Девочка-Робинзон, Мюллер Эжен, Год: 1874 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Эжен Мюллер

Девочка-Робинзон

Предисловие переводчика

Эта талантливая книжка Эжена Мюллера несомненно понравится юным читателям и, в особенности, читательницам.

Здесь не будет необитаемого острова, как в ‘Робинзоне Крузо’, нет, действие происходит в самой обычной населенной местности. Но разве человек одинокий, покинутый всеми, вынужденный пробивать себе дорогу собственными силами, лишенный помощи и содействия, не находится на необитаемом острове, даже если он живет в огромном городе с многомиллионным населением? Иногда при таких условиях он чувствует себя еще более одиноким и заброшенным, чем если бы вокруг него действительно никого не было.

Вместо необитаемого острова в повести Мюллера — ‘Совиная башня’, где вынуждена поселиться маленькая Робинзонетта. Одна, без всякой помощи, она вступает в борьбу с невзгодами, проходит тяжелую школу нужды и лишений. Только благодаря своей энергии девочке удается выдержать непосильную для ее возраста борьбу и выйти из нее победительницей. Все подробности этой борьбы очень увлекательны, и в них нет ничего неправдоподобного.

Читатели не встретят в этой книге описаний морских бурь, кораблекрушений, нападений разбойников и тому подобных ужасов. Нет, но здесь в самой занимательной форме описываются только те ‘ужасы’, то есть трудности, которые встречаются в жизни и без всяких стихийных сил.

Быть может, прочтя эту книжку, юный читатель или читательница подумают о том, что в жизни надо смелее полагаться на собственные силы, а не ждать посторонней помощи. И это уже будет полезно. Если к тому же у них возникнет желание хоть иногда помочь бедным, заброшенным детям, то это будет и того лучше. Но если даже они просто прочтут эту книжку с удовольствием, не делая из прочитанного никаких выводов, то и тогда наша цель может считаться достигнутой, потому что чтение книг, подобных ‘Робинзонетте’, может иметь только благотворное влияние.

В. Д. Владимиров

Часть первая
Чужая

1. За ягодами

Это было в конце чудного месяца июля, когда созревают вишни во фруктовых садах и земляника в лесу.

Солнце проливало свои палящие лучи с высоты прекрасного голубого неба, но так как утром прошел небольшой дождь, в воздухе чувствовалась свежесть.

В этот прелестный полдень множество детей собралось на главной площади деревни, и в их числе был Пьер Бюрель — стройный и сильный мальчик со свежим, открытым лицом, ему можно было дать лет шестнадцать, хотя на самом деле ему было не больше четырнадцати.

Отличаясь сговорчивым характером, храбростью и добрым сердцем, он считал себя обязанным устранять все ссоры и недоразумения в веселых собраниях, затейником которых всегда являлся он сам. Храбрый до самоотверженности, он бросался защищать своих друзей, когда видел их в опасности. Пьер пользовался симпатией и уважением всех окрестных детей, они смотрели на него как на предводителя и доверчиво следовали за ним, повинуясь его энергии.

Вот почему, когда Пьер предложил: ‘Пошли в лес за ягодами!’, вся веселая толпа без малейших колебаний собралась и отправилась за ним.

Прибыв на место, они рассыпались во все стороны, и в продолжение целого часа слышалось эхо от их веселой переклички, громкого смеха и звонких песен.

По предложению Пьера, которому всегда приходили в голову очень удачные мысли, было решено, что каждый принесет все собранные ягоды в общую кучу, а потом, после дружного маленького пира все будет разделено по-братски.

Когда Пьер решил, что времени для сбора прошло достаточно, он, сложив рупором руки, дал свой особый сигнал, похожий на звук трубы. Все участники услышали его и направились к избранному Пьером месту, которое представляло собою маленькую лужайку на опушке леса. С одной стороны ее окаймляла большая дорога, спускающаяся с холма, а с другой стороны находилась каменистая гора, подножие которой было покрыто густым кустарником, а вершина увенчана развалинами старинного замка, известного в округе под названием ‘Совиная башня’.

