Эдмон и Жюль Гонкуры, Бурже Поль, Год: 1883 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 34 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПАНТЕОНЪ ЛИТЕРАТУРЫ.

ПОЛЬ БУРЖЕ.

ОЧЕРКИ СОВРЕМЕНОЙ ПСИХОЛОГІИ

ЭТЮДЫ

О ВЫДАЮЩИХСЯ ПИСАТЕЛЯХЪ НАШЕГО ВРЕМЕНИ,
съ приложеніемъ статьи о П. Бурже
ЖЮЛЯ ЛЕМЕТРА.

Переводъ Э. К. Ватсона.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографіи Н. А. Левидина. Невскій просп., д. No 8.
1888.

Эдмонъ и Жюль Гонкуры ¹).

¹) Но настоящему слдовало-бы дополнить этотъ этюдъ особою главою о дятельности одного Эдмона, посл смерти брата его Жюля. Но авторъ ограничился разборомъ книгъ, написанныхъ обоими братьями сообща, такъ какъ эти книги скоре относятся къ той литературной и соціальной эпох (1850 — 1870), которая составляетъ общій сюжетъ этихъ очерковъ.

Судьба сочиненій братьевъ Гонкуръ столь-же своеообразна, какъ и талантъ ихъ, — этотъ оригинальный талантъ, столь безусловно-цлостный, несмотря на двойственность его происхожденія. Какъ, въ самомъ дл, объяснить себ то, что эти аналитики, посл двадцатилтнихъ трудовъ, не обращавшихъ на себя ни чьего вниманія, вдругъ стали вызывать восторгъ и подражаніе, составили себ цлую школу? Посл Бальзака никто въ такой мр не произвелъ такого переворота въ области романа. Авторъ исторіи Ругояовъ, равно какъ и авторъ ‘Набоба’ — ихъ ученики. Къ нимъ-же примыкаетъ цлая серія замчательныхъ писателей, начиная съ Гюисманса, этого болзненнаго ума, и кончая Юліей Додэ. Обыкновенно такая запоздалость славы и вліянія авторовъ происходитъ вслдствіе новизны ихъ направленія, вслдствіе того, что они затронули такія стороны душевной жизни, полное развитіе которыхъ становится очевиднымъ лишь для послдующаго поколнія. Такъ было, напр., со Стендалемъ, который цлымъ поколніемъ раньше явился выразителемъ того духа анализа и космополитизма, который составляетъ отличительный признакъ нашей эпохи. Намъ онъ представляется современникомъ, но за то его не могли вполн понять настоящіе его современники, не исключая даже умнаго и проницательнаго Сентъ-Бэва. Братья Гонкуры, столь мало, впрочемъ, похожіе на Бейля, имютъ съ нимъ только то общее, что они, какъ и онъ, отличались парадоксальностью, такъ сказать, воображенія заднимъ числомъ. Въ самое цвтущее время Второй Имперіи они являлись литераторами восьмидесятыхъ годовъ настоящаго столтія. У нихъ особенно замтно сказалось вліяніе рода искусства на литературу, а это вліяніе является въ настоящее время фактомъ капитальнымъ, зависящимъ отъ различныхъ причинъ, кроющихся въ нашихъ нравахъ, начиная съ теоріи критики и кончая нашими привычками и обстановкой. Подъ этимъ вліяніемъ они создали особую форму романа, способную выразить лучше, чмъ какая-либо другая, моральную болзнь современнаго человка, а для того чтобы написать такой романъ, они придумывали и примняли на практик совершенно новый слогъ, удивлявшій своею новизною даже самыхъ компетентныхъ судей ихъ эпохи. И этотъ слогъ являлся предлогомъ для самыхъ ярыхъ нападокъ на Гонкуровъ со стороны ихъ литературныхъ противниковъ. Нельзя, однакоже, отрицать того, что созданіе такого слога объясняется нкоторыми настоятельными потребностями нашего поколнія, доказательствомъ чего служитъ то, что очень многіе прозаики, и притомъ самые разнообразные, приняли его въ принцип. Эта вполн художественная точка отправленія Гонкуровъ, способъ ихъ творчества и ихъ манера писать, — вотъ т три точки зрнія, съ которыхъ я желалъ-бы разсмотрть ихъ.

I.
Искусство и литература

Имя дло съ писателемъ, который вноситъ въ свои творенія очень оригинальную ноту, прежде всего приходится отвтить на слдующій, невольно напрашивающійся вопросъ: прямо-ли онъ обратился къ литератур, или-же его привлекали прежде другія занятія? Если эти другіе вкусы отличались извстной страстностью, если эти другія занятія встрчали извстныя препятствія, то это не преминетъ отразиться на всей послдующей дятельности человка, а такъ какъ природа въ дл творчества своего пользуется элементами самыми противуположными, то случается, что эти посторонніе элементы отзовутся и на самомъ талант, который подъ ихъ вліяніемъ измняется, и притомъ часто въ выгодную сторону. Такова была теорія и Гёте, который основалъ всего своего ‘Вильгельма Мейстера’ на той исходной иде, что самые разнообразные опыты, въ конц-концевъ, оказываютъ выгодное вліяніе на нашъ индивидуальный умъ. Можно было-бы привести не мало примровъ въ подтвержденіе этой широкой и обильной выводами гипотезы. Бальзакъ, какъ извстно, въ моло дости занимался въ адвокатской контор, сдлавшись затмъ типографщикомъ и притомъ очень неудачно, онъ познакомился со всми треволненіями, съ которыми сопряжены неудачи въ длахъ. И что-же вы находите въ его романахъ, изъ-за личности проницательнаго философа и богато одареннаго фантазіей поэта? Именно того, запутавшагося въ долгахъ, длового человка, какимъ онъ былъ въ двадцать-пять лтъ, и этотъ-то дловой человкъ диктуетъ поэту и философу и ‘Сезаря Биротто’, и ‘Эжени Гранде’, и ‘Нюсингенскій домъ’ и ‘Гобзекъ’,— вс эти повсти, въ которыхъ современная борьба изъ-за денегъ возвышается до размровъ эпопеи. Стендаль, въ молодости, носилъ военный мундиръ и бывалъ при двор императора, и почти въ каждомъ изъ его сочиненій сквозитъ военный и дипломатъ. Въ ‘Госпож Бовари’ Флобера какъ-бы слышится госпитальный запахъ, здсь прямота и даже грубость анализа, безстрастное раскрываніе нравственныхъ язвъ, опредленность фразъ, острыхъ какъ хирургическій инструментъ, прямо указываютъ на сына военнаго врача, выросшаго возл оперативнаго стола и въ анатомическомъ театр. Теофиль Готье, по выход изъ училища, занимался живописью, и поэтому какъ въ проз, такъ и въ стихахъ его сказывается это его артистическое воспитаніе. ‘Хвалители и хулители’, — говорилъ онъ, — ‘хвалятъ и бранятъ меня, нисколько не понимая того, кто я таковъ. Вся моя заслуга,— а объ этомъ-то они никогда не упоминали, — въ томъ именно и заключается, что я такой человкъ, для котораго существуетъ видимый міръ’. Въ ум различныхъ этихъ писателей критикъ открываетъ рудную жилу, совершенно чуждую литератур, изъ которой они извлекли, однако, часть того металла, изъ котораго сдлана ихъ литературная слава. Такимъ образомъ, отличительныя свойства ихъ эстетики проистекаютъ изъ когда-то пріобртенныхъ и развитыхъ способностей, неимющихъ ничего общаго съ эстетикой, словомъ, мы сами себя хорошенько не знаемъ, и наше внутреннее я растетъ, развивается, уменьшается и дйствуетъ помимо нашей воли.

И братья Гонкуры не сразу сдлались литераторами, въ начал честолюбіе ихъ было обращено совершенно на другое. Въ 1849 году они отправились, съ котомками за плечами, странствовать пшкомъ по Франціи, съ тмъ чтобы принести съ собою обратно запасъ рисунковъ и акварелей. Но вскор страницы ихъ записныхъ книжекъ, которыя предполагалось въ начал наполнить лишь адресами гостинницъ и цифрами пройденныхъ километровъ, превратились въ путевыя замтки. ‘И въ конц-концовъ’,— говоритъ Эдмонъ Гонкуръ,— ‘эти записныя книжки отняли насъ у живописи и сдлали насъ литераторами’. Въ другомъ мст, въ предисловіи къ ихъ ‘Театру’, онъ слдующимъ образомъ описываетъ ихъ домашнюю жизнь: ‘Сидя съ братомъ за большимъ столомъ, заваленнымъ моделями, на двухъ противоположныхъ концахъ его, съ утра до сумерекъ, въ довольно темной квартирк въ улиц Сенъ-Жоржъ, мы, въ одинъ изъ осеннихъ вечеровъ 1850 года, когда при вечернемъ освщеніи становится уже невозможнымъ растушовываніе картинъ, подъ вліяніемъ какого-то наитія, принимались писать сообща какой-нибудь водевиль кисточкой, обмокнутою въ китайскую тушь…’ Такимъ образомъ, оба романиста въ начал занимались изученіемъ живописи, и рзко отличаясь этимъ отъ другихъ, вышеупомянутыхъ мною писателей, они никогда не покидали окончательно первоначальныхъ своихъ занятій. Если они и не сдлались настоящими художниками, то они, съ другой стороны, никогда не переставали интересоваться вопросами искусства. Доказательствомъ тому могутъ служить ихъ критическія статьи, всецло посвященныя этой области, и къ которымъ они,— быть можетъ одни изъ своихъ собратьевъ,— относились съ точки зрнія не литераторовъ, а живописцевъ. Статьи ихъ о живописи XVIII вка, о Ватто и о Бушэ, о Натур и о Фрагонар не представляли собою ни философскихъ трактатовъ, въ род статей Тэна, ни изложенныхъ красивой прозой варіацій, какъ у Поля де-Сенъ-Виктора. Это техническіе, добросовстные разборы, сразу изобличающіе эксперта. Говорятъ-ли они о Шарден, — они говорятъ о немъ такъ, какъ могъ-бы говорить воспитанникъ Школы живописи, восхищающійся его пріемами: ‘Онъ радуетъ глазъ своими веселыми тонами, нжностью бликовъ, мягкостью мазковъ, гармоніей красокъ, теплотою фона, яркостью солнечныхъ лучей…’ О несравненномъ Ватто они пишутъ какъ восторженные поклонники: ‘У него какой-то особенно яркій красный цвтъ, точно составляющій его привиллегію, замтно отличающійся отъ буроватаго краснаго цвта другихъ художниковъ, и который особенно рельефно оттняется удачными сопоставленіями съ срымъ и чернымъ цвтами…’ Впрочемъ, имъ извстно и то, откуда получается этотъ особый красный цвтъ:— ‘Не подлежитъ сомннію, что эта краска получена изъ Англіи: англійскія руководства восхваляютъ ея достоинства, и ящикъ ея продавался, въ вид рдкости, во время распродажи вещей художника Венено…’ Подобныя замчанія указываютъ на самое близкое знакомство съ дломъ, чуждое всякой поверхностности, а проникающее въ самую суть, и дйствительно, не сдлавшись живописцами-практиками, братья Гонкуръ сдлались собирателями картинъ. Въ двухъ томахъ ихъ сочиненій, озаглавленныхъ ‘Домъ художника’, мы находимъ доказательства тому, съ какою любовью они собирали гравюры и офорты, бронзовыя и фарфоровыя вещи, мебель и ковры, словомъ все, касающееся украшенія дома, до японскихъ бездлушекъ включительно. Они жили въ настоящемъ маленькомъ музе, постоянно расширявшемся, и вполн наслаждались имъ. Благодаря этому постоянному обращенію съ красивыми и рдкими предметами, они усвоили себ извстные артистическіе взгляды на вещи, которые мало-по-малу проникли въ самую суть ихъ таланта, и для того чтобы какъ слдуетъ понять этотъ талантъ, необходимо сначала подмтить и объяснить это вліяніе обстановки.

