Диллетантизм в Шекспировской критике, Стороженко Николай Ильич, Год: 1889 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 25 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. Стороженко.

Опыты изученія Шекспира.

Изданіе учениковъ и почитателей.

МОСКВА.
Типо-литографія А. В. Васильева и К®, Петровка, домъ Обидиной.
1902.

http://az.lib.ru/

Диллетантизмъ въ Шекспировской критик.
(В. Чуйко: ‘Шекспиръ, его жизнь и произведенія’. Спб., 1889 г. Изданіе А. С. Суворина).

Г. Чуйко выпало на долю рдкое счастье: онъ нашелъ издателя, который издалъ его книгу хорошо, даже роскошно, украсилъ ее прекрасными гравюрами и при помощи своей газеты и книжныхъ магазиновъ съ умлъ пустить ее въ ходъ, несмотря на довольно высокую цну. Едва книга г. Чуйко успла выйти въ свтъ, какъ въ Новомъ Времени (отъ 25 ноября 1889 г.) появилась восторженная статья о ней г. Буренина, гд она называлась произведеніемъ замчательнымъ, трудомъ превосходнымъ, который даже заграницей доставилъ бы хорошую репутацію своему автору, а у насъ сразу выдвинулъ его въ первые ряды критиковъ. Осыпая книгу г. Чуйко самыми лестными похвалами, критикъ высказывалъ опасеніе, что у насъ ее замолчатъ въ ежемсячныхъ журналахъ, либо обратятъ на нее мало вниманія. Но эти опасенія оказались неосновательными: съ легкой руки г. Буренина, и другіе рецензенты высказались о книг г. Чуйко если и не такъ восторженно, то, во всякомъ случа, весьма лестно. Теперь, когда первое увлеченіе прошло, когда успхъ книги кажется обезпеченнымъ, время исполнить по отношенію къ ней долгъ критики, время отдать себ отчетъ въ ея достоинствахъ и недостаткахъ, отдлить въ ней пшеницу отъ плевелъ.

Чтобы быть справедливымъ къ г. Чуйко, не слдуетъ, по нашему мннію, предъявлять къ его книг тхъ требованій, которыя критика вправ предъявлять къ ученымъ изслдованіямъ. Самъ восторженный панигиристъ г. Чуйко замчаетъ, что его сочиненіе отчасти носитъ на себ характеръ добросовстной и обстоятельной компиляціи, хотя оно и не лишено оригинальнаго критическаго взгляда. ‘Въ труд г. Чуйко,— говоритъ г. Буренинъ,— именно то и дорого, что онъ относится съ строгою разборчивостью и къ фактамъ, заимствуемымъ изъ многочисленныхъ біографій англійскаго поэта, и къ оцнкамъ его произведеній, сдланнымъ европейскими критическими авторитетами. Въ группировк фактовъ, въ ихъ освщеніи, въ выбор критическихъ оцнокъ, наконецъ, въ ихъ истолкованіи — везд нашъ авторъ старается установить правильную точку зрнія, чуждую крайностей, везд онъ пользуется чужимъ матеріаломъ съ осторожностью и опытностью внимательнаго изслдователя’. Если бы книга г. Чуйко обладала на самомъ дл хоть половиной тхъ достоинствъ, которыми ее такъ щедро надляетъ великодушный критикъ, то намъ ничего не оставалось бы больше, какъ присоединить свой голосъ къ хору хвалебныхъ голосовъ, дирижируемому г. Буренинымъ, но, къ сожалнію, внимательное чтеніе книги г. Чуйко привело насъ къ другимъ взглядамъ, съ которыми считаемъ долгомъ подлиться съ читателями, напередъ прося у нихъ извиненія въ томъ, что статья наша приметъ характеръ мелкихъ замтокъ, условливаемый самымъ свойствомъ предстоящей намъ задачи.

Напрасно думаютъ, что написать для большой публики книгу о какомъ-нибудь классическомъ иностранномъ писател дло легкое, что для этого не ну ясно никакихъ особыхъ талантовъ, что достаточно взять нсколько хорошихъ сочиненій о немъ, выбрать изъ нихъ все лучшее — и дло въ шляп. Увы, всего этого слишкомъ недостаточно. Чтобы справиться съ этою на первый взглядъ легкою задачей, нужно стоять на современномъ уровн науки, умть обращаться съ самыми источниками и, кром того, обладать вкусомъ и критическимъ тактомъ. Только обладая всми этими качествами, авторъ можетъ выработать себ самостоятельный критическій взглядъ, съ помощью котораго онъ съуметъ критически отнестись къ мнніямъ другихъ критиковъ и выбрать изъ ихъ сочиненій все существенное и достоврное. Отъ составителя популярной книги мы не вправ требовать сообщенія новыхъ фактовъ или новаго ихъ освщенія, но мы имемъ полное право требовать, чтобы онъ сообщалъ намъ только твердыя, критически провренныя данныя, чтобы въ сужденіяхъ своихъ онъ дйствительно стоялъ на современномъ уровн науки. Насколько разбираемая книга удовлетворяетъ этимъ необходимымъ условіямъ хорошаго популярнаго сочиненія, покажетъ дальнйшее изложеніе.

Главное, что поражаетъ въ труд г. Чуйко, это — отсутствіе строго-опредленнаго плана. Задумавъ написать на основаніи новйшихъ изслдованій популярную книгу о Шескпир, авторъ не вполн уяснилъ себ свою задачу, не опредлилъ себ точно, что должно входить въ подобнаго рода сочиненія, и, вслдствіе этого, внесъ въ свой трудъ много ненужнаго балласта. Къ чему, напримръ, эти длинныя экскурсіи въ область эстетики (по поводу различныхъ опредленій юмора) или въ область сравнительной исторіи литературы (по поводу источниковъ Венеціанскаго Купца, Троила и Крессиды и т. д.)? Зачмъ публик знать вс гипотезы автора относительно года созданія той или другой пьесы? Вс эти вещи, какъ бы он ни были хороши сами по себ, неумстны въ сочиненіи, предназначенномъ для большого круга читателей, а между тмъ он увеличиваютъ собою уже безъ того значительный объемъ книги (книга г. Чуйко заключаетъ въ себ 662 страницы въ большую осьмушку) и, что еще хуже, отвлекаютъ автора отъ многихъ существенныхъ сторонъ его задачи. Посвятивъ десятки страницъ странствующимъ сказаніямъ или различнымъ опредленіямъ юмора и характеристик его главнйшихъ представителей, авторъ не нашелъ возможнымъ удлить боле страницы шекспировскимъ шутамъ и клоунамъ и отвелъ всего четыре страницы характеристик созданныхъ Шекспиромъ женскихъ типовъ. Подобныхъ несообразностей не было бы, если бы авторъ напередъ точно опредлилъ планъ и границы своего труда.

