было не легко.

Въ этотъ-же день вечеромъ игорная зала блестла газомъ и роскошными нарядами дамъ, извивавшихъ на паркет свои длинные шлейфы, или неподвижно сидвшихъ на диванахъ.

Нереида въ блдно-зеленомъ плать съ серебряными украшенями и въ зеленой шляпк съ такимъ-же зеленымъ перомъ, оправленнымъ въ серебро, была Гвендолина Гарлетъ. Она находилась подъ крылышкомъ или, лучше сказать, подъ снью той самой дамы, которая сидла подл нея за рулеткой, съ ними былъ джентльменъ съ коротко-обстриженными волосами, сдыми усами, густыми бровями и военной выправкой нмца. Они ходили взадъ и впередъ по зал, останавливаясь по временамъ и разговаривая со знакомыми. На Гвендолину было обращено всеобщее внимане.

— Поразительная двушка эта миссъ Гарлетъ. Она не походитъ на другихъ.

— Да, она одлась змей, вся въ зеленомъ и серебр. Она что-то сегодня боле обыкновеннаго поводитъ шеей.

— О, она всегда эксцентрична. Вы находите ее красивой м-ръ Вандернутъ?

— Еще-бы! За нее можно повситься… дураку, конечно.

— Такъ вамъ нравится nez retrouss и длинные, узке глаза?

— Да, когда все составляетъ такой ensemble.

— L’ensemble du serpent?

— Пожалуй. Змя соблазнила женщину, отчего-же ей не соблазнить мужчины?

— Конечно, она очень грацозна, но ея лицу недостаетъ румянца.

— Напротивъ, я полагаю, что цвтъ лица — одна изъ ея главныхъ прелестей. Эта нжная блдность очаровательна и дышетъ здоровьемъ. А ея маленькй носикъ, вздернутый кверху, просто восторгъ! А ротикъ… такого прелестнаго ротика, съ немного приподнятой верхней губкой, никто еще не видлъ, не правда-ли, Маквортъ?

— Вы полагаете? А я терпть не могу такихъ ртовъ. Его очертаня слишкомъ неподвижны, и въ немъ просвчиваетъ гордое самодовольство. Я предпочитаю маленькй ротикъ съ дрожащими губками.

— А по моему, она просто противна,— сказала старуха аристократка,— странно, какя непрятныя двушки входятъ въ моду. А кто эти Лангены? Знаетъ ихъ кто-нибудь?

— Они совершенно comme il faut. Я обдалъ у нихъ нсколько разъ въ Htel de Russie. Баронесса — англичанка. Миссъ Гарлетъ приходится ей кузиной. Что-же касается до нея самой, то это очень образованная и умная двушка.

— Неужели! А баронъ?

— Полезное украшене гостиной.

— Ваша баронесса всегда за рулеткой,— сказалъ Маквортъ,— врно, она-то и научила молодую двушку играть.

— Старуха ведетъ самую скромную игру, ея ставка никогда не превышаетъ десяти-франковой монеты. Молодая двушка боле увлекается, но это только минутный капризъ.

— Я слышалъ, что она проиграла сегодня все, что выиграла въ послдне дни. Богаты-ли они?

— Кто можетъ знать о богатств другихъ?— замтилъ Вандернутъ и пошелъ поздороваться съ Лангенами.

Замчане, что Гвендолина въ этотъ вечеръ поводила шеей боле обыкновеннаго, было совершенно справедливо. Но она это длала не для сходства съ змею, а чтобъ скоре замтить въ толп Деронда и навести справки о человк, презрительный взглядъ котораго мучилъ ее еще до сихъ поръ. Наконецъ, случай къ тому представился.

— М-ръ Вандернутъ, вы всхъ знаете, сказала Гвендолина нсколько томно,— кто это стоитъ у дверей?

— Тамъ боле дюжины мужчинъ? Вы говорите о старомъ Адонис въ парик временъ Георга IV?

— Нтъ, нтъ! Вонъ, тотъ брюнетъ, съ этимъ страшнымъ выраженемъ лица.

— Вы считаете его страшнымъ? А я полагаю, что онъ красавецъ.

— Кто же онъ?

— Онъ недавно прхалъ и остановился въ нашемъ отел вмст съ сэромъ Гюго Малинджеръ.

— Съ сэромъ Гюго Малинджеръ?

— Да. Вы его знаете?

— Нтъ, отвтила Гвендолина, слегка покраснвъ,— у него помстье рядомъ съ нашимъ, но онъ никогда тамъ не живетъ.

— А какъ вы назвали этого джентльмена?

— Деронда… М-ръ Деронда.

— Какое прекрасное имя! Онъ англичанинъ?

— Да. Онъ, говорятъ, близкй родственникъ баронету. Вы имъ интересуетесь?

— Да, онъ не походитъ на всхъ молодыхъ людей.

— А вы не любите вообще молодыхъ людей?

— Нисколько. Я всегда заране знаю, что они скажутъ, но я, право, не могу догадаться, что скажетъ м-ръ Деронда. О чемъ онъ обыкновенно говоритъ?

— Преимущественно ни о чемъ. Я сидлъ съ нимъ около часу вчера ночью на террас, и онъ ничего не говорилъ и даже не курилъ. Онъ, кажется, скучаетъ.

— Вотъ еще причина, почему я желала-бы съ нимъ поскоре познакомиться. Я также всегда скучаю.

— Онъ, вроятно, будетъ очень радъ представиться вамъ. Хотите, я его приведу? Вы позволите, баронесса?

— Отчего-же нтъ, если онъ родственникъ сэра Гюго Малинджера.

— А, у васъ уже новая роль, Гвендолина, вы намрены скучать? сказала баронесса Лангенъ, когда м-ръ Вандернутъ отошелъ отъ нихъ,— до сихъ поръ ты постоянно съ утра до вечера къ чему-то пламенно стремилась.

— Все это потому, что я до смерти скучаю. Если мн придется бросить игру, я для развлеченя сломаю себ руку или ключицу. Я должна сдлать что-нибудь необыкновенное, или вы подете со мною въ Швейцарю и мы взберемся на Мотергорнъ?

— Можетъ быть, знакомство съ м-ромъ Деронда замнитъ теб Мотергорнъ.

— Можетъ быть.

Но Гвендолин не суждено было теперь познакомиться съ Деронда. М-ру Вандернуту не удалось въ этотъ вечеръ подвести его къ молодой двушк, а возвратясь домой, она нашла письмо, требовавшее ея немедленнаго возвращеня въ Англю.

ГЛАВА II.

Вотъ письмо, которое Гвендолина нашла у себя на стол:

‘Милое мое дитя!

Вотъ прошла уже недля, какъ я напрасно жду отъ тебя всточки. Ты въ послднй разъ писала, что Лангены хотли хать въ Баденъ. Какъ теб не стыдно быть настолько легкомысленной, чтобы не увдомить меня о своемъ новомъ адрес? Я опасаюсь, что это письмо не дойдетъ до тебя. Во всякомъ случа, ты должна была возвратиться домой уже въ сентябр, а теперь я прошу тебя прхать, какъ можно скоре, потому что если-бъ ты израсходовала вс свои деньги, то я не могла-бы теб ничего выслать, а занимать у Лангеновъ ты не должна: мн нечмъ имъ заплатить. Да, дитя мое, вотъ грустная всть, къ которой я не умю тебя подготовить, какъ слдуетъ. Насъ поразило страшное несчасте. Ты не имешь никакого понятя о длахъ и этого не поймешь, но Грапнель и К обанкротились на миллонъ и мы, т. е. тетка Гаскойнъ и я, совершенно разорены. У твоего дяди остался только его пасторскй доходъ, но все-же, продавъ лошадей и помстивъ гд-нибудь мальчиковъ, они могутъ еще существовать. У меня-же не осталось ничего. Все, что нажилъ нашъ бдный отецъ, должно итти въ уплату долговъ. Сердце разрывается при мысли, что я должна писать объ этомъ теб, но чмъ скоре ты это узнаешь, тмъ лучше. Конечно, нельзя не сожалть, что ты ухала именно въ это время, но я никогда не буду упрекать тебя, милое дитя мое, и, если-бъ только могла, я избавила-бы тебя отъ всякихъ непрятностей. По дорог домой ты можешь на свобод подготовиться къ ожидающей тебя здсь перемн. Можетъ быть, намъ немедленно придется оставить Офендинъ, такъ-какъ я полагаю, что м-ръ Гейнсъ возьметъ его обратно. Конечно, мы не можемъ поселиться въ пасторскомъ дом: тамъ нтъ свободнаго угла. Мы будемъ принуждены перехать въ какую-нибудь бдную хижину и жить милостями дяди Гаскойна, пока не представится какого-нибудь мста. Я не въ состояни уплатить теперь даже жалованья слугамъ и долги въ лавки. Будь тверда, дитя мое, и покорись вол Божей, хотя, правда, очень тяжело примириться съ мыслью, что мы всмъ этимъ обязаны преступному легкомыслю м-ра Лосмана. Твои бдныя сестры только плачутъ и ни въ чемъ не могутъ мн помочь. Если-бъ ты была здсь, быть можетъ, блеснулъ-бы лучъ свта въ отуманившей насъ черной туч. Я никакъ не могу поврить, чтобъ ты была рождена для бдности. Если Лангены останутся еще заграницей, то найди кого-нибудь, съ кмъ ты-бы могла вернуться, но, во всякомъ случа, прзжай какъ можно скоре къ твоей горюющей и любящей тебя матери

Фанни Давило’.

Первое впечатлне, произведенное на Гвендолину этимъ письмомъ, было сокрушающее. Слпая увренность, что ея судьба должна быть блестяща, и что всякое затруднене само собою сгладится, укоренилось въ ея сознани еще крпче, чмъ въ ум ея матери, благодаря ея молодой крови и внутреннему сознаню своего превосходства. Ей такъ-же трудно было вдругъ поврить, что ее ждали бдность и унизительная зависимость, какъ почти недостижимо было ея цвтущимъ физическимъ силамъ леденящее сознане о неизбжности смерти. Въ продолжене нсколькихъ минутъ она стояла неподвижно, потомъ быстро сдернула съ головы шляпку и машинально посмотрла въ зеркало. Ея гладке свтло-каштановые волосы были въ порядк, точно она сейчасъ причесалась для бала, она имла полное право, какъ это длала нердко, полюбоваться собою (совершенно позволительное удовольстве), но теперь она не сознавала своей красоты и безчувственно смотрла въ пространство, точно ей послышался какой-то страшный звукъ, и она ждала съ трепетомъ его объясненя. Потомъ она бросилась на красный бархатный диванъ, перечитала два раза письмо и, бросивъ его на полъ, задумалась.

Подперевъ подбородокъ руками, она сидла неподвижно, но не плакала. Она хотла серьезно обдумать свое положене и скоре смло, отпарировать ударъ, чмъ предаться глупому отчаяню. Сердце ея не болло за ‘бдную маму!’ — ея мать никогда, повидимому, не пользовалась благами жизни,— и если въ эту минуту она могла кого-нибудь сожалть, то только себя. Но все ея существо теперь было преисполнено не сожалнемъ, а злобой и жаждой сопротивленя, ее бсила мысль, что она проиграла вс свои деньги въ рулетку, тогда какъ, улыбнись ей счастье еще въ этотъ день, она могла-бы повести домой значительную сумму денегъ или, продолжая игру, пробрсть цлое состояне, которое обезпечило-бы все ея семейство. Даже теперь это было еще возможно! Хотя у нея оставалось только четыре соверена, но она могла заложить свои золотыя вещи, что на германскихъ водахъ не считается позоромъ, даже не получивъ этого рокового письма, она, по всей вроятности, ршилась-бы заложить свое этрусское ожерелье,— которое она, по счастливой случайности, давно уже не надвала,— чтобы имть право сказать, что живетъ широко и беззаботно, а не скучно и глупо. Съ десятью соверенами въ карман и съ прежнимъ счастьемъ, которое, она была убждена, должно вернуться къ ней, она могла-бы сдлать многое. Для нея, пожалуй, лучше было остаться еще нсколько дней и продолжать игру. Если ея родственники и не одобрятъ способа пробртеня ею денегъ, то все-же деньги у нея будутъ.

Воображене Гвендолины рисовало ей блестящя перспективы подобной ршимости, хотя и не такъ убдительно и неопровержимо, какъ обыкновенно бываетъ со страстными игроками. Она взялась за рулетку, побуждаемая не страстью къ игр, а желанемъ испытать, есть-ли у нея эта страсть, ея умъ былъ въ состояни вполн трезво взвсить вс случайности. Блестящая картина выигрыша плняла ее, но возможность проигрыша представлялась ей столь-же ясно, со всми тяжелыми для ея гордости послдствями. Она ршилась скрыть отъ Лангеновъ несчасте, разразившееся надъ ея семействомъ, и тмъ избавить себя отъ ихъ состраданя, но если-бъ она заложила свои золотыя вещи, то ее непремнно осыпали-бы вопросами и упреками. Единственный путь избгнуть невыносимыхъ для нея непрятностей было — заложить ожерелье на слдующее утро, какъ можно ране, сказать Лангенамъ, что мать требуетъ ея немедленнаго возвращеня безъ всякаго предлога, и въ тотъ-же вечеръ ухать въ Брюссель. Правда, у нея не было горничной, и Лангены могли воспротивиться ея отъзду безъ приличной спутницы, но ея ршимость была непреклонна.

Она не легла спать, зажгла вс находившяся въ комнат свчи и стала поспшно укладывать свои вещи. Въ голов-же ея по-прежнему тснились противоположныя мысли о могущихъ произойти на слдующй день затрудненяхъ, то ей мерещились непрятныя объясненя и прощанье съ Лангенами, быстрое путешестве къ грустно преобразившемуся родительскому дому, то ее соблазняла возможность остаться еще одинъ день и снова попытать счастья въ рулетку. Но въ глазахъ ея рулетка теперь была неизбжно связана съ ироническимъ взглядомъ м-ра Деронда, а этотъ взглядъ какъ-то неминуемо велъ къ проигрышу. Образъ этого злого геня, отвратившаго отъ нея счастье, побудилъ ее ршиться на немедленный отъздъ, и потому она уложила вс свои вещи, чтобъ отнять у себя всякую возможность остаться.

Она пришла въ свою комнату ровно въ двнадцать часовъ, а когда послдня вещи были уложены, уже блдные лучи утра, проникая чрезъ сторы, стушевывали мерцане свчей. Стоило-ли ложиться? Холодная ванна могла достаточно ее освжить, а легке слды усталости подъ глазами длали ее еще интересне. Къ шести часамъ она была уже совершенно готова, одвшись въ срое дорожное платье и держа въ рукахъ поярковую шляпу, она ршила, что выйдетъ изъ дома тотчасъ-же, какъ наступитъ время, когда дамы отправлялись къ источнику. Сидя у окна, облокотясь на спинку стула, въ поз, точно нарочно выбранной для портрета, она посмотрла въ зеркало. Себялюбе можетъ существовать безъ самодовольства, даже вмст съ чувствомъ недовольства собою, которое тмъ сильне, чмъ эгоизмъ пламенне, но Гвендолина не знала этой внутренней борьбы. Она наивно восхищалась своей счастливой особой, за что, конечно, никто, кром самого жестокосердаго святоши, не станетъ упрекать молодую двушку, ежедневно видвшую прятное отражене своей особы въ лести друзей и въ зеркал. Даже теперь, въ первую минуту горя, когда она отъ нечего длать смотрла на свое изображене, лицо ея, мало-по-малу, приняло самодовольное выражене. Ея прелестныя губы все боле и боле складывались въ улыбку, наконецъ, она, протянувшись къ зеркалу, поцловала холодное стекло. Какъ могла она врить въ горе? Если-бъ оно разразилось надъ ея головою, она чувствовала достаточно силы побороть его или убжать, какъ она уже однажды сдлала. Все казалось ей боле вроятнымъ, чмъ подчинене горю или даже непрятностямъ.

Баронесса Лангенъ никогда не выходила изъ своей комнаты до завтрака, такъ-что Гвендолина могла совершенно безопасно воротиться со своей ранней прогулки по Оберъ-Штрассе, гд находился магазинъ золотыхъ длъ мастера, который, безъ сомння, былъ открытъ посл семи часовъ. Въ это время вс лица, съ которыми она не желала-бы встртиться, или гуляли у источника, или еще спали, только изъ оконъ отеля ‘Czavina’ можно было прослдить за нею до магазина Винера. Но и это обстоятельство ее мало безпокоило, тмъ боле, что она могла зайти къ золотыхъ длъ мастеру и для того, чтобъ купить понравившуюся ей вещь. Эта искусная ложь блеснула въ ея голов при мысли, что въ отел жилъ Деронда.

Въ эту минуту она была уже далеко на Оберъ-Штрассе и поспшно шла своей обычной волнистой походкой, при чемъ вся ея фигура и платье грацозно извивались, прельщая всхъ, за исключенемъ очень немногихъ, находившихъ въ ней что-то зминое и возстававшихъ противъ поклоненя змямъ. Она не оглядывалась по сторонамъ и, войдя въ магазинъ, такъ хладнокровно предложила свое ожерелье м-ру Винеру, что онъ замтилъ только ея гордую осанку и значительную величину бирюзы. Три главные камня принадлежали къ цпочк, носимой нкогда ея отцомъ, но она не знала отца и находила, что удобне всего ей было разстаться именно съ этимъ ожерельемъ. Повидимому, суевре прямо противорчитъ рацонализму и не можетъ существовать вмст съ нимъ, но рулетка развиваетъ романтичное суевре относительно шансовъ игры и въ то-же время самый прозаичный рацонализмъ во всемъ, что касается человческихъ чувствъ, преграждающихъ путь къ пробртеню денегъ для игры. Гвендолина только сожалла, что она могла прибавить къ своимъ четыремъ соверенамъ не боле девяти новыхъ. Но она была гостьей Лангеновъ и, слдовательно, ей ничего не приходилось платить за квартиру и столъ, а тринадцати совереновъ было боле чмъ достаточно для возвращеня домой, даже если-бъ она ршилась поставить три соверена на игорномъ стол, то все-же остальныхъ хватило-бы для путешествя, такъ-какъ она намревалась хать день и ночь. Возвратившись домой, она прошла въ залу и стала тамъ, дожидаться завтрака, ршившись сказать Лангенамъ, что получила письмо отъ матери, желавшей ея возвращеня, что она намрена хать, но еще не опредлила дня своего отъзда. Закрывъ глаза отъ усталости, она съ нетерпнемъ ожидала прихода Лангеновъ и придумывала, какъ-бы ей отложить свою поздку, хотя-бы на одинъ день.

Вдругъ дверь отворилась, она быстро вскочила, это былъ слуга, который подалъ ей небольшую посылку, только-что принесенную на ея имя. Гвевдолина рзяла посылку и посппно ушла въ свою комнату. Она теперь была блдне и взволнованне, чмъ даже по прочтени письма матери. Что-то говорило ей, прежде, чмъ она открыла посылку, что это было только-что заложенное ею ожерелье. Дйствительно, въ батистовомъ платк лежало завернутое ожерелье, а внутри находился лоскутокъ бумаги, на которомъ было поспшно, но четко написано карандашемъ: ‘Постороннй человкъ, нашедшй ожерелье миссъ Гарлетъ, возвращаетъ его съ надеждою, что она боле не рискнетъ его потерять’.

Гвендолина вспыхнула отъ злобы и отъ оскорбленной гордости. Въ платк былъ оторванъ уголъ, на которымъ могла быть мтка, но образъ посторонняго ей человка ясно рисовался въ ея воображени. Это былъ Деронда. Онъ, должно-быть, видлъ, какъ она вошла въ магазинъ, послдовалъ туда за нею и выкупилъ ожерелье. Онъ позволилъ себ непростительную дерзость и поставилъ ее въ ужасное положене. Что ей было длать? Конечно, она не могла открыто признать, что онъ прислалъ ей ожерелье, и возвратить его по адресу, этимъ путемъ она поставила-бы себя въ еще худшее положене, если-бъ ея догадка оказалась ошибочной. Даже если-бъ ‘постороннй человкъ’ былъ дйствительно Деронда, то она не могла сознаться передъ нимъ, что знаетъ, кто поступилъ съ нею такъ дерзко, не могла встртиться съ нимъ посл подобнаго признаня. Онъ, конечно, зналъ, что поставитъ ее въ самое унизительное, безпомощное положене, онъ началъ съ того, что иронически смотрлъ на нее, а теперь принялъ на себя роль непрошеннаго ментора. Горькя слезы злобы выступили на глазахъ Гвендолины. Никто еще никогда не смлъ обращаться съ нею иронически и презрительно. Одно было для нея ясно: это то, что ей необходимо тотчасъ ухать. Она не могла показаться въ общественной зал, а тмъ мене у игорнаго стола, гд ее, быть можетъ, ожидалъ Деронда.

Среди этихъ мрачныхъ размышленй раздался стукъ въ дверь: завтракъ былъ готовъ. Гвендолина съ сердцемъ бросила ожерелье, платокъ и лоскутъ бумаги въ свой нессесеръ, вытерла глаза, и, подождавъ нсколько минутъ, пока къ ней возвратилось ея самообладане, спокойно сошла внизъ. Она прямо объявила своимъ друзьямъ, что получила письмо отъ матери, которая требовала ея возвращеня по причин, какъ она опасалась, непрятной для нея. Она всю ночь укладывалась и теперь совсмъ готова къ отъзду. Эти слова вполн объяснили слды усталости и слезъ на ея лиц. Какъ она и ожидала, Лангены сначала возмутились противъ ея желаня хать одной, но Гвендолина упорствовала, она ршила, что сядетъ въ дамскй вагонъ и преблагополучно додетъ одна, она, какъ имъ извстно, не изъ трусливыхъ.

Такимъ образомъ, Гвендолина не появилась боле у рулетки, а въ тотъ-же день, въ четвергъ, отправилась въ Брюссель и въ субботу утромъ благополучно прибыла въ Офендинъ, съ которымъ она и ея семейство должны были вскор проститься навсегда.

ГЛАВА III.

Къ несчастю для миссъ Гарлетъ, Офендинъ не былъ ей дорогъ по семейнымъ воспоминанямъ, или какъ колыбель ея дтства. Я полагаю, что всякая человческая жизнь должна пустить глубоке корни въ какомъ-нибудь уголк отечественной земли, гд она научается любить, какъ нчто родственное, природу, людей, даже собакъ и ословъ,— однимъ словомъ, все, что придаетъ мсту нашего рожденя своеобразный, отличный отъ всхъ другихъ мстностей, характеръ. Пяти лтъ люди не могутъ быть всесвтными гражданами, руководствоваться отвлеченными понятями и возвыситься отъ естественныхъ предпочтенй того или другого до полнаго безпристрастя, предубждене въ пользу молока, съ которымъ мы начинаемъ жизнь, указываетъ на тотъ способъ, которымъ, по крайней мр, на-время, должны питаться наше тло и душа.

Но у Гвендолины не было такой колыбели дтства, развивающей чувства любви къ родин. Ея мать поселилась въ Офендин только потому, что онъ находился вблизи Пеникотскаго пасторскаго дома, и лишь за годъ передъ тмъ м-съ Давило, Гвендолина и ея четыре сводныя сестры (съ гувернанткой и горничной въ другомъ экипаж) въхали въ офендинскую аллею въ свтлый октябрьскй день, при каркань воронъ надъ ихъ головами и шелест пожелтвшихъ листьевъ, усивавшихъ мерзлую землю.

Позднее время года вполн соотвтствовало вншнему виду большого, продолговатаго дома изъ краснаго кирпича, быть можетъ, слишкомъ испещреннаго украшенями изъ камня, не исключая двойного ряда узкихъ оконъ и большого четырехугольнаго портика. Камень давалъ прютъ въ своихъ разслинахъ зеленому лишайнику, а кирпичъ — сроватому мху, такъ что, несмотря на правильные углы зданя, оно не бросалось въ глава своей рзкостью среди окружавшей его на сто ярдовъ старинной рощи, въ которой были прорублены три аллеи — на востокъ, западъ и югъ. Было-бы лучше, если-бъ домъ стоялъ на возвышени и господствовалъ не только надъ маленькимъ паркомъ, но и надъ длиннымъ рядомъ соломенныхъ крышъ сосднихъ селенй, церковной колокольней, разбросанными тамъ и сямъ отдльными хижинами и волнистой зеленой лентой лсовъ, придающей необыкновенную красоту этой части Вессекса. Но изъ-за стны окружающихъ его деревьевъ, среди луговъ открывался обширный видъ на извилистую мловую низменность, переливавшую различными тнями при игр свта.

Вообще, этотъ домъ былъ достаточно великъ, чтобъ называться замкомъ, хотя, за неимнемъ земли, отдавался въ аренду за умренную цну, тмъ боле, что его внутреннее убранство было мрачно и значительно полиняло. Но снаружи и внутри онъ нисколько не походилъ на жилище какого-нибудь бывшаго лавочника, эта отличительная черта мирила со многими неудобствами его обитателей, которые по своимъ вкусамъ стояли на томъ рубеж аристократи, гд царитъ пламенное желане перешагнутъ границу. Поэтому сознане, что она поселится въ жилищ, нкогда обитаемомъ вдовствующей графиней, много увеличивало въ глазахъ м-съ Давило само по себ значительное удовольстве жить своимъ домомъ. Такая жизнь вдругъ оказалась возможной (нсколько таинственно для Гвендолины) посл смерти ея отчима, капитана Давило, который въ послдня девять лтъ очень рдко и лишь на короткое время посщалъ свое семейство, но Гвендолину гораздо боле интересовалъ самый фактъ, чмъ его объяснене.

Теперь будущность представлялась ей въ гораздо боле розовомъ свт. Ей не нравилась ихъ прежняя кочевая жизнь, скитане по иностраннымъ водамъ и парижскимъ трактирамъ, гд постоянно приходилось знакомиться съ новой обстановкой, наемной мебелью и новыми людьми въ такихъ условяхъ, при которыхъ она не могла не оставаться въ тни, а проведя два года въ блестящей школ, и на всхъ торжествахъ играя первую роль, она полагала, что такая необыкновенная особа, какъ она, не могла оставаться на столь неудовлетворительной общественной ступени. Этому былъ положенъ конецъ, какъ только ея мать ршилась жить своимъ домомъ въ Англи. Что-же касается происхожденя новой обстановки, то въ этомъ отношени Гвендолина была совершенно спокойна. Она не знала, какимъ образомъ ддъ ея по матери нажилъ состояне, которое онъ оставилъ двумъ дочерямъ, но онъ былъ родомъ изъ Вестъ-Инди,— и всяке друге вопросы были излишни. Относительно-же рода ея отца она знала, что онъ былъ до того выше рода ея матери, что на послднй не стоило обращать никакого вниманя, но это, однакожъ, не мшало м-съ Давило съ гордостью сохранять минатюрный портретъ одной изъ родственницъ ея перваго мужа, леди Молли.

Гвендолина, вроятно, знала-бы гораздо боле о своемъ отц, если-бы не случилось одно незначительное обстоятельство, когда ей было двнадцать лтъ. М-съ Давило по временамъ показывала дочери различныя вещи, оставшяся посл перваго мужа, и съ особеннымъ чувствомъ разсказывала, смотря на его портретъ, что когда милый папа умеръ, его маленькая дочь была еще въ пеленкахъ. Гвендолина, вспоминая о своемъ непрятномъ отчим, однажды воскликнула:

— Зачмъ-же вы снова вышли замужъ, мама? Было-бы гораздо лучше, если-бъ вы не выходили.

М-съ Давило вспыхнула, лицо ее передернуло и, поспшно спрятавъ портретъ — она сказала съ необычайной для нея рзкостью:

— Въ теб, дитя, никакого чувства нтъ!

Гвендолина очень любила свою мать, ей стало совстно и она никогда боле не спрашивала ее объ отц.

Однакожъ, это не былъ единственный случай угрызеня совсти въ жизни молодой двушки. Она всегда спала въ комнат матери, которая любила боле всхъ дтей старшую дочь, родившуюся въ счастливую эпоху ея жизни. Однажды, ночью съ м-съ Давило случился припадокъ и она, не найдя на спальномъ столик лекарства, которое забыла поставить, попросила Гвендолину встать и подать его ей. Здоровая, молодая двушка, лежавшая въ своей постели, словно розовый херувимъ, не захотла ступить съ теплаго ложа на холодный полъ и, надувъ губки, отказалась исполнить просьбу матери. М-съ Давило осталась безъ лекарства и не сказала дочери ни слова, но Гвендолина на слдующй день сама поняла, что должно было происходить въ душ ея матери, и старалась загладить свою вину нжными ласками, которыя ей ничего не стоили. Она всегда была баловнемъ и гордостью всего дома, ей съ малолтства прислуживали мать, сестры, гувернантки и прислуга, точно она была какая-нибудь принцесса въ изгнани. Она такъ была избалована общимъ вниманемъ къ ней, что ршительно недоумвала, если, какъ это очень рдко случалось, ея требованя не удовлетворялись такъ быстро, какъ она того желала, если же она встрчала въ чемъ-нибудь сопротивлене, то чувствовала какую-то изумленную злобу, которая въ дтств длала ее склонной къ пламеннымъ, жестокимъ вспышкамъ, совершенно противорчившимъ ея обычному беззаботному настроеню. Однажды, въ припадк злобы она задушила канарейку сестры, мшавшую ей спать своими громкими, звучными треллями. Чтобъ вознаградить сестру, она съ нкоторымъ трудомъ достала блую мышку, и, хотя внутренно извиняла свой поступокъ особой впечатлительностью своей натуры,— ясный признакъ превосходства,— она всегда болзненно вздрагивала при мысли объ этомъ убйств. Гвендолин были знакомы угрызеня совсти, но она не любила, чтобъ раскаяне стоило ей слишкомъ дорого, и теперь, когда ей было за двадцать лтъ, въ ней оказывалось сильно развитымъ чувство самообладаня, которымъ она предохраняла себя отъ унизительнаго раскаяня. Она была теперь пламенне и самовольне, чмъ въ дтств, но вмст съ тмъ она отличалась большей разсчетливостью и осторожностью.

Въ тотъ день, когда ея семейство перехало въ Офендинъ, котораго прежде никто не видалъ, даже м-съ Давило, такъ-какъ этотъ домъ нанялъ для нея зять, м-ръ Гаскойнъ, вс,— мать, сестры и гувернантка, выйдя изъ экипажа, остановились въ дверяхъ парадныхъ сней, украшенныхъ мрачными картинами, и молча смотрли на Гвендолину, точно ихъ впечатлня зависли отъ ея приговора.

Объ остальныхъ дочеряхъ м-съ Давило,— отъ шестнадцатилтней Алисы до десятилтней Изабеллы, ничего нельзя было сказать съ перваго взгляда, кром того, что он еще совершенныя дти, и что ихъ черныя платья значительно пообносились. Гувернантка, миссъ Мерри, была пожилая двушка съ совершенно безцвтнымъ выраженемъ лица. Поблекшая красота м-съ Давило казалась еще боле трагичнымъ отъ безпомощныхъ взглядовъ, бросаемыхъ ею на Гвендолину, которая критически осматривала все окружающее.

— Ну что, дитя мое, нравится теб этотъ домъ?— спросила, наконецъ, м-съ Давило легкимъ тономъ упрека.

— Прелестное, романтичное жилище,— поспшно отвтила Гвендолина:— прекрасная рамка для всякой картины довольства и благополучя.

— Да, да, здсь нтъ ничего пошлаго, ничего такого, что встрчается на каждомъ шагу.

— О! здсь мсто для какой нибудь изгнанной королевской фамили или обнищавшихъ миллардеровъ! Жаль: намъ слдовало-бы прежде жить съ блескомъ въ свт, а потомъ удалиться сюда. Это было-бы вполн романтично… Но я полагала, что дядя и тетка Гаскойнъ съ Анной встртятъ насъ,— рзко прибавила Гвендолина, смотря съ удивленемъ но сторонамъ.

— Мы рано прхали,— отвтила м-съ Давило и, войдя въ сни, спросила у вышедшей къ ней на-встрчу экономки:— Вы ждете сегодня м-ра и м-съ Гаскойнъ?

— Да, сударыня, они были вчера и приказали затопить вс печи и приготовить обдъ. Впрочемъ, что касается печей, то я уже съ недлю везд топлю и провтриваю. Я вычистила также всю мебель и мдную посуду, жаль, что первая почти не стоитъ моихъ трудовъ, но послдняя блеститъ какъ золото. Надюсь, что м-ръ и м-съ Гаскойнъ засвидтельствуютъ, что я ничего не упустила изъ виду и все приготовила какъ слдуетъ. Они непремнно прдутъ къ пяти часамъ.

Эти слова успокоили Гвендолину, которая не могла хладнокровно перенести, что на ихъ прздъ не обращено было должнаго вниманя. Она взбжала по каменной лстниц, устланной матами, потомъ снова спустилась внизъ и, въ сопровождени сестеръ, осмотрла вс комнаты нижняго этажа: столовую, со стнами изъ темнаго дуба, старой мебелью, обтянутой полинявшимъ краснымъ атласомъ, и съ двумя картинами: Христомъ, преломляющимъ хлбъ,— надъ каминомъ, и копей картины Снайдерса — надъ столомъ, библотеку, отдававшую запахомъ старой коричневой кожи, и, наконецъ, гостиную, въ которую вела маленькая передняя, загроможденная старинными вещами.

— Мама! Мама! подите сюда!— воскликнула Гвендолина.— Здсь есть органъ. Я буду св. Цецилей и кто-нибудь меня изобразитъ такъ на картин. Джокоза! (такъ называла она миссъ Мерри), распустите мн волосы. Посмотрите, мама!

Она бросила на столъ шляпу и перчатки и сла къ органу въ живописной поз, поднявъ глаза къ небу. Послушная Джокоза выдернула гребень изъ косы Гвендолины, и гладкая свтлокаштановая волна побжала вдоль спины молодой двушки до тонкой ея тали и ниже.

— Прелестная картина, дитя мое!— произнесла съ улыбкою м-cъ Давило, очень довольная, что ея любимица явилась во всей своей крас, хотя-бы передъ экономкой.

Гвендолина вскочила и весело разсмялась. Эта выходка казалась ей совершенно естественной въ этомъ старомъ полузабытомъ дом.

— Какая странная, прелестная комната!— продолжала она, осматриваясь по сторонамъ,— мн очень нравятся эти старинныя, шитыя кресла, внки на карнизахъ и картины, которыя такъ темны, что ихъ и не разберешь. Посмотрите: на этой картин видны только какя-то ребра… Я думаю, мама, что это картина испанской школы.

— О, Гвендолина!— воскликнула съ изумленемъ маленькая Изабелла, неожиданно отворяя потайный наличникъ въ панели.

Вс бросились къ ребенку, впереди всхъ — Гвендолина. За наличникомъ оказалась картина, изображавшая мертвую голову, отъ которой бжала какая-то темная фигура съ протянутыми къ небу руками.

— У, какъ страшно! промолвила м-съ Давило, съ отвращенемъ смотря на картину.

Гвендолина стояла молча, дрожа всмъ тломъ.

— Ты, Гвендолина, никогда, не останешься одна въ этой комнат?— ехидно спросила маленькая Изабелла.

— Какъ ты смешь, дрянь, отпирать то, что нарочно заперто!— воскликнула Гвендолина, злобно и поспшно захлопнула дверцу.— Тутъ есть замокъ, гд-же ключъ? Пусть сейчасъ найдутъ ключъ, а если его нтъ, то сдлать новый, и чтобъ никто не смлъ отворять эту дверцу! или, лучше, дайте мн ключъ!

Произнося это, Гвендолина отвернулась съ испуганнымъ, раскраснвшимся лицомъ и прибавила:

— Пойдемте въ нашу комнату, мама.

Экономка нашла требуемый ключъ въ шифоньерк въ той-же комнат и, отдавая его горничной, велла той отнести его, ‘ея высочеству’.

— Я не знаю, о комъ вы говорите, м-съ Стартинъ,— отвтила горничная, миссъ Боэль, которая, раскладывая вещи наверху, не видала сцены въ гостиной и нсколько обидлась ироническимъ замчанемъ новой служанки.

— Я говорю о молодой миссъ, которая, очевидно будетъ нами всми командовать,— отвтила м-съ Стартинъ, и прибавила для умилостивленя горничной:— Конечно, она вполн этого достойна. Отдайте ей ключъ, она уже знаетъ, откуда онъ.

— Если вы приготовили все, то можете идти къ сестрамъ, Боэль, я сама помогу мам,— сказала Гвендолина, войдя съ м-съ Давило въ темную спальню, гд, подл громадной кровати въ род катафалка, стояла маленькая, блая постель.

Однакожъ, она нисколько не думала о туалет матери, а прямо подошла къ большому зеркалу, висвшему между окнами.

— Это зеркало, благодаря черному и желтому цвтамъ въ этой комнат, очень рельефно оттняетъ твою красоту, Гвендолина,— сказала м-съ Давило, смотря съ удовольствемъ на дочь, которая, повернувшись въ три четверти тсъ зеркалу, приглаживала лвой рукой волосы.

— Стоитъ только воткнуть въ волоса нсколько блыхъ розъ и я буду очень сносной св. Цецилей,— сказала Гвендолина,— только, что вы скажете, мама, о моемъ нос? Я не думаю, чтобъ у св. Цецили былъ вздернутый носъ. Какъ-бы я желала имть вашъ прямой носъ, онъ годился-бы на все. А мой носъ только счастливый, но совершенно не годится для трагедй.

— О, дитя мое, всякй носъ хорошъ, чтобы переносить несчастье,— замтила м-съ Давило съ глубокимъ вздохомъ и, бросивъ свой черный чепчикъ на столъ, задумалась.

— Ну, мама!— сказала Гвендолина, отворачиваясь съ неудовольствемъ отъ зеркала,— не думайте грустить здсь! Ваша грусть испортитъ вс мои удовольствя, а въ этомъ дом можно жить очень счастливо. Что побуждаетъ васъ грустить именно теперь?

— Особенной причины нтъ, дитя мое, это, правда,— отвтила м-съ Давило, длая усиле надъ собою и снимая платье,— для меня довольно видть, тебя счастливой.

— Нтъ, вы должны быть и сами счастливы,— продолжала Гвендолина недовольнымъ тономъ, помогая матери одваться,— разв счастливой можно быть только въ молодости? Смотря на васъ, я часто спрашивала себя, зачмъ я остаюсь тутъ, когда вы грустите? двчонки надодаютъ до крайности, Джокоза страшно дурна и деревянна, и все вокругъ такъ площадно? Но теперь вы можете быть счастливы.

— Да, да, буду,— отвтила м-съ Давило, трепля дочь по щек.

— Но вы должны быть дйствительно счастливы, а не только казаться счастливой. Посмотрите, какя у васъ руки, он гораздо красиве моихъ. Всякй, взглянувъ на васъ, скажетъ, что вы были гораздо красиве меня.

— Нтъ, нтъ, голубушка, я никогда не была и на половину такъ хороша, какъ ты.

— Но какая польза въ томъ, что я хороша, если кончится тмъ, что мн все наскучитъ и опротиветъ? Неужели замужество всегда къ этому приводитъ?

— Нтъ, дитя мое, бракъ для женщины — средство быть счастливой, и ты, я надюсь, докажешь это блестящимъ образомъ.

— Я никогда не помирюсь съ бракомъ, если онъ не доставитъ мн счастья. Я ршилась быть счастливой: по крайней мр, не тратить жизни на мелочи и не оставаться въ неизвстности. Я твердо ршилась не дозволять никому вмшиваться въ мои дла, какъ нкоторые себ позволяли до сихъ поръ. Вотъ, мама, приготовленная для васъ вода.

Съ этими словами Гвендолина подала матери воду, а потомъ, снявъ съ себя платье, сла къ зеркалу, и м-съ Давило стала ее причесывать.

— Я кажется, никогда теб ни въ чемъ не перечила, Гвендолина,— сказала она посл минутнаго молчаня.

— Да, но вы часто желаете, чтобъ я длала то, что мн противно.

— Ты говоришь объ урокахъ Алисы?

— Да, я исполняю ваше желане, но, право, не знаю, къ чему я это длаю. Меня уроки мучаютъ до смерти, а ей не идутъ въ пользу. Она такая глупая, не иметъ ни къ чему способностей: ни къ языкамъ, ни къ музык. Ей гораздо лучше остаться совершенной невжей. Это ея роль, и она исполнитъ ее отлично.

— Какъ теб не стыдно такъ дурно отзываться о своей сестр, Гвендолина? Она, бдная, съ такой охотой всегда ухаживаетъ за тобою.

— Я, право, не знаю, мама, зачмъ стыдиться называть вещи ихъ именами и ставить каждаго на его мсто. Тяжело не ей быть дурой, а мн даромъ терять время. Ну, мама, позвольте, я вамъ поправлю волосы.

— Да, намъ надо поторопиться. Дядя и тетка сейчасъ прдутъ. Ради Бога, дитя мое, не будь рзка съ ними и съ твоей кузиной Анной, съ которой теб постоянно придется вмст вызжать. Общай мн это, Гвендолина. Ты знаешь, что Анна не можетъ быть теб равной.

— Я и не желаю, чтобъ она была мн равной,— съ улыбкой сказала Гвендолина, покачивая головой, и разговоръ на этомъ окончился.

По прзд м-ра и м-съ Гаскойнъ съ дочерью, Гвендолина обошлась съ ними не только не рзко, но была очень любезна. Она возобновляла знакомство съ родственниками, съ которыми она видлась въ послднй разъ, когда ей только-что исполнилось шестнадцать лтъ, теперь она желала или, лучше сказать, ршилась очаровать ихъ.

М-съ Гаскойнъ походила на сестру, но была смугле и худощаве, ея лицо не было отуманено грустью, движеня не отличались томностью, а во взгляд отражалось больше жизни и пытливости, чмъ подобало-бы жен пастора, обязанной имть на окружающихъ благодтельное вляне. Но самой общей между ними чертою была пассивная наклонность къ послушаню и подражаню, что, благодаря различю ихъ положеня, и привело къ противоположнымъ результатамъ. Младшая сестра была несчастна въ замужеств, а старшая считала себя счастливйшей изъ женъ, и ея пассивность въ нкоторыхъ отношеняхъ приняла, наконецъ, форму изумительно-активную. Многе изъ ея мннй, напримръ, о церковныхъ длахъ и архепископ Лауд, были до того ршительны, что трудно было предположить, что они приняты ею только изъ повиновеня мужу. Впрочемъ, многое въ ея муж располагало къ слпому доврю къ его авторитету. Онъ отличался нкоторыми добродтелями, но даже и приписываемые ему недостатки только обезпечивали ему успхъ въ жизни.

Въ ряду преимуществъ, которыми онъ обладалъ, первое мсто занимала красивая фигура, особенно отличавшая его при возраст въ пятьдесятъ семь лтъ. Лицо его не отличалось обще-пасторскимъ выраженемъ, оффицально добродушнымъ и смиреннымъ, онъ не былъ ни напыщенъ, ни искусственно небреженъ въ обращени: встртивъ его, каждый сказалъ-бы, что это просто джентльменъ съ красивыми чертами лица, съ сдыми волосами и носомъ, начинавшимся горбомъ, но потомъ неожиданно принимавшимъ правильную форму. Этимъ отсутствемъ клерикальной закваски, пропитывающей всю фигуру, тонъ и манеры англиканскаго пастора и сквозящей во всемъ, онъ былъ обязанъ тому обстоятельству, что нкогда служилъ въ арми капитаномъ и принялъ духовный санъ не задолго до женитьбы на миссъ Арминъ. Когда кто-нибудь указывалъ на то, что онъ имлъ недостаточную для пастора подготовку, его друзья спрашивали, кто въ англиканскомъ духовенств отличался боле достойной осанкой, кто лучше проповдывалъ или пользовался лучшимъ авторитетомъ въ своемъ приход? Онъ обладалъ врожденной способностью къ администраци, выказывая чрезвычайную снисходительность къ чужимъ мннямъ и поступкамъ, такъ-какъ, онъ чувствовалъ себя достаточно сильнымъ, чтобъ господствовать надъ всми, и никогда не былъ раздражителенъ, какъ люди сознательно слабые. Онъ съ прятной улыбкой относился къ людскимъ слабостямъ или къ мод, господствовавшей въ данную минуту, напримръ, къ садоводству и антикварству, очень распространеннымъ между пасторами его епархи, самъ-же онъ предпочиталъ слдить по картамъ за современными войнами или отгадывать, что сдлалъ-бы Нессельроде, если-бъ англйскй кабинетъ поступилъ иначе. Образъ мыслей м-ра Гаскойна, посл нкотораго колебаня, принялъ скоре религозный, чмъ богословскй оттнокъ, не ново-англиканскй, а — какъ-бы онъ самъ назвалъ — трезвоанглйскй, свободный отъ всякихъ предразсудковъ, иного взгляда, по его мнню, и не могъ имть человкъ, смотрвшй на нацональную религю благоразумно и примнительно ко всмъ другимъ вопросамъ жизни. Ни одинъ изъ клерикальныхъ судей не имлъ такого вляня, какъ онъ, на уголовныхъ сессяхъ и никто мене его не длалъ вредныхъ ошибокъ въ практическихъ длахъ. Вообще его упрекали только въ излишней преданности мрскимъ интересамъ, нельзя было доказать, чтобъ онъ отворачивался отъ несчастныхъ но, безспорно, онъ искалъ дружбы преимущественно тхъ, которые могли быть полезны, ему, какъ отцу шести сыновей и двухъ дочерей, а злобные критики (лтъ десять тому назадъ въ Эссекс были таке злые языки, что теперь и поврить трудно) замчали, что его мння часто измнялись по соображеню съ его личными выгодами.

Гвендолина удивлялась теперь, какъ она могла забыть что ея дядя красивый мужчина, но она его видала въ то время, когда ей едва исполнилось шестнадцать лтъ, а въ этомъ возраст двушки — самые равнодушные и неспособные критики въ этомъ отношени. Теперь-же для нея было чрезвычайно важно имть достойнаго родственника, который прятно нарушалъ-бы женское однообразе ея семейной жизни, она, конечно, не намревалась подчиняться контролю дяди, но ей прятно было думать, что онъ съ гордостью введетъ ее, какъ свою племянницу, въ мстное общество. А по всему было видно, что онъ гордился ею и не могъ скрыть своего восхищеня.

— Вы переросли Анну, моя милая,— сказалъ онъ, нжно обнимая свою дочь, застнчивое лицо которой было блднымъ его портретомъ,— она моложе васъ годомъ, но, конечно, боле не выростетъ. Я надюсь, что вы будете друзьями.

Говоря это, онъ мысленно сравнивалъ свою минатюрную, скромную Анну съ блестящей Гвендолиной, но, хотя онъ и вполн сознавалъ превосходство племянницы, онъ, тмъ не мене, допускалъ, что и его дочь иметъ свои прелести и, разумется, никогда не станетъ соперницей своей двоюродной сестры. Гвендолина также это сознавала и поцловала Анну съ искреннимъ радушемъ.

— Мн боле всего нужна добрая подруга,— сказала она.— Я очень рада, что мы перехали сюда, мама будетъ гораздо счастливе, живя такъ близко отъ васъ, тетя.

М-съ Гаскойнъ выразила подобную-же надежду и сильное удовольстве, что въ приход мужа нашлось приличное жилище для семейства ея сестры. Потомъ, естественно, было обращено внимане на остальныхъ двочекъ, которыхъ Гвендолина считала всегда лишнимъ балластомъ, представляя въ общемъ неопредленную дтскую посредственность, он не имли въ ея глазахъ никакого значеня, но все-же служили помхой въ ея жизни. Она полагала, что выказывала въ отношени къ нимъ слишкомъ большую доброту, и была убждена, что дядя и тетка сожалютъ, что ея матери приходится заботиться о такомъ большомъ количеств двочекъ, иначе не могли чувствовать благоразумные люди, по мнню Гвендолины, кром ея бдной матери, которая никогда не видала, что Алиса безобразно поднимала плечи и брови, Берта и Фанни постоянно шептались, а Изабелла везд подслушивала и подглядывала и вчно наступала старшимъ сестрамъ на ноги.

— У тебя есть братья, Анна?— спросила Гвендолина, пока происходилъ осмотръ ея младшихъ сестеръ.

— Да, я ихъ очень люблю,— отвтила просто Анна,— но ихъ воспитане дорого стоитъ пап, и онъ всегда уврялъ, что они изъ меня сдлаютъ мальчишку. Я, дйствительно, очень любила бороться и бгать съ Рексомъ. Я уврена, что ты очень его полюбишь. Онъ прдетъ домой на Рождество.

— Я помню, что ты была очень дикой и застнчивой двочкой, и трудно предположить, чтобъ ты боролась съ мальчишками, сказала Гвендолина съ улыбкой.

— О, конечно, я перемнилась и вызжаю въ свтъ. Но, по правд сказать, я люблю по-старому ходить въ лсъ за ягодами съ Эдви и Лотти, а свтское общество мн не нравится. Впрочемъ, вроятно, теперь мн будетъ прятне вызжать вмст съ тобою. Я такая глупая и никогда не знаю, что надо сказать. Мн всегда кажется излишнимъ говорить то, что всмъ извстно, а новаго я ничего не могу придумать.

— Я съ большимъ удовольствемъ буду вызжать вмст съ тобою — замтила Гвендолина, чувствуя большое расположене къ своей наивной кузин,— а ты любишь здить верхомъ?

— Да, но у насъ на всхъ братьевъ и сестеръ одинъ шотландскй пони. Папа говоритъ, что онъ не можетъ держатъ лошадей, кром упряжныхъ и его собственной клячи. У него такъ много расходовъ.

— Я намрена завести себ верховую лошадь и много здить — сказала Гвендолина ршительнымъ тономъ,— а общество здсь прятное?

— Папа говоритъ, что очень прятное. Кром сосднихъ пасторовъ, у насъ въ окрестностяхъ есть много хорошихъ семействъ: Квалоны, Аропоинты, лордъ Бракеншо и сэръ Гюго Малинджеръ, который, впрочемъ, никогда не живетъ въ своемъ замк, гд мы устраиваемъ веселые пикники, потомъ въ Винсестер живутъ два или три семейства, въ Нотингвуд м-съ Вулкани и…

Тутъ Анна была освобождена отъ дальнйшаго напряженя своихъ описательныхъ способностей и вс отправились въ столовую. За обдомъ самъ м-ръ Гаскойнъ подробно отвтилъ на вопросъ Гвендолины, распространяясь о всхъ преимуществахъ Офендина. Кром аренды, содержане дома и хозяйства стоило не дороже, чмъ въ Ворсестер самое обыкновенное жилище.

— Даже, если-бъ содержане здсь и обходилось немного дороже, всегда хорошй и приличный деревенскй домъ стоитъ маленькой жертвы,— сказалъ онъ своимъ спокойнымъ, прятнымъ, добродушнымъ тономъ, — особенно когда хозяйствомъ управляетъ одинокая женщина. Вс лучше люди въ нашемъ сосдств, конечно, прдутъ къ вамъ съ визитомъ, но вамъ не надо давать большихъ обдовъ. Мн — другое дло, приходится много расходовать на обды, но за то я пользуюсь даровымъ помщенемъ. Если-бъ я долженъ былъ платить аренду въ триста фунтовъ, то не могъ-бы никого принимать. Мои сыновья мн ужасно много стоятъ. Вы въ этомъ отношени гораздо счастливе: кром хозяйства и экипажа, у васъ нтъ большихъ расходовъ.

— Увряю тебя, Фанни, прибавила м-съ Гаскойнъ,— теперь, когда наши дти подростаютъ, я должна соблюдать экономю. Я сама не важная хозяйка, но Генри меня многому научилъ. Онъ удивительно разсчетливъ и уметъ изъ всего извлечь пользу, себ-же онъ отказываетъ во всемъ, а помощниковъ-пасторовъ всегда находитъ даровыхъ. Право, трудно понять, почему до сихъ поръ ему не. дали лучшаго мста, особенно принимая въ разсчетъ его многочисленныхъ друзей и необходимость имть на важныхъ постахъ людей съ умренными мннями. Если англиканская церковь должна сохранить свое высокое положене, то въ ней должны быть уважаемы умственныя способности и нравственный характеръ.

— О, милая Нанси, ты забываешь старую поговорку: благодари небо, что есть, триста человкъ, не хуже меня. Въ конц-концовъ, мы дождемся своего, я въ этомъ увренъ. Что-же касается вашего хозяина, Фанни, то я скажу вамъ, что лордъ Бракеншо мой лучшй другъ. Леди Бракеншо непремнно сдлаетъ вамъ визитъ. Я уже просилъ ихъ принять Гвендолину членомъ въ нашъ бракеншоскй стрлковый клубъ, блестящее собране… то-есть, если Гвендолина не иметъ ничего противъ моего плана,— прибавилъ м-ръ Гаскойнъ, взглянувъ на нее съ лукавой улыбкой.

— Это доставитъ мн самое большое удовольстве — отвтила Гвендолина, — о, я очень люблю прицливаться и попадать въ цль.

— Наша бдная Анна слишкомъ близорука для стрльбы, но я первостепенный стрлокъ и могу вамъ быть полезенъ. Мн хочется подготовить васъ къ нашему стрлковому празднику въ юл мсяц. Вообще здсь у васъ прекрасное сосдство. Прежде всего надо упомянуть объ Аропоинтахъ. У нихъ прекрасный замокъ Кветчамъ-Голъ, который стоитъ осмотрть съ чисто-художественной точки зрня, ихъ балы и обды славятся во всемъ околодк. Архидаконъ — другъ ихъ дома, и вы всегда встртите тамъ приличное общество. М-съ Аропоинтъ — немного странное и даже нсколько каррикатурное существо, но очень добрая женщина. Миссъ Аропоинтъ — прелестная двушка и уже представлялась двору. Конечно, она должна мириться со своей матерью, потому что не вс молодыя двушки имютъ такихъ прелестныхъ матерей, какъ ваши, Гвендолина и Анна.

М-съ Давило слегка улыбнулась этому комплименту, а мужъ и жена любовно посмотрли другъ на друга. ‘Дядя и тетка, кажется, счастливы, подумала Гвендолина: — они не скучаютъ и не грустятъ’. Она ршила теперь, что въ Офендин жить можно и что, по всей вроятности, на ея долю выпадетъ не мало удовольствй. Даже даровые помощники ея дяди, какъ она случайно узнала, были всегда приличные люди, а м-ръ Мидльтонъ, настоящй помощникъ, былъ просто кладъ. Вс жалли, что онъ вскор долженъ былъ ухать.

Однакожъ, былъ одинъ вопросъ, который она такъ жаждала разршить въ свою пользу, что не хотла пропустить этого вечера безъ принятя мръ къ удовлетвореню своего желаня. Она знала, что ея мать ршилась подчиниться контролю м-ра Гаскойна во всемъ, что касалось расходовъ, ее побуждала къ этому не только благоразумная осторожность, но и желане, наконецъ, пользоваться искреннимъ сочувствемъ родственниковъ, которые до сихъ поръ смотрли на нее, какъ на бдную Фанни, сдлавшую большую глупость своимъ вторымъ бракомъ. Такимъ образомъ, вопросъ о верховой лошади, который уже много разъ обсуждался между Гвендолиною и ея матерью, долженъ былъ подвергнуться ршеню м-ра Гаскойна. Гвендолина, сыгравъ, къ удовольствю слушателей, пьесу на фортепьяно и пропвъ нсколько арй, даже дуэтъ съ дядей, который былъ-бы настоящимъ артистомъ, если-бъ имлъ больше времени на заняте музыкой и пнемъ, вдругъ сказала, обращаясь къ матери,

— Мама, вы еще не поговорили съ дядей о моей верховой зд?

— Да,— произнесла м-съ Давило, взглянувъ на шурина,— Гвендолина очень желала-бы имть хорошенькую верховую лошадь. Какъ вы думаете, можемъ-ли мы позволить себ такой расходъ?

М-ръ Гаскойнъ вытянулъ нижнюю губу и саркастически посмотрлъ на Гвендолину, грацозно усвшуюся на ручку креселъ своей матери.

— Мы могли-бы иногда давать ей пони,— сказала м-съ Гаскойнъ, зорко наблюдая за выраженемъ лица мужа и готовая высказать свое неодобрене, если-бы только онъ былъ того-же мння.

— Нтъ, тетя,— отвтила Гвендолина:— вы этимъ только стсните другихъ, а мн не доставите никакого удовольствя. Я терпть не могу пони. Я скоре откажу себ въ чемъ-нибудь другомъ, а буду имть свою собственную лошадь. (Какой молодой человкъ или молодая женщина не откажутся съ радостью отъ неопредленнаго удовольствя ради удовлетвореня своего минутнаго, опредленнаго желаня?)

— Она такъ прекрасно здитъ верхомъ,— сказала м-съ Давило, которая даже и въ томъ случа, если-бъ сама не желала купить ей лошадь, не ршилась-бы переступить желаня дочери,— она брала уроки, и учитель сказалъ, что ей можно дать любую лошадь безъ всякаго опасеня.

— Позвольте, лошадь будетъ стоить не мене шестидесяти фунтовъ, а потомъ кладите на ея содержане,— сказалъ м-ръ Гаскойнъ такимъ тономъ, въ которомъ, сквозь сопротивлене, слышалось и какое-то тайное сочувстве, — не забывайте, что вамъ нужно держать упряжныхъ лошадей и длать больше расходы на туалетъ.

— У меня только два черныхъ платья,— поспшно замтила м-съ Давило,— а младшимъ двочкамъ еще не нужно никакого туалета. Къ тому-же Гвендолина сдлаетъ мн большую экономю, давая уроки сестрамъ. Въ противномъ случа, прибавила м-съ Давило,— пришлось-бы нанимать дорого стоющую гувернантку и учителей.

Гвендолина почувствовала нкоторую злобу къ матери, но старательно скрыла ее.

— Это хорошо, очень хорошо,— сказалъ м-ръ Гаскойнъ, взглянувъ добродушно на свою жену.

Гвендолина тихо отошла отъ разговаривавшихъ и занялась разборомъ нотъ на другомъ конц гостиной.

— Бдное дитя не иметъ никакихъ удовольствй,— продолжала м-съ Давило вполголоса, — я понимаю, что такая издержка въ настоящее время неблагоразумна. Но, право, ей необходимъ моцонъ и хоть какое-нибудь развлечене. Ахъ если-бъ вы видли, какъ она прелестна на лошади!

— Мы не считали возможнымъ купить для Анны лошадь, но она, милое дитя, съ такимъ-же удовольствемъ здила-бы на осл, какъ и на лучшей верховой лошади.

Въ это время Анна играла въ шашки съ Изабеллой, которая нашла гд-то старую шашечницу.

— Конечно, красивая женщина никогда не бываетъ такъ хороша, какъ верхомъ на лошади,— произнесъ м-ръ Гаскойнъ,— по своей фигур Гвендолина совершенная амазонка. Надо будетъ объ этомъ серьезно подумать.

— Во всякомъ случа, мы могли-бы попробовать,— замтила м-съ Давило,— вдь всегда можно лошадь продать.

— Я поговорю съ конюхомъ лорда Бракеншо. Это мой fidas Achates по лошадиной части.

— Благодарю васъ,— отвтила м-съ Давило, вполн успокоенная,— вы очень добры.

— Онъ всегда добрый,— замтила м-съ Гаскойнъ.

Но, по возвращени домой и оставшись наедин съ мужемъ, она сказала:

— Кажется, ты былъ слишкомъ снисходителенъ къ Гвендолин по вопросу о покупк лошади. Какъ можетъ она требовать боле того, что иметъ твоя дочь? Къ тому-же, намъ-бы слдовало прежде посмотрть, какъ будетъ вести свое хозяйство Фанни, теб, право, довольно заботъ и безъ этихъ пустяковъ.

— Милая Нанси, мы должны смотрть на каждый предметъ со всякой точки зрня. Эта молодая двушка стоитъ, чтобъ на нее расходовали деньги, рдко приходится встртить подобную красавицу. Она должна сдлать блестящую партю, и я не исполнилъ-бы своего долга, если-бъ не помогъ ей въ этомъ отношени. Ты знаешь, что она до сихъ поръ не имла случая бывать въ обществ, благодаря своему отчиму. Мн ее жаль и вмст съ тмъ я желаю, чтобъ твоя сестра и ея дти видли-бы на опыт, что твой выборъ при замужеств былъ удачне ея.

— Еще-бы! Во всякомъ случа, я должна быть теб благодарна за твои заботы о моей сестр и племянницахъ. Конечно, я ничего не жалю для бдной Фанни, но я думала объ одномъ обстоятельств, хотя ты о немъ ни разу не упомянулъ.

— О чемъ?

— Я надюсь, что ни одинъ изъ нашихъ мальчиковъ не влюбится въ Гвендолину.

— Не длай никакихъ страшныхъ предположенй: они не осуществятся. Рексъ прзжаетъ домой не надолго, а Баргамъ отправляется въ Индю. Лучше всего предположить, что никто изъ нихъ не влюбится въ Гвендолину. Если ты станешь принимать предосторожности, несчастье можетъ случиться и вопреки имъ. Тщетно въ подобныхъ случаяхъ вмшательство человка, но, во всякомъ случа, у нашихъ сыновей и у Гвендолины нтъ ничего, а слдовательно, они не могутъ жениться. Самое большее несчастье, которое можетъ случиться, это слезы влюбленныхъ, но отъ нихъ никакъ не спасешь молодого человка.

М-съ Гаскойнъ успокоилась, если-бъ что-нибудь и случилось, то мужъ ея зналъ, какъ слдуетъ поступить, и несомннно поступилъ-бы хорошо.

ГЛАВА IV.

Едва-ли можно осуждать Пеникотскаго пастора за то, что, смотря на каждый предметъ со всевозможныхъ точекъ зрня, онъ взглянулъ и на Гвендолину, какъ на молодую двушку, которой предназначено, по всей вроятности, завоевать себ блестящую партю. Зачмъ ему было-бы идти противъ своихъ современниковъ и желать племянниц не того, что большинствомъ считалось-бы наибольшимъ для нея счастьемъ? Скоре можно отнести къ его чести, что онъ въ этомъ отношени выказалъ полное добродуше. Дйствительно, въ виду соотношеня средствъ къ цлямъ, было-бы безумемъ руководствоваться исключительно, идиллическими взглядами и посовтовать Гвендолин носить затрапезное платье, какъ Гризельда, въ ожидани, что въ нее влюбится какой-нибудь маркизъ, или, настоять, чтобъ она сидла дома въ ожидани жениха. Вс соображеня и разсчеты м-ра Гаскойна были всегда рацональны и его, конечно, ни на одну минуту не занимала романтическая идея купить для Гвендолины слишкомъ рзвую лошадь, которая могла-бы сбросить ее на землю и этимъ дать случай какому-нибудь богатому аристократу спасти ее. Онъ желалъ добра своей племянниц и намревался ввести ее въ самое лучшее общество околотка.

Намреня м-ра Гаскойна вполн совпадали съ желанями Гвендолины.. Но, да не подумаетъ читатель, что она сама смотрла на блестящй бракъ, какъ на прямую цль всхъ своихъ стремленй — плнить весь мръ своей грацозной верховой здой и другими своими достоинствами. Она, конечно, сознавала, что рано или поздно выйдетъ замужъ, и была совершенно уврена, что ея бракъ не будетъ принадлежать къ числу незначительныхъ, посредственныхъ, партй, которыми довольствовалось-бы большинство молодыхъ двушекъ, но ея мысли никогда не останавливались на брак, какъ на конечномъ удовлетворени ея честолюбя, драмы, въ которыхъ она воображала себя героиней, не оканчивались бракомъ. Положене невсты, за которой ухаживаютъ, нжно вздыхая и предупреждая вс ея желаня, казалось Гвендолин прятнымъ и утшительнымъ проявленемъ женскаго вляня, но супружеская жизнь со всми ея заботами была въ ея глазахъ непрятной необходимостью. Наблюденя, которыя ей привелось до сихъ поръ сдлать, побуждали ее считать супружескую жизнь довольно скучной обязанностью, такъ какъ жена не могла длать всего, что хотла, имла обыкновенно дтей больше, чмъ было-бы желательно, и безвозвратно погружалась въ пустыя мелочи домашняго хозяйства. Безъ сомння, бракъ былъ общественнымъ повышенемъ и она не могла оставаться всю жизнь одинокой, но повышеня часто заключаютъ въ себ и не мало горечи: титулъ пэра не удовлетворитъ человка, желающаго власти, а эта нжная Сильфида жаждала именно власти. Женскому сердцу такъ-же доступна страсть къ господству, какъ и мужскому. Однакожъ, въ Гвендолин она была обставлена чисто-женскими стремленями и не имла никакого отношеня къ прогрессу въ наук или къ реформ въ конституци, такъ-какъ ея знаня были до того незначительны, что, несмотря ни на какой рычагъ, они не могли-бы подвинуть впередъ мръ. Она желала только длать то, что было ей прятно, и возбуждать во всхъ восторгъ, который, обратно отражаясь въ ея сердц, увеличивалъ бы въ немъ сознане лихорадочно напряженной жизни.

— Гвендолина не успокоится прежде, чмъ весь мръ не будетъ у ея ногъ,— говорила о ней гувернантка миссъ Мерри.

Эта иносказательная фраза уже давно получила совершенно ограниченный смыслъ, кто не слыхалъ, что у ногъ той или другой красавицы лежитъ весь мръ въ образ полудюжины воздыхателей? Впрочемъ, невозможно иначе, какъ неопредленно и гиперболически, выражаться о будущности бдной Гвендолины, окруженной какимъ-то туманнымъ величемъ на вершин ея юнаго самодовольства. Друге люди позволяли обращать себя въ невольниковъ и подчинялись различнымъ вихрямъ, крутящимъ жизнь то туда, то сюда, какъ пустое судно на морскихъ волнахъ, но съ нею этого не случится. Она ршила, что не слдуетъ приносить себя въ жертву людямъ, нестоящимъ ея, а надо извлечь всевозможную пользу изъ представляемыхъ жизнью случаевъ и побдить вс преграды своимъ необыкновеннымъ умомъ. Конечно, жизнь въ Офендин, гд самыми блестящими явленями могли считаться приглашене на обдъ къ Аропоинтамъ, собране стрлковаго клуба и внимане леди Бракеншо, не представляла большихъ шансовъ для поразительнаго успха, но Гвендолина боле всего надялась сама на себя. Она чувствовала, что имла все необходимое для побды надъ всмъ мромъ. По ея мнню, она до сихъ поръ переносила много непрятнаго и несправедливаго, но своимъ воспитанемъ была вполн довольна. Въ школ ея быстрый умъ нахватался тхъ верхушекъ, неясно формулированныхъ правилъ и отрывочныхъ фактовъ, которые спасаютъ невжество отъ грустнаго сознаня своего ничтожества, а впослдстви она познакомилась со всми условями жизни черезъ романы, театральныя пьесы и поэмы. Она была уврена въ своемъ знани французскаго языка и музыки, главныхъ достоинствъ въ молодой двушк. Ко всмъ этимъ отрицательнымъ и положительнымъ качествамъ надо прибавить способность, свойственную нкоторымъ счастливымъ людямъ, боле или мене правильно судить обо всемъ, съ чмъ приходится сталкиваться въ жизни, поэтому нтъ причины удивляться, что Гвендолина сознавала въ себ силу устроить самой свою судьбу.

Многими вещами на свт она не интересовалась, считая ихъ глупыми, молодости многое кажется глупымъ, подобно тому, какъ свтъ кажется мутнымъ старости. Но если-бъ кто-нибудь заговорилъ съ нею объ этихъ вещахъ, она нисколько не смутилась-бы. Никогда еще никто не оспаривалъ ея превосходства. Какъ въ минуту прибытя въ Офендинъ, такъ и всегда, первою мыслью всхъ окружающихъ ее было: ‘Что подумаетъ объ этомъ Гвендолина?’ Стучитъ-ли слишкомъ сапогами лакей или прачка принесетъ дурно вымытое блье, горничная говорила: ‘Этого не потерпитъ миссъ Гарлетъ’, дымилъ-ли каминъ въ спальн м-съ Давило, слабые глаза которой отъ этого очень страдали, просили извиненя у Гвендолины. Во время путешествя она послдняя являлась къ утреннему завтраку, когда уже вс кончали закусывать, и все-же общей заботой было — сохранить для Гвендолины горячими кофе и жареный хлбъ, и когда она, наконецъ, выходила изъ спальни съ распущенными волосами, и ея больше каре глаза блестли какъ ониксъ изъ-подъ длинныхъ бровей, она всмъ была недовольна, просила Алису, терпливо ожидавшую ее у стола, не поднимать такъ страшно плечъ, а Изабеллу, бросавшуюся къ ней на-встрчу, отсылала къ миссъ Мерри.

Съ Гвендолиной всегда обращались, какъ-съ принцессой въ изгнани, для которой во время голода пекли хлбъ изъ лучшей муки и подавали обдъ на серебр. Чмъ это объяснить? Очень просто: ея красотой, чмъ-то необычайнымъ, что отражалось во всемъ ея существ, и той силой воли, которая обнаруживалась въ ея грацозныхъ движеняхъ и ясномъ, твердомъ голос. При вход ея въ комнату въ дождливый день, когда вс сидли повсивъ носъ, вс головы неожиданно поднимались, и повсюду пробуждалась охота къ жизни, даже слуги въ гостинницахъ при ея появлени поспшне сметали со стола крошки и приводили въ порядокъ комнату. Это могучее очароване, а также тотъ фактъ, что она была старшей дочерью, передъ которой м-съ Давило всегда чувствовала себя какъ-бы виноватой за свой второй бракъ, могли бы достаточно объяснить власть, которой пользовалась Гвендолина среди своихъ домашнихъ, и отыскивать другую причину было-бы все равно, что спрашивать, отчего свтло, когда солнце высоко на неб.

Но не будемъ длать поспшныхъ заключенй, не прибгнувъ предварительно къ сравнительному методу. Я не разъ видалъ, что подобнымъ поклоненемъ пользовались особы, не отличавшяся ни красотой, ни чмъ-либо необыкновеннымъ, которыя не выказывали ничмъ замчательнымъ свою силу воли и не были старшими дочерьми у нжной, добродушной матери, упрекавшей себя за причинене имъ непрятнаго безпокойства. Многе изъ нихъ были самые обыкновенные люди, и единственной общей чертой между ними была твердая ршимость обезпечить себ прятное существоване, а въ противномъ случа безбоязненно причинять всмъ непрятности и вредъ. За кмъ боле ухаживаютъ, кому съ большимъ трепетомъ служатъ слабыя женщины, какъ не мужчинамъ безъ совсти и чести, которые въ состояни бросить свое семейство и вести самую безпутную жизнь, если дома имъ не повинуются слпо? Поэтому я полагаю, что Гвендолина играла-бы ту-же роль королевы въ изгнани даже безъ красоты и своего особеннаго положеня въ отношени матери, если-бъ только она сохранила врожденную энергю эгоистическихъ стремленй и способность возбуждать въ другихъ страхъ къ своимъ словамъ и дйствямъ. Какъ-бы то ни было, она обладала этими чарами, и т самые люди, которые ее боялись, пламенно ее любили, страхъ и любовь къ ней еще увеличивались, если можно такъ выразиться, радужностью ея характера, то-есть игрою, различныхъ, часто противоположныхъ стремленй. Риторическая теоря Макбета о невозможности созидать въ одну и туже минуту противоположныя положеня относится только къ сложнымъ дйствямъ, а не отвлеченнымъ чувствамъ. Мы не можемъ въ одно и то-же мгновене благородно возвышать голосъ и подло молчать, убивать и не убивать, но одной минуты совершенно достаточно для столкновеня желанй благороднаго и низкаго, мысли объ убйств и пламеннаго чувства раскаяня.

ГЛАВА V.

Премъ, сдланный Гвендолин всмъ околоткомъ, вполн оправдалъ ожиданя ея дяди. Везд, отъ замка Бракеншо до гостепримнаго дома банкира м-ра Квалона въ Винсестер, ее встртили съ одинаковымъ восторгомъ, и даже дамы, не особенно взлюбившя ее, были рады приглашать ее на свои вечера, какъ имющую въ свт большой успхъ молодую двушку, хозяйки, принимающя многочисленныя общества, должны составлять свой кружокъ подобно тому, какъ первые министры составляютъ кабинеты не исключительно изъ людей имъ лично прятныхъ. Къ тому-же вмст съ Гвендолиной не приходилось приглашать никого лишняго, м-съ Давило была очень тихой, приличной дуэньей, а м-ра Гаскойна везд приглашали ради него самого.

Между домами, въ которые Гвендолину охотно приглашали, хотя ее тамъ не особенно любили, былъ Кветчамъ-Голъ. Первымъ изъ приглашенй, полученныхъ ею, было приглашене на большой обдъ у Аропоинтовъ, гд она должна была познакомиться со всмъ мстнымъ обществомъ. Ни одну изъ присутствовавшихъ на этомъ обд молодыхъ двушекъ нельзя было сравнить съ Гвендолиной, когда она появилась въ длинной амфилад блестяще-освщенныхъ и уставленныхъ цвтами комнатъ. Въ первый разъ въ жизни ей приходилось присутствовать на такомъ торжественномъ обд, но она чувствовала, что эта роскошная обстановка была ей къ лицу. Всякй, кто видлъ ее тогда впервые, могъ подумать, что богатыя залы и ряды лакеевъ составляютъ принадлежность ея повседневной жизни, тогда какъ ея кузина Анна, гораздо боле ея привыкшая къ подобнымъ торжествамъ, чувствовала себя какъ-то неловко, точно кроликъ, попавшй неожиданно въ ярко освщенную комнату.

— Съ кмъ это Гаскойнъ?— спросилъ архидаконъ, прерывая разговоръ о военныхъ маневрахъ, насчетъ которыхъ спрашивали его мння, вроятно, потому, что онъ былъ духовнымъ лицомъ.

— Кто эта молодая двушка съ прекрасной головкой и хорошенькой фигурой?— спросилъ почти въ то-же время, на противоположномъ конц комнаты, сынъ архидакона, юный студентъ, подававшй большя надежды и уже прославившйся нсколькими новыми переводами греческихъ классиковъ.

Но многимъ было непрятно то, что Гвендолина затмвала своей красотой остальныхъ двицъ, даже миссъ Ло, дочь леди Ло, теперь казалась безжизненной, тяжелой, неуклюжей, а миссъ Аропоинтъ, по несчастью, также въ бломъ плать, какъ и Гвендолина, поражала своимъ сходствомъ съ портретомъ, на которомъ художникомъ было обращено исключительное внимане на ея богатое платье. Такъ-какъ миссъ Аропоинтъ пользовалась общей любовью за ея любезное, добродушное обращене и рдкую способность стушевывать странности своей матери, то многе нашли неприличнымъ, что Гвендолина казалась гораздо боле важной особой, чмъ она.

— Она далеко не такъ красива, когда ее разсмотришь вблизи,— сказала м-съ Аропоинтъ, обращаясь къ м-съ Вулькани въ конц вечера,— ея осанка съ перваго взгляда дйствительно производитъ эффектъ, но потомъ она теряетъ все свое обаяне.

Въ сущности-же Гвендолина безъ всякаго намреня и даже вопреки своему желаню оскорбила м-съ Аропоинтъ, которая, хотя и была не злопамятна, но щекотлива и обидчива. У нея были нкоторыя особенности, которыя, по мнню мстныхъ наблюдателей, имли необходимую связь между собою. Разсказывали, что она наслдовала большое состояне, нажитое торговлею, и этимъ обстоятельствомъ объясняли ея дородную фигуру, рзкй голосъ, напоминавшй попугая, и чрезвычайно высокую прическу, а такъ-какъ эти послдня черты придавали ей странный, смшной видъ, то многе находили совершенно естественнымъ, что она имла еще и литературныя наклонности. Если-бы при этихъ обсужденяхъ былъ допущенъ сравнительный методъ, то легко было-бы придти къ заключеню, что вс эти особенности встрчаются отдльно, дочери альдерменовъ часто имютъ грацозную фигуру, хорошенькя женщины отличаются рзкимъ или пискливымъ голосомъ, а способность плодить слабыя литературныя произведеня совмстима съ различными физическими особенностями, какъ у мужчинъ, такъ и у женщинъ.

Гвендолина была чрезвычайно чутка къ странностямъ въ другихъ людяхъ, но питала большое сочувстве къ лицамъ, которыя могли доставлять ей какое-нибудь удовольстве, и потому она ршилась окружить м-съ Аропоинтъ такимъ вниманемъ, какого друге ей не выказывали. Но самонадянность часто предполагаетъ несуществующую глупость въ другихъ, подобно тому, какъ богатые говорятъ свысока съ бдными, а люди въ цвт лтъ и силъ кричатъ, разговаривая со стариками, почему-то предполагая что они глухи. Гвендолина, несмотря на весь ея умъ и желане нравиться, впала въ эту обычную ошибку самодовольныхъ существъ, она полагала, что м-съ Аропоинтъ, по причин своихъ странностей, не могла быть проницательной, и смло разыгрывала свою роль, не подозрвая, что та зорко слдитъ за всми малйшими оттнками ея поведеня.

— Вы, я слышала, очень любите чтене, музыку, верховую зду и стрльбу въ цль?— сказала м-съ Аропоинтъ, устроивъ посл обда въ гостиной нчто въ род tte—tte съ Гвендолиной,— Кэти будетъ очень рада такой прятной сосдк.

Это маленькое вступлене, сказанное тихимъ, мелодическимъ тономъ, было-бы любезнымъ комплиментомъ, но при рзкомъ, громкомъ голос м-съ Аропоинтъ, оно показалось Гвендолин слишкомъ покровительственнымъ.

— Напротивъ, все удовольстве выпадетъ на мою долю,— проговорила она жеманно — миссъ Аропоинтъ научитъ меня понимать хорошую музыку. Она, говорятъ, отличная музыкантша.

— Конечно, Кэти имла вс средства научиться музык. У насъ теперь живетъ первоклассный музыкантъ, г. Клесмеръ, вы, вроятно, знакомы съ его сочиненями? Я сегодня представлю его вамъ. Вы, кажется, поете? Кэти играетъ на трехъ инструментахъ, но не поетъ. Я надюсь, что вы намъ споете что нибудь. Вы, говорятъ, настоящая артистка.

— О! нтъ,— ‘die Kraft ist schwach, allein die Lust ist gross’, какъ говоритъ Мефистофель.

— А! вы изучали Гете. Молодыя двушки чего только теперь не знаютъ! Вы, вроятно, все читали?

— Нтъ. Я была-бы очень рада, если-бъ вы мн указали что читать. Я просмотрла вс книги въ офендинской библотек, но тамъ нтъ ничего годнаго для чтеня. Отъ всхъ книгъ пахнетъ плсенью, и вс листы въ нихъ склеились. Какъ-бы я желала писать книги сама, какъ вы! Должно быть, гораздо прятне сочинять книги по своему вкусу, чмъ читать чужя. Книга домашняго приготовленя должна быть гораздо прятне,

М-съ Аропоинтъ пристально взглянула на молодую двушку, но сатирическй оттнокъ послднихъ ея словъ стушевался чисто-дтскимъ восклицанемъ Гвендолины:

— Я отдала-бы все на свт, чтобъ написать книжку.

— Отчего-же вамъ и не попробовать?— сказала м-съ Аропоинтъ тономъ поощреня,— перо, чернила и бумага въ вашемъ распоряжени. Я съ удовольствемъ пришлю вамъ вс мои сочиненя.

— Благодарю васъ, я ихъ прочту съ большимъ удовольствемъ. Личное знакомство съ авторомъ должно бросить совершенно иной свтъ на книгу: тогда гораздо легче отличить смшное отъ серьезнаго. Я уврена, что часто смюсь не впопадъ. (Тутъ Гвендолина сознала опасность и поспшно прибавила): конечно, я говорю о Шекспир и другихъ писателяхъ, которыхъ мы никогда не увидимъ. Но я всегда жажду знать больше, чмъ нахожу въ книжк.

— Если васъ заинтересуютъ мои сочиненя, то я могу вамъ дать много матеряловъ въ рукописи,— сказала м-съ Аропоинтъ.— Можетъ быть, я ихъ когда-нибудь и напечатаю, многе изъ моихъ друзей требуютъ этого, и я сознаю, что неловко доле упрямиться. Напримръ, я могла-бы увеличить вдвое объемъ моего Тасса.

— Я обожаю Тасса.

— Хорошо, вы получите все, что я написала о немъ. Много есть сочиненй о Тассо, но вс прежне авторы ошибались относительно особеннаго свойства его сумасшествя, его чувствъ къ Леонор, дйствительной причины его заключеня и характера Леоноры, которая, по-моему, была женщиной безъ сердца, иначе она вышла-бы замужъ за него, несмотря на сопротивлене брата. По всмъ этимъ вопросамъ я расхожусь во мнни съ предыдущими авторами.

— Какъ это интересно!— воскликнула Гвендолина.— Я люблю всегда оставаться при особомъ мнни. По мн, очень глупо вчно соглашаться съ другими. Поэтому я нахожу, что печатающй свои мння поступаетъ слишкомъ деспотично, онъ этимъ заставляетъ другихъ соглашаться съ нимъ.

Эти слова снова возбудили сомнне въ м-съ Аропоинтъ, но Гвендолина продолжала наивнымъ, смиреннымъ тономъ:

— Я знакома только съ однимъ сочиненемъ Тасса: Ierusalemma Liberata, которое мы читали и учили наизусть въ школ.

— Его жизнь гораздо интересне его поэзи. Я возсоздала первую половину его жизни, чрезвычайно романическую. Когда подумаешь объ его отц Бернардо и объ его дтств, то многое становится боле понятнымъ.

— Воображене часто бываетъ вроятне самаго факта,— ршительно сказала Гвендолина, хотя она врядъ-ли могла объяснить смыслъ своихъ словъ,— я буду очень рада узнать вс подробности о Тассо, особенно объ его сумасшестви. Помоему, вс поэты немного сумасшедше.

— Конечно, ‘очи поэта безумно блестятъ’, кто-то, мн помнится, сказалъ о Марло, что онъ былъ одаренъ тмъ славнымъ безумемъ, которое неразлучно съ поэтическимъ талантомъ.

— Это, однакожъ, не обязательно,— сказала Гвендолина наивно,— сумасшедше бываютъ иногда очень бездарны.

Снова на лиц м-съ Аропоинтъ показалось сомнне, но появлене мужчинъ въ гостиной помшало непрятному столкновеню между нею и слишкомъ смлой молодой двушкой, немного пересолившей въ своей наивности.

— А вотъ и г. Клесмеръ, сказала м-съ Аропоинтъ, вставая.

Она представила его Гвендолин, и они вступили въ очень прятный разговоръ. Клесмеръ представлялъ собою типъ счастливаго сочетаня германской и славянской расъ, онъ отличался крупными чертами лица, длинными каштановыми волосами, по обычаю артистовъ, ниспадавшими на плечи, и карими глазами. Онъ носилъ очки и говорилъ по-англйски почти безъ всякаго акцента. Его саркастическй умъ не казался теперь столь опаснымъ отъ притупляющаго желаня понравиться красавиц.

Вскор началась музыка. Миссъ Аропоинтъ и Клесмеръ сыграли пьесу на двухъ фортепьяно, убдившую всхъ присутствующихъ въ ея излишной длин, а Гвендолину въ томъ, что ничмъ незамчательная, посредственная миссъ Аропоинтъ играла такъ мастерски, что нечего было и думать о соперничеств съ нею, хотя она нисколько не сомнвалась въ достоинствахъ своей, такъ часто восхваляемой, игры. Потомъ вс заявили желане услышать пне Гвендолины, особенно м-ръ Аропоинтъ, что было совершенно понятно въ хозяин и джентльмен, о которомъ ничего нельзя было сказать, кром того, что онъ женился на миссъ Кутлеръ и курилъ лучшя гаванскя сигары. Онъ любезно подвелъ молодую двушку къ фортепьяно, а Клесмеръ, съ улыбкой уступивъ ей свое мсто, остановился въ нсколькихъ шагахъ, чтобы видть ее въ то время, какъ она будетъ пть.

Гвендолина не выказала ни малйшаго волненя, все, за что она бралась, она исполняла смло, безъ страха, пне всегда доставляло ей большое удовольстве. Голосъ у нея былъ довольно сильный (кто-то даже уврялъ ее, что онъ походилъ на голосъ Дженни Линдъ), и ея пне всегда вызывало рукоплесканя слушателей. Не малымъ преимуществомъ было и то обстоятельство, что она казалась еще прелестне, когда пла, а присутстве Клесмера нисколько не смущало ее. Она выбрала, что уже давно было ршено ею, любимую ею арю Белини, за которую она могла отвтить вполн.

— Прелестно!— воскликнулъ м-ръ Аропоинтъ, когда она кончила пть, и это слово было повторено всми присутствующими на-столько искренно, на-сколько можно этого ожидать отъ свтскаго общества.

Но Клесмеръ стоялъ неподвижно, какъ статуя, если бываютъ статуи въ очкахъ, во всякомъ случа, онъ не промолвилъ ни слова. Гвендолину просили пропть еще что-нибудь, и она не думала отказываться, но прежде подошла къ Клесмеру и съ улыбкой сказала:

— Это, право, жестоко въ отношени великаго музыканта. Вамъ не можетъ понравиться жалкое пне любителей.

— Конечно,— отвтилъ Клесмеръ, неожиданно произнося англйскя слова съ ужаснымъ нмецкимъ акцентомъ, какъ всегда съ нимъ бывало въ минуты смущеня,— но это ничего. Очень прятно смотрть, какъ вы поете.

Такъ грубо заявлять о своемъ превосходств никто и никогда не осмливался въ свтскомъ обществ, по крайней мр, до послднихъ германскихъ побдъ. Гвендолина вспыхнула, но имла достаточно такта, чтобъ не выказать своего неудовольствя и не отойти немедленно отъ надменнаго нмца. Миссъ Аропоинтъ, стоя поблизости, слышала эти слова и даже замтила, что въ глазахъ Клесмера выражалось, быть можетъ, выходящее изъ границъ приличя восхищене Гвендолиной, а потому она со своей обычной добротою поспшила къ ней на помощь:

— Представьте себ, что я должна переносить съ такимъ учителемъ,— сказала она,— онъ не терпитъ англйской музыки и англйскихъ музыкантовъ. Длать нечего, надо мириться съ его строгостью, благодаря его рзкости, можно всегда узнать слабыя стороны таланта, которымъ восхищаются вс.

— Я очень была-бы ему благодарна за искренно выраженное мнне,— произнесла Гвендолина, оправившись отъ смущеня,— вроятно, меня дурно учили и я не имю никакого таланта, а только люблю музыку.

Послдняя мысль никогда ей не приходила въ голову, и она сама удивилась тому, что она сказала.

— Да, васъ очень дурно учили,— спокойно замтилъ Клесмеръ, который очень любилъ женщинъ, но еще боле музыку,— но вы не безъ таланта. Вы поете въ тактъ, и у васъ довольно порядочный голосъ. Но вы фразируете дурно и музыка, которую вы поете, недостойна васъ. Эта мелодя выражаетъ низкую степень развитя, это дтскй, жеманный лепетъ народа, неимющаго широкаго кругозора. Каждая фраза такой мелоди выражаетъ самодовольное безуме, здсь не слышно ни глубокой страсти, ни борьбы, ни общечеловческаго сознаня. Люди мельчаютъ, слушая такую музыку. Спойте что-нибудь посерьезне, и тогда я увижу.

— О, нтъ! не теперь, посл,— сказала Гвендолина, пораженная неожиданно открывшимся передъ нею широкимъ музыкальнымъ горизонтомъ.

Для молодой двушки, желавшей подчинить себ все общество, эта первая неудача была очень чувствительна, но она не хотла сдлать никакой глупости и очень обрадовалась, когда миссъ Аропоинтъ снова подоспла къ ней на помощь.

— Да, посл. Мн всегда нужно около получаса, чтобъ собраться съ силами посл критики Клесмера. А теперь мы попросимъ его сыграть что-нибудь, онъ обязанъ показать намъ, что такое хорошая музыка.

Для удовлетвореня этого желаня, Клесмеръ сыгралъ фантазю своего сочиненя подъ названемъ: Freudvoll, Leidvoll, Gedankenvoll,— пространное развите нсколькихъ мелодичныхъ, но не совершенно ясныхъ музыкальныхъ идей. Онъ, дйствительно, выражалъ глубокую страсть и разнообразе чувствъ, на-сколько это возможно на фортепьяно, и подъ его магическими пальцами лихорадочно дрожали струны, деревянные молоточки и костяные клавиши. Несмотря на оскорбленное самолюбе, Гвендолина не могла не почувствовать всей силы этой игры, и она мало-по-малу возбудила въ ней отчаянное равнодуше къ себ самой, и она готова была сама смяться надъ своей игрой. Ея глаза ярко блестли, щеки пылали и ей хотлось разразиться какимъ-нибудь саркастическимъ замчанемъ.

— Спойте намъ еще что-нибудь, миссъ Гарлетъ,— сказалъ молодой Клинтонъ, сынъ архидакона, имвшй счасте вести къ обду Гвендолину, какъ только Клесмеръ кончилъ играть,— я только и понимаю такую музыку. Ученая игра не по мн. Она походитъ на банку съ пявками, въ которой вы никогда не найдете ни начала, ни конца. А васъ я слушалъ-бы цлую вчность.

— Да, теперь вс были-бы рады услышать какую-нибудь понятную мелодю, ваше пне было-бы прекраснымъ отдыхомъ,— сказала м-съ Аропоинтъ, подходя къ Гвендолин, съ любезной улыбкой.

— Вы такъ говорите оттого, что стоите на низкой ступени развитя и не имете широкаго кругозора,— сказала Гвендолина, вовсе не замчая м-съ Аропоинтъ, и глядя съ улыбкой на молодого Клинтона,— я только-что этому научилась. Мн также сказали, что у меня дурной вкусъ, и я чувствую раскаяне, что не усвоила лучшаго.

— Ну, какъ хотите, я не буду настаивать,— замтила м-съ Аропоинтъ, сознавая всю грубость Гвендолины, но избгая столкновеня.

Между тмъ все общество разбилось на мелкя группы и занялось отрывистыми разговорами, а хозяйка дома, видя, что никто въ ней не нуждается, спокойно услась невдалек отъ Гвендолины.

— Я очень радъ, что вамъ нравятся наши мста,— сказалъ Клинтонъ, обращаясь къ Гвендолин.

— Да, очень. Здсь, кажется, понемногу всего и ничего помногу.

— Это двусмысленная похвала.

— Нисколько. Я люблю всего понемногу, напримръ, маленькя странности очень забавны. Мн всегда нравятся странные люди, но если ихъ было-бы ужъ очень много, то это, конечно, было-бы уже нестерпимо.

М-съ Аропоинтъ замтила теперь въ голос Гвепдолины совершенно иной тонъ, и въ ея голов воскресло сомнне въ искренности сочувствя Гвендолины къ сумасшествю Тасса.

— Я полагаю, что у насъ слдовало-бы, напримръ, играть въ крокетъ,— сказалъ Клинтонъ,— я теперь бываю здсь очень рдко, а то устроилъ-бы крокетный клубъ. Вы, кажется, искусный стрлокъ, но врьте мн, что крокетъ — игра будущаго, объ ней еще мало писали. Одинъ изъ нашихъ лучшихъ студентовъ посвятилъ крокету цлую поэму, ли въ чемъ неуступающую Поппу. Я никогда не читалъ ничего лучшаго и уговариваю его напечатать ее.

— Завтра-же начну учиться крокету и брошу пне.

— Нтъ, вы этого не длайте, но возьмитесь за крокетъ, не бросая пня. Если желаете, я вамъ пришлю поэму Дженинга въ рукописи.

— Онъ вамъ большой прятель?

— Н-нтъ, не очень.

— Тогда, мн кажется, я откажусь отъ чтеня его поэмы или, но всякомъ случа, если вы ее пришлете, то дайте слово, что не будете приставать ко мн съ допросами, что мн въ ней боле всего нравится? Поэму, не читая, не такъ легко запомнить, какъ проповдъ, не слушая.

‘Ршительно,— подумала м-съ Аропоинтъ,— эта молодая двушка насмшница и лицемрка. Съ нею надо быть всегда на-сторож’.

Однакожъ, Гвендолина продолжала получать приглашеня на обды и вечера въ Кветчамъ, чмъ она была обязана не самой хозяйк, а ея дочери, сцена у фортепьяно возбудила нжное сочувстве къ Гвендолин въ доброй миссъ Аропоинтъ, на которую была возложена обязанность разсылать приглашеня.

ГЛАВА VI.

Строгая критика Клесмера причинила Гвендолин новаго рода непрятное ощущене. Она искренно сожалла, хотя не призналась-бы въ этомъ публично, что не имла музыкальнаго образованя миссъ Аропоинтъ и не могла оспаривать мння Клесмера съ полнымъ знанемъ дла. Еще мене призналась-бы она, даже въ глубин своей души, что при каждой встрч съ миссъ Аропоинтъ, она испытывала чувство зависти. Правда, она завидовала не ея богатству, а тому, что нельзя было не признать извстнаго умственнаго превосходства, серьезнаго музыкальнаго таланта и изящнаго вкуса въ этой простенькой, невзрачной молодой двушк съ посредственной фигурой, весьма обыкновенными чертами, желтоватымъ цвтомъ лица и невыразительными глазами. Все это раздражало и сердило Гвендолину, тмъ боле, что миссъ Аропоинтъ нельзя было насильно завербовать въ число своихъ поклонниковъ, а, напротивъ, эта ничтожная по наружности двадцати-четырех-лтняя молодая двушка, на которую можетъ быть, никто не обратилъ-бы вниманя, еслибы она не была миссъ Аропоинтъ, по всей вроятности, считала способности миссъ Гарлетъ очень обыкновенными, хотя это оскорбительное мнне скрывалось подъ личиной самаго любезнаго обращеня.

Однакожъ, Гвендолина не любила останавливаться на фактахъ, бросавшихъ на нее неблагопрятный свтъ. Она надялась, что Клесмеръ, такъ неожиданно расширившй ея музыкальный горизонтъ, долженъ будетъ перемнить свое мнне объ ея музыкальныхъ способностяхъ. Въ его отсутстве — онъ часто здилъ въ Лондонъ — она играла и пла гораздо смле. Ея пне возбуждало восторгъ везд, отъ замка Бракеншо до Ферса, вмст съ успхомъ къ ней возвратилось ея обычное душевное спокойстве, такъ-какъ она боле довряла похваламъ, чмъ порицаню, и не принадлежала къ тмъ исключительнымъ людямъ, которые жаждутъ достигнуть совершенства, вовсе не требуемаго ихъ сосдями. Въ ея характер и въ ея способностяхъ не было ничего исключительнаго или необыкновеннаго: необыкновенны были только ея удивительно-грацозныя движеня и извстная смлость, придававшая пикантную прелесть очень обыкновенному эгоизму, необращающему на себя никакого вниманя при непривлекательной вншности. Я знаю, что эти качества сами по себ не могутъ возбуждать внутренней жажды къ превосходству, а только вляютъ на способъ, которымъ оно достигается, особенно когда этого превосходства жаждетъ молодая двушка. Гвендолина внутренно возставала противъ тирани нкоторыхъ условй семейной жизни, можно было подумать, что она въ этомъ случа руководствовалась самыми смлыми теорями, но въ сущности у нея не было никакихъ теорй и она отвернулась-бы отъ всякой женщины, поддерживающей теоретическую или практическую реформу, и, пожалуй, подняла-бы ее на смхъ. Она наслаждалась сознанемъ, что можетъ считать себя существомъ необыкновеннымъ, но ея кругозоръ не былъ шире кругозора тхъ приличныхъ романовъ, героиня которыхъ выражаетъ въ стремленяхъ своей души, на страницахъ дневника, смутную силу, своеобразность и гордый протестъ, а въ жизни строго слдуетъ свтскимъ правиламъ и, если случайно попадетъ въ трясину, то весь драматизмъ заключается въ томъ, что на ней атласныя туфли. Этого рода уздой природа и общество удерживаютъ энергичныя натуры отъ стремленя къ необыкновеннымъ подвигамъ, такъ-что душа, пылающая желанемъ узнать чмъ долженъ быть мръ, и готовая поддержать это пламя всмъ своимъ существомъ, запирается въ клтку пошлыхъ общественныхъ формъ и не производитъ ничего необыкновеннаго.

Этотъ пошлый результатъ грозилъ и стремленямъ Гвендолины, даже въ первую ея зиму въ Офендин, гд все для нея было ново. Она ршилась не вести той жизни, какой довольствуются обыкновенныя молодыя двушки, но не понимала ясно, какъ она возьмется за другую жизнь и какими именно поступками она докажетъ себ что она свободна. Она все-же считала Офендинъ хорошимъ фономъ для блестящей картины, если-бъ совершилось, что-нибудь необыкновенное, но вообще она винила во многомъ офендинское общество.

Первые ея вызды не доставили ей большого удовольствя, кром сознаня дйствительной силы своей красоты, и, въ промежуткахъ между ними, она посвящала все свое время на совершенно дтскя забавы. Отстаивая свои индивидуальныя права, на-сколько это было возможно, она отказалась отъ уроковъ съ Алисой, на томъ основани, что та извлечетъ гораздо боле пользы изъ невжества, вмст съ нею, миссъ Мерри и горничной, служившей одновременно всмъ обитательницамъ Офендина, Алиса, стала приготовлять различные театральные костюмы для шарадъ и маленькихъ пьесъ, которыя Гвендолина намревалась ввести въ моду въ мстномъ обществ. Она прежде никогда не играла и только въ школ участвовала въ живыхъ картинахъ, но была уврена, что иметъ вс задатки сдлаться прекрасной актрисой. Она два раза была во французскомъ театр въ Париж и слыхала отъ матери о Рашели, такъ что, размышляя о своей будущей судьб, она часто спрашивала себя: не сдлаться-ли ей великой актрисой въ род Рашели, даже затмить ее, потому что была гораздо красиве этой сухощавой еврейки? Между тмъ дождливые дни, предшествовавше рождественскимъ праздникамъ, весело прошли въ приготовлени греческихъ, восточныхъ и другихъ фантастическихъ костюмовъ, въ которыхъ Гвендолина позировала и произносила монологи передъ домашней публикой. Въ составъ этой публики однажды пригласили, для усиленя рукоплесканй, и экономку, но она оказалась недостойной роли зрительницы, такъ-какъ сдлала замчане, что миссъ Гарлетъ походила боле на королеву въ своемъ обыкновенномъ плать, чмъ въ бломъ мшк безъ рукавовъ. Посл этого ее боле уже не приглашали.

— А что, мама, я не хуже Рашели?— спросила Гвендолина однажды, прочитавъ нсколько трагическихъ монологовъ въ греческомъ костюм передъ Анной.

— У тебя руки лучше, чмъ у Рашели, отвтила м-съ Давило,— но твой голосъ не такъ трагиченъ: въ немъ нтъ низкихъ нотъ.

— Я могу брать и низке ноты, если за хочу,— произнесла Гвендолина, но потомъ прибавила ршительнымъ тономъ:— по-моему, высоке ноты трагичне, он женственне, а чмъ женщина боле походитъ на себя, тмъ она трагичне въ отчаянныхъ поступкахъ.

— Можетъ быть, ты и права. Но вообще я не понимаю, къ чему приводить въ ужасъ людей, а ужь если надо длать что-нибудь страшное, то предоставимъ это мужчинамъ.

— Какъ вы прозаичны, мама! Вс велике, поэтическе преступники были женщины. Мужчины — несчастные, осторожные трусы.

— А ты моя милая… ты боишься остаться одна въ темнот… И слава-богу: а то ты могла-бы сдлаться смлой преступницей.

— Я не говорю о дйствительности, мама,— произнесла Гвендолина съ нетерпнемъ, и когда мать ея вышла изъ комнаты прибавила:— Анна, попроси дядю, чтобы онъ позволилъ намъ устроить шарады въ вашемъ дом. М-ръ Мидльтонъ и Варгамъ могли-бы играть съ нами. Мама говоритъ, что не прилично звать къ намъ м-ра Мидльтона для совщанй и репетицй. Онъ — настоящй чурбанъ, но мы нашли бы ему приличную роль. Пожалуйста попроси дядю, или я сама его попрошу.

— О, нтъ, надо подождать прзда Рекса. Онъ такой умный и ловкй. Онъ все устроитъ и самъ сыграетъ Наполеона, смотрящаго на океанъ, онъ на него очень походитъ.

— Я не врю, Анна, въ необыкновенныя достоинства твоего Рекса,— проговорила Гвендолина со смхомъ.— Онъ, врно, окажется не лучше своихъ отвратительныхъ акварельныхъ картинъ, которыми ты украсила свою комнату.

— Хорошо, ты сама увидишь,— произнесла Анна,— я вовсе не выставляю себя знатокомъ въ дл ума, но онъ иметъ уже стипендю, и папа говоритъ, что онъ получитъ ученую степень, къ тому-же онъ всегда первый во всхъ играхъ. Вообще онъ умне м-ра Мидльтона, а вс, кром тебя, считаютъ Мидльтона умнымъ человкомъ.

— Можетъ быть, у него есть и умъ, но очень мрачный. Онъ такая дубина. Случись ему необходимость сказать: ‘Провалиться мн сквозь землю, если я васъ не люблю!’, онъ произнесъ-бы эти слова тмъ-же монотоннымъ, плавнымъ голосомъ, какимъ говоритъ проповди.

— О, Гвендолина, воскликнула Анна,— непрятно пораженная ея словами,— какъ теб не стыдно такъ говорить о человк, который отъ тебя безъ памяти? Я слышала, какъ Варгамъ однажды сказалъ мам, ‘Мидльтонъ втюрился поуши въ Гвендолину’. Мама очень на него сердилась, Мидльтонъ сильно влюбленъ въ тебя.

— А мн какое дло?— сказала Гвендолина презрительно:— провалиться мн сквозь землю, если я его люблю!

— Конечно ты его не любишь, папа этого и не желалъ-бы, но Мидльтонъ вскор узжаетъ и мн, право, его жаль, когда ты надъ нимъ издваешься.

— Что-же будетъ съ тобой, когда я стану издваться надъ Рексомъ?

— Нтъ, Гвендолина, ты не будешь надъ нимъ издваться!— сказала Анна со слезами на глазахъ:— я этого не. перенесла-бы — и къ тому-же въ немъ нтъ ничего смшнаго. Впрочемъ, ты, можетъ быть, и найдешь въ немъ странности. Вдь никто до тебя не думалъ смяться надъ м-ромъ Мидльтономъ. Вс находили, что онъ красивъ и иметъ приличныя манеры, я одна всегда его боялась за его ученость, длинный фракъ и родственныя связи съ епископомъ. Но, Гвендолина, дай мн слово, что ты не будешь смяться надъ Рексомъ.

— Я никогда не сдлаю теб ничего непрятнаго, голубушка,— отвтила Гвендолина, тронутая мольбами Анны и трепля ее за подбородокъ,— зачмъ мн смяться надъ Рексомъ если онъ устроитъ намъ шарады и игры?

Когда, наконецъ, Рексъ прхалъ, онъ сразу придалъ такое оживлене Офендину и выразилъ такое сочувстве ко всмъ планамъ Гвендолины, что не оказывалось причины надъ нимъ издваться. Это былъ славный, добрый, молодой человкъ, лицомъ онъ очень походилъ на отца и на Анну, только черты его были мягче, чмъ у перваго и крупне, чмъ у послдней, его жизнерадостная, сяющая силой и здоровьемъ, натура находила удовольстве въ самыхъ невинныхъ препровожденяхъ времени и его не соблазнялъ порокъ. Порочная жизнь не возбуждала въ немъ и особой ненависти, а онъ просто относился къ ней, какъ къ глупой привычк нкоторыхъ людей, невольно его отталкивавшей. Онъ отвчалъ на привязанность Анны такой-же глубокой любовью и никогда еще не испытывалъ боле пламеннаго чувства.

Молодые люди были постоянно вмст, то въ пасторскомъ дом, то въ Офендин, но-въ послднемъ чаще, такъ-какъ тамъ было боле свободы или, врне сказать, тамъ власть Гвендолины была боле безгранична. Вообще всякое ея желане было для Рекса, закономъ и онъ устроилъ не только шарады, но и маленькя представленя, о которыхъ она даже и не мечтала. Вс репетици происходили въ Офендин, такъ-какъ м-съ Давило не сопротивлялась боле даже участю въ шарадахъ м-ра Мидльтона, въ виду присутствя Рекса. Это участе молодого пастора въ играхъ было тмъ необходиме, что Варгамъ, приготовляясь къ экзамену для поступленя на службу въ Инди, не имлъ ни минуты свободнаго времени и вобще былъ въ очень мрачномъ расположени духа подъ бременемъ спшной зубряжки.

Гвендолина убдила м-ра Мидльтона принять на себя нсколько серьезныхъ ролей въ картинахъ и шарадахъ, отзываясь очень лестно о неподвижности его физономи. Сначала онъ съ неудовольствемъ и ревностью смотрлъ на ея товарищескя отношеня къ Рексу, но вскор успокоился, придя къ тому убжденю, что эта родственная фамильярность исключала всякую возможность пламенной страсти. Ему даже по временамъ казалось, что ея строго-учтивое обращене съ нимъ было признакомъ явнаго предпочтеня, и онъ сталъ думать, не сдлать-ли ей предложене до отъзда изъ Пеникота, хотя прежде ршился скрыть свои чувства до той минуты, пока его судьба не будетъ обезпечена. Гвендолина знала очень хорошо, что юный пасторъ, съ свтлыми бакенбардами и четырехугольными воротничками, былъ отъ нея безъ ума, и не имла ничего противъ этого обожаня, она постоянно смотрла на него съ безжалостнымъ спокойствемъ и возбуждала въ его сердц много надеждъ, тщательно избгая всякаго драматическаго столкновеня съ нимъ.

Быть можетъ, многимъ покажется страннымъ, что молодой человкъ, пропитанный англиканскими принципами, привыкшй смотрть на все, даже на мелочи, съ извстной клерикальной точки зрня, никогда несмявшйся иначе, какъ изъ приличя, и считавшй слишкомъ грубымъ называть нкоторыя вещи ихъ настоящими именами, нашелъ достойной для себя невстой двушку смлую, насмшливую и лишенную тхъ особыхъ достоинствъ, которыя, по мнню клерикаловъ, должна имть жена пастора. Казалось, онъ долженъ-бы былъ понять, что живая, жаждавшая пламенныхъ ощущенй миссъ Гарлетъ не остановитъ на немъ своего выбора. Но разв необходимо всегда объяснять, почему факты не соотвтствуютъ ожиданямъ или логическимъ предположенямъ? Очевидно, тотъ виноватъ, кто не могъ предвидть случившагося.

Что-же касается Рекса, то онъ, вроятно, почувствовалъ-бы искреннее сожалне къ бдному пастору, если-бъ проснувшаяся въ его сердц первая любовь давала ему время о чемъ-нибудь думать или что-нибудь замчать. Онъ даже не ясно видлъ передъ собою и Гвендолину, онъ только чувствовалъ каждое ея слово, каждое ея дйстве и инстинктивно зналъ, не поворачивая головы, когда она входила въ комнату или выходила изъ нея. Не прошло и двухъ недль, какъ онъ уже былъ по-уши влюбленъ въ нее и не могъ себ представить своей послдующей жизни безъ Гвендолины. Бдный юноша не сознавалъ, что могли существовать какя-либо препятствя къ его счастью, его любовь казалась ему гарантей ея любви. Считая ее совершенствомъ, онъ и не мыслилъ, что она можетъ причинять ему горе, какъ египтянину не входитъ въ голову мысль о возможности снга. Къ тому-же она пла и играла на фортепьяно каждый разъ, когда онъ просилъ ее объ этомъ, съ удовольствемъ здила съ нимъ верхомъ, хотя онъ часто появлялся на уморительныхъ клячахъ, готова была принимать участе во всхъ его забавахъ и справедливо цнила Анну. Казалось, она ему вполн сочувствовала, обманутый ея вншнимъ къ нему расположенемъ, онъ не думалъ, что Гвендолина, какъ совершенство, иметъ возможность разсчитывать на самую блестящую партю. Онъ не былъ самонадянъ, по крайней мр, не боле всхъ самостоятельныхъ людей, а предаваясь неизъяснимому блаженству первой любви, онъ просто принималъ совершенство Г’вендолины за необходимую часть того общаго, безпредльнаго добра, какимъ казалась жизнь его здоровой, счастливой натур.

Одно обстоятельство, случившееся во время торжественнаго представленя шарадъ, вполн убдило Рекса въ удивительной впечатлительности Гвендолины и обнаружило скрытую черту ея характера, которую невозможно было подозрвать, зная ея отвагу при верховой зд и смлый тонъ въ обществ.

Посл многихъ репетицй было ршено пригласить въ Офендинъ избранную публику на представлене, которое доставляло такъ много удовольствя самимъ актерамъ. Анна привела всхъ въ удивлене искуснымъ исполненемъ порученныхъ ей маленькихъ ролей, такъ что можно было даже предположить, что она скрывала подъ своей добродушной простотой тонкую наблюдательность. М-ръ Мидльтонъ также оказался очень сноснымъ актеромъ и не портилъ своей игры усилемъ казаться комичнымъ. Всего боле заботъ и безпокойства причинило желане Гвендолины непремнно появиться въ греческомъ костюм. Она никакъ не могла придумать слова для шарады, въ которой была-бы необходима изящная поза въ ея любимомъ костюм. Конечно можно было выбрать сцену изъ трагедй Расина, но никто, кром нея, не могъ декламировать французскихъ стиховъ, и къ тому-же м-ръ Гаскойнъ, не противясь представленю шарадъ, ни за что, не разршилъ-бы любительскаго спектакля, хотя-бы изъ отрывковъ пьесъ. Онъ утверждалъ, что всякое препровождене времени, приличное порядочному человку, прилично и духовному лицу, но въ отношени театра онъ не хотлъ идти дале общественнаго мння въ той части Эссекса.

Вс участвующе стали придумывать, какъ-бы угодить желаню Гвендолины, наконецъ Рексъ предложилъ окончить представлене живой картиной, въ которой ея величественная поза не была-бы испорчена игрою другихъ. Этотъ планъ ей очень понравился, оставалось только выбрать картину.

— Пожалуйста, дти, выберите какую нибудь прятную сцену,— сказала м-съ Давило,— я не могу допустить никакого греческаго нечестя въ моемъ дом.

— Нечесте, какъ греческое, такъ и христанское, одинаково нечесте, мама,— отвтила Гвендолина.

— Греческое — извинительне, замтилъ Рексъ,— къ томуже все это давнопрошедшее. Что вы думаете. Гвендолина, о взяти въ плнъ Бризеиды? Я буду Ахилломъ, а вы устремите на меня взглядъ черезъ плечо, какъ на картин у отца.

— Это хорошая поза,— произнесла Гвендолина довольнымъ тономъ, но посл минутнаго размышленя прибавила:— нтъ, это не годится, необходимы три мужскя фигуры въ подходящихъ костюмахъ, а намъ негд ихъ взять. Иначе будетъ нелпо.

— Нашелъ!— воскликнулъ Рексъ: — вы изобразите Гермону, статую въ шекспировской зимней сказк. Я буду Леонтъ, а миссъ Мерри — Паулина. Нашъ костюмъ не иметъ никакого значеня и вся сцена будетъ романтичне и боле походить на Шекспира, если Леонтъ напомнитъ зрителямъ Наполеона, а Паулина — современную старую дву.

Было ршено представить Гермону, такъ-какъ, по общему мнню, возрастъ никакого значеня не имлъ, только Гвендолина предложила, чтобъ вмсто неподвижной живой картины была сыграна маленькая сцена, то-есть чтобъ, по разршеню Леонта, Паулина дала сигналъ музык и при звукахъ ея, Гермона сошла-бы съ пьедестала, а Леонтъ упалъ-бы на колни и поцловалъ край ея одежды. Передняя съ раздвижными половинками двери могла быть обращена въ сцену.

Весь домъ, вмст съ плотникомъ Джаретомъ, съ жаромъ занялся приготовленями къ представленю, которое, какъ подражане настоящему театру, должно было, по всей вроятности, имть успхъ, потому что, согласно древней басн, подражане часто иметъ боле шансовъ на успхъ, чмъ оригиналъ.

Гвендолина съ особеннымъ удовольствемъ ожидала дня представленя, тмъ боле, что она включила въ число приглашенныхъ лицъ и Клесмера, который въ это время снова находился въ Кветчам. Клесмеръ прхалъ въ Офендинъ. Онъ былъ въ спокойномъ, безмолвномъ настроени и отвчалъ на вс вопросы отрывочными, односложными словами, точно онъ смиренно несъ свой крестъ въ мр, переполненномъ любителями искусства, или осторожно двигалъ своими львиными лапами, чтобъ не задавить поющую мышь.

Представлене шло очень плавно и успшно, даже непредвиднныя обстоятельства не выходили изъ области предвидннаго, пока не случилось то таинственное событе, которое выставило Гвендолину въ необычайномъ свт.

Живая картина ‘Гермона’ произвела тмъ большее впечатлне, что представляла рзкй контрастъ со всмъ, что ей предшествовало, и шопотъ одобреня пробжалъ по всей зал при подняти занавса. Гермона стояла, облокотясь на колонну, на небольшомъ возвышени, такъ что, сходя съ него, она могла вполн показать свою хорошенькую ножку.

Наконецъ, Леонтъ позволилъ Паулин оживить статую и она громко произнесла:

— Музыка, пробуди ее!

Клесмеръ изъ любезности слъ къ фортепьяно и взялъ громовой акордъ, но въ ту-же минуту и прежде, чмъ Гермона сошла съ пьедестала, подвижная дверца въ деревянномъ карниз на противоположномъ конц комнаты, прямо противъ сцены, съ шумомъ отворилась и картина мертвеца, освщенная восковыми свчами, поразила всхъ изумленемъ. Конечно, всякй обернулся, чтобъ взглянуть на это неожиданное зрлище, какъ вдругъ раздался душу раздирающй крикъ Гвендолины, стоявшей въ той-же поз, но со страшно измнившимся выраженемъ лица. Она казалась теперь статуей страха, ея блыя губы закрыты, глаза были на-выкат и неподвижно смотрли въ пространство. М-съ Давило боле испуганная, чмъ изумленная, бросилась къ Гвендолин, а за ней послдовалъ и Рексъ. Прикосновене руки матери подйствовало на Гвендолину, какъ электрическй токъ, она упала на колни и закрыла лицо руками, дрожа всмъ тломъ. Однакожъ, она сохранила нкоторое самообладане и, поборовъ свой испугъ, позволила увести себя со сцены.

— Вотъ великолпная игра,— сказаъ Клесмеръ, обращаясь къ миссъ Аропоинтъ.

— Разв это входило въ роль?

— Нтъ, миссъ Гарлетъ просто испугалась, у нея очень впечатлительная натура,— замтилъ одинъ изъ зрителей.

— Я не зналъ, что тутъ скрыта картина, а вы?

— Откуда мн знать? Вроятно, это какая-нибудь эксцентричность графскаго семейства.

— Какой ужасъ! Прикажите закрыть картину!

— Дверца была заперта? Все это очень таинственно. Должно быть, это духи шалятъ, благо теперь это въ мод.

— Но здсь нтъ медума.

— Почемъ вы знаете? Должно быть есть, если случаются такя чудеса.

Вс эти вопросы и отвты раздавались среди изумленнаго общества.

— Дверца была заперта,— произнесъ м-ръ Гаскойнъ,— и, вроятно, отворилась отъ звуковъ фортепьяно.

Посл этого онъ попросилъ миссъ Мерри отыскать ключъ, но эта поспшность въ объяснени таинственнаго чуда — показалась м-съ Вулкани недостойной пастора, и она замтила вполголоса, что м-ръ Гаскойнъ слишкомъ свтскй человкъ. Однакожъ, ключъ былъ принесенъ и Гаскойнъ, заперевъ дверцу, положилъ его въ карманъ съ торжественной улыбкой, какъ-бы говоря: ‘теперь больше не отворится’.

Вскор возвратилась Гвендолина, она была по-прежнему весела и, повидимому, ршилась забыть непрятное приключене.

Но когда Клесмеръ сказалъ ей, что вс зрители должны быть ей благодарны за великолпный конецъ сцены, такъ удачно ею придуманный, она вспыхнула отъ удовольствя, принимая за чистую монету вымышленную любезность. Клесмеръ понялъ, что неожиданное обнаружене передъ всми ея трусости было чрезвычайно непрятно молодой двушк, а потому онъ показалъ видъ, что принялъ естественный испугъ за искусную игру. Гвендолина была теперь уврена, что его столько-же поразилъ ея талантъ, сколько восхищала ея красота, и почти успокоилась насчетъ его мння о ней. Но многе знали, что именно должна была заключать въ себ сцена Гермоны, и никто кром Клесмера не думалъ ее утшить. Впрочемъ, вс какъ бы безмолвно согласились пройти молчанемъ этотъ непрятный эпизодъ.

Однакожъ, въ таинственномъ открыти дверцы былъ дйствительно виновенъ медумъ, поспшившй убжать изъ комнаты и скрыться отъ страха въ постель. Это была маленькая Изабелла, которая, не удовлетворивъ своего любопытства однимъ взглядомъ на странную картину въ день прзда въ Офендинъ, подсмотрла, куда Гвендолина спрятала ключъ, и достала его, когда все остальное семейство не было дома. Но, едва отперла она дверцу, какъ послышались чьи-то шаги, перепуганная двочка стала быстро запирать замокъ, но видя, что ключъ почему-то ее не слушается, и не смя доле медлить, она выдернула его и убжала, въ надежд, что дверца и такъ будетъ держаться. Потомъ она положила ключъ на мсто, утшая себя мыслью, что если-бъ оказалось, что картина открыта, то никто и не догадается, какъ ее отперли. Но маленькая Изабелла, подобно многимъ взрослымъ преступникамъ, не предвидла своего собственнаго неудержимаго влеченя къ признаню и раскаяню.

— Я знаю, что дверца была заперта,— сказала Гвендолина на слдующее утро за завтракомъ,— я сама попробовала замокъ, а потомъ уже спрятала ключъ. Кто-нибудь рылся въ моемъ ящик и взялъ ключъ.

Изабелл показалось, что глаза Гвендолины смотрли на нее съ необычайнымъ выраженемъ, не давая себ времени подумать, она воскликнула дрожащимъ голосомъ:

— Прости меня, Гвендолина!

Помиловане преступниц было даровано съ удивительной быстротой, потому что Гвендолина желала какъ можно скоре изгладить изъ своей памяти и изъ памяти другихъ этотъ фактъ, обнаружившй ея склонность къ страху. Ее очень удивляли эти временные припадки слабости или безумя, составлявше столь рзкое исключене въ ея нормальной жизни, а въ настоящемъ случа ей было досадно, что ея безпомощный страхъ обнаружился не, какъ всегда, въ тсномъ кругу семейства, а при многочисленномъ обществ. Идеальная женщина, по ея мнню, должна быть смла въ словахъ и отважно идти на-встрчу всмъ опасностямъ, нравственнымъ и физическимъ, хотя ея практическая жизнь и не достигла такого идеала, но это противорче происходило, повидимому, отъ мелочной, будничной обстановки той узкой арены, на которой дйствуетъ современная двадцатилтняя двушка, неимющая возможности думать о себ иначе, какъ о барышн, и въ положени, строго соотвтствующемъ правиламъ приличя. Гвендолина не сознавала другихъ узъ и сдерживающихъ нравственныхъ принциповъ, что-же касается религи, то она всегда довольно холодно относилась ко всему, что представлялось ей подъ формой религозныхъ обрядовъ и богословскаго изложеня, подобно тому, какъ многе питаютъ нерасположене къ ариметик и веденю счетовъ. Религя не пугала ее, но и не манила къ себ, такъ что молодая двушка никогда не спрашивала себя, религозна-ли она или нтъ, какъ ей никогда не приходило въ голову изслдовать вопросъ о систем колональной собственности, хотя она знала, что состояне ея семейства нанаходится въ бумагахъ, обезпеченныхъ собственностью въ колоняхъ. Вс эти факты она сознавала въ глубин своей души и готова была о нихъ заявить публично. Но она сама неохотно признавала и желала-бы скрыть отъ другихъ свою склонность къ припадкамъ страха. Ей было стыдно вспомнить, какъ страхъ нападалъ на нее при неожиданномъ сознани своего одиночества, напримръ, когда она гуляла одна и вдругъ происходила быстрая перемна въ освщени. Одиночество, среди безграничной природы, наполняло ее какимъ-то неопредленнымъ чувстомъ, ей казалось, что ее окружалъ безпредльный мръ, среди котораго она была ничто, обреченная на мучительное бездйстве. Скудныя астрономическя свдня, почерпнутыя въ школ, иногда уносили ее такъ далеко, что по всему ея тлу пробгала лихорадочная дрожь, но, какъ только къ ней присоединялся кто-нибудь, она тотчасъ-же возвращалась къ своему прежнему состояню и снова признавала себя въ томъ родномъ ей мр, гд ея воля была всемогуща. Въ присутстви человческихъ глазъ и ушей, она всегда сохраняла свою самоувренность и чувствовала себя способной завоевать весь мръ.

Вс окружавше ее, начиная съ матери, объясняли эти припадки слабости или страха впечатлительностью ея нервовъ, но такое объяснене необходимо было согласовать съ ея обычнымъ холоднымъ равнодушемъ и рдкимъ самообладанемъ. Теплота — великй двигатель въ природ, но дляобъясненя всхъ физическихъ явленй одной теплотой требуется обширное знане ихъ соотношенй и контрастовъ, тоже самое можно сказать и относительно объясненя человческаго характера, впечатлительностью натуры. Но кто, питая любовь къ такому прелестному существу, какъ Гвендолина, не былъ-бы склоненъ принять всякую встрчающуюся въ ней особенность за признакъ превосходства ея натуры?

Такъ и Рексъ, посл представленя Гермоны, вынесъ окончательное убждене, что она была преисполнена чувства и должна не только скоре отвчать на пламенную любовь, но и любить лучше другихъ двушекъ. Онъ широкой грудью вдыхалъ въ себя весну любви и, взмахнувъ крыльями юности, началъ парить въ небесахъ.

ГЛАВА VII.

Первымъ признакомъ подготовлявшейся грозы, какъ это всегда бываетъ, было блое, прозрачное облачко, только рельефне выставлявшее блестящую синеву неба. Анна знала тайну Рекса, хотя онъ въ первый разъ въ жизни не высказывалъ ей своихъ мыслей, довольствуясь тмъ, что она ихъ отгадывала. Въ первый разъ также Анна не говорила ему прямо своего мння, быть можетъ, ей было больно, что онъ полюбилъ другую больше, чмъ любилъ ее, но это эгоистичное чувство совершенно стушевывалось передъ безпокойствомъ о его судьб. Анна восхищалась своей двоюродной сестрой, всегда искренно говорила, ‘Гвендолина очень добра ко мн’, и считала въ порядк вещей подчиняться всмъ ея желанямъ, но она смотрла на нее со страхомъ и недовремъ, какъ на прекраснаго, удивительнаго, но таинственнаго зврька, который могъ нжно проглотить всхъ маленькихъ, любимыхъ ею существъ. Она съ грустью сознавала, что Гвендолина никогда не полюбитъ Рекса. Все, къ чему Анна питала любовь и уважене, возбуждало только холодное равнодуше въ Гвендолин, такъ что гораздо легче было предположить, что гордая красавица станетъ издваться надъ Рексомъ, чмъ полюбитъ его. Къ тому-же она всегда мечтала сдлаться чмъ-то необыкновеннымъ. ‘Бдный Рексъ,— думала Анна:— папа разсердится, если узнаетъ о его любви, и онъ будетъ правъ: Рексу, еще рано влюбляться’. Анна всегда думала, что Рексъ долго не женится, и до тхъ поръ она будетъ его экономкой. Но какое-же должно быть жесткое сердце у Гвендолины, если оно не отвчало на любовь Рекса? Предчувствуя страданя брата, Анна начинала ненавидть свою очаровательную кузину.

Анн, точно, такъ-же, какъ и Рексу, казалось, что въ послднее время они жили какой-то особенной лихорадочной жизнью, чего не могли не замтить вс окружающе, если-бъ у Рекса спросили, что онъ думалъ о своемъ положени, онъ прямо сказалъ-бы, что намренъ жениться, и, какъ только сдлаетъ предложене, то немедленно скажетъ обо всемъ отцу, но все-же онъ скрывалъ не только свои чувства, но даже нкоторыя свои дйствя. Анна, съ своей стороны, дрожала отъ страха каждый разъ, какъ ея отецъ и мать говорили о чемъ-нибудь наедин, ей казалось, что они совщались о Рекс и Гвендолин. Но они не обращали никакого вниманя на патетическую драму, понятную для тхъ, кто игралъ ее пантомимой, но совершенно недоступную взорамъ, устремленнымъ на ‘Клерикальную Газету’ и считавшимъ дятельность зеленой молодежи нисколько не важне дятельности муравьевъ.

— Куда ты собираешься, Рексъ?— спросила его Анна однажды утромъ вскор посл отъзда отца на судебную сессю вмст съ матерью.

Ее удивилъ нарядъ брата, который надлъ все, что у него было сколько-нибудь подходящаго къ охотничьему костюму.

— Я ду на сборъ охотниковъ у Трехъ Житницъ.

— Съ Гвендолиной?

— Она теб сказала?

— Нтъ, но я думала… Папа знаетъ?

— Врядъ-ли. Да вдь ему это и не интересно.

— Ты дешь на его лошади?

— Я всегда зжу на ней.

— Рексъ, прошу тебя, не позволяй Гвендолин участвовать въ охот.

— Отчего-же ей не принять участя въ охот?— спросилъ Рексъ вызывающимъ тономъ.

— Ни папа, ни мама, ни тетя Давило этого не желаютъ, считая неприличнымъ.

— Отчего ты думаешь, что она непремнно сдлаетъ что нибудь неприличное?

— Гвендолина иногда ни на что не обращаетъ вниманя,— сказала Анна, становясь нсколько смле отъ возраженй Рекса.

— Такъ она не послушается и меня,— отвтилъ Рексъ, смясь надъ безпокойствомъ сестры.

— О, Рексъ, я не могу этого допустить!— воскликнула Анна, заливаясь слезами,— ты накликнешь на себя несчастье!

— Что съ тобою?— произнесъ Рексъ съ нетерпнемъ.

— Она никогда тебя не полюбитъ, я это знаю наврное!— произнесла Анна, не въ силахъ будучи боле сдерживать свое отчаяне.

Рексъ покраснлъ и поспшно выбжалъ изъ комнаты. Всю дорогу до Офендина ея слова непрятно звучали въ его ушахъ, какъ зловщее предсказане. Впрочемъ, онъ вскор приписалъ ихъ нжной привязанности Анны и сталъ сожалть о томъ, что ухалъ, не успокоивъ ея. Но, въ сущности, онъ совершенно расходился съ ея мннемъ и былъ по-прежнему убжденъ въ любви Гвендолины. Однакоже, это убждене было на-столько близко къ тревожному сомнню, что побудило его поспшить объясненемъ въ любви, которое онъ иначе, быть можетъ, отложилъ-бы на неопредленное время.

Когда Рексъ подъхалъ къ воротамъ, Гвендолина уже была совсмъ готова, и они тотчасъ-же отправились въ путь. Гвендолина была въ прекрасномъ расположени духа и показалась Рексу особенно очаровательной, ея изящная фигура, длинная, блоснжная шея и нжныя очертаня лица выступали еще рельефнй на темномъ фон амазонки. Онъ не могъ теперь представить себ ничего очаровательне этой молодой двушки, а для первой любви предметъ обожаня всегда отождествляется не только съ красотой, но и со всми добродтелями.

Было прекрасное январьское утро, срое небо, неугрожавшее дождемъ, служило отличнымъ фономъ для красотъ зимней природы, темно-зеленой муравы, обнаженныхъ красныхъ вязовъ и пурпурныхъ шишекъ шиповника, пестрившихъ живыя изгороди. Мелодичное звяканье подковъ вторило веселымъ голосамъ молодыхъ людей. Гвендолина смялась надъ охотничьимъ костюмомъ Рекса, который не отличался особеннымъ изяществомъ, и онъ радовался этому смху. Свжесть утра смшивалась со свжестью ихъ юности, всякй звукъ, исходившй изъ ихъ молодой груди, всякй взглядъ ихъ молодыхъ глазъ былъ отблескомъ царившаго для нихъ внутри и извн невозмутимаго, лучезарнаго утра. Смотря на этихъ двухъ молодыхъ красавцевъ, каждый могъ подумать, что они созданы другъ для друга.

— Анна меня увряла, что вы будто готовитесь сегодня скакать за собаками,— сказалъ Рексъ, издали приближаясь къ роковому вопросу.

— Неужели?— замтила Гвендолина со смхомъ,— она, значитъ, ясновидящая!

— А разв вы дйствительно примете участе въ охот?— спросилъ Рексъ.

— Не знаю. Я ничего не могу сказать заране. Но ясновидяще часто ошибаются. Они предвидятъ только то, что вроятно. А я терпть не могу вроятныхъ, обыкновенныхъ, вещей. Я всегда длаю то, что необыкновенно и невроятно

— Вотъ вы и выдали свою тайну. Теперь я буду знать впередъ, что вы сдлаете. Стоитъ только представить себ противоположное тому, что всякй сдлалъ-бы на вашемъ мст… Такимъ образомъ, вы никогда меня не удивите.

— Нтъ, удивлю:— отвтила со смхомъ Гвендолина,— я вдругъ сдлаю то, что вс длаютъ.

— Вы видите, что вы не можете избгнуть вроятнаго. Противорче — самое обыкновенное изъ вроятй. Вамъ надо измнить свой образъ дйствй.

— Нтъ, никогда, мой образъ дйствй — длать только то, что мн прятно.

— Неужели вы можете всегда чувствовать только то, что вамъ нравится? спросилъ онъ.

— Конечно нтъ, но это происходитъ отъ недостатковъ окружающей среды. Если-бъ мръ былъ лучше, не было-бы повода къ прятнымъ ощущенямъ. Жизнь молодыхъ двушекъ потому такъ глупа, что он никогда не могутъ поступать по своему желаню.

— Я полагаю, что это справедливе относительно мужчинъ. Они часто должны длать много тяжелаго и непрятнаго. Къ тому-же, если мы любимъ женщину, то стараемся предупреждать вс ея желаня, а, слдовательно, вы въ конц-концовъ настаиваете на своемъ.

— Нтъ, это неправда, я никогда не видала замужней женщины, которая жила-бы такъ, какъ ей хочется.

— А чего-бы вы желали?— спросилъ Рексъ тревожно.

— Не знаю… отправиться къ сверному полюсу, принять участе въ скачк съ препятствями, или сдлаться восточной царицей, какъ леди Эстеръ Станнопъ — разсянно зам, тила Гвендолина.

Эти слова произнесли скоре ея губы, чмъ умъ, и она и не могла-бы объяснить ихъ основательными причинами.

— Вы не хотите этимъ сказать, что никогда не выйдете замужъ?

— Нтъ, но выйдя замужъ, я не буду походить на другихъ женщинъ.

— Вы могли-бы длать все, что хотите, если-бъ вышли за человка, любящаго васъ боле всего на свт, сказалъ Рексъ,— я знаю такого.

— Ради Бога, не говорите о м-р Мидльтон!— воскликнула поспшно Гвендолина, покраснвъ:— это любимый конекъ Анны. Вы слышите лай? Прибавимъ шагу.

Она поскакала впередъ, и Рексъ долженъ былъ послдовать за нею. Гвендолина очень хорошо понимала, что молодой человкъ былъ влюбленъ въ нее, но она не придавала этому никакого значеня, такъ-какъ никогда сама не чувствовала страданй любви. Она желала, чтобъ романтическая любовь Рекса продолжалась во все время его пребываня въ Пеникот, и потому ршилась избгать всякихъ объясненй, которыя могли-бы положить конецъ этому прятному препровожденю времени. Къ тому-же она чувствовала какое-то физическое отвращене къ прямому признаню въ любви, при всей ея страсти быть предметомъ обожаня, она отличалась какой-то особенной двственной чистотой.

Однакоже, вс его тяжелыя мысли вскор стушевались передъ новыми впечатлнями шумной, оживленной сцены у трехъ Житницъ. Нкоторые изъ охотниковъ были ей знакомы, и она обмнялась съ ними привтствями, такъ-что Рексъ очутился на заднемъ план. Лихорадочное волнене мало-по-малу овладло Гвендолиной при вид окружающихъ ее приготовленй къ охот, тмъ боле, что она никогда еще не принимала въ ней участя. Гвендолина уже не разъ выражала желане присутствовать при травл зврей, но ей это было положительно воспрещено матерью, боявшейся какого-нибудь несчастнаго случая, и дядей, считавшимъ охоту неприличнымъ занятемъ для женщины, тмъ боле, что ни одна порядочная дама въ ихъ околотк никогда не участвовала въ весекской охот, кром м-съ Гадсби, жены капитана, бывшей горничной, сохранявшей до сихъ поръ привычку выражаться, какъ служанка. Послднй аргументъ всего боле подйствовалъ на Гвендолину и уравновсилъ ея желане доказать свою свободу дйствй боязнью, чтобъ ее не сравнили съ м-съ Гадсби. Самыя приличныя и уважаемыя дамы въ околотк иногда присутствовали при сбор охотниковъ, но въ этотъ день не было никого, кто-бы могъ служить примромъ Гвендолин, и даже отсутстве м-съ Гадсби какъ-бы побуждало молодую двушку забыть о неприличи охоты.

Такимъ образомъ, ничто не удерживало Гвендолину отъ инстинктивнаго, чисто-животнаго увлеченя окружающимъ шумомъ и гамомъ, лаемъ собакъ, топотомъ лошадей, веселымъ говоромъ охотниковъ и вообще всмъ оживленемъ готовившейся охоты, которая обыкновенно возбуждаетъ въ человк смшанное чувство сознаня физической силы, самолюбя и дикаго соревнованя съ собаками и лошадьми.

Рексъ также поддался-бы этому чувству, если-бъ онъ могъ раздлять его съ Гвендолиной, но она была совершенно поглощена разговорами со знакомыми и новымъ, любопытнымъ для нея, зрлищемъ.

— Очень радъ васъ видть на охот, миссъ Гарлетъ,— сказалъ лордъ Бракеншо, мужчина среднихъ лтъ и очень аристократической наружности,— травля будетъ прекрасная. Жаль, что вы не примете въ ней участя. Пробовали вы когда нибудь какъ мы прыгать черезъ канавы? Полагаю, вы не этого боитесь?

— Я ничего не боюсь — отвтила Гвендолина совершенно искренно, такъ-какъ она дйствительно ничего не боялась въ обществ,— я часто прыгала на этой самой лошади черезъ изгороди и канавы.

— Вотъ какъ!— сказалъ лордъ Бракеншо и поворотилъ лошадь.

Рексъ только-что хотлъ подъхать къ Гвендолин, но въ эту минуту спустили собакъ. Земля дрогнула подъ лошадинымъ топотомъ, и Гвендолина понеслась вмст со всми охотниками. Рексъ не могъ покинуть ее, особенно въ эту минуту, когда онъ уже приступилъ было къ объясненю ей своего чувства, и послдовалъ за другими. Въ иное время и не на отцовской старой кляч, онъ не мене другихъ нашелъ-бы удовольствя въ бшенной погон за звремъ, но теперь эта скачка съ препятствями далеко не забавляла его. Что-же касается до Гвендолины, то она на своей маленькой караковой лошади скакала въ рядъ съ лучшими охтниками, нисколько не думая объ опасностяхъ, для себя, а тмъ боле для Рекса, который мало-по-малу совсмъ отсталъ. Впрочемъ, если-бъ она его и видла, то только стала-бы смяться надъ его уморительной фигурой на старой кляч, отказывавшейся перепрыгивать черезъ всякое препятстве. Къ тому-же Гвендолина обыкновенно боле думала о тхъ, которые могли видть ее, чмъ о тхъ, которыхъ она не могла видть. Наконецъ, Рексъ совершенно отсталъ и, разыскивая слдъ, нечаянно попалъ въ яму, гд лошадь его споткнулась и, падая разбила себ передня ноги. Бдный юноша, переброшенный черезъ голову лошади, получилъ тяжелый ушибъ.

По счастю, сынъ кузнеца, слдовавшй за охотой также при неблагопрятныхъ обстоятельствахъ, а именно пшкомъ (этого рода охота также допускалась, хотя и считалась нкоторыми легкомысленными умами безнравственной), естественно былъ позади всхъ и подосплъ на помощь къ Рексу. Очнувшись отъ удара, молодой человкъ почувствовалъ страшную боль въ плеч, и Джоель Дагъ выказалъ чрезвычайно полезныя знаня въ данную минуту. Онъ не только объявилъ, въ сколькихъ миляхъ они находились отъ пеникотскаго пасторскаго дома и ближайшаго кабачка, но объяснилъ, что случилось съ лошадью, и предложилъ вправить плечо Рексу, которое, по его словамъ, было вывхинуто.

— Я отлично все это устрою, сэръ,— сказалъ онъ:— я не разъ видалъ, какъ работаетъ костоправъ, и самъ вправлялъ руку нашей маленькой Салли. Кости-то у всхъ одн. Если вы мн довряете и общаетесь не пикнуть, я въ одну минуту обдлаю все.

— Ну, согласенъ, дйствуйте!

Джоель быстро сдлалъ необходимую операцю, причемъ, однакожъ, Рексъ сильно поблднлъ отъ боли.

— Врно, сэръ, вы къ этому не привыкли,— замтилъ импровизированный костоправъ,— а я постоянно вижу таке случаи. Никакая забава не можетъ обойтись безъ нихъ. Вотъ разъ я видлъ, какъ у одного господина оба глаза вышибло, вотъ такъ была исторя! Но и ихъ вставили. Я самъ проглотилъ на своемъ вку три зуба. Ну, сердечная, прибавилъ онъ, обращаясь къ лошади,— вставай, не прикидывайся.

Джоель помогъ Рексу вернуться домой. Бдному юнош не было другого выбора, хотя его страданя и сожалне объ испорченной лошади стушевались передъ безпокойствомъ о Гвендолин. Впрочемъ, онъ утшалъ себя мыслью, что вс охотники съ радостью поберегутъ ее и проводятъ домой.

М-ръ Гаскойнъ былъ уже дома и писалъ письма, когда въ его кабинетъ вошелъ Рексъ, блдный и разстроенный.

Онъ былъ живымъ портретомъ отца и втайн его любимцемъ, но пасторъ никогда не выказывалъ ему предпочтеня, а, напротивъ, обращался съ нимъ строже, чмъ съ другими дтьми.

— Что съ тобою?— спросилъ м-ръ Гаскойнъ, который уже зналъ отъ Анны, что Рексъ похалъ съ Гвендолиной на сборъ охотниковъ у Трехъ Житницъ.

— Извините, сэръ, лошадь ваша упала и разбила себ передня ноги.

— Гд-же это случилось?— строго спросилъ Гаскойнъ, который никогда не выходилъ изъ себя.

— На сбор охотниковъ у Трехъ Житницъ.

— И ты сдуру поскакалъ за сворой?

— Да, сэръ. Я не прыгалъ черезъ изгороди, но лошадь споткнулась и упала въ яму.

— И ты, я надюсь, хорошо ушибся?

— Былъ маленькй вывихъ, но по дорог какой-то молодой человкъ мн помогъ. Теперь ничего, только я немного ослаблъ.

— Ну, сядь.

— Мн очень жаль лошади, сэръ, я знаю, что вамъ это непрятно.

— А гд Гвендолина?— спросилъ Гаскойнъ.

— Я очень безпокоюсь за нее,— сказалъ Рексъ, вспыхнувъ, такъ-какъ онъ не подозрвалъ, что отецъ наводилъ о немъ справки,— мн хотлось-бы самому отправиться въ Офендинъ или послать кого-нибудь… Впрочемъ, она отлично здитъ и тамъ много ея знакомыхъ.

— Вроятно, она потащила тебя на охоту?— спросилъ Гаскойнъ, положивъ перо и пристально глядя на Рекса.

— Очень естественно, что она желала посмотрть на охоту но она не готовилась къ этому заране, она только увлеклась общимъ пыломъ. А я, послдовалъ за нею.

— Замтьте, молодой человкъ,— сказалъ Гаскойнъ съ ироней, посл минутнаго молчаня,— что у васъ нтъ средствъ для разыгрываня роли конюшаго при вашей кузин. Довольно на эти каникулы и одной испорченной лошади. Не угодно-ли вамъ сегодня-же уложить ваши вещи, а завтра отправиться въ Соутгамптонъ, вы тамъ останетесь у Стольфакса до возвращеня съ нимъ въ Оксфордъ. Это будетъ полезно для вашего плеча и для вашихъ занятй.

Бдный Рексъ почувствовалъ, что сердце его тревожно забилось, какъ у молодой двушки.

— Я надюсь, сэръ, сказалъ онъ,— что вы не станете настаивать на моемъ немедленномъ отъзд?

— Разв ты чувствуешь себя такъ плохо?

— Н…нтъ… но…— произнесъ Рексъ, и не могъ продолжать отъ душившихъ его слезъ, однакожъ, черезъ минуту онъ поборолъ свое смущене и довольно твердо прибавилъ:— я хочу пойти въ Офендинъ, но, конечно, успю и вечеромъ…

— Я самъ туда отправлюсь и принесу извсте о Гвендолин, если это теб нужно.

Рексъ зналъ твердость и проницательность отца, а по тону его онъ понялъ, что его счастью грозитъ неотразимый ударъ.

— Батюшка,— сказалъ онъ,— я не могу ухать, прежде, чмъ не выскажу ей своего чувства и не получу ея соглася.

Гаскойну было жаль сына, но онъ понималъ, что дло очень серьезно и что слдуетъ принять крутыя мры. Онъ мгновенно ршился, какъ дйствовать, и спокойно отвтилъ:

— Милый другъ, ты слишкомъ молодъ, чтобъ сдлать такой важный, ршительный шагъ въ жизни. Это просто минутный капризъ отъ нечего длать. Теб надо серьезно заняться, и все пройдетъ. Твое желане неисполнимо. Во-первыхъ, жениться въ твои годы слишкомъ легкомысленно и неблагоразумно, а, во-вторыхъ, вообще браки между такими близкими родственниками, какъ ты и Гвендолина, нежелательны. Конечно, это будетъ для тебя непрятное разочароване. Но что длать? вся наша жизнь полна невзгодъ. Мы вс должны къ нимъ привыкать, а это еще очень легкй ударъ.

— Легкй!— воскликнулъ Рексъ съ жаромъ.— Я его не перенесу. Моя жизнь будетъ разбита. Вотъ, если мы поршимъ съ нею, тогда я все готовъ перенести. Но отказаться отъ нея — не могу, и если-бъ даже далъ вамъ слово, то не сдержалъ-бы его.

— Подожди, успокойся, а потомъ поговоримъ,— сказалъ Гаскойнъ,— общай мн не видться съ нею до завтра.

Рексъ не могъ въ этомъ отказать отцу и далъ слово.

Пасторъ не сказалъ даже жен, что онъ отправляется въ Офендинъ по какой-нибудь другой причин, кром желаня узнать, благополучно-ли вернулась Гвендолина. Онъ нашелъ ее не только здравой и невредимой, но и торжествующей. М-ръ Квалонъ, убившй звря, поднесъ ей трофей охоты — лапу убитаго животнаго, и она привезла ее домой, привязавъ къ сдлу, этого мало: самъ лордъ Бракеншо проводилъ ее въ Офендинъ, разсыпаясь въ похвалахъ ея смлой зд. Все это она поспшно разсказала дяд въ доказательство того, что хорошо сдлала, не послушавъ его.

Ея слова поставили пастора въ затруднительное положене: въ интересахъ племянницы онъ старался, чтобы лордъ Бракеншо съ семействомъ былъ хорошаго о ней мння, и возставалъ противъ ея участя въ охот именно потому, что боялся ихъ осужденя. М-съ Давило, впрочемъ, вывела его изъ затрудненя.

— Все-же я надюсь,— сказала она Гвендолин,— что ты никогда боле этого не повторишь, а то я не буду знать ни минуты покоя. Вы помните, что ея отецъ умеръ отъ несчастнаго случая,— прибавила она, обращаясь къ Гаскойну.

— Но, милая мама,— воскликнула Гвендолина, весело цлуя ее,— вдь дти не наслдуютъ отъ родителей способности ломать шею…

Никто не вспомнилъ о Рекс. О немъ, какъ видно, не безпокоились въ Офендин. Возвратясь съ охоты, Гвендолина сказала матери, что онъ, врно, отсталъ и съ отчаяня возвратился домой, что было очень кстати, такъ-какъ иначе лордъ Бракеншо не имлъ-бы причины проводить ее домой.

— Ну, твоя выходка обошлась теб дешевле, чмъ Рексу,— сказалъ Гаскойнъ и пристально посмотрлъ на Гвендолину,

— Да, ему пришлось, вроятно, дать большой крюкъ, такъ-какъ вы, дядя, не пручили своей лошади прыгать черезъ изгороди,— спокойно отвтила Гвендолина, не выражая ни малйшаго безпокойства.

— Рексъ упалъ,— сказалъ Гаскойнъ и, облокотясь на кресло, не сводилъ глазъ съ Гвендолины.

— Бдный, я надюсь, онъ не очень ушибся?— произнесла Гвендолина съ спокойнымъ сожалнемъ.

— Боже мой!— воскликнула м-съ Давило.

— Онъ вывихнулъ плечо и получилъ нсколько ушибовъ,— прибавилъ Гаскойнъ и снова остановился.

— Такъ нтъ ничего серьезнаго?— спросила Гвендолина, нисколько не перемнившись въ лиц, а только надвъ на себя маску вншняго участя.

Гаскойнъ зналъ теперь все, что хотлъ, но чтобъ еще боле убдиться въ справедливости своего мння, продолжалъ.

— Ему вправилъ плечо какой-то кузнецъ. Такъ-что, въ конц-концовъ, мн и моей бдной лошади пришлось всего хуже. Она разбила себ передня ноги. Она, повидимому, споткнулась, упала въ яму и перекинула черезъ голову бднаго Рекса.

Лицо Гвендолины снова просяло, какъ только Гаскойнъ сказалъ, что плечо его сына вправили, а при послднихъ его словахъ она даже громко разсмялась.

— Какая вы добрая сметесь надъ чужими несчастями,— сказалъ пасторъ тономъ упрека, но въ сущности онъ былъ очень доволенъ, что Гвендолина не выказала никакого волненя.

— Простите меня, дядя. Но Рексъ вн опасности, а падая съ лошади, онъ, вроятно, былъ очень уморителенъ. Вотъ вышла-бы славная каррикатура!

Гвендолина высоко цнила свою способность смяться, когда друге оставались серьезными. Смхъ такъ шелъ къ ней, что многе раздляли ея мнне, и въ эту минуту даже пасторъ подумалъ, что неудивительно, если его сынъ влюбился въ эту обворожительную, хотя и безсердечную двушку.

— Какъ ты можешь смяться надъ вывихнутой рукой?— сказала м-съ Давило,— я очень сожалю, что мы купили теб лошадь. Вы видите, прибавила она, обращаясь къ Гаскойну,— мы напрасно согласились на ея просьбу.

— Да, Гвендолина,— произнесъ Гаскойнъ торжественнымъ тономъ, какъ-бы говоря съ неблагоразумнымъ существомъ, нуждавшимся въ рацональномъ совт,— я прошу, какъ личнаго одолженя, не повторяй сегодняшней продлки. Лордъ Бракеншо былъ очень добръ къ теб, но я увренъ, что и онъ со мной согласится. Вроятно, теб самой не понравится, если о теб будутъ говорить, какъ о женщин, рыскающей по охотамъ. Поврь мн, онъ никогда не согласится чтобъ его дочери охотились въ нашемъ графств. Выйдя замужъ, ты, конечно, будешь вольна длать все, что теб позволитъ мужъ, но, если ты намрена охотиться, то должна выйти замужъ за человка со средствами.

— Я и не вижу причины, зачмъ мн унизиться до брака съ человкомъ безъ средствъ?— съ сердцемъ проговорила Гвендолина.

Слова дяди вывели ее изъ терпня, но, чувствуя, что она сказала слишкомъ много, она вышла изъ комнаты.

— Вотъ такъ она всегда говоритъ о замужеств,— сказала м-съ Давило,— но, разумется, какъ только явится суженый, ея взгляды измнятся.

— Она еще никого не любила?— спросилъ Гаскойнъ.

— Еще вчера вечеромъ,— отвтила м-съ Давило, качая головой,— она мн сказала: ‘мама, я удивляюсь, какъ это молодыя двушки влюбляются? Мужчины вс таке уморительные! Я понимаю любовь только въ романахъ’.

М-ръ Гаскойнъ засмялся и перемнилъ разговоръ.

— Ну, какъ твое здоровье, Рексъ?— спросилъ онъ у сына на другое утро за завтракомъ.

— Такъ-себ, сэръ, не хорошо.

— Такъ ты не въ состояня хать сегодня въ Соутгамптонъ?

— Не хотлось-бы,— отвтить Рексъ дрожащимъ голосомъ.

— Ты можешь остаться до завтра, а сегодня отправься въ Офендинъ.

М-съ Гаскойнъ знала уже все, она отвернулась, чтобъ не заплакать, Анна тоже едва могла удержаться отъ слезъ. Чтоже касается отца, то онъ сознавалъ, къ какому страшному средству онъ прибгнулъ для излеченя сына, но полагалъ, что молодому человку было полезно узнать отъ самой Гвендолины всю безнадежность своей любви.

— Я готова благодарить Гвендолину за то, что она его не любитъ,— сказала м-съ Гаскойнъ, оставшись наедин съ мужемъ, многое мн въ ней не нравится. Моя Анна вдвое лучше, несмотря на всю красоту и таланты Гвендолины. Право, не хорошо, что она не помогаетъ Анн учить дтей въ школ и даже ни разу не была въ воскресной школ. Наши совты для нея ничего не значатъ, а бдная Фанни пляшетъ подъ ея дудку. Впрочемъ, я знаю, что ты о ней лучшаго мння,— прибавила м-съ Гаскойнъ нершительно.

— Въ ней нтъ ничего дурного. Она только очень смлая и энергичная молодая двушка, такъ-что ее нельзя держать слишкомъ строго. Главное — ей надо устроить блестящую партю. Въ ней излишекъ огня для ея настоящей скромной обстановки. Надо поскоре отдать ее замужъ, но за человка, который могъ-бы доставить ей блестящее положене въ свт.

Между тмъ Рексъ, съ подвязанной рукой, отправился въ Офендинъ. Его удивило позволене видться съ Гвендолиной, но ему и въ голову не приходила причина, побудившая къ этому отца, если-бъ онъ догадался, то прежде всего нашелъ-бы поведене отца слишкомъ жестокимъ, а потомъ не поврилъ-бы его отзыву о Гвендолин.

Въ Офендин его встртило все семейство, кром той, которую онъ боле всего жаждалъ видть. Вс четыре двочки, услыхавъ его голосъ, бросились къ нему, осыпая его вопросами объ его приключени. М-съ Давило стала подробно разспрашивать, какъ онъ упалъ, и пожелала узнать адресъ кузнеца, чтобъ послать ему подарокъ. Рексу он никогда не казались докучливыми, но въ эту минуту онъ не могъ перенести ихъ навязчиваго сочувствя и рзко спросилъ:

— Гд Гвендолина?

— Я послала ей кофе въ спальню,— отвтила м-съ Давило,— ей надо хорошенько отдохнуть посл вчерашней зды.

— Тетя, я хочу поговорить съ Гвендолиной наедин,— произнесъ съ нетерпнемъ Рексъ.

— Хорошо, милый, пойди въ гостиную, я къ теб пришлю ее,— сказала м-съ Давило, которая не находила ничего опаснаго въ томъ, что молодые люди находились постоянно вмст, она не придавала этому никакого значеня.

Рексъ, съ своей стороны, чувствовалъ, что отъ этого свиданя съ Гвендолиной зависитъ вся его участь. Ему пришлось около десяти минутъ ходить взадъ и впередъ по комнат въ ожидани молодой двушки, все это время онъ думалъ — странно сказать!— о томъ, какъ, получивъ согласе Гвендолины на ихъ бракъ, онъ примется съ двойной энергей за свои занятя, чтобы доказать отцу, что его любовь была вполн благоразумна. По желаню отца, онъ приготовлялся въ адвокаты и, конечно, имлъ полное право надяться, что, подобно Эльдону, возвысится до мста лорда-канцлера.

Но когда дверь отворилась, и въ комнату вошла Гвендолина, онъ вдругъ почувствовалъ какой-то страхъ и неожиданное сомнне. Въ простомъ черномъ шелковомъ плать и съ распущенными, роскошными волосами, только перехваченными черной лентой, она показалась ему строгой и величественной. Быть можетъ, это происходило отъ отсутствя веселой, шаловливой игривости, съ которой она всегда встрчала Рекса. Но чмъ объяснить ея неожиданно-серьезный видъ? Предчувствемъ-ли объясненя въ любви или желанемъ выразить сочувствя къ его несчастному приключеню? Быть можетъ, тмъ и другимъ. Но народная мудрость говоритъ, что расположене духа зависитъ отъ того, съ какой ноги встанешь съ постели, и это обстоятельство особенно часто вляетъ на красавицъ. Быть можетъ и Гвендолина въ это утро встала съ лвой ноги. Во всякомъ случа, ее раздосадовали: необходимость поспшить туалетомъ, журналъ, который она только-что читала, скучный день, открывавшйся передъ нею, и т. д. Это не значило, однакожъ, чтобъ она была не въ дух, но мръ въ данную минуту не соотвтствовалъ всмъ утонченнымъ требованямъ ея натуры.

Какъ-бы то ни было, она торжественно вошла въ комнату и протянула руку Рексу безъ своей обычной улыбки. Несчастный случай, приключившйся съ нимъ, потерялъ уже въ ея глазахъ свою забавную сторону и только казался глупымъ. Но все-же она сказала, изъ приличя:

— Я надюсь, Рексъ, что вы не сильно ушиблись, вы можетъ быть, меня упрекаете за непрятное приключене съ вами?

— Нисколько,— отвтилъ Рексъ дрожащимъ голосомъ,— я совершенно оправился и очень доволенъ, что эта охота вамъ доставила удовольстве. Я съ радостью и дороже-бы заплатилъ за вашу забаву, я сожалю только о томъ, что испортилъ лошадь отца.

Гвендолина подошла къ камину и устремила глаза на огонь, такъ-что Рексъ видлъ ее только сбоку: чрезвычайно неудобное положене для разговора.

— Отецъ хочетъ, чтобъ я провелъ въ Соутгамптон остальную часть праздниковъ, сказалъ Рексъ съ лихорадочною дрожью.

— Въ Соутгамптон? Очень скучный городъ, не правда-ли?— холодно сказала Гвендолина.

— Для меня онъ будетъ особенно скучнымъ потому, что васъ тамъ нтъ.

Молодая двушка ничего не отвтила.

— А вы будете жалть о моемъ отсутстви, Гвендолина?

— Конечно: въ этомъ скучномъ околотк отъздъ всякаго знакомаго очень чувствителенъ,— сказала Гвендолина рзко.

Предчувстве, что бдный Рексъ будетъ говорить нжности, выводило ее изъ себя.

— Вы на меня сердитесь, Гвендолина? Зачмъ вы такъ обращаетесь со мной?— воскликнулъ Рексъ, покраснвъ.

— Пустяки, я не. сержусь: я сегодня не въ дух,— отвтила Гвендолина, смотря на него съ улыбкой,— зачмъ вы такъ рано пришли?

— Будьте не въ дух сколько хотите, только не выказывайте мн равнодушя, произнесъ Рексъ тономъ мольбы, — все счастье моей жизни зависитъ отъ васъ, я буду счастливйшй человкъ, если вы меня полюбите… хоть немного боле… другихъ.

Онъ хотлъ взять ее за руку, но она отскочила и перешла на другую сторону камина.

— Пожалуйста не объясняйтесь въ любви, я это ненавижу!— воскликнула она съ сердцемъ, бросая на него суровый взглядъ.

Рексъ поблднлъ и не могъ произнести ни слова, но не сводилъ глазъ съ ея убйственнаго взора. Гвендолина сама не могла-бы сказать заране, что она почувствуетъ къ нему такую неожиданную ненависть. Это чувство было для нея ново. Наканун она ясно видла, что Рексъ въ нее влюбленъ, и если-бъ кто-нибудь спросилъ ее, отчего она избгаетъ объясненй съ нимъ, она бы со смхомъ сказала: ‘все это ужъ мн порядочно надоло въ романахъ!’. Но теперь страсть впервые пробудилась въ ея сердц, хотя и въ другомъ направлени. Она чувствовала страстную ненависть къ этой непрошенной любви.

Рексу казалось, что жизнь вдругъ для него погасла на вки. Но все-же онъ сказалъ, продолжая по-прежнему смотрть на нее:

— Это ваше послднее слово, Гвендолина, и вы никогда его не измните?

Она видла, какъ онъ былъ несчастливъ, ей стало жаль прежняго Рекса, ничмъ ее необидвшаго. Поэтому она отвтила ршительно, но съ нкоторымъ оттнкомъ сочувствя.

— Относительно вашей любви? Да. Это послднее слово. Но я ничего не имю противъ васъ.

— Прощайте!— сказалъ онъ тихо посл минутнаго молчаня и вышелъ изъ комнаты.

Черезъ нсколько мгновенй наружная дверь съ шумомъ захлопнулась за бднымъ юношей. Видя, какъ онъ поспшно удаляется, м-съ Давило поняла, что случилось что нибудь необыкновенное, и немедленно пошла въ гостиную. Гвендолина сидла на диван, закрывъ руками лицо и горько плакала.

— Дитя мое! Что съ тобою?— воскликнула мать, никогда не видвшая своей любимицы въ такомъ безпомощномъ положени.

Она ощущала теперь то тревожное чувство, которое овладваетъ женщиной при вид всесокрушающаго горя сильнаго человка, дйствительно, этотъ ребенокъ былъ до сихъ поръ ея повелителемъ. Она обняла Гвендолину и старалась поднять ея голову.

— О, мама!— воскликнула Гвендолина, всхлипывая и прижимаясь головою къ груди матери,— что будетъ со мною? Не для чего жить на свт!

— Что съ тобой, дитя мое? повторила м-съ Давило, которая сама постоянно выслушивала упреки дочери за отчаяне.

— Я никогда не буду любить никого. Я не могу любить мужчинъ, я ихъ всхъ ненавижу!

— Подожди, голубушка, придетъ время…

Гвендолина все громче и громче рыдала, наконецъ, обвивъ руками шею матери, она промолвила:

— Я не могу ни къ кому такъ прижаться!

Мать смшала свои слезы со слезами своего избалованнаго ребенка, который еще никогда не выказывалъ къ ней такой привязанности.

ГЛАВА VIII.

Горе въ пасторскомъ дом было гораздо продолжительне. Возвратившись изъ Офендина, Рексъ бросился въ постель въ какомъ-то безчувственномъ столбняк, который продолжался до слдующаго дня, посл чего у него обнаружились болзненные припадки. Конечно, объ отъзд въ Соутгамптонъ не могло быть и рчи.

М-съ Гаскойнъ и Анна заботливо ухаживали за больнымъ, который не хотлъ выздоравливать и вдругъ превратился изъ веселаго, добраго юноши въ тупое, безмолвное, апатичное создане, упрямо повторявшее только два слова: ‘оставьте меня’. Пасторъ-же спокойно смотрлъ въ будущее и считалъ этотъ кризисъ хотя и тяжелымъ, но лучшимъ выходомъ изъ затруднительнаго положеня, однакожъ, онъ очень жаллъ сына и нсколько разъ въ день заходилъ къ нему, молча просиживалъ у его кровати по нсколько минутъ и, уходя, говорилъ: ‘помоги теб Господь!’ Варгамъ и младшя дти часто съ любопытствомъ заглядывали въ полузакрытую дверь, но ихъ тотчасъ-же прогоняли. Одна Анна постоянно сидла подл больного и держала его за руку, хотя онъ никогда не отвчалъ ей теплымъ пожатемъ. Сердце бдной двушки разрывалось отъ опасенй за Рекса и негодованя на Гвендолину.

— Я, кажется, уже не буду ее любить, хотя это и очень дурно,— безпрестанно повторяла она про себя.

Даже м-съ Гаскойнъ питала непрятное чувство къ племянниц и не могла удержаться, чтобъ не высказать его мужу.

— Конечно,— говорила она,— я знаю, что это къ лучшему и что мы должны благодарить ее за отказъ нашему сыну, но, право, она безсердечная кокетка. Она, вроятно, подавала ему какя-нибудь надежды, потому что иначе онъ не предавался-бы такому отчаяню. Я полагаю, что и Фанни виновата, она слпо повинуется своей дочери.

— Чмъ меньше объ этомъ говорить, тмъ лучше, Нанси, ршительно отвтилъ пасторъ,— мн самому слдовало строже наблюдать за сыномъ, но, во всякомъ случа, будь благодарна, что съ нимъ не случилось ничего худшаго. Забудемъ эту непрятность какъ можно скоре и останемся съ Гвендолиной въ прежнихъ отношеняхъ.

Вообще пасторъ полагалъ, что они избгли худшаго исхода, если-бъ Гвендолина была влюблена въ Рекса, то разршене вопроса не зависло-бы вполн отъ него. Но, во всякомъ случа, ему предстояло еще побороть не одно затруднене.

Однажды утромъ Рексъ всталъ съ постели, взялъ ванну и одлся. Узнавъ объ этомъ, Анна съ безпокойствомъ вы бжала къ нему навстрчу. Онъ ей улыбнулся. При вид этой грустной улыбки на его блдномъ лиц, она едва не заплакала.

— Нанни,— нжно сказалъ онъ, взявъ ее за руку, и медленно пошелъ въ гостиную, гд сидла м-съ Гаскойнъ. Поцловавъ ее, онъ промолвилъ,

— Какъ я вамъ всмъ надолъ!

Потомъ онъ слъ къ окну и устремилъ свой взглядъ на деревья и кустарники, усыпанные инеемъ, сквозь который по временамъ проглядывалъ слабый лучъ солнца, похожй на грустную улыбку самого Рекса. Онъ чувствовалъ, что воскресъ и все вокругъ него ново, но онъ не зналъ, что длать, такъ какъ весь прежнй интересъ къ жизни исчезъ. Анна сидла подл него, показывая видъ, что занята работой, но въ сущности пристально слдила за братомъ. За изгородью сада шла дорога, по которой тянулся возъ, нагруженный большимъ деревомъ, срубленнымъ въ лсу, лошади тянули изо всхъ силъ, и возница, щелкая длиннымъ кнутомъ, помогалъ лошадямъ. Рексъ, казалось, внимательно смотрлъ на эту картину, и когда возъ, съ деревомъ исчезъ изъ виду, онъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнат. Между тмъ, м-съ Гаскойнъ вышла по хозяйству, и когда онъ снова услся, Анна взяла скамейку и, помстившись у его ногъ, устремила на него вопросительный взглядъ, какъ-бы говорившй: ‘скажи мн что-нибудь’. Даръ слова, повидимому, возвратился къ Рексу и онъ вскор заговорилъ:

— Знаешь, о чемъ я думаю, Нанни? Я поду въ Канаду или въ какую-нибудь другую колоню.

— Навсегда?

— Навсегда. Я желалъ-бы поселиться въ пустынномъ, вковомъ лсу и выстроить себ уединенную хижину.

— И ты не возьмешь меня съ собою?— спросила Анна со слезами на глазахъ.

— Разв это возможно?

— Я желала-бы подобной жизни боле всего на свт! Многе переселенцы отправляются туда съ семействами. Я могла-бы разводить огонь, стряпать кушанье и чинить платье. Право это было-бы очень весело.

— Отецъ и мать тебя не отпустятъ.

— А я думаю, что отпустятъ, когда я имъ все объясню. Мой отъздъ принесетъ имъ пользу въ матеральномъ отношени: у нихъ останется больше денегъ на воспитане нашихъ братьевъ.

Они продолжали разговаривать въ томъ-же тон, и кончили тмъ, что Рексъ согласился не говорить съ отцомъ безъ Анны о своемъ план. Переговоры происходили въ кабинет пастора, когда тотъ остался одинъ, такъ-какъ они не хотли понапрасну безпокоить матери.

— Ну, что скажете дтки?— весело произнесъ Гаскойнъ, видя входящаго Рекса подъ руку съ Анной.

— Можно намъ посидть съ вами, папа?— спросила молодая двушка,— Рексу нужно поговорить съ вами.

— Очень радъ.

Вс три существа представляли замчательную группу одного и того-же типа: у всхъ былъ прямой лобъ, носъ съ зачаткомъ горбинки, короткая нижняя губа, толстый подбородокъ, одинъ и тотъ-же цвтъ лица и одинаковые глаза. Сдой старикъ былъ массивенъ, съ проницательнымъ взглядомъ и повелительнымъ тономъ. Рексъ могъ-бы служить олицетворенемъ юности отца, если-бъ можно было представить себ Гаскойна скромнымъ юношей, страдающимъ отъ любви, Анна-же была минатюрной копей Рекса, и на ея лиц отражалось выражене лица Рекса, словно у нихъ обоихъ была одна душа.

— Вы знаете, батюшка, что со мною случилось,— сказалъ Рексъ. (Гаскойнъ утвердительно кивнулъ головой) — Моя жизнь совершенно разбита. Я увренъ, что, возвратясь въ Оксфордъ, я не буду въ состояни заниматься. Я непремнно провалюсь на экзамен, и ваши деньги пропадутъ даромъ. Позвольте мн начать другую жизнь, сэръ.

Гаскойнъ кивнулъ головой уже не такъ утвердительно и насупилъ брови, а Анна вздохнула.

— Если-бъ вы дали мн небольшую сумму денегъ, я отправился-бы въ колони и сталъ-бы добывать себ кусокъ хлба земледлемъ.

— Да, папа, и я похала-бы съ нимъ,— сказала Анна,— онъ будетъ нуждаться въ женщин, которая завдывала-бы его хозяйствомъ. Онъ никогда не женится, а я никогда не выйду замужъ. Мы зажили-бы счастливо. Конечно, тяжело растаться съ вами и съ мамой, но у васъ останется довольно заботъ съ другими дтьми, и мы вамъ ничего не будемъ стоить.

Анна встала и подошла ближе къ отцу. Онъ не улыбнулся, но посадилъ ее къ себ на колни, какъ-бы устраняя изъ разсматриваемаго дла, и обратился къ Рексу:

— Ты признаешь, я надюсь, что, благодаря моему опыту, я могу въ практическихъ длахъ дать теб полезный совтъ?

— Да, сэръ,— отвтилъ Рексъ.

— Можетъ быть, ты также признаешь, хотя я нисколько не насилую твоихъ убжденй, что твой долгъ — согласовать свои поступки съ моими совтами и желанями?

— Я никогда васъ не ослушивался, сэръ.

Онъ уже началъ понимать, что весь вопросъ заключается въ его обязанности хать именно въ Оксфордъ, а не въ колони.

— Да, но ты ослушаешься меня, если будешь упорствовать въ своемъ глупомъ план и сопротивляться моему, основанному на опыт, совту. Ты, вроятно, полагаешь, что подвергся такому удару, который измнилъ вс твои стремленя, притупилъ мозги, уничтожилъ всякую возможность работать иначе, какъ руками, и сдлалъ теб противнымъ всякое общество товарищей?

— Признаться я чувствую нчто подобное. У меня пропала всякая охота къ такому труду, который для меня обязателенъ въ Старомъ Свт. Я никогда не буду прежнимъ человкомъ. Притомъ, съ вашего позволеня, батюшка, я полагаю, что молодой человкъ можетъ самъ выбрать себ образъ жизни, если онъ этимъ не приноситъ никому вреда. Много молодежи остается дома, и я не понимаю, зачмъ удерживать тхъ, которые хотятъ переселиться.

— Но я убжденъ, и на основани положительныхъ данныхъ, что твое настоящее умственное состояне временное и, если-бъ ты ухалъ въ колони, то со временемъ раскаялся-бы въ томъ, что не докончилъ своего образованя. Неужели у тебя недостаточно силы, чтобъ послушаться моего совта хоть на время и на опыт испытать его разумность? По моему мнню, ты не имешь никакого права сдлаться колонистомъ и копать землю или рубить деревья прежде, чмъ ты не употребишь всхъ усилй, чтобъ примнить съ пользой полученное тобою образоване. Я уже не говорю о томъ гор, которое ты причинилъ-бы намъ своимъ отъздомъ.

— Я очень сожалю, но что мн длать? Я не могу заниматься.

— Можетъ быть въ настоящее время. Теб придется пропустить одинъ семестръ, и я уже принялъ мры, чмъ тебя занять въ эти два мсяца. Но, признаюсь, я разочаровался въ теб, Рексъ. Я полагалъ, что у тебя больше здраваго смысла и что отъ пустой, часто встрчающейся въ жизни, непрятности ты не сочтешь себя свободнымъ отъ всхъ обязанностей, точно у тебя произошло размягчене мозга и ты пересталъ отвчать за свои поступки.

Что могъ сказать Рексъ? Онъ внутренно возставалъ противъ аргументовъ отца, но ему нечмъ было ихъ опровергнуть, по-прежнему сохраняя желане отправиться въ колони, онъ не могъ не согласиться, что ему слдовало боле придерживаться связывавшихъ его старыхъ узъ. Наконецъ, онъ всталъ, какъ-бы считая разговоръ оконченнымъ.

— Такъ ты согласенъ исполнить мое желане?— спросилъ Гаскойнъ тономъ, недопускавшимъ возраженя.

— Я сдлаю все, что могу, сэръ, но ничего не общаю,— отвтилъ Рексъ посл минутнаго молчаня.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты, вполн убжденный, что всякая подобная попытка ни къ чему не приведетъ. Анна хотла за нимъ послдовать, но отецъ ее удержалъ.

— О, папа, какъ ему тяжело!— воскликнула она когда дверь затворилась за Рексомъ,— не правда-ли, онъ страшно измнился?

— Да, но это вскор все пройдетъ. А ты, Анна, промолчи объ этой истори. Никому о ней не разсказывай посл его отъзда.

— Хорошо, папа, но я ни за что не желала-бы походить на Гвендолину и видть, что бдные люди такъ влюбляются въ меня. Это очень страшно.

Анна не смла высказать своего разочарованя отъ неуспха столь улыбавшагося ей плана переселеня въ колони съ Рексомъ, но втайн она часто объ этомъ думала. Особенно ее прельщала мысль, что ей не нужно было-бы вызжать въ свтъ, надвать перчатки и кринолинъ, бесдовать съ мужчинами за обдомъ и т. д.

Я вообще люблю точно означать время, когда происходитъ мой разсказъ, и указывать на соотношене жизни частныхъ лицъ съ историческими событями. Разсказываемыя происшествя относятся именно къ той эпох, когда ширина кринолиновъ возбудила общее движене въ пользу увеличеня церквей, бальныхъ залъ и экипажей. Но для минатюрной фигуры Анны Гаскойнъ годились только кринолины, приготовляемые для четырнадцати-лтнихъ двочекъ.

ГЛАВА IX.

Спустя восемь мсяцевъ посл прибытя м-съ Давило въ Офендинъ, въ конц юня, разнесся по всему околотку слухъ, возбудившй у многихъ глубокй интересъ. Событе, о которомъ пронеслась всть въ окрестностяхъ Вансестера, касалось не американскихъ длъ, въ то время всхъ интересовавшихъ, но имло близкое отношене ко всмъ классамъ мстнаго населеня: хлбные торговцы, пивовары, барышники и сдельники считали это событе радостнымъ, какъ доказательство высокаго значеня аристократи въ свободной Англи, кузнецъ въ селени Дипло предсказывалъ, что наступятъ хорошя времена, жены рабочихъ надялись, что ихъ десятилтне сыновья будутъ взяты для помощи ливрейнымъ лакеямъ, а фермеры съ удовольствемъ ожидали, что теперь будетъ хорошй сбытъ сна и соломы. Если на нижнихъ ступеняхъ общества выражались такя надежды, то въ высшихъ слояхъ удовольстве отъ знаменательнаго извстя было гораздо значительне, хотя разсчитываемая ими выгода касалась скоре общественныхъ развлеченй, чмъ матеральныхъ интересовъ. Бракъ можно, однако, отнести и къ тому, и къ другому, а означенная всть возбудила у многихъ заманчивыя мысли о брак, подобно тому, какъ посщене королевы вызываетъ въ умахъ мстнаго муниципалитета мечты о титулахъ и наградахъ.

Дло, однако было въ томъ, что въ Дипло-дол, принадлежавшемъ сэру Гюго Малинджеру и остававшемся впродолжени многихъ лтъ въ запустни, шли дятельныя приготовленя къ прему гостей, такъ-какъ онъ долженъ былъ служить прютомъ втечени охотничьяго сезона племяннику сэра Гюго, м-ру Малинджеру Грандкорту, наслднику баронскаго титула и баронскихъ помстй. По несправедливому и неравномрному закону природы, только одни представители сильнаго пола одарены хохлами, но мы еще не послдовали совту тхъ легкомысленныхъ философовъ, которые предлагаютъ вполн слдовать природ въ этомъ отношени, и если-бъ м-ръ Маллиджеръ Грандкортъ сдлался баронетомъ или пэромъ, то его жена носила-бы тотъ-же титулъ, что вмст съ большимъ состоянемъ длало его очень завиднымъ женихомъ.

Нкоторые изъ читателей, быть можетъ, сочтутъ невроятнымъ, чтобъ люди основывали брачные планы на слух о прзд богатаго, знатнаго холостяка, и припишутъ подобный фактъ вымыслу желчнаго автора, они станутъ доказывать, что ни они сами, ни ихъ родственники неспособны на это, и что никто, зная всю шаткость подобныхъ плановъ, не захотлъ-бы терять время на ихъ измышлене. Но я смю замтить, что въ этомъ разсказ повствуется не объ общечеловческой натур, а только о нсколькихъ жителяхъ смиреннаго Весекса, которые пользовались незапятнанной репутацей и поддерживали знакомство съ важными титулованными особами. Возьмемъ напримръ, Аропоинтовъ, обитавшихъ въ прекрасномъ Кветчам: конечно, никто не могъ приписать имъ корыстныхъ видовъ въ отношени брака ихъ дочери, которой они оставляли посл своей смерти полмилона, но заботясь о счастьи Китти (уже отказавшей лорду Слогану, ирландскому пэру и владльцу большихъ помстй, нуждавшихся только въ дренаж и рабочихъ рукахъ), они заботливо разспрашивали былъ-ли м-ръ Грандкортъ красивъ собою, здороваго сложеня, добродтеленъ, и если либеральный консерваторъ, то не слишкомъ-ли либеральный, и, не желая ничьей смерти, они все-же признавали получене титула м-ромъ Грандкортомъ крайне-желательнымъ.

Если Аропоинты интересовались прибытемъ м-ра Грандкорта, то неудивительно, что оно сосредоточивало на себ все внимане и м-ра Гаскойна, духовное зване котораго не мшало ему питать нжную родительскую любовь къ дтямъ и чувствовать съ каждымъ днемъ все боле и боле, что заботъ о нихъ у него было слишкомъ слишкомъ много.

Конечно, никто не сообщалъ другъ другу своихъ мыслей и предположенй о прибыти молодого Грандкорта, вообще люди никогда не бываютъ откровенны относительно занимающаго ихъ предмета, хотя-бы это было происхождене кислотъ или объяснене неподвижныхъ звздъ, такъ-какъ слушающй васъ могъ-бы примнить ране вашу идею или, раздляя другое мнне о кислотахъ и звздахъ, сталъ-бы питать къ вамъ непрятное чувство. Гаскойнъ не спрашивалъ Аропоинта, имлъ-ли онъ основательныя свдня о томъ, что Грандкортъ могъ быть хорошимъ мужемъ для прелестной молодой двушки, а м-съ Аропоинтъ не увряла м-съ Давило, что, если Грандкортъ вздумаетъ искать себ жены въ окрестностяхъ Дипло, то его выборъ естественно долженъ былъ остановиться на Китти, которая, однакожъ, изъявитъ свое согласе только въ томъ случа, если онъ можетъ доставить ей счастье. Пасторъ даже не говорилъ своей жен о возможномъ результат знакомства м-ра Грандкорта съ Гвендолиной въ одномъ изъ собранй стрлковаго общества, хотя, вроятно, м-съ Гаскойнъ еще боле объ этомъ думала.

— Большое было-бы счасте, Фанни, если-бъ эту двочку удалось выдать хорошо замужъ,— говорила она не разъ своей сестр.

Замтивъ въ этихъ словахъ косвенное осуждене Гвендолины, м-съ Давило ничего не отвчала, хотя внутренно думала: ‘не выдать-же мн ее замужъ за перваго встрчнаго для твоего удовольствя’. Извстно, что добрая, покорная м-съ Давило выходила изъ себя, когда дло касалось ея дочери.

— Говорятъ, что м-ръ Грандкортъ иметъ два собственныхъ помстья,— сказала м-съ Гаскойнъ мужу,— онъ поститъ Дипло только для охоты. Надо надяться, что онъ послужитъ хорошимъ примромъ для всего мстнаго общества. Слышалъ ты, Генри, что это за человкъ?

Гаскойнъ не слыхалъ ничего о м-р Грандкорт или, по крайней мр, не хотлъ повторять сплетенъ, если он до него и доходили. Онъ считалъ безполезнымъ и неприличнымъ интересоваться прошлымъ молодого человка, для котораго, благодаря его рожденю и богатству, многя дйствя, непростительныя всякому другому, являются совершенно невинными. Что-бы ни длалъ Грандкортъ, онъ неразорился, а извстно, что, напримръ, относительно страсти къ игр человкъ, имвшй достаточно силы воли, чтобъ остановиться, разоривъ только другихъ, а не себя, считается нравственной или, по крайней мр, исправившейся личностью. Что-же касается именно м-ра Грандкорта, то не было никакихъ данныхъ о томъ, что-бы онъ нуждался въ исправлени боле всхъ другихъ молодыхъ людей, достигшихъ тридцатипятилтняго возраста. Во всякомъ случа, богатый и знатный землевладлецъ не нуждался въ такомъ изслдовани его прошедшаго, какъ нанимающйся слуга или приказчикъ.

М-съ Давило естественно также не могла оставаться равнодушной къ событю, съ которымъ могла быть связана будущность ея дочери. Она представляла себ м-ра Грандкорта красивымъ, образованнымъ молодымъ человкомъ, котораго она съ радостью назвала-бы зятемъ. Но понравится-ли онъ Гвендолин? Невозможно было сказать, что могло придтись по вкусу молодой двушк или пробудить въ ея сердц нжное чувство. Отказываясь придумать такую комбинацю качествъ, которая заслужила-бы любовь Гвендолины, м-съ Давило говорила себ: ‘не бда, если-бъ она вышла замужъ безъ любви, былъ-бы только человкъ хорошй’. Несмотря на свою неудовлетворительную брачную жизнь, она все-же желала, чтобъ Гвендолина вышла замужъ. Если она при дочери не расхваливала брака, то длала это изъ опасеня, что та скажетъ то-же, что отвтила г-жа Роланъ въ юности своей матери на ея уврене, что она будетъ счастлива въ брачной жизни: ‘Да, мама, какъ вы’…

Относительно м-ра Грандкорта м-съ Давило ни однимъ словомъ не обнаруживала своихъ воздушныхъ замковъ, прежде всего она ихъ какъ-бы стыдилась, а, во-вторыхъ, боялась, чтобъ Гвендолина, узнавъ ея планъ, заране не воспылала-бы ненавистью къ желанному мужу. Со времени печальной сцены объясненя съ Рексомъ, она старалась не затрагивать вопроса о ненависти Гвендолины къ любовнымъ объясненямъ и никогда не упоминала о томъ, что считала единственнымъ для нея счастьемъ въ жизни — о замужеств.

Однакожъ, костюмъ Гвендолины для предстоящаго праздника стрлковъ былъ предметомъ, дозволеннымъ для разговора, а потому мать и дочь безъ конца совщались о всхъ подробностяхъ туалета. Наконецъ, было ршено, что Гвендолина явится въ бломъ кашемировомъ плать и единственнымъ украшенемъ будетъ свтло-зеленое перо на шляпк.

— Какъ мн жаль всхъ двушекъ, собирающихся на праздникъ стрлковъ,— сказала Гвендолина съ торжествующей улыбкой, примривая свой костюмъ передъ заркаломъ:— он, бдныя, только и думаютъ о м-р Грандкорт. А надежды ихъ едва-ли могутъ сбыться.

М-съ Давило съ испугомъ взглянула на дочь, но прежде, чмъ она собралась отвтить, Гвендолина уже продолжала саркастически,

— Вы въ этомъ убждены, мама. Вы, дядя и тетя ршили, что онъ влюбится въ меня.

— Ну это еще вопросъ, дитя мое,— промолвила м-съ Давило, хитро улыбаясь:— миссъ Аропоинтъ иметъ такя достоинства, которыхъ у тебя нтъ.

— Знаю, но необходимо время, чтобъ открыть эти достоинства, а я поражу его сердце стрлою, не давъ ему опомниться. Онъ въ то-же мгновене упадетъ къ моимъ ногамъ и я пошлю его искать по блу свту обручальнаго кольца счастливой жены, онъ поскачетъ и посл многихъ странствй вернется назадъ безъ кольца, но съ титуломъ лорда, такъ-какъ вс его родственники въ это время перемрутъ. Снова упадетъ онъ передо мною на колни, но я разсмюсь ему въ лицо, онъ гнвно вскочитъ, а я буду все боле и боле смяться. Тогда онъ осдлаетъ коня и полетитъ въ Кветчамъ, гд за нсколько часовъ передъ тмъ миссъ Аропоинтъ вышла замужъ за странствующаго музыканта. Картина: м-съ Аропоинтъ рветъ чепчикъ, м-ръ Аропоинтъ молча смотритъ на жену, лордъ Грандкортъ вскакиваетъ на лошадь и возвращается въ Дипло, гд, подобно г. Жабо, il change de linge…

Видалъ-ли кто на свт такую фею? Вы думали скрыть отъ нея свое сокровище и, сидя на немъ, принимали самую невинную позу, и что-же? Она по вашимъ глазамъ уже знала, что у васъ именно пять фунтовъ стерлинговъ и десять шилинговъ! Отъ нея ничего нельзя было скрыть, какъ нельзя укрыться отъ сырости, заперевъ дверь на замокъ. М-съ Давило теперь пришла въ голову мысль, что, вроятно, Гвендолина, благодаря своему дару прозорливости, знала о м-р Грандкорт боле всхъ другихъ.

— А какъ ты его себ представляешь, Гвендолина?— спросила она,— что онъ за человкъ?

— Подождите,— сказала она и, насупивъ свои густыя брови, приложила палецъ къ губамъ, но черезъ минуту продолжала, ршительно махнувъ рукой:— онъ маленькаго роста, мн по плечо, и, чтобы казаться боле высокимъ, носитъ длинную бороду и закручиваетъ кверху усы, въ правомъ глазу у него монокль для приличя, онъ иметъ положительное мнне о достоинств своего жилета, но колеблется насчетъ того, какова погода, и будетъ всячески стараться узнать мое мнне объ этомъ важномъ предмет. Онъ вытаращитъ на меня глаза и, благодаря своему моноклю будетъ длать на каждомъ шагу страшныя гримасы, особенно при всякомъ желани улыбнуться. Боясь расхохотаться, я опущу свои взоры, а онъ приметъ это за очевидное сочувстве. Всю ночь мн будетъ сниться наскомое въ ужасно-увеличенномъ вид и на другой день онъ предложитъ мн свою руку и сердце. Конецъ истори понятенъ.

— Это портретъ знакомаго теб человка, Гвенъ, а м-ръ Грандкортъ, можетъ быть, прекрасный юноша.

— Конечно,— отвтила Гвендолина равнодушно,— но я желала-бы знать, какъ ведетъ себя прекрасный юноша? Мн извстно только, что у него должны быть: домъ въ Лондон, два замка, лошади охотничьи и скаковыя, и что за убйство извстнаго числа лицъ онъ можетъ получить титулъ.

— Ради Бога, не говори такъ, дитя мое!— воскликнула м-съ Давило, всегда говорившая прямо и нелюбившая иносказательной ирони.— Ты начиталась столько книгъ, что знаешь все. Мы съ тетей въ твои годы не знали ничего подобнаго. Право, это было лучше.

— Такъ отчего-же вы меня не воспитывали въ томъ-же дух?— произнесла Гвендолина, но, замтивъ по глазамъ матери, что нанесла ей тяжелый ударъ, бросилась передъ нею на колни и съ жаромъ воскликнула:— Мамочка, мама! вдь я только пошутила.

— Какъ могла я тебя иначе воспитывать!— промолвила м-съ Давило, всхлыпывая,— ты всегда была мн не по силамъ, а потомъ обстоятельства…

— Милая мама, я ни въ чемъ васъ не виню,— сказала Гвендолина съ раскаянемъ, нжно отирая батистовымъ платкомъ глаза матери,— я васъ очень люблю, и вы нисколько не виноваты въ томъ, что я не удалась. Впрочемъ, я прелестна и совершенно довольна собой. Я очень рада, что не похожу на васъ и тетю. Вы, должно быть, были очень скучны.

Ласки дочери мало-по-малу успокоили мать, какъ всегда бывало въ подобныхъ случаяхъ. Но эта маленькая сцена была непрятна обимъ. Гвендолин — по непривычному ей чувству недовольства собою, а м-съ Давило — по горькому сознаню, что, дйствительно, дочь могла упрекать ее за свое воспитане, поэтому он безмолвно ршились никогда боле не упоминать о м-р Грандкорт.