Художественное произведеніе можетъ вліять на человка двумя различными образами, въ двоякомъ отношеніи. Представьте себ, что картина благочестиваго живописца, въ род напр. Перуджино, повшена на стн часовни и что къ ней, въ минуту благоговнія, приближается врующій. Если у этого врующаго благочестіе соединено съ чувствомъ красоты, онъ, безъ сомннія, вынесетъ эстетическое наслажденіе отъ созерцанія этой, проникнутой глубокимъ религіознымъ чувствомъ картины, отъ созерцанія этихъ благоговйно-наклоненныхъ головъ, сложенныхъ для молитвы рукъ, этого свтлаго и мирнаго, какъ дно спокойной совсти, пейзажа. Онъ оцнитъ удачную композицію живописца, который, для приданія своей картин боле мистическаго характера, соединилъ въ ней фигуры, заимствованныя изъ такихъ разнообразныхъ сферъ, что он не могутъ вліять одна на другую, но притомъ, въ конц концовъ, вс эти неподвижные архангелы и молящіеся святые, улыбающіяся дти и задумавшіеся старцы сливаются въ одну общую картину нмой восторженности. И вся окружающая обстановка находится въ полнйшей, почти сверхъестественной, гармоніи съ этими молящимися фигурами. На васъ такъ и ветъ прохладой и безмолвіемъ церкви, васъ обдаетъ таинственность раскаянія, какъ-бы отдляющаяся отъ занавсей исповдальни, свидтелей столькихъ человческихъ слабостей, вамъ импонируетъ строгая простота алтаря, словомъ, вся прелесть обстановки католическаго храма нашла себ полнйшее выраженіе на картин художника. Врующая душа, въ виду столь правдиво переданныхъ на полотн символовъ своей вры, иметъ полную возможность представить себ то душевное состояніе, при которомъ творилъ художникъ, она начинаетъ понимать, какъ создавалась эта картина, она начинаетъ вбирать въ себя душевное настроеніе художника такъ-же, какъ тло вбираетъ въ себя окружающій воздухъ, картина эта, словомъ, на время становится частью ея самой, душа наслаждается и страдаетъ отъ того, что изображено на картин, такъ-же, какъ и отъ собственныхъ своихъ страданій. По всей вроятности, такимъ-же образомъ венеціанскіе вельможи наслаждались роскошью большихъ картинъ Веронезе, продолжавшихъ на стнахъ ихъ дворцовъ ихъ повседневный веселый житейскій праздникъ. По всей вроятности, подобною же любовью любили молодые люди Греціи статуи своихъ боговъ, сильныхъ и ловкихъ, какъ они сами, статуи, являвшіяся какъ-бы изображеніемъ ихъ собственной силы и красоты. Подобное настроеніе, повидимому, совершенно противорчивъ настроенію любителя, расхаживающаго по музею, какъ равнымъ образомъ и музей, по самому существу своему, не похожъ на христіанскую церковь, на языческій храмъ и на жилой домъ. Здсь произведеніе искусства какъ-бы вырвано съ корнемъ, отдлено отъ того спеціальнаго уголка міра, для котораго артистъ задумалъ и создалъ его, вслдствіе того освобождено отъ вліянія однородныхъ впечатлній, которыя, объясняя его происхожденіе, какъ-бы создавали вокругъ него живую атмосферу. Съ нимъ длается то-же, что длается съ растеніемъ, срзаннымъ съ стебля и помщеннымъ, въ числ десятковъ другихъ, въ букетъ: другія художественныя произведенія, поставленныя подл него, такъ сказать, борятся противъ него и измняютъ его. Между полосами рамки мы видимъ изображенный въ миніатюр идеалъ, нчто весьма сложное, систематическое и оригинальное. Вс эти изображенія борятся въ ум зрителя, переходящаго отъ картины къ картин и поддающагося этимъ противорчивымъ впечатлніямъ, не какъ впечатлніямъ необходимымъ, но какъ прихотямъ своего празднаго ума. Онъ мысленно отождествляетъ самъ себя съ самыми различными темпераментами и съ различными оттнками цивилизаціи. Произведеніе искусства, вмсто того чтобы становиться для него предлогомъ для индивидуальнаго развитія своей личности, длается для него лишь средствомъ проникновенія внутрь постороннихъ личностей. Онъ понимаетъ его, какъ можно понимать языкъ, на которомъ не говоришь, но не въ состояніи думать на немъ такъ, какъ думаютъ на родномъ язык. Оно для него отходитъ изъ области генія и созиданія въ область диллетантизма и критики. Только къ первой изъ этихъ областей можетъ быть примнено удачное выраженіе Бальзака: ‘Понять — значитъ сравниться’.

Братья Гонкуры были, такъ сказать, ‘музейными’ людьми новйшей формаціи, ибо духъ диллетантизма и критики развился въ насъ до такой степени, что онъ распространилъ понятіе о ‘музе’ гораздо дальше общественныхъ или частныхъ собраній, вводя его даже въ различныя мелочи домашней обстановки. Разныя художественныя бездлушки, придающія одному углу гостиной восточный характеръ, другому — стиль Возрожденія, третьему — стиль XVIII вка, совершенно измнили внутреннюю декорацію нашихъ квартиръ, придали ей какой-то странный архаическій характеръ, такъ что въ конц концовъ нашъ 19-й вкъ, собирая и провряя вс эти стили, самъ себ не создастъ никакого. Современному болзненному вкусу нужно нчто красивое, но въ то же время и странное. Незнакомыя ему до сихъ поръ формы японскаго искусства пріятно ласкаютъ его глазъ, избалованный и отчасти извращенный, какъ вкусъ пресыщеннаго гастронома. Эти нсколько странные и извращенные вкусы распространяются даже и на людей, остающихся равнодушными къ искусству и не имющихъ достаточныхъ средствъ для дйствительно цнныхъ пріобртеній, и вотъ, въ видахъ эксплуатаціи, этой страстью начинаетъ пользоваться контрфакція. Что выставляется въ окнахъ эти большихъ магазиновъ новостей, которые какъ-бы резюмируютъ собою привычки народа, потому что они спшатъ предупредить вс его желанія и прихоти? Опять тже художественныя бездлушки Ихъ-же, хотя и въ иной форм, вы найдете и въ студенческой пивной, въ вид причудливыхъ пивныхъ кружекъ и цвтныхъ шаровъ надъ газовыми рожками, и въ пріемной моднаго врача, и въ бумажномъ магазин, и у пріятеля, къ которому вы забжите мимоходомъ. Конечно, это мода, которая пройдетъ, какъ и всякая другая мода, но бытописатель современнаго общества такъ-же мало можетъ оставить ее безъ вниманія, какъ напр. историкъ вка Людовика XIV не можетъ оставить безъ вниманія подстриженныя аллеи версальскаго парка. Вся поэзія Расина находится въ самой тсной связи съ тмъ видомъ, который открывается съ террасы стараго замка, такъ и наша современная литература останется въ значительной мр непонятной безъ знакомства съ тми магазинами бездлушекъ, которыя составляютъ необходимую принадлежность нашей домашней обстановки.

Трудно опредлить, въ какой мр это тсное общеніе съ художественными произведеніями вліяетъ на умъ обыденный. Но Гонкуры представляютъ намъ наглядный примръ того, чмъ становится при такой обстановк умъ людей недюжинныхъ, пристращающихся къ составленію коллекцій не ради моды или разсчета, а вслдствіе глубокой, непреодолимой внутренней потребности. Во-первыхъ, вслдствіе этой привычки, зрніе, самое, такъ сказать, умственное изъ нашихъ ощущеній, изощряется и утончается. Въ ‘Дом художника’ Гонкуры говорятъ, напр., о томъ, какіе должны быть обои въ спальн, какіе цвта производятъ особенно пріятное впечатлніе подъ солнечными лучами, ‘при солнечномъ освщеніи то, что до сихъ поръ представлялось лишь какими-то разбросанными пятнами, превращается въ какихъ-нибудь охотниковъ въ желто-красныхъ костюмахъ, въ напудренныхъ пастушекъ, одтыхъ въ голубыя платья и сидящихъ на ярко-зеленой трав…’ Это постепенное воспитаніе нашего взгляда вскор превращается въ привычку къ внимательному анализу. Даже у лицъ, одаренныхъ не особенно сильнымъ художественнымъ чутьемъ, вншній видъ комнаты, цвтъ и форма какого-нибудь предмета, могутъ вызвать чувство симпатіи или антипатіи. Люди, умющіе смотрть, поймутъ истинныя причины этой симпатіи или этой антипатіи, и вс предметы представятся имъ продуктомъ сцпленія разныхъ мелкихъ фактовъ. Изъ-за омеблировки они подмчаютъ руку того, кто разставилъ эту мебель, его темпераментъ, его физіономію, складки одеждъ обнаруживаютъ передъ ними вс особенности облекаемаго ими тла, каждый встрчаемый или разсматриваемый ими предметъ вызываетъ въ ум ихъ безконечную ассоціацію идей. ‘Исторія’, — говоритъ Гонкуры,— ‘не можетъ составить себ яснаго понятія объ извстной эпох, если не сохранилось какого-нибудь образчика одежды’… А въ другомъ мст они говорятъ: ‘Не только жесты наши, но и самый складъ нашего тла являются результатомъ привычекъ’… Этотъ вншній анализъ значительно разнится отъ того внутренняго анализа, который свойственъ умамъ, привыкшимъ возиться больше съсвоимъ внутреннимъ я, чмъ съ вншнимъ міромъ. Эти послдніе, путемъ рефлексіи, доходятъ наконецъ до того, что познаютъ свой собственный характеръ, а затмъ, путемъ сравненія, и характеръ другихъ людей. Первые-же отлично познаютъ нравы, обычаи и вншній видъ человка. Одни бываютъ, напр., совершенно неспособны различать, каково ремесло наблюдаемаго ими человка, другіе, подмчая съ перваго-же взгляда особенности этого ремесла, за-то не въ состояніи будутъ составить себ сколько-нибудь ясное понятія о душевныхъ движеніяхъ этого лица. Для того чтобы ясне представить себ эту противуположность. стоитъ только сопоставить рядъ мыслей, выраженныхъ писателемъ, обладающимъ психологическимъ воображеніемъ,— напр., Вовенарга, Жубера, Ларошфуко,— и собраніе замтокъ, озаглавленное Гонкурами ‘Мысли и ощущенія’. Въ этой послдней книг вы не найдете и десятка такихъ замчаній, какими изобилуютъ сочиненія такъ называемыхъ ‘моралистовъ’ и которыя вдругъ бросаютъ яркій свтъ на сложный внутренній механизмъ,— такихъ фразъ, которыхъ можно найти цлыя сотни, напр., въ сочиненіи Стендаля ‘Любовь’: ‘Кристаллизація не можетъ быть вызвана людьми-копіями, и самые опасные наши соперники т, которые наимене на насъ похожи’… Или въ другомъ мст: ‘Истинное несчастіе для г-жи Реналь составляло отсутствіе Жюльена. Она призывала къ себ угрызенія своей совсти’… Но за-то ‘Мысли и ощущенія’, какъ и дневникъ Шарля-Демайльи, изобилуютъ разными тонкими нервными ощущеніями, поразительной подвижностью взгляда, несравненной новизной и оригинальностью и поразительной мткостью выраженій: ‘Въ этой комнат можно было различить на обояхъ премилый балетъ, исполняемый какими-то срыми тнями, съ лицами, покрытыми черными полу-масками, размахивающими вокругъ себя покрывалами, точно крыльями. Этотъ странный менуэтъ замаскированныхъ мертвецовъ и привидній, сплетавшихся и расплетавшихся при лунномъ освщеніи, доставлялъ какое-то странное и таинственнное наслажденіе’… Для того, чтобы выражать на французскомъ язык подобные эффекты, нужно обладать чувствительностью чрезвычайно тонкою, граничащею съ болзненностью. Но Гонкуры сами гд-то выразились: ‘Для приданія какому-нибудь произведенію характера деликатности и меланхоліи, для того чтобы вызвать изъ струнъ души и сердца необычныя и чудныя фантазіи, въ натур артиста должно быть нчто болзненное’.

