Чужое вдохновение, Гарт Мабель, Год: 1902 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 113 минут(ы)

ЧУЖОЕ ВДОХНОВЕНЕ.

Романъ Мабель Гартъ.

I.

— Вы куда, синьорина?— спросилъ художникъ, сидвшій за однимъ изъ мольбертовъ, тянувшихся длинной вереницей вдоль картинной галлереи Uffizzi, во Флоренціи. Вопросъ звучалъ властно, какъ будто спрашивающій имлъ право задать его. Молодая двушка пріостановилась около художника и усмхнулась: ее забавлялъ его авторитетный тонъ.

— Въ мастерскую къ вашему отцу,— пояснила она:— я общалась Эвелин заглянуть туда, пока она работаетъ. Кстати навщу и синьора Вивальди.

— Отецъ мой,— строго произнесъ молодой художникъ, разбираясь въ краскахъ,— тратитъ драгоцнное время на пустяки! Творецъ прошлогодняго ‘Леандра’ пишетъ что-то врод вывски: какіе-то фрукты и рыбы, для украшенія столовой манчестерскаго милліонера!

Молодая двушка засмялась.

— Леандровъ каждый день создавать не приходится,— сказала она.

— Выражайтесь точне: скораго сбыта для нихъ не предвидится!— съ горечью возразилъ Гуго Вивальди (такъ звали художника) — вотъ въ чмъ суть, синьорина Беатриса. ‘Леандръ’ и по сію пору красуется рядомъ съ ‘Психеей’, написанной десять лтъ тому назадъ, постители мастерской восхваляютъ ихъ, охаютъ, барышни восторгаются бабочкой, усвшейся на голову Психеи и, отворачиваются отъ Леандра, потому что онъ умираетъ не въ полной парадной форм… Многіе даже спрашиваютъ, что будетъ стоить отправка и упаковка… Затмъ откланиваются, а на другой день получается заказъ: написать монаха, смакующаго рюмку вина, или изобразить разрзанный лимонъ и кисть винограда, а чтобъ фономъ служила мдная кастрюлька…

Беатриса нагнулась и начала внимательно разсматривать копію Тиціана ‘Св. Семейство’, надъ которой трудился ея пріятель.

— Что вы тамъ нашли?— сурово освдомился художникъ, какъ будто ея тщательный осмотръ до нкоторой степени раздражалъ его.

Но она нисколько не смутилась, помолчала и, поднявъ на него свои большіе каріе глаза, серьезно сказала:

— Да что съ вами?

— Вы хотите сказать, что я въ чертовски скверномъ настроеніи и всему виною эта мазня?— онъ ткнулъ пальцемъ въ картину.

— Вы угадали мою мысль.

— Пожалуй, вы правы. Ужъ не лучше-ли временно бросить работу и проводить васъ — если вы ничего противъ этого не имете. Согласны вы подождать минутку, пока я соберу свои пожитки?

— Только не мшкайте.

Она прислонилась къ окну, рядомъ съ мольбертомъ и стала ждать.

Для своихъ двадцати пяти лтъ она казалась нсколько старообразной, благодаря высокому росту и худощавому стану. Я бы предпочелъ назвать ее ‘тоненькой’ — но это было бы не совсмъ врно: она именно была худа, и только своеообразная, зминая грація и сознаніе собственнаго достоинства не давали права причислить ее къ разряду нескладныхъ и тощихъ. Черныя, рзко очерченныя брови гармонировали съ прекрасными карими глазами съ красноватыми искорками, взглядъ которыхъ постоянно мнялся, сообразно съ ея настроеніемъ: то они задорно блестли, то казались задумчивыми, серьезными, то свтились теплой нжностью и лаской. Матовый цвтъ лица рдко оживлялся румянцемъ. Мягкіе, черные волосы гладко обрамляли лицо и изящно спускались на лобъ, а на затылк были высоко подобраны въ узелъ. Костюмъ ея всегда отличался изяществомъ и простотой, она слдила за модой, но не вдавалась въ крайности.

— Мн нельзя распускаться,— поясняла она, если кто-нибудь обращалъ вниманіе на контрастъ ея костюмовъ съ туалетами ея пріятельницы Эвелины Грей:— на Эвелину что ни наднь, она все равно будетъ похожа на нимфу! Я же должна памятовать, что я вшалка и одваться сообразно съ этимъ сознаніемъ. Нкоторыя моды сдлали-бы изъ меня расфранченное чучело, а этого я не желаю.

Вскор Гуго Вивальди заявилъ, что готовъ къ ея услугамъ.

— Не люблю я оставлять работу въ подобномъ состояніи!— не то съ отвращеніемъ, не то съ сожалніемъ сказалъ онъ,— на другое утро возвращаешься къ ней съ неохотой. Да и ночью иногда не спится — такъ бы вотъ побжалъ и все переправилъ! Еще мальчишкой, синьорина, я копировалъ ‘Юдифь’ Ботичелли, было лто, и я жаллъ о потер свтлыхъ утреннихъ часовъ (галлерея вдь открывается довольно поздно), вотъ я и придумалъ слдующую комбинацію: стали галлерею запирать,— я спрятался за ‘Геркулесомъ’ (онъ указалъ на мраморную группу въ конц корридора),— меня и заперли на всю ночь. Увряю васъ, что мн было довольно таки жутко остаться хоть и въ многочисленномъ, но въ высшей степени молчаливомъ обществ, я побаивался, какъ бы статуи не накинулись на меня и не раздавали меня своей тяжестью, какъ непрошеннаго гостя… Я ушелъ въ боковую галлерею и легъ рядомъ съ мальчикомъ, вынимающимъ изъ ноги занозу, онъ казался мн добрымъ малымъ, да, кром того, поглощенъ былъ своей операціей,— можетъ быть, не обратитъ на меня вниманія, но при мысли объ умирающемъ гладіатор въ сосдней комнат, морозъ пробгалъ у меня по спин, честное слово! Мн мерещились его стиснутые зубы и взглядъ, полный безконечной муки и ненависти! Ночь была холодная, не смотря на іюль мсяцъ, и я до зари проворочался, не смыкая глазъ. Тмъ не мене въ 4 часа утра я принялся за работу и изрядно потрудился до открытія галлереи.

— И что же, васъ по головк погладили, когда застали тамъ?— смясь, спросила Беатриса,

— Не пришлось: я быстро закрылъ полотно, спряталъ краски и стушевался за спасительную группу. Въ законный часъ незамтно выскользнулъ изъ засады. Молодость опрометчива и безразсудна, но что можетъ быть лучше ея?

По тону его казалось, что его молодость давнымъ давно среднихъ лтъ, осталась позади, а говорилъ эти слова высокій флорентинецъ со смуглымъ добродушнымъ лицомъ,и рзкими ухватками.

— Не вс же юноши опрометчивы и безразсудны!— замтила Беатриса, выходя изъ галлереи. Они вышли изъ-подъ арки Уфицци и направились вдоль рки, медленно катившей свои зеленоватыя волны.— Инымъ даны и молодость, и талантъ, и пылкости они не проявляютъ ни малйшей. Живой примръ: Гвидо!

— Вы полагаете, что Гвидо не пылокъ, не способенъ увлекаться? Да что вы, синьорина?! Онъ влюбленъ въ искусство, оно приноситъ ему наслажденіе, удовлетворяетъ его! Куда намъ, гршнымъ, равняться съ нимъ! Ему нипочемъ препятствія, заставляющія насъ переживать не одну мучительную минуту, и онъ побдоносно шествуетъ по тому пути, по которому намъ приходится подвигаться впередъ черепашьимъ шагомъ!

— Талантъ у Гвидо громадный — этого я не отрицаю.

— Онъ геній!— съ жаромъ воскликнулъ Вивальди.

— Надо-ли удивляться, что птица летаетъ?— пожала плечами Беатриса:— такъ и Гвидо. Ему ничего не стоитъ писать. Положимъ, онъ любитъ свое искусство (вдь и бабочка любитъ порхать!), имъ живетъ, на него радуется… Но пылкимъ энтузіастомъ его назвать нельзя. Чмъ пожертвовалъ Гвидо для искусства? Пожертвовалъ-ли хоть разъ ужиномъ, весельемъ, кутежомъ съ товарищами, минутою сна на удобной постели, чтобы нсколько лишнихъ часовъ посвятить работ?

— Вы несправедливы къ Гвидо.

— Только не къ его таланту, увряю васъ. Но вы слишкомъ носитесь съ нимъ, точно мать съ первенцомъ. Вамъ мало его дарованія и тхъ качествъ, которыми надлила его природа, вы хотите видть въ немъ совершенство, да и другимъ хотите навязать ваши иллюзіи. Но совершенства на свт нтъ и быть не можетъ. Опять таки, подобно пристрастной матери, вы слишкомъ много берете на себя. Вы при мн не разъ журили Гвидо за различныя провинности, но если бъ я позволила себ найти его въ чемъ-либо виноватымъ, вы тотчасъ бы на меня накинулись, упрекая въ несправедливости.

— Я въ послдній разъ говорю съ вами о Гвидо.

— Ну, Богъ не безъ милости!— усмхнулась Беатриса.

— Когда мн захочется поговорить о мальчик, я отправлюсь къ синьорин Эвелин, она его не осуждаетъ.

Беатриса пытливо взглянула на него, потомъ спокойно сказала:

— У Эвелины доброе сердце, она ни о комъ дурно не отзывается. И что удивительне всего,— она, кажется, дйствительно вритъ въ людскую непогршимость!

Разговаривая такимъ образомъ, они миновали мостъ св. Троицы и пошли по набережной, у одного изъ домовъ, Гуго отворилъ дверь и пропустилъ двушку впередъ, въ прихожей было довольно темно, и они сначала не примтили фигуру, присвшую на стол, у самыхъ дверей, но чей-то веселый голосъ воскликнулъ:

— Гуго, это ты?

— Гвидо! Ты что здсь длаешь?

— Оплакиваю мои грхи! Не знаю только, возможно-ли еще надяться на прощеніе… Хотя, по моему, я пострадалъ за правду. Простите, синьорина!— онъ соскочилъ со стола и поклонился Беатрис:— если вы желаете видть синьорину Грей, то выбрали для этого не особенно удачный моментъ: она, кажется, не въ меньшей опал, чмъ и я.

— Что вы тутъ натворили, несчастные, говори скоре!— подступилъ къ юнош Гуго Вивальди и опустилъ свою тяжелую руку ему на плечо.

— Мы были не въ состояніи дольше переносить запаха той тряпки, насъ все утро мутило,— я и выкинулъ ее за окно.

— О какой тряпк ты толкуешь?— недоумвалъ Гуго.

— О тряпк, на которой лежала рыба. А ужъ что сталось съ самой рыбой, вспомнить страшно! Мы просили, умоляли удалить ее изъ мастерской, но синьоръ-отецъ и слышать не хотлъ! Ужасъ! Наконецъ, слава Создателю, картина была почти кончена, дло стало лишь за деталями, въ число коихъ попала… злосчастная тряпка! Грошовый бумажный платчишко, какіе продаются у всякой уличной торговки. Ну, хоть бы въ стирку, что-ли, отдать его сначала, тогда и писать съ него… Мы цлую недлю терпли, вчера ужъ нигд продохнуть нельзя было, сегодня же… сегодня онъ пропалъ… исчезъ!

Беатриса засмялась.

— Бдняжка Эвелина! Спасибо, что спасли ея обоняніе!

— Охъ, не благодарите! Синьорина такъ и не избавилась отъ вони!

Онъ трагическимъ жестомъ указалъ на дверь, которая вела въ мастерскую Вивальди-отца.

— Какъ же такъ?— удивился Гуго,— изъ твоихъ словъ я понялъ, что платокъ пропалъ безъ всти?

— Да, только на полчаса, не боле! Учитель весь домъ вверхъ дномъ поставилъ, а затмъ злой духъ навелъ его на мысль выглянуть въ окошко: драгоцнный платокъ валялся тамъ въ канавк! Онъ послалъ меня выудить его, я исполнилъ это съ помощью палки и торжественно вручилъ его по принадлежности. Но вмсто благодарности, передъ моимъ носомъ дверь мастерской захлопнули!

Гуго миновалъ прихожую и распахнулъ дверь въ мастерскую.

Прямо противъ входа, у мольберта, стоялъ его отецъ, широкоплечій, бодрый старикъ, больше похожій на простолюдина, чмъ на художника (ддъ Гуго и на самомъ дл былъ крестьяниномъ изъ окрестностей Сесто). Блые взъерошенные волосы его еще не пордли и были острижены подъ гребенку, лицо изобиловало множествомъ морщинъ и морщинокъ, живописно перескавшихся по всмъ направленіямъ, черные глазки блестли, а въ настоящую минуту даже горли злобнымъ огнемъ: за спиною постителей онъ усплъ высмотрть юнаго Гвидо, смиренно остановившагося у порога.

Въ глубин комнаты, подъ навсомъ, умрявшимъ свтъ съ потолка, находилась эстрада, а на ней возсдалъ натурщикъ — старый бродяга, въ живописныхъ лохмотьяхъ и съ длинной трубкой въ зубахъ. Передъ самой эстрадой стояли два мольберта: одинъ, принадлежавшій Гвидо, пустовалъ, по причин уже извстной, за другимъ стояла молодая двушка, изящная и хорошенькая, какъ полевой цвтокъ. Вьющіеся золотистые волосы обрамляли лицо ея словно сіяніемъ, а какое лицо! чтобы описать его, надо владть перомъ поэта или кистью художника: тонкія, идеальныя черты, въ связи съ здоровымъ, жизнерадостнымъ выраженіемъ, дтски-доврчивый, веселый взглядъ,— и вмст что-то пытливое, серьезное свтилось во взор ея темно-срыхъ глазъ, въ очертаніи губъ сказывался характеръ. Она оглянулась на Беатрису и украдкой привтствовала ее рукой.

Беатриса подошла къ старому художнику и пожала ему руку.

— Здравствуйте, синьорина!— не особенно привтливо буркнулъ онъ.

— Что у васъ здсь за зловоніе?— вскричалъ Гуго, втягивая въ себя воздухъ.

Эвелина сочувственно махнула головой и взглянула на Гвидо.

— Если воздухъ теб здсь на нравится, можешь уходить!— отпарировалъ старикъ, выпуская руку Беатрисы и снова углубляясь въ свою работу.

— Маэстро!— воскликнула Беатриса,— вы превзошли самого себя!— видала я на картинахъ рыбъ, которыхъ можно было принять за живыхъ, а ваша дйствуетъ даже на обоняніе! Такъ и представляется, какъ съ недлю тому назадъ ее вытащили изъ воды…

Старикъ не отозвался, но глаза его блеснули: онъ цнилъ остроуміе.

Гуго, между тмъ, подвинулся къ злополучной ‘тряпк’, которая лежала рядомъ съ мольбертомъ его отца, на деревянномъ стол. Гуго протянулъ было руку…

— Гуго!— грозно обратился къ нему старикъ Вивальди,— прошу не вмшиваться въ мои дла!

Эвелина бросила кисть и обратилась къ дйствующимъ лицамъ.

Положеніе Гуго было затруднительное. Онъ самъ не любилъ, когда кто-нибудь вмшивался въ его личныя дла, и сознавалъ правоту отца, старикъ, видя на своей сторон вс преимущества, рзко продолжалъ:

— Ума не приложу, что сталось со всми вами! Воображаю на моемъ мст престарлаго Тирабоши, у котораго въ мастерской я въ свое время учился. Ваше счастье, молодой человкъ,— онъ ткнулъ кистью по направленію къ Гвидо, попрежнему стоявшему у дверей,— ваше счастье, что вы имете дло со старымъ дуракомъ Андреа Вивальди, а не съ самимъ Тирабоши! Онъ не церемонился съ учениками и трости своей не жаллъ для нихъ! И по самому ничтожному поводу. Вамъ извстно, что онъ сдлалъ?— внезапно обратился онъ къ Беатрис, снова приходя въ ярость при одномъ воспоминаніи о продлк ученика:— дерзкій, своевольный лнтяй! Онъ взялъ этотъ платокъ, съ котораго я списываю одну изъ необходимйшихъ деталей моей картины, и выкинулъ его въ окошко! Хорошо еще, что я уже усплъ набросать наиболе важныя складки, а то вдь онъ рисковалъ испортить мн всю картину! Я былъ правъ, тысячу разъ правъ, не желая разводить у себя въ мастерской этихъ обезьянъ!