Когда Гаскойнъ заговаривалъ раза два о Грандкорт, м-съ Давило боялась, чтобъ Гвендолина не выказала своего опаснаго дара ясновидня, обнаруживъ тайныя мысли дяди, но этотъ страхъ былъ совершенно напрасенъ. Гвендолина понимала различе въ характерахъ окружающихъ ее людей, какъ птицы инстинктивно узнаютъ погоду, ршившись избавить себя отъ контроля дяди, она въ то-же время старательноудалялась отъ всякаго столкновеня съ нимъ. Хорошя отношеня между ними поддерживались еще боле тмъ удовольствемъ, которое доставляла обоимъ стрльба въ цль: Гаскойнъ, какъ одинъ изъ лучшихъ стрлковъ въ Эсекс, съ удовольствемъ замчалъ успхи Гвендолины въ этомъ искусств, а Гвендолина всячески старалась сохранять его расположене, тмъ боле, что, посл роковой сцены съ Рексомъ, м-съ Гаскойнъ и Анна видимо, хотя и неблагоразумно, чуждались ея. Она старалась выказать въ своихъ отношеняхъ къ Анн сочувственное сожалне, но ни одна изъ нихъ не смла упомянуть имени Рекса, а бдная Анна, для которой братъ составлялъ необходимый элементъ вдыхаемаго ею воздуха, чувствовала какую-то неловкость въ обществ веселой двушки, погубившей его счастье. Она старалась, изъ послушаня отцу, скрывать перемну, происшедшую въ ея чувствахъ къ двоюродной сестр, но разв горе можетъ смотрть и жать руку одинаково со счастьемъ?

Эта несправедливая злоба близкихъ ей людей только усилила отвращене Гвендолины къ сватовству. При слдующемъ отказ влюбленному претенденту на ея руку, дядя могъ, въ свою очередь, обидться и т. д. Поэтому она однажды съ сердцемъ сказала матери:

— Мама, я теперь понимаю, почему молодыя двушки рады выйти замужъ — это единственный способъ избавиться отъ необходимости длать прятное всмъ, исключая себя.

По счастю, м-ръ Мидльтонъ ухалъ, не объяснившись въ любви Гвендолин, и, несмотря на общее восхищене, внушаемое миссъ Гарлетъ на разстояни тридцати квадратныхъ миль вокругъ Офендина, населенныхъ многочисленными юными холостяками, ни одинъ изъ нихъ не простиралъ своего ухаживаня дале веселой болтовни съ молодой двушкой, легко вступавшей въ разговоръ со всякимъ. По закону природы, деревья не сметаютъ съ неба звздъ, и не всякй человкъ, восхищающйся хорошенькой молодой двушкой, влюбляется въ нее, даже не всякй влюбленный объясняется въ любви. Въ этомъ отношени природа чрезвычайно благодтельна, не заставляя насъ всхъ сходить съ ума отъ любви къ одному прелестншему на свт существу, а мы знаемъ, что не вс признавали Гвендолину прелестнйшимъ на свт существомъ. Впрочемъ, прошло только восемь мсяцевъ съ появленя ея въ Офендин, а любовь развивается въ нкоторыхъ людяхъ очень медленно, подобно растеню подъ солнечными лучами.

Въ виду того факта, что ни одинъ изъ кандидатовъ въ мужья во всемъ околотк не сдлалъ предложеня Гвендолин, почему-же казалось вроятнымъ, что м-ръ Грандкортъ поступитъ именно такъ, какъ они не поступили? Можетъ быть, потому что онъ казался еще боле выгоднымъ женихомъ, а намъ кажется всегда вроятнымъ то, чего хочется. Но м-ръ и м-съ Аропоинтъ, нисколько не заботясь о блестящей парти для миссъ Гарлетъ, считали вроятнымъ совершенно иной бракъ м-ра Грандкорта…

ГЛАВА X.

Бракеншоскй паркъ, гд происходилъ праздникъ стрлковъ, былъ расположенъ на волнистыхъ холмахъ, которые господствовали надъ сосдней долиной, отдаленными низменностями на восток и широкой полосой обработанной земли на запад. Замокъ, стоявшй на вершин самаго высокаго изъ тсно скучившихся холмовъ, былъ выстроенъ изъ грубо обтесаннаго известняка и представлялъ своимъ вншнимъ видомъ смсь свта и тни, благодаря темной пыли лишайниковъ и значительнымъ подтекамъ отъ дождя. Стрльбище было устроено на небольшой площадк въ конц парка, осняемой на юго-западной сторон высокими вязами и густыми кустами остролистника, бросавшими прохладную тнь на песчаную дорожку и маленькй, только-что скошенный лужокъ, гд были поставлены мишени.

Трудно себ представить лучшй фонъ для цвтника молодыхъ и красивыхъ женщинъ, грацозно извивавшихъ свои шеи, подобно лилямъ, если-бъ послдня были одарены способностью передвиженя. Въ воздух носились мелодичные звуки, даже въ т минуты, когда не играла военная музыка изъ Вансестра: всюду слышался гармоничный смхъ во всхъ тонахъ и веселый дружескй разговоръ, то возвышавшйся до громкаго одушевленя, то понижавшйся до прятнаго уху шопота.

На этомъ ‘праздник стрлковъ’ не было ни вншняго шума, ни толпы, служащихъ постоянной помхой современнымъ увеселенямъ на открытомъ воздух, публика собралась избранная, такъ-какъ число приглашенныхъ было ограниченно, въ виду обда и бала въ замк посл торжества. За загородку никого не впускали, кром арендаторовъ лорда

Бракеншо съ семействами, и то большею частью пользовались этою привиллегею лишь ихъ жены съ дтьми или юными братьями и сестрами. Среди этихъ немногочисленныхъ зрителей мужчины коротали время держанемъ пари въ пользу того или другого стрлка, а женщины — толками о туалетахъ дамъ изъ общества лорда Бракеншо, причемъ вс он отдавали преимущество не Гвендолин, а другимъ молодымъ двушкамъ. Но среди мужчинъ, окружавшихъ Гвендолину, она единогласно признавалась царицей праздника.

Неудивительно, поэтому что Гвендолина наслаждалась жизнью въ этотъ прекрасный юльскй день. Превосходство, даже при неудовлетворительной обстановк,— лучшее наслаждене для людей самолюбивыхъ, быть можетъ, не миъ разсказъ о невольник, гордившемся тмъ, что его купили перваго на рынк. Но для полнаго удовольствя вншня условя должны соотвтствовать внутреннимъ ощущенямъ, именно въ подобномъ положени находилась теперь Гвендолина.

Конечно, никто не станетъ отрицать, что лукъ и стрлы — одно изъ самыхъ дйствительныхъ орудй женскаго кокетства… Дйствуя ими, можно принимать самыя грацозныя и дышащя силой позы. Къ тому-же стрлы не пахнутъ порохомъ, не причиняютъ такихъ несчастй, какъ ружья, и главной опасностью подобной стрльбы служитъ лишь возможность неудачи, которая только больше подстрекаетъ къ энергичнымъ усилямъ. Призы состояли не изъ цнныхъ вещей, унижающихъ славу до мелкой выгоды, а изъ золотыхъ и серебряныхъ стрлъ и звздъ, которые возлагались на побдителей въ род лавровыхъ внковъ. Вообще бракеншоскй стрлковый клубъ былъ основанъ на благоразумныхъ и приличныхъ принципахъ, устраняющихъ всякую мысль о скандал.

Въ этотъ день все способствовало общему удовольствю. Погода была не жаркая, и втеръ не нарушалъ художественныхъ складокъ на дамскихъ туалетахъ, роскошныхъ причесокъ и правильнаго полета стрлъ, поэтому трумфальное шестве красавицъ-стрлковъ къ мишенямъ для выдергиваня стрлъ вполн удалось. Гвендолина казалась Калипсой среди своихъ нимфъ, всякй долженъ былъ признать въ ней царицу праздника,— такъ величественна была ея фигура и такъ художественны вс ея движеня.

— Эта двушка — точно кровная скаковая лошадь,— сказалъ лордъ Бракеншо юному Клинтону.

— Первый сортъ,— отвтилъ молодой классикъ, усердно ухаживавшй за Гвендолиной,— какая она хорошенькая! никогда я не видалъ ее такой прелестной, какъ сегодня.

Быть можетъ, это была правда. Гвендолина сяла удовольствемъ, безъ малйшей примси желчи, она была довольна своимъ торжествомъ и не чувствовала непрязни ни къ кому изъ окружающихъ. Сознане, что она не имла ни громкаго титула, ни богатаго наслдства, какъ миссъ Аропоинтъ, увеличивало въ ея глазахъ сладость побды. Къ тому-же она была совершенно довольна и своими родными: м-съ Давило по своей вншности походила на вдовствующую герцогиню, а тетка Гаскойнъ съ Анной были также чрезвычайно приличны. Вообще Гвендолина была слишкомъ уврена въ своемъ успх, чтобы чувствовать зависть къ кому-бы то ни было, хотя миссъ Аропоинтъ и считалась однимъ изъ лучшихъ стрлковъ.

Даже появлене Клесмера, удивившее всхъ присутствующихъ, повидимому только увеличило удовольстве Гвендолины. Глаза ея засвтились сатирическимъ блескомъ при вид поразительнаго контраста между нмецкимъ артистомъ и англйской провинцальной аристократей. Мы, англичане, чрезвычайно разнообразный народъ, въ пятидесяти отдльныхъ представителяхъ нашей наци найдется много различй въ физическомъ стро и очертаняхъ лица, но вообще мы, какъ типъ, не похожи на живую страстную расу, стремящуюся къ идеалу, для которой реальная сторона жизни только придатокъ. Главнйшая черта англйскаго джентельмена заключается въ приличной вншности, онъ старательно избгаетъ всего крикливаго въ одежд и никогда не кажется вдохновеннымъ. Представьте себ среди многочисленнаго собраня подобныхъ строго-приличныхъ англичанъ появлене Клесмера съ громадной курчавой гривой, спускавшейся до плечъ, въ высокой, старомодной черной шляп, которая какъ-бы для шутки красовалась надъ правильными чертами его лица съ выдающимся, чисто выбритымъ подбородкомъ, и въ современной одежд, хотя не строго англйской, но ршительно неподходившей къ его фигур, которая въ широкомъ плащ и въ флорентйской шапочк моглабы достойно занять мсто рядомъ съ Леонардо да-Винчи. Наконецъ, пламенный блескъ его глазъ и угловатыя движеня казались уморительными при несчастномъ цилиндр, требующемъ непремнно коротко-обстриженной головы и обыкновенной приличной фигуры, какъ, напримръ, м-ра Аропоинта, который своимъ безцвтнымъ выраженемъ лица и безукоризненной одеждой не возбуждалъ ни въ комъ ни малйшей улыбки.

Многе знали Клесмера лично или по наслышк, но до сихъ поръ его не видали иначе, какъ въ блестяще-освщенной зал, гд онъ являлся лишь музыкантомъ, и онъ не пользовался той всесвтной славой, которая заставляетъ всхъ преклоняться предъ великимъ артистомъ. Здсь-же, въ свтлый юльскй день, онъ показался всему мстному обществу въ совершенно новомъ вид, одни смялись, друге съ неудовольствемъ замчали, что Аропоинты злоупотребили присланными имъ билетами.

— Какъ смшны артисты,— сказалъ юный Клинтонъ Гвендолин:— посмотрите, какъ онъ кланяется леди Бракеншо, приложивъ руку къ сердцу.

— Вы профанъ,— отвтила Гвендолина,— вы не умете цнить величя геня. Клесмеръ наводитъ на меня страхъ, я передъ нимъ невольно преклоняюсь.

— Да, вы понимаете его музыку?

— Нтъ, но онъ понимаетъ мое пне и находитъ его никуда негоднымъ,— отвтила со смхомъ Гвендолина, которая легко относилась къ строгому сужденю Клесмера о ея музыкальномъ талант съ тхъ поръ, какъ онъ былъ пораженъ ея драматической игрой.

— Конечно, ваше пне — не музыка будущаго, и я очень радъ, такъ-какъ оно доставляетъ мн удовольстве.

— Вы очень любезны. Но посмотрите, какъ сегодня хороша миссъ Аропоинтъ. Она прямо просится на полотно въ своемъ золотистомъ плать.

— Оно слишкомъ блеститъ, не правда-ли?

— Можетъ быть, оно слишкомъ символично: она походитъ на олицетворене богатства.

Слова Гвендолины, несмотря на ихъ сатирическй тонъ, были произнесены только для шутки, безъ всякой зависти, которая была-бы немыслима въ эту минуту торжества, такъ какъ она, по общему мнню всхъ присутствующихъ, должна была получить первый призъ.

— Посмотримъ, кто одержитъ побду,— сказала леди Бракеншо, которая съ двумя маленькими дочерьми и толстымъ сынкомъ предсдательствовала на праздник,.— кажется, миссъ Гарлетъ возьметъ золотую стрлу.

— По всей вроятности,— отвтилъ лордъ Бракеншо:— она чаще всхъ попадаетъ въ цль. Такое искусство, право, удивительно — для новичка. А ваша дочь сегодня слабе обыкновеннаго,— прибавилъ онъ, обращаясь къ м-съ Аропоинтъ,— впрочемъ, она въ прошлый разъ взяла первый призъ и, по-справедливости, ей надо уступить его теперь другимъ.

— Китти будетъ очень рада чужому успху,— отвтила м-съ Аропоинтъ,— она такъ великодушна. Вотъ напримръ, мы привезли съ собою не пастора Стоплея, а Клесмера только по ея желаню доставить ему удовольстве. Конечно, она сама предпочла-бы общество пастора, но она всегда думаетъ не о себ, а о другихъ. Я сказала, что Клесмеръ не принадлежитъ къ нашему обществу и что привезти его сюда не совсмъ en regle, но она сказала: ‘генй вн всякихъ условныхъ правилъ, онъ является въ мръ для созданя новыхъ правилъ’. Съ этимъ нельзя не согласиться.

— Конечно,— замтилъ лордъ Бракеншо небрежно и поспшилъ прибавить:— а вотъ я такъ не страдаю великодушемъ. Я желалъ-бы еще одерживать побды, но, къ сожалню, слишкомъ старъ для этого. Молодежь меня побиваетъ на каждомъ шагу. Впрочемъ, по словамъ старика Нестора, боги не даютъ намъ всего за-разъ: я былъ въ свое время молодъ, а теперь старъ и благоразуменъ.

— О, милордъ, близке сосди, живуще рядомъ двадцать лтъ, не должны говорить о своихъ годахъ,— замтила м-съ Аропоинтъ.— Но гд нашъ новый сосдъ? Я думала встртить здсь м-ра Грандкорта.

— Онъ общалъ быть,— отвтилъ лордъ Бракеншо,— онъ прхалъ въ Дипло только надняхъ и у него много хлопотъ. Можетъ быть, онъ и не прдетъ, уже поздненько. Эй, Гаскойнъ!— воскликнулъ онъ, замтивъ, что пасторъ проходилъ невдалек подъ руку съ Гвендолиной,— какъ вамъ не стыдно? Вы не только сами стрляете лучше насъ, но и племянницу научили одерживать надъ всми побду.

— Я согласенъ, что съ ея стороны не любезно одерживать верхъ надъ старыми стрлками,— отвтилъ Гаскойнъ съ прятной улыбкой,— но я въ этомъ, милордъ, не виноватъ. Я хотлъ только, чтобъ она стрляла хорошо, не не лучше всхъ.

— И я не виновата,— прибавила Гвендолина,— когда я цлю, я не могу не попадать.

— Это можетъ повести къ роковымъ послдствямъ для многихъ,— отвтилъ лордъ Бракеншо, и, посмотрвъ на часы, снова обратился къ м-съ Аропоинтъ:— Вы правы, уже поздненько. Впрочемъ, Грандкортъ всегда опаздываетъ, къ тому-же онъ ничего не понимаетъ въ стрльб изъ лука. Однакожъ, я настаивалъ, чтобы онъ прхалъ, говоря, что здсь будетъ весь цвтъ нашего общества. Онъ спрашивалъ о васъ, м-съ Аропоинтъ, но, кажется, въ Лондон вы его не видали. Онъ почти постоянно путешествовалъ.

— Да, мы незнакомы, хотя я очень дружна съ его дядей, сэромъ Гюго Малинджеромъ.

— Тутъ нтъ ничего удивительнаго: дядя рже является въ общество подъ руку съ племянникомъ, чмъ съ племянницей,— замтилъ лордъ Бракеншо, обращаясь съ улыбкой къ пастору.— Гаскойнъ, пройдемтесь немного по парку, мн надо съ вами поговорить о будущей охот.

Гвендолина очень внимательно прислушивалась къ словамъ лорда Бракеншо о м-р Грандкорт, отсутстве котораго начинало портить ея удовольстве. Хотя она и отзывалась о немъ сатирически, какъ о будущемъ жених, но ее очень занимало, какое впечатлне она произведетъ на него. Она не боялась подпасть подъ его вляне (Гвендолин никогда не приходило въ голову, что желане побдить всхъ есть своего рода подчинене) и она представляла его себ однимъ изъ тхъ влюбленныхъ поклонниковъ, десятки которыхъ она встрчала до сихъ поръ. Зная, что въ ея семейств вс желали, чтобы онъ ей понравился, она какъ-то невольно, воображала его смшнымъ, но это нисколько не располагало ее радоваться его отсутствю, и даже предчувстве непрятныхъ послдствй ея отказа, если онъ сдлаетъ ей предложене, не побуждало ее желать, чтобы онъ не обратилъ на нее вниманя и женился на миссъ Аропоинтъ.

Поэтому, когда м-ръ Грандкортъ дйствительно прхалъ на праздникъ стрлковъ, никто боле Гвендолины не сознавалъ его присутствя, хотя она старательно избгла смотрть въ ту сторону, гд онъ находился, и ничмъ не выражала интереса, возбуждаемаго въ ней его особой. Она совершенно предалась стрльб, ея выстрлы стали теперь особенно мтки, такъ что, наконецъ, она попала три раза къ ряду въ золотой центръ мишени. Этотъ подвигъ заслуживалъ перваго приза, золотой звзды. Вс присутствующе, выстроившись въ два ряда для ея торжественнаго шествя къ леди Бракеншо, изъ рукъ которой она должна была получить звзду,— разразились громкими рукоплесканями. Гвендолина была совершенно счастлива: вс взгляды сосредоточивались на ней, и этого для нея было довольно. Сама она не смотрла ни на кого, хотя прятно сознавала, что при ея торжеств присутствовалъ Клесмеръ, а, главное, что м-ръ Грандкортъ видлъ ее впервые при самыхъ выгодныхъ условяхъ, такъ что онъ вынужденъ былъ восхищаться ею безъ всякой примси непрятной критики.

Гвендолина съ сяющимъ лицомъ встртила привтственную улыбку леди Бракеншо и не покраснла (краска вызывалась на ея лиц только неожиданностью), когда на нее возложили блестящй знакъ ея побды. Посл этой церемони она, съ золотой звздой на плеч, стала весело принимать поздравленя окружающихъ и со всмъ обществомъ направилась къ мишени для обозрня мткости выстрловъ. Тутъ къ ней подошелъ лордъ Бракеншо и неожиданно сказалъ:

— Миссъ Гарлетъ, вотъ джентльменъ, пылающй желанемъ съ вами познакомиться. Позвольте мн представить вамъ м-ра Малинджера Грандкорта.

ГЛАВА XI.

Желане м-ра Грандкорта познакомиться съ Гвендолиною не было для нея неожиданностью, но когда лордъ Бракеншо отошелъ немного въ сторону, чтобъ дать дорогу незнакомцу, и она очутилась лицомъ къ лицу съ нимъ, она съ неудовольствемъ почувствовала, что ея щеки вспыхнули. Это смущене произошло главнымъ образомъ оттого, что, вопреки всмъ ея ожиданямъ, Грандкортъ нисколько не походилъ на портретъ, созданный ея воображенемъ. Ростомъ онъ былъ немного выше ея, на лиц его не видно было ни малйшаго слда улыбки, самонадянности или безпокойства. Снявъ шляпу, онъ обнаружилъ обширную лысину окаймленную свтло-рыжими волосами, и изящную руку, красивое очертане его щекъ отъ лба до подбородка было почти перпендикулярно, небольше бакенбарды не нарушали этой правильной лини. Его лицо не искажалось ни гримасами, ни заискивающими поддергиванями, и въ то-же время оно казалось совершенно безжизненнымъ. Въ типичномъ англичанин неподвижномъ, натянутомъ, суровомъ и какъ-бы вчно находящемся подъ ружьемъ, можно еще иногда заподозрить живость, которая и обнаруживается въ т минуты, когда онъ освобожденъ отъ строгой внутренней дисциплины, но въ Грандкорт не было ничего натянутаго или суроваго, онъ просто поражалъ своей вялостью. Цвтъ его лица, сильно поблекшй, напоминалъ лицо актрисы вн сцены, безъ блилъ и румянъ, его больше, узке срые глаза выражали полнйшее равнодуше.

Слдуетъ, однако, замтить, что всякая попытка описать нсколькими словами вншность и характеръ человка, въ сущности, никогда не бываетъ удачной. Взглядъ нашъ необходимо долженъ часто измняться подъ влянемъ новыхъ впечатлнй, получаемыхъ при различныхъ условяхъ. При первомъ знакомств мы узнаемъ только азбуку, но не вполн уврены, на какомъ язык писана эта живая книга. Я описалъ только т черты Грандкорта, которыя поразили Гвендолину съ первой минуты ея встрчи съ нимъ. Первое впечатлне, произведенное на нее Грандкортомъ,— было довольно благопрятное, и она внутренно ршила, что онъ вовсе не такъ смшенъ. Когда лордъ Бракеншо отошелъ, и Гвендолина вступила въ разговоръ съ Грандкортомъ, онъ не сводилъ съ нея глазъ, хотя въ нихъ не видно было никакого выраженя, а она только по временамъ бросала на него пытливый взоръ, нсколько смягчаемый кокетствомъ.

— Я прежде считалъ стрльбу изъ лука очень скучнымъ, занятемъ — сказалъ Грандкортъ.

Онъ говорилъ хорошо, но протяжно, и за каждымъ вопросомъ или отвтомъ Гвендолины слдовало боле или мене продолжительное молчане.

— А сегодня вы примирились съ ней?— спросила Гвендолина. (Молчане. Гвендолина обдумываетъ, какое впечатлне она могла произвести на Грандкорта.)

— Да, съ тхъ поръ, какъ я увидлъ ваше искусство. Обыкновенно стрлки рдко попадаютъ въ цль и всегда при этомъ хнычутъ.

— А вы, вроятно, хорошй стрлокъ?

(Молчане. Гвендолина, быстро оглядвъ Грандкорта съ головы до ногъ, знакомитъ воображаемую особу съ его портретомъ.)

— Я совершенно забросилъ стрльбу въ цль.

— Въ такомъ случа вы странный человкъ. Посл этого я невольно буду смотрть съ презрнемъ на свою стрльбу, какъ на прошлогоднюю моду. Но я надюсь, что вы не бросили-же всхъ глупостей, сознаюсь, я виновата въ привязанности ко многимъ изъ нихъ.

(Молчане. Гвендолина думаетъ о различныхъ толкованяхъ, которыя можно придать ея словамъ.)

— Что вы называете глупостями?

— Мн часто приходилось слышать, какъ всякое развлечене, доставляющее удовольстве, называютъ глупостью. Но вы, кажется, не бросили охоты?

(Молчане. Гвендолина припоминаетъ все, что ей говорили о высокомъ положени Грандкорта, и приходитъ къ тому убжденю, что онъ на видъ настоящй аристократъ).

— Надо-же что-нибудь длать.

— А вы участвуете въ скачкахъ, или бросили и эту забаву?

(Молчане. Гвендолина соображаетъ, что человкъ спокойный, хладнокровный, вроятно, будетъ не такой непрятный мужъ, какъ вс мужья, съ которыми ей приходилось встрчаться, и не станетъ мшать привычкамъ и вкусамъ жены.)

— Я иногда пускаю лошадь на скачку, но не предаюсь всецло этому длу, какъ многе. А вы любите лошадей?

— Да, я очень люблю верховую зду. Пустивъ лошадь въ карьеръ, я ни о чемъ не забочусь и чувствую себя сильной, счастливой.

(Молчане. Гвендолина опасается, что ея слова не понравятся Грандкорту, но не хочетъ скрывать своихъ вкусовъ.)

— Вы любите опасность?

— Не знаю. На лошади я никогда не думаю объ опасности. Мн кажется, что я не почувствовала-бы боли, если-бъ сломала руку или ногу. Никакая преграда не можетъ меня остановить.

(Молчане. Гвендолина мысленно участвуетъ въ цломъ ряд охотъ на двухъ великолпныхъ кровныхъ коняхъ.)

— Вамъ, можетъ быть, понравилась-бы охота на тигровъ или кабановъ, которую я видлъ на восток. Въ сравнени съ нею вс наши травли — ничто.

— Такъ вы любите опасности?

(Молчане. Гвендолина увряетъ себя, что, по всей вроятности, люди хладнокровные въ то-же время люди смлые, и невольно удивляется своей прозорливости.)

— Надо-же чмъ-нибудь убить время, а къ опасностямъ легко привыкаешь.

— Я начинаю думать, что я очень счастлива: все для меня ново. Я привыкла только къ одному — къ скук и очень желала-бы бросить эту привычку, какъ вы бросили стрльбу въ цль.

(Молчане. Гвендолина думаетъ, что человкъ приличный и холодный можетъ быть скучнымъ товарищемъ жизни, но, съ другой стороны, большинство людей скучны, и она никогда не замчала, чтобъ мужья были товарищами своихъ женъ, наконецъ, она и не намревалась выйти замужъ за Грандкорта.)

— Отчего вамъ скучно?

— Наше захолустье совершенно не располагаетъ къ веселью. Здсь ршительно нечего длать,— вотъ почему я стрляю изъ лука.

(Молчане. Гвендолина соображаетъ, что жизнь незамужней женщины, которая не можетъ вызжать и длать что хочетъ, по необходимости должна быть скучной.)

— Вы — царица стрльбы, я увренъ, что вы возьмете первый призъ.

— Не знаю, у меня сильныя соперницы. Вы замтили, какъ хорошо стрляла миссъ Аропоинтъ?

(Молчане. Гвендолина припоминаетъ, что иногда мужчины женятся не на тхъ женщинахъ, которыми они всего боле восхищались, и подбираетъ подобные примры въ романахъ).

— Миссъ Аропоинтъ? Нтъ… то-есть, да.

— Пойдемте и посмотримъ каковы результаты стрльбы. Вс идутъ къ мишени. Кажется, дядя меня ищетъ, можетъ быть, я ему нужна.

Гвендолина была очень рада прекращеню разговора, не потому, чтобы tte—tte съ Грандкортомъ былъ ей непрятенъ, но она все это время не могла отдлаться отъ необычайнаго для нея румянца и чувства изумленя, уничтожавшаго ея самообладане. А главное, не слдовало давать повода м-ра Грандкорту, ставившему себя, повидимому, гораздо выше ея, вообразить, что она обращала на него особенное внимане, какъ на выгоднаго жениха. Что-же думалъ Грандкортъ въ моменты молчаня, прерывавше ихъ разговоръ, выяснится впослдстви.

— Ты проиграла золотую стрлу, Гвендолина,— сказалъ м-ръ Гаскойнъ:— у миссъ Джули Фенъ восемью выстрлами боле твоего.

— Я очень рада,— просто отвтила Гвендолина,— меня вс возненавидли-бы, если-бъ я всегда одерживала верхъ.

Невозможно было завидовать Джули Фенъ, совершенной посредственности во всхъ отношеняхъ, кром стрльбы изъ лука, ея невзрачное лицо своимъ подавшимся назадъ лбомъ имло какое-то рыбье выражене.

Во всхъ отдльныхъ группахъ многочисленнаго общества царило сильное оживлене. Гвендолина замтила, что какой-то незнакомый ей господинъ среднихъ лтъ представилъ Клесмера Грандкорту. Этотъ незнакомецъ, съ смуглымъ круглымъ лицомъ и пухлыми руками, казалось, былъ въ самыхъ близкихъ отношеняхъ съ обоими. Вскор они вс трое вмст подошли къ Аропоинтамъ. Гвендолину нисколько немучило любопытство узнать, кто былъ этотъ незнакомецъ, но она желала увидть, какъ будетъ держать себя Грандкортъ въ этой компани. Его обхождене было одинаковое со всми, только онъ боле смотрлъ на Клесмера, чмъ на миссъ Аропоинтъ. Восторженный музыкантъ говорилъ съ большимъ оживленемъ, то протягивая горизонтально свои длинные пальцы, то указывая пальцемъ въ землю, то складывая на груди руки и потрясая своею пышною гривой. Грандкортъ слушалъ его спокойно, равнодушно, заложивъ указательный палецъ лвой руки въ карманъ жилета, а правой слегка проводя по своимъ небольшимъ бакенбардамъ.

‘Я желала-бы знать, чьи манеры боле нравятся миссъ Аропоинтъ: Грандкорта или Клесмера?’ — подумала Гвендолина съ саркастической улыбкой.

Однакожъ, она не стала дале слдить за Грандкортомъ и ршила, что ей все равно, подойдетъ-ли онъ еще разъ къ ней или нтъ.

Онъ подошелъ въ минуту разъзда, чтобъ проводить м-съ Давило до экипажа.

— Мы увидимся на балу?— спросила она, когда онъ, откланиваясь, снялъ шляпу.

— Да,— процдилъ онъ лниво, своимъ обычнымъ вялымъ тономъ.

— Ты на этотъ разъ ошиблась, Гвендолина,— сказала м-съ Давило по дорог въ замокъ.

— Въ чемъ, мама?

— Въ твоемъ предположени о наружности и манерахъ м-ра Грандкорта. Ты не можешь найти въ немъ ничего смшного.

— Вроятно, нашла-бы, если-бъ постаралась, но я не хочу,— сказала Гвендолина съ неудовольствемъ, и ея мать замолчала.

На подобныхъ праздникахъ, по мстному обычаю, мужчины и женщины обдали врознь, чтобы дать время отдохнуть тмъ и другимъ. При этомъ мужчины обыкновенно разсказывали анекдоты, доказывающе существоване эпикурейскихъ наклонностей у дамъ, которыя выказывали чистомужское внимане къ прелестямъ баранины и этимъ свидтельствовали, до чего можетъ дойти извращене женскихъ нравовъ при отсутстви вляня на нихъ строгой общественной дисциплины. Между прочимъ, лордъ Бракеншо, страстный почитатель сытной ды, постоянно приводилъ какъ нчто новое, извстное мнне Байрона, о томъ, что мужчин никогда не слдуетъ смотрть на женщину, когда она стъ.

Въ дамской столовой Гвендолина далеко не пользовалась общей благосклонностю, молодыя двушки никогда не вступали съ нею въ дружескя бесды, он охотно слушали ее, но не платили ей взаимной откровенностю. Быть можетъ, это происходило оттого, что Гвендолина мало интересовалась ими и, оставшись въ ихъ обществ, всегда испытывала какую-то пустоту. М-съ Вульканы однажды замтила, что миссъ Гарлетъ слишкомъ любитъ мужчинъ, но мы уже знаемъ, что Гвендолина не чувствовала къ мужчинамъ никакого расположеня, а любила только поклонене, которымъ женщины, конечно, не могли ее окружать. Единственнымъ исключенемъ среди чуждавшихся ее молодыхъ двушекъ была миссъ Аропоинтъ, которая часто дружески и откровенно съ нею разговаривала.

— Мн рдко приходилось видть двушку съ такими прекрасными манерами, какъ миссъ Аропоинтъ,— сказала м-съ Давило, оставшись съ Гвендолиною наедин въ уборной.

— Я желала-бы на нее походить, отвтила Гвендолина.

— Что это, ты недовольна собою, Гвенъ?

— Нтъ, но я недовольна всмъ, а она, повидимому всмъ довольна.

— Сегодня ты была въ хорошемъ расположени духа. Я видла, что ты наслаждалась стрльбою.

— Но это ужъ, прошло, и я не знаю, что будетъ дальше,— протянула Гвендолина, потягиваясь и поднимая свои обнаженныя руки надъ головою.

По мстному обычаю, на подобныхъ праздникахъ танцевали въ стрлковомъ костюм, снявъ только куртки. Простое блое кашемировое платье съ свтло-зеленой отдлкой прекрасно обрисовывало фигуру Гвендолины. Единственными украшенями на ней были: тонкая золотая цпочка на ше и золотая-же звзда на груди. Ея гладке, роскошные волосы образовали на макушк громадный внецъ. Сэръ Джошуа Рейнольдсъ съ удовольствемъ срисовалъ-бы ея портретъ въ эту минуту, и его задача была-бы легче задачи романиста, потому что ему предстояло-бы схватить одно только общее выражене, а не изображать сложную игру ея подвижного лица.

— Теперь будетъ балъ,— сказала м-съ Давило,— и ты, конечно, съ наслажденемъ протанцуешь вечеръ.

— Я буду танцовать только кадрили и уже сказала объ этомъ м-ру Клинтону. Я не хочу танцовать ни вальсовъ ни полекъ.

— Почему-же это теб пришло въ голову?

— Я терпть не могу видть слишкомъ близко уродливыхъ мужчинъ.

— Кого-же ты изъ нихъ считаешь уродливыми?

— Ихъ много здсь.

— Вотъ м-ръ Клинтонъ, напримръ, не уродъ,— произнесла м-съ Давило, не смя упомянуть о Грандкорт.

— Кром того я терпть не могу прикосновеня сукна.

— Представь себ,— сказала м-съ Давило, обращаясь къ сестр, только-что вошедшей въ комнату вмст съ Анной,— Гвендолина не хочетъ танцовать ни польки, ни вальса.

— Она вообще слишкомъ много капризничаетъ,— сказала серьезно м-съ Гаскойнъ,— гораздо приличне было-бы ей поступать такъ, какъ поступаютъ вс молодыя двушки, тмъ боле, что она имла лучшихъ танцовальныхъ учителей.

— Зачмъ-же мн вальсировать, тетя, если мн это не нравится? Въ катехизис объ этомъ ничего не говорится.

— О, милая!— произнесла м-съ Гаскойнъ тономъ строгаго упрека, и робкая Анна испуганно взглянула на свою смлую кузину.

Этимъ разговоръ кончился, и вс отправились въ залу.

По всему видно было, что настроене Гвендолины почему-то измнилось со времени восторженнаго наслажденя своей побдой въ стрльб. Но когда она появилась въ бальной зал, гд на ея нервы благодтельно подйствовалъ окружающй блескъ, нжное благоухане цвтовъ, и сознане, что вс глаза обращены на нее, на ея прекрасномъ лиц снова отразилось удовольстве. Танцоры окружили ее со всхъ сторонъ наперерывъ приглашали ее танцовать и разсыпались въ сожалняхъ о томъ, что она не хотла танцовать круглыхъ танцевъ.

— Вы дали обтъ, миссъ?

— Зачмъ вы такъ жестоки?

— Вы вальсировали со мною въ феврал.

— Вы такъ прекрасно вальсируете!

Эти восклицаня раздавались со всхъ сторонъ и прятно звучали въ ушахъ Гвендолины. Дамы, танцовавшя вальсъ и польку, естественно полагали, что миссъ Гарлетъ только хотла пооргинальничать, но м-ръ Гаскойнъ, услыхавъ объ ея отказ, поддержилъ ее.

— Гвендолина, врно, иметъ на то вскя причины,— сказалъ онъ, и въ сущности былъ доволенъ, что она не вальсировала, такъ-какъ считалъ этотъ танецъ мене приличнымъ, чмъ кадриль, а ему хотлось, чтобы въ этотъ вечеръ она держалась особенно прилично.

Однакоже, въ числ кавалеровъ, громко выражавшихъ сожалне объ отказ Гвендолины танцовать вальсъ и польку, не было м-ра Грандкорта. Протанцовавъ одну кадриль съ миссъ Аропоинтъ, онъ, повидимому, не желалъ боле приглашать никого. Гвендолина видла, что онъ часто подходилъ къ Аропоинтъ, а ея какъ будто избгалъ. М-ръ Гаскойнъ нсколько разъ вступалъ съ нимъ въ разговоръ, но это ничего не значило, такъ-какъ пасторъ былъ везд и говорилъ со всми. Гвендолина теперь думала, что, по всей вроятности, Грандкортъ пересталъ интересоваться ею, быть можетъ, она не очень ему понравилась, наглядвшись на столькихъ красавицъ въ свт, онъ, вроятно, не обратилъ на нее никакого вниманя. Какъ глупо было со стороны ея матери и дяди длать предположене о намреняхъ человка, котораго они никогда не видали и ничего врнаго о немъ не знали! По всей вроятности, онъ намренъ жениться на миссъ Аропоинтъ. Впрочемъ, что-бы не случилось, Гвендолина не почувствовала-бы разочарованя, такъ-какъ она не составляла никакихъ предположенй о предстоящихъ дйствяхъ м-ра Грандкорта. Однакоже, она вскор замтила, что онъ часто мнялъ мсто, на которомъ сидлъ или стоялъ, примняясь къ ея движенямъ, такъ что ни на минуту не выпускалъ ее изъ виду, а если онъ при этомъ не восхищался ею, то тмъ хуже было для него. Это преслдоване взорами стало всего боле замтно подъ конецъ вечера, когда Гвендолина танцовала кадриль съ Клесмеромъ.

— М-ръ Грандкортъ человкъ со вкусомъ,— сказалъ музыкантъ, который иногда не видалъ того, что происходило у него подъ носомъ, а въ другое время отличался необыкновенной прозорливостью,— ему доставляетъ большое удовольстве смотрть, какъ вы танцуете.

— Можетъ быть, онъ для разнообразя любитъ смотрть на то, что ему не нравится,— отвтила Гвендолина со смхомъ.

— Эти слова совсмъ не идутъ къ вамъ — поспшно произнесъ Клесмеръ, отмахиваясь рукой.

— А вы такой-же строгй критикъ словъ,какъ и музыки?

— Конечно, ваши слова, при вашемъ лиц и вашей фигур, должны всегда походить на благородную мелодю.

— Это комплиментъ или выговоръ? Благодарю за то и другое. Но я такъ смла, что сама вамъ сдлаю выговоръ за то, что вы не понимаете шутки.

— Можно понимать шутки, но не любить ихъ,— отвтилъ сконфуженный Клесмеръ,— мн часто присылали оперы, наполненныя шутками, и он потому только мн не нравились, что я вполн ихъ понималъ. Смющйся человкъ готовъ упрекать серьезнаго за его тупость. ‘Вы не понимаете остроумя, сэръ’,— говоритъ онъ.— ‘Нтъ, понимаю, но у васъ я его не вижу’. Вотъ почему меня записали въ число неостроумныхъ людей, но, въ сущности,— прибавилъ Клесмеръ задумчиво,— я очень склоненъ къ остроумю и юмору.

— Очень рада это слышать,— отвтила Гвендолина съ ироней, которая, однакоже, совершенно пропала для Клесмера, улетвшаго куда-то далеко за своими мыслями.— Пожалуйста скажите, кто это стоитъ у двери комнаты, гд играютъ въ карты?— спросила она, указывая на незнакомца, съ которымъ Клесмеръ разговаривалъ днемъ въ парк.— Онъ, кажется, вашъ прятель?

— Нтъ, это любитель музыки, съ которымъ я познакомился въ Лондон. Его зовутъ м-ръ Лушъ… Онъ очень любитъ Мейербера и Скриба… и слишкомъ преданъ механически-драмматической школ.

— Благодарю васъ. А какъ, по вашему мнню, лицо и фигура этого джентльмена требуютъ, чтобы его слова были благородной мелодей?

Клесмеръ все боле и боле восторгался своей собесдницей. Они продолжали дружески разговаривать до окончаня кадрили, когда онъ отвелъ ее къ тому мсту, гд сидла ея мать. Не прошло и нсколькихъ минутъ, какъ ея предположене о равнодуши къ ней Грандкорта было фактически опровергнуто. Случайно повернувъ голову, она увидла, что онъ шелъ прямо къ ней.

— Позвольте васъ спросить, миссъ Гарлетъ, вы очень устали?— сказалъ онъ со своимъ обычнымъ неподвижнымъ выраженемъ лица.

— Нисколько.

— Могу я васъ пригласить на слдующую кадриль?

— Я съ удовольствемъ танцовала-бы съ вами,— отвтила Гвенд олина,— но я общала слдующую кадриль м-ру Клинтону, вс прочя кадрили у меня тоже розданы.

Она была рада, что могла наказать м-ра Грандкорта за то, что онъ такъ поздно вспомнилъ о ней, но въ то-же время пожалла, что не могла съ нимъ танцовать. Она прелестно ему улыбнулась, произнося свой отказъ, а онъ продолжалъ смотрть на нее съ прежнимъ спокойствемъ и отсутствемъ всякаго выраженя въ лиц.

— Какая досада, что я опоздалъ,— произнесъ онъ посл минутнаго молчаня.

— Мн показалось, что вы не обращаете особеннаго вниманя на танцы,— замтила Гвенд олина,— и я ршила, что это, быть можетъ, одна изъ забавъ, которую вы бросили.

— Да, но, бросая танцы, я еще не видалъ васъ,— отвтилъ Грандкортъ, и, какъ всегда, замолчалъ на минуту, а потомъ прибавилъ: — Вы придаете новизну танцамъ, такъ-же какъ и стрльб изъ лука.

— А разв всякая новость прятна?

— Нтъ, не всякая.

— Такъ я, право, не знаю, принять-ли ваши слова за комплиментъ или нтъ? Разъ вы протанцуете со мною — и вся новизна ощущеня для васъ пропадетъ.

— Напротивъ, новое ощущене будетъ гораздо сильне.

— Это слишкомъ для меня глубокомысленно, я этого не понимаю.

— Какъ трудно объяснить миссъ Гарлетъ силу ея обаяня!— сказалъ Грандкортъ, обращаясь къ м-съ Давило.

— Но, мн кажется, ее нельзя упрекнуть въ непонятливости,— промолвила ея мать съ особенной улыбкой.

— Мама,— произнесла, Гвендолина съ нжнымъ упрекомъ,— я совсмъ глупа и люблю, чтобъ мн все объясняли, когда дло идетъ о чемъ-нибудь прятномъ.

— Если вы глупы, то, значитъ, глупость — совершенство,— сказалъ Грандкортъ посл обычной паузы, хотя, очевидно, онъ зналъ, что сказать.

— А мой кавалеръ, кажется, меня забылъ,— замтила Гвендолина черезъ нсколько минутъ:— уже становятся для кадрили.

— Его стоило-бы проучить,— сказалъ Грандкортъ.

— Я полагаю, что онъ иметъ какую-нибудь основательную причину опаздывать,— отвтила Гвендолина.

— Тутъ, вроятно, какое-нибудь, недоразумне,— произнесла м-съ Давило:— м-ръ Клинтонъ слишкомъ пламенно настаивалъ на этой кадрили, чтобъ могъ забыть о ней.

Въ эту минуту къ нимъ подошла леди Бракеншо.

— Миссъ Гарлетъ,— сказала она,— м-ръ Клинтонъ просилъ передать вамъ, что онъ долженъ былъ немедленно ухать и потому лишился удовольствя съ вами танцовать, онъ въ отчаяни отъ такой неудачи. Его отецъ, архидаконъ, прислалъ за нимъ нарочнаго и потребовалъ его тотчасъ къ себ по очень важному длу.

— О, съ его стороны слишкомъ любезно вспомнить обо мн при такихъ обстоятельствахъ,— отвтила Гвендолина,— очень жаль, что онъ ухалъ.

Молодой двушк ничего не стоило выказать на словахъ сожалне о столь счастливомъ случа.

— Такъ я могу воспользоваться несчастьемъ м-ра Клинтона?— сказалъ Грандкортъ,— позвольте мн занять его мсто!

— Я съ большимъ удовольствемъ буду танцовать съ вами.

Это случайное обстоятельство, подвернувшееся такъ кстати, казалось Гвендолин хорошимъ предзнаменованемъ, и она почувствовала въ себ утреннее восторженное настроене, она сознавала, что все ей подчинялось. М-ръ Грандкортъ танцовалъ съ большимъ спокойствемъ и достоинствомъ, а отсутстве въ немъ пламенной любезности совершенно соотвтствовало вкусамъ Гвендолины. Она была теперь убждена, что онъ хотлъ обратить на нее особое внимане и замтнымъ образомъ обнаруживалъ свое восхищене, поэтому становилось вроятнымъ предположене, что онъ попроситъ ея руки, и, въ виду всхъ блестящихъ сторонъ этой парти, ея отказъ долженъ былъ-бы произвести потрясающее впечатлне. Прятно было также, что предпочтене, оказанное ей передъ всми молодыми двицами, не пройдетъ даромъ, и вс въ бальной зал это замтятъ, хотя она искусно скрывала свое удовольстве, возвращаясь къ своему мсту посл кадрили, подъ руку съ м-ромъ Грандкортомъ, она казалась самой недальновидной молодой двушкой, а не глубокомысленнымъ политикомъ. Они встртили на дорог миссъ Аропоинтъ, которая стояла съ леди Бракеншо среди группы мужчинъ.

— Я надюсь, миссъ Гарлетъ, что вы подадите голосъ за насъ,— сказала она, подходя къ Гвендолин,— и вы также м-ръ Грандкортъ, хотя вы и не стрлокъ.

Гвендолина и Грандкортъ остановились и узнали, что дло шло о стрлковомъ пикник въ Кардельскомъ парк, гд вечернй праздникъ при замирающемъ свт заходящаго солнца былъ-бы гораздо поэтичне бала при свчахъ.

Гвендолин этотъ планъ очень понравился, Грандкортъ его также поддержалъ, тогда м-ръ Лушъ, стоявшй позади леди Бракеншо,— сказалъ, обращаясь къ Грандкорту очень фамильярно:

— Дипло былъ-бы боле подходящимъ мстомъ для подобнаго праздника, у сверныхъ воротъ между дубами есть отличная поляна.

Грандкортъ не обратилъ никакого вниманя на эти слова какъ-будто онъ ихъ не слыхалъ, но Гвендолина пристально посмотрла на м-ра Луша и ршила, во-первыхъ, что онъ долженъ быть на очень короткой ног съ владльцемъ Дипло, и, во-вторыхъ, что она никогда не допуститъ его къ себ ближе, чмъ на аршинъ. Она вдругъ почувствовала сильное отвращене къ м-ру Лушу, съ его глазами на выкатъ, жирной, хотя не очень неуклюжей, фигурой, и съ длинными, черными, отчасти посдвшими волосами. Чтобы избгнуть его непрятныхъ взоровъ, она шопотомъ сказала Грандкорту:

— Пойдемте дальше.

Онъ повиновался, но впродолжени нсколькихъ минутъ не промолвилъ ни слова. Находя это молчане забавнымъ и желая испытать, долго-ли оно продолжится, Гвендолина также молчала. Наконецъ, они очутились въ большой оранжере, великолпно освщенной китайскими фонарями. Достигнувъ ея противоложнаго конца, откуда открывался новый видъ на бальную залу, Грандкортъ остановился и медленно спросилъ:

— Вамъ это нравится?

Если-бъ Гвендолин сказали за полчаса передъ тмъ, что она будетъ въ такомъ глупомъ положени, то она искренно разсмялась-бы и, конечно, заране подготовила-бы отвтъ. Но теперь, по какой-то таинственной причин, смутно ею сознаваемой, она не хотла оскорбить м-ра Грандкорта.

— Да,— отвтила она спокойно, не разсуждая даже о томъ, что онъ подразумвалъ подъ словомъ ‘это’: цвты, нжное благоухане, или прогулку съ нею.

Они возвратились снова въ бальную залу, попрежнему молча. Гвендолина попросила м-ра Грандкорта проводить ее до того мста, гл впродолжени всего вечера сидла м-съ Давило. Она разговаривала съ м-ромъ Лушемъ, замтивъ дочь, она наивно сказала:

— Милая Гвендолина, позволь теб представить м-ра Луша.

Познакомившись съ этимъ джентльменомъ и узнавъ, что онъ близкй прятель м-ра Грандкорта, у котораго живетъ, м-съ Давило ршила, что его надо представить дочери.

Гвендолина вздрогнула, но избгнуть знакомства было невозможно. Она слегка наклонила голову и, отвернувшись, пошла къ своему мсту на диван.

— Я хочу надть накидку,— промолвила она.

— Позвольте мн вамъ услужить,— произнесъ Лушъ, подавая накидку и ршаясь перебить дорогу Грандкорту только для того, чтоъ сдлать непрятность надменной молодой двушк.

— Нтъ, благодарю васъ,— отвтила она, отшатнувшись отъ него, какъ отъ зачумленной собаки.

Надо обладать громаднымъ запасомъ христанскаго смиреня, чтобъ простить подобное оскорблене, тмъ боле, что Грандкортъ спокойно взялъ накидку изъ рукъ м-ра Луша и тотъ, поклонившись, отошелъ въ сторону.

— Вы бы ее лучше надли,— сказалъ Грандкортъ, смотря на Гвендолину все тмъ-же взглядомъ, лишеннымъ всякаго выраженя.

— Благодарю васъ, это, можетъ быть, очень благоразумно — отвтила молодая двушка, грацозно подставляя свои плечи.

Посл этого Грандкортъ обмнялся нсколькими любезностями съ м-съ Давило и, прощаясь, попросилъ позволеня прхать въ Офендинъ на другой день. Онъ, очевидно, нисколько не обидлся оскорбленемъ, нанесеннымъ его другу, можетъ быть, потому, что отказъ Гвендолины принять накидку изъ рукъ м-ра Луша можно было объяснить желанемъ, чтобъ Грандкортъ оказалъ ей эту услугу. Но она поступила въ настоящемъ случа безъ всякаго намреня, слдуя только своимъ истинктивнымъ влеченямъ, которымъ она довряла столко-же, сколько своему разсудку. Гвендолина не считала м-ра Грандкорта и подобныхъ ему людей темной загадкой, которую она не могла-бы разршить безъ посторонней помощи. Для нея главный вопросъ состоялъ въ томъ, насколько его характеръ и обращене съ людьми соотвтствовали ея желанямъ, потому что она твердо ршилась не принимать его предложеня, если вс условя этой блестящей парти ее не вполн удовлетворятъ.

Можетъ-ли быть боле тоненькая, незначительная нить въ человческой истори, какъ внутреннее сознане молодой двушки, заботящейся только о томъ, какъ сдлать свою жизнь прятной? И это въ такое время, когда великя идеи, сплотившись въ могучую армю, вступали съ новымъ жаромъ въ борьбу, когда женщины въ Новомъ Свт, не хотли плакать о мужьяхъ и сыновьяхъ, убитыхъ въ бою за освобождене, а работники въ Старомъ Свт, слыша объ этой добровольной жертв, терпливо переносили городъ, когда человческая душа начинала ощущать въ себ внутреннй пульсъ, который не слышно бился въ ней вками, пока не создалъ новой жизни печали или радости. Что значатъ среди этой могучей драмы молодыя двушки и ихъ слпыя мечтаня? Но он составляютъ ‘Да’ или ‘Нтъ’ того добра, за которое люди ведутъ борьбу и терпливо страдаютъ. Эти хрупке сосуды переносятъ изъ вка въ вкъ драгоцнное сокровище человческой любви.

ГЛАВА XII.

Черезъ два дня посл стрлковаго праздника м-ръ Генлей Малинджеръ Грандкортъ сидлъ за завтракомъ съ м-ромъ Лушемъ. Все вокругъ нихъ возбуждало прятное ощущене: старинная, трезво убранная комната, съ ея сознательной аристократической тишиной, благоуханный воздухъ, врывавшйся невидимыми волнами въ открытыя окна, въ которыя могли свободно входить изъ сада собаки, и мягкй, зеленоватый оттнокъ парка, сливавшйся на горизонт съ мрачной стной лса.

Но были-ли прятны другъ другу джентльмены, сидвше за столомъ,— подлежало нкоторому сомнню. М-ръ Грандкортъ отодвинулъ свое кресло къ окну и курилъ большую сигару, положивъ лвую ногу на другой стулъ, а правой рукой облокотившись на столъ, м-ръ Лушъ продолжалъ сть. Около полудюжины собакъ лниво двигались взадъ и впередъ, оказывая предпочтене то одному, то другому изъ джентльменовъ, такъ-какъ, находясь при хорошихъ обстоятельствахъ, он играли въ голодъ и требовали, чтобъ ихъ деликатно кормили, отказываясь сами наполнять свои рты пищей. Только Пиль, прекрасная коричневая болонка, не принимала участя въ общемъ движени, а смирно сидла противъ Грандкорта, уставивъ на него свои выразительные глаза. На колняхъ у него лежала маленькая собачка мальтйской породы въ серябряномъ ошейник съ бубенчикомъ. Повидимому, Пиль терзалась ревностью и была глубоко оскорблена тмъ, что хозяинъ не удостоивалъ ея ни словомъ, наконецъ, выйдя изъ терпня, она положила свою большую, шелковистую лапу на ногу Грандкорта. Онъ посмотрлъ на нее, какъ всегда, безъ всякаго выраженя, положилъ сигару на столъ, приподнялъ Крошку къ себ на грудь и сталъ ее ласкать, серьезно наблюдая за Пилемъ, которая начала тихо визжать и, наконецъ, положила свою голову рядомъ съ лапой на ногу Грандкорта. Всякй любитель собакъ прочелъ-бы въ ея глазахъ жалобную мольбу, а Грандкортъ держалъ столько собакъ, что нельзя было его заподозрить въ недостаточной любви къ нимъ, во всякомъ случа, онъ, очевидно, находилъ нчто забавное въ ревности Пиля и нарочно сердилъ ее. Но когда отчаяне собаки выразилось громкимъ воемъ, онъ молча оттолкнулъ ее и, небрежно положивъ Крошку на столъ, обратилъ все свое внимане на сигару, которая, погасла, благодаря этой маленькой сцен. Между тмъ, Пиль продолжала все громче и громче завывать, находя уже невозможнымъ успокоиться, что часто бываетъ и съ человческими представительницами ея пола.

— Выгоните эту дрянь,— сказалъ Грандкортъ, обращаясь къ Лушу, не только не повышая голоса, но и не смотря на него, какъ-будто его малйшй знакъ долженъ былъ немедленно исполняться.

Лушъ всталъ, взялъ собаку на руки, хотя она была довольно тяжела и онъ не любилъ нагибаться, вынесъ ее изъ комнаты и возвратился минуты черезъ дв. Усвшись противъ Грандкорта, онъ закурилъ сигару и спокойно спросилъ,

— Вы сегодня подете въ Кветчамъ верхомъ или въ экипаж?

— Я вовсе и не собираюсь туда.

— Но вы не здили туда и вчера.

— Вы, конечно, послали мою карточку и велли спросить о здоровь?— произнесъ Грандкортъ посл минутнаго молчаня.

— Я самъ туда здилъ часа въ четыре и сказалъ,— что вы, врно, прдете позже. Васъ, конечно, ждали, но если вы подете сегодня, то легко объяснить неисполнене вашего намреня какой-нибудь случайностью.

Снова наступило молчане.

— Кто приглашенъ въ замокъ?— спросилъ Грандкортъ черезъ нсколько минутъ.

— Капитанъ и м-съ Торингтонъ прдутъ на будущей недл,— отвтилъ Лушъ, вынимая изъ кармана памятную книжку,— потомъ будутъ м-ръ Голлисъ и леди Флора, Кушаты и Гогофы.

— Нечего сказать, порядочная дрянь,— замтилъ Грандкортъ,— зачмъ вы пригласили м-ра Гогофа съ женою? Когда вы пишете приглашеня отъ моего имени, то будьте такъ любезны, покажите мн списокъ прежде, чмъ разошлете ихъ, а то вы навязали мн на шею какую-то великаншу. Она испортитъ своимъ присутствемъ всю мою гостиную.

— Вы сами пригласили Гогофовъ, встртивъ ихъ въ Париж.

— Что тутъ общаго съ моей встрчей съ Гогофами въ Париж? Я вамъ не разъ говорилъ, чтобы вы мн заране представляли списокъ гостей!

Грандкортъ, какъ многе друге, не всегда говорилъ однимъ и тмъ-же тономъ. До сихъ поръ мы слышали только его небрежный, отрывистый, вялый голосъ, свидтельствовавшй о скук и сплин, но послдня слова онъ произнесъ тихимъ твердымъ тономъ, который, какъ хорошо было извстно Лушу, выражалъ непреклонную волю.

— Вы желаете пригласить еще кого-нибудь?— спросилъ онъ.

— Да, придумайте нсколько приличныхъ семей съ дочерьми. И надо еще пригласить какого-нибудь проклятаго музыканта, только, пожалуйста, не смшного урода.

— Не знаю, согласится-ли Клесмеръ, покинувъ Кветчамъ, перехать къ намъ, а миссъ Аропоинтъ не терпитъ посредственной музыки.

Лушъ говорилъ небрежно, но, очевидно, искалъ случая вызвать Грандкорта на откровенность и не сводилъ съ него испытующаго взгляда. Грандкортъ также пристально посмотрлъ на него, молча пустилъ два облака дыма и сказалъ тихо, но съ яснымъ презрнемъ:

— Что это за вздоръ вы говорите? Какое мн дло до миссъ Аропоинтъ и ея музыкальнаго вкуса?

— Я думаю, большое,— весело отвтилъ Лушъ,— хотя, быть можетъ, вамъ вообще это дло не представитъ особеннаго труда, но все-же нельзя безъ извстныхъ формальностей жениться на миллон.

— Вроятно, но я и не намренъ вовсе жениться на миллон.

— Жаль упустить такой случай. У васъ есть долги, а наслдство — дло неврное, поэтому ваши дла могутъ совершенно разстроиться.

Грандкортъ ничего не отвтилъ, и Лушъ продолжалъ:

— А этотъ случай славный. Отецъ и мать охотно отдадутъ вамъ молодую двушку, а она сама, если и не красавица, то достойна занять любое мсто въ обществ, и, конечно, не откажется отъ той жизни, которую вы ей можете предложить.

— Вроятно, нтъ.

— Родители позволятъ вамъ длать, что вамъ вздумается.

— Да я ничего не желаю съ ними длать.

— Боже мой! Грандкортъ,— произнесъ Лушъ посл небольшого молчаня,— неужели вы, съ вашей опытностью, изъ-за каприза откажетесь обезпечить всю свою жизнь?

— Избавьте меня отъ цвтовъ вашего краснорчя! Я знаю, что длаю.

— Что?— спросилъ Лушъ, кладя сигару на столъ, и, засунувъ руки въ боковые карманы, приготовился выслушать то, что ему скажетъ Грандкортъ.

— Я женюсь на другой.

— Вы влюблены?— произнесъ Лушъ съ презрительной улыбкой.

— Я женюсь.

— Вы, значитъ, уже сдлали предложене?

— Нтъ.

— Она женщина съ характеромъ и хорошо знаетъ, что любить и чего не любить?

— Она не любитъ васъ,— произнесъ Грандкортъ съ тнью улыбки на лиц.

— Совершенно врно,— отвтилъ Лушъ и прибавилъ съ ироней:— впрочемъ, если вы привязаны другъ къ другу, то этого довольно.

Грандкортъ не обратилъ никакого вниманя на эти слова, допилъ чашку кофе и, вставъ съ кресла, вышелъ въ садъ вмст съ собаками.

Лушъ посмотрлъ ему вслдъ, потомъ закурилъ новую сигару и долго сидлъ задумчиво, наконецъ, онъ провелъ рукою по бород съ выраженемъ человка, пришедшаго къ какому-нибудь ршеню.

— Погоди, голубчикъ!— произнесъ онъ въ полголоса.

Лушъ былъ человкъ не глупый и не даромъ жилъ у Грандкорта пятнадцать лтъ, ему хорошо было извстно, какя мры безполезно предпринимать въ отношени Грандкорта, хотя часто подлежало сомнню, что именно вляло на него. Вначал своей жизненной карьеры Лушъ имлъ университетскую степень и намревался принять духовный санъ, ради теплаго мстечка, но подобная будущность ему не очень улыбалась, и онъ съ удовольствемъ поступилъ къ одному маркизу въ качеств компаньона, а потомъ къ юному Грандкорту, который рано потерялъ отца и такъ сошелся съ Лушемъ, что сдлалъ его своимъ первымъ министромъ. Пятнадцатилтняя привычка сдлала ловкаго Луша необходимымъ для Грандкорта человкомъ, а съ другой стороны, даровая, роскошная жизнь стала необходимостью для Луша. Нельзя сказать, чтобъ за это продолжительное время усилилось уважене Грандкорта къ своему прятелю, такъ-какъ его не существовало съ самаго начала, но въ немъ все боле и боле утверждалось убждене, что онъ могъ ударить палкой Луша, какъ собаку, когда ему вздумается. Если онъ этого никогда не длалъ, то лишь потому, что драться — не джентльменское дло, но онъ позволялъ себ говорить Лушу такя вещи, за которыя человкъ независимый непремнно отвтилъ-бы ему пощечиной. Но можетъ-ли быть независимымъ человкомъ сынъ провинцальнаго пастора, жаждущй роскошно пообдать, здить на хорошихъ лошадяхъ и вообще вести свтскую жизнь безъ всякаго труда? Получивъ воспитане въ Оксфорд, гд отецъ содержалъ его цною большихъ лишенй, Лушъ нкогда славился своими научными познанями, но теперь въ немъ осталась лишь слабая тнь знаня, вполн соотвтствовавшая занимаемой имъ синекур, такъ-какъ извстно, что научныя занятя въ университетахъ служатъ издавна подготовленемъ къ синекурамъ. Лушъ понималъ, какя чувства питалъ къ нему Грандкортъ, но относилъ это къ странностямъ его характера. По его мнню, онъ никогда не длалъ ничего дурного и не считалъ необходимымъ размышлять, способенъ-ли онъ былъ на дурной поступокъ для удовлетвореня своей жажды къ праздной, роскошной жизни. Въ настоящее время подобная жизнь была ему обезпечена, и если подаваемый ему пуддингъ предварительно валяли въ грязи, то онъ только старательно выбиралъ внутренне кусочки и съ удовольствемъ ихъ пожиралъ.

Въ это утро ему пришлось перенести непрятностей боле обыкновеннаго, но онъ все-же спокойно пошелъ въ свою комнату и около часа игралъ на волончели.

ГЛАВА XIII.

Ршившись жениться на миссъ Гарлетъ, Грандкортъ въ значительной мр выказалъ также способности прискивать средства къ достиженю своей цли. Впродолжени двухъ недль онъ каждый день, такъ или иначе, устраивалъ свиданя съ нею и этимъ почтительнымъ вниманемъ доказалъ открыто, что она занимала вс его мысли. Двоюродная сестра Грандкорта, м-съ Торингтонъ, находилась теперь въ Дипло, такъ-что можно было пригласить Гвендолину съ матерью на торжественный обдъ, причемъ многочисленное общество было свидтелемъ того, какъ хозяинъ разсыпался въ любезностяхъ передъ безприданной красавицей и хладнокровно отворачивался отъ богатой невсты. Вс были убждены, что бракъ Грандкорта съ Гвендолиной — дло ршенное, и м-ръ Гаскойнъ уже размышлялъ, какъ онъ исполнитъ свою обязанность относительно племянницы и какую сумму выговоритъ въ брачномъ контракт на ея долю въ случа преждевременной смерти Грандкорта. Онъ даже удивлялся, вмст съ м-съ Давило тому, что будущй мужъ Гвендолины не сдлалъ еще предложеня, тогда-какъ для этого представлялось много удобныхъ случаевъ. Удивлене это, между прочимъ, раздлялъ и самъ Грандкортъ. Сказавъ о своемъ намрени Лушу, онъ полагалъ, что дло быстро уладится, и почти каждое утро говорилъ себ, что онъ въ этотъ день доставитъ Гвендолин возможность согласиться на его лестное предложене, но вечеромъ оказывалось, что необходимая формальность все еще не была исполнена.

Этотъ замчательный фактъ только усиливалъ въ немъ ршимость приступить къ длу на другой день. Онъ не допускалъ мысли, чтобъ Гвендолина могла ему отказать. Вс мы иногда чувствуемъ невозможность дйствовать, убжденные въ непреложности того или другого явленя,— такъ сильно наше отвращене къ противоположному, хотя совершенно невроятному результату. Напримръ, мы сознаемъ, что ужъ не можетъ жалить смертельно, но ужалене былобы такъ ужасно, что, намъ кажется что и эта змя готова впустить въ насъ свое жало, и мы не ршаемся взять ее въ руки.

Въ одно утро Грандкортъ, получивъ заране позволене, прислалъ въ Офендинъ великолпнаго верхового коня для Гвендолины. М-съ Давило должна была сопровождать молодую двушку въ экипаж до Дипло, гд былъ приготовленъ завтракъ. Самъ Грандкортъ, конечно, принималъ участе въ этой прогулк. День былъ прекрасный, не слишкомъ знойный для верховой зды, легкй втерокъ нжно колыхалъ колосья ржи, блестящй пурпуромъ макъ рельефно выдавался на окраинахъ полей, тутъ виднлось жниво и удалявшеся возы со снопами, тамъ еще стояли скирды, а дале тянулись зеленыя пастбища, а подъ тнистыми деревьями отдыхали уставшя стада. Дорога шла по уединенному уголку Англи, гд фермы, казалось, оставались въ томъ-же самомъ положени, въ какомъ были при нашихъ праддахъ, везд царили миръ и тишина, хотя на горизонт отъ времени до времени съ шумомъ и свистомъ пролеталъ поздъ желзной дороги,— этотъ символъ безпокойнаго дятельнаго прогресса.

Но въ душ бдной м-съ Давило не было мира и тишины. Гвендолина и Грандкортъ, то быстро скакавше впереди нея, то поджидавше экипажъ, представляли, конечно, прятное для нея зрлище, но оно только усиливало въ ней постоянную борьбу надеждъ и опасенй насчетъ судьбы дочери. Представлялся подходящй случай для объясненя въ любви, и м-съ Давило надялась, хотя не безъ опасеня, что Гвендолина дастъ удовлетворительный отвтъ. Если любовь Рекса возбудила въ молодой двушк только отвращене, то Грандкортъ имлъ то преимущество, что представлялъ совершенный контрастъ съ первымъ претендентомъ на ея руку, а что онъ дйствительно произвелъ на нее совершенно новое впечатлне, доказывалъ тотъ фактъ, что она удерживалась отъ всякихъ сатирическихъ замчанй по его адресу и вообще никогда не говорила о достоинствахъ или недостаткахъ м-ра Грандкорта.

‘Будетъ-ли она съ нимъ счастлива?— спрашивала себя м-съ Давило,— вроятно, не мене, чмъ съ кмъ-нибудь другимъ.’

Бдная мать утшала себя мыслью, что, во всякомъ случа, Гвендолина будетъ такъ-же счастлива, какъ большинство женщинъ, потому что не могла вообразить, чтобы молодая двушка находилась подъ влянемъ такого сильнаго чувства, которое примиряло-бы ее съ самой бдной обстановкой.

Грандкортъ, съ своей стороны, думалъ о томъ-же, онъ желалъ покончить съ неизвстностью, происходившей отъ его недостатка ршимости сдлать до сихъ поръ предложене, другой-же причины этой неизвстности онъ не допускалъ и не считалъ возможной.

Гвендолина была очень довольна этой прогулкой, но ея удовольстве не выражалось дтскимъ смхомъ и болтовней, какъ въ тотъ памятный день, когда она отправилась съ Рексомъ на охоту. Она говорила и даже смялась, но какъ-то принужденно: она даже чувствовала какое-то безпокойство, хотя нисколько не сознавала подчиненя своей воли м-ру Грандкорту и той блестящей будущности, которую онъ хотлъ ей предложить. Напротивъ, она желала, чтобы вс, не исключая и этого торжественно настроеннаго джентльмена, были убждены въ ея ршимости поступить въ этомъ случа, какъ и во всхъ остальныхъ, по своему произволу. Если-бъ она и согласилась выйти замужъ за Грандкорта, то онъ долженъ былъ знать, что она нисколько не намревалась отказаться отъ своей свободы или, по ея любимому выраженю, ‘отъ возможности длать то, что длаютъ вс.’

Грандкортъ говорилъ въ это утро, по обыкновеню, короткими фразами, которыя, съ одной стороны, доказываютъ способность говорить того, который ихъ произноситъ, а съ другой — позволяютъ другимъ распространяться вволю.

— Какъ вамъ нравится аллюръ Критерона?— спросилъ онъ, когда они въхали въ паркъ и съ крупной рыси перешли на шагъ.

— Прекрасный! Я очень желала-бы перепрыгнуть черезъ какое-нибудь препятстве, но боюсь испугать маму. Мы только-что прохали славную, широкую канаву. Съ какимъ удовольствемъ я вернулась-бы галопомъ и перелетла-бы черезъ нее на вашемъ Критерон.

— Сдлайте одолжене, вернемтесь.

— Нтъ, благодарю васъ. Мама такая трусиха, что занемогла-бы отъ этого зрлища.

— Позвольте, я подъду къ ней и все объясню. Нечего бояться: Критеронъ маху не дастъ.

— Нтъ… вы слишкомъ любезны… но, право, я боюсь ее испугать. Если я себ позволяю подобныя фантази, то никогда ей не говорю о нихъ.

— Но вдь мы могли-бы пропустить м-съ Давило впередъ, а потомъ вернуться къ канав.

— Нтъ, нтъ, не будемъ объ этомъ говоритъ, я сказала такъ, не подумавши,— отвтила Гвендолина.

— Однако, м-съ Давило знаетъ, что я васъ буду оберегать.

— Да, но она подумала-бы, что вамъ придется сберечь не меня, а мои косточки.

— Я желалъ-бы имть право всегда охранять васъ — сказалъ Грандкортъ посл продолжительнаго молчаня.

Гвендолина не подняла на него глазъ, и ей показалось, что она долго молчала, то красня, то блдня, но для Грандкорта, всегда говорившаго съ разстановкой, эта пауза была недолговременна.

— А я вовсе не желаю, чтобъ меня берегли,— отвтила она, небрежно качая головой,— если мн придетъ мысль рисковать своей жизнью, то я не хочу, чтобы кто-нибудь мн помшалъ.

Съ этими словами она остановила лошадь и, повернувшись въ сдл, посмотрла на подъзжавшй къ ней экипажъ. При этомъ взглядъ ея скользнулъ мимо Грандкорта, но въ ея глазахъ не было ничего, что могло-бы смягчить ея отвтъ. Въ эту минуту она сознавала, что рискуетъ если не жизнью, то по крайней мр своей будущностью.

‘Чортъ-бы ее побралъ!’ — подумалъ Грандкортъ, круто осаживая лошадь.

Онъ былъ такъ-же лакониченъ въ мысляхъ, какъ и въ словахъ. Это краткое восклицане выражало лучше длинной гнвной фразы ршимость не дозволять этой двчонк дурачить его. Чего она хочетъ? Чтобъ онъ упалъ передъ нею на колни и клялся ей въ любви? Нтъ, не этой дверью войдетъ она въ храмъ счастья, который онъ открывалъ передъ нею. Или она ожидала, что онъ письменно предложитъ ей руку и сердце? Нтъ, и этого она не дождется. Вообще, онъ не хотлъ сдлать предложеня въ такой форм, которая могла-бы повлечь за собою отказъ. Что-же касается соглася Гвендолины, то оно уже было выражено дозволенемъ открыто ухаживать за нею, и размолвка могла-бы только послужить къ ея вреду. Значитъ она теперь просто кокетничаетъ.

Между тмъ м-съ Давило въ экипаж поравнялась съ ними, и ихъ tte tte сталъ невозможенъ до самаго замка, гд ихъ ожидало довольно многочисленное общество. Въ амазонк и со шляпою въ рук, Гвендолина сосредоточила на себ всеобщее внимане, въ особенности-же благодаря слухамъ о предпочтени, оказанномъ ей Грандкортомъ. За отсутствемъ противнаго ей Луша, она предалась безъ всякой помхи удовольствю, которое ей всегда доставляло сознане, что ею любуются, при этомъ, конечно, совершенно стушевалось внутреннее безпокойство, которое продолжало ее волновать. Оскорбили-ли Грандкорта ея обращене и слова — нельзя было опредлить: конечно, его обхождене нисколько не измнилось, но оно не могло служить ключемъ къ разгадк его мыслей, и ни мало ее не успокоивало.

Гвендолина была прежде въ Дипло только одинъ разъ, на обд, и Грандкортъ хотлъ показать ей садъ. Посл завтрака часть гостей разошлась по комнатамъ и по парку, а леди Флора Голлисъ предложила остальному обществу сдлать маленькую прогулку вокругъ дома. Конечно, на каждомъ шагу Грандкорту представлялся случай остаться наедин съ Гвендолиной и сдлать ей предложене. А между тмъ, разговоръ ихъ былъ самый обыкновенный, какъ и въ первую ихъ встрчу. Онъ, какъ всегда, не сводилъ съ нея глазъ, а она, чувствуя въ себ обычную смлость, прямо смотрла на него. Ее теперь не поражало, а, напротивъ, она даже была довольна, тмъ, что въ его глазахъ не видно было никакого опредленнаго выраженя.

Наконецъ, Грандкортъ прибгнулъ къ хитрости. Пока остальное общество забавлялось ловкостью Пиля, который изъ пруда вытаскивалъ водяныя лили, онъ указалъ Гвендолин на небольшой холмъ, покрытый американскимъ кустарникомъ, и медленно произнесъ:

— Вамъ не надоло смотрть на собаку? Пойдемте лучше сюда.

— Конечно, надо на все взглянуть, если ужъ длать осмотръ,— отвтила Гвендолина со смшаннымъ чувствомъ удовольствя и боязни.

Дорожка, которая вела на холмъ, была очень узенькая, такъ что они должны были идти одинъ за другимъ. Наверху, на площадк они остановились, и Грандкортъ сказалъ:

— Отсюда ничего не видно: мы напрасно сюда взобрались.

Гвендолина стояла молча, какъ статуя, поддерживая, складки своей амзонки и крпко сжимая ручку хлыста, который она захватила вмст со шляпкой изъ комнаты.

— Какя мстности вы вообще больше любите?— спросилъ Грандкортъ.

— Различныя, въ одной хорошо одно, въ другой — другое. Вообще-же я люблю открытыя, веселыя мста. Все мрачное мн противно.

— Вашъ Офендинъ я нахожу слишкомъ мрачнымъ.

— Да, немного.

— Надюсь, вы не долго будете въ немъ оставаться?

— Ахъ, нтъ, мы врядъ-ли его покинемъ. Мама не захочетъ разстаться со своей сестрой.

— М-съ Давило, можетъ быть, и не удетъ изъ Офендина, но вдь это еще не причина оставаться въ немъ?

— Не знаю. Мы, женщины, не можемъ рыскать по свту за приключенями, отыскивать сверо-западный проходъ на Ледовитомъ мор или источники Нила и не можемъ охотиться на тигровъ на Восток. Мы должны оставаться тамъ, гд выросли, или куда насъ пересадили, подобно растеню. У насъ судьба такая-же какъ и у цвтовъ: мы должны казаться, насколько возможно, красивыми и молча скучать. Я полагаю, что нкоторые изъ цвтовъ потому и ядовиты, что ихъ озлобляетъ такое положене. Какъ вы полагаете?

Гвендолина произнесла эти слова съ какой-то нервной поспшностью, небрежно ударяя хлыстикомъ по кусту рододендроновъ.

— Я съ вами согласенъ: много на свт скучнаго,— отвтилъ Грандкортъ, мысленно удаляясь отъ цли своего разговора, но черезъ минуту онъ прибавилъ:— однако, женщины, вдь, могутъ выйти замужъ.

— Да, нкоторыя…

— Вы, напримръ… если не будете упрямы и жестоки.

— Да, но я, кажется, отличаюсь и упрямствомъ, и жестокостью.

Тутъ Гвендолина неожиданно обернулась и взглянула прямо въ глаза Грандкорта, взоры котораго не сходили съ нея во время всего разговора. Она недоумвала, какъ подйствуетъ на нее эта встрча взглядовъ. Онъ стоялъ передъ нею совершенно неподвижно, и въ голов ея мелькнула мысль: не начался-ли у него столбнякъ?

— Неужели вы такъ-же мало уврены въ себ, какъ друге въ васъ?— спросилъ онъ посл минутнаго молчаня.

— Я въ себ совершенно не увренна, а о другихъ ничего не знаю.

— Вы этимъ хотите сказать, что вамъ до другихъ и дла нтъ?— спросилъ Грандкортъ съ неожиданной рзкостью.

— Я этого не говорила,— отвтила Гвендолина, отворачиваясь и снова ударяя хлыстикомъ по кустамъ.

Она невольно пожалла, что не была на лошади и не могла ускакать, а сбжать съ холма было, конечно, невозможно.

— Такъ вамъ есть дло и до другихъ?— сказалъ Грандкорта не быстре обыкновеннаго, но гораздо нжне.

— Ахъ, я уронила хлыстикъ!— воскликнула Гвендолина.

Конечно, хлыстикъ могъ очень естественно выпасть изъ ея рукъ, но было невроятно, чтобъ онъ самъ собой съ силой отлетлъ до половины холма и упалъ въ кустъ азалй. Теперь былъ прекрасный поводъ Гвендолин побжать внизъ съ громкимъ смхомъ, и Грандкортъ долженъ былъ послдовать за нею. Но она опередила его и, доставъ хлыстикъ, продолжала бжать, пока не достигла нижней площадки. Тамъ она остановилась и бросила на Грандкорта блестящй, торжествующй взглядъ. Ея оживлене и покрывшй щеки румянецъ обратили на себя внимане м-съ Давило, когда Гвендолина и Грандкортъ присоединились къ остальному обществу.

‘Все это одно кокетство,— думалъ Грандкортъ, въ слдующй разъ я только поманю ее пальцемъ — и она будетъ моей’.

Онъ полагалъ, что этотъ окончательный эпизодъ произойдетъ на слдующй день, во время пикника въ Кордельскомъ парк, мысль о которомъ возникла на балу у лорда Бракеншо.

Даже Гвендолин подобный результатъ казался возможнымъ, такъ-какъ это былъ одинъ изъ двухъ способовъ разршеня вопроса, поставленнаго ей судьбою. Молодую двушку удивляла и страшила эта неизвстность, любимый ея принципъ: длай только то, что хочется,— повидимому, потерялъ свою руководящую силу, и она не могла предвидть, чего захочетъ въ данную минуту. Правда, она никогда не думала, чтобъ мысль о брак могла казаться ей столь привлекательной: роскошь, почести и полная возможность удовлетворять всмъ своимъ прихотямъ соблазительно манили ее, и отъ нея самой зависла принять или отвергнуть эти блага. А Грандкортъ? Онъ казался самымъ незначительнымъ облачкомъ въ представлявшейся ей блестящей будущности. Гвендолина желала сама править брачной колесницей, въ которой рядомъ съ нею сидлъ-бы ея мужъ, сложивъ руки и безмолвно соглашаясь на все. Но несмотря на ея прозорливость и. мткость сужденй, она становилась втуиикъ передъ Грандкортомъ. Онъ былъ обворожительно-спокоенъ и не отличался никакими глупыми странностями,— однимъ словомъ, онъ могъ быть прекраснымъ мужемъ, приличне котораго трудно было-бы и желать. Но что онъ былъ за человкъ? Онъ бывалъ везд, видлъ все, и это обстоятельство рельефне выставляло предпочтене, оказанное имъ въ-конц-концовъ Гвендолин Гарлетъ. Онъ, повидимому, ничмъ особенно не наслаждался въ жизни, и Гвендолина полагала, что чмъ мене онъ имлъ опредленныхъ вкусовъ и желанй, тмъ свободне будетъ его жена предаваться своимъ желанямъ и вкусамъ. Вообще ей представлялось возможнымъ забрать его совершенно въ руки посл свадьбы.

Но отчего въ его присутстви она чувствовала себя неловко, отчего она была съ нимъ не такъ смла и шутлива, какъ со всми другими поклонниками? Его апатичность, составлявшая достоинство въ глазахъ Гвендолины, вляла, подобно чарамъ, на нее и какъ-бы парализовала ея живость. Въ конц-концовъ Грандкортъ былъ красивымъ, невдомымъ ей видомъ ящерицы. Гвендолина не имла почти никакихъ свднй о ящерицахъ, а невдне чего-бы то ни было — источникъ нескончаемыхъ предположенй. По всей вроятности, этотъ прекрасный видъ ящерицы поддавался какъ нельзя боле домашнему прирученю. Впрочемъ, она такъ мало знала Грандкорта, что никакое открыте неожиданнаго въ немъ достоинства не удивило-бы ее. Во всей его фигур такъ мало было слдовъ какой-либо драмы, что она даже не думала о томъ, какъ онъ провелъ свои тридцать шесть лтъ, вообще она представляла его себ во всхъ фазисахъ прежней его жизни такимъ-же холоднымъ и приличнымъ, какимъ она его видла теперь. По его словамъ, онъ охотился на тигровъ, но былъ-ли онъ когда-нибудь влюбленъ? То и другое, казалось ей, одинаково не соотвтствовало характеру того м-ра Грандкорта, который прибылъ въ Дипло, повидимому, только для того, чтобъ доставить ей случай выйти замужъ и этимъ обезпечить себ большую свободу, чмъ она располагала въ настоящее время. Итакъ, она желала выйти за него замужъ, онъ вполн удовлетворялъ всмъ ея требованямъ, и она ршилась принять его предложене.

Но приведетъ-ли она въ исполнене свою ршимость? Она какъ-бы начинала бояться себя и находила трудности въ примнени своего принципа дйствовать только согласно своему желаню. Она уже слишкомъ далеко зашла въ стремлени поддержать свою независимость и отклонить ршительное объяснене, и съ безпокойствомъ думала, какъ поступитъ въ слдующее свидане съ Грандкортомъ.

Возвращаясь домой изъ Дипло, м-съ Давило не могла не замтить очевиднаго смущеня Гвендолины, необычнаго выраженя ея глазъ, задумчивости и совершеннаго безмолвя, которыя казались безспорнымъ доказательствомъ того, что между нею и Грандкортомъ случилось нчто необыкновенное.

— Что у васъ произошло, милая Гвенъ?— спросила она съ нжнымъ безпокойствомъ.

Гвендолина подняла голову и, какъ-бы очнувшись отъ забытья, сняла прежде перчатки, а потомъ шляпку. Он хали по пустынной дорог, гд не видно было прохожихъ, и она могла, не рискуя неприличемъ, дать свжему втерку поиграть ея волосами. Она смотрла прямо въ глаза матери, но не отвчала ни слова.

— Скажи мн, что теб говорилъ м-ръ Грандкоргь?— продолжала м-съ Давило тономъ мольбы.

— Что мн вамъ сказать?— произнесла небрежно молодая двушка.

— Я вижу, тебя что-то безпокоитъ. Ты должна доврить мн, Гвенъ, свою тайну, не оставляй меня въ такомъ безпокойномъ сомнни,— прибавила м-съ Давило со слезами на глазахъ.

— Милая мама, пожалуйста не печальтесь, вы только меня еще боле разстраиваете,— отвтила Гвендолина рзко, я сама въ сомнни.

— Относительно намреня м-ра Грандкорта?

— Нтъ, нисколько,— произнесла Гвендолина поспшно, качая своей хорошенькой головкой и снова надвая шляпку.

— Такъ относительно твоего соглася?

— Да.

— Ты отвтила уклончиво?

— Я вовсе не отвтила.

— А онъ говорилъ ясно?

— На-сколько я ему позволяла.

— Ты думаешь, что онъ будетъ настаивать?— спросила м-съ Давило, и, не получивъ отвта, прибавила:— ты не обезнадежила его?

— Не думаю.

— Мн казалось, что онъ теб нравится,— сказала м-съ Давило нершительно.

— Да, то-есть, онъ мн не такъ противенъ, какъ друге, онъ очень спокоенъ и приличенъ,— сказала Гвендолина прежнимъ серьезнымъ тономъ, но потомъ неожиданно прибавила съ саркастической улыбкой:— дйствительно, онъ обладаетъ всми достоинствами хорошаго мужа: замкомъ, паркомъ, лошадьми и т. д., къ тому-же онъ не гримасничаетъ и не носитъ монокля.

— Будь серьезна, голубушка, хоть разъ въ жизни и скажи прямо, ршилась-ли ты принять его предложене?

— Пожалуйста, мама, оставьте меня въ поко,— произнесла Гвендолина съ раздраженемъ.

М-съ Давило не сказала боле ни слова.

Прхавъ домой, Гвендолина объявила, что очень устала и не будетъ обдать, но отдохнувъ, сойдетъ въ гостиную, такъ-какъ Гаскойны проводили этотъ день въ Офендин. Ее нисколько не безпокоила вроятность разговора съ дядею по поводу Грандкорта, такъ-какъ она хорошо знала, что онъ будетъ настаивать на этомъ брак, а ей самой также хотлось подобнаго результата, если только онъ окажется возможнымъ.

Дйствительно, узнавъ отъ м-съ Давило, что Гвендолина колебалась, хотя и желала выдти замужъ за Грандкорта, пасторъ счелъ своей обязанностью вмшаться въ дло и повлять на племянницу въ эту критическую минуту. Въ глазахъ Гаскойна (отецъ котораго былъ хлбнымъ торговцемъ, хотя этого никто и не подозрвалъ) наслдникъ аристократическаго титула, будущй баронетъ и пэръ, былъ великой особой, стоявшей выше обыкновенныхъ нравственныхъ законовъ, и бракъ съ нимъ становился не только обязательнымъ, но почти дломъ общественнымъ, нацональнымъ, быть можетъ, даже связаннымъ съ интересами господствующей церкви. Подобныя особы имютъ много общаго съ великанами, которыми въ старину общество могло гордиться, несмотря на причиняемыя ими безпокойства. Впрочемъ, м-ръ Гаскойнъ былъ и лично о Грандкорт хорошаго мння. Толки и сплетни — ничто иное, какъ дкй дымъ, выходящй изъ невычищенной трубы и доказывающй лишь дурной вкусъ курящаго, поэтому Гаскойнъ никогда имъ не доврялъ, а если Грандкортъ и былъ вовлеченъ, по своей вин или по случайному несчастью, въ боле, чмъ обыкновенные для аристократической молодежи безумные поступки, то онъ уже вышелъ изъ легкомысленнаго возраста, а горькй опытъ служитъ лучшимъ обезпеченемъ для будущаго. Если-же не довольствоваться этой практической, благоразумной точкой зрня, а взглянуть на дло съ высоты нравственныхъ и религозныхъ принциповъ, то раскаяне предъявляло свои верховныя права. Такимъ образомъ, по мнню пастора, какъ ни смотрть на этотъ бракъ, онъ долженъ былъ принести счастье всякой разумной женщин.

Сойдя внизъ къ чаю, Гвендолина безъ всякаго удивленя узнала, что дядя хочетъ поговорить съ нею наедин. Онъ поздоровался съ нею очень любезно, съ чисто-родительской нжностью, и, пододвигая ей стулъ,— сказалъ:

— Милая Гвендолина, я хочу поговорить съ вами о важномъ дл, отъ котораго зависитъ ваше счастье. Вы догадываетесь, на что я намекаю? Но я буду выражаться прямо, откровенно, потому что въ подобныхъ длахъ я считаю своею обязанностью замнять вамъ отца. Я надюсь, что вы не имете ничего противъ этого?

— Конечно, нтъ, дядя, вы всегда такъ добры ко мн,— отвтила искренно Гвендолина, которая теперь была не прочь найти въ другомъ поддержку противъ своей нершительности, а Гаскойнъ всегда говорилъ съ авторитетомъ, какъ-бы недопускавшимъ колебаня въ слушателяхъ.

— Я съ большимъ удовольствемъ узналъ, что для васъ представляется возможность устроить блестящую партю,— продолжалъ пасторъ,— мн неизвстно, что именно произошло между вами и м-ромъ Грандкортомъ, но, въ виду его открытаго ухаживаня за вами, я не сомнваюсь, что онъ хочетъ на васъ жениться.

Гвендолина медлила отвтомъ, и Гаскойнъ торжественно прибавилъ:

— Или вы сомнваетесь въ этомъ?

— Я полагаю, что онъ имлъ подобное намрене, но, быть можетъ, теперъ измнилъ его,— произнесла Гвендолина.

— Но отчего-же измнилъ? Разв вы его такъ обезнадежили?

— Нтъ, но я ему не подала никакой надежды. Когда онъ началъ объясняться, я перемнила разговоръ.

— Скажите пожалуйста, какя вы имли причины такъ поступить?

— Да никакихъ, дядя,— отвтила Гвендолина съ искуственнымъ смхомъ.

— Вы вполн способны, Гвендолина, разумно разсуждать и знаете, что такого случая обезпечить себ всю жизнь, быть можетъ, никогда вамъ не представится. Вы должны помнить, что у васъ есть обязанности относительно себя и своего семейства. Я желалъ-бы знать, иметъ-ли какое-нибудь основане ваша нершительность?

— Я, кажется, колеблюсь безъ всякаго основаня,— отвтила Гвендолина, надувъ губы.

— Онъ вамъ противенъ?— спросилъ дядя, подозрительно смотря на нее.

— Нтъ.

— Или вы слышали что-нибудь дурное о немъ?

Пасторъ былъ увренъ, что до Гвендолины не могли дойти неблагопрятныя толки о Грандкорт, но, во всякомъ случа, онъ хотлъ представить молодой двушк въ должномъ свт вс обстоятельства этого дла.

— Я только слышала о немъ, что онъ — блестящая партя, и это, кажется, хорошо,— отвтила Гвендолина тмъ-же тономъ.

— Въ такомъ случа, милая Гвендолина, мн остается только вамъ сказать: въ вашихъ рукахъ счастье, рдко выпадающее на долю молодой двушки съ вашимъ положенемъ въ свт, и въ виду этого, согласе на его предложене уже выходитъ изъ области личныхъ чувствъ и становится обязанностью. Если Провидне предлагаетъ вамъ власть и богатство, несоединенныя ни съ какимъ антипатичнымъ вамъ условемъ, то всякая мысль о каприз должна исчезнуть передъ возлагаемой на васъ отвтственностью. Мужчины не любятъ, чтобъ шутили ихъ любовью, конечно, упорство въ любви зависитъ отъ характера, но можно зайти слишкомъ далеко въ женскомъ кокетств. Я долженъ указать вамъ на то, что если м-ръ Грандкортъ перестанетъ за вами ухаживать, не получивъ отъ васъ прямого отказа, ваше положене будетъ унизительнымъ и печальнымъ. Что касается меня, то я отнесусь къ вамъ съ самымъ строгимъ осужденемъ, какъ къ жертв своего собственнаго кокетства и безумя.

Гвендолина поблднла при этихъ словахъ, которыя произвели на нее тмъ большее впечатлне, что указывали на ту опасность, которую она уже и сама сознавала.

— Я все это говорю изъ любви къ вамъ, милая Гвендолина,— прибавилъ пасторъ боле нжнымъ тономъ.

— Я знаю, дядя,— отвтила Гвендолина, вставая и закидывая назадъ голову, какъ-бы желая вывести себя изъ пассивнаго состояня,— я не дура и знаю, что мн надо выйти замужъ, пока не поздно. Лучшаго жениха, чмъ м-ръ Грандкортъ, едва-ли мн дождаться, и я намрена принять его предложене.

Говоря такъ ршительно съ дядей, Гвендолина придавала себ храбрости, но пасторъ былъ пораженъ рзкостью ея выраженй. Онъ желалъ для нея громкаго титула, богатства, замка, экипажей,— однимъ словомъ, всего, что длаетъ жизнь прятной, но не хотлъ, чтобъ она была циничной, а, напротивъ, приняла его совтъ, какъ подобаетъ молодой двушк, смиренно, послушно, обращая внимане не на одну практическую сторону, но на нравственную и религозную, которая всегда подразумвается въ словахъ служителя церкви.

— Милая Гвендолина,— сказалъ онъ торжественно,— я надюсь, что вы найдете въ брак источникъ новыхъ обязанностей и любви. Бракъ — настоящая истинная сфера для женской добродтели, и если вы выйдете замужъ за м-ра Грандкорта, то будете въ состояни длать много добра, благодаря вашему положеню въ свт и богатству. Эти соображеня выше всякихъ романтическихъ мечтанй. Вы, по своимъ природнымъ способностямъ, вполн достойны открывающейся передъ вами блестящей будущности, которой по рожденю и обстоятельствамъ вы не могли никогда ожидать, я надюсь, что вы украсите свое высокое положене не только личными достоинствами, но и примрной, безупречной жизнью.

— Я надюсь, что мама будетъ счастливе, чмъ теперь,— отвтила Гвендолина и, весело махнувъ рукою, пошла къ дверямъ, какъ-бы отгоняя отъ себя вс высшя нравственныя соображеня.

М-ръ Гаскойнъ полагалъ, что разговоръ съ племянницей привелъ къ удовлетворительному результату и что онъ много содйствовалъ ея браку съ Грандкортомъ. Между тмъ другой человкъ также думалъ, что онъ добился удовлетворительнаго результата относительно разршеня этого-же вопроса, но въ совершенно противоположномъ направлени.

Отсутстве м-ра Луша изъ Дипло во время посщеня Гвендолины объяснялось не желанемъ избгнуть гордой, презрительно относившейся къ нему молодой двушки, но свиданемъ, отъ котораго онъ ожидалъ важныхъ послдствй. Отправившись въ Вансестеръ, онъ встртилъ на станци желзной дороги даму съ горничной и двумя дтьми, посадилъ ихъ въ экипажъ и отвезъ въ лучшую гостинницу города, ‘Золотой ключъ’. Эта женщина невольно заставляла всякаго прохожаго обернуться, она была высокаго роста, и ея исхудалое лицо отличалось пластичной красотой, черные, курчавые волосы и таке-же черные, больше, сверкающе глаза дополняли ея красоту. Одта она была скромно и на взглядъ казалась старше, чмъ была на самомъ дл, но, во всякомъ случа, ей не могло быть мене тридцати семи лтъ. Глаза ея смотрли тревожно, какъ-будто вс и все были противъ нея, а она твердо ршилась вступить въ отчаянный бой. Дти были очень хорошенькя: чернокудрая двочка лтъ шести и свтло-русый мальчикъ — пяти. Въ первую минуту Лушъ выразилъ удивлене тому, что дама прхала съ дтьми, но она рзко замтила:

— Вы думали, что я прискачу одна? Отчего мн не взять всхъ четырехъ, если-бъ я захотла?

— Конечно,— произнесъ Лушъ своимъ обычнымъ, небрежнымъ тономъ.

Онъ просидлъ около часа наедин съ красавицей и возвратился въ Дипло съ полной увренностью, что задуманный имъ планъ удастся. Бракъ Грандкорта съ Гвендолиной Гарлетъ, по его мнню, не могъ принести счастья имъ обоимъ, но долженъ былъ причинить большой вредъ ему. Поэтому онъ теперь съ удовольствемъ повторялъ въ глубин своей души:

— Бьюсь объ закладъ, что эта свадьба никогда не состоится.

ГЛАВА XIV.

На слдующее утро Гвендолина казалась очень веселой и живой, посл разговора съ дядей, въ ней произошла сильная реакця, и всякое колебане исчезло, какъ случайная зыбь на поверхности воды. Стрлковый пикникъ въ Кардельскомъ парк общалъ доставить ей большое удовольстве, молодая двушка заране представляла себ, какъ она лсной нимфой будетъ ходить подъ тнью старинныхъ березъ, среди восторгающагося ею общества. Эта сцена была прекраснымъ фономъ для объясненя съ Грандкортомъ, который, конечно, не походилъ на пламеннаго Дафниса, но тмъ лучше. Она предвидла, что онъ въ этотъ день, наконецъ, сдлаетъ предложене, а она, на-сколько возможно, постарается поощрить его къ этому шагу.

Посл завтрака она осталась въ столовой съ матерью для прочтеня полученныхъ въ это утро писемъ. Взглянувъ на одно изъ нихъ, она не могла удержаться отъ улыбки и передала его матери, которая, въ свою очередь, весело усмхнулась.

— Ты не хочешь ухать за тысячу верстъ отсюда?— сказала м-съ Давило.

— Это слишкомъ далеко.

— Жаль, что ты не отвтила раньше. Впрочемъ, ты можешь написать сейчасъ, до нашего отъзда на пикникъ.

— Спху нтъ. Они сегодня вызжаютъ изъ Лондона и останутся до понедльника въ Дувр. Я напишу завтра.

— Хочешь, Гвенъ, я отвчу за тебя?

— Нтъ, оставьте, я сама напишу завтра,— повторила Гвендолина рзко, посл минутнаго молчаня, и потомъ прибавила съ игривой нжностью:— милая, старая, прелестная мама!

— Да, нечего сказать, старая.

— Полноте, мама. Какая вы старая? вы только двадцатью пятью годами старше меня.

— И этого довольно, въ двадцать пять лтъ можно увидать много счастя.

— Такъ мн не надо терять времени,— отвтила Гвендолина весело.— Чмъ скоре получу я дворцы и экипажи, тмъ лучше.

— А главное — обожающаго тебя мужа, Гвендолина,— прибавила м-съ Давило.

Молодая двушка надула губы и ничего не отвтила.

Единственнымъ облакомъ въ это свтлое, счастливое утро для Гвендолины было отсутстве м-ра Гаскойна, который не могъ сопровождать ее въ Кардельскй паркъ, ибо его задержали судебныя обязанности. Ее не интересовало то, что м-съ Гаскойнъ и Анна отказались хать безъ него, но объ отсутстви дяди она очень сожалла, такъ-какъ одинъ его видъ поддержалъ-бы въ ней принятую наканун ршимость. Впрочемъ, эта ршимость очень вкоренилась въ ея душ, и, хотя она не считала предстоявшй ей бракъ чрезмрнымъ счастемъ, но все-же смотрла на него, какъ на источникъ боле широкой свободы.

Мсто, выбранное для пикника, была зеленая поляна, со всхъ сторонъ окаймленная деревьями, какъ-бы амфитеатромъ. Здсь слуги должны были приготовить завтракъ, а планъ праздника заключался въ томъ, чтобъ всему обществу разсяться группами по лсу и стрлять изъ луковъ въ различныя импровизированныя мишени. Эта подвижная стрльба была гораздо забавне пира, но волонтеры-стрлки, не подготовившись къ ней, приходили къ совершенно другимъ результатамъ, чмъ въ парк лорда Бракеншо. Отчасти по этой причин, а отчасти отъ смущеня и желаня скрыть его, Гвендолина не выказала большого искусства въ первыхъ выстрлахъ, и только съ прелестной грацей переносила свои неудачи. Она была въ томъ-же бломъ плать съ зеленой отдлкой, какъ въ первое свидане съ Грандкортомъ на стрлковомъ праздник, онъ теперь почти не отходилъ отъ нея, но по вншнему обращеню ихъ другъ съ другомъ нельзя было сказать, чтобъ ихъ отношеня измнились съ того памятнаго дня. Однако, большинство присутствующихъ, по другимъ причинамъ, были убждены, что ихъ бракъ — дло ршенное. Гвендолина сама была въ этомъ уврена. Возвращаясь къ центральному мсту парка, гд былъ приготовленъ завтракъ, Гвендолина весело болтала съ Грандкортомъ о постороннихъ предметахъ, но вдругъ между ними произошло нчто, показавшееся ей началомъ конца, т. е. залогомъ ея соглася выйти замужъ за Грандкорта.

— А знаете-ли вы, сколько времени прошло съ тхъ поръ, какъ я впервые увидалъ васъ въ этомъ плать?— спросилъ Грандкортъ.

— Стрлковый праздникъ былъ 25-го, а сегодня 13-е,— отвтила Гвендолина со смхомъ:— я плохо считаю, но, должно быть, прошло около трехъ недль.

— Это большая потеря времени,— произнесъ Грандкортъ посл непродолжительнаго молчаня.

— Вы потеряли время, благодаря знакомству со мною? Пожалуйста не говорите грубостей. Я ихъ терпть не могу.

— Я потому и чувствую потерю времени, что дорого цню знакомство съ вами.

Гвендолина ничего не отвтила и только подумала: ‘это очень ловко сказано, онъ никогда не говоритъ глупостей’. Ея молчане было такъ необыкновенно, что Грандкортъ принялъ его за самый удовлетворительный отвтъ, и продолжалъ:

— Узнавая васъ все боле и боле, я не могу не чувствовать, сколько теряю отъ этой неизвстности. А вамъ нравится такая неизвстность?

— Да: въ ней есть своя прелесть,— сказала Гвендолина, неожиданно взглянувъ на него съ улыбкой.

— А для меня мучене!— отвтилъ Грандкортъ, пристально смотря въ глаза Гвендолин.— Вы желаете его продлить?

— Нтъ, мн было-бы жаль доставлять вамъ мучене,— промолвила Гвендолина, покраснвъ и опуская глаза.

Она чувствовала, что находилась въ совершенно-необычайномъ для нея положени, и потеряла свое всегдашнее самообладане. Въ виду ея смущеня, Грандкортъ принялъ ея отвтъ за очевидное согласе на его еще несдланное предложене и воспользовался-бы этимъ счастливымъ случаемъ, если-бы въ эту самую минуту они не очутились на крутомъ скат, опускавшемся къ зеленой полян, гд уже было собрано все общество. Поэтому онъ предложилъ ей руку не иносказательно, а въ прямомъ смысл, и они безмолвно спустились внизъ, мимо м-съ Аропоинтъ, стоявшей рядомъ съ м-съ Давило. Эта почтенная дама мало-по-малу пришла къ тому убжденю, что достоинствъ Грандкорта было недостаточно для ея дочери Катерины, которая была такъ требовательна, что отказала даже лорду Слогану, поэтому она безпристрастно смотрла на владльца Дипло.

— М-ръ Грандкортъ,— сказала она очень громко,— во многомъ уступаетъ своему дяд, сэру Гюго Малинджеру, онъ слишкомъ вялъ. Конечно, м-ръ Грандкортъ гораздо моложе, но я не удивлюсь, если сэръ Гюго переживетъ его. Плохо разсчитывать на наслдство.

— Это правда,— отвтила м-съ Давило очень спокойно. Находясь въ веселомъ настроени духа отъ счастливаго оборота длъ, она уже не смотрла на весь мръ съ прежней безнадежностью.

Нечего описывать завтрака на зеленой полян, конечно, кушанья и вина были самыя лучшя и таковы-же были разговоры и смхъ, въ томъ смысл, что они принадлежали лучшему обществу, которое, по привычк, небрежно пользуется всми благами и ни въ чемъ не выказываетъ крайности. Посл завтрака нкоторые изъ джентльменовъ, отдлившись отъ общества, закурили сигары, въ томъ числ и Грандкортъ, а дамы начали приготовляться къ новой прогулк по лсу. М-ръ Лушъ, все время чрезвычайно ухаживавшй за представительницами прекраснаго пола, исключая Гвендолины, взялъ на себя обязанность перенести изъ экипажей луки. Боясь, чтобъ онъ не схватилъ и ея лука, Гвендолина поспшно отправилась за нимъ сама. Лакей лорда Бракеншо подалъ ей, кром лука, письмо на ея имя. Она не спросила, отъ кого, сразу увидвъ, что почеркъ на адрес былъ женскй, и, повернувъ голову въ сторону, чтобъ не встртиться съ Лушемъ, разорвала конвертъ.

Вотъ что она прочла:

‘Если миссъ Гарлетъ сомнвается, слдуетъ-ли ей принять предложене м-ра Грандкорта или нтъ, то пусть она отдлится отъ остального общества, миновавъ ‘Шепчуще Камни’, и вернется къ нимъ одна. Она услышитъ нчто важное, но только подъ условемъ сохранить въ тайн отъ всхъ это письмо. Если она этого не сдлаетъ, то жестоко раскается, какъ, въ свою очередь, раскаялась женщина, пишущая эти строки. Миссъ Гарлетъ пойметъ, что она обязана сохранять тайну’.

Гвендолина вздрогнула, но первой ея мыслью было: ‘еще во время’. Благодаря своей юности, она думала только о томъ, какую тайну ей откроетъ незнакомка, и ей въ голову не приходила мысль, что все это могло быть интригой, которая вполн оправдывала-бы неудобство разглашеня письма. Она немедленно ршила незамтно отправиться на свидане и, сунувъ письмо въ карманъ, возвратилась къ обществу съ еще большимъ оживленемъ и энергей.

Вс удивились тому, что Грандкортъ не появился къ положенному времени съ другими курильщиками на сборное мсто.

— Мы, вроятно, встртимъ его по дорог,— сказалъ лордъ Бракеншо,— онъ не могъ далеко уйти.

‘Неужели онъ отлыниваетъ отъ конечнаго разршеня вопроса?’— съ неудовольствемъ подумала Гвендолина.

Она была права, хотя нельзя было, собственно, сказать, чтобъ Грандкортъ отлынивалъ, скоре, онъ подвергся какому-то болзненному припадку апати, въ виду близости достиженя желанной цли. Поддавшись этой инстинктивной бездятельности воли, онъ закурилъ большую сигару, и если-бъ Лушъ нашелъ его въ эту минуту и сталъ-бы уговаривать возвратиться къ обществу, то онъ, машинально вынувъ сигару изо рта, лниво промолвилъ-бы: ‘будьте такъ добры, убирайтесь къ чорту!’

Но ему никто не мшалъ, и все общество, за исключенемъ нсколькихъ пожилыхъ дамъ и, въ томъ числ, м-съ Давило, весело отправилось въ путь. Прогулка очень удалась, стрльба въ импровизированныя мишени была очень оживленна, и вс находили искренное удовольстве въ этой новой забав. Гвендолина превосходила себя въ граци и веселости, полученное письмо ее нисколько не пугало, а еще боле возбуждало, тмъ боле, что ей надо было искусно подготовлять свое исчезновене. Черезъ часъ общество достигло ‘Шепчущихъ Камней’, двухъ громадныхъ, наклоненныхъ другъ къ другу гранитныхъ массъ, которыя очень походили на гигантовъ, укутанныхъ въ плащи. Осмотрвъ эти камни и замтивъ, что ночью ихъ можно было принять за колоссальные призраки, стрлки углубились въ сосднй березовый лсокъ, гд было много прекрасныхъ мишеней.

— Какъ мы далеки теперь отъ поляны, гд завтракали?— спросила Гвендолина у лсничаго, игравшаго роль проводника.

— Въ полумили по прямой дорог, по алле, которую мы сейчасъ пересчемъ,— отвтилъ онъ,— но я васъ поведу кругомъ, черезъ ‘Большой Крестъ’.

Гвендолина стала понемногу отставать и ей въ этомъ особенно помогъ неожиданный поворотъ всей компани въ сторону подъ предводительствомъ Луша, такъ-что она вскор потеряла ихъ изъ виду. Черезъ нсколько минутъ она снова очутилась передъ ‘Шепчущими Камнями’. Обогнувъ одинъ изъ нихъ, она встртилась лицомъ къ лицу съ женщиной, нкогда поразительной красоты, которая пристально смотрла на нее своими большими черными глазами. Въ нсколькихъ шагахъ отъ нея сидли на трав двое дтей.

— Миссъ Гарлетъ?— спросила незнакомка.

— Да,— отвтила Гвендолина, которую эта встрча сильно поразила, несмотря на то, что она уже ожидала чего-то особеннаго, необычнаго.

— Вы дали согласе м-ру Грандкорту?

— Нтъ.

— Я вамъ общала сказать нчто важное, но вы прежде дайте слово, что сохраните мою тайну, и, какъ-бы вы не поступили посл нашего свиданя, вы не откроете ни м-ру Грандкорту и никому другому, что видли меня.

— Даю слово.

— Меня зовутъ Лидя Глашеръ, м-ръ Грандкортъ долженъ жениться на мн, или ни на комъ. Я для него бросила мужа и ребенка десять лтъ тому назадъ. Эти дти — его, и у насъ есть еще дв старшя двочки. Мой мужъ теперь умеръ, и м-ръ Грандкортъ обязанъ жениться на мн, обязанъ сдлать сына своимъ наслдникомъ.

Съ этими словами она посмотрла на блокураго мальчика, и глаза Гвендолины невольно послдовали за нимъ. Держа въ зубахъ игрушечную трубу и тщетно надувая об щеки, онъ казался со своими разввающимися волосами, залитыми солнечнымъ свтомъ, настоящимъ херувимчикомъ.

— Я не помшаю исполненю вашихъ желанй,— гордо сказала Гвендолина, съ мягкой дрожью въ блдныхъ губахъ.

— Вы прелестны, миссъ Гарлетъ,— продолжала м-съ Глашеръ,— но и я была молода, когда онъ меня узналъ. Съ тхъ поръ моя жизнь разбита. Несправедливо, чтобы онъ былъ счастливъ, а я и сынъ несчастны.

Эти слова были произнесены рзко, но съ очевидной ршимостью удержаться отъ гнвной вспышки. Гвендолин съ ужасомъ показалось, что передъ нею возсталъ страшный призракъ, громко говорившй: ‘Я олицетворене судьбы женщины’.

— Вы желаете сказать мн еще что-нибудь?— спросила она такъ-же гордо и холодно, какъ прежде.

Поразившй ее ударъ, конечно, не могъ смягчить ея натуры, и вс люди казались ей теперь ненавистными.

— Нтъ, вы знаете уже все. А если угодно, можете навести справки. Я была замужемъ за полковникомъ Глашеромъ.

— Такъ я уйду,— сказала Гвендолина, наклонивъ голову въ вид поклона, на что м-съ Глашеръ отвтила тмъ-же.

Чрезъ нсколько минутъ Гвендолина снова очутилась въ березовой рощ, но въ ней уже никого не было, и молодая двушка быстрыми шагами направилась къ зеленой полян по алле, указанной лсничимъ. Она уже ршила, какъ ей слдуетъ поступить.

М-съ Давило была очень удивлена появленемъ Гвендолины, но сдержала свое безпокойство, чтобъ не возбудить подозрня окружающихъ дамъ.

— Я осталась доле другихъ у ‘Шепчущихъ Камней’ и потомъ не могла догнать общества,— объяснила Гвендолина,— поэтому я избрала кратчайшй путь, по алле, указанной мн лсничимъ. Впрочемъ, я очень довольна, что вернулась. Я немного устала.

— Вы, вроятно, не встртили м-ра Грандкорта?— сказала м-съ Аропоинтъ не безъ намреня.

— Нтъ,— вызывающимъ тономъ промолвила Гвендолина. и прибавила со смхомъ:— куда онъ двался? Вроятно, упалъ въ прудъ или съ нимъ сдлался ударъ?

Несмотря на всю ршимость Гвендолины не выказать своего смущеня, она говорила необыкновенно рзко, и м-съ Давило тотчасъ поняла, что случилось что-нибудь непрятное.

М-съ Аропоинтъ, съ своей стороны, ршила, что самонадянная двушка была оскорблена невнимательностью Грандкорта, который, вроятно, нашелъ основательную причину для измненя своихъ плановъ.

— Если вы не имете ничего противъ этого, мама, то я прикажу подать экипажъ,— сказала Гвендолина посл нкотораго молчаня,— пора домой.

М-съ Давило согласилась, пока ходили за экипажемъ, возвратилось все остальное общество, въ томъ числ, и Грандкортъ.

— И вы здсь?— произнесъ лордъ Бракеншо, подходя къ Гвендолин,— мы сначала думали, что вы встртили Грандкорта и возвратились съ нимъ назадъ. Лушъ настаивалъ на этой мысли, но потомъ мы встртили Грандкорта одного. Впрочемъ, мы о васъ и не безпокоились: лсничй сказалъ что онъ вамъ указалъ кратчайшй путь сюда.

— Вы узжаете?— спросилъ Грандкортъ, также подходя къ молодой двушк и говоря своимъ обычнымъ, небрежнымъ тономъ, какъ-бы не сознавая за собой никакой вины.

— Да, мы узжаемъ,— отвтила Гвендолина, не глядя на него.

— Могу я завтра прхать въ Офендинъ?

— Если вамъ угодно,— промолвила Гвендолина сухимъ, рзкимъ голосомъ, звучавшимъ такъ-же уныло, какъ трескъ перваго осенняго мороза.

Грандкортъ предложилъ руку м-съ Давило, чтобъ довести ее до экипажа, а Гвендолина съ необыкновенной быстротой опередила ихъ и прыгнула въ коляску.

— Я первая сла, мама, потому что хотла быть на этой сторон,— сказала она, какъ-бы извиняясь, но, въ сущности, она не желала прикоснуться до руки Грандкорта.

Онъ молча приподнялъ шляпу и отошелъ въ сторону, вполн увренный, что Гвендолина обидлась его невнимательностью.

Впродолжени нсколькихъ минутъ мать и дочь молчали, наконецъ, Гвендолина сказала:

— Я поду съ Лангенами, мама, за-границу. Сегодня я уложу свои вещи и завтра отправлюсь съ первымъ поздомъ. Я буду въ Дувр почти въ одно время съ ними. Впрочемъ, можно и телеграфировать.

— Боже мой! что ты говоришь, дитя мое?

— То, что сдлаю.

— Но зачмъ?

— Я хочу ухать отсюда.

— Неужели ты такъ обидлась глупымъ исчезновенемъ м-ра Грандкорта.

— Вс эти вопросы ни къ чему не приведутъ. Я ни за что не выйду замужъ за м-ра Грандкорта и прошу васъ оставить этотъ разговоръ.

— Что я скажу дяд, Гвендолина? Подумай, въ какое ты меня ставишь положене! Ты ему вчера сказала, что согласишься на предложене м-ра Грандкорта.

— Мн очень жаль вамъ сдлать непрятное, милая мама,— сказала Гвендолина твердымъ тономъ,— но я не перемню своей ршимости, что-бы вы или дядя ни говорили, и не открою вамъ, почему я такъ поступаю. Мн ршительно все равно, къ чему это приведетъ. Я не хочу вовсе выходить замужъ, вс мужчины гадки, и я ихъ отъ души ненавижу.

— Но зачмъ теб такъ скоро узжать, Гвендолина?— спросила м-съ Давило, пораженная этимъ неожиданнымъ ударомъ.

— Не мшайте мн, мама, сдлать по-своему. Если вы когда-нибудь въ жизни имли горе, то оставьте меня въ поко. Если мн суждено быть несчастной, то пусть я буду въ этомъ виновна одна.

М-съ Давило замолчала, полагая, что, можетъ быть, въ конц-концовъ и лучше было Гвендолин ухать тотчасъ-же.

И она ухала. Вечеромъ вс ея вещи были уложены, а на другое утро, на разсвт м-съ Давило проводила Гвендолину на станцю желзной дороги. Утренняя роса, коровы и лошади, безъ всякой цли смотрвшя на нихъ черезъ изгороди, пассажиры, спшивше съ узлами къ вокзалу,— все казалось имъ мрачнымъ, безсмысленнымъ. Но хуже всего были шумъ и суетня на станци передъ кассой. Сердце Гвендолины въ послдне двадцать четыре часа какъ-бы оледенло, но, очевидно, горе матери нисколько не вляло на ея теперешнее настроене, почти равнявшееся тому состояню, въ которомъ человкъ, потерявъ вру въ людей, склоненъ на всякое зло. Хотя Гвендолина безъ разбора читала все и преимущественно такъ-называемыя ‘картины жизни’, но она не была подготовлена къ такому столкновеню съ дйствительностью. И это неудивительно: человкъ, привыкшй къ нравамъ, изображаемымъ въ современныхъ опереткахъ, и выражающй имъ свое сочувстве рукоплесканями, былъ-бы непрятно пораженъ, столкнувшись неожиданно съ подобными правами въ своемъ собственномъ семейств. Перспектива, по выраженю ея творца, вещь прекрасная. Вс ужасы холодныхъ, сырыхъ хижинъ, въ которыхъ мрутъ несчастныя человческя созданя, кажутся издали живописными, и самые гнусные пороки, прикрытые цвтистыми фразами на иностранномъ язык, принимаютъ художественную форму. Напротивъ, мы питаемъ отвращене къ ревматизму, и всему, что доставляетъ намъ какое-нибудь личное непрятное ощущене.

М-съ Давило горько чувствовала холодное- равнодуше Гвендолины и, возвратившись домой одна, еще печальне смотрла на окружающую веселую природу.

Посл полудня м-ръ Грандкортъ прхалъ въ Офендинъ, но никого не засталъ дома.

ГЛАВА XV.

Таковы событя, предшествовавшя тому моменту, съ котораго начинается наше повствоване. Какъ мы видли, Гвендолина проводила время за-границей въ азартной игр, и, противъ своего желаня, вынуждена была, благодаря разореню своей семьи, неожиданно вернуться домой, захвативъ съ собою ожерелье, которое она заложила, а какой-то неизвстный ей господинъ выкупилъ.

Въ то время, какъ она хала обратно въ Англю, Грандкортъ путешествовалъ по Европ съ цлью отыскать ея слдъ. По своему обыкновеню, онъ не торопился, пробылъ довольно долго въ Баденъ-Баден, уговорился со знакомыми ему русскими туристами совершить нсколько экскурсй, отъ которыхъ, однакоже, вскор отказался, вспомнивъ, что ему надо хать въ Лейбронъ. Грандкортъ, вообще не отличался особенной энергей и по натур былъ скоре холоденъ, чмъ пылокъ, какъ и большинство людей не знающихъ сильной страсти, старательно вывязывающихъ себ галстухи, безучастно присутствующихъ на торжественныхъ обдахъ и даже предлагающихъ тосты безъ всякаго одушевленя. Человкъ можетъ прилично занимать мсто на верхнихъ общественныхъ ступеняхъ, знать классическе языки, кое-что смыслить въ наукахъ, имть извстныя политическя убжденя и обладать всми качествами англйскаго джентльмена при самомъ незначительномъ расход жизненной энерги.

Нельзя сказать, чтобъ Грандкортъ былъ вообще недоволенъ бгствомъ Гвендолины отъ счастливой будущности, которую онъ ей предлагалъ. Въ этомъ поступк онъ видлъ особую пикантность и месть со стороны молодой двушки за его холодное обращене въ Кордельскомъ парк, которое, по здравомъ обсуждени, онъ не могъ не признать страннымъ. Онъ вырвалъ согласе на подразумваемое предложене и потомъ, не сдлавъ его, скрылся, такое поведене его, конечно, не могло не взорвать двушку съ душой. Но, безъ сомння, Гвендолина желала, чтобъ онъ послдовалъ за нею, и онъ самъ на это ршился. Однакоже, впродолжени цлой недли онъ не только не собрался въ путь, по даже и не спрашивалъ, куда похала миссъ Гарлетъ. М-ръ Лушъ торжествовалъ, но его тревожило нкоторое сомнне: Грандкортъ не говорилъ ему ни слова о Гвендолин, и нельзя было поручиться, къ какому ршеню придетъ его медлительный, апатичный умъ. Но, такъ какъ окончательное ршене вопроса отложено было на нкоторое время, то Лушъ могъ надяться, что энергя Грандкорта и на этотъ разъ мало-по-малу улетучится.

Гости въ Дипло выражали большее любопытства, чмъ самъ гостепримный хозяинъ. Куда двалась миссъ Гарлетъ? Неужели она отказала Грандкорту? Леди Флора Голлисъ, сгорая любопытствомъ, отправилась съ м-съ Торингтонъ въ Кветчамъ, Офендинъ и пасторскй домъ, гд и узнала, что миссъ Гарлетъ ухала въ Лейбронъ со своими старыми друзьями — барономъ и баронессой Лангенъ. М-съ Давило и Гаскойны ршили, что лучше всего говорить правду и не скрывать исчезновеня Гвендолины, которое, въ противномъ случа, можно было истолковать въ дурную сторону. Впрочемъ, пасторъ надялся, что бракъ только отсроченъ, такъ-какъ м-съ Давило не посмла сообщить ему о твердой ршимости Гвендолины не выходить замужъ за Грандкорта.

Пасторъ объяснилъ себ исчезновене Гвендолины смлымъ кокетствомъ и только спрашивалъ себя, не слишкомъ-ли далеко она простирала свою смлость.

Сэръ Гюго Малинджеръ былъ по натур очень хорошй человкъ. Но было одно обстоятельство, вслдстве котораго онъ не могъ смотрть на Грандкорта безъ особеннаго чувства непрязни.

Леди Малинджеръ было уже за сорокъ лтъ и, подаривъ мужу трехъ дочерей одну за другой, она уже восемь лтъ не рожала, а самъ сэръ Гюго, двадцатью годами старше жены, былъ въ тхъ лтахъ, когда люди перестаютъ питать надежду на получене дальнйшаго потомства, хотя въ наше время все позднее въ мод, начиная отъ обда и кончая бракомъ. Поэтому естественно, что одинъ видъ Грандкорта, его единственнаго наслдника, былъ уже непрятенъ сэру Гюго. Но въ тоже время онъ составилъ себ планъ, для осуществленя котораго обходился съ Грандкортомъ самымъ любезнымъ и дружескимъ образомъ. Дло было въ томъ, что онъ задумалъ купить за приличную сумму у Грандкорта его будущя права на Дипло, которое, такимъ образомъ, осталось-бы леди Малинджеръ и ея дочерямъ. Разстроенное положене финасовыхъ длъ Грандкорта придавало вроятность его согласю, а сэръ Гюго эксплоатацей угольныхъ копей собралъ мало-по-малу значительную сумму, такъ что теперь могъ заключить желанную сдлку. Конечно, еслибъ у сэра Гюго неожиданно родился сынъ, то эти деньги оказались-бы потраченными даромъ, но онъ готовъ былъ рисковать этой случайностью. Поэтому онъ старательно избгалъ всякой ссоры съ Грандкортомъ, и когда, нсколько лтъ передъ тмъ, ему потребовалось согласе племянника на рубку лса въ помсть, то онъ съ удовольствемъ замтилъ, что Грандкортъ не питаетъ къ нему никакой ненависти. Съ тхъ поръ не произошло между ними никакого повода къ ссор, и они поддерживали другъ съ другомъ самыя приличныя отношеня.

Грандкортъ, съ своей стороны, считалъ дядю ненужнымъ, излишнимъ предметомъ на земл, исчезновене котораго было-бы какъ нельзя боле желательно. Но онъ зналъ черезъ Луша, служившаго посредникомъ между ними, о план баронета и ему улыбалась мысль, что во всякое время онъ могъ получить значительную сумму, а если-бъ онъ и не ршился на подобную сдлку, то, во всякомъ случа, ему льстила возможность отказать сэру Гюго въ его просьб.

Собравъ нужныя свдня о миссъ Гарлетъ, леди Флора передала ихъ за обдомъ Грандкорту и намекнула при этомъ на то, что его считаютъ отвергнутымъ женихомъ. Грандкортъ выслушалъ ее спокойно, но со вниманемъ, и на другой день приказалъ Лушу изобрсти приличный предлогъ для удаленя черезъ недлю всхъ гостей изъ Дипло, такъ-какъ онъ хотлъ на яхт отправиться въ Балтйское море или куда-нибудь въ другое мсто. Лушъ тотчасъ понялъ, что Грандкортъ детъ въ Лейбронъ, но зналъ, что онъ, по своему характеру, могъ застрянутъ въ пути. Онъ желалъ только, чтобъ Грандкортъ взялъ его съ собой, и это ему удалось.

Такимъ образомъ, Грандкортъ прибылъ въ Лейбронъ, остановился въ отел Gzarina на пятый день посл отъзда Гвендолины въ Англю, и нашелъ тамъ своего дядю сэра Гюго Малинджера съ семействомъ, среди котораго находился и Данель Деронда. Обыкновенно случайная встрча царствующаго короля и наслднаго принца, привлеченыхъ въ одно и то-же мсто — первый подагрой, а второй — капризомъ, недоставляетъ большого удовольствя обоимъ. Сэръ Гюго былъ добродушный, снисходительный челевкъ, но несогласе съ его мннемъ о семейныхъ помстьяхъ тревожило его боле, чмъ различе въ политическихъ или религозныхъ убжденяхъ. Грандкортъ ни въ какомъ случа не могъ быть прятнымъ его сердцу племянникомъ и, какъ законный наслдникъ всхъ малинджеровскихъ помстй, служилъ олицетворенемъ главнаго горя въ жизни баронета — отсутствя родного сына, который могъ-бы наслдовать земли, находившяся только въ его пожизненномъ владни. Даже Дипло, въ которомъ сэръ Гюго жилъ впродолжени многихъ лтъ своей юности и куда его жена и дочери должны былибы удалиться посл его смерти, находился въ томъ-же положени. Это особенно встревожило его, когда Лушъ объяснилъ ему, что Грандкортъ, по всей вроятности, женится на миссъ Аропоинтъ, и тогда наличныя деньги потеряютъ для него особую цну. Поэтому, увидавъ неожиданно Грандкорта въ Лейброн, баронетъ почувствовалъ сильное желане узнать, что произошло въ Дипло, и ршился вести себя какъ можно любезне съ племянникомъ.

Между Данелемъ Деронда и Грандкортомъ существовали особыя отношеня, о которыхъ мы скажемъ впослдстви. Но никто изъ нихъ, встртившись неожиданно за общимъ столомъ, не ощутилъ какого-нибудь непрятнаго чувства. Посл обда, когда мужчины вышли въ большую залу, сэръ Гюго обратился къ Грандкорту:

— Вы много играли въ Баден?

— Нтъ, я смотрлъ, какъ играли друге, и держалъ пари съ нкоторыми русскими.

— Вамъ везло?

— Не помню, сколько я выигралъ, Лушъ?

— Вы вывезли изъ Бадена двсти фунтовъ стерлинговъ, отвтилъ Лушъ.

— Такъ вы прхали сюда не для игры?— спросилъ сэръ Гюго.

— Нтъ, мн надола игра, это — чортова неволя — сказалъ Грандкортъ, проводя рукою по своимъ бакенбардамъ.

— Для васъ, мой милый, слдовало-бы изобрсти машину, которая постоянно мняла-бы удовольствя,— произнесъ сэръ Гюго,— но относительно игры я съ вами согласенъ: это прескучная канитель. Я никогда не любилъ ее и теперь не могу смотрть равнодушно на игроковъ. Но гд ваша красавица, Деронда? Вы ее видли сегодня?

— Она ухала,— коротко отвтилъ Деронда.

— Удивительная двушка! Совершенная Дана,— продолжалъ сэръ Гюго, обращаясь къ Грандкорту,— стоило на ее посмотрть. Я видлъ, какъ она выигрывала, и была при этомъ совершенно спокойна, точно заране знала о своемъ счасть. Въ тотъ-же день Деронда видлъ, какъ она проигрывала съ ужасающей быстротой, но она была такъ-же хладнокровна. Она, вроятно, проиграла все, что имла, или вовремя остановилась. Почему вы знаете, что она ухала?

— По списку прзжихъ,— отвтилъ Деронда, едва замтно пожимая плечами,— Вандернотъ сказалъ мн, что ея фамиля Гарлетъ и, что она здсь съ барономъ и баронессой Лангенъ. Въ списк имя миссъ Гарлетъ уже вычеркнуто.

Извсте объ отъзд Гвендолины не было новостью для Луша, который тотчасъ по прзд узналъ объ этомъ изъ списка прзжихъ, но не сказалъ ни слова Грандкорту, который теперь, услыхавъ имя миссъ Гарлетъ, сталъ прислушиваться внимательне.

— А вы знаете этихъ Лангеновъ?— спросилъ онъ посл минутнаго молчаня.

— Я ихъ прежде никогда не видалъ, но посл отъзда миссъ Гарлетъ я говорилъ съ ними нсколько разъ.

— Вамъ извстно, куда она ухала?

— Домой,— отвтилъ рзко Деронда, какъ бы не желая боле продолжать разговора, но черезъ минуту онъ пристально посмотрлъ на Грандкорта и прибавилъ:— вы, вроятно, ее знаете: она живетъ недалеко отъ Дипло, въ Офендин, близъ Вансестера.

Во взгляд Данеля Деронда было всегда столько силы и выраженя, что когда, онъ неожиданно на кого-нибудь взглядывалъ, то тому невольно казалось, что онъ обращается къ нему съ вопросомъ. Часто слуги инстинктивно спрашивали его: ‘что прикажете, сэръ?’ хотя онъ молчалъ. Въ эту минуту и Грандкортъ почувствовалъ внутреннюю злобу къ этому молодому человку, которому, по его мнню, не было причины такъ испытующе смотрть на него.

— Да, я ее знаю,— отвтилъ онъ своимъ обычнымъ, вялымъ тономъ и, отвернувшись, сталъ смотрть на играющихъ.

— Кто она?— спросилъ сэръ Гюго у Луша, отходя отъ игорныхъ столовъ,— она, должно быть, недавно поселилась въ Офендин, тамъ посл вдовы жилъ старый Бленни.

— Онъ знаетъ ее больше всхъ ея друзей — промолвилъ Лушъ и внутренне обрадовался тому, что ему удастся все открыть Малинджеру.

— Боже всемогущй, что вы говорите?— воскликнулъ Малинджеръ и вышелъ съ Лушемъ въ корридоръ.

— Грандкортъ едва не женился на ней,— отвтилъ Лушъ — но я надюсь, что теперь все прошло. Она племянница пастора Гаскойна въ Пеникот. Ея мать — вдова, имющая многихъ дочерей. У молодой двушки нтъ никакого приданнаго, а опасна она какъ порохъ. Вообще этотъ бракъ былъ-бы большой глупостью. Но, къ счастю, она чмъ-то обидлась и, не предупредивъ Грандкорта, ухала. Конечно, онъ явился сюда за нею, но не очень спшилъ, въ виду ихъ взаимныхъ капризовъ, они врядъ-ли когда нибудь сойдутся. Но жаль: онъ потерялъ случай жениться на богатой наслдниц.

— Какой проклятый вертепъ! хуже, чмъ въ Баден,— сказалъ Грандкортъ, подходя къ нимъ,— я лучше пойду назадъ въ отель.

Лушъ понялъ, что господинъ его окончательно ршилъ ухать отсюда въ тотъ-же день.

Оставшись наедин съ Данелемъ Деронда, сэръ Гюго сказалъ.

— Интересная исторя. Эта молодая двушка а de l’mprevu. За нею стоитъ гоняться. Я полагаю, что ея появлене во всякомъ случа увеличило мои шансы на Дипло, независимо отъ того выйдетъ-ли она замужъ за Грандкорта или нтъ.

— Я надюсь, что подобный бракъ никогда не состоится — возразилъ Деронда тономъ отвращеня.

— Что? она и васъ плнила?— сказала’ сэръ Гюго, смотря въ лорнетъ на молодого человка,— и вы хотите бжать за нею?

— Напротивъ, я готовъ былъ-бы бжать отъ нея.

— Зачмъ? Вамъ ничего не стоитъ восторжествовать надъ Грандкортомъ. Двушка съ такой энергей, какъ она, найдетъ, что вы лучшая партя, чмъ вялый Грандкортъ.

— Я полагаю, что родъ и богатство — необходимыя условя для хорошей парти — замтилъ Деронда холодно.

— Лучшая лошадь беретъ призъ, независимо отъ ея генеалоги, вы помните слова Наполеона, Je suis anstre,— сказалъ баронетъ, обыкновенно относившйся очень легко къ аристическому происхожденю, подобно тому, какъ многе, хорошо пообдавъ, начинаютъ разсуждать о равномрномъ распредлени богатства на земл.

— Я вовсе не желаю быть знаменитымъ предкомъ,— замтилъ Деронда.

— И такъ, вы ршительно не послдуете за этой красавицей?— спросилъ сэръ Гюго, спуская лорнетъ.

— Ршительно нтъ.

Этотъ отвтъ былъ вполн искреннй, хотя въ голов Данеля Деронда мелькнула мысль, что при другихъ обстоятельствахъ онъ можетъ быть, заинтересовался-бы молодой двушкой и постарался-бы узнать ее поближе. Но въ эту минуту онъ уже не считалъ себя свободнымъ.

ГЛАВА XVI.

Исторя Деронды была не совсмъ обыкновенной. Главную роль въ ней игралъ одинъ свтлый, теплый юльскй день, полный солнечнаго блеска и благоуханя розъ, лепестки которыхъ усивали лужокъ, окруженный съ трехъ сторонъ стнами древняго готическаго монастыря. Данель, мальчикъ лтъ тринадцати, лежалъ на трав подъ тнью дерева и, поддерживая обими руками свою курчавую голову, читалъ книгу, подл него на складномъ стул сидлъ его наставникъ, также занятый чтенемъ. Книга, лежавшая передъ мальчикомъ, была ‘Исторя италянскихъ республикъ’ Сисмонди: онъ страстно любилъ исторю и жаждалъ знать, чмъ заполнено было время, протекшее отъ самаго потопа, и что происходило въ отдаленнйшя времена. Неожиданно онъ поднялъ голову, посмотрлъ на своего наставника и беззаботнымъ, дтскимъ голосомъ сказалъ:

— М-ръ Фрезеръ, отчего у папъ и кардиналовъ было всегда такъ много племянниковъ?

Наставникъ, способный молодой шотландецъ, исполнявшй должность секретаря Гюго Малинджера, неохотно оторвался отъ своей Политической Экономи и яснымъ, ршительнымъ тономъ, придававшимъ особенную силу высказываемой имъ истин, отвтилъ:

— Ихъ дтей называли племянниками.

— Зачмъ?

— Для приличя, вы знаете, что католическе патеры не могутъ жениться и потому ихъ дти незаконныя.

Промолвивъ эти слова съ нкоторымъ нетерпнемъ, м-ръ Фрезеръ снова углубился въ свое чтене, а Деронда, быстро вскочилъ какъ ужаленный.

Онъ всегда называлъ сэра Гюго Малинджера дядей, и когда однажды спросилъ его о своихъ родителяхъ, то баронетъ отвтилъ: ‘Ты лишился отца и матери въ младенчеств: вотъ почему я принялъ тебя на свое попечене’. Напрягая тогда свою память, онъ смутно сталъ припоминать, какъ его кто-то очень много цловалъ, какъ его со всхъ сторонъ окружала тонкая, благоухающая ткань, какъ его пальцы неожиданно попали на что-то твердое — и онъ расплакался. Вс другя его воспоминаня сосредочивались на томъ маленькомъ мрк, среди котораго онъ продолжалъ жить. Впрочемъ, въ то время онъ и не старался узнать больше, онъ такъ любилъ сэра Гюго, что не имлъ повода жалть о потер невдомыхъ ему родителей. Ему жилось очень хорошо у дяди, веселаго, снисходительнаго, красиваго человка, только-что достигшаго блестящаго полудня жизни, Данель считалъ его совершенствомъ. Помстье, гд протекала эта мирная, веселая жизнь, было однимъ изъ лучшихъ въ Англи, какъ ни смотрть на него: съ исторической, романтической или-же практической точекъ зрня. Самый домъ былъ очень живописенъ и своимъ архитектурнымъ стилемъ походилъ на старинное аббатство. Другое имне находилось въ другомъ графств и было сравнительно бднымъ. Малинджеры вели свое происхождене отъ Гюго Малингра, прибывшаго въ Англю съ Вильгельмомъ Завоевателемъ и бывшаго, подобно своему вождю, болзненнаго тлосложеня, чмъ, по счастю, вовсе не отличались его потомки. Два ряда этихъ потомковъ, прямыхъ и побочныхъ, смотрло на маленькаго Данеля въ портретной галлере: тутъ были рыцари въ блестящихъ броняхъ, съ острыми бородами, и красавицы въ фижмахъ и брыжжахъ, серозные государственные люди въ черныхъ бархатныхъ кафтанахъ и прелестныя женщины съ маленькими дтьми на рукахъ, улыбающеся политики въ громадныхъ парикахъ и полныя, краснощекя двушки и т. д., и т. д. до самаго сэра Гюго и его младшаго брата Генлея включительно. Этотъ, послднй женился на миссъ Грандкортъ и принялъ ея имя вмст съ помстьями, соединивъ такимъ образомъ два старинные рода и два древне герба. Его сынъ Генлей Малинджеръ Грандкортъ въ настоящее время боле знакомъ читателямъ, чмъ сэръ Гюго и его племянникъ Данель Деронда.

Въ портрет юнаго сэра Гюго, въ стоячихъ воротничкахъ и высокомъ галстух, сэръ Томасъ Лоренсъ врно представилъ живое выражене его лица и сангвиническй темпераментъ, дйствительно сохранявшеся еще въ оригинал, но нсколько польстилъ очертанямъ его лица, удлинивъ носъ, который въ дйствительности былъ гораздо короче, чмъ у Малинджера. По счастью для фамили, носъ сохранился въ младшемъ его брат и во всей своей крас перешелъ къ Малинджеру Грандкорту. Но въ Данел Деронд семейный типъ во всхъ его разнообразныхъ видоизмненяхъ нисколько не отразился. Это, однако, не мшало ему быть красиве всхъ предковъ сэра Гюго, и въ тринадцатилтнемъ возраст онъ могъ-бы служить образцомъ для живописца, который пожелалъ-бы написать отрока поразительной красоты, смотря на него, вы не могли не подумать, что его предки творили великя дла въ прошломъ, а потомки ознаменуютъ себя большими подвигами въ будущемъ. Подобныя прелестныя дтскя личики всегда возбуждаютъ въ насъ тревожное опасене, чтобъ ихъ не осквернили и не изуродовали грубыя униженя и гнетущя печали, столь неизбжныя на жизненномъ пути.

Въ настоящую минуту, на зеленомъ лужк, среди благоухающихъ розъ, Данель Деронда впервые познакомился съ подобной печалью. Новая мысль пришла ему въ голову, и подъ ея влянемъ стали измняться его обычныя чувства, подобно тому, какъ мысль объ опасности или грозовыя тучи измняютъ настроене веселыхъ, беззаботныхъ путешественниковъ. Онъ сидлъ неподвижно, обернувшись спиною къ наставнику, и на лиц его ясно обнаруживалась внутренняя борьба. Багровый румянецъ, покрывшй сначала его щеки, мало-по-малу исчезъ, но черты его сохранили то странное выражене, которое часто сопровождаетъ умственный обзоръ давно знакомыхъ событй. Онъ не жилъ съ мальчиками своего возраста, и его умъ представлялъ строгое сочетане дтскаго невдня съ необыкновеннымъ для возраста знанемъ, что гораздо чаще случается съ двочками, выходящими изъ ряда обыкновенныхъ. Начитавшись Шекспира и многихъ историческихъ сочиненй, онъ могъ разсуждать съ благоразумемъ ребенка-скоросплки о людяхъ, рожденныхъ вн брака и, вслдстве этого, несчастныхъ въ жизни, такъ-какъ они должны были сдлаться героями, чтобъ стать на одинаковую доску съ ихъ законнорожденными братьями. Но онъ никогда не примнялъ къ себ эти почерпнутыя свдня, потому что его жизнь текла слишкомъ спокойно и счастливо, чтобъ ему приходили въ голову подобныя мысли до настоящей минуты, когда вдругъ въ голов его блеснуло роковое подозрне, что его судьба могла быть одинаковой съ судьбою племянниковъ папъ и что человкъ, котораго онъ называлъ дядей, въ дйствительности могъ быть его отцомъ.

Многя дти, даже моложе Данеля, узнаютъ впервые горе въ вид неожиданнаго открытя, что ихъ родители не только не могли покупать все, что имъ вздумается, какъ они воображали, но были бдны или, по крайней мр, въ затруднительныхъ денежныхъ обстоятельствахъ, Данелю-же горе представилось въ вид таинственнаго незнакомца съ маской на лиц, отъ котораго можно было ожидать обнаруженя страшной истины. Пламенный интересъ, съ которымъ Данель относился къ дйствительнымъ или воображаемымъ событямъ, о которыхъ повствуется въ книгахъ, теперь неожиданно сосредоточился на его собственной истори, и онъ старался объяснить себ все, что ему было извстно, и отгадать все ему неизвстное. Горячо любимый дядя принялъ образъ отца, который скрывалъ отъ него страшную тайну и совершилъ противъ него великое преступлене. А что сталось съ его матерью? Объ этихъ роковыхъ тайнахъ Данель не могъ ни у кого спросить, такъ-какъ одна мысль о нихъ была для него жгучимъ страданемъ. Люди, дтство которыхъ протекло мирно, счастливо, поймутъ этотъ страхъ услышать что-нибудь позорное о своихъ родителяхъ. Новыя представленя такъ овладли имъ, что не позволяли ему и сомнваться въ дйствительности воображаемыхъ имъ фактовъ. Тяжелое сознане борьбы между бурнымъ потокомъ чувства и страхомъ обнаруженя чего-нибудь тяжелаго, наконецъ, нашло себ облегчене въ крупныхъ слезахъ, медленно покатившихся по его щекамъ.

— Данель, вы не замчаете, что сидите на измятыхъ листахъ вашей книги?— неожиданно произнесъ м-ръ Фрезеръ, и слова эти заставили Данеля очнуться.

Онъ медленно вынулъ изъ-подъ себя книгу, всталъ и, не поворачивая головы, отошелъ въ сторону отъ своего наставника, чтобы незамтно для него отереть слезы. Теперь, когда прошло первое невыносимое впечатлне разразившагося надъ нимъ удара, онъ почувствовалъ, что не имлъ никакихъ достоврныхъ фактовъ, сколько-нибудь оправдывающихъ его печаль, а только пополнялъ помощью своей фантази проблы въ своей истори, какъ онъ это продлывалъ съ бографями Перикла и Колумба въ отношени ихъ жизни до достиженя ими знаменитости. Однако, все-же было нсколько обстоятельствъ, дйствительность которыхъ была очевидна. Но черезъ минуту вс его предположеня приняли въ его глазахъ преступный характеръ религознаго сомння и низкаго подслушиванья у дверей тайны, долженствовавшей оставаться для него сокровенной, эта реакця была тмъ сильне, что вс чувства юнаго Данеля были чрезвычайно утончены и благородны. Вс эти колебаня въ мысляхъ и чувствахъ привели его въ конц концовъ къ новому взгляду на вс событя его жизни. Мысль, что друге знали и скрывали многое объ его происхождени, что онъ самъ ни за что не желалъ-бы обнародованя ими этой тайны, развила въ немъ преждевременную сосредоточность и чуткость. Онъ теперь обращалъ внимане на такя слова, которыя до рокового юльскаго дня прошли-бы незамченными мимо его ушей, каждая мелочь, которая могла-бы быть связана съ подозрваемой имъ истиной, возбуждала въ немъ новыя, неизвстныя ему до сихъ поръ чувства.

Одно изъ подобныхъ обстоятельствъ, случившееся мсяцъ спустя, произвело на юношу глубокое впечатлне. Данель обладалъ не только серебристымъ дтскимъ голоскомъ, но и замчательнымъ музыкальнымъ чутьемъ, и съ ранняго дтства плъ романсы, самъ себ акомпанируя на фортепьяно. Впослдстви, сэръ Гюго нанялъ ему учителей и часто заставлялъ его пть при гостяхъ. Однажды утромъ въ ненастную погоду, баронетъ прибгнулъ къ этому способу развлеченя своихъ друзей, и посл того, какъ мальчикъ очень искусно сплъ извстный романсъ ‘Нжное эхо’, съ улыбкой сказалъ:

— Подойди сюда, Данъ.

Мальчикъ подошелъ къ нему съ неохотой. На немъ была вышитая полотняная блуза, рельефно выставлявшая его красивую головку, а серьезное выражене лица среди общихъ похвалъ придавало ему необыкновенную прелесть.

— Хотлъ-бы ты быть великимъ пвцомъ,— спросилъ сэръ Гюго,— и, подобна Маро, собирать ежедневную дань всеобщаго восторга?

Данель вспыхнулъ и посл минутнаго молчаня отвтилъ гнвнымъ ршительнымъ тономъ:

— Нтъ, ни за что!

— Ну, ну, хорошо,— отвтилъ сэръ Гюго съ удивленемъ глядя на его раскраснвшееся лицо и нжно потрепалъ его по щек.

Но Данель отвернулся и поспшно вышелъ изъ гостинной. Придя въ свою комнату, онъ легъ на широкй подоконникъ, гд любилъ проводить свободныя минуты, смотря на старинные дубы парка, отдаленный лсъ и зеленую проску, соединявпуюся на горизонт съ голубымъ небомъ. Онъ хорошо зналъ жизнь джентльмена, наслдственнаго землевладльца, и, не думая много о себ (отличаясь впечатлительностью и живымъ воображенемъ, онъ легко забывалъ себя и увлекался какимъ-нибудь извстнымъ историческимъ героемъ), онъ, вмст съ тмъ, никогда не предполагалъ, чтобы его судьба могла измниться и чтобъ его положене въ свт могло разниться отъ того положеня, которое занималъ его дядя, такъ горячо его любившй. Поэтому его поразило въ само сердце неожиданное открыте, что дядя, быть можетъ, отецъ, помышлялъ о такой карьер для него, которая не только не походила на его собственную, но считалась недостойной для сына англйскаго джентльмена. Онъ часто бывалъ въ Лондон съ сэромъ Гюго и посщалъ оперу для развитя своего музыкальнаго таланта, такъ что ему были знакомы трумфы знаменитыхъ пвцовъ, но, несмотря на свой музыкальный талантъ, онъ съ негодованемъ отворачивался отъ мысли, что онъ, Данель Деронда, сталъ-бы разодвшись какъ кукла, пть для потхи людей, искавшихъ въ немъ только одного развлеченя. Одного факта, что сэръ Гюго допускалъ возможность его появленя на сцен, казалось Данелю достаточнымъ доказательствомъ того, что онъ по происхожденю не принадлежалъ къ классу джентльменовъ, подобныхъ баронету. Узнаетъ-ли онъ когда-нибудь горькую тайну о своемъ происхождени? Придетъ-ли время, когда дядя откроетъ ему все? Его пугала эта перспектива, и онъ предпочиталъ невдне страшной дйствительности. Если его отецъ совершилъ какое нибудь преступлене, то онъ лучше желалъ-бы никогда этого не знать, уже одна мысль, что о немъ было извстно кому-нибудь, его сильно терзала. Онъ спрашивалъ себя, кто именно изъ домашнихъ зналъ тайну его происхожденя, и смутно припоминалъ, что однажды, за нсколько лтъ передъ тмъ, управляющй сэра Гюго, Банксъ, во время прогулки, завелъ его себ въ домъ и сказалъ жен со странной улыбкой: ‘Дв капли воды — мать’. Въ то время онъ не обратилъ вниманя на это мелочное обстоятельство, но теперь оно пробртало для него важное значене. Почему онъ могъ походить на мать, а не на отца? была-ли его мать сестрою сэра Гюго или, можетъ быть, вовсе и не родня, наконецъ, его отецъ могъ быть братомъ сэра Гюго, перемнившимъ свою фамилю, какъ м-ръ Генлей.

Малинджеръ женился на миссъ Грандкортъ, но въ такомъ случа, отчего сэръ Гюго никогда не говорилъ о своемъ брат Деронд, хотя часто упоминалъ о брат Грандкорт?

До сихъ поръ Данель не интересовался семейнымъ генеалогическимъ деревомъ, которое висло въ кабинет дяди, но теперь онъ почувствовалъ неудержимое стремлене къ этому пергаменту, однако, его удерживала мысль, что его могутъ застать за разсматриванемъ этого документа, а онъ ни за что не хотлъ, чтобъ кто-нибудь даже заподозрилъ въ немъ мучившее его сомнне.

Подобная внутренняя борьба часто развиваетъ характеръ ребенка, въ то время, какъ родители спорятъ между собою, въ чемъ боле воспитательнаго элемента: въ точныхъ наукахъ или въ классической литератур? Если-бъ Данель не былъ одаренъ такой пламенной, любящей натурой, то неизвстная ему тайна его происхожденя и безпокойное предположене, что другимъ она извстна, могли бы возбудить въ немъ ожесточене и презрне къ людямъ. Но врожденная мягкость характера не дозволяла негодованю взять надъ нимъ верхъ. Данель любилъ почти всхъ окружавшихъ его лицъ, хотя подчасъ не прочь былъ ихъ и подразнить, конечно, за исключенемъ дяди. Къ нему Данель чувствовалъ ту глубокую сыновнюю привязанность, въ силу которой сынъ чувствуетъ себя счастливымъ уже при одномъ присутстви родителей, хотя-бы они и не занимались имъ въ данную минуту. Печать сэра Гюго, его часы съ золотой цпочкой, привычка разговаривать съ собаками и лошадьми, манера курить сигары,— все это имло особую прелесть въ глазахъ мальчика. Сэръ Гюго былъ стойкимъ вигомъ — и потому Данель считалъ торевъ и радикаловъ одинаковыми противниками истины, а сочиненя дяди, отъ описаня путешествй до журнальныхъ статей и политическихъ памфлетовъ включительно казались ему такими совершенствами, которыя могли-бы служить образцомъ для всхъ людей.

Понятно теперь, какую горечь почувствовалъ Данель, когда въ его ум зародилось подозрне, что предметъ его пламенной, преданной любви небезукоризненъ. Дти требуютъ, чтобъ ихъ герои не. имли на себ ни малйшаго пятнышка, первое открыте несостоятельности своихъ героевъ наноситъ впечатлительному ребенку такой-же всесокрушающй ударъ, какъ взрослому человку неожиданное разочароване въ своемъ идеал.

Однако вскор посл сцены, возбудившей такое тревожное волнене въ душ Данеля, оказалось, что, по всей вроятности, сэръ Гюго, предлагая Данелю карьеру артиста только шутилъ. Однажды онъ послалъ за Данелемъ и, когда мальчикъ подошелъ къ нему, онъ откинулся на спинку кресла и ласково сказалъ:

— Подойди сюда, Данъ, и сядь рядомъ со мною.

Мальчикъ повиновался, и сэръ Гюго съ любовью положилъ свой’ руку на его плечо.

— Что съ тобой, дитя мое?— спросилъ онъ,— въ послднее время ты какъ-будто грустишь.

Данель не хотлъ выказать своей слабости и черезъ силу удержался отъ слезъ, но не могъ произнести ни слова.

— Конечно, всякая перемна въ жизни тяжела для людей, живущихъ счастливо,— прибавилъ сэръ Гюго, нжно проводя рукою по чернымъ кудрямъ мальчика,— но ты не можешь получить такого воспитаня, какъ я желаю, не разставшись со мною. Къ тому-же въ школ тебя ожидаетъ много удовольствй.

Данель думалъ совершенно о другомъ и, нсколько успокоившись, спросилъ:

— Такъ я поступлю въ школу?

— Да, я хочу отправить тебя въ Итонъ. Ты долженъ получить воспитане англйскаго джентльмена, а для этого необходимо поступить въ народную школу, а оттуда въ университетъ, конечно, въ Кембриджъ, гд и я самъ воспитывался.

Румянецъ показался на щекахъ Данеля и мгновенно изчезъ.

— Что ты на это скажешь, Данель?— спросилъ Гюго съ улыбкой.

— Я желалъ-бы быть джентльменомъ — ршительно промолвилъ Данель,— и поступить въ школу, если это необходимо для сына джентльмена.

Впродолжени нсколькихъ минутъ сэръ Гюго молча смотрлъ на него, понимая теперь, почему его разсердило предложене сдлаться опернымъ пвцомъ.

— Теб не будетъ жалко разстаться со старымъ дядей?— нжно спросилъ онъ.

— Очень, очень жалко,— отвтилъ Данель, схвативъ руку сэра Гюго,— но разв я не буду прзжать домой на праздники?

— Конечно, будешь, а теперь я желалъ-бы тебя опредлить къ новому наставнику, чтобы исподволь подготовить тебя къ школьной жизни.

Этотъ разговоръ успокоилъ Данеля. Изъ него хотли сдлать джентльмена, слдовательно, его предположеня могли быть неврны. Онъ пересталъ задумываться, повидимому, безъ всякой причины надъ своимъ прошлымъ, въ немъ проснулось сильное влечене къ школ, онъ теперь весело плъ цлый день, плясалъ со старыми слугами, раздавалъ имъ подарки на прощаньи и нсколько разъ давалъ наставлене грумму, какъ обходиться съ его маленькой лошадкой.

— Какъ вы думаете, м-ръ Фрезеръ, я знаю, меньше всхъ мальчиковъ въ школ?— спрашивалъ Данель.

— Везд есть дураки — глубокомысленно отвтилъ Фрезеръ,— вы, конечно, не будете хуже другихъ, но будьте спокойны: въ васъ нтъ задатковъ ни Порсона ни Лейбница.

— Я и не хочу быть ни Порсономъ, ни Лейбницемъ,— отвтилъ Данель,— я скоре желалъ-бы быть великимъ государственнымъ мужемъ, какъ Периклъ или Вашингтонъ.

— А! не думаете-ли вы, что они обходились безъ грамматики и безъ алгебры?— спросилъ Фрезеръ. Въ сущности онъ считалъ своего ученика способнымъ на все, если только онъ захочетъ серьезно приняться за работу.

Въ школ все шло прекрасно, и Данель былъ очень доволенъ своей новой жизнью, но ему пришлось перенести одно разочароване. Онъ вступилъ съ самаго начала въ дружескя сношеня съ однимъ изъ товарищей, но когда тотъ, разсказавъ ему подробно о своихъ родителяхъ, ожидалъ отъ него такой-же откровенности, то Данель отшатнулся отъ него, хотя любящая натура сильно влекла его къ заключеню прочныхъ дружескихъ узъ. Вс, въ томъ числ и наставникъ, считали его очень скрытнымъ, сосредоточеннымъ мальчикомъ, но никто не ставилъ ему этого въ вину, такъ-какъ онъ былъ очень добръ, простъ и отличался быстротою соображеня, какъ въ учень, такъ и въ играхъ. Конечно, и его наружность имла не малое вляне на благопрятное мнне о немъ всей школы, въ настоящемъ случа, его обаятельная красота не лгала.

Однакожъ, передъ первыми каникулами онъ получилъ изъ дома неожиданную всть, увеличившую въ немъ грустное настроене. Сэръ Гюго писалъ ему, что онъ женился на миссъ Раймондъ, прелестной молодой двушк, которую Данель, вроятно, помнитъ. Въ письм, между прочимъ, было сказано, что это обстоятельство нисколько не помшаетъ ему провести праздники дома и что онъ найдетъ въ леди Малинджеръ новаго друга, вполн заслуживающаго его любви. Сэръ Гюго поступилъ въ этомъ случа, какъ всякй человкъ, который, сдлавъ для себя что-либо прятное, поздравляетъ всхъ со своимъ счастьемъ. Но не будемъ винить его за это, пока мы не узнаемъ вполн побуждавшихъ его причинъ. Ошибку въ его поведени относительно Деронды можно объяснить равнодушемъ къ ощущенямъ другихъ, особенно дтей, которое часто встрчается въ самыхъ добродушныхъ людяхъ, спокойно и счастливо живущихъ на земл. Никто лучше его не зналъ, что вообще Данеля считали его сыномъ, но его тшило это подозрне, и онъ никогда не думалъ, что самъ ребенокъ могъ придти въ смущене теперь или впослдстви отъ своего таинственнаго происхожденя. Онъ любилъ его, на-сколько умлъ, и желалъ ему всевозможнаго блага.

Въ виду легкомысленнаго отношеня даже почтенныхъ людей къ воспитаню, едва-ли можно подвергнуть большому упреку сэра Гюго Малинджера. Онъ оставался холостякомъ до сорока пяти лтъ и всегда считался очаровательнымъ, изящнымъ мужчиной, поэтому неудивительно, что онъ имлъ такого хорошенькаго сына, какъ Данель. Мать ребенка, быть можетъ, принадлежала къ большому свту или была случайно встрчена сэромъ Гюго въ его заграничныхъ путешествяхъ. Единственное лицо, которое могло выразить неудовольстве попеченемъ сэра Гюго, не могло быть спрошено объ этомъ по малолтству, а впослдстви никто и не подумалъ объ его чувствахъ.

Къ тому времени, когда Деронда долженъ былъ поступить въ университетъ, леди Малинджеръ подарила уже своему мужу трехъ прелестныхъ двушекъ, къ величайшему разочарованю сэра Гюго, состояне котораго, за неимнемъ наслдника мужескаго пола, должно было перейти къ его племяннику Малинджеру Грандкорту. Теперь Данель уже боле не сомнвался насчетъ своего происхожденя. Боле подробныя изысканя убдили его, наконецъ, что сэръ Гюго былъ его отцомъ, но такъ-какъ онъ никогда не говорилъ съ нимъ объ этомъ предмет, то, вроятно, желалъ, чтобъ Данель ни о чемъ не справляясь, безмолвно принималъ-бы его попечене. Бракъ сэра Гюго могъ усилить озлоблене Деронды и возбудить въ немъ ненависть къ леди Малинджеръ и ея дтямъ, которыя угрожали лишить его любви сэра, Гюго, но ненавидть невинныя человческя существа — такая нравственная нелпость, что Деронда не былъ на нее способенъ, и даже негодоване, примшивавшееся къ его любви къ сэру Гюго, принимало форму страданя, а не страсти. Съ развитемъ въ его ум идеи терпимости ко всмъ заблужденямъ, онъ обыкновенно примнялъ эту идею и къ настоящему случаю. Сознане несправедливаго матеральнаго лишеня или физическаго недостатка можетъ ожесточить себялюбивую, сосредоточенную натуру. Но боле возвышенная личность, видя, что ея горе тонетъ въ мирад другихъ горестей, только развиваетъ въ себ гуманность и сочувстве ко всмъ несчастнымъ. Рано пробудившаяся въ Данел чуткость къ извстнымъ впечатлнямъ навела его на размышленя о различныхъ вопросахъ жизни, придала новое направлене его совсти, возбудила въ немъ сочувстве ко многому и стремлене къ опредленной цли, которыя отличали его отъ всхъ другихъ юношей его возвраста.

Однажды, въ конц лтнихъ каникулъ, посл экскурси съ наставникомъ по Рейну и непродолжительнаго пребываня въ аббатств, Данель, наканун поступленя въ Кембриджъ, сказалъ сэру Гюго:

— Чмъ вы хотите меня сдлать, сэръ?

— Чмъ хочешь, мой милый мальчикъ,— отвтилъ баронетъ,— я предлагалъ уже теб поступить въ армю, но ты къ моему удовольствю, отказался. Ты можешь самъ выбрать то поприще, къ которому ты чувствуешь большее влечене, но теперь еще рано длать выборъ: прежде надо осмотрться и узнать свтъ. Университетъ представляетъ прекрасную дверь для вступленя въ жизнь. Онъ даетъ молодому человку случай одержать первые успхи, а часто успхъ даетъ опредленную форму его неяснымъ стремленямъ. На-сколько мн извстно, ты со своими способностями можешь посвятить себя любому занятю. Ты уже теперь такъ углубился въ классическе языки, что перещеголялъ меня, и если они теб надоли, ты можешь въ Кембридж заняться математикой, какъ я длалъ въ твои годы.

— Я полагаю, сэръ,— отвтилъ, покраснвъ, Данель,— что въ выбор занятй я долженъ руководствоваться и финансовыми соображенями. Вдь мн придется жить своимъ трудомъ?..

— Не совсмъ. Конечно, я теб совтую не быть расточительнымъ, да ты и не имешь къ этому расположеня, но нтъ причины отказывать себ въ необходимомъ. Ты будешь получать достаточное для холостяка содержане: ты можешь всегда разсчитывать на 700 ф. ст. въ годъ. Ты можешь пойти въ адвокаты, сдлаться литераторомъ или избрать для себя политическую карьеру. Признаюсь, послднее всего боле было-бы мн по сердцу. Я очень желалъ-бы имть тебя всегда подъ рукою и грести въ одномъ челнок съ тобой.

Деронда былъ сильно смущенъ. Онъ сознавалъ необходимость поблагодарить дядю, но другя чувства волновали его въ эту минуту. Естественне всего было теперь-же задать вопросъ объ его происхождени, но ему казалось, что въ эту минуту было невозможно упоминать объ этомъ или подвергнуть сэра Гюго унизительному признаню. Его щедрость къ Данелю была тмъ замчательне, что въ послднее время онъ выказывалъ особую экономю и всячески старался отложить побольше денегъ изъ пожизненныхъ доходовъ съ помстй на приданное дочерей, поэтому въ голов Данеля блеснула мысль, что назначаемыми ему деньгами онъ не былъ-ли обязанъ своей матери? Конечно, это смутное предположене такъ-же скоро исчезло, какъ и появилось.

Сэръ Гюго, повидимому, не замтилъ ничего страннаго въ выражени лица Данеля и продолжалъ со своей обычной словоохотливостью:

— Я очень радъ, что ты, кром классическихъ языковъ, занимался французскимъ и нмецкимъ. Дло въ томъ, что сдлать изъ себя греческо-латинскую машину и умть цитировать цлыя страницы классическихъ драматурговъ по одной данной строф — не можетъ принести никакой практической пользы, если не посвятить себя ученой карьер. Вдь въ жизни никто не играетъ въ такя загадки и никогда не бываетъ запроса на греческую премудрость. Вообще замть, что слишкомъ много цитатъ въ рчи лишаютъ ее самостоятельности. Впрочемъ, настояще ученые занимаютъ въ обществ видное мсто и часто играютъ даже роль въ политик. Это люди нужные, и если ты имешь влечене къ ученымъ степенямъ, то я ничего не имю противъ этого.

— Нтъ, кажется, опасенй, чтобъ я сдлался ученымъ, и надюсь, что вы не почувствуете слишкомъ большого разочарованя, если я не достигну первыхъ ученыхъ степеней.

— О, нтъ, я желалъ-бы, только чтобъ ты не осрамился, но Бога-ради не доходи до ученаго тупоумя, какъ, напримръ, молодой Бреканъ, который вышелъ изъ университета съ двумя учеными степенями, и съ тхъ поръ ни на что неспособенъ, кром вышиваня подтяжекъ. Мн хотлось-бы только, чтобъ ты вступилъ въ практическую жизнь съ хорошимъ дипломомъ. Я не возстаю противъ нашей университетской системы, мы, дйствительно, нуждаемся въ общемъ умственномъ развити, какъ въ спасительномъ противовс противъ грошей и хлопчатки, особенно въ парламент. Конечно, я совершенно забылъ греческй языкъ, но классическя занятя развили во мн литературный вкусъ и, безъ сомння, благодтельно отразились на моихъ собственныхъ сочиненяхъ.

Данель сохранилъ почтительное молчане насчетъ этого вопроса. Восторженная увренность въ превосходств сочиненй сэра Гюго и въ безусловномъ преимуществ виговъ среди политическихъ партй мало-по-малу въ немъ разсялась. Онъ не принадлежалъ къ лучшимъ ученикамъ въ Итон и хотя нкоторыя науки давались ему такъ-же легко, какъ искусство грести, но онъ не обладалъ тми способностями, которыя требуются отъ юношей, желающихъ блестть въ такихъ школахъ, какъ Итонъ. Въ немъ развилось сосредоточенное стремлене къ широкому, всестороннему знаню, которое не соотвтствуетъ терпливой работ на узкомъ пути, ведущемъ къ научнымъ степенямъ. Къ счастью, онъ былъ скроменъ и смотрлъ на свои посредственные успхи просто, какъ на обыкновенное явлене, а не какъ на доказательство его генальности. Все-же Данель не совершенно измнилъ высокому о немъ мнню Фрезера: онъ отличался пылкимъ, хотя и сосредоточеннымъ характеромъ и яркимъ воображенемъ. Эти качества не рзали глазъ при первомъ взгляд, но постоянно выражались въ его отношеняхъ къ другимъ, что давало поводъ его товарищамъ упрекать его въ нравственной эксцентричности.

— Деронда былъ-бы первымъ среди насъ, если-бы имлъ въ себ нсколько больше самолюбя,— говорили они.

Но какъ могъ онъ проложить себ дорогу, когда чувствовалъ отвращене къ борьб съ другими за первенство и останавливался по собственной вол въ нсколькихъ шагахъ отъ цли, предпочитая, вопреки знаменитому изрченю Кляйва, быть ягненкомъ, а не мясникомъ? Однакожъ, ошибочно было-бы полагать, что Деронда былъ лишенъ своего рода самолюбя, мы знаемъ, какъ глубоко страдалъ онъ при мысли, что его происхождене было омрачено позорнымъ пятномъ, но бываютъ случаи, когда сознане наносимаго вреда развиваетъ въ человк не жестокую ршимость наносить другимъ вредъ и пользоваться чужими несчастьями, какъ ступенями для своего возвышеня, а, напротивъ,— ненависть ко всякому злу. Онъ также подвергался вспышкамъ гнва, также готовъ былъ наносить удары, но не въ такихъ случаяхъ, когда можно было-бы этого ожидать. Во всемъ, что касалось его самого, инстинктъ возмездя у него съ самаго дтства былъ подчиненъ всепримиряющему чувству любви. Любовь удерживаетъ эгоистичное, гнвное я въ подчиненномъ положени, такъ-что, оно, наконецъ, привыкаетъ къ самоуничиженю и не возвышаетъ голоса. Такимъ образомъ, съ годами, чувства Деронды къ сэру Гюго хотя и видоизмнялись подъ влянемъ критическаго анализа, но отличались той гуманной терпимостью, которая примиряетъ подозрительность съ любовью. Старинный, дорогой сердцу домашнй очагъ, со всмъ, что въ немъ заключалось, не исключая леди Малинджеръ и ея дочерей, былъ для него такъ-же святъ, какъ и въ дтств: только теперь онъ смотрлъ на него подъ другимъ угломъ зрня. Святыня не представлялась ему уже сверхъестественной совершенной, но человческая рука, создавшая эту святыню, возбуждала въ немъ такое теплое почтительное чувство, котораго не могло поколебать никакое неожиданное открыте. Конечно, самолюбе Деронды, даже въ самые ранне, весенне дни его жизни, не ставило себ цлью грубое торжество физической силы или пошлые, обыденные трумфы учащейся молодежи, быть можетъ, это происходило оттого, что онъ еще въ дтств сжегъ въ себ вс зачатки подобнаго мелочнаго эгоизма на пламени возвышенныхъ идей. Удерживать себя отъ того, къ чему друге стремятся, требуетъ неменьшей энерги, и юноша, питающй неудержимое влечене къ ящику съ карандашами товарища, нисколько не энергичне другого, который чувствуетъ столь-же неудержимое влечене отдать товарищу свой ящикъ съ карандашами. Однакоже, Деронда вовсе не избгалъ уродливыхъ, съ его точки зрня, сценъ школьной жизни, напротивъ, онъ охотно присутствовалъ при нихъ, нжно заботясь о томъ изъ товарищей, который самъ не умлъ заботиться о себ, Это видимое, часто компрометировавшее его, чувство товарищества длала его популярнымъ, такъ-какъ гуманное влечене къ изслдованю причинъ человческихъ страданй, развившееся въ немъ такъ-же рано, какъ другого рода генальная способность въ поэт, написавшемъ ‘Королеву Мабъ’, въ девятнадцать лтъ,— отличалось такой добротой, что его невольно приписывали чувству товарищества. Но довольно, въ человк много скрытаго не только зла, но и добра, которое нельзя описать ни словомъ, ни перомъ, а можно только отгадать каждому изъ насъ, соразмрно съ нашей внутренней прозорливостью.

Въ Кембридж Данель производилъ такое-же впечатлне на всхъ окружавшихъ его, какъ и въ Итон. Вс интересовавшеся имъ единогласно говорили, что онъ могъ-бы достигнуть перваго мста, если-бъ онъ смотрлъ на учене только какъ на средство къ достиженю успха, а не какъ на оруде для развитя мыслей и мннй, такъ-какъ, придерживаясь этого послдняго взгляда, онъ критиковалъ методы и подвергалъ оцнк тотъ грузъ, который онъ долженъ былъ нести на себ, напрягая вс свои силы. Сначала университетскя занятя имли для него большую прелесть: относясь равнодушно къ классическимъ языкамъ, онъ энергично принялся за математику, къ которой еще въ дтств выказывалъ необыкновенную способность, и съ удовольствемъ почувствовалъ свою силу въ сравнительно новой отрасли знаня. Это чувство довольства собою, а также похвалы наставника побудили его держать экзаменъ на первую ученую степень по математик, онъ желалъ сдлать прятное сэру Гюго своими успхами, заняте высшей математикой, вляя на него тмъ чарующимъ образомъ, которымъ дйствуетъ на душу всякая серьезная умственная работа, развивало въ немъ новую охоту къ труду.

Но вскор на его пути опять появилась преграда. Въ немъ все боле и боле стало развиваться стремлене къ основательнымъ, рацональнымъ научнымъ занятямъ, ненмвишмъ ничего общаго съ поверхностнымъ, узкимъ зубренемъ, требуемымъ для экзамена. (Дло происходило пятнадцать лтъ тому назадъ, когда англйская университетская система не представляла безусловнаго совершенства.) Въ минуты сильнаго неудовольствя къ тмъ несовершеннымъ методамъ, которые не обращаютъ вниманя на изслдоване принциповъ, составляющихъ жизненную суть всхъ знанй, онъ упрекалъ себя въ самолюбивомъ стремленя къ пробртеню тхъ преимуществъ, которыя даетъ ученая степень англйскаго университета, и въ немъ просыпалось желане просить сэра Гюго, чтобы онъ позволилъ ему выйдти изъ Кембриджа и продолжать независимое заняте наукой заграницей. Зародышъ этого стремленя уже замтенъ былъ въ его дтскомъ пристрасти къ всеобщей истори и желани близко ознакомиться съ жизнью иностранныхъ государствъ, подобно странствующимъ студентамъ среднихъ вковъ. Теперь онъ жаждалъ такой подготовки къ жизни, которая не ограничивалабы его опредленной рамкой и не лишила-бы его возможности послдующаго выбора, основаннаго на свободномъ умственномъ развити. Такимъ образомъ ясно, что главный недостатокъ Деронды заключался въ нершительности и колебани его мыслей, что поддерживалось его положенемъ: ему не было необходимости немедленно зарабатывать кусокъ, хлба или поспшно вступить на какое-нибудь опредленное поприще, а его чуткость къ полутаинственному своему происхожденю заставляла его желать какъ можно доле оставаться въ нейтральномъ положени относительно общества. Друге люди,— думалъ онъ,— имли опредленныя занятя, и мсто въ жизни, а ему нечего было торопиться. Но планъ Данеля о продолжени научныхъ занятй заграницею, по всей вроятности, остался-бы въ области мечтанй, если-бъ одно неожиданное обстоятельство не помогло ему его осуществить.

Обстоятельство это заключалось въ пламенной дружб, къ товарищу, которая, начавшись въ университет, продолжалась и во всю послдующую жизнь. Въ одно время съ Данелемъ поступилъ въ Кембриджъ и занималъ комнату рядомъ съ нимъ юноша, отличавшйся своей необыкновенной эксцентричностью. Его строгя черты лица и блокурые волосы, ниспадавше на плечи, напоминали старинныя работы первыхъ германскихъ живописцевъ, а когда веселая шутка оживляла его блдное лицо, то въ его глазахъ и улыбк обнаруживался юморъ зрлаго человка. Отецъ его, замчательный граверъ, умеръ одиннадцать лтъ тому назадъ, и его мать должна была воспитывать на свои, очень скудныя средства, трехъ дочерей. Гансъ Мейрикъ чувствовалъ себя столбомъ или, врне сказать, сучковатымъ пнемъ, служащимъ поддержкой этимъ слабымъ вьющимся растенямъ. Въ немъ не было недостатка въ способности и честномъ намрени сдлаться дйствительно надежной поддержкой своей семьи, легкость и быстрота соображеня, которыя онъ обнаруживалъ въ научныхъ занятяхъ, могли обезпечить ему таке-же успхи въ Кембридж, какъ въ школ, въ которой онъ получилъ первоначальное воспитане. Единственная опасность, грозившая преградить ему путь къ достиженю ученой степени, заключалась въ легкомысленныхъ вспышкахъ, которыя происходили не отъ дурныхъ привычекъ, а отъ неумнья сдерживать себя, причемъ онъ готовъ былъ на таке поступки, которые мало-по-малу могли развить въ немъ самые предосудительные недостатки.

Гансъ въ хорошя минуты былъ добрымъ, любящимъ существомъ и въ Деронд нашелъ себ друга, тмъ боле преданнаго, что случайныя уклоненя юноши отъ истиннаго пути возбуждали въ немъ искреннее сожалне. Дйствительно, Гансъ жилъ боле въ комнатахъ Деронды, чмъ въ своей, откровенно бесдовалъ съ нимъ о своихъ семейныхъ длахъ, занятяхъ и надеждахъ, разсказывалъ ему о бдности его домашней обстановки о своей любви къ матери и сестрамъ, о своей страсти къ живописи, которую онъ, однакожъ, ршился побороть, въ себ, чтобы имть возможность лучше обезпечить жизнь дорогихъ для него существъ. Онъ не требовалъ ничего взамнъ своего довря и смотрлъ на Деронду, какъ на олимпйца, ни въ чемъ ненуждавшагося, подобный эгоизмъ въ дружб довольно часто встрчается въ общительныхъ, живыхъ натурахъ. Данель былъ этимъ очень доволенъ и мало-по-малу привыкъ заботиться о немъ какъ о родномъ брат, удерживать его въ минуты его слабости и разными ловкими ухищренями не только пополнять недостатокъ его денежныхъ средствъ, но и спасать его отъ угрожавшихъ ему лишенй. Подобная дружба легко принимаетъ характеръ нжной любви, одинъ расправляетъ свои могучя крылья, находя отраду въ покровительств слабаго, а другой съ наслажденемъ ищетъ прюта подъ ихъ снью. Мейрикъ готовился къ экзамену для полученя ученой степени по классическимъ языкамъ, и успхъ, имвшй для него во многихъ отношеняхъ громадное значене, былъ тмъ вроятне, что его трудолюбе поддерживалось стойкой дружбой Деронды.

Но неосторожность Мейрика въ начал осенняго семестра едва не уничтожила всхъ его надеждъ. Съ обычнымъ рзкимъ переходомъ отъ ненужныхъ расходовъ къ излишнимъ лишенямъ, онъ употребилъ почти вс свои деньги на покупку старой гравюры и возвратился въ Кембриджъ изъ Лондона въ третьемъ класс вагона, гд онъ до того засорилъ себ глаза, что у него сдлалось серьезное воспалене, грозившее на вки испортить его зрне. Этотъ неожиданный несчастный случай побудилъ Деронду пожертвовать собою и своими занятями для друга, онъ энергично принялся помогать Гансу въ его занятяхъ, надясь такимъ образомъ замнить ему глаза и доставить возможность выдержать экзаменъ. Желая скрыть отъ семьи свою болзнь, Мейрикъ остался въ Кембридж на рождественске праздники подъ предлогомъ усиленныхъ занятй, и Данель также не похалъ домой.

Видя, что ради него Деронда пренебрегаетъ своими собственными занятями, Гансъ часто ему говорилъ:

— Ой, дружище, ты меня выручаешь, а себя губишь. Съ вашей математикой въ одинъ день можно перезабыть все, что вызубрилъ въ сорокъ.

Деронда не соглашался, чтобъ онъ чмъ-нибудь рисковалъ, и поддался вполн чарующему вляню дружбы и отчасти вновь проснувшемуся въ немъ интересу къ прежнимъ классическимъ занятямъ. Но все-же, когда Гансъ, оправившись, могъ уже читать самъ. Деронда съ новой энергей принялся за работу. Вс его усиля, однакожъ, ни къ чему не привели, за то Мейрикъ одержилъ полную побду, что доставило ему большое удовольстве.

Успхъ, быть можетъ, примирилъ-бы Деронду съ университетскими занятями, но пустота всего, начиная отъ политики до мелочныхъ забавъ, никогда насъ такъ не поражаетъ, какъ въ минуту неудачи. Понесенное имъ поражене, въ сущности, не имло для него серьезнаго значеня, но потеря времени на заняте, несоотвтствовавшее его желанямъ, возбудила въ немъ совершенное отвращене къ нимъ, и смутное намрене покинуть Кембриджъ приняло теперь опредленную форму. Раскрывая этотъ планъ Мейрику, онъ объяснилъ, что очень радъ неожиданному обороту длъ, уничтожавшему въ немъ всякое колебане, но, конечно, призналъ, что, въ случа серьезнаго сопротивленя сэра Гюго, ему поневол придется уступить.

Счастье и благодарность Мейрика были парализованы безпокойствомъ о друг. Онъ врилъ въ искренность желаня Деронды заниматься за-границей, но онъ чувствовалъ что ради него Данель поставилъ себя въ невыгодное положене относительно сэра Гюго.

— Если-бъ ты получилъ ученую степень,— сказалъ онъ, мрачно насупивъ брови,— то въ глазахъ сэра Гюго могъ-бы съ честью выйдти изъ университета, но теперь ради меня ты испортилъ свою будущность, и я не могу ничего сдлать для тебя.

— Нтъ, можешь, ты долженъ выйдти первымъ изъ Кембриджа и это будетъ лучшимъ результатомъ всхъ моихъ занятй.

— Чортъ возьми! ты спасъ изъ воды дворняжку и хочешь, чтобъ она была красивой левреткой. Многе поэты изображали въ трагедяхъ страданя человка, продавшаго свою душу чорту изъ личныхъ интересовъ, а я напишу трагедю, въ которой герой продалъ свою душу Богу и разстроилъ тмъ всю свою жизнь.

Мейрикъ не довольствовался выраженемъ на словахъ своего сожалня о понесенной Данелемъ, по его милости, потер. Онъ написалъ сэру Гюго и объяснилъ въ пламенныхъ выраженяхъ, что Деронда непремнно получилъ-бы ученую степень, если-бъ не пожертвовалъ ему всмъ своимъ временемъ передъ экзаменомъ.

Оба друга отправились въ Лондонъ вмст: Мейрикъ съ радостной встью къ матери и сестрамъ, жившимъ въ маленькомъ домик въ Чельси, а Деронда съ твердой ршимостью сообщить свой планъ сэру Гюго. Онъ боле всего надялся на пристрасте баронета ко всякаго рода эксцентричностямъ, но не ожидалъ встртить такъ мало сопротивленя съ его стороны. Сэръ Гюго принялъ его нжне обыкновеннаго, не упрекнулъ за неудачу и выслушалъ его просьбу о поздк за-границу скоре съ серьезнымъ вниманемъ, чмъ съ удивленемъ.

— Такъ ты не хочешь быть англичаниномъ до мозга костей?— сказалъ онъ, наконецъ, пристально смотря на Данеля.

— Я хочу быть англичаниномъ, но желаю познакомиться съ точками зрня другихъ и отдлаться отъ исключительныхъ, узкихъ англйскихъ методовъ въ научныхъ занятяхъ.

— Понимаю, ты не хочешь быть обыкновеннымъ, пошлымъ юношей, и я не имю ничего противъ твоего желаня сбросить съ себя нкоторые изъ нацональныхъ предразсудковъ. Мн самому принесло большую пользу долгое пребыване за-границей. Но, Бога ради, продолжай одваться по-англйски и не привыкай къ дурнымъ сигарамъ. Да вотъ еще, милое дитя мое… доброта и самопожертвоване вещи хорошя, но не надо ими злоупотреблять. Какъ-бы то ни было, я согласенъ на твой отъздъ, только подожди немного: я кончу дла въ комитет, и мы подемъ вмст.

Такимъ образомъ, желане Деронды исполнилось. Но прежде, чмъ ухать за-границу онъ провелъ нсколько часовъ въ дом Ганса Мейрика, гд онъ познакомился съ его матерью и сестрами. Застнчивыя молодыя двушки съ любопытствомъ разглядывали каждую черточку на лиц друга и благодтеля ихъ брата. Онъ казался имъ полнымъ совершенствъ идеаломъ, и посл его ухода меньшая изъ нихъ тотчасъ-же принялась, подъ руководствомъ старшихъ, за его портретъ въ вид Карамальзамана.

ГЛАВА XVII.

Въ прекрасный юньскй вечеръ Деронда гребъ въ лодк вверхъ по Темз. Около года прошло съ тхъ поръ, какъ онъ возвратился въ Англю изъ за-границы, увренный въ томъ, что его воспитане закончено и, что ему пора занять мсто въ англйскомъ обществ. Хотя, изъ угожденя сэру Гюго и, чтобъ оградить себя отъ праздности, онъ началъ было приготовляться къ адвокатур, тмъ не мене его колебане относительно выбора жизненнаго поприща усиливалось съ каждымъ днемъ.

Онъ всегда любилъ кататься въ лодк и теперь, живя въ Лондон съ Малинджерами, находилъ большое удовольстве въ уединенныхъ прогулкахъ по рк. Онъ держалъ свою лодку въ Петне, и когда только сэръ Гюго не нуждался въ его присутстви, онъ считалъ для себя величайшимъ удовольствемъ грести до заката солнца и возвращаться домой при блеск звздъ. Это не значило, чтобъ онъ находился въ сантиментальномъ настроени, но онъ былъ все время въ томъ созерцательномъ расположени духа, которое часто встрчается въ современныхъ молодыхъ людяхъ, спрашивающихъ себя съ горечью, стоитъ-ли принимать участе въ жизненной борьб? Я, конечно, говорю о такихъ молодыхъ людяхъ, которые могутъ предаваться этимъ празднымъ размышленямъ, получая 3—5% съ капитала, нажитаго не ихъ трудомъ. Сэръ Гюго не мало удивлялся тому, что юноша, представлявшй собою блестящй контрастъ съ болзненными и плаксивыми представительницами человчества, могъ носиться съ идеями, которыя, въ сущности, не заслуживали никакого вниманя, ему лично казались только туманными иллюзями. Это особенно поражало его потому, что Деронда не хотлъ быть литераторомъ, ремесло котораго заключается именно въ наживани денегъ распространенемъ оригинальныхъ, подчасъ нелпыхъ идей.

Въ темно-синей куртк и такой-же маленькой фуражк, съ коротко подстриженными волосами и большой шелковистой бородой, Данель сохранялъ только отдаленные слды прежняго херувимчика. Но всякй, кто видалъ его въ дтств, сразу могъ-бы узнать его по своеобразному пронизывающему взгляду его проницательныхъ глазъ, который Гвендолина назвала почему-то страшнымъ, хотя, въ сущности, онъ выражалъ лишь мягкую наблюдательность. Теперь онъ что-то тихо напвалъ, у него былъ высокй баритонъ. Впрочемъ, достаточно было взглянуть на его могучую фигуру и ршительное, серозное лицо, чтобъ положительно отвергнуть всякую возможность встртить въ немъ очаровательнаго нжнаго тенора, рдко даруемаго природою человку безъ ущерба для прочихъ его качествъ. Руки у него были большя, пальцы гибке, сильные, подобные тмъ, которые рисовалъ Тицанъ, желая представить соединене силы съ изяществомъ. Точно также было большое сходство между лицомъ Деронды и потретами Тицана: тотъ-же блдно-смуглый цвтъ лица, тотъ-же высокй лобъ, т-же спокойные, проницательные глаза! Онъ не походилъ теперь, какъ въ дтств, на серафима, а былъ совершенно земнымъ мужественнымъ созданемъ, но при взгляд на него, вы все-же получали поняте о высшей человческой пород. Подобные типы встрчаются на всхъ ступеняхъ общества, и часто насъ поражаетъ такое лицо въ рабочемъ, неожиданно поднимающемъ на насъ глаза, чтобъ отвтить на какой-нибудь вопросъ. Многе, желая сказать Данелю что-нибудь прятное, говорили ему, что его лицо не можетъ не остановить на себ всеобщаго вниманя, но эти комплименты только сердили его, такъ-какъ, смотря на себя въ зеркало, онъ постоянно съ горечью думалъ о той, на которую долженъ былъ походить, и о судьб которой онъ не смлъ ни у кого спрашивать.

Около моста Кью на Темз между шестью и семью часами вечера бываетъ еще довольно оживленно. На дорожкахъ по берегу виднлись гуляюще, а по рк тянулись барки. Деронда налегъ на весла, чтобъ поскоре миновать этотъ оживленный уголокъ, но вдругъ увидалъ передъ собою большую барку, и, взявъ въ сторону, чтобъ дать ей дорогу остановился у самаго берега. Онъ продолжалъ безсознательно напвать вполголоса, баркароллу изъ ‘Отелло’, въ которой Россини переложилъ на музыку знаменитыя строфы Данта:

‘Ness im maggior dolore

Che ricordarsi del tempo felice

Nella miseria’ *).

*) Нтъ большаго горя, чмъ горе воспоминаня о счастливомъ времени.

Трое или четверо прохожихъ остановились на берегу и смотрли, какъ барка проходила подъ мостъ, по всей вроятности, и они обратили внимане на молодого джентльмена въ лодк, но тихе звуки его псни, повидимому, поразили не ихъ, а стоявшую въ нсколькихъ шагахъ отъ него маленькую фигуру, какъ-бы олицетворявшую собою то горе, о которомъ онъ безсознательно плъ. Это была молодая двушка лтъ восемнадцати, небольшого роста, худенькая, съ маленькимъ, нжнымъ личикомъ, въ большой черной шляп, изъ-подъ которой виднлись черныя кудри, зачесанныя за уши, и въ длинной шерстянной накидк. Руки ея безпомощно висли, а глаза были устремлены въ воду съ неподвижнымъ выраженемъ отчаяня. Увидавъ ее, Деронда пересталъ пть, вроятно, она прислушивалась къ его голосу, не зная откуда онъ доносится, потому что, увидвъ его, она съ испугомъ, осмотрлась по сторонамъ и отступила назадъ. Ихъ взгляды встртились и на одно мгновене остановились другъ на друг, но для лицъ, пристально смотрящихъ другъ на друга, мгновене кажется вчностью. Взглядъ молодой двушки походилъ на взглядъ газели, обращающейся въ бгство: въ немъ не было ни стыда, ни страха, а только застнчивое смущене. Деронд показалось, что она едва-ли сознавала, что вокругъ нея происходитъ. Мучилъ-ли ее голодъ или какое-нибудь страшное горе? Онъ почувствовалъ къ ней сожалне и глубокое сочувстве, но черезъ минуту она обернулась и пошла къ сосдней скамейк, стоявшей подъ деревомъ.