И дйствительно, оба эти романиста больны — больны тою странною болзнью, которая состоитъ въ излишней острот ощущеній. ‘Я замчаю’,— говорится въ ‘Мысляхъ и ощущеніяхъ’,— что занятія литературой, наблюденія, вмсто того чтобы притупить во мн чувствительность, еще больше расширили, развили, обнажили ее… По мр того, какъ человкъ изучаетъ самъ себя, онъ, вмсто того чтобы крпнуть, становится все боле и боле чувствительнымъ, легко поддающимся всякому впечатлнію, безоружнымъ, ничмъ не прикрытымъ, болзненнымъ’… Дло въ томъ, что человкъ, разнообразя до безконечности свои художественныя ощущенія, доводитъ въ то-же время до крайности чувствительность своей нервной системы и кончаетъ тмъ, что переноситъ возбуждаемость своей эстетической природы на самые обыденные предметы своего существованія. Онъ собралъ и какъ-бы сконцентрировалъ всю свою жизнь въ художественныхъ ощущеніяхъ, и эти послднія, въ конц концовъ, длаютъ его неспособнымъ къ простымъ и безъискусственнымъ наслажденіямъ, а тмъ мене къ тому индифферентизму, который рекомендовалъ мудрецъ, говорившій: ‘Нужно скользить по жизни, а не напирать на нее’… Къ этой постоянной причин разрушенія слдуетъ еще прибавить ненормальную гигіену современнаго писателя, у котораго физическія упражненія не составляютъ противовса преобладанію умственной дятельности. Съ легкой руки Бальзака, представившаго артистическому міру почти чудовищный примръ своей ‘Человческой комедіи’, создававшейся имъ въ теченіе цлыхъ двадцати лтъ, ваши литераторы какъ будто стали соперничать въ проявленіи силы воли при созиданіи своихъ произведеній. ‘Когда мы творили’,— признается Эдмонъ Гонкуръ въ письм, цитируемомъ Анри Сеаромъ въ очень обстоятельномъ этюд,— ‘мы запирались дня на три, на четыре, не выходя изъ дому и никого не видя’… Оба брата искали этимъ путемъ ‘сильной, галлюціаціопной лихорадки’. Обратите вниманіе на это послднее выраженіе, оно ясно представляетъ собою сильно распространенный нын взглядъ на пріемы творчества. Мы, повидимому, не допускаемъ иного таланта, кром болзненнаго, пропитаннаго слезами. Подобный режимъ не можетъ не сказываться на нашемъ организм. Вдь здоровье именно и заключается въ извстномъ равновсіи, которое позволяетъ намъ во всякую данную минуту положить предлъ восприниманію нами впечатлній, пока они не приняли размровъ, превосходящихъ наши силы. Но именно это-то равновсіе и было всегда ненавистно братьямъ Гонкурамъ, съ этой точки зрнія они могутъ считаться прямыми артистическими антиподами Гёте, Виктора Гюго и всхъ такъ называемыхъ олимпійцевъ. Но мы увидимъ, что эта ихъ добровольная болзнь, это послднее усиліе артистической утонченности, позволили имъ по крайней мр создать совершенно новый видъ романа и оригинальнымъ образомъ обновить эту французскую прозу, на которой они играли, какъ цыганъ играетъ на своей гитар — съ болзненной страстностью, ‘не умно, но слишкомъ хорошо’, какъ говоритъ Шекспиръ.

II.
Романы братьевъ Гонкуровъ.

Тотъ путь, которымъ совершалось умственное развитіе Эдмона и Жюля Гонкуровъ, объясняетъ лучше, чмъ то могла-бы сдлать всякая иная гипотеза, ту своеобразную теорію, которую они создали себ относительно романа:— я нарочно говорю ‘создали’, потому что они отнюдь не романисты по природ, подобно многимъ другимъ, которыхъ не трудно было-бы здсь перечислить. Жизненность извстнаго рода литературы въ томъ именно и сказывается, что онъ оказывается удобнымъ для всякаго рода опытовъ, производимыхъ различными писателями. Сохранивъ до сихъ поръ старый ярлыкъ ‘романъ’, мы безразлично примняемъ его и къ фельетонамъ, печатаемымъ въ нижнемъ этаж газетныхъ листовъ, и къ произведеніямъ Гонкуровъ. Тмъ не мене, съ перваго-же взгляда становится вполн очевиднымъ, что, независимо уже отъ самой силы таланта, самыя понятія о томъ, что слдуетъ разумть подъ словомъ ‘романъ’, весьма различны, напр., у простого разсказчика, имющаго въ виду своими разсказами просто пріятно развлечь воображеніе читателя, и у оригинальныхъ аналитиковъ, авторовъ ‘Госпожи Жервезэ’ и ‘Жермини Ласерте’. Эти послдніе не даромъ сдлались такими страстными коллекціонерами. Внимательно всматриваясь въ подробности омеблировки и костюмовъ, въ рисунки матерій извстной эпохи, во все, что въ то время доставляло удовольствіе и составляло потребность мужчинъ и женщинъ этой эпохи, человкъ, обладающій нкоторымъ поэтическимъ чутьемъ, невольно создаетъ въ ум своемъ опредленныя представленія объ этихъ мужчинахъ и женщинахъ, а отсюда до изученія ихъ нравовъ — всего только одинъ, и притомъ совсмъ нетрудный, шагъ. Такимъ образомъ братья Гонкуры, почти безъ всякихъ усилій съ своей стороны, сдлались исторіографами 18-го столтія, т. е. исторіографами собственно того, на что обыкновенно историки обращаютъ наименьше вниманія: житейскихъ привычекъ. Они создали въ своемъ ум и перенесли на страницы своихъ книгъ врную картину извстнаго общественнаго строя, изображаемаго нравами и привычками каждаго и каждой, манерой пользоваться удовольствіями и комфортомъ, стремленіемъ къ тмъ или инымъ развлеченіямъ. Мишлэ, обладавшій въ высшей степени способностью подмчать вс превращенія человка въ длинномъ ряд вковъ, призвалъ за Гонкурами способность къ воскрешенію, равную однородной его способности. Но понятно, что это воскрешеніе прошлаго, при помощи документовъ, какъ-бы оно ни было искусно и добросовстно, все-же остается лишь гипотезой. Здсь немаловажную роль играетъ случайность, которой не можетъ избжать самый искусный методъ, по той простой причин, что на разстояніи какого-нибудь полъ-столтія вкусы и взгляды прежняго поколнія становятся уже почти непонятными для поколнія современнаго. Для того чтобы получить возможность написать исторію нравовъ дйствительно безспорную, быть можетъ достаточно будетъ устранить этотъ источникъ ошибокъ, зависящій отъ перспективы времени. Отсюда для человка, любящаго точность, проистекаетъ искушеніе — приняться за рисованіе только того, что можно срисовать непосредственнымъ образомъ, т. е. за изображеніе нравовъ нашего времени.

Однако тутъ возникаетъ новое затрудненіе. Да, источники изъ первыхъ рукъ дйствительно изобилуютъ и намъ стоитъ только открыть глаза, чтобы пользоваться ими. Да, наша собственная обстановка, мебель нашей столовой и нашего кабинета, костюмы лицъ, встрчаемыхъ нами на бульварахъ, физіономія уличнаго перекрестка, угла какой-нибудь гостинной, какого-нибудь магазина, слово, сказанное мною вамъ или вами мн,— все это мелкіе факты, повидимому незначительные, которые я могу подобрать для исторіи современныхъ нравовъ. Но разв какой-нибудь Мишлэ или Сентъ-Бёвъ не трудятся надъ собираніемъ подобныхъ фактовъ, относящихся къ былымъ временамъ? Это такъ, только съ одной стороны крайнее обиліе подобныхъ фактовъ, а съ другой — ихъ случайный, частный характеръ въ высшей степени затрудняютъ непосредственное пользованіе ими. И вотъ тутъ-то является романъ, какъ готовая форма, въ которую можно вылить запасъ повседневныхъ наблюденій. ‘Романъ’,— говорятъ Гонкуры,— ‘это исторія, которая могла-бы быть написана’. Вдумайтесь въ это опредленіе, и вы найдете зародышъ всхъ эстетическихъ теорій обоихъ братьевъ, дйствительно, оно возводитъ работу воображенія на степень точной науки. Собрать посредствомъ вымышленной интриги,— но вымышленной такъ, что она ‘могла-бы быть’,— извстное количество мелкихъ наблюденій относительно нашей обыденной жизни, поставить эти наблюденія въ такую атмосферу и пролить на нихъ такой свтъ, какіе существуютъ въ дйствительности, пользоваться этой интригой и этимъ освщеніемъ лишь въ видахъ строжайшей истины, — вотъ программа, которая кроется въ этомъ опредленіи романа. Насколько цнны собранныя свднія и наблюденія, настолько цнна и сама книга. Подобный взглядъ на романъ, конечно, очень далекъ отъ романа, построенваго на извстномъ тезис, какими представляются намъ романы Жоржъ-Зандъ, ибо развиваніе извстнаго тезиса вредно отзывается на точности фактовъ, онъ очень далекъ и отъ романтическаго романа Вальтеръ Скотта, желающаго разсказать намъ утшительный сонъ человчества, не мене далекъ онъ и отъ эпическаго романа Виктора Гюго, гд все грандіозно, потому что въ немъ всякое лицо становится типомъ. Поэзія и преувеличеніе — это въ сущности принципы уродства. Не то мы видимъ въ области чистаго наблюденія. На основаніи вышенамченной программы, для романиста гораздо важне способности критика, чмъ способности созидателя, и романъ констатированія, мелочнаго анализа, перечисленія и мелкихъ фактовъ какъ нельзя боле подходитъ къ нашему вку всеобщаго пересмотра.