— Вы ужъ и меня не причисляете-ли къ этой категоріи?— спросила Эвелина.

— Вы — женщина!— рзко оборвалъ ее Вивальди.

— Но вдь складки вс на мст, и искусство торжествуетъ!— примирительно вставила Беатриса, надясь положить конецъ распр.

Въ отвтъ послышалось невнятное бормотанье. Старику уже надоло сердиться, и онъ торопился выложить весь запасъ раздраженія, пока злость еще не совсмъ въ немъ остыла.

— Не сметъ трогать мои вещи, вотъ что!

— Значитъ вы намрены изъ принципа держать эту заразу?— освдомился сынъ.

— Хотя бы и такъ!— возразилъ Вивальди.

— Мы вс рискуемъ помереть!

— Никого не приглашаю ходить сюда.

— Синьоръ!— терпливо начала Беатриса,— позвольте вамъ сказать, что вы несете ужасный вздоръ! Гд же бдной Эвелин найти другого такого учителя? Вы еще недавно хвалили ее за успхи, а теперь гоните вонъ, чтобы она забыла все, чему вы ее научили? Ну, не ожидала я, что вы такъ жестоки!

Рчь эта благотворно подйствовала на старика, но ему не хотлось слишкомъ скоро уступить.

— Мало-ли художниковъ во Флоренціи!— угрюмо проворчалъ онъ.

— Еще бы!— весело отозвалась Эвелина,— и бумажныхъ платковъ съ красными горошинами немало въ город, однако, для васъ существуетъ только одинъ, вотъ этотъ! Такъ вотъ и для меня существуетъ только одинъ учитель. Намъ обоимъ, синьоръ, не легко разстаться съ врнымъ, испытаннымъ другомъ.

— Мн, по крайней мр, повидимому, не суждено разстаться съ врнымъ, испытаннымъ мученіемъ!— отвчалъ Вивальди и хмуро улыбнулся.

Беатриса поняла, что побда на сторон большинства и не дала Гуго времени безтактно настаивать на немедленномъ удаленіи зловоннаго яблока раздора, что несомннно подлило бы масла въ потухающій огонь. Къ счастью, общее вниманіе отъ опасной темы отвлечено было старикомъ-натурщикомъ: онъ ужъ минутъ десять мирно клевалъ носомъ на своей эстрад и теперь неожиданно храпнулъ, но тутъ же опомнился и тщетно силился свалить неумстный звукъ на кашель.

— Отпустили бы старикашку домой!— посовтовала Беатриса,— да покажите мн свои новинки, я для этого и пришла.

— Мн нечего вамъ показывать,— возразилъ Вивальди, съ нкоторымъ смущеніемъ взглядывая на сына,— я выполняю заказъ одного изъ вашихъ соотечественниковъ, который, вроятно, очень жаденъ и желаетъ разукрасить стны своей столовой изображеніями всякой провизіи. Лучше поглядите на работу синьорины… Она длаетъ большіе успхи… Нтъ, этого не глядите!..— онъ поспшно повернулъ лицомъ къ стн картину Гвидо, которую Беатриса хотла было посмотрть.

Эвелина засмялась и поблагодарила старика-учителя, который покраснлъ, понявъ, что выдалъ себя: картина молодой двушки показалась бы черезчуръ плохой и безцвтной, сравнительно съ талантливымъ эскизомъ юнаго художника. Между двумя произведеніями существовала та же неизмримая разница, какая существуетъ между чтеніемъ Шекспира, когда его, хотя бы и вполн осмысленно, читаетъ ученикъ старшихъ классовъ или выдающійся актеръ.

Беатриса съ любовью заглядлась на работу своей пріятельницы.

— Очень недурно!— произнесла она, наконецъ, и посмотрла на Вивальди, ожидая подтвержденія своихъ словъ.

— Да, недурно. Я доволенъ. Но надо трудиться для большаго успха, синьорина.

— Общаюсь!— отозвалась Эвелина,— о, если бъ успхъ завислъ только отъ прилежанія!.. А теперь, Беатриса, теб больше не возбраняется полюбоваться на картину Гвидо. Посмотри, какъ прекрасно!..

— Безусловно прекрасно, если можно назвать прекраснымъ портретъ такого стараго урода! Когда же вы приметесь за серьезную картину, Гвидо?

Старикъ Вивальди нсколько отошелъ отъ нихъ и не могъ слышать ихъ разговора, Эвелина понизила голосъ:

— Не правда-ли? И ты согласна со мною? Не грхъ-ли ему тратить свой талантъ на пустяки, когда онъ созданъ для иного? Мн кажется, что онъ по-пустому тратитъ время. Онъ давно могъ бы добиться славы и гремть на весь міръ своими произведеніями.

— Въ благодарность за ваше мнніе, синьорина,— сказалъ польщенный Гвидо Гвидоття,— я открою вамъ маленькую тайну: въ слдующемъ мсяц дв комнаты въ четвертомъ этаж этого дома освободятся. Я думаю занять ихъ и открыть самостоятельную мастерскую, по сосдству съ моими друзьями.

Эвелина одобрительно захлопала въ ладоши.

— Отлично! Но четвертый этажъ, Гвидо! Не знаю, ршатся-ли англійскіе и американскіе милліонеры взбираться подъ небеса?

— Какъ ты предусмотрительна, моя милая!— иронически замтила Беатриса,— но не лучше-ли сначала убить медвдя, а потомъ ужъ прикинуть, удобно-ли будетъ покупателямъ подниматься наверхъ за его шкурой? Вы раздляете мое мнніе, Гвидо?

— Вполн, синьорина!— безпечно смясь, согласился юноша,— а во всхъ прочихъ отношеніяхъ, увряю васъ, комната въ четвертомъ этаж представляетъ изъ себя идеальную мастерскую,— большая, свту въ ней пропасть, словомъ, вс удобства, необходимыя для художника. Въ нижнихъ этажахъ квартиры дороже, да и свту въ нихъ меньше, если не имть средствъ для разныхъ приспособленій, которыя можетъ позволить себ знаменитость. А крутая лстница по моему, даже нкоторое преимущество: не каждый изъ друзей-пріятелей рискнетъ по ней взбираться, слдовательно, меньше будетъ у меня соблазну бить баклуши въ ихъ пріятномъ обществ.

— Люблю за откровенность!— похвалила Эвелина, снимая съ себя холщевый рабочій передникъ и прибирая краски,— неправда-ли, Беатриса, какъ вжливо и въ то же время настойчиво даетъ онъ намъ понять, что не желаетъ видть постителей въ своей новой мастерской? Премило! Разумется, посл подобнаго заявленія, ему нечего опасаться нашего вторженія.

— Я говорилъ о соблазнахъ, синьорина…— сконфуженно оправдывался Гвидо,— о васъ и синьорин Гэмлинъ не могло быть и рчи!

— Беру свои слова назадъ: ваша правда, вы говорили о друзьяхъ, и я опрометчиво причислила къ нимъ и себя!

Она задорно поглядла на него черезъ плечо и, не давъ ему времени опомниться, взяла Беатрису подъ руку и направилась къ Вивальди.

Старый художникъ довольно ласково простился съ молодыми двушками (онъ не умлъ долго сердиться).

— До свиданія!— проговорилъ Гуго, отворяя имъ дверь,— не зачитывайтесь до разсвта и не опаздывайте завтра!

Это увщаніе относилось къ Беатрис, и она покорно выслушала его. Выйдя съ Эвелиной на улицу, она озабоченно сказала:

— Какъ-то отнесется Вивальди къ проекту Гвидо открыть мастерскую подъ одной кровлей съ нимъ!

— Не все-ли имъ ему равно?

— Можетъ быть. Но мы съ тобой врядъ-ли такъ поступили бы!

— Почему же?— пылко вступилась Эвелина:— Гуго и Гвидо такъ привязаны другъ къ другу, что весьма естественно, если Гвидо желаетъ поселиться ближе къ своему покровителю. Я убждена, что онъ не сдлалъ бы Гуго никакой непріятности, ни за что на свт. Ты бы только послушала, какъ онъ на-дняхъ распространялся о благодяніяхъ, оказанныхъ ему отцомъ и сыномъ Вивальди: отъ умиленія у него даже слезы навернулись на глазахъ.

— Гуго, дйствительно, благодтель: онъ вытащилъ Гвидо, можно сказать, изъ грязи!— рзко продолжала Беатриса, нисколько, повидимому, не тронутая описаніемъ благородныхъ чувствъ Гвидо.— Вообще, кажется, чмъ хуже, испорченне или… несчастне человкъ, тмъ больше привязывается къ нему Гуго. Я склонна думать, что онъ иногда со мною такъ рзокъ, почти грубъ, исключительно по причин моей порядочности, я для него не представляю интереса, какъ субъектъ, который требовалъ бы его покровительства. Мысль эта нсколько утшаетъ меня.

— Можетъ быть, онъ строгъ съ тобою, какъ съ ученицей? Ты бываешь лнива и упряма.

Беатриса улыбнулась. Не лнью страдала она, а апатіей, которая временами на нее нападала: чуткая и воспріимчивая, она часто невыразимо мучилась сознаніемъ, что ей никогда не достичь желаемаго идеала.

Тмъ не мене она промолчала. Эвелина снова заговорила:

— Къ какому же разряду причисляешь ты Гвидо: къ людямъ сквернымъ, испорченнымъ, или только несчастнымъ?

— Ко всмъ тремъ понемножку. Почти вс натурщики въ достаточной степени испорчены. А объ его ‘несчастьяхъ’ мы неоднократно слышали изъ его собственныхъ устъ.

— Но его вдь нельзя назвать натурщикомъ, въ полномъ смысл этого слова!— обиженно возразила Эвелина.

— Пожалуй. У него не было никакой опредленной профессіи. Онъ снискивалъ себ пропитаніе, какъ могъ и чмъ попало, и былъ вн себя отъ радости, когда Андреа Вивальди предложилъ ему пятьдесятъ сантимовъ за сеансъ, позировать въ качеств купидона, оанна Крестителя или младенца Самуила,— смотря по надобности. Натурщикъ по профессіи никогда не позволилъ бы себ взяться за кисть, въ отсутствіи хозяина.

— Благодаря чему и открылся его талантъ!— заявила Эвелина:— я помню разсказъ объ этомъ… Что-то въ такомъ род случилось и съ извстнымъ художникомъ…

— Да. Тотъ художникъ писалъ красной глиной на камн.

— Судьба не привела его въ мастерскую, гд у него подъ руками были бы краски!— отпарировала Эвелина:— Не пройтись-ли намъ еще? Или уже пора домой?

Он очутились у дверей пансіона, въ которомъ он жили, на противоположномъ берегу рки, противъ дома Вивальди. Колоссальная статуя юнаго Давида (копія съ Микель-Анджело) глядла на нихъ съ площади, носившей имя того же великаго ваятеля. За нею высилась черная съ блымъ мраморная громада — церковь Санъ-Миніато,— и старинная, темно-коричневая башня, уцлвшая, какъ разсказываютъ, во время осады Флоренціи, лишь благодаря нжной заботливости Буонаротти, который бережно укрывалъ ее перинами и тюфяками отъ выстрловъ нападавшихъ Медичи.

Солнце зашло, и могучая фигура бронзоваго Давида рзко вырисовывалась на блдно-розовомъ неб.

— Дойдемъ до моста,— отвчала Беатриса:— и полюбуемся на рку, при вечернемъ освщеніи.

Черезъ нсколько минутъ он уже стояли на висячемъ мосту, перекинутомъ черезъ Арно, на восточной окраив города, Он облокотились на перила и стали глядть по направленію къ Ponte-Vecchio, съ его оригинальными, полуразвалившимися лавчонками, гд торгуютъ драгоцнными вещами и всякими древностями, лавочки прилпились къ нему, словно губки къ куску гнилого дерева, дальше виднлись деревья парка Cascine, а за ними срыя, туманныя очертанія Аппенинъ.

Вдругъ справа, съ башни Santa-Croce раздались мрные удары колокола, слва немедленно откликнулись четыре колокола поменьше.

— Шесть часовъ!— сказала Эвелина:— мы опять опоздаемъ къ обду!

— И доставимъ этимъ несказанное удовольствіе миссъ Бэттъ!— усмхнулась Беатриса и лниво послдовала за подругой.

II.

Домъ, гд дв молодыя двушки — англичанки жили во время своего пребыванія во Флоренціи, носилъ названіе ‘Пансіона госпожи Больдъ’, какъ гласила изящная мдная дощечка на дверяхъ. Госпожа Больдъ, якобы стоявшая во глав учрежденія, была вдова, съ виду болзненная, блая и рыхлая словно недопеченное тсто, умъ ея во всхъ отношеніяхъ соотвтствовалъ этой наружности. Друзья мистрисъ Больдъ считали ее до нельзя добродушной, а враги (какъ это ни странно, но враги у нея были) называли ее слабохарактерной тряпкой. Миссъ Бэттъ, поперемнно фигурировшая въ обихъ роляхъ, большей частью, придерживалась послдняго мннія.

Судьба не покровительствовала вдов, и большинство людей, съ которыми ей приходилось сталкиваться на жизненномъ пути, становились на сторону судьбы. Дочь бднаго, провинціальнаго врача, всю жизнь съ горя пьянствовавшаго, племянница и компаньонка скупой, злющей старухи, жена неврнаго и жестокаго мужа (да еще игрока), вдова банкрота и самоубійцы,— мистрисъ Больдъ мало отраднаго видла на своемъ вку, но со смиреніемъ несла свой крестъ.

Другой на ея мст (за малыми исключеніями) наврно или озлобился бы, или палъ бы духомъ, но въ слабости мистрисъ Больдъ заключалась ея сила: бороться она была не въ состояніи,— оставалось, значить, покориться. Но въ глубин души у нея часто возникало мучительное подозрніе, не сама-ли она по оплошности виновата въ своей судьб,— и эта мысль лишала ее послдняго утшенія — видть въ себ мученицу. Даже самымъ близкимъ ея друзьямъ порою надодало, когда она предавалась отчаянному самобичеванію.

Младшая компаньонка ея по содержанію пансіона, и ея правая рука, миссъ Бэттъ-была одновременно ея бичомъ и опорой.

Что претерпвала мистрисъ Больдъ отъ миссъ Бэттъ, и, съ другой стороны, отъ какихъ крупныхъ непріятностей та же миссъ Бэттъ избавляла ее ежедневно — объ этомъ пансіонеры и нахлбники смутно догадывались.

— Миссъ Бэттъ держитъ хозяйку въ ежовыхъ рукавицахъ,— замтила какъ-то Беатриса Гэмлинъ:— но зато бываетъ для нея незамнима!

Миссъ Бэттъ была особа небольшого роста, съ суетливыми тлодвиженіями и рзкимъ голосомъ, ея жидкіе сдые волосы скручены были шишечкой на затылк, затмъ она обладала остренькимъ, краснымъ носикомъ и выдающимися впередъ зубами.

О хозяйк она говорила: ‘бдная наша, милйшая мистрисъ Больдъ’, но по тону можно было догадаться, что она про себя прибавляетъ ‘и глупйшая’. Обращалась она всегда съ хозяйкой сурово, но почтительно, чмъ повергала ту въ немалое смущеніе, миссъ Бэттъ никогда не забывала (да и другимъ не давала забывать) того факта, что мистриссъ Больдъ благороднаго происхожденія, а она сама нтъ.

— Я сажусь къ вами за столъ, миссъ Гэмлинъ, по настоянію нашей бдненькой, милйшей мистрисъ Больдъ,— сказала она какъ-то разъ Беатрис,— но я всегда помню, что не принадлежу къ вашему кругу.

Въ тотъ день, съ котораго начинается нашъ разсказъ, въ конц табль д’ота помстилась миссъ Бэттъ, поминутно ерзая на своемъ стул. Стояла ранняя осень и большая часть туристовъ (англичане и американцы) еще не съхались изъ Швейцаріи и сверной Италіи во Флоренцію. Молодыя двушки пошли въ столовую, хозяйка встртила ихъ блдной улыбкой, миссъ Бэттъ поклонилась и, выразительно поджавъ губы, взглянула на свои часы.