Онъ не имлъ никакого права оставаться доле на этомъ мст и слдить за нею, бдно одтыя печальныя женщины часто встрчаются на улицахъ, но эта молодая двушка сосредоточила на себ его внимане нжными чертами своего лица и необыкновенной, своеобразной красотою. Но это именно и удерживало его отъ попытки предложить ей свои непрошенныя услуги. Онъ принялся грести изо всей силы и вскор очутился далеко вверхъ по рк. Но образъ несчастной двушки неотступно его преслдовалъ. То онъ думалъ, что, она, вроятно жертва какой-нибудь романтической истори, то упрекалъ себя за предразсудокъ, въ силу котораго интересное личико должно было непремнно имть и интересное приключене, наконецъ, онъ оправдывалъ свое сочувстве къ ней тмъ, что горе всегда трагичне въ прелестномъ, нжномъ ребенк.

Въ послднее время Деронда сосредоточилъ вс свои помыслы на своей будущей судьб, но колебане его насчетъ выбора жизненнаго поприща имло тсную связь со всмъ мромъ, прошедшимъ и настоящимъ, такъ что новый образъ безпомощнаго горя, только-что имъ виднный, тотчасъ-же послужилъ ему лишнимъ звеномъ въ общей цпи причинъ, удерживавшихъ его отъ подчиненя той рутин, которая заставляетъ людей оправдывать существующее зло и рядиться въ чужя мння, какъ въ мундиръ.

Возвращаясь домой, Данель почти не гребъ, а совершенно отдался теченю, которое тихо несло его внизъ. Когда онъ достигъ Ричмондскаго моста, солнце уже садилось и приближались сумерки, которыя онъ любилъ проводить на рк въ мечтательномъ созерцани. Онъ выбралъ уединенный уголокъ противъ садовъ Кью, причалилъ къ берегу и легъ въ лодку на спину, положивъ голову на подушки въ уровень съ бортомъ, такъ что онъ видлъ вс окружающе его предметы, а его нельзя было видть. Долго онъ не сводилъ глазъ съ открывавшагося передъ нимъ вида на широкую зеркальную поверхность рки, въ которой отражалось голубое небо и терпливо ждалъ, пока появится ночной часовой, длающй перекличку звздамъ, по фантази восточныхъ поэтовъ. Онъ предался поэтическому забытью и уже мечтательно смшивалъ свое ‘я’ съ окружающей его природой, какъ вдругъ его взглядъ остановился на невысокихъ ивахъ, покрывавшихъ противоположный берегъ. Среди нихъ что-то мелькнуло, страшное предчувстве сжало ему сердце. Черезъ мгновене у самой воды показалась маленькая фигурка молодой двушки, освщенная умирающими лучами солнца. Онъ боялся испугать ее неожиданнымъ движенемъ и безмолвно слдилъ за нею. Она осмотрлась по сторонамъ, и убдившись, что никто не могъ ей помшать, повсила шляпу на ближайшее дерево, сняла съ себя шерстяную накидку и опустила ее въ воду, потомъ вытащила и сдлала шагъ впередъ. Деронда понялъ, что она хотла обернуть себя мокрой накидкою, какъ саваномъ, нечего было доле ждать. Онъ вскочилъ и поспшно переправился на другой берегъ. Несчастная, видя, что ея намрене открыто, упала на берегъ, закрывъ лицо руками. Выскочивъ на песокъ, Данель тихо подошелъ къ ней и нжно произнесъ:

— Не бойтесь… Вы несчастны… Доврьте мн ваше горе… Скажите, что я могу для васъ сдлать?

Она подняла голову и взглянула на его. Лицо его было обращено къ свту, и она его узнала. Впродолжени нсколькихъ минутъ она молчала, не сводя съ него глазъ. Наконецъ, она тихимъ, мелодичнымъ голосомъ съ иностраннымъ и, вмст съ тмъ, чисто-англйскимъ акцентомъ промолвила:

— Я васъ видла прежде… nella miseria…

Не понимая на что она намекала. Леронда подумалъ, что она отъ горя и голода, вроятно, стала заговариваться.

— Вы пли,— продолжала она, какъ-бы во сн,— nessun maggior dolore…

— Да, да,— отвтилъ Данелъ, понявъ, въ чемъ дло,— я часто пою эту баркароллу. Но вамъ здсь оставаться нельзя. Позвольте мн отвезти васъ домой въ моей лодк. Позвольте мн достать изъ воды вашу накидку.

Онъ не хотлъ безъ ея разршеня дотронуться до накидки, которая снова сползла въ воду, и ему показалось, что она лихорадочно сжала руку, которой держала одинъ конецъ накидки. Но глаза ея были по-прежнему устремлены на него.

— Вы, кажется, добрый человкъ,— промолвила она,— быть можетъ, вашими устами говоритъ Богъ.

— Доврьтесь мн. Позвольте мн вамъ помочь. Я прежде умру, чмъ позволю кому-нибудь васъ обидть.

Она встала и потащила за собою мокрую накидку но, при ея чрезмрной слабости, она была слишкомъ тяжела для нея, и она выпустила ее изъ рукъ. Эта маленькая фигурка съ безпомощно опущенными руками и пристально устремленнымъ на Данеля взоромъ была по-истин божественна.

— Боже мой!— съ чувствомъ произнесъ Деронда, который при вид этой несчастной покинутой двушки не могъ не подумать въ душ, ‘быть можетъ, и моя мать была такаяже несчастная.’

Эти слова, которыми на всемъ свт, на запад и на восток, выражается сострадане къ чужому несчастью, внушили, повидимому, молодой двушк довре къ Деронд. Она подошла къ лодк и уже положила маленькую руку на его руку, какъ вдругъ остановилась.

— Мн некуда идти,— промолвила она,— у меня здсь нтъ никого…

— Я васъ отвезу къ одной почтенной дам, у которой нсколько дочерей,— поспшно отвтилъ Деронда, какъ-бы обрадовавшись тому, что домъ, изъ котораго она бжала былъ очень далекъ отсюда.

Но она все еще колебалась и застнчиво прибавила:

— Вы служите въ театр?

— Нтъ, я ничего общаго съ театромъ не имю,— ршительно отвтилъ Деронда и прибавилъ съ нжной мольбою:— я отвезу васъ къ доброй, почтенной дам, у которой вамъ будетъ очень хорошо. Не надо терять времени, вы можете здсь простудиться. Жизнь еще доставитъ вамъ много счастья, право, на свт еще есть и добрые люди.

Она боле не сопротивлялась, прыгнула въ лодку и ловко услась на подушк, точно это было для нея привычное дло.

— У васъ, кажется, было что-то на голов?— спросилъ Деронда.

— Шляпа,— сказала незнакомка,— она осталась на дерев.

— Я принесу ее,— крикнулъ Деронда, удерживая ее рукою,— не бойтесь, лодка не отойдетъ.

Онъ выскочилъ на берегъ, досталъ шляпу и мокрую накидку и, сложивъ ее, бросилъ на дно лодки.

— Намъ надо увезти накидку,— сказалъ онъ весело,— а то люди, видвше васъ, могутъ подумать, что вы утонули. Я очень сожалю, что не могу вамъ предложить ничего, кром куртки, надньте ее, въ этомъ ничего не будетъ неприличнаго. Дамы, возвращаясь по рк поздно вечеромъ, часто надваютъ мужске пальто и сюртуки.

Онъ съ улыбкой протянулъ ей свою куртку, она взяла ее, грустно улыбнулась и накинула себ на плечи.

— У меня есть бисквиты, хотите?— спросилъ Деронда.

— Нтъ, я не могу сть. У меня еще было немножко денегъ, чтобы купить хлба.

Онъ молча сталъ грести, и они быстро понеслись по теченю. Она не смотрла на него, но слдила за взмахами веселъ, полулежа на подушк и какъ-бы начиная находить прелесть въ окружавшей ее теплот и въ возвращени къ жизни. Сумерки уже наступили, багровыя полосы исчезли на неб, и звзды появилисъ одна за другой, но луна еще не всплыла надъ деревьями и высокими зданями. Въ полумрак Данель не могъ ясно разглядть выражене лица молодой двушки. Его все еще мучило опасене за ея умственныя способности, такъ-какъ попытка на самоубйство была очевидна, онъ хотлъ заговорить съ нею, но удерживался, желая прежде заслужить ея довре своимъ скромнымъ поведенемъ.

— Я люблю прислушиваться къ плеску воды,— сказала она тихо.

— И я тоже.

— Если-бъ вы не подоспли на помощь,— я теперь была-бы уже мертвой.

— Не говорите объ этомъ. Я надюсь, что вы никогда не будете сожалть о томъ, что я удержалъ васъ отъ такого страшнаго шага.

— Не знаю, слдуетъ-ли еще мн радоваться тому, что я не умерла. Maggior dolore miseria продолжались доле tempo Jelice… Dolore,— прибавила она задумчиво,— miseria — эти слова мн кажутся вчно живыми.

Деронда молчалъ, онъ не хотлъ ее разспрашивать, боясь выказать притязане на право благодтеля или недостатокъ уваженя къ ея горю.

— Я думала, что въ этомъ нтъ ничего дурного,— продолжала она, смерть и жизнь равны передъ Богомъ. Наши отцы убивали дтей и самихъ себя, чтобъ сохранить въ чистот свои души. Я дйствовала съ той-же цлью, но теперь мн Богъ приказываетъ жить, хотя я, право, не знаю какая мн предстоитъ жизнь?

— Вы найдете себ друзей. Я вамъ ихъ найду.

— Нтъ,— отвтила она мрачно, качая головой,— у меня на свт есть только мать и братъ — и то я не могу ихъ найти.

— Вы англичанка? Вы должны быть англичанкой: вы такъ отлично говорите по-англйски.

Она не спшила отвтомъ и устремила на Деронду застнчивый, но пристальный взглядъ, стараясь разглядть въ полумрак его черты. До сихъ поръ она смотрла только на весла. Казалось, какъ будто она только-то проснулась и не знала, что въ ея впечатлняхъ была дйствительность и что — сонъ.

Продолжительное одиночество отняло у нея способность различать дйствительность отъ фантази, вншнее отъ внутренняго. Взглядъ ея былъ полонъ удивляющейся боязливости, какъ смотритъ покинутый въ пустын младенецъ на являющагося ему ангела еще не зная, съ чмъ онъ явился: съ гнвомъ или милостью.

Деронда покраснлъ отъ этого взгляда, котораго онъ больше чувствовалъ, нежели замчалъ.

— Вы хотите знать, англичанка-ли я?— спросила она.

— Я ничего не хочу знать, исключая того, что вы сами мн скажете — отвтилъ онъ, все еще боясь, что она не совсмъ нормальна,— но не лучше-ли вамъ отдохнуть и не говорить?

— Нтъ, я вамъ скажу. Я родилась въ Англи, но я еврейка.

Деронда ничего не отвтилъ, но удивился тому, что самъ не призналъ въ ней еврейскаго типа, хотя всякй, видавшй нжныя лица испанскихъ молодыхъ двушекъ, могъ принять ее и за испанку.

— Вы меня презираете?— Грустно спросила она.

— Я не такъ глупъ.

— Конечно, есть много дурныхъ евреевъ.

— Также, какъ и христанъ, но вдь это не можетъ служить для меня причиной презирать ихъ.

— Моя мать и братъ были хороше люди, но я ихъ никогда не найду. Я прибыла сюда издалека, изъ-за границы. Я убжала… Но я вамъ не могу всего разсказать. Я думала все, что я найду мать, что Богъ меня приведетъ къ ней. Но потомъ я предалась отчаяню, и сегодня цлый день у меня звучало въ ушахъ только одно слово: Никогда! никогда!.. Теперь я начинаю опять думать, что я ее найду. Не даромъ-же Богъ велитъ мн жить.

Тутъ силы ей измнили, она закрыла лицо руками и горько зарыдала. Деронда надялся, что слезы успокоятъ ее и началъ обдумывать, какъ ему выполнить свой трудный планъ — представить молодую двушку леди Малинджеръ? Она, конечно, была добрйшей женщиной, но, по всей вроятности, онъ не застанетъ ее дома, а, въ такомъ случа, онъ можетъ опасаться, что слуги блестящаго аристкратическаго дома дурно примутъ несчастную двупку. Но куда-же ее помстить? Эта мысль тмъ боле безпокоила его, что отвтственность за результатъ этой странной истори лежала всецло на немъ и, что двушка произвела на него сильное впечатлне.

Вдругъ ему пришло въ голову отвезти молодую двушку къ м-съ Мейрикъ, домъ которой онъ часто, посщалъ по возвращени изъ-за границы. Гансъ Мейрикъ находился въ Итали, и Деронда былъ убжденъ, что, явившись въ маленькй домикъ въ Чельси, онъ найдетъ теплый премъ у почтенной матери трехъ дочерей, которыя знали жизнь только по книгамъ и, конечно, выкажутъ трогательную готовность помочь горю прелестной еврейки, похожей на Ревекку въ роман ‘Айвенго’ Вальтеръ-Скотта — тмъ боле, что, исполняя просьбу Деронды, он сдлаютъ угодное своему любимому Гансу.

‘Он слишкомъ добры, чтобъ побояться принять ее’,— подумалъ онъ и ршился похать въ Чельси.

Поздка въ кэб по многолюднымъ улицамъ посл безмолвнаго уединеня рки показалась ему слишкомъ продолжительной, но къ счастью, молодая двушка, утомленная всми треволненями дня и своими продолжительными рыданями, тихо задремала. Что-же касается Данеля, то онъ чувствовалъ, что въ этотъ вечеръ сразу постарлъ и вступилъ въ новую фазу жизни. Душа его была преисполнена радостью, что ему удалось спасти человка, но въ голов его уже возбуждалось сомнне, дйствительно-ли онъ спасъ эту молодую двушку, лишивъ ее возможности умереть.

ГЛАВА XVIII.

Домъ м-съ Мейрикъ казался снаружи маленькимъ и невзрачнымъ, но отрадно, что въ туманномъ Лондон существуютъ еще до сихъ поръ подобныя скромныя, мирныя жилища, въ которыхъ царствуетъ изящный вкусъ и отсутстве всякой пошлой мишуры. Вс предметы внутренняго убранства были одинаково дороги матери, какъ воспоминане о ея брачной жизни, и тремъ ея дочерямъ, какъ необходимая часть того маленькаго мрка, въ которомъ протекала вся ихъ жизнь. М-съ Мейрикъ отказывала себ во многомъ, но сохранила любимыя ея мужемъ картины, и ея дти научились истори человчества по портретамъ и историческимъ картинамъ, украшавшимъ ихъ маленькя комнаты. Мебель была также очень стара и, за исключенемъ фортепано и картинъ, ни одинъ закладчикъ не далъ-бы за нихъ ничего подъ залогъ. Но среди этой простой, небросавшейся въ глаза обстановки протекала счастливая семейная жизнь, которой было доступно все, что есть высшаго въ музык, живописи и поэзи, хотя въ тяжелое въ матеральномъ отношени для семьи время, когда Кэти еще не имла постоянной работы, въ дом не всегда была служанка для топки печей и уборки комнатъ.

М-съ Мейрикъ и ея дочери были соединены между собою тройными узами: семейной любовью, поклоненемъ идеаламъ и энергичнымъ трудолюбемъ. Одно время Гансъ желалъ, чтобъ он жили удобне и нсколько роскошне, но встртилъ единодушное, самоотверженное сопротивлене. Эта жертва съ ихъ стороны дала ему возможность предаваться своей страсти къ изящнымъ искусствамъ, не бросая университета. Его мать и сестры жили тихо, не пользуясь никакими развлеченями, и только когда Гансъ возвращался домой изъ университета, он иногда посщали оперу, покупая билеты на мста не ниже галлереи.

Смотря на эту мирную, счастливую семью, собравшуюся, по обыкновеню, въ маленькой гостиной, окно которой выходило въ садъ, невольно хотлось, чтобъ она никогда не перемняла своего образа жизни. М-съ Мейрикъ читала вслухъ, сидя у лампы, подл нея Эми и Мабъ вышивали подушки на продажу, а поотдаль, за особымъ столомъ, при свт двухъ свчей, Кэти рисовала на заказъ картинки для иллюстрированныхъ журналовъ. Вс четыре женщины были минатюрны, вполн пропорцональны ихъ маленькимъ комнатамъ. М-съ Мейрикъ была живая полу-француженка, полу-шотландка, несмотря на то, что ей еще не наступило полныхъ пятидесяти лтъ, ея, волосы, выбивавшеся изъ-подъ скромнаго квакерскаго чепца, были почти совершенно сды, но брови у нея были темныя, также, какъ и глаза, черное платье, врод монашеской рясы, прекрасно шло къ ея маленькой фигурк. Дочери очень походили на мать, только у Мабъ волосы были свтлые, какъ у Ганса. Все въ этихъ двушкахъ было просто, непринужденно, отъ волосъ, зачесанныхъ а la chinoise, до срыхъ платьевъ съ узкими юбками, составлявшими совершенную противоположность моднымъ въ то время кринолинамъ. Всхъ ихъ четверыхъ, можно было-бы спрятать въ обыкновенный дамскй чемоданъ. Единственный большой предметъ въ этой комнат былъ Гафузъ, персидская кошка, спокойно лежавшая на кресл, обитомъ коричневымъ сафьяномъ.

М-съ Мейрикъ читала ‘Histoire d’un Conscrit’ Эркмана-Шатрана, и когда она окончила книгу, Мабъ воскликнула:

— Мн никогда еще не приходилось читать лучшей повсти!

— И неудивительно, Мабъ,— замтила Эми:— теб всегда боле всего нравится только-что прочитанная книга.

— Это не повсть,— сказала Кэти,— а историческй эпизодъ. Мы ясно видимъ лица солдатъ, слышимъ ихъ рчи, даже бене ихъ сердецъ.

— Называйте эту книгу, какъ хотите,— отвтила Мабъ,— но она пробуждаетъ во мн стремлене къ добру и сострадане къ ближнимъ. Она длаетъ меня похожимъ на Шиллера, и я хотла-бы обнять весъ мръ. А пока,— прибавила она, обвивая руками шею матери,— я поцлую, васъ мамочка.

— Когда ты входишь въ такой азартъ, то всегда бросаешь на полъ работу,— сказала Эми, указывая на свалившуюся со стола канву,— а все-бы лучше кончить подушку, не испачкавъ ее.

— О-о — промолвила Мабъ, поднимая свою работу,— какъ-бы и я желала ухаживать за ранеными.

— Да, но ты расплескала-бы бульонъ, подавая его больнымъ,— замтила Эми.

— Оставь въ поко бдную Мабъ,— сказала м-съ Мейрикъ.— Дай мн свою работу, дитя мое, я буду продолжать, а ты предавайся себ на свобод своимъ мечтамъ.

— Однако, вы, мама, еще безпощадне Эми,— произнесла Кэти,— не поднимая глазъ со своего рисунка.

— Нтъ, я ршительно не могу усидть!— воскликнула Мабъ, вскакивая съ мста.— Ахъ! если-бъ случилось что-нибудь необыкновенное, хоть второй потопъ, напримръ!… Разв поиграть съ горя?

Она открыла фортепано при общемъ смх сестеръ, но въ эту минуту на улиц послышался шумъ, колесъ — и у скромнаго домика остановился кэбъ.

— Кто это?— произнесла м-съ Мейрикъ, поспшно направляясь въ переднюю.— Десять часовъ, и Феба уже спитъ.

— М-ръ Деронда!

Это восклицане матери поразило молодыхъ двушекъ: он бросили свою работу, а Кэти произнесла шопотомъ:

— Ну, вотъ и случилось что-нибудь необыкновенное…

Отвтъ Деронды на привтстве м-съ Мейрикъ былъ произнесенъ такъ тихо, что даже не долетлъ до гостинной, въ ту-же минуту м-съ Мейрикъ затворила дверь.

— Я знаю, что злоупотребляю нашей добротой,— прибавилъ Деронда посл разсказа о своемъ необыкновенномъ приключени — но я ршительно не знаю, что мн длать съ бдной двушкой? Нельзя-же отдать ее на руки чужимъ. Я разсчитывалъ на ваше человколюбе и надюсь, что вы не сочтете моего поступка неприличнымъ.

— Напротивъ,— отвтила м-съ Мейрикъ,— вы мн длаете честь своимъ довремъ. Я совершенно понимаю ваше затруднительное положене. Ступайте, приведите ее сюда, а я предупрежу моихъ двочекъ.

Пока Деронда ходилъ за незнакомкой, м-съ Мейрикъ вернулась въ гостинную.

— Твое желане исполнилось, Мабъ, сказала она,— теб будетъ за кмъ ухаживать, только не за тремя ранеными солдатами, а за бдной двушкой, которая съ отчаяня хотла утопиться. М-ръ Деронда во-время подосплъ къ ней на помощь и привезъ ее къ намъ, не имя для нея другого боле врнаго убжища. Онъ говоритъ, что она еврейка, но, кажется, образованная: знаетъ италянскй языкъ и музыку.

Молодыя двушки были очень удивлены неожиданностью, но лица ихъ тотчасъ-же выразили самое теплое сострадане.

Только Мабъ какъ-бы испугалась столь быстраго, почти сверхестественнаго, исполненя ея желаня.

Между тмъ, Деронда подошелъ къ кэбу и, обращаясь къ блдной, дрожавшей отъ страха, незнакомк, сказалъ.

— Я привезъ васъ къ добрйшимъ людямъ. Это очень хорошее семейство, здсь есть такя-же молодыя двушки, какъ и вы. Пойдемте!

Она послушно подала ему руку и послдовала за нимъ. Появлене ея въ блестяще-освщенной маленькой гостиной, гд ее ждали минатюрныя обитательницы скромнаго жилища, могло-бы возбудить сострадане и въ самыхъ зачерствлыхъ сердцахъ. Сначала ее ослпилъ неожиданный свтъ, но, почувствовавъ нжное пожате руки и видя передъ собою сочувственныя, добрыя лица, она какъ-бы ожила.

— Вы, врно, устали, дитя мое?— произнесла м-съ Мейрикъ.

— Мы будемъ за вами ухаживать, мы будемъ васъ любить!— воскликнула Мабъ, схватывая ее за руку.

Теплая встрча въ чуждомъ ей дом такъ сильно подйствовала на незнакомку, что въ глазахъ ея впервые сверкнуло довольство. Бросивъ быстрый взглядъ на Деронду, какъ-бы относя къ нему свое неожиданное счастье, она сказала м-съ Мейрикъ:

— Я чужестранка… еврейка. Вы, можетъ быть, думаете, что я дурная женщина?

— Нтъ, мы уврены, что вы хорошая двушка!— воскликнула Мабъ.

— Мы не думаемъ ничего дурного о васъ,— произнесла м-съ Мейрикъ,— успокойтесь, вы здсь все равно, какъ дома. Присядьте, мы сейчасъ дадимъ вамъ поужинать и уложимъ спать.

Незнакомка молча взглянула на Деронду.

— Вы безъ малйшаго опасеня можете оставаться здсь,— сказалъ онъ.

— Я ничего не боюсь и съ удовольствемъ останусь у этихъ добрыхъ ангеловъ.

М-съ Мейрикъ взяла ее за руку и хотла посадить, но бдная двушка не желала воспользоваться человколюбивымъ гостепримствомъ этой доброй семьи прежде, чмъ не откроетъ имъ, кто она.

— Меня зовутъ Мирой Лапидусъ. Я прхала одна изъ Праги, откуда бжала, не желая подвергнуться позору. Я думала найти въ Лондон мать и брата. Меня отняли у матери ребенкомъ. Теперь тутъ вс новые дома, и я не могла разыскать своихъ. Я здсь давно, а денегъ у меня было немного. Вотъ почему я дошла до отчаяня.

— Наша мама будетъ за вами ухаживать!— воскликнула Мабъ,— Посмотрите, какая у насъ славная, маленькая мама!

— Сядьте, вамъ пора отдохнуть,— сказала Кэти, поддвигая ей стулъ, а Эми выбжала изъ комнаты, чтобы заварить чай.

Мира боле не сопротивлялась и грацозно сла на стулъ, поджавъ свои маленькя ножки и смотря съ нмой благодарностью на своихъ новыхъ друзей.

— Позвольте мн завтра зайти къ вамъ часовъ въ пять,— сказалъ Деронда, понимая, что ему здсь боле нечего длать.

— Да, пожалуйста, до тхъ поръ мы совершенно познакомимся.

— Прощайте,— произнесъ Деронда, подходя къ Мир и протягивая ей руку.

— Да благословитъ васъ Богъ отцовъ моихъ,— сказала она, вставая и смотря ему прямо въ глаза,— и да сохранитъ Онъ васъ отъ всякаго зла, какъ вы сохранили меня! Я не думала, что на свт есть таке добрые люди. Вы встртили меня бдную, несчастную и протянули мн руку…

Деронда не могъ ничего отвтить отъ душевнаго волненя и, молча поклонившись, вышелъ изъ комнаты.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Двичй выборъ.

ГЛАВА XIX.

Назвать Деронду романтичнымъ было-бы несправедливо, однако подъ его спокойной, сосредоточенной вншностью скрывалась пламенная натура, которая легко находила поэтическй элементъ въ событяхъ повседневной жизни. Дйствительно, эти элементы существуютъ въ настоящее время точно также, какъ и въ прошлые вка, но, конечно, не для холодныхъ натуръ, которыя во вс времена считали ихъ глупымъ заблужденемъ. Они существуютъ свободно въ одной комнат съ микроскопомъ и даже въ вагон желзной дороги, ихъ обращаетъ въ бгство только пустота въ головахъ современныхъ людей. Какъ могутъ небо и земля, отдаленная планета и грудь матери, питавшей насъ, имть поэтическй оттнокъ для человка, который не одаренъ ни умомъ, ни чувствомъ, душа котораго не трепещетъ братской любовью къ близкимъ и далекимъ?

Для Деронды встрча съ Мирой имла такое-же значене, какъ для Ореста и Ринальдо ихъ необыкновенныя приключеня. До самаго утра онъ не могъ сомкнуть глазъ и всю ночь безпрерывно переживалъ т минуты, въ которыя онъ видлъ Миру на берегу рки и въ дом м-съ Мейрикъ. Если онъ бралъ книгу, чтобъ немного забыться, то образъ молодой двушки снова возставалъ передъ нимъ между строками. Онъ не только видлъ то, что дйствительно случилось на его глазахъ, но дополнялъ воображенемъ неизвстное ему прошлое и вроятное будущее. Страстное желане Миры отыскать мать, соотвтствовавшее его собственнымъ чувствамъ, возбуждало въ немъ теплую симпатю къ ней и ршимость помочь ей въ ея поискахъ. Если ея мать и братъ находились въ Лондон, то ихъ можно было найти, принявъ необходимыя къ тому мры. Но тутъ естественно возникали въ голов Деронды т-же опасеня насчетъ родственниковъ Миры, которыя такъ часто терзали его въ отношени его собственной матери. Отыскавъ ихъ, Мира могла подвергнуться еще большему несчастью. Она говорила, что ея мать и братъ были люди добрые, хороше, но вдь это могло ей только казаться, и къ тому-же, отъ времени ея разлуки съ ними прошло десять или двнадцать лтъ, въ течене которыхъ могли произойти самыя роковыя перемны.

Несмотря на его обычное стремлене принимать сторону несчастныхъ жертвъ человческихъ предразсудковъ, Деронда никогда не чувствовалъ особенной симпати къ евреямъ, напротивъ, виднные имъ представители этой расы, на какой-бы общественной ступени они ни находились, одинаково возбуждали въ немъ антипатю. Перемнить свою вру и смшиваться съ туземцами той страны, гд они обитаютъ, онъ считалъ обязательнымъ для каждаго ученаго или образованнаго еврея. Презирать еврея, только изъ за того, что онъ еврей, онъ, конечно, считалъ для себя недостойнымъ, но ему почему-то казалось, что презрне цлой расы безъ исключеня непремнно должно отозваться на каждомъ представител этой расы, который уже по этому одному можетъ-быть, вполн заслуживаетъ презрня. Караибы, которые мало смыслятъ въ теологи, думаютъ, что воровство включено въ христанское учене и, по всей вроятности, приведутъ вамъ доказательства этого. Деронда, какъ и вс мы, зналъ существующя басни о еврейскихъ обычаяхъ и нравахъ, и, хотя всегда протестовалъ противъ заключеня о настоящемъ на основани прошлаго, но относительно современныхъ евреевъ придерживался общаго мння, что они сохранили вс достоинства и недостатки долго преслдуемой расы. Поэтому онъ съ ужасомъ представлялъ себ старую еврейку, мать Миры, и ея молодого брата, чмъ прелестне, очаровательне и невинне казалась ему эта молодая двушка, тмъ съ большей антипатей думалъ онъ о ея низкихъ, грубыхъ, быть можетъ, преступныхъ родственникахъ. Его живое воображене рисовало ему цлыя картины: то онъ видлъ себя въ сопровождени полицейскаго сыщика въ мрачной, отдаленной улиц, гд въ какой-нибудь несчастной трущоб грязная, скупая старуха покупаетъ у бдной, голодной женщины ея послдня цнныя вещи, то онъ представлялъ себя въ другой, боле блестящей, но столь-же отвратительной домашней обстановк еврея-фактора, который предлагаетъ ему свои услуги для всевозможныхъ самыхъ позорныхъ длъ.

Впрочемъ, тотъ фактъ, что родственники Миры были евреями, не игралъ очень значительной роли въ опасеняхъ Деронды, и, если-бъ они были христанами, то его воображене рисовало-бы ему быть можетъ, еще боле страшныя картины, такъ-какъ въ этомъ отношени у него уже былъ нкоторый опытъ.

Но что ему длать съ Мирой? Ей необходимы прютъ и покровительство, онъ почувствовалъ, что онъ, какъ честный человкъ, не долженъ былъ ограничиваться одной своей личной помощью, и, чмъ сильне было впечатлне, произведенное ею на него, тмъ боле онъ желалъ, чтобъ она считала себя вполн независимой. Смутныя представленя о возможномъ будущемъ, хотя и казавшяся ему слишкомъ фантастичными, возбуждали въ немъ ршимость не скрывать ни отъ кого своихъ отношенй къ Мир. Онъ съ дтства ненавидлъ секретовъ о важныхъ семейныхъ длахъ, ненавидлъ тмъ боле, что нжныя чувства мшали ему раскрыть подобную тайну, касавшуюся его самого. Зная, что на свт много бываетъ такихъ истинъ, которыя скрываются только потому, что могутъ нанести позоръ лицамъ, нисколько въ томъ неповиннымъ, онъ давно уже далъ себ слово никогда не длать ничего, что можетъ требовать соблюденя тайны и навлечь позоръ на другихъ. Несмотря на всю ршимость исполнить свое слово, онъ, однако, иногда опасался, чтобъ окружающй свтъ не подчинилъ его правиламъ той снисходительной философи, въ силу которой люди признаютъ вс свои дйствя прекрасными и безупречными.

Сначала онъ хотлъ разсказать на другое-же утро о своемъ приключени сэру Гюго и леди Малинджеръ, но его удержала мысль, что, быть можетъ, м-съ Мейрикъ узнаетъ отъ Миры подробности ея прежней жизни, и потому, засыпая, уже подъ самое утро, онъ ршилъ отложить это объяснене до того времени, когда онъ на другой день возвратится домой изъ скромнаго домика въ Чельси.

ГЛАВА XX.

Мира отлично спала всю ночь. Сойдя на другое утро внизъ, въ гостинную въ черномъ плать Мабъ, она со своими вьющимися темными волосами, казалась совершенно другой, чмъ наканун, и, очевидно, начинала приходить въ себя посл безсонницы и горя, оставлявшихъ еще слдъ въ синихъ полоскахъ подъ ея глазами и на ея исхудалыхъ, блдныхъ щекахъ. Мабъ отнесла ей въ спальню кофе и съ гордостью свела ее внизъ, обращая внимане сестеръ на ея маленькя войлочныя туфли, за которыми она сама сбгала въ сосднй магазинъ, такъ-какъ во всемъ дом не нашлось обуви, достаточно маленькой для минатюрныхъ ножекъ Миры.

— Мама! Мама!— воскликнула Мабъ, хлопая въ ладоши,— посмотрите, какъ эти туфли прелестны на ея ножкахъ! Она — настоящая Сандрильона, и я удивляюсь, какъ такя маленькя ножки могутъ ее держать.

Мира взглянула на свои ноги, кокетливо выглядывавшя изъ подъ коротенькаго платья, и улыбнулась своей невинной дтской улыбкой.

‘Едва-ли у этой двушки могутъ быть какя-нибудь дурныя наклонности, но все таки надо съ ней быть осторожной’,— подумала м-съ Мейрикъ и сказала вслухъ съ улыбкой:

— Вроятно, имъ приходилось выносить много усталости, но сегодня он отдохнутъ.

— Она тутъ останется съ вами, мама, и разскажетъ вамъ много интереснаго,— сказала Мабъ, надувъ губы при мысли о томъ, что ей придется пропустить нсколько главъ изъ такъ заинтересовавшаго ее романа.

Она должна была идти на урокъ, Кэти и Эми уже давно ушли: первая отнесла заказчику рисунки, а вторая отправилась за покупками. М-съ Мейрикъ была очень рада случаю остаться наедин съ Мирой и поговорить съ нею о ея прошломъ.

Въ комнат царила благоговйная тишина, какъ въ церкви. Солнце играло на рк, и теплый воздухъ вливался въ комнату черезъ открытое окно. Со стнъ величественно и торжественно глядлъ рядъ смиренныхъ свидтелей: Два Маря, окруженная херувимыми, пророки и Апостолы. Картины Аинской школы, воскрешавшя передъ зрителемъ давно забытыя эпохи, серозныя лица Гольбейна и Рембрандта, трагическая муза, дти прошлаго столтя при работ или игр, италянске поэты и т. п. М-съ Мейрикъ полагала, что это спокойстве наведетъ Миру на откровенность, и не хотла испортить ея настроене своими разспросами.

Молодая двушка сидла въ своей прежней поз, скрестивъ на груди руки. Сначала глаза ея блуждали по всей комнат, а потомъ остановились съ почтительнымъ уваженемъ на м-съ Мейрикъ. Наконецъ, она тихо заговорила:

— Я помню лучше всего лицо моей матери, хотя мн было только семь лтъ, когда меня увезли отъ нея, а теперь мн уже девятнадцать.

— Это очень понятно,— отвтила м-съ Мейрикъ:— первыя впечатлня всегда дольше остаются въ памяти.

— Да, это были мои первыя впечатлня. Мн кажется, что жизнь моя началась въ маленькой, бленькой постельк надъ которой стоитъ, наклонившись, мама и напваетъ мн еврейске гимны. Словъ этихъ гимновъ я не понимала, но мама меня имъ учила, и они мн казались полными любви и счастья. Часто и теперь я вижу во сн ея лицо, низко склонившееся надо мною, и, какъ ребенокъ, простираю къ ней руки, которыя она когда-то покрывала поцлуями. Хотя съ того времени прошло уже много лтъ, но я уврена, что я узнала-бы ее и теперь.

— Вы должны однако, разсчитывать на то, что вы найдете въ ней большую перемну,— сказала м-съ Мейрикъ,— посмотрите на мои сдые волосы: десять лтъ тому назадъ они были русы. Дни, мсяцы и годы оставляютъ замтные слды, особенно въ сердцахъ, обремененныхъ горемъ.

— Да, она, конечно, много горевала обо мн. Но если-бы мы могли найти другъ друга, то я, кажется, своей любовью вознаградила-бы ее за все, что она перетерпла. Что-же касается меня, то, увидавъ ее, я забыла-бы вс свои страданя! Да, я доходила уже до отчаяня!.. Весь мръ казался мн несчастнымъ, преступнымъ, никто никогда мн не оказалъ искренней помощи, мн часто казалось, что моей матери нтъ уже въ живыхъ и что только одна смерть могла насъ соединить. Но въ послднюю минуту, когда я хотла уже броситься въ воду и считала для себя смерть самымъ большимъ счастьемъ, я вдругъ увидала истинно добраго человка, и мн снова захотлось жить. Странно сказать, но съ этой же самой минуты я начала надяться, что и мать моя жива. Теперь-же, у васъ въ дом, я вполн успокоилась. Мн ничего не нужно, я могу ждать, потому что надюсь, врю и благодарю… О, какъ я благодарна! Вы не подумали обо мн ничего дурного, вы не отвернулись отъ меня съ презрнемъ, когда все было противъ меня!..

Мира говорила съ жаромъ, но попрежнему оставалась неподвижной, какъ статуя.

— Помилуйте! Многе на нашемъ мст сдлали-бы то-же самое,— отвтила м-съ Мейрикъ, и на глазахъ у нея показались слезы.

— Но я ихъ не встрчала, и они меня не находили.

— Какимъ образомъ васъ разлучили съ матерью?

— Мн страшно говорить объ этомъ, но я не должна отъ васъ ничего скрывать. Меня увезъ изъ дому отецъ. Я думала, что мы отправляемся съ нимъ въ маленькое путешестве, и была этимъ очень довольна. Но мы отправились на корабль и вышли въ море. Я занемогла и думала, что моей болзни не будетъ конца. Это были мои первыя страданя. Наконецъ, мы вышли на берегъ въ Америк, и мн суждено было вернуться въ Европу только черезъ нсколько лтъ. Отецъ утшалъ меня общанями, что мы скоро вернемся къ матери. Я ему врила и все спрашивала, скоро-ли мы подемъ? Потомъ я старалась какъ можно быстре научиться грамот, чтобы быть въ состояни написать матери письмо. Однажды, увидавъ меня за работой, отецъ посадилъ меня къ себ на колни, и объявилъ мн, что моя мать и братъ умерли, и мы никогда не вернемся домой. Брата я почти не помнила, но все-же мн было его жаль, а мать свою я оплакивала цлые дни. Я не сомнвалась въ искренности отца, но мама такъ часто являлась мн во сн, что я пришла къ убжденю о невозможности ея смерти. Впрочемъ, я видала ее не только ночью во сн, но и днемъ, какъ только я закрывала глаза.

Мира остановилась, и нжная улыбка показалась на ея лиц, точно ей въ эту минуту снова представилось видне, наполнявшее радостью ея сердце.

— Отецъ обращался съ вами хорошо?— спросила миссъ Мейрикъ.

— Да, онъ былъ ко мн очень ласковъ и заботился о моемъ воспитани. Я потомъ узнала, что онъ былъ актеръ и, что ‘Кобургъ’, куда онъ постоянно уходилъ изъ дому до отъзда въ Америку, былъ театръ. Онъ не только игралъ на сцен, но былъ режиссеромъ и писалъ или переводилъ пьесы. Игра его была не первостепенная, но онъ зналъ нсколько языковъ и прежде былъ учителемъ. Съ нами жила долго одна пвица-итальянка, она вмст съ отцомъ учила меня пню, кром того, ко мн ходилъ учитель декламаци. Я много работала и девяти лтъ уже выступала на сцен. Отецъ имлъ много денегъ, и мы вели беспорядочную, но роскошную жизнь. Къ намъ постоянно приходили мужчины и женщины, съ утра до вечера раздавался крикъ, смхъ, споръ, и, хотя многе меня ласкали, но ни одно изъ виднныхъ мною тогда лицъ не было мн по сердцу, тмъ боле, что я всегда съ горечью вспоминала о мам. Даже и въ то время, когда я ничего еще не понимала, мн не нравилась наша обстановка, а потомъ я очень быстро развилась, изучая пьесы и читая поэзю Шекспира и Шиллера. Отецъ ршился сдлать изъ меня пвицу, такъ какъ у меня былъ удивительный для ребенка голосъ, и онъ нанялъ для меня лучшихъ учителей. Но меня очень мучило то, что онъ часто хвасталъ мною и во всякое время заставлялъ пть напоказъ, точно — я была не живое существо, а какой-нибудь музыкальный инструментъ. Когда мн минуло десять лтъ, я однажды сыграла на сцен роль одной маленькой двочки, брошенной въ лсу, которая, не понимая своего горя, пла, плетя внки изъ листьевъ и цвтовъ. Играть мн было не трудно, но я ненавидла рукоплесканй и похвалъ, которыя мн всегда казались холодными и неискренними. Меня также очень мучила противоположность, которая существовала между нашей жизнью на сцен и дома: актрисы казались на сцен добрыми, нжными, чувствительными, а выйдя за кулисы, становились грубыми и сварливыми. Отецъ иногда замчалъ мою сосредоточенность, такъ-какъ я жила совершенно особой отъ него жизнью: я жила сама въ себ. Однажды посл репетици учительница моя сказала: ‘Мира никогда не будетъ артисткой: посмотрите, она никого не можетъ представить, кром самой себя, теперь это хорошо, но посл у нея не будетъ никакой мимики, никакого сценическаго искусства’. Отецъ разсердился на нее и они поссорились. Я очень много плакала, потому что ея слова рисовали мн самую мрачную будущность. Правда, я никогда не желала быть артисткой, но отецъ подготовлялъ меня именно къ сценической карьер. Вскор посл этого учительница оставила насъ, и ко мн стала ходить гувернантка. Она обучала меня разнымъ предметамъ, вмст съ тмъ, я продолжала по временамъ играть на сцен. Я чувствовала все большее и большее отвращене къ нашей жизни и всми силами жаждала ее перемнить. Но куда мн было идти? Я боялась свта и къ тому-же чувствовала, что дурно было-бы бросить отца, А я ни за что не, хотла поступать дурно, потому что тогда мн пришлось-бы себя возненавидть. Кром того, поступая дурно, я потеряла-бы тотъ счастливый внутреннй мръ, въ которомъ я жила со своей матерью. Вотъ что я чувствовала въ эти долге годы.

Она на минуту остановилась. Въ комнат стояла глубокая тишина, прерываемая только стукомъ маятника старинныхъ часовъ.

— Разв вамъ не говорили, въ чемъ заключается человческй долгъ?— спросила м-съ Мейрикъ.

Она не спрашивала ее о религи, потому что не могла себ представить, въ чемъ собственно, заключается еврейская религя.

— Нтъ, меня учили только тому, что я должна безпрекословно исполнять вс прихоти отца. Самъ онъ не слдовалъ правиламъ нашей религи и, повидимому, желалъ, чтобъ я ее вовсе не знала. Но я помнила, что мама ребенкомъ водила меня въ синагогу, гд меня всегда, поражала благоговйшая тишина, чудное пне хора и прозрачный таинственный полумракъ. Однажды, уже живя съ отцомъ, но еще маленькой двочкой, я ушла изъ дому и долго искала по улицамъ синагогу, но я заблудилась, и меня привелъ домой какой-то лавочникъ,— причемъ отецъ на меня очень сердился. Я сильно перепугалась и оставила въ сторон всякую мысль о синагог. Однако посл отъзда отъ насъ учительницы, отецъ нанялъ меблированныя комнаты у одной еврейки, и она, по моей просьб, водила меня въ синагогу и давала мн читать священныя книги. Когда у меня были деньги, я покупалала ихъ. Такимъ образомъ, я немного узнала нашу религю и исторю нашего народа, которыя мн были особенно дороги, главнымъ образомъ, потому, что мама отличалась набожностью. Мало-по-малу я перестала спрашивать о ней у отца и втайн начала подозрвать, что онъ меня обманулъ насчетъ смерти матери и брата. Этотъ обманъ казался мн настолько ужаснымъ, что я стала ненавидть всякую неправду. Тогда я написала тайкомъ матери, помня, что мы жили въ Лондон на Кольманской улиц, близь Блакфрайерскаго моста, и что наша фамиля была Когенъ, хотя отецъ называлъ себя Лапидусъ, такъ-какъ, по его словамъ, эту фамилю носили его предки въ Польш. Но я не получила никакого отвта. Вскор потомъ мы покинули Америку, и я очень обрадовалась, когда отецъ объявилъ мн, что мы передемъ въ Гамбургъ. Я знала нмецкй языкъ очень хорошо и даже могла декламировать цлыя нмецкя пьесы, а отецъ говорилъ по-нмецки лучше, чмъ по-англйски. Мн тогда.было тринадцать лтъ и я, съ одной стороны, совершенно не знала жизни, съ другой — знала ее слишкомъ хорошо для своего возраста. Дти, мн кажется, не могутъ чувствовать того, что я тогда чувствовала. Во время морского путешествя, у меня зародились совершенно новыя мысли. Отецъ, для увеселеня пассажировъ игралъ, плъ и кривлялся, такъ что мн было противно на него смотрть. Однажды я случайно услыхала, какъ одинъ пассажиръ говоритъ другому: ‘Онъ умный, но подлый жидъ. Ни одна раса не можетъ сравняться съ ними по хитрости мужчинъ и красот женщинъ. Я хотлъ-бы знать, на какой рынокъ повезетъ онъ свою дочку?’ Эти слова навели меня на мысль, что причина моихъ несчастй кроется въ томъ, что я — еврейка, и что благодаря этому, на меня всегда будутъ смотрть съ презрнемъ, но меня утшало сознане, что мои страданя составляютъ только маленькую часть великихъ бдствй моего народа, маленькое звено въ той цпи страданй, которая тянется вотъ уже многя столтя! Много есть среди насъ недостойныхъ людей, но что они значатъ въ сравнени съ нашими праведниками, которыхъ презираютъ только за грхи ихъ братьевъ?

— Вы меня не презираете?— прибавила Мира, неожиданно перемнивъ тонъ.— Не правда-ли? Вы такъ добры!

— Мы постараемся спасти васъ, дитя мое, и отъ несправедливаго презрня другихъ,— отвтилъ м-съ Мейрикъ съ жаромъ,— но продолжайте, разскажите мн все.

— Мы жили въ разныхъ городахъ, всего доле въ Гамбург и Вн. Я стала снова учиться пню, а отецъ попрежнему жилъ театромъ, хотя вывезъ изъ Америки много денегъ. Я, право, не знаю, зачмъ онъ оттуда ухалъ. Впродолжени нкотораго времени онъ возлагалъ большя надежды на мое пне и заставлялъ меня постоянно играть, подготовляя къ дебюту въ опер. Но въ дйствительности оказалось, что мой голосъ слабъ для театра, и мой внскй учитель прямо сказалъ отцу: ‘не насилуйте ея голоса, онъ не годится для сцены, это — золото, но не самородокъ’. Отецъ мой былъ этимъ сильно разочарованъ, хотя онъ на все смотрлъ очень легко. Подобное легкомысле, при всей его любви ко мн, меня несказанно мучило, тмъ боле, что онъ надъ всмъ смялся: смялся и надъ своимъ роднымъ народомъ!

Разъ онъ, чтобы разсмшить окружающихъ, показалъ имъ, какъ евреи молятся. Это меня очень разсердило. Когда мы были наедин, я сказала ему: ‘Зачмъ ты издваешься надъ своими-же братьями передъ христанами, которые и безъ того презираютъ ихъ? разв это было-бы хорошо, если-бы я стала копировать тебя, для того, чтобы друге надъ тобою смялись’? А онъ мн на это отвтилъ: ‘Глупенькая! ты-бы этого не сумла!’ Такое отношене совершенно очуждало меня отъ отца, все что было для меня свято, я тщательно старалась отъ него скрыть. Мн противно было видть, какъ смются надъ такими вещами. Неужели вся жизнь только безмысленный водевиль? Если такъ, то къ чему-же существуютъ трагеди и оперы, въ которыхъ изображаются люди страдающе и совершающе великя дла? Я теперь поняла, зачмъ онъ желалъ, чтобъ я играла первыя роли въ серозныхъ операхъ и исполняла классическую музыку: все это ради денегъ. Поэтому моя любовь къ нему и благодарность за его попеченя мало-по-малу охладли, и я стала чувствовать къ нему только сожалне. Онъ очень постарлъ, перемнился и часто безъ всякой видимой причины плакалъ. Я тогда прижималась къ нему и молча молилась за него. Въ эти минуты, я чувствовала, что онъ все-же мн близокъ, хотя онъ никогда не доврялъ мн своего горя. Вскор, однако, наступило для меня самое тяжелое время Мы прожили нсколько времени въ Пешт и потомъ возвратились въ Вну, гд отецъ помстилъ меня въ одинъ изъ маленькихъ театровъ предмстья. Онъ тогда самъ не принималъ никакого участя въ театральныхъ предпрятяхъ и проводилъ все свое время въ игорныхъ домахъ, хотя всегда аккуратно провожалъ меня въ театръ. Я была очень несчастна, меня принуждали пть и играть ненавистныя для меня роли, мужчины приходили за кулисы и заговаривали со мною съ дерзкой улыбкой, а женщины смотрли на меня презрительно. Вы не знаете подобной жизни: это просто адъ! Чмъ я становилась старше, тмъ она была для меня ненавистне, но лучшаго существованя мн не предстояло, и я должна была работать изъ повиновеня отцу. Но я знала, что голосъ мой съ каждымъ днемъ слабетъ и, что я играю отвратительно. Въ одинъ несчастный день я получила извсте, что отца посадили въ тюрьму, онъ меня потребовалъ къ себ и, не говоря, за что онъ арестованъ, приказалъ мн отправиться къ одному графу, который въ состояни былъ его освободить. Я пошла по адресу и узнала въ граф джентльмена, котораго наканун впервые увидла за кулисами. Это меня очень взволновало, такъ-какъ онъ слишкомъ странно на меня смотрлъ и цловалъ мн руки. Я передала ему поручене отца, и онъ общалъ немедленно къ нему отправиться. Дйствительно, въ тотъ-же вечеръ отецъ вернулся домой вмст съ графомъ. Съ тхъ поръ графъ постоянно сталъ преслдовать меня своими любезностями, подъ которыми, мн казалось, скрыто было презрне къ еврейк и актрис. Онъ былъ среднихъ лтъ, толстый, съ мрачнымъ лицомъ, которое прояснялось только при взгляд на меня. Но отъ его улыбки у меня всегда пробгалъ по спин морозъ. Я не могла дать себ точнаго отчета, почему онъ мн былъ противне всхъ людей въ мр? Но бываютъ, вдь, такя чувства, въ которыхъ трудно отдать себ отчетъ. Отецъ постоянно расхваливал его и, когда онъ являлся къ намъ, уходилъ изъ комнаты. Однажды графъ спросилъ, люблю-ли я сцену, и когда я отвтила: нтъ, онъ сказалъ, что мн не зачмъ доле оставаться на подмосткахъ театра и что онъ приглашаетъ меня жить въ своемъ великолпномъ замк, гд я буду царицей. Онъ всегда говорилъ по-французски и называлъ меня ‘petit ange’, я понимала, что онъ добивался моей любви, но чувствовала, что никакой вельможа не можетъ искренно и безъ необходимой доли презрня любить еврейку. Его предложене привело меня въ негодоване, и я выбжала изъ комнаты. Сначала отецъ сказалъ мн, что я не поняла графа, а потомъ прямо заявилъ, что мн не слдовало отказываться отъ такого прекраснаго предложеня. Ужасъ объялъ мое сердце при этомъ и, хотя графъ боле къ намъ не показывался, но я чувствовала, что. отецъ дйствовалъ заодно съ нимъ. Мои подозрня усилились еще боле, когда отецъ объявилъ мн, что мой контрактъ съ театромъ нарушенъ и, что мы должны немедленно хать въ Прагу. Тогда я впервые ршилась бжать отъ него и отправиться въ Лондонъ для отысканя матери. Я отложила въ саквояжъ самыя необходимыя вещи и небольшую сумму денегъ, которая у меня находилась, а также продала нсколько ненужныхъ вещей. Все это я не выпускала изъ своихъ рукъ во время путешествя, поджидая удобнаго случая для исполненя своего плана. Я твердо ршилась не поддаваться соблазну и не попасть въ разрядъ тхъ презрнныхъ женщинъ, которыхъ я такъ много видала на своемъ вку, поэтому вы можете себ представить, какъ ненавистенъ мн былъ отецъ, за спиной котораго я постоянно видла графа! Днемъ и ночью мн мерещилось, что онъ завезетъ меня куда-нибудь и броситъ въ жертву графу, отъ котораго мн уже не будетъ спасеня. Въ Прагу мы прхали ночью, и на одной улиц, у входа въ великолпный отель, я снова увидала при свт фонарей страшную для меня фигуру графа. Доле откладывать свое бгство было уже невозможно. Я всю ночь не смыкала глазъ, а на разсвт, я надла накидку и шляпу, незамтно вышла изъ гостинницы, гд мы остановились, и отправилась на станцю желзной дороги. Когда взошло солнце, я была уже по дорог въ Дрезденъ. Я плакала отъ радости и боялась только одного: чтобъ отецъ меня не догналъ. Въ Брюссел оказалось, что у меня мало денегъ, и я продала все, что могла: платье, серьги и пр. Несмотря на это, я питалась только хлбомъ и, конечно, не добралась-бы до Дувра, если-бъ не одно обстоятельство. Изъ Кельна, я хала въ вагон съ однимъ молодымъ рабочимъ, который заговаривалъ со мною нсколько разъ и предлагалъ мн раздлить съ нимъ его трапезу, но я все отказывалась, а потомъ, когда онъ вышелъ на какой-то станци, я нашла въ карман своей накидки золотую монету. Благодаря этой деликатной помощи, я добралась до береговъ Англи, а въ Лондонъ уже пришла пшкомъ. Я знала, что я выгляжу, какъ нищая, и мн это было очень тяжело, такъ какъ я боялась огорчить свою мать, еслибы она меня увидла. Но моя надежда оказалась тщетной! Прибывъ сюда, я прежде всего отправилась разыскивать Ламбетъ и Бланкфайерскй мостъ, но туда было очень далеко, и я по дорог заблудилась. Наконецъ, я нашла этотъ мостъ и стала разспрашивать гд Кольманская улица? Но никто изъ прохожихъ не зналъ, гд она. Въ моемъ воображени рисовался большой домъ, въ которомъ мы нкогда жили, съ каменными ступенями и блыми карнизами. Но на дл ничего подобнаго давно уже не было. Когда я, наконецъ, спросила у одного лавочника, гд Кобургской театръ и Кольманская улица, то онъ мн отвтилъ: ‘Да что вы, барышня,’ихъ-то давнымъ-давно нтъ! старыя улицы уничтожены, на ихъ мст теперь все новое.’ Я обернулась, и мн показалось, что сама смерть дотронулась до меня своей ледяной рукой. Лавочникъ закричалъ мн вслдъ: ‘Постойте барышня, кого вы ищете на Кольманской улиц?’ Можетъ-быть онъ это сказалъ съ хорошимъ намренемъ, но мн его голосъ показался противнымъ. Что мн было ему отвтитъ? Я была совершенно подавлена этимъ новымъ, неожиданнымъ для меня ударомъ. Я почувствовала, что очень устала, но куда мн было идти? У меня ничего не было въ карман, и я смотрла такой бдной, настоящей уличной нищей. Я пугалась домовъ, въ которые я могла-бы зайти, я теряла всякую надежду. Я была одна въ громадномъ город. По всей дорог отъ Праги до Лондона во мн еще жила какая-то надежда: я думала, что я спасена, и всей своей душой рвалась впередъ, надясь найти свою мать, а теперь я была одна, совершенно одна въ цломъ свт! Вс, которые видли меня, думали, должно-быть, обо мн дурно, мн оставалось переночевать съ нищими. Я стояла на мосту и смотрла вдоль рки. Пароходъ готовился къ отходу. Многе изъ тхъ которые садились въ него, были также бдны, и я думала, что мн станетъ легче, если я покину свое мсто на улиц: можетъ быть, пароходъ приведетъ меня на какое-нибудь скрытый уединенный уголокъ. У меня оставалось еще въ карман нсколько грошей, я купила себ хлба и сла на пароходъ. Мн нужны было время и силы, чтобы обдумать свою жизнь и свою смерть. Какъ я могла жить? Мн начало казаться что единственная моя дорога къ присоединеню съ матерью это — смерть. Я ла, чтобы запастись силой для размышленй. Меня высадили на берегъ, право не знаю гд, было уже поздно, я сла подъ ближайшее дерево и вскор заснула. Когда я проснулась, было уже утро, солнце сяло высоко на неб, и птички пли. Мн было холодно — и, главное, я была такъ одинока. Я встала и прошлась по берегу,— потомъ вернулась назадъ. У меня не было никакой цли. Мръ казался мн картиной, быстро проходящей мимо меня, только я со своимъ горемъ стояла на одномъ мст. Мои мысли заставили меня просмотрть всю свою жизнь съ самаго начала, съ тхъ поръ, какъ меня оторвали отъ матери, я чувствовала себя потеряннымъ ребенкомъ, который былъ принятъ чужими лишь потому, что они пользовались имъ какъ вещью. Они заботились не о томъ, что представляло интересъ для меня самой, а лишь о томъ, какую я приношу имъ пользу. Я съ сама-то дтства чувствовала себя одинокой и несчастной, какъ будто меня принуждали безъ всякой радости играть веселыя фарсы. Но теперь — было еще хуже. Я была вторично потеряна, и я боялась, что-бы чужой не замтилъ меня и не заговорилъ-бы со мной. Я пугалась людей. Въ своей жизни я видла многихъ, которые находили удовольстве въ насмшкахъ, и которые любили смяться надъ несчастьемъ другихъ. Что мн было длать? жизнь казалась мн огненнымъ столбомъ, который все ближе и ближе надвигается на меня со всхъ сторонъ, и я трепетала! Свтлое солнышко заставило меня трепетать! Я думала, что мое отчаяне — голосъ Бога, который зоветъ меня къ себ. Затмъ, я вспомнила про своихъ соплеменниковъ, которыхъ гонятъ изъ страны въ страну, тысячи между ними умираютъ по дорог отъ истощеня и голода — разв я первая? Въ годы мученичества наши предки убивали своихъ дтей и самихъ себя, чтобы только не сдлаться Богоотступниками. Неужели-же я не имю права лишить себя жизни, чтобы спасти себя отъ позора? Въ душ моей происходила борьба между двумя противоположными чувствами. Я знала, что нкоторые считаютъ преступленемъ ускорить свою смерть даже тогда, когда они стоятъ уже въ огн,— и докол у меня еще были силы, я ршилась ждать, я ждала потому, что у меня еще была надежда, но теперь и ея уже нтъ.

Съ такими мыслями я блуждала по берегу, моя душа взывала къ Господу, котораго я не избгну ни въ смерти, ни въ жизни,— хотя я не очень врила, что Онъ заботится обо мн. Силы совершенно покидали меня чмъ больше я думала, тмъ больше мною овладвала усталость, пока мн не казалось, что я совершенно перестала думать. Только небо, рка и Всевышнй наполняли мою душу. Что за разница, умру-ли я, или останусь жива? Если-бы я опустилась на дно рки, что-бы умереть, то это разв все равно, какъ еслибы я легла спать — въ томъ и другомъ случа я ввряю свою душу Богу — я оставляю свою ‘я’. Я больше уже не вспоминала о прошедшемъ, я чувствовала только, что было во мн теперь — это было стремлене поскоре покончить со своей разбитой жизнью, которая была только однимъ горестнымъ воспоминанемъ. Такъ обстояли мои дла. Когда наступилъ вечеръ, и солнце начало садиться, мн показалось, что уже больше мн нечего ждать, и я почувствовала вдругъ неожиданную силу чтобы исполнить свое намрене. Вы знаете, что потомъ было. Онъ вамъ все разсказалъ. Оказалось, что я не одна на свт, онъ протянулъ мн руку помощи — и надежда снова проснулась въ моей груди!..

Выслушавъ разсказъ Миры, м-съ Мейрикъ молча ее поцловала въ лобъ.

Вечеромъ она вкратц передала ея разсказъ Деронд и, въ вид заключеня,— прибавила.

— Во всякомъ случа она — жемчужина, и никакая грязь къ ней не пристала.

— А что вы думаете о розыск ея матери?— спросилъ Деронда.

— О, ея мать, должно быть, хорошая женщина,— ршительно промолвила м-съ Мейрикъ,— иначе какъ-же она моглабы остаться такой честной, имя негодяя отца? Я боюсь, однако, что ея мать умерла,

Деронда былъ нсколько разочарованъ этимъ отвтомъ. Онъ сталъ убждать м-съ Мейрикъ, что гораздо благоразумне не торопиться съ розыскомъ матери, тмъ боле, что это могло привести къ недостаточно благопрятнымъ результатамъ, а онъ долженъ на нсколько мсяцевъ ухать за-границу и потому вся тяжесть, быть можетъ, непрятнаго дла могла-бы пасть на м-съ Мейрикъ, если она не откажется прютить у себя несчастную двушку.

— Я бы очень огорчилась, если-бъ ее отъ меня отняли,— сказала м-съ Мейрикъ,— она будетъ жить у меня, въ комнат Ганса.

— Но согласится-ли она ждать?— съ безпокойствомъ спросилъ Деронда.

— Не бойтесь этого. Это самая терпливая и покорная натура. Вы видите, какъ долго она повиновалась отцу, она даже сама не понимаетъ, какъ у нея хватило силъ убжать отъ него. Ея надежда найти мать туманна и неопредленна, она только твердо уврена, что, такъ или иначе, надежда ея исполнится, потому что вы ее спасли, а мы обращаемся съ нею по-человчески.

Деронда вручилъ м-съ Мейрикъ небольшую сумму денегъ для покрытя расходовъ на Миру. М-съ Мейрикъ нашла ее достаточной до того времени, когда Мира, по примру ея дочерей, суметъ сама позаботиться о своемъ пропитани. Не противорча м-съ Мейрикъ, Деронда, однако, выразилъ желане, чтобъ Мир дали отдохнуть какъ можно дольше.

— Конечно, мы торопиться не станемъ,— сказала м-съ Мейрикъ,— будьте спокойны: мы ее не обидимъ. Дайте мн вашъ адресъ, и я васъ буду увдомлять о томъ, что здсь длается. Несправедливо васъ оставлять въ невдни о результат вашего добраго начинаня. Къ тому-же, мн хотлось-бы уврить себя, что, ухаживая за Мирой, я длаю что-нибудь и для васъ.

— Это совершено справедливо. Безъ вашей помощи я вчера не зналъ-бы, что длать, и Мира не была-бы спасена. Я скажу Гансу, что лучшее, что я получилъ отъ его дружбы это знакомство съ его матерью.

На этомъ разговоръ ихъ окончился, и они вышли въ другую комнату, гд Мира спокойно слушала разсказы своихъ новыхъ подругъ о Деронд, его благородномъ поступк съ ихъ братомъ и о приписываемыхъ ему Гансомъ добродтеляхъ.

— Кэти ставитъ свчи передъ его портретомъ,— сказала Мабъ,— Эми призываетъ его имя на помощь во всякомъ затруднени, а я ношу на ше его автографъ въ ладонк, какъ талисманъ. Теперь, когда онъ привезъ васъ къ намъ, мы должны сдлать еще что-нибудь необыкновенное въ его честь.

— Онъ, вроятно, слишкомъ важная особа, чтобы нуждаться въ нашихъ услугахъ,— сказала Мира съ улыбкой.— Можетъ быть, онъ занимаетъ въ свт слишкомъ высокое положене?

— Да, онъ гораздо выше насъ по положеню въ обществ,— отвтила Эми,— его родственники — важные аристократы. Я уврена, что его голова часто покоится на тхъ атласныхъ подушкахъ, которыя мы вышиваемъ, портя себ пальцы.

— Я очень рада, что онъ такой великй человкъ,— замтила Мира со своимъ обычнымъ спокойствемъ.

— Отчего?— спросила Эми подозрительно, думая найти въ этихъ словахъ какой-нибудь характерный для раболпной еврейки смыслъ.

— Потому, что я до сихъ поръ не любила важныхъ людей.

— О, м-ръ Деронда ужъ не такой важный,— сказала Кэти:— и не помшаетъ намъ отзываться дурно о всхъ лордахъ и баронахъ Англи.

Когда Данель вошелъ въ комнату, Мира встала, бросивъ на него нжный взглядъ благодарности. Трудно было найти существо съ такимъ полнымъ отсутствемъ излишней смлости и излишней робости. Ея сценическй опытъ не оставилъ въ ней никакого слда, и ея манеры, повидимому, не измнились съ тхъ поръ, какъ она девяти лтъ играла роль брошеннаго ребенка. Деронда чувствовалъ, что онъ видлъ передъ собою совершенно новый неизвстный ему женскй типъ. Онъ смотрлъ на нее и прислушивался къ ея словамъ, какъ-будто она принадлежала къ другой, совершенно различной отъ него рас.

Но, по этой самой причин, онъ остался очень недолго у м-съ Мейрикъ, онъ инстинктивно удерживался отъ всего, что можно было бы принять за пошлое любопытство или притязане на право требовать откровенности отъ особы, которой онъ оказалъ услугу. Такъ, напримръ, ему очень хотлось услышать ея пне, но выразить это желане — было-бы слишкомъ грубо, такъ-какъ она не могла-бы ему отказать. Вообще онъ ршился окружить эту молодую двушку самымъ строгимъ уваженемъ. Отчего? Трудно было опредлить побуждавшее его чувство, но часто смутныя, неясныя ощущеня переходятъ мало-по-малу въ глубокую страсть, продолжающуюся всю жизнь.

Черезъ нсколько дней Деронда попрощался съ обитательницами скромнаго домика въ Чельси и отправился на два мсяца въ Лейбронъ съ сэромъ Гюго и леди Малинджеръ.

Онъ разсказалъ имъ исторю Миры. Баронетъ выразилъ мнне, что лучше было-бы не отыскивать ея матери и брата. Леди Малинджеръ очень заинтересовалась бдной молодой двушкой и, упомянувъ о существовани общества спасаня евреевъ, выразила надежду, что Мира, вроятно, не откажется перемнить свою религю, но, замтивъ улыбку сэра Гюго, тотчасъ-же замолчала, опасаясь, что сказала глупость. Она вообще считала себя очень ограниченнымъ и слабымъ созданемъ, особенно въ виду постояннаго рожденя дочерей, вмсто желаемаго мужемъ сына. Въ минуты смущеня она обыкновенно говорила себ: ‘я спрошу Данеля’. Такимъ образомъ, Деронда былъ необходимымъ членомъ семейства, и сэръ Гюго мало-по-малу пришелъ къ заключеню, что лучше всего было держать этого подставного сына постоянно при себ.

Вотъ все, что можно сказать о жизни Деронды до того времени, когда онъ увидалъ Гвендолину Гарлетъ въ Лейброн за игорнымъ столомъ.

ГЛАВА XXI.

Въ десять часовъ утра Гвендолина Гарлетъ, посл скучнаго путешествя изъ Лейброна, остановилась на станци желзной дороги, ближайшей къ Офендину. Ее не ждали такъ рано и не выслали ей экипажа, такъ-какъ она телеграфировала изъ Дувра, что прдетъ съ позднйшимъ поздомъ. Но прхавъ въ Лондонъ, она узнала, что можетъ хать безостановочно и тотчасъ-же отправилась дальше. Она не предчувствовала, какое грустное впечатлне произведетъ на нее станця, гд ей придется ожидать, какъ-бы нарочно выстроенная въ мстности, отдаленной отъ всякаго жилья. Выйдя изъ вагона, она осталась одна на платформ съ двумя большими чемоданами, находясь въ часовомъ разстояни отъ дома, она должна была дожидаться экипажа въ желзнодорожной гостинниц. Грязныя стны зала для пассажировъ, запыленный графинъ воды и большя объявленя миссонерскихъ обществъ, призывающя гршниковъ къ раскаяню, служили какъ-бы предвкушенемъ той мрачной, унылой жизни, которая снова открывалась передъ нею, и она поспшно подошла къ наружной двери, выходившей въ поле. Но даже солнечные лучи казались ей печальными, такъ-какъ осеннй втеръ колебалъ скудную траву, разносилъ желтые листья и ерошилъ перья на двухъ курицахъ и одномъ птух, уныло бродившихъ по земл. Начальникъ станци съ наивнымъ любопытствомъ смотрлъ на Гвендолину и ея чемоданы, а, такъ-какъ онъ былъ новый человкъ и не зналъ ее въ лицо, то, очевидно, могъ принять эту одинокую молодую двушку за какую нибудь неважную особу. Гвендолина отвернулась отъ него съ досадой. Вдали работникъ закладывалъ старомодную, грязную коляску.

Все это, конечно, мелочныя подробности, но безъ подобныхъ жизненныхъ мелочей трудно объяснить многя перемны въ жизни людей. Он дйствуютъ съ постоянно возрастающей силой на человка и, наконецъ, развиваютъ въ немъ опредленное побуждене къ теоретическимъ выкладкамъ. Даже философя подвергается иногда ихъ влянямъ, и глубокй мыслитель, очутившись въ уединенной, отвратительной трущоб, съ непрятнымъ сознанемъ что у него нтъ никакихъ средствъ къ жизни, естественно приходитъ къ неутешительнымъ выводамъ о происхождени вещей и о конечномъ назначени мра, въ которомъ человкъ мыслящй обреченъ на одни только страданя. Тмъ боле эти мелочи дожны были влять на молодую двушку, созданную для удовольствй и блестящаго общества, которая теперь находилась на уединенной станци, одна, съ тяжелыми думами о грозившей ей нищет. Гвендолина была совершенно подавлена обстоятельствами и ея непокорная душа смирилась. Но для чего было жить среди трудностей отвратительной обстановки и униженя? Это начало ея новой жизни могло служить образчикомъ того, что ее ожидало дома.

Вотъ т грустныя мысли, которыя наполняли ее по дорог въ Офендинъ, куда она, наконецъ, отправилась въ неудобной, тряской коляск, загроможденной ея чемоданами. До сихъ поръ, размышляя о будущемъ, она рисовала себ его въ довольно мрачныхъ краскахъ, она полагала, что всему ихъ семейству придется снова жить заграницей на остатокъ ихъ капитала, такъ-какъ не могли-же они лишиться ршительно всхъ средствъ! Бдная жизнь въ отдаленномъ, скучномъ уголк континента представлялась ей со всми знакомыми ей подробностями, и она уже видла себя въ этой презрнной обстановк тридцати-лтней, перезрлой двой, въ обществ матери, становившейся все боле и боле угрюмой, и четырехъ несносныхъ, невыносимыхъ сестеръ. Однако, она не хотла подчиниться судьб и позволить несчастью окончательно уничтожить ее, она не совсмъ врила въ разразившееся надъ ея головою бдстве. Но усталость и отвращене къ непрятной поздк дйствовали на нее теперь какъ мучительное пробуждене отъ страшнаго сна къ еще боле грозной дйствительности. Какъ далеко было то время, когда она съ самоувреннымъ себялюбемъ цловала отражене своей красоты въ зеркал! Къ чему-же послужило ей то, что она прелестна, умна, энергична? Событя играли ею какъ щепкой, а мужчины въ ея глазахъ были вс ничтожны Да, она ненавидла всхъ мужчинъ, и это чувство поддерживалось въ ней ея воспоминанями. Однако въ послднее время эта ненависть нсколько видоизмнилась. Можно ненавидть ворованныя вещи, потому что он ворованы, и потому, что, какъ ворованными, мы не можемъ ими пользоваться, между тмъ и другимъ чувствомъ — большое различе. Гвендолина начинала сердиться на Грандкорта за то, что его дурное поведене помшало ей выдти за него замужъ, за то, что онъ былъ причиною ея теперешней горькой нужды.

Между тмъ, тихая, томительная зда въ старинной коляск приближалась къ концу. Гвендолина увидала окна офендинскаго дома и у подъзда фигуру, пробудившую въ ней новое, уже не столь эгоистичное чувство. Выпрыгнувъ изъ коляски, она бросилась на шею къ матери, и, при вид новыхъ слдовъ горя на ея прекрасномъ лиц, на минуту забыла про себя, думая только о несчастномъ положени любимаго ею существа.

За м-съ Давило виднлись печальныя лица четырехъ молодыхъ двушекъ, горе которыхъ ни въ комъ не находило сочувствя. Все-же прздъ Гвендолины былъ для нихъ утшительнымъ событемъ среди ихъ несчастя, он были убждены, что въ ея присутстви случится что-нибудь необыкновенное, и даже ея торопливыя слова: ‘ну, ну, ступайте двочки’, имли для своего рода сладость, которую всегда слабыя натуры находятъ въ подчинени энергичной вол. Добрая миссъ Мери не ждала привтствя отъ Гвендолины, и тотчасъ-же занялась ея чемоданами.

— Ободритесь, милая мама!— говорила Гвендолина, когда она вдвоемъ съ матерью заперлась въ ихъ спальн.— Не теряйте надежды, вы видите, я не отчаиваюсь. Я буду работать. Все поправится. Теперь, когда я прхала, вамъ будетъ легче. Вы вдь рады моему прзду? да?

Произнося эти слова и отирая своимъ платкомъ слезы, струившяся по щекамъ матери, Гвендолина чувствовала къ ней нжное сочувстве и ршимость помочь ей. Самоувренные планы будущей дятельности, смутно возникавше въ ея голов, теперь приняли боле опредленную форму. Ей казалось, что она неожиданно поняла, какъ ей слдуетъ теперь дйствовать. Это была одна изъ ея лучшихъ минутъ, и горячо любившая ее мать взглянула на дочь съ пламеннымъ обожанемъ.

— Да благословитъ тебя Господь, мое дорогое дитя!— сказала она,— Я могу быть счастлива, если только ты будешь довольна.

Но черезъ нсколько минутъ снова произошла реакця. Какъ и слдовало ожидать, мужество молодой двушки стало ослабвать по мр того, какъ несчастье принимало для нея боле опредленныя, грозныя формы. Очутившись въ Офендин посл непрятной поздки со станци желзной дороги, Гвендолина почувствовала себя дома, въ прежней обстановк довольства, если не роскоши, мать постарому заботливо приготовила вс принадлежности ея туалета, переодла ее, причесала и принесла сама на маленькомъ поднос ея любимыя кушанья, потому что она пожелала провести этотъ день вдвоемъ съ матерью.

— Пусть никто намъ не мшаетъ, мама,— сказала Гвендолина,— останемся съ тобою наедин.

Сойдя въ гостиную, освженная, успокоенная, сяющая, какъ только-что вынырнувшй изъ воды лебедь, Гвендолина сла на диванъ подл матери. Несчастье еще не прикоснулось къ ней своимъ тлетворнымъ дыханемъ, и она почти весело спросила.

— Что вы намрены длать, мама?

— Прежде всего намъ надо отсюда ухать. М-ръ Гейнсъ, по счастью, изъявилъ согласе взять въ аренду домъ и агентъ лорда Бракеншо устроитъ съ нимъ дло какъ можно выгодне для насъ.

— Я думаю, что лордъ Бракеншо согласится оставить вамъ Офендинъ безплатно,— сказала Гвендолина, которая до сихъ поръ боле занималась разъясненемъ того, какое впечатлне производила ея красота, чмъ финансовыми вопросами.

— Милое мое дитя, лордъ Бракеншо въ Шотланди и ничего не знаетъ о нашихъ длахъ. Къ тому-же ни я, ни твой дядя не желаемъ обращаться къ нему съ просьбою. Да, наконецъ, какая польза была-бы намъ если-бы намъ пришлось остаться въ этомъ дом безъ прислуги и безъ топлива? Чмъ скоре мы отсюда выберемся, тмъ лучше. Ты знаешь, что намъ придется везти очень немного вещей: одни только платья.

— Вы конечно, подете за-границу, мама?— спросила Гвендолина.

— О, нтъ, голубушка,— отвтила м-съ Давило съ грустной улыбкой,— съ чмъ намъ путешествовать? Ты никогда не знала, что значитъ доходъ и расходъ, поэтому теб теперь и будетъ тяжеле нашего.

— Но куда-же мы передемъ?— спросила Гвендолина, впервые ощущая какой-то невдомый страхъ.

— Все уже ршено, дядя даетъ намъ немного мебели,— отвтила м-съ Давило нершительно, боясь, чтобы это не слишкомъ поразило Гвендолину,— мы перезжаемъ въ сойерскй котеджъ.

Гвендолина ничего не отвтила, поблднвъ отъ злобы, но черезъ минуту гордо поднявъ голову,— сказала:

— Это невозможно! надо придумать что-нибудь другое. Какъ можетъ дядя согласиться на такой шагъ? Я никогда этого не допущу.

— Да у насъ нтъ выбора, милое дитя! Дядя очень добръ къ намъ, но онъ самъ пострадалъ и долженъ воспитать своихъ дтей. Ты пойми, что у насъ не осталось ршительно никакихъ средствъ къ жизни, кром того, что онъ и сестра намъ дадутъ. Они длаютъ все, что могутъ, а мы должны работать по мр своихъ силъ. Я съ двочками взялась вышить коверъ для благотворительнаго базара въ Вансестер и пелену, которую жертвуютъ прихожане въ Пеникотскую церковь.

— Но я уврена, что можно найти домъ приличне сойерскаго котеджа,— сказала Гвендолина, забывая совершенно о своей матери и только съ ужасомъ думая, о томъ, что ей придется жить въ лачужк, гд нкогда обиталъ таможенный чиновникъ.

— Нтъ, ничего лучшаго найти нельзя. Свободныхъ домовъ въ окрестности очень мало, и мы должны быть еще благодарны за то, что намъ подвернулся такой уединенный домикъ. Къ тому-же онъ вовсе не такъ дуренъ. У насъ будутъ дв маленькя гостиныя и четыре спальни, такъ что ты можешь оставаться, когда хочешь, одна въ комнат.

— Я не понимаю, какъ все ваше состояне могло исчезнуть разомъ, мама? Я ничего не знала о нашихъ средствахъ до полученя вашего послдняго письма, недлю тому назадъ.

— Первое извсте о нашемъ несчасть я получила гораздо ране, но не хотла нарушать твоего спокойствя, пока не будетъ въ этомъ крайней необходимости.

— Какая досада!— гнвно произнесла Гвендолина, покраснвъ,— если-бъ я знала объ этомъ ране, то могла-бы привезти домой выигранные въ рулетку двсти фунтовъ, которые я подъ конецъ проиграла, не подозрвая, что они вамъ нужны. А вдь этихъ денегъ было-бы достаточно для насъ на нкоторое время, пока я не придумаю чего-нибудь другого. Все противъ меня!— прибавила она съ гнвнымъ пыломъ, — люди, которыхъ я до сихъ поръ встрчала, только приносили мн одни страданя!

Говоря это, она думала о Деронд, безъ вмшательства котораго она, по всей вроятности, вернулась-бы къ игорному столу съ нсколькими золотыми и отыграла-бы свой проигрышъ.

— Мы должны покориться вол Провидня, дитя мое,— сказала м-съ Давило, думая, что Гвендолина подразумваетъ Грандкорта, о которомъ она сама не смла упоминать.

— Но я не хочу покоряться!— воскликнула Гвендолина,— я буду бороться съ судьбою. Виною нашего несчастя является мошенничество людей, причемъ-же тутъ Провидне? Вы говорили въ вашемъ письм, что наши деньги пропали по вин м-ра Ласмана. Что-же: онъ убжалъ съ ними?

— Нтъ, ты ничего не понимаешь въ длахъ. Онъ для нашего-же блага рискнулъ обратить вс деньги на слишкомъ смлыя спекуляци.

— Тутъ виновато не Провидне, а непредусмотрительность этого человка, за что онъ и долженъ быть наказанъ. Мы должны отдать его подъ судъ и взыскать наши деньги. Дяд слдовало-бы немедленно принять для этого мры!

— Нтъ, дитя мое, по суду не получишь денегъ, потерянныхъ спекуляцями. Дядя говоритъ, что вс попытки въ этомъ направлени были-бы тщетны. Къ тому-же, намъ не съ чмъ начинать процесса! разорившеся люди не могутъ судиться. Не мы одни пострадали, не мы одни должны покориться судьб.

— Я не покорюсь судьб, не буду жить въ сойерскомъ котедж, не хочу, чтобъ вы зарабатывали шиллинги тяжелымъ трудомъ! Я добуду средства къ жизни другимъ путемъ, боле достойнымъ нашего положеня и воспитаня!

— Конечно, твой дядя и мы вс будемъ теб за это только еще боле благодарны,— сказала м-съ Давило, очень довольная тмъ, что неожиданный оборотъ разговора позволялъ ей коснуться щекотливаго вопроса,— я и не думала говорить, чтобы ты съ покорностью переносила лишеня, если представится случай устроить себ лучшую жизнь. Дядя и тетка полагали, что твои таланты и воспитане могутъ доставить теб хорошее мсто, и у нихъ ужъ есть два на примт.

— Какя, мама?— съ любопытствомъ спросила Гвендолина.

— Ты можешь выбрать любое изъ нихъ. Одно въ семейств епископа, у котораго есть три дочери, а другое въ начальной школ. Тутъ и тамъ твое знане французскаго языка, музыки и танцевъ, твои изящныя манеры и аристократическое обращене будутъ какъ нельзя боле кстати. Плата одинаковая: сто фунтовъ въ годъ, и въ настоящую минуту, мн кажется,— прибавила м-съ Давило нершительнымъ голосомъ,— ты могла-бы взять одно изъ этихъ мстъ, чтобы не обречь себя на тяжелое бдное существоване.

— Какъ! вы хотите, чтобъ я походила на миссъ Гревзъ въ пансон г-жи Менье? Никогда я на это не соглашусь!

— Я сама думаю, что мсто у епископа Момперта лучше. Въ его семейств врядъ-ли теб можетъ быть не хорошо.

— Извините, мама, гувернантк нигд не можетъ быть хорошо, и я, право, не понимаю, почему въ епископскомъ семейств легче будетъ переносить снисходительный тонъ и надменные взгляды, чмъ во всякомъ другомъ. Къ тому-же я не могу учить дтей. Представьте себ мое положене, если на моей ше будутъ три глупыя, неотесанная двченки, какъ наша Алиса! Чмъ идти въ гувернантки, я лучше уду за океанъ!

Гвендолина въ сущности не понимала, что такое эмиграця, но она говорила такъ ршительно и самоувренно противъ предлагаемыхъ ей плановъ что м-съ Давило не могла не подумать, что молодая двушка сама выработала какой-нибудь планъ, несмотря на всю ея непрактичность.

— У меня есть нсколько драгоцнныхъ вещей,— сказала Гвендолина,— ихъ можно продать и выручить небольшую сумму. Мн нужно немного денегъ, только на первое время. Вроятно, Маршалъ въ Вансестер купитъ ихъ, я помню, онъ показывалъ мн браслетъ, проданный ему одной дамой. Джокоза могла-бы это для меня сдлать. Она, конечно, уйдетъ отъ насъ, но прежде, чмъ уйти она могла-бы намъ это устроить.

— Она рада для насъ все сдлать. Она даже предложила мн взять ея триста фунтовъ, отложенные ею про черный день. Я ей совтовала открыть маленькую школу, потому что ей будетъ очень трудно поступить на новое мсто посл столь долгаго пребываня у насъ.

— Отрекомендуйте ее тремъ епископскимъ дочерямъ,— сказала Гвендолина съ неожиданной улыбкой:— она будетъ имъ гораздо полезне меня.

— Пожалуйста не говори этого дяд. Ему будетъ непрятно слышать, какъ презрительно ты относишься къ мсту, которое онъ выхлопоталъ для тебя. Но я уврена, что у тебя въ голов созрлъ какой-нибудь другой планъ, на который онъ, можетъ быть, согласится, если ты спросишь его совта.

— Прежде всего я хочу посовтоваться съ другимъ человкомъ. Что, Аропоинты еще въ Кветчам и м-ръ Клесмеръ у нихъ? Впрочемъ, вы, врно, этого не знаете, и я лучше пошлю къ нимъ Джефри съ запиской.

— Джефри уже у насъ нтъ, а лошадей давно увели, но я пошлю кого-нибудь съ фермы. Я знаю, что Аропоинты въ Кветчам, но о м-р Клесмер мн ничего неизвстно. Миссъ Аропоинтъ была здсь на-дняхъ, но я не могла ее принять. Ты хочешь послать сегодня-же?

— Да, и чмъ скоре, тмъ лучше. Я сейчасъ напишу записку.

— Что ты затваешь, Гвендолина!— произнесла м-съ Давило.

— Все равно, мама,— твердо отвтила молодая двушка, стараясь своими ласками успокоить ее,— я намрена сдлать что-нибудь для васъ. Ну, ну, не плачьте,— прибавила она,— цлуя влажные глаза матери,— вы въ эти три недли постарли на десять лтъ. Но не тревожьтесь, я все улажу, только не перечьте мн. О своей жизни должна заботиться я сама, и я не могу подчиниться ничьей вол въ этомъ отношени. Я сама должна ршить, что длать, и, признаюсь, уврена, что найду для васъ лучшй домъ, чмъ сойерскй котеджъ.

Съ этими словами она встала и, подойдя къ столу, написала слдующую записку,

‘Миссъ Гарлетъ свидтельствуетъ свое почтене г. Клесмеру и покорнйше проситъ его захать къ ней, если возможно, завтра. Она беретъ смлость обезпокоить г. Клесмера, зная его доброту и находясь дйствительно въ затруднительномъ положени. Несчастье, постигшее ея семейство, принуждаетъ ее ршиться на очень серьезный шагъ, который она не хочетъ, однако сдлать безъ совта г. Клесмера’.

— Пожалуйста, мама, пошлите тотчасъ эту записку въ Кветчамъ и велите подождать отвта,— сказала Гвендолина, написавъ на конверт адресъ.

Когда посланный отправился, она съ безпокойствомъ стала ожидать его возвращеня. Что ей предпринять, если Клесмера не окажется въ Кветчам? Ея вра въ свою звзду значительно поколебалась. Сама судьба возстала противъ нея. Въ представлявшемся ей блестящемъ брак оказалась такая сторона, что она невольно отъ него отвернулась. Въ игр ей сначала повезло, какъ-бы для того, чтобы окончательная потеря была ей еще чувствительне. Наконецъ, въ ея дла вмшался совершенно незнакомый ей человкъ. Несмотря на всю свою стойкость и самообладане, она чувствовала, что вс силы, управлявшя мромъ, возстали противъ нея, и, если-бъ Клесмера не было уже въ Кветчам, то это обстоятельство вполн соотвтствовало-бы всмъ другимъ поразившимъ ее непрятностямъ. Подъ впечатлнемъ этой возможной неудачи, Гвендолина ломала себ голову, какъ-бы ей избгнуть перезда въ сойерскй котеджъ и поступленя на мсто, мысль о которомъ боле всего оскорбляла ея гордость. Но если Клесмера найдутъ въ Кветчам, она-бы еще могла на что нибудь надяться. Настоящее затруднительное положене представлялось ей даже нсколько романтичнымъ, такъ-какъ въ жизни всхъ знаменитыхъ и замчательныхъ людей встрчались затрудненя,— а что она была замчательной особой — въ этомъ никто изъ знавшихъ ее, конечно, не сомнвался.

ГЛАВА XXII.

Клесмеръ получилъ записку Гвендолины въ ту минуту, когда онъ узжалъ изъ Кветчама. Этотъ роскошный замокъ не могъ уже быть гостепримнымъ кровомъ для него, посл одного событя, которое сильно возмутило благородныхъ хозяевъ, хотя исподволь подготовлялось на ихъ-же собственныхъ глазахъ.

По обыкновеню, въ Кветчам въ это время было много гостей и, въ томъ числ, одинъ новый претендентъ на руку миссъ Аропоинтъ: молодой политическй дятель изъ аристократическаго рода, который ожидалъ въ будущемъ, титула пэра и считалъ своимъ долгомъ, для пользы общества, пробрсть боле крупное состояне для поддержки этого титула. Богатыя наслдницы бываютъ различны по наружности и характеру: слишкомъ рыжи или блесоваты, слишкомъ длинны или коротки, слишкомъ капризны или апатичны, но во всякомъ случа, никто не сметъ предполагать, чтобъ он могли считать себя независимыми отъ своего состояня и выдти замужъ не за того, кому, по мнню родителей, всего приличне передать ихъ состояне. Однако, природа иногда настолько противорчитъ человческимъ желанямъ, что даетъ богатымъ людямъ единственную дочь и еще одаряетъ ее при этомъ сильной волей и свтлымъ умомъ. Аропоинтовъ нердко безпокоила слишкомъ большая самостоятельность въ характер ихъ дочери. Она никакъ не хотла понять своей обязанности выдти замужъ за бднаго аристократа или члена нижней палаты, разсчитывающаго попасть въ пэры, а потому, къ величайшему неудовольствю родителей, упорно отказывала всмъ женихамъ. Это очень тревожило м-ра и м-съ Аропоинтъ, но, по обычной людямъ слпот, имъ и въ голову не приходило безпокоиться о томъ, что ихъ Кеттъ можетъ влюбиться въ Клесмера, потому что мы часто удивляемся естественному результату нами-же подготовляемыхъ событй и неудачамъ нашихъ предположенй, къ осуществленю которыхъ мы не принимали никакихъ мръ. Родители удивляются невжеству своихъ сыновей, хотя они употребляютъ вс самыя дйствительныя и дорого стоющя средства для достиженя этого результата, мужья и жены приходятъ въ изумлене отъ потери взаимной любви, хотя они ничего не сдлали для ея сохраненя, и каждый изъ насъ склоненъ удивляться тому, что его не уважаютъ сосди, когда онъ ничмъ не заслуживаетъ подобнаго уваженя. Такимъ образомъ, правда часто кажется намъ невроятностью и мы всегда ожидаемъ исполненя своихъ пустыхъ, ни на чемъ неоснованныхъ надеждъ. Теперь настала минута подобнаго удивленя и для Аропоинтовъ.

Если богатая невста и гордый независимый человкъ полюбятъ другъ друга, то имъ часто трудно-бываетъ придти къ соглашеню, даже и въ томъ случа, когда подобный результатъ могъ бы быть достигнутъ, (исключая, конечно, случая, когда влюбленный ищетъ спасеня въ бгств). Конечно, кратковременныя свиданя посл продолжительныхъ разлукъ вляютъ чрезвычайно сильно на чувство, но еще могущественне сила постояннаго общеня между любящими натурами особенно если влюбленные одарены одинаковыми способностями и находятся въ положени учителя и ученицы. Абеляръ и Элоиза знамениты въ истори среднихъ вковъ, но обстоятельства послужившя ихъ знаменитости, дйствуютъ и до сихъ поръ съ прежней силой. Мысль объ этомъ не пришла однако, въ голову Аропоинтамъ, когда они приглашали Клесмера въ Кветчамъ. Возможность имть въ своемъ дом первокласснаго музыканта составляетъ привиллегю богатыхъ людей, а талантъ Кетти требовалъ всякаго поощреня, къ тому же она желала серьезно позаняться музыкой во время своего пребываня въ деревн. Клесмеръ не былъ еще Листомъ, котораго обожали вс европейскя женщины, но даже и въ этомъ случа ничто не давало бы повода подозрвать въ немъ желане предложить свою руку богатой невст. Ни одинъ честный музыкантъ этого не сдлалъ-бы. Тмъ мене можно было предположить, чтобъ Кетти поощрила въ немъ подобную смлость. Крупная сумма денегъ, которую м-ръ Аропоинтъ долженъ былъ вручить ему при отъзд изъ Кветчама, длала его столь-же безопаснымъ, какъ слугу котораго разсчитываютъ, а невозможность совершеня брака считается для порядочной молодой двушки достаточной причиной для уничтоженя въ ея сердц всякаго зародыша чувства. Но понятя Кетти о возможномъ и невозможномъ далеко разнились отъ понятй объ этомъ ея матери. Надо еще замтить, что положене Клесмера, по всей вроятности, казалось-бы окружающимъ боле опаснымъ въ томъ случа, если-бы миссъ Аропоинтъ была всми признанной красавицей. Однако, такой взглядъ почти всегда оказывается несостоятельнымъ: могущество красоты обнаруживается не прежде, а посл пробужденя въ сердц пламеннаго чувства. Никогда блескъ глазъ и прелесть улыбки не бываютъ такъ очаровательны, какъ при обнаружени живого, развитаго ума и сердца, сочувственно бьющагося для всего благороднаго, никогда походка и образъ женской фигуры не могутъ быть такъ грацозны, какъ при очевидномъ сознани ею, что въ комнат находится любимый ею человкъ. Къ тому-же писанная красота часто прикрываетъ полное отсутстве умственныхъ качествъ и вскор прдается, поэтому неудивительно, что Клесмеръ, чуткй поклонникъ красоты во всхъ ея проявленяхъ, пламенно влюбился въ миссъ Аропоинтъ.

Съ своей стороны, Клесмеръ при боле близкомъ знакомств съ нимъ, обнаруживалъ многя привлекательныя качества, природа щедро надлила его многими дарованями, прибавивъ еще музыкальный талантъ, который царилъ надъ всми его другими способностями и выражался не только въ поразительной техник, но и въ вдохновенномъ творчеств, придававшемъ всей его жизни твердое, опредленное направлене. Его главные недостатки: гордость и рзкость часто встрчаются въ представителяхъ лучшихъ англйскихъ семействъ и они не грозили опаснымъ столкновенемъ съ характеромъ Кетти, которая отливалась добротою, выдержанностью и твердой самоувренностью.

Почти съ самаго начала ихъ знакомства они поняли, что каждый изъ нихъ интересуется другъ другомъ, но какъ далеко простирался этотъ интересъ, ни кому изъ нихъ не было извстно. Клесмеръ не думалъ, чтобы миссъ Аропоинтъ могла смотрть на него, какъ на жениха, а Кетти полагала вообще, что она не въ состояни ни въ комъ возбудить боле теплаго чувства, чмъ дружба, и ожидала предложеня только отъ человка, влюбленнаго въ ея богатство. Онъ очень хорошо сознавалъ, что если-бъ миссъ Аропоинтъ была бдной двушкой, то онъ открыто сталъ-бы говорить ей о своей любви, вмсто того, чтобъ поднимать музыкальную бурю на фортепьяно или пускаться въ пламенныя разсужденя объ идеальныхъ предметахъ. Она-же, съ своей стороны, ясно понимала, что если-бъ Клесмеръ могъ попросить ея руки, то она нашла-бы тысячу причинъ для того, что-бы дать ему удовлетворительный отвтъ. Однако, въ послднее время чувство начало брать свое и Клесмеръ сталъ подумывать, не благоразумне-ли было-бы не возвращаться боле въ Кветчамъ?

Между тмъ, на горизонт появился новый человкъ: это былъ будущй пэръ, м-ръ Вольтъ, который въ частной жизни былъ довольно нейтральный человкъ, но за то имлъ весьма твердыя убжденя насчетъ политическаго положеня Бразили, острововъ Южнаго океана и страны по берегамъ Нигера, онъ старательно округлялъ свои парламентскя рчи и вообще отличался солидностью и мощью здороваго британца. Понимая, что онъ считалъ себя прекраснымъ женихомъ для богатой невсты, Кетти смотрла на него съ отвращенемъ, что-же касается м-ра Вольта, то онъ былъ очень любезенъ съ нею и почти былъ увренъ въ своемъ успх, не подозрвая, въ какой упрекъ ставилось ему его равнодуше къ музык. На Клесмера онъ смотрлъ, какъ на существо, не имющее права голоса въ политическихъ длахъ, и такъ-же мало обращалъ вниманя на пристрасте миссъ Аропоинтъ къ музык, какъ на ея вроятную любовь къ стариннымъ кружевамъ. Поэтому онъ очень удивился, когда однажды посл обда Клесмеръ съ пламеннымъ краснорчемъ и чрезмрнымъ маханемъ рукъ сталъ нападать на недостатокъ идеализма въ англйской политик, которая, въ сущности, руководствовалась, по его мнню, только однимъ принципомъ: ‘Покупать дешево, продавать дорого’. М-ръ Вольтъ удивился не легкомысленности его взгляда, а его правильному англйскому языку и строгой логик, которая произвела-бы большой эффектъ на избирательномъ обд. Въ силу этого впечатлня, онъ въ тотъ-же вечеръ подошелъ къ Клесмеру, сидвшему за фортепьяно, и, принимая его за какого-нибудь политическаго изгнанника-поляка или чеха, занимающагося музыкой изъ за куска хлба, сказалъ:

— Я не думалъ, что вы политическй дятель. Видно, что вы привыкли говорить публично и чрезвычайно краснорчиво, хотя я и не согласенъ съ вашими идеями. Судя по вашей защит сантиментальной политики, я полагаю, что вы панславистъ.

— Нтъ, я вчный жидъ,— отвтилъ Клесмеръ, взглянувъ съ улыбкой на миссъ Аропоинтъ, и взялъ нсколько порывистыхъ аккордовъ.

М-ръ Вольтъ счелъ эту шутку оскорбительной, но не хотлъ отойти, такъ-какъ Кетти стояла подл.

— Г. Клесмеръ — космополитъ,— сказала молодая двушка желая сгладить непрятное впечатлне, произведенное его словами.— Онъ мечтаетъ о сляни всхъ расъ и нацональностей.

— Я сочувствую этому всею душою,— отвтилъ м-ръ Вольтъ съ явнымъ желанемъ сказать что-нибудь любезное,— я всегда считалъ его слишкомъ талантливымъ человкомъ чтобъ онъ могъ оставаться исключительно музыкантомъ.

— Вы сильно ошибаетесь, сэръ!— съ жаромъ воскликнулъ Клесмеръ:— никого нельзя считать слишкомъ талантливымъ для того, чтобы быть музыкантомъ, наоборотъ большинство людей недостаточно для этого талантливо. Великй артистъ не можетъ быть только музыкантомъ, какъ великй государственный человкъ не можетъ быть только политикомъ. Мы не ученыя собачки, сэръ, созданныя для забавы людей. Мы помогаемъ развитю нацй и не мене другихъ общественныхъ дятелей характеризуемъ вкъ. Мы стоимъ на одной ступени съ законодателями, и поврьте, что говорить масс музыкальными звуками гораздо трудне, чмъ упражняться въ парламентскомъ краснорчи.

Съ этими словами Клесмеръ всталъ и быстро вышелъ изъ комнаты. Миссъ Аропоинтъ покраснла, а м-ръ Вольтъ своимъ всегдашнимъ апатичнымъ тономъ замтилъ:

— Вашъ панистъ о себ слишкомъ высокаго мння.

— Г. Клесмеръ не простой панистъ,— отвтила Кетти:— онъ великй музыкантъ въ полномъ значени этого слова. Онъ стоитъ Шуберта и Мендельсона.

— Вы, женщины, это лучше понимаете,— произнесъ м-ръ Вольтъ, убжденный, однако, что Клесмеръ, выказавъ себя фатомъ, обнаружилъ всю пустоту своего дарованя.

Кетти всегда сожалла о подобныхъ выходкахъ со стороны Клесмера. Найдя удобную минуту, она сказала ему на другой день.

— Зачмъ вы вчера такъ погорячились въ разговор съ м-ромъ Вольтомъ? Онъ ничего не сказалъ вамъ оскорбительнаго.

— Вы желаете, чтобъ я былъ съ нимъ любезенъ?— спросилъ Клесмеръ съ сердцемъ.

— Я полагаю, что съ нимъ слдуетъ держать себя только въ предлахъ простой вжливости.

— Какъ? Вы охотно переносите вс плоскости этого политическаго осла, который ничего не цнитъ вн предловъ своей мелкой политики? Вы полагаете, что его монументальная тупость вполн соотвтствуетъ достоинству англйскаго джентльмена?

— Я этого не говорила.

— Вы полагаете, что я не хорошо поступилъ и оскорбилъ этимъ васъ?

— Можетъ быть, это ближе къ правд,— отвтила Кетти съ улыбкой.

— Поэтому, значитъ, мн лучше всего уложить свой чемоданъ и убраться отсюда.

— Я для этого не вижу причины. Если вы можете критиковать мою оперу и я должна терпливо выслушивать ваши замчаня, то и вы не обращайте вниманя на мои критическе отзывы о вашихъ выходкахъ.

— Но дло въ томъ, что я обращаю внимане на ваше мнне, и мн больно, что, по-вашему, я долженъ былъ спокойно переносить его дерзость. Мою святыню и меня самого оскорбляютъ, а я долженъ молчать? Нтъ, извините, даже вы не можете понять чувствъ оскорбленной гордости артиста, который принадлежитъ къ совершенно иной пород чмъ вы.

— Это правда,— отвтила Кетти съ чувствомъ,— артисты принадлежатъ къ другой, гораздо высшей пород.

Клесмеръ вскочилъ со стула, на которомъ сидлъ, и, сдлавъ нсколько шаговъ по комнат, сказалъ съ замтнымъ волненемъ:

— Благодарю васъ, вы дйствительно чувствуете благородно. Но все-же я думаю, что мн лучше ухать. Я уже давно объ этомъ помышляю, но никакъ не могъ ршиться. Вы можете легко обойтись безъ меня: ваша опера теперь на-столько подвинулась впередъ, что пойдетъ дальше сама собою. А общество вашего м-ра Вольта для меня ‘wie die Faust ins Auge’. Я уже и то запустилъ много приглашенй, а мн давно надо хать въ Петербургъ.

Кетти ничего не отвчала.

— Вы согласны, что мн лучше отсюда ухать?— нетерпливо спросилъ Клесмеръ.

— Конечно, если вы этого желаете и если это необходимо. Мн остается только удивляться, какъ вы такъ много пожертвовали намъ изъ своего драгоцннаго времени. Вамъ везд будетъ гораздо интересне, чмъ здсь. Я всегда считала ваше пребыване у насъ большой жертвой.

— А для чего я приносилъ эту жертву?— сказалъ Клесмеръ и, усвшись за фортепьяно, заигралъ подъ сурдинку переложенный имъ на музыку романсъ Гейне: ‘ich habe dich geliebt und liebe dich noch’.

— Это тайна,— отвтила Кетти и въ волнени стала рвать на мелке клочки бывшую у нея въ рукахъ бумажку.

— И вы не можете себ этого объяснить?— спросилъ Клесмеръ, переставая играть и скрещивая на груди руки.

— Нтъ, не нахожу никакого объясненя.

— Такъ я вамъ скажу. Я оставался здсь потому, что вы для меня единственная женщина въ мр! Вы царица моего сердца.

Руки у молодой двушки задрожали, а губы отказывались произнести хоть слово.

— Это признане было-бы съ моей стороны непростительной дерзостью, если-бъ я на немъ, основывалъ что-нибудь. Но у меня нтъ никакой надежды, и я ничего не желаю. Вы мн однажды сказали, что подозрваете въ каждомъ человк, ухаживающемъ за вами, искателя приключенй, думающаго только о вашихъ деньгахъ. Не правда-ли, вы это сказали?

— Можетъ быть,— почти шопотомъ отвтила Кетти.

— Это были горькя слова. Знайте-же, что одинъ человкъ, видвшй столько женщинъ, сколько цвтовъ бываетъ весной, любилъ васъ, а не ваши деньги. Вы ему должны поврить, потому что онъ никогда не можетъ на васъ жениться. Конечно этимъ воспользуется другой, но, прошу васъ, не отдавайте себя на съдене такому чудовищу, какъ Вольтъ. Я теперь пойду укладываться и извинюсь передъ м-съ Аропоинтъ за мой внезапный отъздъ.

Съ этими словами онъ всталъ и поспшно направился къ дверямъ.

— Въ такомъ случа, возьмите съ собой вотъ эти ноты,— сказала Кетти, указывая на груду рукописей, лежавшую на стол.— Отчего я не могу выйти за человка, который меня любитъ и котораго я люблю?— прибавила она неожиданно съ тмъ неимоврнымъ усилемъ, котораго требуетъ для женщины прыжокъ съ погибающаго корабля въ спасательную лодку.

— Это невозможно… вы никогда не преодолете всхъ преградъ. Я не стою такой жертвы и не приму ее. Вс сочтутъ подобный бракъ за msaillanse для васъ, а меня обвинятъ въ самыхъ низкихъ намреняхъ.

— Вы боитесь этихъ обвиненй? А я ничего не боюсь, кром разлуки съ вами.

Ршительное слово было сказано, желанная цль для обоихъ была ясно опредлена, и оставалось только выбрать средство для ея достиженя. Кетти избрала самый короткй и прямой путь. Она тотчасъ пошла въ библотеку, гд въ эту минуту находились ея родители, и просто объявила, что дала слово выйти замужъ за Клесмера.

Ударъ этотъ поразилъ миссъ Аропоинтъ въ самое сердце. Представьте себ положене Руссо, если-бъ, написавъ свое знаменитое сочинене о развращающемъ вляни цивилизаци, онъ вдругъ очутился-бы между дикарями, которые предложили-бы ему вмсто завтрака кусокъ сырого мяса, или представьте себ положене Сенъ Жюста, если-бъ посл пламенной филиппики противъ всякаго неравенства или превосходства одного надъ другимъ ему поднесли-бы благодарственный адресъ за его посредственную рчь, ничмъ не выдающуюся надъ скучнйшими разглагольствованями самыхъ неспособныхъ ораторовъ. Въ подобномъ-же положени оказалась теперь авторша ‘Тасса’, видя, что ея родная дочь совершила то, чего она такъ краснорчиво требовала отъ Леоноры. Намъ очень трудно бываетъ практически придерживаться проповдуемой нами теори и соразмрять свои дйствительные шаги съ полетомъ нашего краснорчя. Уже давно ршено, что требованя литературы не могутъ быть согласны съ требованями практической жизни. М-съ Аропоинтъ естественно желала всего лучшаго для себя и для своего семейства. Она не только чувствовала удовольстве сознавать себя по литературному вкусу выше всхъ знакомыхъ дамъ, она хотла быть не ниже ихъ и во всхъ другихъ отношеняхъ. Клесмеръ, какъ музыкантъ, пользовавшйся ея покровительствомъ, казался ей вполн приличнымъ, а его странности — даже оригинальными, но мысль о немъ, какъ о возможномъ зят, привела ее въ ярость. Что скажетъ свтъ о ея Кетти, которую она выдавала всмъ за образецъ совершенства?

Въ первую минуту м-съ Аропоинтъ забыла все на свт отъ злобы и поспшно произнесла:

— Если Клесмеръ осмлился сдлать теб предложене, то отецъ твой прикажетъ вытолкать его въ шею. Скажите-же что-нибудь, м-ръ Аропоинтъ.

Отецъ Кетти вынулъ сигару изо рта и медленно произнесъ,

— Это невозможно, дитя мое.

— Невозможно!— воскликнула м-съ Аропоинтъ.— Да ктоже думалъ, что это возможно! Ты скажешь, что убйство и и отрава также невозможны! Если ты, Кетти, разыгрываешь комедю,— то это глупая шутка, а если говоришь серьезно, то ты сошла съума.

— Я говорю серьезно и не сошла съума,— твердо отвтила Кетти,— Клесмеръ въ этомъ не виноватъ. Онъ никогда и не думалъ жениться на мн. Я узнала, что онъ меня любитъ, и такъ-какъ я сама его люблю, то и объявила ему, что выхожу за него замужъ.

— И безъ твоего признаня всякй подумаетъ, что ты ему сдлала предложене!— воскликнула съ горечью м-съ Аропоинтъ,— этотъ презрнный цыганъ или еврей никогда не осмлился-бы на такую дерзость.

— Полноте мама,— произнесла Кетти, вспыхнувъ,— мы вс знаемъ, что онъ такой-же генй, какъ Тассъ.

— Теперь не то время, и Клесмеръ не Тассъ!— гнвно отвтила м-съ Аропоинтъ,— твое замчане нисколько не остроумно, а доказываетъ только, какъ ты дерзка съ матерью.

— Простите меня, мама, если я васъ оскорбила. Но я не хочу отказаться отъ своего счастья изъ уваженя къ идеямъ, которыхъ я вовсе не раздляю.

— Замолчи, непокорная! Ты забыла, что ты единственное наше дтище и обязана передать въ достойныя руки наше громадное состояне.

— Что значатъ ‘достойныя руки’? Мой ддъ нажилъ это состояне торговлей.

— Неужели, м-ръ Аропоинтъ, вы ничего не отвтите и на это?

— Я — джентльменъ, Кетти, съ большимъ усилемъ, промолвилъ м-ръ Аропоинтъ,— и мы желаемъ, чтобы и ты вышла замужъ за джентльмена.

— За человка, занимающаго видное мсто въ общественныхъ учрежденяхъ страны,— прибавила мать,— женщина въ твоемъ положени иметъ серьезныя обязанности, а когда сталкиваются долгъ и личное чувство, послднее должно уступить первому.

— Я этого не отрицаю,— отвтила Кетти, которая становилась тмъ холодне, чмъ боле горячилась ея мать,— но говорить истину — одно, а примнять ее — другое. Люди часто называютъ священнымъ словомъ долга только то, что имъ нравится.

— Такъ ты не считаешь своимъ долгомъ исполнять желаня своихъ родителей?

— Да, до извстной степени. Но прежде, чмъ я откажусь отъ счастья всей моей жизни…

— Кетти! Кетти! это не будетъ твоимъ счастьемъ,— закричала м-съ Аропоинтъ.

— Хорошо, но прежде, чмъ я откажусь отъ того, что считаю счастьемъ своей жизни, я должна убдиться въ уважительности приводимыхъ противъ него доводовъ. Необходимость выйти замужъ за аристократа или за человка, стремящагося сдлаться аристократомъ, я не признаю достаточнымъ мотивомъ. Если вы не укажете мн боле важной причины и не объясните, что вы называете долгомъ, то я сочту себя вправ выйти замужъ за человка, котораго я люблю и уважаю.

— Ты не понимаешь, Кетти, что долгъ всякой женщины не унижать себя, а ты унижаешь себя подобнымъ бракомъ. Скажите своей дочери, м-ръ Аропоинтъ, въ чемъ заключается ея долгъ.

— Ты должна согласиться, Кетти,— произнесъ м-ръ Аропоинтъ,— что Клесмеръ не годится теб въ мужья. Онъ не можетъ управлять большимъ имнемъ. Онъ человкъ непрактичный и, какъ иностранецъ, чуждъ всмъ нашимъ порядкамъ.

— Я ршительно не могу понять вашихъ словъ. Англйская земля часто переходила въ руки иностранцевъ, голландскихъ шкиперовъ и различныхъ искателей приключенй. Почти каждый день приходится слышать, что ловке спекуляторы скупаютъ одно громадное помстье за другимъ. Какъ могу я помочь этому горю?

— О брак никогда не слдуетъ спорить, какъ о парламентскомъ вопрос. Мы должны длать то, что длаютъ друге. Мы обязаны думать объ общественномъ благ.

— Я не вижу, что тутъ общаго съ общественнымъ благомъ, папа. Почему богатая невста обязана передать состояне, нажитое торговлей, непремнно въ руки аристократа? Мн кажется, это просто глупое смшене ложныхъ понятй и пустое самолюбе. Это скоре общественное зло, чмъ благо.

— Твои слова, Кетти, чистйшй софизмъ,— сказала м-съ Аропоинтъ,— если ты не желаешь выйти замужъ за аристократа, то вдь это еще не причина бросаться на шею скомороху или шарлатану.

— Я не понимаю, что вы хотите этимъ сказать.

— Я вижу,— отвтила мать со злобной ироней,— ты дошла до того, что мы перестаемъ понимать другъ друга.

— Такой человкъ, какъ Клесмеръ, не можетъ жениться на твоемъ состояни, Кетти,— произнесъ м-ръ Аропоинтъ.— Это немыслимо.

— И этому никогда не бывать,— прибавила м-съ Аропоинтъ.— Гд онъ? надо за нимъ послать.

— Я не могу его позвать для того, чтобъ вы его оскорбляли, отвтила Кетти,— это ни къ чему не поведетъ.

— Но ты, вроятно, захочешь, чтобъ онъ зналъ, что, женясь на теб, онъ не женится на твоемъ состояни?

— Конечно, если таково ваше намрене, то ему надо объявить.

— Сходи-же за нимъ.

Кетти вышла изъ комнаты и, зная, что не зачмъ предупреждать Клесмера,— сказала ему просто:

— Пойдемте.

— Господинъ Клесмеръ,— произнесла съ презрительной торжественностью м-съ Аропоинтъ, когда онъ показался въ дверяхъ,— нечего вамъ повторять то, что произошло между нами и нашей дочерью. М-ръ Аропоинтъ передастъ вамъ наше ршене.

— Вашъ бракъ совершенно немыслимъ,— сказалъ м-ръ Аропоинтъ въ большомъ смущени:— это дикй, безразсудный шагъ.

— Вы низко воспользовались нашимъ довремъ!— воскликнула м-съ Аропоинтъ.

Клесмеръ поклонился съ выраженемъ безмолвной ирони.

— Ваше притязане на ея руку просто смшно, и вамъ лучше тотчасъ-же отказаться отъ него и оставить нашъ домъ,— сказалъ м-ръ Аропоинтъ.

— Я не могу ни отъ чего отказаться безъ разршеня вашей дочери,— отвтилъ Клесмеръ:— я далъ ей слово.

— Нечего объ этомъ толковать!— воскликнула м-съ Аропоинтъ.— Мы никогда не согласимся на этотъ бракъ, а если Кетти обвнчается съ вами безъ нашего соглася мы лишимъ ее наслдства. Вы никогда не получите ея состояня, прошу васъ этого не забывать!

— Состояне ея было единственной преградой для моей любви,— произнесъ Клесмеръ,— но я долженъ спросить у нея, не сочтетъ-ли она меня недостойнымъ подобной жертвы?

— Это для меня не жертва,— отвтила Кетти,— мн только больно сдтать непрятное пап и мам. Я всегда считала богатство моимъ злымъ рокомъ.

— Ты хочешь идти противъ нашей воли?— воскликнула м-съ Аропоинтъ.

— Я хочу выдти за того, кого люблю,— отвтила твердо Кетти.

— Пусть онъ не разсчитываетъ на нашу слабость, мы никогда теб не простимъ,— произнесла м-съ Аропоинтъ.

— Я, по извстнымъ вамъ причинамъ, не могу отвчать на ваши оскорбленя,— сказалъ Клесмеръ,— но поймите, что ваше состояне не иметъ для меня никакой цны. Я артистъ и не перемню своего положеня ни на какое другое. Я могу прилично содержать вашу дочь и не прошу ничего, кром ея руки.

— Все-же вы оставите нашъ домъ?

— Сю минуту,— отвтилъ Клесмеръ, и, поклонившись, вышелъ изъ комнаты.

— Я не желаю, чтобъ между нами были какя-нибудь недоразумня, мама,— сказала Кетти,— съ этой минуты я невста Клесмера и выйду за него замужъ.

М-съ Аропоинтъ ничего не отвтила и только махнула рукой.

— Все это хорошо,— произнесъ м-ръ Аропоинтъ посл ухода дочери,— но что мы будемъ длать съ нашимъ состоянемъ?

— Мы можемъ его передать Гарри Брендалю, который долженъ принять нашу фамилю.

— Да, и все прокутить въ нсколько лтъ.

Вотъ въ какомъ положени были дла въ Кветчам, когда Клесмеръ выхалъ оттуда.

ГЛАВА XXIII.

— Пойдите пожалуйста въ церковь, мама,— сказала Гвендолина на другое утро,— я желала-бы поговорить наедин съ м-ромъ Клесмеромъ. (Онъ отвтилъ на ея записку, что прдетъ въ 11 часовъ).

— Это едва-ли прилично,— замтила м-съ Давило съ безпокойствомъ.

— Не въ нашемъ положени думать о такихъ пустякахъ!— презрительно воскликнула Гвендолина,— это нелпо и оскорбительно.

— Не все-ли теб равно, если Изабелла будетъ сидть молча въ углу?

— Нтъ, она не можетъ сидть смирно, а непремнно станетъ грызть ногти и смотрть на меня, выпуча глаза. Поврьте, мама, я никогда не сдлаю ничего глупаго, и позвольте мн дйствовать такъ, какъ я знаю. Уведите ихъ всхъ въ церковь.

Конечно, Гвендолина поставила на своемъ, но м-съ Давило все-же оставила дома миссъ Мери и двухъ младшихъ дочерей, которыя должны были сидть въ столовой у окна, чтобъ придать дому обитаемый видъ.

Утро было прелестное: осеннее солнце мягко свтило въ окна и отражалось на спинкахъ старинной мебели, на полинявшихъ картинахъ, на старомъ орган, у котораго, Гвендолина разыграла роль св. Цецили въ веселый день прибытя въ Офендинъ, и на открытыхъ половинкахъ двери въ премную, гд она являлась передъ публикой въ греческомъ костюм Гермоны. Это послднее воспоминане теперь всего боле сосредоточило на себ ея внимане. Клесмеръ вдь пришелъ въ восторгъ отъ ея позы и мимики! Вопросъ о томъ, что онъ думалъ о ея драматическомъ талант, теперь имла для Гвендолины особенную важность. Быть можетъ, никогда въ жизни она не чувствовала такой зависимости отъ другихъ, такой необходимости въ посторонней поддержк, какъ въ настоящую минуту. Она сама сознавала въ себ, достаточно ума и силы для всего, что угодно, но желала, чтобъ это мнне было подтверждено кмъ-нибудь другимъ, и ее безпокоило только одно, что Клесмеръ ее зналъ слишкомъ мало, а потому имлъ не достаточно основанй, чтобъ вывести о ней справедливое заключене.

Дожидаясь Клесмера, она, чтобы убить время, стала перебирать ноты на фортепьяно, но случайно увидвъ себя въ зеркал, она съ любовью начала разсматривать свою собственную особу. Вся въ черномъ, безъ малйшихъ украшенй, сяя близной своей кожи, рельефно выступавшей между свтло-каштановой косой и чернымъ воротничкомъ платья, она представляла въ эту минуту чудную модель для скульптора, который, глядя на нее, непремнно задумалъ-бы создать древне-римскую статую изъ чернаго, благо и бураго мрамора.

— Я — красавица!— сказала Гвендолина, не спуская глазъ съ зеркала и произнося эти слова не съ восторгомъ, а съ серьезнымъ убжденемъ.

Относительно своей красоты она была весьма опредленнаго мння, но любила чтобы и друге подтверждали ей, что она красива.

Недолго пришлось Гвендолин ждать желаннаго гостя. Шумъ колесъ, громкй звонокъ и скрипъ парадной двери доказали вскор, что никакая случайность не помшала осуществленю ея надеждъ. Но, несмотря на всю ея самоувренность, она почувствовала сильное волнене. Она боялась Клесмера, какъ представителя того вншняго мра, который находился вн ея воли.

Для нея эта минута была боле критической, чмъ вс свиданя съ Грандкортомъ. Тогда ршался вопросъ: выйти-ли ей замужъ за извстнаго ей человка или нтъ, а теперь надлежало разршить великую задачу: какъ достичь независимаго положеня и вполн удовлетворить своему безграничному самолюбю.

Клесмеръ остановился въ дверяхъ гостиной и почтительно поклонился, выказывая нею прелесть своихъ срыхъ панталонъ и безукоризненныхъ перчатокъ. Гвендолина протянула ему руку и сказала съ необыкновенно серьезнымъ видомъ:

— Вы очень добры, господинъ Клесмеръ, но я надюсь, что вы не сочли за дерзость мое приглашене?

— Я принялъ ваше желане за лестный приказъ — отвтилъ Клесмеръ нсколько рзко, такъ-какъ событя, случившяся наканун въ Кветчам, до того его взволновали, что, несмотря на готовность пожертвовать своимъ временемъ Гвендолин, онъ говорилъ рзче обыкновеннаго.

Сначала Гвендолина была слишкомъ встревожена, чтобъ обратить внимане на его вншность. Она стояла по одну сторону фортепьяно, а Клесмеръ, облокотясь на противоположный уголъ, устремилъ на нее свои пытливые, проницательные глаза. Всякая жеманность была теперь излишня, и Гвендолина прямо приступила къ длу.

— Я хочу съ вами посовтоваться, господинъ Клесмеръ,— начала она,— мы потеряли все свое состояне и не имемъ никакихъ средствъ къ жизни. Я должна сама себ зарабатывать хлбъ и не хочу допустить маму до нужды. Я могу избрать для себя только одно поприще… и оно мн улыбается: поступить на сцену. Но, конечно, я желала-бы добиться славы и думаю, если вы считаете меня на это способной, сдлаться пвицей.

Послдня слова Гвендолина произнесла нершительнымъ, нсколько дрожащимъ голосомъ. Клесмеръ слушалъ ее молча, положивъ шляпу на фортепьяно, и скрестилъ руки, какъ-бы для того, чтобъ лучше сосредоточить свои мысли.

— Я знаю,— продолжала Гвендолина, то красня, то блдня,— я знаю, что моя метода пня очень неудовлетворительна, но у меня были дурные учителя. Я могу серьезно заняться и пригласить лучшихъ профессоровъ. Вы понимаете мое желане. Я хотла-бы достигнуть зенита на сценическомъ поприщ напримръ, играть и пть, какъ Гризи. Я вполн уврена, что могу положиться на ваше мнне и что вы скажете мн правду.

Гвендолин казалось, что, чмъ серьезне она отнесется къ длу, тмъ отвтъ Клесмера будетъ удовлетворительне. Но онъ по-прежнему молчалъ. Снявъ съ лихорадочной поспшностью перчатки, онъ бросилъ ихъ въ шляпу и быстрыми шагами отошелъ отъ фортепьяно къ окну. Ему жаль было молодой двушки, и онъ старался удержать себя отъ слишкомъ рзкихъ выраженй. Черезъ минуту онъ возвратился на свое мсто и сказалъ мягкимъ, хотя ршительнымъ тономъ:

— Вы близко никогда не видали артистовъ, то-есть музыкантовъ и актеровъ, и незнакомы съ ихъ жизнью?

— Конечно, нтъ!— отвтила Гвендолина.

— Извините меня,— продолжалъ Клесмеръ,— но, ршаясь на такой важный шагъ, вы должны принять въ соображене все. Вамъ лтъ двадцать?

— Двадцать одинъ,— поправила Гвендолина, предчувствуя что-то нехорошее,— вы полагаете, что я слишкомъ стара?

Клесмеръ вытянулъ нижнюю губу и таинственно поднялъ кверху указательный палецъ.

— Многе начинаютъ еще поздне,— сказала Гвендолина такимъ тономъ, какъ-будто сообщила важный фактъ.

Клесмеръ не обратилъ вниманя на ея слова и произнесъ съ усилемъ стараясь выражаться мягко:

— Вы, вроятно, никогда прежде не думали объ артистическомъ поприщ? До настоящаго затруднительнаго положеня вы никогда не чувствовали желаня или стремленя сдлаться актрисой?

— Нтъ, но я всегда любила играть,— отвтила Гвендолина,— вы помните, я участвовала въ шарадахъ и въ сцен Гермоны?

— Да, да, я помню, очень хорошо помню.

Сказавъ это, онъ всталъ и началъ ходить взадъ и впередъ по комнат, что онъ всегда длалъ, когда находился въ волнени. Гвендолина чувствовала, что онъ взвшивалъ ея достоинства, и, не предполагая, чтобы стрлка всовъ могла склониться не въ ту сторону, въ какую она желала, любезно замтила:

— Я буду вамъ очень благодарна, если вы мн дадите совтъ, каковъ-бы онъ ни былъ.

— Миссъ Гарлетъ,— сказалъ Клесмеръ, останавливаясь передъ нею,— я отъ васъ ничего не скрою, и счелъ-бы себя подлецомъ, если-бъ представилъ вамъ артистическое поприще въ слишкомъ розовомъ или слишкомъ мрачномъ свт. Человкъ, побуждающй другого вступить на ложный путъ, достоинъ проклятя. А если-бъ я совратилъ съ истиннаго пути такое молодое, прекрасное создане какъ вы, которую я увренъ, ищетъ въ будущемъ счастье, то считалъ-бы себя безчестнымъ.

Послдня слова Клесмеръ произнесъ почти шопотомъ. Сердце Гвендолины при этомъ дрогнуло, и она не спускала глазъ съ лица Клесмера, пока онъ продолжалъ:

— Вы прелестная двушка… выросли въ довольств и всегда длали то, что хотли. Вамъ никогда не случалось серьезно сказать себ: ‘я должна это понять, я должна это изучить, я должна это сдлать.’ Однимъ словомъ, вы были только прелестной молодой двушкой, въ которой даже нелюбезно находить недостатки.

Онъ на минуту умолкъ, выставилъ впередъ свой длинный подбородокъ и посл краткаго молчаня прибавилъ:

— Съ подобной подготовкой вы желаете вступить на артистическое поприще, на которомъ требуется много постояннаго, энергичнаго труда и часто достигается очень мало славы. Вамъ пришлось-бы, какъ актрис, тяжелымъ трудомъ зарабатывать не только хлбъ, но и одобрене публики, того и другого вы достигли-бы очень медленно, очень дорогой цной, и, быть можетъ, вс ваши усиля ни къ чему не привели-бы.

Этотъ тонъ разочарованя, къ которому Клесмеръ прибгъ въ надежд, что ему не придется говорить ничего боле непрятнаго, возбудилъ только въ Гвендолин горячй протестъ.

— Я думала,— сказала она съ неудовольствемъ, отворачиваясь отъ него,— что вы, какъ артистъ, считаете жизнь артистовъ самой благородной и возвышенной. А если мн не предстоитъ ничего лучшаго, то отчего-же не рискнуть, какъ это длаютъ друге?

— Если вамъ не предстоитъ ничего лучшаго!— воскликнулъ Клесмеръ, слегка покраснвъ,— такъ нельзя говорить объ артистическомъ поприщ. Я нисколько не унижаю роли артиста, напротивъ, я ее возвышаю. Я полагаю, что она доступна только избраннымъ натурамъ, которыя истинно любятъ искусство, энергично служатъ ему и терпливо сносятъ вс труды и лишеня, чтобъ сдлаться достойными того, кому они поклоняются. Да, жизнь артиста благородна, но только потому, что она основана на труд и внутреннемъ призвани. Никакое поприще не можетъ быть благороднымъ если его избираютъ, отъ нечего длать.

Вчерашнее волнене еще не совершенно изгладилось въ сердц Клесмера, и онъ невольно поддался раздраженю, возбужденному въ немъ словами Гвендолины. Онъ намревался въ самой мягкой форм дать почувствовать молодой двушк всю ея неспособность къ тяжелой, опасной артистической карьер, но его вывело изъ себя ея легкое отношене къ дорогому для него длу. Однако, онъ во-время остановился и замолчалъ. Впрочемъ, Гвендолина приписала его пламенный тонъ вообще горячности, съ которой онъ относился къ каждому предмету, и такъ-какъ онъ прямо не отрицалъ въ ней способности достигнуть успха, то въ ней нисколько не пошатнулось убждене, что ей достаточно показаться на сцен, чтобъ произвести на всхъ то-же чарующее впечатлне, какое она всегда производила въ обществ.

— Я готова сначала переносить вс трудности,— сказала она ршительнымъ тономъ,— никто не можетъ сразу добиться славы и, къ тому-же, нтъ необходимости всякому быть первокласснымъ артистомъ или пвцомъ. Если вы будете такъ добры и укажете мн, что надо длать, то я найду въ себ достаточно мужества, чтобъ послдовать вашему совту. Лучше подниматься съ трудомъ въ гору, чмъ оставаться въ тяжеломъ положени, которое составляетъ удлъ гувернантки.

— Я скажу, что вамъ придется сдлать, хотя я вовсе этого не совтую,— отвтилъ Клесмеръ, понимая, что ему надо говорить прямо, безъ обиняковъ:— что-бы васъ ни ожидало впереди, слава первоклассной артистки или доброе имя второклассной, даже третьеклассной актрисы или пвицы, вамъ одинаково необходимо отправиться съ вашей матерью въ Лондонъ и тамъ серьезно заняться музыкальнымъ и драмматическимъ искусствами. Конечно, вы мн скажете, что уже умете декламировать и пть, но, любезная миссъ Гарлетъ, вамъ надо отъ всего этого отучиться. Ваши ‘таланты’, какъ ихъ называютъ, хороши для гостиной, но не для сцены. Вы даже не понимаете, что такое совершенство, и должны совершенно перемнить свой вкусъ, подвергнуть себя умственной и физической дисциплин. Вамъ надо будетъ думать не о слав, а о совершенств. При этомъ, конечно, вы впродолжени долгаго времени не будете въ состояни ничего зарабатывать своимъ трудомъ, такъ-какъ сначала нечего и помышлять объ ангажемент, а вамъ надо-же имть средства для поддержаня себя и семейства. Впрочемъ, это послднее дло, такъ или иначе, вы найдете себ кусокъ хлба.

Слушая Клесмера, Гвендолина то краснла, то блднла, ея гордость была сильно оскорблена, и, чтобъ скрыть свое смущене, она неожиданно опустилась въ кресло и указала ему на сосднй стулъ. Онъ не принялъ ея приглашеня, а стоя по-прежнему у фортепяно, продолжалъ тмъ-же серьезнымъ тономъ:

— Какого-же результата можно ожидать отъ всхъ этихъ самопожертвованй? Скажу прямо — результатъ неврный, сомнительный и, можетъ быть, неблагопрятный.

— Вы думаете, что у меня нтъ таланта или что я слишкомъ стара, чтобъ начать учиться?— спросила Гвендолина, съ неимоврнымъ усилемъ преодолвая свое волнене.

— Да, если-бъ вы почувствовали это желане и начали учиться семь лтъ тому назадъ или еще ране, тогда другое дло. Всякй успхъ въ музык и на сцен требуетъ долгаго упражненя. Если артистъ иногда и можетъ сказать: ‘пришелъ, увидлъ и побдилъ’, то это только относится къ появленю его въ публик, а самъ онъ готовился къ своей дятельности тяжелымъ и долгимъ трудомъ. Всякое искусство требуетъ физическаго развитя органовъ, вс мускулы должны дйствовать съ точностью часового механизма, а это даже генемъ достигается только въ молодости.

— Я нисколько не имю притязаня быть генемъ,— возразила Гвендолина, все еще полагая, что она могла справиться съ тмъ, что Клесмеръ считалъ невозможнымъ,— я думала, что у меня маленькй талантъ, который я могу усовершенствовать.

— Я этого не отрицаю, если-бы вы нсколько лтъ тому назадъ вступили на истинный путь артистическаго поприща и энергично работали, то, по всей вроятности, сдлались-бы сценической пвицей, хотя я сомнваюсь, чтобъ вашъ голосъ когда-нибудь произвелъ большой эффектъ. Тогда ваша красота и умъ могли-бы проявиться на, сцен съ полнымъ блескомъ, потому что вамъ не мшали-бы, какъ теперь, недостатокъ знаня и отсутстве дисциплины.

Слова Клесмера могли казаться очень жестокими, но они проистекали совершенно изъ противоположнаго чувства. Онъ отъ всей души сожаллъ Гвендолину и желалъ отговорить ее отъ ея намреня вступить на стезю, которую онъ хорошо зналъ, со всми ея трудностями, лишенями и бдствями. Но Гвендолина нисколько не убдилась его доводами, а какъ всегда, приписала его строгость пристрастю.. Клесмеръ уже давно не одобрялъ ея пня и потому она ршилась не говорить съ нимъ боле объ ея музыкальномъ талант, а обратиться прямо къ директору какого-нибудь лондонскаго театра. Но относительно своей способности сдлаться актрисой она считала себя въ силахъ поспорить съ Клесмеромъ и потому сказала ршительнымъ тономъ протеста:

— Я понимаю, что никто не можетъ сразу быть вполн совершеннымъ артистомъ. Я съ вами согласна, что мой путь не вренъ, но это не мшаетъ мн попытать счастья. Я полагаю, что могу, поступить сейчасъ-же на какой-нибудь театръ и, зарабатывая себ кусокъ хлба, продолжая вмст съ тмъ учиться своему искусству.

— Нтъ, вы этого не можете. Я долженъ уничтожить въ васъ подобныя мысли. Въ обществ полагаютъ, что довольно надть изящное платье и лайковыя перчатки, чтобъ стать актрисой, но не такъ думаетъ директоръ театра. Если-бъ вы явились къ нему, то, несмотря, на всю вашу красоту и грацю, онъ или потребовалъ бы отъ васъ платы за дозволене играть въ его театр, въ качеств любительницы, или-же сказалъ-бы вамъ: подите и прежде поучитесь.

— Я васъ не понимаю,— отвтила Гвендолина гордо, но потомъ, спохватившись, прибавила совершенно другимъ тономъ:— объясните-же мн пожалуйста, какимъ образомъ бываютъ на сцен дурныя актрисы? Я не часто бывала въ театр, но видала очень невзрачныхъ актрисъ, игравшихъ очень дурно.

— Легко критиковать, миссъ Гарлетъ, покупая туфли, вы бракуете работу, какъ никуда негодную, а сколько труда стоило, башмачнику научиться своему ремеслу? Вы говорите о дурныхъ актрисахъ, но вдь вы ничему не моглибы ихъ научить а он васъ — многому. Напримръ, он умютъ такъ управлять своимъ голосомъ, что ихъ слышно въ каждомъ углу театра, а вы, конечно, этого не сумете. Потомъ мимика, жесты, походка,— все это изучается теоретически и практически. Конечно, мы не говоримъ о статисткахъ мелкаго полета, получающихъ жалованья меньше швеи. Вамъ подобное мсто не годится.

— Еще-бы, мн надо зарабатывать гораздо больше,— отвтила Гвендолина, полагая, что слова Клесмера боле оскорбительны, чмъ убдительны, — я думаю, что въ короткое время я научусь всмъ мелочамъ, о которыхъ вы упоминаете. Я не совсмъ дура и видала даже въ Париж двухъ актрисъ, игравшихъ первыя роли, совершенныхъ уродовъ и далеко непоходившихъ на изображаемыхъ ими аристократокъ. Положимъ, что у меня нтъ особеннаго таланта, но вдь значатъ-же что-нибудь для сцены не уродливая вншность и порядочныя манеры.

— Мы должны стараться ясно понять другъ друга. Все, что я говорилъ, вполн справедливо, если вы желаете сдлаться истинной артисткой. Научившись всему, что необходимо для сцены,— а это вамъ будетъ очень трудно въ ваши годы,— вы еще должны будете перенести много непрятностей, много униженй. Никто не станетъ смотрть сквозь пальцы на ваши недостатки. Вамъ придется бороться съ соперницами и каждый, хотя-бы малйшй успхъ брать съ бою. Если вы готовы перенести все это, то идите смло на трудное сценическое поприще, ваша цль возвышенная, и, если вы даже не достигнете ея, то въ самой вашей попытк уже много похвальнаго. Вы спрашиваете моего мння насчетъ вашего успха, и я долженъ сказать,— хотя, конечно, я не считаю себя непогршимымъ, что, по всмъ вроятямъ, вы не поднимитесь выше посредственности.

Гвендолина слушала молча, неподвижно сложивъ руки, и только взглянула на Клесмера, когда онъ съ особеннымъ ударенемъ прибавилъ:

— Но могутъ быть и другя цли у молодой двушки для поступленя на сцену. Она можетъ разсчитывать на успхъ, благодаря своей красот, и смотрть на сцену только какъ на выставку. Конечно, въ театр, или въ опер, красота иметъ большое вляне, хотя все-же техника, о которой я говорилъ, необходима. Но подобное поприще не иметъ ничего общаго съ искусствомъ. Женщина, выступающая съ подобными мыслями на театральные подмостки, не артистка, она только желаетъ добиться легкимъ, краткимъ путемъ роскошной жизни, и бракъ — самый блестящй, но рдко достижимый результатъ такой дятельности. Но все-же и подобное поприще сначала не блестяще и не даетъ возможности сразу самостоятельно зарабатывать кусокъ хлба. Объ униженяхъ и позор подобной карьеры я говорить не стану.

— Я, главнымъ образомъ, желаю быть самостоятельной и независимой,— произнесла Гвендолина, глубоко пораженная словами Клесмера и смутно понимая, что онъ выражалъ къ ней нкоторое презрне,— поэтому я и спросила васъ, могу-ли я тотчасъ получить мсто въ театр. Конечно, я не могу знать всхъ подробностей театральной жизни, но полагала, что, сдлавшись актрисой, я могу быть независимой. У меня нтъ никакихъ средствъ къ жизни, а я не приму чужой помощи.

— Это горько слышать вашимъ друзьямъ,— отвтила, Клесмеръ тмъ мягкимъ тономъ, которымъ онъ началъ свой разговоръ,— мои слова вамъ непрятны, но я обязанъ былъ сказать правду. Притомъ помните, что я нисколько не осуждаю вашего намреня избрать трудное, тяжелое поприще артистки, если вы искренно этого желаете. Вы должны сравнить эту карьеру со всякой другой, боле легкой, которая вамъ представляется. Но если вы ршитесь на этотъ смлый поступокъ, то мн останется только просить чести пожать вамъ руку, какъ товарищу по искусству. Союзъ артистовъ налагаетъ на нихъ обязанность помогать другъ другу, и эта помощь ни къ чему не обязываетъ того, кто ее принимаетъ. Это взаимная обязанность. Что-же касается до практическаго осуществленя вашего ршеня, то позвольте мн вамъ сообщить подъ секретомъ одно обстоятельство, касающееся лично меня, и которое дастъ мн возможность посодйствовать вашему устройству въ Лондон, конечно вмст съ вашимъ семействомъ. Если вы ршитесь посвятить себя изученю драматическаго искусства, то не безпокойтесь о средствахъ къ жизни на первое время, они всегда найдутся. Обстоятельство, о которомъ я упомянулъ,— мой бракъ съ миссъ Аропоинтъ, благодаря которому я буду имть двойное право пользоваться вашимъ довремъ, а въ ея глазахъ ваша дружба получитъ еще большую цну посл вашей благородной ршимости.

Гвендолина вспыхнула. Его свадьба съ миссъ Аропоинтъ ее нисколько не удивила, и въ другое время она со смхомъ нарисовала-бы себ картину тхъ бурныхъ сценъ, которыя должны были произойти въ Кветчам. Но теперь все ея внимане было сосредоточено на перспектив ея будущей жизни, которую раскрылъ передъ нею Клесмеръ. Намекъ на покровительство миссъ Аропоинтъ и предложене помощи со стороны Клесмера только усиливали непрятное, унижающее впечатлне отъ его словъ. Непризнане ея таланта Клесмеромъ нанесло тяжелую рану ея самолюбю и возбуждалъ опасеня, чтобъ и друге не выразили сомння въ ея талант. Однако, она удержалась отъ всякаго рзкаго замчаня и, посл непродолжительнаго молчаня, казавшагося вполн естественнымъ, сказала своимъ обычнымъ гордымъ тономъ.

— Поздравляю васъ отъ всей души, г. Клесмеръ. Я никогда не видала такого совершеннаго созданя, какъ миссъ Аропоинтъ. Благодарю васъ за все, что вы для меня сдлали сегодня. Но я не могу на это ршиться теперь. Если я когда-нибудь вернусь къ той ршимости, о которой вы говорили, то воспользуюсь вашимъ предложенемъ и увдомлю васъ. Но я боюсь, что встрчу слишкомъ много преградъ къ тому, чтобъ вступить на этотъ путь. Во всякомъ случа, я вамъ очень обязана и прошу извинить мое слишкомъ смлое обращене къ вамъ.

Клесмеръ подумалъ: ‘она знаю никогда меня ни о чемъ не увдомитъ’, но, почтительно поклонившись, громко сказалъ:

— Требуйте меня, когда угодно, вотъ мой адресъ.

Онъ взялъ шляпу и хотлъ уйти, но Гвендолина, чувствуя, что проницательнаго Клесмера должна была непрятно поразить ея явная неблагодарность, сдлала надъ собою усиле и поборола свое недовольство его рзкой правдой.

— Если я пойду по ложному пути, то въ этомъ не будетъ виновата ваша лесть, сказала она со своей всегдашней веселой улыбкой и любезно протянула ему руку.

— Боже избави, чтобъ вы пошли по другой дорог, кром той, которая приведетъ васъ къ счастью вашему и всхъ васъ окружающихъ,— отвтилъ Клесмеръ съ жаромъ и, по иностранному обычаю, поцловавъ ея руку, вышелъ изъ комнаты.

Черезъ нсколько минутъ раздался на дорог шумъ колесъ, и Гвендолина снова осталась одна со своими мрачными мыслями. Она никогда еще не чувствовала себя такой несчастной. Глаза ея горли и въ нихъ не было ни слезинки, которая могла-бы облегчить ея горе. Прижавшись въ уголъ дивана, она сидла неподвижно и всецло предалась своему горькому разочарованю. Впервые она увидала себя равной всмъ простымъ смертнымъ и потеряла врожденное сознане, что были уважительныя причины, по которымъ съ нею нельзя обращаться, какъ съ пассажиромъ третьяго класса, толкать ее со стороны на сторону и говорить съ нею свысока. Каждое слово Клесмера неизгладимо запечатллось въ ея памяти, какъ запечатлваются всегда слова и событя, составляющя эпоху въ нашей жизни. За нсколько часовъ передъ тмъ она съ самоувренной улыбкой думала, что черезъ какой-нибудь годъ она сдлается первой актрисой своего времени или-же знаменитйшей пвицей и, пробрвъ громкую славу, наживетъ въ короткое время большое состояне. Даже совта у Клесмера она спрашивала съ полной увренностью въ его восторженномъ поклонени ея таланту. И поэтому правда, которой она добивалась считая ее для себя наиболе благопрятной, поразила ее какъ громомъ. Рзкй отзывъ объ ея неспособности къ сцен, презрительный намекъ, что ее только примутъ на театръ, какъ красавицу, показывающую себя съ цлью достичь блестящаго замужества, опасене неопредленнаго, но страшнаго для нея позора, о которомъ говорилъ Клесмеръ, и, наконецъ, унизительное предложене посторонняго покровительства и помощи убили въ ней всякую надежду на успхъ столь дорогого для нея плана.

— Все кончено!— сказала она громко, услыхавъ шаги матери и сестеръ, возвращавшихся изъ церкви.

Она поспшно подошла къ фортепано и начала разбирать ноты съ выраженемъ женщины, гордо переносящей нанесенную ей обиду, хотя и съ надеждой на месть.

— Ну что, голубушка?— спросила м-съ Давило, которая уже догадывалась о причин вызова Клесмера въ Офендинъ, но не смла этого высказать прямо, — я вижу по слдамъ колесъ на песк, что Клесмеръ былъ у тебя. Довольна-ли ты свиданемъ съ нимъ?

— Да, очень!— рзко отвтила Гвендолина, боясь поддаться отчаяню при матери.

— Дядя и тетя очень сожалли, что тебя не было,— продолжала м-съ Давило, пристально смотря на дочь,— я сказала, что теб надо отдохнуть.

— И прекрасно сдлали, мама,— произнесла Гвендолина съ тмъ-же искусственнымъ хладнокровемъ.

— Неужели ты мн ничего не скажешь, Гвендолина?— промолвила ея мать, ясно видя по блдному лицу и напряженному голосу дочери, что случилось какое-нибудь новое горе?

— Мн нечего вамъ разсказывать, мама,— отвтила Гвендолина еще рзче: — я заблуждалась, и Клесмеръ меня убдилъ въ моей ошибк. Вотъ и все.

— Не говори такъ, дитя мое!— воскликнула со страхомъ м-съ Давило,— я этого не перенесу!

Гвендолина молча посмотрла на мать, прикусила губы и, подойдя къ ней, положила голову на ея плечо.

— Не приставайте ко мн, мама,— произнесла она почти шопотомъ:— не къ чему плакать и терять свои силы. Мы ничего не можемъ измнить. Вы передете въ сойерскй котеджъ, а я поступлю къ епископскимъ дочерямъ. Нечего объ этомъ и говорить. Никому до насъ нтъ дла, и мы должны сами заботиться о себ. Я боюсь поддаться своимъ чувствамъ, помогите мн успокоиться.

М-съ Давило молча отерла слезы и боле ни о чемъ не разспрашивала свою дочь.

ГЛАВА XXIV.

Гвендолина была рада, что переговорила съ Клесмеромъ до свиданя съ дядей и теткой. Она пришла къ тому убжденю, что ей предстояло много непрятностей, и теперь чувствовала себя въ силахъ мужественно встртить всякое предложене какъ-бы оно унизительно ни было. Свидане это произошло въ понедльникъ, когда Гвендолина съ матерью отправилась въ пасторскй домъ. По дорог он зашли въ сойерскй котеджъ и осмотрли его маленькя комнаты, которыя въ своемъ обнаженномъ вид производили чрезвычайно тяжелое впечатлне, несмотря на яркй солнечный день.

— Какъ вы помиритесь съ этою жизнью, мама?— сказала Гвендолина, выйдя изъ дома,— какъ вы будете жить въ одной конур со всми своими двчонками?

— Я буду утшать себя мыслью, что ты не раздляешь этихъ лишенй.

— Если-бъ мн не было необходимо зарабатывать денегъ, то я, право, предпочла-бы жить съ вами, чмъ идти въ гувернантки.

— Не представляй себ все въ черномъ свт, Гвендолина. Если поступишь въ епископскй домъ, то вдь ты будешь жить въ роскоши, которой ты всегда такъ добивалась. Здсь-же теб пришлось-бы бгать взадъ и впередъ по темной лстниц, сидть въ конуркахъ и ничего не слышать кром болтовни сестеръ.

— Все это отвратительный сонъ!— воскликнула Гвендолина гнвно,— я не хочу врить, чтобъ дядя позволилъ вамъ поселиться въ этой трущоб! Ему слдовало-бы принять другя мры.

— Не будь неблагоразумна, дитя мое. Что онъ могъ сдлать?

— Это его дло, но я никакъ не могу понять, какъ это люди вдругъ пали такъ низко!

Гордый характеръ Гвендолины невольно, какъ-бы безсознательно, высказывался въ этихъ рзкихъ выраженяхъ, она говорила-бы гораздо приличне о бдствяхъ, постигшихъ другихъ людей, хотя ея слова никогда не имли притязаня на высокую нравственность, а лишь на остроуме, поэтому она на словахъ всегда казалась зле, чмъ была на самомъ дл.

Однакожъ, несмотря на мучительное сознане переносимыхъ униженй, она почувствовала нчто врод укора совсти, когда дядя и тетка встртили ее съ большей нжностью, чмъ когда нибудь. Ее не могло не поразить ихъ спокойстве, они не только не выражали ни малйшаго уныня, но весело говорили о необходимой экономи въ домашней жизни и въ воспитани дтей. Нравственныя качества м-ра Гаскойна, нсколько затемненныя окружавшими его свтскими условями — подобно тому, какъ идеальная красота женщины стушевывается уродливыми требованями моды,— выказались съ новымъ блескомъ въ минуту неожиданнаго бдствя. Съ замчательной ршимостью онъ тотчась-же отказался отъ экипажа, мясного блюда за завтракомъ и выписки журналовъ, сталъ носить старую, давно заброшенную одежду, урзалъ вс расходы по хозяйству и, взявъ Эдви изъ школы, началъ самъ давать уроки своимъ дтямъ. Для физически и нравственно здоровыхъ людей экономя приноситъ своего рода удовольстве, и примру пастора послдовало все его семейство. М-съ Гаскойнъ и Анна нисколько не чувствовали перемны въ ихъ образ жизни и искренно сожалли о томъ, что самая тяжелая доля общаго несчастья обрушилась на м-съ Давило и ея дтей.

Анна впервые забыла о своемъ негодовани на Гвендолину за ея отказъ Рексу, и почувствовала прежнюю, невозмутимую любовъ къ двоюродной сестр, а м-съ Гаскойнъ надялась, что несчасте окажетъ благодтельное вляне на племянницу, и потому не считала своей обязанностью усиливать горечь ея положеня. Об он занимались въ этотъ день переборкой старыхъ вещей съ цлью устроить шторы и занавсы для сойерскаго котеджа, но при появлени Гвендолины он оставили въ сторон вс заботы и начали весело разговаривать объ ея путешестви и о томъ счасть, которое она доставила матери своимъ возвращенемъ.

Такимъ образомъ, не было никакого основаня Гвендолин обращать свой гнвъ на окружавшихъ ее людей, какъ-бы подчиняясь общему настроеню, она внимательно слушала разсказъ дяди о его усиляхъ достать ей приличное мсто. Онъ не забылъ Грандкорта, но былъ слишкомъ практиченъ, чтобъ разсчитывать на бракъ племянницы при настоящихъ обстоятельствахъ, и энергично принялся за прискиване выгоднаго для нея мста.

— Нельзя было терять ни минуты, Гвендолина,— сказалъ онъ,— потому что не сразу можно найти мсто въ хорошемъ семейств. Но мн посчастливилось: узнавъ, что епископу Момперту нужна гувернантка, я списался съ нимъ. Дло, кажется, улажено, м-съ Момпертъ, которую я знаю такъ-же хорошо, какъ и ея мужа, желаетъ тебя видть. По всей вроятности, прозжая въ Лондонъ, она назначитъ теб свидане въ Вансестер. Конечно, это свидане будетъ теб непрятно, но ты имешь время къ этому приготовиться.

— А зачмъ она хочетъ меня видть, дядя?— спросила Гвендолина, быстро перебирая въ своей голов вс непрятности, съ которыми долженъ быть связанъ подобный осмотръ.

— Не бойся, милая,— отвтилъ пасторъ съ улыбкою:— тутъ нтъ ничего страшнаго. Она просто желаетъ съ тобою познакомиться: всякая мать, естественно, заботится о нравственныхъ качествахъ подруги своихъ дочерей. Я сказалъ, что ты очень молода, но это ее не пугаетъ, такъ-какъ она сама руководитъ воспитанемъ дочерей. Она женщина съ большимъ вкусомъ, очень строгихъ правилъ и не желаетъ имть француженки въ своемъ дом. Я увренъ, что она будетъ вполн довольна твоими талантами и манерами, чтоже касается религознаго и нравственнаго воспитаня, то этимъ занимается она и самъ епископъ.

Гвендолина не смла говорить, но вся она вспыхнула и черезъ минуту поблднла,— такъ сильно было въ ней отвращене къ предлагаемому плану. Анна сочувственно взяла ее за руку, а м-ръ Гаскойнъ, стараясь загладить непрятное впечатлне, которое должна была произвести на молодую двушку необходимость идти въ гувернантки, сказалъ съ веселой улыбкой:

— Я считаю это мсто до того блестящимъ, что воспользовался-бы имъ и для Анны, если-бъ она могла удовлетворить требованямъ м-съ Момпертъ. Ты будешь тамъ совершенно какъ дома и никогда не вспомнишь, что ты гувернантка. Епископъ — мой старый прятель, несмотря на то, что мы не сходимся съ нимъ въ нкоторыхъ религозныхъ вопросахъ.

Однако, эти слова нисколько не расположили Гвендолину въ пользу епископскаго семейства, и она поспшно спросила: — Мама, кажется, говорила, что у васъ было для меня еще другое мсто?

— Да, есть, но это мсто въ школ,— неохотно отвтилъ пасторъ, качая головою, — тамъ требуется много труда и, конечно, теб не будетъ такъ хорошо. Къ тому-же получить это мсто гораздо трудне.

— Да, милая Гвендолина,— прибавила м-съ Гаскойнъ,— мсто въ школ далеко не такъ прилично, и у тебя даже не было-бы отдльной комнаты.

Вспомнивъ о положени гувернантокъ въ школ, гд она воспитывалась, Гвендолина должна была согласиться, что послднй планъ былъ еще хуже перваго. Поэтому, какъ-бы раздляя мнне дяди, она спросила:

— А когда м-съ Момпертъ пришлетъ за мною?

— Она не назначила дня, но общала не брать никого до свиданя съ тобою. Она съ большимъ чувствомъ говорила о нашемъ несчасть. По всей вроятности, она будетъ въ Вансестер недли черезъ дв. Но мн пора идти, я отдаю часть своей земли въ аренду на очень выгодныхъ условяхъ.

Съ этими словами пасторъ удалился, вполн убжденный, что его совтъ будетъ принятъ и молодая двушка, какъ всякй умный человкъ, примирится съ обстоятельствами.

— Генри — удивительная поддержка для всхъ насъ, сказала м-съ Гаскойнъ посл ухода мужа.

— Да, замтила м-съ Давило,— какъ я была-бы рада такъ-же мало поддаваться уныню, какъ онъ.

— Рексъ очень походитъ на Генри,— продолжала м-съ Гаскойнъ:— вы не можете себ представить, какое утшене доставило намъ всмъ послднее его письмо. Я вамъ прочту изъ него кое-что.

Однако, оказалось, что въ письм было слишкомъ много намековъ на недавнее прошлое и поэтому м-съ Гаскойнъ, пробжавъ его глазами, снова спрятала его въ карманъ.

— Вообще онъ говоритъ, что неожиданное стснене въ нашихъ обстоятельствахъ сдлало его человкомъ, сказала она:— онъ ршился работать безъ устали, получить ученую степень, взять на свое попечене нсколькихъ учениковъ, заняться воспитанемъ брата и т. д. Въ письм какъ всегда много шутокъ. Онъ, напримръ, говоритъ: ‘Скажите мам, пусть она припомнитъ, что напечатала объявлене, въ то время, когда я хотлъ эмигрировать, о томъ, что она ищетъ хорошаго, работящаго сына: я теперь предлагаю ей свои услуги’. Со дня рожденя Рекса ничто такъ не трогало моего мужа, какъ это письмо. Мн кажется, что наше горе пустяки въ сравнени съ этимъ счастьемъ.

Гвендолина была очень довольна разсудительностю молодого человка и съ улыбкой взяла за подбородокъ Анну, какъ-бы говоря: ‘ну, теперь ты на меня не сердишься? Вообще она не отличалась злобой ради злобы и не находила эгоистичнаго удовольствя въ приченени горя другимъ, а только не могла терпть, чтобъ друге причиняли ей горе..

Но когда разговоръ перешелъ на мебель для сойерскаго котеджа, Гвендолина не могла выразить ни малйшаго интереса къ этимъ непрятнымъ мелочамъ. Она полагала, что уже достаточно въ это утро терзала свои нервы, и считала себя героиней, потому что умла скрывать происходившую въ ней борьбу. Отвращене къ единственному пути, открывавшемуся передъ нею, было теперь сильне, чмъ она когда-нибудь ожидала. Мало того, что, преодолвъ свое чувство собственнаго достоинства она соглашалась поступитъ въ епископскй домъ, ей предстояло еще явиться на торжественный смотръ и увидть, согласятся-ли ее принять. Даже въ качеств гувернантки она подлежала экзамену и могла быть забракована. Притомъ ей грозило быть постоянно подъ контролемъ епископа и его жены, которые могли потребовать серьезныхъ познанй отъ юной красавицы, привыкшей къ тому, что-бы свтъ принималъ ея веселую болтовню за доказательство необыкновеннаго ума. Дикая мысль бжать изъ родительскаго дома и сдлаться актрисой на зло Клесмеру блеснула у нея въ голов, но ее пугало общество грубыхъ людей, которые стали-бы обращаться съ нею оскорбительно фамильярно.

Несмотря на всю свою смлость, Гвендолина не имла ничего общаго съ искательницей приключенй и основнымъ ея желанемъ было всегда, чтобъ вс ее принимали за чистокровную аристократку, если-же она когда-то и мечтала сдлаться героиней игорныхъ домовъ, то лишь подъ условемъ, чтобъ никто не смлъ смотрть на нее съ презрительной ироней, какъ Деронда. Она такъ привыкла къ общему поклоненю и баловству, что считала это необходимостью для ея жизни, какъ пища и одежда. Поэтому неудивительно, что припоминая слова Клесмера, она находила епископскую тюрьму не столь ужасной, какъ сомнительную свободу театра. Всми фибрами своего существованя она возставала противъ тяжелой участи, выпавшей на ея долю, когда вс обстоятельства подготовляли ее къ совершенно иной жизни. Для другихъ членовъ ея семейства, даже для ея матери, никогда ненаслаждавшейся жизнью, поразившее ихъ несчастье, конечно, не было такъ невыносимо, какъ для нея. Что-же касается терпливаго ожиданя лучшаго будущаго, то это была пустая мечта, такъ-какъ ея необыкновенныя достоинства, повидимому, никогда не будутъ признаны, а недавнй жизненный опытъ научилъ ее не доврять розовымъ надеждамъ молодыхъ двушекъ, даже самыхъ скромныхъ, на неожиданное появлене красиваго, богатаго жениха. Весь мръ ей опротивлъ и она не понимала къ чему жить при такихъ тяжелыхъ условяхъ. Ничто ее не поддерживало, вс религозные и нравственные взгляды на несчастье, какъ наказане Боже, казались ей пустыми словами, тмъ боле, что она приписывала бдствя своего семейства порочности другихъ людей. Сладость труда, гордое сознане исполненнаго долга, интересъ энергичной дятельности и постояннаго знакомства съ новыми условями жизни, низость людей, неработающихъ на общую пользу, высокое призване педагога — все это были для нея смутныя, теоретическя фразы, одинъ фактъ прямо и злобно смотрлъ ей въ глаза — необходимость унизиться до положеня гувернантки. А въ понятяхъ Гвендолины счастье всегда соединялось съ личнымъ превосходствомъ, съ пышнымъ блескомъ. Безъ этихъ необходимыхъ условй жизнь казалась ей безцльной, и, конечно, въ этомъ она ничмъ не отличалась отъ насъ всхъ, часто хулящихъ жизнь только потому, что слишкомъ чутки ко всему, касающемуся лично насъ, и не обращающихъ достаточнаго вниманя на то, что для посторонняго она складывается гораздо благопрятне. Такимъ образомъ, мы не имемъ права равнодушно пройти мимо этого юнаго созданя, которое вступивъ въ лабиринтъ жизни безъ путеводной нити, вдругъ увидало на своемъ пути страшную бездну, вырытую подъ ея ногами мрачнымъ сомннемъ въ себ и въ своей будущности.

Несмотря на ея здоровую натуру, эта борьба внутреннихъ чувствъ съ вншними условями жизни подйствовала на нее и физически: она почувствовала какую-то мертвую апатю и не могла ни за что приняться. Малйшее напряжене силъ выводило ее изъ себя, сть и пить ей было въ тягость, а разговоръ съ окружающими невольно ее сердилъ. Мысль о самоубйств, на которое такъ падка разочарованная молодежь, противорчила всмъ ея инстинктамъ, и ее приводило въ отчаяне безпомощное сознане, что ей не оставалось ничего другого, какъ только жить ненавистнымъ для нея образомъ. Она избгала дальнйшихъ посщенй пасторскаго дома и даже сказывалась больной, когда Анна приходила въ Офендинъ, потому что ей было противно на словахъ соглашаться съ тмъ, противъ чего она возставала всей своей душей. Она никакъ не могла выказывать на практик того холоднаго спокойствя, на которое она теоретически давно ршилась, и утшала себя мыслью, что суметъ притворяться, когда это будетъ крайне необходимо.

Однажды, сидя молча въ спальн съ матерью, которая разбирала ея вещи, съ грустью посматривая по временамъ на свое любимое ттище, Гвендолина вдругъ встала и подошла къ шкатулк съ драгоцнностями.

— Мама,— съ усилемъ сказала она,— я совершенно забыла объ этихъ вещахъ. Почему вы мн о нихъ не напомнили? Пожалуйста, продайте ихъ. Вдь вамъ не жаль съ ними разстаться, тмъ боле, что вы давно подарили ихъ мн.

— Нтъ, я лучше желала-бы ихъ сохранить для тебя,— отвтила м-съ Давило, которая теперь помнялась ролями съ дочерью и должна была ей служить поддержкой,— но скажи пожалуйста, какъ попалъ въ эту шкатулку носовой платокъ?

И она указала на платокъ съ оторваннымъ угломъ, который Гвендолина бросила въ шкатулку вмст съ бирюзовымъ ожерельемъ въ Лейброн.

— Не знаю, я торопилась и случайно сунула его вмст съ ожерельемъ,— сказала Гвендолина, пряча платокъ въ карманъ,— впрочемъ, мама, ожерелья продавать не стоитъ — прибавила она подъ влянемъ какого-то новаго чувства, которое прежде ей казалось столь оскорбительнымъ.

— Конечно, дитя мое,— тмъ боле, что оно сдлано изъ цпочки твоего отца. Я не желала-бы продавать и другихъ вещей, за нихъ дадутъ очень немного. То, что дйствительно было дорого, уже давно исчезло,— прибавила она, покраснвъ и съ неудовольствемъ вспоминая о похищени большей части ея драгоцнностей вторымъ мужемъ,— я никогда не разсчитывала ихъ продать, возьми ихъ лучше съ собою.

— Да къ чему они мн?— холодно промолвила Гвендолина:— гувернантки не носятъ бриллантовъ и драгоцнныхъ камней. Вы лучше купите мн срый халатъ, какъ у прютскихъ дтей.

— Не смотри, голубушка, такъ мрачно на предстоящую теб жизнь. Я уврена, что Момпертамъ будетъ очень доволенъ, если ты будешь одваться прилично.

— Я не знаю, что нравится Момпертамъ, но уже достаточно и того, что я должна заботиться объ ихъ вкусахъ, произнесла Гвендолина съ горечью.

— Если ты желаешь чего-нибудь другого, лучшаго, чмъ поступлене къ Момпертамъ, то скажи прямо. Я сдлаю все, что можно, но не скрывай отъ меня ничего. Намъ легче будетъ перенести горе вдвоемъ.

— Да мн нечего говорить, мама, лучшаго положеня мн и не дождаться. Хорошо будетъ, если Момперты согласятся меня взять. По крайней мр, я заработаю немного денегъ, а это теперь самое главное. Цлый годъ мн не нужно будетъ никакихъ расходовъ, и вы получите вс 80 фунтовъ. Я не знаю, какую помощь они вамъ окажутъ въ хозяйств, но все-же вы не будете вынуждены портить свои милые глаза излишней работой.

Гвендолина произнесла эти слова не только безъ нжныхъ ласкъ, которыми прежде она окружала мать, но даже не глядя на нее.

— Господь тебя вознаградитъ за любовь къ матери, дитя мое!— сказала м-съ Давило со слезами на глазахъ,— но не отчаивайся. Ты еще молода и, можетъ быть, тебя ожидаетъ въ будущемъ большое счастье.

— Я не вижу причины на это надяться,— рзко проговорила Гвендолина.

М-съ Давило замолчала, и въ голов у нея снова мелькнулъ обычный вопросъ: ‘Что-же случилось между нею и Грандкортомъ?’

— Я оставлю у себя ожерелье, мама,— сказала Гвендолина посл минутнаго молчаня,— а остальныя вещи продайте за сколько-бы тамъ ни было. Я все равно ихъ никогда не надну. Я отрекаюсь отъ мра, какъ монахиня. Господи! Неужели вс несчастныя послушницы чувствуютъ то-же, что я?

— Не преувеличивай, голубушка.

— Какъ вы можете знать, что я, преувеличиваю, когда я говорю о своихъ чувствахъ, а не о чужихъ?

Она вынула изъ кармана носовой платокъ съ оторваннымъ угломъ, снова завернула въ него ожерелье и спрятала въ свой нессесеръ. М-съ Давило посмотрла на нее съ удивленемъ но не посмла спросить объясненя этого страннаго поступка, впрочемъ, и сама Гвендолина была-бы въ затруднени дать удовлетворительное объяснене своимъ дйствямъ. Внутреннее побуждене, заставлявшее ее оставить у себя ожерелье, было слишкомъ туманнымъ и сложнымъ. Оно происходило отъ того элемента суевря, который существуетъ у многихъ людей, несмотря на ихъ умъ и образоване, такъ-какъ страхъ и надежда, касающеся лично насъ, сильне всякихъ аргументовъ. Гвендолина не могла отдать себ яснаго отчета, почему она вдругъ не захотла разстаться съ ожерельемъ, какъ она затруднилась-бы объяснить, почему ей бывало страшно оставаться одной среди поля. Она ощущала какое-то смутное, но глубокое волнене при воспоминани о Деронд, было-ли это оскорбленная гордость и негодоване, или страхъ и неограниченное довре — трудно сказать. Для объясненя нашихъ бдствй часто необходимо принимать въ соображене обширную невдомую и на карты ненанесенную область нашего ума и сердца.

ГЛАВА XXV.

Велике государи даютъ знать мру о своихъ намреняхъ и колеблютъ фонды на бирж очень немногими, лаконическими словами. Точно также Грандкортъ, узнавъ объ отъзд Гвендолины изъ Лейброна небрежно въ общемъ разговор замтилъ, что модныя минеральныя воды Лейброна были трущобой, еще худшей чмъ Баденъ. Этого замчаня было достаточно для м-ра Луша, и онъ тотчасъ понялъ, что его патронъ намренъ возвратиться въ Дипло. Конечно, исполнене этого плана не было дломъ неотложнымъ и втечени цлаго слдующаго дня Грандкортъ не далъ прямого приказаня готовиться въ путь, быть можетъ, отчасти потому, что Лушъ замтно ожидалъ такого распоряженя. Онъ долго медлилъ за своимъ туалетомъ, посл котораго всегда казался поблекшимъ слпкомъ безукоризненнаго приличя, невольно заставлявшимъ краснть за свою пошлость здоровыя, свжя лица, потомъ онъ, по обыкновеню, пошелъ на террасу, въ игорную залу, въ читальню и цлый день слонялся безъ всякой цли, не обращая вниманя ни на кого и ни на что. Впрочемъ, встртивъ леди Малинджеръ, онъ съ нкоторымъ усилемъ приподнялъ шляпу и внимательно выслушалъ замчане о цлебной сил мстнаго источника.

— Да,— отвтилъ онъ,— я слыхалъ, что, милостью Провидня, игорные притоны всегда одарены цлебными источниками.

— О! это, вроятно, шутка,— сказала невинная леди Малинджеръ, обманутая серьезнымъ тономъ Грандкорта.

— Можетъ быть,— произнесъ онъ тмъ-же тономъ.

Леди Малинджеръ, однако сочла не лишнимъ повторить эти слова своему мужу и сэръ Гюго, выслушавъ ее, замтилъ:

— Поврь, онъ не дуракъ и въ состояни оцнить шутку. Онъ разыграетъ любую игру не хуже насъ съ тобой.

— А мн онъ никогда не казался очень умнымъ,— отвтила леди Малинджеръ, какъ-бы въ свое оправдане.

Вообще она не любила встрчаться съ Грандкортомъ, который ей постоянно напоминалъ о ея единственной вин по отношени къ мужу, которому она не подарила сына. Ей постоянно казалось, что мужъ могъ по этой причин сожалть о своей женитьб на ней, и, по всей вроятности, если-бъ не былъ такъ добръ, сталъ-бы съ нею обращаться грубо, какъ естественно для всякаго человка, разочарованнаго въ своихъ ожиданяхъ.

Кром леди Малинджеръ, Грандкортъ удостоилъ своимъ разговоромъ и Данеля Деронду, который учтиво отвчалъ на вс его вопросы, хотя и не питалъ къ нему особенной прязни. Деронда, который зналъ, что, еслибы не его темное происхождене, то онъ имлъ-бы такя-же права на наслдство Малинджера, какъ и самъ Грандкортъ, ршился никогда не давать повода послднему предполагать, что онъ ему завидуетъ. Впрочемъ, это ни мало не мшало Грандкорту быть увреннымъ, что его двоюродный братъ съ лвой стороны питаетъ къ нему смертельную зависть, и эта мысль, удовлетворяя его чувству эгоизма, длала присутстве Деронды для него гораздо прятне, чмъ можно было предположить. Поэтому онъ любезно заговорилъ съ Дерондой на террас о предстоявшемъ охотничьемъ сезон и даже пригласилъ его къ себ въ Дипло.

Лушъ былъ очень доволенъ этой отсрочкой ихъ возвращеня въ Англю и съ удовольствемъ бесдовалъ о своемъ жестокомъ патрон съ сэромъ Гюго, который охотно слушалъ про него скандальные разсказы, называя ихъ traits de moeurs, но никогда не передавалъ ихъ людямъ, смотрвшимъ слишкомъ серозно на жизнь. Поэтому эти разговоры происходили всегда въ отсутстви Деронды.

— Вы увдомляйте меня отъ времени до времени обо всемъ, что происходитъ въ Дипло, сказалъ сэръ Гюго,— если бракъ съ миссъ Гарлетъ состоится или по какому-либо другому случаю Грандкортъ будетъ нуждаться въ деньгахъ, ему, конечно, лучше согласиться на мой планъ, чмъ обременять долгами Райландсъ.

— Конечно,— отвтилъ Лушъ,— но не надо слишкомъ настаивать. Грандкортъ не всегда длаетъ то, чего требуетъ его прямой интересъ, особенно когда это выгодно и другимъ. Вы знаете, что я ему преданъ и впродолжени пятнадцати лтъ жертвовалъ ради него всмъ. Я при немъ врод опекуна, съ его двадцатилтняго возраста, и ему трудно былобы замнить меня кмъ-нибудь другимъ. У него странный характеръ,— хотя онъ въ юности былъ очень привлекателенъ, да и теперь, если-бъ только хотлъ, могъ-бы сохранить вс свои прежня качества. Я очень къ нему привязанъ и, право, ему было-бы плохо, если-бъ я его покинулъ.

Сэръ Гюго не нашелъ нужнымъ выразить ему свое сочувстве или одобрене, и Лушъ продолжалъ самъ себя восхвалять.

На другое утро Грандкортъ встртилъ его словами:

— Вы все приготовили для отъзда ближайшимъ поздомъ въ Парижъ?

— Я не зналъ, что вы намрены хать,— отвтилъ Лушъ, нисколько неудивленный этой неожиданностью.

— Вы могли-бы догадаться,— промолвилъ Грандкортъ, смотря на обгорлый кончикъ своей сигары и говоря хотя не громко, но тономъ, недопускавшимъ никакого возраженя,— ну, смотрите-же, чтобъ все было готово, и позаботьтесь, чтобъ въ нашъ вагонъ не сла какая-нибудь скотина. Да не забудьте отнести къ Малинджерамъ мои карточки.

На слдующй день они уже были въ Париж, и Лушъ, къ величайшему своему удовольствю, получилъ предложене, или, лучше сказать, приказане отправиться впередъ въ Дипло, куда Грандкортъ послдовалъ за нимъ только черезъ нсколько дней.

Этотъ промежутокъ времени Лушъ посвятилъ на приведене въ порядокъ диплоскаго дома и на собране справокъ о Гвендолин. Узнавъ о несчасть, поразившемъ ея семейство, онъ ршительно недоумвать, какое вляне она произведетъ на капризнаго, но, вмст съ тмъ, упрямаго Грандкорта, который могъ теперь охотне сдлать предложене, уже не боясь унизительнаго отказа, съ другой-же стороны — эта самая увренность въ успх могла усилить его нершительность. Лушъ хорошо зналъ своего патрона и потому не могъ ршить, какъ онъ поступитъ въ данномъ случа. Ему могла придти въ голову мысль поразить всхъ своимъ благороднымъ самопожертвованемъ, женившись на бдной двушк, а не на миллонерш, но противъ этого предположеня можно было сказать, что Грандкортъ мене всего былъ склоненъ къ благороднымъ побужденямъ. Такимъ образомъ, размышляя о будущемъ, Лушъ былъ увренъ только въ одномъ — въ своемъ нежелани этого брака. Онъ лично съ удовольствемъ согласился-бы чтобъ Грандкортъ женился на миссъ Аропоинтъ или на м-съ Глашеръ. Въ первомъ случа его прятное существоване было-бы обезпечено на вки, а во второмъ — онъ могъ разсчитывать на благодарность м-съ Глашеръ за его постоянное, дружеское содйстве. Точно также онъ не имлъ ничего и противъ того, чтобъ Грандкортъ совершенно остался холостымъ, но ршилъ всми силами противиться его женитьб на дерзкой, непрятной молодой двушк, которая въ конц-концовъ принесла-бы несчастье своему мужу и нарушила-бы спокойное существоване его стараго друга, соглашавшагося вести такъ долго собачью жизнь только въ надежд обезпеченя за собою навсегда роскошную жизнь.

Въ первый день своего прзда въ Дипло Грандкортъ былъ такъ занятъ лошадьми, что Лушъ не нашелъ свободной минуты разсказать ему о случившемся въ Офендин и узнать о его намреняхъ. На слдующее-же утро Грандкортъ былъ нмъ, какъ рыба, не смотря на вс попытки Луша завести съ нимъ разговоръ, но когда онъ хотлъ выйти уже изъ комнаты, Грандкортъ вдругъ лниво произнесъ:

— Ну?

— Что такое?— нетерпливо произнесъ Лушъ, который не всегда почтительно выслушивалъ рзкя выходки своего патрона.

— Затворите дверь. Я не могу кричать на весь корридоръ.

Лушъ затворилъ дверь и услся противъ Грандкорта, который черезъ минуту спросилъ:

— Мисъ Гарлетъ въ Офендин?

Онъ былъ вполн увренъ, что Лушъ уже навелъ справки и что этотъ вопросъ былъ ему непрятенъ.

— Не знаю,— отвтилъ онъ небрежно,— ея семейство и Гаскойны совершенно разорились, благодаря какимъ-то мошенническимъ спекуляцямъ. Бдная м-съ Давило осталась безъ всякихъ средствъ къ жизни и должна съ дочерьми перебраться въ какую-нибудь лачужку.

— Пожалуйста не лгите,— произнесъ Грандкортъ тихо.— Это вовсе не такъ забавно да и ни къ чему не поведетъ.

— Что вы хотите этимъ сказать?— воскликнулъ Лушъ, чувствуя боле обыкновеннаго нанесенное ему оскорблене.

— Скажите правду.

— Я ничего не выдумалъ. Я слышалъ эту новость отъ многихъ, между прочимъ, и отъ управляющаго лорда Бракеншо, который передаетъ Офендинъ въ аренду другому лицу.

— Я не объ этомъ васъ спрашиваю, отвтьте просто: здсь миссъ Гарлетъ или нтъ?

— Клянусь, что не знаю,— отвтилъ Лушъ недовольнымъ тономъ,— кажется, что она вчера ухала. Я слышалъ, что она поступила куда-то въ гувернантки. Но, если вы ее желаете видть, то, конечно, мать вернетъ ее, прибавилъ онъ съ невольной ироней.

— Пошлите Гутчинса спросить, будетъ-ли она дома завтра?

Лушъ не двинулся съ мста. Въ его глазахъ Грандкортъ хотлъ сдлать такой неосторожный шагъ, отъ котораго онъ обязанъ былъ его предохранить, и, вполн вря въ необходимость для него своихъ услугъ, онъ съ неожиданной смлостью сказалъ.

— Помните, Грандкортъ, что теперь дло серозное, вы не можете просто ухаживать за нею, какъ до сихъ поръ. Вы должны ршить вопросъ, желаете-ли вы получить ея согласе и готовы-ли перенести отказъ

Грандкортъ ничего не отвтилъ, но бросилъ на полъ газету и закурилъ новую сигару. Лушъ принялъ это за разршене продолжать и, желая, главнымъ образомъ узнать, что боле пугало его патрона: вроятность успха или возможность неудачи,— произнесъ тмъ-же дружескимъ тономъ:

— Теперь совершенно другое дло. Вы не можете оставить матери вашей жены въ бдности, а потому, вамъ придется содержать все ея семейство. Все это будетъ стоить громадныхъ денегъ, а вы знаете, что у васъ доходы ограниченные. Къ тому-же, что вамъ дастъ этотъ бракъ? Теперь вы хозяинъ своимъ помстьямъ, настоящимъ и будущимъ. Жаль отягощать ихъ долгами, благодаря капризу, въ которыхъ вы раскаетесь черезъ годъ. Право, мн будетъ жаль,если, вы безъ всякой причины испортите всю свою жизнь.

Тонъ Луша съ каждымъ словомъ становился все торжественне, словно онъ увлекся своимъ собственнымъ краснорчемъ. Когда онъ окончилъ, Грандкортъ вынулъ сигару изорта и медленно произнесъ:

— Я уже прежде зналъ, что вы не желаете моего брака съ миссъ Гарлетъ. Но я никогда не считалъ этого достаточной причиной отказаться отъ своего намреня.

— Я на это и не разсчитывалъ,— сухо отвтилъ Лушъ,— я не приводилъ своего мння, какъ доказательство противъ этого брака. Но мн казалось, что противъ него имется и безъ того много доводовъ, и, между прочимъ, нелпая роль рыцаря, которую вамъ пришлось-бы разыграть. Вы знаете, что до вашего отъзда отсюда вы не могли ршиться на этотъ бракъ. Не можетъ быть, чтобъ вы ее очень любили. Вы слышали въ Лейброн, на какя выходки она способна. Впрочемъ, я желалъ только указать вамъ, что теперь нельзя боле колебаться, а надо поступать прямо.

— Это правда,— сказалъ Грандкортъ, смотря Лушу прямо въ глаза,— я такъ и намренъ поступить. Можетъ быть вамъ это не очень прятно, но вы сильно ошибаетесь, если думаете, что я, чортъ возьми, обращаю внимане на ваше мнне.

— Хорошо,— отвтилъ Лушъ, вставая и чувствуя, что въ немъ снова проснулась его давнишняя злоба,— если вы ршились на этотъ бракъ, то позвольте указать вамъ еще на другую сторону вопроса. Я до сихъ поръ предполагалъ что она непремнно согласится на ваше предложене, такъ-какъ нищей нечего выбирать, но я, право, не знаю, можно-ли на это разсчитывать теперь. Она мужественная двушка, и имла вроятно достаточно причинъ отсюда ухать.

Лушъ говорилъ смло, не боясь послдствй, потому что онъ былъ увренъ въ необходимости для Грандкорта его услугъ. Онъ предвидлъ, что Гвендолина его удалитъ, и потому рискнулъ на открытую ссору, надясь, что рано или поздно Грандкортъ вернетъ его къ себ.

— Она имла причины ухать отсюда!— повторилъ онъ знаменательно.

— Я зналъ это и безъ васъ,— отвтилъ Грандкортъ съ презрительной улыбкой.

— Но вы и теперь не знаете этихъ причинъ.

— А вамъ, повидимому, он извстны?— произнесъ Грандкортъ небрежно, какъ-бы не интересуясь ими.

— Да, знаю, и скажу вамъ для того, чтобы вы могли судить, какъ сильно ваше вляне на нее. Но я очень въ этомъ сомнваюсь. Она видла Лидю въ Кардельскомъ лсу и знаетъ всю вашу исторю.

Грандкортъ ничего не отвтилъ и продолжалъ курить. Молчане это продолжалось долго, наконецъ онъ взглянулъ на Луша и презрительно произнесъ,

— Такъ что-жъ?

Лушъ пожалъ плечами и направился къ дверямъ, но Грандкортъ, пододвинулъ свой стулъ къ письменному столу и — какъ будто между ними ничего не произошло,— спокойно сказалъ:

— Будьте такъ добры, подайте мн перо и бумагу.

Никакой тиранъ-начальникъ не имлъ такой силы надъ своими подчиненными, какъ Грандкортъ надъ окружающими его. Вс ему повиновались, хотя часто спрашивали себя, отчего они не посылаютъ его къ чорту, а исполняютъ его приказаня?

— Подождите отвта,— сказалъ Грандкортъ, когда Лушъ исполнилъ его желане, и, поспшно написавъ записку оттолкнулъ ее отъ себя.— Пошлите тотчасъ съ Гутчинсомъ.

Какъ Лушъ и ожидалъ, письмо было адресовано миссъ Гарлетъ въ Офендинъ. Посл первой вспышки гнва онъ былъ очень радъ, что дло обошлось безъ открытой ссоры, но онъ все-же понималъ, что Грандкортъ будетъ имть противъ него зубокъ и рано или поздно отомститъ ему. Также было очевидно, что его слова только усилили ршимость Грандкорта, но что изъ всего этого произойдетъ — онъ ршительно не могъ предугадать.

ГЛАВА XXVI.

Однажды утромъ м-ръ Гаскойнъ прхалъ въ Офендинъ съ утшительнымъ, по его мнню, извстемъ, что м-съ Момпертъ назначила на слдующй вторникъ свидане Гвендолин въ Вансестер. Онъ ничего не упомянулъ о прзд Грандкорта въ Дипло, хотя и зналъ объ этомъ, ему также какъ Гвендолин было неизвстно, что ея поклонникъ здилъ въ Лейбронъ, и онъ не хотлъ безполезно напоминать племянниц въ эту горькую минуту униженя о томъ, что еще такъ недавно казалось близкимъ къ осуществленю. Въ глубин своего сердца онъ осуждалъ племянницу за ея непонятный капризъ, хотя и признавалъ, что Грандкортъ съ своей стороны поступилъ боле чмъ странно, безъ всякой причины улетучившись въ самую удобную минуту для предложеня. Практическй пасторъ ясно понималъ, что теперь его обязанность заключалась въ поощрени племянницы къ мужественному примиреню съ судьбою, такъ-какъ не было никакой надежды на что-либо лучшее.

— Ты найдешь значительный интересъ, милая Гвендолина,— сказалъ онъ,— въ близкомъ знакомств съ различными условями жизни, ниспосланное испытане принесетъ теб большую пользу.

— Не думаю, чтобъ когда-нибудь я нашла интересъ въ этой новой для меня жизни,— отвтила Гвендолина довольно рзко,— но я также знаю, что у меня нтъ выбора.

Говоря это, она вспомнила, что дядя такъ-же убдительно совтовалъ ей нкогда ршиться на совершенно иной шагъ.

— Я увренъ, что м-съ Момпертъ будетъ тобою довольна — замтилъ Гаскойнъ серьезно,— и что ты сумешь должнымъ образомъ держать себя въ сношеняхъ съ женщиной, которая со всхъ точекъ зрня стоитъ выше тебя. Несчастье тебя постило въ юности — и потому теб легче будетъ его перенести, легче съ нимъ примириться.

Этого-то именно и не могла сдлать Гвендолина. Едва ушелъ дядя, какъ она залилась горькими слезами, что бывало съ нею очень рдко. Она не могла согласиться, чтобъ ей было легче перенести несчастье потому, что она молода. Когда-же она узнаетъ счастье, если не въ молодости? Прежня мечты о безоблачномъ блаженств, о томъ, что ей суждено собирать въ жизни одн розы безъ шиповъ, давно исчезли, но горькое разочароване въ жизни, въ самой себ, въ своемъ превосходств надъ всми — только увеличивало ея мрачное сознане безпомощности, и у нея не хватало мужества ршительно вступить на открывавшйся передъ нею тяжкй, тернистый путь. Она переживала теперь критическую минуту перваго гнвнаго протеста юныхъ силъ противъ не прямого горя, а лишь отсутствя радости. Успокоенные опытомъ жизни, мы признаемъ нелпыми эти горькя стованя на несправедливость судьбы, поразившей тяжелымъ ударомъ именно насъ, а не кого-либо другого, но въ свое время мы также прошли черезъ тотъ-же фазисъ человческой жизни. Представьте себ, что какому-нибудь высшему существу, которое вритъ въ свою святость, перестаютъ поклоняться, и оно ничмъ не можетъ возстановить своего погибшаго авторитета передъ собою и передъ всмъ мромъ! Нчто подобное случилось и съ бдной, избалованной Гвендолиной, которая вдругъ сознала, что ея прелестныя губки, чудные глаза и стройная осанка потеряли свою чарующую силу.

Долго сидла Гвендолина, погруженная въ свои грустныя думы. Наконецъ, она встала и начала ходить взадъ и впередъ по комнат, слезы продолжали медленно струиться по ея щекамъ. Она думала: ‘Я всегда съ дтства считала маму унылой, мрачной женщиной, но я, вроятно, буду еще хуже нея’. И живое воображене молодой двушки рисовало печальную картину ея будущей жизни: она видла себя увядшей, старой двой, а мать дряхлой, сдой старухой, грустно повторяющей: ‘бдная Гвенъ, и она пруныла’. Тутъ впервые Гвендолина громко зарыдала, не со злобою, а съ какимъ-то нжнымъ сожалнемъ о своей несчастной судьб.

Въ эту минуту въ дверяхъ показалась м-съ Давило, и Гвендолина быстро поднесла платокъ къ глазамъ. Мать обняла ее съ любовью и смшала свои рыданя съ рыданями дочери. Наконецъ, Гвендолина пересилила свое волнене и, тяжело вздохнувъ, успокоительно взглянула на мать, которая была очень блдна и дрожала всмъ тломъ.

— Это ничего, мама,— сказала она, полагая, что смущене матери происходило отъ состраданя къ дочери,— теперь все прошло.

Но м-съ Давило держала въ рукахъ какой-то конвертъ и смотрла на него съ испугомъ.

— Что это за письмо? еще какя-нибудь дурныя всти?— съ горечью спросила Гвендолина.

— Не знаю, какъ ты взглянешь на дло, голубушка,— отвтила м-съ Давило, не выпуская письма изъ рукъ,— ты никогда не догадаешься, откуда оно.

— Я не могу ничего отгадывать,— нетерпливо промолвила Гвендолина.

— Оно адресовано теб.

Гвендолина едва замтно покачала головою.

— А привезъ его груммъ изъ Дипло,— сказала м-съ Давило, подавая ей письмо.

Узнавъ неразборчивый почеркъ Грандкорта, Гвендолина вспыхнула, но, по мр того, какъ она читала записку, она все боле и боле блднла, а когда она молча передала ее матери, то въ лиц ея не было ни кровинки. М-съ Давило прочла слдующее:

‘М-ръ Грандкортъ свидтельствуетъ свое почтене миссъ Гарлетъ и проситъ позволеня прхать завтра въ два часа къ ней въ Офендинъ. Онъ только-что вернулся изъ Лейброна, гд надялся застать миссъ Гарлетъ’.

— Надо отвтить,— сказала м-съ Давило, видя, что Гвендолина задумалась и выронила изъ рукъ письмо,— груммъ ждетъ.

Молодая двушка опустилась на кушетку и устремила глаза въ пространство. Она теперь походила на человка, пораженнаго необычайными звуками и недоумвавшаго, откуда они, и что они означаютъ. Неожиданная перемна въ ея положени могла-бы хоть кого свести съума. За нсколько минутъ передъ тмъ она съ безпомощной грустью смотрла на открывшйся передъ нею мрачный, однообразный, но неизбжный путь жизни, а теперь ей представлялся выборъ. Она не могла отдать себ отчета, что она чувствовала въ настоящую минуту, торжество или страхъ? Она не могла не ощутить гордаго самодовольства при мысли, что ея чарующая сила, въ которой она уже начинала сомнваться, была еще всемогуща. Снова отъ нея зависло такъ или иначе обставить свою жизнь. Но какъ ей воспользоваться своею силой? Въ этомъ-то и заключался источникъ ея страха. Съ неимоврной быстротою въ ея голов воскресло все, что произошло между нею и Грандкортомъ: соблазнъ блестящей парти, колебаня, ршимость принять его предложене, энергичный образъ черноокой красавицы съ хорошенькимъ мальчикомъ, ея общане не выходить за него замужъ (но давала-ли она это общане?) и бгство, разочароване и недовре ко всему и всмъ. Все это слилось въ одну грозную картину, отъ которой она съ ужасомъ отвернулась. Какую пользу могъ принести ей снова представившйся выборъ? Чего она желала? Чего-нибудь другого? Нтъ, въ глубин ея души впервые проснулось новое чувство: чувство сожалня о томъ, что она знаетъ о Грандкорт, можетъ быть, больше, чмъ слдуетъ. ‘Ахъ! если-бъ я ничего не знала!’