Слдуя плану г. Буренина, мы сначала разсмотримъ фактическую сторону книги г. Чуйко, а потомъ перейдемъ къ оцнк взглядовъ и критическихъ пріемовъ автора. Не во гнвъ будь сказано г. Буренину, въ книг г. Чуйко мы не нашли и слдовъ той строгой разборчивости по отношенію къ сообщаемымъ фактамъ, которая приводитъ въ такой восторгъ критика. Вмсто этого, мы натолкнулись на цлый рядъ ошибокъ, неточностей и всякаго рода несообразностей, происходящихъ либо отъ небрежности и отсутствія критики, либо отъ плохого знанія англійскаго языка и литературы. Приведемъ на выдержку нсколько примровъ. Книг г. Чуйко предпослано обширное введеніе, въ которомъ сообщаются свднія объ источникахъ для біографіи Шекспира, о первыхъ біографахъ и издателяхъ его произведеній и т. д. Говоря о писателяхъ XVII в., упоминающихъ о Шекспир, авторъ замчаетъ: ‘все, что встрчается въ изданіяхъ Филипса, Устенлея, Лэнгбэна, Блоунта, Гильдона {У автора стоитъ Джильдонъ. Вообще произношеніе собственныхъ именъ сильно хромаетъ у г. Чуйко. Онъ пишетъ Варвикшайръ, вмсто Уоррикширъ (Warwikshire), Уардъ, вмсто Уордъ (Ward), Джевель, вмсто Джуэллъ (Jewell), и т. д.}, не заслуживаетъ вниманія’ (стр. 5). Здсь въ двухъ строкахъ дв неточности. Начать съ того, что, за исключеніемъ Эдварда Блоунта, печатавшаго первое in folio, изданное подъ редакціей Геминджа и Конделла, ни одинъ изъ названныхъ писателей не можетъ быть названъ издателемъ произведеній Шекспира. Во-вторыхъ, едва ли справедливо упрекать этого Блоунта въ томъ, что онъ не сообщаетъ ничего заслуживающаго вниманія о Шекспир, такъ какъ извстно, что онъ никогда не написалъ ни одной строки о Шекспир. Перевернувъ страницу, наталкиваемся на новый курьезъ. ‘Какой-нибудь завалившійся клочекъ бумаги,— поучаетъ г. Чуйко,— пріобртаетъ въ глазахъ антикварія необыкновенную важность, если этотъ клочекъ бумаги свидтельствуетъ о томъ, что Вилльяму Шекспиру уплачено впередъ три шиллинга за передлку десяти старыхъ пьесъ репертуара’ (стр. 7). Авторъ не сообщаетъ, откуда онъ позаимствовалъ приводимое имъ свдніе, если у Колльера, то, ему слдовало бы знать, что это свдніе, равно какъ и упоминаемое имъ на стр. 122, впервые обнародованное Колльеромъ, свидтельство верховнаго совта, доказывающее, что уже въ 1589 г. Шекспиръ былъ однимъ изъ актеровъ-пайщиковъ Блакфрайерскаго театра, давно признаны критикой подложными. На стр. 13, перечисляя по именамъ актеровъ, выступавшихъ въ XVI и XVII вв. въ пьесахъ Шекспира, г. Чуйко говоритъ, что мы не знаемъ, какія амплуа исполняли Геминджъ и Конделлъ. Это утвержденіе, по крайней мр, относительно послдняго, не врно: въ извстной книг Колльера Memoire of the Principal Actors in the of Shakespeare названы вс пьесы, въ которыхъ игралъ Конделлъ и какія роли онъ исполнялъ въ нихъ, отсюда авторъ могъ бы также узнать, что актеръ Джозефъ Тэйлоръ, котораго онъ считаетъ трагикомъ, былъ столько же и комикъ, ибо онъ игралъ комическія роли въ пьесахъ Бэнъ-Джонсона, что знаменитому Ричарду Борбеджу нечего было, какъ утверждаетъ г. Чуйко (стр. 119), перебгать изъ театра въ театръ, потому что онъ вмст съ своимъ братомъ былъ собственникомъ Блакфрайерскаго театра и одинъ изъ главныхъ пайщиковъ имъ же достроеннаго театра Глобусъ. Мы нисколько не сомнваемся, что Борбеджи (отецъ и сынъ) очень цнили Шекспира, соединявшаго въ себ таланты актера и драматурга, но боле чмъ сомнительно, чтобы они употребили относительно Шекспира выраженіе deserving man (почтенный человкъ), приводимое г. Чуйко на стр. 170 своей книги, по той простой причин, что въ XVI в. слово deserving не было, какъ въ современномъ англійскомъ язык, прилагательнымъ, а существительнымъ. Откуда заимствованъ авторомъ этотъ отзывъ, мы не знаемъ, такъ какъ г. Чуйко рдко длаетъ ссылки, но только его нтъ въ изданномъ новымъ Шекспировскимъ обществомъ двухтомномъ сборник {Shakespeare’s ‘Century of Praise’ London. 1879—1886. 2 vol.}, гд помщены въ хронологическомъ порядк вс отзывы о Шекспир за цлое столтіе, начиная съ 1592 г. Въ виду скудости біографическихъ свдній о Шекспир, въ высшей степени важны отзывы современниковъ, людей, лично знавшихъ великаго поэта. При передач этихъ отзывовъ нужно соблюдать большую осторожность: не сообщать того, что заподозрно новйшею критикой, самые отзывы приводить съ дипломатическою точностью, не приписывать одному лицу отзывъ другого и т. д. Къ сожалнію, въ этомъ отношеніи нашъ авторъ отличается особою небрежностью. Такъ, напримръ, на стр. 196—197 онъ приводитъ in extenso мнимый отзывъ, лорда Саутамптона о Шекспир, который самъ признаетъ подложнымъ. Сообщая на стр. 634—635 крайне любопытный отзывъ Бэнъ-Джонсона о Шекспир, авторъ, конечно, по небрежности, дозволяетъ себ нкоторыя уклоненія отъ подлинника {Бэнъ-Джонсонъ, между прочимъ, говоритъ, что Шекспиръ, кром превосходной фантазіи и обширныхъ свдній, обладалъ еще даромъ изящной рчи (had gentle expressions), а г. Чуйко переводитъ, это выраженіе словами: онъ имлъ щедрую руку.}. Дале, на стр. 225, г. Чуйко приводитъ никому неизвстный отзывъ о Шекспир Томаса Наша, который будто бы утверждаетъ, что если бы Шекспиръ, вмсто сочиненія пьесъ, продолжалъ писать стихотворенія въ дух Петрарки, то сдлался бы величайшимъ поэтомъ своего времени. Кто въ данномъ случа подшутилъ надъ нашимъ авторомъ — не можемъ догадаться, скоре всего Филаретъ Шаль, который въ своихъ Etudes sur Shakspeare (р. 359) влагаетъ нчто подобное въ уста Томас Наша, котораго онъ избралъ путеводителемъ въ своемъ фантастическомъ посщеніи театра Глобусъ въ 1613 г. Извстно, что Томасъ Нашъ намекаетъ на Шекспира всего два раза (намекъ на Гамлета, относящійся къ 1587 г., отвергнутъ новйшею критикой, какъ не относящійся къ шекспировскому Гамлету), причемъ послдній намекъ (въ Pierce Pemiless) относится къ 1592 г., когда Шекспиръ едва ли что писалъ въ дух Петрарки.