— Мы опоздали? Неужели?— освдомилась Эвелина съ лукавымъ безпокойствомъ.

Мистрисъ Больдъ робко покачала головой и съ умолящимъ видомъ посмотрла черезъ столъ на свою компаньонку, та сказала:

— Вы, кажется, пришли не позже, чмъ обыкновенно, миссъ Грэй!

— Хорошо-ли вы провели время? Много-ли наработали?— справился сосдъ Беатрисы, когда она услась на свое мсто.

То былъ профессоръ одного изъ германскихъ университетовъ, проводившій каникулы въ Италіи, вотъ уже дв недли, какъ онъ аккуратно каждый день задавалъ своей сосдк одни и т же вопросы, и она принуждала себя безъ раздраженія удовлетворять его пустое любопытство. Получивъ и на сей разъ желаемый отвтъ, онъ улыбнулся и, по усвоенной программ, обратился къ Эвелин:

— Ваша подруга не лнится! Прилежно работаетъ!— затмъ принялся за прерванную ду.

— Нтъ,— отвчалъ сосдъ Эвелины, молодой англичанинъ, на предложенный ею вопросъ:— по моему, Флоренція вовсе не выигрываетъ при дальнйшемъ знакомств. Я нахожу, что это просто трущоба. Моя мать непремнно желаетъ провести здсь зиму. Не понимаю! Прошлую зиму мы были въ Ницц: тамъ все-таки сносно, развлеченія кое-какія есть, въ Монте-Карло можно създить… А здсь буквально длать нечего.

— Однако, есть на что посмотрть, сэръ,— замтилъ, сидвшій по другую его сторону американецъ:— по-моему, городъ очень интересенъ.

— Что вы сегодня осматривали, мистеръ Бортонъ?— съ улыбкой освдомилась Эвелина.

— Сегодня,— американецъ принялся отсчитывать по пальцамъ — я осмотрлъ: Дното, башню Джіотти Loggia dei Lanzi, дворецъ Vecchio, затмъ я отправился въ картинныя галлереи дворца Уфицци, и тамъ имлъ удовольствіе видть миссъ Гэмлинъ, которая упражнялась въ живописи.

Эвелина улыбнулась, а мистеръ Бортонъ продолжалъ:

— По галлере я перешелъ черезъ рку и закончилъ осмотръ дворца Питти и Санъ-Миніато.

— Богъ мой! Какая энергія! На завтра, пожалуй, ничего не оставили?

— Что вы! Завтра я намренъ заняться картинами Belle Arti, Санъ-Лоренцо, Санта-Марія-Новелла, Санта-Кроче, Санъ-Марко и Аннунціата. Тогда я покончу съ Флоренціей, но останусь еще на денекъ ради Fiesoie и Certosa, а затмъ, въ пятницу, съ ночнымъ поздомъ укачу въ Римъ.

— И вы способны запомнить все виднное вами?— съ ужасомъ освдомилась Эвелина.

— Понятно. Я все отмчаю въ путеводител.

— Ненавижу осматривать достопримчательности!— звая, замтилъ первый англичанинъ,— это такъ утомительно! Разумется, я помогу матери моей устроиться здсь, а самъ вернусь въ Англію и вздохну свободно. Дурачье эти итальянцы! Представьте, миссъ Грэй, что со мной на дняхъ случилось. Затяли мы съ знакомыми пикникъ въ Fiesoie и поджидали одного изъ участниковъ у какихъ-то воротъ,— не помню названія,— словомъ, у рчной пристани. Мы вс уже вышли за ворота, къ рк, когда мн вздумалось снова вернуться на дорогу, поглядть — не идетъ-ли нашъ пріятель, а сторожъ ни за что не хотлъ пропустить меня, ссылаясь на то, что у меня въ рукахъ корзинка (провизія для пикника!), которую онъ обязательно долженъ осмотрть. А самъ прекрасно зналъ, негодяй, что тамъ одни бутерброды, такъ какъ онъ же осматривалъ ихъ съ минуту тому назадъ.

— Ловко!— засмялась Эвелина,— какъ же вы выпутались изъ этого затрудненія?

— Ну, я ему сказалъ два-три прочувствованныхъ слова по-англійски… Но онъ не понялъ, а только расхохотался, а тутъ подосплъ запоздавшій пріятель, мы и отправились дальше.

— Вамъ бы слдовало сказать ему,— замтилъ мистеръ Бортонъ,— что на обратномъ пути онъ волей-неволей выпуститъ васъ съ этими бутербродами безплатно.

Отвта не воспослдовало. Чей-то рзкій голосъ между тмъ отчеканивалъ:

— Это фактъ, смю васъ заврить, миссъ Дугласъ! Герцогъ Эдинбургскій неизмнно за завтракомъ требуетъ мармеладу изъ айвы, онъ намазываетъ его на кусочекъ поджаренной булки и стъ. Мн, лично, ни за что бы этого не състь, но на вкусъ и цвтъ…

— Да неужели мистрисъ Питманъ? Какъ интересно! Чмъ же вы объясняете подобную причуду?

— Право, не знаю. Вотъ, напримръ, герцогиня: она всмъ цвтамъ предпочитаетъ сиреневый! Она бы всю жизнь готова носить платья сиреневаго цвта, но, разумется, это немыслимо: вс бы думали, что она вчно въ полутраур…

— Понятно, это не годится! Но какъ пріятно знать такія подробности! Подумайте только: сиреневый цвтъ!

— Я прочелъ въ сегодняшнемъ ‘Galagnani’,— вмшался въ этотъ интересный разговоръ мистеръ Бортнъ,— что герцогъ Ноттингэмскій предложилъ руку и сердце миссъ Чэтфильдъ, самой хорошенькой двушк въ Нью-орк.

— Ага!— съ лукавой улыбкой подхватила достопочтенная матрона,— ужъ это въ газетахъ напечатано? Еще на прошлой недл мн про это говорила моя племянница, большая пріятельница кузины частнаго секретаря герцога,— но я, разумется, не считала себя вправ разглашать помолвку до публикаціи ея въ газетахъ.

— Еще бы!— восторженно одобрила миссъ Дугласъ,— такъ значитъ онъ женится на простой миссъ? Ахъ, какъ интересно! Вы говорите, невста очень хороша собой?— обратилась она къ американцу съ живйшимъ любопытствомъ,— скажите, она брюнетка или блондинка? Тутъ всякая подробность полна значенія!

— Уйдемъ!— шепнула Беатриса своей подруг,— я задыхаюсь въ этой компаніи!

Въ дверяхъ столовой он посторонились, чтобы пропустить выходившую изъ комнаты, въ сопровожденіи молодой двушки, даму.

Высокая, стройная дама, съ блестящими глазами, не смотря на свои семьдесятъ лтъ, прошла мимо съ надменнымъ кивкомъ головы. Молодая двушка, пухленькая, блокурая, вчно улыбающаяся, хотла было остановиться и заговорить съ ними, но раздумала и, продолжая улыбаться, поспшила за гордой теткой, которая строго оглянулась на нее. Беатриса засмялась и стала подниматься съ Эвелиной вверхъ по лстниц, въ тотъ этажъ, гд он занимали комнаты.

— Значитъ теперь и ты, Эвелина, въ не милости у миссъ Гріерсонъ? Это почему? Къ теб она благоволила, только на меня смотрла искоса.

— Она меня еще не считала безнадежной въ т дни,— пояснила Эвелина.

Подруги вошли въ свою гостиную и услись.

— А теперь я погибла въ ея мнніи. Мы съ ней сегодня поговорили по душ, до моего ухода въ мастерскую.

— О чемъ же вы говорили?

— Да опять старая псня, на нсколько новый ладъ. По ея мннію, скромнымъ двицамъ не подобаетъ жить безъ компаньонки, слдовательно, мн надо безотлагательно вернуться къ роднымъ. Затмъ она заговорила о теб и заявила, что такой юной особ, какъ ты, нечего стремиться стать знаменитостью.

— А не прибавила, что такой старух, какъ она, нечего соваться не въ свои дла?— вспылила Беатриса.

— Нтъ, этого она, кажется, не говорила. Дло въ томъ, что она никакъ не можетъ оправиться отъ потрясенія, которое ты ей нанесла своею радостью по поводу первой проданной тобой картины. Она откровенно созналась, что обо мн она лучшаго мннія,— по крайней мр была,— а теперь начинаетъ испытывать разочарованіе.

— Почему же такъ?

— Я ей отплатила откровенностью за откровенность и объяснила, что другихъ родныхъ, кром женатаго брата, у меня нтъ, а они какъ нельзя лучше безъ меня обходятся, съ другой стороны, я окромно замтила, что теб пріятно жить со мною и я не хочу лишать тебя этого удовольствія. А что касается до тебя…

— Понимаю!— поспшно перебила ее Беатриса, понявъ, что Эвелина скомпрометировала себя, хваля безмрно опальную подругу,— теперь мы погибли въ ея мнніи, душа моя!

— Да, и до извстной степени объ этомъ сожалю! Все таки она особа вполн порядочная, хотя нсколько ограниченная и упрямая. Ты только сравни ее съ остальными салопницами — пріятельницами пріятельницъ кузины частнаго секретаря самого герцога! Быть можетъ, это съ моей стороны и глупо,— слегка понижая голосъ, продолжала Эвелина,— но мн обидно, что миссъ Гріерсонъ велитъ своей племянниц сторониться отъ меня, словно я зачумленная.

— Ты скучаешь по миссъ Бланшь Гріерсонъ? Дорожишь ея дружбой?

— Нтъ, не то,— а самолюбіе мое страдаетъ. Чмъ мы хуже этой двчонки? Мы и лицомъ, и манерами лучше ея. Я убждена, что она переглядывается съ офицерами… Вчера сидла съ книжкой у окна, напротивъ казармъ, и что-то подозрительно поглядывала туда изподтишка. Неужели я бы стала длать что-либо подобное?

— Ненавижу пансіоны!— сказала вдругъ Беатриса.

— И я тоже! Знаешь, о чемъ я подумываю? Хорошо бы намъ самостоятельно снять небольшую квартирку! На много ли дороже обойдется это?

— Нсколько дороже, но это пустяки. Хлопотъ будетъ больше, а здсь мы на всемъ готовомъ.

— Я берусь за хозяйство!— пылко воскликнула Эвелина,— мы поселимся въ самомъ верхнемъ этаж, а надъ нами, на крыш, будетъ площадка съ блыми арками, поросшими дикимъ виноградомъ, въ глиняныхъ горшкахъ мы разставимъ гвоздику и ноготки, къ намъ будутъ прилетать за кормомъ голуби…

— Лучше ужъ прямо снять средневковую башню и изображать изъ себя заколдованныхъ принцессъ!— смясь, сказала Беатриса.

Но подруга ея не унялась, она встала и взволнованно начала ходить по комнат, развивая свой планъ.

— Давно было бы хорошо жить въ своемъ собственномъ, уютномъ гнздышк! Ни туристовъ, ни сплетенъ, ни нравоученій!

— Эвелина,— рзко перемнила разговоръ Беатриса,— что еще говорила теб миссъ Гріерсонъ?

Эвелина пріостановилась, смущенная.

— Не стоитъ обращать вниманія на ея слова!— запинаясь, произнесла она.

— Все это такъ, но я желаю знать вашъ разговоръ до самаго конца.

Эвелина услась у ногъ своей подруги, ласково обняла ея колни и повернулась такъ, чтобы Беатриса не могла видть ея лица.

— Она сказала,— неохотно начала она,— что нельзя пренебрегать общественнымъ мнніемъ… Что мы съ тобой и не подозрваемъ, какъ другіе истолковываютъ наши поступки.

— Кто это ‘истолковываетъ’?— гнвно перебила ее Беатриса.

— Другіе ученики… ихъ друзья… Вивальди, наконецъ.

— Вивальди?!

— Она сказала, что итальянцы — люди ужасные: въ глаза съ вами любезны, а за глаза вышучиваютъ васъ, сплетничаютъ.

— Эвелина! Считаешь-ли ты Вивальди способными на это?— съ негодованіемъ спросила Беатриса,— я, по крайней мр, думаю, что Гуго не способенъ лицемрить: онъ слишкомъ откровенно любитъ длать выговоры и читать нотаціи!— она притворно засмялась.

Но Эвелина не улыбнулась.

— Мн противна мысль, что мы своимъ поведеніемъ унижаемъ себя въ ихъ глазахъ!— съ горечью сказала она.

— И ты въ это серьезно вришь? Плохо же цнишь ты ихъ доброту къ намъ!

— Не брани меня, Беатриса! Я знаю, что это глупо! Я дура… но… не… сердись… завтра это пройдетъ!..

— Надюсь!— строго сказала та, но тутъ же ласково погладила прижавшуюся къ ея колнямъ кудрявую головку.

Настроеніе Эвелины приводило ее въ недоумніе. Она сама не придала бы никакого значенія словамъ, которыя врзались въ чувствительную душу ея подруги и не давали ей покоя. Однако, она попыталась утшить Эвелину.

— У миссъ Гріерсонъ понятія допотопныя! По счастью, мало кто ихъ раздляетъ.

— О, да!— согласилась и Эвелина, но, видимо, не очень этдмъ утшилась.

Въ это же время, въ общей гостиной, племянница миссъ Гріерсонъ изливала свои стованія передъ миссъ Дугласъ, веселой, добродушной, плохо образованной старой двой неопредленныхъ лтъ и съ изумительной прической.

— Я такъ была рада этому знакомству!— жаловалась миссъ Бланшъ,— думала сойтись съ ними,— а тетя теперь и слышать объ этомъ не хочетъ. Другихъ же сверстницъ мн тутъ нтъ… Ахъ, какъ все это грустно, не правда-ли, миссъ Дугласъ?

— Быть можетъ, молодежь еще и съдется съ полнымъ наступленіемъ зимняго сезона!— сочувственно отозвалась старая два, но Бланшъ продолжала:

— Я уврена, что он премилыя! Миссъ Грэй совсмъ красавица, а миссъ Гэмлинъ такъ умна… При томъ у нихъ такіе интересные знакомые! До того, какъ тетя ихъ не взлюбила, я разговаривала съ миссъ Грэй, и она мн разсказала, какъ хорошо къ нимъ относится старый синьоръ Вивальди: онъ позволяетъ ей писать въ его мастерской, хотя больше не беретъ учениковъ, и у нея (по ея словамъ) способности не блестящи. Должно быть, превесело быть знакомой съ настоящими художниками, учениками ихъ, натурщиками и всми этими господами.

Миссъ Бланшъ вздохнула, вспомнивъ о своемъ скучномъ прозябаніи, лишенномъ всякихъ живыхъ интересовъ.

— А разсказывала она вамъ о своемъ товарищ по классу живописи?— освдомилась миссъ Дугласъ.

— Нтъ. Кто онъ такой?— полюбопытствовала миссъ Бланшъ, почуявъ что-то романическое.

— Юный синьоръ Гвидотги, воспитанникъ обоихъ Вивальди.

— Красивый? У него черные глаза, роскошные кудрявые волосы и лнивыя, граціозныя манеры?

— Гд вы его видли?— спросила миссъ Дугласъ, пытливо всматриваясь въ молодую двушку.

— Я какъ-то встртила его съ миссъ Гэмлинъ и миссъ Грэй на улиц и терялась въ догадкахъ, кто онъ такой. Они съ миссъ Грэй такая прекрасная парочка.

Миссъ Дугласъ разсмялась, Бланшъ тоже захихикала. Позже вечеромъ, когда вс уже разошлись по своимъ комнатамъ, миссъ Гріерсонъ замтила племянниц:

— Я очень рада была видть, что ты помогаешь миссъ Дугласъ разматывать шелкъ, милочка. Она достойная особа, и разговоры съ ней принесутъ теб больше пользы, чмъ пустая болтовня свтской молодежи.

— Разумется, тетя!— покорно согласилась миссъ Бланшъ.

III.