— Теб надо отвтить,— повторила м-съ Давило посл продолжительнаго молчаня,— или, хочешь, я напишу?

— Нтъ, мама, я сама отвчу,— сказала Гвендолина, тяжело вздохнувъ,— пожалуйста, приготовьте мн перо и бумагу.

Она сказала это для выигрыша времени. Не отклонить-ли ей посщене Грандкорта? Однако, ея пламенная натура взяла верхъ надъ страхомъ, и ей захотлось воспользоваться случаемъ, чтобъ еще разъ разыграть свою старую роль.

— Я не понимаю, чего вы безпокоитесь объ отвт, мама, сказала Гвендолина, видя, что м-съ Давило, приготовивъ все, что нужно, для письма, смотрла на нее вопросительно,— груммъ можетъ подождать. Я не могу отвтить въ одну минуту.

— Никто этого и не требуетъ,— отвтила м-съ Давило, садясь къ столу и взявъ въ руки работу,— онъ можетъ подождать и еще четверть часа, если ты хочешь.

Она сказала это совершенно просто, но Гвендолина почувствовала вдругъ противоположное желане поспшить съ разршенемъ труднаго вопроса, такъ-какъ поспшность освобождала ее отъ необходимости сознательнаго выбора.

— Я не желаю заставлять его дожидаться, пока вы кончите эту работу, произнесла Гвендолина, вставая съ своего мста.

— Но если ты не можешь ршиться?— замтила м-съ Давило.

— Я должна ршиться,— отвтила молодая двушка, усаживаясь за письменный столъ и утшая себя мыслью, что премъ на слдующй день Грандкорта нисколько не помшаетъ ей отвергнуть его предложене, которое, конечно, онъ сдлаетъ ей формальнымъ образомъ.

— Я желала-бы знать,— сказала м-съ Давило, пристально смотря на дочь,— извстно-ли Грандкорту о нашемъ несчастьи, такъ-какъ онъ только-что вернулся изъ Лейброна.

— Это не можетъ составить никакого различя для человка въ его положени,— презрительно отвтила Гвендолина.

— Однако, для многихъ оно имло-бы большую важность,— замтила м-съ Давило,— не всякй захочетъ взять жену изъ нищенскаго семейства. Если м-ръ Грандкортъ знаетъ о нашемъ разорени, то его поступокъ доказываетъ его глубокую привязанность къ теб.

М-съ Давило говорила съ необыкновеннымъ жаромъ и впервые позволила себ высказаться въ пользу Грандкорта. Она до сихъ поръ боялась своимъ вмшательствомъ испортить дло, но теперь ея слова произвели такое сильное впечатлне, котораго она и не ожидала. Они возбудили въ ум Гвендолины новую мысль о томъ, что могъ-бы сдлать Грандкортъ для ея матери, если-бъ она поступила не такъ, какъ собиралась. Но прежде всего надо было отвтить, и она сдлала это второпяхъ, какъ желала, потому что дйствуя такъ, она избавляла себя отъ положительнаго ршеня вопроса и оставляла для себя много выходовъ. Она написала:

‘Миссъ Гарлетъ свидтельствуетъ свое почтене м-ру Гранокорту, она будетъ дома завтра, въ два часа’.

Когда письмо было отправлено, она встала съ кресла, потянулась и глубоко вздохнула.

— Что ты написала, Гвенъ?— спросила м-съ Давило.

— Что я буду дома,— гордо отвтила Гвендолина, но черезъ минуту прибавила:— вы, мама, не ожидайте чего-нибудь необыкновеннаго отъ прзда м-ра Грандкорта.

— Я ни на что и не надюсь голубушка, а желаю только, чтобы ты была счастлива. Ты-же никогда мн не говоришь о своихъ желаняхъ и намреняхъ.

— Не къ чему говорить, когда явится возможность сообщить вамъ прятное, конечно, я не замедлю раздлить съ вами свою радость.

— Но м-ръ Грандкортъ приметъ твое позволене прхать сюда за согласе выйти за него замужъ, такъ-какъ онъ ясно выразилъ въ своей записк намрене сдлать теб завтра предложене.

— Хорошо, а я намрена доставить себ удовольстве отказать ему.

М-съ Давило съ изумленемъ взглянула на дочь, но Гвендолина положила конецъ разговору, воскликнувъ:

— Бросьте свою противную работу, пойдемте гулять, я задыхаюсь!

ГЛАВА XXVII.

Въ то время, какъ Грандкортъ на своемъ великолпномъ кон, орик скакалъ изъ Дипло въ Офендинъ, въ сопровождени грумма, на Критерон, Гвендолина сидла передъ зеркаломъ, и мать причесывала ея длинные, свтлокаштановые волосы.

— Соберите ихъ, мама, и сверните просто на макушк, сказала Гвендолина.

— Теб надо надть серьги,— сказала м-съ Давило, окончивъ прическу и съ удовольствемъ смотря въ зеркало на свою дочь, лицо которой какъ-бы сяло, а глаза блестли.

— Нтъ, мама,— отвтила она,— я не хочу никакихъ украшенй и надну черное шелковое платье. Надо быть въ черномъ, отказывая жениху,— прибавила она со своей обычной улыбкой.

— Можетъ быть, онъ вовсе не сдлаетъ теб предложеня,— замтила м-съ Давило, хитро прищурившись.

— Если онъ не сдлаетъ предложеня, то только потому, что я ему заране откажу,— отвтила Гвендолина, гордо поднявъ голову.

Съ этими словами она грацозно сошла внизъ въ своемъ длинномъ черномъ плать, и, глядя ей вслдъ, м-съ Давило подумала: ‘Она снова начинаетъ походить на себя. Это вроятно, отъ удовольствя, что увидитъ его. Неужели она твердо ршила ему отказать?’

Гвендолина разсердилась-бы, если-бъ эта мысль была высказана вслухъ, тмъ боле, что въ послдне двадцать часовъ, за исключенемъ очень непродолжительнаго сна, въ ея ум происходила постоянная борьба аргументовъ за и противъ брака съ Грандкортомъ, такъ что прежняя опредленная ршимость сильно поколебалась. Она и теперь готова была на словахъ отказать Грандкорту, но въ ея ршимости изчезла прежняя внутренняя сила, это было тло безъ души. Хотя съ самого момента полученя письма она не хотла принять предложеня Грандкорта, но, чмъ пряме смотрла она въ глаза причинамъ, побуждавшимъ ее къ этому, тмъ он казались ей мене грозными, а воображене, постоянно работая, видоизмняло ея понятя. Смотря долго на неопредленный предметъ, можно, при живомъ воображени, придать ему двадцать различныхъ формъ. Т смутныя чувства, которыя удерживали ее отъ этого брака до свиданя съ м-съ Глашеръ въ Кардельскомъ лсу, теперь совершенно стушевались, и она вполн сознавала, что, если-бъ не было этого рокового свиданя, то не существовало-бы и никакой преграды. Въ тотъ памятный день и немедленно посл него она не разсуждала, а дйствовала подъ впечатлнемъ не только оскорбленной гордости и ревности молодой двушки, не только мрачныя картины несчастй другой женщины, но и отъ страха поступить дурно. Она не чувствовала ни малйшаго угрызеня совсти длая то, что считалось приличнымъ для порядочной женщины, но она съ ужасомъ и съ гордымъ достоинствомъ отворачивалась отъ всего дурного, позорнаго, къ тому-же, и кром боязни позора, она въ глубин своей души считала преступнымъ причинене всякаго зла другому человку.

Но въ чемъ состояли интересы м-съ Глашеръ и ея дтей, которымъ она общала не мшать? Разв другая женщина, выйдя замужъ за Грандкорта, нанесла-бы ей и дтямъ дйствительный вредъ? Не могла-ли-бы она, напротивъ, принести имъ пользу? Не лучше-ли было Грандкорту жениться? Чего-бы не могла сдлать его жена, умя пользоваться своею силой?

Вс ея мысли объ этомъ предмет были основаны на одномъ воображени, такъ-какъ она знала столько же о брак, о взаимномъ вляни, требованяхъ и обязанностяхъ супружеской жизни, сколько о магнетическихъ теченяхъ и о закон бурь. Она говорила только, что мать ея не умла справляться съ мужемъ, а она суметъ. ‘Я желала-бы знать,— думала она: — что сказала-бы мама, дядя и о м-съ Глашеръ и о брак Грандкорта съ кмъ-нибудь другимъ?’ Когда мы начинаемъ заботиться о мнни всхъ, то, очевидно, наше собственное убждене или поколебалось, или никогда не было твердо. Вспоминая обо всемъ, что она слыхала, Гвендолина легко могла убдиться, что смотрли косо на незаконныхъ дтей, а не на незаконныхъ отцовъ, что, по мнню всхъ, ей нечего было очень заботиться о м-съ Глашеръ и ея дтяхъ.

Но мнне другихъ не могло уничтожить пробудившагося въ ней самой съ самаго начала чувства презрительнаго отвращеня соединить свою юную жизнь съ поблекшимъ отжившимъ существомъ. Конечно, ей никогда не приходила въ голову мысль о любви къ Грандкорту и вообще она считала бракъ желательнымъ помимо любви, которая обязательна только для мужчины, длающаго всегда первый шагъ въ этомъ дл. Она не находила ничего непрятнаго въ любви Грандкорта, пока не узнала его прошлаго, которое возбудило въ ней гнвъ, за личное оскорблене. Это чувство презрительнаго отвращеня глубоко засло въ ея душ, и хотя несчастныя обстоятельства послднихъ недль немного стушевали его первый пылъ, но все-же оно поддерживало въ ней ршимость отказать Грандкорту. Она не думала измнять этой ршимости, а только придумывала, какъ это подйствуетъ на другихъ. Но если-бъ что-нибудь могло ее побудить къ измненю своего ршеня, то лишь соблазнъ обезпечить будущность матери. Нтъ, она положительно ему откажетъ! Мысль, что онъ прдетъ и получитъ отказъ, возбуждала въ ней чувство торжества, снова въ ея рукахъ была власть — и ей предстояло не смиренно выслушивать мнне о ея прелестяхъ, а гордо пользоваться своей могучей силой.

Подъ влянемъ этого чувства или какого-либо другого, Гвендолина вздрогнула, услыхавъ стукъ лошадиныхъ подковъ во двор. Миссъ Мерри поспшно вошла въ комнату и объявила, что Грандкортъ ждетъ въ гостиной. Призвавъ на помощь всю свою энергю, молодая двушка вышла къ нему и съ серьезной учтивостью протянула ему руку. Онъ спросилъ объ ея здоровь, по обыкновеню, тихо, медленно, она отвчала почти тмъ-же тономъ. Они сидли другъ противъ друга: Гвендолина опустивъ глаза, а Грандкортъ пристально смотря на нее. Всякй, взглянувъ на нихъ, подумалъ-бы, что это влюбленные, еще необъяснившеся другъ другу въ своей любви. Дйствительно, это была сцена объясненя: она чувствовала, что Грандкортъ уже безмолвно сдлалъ ей предложене, а онъ чувствовалъ, что уже получилъ согласе.

— Я очень жаллъ, что я не засталъ васъ въ Лейброн,— началъ онъ своимъ апатичнымъ голосомъ, въ которомъ теперь однако-же слышались ноты томной любви, — безъ васъ тамъ ршительно нельзя оставаться. Это отвратительная трущоба, не правда-ли?

— Я не могу судить о Лейброн безъ меня,— отвтила Гвендолина, взглянувъ на него съ проблескомъ прежней своей веселой ирони,— а со мною Лейбронъ довольно прятное мстечко и я осталась-бы тамъ доле, если-бъ могла. Но мн пришлось вернуться домой, по причин семейныхъ затруднительныхъ обстоятельствъ.

— Какъ вы жестоко поступили, ухавъ въ Лейбронъ,— сказалъ Грандкортъ, не обращая никакого вниманя на слова Гвендолины, которая хотла сразу поставить вопросъ ясно,— вы знали, что вашъ отъздъ испортитъ вс удовольствя въ Дипло, такъ-какъ вы были душою всего. Неужели вамъ ршительно до меня нтъ никакого дла?

Гвендолин нельзя было сказать да серьезнымъ тономъ, но невозможно было произнести и нтъ, что-же ей было длать? Она опустила глаза, и яркй румянецъ покрылъ ея руки и шею. Видя впервые подобное смущене въ Гвендолин, Грандкортъ приписалъ это чувству любви. Но онъ ршился довести ее до открытаго признаня.

— Можетъ быть, вы интересуетесь кмъ-либо другимъ? Можетъ быть… вы дали слово? Кажется, вамъ слдовало-бы мн объ этомъ сказать! Не стоитъ-ли между нами кто-нибудь?

Отвтъ Гвендолины былъ готовъ: ‘да, между нами есть преграда, хотя не мужчина, а женщина’. Но какъ было ей высказать это? Она общала м-съ Глашеръ не выдавать ея тайны и, къ тому-же, она не могла заговорить о этакомъ предмет съ Грандкортомъ. Точно также невозможно было остановить его въ самомъ начал объясненя въ любви торжественными словами: ‘Я вижу ваше намрене, оно для меня очень лестно, но… и т. д.’ Если-бъ рыбу честно пригласили на кухню, то она могла-бы просто отказаться, но когда ея путь хитро преграждаютъ незамтной стью, то что ей остается длать? Гвендолина находилась въ такомъ-же положени — и потому она молчала.

— Долженъ-ли я Васъ понять такъ, что вы отдаете предпочтене другому?— продолжалъ Грандкортъ.

Гвендолйна пересилила свое смущене и, поднявъ глаза, сказала яснымъ, вызывающимъ тономъ:

— Нтъ.

Въ этомъ слов она хотла выразить: ‘Такъ что-же? Это еще не значить, что я согласна за васъ выйти’. Грандкортъ былъ чрезвычайно чутокъ до всего, что могло касаться его самолюбя, и медленно прибавилъ:

— Я далекъ отъ мысли вамъ надодать и, конечно, не надюсь назойливостью одержать побду. Если для меня нтъ никакой надежды, то скажите прямо — и я тотчасъ уду, все равно куда.

Къ немалому удивленю Гвендолины, она почувствовала какой-то страхъ при мысли о немедленномъ удалени Грандкорта. Она боялась снова остаться въ скучной, мертвенной обстановк, окружавшей ее. Чтобъ отсрочить ршительный отвтъ, она сказала:

— Я боюсь, что вамъ неизвстно наше положене. Мама потеряла все свое состояне, и мы перезжаемъ отсюда. Эта неожиданная перемна занимаетъ вс мои мысли, и вы должны извинить мою разсянность.

Уклонившись, такимъ образомъ, отъ прямого отвта, Гвендолйна возвратила себ свое обычное самообладане. Она говорила съ достоинствомъ и смотрла прямо на Грандкорта, маленьке, глубоке глаза котораго таинственно приковывали ее къ себ. Дйствительно, отношеня между этими двумя существами были таинственныя, такъ-какъ многообразная драма, разыгрывающаяся между мужчиной и женщиной, часто не можетъ быть выражена опредленными словами. Слово ‘любовь’ не можетъ выразить мирада различныхъ оттнковъ взаимнаго влеченя, точно такъ-же, какъ слово ‘мысль’ не можетъ объяснить того, что происходитъ въ ум человка. Трудно сказать, съ чьей стороны, Гвендолины или Грандкорта, вляне было сильне. Въ эту минуту преобладающимъ его желанемъ было овладть этимъ существомъ, столь увлекательно соединявшимъ въ себ дтскую невинность съ вызывающей кокетливостью, а мысль, что она знаетъ о его прошломъ, и потому питаетъ къ нему отвращене, увеличивала только въ немъ жажду торжества, въ конечномъ осуществлени котораго онъ не сомнвался. А она? Она ощущала жажду странника въ безводной пустын, она видла въ любви этого человка единственное спасене отъ безпомощнаго подчиненю злому року.

Они долго смотрли другъ на друга, наконецъ, Грандкортъ небрежно сказалъ:

— Я надюсь, что разорене вашей матери не будетъ боле васъ тревожить. Вы дадите мн право обезпечить ее.

Эти слова были произнесены такъ медленно, что Гвендолина имла время пережить въ воображени цлую жизнь. Они повляли на нее, какъ опьяняющее зелье, которое рисуетъ желанные предметы въ самомъ лучшемъ освщени. Она вдругъ ощутила какую-то призрачную любовь къ этому человку, такъ хорошо подбиравшему слова и казавшемуся олицетворенемъ самой деликатной преданности. Отвращене, страхъ, совсть — все стушевалось, и она только почувствовала облегчене отъ горькаго сознаня своей безпомощности. Она уже видла, какъ съ прежней веселостью она бросается на шею матери и объявляетъ ей о счастливой перемн въ ея жизни. Но, когда Грандкортъ кончилъ говорить, она на одно мгновене ясно сознала, что стоитъ на перепутьи.

— Вы очень великодушны,— сказала она, не сводя съ него глазъ.

— Вы согласны на то, что дастъ мн это право?— спросилъ Грандкортъ тихо и безъ малйшаго одушевленя.— Вы согласны быть моей женою?

Гвендолина поблднла и подъ влянемъ чего-то необъяснимаго встала и сдлала нсколько шаговъ. Потомъ она остановилась и молча сложила руки на груди. Грандкортъ также всталъ, очевидное колебане бдной двушки возбудило въ немъ такой живой интересъ, какого онъ давно уже не ощущалъ, тмъ боле, что онъ зналъ причину этого колебаня.

— Прикажете мн удалиться?— сказалъ онъ, взявъ шляпу.

Никакой добрый генй не могъ-бы внушить ему боле эффектныхъ словъ.

— Нтъ!— промолвила Гвендолина.

Она не могла позволить ему уйти, эта отрицательная форма опутала ее, какъ стями.

— Вы удостоиваете своимъ вниманемъ мою любовь?— сказалъ Грандкортъ, по-прежнему держа шляпу въ рукахъ и смотря молодой двушк прямо въ глаза.

Наступило молчане, оно могло длиться долго, но безъ всякой пользы для Гвендолины. Ей нельзя было противорчить себ. Къ чему она его удерживала? Онъ ловко отстранилъ всякую возможность объясненя.

— Да,— произнесла Гвендолина серьезно, словно отвчала на вопросъ судьи.

Грандкортъ такъ-же серьезно выслушалъ это счастливое да и не измнилъ своего положеня. Однако, черезъ нсколько минутъ онъ молча положилъ шляпу и, взявъ руку Гвендолины, поцловалъ ее. Его поведене показалось молодой двушк образцовымъ, и ей вдругъ стало совершенно ловко и даже весело. Въ ея глазахъ да значило только освобождене отъ мста гувернантки и отъ перезда матери въ сойерскй котеджъ.

— Не желаете-ли вы видть маму?— сказала она съ счастливой улыбкой.— Я сейчасъ за нею сбгаю.

— Нтъ, подождите немного,— отвтилъ Грандкортъ, стоя въ своей любимой поз, т. е. правой рукой проводя по бакенбардамъ, а лвую засунувъ въ карманъ жилета.

— Имете вы мн еще что-нибудь сказать?— весело спросила Гвендолина.

— Да, но я знаю, что вы не любите, чтобъ вамъ надодали,— отвтилъ Грандкортъ съ нкоторымъ чувствомъ.

— Но то, что я люблю слышать, мн не надодаетъ.

— Можно у васъ спросить, когда свадьба?

— Я думаю, лучше сегодня не спрашивать,— отвтила Гвендолина, надувъ губки.

— Хорошо, не сегодня, такъ завтра. Прежде, чмъ я прду завтра, вы, пожалуйста, ршите этотъ вопросъ. Скажемъ, черезъ дв недли, черезъ три… какъ можно скоре.

— Вы боитесь, что я вамъ надомъ. Я всегда замчала что женихи бываютъ боле въ обществ своихъ невстъ, чмъ мужья въ обществ женъ. Впрочемъ, можетъ быть, и мн это боле понравится.

И она прелестно разсмялась.

— Вы увидите въ жизни только одно прятное.

— И ничего непрятнаго, пожалуйста скажите это, потому что я, кажется, боле ненавижу непрятное, чмъ люблю прятное.

Говоря это, Гвендолина чувствовала, что находится въ женскомъ раю, гд всякое ея глупое слово признается очаровательнымъ.

— Не знаю, удастся-ли мн оградить васъ отъ всхъ непрятностей въ этомъ скучномъ мр,— отвтилъ Грандкортъ.— Напримръ, если вы подете верхомъ на Критерон, то я не могу помшать ему случайно оступиться.

— А кстати, какъ поживаетъ мой старый другъ Критеронъ?

— Онъ здсь, я веллъ грумму прхать на немъ, чтобъ вы могли его видть. Вчера на него надвали датское сдло. Подойдите къ окошку и взгляните на него.

Гвендолина съ удовольствемъ увидала обихъ лошадей, въ роскошныхъ попонахъ, груммъ водилъ ихъ взадъ и впередъ по двору. Он казались ей олицетворенемъ власти и богатства и представляли поразительный контрастъ съ униженемъ и нищетою ея положеня.

— Хотите завтра покататься на Критерон?— спросилъ Грандкортъ.

— Очень!— отвтила Гвендолина, — мн хотлось-бы теперь боле всего на свт забыться въ бшеной скачк. Но, право, мн надо пойти за мамой.

— Хорошо, я провожу васъ до двери,— произнесъ Грандкортъ и предложилъ ей руку.

Она оперлась на нее, и лица ихъ почти прикасались одно къ другому. Она ни сколько не боялась, чтобъ онъ ее не поцловалъ, и находила, что онъ ведетъ себя, какъ женихъ, гораздо лучше, чмъ обыкновенно описываютъ въ романахъ.

— Ахъ, да! вы можете избавить меня отъ одной непрятности — сказала она, останавливаясь:— мн непрятно общество м-ра Луша.

— Вы будете отъ него избавлены. Я его прогоню.

— Значитъ и вы его не любите?

— Нисколько, я его терплъ, какъ бднаго человка, неимвшаго куска хлба,— произнесъ Грандкортъ съ пренебреженемъ,— его приставили ко мн, въ вид спутника въ путешествяхъ, когда я былъ еще мальчикомъ. Это — грубое животное, смсь свиньи и диллетанта.

Гвендолина засмялась. Все это было очень естественно и любезно, тмъ боле, что обыкновенно Грандкортъ поражалъ своей надменной торжественностью. Выходя изъ комнаты, онъ почтительно отворилъ передъ нею дверь и она не могла не оцнить подобной дани уваженя. Вообще ей казалось, что онъ будетъ мене непрятнымъ мужемъ, чмъ всякй другой.

— Пойдемте, мама, внизъ къ м-ру Грандкорту,— сказала Гвендолина, поспшно входя въ спальню, гд ее съ безпокойствомъ ждала м-съ Давило,— я ему дала слово.

— Голубушка — воскликнула м-съ Давило, скоре съ удивленемъ, чмъ съ радостью.

— Да,— продолжала Гвендолина, не давая матери времени предложить ей какой-нибудь вопросъ,— все кончено, вы не передете въ сойерскй котеджъ, а я не поступлю къ м-съ Момпертъ въ гувернантки… Все будетъ по-моему. Пойдемте-ка внизъ, мама!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Судьба Гвендолины.

ГЛАВА XXVIII.

Черезъ часъ посл отъзда Грандкорта, важная всть о брак Гвендолины достигла пасторскаго дома, и въ тотъ-же вечеръ м-ръ и м-съ Гаскойнъ съ Анною явивись въ Офендинъ.

— Поздравляю, милая, что ты сумла внушить къ себ такое высокое уважене со стороны Грандкорта,— сказалъ пасторъ.— Ты сегодня очень серьезна, и это неудивительно: бракъ — дло очень важное. Ты видишь, наше несчатье уже принесло свою пользу: оно дало теб случай увидть, какъ деликатенъ и великодушенъ твой будущй мужъ.

— М-ръ Гаскойнъ намекалъ на общане Грандкорта, принять на себя обезпечене м-съ Давило, такъ-какъ эту часть ихъ разговора Гвендолина передала матери съ буквальной точностью.

— Но я уврена, что м-ръ Грандкортъ поступилъ-бы такъ-же благородно, если-бъ ты не ухала въ Германю, а сдлалась-бы его невстою мсяцъ тому назадъ,— прибавила м-съ Гаскойнъ, чувствуя, что долгъ тетки повелвалъ ей сдлать замчане молодой двушк за ея прежнее поведене,— но теперь уже капризы невозможны, и я надюсь, что ты потеряла всякую къ нимъ охоту. Женщина должна питать искреннюю благодарность къ мужчин, выказавшему такое постоянство въ любви. Я уврена, что ты чувствуешь теперь именно то, что должна чувствовать молодая двушка на твоемъ мст.

— Я въ этомъ вовсе не уврена, тетя,— сказала Гвендолина, надувъ губки,— я даже не знаю, что именно слдуетъ чувствовать невст.

Пасторъ потрепалъ ее по плечу съ добродушной улыбкой, и жена его поняла, что ей не слдовало приставать къ Гвендолин. Что-же касается Анны, то она крпко поцловала свою кузину и, сказавъ: ‘я надюсь, что ты будешь счастлива’, отошла въ сторону, потому что едва могла удержаться отъ слезъ. Въ послднее время она сочинила цлый романъ о Рекс и Гвендолин, которая, какъ она твердо надялась, должна-же будетъ оцнить нжную любовь Рекса и, выйти за него замужъ, при этомъ она ршила, что своимъ личнымъ трудомъ она будетъ помогать этой счастливой чет. Теперь-же ей приходилось радоваться чужому счастью. Миссъ Мерри и вс четыре двочки: сутуловатая Алиса, вчно перешептывающяся Берта и Фанни и постоянно подслушивающая у дверей Изабелла, присутствовали на этомъ семейномъ совт, собранномъ въ честь Гвендолины, благодаря которой дйствительная жизнь неожиданно получала такой романическй интересъ. Весь вечеръ прошелъ въ оживленныхъ разговорахъ, причемъ м-съ Давило и ея сестра терялись въ предположеняхъ, а м-ръ Гаскойнъ давалъ опредленные отвты на вз ихъ вопросы. По его мнню, не слдовало теперь и заикаться о свадебномъ контракт, а все предоставить на благоусмотрне м-ра Грандкорта.

— Я хотла-бы знать, что это за помстья Райландсъ и Гадсмиръ?— спросила м-съ Давило.

— Гадсмиръ, кажется,— не важное мсто, но Райландсъ одно изъ лучшихъ нашихъ помстй,— отвтилъ Гаскойнъ:— паркъ громадный, а лса вокругъ первобытные. Домъ выстроенъ Иниго Джонсомъ, а потолки расписаны въ итальянскомъ стил. Говорятъ, это помстье приноситъ 12,000 годоваго дохода. Быть можетъ, на немъ есть долги, но м-ръ Грандкортъ единственный сынъ. Не забудьте также, что отъ Грандкорта зависятъ цлыхъ два прихода.

— А какъ хорошо было-бы, еслибъ онъ еще къ тому сдлался лордомъ Станери!— сказала м-съ Гаскойнъ и стала загибать пальцы:— онъ получилъ-бы помстья Грандкортовъ и Малинджеровъ, а также титулы баронета и пэра, жаль только, что съ этимъ послднимъ титуломъ не перейдетъ къ нему и земля.

— Ну, на титулъ пэра нечего особенно разсчитывать,— замтилъ пасторъ: — между м-ромъ Грандкортомъ и теперешнимъ пэромъ стоятъ два двоюродныхъ брата. Конечно, благодаря смерти близкихъ и разнымъ другимъ благопрятнымъ обстоятельствамъ, часто въ однхъ рукахъ сосредоточиваются многочисленныя наслдства, но избытокъ въ этомъ отношени скоре вреденъ, чмъ полезенъ. По всей вроятности, ему суждено будетъ довольствоваться титуломъ сэра Малинджера-Грандкорта-Малинджера, что, конечно, вмст съ помстьями составляетъ драгоцнное наслде, возлагающее на него и большую отвтственность. Будемъ надяться, что онъ оправдаетъ возлагаемыя на него надежды.

— Положене жены такого человка, Гвендолина, является, также очень отвтственнымъ — замтила м-съ Гаскойнъ Ну, а ты, Генри, напиши тотчасъ-же м-съ Момпертъ, хорошо что у насъ такой славный предлогъ для отказа, а то, пожалуй, она обидлась-бы. Говорятъ, она очень гордая женщина.

‘Слава-богу, что я избавлена отъ ея покровительства’, подумала Гвендолина, которая безъ отвращеня не могла слышать имени Момпертъ.

Впродолжени всего вечера она была очень молчалива, а ночью не могла сомкнуть глазъ. Для ея сильной, здоровой натуры безсонница составляла рдкое явлене, но, быть можетъ, еще необычайне было ея старане скрыть отъ матери свою внутреннюю тревогу. Вообще она находилась въ странномъ, новомъ для нея настроени, до сихъ поръ она никогда не теряла вры въ себя и не сомнвалась въ правильности своихъ поступковъ, но теперь она ршилась на такой шагъ, отъ котораго не задолго передъ тмъ инстинктивно отшатнулась всмъ своимъ существомъ. Она не могла пойти назадъ, и предстоявшая будущность улыбалась ей во многихъ отношеняхъ, въ прошедшемъ-же ей нечего было жалть, но ее страшило какое-то новое, непривычное для нея чувство угрызеня совсти, котораго не могли-бы кажется заглушить никакя ласки и подарки. Она, повидимому, была уже готова принять за руководящее правило легкомысленныя слова, произнесенныя ею посл страшнаго открытя, которое заставило ее бжать въ Лейбронъ,— ‘все равно какъ поступить, лишь-бы весело жить’. Однако, это отрицане всякаго серьезнаго элемента въ жизни, это презрне къ нравственному оправданю своихъ поступковъ ужасало ее, наполняя сердце какимъ-то неопредленнымъ ожиданемъ возмездя въ вид неожиданнаго горя или несчастья. Блестящее положене, о которомъ она мечтала, желанная свобода, доставляемая бракомъ, освобождене отъ скучной двичьей доли — все это было вполн въ ея рукахъ и, въ то-же самое время, казалось ей запрещеннымъ плодомъ, прикосновене которому было святотатствомъ. Лежа одна въ темнот съ открытыми глазами, Гвендолина не могла преодолть напавшаго на нее страха. Несчастная женщина съ дтьми, и отношеня къ ней Грандкорта все боле и боле сосредоточивали на себ вс ея мысли, пока, наконецъ, не стушевали всякя другя ощущеня, оставивъ только мучительное сознане, что эти образы, эти мысли никогда въ жизни ее не покинутъ. Безсонница къ утру перешла въ бредъ, и, когда первые лучи свта блеснули изъ-за темныхъ занавсокъ, молодая двушка не выдержала и съ ужасомъ вскрикнула:

— Мама!

— Что съ тобой голубушка?— испуганно спросила м-съ Давило, мгновенно просыпаясь.

— Позвольте мн перейти къ вамъ?

Она перешла на постель матери, припала головою къ ея плечу и, успокоившись немного, крпко заснула. Когда она открыла глаза, было уже поздно, и м-съ Давило стояла подл кровати съ какой-то завернутой въ рукахъ вещью.

— Мн очень жаль тебя будить, дитя мое, но я думала, что лучше тотчасъ-же передать теб эту посылку. Ее принесъ груммъ, онъ также привелъ Критерона и говоритъ, что ему приказано остаться здсь.

Гвендолина приподнялась въ постели и, развернувъ посылку, увидала маленькй золотой ящикъ съ эмалью. Внутри находилось великолпное бриллантовое кольцо и записка съ вложеннымъ въ нее чекомъ на 500 фунт. стерл.

‘Пожалуйста надньте это кольцо въ знакъ нашего обрученя,— писалъ ей женихъ.— При семъ прилагаю чекъ на имя м-ра Гаскойна для первыхъ необходимыхъ расходовъ. Конечно, м-съ Давило останется въ Офендин, по крайней мр на время. Я надюсь, что, прхавъ въ двнадцать часовъ къ вамъ, я узнаю, что вы назначили очень скоро тотъ день, когда вы станете всецло повелвать мною.

Преданный Вамъ
М. Г. Грандкортъ’.

Гвендолина молча передала матери письмо и чекъ.

— Какъ онъ добръ и деликатенъ,— съ чувствомъ сказала м-съ Давило,— но, право, я не желала-бы зависть отъ зятя. Я съ дочерьми могла-бы жить преспокойно и безъ его помощи.

— Если вы будете, мама, такъ говорить, то я не выйду за него замужъ!— воскликнула Гвендолина съ сердцемъ.

— Я надюсь, дитя мое, что ты выходишь замужъ не ради меня,— отвтила м-съ Давило съ упрекомъ.

Гвендолина отвернулась отъ матери, откинула голову на подушку и не дотронулась до кольца. Ее разсердила эта попытка отнять у нея уважительный предлогъ къ браку, хотя настоящая причина ея неудовольствя, быть можетъ, таилась въ сознани, что она выходитъ замужъ не ради одной матери и что отказъ м-съ Давило отъ помощи зятя не могъ-бы помшать этой свадьб. Впрочемъ когда она проснулась посл тревожной ночи и снова увидала подарки, то ей уже приходилось бороться со своими мечтами, опасенями и аргументами при дневномъ свт, при которомъ, они естественно, значительно поблднли.

— Я желаю только твоего счастья,— продолжала м-съ Давило съ чувствомъ,— и не скажу ни слова, которое моглобы тебя разсердить. Но отчего ты не надваешь кольца?

Впродолжени нсколькихъ минутъ Гвендолина ничего не отвчала, но разнородныя мысли толпились въ ея голов. Наконецъ, она ршилась поступить такъ, какъ поступила-бы, если-бъ скакала на лошади, то-есть полетть впередъ безъ оглядки.

— Я думала, что женихъ всегда самъ надваетъ невст обручальное кольцо, сказала она съ прелестной улыбкой и небрежно просунула палецъ въ кольцо, — а я знаю, почему онъ прислалъ его, а не привезъ самъ.

— Отчего?

— Онъ предпочелъ, чтобъ я сама надла кольцо, чмъ просить позволеня надть его. Онъ очень гордъ, но и я горда. Мы пара. Я возненавидла-бы человка, который сталъ-бы ползти передо мною на колняхъ. Онъ, право, не противный.

— Ну, это не особенно лестная похвала, Гвенъ.

— Нисколько, для мужчины это большая похвала,— отвтила Гвендолина, но мн пора одваться. Милая мама, причешите меня и не будьте злой, не говорите о своемъ желани остаться нищей,— прибавила она, ласкаясь къ матери,— вы должны терпливо перенести довольство, если-бъ даже его и не желали. Вдь, не правда-ли, м-ръ Грандкортъ поступаетъ прекрасно?

— Конечно, конечно,— отвтила м-съ Давило, уджденная, что Гвендолина все-же любитъ своего жениха.

Она сама полагала, что Грандкортъ долженъ былъ возбудить къ себ любовь молодой двушки. Женихи постоянно оцниваются, особенно родителями, только по роли, какую они играютъ въ обществ, и поэтому неудивительно, что м-съ Давило безпокоилась не о характер Грандкорта, а о расположени къ нему Гвендолины.

Въ настроени молодой двушки наступила теперь новая фаза. Во время своего туалета она подбирала всевозможные аргументы для оправданя своего брака. Боле всего она останавливалась на мысли, что, сдлавшись женою Грандкорта, она будетъ настаивать на возможно большей щедрости къ дтямъ м-съ Глашеръ.

‘Какая ей была-бы польза, если-бъ я не вышла за него замужъ?— думала она.— Онъ давно могъ на ней жениться, если бъ хотлъ, значитъ онъ не хочетъ. Можетъ быть, она сама въ этомъ виновата. Я совсмъ не знаю ея истори. Что-же касается до него, то онъ, вроятно, былъ очень добръ къ ней, иначе она не желала-бы выдти за него замужъ’.

Однако, послднй аргументъ былъ очень сомнительный и гораздо вроятне было приписать м-съ Глашеръ желане удалить всякое постороннее лицо, которое могло-бы помшать ея дтямъ сдлаться наслдниками Грандкорта. Вполн понимая это чувство, Гвендолина ршилась помочь и этому горю.

‘Можетъ быть, у насъ не будетъ дтей. Я надюсь, что ихъ не будетъ, и тогда онъ можетъ оставить все свое состояне ея хорошенькому мальчику. Дядя говоритъ, что м-ръ Грандкортъ можетъ распорядиться, своимъ помстьемъ какъ ему будетъ угодно. Когда-же умретъ сэръ Гюго Малинджеръ, то наслдства хватитъ на всхъ’.

Это размышлене убдило Гвендолину, что м-съ Глашеръ была очень неблагоразумна, желая видть своего сына единственнымъ наслдникомъ, а громадное состояне посл смерти Малинджера служило залогомъ того, что бракъ Грандкорта не могъ принести вреда несчастной женщин въ томъ случа, если его женою будетъ Гвендолина Гарлетъ, такъ-какъ молодая двушка привыкла уже давно считать себя непогршимой, а другихъ виновными во всемъ.

Чмъ боле укоренялась въ ней мысль, что, выйдя замужъ за Грандкорта, она не причинитъ вреда м-съ Глашеръ, тмъ боле стушевывалось ея отвращене къ прошлому ея жениха. Овладвшй ею страхъ, что она будто-бы совершитъ ужасное преступлене, если ршится на нчто, казавшееся ей прежде предосудительнымъ, мало-по-малу исчезъ. Что-же касается самого Грандкорта, то она думала о немъ только, какъ о человк, котораго совершенно заберетъ въ руки, и такъ-какъ о любви къ нему никогда не было и мысли, то она смотрла на бракъ, какъ на сдлку, изъ которой суметъ извлечь возможную пользу. Бдная двушка не боялась невдомыхъ ей элементовъ брачной жизни и считала себя способной поставить все на-своемъ. Относительно прошедшей жизни Грандкорта она теперь уже спрашивала себя, не походилъ-ли онъ на всхъ мужчинъ, и придумывала способъ узнать, чего именно жена могла требовать отъ мужа.

Какъ-бы то ни было, но несмотря на вс эти размышленя, она вскор сошла внизъ въ амазонк въ прическ, приготовленной для мужской шляпы. Она съ удовольствемъ ожидала этой прогулки верхомъ: она жаждала снова забыться въ бшеной скачк и почувствовать въ себ прежнй, молодой задоръ. Уже и теперь ей было гораздо легче, потому что при дневномъ свт ея сомння и опасеня были далеко не такъ мучительны, какъ ночью.

— Подите, мама, и одньтесь получше,— сказала Гвендолина, когда ея туалетъ былъ оконченъ,— я хочу, чтобъ вы сегодня походили, по крайней мр, на герцогиню, надньте свою кружевную косынку.

Когда Грандкортъ прхалъ и, взявъ ея руку, посмотрлъ на кольцо, она серьезно сказала:

— Вы очень добры, что обо всемъ позаботились сами.

— Скажите мн пожалуйста, если я что-нибудь забылъ,— отвтилъ онъ, не выпуская ея руки,— я съ радостью исполню вс ваши желаня.

— Но я очень неблагоразумна въ своихъ желаняхъ,— сказала Гвендолина, прелестно улыбаясь.

— Я въ этомъ убжденъ. Вс женщины неблагоразумны.

— Такъ я буду благоразумна,— отвтила Гвендолина, надувъ губки,— я не хочу, чтобъ вы меня поставили на одну доску со всми.

— Я этого никогда не говорилъ,— отвтилъ Грандкортъ, устремивъ на нее свой обычный серьезный взглядъ.— Вы единственная женщина въ свт!

— Почему?

— Потому, что я васъ люблю.

— Какя прелестныя рчи!— сказала, смясь, Гвендолина,которая уже свыклась съ мыслью, что его любовь прежде была обращена на другую женщину.

— Скажите-же и вы прелестную рчь, скажите: когда наша свадьба?

— Подождите. Я такъ жажду прогулки верхомъ, что не могу думать ни о чемъ другомъ. Какъ жаль, что еще не начался сезонъ охоты! Воскресенье — 20-е число, понедльникъ… черезъ недлю 28-е, прибавила Гвендолина, загибая пальцы,— охота начнется черезъ десять дней.

— Ну, такъ устроимъ свадьбу черезъ десять дней,— произнесъ Грандкортъ.

— Что обыкновенно говорятъ невсты въ подобныхъ случаяхъ?— спросила Гвендолина съ хитрой улыбкой.

— Он соглашаются,— отвтилъ Грандкортъ, попадая въ ловушку.

— Такъ я не соглашусь,— произнесла Гвендолина, надвая перчатки съ крагами и устремляя на Грандкорта саркастическй взглядъ.

Вообще вся эта сцена была очень привлекательна. Боле влюбленный женихъ не обратилъ-бы вниманя на прелестную позу и очаровательную улыбку Гвендолины и своими глупыми ласками уничтожилъ-бы весь эффектъ. Но Грандкортъ предпочиталъ патетическя сцены, и Гвендолина на свобод разыгрывала роль торжествующей царицы. Быть можетъ, если-бъ Клесмеръ видлъ въ эту минуту ея безсознательную игру, онъ счелъ-бы ее лучшей актрисой, чмъ онъ полагалъ.

Но посл бшеной, захватывающей скачки во весь карьеръ она стала снисходительне смотрть на желане Грандкорта поспшить свадьбой, которая должна была сдлать всю ея жизнь безконечнымъ рядомъ подобныхъ одуряющихъ удовольствй. Къ тому-же стоило-ли торговаться о подробностяхъ того, что уже было ршено въ принцип. На этомъ основани, она согласилась назначить свадьбу черезъ три недли, несмотря на трудность за такой короткй срокъ приготовить все приданое.

Лушъ, конечно, узналъ о предстоявшей свадьб своего патрона со стороны, но прямо ему не было объ этомъ объявлено. Впродолжени нсколькихъ дней онъ съ нетерпнемъ ожидалъ, чтобъ Грандкортъ самъ нарушилъ молчане по этому животрепещущему вопросу. Онъ зналъ, что свадьба Грандкорта должна будетъ измнить его собственную жизнь и жаждалъ убдиться, въ чемъ именно будетъ заключаться эта перемна. Въ его интересахъ уже не было, прямо сопротивляться этому браку. Онъ, конечно, могъ надлать Грандкорту много непрятностей, но въ-конц-концовъ он обрушились-бы только на его голову. Съ другой стороны, онъ съ большимъ удовольствемъ затормозилъ-бы дло, очевидно хитро подготовленное Гвендолиною, но неизвстно, чмъ-бы это еще кончилось. Онъ хорошо зналъ упорство Грандкорта, но его безумное преслдоване нищей двчонки и женитьба на ней казались Лушу чмъ-то сверхъестественнымъ и непреодолимымъ. Отношеня его къ своему патрону теперь значительно измнились. Грандкортъ самъ писалъ письма и отдавалъ приказаня, ни за чмъ не обращаясь къ Лушу, хотя впродолжени столькихъ лтъ никогда самъ не распоряжался, онъ даже пилъ кофе по утрамъ въ своей комнат, что противорчило всмъ его обычаямъ. Но, въ-конц-концовъ, нельзя было избгнуть tte—tte между двумя обитателями Дипло, гд въ то время никто изъ постороннихъ лицъ не гостилъ. Однажды, посл обда, Лушъ воспользовался удобной минутой и прямо спросилъ.

— Когда ваша свадьба?

Грандкортъ сидлъ, покачиваясь, въ покойномъ кресл поредъ каминомъ. Красная бархатная обивка кресла рельефно выдляла его блдное лицо съ правильными чертами и длинныя, изящныя руки, если-бъ у него въ зубахъ не дымилась сигара, то его можно было было-бы принять за портретъ Марони,— такъ онъ былъ неподвиженъ и величественно обезмолвенъ. Однако, на вопросъ Луша онъ спокойно отвтилъ,

— Десятаго.

— Вы, вроятно, останетесь здсь?

— Мы подемъ на короткое время въ Райландсъ, а потомъ вернемся сюда для охоты.

Послдня слова Грандкортъ произнесъ тмъ обычнымъ растянутымъ тономъ, который обнаруживалъ въ немъ намрене продолжать разговоръ. Лушъ подождалъ нсколько минутъ, но, видя, что Грандкортъ молчитъ, хотлъ-было предложить ему новый вопросъ, какъ вдругъ тотъ перебилъ его и добродушно промолвилъ,

— Вамъ-бы лучше поискать себ другихъ занятй.

— Что-жъ, мн отсюда убраться?— спросилъ Лушъ, ршившись какъ можно спокойне объясниться со своимъ патрономъ.

— Да, въ нкоторомъ род…

— Невста меня забраковала. Надюсь, что она вознаградитъ васъ за то, что вы лишитесь моихъ услугъ.

— Чмъ-же я виноватъ, что женщины васъ не терпятъ?— спросилъ Грандкортъ какъ-бы въ свое оправдане.

— Извините, только одна женщина меня не терпитъ.

— Это все равно, такъ-какъ дло идетъ объ этой именно женщин.

— Конечно, меня прогонятъ посл пятнадцати-лтней службы не безъ какого-нибудь обезпеченя?

— Да вы сами, врно, нажили копйку.

— Нтъ, чортъ возьми! я не наживалъ, а все сберегалъ для васъ.

— Вы можете получать триста фунтовъ въ годъ, но вы должны жить въ Лондон и быть на готов всегда, когда мн что-нибудь понадобится. Теперь я буду немного стсненъ въ своихъ финансахъ.

— Если вы не будете жить зимою въ Райландс, то я могу отправиться туда и смотрть тамъ за вашими собаками.

— Какъ хотите: мн ршительно все равно, гд вы ни будете, только, не показывайтесь на глаза.

— Очень вамъ благодаренъ,— отвтилъ Лушъ, который почему-то переносилъ свою опалу гораздо легче, чмъ можно было ожидать.

Дло въ томъ, что въ глубин своего сердца онъ былъ увренъ, что Грандкортъ не можетъ жить безъ него и, рано или поздно, онъ снова займетъ свое мсто при немъ.

— Не найдете-ли вы возможнымъ сейчасъ-же собраться въ путь,— спросилъ Грандкортъ,— я жду Торингтоновъ, да и миссъ Гарлетъ будетъ сюда постоянно назжать.

— Съ большимъ удовольствемъ. Не надо-ли мн създить въ Гадсмиръ?

— Нтъ, я самъ туда поду.

— Вы только-что упомянули о своихъ стсненныхъ обстоятельствахъ. Подумали-ли вы о план…

— Оставьте меня въ поко, слышите!— прервалъ его

Грандкортъ тихо, но ршительно, и, вставъ съ мста, вышелъ изъ комнаты.

Весь вечеръ онъ провелъ одинъ въ маленькой гостиной и хотя на столахъ валялось много книгъ, журналовъ и газетъ, которыми обыкновенно окружаютъ себя скучающе джентльмены никогда ихъ не читая, онъ сидлъ неподвижно на диван, погруженный въ свои мысли, не изъ любви къ мышленю, а благодаря апати и отвращеню къ какому-бы то ни было усилю. Мысли его теперь, подобно кругамъ на поверхности воды, то исчезали, то снова появлялись, какъ-бы вызываемыя наружу могучей, невдомой силой. Эта могучая сила заключалась въ Гвендолин, но возбуждаемыя ею мысли не имли ничего общаго съ чувствомъ любви. Замчательно, что онъ нисколько не тшилъ себя мыслью, что Гвендолина его любитъ и что любовь поборола въ ней ревность, заставившую ее бжать отъ него въ Лейбронъ. Напротивъ, онъ вполн сознавалъ, что, несмотря на его упорное ухаживане, она его нисколько не любила и, по всей вроятности, не приняла-бы его предложеня, если-бъ неожиданное несчастье не постигло ея семейство. Съ самаго начала онъ находилъ какое-то странное очароване въ томъ гордомъ, капризномъ равнодуши, съ которымъ она отворачивалась отъ его ухаживаня. Теперь-же, несмотря на все, она принуждена была дать свое согласе, обстоятельства ее заставили) быть можетъ, противъ воли, преклонить передъ нимъ колни, какъ лошадь, обучаемую для цирка. Мысль объ этомъ доставляла Грандкорту больше удовольствя, чмъ могло-бы ему принести убждене въ искренней любви къ нему молодой двушки. Однако, онъ не могъ совершенно отршиться отъ своей постоянной увренности, въ томъ что женщины, на которыхъ онъ обращалъ внимане, непремнно питали къ нему нжное чувство, и думалъ, что, по всей вроятности, Гвендолина впослдстви будетъ любить его сильне, чмъ онъ ее. Во всякомъ случа, она подчинилась его вляню, и онъ съ радостью думалъ, что его будущая жена, благодаря своему гордому, энергичному характеру была способна повелвать всми, кром него. Онъ не любилъ женщинъ нжныхъ, смиренныхъ, слпо исполнявшихъ его волю. Онъ предвкушалъ счастье повелвать женщиной, которая сама желала-бы повелвать имъ и добилась-бы этого, если-бъ на его мст былъ другой.

Потерпвъ неудачу въ разговор съ Грандкортомъ, Лушъ счелъ полезнымъ написать сэру Гюго, чтобъ онъ далъ ему приличное для джентльмена и не очень трудное мсто. Вотъ что заключалось въ этомъ письм, адресованномъ въ Лондонъ, куда недавно возвратился изъ Лейброна сэръ Гюго Малинджеръ со своимъ семействомъ:

‘Любезный сэръ Гюго! считаю своимъ долгомъ сообщить вамъ, что свадьба Грандкорта съ Гвендолиной Гарлетъ ршена и, что она состоится черезъ три недли. Мать невсты потеряла все свое состояне и — тмъ хуже для Грандкорта, которому придется содержать все ея семейство. Онъ, я знаю, нуждается въ деньгахъ, и, если не предложить ему разумнаго совта, то онъ сдлаетъ заемъ на сумасшедшихъ условяхъ. Я немедленно узжаю изъ Дипло и въ этомъ отношени ничего сдлать не могу. Мой совтъ, чтобъ м-ръ Деронда, пользующйся вашимъ довремъ, прхалъ сюда, согласно приглашеню Грандкорта, а вы ему вполн объясните ваши желаня и окончательныя условя. Пусть онъ переговоритъ съ Грандкортомъ, не обнаруживая подозрня, что послднй нуждается въ деньгахъ, а только распространяясь о вашемъ пламенномъ стремлени покончить дло. Я уже прежде упомянулъ ему о вашемъ согласи заплатить большую сумму за его отказъ отъ Дипло, но, если-бъ м-ръ Деронда прямо предложилъ-бы отъ вашего имени подобную сдлку, то его слова произвели-бы боле сильное впечатлне. Я вполн увренъ, что онъ сразу дла не покончитъ, но ваше предложене засядетъ у него въ голов, и онъ будетъ постоянно имть эту въ виду, тмъ боле, что, по всей вроятности, Дипло ему вскор опротиветъ, хотя теперь онъ очень дорожитъ имъ для охоты. Такимъ образомъ, я готовъ держать пари, что вы въ-конц-концовъ одержите побду. Меня ссылаютъ не въ Сибирь, но приказываютъ всегда быть наготов, если понадобятся мои услуги, поэтому я еще, быть можетъ, буду вамъ полезенъ. Но въ настоящее время нтъ лучшаго посредника, чмъ м-ръ Деронда, потому, что Грандкортъ боле всего ненавидитъ постороннихъ повренныхъ.

‘Надясь, что ваша поздка въ Лейбронъ возстановила ваши силы на всю зиму, я остаюсь, любезный сэръ Гюго,

Вашъ слуга
Томасъ-Кранмеръ Лушъ’.

Сэръ Гюго получилъ это письмо за завтракомъ и, прочитавъ, передалъ Деронд, который хотя и имлъ особую квартиру, но почти всегда находился у сэра Гюго. Словоохотливый баронетъ находилъ-бы удовольстве въ постоянномъ обществ умнаго, способнаго молодого человка, даже если-бъ онъ не имлъ особыхъ причинъ любить его. Теперь-же глубокая привязанность къ Деронд нисколько не уменьшалась отъ ихъ совершенно противоположныхъ мннй и вкусовъ. Можетъ быть, это различе усиливало его любовь, какъ это часто бываетъ между мужчинами и женщинами. Баронетъ не считалъ себя достойнымъ порицаня, но смотрлъ на общество и людей съ либерально-равнодушной точки зрня высшаго существа и съ нкоторой гордостью замчалъ, что Деронда держится совершенно другого взгляда, ‘Вы видите этого славнаго молодого человка,— готовъ онъ былъ сказать всмъ и каждому,— я его воспиталъ съ дтства и онъ, нкоторымъ образомъ, принадлежитъ мн, но вы не легко ему приклеете на лобъ ярлыкъ: онъ иметъ свои собственные взгляды и такъ-же далекъ отъ меня, какъ одинъ полюсъ отъ другого’. Эту привязанность баронета къ Деронд послднй поддерживалъ чисто-женской нжностью и уступчивостью въ мелочахъ, тогда какъ въ своихъ мнняхъ и взглядахъ онъ отличался мужественной непреклонностью.

Прочитавъ письмо, Деронда молча возвратилъ его, недовольный тмъ небрежнымъ тономъ, съ которымъ Лушъ отзывался о немъ.

— Что ты скажешь, Данъ?— произнесъ баронетъ.— Поздка въ Дипло доставила-бы теб удовольстве. Ты давно тамъ не былъ и, отправившись туда на будущей недл, ты бы тамъ хорошо поохотился.

— Если я поду, то не для себя,— отвтилъ Деронда, готовый сдлать угодное сэру Гюго, но невидвшй ничего привлекательнаго въ подобной поздк.

— Я полагаю, что Лушъ правъ, и жаль пропустить такой удобный случай.

— Это — другое дло, я, конечно, поду, если вы полагаете, что могу принести вамъ пользу,— сказалъ Деронда, очень хорошо зная, какъ близко къ сердцу баронетъ принималъ это дло.

— Ты увидишь въ Дипло лейбронскую Дану, красавицу-игрока,— весело замтилъ сэръ Гюго и прибавилъ, обращаясь къ леди Малинджеръ, словно ей было извстно содержане письма:— намъ придется, Луиза, пригласить ее, посл свадьбы, въ аббатство.

— Я не понимаю, о комъ ты говоришь,— отвтила леди Малинджеръ, которая не слушала разговора ея мужа съ Дерондой, будучи занята своимъ кофе, не хорошо выглаженными манжетками и предстоящимъ посщенемъ дантиста.

— Я говорю, что Грандкортъ женится на двушк, которую ты видла въ Лейброн. Помнишь миссъ Гарлетъ? Она еще играла въ рулетку.

— Неужели? И это для него подходящая партя?

— Смотря по тому, что онъ считаетъ хорошимъ,— отвтилъ сэръ Гюго съ улыбкой,— во всякомъ случа, она будетъ ему дорого стоить, такъ-какъ ея семейство разорилось, для меня-же это очень хорошо. Ты знаешь мое желане купить у Грандкорта его права на Дипло, чтобы оставить теб посл моей смерти твое любимое помстье?

— Я не люблю, когда ты такъ легко говоришь о смерти.

— Какъ легко? Напротивъ, мн придется очень тяжело, выплачивая такую крупную сумму Грандкорту — тысячъ сорокъ, не меньше.

— Но зачмъ намъ приглашать ихъ къ себ въ аббатство? Я не люблю женщинъ-игроковъ, подобныхъ леди Крогстонъ.

— Ничего, ты потерпишь ее съ недльку, да вдь она и не походитъ вовсе на леди Крогстонъ, потому что играла въ рулетку ради развлеченя, точно также какъ я еще не лавочникъ, потому что вигъ. Надо приласкать Грандкорта и показать ему вс прелести аббатства, онъ тогда скоре забудетъ про Дипло. Право, не знаю, удастся-ли мн это дльце, но если-бъ Данъ похалъ къ нему теперь, то могъ-бы замолвить за меня словечко. Онъ этимъ оказалъ-бы мн большую услугу.

— Данель, кажется, не очень любитъ м-ра Грандкорта,— замтила леди Малинджеръ.

— Нельзя-же избжать всхъ, кого не любишь,— промолвилъ Деронда,— я поду въ Дипло, если сэръ Гюго этого желаетъ, тмъ боле, что въ настоящее время я не имю въ виду ничего лучшаго.

— Вотъ молодецъ,— произнесъ сэръ Гюго съ удовольствемъ,— если эта поздка будетъ теб и не очень прятна, то все-же ты увидишь людей, а это для молодого человка очень полезно.

— Я уже достаточно видалъ Грандкорта,— замтилъ Деронда.

— Да, онъ не очень привлекателенъ,— прибавила леди Малинджеръ.

— А все-же иметъ большой успхъ у женщинъ,— произнесъ сэръ Гюго,— двадцати лтъ онъ былъ удивительно хорошъ собою, вылитый отецъ. Но относительно женитьбы онъ не слдуетъ его примру и не выискалъ для себя богатой наслдницы. А вдь если-бъ онъ женился на миссъ Аропоинтъ и потомъ наслдовалъ-бы мои помстья, то у этого негодяя, было-бы цлое княжество!

Обдумывая свою предстоящую поздку въ Дипло, Деронда чувствовалъ мене неудовольствя, чмъ въ первую минуту, когда онъ на нее согласился. Свадьба Гвендолины очень его интересовала: узнавъ отъ Луша, что она бжала отъ предложеня руки и сердца со стороны того самаго человка, котораго она теперь добровольно брала въ мужья, онъ объяснялъ себ совершенно иначе ея игру въ Лейброн, а неожиданный переходъ отъ лихорадочнаго блеска свтской жизни къ бдности, вроятно, побудилъ ее къ браку, сначала ей ненавистному. Все это обнаруживало въ ней натуру увлекающуюся, любящую борьбу, а подобныя существа возбуждали въ немъ наибольшее сочувстве, благодаря его собственнымъ внутреннимъ страданямъ, вытекавшимъ изъ его невдомаго происхожденя. Его боле всего привлекали люди, которые, подобно Гансу Мейрику, нуждались въ его защит, поддержк, спасительномъ вляни, и, напротивъ, онъ какъ-то инстинктивно отворачивался отъ счастливыхъ людей. Но въ томъ неопредленномъ чувств, которое побудило его выкупить ожерелье Гвендолины и до сихъ поръ влекло его къ ней, была не только обычная ему симпатя къ несчастнымъ, но и невольное подчинене чарующему вляню женщины. Онъ былъ очень падокъ на подобное вляне и въ пламенномъ воображени рисовалъ себ самыя заманчивыя картины. Однако, всякй, знавшй его близко, легко предугадалъ-бы, что онъ былъ способенъ любить безмолвно, несмотря на весь его. пылъ. Часто чуткя, впечатлительныя натуры находятъ непреодолимую преграду въ томъ, что обыкновенному глазу даже незамтно. Поэтому неудивительно, что воображене Деронды было занято двумя женщинами, ухаживать за которыми онъ находилъ одинаково невозможнымъ. Гансъ Мейрикъ въ шутку называлъ его рыцаремъ, и вполн убдился-бы въ справедливости этого прозвища, если-бъ зналъ, что происходило въ душ Деронды по отношеню къ Мир и Гвендолин.

Согласно желаню сэра Гюго, онъ тотчасъ-же написалъ Грандкорту о своемъ намрени постить Дипло и получилъ очень любезный отвтъ. Грандкортъ при этомъ не только, отдавалъ дань свтской учтивости, но, посщене Деронды ему дйствительно было прятно. Онъ догадывался, съ какой цлью сэръ Гюго присылалъ къ нему его двоюроднаго брата, и не имлъ никакого желаня прямо противодйствовать плану дяди. Вмст съ тмъ ему было прятно, что этотъ красивый молодой человкъ съ завистью увидитъ его, Генлея Малинджера-Грандкорта, торжествующимъ обладателемъ прелестнаго созданя, которымъ онъ самъ восхищался. Что-же касается его лично, то Грандкортъ могъ только ревновать къ человку, угрожавшему поколебать его власть надъ людьми и обстоятельствами, чего въ настоящемъ случа нельзя было опасаться.

ГЛАВА XXIX.

— Торингтоны теперь въ Дипло,— не подете-ли вы завтра туда? Я пришлю экипажъ за м-съ Давило. Вы мн скажете, какя передлки надо сдлать въ дом. Пока мы будемъ въ Райландс, тутъ все приведутъ въ порядокъ. Завтра единственный свободный день.

Говоря это, Грандкортъ сидлъ на диван въ гостиной офендинскаго дома, одной рукой онъ опирался о спинку дивана, а другую засунулъ между скрещенными колнями, принявъ, такимъ образомъ, позу человка, который внимательно наблюдаетъ за сосдомъ. Гвендолина всегда ненавидла рукодлье, но съ тхъ поръ, какъ она сдлалась невстой, стала выказывать неожиданное пристрасте къ работ и въ настоящую минуту держала въ рукахъ англйское шитье, которое однако, доказывало ея совершенную неумлость въ этомъ дл. Впродолжени послдней недли она проводила большую часть дня на лошади, но все-же ей приходилось и сидть съ глазу-на-глазъ съ Грандкортомъ, что было гораздо трудне, хотя далеко не такъ непрятно, какъ она предполагала. Вообще она была очень довольна своимъ женихомъ. Отвчая на вс ея разспросы о томъ, что онъ длалъ и видлъ въ жизни, онъ обнаруживалъ рдкое умнье говорить и представлять весь свтъ въ такомъ вид, что все глупое и пошлое совершалось не имъ, а другими. Кром того, поведене Грандкорта, какъ жениха, не выходило за предлы почтительной любви, льстившей самолюбю Гвендолины. Только однажды онъ позволилъ себ вольность, поцловавъ ее въ шею пониже уха, Гвендолина, застигнутая врасплохъ, вскочила въ смущени, и Грандкортъ поспшно промолвилъ.

— Извините, я васъ испугалъ.

— Нтъ, ничего,— отвтила Гвендолина,— я только не терплю, чтобъ меня цловали за ухомъ.

Она засмялась дтскимъ смхомъ, но сердце ея тревожно забилось: она не могла обращаться съ Грандкортомъ такъ гордо, повелительно, какъ нкогда съ Рексомъ. Что-же касается Грандкорта, то ея смущене казалось ему чмъ-то врод комплимента, и, удовольствовавшись одной попыткой, онъ не возобновлялъ ея боле.

Въ тотъ день, о которомъ мы теперь говоримъ, шелъ дождь и нельзя было хать верхомъ, но, какъ-бы въ вознаграждене за эту непрятность, прибылъ изъ Лондона большой ящикъ съ приданымъ, заказаннымъ Грандкортомъ, и м-съ Давило разложила на столахъ великолпныя вещи, невольно возбуждавшя восторгъ Гвендолины, которая предвкушала теперь вс удовольствя предстоящей ей жизни.

— Отчего-же завтра единственный свободный день — спросила она съ прелестной улыбкой.

— Потому, что посл завтра начинается охота.

— А потомъ?

— Потомъ я долженъ буду дня на два ухать, конечно, это очень непрятно, но я поду утромъ, а на слдующй день вечеромъ вернусь. Вы не желаете, чтобъ я узжалъ — спросилъ онъ, видя, что Гвендолина перемнилась въ лиц.

— Мои желаня ни къ чему не поведутъ,— отвтила она съ усилемъ, удерживаясь, чтобъ не высказать своего подозрня, куда онъ халъ, и разъ на-всегда не объясниться съ нимъ откровенно насчетъ м-съ Глашеръ.

— Нтъ, ваше желане для меня законъ — произнесъ Грандкортъ, взявъ руку молодой двушки,— я эту поздку отложу, а когда предприму ее, то отправлюсь ночью и буду въ отсутстви только одинъ день.

Онъ предугадывалъ причину ея неудовольствя и она никогда не была такъ очаровательна въ его глазахъ, какъ въ эту минуту.

— Въ такомъ случа не откладывайте, а позжайте ночью, сказала Гвендолина, чувствуя, что она иметъ надъ нимъ власть, и находя въ этомъ новое утшене.

— Вы, значитъ, согласны постить завтра Дипло?

— Да, если вы желаете,— отвтила Гвендолина небрежно, почти безсознательно.

— Какъ вы обходитесь съ нами, бдными мужчинами!— замтилъ Грандкортъ, понижая голосъ:— мы всегда отъ васъ терпимъ.

— И вы въ томъ числ?— спросила Гвендолина съ наивной улыбкой и прибавила, желая убдиться, не была-ли м-съ Глашеръ виновна боле Грандкорта въ своемъ несчастьи:— Вы всегда терпли отъ женщинъ?

— Да, разв вы такъ-же добры ко мн, какъ я къ вамъ?— отвтилъ Грандкортъ, смотря ей прямо въ глаза.

Гвендолина почувствовала себя побжденной. Она столькимъ была обязана Грандкорту, что, казалось, немыслимо было имъ повелвать. Она какъ-будто видла себя въ экипаж, которымъ правило другое лицо, а не въ ея натур было выпрыгнуть на виду у всхъ. Она дала слово сознательно, и все, что могла сказать теперь, только потвердило бы ея сознательный выборъ. Всякое право на объяснене было уже потеряно и ей оставалось только принять мры, чтобы укоры совсти не слишкомъ ее мучили. Съ какою-то внутреннею дрожью она ршительно перемнила течене своихъ мыслей и посл небольшого молчаня сказала съ улыбкою:

— Если-бъ я была къ вамъ такъ-же добра, какъ вы ко мн, то ваше великодуше потеряло-бы свой грандозный характеръ.

— Такъ я не могу выпросить ни одного поцлуя?— спросилъ Грандкортъ, готовый съ удовольствемъ заплатить громадную цну за этотъ новый видъ ухаживаня.

— Ни одного,— отвтила Гвендолина, надувъ губки и качая головой самымъ вызывающимъ образомъ.

Онъ поднесъ ея лвую руку къ своимъ губамъ и потомъ почтительно выпустилъ ее. Онъ не только не былъ теперь противенъ, но казался очаровательнымъ, и Гвендолина почувствовала, что наврядъ-ли могла любить кого-нибудь боле его.

— Кстати,— сказала она, принимаясь снова за работу: — есть-ли въ Дипло кто-нибудь другой, кром капитана Торингтона и его жены? Неужели вы оставляете ихъ вдвоемъ: вдь они не могутъ произнести ни одного слова: за него говоритъ — сигара, а за нее шиньонъ.

— Она привезла съ собою свою сестру, отвтилъ Грандкортъ съ улыбкой, — кром того, въ Дипло гостятъ два джентльмена, изъ которыхъ одного вы, кажется, знаете.

— И, вроятно, уже составила о немъ самое плохое мнне,— замтила Гвендолина, кокетливо покачивая головой.

— Вы его видали въ Лейброн… это молодой Деронда… живущй у Малинджеровъ.

Сердце Гвендолины дрогнуло и пальцы, которыми она стиснула работу, вдругъ похолодли.

— Я никогда съ нимъ не говорила,— отвтила она стараясь скрыть свое смущене,— что, онъ очень противный?

— Нтъ, не особенно,— промолвилъ Грандкортъ своимъ медленнымъ, апатичнымъ тономъ,— онъ только слишкомъ много думаетъ о себ. Но я полагалъ, что онъ былъ вамъ представленъ въ Лейброн.

— Нтъ, кто-то назвалъ его имя вечеромъ, наканун моего отъзда… вотъ и все. Кто онъ такой?

— Воспитанникъ сэра Гюго Малинджера. Неважная птица!

— Бдный! Ему, должно быть, не весело жить,— сказала Гвендолина безъ малйшей тни сарказма,— а кажется, дождь пересталъ? прибавила она, подходя къ окну.

По счастью, на слдующй день не было дождя, и Гвендолина отправилась въ Дипло верхомъ на Критерон. Она всегда чувствовала себя смле и очаровательне всего въ амазонк, а подобное сознане служило болшой поддержкой для предстоящей ей тяжелой встрчи. Ее гнвъ на Деронду мало-по-малу перешелъ въ суеврное опасене, чтобъ онъ не получилъ какого-нибудь вляня на ея послдующую жизнь.

До завтрака Гвендолина осматривала вс комнаты въ диплоскомъ дом вмст съ матерью и м-съ Торингтонъ, она ршилась сухо поклониться, если встртитъ Деронду, и какъ можно мене обращать на него вниманя. Но когда она дйствительно очутилась съ нимъ въ одной комнат, то почувствовала непрятное для ея гордости сознане, что онъ всецло овладлъ ея вниманемъ. Эта встрча произошла за завтракомъ, и Грандкортъ сказалъ:

— Деронда, по словамъ миссъ Гарлетъ, вы не были ей представлены въ Лейброн?

— Миссъ Гарлетъ, вроятно меня не помнитъ,— отвтилъ Деронда, смотря на нее просто и спокойно:— она была очень занята, когда я ее видлъ.

Неужели онъ предполагалъ, что она не подозрваетъ въ немъ человка, выкупившаго ея ожерелье?

— Напротивъ, я васъ помню очень хорошо,— сказала Гвендолина, съ большимъ усилемъ поборовъ свое смущене и пристально смотря на него,— вы не одобряли моей игры въ рулетку.

— Изъ чего вы могли это заключить?— спросилъ Деронда серьезно.

— Вы меня сглазили — отвтила Гвендолина съ улыбкой,— до вашего прихода я постоянно выигрывала, потомъ стала проигрывать.

— Рулетка въ такой трущоб, какъ Лейбронъ, чрезвычайно скучна,— замтилъ Грандкортъ.

— Мн она показалась скучной только тогда, когда я стала проигрывать,— промолвила Гвендолина.

Говоря это, она повернулась къ Грандкорту и прелестно улыбнулась,— но черезъ минуту она изподлобья взглянула на Деронду, который пристально смотрлъ на нее. Этотъ серьезный, проницательный взглядъ казался для нея еще боле острымъ жаломъ, чмъ ироническая улыбка его въ Лейброн или строгая критика Клесмера. Она притворилась что равнодушно прислушивается къ общему разговору о безпорядкахъ на Ямайк, но въ сущности думала только о Деронд и поочередно смотрла на всхъ присутствующихъ лишь для того, чтобы имть право взглянуть и на него. Его лицо отличалось тми чертами и выраженемъ, одинъ видъ которыхъ заставляетъ насъ стыдиться своихъ мннй и взглядовъ. Кто не видалъ подобныхъ поразительныхъ лицъ,— увы!— такъ часто противорчащихъ рчамъ и дйствямъ ихъ обладателей? Но голосъ Деронды нисколько не сглаживалъ впечатлня, производимаго его лицомъ. Гвендолина слышала его впервые, и въ сравнени съ лнивой, монотонной манерой Грандкорта цдить слова, онъ напоминалъ ей мелодичные плавные звуки волончели среди кудахтанья куръ и писка другихъ обитателей птичьяго царства. Въ глубин своего сердца она не могла не согласиться съ Грандкортомъ, что Деронда слишкомъ много о себ думалъ, такъ-какъ это лучшй способъ объяснить унижающее насъ превосходство ближняго. Но, вмст съ тмъ, она спрашивала себя: ‘Что онъ обо мн думаетъ? Онъ должно быть, интересуется мною, иначе не прислалъ-бы ожерелья. Какого онъ мння о моей свадьб? Отчего онъ вообще такъ серьезно смотритъ на жизнь? Зачмъ онъ прхалъ въ Дипло?’ Вс эти вопросы сливались въ одно безпокойное, жгучее желане, чтобъ Деронда питалъ къ ней ничмъ невозмутимое восхищене, эта жажда его одобреня была тмъ сильне, чмъ оскорбительне ей показался въ первую минуту его критикующй взглядъ. Но отчего она такъ жаждала хорошаго о себ мння столь ‘неважной птицы’, по выраженю Грандкорта? Ей некогда было доискиваться причины этого явленя: она чувствовала только ея жгучую силу.

Посл завтрака все общество перешло въ гостиную, и когда Грандкортъ удалился за чмъ-то въ свой кабинетъ, Гвендолина инстинктивно, безъ всякаго опредленнаго намреня, подошла къ Деронд, который разсматривалъ картины, лежавшя на стол у окна.

— Вы подете завтра на охоту, м-ръ Деронда?— спросила она.

— Да, вроятно.

— Вы, значитъ, не порицаете охоты?

— Я ее извиняю и самъ склоненъ ею гршить, если только нтъ случая грести въ лодк или играть въ крокетъ.

— Вы, значитъ, не имете ничего противъ того, чтобъ и я охотилась?— спросила Гвендолина, надувъ губки.

— Я не имю права противиться какому-бы то ни было вашему желаню.

— А вы вдь считали себя въ прав противиться моей игр въ рулетку!

— Мн жаль было видть, какъ вы играли, но, я кажется не выразилъ вамъ своего порицаня,— отвтилъ Деронда, смотря на нее своими большими, серьезными глазами, которые отличались такой добротой и нжностью, что внушали каждому, на комъ только они ни останавливались, убждене въ томъ, что Деронда питаетъ къ нему особенное чувство.

— Однако, вы мн помшали вернуться къ игорному столу,— сказала Гвендолина и вся вспыхнула.

Деронда также покраснлъ, чувствуя, что онъ въ дл ожерелья былъ виновенъ въ непозволительной вольности. Но боле говорить нельзя было, и Гвендолина отошла отъ окна, сознавая, что она глупо высказала то, чего вовсе не хотла, и въ то-же время ощущая какую-то странную радость отъ этого откровеннаго объясненя. Деронда также былъ доволенъ этимъ неожиданнымъ разговоромъ. Вообще Гвендолина показалась ему гораздо привлекательне, чмъ прежде, и, дйствительно, въ послднее время въ ней произошла большая перемна. Внутренняя борьба, возбужденная въ ней сознательнымъ уклоненемъ отъ прямого пути, какъ-бы переродила ея душу, вызвавъ наружу боле могучя силы къ добру и злу, чмъ преобладавшая до сихъ поръ надъ всми ея чувствами грубая самоувренность и гордое самодовольство.

Возвратясь вечеромъ домой, м-съ Давило спросила у дочери:

— Ты правду сказала, Гвенъ, или только пошутила, говоря, что м-ръ Деронда сглазилъ тебя во время игры въ рулетку?

— Когда я начала проигрывать, то замтила, что онъ смотритъ на меня,— отвтила Гвендолина небрежно.

— Нельзя его и не замтить,— сказала м-съ Давило:— у него очень типичное лицо. Онъ напоминаетъ мн итальянске портреты. Съ перваго взгляда уже легко отгадать, что въ немъ иностранная кровь.

— А разв онъ иностранецъ?

— Я спросила у м-съ Торингтонъ, кто онъ такой,— и она объяснила, что его мать была чужестранка высокаго происхожденя.

— Его мать?— произнесла Гвендолина,— а кто же его отецъ?

— Вс говорятъ,— что онъ сынъ сэра Гюго Малинджера, который его и воспиталъ, хотя называетъ себя только опекуномъ молодого человка. По словамъ м-съ Торингтонъ, если-бъ сэръ Гюго могъ распоряжаться своими помстьями, то, не имя законнаго сына, онъ оставилъ-бы ихъ м-ру Деронд.

Гвендолина ничего не сказала, но м-съ Давило замтила, что ея слова произвели на дочь сильное впечатлне, и пожалла, что передала ей слышанное отъ м-съ Торингтонъ. Дйствительно, по ея мнню, лучше было-бы молодой двушк не знать подобныхъ вещей. Что-же касается Гвендолины, то въ ея воображени немедленно возникъ образъ этой невдомой матери, непремнно черноокой и грустной, несчастной. Трудно было себ представить что-либо боле непохожее на лицо Деронды, какъ портретъ сэра Гюго, висвшй въ кабинет въ Дипло, но черноокая, не молодая красавица стала съ нкоторыхъ поръ неотъемлемымъ, необходимымъ элементомъ внутренняго сознаня Гвендолины.

Ночью лежа въ постели, Гвендолина неожиданно спросила у матери:

— Мама, у мужчинъ всегда бываютъ дти прежде, чмъ они женятся?

— Нтъ, голубушка,— отвтила м-съ Давило,— но зачмъ ты это спрашиваешь?

— Если это общее правило, то мн это надо знать!— проговорила Гвендолина съ негодованемъ.

— Ты думаешь о томъ, что я сказала про м-ра Деронду и сэра Гюго Малинджера. Но это необыкновенный случай.

— А леди Малинджеръ объ этомъ извстно?

— Вроятно,— иначе м-ръ Деронда не жилъ-бы съ ними.

— Каково-же мнне людей о немъ?

— Конечно, его положене не такое блестящее, какъ если-бъ онъ былъ сыномъ леди Малинджеръ. Онъ не наслдникъ сэра Гюго и не иметъ никакого значеня въ свт. Но никто не обязанъ знать его происхожденя и, ты видишь, онъ везд прекрасно принятъ.

— А знаетъ-ли онъ самъ о своемъ происхождени и чувствуетъ-ли злобу къ своему отцу?

— Зачмъ ты объ этомъ спрашиваешь дитя мое?

— Зачмъ?— воскликнула Гвендолина съ жаромъ,— разв дти не имютъ права сердиться на своихъ родителей, браку которыхъ они не могли помшать?

Но не успла она произнести этихъ словъ, какъ покраснла, не столько отъ сожалня, что ихъ можно было принять за упрекъ матери, сколько отъ сознаня, что произнесла роковой приговоръ надъ своей собственной судьбой. На этомъ разговоръ прекратился, но Гвендолина долго не смыкала глазъ. Въ голов ея происходила жестокая борьба съ многочисленными аргументами противъ предстоявшаго ей брака, которые теперь какъ-бы возымли новую силу, неожиданно отражаясь въ истори человка, повидимому имвшаго какое-то странное, таинственное сродство съ ней. При этомъ было очень характерно то, что къ борьб разнородныхъ идей и чувствъ не примшивалось сознаня, что она, выходя замужъ за Грандкорта, принимаетъ на себя серьезныя обязанности, а не только заключаетъ выгодную сдлку. Конечно, мысли Гвендолины были очень грубы, первобытны, не развиты, но намъ часто приходится преодолвать большя трудности въ жизни, находясь именно въ такомъ положени, и чтобъ придти къ разумному заключеню о многихъ жизненныхъ явленяхъ, я полагаю, необходимо знать, какъ они представляются обыкновеннымъ людямъ, не мудрецамъ, такъ-какъ изъ этихъ представленй слагается большая часть истори человчества.

На слдующй день ей предстояло двойное удовольстве, она отправлялась на охоту вмст съ м-съ Торингтонъ, которая согласилась ее сопровождать ради приличя, и должна была снова увидть Деронду, о которомъ съ прошлаго вечера она не переставала думать. Какая ожидала его будущность? Если-бъ обстоятельства сложились нсколько иначе, то онъ былъ-бы не ‘неважной птицей’, а такимъ-же значительнымъ лицомъ, какъ Грандкортъ, и получилъ-бы то самое наслдство, которое ожидаетъ Грандкорта. А теперь онъ, по всей вроятности, увидитъ ее, Гвендолину, хозяйкой топингскаго аббатства и обладательницей того титула, который могъ принадлежать его жен. Эти мысли дали новый поворотъ самопознаню Гвендолины, которая до сихъ поръ считала все лучшее въ жизни своимъ удломъ по праву, а теперь впервые увидала, что улыбавшаяся ей судьба жестоко преслдовала другихъ. Деронда занялъ въ ея воображени мсто рядомъ съ м-съ Глашеръ и ея дтьми, передъ которыми она чувствовала себя какъ-бы виновной, тогда-какъ прежде она всхъ считала виновными передъ собою. Быть можетъ, Деронда думалъ то-же самое. Зналъ-ли онъ исторю м-съ Глашеръ? Если зналъ, то, конечно, презиралъ Гвендолину за ея бракъ, но врядъ-ли ему это было извстно. Но, если онъ это знаетъ, то одобрялъ-ли онъ ея свадьбу? Его суждене о ея поступкахъ такъ-же смущало ее, какъ мнне Клесмера о ея драматическихъ способностяхъ, хотя въ первомъ случа ей было гораздо легче опровергнуть въ глубин своей души неблагопрятное заключене. Когда дло шло о ея неспособности быть актрисой, она не могла сказать: ‘ что-же длать?’ а теперь она съ нкоторымъ основанемъ повторяла: ‘что-жъ длать? я слдую примру другихъ. Если-бъ я теперь отказалась отъ брака съ Грандкортомъ,— то это ни къ чему не повело-бы.’

Дйствительно, идти назадъ было немыслимо. Кони въ ея колесниц неслись во всю прыть, и она готова была рискнуть скоре всмъ, чмъ возвратиться вспять къ прежнему унизительному положеню, мысль-же, что отступлене грозило неменьшимъ несчастьемъ, чмъ дальнйшее слдоване по избранному пути, служила ей нкоторымъ утшенемъ. Но въ настоящую минуту эти перодически находившя на нее тревожныя мысли были совершенно не кстати, передъ нею былъ радостный фактъ — охота, на которой она увидитъ Деронду, а онъ ее, такъ-какъ во всхъ ея мысляхъ о немъ лежало убждене, что онъ глубоко ею интересуется. Впрочемъ, она ршилась не повторять вчерашней безумной выходки и не вступать съ Дерондой въ откровенную бесду, тмъ боле, что врядъ-ли могъ представиться къ тому случай на охот — такъ всецло хотла она предаться этому одуряющему удовольствю.

Долго все шло такъ, какъ ожидала Гвендолина. Она видла Деронду нсколько разъ во время охоты, но никакая случайность не столкнула ихъ до самаго возвращеня ихъ въ Офендинъ въ сопровождени обитателей Дипло. Пока ее занималъ всепоглощающй интересъ охоты, она довольствовалась тмъ, что отъ времени до времени обмнивались съ Дерондой взглядами, но теперь она почувствовала неотразимое желане заговорить съ нимъ. Она не знала, что именно она ему скажетъ, но онъ узжалъ изъ Дипло черезъ два дня и, по всей вроятности, имъ не суждено будетъ боле встртиться. Но какъ было вступить съ нимъ въ разговоръ? Грандкортъ халъ рядомъ съ нею, немного впереди скакала м-съ Торингтонъ съ мужемъ и еще однимъ джентльменомъ, а Деронда слдовалъ позади. Стукъ копытъ его лошади только хуже ее раздражалъ, а полумракъ ноябрьскаго дня, клонившагося къ вечеру, увеличивалъ ея нетерпне. Наконецъ, она потеряла всякое самообладане и ршилась поставить на своемъ, презирая всякя приличя, которыя, какъ и все въ жизни, она полагала, должны были передъ нею преклоняться. Она осадила лошадь и оглянулась назадъ, Грандкортъ также остановился, но она махнула хлыстомъ и весело крикнула:

— Позжайте впередъ, я хочу поговорить съ м-ромъ Дерондой.

Грандкортъ съ минуту колебался, его положене было очень неловкое: никакой женихъ не могъ выказать сопротивленя вол своей невсты, облеченной въ такую шуточную форму. Длать было нечего, онъ молча продолжалъ свой дуть, а Гвендолина дождалась, пока Деронда поравнялся съ нею. Онъ вопросительно взглянулъ на нее и похалъ рядомъ.

— М-ръ Деронда,— сказала Гвендолина прямо,— я хочу знать, почему вы сочли безнравственной мою игру въ рулетку. Потому-ли, что я женщина?

— Не совсмъ, и, конечно, я боле сожаллъ о вашей игр потому, что вы женщина,— отвтилъ Деронда съ улыбкой, понимая, что между ними вполн установился фактъ присылки имъ ожерелья,— вообще, по моему мнню, хорошо было-бы, если-бъ люди вовсе не играли. Эта безумная страсть часто превращается въ болзнь. Къ тому-же, нельзя смотрть безъ отвращеня, какъ одинъ человкъ съ восторгомъ загребаетъ кучу золота, потерю котораго оплакиваютъ друге. Это просто низкй поступокъ, вдь и такъ въ жизни часто случается, что нашъ выигрышъ — потеря другого. Намъ слдовало-бы какъ можно боле уменьшать число подобныхъ случайностей, а не находить удовольстве въ искусственномъ ихъ учащени.

— Но вы должны признать, что иногда мы невольны въ своихъ дйствяхъ,— произнесла Гвендолина, пораженная его неожиданными словами,— то-есть, я хочу сказать, что бываютъ случаи, когда мы не можемъ помшать тому, чтобъ нашъ выигрышъ причинилъ потерю другому.

— Конечно, но когда можемъ, мы должны, не допускать этого.

Гвендолина незамтно прикусила губы и посл минутнаго молчаня продолжала съ веселой улыбкой:

— Но отчего вы боле осуждали мою игру, такъ какъ я женщина?

— Потому что мы, мужчины, нуждаемся въ томъ, чтобы женщины были лучше насъ.

— А если намъ нужно, чтобъ мужчины были лучше насъ?

— Это невозможно — отвтилъ Деронда съ улыбкою.

— Нтъ, я нуждаюсь, чтобъ вы были лучше меня, и вы это поняли,— сказала Гвендолина и, весело улыбнувшись, поскакала впередъ.

Черезъ минуту она нагнала Грандкорта, который ничего у нея не спросилъ.

— Вы не желаете знать, о чемъ я говорила съ м-ромъ Дерондой?— спросила Гвендолина, которая изъ чувства гордости ощущала необходимость объяснить свое странное поведене.

— Н…нтъ,— отвтилъ Грандкортъ холодно.

— Это первое нелюбезное слово, которое я отъ васъ слышу,— сказала Гвендолина, надувъ губки,— вы не желаете слышать того, что я вамъ хочу сказать?

— Я желаю слышать все, что вы хотите сказать мн, а не другимъ.

— Въ такомъ случа, не мшайте мн вамъ сказать, что я спросила у м-ра Деронды, почему онъ порицалъ мою игру въ рулетку, и что онъ въ отвтъ прочелъ мн цлую проповдь.

— Хорошо, только избавьте меня, пожалуйста, отъ этой проповди — проговорилъ сухо Грапдкортъ, желая доказать Гвендолин, что ему было ршительно все равно, съ кмъ и о чемъ-бы она ни говорила.

Въ дйствительности онъ былъ оскорбленъ тмъ, что она приказала ему уступить мсто другому, и молодая двушка хорошо это видла, но ей было все равно. Она поставила на своемъ и говорила съ Дерондой.

При поворот въ Офендинъ все общество, за исключенемъ Грандкорта, простилось съ нею, а онъ проводилъ ее домой, такъ-какъ на другой день они не должны были видться по случаю его отъзда изъ Дипло. Грандкортъ сказалъ правду, назвавъ эту поздку непрятной: онъ отправлялся въ Гадсмиръ къ м-съ Глашеръ.

ГЛАВА XXX.

Представьте себ огромный, старинный домъ изъ сраго камня, покрытый красной черепицей, съ круглой башней въ одномъ конц, украшенной флюгеромъ въ вид птуха. Со всхъ сторонъ окружаетъ его тнистая листва: спереди развсистый кедръ и шотландскя сосны съ обнаженными корнями, а сзади густые кустарники, свсившеся надъ прудомъ, гд плескается домашняя птица, дале простирается громадный лугъ, окаймленный старыми деревьями и каменными сторожками, походившими на маленькя тюрьмы. За предлами этого парка вся окрестная страна, нкогда тшившая глазъ сельской красотой, представляетъ безконечный рядъ угольныхъ копей, населенныхъ черными людьми, похожими на чертей въ шляпахъ съ воткнутыми въ тульи свчами, что особенно возбуждало страхъ четырехъ хорошенькихъ дтокъ м-съ Глашеръ, жившей тутъ въ Гадсмир боле трехъ лтъ. Въ ноябр, когда клумбы въ саду не пестрятъ цвтами, деревья потеряли свою роскошную листву и прудъ смотритъ мрачно, непривтливо, Гадсмиръ вполн соотвтствовалъ чернымъ дорогамъ и чернымъ ямамъ, придававшимъ всей стран траурный видъ. Впрочемъ, м-съ Глашеръ не обращала на это вниманя, и это уединенное мстечко даже нравилось ей при теперешнихъ ея обстоятельствахъ. Разъзжая съ дтьми въ фаэтон, запряженномъ парой лошадей, она не боялась встртить тутъ аристократовъ. въ роскошныхъ экипажахъ, въ церкви ей не приходилось избгать любопытныхъ взглядовъ, такъ-какъ пасторъ и его жена или не знали ея истори, или не обнаруживали своего неодобреня, открыто признавая въ ней только вдову, арендовавшую Гадсмиръ. Вообще имя Грандкорта не имло никакого значеня въ округ, особенно въ сравнени съ именами Флетчера и Гокоша, завдывавшихъ угольными копями.

Ровно десять лтъ тому назадъ бгство прелестной жены ирландскаго офицера съ молодымъ Грандкортомъ и послдовавшая затмъ дуэль надлали много шуму въ обществ. Если кто-нибудь теперь и вспоминалъ объ этой истори, то выражалъ только недоумне, куда двалась м-съ Глашеръ, которая впродолжени нсколькихъ лтъ жила съ Грандкортомъ заграницей, поражая всхъ своей красотой и блескомъ. Было очень естественно и даже похвально въ глазахъ свта, что Грандкортъ, наконецъ, высвободился изъ ея стей. Что-же касается до нея, то женщина, бросившая мужа и ребенка, должна была, конечно, со временемъ пасть еще ниже. Никто теперь не говорилъ о м-съ Глашеръ, подобно тому, какъ никто не вспоминалъ о бдной жертв убйства, совершеннаго десять лтъ тому назадъ. Она была погибшимъ судномъ, для розысканя котораго никто не думалъ посылать экспедици, напротивъ, Грандкортъ, какъ годный къ плаваню корабль, мирно стоялъ въ гавани съ разввающимися флагами.

Но, въ сущности, онъ никогда не освобождался отъ стей м-съ Глашеръ. Любовь къ ней была самой сильной и продолжительной страстью въ его жизни, и, хотя теперь она уже давно умерла, но оставила посл себя такой глубокй слдъ, что посл смерти ея мужа три года тому назадъ, онъ даже подумалъ, не жениться-ли на ней, согласно общаню, данному имъ въ первое время ихъ любви когда Грандкортъ предлагалъ даже большую сумму за разводъ.

Годы произвели въ чувствахъ м-съ Глашеръ совершенно противоположную перемну. Сначала она была очень равнодушна къ мысли о брак. Ей было совершенно достаточно того, что она освободилась отъ непрятнаго мужа и вела блестящую жизнь съ молодымъ, красивымъ, богатымъ и влюбленнымъ въ нее человкомъ. Она была страстная, пламенная женщина, любившая, чтобъ за нею ухаживали, и выведенная изъ терпня пятилтней супружеской тираней. Двусмысленное положене не мучило ее, и она не завидовала несчастной дол обманутой жены. Сначала въ ея веселой жизни было одно мрачное пятно: брошенный ребенокъ, но черезъ два года онъ умеръ и новыя дти мало-по-малу изгладили память о немъ. Однако, годы не только измнили очертаня шеи и щекъ м-съ Глашеръ, но и внушили ей непреодолимое желане выйдти замужъ за Грандкорта. Для себя она не боялась своего двусмысленнаго положеня, но оно непрятно отражалось на ея дтяхъ, которыхъ она любила горячо и преданно, какъ-бы находя въ этой любви себ оправдане. Если-бъ Грандкортъ женился на ней, то ея дти не потерпли-бы отъ ея прошлой жизни: они увидали-бы свою мать окруженною почестями и заняли-бы въ свт принадлежащее имъ мсто, а старшй сынъ сдлался-бы наслдникомъ отца. Ея любовь мало-по малу перешла въ эту жажду получить титулъ жены, и она не ожидала отъ свадьбы другого счастья, какъ удовлетвореня своей материнской любви и гордости. Для достиженя этого результата она готова была терпливо перенести все, и, зная упорную натуру Грандкорта, невыносившаго мольбы, она не приставала къ нему съ просьбами на ней жениться. Но это насиловане своихъ чувствъ дорого стоило страстной женщин, и въ сердц ея накопилась сильная горечь. Въ матеральномъ отношени она совершенно зависла отъ Грандкорта, который не назначилъ ей опредленнаго содержаня, хотя былъ очень щедръ, она-же, имя въ виду его общане жениться, не настаивала ни на какомъ иномъ способ обезпеченя ея судьбы. Онъ ршительно объявилъ, что не назначитъ ей никакой постоянной суммы иначе, какъ въ завщани, и м-съ Глашеръ часто думала, что, если ей и не удастся выйдти замужъ за Грандкорта, то онъ могъ не имть законнаго сына и тогда, во всякомъ случа, ея бдный мальчикъ, очень походившй на отца, получитъ большую часть его состояня.

Однако ея бракъ съ Грандкортомъ вовсе не представлялся невозможностью, и даже Лушъ выражалъ готовность держать пари, что въ-конц-концовъ она одержитъ побду. Когда Грандкортъ обнаружилъ нкоторое желане воспользоваться своимъ пребыванемъ въ Дипло для ухаживаня за м-съ Аропоинтъ, Лушъ подумалъ было, что дло м-съ Глашеръ проиграно, но вскор на сцену явилась Гвендолина, и м-съ Глашеръ со страстью и пламенной энергей ухватилась за мысль Луша устранить эту новую опасность, создавъ въ голов молодой двушки нравственную преграду къ ея свадьб. Посл своего разговора съ Гвендолиной она узнала черезъ Луша объ ея отъзд и вроятномъ прекращени всякой опасности съ этой стороны, но ей ничего не было извстно о возобновлени этой опасности и объ окончательномъ ршени Грандкорта жениться на Гвендолин. Она нсколько разъ писала ему, но онъ боле обыкновеннаго медлилъ отвтомъ, и она думала, что онъ самъ намревался прхать въ Гадсмиръ, утшая себя надеждой, что, оскорбленный неудачной любовью, онъ легко вернется къ своему старому намреню жениться на ней.

Отправляясь въ Гадсмиръ, Грандкортъ имлъ дв цли: объявить ей лично о предстоящей женитьб, чтобъ разомъ покончить это дло, и взять у нея брилланты его матери, которые онъ уже давно далъ ей на хранене. Эти брилланты не были особенно крупны, но все-же стоили нсколько тысячъ, и Грандкортъ, естественно, хотлъ ихъ видть на своей будущей жен. Онъ еще прежде нсколько разъ спрашивалъ ихъ у Лиди подъ предлогомъ, что ихъ надо для безопасности положить въ банкъ, но она постоянно отказывала, ссылаясь на совершенную ихъ безопасность въ ея рукахъ, и, наконецъ, сказала: ‘Если вы женитесь на другой, то я передамъ ей ваши брилланты’. Въ то время Грандкортъ не имлъ причины очень настаивать на этомъ, а обычныя его стремленя выказывать свою власть, приводя окружающихъ его въ отчаяне или возбуждая въ нихъ злобу, которую они не смли выразить, никогда не проявлялись въ отношени къ м-съ Глашеръ. Быть можетъ, несчастное положене этой женщины, всецло зависвшей отъ него, достаточно удовлетворяло его страсти повелвать, или его удерживалъ остатокъ ея прежняго вляня надъ нимъ, но теперь жажда новаго ощущеня вполн имъ овладла и онъ ршился пожертвовать ему всмъ, что еще оставалось отъ прошлаго.

М-съ Глашеръ сидла въ комнат, гд она обыкновенно проводила утро со своими дтьми. Большое четырехугольное окно выходило на широкую, песчаную дорогу и на зеленый лужокъ, незамтно спускавшйся къ ручейку, который извивался до пруда. На старинномъ, дубовомъ стол, кожаныхъ креслахъ и низенькой шифоньерк изъ чернаго дерева разбросаны были дтскя платья, игрушки и книги, на которыя, снисходительно улыбаясь, смотрла со стны почтенная дама. Дти были вс въ сбор. Три двочки сидли вокругъ матери у окна и казались минатюрными портретами м-съ Глашеръ: черноокя брюнетки съ нжными чертами и яркимъ румянцемъ на щекахъ. Мальчикъ игралъ въ нкоторомъ разстояни на ковр съ цлой коллекцей зврей изъ ноева ковчега, которыми онъ командовалъ повелительнымъ тономъ, убждаясь отъ времени до времени зубами въ прочности ихъ шкуры. Старшая двочка, Жозефина, девяти лтъ, брала урокъ французскаго языка, а остальныя, съ куклами въ рукахъ сидли такъ смирно, что походили на статуэтки. М-съ Глашеръ была одта очень изящно, такъ-какъ она ожидала теперь Грандкорта каждый день. Ея лицо, несмотря на поблекшя черты, все еще поражало своимъ прекраснымъ профилемъ, рельефно выдлявшемся въ бархатномъ плать темно-бронзоваго цвта и массивномъ золотомъ ожерель, которое самъ Грандкортъ надлъ на ея лебединую шею много лтъ тому назадъ. Она, впрочемъ, уже не находила большого удовольствя въ туалет, и, смотря на себя въ зеркало, только думала: ‘какъ я перемнилась’. Но дти такъ-же пламенно цловали ея блдныя, впалыя щеки, какъ если-бъ он сяли блескомъ молодости, и ей этого было довольно. Давно уже любовь къ нимъ была единственной ея цлью въ жизни.

— Подожди, дитя мое!— промолвила она вдругъ, взглянувъ въ окно и прислушиваясь.— Кажется, кто-то детъ.

— Это мельникъ съ моимъ осломъ, мама!— воскликнулъ маленькй Генлей, вскакивая съ пола.

Не получивъ отвта, онъ подошелъ къ матери и повторилъ то-же самое съ дтскимъ нетерпнемъ. Въ эту минуту дверь отворилась и слуга доложилъ:

— М-ръ Грандкортъ.

М-съ Глашеръ встала съ нкоторымъ смущенемъ, Гелней отвернулся отъ гостя, видимо разочарованный, что это не былъ мельникъ, а маленькя двочки застнчиво подняли на него свои черные глазки. Никто изъ дтей не любилъ ‘мамина друга’, и, когда Грандкортъ, пожавъ руку Лиди, погладилъ по головк Генлея, то этотъ непочтительный ребенокъ сталъ отбиваться кулаками отъ своего невдомаго отца. Двочки смиренно перенесли его поцлуи, но вс были несказанно довольны, когда ихъ отправили въ садъ поиграть съ собаками.

— Откуда вы прхали?— спросила м-съ Глашеръ, когда Грандкортъ положилъ шляпу на столъ.

— Изъ Дипло,— отвтилъ онъ медленно, садясь прямо противъ нея, но она тотчасъ замтила, что его взглядъ былъ невнимателенъ и равнодушенъ.

— Вы устали?

— Нтъ, я отдохнулъ на станци, выпилъ кофе и покурилъ. Путешествя по желзной дорог ужасно скучны.

Сказавъ это, Грандкортъ вынулъ изъ кармана платокъ, отеръ имъ лицо и, снова спрятавъ, устремилъ глаза на свои безукоризненно лоснившеся сапоги, словно передъ нимъ былъ незнакомый человкъ, а не любимая имъ нкогда женщина, которая съ замиранемъ сердца ожидала отъ его словъ жизни или смерти. Впрочемъ, онъ въ дйствительности думалъ съ нкоторымъ безпокойствомъ о результат этого свиданя, но волнене упрямаго, привыкшаго повелвать человка, конечно, разнилось отъ волненя женщины, вполн сознававшей свою зависимость.

— Я ждала васъ,— продолжала м-съ Глашеръ со своей обычной живостью и энергей,— я уже давно не имла отъ васъ никакихъ извстй. Вроятно, въ Дипло время кажется не такимъ безконечнымъ, какъ въ Гадсмир.

— Да,— процдилъ Грандкортъ,— но вдь вы аккуратно получали деньги.

— Конечно,— отвтила м-съ Глашеръ рзко и съ замтнымъ нетерпнемъ.

Ей казалось, что въ этотъ прздъ Грандкортъ обращалъ на нее и на дтей меньше вниманя, чмъ прежде.

— Да,— прибавилъ онъ, не смотря на Лидю и медленно проводя рукою по своимъ бакенбардамъ,— время для меня дйствительно летитъ очень быстро теперь, хотя оно прежде и казалось мн безконечнымъ. Вы знаете, что со мною случилось много новаго?

Съ этими словами онъ впервые взглянулъ ей прямо въ глаза.

— Я знаю!— произнесла рзко м-съ Глашеръ.

— Да, вамъ извстно, что я собираюсь жениться. Вы видли миссъ Гарлетъ.

— Она вамъ сказала?

Щеки м-съ Глашеръ поблднли боле прежняго, быть можетъ, оттого, что глаза ея дико сверкали.

— Нтъ, мн сказалъ Лушъ,— отвтилъ Грандкортъ тмъ-же медленнымъ, равнодушнымъ тономъ.

Каждое его слово казалось несчастной женщин подготовленемъ къ той пытк, которой ей не суждено было избгнуть.

— Боже милостивый! Скажите прямо, что вы на ней женитесь!— воскликнула она, дрогнувъ всмъ тломъ.

— Да, но вдь это должно было рано или поздно случиться, Лидя,— продолжалъ онъ.

Пытка началась, медленная, жестокая…

— Вы не всегда такъ думали.

— Можетъ быть, но теперь думаю именно такъ.

Въ этихъ немногихъ словахъ м-съ Глашеръ ясно слышала свой смертный приговоръ. Всякое сопротивлене съ ея стороны было немыслимо, просить, умолять было все равно, что стараться ея тонкими, нжными пальцами отворить запертую желзную дверь. Она не сказала ни слова, не проронила ни слезинки. Всмъ ея существомъ овладло холодное, безпомощное отчаяне. Наконецъ, она безсознательно встала, и, подойдя къ окну, прижалась пылающимъ лбомъ къ холодному стеклу. Дти, игравшя невдалек на дорожк, увидавъ лицо матери, подумали, что она ихъ зоветъ, и бросились къ ней съ веселымъ смхомъ. Она вздрогнула и съ какимъ-то ужасомъ отогнала ихъ отъ себя, потомъ, какъ-бы утомленная этимъ усилемъ, опустилась въ первое попавшееся кресло.

Между тмъ, Грандкортъ также всталъ и прислонился къ камину. Его очень сердила эта сцена, тмъ боле, что онъ не могъ избгнуть ея, а долженъ былъ довести ее до конца, чтобъ спасти себя въ будущемъ отъ подобныхъ непрятностей.

— Все это для васъ не важно,— произнесла, наконецъ, съ горечью м-съ Глашеръ,— я и дти вамъ только помха. Вы думаете теперь, какъ-бы поскоре вернуться къ миссъ Гарлетъ.

— Не длайте себ и мн излишнихъ непрятностей, Лидя. Зачмъ убиваться изъ-за того, чему нельзя помочь? Зачмъ меня терзать понапрасну своимъ отчаянемъ? Я нарочно прхалъ самъ, чтобъ объявить вамъ объ этомъ и лично удостоврить, что вы съ дтьми по-прежнему останетесь обезпечены. Вотъ и все.

Наступило молчане. Она не смла отвчать, но въ сердц этой энергичной, пламенной, женщины, думавшей только о благ своихъ дтей, бушевали дикя страсти. Она желала теперь только одного: чтобъ этотъ бракъ сдлалъ несчастными вмст съ нею также ея соперницу и Грандкорта.

— Вамъ будетъ лучше,— продолжалъ онъ,— пока вы можете жить здсь, а потомъ я переведу на ваше имя значительную сумму и тогда позжайте, куда хотите. Вамъ не на что жаловаться. Что-бы ни случилось, вы всегда будете обезпечены. Я не могъ васъ заране предупредить, потому что все это случилось очень быстро.

Грандкортъ замолчалъ. Онъ не ожидалъ, чтобъ Лидя его поблагодарила, но все-же считалъ, что она должна быть довольна. Однако, видя ея безмолве, онъ продолжалъ.

— Я никогда не давалъ вамъ повода опасаться моей скупости. Для меня проклятыя деньги не имютъ никакой цны.

— Если-б деньги были вамъ дороги, то, врно, вы не давали-бы ихъ намъ,— отвтила Лидя съ ядовитой ироней.

— Это дьявольски несправедливо,— сказалъ Грандкортъ, понижая голосъ,— и я вамъ совтую не говорить боле подобныхъ вещей.

— Что-жъ, вы меня за это накажете, пустивъ по мру моихъ дтей?

— Кто вамъ это говоритъ?— промолвилъ Грандкортъ еще тише,— но совтую вамъ не употреблять такихъ словъ, въ которыхъ посл вы сами раскаетесь.

— Я привыкла къ раскаяню,— съ горечью отвтила м-съ Глашеръ,— но и вы, можетъ быть, раскаетесь. Вы уже раскаялись въ своей любви ко мн.

— Вс эти слова только помшаютъ намъ встрчаться впредь, а есть-ли у васъ кто-нибудь на свт, кром меня?

— Правда.

Она произнесла это слово съ какимъ-то сердечнымъ воплемъ, но въ ту-же минуту въ ея сердц блеснула мысль, что онъ, вроятно, не найдетъ воображаемаго счастья съ другой, а, испытавъ горе, возвратится къ ней, чтобъ вкусить хоть сладость воспоминаня о томъ времени, когда онъ былъ молодъ и счастливъ. Но нтъ: ему улыбалась жизнь, а страдать приходилось ей одной.

На этомъ окончился непрятный разговоръ. Грандкортъ долженъ былъ остаться въ Гадсмир до вечера, такъ-какъ ране не было позда и ему нужно было переговорить съ Лидей о второй цли своей поздки. Но этотъ разговоръ, какъ новую операцю, необходимо было отложить, чтобъ дать паценту отдохнуть. Такимъ образомъ, ему пришлось провести нсколько часовъ и, отобдать съ м-съ Глашеръ, оба они чувствовали свое неловкое положене, и только Лидя находила нкоторое утшене въ красот своихъ дтей, что, по ея мнню, должно было возбудить въ Грандкорт укоры совсти. Онъ-же велъ себя совершенно прилично, игралъ съ маленькой Антоней и даже снискалъ расположене Генлея общанемъ подарить ему прекрасное сдло съ уздечкою, только старшя дв двочки чуждались его, несмотря на боле близкое съ нимъ знакомство въ прежне годы. Между собою онъ и Лидя говорили только при слугахъ, и Грандкортъ въ глубин своего сердца упрекалъ себя, зачмъ онъ отдалъ ей семейные брилланты и теперь долженъ былъ унижаться до просьбы.

Наконецъ, обдъ кончился, и они снова остались одни. Грандкортъ взглянулъ на часы и небрежно произнесъ,

— Я хотлъ спросить, Лидя: мои брилланты у васъ?

— Да, они у меня,— отвтила она, вставая и ршившись не увеличивать гнвной выходкой зяющей между ними бездны, а по возможности спокойно исполнить задуманный ею планъ.

— Они здсь, дома?

— Нтъ.

— Вы, кажется, мн говорили, что хранили ихъ при себ?

— Тогда это было такъ, а теперь они въ Дудлейскомъ банк.

— Такъ выньте ихъ оттуда, я пришлю за ними.

— Нтъ, они будутъ доставлены той, для которой вы ихъ назначаете.

— Что это значитъ?

— Я всегда говорила, что отдамъ брилланты вашей жен, и сдержу слово. Она еще не жена ваша.

— Какая глупость!— воскликнулъ Грандкортъ съ презрнемъ.

Онъ не могъ придти въ себя отъ негодованя, что, благодаря его минутной слабости, Лидя имла надъ нимъ власть въ этомъ отношени, несмотря на свою полную отъ него зависимость. Она ничего не отвтила и онъ, вставъ съ креселъ, прибавилъ:

— Брилланты должны быть мн возвращены до свадьбы.

— А когда свадьба?

— Десятаго. Нельзя терять времени.

— А куда вы подете посл свадьбы?

Онъ ничего не отвтилъ и еще боле нахмурился.

— Вы должны назначить день, когда вы отдадите брилланты мн или моему посланному,— сказалъ онъ посл нкотораго молчаня.

— Нтъ, я этого не сдлаю. Они будутъ вручены ей. Я сдержу свое слово.

— Вы хотите сказать,— произнесъ Грандкортъ очень тихо,— что вы не исполните моего желаня?

— Да, не исполню,— отвтила м-съ Глашеръ, сверкая глазами.

Не успла она произнести этихъ словъ, какъ уже поняла, что они могли ей повредить и уничтожить все, что было добыто ею долгимъ терпнемъ. Но слова были уже сказаны.

Грандкортъ находился въ самомъ непрятномъ положени: онъ не могъ прибгнуть къ насилю, которое ни въ какомъ случа не возвратило-бы ему бриллантовъ, а единственная угроза, которая могла на нее подйствовать ему претила. Вообще онъ не любилъ не только энергичныхъ мръ, но даже рзкихъ словъ, и желалъ чтобы вс повиновались ему безъ всякихъ усилй съ его стороны. Впродолжени нсколькихъ минутъ онъ пристально смотрлъ на м-съ Глашеръ и потомъ промолвилъ.

— Чертовскя идотки эти женщины!

— Отчего вы не хотите сказать мн, куда вы подете посл свадьбы? Я могу вдь присутствовать на свадьб и, такимъ образомъ, узнать, куда вы подете,— сказала Лидя, не гнушаясь единственной, опасной для Грандкорта угрозой.

— Конечно, вы можете разыграть роль сумасшедшей,— отвтилъ Грандкортъ съ презрнемъ,— и, вы, вроятно, не думаете о послдствяхъ и обо всемъ, чмъ вы мн обязаны.

Онъ чувствовалъ теперь къ этой женщин такое отвращене, какого еще никогда не испытывалъ. Онъ не могъ не сознаться, что она была въ состояни сдлать ему много непрятностей и онъ самъ легкомысленно далъ ей къ этому поводъ. Его гордость сильно страдала и впродолжени нсколькихъ минутъ онъ молчалъ, обдумывая, какъ лучше поступить. Наконецъ, онъ ршился прибгнуть къ часто употреблявшемуся имъ способу повлять на ея прямую, цльную натуру. Какъ выражался сэръ Гюго, Грандкортъ умлъ разыгрывать игру. Онъ боле не произнесъ ни слова, посмотрлъ на часы, позвонилъ и приказалъ заложить экипажъ, въ которомъ онъ прхалъ. Посл ухода слуги онъ переслъ на кресло въ другомъ углу комнаты и продолжалъ молчать, какъ-бы ожидая, что Лидя первая заговоритъ и подойдетъ къ нему.

А въ душ покинутой женщины, между тмъ, происходила сильная борьба. Она предвидла, что Грандкортъ удетъ, не сказавъ ни слова, не взглянувъ даже на нее и оставивъ ее въ недоумни, принесла-ли она вредъ своимъ дтямъ и себ своей горячностью. Но, несмотря на это, она не хотла отказаться отъ сладостной мести. Если-бъ она не была-бы матерью, то принесла-бы все въ жертву этому справедливому, по ея мнню, чувству. Но теперь она должна была удовлетворить обоимъ враждующимъ стремленямъ.

— Зачмъ намъ разставаться врагами, Генлей?— сказала она,— я вдь прошу немногаго. Если-бъ я отказывалась возвратить вамъ вашу собственность, то вы могли-бы меня дйствительно возненавидть, но я прошу теперь только объяснить мн, куда вы подете посл свадьбы, а я уже приму мры, чтобъ брилланты были доставлены ей безъ всякаго скандала, слышите — безъ всякаго скандала.

— Подобные безумные капризы длаютъ женщину отвратительной,— отвтилъ Грандкортъ,— но къ чему говорить съ сумасшедшей?

— Да, я глупа… Одиночество притупило мой умъ, будьте все-таки снисходительны,— произнесла м-съ Глашеръ и вдругъ истерически, зарыдала,— если вы сдлаете мн одну эту уступку, то я буду очень смиренна и никогда не причиню вамъ никакихъ непрятностей.

Этотъ дтскй капризъ и слезы, совершенно несоотвтствовавшя ея обыкновенному поведеню, всегда отличавшемуся большимъ достоинствомъ, очень изумили Грандкорта. Но она теперь казалась боле склонной къ примиреню, и потому онъ, подойдя къ ней, сказалъ тихимъ, но повелительнымъ голосомъ:

— Успокойтесь и выслушайте меня. Я никогда вамъ не прощу, если вы вторично ее увидите и сдлаете сцену.

Осушивъ слезы и собравшись нсколько съ силами, м-съ Глашеръ сказала:

— Даю вамъ слово, что я не сдлаю ничего непрятнаго, если вы позволите мн поступить по моему желаню. Я никогда не нарушала даннаго вамъ слова, а вы можете-ли про себя сказать то-же самое? Отдавая мн брилланты, вы не думали жениться на другой. Все-же я согласна вамъ ихъ возвратить и не упрекаю васъ, а только прошу: позвольте мн поступить по своему. Кажется, я приняла ваше объяснене хорошо? Вы меня лишаете всего, и, когда я прошу такой ничтожной милости, то вы и въ этомъ мн отказываете. Но я хочу этого и поставлю на своемъ.

Грандкортъ видлъ, что онъ иметъ дло почти со сумасшедшей и могъ восторжествовать только сдлавъ уступку. Поэтому, когда слуга, объявилъ, что экипажъ готовъ, онъ сказалъ, насупивъ брови:

— Мы подемъ въ Райландсъ.

— Брилланты будутъ ей доставлены туда,— отвтила ршительно м-съ Глашеръ.

— Хорошо, я узжаю.

Онъ даже не хотлъ пожать ея руки,— такъ сильно она его оскорбила, но, поставивъ на своемъ, она готова была унизиться передъ нимъ ради дтей.

— Простите меня, я никогда не буду боле васъ сердить,— произнесла она, бросая на него умоляющй взглядъ, хотя въ глубин своей души она сознавала, что не ей слдовало просить прощенья, а ему.

— Сдержите свое слово,— сказалъ Грандкортъ:— вы своей безумной выходкой причинили мн много горечи.

— Бдный!— произнесла Лидя съ саркастической улыбкой, но въ ту же минуту съ обычной перемнчивостью своей натуры ршилась нжными ласками примирить его съ собою.

Она положила ему руку на плечо, и онъ ее не отстранилъ: она такъ его напугала, что онъ теперь съ удовольствемъ видлъ, что она покорно возвращается къ своему прежнему, зависимому положеню.

— Закурите сигару,— сказала она, вынимая портъ-сигаръ изъ внутренняго кармана его сюртука.

Среди подобныхъ выраженй обоюднаго страха другъ къ другу они разстались. Грандкортъ вынесъ изъ этого свиданя гнетущее впечатлне, что его власть надъ окружающими лицами не была полной и неограниченной.

ГЛАВА XXXI.

Въ день свадьбы Гвендолины и Грандкорта погода была свтлая, ясная, и, хотя солнце свтило довольно ярко, но легкй морозъ сморщилъ листья. Внчальный поздъ представлялъ живописную картину и половина Пеникота вышла на дорогу, которая вела въ церковь. Церковную службу совершалъ пасторъ, старый товарищъ Гаскойна, а онъ самъ исполнялъ должность посаженаго отца, къ наибольшему торжеству церемони. Только лица м-съ Давило и Анны не соотвтствовали общему радостному тону своимъ грустнымъ выраженемъ. У м-съ Давило глаза были совершенно красны, какъ-будто она проплакала всю ночь, и никого не удивляло, что, несмотря на блестящй бракъ дочери, она горевала о разлук со своимъ любимымъ дтищемъ. Мене была понятна причина грустнаго настроеня Анны, особенно въ виду того эфекта, который она производила въ нарядномъ костюм подруги невсты. Все остальное общество сяло радостью и, боле всхъ, сама невста. Никода ея осанка, вполн достойная, по общему мнню, ея новаго высокаго положеня, не была такъ величественна, никогда ея каре глаза не сверкали такъ ярко, какъ въ этотъ день. Конечно, этотъ блескъ могъ происходить отъ горестнаго волненя или страданя, но въ это памятное утро она не чувствовала ни горя, ни страданя, она теперь находилась почти въ томъ-же напряженномъ, восторженномъ состояни, въ которомъ она находилась, когда, сидя за игорнымъ столомъ, увидала въ первый разъ Деронду. Это чувство теперь было не чуждо радости: душевное безпокойство, возбужденное въ послднее время проснувшейся въ ней совстью, было заглушено самодовольнымъ сознанемъ удовлетвореннаго тщеславя. Она не раскаявалась въ брак съ Грандкортомъ и предавалась вполн упоеню блестящей обстановки, среди которой она играла первую роль. Вс смутные образы и мысли, мучивше ее до сихъ поръ — преступность ея поступка, предчувстве страшной кары, отчаяне несчастной м-съ Глашеръ, вроятное осуждене Деронды ея брака и, особенно, сознане, что днь, связывавшй ее съ Грандкортомъ, на всегда сковала ее по рукамъ и ногамъ — совершенно стушевались передъ одуряющимъ, восторженнымъ сознанемъ, что она стоитъ у игорнаго стола жизни и въ виду многочисленныхъ, устремленныхъ на нее глазъ, ставитъ на карту все, рискуя или выиграть блестящй кушъ, или проиграться въ пухъ. Однако-жъ, въ это утро она не допускала даже мысли о проигрыш, она была уврена, что бракъ, которымъ очень многя женщины не умютъ пользоваться, дастъ ей новую силу и возможность повелвать всмъ и всми. Бдная Гвендолина! ее всегда упрекали за слишкомъ практичный взглядъ на жизнь, а она съ гордо поднятой головой и величественной, осанкой витала среди иллюзй и грезъ, хотя въ глубин ея сердца гнздилось полусознане, что ее опьяняло это неожиданное торжество.

— Слава-богу, голубушка, все обошлось прекрасно,— сказала м-съ Давило, помогая Гвендолин снять внчальное платье и замнить его дорожнымъ костюмомъ.

— Вы сказали-бы то же самое, если-бъ я поступила къ м-съ Момпертъ, милая мама,— отвтила Гвендолина, ласкаясь къ матери.— Вотъ я и м-съ Грандкортъ. Вы должны быть рады: вдь вы едва не умерли отъ горя при мысли, что мн не бывать м-съ Грандкортъ.

— Тише, тише, дитя мое,— произнесла м-съ Давило почти шопотомъ,— я, конечно, очень счастлива, но не могу не жалть о нашей разлук. Впрочемъ, я все перенесу съ радостью, если ты только будешь счастлива.

— Нтъ, мама,— отвтила Гвендолина съ улыбкой,— вы не можете ничего переносить радостно, а непремнно плачете обо всемъ. Вы готовы горевать о томъ, что я буду жить въ роскоши и удовольствяхъ, что у меня будутъ блестящй домъ, лошади, брилланты, что я буду леди и стану здить ко двору, все-же продолжая васъ любить боле всхъ на свт.

— Я нисколько не буду ревновать тебя, мое сокровище, если мужъ займетъ первое мсто въ твоемъ сердц, а онъ, конечно, иметъ право на это разсчитывать.

— Плохой разсчетъ,— промолвила Гвендолина, качая головой,— впрочемъ, я не намрена съ нимъ дурно обходиться, если онъ этого не заслужитъ. А жаль, мама, что вы не подете со мной,— прибавила она дрожащимъ голосомъ.

На глазахъ ея показались слезы, которыя только увеличили ея прелесть при прощани.

Гаскойнъ проводилъ ее до экипажа и, пожелавъ счастливаго пути, вернулся къ м-съ Давило, которой сказалъ торжественно:

— Мы должны быть благодарны судьб, Фани. Гвендолина очутилась въ такомъ блестящемъ положени, на какое я не смлъ разсчитывать. Вы — счастливйшая изъ матерей, тмъ боле, что, очевидно, Грандкортъ женился на вашей дочери только ради нея самой.

До Райландса молодымъ надо было прохать по желзной дорог около пятидесяти миль и уже въ сумерки они остановились передъ большимъ блымъ домомъ съ изящной террасой, окруженной громаднымъ паркомъ. Во всю дорогу Гвендолина была очень весела и безъ умолку болтала, повидимому, не признавая никакой перемны въ ихъ взаимныхъ отношеняхъ, но было замтно, что она находилась въ большомъ волнени, которое еще боле увеличилось при прозд черезъ паркъ. Неужели вс ея новыя мечты исполнились, она стала важной особой и все, что она видла передъ собою, принадлежало ей? Но, быть можетъ, сердце трепетало и отъ смутнаго чувства страха за невдомое будущее. Какъ-бы то ни было, она вдругъ умолкла, когда Грандкортъ сказалъ: ‘Вотъ мы и дома’, и въ первый разъ поцловалъ ее въ губы, она почти не почувствовала этой ласки. Посл напряженнаго волненя, она точно онмла.

Весь домъ горлъ огнями, везд было тепло, уютно, роскошно. Доведя Гвендолину по небольшому корридору до двери, которая вела во внутрення комнаты, Грандкортъ сказалъ:

— Это наше гнздо. Вы, врно, захотите отдохнуть. Мы будемъ рано обдать.

Съ этими словами онъ поцловалъ ея руку и удалился боле влюбленный, чмъ ожидалъ.

Гвендолина сняла шляпку и пальто и бросилась въ кресло у камина.

— Вотъ посылка, которую мн приказали передать вамъ лично, наедин,— сказала старая экономка, послдовавшая за своей новой госпожей.— Человкъ, привезшй ее, сказалъ что это подарокъ отъ м-ра Грандкорта.

Гвендолина подумала, что это, врно, брилланты, которые ей общалъ Грандкортъ, и поспшно развернула посылку. Дйствительно, въ ней былъ футляръ съ бриллантами, но открывъ его, она увидала прежде всего записку почеркъ которой ей былъ знакомъ, она задрожала всмъ тломъ и прочла слдующее:

‘Эти брилланты были нкогда даны въ знакъ пламенной любви Лиди Глашеръ, а теперь она присылаетъ ихъ вамъ. Вы нарушили данное слово съ цлью овладть тмъ, что принадлежало ей. Быть можетъ, вы надетесь быть счастливой, какъ она была нкогда, и имть прелестныхъ дтей, которыя лишатъ наслдя ея дтей. Господь слишкомъ справедливъ, чтобъ допустить до этого. Сердце человка, за котораго вы вышли, давно умерло. Его юная любовь принадлежала мн и вы не можете у меня отнять ее. Любовь эта умерла, но я — могила и вашему счастью. Я предупреждала васъ. Вы захотли нанести мн и моимъ дтямъ неизгладимый ударъ. Онъ въ-конц-концовъ женился-бы на мн, если-бъ вы не нарушили своего слова. Будьте уврены, что васъ постигнетъ страшное возмезде, и я желаю этого отъ всей души. Можетъ быть, вы покажете ему это письмо, чтобъ окончательно погубить меня и моихъ дтей.

Но неужели вы захотите, чтобъ вашъ мужъ видлъ на васъ эти брилланты и постоянно напоминалъ вамъ мои слова? Найдетъ-ли онъ, что вы имете право жаловаться, когда вы согласились на его предложене, зная все? Преднамренное зло, которое вы мн причинили, послужитъ вамъ вчнымъ проклятемъ’.

Гвендолина безсознательно прочла нсколько разъ роковое письмо, потомъ быстро бросила его въ каминъ, гд пламя немедленно превратило его въ пепелъ. При этомъ она случайно уронила на полъ футляръ и брилланты разсыпались. Она на это не обратила никакого вниманя и долго сидла въ кресл, безпомощная, безнадежная, съ дрожащими губами и руками. Она ничего не сознавала, кром того, что прочитала въ письм, каждое слово котораго повторяла безсчетное количество разъ.

Кто-то постучался въ дверь и Грандкортъ вошелъ, чтобы вести Гвендолину къ обду. Увидавъ его, она истерически вскрикнула и смертельно поблднла. Онъ надялся, что она встртитъ его съ улыбкой, но передъ нимъ была трепещущая женщина, а на полу возл ея ногъ валялись разбросанные брилланты.

Не сошла-ли она съума?

ГЛАВА XXXII.

Вернувшись въ Лондонъ, Деронда передалъ сэру Гюго результатъ своей поздки: онъ далъ понять Грандкорту, что послднй могъ получить 50,000 ф. ст. за отказъ отъ будущихъ, еще неврныхъ благъ, но Грандкортъ не выразилъ опредленнаго соглася, но, очевидно, былъ расположенъ къ поддержаню дружескихъ отношенй къ своему родственнику.

— А что ты теперь думаешь о его невст?— спросилъ сэръ Гюго.

— Я гораздо лучшаго о ней мння, чмъ въ Лейброн,— отвтилъ Деронда, — рулетка неподходящая для нея среда, она придавала ей какой-то демоническй видъ. Въ Дипло она гораздо женственне и привлекательне, потому что не такъ рзка и самоувренна. Выражене ея глазъ теперь совершенно иное.

— Не ухаживай за нею слишкомъ открыто, Данъ,— замтилъ сэръ Гюго съ веселой улыбкой:— если ты взбсишь Грандкорта во время его посщеня аббатства на Рождеств, ты испортишь мн все дло.

— Я могу остаться въ город, сэръ.

— Нтъ, нтъ! Леди Малинджеръ и дти не могутъ обойтись безъ тебя. Только пожалуйста не сдлай скандала, впрочемъ, если ты можешь вызвать Грандкорта на дуэль и убить его, то для этого стоитъ перенести всякя непрятности.

— Кажется, вы никогда не видали, чтобъ я ухаживалъ за женщинами,— сказалъ Деронда, не находя ничего непрятнаго въ шутк сэра Гюго.

— Такъ ли? Ты всегда бросаешь нжные взоры на женщинъ и говоришь съ ними по-езуитски. Ты опасный человкъ, нчто врод Ловеласа, который не самъ гоняется за Кларисами, а заставляетъ ихъ бгать за собою.

Деронда былъ убжденъ, что онъ никогда не ухаживалъ за женщинами, и потому его не на шутку разсердили слова сэра Гюго. Но въ то-же время онъ былъ очень радъ, что баронетъ не зналъ о выкуп ожерелья Гвендолины, и ршился впередъ быть осторожне, напримръ, въ своемъ обращени съ Мирой.

Мистрисъ Мейрикъ не замдлила написать Деронд о подробностяхъ пребываня Миры въ ея дом. ‘Съ каждымъ днемъ привязанность наша къ ней растетъ,— писала она,— по утрамъ мы вс съ нетерпнемъ ждемъ ея появленя среди насъ и наблюдаемъ и прислушиваемся къ ней такъ, какъ будто она упала къ намъ съ другой планеты, я питаю къ ней полное довре и если бы вы видли, какъ она довольна и за все благодарна! Она занимается съ моими дочерьми, которыя стараются достать ей еще уроковъ, ибо больше всего ее страшитъ мысль жить на даровыхъ хлбахъ, она всей душой рвется къ работ. Мабъ говоритъ, что наша жизнь превратилась въ чудную сказку и только боится, что Мира снова превратится въ соловья и улетитъ отъ насъ прочь. У нея великолпный голосъ: не громкй и не сильный, но очаровательный и мягкй, какъ думы о прошломъ, такой, именно, голосъ, который по душ такимъ старухамъ, какъ я’. Мистрисъ Мейрикъ благоразумно при этомъ умолчала, что Эми и Мабъ, сопровождавшя Миру въ синагогу, нашли еврейскую религю гораздо мене подходящей ихъ подруг, чмъ Ревекк изъ романа ‘Айвенго’. Он умолчали объ этомъ изъ деликатности, такъ какъ по опыту знали, что для Миры ея религя слишкомъ священна, чтобы касаться ее слегка, но, спустя нкоторое время, Эми, будучи неисправимой реформаторшей, не могла удержаться отъ вопроса:

— Простите меня, Мира,— начала она осторожно,— не находите ли вы страннымъ, что женщины у васъ сидятъ позади за ршеткой, отдльно на галлере?

— Я никогда объ этомъ не думала,— съ удивленемъ отвтила Мира.

— И вамъ нравится, что мужчины остаются въ шляпахъ?— въ свою очередь спросила Мабъ, намренно касаясь мелочей.

— О да, я люблю все то, что привыкла тамъ видть съ дтства, оно заставляетъ меня вновь переживать т же чувства, а съ ними я ни за что въ мр не хотла бы разстаться.

Посл этого всякая критика религи и ея обрядовъ прекратилась: благороднымъ хозяевамъ казалось это нарушенемъ гостепримства. Въ Мир ея вра была скоре чувствомъ чмъ догматомъ.

— Мира сама говоритъ, что она плохая еврейка,— сказала Эми, когда ихъ гостья улеглась спать,— по всей вроятности это у нея пройдетъ, если только она насъ очень полюбитъ и, къ тому же, не найдетъ своей матери, то я уврена, что она превратится въ такую же христанку какъ вс. Неправда-ли, странно, что еще теперь исповдуютъ еврейскую религю!

— О,— вскричала Мабъ,— не желала бы я быть такой христанкой какъ ты. Какъ можетъ такая учительница какъ ты, у которой все валится изъ рукъ, наставлять на путь истинный прекрасную еврейку, безъ единаго пятнышка.

— Можетъ быть это и не хорошо съ моей стороны,— сказала лукавая Кэтъ,— но я не хотла-бы, чтобъ ея мать нашлась, это было бы очень и очень непрятно.

— Я этого не думаю — возразила мистрисъ Мейрикъ,— мн кажется, что Мира какъ дв капли воды похожа на свою мать и какое для той было бы счастье найти свою дочь и еще такую дочь! Но, я полагаю, что чувства матери не должны приниматься въ разсчетъ (при этомъ она бросила укоризненный взглядъ на своихъ дочерей), а разв покойная мать боле заслуживаетъ уваженя чмъ живая?

— Да мама, это правда, но мы предпочитаемъ, чтобы вы жили, хотя бы это заставило насъ питать къ вамъ меньшее почтене — отозвалась Кэтъ.

Не только барышни Мейрикъ, нахватавшеся лишь верхушекъ знанй, но и самъ Деронда со всей своей мужской ученостью, началъ, благодаря появленю Миры, понимать, что онъ почти ничего не знаетъ ни о современномъ удаизм, ни о еврейской истори.

Избранный народъ считали какъ бы созданнымъ для блага другихъ и его мросозерцане, (все равно каково оно ни было) — прямой противоположностью того, чмъ оно должно было быть. И Деронда, подобно своимъ сосдямъ, смотрлъ на удаизмъ какъ на отжившую окаменлость, изучене которой предоставлялось спецалистамъ, и которая отнюдь не касалась молодого благовоспитаннаго человка. Но Мира, своимъ бгствомъ отъ отца и поисками матери озарила передъ нимъ ту истину, что удаизмъ — это нчто животрепещущее, что онъ служитъ единственно постижимымъ идеаломъ мру, и въ увеселительной поздк, которую онъ предпринялъ вмст съ семействомъ Гюго, глаза его невольно останавливались на зданяхъ синагогъ и заглавяхъ книгъ, трактовавшихъ о евреяхъ. Это пробуждене интереса, это сознане, что до сихъ поръ онъ бродилъ въ потемкахъ и только теперь напалъ на настоящую дорогу, что до сихъ поръ былъ профаномъ въ томъ, въ чемъ считалъ себя непогршимымъ,— все это было прекрасное средство противъ скуки, не мало украсившее для Деронды томительныя, скучныя недли.

Во время того-же путешествя онъ постилъ синагогу во Франкфурт, гд вся компаня остановилась въ пятницу. Разыскивая еврейскую улицу, которую онъ видлъ много лтъ тому назадъ, онъ представлялъ себ ея старые живописные дома, но его умственный взоръ занимали главнымъ образомъ типы ихъ обитателей и, сопоставляя въ ум фазы развитя ихъ расы, онъ невольно поддался исторической къ нимъ симпати, игравшей немалую роль въ развити нкоторыхъ чертъ его характера, небезъинтересныхъ для читателя, слдящаго за его будущностью. Правда, когда молодой человкъ иметъ красивую фигуру, воспитане джентльмена, приличный доходъ и не эксцентричныя манеры, то не имютъ обыкновеня освдомляться объ образ его мыслей и его вкусахъ. Онъ можетъ занять прекрасное мсто на жизненномъ пиру въ качеств прятнаго, умнаго молодого человка, безъ всякаго вмшательства въ его духовный мръ. Но когда, въ свое время, молодой человкъ отраститъ себ брюшко и станетъ нсколько неряшливъ, но его странности обратятъ на себя внимане и хорошо еще, если он не очень будутъ идти въ разрзъ съ мннемъ большинства, но читателю, если онъ хочетъ понять послдующя событя въ жизни Деронда, важно узнать внутреннюю именно жизнь этого двадцатипятилтняго юноши.

Самая чуткость его впечатлительнаго характера длала Деронду загадочной личностью для его друзей и придавала странную неопредленность его чувствамъ. Рано пробудившаяся податливость ко всякому нравственному вляню и привычка къ отвлеченному мышленю развили въ немъ многостороннюю способность находить въ каждомъ предмет привлекательную сторону, что удерживало его отъ ршительнаго, твердаго образа дйствй. Какъ только онъ вступалъ хоть мысленно съ кмъ или чмъ-нибудь въ борьбу, онъ, подобно сабинскому воину, находилъ передъ остремъ своего копья только плоть своей плоти, только то, что онъ любилъ. Его воображене до того привыкло видть предметы такими, какими они представлялись другимъ, что искренняя, стойкая защита чего-бы то ни было, исключая случаевъ прямого насиля, была для него невозможна. Многостороння, чуткя симпати его принимали характеръ рефлективнаго анализа, который заглушаетъ всякое живое чувство. Подъ влянемъ этой врожденной силы равновся онъ былъ пламеннымъ демократомъ въ своемъ сочувстви къ народу и, вмст съ тмъ, строгимъ консерваторомъ въ силу своихъ привязанностей и живой игры воображеня. Онъ ненасытно поглощалъ либеральныя сочиненя по вопросамъ политики и религи, но съ ужасомъ отворачивался отъ логики освященныхъ временемъ формъ, которыя возбуждали въ немъ дорогя воспоминаня и теплыя чувства, неуничтожаемыя никакими аргументами. Онъ самъ полагалъ, что слишкомъ склоненъ любить слабыхъ, побжденныхъ, чувствуя отвращене къ успху, отрицане котораго иногда нарушаетъ общее благо, но страхъ поддаться неразумной, узкой ненависти заставлялъ его оправдывать привиллегированные классы, отворачиваясь отъ горечи униженныхъ и пламеннаго обличеня непризнанныхъ реформаторовъ. Слишкомъ рефлективныя и широко расплывшяся симпати угрожали парализовать въ немъ ту ненависть ко злу и то сознане братства единомыслящихъ умовъ, которыя служатъ главными условями нравственной силы.

Въ послдне годы онъ самъ такъ ясно понималъ свое душевное настроене, что жаждалъ какого-нибудь могущественнаго вншняго событя или внутренняго пробужденя, которое заставило-бы его идти по опредленному пути и сосредоточить на одномъ предмет всю свою энергю. Онъ не желалъ большого теоретическаго знаня, не питалъ практическихъ, честолюбивыхъ замысловъ и опасался той мертворожденной культуры, которая превращаетъ вселенную въ бездушный рядъ отвтовъ на всевозможные вопросы, причемъ человкъ, зная все обо всемъ, забываетъ сущность всего, и, подробно изучивъ наприм., мельчашя составныя части запаха фалки, не чувствуетъ самого запаха, потерявъ чувство обоняня.

Но откуда было ждать этого могучаго вляня, которое оправдало-бы въ его глазахъ пристрасте къ одному предмету и сдлало-бы его, какъ онъ пламенно желалъ, не имя, однако силы осуществить это желане,— органическимъ элементомъ общественной жизни, а не какимъ-то безтлеснымъ, безпокойнымъ духомъ, обуреваемымъ смутной любовью къ общественному благу, безъ опредленнаго примненя къ дйствительному, реальному братству людей? Онъ не признавалъ возможнымъ жить, не принимая участя въ дл прогресса, но какъ было взяться за это дло? Видть дорогу одно, а проложить ее — другое. Онъ во многомъ винилъ свое происхождене и воспитане, невнушившя ему положительныхъ обязанностей и опредленныхъ родственныхъ узъ, но онъ нисколько не скрывалъ отъ себя, что, впадая въ отвлеченное онмне, онъ все боле и боле удалялся отъ практической, энергичной жизни, освщенной блескомъ идеальнаго чувства, которую онъ считалъ единственно достойной человка.

Вотъ какая борьба происходила во внутренней, духовной жизни Деронды, и, если нельзя назвать эту фазу умственнаго развитя идеальной, то все-же она является обыкновенно предвстницей разсвта, переходной эпохой, которую искони проходятъ многе юноши съ большей или меньшей потерей своихъ силъ.

Я уже сказалъ, что, при всей своей кажущейся холодности Деронда живо чувствовалъ поэзю повседневной жизни и образы еврейской улицы, поднимая въ немъ чувство связи съ древнимъ мромъ, погружали его въ думы о двухъ перодахъ исторической жизни о туманномъ разсцвт религй и учрежденй и ихъ медленномъ, грустномъ увядани, о пыли и жалкихъ лохмотьяхъ, ихъ покрывшихъ, усиливающихъ сознане былой, высоко поучительной жизни и великолпнаго наслдства, отъ которыхъ осталось только одно грустное воспоминане.

Эти размышленя, овладвшя имъ, въ одинъ теплый, ясный вечеръ по дорог къ синагог, подавили въ самомъ зародыш чувство отвращеня, которое возбуждали въ немъ нкоторыя мелочи.

Такъ, напримръ, зайдя въ одну старую, книжную лавку спросить, въ которомъ часу начинается синагогальная служба, онъ былъ встрченъ весьма любезно однимъ пронырливымъ молодымъ человкомъ, одобрившимъ его желане идти въ старую, ортодоксальную синагогу, а не въ новую реформаторскую и обманувшимъ его при этомъ не хуже чистокровнаго Тевтона.

Онъ съ большей ловкостью, сбылъ ему книгу, совершенно вышедшую изъ употребленя, какъ рдкость, которую nicht, so leicht su bekommen.

Говоря правду, Деронда встрчалъ не мало евреевъ со странными физономями, не совсмъ безупречныхъ и мало отличавшихся отъ христанъ той же категори. Въ поискахъ за родными Миры онъ въ послднее время сталъ думать о низшемъ класс евреевъ съ чувствомъ какого-то личнаго безпокойства.

Но побольше-бы сравненй, и мы бы не такъ возмущались, при вид евреевъ и другихъ диссидентовъ, жизнь которыхъ не совсмъ согласуется съ ученемъ ихъ религи. Въ тотъ вечеръ Деродна, сознавъ всю свою несправедливость и преувеличене, употребилъ въ дло это благотворное средство и лишнй, уплоченный имъ талеръ не уменьшилъ ни его интереса къ судьбамъ еврейства, ни желаня постить ортодоксальную синагогу во Франкфурт, въ которую онъ посплъ вмст съ многими евреями, къ закату солнца.

Войдя впервые въ синагогу, Деронда случайно помстился на одной скамейк со старикомъ, замчательная фигура котораго тотчасъ обратила на себя его внимане. Обыкновенная еврейская одежда и талисъ, то-есть блое покрывало съ голубой бахромой, надваемое во время богослуженя, были на немъ очень поношены, но большая сдая борода и круглая поярковая шляпа оттняли его прекрасный профиль, столь-же похожй на типъ итальянскй, сколько на еврейскй. Онъ также съ любопытствомъ посмотрлъ на Деронду и ихъ глаза встртились, что не всегда прятно дйствуетъ на людей незнакомыхъ, поэтому Деронда отвернулся, но въ ту-же минуту увидалъ передъ собою открытый молитвенникъ, который ему пододвинулъ старикъ, и долженъ былъ кивнуть головою въ знакъ благодарности. Между тмъ, чтецъ взошелъ на ‘биму‘ или каедру — и служба началась. Взглянувъ на нмецкй переводъ, напечатанный въ молитвенник рядомъ съ еврейскимъ текстомъ, Деронда понялъ, что онъ присутствуетъ при пни псалмовъ и отрывковъ изъ ветхаго завта. Невольно онъ поддался могучему вляню литурги, которая, все равно, какая-бы ни была, еврейская или христанская, заключается въ общечеловческомъ стремлени къ Творцу, въ мольб о милосерди и въ славослови Его святого имени. Поэтому, естественно, что производимое ею впечатлне на человческую душу зависитъ не отъ произносимыхъ словъ, а отъ возбуждаемаго религознаго настроеня, подобно Miserere Алегри или Magnificat Палестрины.

Монотонный, громкй голосъ чтеца, покрывавшй мелодичное пне дтей, ровное, набожное колебане головъ, самая простота зданя и бдность всей обстановки, среди которыхъ какъ-бы находила отдаленное эхо религя, придавшая величественную форму вроисповданямъ почти цлаго свта,— все это произвело на Деронду такое сильное впечатлне, какого онъ не ожидалъ. Но когда пне умолкло и зашевелились грубыя еврейскя фигуры съ пошлыми, холодными лицами, въ голов Деронды блеснула мысль, что, вроятно, только ему одному служба не показалась такой скучной рутиной. Онъ всталъ, молча поклонился своему любезному сосду и хотлъ выйти изъ синагоги, какъ вдругъ почувствовалъ, что кто-то опустилъ руку на его плечо. Онъ обернулся и увидалъ передъ собою какого-то старика-еврея съ сдой бородой, который обратился къ нему по нмецки:

— Извините, молодой человкъ… Позвольте узнать ваше имя… кто вашъ отецъ?.. кто ваша мать?..

— Я — англичанинъ!— рзко отвтилъ Деронда, съ неудовольствемъ освобождаясь отъ руки незнакомца.

Старикъ посмотрлъ на него подозрительно, затмъ приподнялъ шляпу и молча удалился. Деронда не могъ сказать наврное, призналъ-ли незнакомецъ свою ошибку или обидлся рзкостью его отвта. Но что-же ему было длать? Не могъ-же онъ объявить совершенно чужому человку, что онъ не зналъ, кто была его мать! Наконецъ, самый вопросъ старика былъ ничмъ неоправдываемой грубостью, происходившей, вроятно, отъ его случайнаго сходства съ кмъ-нибудь другимъ. Какъ ни казалось маловажнымъ Деронд это обстоятельство, но оно усилило въ немъ впечатлне, произведенное синагогой, и онъ ничего не сказалъ объ этомъ сэру Гюго, отъ котораго вообще скрывалъ все, что слишкомъ положительный баронетъ могъ-бы назвать восторженнымъ донъ-кихотствомъ. Трудно было себ представить человка добре сэра Гюго, особенно въ отношени женщинъ, многя его дйствя можно было смло назвать романтичными, но онъ самъ никогда не смотрлъ на нихъ съ романтической точки зрня и вообще смялся надъ примненемъ въ практической жизни возвышенныхъ, отвлеченныхъ идей. Въ этомъ отношени между нимъ и Дерондой существовала самая рзкая противоположность.

Вскор посл посщеня франкфуртской синагоги, Деронда вернулся въ Англю и нашелъ Миру совершенно измнившейся. Онъ предупредилъ м-съ Мейрикъ о своемъ прзд и, явившись въ скромное убжище юной еврейки, засталъ ее въ обществ доброй хозяйки и Мабъ. Гладко причесанные волосы, чистенькое, приличное платье и спокойное, счастливое выражене ея лица, которое любой живописецъ былъ-бы радъ придать ангелу, возвщающему ‘на земл миръ и въ человцхъ благоволене’, представляли утшительный контрастъ съ тмъ видомъ отчаяня, въ которомъ она впервые явилась передъ нимъ. Сама Мира подумала объ этомъ рзкомъ различи и посл первыхъ привтствй сказала:

— Посмотрите на меня. Я теперь совсмъ не похожа на то несчастное существо, которое вы избавили отъ смерти. А все потому, что вы меня спасли и передали лучшимъ изъ людей.

— Это была простая случайность,— отвтилъ Деронда:— всякй на моемъ мст сдлалъ-бы то-же.

— Такъ не слдуетъ объ этомъ говорить,— произнесла Мира, серьезно качая головой,— я знаю и чувствую, что вы, а никто другой спасли меня и были ко мн такъ добры.

— Я согласна съ Мирой,— замтила м-съ Мейрикъ:— нельзя поклоняться всякому встрчному.

— Къ тому-же всякй не привелъ-бы меня къ вамъ,— сказала съ улыбкой Мира,— а я желала-бы жить у васъ лучше, чмъ у кого-бы то ни было, конечно, кром матери. Я думаю, что никогда еще бдную, потерянную птичку съ надломленными крыльями не приняла чужая мать въ свое гнздо такъ, какъ вы меня приняли въ свою семью. Я никогда не воображала, что могу быть такъ счастлива и спокойна. Впрочемъ,— прибавила она посл минутнаго молчаня,— я иногда боюсь…

— Чего вы боитесь?— спросилъ Деронда съ безпокойствомъ.

— Я боюсь вдругъ встртить на улиц отца,— отвтила Мира потупившись,— не правда-ли, страшно, что меня пугаетъ подобная встрча?

— Оно невроятно,— сказалъ Деронда и, воспользовавшись случаемъ, прибавилъ:— а вы были-бы очень несчастны, если-бъ никогда не нашли своей матери?

Она ничего не отвтила и задумчиво вперила глаза въ противоположную стну. Черезъ нсколько минутъ она обернулась къ Деронд и сказала ршительно:

— Я желала-бы доказать ей, что всегда ее любила, и ухаживать за нею, если она въ живыхъ. Если-же она умерла, то мн хотлось бы знать, гд она похоронена, и говоритъ-ли мой братъ кадишъ въ ея память, но я старалась-бы не очень горевать. Уже много лтъ, какъ она для меня умерла, хотя въ моихъ мысляхъ она всегда будетъ жить. Мы съ нею неразлучны. Я, кажется, ни въ чемъ не виновна передъ нею и всегда старалась поступать такъ, чтобъ она была довольна мною. Только, можетъ быть, она будетъ жалть о томъ, что я не вполн достойная еврейка.

— Въ какомъ отношени вы не достойная еврейка?— спросилъ Деронда.

— Я не знаю еврейской религи и никогда не исполняла всхъ его правилъ, мы съ отцомъ жили между христанами и придерживались ихъ обычаевъ. Отецъ мой даже смялся надъ строгостью евреевъ относительно пищи и обрядовъ. Я уврена, что моя мать была строгая еврейка и не любила иноврцевъ, но, она, конечно, не могла-бы мн запретить любить тхъ, которые обходятся со мною лучше моихъ соплеменниковъ. Мн кажется, что въ этомъ отношени я даже не послушалась-бы ея. Мн гораздо легче любить, чмъ ненавидть. Я недавно читала по-нмецки пьесу, въ которой героиня выражаетъ подобныя мысли.

— Это ‘Антигона’,— сказалъ Деронда.

— А, вы ее знаете? Но я не думаю, чтобъ мать запретила мн любить моихъ лучшихъ друзей, напротивъ, онабыла-бы имъ благодарна. О! если-бъ я только ее нашла! Я могла передать ей все, что чувствую, я была-бы совершенна счастлива, и моя душа ничего-бы не жаждала, кром любви къ ней!

— Да благословитъ васъ Господь, дитя мое!— произнесла м-съ Мейрикъ, тронутая до глубины своего нжнаго, материнскаго сердца, и, чтобъ перемнить разговоръ, прибавила, обращаясь къ Деронд:— Странно, что Мира помнитъ такъ хорошо свою мать, и никакого представленя не иметъ о брат. Ей только смутно мерещится, что онъ когда-то носилъ ее на рукахъ или стоялъ подл матери надъ ея колыбелью. Онъ уже былъ тогда взрослый и, вроятно, мало оставался дома. Право жаль, что братъ для нея совсмъ чужой.

— Онъ хорошй человкъ, я уврена, что Эзра хорошй,— сказала Мира съ жаромъ,— онъ любилъ мать и, конечно, заботился о ней. Я помню его больше, чмъ вы говорите. Въ моей памяти ясно сохранились восклицаня матери, ‘Эзра’, и отвты брата: ‘мама!’

Эти слова Мира произнесла съ различной интонацей, и голосъ ея дышалъ при этомъ искренней любовью.

— Неудивительно,— продолжала она черезъ минуту,— что я лучше всего помню ихъ голоса! Голосъ всего глубже врзывается въ память. Мн часто кажется, что небо населено голосами.

— Да, такими, какъ вашъ,— замтила Мабъ, застнчиво молчавшая до сихъ поръ, какъ всегда въ присутстви Деронды.— Мама, попросите Миру спть что-нибудь. М-ръ Деронда еще не слыхалъ ея голоса.

— Это не будетъ вамъ непрятно?— спросилъ Деронда такимъ нжнымъ, почтительнымъ тономъ, какого онъ даже за собою не подозрвалъ.

— Напротивъ, это доставитъ мн большое удовольстве,— отвтила Мира,— теперь я отдохнула, и голосъ ко мн снова вернулся.

Быть можетъ, простота ея обращеня происходила не только отъ ея безъискусственной, цльной натуры, но и отъ обстоятельствъ жизни, которыя побуждали ее смотрть на каждое свое дйстве, какъ на обязательную работу, а работать она привыкла прежде, чмъ въ душ ея родилось самосознане.

Она тотчасъ встала и подошла къ фортепано, это былъ старый дребезжащй инструментъ, который, однако, издавалъ довольно твердые звуки подъ маленькими, но энергичными пальцами молодой двушки. Деронда сталъ такъ, чтобъ видть ее во время пня.

Представьте себ Миру въ эту минуту! Это было существо, физическая красота котораго какъ-бы присуща ему по праву: ея темные волосы, гладко зачесанные назадъ, ниспадали волнистыми прядями на ея тонкую шею, ея правильное античное лицо было какъ-бы выточено изъ смуглаго мрамора, на которомъ рельефно выдавались черные глаза и брови, прозрачныя ноздри дрожали при малйшемъ движени, а прелестныя уши и художественно очерченный подбородокъ придавали ей общее выражене изящества, но не изнженной слабости.

Она пла ‘Per pieta non dirmi addio’ Бетховена со свойственнымъ ей сдержаннымъ, но проникающимъ до глубины души чувствомъ, которое заставляетъ забывать обо всемъ въ мр. Ея голосъ былъ не сильный и какъ-бы предназначенъ, подобно воркованью голубки, для услады лишь немногихъ, любимыхъ ею существъ. Деронда сначала смотрлъ на нее, но потомъ закрылъ глаза, чтобы всецло предаться сладостной нг звуковъ, однако, когда она окончила пне и вопросительно взглянула на него, то онъ уже снова устремилъ на нее свои взоры, какъ-бы стыдясь своей невжливости.

— Мн кажется, что никакая музыка никогда не доставляла мн такого удовольствя,— сказалъ онъ съ почтительной благодарностью.

— Вамъ нравится мое пне? Какъ я рада,— промолвила Мира со счастливой улыбкой,— мн было очень больно, что мой голосъ не оправдалъ тхъ надеждъ, которыя на него возлагали, но теперь я, повидимому, могу зарабатывать имъ кусокъ хлба. У меня, дйствительно, хорошая школа. Миссъ Мейрикъ нашла мн двухъ ученицъ и он платятъ мн по золотому за урокъ.

— Я знаю нсколькихъ дамъ, которыя, вроятно, доставятъ вамъ много уроковъ посл Рождества,— сказалъ Деронда,— вы не откажетесь пть въ обществ?

— Нтъ, я хочу непремнно зарабатывать на свои нужды. М-съ Мейрикъ увряетъ, что я могла-бы обучать грамот, но безъ учениковъ это сдлать трудно,— сказала Мира съ такой веселой улыбкой, какой Деронда никогда еще не видалъ на ея лиц,— Я, вроятно, найду ее въ бдности…— я говорю о своей матери,— и желала-бы собрать для нея что-нибудь. Къ тому-же, я не могу всегда пользоваться милостынею, хотя,— прибавила она поспшно,— эта милостыня очень деликатна и нисколько неоскорбительна.

— Я увренъ, что вы скоро разбогатете,— отвтилъ Деронда разсмявшись,— конечно, найдутся знатныя дамы, которыя будутъ рады воспользоваться вашими услугами для своихъ дочерей. Но теперь спойте намъ еще что нибудь.

Она охотно пропла наизустъ нсколько романсовъ Гардижани и Шумана.

— Мира!— взмолилась Мабъ, когда та встала и хотла отойтй отъ фортепано,— спойте пожалуйста, вашъ миленькй гимнъ.

— Нтъ, это просто дтскй лепетъ,— отвтила Мира.

— О какомъ гимн вы говорите?— спросилъ Деронда.

— Еврейскй гимнъ, которымъ мать убаюкивала ее въ колыбели,— сказала м-съ Мейрикъ.

— Я очень желалъ-бы его услышать,— сказалъ Деронда,— если только вы меня считаете достойнымъ такой святыни.

— Я спою, если вы желаете,— отвтила Мира,— но я словъ не знаю, и если вамъ знакомъ еврейскй языкъ, то, право, мое пне покажется нелпымъ дтскимъ лепетомъ,

— О, для меня все сойдетъ за еврейскй языкъ,— сказалъ Деронда, качая головой.

Мира скрестила свои маленькя руки, закинула назадъ голову, словно надъ нею нагибалось какое-то невидимое лицо, и начала пть миленькй, дтскй мелодичный гимнъ безъ словъ, но съ большимъ чувствомъ, чмъ до сихъ поръ.

— Если-бъ я даже узнала слова, то, кажется, продолжала-бы пть по-прежнему,— сказала Мира, повторивъ нсколько разъ прелестный мотивъ.

— Отчего-же нтъ?— произнесъ Деронда,— эти звуки краснорчиве всякихъ словъ.

— Да,— прибавила м-съ Мейрикъ,— эти звуки врно выражаютъ дтскй лепетъ, а мать до конца жизни слышитъ въ словахъ своихъ дтей этотъ дорогой для нея лепетъ. Ихъ слова не выражаютъ для нея того-же, что слова другихъ, хотя они одни и т-же. Если я доживу до того, что мой Гансъ станетъ старикомъ, то онъ все-же для меня будетъ мальчикомъ. Любовь матери походитъ на дерево, которое сохранило вс свои сучья и втви.

— То-же самое можно сказать и о дружб,— замтилъ Деронда съ улыбкой,— нельзя позволить матерямъ быть слишкомъ эгоистичными.

— Но все-же прятне видть старую мать, чмъ стараго друга,— отвтила добрая женщина, качая головой,— дружба начинается съ сочувствя или съ благодарности. То и другое иметъ неглубоке корни. Материнскую-же любовь вырвать нельзя.

— Мн кажется также, что вашъ гимнъ не произвелъ-бы на меня большаго впечатлня, если-бъ я зналъ его слова,— сказалъ Деронда, смотря на Миру,— я недавно заходилъ въ синагогу во Франкфурт, и богослужене подйствовало на меня, быть можетъ, еще сильне, потому, что я не понималъ словъ литурги.

— Вы были тронуты нашей службой!— воскликнула Мира съ жаромъ,— а я думала, что она можетъ дйствовать только на сыновъ нашего народа, я думала, что она, какъ рка, окаймленная скалами… то-есть… я хочу сказать…

Она остановилась и не могла докончить своего картиннаго сравненя.

— Я понимаю,— отвтилъ Деронда,— но въ глубин души нтъ перегородокъ. Наша религя главнымъ образомъ происходитъ отъ еврейской, и, такъ-какъ евреи — люди, то ихъ религозныя чувства должны имть много общаго съ нашими, какъ ихъ поэзя иметъ тсную связь съ поэзей другихъ народовъ. Впрочемъ, еврей, конечно, долженъ боле чувствовать вляне обрядовъ своей религи, чмъ люди другихъ вроисповданй, хотя, быть можетъ, это и не всегда такъ.

— Да,— сказала Мира грустно,— я видала, какъ нкоторые изъ нихъ смются надъ своей религей. Это все равно, что смяться надъ родителями или радоваться ихъ позору.

— Нкоторые умы возстаютъ противъ мыслей и учрежденй, среди которыхъ они воспитаны,— произнесъ Деронда,— они видятъ ясно ошибки того, что къ нимъ ближе всего.

— Но вы вдь не таковы?— сказала Мира, устремляя на него пристальный взглядъ.

— Нтъ, я не думаю,— отвтилъ Деронда,— но вдь я не еврей

— Ахъ, я всегда это забываю,— промолвила Мира съ искреннимъ сожалнемъ — и покраснла.

Деронд также стало какъ-то неловко, и, чтобъ нарушить послдовавшее молчане онъ весело произнесъ:

— Какъ-бы то ни было, но мы должны выказывать въ отношени другъ друга самую широкую вротерпимость, и если-бъ мы всегда шли на перекоръ тому, чему насъ учили въ дтств, то все-же между нами существовали бы различя.

— Конечно,— замтила м-съ Мейрикъ,— однако, можно уважать родителей и не слдовать слпо ихъ взглядамъ или покрою одежды. Мой отецъ былъ шотландскй кальвинистъ, а жать — французская кальвинистка, я-же ни то, ни другое, тмъ не мене я отъ души уважаю память родителей.

— Что касается меня, то я никогда не могла-бы перестать быть еврейкой, если-бъ даже перемнила свою вру — сказала Мира ршительнымъ тономъ.

— Но если-бъ евреи и еврейки перемнили свою религю и не длали-бы никакого различя между собою и христанами, то въ-конц-концовъ не осталось-бы вовсе евреевъ:— замтила м-съ Мейрикъ, съ удовольствемъ представляя себ эту перспективу.

— О, пожалуйста, не говорите этого,— промолвила Мира со слезами на глазахъ,— я никогда не слыхала отъ васъ ничего непрятнаго, неужели вы хотите сегодня меня обидть? Я ни за что не выйду изъ среды своего народа. Я должна была бжать отъ отца, но если онъ придетъ ко мн дряхлый, больной, безпомощный, неужели я отъ него отрекусь? Если его имя окружено позоромъ, то я должна раздлить его позоръ. Провидне дало мн въ отцы его, а не другого. Точно также и въ отношени моего народа. Я всегда останусь еврейкой. Я буду любить христанъ, которое добры ко мн, какъ вы, но всегда буду тяготть къ своему народу всегда буду исповдывать его вру!

Говоря это, Мира сжала руки на груди и пылающими глазами смотрла на м-съ Мейрикъ. Она казалась Деронд олицетворенемъ того нацональнаго духа, который побуждалъ маранновъ посл наружнаго исповдываня католицизма втечени нсколькихъ поколнй, бросать все: богатство, высокое положене въ свт, и бжать, рискуя жизнью, только для того, чтобъ, явившись въ среду своего народа, торжественно крикнуть: ‘я еврей!’.

— Мира, дитя мое!— воскликнула м- съ Мейрикъ съ испугомъ.— Боже избави, чтобъ я когда-нибудь стала совтовать вамъ поступить противъ своей совсти. Я только намекнула на то, что могло-бы случиться при извстныхъ условяхъ, но, конечно, лучше было-бы не мудрствовать лукаво…. Простите меня и врьте, что я не хочу васъ отнять отъ тхъ, которые по вашему мнню, имютъ больше правъ на васъ.

— Я рада все для васъ сдлать, кром этого, я вамъ обязана жизнью,— страстно промолвила Мира, все еще не успокоившись.

— Полно, дитя мое,— произнесла м-съ Мейрикъ,— я уже довольно наказана за свою глупую болтовню.

Вскор посл этого Деронда всталъ и попростился. М-съ Мейрикъ проводила его до передней, и тамъ онъ, меягду прочимъ, сказалъ:

— Вы знаете, что Гансъ будетъ жить у меня, когда онъ вернется на праздники?

— Вы писали ему объ этомъ въ Римъ?— спросила м-съ Мейрикъ, просявъ.— Какъ вы добры и предусмотрительны. Вы, значитъ, упомянули ему и о Мир?

— Да, вскользь. Я былъ увренъ, что онъ все уже знаетъ.

— Я должна сознаться въ своей глупости: я еще не написала ему о ней ни слова. Въ каждомъ письм я намревалась это сдлать и все откладывала, а двочекъ я просила предоставить это мн. Во всякомъ случа, благодарю васъ, тысячу разъ благодарю.

Деронда легко отгадалъ то, что происходило въ душ м-съ Мейрикъ, и безпокойство, мучившее его по временамъ, только еще боле усилилось. Онъ ясно сознавалъ, что никто не могъ увидать эту прелестную молодую двушку, чтобъ не влюбиться въ нее, но онъ уврялъ себя, что будетъ остороженъ, и для большей безопасности ршился какъ можно рже видаться съ нею. Было немыслимо, чтобы онъ, покровитель Миры, явился къ ней въ роли влюбленнаго, котораго она не любила и за котораго никогда не могла-бы выйти замужъ. Натура Миры была цльная, недопускавшая раздвоеня, и, если-бъ даже любовь побудила ее выйти за человка другой нацональности и религи, то она никогда не была-бы счастлива, вчно упрекая себя за отступничество отъ своей вры и своего народа. Деронда ясно видлъ все, что омрачило-бы такимъ образомъ будущность Миры, на которую онъ смотрлъ, какъ на спасенное имъ дитя. Наша гордость часто принимаетъ нжный оттнокъ и себялюбе теряетъ свой корыстный характеръ, когда мы принимаемъ на себя святое дло спасеня человческаго существа отъ несчастья и гибели.

‘Я скоре позволю, чтобъ мн отрзали руку, чмъ нарушу спокойстве Миры!— думалъ Деронда — Какое счастье, что у меня подъ рукою Мейрики, таке благородные, деликатные, великодушные люди, въ сред которыхъ она не только чувствуетъ себя безопасной, но и счастливой. Другого такого убжища мн бы для нея нигд не найти. Но къ чему поведутъ вс мои заботы, вс благоразумныя ршеня и самопожертвованя, если сорванецъ Гансъ вдругъ явится и перевернетъ все вверхъ дномъ?’

А подобный результатъ былъ очень вроятенъ: Гансъ какъ-будто самъ постоянно накликалъ на себя различныя бды. Но невозможно же было запретить ему возвратиться въ Лондонъ, гд онъ хотлъ устроить мастерскую и поселиться на-всегда, а потому, видя, что онъ ничмъ не могъ-бы помшать такому роковому результату, Деронда старался уврить себя, что напрасно онъ и м-съ Мейрикъ безпокоятся о случайностяхъ, которыя могли бы и не встртиться, однако, это ему не удавалось, и передъ его глазами постоянно вертлся образъ Ганса, влюбленнаго въ Миру. Вмст съ тмъ, онъ сознавалъ, что спасти несчастную еврейку отъ смерти не заключало въ себ ничего необыкновеннаго, но найти въ ней такое блестящее существо, какъ Мира, было событемъ чрезвычайнымъ, которое могло повлечь за собою и чрезвычайныя послдствя, хотя Деронда ни на минуту не останавливался на предположени, чтобъ эти послдствя могли измнить его жизнь, потому что образъ Миры еще не являлся ему въ лучезарномъ сяни взаимной любви.

Что-же касается до розыска ея матери и брата, то послднй разговоръ съ нею далъ ему предлогъ отсрочить приняте мръ къ достиженю этой цли. Его совсть не оправдывала эту отсрочку, точно такъ-же, какъ и постоянное откладыване всякой попытки узнать правду о своей матери. Въ томъ и другомъ случа онъ чувствовалъ, что прямая обязанность дтей по отношеню къ родителямъ не исполняется, но какъ тутъ, такъ и тамъ его удерживало инстинктивное опасене узнать истину.

— Во всякомъ случа, я посмотрю, разузнаю,— говорилъ онъ самъ себ,— можетъ быть, кто-нибудь изъ евреевъ мн и поможетъ, во всякомъ случа, подожду до Рождества.

Что-бы мы длали, желая отложить непрятную обязанность, если-бъ не существовало календаря? Теперь-же великолпная солнечная система, съ помощью которой измряется время, даетъ намъ всегда возможность устанавливать себ сроки, боле или мене отодвигающе необходимость приниматься за то, что намъ почему-либо непрятно.

ГЛАВА XXXIII.

Между тмъ, Деронда началъ часто посщать отдаленные кварталы Лондона, населенные преимущественно небогатыми евреями, входилъ въ синагоги во время службы, заглядывалъ въ лавки и съ любопытствомъ разсматривалъ всякое еврейское лицо. Конечно, избранный имъ путь къ разысканю родственниковъ Миры не общалъ скорыхъ результатовъ и гораздо проще было-бы обратиться за помощью къ какому-нибудь раввину или другому влятельному члену еврейской общины. Но, какъ мы уже видли, онъ ршилъ приступить къ этому только посл Рождества.

Дло въ томъ, что, несмотря на свою склонность находить поэтическую сторону въ обыкновенныхъ явленяхъ повседневной жизни, Деронда, когда затрагивались его личные интересы, подобно всмъ людямъ, отворачивался отъ холодной, никогда несправляющейся съ нашими вкусами, дйствительности. Энтузазмъ, мы знаемъ, легко уживается въ мр идей съ запахомъ чеснока, отравлявшимъ атмосферу среднихъ вковъ, и съ отвратительными лохмотьями старины, но онъ мгновенно охлаждается, приходя въ столкновене съ идеалами, обращенными въ плоть и кровь. Что значитъ мрачная обстановка грязныхъ улицъ и зловонныхъ лавокъ, населенныхъ презрнными, отталкивающими фигурами, когда мы переносимся въ Кордову ко временамъ Ибнъ-Габироля и видимъ передъ собою величественные образы несчастныхъ, преслдуемыхъ евреевъ, геройски встрчающихъ пытку и смерть.

Перенесемъ мсто дйствя на берега Рейна къ концу XI столтя, когда въ ушахъ людей, ждавшихъ пришествя Месси, раздался вдругъ, побдный кличъ крестоносцевъ, и въ присутстви этихъ героевъ, съ огнемъ и мечемъ въ рукахъ, согбенная фигура поруганнаго еврея выпрямилась, засвтилась высокимъ героизмомъ и безстрашно пошла навстрчу смерти и пыткамъ, крпко держась за свою вру. Въ возвышени ежедневнаго факта, а не въ витани среди туманныхъ фантазй познается вся сила поэтическаго стремленя къ идеалу. Радоваться пророческому видню лучезарнаго царства всеобщаго мира на земномъ шар гораздо легче, чмъ сознавать его наступлене въ газетныхъ объявленяхъ, вывшиваемыхъ на столбахъ сельскаго моста среди уединенныхъ полей и луговъ. Вообще Дерсида порицалъ обычное теоретическое поклонене идеаламъ до перваго соприкосновеня съ дйствительной жизнью, но теперь, заботясь о благосостояни реальнаго, живого существа, онъ смотрлъ на каждаго еврея и еврейку не иначе какъ примнительно къ Мир и предчувствовалъ, какая мучительная борьба произойдетъ въ сердц молодой двушки между ея фантастическими представленями о матери и брат и непривлекательной дйствительностью. Это предчувстве было для него тмъ мучительне, что онъ сознавалъ возможность для него самого подобнаго столкновеня между мечтою и дйствительностью. Это вовсе не значило, что онъ съ большимъ удовольствемъ разыскивалъ-бы родственниковъ Миры между богатыми евреями, но, такъ-какъ не было никакого вроятя, чтобъ они находились въ этой именно сред, то онъ вовсе объ этомъ не думалъ.

Въ подобномъ настроени онъ знакомился съ бднымъ еврейскимъ населенемъ Лондона, не ожидая прямыхъ результатовъ, а только подготовляя свой умъ къ будущей теоретической и практической общественной дятельности. Точно также, если-бъ родственники Миры были валлйскими рудокопами, то онъ отправился-бы въ Валлисъ для ознакомленя съ ихъ жизнью и не преминулъ-бы, между прочимъ, собрать свдня объ истори недавнихъ стачекъ.

Въ сущности онъ вовсе и не желалъ сдлать необходимаго ему открытя и даже испытывалъ удовольстве, когда, прочитывая вывску на какой-нибудь лавк, онъ не встрчалъ на ней имени Эзры Когана. Онъ даже желалъ, чтобъ Эзра Коганъ не былъ лавочникомъ, но многе держатся того мння, что всегда случается именно то, чего мы не желаемъ, и, если вы, наприм., не любите косыхъ, то у васъ непремнно родится косой ребенокъ. Оптимисты, конечно, отвергаютъ эту мрачную теорю вроятностей и считаютъ желане достаточнымъ залогомъ для осуществленя желаемаго. Какъ-бы то ни было, но однажды, въ одномъ маленькомъ переулк близь Гольборна Деронда увидалъ въ окн скромной лавки закладчика красивыя серебрянныя застежки, вроятно, отъ стариннаго католическаго молитвенника, и, вспомнивъ, что леди Малинджеръ любитъ подобные предметы старины, остановился, чтобъ ихъ разсмотрть подробне.

Въ ту-же минуту на порог лавки появился молодой человкъ лтъ тридцати, очевидно, еврей, и, кланяясь радушно промолвилъ: ‘здравствуйте, сэръ’. Опасаясь его навязчивости, Деронда любезно отвтилъ на его привтстве и быстро перешелъ на другую сторону улицы, откуда ясно выдлилась вся вывска лавки: Коганъ. Мняютъ и чинятъ часы и золотыя вещи.

На сотн вывсокъ, конечно, могло стоять имя Эзры Когана, но Деронду прежде всего поразило то, что по лтамъ еврей-лавочникъ вполн подходилъ къ возрасту брата Миры. Деронда, разумется, сталъ убждать себя, что это не могъ быть брат Миры, и поспшно удалился. Онъ даже пришелъ къ тому убжденю, что, если-бъ Эзра и оказался дйствительно тмъ, кого онъ искалъ, то онъ не былъ обязанъ открыть это Мир. Впрочемъ, мысль эта не долго волновала его умъ, и онъ сталъ спрашивать себя, имлъ-ли онъ право устраивать чужую жизнь согласно своимъ воззрнямъ? Не возставалъ-ли онъ самъ противъ той тайны, которой друге окружили его собственную жизнь? Во всякомъ случа, эта борьба противорчивыхъ мыслей была преждевременна, такъ-какъ имъ, въ сущности, не было еще сдлано никакого опредленнаго открытя, поэтому онъ ршился же при первой, возможности, вернуться въ лавку Эзры Когана подъ предлогомъ покупки застежекъ для леди Малинджеръ.

Это посщене было отсрочено на нсколько дней случайными обстоятельствами: именно сэръ Гюго попросилъ его разработать юридическую сторону одного животрепещущаго политическаго вопроса, по которому онъ долженъ былъ произнести рчь на публичномъ обд. Какъ обыкновенно, ихъ мння и въ этомъ случа расходились, но сэръ Гюго, хотя и сожаллъ объ этомъ, но съ удовольствемъ слушалъ, какъ логически и краснорчиво доказывалъ Деронда справедливость своего взгляда.

— Чортъ возьми, Данъ,— говорилъ онъ,— отчего ты не выскажешь этого публично? Ты, конечно, не правъ, и твои мння не могутъ имть успха, но ты-бы могъ заявить себя самымъ блестящимъ ораторомъ и легко попасть въ парламентъ. А ты знаешь, что это было-бы для меня очень прятно.

— Сожалю, что не могу вамъ сдлать прятнаго сэръ,— отвтилъ Доронда,— я не считаю политику ремесломъ.

— Отчего-же? Вдь политику направлять необходимо, а, это было-бы невозможно, если-бъ вс смотрли на политику, какъ на нчто, требующее наитя свыше. Если теб хочется быть въ парламент, то нельзя сидть сложа руки и ожидать призваня съ неба или отъ избирателей.

— Я не хочу обратить какя-бы то ни было политическя мння, особенно чужя, въ средства къ жизни,— отвтилъ Деронда — я нисколько не осуждаю другихъ, но многе, стояще гораздо выше меня, тоже не брезгаютъ восхваленемъ себя и своей парти.

— Ты ошибаешься, Данъ: безъ нкотораго актерства невозможна общественная дятельность. Отвергать это можетъ только непрактичный идеалистъ. Управляя людьми, необходимо потворствовать ихъ идеямъ, хотя он часто нелпы. Но есть дурная и хорошая манера обманывать народъ, послдняя и есть та, которая смазываетъ колеса прогресса.

— Можетъ быть, иногда и приходится прибгать къ обману въ случа крайней необходимости,— отвтилъ Деронда,— но я не вижу такой общественной необходимости, которая мшала-бы вчно держать высоко знамя идеала, чтобы строго ограничивать подобныя уклоненя отъ прямого пути.. Если-бъ я сдлался общественнымъ дятелемъ, то могъ-бы легко принять свой личный успхъ за общественную необходимость.

Посл этого разговора Деронда отправился въ уединенный переулокъ близь Гольборна для давно задуманнаго посщеня лавки Когана и по дорог примнялъ мысленно высказанную имъ теорю о позволительности обмана только при крайней необходимости къ настоящему частному случаю. Онъ ршительно не зналъ, какъ ему слдовало-бы поступить, если-бъ, несмотря на вс ожиданя, Эзра Коганъ оказался братомъ Миры, потому онъ, достигнувъ Гольборна, невольно замедлялъ шаги и останавливался почти передъ, каждой лавкой. Его внимане привлекла лавка одного букиниста, передъ которой на небольшомъ стол лежала груда всевозможныхъ книгъ, отъ безсмертной поэзи Гомера до мертворожденной прозы современныхъ желзнодорожныхъ романовъ включительно. Глаза Деронды остановились на давно разыскиваемой имъ автобографи польскаго еврея Соломона Маймона на нмецкомъ язык, онъ вошелъ въ лавку, чтобъ купить ее.

Вмсто обыкновенной мрачной фигуры продавца старыхъ книгъ, всегда ведущаго свою торговлю небрежно, въ противоположность всмъ другимъ лавочникамъ, Деронда увидалъ въ узкой, темной лавк, человка, поразившаго его съ перваго взгляда. Онъ сидлъ за низенькой конторкой и читалъ вчерашнй ‘Times’, одежда на немъ была поношенная, а цвтъ лица его былъ до того желтый, и до того походилъ на пергаментъ, что трудно было опредлить его годы. При вход Деронды онъ отложилъ газету и взглянулъ на него, въ голов молодого человка блеснула мысль, что вроятно, такой физономей обладали еврейске пророки во времена вавилонскаго плненя или-же ново-еврейске поэты среднихъ вковъ. Это былъ прекрасный еврейскй типъ, съ пламеннымъ, энергичнымъ выраженемъ лица, на которомъ виднлись явные слды физическихъ страданй и отвлеченнаго мышленя. Черты его были некрупны, но рзко опредленны, лобъ невысокй, но широкй, окаймленный курчавыми, черными волосами. По всей вроятности, это лицо никогда не было красивымъ, но всегда должно было отличаться духовной силой, въ настоящую-же минуту блдно-восковое, съ глубокими, черными глазами, оно рельефно выдавалось на темномъ фон книгъ, и его легко можно было принять за еврейскаго мученика въ инквизицонной тюрьм, въ которую неожиданно ворвалась толпа. Его взглядъ, обращенный на Деронду, такъ сверкалъ пламенно, какъ-будто молодой человкъ принесъ ему всть объ освобождени или смерти. Этотъ необыкновенный человкъ, вроятно, не возбуждалъ особаго вниманя въ мстныхъ обитателяхъ, но его странный видъ такъ поразилъ Деронду, что онъ не вдругъ его спросилъ:

— Что стоитъ эта книга?

— На ней нтъ никакой помтки, а господинъ Рамъ обдаетъ,— сказалъ еврей, не вставая съ мста и перелистывая книгу.— Я только караулю лавку безъ него. Что вы за нее дадите?

— Разв вы не знаете, что она стоитъ?— спросилъ Деронда, подозрвая, что этотъ необыкновенный книгопродавецъ хотлъ воспользоваться его неопытностью.

— Я не знаю рыночной цны, но позвольте васъ спросить: вы ее читали?

— Нтъ, я читалъ ея разборъ и потому желаю ее пробрсти.

— Вы — ученый и интересуетесь еврейской исторей?

Послдня слова были произнесены съ необыкновеннымъ жаромъ, и Деронда до того былъ пораженъ этой странной личностью, что любопытство взяло въ немъ верхъ надъ негодованемъ, возбужденнымъ такимъ дерзкимъ допросомъ.

— Да, я интересуюсь еврейской исторей,— отвтилъ онъ просто.

Въ ту-же минуту странный еврей вскочилъ, схватилъ Деронду за руку и взволнованнымъ, но тихимъ голосомъ спросилъ:

— Вы, можетъ быть, нашей нацональности?

Деронда покраснлъ и, покачавъ головой, отвтилъ:

— Нтъ.

Въ ту-же минуту еврей отдернулъ свою руку, и его пламенное, энергичное лицо приняло равнодушный, грустный видъ.

— Я увренъ, что господинъ Рамъ будетъ доволенъ полгинеей, сэръ,— сказалъ онъ съ холодной вжливостью и подалъ Деронд книжку.

Эта неожиданная перемна въ евре подйствовала чрезвычайно странно на молодого человка. Онъ какъ-будто почувствовалъ, что какой-то важный сановникъ, отъ котораго онъ завислъ, забраковалъ его, считая недостойнымъ вниманя. Но ему нечего было длать и, отдавъ требуемыя деньги, онъ удалился въ дурномъ расположени духа, которое нисколько, не уменьшилось, когда онъ вошелъ въ лавку Эзры Когана, своимъ грубымъ самодовольнымъ лицомъ, столь рзко отличавшагося отъ только-что видннаго имъ необыкновеннаго человка.

Коганъ разговаривалъ съ какимъ-то покупателемъ о трехъ серебрянныхъ ложкахъ, лежавшихъ на конторк. Увидавъ вошедшаго Деронду, онъ громко воскликнулъ:

— Матушка! Мама! Она сейчасъ придетъ, сэръ,— прибавилъ онъ, улыбаясь и фамильярно кивнувъ головой.

Деронда тревожно взглянулъ на дверь и очень смутился когда въ ней показалась пожилая женщина лтъ за пятьдесятъ. Въ ней не было, однако, ничего отвратительнаго, и про нея можно было только сказать, что она, подобно многимъ пожилымъ еврейкамъ, при своемъ туалет не прибгала часто къ вод и, вроятно, даже спала въ кольцахъ, ожерель и тяжелыхъ серьгахъ. Сердце Деронды дрогнуло именно потому, что она не отличалась такой грубостью и отвратительной уродливостью, которыя длали-бы невозможнымъ всякое родство ея съ Мирой, напротивъ, стараясь освободить основныя черты ея лица отъ нароста времени, онъ долженъ былъ признать, что Мира могла быть ея дочерью, особенно брови имли у нихъ почти одинаковое очертане.

— Чмъ могу служить, сэръ?— спросила старуха, добродушно взглянувъ на Деронду.

— Я желалъ-бы посмотрть серебрянныя эастежки, выставленныя въ окн,— отвтилъ онъ.

Старух трудно было достать изъ окна требуемую вещь, и Коганъ, замтивъ это, быстро подбжалъ говоря:

— Я ихъ достану, мама, я ихъ достану! Матушка ужасно горда,— прибавилъ онъ, подавая съ улыбкой застежки Деронд,— она хочетъ все сдлать сама, и, когда является къ намъ приличный покупатель, то я не смю имть съ нимъ дло, а долженъ позвать ее, но я не могу позволить ей причинять себ безпокойство.

Старуха засмялась и взглянула на Деронду, какъ-бы говоря: ‘Сынъ мой всегда шутитъ, но вы видите, какъ онъ меня любитъ’.

Деронда началъ внимательно осматривать застежки.

— Он стоятъ только три гинеи, сэръ,— сказала старуха.

— Посмотрите, сэръ, какая работа,— прибавилъ Коганъ издали,— он стоятъ вдвое дороже, но я купилъ ихъ дешево въ Кельн.

Въ эту минуту въ лавку вошли два новыхъ постителя, и Коганъ громко крикнулъ:

— Адди!

Въ дверяхъ тотчасъ-же показалась черноглазая молодая женщина, напоминавшая попугая, въ голубомъ плать съ коралловыми серьгами и ожерельемъ. Ея простое, грубое лицо рзко отличалось отъ лица пожилой еврейки, что еще боле убдило Деронду, что послдняя была не совсмъ обыкновенной еврейкой, и потому Мира могла быть ея дочерью. Вмст съ женою Когана въ лавку вошли его дти: бойкй мальчикъ лтъ шести и двочка лтъ четырехъ, оба они отличались своими черными глазами и такими-же курчавыми волосами, причемъ еврейскй типъ сказывался въ нихъ еще рзче, чмъ въ родителяхъ, наконецъ, молодая женщина имла на рукахъ грудного ребенка, также черноокаго и чернокудраго. Мальчикъ вбжалъ въ лавку, громко топая ногами и остановился противъ Деронды, заложивъ руки въ карманы панталонъ.

— Какъ васъ зовутъ, голубчикъ?— спросилъ Деронда, погладивъ мальчика по голов, вроятно, съ дипломатическою цлью подольше оставаться въ лавк и снискать расположене всего семейства.

— Яковъ-Александръ Коганъ,— отвтилъ маленькй человкъ очень смло и ршительно.

— Вы названы не въ честь отца?

— Нтъ, въ память прадда. А ддушка продаетъ ножи, бритвы и ножницы. Вотъ онъ мн подарилъ этотъ ножикъ.

Мальчикъ поспшно вынулъ изъ кармана перочинный ножикъ и открылъ своими маленькими, грязными пальцами два клинка и штопоръ.

— Это опасная игрушка,— сказалъ Деронда, обращаясь къ бабушк.

— Не безпокойтесь: онъ никогда не причинитъ себ вреда,— отвтила старуха, съ восторгомъ глядя на внучка.

— А у васъ есть ножикъ?— спросилъ Яковъ какимъ-то хриплымъ голосомъ, словно это былъ старый торгашъ, которому уже надоло заниматься торговлей впродолжени нсколькихъ поколнй.

— Да, хотите посмотрть?— отвтилъ Деронда, вынимая свой перочинный ножикъ изъ кармана жилета.

Яковъ быстро схватилъ его и, отойдя нсколько шаговъ, сталъ задумчиво сравнивать оба ножика. Между тмъ вс постители удалились, и старше Коганы со всхъ сторонъ окружили удивительнаго мальчика.

— Мой лучше,— сказалъ онъ, наконецъ, возвращая Деронд его ножикъ.

— О, вы не поймаете Якова на невыгодной сдлк,— сказалъ Коганъ, смясь и подмигивая.

— Это у васъ единственные внуки?— спросилъ онъ у старухи.

— Да, это мой единственный сынъ,— отвтила она, съ любовью смотря на Когана.

— А дочери у васъ нтъ?— спросилъ Деронда, считая свой вопросъ совершенно естественнымъ.

Лицо старухи внезапно измнилось. Она закусила губу, опустила глаза и, отвернувшись отъ Деронды, стала разсматривать индйске платки, висвше позади нея. Коганъ бросилъ на Деронду проницательный взглядъ, пожалъ плечами и приложилъ палецъ къ губамъ.

— Вы, сэръ, повидимому, знатный джентльменъ изъ Сити?

— Нтъ, я ничего общаго не имю съ Сити.

— А я полагалъ, что вы молодой хозяинъ какой-нибудь первоклассной фирмы. Но все-же, какъ видно, вы понимаете толкъ въ серебр.

— Да, немного,— сказалъ Деронда и прибавилъ, мгновенно составивъ планъ для разузнаня дальнйшихъ подробностей объ этомъ семейств:— по правд вамъ сказать, я пришелъ не столько для покупки, сколько для заклада. Вы, вроятно, даете иногда большя суммы?

— Да, сэръ, могу съ гордостью сказать, что оказывалъ услуги важнымъ господамъ. Я не промняю своего ремесла ни на какое другое. Нтъ боле благороднаго, полезнаго и великодушнаго занятя! Въ закладчик нуждаются вс: скромная хозяйка для платежа булочнику и блестящй джентльменъ, подобный вамъ, для расходовъ на удовольствя. Я люблю свою лавку, и не помнялся-бы даже съ лордъ-мэромъ. Чмъ могу вамъ служить?

Если самодовольстве служитъ доказательствомъ счастья, то Соломонъ во всей своей слав былъ несчастнымъ человкомъ въ сравнени съ Коганомъ, который, торжественно закончивъ свою рчь, взялъ у жены ребенка и началъ нжно его ласкать. Деронд онъ казался самымъ неинтереснымъ евреемъ, котораго онъ когда-либо встрчалъ, и его грубая, мелочная душа ничмъ не напоминала его несчастную, преслдуемую всми историческую расу. Но это не могло послужить причиной отказаться отъ своего плана, и Деронда сказалъ:

— У меня есть славное бриллантовое кольцо. Я его никогда не ношу, но могу принести его сегодня вечеромъ. Я желалъ-бы получить подъ закладъ его пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ.

— Сегодня пятница, молодой человкъ,— отвтилъ Коганъ,— и я пойду въ синагогу. Лавка будетъ заперта. Но подобныя сдлки — доброе дло, и если вамъ некогда, то я могу вечеромъ посмотрть вашъ бриллантъ. Вы, можетъ быть, живете въ Вестъ-Энд: тогда это порядочная даль.

— Да, но ваша суббота начинается въ это время года, рано, и я могъ-бы прхать къ пяти часамъ,— произнесъ Деронда, надясь въ праздничный вечеръ скоре познакомиться съ отличительнымъ характеромъ семейства и, быть можетъ, собрать боле подробныя свдня.

Коганъ согласился, и Деронда хотлъ уже уйти, когда Яковъ, обращаясь къ нему, вдругъ сказалъ:

— Вы вернетесь сегодня назадъ? Есть у васъ дома друге ножи?

— Кажется, есть одинъ,— отвтилъ Деронда съ улыбкой.

— Не въ блой-ли оправ, съ двумя клинками и крючкомъ?

— Да.

— А вы любите штопоръ?— спросилъ Яковъ, снова вынимая свой ножикъ.

— Да.