Необходимо точне опредлить этотъ терминъ — ‘наблюденіе’, который съ перваго взгляда кажется такимъ простымъ. Въ сущности-же онъ въ высшей степени сложенъ, такъ что онъ можетъ служить исходной точкой для самыхъ противуположныхъ цлей. И Бальзакъ, и Стендаль также претендовали на то, чтобы писать наблюдательные романы, да еще и многіе другіе, какъ напр., Джорджъ Элліотъ въ англійской, графъ Толстой — въ русской литератур — (я беру на удачу два имени изъ числа самыхъ громкихъ). Отбитъ перечитать нкоторыя изъ лучшихъ произведеній этихъ романистовъ: ‘Эжени Грандэ’, ‘Красное и черное’, ‘Силасъ Марнеръ’, ‘Анну Каренину’, прочитавъ предварительно, напримръ, ‘Шарля Демайльи’ и ‘Майетту Саломонъ’, тотчасъ-же станетъ очевиднымъ, что эстетика названныхъ мною романистовъ значительно разнится отъ эстетики братьевъ Гонкуровъ и ихъ послдователей. Разница эта, какъ мн кажется, заключается въ слдующемъ: Бальзакъ и Стендаль, Джорджъ Элліотъ и Толстой направляютъ свою наблюдательность преимущественно на характеры, между тмъ какъ Гонкуры,— на что мною было только-что указала,— являются главнымъ образомъ живописцами нравовъ. А не трудно понять, что тотъ и другой виды живописи требуютъ различныхъ пріемовъ {Подробне объ этомъ будетъ рчь ниже, въ этюд о Тургенев.}. Характеръ заключаетъ въ себ черты, которыми одинъ человкъ отличается отъ другихъ, нравы заключаютъ въ себ черты, которыми онъ становится похожимъ на цлый классъ людей. Поэтому рисовать характеры — значитъ рисовать отдльныя выдающіяся личности, рисовать нравы — значитъ рисовать личности средняго типа. Въ виду этого, когда Гонкуры задумали написать романъ изъ литературной среды, они не придали своимъ героямъ характера исключительности, хотя и возможнаго, не поставили ихъ въ обстановку необычайную, хотя и возможную какъ то длалъ Бальзакъ съ изображаемыми имъ литераторами, Даніелемъ д’Артезомъ, Рафаэлемъ Валантеномъ, Рюбамирэ. Судьба и страсти ихъ Демайльи именно таковы, каковыми он могутъ и должны быть въ томъ класс, къ которому онъ принадлежитъ. Судьба его комедій, впечатлніе, производимое его статьями, его любовныя отношенія къ актрис, утомленіе, вызываемое въ немъ его литературной дятельностью,— все это представляетъ собою обычную судьбу литератора. Вращающіеся вокругъ него статисты также взяты изъ общей массы людей извстной профессіи. Ихъ умъ — именно тотъ умъ, который можно наблюдать въ редакціонныхъ помщеніяхъ и въ бульварныхъ кофейняхъ. Оставаясь на почв этихъ ‘среднихъ людей’, братья Гонкуры оставались врны своей программ. Если-бы имъ приходилось изображать войну, то они выбрали-бы героемъ своимъ капитана или простого солдата, а не какого-нибудь полководца въ род Наполеона. Дйствительно, послдній, по своей личной энергіи, составляетъ какъ-бы особый міръ, онъ въ высшей степени драгоцненъ для того, кто изучаетъ характеръ и который найдетъ въ немъ замчательный образецъ честолюбца, но онъ представляетъ собою мало занимательнаго для того, кто изучаетъ нравы и кто находитъ для себя мало интереса въ томъ, чтобъ описывать отдльную личность, имющую очень немного аналогичнаго съ своими современниками. Быть можетъ высшее искусство бъ томъ именно и состоитъ, чтобы сравняться съ богатствомъ природы, которая производить въ одно и то-же время и группы людей, во всемъ между собою схожихъ, и исключительныхъ геніевъ. Гонкуры и послдователи ихъ имли въ виду исключительно группы людей. Этимъ и объясняется замтная наклонность всей ихъ школы выбирать главными своими дйствующими лицами мужчинъ и женщинъ съ мало выдающимися личными особенностями. Тотъ, кто вздумалъ-бы изучать по сочиненіямъ ихъ разнообразные и любопытные душевные типы, не встртилъ-бы таковыхъ въ ихъ произведеніяхъ, но будущій историкъ, напротивъ, найдетъ у нихъ собранными многочисленные документы относительно привычекъ повседневной жизни, относительно особенностей нашихъ занятій, относительно нашихъ способовъ веселиться, работать и тратить деньги. Словомъ, мы встрчаемся здсь не съ страстями 19-го вка, а съ нравами его, правы-же составляютъ все внутреннее содержаніе обыкновенныхъ людей и добрую половину содержанія людей выдающихся.

Эти соображенія, быть можетъ, помогутъ объяснить пріемы, къ которымъ прибгаютъ Эдмонъ и Жюль Гонкуры въ своихъ романахъ, и изъ которыхъ иные являются совершенно новыми, а другіе — возобновленными съ рдкой логичностью. Прежде всего они довели до крайности развитіе описательной части. Происходитъ это. во-первыхъ, вслдствіе того, что они сами привыкли тщательно оглядываться вокругъ себя, а во-вторыхъ, вслдствіе ихъ гипотезы относительно вліянія среды на человка. За этой гипотезой скрывается глубоко-философскій взглядъ на вещи, послднія становятся для насъ какъ-бы живыми существами, способными передать тотъ духъ, созданіемъ котораго они являются. Кто не испытывалъ самъ на себ подобнаго рода навожденія? И разв монастырскіе уставы, въ которыхъ вообще сказывается такое глубокое психологическое пониманіе, не созданы подъ вліяніемъ такого взгляда на вещи? Въ виду всего этого, Гонкуры отвели на своихъ страницахъ немалое мсто части описательной, сокративъ по возможности число страницъ, посвященныхъ развитію интриги, или, говоря другими словами — драм. Дйствительно, драма, какъ то показываетъ самая этимологія слова, означаетъ собою дйствіе, а дйствіе часто находится въ противорчіи съ правами. Въ человк важно не то, что онъ совершаетъ въ моментъ остраго и страстнаго кризиса, а важны его повседневныя привычки, результатъ не кризиса, а боле или мене постояннаго состоянія. Можно было-бы пролить очень яркій свтъ на многіе литературные вопросы, если-бы боле тщательно разсмотрть эту антитезу состояній и дйствій. Этою антитезою объясняется, между прочимъ, и то, почему современные романисты и драматурги дошли до той странной степени враждебности, которая заставляетъ ихъ такъ сильно ошибаться во взаимной оцнк… Но какимъ образомъ сдлать замтнымъ образованіе привычекъ, которое, по самой природ своей, почти незамтно? Именно посредствомъ тщательнаго описанія послдовательныхъ состояній. Для этого-то братья Гонкуры и дробятъ свои разсказы на множество маленькихъ главокъ, сопоставленіе которыхъ указываетъ линію привычекъ, точно такъ-же, какъ камешки мозаики, помщенные одинъ возл другого, образуютъ линіи рисунка.— Но здсь мы наталкиваемся на другую задачу. Писатель, поставившій себ цлью изображеніе поступковъ, долженъ дйствовать быстро, писатель-же, намревающійся изображать состоянія, долженъ заботиться о впечатлніи продолжительности. Въ этихъ видахъ братья Гонкуры придумали употребленіе странныхъ формулъ. Такъ, напр., они для этого пользуются извстными наклоненіями глагола, напр. неопредленнымъ, которое врне всего даетъ впечатлніе событія еще неоконченнаго, еще только осуществляющагося, но не осуществившагося. Употребляя терминъ нмецкой философіи, я скажу что неопредленное наклоненіе означаетъ собою понятіе ‘Im Werden begriffen’.— Кром того, такъ какъ нравы не представляютъ собою исключительнаго случая, а являются лишь моментомъ изъ цлой серіи, то они придумали начинать свои романы почти безъ всякой экспозиціи и оканчивать ихъ почти безъ всякой развязки, на сцен, которая могла случиться вчера и которая можетъ повториться и завтра. Да разв не такова, въ сущности, и вся жизнь, если она не направляется какою-нибудь личностью, обладающею необыкновенною силою реакціи? Разв она не представляетъ собою нчто, не имющее ни начала, ни конца, нчто, такъ сказать, безбрежное, точно море, когда на него смотрть на значительномъ разстояніи отъ берега?