Два дня спустя, Беатриса собралась поработать въ картинную галлерею, на крыльц ‘пансіона’ она замтила мистера Бортона, озиравшагося по сторонамъ, съ самой плачевной физіономіей. Шелъ упорный, частый дождь и какъ-будто говорилъ бднымъ смертнымъ: ‘мн дла нтъ до вашихъ плановъ: хочу идти и буду.’

Воды Арно вздулись и шумно бурлили въ своихъ берегахъ. Тамъ и сямъ на глинистомъ берегу виднлись рыболовы, то взрослые, то мальчишки.

— Славный денекъ, неправда-ли, мистеръ Бортонъ?— сказала Беатриса, пріостанавливаясь на крыльц и готовясь открыть зонтикъ, такъ какъ ршилась мужественно бороться съ непогодой.

— Я просто не знаю, что съ собою длать,— мрачно отозвался американецъ,— на сегодняшній день я намтилъ осмотръ Fiesoie утромъ и Certosa посл обда.

— Какая жалость! Но вдь остаются еще картинныя галлереи…

— Я ихъ ужъ разъ обошелъ!— нетерпливо возразилъ тотъ.

— И ничего такого не примтили, на что стоило бы взглянуть еще разъ?

— Ровно ничего. Поглядите-ка туда, миссъ Гэмлинъ: какъ будто проясниваетъ…

— Нисколько. Да и втеръ дуетъ съ противоположной стороны. Боюсь, что вамъ придется сидть дома. Прощайте!

Она закуталась въ плащъ и поспшила вдоль рки.

Благодаря-ли плохому освщенію, или по какой другой причин, но работа въ этотъ день показалась Беатрис необыкновенно трудной и мало интересной, мысли ея разбгались и часто возвращались къ высказанному Эвелиной желанію нанять отдльную квартирку. Но мечты ея были прерваны чьимъ-то голосомъ, радостно и изумленно произносившимъ ея имя.

Она подняла голову: передъ нею стоялъ молодой человкъ невзрачной наружности, но тщательно и даже изящно одтый.

— Я несказанно счастливъ, что опять васъ вижу!— молодой человкъ протянулъ ей руку.

Беатриса нехотя поздоровалась съ нимъ.

— Вы когда прибыли во Флоренцію?— спросила она.

— Вчера вечеромъ — и сразу окунулся въ міръ волшебныхъ грезъ! Какой былъ закатъ! Весь городъ со своими башнями и куполами церквей былъ залитъ пурпурнымъ сіяніемъ! Призрачный городъ, сотканный изъ свта и блеска!

— А сегодня — изъ дождя и грязи!— вставила Беатриса, поднимая упавшую на полъ кисть.

— Ахъ, позвольте мн услужить вамъ!.. Гд же вы все время пропадали, миссъ Гэмлинъ? Спрашивалъ я у вашихъ пріятельницъ, миссъ Фрезеръ и миссъ Беванъ, куда вы двались,— но он вашего адреса не знали…

— Я давно уже путешествую,— пояснила Беатриса и мысленно поблагодарила своихъ пріятельницъ.

— Вдь здсь вы работаете въ самой колыбели искусства! Вдохновляетесь самымъ воздухомъ Флоренціи! Въ подобной обстановк всякій сдлается артистомъ!

Восторженный господинъ прислонился къ ршотк, обнесенной вокругъ Венеры Медиційской, и одобрительно осмотрлся крутомъ.

Беатриса въ душ злилась, она чувствовала, что приходъ Гуго Вивальди въ настоящую минуту не желателенъ, ей хотлось сначала повидаться съ нимъ и описать ему чудака Гэрри Плейделя, съ которымъ она встрчалась въ рисовальной школ: она и ея подруги постоянно поднимали его на смхъ за его жеманную восторженность, самомнніе, увренность въ своемъ талант.

— Что вы въ настоящую минуту длаете?— спросилъ онъ, склоняясь надъ нею и разсматривая ея работу съ видомъ снисходительнаго знатока,— а! Mantegna! Прекрасно! Дайте-ка взглянуть!— онъ сложилъ пальцы на подобіе бинокля и взглянулъ на работу Беатрисы,— вполн-ли вы довольны фигурой волхва? Правая рука немного длинна,— вы не находите?

— Не замчаю,— отвчала она, преодолвая злость и разбирающій ее въ то же самое время смхъ.

Приближался часъ обычнаго посщенія Гуго: онъ всегда приходилъ справляться, не нужны ли ей его помощь и совтъ.

Въ голов у нея мелькнула блестящая мысль: она вытащила свой завтракъ.

— Щепетильность его не выдержитъ подобнаго испытанія!— подумала она.

Но ее постигло горькое разочарованіе: онъ съ живйшимъ любопытствомъ заглянулъ въ ея свертокъ, который она методически развернула.

— Хлбъ и сушеные фрукты! Какъ поэтично!

Ей крпко захотлось запустить въ него своимъ поэтичнымъ завтракомъ, но въ виду неисполнимости этого желанія, она предложила ему раздлить ея скромную трапезу. Онъ сорвалъ дв-три ягодки изюму съ втки, какъ дверь распахнулась, и на порог показалась широкоплечая фигура Гуго Вивальди. Онъ поспшно двинулся къ Беатрис, но вдругъ остановился,— увидавъ, что молодая двушка не одна, повернулся къ нимъ спиной и вышелъ обратно въ ту же дверь.

Не успла она за нимъ закрыться, какъ снова распахнулась: на этотъ разъ вошли миссъ Гріерсонъ и ея племянница. Тетка, съ каталогомъ въ рукахъ, принялась добросовстно осматривать картины, длая отмтки въ своей записной книжк.

При вид Беатрисы и ея собесдника, голубые глазки миссъ Бланшъ жадно раскрылись, она послушно слдовала за теткой, но постоянно на нихъ оглядывалась, что, конечно, не ускользнуло отъ вниманія Беатрисы. Об дамы, наконецъ, прошли въ сосднюю комнату.

Плейдель все не уходилъ, и терпніе Беатрисы истощилось.

— Къ сожалнію, я не имю возможности больше съ вами бесдовать,— сдержанно сказала она,— я очень отстала со своей картиной…

— Не обращайте на меня вниманія!— послдовало милостивое разршеніе,— я согласенъ молчать, только буду слдить за вашей работой.

— Пожалуйста этого не длайте!— въ полномъ отчаяніи воскликнула Беатриса. Плейдель усмхнулся: ея волненіе польстило ему.

— Увряю васъ: я не строгій критикъ!— сказалъ онъ,— но ваше желаніе для меня законъ. До свиданія!— онъ съ улыбкой откланялся и ушелъ.

Въ первый моментъ Беатрис страстно захотлось выбжать въ корридоръ къ Гуго и все объяснить ему, но, по здравомъ размышленіи, она нашла этотъ поступокъ безразсуднымъ.

‘Онъ и такъ, разумется, сообразилъ, что это мой старый знакомый, и потому ретировался. Наврно сейчасъ же вернется’…

Но время шло, а Гуго не. появлялся. Вскор сзади послышались легкіе шаги, и за спиной Беатрисы задыхающійся голосъ произнесъ:

— О, миссъ Гэмлинъ, какая вы артистка! Замчательно!

— Очень рада, что моя работа вамъ нравится,— сухо откликнулась Беатриса, узнавъ въ говорившей Бланшъ Гріерсонъ.

— Нравится? Еще бы! Какое счастье быть художницей!

Беатриса промолчала, а Бланшъ продолжала:

— Милая миссъ Гэмлинъ! Я вамъ хочу что-то сказать, но не знаю съ чего начать. Вы не сердитесь, что я при тет отношусь къ вамъ такъ сухо?

— Ничуть!— съ улыбкой отвчала Беатриса:— но не лучше ли будетъ, если вы и безъ тети станете относиться ко мн такъ же?

— О, какъ можно, что вы! Я такъ восхищаюсь вами, миссъ Грэй, и дивной жизнью, которую вы ведете!

Беатриса опять промолчала.

— А съ вами сейчасъ разговаривалъ тоже художникъ?— съ блестящими глазками освдомилась Бланшъ.

— Этого господина я знавала въ Англіи.

— Но я уврена, что онъ художникъ, не такъ-ли? Какая прелесть его пиджакъ и шляпа! Только живописцы носятъ такіе!

— О, да!— смясь, отвтила Беатриса.

— Миссъ Гэмлинъ,— конфиденціально начала Бланшъ:— я отыскала въ этой комнат портретъ молодого синьора Гвидотти. Вы видли?

— Нтъ!— Беатриса недоумвала.

— Вотъ онъ!— съ торжествомъ указала Бланшъ на Эндиміона,— неправда ли похожъ, какъ дв капли воды?

— Есть легкое сходство,— согласилась Беатриса, мелькомъ взглянувъ на фигуру спящаго юноши-красавца и съ облегченіемъ замтивъ вдали приближающуюся фигуру строгой тетки Бланшъ.

— Ахъ, вонъ и тетя!— шепнула племянница и, мотнувъ своей блокурой головкой, моментально отвернулась отъ Беатрисы.

Беатриса снова попробовала приняться за прерванную работу, но на душ у нея было неспокойно и писанье не клеилось. Почувствовавъ утомленіе, она встала, чтобы расправить усталые члены. Передъ ея глазами опять мелькнулъ несносный бархатный пиджакъ и мягкая, войлочная шляпа.

— Устали сидть на одномъ мст?— произнесъ Гэрри Плейдель:— пройдемтесь-ка лучше по корридору. Мн хочется показать вамъ одну картину, вы, быть можетъ, ее не замтили, такъ какъ она виситъ въ тни и принадлежитъ кисти неизвстнаго художника,— но у меня особенная способность откапывать жемчужины, мимо которыхъ равнодушно проходитъ толпа. Тонъ картины изумительный: ярко-желтый, реальный. Честь и слава маэстро, написавшему ее!

— Идемте!— съ неожиданной ршимостью согласилась Беатриса,— въ галлере у меня есть знакомый художникъ, съ которымъ я васъ познакомлю.

Плейдель заставилъ ее сперва полюбоваться ярко-желтымъ тономъ картины XV столтія, изображающей Преображеніе Господне, затмъ они направились къ галлере, гд за своимъ мольбертомъ сидлъ Гуго Вивальди и, повидимому, совершенно былъ поглощенъ своей работой.

— Синьоръ,— тихо обратилась Беатриса къ художнику:— если вы не черезчуръ заняты…

Гуго всталъ, сдержанно поклонился и серьезно отвтилъ:

— Я всегда къ вашимъ услугамъ, синьорина.

Торжественный тонъ его заставилъ Беатрису улыбнуться: тотъ ли это обыкновенно добродушный и грубоватый Гуго? Тмъ не мене, она продолжала все такъ же оффиціально:

— Позвольте вамъ представить мистера Плейделя, одного изъ моихъ товарищей по лондонской рисовальной школ.

Англичанинъ граціозно взмахнулъ широкополой шляпой надъ живописно взбитыми кудрями, а Вивальди, быстро окинувъ его взглядомъ, отвтилъ на поклонъ, Беатриса была уврена, что отъ него не ускользнула ни одна подробность изъ нсколько шутовской наружности Плейделя.

— Синьоръ говоритъ по-итальянски или нтъ?— освдомился Гуго на родномъ своемъ язык.

— Увы!— съ отрицательнымъ жестомъ отвчалъ Плейдель,— у меня никогда не было случая изучить вашъ божественный языкъ, но я надюсь вскор освоиться съ нимъ здсь!

— Боже, да онъ намренъ тутъ корни пустить!— въ ужас подумала Беатриса. Гуго не отвчалъ, очевидно, считая разговоръ исчерпаннымъ. Молодая двушка знала, что всякія церемоніи ему въ тягость, и что онъ не замедлитъ выдать себя.

— Но вы вдь говорите по-англійски?— съ очаровательной улыбкой освдомился Плейдель.

— Немножко… въ случа крайней необходимости,— отрзалъ Гуго, снова садясь, помахивая кистью и стараясь скрыть возрастающее нетерпніе.

— Разршите взглянуть на вашу работу! Тиціанъ? Ну, да, въ смысл красокъ онъ великій мастеръ, но въ его твореніяхъ души нтъ. Вы врно изучаете его краски?

— Я пишу эту картину по заказу,— грубо пояснилъ Гуго.

— Неужели же вы настолько унижаете свое искусство, что пишете картины, которыхъ не одобряете, исключительно ради наживы?

Вопросъ былъ, конечно, дерзкій, но Беатриса въ душ посмялась, при мысли, что Гуго не разъ читалъ проповди своему отцу на ту же тему.

— Но мистеръ Плейдель,— поспшила она вмшаться,— по счастью, эта картина одна изъ нашихъ любимыхъ! Она одинаково нравится и синьору Вивальди, и мн.

Гуго взглянулъ на нее и смягчился. Беатриса почувствовала большое облегченіе, когда онъ обратился къ ней прежнимъ рзковатымъ тономъ:

— Почему вы не работаете, синьорина?

— Главнымъ образомъ, потому, что теряю время на разговоры съ вами,— съ веселымъ задоромъ отвчала она,— кром того, мн вообще сегодня не работается. Мн нуженъ вашъ совтъ.

Гуго всталъ и безпрекословно послдовалъ за Беатрисой. Долго стоялъ онъ передъ ея копіей и, наконецъ, сказалъ:

— Безобразіе! Придется уничтожить все, что вы сегодня наработали!

— Согласенъ ли онъ со мной насчетъ правой руки волхва?— не унимался Гэрри Плейдель, Гуго, какъ и всегда, говорилъ съ Беатрисой по-итальянски. При этомъ вопрос онъ рзко повернулся къ англичанину:

— Вы настолько любезны, что беретесь помочь синьорин? Въ такомъ случа я ухожу. У семи нянекъ ребенку плохо.

Беатриса не успла опомниться, какъ тяжелая дверь съ шумомъ за нимъ захлопнулась, и удаляющіеся шаги его гулко зазвучали по мраморному полу корридора.

Она сла, но настроеніе ея окончательно испортилось. Работа не налаживалась, присутствіе Плейделя раздражало ее… Разсерженная, кром того, поведеніемъ Гуго, и не зная, что предпринять, она схватила кисть и начала яростно писать. Голосъ Плейделя снова раздался надъ ея ухомъ:

— До свиданія, пока, миссъ Гэмлинъ… Надюсь, что это пріятное свиданіе не послднее.

Беатриса насмшливо улыбнулась.

— Дайте мн вашъ адресъ,— попросилъ неугомонный Плейдель.

Чтобы поскоре отвязаться отъ него, молодая двушка назвала пансіонъ Больдъ.

Въ тотъ же вечеръ, за обдомъ, добродушный нмецъ-профессоръ испыталъ неожиданное потрясеніе: вмсто обычнаго, безмятежнаго отвта на его неизмнный вопросъ, Беатриса раздраженно отвтила:

— Нтъ, я испортила свою картину.

Готовая появиться на губахъ добродушнаго старика улыбка такъ и застыла, онъ растерянно заморгалъ и могъ только пробормотать:

— А… а… а…— и умолкъ. Съ огорченнымъ вздохомъ принялся онъ за ду, по всей вроятности размышляя о томъ, что характеръ женщины навсегда останется загадкой даже для нмца, профессора естественныхъ наукъ.

IV.

— Что съ тобой?— спросилъ старикъ Вивальди сына, черезъ нсколько дней посл появленія Плейделя въ Palazzo Uffizzi,— ты на всхъ накидываешься словно дикій зврь!

Въ этихъ словахъ выразилось все безпокойство старика при вид перемны, подмченной въ сын.

— Джемма переварила курицу, а салатъ, должно быть, валяла по полу!— проворчалъ Гуго, съ отвращеніемъ глядя на кушанья и придвигая стулъ къ столу.

— Обдъ какъ обдъ. У тебя ужъ не мигрень ли?

Гуго засмялся.

— Ты когда нибудь слыхалъ, чтобы я жаловался на мигрень? Но ты правъ, я сильно не въ дух. Со мной это бываетъ. Гд Гвидо?

— Пошелъ къ нотаріусу подписывать контрактъ на квартиру. Сегодня съ нимъ серьезно говорить нельзя: онъ дурачится, какъ ребенокъ. Я думаю, что Строцци и Корсини не такъ гордятся своими дворцами, какъ Гвидо своей мастерской въ четвертомъ этаж.