— Такъ принесите вашъ ножикъ — и мы помняемся,— сказалъ Яковъ тономъ лавочника, заключившаго выгодную сдлку.

Окончивъ разговоръ съ мальчикомъ, Деронда приласкалъ и маленькую двочку, спросивъ, какъ ее зовутъ.

— Аделаида-Ревекка,— отвтила съ гордостью мать.

Деронда поцловалъ ребенка, къ величайшему удовольствю всего семейства, въ томъ числ и бабушки, которая уже совершенно оправилась отъ своего смущеня.

— Будьте такъ добры, подождите меня, если я не успю вернуться къ вашему прзду,— сказалъ Коганъ, сяя самодовольствомъ и любезно смотря на этого прятнаго свидтеля его благоденствя.— Принесите бриллантъ, и я сдлаю все, что будетъ возможно для васъ.

Такимъ образомъ, Деронда произвелъ на всхъ прекрасное впечатлне, а это могло облегчить ему достижене его цли. Но онъ удалился въ очень грустномъ настроени. Если это дйствительно были мать и братъ Миры, то, несмотря навсю свою пламеннную, родственную любовь, она, конечно, не могла найти въ жизни съ ними ничего прятнаго, кром сознаня исполненнаго долга. Его утшала только мысль, что все это могло кончиться ничмъ, такъ-какъ онъ не имлъ еще никакихъ доказательствъ, чтобъ Коганы были именно т, которыхъ онъ искалъ. Но если роковое предположене подтвердится, то что надлежало ему длать? Скрыть все отъ Миры, или рискнуть возможными послдствями ради искренности, составляющей самую живительную атмосферу нашей нравственной жизни?

ГЛАВА ХХXIV.

Когда Деронда явился къ Коганамъ въ пять часовъ, то лавка была заперта, и дверь ему отворила христанская служанка. Войдя въ комнату, позади лавки, онъ былъ удивленъ представившейся ему прятной картиной. Домъ былъ старый, и большая задняя комната, куда онъ вошелъ, была, вроятно, днемъ очень темная, но теперь ее освщала красивая бронзовая люстра съ семью рожками, въ которыхъ горло масло. Среди комнаты находился большой столъ, покрытый блоснжной скатертью, а закоптлыя стны и потолокъ рельефне выдляли характерныя фигуры обитателей въ пестрыхъ, праздничныхъ одяняхъ. Старуха-бабушка была въ темно-желтомъ плать, съ массивной золотой цпочкой на ше вмсто ожерелья, ея темныя брови и пряди сдыхъ волосъ производили большой эффектъ въ общей картин. На молодой г-ж Коганъ былъ блестящй костюмъ, красный съ чернымъ, а на ше длинная нитка искусственнаго жемчуга. Ея младшй ребенокъ спалъ въ колыбели, покрытый пунцовымъ одяломъ, Аделаида-Ревекка сяла въ желто-янтарномъ плать, а Яковъ-Александръ съ гордостью выставлялъ свои красные чулки и черную плисовую куртку. Четыре пары черныхъ сверкающихъ глазъ привтствовали Деронду, и ему стало стыдно, что онъ днемъ почувствовалъ какое-то инстинктивное отвращене къ этимъ довольнымъ, счастливымъ существамъ. Оказанный ему премъ былъ самый радушный, и об женщины держались съ гораздо большимъ достоинствомъ у своего семейнаго очага, чмъ въ лавк. Онъ съ любопытствомъ осмотрлъ находившуюся въ комнат старинную мебель. Высокая, дубовая конторка и такой-же простночный столъ, очевидно, были куплены по случаю или изъ экономи, но не потому, что они соотвтствовали семейному вкусу. На этомъ стол стояло большое синее блюдо и два старинныхъ серебрянныхъ сосуда, а передъ ними лежала толстая книга въ темномъ, пергаментномъ переплет. Въ противоположномъ углу, противъ двери изъ лавки, находилась другая, отворенная дверь во внутрення комнаты, гд также виднлся свтъ.

Деронда быстро оглянулъ всю комнату и тотчасъ-же долженъ былъ представить Якову ножикъ, который онъ нарочно купилъ, въ блой оправ и съ крючкомъ.

— Вы желали именно такого, да?— спросилъ онъ.

Мальчикъ внимательно осмотрлъ ножикъ, открылъ оба клинка и крючокъ, а потомъ, для сравненя, вынулъ изъ кармана свой ножикъ со штопоромъ.

— Отчего вамъ нравится крючокъ лучше штопора?— спросилъ Деронда.

— Крючкомъ можно захватывать разныя вещи, а штопоръ только вытаскиваетъ пробки,— отвтилъ мальчикъ,— для васъ штопоръ лучше, вы можете имъ откупоривать бутылки.

— Такъ вы согласны мняться?— сказалъ Деронда, замтивъ съ какимъ восторгомъ старуха смотрла на внучка.

— А что у васъ еще есть въ карманахъ?— спросилъ Яковъ очень серьезно.

— Шшъ… шшъ… Яковъ!— сказала бабушка, и Деронда, понявъ, что ему слдуетъ поддержать дисциплину, отвтилъ:

— Этого я вамъ не скажу. Мы, вдь, уговорились только о мн ножей.

Яковъ пристально посмотрлъ на него и, подавъ ему свой ножикъ, дловымъ тономъ сказалъ.

— Идетъ.

Потомъ этотъ маленькй представитель еврейскаго племени выбжалъ въ сосднюю комнату, гд съ кмъ-то заговорилъ скороговоркой, черезъ минуту онъ вернулся и, увидавъ въ дверяхъ отца, схватилъ со стула маленькую, плисовую шапочку, поспшно надлъ ее и подошелъ къ Когану. Послднй, не снимая своей шляпы и не обращая никакого вниманя на гостя, остановился посреди комнаты и, простирая руки надъ головами обоихъ дтей, благословилъ ихъ на еврейскомъ язык. Потомъ, его жена вынула изъ колыбели малютку и также поднесла къ нему для благословеня. При вид этого зрлища Деронда ршилъ, что закладчикъ, такъ гордившйся своимъ ремесломъ, не былъ исключительно человкомъ прозы.

— Ну, сэръ, я надюсь, что мое семейство и безъ меня васъ приняло радушно,— сказалъ Коганъ, снимая шляпу и усаживаясь,— вы очень аккуратны, ничто такъ не учитъ аккуратности, какъ нужда. Она, въ свою очередь, полезна для всхъ. Я также знавалъ ее, начавъ самъ зарабатывать себ хлбъ съ ранней молодости. Ну, посмотримъ, посмотримъ.

— Вотъ кольцо, о которомъ я вамъ говорилъ,— сказалъ Деронда, снимая его съ пальца,— за него заплочено сто фунтовъ и, конечно, оно будетъ достаточнымъ залогомъ для пятидесяти. По всей вроятности, я его выкуплю черезъ мсяцъ.

Блестяще глаза Когана какъ-то особенно засверкали, встртившись съ наивнымъ взглядомъ молодого человка, который полагалъ, что скорый выкупъ доставляетъ удовольстве закладчику.

— Хорошо, хорошо,— сказалъ онъ, небрежно осмотрвъ кольцо,— мы поговоримъ объ этомъ посл трапезы. Вы, можетъ быть, не откажетесь раздлить ее съ нами? Вы этимъ окажете намъ большую честь.

Жена Когана и мать повторили это приглашене, и Деронда съ удовольствемъ согласился. Посл этого вс встали вокругъ стола, на которомъ находилось только одно блюдо, покрытое салфеткою. Г-жа Коганъ поставила передъ мужемъ фаянсовую чашку съ водою для омовеня рукъ. Онъ надлъ шляпу и громко воскликнулъ:

— Мардохей!

‘Неужели это составляетъ часть религозной церемони?’ — подумалъ Деронда, не понимая, какое значене могло тутъ имть имя ветхозавтнаго героя.

Но въ ту-же минуту изъ сосдней комнаты раздался голосъ: ‘Сейчасъ’, и онъ съ любопытствомъ устремилъ свой взглядъ на отворенную дверь. Къ величайшему своему изумленю, онъ увидалъ на порог фигуру того самаго загадочнаго еврея, котораго онъ утромъ встртилъ въ книжной лавк. Мардохей также съ удивленемъ взглянулъ на Деронду, но ни тотъ, ни другой ничмъ не обнаружили, что они уже знали другъ друга. Мардохей молча слъ на противоположномъ конц стола и холодно поклонился гостю, словно утреннее разочароване дурно расположило его къ Деронд.

Коганъ умылъ руки и, совершивъ обрядъ освященя субботы, кадушъ, снялъ салфетку съ блюда, на которомъ оказались два длинные, плоске хлба, посыпанные зерномъ въ воспоминане о манн, питавшей израильтянъ въ пустын, и, отломивъ маленьке куски, передалъ ихъ каждому члену своего семейства, въ томъ числ, и Аделаид-Ревекк, стоявшей на стул. Потомъ Коганъ произнесъ еще одну еврейскую молитву, которой Яковъ вторилъ, надвъ шляпу по примру отца. Наконецъ, вс услись за столъ, и начался ужинъ, нисколько неинтересный для Деронды. Онъ даже не замчалъ, что лъ,— настолько онъ былъ занятъ мыслью, какъ приступить къ интересовавшимъ его вопросамъ. Кром того, онъ думалъ и о Мардохе, съ которымъ по временамъ изподлобья обмнивался взглядами. На Мардохе не было праздничной одежды, но вмсто утренняго, поношеннаго, чернаго сюртука, на немъ было свтлое, коричневое пальто, сильно освшее отъ стирки: эта одежда еще рельефне выдляла его энергичное лицо, окаймленное темными волосами, которое могло-бы принадлежать пророку Езекилю. Деронда замтилъ, что Мардохею клали на тарелку хвостъ фаршированной рыбы и вообще самые дурные объдки, какъ обыкновенно поступаютъ съ бдными родственниками по старинному обычаю до-историческихъ временъ.

Коганъ искусно поддерживалъ общй разговоръ и, какъ истый еврей, гордящйся своими врноподданнйшими чувствами, боле всего говорилъ о королев, ея семейств и о посщени Англи, десять лтъ тому назадъ, французскимъ императоромъ и императрицей. Его жена и мать съ удовольствемъ вторили ему.

— Наша малютка названа Евгеня-Эсфирь,— замтила молодая г-жа Коганъ.

— Удивительно, какъ императоръ похожъ на моего двоюроднаго брата,— сказала старуха.

— Я повелъ свою мать въ Хрустальный дворецъ, чтобъ показать ей императора и императрицу,— прибавилъ Коганъ, трудно-же было охранять ее въ толп.

— Ваша мать, вроятно, уже давно овдовла, и вы привыкли ухаживать за нею,— произнесъ Деронда, пользуясь случаемъ, чтобъ навести полезную справку.

— Да, раненько пришлось мн начать о ней заботиться, отвтилъ Коганъ — отъ этого обыкновенно сталь закаляется.

— Отчего закаляется сталь, папа? спросилъ Яковъ, не оставляя въ тоже время и пирожное безъ надлежащаго вниманя. Отецъ мигнулъ гостю и сказалъ:— если ты положишь свой носъ на точильню, то ты и себя закалишь.

Яковъ сползъ со стула съ кускомъ пирожнаго въ рук и подойдя къ молчавшему до сихъ поръ Мардохею и спросилъ:— что это значитъ положить носъ на точильню?..

— Это значитъ, что ты молча, долженъ переносить оскорбленя и обиды — со вздохомъ отвтилъ Мардохей, ласково взглянувъ на мальчика, тотъ, въ свою очередь, вложилъ въ ротъ старику край пирожнаго, приглашая его этимъ угощаться и въ то же время съ тревогой наблюдая въ какихъ размрахъ воспользуются его благороднымъ предложенемъ. Мардохей улыбнулся и откусилъ кусочекъ, видимо желая сдлать мальчику удовольстве, это взаимное желане сдлать прятное другъ другу разомъ украсило обоихъ.

Деронда былъ очень разочарованъ, что его вопросъ ни къ чему не повелъ, и, обращаясь къ Мардохею, сказалъ:

— А вы, вроятно, всю жизнь занимались науками?

— Да, я изучалъ кое-что,— отвтилъ онъ спокойно,— а вы? Судя по купленной вами книг, вы знаете нмецкй языкъ?

— Я научился ему въ Германи,— сказалъ Деронда.— Вы постоянно занимаетесь книжной торговлею?

— Нтъ, я только замняю книгопродавца Рама во время его отсутствя,— произнесъ Мардохей, смотря на Деронду съ прежнимъ интересомъ, словно лицо молодого человка имло для него особую чарующую силу,— можетъ быть, вы знаете по еврейски?

— Къ сожалню, нтъ.

Лицо Мардохея отуманилось, и онъ опустилъ глаза, тяжело переводя дыхане, что показалось Деронд признакомъ чахотки.

— Я занимался не чтенемъ книгъ, а кое-чмъ другимъ боле полезнымъ: напримръ, я знаю цну камнямъ и могу самъ оцнить ваше кольцо,— сказалъ Коганъ,— но,— прибавилъ онъ, понижая голосъ,— что вы за него хотите?

— Пятьдесятъ или шестьдесятъ фунтовъ,— отвтилъ Деронда небрежно.

Коганъ съ минуту помолчалъ, засунувъ руки въ карманы и пристально посмотрлъ на Деронду.

— Не могу дать такой цны,— произнесъ онъ,— очень радъ былъ-бы вамъ услужить, но боле сорока фунтовъ, право, нельзя.

— Хорошо,— отвтилъ Деронда,— я выкуплю его черезъ мсяцъ.

— Значитъ по рукамъ, я вамъ приготовлю билетъ,— сказалъ Коганъ и поднялъ руку въ знакъ окончаня разговора.

Онъ самъ, Мардохей и Яковъ снова надли шляпы, и Коганъ произнесъ благодарственную молитву, которой вторили друге. Наконецъ, голосъ Мардохея покрылъ вс остальные и онъ, скрестивъ руки, произнесъ отдльное, довольно продолжительное славослове торжественнымъ, восторженнымъ тономъ. Не только тонъ этотъ, но и отсутстве всякой самоувренности длали его существомъ совершенно противоположнымъ Когану. Трудно было понять, какъ среди буржуазнаго, благоденствующаго семейства очутился этотъ странный человкъ, который, несмотря на свою нищенскую вншность, возбуждалъ въ Деронд какой-то смутный страхъ и сожалне о томъ, что онъ не оправдалъ ожиданй этого еврея.

По окончани молитвы, Мардохей всталъ и, слегка кивнувъ головою гостю, вышелъ изъ комнаты, затворивъ за собою дверь.

— Это, повидимому, необыкновенный человкъ,— сказалъ Деронда, обращаясь къ Когану, но тотъ пожалъ плечами и ударилъ себя пальцемъ по лбу, ясно указывая, что Мардохей, по его понятямъ, былъ не въ здравомъ ум.

— Онъ вашъ родственникъ?— спросилъ Деронда.

— Нтъ,— отвтилъ Коганъ съ презрительной улыбкой, переглянувшись съ женою и матерью,— я его держу изъ милости. Онъ прежде работалъ на меня, но потомъ онъ сталъ хворать и до того ослаблъ, что я его ршилъ призрвать. Онъ мн большая помха, но его присутстве приноситъ благословене нашему дому, и онъ учитъ сына. Кром того, онъ чинитъ часы и золотыя вещи.

Деронда едва могъ удержаться отъ улыбки при этой смси доброты и желаня оправдать ее разсчетомъ. Онъ хотлъ продолжать вопросы о Мардохе, загадочная личность котораго становилась для него все боле и боле интересной, но Коганъ перебилъ его и навелъ разговоръ на закладъ бриллантоваго кольца, который онъ также считалъ добрымъ дломъ. Отдавъ кольцо, Деронда получилъ сорокъ фунтовъ и билетъ, теперь уже ему нельзя было боле оставаться и онъ ушелъ отъ своихъ новыхъ знакомыхъ, не достигнувъ никакого результата, кром того только, что у него былъ постоянный предлогъ въ вид закладного билета для возвращеня къ Коганамъ посл Рождества. Онъ твердо ршился тогда поближе познакомиться съ Мардохеемъ, отъ котораго онъ могъ бы узнать вс подробности о Коганахъ, между прочимъ, и причину, по которой нельзя было спрашивать у старшей г-жи Коганъ, была-ли у нея дочь.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

МАРДОХЕЙ.

ГЛАВА XXXV.

29 декабря, Деронда зналъ, что Грандкорты прибыли въ аббатство, но онъ не видалъ ихъ до обда. Наканун ночью выпалъ густой снгъ на радость дтямъ, которыя могли предаться рдкой забав — игр въ снжки, а во время рождественскихъ праздниковъ дочери сэра Гюго не считали удовольствемъ какую-то бы ни было забаву безъ участя въ ней двоюроднаго брата, какъ они всегда называли Деронду. Возвратясь домой изъ парка, онъ сыгралъ нсколько партй на бильярд, и, такимъ образомъ, до той минуты, когда онъ пошелъ переодться къ обду, онъ не думалъ о предстоящемъ свидани съ Гвендолиной. Оставшись-же около получаса одинъ въ своей комнат, онъ невольно сталъ размышлять о томъ, какую перемну произвелъ въ ней бракъ съ Грандкортомъ.

‘Есть натуры, въ которыхъ при близкомъ наблюдени можно замчать ежедневные колебаня настроеня — думалъ онъ,— нкоторые изъ насъ шагаютъ шибче другихъ, и я увренъ, что Гвендолина сохраняетъ въ себ замтный слдъ всего, что производитъ на нее впечатлне. Исторя съ ожерельемъ и мысль, что кто-нибудь нашелъ дурнымъ ея игру въ рулетку, очевидно, глубоко запали въ ея сердце. Но подобная впечатлительность можетъ такъ-же скоро привести къ отчаяню, какъ и къ добру. Хотя, быть можетъ, Грандкортъ и представляетъ какую-нибудь прелесть для извращеннаго вкуса, но кто-бы подумалъ, что онъ можетъ возбудить нжное чувство? Я съ удовольствемъ ударилъ-бы его по лицу хлыстомъ, чтобы только увидть на немъ оживлене и услыхать какую-нибудь энергическую рчь. Я боюсь, что она вышла за него замужъ изъ самолюбя и изъ страха нищеты. Но отчего-же она сначала бжала отъ него? Конечно, бдность постила ее впослдстви. Несчастная, ее, врно, заставили выдти за него! Вообще нельзя не сожалть о томъ, что такое юное создане, полное жизни и силъ, отдается такой развалин’.

Послднее мнне Деронды о Грандкорт было основано не на какихъ-либо фактическихъ данныхъ, а на убждени, вынесенномъ изъ разговоровъ съ нимъ, что Грандкортъ потерялъ всякй живой, естественный интересъ къ жизни. Впрочемъ при заключени каждаго выдающагося брака мужчины всегда жалютъ невсту, а женщины — жениха.

Сэръ Гюго пригласилъ къ себ блестящее, разнородное общество для встрчи молодыхъ. Старинная аристократя имла здсь своими представителями лорда и леди Пентритъ, мстное дворянство — м-ра и м-съ Фицадамъ изъ Вурчестера, политика — м-ра Фена, члена парламента, семейство леди Малинджеръ — ея брата, м-ра Реймонда съ женою, необходимый въ каждомъ обществ холостой элементъ — м-ра Синкера, извстнаго адвоката, и м-ра Вандернута, котораго сэръ Гюго нашелъ въ Лейброн до того прятнымъ собесдникомъ, что пригласилъ его въ Англю. Все это общество собралось до появленя молодыхъ въ гостиной, съ пестрымъ потолкомъ изукрашеннымъ гербами, старинными, громадными портретами на стнахъ и толстымъ, дорогимъ ковромъ на полу. Всевозможная смсь возрастовъ, отъ сдого лорда Пентрита до четырехъ-лтняго Эдгара Реймонда, придавала особую прелесть оживленнымъ группамъ, освщеннымъ краснымъ пламенемъ дубовыхъ полнъ въ камин и блднымъ мерцанемъ восковыхъ свчей. Леди Малинджеръ, съ нжными голубыми глазами и привлекательной полнотой почтенной матроны, ходила взадъ и впередъ по комнат въ своемъ черномъ бархатномъ плать, съ маленькой блой собачкой на рукахъ, дамы занимались дтьми, а мужчины стояли поотдаль, разговаривая между собою. Вообще вся сцена была прекрасной обстановкой для появленя молодыхъ, и когда они, наконецъ, появились, то вс убдились, что они представляли зрлище, достойное подобной обстановки. Грандкортъ выдлялся той-же изящной фигурой, безукоризненностью одежды и приличной неподвижностью физономи какъ и до свадьбы. Всякй, знавшй его, былъ увренъ, что онъ никогда не допуститъ въ своей вншности ничего шаблоннаго, къ вншнему его виду слдовало отнести и жену, шедшую съ нимъ подъ руку, и, дйствительно, она была именно такова, какую онъ долженъ былъ выбрать.

— Клянусь св. Георгемъ, что она еще боле похорошла, сказалъ Вандернутъ, обращаясь къ Деронд, который былъ того-же мння, хотя и не сказалъ объ этомъ ни слова.

Блое шелковое платье и брилланты (какъ это ни странно, а въ ея ушахъ, на ше и въ волосахъ блестли эти роковые брилланты), быть можетъ, придавали ея красот боле совершенный и величественный видъ, чмъ въ первый разъ, когда ее Деронда увидалъ за игорнымъ столомъ. Но въ Дипло онъ замтилъ въ ней боле женственной очаровательности, какой онъ даже не ожидалъ въ ней встртить. Неужели въ ней произошла какая-нибудь новая перемна? Онъ не врилъ своему первому впечатлню, но, видя, какъ она отвчала на привтствя съ гордымъ, холоднымъ спокойствемъ и принужденной улыбкой, онъ не могъ не заключить, что въ ней снова дйствовала та-же демоническая сила, которая проявлялась въ ея смломъ, ршительномъ взгляд во время игры въ рулетку. Ему не удалось проврить этого заключеня до обда и онъ даже не усплъ съ нею поздороваться.

За столомъ онъ сидлъ противъ нея и могъ слышать обрывки ея разговора съ сэромъ Гюго, хотя онъ желалъ найти случай заговорить съ нею, но Гвендолина ни разу не посмотрла въ его сторону, пока сэръ Гюго, полагавшй, что они уже видлись ране, сказалъ:

— Деронда, ты съ удовольствемъ услышишь, что разсказываетъ м-съ Грандкортъ о твоемъ любимц Клесмер.

Гвендолина подняла глаза, какъ показалось Деронд, съ странной нершительностью и на поклонъ молодого человка, отвтила едва замтной улыбкой.

— Аропоинты согласились на свадьбу Клесмера съ ихъ дочерью, продолжалъ сэръ Гюго,— и молодые проводятъ рождественске праздники въ Кветчам.

— Клесмеръ, вроятно, допускаетъ это ради жены, потому что самъ онъ легко обошелся-бы и безъ общества Аропоинтовъ,— отвтилъ, Деронда.

— Я очень рада, что у насъ, стариковъ, сохранился еще духъ романтизма,— замтила леди Пентритъ,— молодежь-же въ послднее время стала слишкомъ практична.

— Аропоинты доказали свое благоразуме мирнымъ окончанемъ этого дла, особенно посл шума, поднятаго въ газетахъ,— сказалъ сэръ Гюго,— отречься отъ своего единственнаго ребенка по случаю msaillance — все равно, что отречься отъ своего глаза, всякй знаетъ, что онъ вашъ и что вы безъ него не можете обойтись.

— Что касается msaillance, то вдь аристократической крови нтъ ни въ одной изъ сторонъ,— прибавила леди Пентритъ:— старый адмиралъ Аропоинтъ былъ однимъ изъ офицеровъ Нельсона, отецъ его былъ докторомъ. Мы-же вс знаемъ, откуда пришли деньги его матери.

— Если была msaillance, то со стороны Клесмера,— произнесъ Деронда.

— А, ты полагаешь, что безсмертный генй женился на обыкновенномъ смертномъ существ,— сказалъ сэръ Гюго и прибавилъ, смотря на Гвендолину,— а какъ вы думаете?

— Я не сомнваюсь, что Клесмеръ считаетъ себя безсмертнымъ,— отвтила она, вполн оправившись отъ своего смущеня, если таковое и было:— но, конечно, его жена будетъ воскуривать ему фимамъ, сколько ему угодно.

— А вы не одобряете жены, которая куритъ фимамъ своему мужу?— весело спросилъ сэръ Гюго.

— Отчего-же нтъ,— отвтила Гвендолина,— когда Клесмеръ будетъ восторгаться своимъ генемъ, его жена станетъ произносить ‘аминь’, и сцена эта не будетъ казаться слишкомъ нелпой.

— Вы, я вижу, не любите Клесмера,— замтилъ сэръ Гюго.

— Нтъ, я о немъ очень высокаго мння,— отвтила Гвендолина,— я не могу судить о его гени, но знаю, что онъ великодушный человкъ.

Послдня слова были произнесены очень серьезнымъ тономъ, она хотла загладить свою несправедливую выходку противъ Клесмера, о которомъ въ глубин души не могла еще думать безъ горечи. Деронда въ эту минуту спрашивалъ себя мысленно, что-бы онъ подумалъ о Гвендолин, если-бъ никогда не видалъ ея прежде? По всей вроятности, ему показалось-бы, что она скрываетъ подъ твердой, вызывающей маской какое-то грустное чувство. Но отчего она не выказала ему боле дружескихъ чувствъ?

— Не правда-ли, эта комната прекрасна?— сказалъ Гюго, обращаясь къ Гвендолин, — тутъ происходила монастырская трапеза, и на этомъ самомъ мст нкогда сидли длинными рядами бенедиктинске монахи. Что-бы вы сказали, если-бъ вдругъ люстры погасли и призраки умершихъ братьевъ явились за нашими стульями?

— О, не говорите этого!— воскликнула Гвендолина, въ шутку вздрагивая,— хорошо имть знатныхъ предковъ и набожныхъ предшественниковъ, но они должны знать свое мсто и спокойно лежать въ земл. Мн было-бы страшно одной пройти по дому. Вроятно, прошедшя поколня сердятся на насъ за вс введенныя нами реформы.

— О, призраки должны также принадлежать къ политическимъ партямъ,— отвтилъ сэръ Гюго,— т изъ нашихъ предковъ, которые тщетно желали реформъ при своей жизни, должны посл смерти быть на нашей сторон. Но если вамъ непрятно одной осмотрть домъ, то пойдемте вмст, потому что вы и Грандкортъ должны непремнно ознакомиться съ нимъ. Мы возьмемъ съ собой и Деронду: онъ знаетъ его лучше меня.

Гвендолина бросила изподлобья взглядъ на Деронду, который хотя, вроятно, и слышалъ слова баронета, но молча углубился въ свою тарелку. При мысли, что Деронда будетъ показывать ей и Грандкорту тотъ самый домъ, который долженъ перейти къ нимъ, когда могъ бы достаться ему, она не могла скрыть нкотораго смущеня, но, съ своимъ обычнымъ умнемъ скрывать свои чувства, она съ веселой улыбкой сказала.

— Вы не знаете, какъ я боюсь м-ра Деронду.

— Отчего? Вы думаете, что онъ слишкомъ ученъ?— спросилъ сэръ Гюго, отъ вниманя котораго не ускользнулъ ея странный взглядъ.

— Нтъ, я боюсь его еще съ Лейброна. Онъ видлъ тамъ мою игру въ рулетку и я, по его милости, проиграла. Онъ не одобрилъ моей игры и потомъ прямо мн это высказалъ. Съ тхъ поръ я всегда боюсь, чтобъ онъ снова меня не сглазилъ.

— Вотъ какъ! Впрочемъ, я самъ боюсь его неодобреня,— сказала сэръ Гюго, взглянувъ на Деронду, и прибавилъ вполголоса:— однако, дамы, обыкновенно не жалуются, когда онъ смотритъ на нихъ.

— Я вообще не люблю критическихъ взглядовъ,— сказала Гвендолина гордымъ, холоднымъ тономъ, не находя, подобно Деронд, ничего прятнаго въ шуткахъ сэра Гюго.— А многоли сохранилось старинныхъ комнатъ въ аббатств?

— Нтъ, остались только прекрасный дворъ съ келями и длинной галлереей и часть церкви, превращенной въ конюшню. Передлывая домъ, я на-сколько возможно старался возстановить старину, но перемнить конюшню было нельзя, и лошади продолжаютъ пользоваться самымъ лучшимъ памятникомъ старины. Вамъ непремнно надо осмотрть конюшню.

— Да, я желала бы видть и здане, и лошадей.

— О моихъ лошадяхъ нечего и говорить, Грандкортъ на нихъ смотрть не станетъ. Я давно бросилъ охоту и держу только клячъ, какъ подобаетъ старому джентльмену съ армей дочерей. Къ тому-же мн очень много стоили здшня передлки. Мы жили въ Дипло ровно два года, пока здсь шла работа. Вы любите Дипло?

— Не очень,— отвтила Гвендолина равнодушно, какъ-будто она всю жизнь имла много помстй и домовъ.

— Конечно, Дипло — ничего въ сравнени съ Райландсомъ,— произнесъ сэръ Гюго, очень довольный, и прибавилъ, понижая голосъ:— Грандкортъ взялъ его для охоты, но онъ нашелъ тамъ такую жемчужину, которая можетъ сдлать для него Дипло дороже всего на свт.

— Мн тамъ нравится одно, это — близость къ Офендину,— сказала Гвендолина съ холодной улыбкой.

— Ваше чувство совершенно понятно,— отвтилъ сэръ Гюго и перемнилъ разговоръ.

Деронда не разслышалъ всего, что говорила Гвендолина, но ея манера убдила его еще боле, что она искренности предпочитаетъ искусственность. Посл обда въ гостиной Деронда, по просьб кого-то изъ гостей, слъ за фортепьяно и сплъ романсъ. Его замнила м-съ Реймондъ. Вставая, онъ замтилъ, что Гвендолина стояла въ углу, отвернувшись отъ всхъ, вперивъ глаза въ висвшую надъ маленькимъ столикомъ монашескую голову изъ слоновой кости. Ему хотлось подойти къ ней и заговорить, но что-то его удерживало и онъ впродолжени нсколькихъ минутъ не двигался съ мста. Если вы по какой-бы то ни было причин не ршаетесь говорить съ хорошенькой женщиной, то не смотрите долго на изящныя очертаня ея тали: это непремнно кончится тмъ, что желане увидать то, что скрыто отъ вашихъ глазъ возьметъ верхъ надъ всмъ. Такъ случилось и съ Дерондой, онъ обошелъ маленькй столикъ и сталъ прямо противъ Гвендолины, но не усплъ онъ открыть рта, какъ она бросила на него такой жалобный, грустный взглядъ, что онъ отъ изумленя не могъ промолвить ни слова. Глаза ихъ встртились. Она какъ-бы находила утшене въ этой безмолвной исповди, а онъ отвчалъ ей самымъ глубокимъ, пламеннымъ сочувствемъ.

— А вы не примете участя въ музык?— спросилъ онъ, наконецъ чувствуя необходимость сказать что-нибудь.

— Я принимаю участе, слушая,— отвтила она, доказывая быстрой перемной въ выражени лица, что ея жалобный взглядъ былъ невольнымъ отраженемъ ея внутренняго чувства,— я очень люблю музыку.

— А вы сами не музыкантша?

— Я много занималась музыкой, но не имю таланта и никогда больше не ршилась пть.

— Но если вы любите музыку, то всегда стоитъ заниматься ею наедин, для себя, вотъ я довольствуюсь-же своимъ посредственнымъ пнемъ,— сказалъ съ улыбкою Деронда,— посредственность всегда извинительна, если она не выдаетъ себя за совершенство.

— Я не могу слдовать вашему примру,— отвтила Гвендолина прежнимъ искусственно-веселымъ тономъ.— По моему, посредственность навваетъ только скуку, а скука — главный недостатокъ жизни. Несмотря на ваше порицане, я готова одобрять рулетку, она, по краней мр, убжище отъ скуки.

— Я не признаю справедливости вашего довода. Скука — не есть свойство окружающаго, а недостатокъ, лежащй въ насъ самихъ. Иначе никто никогда не находилъ-бы интереса въ жизни, а вдь многе его находятъ.

— Понимаю,— отвтила Гвендолина съ улыбкой:— вы полагаете, что находя недостатки въ другихъ, я только выказываю свои собственные. А вы никогда не бываете недовольны окружающимъ?

— Бываю: когда я не въ дух.

— И вы ненавидите людей, когда они стоятъ вамъ поперекъ дороги, когда ихъ выигрышъ — вашъ проигрышъ? Вдь это ваши-же слова.

— Мы часто не намренно становимся поперекъ дороги другъ другу. Глупо за это ненавидть людей.

— Но если они причиняютъ вамъ зло, а легко могли-бы этого не длать?— сказала Гвендолина съ такимъ жаромъ, который казался страннымъ въ свтскомъ разговор.

— Я все-же предпочелъ-бы свое положене,— отвтилъ Деронда посл минутнаго, грустнаго размышленя о необыкновенномъ выбор Гвендолиной предметовъ для бесды.

— Въ этомъ, я полагаю, вы правы,— отвтила Гвендолина, неожиданно разсмявшись, несмотря на его серьезный, задумчивый тонъ.

Съ этими словами она отошла отъ него и присоединилась къ групп гостей у фортепьяно. Деронда оглянулся, отыскивая глазами Грандкорта и желая убдиться слдитъ-ли онъ за своей молодой женой. Но убдиться въ этомъ было очень трудно, такъ-какъ Грандкортъ имлъ особую манеру незамтно слдить своими длинными, узкими глазами за тмъ, что его интересовало, и въ этомъ искусств его не могъ-бы превзойти никакой зврь, караулящй свою жертву. Теперь онъ спокойно сидлъ въ кресл, слушая безконечный разсказъ м-ра Вандернута, но очень хорошо зналъ, гд въ настоящую минуту была его жена и какъ она себя ведетъ. Былъ-ли онъ ревнивымъ мужемъ? Деронда считалъ это очень вроятнымъ, хотя не имлъ никакого основаня для подобной догадки, но мысль, что жена несчастлива, естественно приводитъ къ предположенямъ о характер и поведени мужа. Такимъ образомъ, къ его собственному удивленю, Деронда въ этотъ вечеръ очень долго размышлялъ о блестящей молодой чет. Благодаря особенностямъ его характера, онъ былъ очень заинтересованъ предъидущими столкновенями съ Гвендолиной, а очевидное довре и мольба о помощи, съ которыми она безмолвно обращалась теперь къ нему, не льстили его самолюбе, а возбуждали въ немъ теплое участе.

‘Но,— думалъ онъ, бросая еврейскую грамматику, которую началъ изучать изъ какого-то страннаго желаня угодить Мардохею, и ложась спать,— я не могу ей ничмъ помочь, и никто ей не поможетъ, если она уже сознала свою ошибку. Къ сожалню, она совершенно далека отъ тхъ идей, которыя могли-бы ей служить поддержкой. Какую грустную картину представляетъ это бдное создане, которому постылъ весь свтъ, несмотря на ея искусственныя улыбки и гордую осанку! Но разв я ее знаю? Можетъ быть въ ней сидитъ демонъ, который не уступитъ самому худшему изъ мужей? Во всякомъ случа, она — очень дурно воспитанная свтская женщина и, вроятно, кокетка’.

Къ этому послднему заключеню, хотя и не вполн довряя его безошибочности, Деронда пришелъ изъ осторожности, вспомнивъ насмшливое предостережене сэра Гюго, и ршился не рисковать боле разговоромъ наедин съ Гвендолиной. Онъ былъ способенъ сдержать данное себ слово, но никогда мужчина не можетъ ршить впередъ чего-бы то ни было, касающагося женщины, особенно такой, какъ Гвендолина, натура которой представляла удивительную смсь гордой сдержанности и легкомысленной смлости, страха и вызывающаго мужества. Никакой эпитетъ не подходилъ къ ней такъ мало, какъ ‘кокетка’. Она любила, чтобъ ей покланялись, и врила въ свою чарующую силу, но не обладала холоднымъ искусствомъ подчинять себ людей только ради ихъ подчиненя. Бдная Гвендолина теперь принуждена была отворачиваться отъ многихъ своихъ двичьихъ мечтанй, между прочимъ, и отъ гордой увренности въ своей сил, какъ больной ребенокъ отворачичивается отъ игрушекъ, которыя ему надоли.

На другое утро, за завтракомъ, сэръ Гюго весело сказалъ Гвендолин:

— Снгъ растаялъ, какъ-бы по мановеню волшебнаго жезла, погода прекрасная,— не пойти-ли намъ осмотрть конюшню и друге остатки старины?

— Да, пожалуйста,— отвтила Гвендолина и прибавила, взглянувъ на мужа:— А ты хочешь видть конюшню, Генлей?

— Чрезвычайно!— произнесъ Грандкортъ съ холоднымъ равнодушемъ, которое придавало ироническй смыслъ его словамъ.

Деронда впервые увидлъ, какъ мужъ и жена говорили между собою или смотрли другъ на друга, ихъ взаимное обращене показалось ему холодно-оффицальнымъ, словно они исполняли возложенную на нихъ обязанность, но обычная англйская сдержанность могла служить достаточнымъ объясненемъ этого страннаго обстоятельства, такъ-какъ Грандкортъ, конечно, былъ лучшимъ выразителемъ нацональнаго типа.

— Кто еще желаетъ отправиться съ нами?— спросилъ сэръ Гюго,— дамамъ лучше одться потепле. А ты, Данъ, конечно, не отстанешь?

— Конечно,— отвтилъ Деронда, зная, что отказъ былъ-бы очень непрятенъ баронету.

— Значитъ мы вс соберемся черезъ полчаса въ библотек — объявилъ громогласно гостепримный хозяинъ.

Гвендолина одлась очень скоро и черезъ десять минутъ вышла въ соболяхъ, шляпк съ перомъ и минатюрныхъ толстыхъ ботинкахъ. Сбжавъ въ библотеку, она увидала, что тамъ уже кто-то былъ: она именно на это и разсчитывала. Деронда стоялъ у окна спиною къ ней и просматривалъ газету. Минатюрныя, хотя и толстыя ботинки не могли произвести ни малйшаго звука на бархатномъ ковр, гордость не дозволяла ей прибгнуть къ искусственному кашлю а неожиданная застнчивость помшала ей прямо подойти къ нему, хотя она жаждала съ нимъ заговорить, и эта жажда заставила ее поспшить туалетомъ. Она всегда боялась его мння о себ, но боле всего въ эту минуту, когда онъ съ презрнемъ могъ думать о ней, какъ о торжествующей жен Грандкорта, будущей владлиц роскошнаго дома, который могъ-бы быть его наслдемъ. Въ послднее время она намренно преувеличивала удовольстве, приносимое ей чувствомъ удовлетвореннаго самолюбя, но присутстве Деронды все портило. И тни кокетства не было въ настроени ея ума относительно и его, онъ казался ей совершенно особеннымъ среди людей, не восторженнымъ ея поклонникомъ подобно всмъ, а существомъ высшимъ, какъ-бы частью ея совсти. Но онъ не хотлъ взглянуть на нее, не хотлъ почувствовать, что она возл него. Бумага шелестила въ его рукахъ, голова то поднималась, то опускалась, слдя за столбцами газеты, и онъ спокойно гладилъ рукою свою бороду, словно ей, Гвендолин, ничего отъ него не нужно было. А вскор явится остальное общество, и тогда будетъ упущенъ единственный случай загладить въ немъ непрятное впечатлне отъ ея легкомысленнаго разговора наканун вечеромъ. Ей было очень-очень грустно и лицо ея ясно выражало это чувство, которое не могло найти облегченя въ слезахъ.

Наконецъ Деронда бросилъ газету и обернулся.

— А, вы здсь! Мн надо надть пальто,— сказалъ онъ поспшно и вышелъ изъ комнаты.

Такое поведене, конечно, было не извинительно и ему слдовало, хотя-бы изъ простой вжливости сказать Гвендолин нсколько словъ. Впрочемъ эти слова не могли-бы имть большого значеня, такъ-какъ въ дверяхъ съ нимъ встртились сэръ Гюго и Грандкортъ.

— Ты, кажется, нездорова,— сказалъ Грандкортъ, идя прямо къ Гвендолин и смотря пристально ей въ глаза,— достаточно-ли ты здорова для прогулки.

— Да, я очень хотла-бы погулять,— сказала Гвендолина не двигаясь съ мста.

— Но мы могли-бы отложить осмотръ дома до другого раза, а теперь только удовольствоваться прогулкой по двору,— замтилъ сэръ Гюго.

— Ахъ, нтъ,— сказала Гвендолина ршительнымъ голосомъ,— пожалуйста, не будемъ этого откладывать.

Вскор собралось остальное общество, состоявшее, кром Деронды, изъ двухъ дамъ и двухъ джентльменовъ, и вс отправились въ путь. Гвендолина, совершенно пришла въ себя, шла рядомъ съ сэромъ Гюго, и, повидимому, слушала съ одинаковымъ вниманемъ научныя замчаня Деронды объ историческихъ памятникахъ и объясненя баронета, почему домъ сохранялъ странную смсь старины и новйшей архитектуры. По дорог въ молочную и кухню они осмотрли домъ снаружи и остановились передъ великолпной стрльчатой дверью, единственно сохранившимся историческимъ памятникомъ въ восточномъ фасад.

— По-моему,— сказалъ сэръ Гюго,— эта дверь гораздо интересне среди этой позднйшей пристройки, чмъ если-бъ весь фасадъ былъ поддланъ подъ архитектурный стиль XIII столтя. Я ни за что не уничтожу ни одного стараго камня, но считаю глупостью воспроизводить вновь старину. Къ тому-же гд остановиться? И къ чему длать везд амбразуры, когда не на что смотрть? Не правда-ли Грандкортъ?

— Это глупость,— медленно процдилъ Грандкортъ,— я ненавижу дураковъ, желающихъ возстановить въ Англи католическя мессы.

— Да, да, вотъ до чего могутъ дойти романтики, если они будутъ логичны до конца,— сказалъ сэръ Гюго глубоко-мысленнымъ тономъ.

— Нельзя осуждать извстное направлене только потому, что его можно довести до абсурда,— произнесъ Деронда,— Ничего на свт нельзя сдлать хорошо, не предусмотрвъ сначала благоразумнаго предла, гд слдуетъ остановиться.

— А, по-моему, карманъ самое лучшее правило для жизни,— замтилъ, сэръ Гюго смясь,— и при теперешней заработной плат ужасно дорого превращать новыя пристройки въ художественную поддлку старины. Вотъ почему и не слдуетъ этого длать.

— А вы желали-бы, м-ръ Деронда, придерживаться старины,— спросила Гвендолина, отставая немного отъ сэра Гюго и Грандкорта.

— Да, но только съ выборомъ. Я не понимаю, почему мы въ этомъ отношени не можемъ выбирать, что лучше, а непремнно должны преклоняться передъ новизной. Напротивъ, подражая нашимъ предкамъ, въ чемъ нельзя ихъ превзойти, мы развиваемъ въ себ чувство привязанности, а это чувство — лучшая основа всего хорошаго на свт.

— Вы такъ думаете?— промолвила Гвендолина съ удивленемъ,— а я полагала, что вы боле цните идеи, умъ и знане,

— Но цнить ихъ есть тоже своего рода привязанность,— отвтилъ Деронда, улыбаясь ея наивности.— Конечно, большая разница, живой-ли предметъ или бездушный сосредоточиваетъ на себ нашу привязанность, но когда это чувство искренне и глубоко, то всегда его предметъ становится полу-реальнымъ, полу-идеальнымъ.

— Я, кажется, этого не пойму — сказала Гвендолина, надувъ губы,— я вообще не отличалась привязанностью къ чемубы-то ни было, и, можетъ быть, вы скажете, что я отъ этого и нахожу мало хорошаго въ жизни?

— Сказалъ-бы, если-бъ поврилъ вамъ на слово,— отвтилъ Деронда серьезно.

Въ эту минуту сэръ Гюго и Грандкортъ обернулись и Гвендолина громко произнесла:

— Я никакъ не могу добиться отъ м-ра Деронды комплимента, а любопытно было-бы довести его до этого.

— Помилуйте — отвтилъ сэръ Гюго, взглянувъ на Деронду,— кто говоритъ комплименты молодой? Это напрасный трудъ. Она столько наслышалась любезностей отъ мужа, что ей все покажется приторнымъ.

— Правда,— произнесла Гвендолина съ улыбкой, кивая головой,— м-ръ Грандкортъ побдилъ мое сердце, блестящими комплиментами, и, если-бы хоть одно слово, оказалось въ нихъ сказаннымъ не кстати, то онъ потерплъ-бы неисправимое поражене.

— Слышите?— сказалъ баронетъ, взглянувъ на Грандкорта.

— Слышу,— отвтилъ Грандкортъ спокойно, — а самъ думалъ, чортъ знаетъ какъ трудно выдержать свою роль.

Все это казалось сэру Гюго простой шуткой между мужемъ и женой, но Деронду грустно удивляли быстрыя перемны въ обращени Гвендолины, которая то дтской откровенностью возбуждала къ себ его сочувстве, то отталкивала отъ себя гордой скрытностью. Онъ старался избгать ея и постоянно разговаривалъ съ миссъ Джульетой Фенъ, которая была одарена такимъ непривлекательнымъ лицомъ, что нсколько мсяцевъ тому назадъ Гвендолина не считала даже возможнымъ ее ревновать. Но теперь, осматривая кухню, часть стариннаго зданя, сохранившуюся въ неприкосновенности, она не могла вполн насладиться зрлищемъ темныхъ углубленй въ каменныхъ стнахъ и высокихъ сводовъ, подъ которыми звонко раздавались голоса, только потому, что Деронда занимался другими дамами. Ухаживане другихъ кавалеровъ и объясненя сэра Гюго, только сердили ее, а, когда м-ръ Вандернутъ пустился въ длинный разсказъ о великолпной кухн лорда Блуфа, то она съ сердцемъ воскликнула:

— Пожалуйста не заставляйте меня осмотрть дв кухни, достаточно жарко и въ одной. Я ршительно не могу здсь оставаться..

Съ этими словами она поспшно вышла на дворъ, гд уже стоялъ Грандкортъ.

— Я все спрашивалъ себя, долго-ли ты останешься въ этомъ пекл?— сказалъ онъ.

— Да, въ шуб было немножко жарко,— сказала Гвендолина, оборачиваясь, чтобъ посмотрть, приближаются-ли остальные.

Когда вс снова сошлись, то направились къ конюшнямъ, которыя, уже давно, быть можетъ, со временъ религозныхъ междоусобныхъ войнъ, устроены были въ великолпной старинной церкви и представляли поразительную картину при тускломъ свт зимняго солнца. Каждая отдльная часовня подъ изящнымъ сводомъ, была превращена въ стойло, куда проникалъ черезъ полу-заложенное кирпичемъ окно, съ остатками цвтныхъ стеколъ, нжный свтъ, живописно отражавшйся на срыхъ и темныхъ спинахъ лошадей, на ихъ спокойныхъ, апатичныхъ мордахъ, на клочкахъ сна, торчавшихъ изъ ршетокъ и связкахъ соломы, валявшихся по угламъ вымощеннаго пола, на угрюмо уцлвшихъ вверху четырехъ ангелахъ и на величественномъ, остроконечномъ купол, сохранившемъ свой золоченный блескъ, несмотря на пыль и паутины.

— О, какъ это прекрасно!— воскликнула Гвендолина, забывая все подъ впечатлнемъ минуты,— какъ это великолпно! Жаль только, что въ каждомъ стойл нтъ по лошади. Я во сто разъ лучше желала-бы имть эти конюшни, чмъ райландскя.

Не успла она произнести этихъ словъ, какъ покраснла и взглянула на Деронду, который, войдя въ конюшню, снялъ шляпу, точно находился въ настоящей церкви. Ей показалось, что сэръ Гюго сочтетъ очень неприличнымъ ея замчане, а Деронда почувствуетъ къ ней презрне, такъ-какъ съ ея стороны было въ высшей степени неделикатнымъ упоминать о желани владть чмъ-бы то ни было въ аббатств. Она была такъ смущена, что даже не сумла, какъ всегда, скрыть это веселой шуткой, а отвернувшись, устремила глаза на куполъ. Если кто-нибудь изъ присутствующихъ замтилъ неожиданный румянецъ на ея щекахъ, то конечно, не понялъ его причины, такъ-какъ румянецъ самъ по себ не иметъ опредленнаго значеня, а служитъ только выраженемъ тогоили другого изъ двухъ противоположеыхъ ощущенй. Одинъ Деронда частью отгадалъ тайное чувство, волновавшее ея сердце, но, наблюдая за нею, онъ не замчалъ, что самъ служилъ предметомъ наблюденя для другихъ.

— А вы снимаете шляпу передъ лошадьми?— спросилъ Грандкортъ съ ироней.

— Отчего-же нтъ,— отвтилъ Деронда, надвая шляпу, которую онъ снялъ чисто-механически.

Между тмъ, все общество занялось осмотромъ лошадей, причемъ Грандкортъ почтительно соглашался съ отзывами сэра Гюго, въ которыхъ слышалась то критика, то похвала.

— Дло въ томъ,— сказалъ баронетъ, выходя изъ конюшни,— что держать хорошихъ лошадей теперь дорого и я очень радъ, что отучилъ себя отъ этой страсти.

— Что-же длать?— отвтилъ Грандкортъ,— надо же здить, а трястись на клячахъ — не зда.

Этотъ косвенный, дипломатическй отзывъ о конюшн сэра Гюго не требовалъ прямого отвта, и баронетъ, обращаясь ко всему обществу, сказалъ:

— Теперь мы пойдемъ въ монастырскй дворъ, прекрасно сохранившйся, право, кажется, что монахи гуляли въ немъ еще только вчера.

Гвендолина хотя и оправилась отъ смущеня, но отстала отъ всхъ, разсматривая собачьи конуры. Грандкортъ подождалъ ее и повелительно произнесъ:

— Ты-бы лучше подала мн руку.

Она исполнила его приказане и подала ему руку.

— Какая скука шляться такъ долго и еще безъ сигары,— прибавилъ онъ.

— Я думала, что теб нравится эта прогулка.

— Нравится? Эта глупая болтовня? И къ чему это сэръ Гюго приглашаетъ такихъ уродливыхъ молодыхъ двушекъ? Я, право, не понимаю, какъ фатъ Деронда можетъ смотрть на…

— Отчего ты называешь его фатомъ? Ты его не любишь?

— Нтъ, мн не за что его не любить. Какое мн дло, что онъ фатъ! Если хочешь, я его опять приглашу въ Дипло?

— Я не думаю, чтобъ онъ прхалъ, онъ слишкомъ уменъ и образованъ, чтобъ интересоваться нами,— отвтила Гвендолина, считая полезнымъ дать почувствовать мужу, что были люди, которые могли смотрть на него свысока.

— Я никогда не видывалъ, чтобъ умъ или знане длали различе въ людяхъ,— замтилъ Грандкортъ,— каждый человкъ — или порядоченъ, или нтъ, вотъ и все.

Всмъ было понятно, что молодые жаждали минутнаго tte-а-tte, и потому ихъ оставили спокойно идти позади, пока все общество, войдя въ садъ, не остановилось передъ старинной монастырской стной, на томъ самомъ мст, гд тринадцать лтъ тому назадъ Данель Деронда впервые испыталъ въ жизни горе. Это монастырское здане было выстроено изъ боле твердаго камня, чмъ церковь, и гораздо лучше сохранилось отъ безжалостнаго прикосновеня времени. Оно представляло рдкй образецъ монашеской обители на свер, съ арками и колоннами, поражавшими своимъ нжноизваяннымъ орнаментомъ на капителяхъ, изображавшимъ собою листву. Оставивъ руку мужа, Гвендолина присоединилась къ другимъ дамамъ, которымъ Деронда указывалъ на удивительную врность старинныхъ ваятелей, въ подражани природ.

— Трудно сказать, учитъ-ли природа любить искусство или искусство — природу,— сказалъ онъ,— по крайней мр, я еще ребенкомъ научился по этимъ капителямъ находить наслаждене въ созерцани настоящей листвы.

— Вы, уже вроятно, съ закрытыми глазами сумете указать каждую линю въ этихъ стнахъ,— замтила Джульета Фенъ.

— Да, впродолжени многихъ лтъ я не видалъ другого монастыря и, читая въ книгахъ о монастырской жизни, постоянно возсоздавалъ въ своемъ воображени эти стны.

— Вы, должно быть, очень любите аббатство,— сказала миссъ Фенъ наивно, не думая ни о чемъ,— обыкновенно подобные дома походятъ другъ на друга, но этотъ особенно оригиналенъ. Вроятно, вы никогда не будете такъ любить что-нибудь другое.

— О, онъ вчно живетъ въ моихъ мысляхъ,— отвтилъ Деронда спокойно,— для большинства людей домъ, въ которомъ они родились, составляетъ только драгоцннйшее воспоминане, и, быть можетъ, тмъ лучше. Памяти не свойственно разочароване, и вс ея увлеченя только служатъ къ добру.

Гвендолина была уврена, что онъ говорилъ такъ изъ деликатности къ ней и къ Грандкорту, но, въ сущности, считалъ ее презрнной эгоисткой, которая радовалась тому, что наслдство его отца должно было перейти къ ея мужу. Онъ, очевидно, избгалъ ея и предпочиталъ разговаривать съ другими, что, однако, было все-таки съ его стороны не любезно. Въ подобномъ настроени, она, изъ гордости, боле не заговаривала съ нимъ и, осматривая длинный рядъ портретовъ въ галлере надъ келями, весело сыпала остроумными замчанями, не обращаясь прямо къ Деронд. Но подъ конецъ она очень утомилась отъ искусственной веселости, и, когда Грандкортъ посл прогулки пошелъ въ биллардную, Гвендолина удалилась въ приготовленной для нея хорошенькй будуаръ, гд она на свобод могла предаться своему горю.

Да, горю… Это очаровательное, молодое, здоровое существо, при ея двадцати двухъ годахъ и, казалось-бы, удовлетворенномъ самолюби, уже не цловало въ зеркал отраженя своего счастливаго лица, смотря теперь на себя, она только удивлялась какъ можно быть столь несчастной. Увренность въ своей сил, въ своей способности повелвать всми, которая до замужества поддерживалась въ ней всеобщимъ подчиненемъ ея вол, теперь совершенно исчезла. Въ короткя семь недль, показавшяся ей полъ-жизнью, мужъ захватилъ ужъ надъ нею власть, которой она не могла сопротивляться. Воля Гвендолины казалась непреложной среди ея дтскихъ капризовъ, но это была воля существа, поддававшагося фантастическимъ страхамъ. Теперь-же она столкнулась съ волей, которая, какъ змя, охватила все ея существо, не боясь ни молни, ни грома. Грандкортъ, однако, дйствовалъ не безъ разсчета и съ удивителной прозорливостью отгадалъ то душевное настроене Гвендолины, которое длало это гордое, энергичное существо безмолвнымъ и безпомощнымъ въ его присутстви.

Она сожгла письмо Лиди Глашеръ, боясь, чтобъ кто-нибудь его не прочелъ и упорно скрывала отъ Грандкорта настоящую причину ея истерическаго припадка по прзд въ Райрандсъ, объясняя это усталостью и волненями свадьбы.

— Не спрашивайте меня,— сказала она, по необходимости прибгая ко лжи:— это ничего, это только слдстве рзкой перемны въ жизни.

Но слова этого рокового письма отравили все ея существо и постоянно вызывали передъ, ея глазами памятную сцену свиданя съ м-съ Глашеръ. Она боялась боле всего, чтобъ Грандкортъ не узналъ, что она вышла за него замужъ, зная все и нарушивъ данное слово. Вс причины, которыми она прежде оправдывала свой бракъ, и вс планы о лучшемъ обезпечени судьбы м-съ Глашеръ и ея дтей, теперь оказались нелпыми. Она готова была перенести все, только чтобъ завса, скрывавшая ея тайну отъ Грандкорта, не поднялась, предоставивъ ему право ежеминутно укорять ее. Со времени полученя письма м-съ Глашеръ, она стала особенно чувствовать надъ собою роковую власть мужа.

А мужъ, между тмъ, очень хорошо зналъ ея тайну. Ему, правда, не было извстно, что она нарушила данное ею слово, и къ тому-же онъ не придалъ-бы большого значеня этому обстоятельству, но онъ зналъ не только то, что ему передалъ Лушъ о свидани Гвендолины съ м-съ Глашеръ, но и ложность предлога, которымъ Гвендолина хотла скрыть настоящую причину своей истерики въ день свадьбы. Онъ былъ убжденъ, что Лидя приложила къ бриллантамъ какую-нибудь записку, которая внушила Гвендолин непоборимое отвращене къ нему и, вмст, съ тмъ, страхъ обнаружить его. Онъ не чувствовалъ, подобно большинству людей на его мст, особаго сожалня о томъ, что вс его надежды на счастливый бракъ погибли съ перваго же дня: онъ хотлъ жениться на Гвендолин — и женился. Онъ не имлъ привычки раскаиваться въ своихъ дйствяхъ и, къ тому-же, зачмъ человку, никогда не руководствовавшемуся въ жизни чувствомъ, непремнно искать его у домашняго очага? Онъ сознавалъ, что условя его власти надъ женою измнились, но отъ этого самая власть еще боле окрпла. Для него было совершенно ясно, что онъ женился не на наивномъ, смиренномъ ребенк, а на гордой, разумной двушк, которая, умя отличать большее зло отъ меньшаго, никогда не сдлала-бы глупости, отказавшись отъ столь желанныхъ удобствъ ея новаго положеня, а, если-бъ она нуждалась въ напоминаняхъ о томъ, какъ ей слдовало себя вести, то онъ всегда былъ на-сторож.

Дйствительно, Гвендолина, несмотря на мучившее ее горе, ни на минуту не забывала, что она должна держать себя съ достоинствомъ и казаться счастливой передъ другими. Обнаружить свое разочароване было-бы такимъ униженемъ, которое только могло еще боле растравить ея раны. Чмъ-бы ни сдлался ей подъ конецъ мужъ, она ршилась нести свое бремя такъ, чтобъ никто не вздумалъ ее жалть.

А она уже боялась Грандкорта, особенно въ будущемъ. Далеко было теперь то время, когда она съ легкомысленной гордостью молодой двушки тшила себя мыслью повелвать этимъ бездушнымъ олицетворенемъ приличя, ея намренное или невольное кокетство, которому охотно подчинядся Грандкортъ во время сватовства, конечно, посл свадьбы потеряло всю свою силу, и она стала сознавать, что онъ впредь будетъ длать все по-своему и что у нея нтъ средствъ ни побороть его волю, ни избгнуть его насиля.

Образцомъ отношенй между ними служила сцена, посл которой Гвендолина стала носить брилланты, полученные отъ м-съ Глашеръ. Однажды, за нсколько дней до посщеня аббатства, молодая чета была приглашена на обдъ въ Бракеншоскй замокъ. Гвендолина съ самого начала дала себ слово никогда не носить этихъ бриллантовъ, постоянно напоминавшимъ ей роковыя проклятя Лиди.

Вся въ бломъ съ изумрудными звздами въ ушахъ и на ше, Гвендолина сошла въ кабинетъ мужа, чтобъ показаться передъ отъздомъ въ замокъ. Она была въ довольно веселомъ настроени духа, такъ-какъ на обд лорда Бракеншо могла насладиться хоть вншнимъ своимъ величемъ, такъ точно люди съ разстроенными финансами любятъ бывать въ обществ прятелей, преклоняющихся передъ ихъ бывшимъ богатствомъ. Грандкортъ стоялъ у камина и, увидавъ жену на порог, устремилъ на нее свой холодный апатичный взглядъ.

— Нравлюсь я теб?— спросила она съ улыбкой.

— Нтъ,— отвтилъ Грандкортъ.

Гвендсъипа вздрогнула. Она предчувствовала, что исторя съ бриллантами не обойдется безъ борьбы, но ршительно не знала, что могло послдовать за страннымъ отвтомъ Грандкорта. Что, если онъ съ презрнемъ скажетъ ‘ты совсмъ мн не нравишься’? Дурно было уже то, что она втайн ненавидла его, но еще хуже было-бы, если-бъ онъ первый сталъ ее презирать открыто.

— Боже мой!— воскликнула она, не имя силъ переносить тяжелаго молчаня.— Что-жь мн длать?

— Надть брилланты,— произнесъ Грандкортъ, смотря ей прямо въ глаза.

Гвендолина боялась выказать свое смущене, но чувствовала, что краска выдавала ее.

— Ахъ, нтъ, брилланты, кажется, мн не къ лицу,— отвтила она на сколько могла хладнокровно.

— Мн ршительно все равно, что именно теб кажется,— произнесъ тихимъ повелительнымъ голосомъ,— я хочу, чтобъ ты носила брилланты.

— Ахъ пожалуйста не настаивай, я очень люблю этотъ жемчугъ, который ты-же мн подарилъ,— сказала Гвендолина съ такимъ испугомъ, какъ будто ей казалось даже возможнымъ физическое насиле съ его стороны.

— Скажи пожалуйста, почему ты не хочешь носить бриллантовъ — спросилъ Грандкортъ, не спуская съ нея глазъ.

Можно-ли было ей еще сопротивляться? Все, что она могла сказать, повредило-бы ей больше, чмъ безмолвное подчинене. Она медленно обернулась и пошла въ свою уборную. Вынувъ брилланты, она ршила что Грандкортъ, вроятно, знаетъ о письм м-съ Глашеръ. По его глазамъ ей показалось что онъ находилъ удовольстве ее мучить.

‘Онъ любитъ, чтобы собаки и лошади дрожали передъ нимъ,— думала она,— такъ будетъ и со мною, и я должна буду дрожать. Что мн остается длать? Не крикну-же я всему свту: пожалйте меня!’

Она хотла позвонить горничную, но дверь скрипнула, и вошелъ Грандкортъ.

— Надо теб пристегнуть брилланты?— спросилъ онъ подходя къ ней.

Она ничего не отвчала и спокойно стояла, пока онъ надвалъ ей брилланты. Видно было, что онъ привыкъ оказывать эту услугу другой.

‘И вотъ для чего я ее ограбила’,— съ ироней подумала Гвендолина.

— Отчего ты такъ дрожишь?— спросилъ Грандкортъ, окончивъ свое дло.— Пожалуйста однься потепле. Я терпть не могу, чтобы женщина, входя въ гостинную, дрожала отъ холода. Если ужь ты моя жена, то держи себя приличне.

Этотъ супружескй совтъ подйствовалъ на Гвендолину, и она блестяще разыграла свою роль. Только для нея одной брилланты имли ядовитое жало, вс друге восхищались ея роскошнымъ туалетомъ, а Грандкортъ внутренно радовался, что она такъ чутко повинуется мундштуку, которымъ онъ ее взнуздалъ.

— Да, мама, я совершенно счастлива,— сказала Гвендолина, вернувшись въ Дипло,— Райландскй домъ еще лучше и больше. Но не надо-ли вамъ денегъ?

— Разв ты не знаешь, что м-ръ Грандкортъ въ день вашей свадьбы написалъ мн письмо,— отвтила м-съ Давило,— я буду получать восемьсотъ ф. ст. въ годъ. Онъ желаетъ, чтобъ я оставалась въ Офендин, пока вы будете въ Дипло. Но если-бъ можно было найти хорошенькй котеджъ близь Райландса, то мы могли-бы жить тамъ, не длая большихъ расходовъ, и я была-бы большую часть года ближе къ теб.

— Предоставимъ все это Грандкорту, мама.

— Конечно, съ его стороны очень любезно было уплатить за аренду Офендина до юня. Мы отлично управимся безъ слугъ, съ однимъ старымъ Крэномъ. Добрая Мэри останется съ нами и будетъ помогать мн по хозяйству. Естественно, что м-ръ Грандкортъ желаетъ имть приличную тещу, и я должна поставить свой домъ на приличную ногу. Неужели онъ ничего не сказалъ теб объ этомъ?

— Ничего. Онъ, вроятно, хотлъ, чтобъ я узнала это отъ васъ.

Въ сущности Гвендолина уже давно хотла узнать, что сдлалъ Грандкортъ для ея матери, но никакъ не могла ршиться спросить его объ этомъ. Теперь-же она до того живо чувствовала, какъ много она была обязана ему, что не знала покоя, пока не сказала, находясь съ нимъ наедин:

— Вы очень добры, обезпечивъ маму. Вы взяли на себя большую обузу, женившись на двушк, неимвшей ничего, кром бдныхъ родственниковъ.

— Не могъ-же я позволить ей жить хуже матери моего лсника,— отвтилъ Грандкортъ равнодушно, не вынимая изо рта сигары.

‘По крайней мр онъ не скряга,— подумала Гвендолина,— и свадьба моя хоть мам принесла пользу’.

Она часто сравнивала свое теперешнее положене съ тмъ, что было-бы, если-бъ она не вышла за Грандкорта, и старалась уврить себя, что жизнь вообще никого не удовлетворяетъ и что она въ послднемъ случа такъ-же горько раскаявалась-бы, какъ и теперь. Она мало-по-малу начинала понимать мрачное настроене своей матери и видла въ немъ результатъ обычной опытности замужней женщины. Она все еще намревалась повести дло иначе, чмъ м-съ Давило, но это иначе, заключалось только въ томъ, что она будетъ гордо переносить свое горе, никому не позволяя даже подозрвать объ этомъ. Она надялась, что совершенно привыкнетъ къ своимъ нравственнымъ страданямъ и найдетъ возможнымъ забыться въ сильныхъ ощущеняхъ, какъ она всегда забывала все на свт въ бшеной скачк верхомъ. Она напримръ, могла-бы пристраститься къ игр, а въ Лейброн она слыхала разсказы о многихъ свтскихъ женщинахъ, подверженныхъ этой страсти. Потомъ, она могла находить удовольстве въ свтскихъ успхахъ, въ поклонени мужчинъ, въ роскошныхъ нарядахъ и экипажахъ, вообще въ тысяч мелочей свтской жизни. Но могла-ли она найти во всемъ этомъ удовольстве? Что-же касается до возможности разнообразить супружескую жизнь какими-нибудь романическими похожденями, о которыхъ она имла поняте изъ французскихъ романовъ, то свтске любовники казались ей до того нелпыми, что могли возбудить въ ней только отвращене.

Много безумнаго и преступнаго совершается на свт, не доставляя никакого удовольствя, но нельзя впередъ мечтать о чемъ-нибудь, если не надешься на какую-нибудь радость, а Гвендолина потеряла всякую способность надяться или желать чего нибудь. Ея увренность въ себ и въ своей счастливой судьб, совершенно исчезла, ею всецло овладло мрачное чувство страха и угрызеня совсти.

Это сознане своего безпомощнаго положеня только усиливало то вляне, которое Деронда съ самаго начала получилъ надъ нею. Онъ прикладывалъ къ ней какое-то невдомое ей мрило, и она спрашивала себя, не могъ-ли его взглядъ на жизнь послужить ей орудемъ для защиты отъ ожидающей ее страшной кары? До сихъ поръ она думала о всемъ окружающемъ ее, какъ о чемъ-то пошломъ, избитомъ и неинтересномъ, Деронда-же впервые обратилъ на себя ея внимане, чмъ-то новымъ, способнымъ возбудить и въ ней новое чувство.

‘Какъ-бы я желала, чтобы онъ самъ узналъ обо мн,— думала она: что я не такая ужъ презрнная, какъ онъ думаетъ, что я только очень несчастна, и что я жажду сдлаться, лучшей, если-бы это только было возможно!’

Такимъ образомъ, ея взволнованныя чувства превратили молодого человка, бывшаго только нсколькими годами старше ея, въ какое-то божество, которому она безусловно врила. Но подобная вра часто служитъ источникомъ развитя и для предмета, на котораго она обращена, поэтому, быть можетъ, идеальному поклоненю Гвендолины суждено было сдлаться развивающимъ началомъ для самого Деронды.

ГЛАВА XXXVI.

Возвращаясь съ прогулки, Деронда шелъ рядомъ съ м-ромъ Вандернутомъ. Этотъ словоохотливый холостякъ завелъ разговоръ о Грандкорт.

— Какой полинялый, выцвтшй субъектъ этотъ Грандкортъ,— сказалъ онъ,— впрочемъ, если онъ вамъ другъ, то я беру свои слова назадъ.

— Помилуйте, нисколько.

— Я такъ и думалъ. Право, непонятно, откуда у него взялось чувство… Не могъ-же онъ жениться, въ самомъ дл, на этой молодой двушк безъ любви, хотя Лушъ и увряетъ, что онъ женился изъ упрямства. Какъ-бы то ни было, но эта свадьба должна была ему стоить дорого.

— Я совсмъ не знаю его длъ. У него, кажется, есть еще одинъ домъ?

— Какъ, вы разв не знаете?

— Въ Дипло? Конечно, знаю. Но вдь онъ нанялъ его только на годъ у сэра Гюго.

— Нтъ, въ Гадсмир. Я убжденъ, что сэру Гюго это извстно.

Деронда ничего не отвтилъ,— хотя его любопытство было сильно затронуто: онъ видлъ, что м-ръ Вандернутъ самъ все разскажетъ безъ всякихъ разспросовъ.

— Я знаю изъ самаго врнаго источника,— продолжалъ Вандернутъ черезъ минуту,— что въ Гадсмир у него живетъ другая женщина, съ четверыми дтьми. Впродолжени боле десяти лтъ она вертла имъ и, повидимому, вертитъ еще до сихъ поръ. Она бросила мужа, который теперь уже умеръ, и слдовала за Грандкортомъ повсюду. Въ свое время она была извстной красавицей, потомъ ее вс потеряли изъ виду. Но гнздо еще существуетъ, птенчики продолжаютъ жить въ немъ, и Грандкортъ его посщаетъ. Удивительно, что онъ не женился на ней, тмъ боле, что старшй мальчикъ его очень уменъ, и Грандкортъ, говорятъ, можетъ распорядиться своими помстьями, какъ хочетъ.

— Какое-же право онъ имлъ жениться на этой двушк?— спросилъ Деронда взволнованно:— она, конечно, ничего не знаетъ объ этомъ?

Но въ глубин его души невольно родился вопросъ: А можетъ быть она объ этомъ знаетъ? Со временъ своей ранней юности, когда онъ старался возсоздать сокровенную исторю своего происхожденя, онъ никогда съ такимъ любопытствомъ не подбиралъ вроятныхъ объясненй чужимъ поступкамъ, какъ теперь въ отношени свадьбы Гвендолины. Не знала-ли она о тайной связи Грандкорта и не было-ли это причиной ея бгства въ Лейбронъ? А потомъ, не заставила-ли ее побороть свое отвращене къ Грандкорту ея крайняя бдность? Онъ припоминалъ все, что она когда-нибудь говорила, и ему теперь ясно казалось, что въ ея словахъ явно проглядывало сознане нанесеннаго кому-то тяжелаго удара. Его собственная исторя длала его особенно чуткимъ ко всему, что вредило незаконнымъ дтямъ и ихъ матерямъ. Не терзало-ли м-съ Грандкортъ, подъ ея счастливою маской, тройное горе: разочароване, ревность и укоры совсти? Онъ особенно останавливался на признакахъ послдняго и готовъ былъ судить о ней снисходительно, пожалть ее, извинить вс ея поступки. Онъ думалъ, что, нашелъ, наконецъ ключъ къ уясненю ея характера.

Какъ мрачна должна быть жизнь юнаго существа, соединившаго свои молодыя надежды со старой и тяжелой тайной! Онъ понималъ теперь, почему сэръ Гюго никогда ни слова не говорилъ ему о м-съ Глашеръ, исторя которой могла имть много общаго съ его тайнымъ происхожденемъ. Гвендолина, вышедшая замужъ за Грандкорта заране зная объ этой женщин и ея дтяхъ и счастливая своимъ блестящимъ положенемъ, стала-бы для него презрннымъ, отвратительнымъ существомъ: но Гвендолина, испытывающая укоры совсти за разрушене чужого счастья, была вполн достойна его сочувствя. Въ этомъ случа она вполн раздляла его взглядъ на нкоторыя трудности жизни, о которыхъ женщины рдко судятъ справедливо и человколюбиво. Дйствительно, ничего не было легче для Гвендолины, какъ, руководствуясь многочисленными прецедентами, видть въ женитьб Грандкорта вступлене его на прямой путь нравственности, тогда-какъ м-съ Глашеръ олицетворяла собою тотъ грхъ, отъ котораго онъ отвернулся.

Деронда все боле и боле думалъ о Гвендолин, въ особенности благодаря ея необыкновенному обращеню съ нимъ. Интересъ, который она въ немъ пробудила къ себ, совершенно измнилъ свой характеръ: теперь онъ не считалъ ее бездушной кокеткой, старавшейся его увлечь и ршился не избгать разговоровъ съ нею.

Онъ отошелъ отъ м-ра Вандернута и, посл получасового размышленя о Гвендолин вспомнилъ, что она, вроятно, съ другими дамами пила чай въ гостиной. Это предположене было совершенно справедливо: Гвендолинй сначала не хотла сойти внизъ раньше четырехъ часовъ, но вскор пришла къ тому заключеню, что, оставаясь въ своей комнат, она упускала случай видть Деронду и говорить съ нимъ. Поэтому она собралась съ силами, напустила на себя веселый тонъ и, появившись въ гостиной, постаралась быть со всми любезной. Тамъ были только одн дамы, и леди Нентритъ забавляла ихъ разсказомъ о прем при двор въ 1819 году во времена регентства.

— Можно-ли мн войти?— спросилъ Деронда, показываясь въ дверяхъ,— или я долженъ отправиться къ мужчинамъ, которые, вроятно, въ биллардной?

— Нтъ, пожалуйста, оставайтесь здсь,— крикнула леди Пентритъ,— всмъ уже надола моя болтовня, послушаемъ, что вы намъ разскажете.

— Вы ставите меня въ очень неловкое положене,—произнесъ Деронда, садясь рядомъ съ леди Малинджеръ,— я думаю, что лучше всего воспользоваться этимъ случаемъ, чтобъ объявить вамъ о моей пвиц, если леди Малинджеръ уже предупредила васъ.

— Вы говорите о маленькой еврейк? Нтъ, я о ней не упоминала, потому что здсь, кажется, никто не нуждается въ урокахъ пня.

— Помилуйте, каждая дама знаетъ кого-нибудь, кому нужна учительница пня,— отвтилъ Деронда, и, обращаясь къ леди Пентритъ, прибавилъ:— я случайно встртился съ одной чудной пвицей. Она живетъ въ семь одного моего университетскаго товарища, прежде она пла въ Вн на сцен, а теперь хочетъ исключительно посвятить себя урокамъ.

— Много у насъ такихъ пвицъ,— замтила леди Пентритъ.— А что, уроки ея стоятъ дешево или очень дорого? Дло въ томъ, что то и другое одинаково заманчиво.

— Да,— сказалъ Деронда.— Но она удивительно поетъ. У нея прекрасная школа, и она поетъ такъ естественно, что каждому видно, что у нея врожденный талантъ.

— Зачмъ-же она оставила сцену?— спросила леди Пентритъ,— я слишкомъ стара, чтобъ поврить добровольному отказу отъ блестящей карьеры.

— Ея голосъ недостаточно силенъ для сцены,— сказалъ Деронда, смотря на м-съ Реймондъ,— но такъ онъ прямо восхитителенъ. Вы до сихъ поръ довольствовалась моимъ пнемъ, но услышавъ ее, будете смяться надъ моимъ искусствомъ. Она вроятно, не откажется пть въ обществ и выступать въ концертахъ.

— Я приглашу ее къ себ,— произнесла леди Малинджеръ,— и вы вс ее услышите. Я собираюсь взять ее въ учительницы къ своимъ дочерямъ.

— А, это другое дло!— замтила леди Пентритъ, — я терпть не могу благотворительной музыки.

— Но таке уроки — находка для всхъ, любящихъ музыку,— проговорилъ Деронда,— если-бъ вы слышали миссъ Лапидусъ,— прибавилъ онъ, обращаясь къ Гвендолин,— то, быть можетъ, вы отказались-бы отъ своей ршимости бросить пне.

— Напротивъ, моя ршимость тогда только усилилась бы,— промолвила Гвендолина,— не могу-же я заставлять другихъ наслаждаться моимъ посредственнымъ пнемъ.

— Я полагаю, что совершенство въ чемъ-бы то ни было возбуждаетъ желане ему подражать,— возразилъ Деронда,— вообще, совершенство увеличиваетъ духовное богатство мра и придаетъ силу людямъ.

— Но, если мы не можемъ ему подражать, то оно только еще боле омрачаетъ нашу жизнь,— промолвила Гвендолина.

— Это зависитъ отъ точки зрня на этотъ предметъ,— сказалъ Деронда,— по моему, большей части изъ насъ слдуетъ заниматься музыкой только для подготовленя себя къ тому высшему наслажденю, которое доставляютъ таке таланты, какъ миссъ Лапидусъ.

— Она, должно быть, очень счастлива,— саркастически сказала Гвендолина, обращаясь къ м-съ Раймондъ.

— Не знаю, мн надо собрать о ней больше свднй, чтобъ положительно отвтить на такой вопросъ.

— Вроятно, неудача на сцен была для нея горькимъ разочарованемъ,— сочувственно замтила Джульета Фенъ.

— Во всякомъ случа, она уже не является теперь вовсемъ блеск своего таланта,— сказала леди Пентритъ.

— Напротивъ, она еще не достигла зенита своего развитя,— отвтилъ Деронда,— ей только двадцать лтъ.

— И она къ тому еще очень хорошенькая,— прибавила леди Малинджеръ, стараясь помочь Деронд,— у нея прекрасныя манеры, и я только жалю о томъ, что она еврейка. Впрочемъ, для пня это вдь все равно.

— Ну, если у нея голосъ такъ слабъ, что она не можетъ кричать,— то я попрошу леди Клементину взять ее для моихъ девяти внучекъ,— промолвила леди Пентритъ,— тогда я надюсь, что она убдитъ ихъ въ необходимости пть тихо. На моему мнню, многимъ изъ теперешнихъ молодыхъ двушекъ слдовало-бы учиться не пть.

— Я уже этому научилась,— сказала Гвендолина, смотря на Деронду,— вы видите, леди Пентритъ согласна со мною.

Въ эту минуту въ комнату вошелъ сэръ Гюго, а за нимъ нсколько другихъ джентльменовъ, въ томъ числ и Грандкортъ.

— Что это вамъ разсказываетъ Деронда?— спросилъ баронетъ,— онъ пробрался къ вамъ тайкомъ, вроятно, для того, чтобъ на свобод за вами ухаживать.

— Да, онъ хочетъ навязать намъ какую-то хорошенькую пвицу-еврейку,— отвтила леди Пентритъ,— увряя, что она выше всхъ знаменитостей. Но вдь мы съ вами слыхали Каталани во всемъ ея блеск, насъ не удивишь.

— Но я, какъ либералъ, обязанъ признать, что и посл Каталани, были великя пвицы,— сказалъ сэръ Гюго съ усмшкой.

— А, вы моложе меня. Вы, вроятно, безумствовали по Алькаризи. Но она всхъ васъ обманула и вышла замужъ.

— Да, да,— замтилъ сэръ Гюго,- нехорошо, что великя пвицы выходятъ замужъ прежде, чмъ у нихъ пропадаетъ голосъ. Ихъ мужья просто разбойники.

Съ этими словами сэръ Гюго повернулся и отошелъ на другой конецъ комнаты, Деронда также, видя, что его мсто занято другими, удалился въ сторону. Но вскор онъ замтилъ, что Гвендолина, которой, очевидно, надоли комплименты м-ра Вандернута, подошла къ фортепано и стала перебирать ноты. Деронд пришла въ голову мысль не хочетъ ли она съ нимъ поговорить и взять назадъ свои нелюбезныя выраженя насчетъ Миры.

— Вы, кажется, раскаиваетесь и хотли-бы что-нибудь сыграть или спть?

— Я ничего не хочу, но, правда, я раскаиваюсь,— отвтила Гвендолина тономъ смиреня.

— Можно узнать, въ чемъ?

— Я желала-бы услышать миссъ Лапидусъ и взять у нея нсколько уроковъ, съ цлью признать ея совершенство и свою посредственность,— отвтила Гвендолина со свтлой улыбкой.

— Я, дйствительно, буду очень радъ, если вы ее увидите и услышите,— сказалъ Деронда съ такою-же улыбкой.

— Не правда-ли, она совершенство во всемъ, не только въ музык, да?

— Не могу поручиться, такъ-какъ я ее очень мало знаю, но до сихъ поръ не видалъ въ ней ничего дурного. Она была несчастна съ самаго дтства и выросла въ самой грустной обстановк. Но, увидвъ ее, я увренъ, вы бы признали, что никакое блестящее воспитане не могло-бы придать ей больше изящества и прелести.

— Какя-же несчастья она встрчала на своемъ пути?

— Опредленно не знаю, но она находилась въ такомъ отчаяни, что уже готова была броситься въ воду.

— Что-же ей помшало?— поспшно спросила Гвендолина, взглянувъ на Деронду.

— Какой-то внутреннй голосъ сказалъ ей, что она должна жить,— отвтилъ онъ спокойно,— она очень набожна и согласна перенести все, что представляется ей долгомъ.

— Такихъ людей нечего жалть,— произнесла Гвендолина съ нетерпнемъ: — я не сочувствую женщинамъ, которыя всегда поступаютъ хорошо. Я не врю ихъ страданямъ.

— Правда, сознане сдланнаго зла — чувство боле глубокое, боле горькое. Мы, гршные люди, не можемъ вполн сочувствовать безгршнымъ.

— Это — пустыя слова,— промолвила Гвендолина съ горечью,— вы, я знаю, восторгаетесь миссъ Лапидусъ только потому, что считаете ее безгршной, совершенствомъ и вы презирали-бы женщину, совершившую что-нибудь, по вашему мнню, дурное.

— Это зависло-бы отъ того, какъ она сама смотритъ на свой проступокъ.

— Васъ удовлетворило-бы только ея безконечное отчаяне!— сказала съ жаромъ Гвендолина.

— Объ удовлетворени тутъ не можетъ быть рчи, я былъ-бы преисполненъ грусти. Это не пустыя слова, я не хочу этимъ сказать, что совершенство не возбуждаетъ въ немъ восхищеня, но человкъ, незаслуживающй никакого состраданя внушаетъ горькое сочувстве, когда его дйствя породили въ немъ укоры совсти. Люди развиваются различно, нкоторые прозрваютъ только благодаря тяжелымъ ударамъ, которые они сами наносятъ себ своимъ поведенемъ. Во время подобныхъ страданй мы испытываемъ къ нимъ больше сочувствя, чмъ къ самодовольнымъ, никогда незаблуждающимся существамъ.

Говоря это, Деронда забылъ обо всемъ, кром подозрваемыхъ страданй Гвендолины, и въ его голос и глазахъ ясно выразилось самое теплое участе.

— Вы уговариваете м-съ Грандкортъ спть намъ что-нибудь, Данъ?— спросилъ сэръ Гюго, подходя къ нимъ и положивъ руку на плечо Деронды.

— Я никакъ не могу ршиться на это,— отвтила Гвендолина, вставая.

За сэромъ Гюго подошло еще нсколько человкъ, и въ этотъ день уже не представилось боле случая Деронд и Гвендолин поговорить наедин.

На слдующй вечеръ былъ канунъ новаго года, и въ портретной галлере, надъ старинными монастырскими келями, предполагалось устроить ежегодный балъ, даваемый баронетомъ для своихъ фермеровъ, а среди толпы и общей суматохи всегда удобно уединиться. Одваясь къ балу, Гвендолина хотла, въ воспоминане о Лейброн, надть на шею только бирюзовое ожерелье, но она боялась оскорбить мужа, не явившись на подобное торжество во всемъ своемъ блеск, и потому надла памятное ожерелье въ вид браслета, обернувъ его три раза вокругъ кисти.

Балъ наканун новаго года въ аббатств представлялъ живописную картину и, насколько возможно, возсоздавалъ старину, согласно семейнымъ преданямъ. Полъ монастырской галлереи былъ устланъ краснымъ ковромъ, въ противоположныхъ ея концахъ и вокругъ оконъ были устроены открытые павильоны изъ цвтовъ и тропическихъ растенй. Въ числ, приглашенныхъ, кром фермеровъ, были и сосдне сквайры, такъ что будуще обладатели королевскаго и аббатскаго Топинга могли увидть здсь въ самомъ прятномъ освщени свою будущую славу и все мстное величе. Сэръ Гюго былъ увренъ, что Грандкорта польститъ приглашене на это семейное торжество, и вмст съ, тмъ надялся, что, видя его сяющую здоровьемъ и благоденствемъ фигуру, Грандкортъ предпочтетъ получить тотчасъ значительную сумму денегъ, чмъ ожидать наслдства посл его смерти.

Вс присутствующе, до послдней дочери самаго бднаго фермера, знали, что они увидятъ наслдника сэра Гюго, съ его молодой женой, такъ-какъ, по слухамъ, всегдашня холодныя отношеня между баронетомъ и Грандкортомъ превратились въ тсную дружбу. Гвендолина, открывая балъ вмст съ сэромъ Гюго, привлекала къ себ вс взоры, и, если-бы годъ тому назадъ она съ помощью какого-нибудь волшебнаго зеркала, увидла себя въ подобномъ положени, то сочла-бы себя вполн счастливой. Теперь-же она удивлялась, какъ могла чувствовать такъ мало удовольствя отъ величя и блеска, среди которыхъ она очутилась посл скучной двичьей жизни и ожидавшей ее мрачной будущности. Однако, она держала себя съ такимъ достоинствомъ, что вс женщины ей завидовали. Если-бъ она родилась дочерью герцога или даже короля, она не могла-бы боле просто и естественно принимать всеобщее поклонене. Бдная Гвендолина! она мало-по-малу научилась переносить свой роковой проигрышъ въ великой жизненной игр съ совершеннымъ спокойствемъ и невозмутимымъ самообладанемъ…

Вторая пара, слдовавшая за сэромъ Гюго и Гвендолиной, также заслуживала вниманя по разительному контрасту между кавалеромъ и дамой — старой, сдой леди Пентритъ и юнымъ, блестящимъ Данелемъ Дерондой, который казался только-что распустившимся, свжимъ цвткомъ подл сраго лишайника. Третья пара состояла изъ Грандкорта и леди Малинджеръ, первый, являясь какъ всегда, врожденнымъ джентльменомъ, могъ-бы, по мнню всхъ присутствующихъ, имть боле свжй цвтъ лица, больше волосъ на голов и больше жизненности въ глазахъ, а послдняя — своимъ добрымъ простымъ лицомъ и нжно смотрвшими на всхъ голубыми глазами возбуждала въ окружающихъ только сожалне о томъ, что она не подарила мужу красиваго, молодого наслдника.

Только три стороны древней, четырехугольной галлереи отведены были подъ бальную залу, а четвертая представляла закрытый корридоръ, въ одномъ конц танцовали, въ другомъ — былъ приготовленъ ужинъ, а посредин была устроена блестяще освщенная гостиная съ роскошной мягкой мебелью.

Въ середин бала Гвендолина удалилась съ мужемъ въ этотъ импровизированный будуаръ, они не разговаривали между собою, она молча полулежала въ кресл, а онъ стоялъ подл, прислонившись къ стн. Увидавъ это издали, Деронда подошелъ къ Гвендолин, съ которой онъ почти не промолвилъ ни слова со времени разговора у фортепано. Онъ такъ добросовстно во весь вечеръ исполнялъ свою обязанность относительно гостей, танцуя до упаду, что считалъ себя вправ немножко отдохнуть. Присутстве Грандкорта нисколько не могло уменьшить удовольствя разговаривать съ Гвендолиной, а, напротивъ, избавляло его отъ неловкаго tte tte. При вид приближающагося Деронды, лицо Гвендолины просяло, и она съ улыбкою приподнялась. Грандкортъ уже давно ворчалъ на скуку и предлагалъ незамтно уйти въ свои комнаты, но она все отказывалась, хотя ею уже овладло сожалне о томъ, что она даромъ надла памятное ожерелье: Наконецъ-то Деронда обратилъ на нее внимане.

— Вы больше не танцуете?— спросилъ ои’.

— Нтъ, я уврена, что вы этому очень рады,— весело отвтила Гвендолина,— иначе вы были-бы принуждены предложить мн свои услуги, а, кажется, вы уже вволю наплясались.

— Я этого не отрицаю, если вы, съ своей стороны, также устали отъ танцевъ,— отвтилъ Деронда.

— Но все-же окажите мн услугу, хотя и въ другомъ род: подайте мн стаканъ воды.

Чтобъ исполнить желане Гвендолины, Деронд надо было сдлать только нсколько шаговъ. Молодая женщина была завернута въ легкое блое Sortie de bal, такъ что руки ея были закрыты, но когда Деронда возвратился со стаканомъ воды, она сняла перчатку съ правой руки, взяла стаканъ и, поднеся его ко рту, открыла бирюзовое ожерелье, обвивавшее ея кистъ. Грандкортъ это замтилъ, и отъ него также не ускользнуло, что Деронда устремилъ на странный браслетъ пристальный взглядъ.

— Что это за гадость у тебя на рук?— спросилъ онъ.

— Старинное ожерелье, которое я очень люблю,— отвтила Гвендолина спокойно, я его разъ потеряла, и мн его кто-то нашелъ.

Съ этими словами она отдала стаканъ Деронд, который отнесъ его и, возвратясь, сказалъ:

— Посмотрите въ окно, какъ великолпно луна освщаетъ колонны галлереи.

— Я очень желала-бы посмотрть на эту картину,— сказала Гвендолина, смотря на мужа, ты пойдешь?

— Нтъ, Деронда тебя проводитъ,— отвтилъ онъ, не сводя съ нея глазъ, и медленно удалился.

Это обидное равнодуше оскорбило Гвендолину, и на лиц ея выразилось минутное негодоване. Деронда также вспыхнулъ за нее, но чувствуя, что лучше всего не показывать ей и тни состраданя, поспшно сказалъ:

— Позвольте мн предложить вамъ руку.

Ему казалось, что онъ совершенно понималъ, зачмъ она надла памятное ожерелье: она хотла ему сказать, что смиренно принимаетъ его упрекъ и нисколько на него не сердится. Съ своей стороны, Гвендолина, идя съ нимъ по зал, сознавала, что только-что происшедшая сцена съ мужемъ давала ей еще больше права на совершенную откровенность съ Дерондой. Однако, она не промолвила ни слова и, дойдя до окна, выходившаго на монастырскй дворъ, живописно освщенный луною, выпустила его руку и прильнула лбомъ къ стеклу. Деронда отошелъ немного въ сторону чувствуя, что въ эту минуту простой свтскй разговоръ былъ-бы не кстати.

— Если-бы я теперь снова начала играть въ рулетку и вторично потеряла-бы ожерелье, что-бы вы обо мн подумали?— спросила она наконецъ.

— Я былъ-бы о васъ худшаго мння, чмъ теперь.

— Вы совершенно ошибаетесь, вы не хотли, чтобы я играла въ рулетку и воспользовалась моимъ выигрышемъ, но я поступила гораздо хуже.

— Я, можетъ быть, понимаю, что вы хотите сказать, во всякомъ случа, понимаю испытываемые вами угрызеня совсти,— отвтилъ Деронда, пугаясь неожиданной откровенности Гвендолины, всегда столь скрытной.

— Что-бы вы сдлали, если-бъ находились на моемъ мст и были такъ-же несчастны, чувствуя, что поступили дурно и опасаясь возмездя?— продолжала Гвендолина, какъ-бы торопясь высказать все, что у нея было на душ.

— Нельзя помочь горю однимъ извстнымъ поступкомъ,— отвтилъ Деронда ршительно.

— Что?— поспшно спросила Гвендолина, поворачивая къ нему голову и смотря прямо на него.

Онъ, въ свою очередь, устремилъ на нее взглядъ, который ей показался слишкомъ строгимъ, но онъ чувствовалъ что въ эту минуту не слдовало быть нжнымъ, а нужно было прямо высказывать свое мнне, какъ-бы оно ни было сурово.

— Я хочу сказать,— продолжалъ онъ,— что многое можетъ вамъ помочь переносить ваше горе. Подумайте, сколько людей подвержены подобной-же участи!

Она отвернулась, снова прильнула лбомъ къ окну и промолвила съ нетерпнемъ:

— Вы должны мн сказать, что думать и что длать, иначе — зачмъ вы вмшались въ мою жизнь и помшали мн играть? Если-бъ я продолжала игру, то, можетъ быть, снова выиграла-бы, и, увлекшись этой страстью, не думала-бы ни о чемъ другомъ. Вы этого не захотли. Отчего-же я не могу длать того, что желаю? Друге, вдь, такъ поступаютъ и не терзаются!

Слова бдной Гвендолины не имли опредленнаго, яснаго смысла, а выражали только сильное раздражене.

— Я не врю, чтобъ вы могли когда-нибудь хладнокровно переносить зло,— сказалъ Дероида съ чувствомъ,— если-бы, дйствительно, низость и жестокость спасали человка отъ страданй, то какое значене это могло-бы имть для людей, которые не въ состояни быть жестокими и низкими? Идоты не знаютъ нравственныхъ страданй, но вы вдь не идотка. Нкоторые причиняютъ зло другимъ безъ малйшаго сожалня, но я увренъ, что вы не могли-бы сдлать зла кому-бы то ни было безъ тяжелыхъ угрызенй совсти.

— Скажите-же, что мн, длать?

— Многое. Смотрите, какъ живутъ друге, какъ они подвергаются горю и переносятъ его. Старайтесь заботиться о чемъ-нибудь высшемъ, чмъ удовлетворене своего мелкаго эгоизма. Старайтесь питать интересъ ко всему, что есть лучшаго въ области мысли и человческой дятельности.

Гвендолина молчала минуты дв и, взглянувъ на него, сказала:

— Вы считаете меня эгоисткой и невждой?

— Вы не будете боле эгоистичны и невжественны,— произнесъ онъ твердо, посл непродолжительнаго молчаня и не сводя съ нея глазъ.

Она не опустила головы, не отвернулась, а въ лиц ея неожиданно произошла та перемна, которая придаетъ какое-то дтское выражене взрослому человку, когда онъ вдругъ теряетъ самообладане.

— Пойдемте назадъ,— нжно сказалъ Деронда, подавая ей руку.

Она молча повиновалась и, возвратясь къ Грандкорту, сказала:

— Теперь я согласна уйти съ бала, м-ръ Деронда извинится за насъ передъ леди Малинджеръ.

— Конечно,— прибавилъ Деронда,— лордъ и леди Пентритъ уже давно удалились.

Грандкортъ, не говоря ни слова, подалъ руку жен и кивнулъ головою Деронд, а Гвендолина, также слегка поклонившись ему, промолвила:

— Благодарю васъ.

Молча прошли они всю галлерею и корридоры, которые вели въ отведенныя имъ комнаты, остановившись въ будуар, Грандкортъ затворилъ за собою дверь, и бросившись въ кресло, повелительнымъ тономъ сказалъ:

— Сядь!

Гвендолина предчувствовала непрятную сцену и немедленно сла на ближайшй стулъ.

— Сдлай одолжене, не веди себя впередъ, какъ сумасшедшая,— проговорилъ онъ, смотря ей прямо въ глаза.

— Что ты хочешь этимъ сказать?— спросила Гвендолина.

— У тебя, вроятно, съ Дерондой было какое-нибудь тайное соглашене насчетъ этого дрянного ожерелья. Если ты имешь что-нибудь ему сказать, то говори прямо, а не прибгай къ телеграфу, который могутъ замтить и друге. Это глупо и неприлично.

— Если хочешь, ты можешь узнать всю исторю этого ожерелья,— отвтила Гвендолина, въ душ которой оскорбленная гордость и гнвъ взяли верхъ надъ страхомъ.

— Я ничего не хочу знать. Скрывай отъ меня все, что угодно. Что я захочу, я узнаю безъ тебя. Только сдлай одолжене, веди себя, какъ подобаетъ моей жен, и не выставляй себя дуракамъ на показъ.

— Ты не хочешь, чтобъ я говорила съ м-ромъ Дерондой?

— Мн ршительно все равно, съ кмъ ты говоришь: съ Дерондой или съ другимъ фатомъ. Ты можешь бесдовать съ нимъ сколько хочешь. Онъ никогда не займетъ моего мста. Ты моя жена и будешь прилично вести себя въ отношени меня и всего свта, или убирайся къ чорту!

— Я постараюсь держать себя достойно,— отвтила Гвендолина сдержанно.

— Ты надла эту дрянь и спрятала ее отъ меня до той минуты, когда вздумала показать ее Деронд. Только дураки прибгаютъ къ языку знаковъ, думая, что ихъ никто не понимаетъ. Ты не должна себя компрометировать. Веди себя прилично. Вотъ все, что я хотлъ теб сказать.

Грандкортъ не спускалъ съ нея глазъ. Она стояла безмолвно. Она не смла отвчать на его дерзке совты горькими упреками. Она сама боле всего боялась-бы скомпрометировать себя и разыграть какую-нибудь глупую роль. Не стоило разсказывать ему, что Деронда также упрекалъ ее, и еще боле строгимъ образомъ. Въ словахъ Грандкорта выражалась не ревность, а презрне. Онъ былъ убжденъ въ своей сил надъ нею.

Но почему ей не возстать противъ него и не вызвать на бой? Она жаждала этого всми фибрами своей души. Она сидла въ блестящемъ, бальномъ наряд, блдная, безпомощная, а онъ, казалось, тшился своимъ превосходствомъ надъ ней. Она не могла даже выразить жалобу или разразиться громкимъ воплемъ, какъ длала это до замужества. Его презрне привело ее въ какое-то отупне.

— Позвать горничную?— спросилъ онъ посл продолжительнаго молчаня.

Она кивнула головой, онъ позвонилъ и ушелъ въ свою уборную.

Въ глубин своего сердца Гвендолина повторяла роковыя слова, ‘зло, причиненное вами мн, будетъ вашимъ проклятемъ’, а когда дверь затворилась за Грандкортомъ, и слезы выступали на ея главахъ, она тихо промолвила, обращаясь къ кому-то:

— Зачмъ ты мстишь мн, а не ему?!

Однако, она не долго предавалась отчаяню и, вытеревъ платкомъ глаза, постаралась удержаться отъ дальнйшихъ рыданй.

На слдующй день Гвендолина, оправившись отъ тяжелаго впечатлня вчерашней сцены съ мужемъ, ршилась воспользоваться его презрительнымъ разршенемъ и поговорить съ Дерондой, но впродолжене цлаго дня она не могла, найти для этого удобнаго случая, а прибгать къ различнымъ хитростямъ — противорчило ея гордости. Такъ прошелъ день, а на другой, въ три часа дня, она должна была ухать съ мужемъ домой. Послднее утро было посвящено Грандкортомъ поздк съ сэромъ Гюго въ королевскй Топингъ. Остальные мужчины отправились на охоту, а дамы съ лордомъ Пентритомъ и м-ромъ Вандернутомъ пошли на птичй дворъ. Хотя этотъ планъ былъ составленъ при Деронд, но онъ не принялъ участя въ прогулк. Выведенная изъ себя, Гвендолина какъ-то инстинктивно отстала по дорог отъ общества и почти бгомъ пустилась домой. Она прямо направилась въ библотеку, гд Деронда, по просьб сэра Гюго, писалъ письма къ его избирателямъ. Тихонько отворивъ дверь и незамтно войдя въ комнату, она подождала, пока онъ окончилъ начатое письмо, и тихо произнесла:

— М-ръ Деронда!

Онъ вскочилъ и въ изумлени оттолкнулъ отъ себя кресло.

— Я дурно сдлала, что пришла?

— Я думалъ, что вы гуляете,— отвтилъ Деронда.

— Я вернулась.

— Если вы намрены снова пойти, то я теперь могу отправиться вмст съ вами.

— Нтъ, я хочу вамъ кое-что сказать и не могу тутъ долго оставаться,— произнесла Гвендолина поспшно и, облокотясь на спинку отодвинутаго имъ кресла, промолвила:— дйствительно, я не могу заглушить въ себ укоровъ совсти за причиненное другимъ зло. Вотъ почему я сказала, что я поступила хуже, чмъ если-бы стала снова играть въ рулетку. Этого измнить нельзя. Я тяжело наказана и только умоляю васъ научить меня, что длать. Какъ-бы вы поступили, что-бы вы чувствовали на моемъ мст?

Ея слова были тмъ трогательне, что она торопилась говорить и не прибгала ни къ какимъ уверткамъ, а прямо шла къ цли.

— Я чувствовалъ-бы почти то-же, что и вы: безнадежное горе.

— Но что-бы вы старались сдлать?— съ жаромъ спросила Гвендолняа.

— Я устроилъ-бы свою жизнь такъ, чтобъ по-возможности загладить совершенный грхъ и старался-бы удержать себя отъ новыхъ подобныхъ-же поступковъ.

— Но я не могу, не могу!— произнесла Гвендолина плачущимъ тономъ,— я оттерла другихъ, я превратила чужой проигрышъ въ мой выигрышъ. Я теперь ничего не могу измнить, а должна идти по тому-же пути.

Онъ не могъ отвтить тотчасъ и долго боролся между чувствомъ участя къ Гвендолин и сочувствемъ къ тмъ, которымъ она причинила столько зла.

— Самое горькое,— сказалъ онъ, наконецъ,— это нести бремя своихъ дурныхъ поступковъ, но, если-бы вы подчинялись этому испытаню какъ какому-нибудь недугу, и постарались бы воспользоваться неизбжнымъ зломъ для торжества добра, то, быть можетъ, вы достигли-бы благихъ результатовъ. Было много примровъ, что заблуждающеся люди, подстрекаемые укорами совсти, приносили большую пользу своей возвышенной дятельностью. Сознане, что мы испортили одну жизнь, можетъ побудить насъ стараться спасти другихъ отъ той-же участи.

— Но вы никому не причинили зла и не испортили ни чьей жизни,— поспшно произнесла Гвендолина,— друге вредили вамъ и портили вашу жизнь.

Деронда слегка покраснлъ, но тотчасъ-же отвтилъ:

— Я полагаю, что, глубоко страдая за себя, мы кончаемъ тмъ, что такъ-же пламенно сочувствуемъ страданямъ другихъ. Вы меня понимаете?

— Да, кажется. Но вы правы: я эгоистка. Я никогда не думала о чувствахъ и страданяхъ другихъ, кром моей матери. Но что-же мн длать? Я должна съ утра до вечера длать то, что друге. Я стараюсь казаться счастливой и мн все опостылло, все опротивло,— прибавила она, съ отвращенемъ махнувъ рукою,— вы говорите, что я невжественна, но къ чему стараться знать больше, когда жизнь не стоитъ подобныхъ усилй?

— А для того, чтобы жизнь получила въ вашихъ глазахъ большую цну,— отвтилъ Деронда напряженно-суровымъ тономъ, въ которомъ онъ видлъ лучшее средство для своей безопасности.— Большее знане научило-бы васъ интересоваться всмъ мромъ, вн тсныхъ предловъ своей личной драмы. Роковое прокляте, тяготющее надъ вашей жизнью и надъ жизнью многихъ другихъ, заключается въ томъ, что вс ваши чувства и мысли сосредоточены на маленькомъ кружк личныхъ интересовъ, все остальное въ мр васъ не занимаетъ и не возбуждаетъ вашего сочувствя. Скажите откровенно, есть-ли какое нибудь умственное заняте, которое имло-бы для васъ интересъ?

Деронда остановился, Гвендолина, пораженная какъ-бы электрическимъ токомъ, лихорадочно слдила за каждымъ его словомъ, но ничего не отвтила.

— Я возьму для примра музыку,— продолжалъ Деронда съ еще большимъ жаромъ,— вы не хотите ею заниматься, потому что она не можетъ удовлетворить вашей эгоистической жажд чужихъ похвалъ. Никакая земля, никакое небо не могутъ удовлетворить человка, душа котораго окаменла. Всякое новое явлене вы заклеймили-бы своимъ безжизненнымъ, безчувственнымъ отношенемъ. Для васъ, какъ и для многихъ другихъ, единственное убжище отъ горя — это высшая духовная жизнь, которая обнимаетъ все, что выходитъ изъ области животныхъ страстей и личнаго эгоизма. Эта высшая жизнь доступна нкоторымъ по врожденному влеченю сердца, но для насъ, которые должны съ борьбою развивать свой умъ, она достигается только путемъ знаня.

Слова Деронды звучали сурово, но это происходило. не отъ строгаго отношеня его къ Гвендолин, а отъ привычки постоянной внутренней аргументаци противъ самого себя. Этотъ тонъ дйствовалъ на Гвендолину лучше, чмъ самое нжное утшене. Ничто не иметъ такого растлвающаго вляня на человка, какъ апатичная жалоба на судьбу, самоосуждене-же составляетъ уже нкоторую дятельность ума.

— Я буду стараться,— промолвила Гвендолина смиренно,— вы сказали, что привязанность лучше всего, но я ни къ кому не привязана, кром матери. Я желала-бы имть ее при себ но это невозможно. Я такъ перемнилась за короткое время, что, кажется, начинаю жалть свое прошлое.

— Смотрите на ваше теперешнее страдане, какъ на искусъ передъ вступленемъ на боле чистый путь,— сказалъ Деронда гораздо нжне,— вы теперь сознаете, что есть многое на свт вн предловъ вашего личнаго я, вы начинаете понимать, какъ ваша жизнь отражается на жизни другихъ и ихъ жизнь на вашей. Во всякомъ случа, вы, вроятно, не избгли-бы этого мучительнаго процесса въ той или иной форм.

— Но эта форма ужасна!— произнесла Гвендолина, топнувъ ногою въ сильномъ волнени,— все меня пугаетъ, и я боюсь самой себя. Когда кровь во мн закипитъ, я буду способна на все, а это меня страшитъ.

— Превратите этотъ страхъ въ оруде спасеня,— отвтилъ Деронда поспшно,—сосредоточьте этотъ страхъ на мысли увеличить укоры совсти, столь горьке для васъ. Думая постоянно объ одномъ, мы можемъ постепенно измнить направлене инстинктивнаго страха, овладвшаго всмъ нашимъ существомъ. Всякое наше чувство подвержено законамъ развитя, какъ физическаго, такъ и нравственнаго. Воспользуйтесь этимъ страхомъ, какъ орудемъ для вашего спасеня!

Деронда говорилъ все съ большимъ и большимъ одушевленемъ, какъ-бы видя въ своихъ словахъ надежду, хотя и слабую, на спасене Гвендолины отъ ожидавшей ее роковой опасности.

— Да, я васъ понимаю,— произнесла она дрожащимъ голосомъ, не глядя на него,— но что-же я могу сдлать, если во мн берутъ верхъ… злоба и ненависть? Если настанетъ минута, когда я не буду въ силахъ…

Она остановилась и взглянула на Деронду. Лицо его выражало мучительное сострадане, точно онъ видлъ, какъ она на его глазахъ утопаетъ, а руки его и ноги были связаны.

— Я васъ мучаю,— промолвила Гвендолина, мгновенно принимая нжный тонъ мольбы,— я неблагодарна. Вы можете мн помочь. Я буду стараться слдовать вашему совту. Но скажите, вы не сердитесь, что я въ моемъ гор, обратилась къ вамъ? Вдь вы сами первые обратили на меня внимане,— прибавила она съ грустной улыбкой.

— Я буду счастливъ, если мои слова удержатъ васъ отъ большаго зла,— отвтилъ Деронда съ жаромъ,—иначе я буду въ отчаяни.

— Нтъ, нтъ, я до этого не дойду. Я могу, я должна сдлаться лучшей, узнавъ васъ.

Съ этими словами она быстро обернулась и вышла изъ комнаты.

На лстниц она встртила сэра Гюго, который шелъ въ библотеку одинъ, безъ Грандкорта. Въ дверяхъ онъ остановился, увидавъ Деронду, на лиц котораго ясно выражались слды только-что происшедшей сцены.

— М-съ Грандкортъ была здсь?— спросилъ баронетъ.

— Да,— отвтилъ Дероида, продолжая разбирать бумаги на стол.

— А друге гд?

— Она оставила ихъ въ саду.

— Я надюсь, что ты не станешь играть съ огнемъ, Данъ,— сказалъ сэръ Гюго посл непродолжительнаго молчаня,— ты меня понимаешь?..

— Понимаю, сэръ,— отвтилъ Деронда, удерживаясь отъ вспышки,— но ваша метафора не иметъ никакого основаня: здсь нтъ огня, а слдовательно, нельзя и обжечься.

— Тмъ лучше,— сказалъ сэръ Гюго, пристально глядя на молодого человка,— а все таки берегись, не скрыта-ли тутъ какая-нибудь пороховая мина?

ГЛАВА XXXVII.

Несмотря на желане Деронды поскоре вернуться въ Лондонъ, отчасти изъ безпокойства о Мир, отчасти изъ желаня подробне узнать таинственную личность Мардохея, онъ не могъ ухать изъ аббатства прежде, чмъ сэръ Гюго, который отправился немного раньше, чтобъ приготовиться къ открытю парламентской сесси.

Деронда остановился въ дом баронета, зная, что его частная квартира занята Гансомъ Мейрикомъ. Онъ надялся найти тамъ все вверхъ дномъ, но на дл оказалось совсмъ не то, что онъ ожидалъ. Прежде всего, онъ съ веселой улыбкой заглянулъ въ свою гостиную, превращенную въ мастерскую, заваленную различными рисунками и художественными предметами, привезенными изъ Рима. Окна были наполовину затянуты зеленой матерей и блокурый Гансъ царилъ въ этомъ художественномъ безпорядк, какъ демонъ. Волосы его были нсколько длинне прежняго, а лицо такъ-же оживленно и голосъ такъ-же громокъ, какъ всегда. Ихъ дружба, со времени выхода изъ университета, поддерживалась не только постоянной перепиской, но и боле или мене продолжительными свиданями за-границей и въ Англи, такъ что первоначальныя отношеня между ними — неограниченнаго довря съ одной стороны и покровительственнаго снисхожденя съ другой — укрплялись все боле и боле.

— Я зналъ, что ты захочешь взглянуть на мои рисунки и древности, поэтому я и разложилъ ихъ здсь,— сказалъ Гансъ посл первыхъ теплыхъ привтствй,— я нашелъ дв комнаты въ Чельси, въ ста шагахъ отъ матери, и вскор переберусь туда. Я жду только, чтобъ окончили кое-какя передлки, но, ты видишь, я уже здсь принялся за работу. Ты не можешь себ представить, какой я буду великй художникъ! Искра безсмертя зародилась во мн вдругъ.

— Ужъ не чахотка-ли скоре?— спросилъ Деронда со смхомъ и, подойдя къ столу, началъ разсматривать пять набросанныхъ эскизовъ одного и того-же лица.

Онъ довольно долго смотрлъ на нихъ, но не сказалъ ни слова. Гансъ также молчалъ и, взявъ палитру, сталъ водить кистью по полотну, стоявшему на мольберт.

— Какъ ты ихъ находишь?— спросилъ онъ наконецъ.

— Лицо en face слишкомъ массивно, но другя — очень похожи,— отвтилъ Деронда, необычайно холодно.

— Нтъ, нисколько не массивно, это всегда такъ кажется при неожиданномъ переход отъ профилямъ en face,— ршительно проговорилъ Гансъ.— Впрочемъ, я нсколько увеличилъ лицо для Вероники. Я пишу цлую серю картинъ изъ истори Вероники, посмотри: вотъ уже готовые эскизы. Въ первой картин Вероника умоляетъ Флора помиловать ея народъ, во второй она стоитъ подл Агриппы, уговаривая своихъ соплеменниковъ-евреевъ не продолжать безполезнаго сопротивленя.

— Ноги Агриппы никуда не годятся,— перебилъ его Деронда.

— Нтъ, ноги очень реальны,— отвтилъ Гансъ, общественные дятели часто бываютъ не тверды на ногахъ… Но оставимъ это. Въ третьей картин Вероника радуется извстю, что Веспасанъ объявленъ императоромъ, а ея любовникъ, Титъ, его наслдникомъ, она уже видитъ себя будущей императрицей.

— Ты это напиши надъ ея головой, а то никто не пойметъ,— снова перебилъ его Деронда.

— Тмъ лучше, публика будетъ сама чувствовать свое невжество, а это — чудный эстетическй эффектъ. Въ четвертой картин Титъ выгоняетъ Веронику изъ Рима посл десятилтняго пребываня ея во дворц, а въ пятой, Вероника оплакиваетъ свою судьбу, на развалинахъ ерусалима. Это плодъ моей фантази. Никто не знаетъ, чмъ кончилась ея судьба, и я это великолпно выражаю отрицательнымъ образомъ: шестой картины не будетъ, и серя окончена… Не правда-ли, конецъ чисто гомерическй! Но посмотри на первую картину, она у меня на мольберт, и я уже надъ ней порядочно поработалъ.

— Поза, дйствительно, хороша,— отвтилъ Деронда посл минутнаго молчаня,— ты много работалъ Рождествомъ, потому что ты, вроятно, задумалъ эти картины уже по возвращени въ Лондонъ, не такъ-ли?..

Ни одинъ изъ нихъ не упомянулъ до сихъ поръ имени Миры, хотя, очевидно, Гансъ именно ее изображалъ въ образ Вероники.

— Нтъ, я уже давно задумалъ эту серю, но не находилъ подходящей модели. Моя Вероника должна быть красивйшей еврейкой въ мр, и теперь я ее нашелъ.

— А хочетъ-ли она появляться въ такомъ образ? Я думаю что эта женщина должна быть ей отвратительна и ненавистна. Знаетъ-ли она, что ты рисуешь?

— Конечно, она по моей просьб приняла эту позу и сама схватила за колни маму, которая изображала Флора.

— Она, вроятно, не знаетъ истори Вероники,— сказалъ Деронда съ негодованемъ.

— Какъ-же? Я ей разсказалъ, но, конечно, въ дамскомъ вкус. Моя Вероника — пламенная патротка, которая изъ любви, а также и честолюбя, послдовала за злйшимъ врагомъ своего народа, почему и понесла подобающее наказане. Мира плакала, воображая отчаяне Вероники, возвратившейся одинокой и всми покинутой на развалины ерусалима. У меня не хватило духа признаться ей, что я самъ сочинилъ весь этотъ эпизодъ.

Деронда ничего не отвтилъ и снова принялся разсматривать эскизы Ганса. Наконецъ, обернувшись къ нему, онъ произнесъ:

— Можетъ быть, я слишкомъ щепетиленъ, Мейрикъ, но я долженъ просить тебя бросить эту мысль.

— Какъ!— воскликнулъ Гансъ, принимая трагическую позу,— бросить свои картины! Мою безсмертную серю Вероники! Что ты, одумайся! Но, прежде чмъ услышать твой отвтъ, дай мн бросить палитру и взъерошить себ волосы дыбомъ.

И онъ такъ комично привелъ въ исполнене свои слова, что Деронда не могъ не улыбнуться.

— Рисуй себ Вероникъ сколько хочешь но, пожалуйста, избери себ другую натурщицу,— отвтилъ онъ.

— Почему?— спросилъ Гансъ серьезно.

— Потому, что она, можетъ быть, вскор добьется извстности: мы съ м-съ Мейрикъ хлопочемъ о томъ, чтобъ она сдлалась пвицей, и тогда ея лицо будетъ всмъ знакомо. Если ты не понимаешь моего взгляда, то мн нечего и распространяться, но, во всякомъ случа, Мира, если-бъ она знала, конечно, не захотла-бы быть выставленной на показъ, какъ модель для подобной героини.

Гансъ чутъ не лопнулъ со смха, и только удержался, увидавъ недовольное выражене на лиц Деронды.

— Извини меня!— воскликнулъ онъ,— ты знаешь, что я спокойно перенесу всякое твое замчане о моихъ картинахъ, но предполагать, что он достигнутъ извстности въ публик,— это ужь слишкомъ! Полно, мое самолюбе никогда не заходило такъ далеко. Не безпокойся, эти картины останутся для всхъ тайной.

Деронда долженъ былъ согласиться, что съ этой стороны не существовало ни малйшей опасности, но его отвращене къ тому, чтобъ Мира приняла образъ легкомысленной Вeроники, отъ этого нисколько не уменьшилось. Гансъ, чтобъ загладить неловкое положене, иринялся снова за работу, но вскор не выдержалъ и воскликнулъ:

— Но, если-бы мои картины и возбудили всеобщее внимане, то я не понимаю, почему ты протестуешь? Каждый извстный живописецъ обезсмертилъ на полотн лицо, передъ которымъ онъ. боле всего преклонялся. Его душа воплощается въ его картинахъ. То, что онъ ненавидитъ, онъ изображаетъ въ каррикатур, а то, что обожаетъ,— въ героической, священной фигур.

— Такими общими мстами нельзя разршать нравственные вопросы,— отвтилъ Деронда ршительно,— все, что ты говоришь, можетъ быть, и справедливо, но все-же я правъ, не желая, чтобы ты изображалъ Миру Вероникой. Конечно, я ошибался, говоря, что вся публика увидитъ ее въ твоихъ картинахъ, но даже если он и останутся, въ тайн, то, я полагаю, что теб не слдуетъ этого длать. Ты долженъ понять, что положене ея теперь очень деликатное и, пока она не достигнетъ самостоятельности, надо съ ней обходиться такъ-же осторожно, какъ съ венецанскимъ хрусталемъ, изъ опасеня, чтобъ она не лишилась своего теперешняго прюта. Можешь-ли ты отвчать за себя? Извини, Гансъ, но я ее нашелъ и я обязанъ о ней заботиться. Ты меня понимаешь?

— Понимаю,— проговорилъ Гансъ съ добродушной улыбкой:— ты совершенно справедливо полагаешь, что мн какъ-бы на роду написано разбивать все, попадающееся мн на встрчу, и этимъ прошибать себ лобъ. Такая ужъ моя судьба. Съ тхъ поръ, какъ я живу на свт, я только и длаю, что попадаю въ просакъ или другихъ подвергаю опасности. Первая моя глупость была родиться, а послдняя — любить живопись — глупость, отъ которой я всю жизнь не отдлаюсь. Ты думаешь, что я теперь надлаю глупостей дома. Нтъ, я измнился. По-твоему, я долженъ влюбиться по уши въ Миру. Это правда, я уже, влюбленъ. Но ты думаешь, что я надлаю глупостей и испорчу все дло? Въ этомъ ты совершенно ошибаешься. Я преобразился, спроси у мамы.

— А ты не считаешь глупостью безнадежную любовь?— спросилъ Деронда.

— Я не считаю ее безнадежной,— отвтилъ Гансъ съ вызывающимъ хладнокровемъ.

— Любезный другъ, ты только подготовляешь себ тяжелый ударъ,— произнесъ Деронда:— она ни за что не выйдетъ замужъ за христанина, если-бы даже его и полюбила. Ты слыхалъ, конечно, какъ она говоритъ о своемъ народ и о своей религи?

— Это не можетъ долго продолжаться. Она никогда не встртитъ сноснаго еврея: они вс таке противные.

— Но она можетъ вернуться въ свою семью, чего она такъ жаждетъ. Ея мать и братъ, вроятно, закоренлые евреи.

— Я приму еврейскую религю, если она этого пожелаетъ,— проговорилъ Гансъ, пожимая плечами и смясь.

— Не говори пустяковъ,— произнесъ Деронда съ жаромъ,— я думалъ, что ты питаешь къ ней серьезное чувство.

— Конечно, только ты считаешь его безнадежнымъ, а я нисколько.

— Я не знаю, что можетъ случиться, но странно, чтобъ ты нашелъ въ отношеняхъ Миры къ теб поддержку своимъ несбыточнымъ надеждамъ,— сказалъ Деронда, сознавая, что онъ говоритъ уже слишкомъ презрительно.

— Я строю свои надежды не на женскихъ чувствахъ,— отвтилъ Гансъ, выражаясь тмъ шутливе, чмъ Деронда говорилъ серьезне,— а на наук и философи. Природа предназначила Мир влюбиться въ меня. Это вызывается амальгаммой расъ, сродствомъ контрастовъ и необходимостью умрить уродливость одного субъекта красотою другого. Я совершенная противоположность Мир — я христанинъ, хотя плохой, и къ тому еще не могу пропть двухъ нотъ въ тактъ. Никто боле меня не иметъ шансовъ на ея любовь.

— Я вижу, что все это пустая болтовня, Мейрцкъ, ты не думаешь нисколько о томъ, что говоришь,— сказалъ Деронда, положивъ руку на него плечо и нсколько успокоившись,— я дуракъ, что отвчалъ теб серьезно.

— Честью клянусь, что я говорю искренно,— отвтилъ Гансъ, также положивъ руку на плечо Деронды и смотря ему прямо въ глаза,— я все равно, что на исповди. Моя мать считаетъ тебя опекуномъ Миры, а себя отвтственной передъ тобою за все, что можетъ случиться съ Мирою въ ея дом. Да, я ее люблю, я ее обожаю… но я не отчаиваюсь… и сдлаюсь достойнымъ ея любви.

— Ты не можешь этого сдлать.

— Виноватъ, я долженъ былъ сказать, что постараюсь быть достойнымъ ея.

— Ты не можешь исполнить этого своего намреня, Гансъ. Ты вдь столько разъ ршался помогать матери и сестрамъ?

— Ты имешь право меня упрекать?— сказалъ Гансъ тихо.

— Можетъ быть, я поступаю не великодушно, но долженъ предупредить тебя, что твои надежды — безумное донъ-кихотство.

— Даже и въ этомъ случа я пострадаю одинъ, потому что не скажу ей ничего прежде, чмъ не буду увренъ въ благопрятномъ отвт. Нтъ, я лучше рискну, и, если потерплю поражене, бда еще невелика, но я не хочу отчаиваться, хотя ты и подносишь мн это зелье. Я боле не пью вина, такъ позволь-же мн хоть упиваться надеждами.

— Съ большимъ удовольствемъ, если только это принесетъ теб пользу,— отвтилъ Деронда, отходя отъ Ганса.

Слова его звучали очень добродушно, но они, очевидно, шли не изъ глубины его сердца. Онъ ощущалъ въ себ то непрятное чувство, которому иногда подвергается человкъ видя, что покровительствуемые имъ люди отвергаютъ въ немъ всякую способность увлекаться и чего-либо желать, подобно имъ. Мы всегда полагаемъ, что наши руководители должны быть безгршны, хотя часто нтъ лучшаго учителя, чмъ человкъ, исправившйся отъ своихъ собственныхъ заблужденй. Но время своей дружбы Деронда привыкъ къ эгоизму Ганса, но онъ никогда не относился къ нему непрязненно, Гансъ обыкновенно изливалъ передъ нимъ свою душу и никогда не заботился о чувствахъ Деронды, который, въ свою очередь, былъ вполн доволенъ. Но теперь онъ съ негодованемъ замчалъ, что Гансъ не допускалъ и мысли о соперничеств съ Дерондою, словно послднй былъ архангеломъ Гавриломъ. Исключать себя изъ числа состязующихся онъ могъ самъ, но чтобъ друге его исключали — было нестерпимо обидно. Онъ всегда ожидалъ, что Гансъ надлаетъ ему безпокойствъ, но онъ не предчувствовалъ, чтобъ эти безпокойства подйствовали на него такъ сильно, и ему было отчасти стыдно за себя, такъ-какъ онъ былъ вполн убжденъ въ несбыточности надеждъ Ганса. Но эти надежды возбудили въ немъ мысль о перемн, которая могла произойти въ молодой двушк и, хотя онъ протестовалъ противъ подобнаго предположеня, но все-же одна уже ея возможность тревожила его. Вообще бдный Гансъ переставалъ относительно его играть роль обращеннаго на истинный путь блуднаго сына и возбуждалъ въ немъ уже не дружеское сострадане, а совершенно иныя чувства…

Постивъ Чельси, Деронда безъ особаго удовольствя, какъ слдовало-бы ожидать, услыхалъ отъ м-съ Мейрикъ, что она совершенно успокоилась насчетъ ея любимаго сына. Мира казалась веселе прежняго и въ первый разъ при немъ смялась, разсказывая, какъ Гансъ представлялъ различныя пароди, не мняя костюма.

— Я прежде не любила на сцен комическихъ пьесъ,— прибавила она,— и находила ихъ всегда слишкомъ длинными, но м-ръ Гансъ въ одну и ту-же минуту представляетъ то слпого пвца, Рензи, произносящаго торжественную рчь къ римлянамъ, то балетнаго танцовщика, то молодого, разочарованнаго юношу. Мн всхъ ихъ искренне жаль, но я отъ души смюсь,— прибавила Мира со смхомъ.

— Мы до прзда Ганса вовсе не думали, что Мира уметъ смяться,— замтила м-съ Мейрикъ.

— Онъ, кажется, теперь въ удар,— проговорилъ Деронда,— неудивительно, что онъ васъ всхъ развеселилъ.

— Во всякомъ случа онъ безукоризненно ведетъ себя со времени своего прзда,— сказала м-съМейрикъ, прибавляя мысленно: ‘о, если-бъ это только продолжалось!’

— Какое счастье, что сынъ и братъ возвратился въ этотъ домъ — произнесла Мира:— съ душевнымъ удовольствемъя слушаю всегда, какъ они вс вмст вспоминаютъ о прошломъ. Какое счастье имть мать и брата! Я этого никогда не испытала.

— И я также…— невольно прибавилъ Деронда.

— Какъ жаль!— продолжала Мира,— И вы испытали горе! А мн-бы хотлось, чтобъ вы видли въ жизни все доброе, какое только въ ней можетъ заключаться.

Послдня слова она произнесла съ особеннымъ чувствомъ, устремивъ глаза на Деронду, который, облокотясь на свое кресло, внимательно смотрлъ на нее, стараясь отгадать, произвелъ-ли Гансъ на нее какое-нибудь впечатлне. Мира всегда говорила откровенно съ Дерондой, считая его своимъ ниспосланнымъ съ неба утшителемъ, но теперь она впервые стала думать о немъ, какъ о существ, прошлое котораго имло много общаго съ ея собственной судьбой.

— Но м-ръ Гансъ говорилъ вчера,- продолжала она посл минутнаго молчаня,— что вы, заботясь всегда о другихъ, сами ни въ чемъ не нуждаетесь. Онъ разсказалъ намъ великолпную исторю Будды, который отдалъ себя въ жертву тигриц для спасеня ея съ дтенышами отъ голодной смерти. Онъ увряетъ, что вы походите на Будду, и мы вс съ нимъ согласны.

— Пожалуйста, не воображайте этого!— проговорилъ Деронда, котораго въ послднее время подобныя предположеня начинали сердить,— Если-бъ даже я такъ много думалъ о другихъ, какъ вы полагаете, то это еще не значитъ, что я самъ ни въ чемъ не нуждаюсь. Когда Будда отдалъ себя на съдене тигриц, онъ, можетъ быть, самъ былъ очень голоденъ.— Если онъ былъ очень голоденъ, то, онъ вроятно, предпочелъ быть съденнымъ тигрицей, чмъ умереть голодной смертью,— замтила Мабъ.

— Пожалуйста, Мабъ, не лишайте поступокъ Будды его красоты!— сказала Мира..

— Если только это — правда,—прибавила практическая Эми.— Вы всегда, Мира, говорите о красот, какъ-будто она синонимъ правды.

— Это совершенно справедливо,— проговорила Мира тихо, то, что люди считаютъ высшей красотой, должно быть и высшей правдой…

— Я васъ не понимаю,— возразила Эми.

— А я понимаю,— сказалъ Деронда,— красота — теоретическая правда, хотя, быть можетъ, она на практик непримнима. Она живетъ въ мр идей. Не такъ-ли?

— Вроятно, вы понимаете меня, а я не могу ясно выразить своей мысли,— отвтила Мира задумчиво.

— Но было-ли хорошо со стороны Будды, что онъ отдалъ себя на съдене тигриц?— спросила Эми,— мн кажется, что это дурной примръ.

— Если-бъ вс такъ поступали, то тигры слишкомъ разжирли-бы,— прибавила Мабъ.

Деронда разсмялся, но поспшилъ выступить въ защиту поэтическаго миа.

— Эта исторя только составляетъ крайнее выражене ежедневно случающагося самопожертвованя,— сказалъ онъ,— преувеличене, какъ въ словахъ, такъ и въ народныхъ легендахъ, только доказываетъ развите воображеня.

— Теперь, кажется, я могу высказать свою мысль,— произнесла Мира, необращавшая вниманя на предыдущй разговоръ.— Идеальная красота, мн кажется, столь-же дйствительна, какъ дйствительна напримръ, моя мать, образъ которой такъ-же реаленъ для меня, какъ образы всхъ окружающихъ меня живыхъ лицъ.

— Но намъ не надо слишкомъ отвлекаться отъ практическихъ предметовъ,— сказалъ Деронда внутренно вздрогнувъ при мысли, чмъ могла быть въ дйствительности ея мать,— я прхалъ сегодня къ вамъ, чтобы разсказать о вчерашнемъ разговор съ великимъ музыкантомъ Клесмеромъ. Я надюсь, что онъ окажетъ полезное покровительство Мир.

— А!— произнесла м-съ Мейрикъ съ удовольствемъ,— вы думаете, что онъ захочетъ ей быть полезнымъ?

— Я надюсь, онъ очень занятъ, но общалъ назначить время для миссъ Лапидусъ,— какъ мы теперь должны ее называть,— сказалъ онъ съ улыбкой,— если она согласна порхать къ нему и спть что нибудь въ его присутстви.

— Я понимаю его,— спокойно отвтила Мира,— онъ желаетъ услышать мой голосъ прежде, чмъ ршить, стою-ли я его вниманя.

Деронду поразилъ здравый смыслъ молодой двушки, которая такъ просто относилась къ вопросамъ практической жизни.

— Я надюсь, что эта поздка не будетъ вамъ непрятна, особенно если м-съ Мейрикъ отправится съ вами.

— Нисколько. Я всю жизнь подвергалась подобнымъ экзаменамъ, и они мн не страшны. А Клесмеръ очень строгъ?

— Онъ странный человкъ, но я недостаточно его знаю, чтобы судить, строгъ-ли онъ, или нтъ. Я увренъ только въ одномъ, что онъ истинно добръ на дл, боле, чмъ на словахъ.

— Я привыкла, чтобъ со мной обращались грубо, и никогда не слыхала похвалъ.

— Правда, Клесмеръ очень грубъ на взглядъ, но добрая улыбка не сходитъ съ его лица, хотя ее трудно увидть чрезъ его очки.

— О я его не испугаюсь, вдь, если-бъ онъ и сталъ рычать на меня, какъ левъ, то мн надо вдь только пть, а это я всегда съумю.

— Въ такомъ случа, вы не откажетесь пть въ гостиной леди Малинджеръ? Она намрена пригласить васъ, и вы тамъ увидите многихъ важныхъ барынь, которыя, конечно, захотятъ воспользоваться вашими уроками для своихъ дочерей.

— Какъ вы быстро идете въ гору,— произнесла м-съ Мейрикъ,— вы, вроятно, никогда этого не ожидали, Мира?

— Мн немного страшно носить имя миссъ Лапидусъ, сказала Мира, красня,— нельзя-ли мн лучше сохранить свое прежнее имя Коганъ.

— Я васъ понимаю,— поспшно отвтилъ Деронда,— но, право, Коганъ — неприличная фамиля для пвицы. Мы должны въ подобныхъ мелочахъ подчиняться общественнымъ предразсудкамъ. Впрочемъ, мы, вдь, можемъ придумать друroe имя, испанское или итальянское, какъ обыкновенно длаютъ пвицы.

— Нтъ,— промолвила Мира посл нкотораго размышленя,— если Коганъ не годится, то я сохраню лучше свое прежнее имя. Вдь мн нечего боле скрываться отъ преслдованй: у меня теперь есть друзья,— прибавила она, глядя на м-съ Мейрикъ, а если-бъ я приняла другую фамилю, то мн показалось-бы, что я навсегда отреклась отъ своего бднаго отца. Отца!.. Какъ я могла-бы видть его горе, услышать его стоны,— и не придти ему на помощь?.. Вдь онъ покинутъ и одинокъ.— Вс мнимые друзья его давно покинули… Неужели и я послдую ихъ примру?

— Длайте то, что считаете правильнымъ, дитя мое, и я никогда не буду васъ отговаривать,— отвтила м-съ Мейрикъ, хотя она въ душ нисколько не жалла отца Миры.

Выходя изъ скромнаго домика въ Чельси, Деронда невольно подумалъ: ‘не хорошо сердиться на Ганса. Онъ не можетъ-же запретить себ любить Миру, хотя глупо воображать и святотатственно надяться, что она будетъ когда-нибудь его женой’.

А Деронда могъ-ли самъ питать подобныя надежды? Онъ не былъ достаточно наивенъ, чтобъ ставить себя въ то положене, которое онъ признавалъ немыслимымъ для своего друга, но, очевидно, въ послдне дни въ его чувствахъ къ Мир — произошла какая-то новая перемна.

Но помимо этихъ причинъ у него было достаточно другихъ, для того, чтобы отогнать отъ себя эту мысль, онъ длалъ это по тому же побужденю, по которому не продолжалъ бы читать разсказа, способнаго пробудить въ немъ надежды и мечты о невозможномъ. Но могло-ли неожиданно помочь ему въ этомъ открыте его происхожденя? что онъ собственно зналъ о немъ?

Странно, что въ эти послдне мсяцы, когда онъ долженъ былъ уже, наконецъ, избрать себ дорогу въ жизни, Деронду все сильне и сильне стала безпокоить эта неизвстность. Открыте его происхожденя могло принести ему горе: въ этомъ онъ почти не сомнвался, но оно упорядочило бы его жизнь, указавъ ему его ближайшя обязанности..

Мене всего нравилось ему стоять драпируясь въ тогу непризданаго геня, въ качеств критика, въ сторон отъ всякой активной дятельности. Его привязанность къ сэру Гюго заставляла его иногда соглашаться съ мннями, которыя шли въ разрзъ съ его собственными, а когда его осаждали сомння, онъ даже прямо упрекалъ себя въ неблагодарности къ нему. Многе жалуются на то, что происхождене налагаетъ на нихъ извстные узы, Деронду же, наоборотъ, угнетало отсутстве ихъ. Для него слова: ‘отецъ и мать’ имли неизъяснимое значене, заключали въ себ особый мистическй смыслъ. Среднй человкъ не пойметъ этого чувства,— сочтетъ его преувеличенемъ, но мало ли чего не пойметъ среднй, хотя-бы даже и, такъ называемый ‘образованный’, человкъ! При всемъ моемъ уважени къ знанямъ такого человка, я не могу пройдти молчанемъ того обстоятельства, что многе доказанные факты, касающеся даже движенй его собственнаго сердца, ему тоже неизвстны. Быть можетъ, въ Деронд это чувство было еще сильне потому, что ему некому было поврить свой сомння, не на кого было опереться. По временамъ онъ мечталъ о друг, передъ которымъ онъ могъ бы излить всю свою душу, о человк, не слишкомъ увренно смотрящемъ впередъ. До сихъ поръ онъ, по отношеню къ людямъ, являлся всегда руководителемъ и утшителемъ другихъ, самъ не имя ни того, ни другого, но трудно быть вполн откровеннымъ съ человкомъ опекаемымъ, смотрящемъ на тебя снизу вверхъ.

Но никакой — надежды встртить такого друга у него до сихъ поръ не было…

ГЛАВА XXXVIII.

Способность предвидня есть, въ сущности, вопросъ спорный, но стремленя и желаня нкоторыхъ людей принимаютъ иногда опредленную форму живыхъ образовъ, дло, которое они только подготовляютъ, часто является передъ ними уже совершеннымъ, событе, желаемое или, наоборотъ, внушающее страхъ, облекается въ реальную дйствительность.

Это, однако, не значитъ, что они совершенно лишены способности логически мыслить. Есть такя богато одаренныя натуры, въ которыя вншня впечатлня такъ-же легко проникаютъ, какъ въ стовратныя ивы. Правда, мы привыкли смотрть на крайнихъ мечтателей, какъ на экземпляры низшей породы.. Но разв маленькя животныя, т, которыя легко спрячутся въ перчатк, не единокровные братья огромнымъ четвероногимъ? Мы часто видимъ маленькихъ людишекъ, громко провозглашающихъ себя ‘патротами’, не понимая смысла этого великаго слова. А, такъ называемые, писатели, властители думъ! Спасутъ-ли ихъ отъ Страшнаго Суда ихъ многотомныя писаня, которыя часто бываютъ такъ-же пусты, какъ и ихъ творцы?

Къ подобнымъ мечтателямъ, которые, однако, бываютъ иногда не мене трезвы и логичны, чмъ самые разсчетливые торгаши, принадлежалъ и Мардохей, сразу поразившй Деронду, какъ любопытная загадка. Но интересъ, возбужденный въ молодомъ человк этимъ чахоточнымъ евреемъ, очевидно, пламеннымъ изслдователемъ одной изъ втвей человческаго знаня, который подобно Спиноз, снискивалъ себ пропитане какимъ-нибудь скромнымъ заработкомъ, не шелъ дале смутнаго, неопредленнаго любопытства, такъ-какъ стремленя его не отвчали какой-либо опредленной иде занимавшей Деронду.

Встрча съ нимъ произвела, однако, совершенно иное впечатлне на Мардохея. Впродолжени многихъ лтъ чувствуя постоянный упадокъ своихъ физическихъ силъ и испытывая умственное одиночество, онъ пламенно желалъ найти какое-нибудь юное существо, которому могъ-бы передать вс сокровища своего ума, найти душу, настолько близкую, чтобъ она въ состояни была продолжать великую работу его краткой, страдальческой жизни. Весь запасъ свтлыхъ иллюзй, обыкновенно отличающй чахоточнаго больного, былъ сосредоточенъ въ Мардохе не на физическомъ желани возстановить свое я, а на пламенномъ стремлени воскреснуть въ лиц другого,— стремлени, первоначально выросшемъ изъ мрачнаго разочарованя и постепенно превратившемся въ надежду, даже въ увренность.

Постоянно изучая физономю людей съ одной неизмнной цлью, онъ, наконецъ, опредлилъ себ ясно то, чего искалъ. Изслдуя тайныя причины неудачъ и преградъ, встрченныхъ имъ на своемъ пути, онъ пришелъ къ тому убжденю, что этотъ подозрваемый, высшй человкъ долженъ былъ представлять совершенный съ нимъ контрактъ. Обладая всми элементами, необходимыми для сочувствя длу Мардохея, такой еврей, образованный, нравственно развитый, съ пламенной энергей и живой воспримчивостью, долженъ былъ, вмст съ тмъ, отличаться физической красотой и здоровьемъ, быть изящнымъ человкомъ, привыкшимъ къ свтскому обществу, одареннымъ живымъ краснорчемъ, свободнымъ отъ лишенй и нищеты. Такому человку надлежало доказать во-очю, что блескъ и величе доступны и евреямъ, а не оплакивать судьбу своего, народа, погибающаго среди нищеты и рабскаго безсиля, съ отличительной печатью отверженной рассы на лиц, какую носилъ на себ Мардохей.

Составивъ въ своемъ ум идеалъ отыскиваемаго человка, Мардохей часто бродилъ по картиннымъ галлереямъ, англйскимъ и заграничнымъ, стараясь найти дорогой ему образъ въ благороднйшихъ и возвышеннйшихъ типахъ человческой красоты, доступной еврейской расс. Но эти прогулки всегда оканчивались только разочарованемъ, потому что очень мало такихъ знаменитыхъ картинъ, на которыхъ изображено юное, красивое, величественное лицо, мыслящее и способное на какой-бы то-ни было подвигъ. Многе постители еще до сихъ поръ помнятъ его истощенную фигуру и впалые глаза, горвше какимъ-то страннымъ блескомъ, когда онъ стоялъ передъ какой-нибудь картиной, останавливавшей на себ его внимане. Онъ носилъ обыкновенно суконную шапку, оттороченную мхомъ, которую ни одинъ физономистъ-художникъ не посовтовалъ-бы ему снять. Но постители смотрли на него, какъ на нсколько страннаго еврея, по всей вроятности, торгующаго старыми картинами, и Мардохей, когда замчалъ на себ эти взгляды, прекрасно понималъ, какое впечатлне онъ производитъ на зрителей.

Горькй опытъ доказалъ ему, что къ идеямъ человка въ. рубищ относятся съ недовремъ, если ихъ, подобно Петру-Пустыннику, не возвщать народу посредствомъ колокольнаго звона. Но этотъ еврей былъ слишкомъ уменъ и благороденъ для того, чтобы приписывать свое духовное одиночество исключительно предразсудкамъ другихъ: онъ понималъ, что нкоторыя стороны его характера способствовали этому не въ меньшей степени,— и, потому-то, въ его воображени такъ властно и прочно занялъ мсто образъ того другого, неизвстнаго, олицетворявшаго собой цвтущую жизнь, который по представленю каббалистовъ, долженъ былъ появиться для усовершенствованя человчества и для того, чтобы воспринять все продуманное и прочувствованное имъ за всю его угасающую жизнь. Сокровенныя думы его сердца (этотъ странный оборотъ здсь вполн умстенъ) казались ему слишкомъ тсно связанными съ жизнью, чтобъ он могли исчезнуть безслдно не имя будущности, и, по мр того какъ образъ этотъ, созрвалъ въ его мозгу, любовь къ нему, созерцательная и благодарная, все боле и боле росла въ его душ. Сосредоточивая вс свои мысли на одномъ этомъ предмет, Мардохей, наконецъ, дошелъ до того, что въ области его фантази этотъ идеальный юноша уже представлялся ему медленно приближающимся къ нему изъ голубой дали, озаренный золотистыми лучами восходящаго или заходящаго солнца.

Мардохей очень любилъ нкоторыя красивыя мста Лондона, и во время заката или восхода солнца онъ часами простаивалъ на какомъ нибудь мосту, съ интересомъ слдя за кипучею дятельностью города. Даже когда онъ сидлъ согнувшись надъ работой, онъ изъ своего окна смотрлъ на. черныя крыши и разбитыя окна сосднихъ домовъ, а мысленно уносился далеко, туда, гд горизонты шире, гд небосвтле, и въ такя минуты черты долго жданнаго воскресителя возставали передъ нимъ особенно живо. Въ чертахъ, этихъ свтились: молодость, красота, разумъ, достоинство, словомъ — все то, что сохранилось въ его воспоминаняхъ о лицахъ, которыя онъ видлъ среди евреевъ Голланди и Богеми. Онъ мечталъ о немъ, какъ мечтаетъ двушка освоемъ будущемъ возлюбленномъ, со страстнымъ желанемъ олицетворить себя въ немъ и слиться съ нимъ. Видне превратилось для него въ товарища и собесдника, съ которымъ онъ длился мыслями не только на яву, но и во сн, въ томъ легкомъ сн, про который можно сказать: ‘я сплю, но сердце мое бодрствуетъ’, когда тривальныя событя вчерашняго дня переплетаются съ планами далекаго будущаго.

Въ послднее время жажда воплотить въ другомъ существ свою идеальную жизнь становилась въ немъ все тревожне и пламенне, по мр того, какъ ясне приближалась минута его физической смерти. А между тмъ, преемникъ еще не явился, преемникъ, который спасъ-бы трудъ Мардохея отъ забвеня и предоставилъ-бы ему подобающее мсто въ наслди родного народа.

Многе сочтутъ это нездоровымъ преувеличенемъ собственныхъ заслугъ, полагая, что высшее достоинство человка выражается въ словахъ: ‘Не я,— такъ другой’, когда человкъ не придаетъ своей жизни особаго значеня. Но нтъ, это не такъ! Боле благородная натура стремится быть создателемъ, дйствующимъ лицомъ, а не зрителемъ, сильная любовь благословляетъ, вмсто того, чтобъ смотрть на благословеня другихъ и, пока солнце будетъ свтить на земл, будетъ жить и чувство, съ гордостью говорящее человку:— ‘Я виновникъ совершившагося!’ Поэтому, не теряя своей увренности въ конечномъ появлени идеальнаго юноши, которому надлежало спасти его духъ, Мардохей длалъ и самыя скромныя попытки оставить посл себя хоть какой-нибудь слдъ своей умственной работы.

Уже около двухъ лтъ онъ жилъ у Эзры Когана, подъ кровомъ котораго вс добродушно смотрли на него, какъ на нчто среднее между чернорабочимъ, учителемъ, вдохновеннымъ идотомъ, несчастнымъ объектомъ для благотворительности, набожнымъ человкомъ и — опаснымъ еретикомъ. По мр того, какъ сынъ Когана, Яковъ, подросталъ и обнаруживалъ рання способности къ ловкимъ комерческимъ предпрятямъ, Мардохей началъ его учить еврейской этик. Видя привязанность ребенка, который, однако, смотрлъ на него свысока, принимая его услуги, за услуги купленнаго на рынк раба, Мардохей возымлъ даже намрене сдлать его орудемъ для передачи будущему поколню своихъ возвышенныхъ идей, которыя онъ, однако, никогда, даже намеками, не выдавалъ его слишкомъ практическимъ родителямъ. Посл каждаго урока англйской грамоты и ариметики, онъ заставлялъ ребенка, усаживая его у себя на колняхъ и общая какя-нибудь игрушки, учить наизусть одну еврейскую поэму, въ которой онъ, еще юношей, излилъ вс пламенныя стремленя своей души.

‘Эти слова запечатлются въ ум ребенка,— думалъ онъ,— это своего рода книгопечатане’.

Яковъ исполнялъ волю своего учителя и старательно выговаривалъ слова текста, не понимая ихъ смысла. Порою это его очень забавляло и, если онъ въ эту минуту не находилъ для себя другого развлеченя, то онъ вслдъ за учителемъ выкрикивалъ подъ рядъ вс окончаня словъ, со стономъ вырывавшихся изъ глубины души бднаго Мардохея, до тхъ поръ, пока этотъ послднй не задыхался отъ волненя. Чаще всего маленькй Яковъ въ такя минуты занимался тмъ, что выворачивалъ карманы своей куртки или брюкъ, разыскивая, нтъ-ли въ нихъ чего-нибудь, надувалъ щеки и, откидывая назадъ голову, выкраивалъ преуморительную рожу, или-же хватался одной рукой за свой носъ, а другой — за носъ своего учителя, какъ-бы для того, чтобы убдиться, который изъ нихъ длинне. Мардохей при этомъ нисколько не сердился на своего ученика, а, наоборотъ, съ удовольствемъ прислушивался къ его словамъ, радуясь тому, что онъ ихъ такъ безошибочно произноситъ.

Но иногда мальчику это показывалось слишкомъ скучнымъ, и онъ соскакивалъ съ колнъ учителя, бросался на полъ, скакалъ на одной ног, ходилъ на четверенкахъ, ползалъ на живот — и въ такомъ вид продолжалъ пищать и визжать, коверкая стихи, которые были написаны когда-то Мардохеемъ кровью его сердца. Но вдохновенный учитель, съ терпнемъ пророка прощалъ ему вс эти шалости, и на слдующй день снова усаживалъ его къ себ на колни, снова читалъ ему вслухъ то, что легло его мозгъ и волновало его сердце, думая въ душ: ‘Можетъ быть, настанетъ день, когда онъ пойметъ смыслъ заученныхъ словъ и послдуетъ за тмъ, чему они учатъ. Такъ бываетъ и съ цлыми народами’.

Маленькому Якову все это чрезвычайно нравилось, тмъ боле, что, по окончани урока, онъ могъ грозными тирадами ново-еврейской поэзи до слезъ запугивать своихъ маленькихъ сестеръ и обращать въ бгство громаднаго кота. Мардохей все терпливо переносилъ и попрежнему продолжалъ свои странные уроки, пока одно неожиданное обстоятельство не положило имъ конецъ.

Однажды Мардохей читалъ ему вслухъ отрывокъ изъ одной своей поэмы, чахоточный голосъ его дрожалъ отъ волненя сильне обыкновеннаго, когда онъ декламировалъ еврейске стихи приблизительно слдующаго содержаня,

Прочь забвене, изсушающее сердце!

Прочь елей и вино изъ виноградниковъ враговъ:

Пустынна и одинока гора Нево,

Въ сердц ея — могила, чуднымъ блескомъ

Свтятся тамъ погребенный кивотъ

И златокрылый херувимъ, тамъ лица

Не мняютъ торжественной своей красоты,

И крпкя крылья простерты надъ нимъ.—

Заключенный въ тсную гробницу

Лежитъ тамъ завтъ. Одиночество и мракъ —

Мое покрывало, а сердце мое — могила!..

О, Гаврилъ, ударь по крышк гроба,—

И пробуди въ немъ снова, духъ живой!

Послдня слова Мардохей не прочелъ, а прокричалъ вдохновеннымъ голосомъ,— и замеръ.

Яковъ, между тмъ, случайно увидалъ на улиц бродячихъ гимнастовъ, и его дтское воображене тутъ-же занялось подражанемъ ихъ головоломнымъ упражненямъ, и когда Мардохей взглянулъ на Якова, который пересталъ вдругъ повторять слова, онъ, къ своему ужасу, увидлъ, что мальчикъ стоитъ на голов, стараясь языкомъ поднять съ полу мдную монету. Какъ ни привыкъ Мардохей къ страннымъ забавамъ ребенка, но эта непонятная выходка показалась ему дьявольской насмшкой надъ всмъ, что ему было такъ дорого и свято.

— Дитя, бдное дитя!— воскликнулъ онъ сдавленнымъ голосомъ и, закрывъ глаза, откинулся въ изнеможени на спинку кресла.

— Что съ вами?— спросилъ испуганный Яковъ, быстро подбгая къ нему, и, не получивъ отвта, началъ съ безпокойствомъ теребить его за руку.

Мардохей открылъ глаза, они дико и злобно блестли.

— Дитя!— произнесъ онъ глухимъ шопотомъ и схватилъ ребенка за плечи,— твое поколне проклято! Вы превратите золотыя крылья ангеловъ въ деньги и въ дорогя кольца для презрнныхъ женщинъ! Вы перемните свое имя, но ангелъ возмездя, съ огненнымъ мечемъ въ рукахъ, васъ признаетъ, и сердца ваши будутъ мрачными могилами для вашихъ мертвыхъ желанй, которыя превратятъ вашу жизнь въ мерзость запустня!..

Суровый видъ и окрикъ Мардохея странно поразили Якова своей необычайностью. Они заключали въ себ столько скрытой злобы, что терпливый, кроткй до сихъ поръ, товарищъ принялъ вдругъ въ глазахъ мальчика форму грознаго страннаго волшебника. Впалые, темные глаза, хриплые, свистяще звуки и тонке, судорожно сжатые пальцы наполнили мальчика такимъ ужасомъ, что ребенокъ былъ увренъ, что еще минута,— и весь домъ превратится въ развалины. Но когда прошла первая минута испуга, мальчикъ разразился плачемъ, этотъ взрывъ дтской печали разомъ привелъ Мардохея въ себя, и онъ нжно прижалъ ребенка къ своей груди.

Однако, эта сцена сильно подйствовала на пламеннаго энтузаста, который, несмотря на свою увлекающуюся натуру, стличался трезвымъ умомъ и постоянно упрекалъ себя за ложно направленную энергю. Онъ понялъ, что стыдно изливать свою душу передъ ребенкомъ, который не способенъ ни выслушать его, ни понять. Тмъ боле стремился онъ теперь къ тому, чтобы, найти друга, съ которымъ его связывали бы чувства любви и взаимнаго пониманя.

Въ подобномъ-то настроени, онъ впервые увидалъ Деронду въ книжной лавк. Лицо и вся фигура молодого человка поразили его необычайнымъ сходствомъ съ тмъ идеаломъ, который онъ постоянно носилъ въ своемъ сердц.

Тмъ большее отчаяне почувствовалъ онъ, когда Деронда сказалъ, что онъ не еврей. Неужели великой надежд, столь одухотворявшей Мардохея, предстояло такое разочароване? Но, когда онъ увидалъ въ тотъ-же день Деронду за столомъ у Когановъ, отрицане имъ еврейскаго происхожденя потеряло для Мардохея всякое значене, и первое впечатлне, произведенное на него Дерондой, воскресло съ новой силой.

Это второе свидане, при еще боле странной обстановк, казалось, вполн ручалось за осуществлене его надеждъ, спрашивая, знаетъ-ли незнакомецъ еврейскй языкъ, онъ совершенно забылъ объ отсутстви въ немъ другихъ необходимымъ условй для его идеала. Но ршительное ‘нтъ’ вновь повергло Мардохея въ самое мрачное и, на этотъ разъ, уже безнадежное отчаяне.

Первые дни посл неожиданной встрчи съ Дерондой были чрезвычайно тяжелы для Мардохея, онъ теперь походилъ на матроса погибающаго въ мор корабля, который, съ радостью замтивъ на горизонт парусъ, съ ужасомъ убждается, что онъ не движется, и — безнадежно повторяетъ, ‘Это мн только померещилось’. Но все-же дорогой, желанный образъ воплотился въ дйствительность, принялъ живую форму, плодъ теоретическихъ идей осуществился въ чемъ-то реальномъ. Естественно, что этотъ образъ уже не выходилъ изъ духовнаго кругозора энтузаста, и ему даже показалось, что лицо Деронды именно и есть лицо такъ долго и такъ страстно призываемаго друга и помощника. Мало-по-малу разочароване и отчаяне уступили мсто утшающей надежд. Теперь онъ постоянно видлъ Деронду, везд: во сн и на яву, въ сумеркахъ заката и въ лучезарномъ свт рождающагося дня.

Мардохей зналъ, что незнакомецъ придетъ для выкупа своего перстня, и желане снова его увидть съ теченемъ времени перешло въ увренность, что онъ непремнно его увидитъ. Такимъ образомъ, весь январь прошелъ для Мардохея въ томъ нервномъ волнени, когда впечатлительные люди не могутъ взяться ни за какое серьезное дло, ежеминутно ожидая какой-нибудь важной перемны въ своей судьб. Онъ не могъ продолжать учить Якова еврейской поэзи, не могъ посщать и маленькаго клуба, гд онъ также старался проводить свои идеи. Одного только просила его душа въ эти дни напряженнаго ожиданя — мирнаго, поэтическаго зрлища рки при пурпурныхъ лучахъ заходящаго солнца, нжно отражавшихся въ вод, которая какъ будто дышетъ жизнью, способной превратить всякое горе въ радость и утшене.

ГЛАВА XXXIX.

Черезъ два дня посл ршеня вопроса о томъ, какое имя принять Мир для публики, въ четвертомъ часу пополудни у дверей скромнаго домика м-съ Мейрикъ, въ Чельси, остановился экипажъ и раздался звонокъ. Вс молодыя двушки были дома: Кэти рисовала, м-съ Мейрикъ, Мабъ и Эми сидли за вышиваньем, а Мира, не отличавшаяся по этой отрасли искусства, читала что-то вслухъ, служа въ то-же самое время моделью для Кэти, которая рисовала виньетку, долженствовавшую изображать красивую двушку за чтенемъ. Услыхавъ необычный звонокъ, он вс взглянули другъ на друга съ удивленемъ.

— Кто это?— промолвила м-съ Мейрикъ,— неужели это леди Малинджеръ? Посмотри, Эми, не остановился-ли у дверей какой нибудь великолпный экипажъ?

— Нтъ, мама,— простой кэбъ.

— Это, вроятно, первый министръ, сказала Кэти.— Гансъ увряетъ, что даже первые люди въ Лондон не пренебрегаютъ кэбомъ.

— О-о!— воскликнула Мабъ,— это не лордъ-ли Руссель!

Въ эту минуту въ комнату вошла служанка и подала м-съ Мейрикъ карточку, а черезъ отворенную дверь уже виднлась характерная фигура, но не почтеннаго перваго министра, а Юля Клесмера съ его громадной головой, длинными ногами, разввающимися волосами и золотыми очками.

Ничто не могло смутить ‘маленькую мать’, м-съ Мейрикъ, быстро сообразивъ въ чемъ дло, она съ удовольствемъ подумала, что, если такая важная особа не потребовала Миру къ себ, а потрудилась сама пожаловать къ ней, то она, значитъ, чувствовала должное уважене къ молодой еврейк. Но все-же, передъ его массивной, неуклюжей фигурой, скромный домикъ въ Чельси показался всему семейству какой-то игрушечной клткой. Одинъ взглядъ Клесмера вселялъ въ каждаго невольную мысль, что онъ, вроятно, слишкомъ привыкъ къ многочисленнымъ аудиторямъ и широкой дятельности. Онъ былъ нсколько самодоволенъ, но это самодовольство, казалось, такъ-же естественно шло къ нему, какъ, напримръ, его длинные пальцы, и было-бы большой странностью съ его стороны, если-бъ онъ вздумалъ притворяться скромникомъ. Напротивъ, смиренное жилище м-съ Мейрикъ, повидимому, привлекло его особенное внимане, и онъ съ любопытствомъ осматривался по сторонамъ, вспоминая, что въ дтств онъ самъ жилъ въ подобной-же небогатой обстановк въ маленькомъ городк въ Богеми.

— Я надюсь, что васъ не обезпокоилъ,— сказалъ онъ почтительно, обращаясь къ м-съ Мейрикъ,— я былъ здсь по сосдству и думалъ выиграть время, лично явившись къ вамъ. Нашъ общй другъ, м-ръ Деронда, сказалъ мн, что я могу въ вашемъ дом имть честь познакомиться съ одной молодой особой, миссъ Лапидусъ.

Входя въ комнату, Клесмеръ уже замтилъ Миру, но съ утонченной вжливостью отвсилъ общй поклонъ всмъ молодымъ двушкамъ, какъ-бы недоумвая, которая изъ нихъ миссъ Лапидусъ.

— Это мои дочери, а вотъ миссъ Лапидусъ,— проговорила м-съ Мейрикъ, указывая на Миру.

— А! произнесъ Клесмеръ съ улыбкой удовлетвореннаго ожиданя и низко поклонился Мир, которой онъ сразу понравился, какъ добрый человкъ и великй музыкантъ, хотя и строгй судья.

— Вы не откажетесь для перваго знакомства мн тотчасъ-же что-нибудь спть?

— Съ большимъ удовольствемъ,— отвтила Мира, подходя къ фортепано,— вы очень любезны, что интересуетесь моимъ пнемъ. Я сама буду себ акомпанировать?

— Конечно,— промолвилъ Клесмеръ, садясь противъ Миры по приглашеню м-съ Мейрикъ, которая нарочно его такъ усадила, предполагая, что, видя передъ собою лицо молодой двушки, онъ найдетъ въ ея пни больше прелести.

Сердца всхъ присутствующихъ, кром Миры, сильно бились, и никто не смлъ прямо смотрть на страшнаго Клесмера, который, нахмуривъ брови, приготовился слушать. Ихъ утшала только мысль, что Деронда, слышавшй всхъ знаменитыхъ пвицъ, отдавалъ преимущество Мир, что-же касается до нея самой, то она была совершенно спокойна и начала пть съ полнйшимъ самообладанемъ.

Она выбрала знаменитую ‘Оду къ Итали’ Леопарди: ‘О, patria mia’, переложенную на поразительно эффектную музыку. Это было чудное соединене грусти съ торжествомъ, ‘благоговйнаго трепета и радости ожиданя…

‘Oh viva, oh viva

Beatissimi voi

Montre nel mondo si favelli о scriva’. *)

*) Ахъ! Ахъ! Блаженны люди, съ каедры ученыхъ указывающе этотъ избранный путь!..

закончила она и остановилась.

— Это произведене старика Лео,— сказалъ Клесмеръ.

— Да, онъ былъ моимъ послднимъ учителемъ въ Вн,— отвтила Мира съ задумчивой улыбкой,— онъ былъ такой вспыльчивый, но добрый. Онъ предсказалъ, что мой голосъ никогда не будетъ годиться для сцены, и оказался правымъ.

— Продолжайте, пожалуйста,— произнесъ Клесмеръ, подобравъ нижнюю губу и бормоча что-то себ подъ носъ.

Вс три сестры взглянули на него съ ненавистью за то, что онъ не похвалилъ пня Миры, а м-съ Мейрикъ даже начала опасаться за результатъ экзамена.

Желая исполнить просьбу Клесмера и полагая, что ему боле всего понравится нмецкая музыка, Мира начала пть одинъ за другимъ романсы Гретхенъ изъ ‘Фауста’, князя Радзивилла. Клесмеръ молча слушалъ, а, когда она кончила, онъ всталъ и, пройдясь по комнат, возвратился снова къ фортепано, гд Мира стояла, скрестивъ свои маленькя ручки, въ ожидани приговора.

— Позвольте мн пожать вамъ руку: вы — настоящй музыкантъ!— сказалъ онъ наконецъ, сверкая глазами и протягивая ей руку.

Мабъ едва не расплакалась, и вс три молодыя двушки тутъ-же признали Клесмера очаровательнымъ. М-съ Мейрикъ свободно перевела духъ. Но черезъ минуту онъ снова насупилъ брови и съ разстановкой произнесъ:

— Намъ, однако, нечего заноситься слишкомъ далеко, мы не соловьи и должны быть скромны.

Мабъ гнвно подумала: ‘Разв она самонадянна?’,— и тотчасъ-же перестала находить его очаровательнымъ.

Мира молчала, зная, что онъ сейчасъ выскажетъ своемнне боле опредленно.

— Я не совтовалъ-бы вамъ пть въ большой зал,— продолжалъ Клесмеръ,— но въ гостиной вы будете всегда имть успхъ, а въ Лондон карьера подобной пвицы даже блестяща. При томъ, вы, конечно, получите и уроки. Не прдете-ли вы ко мн на маленькй концертъ въ среду?

— Я буду вамъ очень благодарна,— отвтила Мира,— я, во всякомъ случа’, предпочла-бы зарабатывать себ хлбъ, не выступая на публичную арену. Я постараюсь исправить вс свои недостатки, но скажите, чмъ именно мн слдуетъ заняться?

— Я васъ познакомлю съ Асторгой,— промолвилъ Клесмеръ,— онъ — отецъ всхъ хорошихъ пвцовъ и дастъ вамъ добрый совтъ. М-съ Клесмеръ, если вы позволите, задетъ къ вамъ до среды,— прибавилъ онъ, обращаясь къ м-съ Мейрикъ.

— Мы сочтемъ это за величайшую честь.

— Вы споете ей что-нибудь?— спросилъ Клесмеръ, глядя на Миру,— она отличная музыкантша и иметъ душу, что лучше всякаго музыкальнаго уха. Ваше пне ей понравится. Vor den Wissenden sich stellen… Вы знаете конецъ?

— Да: Sicher ist’s in allen Fllen,— докончила Мира поспшно.

— Schn,— произнесъ Клесмеръ и снова протянулъ ей руку. Конечно, онъ прибгнулъ къ самой деликатной форм похвалы и внушилъ молодымъ двушкамъ самое глубокое уважене. Но представьте себ изумлене Мабъ, когда, неожиданно устремивъ на нее свой взглядъ, Клесмеръ ршительно сказалъ:

— Эта молодая особа, я вижу, хорошая музыкантша.

— Да,— отвтила Мира, видя, что Мабъ очень смутилась,— у нея удивительный toucher.

— Мира, что вы! Я не играю, а бренчу,— промолвила Мабъ съ ужасомъ, боясь, что этотъ сатана въ срыхъ панталонахъ прикажетъ еще ей сыграть что-нибудь! Но, къ ея удивленю и радости, онъ обращаясь къ м-съ Мейрикъ сказалъ:

— Не пожелаетъ-ли ваша дочь прхать къ намъ вмст съ миссъ Лапидусъ, чтобы послушать нашу музыку?

— Она будетъ очень рада и, конечно, съ благодарностью воспользуется вашимъ приглашенемъ,— отвтила м-съ Мейрикъ.

Поклонившись очень почтительно всмъ, Клесмеръ вышелъ изъ комнаты, которая снова приняла свой прежнй видъ, какъ только огромная фигура Клесмера изъ нея удалилась, м-съ Мейрикъ послдовала за нимъ.

— Она талантлива,— сказалъ Клесмеръ, когда дверь за ними затворилась,— и, если она не будетъ насиловать своего голоса, то можетъ имъ составить себ состояне. Деронда мн сказалъ, что въ этомъ главное дло. Вы заботитесь о ней? Она, кажется, очень хорошая двушка.

— Это ангелъ!— воскликнула м-съ Мейрикъ съ душой.

— Нтъ, она скоре хорошенькая еврейка, и ангеламъ до нея далеко,— отвтилъ Клесмеръ съ улыбкой,— но она, кажется, уже нашла себ ангела-хранителя?

Съ этими словами онъ попрощался съ м-съ Мейрикъ и вышелъ изъ маленькаго домика въ Чельси.

Когда раздался стукъ отъзжающаго экипажа, въ маленькой гостиной произошла самая оживленная сцена. Мабъ начала бшено вертться, хлопая въ ладоши, м-съ Мейрикъ поцловавъ Миру и благословила ее, а Эми воскликнула съ жаромъ:

— Къ сред не поспетъ ея новое платье!

Одна Мира молча сидла передъ фортепано, и слезы медленно катились по ея щекамъ.

— Ну, Мабъ,— сказала м-съ Мейрикъ,— полно плясать, поговоримъ серьезно.

— Да, да, поговоримъ!— воскликнула Мабъ, усаживаясь у ногъ матери.— Гансъ общалъ сегодня придти. Какъ жаль, что его здсь не было при Клесмер! Впрочемъ, они-бы здсь вдвоемъ едва-ли помстились. Мира, о чемъ ты плачешь?

— Отъ радости. Я вамъ всмъ такъ благодарна, онъ былъ ко мн такъ добръ!

— Да, наконецъ, смилостивился,— рзко замтила Мабъ,— но онъ съ самаго начала могъ-бы тебя похвалить хоть для поощреня. Я его возненавидла за его холодное, дерзкое ‘продолжайте’. Онъ мн показался тогда уродомъ!

— У него прекрасное лицо,— возразила Кэти.

— Да, теперь, но не тогда, когда онъ говорилъ это. Я терпть не могу людей, которые держатъ свои мння закупоренными, чтобъ ихъ выпустить на свтъ вдругъ, съ трескомъ. Они какъ-бы боятся сдлать васъ счастливыми безъ предварительнаго испытаня. Впрочемъ, я ему все прощаю,— прибавила Мабъ великодушно,— за его приглашене. Но какъ это онъ узналъ, что я музыкантша? Ужъ непотому-ли, мама, что лобъ у меня сильно выдается впередъ?

— Онъ видлъ, какъ ты слушаешь музыку, и тотчасъ призналъ въ теб талантъ,— отвтила м-съ Мейрикъ.— Поврь мн, у него заколдованные очки, и онъ видитъ въ нихъ все. На какую это нмецкую фразу ты такъ скоро ему отвтила, моя умница?

— Тутъ нтъ ничего удивительнаго,— сказала Мира съ улыбкой:— я учила наизусть эти дв строфы, и он гласятъ что ‘легко пть или длать что-бы то-ни-было передъ компетентными судьями.’

— Вотъ почему ты его и не испугалась,— замтила Эми,— но намъ надо ршить серьезный вопросъ: какое платье наднетъ Мира въ среду?

— Я поду въ этомъ моемъ черномъ, шерстяномъ плать,— сказала Мира, вставая съ мста,— мн только придется купить блыя перчатки и новые ботинки.

— Вотъ идетъ Гансъ!— воскликнула м-съ Мейрикъ,— стойте смирно, и мы спросимъ его мння о вашемъ плать. Художники въ этомъ случа лучше совтники.

— Отчего-же вы никогда не спрашиваете моего совта?— сказала Кэти съ упрекомъ.

— Юноши, дитя мое, такое опасное отродье, что съ ними нельзя было-бы справиться, если-бъ мы не придавали имъ излишней цны,— отвтила м-съ Мейрикъ и, когда вошелъ въ комнату Гансъ, прибавила:— намъ необходимо твое мнне о плать Миры. Клесмеръ только-что былъ здсь и пригласилъ ее пть у него въ среду. Она полагаетъ, что это платье годится для выхода.

— Всякй призналъ-бы мой костюмъ эффектнымъ,— если-бъ я играла на сцен роль бдной еврейки, поющей передъ богатыми христанами — промолвила Мира.

— Да, этотъ костюмъ представлялъ-бы прекрасный контрастъ съ блестящими модными туалетами слушательницъ.

— Но вы, Мира, не должны считать евреевъ единственными бдняками,— возразила Эми,— напротивъ: есть очень много бдныхъ христанъ и слишкомъ богатыхъ евреевъ.

— Я не хотла сказать ничего дурного,— произнесла Мира,— но я всегда сама придумывала себ костюмы для сцены и постоянно играла въ самыхъ простенькихъ платьяхъ.

— Нтъ, по зрломъ обсуждени, должно признать, что оно никуда не годится,— сказалъ Гансъ:— оно слишкомъ театрально. Вамъ не слдуетъ разыгрывать роли еврейки, богатой или бдной.

— Но я, дйствительно, еврейка и не разыгрываю никакой роли,— сказала Мира.— Я всегда была и останусь еврейкой, я горжусь этимъ!

— Это — вашъ взглядъ,— отвтилъ Гансъ,— а по нашему все равно, чмъ-бы ни была совершеннйшая изъ женщинъ: еврейкой или христанкой.

— Мн никто еще не говорилъ такихъ комплиментовъ,— промолвила Мира съ улыбкою, которая Ганса всегда сводила съ ума и, на этотъ разъ, настроила еще боле космополитически.

— Прошу васъ думать обо мн не, какъ о британц-христанин, а просто какъ о молодомъ человк, не особенно красивомъ и мало общающемъ художник.

— Но мы удалились отъ вопроса о плать,— сказала Эми,— если это не годится, то какъ-же мы успемъ до среды сшить новое,— тмъ боле, что завтра воскресенье?

— Право, оно отлично,— сказала Мира,— вы знаете, что я не рисуюсь, если-бъ даже и казалась нсколько театральной. Бдная Вероника, сидя на развалинахъ, могла быть также заподозрна въ желани порисоваться.

— Я съ вами поступилъ низко!— воскликнулъ Гансъ, не считая возможнымъ скрывать доле свой обманъ,— я, вдь, исторю Вероники самъ выдумалъ. Никто не знаетъ, чмъ кончилась ея жизнь. Простите мн этотъ обманъ.

— Отъ всей души,— отвтила Мира посл минутнаго изумленя,— но вы прекрасно поняли чувства еврейки, которая измнила своему народу и потомъ раскаялась. Если она и не сдлала того, что вы ей приписали, то должна была это сдлать.

— Но вернемся-же къ платью!— воскликнула Эми.

— Это дло ршенное,— отвтила Мира, взглянувъ на м-съ Мейрикъ.

— А какъ твое мнне, Гансъ?— снова спросила мать.

— Это платье ршительно никуда не годится,— отвтилъ Гансъ,— вдь она не будетъ сидть на развалинахъ, а очутится среди изящно одтыхъ барынь. Нтъ, мама, вы должны похать съ нею въ Риджентъ-Стритъ и купить черной шелковой матери на платье, сшить его всегда успютъ. Мир не слдуетъ возбуждать къ себ состраданя своей нищенской одеждой, а вс должны съ благодарностью относиться къ ея таланту.

— Я тоже думаю, что м-ръ Деронда лучше желалъ-бы видть ее въ красивомъ шелковомъ плать,— сказала м-съ Мейрикъ.

— Конечно,— произнесъ Гансъ рзко,— вы, наконецъ, можете мн поврить на слово насчетъ чувствъ всякаго молодого человка.

— Я желала-бы сдлать то, что м-ръ Деронда нашелъ-бы приличнымъ,— промолвила Мира, смотря на м-съ Мейрикъ.

Гансъ отвернулся и, подойдя къ столу Кэти, началъ разсматривать ея рисунки, какъ будто это очень его интересовало.

— Ты нарисовалъ-бы голову Клесмера, Гансъ,— сказала Кэти,— ты его, врно, часто видалъ?

— Видалъ-ли я его!— воскликнулъ Гансъ и, свъ за фортепано, сталъ представлять, какъ Клесмеръ играетъ.

Но черезъ минуту онъ снова вскочилъ и, взглянувъ на Миру, промолвилъ:

— Вамъ, можетъ быть, не нравится эта пародй? Прошу васъ всегда останавливать меня, какъ только вамъ надодятъ мои глупости.

— Благодарю васъ,— отвтила Мира съ улыбкой,— но вы еще ничего не длали такого, что-бы мн не понравилось. Ему, впрочемъ, это и невозможно, какъ вашему сыну,— прибавила она, обращаясь къ м-съ Мейрикъ.

Въ улыбк молодой двушки виднлось что-то большее, чмъ простая веселость, и Гансъ возымлъ новыя надежды. Роза не можетъ вдь помшать нсколькимъ пчеламъ принимать ея сладкое благоухане за признакъ личнаго расположеня.

ГЛАВА XL.

Выйдя изъ маленькаго домика въ Чельси, Деронда находился въ такомъ напряженномъ душевномъ состояни, что желалъ какимъ-нибудь физическимъ трудомъ успокоить свои нервы. Поэтому проходя мимо чельсйской пристани, онъ нанялъ лодку и съ паромъ принялся грести. Онъ отправлялся въ Сити, въ книжную лавку Рама, гд надялся увидть Мардохея, съ которымъ хотлъ познакомиться поближе. Естественно думая о тхъ свдняхъ насчетъ семейства Коганъ, которыя онъ надялся собрать у чахоточнаго еврея, онъ мало-по-малу сосредоточилъ свои мысли на этой странной личности, до сихъ поръ казавшейся ему только орудемъ для достиженя его цли. Точно такъ-же вербовщикъ рекрутовъ никогда не помышляетъ о тхъ мрачныхъ, драмахъ которыя побуждаютъ наемниковъ вступить въ его ряды.

‘Получивъ отъ него необходимыя свдня,— думалъ Деронда,— я, конечно, не стану добиваться подробностей его собственной истори и тхъ надеждъ, которыя я возбудилъ въ немъ. Весь мой интересъ къ нему, конечно, пропадетъ тотчасъ-же, хотя, бытъ можетъ, мы походимъ на двухъ изгнанниковъ, сидящихъ на палубахъ двухъ кораблей, встрчающихся гд-нибудь на мор. Они наврное узнали-бы другъ друга, если-бы только повидались. Но существуетъ-ли дйствительно какая-нибудь близкая связь между мною, полнымъ здоровья и силъ, и этимъ чахоточнымъ, умирающемъ человкомъ?’

Занятый подобными мыслями, Деронда гребъ изо всей силы и вскор приблизился къ Блакфайерскому мосту, гд онъ собирался выйти на берегъ.

Было четыре часа, и сренькй день медленно умиралъ среди пурпурнаго блеска заходящаго солнца. Деронда нсколько утомился и, передавъ весла лодочнику, надлъ пальто. Застегивая верхнюю пуговицу, онъ поднялъ голову и неожиданно увидалъ Мардохея, пристально смотрвшаго на него съ моста. Лицо его, рельефно выступавшее на лучезарномъ фон озареннаго закатомъ неба, представляло поразительное сочетане физической слабости и духовной мощи. Стоя на мосту и устремивъ свои взоры вдаль, Мардохей уже давно замтилъ приближавшуюся лодку и съ какимъ-то нервнымъ предчувствемъ не сводилъ съ нея глазъ, наконецъ, сидвшй въ лодк человкъ поднялъ голову,— и Мардохей увидлъ его лицо, лицо желаннаго, долго-жданнаго друга.

Между тмъ, Деронда, боясь, что Мардохей его не признаетъ, сталъ поспшно махать ему рукой. Мардохей торжественно снялъ шляпу, онъ чувствовалъ, что его внутреннее пророческое ожидане исполняется. Преграды, затрудненя, несоотвтстве условй,— все это въ его глазахъ исчезло, и сердце его преисполнилось радостью, точно цль всей его жизни была уже достигнута. Желанный, давно ожидаемый другъ явился среди лучезарнаго, солнечнаго сяня и манилъ его къ себ. Это случилось — значить, случится и остальное!

Черезъ нсколько минутъ Деронда вышелъ на берегъ, разсчитался съ лодочникомъ и подошелъ къ Мардохею, который стоялъ неподвижно все на томъ-же мст.

— Я очень радъ, что вижу васъ,— сказалъ Деронда,— я направлялся къ вамъ, въ книжную лавку. Вы знаете, что я былъ у васъ вчера? вамъ говорили?

— Да,— отвтилъ Мардохей съ какой-то таинственной торжественностью,— поэтому я и пришелъ сюда…

Мардохей проговорилъ это весьма искренно, но Деронда удивился его тону и вспомнилъ слова Когана о томъ, что человкъ этотъ не вполн нормаленъ.

— Но вы не знали, что я былъ въ Чельси?— спросилъ Деронда черезъ нсколько минутъ.

— Нтъ, я надялся увидть васъ на рк. Я жду васъ здсъ уже пять лтъ.

Впалые глаза Мардохея съ горячей любовью смотрли на Деронду, который глубоко былъ тронутъ этой восторженностью незнакомаго ему человка, хотя и объяснялъ это какой-нибудь иллюзей.

— Я буду очень радъ, если сумю вамъ быть полезенъ,— проговорилъ онъ искренно,— но вы, врно, устали, подемте въ кэб, куда вы желаете.

— Подемте въ книжную лавку, мн уже пора, но посмотрите прежде на рку,— сказалъ Мардохей, оборачиваясь и говоря вполголоса,— посмотрите, какъ лучезарный свтъ медленно умираетъ. Въ дтств я уже любилъ этотъ мостъ. Когда у меня еще были силы, я стаивалъ здсь всегда до появленя звздъ на мрачномъ неб. Это — мсто встрчи божественныхъ посланниковъ неба и земли, здсь я прислушивался къ ихъ шопоту. Но закатъ солнца былъ мн всего боле по душ. Закатъ такъ походитъ на мою жизнь: она тихо, медленно угасаетъ, и силы мои медленно исчезаютъ. Я все ждалъ на этомъ мосту и, наконецъ, мой любимый закатъ принесъ мн новую жизнь, новое я, которое будетъ жить, когда отъ меня остается только одинъ прахъ, одно забвене…

Деронда ничего не отвчалъ. Мардохей произвелъ на него поразительное впечатлне. Первая мысль, что онъ подверженъ галюцинацямъ, теперь разсялась, натура Деронды была широкая и способная признавать существоване невдомыхъ для него мровъ, онъ не могъ сразу назвать сумасшедшимъ всякаго искренно убжденнаго человка.

Кром того, онъ привыкъ сочувственно отзываться всякому, кто обращался къ нему за помощью, а это обращене Мардохея въ этотъ тихй вечернй часъ — дышалъ такой торжественностью, что Деронда уже боле не замчалъ убожества его наряда. Казалось, что онъ собой олицетворялъ того фигурирующаго во всемрной легенд пророка въ рубищ, который, сбросивъ съ себя нищенское одяне, превращался вдругъ въ могучаго властелина.

— Подемте,— сказалъ Мардохей посл продолжительнаго молчаня,— мы можемъ выйти изъ кэба на углу и подойти къ лавк пшкомъ. Вы пока пересмотрите книги, а Рамъ вскор уйдетъ и оставитъ насъ однихъ.

Повидимому, этотъ энтузастъ былъ такъ-же остороженъ въ своихъ поступкахъ и такъ-же обращалъ внимане на мнне другихъ, какъ самый практическй человкъ.

Они сли въ кэбъ, и Деронда вспомнилъ о Мир и о томъ, что онъ хотлъ узнать отъ Мардохея подробности относительно Эзры Когана и его семейства. Но на этотъ разъ, онъ почувствовалъ, что не онъ поведетъ бесду, а что разговоромъ завладлъ Мардохей, и, кто знаетъ, удастся-ли ему добиться желаемаго? Но въ ту-же минуту его оснила другая мысль: ‘Мн кажется, что и я становлюсь мечтателемъ и энтузастомъ: какой-то внутренный голосъ говоритъ мн, что будущность моя лежитъ въ рукахъ этого, именно, человка, и что отнын онъ будетъ направлять мою жизнь. Какая-то невидимая нить соединяетъ меня съ нимъ: иначе зачмъ онъ меня къ себ призываетъ во сн и на яву?.. Боже! что можетъ быть сильне вры, хотя-бы и ложно направленной? И что сильне надежды, хотя-бы обманчивой?.. И неужели мн суждено будетъ разрушить его надежду, разбить его мечты?.. Но нтъ! пока я буду въ силахъ, я буду стараться о томъ, чтобы надежда его не обманула!’

Черезъ десять минутъ они, съ внутренней дрожью, оглядывая другъ друга точно влюбленные, очутились наедин въ маленькой, освщенной газомъ, книжной лавк. Мардохей прислонился спиною къ конторк, а Деронда сталъ противъ него въ четырехъ шагахъ.

Какъ-бы я желалъ увковчить эти два лица, какъ Тицанъ въ ‘Платеж дани’ увковчилъ когда-то два другихъ типа! Представьте себ тридцатилтнее, энергичное еврейское лицо, съ трагическимъ отпечаткомъ чахотки въ блестящихъ глазахъ, на которое мысль и страданя наложили печать преждевременной старости, черные волосы и бороду, оттняюще еще больше восковую его блдность, придайте этому лицу выражене умирающей матери, съ восторгомъ прижимающей къ груди своего единственнаго сына, въ которомъ видитъ продолжене своего умирающаго я, и передъ вами портретъ Мардохея. Теперь посмотрите на другое лицо, не боле восточное, чмъ многе типы, такъ-называемыхъ, латинскихъ рассъ, сяющее молодостью, здоровьемъ и мощнымъ, мужественно-спокойнымъ взглядомъ — и вы поймете, съ какимъ благоговнемъ взиралъ на него сынъ бдности, искавшй въ немъ помощника и друга.

Лучшее качество Деронды, утонченная симпатя къ ближнимъ, никогда не подвергалось такому тяжелому испытаню, какъ въ эту минуту. Онъ, конечно, не былъ увренъ, какъ Мардохей, въ сродств ихъ душъ, но чувствовалъ глубокую симпатю къ воплю о помощи, вырывавшемуся изъ глубины человческой души, и готовность къ воспрятю, безъ всякихъ предразсудковъ, идей Мардохея, эта способность къ воспрятю — такая-же рдкая и могучая сила, какъ мужество. Она придавала лицу Деронды такое спокойное, кроткое и добродушное выражене, что довре Мардохея къ нему еще боле усилилось.

— Вы не знаете, что привело меня сюда и соединило насъ,— сказалъ Мардохей спокойно, какъ-бы приберегая силы.— Вы видите, что я подобенъ человку, стоящему посреди дороги, за желзной ршеткой, который, если-бъ заговорилъ, то возбудилъ-бы въ прохожихъ одн только насмшки или-же обидную жалость. День мой клонится къ закату, скоро глаза мои сомкнутся на вки, но вы явились во время.

— Я очень радъ, что пришелъ во-время,— отвтилъ съ чувствомъ Деронда.

Онъ не хотлъ сказать: ‘я надюсь, что вы не ошиблись:’, потому что слово ‘ошиблись’ — было-бы слишкомъ ужаснымъ въ эту минуту.

— Но тайныя причины, побудившя меня обратиться къ вамъ, относятся еще къ тому времени, когда я еще былъ молодъ и учился въ далекой стран. Уже въ то время меня постили мои излюбленныя идеи и потому только, что я былъ еврей. Я долженъ былъ ихъ осуществить потому, что я былъ еврей и чувствовалъ, какъ во мн бьется сердце моего народа. Он наполнили всю мою жизнь, я вновь родился на Божй свтъ вмст съ ними. Я смотрлъ на бене своего сердца, на эти руки, (онъ съ паосомъ ударилъ себя въ грудь и вытянулъ свои блдныя, исхудалыя руки), на сонъ и пробуждене, на пищу, которой поддерживалъ свое тло, на прекрасные виды, услаждавше мои взоры, я смотрлъ на все это, какъ на масло, поддерживающее во мн священный огонь. Но, какъ путникъ въ пустын, я начерталъ свои мысли на пустынныхъ скалахъ и, прежде, чмъ я могъ исправить свою ошибку, пришли заботы, трудъ, болзнь и заковали меня въ желзныя цпи, разъдающя душу. Тогда я спросилъ себя:— какъ могу я спасти свое духовное чадо отъ разложеня, которому подвергается мое бренное тло?

Мардохей замолчалъ, чтобы перевести духъ. Онъ хотлъ, чтобы его волнене нсколько улеглось. Деронда не смлъ произнести ни слова: воцарившаяся въ комнат благоговйная тишина казалась ему лучшимъ отвтомъ на эти слова, вырвавшяся изъ самой глубины разбитой души.

— Но вы, можетъ быть,—продолжалъ Мардохей — принимаете меня за невжественнаго мечтателя, повторяющаго старыя идеи, не зная даже, что он устарли, за человка, никогда неприкасавшагося къ великому источнику человческаго знаня? Нтъ, Англя только родина моего бреннаго тла, а моя настоящая жизнь началась въ Голланди, у ногъ брата моей матери, ученаго раввина. Посл его смерти я учился въ Гамбург и Геттинген, усваивая боле широкй взглядъ на мой народъ и знакомясь со всми отраслями науки. Я былъ молодъ, свободенъ и не зналъ бдности, потому что съ дтства научился ремеслу. И я говорилъ себ:— ничего, если моя судьба будетъ судьбой ешуи-бенъ-Хананьи, который, посл разрушеня нашего храма добывалъ себ хлбъ, длая иголки, между тмъ, какъ въ молодости онъ плъ въ храм, навсегда сохранивъ воспоминане о быломъ величи! Я говорилъ себ:— пусть мое тло живетъ въ бдности, пусть руки огрубютъ въ работ, но пусть душа моя останется храмомъ воспоминанй, гд будутъ храниться сокровищницы знанй и гд святая святыхъ есть — надежда. Я постилъ вс главнйше наши центры въ Германи и ясно сознавалъ свою цль въ жизни. Про меня говорили: ‘онъ питается мечтами’, и я не спорилъ, потому что мечты созидаютъ и двигаютъ мръ.