Скудость имющихся въ ихъ распоряженіи біографическихъ данныхъ біографы Шекспира восполняютъ картинами провинціальной и столичной жизни въ эпоху Шекспира, характеристикой эпохи, описаніемъ театральныхъ порядковъ и т. п. Этого пріема держится и г. Чуйко и безъ всякой церемоніи заимствуетъ цлыя тирады у Голлиуэля, Ф. Шаля и другихъ авторовъ, во многихъ случаяхъ даже не указывая на источникъ. Но это еще не большая бда. Спеціалисты и безъ того догадаются, откуда взята та или другая подробность, тотъ или другой анекдотъ, для большой же публики ршительно все равно, отъ себя ли говоритъ авторъ, или за спиной Ивана Ивановича стоитъ кто-нибудь другой. Бда въ томъ, что г. Чуйко по временамъ заимствуетъ вещи ни для кого не интересныя и не имющія никакого отношенія къ Шекспиру. Кому, напримръ, нужно сообщаемое авторомъ (на стр. 60) извстіе, что въ дом дда Шекспира, по матери Роберта Ардена, утирались, вмсто полотенецъ, тряпками, да еще грязными, что работники рдко мыли руки и чесали головы {Голлиуэль, у котораго почти дословно заимствована картина домашней жизни Арденовъ, ничего не говоритъ объ этихъ тряпкахъ. Очевидно, он введены авторомъ для вящшаго эффекта.}. Еще боле неумстенъ анекдотъ (стр. 106) о томъ, что Шекспиръ въ молодости бражничалъ на пари, что онъ и его стрэтфордскіе товарищи въ одномъ изъ такихъ состязаній потерпли пораженіе отъ бэдфорскихъ пьяницъ и свалились подъ яблони, гд и проспали до утра. Анекдотъ этотъ, впервые сообщенный Айрлэндомъ, давно упраздненъ за негодностью и встртить его въ первомъ русскомъ труд о Шекспир столько же странно, какъ встртить опроверженіе того, что поэтъ былъ хромъ (стр. 65). Правда, что Шекспиръ въ своихъ сонетахъ говоритъ о своей хромот, что одинъ изъ комментаторовъ XVIII в. (если не ошибаемся, Кэпеллъ) на основаніи этого утверждалъ, что Шекспиръ имлъ несчастіе немного прихрамывать, но критика давно уже доказала, что слово lameness въ сонетахъ употреблено не въ смысл физической хромоты, а въ смысл нравственной немощности или безпомощности. Не понимаемъ, зачмъ понадобилось автору снова подымать этотъ вопросъ и опровергать то, что давно опровергнуто и забыто. Неужели для того, чтобъ съ наивнымъ самодовольствомъ воскликнуть ‘такимъ образомъ я возстановляю репутацію (?) поэта, котораго слишкомъ усердные комментаторы усиленно старались сдлать хромымъ?’ И — странное дло!— хромота, всми признаваемая за несчастье, не могущее бросить тнь на репутацію человка, кажется нашему автору порокомъ, отъ котораго онъ во что бы то ни стало хочетъ освободить Шекспира, тогда какъ, на оборотъ, въ пьянств онъ, повимому, не видитъ ничего предосудительнаго и выкапываетъ давно забытый анекдотъ, доказывающій, что Шекспиръ въ молодости былъ отчаянный собутыльникъ. Пoпытку стать на самостоятельную точку зрнія г. Чуйко въ особенности обнаруживаетъ по отношенію къ двумъ темнымъ вопросамъ біографіи Шекспира — вопросу объ его религіозныхъ убжденіяхъ и вопросу объ его женитьб. Авторъ справедливо замчаетъ (стр. 653), чтобъ своихъ религіозныхъ міровоззрніяхъ Шекспиръ не только перешагнулъ черезъ католичество, но и черезъ протестантизмъ, что ему казались мелкими и папа, и Лютеръ, и Кальвинъ, но къ такому взгляду на религію, раздляемому гуманистами, Шекспиръ не могъ придти сразу, любопытно доискаться, подъ какими вліяніями онъ выросъ и въ какой степени эти вліянія отразились на его раннихъ произведеніяхъ. ‘Русская критика,— говоритъ г. Чуйко,— тмъ боле иметъ право взяться за разршеніе этого вопроса, что она находится въ этомъ отношеніи въ боле благопріятныхъ условіяхъ, чмъ критика нмецкая, французская или даже англійская. Не заинтересованная лично въ разршеніи вопроса въ ту или другую сторону, она боле спокойно, боле безпристрастно можетъ взвсить аргументы обихъ сторонъ’ (стр. 93). Посмотримъ же, какъ нашъ критикъ, воспользовался выгодами своего положенія и насколько самостоятельно и безпристрастно онъ отнесся къ аргументамъ какъ протестантовъ, такъ и католиковъ. Прежде всего, замтимъ, что, на нашъ взглядъ, вопросъ о религіозныхъ убжденіяхъ Шекспира въ молодости не такъ простъ, какъ онъ представляется г. Чуйко. Если бы дло состояло только въ томъ, чтобы въ ршеніи его стать выше религіозныхъ предразсудковъ, то, вроятно, и въ западной Европ нашлись бы люди, одаренные этимъ преимуществомъ, если же они до сихъ поръ продолжаютъ радикально расходиться между собой, то это, главнымъ образомъ, объясняется трудностью самаго вопроса и положительнымъ отсутствіемъ матеріала для его категорическаго ршенія. Не нужно упускать изъ вида, что по отношенію къ религіозному вопросу Англія XVI в. находилась въ исключительномъ положеніи. Въ нсколько десятковъ лтъ, государственная власть трижды мняла религію страны, и каждый разъ господствующая церковь преслдовала диссидентовъ: при Генрих VIII подвергались преслдованію католики, при Маріи Тюдоръ — протестанты,при Елисавет — и католики, и крайніе протестанты (пуритане). Результатомъ такихъ частыхъ перемнъ религіи было то, что большинство населенія не было искренно привязано, не успвало сжиться ни съ католицизмомъ, ни съ протестантизмомъ. По словамъ Маколея ‘англичане XVI в. твердо держались тхъ догматовъ, которые общи католическому и протестантскому богословію, но они не имли установившагося мннія относительно пунктовъ несогласія между церквами, иногда они были протестантами, иногда католиками, иногда на половину протестантами, на половину католиками’. Таковъ былъ, по всей вроятности, и отецъ Шекспира, Джонъ Шекспиръ, бывшій католикомъ при Маріи и перешедшій, повидимому, безъ особой душевной борьбы въ протестантизмъ. Но г. Чуйко думаетъ: иначе. Идя по стопамъ Голлнуэля (Life of Shakspeare, vol. I, p. 37), онъ утверждаетъ, что Джонъ Шекспиръ только вншнимъ образомъ присоединился къ установленной протестантской церкви, что онъ продолжалъ оставаться въ душ католикомъ и что католической атмосферой его домашняго очага объясняются католическія симпатіи Шекспира и его отрицательное отношеніе къ протестантизму. Ища подтвержденія своего мннія въ произведеніяхъ Шекспира, авторъ находитъ (стр. 96—97), что протестанты вообще и пуритане въ особенности выставлены у Шекспира въ крайне непривлекательномъ свт, составляютъ для него предметъ насмшекъ, иногда очень язвительныхъ (пасторъ Эвансъ въ Виндзорскихъ Проказницахъ, пасторъ Натаніэль въ Безплодныхъ Усиліяхъ Любви), тогда какъ, наоборотъ, къ представителямъ католическаго духовенства онъ относится съ нескрываемымъ уваженіемъ. ‘Въ его произведеніяхъ,— говоритъ г. Чуйко,— нтъ ни одной комической фигуры католическаго священника. Отецъ Лоренцо въ Ромео и Джульет — лицо, внушающее глубокое уваженіе къ себ своимъ высоконравственнымъ характеромъ’. Не отрицая, что отецъ Лоренцо очень почтенный человкъ и что Шекспиръ въ своихъ произведеніяхъ относился отрицательно къ протестантскому духовенству вообще и къ пуританамъ въ особенности (еще бы ему любезничать съ людьми, которые хотли стереть съ лица земли театры, считая ихъ дьявольскимъ учрежденіемъ!), мы полагаемъ, однако, что заключать отсюда о католическихъ симпатіяхъ Шекспира нсколько рискованно. Напомнимъ г. Чуйко, что въ Корол Іоанн, написанномъ раньше Ромео и Юліи, стало быть, въ то время, когда Шекспиръ долженъ былъ сильне испытывать на себ вліяніе католической семьи, католическому духовенству досталось еще сильне, чмъ протестантскому. Здсь Шекспиръ вывелъ въ крайне непривлекательномъ свт представителя маккіавелистической политики, папскаго легата кардинала Пандульфо, заставилъ католическаго монаха, на перекоръ исторіи, отравить короля и въ заключеніе вложилъ въ уста героя пьесы такія выходки противъ самого папы, которыя, наврное, разсорили бы Шекспира съ его католическою семьей. Въ отвтъ не вопросъ Пандульфо, дерзнувшаго отъ имени папы спросить короля, на какомъ основаніи онъ выгналъ съ своего поста архіепископа кэнтенбэрійскаго Стефана Лангтона, раздраженный король воскликнулъ: ‘Разв есть на земл сила, которая можетъ подвергнуть допросу помазанника Божія? Ты не могъ, кардиналъ, придумать имени боле ничтожнаго, недостойнаго, смшного, какъ имя папы. Пусть другіе короли, опасаясь проклятія, отъ котораго можно откупиться деньгами, позволяютъ водить себя за носъ пап-интригану и поддерживаютъ своими деньгами это шарлатанство,— я одинъ возстаю противъ папы и считаю всхъ его друзей своими врагами’. Замчательно, что подобныя выходки противъ папства, невозможныя для искренняго католика, попадаются какъ въ самыхъ раннихъ произведеніяхъ Шекспира (Титъ Андроникъ, Генрихъ VI, Генрихъ V), такъ и въ самыхъ позднихъ (Генрихъ VIII). Въ послдней пьес Шекспиръ превозносить до небесъ гонительницу католиковъ королеву Елисавету и влагаетъ въ уста ея примаса, архіепископа Кранмера, невозможныя для католика слова: ‘въ ея царствованіе люди познаютъ Бога во-истину’ (In her days God shall be truly known). Разумется, обо всхъ этихъ фактахъ г. Чуйко благоразумно умалчиваетъ, потому что они стснили бы самостоятельность его сужденій, и если мы привели ихъ, то не для того, чтобы настаивать на протестантизм Шекспира, а для того, чтобы показать, что нашъ критикъ не настолько изучилъ вопросъ, чтобы, пользуясь выгодами своего нейтральнаго положенія, сказать европейскимъ критикамъ Шекспира свое вское отрезвляющее слово.