Такое название вполне подходило к этим руинам, потому что только ночные птицы обитали там. Деревенские кумушки часто вспоминали легенду, связанную с развалинами: будто бы каждую полночь, с двенадцатым ударом часов здесь появлялась одетая в кровавый саван тень прежнего, известного своею злобой владельца замка, который задушил свою мать и бросил ее труп в текущую по долине реку. Он был навеки осужден каждую ночь совершать путь от башни к реке и обратно сто раз в течение часа и тащить за собой тяжелые цепи. Некоторые даже уверяли, что встречали привидение, когда оно несло свое бремя и стонало, изнемогая под его тяжестью.

Как бы там ни было, но ночные птицы и предание создали башне такую страшную славу, что легковерные люди не могли без страха пройти мимо, особенно в сумерках или ночью, когда зловещий черный силуэт башни мрачно вырисовывался на темном небе.

Если уж башня внушала такой страх взрослым, то понятно, что среди детей, раз по сто слышавших этот мрачный рассказ, нельзя было найти ни одного, кто решился бы забраться туда после наступления темноты. Но днем, когда весело сияло солнышко, когда не слышно было зловещих криков спрятавшихся сов, а только раздавалось звонкое пение жаворонков, когда башня, позолоченная солнцем, красовалась на фоне яркого голубого неба, никто и не думал об этих ужасах.

День был прекрасный, и дети, увлеченные прогулкой, были в самом радостном настроении. Они быстро собрались на зов Пьера, с нетерпением ожидая предстоящее развлечение.

Они застали своего друга Пьера, ягоды которого уже лежали на траве, за изготовлением чего-то вроде корзинки из веток: каждый должен будет положить в нее свою долю.

— Вот, смотрите, — сказал Пьер, — мы сложим сюда ягоды, сядем вокруг, возьмем вместо вилок длинные палочки, и каждый будет поочередно брать ягоды. Как весело будет!

— О, да, очень весело! — подхватили дети.

Пьер скоро покончил с устройством корзинки, и дети высыпали туда все, что у них было в руках, в карманах, в уголках поднятых блуз. Скоро взорам представилась весьма приятная и возбуждающая аппетит пирамида. Но только ребята собрались сесть вокруг нее, как поблизости раздался крик птицы, который привлек их внимание.

— Слушайте, — сказал Пьер, вставая, — это крик куропатки, наверное, ее гнездо где-то поблизости.

— Да, — ответил другой мальчик, — этот крик означает, что гнездо недалеко.

— Давайте поищем!

— Да, да, пойдемте искать.

И в один миг все дети разбежались в разные стороны.

Они ищут, они осматривают каждое дерево… Беспокойный, испуганный крик птицы еще продолжается, постепенно удаляясь в глубь леса и увлекая ребят все дальше и дальше.

Вдруг крик прекращается… Но дети по опыту знают, что эта тишина только доказывает их близость к цели: очень часто случается, что инстинкт самосохранения заставляет птицу замолчать, когда она видит, что кто-то слишком близко подошел к ее гнезду. И дети увлеченно продолжают свои розыски.

Но вскоре становится ясно, что они тщетны.

— А, ладно! — решил наконец Пьер. — Оставим эту птицу вместе с ее гнездом! Она, похоже, просто посмеялась над нами. Посмеемся же и мы над ней и вернемся лучше к нашим ягодам.

— Да, давайте вернемся! — согласились разочарованные охотники и побрели обратно, к своей землянике. Но как только они приблизились к поляне, Пьер вдруг воскликнул испуганным голосом:

— Ах, Боже мой!

— Что случилось?

— Земляника!.. Земляника!

— Ну что же?

— Она исчезла! Украдена!

— О!..

2. Око за око

Вдруг один из мальчиков заметил идущую по дороге маленькую, очень бедно одетую девочку, которая, удаляясь, украдкой бросала взгляды в их сторону. Он указал на нее своим товарищам и крикнул:

— Это она украла нашу землянику!

— Да, это она!

— Ага! — воскликнул Пьер, бросаясь за девочкой. — Вот удовольствие, за которое она заплатит дороже, чем думала!

Он бежит, и разъяренная толпа следует за ним.

Но, услышав приближение погони, девочка останавливается и совершенно спокойно поворачивается к своим преследователям.

— Ах ты воровка! — крикнул Пьер, находясь в нескольких шагах от нее. — Это ты взяла нашу землянику! Мы сведем с тобой счеты!