Мардохей замолчалъ, и Деронда понялъ, что это молчане есть ожидане надежды.

— Будьте справедливы ко мн — сказалъ Деронда — и поврьте, что у меня даже въ мысляхъ не было принять ваши слова, какъ бредъ мечтателя! Я слушаю васъ безъ всякихъ предубжденй, чтобы распознать истину. Въ своей жизни я уже не разъ пережилъ такя событя, которыя заставляли меня интересоваться исторей духовнаго предназначеня, которое люди добровольно принимаютъ на себя въ юные годы.

— Духовное предназначене?— повторилъ Мардохей,— это родилось въ моей душ еще въ дтств. Моя душа жила среди людей, воскресившихъ въ средне вка древнй нашъ языкъ и соединившихъ философю язычниковъ съ врою нашихъ отцовъ. Она витала въ Испани и Прованс, вступала въ ученые споры съ Ибнъ-Эзрой и егудой Галеви, внимала воинственнымъ кликамъ крестоносцевъ и воплю преслдуемаго израиля. А когда языкъ моей души заговорилъ, то полилась та древняя рчь, которую они оживили своею кровью, страданями и пламеннымъ стремленемъ найти снова центръ для своей обездоленной наци!

— Вы писали исключительно на еврейскомъ язык?— спросилъ Деронда.

— Да,— отвтилъ Мардохей печально,— въ юности я углубится въ эту одинокую пустыню, не чувствуя, что она — пустыня. Вокругъ меня были ряды великихъ мертвецовъ, и они меня слушали. Но вскор я увидлъ, что живые отворачиваются отъ меня. Въ начал жизнь рисовалась мн безконечно долгой, и я говорилъ себ: ‘нужно призвать на помощь терпне, это неотъемлемое наслде нашего многострадальнаго народа!’ Главное,— это пустить ростки тамъ, гд друге сятели отчаялись дождаться какихъ-либо всходовъ. Но Предвчный судилъ иначе: я долженъ былъ согнуться подъ ярмомъ, угнетающимъ родъ людской, рожденный отъ женщины. Семейныя обязанности оторвали меня отъ дла, я долженъ былъ заботиться не объ одномъ себ. Снова я былъ одинокъ, а ангелъ смерти уже задлъ меня своимъ крыломъ, но я не оставилъ своего дла, я просилъ выслушать меня и помочь. Я обращался со своею рчью къ влятельнымъ, знатнымъ и богатымъ евреямъ, но никто не хотлъ меня слушать. Меня упрекали въ ереси. Мн давали маленькя суммы, словно милостыню,— и нтъ ничего удивительнаго: я выглядлъ нищимъ и носилъ съ собой только маленькую связку еврейскихъ рукописей. Я говорилъ, что наши высше наставники совращаютъ насъ съ истиннаго пути. Ученый и купецъ одинаково были слишкомъ заняты для того, чтобы выслушать меня, одно презрне было ихъ отвтомъ.— Одинъ, наприм., сказалъ: ‘книга Мормона не годится на еврейскомъ язык, и, если вы хотите поучать ученыхъ, то сомнительно, чтобъ они могли у васъ чему-нибудь научиться,’ — и въ этомъ — увы!— правда была на ихъ сторон!…

Послдня слова прозвучали у Мардохея горькой ироней.

— Но, хотя вы привыкли писать постоянно по-еврейски, вы прекрасно владете англйскимъ языкомъ,— замтилъ Деронда.— Почему-же вы не обратились къ тмъ, которые понимаютъ по англйски?— спросилъ Деронда, какъ бы подстрекая его къ новой попытк, въ которой онъ уже и самъ могъ-бы ему оказать содйстве.

— Поздно, другъ мой, поздно! я не могу больше писать: мое творчество было-бы такъ-же тяжело, какъ и мое дыхане, но въ то время какъ послднее можетъ возбудить въ людяхъ хоть сострадане, первое лишено было-бы даже и этого дара. Еслибъ я теперь сталъ писать по англйски, я уподобился-бы человку, созывающему людей, привыкшихъ отзываться только на барабанный бой, простыми ударами по деревянной доск. Мой слухъ улавливаетъ недостатки только родной рчи, мое сочинене походило-бы вотъ на это тло (Мардохей вытянулъ при этомъ свои руки): въ немъ могла бы покоиться Ruach-ha-kodesh, божественная мысль. Но люди съ насмшкой ирошли-бы мимо меня со словами: — ‘бдный жидъ!’ — и — я увренъ — большинство насмшниковъ принадлежало-бы къ дтямъ моего собственнаго народа…

Говоря это, Мардохей низко опустилъ голову и снова впалъ въ мрачное отчаяне, какъ-бы забывъ, что надежда его не совсмъ еще покинула.

— Я вполн вамъ сочувствую,— произнесъ Деронда нжнымъ, мягкимъ голосомъ,— но то, что вы написали, не можетъ пропасть для потомства. Положитесь на меня: если позволите, я доставлю вамъ средства къ напечатаню вашего труда.

— Этого мало,— поспшно проговорилъ Мардохей, поднимая голову и говоря съ прежней энергей,— не ради денежной поддержки я обратилъ свой взоръ на васъ: вы должны быть не только моей правой рукой, но моей второй душой, второй жизнью! Вы должны имть мою вру, мои надежды и мои видня!..

Говоря это, Мардохей подошелъ совсмъ близко къ Деронд и крпко сжалъ его руку: отъ его лица какъ бы исходило сяне: видно было, что онъ крпко вритъ въ Деронду.

— Вы будете продолженемъ моей жизни!— началъ онъ снова.—Она возродится въ васъ и дастъ обильный плодъ, вы примете изъ моихъ рукъ великое наслде евреевъ, которое собиралось вками. Цлыя поколня встртились въ моей душ, какъ люди встрчаются на мосту, передавая другъ другу свои мысли и впечатлня… И мостъ этотъ готовъ былъ уже обрушиться, когда явились вы, чтобы стать на мое мсто. Вы примете наслдство, отъ котораго презрнный сынъ народа откажется только потому, что земли усянной могилами, не можетъ коснуться ни борона и плугъ земледльца, ни лопата золотоискателя… Вамъ я отдаю его!.. Возьмите!..

Деронда поблднлъ, ему страшно было разочаровать этого умирающаго энтузаста, въ которомъ еще такъ крпко билась надежда, и въ то-же время онъ не могъ поддерживать его иллюзй, зная, что, въ конц концовъ, онъ, можетъ быть, не оправдаетъ возлагаемыхъ на него надеждъ. Инстинктивно онъ положилъ свою руку на руку Мардохея и произнесъ тихо, какъ-бы не вполн увренный въ томъ, что говорилъ:

— Разв вы забыли, что я вамъ сказалъ въ наше первое свидане?… Разв вы забыли, что я не принадлежу къ вашей расс?…

— Этого не можетъ быть!— увренно проговорилъ Мардохей, и рука его по прежнему осталась на плеч Деронды.

Наступило минутное молчане. Деронда чувствовалъ, какъ эти слова, произнесенныя Мардохеемъ съ такимъ глубокимъ убжденемъ, начинаютъ заражать и его самого. Мардохей-же, слишкомъ занятый великой важностью, заключавшейся въ его сношеняхъ съ Дерондой — для того, чтобы внимательно слдить за своей рчью, неожиданно добавилъ:

— Вы вдь не знаете своего происхожденя!

— Почему это вамъ извстно?— спросилъ Деронда, отнимая руку и отступая на нсколько шаговъ назадъ. Рука Мардохея соскользнула съ плеча Деронды, и онъ снова слъ на свое мсто у стола.

— Я знаю, знаю!— воскликнулъ Мардохей съ нетерпнемъ,— скажите мн все. Почему вы отрицаете, что вы еврей?

Онъ не подозрвалъ, что его вопросъ затронетъ самую чувствительную струну въ сердц Деронды, что неизвстность насчетъ его происхожденя, которая теперь питала единственную надежду Мардохея, представляла источникъ страданй для Данеля, который съ юности такъ боялся узнать что-либо роковое о своей, неизвстной ему, матери. Но въ эту минуту онъ ощущалъ какое-то новое, странное волнене, онъ боялся не исполнить своего долга въ отношени несчастнаго, умирающаго человка, который обращался къ нему со жгучей мольбой о спасени. Посл минутнаго молчаня, онъ, съ большимъ усилемъ дрожащимъ голосомъ, произнести:

— Я никогда не видалъ своей матери и не знаю, кто она!.. Я никого не называлъ отцомъ, хотя убжденъ, что мой отецъ — англичанинъ…

Голосъ Деронды дрожалъ отъ волненя, когда онъ впервые открылся этому, казалось, столь чуждому ему, странному человку.

— Все придетъ, все узнается!— торжественно и побдоносно проговорилъ Мардохей,— Я, искавшй васъ столько лтъ, нашелъ васъ,— и если это случилось, то случится и все остальное!

— Мы не можемъ, однако, закрыть глаза на то, что не всегда наши надежды осуществляются на дл,— сказалъ Деронда, стараясь говорить какъ можно мягче и опасаясь, въ тоже время, дать пищу мечтамъ Мардохея, что было бы, съ его стороны, совсмъ уже медвжьей услугой.

— Вы хотите сказать, что я поддаюсь иллюзямъ, вы хотите напомнить мн, что вся исторя нашего народа есть — одна иллюзя,— произнесъ Мардохей, сяющее лицо котораго нсколько отуманилось, но не потеряло выраженя упорной энерги,— я все это знаю, но моя надежда можетъ исчезнуть только тогда, когда вы сдлаете ее иллюзей, а этого вы никогда не сдлаете!

— Но мое происхождене зависитъ не отъ меня, отвтилъ Деронда, чувствуя, что онъ долженъ быть особенно твердъ въ эту критическую минуту,— на мою дальнйшую жизнь оно не можетъ имть никакого вляня, и я не общаю вамъ принять мръ къ его открытю. Чувства, глубоко пустившя корни въ моей душ, могутъ помшать мн! Мы должны выжидать: сперва я долженъ хорошенько узнать, чмъ будетъ моя жизнь, если она станетъ частью вашей?

Мардохей выслушалъ эту рчь со скрещенными на груди руками и тяжело дыша — и въ свою очередь заговорилъ:

— Вы это узнаете! для чего-же мы встртились? Ваши сомння меня не смущаютъ! Человкъ всегда найдетъ свою дорогу, когда-то его шаги были шагами младенца, теперь-же это быстрые, побдоносные шаги героя, его мысль пролетаетъ океаны, по его мановеню воздушный шаръ смло разскаетъ воздухъ: но знаетъ онъ разв теперь лучше, чмъ когда-либо, свое, назначене, свою судьбу? Вамъ кажется, что надежды, которыя я на васъ возлагаю-ложны, и это угнетаетъ вашу душу,— но смотрите: я ждалъ васъ,— и вы пришли! Много людей умерло отъ жажды, а моихъ губъ коснулась благотворная влага! Что для меня сомння? Въ ту минуту, когда вы придете ко мн и скажете: ‘Ты обманутъ: я не еврей, у меня съ тобой нтъ ничего общаго’ — даже и въ ту минуту не коснется меня сомнне: я буду только думать, что меня обманули… Но этотъ часъ никогда не наступитъ!

Деронду поразила эта рчь: въ ней уже не звучала, какъ прежде, мольба: вся она дышала сознанемъ власти. Въ обыкновенное время такая перемна обращеня не позволила бы ему пойти на уступки: но здсь было нчто, не поддававшееся мрилу обыденной жизни,— и этотъ человкъ, съ увреннымъ взглядомъ и розовыми, отъ избытка здоровья, ногтями, искусившйся во всевозможныхъ дебатахъ, котораго обвиняли въ излишней независимости сужденй и взглядовъ, почувствовалъ себя безсильнымъ, покореннымъ этой страстной врой въ него. Онъ просто сказалъ:

— Я пойду навстрчу вашимъ желанямъ, не бойтесь: врьте, я высоко цню вашъ трудъ и страданя! Но гд можемъ мы встрчаться?

— Я уже подумалъ объ этомъ, отвтилъ Мардохей,— для васъ не будетъ затруднительно приходить ко мн иногда по вечерамъ?

— Ничуть! Но, насколько я понялъ, вы живете подъ кровлей Когановъ?

Прежде, чмъ Мардохей могъ отвтить на его вопросъ, вернулся въ лавку Рамъ и услся за прилавкомъ. Это былъ истинный сынъ Авраама, дтство котораго совпало съ началомъ ныншняго столтя, когда евреямъ жилось не особенно-сладко. Посреди современнаго населеня онъ оставался любопытнымъ образчикомъ старины, на которомъ нищета и презрне, этотъ общй удлъ большинства англйскихъ евреевъ семьдесятъ лтъ тому назадъ, наложили неизгладимые слды: въ немъ не было ни намека на веселость и добродуше Когана. Мистеръ Рамъ врилъ въ ученость Мардохея и не былъ недоволенъ тмъ, что его общества искалъ ученый джентльменъ, посщене котораго дважды закончилось покупкой книгъ. Онъ неуклюже поклонился Деронд и, вооружившись очками въ серебрянной оправ, погрузился въ счеты.

Деронда и Мардохей вышли на улицу и направились къ дому Когана.

— Моя комната слишкомъ мала, намъ лучше было-бы встрчаться гд-нибудь въ другомъ мст,— сказалъ Мардохей.— Здсь по близости есть таверна ‘Рука и Знамя’, въ которой собирается маленькй клубъ, гд я состою членомъ. Мы можемъ занять тамъ для нашихъ бесдъ особую комнату.

— Хорошо, можно и тамъ встрчаться,— отвтилъ Деронда,— но, быть можетъ, вы мн позволите прискать вамъ другую, боле удобную квартиру?

— Нтъ, мн ничего не нужно. Я ничего не приму отъ васъ, кром братства вашей души. Но я очень радъ, что вы богаты. Вы, вдь, не изъ нужды заложили кольцо? У васъ была какая нибудь другая причина, да?

Деронда очень удивился его проницательности, но прежде, чмъ онъ могъ отвтить, Мардохей продолжалъ:

— Все равно: если-бы вы даже и нуждались въ деньгахъ, то важне всего это то, что мы встртились. Но вы богаты?

— Я не богатъ, но не нуждаюсь ни въ чемъ.

— Я желалъ-бы только, чтобъ ваша жизнь была свободна отъ заботъ,— сказалъ Мардохей,— моя была постояннымъ вавилонскимъ плненемъ у нужды.

Подходя къ лавк Когана, Деронда вдругъ вспомнилъ о цли своего посщеня Мардохея и неожиданно спросилъ:

— Можете-ли вы мн сказать, почему съ матерью Когана нельзя говорить о ея дочери?

Мардохей долго не отвчалъ, какъ-бы съ усилемъ сосредоточивай свои мысли на новомъ предмет.

— Я знаю почему,— отвтилъ онъ, наконецъ,— но я не скажу ни слова объ ихъ семейныхъ длахъ. Я живу у нихъ… и все, что слышу, останется тайной. Ихъ исторя, на-сколько она никому не вредитъ, составляетъ ихъ неотъемлемую собственность.

Деронда покраснлъ отъ, этого непривычнаго для него упрека и былъ очень разочарованъ неудачей своихъ поисковъ, но, хотя у него были въ карман деньги для выкупа перстня, Коганы въ эту минуту потеряли въ его глазахъ всякй интересъ, и ему не хотлось къ нимъ зайти.

— Теперь мы разстанемся, — сказалъ Мардохей и остановился, повернувъ къ нему свое блдное, усталое лицо.— Когда вы придете?— спросилъ онъ съ медленной торжественностью.

— Могу-ли я не назначить дня? могу-ли я заглянуть къ вамъ вечеромъ, когда вы освобождаетесь отъ занятй? Полагаю, что Коганы могутъ знать о нашихъ свиданяхъ?

— Конечно!— отвтилъ Мардохей.— Но дни моей жизни уже сочтены и помните, что вс мои надежды покоятся исключительно на васъ.

— Я исполню свое общане!— съ чувствомъ произнесъ Деронда.— Въ понедльникъ или субботу посл семи я буду у васъ!

Онъ протянулъ ему свою руку безъ перчатки, это пожате какъ-бы укрпило ихъ взаимное довре, и Мардохей съ новымъ воодушевленемъ воскликнулъ:

— Это свершилось,— свершится и остальное!

На этомъ они и разстались.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

Открыте тайны.

ГЛАВА XLI.

Представьте себ борьбу, возбужденную свиданемъ съ Мардохеемъ въ ум Деронды, не только впечатлительномъ, но привыкшемъ подвергать строгой критик всякй представлявшйся ему вопросъ. Даже самому холодному, прозаическому человку Мардохей и его странная рчь показались-бы явленемъ необыкновеннымъ, а Деронда былъ такъ глубоко взволнованъ, что, при обычной въ немъ умственной пытливости онъ началъ тщательно обсуждать причины своего волненя и придумывать средства противостоять ему, такъ-какъ его очень пугало могучее вляне безочетной вры въ него Мардохея.

Его характерной чертой было пугаться всего, что близко подступало къ нему. Если-бы онъ узналъ, что такое событе имло мсто въ древней Греци, Рим, Малой Ази, Палестин или въ какомъ-нибудь другомъ уголк античнаго мра и коснулось-бы человка, который, подобно ему, тяготился пустотой и безсодержательностью своей жизни, ища интереса въ жизни другого, онъ считалъ-бы это вполн естественнымъ.

Конечно, онъ нисколько не стыдился того, что на него могъ влять какой-то бдный еврей, хотя это противорчило всмъ понятямъ современнаго общества, но, вмст, съ тмъ онъ не хотлъ, чтобы сострадане къ восторженному энтузасту и сочувстве къ нему увлекло его сердце безъ соглася разума по неизвстному, темному пути. Здравый разсудокъ ясно говорилъ, что ничего не случилось необыкновеннаго. ‘Этотъ чахоточный еврей просто фанатикъ, который въ Деронд случайно встртилъ олицетворене своихъ мечтанй. Увлеченя не такъ часто встрчаются въ наши дни, какъ банкротство, но все-же можно безошибочно сказать, что въ ту минуту, когда Мардохей ждалъ на мосту осуществленя своихъ иллюзй какой-нибудь, другой энтузастъ находилъ ключъ къ познаню вселенной, который превосходилъ открыте самого Ньютона думая, что вс извстнйше изслдователи составили заговоръ, чтобы уничтожить его открыте въ самомъ зародыш: третй — открывалъ новую метафизическую систему, отличающуюся отъ другихъ на одинъ только волосокъ,— и поэтому лучшую, чмъ т. Такихъ людей часто встрчаешь гд-нибудь съ возбужденными лицами и воспаленнымъ взоромъ своихъ широко раскрытыхъ глазъ, какъ-бы ищущихъ кого-нибудь, кто могъ-бы ихъ выслушать. Чаще всего они носятъ подъ мышкой какую-нибудь толстую рукопись, для которой они не могутъ найти типографа или, если он уже напечатаны,— то не находятъ для нихъ читателя… Мардохей случайно иметъ боле трогательный видъ и обладаетъ боле страстнымъ краснорчемъ, чмъ обыкновенный мономанъ, онъ — боле поэтическое явлене, чмъ какой-нибудь реформаторъ общественной мысли, смотрящй на мръ, какъ на систему параллелограммовъ, или же энтузастъ, увлекающйся, напримръ,— канализацей. Но все-же, Мардохей принадлежитъ къ этому, именно, типу людей. Конечно, слдуетъ, на сколько возможно, относиться къ нему съ участемъ, утшить и успокоить его. Но откуда-же знать, дйствительно-ли имютъ его идеи то значене, которое онъ имъ приписываетъ самъ? Человкъ опытный въ такихъ случаяхъ зналъ-бы, какъ поступить. Что-же касается до увренности Мардохея въ томъ, что онъ нашелъ новое я для выполненя своихъ предначертанй, то эта мечта принесетъ ему разочароване, самое ужасное и, вмст съ тмъ, послднее и окончательное’.

Вотъ что сказалъ-бы практическй человкъ, врод сэра Гюго. Деронда тоже повторялъ себ эти трезвые доводы, но, въ то-же время, чувствовалъ, что представлявшаяся его разршеню задача касалась вчнаго вопроса о родств великихъ благодтелей человчества и самыхъ возвышенныхъ мыслителей съ изобртателями квадратуры круга и прочими безумными мечтателями. Коперникъ и Галилей были непреклонно убждены въ правот своей идеи, но изобртатель perpetuum mobile убжденъ въ своемъ открыти столь же непреклонно. Одна общая мрка непригодна для разнороднаго человческаго ума, и, если мы хотимъ избавить себя отъ ложныхъ и несправедливыхъ приговоровъ, до должны основательно изслдовать тотъ предметъ, который возбуждаетъ въ энтузаст его возвышенную работу духа. Нельзя сказать: ‘Пусть послдующе вка судятъ о достоинств великихъ умовъ’. Мы — первое звено послдующихъ поколнй, и ихъ суждене можетъ быть справедливо только тогда, когда будетъ справедливо наше сужденй объ окружающихъ насъ явленяхъ. Безъ этого условя паровая машина была-бы похоронена въ ум Уатта прежде, чмъ изъ нея могла-бы вырости идея желзныхъ дорогъ.

Этотъ взглядъ былъ свойственъ Деронд по его природ и не позволялъ-бы ему презрительно относиться къ Мардохею, если-бъ даже послднй не заявилъ на него особыхъ претензй, столь взволновавшихъ впечатлительнаго молодого человка. Но въ чемъ-же состояли эти требованя? чего желалъ отъ него этотъ человкъ съ душой, которая пылала въ немъ, какъ горящй уголь? ‘Ты долженъ быть моей второй душою, ты долженъ врить во все то, во что врю я, надяться на все то, на что я надюсь и ждать того-же, чего жду я… Тогда ты увидишь то чудное видне, которое мн такъ ясно рисуется въ туманной дали!’ — Вотъ, что говорилъ ему этотъ человкъ… Но, къ счастью, онъ не поддался чувству влеченя къ этому странному человку, и не поддержалъ, его иллюзй какимъ-нибудь легкомысленнымъ общанемъ.

Въ сущности, рацонально говоря, трудно было вообразить боле чудовищныя, нелпыя грезы, основанныя лишь на невроятной, бездоказательной гипотез, что Деронда былъ еврей. Но вдь и самъ Деронда съ тринадцати лтъ строилъ самыя пламенныя стремленя своего сердца на бездоказательной гипотез, что сэръ Гюго его отецъ. Онъ привыкъ сдерживать свои чувства, освщать все съ этой, именно, точки зрня — и подобное состояне нравственной неизвстности даже имло для него своеобразную прелесть. Естественно, что Деронда задавалъ себ теперь одинъ вопросъ за другимъ. А, что если онъ, дйствительно, еврей? если идеи Мардохея овладютъ его умомъ? если ему суждено позаимствовать у Мардохея тотъ идеалъ человческаго долга, къ которому его душа смутно стремилась всю жизнь?… Конечно, это предположене было очень невроятнымъ, но по своему складу ума, Деронда невольно отстаивалъ возможность подобной гипотезы.

Тогда Деронда началъ задавать себ друге вопросы: Что было-бы, если-бы Мардохей былъ — не бдный, ничтожный еврейскй ученый, излагающй свое учене въ какой-нибудь заброшенной конурк безвстнаго кабачка ‘Рука и Знамя’,— а какая-нибудь крупная личность, въ тог политическаго или общественнаго дятеля, какой-нибудь извстный мудрецъ или философъ, или-же, наконецъ, профессоръ изъ тхъ, которые занимаютъ наиболе извстную каедру? Вдь тогда многе послдовали-бы за нимъ съ жадностью ловя каждое его слово, преклоняясь и благоговя передъ его величемъ! Неужели-же онъ, Деронда, позволитъ себ непочтительно отнестись къ Мардохею лишь за то что онъ одть недостаточно элегантно, и имя его недостаточно извстно мру? Разв по платью цнятъ человка или по вншнему облику можно судить о его содержани? Существуетъ-же предане о томъ, что однажды до слуха Римскаго императора Домицана дошло, что среди плнныхъ удеевъ имются потомки царя Давида, о которыхъ предсказываютъ, что изъ ихъ чреселъ выйдетъ когда нибудь царь, который завладетъ всмъ мромъ. Императоръ приказалъ привести ихъ къ нему. Ихъ заковали въ цпи и доставили во дворецъ. Но, когда онъ увидлъ, то это нище чернорабоче, онъ веллъ ихъ отпустить, ршивъ, что изъ такой низменной среды не можетъ народиться повелитель мра. Между тмъ, другой человкъ, еврейскй мудрецъ, цлые дни проводилъ у городскихъ воротъ, зорко выслживая каждаго входившаго и выходившаго, будучи увренъ въ томъ, что только среди забитыхъ и приниженныхъ онъ суметъ найти того, который спасетъ когда-нибудь его народъ отъ чужеземнаго ига. Въ сущности, они оба ошибались,— потому что не по вншнему виду можно узнать человка. Нужно тщательно проникнуть въ его душу, прослдить его мысли,— и только тогда произнести надъ нимъ тотъ или другой приговоръ.

Одно только обстоятельство удерживало еще Деронду отъ того, чтобы окончательно увровать въ Мардохея,— это то, что Мардохей излагалъ свои идеи не по обычной, тщательно разработанной научной систем, а въ форм какой-то мистически-созерцательной и недостаточно ясной. Но кто знаетъ,— есть-ли это, дйствительно, плодъ его воспламенной фантази,— или-же это результаты его долгихъ думъ и зрлыхъ размышленй? Разв мы не видимъ почти каждый день великихъ и ученнйшихъ изслдователей, доходящихъ до своего открытя путемъ не однихъ только логическихъ выкладокъ, но и слпой вры? Разв мы не видимъ сплошь да рядомъ, что какой-нибудь ученый, движимый влеченемъ своего сердца, безплодно длаетъ всевозможныя усиля для реализаци своей идеи, между тмъ, какъ цль его отодвигается отъ него все дале и дале. Но вотъ онъ сдлалъ послднее усиле — и цль его достигнута. Не есть-ли это лучшй примръ того, что душевное влечене къ поставленному себ идеалу часто длаетъ больше, чмъ самый зрлый умъ?

Бываютъ изслдователи, которые шествуютъ за указанями своего разума — и длаютъ ошибки, и бываютъ таке, которые слдуютъ за движенями своего сердца — и достигаютъ своей цли. То, что сегодня кажется обоснованнымъ и яснымъ — черезъ день превращается въ мечту, а то, что вчера казалось иллюзей, можетъ завтра стать дйствительностью. Не относится-ли это и къ Мардохею?

Порою мы видимъ, что какой-нибудь великй ученый, рядомъ формулъ доказавъ врность своихъ доводовъ, называетъ уже свою идею аксомой. А мы, не взирая ни на что, приходимъ и подписываемъ подъ этой аксомой три буквы О. . d., что означаетъ: ‘это еще требуетъ доказательствъ’… Съ другой стороны, мы видимъ вдохновеннаго мечтателя, котораго мечты окрыляютъ силой, достаточной для того, чтобы ощупью добраться до своей возвышенной, хотя и туманной, цли. Не вдохновенная-ли мечта руководила Колумбомъ въ его плавани, подарившемъ человчеству такя великя открытя? И не издваемся-ли мы теперь сами надъ тми, которые въ свое время не могли и не желали прислушаться къ его словамъ и доказательствамъ? Немогу-же и я отвернуться отъ этого еврея и признать немыслимымъ всякое духовное родство съ нимъ только потому, что онъ все облекаетъ въ фантастичныя формы! Наши взаимныя отношеня, конечно, не зависятъ отъ его убжденя въ томъ, что насъ сблизило какое-то таинственное сродство. Для меня наше знакомство — дло очень простое, и меня привела къ нему цпь совершенно реальныхъ фактовъ. Если-бъ я не встртилъ Миры, то, вроятно, не сталъ-бы интересоваться евреями, и, конечно, не искалъ-бы Эзры Когана, а, слдовательно, не остановился-бы передъ книжной лавкой Рама, гд впервые увидлъ Мардохея. Съ своей-же стороны, онъ жаждалъ ученика и послдователя, а я случайно подошелъ подъ идеальный образъ, созданный его воображенемъ. Онъ принялъ меня за еврея, но вдь то-же. показалось и сдому старику во Франкфурт. Весь вопросъ теперь для меня заключается лишь въ томъ, что будетъ, если, несмотря на все, его положене окажется справедливымъ и я, дйствительно, усвою себ его идеи? А если результатъ нашей встрчи будетъ противоположный?— Тогда я причиню страшное разочароване Мардохею, и къ этому надо приготовиться… А если я не обману его надеждъ, то результатъ будетъ-ли мене печаленъ для меня?..

Деронда колебался дать опредленный отвтъ на этотъ прямой вопросъ. Въ послднее, время въ его сердц возникли чувства, пошатнувшя то отвращене, которое прежде возбудила-бы въ немъ мысль, что онъ — еврей, Къ тому-же его романтическая натура видла чарующй интересъ въ предполагаемой возможности вступить на стезю баснословныхъ героевъ, отыскивающихъ свое тайное наслде, тмъ боле, что эта стезя лежала столько-же въ области мысли, сколько и въ области практической дятельности. Но все-же онъ допускалъ только отдаленную возможность такого результата — и ничего боле.

При этомъ, увренность, что его отецъ, никто иной, какъ сэръ Гюго, еще сильне укоренилась въ немъ въ виду возникшихъ сомннй, и мысль, что когда-нибудь эта увренность можетъ оказаться иллюзей, не возбуждала въ немъ никакого чувства удовольствя. Во всякомъ случа, онъ повторялъ себ, какъ и говорилъ Мардохею, что ничего не предприметъ для открытя этой роковой тайны. Онъ считалъ теперь эту неизвстность даже, самымъ желаннымъ для себя положенемъ. Если послдующя сношеня съ Мардохеемъ обнаружатъ, что его идеи — только безумныя иллюзи, то недостатокъ доказательствъ въ еврейскомъ происхождени Деронды спасетъ Мардохея отъ тяжелаго разочарованя. Съ другой стороны, эта неизвстность могла послужить предлогомъ для принятя Мардохеемъ той матеральной помощи, которую Деронда желалъ ему оказать.

Вотъ какя мысли наполняли голову Деронды въ т четыре дня, которые, вслдстве усиленныхъ занятй по разнымъ порученямъ Гюго Малинджера, прошли до исполненя имъ общаня зайти за Мардохеемъ, чтобъ вмст съ нимъ отправиться въ таверну ‘Рука и Знамя’.

ГЛАВА XLII.

‘Если есть степени въ страданяхъ, то Израиль стоитъ во глав всхъ народовъ, если продолжительность горя и терпне, съ которымъ оно переносится, облагораживаетъ человка, то евреи находятся въ рядахъ высшей аристократи мра, если литературу называютъ богатой, благодаря нсколькимъ классическимъ трагедямъ, то, что-же сказать о нацональной трагеди, продолжающейся пятнадцать вковъ,и въ которой поэты и актеры въ то-же время и герои?!’

Деронда недавно прочелъ эти строки въ ‘Die synagifeale Poesie des Mittelalters’ Цунца, и онъ невольно вспомнилъ о нихъ, отправляясь къ Коганамъ, которые, конечно, не обнаруживали никакихъ признаковъ аристократи скорби или чегобы то ни-было другого. Эзра Коганъ не отличался патетизмомъ мученика, и его страсть къ нажив, повидимому, поощрялась успхомъ. Этотъ закладчикъ, безъ сомння, не былъ символомъ великой еврейской трагеди… Но не былъ-ли типичнымъ тотъ фактъ, что жизнь Мардохея, въ которой вылилось все нацональное сознане еврейскаго народа, протекала подъ кровомъ невжественнаго, самодовольнаго, благоденствя Когановъ?

Все семейство встртило Деронду съ сяющими отъ радости лицами, Эзра не могъ даже удержаться отъ того, чтобъ незамтить гостю, что, хотя отъ скорйшаго выкупа заложеннаго имъ кольца, должны значительно пострадать его, Когана, интересы, но что это для него ничего не значитъ въ виду той радости, которую испытываетъ вся его семья при вид такого высокаго и прятнаго гостя. Молодая жена Эзры очень сожалла о томъ, что младенецъ ея уже спитъ, и радовалась тому, что Аделаида еще не въ постели. Она пригласила его не оставаться въ лавк, а зайти къ нимъ въ комнату, чтобы посмотрть на дтей. Деронда охотно исполнилъ ея просьбу, такъ какъ принесъ съ собою маленьке подарки: коробку цвтныхъ бумажныхъ куколъ для Аделаиды и костяные шарики для Якова,

Бабушка сидла за столомъ, на которомъ лежала цлая куча игральныхъ картъ, изъ которыхъ она длaла тарелки для дтей. Одна такая ‘тарелка’ упала и завертлась на полу.

— Стой!— крикнулъ Яковъ Деронд, когда тотъ вошелъ,— не наступи на эту тарелку и посмотри, какъ я ее подниму.

Деронда исполнилъ его приказане и остановился, переглянувшись съ бабушкой. Тарелка нсколько разъ ударилась и разбилась. Тогда Деронда могъ подойти ближе и ссть на стулъ. Онъ замтилъ, что дверь, изъ который вышелъ Мардохей при первомъ его посщени, была заперта. Но онъ не хотлъ показать, что онъ мене интересуется Коганами, чмъ ихъ страннымъ жильцомъ, поэтому онъ раньше всего посадилъ къ себ на колни Аделаиду, разставивъ передъ ней на стол бумажныя куклы, между тмъ, какъ Яковъ уже возился со своими шариками, а потомъ уже спросилъ:

— Мардохей дома?

— Гд онъ, Адди?— спросилъ вошедшй въ эту минуту Эзра.

— Тамъ, въ мастерской,— отвтила жена, кивнувъ на запертую дверь.

— Дло въ томъ,— пояснилъ Коганъ,— что мы не знаемъ, что стало съ нимъ за послдне два-три дня? У него всегда тутъ не хорошо,— прибавилъ онъ, указывая на лобъ,— но онъ былъ всегда очень аккуратенъ, трудолюбивъ и прекрасно занимался съ моимъ мальчикомъ. Въ послдне-же дни онъ ходитъ, какъ во сн, или-же сидитъ неподвижно, какъ восковая фигура.

— Это все его проклятая болзнь!.. Бдняжка!— съ чувствомъ сказала бабушка,— я не думаю, чтобы онъ долго продержался.

— Нтъ, у него на ум что-то другое,— возразила младшая мистрисъ Коганъ,— онъ все писалъ въ послднее время и, когда я къ нему обращалась съ какимъ-нибудь вопросомъ, снъ отвчалъ не сразу и имлъ видъ человка, не понимающаго, чего отъ него хотятъ.

— Вы, вроятно, находите насъ въ этомъ отношени слишкомъ уступчивыми,— сталъ оправдываться Коганъ,— но моя мать и жена ни за что бы съ нимъ не разстались, даже въ томъ случа, еслибъ онъ доставлялъ намъ еще больше хлопотъ, не то, чтобъ мы не знали настоящую цну вещамъ, но ужъ такой у насъ принципъ, есть таке дураки, которые торгуютъ и при этомъ теряютъ, сами того не замчая, но, къ счастью, я къ такимъ не принадлежу.

— О, Мардохей приноситъ благословене нашему дому — съ чувствомъ произнесла бабушка.

— Да, съ нимъ что-то не ладно,— вмшался въ разговоръ и Яковъ,— онъ мн сказалъ, что не можетъ боле болтать со мной и даже отказался взять отъ меня кусокъ пирога…

— Я вполн раздляю ваши чувства къ нему, я говорилъ съ нимъ въ лавк Рама и даже общалъ зайти за нимъ сюда,— отозвался Деронда, обращаясь къ бабушк.

— Такъ вотъ въ чемъ дло!— воскликнулъ Коганъ, хлопнувъ себя по колну,— онъ все ждалъ васъ, и это-то его такъ измнило! Я полагаю, что онъ много говорилъ вамъ о своей учености, очень любезно съ вашей стороны выслушивать его бредни, такъ какъ я сомнваюсь, чтобы можно было что-нибудь изъ нихъ вынести, но мн пора!— и съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты.

— Я позову Мардохея, если желаете,— предложилъ маленькй Яковъ, но мать его перебила:

— Нтъ, отвори дверь въ мастерскую, и джентльменъ самъ пройдетъ къ нему. Тише, не шуми.

Мальчикъ неслышно отворилъ дверь, и Деронда остановился на порог. Маленькая комната была освщена свчкой съ зеленымъ абажуромъ и догоравшимъ полномъ въ камин. На стол, придланномъ къ окну, валялось нсколько золотыхъ вещей, а въ углу виднлась груда книгъ. Мардохей сидлъ въ большомъ кресл, спиною къ двери, и, облокотившись на столъ, смотрлъ на часы, стоявше противъ него. Онъ находился въ нервномъ ожидани, какъ узникъ, прислушивающйся къ шагамъ тюремщика, который долженъ его освободить.

— Я пришелъ за вами, готовы вы?— сказалъ Деронда.

Мардохей мгновенно обернулся, схватилъ мховую шапку и молча послдовалъ за Дерондой.

Черезъ минуту они очутились въ общей комнат, и Яковъ, который, сразу замтилъ перемну въ лиц и выражени своего друга, взялъ его за руку и сказалъ:

— Посмотри на мои шарики.

Онъ держалъ шарики передъ самымъ лицомъ Мардохея, какъ-будто это могло составить какую-нибудь радость для выздоравливающаго. Дйствительно, Мардохей улыбнулся и привтливо сказалъ:

— Красиво, очень красиво!

— Вы забыли шарфъ и пальто,— сказала молодая г-жа Коганъ, и Мардохей вернулся за ними въ свою комнату.

— Вы видите, я былъ правъ!— сказалъ снова вошедшй въ эту минуту Эзра шопотомъ,— я сказалъ, что онъ грустилъ по васъ и оживился какъ только увидлъ васъ возл себя. Теперь вы видите, что я никогда не ошибаюсь.

Затмъ онъ прибавилъ уже громко:

— Я вижу, что вы собираетесь уходить. Я не смю васъ задерживать, но надюсь, что мы васъ видимъ у себя не въ послднй разъ, и что вы еще удостоите насъ своими посщенями.

— Ты скоро опять придешь къ намъ?— спросилъ Яковъ, подбгая къ нему,— Смотри, я научился уже бросать шарики и готовъ держать пари, что я ихъ уже всегда буду подхватывать такъ, какъ нужно.

— Онъ очень ловокъ — проговорилъ Деронда, обращаясь къ просвтлвшей бабушк,— онъ унаслдовалъ это съ отцовской стороны или съ материнской?

Бабушка ничего не отвтила и только кивнула своему сыну, который, выступивъ впередъ, проговорилъ:

— Съ моей,— потому что семья моей жены не отличается такими способностями, члены-же нашей семьи — поврите-ли — одарены такими ловкими руками, что могутъ ими сдлать, что только угодно. Нкоторые господа вамъ сдлаютъ ршительно все, чего вы только отъ нихъ ни потребуете.

При этомъ онъ тихонько кивнулъ въ сторону маленькаго Якова, думая что онъ не пойметъ его намека.— Но Яковъ вдругъ разразился громкимъ смхомъ и хлопая въ ладоши, началъ громко выкрикивать: Нкоторые господа, нкоторые господа — ха — ха!

Деронда, между тмъ, подумалъ: я такимъ образомъ ничего не узнаю отъ этихъ людей! Разв прямо спросить Когана не потерялъ-ли онъ когда-нибудь шестилтнюю сестру по имени Мира,— но это казалось ему не легкимъ дломъ, хотя первоначальное чувство отвращеня къ грубости этихъ людей — незамтно смнилось другимъ, боле дружескимъ: какъ ни грубы были ихъ разговоры и манеры, но онъ долженъ былъ признать за ними большую долю деликатности въ обращени ихъ съ чахоточнымъ работникомъ, котораго умственное превосходство они принимали лишь за безвредный бредъ больного.

— Коганы, кажется, очень привязаны къ вамъ?— обратился онъ къ Мардохею, когда они вышли на улицу.

— И я къ нимъ тоже:— былъ отвтъ:— въ нихъ бьется еврейское сердце, хотя они, подобно лошади и верблюду, ничего не видятъ дальше той узкой тропинки, по которой идутъ.

— Боюсь, что я причинилъ вамъ безпокойство, не придя раньше, я хотлъ придти вчера, но это оказалось невозможнымъ.

— Да, да, я вамъ врю, но правду сказать, я немножко безпокоился, ибо думы моей юности проснулись во мн, а это тло слишкомъ слабо, чтобъ переносить взмахи ихъ крыльевъ. Я похожъ на закованнаго человка, проведшаго долге годы въ темниц: посмотрите на него, когда оковы съ ногъ его сняты, и онъ впервые слышитъ человческую рчь — какъ онъ плачетъ, шатается, какъ радость грозить разбитъ и опрокинуть его тлесную оболочку!

— Вамъ нельзя говорить на воздух вечеромъ,— сказалъ Деронда, для котораго доврчивыя слова Мардохея были узами, которыми онъ все боле и боле притягивалъ его къ себ.—Закутайтесь въ свой шарфъ. Мы, вроятно, отправимся въ таверну ‘Рука и Знамя’, гд никто намъ не будетъ мшать?

— Въ такомъ случа, пойдемте въ клубъ, если только меня впустятъ,— сказалъ Деронда.— Что это за собране?

— Нтъ, оттого-то я и безпокоился вчера о вашемъ отсутстви, что въ ныншнй вечеръ въ таверн ‘Рука и Знамя’ происходитъ собране нашего клуба, и потому комната очистится очень поздно. А между тмъ, я только въ этой комнат и могу говорить. Всякое новое помщене дйствуетъ на меня страннымъ образомъ: я теряюсь и не могу сказать ни слова.

— Клубъ ‘философовъ’. Насъ тамъ немного, какъ кедровъ на вершин Ливана. Мы вс бдны, но иногда между нами появляются и знатные люди. Каждый человкъ иметъ право привести гостя, интересующагося нашимъ предметомъ. За комнату мы не платимъ, но требуемъ обыкновенно пива и другихъ напитковъ, сидимъ, разговариваемъ, окружая себя клубами табачнаго дыма. Я, когда могу, тоже посщаю этотъ клубъ: тамъ бываютъ и друге мои единоврцы. Эти бдные философы напоминаютъ мн нашихъ великихъ наставниковъ, передавшихъ намъ свои великя идеи и сохранившихъ душу Израиля отъ совершеннаго уничтоженя. Вдь, т также были бдняками. Днемъ они зарабатывали себ пропитане, а ночью занимались ученемъ, они днемъ пахали землю ради хлба, а ночью воздлывали нашъ умственный виноградникъ, чтобы сохранить его для насъ, своихъ отдаленнйшихъ потомковъ. Я не могу вамъ представить, съ какой радостью я смотрю на этихъ маленькихъ великихъ людей!

— Я съ удовольствемъ приму участе въ вашемъ собрани,— произнесъ Деронда, который былъ, въ сущности, очень доволенъ, что его разговоръ съ Мардохеемъ отлагается.

Черезъ нсколько минутъ они отворили стеклянную дверь съ красною занавской и вошли въ небольшую комнату, освщенную газомъ, еле мерцавшимъ сквозь облако дыма. Семь человкъ различнаго возраста, отъ тридцати до пятидесяти лтъ, плохо одтыхъ, съ глиняными трубками въ зубахъ, слушали со сосредоточеннымъ вниманемъ отрывокъ изъ ‘Прометея’ Шелли, который декламировалъ блокурый толстякъ въ сромъ костюм.

Когда присутствующе увидли двухъ новыхъ лицъ, изъ которыхъ одно имъ было совершенно незнакомо, они вс замолчали и раздвинули свои стулья, чтобы дать мсто вошедшимъ. На стол стояли налитые стаканы, пачки табаку и глинянныя трубки. Деронда никогда еще не видалъ чтобы люди, собравшеся въ трактир, казалось-бы, для того, чтобы выпить, поддерживали въ себ такое возвышенное, торжественное настроене. Видно было, что они пришли сюда для чего-то высокаго и благороднаго. На лиц каждаго было написано столько благородства, что Деронда сразу какъ будто потерялся. Они любезно поздоровались съ Мардохеемъ и тотчасъ-же устремили вопросительный взглядъ на Деронду.

— Я привелъ къ вамъ человка, моего прятеля и друга, который интересуется предметомъ нашихъ собесдованй,— сказалъ Мардохей, это — человкъ, который изъздилъ многя страны, многое видлъ и многое могъ-бы намъ разсказать.

— Какъ имя этого господина, или это- секретъ? Можетъ быть, это тотъ ‘Великй Анонимъ’, котораго философы ищутъ вотъ уже много поколнй?— спросилъ человкъ, который декламировалъ ‘Прометея’ и который вообще любилъ выражаться шутливо.

— Меня зовутъ — Данель Деронда. Я тутъ, въ самомъ дл, чужой, но не тотъ великй, о которомъ вы говорите,

Деронда проговорилъ эти слова такимъ нжнымъ ласкающимъ тономъ, что, казалось, сразу привлекъ къ себ, симпати всхъ.

— Слыхали, слыхали,— какъ-же?— проговорили они вс въ одинъ голосъ. А декламаторъ прибавилъ:

— Да будешь благословенъ ты и твое имя, господинъ! А ты, Мардохей, пройди вотъ сюда. Садись вотъ тутъ, на краю стола, противъ меня.

Онъ хотлъ предоставить ему наиболе удобное мсто, гд ничто не помшало-бы ему слушать и говорить.

Деронд также было предоставлено почетное мсто за столомъ, откуда онъ могъ наблюдать за лицами присутствующихъ, а также слдить за выраженемъ лица Мардохея. Онъ видлъ, что Мардохей и здсь пользуется какимъ-то особеннымъ уваженемъ и почетомъ, и что присутствующе вообще не являются людьми изъ толпы, что это, своего рода, умственные аристократы, большинство которыхъ принадлежало еврейскому племени.

Окинувъ быстрымъ взглядомъ все общество, онъ дйствительно, убдился, что въ этой групп далеко не преобладала чисто-англйская кровь (если ланцетъ можетъ представить ея образецъ). Миллеръ, блокурый толстякъ, торговецъ старинными книгами, имлъ дда, называвшаго себя нмцемъ, и предковъ, отвергавшихъ, что они евреи, Буканъ, сдельникъ, былъ шотландецъ, Пошъ, часовщикъ, представлялъ изъ себя типъ маленькаго, живого черноволосаго еврея, Гедеонъ, оптикъ, принадлежалъ къ тмъ добродушнымъ, рыжимъ евреямъ которыхъ принимаютъ за необыкновенно любезныхъ англичанъ, Крупъ, башмачникъ, вроятно, былъ кельтическаго происхожденя, хотя онъ самъ этого не признавалъ. Только трое представляли неоспоримые признаки англйской рассы: рзчикъ на дерев, Гудвинъ, съ открытымъ лицомъ и прятнымъ голосомъ, ассистентъ-химическаго лаборанта — Марабльсъ и блдный, русый конторщикъ, Лилли. Это общество избранныхъ представителей бднаго люда, соединившихся во имя знаня, что такъ рдко случается въ высшихъ классахъ, возбудило въ Деронд большой интересъ. Это не были счастливые обитатели высокихъ дворцовъ: отъ нихъ они значительно разнились, какъ по своимъ поступкамъ, такъ и по своему обращеню. Они не взвшивали своихъ словъ и не обдумывали своихъ выраженй, которыя вычитывали изъ книгъ или-же выслушивали отъ умныхъ собесдниковъ. Тмъ не мене, Деронда смотрлъ на своихъ неожиданныхъ собесдниковъ съ уваженемъ, какъ на равныхъ себ, онъ потребовалъ воды съ коньякомъ и сталъ подчивать всхъ сигарами, которыя обыкновенно носилъ въ карман больше для друзей, чмъ для себя. Хорошее впечатлне, произведенное имъ на всхъ, немедленно выразилось въ томъ, что преня, на минуту простановленныя, возобновились попрежнему, точно не было никого посторонняго.

— Прежде, чмъ мы будемъ продолжать нашу бесду, я долженъ вамъ заявить, что ныншнй вечеръ не является очереднымъ въ нашихъ занятяхъ,— обратился Миллеръ къ Деронд,— и послднй понялъ, что — это предсдатель собраня.— Поэтому мы не будемъ сегодня строго послдовательны, какъ всегда, когда разрабатываемъ какой-нибудь серьезный вопросъ. Сегодня одинъ изъ нашихъ товарищей, Пошъ, поднялъ вопросъ о факторахъ, двигающихъ мръ, и обратился къ указанямъ статистики. Другой нашъ товарищъ, Лилли, оспаривая мнне Поша, сталъ доказывать, что изъ статистики мы ничего поучительнаго не почерпнемъ, такъ какъ многое осталось еще незарегистрованнымъ и туманнымъ. Начался оживленный споръ о причинахъ соцальныхъ переворотовъ, и я старался доказать, ссылаясь между прочимъ и на Шелли, что самая главная изъ этихъ причинъ — есть сила идей.

— Я съ вами несогласенъ, Миллеръ,— возразилъ Гудвинъ, который, очевидно, заботился не о томъ, чтобы заинтересовать гостя, а о томъ лишь, чтобы уяснить себ свою мысль,— или вы разумете подъ идеями слишкомъ много — и тогда ваша мысль не ясна, или-же вы подразумваете только извстный рядъ идей,— и тогда ваше поняте о предмет слишкомъ узко. Вс дйствя, въ которыя человкъ влагаетъ мысль,— суть идеи, напримръ, сяне зерна, постройка лодки, обжигане кирпичей, вс эти идеи примняются къ жизни и развиваются вмст съ нею, но он не могутъ существовать безъ матерала, дающаго имъ пищу. Свойства дерева и камня, поддающихся рзцу, возбуждаютъ идею о ваяни. Подобныя идеи, соединяясь съ другими элементами жизни, пробртаютъ силу. Чмъ медленне происходитъ это соединене, тмъ мене он имютъ силы. Что-же касается до причинъ соцальныхъ переворотовъ, то я полагаю, что идеи — это нчто врод парламента, вн котораго существуетъ народъ, и этотъ народъ работаетъ надъ соцальными переворотами, не зная, что длаетъ парламентъ.

— Но если вы считаете распространене идей самымъ врнымъ выразителемъ силы,—замтилъ Пошъ,— то почему часто самыя нелпыя идеи принимаются быстре разумныхъ?

— Он, можетъ быть, дйствуютъ, измняя направлене втра — сказалъ Морабльсъ,— теперь инструменты стали такъ утонченны, что вскор люди начнутъ опредлять распространене идей по перемнамъ въ атмосфер и въ нашихъ нервахъ.

— Вы правы — сказалъ Пошъ съ усмшкой,— вотъ, напримръ, идея нацональности. Она также носится въ воздух. Ослы чувствуютъ ее и, отличаясь большимъ стаднымъ чувствомъ, готовы за ней послдовать…

— Какъ? Вы не признаете идеи нацональности?— спросилъ Деронда, невольно замчая странный контрастъ между словами Поша и его типичными чертами, прямо выдававшими его происхождене.

— Скажите лучше, что онъ не знаетъ этого чувства — прибавилъ Мардохей, грустно смотря на Поша,— если нацональность не есть чувство, то она тмъ боле не можетъ имть силы какъ идея,

— Хорошо, Мардохей,— сказалъ добродушно Пошъ,— Не чувство нацональности съ каждымъ днемъ все боле и боле ослабваетъ. Мн эта идея представляется призракомъ смерти, встникомъ кладбища…

— Чувство можетъ казаться умирающимъ и все-же воскреснутъ,— замтилъ Деронда,— наци воскресали, и мы, можетъ быть, еще увидимъ восгановлене могущества арабовъ, одушевляемыхъ нын новой энергей, новымъ стремленемъ къ возрожденю.

— Аминь, аминь!— произнесъ Мардохей, смотря на Деронду сверкающими, радостными глазами, при чемъ его маленькая жалкая фигура на минуту какъ-то выпрямилась и оживилась.

— Это, можетъ быть, врно для дикихъ народовъ, возразилъ Пошъ,— но у насъ, въ Европ, чувству нацональности суждено умереть. Въ странахъ, озаренныхъ великой зарей просвщеня, среди народовъ высоко образованныхъ и культурныхъ оно не можетъ имть будущности: все течене прогресса противорчитъ иде нацональности!

— Хорошо,— крикнулъ вдругъ Буканъ своимъ тоненькимъ, пискливымъ голосомъ — хорошо, что мы теперь затронули этотъ, именно, вопросъ! уже раньше хотлъ кое-что сказать по этому поводу. Вдь вс почти изслдователи въ одинъ голосъ утверждаютъ, что основы человческой жизни сильно мняются отъ времени. Вотъ я и думаю, что намъ раньше всего слдуетъ разобраться въ законахъ этихъ вчныхъ измненй. Принято думать, что всякй шагъ, который длаетъ человчество, есть шагъ впередъ. Но кто можетъ намъ поручиться за то, что шаги, которые мы съ вами длаемъ, предполагая, что подвигаемся впередъ, не заведутъ насъ въ какую-нибудь трясину, изъ которой намъ уже невозможно будетъ выбраться? Три вопроса я хотлъ-бы предложить на ваше разршене: во первыхъ, дйствительно-ли каждый шагъ, который длаетъ человкъ, есть шагъ впередъ, а не назадъ? во вторыхъ, можемъ-ли мы опредлить по первому нашему шагу, избрали-ли мы направлене правильное или нтъ? и, въ третьихъ, чмъ мы можемъ ускорить наши шаги, когда мы видимъ, что они правильны, и наоборотъ, чмъ мы въ состояни ихъ удержать, если мы замчаемъ, что они ложны?

Вопросы Букана остались, однако, неразршенными, потому что Лилли, выслушавъ его, тотчасъ-же заговорилъ:

— Вс измненя, которыя мы замчаемъ въ человческой жизни и вс шаги, которые длаетъ человкъ, длаются не по его вол, а по законамъ, лежащимъ вн его. Они называются: ‘Законы человческаго развитя’. Мы видимъ только проявлене этихъ законовъ и лишь впослдстви въ состояни судить о томъ, на сколько благотворно ихъ вляне на человческую жизнь. Если мы ихъ часто не одобряемъ, но это значитъ, что мы ихъ не понимаемъ. Во всякомъ случа, они лежатъ вн нашего выбора и всецло властвуютъ надъ нами.

— Но я не понимаю, чмъ вы руководствуетесь, утверждая, что всякя измненя, происходящя внутри насъ — суть только степени нашего развитя и нашего совершенствованя?— спросилъ Деронда.— Кто докажетъ намъ, что вс люди обладаютъ одинаковой силой духа и что среди людей нтъ такихъ, которые располагаютъ большей нравственной или матеральной силой, и способны подчинить себ другихъ? Кто убдитъ насъ въ томъ, что все длается по законамъ, лежащимъ вн насъ, и что мы сами безсильны направлять нашу жизнь такъ, какъ мы находимъ разумнымъ? Въ такомъ случа, мы должны совершенно опустить руки безъ всякой борьбы съ заблужденями и тьмой! Если мы будемъ всякое совершаемое нами зло объяснять какими-то лежащими вн насъ законами, то не вернемся-ли мы къ первобытному состояню, отъ котораго давно уже избавились?

— Вы правы! Горе тому, кто въ эти печальные дни не видитъ необходимости вь сопротивлени окружающему злу! произнесъ Мардохей,— я врю въ ростъ и въ новый расцвтъ жизни тамъ, гд смя полне, согласно съ Божественной волей!. Жизнь нашего народа развивается, она связываетъ тысячею нитей чувства, умъ и дйстве всякаго изъ насъ, она претворяетъ въ себ мысли другихъ народовъ въ новыя формы и обратно приноситъ ее въ даръ мру — очищенной, она — высшая сила и наиболе жизненный органъ въ громадномъ тл народовъ. Могутъ насильно задержать ея развите, воспоминаня могутъ превратиться въ мертвыя реликви, душа народа отъ недостатка движеня можетъ покрыться ржавчиной, но — кто осмлится сказать: ‘Источникъ жизни этого народа изсякъ, онъ никогда боле не будетъ нацей, такъ повелваетъ течене событй, и я этому не стану сопротивляться?’ — Эти слова, конечно, не произнесетъ человкъ, въ душ котораго бьется жизнь его народа, душа котораго есть — источникъ пламени, которое можетъ, воспламенивъ души всхъ сыновъ народа, проложить новый путь для послдующаго событя!..

— Я не отрицаю патротизма,— замтилъ Гедеонъ,— но мы вс знаемъ, что, вы, Мардохей, придаете ему особое значене. Конечно, вы знаете образъ мыслей Мардохея?— прибавилъ онъ, обращаясь къ Деронд.— Я еврей-рацоналистъ и стою за свой народъ по семейнымъ воспоминанямъ. Я поддерживаю нашу вру рацональнымъ образомъ и не оправдываю своихъ соотечественниковъ, перемняющихъ религю, такъ-какъ вообще не врю въ обращене еврея. Теперь, когда мы достигли политической равноправности, нтъ и предлога къ подобному отступничеству. Но я желалъ-бы, чтобъ нашъ народъ отдлался отъ всего исключительнаго и суеврнаго. Нтъ никакого основаня для насъ мало-по-малу не смшаться съ той нацей, среди которой мы живемъ. Вотъ куда ведетъ насъ прогрессъ. Мн, напримръ, все равно, женятся-ли мои сыновья на христанкахъ или на еврейкахъ. Я стою за старую пословицу: ‘Отечество человка тамъ, гд ему хорошо’.

— Такую страну не легко найти,— сказалъ съ улыбкой Пошъ,— къ тому-же, вы получаете десятью шиллингами въ недлю боле меня, и у васъ вдвое меньше дтей. Если-бъ кто-нибудь открылъ въ ерусалим хорошую торговлю часами, то я перехалъ-бы туда. Что вы на это скажете, Мардохей?

Деронда слушалъ эти слова — и только удивлялся, какъ, могъ Мардохей настолько владть собой, чтобы не выдать, своего волненя по поводу этого издвательства, которому подвергалось, все, что ему было такъ дорого! Вдь самое обидное въ такихъ случаяхъ — это насмшка. Какъ-же они, зная его образъ мыслей, не настроили его до сихъ поръ противъ себя?

Мардохей, между тмъ, преспокойно сидлъ на своемъ мст, съ улыбкой, глядя на присутствующихъ. Дло въ томъ, что онъ обращалъ къ нимъ свои рчи не съ тмъ, чтобы ихъ убдить, а съ тмъ, чтобы только высказать то, что переполняло еро душу, что жгло его какимъ-то божественнымъ пламенемъ.

— Я скажу,— отвтилъ Мардохей, обращаясь къ Пошу, я скажу на это, что кто отворачивается отъ родного народа и его культуры, предавая ихъ посмяню,— тотъ пусть себ идетъ своей дорогой. Это не первый и не послднй. Сотни и тысячи изъ нашихъ-же собственныхъ сыновъ, давно уже обратились къ намъ спиною и пошли сливаться съ другими народами, подобно кельтамъ и саксамъ, которыхъ теперь не существуетъ. Туда имъ и дорога! Пусть сливаются, ассимилируются и требуютъ своей доли изъ того наслдя, которыми владютъ народы, къ которымъ они хотятъ присосаться… Но — только напрасный трудъ! Богъ Израиля запечатллъ на ихъ лицахъ такой неизгладимый знакъ ихъ семитическаго происхожденя, котораго имъ никогда не удастся стереть,— и они всегда останутся тми, которыми родились. Я знаю: ты также одинъ изъ тхъ, которые вчно блуждаютъ изъ страны въ страну, отъ одного народа къ другому, и про которыхъ — увы!— везд узнаютъ, что это — дти презираемаго племени… Не говорите-ли вы часто сами себ: ‘Зачмъ мы родились евреями? Что общаго между нами и домомъ Якова? Какя связи соединяютъ насъ съ той великой и священной работой, которую совершали наши предки въ течене тысячелтй? Пойдемте лучше къ другимъ, присоединимъ и наши насмшки къ тмъ, которыя отовсюду сыплются на эту жалкую нацю, покажемъ всмъ, что и мы не мене другихъ умемъ смяться надъ тмъ, что пошло и глупо!’… Да,— но замчаете-ли вы, господа, что вы сами надъ собою сметесь, что единственная награда, которую получите отъ тхъ, у кого вы заискиваете, будетъ та-же презрительная насмшка, только боле обидная и боле унизительная… Неужели вы думаете, что, сбросивъ съ себя вншнй обликъ, вы сумете вытравить изъ своей души то, что мало-по-малу вндрялось въ нее въ течене восемнадцати вковъ?.. Что за жалкую роль долженъ разыгрывать изъ себя такой человкъ, который, подобно вамъ, именуетъ себя ‘всемрнымъ гражданиномъ’. Можетъ-ли быть гражданиномъ человкъ, блуждающй среди людей, чуждыхъ ему по духу и потерявшй чувство братства со своими? Это жалкая тварь, которой руководитъ одна только подлая жажда наживы! Онъ всмъ чужой, онъ высасываетъ кровь человчества, но самъ онъ не человкъ! Правду-ли говорю я, Пошъ?

— Не совсмъ,— отвтилъ тотъ,— если вы думаете, что я считаю себя хуже потому, что я — еврей, если я за что-нибудь благодаренъ своимъ предкамъ, такъ это за то, что въ нашей наци меньше дураковъ, чмъ во всякой другой, но, по всей вроятности, вы правы, полагая, что я не пользуюсь особой благосклонностью христанъ.

— Католики и протестанты ненавидли другъ друга не меньше,— возразилъ Гедеонъ,— мы должны терпливо ждать той поры, когда предразсудки окончательно исчезнутъ. Многе изъ нашихъ братьевъ пользуются высокимъ положенемъ, и не мало нашей крови течетъ въ жилахъ высшей христанской аристократи. По моему мнню, мы должны все тщательно обдумать и взвсить прежде, чмъ ршить вопросъ о томъ, что ждетъ насъ впереди и на что мы должны и можемъ надяться?

— И я также,— крикнулъ вдругъ Мардохей съ особеннымъ жаромъ, наклонивъ впередъ голову и засунувъ свою худую руку за пазуху,— и я также внутренне горжусь тмъ, что я еврей — и хочу обо всемъ судить рацонально. Но что дастъ намъ этотъ рацонализмъ? Разв онъ укажетъ намъ т сокровенныя нити, которыми связано наше настоящее съ нашимъ отдаленнйшимъ прошлымъ? Разв онъ уяснитъ намъ, чмъ поддерживается нашъ нацональный организмъ, что поддерживаетъ нашу силу, что питаетъ нашъ духъ? Конечно, если считать рацональнымъ то, что человкъ отрекается отъ своего отца, отворачивается отъ брата и не хочетъ знать своихъ дтей,— то немене рацональнымъ будетъ, если еврей самовольно ршитъ отказаться отъ своего я, затеряться среди окружающихъ народовъ, заставитъ себя забыть пророческое слово и языкъ, на которомъ слово это было возвщено, и вытравить изъ себя послдня воспоминаня о далекомъ, великомъ прошломъ, которыя превратятся для него въ выцвтшя письмена забытой надписи. Но, въ то-же самое время, онъ заставитъ своего сына вытверживать наизусть миическя преданя о герояхъ Мараона и прочихъ безсмертныхъ эллинахъ, будетъ издваться надъ евреями и ихъ ученемъ, нкогда свтившимъ всему мру, надъ ихъ пророческими идеалами, надъ святыми мучениками, нкогда мужественно ходившими на костеръ для спасеня своей Торы!.. Что значитъ все это для еврея, который уметъ пресмыкаться только передъ сильнымъ, хотя-бы это былъ и какой-нибудь язычникъ!..

Мардохей откинулся на спинку кресла и — наступило минутное молчане. Ни одинъ изъ членовъ клуба не раздлялъ его взглядовъ и волненя, но его личность и рчи производили на нихъ неотразимое впечатлне кроющимся въ нихъ трагизмомъ, хотя никакихъ практическихъ результатовъ они отъ него не ждали и хотя, обыкновенно, онъ встрчалъ съ ихъ стороны одно только противорче. Деронда думалъ о томъ, сколько пришлось вынести этому человку отъ окружающаго его непониманя, онъ смотрлъ на Мардохея, какъ на поэта затерявшагося въ чужой стран, который не можетъ запечатлть свою мысль въ умахъ своихъ слушателей, ибо они не могутъ постигнуть всхъ красотъ его языка.

— Мы удалились отъ вопроса о соцальныхъ переворотахъ,— замтилъ Буканъ.

— Ничего.— Мы немножко отвлеклись въ сторону, потому что мы хотли обратиться на востокъ, къ земл ‘текущей млекомъ и медомъ’,— проговорилъ насмшливый Миллеръ, который любилъ казаться вольтерьянцемъ,— но, если мы уже начали, то пусть сегодня будетъ еврейскй вечеръ. Мы уже давно не обсуждали еврейскаго вопроса. Мы вдь вс философы, люди безъ предразсудковъ, и не мене любимъ нашихъ друзей, Мардохея, Поша и Гедеона оттого, что они — евреи, наконецъ, мы вс братья другъ другу по Адаму. Поэтому, не оскорбляя никого, я считаю себя вправ сказать, что въ моихъ глазахъ еврейскй народъ никогда не игралъ особенно важной роли, въ мр. Конечно, въ-старину ихъ безжалостно притсняли, и я вовсе не желаю, чтобъ кого-бы то ни было, благо, чернаго, желтаго или бураго брата моего подвергали тирани. Мн припоминается одна нмецкая книга, которую прочелъ мн прятель, (самъ я не читаю по нмецки), въ которой говорится объ исторяхъ и предразсудкахъ, направленныхъ противъ евреевъ, и, чтобы вы думали: одна изъ нихъ гласитъ, что евреи наказаны исходящимъ отъ ихъ тла сквернымъ запахомъ (книга написана въ 1715 году). ‘И это врно,— подтверждаетъ авторъ,— ибо еще древне говорили объ этомъ,’ но ‘зато,— поясняетъ онъ дальше,— все прочее, какъ напримръ, то, что этотъ запахъ испаряется при крещени, и что каждое изъ десяти участвовавшихъ въ распяти колнъ израильскихъ, наказано особеннымъ образомъ: у Асира, я помню, правая рука гораздо короче лвой, у Нафталя — уши и запахъ свиньи,— выдумки.’ Ну-съ какъ вамъ это понравится? Но я все-же повторяю вмст съ философами прошлаго столтя, что евреи никогда не играли важной роли, какъ народъ, хотя и говорятъ, что они, со своимъ умомъ, могутъ покорить весь мръ. Отчего-же, спрошу я, они этого не сдлали до сихъ поръ?

— Отчего?— переспросилъ Пошъ,— Да по той-же причин, по которой умнйше люди въ стран не попадаютъ въ парламентъ: оттого, что на свт слишкомъ много дураковъ, которые становятся имъ поперекъ дороги.

— Можетъ-ли нашъ народъ покорить весь мръ — вопросъ совершенно пустой,— сказалъ Мардохей,— каждая наця длаетъ свою работу, приносящую пользу всмъ. Но,— какъ сказалъ когда-то р. егуда-Галеви,— Израиль — это сердце человчества. Конечно, если подъ этимъ разумть любовь, связывающую нацю чувствомъ долга, преклонене передъ высшими потребностями человка, возвысившее запросы нашего животнаго существованя до религи, и сострадане къ бднымъ, слабымъ и нмымъ творенямъ, гнущимся подъ нашимъ ярмомъ.

— По крайней мр, евреи не отстали ни отъ какой другой наци въ самохвальств, и, если они погибли, то, во всякомъ случа, не отъ излишней скромности — замтилъ Лилли.

— О! хвастаются одинаково вс наци,— сказалъ Миллеръ.

— Конечно,— есть даже таке самохвалы, вмшался Пошъ,— которые иначе и не изъясняются, какъ только на язык Священнаго. Писаня.

— Какъ-бы то ни было,— прибавилъ Лилли,— и какую-бы пользу евреи не принесли въ прошломъ — это народъ отптый. Они представляютъ изъ себя типъ упорной преданности мертвой старин. Они могутъ выказывать хорошя способности, взявшись за проведене какихъ-нибудь возвышенныхъ идей, но, какъ наця, они больше развиваться не могутъ.

— Это неправда!— крикнулъ Мардохей съ прежней энергей,— покажите мн другой народъ, для котораго религя, законъ и нравственная жизнь составляютъ нчто единное, который сохранялъ и развивалъ свое духовное наслде во время самыхъ жестокихъ преслдованй! Разсказываютъ про одного римлянина, что онъ спасъ свою рукопись, держа ее въ зубахъ въ то время, какъ переплывалъ черезъ рку. Нашъ народъ совершилъ гораздо большй подвигъ. Онъ геройски защищалъ свое мсто среди нацй, когда у него отрубили руки, онъ ухватился зубами за свою землю, но, увидвъ, что соха прошла тамъ, гд стоялъ его храмъ, онъ сказалъ себ: ‘Духъ мой живъ и я сохраню его!.. Духъ нашъ живъ!.. Сдлаемъ-же изъ него долговчное убжище, долговчное потому, что онъ обладаетъ способностью передвиженя и можетъ сохраняться изъ поколня въ поколне, еще не рожденные на свтъ Божй, внуки наши будутъ знать наше прошлое и не потеряютъ надежды на будущее, надежды, основанной на незыблемомъ фундамент!’ — Такъ они говорили, такъ они и дйствовали, хотя ихъ часто душили безъ воздуха, хотя они часто валялись, тяжело израненные, посреди груды такихъ-же несчастныхъ, какъ и они. Эта разсянная по всему свту наця была новой Филипей, разрабатывавшей природныя богатства древней Греци и дарившей ихъ потомъ всему мру. Нашъ нацональный духъ стремился къ движеню, а не къ затворничеству,— и въ то время, когда язычники говорили:— ‘все ваше, это наше и больше вамъ не принадлежитъ’, въ то время, какъ они безграмотно читали наши письмена или превращали пергаментъ, на которомъ он были начертаны, въ подошвы для своей развращенной, жестокой арми,— наши учители трудились надъ ихъ толкованемъ!.. Но мы, подобно песку, были разсяны по земному шару, мы гнулись подъ тяжестью гнета, изгнанниками жили мы между грубыми людьми, среди которыхъ, подъ конецъ, утратили даже сознане возвышенной мисси нашего народа: мы знали о ней столько-же, сколько наши отцы, во времена римскихъ преслдованй знали о солнц, когда сидли въ темныхъ погребахъ и только потому, что свчи горли тускле, догадывались о наступлени дня. Преслдуемые, какъ бшеныя собаки, евреи возбудили къ себ общую зависть своимъ умомъ и богатствомъ, они усвоили себ вс высшя знаня и распространяли ихъ повсюду!.. Но они были разсяны по всмъ самымъ дикимъ странамъ и подвергались самымъ ужаснымъ жестокостямъ!..

Мардохей всталъ со своего стула у камина, и остановился, опираясь спиною на выступавшй карнизъ. Лицо его было блдно, глаза горли, а голосъ звнлъ, какъ никогда.

— Вы говорите — началъ онъ дале,— что еврейская толпа невжественна, суеврна, но въ какомъ-же языческомъ народ нтъ невжественной толпы? Они издваются надъ еврейскимъ невжественнымъ соблюденемъ обрядовъ, но не боле-ли вредно невжество безъ всякихъ обрядовъ, когда оно признаетъ только хитрость и жадность лисицы, для которой законъ — западня и лай охотничьей собаки? Среди разсянной въ трехъ частяхъ свта невжественной массы, исповдующей Божественное единство и исполняющей вс наши обряды, душа удаизма жива. Возстановите органическй центръ еврейскаго народа, дайте вншнюю форму тому единству, которое сохранило его религю,— и нашъ разсянный повсюду народъ, имя отечество и свою нацональную политику, возвыситъ свой голосъ наравн со всми народами востока и запада. Когда все это исполнится, то пламя жизни снова воскреситъ омертввше члены израильскаго организма и суевре исчезнетъ не отъ позорнаго отступничества, а лучезарнаго блескавеликихъ событи, расширяющихъ человческую душу и оживляющихъ человческую мысль!

Голосъ Мардохея дошелъ до полушепота, но при вдохновенномъ блеск его глазъ онъ нисколько не утратилъ своей поразительной силы. Его необыкновенное волнене, очевидно, происходило отъ присутствя Деронды, къ которому, собственно, онъ и обращался со своей пламенной рчью, хотя, конечно, его подстрекало и хорошо извстное ему равнодуше другихъ слушателей. Это обращене къ Деронд,имло для него смыслъ торжественнаго завщаня, и это придавало Мардохею особенную необыкновенную силу.

Онъ не смотрлъ на Деронду, онъ никого не видлъ и,еслибъ его въ эту минуту ударили, онъ, по всей вроятности, не замтилъ-бы этого.

Опять Деронд пришли на умъ слова:— ‘вы должны лелять мои надежды, видть цль, которую, я указываю, видть славу тамъ, гд я ее вижу’,— и он овладли имъвъ ту минуту съ новой силой. Передъ нимъ стоялъ бднякъ, котораго никто не зналъ, больной, чувствующй близость своей смерти, но живущй еще жизнью невидимаго прошлаго и туманнаго будущаго, заботящйся о своей личной судьб лишь постольку, поскольку она могла содйствовать осуществленю добра, плодами котораго онъ никогда не воспользуется, чье солнце ни разу его не согретъ и которому онъ отдалъ, весь жаръ своего израненнаго сердца!

Однако, глаза всхъ были устремлены на него, и не безъ сочувствя. Впрочемъ, добродушный Гедеонъ, питавшй къ Мардохею наибольшую симпатю, счелъ своимъ долгомъ возразить ему, особенно, въ виду присутствя гостя.

— Вы, Мардохей, смотрите на все со своей оообой точки зрня, которая вамъ кажется рацональной. Я знаю, что вы не ожидаете возстановленя удеи отъ сверхъестественнаго чуда, но, вдь, съ этимъ вопросомъ соединено слишкомъ много нелпостей. Что-же касается до неразрывной связи нашей рассы съ Палестиной, то она только породила растлвающее суевре. Поддонки нашего народа отправляются туда, чтобы жить на чужой счетъ нищими. Безполезно бороться съ фактами. Мы должны ими руководиться и тогда только наша дятельность можетъ быть названа рацональной. Самые ученые и либеральные люди между нами, придерживаясь нашей религи, стремятся къ тому, чтобъ выбросить изъ нея вру въ буквальное исполнене пророчествъ о возстановлени еврейскаго царства. Кром того, очистите нашу религю еще отъ нкоторыхъ излишнихъ обрядовъ — и она станетъ простйшей изъ всхъ религй, связующимъ звеномъ между нами и всмъ мромъ.

— Вы хотите вырвать дерево съ корнемъ,— произнесъ съ иронической улыбкой Пошъ,— оборвать на немъ вс сучья съ листьями и очистить кору, чтобъ сдлать изъ него трость. Но, по моему лучше ужъ бросить его въ огонь, какъ никуда ненужный хворостъ, я не знаю, почему наша старина должна быть намъ боле священна, чмъ, напримръ, браминская или буддйская?

— Вы, Пошъ,— отвтилъ Мардохей,— потому такъ говорите, что потеряли душу еврея. Я превозношу не суевре, я преклоняюсь передъ живымъ источникомъ всепросвтляющей вры. Вы начали нашу сегодняшнюю бесду съ вопроса о соцальныхъ переворотахъ, и я, переходя отъ общаго къ частному, утверждаю, что жизнь нашего народа, вдохновлявшая весь мръ, не достигнетъ своего высшаго проявленя иначе, какъ только добившись снова нацональной самостоятельности. Какое мн дло до того, что десять колнъ Израиля затеряны для насъ безвозвратно, что толпы евреевъ смшались съ язычниками: народъ нашъ все-же существуетъ, онъ живъ! Посмотрите на него! Одежды его изорваны, растоптаны въ грязь, но на груди у него сяетъ драгоцнный камень! Пусть финансовые князья, ученые, художники, ораторы, государственные люди, въ жилахъ которыхъ течетъ еврейская кровь, сохранившая энергю и величе еврейскаго геня,— пусть они скажутъ: ‘Мы поднимаемъ наше народное знамя, мы соединяемся для великаго дла, достойнаго подвиговъ Моисея и Эзры!’ У нихъ достаточно богатства, чтобъ откупить нашу землю у бдныхъ, развращенныхъ завоевателей, у нихъ довольно государственной мудрости, чтобы составить планъ дйствй, довольно краснорчя, чтобъ убдить всхъ въ своей правот! Разв между нами нтъ поэта или пророка, который могъ-бы устыдить христанскую Европу и доказать, что ея взаимной ненавистью и междоусобями только пользуются турки? У насъ довольно ума и знаня, чтобъ создать новое, великое, и простое, какъ въ старину, государство, обезпечивающее всмъ людямъ равенство и свободу. Тогда голосъ презираемаго, унижаемаго еврея будетъ услышанъ въ международномъ суд, на совт нацй, какъ голосъ англичанина, и американца!.. И весь мръ выиграетъ отъ этой побды евреевъ! Во глав Востока станетъ могучая община, которая понесетъ туда знамя цивилизаци и будетъ нейтральнымъ убжищемъ для востока, какъ Бельгя для запада. Вы мн скажете, что слишкомъ многя преграды помшаютъ успху этого великаго дла. Да, преграды существуютъ, но пусть духъ великихъ подвиговъ вдохновитъ умы высшихъ представителей нашего народа — и начало будетъ положено!..

— Я съ этимъ согласенъ, Мардохей,— проговорилъ нсколько насмшливо Пошъ,— когда князья биржи и мудрые ученые примутъ вашу теорю, то вс преграды, дйствительно, исчезнутъ но…

— Если мы обратимся къ истори,— замтилъ Деронда, нсколько обиженный насмшливымъ тономъ Поша,— то увидимъ, что многе велике перевороты сначала казались смшными. Напримръ, борьба за единство Итали была начата Мадзини при самыхъ тяжелыхъ обстоятельствахъ, все было противъ него: соотечественники были невжественны или равнодушны, правительства враждебны, Европа не врила въ его успхъ. Вс издвавшеся надъ нимъ были, повидимому, правы, но, въ-конц-концовъ, дло объединеня увнчалось успхомъ. Пока въ народ еще хранится искра нацональнаго сознаня, нельзя отчаяваться, нельзя утверждать, что не наступитъ день его возрожденя.

— Аминь!— произнесъ Мардохей,— Необходимо одно — закваска, а мысль о наслди израиля живетъ въ сердцахъ миллоновъ людей, хотя еще до сихъ поръ, какъ неясный зародытъ. Пусть только зажжется свточъ великаго еврейскаго единеня, пусть разумъ израиля выкажетъ себя какимъ-нибудь вншнимъ реальнымъ фактомъ, пусть совершится великое переселене — и израиль составитъ нацю, сыны которой будутъ по-прежнему встрчаться во всхъ странахъ свта, такъ-же, какъ англичане и нмцы, но у него будетъ нацональный центръ и нацональная политика. Кто скажетъ, что это немыслимо? Даже Борухъ Спиноза, не отличавшйся особенной преданностью своему народу, несмотря на то, что на его этик онъ выросъ и изъ его сокровищницъ черпалъ свои знаня, сказалъ, что онъ не видитъ причинъ, почему израилю не сдлаться снова нацей и не вернуться снова на свою старую, историческую родину. Кто можетъ утверждать, что исторя и литература нашей рассы — это мертвая буква? Нтъ он такъ-же вчны, какъ исторя и литература Греци и Рима, которыя произвели революцю въ Европ, двинули впередъ современную мысль и заставили содрогнуться могущество нечестивыхъ. Но наслде Греци и Рима извлечено было изъ могилъ, а наше наслде никогда не переставало одушевлять миллоны человческихъ существъ!..

Мардохей простеръ къ небу свои длинныя, сухя руки и умолкъ. Слова его, очевидно, тронули Гедеона, потому что, возражая, онъ говорилъ уже гораздо мягче прежняго.

— Отстаивая великое наслде нашихъ отцовъ, вы, Мардохей, забываете, однако, что въ немъ есть и значительная доля ненависти. Вы забываете, что нашъ народъ — этотъ вчный, бездомный скиталецъ, усплъ захватить въ свою дорожную сумку и т проклятя, которыми его преслдовали его гонители… Что этотъ глубоко проникшй въ его душу осадокъ злобы и ненависти переходитъ по наслдству отъ одного поколня къ другому. Почему-же вы говорите только о хорошемъ, забывая все дурное? Вдь Боже слово начертано было на двухъ скрижаляхъ: какъ-же мы можемъ прочесть то, что написано на одной сторон, совершенно опуская другую?

— Я беру только хорошее и отвергаю все дурное!— отвтилъ Мардохей.— Я желаю для еврейской наци лишь добра, которое принесетъ пользу не только ей, но и всмъ другимъ народамъ земли. Сущность еврейскаго закона, его духъ и содержане — это есть любовь, а не ненависть, абсолютная любовь къ ближнему. Еще наши законодатели-талмудисты учили: ‘преступлене по отношеню къ ближнему наказуется строже, чмъ преступлене по отношеню къ Богу’.. Какъ не быть ненависти въ сердцахъ евреевъ, когда они невжественны и всми гонимы? Но пусть они только сдлаются гражданами своего нацональнаго государства — и душа израиля выкажетъ все свое величе, основавъ новое государство на старыхъ, очищенныхъ принципахъ, доведенныхъ до высшаго ихъ состояня, согласно современному прогрессу. Два вка тому назадъ одинъ корабль перенесъ черезъ Атлантическй океанъ ядро великой сверо-американской наци. Новый народъ, состоявшй изъ различныхъ племенъ и сектъ, быстро развился, и, наконецъ, сто лтъ тому назадъ, его геройске граждане основали великую нацю, положивъ въ основане ея европейске принципы, развитые и усовершенствованные. Пусть-же и наши мудрецы и богачи выкажутъ себя героями! Они знаютъ все прошлое запада и востока, они могутъ усвоить себ все, что до сихъ поръ было хорошаго, и еще увеличить, расширить это добро. Новая Перся, со своей очищенной религей, прославила себя въ искусств и философи. Такова будетъ судьба и новой удеи, которая, находясь между востокомъ и западомъ, представитъ изъ себя поприще для ихъ взаимнаго примиреня. Кто скажетъ мн:— ‘пророческя видня вашего народа — одна глупость и ханжество: ангелъ прогресса не иметъ ничего общаго съ удаизмомъ, послднй — это только полуразрушенный городъ, въ которомъ остановившяся воды мутны и грязны?’ — Я говорю, что первое услове возрожденя народа это — желане его воскреснуть, сыны израиля должны желать, чтобъ Господь вновь избралъ ихъ. Древне египтяне разв не покорили себ самого Нила, и изъ оружя Божьяго гнва они его разв не сдлали своимъ слугою, орошавшимъ ихъ поля, и поддерживавшимъ ихъ благополуче? Разв человкъ — этотъ царь природы, станетъ отрицать свой рангъ, говоря:— ‘я только зритель на жизненной арен, не требуйте отъ меня ничего?’ Постараемся-же достигнуть лучшаго будущаго для нашего народа и всего мра, не откажемся отъ высокаго дара и не будемъ больше говорить,— ‘пусть незамтно будетъ наше существоване среди другихъ народовъ’ — но бодро и смло разберемся въ нашемъ наслдств и приступимъ къ осуществленю братства въ нашемъ народ, а затмъ,— и всего мра. Время это близко! Пора снять тяготющее на нашемъ народ прокляте и уготовить какъ ему, такъ и всему мру боле свтлую будущность? Вотъ цль всхъ нашихъ усилй — и эта цль будетъ достигнута!..

Произнеся шопотомъ послдня слова, Мардохей поникъ головой и закрылъ глаза. Вс молчали. Эти мысли, собственно, не были для нихъ новы, но никогда еще Мардохей не излагалъ ихъ съ такимъ пламеннымъ одушевленемъ, какъ въ этотъ вечеръ. До сихъ поръ онъ, говоря объ этомъ предмет, призывалъ всегда на борьбу другйхъ, самъ оставаясь безучастно. Тутъ-же, благодаря присутствю Деронды, онъ впервые заговорилъ такъ, какъ будто онъ и самъ готовъ ринуться въ бой, отъ котораго зависла судьба всего его народа.

Онъ замолчалъ и въ изнеможени опустился на стулъ, устремивъ свой вдохновенный, лучистый взоръ куда-то вдаль, очевидно, вслдъ за своими воспоминанями. Поставить новую тему для обсужденя никому не хотлось, и члены маленькаго клуба быстро разоишись одинъ за другимъ, попрощавшись съ Мардохеемъ, который, повидимому, ничего не замчалъ, по прежнему оставаясь въ какомъ-то забыть

ГЛАВА XLIII.

Оставшись вдвоемъ съ Мардохеемъ, Деронда не хотлъ нарушить его спокойствя, пока онъ самъ не очнется. Когда-же онъ открылъ глаза, то взглянулъ на молодого человка не съ удивленемъ, а со спокойной радостью. Деронда молча пододвинулъ къ нему свой стулъ.

— По теори каббалы — началъ Мардохей слабымъ голосомъ,— души умершихъ воплощаются въ новыя тла для большаго ихъ усовершенствованя, освободившись отъ пришедшаго въ ветхость тла, душа можетъ присоединиться къ другой, сродственной, нуждающейся въ ней, душ для общаго совершенствованя и совмстнаго исполненя своей земной задачи. Когда моя душа освободится отъ этого изнуреннаго тла, то она присоединится къ вашей и совершитъ предназначенное ей дло.

Мардохей умолкъ, и Деронда, чувствуя, что онъ ждетъ сочувственнаго отвта, произнесъ:

— Все, что я могу по совсти сдлать для васъ, я сдлаю.

— Знаю,— отвтилъ Мардохей со спокойной увренностью,— вы вполн раздляете мои идеи и врите въ ихъ исполнене, тогда какъ друге только насмхаются. Вы будете продолжать мою жизнь съ той минуты, когда она внезапно прервется — продолжалъ онъ посл минутнаго молчаня.— Я припоминаю себя въ одинъ памятный день моей жизни. Утреннее солнце заливало лучезарнымъ свтомъ набережную Треста. Греческй корабль, на которомъ я отправлялся въ Бейрутъ, въ качеств приказчика у одного купца, долженъ былъ выйти въ море черезъ часъ. Я былъ тогда молодъ, здоровъ, дышалъ легко. У меня была легкая, юношеская походка, я могъ переносить всякя лишеня, по цлымъ днямъ ничего не сть и спать на голой земл, я обвнчался съ бдностью и любилъ ее, ибо она давала мн свободу. Въ первый разъ тогда я увидлъ востокъ, душа моя расцвла и, стоя на набережной, тамъ, гд земля, казалось, испускала свтъ, я почувствовалъ, какъ меня подхватили мягкя волны новой, прекрасной жизни, и мое короткое существоване, въ виду окружавшей меня безконечности, показалось мн такимъ блднымъ, незамтнымъ, что я какъ-бы пересталъ его ощущать. Я говорилъ себ: ‘пойду на востокъ, увижу тамъ землю и людей, чтобъ потомъ проводить свои идеи сознательне, пламенне’. Я находился въ какомъ-то восторженномъ состояни, и сердце мое ликовало. Стоя на берегу, я поджидалъ своего товарища, какъ вдругъ онъ, подошелъ ко мн и сказалъ: ‘Эзра, я былъ на почт, и вотъ теб письмо’.

— Эзра!— воскликнулъ Деронда вн себя отъ изумленя.

— Да,— Эзра,— отвтилъ Мардохей, совершенно углубившись въ свои воспоминаня,— я ожидалъ письма отъ матери, съ которой былъ постоянно въ переписк. Я распечаталъ конвертъ, и первыя слова, жгучй вопль о помощи, возвратили меня съ небесъ на землю… ‘Эзра, сынъ мой!..’

Мардохей остановился, и Деронда, затаивъ дыхане, ожидалъ продолженя его разсказа. Странная, невроятная мысль блеснула у него въ голов.

— О моей матери,— продолжалъ Мардохей — можно было сказать, ‘И дти ея вчно ее благословляли’. Къ ней могли относиться слова нашего великаго учителя, который при шум шаговъ своей матери вставалъ и говорилъ:— ‘Величе Предвчнаго приближается къ намъ’!— И это письмо было крикомъ ея наболвшаго сердца, сердца матери, у которой похитили ея малютку.— У нея было много дтей, но вс перемерли, кром меня, старшаго, и младшей дочери, составлявшей всю ея надежду. ‘Эзра, сынъ мой,— писала она,— отецъ укралъ ее и увезъ, они никогда не возвратятся’!.. Моя судьба — была судьба всего израиля. За грхъ отца, душа моя подвергалась невол, и я долженъ былъ отказаться отъ своего святого дла. Существо, давшее мн жизнь, находилось въ одиночеств, въ нищет, въ несчастьи. Я отвернулся отъ свтлаго, теплаго юга и снова отправился на мрачный сверъ. Время было холодное, въ дорог я переносилъ всевозможныя лишеня, чтобъ сохранить для матери послдня свои деньги. Подъ конецъ путешествя, я провелъ одну ночь подъ открытымъ небомъ, на снгу, и съ тога времени началась моя медленная смерть. Но, поселившись съ матерью, я долженъ былъ работать. Кредиторы отца все у нея отобрали, и здоровье ея было совершенно разстроенно горемъ о своемъ пропавшемъ ребенк. Часто по ночамъ я слыхалъ, какъ она плакала, и я, вставая, молился съ нею вмст, чтобъ милосердное небо спасло Миру отъ несчастя.

— Миру!— переспросилъ Деронда, желая убдиться, не обмаяывалъ-ли его слухъ,— вы сказали: Миру?

— Да, такъ звали мою маленькую сестру.

— Вы никогда не имли о ней извстй? — спросилъ Деронда какъ можно спокойне.

— Никогда! Я до сихъ поръ не знаю, услышана-ли наша молитва и спасена-ли Мира отъ несчастя, или нтъ? Сила нечестивыхъ велика, она отравила мою жизнь и довела до могилы мать. Посл четырехлтнихъ страданй, она умерла, и я остался одинъ среди нищеты и болзни. Впрочемъ, что объ этомъ говорить? Теперь все прошло,— прибавилъ Мардохей, смотря на Деронду съ радостной надеждой чахоточнаго больного.— Мое дло будетъ окончено другимъ,— и тмъ лучше. Я буду жить въ васъ.

Съ этими словами онъ судорожно сжалъ руку Деронды, сердце котораго сильно забилось. Неожиданное открыте, что Мардохей — братъ Миры, придало его страннымъ отношенямъ къ чахоточному еврею особенную нжность. Но онъ молчалъ, боясь открыть Мардохею, въ его возбужденномъ состояни, что его сестра жива и, по своей чистот вполн достойна его.

— Пойдемте отсюда, я не могу боле говорить,— проговорилъ посл продолжительнаго молчаня Мардохей, и Деронда проводилъ его до лавки Когана, гд они молча разстались, еще разъ пожавъ другъ другу руки.

Деронда теперь чувствовалъ въ одно и то-же время, и радость, и безпокойство: онъ радовался, что отысканъ братъ Миры, вполн достойный ея, и безпокоился о томъ, какъ открыть тайну обоимъ и какя принять предварительныя мры? Наконецъ, онъ чувствовалъ, что встрча Миры съ братомъ было-бы для него началомъ вчной разлуки съ нею. Относительно чувствъ Миры къ брату, онъ ни мало не сомнвался и былъ увренъ, что она вполн пойметъ величе Мардохея. Да, величе: этимъ, именно, словомъ Деронда опредлялъ впечатлне, произведенное на него Мардохеемъ.

Онъ думалъ о томъ, что этотъ чахоточный, еврейскй рабочй въ изношенной одежд, изъ милости, живущй въ дом торгаша высказывающй свои завтныя мысли передъ людьми, непридающими имъ никакого значеня, какъ бы ни правильны были по временамъ его сужденя, содержитъ въ себ вс элементы величя: умъ, сознательно, широко обобщающй судьбы человчества, чуткую совсть и любящее, отзывчивое сердце, способность, не оглядываясь, твердо идти къ намченной цли, цли всхъ своихъ стремленй, результаты которыхъ скажутся только въ отдаленномъ будущемъ, и, наконецъ, незамтный для другихъ героизмъ, заставившй его, по одному зову сыновняго долга, бросить любимое дло и окунуться въ житейскя дрязги нищеты и лишенй.

Въ ту ночь Деронда особенно почувствовалъ, что на немъ лежитъ обязанность позаботиться объ этой быстро догорающей жизни. Онъ былъ еще подъ свжимъ впечатлнемъ дружескаго равнодушя, съ которымъ относились члены клуба къ словамъ Мардохея. Передъ нимъ носился еще этотъ образъ одного изъ мучениковъ, сгоравшихъ въ огн одинокого энтузазма, стоявшихъ, въ силу своего исключительнаго ума, въ сторон отъ людей, чья рчь, за непониманемъ окружающихъ, превращалась въ бесду съ самимъ собой. Иногда, уже на порог гроба, лучъ сознаня принесенной людямъ пользы освщаетъ ихъ грустное одиночество, но чаще всего они кончаютъ, подобно Копернику, которому передъ смертью, когда его угасающя взоры не различали уже предметовъ, показали первый печатный экземпляръ его сочиненя…

Деронда случайно столкнулся съ такимъ духовнымъ изгнаникомъ и живо почувствовалъ т обязанности, которыя на него налагала эта встрча, боле того, онъ былъ готовъ прямо идти по указанному Мардохеемъ пути.

Мира, конечно, захочетъ жить вмст съ братомъ, и потому надо было еще боле позаботиться о доставлени ему всхъ удобствъ въ жизни, особенно необходимыхъ въ его болзненномъ состояни. Эти заботы онъ ршился снова раздлить съ м-съ Мейрикъ, но счастью, лучшй кварталъ Лондона для чахоточныхъ находится близъ маленькаго домика въ Чельси, и Деронда сталъ тщательно обдумывать, какъ омеблировать маленькую квартиру, украсивъ ее своими старыми книгами въ пергаментныхъ переплетахъ, покойными креслами и имвшимися у него изображенями Мильтона и Данта. Впрочемъ, главнымъ украшенемъ скромной квартиры, по мнню Деронды, должна была служить сама Мира.

‘По крайней мр,— думалъ онъ,— сосредоточене всхъ надеждъ Мардохея на мн привело къ тому, что онъ нашелъ, себ прекрасную, любящую сестру’.

ГЛАВА XLIV.

А Гвендолина? Она думала о Деронд гораздо больше, чмъ онъ о ней. Она часто спрашивала себя, какъ онъ смотритъ на тотъ или другой предметъ и какъ вообще проводитъ свое время? Несмотря на сознане его превосходства, она воображала, что занимаетъ въ его мысляхъ гораздо большее мсто, чмъ было въ дйствительности. Только очень разумные люди, со значительной жизненной опытностью, не думаютъ, что ихъ безпокойство или радость непремнно отражаются на другихъ, а потому Гвендолин, при ея молодости и нравственномъ одиночеств, было извинительно придавать излишнюю важность тмъ признакамъ сочувствя, которые выказывалъ ей единственный человкъ, подчинившй ее своему вляню.

Между тмъ, она старалась слдовать его совту. ‘Онъ сказалъ,— говорила она себ,— что я должна интересоваться ближними и расширять свои познаня, но какъ приняться за такое дло?’ Она не знала, какя, именно, книги посовтовалъ-бы онъ ей читать, съ полуиронической улыбкой вспоминая самыхъ скучныхъ авторовъ, она собиралась спросить Деронду, не они-ли составляютъ лучшее лекарство для ума? Но вскор она раскаялась въ этой легкомысленности и, незамтно для всхъ, перенесла изъ библотеки въ свою комнату сочиненя Декарта, Бэкона, Локка, Бутлера и Борка. Какъ всякая умная и образованная женщина, она знала, что эти авторы были украшенемъ человчества, была убждена, что Деронда ихъ читалъ, и надялась, что, обогатившись ихъ мыслями, она станетъ смотрть на вещи боле основательно,— и тогда ея взгляды будутъ сходиться съ его взглядами больше, чмъ теперь.

Но удивительно, какъ мало времени у нея оставалось для подобной умственной работы! Она постоянно должна была разыгрывать роль м-съ Грандкортъ, чувствуя, что за нею всегда слдитъ требовательное око ея мужа, который нашелъ достойную цль для.своей стойкой, упорной натуры:— сломить ея сопротивлене. Хотя она внутренне возставала противъ своего невыносимаго положеня, но ни за что не примирилась-бы съ мыслью, что откажется успшно разыгрывать взятую на себя роль. Она не могла ршиться дйствемъ или словомъ обнаружить передъ всмъ мромъ свою тайну и боле всего боялась, чтобы какое-нибудь внутреннее чувство невольно не побудило ее къ откровенной исповди. Но ршимость молчать передъ всми придавала особенно страстный характеръ ея откровенности съ Дерондой, о которомъ она постоянно думала, какъ объ оруди противъ себя самой. Въ прогулкахъ верхомъ, на охот, въ обществ она замняла искреннюю веселость искусной пародей на веселе, и вс сосди единогласно признавали, что м-съ Грандкортъ съ необыкновеннымъ достоинствомъ держитъ себя среди неожиданныхъ для нея почестей и блеска.

— Она смотритъ на окружающее ее великолпе, какъ на самую обыденную обстановку,— говорила о ней м-съ Аропоинтъ,— Съ перваго взгляда кажется, какъ будто она не возвысилась, благодаря своему браку, а наоборотъ, удостоила Грандкорта чести снизойти до него.

Особенно старалась Гвендолина казаться вполн счастливой при матери, и бдная м-съ Давило была до того обманута, что объясняла себ нкоторое отчуждене отъ нея молодой четы исключительно охлажденемъ дочери, для которой бракъ создалъ новые интересы. Вс сношеня матери съ дочерью, ограничивались присылкой изрдка экипажа за м-съ Давило и Гаскойнами, съ приглашенемъ на обдъ, посл котораго они ночевали въ Дипло и возвращались домой на другое утро, кром того, Гвендолина иногда зазжала къ матери на нсколько минутъ, причемъ Грандкортъ ожидалъ ее у воротъ на лошади или въ экипаж. Вотъ и все.

Дло въ томъ, что, когда Гвендолина однажды сказала мужу, что она во второй разъ пригласитъ къ себ м-съ Давило и Гаскойновъ, то Грандкортъ, посл минутнаго молчаня холодно произнесъ:

— Мы не можемъ вчно принимать у себя этихъ людей. Гаскойнъ слишкомъ многорчивъ. Сельске пасторы всегда навваютъ на слушателей скуку.

Эти слова были грознымъ предзнаменованемъ для Гвендолины. Прежнее желане не допускать мать до слишкомъ близкаго ознакомленя съ ея новой жизнью только усилилось при мысли, что о ней такъ презрительно выражался Грандкортъ. Но, конечно, она не могла объяснить ей истинной причины своего кажущагося отчужденя, не могла сказать матери: ‘м-ръ Грандкортъ не желаетъ васъ часто видть, вообще намъ лучше порже встрчаться, а то вы скоро догадаетесь, что я несчастна’. Поэтому она ловко избгала прямого отвта на намеки матери, и, когда послдняя начала очень настаивать на перезд куда-нибудь поближе къ Райландсу, Гвендолина поспшно проговорила:

— Тамъ, мама, вамъ не будетъ такъ хорошо, какъ здсь. Вы имете въ Офендин подъ рукою дядю и тетю Гаскойновъ, безъ которыхъ вамъ будетъ скучно. Что-же касается до насъ, то мы, можемъ быть, не будемъ долго оставаться въ Райландс.

Между тмъ, презрительное vetto, наложенное мужемъ на ея родственниковъ, возбуждало въ ней все большую и большую привязанность къ нимъ. Она прежде никогда не питала такого нжнаго чувства къ дяд Гаскойну и не отдавала такого предпочтеня его веселому, дятельному и добродушному характеру передъ холодной напыщенностью Грандкорта, ежедневно леденившей ее. Въ этомъ отношени она, быть можетъ, безсознательно расширяла свой умственный горизонтъ, чего не могла-бы достигнуть чтенемъ глубокомысленныхъ авторовъ, которые требовали полнаго отреченя отъ окружавшихъ ее мелочей повседневной жизни.

При подобномъ положени длъ, неожиданное появлене въ одно прекрасное утро Гвендолины въ Офендин, безъ мужа, привело въ восторгъ всхъ обитателей скромнаго домика и случайно зашедшихъ туда м-ра и м-съ Гаскойнъ. Пасторъ вышелъ на встрчу племянниц и протянулъ руку, чтобъ помочь ей сойти съ лошади, Гвендолина такъ быстро и весело соскочила и вбжала въ комнату, что невольно подтвердила у всхъ мысль объ ея безпредльномъ счасть….

— М-ръ Грандкортъ ухалъ по длу, и я воспользовалась этимъ случаемъ, чтобъ прхать къ вамъ, мама — сказала юна, снимая шляпу и садясь рядомъ съ м-съ Давило за столъ, накрытый къ завтраку,— я нарочно явилась нечаянно, чтобъ застать васъ врасплохъ. Какой на васъ противный чепчикъ, мама! Но вы, конечно, не ожидали моего визита, нехорошая, никогда недумающая о себ, мама.

— Брани меня, голубушка, сколько хочешь,— отвтила м-съ Давило, сяя отъ радости,— но мн очень жаль, что мн нечмъ тебя угостить. Джокоза, сварите ей шоколаду! Она когда-то его очень любила.

Миссъ Мерри встала и вышла изъ комнаты, хотя Гвендолина поспшно сказала:

— Нтъ, дайте мн просто кусокъ хлба или сухарь. Я не могу сть. Я прхала съ вами проститься.

— Какъ! Вы уже дете въ Райлаидсъ?— спросилъ Гаскойнъ.

— Нтъ, мы перезжаемъ въ Лондонъ,— отвтила Гвендолина, переламывая кусокъ хлба, но не кладя его въ ротъ.

— Немного рано,— замтила м-съ Гаскойнъ, вдь, Грандкортъ не членъ парламента?

— У Генлея какя-то дла въ город,— произнесла Гвендолина,— а я, кстати, очень, рада перехать въ Лондонъ.

— Ты увидишь тамъ свой домъ въ Гросвенорскомъ сквер,— сказала м-съ Давило, пожирая глазами свою любимицу.

— Да, въ Лондон найдется многое, что повидать и сдлать.

— Я желалъ-бы, милая Гвендолина,— промолвилъ м-ръ Гаскойнъ добродушно,— чтобы ты употребила все свое вляне на м-ра Грандкорта и уговорила его поступить въ парламентъ. Человкъ въ его положени долженъ имть голосъ въ политик. Я не знаю, каковы именно его политическе взгляды,— онъ при мн никогда прямо не высказывался,— но это все равно. Я думаю не о томъ, сходимся-ли мы съ нимъ въ политическгхъ убжденяхъ, а забочусь о польз страны. Жена всегда иметъ большое вляне на мужа. Подйствуй на него, голубушка.

Пасторъ чувствовалъ, что онъ исполнялъ свою обязанностъ, придавая, такимъ образомъ, браку племяницы значене общественнаго благодяня, но Гвендолин его слова показались горькой насмшкой. Если-бъ она была въ веселомъ настроени духа, то, конечно, разсмялась-бы надъ замчанемъ Гаскойна о томъ, что онъ не слыхалъ отъ Грандкорта прямого объясненя его политическихъ убжденй. А вляне жены! Нкогда сама Гвендолина врила въ безпредльную силу этого вляня, а теперь?.. Теперь она думала только о томъ, какъ-бы поприличне отвтить дяд.

— Я съ удовольствемъ исполнила-бы вашъ совтъ,— произнесла она,— но, полагаю, что м-ру Грандкорту противны вс заботы и безпокойства, предшествующя выборамъ. А главное — онъ не любитъ рчей, для кандидатовъ-же это необходимо.

— Не всегда,— отвтилъ Гаскойнъ, — человкъ съ извстнымъ положенемъ и всомъ можетъ обойтись и безъ длинныхъ рчей. Провинцальный депутатъ, въ палат и вн ея, чмъ меньше говоритъ, тмъ лучше. Скажи м-ру Грандкорту, что таково мое мнне.

— А вотъ и Джокоза съ моимъ шеколадомъ!— воскликнула Гвендолина, обрадовавшись случаю избгнуть общаня передать слова дяди Грандкорту, который, конечно, принялъбы ихъ такъ, какъ не ожидалъ почтенный пасторъ…

Вообще Гаскойнъ пришелъ къ тому убжденю, что Грандкортъ былъ очень гордъ, но, сознавая вполн свое значене и преимущество передъ нимъ во многихъ отношеняхъ, онъ не оскорблялся холодностью къ нему Грандкорта и нисколько не думалъ о немъ хуже, чмъ, если-бъ видлъ съ его стороны самую любезную предупредительность. Добродушный пасторъ утшалъ себя тмъ, что представитель стариннаго, знатнаго рода не можетъ быть близокъ со всми, но м-съ Гаскойнъ обижалась за мужа и винила Гвендолину въ надменномъ обращени ея мужа.

— Твой дядя и Анна, вроятно, подутъ въ Лондонъ на Святой,— сказала она недовольнымъ тономъ, — Рексъ получаетъ ученую степень и зоветъ отца съ Анной, чтобъ вмст отпраздновать свой выходъ изъ университета. Я нисколько не удивлюсь, если лордъ Бракеншо пригласитъ ихъ къ себ, со времени его возвращеня въ замокъ, онъ очень любезенъ съ нами.

— Я надюсь, что дядя привезетъ Анну погостить къ намъ,— сказала Гвендолина, рискнувъ на подобное приглашене въ данную минуту ради приличя, но внутренне надясь, что ей никогда не представится необходимости принимать въ дом Грандкорта кого-нибудь изъ своихъ родственниковъ.— Я очень рада за Рекса.

— Не надо радоваться заране,— произнесъ Гаскойнъ,— хотя самые безпристрастные люди говорили мн, что онъ подаетъ блестящя надежды своими необыкновенными способностями и твердой нравственной выдержкой.

— Онъ будетъ великимъ юристомъ,— прибавила м-съ Гаскойнъ.

— Какъ я рада!— снова произнесла Гвендолина, противорча своему внутреннему убжденю, что въ жизни нтъ и не можетъ быть никакой радости.

— Ты еще не знаешь, Гвендолина, какъ любезенъ и добръ былъ къ намъ лордъ Бракеншо — сказала м-съ Давило:— онъ просилъ меня быть его гостьей въ этомъ дом, пока я не найду подходящей квартиры. Теперь такая квартира представилась: старикъ Джонсонъ умеръ, и я нанимаю ее домикъ. Онъ только въ одной мил отъ Гаскойновъ и, хотя онъ очень маленькй, но теб не будетъ стыдно за меня. Помнишь, блый, низенькй домъ въ алле, ведущей къ церкви?

— Да, но у васъ нтъ мебели, бдная мама,— промолвила она грустно.

— О, я на это откладываю деньги,— сказала м-съ Давило, кладя руку на плечо Гвендолины, ты знаешь, кто меня сдлалъ богатой… Къ тому-же Джокоза, ведетъ хозяйство просто даромъ. Она длаетъ чудеса!

— Пойдемте, мама, на верхъ, мн надо поправить шляпку — сказала Гвендолина, неожиданно поднося руку къ волосамъ и, незамтно приводя ихъ въ безпорядокъ.

Ея сердце было такъ переполнено скорбью, что она готова была заплакать, хотя ясно сознавала, что положене матери было-бы еще хуже, если-бъ она, Гвендолина, не вышла замужъ за Грандкорта.

— Вроятно, я никогда боле не увижу всего этого,— сказала Гвендолина, входя въ знакомую спальню и бросаясь въ кресло передъ зеркаломъ.

Она сильно поблднла отъ усиля удержать свои слезы и тяжело переводила духъ,

— Ты нездорова, голубушка?— спросила м-съ Давило съ испугомъ.

— Нтъ, мн немного тошнитъ отъ шоколада,— отвтила Гвендолина, протягивая руку.

— Мн позволятъ ухаживать за тобою, если ты будешь больна?— спросила м-съ Давило нершительно и при этомъ крпко сжала руку дочери.

Какой-то внутреннй голосъ говорилъ ей, что ея драгоцнное дтище никогда ее такъ не любило и такъ не нуждалось въ ней, какъ въ эту минуту.

— Конечно,— отвтила Гвендолина, прижимаясь къ матери,— но, вдь вы знаете, что я никогда не бываю больна. Вамъ нечего безпокоиться обо мн: будьте счастливы, насколько это возможно, съ двочками. Он всегда были лучшими дочерьми, чмъ я,— прибавила она съ улыбкою.

— Наоборотъ: ты всегда была доброй, дитя мое.

— Но я никогда для васъ ничего не сдлала, кром того, что вышла замужъ за м-ра Грандкорта,— произнесла Гвендолина, желая шуткой скрыть свое смущене,— но и это я сдлала потому, что находила это и для себя удобнымъ.

— Боже избави, чтобы выходило, что ты вышла замужъ только ради меня! Твое счастье — половина моего благополучя!

— Такъ будьте хоть на половину счастливй: это для васъ такая рдкость — сказала Гвендолина, поправляя шляпку, и прибавила со своей старинной, веселой улыбкой:— м-ръ Грандкортъ даетъ мн ужасно много денегъ и требуетъ, чтобъ я ихъ непремнно израсходовала, а я не умю. Вы знаете, что я терпть не могу добродтельствовать, и вотъ у меня осталось на рукахъ свободными тридцать фунтовъ. Вотъ они. Я желала-бы, чтобъ двочки употребили ихъ на свои нужды при перезд въ новый домъ. Скажите имъ, что это отъ меня.

Гвендолина сунула деньги матери въ руку и поспшно направилась къ дверямъ.

— Да благословитъ тебя Господь,— проговорила м-съ Давило,— он будутъ чрезвычайно счастливы, что ты вспомнила о нихъ.

— Он, положимъ, достаточно противны, но вдь теперь он мн не надодаютъ,— сказала Гвендолина, весело улыбаясь.

Она сама не понимала, что чувствовала въ эту минуту къ своимъ сестрамъ, но, во всякомъ случа, не хотла, чтобъ этому чувству придавали серьезное значене. Она была рада, что вышла изъ спальни, не обнаруживъ своего смущеня, и очень прилично простилась съ матерью и сестрами.

‘Я, кажется, хорошо играю роль м-съ Грандкортъ!..’,— думала она съ саркастической улыбкой, возвращаясь домой.

Она была уврена, что Грандкортъ ухалъ въ Гадсмиръ. Она это отгадала, точно также, какъ отгадала и имена обитателей Гадсмира. Но эти догадки произвели въ ней странную борьбу противоположныхъ чувствъ, побудившую ее немедленно предпринять поздку въ Офендинъ. Ее поражало явное противорче въ ея чувствахъ. Почему ей было непрятно, что Грандкортъ заботился о тхъ самыхъ существахъ, которыя возбуждали въ ней такя угрызня совсти? Не давала-ли она себ слово до свадьбы дйствовать всегда въ ихъ пользу? Ей слдовало радоваться тому, что Грандкортъ думалъ о нихъ, а между тмъ, съ тхъ поръ, какъ она стала женою Грандкорта, мысль, что онъ здитъ въ Гадсмиръ, жгла ее, какъ раскаленное желзо. Она сама навлекла на себя страшное унижене постояннаго безмолвя изъ боязни, чтобъ онъ не узналъ ея роковой тайны. Она должна была идти прежнимъ путемъ, какъ сказала Деронд въ самую пламенную минуту ненависти къ мужу, который съ перваго-же дня подчинилъ ее своей желзной вол, она чувствовала, что это подчинене было неизбжно. Всякая попытка освободиться изъ-подъ этого ига, могла только повлечь за собою новое, худшее унижене. Она не смла преднамренно измнять свою будущность, общавшую ей одинъ позоръ. Несмотря на укоры совсти, она все-же считала, что самымъ худшимъ результатомъ ея брака было-бы ея публичное унижене, и она находила нкоторое утшене въ мысли, что ея тайну знаетъ только одна м-съ Глашеръ. Ей и не приходило въ голову, чтобъ свидане у Шепчущихъ-Камней было устроено Лушемъ, а письмо м-съ Глашеръ ясно обнаруживало, что она столько-же боялась открытя тайны, сколько и Гвендолина.

Точно также ошибочно считала она тайной для мужа пламенное чувство сопротивленя, которое, къ ея ужасу, бушевало въ ея душ. Конечно, Грандкортъ не зналъ мыслей Гвендолины, но съ удивительной прозорливостью угадывалъ, что она втайн возставала противъ его могущественнаго вляня и это нисколько не умаляло его удовольствя побороть ея попытки къ самоосвобожденю.

ГЛАВА XLV.

На третй день посл прибытя Грандкортовъ въ Лондонъ, Гвендолина получила приглашене на музыкальный вечеръ у леди Малинджеръ. Она очень разсянно занялась осмотромъ своего новаго дома,— такъ какъ мысли ея были заняты ожиданемъ увидть Деронду и миссъ Лапидусъ, которая ‘была способна перенести все, что представлялось ей въ форм долга’. Гвендолина вспомнила слово-въ-слово все, что Деронда говорилъ о Мир, и особенно эту фразу, которую она повторяла съ горечью и съ тяжелымъ сознанемъ, что она сама подчинялась не чувству долга, а необходимому слдствю, своего позорнаго поступка, который она старалась скрыть изъ себялюбя.

Гостиныя леди Малинджеръ были не очень переполнены гостями, когда вошли м-ръ и м-съ Грандкортъ. Около получаса тому назадъ былъ уже начатъ инструментальный концертъ, и Гвендолина, еще изъ дверей, увидала Клесмера за фортепано, и Миру, стоявшую рядомъ и приготовлявшуюся пть арю Лео ‘О patria mia’. Гвендолину тотчасъ провели на почетное мсто противъ пвицы, и она, сяя своимъ свтлозеленымъ бархатнымъ платьемъ и сверкающими, ужасными для нея только одной, бриллантами, съ улыбкой поклонилась Клесмеру. Онъ отвтилъ такой-же улыбкой, и они оба невольно вспомнили то памятное утро, когда она заявила самолюбивое желане сдлаться артисткой и стоять на томъ самомъ мст, гд теперь стояла маленькая еврейка, а не находиться въ блестящей толп, способной выражать только, или восторгъ, или порицане недоступному ей таланту.

— Онъ думаетъ, что теперь я на своемъ мст,— сказала сама себ Гвендолина со злобной ироней.

Помстившись рядомъ съ сэромъ Гюго и разговаривая съ нимъ, она смотрла по сторонамъ и слегка кивала головою знакомымъ. Деронды не было нигд, и она боялась продолжать свой внимательный обзоръ присутствующихъ, чтобы не дать повода мужу снова упрекнуть ее въ неприличномъ поведени. Но прежде, чмъ она опустила глаза, она встртилась со взглядомъ м-ра Луша, котораго сэръ Гюго принималъ у себя, какъ полу-джентльмена. Онъ стоялъ подл Грандкорта, разговарившаго съ лордомъ Пентритомъ. Впервые въ голов Гвендолины блеснула непрятная мысль, что этотъ человкъ зналъ всю прошлую жизнь ея мужа. По ея желаню, онъ былъ изгнанъ изъ ихъ дома и не показывался ей на глаза, такъ-что она почти забыла его, но теперь онъ неожиданно снова появился передъ ней и стоялъ рядомъ съ Грандкортомъ. Отвернувшись отъ этого антипатичнаго ей человка, которому, по необходимости, отвтила легкимъ поклономъ, она неожиданно отыскала глазами Деронду. Онъ не смотрлъ на нее, и она утшала себя мыслью, что онъ, вроятно, видлъ ее, когда она вошла въ комнату. Онъ стоялъ недалеко отъ двери вмст съ Гансомъ Мейрикомъ, котораго онъ представилъ леди Малинджеръ, какъ своего друга и товарища. Они оба съ безпокойствомъ ожидали перваго дебюта Миры. Деронда едва не обнаружилъ своего смущеня и почти грубо отвернулся отъ леди Пентритъ, когда она сказала ему:

— Ваша жидовочка — красавица: этого отъ нея отнять нельзя. Но куда двалась еврейская самонадянность? Она застнчива, какъ монахиня. Вроятно, она научилась этому на сцен?

Онъ начиналъ чувствовать въ отношени Миры то-же самое, что ощущалъ самъ въ юности, когда сэръ Гюго хотлъ сдлать его знаменитымъ пвцомъ, ему непрятно было, что на нее смотрли, какъ на презрнную игрушку, покупаемую публикой для своей забавы. Въ такомъ настроени, онъ увидалъ входившихъ въ гостиную Грандкортовъ.

— Вотъ Ванъ-диковская красавица, герцогиня!— воскликнулъ Гансъ, указывая Деронд на Гвендолину.

— Я думалъ, что ты восхищаешься одной только Вероникой,— отвтилъ Деронда саркастически, неожиданно почувствовавъ къ Гвендолин прежнее отвращене, какъ будто ея красота и блескъ были виновны въ томъ, что свтъ дурно обращался съ Мирой.

— Я не восхищаюсь Вероникой, а обожаю ее,— произнесъ Гансъ,— ради другихъ женщинъ я способенъ на одно только зло, а ради Вероники я могу даже сдлаться хорошимъ человкомъ, а это гораздо трудне.

— Шш!— промолвилъ Деронда подъ предлогомъ, что начинается пне, но въ сущности для того, чтобъ прекратить разговоръ, который принималъ для него непрятный оборотъ.

Онъ никогда еще не слыхалъ, какъ Мира пла ‘О, patга mia’, но хорошо зналъ великолпную оду Леопарди къ Итали, которая въ то время, скованная цпями, неутшно рыдала о своей погибшей свобод. Вдохновенныя слова поэта въ устахъ Миры невольно напоминали ему Мардохея и его геройскую преданность своему народу.

Пне Миры вполн удовлетворило его надежды. Среди взрыва всеобщихъ рукоплесканй, Клесмеръ нагнулся къ ней и сказалъ ей вполголоса:

— Хорошо, хорошо. Crescendo лучше, чмъ прежде.

Но ее безпокоила мысль, доволенъ-ли былъ ею Деронда. Она боялась неудачи своего перваго дебюта, не столько для себя, сколько для него, потому что была ему обязана своимъ появленемъ въ аристократическомъ дом, служившемъ ему семейнымъ очагомъ. Она бросила на него, хотя издали, нжный взглядъ, онъ это замтилъ, но не подошелъ къ ней, а съ любопытствомъ слдилъ за длинной вереницей восторженныхъ поклонниковъ ея таланта, которые толпились вокругъ нея. Наконецъ, вс разступились передъ Гвендолиной, которую подвела къ фортепьяно м-съ Клесмеръ. Успокоившись насчетъ успха ‘маленькой жидовочки’, Деронда началъ мягче смотрть и на блестящую Гвендолину, ему даже стало стыдно за минутную жестокость къ ней, и онъ вспомнилъ, что она ясно дала ему почувствовать въ прежня съ нимъ свиданя, что она также нуждалась въ спасени, но ее спасти было гораздо трудне, чмъ бдную двушку, хотвшую уже броситься въ рку, и Деронда чувствовалъ себя на это неспособнымъ. Но разв онъ имлъ право изъ-за этого отворачиваться отъ нея? Онъ ршился подойти къ ней при первой возможности и доказать, что онъ вполн цнитъ ея довре къ нему.

Клесмеръ всталъ, когда Гвендолина подошла къ фортепано, и, сказавъ нсколько словъ, отошелъ въ сторону, съ улыбкой смотря на обихъ красавицъ, изъ которыхъ одна, боле блестящая, ухаживала за другой, боле скромной.

— Позвольте васъ поблагодарить за доставленное удовольстве,— сказала Гвендолина,— я уже знала отъ м-ра Де ронды, что мн предстоитъ большое удовольстве, но вашъ талантъ превзошелъ вс мои ожиданя.

— Вы слишкомъ добры,— отвтила Мира, съ любопытствомъ смотря на Гвендолину, какъ на блестящую представительницу незнакомаго ей свта.

— Мы теперь вс захотимъ брать у васъ уроки: по крайней мр, я,— продолжала Гвендолина, — я пою очень дурно — это можетъ вамъ подтвердить м-ръ Клесмеръ,— прибавила она, саркастически взглянувъ на великаго музыканта,— но мн выговаривали за то, что я не хочу быть посредственностью, если не въ состояни сдлаться ничмъ лучшимъ, хотя я полагаю, что эту теорю м-ръ Клесмеръ не раздляетъ.

— Напротивъ, вамъ стоитъ продолжать свои музыкальныя занятя, и м-съ Лапидусъ съ удовольствемъ поможетъ вамъ,— сказалъ Клесмеръ, и съ этими словами удалился въ другую комнату.

— Я буду очень рада, если смогу васъ чему-нибудь научить,— произнесла Мира наивно-серьезнымъ тономъ, я желаю имть нсколько уроковъ, но я только что начала этимъ заниматься, и, если дло пойдетъ успшно, то я буду благодарна не себ, а своему почтенному учителю.

Гвендолина поспшила перемнить разговоръ, не желая зайти слишкомъ далеко въ разговор объ урокахъ…

— Вы въ Лондон недавно и, вроятно, познакомились съ м-ромъ Дерондой заграницей?— спросила она.

— Нтъ, въ первый разъ я увидала его ныншнимъ лтомъ здсь въ Англи.

— Но онъ васъ часто видлъ и слышалъ?— продолжала Гвендолина,— онъ отзывался о васъ самымъ лестнымъ образомъ. Онъ, повидимому, знаетъ васъ хорошо.

— Я ему обязана всмъ — промолвила Мира съ чувствомъ,— я была бдной, безпомощной двушкой, онъ сжалился надо мною и свелъ меня съ добрыми людьми, которые сдлались моими лучшими друзьями.

Бдная Гвендолина, которая нкогда хотла сама сдлаться артисткой, теперь полагала, что обращене, которое она сочла-бы грубымъ въ отношени къ себ, было очень любезно, когда дло шло о еврейк, долженствовавшей давать ей уроки. Мира-же, какъ всегда, старалась откровенно объяснить, что была многимъ обязана Деронд, и, по чувству деликатности, не могла допустить въ другихъ мысли, что между нею и Дерондой существуютъ какя-либо другя отношеня, кром благодарности съ ея стороны и благодяня — съ его. Однако, ея отвтъ былъ-бы очень непрятенъ Деронд и Гансу, если-бъ они слышали, какъ она себя унижала передъ Гвендолиной, но послдняя была очень довольна всмъ, что слышала, и думала только о нжномъ сострадани Деронды, которое, хотя и въ другой форм, она испытала на себ. Поэтому, видя, что Клесмеръ собирается играть, она отошла отъ Миры въ очень хорошемъ расположени духа, нисколько не подозрвая, чтобъ эта юная еврейка могла играть какую-нибудь роль въ ея жизни, кром учительницы, если-бъ она нашла время и желане брать друге уроки, кром тхъ, которые жизнь давала ей на каждомъ шагу за очень дорогую цну.

Съ обычнымъ для нея рзкимъ переходомъ отъ благоразумной осторожности къ смлому удовлетвореню минутной фантази, она сла въ отдаленный уголъ на маленькую кушетку, близъ того мста, гд стоялъ Деронда. Онъ, естественно, подошелъ къ ней и, поздоровавшись, слъ рядомъ съ ней. Сначала они молча слушали игру Клесмера, а потомъ Гвендолина, къ величайшему своему неудовольствю, увидала, что не вдалек стоялъ Лушъ и могъ подслушать ихъ разговоръ. Однако, она не могла боле сдерживать себя и вжливымъ, равнодушнымъ тономъ сказала:

— Миссъ Лапидусъ вполн оправдываетъ вс ваши похвалы.

— Однако, скоро-же вы въ этомъ убдились!— отвтилъ Деронда иронически.

— Я не говорю о всхъ ея достоинствахъ, о которыхъ вы такъ краснорчиво распространялись, но она прекрасно поетъ и, вообще, прелестное существо… Я уврена, что ее ожидаетъ громкй успхъ.

Слова эти рзали слухъ Деронд, и онъ не хотлъ на нихъ отвчать. Она поняла, что онъ былъ ею недоволенъ, но не хотла говорить откровенно, пока Лушъ стоялъ такъ близко. Наконецъ, когда онъ удалился, она сказала съ нетерпнемъ:

— Вы презираете меня за мою искусственную рчь, да?

— Нтъ:— отвтилъ Деронда, холодно смотря на нее,— это бываетъ иногда очень извинительно, но я не думаю, чтобы ваши послдня слова были совершенно искусственны.

— Вамъ что-то въ нихъ не понравилось… Нельзя-ли узнать, что именно?

— Такихъ тонкостей нельзя объяснить словами.

— Вы думаете, что я ихъ не пойму?— спросила Гвендолина дрожащимъ голосомъ, и потомъ прибавила, едва удерживаясь отъ слезъ:— разв я такъ тупа, что ничего не понимаю, когда вы говорите со мной?

— Нтъ,— произнесъ Деронда боле мягкимъ голосомъ,— но одного человка поражаетъ то, къ чему хладнокровенъ другой. Что-же касается до вашей тупости, то я имлъ много доказательствъ противнаго,— прибавилъ онъ съ улыбкой.

— Но можно чувствовать свои недостатки и не быть въ состояни поступать хорошо,— сказала Гвендолина, не улыбаясь, такъ-какъ холодность Деронды ее грустно поражала,— вы не должны во мн ничему удивляться. Я уже слишкомъ стара, чтобы измняться, и не знаю, какъ приняться за разумъ, какъ вы мн когда-то совтовали?

— Изъ моихъ проповдей рдко выходитъ какая-нибудь польза, и потому мн лучше вовсе не вмшиваться въ вашу жизнь,— отвтилъ Деронда и грустно подумалъ о томъ, что его непрошенное вмшательство въ дло ожерелья можетъ въ-конц-концовъ привести ее къ еще худшей игр, чмъ рулетка.

— Не говорите этого!— воскликнула Гвендолина поспшно, не желая пропустить случая высказать то, что уже давно накипло у нея на душ,— если вы отчаятесь во мн, то я совершенно погибну. Ваши слова о томъ, что я не должна быть эгоистичной и невжественной, послужили для меня большой поддержкой. Если-же вы теперь жалете, что вмшались въ мои дла, то это значитъ, что вы отчаяваетесь во мн и бросаете меня, но знайте, что вс послдствя падутъ на васъ, потому что, если-бъ вы захотли, то, находясь постоянно подл меня, вы могли-бы измнить меня къ лучшему.

Говоря это, она смотрла не на него, а на свой веръ, и, проговоривъ послдня слова, удалилась на свое прежнее мсто.

Мира, между тмъ, пла тихимъ, мелодичнымъ голосомъ:

‘Per piet non dirmi addio’.

Деронд это пне казалось продолженемъ мольбы Гвендолины… Но когда замерла послдняя нота, онъ очнулся какъ-бы изъ забытья и упрекнулъ себя за нелпое преувеличене Гвендолиной его вляня надъ нею.

— Какой ты счастливый,— сказалъ Гансъ, подходя къ нему:— ты сидлъ на одной кушетк съ Ванъ-диковской герцогиней и имлъ съ нею такую интересную ссору.

— Ссору?— повторилъ Деронда съ безпокойствомъ.

— Конечно: по богословскимъ вопросамъ. Она сдлала теб выговоръ, научила, какъ слдуетъ думать о данномъ предмет — и величественно удалилась. Я желалъ-бы написать портреты ея и ея мужа. Онъ — настоящй типъ баритона-герцога въ Лукреци Борджа.

Деронда надялся, что впечатлне, произведенное на постороннихъ зрителей его разговоромъ съ Гвендолиной, было только плодомъ фантастическаго воображеня Ганса. Точно также Гвендолина надялась, что мужъ не замтилъ ея обращеня съ Дерондой, которое, какъ она сама сознавала, не соотвтствовало ея идеалу достойнаго приличя. Возвращаясь домой, Грандкортъ, дйствительно, не сдлалъ ей никакого замчаня, а только сказалъ:

— Лушъ будетъ завтра обдать у насъ съ нсколькими лицами. Надюсь, ты будешь съ нимъ вести себя прилично.

Сердце Гвендолины судорожно забилось. Она хотла сказать: ‘Ты нарушаешь слово, данное мн передъ свадьбой’, но не смла. Она боялась ссоры съ нимъ, какъ-будто эта ссора должна была кончиться насилемъ съ его стороны.

— Я думала, что ты ршительно закрылъ для него двери нашего дома,— сказала она посл минутнаго молчаня и, скоре съ покорностью побжденнаго, чмъ съ негодованемъ.

— Онъ мн теперь нуженъ, и ты будешь съ нимъ прилична.

Оба замолчали. Въ брачной жизни бываетъ минута, когда самый преданный мужъ, до свадьбы общавъ жен не курить, неожиданно вынимаетъ сигару въ полномъ убждени, что жена обязана примириться съ его табачнымъ дымомъ. М-ръ Лушъ, въ данномъ случа, былъ, если можно такъ выразиться, очень большой сигарой.

ГЛАВА XLVI.

Настало время для открытя Мардохею, что Мира его сестра, и для перезда его на новую квартиру, гд онъ могъ-бы жить вмст съ нею. М-съ Мейрикъ, которой Деронда открылъ все, кром своихъ особенныхъ отношенй къ Мардохею, помогла ему найти приличную квартиру въ Бромптон, въ нсколькихъ минутахъ разстояня отъ ея дома, такъ что братъ и сестра могли постоянно пользоваться ея материнскими попеченями. Она старательно скрывала свои хлопоты отъ дтей, такъ-какъ они непремнно все разболтали-бы Мир, а м-съ Мейрикъ и Деронда хотли обезпечить ея независимость прежде, чмъ она узнаетъ брата. Быть можетъ, добрая женщина сомнвалась въ достоинствахъ еврея, и, если радовалась предполагаемому счастю Миры, то исключительно изъ слпой вры въ слова Деронды. Болзнь Мардохея, конечно, возбуждала въ ней сожалне, но, какъ могла она сочувствовать его идеямъ, которыя ей показались лишь еврейскимъ упорствомъ? какъ могла она радоваться появленю въ своемъ семейномъ кружк человка, выражавшагося, подобно стариннымъ пуританамъ въ роман Вальтеръ-Скота, какими-то таинственными намеками? Она нисколько не была прозаична, но можно съ восторгомъ читать цлую ночь бографи суровыхъ аскетовъ, въ род Сака-Муни, Св. Франциска или Оливера Кромвеля, и въ то-же время вы пришли-бы въ ужасъ, если-бъ одна изъ подобныхъ личностей, явилась вдругъ къ вамъ въ гости, а, тмъ боле, оказалась бы вашимъ родственникомъ. Къ тому-же, м-съ Мейрикъ всегда надялась, вмст со своими дочерьми, что преданность Миры еврейской вр мало-по-малу ослабетъ отъ постоянныхъ дружескихъ сношенй съ ея семействомъ, и, въ глубин своего сердца, оканчивала романъ молодой еврейки не нахожденемъ ея родственниковъ, а свадьбой съ Гансомъ, любовь котораго не была тайной для матери. А теперь вдругъ появился братъ, который, конечно, еще боле укрпитъ въ Мир вс ея еврейскя стремленя. Поэтому она не могла удержаться, чтобъ не сказать Деронд:

— Я не мене вашего рада, что ея братъ не закладчикъ Коганъ, и уврена, что Мардохей хорошй человкъ. Я, вообще, рада убдиться въ томъ, что не вс евреи похожи на Эзру Когана, который хватаетъ за полы всякаго проходящаго мимо его лавки, чтобы затащить его къ себ и не отпустить до тхъ поръ пока онъ у него чего-нибудь не купитъ. Этотъ второй Эзра, котораго вы назвали Мардохеемъ, мн симпатиченъ уже потому, что онъ такъ тепло относится къ своей матери и сестр, это доказываетъ, что у него доброе любящее сердце, но я никогда не любила фанатиковъ, вроятно, потому, что въ юности меня слишкомъ доканали проповдями.

— Я не думаю, чтобъ Мардохей надодалъ кому-бы-то ни было своими проповдями,— отвтилъ Деронда,— онъ не фанатикъ, то-есть, не человкъ съ узкимъ, одностороннимъ взглядомъ, несправедливо и несочувственно относящйся къ людямъ противоположныхъ мннй. Мардохей— энтузастъ, я такъ называю высшй умъ, стремящйся къ всеобщему благу, къ счастью всего человчества. Онъ не еврей, въ строгомъ смысл этого слова, никому не прощающй малйшее отступлене отъ традицй, и высказываетъ удивительное снисхождене и сочувстве ко всмъ. Люди, съ которыми онъ живетъ, чрезвычайно его любятъ, хотя и не въ состояни его понимать.

— Хорошо, я буду любить его за т хорошя стороны, которыя увижу въ немъ, а относительно другихъ достоинствъ я поврю вамъ на-слово. Согласно вашему опредленю, можно быть фанатикомъ и поклоняться только здравому смыслу, мой мужъ всегда говаривалъ, что плохо было-бы жить на свт, еслибы въ немъ не было ничего, кром здраваго смысла. Во всякомъ случа — (разговоръ происходилъ въ квартир, которую приготовляли для Мордохея и его сестры),— я позабочусь о томъ, чтобъ нигд не дуло изъ оконъ и чтобъ у брата Миры была мягкая постель.

— Теперь надо обо всемъ предупредить Мардохея и перевезти его сюда, что, пожалуй, будетъ не особенно легко,— сказалъ Деронда.

— А вы хотите разсказать объ этомъ Мир прежде, чмъ я своимъ дтямъ?— спросила м-съ Мейрикъ, но видя, что Деронда колеблется отвтомъ, прибавила — я полагала-бы лучше сказать обо всемъ Гансу и двочкамъ наканун, вечеромъ, а на другое утро, когда вы прдете, они нарочно уйдутъ изъ дома.

— Да и я думаю, что такъ будетъ лучше, но, пожалуйста, не возстановляйте ихъ противъ Мардохея, представляя имъ его какимъ-нибудь лжепророкомъ,— сказалъ Деронда съ улыбкою.

— Будьте покойны: я такъ пламенно выставлю все говорящее въ его пользу, что сама уврую въ него.

Деронда не сталъ боле распространяться о Мардохе, не желая наносить оскорбленя семейству Коганъ, привязанностью котораго Мардохей, очевидно, дорожилъ. Въ послднее время онъ видался съ Мардохеемъ въ таверн, теперь-же онъ написалъ ему, что на другой вечеръ придетъ въ квартиру Когановъ, такъ-какъ иметъ сообщить ему нчто очень важное. Деронда надялся, что это письмо послужитъ для него маленькимъ подготовленемъ.

Дйствительно, когда онъ въ назначенный часъ явился къ Мардохею, то все семейство Коганъ встртило его не только съ обычной любезностью, но и съ какой-то безмолвной таинственностью. Деронда замтилъ, что вс въ дом, даже дти, одты были по праздничному, и что на всхъ лицахъ запечатлно было какое-то нетерпливое ожидане. Самъ Эзра также раздлялъ общее настроене и долженъ былъ сильно себя удерживать, чтобы не попросить Де.ронду поскоре удовлетворить его любопытство. Только когда вошедшй, оглянувшись по сторонамъ, замтилъ: ‘Мардохей еще вроятно, у себя въ комнат?’ маленькй Яковъ подошелъ къ нему и спросилъ:

— Зачмъ теб нуженъ Мардохей?

— У меня къ нему дло, утшительное для него и совершенно непонятное для тебя,— сказалъ онъ, слегка дернувъ мальчика за ухо.

— А вотъ, сумешь-ли ты такъ говорить, какъ я?— спросилъ Яковъ и началъ вдругъ торопливо декламировать многочисленные еврейске стихи, изученные имъ у Мардохея, безсвязно нанизывая одинъ стихъ на другой, сливая и недоканчивая словъ, говоря горломъ, носомъ, руками и покачивая подъ тактъ головой.

— Нтъ, мальчикъ,— отвтилъ Деронда съ улыбкой,— я такъ не сумю.

— Я такъ и зналъ!— радостно воскликнулъ Яковъ и началъ прыгать по комнат выворачивая при этомъ карманы своихъ красныхъ панталонъ и доставая оттуда вс свои бездлушки, съ очевиднымъ намренемъ поразить Деронду своимъ богатствомъ. Наконецъ, онъ отворилъ дверь въ мастерскую и громко воскликнулъ:

— Мардохей! Къ вамъ пришелъ вашъ молодой франтъ.

Такъ его назвалъ когда-то отецъ въ присутстви Якова, и теперь маленькй Каганъ хотлъ этимъ окончательно осадить Деронду.

Мать и бабушка закричали на мальчика, а Деронда войдя въ мастерскую, увидалъ, что въ ней тоже были сдланы нкоторыя приготовленя для его према: огонь горлъ въ камин, свчи были зажжены, коверъ положенъ на полъ передъ креслами, а Мордохей смотрлъ на него пылающимъ взоромъ, какъ будто онъ ожидалъ отъ него чего-то рокового. Это тмъ боле удивило Деронду, что изъ его письма къ Мардохею ничего особеннаго нельзя было заключить.

Нсколько минутъ они оба молчали. Наконецъ, Деронда взялъ свободный стулъ, придвинулъ его къ столу и слъ рядомъ съ Мардохеемъ.

— Вы пришли сказать мн то, чего такъ жаждетъ моя душа,— сказалъ Мардохей торжественнымъ, увреннымъ тономъ.

— Да, я имю сказать вамъ нчто важное и, надюсь, радостное для васъ,— отвтилъ Деронда.

— Вы узнали о своемъ происхождени!— воскликнулъ Мардохей съ жаромъ,— вы теперь мой братъ. Насъ не раздляетъ уже боле никакое сомнне. Наслде моихъ отцовъ — это и ваше?..

— Я ничего не узналъ новаго о себ,— промолвилъ Деронда, зная, что разочароване будетъ слишкомъ тяжело для Мардохея, и не желая поддерживать въ немъ несбыточныхъ надеждъ.

Мардохей опустился въ кресло въ безмолвномъ отчаяни. То, о чемъ онъ мечталъ цлые дни, на что онъ надялся и во что врилъ,— обмануло его. Этотъ ударъ былъ слишкомъ силенъ, и онъ страдальчески закрылъ глаза.

— Но,— продолжалъ Деронда посл минутнаго молчаня,— я познакомился съ близкой вамъ особой.

Мардохей спокойно взглянулъ на Деронду, не длая даже никакихъ догадокъ.

— Это лицо, близкое къ вашей покойной матери,— сказалъ Деронда, желая понемногу подготовить Мардохея, но видя, что онъ нервно вздрогнулъ, поспшно прибавилъ:— оно было для васъ и для матери дороже всего на свт.

Мардохей схватилъ Деронду за руку, и въ глазахъ у него показался страхъ услышать мрачную всть о дорогомъ ему существ. Деронда его понялъ и торжественно произнесъ:

— То, о чемъ вы молили Бога, случилось: Мира спасена. Ваша сестра достойна вашей матери, которую вы такъ уважали.

Мардохей снова откинулся на спинку кресла и, закрывъ глаза, началъ что-то бормотать про себя по-еврейски. Мало-по-малу онъ успокоился, и лицо его приняло такое невозмутимое, счастливое, выражене, какое иногда бываетъ только у покойниковъ. Впервые Деронда нашелъ въ немъ сходство съ Мирой. Какъ только Мардохей могъ выслушать разсказъ, Деронда, передалъ ему исторю Миры, но не распространялся о поведени ея отца, объяснилъ ея бгство въ Англю желанемъ найти мать и, скрывъ ея попытку утопиться, подробно описалъ ея пребыване въ дом его друзей.

— Она боле всего заботится объ отыскани своей матери и брата,— прибавилъ онъ,— и для этой цли я, принимая въ ней живое участе, явился въ этотъ домъ. Имя Эзры Когана было для меня самымъ интереснымъ на свт. Признаюсь, я очень боялся, чтобъ Коганъ не оказался ея братомъ, и вотъ почему я васъ спрашивалъ о его сестр. Но узнавъ, что ея Эзра скрывается подъ именемъ Мардохея, я успокоился, у нея вполн достойный ея братъ.

— Мардохей — мое настоящее имя. Меня зовутъ Эзра-Мардохей Коганъ.

— Вы не родственникъ Коганамъ?

— Нтъ. Но мое сердце лежитъ къ людямъ, которые прютили меня изъ любви къ единоврцу и вообще изъ милосердя, которая сохранилась еще въ еврейскихъ сердцахъ. Встрчаются евреи, которые по наружности, могли-бы быть отнесены къ самымъ презрннымъ людямъ, но въ которыхъ все-таки бьется благородное, любвеобильное сердце, подобно тому, какъ въ завалявшихся черепкахъ иногда еще сохраняется запахъ тхъ цвтовъ, которые росли въ нихъ тогда, когда они еще были горшкомъ. Я мирюсь съ ихъ невжествомъ и, питая къ нимъ благодарность, сознаю всю нравственную нищету еврейскаго рабочаго и торговаго класса, мало культурнаго, отъ котораго, поэтому, многаго нельзя и требовать.

— Но вы не обязаны оставаться у нихъ теперь, когда нашлись боле близке вамъ люди,— сказалъ Деронда, — не правда-ли, вамъ слдуетъ жить теперь съ вашей сестрой, и я уже приготовилъ для васъ обоихъ квартиру, по близости отъ ея друзей. Пожалуйста, исполните мое желане. Я тогда буду въ состояни бывать у васъ часто въ т часы, когда Мира будетъ занята. Но, главное, Мира пожелаетъ ухаживать за вами, а вы, какъ братъ, должны быть ея покровителемъ. У васъ будетъ достаточно книгъ, и вы, конечно, не откажетесь заниматься со мною, а иногда и покататься со мною на рк. Вы найдете въ новомъ помщени отдыхъ и комфортъ, которые вамъ съ каждымъ днемъ становятся все боле и боле необходимы. Согласитесь на мою просьбу,— и вы меня осчастливите!

Деронда говорилъ со страстнымъ искреннимъ чувствомъ, Мардохей пристально смотрлъ на него.

— И вы еще хотите, чтобъ я сомнвался въ вашемъ еврейскомъ происхождени!— сказалъ онъ съ жаромъ, посл непродолжительнаго молчаня,— разв съ самой первой минуты наши души не узнали другъ друга какъ-бы посл долгой разлуки? Конечно, я бденъ и немощенъ, мое тло слабо, и я уже стою на краю могилы, но разв души наши не сроднились помимо насъ? Разв мы не походимъ на листья одного и того-же дерева, колыхаемые однимъ и тмъ-же дуновенемъ? Кровь Израиля течетъ въ твоихъ жилахъ, а ее не скроешь ни чмъ!..

Деронда молчалъ, но лицо его побагровло. Онъ не могъ ни отрицать словъ Мардохея, ни согласиться съ ними. Онъ ждалъ, чтобъ Мардохей далъ ему боле ршительный отвтъ.

— Все, что вы желаете, я сдлаю,— сказалъ наконецъ, Мардохей твердо,— моя мать,— да благословитъ ее Предвчный Богъ,— только подтвердила-бы ваше желане. Я принимаю все, что вы для меня приготовили, и домъ Миры будетъ моимъ домомъ. Но,— прибавилъ онъ грустно,— мн жаль разстаться съ Коганами и ихъ дтьми. Скажите вы имъ объ этомъ: у меня для этого не хватитъ духу.

— Я также думаю, что лучше мн имъ это сказать,— сказалъ Деронда, внутренне радуясь тому, что Мардохей не заставилъ себя долго упрашивать,— мы выйдемъ къ нимъ сейчасъ?

— Да, сейчасъ — ибо дло это ршенное, и мы не можемъ его измнить!— отвтилъ Мардохей, ршительно поднявшись съ мста, какъ человкъ съ твердо принятымъ ршенемъ.— Но,— прибавилъ онъ — прошу васъ не распространяйтесь о моей сестр и ея приключеняхъ.

Они вошли въ комнату Когановъ, и Мардохей попросилъ Якова вызвать изъ лавки отца на нсколько минутъ, старушк-же онъ тихо сказалъ:

— Мой другъ, Деронда, хочетъ вамъ что-то сказать.

Об женщины улыбнулись тому, что Мардохей осмливается назвать джентльмена своимъ другомъ и, чтобы загладить его неловкость, младшая м-съ Коганъ пододвинула гостю наиболе удобное изъ имвшихся въ комнат кресло.

Эзра не замедлилъ явиться изъ лавки съ карандашомъ за правымъ ухомъ и, съ удовольствемъ потирая об руки, развязно проговорилъ:

— Я очень радъ, господинъ, что вы снова удостоили насъ своимъ посщенемъ и что наша мирная обитель пришлась вамъ по сердцу.

Говоря это, Эзра съ удовольствемъ оглядлся во вс стороны, любуясь на всю свою семью. Картина, дйствительно, получилась умилительная: въ одномъ конц сидла его молодая жена, покачивая люльку, въ которой мирно спалъ ребенокъ, покрытый шелковымъ одяльцемъ, а въ другомъ сидла старушка, держа на колняхъ Аделаиду-Ревекку. Въ сторон стоялъ самъ Эзра, къ ногамъ котораго прижался Яковъ, а въ углу сидли Мардохей и Деронда, рзко отличаясь другъ отъ друга, какъ своими лицами, такъ и костюмами. Мардохей старался держаться въ тни, какъ-бы для того, чтобы скрыть свое волнене, но отблескъ пылающаго камина игралъ на ближайшей къ нему стн и иногда неожиданно заливалъ это задумчивое, вдохновенное лицо, при чемъ глаза его зажигались какимъ-то особеннымъ, неземнымъ блескомъ.

— Я, вотъ, принесъ Мардохею всть,— началъ Деронда, обращаясь ко всмъ присутствующимъ,— которая должна сразу измнить всю его жизнь. Вы также сейчасъ вс признаете, что обстоятельства, о которыхъ я говорю, въ высшей степени важны для Мардохея, но такъ-какъ онъ считаетъ васъ своими лучшими друзьями, то онъ и поручилъ мн прежде всего открыть это вамъ.

— Вы вроятно, отыскали для него какихъ нибудь богатыхъ родственниковъ?— поспшно спросилъ Эзра, какъ-бы желая доказать ему свою догадливость.

— О, нтъ,— возразилъ Деронда, улыбаясь,— хотя это и лучшая изъ его родныхъ: я нашелъ его младшую сестру, которая всею душою жаждетъ его увидть, помочь ему и ухаживать за нимъ, въ виду его безпомощности и болзни.

— Замужняя?

— Нтъ, двушка.

— Но, вроятно, съ большимъ состоянемъ, которымъ могла-бы его содержать.

— Нтъ, но съ большими дарованями, боле обезпечивающими ее, чмъ самыя большя богатства… Я уже нанялъ для нихъ и квартиру.

Въ комнат стояла глубокая тишина, которую никто не ршался нарушить. Наконецъ старушка со слезами въ голос проговорила:

— Значитъ, ты, Мардохей, оставляешь насъ навсегда.

— Ты уходишь туда, гд нтъ такихъ дтокъ, какъ наши? въ свою очередь проговорила жена Эзры жалобно.

— Гд ни Якова, ни Аделаиды, ни Евгени нтъ!— прибавила старушка — и окончательно расплакалась.

— Такъ, такъ,— послдовалъ за нею и Эзра,— значитъ, нашъ Яковъ забудетъ все, что онъ когда-то училъ. Придется, значитъ, отдать его въ школу.

Маленькй Яковъ все это слушалъ съ широко раскрытыми глазами. Онъ не врилъ словамъ Деронды, потому что вообще не могъ себ представить, чтобы Мардохей могъ когда-нибудь уйти отъ нихъ навсегда, чтобы проходили дни, недли, годы, въ которые онъ не увидитъ своего учителя. Но, когда Эзра заговорилъ о школ, Яковъ понялъ, что это не шутка и разревлся. Аделаида также послдовала ево примру, такъ-какъ вообще любила длать то, что длалъ ея старшй братъ. Вскор изъ люльки присоединился къ нимъ голосъ разбуженнаго младенца, и вс трое дружно заголосили. Мардохей вздрогнулъ и поманилъ къ себ Якова, который радостно подбжалъ къ нему и прижался головкой къ его плечу.

Между тмъ, Эзра, чувствуя, что онъ, какъ хозяинъ отвтственъ передъ гостемъ за безпорядокъ въ дом, набрался духу и, обращаясь къ Деронд твердо заговорилъ:

— Вы должны знать, господинъ, что мы вообще не алчны и не завистливы и, еслибы явился человкъ, который устроилъ-бы Мардохею такую-же лавку, какъ у меня, и на нашей-же улиц, по сосдству съ нами, то поврьте, что это-бы меня нисколько не огорчано. Дло въ томъ, что я и самъ не изъ послдняго десятка и въ обиду себя не дамъ… Я могу пресмыкаться передъ сильнымъ, извиваться, какъ червякъ, но при первой возможности, снова стану на ноги. Вотъ и теперь, когда вы лишаете насъ помощника въ дом, я не тужу. Дло въ томъ, что еврей обыкновенно творить добро не для награды, а во имя добра. Правда, мн придется теперь потратиться на учителя для Якова, но я никогда не былъ скрягой и теперь тоже не буду скупиться на это длю. Конечно, не скрою отъ васъ, наши женщины и дти слишкомъ привыкли къ нему, и имъ жалко съ нимъ разстаться: но — на то он женщины, и не даромъ мы, мужчины, ежедневно благодаримъ Бога за то, что онъ не создалъ насъ женщинами… Простите-же насъ за все, что вамъ пришлось пережить въ нашемъ дом. Что-же касается до посланной Богомъ Мардохею молодой двушки — сестры, то вдь вы сами понимаете, на сколько мы вс рады его счастью.

Эзра замолчалъ, но прежде, чмъ Деронда собрался отвтить на эту странную, полупонятную рчь, Мардохей воскликнулъ:

— Друзья мои!— я никогда не разстался-бы съ, вами ради лучшей пищи, одежды или жилища. Вы любовью услащали мн каждый кусокъ хлба, и я надялся до конца своей жизни жить у васъ и учить Якова. Конечно, я безъ важной причины не отвернулся-бы отъ вашей нжной доброты. Но вы, вдь, знаете: ‘награда за исполнене одной обязанности заключается въ способности исполнять другую’, какъ говоритъ Бенъ-Азай. Вы обратили свой долгъ къ ближнимъ въ радость для себя и утшене для меня, ваша награда будетъ въ томъ, что вы никогда не лишитесь возможности доставлять себ счастье подобными добрыми длами… А Якову можно будетъ приходить ко мн?— спросилъ вдругъ Мардохей, обращаясь къ Деронд.

— Конечно,— произнесъ Деронда,— ваша новая квартира недалеко отсюда, въ Бромптон.

Яковъ мало по малу пересталъ плакать и вытеръ слезы, которыя ему мшали слушать и видть все окружающее. Извсте о томъ, что ему можно будетъ посщать Мардохея, его очень обрадовало, потому что онъ зналъ, изъ своихъ визитовъ къ ддушк, что всякя его посщеня вознаграждаются вкусными пирожками и всякими другими соблазнами. Онъ началъ радостно прыгать по полу, добрался до камина и, засунувъ руки въ карманы, началъ пристально всматриваться въ пылающй огонь.

— Но я надюсь, Мардохей,— проговорила старушка со вздохомъ,— что тебя будутъ кормить ‘кошерной’ пищей? вдь не ты самъ себ будешь готовить, а друге?

— Успокойся, мамаша, все будетъ въ порядк,— прервалъ ее Эзра, стараясь замять разговоръ, который, могъ быть непрятенъ Деронд.— Такъ вы, сэръ, не объ ученыхъ предметахъ хотли поговорить съ Мардохеемъ?— прибавилъ онъ съ улыбкой,— я всегда подозрвалъ, что тутъ кроется нчто важное.

— Мардохей вамъ, можетъ быть, объяснитъ, почему я искалъ его,— произнесъ Деронда, вставая съ мста и прощаясь съ Коганами.

Вс домашне стали упрашивать его, чтобы онъ ихъ попрежнему посщалъ, общая отпустить Мардохея на слдующй день утромъ. Когда Деронда вышелъ, Мардохей одлъ пальто, обернулъ платкомъ шею и послдовалъ занимъ. Ночь стояла холодная и темная. Деронда боялся за Мардохея и старался не уходить съ нимъ слишкомъ далеко отъ дома. Онъ зналъ, что происходитъ въ душ Мардохея, и не говорилъ ни слова. На краю улицы Деронда началъ упрашивать его вернуться домой.

— Мира, вроятно, пожелаетъ зайти къ Коганамъ и поблагодарить ихъ за васъ?— спросилъ Деронда,— мн кажется, что и вамъ это желательно, не правда-ли?

Мардохей молчалъ нсколько минутъ, не произнося ни слова.

— Не знаю, слдуетъ-ли это длать?— промолвилъ онъ, наконецъ, съ усилемъ,— дло въ томъ, что въ этомъ дом имется одна семейная рана, которую не слдуетъ растравлять. Уже много лтъ тому назадъ дочь старушки, сестра Эзры, безвозвратно пропала съ тмъ, чтобы никогда боле не вернуться… Какъ неисповдимы пути Господа! Многе бдные люди взываютъ о помощи, но не вс ее находятъ, мы часто проходимъ безучастно мимо одного нуждающагося, между тмъ, какъ второй получаетъ отъ насъ то, что ему нужно. Я всю свою жизнь прислушивался къ чужимъ мольбамъ, но къ мольбамъ не отдльныхъ лицъ, а цлыхъ поколнй!.. И я понялъ, что я не для себя живу, а для чего-то высшаго и безконечнаго… И, если я теперь о чемъ нибудь молюсь, такъ только о томъ, чтобы жизнь моя не прошла безслдно и безполезно…

Деронда молча пожалъ ему руку,— и они разстались.

ГЛАВА XLVII.

Деронда съ такимъ удовольствемъ занимался всми подробностями туалета Мардохея и меблировки квартиры, какъ будто онъ былъ художникомъ и подбиралъ эффекты, для своей картины. Онъ уже предвкушать то впечатлне, которое произведетъ на всхъ Мардохей, въ его срой шерстяной фуфайк и длинномъ коричневомъ халат, походившемъ на францисканскую рясу. Конечно, при этомъ главной его заботой было удалить отъ Миры всякую непрятность въ ея совмстной жизни съ братомъ, но, устроивъ все какъ можно лучше, онъ невольно спрашивалъ себя, не ошибался-ли онъ на счетъ ея чувствъ: очень можетъ быть, что среди бдной обстановки она, подобно ему самому, скоре поняла-бы величе ея брата. Однако, ему надо было думать не объ одной Мир, а также о томъ, чтобы расположить въ пользу Мардохея все семейство Мейрикъ, а потому онъ еще боле старался удалить всякй малйшй поводъ для возбужденя въ нихъ обычнаго чувства отвращеня къ евреямъ. Онъ еще удвоилъ-бы эти усиля, если-бъ услышалъ разговоръ м-съ Мейрикъ со своими дтьми однажды вечеромъ, посл того, какъ Мира ушла спать.

— Сядьте вс вокругъ меня,— сказала м-съ Мейрикъ.— Кэти, потуши свчу, а ты, Гансъ, перестань хохотать въ девяносто девятый разъ надъ одними и тми-же стихами. Я вамъ должна разсказать что-то очень важное.

— Я это видла уже давно по вашимъ глазамъ и таинственнымъ отлучкамъ изъ дому,— отвтила Кэти. Вс разслись вокругъ матери, а Гансъ слъ верхомъ на стулъ и уперся подбородкомъ въ спинку.

— Если ужъ ты такая умница, то, можетъ быть, ты знаешь, братъ Миры найденъ,— произнесла м-съ Мейрикъ.

— А чортъ бы его побралъ!— воскликнулъ Гансъ.

— Какъ теб не стыдно?— сказала Мабъ,— а, если-бъ ты у насъ пропалъ!

— Я тоже не могу не пожалть объ этомъ,— произнесла Кети.— А ея мать? гд она?

— Она умерла.

— Я надюсь, что ея братъ — хорошй человкъ,— сказала Эми.

— А я надюсь, что онъ далеко не похожъ на ассирйца въ Хрустальномъ дворц?…— промолвилъ Гансъ, нахмуривъ брови.

— Я никогда не видывала такихъ безчувственныхъ дтей,— сказала м-съ Мейрикъ, еще боле подстрекаемая къ пламенной защит Мардохея благодаря оппозици,— вы нисколько не думаете о радости Миры!

— Но она своего брата еле помнитъ,— замтила Кэти.

— Люди, пропадавше двнадцать лтъ, не должны отыскиваться,— произнесъ Гансъ:— они всмъ только мшаютъ.

— Гансъ!— проговорила съ упрекомъ м-съ Мейрикъ,— если-бъ я пропадала двадцать лтъ, то…

— Я говорилъ о двнадцати годахъ,— перебилъ ее Гансъ:— за такой длинный срокъ пропавшй родственникъ, пропалъ бы на-всегда.

— А все-же, хорошее дло находить пропавшихъ,— сказала Мабъ.— Его отыскалъ принцъ Камарильзаманъ?

М-съ Мейрикъ разсказала подробно все, что знала, а потомъ прибавила:

— М-ръ Деронда съ уваженемъ и восторгомъ отзывается о Мардохе. Онъ говоритъ, что Мира, именно, и способна оцнить такого брата.

— Деронда помшанъ на жидахъ!— воскликнулъ Гансъ съ отвращенемъ и, вскочивъ, швырнулъ отъ себя стулъ,— онъ хочетъ только усилить въ Мир ея предразсудки.

— Стыдись, Гансъ, такъ говорить о м-р Деронд,— заступилась Мабъ.

— И мы уже теперь никогда не будемъ просиживать попрежнему цлые вечера,— продолжалъ Гансъ, ходя взадъ и впередъ по комнат,— Этотъ пророкъ Елисей будетъ вчно торчать между нами, а Миру вчно будетъ занимать одна мысль — какъ-бы отправиться въ ерусалимъ. Помните мое слово: ее совершенно испортятъ и, вмсто артистки, сдлаютъ ханжей. Все пойдетъ къ чорту. Мн остается только спиться съ круга — и окончательно пропасть.

— Фи, Гансъ!— произнесла Кэти съ нетерпнемъ,— Мужчины — это самыя ужасныя чудовища на свт. Все непремнно должно сдлаться по ихъ желаню, или они становятся нестерпимы!

— Совершенно врно! Я ихъ ненавижу! Какъ бы я желала поселиться въ разрушенной и вновь отстроенной Ниневи, безъ этихъ гадкихъ мужчинъ?

— Я желала-бы знать, зачмъ ты, Гансъ, былъ въ университет и всему учился, если ты такой ребенокъ,— сказала Эми,— надо примириться съ человкомъ, котораго посылаетъ намъ Провидне.

— Надюсь, что вамъ всмъ понравится эта ходячая еремяда,— отвтилъ Гансъ, схватывая шляпу, — не къ чему быть самостоятельнымъ человкомъ, если необходимо подчиняться какому-то съумасшедшему. Тогда лучше быть старымъ башмакомъ, а я не башмакъ и не старый. Ну, прощайте, мама,— прибавилъ онъ, поспшно цлуя м-съ Мейрикъ и въ дверяхъ уже прибавилъ,— прощайте, двченки!

— Если-бъ только Мира видла, какъ ты ведешь себя!— воскликнула Кэти. Но Гансъ не удостоилъ ее отвтомъ и громко хлопнулъ дверью. Какъ-бы я желала видть Миру въ ту минуту, когда м-ръ Деронда объявитъ ей эту новость. Я знаю: она будетъ великолпна!

Обдумавъ хорошенько все, Деронда написалъ м-съ Мейрикъ письмо, въ которомъ просилъ ее разсказать Мир все, подъ предлогомъ, что онъ желаетъ остаться съ Мардохеемъ и ожидать ея прзда съ Мирой. Въ сущности-же, ему было противно лично выдавать себя за всеобщаго благодтеля.

Въ глубин своей души Деронда чувствовалъ нкоторое безпокойство о томъ, какъ встртитъ сестру Мардохей, привыкшй столько лтъ въ одиночеств предаваться всецло своимъ восторженнымъ идеямъ. Конечно, онъ выказывалъ теплое расположене къ семейству Коганъ, особенно-къ маленькому Якову, но онъ къ нимъ привыкалъ впродолжени нсколькихъ лтъ, Деронда съ удивленемъ замчалъ, что Мардохей ничего не распрашивалъ о Мир, а молча подчинялся перемн, происшедшей въ его жизни. Онъ послушно, какъ ребенокъ, надлъ свою новую одежду и только съ улыбкой сказалъ:

— Вы знаете? я желалъ-бы сохранить свое старое платье, какъ чудное воспоминане о прошломъ.

Когда наступило время для перваго посщеня Миры, Мардохей слъ въ кресло и, закрывъ глаза, упорно молчалъ, но его руки и вки нервно дрожали. Онъ находился въ томъ нервномъ состояни, которое свойственно людямъ, направившимъ въ одну извстную точку все свое умственное быте и вдругъ побуждаемымъ своротить въ сторону отъ избраннаго имъ пути. Впечатлительная натура пугается встрчи съ прошедшимъ, отъ котораго она уже давно отвернулась, быть можетъ, въ этой встрч кроется радость, но и радость часто бываетъ страшна.

Деронда также чувствовалъ какое-то безпокойство и, услыхавъ звонокъ, тотчасъ-же пошелъ Мир на-встрчу. Онъ съ изумленемъ увидлъ, что на ней была старая шляпка и тотъ самый бурнусъ, въ которомъ она когда-то хотла утопиться въ Темз. М-съ Мейрикъ не мене его изумилась этому костюму, когда Мира вышла изъ своей комнаты.

— Вы хотите пойти къ брату въ этой одежд?— спросила она.

— Да, братъ мой бденъ, и я хочу быть какъ можно ближе къ нему: а то онъ станетъ меня чуждаться,— отвтила Мира, воображавшая, что увидитъ Мардохея въ одежд простого рабочаго.

Деронда не могъ промолвить ни слова, но ему стало стыдно, что онъ такъ хлопоталъ о приличной вншней обстановк для нихъ обоихъ. Мира была очень блдна и задумчива, они молча пожали другъ другу руку.

Когда Деронда отворилъ дверь и пропустилъ впередъ Миру, Мардохей всталъ съ кресла, устремивъ пылающй взоръ на молодую двушку. Она сдлала два шага и остановилась. Они молча посмотрли другъ на друга. Имъ казалось, что при этомъ свидани невидимо присутствуетъ ихъ любящая мать.

— Эзра!— сказала, наконецъ, Мира тмъ самымъ тономъ, которымъ она произносила это слово, разсказывая Мейрикамъ о матери и брат.

— Это голосъ нашей матери!— произнесъ Мардохей, подходя къ Мир и нжно положивъ руку на ея плечо,— ты помнишь? она меня такъ называла.

— Да, а ты съ любовью отвчалъ ‘мама!’,— промолвила Мира и, обнявъ его, съ дтскимъ жаромъ поцловала его въ губы.

Мардохей былъ гораздо выше ея, и поэтому она должна была притянуть къ себ его голову, а сама приподняться на цыпочки, при этомъ ея шляпка свалилась, и ея кудри разсыпались во вс стороны.

— Милая, милая головка!— сказалъ Мардохей, съ любовью гладя волосы Миры.

— Ты оченъ боленъ, Эзра?— опросила Мира грустно.

— Да, дитя мое, я недолго останусь съ тобою на этомъ свт,— спокойно отвтилъ онъ.

— Я буду тебя очень любить и разскажу теб все! я теб должна такъ много разсказать!— щебетала Мира,— а ты меня научишь, какъ сдлаться хорошей еврейкой. Это ей будетъ по сердцу. Я постоянно буду проводить съ тобою свободное время, потому что остальное время я работаю и буду содержать насъ обоихъ. Ты не знаешь, каке у меня чудесные друзья!

До этой минуты она совершенно забыла, что въ комнат были посторонне, но теперь она взглянула съ благодарностью на м-съ Мейрикъ и Деронду. Миссъ Мейрикъ не могла сдержать своего волненя при вид этой встрчи двухъ любящихъ сердецъ. Она тотчасъ-же внутренне перенесла свою материнскую любовь съ Миры на ея брата.

— Посмотри на эту прекрасную женщину!— продолжала Мира: я была несчастна и одинока, она мн врила и обращалась со мною, какъ съ дочерью. Пожалуйста, дайте вашу руку брату,— прибавила она нжно, взяла руку м-съ Мейрикъ и, соединивъ ее съ рукою Мардохея, поднесла ихъ къ своимъ губамъ.

— Провидне послало васъ моей сестр,— сказалъ Мардохей,— вы исполнили то, о чемъ всегда молилась наша мать.

— Я думаю, что намъ лучше теперь уйти,— промолвилъ вполголоса Деронда, дотрагиваясь рукою до плеча м-съ Мейрикъ, которая тотчасъ-же послдовала за нимъ.

Онъ боялся, чтобы Мира не стала при немъ разсказывать, какъ онъ спасъ ее, что онъ старательно скрывалъ отъ Мардохея, кром того, теперь, увидавъ первую встрчу брата съ сестрою,— онъ уже боле не боялся оставить ихъ наедин.

ГЛАВА XLVIII.

Роль Грандкорта, какъ англйскаго подданнаго, была чисто пассивная, проистекавшая изъ его поземельныхъ владнй. Политическя и общественныя движеня касались его только черезъ повышене или понижене ренты, и его бографу не надо было-бы изучать, ни шлезвигъ-гольштинскаго вопроса, ни политики Бисмарка, ни рабочихъ союзовъ, ни избирательныхъ системъ, ни послдней коммерческой паники. Грандкортъ пробгалъ глазами лучшя газетныя статьи по этимъ предметамъ, и нельзя сказать, чтобъ его взгляды неотличались широтою, такъ-какъ онъ считалъ всхъ нмцевъ, всхъ коммерческихъ дятелей и избирателей ‘варварами’. Но онъ никогда не принималъ никакого участя въ политическихъ спорахъ, смотрлъ искоса на всякаго, кто заговаривалъ съ нимъ о политик, а самъ хранилъ при этомъ торжественное молчане, которое не разъ колебало мння боле шаткихъ мыслителей.

Однако, въ сфер своихъ личныхъ интересовъ онъ выказывалъ нкоторыя изъ высшихъ дипломатическихъ качествъ. Ничто въ отношеняхъ Гвендолины къ Деронд не ускользало отъ его взгляда. Онъ не признавалъ себя ревнивымъ, потому что ревность доказывала-бы сомнне въ его сил помшать тому, чего онъ не желалъ. Ему нисколько не было непрятно, что жена предпочитала его обществу — общество другого, но онъ хотлъ, чтобы она была вполн убждена въ невозможности противорчить въ чемъ-бы то ни было его вол. Если онъ, быть можетъ, передъ женитьбой выказывалъ нкоторое колебане и дйствовалъ по капризу, то теперь онъ нисколько не колебался насчетъ смысла супружескихъ узъ. Онъ не раскаивался въ своемъ брак, который далъ ему новую цль въ жизни, новый предметъ для подчиненя своей вол. Онъ не раскаивался и въ своемъ выбор. Онъ любилъ блескъ, и Гвендолина вполн удовлетворяла его вкусу. Онъ не желалъ-бы имть женою женщину, равную съ нимъ или выше его по своему положеню. Ему было-бы противно, если-бъ у его жены были ногти не длинные и не красивые, и уши слишкомъ большя или красныя. Ему было-бы досадно, если-бъ она не умла разговаривать умно и остро. Вс эти требованя врядъ-ли покачнутся чрезмрными, но, конечно, немноге подобно ему, были-бы довольны тмъ, что Гвендолина вышла за него замужъ не по любви, а по другимъ побужденямъ, и что она отличалась гордымъ, вспыльчивымъ характеромъ, который тмъ прятне было укрощать. Грандкортъ предпочиталъ господство любви и поэтому находилъ свой выборъ вполн удовлетворительнымъ. Онъ взялъ на себя роль мужа и ршился ни въ какомъ случа не позволять себя одурачивать. Онъ былъ далекъ отъ ревности, хотя его поведене въ нкоторыхъ случаяхъ очень походило на ревность, такъ желтый цвтъ всегда походитъ на желтый, хотя онъ составляется изъ смси различныхъ другихъ оттнковъ.

Грандкортъ перехалъ въ Лондонъ ране обыкновеннаго для того, чтобъ заняться своимъ духовнымъ завщанемъ и заключенемъ выгодной сдлки съ дядей насчетъ наслдства Дипло, такъ-какъ искусно веденная тактика сэра Гюго достигла своей цли. Кром того, онъ желалъ показать великосвтскому обществу свою прелестную жену, на которой онъ женился совершенно неожиданно для всхъ. Правда, онъ восхищене другихъ ставилъ ни во что, но для того, чтобы презирать восхищающихся зрителей, надо было, чтобъ они существовали, а это было возможно только въ Лондон. Поэтому онъ находилъ удовольстве появляться съ женою въ блестящемъ обществ, на обдахъ, балахъ и модныхъ прогулкахъ. Ему было прятно, что ею вс восхищались и ухаживали за нею, онъ даже былъ-бы не прочь, чтобъ она пококетничала съ толпою своихъ поклонниковъ. Но одно только ему не нравилось — это ея обращене съ Дероидой.

На музыкальномъ вечер леди Малинджеръ, Грандкорта поразилъ, не мене, чмъ Ганса, оживленный разговоръ Гвендолины съ Дерондой, но онъ не сдлалъ ей никакого замчаня, боясь выказать ей слишкомъ рзко свое отвращене, что было-бы только униженемъ для его гордости. Говоря о томъ, кого пригласить къ себ на вечеръ, онъ просто упомянулъ Деронду вмст съ Малинджерами, съ цлью доказать, что присутстве или отсутстве Деронды для него не имло никакого значеня. Однако, черезъ нсколько дней онъ нашелъ случай сказать, какъ-бы вскользь:

— Ничто такъ не противно въ женщин, какъ неумнье держать себя въ обществ и привычка бросаться публично на шею кому-бы то ни было. Женщина должна прежде всего имть хорошя манеры: иначе невозможно вызжать съ нею въ свтъ.

Гвендолина поняла этотъ намекъ и съ испугомъ подумала: неужели она не уметъ вести себя въ обществ? Но выговоръ мужа только увеличилъ ея желане какъ можно чаще видться съ Дерондой. Это, однако, было довольно трудно среди шумной и разнообразной столичной жизни, все-же имвшей для Гвендолины много сторонъ, удовлетворявшихъ ея самолюбю. За то т сравнительно рдке случаи, когда она могла поговорить съ Дерондой, принимали въ ея глазахъ гораздо большую важность, чмъ они дйствительно имли. Что-же касается Деронды, то онъ, конечно, ея не избгалъ, желая доказать самымъ деликатнымъ образомъ, что ея откровенность нисколько не уменьшила его уваженя. Кром того, какъ могъ онъ не находить удовольствя въ ея обществ? Она была не только любопытной загадкой, но и прелестной женщиной, за судьбу которой онъ считалъ себя нсколько отвтственнымъ, тмъ боле, что, думая о своей собственной будущности, онъ нисколько не связывалъ ея съ этимъ блестящимъ существомъ, умолявшимъ его о постоянной помощи на томъ основани, что онъ однажды предостерегъ ее отъ угрожавшей опасности.

Какъ мы уже сказали, Грандкортъ своими замчанями только усиливалъ въ Гвендолин то чувство, которое хотлъ въ ней уничтожить. Одно изъ нихъ имло близкое отношене къ Мир. Однажды, за завтракомъ, Гвендолина со своей прежней ршимостью сказала:

— Я хочу извлечь пользу изъ нашего пребываня въ город и начать брать уроки пня.

— Зачмъ?— процдилъ Грандкортъ.

— Зачмъ?— повторила Гвендолина, надувъ губы:— потому, что я не могу надаться до усыпленя страсбургскимъ паштетомъ, курить сигары и здить въ клубъ,— а надо-же чмъ нибудь развлечь свою скуку. Въ такое время дня, когда ты занятъ, мн лучше всего было-бы брать уроки у маленькой жидовки, вошедшей теперь въ моду.

— Когда хочешь,— отвтилъ Грандкортъ, и потомъ прибавилъ, неподвижно смотря на нее,—я, право, не знаю, къ чему свтской женщин пть. Любители всегда разыгрываютъ изъ себя дураковъ. Никакая леди, конечно, не рискнетъ пть въ обществ, а дома никто не нуждается въ ея завываняхъ.

— Я люблю откровенность: это лучшее качество мужа,— отвтила Гвендолина,— но ты, вроятно, не будешь имть ничего противъ приглашеня миссъ Лапидусъ на нашъ вечеръ? Леди Бракеншо и Раймондсы, тонке музыкальные цнители, приглашали ее на свои музыкальные вечера, а м-ръ Деронда, тоже хорошй музыкантъ, говоритъ, что ея пне какъ нельзя лучше соотвтствуетъ домашнимъ концертамъ. Я думаю, что его мнне можетъ служить авторитетомъ.

— Неприлично Деронд такъ расхваливать эту двчонку!— небрежно сказалъ Грандкортъ.

— Неприлично?— повторила Гвендолина, покраснвъ.

— Да, особенно когда ей покровительствуетъ леди Малинджеръ. Ему слдовало-бы лучше молчать о ней. Мужчинамъ понятно, въ какихъ онъ съ нею отношеняхъ…

— Тмъ мужчинамъ, которые судятъ о другихъ по себ!— воскликнула Гвендолина болзненно поблднвъ.

— Конечно, а женщины должны полагаться на суждене мужчинъ: иначе он могутъ попасть въ просакъ. Ты, вроятно, считаешь Деронду святымъ?

— Нтъ,— отвтила Гвендолина, призывая на помощь все свое самообладане,— я считаю его не святымъ, но не такимъ чудовищемъ, какъ многе друге…

Она встала, отодвинула стулъ и медленно вышла изъ комнаты, словно пьяница, боящйся обнаружить, что онъ пьянъ. Запершись въ своей уборной, она долго сидла блдная, неподвижная. Даже посл прочтеня рокового письма м-съ Глашеръ, она не ощущала такого отчаяня, какъ въ эту минуту. Деронда оказывался вовсе не такимъ человкомъ, какимъ она его себ представляла, и это разочароване болзненно сжало ея сердце. Она не разсуждала, было-ли замчане Грандкорта справедливымъ или нтъ, а содрагалась отъ представлявшагося ей страшнаго образа, тмъ боле вроятнаго, что ея вра въ Деронду не была ни на чемъ не основана. Она вовсе не знала его прошлаго и, какъ ребенокъ, слпо доврилась ему. Его строгй тонъ въ отношени ея и упреки казались ей теперь отвратительными, вс высшя теори были, очевидно, только обманомъ, а прекрасное, вдумчивое лицо Деронды, повидимому, служило только маской для прикрытя обыкновеннаго, свтскаго разврата. Вс эти мысли съ необычайной быстротой смнялись въ ея голов, но вдругъ въ ней произошла какая-то неожиданная реакця.

— Это неправда!— произнесла она почти вслухъ:— Какое мн дло до того, что думаетъ о немъ Грандкортъ?

Но это не значило, чтобъ въ ней воскресла прежняя слпая вра, въ него: она просто хваталась за соломенку, какъ утопающая. Но она не могла оставаться съ этимъ горькимъ сомннемъ въ сердц. Съ обычнымъ своимъ пыломъ она стала обдумывать средства къ тому, чтобы узнать истину. Прежде всего она хотла похать къ леди Малйнджеръ и вывдать отъ нея все, то ей извстно о Мир, потомъ она ршилась написать Деронд, которому она могла бы выразить всю горечь своего разочарованя. Наконецъ, она остановилась на немедленномъ посщени Миры, подъ предлогомъ приглашеня на свой вечеръ. Она не видла другого способа разсять свое сомнне. Она даже не имла времени обстоятельно объ этомъ подумать. Если-бъ мысль, приводившая ее въ бшенство, была бы живымъ существомъ, то она, Гвендолина, вступила бы въ личную борьбу съ нимъ, не разсуждая о послдствяхъ.

Вставъ съ кресла, она позвонила, спросила, дома-ли м-ръ Грандкортъ, и, узнавъ, что онъ ухалъ, приказала заложить карету и принялась одваться. Потомъ она сошла въ гостиную и стала ходить взадъ и впередъ по комнат, не узнавая себя въ громадныхъ зеркалахъ и ничего не замчая въ своей золоченой клтк. Конечно, ея мужъ пойметъ, куда она здила, и онъ, такъ или иначе, накажетъ ее за это, но ей теперь ни до чего не было дла, кром необходимости убдиться, что она не напрасно врила въ Деронду.

У нея былъ адресъ Миры, и черезъ нсколько минутъ она уже хала къ ней въ ея великолпномъ экипаж, быстро уносившемъ ее съ ея безпокойно бьющимся сердцемъ. Она не знала, что спроситъ у Миры, и какъ узнаетъ то, чего жаждала ея душа, вообще она ничего не сознавала, пока не очутилась въ комнат м-съ Лапидусъ и не услыхала за дверью голоса Деронды. Овладвшее ею смущене было такъ велико, что она сама испугалась и съ нервной дрожью стала снимать перчатки. Но когда вышла Мира и съ нжной улыбкой привтствовала ее, она нашла въ себ достаточно силы, чтобъ также съ улыбкой протянуть ей руку. Прелестное лицо молодой двушки и голосъ Деронды какъ-то сразу успокоили ее, и она теперь смутно чувствовала, что тайна, за разгадкой которой она прхала, не могла быть страшной. Между тмъ, Мира сла подл Гвендолины, смотря на нее въ безмолвномъ ожидани.

— Вы, вроятно, удивляетесь тому, что я сама прхала,— сказала, наконецъ, Гвендолина страннымъ, застнчивымъ тономъ,— можетъ быть, мн слдовало вамъ раньше написать… но у меня до васъ большая просьба.

— Я очень рада, что вижу именно васъ, а не ваше письмо,— отвтила Мира, съ удивленемъ замчая неожиданную перемну въ ‘Ванъ-диковской герцогин’, какъ называлъ ее Гансъ.

Спокойное, розовое личико молодой двушки, представляло поразительный контрастъ съ блдными, взволнованными чертами блестящей красавицы въ роскошной шляпк съ огромными перьями.

— Я думала,— продолжала Гвендолина,— по крайней мр, я надялась, что вы не откажете мн въ моей просьб пропть что-нибудь у насъ на вечер четвертаго числа, какъ у леди Бракеншо. Я была-бы вамъ очень благодарна.

— Съ большимъ удовольствемъ, я прду въ половину десятаго или въ десять,— отвтила Мира, не спуская глазъ съ Гвендолины, которая приходила все въ большее и большее смущене.

— Пожалуйста, я васъ буду ждать въ половину десятаго,— сказала она и умолкла, чувствуя, что ей нечего боле говорить.

Но она не могла ухать, это было невозможно: голосъ Деронды раздавался въ ея ушахъ.

— М-ръ Деронда въ сосдней комнат?— спросила она наконецъ.

— Да — отвтила Мира совершенно спокойно,— онъ читаетъ съ моимъ братомъ по-еврейски.

— У васъ есть братъ?— спросила Гвендолина, которая совершенно забыла, что леди Малинджеръ уже разсказывала ей объ этомъ.

— Да, онъ очень боленъ, онъ — въ чахотк, и м-ръ Деронда — его лучшй другъ, также какъ и мой,— произнесла Мира съ жаромъ.

— Скажите,— промолвила Гвендолина почти шопотомъ и крпко схватила Миру за руку,— скажите мн правду. Вы убждены, что онъ хорошй человкъ? Вы не знаете о немъ ничего, дурного? Все, что говорятъ противъ него,— ложь?

Конечно, гордая, умная женщина не могла поступить боле по дтски, но изъ словъ Гвендолины Мира поняла только, что они выражали какое-то торжественное негодоване.

— Кто осмливается говорить дурно о немъ? — произнесла она, сверкая глазами и дрожащимъ голосомъ.— Я не поврила-бы, даже если-бъ ангелъ явился ко мн и сталъ-бы доказывать виновность м-ра Деронды. Онъ спасъ меня, когда я, одинокая покинутая всми, хотла утопиться. Вы тогда приняли-бы меня за нищую, а онъ обошелся со мною, какъ съ царской дочерью. Онъ поселилъ меня въ семейств прекраснйшей женщины и отыскалъ мн брата. Онъ уважаетъ его, несмотря на его нищету, и братъ также уважаетъ м-ра Деронду. А это не бездлица,— прибавила Мира, гордо закинувъ голову,— мой братъ очень ученый, и м-ръ Деронда говоритъ, что мало такихъ превосходныхъ людей на свт.

Въ послднихъ словахъ Миры звучало пламенное негодоване противъ всхъ, не исключая и Гвендолины, которые сомнвались въ совершенств Деронды, но Гвендолина незамтила этого, а только чувствовала какое-то сладостное утшене. Она ясно сознавала, что Деронда такъ-же мало походитъ на представлене, которое составилъ себ о немъ Грандкортъ, какъ лондонское туманное утро, пропитанное копотью и газомъ, на свтлое, благоухающее деревенское утро.

— Благодарю васъ, благодарю,— сказала она поспшно прежнимъ шопотомъ и, вставъ съ мста, громко прибавила, пожимая руку Мир:— мн пора хать, до свиданя!.. Вы будете у меня четвертаго?.. Очень вамъ благодарна.

Мира молча отворила ей дверь и не могла понять, почему она вдругъ приняла такой гордый, холодный видъ.

Гвендолин было вовсе не до того, чтобъ выразить свое теплое сочувстве къ тому существу, которое теперь успокоило ея душевную тревогу. Необходимость опровергнуть слова Грандкорта о Деронд не позволяла ей ни о чемъ думать, пока эта цль не была достигнута, но какъ только образъ Деронды снова возсталъ передъ нею во всей своей непорочной чистот, она почувствовала, что ей не мсто у Миры, и ей стало страшно встртиться съ Дерондой. По дорог домой она начала думать о томъ, что ожидало ее въ блестящей тюрьм на Гросвенорскомъ сквер? У подъзда ее встртилъ Грандкортъ, возвращавшйся съ прогулки и, бросивъ сигару, торчавшую у него въ зубахъ, помогъ ей выйти изъ кареты. Она прошла прямо въ гостиную, чтобъ помшать ему послдовать за нею дале и тмъ отрзать ей отступлене, если-бъ оно потребовалось. Опустившись въ кресло, она стала медленно снимать перчатки, какъ-бы не замчая его присутствя, хотя онъ слъ противъ нея такъ близко, что нельзя было избгнуть его взгляда безъ преднамреннаго усиля.

— Могу-ли я узнать, куда ты здила въ такое, странное время?— спросилъ онъ, наконецъ.

— Конечно,— отвтила Гвендолина, не смотря на него:— я здила пригласить миссъ Лапидусъ…

— И спросить объ ея отношеняхъ къ Деронд?— прибавилъ Грандкортъ холоднымъ, презрительнымъ тономъ.

Въ первый разъ, со времени своей свадьбы, она съ такой ненавистью посмотрла ему прямо въ глаза и открыто, съ горечью сказала:

— Да! Все, что вы говорили,— низжая ложь!

— Она вамъ это сказала?— промолвилъ Грандкортъ еще боле презрительно.

Гвендолина не могла произнести ни слова. Неустрашимая, пламенная злоба мгновенно смнилась въ ней глубокой покорностью. Она не могла ничмъ доказать справедливости своихъ словъ, могуче, безспорные доводы въ ея глазахъ казались теперь слабыми, безсмысленными. Она имла одно доказательство — свое убждене въ невинности Деронды, но для Грандкорта это убждене было только безумемъ. Она поспшно отвернулась отъ него и вышла-бы изъ комнаты, если-бъ онъ не загородилъ ей дорогу.

— Ты можешь когда угодно принимать ее для пня,— сказалъ Грандкортъ, понимая все свое преимущество, какъ хозяина,— но помни, пожалуйста, что теб не слдуетъ боле бывать въ ея дом. Ты — моя жена и должна длать то, что я считаю приличнымъ. Ршившись быть м-съ Грандкортъ, ты приняла на себя обязанность не корчить изъ себя дуры, а сегодня ты сыграла дурацкую роль, и, если ты будешь продолжать, то вскор о теб заговорятъ въ клубахъ, какъ о помшанной. Ты не знаешь свта. Ты вышла замужъ за меня и должна руководствоваться моимъ мннемъ.

Каждое изъ этихъ медленно произнесенныхъ словъ имло для Гвендолины страшную силу. Грандкортъ зналъ это и никогда боле не упомянулъ о случившемся. Однако, Гвендолина нисколько не отреклась отъ своей воскресшей вры въ Деронду, подобно тому, какъ во время религозныхъ преслдованй старые протестанты еще съ большей силой сохраняли втайн библю. Но замчательно, что изъ разговора съ Мирой она вынесла только убждене, что Деронда былъ ея благодтелемъ, а тотъ фактъ, что онъ читалъ по-еврейски съ ей братомъ, совершенно ускользнулъ отъ ея вниманя.

Однако, результатъ этого разговора, на-сколько онъ касался Грандкорта, ясно обнаружился въ ея постоянной внутренней борьб и даже въ нкоторой вншней перемн, быть можетъ, видимой только для одного Деронд. Посл каждаго случайнаго свиданя съ нею, онъ все боле замчалъ, что въ ней усиливалась наружная холодность, рядомъ съ которой рзко отличались пугавшя его рдкя вспышки чувства. На самомъ дл она подвергалась той дисциплин непокорной воли, которая подчиняетъ только одну половину существа и укрпляетъ силу сопротивленя въ другой половин. Грандкортъ скоре угадывалъ, чмъ замчалъ въ Гвендолин подобную непокорную волю, которая, повидимому, какъ доказывала поздка къ Мир, тмъ боле развивалась въ ней, чмъ чаще она видала Деронду. Онъ сознавалъ, что между нею и Дерондой происходило что-то ‘дьявольски глупое’, онъ не подозрвалъ существованя между ними любви, а о другихъ чувствахъ, связывающихъ между собой людей, онъ не имлъ никакого понятя, но, очевидно, эта ‘глупость’ поддерживала въ Гвендолин внутреннее волнене, которое могло въ конц-концовъ обнаружиться и вншними непрятными проявленями. Поэтому, смутно замчая въ Гвендолин нчто, угрожавшее его супружескому спокойствю, онъ ршился уничтожить его въ самомъ зародыш. Но среди средствъ, избранныхъ имъ для этой цли, было одно очень странное и далеко не столь искусное, какъ только-что приведенныя его рчи.