Если отбросить обоюдоострое свидтельство произведеній Шекспира, то единственнымъ прибжищемъ для лицъ, желающихъ во что бы то ни стало сдлать Шекспира католикомъ, остаются два документа: Исповданіе вры Джона Шекспира и свидтельство какого-то Ричарда Дэвиса, что Шекспиръ умеръ папистомъ. Первый изъ этихъ документовъ давно признанъ подложнымъ, и самъ г. Чуйко (стр. 95) замчаетъ, что вопросъ объ его подлинности остается нершеннымъ. Что касается втораго, то хотя подлинность замтки Дэвиса не подлежитъ сомннію, но ей нельзя придавать большого значенія въ виду того, что Дэвисъ, умершій въ 1708 г., стало быть, почти столтіе посл Шекспира, могъ написать ее только по слухамъ и, главнымъ образомъ, потому, что для пуританина-фанатика, какимъ былъ Дэвисъ, всякій непуританинъ былъ не только папистомъ, но даже идолопоклонникомъ. На этомъ основаніи мы, вопреки г. Чуйко, думаемъ, что этотъ документъ не можетъ служить лишнимъ доказательствомъ приверженности семьи Шекспировъ къ католической церкви. Подобнымъ же отсутствіемъ точности отличается разсказъ г. Чуйко о женитьб Шекспира. Вмсто того, чтобъ изложить современное состояніе этого вопроса, авторъ до того пересыпаетъ факты своими нердко противорчащими другъ дружк догадками, что читатель ршительно становится въ тупикъ, не зная, чему врить и какъ смотрть на этотъ ршительный шагъ въ жизни Шекспира. Что, въ самомъ дл, длать бдному читателю, если ему говорятъ въ одномъ мст (стр. 100), что бракъ 19-ти лтняго Шекспира съ 26-ти лтнею Анной Гесвэ былъ устроенъ родными невсты и что родителями поэта онъ былъ встрченъ не особенно благосклонно, въ другомъ, что и родные невсты не были расположены къ этому браку (стр. 101), въ третьемъ — что мать Шекспира не была нисколько недовольна бракомъ сына (стр. 100), и въ четвертомъ, что вообще родители Шекспира не были противъ брака, но не объявляли о немъ потому, что онъ былъ совершенъ нелегально въ католической церкви, и они боялись огласки подобнаго обстоятельства (ibid)?

Слдить за ошибками автора на всемъ протяженіи его труда было бы дломъ столько же скучнымъ для насъ, сколько и утомительнымъ для читателей. Чтобы покончить съ фактическою стороной книги г. Чуйко, приведемъ изъ нея на выдержку нсколько грубыхъ ошибокъ и неточностей, въ надежд, что авторъ исправитъ ихъ при второмъ изданіи. На стр. 21 (въ конц) г. Чуйко называетъ The Mirror of Martyrs Уивера пьесой, тогда какъ это поэма, а не пьеса, на стр. 35, разсказавъ о томъ, что Лейстеръ отравилъ лорда Эссекса, чтобы жениться на его жен, г. Чуйко замчаетъ, что его преступленіе не только извинялось, но даже узаконивалось нравами высшаго общества того времени. Смемъ уврить автора, что не только въ Англіи, но даже въ Италіи XVI в., гд гораздо чаще, чмъ въ Англіи, прибгали къ яду, чтобъ избавиться отъ стоящаго на дорог человка, это преступленіе считалось за гнусное убійство, въ Англіи же за него полагалась вислица. На стр. 134 авторъ ошибочно приписываетъ извстную пьесу Мэссинжера Герцогъ Миланскій Мидльтону, а на стр. 142 не мене ошибочно причисляетъ драматурговъ шекспировской школы Бомонта и Флетчера (изъ нихъ послдняго называли вторымъ Шекспиромъ) къ школ Бэнъ-Джонсона. На стр. 163 г. Чуйко увряетъ, что Гринъ, сдлавшись вышедшимъ изъ моды антикомъ, впалъ въ нищету, которая будто бы и привела его къ полному нравственному паденію, тогда какъ дло было совершенно наоборотъ: нищета Грина была слдствіемъ его пьянства и разгульной жизни, а послдняя въ свою очередь вытекала изъ его нравственнаго паденія, онъ впалъ въ нищету не потому, что его произведенія перестали нравиться публик, а потому, что быстро прокучивалъ зарабатываемыя деньги и вчно жилъ въ долгъ. Томасъ Нашъ, его пріятель и собутыльникъ, лучше знавшій его, чмъ г. Чуйко, свидтельствуетъ, что книгопродавцы очень дорожили его работой и охотно платили за нее хорошія деньги (см. нашу книгу Робертъ Гринъ, стр. 8). На стр. 197, говоря о таверн Морской Двы (Mermaid), бывшей своего рода литературнымъ клубомъ, въ которомъ сходились и обмнивались мыслями поэты, актеры и художники эпохи Шекспира, г. Чуйко замчаетъ: ‘нтъ ничего невроятнаго, что въ этомъ модномъ клуб Шекспиръ былъ представленъ лорду Саутгамптону и что это знакомство продолжалось и впослдствіи’. Напротивъ, совершенно невроятно, ибо таверна Mermaid была основана, какъ это значится въ книг г. Чуйко (стр. 663) сэромъ Уальтеромъ Рэлеемъ только въ 1603 г., тогда какъ Шекспиръ сблизился съ молодымъ лордомъ, по крайней мр, десять лтъ раньше, что доказывается посвященіемъ Саутамптону обихъ его поэмъ Венера и Адонисъ и Лукреція, изъ которыхъ первая вышла въ свтъ въ 1593 г., а вторая въ 1594 г. На стр. 332, говоря объ отношеніяхъ Шекспира къ Бэнъ-Джонсону, авторъ приводитъ изъ Discoveries Бэнъ-Джонона слдующія слова: ‘я любилъ этого человка и чту его память, какъ никто’, и при этомъ заключаетъ: ‘но эта привязанность и уваженіе относились только къ личности поэта, а не къ его произведеніямъ, такъ какъ сейчасъ посл этой строфы слдуетъ отзывъ не совсмъ одобрительный о пьесахъ Шекспира’. Употребленное здсь слово строфа показываетъ, что г. Чуйко и въ глаза не видалъ сочиненія, о которомъ онъ толкуетъ, иначе онъ не могъ бы считать прозаическій трактатъ поэмой, написанной строфами. Приведенныхъ примровъ, полагаемъ, достаточно для утвержденія, что къ фактической сторон своего труда г. Чуйко отнесся весьма небрежно и что онъ во всякомъ случа не заслужилъ аттестата въ добросовстности и осторожности, выданнаго ему на вру критикомъ Новаго Времени.