— Мальчикъ правъ, онъ радъ своей независимости. А, вотъ и онъ!

Мимо окна быстро промелькнула стройная фигура юноши.

— Привтствую тебя, владлецъ четвертаго этажа! Что ты это притащилъ?

— Бутылку Орвіетто!— провозгласилъ Гвидо, бережно устанавливая ее на столъ,— надо спрыснуть мои начинанія!

— И ознаменовываешь ихъ неразсчетливой тратой на дорогое вино? Или ты полагаешь, что за будущую твою славу нельзя выпить дешевенькаго Chianti?

Гвидо налилъ три стакана.

— Немыслимо!— возразилъ онъ,— слава будетъ, это неоспоримо. Я чувствую, что добьюсь ея, и не столько благодаря своему таланту, сколько потому, что я обязанъ выказать вамъ этимъ мою благодарность за вашу любовь и возню со мной. Мысль эта придастъ мн силы и будетъ вдохновлять мои произведенія. Дайте руку, маэстро, и ты, Гуго. Пока, я благодарю васъ только на словахъ, но въ будущемъ надюсь доказать благодарность свою на дл!

Гуго добродушно засмялся и потрепалъ юношу по плечу, но Андреа былъ, видимо, растроганъ: итальянцы страстные охотники до всякихъ сердечныхъ изліяній, а Гвидо, очевидно, говорилъ отъ души, хотя и высокопарнымъ слогомъ. Со слезами на глазахъ поднялся старикъ на ноги и отвтилъ тоже краткой рчью:

— Гвидо, пріемный сынъ мой, пью за твой успхъ! Желаю теб счастья и славы до глубокой старости. Я буду молиться за тебя, пока не умру. Только, Гвидо, помни мой совтъ: не злоупотребляй бистромъ! Эта твоя слабость. Такую краску надо употреблять крайне осмотрительно и умренно.

Андреа осушилъ стаканъ и слъ, ни одинъ изъ молодыхъ людей не улыбнулся при рзкомъ переход отъ прочувствованныхъ словъ къ краск. Они видли, что голосъ стараго художника дрожитъ, какъ дрожитъ и его рука, ставя на столъ стаканъ.

— Но вы не совсмъ покинете меня?— доврчиво спросилъ Гвидо,— позволите мн забгать къ вамъ за помощью и совтомъ? Не забывайте, что я вашъ сынъ, не отказывайтесь отъ меня! Я вдь еще сильно нуждаюсь въ вашей поддержк!

— Мы и не думаемъ отказываться отъ тебя!— ласково возразилъ старшій Вивальди,— приходи, когда вздумается, мы всегда будемъ теб рады. Совты мои тоже къ твоимъ услугамъ, если ты дорожишь ими, но… ты былъ ужасно упрямъ, Гвидо, насчетъ бистра!

На этотъ разъ Гвидо разсмялся.

— Виноватъ, но общаюсь исправиться. Скажи мн, Гуго, ужъ не купить-ли мн бархатный пиджакъ и широкополую sombrero, чтобы быть похожимъ на артиста, какъ тотъ англичанинъ, что знакомъ съ нашей синьориной?

Лицо Гуго омрачилось и онъ проворчалъ что-то невнятное, но Гвидо продолжалъ, словно не замчая:

— Миссъ Грей разсказывала мн сегодня, какъ онъ имъ надодаетъ, въ особенности миссъ Беатрис: вчно торчитъ въ галлере, критикуетъ ея работу и толкуетъ о будущихъ своихъ великихъ произведеніяхъ… Хочетъ тоже скопировать что-нибудь въ галлере, но только еще ничего не выбралъ достойнаго его кисти. Бдная миссъ Гэмлинъ!

— Почему же бдная?— спросилъ Гуго.

— Потому что она его терпть не можетъ. Писать онъ уметъ такъ же прекрасно, какъ любой котъ концомъ своего хвоста, за то мннія о себ необычайно высокаго! Словомъ, настоящій англичанинъ. Синьоринамъ онъ надолъ до тошноты.

— Ты видалъ его?— оживился Гуго.

— Какъ же! Его костюмъ сталъ посмшищемъ всего города! Я и пошелъ сегодня въ Уфицци, съ спеціальной цлью поглядть на него. Онъ торчалъ по обыкновенію на подмосткахъ, возл миссъ Гэмлинъ, она познакомила насъ и шепнула мн: ‘уведите его! Я не могу работать, когда онъ торчитъ у меня подъ бокомъ’! Я и утащилъ его въ другую комнату, хоть онъ и упирался. Кстати, гд же ты былъ, Гуго? Я тебя не видалъ.

— Я не былъ тамъ сегодня.

Гвидо приподнялъ кверху брови, Андреа съ безпокойствомъ взглянулъ на сына. Ужъ врно Гуго боленъ, если не работаетъ!

— Ну-съ, а какъ же вы провели время съ синьоромъ Плейделемъ?— рзко спросилъ Гуго: его раздражало безмолвное недоумніе отца и Гвидо.

Послдній засмялся.

— Мы отправились по галлереямъ, и онъ комично критиковалъ и попадалъ пальцемъ въ небо. На меня просто страху нагналъ своими безапелляціонными сужденіями. Наконецъ, мы остановились передъ Венерой Ботичелли. Я всегда неособенно любилъ эту Венеру, а теперь я ее просто ненавижу!

— Должно быть, мистеръ Плейдель одобрилъ ее?

— Впалъ въ восторгъ неописанный. Приподнялся на цыпочки, склонилъ головку на бокъ и началъ говорить стихами. Всплескивалъ руками и билъ себя въ грудь. Я сначала молча наблюдалъ за нимъ, а потомъ не выдержалъ и сказалъ: ‘васъ смущаетъ ея поза, синьоръ? Я самъ всегда боюсь, какъ бы она не упала: ишь вдь стоитъ на самомъ краю раковины’! Онъ обдалъ меня презрительнымъ взглядомъ и спросилъ, неужели я не понимаю, что картина заключаетъ въ себ аллегорію? Я сознался, что слыхать про аллегорію слыхалъ, но никакъ въ толкъ не возьму, въ чемъ она заключается,— и обратился за разъясненіемъ непосредственно къ нему самому. Онъ отвчалъ, что понимать мало, надо ощущать… Я придрался къ буквальному значенію слова и выразилъ сожалніе, что сторожъ не позволитъ мн трогать картину руками. Тутъ ужъ онъ окончательно задралъ носъ и отказался вразумлять меня. И мы разстались.

— Ты ужасно дерзкій юноша!— засмялся Гуго,— отецъ, дай я положу теб еще кусокъ курицы: она очень вкусна!

— Che-e!— воскликнулъ Андреа, и черные глазки его блеснули изъ-подъ нависшихъ бровей:— значитъ, не совсмъ переварила ее Джемма?

— Я ухожу!— заявилъ Гвидо, вставая изъ-за стола,— загляну сегодня въ клубъ… Не зайти-ли мн мимоходомъ въ пансіонъ Больдъ, Гуго? Не пойдутъ-ли синьорины завтра вечеромъ гулять?

— Какъ хочешь,— сказалъ Гуго, но на душ у него стало необыкновенно легко. Не дале какъ утромъ, онъ обвинялъ себя въ томъ, что слишкомъ навязываетъ свое общество молодой англичанк и ршилъ положить конецъ прогулкамъ, которыя они предпринимали каждое воскресенье. Это было умстно, говорилъ онъ самъ себ, пока у нихъ не было во Флоренціи боле близкихъ друзей, чмъ онъ, его отецъ и Гвидо, но теперь вполн понятно и естественно, что он предпочитаютъ общество своего соотечественника и стараго знакомаго. Непосредственно, положимъ, за этимъ разсужденіемъ послдовалъ припадокъ ярости, и бдному Плейделю за глаза порядкомъ таки досталось! Гуго обозвалъ его мысленно обезьяной и шутомъ, и вообще не жаллъ для него самыхъ лестныхъ эпитетовъ. Теперь уже въ его чувствахъ произошла моментальная перемна: онъ уже относился къ Плейделю съ полупрезрительнымъ сожалніемъ, а негодовалъ и злился лишь на самого себя.

‘Сидлъ дома, какъ дуракъ,— ругалъ онъ себя,— а ее, бдную, отдалъ на съденіе этой глупой мартышк! И вчера хорошъ я былъ, когда огрызался на нее на каждомъ шагу! Ахъ Гуго Вивальди, ты просто злой, неотесанный болванъ’!

— Иди, иди, Гвидо! куда собирался!— громко сказалъ онъ.

— До свиданія!— весело крикнулъ Гвидо съ порога.

— Скучно намъ будетъ безъ малаго!— замтилъ Андреа Вивальди, зажигая толстую сигару и располагаясь въ кресл поудобне, чтобы отдохнуть посл дневныхъ трудовъ,— я, по крайней мр, привыкъ къ его проказамъ и мн будетъ не доставать ихъ. Скучно въ дом безъ молодежи, неправда-ли, Гуго?

— Онъ не за тридевять земель отъ насъ узжаетъ. Что же касается до молодежи, то и мои волосы еще не ублены сдинами!— возразилъ Гуго, спуская на лобъ прядь темно-каштановыхъ кудрей и скашивая глаза съ цлью увидать ихъ.

— Ну, теб ужъ за тридцать перевалило!.. Не коси такъ глаза, Гуго!.. А многіе женятся раньше двадцати пяти лтъ.

— Дураки!— ршилъ Гуго.

— Я женился на твоей матери двадцати семи лтъ, Гуго!

— Твое счастье, отецъ. Но… я до сихъ поръ не встрчалъ ни одной женщины, которая походила бы на мою мать.

— Есть же на свт хорошія! Присмотрись. Что ты скажешь о дочери Берлети, напримръ? Полненькая, ясноглазая вострушка съ прелестной улыбкой…

— Черезъ десять лтъ растолстетъ до того, что перестанетъ двигаться!— съ отвращеніемъ перебилъ Гуго.

— А Джулія Панни? Она худенькая, съ хорошимъ приданымъ!

— Съ ней умрешь отъ скуки.

— Она просто робетъ въ твоемъ присутствіи! Женись, и сразу увидишь въ ней перемну.

— Рискъ слишкомъ великъ!

— Да ты ни одной двушки не узнаешь хорошо до свадьбы,— потому что совсмъ въ обществ не бываешь!

— Не желаю. Каждая маменька видитъ во мн жениха, и раньше чмъ познакомить меня со своей дочерью, взвшиваетъ вс выгоды и невыгоды брачнаго союза со мной. Спасибо!

— Упрямый оселъ!— вскиплъ вдругъ старикъ,— ну, такъ и живи одинъ, пока не впадешь въ дтство и сдуру не женишься на своей кухарк или натурщиц, какъ старый Джакопо Форли. Прекрасно она съ нимъ обращается, нечего сказать! Дошло дло до того, что онъ не знаетъ, въ прав ли считать свою голову собственностью. Кстати, и натурщицы лишился, а вмсто нея пріобрлъ сварливую жену, отравляющую ему послдніе годы жизни. То же и съ тобой будетъ, вотъ увидишь!

— Не будетъ!— невозмутимо отвчалъ Гуго, покуривая сигару.

— А дтки, Гуго?!— продолжалъ старикъ, поглаживая колни и съ мольбой глядя на сына,— рзвились бы вокругъ тебя милыя крошки, ласкали бы тебя, называли бы папой… Ты всегда любилъ даже чужихъ дтей, а своихъ-то…

Лицо Гуго смягчилось.

— Я не говорю, отецъ, что избралъ для себя лучшую долю, но… такова, значитъ, судьба!

Старикъ продолжалъ потирать колни и шепталъ: ‘Nonno! nonno!’ (по-итальянски: двушка).

Сердце Гуго сжалось. Онъ подошелъ къ отцу и ласково положилъ ему руку на плечо.

— Желалъ бы я, ради тебя, отецъ, осуществить твою мечту, но…

Но минутная слабость Андреа уже миновала, онъ снова разсердился и стряхнулъ съ плеча руку сына.

— Какъ ты великодушенъ! Пожалуйста, не стсняйся изъ за меня. Прелестно, когда молодой человкъ съ постной физіономіей говоритъ своему отцу: ‘и радъ бы для тебя жениться, да не могу!’ Скоро ты и курить, и пить вино будешь исключительно въ угоду мн!

Гуго пожалъ плечами и вернулся на свое мсто.

— Я начинаю подозрвать тебя въ несчастной любви!— вспылилъ отецъ.

— Ты лучше примись за Гвидо,— посовтовалъ Гуго, не обращая вниманія на послднія слова отца,— онъ изъ тхъ, которые рано женятся.

— Славный выйдетъ отецъ семейства изъ этой мартышки! А по моему, ты похожъ на человка, который страдаетъ отъ несчастной любви, слышишь ты?

Онъ повторилъ эту догадку въ насмшку надъ сыномъ, потому что злился на него и разсчитывать разсердить его, но никакъ не подозрвалъ, насколько онъ недалекъ отъ истины.

— Слышу!— откликнулся Гуго, поднимая голову и съ вызывающимъ видомъ глядя на отца,— мысль эта длаетъ теб честь. И къ кому же, по твоему, я питаю роковую страсть?

— Къ своей картин, можетъ быть, почемъ я знаю! Женщинъ ты почти не видишь, Богъ тебя пойметъ! За этотъ мсяцъ ты только и говорилъ, что съ Джеммой, да съ нашими синьоринами…

И вдругъ, при послднихъ словахъ, старика какъ громомъ поразило: что-то въ лиц Гуго навело его на слдъ, и онъ мгновенно все понялъ! Холодный потъ выступилъ по его тлу, слова замерли на губахъ и онъ простеръ къ сыну дрожащія руки:

— Гуго, сынъ мой!— пробормоталъ онъ упавшимъ голосомъ.

Гуго почувствовалъ къ нему смутную жалость, но ни слова не сказалъ. Всего только нсколько дней тому назадъ онъ и самъ-то понялъ, что съ нимъ творится, а теперь чужая рука неосторожно коснулась его раны…

Андреа испугался дйствія своихъ словъ, когда увидлъ, что сынъ смертельно поблднлъ. Онъ схватилъ его руку и прижалъ ее къ своей груди.

— Гуго, скажи мн хоть одно слово! Сынъ мой, я вдь не могъ знать… ахъ, я оселъ! ахъ, дуракъ старый! Я ровно ничего не подозрвалъ!

— Я понимаю это, отецъ.

Гуго уже поборолъ сво волненіе и говорилъ обычнымъ, твердымъ голосомъ.

Безпокойство Андреа нсколько поулеглось, и любопытство, полное сочувствія и страха, взяло верхъ надъ другими чувствами.

— Любишь ее? Лучше бы ты прямо влюбился въ одну изъ Мадоннъ въ церкви!

— Это врно.

— Сынъ мой… а можетъ быть, я ошибаюсь… она отвчаетъ теб?

Гуго подскочилъ какъ ужаленный.

— Она ничего не знаетъ! Какъ могъ ты вообразить!..

— И ты смиренно, молча страдаешь?

Гуго передернуло.

— Могу ли я не страдать, когда болятъ зубы?

— Теб будетъ нелегко!— покачалъ головой старикъ.

— Лучше вкъ терпть, чмъ вдругъ умереть!— былъ рзкій отвтъ,— равнодушіе ея я переношу, но презрніе ея убьетъ меня. А съ моей стороны было бы подло открыть ей мои чувства. Она на чужбин, у нея здсь нтъ ни защитниковъ, ни покровителей, она надется на самое себя, да еще довряетъ намъ, нашимъ совтамъ… Мыслимо ли мн надодать ей любовью при существующихъ условіяхъ?

Андреа съ восхищеніемъ посмотрлъ на сына.

— Да, да, ты правъ,— если ты только вполн увренъ… Но…— старикъ зарзалъ на кресл,— почему ты такъ увренъ Гуго, что она не раздляетъ твоего чувства?

— Ахъ, какая я ей пара!

— Чмъ же ты не женихъ?— обидчиво сказалъ Вивальди, съ гордостью оглядывая статную фигуру сына,— чмъ ты плохъ?

— Не въ томъ дло. Но я считаю постыднымъ нарушить ея душевный покой моими сердечными изліяніями. Неужели ты думаешь, что я бы не догадался, если бъ она питала ко мн боле нжное, чмъ дружба, чувство? Я не такъ ужъ тупъ.