— О нет, — нежным голосом, с достойной и спокойной улыбкой ответила малютка, — вы ошибаетесь.

И она молча указала на парня с толстой палкой и большой корзиной в руках, который, шагах в пятидесяти от них, спешил как можно скорее скрыться за поворотом дороги.

— Грибью ! — Пьер тотчас узнал убегающего воришку. — Ты видела его, девочка? Да, это точно он. Мошенник! Это на него похоже. Живо, все за ним! И скорее, иначе упустим… Вперед!

— Бежим скорее! — закричали другие.

И вот все они бросаются вслед за Грибью. Пьер, как самый проворный, схватил его как раз в ту минуту, когда он, увидев погоню, вышел из кустов.

— Что же ты прячешь свою корзинку в кустах? — спросил Пьер, окруженный догнавшими его детьми.

— Я?.. — робко пробормотал Грибью, несмотря на то, что он был по крайней мере на три года старше и на целую голову выше Пьера, Грибью пришел в сильное смущение, увидев его перед собой. — У меня не было никакой корзинки.

— Как не было? — повторил Пьер. — Мне кажется, что если как следует поискать, мы легко нашли бы ее. Пойдем, посмотрим.

И без дальнейших церемоний Пьер схватил Грибью за руку, собираясь затащить его в кусты. Грибью сделал жалкое лицо.

Но другие дети уже обыскали кусты и нашли корзинку. Грибью никак не мог отвертеться, потому что на дне корзинки, под земляникой, лежал шейный платок, который он обыкновенно носил.

Грибью понял, что дело его плохо, что все мальчики озлоблены против него, и начал соображать, как избежать неприятностей. Препятствий для бегства не было никаких, кроме соседства Пьера, который был занят корзинкой и выпустил его руку.

Подставив палку под ноги Пьеру, Грибью удалось ловким движением повалить его. Он уже бросился бежать, но Пьер, потерявший равновесие, не растерялся: он протянул руку, схватил Грибью за ногу, и тот тяжело упал на землю.

Прежде чем Грибью пришел в себя, Пьер уже стоял на ногах. Выхватив из рук врага палку и размахивая ею над его головой, он воскликнул:

— Ах ты мерзавец, ты думал, так легко убежать от нас! Нет, брат, от нас не уйдешь!

В это время вся толпа собралась вокруг Грибью, который, боязливо скорчившись, стоял на коленях перед своими обвинителями.

— Хотя наша земляника и найдена, — начал Пьер, — но все-таки ты хотел нас обокрасть, и за это тебя следует наказать.

Тут Грибью несколько осмелел:

— Чего вы от меня хотите? В чем вы обвиняете меня? Кто мне может запретить собирать ягоды в лесу?

— Это верно, — сказал Пьер, — ты их собрал, но только на траве, куда мы их положили, причем в корзинку, которую я сам сплел.

— Если даже я их и взял, — возразил Грибью, — разве я знал, кому они принадлежат?

— Во всяком случае, ты отлично знал, что это не твоя собственность, — живо ответил Пьер, — ты так хорошо знал это, что нарочно подражал крику куропатки, чтобы отвлечь нас.

— Я?..

— Да, ты. Впрочем, не знаю, зачем я теряю время и ищу доказательства.

— Но…

— Довольно! — воскликнул Пьер, с угрожающим видом размахивая палкой. — Предупреждаю, если ты только сделаешь вид, что собираешься убежать, я ударю. Ты понял?

Потом, обращаясь к своим друзьям, он сказал:

— Теперь мы должны возместить себе ущерб, это дело нельзя так оставлять. Какому наказанию мы его подвергнем?

— Десять палочных ударов, — посоветовал один мальчик.

— Двадцать ударов, — сказал другой.

Каждый, в свою очередь, старался усилить наказание. Наконец Пьер сделал знак рукой:

— Подождите, у меня появилась хорошая мысль.

Грибью испуганно взглянул на него. Пьер продолжал:

— Если бы ему удалось завладеть нашей земляникой, он изрядно посмеялся бы на наш счет. Это ему не удалось, и теперь мы должны посмеяться над ним.

— Довольно! — воскликнул Пьер, с угрожающим видом размахивая палкой.