Что г. Буренинъ, никогда, повидимому, не занимавшійся Шекспиромъ, могъ просмотрть фактическіе промахи, которыми кишитъ книга г. Чуйко,— это вполн понятно, но для насъ становится положительною загадкой, какъ такой опытный критикъ могъ просмотрть слабыя стороны критической части труда г. Чуйко, какъ его не поразили отсутствіе исходной точки, послдовательности и вся та масса несообразностей, противорчій, которыя показываютъ, что автору не подъ силу взятая на себя задача, что онъ не въ состояніи отнестись съ строгою разборчивостью къ оцнкамъ произведеній Шекспира, сдланнымъ западными учеными, и выбрать изъ нихъ все дйствительно лучшее. Повидимому, стоя на эстетической точк зрнія, видя въ Шекспир прежде всего художника и высказывая по этому поводу много дльнаго, авторъ по временамъ совершенно неожиданно переходитъ въ лагерь нмецкой метафизической критики и, подавая руку Ульрици и Рётшеру, принимается, подобно имъ, отыскивать въ драмахъ Шекспира такъ называемыя основныя идеи. Разница между ними состоитъ въ томъ, что у нмецкихъ критиковъ подъ основною идеей разумется философская или этическая формула, которую Шекспиръ будто бы хотлъ доказать своею драмой, тогда какъ у г. Чуйко основная идея есть не что иное, какъ общій смыслъ пьесы, по его мннію, воплощаемый въ одной или двухъ личностяхъ. Такъ, идею трилогіи Генрихъ VI онъ видитъ въ параллелизм двухъ характеровъ Маргариты Анжуйской, какъ представительницы Алой Розы, и Ричарда Глостерскаго, какъ представителя Блой Розы (стр. 189), въ Потерянныхъ Усиліяхъ Любви основная идея пьесы воплощается въ личности Бирона, ‘который тоже принимаетъ участіе въ идеалистическомъ проект своихъ друзей, но въ полной увренности, что современемъ вся эта мечтательная постройка обрушится на ихъ же головы и сдлаетъ ихъ смшными’ (стр. 249). Основная идея Ю. Цезаря гораздо замысловате. Забывъ свои собственныя слова, что ‘общій недостатокъ всхъ нмецкихъ критиковъ-метафизиковъ заключается въ томъ, что они, вмсто того, чтобы изучить, не мудрствуя лукаво, текстъ поэта, стараются угадать тайныя намренія его и приписываютъ Шекспиру ученія и идеи, въ которыхъ великій поэтъ совершенно неповиненъ’ (стр. 592), авторъ навязываетъ Шекспиру подъ формой основной идеи слдующую тенденцію: ‘Совершенно очевидно,— говоритъ онъ,— что Цезарь былъ лишь простою маріонеткой, въ которой сосредоточились требованія времени, что въ физической и умственной слабости Цезаря Шекспиръ хотлъ показать возрастающую силу цезаризма и въ пониженіи личности неизбжное развитіе цлой системы. Вотъ основная мысль »трагедіи’ (стр. 418). Когда г. Чуйко писалъ эту тираду, ему, очевидно, не пришло въ голову очень простое соображеніе: если бы Ю. Цезарь казался Шекспиру такимъ ничтожествомъ, какимъ онъ кажется ему, то заговоръ республиканцевъ противъ него имлъ бы комическій характеръ, нчто въ род погони за мухой съ обухомъ, тогда какъ онъ на самомъ дл составляетъ центръ всей трагедіи. Вообще послдовательность не принадлежитъ къ числу достоинствъ автора. Въ фактической части своего труда онъ нердко противорчитъ себ по небрежности и дилетантизму, въ критической — вслдствіе отсутствія строго опредленныхъ воззрній.

Еще больше вредитъ автору его страсть къ общимъ характеристикамъ, для которыхъ у него, къ сожалнію, нтъ ни свдній, ни таланта. Общая характеристика тогда только иметъ значеніе, когда она опирается на массу изученныхъ фактовъ и на способности критика схватить ихъ дйствительно характерныя черты. Ни однимъ изъ этихъ достоинствъ не отличаются общія характеристики, попадающіяся въ книг г. Чуйко. Увлеченный примромъ Тэна и Брандеса, онъ неоднократно пытается длать общія характеристики не только отдльныхъ писателей, но и цлыхъ эпохъ, но изъ всего этого выходитъ нчто смутное, фразистое и фантастическое. Вотъ, наприм., характеристика средневковаго человка: это — существо, ‘какъ бы созданное изъ пламени и огня, подчиняющееся минутнымъ порывамъ, со страстями, не знающими никакой узды, неспособное подчиняться требованіямъ разума, не анализирующее себя, избгающее пошлой дятельности, витающее въ идеальныхъ грезахъ своего воображенія’ (стр. 304). Что любовь такого созданнаго изъ огня и пламени, не знающаго никакой нравственной узды, человка должна отличаться необыкновенною силой земной чувственной страсти,— это само собою разумется. ‘Въ концепціи среднихъ вковъ,— говоритъ г. Чуйко въ другомъ мст (стр. 254),— любовь совершенно преображается, она, окончательно теряетъ свой характеръ трезвости, скромности, въ который она облечена у древнихъ грековъ и даже отчасти у римлянъ (наприм., у Катулла)’. Сдлавъ такую яркую характеристику средневковаго человка и средневковой любви, г. Чуйко вспоминаетъ, что въ средніе вка существовала поэзія трубадуровъ, гд любовь изображалась въ весьма идеальномъ свт, и безъ всякой оговорки длаетъ такую поправку къ своей теоріи средневковой любви, которая ее совершенно уничтожаетъ: ‘Въ среднихъ вкахъ,— говоритъ онъ,— любовь становится болзненнымъ экзальтированнымъ чувствомъ, почти мистическимъ, божественнымъ’ (стр. 254). Какимъ образомъ совершилось это превращеніе нескромной чувственной любви въ чувство мистическое и экзальтированное, онъ считаетъ лишнимъ объяснять и идетъ дальше, оставляя своихъ читательницъ въ большомъ недоумніи. Послднія въ особенности будутъ негодовать за общую характеристику женщины, сдланную авторомъ при разбор характера Елены, героини шекспировской комедіи Все хорошо, что хорошо кончилось. ‘Елена стремится къ своей цли (выйти замужъ за графа Руссильйонскаго) совершенно прямолинейно, не разбирая средствъ и топча ногами нравственные принципы, если таковые встрчаются ей на пути, такая прямолинейность, такое отсутствіе нравственнаго инстинкта могутъ встрчаться только у женщины’ (стр. 333). Будь подобная общая характеристика прекраснаго пола высказана по поводу лэди Макбетъ которая, дйствительно, отличалась прямолинейностью въ достиженіи своихъ цлей и отсутствіемъ всякаго нравственнаго инстинкта, то она была бы, по крайней мр, понятна, но произнести ее по поводу влюбленной двушки, которой вся вина состоитъ въ томъ, что она стремится сдлаться женой любимаго человка нсколько рискованными для женщины средствами,— по нашему мннію, очень жестоко, тмъ боле, что, назвавши въ одномъ мст Елену нравственнымъ уродомъ (стр. 333), авторъ впослдствіи, какъ ни въ чемъ не бывало, признаетъ въ характер ея дв привлекательныя черты — серьезность (стр. 528) и глубокую нжность (стр. 529). Если въ своей общей характеристик женщинъ г. Чуйко свирпъ, какъ античный законодатель Драконъ, то въ другихъ характеристикахъ, напр., въ своей характеристик италіанской поэзіи, онъ капризенъ, какъ самая нервная институтка. ‘Въ италіянской литератур,— говоритъ онъ,— чувствуется недостатокъ веселости, даже Джусти, одинъ изъ остроумнйшихъ поэтовъ XIX столтія, смется съ горечью’ (стр. 380). Чтобы написать эту фразу, нужно позабыть брызжущую веселостью италіанскую комедію dell’arte, Боккачіо, и всю италіянскую новеллу, комедіи Маккіавели, Аріосто, Гольдони и др.,— словомъ, почти всю италіянскую литературу, но такъ какъ г. Чуйко все это хорошо знаетъ, то мы ничмъ не можемъ объяснить этотъ промахъ, какъ его страстью къ общимъ характеристикамъ. Увлекаясь этою страстью, авторъ въ начал книги (стр. 30) длаетъ сравнительную характеристику поэтической манеры Шекспира и другихъ великихъ поэтовъ, замчательную по своему легкомыслію, поверхности и сбивчивости понятій. ‘Немногіе поэты (врне, ни одинъ) охватывали въ своемъ творчеств такую громадную область духа, такую безконечную гамму чувства, какъ Шекспиръ, и немногіе изъ нихъ такъ радикально мнялись. У Данте мы видимъ только дв манеры: до изгнанія изъ Флоренціи и посл изгнанія, до изгнанія онъ творецъ любовной италіянской поэзіи, авторъ Vita Nuova, посл изгнанія — творецъ Божественной Комедіи. У Гете — одна манера, только подъ конецъ жизни символизмъ преобладаетъ надъ поэтическимъ образомъ. У Шиллера одна манера: юношескій идеализмъ. У Мицкевича дв манеры: до и посл Пана Тадеуша. У Виктора Гюго одна манера. У Шекспира мы замчаемъ не то: у него форма измняется вмст съ содержаніемъ, языкъ — вмст съ мыслью, не только въ своей вншней оболочк — оболочк стиха, но также и въ своей сущности, въ движеніи, увлекающемъ мысль. Между языкомъ Ромео и Юліи и Ричарда III и языкомъ Цимбеллина и Макбета лежитъ такая же пропасть, какъ между стихомъ первыхъ пьесъ и послднихъ’. Несмотря на всю наивность этой сравнительной характеристики, мы охотно согласились бы съ авторомъ что поэтическая манера Шекспира отличается большимъ разнообразіемъ, чмъ поэтическая манера перечисленныхъ г. Чуйко писателей, если бы г. Чуйко понималъ подъ этимъ словомъ то, что обыкновенно имъ обозначается. На самомъ же дл оказывается, что, по отношенію къ различнымъ писателямъ, авторъ употребляетъ это слово въ различныхъ значеніяхъ. У Данте, наприм., онъ подъ перемной поэтической манеры разуметъ переходъ отъ одного рода произведеній къ другому, у Шекспира и Виктора Гюго подъ поэтическою манерой разумется ихъ поэтическій стиль, у Шиллера его міросозерцаніе. Что разумется подъ поэтическою манерой у Гете, для насъ неясно, ибо если понимать подъ этимъ терминомъ поэтическій стиль, то кто же не знаетъ, что онъ радикально мняется задолго до смерти поэта, вскор посл возвращенія Гете изъ путешествія въ Италію, а если такъ, то у него окажется уже не дв, а цлыхъ три поэтическія маневры.