Подобно всмъ художникамъ нашего болзненнаго времени, оба Гонкура не замедлили дойти до крайностей, оставаясь врными своему исходному принципу..Заботясь о томъ, чтобъ оставаться историками нравовъ, они сами себя осудили на то, чтобъ описывать личности, терпящія жизнь, но не господствующія надъ нею, т. е. людей съ слабой, и, много-много, съ посредственной волей, они описывали мужчинъ и женщинъ безхарактерныхъ, и почти вс ихъ творенія — не что иное, какъ длинные этюды о болзняхъ личности. Они и сами такъ понимали свою литературную роль, и одинъ изъ обоихъ братьевъ писалъ Эмилю Золя еще въ 1870-мъ году: ‘Подумайте только, что наше произведеніе.— и въ этомъ его оригинальность, хотя, быть можетъ, оригинальность дорого стоющая,— основано на нервной болзни’.— Въ этомъ отношеніи они оставались логически-врными своей исходной точк. На комъ, дйствительно, глубже всего отражаются впечатлнія, производимыя людьми, предметами, данной окружающей средой? Очевидно, на людяхъ нервныхъ, боле способныхъ къ сильнымъ ощущеніямъ, и поэтому самому мене способныхъ остановить или ограничить свои ощущенія. У какихъ существъ повседневныя вліянія производятъ легче всего измненіе первоначальнаго характера? Опять-таки у людей нервныхъ, такъ какъ отсутствіе внутренней устойчивости не позволяетъ имъ уклониться отъ безсознательной метаморфозы, которую вызываетъ повторяющееся впечатлніе. Взгляните теперь на личности, выводимыя Гонкурами, на ихъ героевъ,— если только это слово можетъ быть употреблено въ примненіи къ этимъ развинченнымъ душамъ, представляющимъ собою прямой контрастъ героизму. Во-первыхъ, мы видимъ Шарля Демайльи, въ роман того же имени, литератора-неудачника, въ которомъ Гонкуры, очевидно, воплотили свою собственную впечатлительность. Его отношеніе къ жизни напоминаетъ изображаемаго на старинныхъ фрескахъ святого Севастьяна, привязаннаго къ столбу, для того чтобы всякій желающій могъ вонзить въ его тло свои стрлы. Всякая фибра его существа является новымъ источникомъ страданій, всякое неосторожное къ нему прикосновеніе причиняетъ ему рану, а умъ, заставляющій его постигать безплодность своего мученичества, конечно только можетъ увеличить его страданія, эта ясность ума является лишнимъ страданіемъ. Онъ презираетъ своихъ братьевъ, неспособныхъ къ такимъ умственнымъ страданіямъ, ‘для него вс прочія измны совсти, вс отреченія отъ вры религіозной и политической — незначительные гршки по сравненію съ литературнымъ отступничествомъ…’, а между тмъ рзкая статья одного изъ этихъ презрнныхъ отступниковъ наноситъ ему ударъ въ самое сердце, онъ хотя и улыбается, но изнываетъ отъ боли. Онъ заране увренъ въ несправедливости публики, во врожденной зависти товарищей, въ разочарованіяхъ, которыя любовь готовитъ для тхъ, кто любитъ, безвстность вгоняетъ его въ лихорадку, отгадываніе эпиграммъ завистниковъ преисполняетъ его горечи, и вотъ онъ влюбляется въ актрису, не разгадавъ хорошенько ея характера, только потому, что она лицомъ своимъ напоминаетъ ему такую двушку, о которой онъ мечталъ для своей комедіи. Вроломство этой женщины, характеръ которой онъ долженъ-бы былъ понять съ первой-же минуты, застаетъ его до такой степени безоружнымъ, подавленнымъ, побжденнымъ постоянными муками своей растравляемой чувствительности, что онъ сходитъ съ ума и находитъ въ сумасшествіи единственное убжище, въ которомъ жизнь, безпощадная жизнь, уже не доберется до него.— Назъ-де Коріолисъ, въ своей ‘Майетт Саломонъ’ — родной братъ несчастнаго Шарля Демайльи. Этотъ живописецъ, съ проницательными глазами, съ своимъ благороднымъ и страстнымъ безкорыстіемъ, съ сочной и теплой кистью, иметъ, повидимому, за себя вс шансы: одъ молодъ, свободенъ, богатъ, при этомъ почти вовсе не романтиченъ. Женщина представляется ему опасной помхой для существованія артиста и онъ опасается любви, какъ злйшаго врага дорогой ему живописи. И этотъ-то человкъ, повидимому, закованный въ броню для борьбы, не могъ устоять противъ случайной любовницы, съ которою онъ познакомился въ своей мастерской, не обладающей иной силой, кром женскаго инстинкта, и въ конц концовъ разбивающей у своего любовника даже его вру въ искусство, составлявшую благородный идеалъ его молодости. Она отдаляетъ отъ него друзей его, она отучаетъ его отъ его вкусовъ къ изящному, она назначаетъ цны за его картины, мало того: она входитъ въ сдлки съ торговцами картинами и превращаетъ свободнаго художника въ наемщика и даже въ раба. ‘Она давала ему отрывистыя приказанія, не вдаваясь ни въ какія разъясненія, не допуская возраженій,— словомъ, поступала съ нимъ какъ съ человкомъ, лишеннымъ всякой свободной воли. Она съ величайшей развязностью, съ извстной силой воли, приняла на себя командованіе. Самый голосъ ея принялъ выраженіе рзкое, повелвающее, отрывистое. И все это сдлалось настолько быстро и безповоротно, что Коріолисъ даже и не пытался сопротивляться: онъ опустилъ руки, оставался подавленнымъ и какъ-бы оглушеннымъ…’ И все-же этотъ слабый Коріолисъ и этотъ хандрящій Демайльи побждены хотя живыми существами, здсь происходили борьба, нападеніе, отпоръ, они не сразу принесли въ жертву спою волю. Но бдная госпожа Жервезэ, въ книг того-же заглавія,— что ее подавило, сломило, убило? Просто вещи. Вся ея молодость прошла среди размышленій и разсужденій. Несмотря на то, что она женщина, энергическій умъ ея возвысился до отвлеченнаго анализа. Она прочла и поняла сочиненія выдающихся новйшихъ психологовъ, начиная съ искреннихъ и убжденныхъ шотландцевъ Дюгольда-Стюарта и Рейда, и кончая ‘потрясателемъ міра’ Кантомъ, какъ назвалъ его Квинеи. Она такая-же свободно-мыслящая, какъ и Теодоръ Жуффруа, но чуждая всякаго фанатизма и съ честнымъ умомъ. Она прізжаетъ въ Римъ, и ее охватываетъ и опьяняетъ атмосфера этого стариннаго католическаго города. На ея умъ сильно вліяетъ благочестіе, какъ-бы выдляющееся изъ старыхъ церковныхъ стнъ, и изъ религіозныхъ церемоній, и изъ живописи храмовъ, и изъ музыки, и изъ статуй, и вообще изъ всей обстановки. Ее ежедневно, ежечасно давитъ неотразимое вліяніе этой священной обстановки. Римъ покоряетъ ее, но не живой Римъ, а мертвый, каменный, съ его фресками и съ его мерцаніемъ свчей среди полутьмы и прохлады храмовъ. Этотъ странный романъ, по моему мннію, самый лучшій, вышедшій изъ-подъ пера обоихъ братьевъ, какъ нельзя лучше выражаетъ ихъ взглядъ на человческую душу, съ ея страданіями и съ ея болзнями воли. Дальше этого они никогда не заходили. Вс ихъ недостатки и вс ихъ достоинства сказываются въ этой книг въ такой степени, какъ ни въ одномъ другомъ изъ ихъ произведеній. И боле слабый изъ обоихъ братьевъ не въ состояніи былъ пережить этого тщательнаго анализа болзни, очень похожей на его собственную болзнь, вполн оправдавъ то, что сказалъ о немъ впослдствіи братъ, оставшійся въ живыхъ: ‘Рисуя болзни, мы списывали ихъ съ самихъ себя’…

Да, они списывали ихъ съ себя, и имъ пришлось сдлаться жертвами того ироническаго закона, которому подчиняется вся человческая дятельность. Они намтили себ одну цль, а попали въ другую. Они собирались сдлаться нравоописателями, собирателями документовъ, а между тмъ они представили намъ въ общихъ чертахъ и свою душу, и настроеніе своего времени,-это безпокойное и загадочное новйшее настроеніе, при которомъ всякое превосходство причиняетъ боль, всякое усложненіе наноситъ рану, всякое богатство ведетъ къ бдности и къ нищет. Эта слабость воли, обычный предметъ изученія братьевъ Гонкуровъ, является господствующею болзнью вка. Уже лтъ пятьдесятъ тому назадъ извстно было это выраженіе, затмъ его замнило выраженіе ‘неврозъ’, нын-же толкуютъ о пессимизм и о нигилизм. За этими разнообразными терминами, которыми обозначаются то причины, то послдствія, скрывается однако одинъ несомннный фактъ, а именно тотъ, что моральная энергія нашего вка ослабла, что во многихъ изъ насъ кроется болзненный зародышъ и замчается отсутствіе элемента возстановляющаго, такъ что человкъ становится все мене и мене способнымъ отдаться бодро и весело жизненному труду. Личность, это самое главное качество существа, желающаго противустоять судьб, со всхъ сторонъ обойдена, подавлена. Начинаетъ эту осаду воспитаніе наше, вводя въ нашъ умъ значительное количество случайныхъ понятій, результатъ чужого опыта, которыя дтскій умъ вынужденъ усвоивать себ, вмсто того чтобы создавать себ свои собственныя идеи, на основаніи личнаго опыта и своихъ внутреннихъ потребностей. Оказывается, что ко времени выхода своего изъ училища молодой человкъ уже сдлалъ столько усилій надъ собою, для того чтобы приноровиться къ чуждымъ ему понятіямъ, что сознаніе своего собственнаго я сдлалось у него крайне смутнымъ и неопредленнымъ {У Жюля Валлеса, въ его ‘Отщепенцахъ’ и въ его ‘Жак Вэнтрас’, встрчаются очень интересныя страницы, касающіяся психологіи школьника и студента въ періодъ времени съ 1852 до 1870 года.}. Присовокупите къ этому первому моральному потрясенію еще и физическія условія, происходящія отъ дурной школьной гигіены, переутомленія, недостаточности тлесныхъ упражненій, наконецъ нердко и отъ слишкомъ ранняго пресыщенія удовольствіями. У женщинъ подобныя причины вызываютъ подобныя-же послдствія. Слабость личности и ранняя расшатанность нервовъ — вотъ т два первоначальные факта, къ которымъ вскор присоединяется уменьшеніе религіозной и философской вры. Почти всеобщій скептицизмъ относительно принципа и цлей жизни оставляетъ и мужчинъ и женщинъ лишенными всякой вншней помощи, мене способными чмъ когда-либо создать въ своей совсти неприкосновенное убжище для своихъ убжденій, между тмъ какъ съ другой стороны общественныя условія умножаютъ возбужденія. Быстрыя обогащенія, развитіе роскоши, разнузданность страстей, похоти тщеславія окружаютъ всевозможными искушеніями существа, уже лишенныя способности обуздывать свои хотнія, люди отдаются имъ и длаются рабами событій. Въ конц концовъ обстоятельства длаются главными источниками всяческихъ пороковъ и добродтелей, сдлавшись уже раньше того источниками всяческихъ мнній. Вчитываясь въ подробности отчетовъ о современныхъ процессахъ, прослживая условія существованія всхъ этихъ политиковъ и артистовъ, приходимъ къ убжденію, что способность къ реакціи должна была сильно ослабнуть и что этому ослабленію соотвтствовало сложеніе новой оцнки дяній. По мр того, какъ современный человкъ утрачиваетъ силу воли, онъ начинаетъ относиться снисходительне къ ошибкамъ и увлеченіямъ слабой воли. Т извиненія, которыя онъ пріискиваетъ въ такъ называемомъ первомъ импульс, въ темперамент, въ наслдственности, оказались-бы совершенно непонятными нашимъ отцамъ. Нужно, впрочемъ, прибавить, что наука сдлалась сообщницей этого ослабленія моральной энергіи, популяризируя ученіе о предрасположеніи. Въ извстной мр она, конечно, права, и, сколько мн извстно, до сихъ поръ еще никто не далъ удовлетворительнаго отвта на разрушительные анализы современныхъ психологовъ. Но отнюдь не доказано, чтобы научная истина давала душ возможность жить полною жизнью, и, быть можетъ, иллюзія свободы столь-же необходима для нашего существованія, насколько для него насущна потребность видть солнце восходящимъ и заходящимъ,— хотя мы и отлично знаемъ, что и восходъ, и закатъ солнца не что иное, какъ оптическій обманъ. Словомъ, какъ-бы ни смотрть на эту проблему, особую разновидность великой задачи жизни, нельзя отрицать того, что при настоящемъ направленіи умовъ и при настоящемъ состояніи науки все способствуетъ уменьшенію нашей способности врить въ самихъ себя. Другая преобладающая сила нашей эпохи, духъ демократизма, вліяетъ въ томъ-же смысл: она вызываетъ широкія коллективныя дйствія и почти совсмъ уничтожаетъ всякую индивидуальную иниціативу. Этимъ только и можно объяснить т многочисленные случаи отреченія отъ личной воли, которые мы подмчаемъ и въ самихъ себ, и вокругъ насъ. Ни одинъ добросовстный человкъ не въ состояніи будетъ усомниться въ существованіи того зла, которое вызвало у старющагося Мишлэ слдующій печальный возгласъ: ‘Этотъ вкъ, богатый и широкій, но тяжелый, влечетъ людей къ вр въ предопредленіе’. И онъ съ грустью вспомнилъ о томъ веселомъ, бойкомъ, смломъ, полномъ вры и надеждъ восемнадцатомъ вк, создавшемъ героевъ революціи и первой имперіи.