Предлагаю для него такое наказание: отнести землянику туда, где он ее взял, а чтобы дорога не показалась нам слишком длинной, пусть он все время подражает крикам животных, раз он так хорошо это умеет, начиная с куропатки.

— О, как здорово! Как это будет весело! — закричала толпа, хлопая в ладоши.

Тогда Пьер, подняв палку, грозно крикнул:

— Ты слышал, Грибью? Итак, не заставляй себя просить. Бери корзинку и вперед! Да с криком куропатки… Ну, давай скорее!

— Хорошо, — сказал Грибью, пытаясь изобразить на лице улыбку, — я принимаю это за веселую шутку.

— Да, — возразил Пьер, — но это для нашей забавы, хорошо, если тебе так же смешно, как нам. Начинай же, или…

И Пьер стал вертеть палкой над головой Грибью. Тот начал кричать как птица, которую назначил Пьер.

— Как здорово! Очень похоже! — кричали дети, со смехом следуя за наказанным Грибью.

— Да, очень хорошо, — ответил Пьер, — а теперь давай как лягушка, я знаю, что ты отлично умеешь квакать.

Грибью принялся квакать, как настоящая обитательница болот, — к величайшему удовольствию шумной толпы.

— А теперь подражай ослу! — приказал Пьер.

Грибью беспрекословно повиновался, и в долине раздалось эхо прекрасно исполненного ‘И-а’, сопровождаемого взрывами хохота.

— А сейчас, — сказал Пьер, — мы хотим услышать рев коровы.

— Коровы? Но я не умею, — робко ответил Грибью.

— Что? Значит, ты не хочешь, а не хотеть ты не имеешь права, слышишь, ты? — с угрозой произнес Пьер. — Ну, не заставляй себя ждать, а иначе — берегись!

Грибью, или действительно не умевший реветь коровой, или не желавший подчиниться приказанию, не торопился. Пьер уже замахнулся палкой…

Но в этот миг угрожающее оружие было вырвано из его рук, и изумленный Пьер услышал рядом с собой тоненький голосок:

— Это гадко, это скверно, что ты делаешь, что вы все делаете. Вас так много против одного. Не стыдно вам так мучить того, кто, наверное, просто хотел подшутить над вами? Ведь это я вам сказала, что он взял вашу землянику, я вам его и показала, а то бы вы его и не увидели.

— А, это ты, — глухо пробормотал Грибью, искоса взглянув на девочку.

— Если бы, — продолжала та, не обращая внимания на его замечание, — если бы я знала, что вы такие злые, я лучше смолчала бы и согласилась, чтобы вы сочли воровкой меня.

На Пьера упрек девочки произвел сильное впечатление.

— Ты сказала, что мы злые, — перебил он ее, — и эти слова относятся скорее ко мне, чем к другим, потому что ты видела, как я замахнулся палкой, и думала, что я ударю этого труса. Но ты ошибаешься! Ты сама видишь, что мы не были жестоки к нему, но в его мошенничестве ты можешь убедиться. Хочешь, я докажу тебе?

С этими словами Пьер взял корзинку из рук Грибью и передал ее одному из товарищей, затем оттащил его шагов на десять в сторону и, встав перед противником со скрещенными на груди руками, произнес:

— Теперь мы один на один — никто не посмеет подойти, что бы ни случилось! Ты больше и сильнее меня, но мне все равно! Если у тебя есть хоть малейший повод в чем-либо упрекнуть меня, скажи, я готов ответить. Докажи, что я был неправ, называя тебя трусом!..

И Пьер храбро ждал ответа.

Но Грибью только пренебрежительно пожал плечами и сказал:

— Я не привык драться с младшими.

— Вот как! Тебе приятнее, когда бьют тебя, так, что ли?

Грибью ничего не ответил и, сделав надменное движение головой, удалился. Отойдя шагов на десять, он обернулся и дрожащим от злости голосом произнес:

— Прощай, Пьер! Ты еще вспомнишь сегодняшнее приключение! И я тоже его не забуду, нет!.. Что же касается тебя, милая, — с угрозой прибавил он, обращаясь к маленькой девочке, — с тобой мы еще увидимся!..