Онъ хотлъ, чтобъ Гвендолина узнала содержане его завщаня, но не отъ него самого, такъ-какъ его гордой, скрытной натур было-бы въ высшей степени непрятно прямо упоминать жен о своихъ отношеняхъ къ м-съ Глашеръ. Съ другой стороны, онъ желалъ дать ей почувствовать, что ему было хорошо извстно, какъ сознательно выходила она за него замужъ, зная отлично объ его отношеняхъ къ Лиди, что и давало ему право завести теперь рчь о такомъ щекотливомъ предмет. Большинство людей на его мст написали-бы въ письм все, что онъ хотлъ сообщить жен, но Грандкортъ не любилъ писать, даже составлене самой маленькой записки было для него наказанемъ, и, къ тому-же, онъ давно возложилъ всю корреспонденцю на Луша, поэтому Грандкорту не входила въ голову мысль о письменномъ объяснени съ Гвендолиной, и онъ считалъ Луша единственно возможнымъ орудемъ для сообщеня съ нею, тмъ боле, что этотъ почтенный господинъ казался ему такимъ-же неодушевленнымъ предметомъ, какъ перо и чернила.

Грандкортъ былъ увренъ, что Гвендолина, какъ женщина, знавшая вроятно, правило сложеня, подозрвала участе Луша въ устройств ея свиданя съ м-съ Глашеръ и потому просила удалить его въ Дипло. Но сложныя чувства, женщинъ, возбуждаемыя сложными причинами, не опредляются одной способностью складывать дважды два — и въ этомъ отношени у Грандкорта не доставало того элемента мышленя, который избавилъ-бы его отъ ошибки — именно: личнаго знакомства на опыт съ нжными чувствами. Онъ правильно опредлилъ, что Гвендолину мучили оскорбленная гордость и сознане необходимости подчиниться его вол,но укоры совсти, если-бъ онъ даже зналъ о нарушени даннаго ею слова, были, ему непонятны и потому онъ не подозрвалъ объ ихъ существовани. Онъ былъ увренъ, что она просто питала безмолвную ревность къ Лиди, а Лидя написала ей, отсылая брилланты, что они нкогда принадлежали ей,— и тому подобныя любезности, на которыя способна ревнивая женщина. Онъ внутренне торжествовалъ, что могъ усилить въ Гвендолин эту ревность, заставляя ее въ то-же время еще боле безмолствовать. Его цль заключалась въ томъ, чтобы заставить эгоизмъ жены вторить его эгоизму, и, выбравъ Луша для сообщеня съ нею, онъ нисколько не хотлъ ее оскорбить, а предполагалъ, что она признаетъ въ немъ единственно возможнаго между ними посредника.

Однажды утромъ Грандкортъ вошелъ въ будуаръ Гвендолины и, остановившись передъ нею, сказалъ самымъ добродушнымъ и убдительнымъ тономъ, на какой онъ только былъ способенъ:

— Мн надо теб объяснить кое-что о финансовыхъ длахъ, и я просилъ Луша поговорить съ тобой. Онъ все знаетъ и единственный человкъ, который можетъ объяснить это дло. Я узжаю и тотчасъ пошлю его сюда. Вдь теб все равно, кто теб это разъяснитъ?

— Ты знаешь, что не все равно,— отвтила Гвендолина съ сердцемъ,— я его не приму.

Съ этими словами она вскочила съ кушетки и хотла выбжать изъ комнаты, но онъ предупредилъ ее и сталъ спиной къ двери.

— Не изъ-за-чего шумть,— произнесъ онъ спокойно, точно дло шло объ отказ хать на обдъ,— на свт много непрятныхъ людей, съ которыми мы вынуждены говорить. Человкъ, умющй держать себя, не длаетъ скандала изъ подобнаго пустяка. Надо поговоритъ о дл, за что, конечно, не можетъ взяться какой-нибудь джентльменъ. Если я поручилъ дло Лушу, то теб не слдуетъ поднимать скандала и кусать себ губы. Онъ этого не стоитъ.

Грандкортъ такъ долго тянулъ эту рчь, что Гвендолина успла обдумать его слова прежде, чмъ онъ ихъ кончилъ. Что могъ онъ ей сказать о финансовыхъ длахъ? Въ этомъ отношени ей скоре пришла въ голову ея мать, чмъ м-съ Глашеръ. Но, какая польза была ей отказываться отъ разговора съ Лушемъ? Могла-ли она просить Грандкорта объясниться съ нею лично? Это было-бы невыносимо, если-бъ онъ даже согласился, что было очень сомнительно. Въ настоящую минуту она сознавала только, что не могла доле оставаться узницей, передъ которой мужъ запиралъ дверь, отвернувшись, она прислонилась къ сосдней этажерк.

— Я сказалъ Лушу, чтобъ онъ переговорилъ съ тобою во время моего отсутствя,— продолжалъ Грандкортъ, снова останавливаясь передъ нею.— Позвать его?

— Да,— отвтила Гвендолина посл, продолжительнаго молчаня, отвернувшись отъ мужа.

— Я вернусь во-время если ты желаешь,— прибавилъ Грандкортъ, но она ничего не отвтила.

‘Она страшно сердится’,— подумалъ онъ, но такъ-какъ ея гнвъ былъ безмолвный, то и не представлялъ для него ничего непрятнаго.

Подождавъ съ минуту, онъ взялъ ее за подбородокъ и поцловалъ, хотя она все еще не поднимала глазъ. Потомъ онъ молча вышелъ изъ комнаты.

Что ей было длать? Она даже не имла никакого повода къ жалоб. Вс ея романтическя иллюзи при выход замужъ за Грандкорта заключались въ томъ, что она заберетъ его въ руки. Теперь-же оказалось, что онъ забралъ ее въ руки. Она ждала разговора съ Лушемъ, какъ пытки, потому что факты, вызывавше въ ней таке тяжелые укоры совсти, становились еще ужасне въ его устах. Но все это было частью той страшной игры, въ которой проигрышъ не былъ просто минусомъ, а роковымъ плюсомъ, никогда невходившимъ въ ея разсчетъ.

Лушъ не чувствовалъ ни особаго удовольствя, ни особой непрятности отъ порученнаго ему дла. Передавъ ему все, что слдовало, Грандкортъ прибавилъ:

— Будьте, какъ можно мене непрятны.

Лушъ хотлъ было отвтить, что это зависло отъ обстоятельствъ, но, подумавъ, сказалъ, что составитъ на бумаг краткй очеркъ всего дла, хотя не упомянулъ о томъ, что онъ этимъ удовольствуется. Вообще изъ его словъ можно было понять, что свидане съ Гвендолиной не было ему противно. По завщаню Грандкортъ оставлялъ ему кое-что и потому не было причины быть ему не въ дух. Онъ былъ убжденъ, что зналъ вс тайны мужа и жены, но ихъ неудачная брачная жизнь не возбуждала въ немъ дьявольской радости, хотя, конечно, ему было прятно, что его ожиданя оправдались, и этотъ бракъ не оказался столь счастливымъ, какъ надялась Гвендолина и какъ уврялъ Грандкортъ. Вообще Лушъ не былъ сердитымъ, злопамятнымъ человкомъ, но все-же чувствовалъ нкоторое удовольстве отъ того, что могъ унизить гордую красавицу, которая обходилась съ нимъ такъ дерзко.

Когда лакей доложилъ Гвендолин о м-р Луш, она уже оправилась отъ смущеня и ршила не обнаруживать передъ нимъ своихъ чувствъ, что-бы онъ ни сообщалъ. Съ холоднымъ достоинствомъ она пригласила его ссть и слегка ему поклонилась.

— Полагаю, что излишне говорить,— началъ онъ, держа въ рукахъ свернутый листъ бумаги,— что я никогда не явился-бы къ вамъ по своему собственному желаню. М-ръ Грандкортъ поручилъ мн переговорить съ вами, какъ онъ самъ, конечно, вамъ объяснилъ. Я пользуюсь довремъ м-ра Грандкорта боле пятнадцати лтъ и потому нахожусь въ исключительномъ положени. Онъ говоритъ со мною о длахъ совершенно откровенно, и никто другой не могъ-бы исполнить этого полученя, которое я принялъ на себя только изъ дружбы къ нему. Это должно служить мн извиненемъ въ вашихъ глазахъ, если-бъ вы предпочли имть дло со всякимъ другимъ, кром меня.

Она ничего не отвтила, но его слова показались ей очень дерзкими, хотя для посторонняго они, повидимому, дышали уваженемъ.

— Въ этой бумаг вы найдете,— продолжалъ онъ,— краткое извлечене изъ той части завщаня м-ра Грандкорта, съ которой онъ хочетъ васъ познакомить. Будьте такъ добры — прочтите, но прежде я долженъ сказать вамъ нсколько словъ, въ вид предисловя, и надюсь, что вы меня простите, если они не будутъ вамъ прятны.

— Говорите все, что нужно, безъ всякихъ извиненй,— сказала Гвепдолина такимъ тономъ, какимъ она встртила-бы вора собачника, требовавшаго вознагражденя за находку имъ-же украденной собаки.

— Я долженъ напомнить вамъ нчто, случившееся до сватовства м-ра Грандкорта,— продолжалъ Лушъ, платя нсколько дерзкимъ тономъ за ея холодное презрне,— вы, конечно, помните, что встртили, даму въ Кардельскомъ лсу, и она вамъ объяснила, въ какихъ отношеняхъ она находилась къ м-ру Грандкорту.

Губы Гвендолины были такъ-же блдны, какъ и ея щеки, слова Луша поражали ее кинжаломъ въ самое сердц, и она уже забыла свой гнвъ на этого наглаго посредника, среди бушевавшихъ въ ней разнородныхъ чувствъ.

— М-ру Грандкорту извстно, что вы знали заране эту несчастную исторю, и онъ считаетъ необходимымъ, довести до вашего свдня свои намреня касательно его состояня и будущности. Конечно, ему самому непрятно говорить объ этомъ, и потому онъ поручилъ мн выслушать ваши замчаня или возраженя на его планъ. Сдлайте милость прочтите эту бумагу.

Съ этими словами Лушъ всталъ и подалъ ей свернутый листъ.

Ршившись не обнаруживать своихъ чувствъ передъ Лушемъ, Гвендолина не ожидала услышать, что ея мужъ зналъ при какихъ условяхъ она вышла за него замужъ. Она не смла протянуть руки и взять бумагу, боясь, что Лушъ замтитъ ея смущене. Съ минуту Лушъ молча стоялъ передъ нею, наконецъ, она тихо, но все-же съ гордымъ пренебреженемъ произнесла:

— Положите бумагу на столъ и пройдите въ другую комнату.

Лушъ повиновался и, усвшись въ кресло въ маленькой гостиной, сказанъ самъ себ:

‘Ее кажется покоробило… Она не подозрвала, какую цну придется заплатить за такой первоклассный товаръ, какъ Генлей Грандкортъ’.

Но все-же ему казалось, что нищая молодая двушка, выйдя замужъ за Грандкорта, получила боле, чмъ могла когда-нибудь ожидать, и что она выказала необыкновенную ловкость.. Ея общане Лиди, конечно, ничего не значило, а бгство за-границу оказалось генальной хитростью.

Между тмъ Гвендолина собиралась съ силами, чтобъ прочесть бумагу. Это было необходимо. Ее побуждали къ этому вс волновавшя ее чувства: гордость, сопротивлене упорной вол мужа, стремлене къ свобод, укоры совсти и страхъ передъ новыми несчастями. Но не легко было сразу понять дловой слогъ завщаня, наконецъ, она разобрала, что въ случа неимня сына отъ жены, Грандкортъ назначатъ своимъ наслдникомъ маленькаго Генлея. Вотъ все, что прямо ее интересовало,— остальное-же, въ томъ числ назначене ей посл смерти Грандкорта нсколькихъ тысячъ и пожизненнаго владня Гадсмиромъ, она пробжала вскользь. Того, что она узнала, ей было совершенно достаточно, и она могла отпустить Луша съ презрительной ршимостью, которая воскресла въ ней при мысли, что этимъ распоряженемъ насчетъ наслдства ей хотли нанести окончательное унижене. Она сунула бумагу въ первую попавшуюся книжку и вышла въ другую комнату, гд ждалъ ее Лушъ. Увидя ее, онъ всталъ, но она, не останавливаясь, медленно прошла мимо и, бросивъ на него презрительный взглядъ, гордо сказала:

— Скажите м-ру Грандкорту, что его распоряженя вполн соотвтствуютъ моему желаню.

Лушу оставалось только восхищаться ея грацозной спиной и непреклоннымъ, смлымъ умомъ. Впрочемъ, онъ и не желалъ большей кары для нея и отправился съ удовольствемъ въ клубъ, гд его ожидалъ завтракъ съ салатомъ изъ гомара.

А Гвендолина?… Возвратившись домой, Грандкортъ нашелъ ее въ амазонк, совершенно готовой для прогулки. Она ршилась не сказываться больной, не запираться въ свою комнату, а дйствовать совершенно въ дух какого-нибудь гордаго отвта, брошеннаго ей мужу. Поэтому, не давая себ времени на мучительное раздумье, она тотчасъ посл ухода Луша позвонила горничную и принялась за свой туалетъ съ обычнымъ вниманемъ. Конечно, Грандкортъ хотлъ произвести на нее уничтожающее впечатлне своимъ завщанемъ, и, можетъ быть, впослдстви она докажетъ ему, что это впечатлне было совершенно противоположнымъ тому, котораго онъ ожидалъ, но теперь она могла только обнаруживать вызывающее удовольстве. Она инстинктивно сознавала, что было-бы непростительнымъ самоуниженемъ выразить какимъ-бы то ни было признакомъ свое раскаяне въ ту минуту, когда ей напомнили, что она выходила замужъ сознательно, вполн понимая вс условя предстоявшей ей брачной жизни… У нея не было времени обстоятельно обсудить, что предпринять въ будущемъ, и она только дала себ слово поразить мужа своимъ холоднымъ достоинствомъ. Она не только похала съ нимъ верхомъ, но, возвратившись домой, переодлась и отправилась на званый обдъ: при этомъ не было ни малйшей перемны въ ея обращени съ мужемъ и даже — характерная черточка — она не взяла изъ рукъ горничной платокъ, случайно надушенный духами, которыхъ не терплъ Грандкортъ. Гвендолина ни за что не хотла быть предметомъ отвращеня для человка, котораго она ненавидла, отвращене должно было оставаться всецло на ея сторон.

Но не думать о томъ, что однажды пришло въ голову, все равно, что не слыхать звона въ собственномъ ух. Мысль, неразрывно связанная съ нашими чувствами или страстями, проникаетъ всюду, какъ воздухъ, и разговоры, шутки, улыбки, поклоны — это только медовый сотъ, черезъ который мысль свободно проходить, хотя не всегда выноситъ благоухане меда. Не углубляясь въ уединене, Гвендолина впродолжени нсколькихъ часовъ невольно прошла черезъ цлый лабиринтъ мыслей, обсуждая и отвергая тысячи путей для безопаснаго выхода. Конечно, ее боле всего тяготило сознане, что Грандкортъ объяснилъ себ вс ея прошлые поступки самыми низкими побужденями, она съ горечью вспомнила теперь объ его ухаживани и была вполн уврена, что онъ, зная ея тайну, съ тмъ большимъ удовольствемъ поборолъ ея безмолвное сопротивлене до свадьбы и тиранилъ ее посл свадьбы. ‘Я потребую развода’,— было ея первою мыслю. Потомъ она прибавляла: ‘я брошу его, будетъ-ли онъ на это согласенъ или нтъ, если этотъ мальчикъ — его наслдникъ, то я уже искупила свою вину’. Однако, она не могла уяснить себ возможности практически исполнить это ршене. Какъ она могла возвратиться въ свое семейство, поселить въ немъ горе и произвести скандалъ въ покинутомъ ею обществ? Какая будущность предстояла м-съ Грандкортъ, возвратившейся къ ея бдной матери, которая снова погрязнетъ въ нищет, тогда какъ одною изъ главныхъ причинъ, оправдывавшихъ бракъ Гвендолины, была помощь матери? Чмъ могла она оправдать бгство отъ мужа? Ея мать только плакала-бы, дядя совтовалъ-бы ей вернуться къ мужу, тетка и Анна съ испугомъ смотрли-бы на нее, а Грандкортъ могъ потребовать ее обратно. Настоять на развод! Сказать это было легко, но она не могла привести ни одной благоразумной или законной причины для расторженя брака. Съ чего ей было начать? На что жаловаться? Каждое ея слово могло только послужить къ ея собственному обвиненю. ‘Нтъ, ужъ если мн суждено быть несчастной’ оканчивала она вс свои мечты о бгств,— ‘то лучше, чтобъ мое несчасте было неизвстно никому’. Къ тому-же, со своимъ обычнымъ сознанемъ правды, она повторяла постоянно, что не имла никакого права жаловаться на добровольно, сознательно заключенную сдлку, а тмъ боле нарушить ее. Среди доводовъ, побуждавшихъ ее подчиниться своей судьб, однимъ изъ главныхъ было инстинктивное сознане, что, бросивъ мужа, она разстанется и съ Дерондой. Соединене имени Деронды съ сомнительнымъ положенемъ одинокой, разведенной жены было не мыслимо. И что-бы онъ сказалъ, если-бъ узналъ все? Конечно, онъ посовтовалъ-бы ей покорно переносить подготовленную себ судьбу, если она не была уврена, что, избравъ другой путь, она сдлается лучшей женщиной. А было-ли это возможно для одинокой, разочарованной, подозрительной для всхъ ‘бглянки’, если-бъ ей и удалось достигнуть призрачной свободы? Бглая м-съ Грандкортъ была-бы боле жалкимъ существомъ, чмъ Гвендолина Гарлетъ, вынужденная учить дочерей епископа и подвергаться инспекторскому надзору м-съ Момпертъ. Интересно, что она ни разу боле не взглянула на бумагу, принесенную Лушемъ, спрятавъ ее въ шкатулку, она гордо ршилась не удовлетворять своего любопытства относительно назначенной ей доли наслдства, сознавая, что, въ глазахъ ея мужа и его наперсника, она была такимъ низкимъ созданемъ, которое согласно на вс самыя позорныя условя для сохраненя своей блестящей, роскошной обстановки.

Дни шли за днями, недли за недлями, юнь смнилъ май, а м-съ Грандкортъ оставалась по-прежнему на своемъ мст, сяя красотой, грацей и блескомъ среди обычныхъ удовольствй свтской жизни, начиная отъ слушаня въ воскресенье проповди моднаго проповдника до посщеня субботней оперы. Но можно-ли удивляться тому, что ея непокорная воля скрывала внутреннй протестъ подъ маской вншняго подчиненя? Подобное явлене встрчается часто, и многе открыто объясняютъ это длиннымъ рядомъ самыхъ сложныхъ причинъ, хотя, въ сущности, они мирятся со своей судьбой только потому, что она является лучшимъ, чмъ вс другя возможныя для нихъ положеня. У бдной Гвендолины было въ одно и то-же время слишкомъ много и слишкомъ мало умственной силы и благороднаго мужества чтобъ дйствовать самостоятельно, выдляясь этимъ изъ безличной толпы. Неудивительно поэтому, что выражене ея лица и манеры принимали съ каждымъ днемъ все боле и боле холодный, рзкй оттнокъ, благодаря постоянной необходимости заглушать въ себ всякое проявлене чувства.

Такъ, однажды утромъ, прозжая верхомъ по парку вмст съ Грандкортомъ, она увидла на поворот дороги прямо передъ собою чернокудрую красавицу съ маленькой двочкой и стройнымъ мальчикомъ. Она тотчасъ узнала въ нихъ тхъ, съ которыми она мене всего желала-бы встртиться. Они хали шагомъ, и Грандкортъ сидлъ къ той сторон, откуда показалось роковое видне, Гвендолина поспшно отвернулась отъ проницательнаго взгляда устремленныхъ на нее черныхъ глазъ, а Грандкортъ прохалъ мимо, ни малйшимъ движенемъ не выражая того, что онъ видлъ м-съ Глашеръ и своихъ дтей. Гвендолина вскипла злобой, ей стало стыдно за себя и досадно за Грандкорта. ‘Вы могли-бы хоть поклониться ей!’,— хотла она воскликнуть, но уста отказывались произнести эти слова. Если онъ, ея мужъ, не хотлъ при ней узнать то существо, которое она согнала съ принадлежащаго ей мста для того, чтобъ самой его занять, то могла-ли она его упрекнуть? Ей пришлось молчать….

М-съ Глашеръ не случайно попалась на-встрчу Гвендолин, а намренно устроила эту сцену въ парк. Она прхала въ Лондонъ для покупки учебныхъ пособй дтямъ и, конечно, повидалась съ Лушемъ, который утшилъ ее увренями, что, въ-конц-концовъ, побда останется на ея сторон и, что бракъ Грандкорта съ Гвендолиной будетъ такъ или иначе расторгнутъ, и ея сынъ получитъ принадлежащее ему наслдство. Она имла также свидане и съ Грандкортомъ, который, какъ всегда, совтовалъ ей вести себя благоразумно, грозя въ противномъ случа тяжелой карой, и выразилъ готовность быть боле обыкновеннаго щедрымъ, въ чемъ ему должны были помочь деньги, получаемыя имъ отъ сэра Гюго за Дипло. Хотя все это нсколько успокоило разгнванную Медузу и, улучшивъ ея матеральное положене, пробудило въ ней блестящя надежды на будущее, она все-таки не могла отказать себ въ удовольстви нанести ударъ соперниц неожиданнымъ появленемъ передъ нею. Такъ змя, отброшенная въ сторону, все-же высовываетъ свое жало, хотя ея злоба уже вполн безсильна. Узнавъ отъ Луша, когда именно Гвендолина здитъ верхомъ по парку, она впродолжени нсколькихъ дней поджидала ее, рискуя даже возбудить противъ себя негодоване Грандкорта. Впрочемъ, у нея было отличное оправдане: неужели она не имла права погулять съ дтьми въ парк?

Но даже Лидя не могла предвидть, какъ сильно поразитъ Гвендолину встрча съ нею. Ее взволновало до глубины души то, что Грандкортъ не счелъ нужнымъ поклониться женщин, которая нкогда была ему дороже всего на свт и до сихъ поръ оставалась матерью его дтей. Вмст съ тмъ, этотъ мрачный образъ женщины, отверженной общественнымъ мннемъ, какъ-бы пролилъ новый свтъ на предстоявшую ей будущность въ случа если-бъ и она покинула мужа. Неопредленный страхъ все боле и боле овладвалъ ею, и она чувствовала, что ей не было спасеня отъ этой блестящей тюрьмы. Да, ей не было другого спасеня, кром смерти, но смерти не своей… Такая женщина, какъ Гвендолина, не могла-бы думать о своей смерти и рисовать себ мрачную картину вступленя въ невдомый мръ. Для нея доступне была мысль о смерти Грандкорта… Но и это представлялось ей невроятнымъ. Его деспотическая власть надъ нею была, казалось, такъ сильна, что мысль о его смерти, какъ единственномъ средств спасеня отъ укоровъ совсти и тяготвшаго надъ нею ига, соединялась въ ея ум съ другою мыслью — что это спасене для нея невозможно. Ей казалось, что онъ будетъ вчно жить и вчно держать ее въ цпяхъ подъ своей непреклонной волей. Ей было страшно даже думать о его смерти: ей мерещилось, что за подобныя мысли онъ задушитъ е.е собственными руками.

Черезъ два дня посл встрчи съ м-съ ‘лашеръ въ парк Гвендолина была приглашена на большой концертъ у Клесмера, который жилъ въ великолпномъ дом на Гросвенерской площади, какъ настоящй князь музыки. Она съ нетерпнемъ ожидала этого вечера, зная, что она тамъ встртитъ Деронду, и заране приготовила фразу, которая, не выражая прямо того, что она никогда не ршилась-бы высказать, была-бы достаточно ясна, чтобъ онъ понялъ ея положене. Но Деронда, какъ нарочно, держался отъ нея въ сторон, и она, боясь обнаружить свое нетерпне, приняла на себя еще боле обыкновеннаго недоступный, холодный видъ, что даже подало поводъ м-ру Вандернуту замтить:

— Однако, м-съ Грандкортъ вскор сдлается достойной парой для своего мужа.

Наконецъ, когда Деронда случайно встртился съ нею, она поспшно его остановила.

— М-ръ Деронда, прзжайте завтра ко мн въ пять часовъ,— сказала она смло и открыто, съ какимъ-то царскимъ величемъ, точно разршая ему давно просимую ауденцю.

— Непремнно!— отвтилъ Деронда съ низкимъ поклономъ.

Онъ, было, подумалъ, не лучше-ли ему написать Гвендолин, что не можетъ прхать? До сихъ поръ онъ тщательно избгалъ посщеня Грандкортовъ, но никакъ не могъ ршиться сдлать что-нибудь непрятное Гвендолин, а его отказъ, мотивированный или дйствительнымъ равнодушемъ съ его стороны или искусственной пародей на равнодуше, былъ-бы одинаково оскорбителенъ. Поэтому онъ ршился сдержать свое слово.

На слдующй день Гвендолина, подъ предлогомъ нездоровья, отказалась отъ прогулки верхомъ, когда лошади стояли уже у крыльца. Она боялась, однако, что Грандкортъ также останется дома, но онъ не сдлалъ никакого замчаня и молча ухалъ. Приказавъ никого не принимать, кром м-ра Деронды, она сошла въ гостиную и стала ходить взадъ и впередъ въ нервномъ раздражени. Ее тревожила мысль, что Деронда вскор явится сюда, и она будетъ принуждена говорить съ нимъ, то, что она цлыми часами готовилась ему сказать, теперь казалось ей невозможнымъ, произнести. Какая-то странная застнчивость впервые удерживала ее отъ откровеннаго обращеня съ нимъ, и теперь, когда уже было поздно, она стала опасаться, не счелъ-ли онъ ея приглашене неприличнымъ. Въ такомъ случа онъ, конечно, перестанетъ ее уважать. По черезъ мгновене она отогнала отъ себя эту страшную мысль. Насколько велико было волнене Гвендолины, доказывало одно обстоятельство, хотя и мелкое, но никогда съ нею до сихъ поръ неслучавшееся. Неожиданно увидавъ себя въ большомъ зеркал, она вдругъ замтила, что ея лицо и блоснжная шея слишкомъ рельефно выдавались на темномъ фон ея чернаго платья. Она быстро отвернулась, побжала въ будуаръ и, схвативъ кружевную косынку, накинула ее на себя такъ, что скрыла всю голову и шею, оставляя открытымъ только лицо. Этимъ явнымъ презрнемъ къ своей вншности она думала уничтожить всякое подозрне кокетства съ ея стороны, вмст съ тмъ ей казалось, что ея нервное волнене не будетъ такъ замтно. Но черныя кружева не могли скрыть тревожнаго блеска ея глазъ и нервную дрожь ея губъ.

Она стояла посреди комнаты, когда вошелъ Деронда, и съ перваго взгляда замтила, что въ немъ также произошла какая-то перемна. Она не могла-бы ясно опредлить, въ чемъ именно она состояла, но онъ не казался уже такимъ счастливымъ, какъ всегда, и говорилъ съ нею какъ-то принужденно. Они оба поздоровались очень сухо и Гвендолина не сла, а облокотилась на спинку кресла. Деронда остановился противъ нея, держа въ рукахъ шляпу. Оба они не знали, что сказать, и хотя мысли его были совершенно далеки отъ Гвендолины, она приняла его смущене за отражене своего.

— Вы удивляетесь, что я васъ просила прхать?— оказала она, наконецъ, нершительно:— я хотла кое-что у васъ спросить. Вы сказали, что я въ жизни ничего не знаю. Это правда. Но у кого-же мн спросить совта, если не у васъ?

Въ эту минуту она чувствовала совершенную невозможность сказать ему то, что хотла. Деронда видлъ ея необычайное волнене, и, предчувствуя новую вспышку, промолвилъ грустнымъ, нжнымъ тономъ:

— Я сожалю только о томъ, что могу принести вамъ такъ мало пользы.

Эти слова придали ей смлость, и она продолжала поспшно, какъ-бы торопясь все высказать:

— Я хотла вамъ сказать, что много думала о вашемъ совт… Но что длать, я не могу перемниться… Все меня окружающее возбуждаетъ во мн только дурныя чувства. Я должна жить по-прежнему… Я не могу ничего измнить… Это невозможно!..

Она остановилась на минуту, какъ-бы сознавая, что неможетъ подыскать подходящаго слова, но потомъ продолжала такъ-же поспшно:

— Но если я буду вести прежнюю жизнь, я сдлаюсь еще хуже. А я не хочу этого! Я хочу исправиться. Я знаю, что есть хороше люди и что они счастливы, а я — презрнное существо. Я чувствую, что ненавижу людей. Я хотла бжать, но не могу. Многое меня удерживаетъ. Вы, можетъ быть, думаете, что мн все равно? Нтъ, я все чувствую и всего боюсь. Я боюсь сдлаться совсмъ дурной. Скажите, что мн длать?

Говоря это, она забыла обо всемъ, кром своего несчастнаго положеня, которое она хотла обрисовать Деронд въ этихъ отрывочныхъ, неясныхъ словахъ. Глаза ея были широко раскрыты и болзненно сверкали, а въ голос ея, едва возвышавшемся надъ шопотомъ, слышалось сдержанное рыдане.

То, что чувствовалъ Деронда въ эту минуту, онъ впослдстви называлъ страшнымъ, невыносимымъ. Слова казались ему теперь столь-же безсильными для спасеня бдной Гвендолины, какъ, если-бъ дло шло о спасени погибавшаго въ мор корабля. Какъ могъ онъ однимъ словомъ измнить горькую судьбу этого юнаго созданя? Онъ боялся что-нибудь промолвить. Слова, которыя вертлись у него на язык, казались только выраженемъ безпомощнаго отчаяня. Прежде всего онъ хотлъ ей сказать: ‘Признайтесь во всемъ мужу, не скрывайте отъ него ничего’. Но эту мысль надо было развить подробно, а онъ не усплъ еще произнести перваго слова, какъ дверь отворилась, и Грандкортъ вошелъ въ комнату.

Онъ нарочно вернулся, чтобъ подтвердить свое подозрне. Предствившаяся ему картина поразила его: онъ увидлъ лицо Гвендолины, искаженное горемъ, и Деронду, стоящаго въ трехъ шагахъ, и смотрвшаго на нее съ такимъ нжнымъ сожалнемъ, какъ-будто онъ присутствовалъ при послдней борьб съ жизнью любимаго существа. Не выразивъ ни малйшаго удивленя, Грандкортъ кивнулъ головою Деронд, снова взглянулъ на Гвендолину и, пройдя мимо нихъ, спокойно опустился въ кресло.

Увидавъ мужа, Гвендолина вздрогнула, но не двинулась съ мста. Въ эту минуту она не могла прикидываться и чувствовала только тупое отчаяне при мысли, что ея свидане съ Дерондой прервано, что занавсъ опустился. Естественно опасаясь послдствй этой сцены для нея и чувствуя, что, оставаясь доле, онъ только увеличилъ-бы подозрнье Грандкорта, Деронда просто сказалъ:

— Прощайте, я не могу здсь оставаться доле.

Онъ протянулъ ей руку, и она позволила ему пожать ея холодные пальцы, но не промолвила ни слова.

Когда онъ ушелъ, Гвендолина опустилась въ кресло въ какомъ-то тупомъ ожидани пытки. Но Грандкортъ, казалось, не обратилъ на нее никакого вниманя, онъ довольствовался тмъ, что доказалъ ей невозмоягность его обманывать. Вечеромъ они должны были хать на балъ, Гвендолина подъ предлогомъ нездоровья отказалась и онъ, даже не улыбнувшись, похалъ одинъ.

На слдующее утро онъ опокойно произнесъ:

— Я отправляюсь на яхт въ Средиземное море.

— Когда?— спросила Гвендолина, и въ сердце ея проснулась надежда.

— Посл завтра. Яхта стоитъ въ Марсели. Лушъ похалъ впередъ, чтобы все приготовить.

— Я приглашу на это время маму погостить ко мн, сказала Гвендолина съ неожиданной радостью.

— Нтъ: ты подешь со мной…

ГЛАВА XLIX.

Прощаясь съ Гвендолиной, Деронда не сказалъ ей: ‘на врядъ-ли мы скоро увидимся: я узжаю’. Онъ боялся этими словами дать почувствовать Грандкорту, что его отъздъ имлъ какое-нибудь значене для Гвендолины.

Онъ, дйствительно, узжалъ изъ Англи, и при чрезвычайно серьезныхъ для него обстоятельствахъ, вотъ почему, отправляясь къ Гвендолин, онъ находился въ большомъ волнени. Въ это утро онъ получилъ записку отъ сэра Гюго: ‘Приходи немедленно: очень нужно’. Деронда, конечно, въ ту-же минуту поскакалъ къ баронету и очень успокоился, увидавъ его здоровымъ и спокойнымъ.

— Я надюсь, что не случилось ничего дурного, сэръ? спросилъ Деронда.

— Нтъ, Данъ,— отвтилъ сэръ Гюго съ необыкновеннымъ волненемъ,— сядь. Я имю теб кое что передать. Ничего не случилось дурного для меня, дитя мое, если конечно, случившееся не очень опечалитъ тебя. Признаюсь, я этого никогда не ожидалъ и поэтому не подготовлялъ тебя къ подобному извстю. По нкоторымъ весьма важнымъ причинамъ я никогда не говорилъ теб о твоемъ происхождени, и всячески старался,чтобы это не имло для тебя дурныхъ послдствй…

Сэръ Гюго остановился, но Деронда не произнесъ ни слова. Только онъ одинъ могъ понять, какую важность имла для него эта минута торжественнаго объясненя. Сэръ Гюго никогда не видалъ его такимъ блднымъ и встревоженнымъ.

— Я дйствовалъ согласно желаню твоей матери,— продолжалъ баронетъ съ безпокойствомъ,— она требовала сохраненя тайны, но теперь хочет ее сама открыть. Она желаетъ тебя видть. Вотъ ея письмо, ты потомъ его прочтешь и найдешь въ немъ ея желане и адресъ, по которому ты можешь ее найти.

Сэръ Гюго подалъ Деронд письмо въ конверт съ иностраннымъ штемпелемъ, и молодой человкъ спряталъ его въ карманъ, чрезвычайно довольный, что не надо было его читать тотчасъ-же. Волнене, овладвшее Дерондой, отразилось теперь и на баронет, который находилъ боле возможнымъ произнести ни слова. Что-же касается до Деронды, то онъ страстно желалъ спросить сэра Гюго о многомъ, но чувствовалъ, что говорить не можетъ. Между тмъ, откладывать этотъ вопросъ было невозможно, ибо подобной подходящей минуты могло боле никогда не представиться. Впродолжени нсколькихъ минутъ онъ не поднималъ глазъ на баронета, наконецъ, онъ взглянулъ почтительно на него и произнесъ очень вжливымъ тономъ, какъ-бы боясь невольно выразить упрекъ:

— Отецъ мой тоже живъ?

— Нтъ!— поспшно отвтилъ сэръ Гюго.

Этотъ отвтъ возбудилъ въ душ Деронды такую смсь разнородныхъ чувствъ, что трудно было опредлить, преобладало-ли въ немъ радость или горе.

Между тмъ, сэръ Гюго неожиданно взглянулъ на все это съ совершенно новой точки зрня и, посл продолжительнаго молчаня, вовремя котораго Деронда сознавалъ, что старая вра въ немъ рухнула, а новая еще не родилась, баронетъ сказалъ тономъ чистосердечнаго признаня:

— Можетъ быть, Данъ, я виноватъ тмъ, что принялъ на себя это дло, но мн такъ отрадно было обладать тобою всецло! Если-же ты когда-нибудь испытывалъ горе, отъ котораго я могъ-бы тебя предохранить, то прошу у тебя прощеня.

— Я уже давно всмъ простилъ,— отвтилъ Деронда,— и самое большое горе причиняла мн всегда мысль о той, которую я никогда не видалъ, и только теперь, наконецъ, увижу. Но это не мшало мн питать къ вамъ самую сильную привязанность, наполнявшую почти всю мою жизнь…

И оба они молча протянули другъ другу руки…

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

МАТЬ и СЫНЪ.

ГЛАВА L.

‘Моему сыну Данелю Деронд.

‘Нашъ добрый другъ, сэръ Гюго Малинджеръ, вроятно, сообщилъ уже теб, что я желаю тебя видть. Мое здоровье очень разстроено, и я хочу, не теряя времени, передать теб то, что я долго скрывала въ своей душ. Будь непремнно въ Гену въ отел ‘Италя’ къ 14 числу сего мсяца. Жди меня тамъ. Я точно не знаю, когда я буду въ состояни прхать изъ Специ. Это зависитъ отъ многихъ обстоятельствъ. Не узжай, не повидавъ меня, княгиню Гольмъ-Эберштейнъ. Привези съ собою бриллантовый перстень, подаренный теб сэромъ Гюго. Я желаю его видть.

‘Твоя, неизвстная теб, мать
‘Леонора Гольмъ-Эберштейнъ’.

Таково было содержане письма, переданнаго сэромъ Гюго Деронд. Оно, по своимъ неопредленнымъ выраженямъ, не давало молодому человку ни малйшаго ключа къ объясненю загадки его жизни, а сэръ Гюго упорно молчалъ, очевидно, давъ слово матери Данеля не открывать ему роковой тайны. Деронда и самъ не могъ не подчиниться этому молчаню и разубдившись въ своей всегдашней увренности, что сэръ Гюго его отецъ, не хотлъ длать боле никакихъ предположенй, а ршился мужественно встртить свою судьбу, какова-бы она ни была.

Въ подобномъ настроени, онъ не желалъ кому-бы-то ни было сообщать о причин своего отъзда: мене-же всего — Мардохею, который, узнавъ, что Деронда детъ куда-то для того, чтобъ открыть тайну своего происхожденя, могъ-бы возъимть новую надежду, которая причинила-бы ему новыя волненя. Онъ объявилъ Мардохею, что узжаетъ по длу сэра Гюго, не зная самъ на сколько времени, но, вроятно, не на долго.

— Я попрошу, чтобы ко мн привели на это время маленькаго Якова,— сказалъ Мардохей, надясь въ обществ этого мальчика хоть нсколько утшиться въ разлук съ Дерондой.

— Хорошо, я поду къ м-съ Коганъ и уговорю ее отпустить внука,— сказала Мира.

— Старуха бабушка вамъ ни въ чемъ не откажетъ,— сказалъ Деронда и прибавилъ, съ улыбкой глядя на Мардохея,— я очень радъ, что вы ошиблись. Вы думали, что старой м-съ Коганъ будетъ непрятно видть Миру.

— Признаюсь, я недостаточно высоко цнилъ ея доброе сердце,— отвтилъ Мардохей: оказывается, что она способна радоваться тому, что цвтетъ чужое растене, хотя ея собственное безъ времени завяло.

— О! они вс очень добрые, славные люди! Мн кажется, что мы вс другъ другу родные!— воскликнула Мира, весело улыбаясь.

— Что-бы вы чувствовали, еслибъ Эзра Коганъ оказался вашимъ братомъ?— спросилъ Деронда, недовольный тмъ, что она такъ сочувственно отзывается о людяхъ, причинившихъ ему изъ-за нея столько безпокойствъ.

— Онъ — недурной человкъ,— сказала Мира, съ удивленемъ взглянувъ на Деронду:— онъ, я думаю, не бросилъ-бы никого изъ своихъ близкихъ.

Но не успла она произнести этихъ словъ, какъ вдругъ покраснла и, бросивъ изъ подлобья взглядъ на Мардохея, отвернулась отъ него. Она думала теперь о своемъ отц, который составлялъ предметъ многихъ грустныхъ разговоровъ ея съ братомъ. Мысль, что отецъ можетъ явиться къ нимъ во всякое время, пугала ее, и его страшный образъ мерещился ей повсюду.

Деронда понялъ ея невинный намекъ и послдовавшее затмъ смущене. И, какъ было ему не понять чувствъ, совершенно сродныхъ съ его собственными теперешними чувствами! Судя по письму его матери, онъ могъ догадаться, что его встрча съ ней не будетъ очень утшительной.

Дйствительно, это письмо, фактически приблизившее его къ матери, вмст съ тмъ, какъ-бы удалило ее изъ его сердца навсегда. Съ давнихъ поръ въ его мечтахъ мать являлась существомъ, не пользовавшимся должнымъ уваженемъ и состраданемъ, существомъ, жизнь котораго была недостаточно полна, за отсутствемъ любви и попеченя о немъ. Но теперь это представлене казалось ему столь-же несправедливымъ, какъ и предположене о томъ, что сэръ Гюго его отецъ. Онъ съ удивленемъ сознавалъ, что, читая холодныя строки матери, онъ неожиданно сталъ чувствовать къ ней полное равнодуше. Таинственная маска, съ неясной, неопредленной рчью, замнила мсто дорогого его сердцу существа, созданнаго его воображенемъ и сосредоточившаго на себ его теплую, сыновнюю любовь. Отправляясь въ Геную, онъ больше думалъ о Мардохе и Мир, чмъ о матери, которую ему предстояло увидть первый разъ въ жизни.

— Господь съ тобою, Данъ!— сказалъ сэръ Гюго, прощаясь съ нимъ,— какя-бы перемны не произошли въ твоей судьб, я останусь всегда твоимъ самымъ старымъ и любящимъ другомъ. Я не могъ-бы тебя любить боле, если-бы ты былъ моимъ роднымъ сыномъ. Это, конечно, было-бы лучше, и мои владня, унаслдовалъ-бы ты вмсто моего милаго племянника. При томъ-же, ты былъ-бы тогда обязанъ выступить на политическое поприще. Впрочемъ, надо покориться судьб.,

Прибывъ въ указанный отель въ Гену, Деронда узналъ, что княгиня Гольмъ-Эберштейнъ еще не прхала. Черезъ два дня онъ получилъ второе письмо, въ которомъ она увдомляла его, что обстоятельства удерживаютъ ее отъ путешествя и просила терпливо подождать ее недльки дв, а, быть можетъ,— и боле.

Такимъ образомъ, Деронда долженъ былъ оставаться не-опредленное время въ безпокойной неизвстности и отыскивать для себя въ этотъ промежутокъ времени такое заняте, которое успокоило-бы его взволнованныя чувства. Хотя онъ и прежде бывалъ въ Гену, но только проздомъ и поэтому находилъ теперь много интереснаго для изученя, какъ на улицахъ и набережныхъ, такъ и въ окрестностяхъ города. Но чаще всего онъ катался въ лодк по морю, любуясь великолпнымъ видомъ на гавань и городскя зданя. Однако, на что онъ ни смотрлъ, о чемъ-бы онъ ни думалъ, не исключая и предстоявшаго свиданя съ матерью, вс его мысли вращались вокругъ Мардохея и Миры. Такъ, катаясь по громадной, живописной гавани, онъ думалъ о тхъ испанскихъ евреяхъ, которые, за нсколько столтй до насъ, во время бгства изъ Испани, остановились въ Гену, и, сойдя на берегъ, распространили по всему городу чуму. Какъ-то невольно мечты о предполагаемыхъ, своихъ предкахъ соединялись въ его голов съ историческими фактами, которые получили въ его глазахъ новый, особенный интересъ, со времени его знакомства съ Мирой и, въ особенности, съ Мардохеемъ. Онъ прямо не желалъ, даже въ глубин своего сердца, чтобы надежды Мардохея исполнились, но постоянно повторялъ себ, что не иметъ свободнаго выбора въ этомъ дл, что желать одного исхода предпочтительно передъ, другимъ, было чмъ-то врод отреченя заране отъ своихъ родителей. Ему оставалось только признать совершившйся фактъ, тмъ боле, что, разочаровавшись въ своей увренности на счетъ родства съ сэромъ Гюго, онъ уже не могъ составить никакихъ опредленныхъ предположенй о томъ, кто были его родители.

Среди этой мучительной неизвстности, которой онъ старался противодйствовать настолько, насколько это возможно для человка въ положени полной апати, на него находило продолжительное безпокойство, которое онъ и не старался разсять, а скоре грустно обдумывалъ несчастье того, кому онъ не въ силахъ помочь: онъ думалъ о Гвендолин. Въ сложномъ механизм нашей внутренней природы существуетъ чувство, совершенно отличное отъ страстной любви (на которую однако способны не вс), и въ то-же время это не дружба и не преданность отъ восторженнаго уваженя или отъ состраданя. Ощущая подобное чувство къ женщин, мы обыкновенно говоримъ: я любилъ-бы ее, если-бы… Это еслибы подразумваетъ ране пробудившуюся привязанность къ другой или другое какое-нибудь обстоятельство, служащее плотиной противъ разлива страсти. Что касается Деронды, то это еслибъ относилось и къ тому и другому, но всеже Деронда постоянно сознавалъ, что его отношеня къ Гвендолин носили опасный характеръ не только для нея, но и для него, именно онъ могъ бояться необдуманной, минутной вспышки и замны избраннаго сердцемъ вчнаго блаженства скоро преходящимъ капризомъ.

Такъ шли дни, въ воздух Итали чуялось, что война Австри объявлена и что событя одно за другимъ быстро подвигаются къ Садовскому бою, измнившему судьбы всего мра. Между тмъ, жара въ Гену къ полудню, становилась нестерпима, дороги покрывались густымъ слоемъ блой пыли, олеандры въ садахъ принимали видъ уставшихъ кутилъ и только прохладный вечеръ вызывалъ на набережныя все населене, которое жило веселой, общественной жизнью лишь въ эти вечерне часы до тхъ поръ, пока воцарялась ночная тишина, и среди окружающаго мрака загорались одн звзды на неб да маякъ на берегу. Деронда безсознательно слдилъ за этимъ правильнымъ круговоротомъ сутокъ, ожидая какого-нибудь событя. Неизвстность такъ томила его, что онъ отворачивался отъ всякаго занятя, даже отъ чтеня и смотрлъ на какую-бы-то ни было дятельность глазами узника, съ минуты на минуту ожидающаго освобожденя.

Много безсонныхъ ночей онъ провелъ сидя у окна, созерцая мертвую тишину, устремивъ свой взглядъ на слегка проницаемую тьму, угнетенный неизвстностью своего положеня, которому Мардохей придавалъ такое великое значене.

Наконецъ, однажды утромъ онъ услыхалъ странный стукъ въ дверь его номера. Въ комнату вошелъ ливрейный лакей и передалъ по-французски, что княгиня Гольмъ-Эберштейнъ прхала, но будетъ отдыхать весь день, а вечеромъ въ семь часовъ ждетъ къ себ м-ра Деронду.

ГЛАВА LI.

Когда Деронда явился въ отель ‘Италя’, онъ почувствовалъ себя снова юношей и сердце его тревожно билось при одной мысли о матери. Два лакея, сидвше въ передней большаго номера, занимаемаго княгиней, посмотрли на него подозрительно, удивляясь тому, что докторъ, съ которымъ желала посовтоваться ихъ госпожа, былъ такой изящный джентльменъ въ модномъ фрак. Но Деронда ничего не видалъ вокругъ себя, пока не вошелъ во вторую комнату, гд посредин неподвижно стояла женская фигура, очевидно дожидавшаяся его. Она была окутана съ головы до ногъ черными кружевами, ниспадавшими съ ея роскошныхъ, но сдющихъ уже волосъ. Руки, обнаженныя до локтей, были украшены богатыми браслетами, а гордая осанка еще поразительне выставляла ея былую красоту. Но Деронд не было времени разсматривать ее подробно, онъ схватилъ протянутую ему руку и поднесъ ее къ губамъ. Княгиня впилась въ него глазами, ея взглядъ и выражене лица такъ быстро мнялись, что каждую минуту она казалась новымъ существомъ. Деронда не смлъ сдлать ни малйшаго движеня: онъ не зналъ, какъ слдуетъ вести себя передъ ней, онъ чувствовалъ, что краснетъ, какъ молодая двушка и, въ то-же время, удивлялся отсутствю въ себ искренней радости. Онъ пережилъ уже, много идеальныхъ встрчъ съ матерью, созданныхъ его воображенемъ, и вс он казались реальне настоящей. Онъ даже не могъ себ представить на какомъ язык она заговоритъ, но былъ увренъ, что не на англйскомъ. Неожиданно для него она положила об свои руки на его плечи и на лиц ея выразилось неограниченное восхищене.

— Какъ ты прекрасенъ!— сказала она по-англйски, мелодичнымъ голосомъ, но съ иностраннымъ, хотя и прятнымъ акцентомъ,— я знала, что ты будешь красавцемъ!

Съ этими словами она поцловала его въ об щеки, онъ отвтилъ на ея поцлуи,— но эта ласка казалась не выраженемъ материнской и сыновней любви, а политическимъ привтствемъ двухъ царственныхъ особъ.

— Я — твоя мать,— продолжала княгиня боле холоднымъ тономъ,— но ты не можешь меня любить…

— Я думалъ о васъ боле, чмъ о комъ-либо на свт — отвтилъ Деронда съ нервной дрожью въ голос.

— Ты меня воображалъ не такой?— произнесла она, снимая руки съ его плечъ и скрещивая ихъ на груди. Она отступила шагъ назадъ и, не спуская съ него глазъ, какъ-бы приглашала разглядть ее съ головы до ногъ. Онъ часто рисовалъ въ своемъ воображени ея лицо, имвшее сходство съ нимъ, теперь передъ нимъ, было, дйствительно похожее на него лицо, но, вмст съ тмъ, рзко отъ него разнившееся. Она была замчательно красива, но въ ея поблекшихъ прелестяхъ было что-то странное, какъ-будто она была не обыкновенная мать, а Мелюзина, связанная таинственными узами съ другимъ сверхъестественнымъ мромъ.

— Я думалъ, что вы, можетъ быть, страдаете, и желалъ быть вамъ утшенемъ,— сказалъ Деронда, боясь, главнымъ образомъ, какъ-нибудь невольно оскорбить ее.

— Я, дйствительно, страдаю, но ты не можешь облегчить моихъ страданй,— отвтила княгиня рзкимъ тономъ и опустилась на диванъ, гд были заране приготовлены для нея подушки.— Сядь,— прибавила она, указывая на стулъ, но, замтивъ безпокойство на лиц Деронды, сказала гораздо нжне: теперь я не страдаю. Я могу говорить.

Деронда слъ и терпливо ждалъ, пока она не возобновитъ свою рчь. Ему казалось, что онъ въ не присутстви давно желанной матери, а своей таинственной судьбы. Она сразу его оттолкнула своею холодностью, и теперь онъ уже смотрлъ на нее съ любопытствомъ и изумленемъ, какъ на совершенно чужое для него существо.

— Я не посылала за тобою для того, чтобъ ты меня утшилъ,— начала она наконецъ,— я не могла знать, и теперь не знаю двоихъ чувствъ ко мн. Я не воображала, чтобы ты могъ полюбить меня только потому, что я твоя мать, хотя ты никогда въ жизни не видалъ меня и не слыхалъ обо мн. Но я полагаю, что я предоставила теб лучшую участь, чмъ жизнь со мною. Я была уврена, что не лишаю тебя ничего полезнаго или прятнаго…

— Но вы не можете-же меня уврить, чтобъ ваша любовь не была мн прятна,— отвтилъ Деронда, полагая, что она тогда нарочно остановилась, ожидая его отвта.

— Я нисколько не уменьшаю своего достоинства,— сказала княгиня съ гордостью,— но я не могла дать теб своей любви и сама не нуждалась въ твоей. Я хотла жить широкой жизнью, не стсняя себя никакими привязанностями. Я тогда еще не была княгиней.

Она неожиданно встала, и Деронда также поднялся съ мста, едва переводя дыхане.

— Я не была тогда княгиней и не вела своей теперешней скучной жизни. Я была великой пвицей и не мене великой актрисой. Вс мои родственники были бдны, а я жила въ роскоши. Пламенные поклонники слдовали за мною изъ одной страны въ другую, и я, упиваясь славой, жила тысячею жизней. Ребенокъ могъ быть мн только помхою.

Въ ея словахъ звучало искреннее желане оправдать и предупредить упреки сына, который слушалъ ее съ тревожнымъ бенемъ сердца, точно онъ присутствовалъ при исполнени страннаго, религознаго обряда, придававшаго преступленю священный характеръ.

— Я не хотла выдти замужъ, но меня насильно принудили обвнчаться съ твоимъ отцомъ, я говорю насильно, потому что отецъ мой желалъ и требовалъ этого, а для меня не было тогда другого пути къ свобод. Я могла повелвать своимъ мужемъ, но не отцомъ. Я имла право быть свободной и сбросить съ себя ненавистныя узы рабства!

Она снова сла, а Деронда продолжалъ стоять. Она услась противъ Деронды. Прерванный разговоръ придавалъ особое выражене ея лицу. Деронда продолжалъ на нее смотрть, а она умоляющимъ голосомъ продолжала.

— Я хотла освободить и тебя отъ такого-же рабства,— продолжала она гораздо нжне,— но какая любящая мать не сдлала-бы этого для своего ребенка! Я избавила тебя отъ несчастя быть евреемъ…

— Значитъ, я еврей!— воскликнулъ Деронда, съ такой силой, что мать его съ испугомъ откинулась на спинку кресла,— Мой отецъ былъ еврей, и вы — еврейка?

— Да: твой отецъ былъ моимъ двоюроднымъ братомъ!— отвтила княгиня, пристально слдя за выраженемъ лица Деронды и какъ-бы замчая въ немъ что-то для нея опасное.

— Я очень радъ!— произнесъ Деронда съ жаромъ.

Онъ никогда не воображалъ, что наступитъ минута, когда онъ заявитъ нчто подобное, и, при томъ, въ вид протеста противъ матери. Онъ чувствовалъ невольную злобу къ этой женщин, которая, какъ-бы противъ воли, родила его, добровольно его бросила и теперь, быть можетъ, открыла ему свою жизнь, также противъ своей воли. Но и мать его была одинаково потрясена чувствомъ озлобленя. Глаза ея широко раскрылись и она мгновенно поблднла.

— Чему-же ты радъ? Ты — англйскй джентльменъ. Я для тебя это устроила.

— Но вы вдь не знали какую готовите мн судьбу! Какъ могли вы выбрать для меня новую родину?— произнесъ Деронда, опускаясь въ кресло и отворачивая голову отъ матери.

Онъ чувствовалъ, что въ его сердц кипла злоба, но онъ старался всми силами сдержать себя, боясь сказать что-нибудь лишнее.

— Я выбрала теб такую судьбу, какую желала-бы и для себя,— сказала она твердо посл нкотораго молчаня.— Какъ могла я подозрвать, что въ теб воскреснетъ духъ моего отца? Какъ могла я знать, что ты будешь любить то, что я ненавидла, если ты, дйствительно, радъ быть евреемъ.

Послдня слова были произнесены съ такой горечью, что каждый постороннй человкъ могъ-бы сразу увидть, что мать и сынъ ненавидли другъ друга.

Однако, Деронда мало-по-малу совершенно овладлъ собою. Передъ нимъ была женщина, очевидно, многое пережившая и выстрадавшая. Объективная точка зрня, съ которой онъ всегда смотрлъ на окружающихъ, помогла ему и въ этомъ случа. Лицо его приняло спокойный видъ, и онъ произнесъ серьезно:

— Простите меня за мою поспшность. Но почему вы теперь ршились открыть мн то, что такъ долго и такъ старательно отъ меня скрывали?

— Не легко объяснить каждое свое дйстве,— отвтила княгиня съ грустной ироней,— когда ты поживешь съ мое, то теб вопросъ: ‘отчего вы такъ поступили, а не иначе?’ не покажется простымъ. Каждая женщина, повидимому, должна поступать такъ, какъ поступаютъ другя, иначе ее признаютъ за чудовище. Но я не чудовище, хотя не всегда чувствую то-же самое, что чувствуютъ другя женщины. Я, напримръ, не ощущала къ теб того чувства, которое, обыкновенно, питаютъ матери къ дтямъ. Я была рада избавиться отъ тебя. Но я поступила съ тобою хорошо и отдала теб все состояне отца. Я нисколько не отрекаюсь отъ своихъ поступковъ и не рисуюсь любовью, которой не чувствую… Но въ послднее время во мн начала развиваться смертельная болзнь, и я долго не проживу. Если я поступила несправедливо къ памяти покойныхъ, то мн уже остается немного времени для того, чтобъ загладить свою вину и сдлать то, что я до сихъ поръ не исполнила.

Она говорила съ такимъ разнообраземъ интонацй, что ей позавидовала-бы самая знаменитая актриса. Она, дйствительно, въ эту минуту играла естественно и совершенно искренно, такъ-какъ въ ея натур всякое сильное ощущене принимало драматическую форму. Подобное явлене встрчается не рдко, но игра княгини отличалась удивительнымъ совершенствомъ мимики, экспресси и тона. Деронда всего этого не замтилъ, а обращалъ только внимане на ея слова! Хотя онъ жаждалъ узнать вс подробности той странной, умственной борьбы его матери, которая сопровождала его появлене на свтъ, онъ терпливо ждалъ, пока она сама нарушитъ наступившее молчане.

— Сэръ Гюго мн много писалъ о теб — продолжала она, наконецъ, снова, пристально глядя на него.— Онъ уврялъ, что ты удивительно уменъ, все понимаешь и гораздо смышленне его, хотя ему уже шестьдесятъ лтъ. Ты увряешь, что радъ своему еврейскому происхожденю. Но не думай, чтобъ я подъ влянемъ этого, перемнила свое мнне о еврейской расс. Твои чувства прямо противоположны моимъ. Ты не благодаришь меня за то, что я сдлала… Желаешь ли ты понять дйствя твоей матери, или-же хочешь ихъ огульно порицать?

— Я всмъ сердцемъ желаю васъ понять,— отвтилъ Деронда:— мысль объ осуждени вашихъ дйствй прямо противорчитъ всмъ моимъ стремленямъ. Я всегда старался понимать людей, расходившихся со мною во мнняхъ.

— Значитъ ты не походишь на своего дда,— продолжала княгиня,— хотя по вншности ты — вылитый его портретъ. Онъ никогда меня не понималъ и думалъ только о томъ, какъ подчинить меня своей вол. Подъ опасенемъ его проклятя, я должна была быть ‘еврейкой’, чувствовать то, чего я не чувствовала и врить тому, чему я не врила. На меня долженъ былъ нападать страхъ при вид куска пергамента въ ‘мезуза’ надъ дверью, бояться чтобы маленькй кусочекъ масла не попалъ въ мясное блюдо, восхищаться тмъ, что мужчины одваютъ тфилинъ, а женщины — нтъ, обожать мудрость законовъ, которые я считаю наивными… Меня заставляли любить длинныя молитвы въ душныхъ синагогахъ, исполнять вс, обряды, какъ они глупы ни были, соблюдать скучные посты и постоянно слушать непонятныя разглагольствованя отца о нашемъ народ. Мн приказывали вчно думать о прошломъ величи Израиля, а меня это нисколько не интересовало. Я любила свтъ и все, что онъ мн сулилъ! Я ненавидла свою жизнь, благодаря строгостямъ отца и жаждала свободы… А ты радъ, что родился евреемъ! Впрочемъ, это потому, что ты не воспитанъ по-еврейски и не знаешь того, отъ чего я тебя спасла…

— Но ршившись на это, вы, повидимому, намревались никогда не открывать мн тайны моего происхожденя,— сказалъ Деронда съ жаромъ,— почему-же вы измнили свое намрене?

— Да! Я хотла, чтобы ты никогда не узналъ своего настоящаго происхожденя, и я до сихъ поръ не мняла своего ршеня. Но обстоятельства измнились противъ моей воли. Я все та-же Леонора, и въ моемъ сердц все т-же желаня, та-же воля, та-же ршимость, но,— прибавила она, трагически сжавъ губы и глухо, скороговоркой, произнося дальнйшя слова,— но обстоятельства оказались сильне меня! Мысли, чувства, видня, являющяся во мрак, въ сущности, такя-же обстоятельства, какъ и факты повседневной жизни. Я имъ подчиняюсь, но не добровольно, добровольно мы подчиняемся только любви. Я страдаю, сохну и медленно умираю… Но что-же длать? Я принуждена исполнить волю моего умершаго отца: я принуждена открыть теб, что ты еврей и передать теб то, что онъ веллъ.

— Умоляю васъ, скажите мн, что побудило васъ избрать артистическую карьеру, противъ которой, судя по вашимъ словамъ, возставалъ вашъ отецъ?— сказалъ Деронда,— хотя я на опыт не могъ чувствовать ничего подобнаго, но не могу себ представить всю тяжесть подобнаго положеня.

— Нтъ!— отвтила княгиня, качая головой и скрещивая руки,— ты не женщина и никогда не въ состояни вообразить положеня, въ которомъ находится женщина, чувствующая въ себ генй мужчины и обязанная нести узы рабства молодой двушки. Мой отецъ говорилъ мн: ‘ты должна быть еврейской женщиной, вотъ въ чемъ состоитъ твоя обязанность, вотъ, что ты должна длать и думать, сердце твое должно имть таке-то размры, а, если оно больше, то его надо сжать, какъ китайцы сжимаютъ ноги, твое счастье должно быть достигнуто по установленному рецепту’. Отецъ всегда жаллъ о томъ, что я — дочь, а не сынъ и дорожилъ мною только, какъ звеномъ, которое соединитъ его съ послдующими поколнями. Онъ всецло былъ преданъ еврейской нацональной иде и ненавидлъ мысль, что христанскй мръ смотритъ на евреекъ, какъ на глину, изъ которой можно создать великихъ художниковъ и артистовъ. Но, вдь, въ этомъ, именно, и заключается наша завидная доля и возможность избгнуть узъ рабства.

— Мой ддъ былъ ученый человкъ?— спросилъ Деронда, желая узнать подробности, которыя онъ боялся, чтобъ мать не пропустила.

— Да,— отвтила она, нетерпливо махнувъ рукой,— онъ былъ умный, добрый человкъ и хорошй докторъ. Я не отрицаю его достоинствъ. Это былъ человкъ съ желзной волей, врод старика Фоскари до сцены прощеня. Но подобные люди возбуждаютъ восторгъ на сцен, а въ жизни тиранятъ женъ и дочерей. Они, если-бъ могли, повелвали-бы всмъ мромъ, но, такъ-какъ это невозможно, то они сосредоточиваютъ всю силу своей воли на несчастныхъ подчиненныхъ имъ женщинахъ. Впрочемъ, судьба по временамъ ставитъ и имъ преграды. Такъ, и у моего отца была одна дочь, неуступавшая ему по сил характера.

Говоря это, она приняла величественную позу, словно вызывая на бой всякаго, кто вздумалъ-бы посягнуть на ея свободу.

— Твой отецъ былъ совершенно иной человкъ,— продолжала она,— онъ не походилъ на меня. Это было олицетворене доброты, нжности, любви. Я знала, что могу повелвать имъ и, прежде, чмъ выдти за него замужъ, взяла съ него слово не мшать мн поступить на сцену. Мой отецъ уже находился на смертномъ одр, когда мы обвнчались, но съ самаго начала онъ настаивалъ на томъ, чтобъ я была женою его племянника, Ефраима. Если у женщины такая-же сила воли, какъ у мужчины, старающагося ее подчинить, то все-же она должна прибгать къ хитрости. Я ршилась въ-конц-концовъ поставить на своемъ, но для этого, мн надо было принять на себя маску смиреня. Я боялась своего отца, и хотя ненавидла это чувство страха и жаждала открыто противъ него возстать, но это было невозможно. Я не могла вообразить, чтобъ, вызвавъ отца на бой, я одержала-бы побду, а рисковать пораженемъ я никогда не умла.

Послдня слова она произнесла съ трагическимъ паосомъ и умолкла, какъ-будто длинный рядъ воспоминанй перескъ ея рчь. Деронда слушалъ ее, едва переводя дыхане, въ сердц его происходила сложная борьба самыхъ разнообразныхъ чувствъ: въ первую минуту холодность матери оттолкнула его, а ея слова возбудили въ немъ негодоване, но, мало-по-малу, онъ сталъ смотрть на нее съ сочувствемъ, состраданемъ и уваженемъ къ необыкновенной сил ея характера, которыя возбудила-бы въ немъ всякая посторонняя женщина, обращался за его помощью. Однако, онъ все-же не могъ оставаться хладнокровнымъ слушателемъ и боялся, чтобы она не сказала чего-нибудь еще боле ему непрятнаго, онъ готовъ былъ воскликнуть: ‘разсказывайте только то, что крайне необходимо’, но его сдерживало чарующее вляне, которое она сразу произвела на него. Онъ молча смотрлъ на нее и слушалъ. Когда-же она замолчала, то онъ, желая навести ее на интересовавшя его подробности дтства, спросилъ:

— Гд-же жилъ ддушка?

— Здсь, въ Гену, тутъ я и вышла замужъ. Его семейство искони обитало въ этомъ город, но онъ путешествовалъ по различнымъ. странамъ.

— Вы, конечно, жили въ Англи?

— Моя мать — англичанка, т.-е. еврейка португальскаго происхожденя. Отецъ женился на ней въ Англи. Эта женитьба помшала осуществленю его плановъ и нкоторыя, связанныя съ нею обстоятельства, имли ршительное вляне на мою судьбу. Сестра матери была пвица, выйдя потомъ замужъ за англйскаго купца, компанона одной генуэзкой фирмы, она переселилась сюда. Я лишилась матери восьми лтъ, и отецъ позволилъ мн находиться постоянно у тетки Леоноры, которая учила меня пню, и онъ этому не противился: онъ не опасался, что я захочу также сдлаться актрисой, какъ она. Онъ всегда такъ поступалъ, вполн увренный въ томъ, что ему не надо принимать никакихъ предосторожностей, такъ-какъ онъ всегда чувствовалъ себя въ силахъ помшать тому, что ему не нравилось. Но прежде, чмъ тетка ухала изъ Генуи, во мн уже проснулись вкусы пвицы и актрисы, отецъ это зналъ, но онъ ршилъ, что я выйду замужъ за моего двоюроднаго брата, единственнаго представителя его семейства. Я сначала противилась этому и составляла различные планы для того, чтобъ обойти волю отца, но, наконецъ, убдившись, что я буду въ состояни взять верхъ надъ мужемъ — я согласилась. Отецъ умеръ черезъ три недли посл моей свадьбы, и тогда я осуществила свой планъ.

Лицо ея приняло торжествующее, восторженное выражене, но черезъ минуту она прибавила съ горькой улыбкой:

— Но мн не суждено было всегда повелвать… Теперь снова исполняется воля моего отца. Ты совершенно похожъ на него, но ты нсколько мягче,— продолжала она, посл нкотораго молчаня,— въ теб есть что-то унаслдованное и отъ твоего отца. Онъ всю свою жизнь посвятилъ мн, бросилъ свои банкирскя дла, измнилъ свои убжденя и служилъ мн, какъ рабъ. Какъ я любила свое искусство, такъ онъ любилъ меня. Дай-ка мн свою руку. Вотъ этотъ перстень — твоего отца.

Деронда пододвинулъ свое кресло и протянулъ руку, которая очень походила на ея минатюрную ручку. Чувствуя прикосновене ея руки, видя передъ собою черты лица, столь схожя съ его чертами, онъ невольно почувствовалъ что жажда любви беретъ верхъ надъ всмъ въ его сердц, и онъ съ жаромъ воскликнулъ:

— Мама! соедините насъ всхъ, живыхъ и мертвыхъ, въ вашемъ сердц. Простите тмъ, которые когда-то заставляли васъ страдать и не отвергайте моей любви!

Она взглянула на него скоре съ восторгомъ, чмъ съ нжной привязанностью, поцловала его въ лобъ и грустно сказала:

— Я не отвергаю твоей любви, но сама не могу уже любить!

Она выпустила его руку и откинулась на спинку дивана. Деронда поблднлъ отъ мучительнаго сознаня, что его любовь была презрительно отвергнута. Она это замтила и продолжала тмъ-же мелодичнымъ, грустнымъ тономъ:

— Поврь, что такъ лучше. Мы должны снова разстаться, и ты мн не обязанъ ничмъ. Я не хотла, чтобъ ты родился и разсталась съ тобою добровольно. Посл смерти твоего отца, я ршилась не связывать себя никакими узами, которыхъ я сама не могла-бы расторгнуть во всякое время. Я — знаменитая Алькаризи, о которой ты, конечно слыхалъ. Мое имя пользовалось везд магической славой, и вс мужчины поклонялись мн. Сэръ Гюго Малинджеръ былъ одинъ изъ многихъ, предлагавшихъ мн руку и сердце. Онъ былъ влюбленъ въ меня до безумя. Я, однажды, спросила его: ‘есть-ли на свт человкъ, готовый, изъ любви ко мн, исполнить мое желане, не ожидая никакой награды?’ Онъ отвтилъ: ‘чего вы желаете?’ Я сказала: ‘возьмите моего ребенка, воспитайте его, какъ англичанина и никогда не говорите ему о его родителяхъ’. Теб тогда было два года, и ты сидлъ у него на колняхъ. Онъ отвтилъ, что готовъ былъ бы заплатить деньги за такого прелестнаго ребенка. Но сначала онъ принялъ мои слова за шутку, а когда я убдила его въ ихъ искренности, онъ согласился со мною, что это было-бы для тебя наибольшимъ счастьемъ. Великая пвица и актриса, безъ сомння, царица, но она не передастъ своему сыну царственной порфиры. Все это происходило въ Неапол и, хотя мой планъ возникъ въ моей голов неожиданно, но я не могла успокоиться, пока онъ не осуществился. Впослдстви, я назначила сэра Гюго опекуномъ надъ твоимъ состоянемъ. Сдлавъ это, я почувствовала себя счастливой, я торжествовала! Мой отецъ тиранилъ меня потому, что онъ считалъ меня за ничто, а только заботился о своемъ будущемъ внук. Ты долженъ былъ быть такимъ-же евреемъ, какъ и онъ, ты долженъ былъ выполнить его задушевную мечту. Но ты былъ мой сынъ, и пришла очередь исполнить мою волю. Я не хотла, чтобъ ты былъ евреемъ…

— Но я долженъ вамъ заявить, что обстоятельства послднихъ мсяцевъ заставили меня съ радостью узнать, что я еврей,— произнесъ Деронда, чувствуя, что въ немъ снова пробуждается негодоване къ матери,— лучше было-бы, если-бъ я съ самаго начала зналъ правду. Я всегда возставалъ противъ тайны, имющей постоянно характеръ позора. Не стыдно быть евреемъ, но стыдно отрекаться отъ своихъ собственныхъ родителей!

— По твоему, значитъ, стыдно было скрывать отъ тебя твое происхождене!— воскликнула княгиня, гнвно сверкая глазами.— Нтъ, мн нечего стыдиться! Я освободила себя отъ позорнаго клейма, заставляющаго всхъ отворачиваться отъ насъ, какъ отъ прокаженныхъ. Я избавила тебя отъ позорнаго подчиненя всмъ нелпостямъ еврейскаго сепаратизма! Я этого нисколько не стыжусь: я обезпечила тебсчастье.,

— Такъ зачмъ-же вы теперь нарушили тайну, зачмъ уничтожили то, что сами создали, хотя послдствя вашего поступка неизгладимы? Зачмъ вы вызвали меня и объявили, что я еврей?

Въ голос Деронды звучало еврейское упорство, какъ-бы сохранившееся въ его натур помимо воли матери.

— Зачмъ? Зачмъ?— воскликнула княгиня, быстро вставая.

Пройдясь раза два по комнат съ нервной поспшностью, она остановилась передъ нимъ и глухимъ голосомъ продолжала:

— Я не могу этого объяснить! Я теперь такъ-же мало люблю религю отца, какъ и прежде. До моего замужества, я приняла христанство, чтобы быть равной съ тми, среди которыхъ мн приходилось жить. Я имла на это полное право, я не животное, обязанное пастись непремнно со своимъ стадомъ. Я никогда въ этомъ не раскаявалась и теперь не раскаяваюсь, но,— прибавила она, еще ближе подходя къ нему и въ то-же мгновене отступая назадъ, какъ-бы ршившись не поддаваться какому-то невдомому страху, овладвавшему ею,— вроятно, по причин моей болзни, вотъ уже годъ, какъ мои мысли постоянно переносятся въ прошедшее… Я вдругъ опустилась, посдла. Нестерпимыя страданя уничтожили мои силы, вроятно, сегодня ночью со мною будетъ такой-же припадокъ, во время котораго все исчезаетъ: мысли, воля, избранная мною жизнь, и жгучая мука приковываетъ меня къ прошедшему. Мое дтство, молодость, день первой свадьбы, смерть отца — вотъ все, что я вижу передъ собою. Невдомый страхъ овладваетъ мною… Я начинаю думать, что меня держитъ въ когтяхъ то, что отецъ признавалъ истиной. Вотъ почему я и ршилась прежде, чмъ сойти въ могилу, удовлетворить его желане. Быть можетъ, тогда мн будетъ легче. Я благодарю Бога, что не сожгла того, что онъ мн вручилъ, и могу это передать по его назначеню теб.

Она снова опустилась на подушки, въ изнеможени.

Деронда, при вид ея страданй, забылъ обо всемъ и приблизившись къ ней, съ чувствомъ сказалъ:

— Поберегите себя. Не отложить-ли намъ этотъ разговоръ до завтра?

— Нтъ,—отвтила она ршительно,— я окончу свою исповдь… Бываютъ минуты, когда вс эти мрачныя грезы исчезаютъ, и я чувствую себя хорошо, но вскор он снова возвращаются. Я, по своей натур, люблю сопротивляться и, дйствительно, сопротивляюсь, пока хватаетъ силъ. Но по временамъ, даже въ минуты просвтленя, какя-то мрачныя видня витаютъ вокругъ меня, и невдомая сила гнететъ меня. Теперь ты еще удвоилъ мои страданя, сказавъ что ты радъ быть евреемъ,— прибавила она съ горькой улыбкой.— Но я теб скажу все. осифъ Калонимъ упрекалъ меня въ томъ, что я сдлала тебя гордымъ англичаниномъ, съ презрнемъ отворачивающимся отъ евреевъ. Какъ-бы я желала, чтобъ это была правда!

— Кто этотъ осифъ Калонимъ?— спросилъ Деронда, неожиданно вспомнивъ о старомъ евре, взявшимъ его когда-то за руку во франкфуртской синагог.

— Злая месть привела его съ востока и натолкнула его на тебя. Онъ былъ другомъ моего отца. Онъ зналъ о твоемъ рождени и о смерти моего мужа, двадцать лтъ тому назадъ онъ вернулся изъ Малой Ази и, явившись ко мн, прежде всего, спросилъ: гд ты? Я отвтила, что ты умеръ. Если-бъ я этого не сказала, то онъ принялъ-бы на себя роль твоего отца и помшалъ-бы мн сдлать тебя англичаниномъ. Я должна была скрыть отъ него правду, потому- что иначе онъ поднялъ-бы скандальную исторю и совершенно безполезно, такъ-какъ не ему побороть меня! Я была тогда въ полномъ расцвт силъ и славы, я, во всякомъ случа, одержала-бы побду, какъ-бы сильна ни была борьба, но я нашла исходъ безъ борьбы, желая избавить себя отъ непрятностей. Онъ мн поврилъ и просилъ передать ему шкатулку, которую мой отецъ когда-то вручилъ мн и моему мужу для передачи нашему старшему сыну. Я знала, чтобъ этой шкатулк хранился его завтъ, столь часто раздававшйся въ моихъ ушахъ и такъ ужасно стснявшй мою юную свободу.

Посл смерти мужа, я хотла сжечь эту шкатулку, но мн какъ-то стало стыдно сжигать семейныя бумаги, отданныя на хранене, а я никогда въ жизни не длала ничего, за что могла-бы краснть. Я никогда не поступала безсовстно, не считая, конечно, того, что еврей считаетъ безсовстнымъ. Поэтому я сохранила шкатулку и передала ее осифу Калониму. Онъ ушелъ отъ меня печальный, мрачный, говоря: ‘если вы выйдете снова замужъ и подарите покойнику внука, то я передамъ ему шкатулку’. Я молча кивнула головой. Я тогда не думала, что выйду вторично замужъ и стану когда-нибудь такой развалиной, какъ теперь.

Она умолкла, откинувъ назадъ голову и задумчиво глядя впередъ. Она мысленно пронеслась надъ прошлой жизнью и, когда она опять начала свой разговоръ, то ея голосъ началъ лихорадочно дрожать — потерявъ свою твердость.

— Нсколько мсяцевъ тому назадъ Калонимъ увидлъ тебя во франкфуртской синагог,— продолжала она наконецъ, печальнымъ тономъ,— онъ прослдилъ тебя до отеля, въ которомъ ты остановился, и узналъ тамъ твою фамилю. Никому на свт, кром Калонима, эта фамиля не могла напомнить обо мн.

— Значитъ, у тебя не настоящее имя?— спросилъ Деронда съ неудовольствемъ.

— Такое-же настоящее, какъ всякое другое,— отвтила княгиня равнодушно,— евреи всегда мняли свои фамили. Семейство моего отца называлось Каризи, и мужъ мой былъ также Каризи. Когда я сдлалась пвицей, то мы измнили это имя въ Алькаризи. Но была одна втвь нашего семейства, носившая фамилю Деронда, когда сэръ Гюго посовтовалъ мн дать теб иностранную фамилю, я вспомнила о Деронд и назвала тебя Дерондой. осифъ Калонимъ слыхалъ отъ моего отца объ этихъ родственникахъ и тотчасъ-же догадался, что ты мой сынъ. Онъ розыскалъ меня въ Росси, когда я уже была слаба и силы мои изчезли. Онъ сталъ гнвно упрекать меня за неисполнене завта отца, за лишене сына его наслдя. Онъ обвинялъ меня въ томъ, что я скрыла отъ тебя твое происхождене и дала теб воспитане англйскаго джентльмена. Двадцать лтъ тому назадъ, я доказала-бы ему, что я имла на это право, но теперь я ничего не могу доказать. Въ моемъ сердц нтъ никакой твердой вры. Быть можетъ, отецъ былъ правъ, и Богъ на его сторон. Среди моихъ физическихъ страданй слова Калонима жгли меня огнемъ, а угрозы отца усиливали мои муки. И я тогда себ сказала,— ‘если я все скажу сыну и.отдамъ ему шкатулку, то имъ нечего боле требовать отъ меня. Я не могу любить народа, котораго я никогда не любила, довольно ужь того, что я лишилась той жизни, которую я только и любила на свт’!

Послдня слова она произнесла съ едва сдержаннымъ воплемъ и протянула впередъ руки, какъ-бы съ мольбою. Сердце Деронды разрывалось отъ боли. Онъ забылъ, что она уже однажды оттолкнула его отъ себя и, ставъ на колни, взялъ ея руку и нжно сказалъ:

— Мамочка, позвольте мн васъ утшить.

Теперь она уже не оттолкнула его, а сосредоточила на немъ свой пламенный взглядъ. Въ глазахъ ея блеснули слезы, но она мгновенно ихъ вытерла и прильнула щекой къ его горячему лбу.

— Разв я не могу жить съ вами и утшить васъ?— спросилъ Деронда подъ влянемъ чувства состраданя, для котораго нтъ невозможной жертвы.

— Нтъ, это невозможно,— отвтила она, поднимая голову и освобождая свою руку изъ его руки,— у меня — мужъ и пятеро дтей. Никто изъ нихъ не знаетъ о твоемъ существовани.

Деронда ничего не отвтилъ и, вставъ, грустно отошелъ къ окну.

— Ты удивляешься тому, что я вышла замужъ,— продолжала княгиня,— дйствительно, я никогда не намревалась вступить въ новый бракъ. Я хотла всегда оставаться свободной и жить только для своего искусства. Разставшись съ тобою, я уже не знала никакихъ узъ. Впродолжене девяти лтъ я царила безгранично и была счастлива. Но вдругъ я начала брать фальшивыя ноты… На меня нашло какое-то забытье… Я сначала старалась это скрыть, но друзья меня предупредили. Другая пвица стремилась занять мое мсто. Я не могла вынести мысли о потер своей славы. Это было слишкомъ страшно, и я ршилась выдти замужъ. Я уврила всхъ, что предпочитаю сдлаться женою русскаго аристократа, чмъ остаться первой пвицей въ свт. Мн поврили и никто не догадался, что я вышла замужъ съ отчаяня, не желая дожить до той минуты, когда меня прогонятъ со сцены. Но я горько раскаялась въ этой минутной вспышк. Фальшивыя ноты были только послдствемъ временной усталости. Я отдохнула, и голосъ вернулся ко мн во всемъ своемъ блеск. Но было уже поздно…

Она умолкла, и страшная блдность покрыло ея лицо, но Деронда уже, не предложилъ ей снова отложить конецъ разговора до завтра, такъ-какъ онъ понималъ, что эта исповдь приноситъ ей нравственное облегчене. Молчане длилось долго. Наконецъ, она промолвила.

— Я больше не могу говорить.

Она протянула ему руку, но тотчасъ ее отдернула, говоря:

— Подожди, я не знаю увидимся-ли мы еще? Я терпть не могу показывать другимъ свои страданя. Вотъ письмо осифа Калонима — прибавила она, вынимая конвертъ изъ бумажника,— на имя банкирскаго дома въ Майнц, гд хранится шкатулка твоего дда. Если ты не найдешь тамъ самого Калонима, то теб передадутъ шкатулку по этому письму.

Деронда взялъ конвертъ, и она съ усилемъ, но гораздо нжне прежняго проговорила:

— Стань на колни и дай мн поцловать тебя.

Онъ повиновался. Она взяла его голову обими руками и торжественно поцловала его въ лобъ.

— Ты видишь, что у меня не осталось силъ любить тебя,— произнесла она шепотомъ,— но ты будешь счастливъ и безъ меня. Я сохранила теб все состояне твоего отца. Сэръ Гюго оставилъ его въ резерв. По крайней мр, меня не упрекнутъ въ томъ, что я тебя обокрала.

— Я съ большой радостью сталъ-бы работать для васъ,— сказалъ Деронда, чувствуя, что вс его розовыя мечты изчезли навки.

— Мн ничего не нужно,— отвтила княгиня, впиваясь глазами въ его лицо,— но, быть можетъ, теперь, когда я исполнила волю моего отца, мн будетъ мерещиться не его грозное лицо, а твои нжныя, любящя черты.

— Но я васъ еще увижу?— спросилъ Деронда съ безпокойствомъ.

— Да, вроятно. Подожди, не узжай. А теперь оставь меня одну.

ГЛАВА LII.

Между письмами, полученными Дерондой на слдующй день, было письмо отъ Ганса Мейрика, написанное со свойственнымъ Мейрикамъ красивымъ почеркомъ, въ полушутливомъ тон.

‘Дорогой другъ!’ — писалъ онъ — ‘Во время твоего отсутствя, я развлекаю себя посщенями еврейскаго пророка, во время которыхъ я изучаю формы его головы и соглашаюсь съ тмъ общимъ принципомъ, что все лучшее на свт должно быть непремнно еврейское. Я никогда не считалъ себя строгимъ мыслителемъ, но все-таки я понимаю, что, если A — самое лучшее, а B случайно тоже самое лучшее, то B — A, хотя раньше этого нельзя было предвидть. На этомъ основани я признаю справедливость одной протестантской брошюрки, гд доказывается, что протестантское искусство выше всего. Нашъ пророкъ необыкновенно интересный собесдникъ — онъ лучшй типъ, чмъ Рембрандтъ нашелъ въ своемъ Раби: я никогда не ухожу отъ него безъ какого-нибудь новаго открытя. Я постоянно удивляюсь тому, что, хотя онъ питаетъ горячя чувства къ своему народу и къ его традицямъ, я его все-таки не могу считать строгимъ приверженцемъ еврейства. Онъ плюетъ при произношени слова ‘язычникъ’, надется, что у язычниковъ будутъ напрасно слюнки течь при вид куска жаренаго леваана, между тмъ, какъ евреи будутъ его имть ‘ad libitum’. Я сознаюсь, что всегда относился легко къ твоимъ похваламъ относившимся къ Мардохею, зная, что ты готовъ усвоить себ допотопную точку зрня, чтобъ только не отнестись недостаточно несправедливо къ ихтозавру. Но теперь, лично бесдуя съ нимъ, я, дйствительно, готовъ признать, что это философско-мистическй энтузастъ и, вмст съ тмъ, очень умный далектикъ. Подобное соединене, можетъ быть, составляетъ привиллегю однихъ только’ евреевъ. Я никогда съ нимъ не спорю и вполн соглашаюсь,

1) что цлый христанинъ равняется тремъ четвертямъ еврея,

2) что со времени александрйскихъ философовъ, самые глубоке мыслители были евреи, я даже хочу доказать Мир, что, за исключенемъ нкоторыхъ мелочей, между мною и Маймонидомъ нтъ никакого различя. Однако, послднее время твой легкомысленный и влюбленный другъ никакъ не можетъ ршиться на объяснене. Если-бъ Мира не была такъ очаровательна и если-бы сидть рядомъ съ нею — не составляло такого райскаго блаженства, то я давно бросился-бы къ ея ногамъ и спросилъ-бы ее: хочетъ-ли она, чтобъ я съ отчаяня застрлился или нтъ? Правда, я питаюсь надеждами, которыя составляютъ чрезвычайно полезный капиталъ, если только не ищешь ихъ реализаци. Мои надежды странствуютъ среди цвтовъ и не боятся ничего, кром чудовищной, какъ Янусъ, богини Дйствительности. Однако, серьезно говоря, я убжденъ, что правда, наконецъ, восторжествуетъ, предразсудки исчезнутъ и соединене необыкновенныхъ думъ, наконецъ, осуществится, или иначе говоря, еврейка, которую я предпочитаю всмъ женщинамъ, предпочтетъ меня всмъ мужчинамъ’.

Дале, Гансъ сообщалъ, что Мира въ послднее время стала немного грустна, и постоянно старается это скрывать, онъ объяснялъ это тмъ, что братъ ея таялъ на ея глазахъ. Вообще-же домашняя жизнь Мейриковъ, но его словамъ, разнообразилась посщенями его товарища по университету, Рекса Гаскойна, готовящагося въ адвокаты, и его сестры, которая оказалась двоюродной сестрой Ванъ-Диковской герцогини. ‘Гаскойнъ хочетъ непремнно,— писалъ Мейрикъ,— чтобъ я погостилъ у его отца въ август мсяц, но я сталъ такъ знаменитъ, что меня рвутъ на части, и сэръ Гюго предлагаетъ мн отправиться къ нему въ аббатство и,— да проститъ ему Господь его смлость — написать портреты его трехъ дочерей въ стил Генсборо. Я думаю, что въ моихъ прямыхъ интересахъ принять это приглашене. Къ тому-же, онъ, изъ любви къ теб, удивительно со мною любезенъ, и его болтовня меня очень забавляетъ. Между прочимъ, онъ сказалъ мн, что твоя Ванъ-Диковская герцогиня отправилась съ мужемъ на яхт въ Средиземное море. Мн тогда неожиданно пришла въ голову мысль, что, вроятно, съ яхты можно сойти на берегъ, а съ берега можно похать на яхту… Не будешь-ли ты имть случая продолжать съ нею ваши богословске споры? А герцогъ Альфонсо тоже богословъ? Впрочемъ, я уже вижу, какъ ты, насупивъ брови, бросаешь мое письмо и принимаешь гнвную позу, оглашая воздухъ восклицанями: ‘о, мракъ! о, ночь!’

Нсколько мсяцевъ тому назадъ это письмо произвелобы на Деронду непрятное впечатлне, особенно т строки, которыя касались Миры. Но съ тхъ поръ, какъ Мира перехала къ брату, въ судьб Деронды произошла сильная перемна, завершившаяся открытемъ его происхожденя и долженствовавшая освтить совершенно новымъ свтомъ всю его будущность. Поэтому разглагольствованя Ганса о его надеждахъ, возбудили въ Дероид не гнвное раздражене, а только удивлене, такъ-какъ онъ считалъ Ганса слишкомъ легкомысленнымъ, чтобъ ему была доступна истинная любовь.

‘Онъ уже начинаетъ играть въ любовь,— думалъ Деронда,— и придаетъ всей истори комическй характеръ. Онъ очень хорошо знаетъ, что не можетъ одержать надъ ней побду. Бдный Гансъ! Онъ и не подозрваетъ, что мн могутъ быть непрятны его изъясненя въ любви къ Мир! Мн кажется, что, если-бъ мы оба находились въ огн, то онъ никогда не подумалъ-бы о томъ, что я могу также горть. Въ сущности, онъ добрый, любящй человкъ, но никогда не заботится о другихъ, а исключительно занятъ собою’.

Отстранивъ, такимъ образомъ, мысль о любви Ганса къ Мир, и ршивъ, что отъздъ Гвендолины съ мужемъ за границу, вроятно, былъ отголоскомъ его послдняго свиданя съ нею, Деронда остановился съ безпокойствомъ на извсти о таинственной грусти Миры. Онъ не соглашался съ объясненемъ Ганса относительно этого неожиданнаго явленя и спрашивалъ себя: не случилось-ли чего-нибудь во время его отсутствя, или не боялась-ли она какого-нибудь угрожающаго ей въ будущемъ обстоятельства? Наконецъ, можетъ быть, Мардохей сообщилъ ей свои надежды на счетъ еврейскаго происхожденя Деронды, и она, по своей впечатлительности, заподозрила, что Деранда относился къ ея брату не съ искреннимъ уваженемъ, какъ казалось сначала, а лишь съ унизительнымъ состраданемъ.

Въ этомъ послднемъ отношени, Деронда врно понималъ благородную, впечатлительную натуру молодой двушки, которая всегда, хотя и тайно, протестовала противъ покровительственнаго обращеня съ нею окружающихъ ее лицъ во вс моменты жизни до встрчи съ нимъ. Даже та глубокая благодарность, которую она питала къ нему и старалась выражать при всякомъ удобномъ случа, большею частью происходила отъ сравненя его обращеня съ нею съ обращенемъ другихъ. Отгадать эту тайну Деронда могъ только благодаря замчательному сродству ихъ чувствъ. Но за то, онъ совершенно ошибался, предполагая, что Мардохей нарушилъ обтъ своего безмолвя. Никому, кром Деронды, онъ ни слова не говорилъ о своихъ отношеняхъ къ нему и о питаемыхъ имъ надеждахъ, онъ поступалъ такъ не только потому, что этотъ предметъ былъ въ его глазахъ слишкомъ священнымъ для пустой болтовни, но и потому, что онъ видлъ, какъ непрятно было Деронд упоминать о своемъ происхождени.

— Отчего это, Эзра, когда я говорю съ Дерондой, мн всегда кажется, что онъ еврей?— спросила однажды Мира.

— Вроятно, потому, что онъ обращается съ нами, какъ съ братомъ и сестрой,— отвтилъ Мардохей со спокойной улыбкой,— но онъ не любитъ, чтобы говорили при немъ о различи вроисповданй.

— М-ръ Гансъ говорилъ мн, что Деронда никогда не жилъ со своими родителями,— продолжала Мира.

— Не разспрашивай о немъ, м-ра Ганса,— отвтилъ Мардохей,— все что захочетъ намъ сказать о себ Данель Деронда, онъ передастъ намъ самъ.

Мира почувствовала въ этихъ словахъ упрекъ, точно такъ-же, какъ Деронда въ отказ Мардохея, открыть ему семейную тайну Когановъ. Но подобнымъ упрекомъ Мардохея она только гордилась!

— Я не знаю никого, который былъ-бы благородне моего брата,— сказала однажды Мира, сидя съ глазу-на-глазъ съ м-съ Мейрикъ въ маленькомъ домик въ Чельси,— трудно поврить, что онъ принадлежитъ къ той сред, въ которой я нкогда жила. Она мн всегда казалась отвратительной, но, смотря на Эзру, я прихожу къ убжденю, что его жизнь приноситъ всмъ добро, хотя самъ онъ сильно страдаетъ. Мн стыдно, что я хотла умереть отъ временнаго и незначительнаго горя сравнительно съ тмъ, что онъ переноситъ. Его душа такъ полна, что онъ не можетъ желать смерти. Глядя на него, я чувствую то-же, что ощущала вчера, возвращаясь усталая домой по парку, гд яркое солнце весело блестло въ безчисленныхъ капляхъ дождя, дрожавшихъ на листьяхъ и цвтахъ. Все на неб и на земл было такъ прекрасно, такъ цломудренно, что заботы и горе казались ничтожной мелочью, и я чувствовала себя боле терпливой, боле спокойной, чмъ всегда.

Грустный тонъ этихъ словъ заставилъ м-съ Мейрикъ пристально взглянуть на молодую двушку, и она замтила на ея лиц ясные слды сдерживаемыхъ страданй.

— У васъ есть какое-нибудь горе, голубушка?— спросила м-съ Мейрикъ.

— Можетъ быть, я слишкомъ труслива и во всемъ вижу опасность,— произнесла Мира, посл минутнаго колебаня,— но, не слдуетъ безпокоить другихъ, безъ крайней необходимости.

— О, милая Мира, матери для того и существуютъ, чтобы выслушивать горести и заботы дтей. Вы безпокоитесь о томъ, что у васъ мало уроковъ и что они прекратятся съ скончанемъ сезона?

М-съ Мейрикъ была уврена, что она не задла больной струны Миры, но все-же надялась, что ея догадка облегчитъ исповдь молодой двушки.

— Нтъ,— отвтила Мира, нжно качая головой,— правда, очень грустно, что многя дамы, общавшя мн уроки, не сдержали своего слова, но я надюсь, что посл праздниковъ, я достану занятя въ школахъ. Къ тому-же, вы знаете, что я теперь богата, какъ принцесса. Я еще не тронула ста фунтовъ стерлинговъ, которые мн дала м-съ Клесмеръ, а что касается Эзры, то я не боюсь, чтобъ онъ когда-нибудь, нуждался, такъ-какъ м-ръ Деронда сказалъ мн: ‘я считаю для себя величайшею честью раздлить съ вашимъ братомъ все, что имю’. Нтъ, я не боюсь нужды въ куск хлба.

— Чего-же вы боитесь? Вы опасаетесь за ваше душевное спокойстве? Но, милое мое дитя, думать объ опасностяхъ только тогда полезно, когда ихъ можно предотвратить. Иначе, придется безпокоиться всегда безъ всякаго основаня. Разв вы теперь имете боле причинъ для безпокойства, чмъ, напримръ, мсяцъ тому назадъ?

— Да,— отвтила Мира,— я скрыла это отъ Эзры, но, простите, вамъ не могу не сказать. Я видла отца.

М-съ Мейрикъ съ трудомъ удержалась, чтобъ не осыпать этого непрошеннаго гостя ругательствами.

— Онъ очень измнился,— продолжна Мира,— онъ уже въ послднее время, передъ моимъ бгствомъ былъ очень слабъ, изнуренъ и часто плакалъ. Я разсказала Эзр все извстное вамъ и онъ говоритъ, что отецъ часто предавался игр и поэтому былъ постоянно въ нервномъ волнени. Увидавъ его, я невольно остановилась, настолько онъ похудлъ, одежда его вся изъ лохмотьевъ, а товарищъ, съ которымъ онъ ходилъ, на взглядъ еще страшне его. Они торопились ссть въ дилижансъ.

— Надюсь, онъ васъ не замтилъ.

— Нтъ, я только-что вышла отъ м-съ Раймондсъ и стояла подъ аркой. Но эта минута была ужасна! Вся моя прежняя жизнь, воскресла предо мною и я лишь вздохнула свободно, когда онъ ухалъ, не замтивъ меня. Но, въ то-же время, мн стало больно и стыдно, что я отвернулась отъ отца. Что онъ длалъ? гд онъ жилъ? Какъ могла я не признать его, не помочь ему хоть чмъ-нибудь? Самыя разнообразныя чувства терзали мое сердце и, право, не помню, какъ я вернулась домой. Я знаю только, что я повторяла про себя: ‘я не могу, я не должна говорить объ этомъ Эзр’.

— Вы боитесь его встревожить?— спросила м-съ Мейрикъ.

— Да,— отвтила Мира и прибавила съ замтнымъ колебанемъ:— меня удерживаетъ и нчто другое. Это чувство я скрыла-бы даже отъ матери, но вамъ я скажу все. Я стыжусь за отца и, странно, боле всего стыжусь за него передъ Эзрой. Мн больно, что Эзра знаетъ всю правду объ отц и невыносима мысль, что онъ когда-нибудь явится и принужденъ будетъ выслушать упреки сына. Мн кажется, что я съ радостью согласилась-бы тайно содержать его на мою трудовую копейку, только, чтобъ Мардохей его не видлъ.

— Вы не должны развивать въ себ этого чувства, Мира,— отвтила м-съ Мейрикъ — это нехорошее и опасное чувство. Вы не должны ничего скрывать отъ своихъ друзей.

— Вы полагаете что я обязана объявить Эзр, что я видла отца?— спросила Мира.

— Нтъ, я не считаю этого необходимымъ, потому что онъ можетъ не попадаться вамъ боле на глаза и вы, такимъ образомъ, избавите брата отъ излишнихъ тревогъ. Но общайте мн Мира, что, если когда-нибудь отецъ найдетъ васъ, то вы сообщите объ этомъ всмъ намъ. Дайте мн слово, я, кажется, имю право этого требовать отъ васъ?..

Мира нсколько потупилась и наконецъ, протянувъ руку м-съ Мейрикъ, торжественно сказала:

— Вы этого желаете? Я даю вамъ слово. Давно уже я привыкла затаивать въ своемъ сердц подобныя горькя чувства. Но вы не поврите, какъ тяжело, какъ жестоко стыдиться своего собственнаго отца!

На глазахъ Миры не было видно слезъ, такъ-какъ она не позволяла себ такого проявленя слабости, но въ ея голос слышалось самое глубокое горе. М-съ Мейрикъ, несмотря на всю свою доброту, не могла въ этомъ отношени сочувствовать молодой двушк и принимала ея симпатю къ такому недостойному отцу за совершенно излишнюю нжность, понятную еще въ матери относительно сына, но не въ дочери относительно отца. Она едва не высказала желаня, чтобы отецъ Миры скоре попалъ въ тюрьму, и только успокоилась мыслью, что общане, данное Мирой, предотвратить ее отъ излишней слабости.

Этотъ случай былъ единственной причиной, которую Мира могла-бы представить въ объяснене ея странной грусти, о которой Гансъ писалъ Деронд. Въ ея настроене входилъ еще одинъ новый элементъ, но онъ былъ смутенъ и не ясенъ какъ, напримръ, предчувстве перемны погоды, и потому Мира не могла даже дать себ въ немъ отчета. Быть можетъ, первыя смена этой грусти были заброшены въ сердце молодой двушки страннымъ поведенемъ Гвендолины, котбрая, очевидно, прзжала къ ней не для приглашеня ея на вечеръ, а чтобъ распросить о Деронд. Мира скрыла отъ всхъ это посщене, но оно возбудило въ ней первыя тревожныя мысли объ отношеняхъ Деронды къ тому обществу, которое она знала довольно близко по своей сценической дятельности и разнообразному чтеню, хотя сама не принадлежала къ нему. Мало-по-малу все, что было ей извстно о свтскихъ интригахъ и любовныхъ похожденяхъ, стало сосредоточиваться вокругъ центральной фигуры м-съ Грандкортъ, становившейся все боле и боле ей ненавистной, и, хотя она прямо не признавала за собою ни какихъ правъ, на Деронду, но ее мучила мысль, что онъ вращался въ такой сред, гд его чувства и дйствя могли придти въ столкновене съ подобной женщиной. Ей никогда не приходило въ голову, чтобъ она сама или кто-нибудь другой могли думать о Деронд, какъ объ ея жених, объ этомъ не могло быть и рчи не только по ея личному мнню, но и по мнню всего семейства Мейрикъ, которое считало его отношеня къ молодой двушк такими опредленными, что всякое подозрне любовныхъ замысловъ показалось-бы имъ оскорбительнымъ для ея избавителя и покровителя. Въ этомъ съ нимъ вполн соглашался и Гансъ. Дйствительно, нкоторые люди бываютъ поставлены на такой пьедесталъ, что обыкновенное, житейское чувство, особенно любовь, какъ бы унижаетъ ихъ въ глазахъ ихъ поклонниковъ. Благодаря такому, именно, взгляду, добрые Мейрики послужили первой причиной тревоги въ юномъ сердц Миры. Конечно, поводъ къ этому былъ самый незначительный, но онъ подготовилъ почву, и ея впечатлительная натура быстро откликнулась на послдующя событя.

Познакомившись съ Анной Гаскойнъ, Мейрики, естественно, устроили ей свидане со своей любимицей, Мирой, причемъ, кром хозяйки, были дома и вс три ея дочери. Усвшись вокругъ чайнаго стола, эти юныя созданя вскор завели самую дружескую, оживленную бесду.

— Представьте себ наше удивлене, Мира, сказала Кэти, когда, упомянувъ о м-р Деронд и Малинджерахъ, мы узнали, что миссъ Гаскойнъ съ ними знакома.

— Я, собственно говоря, съ ними не знакома,— отвтила Анна,— но нсколько мсяцевъ тому назадъ, моя двоюродная сестра вышла замужъ за м-ра Грандкорта, племянника сэра Гюго Малинджера.

— О, изъ этого выйдетъ что нибудь необыкновенное!— воскликнула Мабъ,— м-съ Грандкортъ, Ванъ-Диковская герцогиня — ваша двоюродная сестра?

— Да: наши матери сестры. Въ прошломъ году он об потеряли все свое состояне. Мой папа состоитъ пасторомъ и потому намъ пришлось только отказаться отъ званныхъ обдовъ и экипажей, но бдная тетя Давило была въ очень печальномъ положени, такъ какъ у нея четыре дочери, кром Гвендолины. Но когда Гвендолина вышла замужъ за Грандкорта, дла ихъ поправились, потому что онъ очень богатъ.

— А м-ра Деронду вы видали?— спросила Мабъ.

— Нтъ,— отвтила Анна,— но онъ бывалъ въ Дипло, гд живетъ м-ръ Грандкортъ, до свадьбы Гвендолины, и я слыхала, что тетка говорила отцу о немъ почти то-же, что и вы, только не такъ подробно. Я помню также, что я сама, спросила однажды у Гвендолины ее мнне о немъ, и она мн сказала: ‘не говори никому, Анна, но у него, кажется, черные волосы’… Она всегда была очень странная и любила шутить. Но, право, удивительно, что мн пришлось услышать о немъ такъ много, благодаря тому, что я имла удовольстве познакомиться съ вами.

— Наоборотъ: все удовольстве выпало на нашу долю — отвтила м-съ Мейрикъ,— но удивительно было-бы, если-бъ вы въ нашемъ дом ничего не услыхали о м-р Деронд, не правда-ли Мира?

Мира молча улыбнулась, но соединене нкоторыхъ именъ и образовъ возбудило въ ней какое-то странное неудовольстве.

— Мой сынъ называетъ м-съ Грандкортъ Ванъ-Диковской герцогиней,— продолжала м-съ Мейрикъ, обращаясь къ Анн,— онъ находитъ ее слишкомъ блестящей и картинной.

— Да, Гвендолина всегда была красива, и вс мужчины влюблялись въ нее до безумя. Я ихъ, бдныхъ, очень жалла, потому что они всегда бывали несчастны…

— А какъ вамъ нравится м-ръ Грандкортъ, ея мужъ?— спросша м-съ Мейрикъ.

— Папа одобрилъ выборъ Гвендолины, а тетя говоритъ, что онъ очень щедръ — сказала Анна, ршившись скрыть свое собственное мнне, но потомъ, не выдержавъ, прибавила:— мн онъ не нравится: онъ такой гордый и апатичный. Мн кажется, что Гвендолин лучше было-бы выйти за боле молодого и боле живого человка. Впрочемъ, можетъ быть, я говорю такъ потому, что у меня есть чудный братъ, и вс мужчины мн кажутся стоящими ниже его.

— Подождите, вотъ вы увидите м-ра Деронду,— сказала Мабъ — и убдитесь, что никакой братъ не выдержитъ сравненя съ нимъ.

— Наши братья должны нравиться всмъ, потому, что никто не осмлится называть м-ра Деронду своимъ женихомъ,— замтила Кэти.

— Конечно!— воскликнула Мабъ.— Мн кажется, что никому даже и въ голову не прйдетъ мысль, что онъ тоже молодой человкъ, что у него есть счетъ отъ портного или машинка для снятя сапогъ, какъ у Ганса. Я, по крайней мр, не могу себ представить, чтобъ онъ могъ влюбиться.

— А я не только представляла себ его женихомъ,— сказала Кэти,— но даже нарисовала его портретъ, какъ жениха въ одной картинк для романа ‘Бубны и Черви’, только мн стоило много труда найдти ему достойную невсту. Я такъ и не нашла никого подходящаго.

— Теб надо было посмотрть на м-съ Грандкортъ,— замтила мать,— по словамъ Ганса, она и м-ръ Деронда прекрасная пара. Она блокура и очень высокаго роста. Но вы, вдь, ее знаете, Мира, и умете въ нсколькихъ словахъ охарактеризовать человка. Что вы думаете о м-съ Грандкортъ?

— Я полагаю, что она похожа на принцессу Эболи въ Донъ-Карлос,— отвтила Мира серьезно.

— Ваше сравнене намъ не понятно,— съ улыбкой отвтила м-съ Мейрикъ.

— Вы сказали, что м-съ Грандкортъ — блондинка высокаго роста,— произнесла Мира, слегка поблднвъ:— это совершенно справедливо.

Зоркй глазъ и чуткое ухо м-съ Мейрикъ тотчасъ замтили что-то необыкновенное во взгляд и голос молодой двушки, но она объяснила себ это тмъ, что многя аристократки оскорбляли Миру своимъ гордымъ обращенемъ.

— М-съ Грандкортъ желала брать уроки у Миры,— замтила м-съ Мейрикъ, обращаясь къ Анн,— и многя другя свтскя красавицы выразили то-же желане, но, вроятно, у нихъ не хватило для этого времени.

Посл этого, разговоръ перешелъ на друге предметы, и уже никто боле не упоминалъ о принцесс Эболи. Это сравнене сорвалось съ языка Миры подъ впечатлнемъ удара, поразившаго ее въ самое сердце. Этотъ разговоръ съ самаго начала былъ ей непрятенъ, но замчане м-съ Мейрикъ, что фигуры Гвендолины и Деронды какъ нельзя боле подходятъ другъ къ другу подтвердило ея тайное, еще смутное предположене, что эта стройная красавица имла какое-то вляне на его судьбу. Долго посл возвращеня отъ Мейриковъ она чувствовала во всемъ своемъ существ какую-то нервную дрожь.

На другой день она, прильнувъ горячей щекой къ плечу брата, спросила: не грустно-ли теб думать, что м-ръ Деронда, котораго ты такъ любишь, проводитъ большую часть своей жизни среди людей и заботъ о людяхъ, столь отличныхъ отъ насъ, то есть, отъ тебя?

— Нтъ, нисколько,— отвтилъ Мардохей,— напротивъ: я очень радъ, что онъ иметъ подготовку, которой мн не доставало, что онъ всесторонне развитый человкъ. Тмъ лучше, что у насъ различныя духовныя богатства,— прибавилъ онъ, вспомнивъ, что его сестра не знаетъ и не должна знать объ его надеждахъ на счетъ Деронды,— тмъ сильне будетъ наша дружба.

— Однако,— какое продолжала Мира, посл минутнаго молчаня,— предстояло-бы теб испытане, если-бъ его свтская жизнь отвлекла его отъ тебя, не на время, какъ теперь, а навсегда. Какъ-бы ты это перенесъ?

— Плохо, сестра, очень плохо,— но это никогда не случится,— отвтилъ Мардохей, съ нжной улыбкой глядя на сестру, которая, какъ онъ полагалъ, говорила это изъ сочувствя къ нему.

Мира замолчала. Она мысленно сравнивала свое настроене съ настроенемъ брата и сознавала всю свою сравнительную мелочность. Отчего она не могла довольствоваться тмъ, чмъ удовлетворялся онъ? Отчего ее тревожили смутныя, неопредленныя опасеня, среди которыхъ главную роль играло ненавистное ей имя?.. Вотъ гд скрывался главный источникъ той затаенной грусти, которую въ молодой двушк замтилъ Гансъ.

ГЛАВА LIII.

На слдующее утро Деронда получилъ отъ матери черезъ слугу извсте, о томъ, что она нездорова и не, можетъ его принять. А черезъ два дня ему вручили слдующую записку:

‘Я узжаю сегодня, приходи сейчасъ’.

Черезъ, нсколько минутъ онъ уже снова былъ въ той-же комнат, въ которой происходило ихъ первое свидане, теперь въ ней царствовалъ полумракъ отъ спущенныхъ сторъ и занавсей. Княгини въ комнат не было, но она вскор вошла, на ней былъ широкй темный, шелковый капотъ, съ головы по прежнему спускались волны кружевъ и руки виднлись изъ-подъ широкихъ рукавовъ обнаженными до локтей. Въ полумрак ея лицо казалось еще боле поразительнымъ, глаза большими, очертаня боле энергичными. Ее легко можно было-бы принять за чародйку, которая приготовляла средства для возвращеня юности старикамъ, но съ презрнемъ отворачивалась отъ нихъ сама, потому что достаточно пожила въ юности.

Она положила об свои руки сыну на плечи, поцловала его и величественно опустилась на диванъ, приглашая Деронду ссть рядомъ.

— Вы совершенно оправились, мамаша?— спросилъ онъ, молча повинуясь ея жесту.

— Да, мн теперь лучше. Ты хочешь узнать отъ меня что-нибудь о прошломъ?— произнесла она, скоре тономъ повелительницы, чмъ матери.

— Да, не можете-ли указать мн въ Гену домъ, гд вы жили вмст съ моимъ ддомъ?— спросилъ Деронда.

— Нтъ, отвтила она, нетерпливо махнувъ рукою,— онъ снесенъ. Но о нашемъ семейств и о вчныхъ странствованяхъ отца, ты найдешь вс подробности въ бумагахъ, находящихся въ шкатулк. Мой отецъ, какъ я уже сказала, былъ докторомъ, а мать принадлежала къ семейству Мортейра. Я родилась въ этой сред не по своей вол и, какъ только была въ состояни, покинула ее на вки.

Деронда постарался скрыть непрятное впечатлне, произведенное на него этими словами, и поспшно сказалъ:

— Я желаю слышать отъ васъ только то, что вы сами сочтете нужнымъ мн сказать.

— Я полагаю, что уже передала теб все, что только можно отъ меня требовать,— сказала княгиня холоднымъ, равнодушнымъ тономъ.

Повидимому она въ прошлое свидане съ сыномъ израсходовала весь запасъ своихъ чувствъ. Теперь она внутренно подумала: ‘я во всемъ призналась: нечего повторять по нскольку разъ одно и то-же, лучше охранить себя отъ излишняго волненя’. Согласно этому она и дйствовала.

Но для Деронды настоящая минута была очень тяжела, материнской любви, которой онъ такъ жаждалъ, ему все-таки не привелось испытать. Чисто женское чувство, котораго недоставало княгин, сильно жило въ немъ, и онъ, дрожащимъ отъ волненя голосомъ проговорилъ:

— Неужели мы должны разстаться навсегда, и я никогда не буду вашимъ настоящимъ сыномъ?

— Такъ лучше,— сказала она боле нжнымъ тономъ,— если-бъ и было возможно теб занять мсто моего сына, ты только этимъ принялъ-бы на себя весьма тяжелыя обязанности. Ты не можешь меня любить… Не отрицай этого!— прибавила она, махнувъ рукой,— Я знаю, что ты сердишься на меня за то, что я сдлала. Ты стоишь на сторон своего дда и всегда будешь противъ меня.

Деронда ничего не отвтилъ, но, поднявшись съ мста, сталъ подл матери, ожидая, что она еще скажетъ.

— Но ты несправедливъ,— произнесла она, глядя на него съ восхищенемъ,— все, что я сдлала, послужило только къ твоему благу. А что ты намренъ теперь длать?— прибавила она неожиданно.

— Вы говорите о настоящемъ или будущемъ?— спросилъ Деронда.

— Конечно, о будущемъ. Какую перемну совершитъ въ твоей жизни извсте о томъ, что ты рожденъ евреемъ?

— Огромную!— отвтилъ Деронда торжественно,— Большей, кажется, и придумать нельзя.

— Что-же ты намренъ сдлать съ собою?— спросила княгиня рзко,— ты послдуешь примру своего дда и станешь такимъ фанатичнымъ евреемъ, какъ и онъ?

— Это невозможно! Я не могу отршиться отъ своего воспитаня, чувства, съ которыми я выросъ, не могутъ во мн умереть,— произнесъ Деронда твердымъ тономъ,— но я считаю своимъ долгомъ, на-сколько возможно, слиться воедино со своимъ народомъ, и я всею душою готовъ ему служить.

Княгиня нсколько минутъ молча смотрла на него, стараясь прочесть на его лиц затаенные помыслы его души. Наконецъ она нагнулась къ нему и ршительно сказала:

— Ты влюбленъ въ еврейку?

— Поврьте, что, еслибъ это даже и было дйствительно такъ, то такая случайность не могла-бы еще руководить моимъ ршенемъ работать на пользу евреевъ,— сказалъ Деронда, покраснвъ.

— Я знаю лучше тебя, что такое любовь мужчины!— произнесла княгиня рзко.— Скажи мн правду: она еврейка и выйдетъ замужъ только за еврея. Говорятъ, что есть такя женщины,— прибавила она съ презрительной улыбкой.

Деронда молчалъ.

— Ты любишь ее такъ-же, какъ твой отецъ любилъ меня, она влечетъ тебя за собою, какъ я влекла его. Но я вела его въ другую сторону. Въ твоемъ лиц мн мститъ мой отецъ.

— Мама! не будемъ смотрть на все совершившееся съ этой, именно, точки зрня! Я согласенъ, что воспитане, которое вы мн дали, будетъ для меня полезно. Я готовъ скоре съ благодарностью оцнить полученное мною благо, чмъ упрекать васъ за это. Вы теперь возвратили мн мое наслде и избавили себя отъ нареканя за лишене меня моихъ обязанностей, а мой народъ — услугъ, которыя я, можетъ быть, въ состояни ему оказать. Отчего-же вы не можете искренно помириться съ этимъ?

Деронда на мгновене остановился, мать смотрла на него пристально и качала головой, не соглашаясь съ его словами.

— Вы оказали, продожалъ онъ — что стремились только къ тому, что считали благомъ для меня, откройте-же ваше сердце для любви и къ моему дду, который также жаждалъ только блага для васъ.

— Нтъ! Онъ никогда не думалъ обо мн,— сказала она, еще ршительне, качая головой:— я въ его глазахъ была только орудемъ для достиженя поставленной имъ цли, а такъ-какъ я не признавала этой цли, то онъ меня и подвергалъ мучительной пытк. Если мои дйствя были дурны, если Богъ повелваетъ мн уничтожить все, что я сдлала, и караетъ меня за то, что я обманула отца, то я подчинилась и высказала теб все. Большаго я не могу ничего сдлать! Твоя душа возрадовалась тому, что ты еврей. Чего-же больше! Въ конц-концовъ, я же оказалась орудемъ для достиженя цлей отца, какъ онъ и желалъ! ‘Я желаю имть внука съ истинно-еврейскимъ сердцемъ,— говорилъ онъ.— Каждый еврей долженъ такъ воспитывать своихъ дтей, какъ, будто онъ надется, что изъ ихъ среды выйдетъ Месся’.

Говоря это, княгиня прищурила глаза, закинула назадъ голову и медленно отчеканивала каждое слово какимъ-то сдавленнымъ глухимъ голосомъ.

— Это подлинныя выраженя дда?— спросилъ Деронда.

— Да, и ты много подобнаго найдешь въ его шкатулк,— отвтила она съ жаромъ.— Ты хочешь, чтобы я любила то, что я ненавидла съ дтства: это невозможно! Но мое противодйстве, какъ видишь, ничему не помшало, и ты именно такой внукъ, какого онъ желалъ.

Ея рзкй, презрительный тонъ непрятно подйствовалъ на Деронду и только помня, что она его мать, онъ еще удерживался отъ возраженя.

— Мама!— воскликнулъ онъ, тономъ мольбы,— не говорите такъ. Я нахожусь въ самомъ затруднительномъ положени и не вижу другого пути, чтобъ выйти изъ окружающаго меня мрака, какъ только придерживаясь правды, а не скрывая отъ себя факты, которые влекутъ за собою новыя обязанности, подобные факты, рано или поздно, раскрываются, несмотря на вс усиля ихъ скрыть. То, что подготовлено цлыми поколнями, должно восторжествовать надъ эгоистичными желанями одного человка. Ваша воля была сильна, но завтъ моего дда, который вы приняли и не исполнили, оказался еще могущественне! Вы отреклись отъ меня, вы и теперь не хотите признать меня своимъ сыномъ, но судьб угодно было, чтобъ я все-же сдлался тмъ сыномъ моего народа, котораго желалъ мой ддушка.

Княгиня смотрла на него съ восхищенемъ и, посл неиродолжительнаго молчаня, повелительнымъ тономъ сказала:

— Сядь!

Онъ слъ, и она продолжала, положивъ ему руку на плечо:

— Ты упрекаешь меня за то, что я совершила кагда-то и сердишься на то, что я равстаюсь теперь съ тобою. Живя со мною, ты не могъ-бы служить мн утшенемъ, а только напрасно мучилъ-бы меня и себя. Твоя мать отжила свой вкъ. Для меня мръ боле не существуетъ. Ты упрекаешь меня за то, что я тебя покинула. Но я была тогда счастлива и безъ тебя! Теперь ты вернулся ко мн, но я не могу уже доставить теб счастья… Но неужели въ теб живетъ непреклонный духъ еврея? Неужели ты не можешь меня простить? Неужели ты будешь радоваться тому, что судьба меня такъ жестоко наказала за мой отказъ быть для тебя настоящей, еврейской матерью?

— Какъ вы можете это говорить!— воскликнулъ Деронда съ нетерпнемъ,— вдь я самъ просилъ васъ, чтобъ вы позволили мн быть вашимъ сыномъ. Но вы, сказали, что я не могу быть для васъ утшенемъ. Я многимъ пожертвовалъ-бы, чтобъ избавить васъ хоть отъ минутнаго страданя.

— Я знаю: ты ничмъ не пожертвуешь для меня,— сказала она съ замтнымъ волненемъ.— Ты самъ будешь счастливъ. Я не причинила теб никакого зла, и теб нтъ причины меня проклинать. Ты будешь думать обо мн, какъ объ умершей, и будешь желать, чтобъ я поскоре освободилась отъ всякихъ страданй. А я буду видть твое лицо передъ собою въ мои мрачныя минуты, вмсто строгаго образа моего отца. Неужели ему хуже на томъ свт оттого, что впродолжени одиннадцати лтъ никто не произносилъ по немъ несчастнаго кадиша? Если ты думаешь, что кадишъ, принесетъ мн пользу, то произноси его посл моей смерти. Тогда ты будешь тмъ звеномъ, который соединитъ меня съ твоимъ ддомъ. Вспоминая обо мн, ты будешь всегда казаться мн, какъ въ эту минуту, добрымъ, нжнымъ сыномъ,— точно я была доброй, нжной матерью.

Она, повидимому, ршилась не поддаваться своему душевному волненю, но Деронда чувствовалъ, что рука ея дрожала на его плеч. Глубокое чувство жалости не позволяло ему промолвить ни слова, онъ молча обвилъ рукою ея станъ и прижалъ ея голову къ своей груди. Черезъ нсколько минутъ она нжно освободилась изъ его объятй, глубоко вздохнула и встала. Деронда послдовалъ ея примру, полагая, что наступила минута разставаня. Но въ ум ея вдругъ блеснула какая-то новая мысль.

— Она хороша собою?— спросила вдругъ княгиня.

— Кто?— произнесъ Деронда, поблднвъ.

— Женщина, которую ты любишь?

— Да!— принужденъ былъ отвтить Деронда.

— Не самолюбива?

— Нтъ, не думаю. Она не такая, чтобы непремнно требовать самостоятельности. Да и вообще, она женщина съ небольшими потребностями.

— Она не похожа вотъ на это?— спросила княгиня, подавая сыну минатюрный портретъ, усыпанный драгоцнными камнями.

Деронда съ грустнымъ восхищенемъ взглянулъ на портрета: это была его мать во всемъ блеск ея юной красоты.

— Не правдами, я имла законное право не довольствоваться скромной долей дочери и матери?— продолжала она.— Мой голосъ и драматическй талантъ вполн соотвтствовали этому лицу. Какъ видишь, я имла право сдлаться артисткой, помимо воли отца? Моя страстная натура меня къ этому побуждала…

— Да, я долженъ съ этимъ согласиться — отвтилъ Деронда, глядя то на портретъ, то на оригиналъ, въ глазахъ котораго въ эти минуты сверкалъ такой огонь, какого ни одинъ живописецъ въ мр не могъ-бы изобразить.

— Возьмешь съ собой этотъ портретъ?— спросила княгиня нжно,— если она добрая женщина, то иногда подумаетъ обо мн.

— Благодарю васъ отъ всей души — произнесъ Деронда,— но я еще не увренъ, отвчаетъ-ли она мн взаимностью… Я никогда еще не высказалъ ей своихъ чувствъ.

— Кто-же она такая?— нетерпливо спросила княгиня.

— Ее тоже съ дтства готовили въ пвицы,— неохотно отвтилъ Деронда — отецъ увезъ ее отъ матери ребенкомъ, и жизнь ея была самая тяжелая. Она еще очень молода: ей нтъ еще и двадцати лтъ. Отецъ старался развивать въ ней презрне къ еврейской вр и ея народу, но она упорно сохранила любовь къ матери, и къ своимъ соплеменникамъ.

— А, значитъ она всецло походитъ на тебя! Она предана еврейству, вовсе его не зная!.. Это бываетъ красиво только на сцен, а не въ жизни. Нравится-ли ей жизнь артистки? Она хорошая пвица?

— Она поетъ чудесно, но ея голосъ недостаточно великъ для сцены. Что-же касается до привязанности къ артистической професси, то она, кажется, ей достаточно опротивла.

— Значитъ, она теб пара. Сэръ Гюго мн говорилъ, что ты ни за что не хотлъ сдлаться актеромъ, и я вижу, что ты никогда не согласился-бы, подобно, твоему отцу, совершенно стушеваться передъ своей женой.

— Но я повторяю,— сказалъ Деронда съ жаромъ,— что я не увренъ въ ея любви и въ возможности нашего брака. Можетъ быть, мн еще предстоитъ тяжелая жизнь. Я всегда думалъ, что надо пручать себя къ мысли, что счастье невозможно. Будетъ-ли оно нашимъ удломъ или нтъ,— лучше быть готовымъ обойтись безъ него.

— Ты это чувствуешь?— спросила она, пристально глядя на него и медленно, задумчиво произнося каждое слово,— Бдный мальчикъ… Если-бъ я оставила тебя при себ… сталъ ли-бы ты придерживаться отжившей старины?… воскресъ-ли-бы въ теб духъ дда… и ссорились-ли-бы мы съ тобою?

— Я думаю, что моя любовь превозмогла-бы вс мелкя разноглася и послужила-бы вамъ утшенемъ,— замтилъ Деронда, становясь все грустне и грустне.

— Но тогда… тогда мн не требовалось утшеня… А теперь я была-бы этому рада, еслибъ только могла чему нибудь радоваться.

— Но вы любите вашихъ другихъ дтей, и он любятъ васъ?— спросилъ Деронда съ безпокойствомъ.

— О, да!— отвтила она машинально и тотчасъ-же прибавила, боле искреннимъ тономъ:— но надо сказать правду, я — нелюбящая женщина. Любовь — это своего рода искусство, и я имъ не одарена. Друге меня любили, а я только изображала любовь на сцен. Я знаю очень хорошо, что такое любовь: это подчинене себя другому, а я никогда не подчиняла себя ни одному мужчин. Наоборотъ: вс мужчины подчинялись мн.

— Можетъ быть, тотъ, кто подчинялся, былъ счастливе васъ?— грустно замтилъ Деронда.

— Можетъ быть, но я была счастлива!.. Впродолжени нсколькихъ лтъ я была совершенно счастлива! Если-бъ я не боялась лишиться славы, то, это счастье, вроятно, продолжалось-бы доле. Я плохо разсчитала. Что-жъ длать? Теперь все кончено… Говорятъ, что ‘другая жизнь’ начинается для человка за могилою. Это не правда: я ужъ давно живу другою жизнью.

Она закрыла глаза, подняла руки къ своему, омраченному скорбью, челу и въ этой поз, въ своей широкой, длинной одежд, она казалась какимъ-то призракомъ, явившимся на землю изъ заоблачной выси.

Волнене Деронды дошло до того, что онъ не могъ удержаться отъ стона. Его мать тотчасъ-же открыла глаза и снова положила ему об руки на плечо.

— Прощай, сынъ мой,— сказала она:— прощай: мы никогда боле не услышимъ и не увидимъ другъ друга… Поцлуй меня.

Онъ обнялъ ее, и они поцловались.

Деронда не помнилъ, какъ вышелъ изъ комнаты. Онъ чувствовалъ, что вдругъ постарлъ на нсколько лтъ. Вс его юношескя стремленя и жажда материнской любви разомъ исчезли. Онъ, въ глубин своего сердца сознавалъ, что этотъ трагическй эпизодъ наложилъ печать на всю его жизнь и что впредь онъ будетъ гораздо серьезне относиться ко всмъ узамъ, связывающимъ людей между собой.

ГЛАВА LIV.

Мадонна Па, мужъ которой, почувствовавъ себя оскорбленнымъ, отвезъ ее въ свой замокъ, чтобы извести ее тамъ среди Мареммъ, являлась-бы характерной фигурой для дантевскаго Чистилища, между гршниками, раскаявшимися подъ конецъ жизни и пожелавшими сохранить о себ добрую память среди живыхъ. Мы очень мало знаемъ подробностей о взаимныхъ отношеняхъ этой Сенской четы, но все-же можемъ заключить, что мужъ не былъ ей очень прятнымъ сотоварищемъ въ жизни и, что среди болотъ Мареммъ, его отталкивающя манеры должны были еще боле усилиться, но, желая подвергнуть жену крайней степени наказаня, онъ былъ вынужденъ, освобождая себя отъ нея,— освободить и ее отъ себя. Такимъ образомъ, не выказывая особой жестокости къ бдной тосканк, мы однако имемъ полное право не питать къ ней того сочувствя, какое мы выказываемъ боле намъ знакомой Гвендолин, которая, вмсто того, чтобы быть освобожденной отъ своихъ грховъ въ Чистилищ, искупляла ихъ на земл.

Отправляясь съ женой на прогулку на яхт, Грандкортъ конечно, не желалъ ее извести: онъ только хотлъ во всякое время быть увреннымъ въ томъ, что она принадлежитъ ему и что онъ можетъ съ ней поступать, какъ хочетъ. Къ тому-же, онъ очень любилъ жизнь на яхт съ ея апатичной, деспотической обстановкой, не нарушаемой никакими свтскими требованями, онъ не считалъ подобное существоване похожимъ на заточене въ замк среди Мареммъ. Онъ имлъ вскя причины удалить на время Гвендолину отъ посторонняго общества, но эти причины были вовсе не жестокаго, кровожаднаго характера. Онъ подозрвалъ, что въ ней развивается духъ сопротивленя его вол, а то, что онъ чувствовалъ при вид ея сантиментальнаго влеченя, къ Деронд онъ самъ во всякомъ другомъ человк назвалъ-бы ревностью. Въ отношени-же къ себ, онъ считалъ это только средствомъ положить конецъ тмъ глупостямъ, которыя должны были произойти отъ свиданя, назначеннаго его женою Деронд и прерваннаго его неожиданнымъ появленемъ. Грандкортъ могъ себя оправдывать тмъ, что онъ имлъ полное право принимать мры для исполненя его женою всхъ принятыхъ на себя обязательствъ. Его бракъ заключался въ добровольной сдлк, вс матеральныя преимущества которой были на ея сторон, и въ числ ихъ заключалось, между прочимъ услове, что мужъ долженъ былъ не допускать ее ни до какого соблазна или неприличнаго поступка. Онъ очень хорошо зналъ, что она вышла за него замужъ, и при этомъ превозмогла свое отвращене къ нкоторымъ фактамъ изъ его жизни, не изъ любви къ нему: онъ купилъ ее своимъ богатствомъ и положенемъ въ свт, которыми она теперь вполн пользовалась, слдовательно, онъ исполнялъ свои обязательства аккуратно.

Гвендолина, съ своей стороны очень хорошо понимала то положене, въ которое она сама себя поставила. Она не могла оправдывать себя тмъ, что въ проэкт ея контракта было одно тайное услове, а именно: необходимость властвовать надъ мужемъ. Несмотря на ея привычку повелвать всми ее окружающими, она не принадлежала къ числу тхъ ограниченныхъ женщинъ, которыя считаютъ свои права непреложными законами, а всякую свою обязанность оскорбленемъ для своего самолюбя. въ ней еще жила совсть, и процессъ искупленя начался для нея еще на земл: она знала, что поступила дурно.

Но заглянемъ нсколько глубже въ сердце этого юнаго существа, вдругъ очутившагося среди синихъ волнъ Средиземнаго моря, оторванной отъ всего мра, на утломъ деревянномъ островк, которымъ являлась яхта ея мужа, которому она себя продала и отъ котораго сполна получила условленную плату,— даже нсколько большую, такъ-какъ щедрая поддержка ея матери вовсе не была условлена ихъ взаимнымъ договоромъ.

На что она могла жаловаться? Яхта эта — была прехорошенькая игрушка, украшенная шелковыми занавсями, зеркалами и рзьбой изъ кедроваго дерева, экипажъ былъ подобранъ самый изысканный, былъ даже одинъ матросъ съ чудными вьющимся кудрями, смуглымъ лицомъ и блыми перламутровыми зубами, наконецъ, на яхт не было Луша, который, устроивъ все, удалился обратно въ Англю. Кром того,Гвендолина любила море, не страдала морской болзнью, а подготовлене яхты къ выходу въ море составляло для нея такую разнообразную дятельность, которая вполн удовлетворяла ея жажду командовать и повелвать, погода была прекрасная и они шли вдоль южнаго берега, гд даже солнцемъ припеченная и дождемъ размытая глина походитъ на лучшй драгоцнный камень и гд можно безпечно колыхаться въ безконечномъ, синемъ пространств, отршившись отъ всего мра вмст съ его горестями и заботами.

Но можетъ-ли что-нибудь утолить жажду сердца, которая лишаетъ человка способности любоваться красотою и длаетъ всякое, утонченное удовольстве нестерпимымъ страданемъ? Какой мусульманскй рай можетъ заглушить нравственныя страданя и гнвный протестъ возмутившейся совсти? А между тмъ, въ то время, когда Гвендолина, сидя на роскошныхъ, шелковыхъ подушкахъ, безсознательно смотрла на спокойную тишину моря и неба, каждую минуту боясь, что вотъ-вотъ Грандкортъ, ходившй взадъ и впередъ по палуб, остановится передъ нею, посмотритъ на нее и заговоритъ съ нею,— гд-нибудь въ отдаленномъ уголк, подъ чернымъ закоптлымъ небомъ, какая-нибудь бдная труженица, готовившая сама обдъ для своего семейства, весело прислушивалась къ поспшнымъ шагамъ возвращавшагося съ работы мужа,— или какая-нибудь счастливая чета, прижавшись щекою къ щек, считала заработанные гроши, на которые она могла позволить себ въ воскресенье отдохнуть отъ городского шума среди зеленыхъ луговъ на деревенскомъ праздник.

Зналъ-ли Грандкортъ, что происходило въ сердц его жены? Онъ зналъ, что она его не любитъ, но необходима-ли вообще любовь? Достаточно того, что она подчинялась его власти, а онъ не привыкъ утшать себя мыслью, какъ многе добродушные люди, что вс окружающе его любятъ. Но онъ не хотлъ допустить предположеня о томъ, что она можетъ чувствовать къ нему отвращене. Это было немыслимо. Онъ зналъ лучше всякаго другого, что такое личное отвращене… Онъ самъ сознавалъ, какъ скучны были его близке, мужчины и женщины, какъ нестерпимо фамильярно они обращались, какъ нелпо одвались, какими противными духами душили свои платки, какими глупостями старались снискивать себ всеобщее расположене. Въ этомъ уничтожающемъ взгляд на окружающихъ онъ до свадьбы вполн сходился съ Гвендолиной, и его отрицательныя отношеня тогда сильно ее привлекали. Поэтому онъ понималъ ея отвращене къ Лушу. Но какъ могъ онъ допустить, чтобъ она питала отвращене къ Генлею Грандкорту? Нкоторые люди утверждаютъ, что вовсе не существуетъ вншняго мра, а друге, наоборотъ, считаютъ себя достойнымъ предметомъ для отвращеня, не дожидаясь того, чтобъ имъ это прямо объяснили. Но Грандкортъ не принадлежалъ ни къ тмъ, ни къ другимъ. Во всю свою жизнь онъ имлъ основательныя причины питать самое лестное мнне о своей привлекательной особ и считать себя не похожимъ на человка, способнаго возбуждать отвращене въ боле или мене развитой женщин. Онъ не имлъ понятя о нравственномъ отвращени и не поврилъ-бы, если-бъ ему сказали, что подобное чувство мало-по-малу можетъ сдлать красоту боле ненавистной, чмъ уродство. Какимъ-же образомъ, посл этого, могъ Грандкортъ отгадывать, что длалось въ сердц Гвендолины?

Что касается до ихъ вншнихъ отношенй, то он не останавливали на себ вниманя постороннихъ, даже иностранной горничной и опытнаго камердинера Грандкорта, а ужъ тмъ боле приличнаго экипажа, смотрвшаго на нихъ, какъ на влюбленную, великосвтскую парочку. Ихъ взаимныя отношеня, главнымъ образомъ, выражались въ приличномъ молчани. Грандкортъ никогда не позволялъ себ никакихъ юмористическихъ замчанй, которыя могли не вызвать улыбку на лиц Гвендолины и вообще не отличался любовью къ пустой болтовн, которая могла-бы послужить источникомъ для какихъ нибудь ссоръ. Онъ очень вжливо поправлялъ на ней пледъ и подавалъ ей то, что въ данную минуту было ей необходимо, она-же не могла отказываться отъ такихъ слишкомъ уже обыкновенныхъ любезностей.

Чаще-же всего между ними происходили сцены въ род слдующей:

— Вонъ, у подножя той скалы виднется плантаця сахарнаго тростника, хочешь на это взглянуть?— спрашивалъ Грандкортъ, подавая ей телескопъ.

— Да, съ большимъ удовольствемъ,— отвчала Гвендолина, помня, что ей слдовало интересоваться сахарнымъ тростникомъ, какъ всякимъ первымъ, попавшимся предметомъ, лежащимъ вн области ея внутреннихъ чувствъ.

Иногда Грандкортъ ходилъ взадъ и впередъ по палуб, останавливаясь и указывая на парусъ, виднвшйся на горизонт, а иногда онъ садился противъ Гвендолины и смотрлъ на нее своимъ властнымъ, неподвижнымъ взглядомъ, точно она составляла неотъемлемую часть яхты. А Гвендолина, чувствуя на себ этотъ взглядъ, всячески старалась не встрчаться съ нимъ глазами. Во время обда онъ замчалъ, что фрукты попортились и что надо зайти въ какой-нибудь портъ за новой провизей, или видя, что она не пьетъ вина, онъ спрашивалъ, не предпочитаетъ-ли она чего нибудь другого. Приличная женщина не могла не отвчать какъ слдуетъ на подобныя замчаня и, если-бъ она даже хотла поссориться съ Грандкортомъ, конечно, не изъ-за такихъ пустяковъ, то ссора съ нимъ была немыслима: онъ не обратилъ-бы никакого вниманя на ея досаду. Къ тому-же какая гордая, уважающая себя женщина, стала-бы ссориться съ мужемъ на яхт?

Грандкортъ былъ очень доволенъ подобной жизнью, онъ держалъ свою жену въ золотой клтк, эта жизнь на виду у всхъ, лишенная всякаго интимнаго характера, по заране опредленному, точно установленному этикету, совершенно подходила къ его холодному высокомрю. Вс ему повиновались, начиная съ супруги, а скрываемый ею въ глубин своей души горячй протестъ противъ подобнаго порабощеня только увеличивалъ для него прелесть деспотизма.

Что касается до Гвендолины, которая никогда не знала какихъ-бы-то ни-было возвышенныхъ стремленй, то жизнь теперь представлялась ей сквозь призму ея отношенй къ своему тирану. Существо, ближайшее къ намъ, все равно по чувству любви или ненависти, часто является для насъ фактическимъ истолкователемъ окружающаго мра. Его тривальныя выраженя, мелочные взгляды, низкя подозрня, мучительная скука могутъ превратить нашу жизнь въ вчную прогулку по Пантеону, населенному уродливыми идолами. Нкоторыя, несчастныя жены часто утшаются надеждой быть матерями, но Гвендолина чувствовала, что желать ей дтей значило стремиться къ окончательному довершеню того несчастя, которое она причинила себ своимъ бракомъ. Поэтому она боле всего боялась сдлаться матерью. Не образъ новой зарождающейся счастливой жизни являлся ей спасительной мечтою спасеня, а нчто совершенно другое…

Развите въ человческомъ сердц чувства ненависти, часто такъ-же необъяснимо для постороннихъ зрителей, какъ возникновене любви, и, дйствительно, оно не зависитъ отъ вншнихъ причинъ. Всякая страсть, какъ зерно, находить пищу въ себ самомъ и становится мало-по-малу центромъ, соединяющимъ въ себ вс жизненныя нити. А ненависть зиждется на страх, который заглушаетъ всякую вспышку безмолвной жаждой мести къ ненавистному существу. Подобному-же мрачному процессу ненависти предавалась Гвендолина въ глубин своего сердца, но это ее не утшало, а напротивъ: какой-то мрачный ужасъ овладвалъ ею. Параллельно съ боязнью передъ мужемъ развивалась въ ней боязнь самой себя, и она съ лихорадочнымъ трепетомъ отворачивалась отъ преслдовавшихъ ее роковыхъ образовъ. Сознане совершеннаго ею поступка и его послдствй багровымъ заревомъ освщало всякую смлую, безумную попытку къ освобожденю. Кром того, она привыкла смотрть на каждый свой поступокъ съ той точки зрня, съ которой долженъ, былъ-бы взглянуть на это Деронда, какого-бы утшеня она ни ждала отъ того или другого поступка, онъ всегда былъ нераздльно связанъ въ ея ум съ тмъ мннемъ о ней, которое онъ могъ внушить Деронд. Онъ казался Гвендолин строгимъ ангеломъ-судьею съ насупленными бровями, отъ котораго она ничего не могла скрыть, вс ихъ взаимныя отношеня были основаны на полномъ доври и правд, такъ-какъ его вляне на нее началось съ возбужденя въ ней недовольства собою. Впрочемъ теперь она и не находила особенной пользы скрывать чего-бы-то ни было: она сознавала ясно, что ей слдовало боле всего опасаться жестокой, страстной вспышки, какого-нибудь безумнаго поступка, который былъ-бы совершенъ какъ-бы во сн, за которымъ послдовало-бы немедленное пробуждене. Увидвъ при дневномъ свт образъ смерти, она-бы почувствовала не удовлетворенное чувство мести, а ужасъ совершеннаго преступленя, не радость свободы, а страхъ передъ блднымъ мертвымъ лицомъ, преслдующимъ ее повсюду. Она помнила слова, Деронды, раздававшяся вчно въ ея ушахъ. ‘Обратите вашъ страхъ въ оруде самообороны, и вы избгнете лишнихъ упрековъ совсти. Этотъ страхъ будетъ постоянно сосредоточивать ваше внимане на возможныхъ послдствяхъ каждаго поступка’. Такъ было и на самомъ дл. Во внутреннемъ сознани Гвендолины соблазнъ и страхъ встрчались, какъ блдные призраки, отражающеся другъ въ друг, и она молила небо объ освобождени ея отъ этихъ ужасныхъ призраковъ. Смутныя, неопредленныя мольбы дрожали на ея губахъ среди могильнаго безмолвя ночи, прерываемаго лишь дыханемъ мужа, плескомъ воды да скрипомъ мачтъ, мысль-же о помощи не представлялась ей иначе, какъ въ форм появленя Деронды, съ его яснымъ мросозерцанемъ и нжной симпатей. Часто посл того, какъ ея воображене рисовало ей кровавые роковые призраки, она впадала въ тяжелое забытье, посл чего наступали минуты просвтленя, мольбы о помощи, и она со слезами умиленя на глазахъ, говорила себ: ‘нтъ,— удержусь отъ грха’.

Такъ шли дни за днями, и яхта Грандкорта, нжно колыхаемая голубыми волнами, медленно двигалась кругомъ Балеарскихъ острововъ, Сардини и Корсики. Но это тихое, мирное ‘развлечене’ становилось для Гвендолины хуже всякаго кошмара.

— Долго мы еще будемъ кататься на яхт?— спросила однажды Гвендолина, посл того, какъ она выходила на берегъ въ Аячо, и это небольшое разнообразе на время изгнало изъ ея головы тревожныя мысли, заставлявшя ее съ ужасомъ отворачиваться отъ мужа.

— Что-жъ намъ другое длать?— спросилъ Грандкортъ,— мн эта жизнь не надола: почему-жъ намъ ее не продолжать? На яхт насъ никто не стсняетъ. Да и куда намъ хать? Мн противны вс заграничные курорты, а въ Райландс мы и такъ достаточно поживемъ. Или ты желаешь непремнно вернуться въ Райландсъ?

— Нтъ,— равнодушно отвтила Гвендолина, которой всякое жилище казалось отвратительнымъ, если она должна была жить въ немъ съ мужемъ,— я только удивляюсь, что теб такъ долго нравится эта жизнь на яхт.

— Я предпочитаю ее всякой другой жизни: къ тому-же я въ прошломъ году вовсе не пользовался яхтой,— отвтилъ Грандкортъ,— но теб она, кажется, уже надола? Женщины чрезвычайно капризны, он всегда хотятъ, чтобъ имъ вс уступали.

— Нисколько,— произнесла Гвендолина съ презрительной улыбкой,— я никогда не требую, чтобъ ты мн въ чемъ-нибудь уступилъ.

— Да и не зачмъ уступать — промолвилъ Грандкортъ холодно.

Посл этого разговора она помирилась съ мыслью, что жизнь на яхт будетъ продолжаться безконечно, но на другой-же день, посл бурной ночи, она впервые почувствовала приступы морской болзни, и Грандкортъ, войдя въ ея каюту сказалъ:

— Буря надлала много вреда, капитанъ говоритъ, что намъ надо зайти починить яхту въ Геную, по крайней мр на недлю.

— А теб это не нравится?— спросила Гвендолина, сильно поблднвшая отъ морской болзни.

— Еще-бы! Кому-же охота жариться на улицахъ Генуи?

— Все-же это разнообразе,— замтила Гвендолина, забывъ свою обычную осторожность.

— Я не желаю никакого разнообразя. Къ тому-же, Генуя прескучный городокъ, единственное утшене для дасъ будетъ разв-въ томъ, что мы будемъ кататься на лодк. Такимъ образомъ, можно провести нсколько часовъ въ день довольно прятно, вмсто того, чтобъ торчать въ прескверномъ отел.

Въ сердц Гвендолины воскресла надежда. Она могла теперь оставаться одна впродолжени нсколькихъ часовъ, пока Грандкортъ будетъ кататься на лодк, такъ-какъ, онъ, конечно, не потребуетъ, чтобъ она его сопровождала. Въ первую минуту радости объ этомъ неожиданномъ освобождени отъ постояннаго присутствя при ней ненавистнаго ей мужа, она составляла сотни дикихъ, фантастическихъ плановъ спасеня, и бгство, казавшееся ей до сихъ поръ невозможнымъ, пробртало въ ея глазахъ прелесть, какъ самое легкое средство избавиться отъ своихъ преступныхъ мыслей. Эта надежда возбудила въ ней новую энергю и придала е необыкновенно оживленный жизнерадостный, видъ,— что уже не могло ускользнуть отъ вниманя Грандкорта.

На другое утро ее разбудилъ стукъ якоря, брошеннаго въ Генуэзской гавани. Она очнулась отъ сна, въ которомъ видла себя спасающейся бгствомъ черезъ Сенисъ и встрчающей Деронду, который уговаривалъ ее вернуться домой.

Черезъ часъ посл этого пробужденя, она, дйствительно, увидла Деронду. Эта неожиданная встрча произошла на роскошной л’стниц отеля ‘Италя’, по которой она поднималась подъ руку съ мужемъ.

Деронда невольно вздрогнулъ и, молча снявъ шляпу, прошелъ мимо. Онъ не считалъ эту минуту удобной для разговора, тмъ боле, что сомнвался, отнесется-ли къ нему достаточно дружелюбно Грандкортъ посл сцены, происшедшей въ Англи, незадолго до ихъ отъзда.

Это сомнне было вполн основательно. Увидвъ Деронду, Грандкортъ тотчасъ-же началъ соображать, не явился-ли онъ въ Геную по тайному уговору съ Гвендолиной? Конечно, онъ вскор долженъ былъ сознаться, что для осуществленя подобнаго заговора, Гвендолина должна была обладать необыкновеннымъ даромъ предвидня, а Деронда — умньемъ мгновенно пролетать громадныя пространства.

Какъ-бы то ни было, но Деронда находился въ Гену, и, хотя Грандкортъ ршился не терять времени на нелпыя объясненя его неожиданнаго прзда, онъ все-же не могъ отнести этотъ прздъ къ одной только случайности. Это былъ, во всякомъ случа, фактъ отвратительный и который, безъ сомння, привелъ Гвендолину въ восторгъ. Человкъ, выходя изъ себя отъ гнва, не ищетъ доказательствъ для своихъ подозрнй, а прямо обвиняетъ всхъ въ тайномъ заговор противъ него. Такъ именно и относился теперь Грандкортъ къ Деронд и Гвендолин, которая, какъ онъ былъ убжденъ, непремнно устроитъ свидане съ Дерондой во время его отсутствя.

Сидя за чашкой кофе и пристально наблюдая издали за женою, онъ ясно замчалъ въ, ней необыкновенное оживлене и особенный блескъ глазъ, обнаруживавшй внутреннюю радость. Пережитыя за послднее время волненя нисколько не повляли на красоту Гвендолины. Она была еще очаровательне, чмъ до свадьбы: ея граця и выражене лица пробрли новую прелесть, благодаря оживленной игр лица и плавности всхъ ея движенй, вся ей фигура обнаруживала то неизъяснимое нчто, которое длаетъ женщину посл свадьбы боле интересной, чмъ до замужества.

Въ это утро лицо ея, благодаря благодтельному вляню морского путешествя, сяло больше, чмъ всегда. Вставъ изъ-за-стола и, по обыкновеню, заложивъ за спину свои блыя, сверкавшя бриллантами руки, она не могла скрыть своего радостнаго ожиданя. Она старалась казаться любезной, такъ-же, какъ глава семьи, желая выказать себя боле любезнымъ къ семь посл скандальной сцены, показываетъ это только передъ своимъ уходомъ изъ дому. Обладая тонкимъ чутьемъ собаки, привыкшей къ своему хозяину и понимающей по малйшему движеню лица желаня своего хозяина, Грандкортъ понялъ т причины, которыя вызвали въ ней такое настроене и ршилъ принять надлежащя мры. Онъ всталъ, закурилъ сигару и, взявъ шляпу, сказалъ:

— Пожалуйста, позвони и скажи Джобсу, чтобъ обдъ былъ готовъ къ тремъ часамъ. Я пошлю Ангуса на берегъ найти парусную лодку: мы подемъ съ тобой вечеромъ кататься по морю. Я буду управлять парусомъ, а ты сядешь за руль. Лучшаго препровожденя времени намъ и не придумать въ этомъ скучномъ городк.

Морозъ пробжалъ но спин у Гвендолины, она чувствовала не только жестокое разочароване, но была убждена, что мужъ бралъ ее съ собою для того, чтобъ не оставить одну: вроятно, эта прогулка казалась ему тмъ прятне, чмъ тяжеле она была для Гвендолины. Но они теперь находились не на утломъ деревянномъ островк, и она сочла возможнымъ на этотъ разъ вступить съ нимъ въ борьбу. Взглядъ внутренняго довольства, сверкавшй въ ея глазахъ, быстро померкъ, и въ ней произошла та перемна, какая происходитъ въ альпйскомъ ледник посл заката солнца.

— Я не желаю этой прогулки,— сказала она,— возьми съ собою кого-нибудь другого.

— Хорошо, если ты не хочешь, то и я не поду,— сказалъ Грандкортъ,— мы оба останемся и будемъ дышать этой проклятой пылью.

— Но я не переношу катаня въ лодк,— произнесла Гвендолина съ сердцемъ.

— Это для меня новость,— возразилъ Грандкортъ съ саркастической улыбкой,— но если ты не хочешь, то пожалуй, останемся.

Онъ положилъ на столъ шляпу, снова закурилъ сигару и сталъ ходить взадъ и впередъ по комнат, останавливаясь по временамъ у окна. Гвендолина ршилась не уступать, она знала, что безъ нея онъ не подетъ, но, если ему уже суждено было тиранить ее, то она, по крайней мр, не позволитъ ему поставить на своемъ относительно формы этой тирани. Она заставитъ его остаться дома!

Не говоря ни слова, она вышла въ сосднюю комнату и бросилась въ кресло, она сознавала, что ея горю не было никакого исхода и снова роковыя мысли овладли ея сердцемъ, изгнавъ изъ него только-что воскресшую надежду.

Черезъ нсколько минутъ Грандкортъ подошелъ къ ней въ шляп и, усвшись прямо противъ ея кресла, небрежно сказалъ:

— Ты успокоилась или все еще капризничаешь? Ты нарочно стараешься сдлать мн что-нибудь непрятное.

— А почему ты хочешь сдлать мн непрятность?— спросила Гвендолина, чувствуя неожиданный припадокъ безпомощнаго горя.

— Скажи мн, пожалуйста, на что ты жалуешься?— сказалъ Грандкортъ, пристально глядя на нее,— разв только на то, что я остаюсь съ тобою?..

Она не могла произнести ни слова. Сказать правду было невозможно, ее душили слезы. Черезъ минуту отчаяне и унижене до того овладло ею, что она горько заплакала, впервые выказавъ передъ мужемъ свою слабость.

— Я надюсь, что это тебя успокоитъ,— сказалъ Грандкортъ посл нкотораго молчаня,— но, признаюсь, подобныя сцены очень непрятны и ни къ чему не поведутъ. Право, я не понимаю, зачмъ прибгаютъ къ нимъ женщины. Ты, вроятно, имешь какую-нибудь цль, но я вижу только одинъ результатъ: скучный вечеръ дома, вмсто прятной прогулки до морю.

— Такъ подемъ-же!— воскликнула вдругъ Гвендолина.— Можетъ быть мы и утонемъ!..

Слезы снова потекли по ея щекамъ. Это странное поведене жены еще боле убдило Грандкорта въ томъ, что дло шло о Деррид. Онъ пододвинулъ стулъ къ креслу Гвендолины и вполголоса сказалъ:

— Выслушай меня.,

Въ этихъ словахъ заключалась какая-то неумолимая сила. Гвендолина отвернулась отъ него, но перестала плакать и, крпко сжавъ руки, низко опустила голову.

— Намъ надо понять другъ друга,— продолжалъ Грандкортъ тмъ же тономъ,— я очень хорошо знаю, что все это означаетъ. Но, если ты думаешь, что я позволю теб дурачить меня, то ты жестоко ошибаешься. Что ждетъ тебя, если ты будешь вести себя не такъ, какъ слдуетъ моей жен? Одинъ позоръ! Твое дло выбирать, но помни: Деронда тебя и знать не хочетъ.

— Это — ложь!— воскликнула Гвендолина,— Ты меня не понимаешь! Гораздо лучше будетъ, если ты позволишь мн разговаривать съ кмъ я хочу. Это будетъ гораздо безопасне….

— Предоставь мн объ этомъ судить,— холодно отвтилъ Грандкортъ, вставая и отходя къ окну.

Слова Гвендолины имли для нея самой такой ясный, роковой смыслъ, что она сама испугалась, когда ихъ произнесла. Она думала, что и Грандкортъ ихъ пойметъ. Но онъ былъ застрахованъ отъ всякихъ предчувствй и опасенй, онъ отличался мужествомъ и самоувренностью человка, убжденнаго въ своей сил. Въ эту минуту онъ чувствовалъ только удовольстве при мысли, что держалъ жену на мундштук. ‘Не пройдетъ и года,— думалъ онъ,— она совсмъ объздится, и тогда будетъ достаточно одного моего взгляда’. Онъ стоялъ у окна, водя рукой по бакенбардамъ, очевидно, дожидаясь чего-то. Между тмъ, Гвендолина чувствовала, что по-прежнему ее душитъ тяжелый кошмаръ, и что эта ужасная, неподвижная фигура застилаетъ передъ нею весь мръ.

— На что-же ты ршилась?— спросилъ онъ, наконецъ, взглянувъ на нее холодно,— какъ мн распорядиться?

— демъ!— воскликнула Гвендолина.

Она чувствовала какъ мрачныя стны темницы ее тснятъ со всхъ сторонъ, что этотъ человкъ, пока онъ живъ, будетъ безгранично ею повелвать. Его слова жгли ее, какъ раскаленное желзо: сопротивляться еку было-бы совершенно безполезно, даже глупо.

Лодка была уже нанята, и Гвендолина передъ обдомъ пошла съ мужемъ на берегъ посмотрть ее. Грандкортъ былъ теперь въ прекрасномъ расположени духа и съ презрительной улыбкой самодовольствя смотрлъ на общее внимане, которое онъ возбуждалъ во всхъ встрчавшихся на берегу. Повсюду слышался одобрительный говоръ объ англйскомъ лорд, который только-что прибылъ на своей роскошной яхт и отправляется въ море одинъ на лодк, умя, какъ всякй англичанинъ, такъ-же ловко обращаться съ парусомъ, какъ и съ лошадью. Утромъ Грандкортъ замтилъ въ Гвендолин необычайное одушевлене, а теперь она видла въ немъ что-то необыкновенное, онъ ршился во чтобы-то ни стало совершить эту прогулку въ лодк и чувствовалъ удовольстве, отъ того, что поставилъ на своемъ, что побдилъ Гвендолину. Къ тому-же, онъ вообще отличался замчательной физической силою и любилъ опасность.

Они оба снова появились на берегу часовъ въ пять пополудни.

Нкоторые изъ стоявшихъ на берегу говорили между собою о томъ, что къ закату солнца могъ подняться втеръ и что необходимо будетъ осторожно поварачивать парусъ, но самоувренная осанка Грандкорта. убждала всхъ, что лучше не обращаться къ нему съ совтами, такъ какъ онъ самъ зналъ не хуже ихъ, что длать.

Какъ только лодка отошла отъ пристани, Гвендолина погрузилась въ тяжелую думу. Она не боялась вншнихъ опасностей: она гораздо больше страшилась своихъ собственныхъ помысловъ и тхъ адскихъ виднй, которыя витали вокругъ нея. Ее ужасала ненависть къ мужу, въ этотъ день достигшая крайняго напряженя. Держа въ рукахъ руль и, безмолвно повинуясь распоряженямъ мужа, она искала спасеня отъ овладвавшаго ею страха при мысли о самой себ и о Деронд. Она была уврена, что онъ не удетъ, не повидавшись съ нею, такъ-какъ онъ, конечно, зналъ, что она нуждалась въ его поддержк. Мысль о его близости могла бы еще спасти ее отъ несчастя. Но роковые образы, обступивше ее со всхъ сторонъ и терзавше ея сердце, молча длали свое дло…

Лодка плавно скользила по морю. Дулъ легкй, западный втерокъ. Небольшя тучи заволакивали горизонтъ, умряя яркй блескъ солнца, склонявшагося къ закату. Тамъ и сямъ мелькали паруса. Вдали смутно виднлся городъ и надъ нимъ неясныя очертаня горъ. Кругомъ царила гробовая тишина.

— Какъ теб нравится наша сегодняшняя прогулка?— спросилъ Грандкортъ.

— Очень!

— Ты теперь согласна, что намъ не предстояло ничего лучшаго?

— Да, мн кажется, что мы будемъ всегда носиться по волнамъ, какъ вчный жидъ,— промолвила Гвендолина, дико сверкнувъ глазами.

Грандкортъ пристально посмотрлъ на нее.

— Если ты хочешь,— сказалъ онъ,— мы можемъ завтра отправиться на лодк въ Спецю, а яхта придетъ за нами туда.

— Нтъ, зачмъ? Такъ лучше…

— Хорошо, мы завтра опять можемъ повторить то-же самое. Но пора и назадъ. Постой: я поверну парусъ…

ГЛАВА LV.

Когда Деронда встртилъ Гвендолину и Грандкорта на лстниц отеля ‘Италя’, онъ отправлялся на второе свидане съ матерью, и вс его мысли были сосредоточены исключительно на этомъ предмет.

Часа черезъ два посл этого свиданя, онъ узналъ, что княгиня Гольмъ-Эберштейнъ ухала изъ Генуи, и онъ могъ теперь отправиться къ Майнцъ для отдачи осифу Калониму письма и полученя отъ него семейной шкатулки. Но сложныя душевныя побужденя, не принимавшя, однако, формы опредленныхъ причинъ, еще удерживали его почему-то въ Гену.

Долго посл отъзда матери отъ оставался въ какомъ-то апатичномъ состояни, переживая вновь событя послднихъ дней. Теперь, наедин съ самимъ собою, онъ съ чувствомъ состраданя плакалъ надъ несчастной судьбой этой женщины, столь близкой ему и, вмст съ тмъ, столь далекой. Все въ его глазахъ какъ-то вдругъ перемнилось: его надежды, и опасеня стали совершенно другими, какъ-будто онъ среди мрака ночи, присталъ къ чужому стану и утромъ, при первыхъ лучахъ солнца, замтилъ, что шатры его соратниковъ раскинуты на другомъ мст. Онъ тревожно сознавалъ, что иметъ много общаго со своимъ ддомъ и что въ его сердц воскресаютъ пламенныя чувства истиннаго еврея. Къ этимъ грезамъ неотступно примшивались образы Мардохея и Миры, которые вообще никогда его не покидали, а теперь какъ-бы сочувственно ему улыбались.

Бой часовъ вывелъ его изъ его безчувственной апати, онъ заглянулъ въ ‘путеводитель’ и ршилъ отправиться со слдующимъ поздомъ,— но въ то-же время не двигался съ мста. Онъ мысленно стремился въ Майнцъ, гд его ожидало наслде его предковъ, и въ Лондонъ, куда влекла его любовь, но какя-то другя чувства удерживали его въ Гену. Онъ не. гбворилъ себ прямо: ‘я останусь здсь, потому что сегодня пятница, и я пойду въ синагогу, къ томуже, можетъ быть, я увижу еще разъ Грандкорта’, онъ просто сидлъ неподвижно и мысленно рисовалъ себ старую синагогу, вроятно, нисколько неизмнившуюся съ тхъ поръ, какъ въ ней молился его ддъ, и думалъ, что было-бы жестоко съ его стороны ухать, не выказавъ Гвендолин своего сочувствя посл ихъ послдняго, прерваннаго Грандкортомъ, свиданя.

Въ подобномъ настроени, онъ отложилъ свой отъздъ. пообдалъ безъ всякаго аппетита и пошелъ въ синагогу. По дорог онъ узналъ, что Грандкорты еще оставались въ отел, но вечеромъ предприняли морскую прогулку въ лодк. Это извсте не могло отвлечь его вниманя отъ искренно молящихся евреевъ въ синагог. Они, по описанямъ княгини, напоминали ему его дда, который, какъ онъ полагалъ, былъ необыкновеннымъ евреемъ, также, какъ и Мардохей. Но разв пылке, глубоко и искренно врующе люди вообще не кажутся странными! Размышленя эти, однако, заставили его уйти изъ синагоги до окончаня службы. Почти безсознательно онъ направилъ свои шаги къ набережной, гд могъ встртить Грандкортовъ, возвращающихся съ прогулки, и ршилъ прямо подойти къ нимъ, какъ-бы совершенно игнорируя нерасположене къ ному мужа Гвендолины.

Солнце окончательно сло за тучи, и только слабый, желтоватый отблескъ дрожалъ еще на поверхности моря, волнуемой довольно сильнымъ втромъ. Подходя къ пристани, Деронда замтилъ, что многочисленныя толпы народа сосредоточили свое внимане на маленькой лодк, которая быстро подвигалась къ берегу, благодаря усилямъ двухъ гребцовъ. Разговоръ шелъ очень оживленный, на различныхъ языкахъ, но Деронда нашелъ, что лучше не разспрашивать о случившемся у другихъ, а пробраться впередъ и убдиться, въ чемъ дло. Нкоторые изъ присутствовавшихъ смотрли въ зрительныя трубы и громко заявляли, что въ лодк лежитъ утопленникъ. Одни утверждали, что это былъ милордъ, отправившйся съ женою въ море, а друге полагали, что фигура, лежавшая на дн лодки, была миледи. Какой-то французъ громко кричалъ, что это, вроятно, милордъ по англйскому обычаю, утопилъ свою жену, шкиперъ англичанинъ вступилъ съ нимъ, въ жаркй споръ доказывая, что въ лодк была женщина. Въ голов Деронды при этомъ замелькали самыя разнородныя мысли и опасеня. Неужели это была м-съ Грандкортъ?

Вскор всякое сомнне исчезло: лодка пристала къ берегу, и Гвендолина медленно поднялась съ ея дна, гд она лежала, покрытая, кускомъ смоляной парусины. Блдная, дрожа всмъ тломъ, съ распущенными волосами и дико блуждающими глазами, она со страхомъ озиралась по сторонамъ, точно вс стоявше на берегу хотли ее схватить и бросить въ тюрьму. Одинъ изъ гребцовъ, мокрый съ головы до ногъ, выскочилъ изъ лодки и побжалъ къ своей хижин, Деронда хотлъ поспшить къ Гвендолин на помощь, но находившеся тутъ матросы помшали ему и бережно высадили на берегъ Гвендолину, которая бросала на всхъ безчувственные, испуганные взгляды. Вдругъ она увидла Деронду и, какъ-бы ожидая его, протянула къ нему об руки и крикнула страшнымъ, глухимъ голосомъ:

— Свершилось! Онъ умеръ!

— Тише, тише!— воскликнулъ Деронда,— успокойтесь. Я родственникъ мужа этой дамы — прибавилъ онъ обращаясь къ матросамъ:— проводите ее въ отель ‘Италя’, а все остальное я уже возьму на себя.

Оставшись на берегу, онъ разспросилъ о случившемся у одного изъ гребцовъ и узналъ, что Грандкортъ утонулъ, а его лодку унесло въ море. Что-же касается до Гвендолины, то она была спасена въ ту самую минуту, когда она съ отчаяня бросилась въ воду вслдъ за мужемъ.

Посл этого Деронда поспшилъ въ отель, послалъ за лучшими докторами и телеграфировалъ сэру Гюго, чтобъ онъ немедленно прхалъ, а также м-ру Гаскойну съ просьбой передать грустное извсте м-съ Давило. Онъ помнилъ, что Гвендолина, въ минуту откровенной исповди, говорила ему, что присутстве матери служило ей всегда самымъ лучшимъ утшенемъ.

ГЛАВА LVI.

Деронда не раздвался всю эту ночь. Прежде, чмъ лечь въ постель, Гвендолина потребовала его къ себ и шопотомъ, едва сдерживая свое волнене, просила его придти къ ней на другое утро, какъ только, она за нимъ пришлетъ. Хотя она сравнительно была уже теперь нсколько спокойне, чмъ раньше, на берегу, но Деронда боялся, чтобъ ночью не произошла въ ней какая-нибудь перемна къ худшему, и чтобы она, въ лихорадочномъ бреду, не произнесла, какого-нибудь неосторожнаго слова. Онъ сказалъ горничной Гвендолины, чтобъ за нимъ прислали во всякое время, если случится что-нибудь серьезное. Онъ счелъ своей обязанностью принять на себя вс попеченя о ней, пока не прдутъ ея родственники изъ Англи. Ему тмъ легче было поставить себя такъ по отношеню къ ней, что старый каммердинеръ Грандкорта давно зналъ его, какъ близкаго человка всей ихъ семьи.

Но къ утру усталость и треволненя тяжелаго дня осилили Деронду, и онъ заснулъ крпкимъ сномъ.

Проснувшись на другой день, онъ съ удовольствемъ узналъ, что за нимъ еще не присылали и что Гвендолина проведши ночь безъ сна, недавно крпко заснула. Онъ удивлялся, какъ могла она выказать такую силу воли и умла такъ скрывать свои чувства. Самъ-же онъ продолжалъ оставаться въ полной апати, свидане съ матерью такъ сильно утомило его нервы, что теперь весь организмъ его словно замеръ, онъ заботился о Гвендолин скоре по чувству долга, чмъ по своей обычной симпати къ людямъ.

Деронда прежде всего позаботился о составлени формальнаго акта, на основани свидтельскихъ показанй рыбаковъ, спасшихъ Гвендолину. Но, въ сущности, онъ узналъ очень мало подробностей рокового происшествя. Рыбаки объясняли только, что они замтили лодку, въ которой отправился Грандкортъ, со спущеннымъ парусомъ и въ ту самую минуту, когда приблизились къ ней, услыхали только крикъ бросившейся въ воду женщины. По ихъ мнню, Грандкортъ, вроятно, не сумлъ какъ слдуетъ повернуть парусъ, полотномъ его столкнуло въ воду, и онъ утонулъ, не умя плавать.

Вернувшись въ отель, Деронда узналъ, что Гвендолина проснулась и хочетъ его видть. Его провели въ полутемную комнату со спущенными занавсями и сторами. Гвендолина сидла на диван, закутанная въ блую шаль, устремивъ глаза на дверь съ нетерпливымъ безпокойствомъ. Ея роскошные волосы были старательно собраны на затылк и въ ея ушахъ блестли бирюзовыя серьги. При вход Деронды въ комнату, она вскочила и выпрямилась во весь ростъ. Въ блой шали, блдная, съ покраснвшими глазами и полуоткрытымъ ртомъ, какъ пойманный и обезоруженный преступникъ, она показалась Деронд призракомъ той гордой Гвендолины Гарлетъ, которую онъ въ первый разъ увидлъ за игорнымъ столомъ. Въ сердц его мгновенно пробудилось къ ней горячее сочувстве, которое еще боле усиливалось отъ воспоминаня объ ихъ странныхъ, прежнихъ отношеняхъ.

— Пожалуйста, сядьте,— сказалъ онъ, подходя къ ней, она молча опустилась въ кресло.

— Пододвиньте стулъ поближе ко мн — произнесла она:— я не могу говорить громко. Вы знаете, что я преступница?

Деронда вздрогнулъ и только отвтилъ:

— Я ничего не знаю.

— Онъ умеръ!— промолвила она тмъ-же глухимъ, но ршительнымъ тономъ.

— Да,— сказалъ Деронда, не сознавая того, что онъ говоритъ.

— Никто уже не увидитъ его лица?— продолжала она, сдержаннымъ трепетомъ, не возвышая голоса.

— Никто.

— Но я всегда буду видть передъ собой это лицо… это мертвое лицо!..

Эти слова она произнесла, не глядя на Деронду, а устремивъ свой взглядъ въ пустое пространство. Не преувеличивала-ли она отъ страха и волненя смыслъ совершившагося событя и свою роль въ немъ? не говорила-ли она это въ безсознательномъ бреду? Эти мысли блеснули въ голов Деронды, какъ свтлая надежда. Но борьба разнородныхъ чувствъ мшала ему высказать ихъ. Гвендолина, хотла раскрыть передъ нимъ свое сердце, а онъ боялся выслушать ея исповдь. Его пугала предстоявшая ему обязанность, и онъ желалъ, чтобъ она сохранила свою тайну въ себ самой, хотя вполн сознавалъ, какъ постыдно подобное желане, какъ постыдно опасаться, что тайна этой женщины ляжетъ камнемъ и на его душу.

— Вы не полагаете, что я обязана сказать правду всему мру?— продолжала Гвендолина, пытливо глядя на Деройду,— вы не думаете, что я должна быть публично опозорена? Я бы этого не вынесла! Я не могу сказать всего даже матери, но я отъ васъ не скрою ничего. Ради Бога, не говорите, что мою исповдь должны услышать и друге.

— Я ничего не могу сказать, потому что ничего не знаю,— отвтилъ Деронда мрачно,— но я отъ всего сердца желалъ-бы вамъ помочь.

— Я вамъ сказала уже съ самаго начала… когда еще была въ состояни говорить…. что боюсь самой себя,— произнесла Гвендолина съ такою жалобной мольбою въ голос, что Деронда отвернулся, чтобъ не увидть выраженя ея лица,— я чувствовала въ себ страшную, постоянно усиливавшуюся ненависть. Въ голов моей постоянно носились мысли о томъ, какъ освободиться отъ этого ужаснаго положеня. Мн становилось все страшне и страшне!.. Вотъ почему я въ Лондон попросила васъ прхать ко мн. Я хотла еще тогда открыть вамъ все, но не могла сразу. А потомъ онъ пришелъ.

Она остановилась, и лихорадочная дрожь пробжала по ея тлу.

— Но теперь, я вамъ скажу все!— продолжала она.— Думали-ли вы, что женщина, боровшаяся съ самимъ собою, умолявшая небо о спасени и безнадежно искавшая помощи у другихъ, можетъ сдлаться убйцей?

— Боже мой!— воскликнулъ Деронда глухимъ, дрожащимъ голосомъ,— не терзайте понапрасну себя и меня! Вы его не убили! Напротивъ, вы бросились въ воду, чтобъ его спасти. Когда нибудь, посл вы мн разскажете вс подробности. Я знаю, что эта смерть — случайность, и вы не могли ее предотвратить.

— Не сердитесь на меня,— проговорила Гвендолина съ дтской мольбою,— вы говорили, что боле сочувствуете несчастнымъ, гршнымъ созданямъ вы говорили, что они еще могутъ исправиться. Еслибъ я не слыхала этого отъ васъ, мн было-бы еще хуже. Я помню все, что вы мн говорили. Даже въ послднюю минуту… я потому и… Но, если вы теперь не позволите мн сказать вамъ все, если вы отъ меня отвернетесь, то что-же станется со мною? Разв я стала хуже съ тхъ поръ, какъ узнала васъ? Нтъ. Зло жило уже во мн и до васъ, можетъ быть, оно было-бы еще сильне. Неужели вы меня бросите теперь?

Ея крпко стиснутыя руки безпомощно дрожали, а губы судорожно сдвигались, не издавая никакого звука. Деронда не могъ произнести ни слова, не могъ смотрть на нее. Онъ взялъ ея руку и крпко сжалъ, краснорчиво выражая этимъ: ‘я тебя не покину’. И, однако, онъ чувствовалъ себя въ положени человка, подписывавшаго бланкъ, на которомъ можно было выставить нчто роковое. Ихъ обоюдное положене, его отвернутое отъ нея лицо, выражавшее самое жгучее страдане, могли-бы сразу объяснить постороннему наблюдателю въ чемъ дло?

Гвендолина до сихъ поръ ни въ комъ еще не встртила такого сочувствя къ себ, и ея силы вдругъ вернулись къ ней. Она продолжала свою исповдь, увренная въ его терпливомъ внимани. Она говорила отрывисто, нисколько не придерживаясь хронологическаго порядка событй.

— Въ моемъ ум вертлись всяке помыслы, но вс он были такъ неясны. Меня приводили въ ужасъ мои собственныя мысли. Давно уже я видла передъ собою его мертвое лицо,— прибавила она почти на ухо Деронд,— и я желала, чтобъ онъ умеръ… Но мысль объ этомъ меня пугала… Во мн было два различныхъ существа. Я желала его убить… и я страшилась… Я чувствовала заране свое преступлене. Но оно свершилось!..

Она умолкла: точно память ея вдругъ перестала ей повиноваться.

— Когда я въ первый разъ говорила съ вами въ аббатств, я уже кое-что сдлала,— продолжала она черезъ нсколько минутъ,— это была единственная попытка къ осуществленю моихъ роковыхъ замысловъ. Среди драгоцнныхъ игрушекъ въ моемъ будуар былъ прелестный, маленькй, острый кинжалъ. Я его спрятала въ свой туалетный несессеръ и постоянно думала о томъ, какъ бы его примнить къ длу? Я хотла положить его къ себ подъ подушку. Но я этого не сдлала. Я никогда не отпирала ящичка, въ которомъ онъ хранился. На яхт на меня даже нашелъ такой страхъ, что я бросила ключъ отъ ящичка въ море. Но страшныя мысли не покидали меня, я стала думать, какъ открыть его безъ ключа, а когда мы прибыли сюда въ Геную, мн пришла въ голову мысль отпереть его другимъ образомъ… Но тутъ, на лстниц, я увидла васъ и ршилась повидаться съ вами наедин, чтобы сказать вамъ все, чего не могла высказать въ Лондон. Но меня принудили отправиться въ лодк…

Къ горлу у нея подступили слезы, и она молча откинулась на спинку кресла. Вспоминая объ этомъ тяжеломъ момент, она какъ-бы забывала обо всемъ, случившемся посл

— Все это плодъ вашего воображеня,— сказалъ Деронда не глядя на нее,— я знаю: вы до конца сопротивлялись страшному соблазну.

Она молчала. Слезы текли цо ея щекамъ. Она стерла ихъ платкомъ и, собравшись съ силами, сказала почти шопотомъ:

— Нтъ, нтъ! Видитъ Богъ, я вамъ скажу всю правду. Я ничего отъ васъ не скрою! Я думала, что никогда не сумю совершить ничего преступнаго. А, между тмъ, я была преступна. Я чувствовала себя преступницей. Все казалось мн карой, даже солнечный свтъ. Вы знаете, что я не должна была выдти за него замужъ. Съ этого и началось. Я причинила несчасге другимъ и не принесла счастя себ. Я хотла жить въ свое удовольстве и только подготовляла себ неизбжное горе. Я хотла извлечь пользу для себя изъ несчастя другого,— вы помните, какъ въ рулетк, но деньги только жгли мои руки. Мн нельзя было жаловаться. Я торжествовала и, вмст съ тмъ, чувствовала свою виновность. На яхт, въ открытомъ мор, я цлыя ночи не смыкала глазъ и все думала. Только мысль о васъ еще нсколько поддерживала меня. Я была уврена, что вы не захотите казнить меня и протянете мн руку помощи… Вы не измните себ, вы не захотите покарать меня теперь? Да?

Слезы снова душили ее..

— Боже избави!— пробормоталъ Деронда.

Ему было больно слушать эту исповдь, но онъ не смлъ прервать ее какимъ-быто ни-было вопросомъ. Наконецъ, посл непродолжительнаго молчаня, она снова наговорила, переходя уже къ послднимъ событямъ:

— Мн было очень тяжело, когда меня принудили отправляться на лодк въ море. Увидавъ васъ, я съ неожиданною радостью ршилась снять съ своего сердца давившй его камень и открыть вамъ все. Я надялась, что тогда злоба, ненависть, соблазнъ и страхъ, преслдовавше меня, потеряютъ свою силу. Но, когда меня оторвали отъ васъ и посадили въ лодку, вс злыя мысли снова вернулись ко мн, и мн уже невозможно было отъ нихъ отдлаться. Я отдала-бы все въ ту минуту, чтобъ избавиться отъ него на вки. Что бы я длала, если-бъ онъ былъ живъ? Я не жалю о его смерти, но я не могу вчно видть передъ собою его мертвое лицо… Да! я поступила, каръ презрнный трусъ. Мн слдовало вынести позоръ и уйти, бжать. Лучше было-бы просить милостыню, чмъ чувствовать въ себ адскую жажду мести… Мн иногда казалось, что онъ меня убьетъ, если я буду сопротивляться его вол… Но теперь это лицо, это мертвое лицо, оно не даетъ мн покою!..

Неожиданно выпустивъ руку Деронды, она вскочила съ креселъ и, простирая руки кверху,— прокричала страшнымъ голосомъ.

— Я злая, гршная женщина! Что мн длать? У кого просить помощи? Я тону!.. Умри… умри… исчезни во мрак! Неужели вс меня безжалостно бросятъ?!

Она снова опустилась въ кресло и залилась слезами. Деринда былъ пораженъ этой новой страстной вспышкой. Онъ думалъ уже, что свидане съ матерью окончательно заглушило въ немъ способность откликнуться на какое-бы то ни-было новое ощущене, но исповдь юнаго существа, еще недавно столь жизнерадостнаго и легкомысленнаго, а теперь предававшагося такому безпомощному отчаяню, заставила его сердце забиться еще тревожне, чмъ другая исповдь, исповдь другого разбитаго сердца… Онъ находился въ томъ мрачномъ настроени, когда чувство состраданя побуждаетъ насъ отказаться отъ всякихъ удовольствй и жить только для страждущихъ и несчастныхъ. Онъ всталъ и, невольно отвернувшись отъ нея, отошелъ къ окну, но черезъ минуту снова обернувшись, увидлъ, что она молча смотритъ на него широко раскрытыми глазами. Въ эту минуту она представляла собой олицетворене самой отчаянной мольбы. Неужели онъ ее броситъ? Ихъ взгляды встртились въ первый разъ посл того, какъ она сказала: ‘я преступница’,— и его грустный взоръ ясно говорилъ ей: ‘я это знаю, но все-таки не покину васъ’. Онъ снова слъ подл нея, но не взялъ ея руки и попрежнему смотрлъ въ сторону.

Выражене его лица, произвело на Гвендолину такое-же впечатлне, какъ его грустный взглядъ когда-то въ аббатств, забывъ свою печаль, она съ искреннимъ сожалнемъ сказала:

— Я вамъ причиняю горе?

— О!— воскликнулъ Деронда,— тутъ дло идетъ, не о моемъ гор или удовольстви. Я желаю вамъ помочь. Скажите мн все. Исповдь, кажется, облегчаетъ ваши страданя.

Хотя эти слова звучали искренней преданностью, но он какъ-бы боле открывали нравственную бездну между ними и она чувствовала, что ей было трудно продолжать. Она готова была броситься передъ нимъ на колни, но какое-то сложное чувство удерживало ее, и она осталась безмолвной и неподвижной.

— Можетъ быть, вы слишкомъ измучены,— сказалъ, наконецъ, Деронда,— не лучше-ли мн уйти, а вы пришлете за мною, когда немножко оправитесь.

— Нтъ, нтъ,— отвтила Гвендолина поспшно, боясь что онъ уйдетъ,— я хочу вамъ разсказать.ъ все, что случилось въ лодк. Я была вн себя отъ злобы, что меня заставили предпринять эту морскую прогулку и сидла неподвижно, какъ невольникъ. Мало-по-малу мы удалялись отъ города въ открытое море, мы не смотрли другъ на друга и не разговаривали, онъ только давалъ мн приказаня, какъ дйствовать рулемъ. Вокругъ все было безмолвно. Я вспоминала, что въ дтств я очень хотла полетть въ челнок по голубымъ волнамъ въ такую страну, гд не было людей, которыхъ я не любила, тогда я не терпла только одного человка: моего отчима. Теперь я сидла въ лодк съ человкомъ, къ которому въ эту минуту чувствовала наибольшую ненависть, а судьба уносила меня все дале и дале отъ возможнаго спасеня. Я была безпомощне, чмъ когда-либо прежде. Въ голов моей толпились злыя мысли, преступныя надежды… Я лично не хотла умереть, и меня очень страшила возможность утонуть вмст съ нимъ. Если-бъ я смла, я стала-бы молить небо, чтобы оно ниспослало ему погибель. Я не знала, какъ его убить — но уже я не разъ убивала его мысленно…

Она умолкла на нсколько минутъ, какъ-бы удрученная тяжестью воспоминанй, которыхъ нельзя было высказать словами.

— Я чувствовала, что становилась все хуже и хуже, продолжала она,— преступныя мысли брали верхъ надъ всмъ въ моемъ сердц, изгоняя изъ него всякое сознане добра. Я помню, что, бросивъ шнурокъ отъ руля, я произнесла ‘Боже!’ Потомъ меня заставили снова взяться за руль, и я уже ничего не помнила. Гршныя мысли снова зашевелились въ моемъ сердц… Я не знаю какъ… онъ повертывалъ парусъ… порывомъ втра… его столкнуло въ воду… Я ничего не помню, ничего не знаю… только вдругъ я увидла свою смутную надежду осуществленной!..

Она на мгновене остановилась и продолжала еще поспшне, почти шепотомъ:

— Я видла, какъ онъ погрузился въ воду, и сердце мое едва не выпрыгнуло изъ груди. Но я не двинулась съ мста и не разжала рукъ. Я, въ одно и то-же время, обрадовалась своему спасеню и очень хорошо знала, что это радость очень пустая, и что онъ вынырнетъ. Онъ снова показался на поверхности, но уже на значительномъ разстояни, такъ-какъ лодка не переставала подвигаться. Все это произошло въ одно мгновене. ‘Веревку!’ воскликнулъ онъ не своимъ голосомъ. Я слышу этотъ голосъ до сихъ поръ… Я схватила веревку… Я чувствовала, что должна это сдлать, ибо, такъ или иначе, онъ спасется. Онъ умлъ плавать, и я боялась этого. Но онъ вновь исчезъ въ морской глубин… а я держала веревку въ рук. Опять надъ водою показалось его лицо и снова раздался его крикъ. Я протянула руку, но губы мои лепетали: ‘умри!..’ И онъ исчезъ на вки… Я чувствовала, что все кончено, что я погибла, что я преступница. Не знаю, что я тогда думала, но я сама бросилась въ воду. Вроятно, я хотла спастись отъ своего преступленя, отъ страшнаго зрлища этого мертваго лица… О, я знаю, это страшное лицо никогда никогда меня не докинетъ! Вотъ все, что случилось… Вотъ что я сдлала… Теперь вы знаете все.

Она умолкла и въ изнеможени опустила голову на спинку кресла. Деронда чувствовалъ нчто въ род радости: его опасеня были страшне дйствительности. Изъ исповди Гвендолины видно было, что она долго боролась со своими злыми мыслями. Смерть Грандкорта произошла независимо отъ ея воли. Но все-же вншнее проявлене преступнаго намреня не можетъ измнить его преступности. Деронда это вполн сознавалъ, но, въ то-же время, былъ убжденъ, что Гвендолина сама преувеличивала свою вину и придавала неопредленному, минутному желаню значене ршительнаго поступка. Во всякомъ случа, мучивше ее укоры совсти означали, что ея натура еще способна къ исправленю, и что передъ нею открывается новая жизнь. Въ этомъ отношени она рзко отличалась отъ обыкновенныхъ преступниковъ, которые только сожалютъ о неудач своихъ преступленй. Деронда не могъ произнести ни слова въ утшене Гвендолин,— съ цлью ослабить ея святое отвращене отъ дурныхъ стремленй ея сердца. Онъ чувствовалъ, что ему приходилось-бы только подтвердить ея самоосуждене, а потому онъ предпочелъ молчать.

Прошло нсколько минутъ глубокаго молчаня. Наконецъ, онъ взглянулъ на нее: она полулежала въ креслахъ съ откинутой назадъ головою и закрытыми глазами, точно сраженная бурей голубка, неимвшая силъ продолжать своего полета. Онъ всталъ и подошелъ къ ней. Она очнулась и открыла глаза. По всему ея тлу пробжала дрожь, какъ-бы отъ страшнаго испуга.

— Вы должны отдохнуть,— сказалъ онъ,— постарайтесь уснуть. Я могу придти къ вамъ сегодня вечеромъ… завтра… когда хотите. Но теперь не будемъ боле объ этомъ говорить.

Гвендолина молча кивнула головой, и на глазахъ ея снова показались слезы, Деронда позвалъ горничную и, посовтовавъ уложить въ постель больную, вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА LVII

Вечеромъ Гвендолина снова послала за Дерондой. Прошло почти около сутокъ съ той минуты, когда рыбаки привезли ее на берегъ, она сидла теперь у открытаго окна, устремивъ пристальный взглядъ въ море. Она теперь казалась спокойне, чмъ утромъ, но глубокая печаль сквозила во всхъ ея чертахъ. Увидавъ Деронду, она не протянула ему руки, а поспшно сказала:

— Какъ долго! Сядьте подл меня.

Онъ исполнилъ ея желане, замтивъ по ея лицу, что она желаетъ говорить, онъ приготовился слушать. Но ее видимо удерживать какой-то страхъ, желая ее ободрить, Деронда отвернулся къ окну.

— Такъ вы думаете: мн необходимо всмъ открыть свою исповдь?— спросила она тономъ самой горячей мольбы.

— Зачмъ? Исповдью ничего не загладишь, ничего не поправишь…

— Не, еслибъ я не питала преступныхъ замысловъ,— сказала она, едва переводя дыхане,— еслибъ я бросила ему веревку, то, можетъ быть, онъ не утонулъ-бы?

— Нтъ!— вы не могли-бы его спасти, несмотря на вс его усиля. Если онъ, дйствительно, умлъ плавать, то надо предположить, что съ нимъ сдлался ударъ. Ваша минутная преступная воля, я полагаю, не могла измнить событя. Она отразилась только на васъ самихъ. Злая воля вляетъ прежде всего на наше сердце, а потомъ, рано или поздно, выражается въ какихъ-нибудь вншнихъ поступкахъ, именно приводитъ или къ преступленю, или, при протестахъ совсти,— заставляетъ насъ вести лучшую жизнь.