То, что Мишлэ, этотъ тонкій знатокъ человческой души, такъ хорошо сознавалъ и такъ врно формулировалъ,— многіе ощущаютъ лишь смутно, страдая отъ внутренней боли, которую они не въ состояніи были бы ни опредлить, ни охарактеризовать. Но братья Гонкуры, именно потому, что творенія ихъ оказались вполн отвчающими этому смутному сознаванію предопредленія, очутились во глав молодого поколнія романистовъ. Это ослабленіе воли, которое они предугадали, опредлили, вывели наружу, угрожаетъ сдлаться такимъ обще-распространеннымъ явленіемъ, что оно не могло ускользнуть отъ вниманія почти всхъ писателей, сколько-нибудь заботящихся о точности. И дйствительно, оно сдлалось ходячей темой у писателей такъ называемой натуралистической школы, стоящей на той-же психологической почв, какъ и братья Гонкуры. Болзнь воли проходитъ красною нитью по всмъ произведеніямъ Эмиля Золя, построившаго всю свою исторію семейства Ругонъ-Макаръ на гипотез о наслдственной нервной болзненности. Что такое человкъ въ глазахъ Альфонса Додэ, ума боле впечатлительнаго, чмъ философскаго, но дошедшаго, благодаря тонкости своего анализа, до весьма утонченныхъ психологическихъ пріемовъ? Не что иное, какъ машина, приводимая въ движеніе ощущеніями, а эти самыя ощущенія онъ изображаетъ болзненными, колющими, мучительными. Вс сочиненія Гюисманса и Поля Алексиса, начиная съ ‘Марты’, проходя черезъ ‘У домашняго очага’ и ‘Супруги Лефевро’, и кончая ‘Люси Пеллегренъ’, представляютъ собою въ сущности не что иное, какъ монографіи относительно слабости воли, такими-же монографіями являются и романы Мопассана, несмотря на то, что послдняго можно считать наиболе сильнымъ и наимене болзненнымъ изъ всхъ романистовъ, выступившихъ на литературное поприще за послднія десять лтъ. Даже въ тхъ случаяхъ, когда эти авторы желаютъ изобразить волю здоровую, какъ напр. у Денизы въ ‘Bonheur des Dames’, это здоровье является лишь, такъ сказать, случайной, пассивной удачей. Здсь стеченіе извстныхъ обстоятельствъ установило извстное равновсіе, но сама личность отнюдь не вызвала этого равновсія, но лишь подчинилась ему, какъ она подчинилась-бы и противуположнымъ, убійственнымъ условіямъ. Если смотрть на человческую жизнь съ этой точки зрнія безусловнаго фатализма, то жизнь явится чмъ-то въ высшей степени печальнымъ и опаснымъ. Спеціально-же въ глазахъ братьевъ Гонкуровъ она превращается какъ-бы въ цлый рядъ болзненныхъ припадковъ, причемъ ни позади, ни впереди нтъ ничего положительнаго. Ихъ сочиненія, равно какъ и сочиненія учениковъ ихъ, отзываются какимъ-то грустнымъ отчаяніемъ, тмъ общимъ пессимизмомъ, который составляетъ отличительную черту новйшей французской цивилизаціи. Но и на пессимизм ихъ сказывается, какъ вообще на всхъ ихъ произведеніяхъ, ихъ природа собирателей и созерцателей. Это пессимизмъ, собирающій документы самъ относительно себя и находящій своего рода удовольствіе въ тщательномъ перечисленіи всхъ человческихъ несовершенствъ. Иныя изъ ихъ личностей сами наблюдаютъ за тмъ, какъ они постепенно умираютъ, составляя какъ-бы подробный инвентарь постоянно ослабвающихъ способностей своихъ. Они вполн являются дтьми своего времени, которое они, въ свою очередь, подкупили избыткомъ этого сходства съ нимъ, ибо любопытство, послдняя страсть людей старыхъ, сдлалась также страстью и нашего дряхлющаго вка. Этотъ вкъ, съ своею ‘протоколистской’ литературой, съ его газетами, наполненными подробностями о разныхъ гнусностяхъ, съ его терпливымъ розыскиваніемъ всякихъ уродствъ и безобразій, напоминаетъ мн человка, видннаго мною когда-то въ одной больниц, вынимавшаго изъ-подъ своей подушки ручное зеркальце и разсматривающаго въ него, въ промежутк между двумя перевязками, свой ротъ, обезображенный ужасной язвой, но только зеркало, подставляемое намъ Гонкурами для разсмотрнія нашихъ ранъ,— граненое, и вставлено оно въ серебряную рамку, на которой вычеканены улыбающіеся амуры прошлаго столтія,— того столтія, которое, прежде чмъ разыгралась великая политическая трагедія, старилось настолько-же весело, насколько печально старится наше столтіе,— и передъ какой соціальной трагедіей — про то вдаетъ Богъ!

III.
Вопросы слога.

‘И теперь, если, обладая художественнымъ чутьемъ, вы будете писать въ художественной форм, если къ пониманію формы вы присоедините пониманіе идеи,— о, тогда уже васъ совсмъ не поймутъ’!.. Такъ говоритъ въ редакціи ‘Художественнаго Міра’ (т. е. ‘Артиста’) Массонъ (т. е. Теофиль Готье), обращаясь къ Шарлю Демайльи (т. е. къ братьямъ Гонкурамъ). Неоднократно авторы ‘Госпожи Жервезэ’ возвращались къ странному характеру ихъ слога, къ этому исканію художественной формы, являющемуся у нихъ добровольнымъ и систематическимъ, и благодаря которому они съ перваго-же дня такъ не понравились лицамъ, не обладавшимъ тмъ художественнымъ чутьемъ, за которое хвалилъ ихъ Готье. Выраженіе ‘художникъ’ постоянно встрчается въ ихъ предисловіяхъ, въ ихъ примчаніяхъ, въ разговорахъ выводимыхъ ими личностей. Они, между прочимъ, писало въ своихъ ‘Мысляхъ и ощущеніяхъ’: ‘Что толку въ тхъ художественныхъ произведеніяхъ, красота которыхъ понятна только художнику!.. Толковать объ этомъ — это одна изъ величайшихъ глупостей. Честь изобртенія ея принадлежитъ Даламберу’… Въ этихъ немногихъ словахъ заключается цлая программа, на что указалъ уже Сентъ-Бёвъ,— тотъ самый Сентъ-Бёвъ, котораго Жюль Гонкуръ въ своихъ письмахъ изображаетъ намъ такимъ, какимъ онъ былъ въ послднія пятнадцать лтъ своей жизни, страстно стремившимся ко всему новому, но слишкомъ усвоившимъ себ сравнительный методъ, для того чтобъ отдаться ему беззавтно, очень смлымъ въ погон за непризнанными талантами, но вмст съ тмъ придерживающимся традицій, слишкомъ близкимъ къ великой французской прозаической школ, чтобы не возмутиться этими смлыми революціонными порывами ‘этихъ молодыхъ вольнодумцевъ’: этимъ именемъ онъ часто называлъ Боделэра и, безъ сомннія, и братьевъ Гонкуровъ, понимая это слово въ прежнемъ его значеніи нсколько святотатственнаго протеста противъ установившихся традицій. И дйствительно проза Гонкуровъ представляетъ собою яркій, и даже нсколько непріятный контрастъ знакомымъ читателю классикамъ. Послдніе прежде всего ищутъ правильности, гармоніи. Проза-же ‘Манетты Саломонъ’, ‘Госпожи Жервезэ’, ‘Мыслей и ощущеній’ разбивается на тысячу мелкихъ, детальныхъ эффектовъ, на тысячи синтаксическихъ и этимологическихъ особенностей, она отличается такими оригинальными сочетаніями словъ, которыя способны ошеломить читателя, между тмъ какъ классическая проза заботилась о томъ, чтобы ни одно слово въ фраз не выдлялось изъ солидно-вытканной основы слога, въ одной фраз подчеркивается и оттняется то, что стушевывается въ другой. Классическая проза, стремясь къ анализу и къ логичности, избгала перестановки словъ и округленій, а равно, въ видахъ ясности слога — неологизмовъ, а, въ видахъ удобопонятности — техническихъ и слишкомъ субъективныхъ выраженій. Новйшая проза, желая точне передать различные оттнки ощущеній, переставляетъ порядокъ словъ въ фраз, создаетъ новые слоги, въ видахъ большей точности, она прибгаетъ къ ремесленному словарю. Чмъ изысканне, чмъ мене употребительны будутъ термины, тмъ боле авторъ будетъ самъ собою доволенъ. Эти стремленія, доведенныя до крайности, создаютъ какой-то особый языкъ, шокирующій вкусы людей, воспитанныхъ на латинской проз, и вызывающій съ ихъ стороны протесты. Люди, преданные интересамъ литературы, никакъ не могутъ отдлаться отъ непріятнаго впечатлнія, производимаго на нихъ этимъ слогомъ. Что касается меня, — и мн кажется, что нчто подобное случилось и со многими приверженцами братьевъ Гонку ровъ, — то я прошелъ черезъ три рзко-разграниченныя фазы въ отношеніи моемъ къ этому смлому и оригинальному слогу. По выход моемъ изъ училища, подъ свжимъ впечатлніемъ Саллюстія и Тита Ливія, я находилъ его несноснымъ. Поздне, подъ первымъ впечатлніемъ жизни въ Париж, возбудительно дйствовавшей на мои нервы, онъ мн до того нравился, что меня положительно не удовлетворяла всякая проза, чуждая этой риторики. Нын же, какъ мн кажется, я врне понимаю ту художественную теорію, результатомъ которой является проза братьевъ Гонкуровъ.— врне, и въ то-же время хладнокровне. Слогъ этотъ вполн законенъ въ предлахъ обусловливающихъ его причинъ, онъ какъ нельзя боле соотвтствуетъ извстнымъ умственнымъ настроеніямъ, но, по этой самой причин, не соотвтствуетъ другимъ настроеніямъ. Братья Гонкуры имли полнйшее право прибгать къ нему, такъ какъ онъ являлся самымъ врнымъ орудіемъ для выраженія ихъ мыслей. Флоберъ былъ совершенно правъ, писавши прозой совершенно различнаго достоинства, такъ какъ онъ не въ состояніи-бы былъ выразить свои мысли и чувства съ помощью однихъ и тхъ-же средствъ. Въ области риторики мы видимъ почти то-же. что и въ области религіи: въ различныхъ формахъ ея кроется свой внутренній смыслъ, который психологъ не долженъ игнорировать. Разъ допустивъ этотъ тезисъ, слдуетъ искать способъ классификаціи, который позволилъ-бы, если и не ранжировать, то распредлять по группамъ различныя формы мысли, подобно тому, какъ естествоиспытатели распредляютъ по группамъ различныя формы животной жизни. Но остается еще отыскать принципъ этой классификаціи, и еще не скоро такъ называемыя столкновенія теорій явятся, въ сущности, не чмъ инымъ, какъ столкновеніемъ вкусовъ и темпераментовъ.