3. Гостья

— Ну что? Ты видела, ты слышала? — обратился Пьер к девочке, оставшейся посреди толпы. — Вот как он угрожает нам — и тебе, и мне! Этот трус, этот хитрец действует так, что к его словам вроде бы никак нельзя придраться. Ты его освободила от наказания, которое он заслужил, ты думаешь, он благодарен тебе? Нет, он только помнит, что попался в наши руки благодаря тебе. Что касается меня, если бы он только мог увидеть меня беззащитным, связанным по рукам и ногам, то мне досталось бы!

— Очень может быть! — с грустным и озабоченным видом ответила девочка.

И, наклонив голову в знак прощания, она направилась к видневшейся в долине деревне.

Глядя ей вслед, дети в недоумении спрашивали друг друга: ‘Кто это? Откуда она и куда идет?’

Никому из них не приходилось встречаться с этим худеньким существом, оно поразило их своим болезненным видом и жалкой одеждой, которые никак не сочетались с необыкновенным лицом девочки.

На вид ей едва можно было дать десять лет. Она была худа и бледна, но эта худоба, эта бледность придавали еще большую выразительность ее огромным темно-синим, кротким и в то же время проницательным глазам. Вся ее одежда состояла из плохонького, вылинявшего ситцевого платья. Оно было покрыто заплатками, в некоторых местах разорвано и так коротко, что едва покрывало колени. Слишком узкие рукава были отрезаны у локтей. Шея была повязана старым потертым платочком. Ее голые, покрытые пылью ноги были обуты в сношенные деревянные башмаки. Роскошные волосы на непокрытой голове девочки составляли резкий контраст с ее жалким видом. Шелковистые, вьющиеся, они были цвета спелого колоса, тщательно разделенные на лбу на две золотистые пряди, они спускались длинными локонами ниже пояса. При ходьбе она грациозными движениями головы невольно встряхивала эту роскошную ношу, это прелестное украшение, можно было подумать, что она бессознательно получает от этого удовольствие.

Девочка была уже на некотором расстоянии, когда Пьер, который рассматривал ее более внимательно, чем другие, бросился вслед за ней. Он быстро догнал девочку и произнес:

— Подожди немного, не уходи! Очень может быть, что этот скверный Грибью скрылся где-нибудь поблизости и собирается отомстить тебе. Подожди, мы тебя проводим.

— Ничего! — ответила она, пожимая плечами.

— Неужели ты его совсем не боишься? — спросил Пьер, к которому уже успели присоединиться товарищи.

— О! Еще и не таких приходилось видеть! — с кроткой уверенностью сказала девочка.

— Как это?

— Слишком долго рассказывать. Мне нужно торопиться.

— Торопиться? Куда?..

— В ту деревню.

— Но ты не живешь в деревне, мы тебя не знаем. Ты ведь не здешняя?

— Нет.

— Тогда, может быть, ты идешь к родственникам?

— У меня нет родственников.

— Нет родственников! — повторили дети, изумленно глядя друг на друга.

— Но тогда?.. — удивленно проговорил Пьер, с любопытством разглядывая маленькую девочку.

— Ну вот я и иду туда, чтобы пристроиться где-нибудь. Если меня никто не захочет взять, я надеюсь еще до наступления ночи попасть в другую деревню. Вот почему мне не хочется задерживаться. Прощайте!

И она приготовилась продолжить свой путь. Но Пьер опять загородил ей дорогу и сказал:

— Не беспокойся, ты найдешь себе приют.

А затем прибавил дружеским тоном:

— Скажи, милая, ты, наверное, пришла издалека?

— Да, очень.

— Значит, ты устала?

— Ничего, — ответила девочка с простодушной улыбкой, — не слишком.

— Не слишком, но, похоже, изрядно, — с живостью сказал Пьер, нежно взяв девочку за руку, — поэтому останься еще немного с нами, ты нуждаешься в отдыхе. К тому же ты должна попробовать нашей земляники — ведь мы нашли ее благодаря тебе. Ты ведь не откажешься, а то мы будем считать тебя слишком гордой. Не правда ли, друзья?..

— Конечно! — дружно подтвердили остальные, следуя за девочкой, которая послушно шла рядом с Пьером.

— Сядь, — предложил Пьер, когда они подошли к дереву с удобным, покрытым травой бугорком у подножия. — Кроме лесной земляники мы можем предложить тебе еще хлеб.

— Да, да, вот!