Слдуетъ еще сказать два слова о новомъ и оригинальномъ пріем, которымъ г. Чуйко обогатилъ шекспировскую критику. Пріемъ этотъ состоитъ въ томъ, что цитаты, приводимыя авторомъ въ подтвержденіе своей, мысли, не всегда подтверждаютъ ее, или, что еще хуже, одн и т же цитаты приводятся для подтвержденія положеній, не имющихъ между собой никакой связи. Такъ, на стр. 29, характеризуя послдній періодъ литературной дятельности Шекспира, авторъ заключаетъ: ‘Вчная проблема судьбы человческой, тревожившая Гамлета, обнаруживающаяся въ крикахъ ужаса Макбета, уступаетъ мсто тихой грусти, спокойной резигнаціи передъ невдомымъ,— резигнаціи, распространяющей на міръ и на людей струю жалости и прощенія’, и въ подтвержденіе своей мысли приводитъ слдующую цитату изъ Бури (Актъ IV, Сцена 1): ‘Мы сами созданы изъ того же вещества, изъ котораго сотканы наши сны, и маленькая жизнь наша окружена сномъ’. Цитата эта не иметъ никакого отношенія къ тексту, несообразность ея въ данномъ случа видна всего лучше изъ того, что на стр. 661 она приводится авторомъ въ доказательство пантеистическихъ воззрній Шекспира. Въ другомъ мст (стр. 84) по поводу Кенильвортскихъ празднествъ, на которыхъ могъ присутствовать одиннадцатилтній Шекспиръ, авторъ такъ говоритъ о сил дтскихъ впечатлній: ‘Дтскія впечатлнія — великое дло: изъ нихъ создается ткань будущей дятельности человка. Самъ поэтъ, вроятно, вспоминая эти впечатлнія, говоритъ: ‘А теперь прощай навсегда спокойствіе духа, прощай довольство, прощайте пернатыя дружины, гордыя битвы, длающія и честолюбіе добродтелью’ (Актъ III, Сцена III).

Ссылка эта, подобно предыдущей, нисколько не подтверждаетъ текста, потому что относится не къ дтскимъ впечатлніямъ, а къ воспоминаніямъ боевой жизни, а, сколько намъ извстно, Шекспиръ воиномъ не былъ и ни въ какихъ битвахъ не участвовалъ. На стр. 17 своей книги, говоря о найденномъ Колльеромъ такъ называемомъ Перкинсовомъ in folio 1632, испещренномъ рукописными замтками и поправками, большинство которыхъ посл горячихъ споровъ отвергнуто новйшею критикой, авторъ замчаетъ: ‘Къ сожалнно Кетчеръ въ своемъ прекрасномъ перевод Шекспира принялъ большинство поправокъ Перкинсова in folio. Такъ, онъ переводитъ по тексту Колльера: ‘Вотъ платокъ, оботри имъ лицо, мой сынъ’ ‘Here, is а napkin: rub the brows, my son (Гамлетъ, Актъ V, Сцена II), вмсто признаннаго текста: ‘Here Hamlet, take my napkin, rub thy brows’ (‘Вотъ, Гамлетъ, возьми мой платокъ, оботри свое лицо’). Въ этомъ измненіи, предложенномъ Колльеромъ, не представляется никакой нужды, не говоря уже о томъ, что фраза Колльера гораздо мене сценична, гораздо мене подходитъ къ душевному настроенію королевы, которая ее произноситъ’. Нужно быть очень тонкимъ знатокомъ шекспировскаго языка и еще боле тонкимъ знатокомъ сцены, чтобъ усмотрть въ этихъ двухъ почти тождественныхъ фразахъ внутреннее различіе и сказать, что одна изъ нихъ боле сценична и боле умстна въ устахъ матери Гамлета, чмъ другая. На нашъ взглядъ, об он въ данномъ случа одинаково умстны, и если автору хотлось доказать, что врность колльеровскому тексту повредила Кетчеру, то нужно было привести другіе примры, покрупне. Кстати, отмтимъ еще одинъ примръ поразительной небрежности автора. Характеризуя на стр. 453 страшное душевное состояніе Макбета посл убійства Банко, когда ему видится окровавленный призракъ убитаго, г. Чуйко восклицаетъ: ‘Можетъ ли оставаться еще какая-либо радость человку, находящемуся въ такомъ нравственномъ состояніи? Мрачная, разстилающаяся передъ нимъ картина шотландской природы теперь для него не боле, какъ кладбище’, и въ подтвержденіе своихъ словъ приводитъ монологъ, начинающійся словами: ‘Увы! бдная страна! Она сама себя не узнаетъ отъ ужаса. Теперь нельзя назвать ее нашею матерью, это могила, гд улыбается только тотъ, кто ничего не знаетъ’, и т. д., совершенно забывая, что эти слова произноситъ не Макбетъ, а лордъ Россъ въ разговор съ Макдуффомъ (Актъ IV, Сц. III).