— Положимъ!..— съ видомъ мрачной покорности проворчалъ старикъ,— ты не бойся, я вмшиваться въ твои дла не стану…

— Ну и будемъ считать разговоръ исчерпаннымъ!— сказалъ Гуго, усталымъ жестомъ проводя рукой по лбу,— только ты ужъ больше не приставай ко мн съ Лизой Берлети и Джуліей Панни! Не такъ ли, отецъ?— добавилъ онъ съ улыбкой, но Андреа въ отвтъ пробормоталъ что-то невнятное: онъ, видимо, былъ разстроенъ и недоволенъ.

V.

На другой день стояла великолпная погода, а во Флоренціи въ ясный солнечный день улицы кишатъ самой разношерстной публикой, конки биткомъ набиты: цлыя семьи отправляются за городъ.

Четверо друзей, весело болтая, отправились по дорог къ Болонь. Беатриса рада была видть Гуго въ обычномъ настроеніи, а не въ томъ странномъ состояніи, въ которое повергло его злополучное появленіе Гэрри Плейделя въ картинной галлере. Она понимала, что онъ ревнуетъ ее къ англичанину, а потому и дуется,— но считала его ревность чисто профессіональной, зная, что Гуго не терпитъ вмшательства въ дла ‘его ученицы’ — какъ онъ привыкъ считать Беатрису. Ей хотлось объяснить ему, что ревность его неосновательна, что совты его, Гуго, не могутъ быть замнены для нея ничьими другими, но она не желала длать перваго шага къ примиренію. А теперь онъ, повидимому, взялся за разумъ — и слава Богу.

Беатриса сообщила ему зародившійся въ голов Эвелины планъ касательно самостоятельной квартиры.

— Примръ Гвидо заразилъ и насъ,— сказала она и улыбнулась юнош, который шелъ рядомъ съ Эвелиной.

— Поздравляю, синьорина!— отозвался тотъ,— чтобы узнать всю прелесть независимости, надо ее испытать на себ самомъ! Встанешь поздно, некому разбудить тебя, начнешь разводить огонь, онъ упорно отказывается горть,— ты весь въ поту и въ саж, въ результат наглотаешься холоднаго сырого кофе. За то независимъ!

— Боже мой! Все это вы претерпли сегодня? Послушаешь васъ, такъ перетрусишь заране!..

— Но вдь у васъ, синьорины, будетъ прислуга. Кажется, есть подходящая квартирка въ Casa-San-Jacopo… Да вы, быть можетъ, ее знаете? Надъ входной дверью рельефъ Мадонны…

— Ахъ, какое прелестное мстечко!— воскликнула Эвелина,— мы часто имъ любовались.

— Только домъ въ довольно жалкомъ состояніи,— прибавилъ Гвидо,— не лучше ли поискать прежде въ новыхъ кварталахъ, на Piazza Cavour или d’Azeglio?

— Ни за что на свт!— въ одинъ голосъ воскликнули молодыя двушки.

— Въ такомъ случа давайте завтра же осмотримъ помщеніе!— предложилъ Гуго.

— Въ пансіон Больдъ насъ, конечно, сочтутъ за сумасшедшихъ!— сказала, смясь, Эвелина.

— И меня возьмете съ собой?— спросилъ Гвидо.

— Какъ же обойтись безъ васъ!— отвтила Беатриса,— вы стали опытнымъ въ этихъ длахъ. Вы проводите миссъ Грей изъ мастерской, а мы съ синьоромъ Вивальди вмст выйдемъ изъ галлереи — и вс сойдемся въ Casa-San-Jacopo.

Они свернули на тропинку, которая ведетъ въ Fiesoie, предпочитая окольную дорогу для возвращенія въ городъ.

Неподалеку отъ Badia сдлали привалъ.

Подъ ихъ логами, справа, тихо струилась рчка Mugnone, на окраин города впадающая въ Арно. Флоренція, съ ея стариннымъ соборомъ и многочисленными куполами церквей, раскинулась по обимъ сторонамъ рки и со всхъ сторонъ защищена была горами. Слва между ними вилась пустынная долина, гд протекаетъ верхняя часть Mugnone.

— Эта долина особенно нравится мн,— заявила Эвелина,— какая тишина, какая благодать вдали отъ человческаго муравейника!

— Не понимаю вашего вкуса!— возразилъ Гвидо,— печальная, мертвая мстность, что тутъ хорошаго?

— Вы врагъ всего печальнаго, Гвидо?

— Правда, синьорина, сознаюсь. Я молодъ и… хоть не всегда веселъ, но грустить не люблю.

Отправились дальше. Гуго и Беатриса, разговаривая, ушли впередъ.

У края дороги шла низенькая каменная ограда, Эвелина присла на нее и сказала:

— Я васъ печальнымъ никогда не видала, Гвидо…

— Да,— усмхнулся онъ,— стараюсь въ этомъ не гршить. А случалось ли вамъ, синьорина, чего нибудь страстно желать… и думать, что если бъ жизнь ваша сложилась иначе, желаніе ваше могло бы исполниться?..

Эвелина съ удивленіемъ взглянула на него.

— Я никакъ не думала, что вы недовольны своей жизнью, Гвидо.

— Я недоволенъ прошлымъ, синьорина!— съ горечью сказалъ юноша,— вы вдь знаете, что я ничто! Я хотлъ бы быть ‘чмъ-нибудь’… Родныхъ у меня нтъ, я даже не знаю,— кто были мои отецъ и мать, кто далъ мн имя! Большинству людей воспоминанія дтства отрадны,— а во мн он вызываютъ лишь стыдъ.

— Бдность и сиротство — не позоръ, Гвидо,— ласково сказала Эвелина.

— Но не къ хорошему ведутъ!— вздохнулъ юноша,— ребенокъ я былъ гадкій, испорченный, шлялся, безпріютный, по улицамъ, выпрашивалъ милостыню и лгалъ. Помню, разъ я стащилъ съ лотка торговки каштановое пирожное,— та поймала меня, но я тотчасъ же навралъ ей, что укралъ для больной, умирающей матери… и она простила меня, добрая душа!— поврила, пожалла! А мн ничуть не было совстно, напротивъ. Я убжалъ за уголъ и, посмиваясь, вонзилъ острые зубенки въ украденное пирожное. Если бы не Вивальди, изъ меня несомннно вышелъ бы разбойникъ.

— Бдный мальчикъ! Бдное дитя!— прошептала двушка.

— Вы жалете его?— радостно воскликнулъ Гвидо,— жалете замарашку, лгуна, воришку? Съ годами онъ сталъ умне, сдержанне, но… едва-ли лучше… Сколько разъ, изъ разсчета и личныхъ выгодъ, я лгалъ самому маэстро!

— Это, конечно, не похвально,— кротко замтила Эвелина,— но вдь вы сознавали, что дурно поступаете? У васъ натура не испорченная, иначе вы не могли-бы, посл такого прошлаго, возвыситься до…— она не нашла слова и покраснла.

— И вы врите въ мою теперешнюю порядочность,— тихо спросилъ Гвидо.

— Да,— твердо отвтила она и встала.

Они пошли дальше въ молчаніи. Кажется, ничего особеннаго не было сказано между ними, а сердца ихъ трепетно бились, новый огонь загорлся въ глазахъ. Солнце такъ ярко свтило косыми лучами, какъ хорошъ міръ Божій!..

Разговоръ между другой парочкой былъ въ иномъ род.

— Посмотрите, какое великолпіе!— сказалъ Гуго своей спутниц,— неправда-ли, какъ хороша наша Флоренція?

— Восхитительна!— горячо отозвалась Беатриса.

— А между тмъ, иные утверждаютъ, что Неаполь красиве.

— Неаполь ужасенъ! Онъ похожъ на красивую блудницу..

— А Римъ?

— Римъ это — городъ чудесъ. Только кто-то сказалъ, что тамъ въ воздух носится запахъ крови… И это врно. Надъ нимъ тяготетъ атмосфера былыхъ преступленій и убійствъ…

— Значитъ, наша Флоренція боле всего пришлась вамъ по вкусу?

— Я ее люблю… да родной нашъ Лондонъ. Да, да, не изумляйтесь! Увряю васъ, что нашъ туманный Лондонъ милъ моему сердцу!

— Я прожилъ въ Лондон недлю и яснаго солнышка не видалъ ни разу.

Она засмялась и оглянулась назадъ.

— Гвидо!— крикнула она приближавшемуся юнош,— если синьоръ Вивальди и я останемся еще минуту съ глазу на глазъ, то мы наврно поссоримся изъ-за Лондона! Идите къ намъ!

— Иду, синьорина!— Гвидо подошелъ къ ней со свойственной ему лнивой граціей,— о чемъ прикажете вести съ вами разговоръ?

— Хотя бы о вашей работ. Когда вы намрены приняться за картину?

— Скоро… Завтра!

— Вотъ какъ! Очень торопитесь написать ее?

— Желалъ бы поскоре. Все дло за сюжетомъ.

— Не придумали еще?

— Нтъ… Не поможете-ли вы мн?

— Сцену изъ Бокаччіо…

— Эпизодъ изъ отечественной войны,— предложилъ Гуго.

— А вы что посовтуете, синьорина?— обратился Гвидо къ Эвелин. Та вздрогнула. Въ воображеніи ея рисовалась картина: маленькій, бездомный оборвышъ, брошенный на произволъ судьбы въ город…

— Я бы взяла сцену изъ собственной жизни…— робко намекнула она. Онъ понялъ и взглядомъ поблагодарилъ ее.

Подъ конецъ прогулки разговаривали почти исключительно Гуго съ Беатрисой. Гвидо и Эвелина погружены были въ свои думы.

Когда молодыя двушки очутились вдвоемъ въ своей комнат, Беатриса взглянула на подругу и ахнула отъ восхищенія:

— Какая ты красавица, Эвелина!

— Неужели?— Эвелина вспыхнула и побжала къ зеркалу,— я рада… очень рада, что я красива!— сказала она, вся сіяя счастьемъ.

VI.

На другой день, около трехъ часовъ, Эвелина бросила кисти и, надвая на ходу шляпу, сказала старому маэстро:

— До свиданія, дорогой учитель! Меня наврно уже ждутъ въ Santocopo.

— Я думалъ, что и Гвидо пойдетъ съ вами?

— Я сама такъ думала, да видно заработался и забылъ.

— Я васъ провожу.

— Что вы, дорогой маэстро! Къ чему вамъ терять время изъ-за меня.

— Я еще раньше намревался идти,— сурово отрзалъ онъ, взялъ шляпу и накинулъ плащъ,— немыслимо вамъ, дтямъ, самимъ выбрать квартиру. Вы увлечетесь какимъ-нибудь дурацкимъ окномъ или дверью, откуда открывается живописный видъ, и наймете вонючую или сырую нору.

Эвелина засмялась, вспомнивъ эпизодъ съ клтчатымъ платкомъ, и выразила старому живописцу благодарность за его заботы.

Беатриса и Гуго поджидали ихъ въ улиц Santocopo.

Надь дверями дома рельефъ, della-Robbia, изображалъ Благовщеніе.

— Madonna будетъ благословлять насъ при выход изъ дома и при возвращеніи!— замтила Эвелина.

Старуха-привратница, сгорая отъ любопытства, принесла ключи отъ пустой квартиры.

— Пожалуйте, синьорины! Осторожне поднимайтесь по темной лстниц… Воздухъ наверху, разумется, свже… Ну вотъ…— она, тяжело дыша, остановилась передъ дверью и принялась возиться съ заржавленнымъ замкомъ. Дверь отворилась, и постители вошли въ маленькую переднюю, слабо освщенную крошечнымъ окошечкомъ. Изъ передней выходили дв двери,— одна въ кухню, другая въ большую комнату въ два свта, тянувшуюся въ длину всего этажа.

Беатриса съ удовольствіемъ замтила, что изъ оконъ передняго фасада открывается видъ на рку, а съ другой стороны виднются верхушки деревьевъ садовъ Boboli.

— Какой чудный карнизъ!— восторгалась Эвелина, разглядывая гирлянду изъ цвтовъ и фруктовъ, окаймлявшую стны.

— А паутину можете употребить на занавски!— брезгливо проворчалъ Андреа Вивальди.

Старуха обидлась.

— Паутина? Эка важность, подумаешь!— проворчала она и съ азартомъ принялась смахивать пыль передникомъ, такъ что постители шарахнулись отъ нея,— не чистить-же мн комнаты для привидній!

— И видно, что вы съ этимъ народомъ не церемонитесь!— замтилъ Андреа.

— Привиднія?— повторила Эвелина.

— Это я такъ сказала, милая барышня! Никакихъ привидній нту, Богъ миловалъ. Пустая квартира, вотъ что я разумю. А уберете ее, да принарядите, чистый дворецъ выйдетъ! До васъ жила здсь актриса,— богатое убранство было у нея! Ужъ и кутила-же она, сердечная!

— Не смйте разсказывать о кутежахъ вашей актрисы!— свирпо прикрикнулъ на нее Андреа,— или не видите, что къ вамъ пришли дв порядочныя двушки, благовоспитанныя, изъ хорошей семьи? Какое имъ дло до вашихъ безпутныхъ кутилъ?

Старуха тоже разсердилась.

— Не умрутъ ваши синьорины,— огрызнулась она,— коли узнаютъ, кто жилъ здсь раньше! Чего вы, въ самомъ дл, лаетесь? Актриса была хорошая барыня, добрая, пла какъ ангелъ небесный… Красавица была… Стоило бы ей захотть, и герцогъ…

— А еще комнаты есть?— перебилъ ее Гуго.

— Конечно, есть. Но, можетъ быть, синьоръ не вс паутины сосчиталъ въ этой?— съязвила она по адресу Андреа,— тамъ еще дв комнаты. Чудныя комнаты об. Синьоринамъ наврно понравятся.

— Это ужъ предоставьте намъ судить!— снова обрзалъ ее старикъ Вивальди,— вы, что-ли, хозяйка квартиры?

— Вы шутите, синьоръ! Домъ принадлежитъ графу Кавелли!

— Ну, такъ я съ графомъ спишусь объ условіяхъ,— проворчалъ Андреа.

— Кто тутъ еще живетъ?— освдомился Гуго.

— Въ нижнемъ этаж живу я сама и отдаю половину квартиры почтенному семейству Судди, самъ Судди собачій художникъ.

— Какъ? Кто?— въ одинъ голосъ спросили Эвелина и Беатриса.

— Собачій художникъ, синьорины!— повторила старуха, длая въ воздух проворные знаки пальцами, на подобіе стригущихъ ножницъ.

— Врно стрижетъ собакъ, превращаетъ пуделей и болонокъ въ львовъ!— догадался Гуго.

— Неужели-же этой профессіей можно прокормить себя и семью?— съ изумленіемъ спросила Беатриса.

— Понятно, можно, синьорина! Судди мастеръ своего дла. По праздникамъ онъ зарабатываетъ отъ 10 до 12 франковъ. Въ ясный день его всегда можно видть на набережной: онъ посадитъ собаченку на низенькіе каменные перила и обкарнаетъ какъ слдуетъ. А кругомъ народъ ждетъ очереди.

— Ну, а кром этого артиста, кто еще живетъ въ дом?— справился Гуго.

— Въ первомъ этаж живутъ Геноцци, тоже хорошіе жильцы, только немножко носъ задираютъ. У самого Геноцци большая бронзовая мастерская, два старшихъ сына работаютъ при немъ. Иностранцы часто посщаютъ его мастерскую.

— Значитъ, надъ Геноцци будемъ помщаться мы, а подъ ними?..

— Луиджи Барри и его сестра. Онъ писецъ, а она кружевница.

— Все, кажется, народъ порядочный,— замтила Эвелина.

— Да разв графъ пуститъ къ себ непорядочныхъ жильцовъ?— сказала съ достоинствомъ старуха,— прошлый разъ когда онъ меня видлъ, онъ и говоритъ: Монна Сибилла…

Но слушателямъ не суждено было (по крайней мр на этотъ разъ) — узнать, что именно сказалъ графъ Кавелли Монн Сибилл: явился запыхавшійся Гвидо и закричалъ.