Сразу пять или шесть рук поднялись и показали несколько кусков хлеба.

— Если тебе хочется пить, — продолжал Пьер, — вода недалеко.

И он показал на ручеек, вытекавший из источника поблизости от Совиной башни.

— Хорошо, спасибо! — сказала девочка. Она уселась и весело обводила детей глазами.

Пьер и его товарищи, довольные, что она так охотно приняла их приглашение, наперебой старались угодить гостье.

Корзинку поставили к ее ногам, рядом положили куски хлеба. Пьер заострил несколько палочек из орешника, дал ей самую тонкую и сказал, как бы выражая вслух ее затаенные мысли:

— Ты пойдешь с нами, и не один, а десять домов с радостью примут тебя.

— Да! Конечно! — подхватили дети, составившие полукруг около девочки.

Когда все уселись и взяли в руки палочки, приготовленные Пьером, он сказал, обращаясь к девочке:

— Поешь, пожалуйста.

— Хорошо, а вы? — спросила она.

— О! Мы не голодны!

С этими словами Пьер подмигнул своим товарищам, которые, конечно, поняли этот знак и все сразу, как будто подчиняясь приказу, воскликнули:

— Нет, нет, мы не голодны!

После недолгого молчания девочка откровенно призналась:

— Ну да, вы угадали, я уже давно не ела и с удовольствием отведаю вашего хлеба.

И, решительно протянув руку, она продолжала:

— Дайте мне самый большой кусок. Видите, я вовсе не горда, — и она засмеялась, откусывая своими маленькими белыми зубками большой кусок хлеба, — вы ведь от души угощаете меня, не правда ли?

— О да! Конечно! — прозвучало в ответ.

— Тогда глупо было бы не поесть, потому что я действительно голодна… Но знаете, мне всего этого много, я столько не съем, нет, нет. Вы хотите, чтобы я взяла и земляники? С удовольствием. Посмотрите, какую большую горсть я себе положила. Мне теперь достаточно, спасибо!

— Вы угадали, я уже давно не ела и с удовольствием отведаю вашего хлеба, — откровенно призналась девочка.

— Тогда и мы приступим к завтраку, — скомандовал Пьер.

Оставшийся хлеб разделили, корзинку поставили на самом удобном месте, и она превратилась в мишень для маленьких деревянных палочек, которые в руках ребят то опускались, то поднимались, окрашенные в багровый цвет…

И сколько было веселья!..

Но Пьер почему-то не смеялся. Маленькая девочка заметила, что он, задумчиво глядя на нее, забыл в свою очередь взять землянику.

— Поешь же и ты, — сказала она ему.

— Я ем, ем! — и Пьер машинально протянул свою палочку к корзинке, но ничего не взял.

— О, я знаю, почему ты на меня так смотришь! — вдруг сказала девочка.

— Почему?

— Потому что тебя мучает любопытство, тебе хочется знать, откуда я, как меня зовут и как я сюда попала.

— Верно, — согласился Пьер.

— Боже мой! Я не вижу ничего плохого в таком любопытстве и охотно расскажу вам все. Тем более что вы обещали помочь мне пристроиться, и вам необходимо узнать, кто я, чтобы рассказать, если вас об этом спросят.

— Ну да, конечно!

— Хорошо, но только дайте мне доесть хлеб, — прибавила девочка с шаловливой улыбкой.

И когда она уничтожила корку, хрустевшую на ее зубах, водворилась полная тишина, словно все боялись пропустить хоть одно слово из ее рассказа.

4. Рассказ

— Мне двенадцать лет, — начала девочка.

— Двенадцать лет! — повторил Пьер, тогда как его товарищи изумленно посмотрели друг на друга, как бы спрашивая: возможно ли это?

— Да, — сказала она, — мне исполнилось двенадцать лет в день святого Иосифа. Я знаю, что слишком мала и худа для моих лет, но это ничего не значит, я гораздо сильнее, чем кажусь на вид.

Девочка выпрямилась и сжала пальцы, как бы стараясь придать большую правдоподобность своим словам.

— Да, пожалуй, — любезно подтвердил Пьер, остальные дети взглядами подтвердили свое согласие.

Она продолжала:

— Меня зовут Мари Клозель.

— Хорошее имя! — заметил Пьер.