Въ ‘Фаустин’ встрчается одна сцена за ужиномъ, въ которой бесдуютъ до двадцати гостей и въ которой мы находимъ слдующія фразы, приписываемыя авторомъ одному иностранному писателю, но въ которыхъ, очевидно, выражаются личныя воззрнія его: ‘Французскій языкъ’, — будто-бы говорилъ иностранецъ, великанъ съ добродушнымъ выраженіемъ лица,— ‘представляется мн какимъ-то инструментомъ, при созданіи котораго изобртатели наивно заботились о ясности, логичности, точности нюансировки, а между тмъ инструментъ этотъ въ настоящее время находится въ рукахъ людей нервныхъ, отличающихся чувствительностью, заботящихся о передач почти неуловимыхъ ощущеній, неспособныхъ длать то, что длали ихъ здоровые предшественники’. Для того чтобы понять какъ слдуетъ слогъ Гонкуровъ, стоитъ остановиться на этой тирад. Слогъ писателя — это выраженіе, какъ-бы экстрактъ, его обычнаго образа мыслей, его ощущеній, создать себ свой собственный слогъ — значитъ просто имть мужество отмчать внутреннія движенія своего я. Припомнимъ теперь происхожденіе и ходъ умственнаго и душевнаго развитія братьевъ Гонкуровъ: первоначальный источникъ его было искусство, т. е. то воспитаніе глаза, которое дается постояннымъ созерцаніемъ картинъ и рисунковъ, словомъ — всякаго рода художественныхъ предметовъ. ‘Я думаю о томъ’, — со вздохомъ говоритъ Шарль Демайльи,— ‘сколько стоило мн одно изъ моихъ пяти чувствъ — зрніе. Сколько я въ свою жизнь возился съ предметами искусства и сколько они мн стоили!’ Итакъ, братья Гонкуры прежде всего художники, такъ сказать влюбленные въ изящное, и слдовательно когда они пишутъ, они чувствуютъ потребность выражать словами свои художественныя впечатлнія. Поэтому они и обращаютъ такое вниманіе на форму. Вслдствіе постояннаго созерцанія художественныхъ произведеній, они развили въ себ умніе схватывать контуры, придавать изображаемымъ имъ предметамъ рельефность, для того чтобы фраза, въ которой они описываютъ извстный предметъ, показалась имъ точной, она должна въ точности передавать контуры и представлять собою рельефность Поэтому-то они и прибгаютъ къ перестановкамъ словъ, надясь этимъ точне выразить свою мысль, отчетливе провести намченныя ими линіи. Поэтому-то они и прибгаютъ къ такимъ неожиданнымъ оборотамъ, странность которыхъ съ перваго взгляда поражаетъ читателя. Такъ напр., говоря о мадоннахъ, написанныхъ старыми итальянскими живописцами, они выражаются такъ: ‘чело ихъ такъ и пышетъ невинностью’. Но братья Гонкуры далеко не пластики, въ смысл Теофиля Готье. Они очень скоро пришли къ убжденію, что форма находится въ самой тсной свя съ колоритомъ, что рельефность зависитъ главнымъ образомъ отъ градаціи оттнковъ. Поэтому они прежде всего заботятся о передач колорита. Для многихъ осторожныхъ писателей задача эта казалась неисполнимой, и Меримэ въ замтк своей, посвященной Стендалю, объясняетъ причину этой невозможности: ‘Ни нашъ языкъ, ни, сколько мн извстно, какой-либо другой, не можетъ въ точности передать свойствъ художественнаго произведенія. Онъ настолько богатъ, что можетъ различать цвта, но въ промежутк между двумя ясно-отличимыми оттнками находится масса другихъ, хотя и замтныхъ для глаза, но которыхъ положительно невозможно передать словами’. Братья Гонкуры были иного мннія. Привожу здсь отрывокъ, взятый на удачу изъ пятисотъ другихъ, въ которомъ они сдлали попытку изобразить парижскій вечерній пейзажъ: ‘Небо приняло неопредленно-синій оттнокъ, напоминавшій собою подсиненное блье, бросая блдный синеватый отблескъ на камни парапета набережной, до того захватаннаго руками прохожихъ, что онъ весь лоснился. Вода Сены катится такъ медленно, что кажется, будто она вовсе не катится, она мутно-зеленаго цвта, напоминающаго собою цвтъ воды въ глубокихъ подземельяхъ. Подъ пролетомъ моста замчается какой-то розоватый отблескъ, а тутъ-же рядомъ въ рк тонетъ какая-то тнь, громадная тнь, спустившаяся съ верхушки собора Парижской Богоматери, точно разстегнутый на груди плащъ, медленно сползающій съ плечъ’… Путемъ повтореній, путемъ нагроможденія почти тожественныхъ эпитетовъ, путемъ употребленія смлыхъ эпитетовъ, наконецъ общей постройкой этого періода, авторы длаютъ какъ-бы осязательной для читателя изображаемую ими атмосферу. Но этого для нихъ недостаточно. Они знаютъ, что всякому вншнему впечатлнію соотвтствуетъ извстное внутреннее состояніе души, что извстный оттнокъ свта можетъ вызвать цлую длинную ассоціацію идей, пріятныхъ или тяжелыхъ, волнующихъ или успокаивающихъ. Поэтому они желаютъ, чтобъ и слогъ ихъ въ состояніи былъ въ точности передать эту неуловимую физіономію ощущеній столь-же трудно уловимой физіономіей словъ. Приведу здсь, въ подтвержденіе моей мысли, одинъ очень знаменательный, по моему мннію, примръ. Пусть читатель соберетъ вс случайно-накопившіяся въ его памяти воспоминанія объ этихъ печальныхъ публичныхъ балахъ, и пусть онъ скажетъ, не находятъ-ли себ эти печальныя воспоминанія точнаго выраженія въ слдующей страниц ‘Мыслей и ощущеній’ Гонкуровъ: ‘Эти женщины, обсыпанныя рисовой пудрой, какъ-будто вс страдающія блдною немочью, съ ярко-алыми, подкрашенными губами, еще ярче оттняемыми мертвенною блдностью всего лица, съ подведенными, лихорадочно-блестящими глазами, съ завитыми въ мелкія кудри волосами, низко спускающимися на лобъ, съ ихъ безумно болзненными лицами, представляются вамъ не то привидніями, не то какими-то животными, созданными для вашего удовольствія’… Писать такъ — дло нелегкое, а такъ-какъ, въ силу закона, который можно прослдить по всей исторіи литературы, отъ альфы ея до омеги, усложненіе вызываетъ усложненіе, то художникъ, прибгающій къ подобнымъ пріемамъ, становится все боле и боле разборчивымъ въ выбор эффектовъ. Въ дополненіе ко всему этому нужно замтить еще то. что онъ стремится къ новизн, старается употреблять лишь такія выраженія, которыя не имли-бы ничего общаго съ общепринятыми, ходячими литературными оборотами Онъ придумываетъ оригинальные синтаксическіе обороты, странные неологизмы. Подобно Боделэру. онъ сознаетъ себя отщепенцемъ отъ общепринятыхъ правилъ и не боится признаться въ томъ. ‘Если врно то, что языки имютъ свои періоды упадка’,— говоритъ одинъ литераторъ, пріятель Шарля Демайльи,— ‘то лучше быть Луканомъ, чмъ какимъ-нибудь безвстнымъ подражателемъ Вергилія’.— Быть можетъ братья Гонкуры, цитируя автора ‘Фарсалы’. не особенно удачно выбрали примръ, но, во всякомъ случа, они очень опредленно выразили теорію, практикуемую молодой школой, и притомъ съ такою преднамренностью, что она не покажется особою смлостью ни одному изъ писателей, выступившихъ за послднее время на литературное поприще.