Такъ какъ трудъ г. Чуйко по самой своей задач долженъ резюмировать въ себ все, что было сдлано предшествующею критикой, то мы надялись по каждому данному вопросу встртить въ немъ мнніе если не совершенно оригинальное, то, во всякомъ случа, объективное, чуждое крайностей и стоящее на современномъ уровн науки. Къ сожалнію, авторъ и въ этомъ отношеніи не всегда сумлъ воспользоваться выгодами своего нейтральнаго положенія: онъ многаго не знаетъ, многое принимаетъ безъ всякой критики, многое отвергаетъ безъ достаточныхъ основаній и въ заключеніе къ ошибкамъ западной критики присоединяетъ свои собственныя, гораздо боле крупныя. Въ подтвержденіе всего этого можно привести много примровъ. Мы ограничимся немногими, особенно характеристическими. Извстно, что рдкій изъ критиковъ не навязываетъ кого-нибудь изъ героевъ Шекспировыхъ драмъ въ любимцы поэту. Одни считаютъ такимъ любимцемъ Гамлета, другіе — Генриха V, третьи — Имоджену и т. д. Нашъ критикъ посл нкотораго колебанія между Гамлетомъ, Генрихомъ V {‘Нельзя сказать вмст съ Гервинусомъ, что Шекспиръ больше любитъ Генриха V, чмъ Гамлета, напротивъ, вс симпатіи его на сторон Гамлета, но Генриха V онъ больше уважаетъ’ (стр. 9). На стр. 647 авторъ говоритъ: ‘Генрихъ V, какъ извстно, любимый герой Шекспира’.} и Фольстафомъ, наконецъ, провозгласилъ: ‘Несомннно, что не только самъ Шекспиръ любитъ своего Фольстафа боле всхъ другихъ своихъ героевъ, но онъ и насъ заставилъ его полюбить’ (стр. 365). Такъ какъ г. Чуйко не привелъ никакихъ доказательствъ въ пользу своего мннія, то его несомннно остается подъ сильнымъ сомнніемъ. На стр. 437 онъ также безапелляціонно ршаетъ, что въ пьес Мра за мру устами герцога Шекспиръ излагаетъ свои личные чувства и взгляды. На стр. 650, принявъ безъ критической проврки мнніе Крейсига (Shakspeares Fragen, стр. 107), авторъ утверждаетъ, что Брутъ ршился умертвить Юлія Цезаря не во имя республики и общественнаго блага, а потому, что боялся, что монархія развратитъ его душу. Дйствительно, Брутъ въ своемъ знаменитомъ монолог приводитъ, между прочимъ, какъ бы желая оправдать себя, и это соображеніе, но главный его мотивъ былъ, конечно, патріотическій. ‘Смерть его,— говоритъ онъ,— необходима, но не для меня,— мн не къ чему искать его гибели,— а для общественнаго блага’ (Дйствіе II, Сцена I). Мы совершенно согласны съ авторомъ, что честолюбіе есть основная психологическая черта въ характер Макбета (стр. 450), что онъ находится подъ безусловнымъ давленіемъ одной господствующей страсти — честолюбія, извратившей весь его нравственный организмъ (стр. 451). А если такъ, то мы не можемъ понять, какимъ образомъ основная психологическая черта характера могла возникнуть подъ чьимъ-нибудь вліяніемъ, ни можемъ допустить, чтобъ Макбетъ, какъ увряетъ авторъ (стр. 446), сдлался честолюбивымъ подъ вліяніемъ своей жены. Противъ такого предположенія протестуетъ самъ Шекспиръ устами лэди Макбетъ, которая, желая склонить мужа на убійство напоминаетъ ему, что онъ хотлъ убить Дункана гораздо раньше встрчи съ вдьмами (Дйствіе I, Сцена I). Параллель съ Отелло ничего въ данномъ случа не доказываетъ. Яго могъ возбудить въ Отелло пароксизмъ ревности, хотя Отелло не былъ отъ природы ревнивъ, потому что страхъ потерять любимое существо присущъ всякому любящему человку, ревность есть, такъ сказать, чувство производное отъ любви, тогда какъ честолюбіе, подобно зависти, скупости и т. п., принадлежитъ къ чувствамъ основнымъ, которыя составляютъ основу характера и не могутъ возникнуть подъ чьимъ бы то ни было вліяніемъ. Характеристика лэди Макбетъ также не удалась автору, подпавшему на этотъ разъ подъ вліяніе Гервинуса, личность ея въ характеристик автора не производитъ впечатлнія психологически-цльнаго типа: на одной страниц г. Чуйко утверждаетъ, что лэди Макбетъ — натура извращенная, подавленная одною страстью — честолюбіемъ и для этой страсти пожертвовавшая всмъ человческимъ (стр. 531), а на другой, что она честолюбива не для себя, что она стремится къ престолу для своего мужа (стр. 530). Но верхъ совершенства въ своемъ род представляетъ придуманная г. Чуйко по поводу Макбета теорія красоты чистаго преступленія. ‘Макбетъ — не презрнная личность, которая бы внушала одно лишь презрніе, правда, онъ преступникъ, онъ преслдуетъ чисто-личную цль, но въ его эгоистической страсти нтъ ничего подлаго, никакой позорный порокъ не ложится пятномъ на его душу и не омрачаетъ собой красоту чистаго преступленія’ (стр. 454). Мы еще могли бы понять автора, если бы онъ проповдывалъ красоту чистаго преступленія по поводу убійства Юлія Цезаря, въ этомъ убійств не было ничего личнаго, оно было совершено Брутомъ и его сообщниками во имя идеальной цли — свободы Рима. Вотъ почему они считали свой заговоръ подвигомъ и были уврены, что народъ, понявъ истинную цль его, назоветъ ихъ не убійцами, а избавителями. Макбетомъ Дункана не имло никакой идеальной цли, которая могла бы хоть сколько-нибудь оправдать его передъ судомъ нравственнымъ, оно было результатомъ честолюбія двухъ лицъ, презрвшихъ божескіе и человческіе законы для достиженія своей преступной цли. Мало того, оно было совершено не въ честномъ бою, а изъ-за угла, воровски прокравшись въ комнату, своего короля и гостя, Макбетъ зарзалъ его соннаго, потомъ взвалилъ свое, преступленіе на невинныхъ людей, слугъ Дункана, и убилъ ихъ. Не въ этомъ ли состоитъ красота его преступленія? Должно полагать, что именно въ этомъ, ибо г. Чуйко продолжаетъ утверждать, что ‘герои Шекспира эстетически прекрасны, какимъ бы преступленіемъ они ни были обременены, что они велики своими преступленіями, благодаря поразительному избытку силъ, не уравновшенныхъ, не приведенныхъ въ гармонію’ (стр. 454). Но если авторъ относится такъ снисходительно къ такому преступленію, какъ убійство, потому что оно иногда способно производить эстетическое впечатлніе своимъ мрачнымъ величіемъ, но зато насчетъ женской нравственности онъ очень строгъ. Мы видли, какъ онъ обошелся съ Еленой, которая своею энергіей и настойчивостью нравится Кольриджу больше другихъ шекспировскихъ женщинъ. Еще строже и безпощадне третируетъ онъ жрицу наслажденій, нильскую змйку Клеопатру. Нравственный уродъ, отвратительная женщина, настоящій монстръ — вотъ эпитеты, которыми надляетъ ее нашъ авторъ. ‘Она — собраніе всхъ антипатичныхъ пороковъ: она — кокетка, труслива, низка, коварна, деспотична, жестока, чувственна’ (стр. 481). Забывъ основное правило Шекспировой психологіи — сложность мотивовъ, г. Чуйко объясняетъ самоубійство Клеопатры не любовью ея къ Антонію, не потерею царства, но единственно нежеланіемъ украсить собой тріумфъ Октавія. Древніе восхищались величіемъ духа Клеопатры, смло ршившейся предпочесть самую смерть позору.

Обдумавъ смерть свою, достойную царицы,

На торжество врагамъ не отдалась она

И не пошла въ цпяхъ, въ позорной колесниц,

Великая жена! (Горацій).

Нашъ моралистъ находитъ этотъ мотивъ низкимъ и мелкимъ и безповоротно осуждаетъ античную гршницу. На здоровье! Да здравствуетъ мораль!

Прежде чмъ разстаться съ книгой г. Чуйко, скажемъ нсколько словъ о трехъ заключительныхъ главахъ ея. Первая изъ нихъ посвящена очерку шекспировской критики, вторая — такъ называемому бэконовскому вопросу, а въ третьей и послдней авторъ длаетъ опытъ характеристики личности Шекспира, его эстетическихъ, нравственныхъ и политическихъ воззрній.