— Вы еще тутъ? Здравствуйте, синьорины! Осматриваете помщеніе?

— Почему вы такъ опоздали?— спросила Беатриса.

— Простите… время забылъ… Я нашелъ сюжетъ для своей картины!— радостно объявилъ онъ Эвелин.

— Неужели, Гвидо? Разсказывайте скоре!

— Знаете фонтанъ въ вид кабана? Такъ вотъ мальчикъ прильнулъ къ его морд и пьетъ, въ канав играютъ другія дти, справа продавщица цвтовъ, въ глубин, между колоннами рынка, продавцы соломы…

— Прелесть! Цлая поэма.

— Идете вы, что ли?— окликнулъ ихъ Андреа, спускаясь по лстниц за Гуго и Беатрисой.

Получивъ отъ Беатрисы на чай, старуха довольно привтливо распростилась съ компаніей и долго смотрла съ порога ей вслдъ, защищая рукой глаза отъ яркаго солнца.

Посл продолжительной и подробной переписки съ графомъ Кавелли, Андреа Вивальди разршилъ, наконецъ, молодымъ двушкамъ занять квартирку въ San Jacopo, онъ же посовтовалъ имъ взять мебель на прокатъ,— чему Эвелина подчинилась, скрпя сердце. Въ квартирк появился круглый столъ орховаго дерева, диванъ — далеко не располагающій къ отдыху, два кресла (передъ каминомъ), шесть неудобныхъ, съ хрупкими спинками, стульевъ и т. п.

— Беатриса, что за ужасъ!— воскликнула огорченная Эвелина, разглядывая обстановку.

— Такую мебель мы въ дтств покупали для куколъ!— сказала Беатриса,— не набита ли и наша теперешняя опилками? Не превратиться бы и намъ самимъ въ куколъ… Эвелина, можешь ли ты закрыть глаза сидя, или для этого теб непремнно надо лечь на спину? И вдругъ, кром ‘папа’ и ‘мама’, мы не можемъ ничего выговорить?!

— У насъ даже игрушечнаго огня нтъ въ камин!— вздрагивая отъ холода, замтила Эвелина,— а впрочемъ, все это ничего!— она почувствовала вдругъ новый приливъ энергіи,— завтра къ вечеру я разукрашу наше гнздо, ты и не узнаешь, когда вернешься! Мы съ Бетти выкажемъ чудеса изобртательности!

Беттина доводилась двоюродной сестрой Джемм, кухарк Вивальди, и та рекомендовала ее молодымъ англичанкамъ. Служанка показалась на порог кухни, красная и улыбающаяся, съ двумя чашками душистаго чернаго кофе въ рукахъ.

— Беттина, вы сущій ангелъ!— воскликнула Эвелина и принялась грть объ чашку свои озябшіе пальчики.

Служанка смущенно улыбнулась.

— А, можетъ быть, у васъ топится кухня?

— Понятно, синьорина!

— Посланница небесъ! Мы перейдемъ къ вамъ пить кофе!

— Пожалуйте, синьорины, тамъ тепле!

— Ахъ, здсь много пріятне и уютне!— со вздохомъ сказала Эвелина, войдя въ кухню и осматривая незатйливую посуду на полкахъ.— Хоть бы вы намъ кое-что одолжили для украшенія, вотъ изъ этихъ хорошенькихъ вещицъ!— И она указала на глиняную утварь, разставленную на полкахъ.

Беттина засмялась, принявъ эти слова за шутку.

— Ну я чего-нибудь прикуплю завтра!..— задумчиво сказала Эвелина.

— Подумай, Эвелина, мы сегодня въ послдній разъ обдаемъ за табль д’отомъ въ пансіон!— напомнила Беатриса, когда он выпили по чашк кофе.

‘Безразсудное’ ршеніе молодыхъ двушекъ, разумется, не обошлось безъ комментарій со стороны обитателей пансіона Больдъ. Миссъ Дугласъ случайно видла, какъ молодыя англичанки выбирали въ магазин мебель и посуду, и сообщила объ этомъ знаменательномъ обстоятельств мистрисъ Питманъ, та, сгорая отъ любопытства, подсла къ миссъ Бэттъ и, смягчая обычный рзкій тонъ, освдомилась о здоровьи мистрисъ Больдъ, хотя послдняя находилась тутъ же. Миссъ Бэттъ отвчала, что бдная, дорогая мистрисъ Больдъ схватила жесточайшій насморкъ, въ чемъ нтъ ничего удивительнаго, такъ какъ вышла на балконъ, не накинувъ даже платка.— Какъ жаль,— добавила она язвительно,— что люди, уже почтеннаго возраста, не берегутся и тмъ причиняютъ своимъ друзьямъ массу непріятностей и хлопотъ!

— Но, заключила она, со злобнымъ торжествомъ глядя на свою провинившуюся пріятельницу,— я знаю прекрасное лкарство, и недугъ какъ рукой сниметъ!

— Дорогая миссъ Бэттъ,— взмолилась простудившаяся особа изъ своего уголка,— пожалуйста, не безпокойтесь изъ-за моего насморка! Я поправлюсь и безъ лкарствъ. Признаюсь, терпть не могу лчиться.

— Хотите вы избавиться отъ простуды?— строго освдомилась миссъ Бэттъ,— или вамъ пріятно заразить весь домъ?

Послдній доводъ подавилъ слабый протестъ опекаемой.

Такъ на этотъ разъ любопытная мистрисъ Питманъ ничего и не узнала о ‘художницахъ’ и пустила слухъ въ пансіон, что одна изъ нихъ выходитъ замужъ.

Въ результат сплетенъ получилось то, что Бланшъ Гріерсонъ остановила Эвелину на лстниц.

— Милая миссъ Грэй, разршите мн поздравить васъ! Я такъ, такъ рада за васъ!— она задыхалась отъ волненія.

— Поздравить меня?— въ недоумніи спросила Эвелина,— съ чмъ собственно?

— Вы не желаете пока разглашать это? Но вс уже знаютъ… и я давно объ этомъ догадывалась!

— Вы, должно быть, намекаете на то, что мы съ миссъ Гэмлинъ наняли себ отдльную квартирку?— сказала Эвелина, все-таки не понимая, почему этотъ фактъ приводитъ Бланшъ въ такой трепетный восторгъ.

— Значитъ, и миссъ Гэмлинъ поселится съ вами? Ну, конечно, ей было бы скучно безъ васъ!— не унималась романическая двица.— Ахъ, вы наврно будете очень, очень счастливы! Какой онъ красавецъ! Вылитый Эндиміонъ.

Тутъ только Эвелина поняла, и яркій румянецъ залилъ ея лицо.

— Вы, должно быть, впали въ заблужденіе,— дрожащимъ голосомъ сказала она,— въ нашемъ переселеніи играемъ роль — только миссъ Гэмлинъ да я.

— О, миссъ Грэй! А я думала…

— Вы лучше ничего не думайте!— улыбнулась Эвелина, видя несомннное и горькое разочарованіе на лиц Бланшъ,— я вамъ сказала сущую правду, а сплетнямъ не врьте,— и она ушла, оставивъ Бланшъ на мст, съ разинутымъ отъ удивленія и огорченія ртомъ.

VII.

Насталъ послдній вечеръ пребыванія Эвелины и Беатрисы въ пансіон.

Посл обда, вопреки своему обыкновенію, молодыя двушки остались въ общей гостиной. Мистрисъ Больдъ подозвала къ себ Эвелину, усадила ее рядомъ съ собою и взяла ее за руку.

— Душечка моя,— застонала она, печально качая головой,— врно мы не сумли угодить вамъ, а то бы вы не вздумали съзжать! Если бъ вы только сказали, въ чемъ дло, и я, и миссъ Бэттъ ничего бы не пожалли, только бы удержать васъ. Въ прошлое воскресенье я и сама очень разстроилась изъ-за куръ и сдлала выговоръ кухарк за то, что он были такія жесткія…

— Увряю васъ, мистрисъ Больдъ, что дло вовсе не въ курахъ!— старалась успокоить ее Эвелина,— намъ было у васъ хорошо! Только намъ хочется жить самостоятельно…

— Понимаю, душечка! Васъ стснялъ нашъ педантическій порядокъ… все въ назначенные часы!.. Если вамъ неудобенъ обденный часъ, то мы могли бы перемнить его…

— Вы забываете, мистрисъ Больдъ,— обидчиво перебила мистрисъ Питманъ,— что он не одн жили у васъ! Я уврена, он сами поймутъ, что, въ пансіон надо подчиняться общимъ правиламъ!..

— Мы и не думали протестовать!— оправдывалась Эвелина, а Беатриса обратилась къ хозяйк:

— Прежде всего, вы сообразуйтесь съ вашими удобствами, мистрисъ Больдъ, а остальные приноровятся.

— Гд ужъ тутъ!— уныло махнула рукой хозяйка и вздрогнула, потому что вошла миссъ Бэттъ, отличавшаяся способностью врываться въ комнату какъ ураганъ. Замтивъ слезы на глазахъ хозяйки, она напустила на себя веселость.

— Ну какъ, миссъ Гэмлинъ, завтра покидаете насъ? Молодежь народъ безпокойный! Только надюсь, что вы не раскаетесь, когда будетъ уже поздно!

— Душечки!— воскликнула мистрисъ Больдъ,— если вамъ не понравится жить самостоятельно, то вы, безо всякой церемоніи, возвращайтесь! Мы всегда будемъ вамъ рады, неправда ли, миссъ Бэттъ?

— Ужъ не знаю, мистрисъ Больдъ! Недли черезъ дв у насъ наврно вс комнаты будутъ заняты! Ужъ сегодня справлялись, не освободятся ли которыя…

— Ахъ, Богъ мой!— всплеснула руками мистрисъ Больдъ,— но если имъ плохо будетъ на квартир? Неужели же отказать? Разв что вотъ займутъ вс комнаты… Ахъ, какъ трудно на всхъ угодить!

Но молодыя двушки поспшили ее успокоить.

— Мы уврены, что заживемъ чудесно! Живутъ же другія…

— Увидимъ, увидимъ…— зловще произнесла миссъ Бэттъ.

— Странный кварталъ вы выбрали!— замтила мистрисъ Питманъ,— мы сегодня съ миссъ Дугласъ прошли мимо вашей квартиры и изумились вашему выбору!

— Какъ вы добры, что такъ о насъ безпокоитесь,— сухо сказала Беатриса. Вс эти разговоры страшно ей надоли.

— Скучненько вамъ будетъ тамъ!— вмшалась миссъ Дугласъ,— трущоба! Двумъ каретамъ не разъхаться! Порядочныхъ людей не увидишь! Лихорадки, врно, не переводятся!

— Бдняжечки мои! А у меня и изъ ума вонъ! Ахъ, я дура!

— За что вы такъ браните себя, мистрисъ Больдъ?

— Да какъ же я не предупредила васъ объ осп! Въ третьемъ году оспа свирпствовала по ту сторону рки! Ужъ въ точности не припомню, въ какомъ квартал… Миссъ Бэттъ, вы, врно, помните, близко отъ San-Jacopo?

— Не особенно!..— съ неохотой отозвалась правая рука хозяйки,— около Porta Romana…

Эвелина и Беатриса съ облегченіемъ вздохнули.

Наконецъ, распростились он со своими доброжелательницами и ушли къ себ.

Но испытаніямъ ихъ не насталъ еще конецъ: въ дверь тихонько стукнули и вошла, чуть слышно ступая мягкими туфлями, миссъ Бланшъ.

— Тссс…— зашептала она, прикладывая палецъ къ губамъ, хотя никто не издалъ ни звука,— мн страшно достанется, если тетя узнаетъ, что я здсь…

— Такъ не лучше-ли не входить, если ей это не нравится?— замтила холодно Беатриса.

— Но мн хочется проститься съ вами… сказать, какъ мн жаль, что вы узжаете… Какъ скучно будетъ безъ васъ!..

— Мы такъ рдко видлись съ вами… Почти не разговаривали…

— Но я хоть издали любовалась вами!

Эвелина засмялась, она вспомнила, какъ надодалъ и ей, и Беатрис пристальный, восторженный взглядъ назойливой двицы Гріерсонъ.

— Ахъ, какая поэтичная фантазія пришла вамъ въ голову!— захлебываясь, сказала Бланшъ, опускаясь въ кресло.

— Ну, положимъ, поэзіи тутъ я не вижу!— улыбнулась Беатриса.

— А я васъ попрошу встать, миссъ Гріерсонъ, вы сли на мой бюваръ…— замтила насмшливо Эвелина.

— Да неужели? Ахъ, что я надлала!— Бланшъ вскочила какъ ужаленная, при чемъ листы почтовой бумаги и конверты градомъ посыпались на полъ.— Позвольте, я подберу… А теперь мн, пожалуй, пора уходить… До свиданья, миссъ Грэй!

Къ крайнему своему смущенію, Эвелина попала въ объятія своей поклонницы, оросившей ея лицо слезами умиленія.

Беатриса же категорически протянула руку, которую восторженная двица стиснула до боли.

Затворивъ дверь за постительницей, Эвелина стрла съ лица слды ея слезъ и сказала:

— Должно быть, я безчувственное созданіе, что не могу умиляться и восторгаться!

Но Беатриса въ отвтъ только засмялась.

На другой день посл перезда на новую квартиру, Беатриса не узнала комнатъ: Эвелина сдлала ихъ уютными, благодаря гравюрамъ, фотографическимъ карточкамъ, полочкамъ съ книгами и цвтамъ.

Въ особенности цвты привели Беатрису въ восторгъ. Вазы и букеты оказались подношеніями Гэрри Плейделя, Гуго Вивальди и Гвидо.

Пообдавъ, подруги услись погрться передъ каминомъ.

— Представь, Эвелина, какая-то дама хочетъ купить мою картину…— неожиданно сказала Беатриса.

Эвелина отвтила вопросительнымъ взглядомъ, ожидая дальнйшихъ разъясненій: она ясно видла, что Беатриса чмъ-то недовольна.

— Какая-то нмецкая баронесса…— неохотно продолжала Беатриса,— нсколько лтъ тому назадъ она купила у Гуго нкоторыя изъ его копій. Теперь она просила его написать для нея ту самую Mantegna, которую копирую я, а онъ отказался, мотивируя отказъ недостаткомъ времени (вздоръ какой!), и посовтовалъ ей взглянуть на мою копію… Удивляюсь!..

Эвелина поняла.

— Въ этомъ поступк выразилась его доброта,— тихонько замтила она.

— На что мн нужна его доброта!— нахмурила брови Беатрисами его работы продаются не нарасхватъ, такъ нечего ему покровительствовать другимъ…

— Артисты съ возвышенной душой всегда такъ поступаютъ, оттого врно никогда не богатютъ.

Беатриса помолчала, затмъ съ раздраженіемъ сказала:

— Я не продамъ картины этой барын!

— Ты обидишь Гуго, если откажешься отъ его дружеской услуги,— серьезно замтила Эвелина.

— Мн дла нтъ до его обидъ.

— Ты къ нему несправедлива, сердишься за его заботливость о теб.

— Плохо же онъ меня знаетъ, если думаетъ, что, лишаясь заработка, доставляетъ удовольствіе мн.

— Знаетъ-ли онъ, что теб извстно, кому предложеніе было сдлано впервые?

— Положимъ, нтъ… Синьора Габелли, которая рисуетъ неподалеку отъ него въ галлере, слышала его разговоръ съ баронессой и передала мн, воображая, что я страшно обрадуюсь!

Беатриса неестественно засмялась.

— Въ такомъ случа я не понимаю, за что ты въ претензіи на Гуго!..— пылко заявила Эвелина.

Беатриса, смущенная, снова засмялась, взяла съ камина букетъ, принесенный Гуго, и стала усиленно нюхать его.

— Славный этотъ Гуго!..— говорила она, посмиваясь,— и чудакъ ужасный! Но мы, должно быть, созданы для взаимныхъ недоразумній! Съ самыми лучшими намреніями, мы длаемъ другъ другу непріятности. Если бъ я не знала, что баронесса длала первоначально заказъ ему, тогда дло другое… а теперь не могу!

— Охотно этому врю…— задумчиво согласилась Эвелина.