По поводу Гонкуровъ я упомянулъ о Шарл Боделэр. Дй ствительно ошибочно было-бы думать, что первые представляютъ въ нашемъ умственномъ мір какое-то исключеніе. Какъ-бы они ни были оригинальны, какъ-бы они ни старались подчеркнуть свою индивидуальность, тмъ не мене за ними есть цлая традиція. Они являются прямыми наслдниками того романтизма, противъ котораго ученики ихъ возстали съ такой мужественной энергіей. Впрочемъ, разв не всегда такъ бываетъ? Новое поколніе, для того чтобы стать на боле прочную почву, всегда считаетъ своей обязанностью отрчься отъ поколнія предшествовавшаго, отъ котораго оно происходитъ, въ ожиданіи того, пока отъ него, въ свою очередь, отрекутся созданные имъ послдователи. Врядъ-ли какая-либо эпоха въ большей мр чмъ наша боролась противъ руководящихъ идей предшествующей эпохи, а тмъ не. мене мы живемъ этими идеями, подобно тому какъ Викторъ Гюго и его послдователи, враги XVIII столтія, жили революціонными идеями, вышедшими изъ столь ненавидимаго ими вка Романтизмъ, несмотря на сложный и полный противорчій характеръ своей программы, понялъ, однако, повидимому, какая обновляющая сила кроется въ перенесеніи пріемовъ одного искусства въ область другого. Такъ, напр., онъ вдался въ экзотизмъ и попробовалъ перу дать на французскомъ язык плоды воображенія жителей свера, юга и востока. Онъ равнымъ образомъ пытался переложить на литературный языкъ красоты, свойственныя пластическимъ искусствамъ, и наоборотъ, привить послднимъ красоты, свойственныя литератур. Викторъ Гюго въ своемъ ‘Собор Парижской Богоматери’ и Теофиль Готье въ своемъ ‘Альбертус’ старались бороться въ точности передачи съ готическими архитекторами и съ фламандскими живописцами, а боле смлый современникъ ихъ, Эженъ Делакруа, этотъ крупный, но не вполн развившійси поэтическій талантъ, умлъ вызывать полотнами своими такую-же дрожь, какую вызываютъ строфы Байрона. Это вторженіе искусства въ литературу было сразу-же подмчено Бальзакомъ, теоретическіе взгляды котораго свидтельствуютъ о томъ, что онъ, какъ и вс истые созидатели, не чуждъ былъ глубокаго критическаго чутья. Онъ раздлялъ писателей нашего ХІХ-го столтія на дв группы, смотря по тому, допускали ли они эту новйшую риторику, или нтъ. Онъ называлъ ‘идейными писателями’ тхъ, которые, подобно Меримэ, Стендалю, Минье, Бенжамену Констану, держались традицій абстрактной прозы XVIII-го столтія. ‘Образными-же писателями’ онъ называлъ тхъ, которые, вслдъ за Шатобріаномъ. старались создать себ яркій, цвтистый, богатый формами слогъ. Мало-по-малу вторая школа одержала верхъ надъ первой, риторичность и образность вошли въ нравы и во вкусы времени, такъ что выраженіе: ‘имть свой слогъ’ сдлалось синонимомъ выраженія ‘писать картинно’. Именно потому, что онъ пренебрегалъ картинностью фразы, Стендаль, этотъ тонкій и наблюдательный психологъ, этотъ образцовый писатель, получилъ отъ Эдмона Гонкура, въ его ‘Дом художника’, прозваніе ‘жалкаго стилиста’. Эта риторичность, созданная живописью и скульптурой, является прекраснымъ орудіемъ для производства извстныхъ анализовъ, напр., для изображенія разстройствъ нервной системы. Подъ вліяніемъ этихъ разстройствъ, моральное волненіе сопровождается цлой свитой сильныхъ физическихъ ощущеній, а такъ-какъ эта нервность является настоящей болзнью вка, то братья Гонкуры чрезвычайно удачно примняли свои стилистическіе пріемы къ своимъ замчательнымъ этюдамъ изъ области нервной расшатанности, какъ напр., къ ихъ ‘Майетт Саломонъ’, ‘Госпож Жервезэ’, ‘Жермини Ласерте’. Эти монографіи, посвященныя различнымъ неврозамъ, никогда не могли-бы быть написаны языкомъ, завщаннымъ намъ Вольтеромъ,— тою сухою и ясной прозой, которая создана для того, чтобы прослдить за ходомъ мысли въ голов человка уравновшеннаго, у котораго физическій механизмъ не затемняетъ умъ. Прочтите въ ‘Ренэ Моперенъ’ вс главы, начиная съ 46 и кончая послдней, въ которыхъ описываются ощущенія умирающей молодой двушки,— и затмъ скажите, можно ли было-бы написать подобный этюдъ языкомъ ‘Манонъ Леско’? Съ другой стороны этотъ самый слогъ, какъ то доказываютъ вс сочиненія писателей этой группы, является очень трудно-примнимымъ. когда приходится изображать уже не оттнки ощущеній, а цлыя серіи идей, всяческія разсужденія души человческой самой съ собою, скачки мыслей, внутреннюю работу мыслящаго и работающаго мозга. Психологія этихъ романистовъ странна, но несложна. Они мало интересуются новыми сердечными ощущеніями, если-бъ они въ этой области сдлали такія-же открытія, какими изобилуютъ творенія великихъ русскихъ романистовъ, въ род Достоеи скаго и Толстого, у нихъ все равно не было-бы подъ рукой подходящаго орудія для регистраціи. Та головная любовь, та восторженность, перемшанная съ ненавистью, которыя соединяютъ напр. Матильду и Жульена въ ‘Красномъ и Черномъ’, никогда не моглибы быть изложены прозой ‘Госпожи Жервезэ’ Для этого требовался тотъ, такъ сказать, алгебраическій языкъ, который создалъ для своего употребленія Бейль, по образцу Монтескьё, Кондильяка и великихъ отвлеченныхъ философовъ, жившихъ лтъ сто тому назадъ. Другое неудобство этого слога заключается въ томъ, что онъ ставить личности въ обстановку, созданную взглядомъ артиста. Теофиль Готье какъ-то сказалъ, по свидтельству братьевъ Гонкуровъ: ‘Изъ двадцати-пяти человкъ, входящихъ въ комнату, быть можетъ не боле двухъ обращаютъ вниманіе на цвтъ обоевъ’. Такимъ образомъ въ понятіяхъ, составляемыхъ себ людьми о предметахъ, замчается неизбжная неполнота, а такъ какъ среда вліяетъ на насъ не тмъ, что она есть въ дйствительности, но лишь тмъ, что мы лично въ состояніи подмтить въ ней, то врнымъ изображеніемъ этой среды можетъ считаться лишь то, которое принимаетъ въ соображеніе эту недостаточность усвоенія. Мн кажется, что романисты, заботящіеся о томъ, чтобы изображать жизнь въ слишкомъ, такъ сказать, подчеркнутой проз, не обращаютъ достаточнаго вниманія на этотъ законъ. Они изобразятъ вамъ пейзажъ, улицу, внутренность дома съ замчательной силой воображенія, но человкъ, котораго они вставляютъ въ эту рамку, не могъ смотрть на все это такими глазами. Это то и составляетъ слабую, парадоксальную, ошибочную сторону въ романахъ нравовъ, написанныхъ столь богатой оттнками прозой Гонкуровъ и ихъ учениковъ. Это одно изъ любопытныхъ проявленій вчной антитезы между искусствомъ и наукой. Первое, стремящееся къ вншнему выраженію, неизбжно искажаетъ дйствительность, въ тхъ видахъ, чтобы произвести извстный эффектъ, между тмъ какъ наука допускаетъ эту голую дйствительность, стараясь устранить всякій субъективный оттнокъ. Безусловная точность равносильна отсутствію слога, характерный слогъ предполагаетъ извстную долю неточности.

Итакъ, какъ видно, стилистическіе пріемы, усвоенные себ братьями Гонкурами, представляютъ собою и значительныя выгоды, и невыгоды. Но то обстоятельство, что художники ихъ закала такъ смло употребляли этотъ новый, дланный слогъ, что нашлось не мало послдователей, пожелавшихъ подражать имъ,— это является въ одно и то же время и любопытной страницей въ исторіи современной литературы, и соціальнымъ явленіемъ, которымъ не можетъ пренебречь аналитикъ нравовъ. Когда рчь зайдетъ объ обществ, существовавшемъ за двсти лтъ тому назадъ, то соглашаются допустить извстную долю воображенія въ изображеніи даннаго момента общественнаго сознанія. Но когда дло коснется самыхъ замчательныхъ изъ современныхъ авторовъ, то считается какъ-бы слишкомъ большою честью — примнять къ нимъ тотъ-же методъ, который примняется къ самымъ посредственнымъ авторамъ прежнихъ эпохъ. А между тмъ относиться къ нимъ серьезно, какъ къ представителямъ извстной эпохи, по меньшей мр законно. Нравятся-ли кому-нибудь братья Гонкуры, или не нравятся, но во всякомъ случа были бы ребячествомъ отрицать то, что они занимаютъ весьма видное мсто въ ряду молодыхъ современныхъ писателей, это является однимъ изъ многочисленныхъ доказательствъ непоправимаго разлада, все сильне и сильне обнаруживающагося у насъ между языкомъ устнымъ и письменнымъ, т. е. между публикой и художниками. Вопреки громадному успху въ продаж, зависящему отъ совершенно постороннихъ причинъ, слогъ братьевъ Гонкуровъ и учениковъ ихъ находится въ рзкомъ противорчіи съ рутинными привычками, усвоенными себ зауряднымъ французомъ,— обычнымъ читателемъ романовъ и повстей. Этотъ рутинный французъ остановился на традиціонной проз, это ясне всего можно замтятъ на театральныхъ пьесахъ, языкъ которыхъ продолжаетъ оставаться чуждымъ смлымъ попыткамъ новйшихъ стилистовъ. Кончается тмъ, что послдніе принимаются писать не съ тмъ, чтобы передавать свои мысли, а исключительно съ тмъ, чтобы возбуждать въ самихъ себ извстное количества ощущеній, недоступныхъ масс. Быть можетъ въ этомъ одномъ іт заключается вся разница между современной литературой и литературой XVII-го вка. Современный художникъ, чувствуя себя одинокимъ, замкнутымъ въ какую-то атмосферу гашиша, съ своими эстетическими мечтаніями, начинаетъ мало заботиться о непосредственномъ вліяніи своего произведенія. Когда онъ творитъ, онъ не интересуется тмъ, какое вліяніе могутъ оказать его утонченныя идеи, его отточенныя фразы на массу, которую онъ считаетъ мало-развитою и грубой. Напротивъ, такой художникъ, какъ напр. Расинъ, творя, видлъ обращенными на себя взоры среднихъ людей своей эпохи, пропитанныхъ тми-же эстетическими преданіями, подъ вліяніемъ которыхъ онъ и писалъ свои стихи. И въ эту область, какъ и въ другія, современная демократія внесла элементы розни. Современный человкъ, все равно, желаетъ-ли онъ составить себ состояніе или написать книгу, не находитъ себ прочныхъ корней въ наслдственности. Это ставитъ его въ тягостную отчужденность, но въ то-же время придаетъ ему и суровую независимость. Братья Гонкуры очень замтно воплотили въ себ это отличительное свойство современнаго писателя, и обаяніе, производимое ими на столькихъ талантливыхъ молодыхъ людей, объясняется въ значительной мр этой ихъ независимостью. Они были литераторами въ полномъ смысл слова, даже до мученичества, и тотъ изъ обоихъ братьевъ, который живъ досел, оставаясь вренъ памяти своего брата, имлъ полное право сказать объ этомъ брат, съ грустью и съ гордостью, резюмируя въ пяти словахъ все то, что длаетъ столь почтеннымъ ихъ совмстную работу: ‘Жюль Гонкуръ умеръ отъ труда’.

ПОЛЬ БУРЖЕ.

ОЧЕРКИ СОВРЕМЕНОЙ ПСИХОЛОГІИ

Эдмонъ и Жюль Гонкуры 1).

I. Искусство и литература

II. Романы братьевъ Гонкуровъ.

III. Вопросы слога.

Читайте также:

Эдмонъ и Жюль Гонкуры ¹).

I.
Искусство и литература

II.
Романы братьевъ Гонкуровъ.

III.
Вопросы слога.