— Я, слава Богу, никого не ограбила!— сказала Гвендолина дрожащимъ голосомъ,— друге получатъ все… все, что имъ слдуетъ. Объ этомъ я знала еще въ Лондон. Вы не подозрваете меня въ корыстныхъ цляхъ?

— Я объ этомъ и не думалъ, я слишкомъ поглощенъ вашимъ несчастемъ.

— Но можетъ быть, вы не знаете начала всхъ моихъ несчастй? продолжала Гвендолина съ нкоторымъ усилемъ,— Онъ долженъ былъ жениться не на мн, а на другой. Я это знала и сказала ей, что не буду ей помхой. Потому-то я и ухала заграницу, гд вы меня увидли въ первый разъ. Затмъ, моя мать внезапно потеряла все наше состояне, я была бдна и поддалась соблазну. Я думала, что все поведу по-своему, и что вс будутъ довольны. Но вышло иначе… Мое положене стало ужасно. Тогда-то и возникла впервые въ моемъ сердц ненависть. Вотъ какъ это все произошло. Я вамъ говорила, что боялась самой себя. Я послдовала вашему совту и старалась извлечь пользу изъ этого страха. Я думала о послдствяхъ… о томъ, что при дневномъ свт, я буду всегда жаждать ночи, а ночью терзаться отъ страшныхъ привиднй. Но все это не помогло. Теперь я могу только избавить другихъ отъ ознакомленя съ этой горькой истиной… Главное, я должна постараться скрыть все отъ моей бдной матери, которая никогда не была счастлива, но, я вижу, вы не можете по-прежнему смотрть на меня,— продолжала Гвендолина, едва сдерживая слезы,— вы считаете меня слишкомъ преступной, и не врите, чтобъ я могла когда-нибудь исправиться и снова стать человкомъ.

Ея голосъ оборвался. Деронда взглянулъ на ея блдное, устремленное на него съ мольбою, лицо и сказанъ:

— Я бжденъ, что вы можете сдлаться боле достойной, чмъ вы были до сихъ поръ. Ваша жизнь еще впереди. Никакое зло не въ состояни совершенно отравить наше существоване, если мы не упорствуемъ въ немъ, а, напротивъ, стараемся исправиться. Вы длали усиля въ этомъ направлени и, надюсь, будете ихъ продолжать.

— Но вы, виновникъ этихъ усилй, вы не должны меня кидать!— проговорила Гвендолина, крпко схватившись за ручку кресла и пристально глядя на Деронду,— я согласна перенести всякое наказане. Я буду длать все, что вы мн скажете, но вы должны быть всегда подл меня. Еслибъ я могла вамъ все говорить и постоянно имть васъ при себ, то этого не случилось-бы. Вы не можете, вы не должны меня покинуть!..

— Я никогда и не желалъ васъ покидать,— поспшно отвтилъ Деронда своимъ обычнымъ, голосомъ, который всегда выражалъ больше сочувствя, чмъ, быть можетъ, юнъ самъ того желалъ.

Въ настоящемъ случа онъ боялся, чтобъ его слова не были истолкованы въ смысл общаня, которое впослдстви окажется неисполнимымъ. Онъ предугадывалъ въ будущемъ возможныя затрудненя и вполн сознавалъ, что съ его стороны было неопредленное общане, а съ ея столь-же неопредленная надежда. Заботы, близкя и отдаленныя, тревожили его и, подъ ихъ влянемъ, онъ посл минутнаго молчаня сказалъ:

— Я жду сэра Гюго Малинджера завтра къ вечеру и надюсь, что м-съ Давило скоро послдуетъ за нимъ. Свидане съ нею будетъ для васъ лучшимъ утшенемъ и представить вамъ на первое время цль въ жизни, именно: избавить вашу мать отъ излишняго горя.

— Да, да, я сдлаю все, что могу. Но вы не удете?

— Ни въ какомъ случа, до прзда сэра Гюго.

— Мы вс вмст отправимся въ Англю?

— Да, какъ только представится возможность,— отвтилъ Деронда, не желая входить въ подробности этого вопроса.

Гвендолина снова отвернулась къ окну, выражене ея лица обнаруживало, несмотря на сумерки, нкоторое оживлене.

— Вы теперь будете всегда жить у сэра Гюго?— спросила она посл минутнаго молчаня.

— Я ршительно не знаю, что мн предстоитъ,— отвтилъ Деронда, покраснвъ.

Гвендолина поняла, что она поступила слишкомъ легкомысленно и замолчала.

— Невозможно предугадать, какъ сложится и моя жизнь,— промолвила она черезъ нсколко минутъ,— для меня было-бы лучше, если-бы я была бдна и поставлена въ необходимость трудиться ради куска хлба.

— Все устроится само собою, когда вы будете снова среди своихъ друзей, вы легко найдете для себя и новыя обязанности. Теперь намъ надо заботиться только объ одномъ: вы должны оправиться и успокоиться, прежде чмъ…

Онъ остановился, а Гвендолина поспшно докончила:

— Прежде чмъ прдетъ мама? Да, я, должно быть, очень измнилась. Узнали-ли-бы вы теперь во мн ту самую Гвендолину Гарлетъ, которую вы видли когда-то въ Лейброн?

— Конечно, узналъ-бы. Наружная перемна въ васъ невелика, видно только, что вы пережили очень большое горе.

— Вы не сожалете о томъ, что встртили меня?— спросила Гвендолина со слезами на глазахъ.

— Я презиралъ-бы себя за подобное чувство. Какъ могу я жалть объ этомъ? Наши обязанности вытекаютъ изъ совершившихся фактовъ, а не изъ воображаемыхъ нами событй. Но, если-бъ, я о чемъ-нибудь сожаллъ, то, конечно, не о томъ, что узналъ васъ, а о томъ что не могъ предотварить вашего теперяшняго несчастя.

— Вы меня спасли отъ худшаго несчастя,— сказала Гвендолина въ волнени,— если-бъ не вы, мн было-бы еще тяжеле. Если-бъ вы не были такимъ чуднымъ человкомъ, я была-бы еще большей преступницей.

— Да, но мн пора идти,— сказалъ Деронда, чувствуя, что эта сцена заходитъ слишкомъ далеко,— помните, что ваша обязанность теперь,— это какъ можно скоре поправиться и успокоиться.

Онъ всталъ, и она молча протянула ему руку. Но, какъ только онъ вышелъ изъ комнаты, она упала на колни и разразилась истерическими рыданями. Разстояне между нею и Дерондой было слишкомъ велико: она это чувствовала. Она была погибшимъ созданемъ, которое видло въ жизни возможность счастя, но само прескло себ вс пути для достиженя этого счастя…

Черезъ нсколько минутъ, горничная, войдя въ комнату, нашла ее на полу безъ чувствъ. Это показалось, всмъ вполн естественнымъ для бдной женщины, на глазахъ которой наканун утонулъ мужъ.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.

Плоды и смена.

ГЛАВА LVIII.

Протяжене, какъ извстно, является наимене надежнымъ мриломъ для изученя вещей. Разстояне, пробгаемое землею вокругъ солнца, нисколько не опредляетъ тхъ шаговъ, которые сдлало человчество въ области нравственнаго и умственнаго усовершенствованя, точно также, какъ часть пройденнаго нами поля не уясняетъ намъ того, что совершается въ его ндрахъ. Человкъ можетъ предпринять путешестве на югъ и, наткнувшись на какой-нибудь черепъ, пуститься въ далекй путь анатомическихъ изслдованй, создавая, такимъ образомъ, новую научную систему. Другой какой-нибудь изслдователь удалится на востокъ и, направивъ свой пытливый умъ на лингвистическя изслдованя, покажетъ и въ этой области чудеса. Но измнится-ли отъ этого человчество? Нисколько! Стоитъ только этимъ людямъ вернуться на родину, какъ они убдятся, что мелкая будничная жизнь течетъ себ по своему старому руслу, безъ всякихъ отклоненй куда-бы то ни-было. Такъ-же, какъ и всегда люди сплетничаютъ, передавая другъ другу новости дня, такъ-же, какъ и всегда, толпа безцльно шляется, по улицамъ, глазетъ по сторонамъ, останавливается у витринъ магазиновъ, любопытствуетъ, зваетъ и ведетъ свою сложнвшуюся вками сренькую, будничную жизнь.

Такой-же контрастъ произошелъ втечени года между блестящей, самодовольной Гвендолиной Гарлетъ, рзко превратившейся въ мрачное, убитое, кающееся въ своемъ преступлени, существо, и ея семействомъ, которое вело свою обычную жизнь въ Пеникот безъ всякой замтной перемны, кром разв уменьшеня нкоторыхъ расходовъ и прекращеня выздовъ. Пасторскй домъ былъ такимъ-же прятнымъ домашнимъ очагомъ, какъ и всегда, малиновые поны на лужайк и пестрыя штокрозы въ изгородяхъ цвли такъ-же роскошно, какъ и въ прошломъ году, самъ пасторъ попрежнему питалъ безусловное уважене къ своимъ знатнымъ покровителямъ и твердую ршимость заслужить ихъ расположене ревностнымъ исполненемъ своихъ обязанностей. Что-же касается до потери 1,800 ф. ст. годового дохода, то она вполн вознаграждалась тмъ счастемъ, которое доставляли ему успхи Рекса. Перемна, произшедшая въ молодомъ человк посл неудачной любви, оказалась незначительной въ сравнени съ той самолюбивой энергей, которая проснулась въ немъ со времени ихъ семейнаго несчастя, Гаскойнъ называлъ теперь исторю первой любви сына, столь встревожившей его въ прошломъ году, испаренемъ излишней сырости изъ неустановившейся еще почвы.

На лтне мсяцы Рексъ, вмст съ Анной, прхалъ въ Пеникотъ и, обнаруживая свою прежнюю дтскую живость въ обращени со своими братьями и сестрами, продолжалъ серьезно перечитывать по утрамъ разныя юридическя книги.

— Ты не раскаиваешься въ томъ, что избралъ для своей карьеры юриспруденцю?— спросилъ его однажды отецъ.

— Я избралъ ее по внутреннему влеченю,— отвтилъ Рексъ,— и желалъ-бы только окончить свою жизнь первокласнымъ судьею или составителемъ новаго кодекса. Я съ удовольствемъ всегда говорю, извращая извстную поговорку: ‘дайте мн писать законы, а пусть кто хочетъ пишетъ стихи’

— Но теб предстоитъ еще очень много труда,— сказалъ пасторъ.

— Я не думаю, чтобъ этотъ трудъ былъ скучне всякаго другого. Между законовдами было не мало остроумныхъ людей, исторя возникновеня законовъ составляетъ весьма интересный отдлъ философи и соцальныхъ наукъ. Конечно, необходимо трудиться и обладать терпнемъ, но ни что на свт не дается легко.

— Но, милый Рексъ, лучшй залогъ успха,— это способность человка любить избранную имъ карьеру. Такъ смотритъ на свое дло всякй энергичный человкъ. Напримръ, на-дняхъ кузнецъ Бревитъ жаловался мн на нерадне своего ученика и характерно прибавилъ: ‘я, право, не понимаю, что-же любить молодому человку, если не кузнечное ремесло?’

Гаскойнъ, въ глубин своей души, гордился своимъ сыномъ, но не выказывалъ ему этого. Другой его сынъ, Варгамъ, ухалъ въ Индю, и онъ легко перенесъ эту разлуку, но на Рекс сосредоточивались вс его самолюбивыя надежды, и онъ охотно рисовалъ уже себ соблазнительныя картины его будущаго величя.

— Рексъ будетъ знаменитымъ человкомъ, Нанси,— говорилъ онъ жен по секрету,— я въ этомъ убжденъ такъ-же, какъ Пассей былъ увренъ въ будущей слав своего сына.

— Пассей былъ, кажется, старый холостякъ?— спросила м-съ Гаскойнъ.

— Это къ длу не относится,— отвтилъ пасторъ, совершенно упустивъ изъ виду это обстоятельство.

Мирное существоване въ пасторскомъ дом раздляла и м-съ Давило, которая перехала изъ Офендина въ сосднй низенькй, блый домъ, кругомъ утопавшй въ зелени и извстный окрестнымъ поселянамъ подъ названемъ Джодсоновскаго. На лиц м-съ Давило выражалось только немного больше грусти и волосы ея боле посдли, чмъ въ прошломъ году. Молодыя двушки казались гораздо прелестне за отсутствемъ Гвендолины, а добрая Джокоза попрежнему презрительно относилась ко всмъ удовольствямъ свта, которыя, по ея мнню, не были созданы для гувернантокъ.

Однажды, въ теплый юльскй день, въ маленькой гостиной съ двумя окнами, выходившими въ садъ, сидло все семейство, въ томъ числ и Рексъ съ Анной, которая была любимицей своихъ двоюродныхъ сестеръ, которыя не переставали разспрашивать ее о томъ, что она видла въ Лондон, главнымъ-же образомъ, о Гвендолин, ея роскошномъ дом и яхт. Къ величайшему разочарованю меньшихъ сестеръ, Анна не видала яхты, и имъ пришлось довольствоваться одними только догадками о невдомомъ интересномъ предмет, такъ-какъ Гвендолина написала имъ изъ Марселя только то, что у нея прелестная каюта и что она боле писать не будетъ, а вмсто этого пришлетъ имъ длинный дневникъ о своихъ впечатлняхъ во время морского путешествя. Объ этой яхт говорилось также въ газетахъ, но вскользь. Вообще, этотъ новый фактъ въ блестящей жизни Гвендолины очень занималъ ея сестеръ, а романтичная Изабелла уже рисовала въ своемъ воображени цлыя драматичныя картины нападенй корсаровъ, оканчивавшихся конечно, благополучно.

Но теперь, въ присутстви Рекса, молодыя двушки, слдуя приказаню старшихъ, ни слова не упоминали о Гвендолин, разговоръ сосредоточился на семейств Мейрикъ, и ихъ странныхъ еврейскихъ друзьяхъ, которые представляли совершенно невдомую породу для дочерей м-съ Давило. Евреи представлялись ихъ воображеню представителями низшей зоологической разновидности или миическимъ народомъ изъ ‘естественной истори’ Плиня, дти котораго спятъ подъ тнью своихъ собственныхъ ушей. Берта не могла точно опредлить ихъ вру и лишь имла смутное представлене о томъ, что они отвергли Ветхй Завтъ, такъ какъ новый истекаетъ изъ него, а Алиса, хотя и не обращала вниманя на вру евреевъ, но такъ ихъ терпть не могла. Мистрисъ Давило старалась защищать благовоспитанныхъ евреевъ, которые жили въ высшихъ сферахъ и примняла ихъ мння только по отношеню къ низшему классу. Изабелла удивленно спрашивала, уметъ-ли Мира говорить такъ, какъ разговариваютъ люди и можно-ли сразу узнать, что она еврейка? Рексъ, ради потхи, разсказывалъ самыя невроятныя подробности изъ жизни евреевъ. Среди общаго оживленя и часто возобновлявшагося смха, м-съ Давило неожиданно подали письмо отъ Гаскойна. Въ немъ была телеграмма, и м-съ Давило нсколько разъ перечитала ее съ замтнымъ волненемъ. Вс взоры были обращены на нее съ безпокойствомъ, поднявъ наконецъ голову, она поняла, по блднымъ лицамъ всхъ присутствовавшихъ, что они сильно встревожены.

— Милыя дти,— сказала она, удерживая слезы,— м-ръ Грандкортъ… м-ръ Грандкортъ умеръ, онъ утонулъ!

Рексъ вскочилъ, точно бомба. Анна тревожно взглянула на него, онъ тотчасъ-же собрался съ силами, и дрожащимъ голосомъ сказалъ:

— Не могу-ли я быть вамъ чмъ-нибудь полезенъ, тетя? не прикажете-ли передать что-либо отцу?

— Да, голубчикъ, скажи ему, что я буду готова. Онъ такъ добръ, что предлагаетъ мн похать съ имъ сегодня-же въ Геную. Гвендолина спаслась, но, должно быть, нездорова. Джокоза и Алиса, помогите мн приготовить все необходимое для отъзда. Я не хочу, чтобъ Гаскойнъ меня ждалъ. Да благословитъ его Господь за его доброту!

Рексъ и Анна поспшили домой и всю дорогу хранили глубокое молчане. Она опасалась, какъ-бы это неожиданное извсте не растравило едва закрывшуюся рану въ сердц Рекса, а онъ выдерживалъ тяжелую борьбу съ пламенными чувствами, снова овладвшими всмъ его существомъ.

— Нани,— сказалъ онъ наконецъ, уже у воротъ пасторскаго дома,— передай отцу все, о чемъ просила тетя. Если я ему нуженъ, то приди за мною. Я погуляю по саду… минутъ десять не боле.

Кто при извсти о чужомъ несчасти, гор или смерти не чувствовалъ эгоистичнаго удовольствя при мысли о возможномъ счастливомъ для него результат этого печальнаго событя?.. Повышене по служб и наслдство — самый обыденный поводъ для подобнаго соблазна, который, однако, вмст съ удовольствемъ, возбуждаетъ обыкновенно и чувство стыда. Рексъ тмъ боле стыдился тхъ радостныхъ мыслей, которыя возникли въ его ум при извсти о смерти мужа Гвендолины, что всякая тнь надежды тутъ-же уничтожалась сознанемъ существующихъ непреодолимыхъ преградъ. Мысль о томъ, что Гвендолина свободна, немедленно изгонялась другою мыслью, что Гвендолина богата, занимаетъ высокое положене и окружена поклонниками. Если она съ презрнемъ отвернулась отъ него когда-то, то на какомъ основани онъ могъ разсчитывать на ея любовь теперь? Впродолжени года онъ мало-по-малу охладилъ свои пламенныя чувства, и съ большимъ трудомъ достигъ душевнаго спокойствя, а теперь двухъ словъ было достаточно, чтобъ все перевернуть вверхъ дномъ и снова возбудить въ его сердц безнадежныя, мучительныя стремленя, которыя въ эту минуту заставляли его инстинктивно покраснть.

Но можно-ли за это винить бднаго Рекса? Полтора года тому назадъ, его въ самое сердце поразила стрла, отравленная медленнымъ, скрытымъ ядомъ. Любовь его была той мгновенно возникающей, пламенной и всепожирающей страстью, которую знали и воспвали древне, но о которой только болтаютъ по наслышк въ наше сренькое время, совершенно не отличающееся демонизмомъ. Сознане, что другая личность совершенно овладла всмъ вашимъ существомъ, и что ея власть надъ вами не зависитъ отъ ея внутренныхъ достоинствъ — составляетъ такую форму любви, которая въ слабомъ, дюжинномъ человк граничитъ съ животной страстью, непостигающей возвышеннаго ученя о средств душъ. Но, когда эта могучая сила зарождается не въ грубой, а впечатлительной натур, вполн сознающей свое человческое достоинство, то она можетъ дойти до возвышенной, почти божественной, преданности, о которой и понятя не имли древне. Флегматичный рацонализмъ презрительно качаетъ головой при встрч съ подобнымъ неразумнымъ, непонятнымъ ему чувствомъ,— но оно существуетъ, какъ втеръ на мор, приводящй корабль или къ крушеню или же — къ счастливому окончаню своего опаснаго плаваня.

Такая именно любовь жила въ сердц добраго, мужественнаго Рекса, и онъ лелялъ это чувство, какъ дорогое, безпомощное существо, неожиданно лишившееся рукъ и ногъ. Но, вмст съ тмъ, онъ ршился не губить своей жизни изъ-за того, что одинъ видъ счастья былъ для него недостижимъ, напротивъ, онъ началъ сызнова жить, приведя въ извстность вс оставшяся у него сокровища и чувствуя себя сильне для борьбы отъ сознаня, что не для кого ему было беречь свою голову.

Ходя взадъ и впередъ по аллеямъ сада, онъ упрекалъ себя за то, что, хоть на минуту, допустилъ сомнне въ непреложности его судьбы, благодаря такой перемн обстоятельствъ, которая нисколько не могла повлять на его жизнь. Онъ прямо себ говорилъ:

— Она никогда не можетъ полюбить меня и, притомъ-же, въ ея теперешнемъ положени, я даже и не посмю объяснить ей свое чувство. Я не занимаю никакого положеня въ свт и, если когда-либо его добьюсь, то не ране сдыхъ волосъ. Но какое ей дло до меня? Я знаю: она ни подъ какими условями не согласится быть моей женою, и я не стану боле унижаться. Подло даже думать объ этомъ теперь, подобныя мысли походятъ на ограблене убитыхъ на пол брани. Мн слдуетъ смотрть прямо въ глаза совершившемуся факту и на сколько возможно помочь отцу, который боится говорить со мною объ этомъ предмет.

Подъ влянемъ этой послдней мысли, Рексъ поспшно вошелъ въ домъ и, увидавъ изъ двери кабинета, что отецъ укладываетъ чемоданъ, твердо сказалъ:

— Не могу-ли я вамъ чмъ-нибудь помочь?

— Да,— отвтилъ Гаскойнъ, взглянувъ на него,—посл моего отъзда распечатывай вс письма на мое имя, отвчай на которыя можно, и увдомляй меня обо всемъ, что здсь длается. Димокъ отлично управится съ приходомъ, а тебя прошу оставаться здсь съ матерью до моего возвращеня, или, по крайней мр, почаще ее навщать.

— Вы, вроятно, недолго останетесь за границей и привезете Гвендолину прямо въ Англю?— спросилъ Рексъ, впервые выговаривая это имя.

— Это зависитъ отъ обстоятельствъ,— отвтилъ Гаскойнъ, очень довольный тмъ, что, онъ могъ наконецъ, говорить съ сыномъ объ этомъ щекотливомъ предмет,— можетъ быть, при ней останется ея мать, а я вернусь сюда. Въ телеграмм нтъ никакихъ подробностей, но, безъ сомння, Грандкортъ оставилъ Гвендолин большое состояне. Къ тому-же, можетъ быть, у нея еще родится ребенокъ.

— Какой страшный ударъ для нея!— замтилъ Рексъ,— Онъ, вроятно, былъ любящй и преданный мужъ?

— Конечно,— отвтилъ Гаскойнъ ршительнымъ тономъ,— рдкй человкъ въ его положени женился-бы такимъ образомъ.

Рексъ никогда не видалъ Грандкорта, никогда не слыхалъ о немъ и не зналъ о бгств Гвендолины въ Лейбронъ. Ему было только извстно, что Грандкортъ влюбился въ нее, сдлалъ ей предложене черезъ нсколько недль посл того, какъ неожиданно разорилась ея мать и, женившись, щедро поддерживалъ мать и сестеръ своей жены. Все это было очень естественно, и самъ Рексъ съ радостью поступилъ-бы также, будучи на его мст. Онъ считалъ Грандкорта счастливымъ человкомъ, вкусившимъ блаженств на земл, хотя и на короткое время. Но, онъ съ недоумнемъ спрашивалъ себя, дйствительно-ли любила Гвендолина своего мужа или только удержалась отъ того, чтобы во-время сказать и ему, что она терпть не можетъ, когда за нею ухаживаютъ?…

ГЛАВА LIX.

Сэръ-Гюго Малинджеръ не торопился отъздомъ въ Геную, а Деронда ни въ какомъ случа не хотлъ выхать оттуда, не повидавшись съ баронетомъ. Не только смерть Грандкорта, но и свидане съ матерью длали свидане между ними крайне необходимымъ, такъ-какъ Деронда въ письм не могъ написать ему всхъ подробностей. Только на пятый день вечеромъ онъ отправился встртить сэра Гюго на станцю желзной дороги. Съ улыбкою удовольствя ожидалъ онъ встрчи со своимъ старымъ другомъ, который, вроятно, находился въ самомъ счастливомъ настроени, оттого, что за смертью Грандкорта, онъ могъ передать дочерямъ вс свои помстья.

— Ну, Данъ,— сказалъ сэръ Гюго, выходя изъ вагона и горячо пожимая руку молодому человку.

Онъ ничего не прибавилъ къ этому лаконическому привтствю, отдавъ приказане насчетъ багажа, онъ предложилъ Деронд отправиться съ нимъ пшкомъ въ отель.

— Я не торопился прздомъ,— сказалъ онъ по дорог,— потому что собиралъ кое-какя справки. Но прежде всего: какъ вдова?

— Гораздо спокойне, чмъ раньше,— отвтилъ Деронда, — она, кажется, счастливо отдлалась отъ серьезной болзни, которой можно было ожидать, какъ результата ея нервнаго потрясеня. Ея дядя и мать прхали два дня тому назадъ, за нею теперь прекрасный уходъ.

— Есть-ли надежда на наслдника?

— Кажется, нтъ, по крайней мр, такъ говоритъ м-ръ Гаскойнъ. По его словамъ, еще вопросъ, получитъ-ли она даже въ пожизненное пользоване вс помстья Грандкорта.

— Я полагаю, что потеря мужа не слишкомъ огорчила ее…— сказалъ сэръ Гюго, пристально глядя на Деронду.

— Напротивъ неожиданность смерти Грандкорта была для нея ужаснымъ ударомъ,— отвтилъ Деронда, ловко отражая нападене баронета.

— Я желалъ-бы знать, говорилъ-ли ей Грандкортъ о содержани своего завщаня?— спросилъ сэръ Гюго.

— А вы разв знаете, что въ немъ заключается?—снова отпарировалъ его Деронда.

— Да, поспшно отвтилъ баронетъ,— если Гвендолина не подаритъ ему наслдника, то все состояне его должно перейти къ сыну, котораго онъ иметъ отъ м-съ Глашеръ. Ты, вроятно, совершенно не знаешь объ этой истори. Онъ жилъ съ одной женщиной, какъ съ женою, впродолжени многихъ лтъ, у нихъ имются три дочери и одинъ сынъ, который теперь приметъ имя отца, Генлея Малинджера Грандкорта. Этотъ щенокъ получитъ очень хорошее состояне,— особенно когда кончится черезъ четырнадцать лтъ, надъ нимъ опека, а красавица-вдова должна будетъ довольствоваться несчастными двумя тысячами фунтовъ стерлинговъ въ годъ и домомъ въ Гадсмир, гд она можетъ преблагополучно провести остальную жизнь въ уединени, хотя я не полагаю, чтобъ она была въ состояни такъ поступить. Она жила тамъ въ послдне годы. Я, конечно, вн себя отъ негодованя, и Грандкортъ мн былъ поэтому просто противенъ. Я, право, не знаю, почему я долженъ сочувствовать всмъ его распоряженямъ по той только причин, что онъ утонулъ? Впрочемъ, мн его смерть приноситъ, огромныя выгоды.

— По моему, онъ очень дурно поступилъ, женившись на миссъ Гарлетъ, но вполн правильно поступилъ, оставивъ свои помстья сыну,— отвтилъ Деронда сухо.

— Я ничего не имю противъ назначеня наслдникомъ этого ребенка,— замтилъ сэръ Гюго,— но разъ онъ женился, онъ обязанъ былъ оставить жен приличное состояне, такъ чтобъ она могла жить соотвтственно ея положеню въ свт. Ей слдовало-бы оставить четыре или пять тысячъ ф. ст. въ годъ и лондонскй домъ въ пожизненное владне. Вотъ что я сдлалъ-бы на его мст. Вроятно, ея друзья немогли настоять на приличной записи въ ея пользу въ брачномъ контракт, такъ-какъ она не имла ничего своего, и надялась лишь на его завщане. Но самый умный человкъ часто пишетъ глупости въ своемъ завщани, я могу привести въ примръ своего отца. Очевидно, Грандкортъ, хотлъ, чтобъ его смерть послужила какой-то расправой, для его жены, если она не родитъ сына.

— Но въ противномъ случа, подъ расправой очутилась-бы ero незаконная семья?— замтилъ Деронда.

— Что-жъ? м-съ Глашеръ получила-бы 2,000 ф. ст. и Гадсмиръ. Хуже всего, что онъ меня назначилъ своимъ душепршищикомъ, но онъ сынъ моего единственнаго брата, и я не могу отказаться. Впрочемъ, я былъ-бы очень радъ, еслибъ мн удалось оказать ей какую-нибудь помощь. Лушъ увряетъ, что ей давно извстно существоване незаконной семьи мужа и духовнаго завщаня. По его словамъ, она не была очень счастлива съ Грандкортомъ. Но я полагаю, что ты лучше всхъ знаешь истину о чувствахъ, м-съ Грандкортъ, не правда-ли?..

Сэръ Гюго задалъ этотъ вопросъ не своимъ обычнымъ насмшливымъ тономъ, а очень серьезно и съ явнымъ любопытствомъ, и поэтому Деронда почувствовалъ невозможность уклониться отъ отвта.

— Она, конечно, не была счастлива,— отвтилъ онъ тихо,— они не сошлись характерами, что-же касается до наслдства, то, насколько я знаю Гвендолину, она будетъ вполн довольна распоряженями мужа.

— Значитъ, она не похожа на другихъ женщинъ…— сказалъ сэръ Гюго, пожавъ плечами,— Впрочемъ, она должна быть необыкновенной женщиной, и ея судьба, вроятно, тсно сплетается съ твоей. Когда мы получили отъ тебя телеграмму, то леди Малинджеръ тотчасъ воскликнула: ‘какъ странно, что именно Данель сообщаетъ это извсте’. Въ моей жизни былъ также подобный примръ. Я случайно узналъ въ одномъ заграничномъ отел, что какой-то мужъ бросилъ свою жену безъ гроша и, когда я вызвался помочь ей, то оказалось, что она была стариннымъ предметомъ моей любви. Но въ этотъ отель я явился совершенно по другому длу, точно такъ-же, какъ ты явился въ Геную, не для свиданя съ Грандкортами…

Наступило молчане. Сэръ Гюго избралъ разговоръ о Грандкортахъ, какъ мене щекотливый для него и для Деронды, но оба они одинаково желали искренне поговорить о томъ, что касалось ихъ личныхъ взаимныхъ отношенй. Деронда чувствовалъ, что его письмо къ сэру Гюго, посл свиданя съ матерью, нисколько не выяснило дла и ждалъ чтобы сэръ Гюго, какъ старшй, первый затронулъ этотъ трудный вопросъ.

— Ну, Данъ, что-же ты ничего не говоришь о главной цли твоей поздки въ Геную?— спросилъ, наконецъ, баронетъ, когда они вышли на морской берегъ,— я надюсь, что ты не былъ глубоко опечаленъ всмъ, что ты узналъ. Вдь въ твоемъ положени не произошло, въ сущности, никакой перемны. Ты всегда будешь для меня дорогъ.

— Я, сэръ, обязанъ отвчать на вашу доброту полной откровенностью, произнесъ Деронда,— многое, что я услышалъ о прошломъ, сильно меня огорчило. Мн больно было видть мою мать въ болзненномъ состояни и на вки съ нею прощаться… Но извсте о моемъ происхождени нисколько меня не огорчило, напротивъ, я очень радъ, что вс мои сомння окончились. Что-же касается до моей будущности, то одно только никогда не измнится: это — моя благодарность къ вамъ, сэръ, за ваши отеческя попеченя и любовь ко мн. Но тотъ фактъ, что я — еврей, можетъ имть громадное вляне на всю мою дальнйшую жизнь, хотя теперь, въ настоящую минуту, я еще не. могу опредлить, въ чемъ, именно выразится эта перемна.

Послдня слова Деронда произнесъ съ твердой ршимостью. Баронетъ бросилъ на него испытующй взглядъ и, отвернувшись, продолжалъ идти дале. Потомъ, подумавъ немного онъ серьезно сказалъ:

— Я давно ожидалъ отъ тебя, Данъ, чего-нибудь, необыкновеннаго, но ради Бога не пускайся въ эксцентричности. Я уважаю мнне всякаго, кром сумасшедшихъ. Надо относиться къ жизни трезво, а не мечтательно-глупо. Пожалуйста, не истолковывай моихъ словъ въ дурную сторону. Я не думаю, чтобы ты самъ былъ сумасшедшй, но ты во всякое время готовъ идти рука объ руку съ сумасшедшимъ, особенно, если онъ нуждается въ покровительств… Ты всегда особенно, сочувствовалъ, тмъ людямъ, въ которыхъ бросаютъ грязью. Я ихъ также жалю, но предпочитаю держаться отъ нихъ подальше… Впрочемъ, пожалуйста, не стсняйся моими взглядами въ бесд со мною. Когда ты ршишься на что-нибудь и теб понадобятся деньги, то знай, что у меня есть твоихъ 16,000 фунт. стерлинговъ, которые накопились помимо полученныхъ тобою процентовъ. Теперь, когда я прхалъ сюда, ты вроятно, тотчасъ-же отправишься со мною въ Англю?

— Нтъ, мн надо прежде захать въ Майнцъ, чтобъ получить тамъ шкатулку оставленную моимъ ддомъ и повидаться съ его старымъ другомъ. Я уже и безъ того потерялъ здсь много времени посл отъзда матери, хотя очень радъ, что могъ быть полезенъ м-съ Грандкортъ.

— Такъ, такъ,— отвтилъ сэръ Гюго со своей обычной веселостью,— но я надюсь, что ты мертвому еврею не отдашь предпочтеня передъ живымъ христаниномъ?

Деронда вспыхнулъ, но ничего не отвтилъ. Въ эту минуту они уже подошли къ отелю ‘Италя’.

ГЛАВА LX.

Явившись въ банкирскй домъ на Шустеръ-штрассе въ Майнц, Деронда спросилъ осифа Калонима, и его тотчасъ-же провели въ сосднюю комнату, гд за столомъ сидлъ старикъ съ сдой бородой, тотъ самый, котораго онъ видлъ годъ тому назадъ во франкфуртской синагог. На немъ была та-же старинная поярковая шляпа, а на полу подл него стоялъ уложенный чемоданъ съ пледомъ и пальто, перекинутыми черезъ крышку. Увидавъ Деронду, который еще въ контор подалъ письмо княгини, онъ всталъ, но не сдлалъ къ нему ни шагу и не протянулъ руки.

— Вотъ видите-ли, молодой человкъ,—сказалъ онъ по-нмецки, смотря на него проницательнымъ взглядомъ своихъ блестящихъ черныхъ глазъ,— теперь вы меня ищете.

— Да, ищу, чтобъ выразить горячую благодарность другу моего дда,— отвтилъ Деронда:— я премного обязанъ вамъ за ваши заботы обо мн.

— Такъ вы не сердитесь за то, что вы — не англичанинъ?— спросилъ Калонимъ, радушно протягивая ему руку.

— Напротивъ: я вамъ очень благодаренъ за то, что вы нкоторымъ образомъ помогли мн узнать тайну моего происхожденя и сохранили для меня шкатулку моего дда.

— Садитесь, садитесь,— сказалъ Калонимъ поспшно и, занявъ свое прежнее мсто у стола, снялъ шляпу.

Онъ сталъ пристально разсматривать молодого человка, Деронда отвчалъ на его испытующй взглядъ почтительнымъ молчанемъ, какимъ-то инстинктивнымъ удовольствемъ сознавая, что этотъ взглядъ соединяетъ его невдомымъ электрическимъ токомъ съ ддомъ, другомъ котораго былъ этотъ старикъ.

— Боже! Ты былъ многомилостивъ къ нашимъ предкамъ, многомилостивъ Ты и къ намъ!— сказалъ торжественно Калонимъ по-еврейски и потомъ продолжалъ по-нмецки.— Я очень радъ, молодой человкъ, что вы меня застали дома, потому, что я сегодня узжаю въ далекое путешестве. Вы мн доставили большое удовольстве своимъ посщенемъ. Я вижу въ васъ моего друга, какимъ онъ былъ въ молодости, и меня больше всего радуетъ то, что вы уже не чуждаетесь своего народа, и не отворачиваетесь съ гордымъ презрнемъ отъ человка, который узналъ въ васъ еврея. Вы теперь пришли принять то наслде, котораго васъ хотли лишить посредствомъ обмана. Не правда-ли, вы добровольно и отъ всего сердца говорите: ‘Я внукъ Данеля Каризи’?..

— Конечно!— отвтилъ Деронда,— Но позвольте васъ уврить, что я никогда не относился презрительно къ еврею только потому, что онъ еврей. Вы сами поймете, что я не могъ-же сказать незнакомому человку: ‘я не знаю, кто моя мать!’

— Грхъ, великй грхъ,— произнесъ Калонимъ, закрывая лицо рукою,— это такой-же грабежъ по отношеню къ нашему народу, какъ воспитане юношества въ былыя времена римскою церковью. Но я возсталъ противъ подобнаго насиля и спасъ васъ для нашего народа. Мы съ вашимъ ддомъ, Данелемъ Каризи, еще дтьми поклялись быть вчными друзьями, и, хотя послднее время мы рдко встрчались, но связывавшя насъ узы любви никогда не были расторгнуты. Его ршились ограбить посл смерти, но нельзя было лишить его моей дружбы. Я спасъ то, что онъ цнилъ дороже всего на свт, и завщалъ своему внуку, а теперь я возвращаю ему и этого внука, котораго у него хотли отнять. Я сейчасъ отдамъ вамъ вашу шкатулку.

Калонимъ вышелъ въ другую комнату и черезъ минуту возвратился въ сопровождени слуги, который несъ шкатулку въ кожанномъ чехл. Она была невелика, но очень тяжела отъ массивныхъ, литыхъ бронзовыхъ бляхъ и ручекъ. Деревянная крышка была богата украшена инкрустацей съ арабскими буквами.

— Вотъ,— сказалъ Калонимъ,— и секретный ключъ. Я надюсь, что вы будете его беречь…

— У меня никогда не было ничего драгоцнне этого залога столькихъ надеждъ и заботъ!— отвтилъ Деронда, пряча ключъ въ карманъ,— Я буду достойнымъ хранителемъ его и никогда не забуду, что вамъ обязалъ сохраненемъ этого дорогого для меня залога. Не можете-ли вы передать мн подробныя свдня объ этомъ дл, или я злоупотребляю вашимъ временемъ?

— Я могу еще немного посидть съ вами, черезъ часъ и восемнадцать минутъ я отправлюсь въ Трестъ,— сказалъ Калонимъ, глядя на часы,— сейчась придутъ мои сыновья, и вы позволите мн познакомить васъ съ ними. Они будутъ очень рады оказать гостепримство внуку моего лучшаго друга. Они живутъ здсь въ богатств и роскоши, но я самъ предпочитаю жизнь вчнаго странника.

— Я съ удовольствемъ познакомлюсь съ ними, но только въ другой разъ:— сказалъ Деронда,— мн необходимо хать, какъ можно скоре въ Англю, гд друзья, быть можетъ, нуждаются въ моемъ присутстви. Меня слишкомъ долго задержали на континент непредвиднныя обстоятельства. Я непремнно прду въ Майнцъ при первой возможности, чтобъ ближе познакомиться съ вами и вашимъ семействомъ.

— Хорошо, но вы наврядъ-ли найдете меня, такъ-какъ мн за семьдесятъ лтъ, и я постоянно странствую. Но мои сыновья и внуки живутъ здсъ въ поко и довольств. Для нашего народа въ Майнц теперь наступило другое время: насъ уже не ржутъ поголовно, какъ въ эпоху огульнаго и насильственнаго обращеня. Многое перемнилось съ тхъ поръ, какъ Карлъ Великй перевелъ изъ Итали моихъ предковъ для просвщеня грубыхъ нмецкихъ братьевъ. Впрочемъ, въ моей жизни были и печальные дни. Но мы выдержали тяжелую борьбу и теперь живемъ спокойно. Еврейске мозги поддерживаютъ нмецкую науку на достойной высот, но наши ученые и мыслители не всегда сохраняютъ еврейскя сердца… Вы, конечно, молодой человкъ совершенно не знаете истори нашего народа?

— Нтъ, я съ нею знакомъ,— отвтилъ Деронда,— я въ послднее время, не зная еще своего происхожденя, случайно изучалъ эту исторю съ большимъ интересомъ, такъ что безъ всякаго спецальнаго намреня приготовился къ воспринятю наслдя моего дда.

— Вы, вроятно, были-бы такимъ-же великимъ человкомъ, какъ вашъ ддъ, если-бъ не получили англйскаго воспитаня,— произнесъ Калонимъ.— Вы очень похожи на него, но у него было боле энергичное выражене лица. Желзная воля свтилась во всхъ его чертахъ У васъ я этого не вижу. Данель Каризи обыкновенно говорилъ: ‘дурно направленная воля, лучше чмъ нершительная, прямой врагъ, лучше чмъ колеблющйся другъ, ложная вра, лучше чмъ безвре’. Онъ боле всего на свт презиралъ равнодуше. Я не могу теперь привести вамъ всхъ его доводовъ, но онъ доказывалъ справедливость своего мння очень краснорчиво.

— Однако, при всей его ршительности, онъ не былъ человкомъ ограниченнымъ?— сказалъ Деронда, намекая на обычное оправдыване нершительности многостороннимъ знанемъ.

— Онъ — ограниченный? Нтъ,— отвтилъ съ улыбкой Калонимъ.— Съ дтства онъ всасывалъ въ себя знане, какъ растене — дождевую влагу. Спецально-же онъ занимался медициной и различными теорями о жизни и здоровь человка. Онъ путешествовалъ по различнымъ странамъ, многое видлъ и изслдовалъ лично. Онъ, главнымъ образомъ, утверждалъ, что сила и богатство людей зависятъ отъ равновся принциповъ индивидуальности и общественности, вмст съ тмъ, онъ пламенно возставалъ противъ нашихъ единоврцевъ, сливающихся съ массой иноврцевъ. Въ немъ соединялись всякаго рода знаня, и онъ напоминалъ собою арабскихъ писателей золотой эры. Мы занимались съ нимъ вмст, но онъ всегда уходилъ гораздо дальше меня. Хотя мы всегда были закадычными друзьями, и онъ всегда изливалъ передо мною свою душу, между нами все-таки была огромная разница: онъ мыслилъ самостоятельно, а я перенималъ его мысли. Мы оба были ревностными евреями, но онъ постоянно думалъ о будущности нашего народа, а я довольствовался тмъ, что нашему народу, наконецъ, предоставлена относительная свобода. Я съ молодости любилъ странствовать и наблюдать. Для меня самое большое удовольстве это было — лежать на палуб парохода и смотрть на звзды. Его-же никакя зрлища не соблазняли, онъ все думалъ о прошломъ и будущемъ нашего народа. Мы любили другъ друга, и я очень радъ, что хоть подъ старость могъ исполнить обязанность, возложенную на меня этой дружбой.

Калонимъ всталъ, и Деронда послдовалъ по примру.

— Оставаясь его преданнымъ другомъ, вы, вмст съ тмъ, не дали мн лишиться моего наслдя,— сказалъ Деронда,— еще разъ, благодарю васъ отъ всего сердца.

— Будьте-же достойнымъ внукомъ великаго дда, молодой человкъ! Какая у васъ спецальность?

Этотъ неожиданный вопросъ привелъ въ смущене Деронду, который считалъ безсовстнымъ сослаться на свою адвокатскую подготовку.

— Я еще не избралъ себ спецальности.

— Намъ надо на чемъ-нибудь остановиться. Еврей долженъ быть дятеленъ и трудолюбивъ. Вы конечно, объявите себя евреемъ и будете исповдывать вру нашихъ отцовъ?

Произнеся эти слова, Калонимъ положилъ руку на плечо Деронды и впился въ него своими зоркими глазами.

— Я буду называть себя евреемъ,— сказалъ Деронда, нсколько блдня,— но я не могу исповдывать именно ту религю, которой придерживались отцы. Даже они расширяли свои духовные горизонты и многому учились у другихъ народовъ. Но, полагаю, что я могу держаться принципа моего дда о согласовани индивидуальности съ общественностью. Я чувствую, что выше всего для меня — это долгъ по отношеню къ нашему народу, и, если можно чмъ-нибудь возстановить и улучшить жизнь моихъ единоврцевъ, то я посвящу этой задач всю свою жизнь!

Этотъ моментъ для Деронды составлялъ цлую эпоху. Уважая друга своего дда онъ находилъ отвты, а отвчая онъ находилъ истину для себя.

— О, вы также заглядываете въ будущее: вы настоящй внукъ Данеля Каризи!— сказалъ Калонимъ и по-еврейски благословилъ молодого человка.

Они разстались и, когда Деронда приближался къ Лондону, старикъ Калонимъ уже снова предавался своему любимому созерцаню звздъ на безоблачномъ неб востока.

ГЛАВА LXI.

Извсте о смерти Грандкорта произвело сильное впечатлне еще въ одномъ дом, кром пасторскаго дома въ Пеникот, и поразило еще одно сердце, кром сердца Рекса Гаскойна.

Гансъ Мейрикъ постоянно приносилъ матери ‘Times’, которая очень любила прочитывать всю газету, начиная отъ передовой политической статьи вплоть до объявленй о свадьбахъ. Послдня приносили ей особое удовольстве, такъ-какъ этимъ путемъ она узнавала конецъ всхъ свтскихъ романовъ, не имя времени узнавать ихъ начало. Особенно аккуратно Гансъ приносилъ газету по четвергамъ, когда Мира давала Мабъ урокъ пня. Въ одинъ изъ такихъ четверговъ, онъ, какъ всегда, тихо вошелъ въ домъ, отперевъ дверь собственнымъ ключемъ, и, появившись въ гостиной, сталъ такъ громко шелестить газетой, что музыка и пне поневол прекратились.

— Гансъ,— воскликнула Мабъ,— зачмъ ты поднимаешь еще боле непрятный шумъ, чмъ даже мое пне!

— Ну покажи: какя удивительныя всти ты принесъ?— спросила м-съ Мейрикъ,— не отдаютъ-ли австрйцы Венецю?

— Да, извсте, дйствительно., изъ Итали, но только не объ этомъ,— сказалъ Гансъ, многознаменательнымъ тономъ.

— Надюсь, что не случилось ничего дурного?— сказала м-съ Мейрикъ, съ безпокойствомъ думая о Деронд.

Та-же мысль блеснула и въ голов Миры, причемъ сердце ея дрогнуло.

— Нтъ, ничего дурного не случилось, по крайней мр, для нашихъ друзей,— отвтилъ поспшно Гансъ,— напротивъ, судьба даже кое-кому улыбнулась… Я никогда не слыхалъ, чтобы кто-нибудь умеръ такъ кстати…

— Гансъ!— воскликнула Мабъ съ нетерпнемъ,— скажи-же, что случилось?

— Герцогъ Альфонсо утонулъ, а герцогиня жива,— произнесъ Гансъ — подавая газету м-съ Мейрикъ и указывая на одинъ изъ столбцовъ,— главное, Деронда былъ въ то время въ Гену и видлъ, какъ рыбаки вынесли ее на берегъ. Повидимому она бросилась въ воду вслдъ за мужемъ: но, признаюсь, я никогда не ожидалъ-бы подобнаго неблагоразумнаго поступка со стороны герцогини. Какъ-бы-то ни было, Деронда очень ловко подвернулся, чтобы ухаживать за нею.

Мира молча опустилась на стулъ, поникнувъ головой.

— Бдная!— промолвила м-съ Мейрикъ, передавая газету Мабъ,— она, должно быть, очень любила мужа, если ршилась броситься, за нимъ въ море.

— Она это сдлала не иначе какъ по ошибк!— произнесъ Гансъ съ лукавой улыбкой:— какая женщина можетъ любить ревниваго баритона съ леденящимъ взоромъ, вчно поющаго не въ тактъ? Поврьте мн: ея мужъ игралъ именно такую роль. Онъ не могъ придумать ничего лучшаго, какъ только утонуть. Герцогиня теперь свободна и можетъ выдти замужъ за человка, взгляды котораго могутъ воспламенять, а не замораживать женщину. Я конечно буду приглашенъ на ихъ свадьбу…

— М-ръ Гансъ, вы не должны такъ, говорить!— воскликнула Мира, дрожащимъ отъ негодованя голосомъ, вскакивая со стула и гнвно сверкая глазами,— м-ръ Деронда не заслужилъ, чтобы вы такъ выражались о немъ. Зачмъ вы говорите, что судьба улыбнулась ему. Зачмъ вы такъ легко относитесь къ смерти? Почемъ вы знаете, что онъ былъ бы счастливъ, женившись на м-съ Грандкортъ? Это, быть можетъ, послужило-бы только къ его несчастью! Во всякомъ случа, она отвлекала-бы его отъ моего бднаго брата, но едва-ли м-ръ Деронда счелъ бы для себя возможнымъ такъ истерзать сердце моего брата.

Вс присутствующе были поражены перемной, происшедшей въ ней. Мира страшно поблднла, такъ что даже губы ея, обыкновенно темно-малиновыя, поблли, и все ея лицо дышало гнвомъ.

— Я съ вами согласенъ: я дуракъ и невжда,— произнесъ Гансъ, красня и говоря съ нервной дрожью въ голос,— пойду и повшусь, какъ уда, если только можно здсь произносить его имя…

Даже въ самыя грустныя минуты Гансъ не могъ удержаться отъ шутки. Но гнвъ Миры не утихъ. Она молча сла за фортепано и положила передъ собою ноты, точно желая продолжать урокъ.

— Мира совершенно права, Гансъ,— сказала Мабъ,— ты всегда произносишь имя м-ра Деронды всуе. Какъ теб не стыдно шутить насчетъ его женитьбы на м-съ Грандкортъ!

— Будемте продолжать, Мабъ,— сказала Мира необычайно рзкимъ для нея тономъ,— спойте еще разъ ту-же арю или, хотите, я вамъ ее спою?

— Пожалуйста, спойте лучше вы!— сказала Мабъ.

Мира пропла ‘Lascia ch’io pianga’ съ особенной силой и задушевностью. Окончивъ послднюю ноту, она встала и поспшно сказала:

— Мн надо идти домой: Эзра меня ждетъ.

Она молча протянула руку м-съ Мейрикъ, вмсто того, чтобы поцловать ее, какъ всегда, но добрая женщина притянула къ себ прелестную головку Миры и тономъ нжнаго участя сказала:

— Да благословить васъ Богъ, дитя мое!

Мира чувствовала, что она огорчила м-съ Мейрикъ рзкой выходкой противъ Ганса, и жалла, что выказала ей такую черную неблагодарность.

Гансъ, не говоря ни слова, взялъ свою шляпу и подошелъ къ дверямъ.

— Ты-бы, Гансъ, лучше не провожалъ сегодня Миру,— сказала Мабъ, ей, вроятно, будетъ твое присутстве непрятно.

— Я только буду смотрть, чтобы съ нею ничего не случилось,— отвтилъ Гансъ смиренно.

Мира ничего не отвтила, и они молча пошли по улиц. Она не ршалась первая заговорить, чувствуя, что, быть можетъ, слишкомъ рзко отвтила Гансу, но не могла взять своихъ словъ назадъ. Къ тому-же, въ ней прдисходила борьба разнородныхъ мыслей и чувствъ.

Гансъ, съ своей стороны, былъ также погруженъ въ серьезную думу. Гнвъ Миры пробудилъ въ его голов новую мысль, и онъ называлъ себя дуракомъ, что прежде не напалъ на нее. Онъ съ безпокойствомъ спрашивалъ себя, не занималъ-ли Деронда въ сердц Миры большее мсто, чмъ подобаетъ благодтелю? Къ чести Ганса надо сказать, что это безпокойство было не эгоистичное, онъ былъ вполн увренъ, что Деронда и м-съ Грандкортъ любили другъ друга. Это мнне подтверждали не только его собственныя наблюденя, но и разсказы Анны Гаскойнъ. Что-же касается до неодобреня Дерондой его любви къ Мир, то Гансъ объяснялъ себ это безкорыстной заботой Деронды о молодой двушк, находившейся въ зависимости отъ Мейриковъ. Наконецъ, увряя, что Мира никогда не выйдетъ замужъ иначе, какъ за еврея, Деронда исключалъ и себя изъ числа возможныхъ ея обладателей, такъ-какъ Гансъ раздлялъ общее мнне о томъ, что Деронда былъ сынъ сэра Гюго Малинджера.

Такимъ образомъ, онъ былъ совершенно спокоенъ насчетъ Деронды и очень обрадовался извстю о смерти Грандкорта, сдлавшей возможнымъ бракъ его друга съ прелестной вдовушкой, но неожиданное обнаружене Мирой ея пламенныхъ чувствъ по отношеню къ Деронд наполнило его сердце грустью, столько-же за себя, сколько и за нее. Впрочемъ, онъ былъ-бы гораздо несчастне, если-бъ зналъ, что и Деронда питаетъ нжныя чувства къ Мир, такъ-какъ намъ вообще легче переносить свое горе тогда, когда и предметъ нашей страсти также несчастливъ въ любви. Во всякомъ случа въ сердц Ганса боролись два чувства: злоба на Деронду за то, что по его вин страдала Мира, и благодарность къ нему за его любовь къ другой женщин. Онъ не могъ прямо выразить Мир, что понялъ ея вспышку, но старался придать своему молчаню характеръ нжной симпати.

Наконецъ, они достигли дома Миры, и Гансъ, протянувъ ей руку, сказалъ тономъ искренняго раскаяня:

— Прощайте!

— А разв вы не зайдете къ брату?— спросила Мира грустнымъ, но мягкимъ голосомъ.

— Если позволите,— отвтилъ онъ, принимая это приглашене за доказательство, что Мира ему прощаетъ.

Его грусть мгновенно исчезла, и въ голов его снова составился романъ, который кончается тмъ, что онъ, цною долгой преданности, наконецъ пробртаетъ любовь Миры. Что-же касается до ея происхожденя, то это его теперь не смущало. Кто не читалъ о томъ, что еврейскя и мусульманскя двушки часто влюблялись въ христанъ, жертвуя для нихъ своей религей. Тотъ фактъ, что Мира любитъ христанина Деронду, служитъ тому лучшимъ доказательствомъ. Все это сразу успокоило Ганса, и онъ просвтллъ.

Они нашли Мардохея въ радостномъ настроени духа, онъ держалъ въ рукахъ письмо, и глаза его сверкали торжествомъ. Посл первыхъ привтствй, Мира обняла брата и бросила любопытный взглядъ на письмо, не ршаясь, однако, спросить, отъ кого оно.

— Это письмо отъ Данеля Деронды,— сказалъ Мардохей,— оно очень коротенькое, онъ пишетъ, что надется скоро вернуться сюда. Его задержали непредвиднныя обстоятельства. Надежда увидть его — это для меня лучъ свта среди окружающаго меня мрака. И вы также,— прибавилъ онъ обращаясь къ Гансу,— должны быть рады его возвращеню. Второго такого друга, никогда не найдемъ.

Между тмъ, Мира ушла въ свою комнату, заперла за собою дверь и сла на диванъ, закрывъ лицо руками, потомъ она встала, облила голову водою, промыла глаза и, вытерла лицо полотенцемъ. Она была похожа на цвтокъ, освженной росою. Тяжело вздохнувъ, она надла туфли снова спустилась на диванъ и, просидвъ, нсколько минутъ въ забытьи, направилась внизъ для приготовленя чая. Она переживала тяжелыя минуты.

Продолжая повторять ежедневно роли для игры, она ходила на репетици не измняя своихъ отношенй къ окружающей сред. Она скрывала свои чувства къ отцу и, чмъ боле она любила, тмъ боле она это скрывала. Внутренняя борьба выразилась у нея въ терпни и, если въ настоящее время она остре чувствовала боль, то она еще смле старалась встртить грозившее ей несчастье, продолжая быть такой же веселой и разговорчивой, какъ въ дни ея сладкаго дтства. Но зоркй наблюдатель могъ-бы замтить, что это наружное спокойстве — результатъ заглушаемой внутренней борьбы.

Мира сознавала, что спокойные, счастливые дни ея новаго существованя окончились навсегда, и знакомое ей старое горе снова вернулось къ ней посл краткаго перерыва. Солнечный блескъ, на минуту согрвшй ея душу, зажегшй тамъ чувство, котораго она еще не испытала, доставившй ей блаженство, котораго она, какъ ей казалось, не заслужила, одновременно и радовалъ ее, и пугалъ. Она не врила въ то, чтобы счастье для нея было возможно и боялась имъ пользоваться, какъ чмъ-то чужимъ, ей не принадлежащимъ. Вотъ почему она сравнительно спокойно выслушала открыте о томъ, что между нею и ея счастьемъ стала женщина, которую было-бы безсмысленно думать устранить со своего пути. Это ее не удивляло. Она такъ привыкла переносить страданя, что сразу поврила Гансу, хотя онъ ничмъ не доказалъ ей справедливость своихъ словъ. Она давно уже подозрвала любовь Деронды къ м-съ Грандкортъ, но не могла за это его осуждать. Обстоятельства сложились такъ, что онъ былъ тсными узами связанъ съ этой женщиной, принадлежавшей совершенно другому мру и казавшейся нетолько чуждой Мир и ея брату, но и самому Деронд. Главнымъ образомъ ее безпокоило то дйстве, которое неминуемо произведетъ на Эзру это событе, она не знала настоящихъ отношенй между Дерондой и ея братомъ, но понимала, что бракъ Деронды съ м-съ Грандкортъ, вполн разъединитъ его съ Эзрой. Этимъ опасенемъ за брата она сперва объясняла свое отвращене къ м-съ Грандкортъ, но вскор должна была сознаться въ глубин своего сердца, что оно нисколко не уменьшилось-бы, еслибъ Эзра былъ на этотъ счетъ вполн обезпеченъ… То, что я такъ часто изображала своимъ пнемъ и игрою, теперь бушуетъ въ моей собственной душ,— прямо и безстрашно говорила Мира:— я люблю и ревную.

Но какое дло было другимъ до ея чувствъ? Они должны были остаться на вки скрытыми отъ всхъ, какъ нкогда ея любовь и преданность къ матери. Но эти новыя чувства не походили на прежня. Она теперь невольно краснла за то, что чувствовало ея сердце, безграничная благодарность къ своему избавителю, которую она нкогда выражала съ такой радостью, теперь, къ ея величайшему стыду, превратилась въ безсмысленную жажду быть чмъ-нибудь для человка, которому она была такъ много обязана, и въ ненависть къ женщин, обладавшей тмъ, о чемъ она тщетно мечтала. И это сплетене чувства любви съ чувствомъ ненависти боле, всего смущало ея невинную, чистую душу, умвшую только быть благодарной къ человку, который спасъ ей жизнь. Хотя она никогда не воображала, чтобъ Деронда могъ ее любить, но образъ м-съ Грандкортъ, увлекавшй его все дале и дале отъ нея, наполнялъ ея сердце незнакомой еще ей злобой.

‘Я все переносила,— думала она, ложась въ этотъ день спать,— но теперь я чувствую, что настоящее мое мучене сильне всхъ прежнихъ моихъ страданй. Я никогда ни къ кому еще не питала такой ненависти’.

Къ этому печальному заключеню она пришла посл длиннаго разговора съ братомъ, который, радуясь скорому возвращеню своего друга, между прочимъ, сказалъ:

— Видишь-ли Мира,— молитва ‘Шма исроэль’ — Слушай, Израиль: Господь Богъ нашъ — Богъ единый!— которую мы читаемъ три раза въ день и въ которой мы провозглашаемъ единство Бога,— главная молитва евреевъ. Но единство Бога — подразумваетъ и единство человчества: вотъ почему я люблю людей, вотъ почему я люблю человчество. Ты понимаешь меня, Мира?

— Немного,— отвтила едва слышно Мира,— но моя душа слишкомъ мелка, чтобъ я могла питать подобное чувство.

— Однако,— продолжалъ Мардохей,— женщины созданы для любви, которая находитъ свое высшее проявлене въ самоотвержени. Въ нашихъ священныхъ книгахъ говорится объ одной еврейской двушк, которая до того любила одного языческаго царя, что проникла въ темницу и заняла мсто приговоренной къ смерти женщины, которую любилъ царь, и, освободивъ такимъ образомъ ее, сама умерла на плах, доставивъ любимому человку возможность наслаждаться счастьемъ вмст съ ея соперницей. Вотъ высшая любовь, которая не останавливается ни передъ какой жертвой!

— Нтъ, Эзра, нтъ!— воскликнула Мира съ жаромъ,— Она такъ поступила только для того, чтобы посл ея смерти царь могъ убдиться, кто изъ нихъ двоихъ лучше, кто любилъ его больше: она или ея счастливая соперница? Она умерла изъ желаня побдить соперницу, хотя-бы и своею смертью.

— Ты, можетъ быть, права, Мира,— отвтилъ Мардохей,— но представь себ, что она такъ дйствовала въ полномъ убждени, что царь никогда не узнаетъ объ ея поступк!

— Только ты такъ истолковываешь эту исторю. У тебя великая душа, и ты везд видишь возвышенные поступки, но дло было не такъ. Я уврена, это эта еврейская двушка терзалась ревностью и хотла во-что-бы-то ни стало занять первое мсто въ сердц царя. Для этого она не пожалла отдать и свою жизнь.

— Ты, сестра, слишкомъ начиталась театральныхъ пьесъ, въ которыхъ человческя страсти изображаются олицетворенными демонами. Ты обо всемъ судишь по этимъ пьесамъ, а не по влеченю своего собственнаго сердца, которое такъ-же хорошо и возвышенно, какъ сердце нашей матери.

Мира ничего не отвтила и замолчала.

ГЛАВА LXII.

Страхъ встртить отца, въ послднее время постоянно преслдовавшй Миру, еще боле усилился теперь, когда надъ ея головой, въ ея новомъ, счастливомъ положени, разразилось первое горе. Она была уврена, что ея старая, горькая судьба снова отыскала ее и теперь уже не выпустить ее изъ своихъ когтей.

Однажды, возвращаясь домой съ утренняго благотворительнаго концерта въ одномъ знатномъ дом, куда ее рекомендовалъ Клесмеръ, Мира услыхала, что за нею кто-то идетъ торопливыми шагами. Она была одта просто, въ черномъ, шелковомъ плать и въ легкой темной накидк, такъ-что не могла обратить на себя внимане уличныхъ ловеласовъ, эта мысль не пришла даже ей въ голову, но она. тотчасъ-же подумала не преслдуетъ-ли ее отецъ? Ей было страшно обернуться, и она ршилась выждать, пока онъ самъ остановитъ ее, если уже это было неизбжно. Она продолжала идти своимъ обычнымъ шагомъ, не къ чему было торопиться такъ-какъ убжать отъ судьбы она все равно не могла. Передъ ея глазами носилась уже картина предстоявшей встрчи, настолько она была уврена въ томъ, что за ней идетъ отецъ. Опасаясь, чтобы его неожиданное появлене не произвело слишкомъ сильнаго впечатлня на брата, она ршила, что не доходя до дому, обернется и сама вызоветъ отца на объяснене. Но, прежде, чмъ она исполнила это намрене, при самомъ поворот въ ту улицу гд она жила съ братомъ, она почувствовала, что кто-то схватилъ, ее за руку и произнесъ:

— Мира!

Она остановилась, но не вздрогнула, она ожидала услышать этотъ голосъ и встртить этотъ взглядъ. Она взглянула на отца твердо и торжественно, точно передъ нею стоялъ палачъ. Онъ-же смотрлъ на нее съ заискивающей улыбкой. Его лицо, нкогда красивое, теперь пожелтло и густо покрылось морщинами. Его подвижная, вертлявая фигура придавала ему странный, комичный видъ, тмъ боле, что ему было пятьдесятъ семь лтъ. Одежда на немъ была поношенная и, вообще, вся его наружность не внушала къ нему никакого, уваженя. Горе, сожалне, стыдъ и отвращене одновременно зашевелились въ душ Миры.

— Отецъ, это вы?— спросила она дрожащимъ голосомъ.

— Да, но зачмъ ты отъ меня бжала?— началъ онъ поспшно, сопровождая свою рчь жестикуляцей,— чего ты боялась? Ты знаешь, что я никогда не принуждалъ тебя ни къ чему теб противному. Для твоей-же пользы я нарушилъ, твой контрактъ съ внскимъ театромъ, а ты, въ благодарность за вс мои заботы, бросила меня. Я заключилъ контрактъ для тебя на гораздо лучшихъ условяхъ съ дрезденскимъ театромъ и не сказалъ теб объ этомъ ни слова, желая сдлать теб сюрпризъ. Покинутый тобою, я долженъ былъ поплатиться за нарушене контракта. Тяжелое было тогда для меня время! А, между тмъ, можетъ быть, ни одинъ отецъ не заботился такъ о своей дочери, какъ я. Ты знаешь, что я всмъ пожертвовалъ для того, чтобъ дать теб блестящее воспитане и терпливо снесъ тяжелое разочароване насчетъ твоего голоса. Ты всмъ была обязана мн, и чмъ-же ты меня вознаградила? Когда я постарлъ, ослаблъ и долженъ былъ разсчитывать на чужую помощь, ты меня покинула, совершенно не заботясь о томъ, буду-ли я живъ, или-же умру съ голоду!..

Лапидусъ умолкъ не отъ недостатка громкихъ фразъ, а потому, что онъ достигъ патетическаго момента и, заливаясь слезами, сталъ вытирать глаза платкомъ, какъ женщина. Онъ искренно полагалъ, что дочь дурно съ нимъ поступила, ибо онъ принадлежалъ къ тому числу безсовстныхъ людей, которые только признаютъ обязанности другихъ въ отношени къ себ, а за собою не знаютъ никакого долга. Несмотря на его слезы, Мира имла достаточно силъ, чтобъ твердо ему отвтить. Она даже въ первый разъ. позволила себ обратиться къ нему съ прямымъ обвиненемъ.

— Вы знаете, отецъ, почему я васъ покинула! Я имла право сомнваться въ васъ, потому что вы обманули мою мать. Если-бъ я могла вамъ врить, то никогда-бы васъ не оставила и съ удовольствемъ трудилась-бы для вашего пропитаня.

— Я никогда не хотлъ обмануть твоей матери, Мира,— продолжалъ Лапидусъ, пряча платокъ, но все-же всхлипывая по временамъ,— я намревался вернуться къ ней вмст съ тобой, но обстоятельства помшали мн, а потомъ я получилъ извсте о ея смерти. У меня оставалась ты одна, и для твоего-же блага я не могъ возвратиться въ Англю. Твой братъ былъ въ состояни существовать самъ безъ посторонней помощи. Я узналъ о смерти твоей матери отъ одного прятеля и послалъ ему денегъ на расходы. Конечно,— прибавилъ Лапидусъ на всякй случай,— онъ могъ написать мн ложь съ цлью выманить у меня деньги.

Мира ничего не отвтила. Она не могла ршиться произнести: ‘я вамъ не врю’, а больше ей нечего было сказать. Она молча пошла впередъ, а онъ послдовалъ за нею. Они представляли между собою поразительный контрастъ, который заставлялъ прохожихъ невольно на нихъ оборачиваться. Странно было видть прелестную молодую двушку, скромно, но хорошо одтую, въ сопровождени оборваннаго иностранца съ длинными сдыми кудрями, торопливой походкой и сомнительнымъ выраженемъ лица.

— Тб, кажется, живется хорошо, Мира? Ты, я вижу, ни въ чемъ не нуждаешься,— сказалъ наконецъ Лапидусъ пристально глядя на нее.

— Добрые друзья нашли меня въ печали и одиночеств и доставили мн работу,— отвтила Мира, едва сознавая, что она говорила: настолько она была поглощена мыслью о томъ, что ей предстояло еще сказать:— я даю уроки и пою въ частныхъ домахъ. Я только-что участвовала въ благотворительномъ концерт. У меня есть очень добрые друзья, и они знаютъ всю мою исторю.

— И теб было-бы стыдно, если-бъ они увидли твоего отца? Это совершенно естественное чувство. Я прхалъ въ Англю только для того, чтобъ тебя отыскать. Я могъ остаться въ Германи совершенно свободно и жилъ-бы припваючи, но во мн билось родительское сердце. Я думалъ, что моя маленькая Мира раскается въ томъ, что бросила меня. Тяжело мн здсь жить, Мои таланты не цнятся въ этой стран, да и трудно найти хорошее мсто въ такой одежд. Мн уже приходилось приниматься за самую низкую работу, чтобъ заработать хоть шилнигъ.

Мира съ безпокойствомъ подумала о томъ, что, если она не поможетъ отцу, то онъ можетъ пасть еще ниже, но прежде, чмъ она успла отвтить, онъ поспшно спросилъ:

— Гд ты живешь, Мира?

— Недалеко отсюда.

— Въ меблированныхъ комнатахъ?

— Да.

— Ты живешь съ кмъ-нибудь?..

— Да,— сказала Мира, смотря ему прямо въ глаза,— я живу вмст съ братомъ.

Во взгляд старика что-то блеснуло, точно молня. Но черезъ минуту онъ пожалъ плечами и произнесъ:

— Съ Эзрой? Гд-же ты его нашла?

— Это слишкомъ долго разсказывать. Вотъ нашъ домъ. Братъ никогда не простилъ-бы мн, если-бъ я отказала вамъ въ гостепримств.

Въ эту минуту Мира стояла у подъзда и пристально смотрла на отца, который остановился на троттуар. Сердце ея тревожно билось при мысли, что произойдетъ при свидани отца съ Эзрой и, въ то-же время, ей было жаль этого несчастнаго человка.

— Подожди минуту, liebchen,— сказалъ Лапидусъ, понижая голосъ,— скажи мн, какимъ человкомъ вышелъ Эзра?

— Добрымъ, удивительнымъ!— воскликнула Мира въ волнени, чувствуя необходимость подготовить отца къ тому, что его ожидало,— Эзра былъ бднымъ чернорабочимъ, когда его нашли мои друзья. Двнадцать лтъ тому назадъ онъ еще былъ счастливый, цвтущй здоровьемъ юноша, онъ отправлялся на Востокъ, куда его влекли вс стремленя его души, но мать вызвала его, потому что… потому что она лишилась меня. Онъ вернулся къ ней и окружалъ ее всякими попеченями, пока она не умерла. Отъ тяжелой работы и простуды во время путешествя, Эзра самъ надорвалъ свое здоровье. Годъ отъ году онъ становился все слабе и слабе, хотя продолжалъ работать. Онъ обладаетъ множествомъ знанй и занятъ самыми возвышенными стремленями, вс его глубоко уважаютъ. Рядомъ съ нимъ чувствуешь себя стоящимъ передъ пророкомъ:— прибавила Мира, съ трудомъ произнося роковыя слова,— передъ нимъ невозможно обманывать и лгать…

Она опустила глаза, чтобы не видть заискивающаго, подобострастнаго взгляда отца.

— Liebchen!— сказалъ онъ нжнымъ, ласкающимъ тономъ, неужели ты допускаешь, чтобы сынъ меня могъ увидть въ такихъ лохмотьяхъ? Если-бы у меня была небольшая сумма денегъ, то я одлся-бы прилично и могъ-бы найти себ приличное мсто. Въ чистомъ бль и во фрак я могъ-бы куда-нибудь поступить, а теперь меня принимаютъ за какого-то нищаго гаера. Я желалъ-бы снова зажить со своими дтьми, забыть прошлое и простить всмъ. Еслибъ ты мн дала десять фунтовъ стерлинговъ или принесла-бы мн ихъ завтра, я черезъ два дня явился-бы къ вамъ въ приличномъ вид, какъ подобаетъ отцу такихъ дтей, какъ вы.

Мира почувствовала, что она не должна поддаться соблазну и ршительно сказала:

— Мн больно вамъ отказать, отецъ, но я общала не имть съ вами никакихъ тайныхъ сношенй. Мн тяжело видть васъ въ нищет, но потерпите немного, пойдемте къ брату, и мы все устроимъ.

Въ эту минуту она не могла не признать, какъ благоразумна была м-съ Мейрикъ, взявъ съ нея слово ничего не предпринимать въ отношени отца безъ вдома своихъ друзей.

— Ты, однако, практичная двушка,— сказалъ Лапидусъ съ презрительной улыбкой:—ти дала общане не помогать отцу, который тебя боготворилъ, который пожертвовалъ всей жизнью для тебя. Ты сама щеголяешь въ шелковыхъ платьяхъ, а для него жалешь нсколькихъ фунтовъ!..

— Я знаю, что кажусь вамъ очень жестокой,— отвтила Мира, чувствуя, что ей въ эту минуту тяжеле, чмъ было въ то время, когда она хотла броситься въ рку,— но еще жестокосердне обманывать людей, которые вамъ врятъ. Отъ этого разбилось сердце матери, отъ этого умираетъ и Эзра! Мы должны честно переносить печальные плоды нашихъ поступковъ. Покоритесь своей судьб, войдите къ брату такъ, какъ есть, и мы сдлаемъ для васъ все, что только будетъ возможна

— Хорошо, я приду завтра,— отвтилъ Лапидусъ, отворачиваясь отъ своей блдной, дрожащей отъ волненя дочери, но черезъ минуту, онъ снова обернулся и прибавилъ тономъ унизительной просьбы:— я разстроенъ этой встрчей, Мира. Позволь мн немного оправиться. Но, если у тебя есть деньги въ карман, одолжи мн что-нибудь на покупку сигаръ. Я надюсь, что этимъ ты не нарушишь своего общаня?..

Мира, не разсуждая, опустила руку въ карманъ и подала отцу свой портмоне. Лапидусъ поспшно схватилъ его и почти бгомъ удалился, крикнувъ:

— Прощай, дитя мое! До завтра!

Завернувъ за уголъ сосдней улицы, Лапидусъ остановился и раскрылъ портмоне. Тамъ оказались дв золотыхъ и нсколько серебрянныхъ монетъ, а также приклеенная къ крышк маленькая записочка, на которой Эзра написалъ по еврейски имя матери, день ея рожденя, свадьбы и смерти, а также ея обычную молитву ‘Избави, Господи Миру отъ всякаго зла’. Лапидусъ прочелъ эти строки, и его воображене унесло его къ тому отдаленному дню, когда онъ, красивый, честный юноша, снискивающй себ пропитане перепиской бумагъ, обвнчался съ прелестной горячолюбящей Сарой. Однако, онъ вспоминалъ объ этомъ счастливомъ времени совершенно хладнокровно, подобно человку, который, потерявъ чувство осязаня, безучастно дотрагивается до какого-нибудь предмета. Это воспоминане только промелькнуло въ его голов и тотчасъ-же замнилось мыслью о томъ, сколько онъ можетъ выручить отъ продажи этого хорошенькаго портмоне. Потомъ онъ сталъ размышлять о томъ, какимъ способомъ выманить у дочери еще денегъ, не подвергая себя унизительному покаяню и скучной жизни подъ покровительствомъ богобоязненнаго сына.

Между тмъ, Мира вернулась домой сильно взволнованная. Она застала брата за чтенемъ старыхъ рукописей, которыя онъ хотлъ передать Деронд. Она бросилась передъ нимъ на колни и, схвативъ его за руки, со слезами воскликнула:

— Эзра! Эзра!…

Онъ взглянулъ на нее съ испугомъ и никакъ не могъ понять причины ея неожиданной и столь необычной вспышки отчаяня. Однако, онъ не промолвилъ ни слова.

— Отецъ!— сказала она сквозь слезы,— Отецъ остановилъ меня. Я хотла его привести сюда, сказала, что ты его примешь. Но онъ отвтилъ: ‘нтъ, я приду завтра’. Онъ попросилъ у меня денегъ. Я отдала ему свой портмоне, и онъ ушелъ.

Эзра ожидалъ чего-то худшаго. Успокоившись, онъ, глядя на Миру, сказалъ:

— Успокойся, Мира, и разскажи мн все по порядку.

Она передала ему весь свой разговоръ съ отцомъ.

— Видишь, Мира,— сказалъ онъ,— судьба наша — это судьба, израильскаго народа: горе и слава тсно связаны въ ней, какъ дымъ и пламя. Мы, какъ дти, получили въ наслдство поняте о добр, потому что мы знаемъ, что такое зло. А эти чувства предназначены для насъ такъ-же, какъ нашъ отецъ былъ предназначенъ для матери,— отъ Бога.

Онъ говорилъ словами Раби, объясняя Мир, что Вездсущй еще за сорокъ дней до рожденя назначаетъ каждому жениха или невсту и длаетъ при этомъ удивительныя комбинаци, изъ которыхъ впослдстви получается счасте или-же несчасте.

— Онъ завтра не придетъ!— сказалъ Эзра.

Ни одинъ изъ нихъ не высказалъ своего тайнаго предположеня, что Лапидусъ будетъ, вроятно, подстерегать на улицахъ Миру и выпрашивать у нея денегъ.

ГЛАВА LXIII.

Возвращаясь въ Лондонъ, Деронда чувствовалъ себя совершенно новымъ человкомъ. Онъ узжалъ за-границу въ полномъ невдни относительно того, на-сколько желаня и стремленя, возбужденныя въ его душ за послднее время, найдутъ себ оправдане въ тайн его происхожденя, которая, наконецъ, должна была объясниться. А вернулся онъ какъ-бы съ хартей, узаконившей его право на то, чего онъ смутно такъ жаждалъ онъ вернулся съ прятнымъ сознанемъ, что долгъ побуждалъ его идти именно туда, куда тайно влекло его сердце. Съ той самой минуты, какъ Мира простилась съ нимъ въ дом м-съ Мейрикъ посл ея спасеня отъ смерти, онъ почувствовалъ къ ней ту возвышенную, чистую любовь, которая помогла ему выдти незапятнаннымъ изъ всхъ тяжелыхъ искушенй, созданныхъ его отношенями къ Гвендолин. Эта любовь, постоянно усиливаясь, особенно со времени перезда молодой двушки къ брату и почти ежедневныхъ ихъ свиданй, долго оставалась какъ-бы безсознательной, только въ разговор съ матерью онъ впервые открыто признался, что, дйствительно, любитъ юную еврейку, точно такъ-же, какъ осифъ Калонимъ побудилъ его выразить опредленно свою ршимость вести жизнь, достойную еврея. Энергя, проявившаяся въ немъ при этой перемн всего его нравственнаго бытя, изумляла даже его самого. Отыскавъ своихъ предковъ, онъ точно нашелъ свою вторую душу, онъ уже не терялся въ лабиринт общихъ, неопредленныхъ симпатй, а съ благородной горячностью сосредоточивалъ вс свои чувства и стремленя на одномъ предмет. Ему уже теперь не для чего было сдерживать свое влечене къ Мардохею и страсть къ Мир, хотя молодая двушка, какъ онъ опасался, была далека отъ любви къ нему, несмотря на то, что она преклонялась передъ нимъ, какъ передъ своимъ благодтелемъ. Самыя сильныя влеченя его души слились теперь въ одно стремлене. Онъ наслаждался предстоящимъ счастьемъ встртить существо, столь близкое его сердцу. Онъ строилъ всевозможные планы для своей будущей дятельности.

Вотъ почему Деронда, прибывъ въ Лондонъ, прямо съ вокзала отправился въ Бромптонскй скверъ и тихо приблизился къ дверямъ хорошо знакомаго ему домика. Это было, именно, въ тотъ день, когда Мира встртила отца, и, какъ она, такъ и ея братъ, находились въ самомъ печальномъ душевномъ настроени.

Мардохей, пораженный горемъ своей сестры и собственными воспоминанями, сидлъ неподвижно. Онъ не пересматривалъ разбросанныхъ въ безпорядк бумагъ и не старался привести ихъ въ порядокъ. Незамтно надвигались сумерки, цлый день Мира провела безъ пищи, сидя около Мардохея и, обнявъ его голову, безпрестанно смотрла въ его болзненное лицо. Мысль, что его смерть приближается, усугубило ея горе. Жизнь снова развернулась передъ Мирой съ ея печальными повторенями. Тнь живого отца и умершей матери преслдовали ее.

Вдругъ знакомый голосъ заставилъ ее встрепенуться.

— Данель Деронда можетъ войти?— произнесъ этотъ голосъ.

— Да, да!— крикнулъ Мардохей, вставая и идя навстрчу Деронд.

Онъ, повидимому, нисколько не былъ удивленъ его неожиданнымъ появленемъ, точно онъ видлъ своего друга утромъ и теперь ожидалъ его вторичнаго посщеня, но Мира вскочила, воя покраснвъ, съ тревожнымъ ожиданемъ чего-то дурного.

Однако, лицо Деронды сяло необыкновенной радостью. Онъ протянулъ руки Мир и Мардохею и молча взглянулъ на нихъ обоихъ.

— Не случилось-ли что-нибудь непрятное?— спросилъ онъ, наконецъ, видя смущене Миры.

— Не говорите теперь о несчастьяхъ,— произнесъ Мардохей,— въ вашихъ глазахъ сяетъ радость, подлитесь ею со мною.

Мира внутренно подумала о томъ, что Деронда, вроятно, не можетъ раздлять съ ними свою радость, но ничего не сказала. Они вс сли, и Данель торжественно произнесъ: — Вы сказали правду: радость, которую я теперь ощущаю, останется всегда въ насъ, какя-бы несчастья ни разразились надъ нашими головами. Я не говорилъ вамъ, зачмъ я похалъ за-границу, меня вызвали туда для раскрытя мн тайны моего происхожденя. Вы были правы, Мардохей: я — еврей!

Они крпко пожали другъ другу руки, при этомъ глаза Мардохея лихорадочно заблестли, а Мира вздрогнула, какъ отъ электрической искры.

— Мы принадлежимъ къ одному и тому-же народу,— продолжалъ Деронда,— наши души стремятся къ одной цли и ни въ жизни, ни въ смерти ничто насъ не разъединитъ!

Вмсто отвта, Мардохей шопотомъ произнесъ еврейскую молитву: ‘Богъ нашъ — Богъ нашихъ праотцевъ’. Мира отпустилась на колни подл брата,— такъ сильно подйствовалъ на нее быстрый переходъ отъ отчаяня къ радости. Въ первую минуту она думала лишь о брат, который сялъ счастьемъ.

— Я не только сынъ израиля,— сказалъ Деронда,— но происхожу отъ знаменитыхъ испанскихъ евреевъ, свято сохранившихъ завты нашего народа и прославившихся многими великими учеными. Мой ддъ, Данель Каризи, оставилъ коллекцю драгоцнныхъ рукописей, надясь, что он перейдутъ въ руки внука. Теперь это исполнилось, несмотря на вс стараня людей скрыть отъ меня мое происхождене. Я привезъ шкатулку съ этими бумагами и оставлю ее у васъ, Мардохей. Вы, конечно, мн поможете ихъ разобрать и прочесть?

При этихъ словахъ на лиц Деронды показалась такая свтлая улыбка, что Мира невольно вспомнила о м-съ Грандкортъ и въ замтномъ смущени поднялась со стула. Деронда съ своей стороны подумалъ, что въ его глазахъ, вроятно, слишкомъ ясно выражалось его чувство къ Мир и что это, именно, побудило молодую двушку отвернуться. Между тмъ, Мардохей произнесъ торжественнымъ тономъ:

— Данель, я вамъ говорилъ съ самаго начала, что мы не знаемъ всхъ путей Провидня. Вс вещи тсно связаны съ желанями Всевышняго, Который теб предназначилъ служить и работать на пользу своего народа, жизнь котораго регулируется особыми законами. Люди со злыми намренями побуждаютъ чистыя натуры къ справедливому сопротивленю. Нашъ народъ можетъ найти спасене, если будетъ имть добрыхъ совтниковъ и внимать законамъ справедливости и любви. Ваша доброта къ моей сестр и ко мн подготовила васъ къ принятю великаго завта нашего народа.

— Да, вы и Мира были моими лучшими учителями!— сказалъ Деронда,— если-бъ я узналъ о своемъ происхождени прежде, чмъ познакомился съ вами обоими, то я, кажется, возсталъ-бы противъ мысли стать евреемъ. Но теперь, благодаря постепенному усвоеню вашихъ идей, я всмъ своимъ существомъ откликнулся на этотъ новый призывъ, на эту неожиданную перемну въ моей жизни. Вы развили во мн мысли и стремленя, вроятно, тайно унаслдованныя мною отъ моихъ предковъ, хотя они долго оставались во.мн въ неясной, неопредленной форм. Съ самой моей юности я всегда жаждалъ служить какому-нибудь высокому длу, вести свой народъ къ возвышенной цли. Вы указали мн на эту цль: эта цль — соединене нашего разъединеннаго разсяннаго по всему мру народа въ одну нацю. Я часто задумывался надъ участью нашего народа. Идеалы моего народа живы во мн, я наслдовалъ ихъ отъ моего дда. Если взять маленькаго дикаря и воспитать его въ шумномъ город, то инстинкты его праотцевъ всегда будутъ въ немъ проявляться, такъ-же и я, получивъ отъ моего народа драгоцнное наслдство — еврейство, которое билось въ каждой моей жилк неожиданно встрепенулся, когда узналъ истину моего происхожденя. Вы сказали, что наша религя создала насъ единымъ народомъ прежде, чмъ судьба насъ разсяла. Я ршился испробовать ваши идеи на дл. Въ неудач нтъ ничего безчестнаго, а было-бы безчестно съ моей стороны не попытать счастья.

— Родной братъ не могъ-бы въ своихъ чувствахъ такъ тсно сойтись со мною, какъ вы!— произнесъ Мардохей съ восторгомъ.

Чтобъ понять вою силу впечатлня, произведеннаго на Мардохея одушевленными словами Деронды, надо припомнить, что Данель до сихъ поръ удерживалъ себя отъ всякаго прямого и явнаго сочувствя къ идеямъ Мардохея. На Миру он также сильно подйствовали, тмъ боле, что неожиданно выраженное Дерондой родство мыслей и стремленй съ ихъ мыслями и стремленями возбудило въ молодой двушк радостное удивлене, и въ душ ея снова возникла надежда… Не ложны-ли были вс ея опасеня? Все, повидимому, въ немъ доказывало, что онъ былъ свободенъ отъ всякихъ тайныхъ узъ, которые связывали-бы его такъ или иначе мшая начать новую жизнь!

Посл нкотораго молчаня Мардохей сказалъ:— наши души слились. Посл моей смерти, все, что принадлежало мн, будетъ принадлежать теб. Ты будешь пополнять проблы оставленные мною, я думаю, что посл физической смерти можетъ наступить духовная смерть, но пусть наши души слившяся при жизни сдлаются источникомъ духовнаго вознагражденя нашего народа.

Посл этихъ словъ взглядъ Деронды остановился на Мир. Она уже ждала, что посл этого торжественнаго сляня двухъ сердецъ, Мардохей разскажетъ Деронд о сегодняшнемъ происшестви.

— Мы сегодня имли горе,— сказалъ Мардохей.— То, что, казалось, ушло отъ насъ давно, вернулось снова. Впрочемъ, я отложу это до слдующаго раза. Я хочу сегодня праздновать нашъ союзъ и не позволю грустнымъ мыслямъ омрачить нашу радость.

Когда Деронда въ этотъ памятный день, уходилъ онъ просилъ позволеня у Миры называть Мардохея Эзрой, какъ и она его называла.

— Пожалуйста, называйте его Эзрой!— отвтила она едва слышно и въ смущени опустила глаза.

Человкъ утонченной гордости воздерживается длать предложене женщин извстнаго происхожденя и богатства, длающихъ ее недоступной. Деронда же былъ въ мене затруднительномъ положени, такъ какъ зналъ, что всякая женщина отзовется благосклонно на идеальную любовь. Онъ только не зналъ какой отвтъ получитъ онъ на свое предложене. Онъ сознавалъ, что Мира была обязана ему многимъ и что ея чувства должны отвчать его желанямъ, иначе они не сумютъ совмстно наблюдать за здоровьемъ Эзры и поддерживать его существоване. Боясь, что она будетъ считать его своимъ благодтелемъ, онъ ршилъ безотлагательно открыть Мир свои намреня. Его волнене все боле и боле увеличивалось чмъ ближе этотъ моментъ наступалъ. Человкъ, привыкшй къ любовнымъ излянямъ смлй приближается къ предмету своего выбора, чмъ тотъ, который не испыталъ любви. Къ этимъ послднимъ принадлежалъ и Деронда. Что-же касается до Миры, то она, положивъ голову на подушку, на которой она по ночамъ умственно перелистывала исторю своей жизни, всю ночь мечтала. Она была уврена, что Деронда освободился или можетъ освободиться изъ оковъ, которыя, она полагала, лишаютъ его свободы. Но, несмотря на вс свои благоразумные выводы, Мира все-таки волновалась: она была убждена, что на него имла извстное вляне миссъ Грандкортъ и что она его удерживаетъ. Мысль о возможной связи между ними начала снова грызть ея наболвшее сердце, которое уже было спокойно.

Было-ли дйствительно что нибудь новое, необычайное въ Деронд, или она смотрла на него подъ влянемъ неожиданной перемны въ ея собственныхъ чувствахъ?..

ГЛАВА LXIV.

Посл прзда матери Гвендолина не хотла долго оставаться въ Гену. Ея желане какъ можно скоре покинуть эту ‘жемчужину моря’ придавало ей особенную силу и мужество.

— Я постараюсь никогда боле не увидть Средиземнаго моря,— сказала Гвендолина матери, которая, какъ ей казалось, вполн понимала чувства своей дочери, и ея запрещене когда-либо упоминать объ ея покойномъ муж.

Что-же касается до самой м-съ Давило, то, хотя она формально признавала настоящую минуту печальной, но въ сущности, со времени свадьбы Гвендолины, она никогда еще не наслаждалась такъ полно, какъ теперь. Ея дорогое дтище возвращалось къ ней и выказывало ей еще большую привязанность, чмъ прежде.

— Вы здсь, мама?— воскликнула Гвендолина однажды ночью, какъ во дни своего дтства, когда ее пугало что-нибудь во сн.

— Да, голубушка,— отвтила м-съ Давило, спавшая въ одной комнат съ дочерью,— что теб нужно?

— Ничего: я только хотла убдиться, что вы со мною. Я васъ разбудила, простите.

Такихъ словъ Гвендолина никогда раньше не произносила.

— Нтъ, я вовсе не спала.

— Мн не врилось, что вы со мною, и я хотла услышать вашъ голосъ. Я все перенесу, если только вы меня не покинете, но вы не должны безпокоиться обо мн. Вы должны быть счастливы, должны позволить мн сдлать васъ счастливой. Иначе, что-же мн остается?

— Господь съ тобою, голубушка! Для меня нтъ большаго счастья, чмъ твоя любовь.

На слдующую ночь м-съ Давило услыхала, что Гвендолина тяжело вздыхаетъ, и спросила ее:

— Не дать-ли теб, Гвенъ, успокоительныхъ капель?

— Нтъ, мама, благодарю, я не хочу.

— А теб было-бы хорошо заснуть.

— Но вы, мама, не можете знать, что для меня хорошо!— воскликнула Гвендолина съ жаромъ.— Вы не должны мн перечить и уврять, что для меня хорошо то, что я вовсе не считаю для себя хорошимъ.

М-съ Давило замолчала, нисколько не удивляясь раздражительности дочери.

— Я всегда была дурною дочерью, мама!— сказала черезъ нсколько минутъ Гвендолина.

— Нтъ, голубушка!

— Да, да!— воскликнула Гвендолина настойчиво:— я всегда поступала дурно,— и вотъ почему я теперь несчастна!

Она горько расплакалась. Несмотря на ея ршимость, никогда не упоминать о подробностяхъ ея замужней жизни, она отъ времени до времени подвергалась подобнымъ нервнымъ припадкамъ. Благодаря этимъ вспышкамъ и отрывочнымъ свднямъ, которыя передавалъ ей Гаскойнъ, м-съ Давило мало-по-малу начала понимать правду объ отношеняхъ Гвендолины къ ея покойному мужу. Извстя, собранныя Гаскойномъ, были далеко неутшительны, добродушный сэръ Гюго счелъ своей обязанностью сообщить пастору въ возможно-мягкой форм содержане духовнаго завщаня Грандкорта. Онъ не хотлъ, чтобы Гаскойнъ сохранилъ по возвращени въ Англю свои иллюзи на этотъ счетъ и постепенно приготовилъ его къ принятю этой непрятной всти. Сначала онъ выразилъ опасене, что вдова, кажется, получитъ мене, чмъ слдовало ожидать, а потомъ, посл долгихъ, смутныхъ намековъ, прямо заявилъ, что у Грандкорта была незаконная связь и, за неимнемъ законнаго наслдника, почти все его состояне переходило по завщаню къ его побочнымъ дтямъ.

Гаскойнъ былъ очень опечаленъ этой встью и невольно вспомнилъ, какъ гордо и оскорбительно обходился съ нимъ покойный, вспомнилъ, что во время пребываня Грандкорта въ Дипло онъ, Гаскойнъ, слышалъ объ его холостой разгульной жизни, но никогда не подозрвалъ, что-бы послдствя подобной жизни отозвались такимъ печальнымъ образомъ на людяхъ порядочныхъ и ни въ чемъ неповинныхъ. Но пасторъ не высказалъ этихъ мыслей сэру Гюго, а только замтилъ, какъ истинно-свтскй, хотя и добросовстный служитель алтаря.

— Молодые люди, составляя духовныя завщаня, обыкновенно разсчитываютъ, что жизнь ихъ еще продлится долго Вроятно, м-ръ Грандкортъ не думалъ, что это завщане когда-нибудь будетъ приведено въ исполнене. Во всякомъ случа, въ нравственномъ отношени, очень печально, что незаконной связи дается преимущество передъ законнымъ бракомъ.

— Я впрочемъ, нахожу справедливымъ,— сказалъ сэръ Гюго,— то, что Грандкортъ, имя сына, позаботился о немъ и оставилъ ему свои помстья. У него не было родственниковъ ближе двоюроднаго брата, а грустно думать, что, покидая жизнь, приносишь пользу только двоюродному брату. Прятно писать духовное завщане, когда оно составляется въ пользу своихъ собственныхъ дтей, и, повторяю, тяжело оставлять свое состояне чужому человку. Поэтому я прощаю Грандкорту его завщане въ этомъ отношени. Но, между нами будь сказано, я никогда ему не прощу, что онъ обошелся съ вашей племянницей… съ нашей племянницей такъ скверно. Онъ оставилъ ее въ положени вдовы какого-нибудь мелкаго чиновника. Я презираю человка, который мститъ жен изъ-за гроба. Всякй джентльменъ обязанъ позаботиться о томъ, чтобъ его вдова была въ состояни поддерживать честь его имени. Да, наконецъ, и легче умирать, зная, что жена и дти останутся обезпеченными. Я вполн понимаю чувства нашихъ солдатъ во время крымской войны, которые смло шли на штурмъ, зная, что ихъ семейства получатъ хорошую пенсю.

— Ваши слова тмъ боле меня огорчаютъ — сказалъ Гаскойнъ,— что я, замняя Гвендолин отца, выказалъ слпое довре м-ру Грандкорту и не выговорилъ въ брачномъ контракт никакого опредленнаго содержаня его вдов, въ случа его смерти. Мн казалось, что, при его щедрости, подобная мра была совершенно излишней. Но вы, вроятно, меня за это осуждаете?

— Нтъ:— я уважаю человка, довряющаго своему ближнему, но, если вы станете выдавать замужъ другую племянницу, хотя-бы за архепископа Кентерберйскаго, то свяжите ему руки точнымъ условемъ, на случай смерти. Если онъ хорошй человкъ, то онъ не станетъ противиться. Что-же касается до м-съ Грандкортъ, то, право, я питаю къ ней гораздо боле родственное чувство съ тхъ поръ, какъ съ нею поступили несправедливо, и я надюсь, что она всегда будетъ разсчитывать на меня, какъ на друга.

Такъ говорилъ рыцарски-благородный сэръ Гюго, одушевляясь негодованемъ, что прелестная юная вдова Грандкорта получила всего дв тысячи фунт. стер. въ годъ и домъ въ каменно-угольномъ округ. Конечно, пастору эта цифра показалась не настолько незначительной, какъ баронету, но онъ гораздо боле его сознавалъ всю тяжесть униженя, которому подвергли Гвендолину и ея родственниковъ публичнымъ заявленемъ объ отношеняхъ ея покойнаго мужа къ м-съ Глашеръ. При этомъ онъ съ ужасомъ думалъ о томъ, какъ онъ передастъ это извсте м-съ Давило и Гвендолин? Добрый пасторъ былъ вполн увренъ, что его племянница не имла ни малйшаго понятя о существовани м-съ Глашеръ. Но м-съ Давило, узнавъ о содержани духовнаго завщаня, объяснила себ многое въ брачной жизни дочери, которая, очевидно узнала какимъ-нибудь способомъ о незаконной связи мужа и его незаконныхъ дтяхъ. Она надялась, что по дорог въ Англю она найдетъ удобную минуту развдать, что было дйствительно извстно Гвендолин, и мало-по-малу приготовить ее къ тяжелому разочарованю. Но оказалось, что ей не пришлось вовсе прибгать къ какимъ-нибудь уловкамъ и хитростямъ.

— Я надюсь, мама, что вы не особенно огорчитесь, если мн придется отказаться отъ богатства и роскоши,— сказала Гвендолина вскор посл разговора пастора съ ея матерью,— можетъ быть, я ничего не получу.

М-съ Давило вздрогнула и, посл минутнаго размышленя, сказала:

— Нтъ, голубушка, ты кое-что получишь. Сэръ Гюго точно знаетъ содержане духовнаго завщаня.

— Это еще ничего не значитъ,— произнесла Гвендолина задумчиво.

— Какъ ничего? По словамъ сэра Гюго, ты получишь дв тысячи фунтовъ стерлинговъ ежегоднаго дохода и домъ, въ Гадсмир.

— Я получу только то, что приму,— отвтила Гвендолина,— вы и дядя не должны уговаривать меня измнить мое ршене. Я готова все сдлать для вашего счастья, но, когда дло идетъ о моемъ покойномъ муж, то я не желаю, чтобъ кто-нибудь вмшивался. Довольно вамъ будетъ, мама, восьмисотъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ?

— Боле, чмъ довольно, голубушка, но ты не должна давать мн столько. А ты знаешь, кто получаетъ все остальное состояне?

— Да,— отвтила Гвендолина, махнувъ рукою,— я все: знаю, и нахожу завщане вполн правильнымъ, но прошу никогда мн о немъ не упоминать.

М-съ Давило отвернулась и взяла со стола веръ. Не желая встртить взоровъ дочери, она не поднимала головы. Но Гвендолина слдила за нею съ тмъ новымъ чувствомъ, которое такъ еще недавно впервые въ ней проснулось.

— Сядьте ко мн поближе, мама, и не горюйте,— сказала она.

М-съ Давило исполнила ея желане, тщетно стараясь удержаться отъ слезъ.

— Не плачьте,— продолжала Гвендолина, ласкаясь къ матери,—я хочу быть умной и доброй, особенно къ вамъ, моя старая, добрая мама.

Дло въ томъ, что Гвендолина ршилась спросить совта у Деронды, слдовало-ли ей принимать что-нибудь отъ покойнаго мужа,— во всякомъ случа, не боле той суммы, какая необходима на содержане ея матери. Она чувствовала въ себ достаточно силъ на все, что могло возвысить ее въ глазахъ Деронды.

Сэръ Гюго настойчиво уговаривалъ ее тотчасъ-же отправиться въ Англю съ м-съ Давило и поселиться въ его лондонскомъ дом до окончаня траура и приведеня въ порядокъ ея длъ. По его словамъ, въ эту пору Лондонъ былъ очень хорошимъ мстомъ для уединеня, онъ брался самъ отобрать вс принадлежавшя Гвендолин вещи въ роскошномъ дом на Гросвенорскомъ сквер. Этотъ планъ, какъ нельзя боле, соотвтствовалъ желанямъ Гвендолины, потому что въ Лондон она могла легче всего устроить свидане съ Дерондой.

Узнавъ во время обратнаго путешествя, что ей завщане мужа заране было извстно, сэръ Гюго нсколько разъ заговаривалъ объ ея будущей, скромной жизни и старался представить ее въ возможно благопрятномъ свт. По его мнню, вдова, въ отношени которой мужъ поступилъ несправедливо, должна была вскор утшиться, чтобъ не дать возможности другимъ истолковывать ея горе финансовымъ разочарованемъ… Благодаря своимъ неожиданно поправившимся обстоятельствамъ и искреннему сочувствю къ Гвендолин, сэръ Гюго обращался съ нею, какъ добрый отецъ, называлъ ее голубушкой и, говоря съ Гаскойномъ о Гадсмир, прямо объяснялъ, какя улучшеня ‘мы тамъ введемъ’. Гвендолина, блдная, молча слушала, какъ онъ доказывалъ, что, если она пожелаетъ отдать Гадсмиръ въ аренду, то выгодне всего войти въ сдлку съ хозяевами каменноугольныхъ копей, хотя, по его личному мнню, трудно найти боле уютное и живописное мстечко, чмъ Гадсмиръ.

— Конечно, тамъ повсюду царитъ угольная сажа,— прибавилъ баронетъ добродушно,— но она очень полезна для здоровья. Я съ удовольствемъ жилъ-бы въ Гадсмир.

— Это мстечко лучше Офендина?— спросилъ Гаскойнъ.

— Да,— отвтилъ баронетъ ршительно,— я бывалъ тамъ, впрочемъ, еще ребенкомъ, вмст съ братомъ, но помню очень хорошо, что паркъ гораздо обширне Офендинскаго, хотя самыя комнаты, быть можетъ, такя-же, какъ и въ Офендин.

— Бдный, милый Офендинъ теперь совершенно опустлъ!— замтила м-съ Давило:— м-ръ Гейнсъ отказался отъ аренды. Жаль, что я не воспользовалась любезнымъ предложенемъ лорда Бракеншо остаться тамъ еще годъ даромъ: по крайней мр, я отапливала-бы и содержала въ чистот хорошенькй домикъ.

— Я надюсь, что ваше новое жилище столь-же уютно?

— Даже слишкомъ уютно,— отвтилъ Гаскойнъ съ улыбкой,— большому семейству тамъ немного тсновато…

Услыхавъ, что Офендинъ не занятъ, Гвендолина поспшно отвернулись и мысленно перенеслась въ знакомый дорогой домикъ, окруженный мирными пастбищами, тнистыми деревьями и живописной аллеей, оканчивавшейся пасторскимъ домомъ. Она видла себя входящей въ широко отворенную дверь, на порог которой ее съ нетерпнемъ ожидали мать и сестры. Мирная, уединенная жизнь въ этомъ забытомъ уголк казалась ей нкогда нестерпимо скучной, но теперь она желала этой жизни всей душой…

Гвендолина тмъ боле сосредоточила свои мысли на Офендин, что она твердо ршилась никогда не всупить ногою въ гадсмирское чистилище. Но она не выказала никакого интереса къ происходившему вокругъ нея разговору, какъ-будто дло шло о совершенно чуждомъ ей предмет, о подводномъ телеграф или церковныхъ реформахъ, о которыхъ бесдовали, между прочимъ, истощивъ всевозможныя темы, ея дядя и сэръ Гюго. Только они одни наполняли скучные часы дороги въ вагонахъ и на станцяхъ веселой, прятной бесдой, Гвендолина упорно молчала, сосредоточившись въ своемъ внутреннемъ мр и принимая все, что говорилось и длалось вокругъ нея, за тревожный сонъ. Что-же касается до м-съ Давило, то она постоянно думала объ одномъ: что такъ терзаетъ ея дочь? Она терялась въ догадкахъ о причинахъ, побуждающихъ ее отказаться отъ наслдства мужа,— по крайней мр, ей казалось, что дочь выражаетъ такое именно намрене.

Чмъ ближе къ концу подвигалось путешестве, тмъ боле останавливались мысли Гвендолины на одномъ предмет: какъ-бы поскоре увидть Деронду и спросить его совта, что длать? Только благодаря этому человку, служившему ей чмъ-то врод вншней совсти, она примирилась съ необходимостью скрывать въ глубин своего сердца укоры ея внутренней совсти. Она не могла сдлать теперь ни шага безъ полной увренности въ томъ, что Деронда это одобряетъ. Но она забыла спросить его адресъ, и узнать о немъ теперь можно было только отъ сэра Гюго. Она очень хорошо понимала, какъ посторонне люди могли истолковать явное преслдоване ею Деронды, который всегда выказывалъ къ ней сравнительное равнодуше. Но жажда видть Деронду и почерпнуть изъ бесды съ нимъ новыя силы для себя, до того овладла сердцемъ Гвендолины, что она готова была заплатить за свидане съ нимъ не только мелкой непрятностью, но даже тюрьмой или пыткой. Поэтому, прибывъ въ Лондонъ и узнавъ, что баронетъ узжаетъ на нсколько дней въ аббатство къ жен и дтямъ, она безъ малйшаго колебаня, сказала:

— Сэръ Гюго, я желала-бы видть м-ра Деронду какъ можно скорй. Я не знаю его адреса, пожалуйста, скажите, гд онъ живетъ, или передайте ему, что мн нужно его видть.

— Право, я не знаю, гд онъ теперь: въ город или въ аббатств,— но я его разыщу,— отвтилъ баронетъ добродушно, какъ-будто поручене Гвендолины было самое обыкновенное,— я ему сейчасъ-же напишу, а, если онъ въ аббатств, то передамъ ваше желане на словахъ. Конечно, онъ сейчасъ-же къ вамъ явится.

Однако, баронетъ былъ вполн убжденъ, что Гвендолина страстно любила Деронду уже давно, и боялся, чтобъ она не сдлала чего-нибудь слишкомъ неосторожнаго, легкомысленнаго. Онъ былъ очень радъ, что такое прелестное создане любила его дорогого Дана, и что судьб было угодно устранить единственную преграду къ ихъ счастью. Но его тревожила мысль, достаточно-ли любилъ ее Данъ, и не составилъ-ли онъ себ какой-нибудь новый планъ жизни, при которомъ этотъ бракъ былъ-бы немыслимъ? Конечно, вс эти мысли были преждевременны, такъ-какъ посл смерти Грандкорта не прошло еще и двухъ недль, но почти всегда наши мысли или забгаютъ впередъ, или опаздываютъ.

Какъ-бы то ни было, но сэръ Гюго написалъ записку Деронд, и тотъ получилъ ее на своей городской квартир.

ГЛАВА LXV.

Деронда явился на приглашене Гвендолины не безъ нкотораго волненя. Не самолюбе, но чувство нжной симпати нашептывало ему, что сердце Гвендолины могло требовать отъ него большаго, чмъ онъ могъ дать, не путемъ теоретическаго мышленя, а инстинктивнымъ чутьемъ онъ дошелъ до убжденя, что Гвендолина его любитъ. Онъ чувствовалъ, что судьба этой женщины таинственно связана съ его судьбой. Если-бъ все это случилось годъ тому назадъ, онъ не сталъ-бы спрашивать себя, любитъ-ли онъ ее, или нтъ, а безсознательно поддался-бы пламенному желаню спасти ее отъ горя, охранять въ будущемъ отъ мрачнаго одиночества и довести до конца ту роль покровителя, которая когда-то началась выкупомъ ея ожерелья. Но теперь чувства и долгъ связывали его другими узами, и это влечене уже не могло руководить его жизнью, все-же это чувство, было настолько сильно, что онъ съ нкоторымъ трепетомъ ожидалъ встрчи съ ея умоляющими, страстными взорами. Чмъ сильне онъ сознавалъ, что его сердце занято другою и что эта любовь заставляла его отвернуться отъ Гвендолины, тмъ съ большимъ состраданемъ онъ думалъ о ея судьб.

Явившись въ Паркъ-Лэнъ, онъ прошелъ въ маленькую гостиную, гд нкогда, на музыкальномъ вечер, Гвендолина въ первый разъ обратилась къ нему съ горячей мольбою, слившейся съ мелодичнымъ воплемъ — Per pieta non dirmi addio. Теперь онъ сознавалъ, что вся прелесть той минуты происходила отъ чуднаго дорогого ему голоса Миры, пвшей эту мелодю.

Въ ожидани Гвендолины, Деронда ходилъ взадъ и впередъ по комнат, вс предметы которой онъ зналъ наизусть уже много лтъ назадъ. Но теперь вс они, начиная съ улыбающагося портрета леди Малинджеръ до львиныхъ мордъ, украшавшихъ каминъ, казались ему чмъ-то далежимъ, принадлежностью не настоящаго, а далекаго прошлаго: такъ велика была перемна, происшедшая въ немъ, такъ глубоко преобразили его впечатлня послдняго времени, такъ новы были условя, при которыхъ онъ. очутился въ этомъ знакомомъ, почти родномъ дом.

Наконецъ, въ комнату вошла Гвендолина, сильно измнившаяся, не столько отъ своего траурнаго наряда, сколько отъ новаго, боле спокойнаго выраженя ея лица. Она была довольна тмъ, что Деронда прхалъ тотчасъ, но никто изъ нихъ не улыбнулся, пожимая другъ другу руки: оба они были слишкомъ переполнены грустными воспоминанями и грустными предчувствями.

— Вы очень добры, что пришли, сядемте,— сказала она,— опускаясь въ кресло.

Онъ слъ противъ нея.

— Мн очень нужно было васъ видть:— продолжала она,— скажите, что мн слдуетъ длать? Не бойтесь, говорите все, что думаете. Я ршилась исполнить свой долгъ, какъ-бы тяжелъ онъ ни былъ. Я прежде боялась бдности и зависимости отъ другихъ — и поэтому я вышла замужъ. Но съ тхъ поръ я перенесла многое, гораздо худшее, чмъ нищета и чувствую, что перенесу и бдность, если вы найдете это необходимымъ. Вамъ извстно завщане моего мужа?

— Да, сэръ Гюго передалъ мн его содержане,— отвтилъ Деронда, уже догадываясь, какого совта она у него спроситъ.

— Должна-ли я принять наслдство, которое онъ мн оставилъ?— спросила Гвендолина съ нервнымъ раздраженемъ,— я вамъ скажу, что, я думаю по этому предмету. Вамъ быть можетъ неизвстно, что выходя замужъ, я боле всего заботилась о своей матери. Правда, я была эгоисткой, но я искренно ее любила, и въ начал моей несчастной брачной жизни меня утшала мысль, что мать моя находится въ лучшемъ положени, чмъ до моего замужества. Теперь мн было-бы прискорбне всего видть ее снова въ нищет, и я думаю, что взявъ только такую сумму, которая обезпечитъ ея положене, я не сдлаю ничего дурного. Вдь я была очень дорога моей матери, а онъ меня отнялъ у ней и… и…

Хотя Гвендолина приготовилась заране къ этому свиданю и хотла говорить только о своихъ отношеняхъ къ матери, но горькя воспоминаня заставили, ее, остановиться благодаря сильному волненю, и она безпомощно опустила глаза, смотря на свои руки, на которыхъ не было ни одного кольца, за исключенемъ обручальнаго.

— Не тревожьтесь:— произнесъ нжно Деронда,— дло очень просто, и я полагаю, что не могу даже дать вамъ дурного совта. Вы обращаетесь ко, мн потому, что я единственный человкъ, которому вы доврили свою грустную тайну.

Онъ остановился, чтобъ дать время Гвендолин оправиться и когда она снова подняла на него свои глаза, онъ продолжалъ:

— Вы сознаете, что въ отношени умершаго вы совершили поступокъ, который считаете преступленемъ, хотя его вовсе не было. Вы не хотите взять отъ него ничего, боясь доказать свту, что его смерть принесла вамъ пользу. Вы, наконецъ, желаете подвергнуть себя самобичеваню за то, что поддались соблазну. Я самъ чувствовалъ нчто подобное… Такъ-ли я васъ понялъ?

— Да,— отвтила Гвендолина,— я хочу стать хорошей, не такой, какъ прежде. Я постараюсь перенести все, что вы найдете необходимымъ. Что мн длать?

— Если-бъ финансовый вопросъ касался только васъ однихъ, то я не сталъ-бы васъ отговаривать, но теперь я беру въ руководство ваше чувство къ м-съ Давило — совершенно справедливое, по моему мнню. Я полагаю, что ваше поведене нисколько не освобождаетъ вашего мужа отъ исполненя своего долга въ отношени васъ. Онъ по своей собственной вол женился, на васъ и перекроилъ всю вашу жизнь. Кром того, онъ, конечно, обязанъ позаботиться и о вашей матери.

— Она получала восемьсотъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ, и я думала теперь этимъ именно и удовольствоваться,— сказала Гвендолина.

— По-моему, вы не имете права назначать въ этомъ случа предлы,— отвтилъ Деронда, — вы поставили-бы м-съ Давило въ самое непрятное положене, обязывая ее принять то, отъ чего вы отказались по неизвстной для нея причин. Къ тому-же мы въ Гену ршили, что никто не долженъ узнать, какое бремя тяготитъ надъ вашей совстью, а эту тайну будетъ очень трудно сохранить при вашемъ отказ отъ наслдства. По моему, вы должны просто покориться послдней вол вашего мужа, и упреки совсти могутъ только указать вамъ на способъ употребленя означенныхъ суммъ.

Съ этими словами Деронда машинально взялъ свой цилиндръ, который онъ въ начал разговора поставилъ на полъ подл себя. Сердце Гвендолины дрогнуло при мысли что онъ уйдетъ, и она безсознательно встала, не соображая что этимъ только поддерживала его намрене удалиться. Онъ тотчасъ-же также всталъ и подошелъ къ ней поближе.

— Я исполню вашъ совтъ, но… что-же мн еще длать?— спросила Гвендолина поспшно.

Она не могла произнести ничего другого, какъ только эти простыя, дтскя слова, и не была въ силахъ удержаться отъ слезъ. Деронда почувствовалъ въ сердц жгучую боль, но, сознавая всю важность этой минуты, онъ сдержалъ себя, чтобъ не слишкомъ поддаться своему чувству состраданя.

— Вы, вроятно, вскор удете изъ Лондона вмст съ м-съ Давило?— спросилъ онъ просто, когда она нсколько успокоилась.

— Да: черезъ недлю или полторы,— отвтила Гвендолина, устремивъ грустный взглядъ въ окно, словно передъ нею открывалась вся картина предстоявшей ей жизни,— я хочу быть доброй ко всмъ моимъ… для нихъ счастье еще возможно. Не правда-ли, это хорошо?

— Конечно, это ватъ долгъ!— произнесъ Деронда,— Потомъ вы найдете для себя и другя обязанности. Если смотрть на жизнь, какъ на исполнене долга, то она только, издали кажется скучной и мрачной, а въ сущности, лишь отсутстве всякой цли въ жизни длаетъ ее таковой. Но положивъ однажды въ основу вашей новой дятельности желане принести пользу другимъ, вы на каждомъ шагу будете находить неожиданное удовольстве и жизнь ваша станетъ расширяться съ каждымъ днемъ.

Гвендолина посмотрла на него тмъ взглядомъ несчастнаго, умирающаго отъ жажды, человка, который вдругъ слышитъ журчане ручья. Этотъ взглядъ поразилъ Деронду, и онъ нжно промолвилъ:

— Горе разразилось надъ вами въ такихъ молодыхъ лтахъ, что вы можете взглянуть на него, какъ на подготовлене къ жизни, а не какъ на пресчене ея. Подумайте: судьба васъ спасла отъ худшихъ послдствй брака, который вы сами считаете предосудительнымъ. Вы стояли на пути, который могъ привести васъ къ позорному униженю, а ангелъ хранитель остановилъ васъ во-время, указавъ на вс ужасы, которые васъ ждутъ въ жизни. Вы молоды: взгляните на все случившееся, какъ на спасительный для себя урокъ. Вы можете, вы должны, сдлаться одной изъ лучшихъ женщинъ въ мр!..

Деронда говорилъ такимъ умоляющимъ тономъ, какъ будто дло шло о его собственномъ счасть, и слова его дйствовали на Гвендолину съ магической силой. Она чувствовала, что въ ней просыпались новыя силы, что она начинала жить новою жизнью: такъ могущественно вляне человка, передъ которымъ мы преклоняемся съ пламенной любовью. Но новый открывавшйся передъ нею жизненный путь былъ безусловно связанъ съ присутствемъ Деронды. Она не говорила себ, что онъ ее любитъ, но инстинктивно чувствовала, что не можетъ безъ него жить. Въ первый разъ посл роковой прогулки по морю, лицо ея покрылось яркимъ румянцемъ, но она не произнесла ни слова.

— Я не хочу васъ боле безпокоить,— сказалъ Деронда, протягивая ей руку.

Она снова вздрогнула и молча положила свою маленькую руку на его могучую ладонь.

— Вы больны, вы сами на себя не походите!— продолжалъ онъ.

— Я не могу спать,— отвтила она своимъ прежнимъ унылымъ тономъ,— я достоянно вижу передъ собою одни и т-же странные образы.

— Они мало-по-малу исчезнутъ,— сказалъ Деронда, не находя возможнымъ вырвать у нея свою руку и удалиться.

— Сэръ Гюго намренъ прхать въ Дипло,— промолвила Гвендолина,— вы также прдете?

— Вроятно,— отвтилъ Деронда, и, чувствуя, что онъ говорилъ слишкомъ холодно, прибавилъ съ жаромъ:— да, непремнно!

При этомъ онъ крпко пожалъ ей руку, точно прощался съ нею навсегда.

— А здсь вы больше меня не постите?— спросила Гвендолина грустно и боле прежняго поблднла.

— Конечно, приду, если только сумю принести вамъ какую-нибудь пользу… если вы этого желаете.

— Какъ-же мн этого не желать?— воскликнула съ жаромъ Гвендолина,— къ кому-же другому обратиться мн за помощью? А у самой не хватаетъ силъ!

Слезы снова стали ее душить.

— Я непремнно приду,— промолвилъ Деронда, и на лиц его запечатллось истинное страдане.

Гвендолина замтила эту неожиданную перемну въ Деронд, но мысль о новомъ свидани съ нимъ взяла въ ней верхъ надъ всемъ, и въ сердц ея проснулась надежда.

— Не будьте-же несчастны изъ-за меня,— сказала она тономъ нжной самоувренности,— я не забуду вашихъ словъ и буду стараться выполнить ваши указаня.

Она бросила на него ршительный взглядъ и снова протянула ему руку, но на ея устахъ уже не играла прежняя улыбка. Съ минуты смерти мужа она казалась только холоднымъ изваянемъ той Гвендолины, смхъ которой нкогда такъ весело раздавался среди самыхъ серьезныхъ и скучныхъ людей.

Разговоръ съ Гвендолиной глубоко поразилъ Деронду. Трудно было вообразить боле тяжелое положене для человка добраго и нжнаго, но благоразумнаго! Онъ не могъ жестоко оттолкнуть ее отъ себя, но, въ то-же время, ясно сознавалъ, что настанетъ минута, когда ихъ отношеня должны будутъ прерваться, и ударъ этотъ для Гвендолины будетъ тмъ ужасне, чмъ тсне они теперь сойдутся. Какъ-бы то ни было, но онъ постилъ ее въ Лондон еще два раза.— Эти свиданя происходили въ присутстви м-съ Давило и поэтому были не столь тревожны. Гвендолина, помирившись съ мыслью принять оставленное мужемъ наслдство, составила планъ своей будущей жизни, о которомъ она теперь съ удовольствемъ говорила. Она желала снова поселиться съ матерью и сестрами въ Офендин, гд она нкогда была такъ счастлива, хотя этого и не сознавала. Сэръ Гюго одобрилъ этотъ планъ и общалъ похлопотать о сдач Гадсмира въ аренду, причемъ вырученными деньгами можно было съ избыткомъ уплатить за аренду Офендина. Деронда также охотно говорилъ объ этомъ предмет, видя, что подобный разговоръ дйствовалъ успокоительно на Гвендолину. О себ-же онъ вовсе не упоминалъ, да и она не спрашивала о томъ, что его боле всего занимало. Ее интересовало теперь только одно: прздъ Деронды въ Дипло предстоящей осенью. Она никогда не смла подозрвать, чтобъ маленькая еврейка и ея братъ могли произвести какую-нибудь перемну въ ея судьб.

ГЛАВА LXVI.

Узы, связывавше Эзру и Миру съ Дерондой, становились все тсне и тсне.

Старикъ Лапидусъ, разставшись съ дочерью, думалъ объ одномъ — о возможности проиграть полученныя имъ деньги. Онъ не спрашивалъ себя, обратится-ли онъ снова къ помощи Миры или рискнетъ-ли свидться съ сыномъ, фактическое обладане кошелькомъ Миры изгоняло у него всякую, мысль о будущемъ. Но какъ ни сильна была въ немъ страсть къ игр, и какъ ни скромны были требованя его желудка, всеже необходимо было ему сть хоть одинъ разъ въ день, а для этого нужны были деньги. Поэтому, когда въ игорномъ дом Лапидусъ сперва удвоилъ и утроилъ, а потомъ проигралъ вс данные ему Мирой тридцать шилинговъ, онъ сталъ разсуждать о томъ, что было благоразумне: продать-ли кошелекъ и поставить снова вырученныя деньги на карту, или-же возвратить кошелекъ Мир и объяснить, что ея деньгами онъ заплатилъ необходимые долги? Принявъ въ соображене все, онъ долженъ былъ согласиться, что жизнь съ дтьми представляла ему наибольшя выгоды, по его мнню, онъ имлъ полное право на все, чмъ пользовались его дти, а, если ему и пришлось-бы вынести нкоторое унижене при встрч съ Эзрой, то оно вполн искуплялось прелестью безопаснаго и лниваго существованя на чужой счетъ. Къ тому же, онъ могъ черезъ дочь и добрыхъ друзей, о которыхъ она говорила, добыть иногда и денегъ для игры. Вс эти разсужденя привели, наконецъ, къ тому, что вечеромъ, на другой день посл перваго свиданя съ Мирой, онъ отправился въ Бромптонскй скверъ въ надежд увидть Миру и найти удобный предлогъ для входа въ домъ. Но было уже довольно поздно, и, остановившись подъ открытымъ окномъ, онъ услыхалъ ея пне.

Мира пла ‘Herz, mein Herz’, а Эзра слушалъ ее съ закрытыми глазами. Вдругъ въ комнату вошла служанка, м-съ Адамъ, и нершительнымъ тономъ сказала:

— Какой-то господинъ спрашиваетъ васъ, миссъ. Онъ называетъ себя вашимъ отцомъ.

— Я сейчасъ выйду!— сказала Мира, испуганно глядя на брата.

— Нтъ, Мира,— сказалъ Эзра твердо,— попросите его сюда, м-съ Адамъ.

Сердце Миры тревожно забилось, она не сводила глазъ съ Эзры. Онъ былъ очень взволнованъ, но выражене лица его было строгое и ршительное, а брови грозно сведены.

Отворивъ дверь передъ старикомъ, м-съ Адамъ невольно взглянула прежде на Лапидуса, а потомъ — на Эзру.

— Да, конечно, это отецъ!— промолвила она тихо.

Дйствительно, чертами лица они очень походили другъ на друга, хотя выраженя у нихъ были совершенно различныя.

— Эзра, сынъ мой! Ты врно меня не узнаешь, посл столькихъ лтъ разлуки?— сказалъ Лапидусъ искуственно-печальнымъ тономъ.

— Напротивъ: я васъ знаю слишкомъ хорошо, отецъ — отвтилъ Эзра съ торжественной холодностью.

— А, ты мною недоволенъ… Неудивительно: наружность обманчива. Находясь въ бдности, нельзя поступать такъ, какъ хочешь. Я въ жизни много выстрадалъ.

Все это Лапидусъ произнесъ поспшно, находя новыя силы въ звукахъ своего собственнаго голоса.

— Вотъ твой кошелекъ, голубушка,— прибавилъ онъ, обратясь къ Мир,— я думалъ, что ты о немъ безпокоишься: тутъ есть надпись. Ты видишь, я его опорожнилъ. Я уплатилъ необходимые долги за квартиру и столъ. Я зналъ, что теб это будетъ прятно, а теперь я безъ гроша и вполн завишу отъ васъ. Вы можете меня прогнать, не прибгая къ помощи полици. Пусть только Мира скажетъ: ‘отецъ, ты мн надолъ, ты заботился обо мн и ничего не жаллъ для меня, когда я не могла существовать безъ твоей помощи, а теперь ты мн не нуженъ!’ Скажи это — и я тотчасъ-же исчезну. Я не стану своимъ присутствемъ отравлять твоей веселой жизни.

— Вы знаете, что я этого не скажу,— сказала Мира, которую слова отца потрясли до глубины души, хотя она и понимала, что все это была одна комедя.

— Мира, оставь насъ однихъ,— произнесъ Эзра тономъ хозяина.

Она взглянула на брата съ пламенной мольбою и, взявъ его за руку, промолвила тихимъ голосомъ, который, однако вполн могъ разслышать Лапидусъ..

— Помни, Эзра, что ты самъ сказалъ: наша мать его не прогнала-бы…

— Положись на меня,— сказалъ тихо Эзра.

Мира вышла изъ комнаты, но, сдлавъ нсколько шаговъ по лстниц, остановилась и сла на ближайшую ступеньку. Сердце ея тревожно билось при мысли, что посл объясненя съ Эзрой, отецъ можетъ ихъ покинуть навсегда.

Лапидусъ предугадывалъ, что скажетъ ему сынъ, и приготовился хладнокровно выслушать вс его проповди, какъ бредъ умирающаго человка.

— Мы живемъ здсь съ сестрою,— началъ Эзра,— на средства, доставляемыя мн добрымъ, щедрымъ другомъ и добываемыя Мирой тяжелымъ трудомъ. Пока у насъ будетъ домъ, мы не выгонимъ васъ изъ него, не оставимъ васъ на съдене вашимъ собственнымъ порокамъ. Вы — нашъ отецъ, и, хотя вы порвали съ нами вс узы родства, но мы признаемъ свой долгъ. Вы бжали съ деньгами, оставивъ долги неуплаченными, вы бросили свою жену, отняли у нея ребенка, сдлались безсовстнымъ игрокомъ, вы хотли продать мою сестру и даже продали ее, но сдлка не состоялась, сестра кое-какъ сама себя спасла. Посл этого можете-ли вы пользоваться нашимъ довремъ? Мы дадимъ вамъ кровъ, постель, пишу, одежду, но мы никогда не будемъ вамъ доврять. Вы дурной человкъ, вы погубили нашу мать! Такой отецъ, какъ вы — это Божя кара, но, если-бъ даже человческое правосуде подвергло васъ самому тяжелому поруганю, мы и тогда сказали-бы: это нашъ отецъ, позвольте намъ его спасти!

Лапидусъ не предчувствовалъ, что слова сына поразятъ его въ самое сердце. Онъ бросился въ кресло и заплакалъ истерически, какъ женщина. Эзра замолчалъ, едва переводя дыхане, посл вспышки тхъ чувствъ, которыя онъ скрывалъ въ себ впродолжени многихъ лтъ. Руки его дрожали, и онъ чувствовалъ, что смерть приближается къ нему быстрыми шагами.

Между тмъ, Мира, услыхавъ знакомыя, хотя уже давно неслышанныя всхлипываня, не выдержала и вбжала въ комнату. Но, отворивъ дверь, она увидла, въ какомъ положени находился Эзра, и все ея внимане сосредоточилось на немъ. Она подошла къ нему и взяла его дрожащую руку. Черезъ нсколько минутъ отецъ, почувствовавъ ея присутстве, поднялъ голову, вытеръ платкомъ глаза и произнесъ жалобнымъ тономъ:

— Прощай, Мира, твой отецъ никогда боле тебя не обезпокоитъ. Онъ достоинъ собачьей смерти и околетъ на улиц! Если-бъ твоя мать была жива, то она меня простила-бы, и мы прожили-бы вмст нашу старость. Но я этого не заслужилъ. Прощай!

Онъ всталъ съ кресла, но Мира схватила его за руку и съ испугомъ воскликнула:

— Нтъ, отецъ, нтъ!.. Эзра, не гони его!— вскричала она, обращаясь къ брату.— Останьтесь! Эзра, я этого не могу!

— Я его и не гонялъ,— отвтилъ Эзра съ усилемъ,— напротивъ, я сказалъ: останьтесь и живите съ нами.

— Такъ не уходите-же отсюда, отецъ! Мы будемъ заботиться о васъ,— сказала Мира и, взявъ отца за руку, повела его внизъ въ гостиную.— Это моя комната, а рядомъ будете жить вы. Представьте себ, что вы вернулись къ моей матери, и она васъ простила. Она теперь говорить моими устами.

Лапидусъ только этого и ждалъ. Вскор въ немъ исчезла всякая тнь, смущеня. Онъ сталъ весело говорить съ Мирой о ея пни, а когда м-съ Адамъ принесла ему ужинъ, онъ даже постарался доказать ей, что онъ настоящй джентльменъ, хотя одежда его этого далеко не подтверждало. Ночью онъ, по обыкновеню, долго не засыпалъ, его мысли сосредоточивались на томъ, сколько могла имть денегъ Мира и какой методъ игры въ рулетку былъ самый врный для выигрыша? О своемъ строгомъ сын онъ вовсе не думалъ.

ГЛАВА LXVII.

Вернувшись изъ аббатства, Деронда былъ очень пораженъ, найдя въ скромномъ бромптонскомъ домик новаго обитателя — старика Лапидуса. Мира нашла нужнымъ разсказать отцу о дружб между Дерондой и ея братомъ и о его благодяняхъ, но умолчала о спасени ея самой изъ воды, а о своемъ пребывани у м-съ Мейрикъ упомянула въ такихъ неопредленныхъ выраженяхъ, что можно было подумать, что она познакомилась съ Дерондою тамъ. Она не могла быть откровенна съ отцомъ, потому что не желала, чтобъ его тлетворное дыхане коснулось ея идеальныхъ отношенй къ Деронд, а Лапидусъ, по понятнымъ причинамъ, не старался узнать всхъ подробностей о ея бгств въ Англю. Но его чрезвычайно интересовалъ тотъ фактъ, что Мира и Эзра имли, повидимому, очень влятельнаго и высокопоставленнаго покровителя.

Деронда впервые узналъ объ увеличени семейства своххъ друзей отъ Эзры.

— Я теперь успокоился,— сказалъ онъ,— и надюсь, что нжныя попеченя сестры и спокойная, мирная жизнь отвлекутъ его отъ всхъ соблазновъ. Я, конечно, взялъ слово съ Миры, чтобы она никогда не давала ему денегъ, потому что деньги приведутъ его къ окончательному паденю.

Деронда въ первый разъ явился въ Бромптонъ на третй день посл перезда Лапидуса. Новое платье, заказанное старику, не было еще готово, и потому онъ не вышелъ къ Деронд, не желая произвести на него непрятное впечатлне. Но онъ изъ окна пристально осмотрлъ Деронду, и его боле всего поразила молодость друга Эзры. Но разсказамъ Миры, онъ никакъ этого не ожидалъ, и тотчасъ догадался, что причиной частыхъ посщенй молодого человка была любовь къ Мир, а не ученыя занятя съ ея братомъ. Это открыте какъ нельзя боле обрадовало Лапидуса, такъ-какъ онъ надялся извлечь больше пользы изъ нжнаго, сердца дочери, чмъ изъ холодныхъ отношенй къ нему сына, къ тому-же онъ былъ увренъ, что съуметъ снискать расположене Деронды. Вообще, онъ старался вести себя чрезвычайно осторожно и любезно со всми, онъ входилъ съ видимымъ интересомъ во вс подробности музыкальныхъ уроковъ Миры, смиренно исполнялъ требованя м-съ Адамъ насчетъ некуреня табаку въ комнатахъ и наслаждался подаренной ему дочерью трубкой и табакомъ въ сосднемъ сквер. Онъ никогда не протествовалъ противъ торжественнаго заявленя Миры, что она общала брату не давать ему никакихъ денегъ, и терпливо ждалъ удобнаго случая измнить это ея ршене.

Во второе свое посщене Деронда засталъ Лапидуса въ комнат Эзры, онъ уже былъ прилично одтъ и просилъ позволеня остаться при чтени старыхъ бумагъ изъ шкатулки Данеля Каризи. Деронда обошелся съ нимъ очень холодно, питая естественное отвращене къ человку, причинившему такое несчастье всему своему семейству, но онъ не могъ прогнать его изъ комнаты, тмъ боле, что старикъ оказался даже полезнымъ для разбора древнихъ нмецкихъ манускриптовъ. Лапидусъ предложилъ самъ переписать эти рукописи, такъ-какъ зрне его было гораздо остре, чмъ у больного Эзры. Деронда охотно согласился, полагая что эта готовность работать доказывала спасительную перемну въ старик, и даже на лиц Эзры появилось довольное выражене, но онъ все-же выразилъ желане, чтобъ переписка происходила на его глазахъ. Онъ смотрлъ на отца, какъ на преступника, отданнаго на частныя работы, и не былъ увренъ, что онъ будетъ честно работать наедин. Но, благодаря этой необходимой мр, бдный Эзра долженъ былъ выносить постоянное присутстве отца, который мало-по-малу отвыкъ отъ своего страха къ сыну и велъ себя по-старинному, то-есть, не могъ сидть спокойно пять минутъ, вскакивалъ съ мста, жестикулировалъ, выбгалъ на улицу, ходилъ взадъ и впередъ по комнат, разговаривалъ съ Мирой о всякомъ вздор, вспоминалъ о старыхъ товарищахъ, разсказывалъ пикантные анекдоты и сцены изъ игранныхъ встарину пьесъ. Все это разстраивало нервы Эзры и глубоко его возмущало, такъ-что Мира, когда только могла, уводила отца къ себ внизъ и тамъ заставляла его переписывать бумаги подъ своимъ наблюденемъ.

Между тмъ, постоянное присутстве Лапидуса воздвигло какъ-бы непреодолимую преграду между Дерондой и Мирой, которые боялись говорить между собою при немъ, и при этомъ въ глубин своего сердца ложно объясняли себ свою взаимную сдержанность. Однако Деронда не долго оставался въ томительной неизвстности на счетъ чувствъ, питаемыхъ къ нему Мирой.

Вскор посл возвращеня изъ аббатства, онъ зашелъ къ Гансу Мейрику, чувствуя, что старыя узы дружбы обязываютъ его разсказать Гансу результатъ его путешествя и перемну, происшедшую въ его жизни. Юнаго живописца не было дома, и Деронд сказали, что онъ ухалъ на нсколько дней въ деревню къ знакомымъ. Подождавъ съ недлю и боясь, чтобъ щепетильный Гансъ не разсердился на него за что-нибудь онъ снова отправился къ нему и на этотъ разъ засталъ его въ мастерской. Онъ стоялъ передъ мольбертомъ съ палитрою въ рукахъ, но лицо его было-до того желто и угрюмо, что трудно было поврить, что онъ только-что вернулся изъ деревни.

— Не похоже на то, что ты недавно былъ на свжемъ воздух,— сказалъ Деронда, пожимая ему руку,— не здилъ-ли ты въ Кембриджъ?

— Нтъ,— отвтилъ Гансъ, бросая палитру, которую онъ очевидно, взялъ за минуту передъ тмъ, только ради приличя,— я былъ въ невдомой стран, принадлежащей никому — и всмъ,— но, признаюсь, тамъ смертельно скучно.

— Неужели ты пилъ, Гансъ?— спросилъ Деронда съ безпокойствомъ.

— Нтъ, хуже: я курилъ опумъ. Я уже давно хотлъ испытать блаженство, которое ощущаютъ курильщики опума, но даю теб честное слово, что никогда не повторю своей попытки. Опумъ положительно мн не годится.

— Что-же случилось? Ты кажется былъ въ дух, когда писалъ мн послднее письмо.

— Ничего не случилось особеннаго. Только мръ для меня сталъ походить на грядку капусты, посл ея уборки: все мн казалось голо, мрачно, пустынно. Конечно, это припадок болзни, свойственной генямъ. Или, просто, мн надоло быть нравственнымъ среди такой духоты.

— Ничего другого? значитъ не случилось никакого несчастья?

Гансъ молча покачалъ головой.

— Я пришелъ, чтобъ поговорить съ тобой о своихъ длахъ,— продолжалъ Деронда,— но, если ты будешь скрытничать, то и я не сумю быть откровеннымъ съ тобою.

— У меня нтъ никакихъ длъ!— воскликнулъ Гансъ съ напряженной улыбкой,— кром дрязгъ съ продавцомъ картинъ. Къ тому-же, если ты желаешь разсказать мн что-нибудь о своихъ длахъ, то это вдь будетъ не первый разъ въ жизни и, конечно, не сквитаетъ нашихъ старыхъ счетовъ.

Деронда чувствовалъ, что слова и обращене Ганса были слишкомъ искусственны, но, надясь, что своей откровенностью онъ возбудитъ и въ немъ искренность, продолжалъ какъ-будто ничего не случилось:

— Ты смялся надъ моимъ таинственнымъ путешествемъ въ Италю, Гансъ, но цль его была очень серьезная, и отъ нея зависло счастье всей моей жизни. Я никогда не зналъ своихъ родителей и отправился въ Геную для свиданя съ моей матерью. Оказывается, что отецъ мой умеръ давно, когда я еще былъ ребенкомъ, какъ онъ, такъ и мать моя — евреи, и мой ддъ былъ знаменитый ученый. Многое уже прежде давало мн основане предполагать, что я — еврейскаго происхожденя, и я былъ къ этому на-столько подготовленъ, что, убдившись въ этомъ окончательно, только обрадовался.

— Не ожидай, чтобъ я разинулъ ротъ отъ изумленя,— произнесъ Гансъ, устремивъ глаза на свои туфли.

— Теб уже разсказали?

— Да, мамаша. Ей эту новость передали Мардохей и Мира. Конечно, мы не можемъ такъ радоваться этой неожиданной перемн въ твоей жизни, какъ они, но, если ты этому радъ, то въ-конц-концовъ и я буду радъ, хотя, право, не знаю, когда этотъ конецъ придетъ.

— Я отлично понимаю, что ты не можешь раздлять моихъ чувствъ,— сказалъ Деронда,— но я не могъ не передать теб лично такого важнаго событя въ моей жизни. Вся моя будущность должна теперь измниться. Я усвоилъ себ теорю и идеи Мардохея и намренъ, на-сколько это возможно одному человку, примнить ихъ на дл. По всей вроятности, я отправлюсь въ Палестину и останусь тамъ надолго.

Гансъ ничего не отвтилъ, а поднявшись съ кресла, подошелъ къ мольберту, и, повернувшись спиною къ Деронд, сказалъ очень тихо.

— Извини за нескромный вопросъ: м-съ Грандкортъ знаетъ объ этомъ?

— Нтъ, но я долженъ просить тебя, Гансъ, перестать шутить!— сказалъ Деронда съ сердцемъ.— Вс твои предположеня по этому предмету не имютъ основаня.

— Во-первыхъ, я такъ-же мало шучу теперь, какъ шутилъ-бы въ день своихъ похоронъ, а во вторыхъ, теб вдь неизвстно, на чемъ основаны мои предположеня.

— Можетъ быть. Но позволь мн разъ навсегда убдить тебя, что я никогда не былъ и не буду къ м-съ Грандкортъ въ положени ея поклонника или жениха. Если ты серьезно предполагалъ что-нибудь подобное, ты жестоко ошибся!

Наступило минутное молчане, одинаково непрятное для обоихъ.

— Можетъ быть, я также ошибался и относительно другого моего предположеня?— произнесъ, наконецъ, Гансъ.

— Какого?

— Относительно твоего нежеланя ухаживать за другой женщиной, не замужней и не вдовой…

— Я понимаю твой намекъ, Мейрикъ, и очень сожалю, что въ одномъ отношени мы останемся враждебны другъ другу. Но я надюсь, что ты скажешь прямо, есть-ли у тебя основаня разсчитывать на успхъ, или нтъ?

— Твой вопросъ совершенно излишенъ,— отвтилъ Гансъ съ видимымъ раздраженемъ.

— Отчего?

— Оттого, что ты долженъ это знать гораздо лучше меня.

— Я буду откровенне тебя и скажу, что у меня нтъ и тни надежды на успхъ.

Гансъ поспшно взглянулъ на Деронду и снова отвернулся.

— Я даже не знаю,— продолжалъ Деронда, оскорбленный недовремъ Ганса,— какъ мн высказать ей мои чувства. Если она не любить меня, то я причиню ей большое горе, такъ-какъ не могу оставить ея брата, а постоянно видть ее посл подобнаго объясненя будетъ мн крайне тяжело.

— И я, кажется, никогда не высказывалъ ей своихъ чувствъ,— замтилъ Гансъ какъ-бы въ свое оправдане.

— Ты хочешь сказать, что мы съ тобою въ одинаковомъ положени. Въ такомъ случа, теб нечего мн завидовать.

— Я слишкомъ высокаго о себ мння, чтобы теб завидовать.

— Я вижу, что ты считаешь меня помхой твоему счастью, но, право, я нисколько не испорчу твоего дла,— сказалъ Деронда, вставая:— если-бъ даже я и имлъ преимущество предъ тобою, то, при настоящихъ обстоятельствахъ, это не принесло-бы мн никакой пользы. Ты знаешь, что у нихъ поселился старикъ — отецъ?

— Да, и я съ удовольствемъ обругалъ-бы его, если-бъ онъ не былъ еврей.

— Мои отношеня къ ней теперь очень натянуты и могутъ пройти цлые годы прежде, чмъ мн удастся узнать ея чувства ко мн. Вотъ какъ обстоитъ дло, Гансъ. Ты видишь, что ни одинъ изъ насъ, въ сущности, не вредитъ другому, и наше глупое соперничество не кончится ничмъ. Я надюсь только, что наша старая дружба выдержитъ такое испытане.

— Наша дружба, моя дружба къ теб,— съ жаромъ воскликнулъ Гансъ, подбгая къ Деронд и смотря ему прямо въ глаза,— не можетъ выдержать такой низости! Я, неблагодарная собака, плачу теб за всю твою доброту подлостью. Я, скрываю отъ тебя, что ты счастливйшее животное на свт. Если Мира любитъ кого-нибудь боле своего брата, то это именно тебя!

Деронда вздрогнулъ и, взглянувъ съ изумленемъ на Ганса, промолвилъ:

— Ты выдумываешь, чтобъ доставить мн удовольстве!

— Не въ такомъ я сегодня настроени, чтобъ длать кому-нибудь удовольстве,— продолжалъ Гансъ,— увряю тебя, что я убдился въ этомъ не безъ горечи, тмъ боле,— а, быть можетъ тмъ мене,— что считалъ твое сердце занятымъ герцогиней. Но чортъ тебя возьми! Ты любишь кого слдуетъ, ты еврей — и все теб улыбается!..

— Но какъ-же ты въ этомъ убдился, голубчикъ, говори скоре?— воскликнулъ Деронда, не вря еще своему счастью.

— Не спрашивай. Мама моя была свидтельницей! Дло въ томъ, что Мира ревнуетъ тебя къ герцогин, и, чмъ скоре ты ее успокоишь, тмъ лучше. Ну, слава Богу, очистилъ я свою совсть отъ тяжелаго гнета, теперь я имю полное право послать тебя къ чорту! Вишь, проклятый, до какого счастья ты дожилъ, и, надо сознаться, ты его вполн заслуживаешь.

— Ну спасибо, Гансъ, да благословитъ тебя Господь,— промолвилъ Деронда, крпко пожавъ руку своему другу.

ГЛАВА LXVIII.

Совтъ Ганса успокоить Миру, ревновавшую м-съ Грандкортъ, побудилъ Деронду какъ можно скоре объясниться ей въ своей любви. Онъ чувствовалъ, что, если она, дйствительно, его любитъ, то онъ мужественно перенесетъ вс ожидавшя его непрятности со стороны Лапидуса. Онъ не замчалъ въ немъ никакой рзкой перемны, и старикъ по-прежнему ухаживалъ за нимъ, но онъ предвидлъ, что пребыване Лапидуса въ дом дтей приведетъ когда-нибудь къ открытому столкновеню и позорному униженю, отъ которыхъ онъ ршился на-сколько возможно защитить Эзру и Миру.

Эти предчувствя еще боле усилились-бы, если-бъ онъ зналъ, что происходило въ душ старика, который добровольно подвергалъ себя всмъ стсненямъ своего новаго положеня въ надежд выждать удобный случай и получить значительную сумму отъ Деронды или отъ Миры. Желане добыть денегъ для удовлетвореня своей страсти къ игр было въ немъ такъ сильно, что онъ не остановился-бы даже передъ кражей. Съ этой цлью онъ старался узнать, гд Мира прятала свои деньги и ключи, но все это было тщетно такъ-какъ она, со своимъ обычнымъ практическимъ благоразумемъ, отдавала вс свои деньги м-съ Мейрикъ, оставляя себ только мелочь на необходимые расходы. Поэтому Лапидусъ мало-по-малу пришелъ къ тому убжденю, что ему остается только попросить у Деронды большую сумму, въ вид отступного, и снова ухать заграницу.

Въ тотъ день, когда Деронда явился съ твердымъ ршенемъ объяснить Мир свои чувства, Лапидусъ находился въ такомъ дурномъ настроени, что даже не желалъ слушать чтеня еврейскихъ рукописей, а пошелъ прямо въ скверъ покурить. Миры не было дома, но Деронда зналъ, что она вскор вернется, и былъ необыкновенно веселъ, разсчитывая найти подтверждене словъ Ганса въ выражени глазъ молодой двушки при ея вход въ комнату.

— Въ такую жару вамъ здсь, Эзра, вроятно, особенно тяжело дышать,— сказалъ онъ, прерывая чтене,— я постараюсь найти для васъ лучшее жилище. Вдь теперь,— прибавилъ онъ съ улыбкой,— я могу распоряжаться вами, какъя самъ захочу.

— Мн везд трудно дышать, но вы, вотъ, могли-бы жить въ какой-нибудь деревн, въ великолпномъ дворц, а ради меня остаетесь въ этой тюрьм. И все-таки я не могу сказать вамъ прямо: узжайте!

— О, нтъ, самая лучшая мстность показалась-бы мн безъ васъ тюрьмою,— отвтилъ Деронда,— эта комната — для меня самый прятный уголокъ во всемъ мр. Къ тому-же я здсь представляю себя уже въ Палестин, такъ-какъ я все равно собираюсь туда рано или поздно. Только позвольте мн снять галстухъ съ этимъ тяжелымъ кольцомъ,— прибавилъ онъ и положилъ ихъ на столъ, заваленный книгами и бумагами.— Я не разстаюсь съ этимъ памятнымъ мн кольцомъ и всегда ношу его въ галстух, но во время работы оно меня душитъ своею тяжестью.

Черезъ нсколько минутъ Деронда снова принялся за чтене еврейской рукописи подъ руководствомъ Эзры, который коментировалъ ему каждую фразу, и ни одинъ изъ нихъ не замтилъ, какъ въ комнату вошелъ Лапидусъ и тихо слъ въ углу. Глаза его тотчасъ-же остановились на блестящемъ кольц Деронды, и, занятый мыслью выманить у Деронды какую-нибудь сумму денегъ, онъ невольно сталъ, размышлять, за сколько можно было-бы продать это кольцо. Конечно, онъ не могъ-бы выручить столько, сколько надялся получить отъ Деронды наличными, но послднее было только гадательно, а первое находилось уже въ его рукахъ. Онъ могъ свободно взять кольцо, не боясь никакого преслдованя со стороны друга его дтей, и не было ничего легче, какъ на вырученныя деньги ухать заграницу. Но, съ другой стороны, было лучше получить прямо значительную сумму, и поэтому онъ ршился подождать ухода Деронды и на улиц объясниться съ нимъ на этотъ счетъ. Онъ всталъ и подошелъ къ окну, но кольцо, хотя оно лежало на стол за его спиною, неотступно преслдовало его своимъ блескомъ, и онъ только соображалъ, можно-ли однимъ шагомъ перейти отъ стола къ выходной двери. Тмъ не мене, онъ все-же не измнилъ своего ршеня объясниться съ Дерондой, и вышелъ на лстницу, чтобъ тамъ его дождаться. Но проходя мимо стола, онъ какъ-то инстинктивно протянулъ руку къ кольцу, какъ пьяница — къ водк. Очутившись съ кольцомъ на лстниц, онъ надлъ шляпу и поспшно вышелъ на лстницу. Дойдя до конца сквера, онъ окончательно ршилъ продать кольцо и отправиться моремъ заграницу.

Деронда и Эзра еле замтили его уходъ и продолжали, попрежнему, свои занятя. Вскор, однако, появлене Миры прервало чтене. Она вошла въ комнату въ шляп, и, когда Деронда всталъ, чтобъ съ нею поздороваться, она съ какимлуто страннымъ смущенемъ промолвила:

— Я зашла только на минуту, чтобъ подать Эзр новое лекарство. Я сейчасъ должна пойти къ м-съ Мейрикъ по длу.

— Позвольте мн васъ проводить,— сказалъ Деронда,— я не хочу боле безпокоить Эзру и, къ тому-же, сегодня слишкомъ жарко заниматься. Мн также надо повидаться съ м-съ Мейрикъ. Вы позволите мн пойти вмст съ вами?

— Конечно,— отвтила Мира, замчая что-то новое въ. выражени лица Деронды, и невольно красня.

Отвернувшись, она налила въ ложку лекарства и подала брату, который сидлъ съ закрытыми глазами, всецло поглощенный содержанемъ только-что прочитанныхъ еврейскихъ рукописей. Деронда все время думалъ о предстоящемъ объяснени, и вдругъ вспомнилъ, что онъ былъ въ неприличномъ deshabill.

— Извините меня, пожалуйста, я совсмъ забылъ,— сказалъ онъ, обращаясь къ молодой двушк и поспшно надвая галстухъ,— но гд-же кольцо?

Нагнувшись, онъ сталъ искать его на полу. Эзра молча взглянулъ на него, а Мира, быстро подбжавъ, промолвила:

— Вы положили кольцо на столъ?

— Да,— отвтилъ Деронда, продолжая разыскивать свою пропажу, передвигая мебель и предполагая, что, вроятно, кольцо куда-нибудь закатилось.

— Здсь былъ отецъ?— спросила Мира у брата на ухо, блдная, какъ смерть.

Онъ выразительно взглянулъ на нее и молча кивнулъ головой. Она снова подбжала къ Деронд и быстро опросила.

— Не нашли?

— Можетъ быть, я положилъ кольцо въ карманъ,— произнесъ Деронда, замтивъ испуганное выражене лица Миры.

— Нтъ, вы положили его на столъ!— сказала она ршительно и выбжала вонъ изъ комнаты.

Деронда послдовалъ за нею. Она прежде всего заглянула въ гостиную, а потомъ въ спальню, но отца не было нигд. Наконецъ, она съ отчаянемъ посмотрла на гвоздь, на которомъ всегда висла его шляпа, и, подойдя къ окну устремила безсознательный взглядъ на улицу. Черезъ минуту она обернулась къ Деронд, и въ глазахъ ея отразилось самое тяжелое чувство позора, и униженя. Но онъ взялъ ее за об руки и съ жаромъ произнесъ.

— Мира! Я понимаю васъ, но, прошу васъ, пусть онъ будетъ моимъ отцомъ, такъ-же, какъ и вашимъ, будемъ вмст длить съ этой минуты всякое горе и радость! Ваше унижене въ моихъ глазахъ выше самой громкой славы. Скажите, что вы меня не отталкиваете, что вы раздлите со мною все, что только вамъ предстоитъ въ жизни, что вы будете моею женою. Я долго скрывалъ отъ васъ свою любовь, долго сомнвался. Скажите, что вы ее принимаете, и я докажу вамъ всей своей жизню, какъ горячо и преданно я варъ люблю!

Мира не сразу перешла отъ отчаяня къ блаженной радости, не сразу поняла, что въ эту позорную для нея минуту Деронда счелъ ее достойной быть его женою. Съ первыхъ его словъ она уже успокоилась, но объясняла ихъ любовью Деронды не къ ней, а къ Эзр, и только мало-по-малу усвоила себ истинное значене его неожиданнаго объясненя. Она вспыхнула, глаза ея заблестли, но когда Деронда умолкъ, она не могла произнести ни слова, а только подняла къ нему лицо и просто, молча поцловала его, словно это былъ самый естественный отвтъ на его предложене. Нсколько минутъ они стояли неподвижно, подъ влянемъ только-что пережитыхъ впечатлнй. Наконецъ, она шопотомъ промолвила:

— Пойдемъ, милый, успокоимъ Эзру.

ГЛАВА LXIX.

Сэръ Гюго исполнилъ общане, данное имъ Гаскойну, провести часть осени въ Дипло, и его пребыване въ замк съ начала октября придавало какое-то особое оживлене всмъ окрестностямъ, отъ роскошныхъ домовъ въ Бракеншо и Кветчам до гостепримныхъ и уютныхъ домиковъ Ванчестера. Сэръ Гюго умлъ быть любезнымъ со всми и, умя искусно поддерживать свою популярность, причислялъ себя къ тмъ аристократамъ-либераламъ, которые стоятъ за всевозможныя реформы, но, въ то-же время, требуютъ сохраненя стариннаго англйскаго строя, въ томъ числ раздленя общества на строго разграниченные классы. Онъ гостепримно принималъ въ Дипло и старыхъ ванчестерскихъ стряпчихъ, и молодыхъ сельскихъ пасторовъ, но всегда очень разборчиво составлялъ списокъ приглашаемыхъ на обдъ. Добродушный лордъ Бракеншо, напримръ, не разсердился-бы, если-бъ его посадили за одинъ столъ со стряпчимъ Робинсономъ, но Робинсонъ не былъ-бы доволенъ обдомъ вмст съ лицами, считавшими себя равными ему. Вс эти тонкости хорошо понималъ сэръ Гюго и, стараясь каждому доставить наибольшее удовольстве, незамтно увеличивалъ свою популярность.

Но особымъ расположенемъ его теперь пользовался пеникотскй пасторъ. Баронетъ не только находилъ Гаскойна прятнымъ собесдникомъ, но желалъ сохранить съ нимъ дружескя отношеня ради м-съ Грандкортъ, къ которой онъ относился съ чисто-рыцарской преданностью, возникавшей, главнымъ образомъ, изъ того обстоятельства, о которомъ онъ даже не упоминалъ леди Малинджеръ. Его рыцарскя чувства доходили до того, что онъ считалъ недостойнымъ порядочнаго человка открывать тайну женщины кому-бы то ни было, даже своей жен.

Посл объясненя съ Мирой, Деронда нашелъ нужнымъ увдомить сэра Гюго о предстоявшемъ ему брак, но, опасаясь, что это извсте возбудитъ неудовольстве баронета и приведетъ къ какому-нибудь непрятному объясненю, онъ предпочелъ сообщить ему объ этомъ письменно. Дйствительно, сэръ Гюго, прочитавъ это неожиданное послане, вышелъ изъ себя, хотя, но правд сказать, оно его не очень удивило. Чтобъ сорвать на комъ-нибудь свою злобу, онъ тотчасъ-же понесъ письмо къ жен, и, когда она выразила глубокое сожалне, что необыкновенные таланты Данеля пропадутъ даромъ, благодаря его сумасбродной еврейской фантази, баронетъ рзко сказалъ:

— Все это вздоръ! Поврь мн, Данъ никогда не былъ дуракомъ. У него высше политическе взгляды на еврейскй вопросъ, которыхъ ты понимать не можешь, и не бойся: онъ себя никогда не осрамитъ.

Что-же касается до брака Деронды, то мнне леди Малинджеръ настолько согласовалось съ его собственнымъ, что сэръ Гюго не могъ назвать его ошибочнымъ. Она съ сожалнемъ заявила, что никогда не думала о возможности такого брака, приглашая Миру пть на домашнемъ концерт и давать уроки ея дочерямъ, напротивъ: она была уврена, что Деронда женится на м-съ ‘рандкортъ, которая, во всякомъ случа, была лучше какой-то еврейки, хотя лично она ей не очень нравилась. Баронетъ на это замчане ничего не отвтилъ, а только попросилъ до поры до времени сохранять втайн сообщенное извсте, такъ-какъ, думалъ, что чмъ доле Гвендолина объ этомъ не узнаетъ, тмъ лучше, лучше, чтобъ онъ самъ ей это разсказалъ. Между тмъ, сосдство Гвендолины съ Дипло позволяло ему и леди Малинджеръ окружать бдную вдову самымъ дружескимъ вниманемъ.

Гвендолина привела въ исполнене свой планъ поселиться въ Офендин и поражала добрую м-съ Давило своимъ необыкновеннымъ спокойствемъ. Она находилась въ томъ мирномъ, меланхолическомъ настроени, которое всегда доступно человку, отказывающемуся отъ всякихъ самолюбивыхъ стремленй и принимающему за особый, неожиданный даръ судьбы каждую, хотя-бы и самую мелкую, радость въ жизни, особенно всякя добрыя душевныя проявленя не только въ людяхъ, но даже и въ собакахъ. Разв кто-нибудь, освободившись изъ мрачной, душной тюрьмы, можетъ жаловаться на свжй воздухъ и дневной свтъ? Можно примириться со всякой тяжелой долей, если смотрть на свою жизнь, какъ на избавлене отъ другого, боле худшаго существованя. Подобное чувство доступно всякому, кто одаренъ способностью Гамлета къ самопознаню и самобичеваню. Къ такимъ натурамъ принадлежала и Гвендолина, тысячу разъ мысленно переживавшая страшную исторю своего паденя, начиная отъ удовлетвореня своей самолюбивой страсти къ удовольствямъ, впервые заставившаго ее нкогда отвернуться отъ голоса совсти, до пламенной ненависти, которая неудержимо повлекла ее къ преступленю, несмотря на вс ея стараня найти опору въ нкогда попранной ею совсти. Она теперь постоянно повторяла про себя слова Деронды, придавшя ей силу бороться съ овладвшимъ ею отчаянемъ, и ясно доказавшя, что, въ сущности, судьба спасла ее отъ несчастя худшаго, какъ для нея самой, такъ и для другихъ.

Кром того, Гвендолину поддерживала увренность, что она вскор опять увидитъ Деронду и что вся ея будущность, на которую она теперь смотрла со свтлой надеждой, это будетъ — постоянное самоусовершенствоване подъ его непосредственнымъ руководствомъ. Съ присущимъ человческой натур эгоизмомъ, она всецло поддавалась увренности, что Деронда необходимъ ей, нисколько не думая о потребностяхъ его личной жизни, казавшейся бдной Гвендолин исключительно наполненной ею. Она никогда не воображала его себ иначе, какъ только рядомъ съ собою, готовымъ откликнуться на каждый ея вздохъ. Не самъ-ли онъ явился передъ нею впервые, какъ наставникъ и покровитель, возбудивъ къ себ сначала одно негодоване, и лишь потомъ — полное довре и любовь? Она не могла вообразить, чтобъ когда-нибудь могла уничтожиться эта опора, казавшаяся ей столь-же твердой, какъ земля, но которой она, однако, не могла сдлать ни одного шага безъ поддержки друга.

Дйствительно, Деронда вскор прхалъ въ Дипло, которое было отъ Лондона гораздо ближе, чмъ аббатство. Онъ хотлъ было перевести Эзру и Миру въ какое-нибудь живописное мстечко, гд-нибудь на берегу моря, пока не приготовитъ новаго, боле удобнаго жилища въ Лондон для всхъ троихъ. Но Эзра просилъ оставить его на прежней квартир, такъ-какъ всякое передвижене было для него слишкомъ тягостно, хотя онъ, вмст съ тмъ, выражалъ упорное желане отправиться вмст съ ними въ Палестину. Деронда надялся устроить свою свадьбу мсяца черезъ два, и, длая необходимыя къ тому приготовленя, долженъ былъ серьезно переговорить съ сэромъ Гюго о положени своихъ длъ и о денежныхъ средствахъ, которыми онъ могъ располагать. Вотъ почему онъ ускорилъ свою поздку въ Дипло. Съ другой стороны, его не мене побуждало къ тому и общане, данное Гвендолин. Сознане своего собственнаго личнаго счастья пробуждало въ его сердц какое-то болзненное, тревожное чувство по отношеню къ Гвендолин. Это, быть можетъ, покажется страннымъ, такъ-какъ, обыкновенно, влюбленнаго, пользующагося взаимностью, считаютъ счастливцемъ, а подъ этимъ подразумвается всегда полное равнодуше къ горю другихъ. Но человческй опытъ обыкновенно не соотвтствуетъ современнымъ свтскимъ понятямъ и вкусамъ. Деронда нисколько не оскорблялъ своей любви, а только длалъ ее еще боле достойной Миры, примиряя съ этой любовью заботы о другой женщин. Дйствительно, что такое самая любовь къ существу, которое мы любимъ боле всего на свт, какъ не сочетане безконечныхъ заботъ, которыя, однако, для насъ сладостне всякихъ радостей вн этой любви?

Деронда два раза прзжалъ въ Дипло и оба раза видлъ Гвендолину, но все не ршался ей сказать о перемн, происшедшей въ его жизни. Онъ сильно себя за это упрекалъ, но объяснене, отъ котораго могутъ произойти важныя послдствя, зависитъ чаще всего отъ расположеня того лица, которому объяснене можетъ доставить непрятность или горе. Въ первое свидане съ Гвендолиной она такъ забрасывала его вопросами о лучшемъ устройств ея жизни, о средствахъ преобразить себя, лучше обходиться со всми окружающими и уничтожить въ себ всякую тнь эгоизма, что Деронда не могъ нанести ей этого тяжелаго удара въ ту минуту, когда она просила его помочь ей вступить на путь истины. Во второй разъ онъ засталъ ее въ такомъ отчаяни, и, подъ влянемъ ея тяжелыхъ воспоминанй, она такъ истерически рыдала, убждая себя въ его презрни къ ней, что онъ могъ только думать о томъ, какъ ее успокоить и утшить. Когда-же она мало-по-малу оправилась и глаза ея снова засвтились дтской радостью, то онъ уже не ршился причинить ей новое горе.

Однако, время шло, и Деронда чувствовалъ, что объяснене съ Гвендолиной становилось все необходиме. Правда, она никогда не спрашивала его о длахъ и даже не полюбопытствовала узнать, зачмъ онъ здилъ въ Геную, но тмъ тяжеле должна была отозваться на ней то, что произошло въ его жизни. Предоставить другимъ сообщить ей печальную всть было-бы слишкомъ жестоко и, точно такъ-же безжалостно казалось ему прибгнуть къ помощи письма. Сообразивъ все это, онъ, наконецъ, ршился снова похать въ Дипло и, во что-бы то ни стало, объясниться съ Гвендолиной.

На этотъ разъ онъ нашелъ тамъ Ганса Мейрика, который рисовалъ портреты дочерей сэра Гюго и въ свободное время посщалъ семейство своего друга, Рекса Гаскойна. Онъ, повидимому, находился въ прежнемъ веселомъ настроени, хотя Деронда сразу почувствовалъ нкоторую искусственность въ его обращени.

— Когда ты прхалъ сюда, Гансъ?— спросилъ Деронда.

— Дней десять тому назадъ, до срока, назначеннаго мн сэромъ Гюго. Я два дня провелъ въ Пеникот. Какое идиллическое мстечко! Гаскойны — просто прелесть и, кром того, они родственники Ванъ-Диковской герцогини. Я видлъ ее издали въ траур, хотя она не показывается чужимъ.

Слишкомъ высоко цня счастье Деронды, чтобъ подозрвать, какя чувства онъ питалъ къ Гвендолин, Гансъ выражался о ней совершенно свободно.

— Разв она гоститъ теперь въ пасторскомъ дом?— спросилъ Деронда.

— Нтъ, но меня водили въ Офендинъ, чтобъ посмотрть старый домъ, и я познакомился съ семействомъ герцогини. Ты, конечно, бывалъ тамъ и знаешь ихъ всхъ?

— Да, бывалъ,— спокойно отвтилъ Деронда.

— Славный, старый домъ. Прекрасное жилище для романтической вдовушки. А у нея, говорятъ, въ жизни было много романовъ. Я слышалъ, напримръ, что у нея было нчто и съ моимъ другомъ, Рексомъ.

— Это, вроятно, случилось незадолго до ея свадьбы,— промолвилъ Деронда, сильно заинтересованный словами Ганса,— она жила въ Офендин не боле года. Откуда ты узналъ эту исторю?

— О! самъ испытавъ горе, я тотчасъ-же сталъ узнавать слды его и въ другихъ. Я случайно узналъ, что Рексъ никогда не бываетъ въ Офендин и ни разу не видлъ герцогини со времени ея прзда, а миссъ Гаскойнъ разсказала мн о какомъ-то представлени шарадъ въ Офендин, изъ чего я понялъ, что Рексъ такъ увивался вокругъ своей двоюродной сестры, что обжегъ себ крылышки, какъ муха на пламени свчи. Но я не знаю, какую роль она тутъ играла. Мн извстно только, что явился герцогъ и выхватилъ изъ его рукъ красавицу, какъ всегда бываетъ, когда достойный молодой человкъ искренно полюбитъ кого-нибудь… Я понимаю теперь, почему Гаскойнъ говоритъ что его невста это Законъ и что онъ никогда не женится. Но все это вздоръ. Если герцогъ утонулъ не ради тебя, то, можетъ быть, онъ сдлалъ эту любезность дея моего друга Рекса. Кто знаетъ?

— А разв м-съ Грандкортъ необходимо снова выйти замужъ?— промолвилъ Деронда.

— Ахъ, ты, чудовище!— сказалъ Гансъ,— ты хочешь, чтобъ она всю жизнь оплакивала тебя и сгорала на медленномъ огн, какъ индйскя жены по смерти своихъ мужей, пока ты будешь счасливъ и веселъ?

Деронда ничего не отвтилъ, но на лиц его выразилось неудовольстве, и Гансъ тотчасъ-же перемнилъ разговоръ. Однако, разставшись съ Дерондой, онъ сказалъ себ что Деронда, вроятно, питалъ нкогда къ герцогин такя чувства, о которыхъ узнать Мир было-бы не особенно прятно.

‘Напрасно она не влюбилась въ меня,— прибавилъ онъ мысленно,— тогда у нея не было-бы соперницъ. Ни одна женщина въ мр никогда еще не бесдовала со мною о богословскихъ вопросахъ’.

На другой день Деронда отправился въ Офендинъ съ твердой ршимостью не возвратиться оттуда не объяснившись съ Гвендолиной. Наканун онъ послалъ узнать, приметъ-ли она его, и получилъ утвердительный отвтъ. теперь-же онъ засталъ ее въ той-же самой старой гостиной, гд произошли главнйше эпизоды изъ ея жизни. Она казалась не столь печальной, какъ прежде, и, хотя на лиц ея не играла прежняя улыбка, но она выражала мирное спокойстве, составлявшее поразительный контрастъ съ тмъ нервнымъ волненемъ, въ которомъ она находилась въ послднее его посщене. Тмъ скоре она замтила печальное выражене на лиц Деронды, не усплъ онъ ссть противъ нея, какъ она поспшно сказала:

— Вы боялись снова прхать, потому что я въ прошлый разъ слишкомъ много плакала. Посл я объ этомъ очень жалла и ршилась, быть какъ можно спокойне, чтобъ не причинить вамъ непрятности.

Гвендолина такъ нжно произнесла эти слова, что выполнене своей задачи стало для Деронды еще трудне, но надо было исполнить свой долгъ.

— Я сегодня самъ взволнованъ,— сказалъ онъ грустнымъ тономъ,— но это потому, что я долженъ разсказать вамъ нчто, касающееся меня и моей будущности. Я боюсь, что вы меня упрекнете въ недостаточной откровенности съ вами до сихъ поръ, тогда-какъ вы отъ меня ничего не скрывали. Но ваши испытаня были такъ тяжелы, что, говоря съ вами, я всегда забывалъ о себ и о своихъ длахъ.

Въ голос Деронды было столько застнчивой нжности и онъ смотрлъ на Гвендолину такимъ умоляющимъ взоромъ, что она невольно вздрогнула. Но слова его только изумили ее, но не испугали. Она подумала, что дло, вроятно, шло о какой-нибудь перемн въ отношенямъ Деронды къ сэру Гюго и его будущему наслдству.

— Я понимаю, какъ могли вы что-нибудь сказать мн о себ, когда вы все время думали только о томъ, какъ-бы успокоить и утшить меня.

— Вы конечно удивитесь, тому что я только недавно узналъ о томъ, кто были мои родители,— произнесъ Деронда.

Гвендолина нисколько не удивилась ршивъ, что ея догадка справедлива.

— Я здилъ въ Италю,— продолжалъ онъ,— съ цлью увидть свою мать. По ея желаню, отъ меня до сихъ поръ скрывали мое происхождене. Она разсталась со мною посл смерти моего отца, когда я былъ еще ребенкомъ. Но теперь она очень больна и не хотла доле скрывать отъ меня своей тайны. Главная причина, по которой она такъ долго не открывала тайны моего происхожденя, заключалась въ томъ, что я — еврей.

— Вы — еврей!— глухо произнесла Гвендолина въ какомъ-то поразительномъ изумлени.

Деронда покраснлъ, но не сказалъ ни слова и ожидалъ пока Гвендолина оправится отъ своего смущеня. Впродолжени нсколькихъ минутъ она не поднимала глазъ съ пола и какъ-бы отыскивала выходъ изъ окружающаго ее со всхъ сторонъ мрака. Наконецъ, она, повидимому, выбилась на свтъ и тихо промолвила:

— Какую-же перемну можетъ совершить въ вашей жизни это открыте?

— Громадную!— отвтилъ Деронда съ жаромъ, но вдругъ остановился, пораженный той бездной, которая открылась между нимъ и Гвендолиной.

Они точно начали говорить на различныхъ языкахъ, непонимая другъ друга.

— Вамъ нечего обращать на это внимане, вы остаетесь тмъ-же человкомъ, хотя вы и еврей,— произнесла Гвендолина съ чувствомъ, стараясь успокоить Деронду насчетъ того, что никакая вншняя перемна не въ состояни измнить ихъ взаимныхъ отношенй.

— Напротивъ: это открыте я встртилъ съ особенной радостью,— сказалъ Деронда,— я былъ подготовленъ къ этому заране, познакомившись съ однимъ очень замчательнымъ евреемъ, идеи котораго такъ увлекли меня, что я намренъ. посвятить ихъ осуществленю всю свою остальную жизнь.

Гвендолина снова была озадачена, но, на этотъ разъ, къ ея изумленю присоединился уже и страхъ. Ей и въ голову не приходило, что слова Деронды касались Миры и ея брата, но ее пугала мысль, что ея умъ не въ состояни будетъ послдовать за Дерондой въ новую таинственную область его стремленй.

— Мн, можетъ быть, придется для этой цли ухать на нсколько лтъ на востокъ,— сказалъ Деронда посл минутнаго молчаня.

Мракъ, окружавшй Гвендолину, началъ понемногу разсиваться, слова Деронды становились для нея хотя понятне, но все страшне и страшне.

— Но, вдь, вы вернетесь, да?— промолвила она дрожащими губами, и слезы незамтно потекли по ея щекамъ.

Деронда вскочилъ и отошелъ отъ нея на нсколько шаговъ. Гвендолина вытерла глаза и вопросительно взглянула на него.

— Да, когда-нибудь, если буду живъ, сказалъ Деронда.

Снова наступило молчане. Онъ не могъ ршиться произнести ни слова, а она, повидимому, обдумывала то, чтособиралась сказать.

— Что-же вы тамъ будете длать?— спросила она, наконецъ, нершительнымъ, застнчивымъ тономъ.— Могу-ли и я постигнуть ваши, идеи, или я для этого слишкомъ невжественна?

— Я отправляюсь на востокъ, чтобы ознакомиться съ положенемъ моего народа въ различныхъ странахъ,— отвтилъ Деронда, охотно распространяясь о томъ, что не касалось истинной причины ихъ предстоявшей разлуки,— идеи, которой я намренъ посвятить свою жизнь, заключается въ политическомъ возрождени моего народа, въ создани еврейской наци съ такимъ-же политическимъ центромъ, какимъ обладаетъ англйская, хотя англичане также разсяны по всему свту. Какъ-бы ни были слабы мои усиля, но я, ршился исполнить свой долгъ, и, во всякомъ случа, я постараюсь пробудить въ другихъ сочувстве къ этому движеню.

Долго молчали они посл этихъ словъ Деронды. Гвендолин показалось, что мръ передъ нею растетъ и расширается, а она остается посреди него — попрежнему одинокая, безпомощная. Мысль о возвращеня Деронды съ востока стушевалась при сознани, что передъ его возвышенными стремленями она совершенно исчезала, становилась незамтной точкой. Для многихъ людей рано или поздно наступаетъ роковая минута, когда великя, мровыя движеня и общечеловческя задачи, до тхъ поръ погребенныя въ газетахъ, и въ скучныхъ книгахъ, вдругъ врываются въ ихъ ежедневную жизнь. Когда земля передъ ихъ собственными глазами разверзается для того, чтобы все перевернуть вверхъ дномъ, когда одно поколне возстаетъ противъ другого, братъ на брата, сынъ на отца, когда вся земля заливается кровью, когда мръ превращается въ адъ… Когда убленные сдинами старцы отправляются розыскивать трупы своихъ павшихъ сыновей, когда иныя прекрасныя двушки забываютъ все и отправляются на поле брани, чтобы, въ качеств сестръ милосердя, облегчать страданя своихъ умершихъ братьевъ и друзей… Когда съ трепетомъ видишь проявлене величя Бога, который, по выраженю псалмопвца, ‘на облакахъ, погоняемыхъ вихремъ’ носится для того, чтобы ‘горы заставить трепетать, цлый мръ — колебаться’…

Нчто подобное почувствовала теперь и Гвендолина, она впервые почувствовала присутстве вн ея какой-то таинственной, огромной силы, впервые начала сомнваться въ своей власти надъ окружавшимъ ее мромъ. Несмотря на вс тяжелыя испытаня, чрезъ которыя она прошла за послднее время, она еще сохранила свою дтскую увренность въ томъ, что все окружавшее ее было создано для нея, и вотъ почему она никогда не ревновала Деронду, считая невозможнымъ, чтобъ онъ принадлежалъ кому-нибудь, кром нея. Но теперь что-то закралось въ ея сердце страшне всякой ревности, что-то таинственное, безплотное, сразу отбросившее ее на заднй планъ, и, однако, возбудившее въ ней не злобу, а сознане своего собственнаго ничтожества.

Деронда молчалъ, внутренне радуясь отсрочк рокового объясненя, а Гвендолина сидла неподвижно, какъ статуя, скрестивъ на груди руки и устремивъ глаза въ пространство.

Наконецъ, она взглянула на Деронду и дрожащимъ голосомъ сказала:

— Это все, что вы можете мн сказать?

— Еврей, о которомъ я только-что упомянулъ,— продолжалъ онъ съ замтнымъ волненемъ,— человкъ, который совершилъ переворотъ во всемъ моемъ существ,— это братъ миссъ Лапидусъ, пне которой вы уже не разъ слыхали.

Гвендолина покраснла до корней волосъ. Воспоминаня широкой волной нахлынули на нее. И, прежде всего, ей припомнилось тайное посщене Миры, во время котораго она услышала голосъ Деронды, читавшаго что-то по-еврейски съ братомъ молодой двушки.

— Онъ очень боленъ, онъ близокъ къ смерти,— продолжалъ Деронда съ нервной дрожью въ голос,

— Она вамъ сказала, что я была у нея?— спросила неожиданно Гвендолина, поднимая глаза.

— Нтъ, но я васъ не понимаю…

Она снова отвернулась. Румянецъ на ея щекахъ замнился смертельной блдностью, и она, не поворачивая головы, тихо сказала, словно думая вслухъ:

— Но вы не собираетесь жениться?

— Напротивъ, я женюсь — такъ-же тихо отвтилъ Деронда.

Въ первое мгновене Гвендолина какъ-бы замерла, потомъ она вздрогнула, глаза ея широко раскрылись, она протянула руки прямо впередъ и глухимъ, гробовымъ голосомъ промолвила:

— Я знала, что вс меня бросятъ! Я была жестокая, безсердечная женщина!.. И вотъ я теперь одна… одна!

Сердце у Деронды дрогнуло. Передъ нимъ была жертва его счастя. Онъ схватилъ ее за руки и инстинктивно опустился передъ нею на колни.

— Я жестокъ передъ вами, жестокъ!— проговорилъ онъ, глядя на нее съ мольбою, какъ-бы прося прощеня.

Его близость и прикосновене руки сразу разсяли охватившй ее мракъ, его взглядъ, полный нжнаго сочувствя, вернулъ ее къ сознаню. Она впилась въ него глазами. Крупныя слезы потекли по ея щекамъ, и Деронда, не выпуская ея рукъ, вытеръ ей глаза платкомъ, какъ ребенку. Она хотла говорить, но вопли, заглушали ея слова. Наконецъ, она удержалась и отрывисто произнесла.

— Я сказала… я сказала… помните въ библотек, въ аббатств, что я стану лучше оттого, что узнала васъ!

Деронда почувствовалъ, что глаза его также покрылись влагой. Гвендолина тихо высвободила одну изъ своихъ рукъ и, въ свою очередь, вытерла ему лицо платкомъ.

— Мы не совсмъ разстаемся,— сказалъ онъ,— я буду вамъ писать, когда возможно будетъ, а вы мн отвчайте.

— Я буду стараться,— произнесла она шопотомъ.

— Мы теперь будемъ ближе другъ къ другу,— продолжалъ онъ, вставая,— если-бъ мы прежде видались чаще, то раздляющая насъ бездна все боле и боле увеличивалась-бы. Теперь-же мы, можетъ быть, никогда не увидимся, но мысленно мы всегда будемъ вмст.

Гвендолина не произнесла ни слова, она машинально встала, безсознательно, чувствуя, что онъ сейчасъ уйдетъ и что этому помшать невозможно. Въ глазахъ ея отражалось отчаяне человка, на-вки похоронившаго вс свои радости и надежды… Деронд стало стыдно за свои пошлыя слова утшеня.

Онъ молчалъ. Увренный, что они разстанутся безъ дальнйшихъ объясненй, онъ ждалъ только удобной минуты, чтобъ удалиться. Но это было не легко. Наконецъ, она взглянула на него. Онъ протянулъ ей руку. Она крпко сжала ее и медленно промолвила:

— Вы были ко мн слишкомъ добры. Я этого не заслужила. Я буду стараться… жить лучше. Я буду постоянно думать о васъ… Кому я въ жизни сдлала хоть какое-нибудь добро? Одно только зло… Я не хочу причинять вамъ горя. Я стану лучше и чище…

Она не могла окончить фразы, не оттого, что слезы душили ее, а отъ какой-то внутренней дрожи. Она молча потянулась къ нему и поцловала его въ щеку. Онъ обнялъ ее. Потомъ они посмотрли другъ другу прямо въ глаза. Онъ отвернулся и вышелъ изъ комнаты.

Черезъ нсколько минутъ въ дверяхъ показалась м-съ Давило.

— Гвендолина, что съ тобою, ты не здорова?— сказала она, приближаясь къ дочери и взявъ ея холодныя руки.

— Да, мама, но не бойтесь, я буду жить,— отвтила Гвендолина и истерически зарыдала.

Мать уговорила ее лечь въ постель. Весь день и всю ночь она лихорадочно металась, въ бреду но между припадками истерики шопотомъ произносила:

— Не бойтесь, я буду жить… Я хочу жить!..

Къ утру она заснула, а когда на слдующй день открыла глаза, то, нжно посмотрвъ на мать, промолвила:

— Бдная мама! вы все сидли подл меня. Не отчаявайтесь. Я буду жить. Я буду лучшей, чмъ была до сихъ поръ.

ГЛАВА LXX.

Одно изъ самыхъ блаженныхъ ощущенй любви — это чарующее сознане, что, соединяя съ нашею жизнью жизнь любимаго созданя, мы можемъ замнять для него горе радостью и даже стушевать мрачное воспоминане о прошломъ боле свтлымъ настоящимъ. Любовь Деронды къ Мир отличалась этимъ, именно, сладостнымъ оттнкомъ покровительства. Еще съ дтства жизнь ея была вся усяна тернями, и, когда Онъ впервые ее увидлъ, то ея черты искажало самое безнадежное отчаяне, но теперь она сяла, какъ только-что распустившйся цвтокъ, подъ теплыми лучами безоблачнаго счастья, и горе казалось ей, если и возможнымъ, то очень легко переносимымъ, вмст съ любимымъ человкомъ. А онъ съ необъяснимою радостью слдшть за спокойнымъ, яснымъ счастемъ, разливавшимся по всему ея существу, и говорилъ себ ежеминутно, что ему не надо другого блаженства, какъ только охранять это нжное создане отъ малйшихъ страданй.

Она не знала о разочаровани Ганса и отчаяни Гвендолины, убдившись, что Деронда любилъ ее, она легко объясняла себ вс чувства къ нему Гвендолины той благодарной преданностью за сдланное ей добро, которую она нкогда сама ощущала. Все, что говорилъ Деронда о м-съ Грандкортъ, хотя онъ очень рдко и очень сдержанно о ней упоминалъ, вполн подтверждало это предположене. Мира легко врила, что онъ былъ ангеломъ-хранителемъ не только для нея одной, и она только удивлялась тому, что среди всхъ облагодтельствованныхъ имъ созданй онъ избралъ спутницей своей жизни именно ее, Миру.

Такимъ образомъ, очутившись подъ балдахиномъ Мира не ощущала обычнаго страха молодой двушки передъ невдомой судьбой, а лишь чувствовала душевную тревогу при мысли, достойна-ли она того великаго счастья, которымъ судьба ее наградила. Рдко подъ этимъ бархатнымъ балдахиномъ, стояла боле счастливая чета, рдко боле надежная клятва въ врности была произносима устами, прикасавшимся къ брачной чаш. Внчане, конечно, происходилопо еврейскому обряду въ главной Лондонской синагог, въ присутстви огромной толпы, изъ которой богатые и бдные пользовались одинаковымъ вниманемъ. Среди гостей, присутствовавшихъ при брачной церемони и на послдовавшемъ за нею скромномъ обд, находилась вся семья Когановъ, за исключенемъ одного только грудного младенца, оставшагося дома, Мардохей въ минуты счастя не могъ, конечно, забыть о своихъ друзьяхъ, неоставлявшихъ его въ тяжелую, пору его жизни.

М-съ Мейрикъ вполн это понимала и совершенно примирилась съ мыслью встртить на свадебномъ обд еврея-закладчика, она явилась со всми своими тремя дочерьми, которыя съ удовольствемъ взирали на этотъ блестящй финалъ романа между Мирой и Дерондой. Одинъ только Гансъ неприсутствовалъ на этомъ интересномъ торжеств, потому что, по выраженю Эми, мужчины всегда имютъ глупую привычку влюбляться въ тхъ, въ кого не слдуетъ. Мейрики были вознаграждены за побду надъ своими предразсудками характерной рчью Когана, нисколько не походившей на обыкновенные послобыденные изляня. Маленькй Яковъ, конечно сидлъ тутъ-же, между большими, лъ за троихъ и, когда Эзра закончилъ свой тостъ, онъ не преминулъ, съ своей стороны, также сказать пару словъ, чувствуя, что дастъ этимъ отцу лишнй поводъ похвастать передъ всми ученостью своего сына. Одна только Аделаида-Ревекка смирно сидла на своемъ мст, сяя въ своемъ свтломъ, праздничномъ платьиц, которое, какъ она знала, очень шло къ ея розовому личику. Мардохей большею частью молчалъ, но его блестяще, впалые глаза сверкали неподдльной радостью, особенно когда они останавливались на Деронд.

Свадебный обдъ былъ очень скромный, но Мира получила дороге подарки. Сэръ Гюго и леди Малинджеръ приготовили молодымъ полную коллекцю необходимыхъ дорожныхъ принадлежностей для путешествя по востоку и бриллантовый медальонъ съ надписью: ‘Жен милаго Данеля Деронды, съ пожеланями всего лучшаго. Г. и Л. М.‘ Клесмеры прислали великолпные дамске часы съ соотвтственной надписью.

Но Деронда въ день своей свадьбы получилъ нчто боле драгоцнное, чмъ золото и брилланты. Это было слдующее письмо изъ Дипло:

‘Не вспоминайте обо мн съ грустью въ день вашей свадьбы. Я помню ваши слова, что я должна сдлаться одной изъ тхъ женщинъ, имя которыхъ произносится всми съ любовью и уваженемъ. Я до сихъ поръ не понимаю, какъ это можетъ случиться, но, если ваши слова когда-нибудь исполнятся, то лишь благодаря вашей помощи. Я всегда думала только о себ, причиняя вамъ одни страданя. Но не печальтесь боле обо мн. Я буду стараться и, надюсь, стану лучшей только потому, что узнала васъ.

Гвендолина Грандкортъ.’

Тотчасъ посл свадьбы приступили къ приготовленямъ для отъзда на востокъ, потому что Деронда не могъ отказать Эзр въ желани сопровождать его и Миру, а очевидные симптомы свидтельствовали о его быстро приближавшейся кончин, такъ что времени терять было нельзя.

— Не все-ли равно, гд я умру, только-бы быть поближе къ вамъ,— говорилъ Озра.

Но судьб не угодно было, чтобъ онъ выхалъ изъ Англи. Однажды утромъ онъ сказалъ Деронд:

— Не уходите отъ меня: сегодня вечеромъ меня не станетъ.

Онъ потребовалъ, чтобъ его одли и посадили въ покойное кресло, Деронда и Мира не отходили отъ него ни на минуту, и впродолжени нсколькихъ часовъ онъ молчалъ, устремивъ на нихъ глаза, полныя спокойствя и мирнаго созерцаня. Только поздно вечеромъ, когда уже смеркалось, онъ взялъ за руки Деронду и Миру и тихо промолвилъ:

— Смерть приближается, но она только лишитъ меня возможности видть васъ, дороге друзья. Я, Данель, буду всегда присутствовать въ твоей душ. Куда ты, Данель пойдешь, туда пойду и я. Моя душа будетъ жить въ теб, и мы никогда не разстанемся!

Онъ умолкъ, и Деронда ждалъ, не прибавитъ-ли онъ еще чего-нибудь. Но Эзра медленно приподнялся и произнесъ по-еврейски отходную молитву, съ которой каждый еврей обращается къ Богу, чувствуя приближене смерти. Потомъ онъ снова опустился въ кресло и уже не произнесъ боле ни слова.

Черезъ нсколько часовъ онъ тихо угасъ на рукахъ у Миры и Деронды.

КОНЕЦЪ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.Избалованное дитя.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Двичй выборъ.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Судьба Гвендолины.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

МАРДОХЕЙ.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

Открыте тайны.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

МАТЬ и СЫНЪ.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.

Плоды и смена.

Читайте также:

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Избалованное дитя.