Очерку исторіи шекспировской критики предшествуетъ составленный весьма живо и занимательно очеркъ исторіи шекспировской драмы отъ смерти Шекспира до реформъ Гаррика. Что касается исторіи шекспировской критики въ собственномъ смысл, то она отличается крайнею поверхностностью и, очевидно, написана не по источникамъ, а по двумъ-тремъ пособіямъ. Оттого въ ней нтъ самаго главнаго — филіаціи идей. Ели бы авторъ самъ заглянулъ въ сочиненія Попа, Шэфстбэри, Джонсона, лорда Кеймза и Гэрда, то онъ не сталъ бы утверждать, что и въ XVIII в. какъ друзья, такъ и враги Шекспира, видли въ немъ первобытнаго художника, настоящее дитя природы (стр. 584), тогда для него выяснилась бы роль Лессинга, который былъ многимъ обязанъ названнымъ писателямъ. Не желая умалить славу своего великаго критика, нмцы до сихъ поръ оставляли въ поко вопросъ о вліяніи англійской критики на Лессинга, и русскому критику слдовало бы пополнить этотъ проблъ. За главу о бэконовскомъ вопрос многіе будутъ весьма благодарна автору. Выросшая на почв американскаго дилетантизма и оригинальничанья, бэконовская ересь начинаетъ проникать и въ русскую публику, и толково изложенная исторія этого заблужденія является какъ нельзя боле кстати.

Заключительная глава обширнаго труда г. Чуйко посвящена характеристик нравственной личности Шекспира, его идей и убжденій, насколько он отразились въ его произведеніяхъ. При данномъ состояніи нашихъ свдній о Шекспир всякая попытка въ этомъ направленіи требуетъ тщательнаго до мелочности изученія вопроса и тонкаго критическаго такта. Сколько нужно критической проницательности, чтобы угадать личное мнніе поэта въ словахъ того или другого героя, когда они тсно связаны съ его характеромъ! Сколько нужно остроумія и знанія жизни, чтобы вывести личный взглядъ Шекспира на тотъ или другой вопросъ изъ общаго смысла пьесы! А чтобы выяснить общій смыслъ пьесы, мало изучить ее самоё, нужно изучить ее въ связи со всею группой, къ которой она относится по времени своего возникновенія, и проврить свои выводы единственнымъ автобіографическимъ матеріаломъ — сонетами Шекспира и прологами его драмъ. Есть еще другой способъ составить себ общее понятіе о міросозерцаніи Шекспира, это — сопоставить между собой все, что сказано по данному вопросу во всхъ его произведеніяхъ. Этого пріема держится нмецкій ученый Флатте въ своемъ сочиненіи Shekspeare in Seiner Wirklichkeit. Чтобы этотъ пріемъ привелъ къ какимъ-нибудь положительнымъ результатамъ, нужно, чтобы указанія изъ Шекспира были расположены не по рубрикамъ, какъ у Флатте, а въ хронологическомъ порядк, тогда мы имли бы, по крайней мр, нчто въ род исторіи мнній Шекспира по различнымъ вопросамъ и послдующей критик предстояла бы задача, принявъ въ расчетъ условія драматической поэзіи, выдлить изъ этихъ мнній субъективный элементъ. Всю эти трудности, неизбжныя при ршеніи вопроса объ убжденіяхъ Шекспира и заставляющія спеціалистовъ быть крайне осторожными въ своихъ выводахъ, совершенно не существуютъ для дилетанта, который приступаетъ къ своей задач съ легкимъ сердцемъ, надергиваетъ наудачу изъ различныхъ пьесъ нсколько общихъ мыслей, сопоставляетъ ихъ между собой и безъ большихъ хлопотъ получаетъ желаемое. Хотите знать, какія были эстетическія воззрнія Шекспира, какъ онъ смотрлъ на свою художественную задачу? Разверните книгу г. Чуйко на стр. 641,— тамъ вы узнаете, что объ этомъ предмет Шекспиръ почти никогда не высказывался, переверните еще страницу — и убдитесь? что у Шекспира не было никакого художественнаго идеала, что вс попадающіяся въ его пьесахъ эстетическія положенія сводились на совтъ слдовать природ, что искусство, по его мннію, есть синтезъ жизни и ничего больше. Само собою разумется, что построенный такимъ образомъ карточный домикъ легко и разрушить, стоитъ только привести нсколько строкъ изъ 105 сонета, гд Шекспиръ весьма точно и ясно опредляетъ свой художественный идеалъ и задачи своей поэзіи: ‘Красота, добро и истина — вотъ моя основная тема. Красота, добро и истина, воплощаемыя въ различныхъ формахъ,— въ этомъ состоитъ задача моего творчества’. Въ заключеніе укажемъ еще на одинъ примръ неряшливости или легкомыслія автора, тмъ боле поразительный, что онъ касается такой общеизвстной пьесы, какъ Гамлетъ. Излагая на стр. 519—522 свою изумительную теорію о необходимости анахронизма въ художественномъ произведеніи,— теорію, замтимъ мимоходомъ, не уступающую по своей курьезности пресловутой теоріи красоты чистаго преступленія,— авторъ подтверждаетъ ее словами Гамлета, но не тми, какія онъ говоритъ у Шекспира, а тми, которыя самъ влагаетъ ему въ уста: ‘Поэтому правъ Гамлетъ, когда говоритъ, что искусство есть зеркало не исторіи, а природы’ (стр. 522). Авторъ, очевидно, разуметъ знаменитыя слова Гамлета актерамъ (Актъ III. Сц. II), гд онъ говоритъ, что ‘цль драматическаго искусства была, есть и будетъ — отражать въ себ, какъ въ зеркал, природу, показать добродтели ея собственныя черты, пороку — его собственный образъ, отразить въ себ извстную эпоху, ея форму и характеръ’. Изъ словъ Гамлета выходитъ, что искусство должно одинаково отражать въ себ и природу, и исторію, но такъ какъ послдняя не понадобилась автору, то онъ счелъ за лучшее умолчать о ней. Мы могли бы еще привести нсколько подобныхъ примровъ, если бы намъ не пришло на мысль, что всякое терпніе читателей иметъ свои предлы.

Впрочемъ, чтобы быть справедливымъ по отношенію къ г. Чуйко, слдуетъ замтить, что не все въ его книг заслуживаетъ порицанія, что у него есть цлыя страницы, написанныя живо, даже увлекательно, что на ряду съ выходками, отдающими поверхностнымъ, фельетоннымъ остроуміемъ, встрчаются замчанія дльныя и тонкія, обличающія въ автор развитой вкусъ и правильное пониманіе сущности шекспировскаго творчества. Таковы, наприм., его замчанія объ исторической драм, о Шекспир, какъ моралист, объ отношеніи его къ формальному закону и т. п. Книга г. Чуйко, изложенная, вообще говоря, бойко и занимательно, украшенная прекрасными рисунками, вроятно, будетъ имть не одно изданіе. Въ интересахъ дла, которое, повидимому, дорого автору, мы совтовали бы ему пересмотрть внимательно свой трудъ, исправить вс попадающіяся въ немъ неточности, ошибки, сгладить противорчія, выбросить ненужный балластъ, пополнить проблы,— словомъ, наложить на нее послднюю авторскую руку. Очищенная отъ всхъ указанныхъ нами недостатковъ, книга г. Чуйко можетъ сдлаться полезнымъ пособіемъ при изученіи Шекспира,— качество которое мы теперь признать за ней не можемъ.

Диллетантизмъ въ Шекспировской критик.(В. Чуйко: ‘Шекспиръ, его жизнь и произведенія’. Спб., 1889 г. Изданіе А. С. Суворина).

Читайте также:

Диллетантизмъ въ Шекспировской критик.
(В. Чуйко: ‘Шекспиръ, его жизнь и произведенія’. Спб., 1889 г. Изданіе А. С. Суворина).