— Ты находишь? Тем лучше. Я из Вардье.

— Это далеко?

— Надо идти оттуда полдня, чтобы попасть в город.

— Как и отсюда.

— Да, но с другой стороны.

— Твой отец живет в Вардье? — спросил один из мальчиков.

— Мой отец уже давно умер. Я его совсем не помню.

— Как и мой, — сказал Пьер. — А твоя мать?

— Моя мать тоже, но всего год тому назад… И мне этого никогда не забыть, — грустно сказала девочка, склонив голову.

— Значит, у тебя никого нет?

— Нет, у меня есть брат… Я думаю, он жив, но не знаю, где он. Если б я знала, где, то отправилась бы к нему. Он очень любил меня. Он не оставил бы меня в беде. Но я не знаю… Он уехал, и с тех пор я не получала о нем никаких известий.

— Как же так? — удивился Пьер.

— Подожди, я сейчас все объясню. Мой брат был большой, на десять лет старше меня. Он работал в разных местах и отдавал все деньги матери, так что мать мне всегда говорила: ‘Видишь, какой добрый наш Андре, надо его любить (и я его очень любила!), и если меня не станет, слушайся его во всем, потому что он заменит тебе отца’. И я ей отвечала: ‘Не беспокойся, мама. Я буду его слушаться’. И знаете, если бы он был со мной, я бы обязательно его слушалась, потому что обещала это моей маме. Но Андре часто грустил, а мама плакала, видя его печальным. Я помню, что она его спрашивала: ‘Почему ты так горюешь?’ Он отвечал: ‘Потому что мы слишком нуждаемся!’ Мать удивлялась: ‘Так чего же нам не хватает?’ Он отвечал: ‘Можно ли надеяться разбогатеть, обрабатывая чужую землю?’ Мать говорила: ‘Зачем думать о богатстве, помоги мне только воспитывать твою сестру, потом ты женишься…’ ‘Нет, — возражал он, — в один прекрасный день я совершу безрассудный поступок — я уеду, не знаю куда, разбогатею… потом вернусь и осчастливлю вас обеих’. ‘Брось эти мысли! — сказала мама. — Поцелуй его, Мари, чтобы у него исчезли эти мысли’. И мы целовали его так, что он наконец сказал: ‘Все, теперь я успокоился’. Но на самом деле эти мысли довели его до того, что в один прекрасный вечер он не пришел домой и попросил одного человека передать матери, что он вернется богатым или совсем не вернется… И он не вернулся.

— Наверное, это причинило много горя твоей матери? — спросил Пьер.

— Да, она всегда плакала. От этого она и захворала, да так, что не могла больше работать. Я попробовала зарабатывать. Но как? Я была слишком мала. Время от времени я приносила несколько грошей. Мама всегда лежала в постели, и у нас часто не было хлеба. Она говорила мне: ‘Мари, никогда не надо просить милостыню, надо работать, хлеб, данный из милости, не сладок…’ Потом она заставляла меня читать молитвы за нашего Андре, которого продолжала горячо любить. Мама говорила мне еще: ‘Когда он вернется (потому что я точно знаю, что он вернется), не упрекай его, люби его, делай все, что он прикажет, скажи ему, что я не сердилась на него, что я всегда его благословляла’. И вот однажды вечером, когда она долго говорила мне про Андре, но таким слабым голосом, что я едва могла расслышать, она закрыла глаза, целуя меня… Пришли соседки и увели меня с собой… На другой день ее отнесли в церковь в белом ящике, а меня одели в черное… Потом все пошли на кладбище… И меня не повели домой спать… Я плакала, потому что понимала, что мать умерла, что ее положили в землю и я ее больше не увижу. Меня уговаривали: ‘Не плачь!’, но я все продолжала плакать…

— Бедняжка!.. — вздохнул Пьер.

— Потом, — продолжала девочка, — соседки стали переговариваться между собой: ‘Что нам делать с этим ребенком?’ Я им сказала: ‘Дайте мне место пастушки или прислуги, и вы увидите, что мною будут довольны, вы увидите, я буду хорошо работать, я буду покорной, благоразумной…’ Я твердо помнила, что мать меня всегда учила работать, чтобы зарабатывать деньги. Соседки сказали: ‘Да, это хорошая мысль!’, но никуда меня не определили, потому что одна сказала: ‘А если бы мы дали знать ее двоюродной сестре Мариетте, которая живет в городе, что малютка осталась сироткой? Она ее крестная мать, может быть, она согласилась бы взять ее к себе? Да, надо ей сообщить’.

Почтальона попросили передать ей о случившемся несчастье, и так как двоюродная сестра согласилась меня взять, то он увез меня к ней. Это была добрая женщина. Она жила в городе, в маленькой комнатке, высоко-высоко, надо было подниматься, подниматься без конца, а как, бывало, выглянешь из окна, голова так и закружится.

Кузина Мариетта встретила меня словами: ‘Я должна тебе сказать, моя дорогая, что я не богата, но это все равно, если ты будешь разумна, все пойдет хорошо, и мы обе будем довольны’, и это она верно сказала. О, какая она была добрая! Она заботилась обо мне, как мать, на которую была очень похожа, даже говорила и думала как она… Мне даже иногда казалось, что я вижу перед собою мою маму. Вот, например: мать любила, чтобы я носила распущенные волосы, вот так, — тут Мари провела рукой по своим густым волосам. — Она находила, что так красивее, и когда соседки посмеивались и находили это странным, она отвечала: ‘Что вам за дело? Мне так нравится’. Она всегда ухаживала за моими волосами. Ей доставляло наслаждение расчесывать и приглаживать их. И представьте себе, — прибавила девочка, гордым и свободным движением встряхивая свои густые волосы, золотистые волны которых на мгновение закрыли ее личико, — я всегда любила это. Когда мои волосы не в порядке, меня это беспокоит, мне кажется, что я связана, что голова у меня тяжелая и болит.

Но вот, когда меня отправили к кузине Мариетте, женщины сказали, что распущенные волосы придают мне ужасный вид, и заплели их, это меня очень стесняло, мне даже было больно, но я терпела.

Утром, после того как я в первый раз ночевала у кузины Мариетты, она сказала мне: ‘У тебя хорошие волосы, надо их причесать’. Она распустила их и воскликнула, когда они рассыпались во все стороны: ‘Ты непременно должна оставить их так, потому что это делает тебя очень красивой’. Я ей сказала: ‘Мать любила, когда я их носила так’. Мариетта ответила: ‘Тем более оставим так’. И с тех пор она расчесывала и приглаживала их каждое утро, и мне это очень нравилось.

Она шила целыми днями и даже поздно вечером. Она и меня учила шить, а за работой рассказывала мне разные истории и пела духовные песни, и я пела с ней. Несколько раз она брала меня с собой, когда ходила отдавать работу, потом она стала посылать меня одну, строго наказывая мне не останавливаться на улицах, и я не останавливалась никогда и старалась как можно скорее вернуться домой. Я также ходила за провизией, вела маленькое хозяйство, варила суп, подметала в комнате, пока моя крестная работала. Она меня никогда не бранила. Правда, я ей во всем повиновалась. Иногда она говорила мне: ‘Тебе, должно быть, очень скучно в этой комнате, бедняжка, тем более что ты привыкла жить на открытом воздухе! Но ты должна понять, что я не в состоянии гулять с тобой (это была правда, потому что она хромала и ходила с палочкой), а одну я тебя не могу отпустить’. Я ее уверяла, что мне не скучно, потому что это огорчило бы ее, но, по правде сказать, мне порой так хотелось побегать, я часто смотрела на небо, на чудное солнце, блестевшее на крышах домов, и думала: ‘Ах, как хорошо было бы побегать на наших полях!’ Каждое воскресенье мы с кузиной Мариеттой ходили к обедне и к вечерне, потом мы возвращались домой и смотрели из окна на прохожих, разговаривали о моей родине, о матери… Нам было хорошо вдвоем.

Однажды вечером, когда мы спокойно работали при свете лампы, она вдруг прошептала: ‘Боже, что со мной!’ и упала со стула. Я хотела поднять ее, но не хватило сил. Она была неподвижна и не говорила ни слова… Мне стало страшно, я кричала и плакала. Потом пришли люди, мужчины, женщины… Кузину Мариетту положили на постель. Мне хотелось остаться с ней, но меня увели. И так же, как в день смерти матери, меня положили спать в другой комнате.