Она не знала, что посовтовать, сознавая, что самолюбіе Беатрисы страдаетъ отъ неумстнаго великодушія Гуго, но въ то же время не понимала, почему бы отъ друга не принять услуги. Она попробовала еще разъ вступиться за Гуго.

— Съ твоей стороны было бы великодушно исполнить его желаніе, это обрадовало бы его въ сто разъ больше, чмъ продажа дюжины его собственныхъ картинъ.

— Не имю ни малйшаго желанія его радовать,— сухо отрзала Беатриса,— желаю только, чтобы меня оставили въ поко, такъ какъ я не хочу никому обязываться.

— Въ такомъ случа надо дйствовать начистоту, скажи ему, что ты знаешь, благодаря чему твоя картина можетъ продаться — и откажись отъ его великодушія! Только, пожалуйста, не принимай на себя оскорбленнаго вида!..

— Онъ поступилъ преглупо,— съ нетерпніемъ перебила ее Беатриса,— не спросивъ броду, сунулся въ воду! Я общала картину баронесс, и поставлена въ неловкое положеніе.

— Такъ принеси свою гордость въ жертву дружб, и дло съ концомъ!

Беатриса нахмурилась.

— Поставь себя на мое мсто…

— Попробую. Знаешь, Беатриса, мн кажется, что ты впадаешь въ крайность, присущую многимъ англичанамъ: ты слишкомъ много значенія придаешь фунтамъ, шиллингамъ и пенсамъ.

— Какимъ это образомъ?

— Да какъ же, подумай, ты безпрекословно принимаешь отъ друзей все, что у нихъ есть лучшаго,— ихъ расположеніе, совты, довріе, время, заботы, хлопоты, долготерпніе,— но лишь только дло коснулось денегъ (да еще самой пустяшной суммы, наврно!) — ты хорохоришься, оскорбляешься… и сама страдаешь!

— Съ чего ты взяла, что я сама страдаю?— придирчиво спросила Беатриса, пропуская мимо ушей боле серьезную часть обвиненія.

— Твое ясное чело, веселая улыбка и необычайно привтливое обхожденіе служатъ наилучшимъ доказательствомъ!

Беатриса засмялась.

— У тебя острый язычекъ, моя голубка!— попрежнему ласково сказала она,— но какъ бы то ни было, а копіи своей я баронесс не продамъ!

— Охъ!— вздохнула Эвелина,— мн суждено быть гласомъ вопіющаго въ пустын!

VIII.

Не безъ внутренняго трепета приступила Беатриса на другой день къ объясненію съ Гуго Вивальди.

Если бъ кто-нибудь обвинилъ ее въ трусости, она, разумется, отреклась бы отъ всякаго чувства страха,— между тмъ, сердце ея кнуло вовсе не отъ радости, когда она увидала молодого Вивальди въ нсколькихъ шагахъ отъ себя на Ponte Vecchio, оправдательную рчь свою она подготовила заране, но, не взирая на это, спуталась въ объясненіяхъ, и вздохнула съ облегченіемъ, когда онъ спокойно, безъ всякихъ видимыхъ признаковъ гнва или горечи, отвчалъ:

— Хорошо, синьорина, я такъ и скажу баронесс.

Она не смотрла на него, иначе могла бы замтить, что улыбка исчезла съ его лица и оживленіе во взор погасло.

‘Даже этой пустяшной услуги не хочетъ принять отъ меня’!— подумалъ онъ и вспомнилъ совтъ отца лучше ужъ влюбиться въ мадонну въ церкви.

— Простите, я не разслышалъ…— произнесъ онъ вслухъ,— вы говорите, я недоволенъ? Полноте! Какое имю я право быть недовольнымъ? Вы вольны распорядиться картиной по своему усмотрнію. Только мн жаль, что вы упускаете случай выгодно сбыть ее.

Его спокойствіе пристыдило самолюбивую двушку, она поняла, что придала инциденту слишкомъ большое значеніе..

— Баронесса очень довольна будетъ,— вскользь замтила она,— что вы сами напишете картину.

— Я ее писать не буду.

— Но, синьоръ…

— Я уже сказалъ баронесс, что у меня времени нтъ.

— Она подождетъ, а вамъ работа будетъ по сердцу…

— Такъ вы поэтому только отказываетесь продать вашу копію?— спросилъ Гуго, взглянувъ прямо въ глаза.

— Нтъ,— отвчала Беатриса и потупилось.

— Я такъ и думалъ!— угрюмо проговорилъ Гуго.

— Чему же вы приписываете мой отказъ?— съ вызывающимъ видомъ спросила она.

— Я думаю,— съ разстановкой отвчалъ Гуго,— что въ васъ говоритъ гордость, а потому вы вчера на меня и обидлись.

— Обидлась? За вашу доброту?

— Вотъ именно. Вы приняли мое предложеніе за признакъ доброты и возмутились. Неужели вы думаете, я не замтилъ перемну въ вашемъ обращеніи (хотя вы и стараралисъ ее скрыть) посл вашего разговора съ синьорой Габелли?

— Вы очень проницательны!

Они уже поднимались по каменнымъ ступенькамъ въ картинную галлерею. Беатриса на минуту остановилась, чтобы перевести дыханіе, Гуго поджидалъ ее.

— А что же васъ побудило отказаться отъ работы, если не доброта?— неожиданно спросила она, глядя ему прямо въ глаза.

Онъ приводилъ ее въ недоумніе, такъ какъ она вовсе не этого ожидала.

— Я, право, не знаю… Но мн кажется, что чувство мое можно назвать симпатіей… расположеніемъ!..

Она засмялась и пожала плечами, стараясь обратить его серьезныя слова въ шутку.

— Расположеніе? Ко мн? Да вы вчно браните меня, и то не хорошо, и это не такъ.

— Я?— съ неподдльнымъ ужасомъ переспросилъ Гуго.

Беатриса окончательно развеселилась и бодро дошла до галлереи.

Изъ небольшого придла выскочилъ Гвидо, услыхавъ ихъ голоса.

— Съ добрымъ утромъ, синьорина! Гуго смшитъ васъ остротами?

— Самъ не понимая соли своихъ остротъ!— мрачно сказалъ Гуго,— а ты что тутъ длаешь, Гвидо? Я думалъ ты на площади Меркато…

— Тамъ такъ холодно,— оправдывался Гвидо,— что у меня замерзли руки, и я не могъ работать. Тогда я вспомнилъ, что оригиналъ кабана находится въ галлере, остальныя фигуры я могу написать у себя въ мастерской,— а весной закончу картину въ Меркато. Не правда-ли, синьорина, блестящая мысль?

— Безъ сомннія!— иронически согласилась Беатриса,— вы вообще за себя и за свои удобства постоять сумете!..

Гвидо не замтилъ презрительной насмшки въ ея тон, но Гуго тотчасъ-же обидлся за друга.

— Если бъ онъ окоченлъ, картина его не много-бы отъ этого выиграла.

— О, никакихъ бдствій ему не желаю! До свиданія, синьоры!..

Беатриса ушла къ своему мольберту, а Гуго замшкался около Гвидо.

— Къ апрлю ты думаешь кончить картину?— спросилъ онъ.

— И кончить, и продать!— засмялся жизнерадостный юноша,— къ тому времени фонды мои совсмъ изсякнутъ.

— Значитъ, будешь свободенъ, и примешься писать на медаль?

— Какъ?— переспросилъ Гвидо.

— Да, ты еще и не знаешь! Въ Рим на будущую зиму будетъ большая выставка. Маркизъ Феррора предлагаетъ медаль и призъ тому изъ итальянскихъ художниковъ, кто напишетъ лучшую картину на выбранный имъ сюжетъ,— а объявятъ сюжетъ по всей вроятности въ март. Если теб присудятъ медаль,— имя твое прогремитъ и ты станешь сразу извстнымъ.

— Ты съума сошелъ, Гуго! Если призъ не пустяшный, то вс наши лучшія силы примутъ участіе въ состязаніи. Какіе-же шансы имю я отличиться?

— Нешуточные, Гвидо!— съ убжденіемъ сказалъ Гуго,— ты самъ еще не сознаешь своей силы, потому и сомнваешься. Въ моихъ же глазахъ талантъ твой неоспоримъ. Знаешь, что Леопарди на прошлой недл продалъ твои эскизы за 5,000 франковъ.

Гвидо вспыхнулъ.

— Мерзавецъ! А мн не далъ за нихъ 700 франковъ!

— Я услыхалъ объ этомъ вчера въ клуб. Кром эскизовъ, онъ продалъ твою ‘Эмилію въ саду’ — не знаю, за сколько. Ты знаешь, что картина эта очень хороша.

— Да… картина недурна!— согласился Гвидо.

— Такъ не унывай. Приложи вс старанія. Даже если и приза не получишь, я ручаюсь, что твою картину замтятъ.

— А ты, Гуго, тоже будешь писать на медаль?

— Я? Куда мн гоняться за славой! Устарлъ ужъ я…

— Вздоръ!— пылко перебилъ его Гвидо,— если ты не пошлешь картины на выставку, я тоже отказываюсь, слышишь?

— Ну, тамъ увидимъ. Много будетъ зависть отъ сюжета,— только у меня ничего не выйдетъ.— Съ этими словами Гуго ушелъ къ своей работ.

Гвидо задумался, Гуго вдохнулъ въ него смлую увренность въ свои силы. Онъ всегда мечталъ добиться славы, но не воображалъ, что можно однимъ могучимъ взмахомъ крыльевъ достичь ея, неужели Гуго правъ? Онъ такой серьезный человкъ, что, вроятно, говоритъ на основаніи твердаго убжденія! А какъ отнесется Эвелина къ его торжеству? Вдь тогда онъ, Гвидо Гвидотти, въ собственныхъ глазахъ будетъ имть право добиваться ея руки!..

У своего мольберта Гуго засталъ поджидавшую его нмецкую баронессу въ горячемъ препирательств съ Беатрисой, у послдней видъ былъ разстроенный, въ глазахъ свтилось нетерпнье. Завидвъ Гуго, она попыталась было ускользнуть, но баронесса фонъ-Штурмъ удержала ее за руку.

— Нтъ, нтъ! На очную ставку, миссъ Гэмлинъ! Синьоръ Вивальди, потрудитесь вы объяснить мн: въ чемъ дло. Молодая особа эта утверждаетъ, что не можетъ продать мн свою картину, а вчера была согласна!

— Крайне сожалю, баронесса,— заговорилъ Гуго оффиціальнымъ тономъ,— что я вчера ввелъ васъ въ заблужденіе, оказывается, что миссъ Гэмлинъ не торопится сбыть свою картину.

— Почему-же она сама вчера была иного мннія?— раздражительно спросила баронесса,— охъ, ужъ эти мн любительницы!— Ни съ того, ни съ сего мняютъ намренія! Попомните мое слово, миссъ, съ вашими капризами прогадаете всегда и во всемъ!

Беатриса улыбнулась на эту дерзость, а Гуго взялся за кисть, въ вид тонкаго намека.

Баронесса отошла отъ нихъ.

Беатриса сдлала замчаніе по поводу ея грубости.

— Съ нею тоже не поцеремонились!— возразилъ Гуго, начиная работать.

— Значитъ, по вашему, она имла право такъ обойтись со мной?

— Право? Нтъ, но нкоторое оправданіе, конечно, иметъ.

— Я не переношу вашего авторитетнаго тона!— вспылила Беатриса.

— Зачмъ же спрашивать мое мнніе?

Посл нкотораго молчанія, молодая двушка сдлала надъ собой усиліе и сказала:

— Очень жалю, что впутала васъ въ эту глупую исторію. Благодаря мн, вы, можетъ быть, лишились заказчицы.

— Вы передо мной не виноваты. Я поступилъ опрометчиво, что самъ затялъ ‘глупую исторію’, какъ вы ее называете.

— О, Боже!— съ сарказмомъ воскликнула Беатриса,— значитъ, я выхожу суха изъ воды?

— Значитъ такъ. Я одинъ во всемъ виноватъ.

— Неужели вс виновные принимаютъ такой надменный видъ и свысока глядятъ на невинныхъ?

Гуго поглядлъ на нее и добродушно улыбнулся.

— Ну, хорошо, бросимъ это!— улыбнулась и она,— скажите мн лучше вотъ что: чмъ могла я оскорбить вашего отца?

— Съ чего вы это взяли?

— Онъ послднее время поглядываетъ на меня искоса, вздыхаетъ, отворачивается… Ничего понять не могу!

Гуго принужденно разсмялся. Съ того памятнаго объясненія, въ поведеніи отца стало проглядывать много комичнаго трагизма, что было не особенно пріятно для самого Гуго. Нмое сочувствіе старика скоре раздражало, чмъ утшало сына, но сдлать онъ ничего не могъ, и помшать старому отцу бросать безпокойные и пытливые взгляды на Беатрису — было не въ его силахъ.

— О, не думайте ничего худого!— отвтилъ Гуго,— у него недавно вышла маленькая непріятность, вотъ онъ и кажется такимъ разсяннымъ и страннымъ!— произнося эту ложь, Гуго отвернулся.

— Это пройдетъ!— добавилъ онъ смущенно.

— А вы, синьоръ, никакого отношенія не имете къ этой непріятности?— съ тревогой спросила Беатриса.

Силясь скрыть свое замшательство, онъ отвчалъ, какъ показалось Беатрис, холоднымъ и принужденнымъ тономъ:

— Все, что огорчаетъ отца, разумется, непріятно и мн (при этихъ словахъ онъ покраснлъ) — равно какъ мои неудачи заставляютъ страдать и его.

Беатрису отвтъ этотъ не удовлетворилъ, а показался даже обиднымъ.

— Извините меня за нескромность,— сдержанно сказала она:— но меня побуждаетъ не пустое любопытство.

— Вы слишкомъ добры, синьорина, что принимаете наши дла такъ близко къ сердцу…

Молодая двушка поспшила перемнить разговоръ.

— Я цлое утро пролнилась!— сказала она, наблюдая за движеніями его кисти,— но въ моей Mantegna осталось всего на 2 часа работы, а новой картины я сегодня все равно не начну. Я хотла посовтоваться съ вами, на чемъ мн теперь остановиться? А пока поучусь, глядя на васъ. Я вамъ не мшаю?

— Не мшаете, но съ однимъ условіемъ: не притягивать къ моему мольберту вонъ того господина!..— онъ указалъ головой на Гэрри Плейделя, показавшагося въ глубин корридора.

— Поздравьте меня!— закричалъ англичанинъ, немедленно подходя къ нимъ,— я получилъ разршеніе снять копію съ картины ‘Преображеніе!’

Беатриса выразила свое удовольствіе по поводу постигшей его удачи.

Плейдель сіялъ какъ мдный тазъ.

— Сейчасъ же переговорю со сторожемъ и покажу, какъ ее поставить, чтобы боле выгодно освтить! Вы меня извините, что я такъ тороплюсь, миссъ Гэмлинъ, но вы сами художница и поймете мое волненіе!

Онъ исчезъ, а Гуго съ облегченіемъ вздохнулъ.

— Онъ иметъ особенный талантъ раздражать меня. Что онъ собственно такое, синьорина?

— Недалекій чудакъ, больше ничего. Изъ кожи лзетъ вонъ, чтобы оригинальничать и поражать своими идеями, взглядами, вкусами.

— Онъ ужъ того, въ порядк-ли?— выразительно покрутилъ у лба пальцемъ Гуго.

— Какъ и вс мы, въ большей или меньшей степени!— смясь, сказала Беатриса,— но его рвеніе пристыдило меня, пойду работать!

IX.

Былъ канунъ Рождества.

Младшій членъ семьи Геноцци, малолтняя Франческа, играла на лстниц, вопреки желанію своей родительницы, да еще въ обществ Джіусто Судди, мальчика нсколькими годами старше ея. По мннію синьоры Геноцци, собачій художникъ не пара бронзовщику, и дружба между ихъ дтьми неумстна.

По счастью, дти не понимаютъ такихъ тонкостей, и Франческа, потихоньку отъ гордой мамаши, выбгала, при всякомъ удобномъ случа на площадку лстницы къ своему пріятелю, поиграть съ нимъ или послушать его сказокъ.

Джіусто цнилъ дружбу Франчески, любилъ ея черные бархатные глаза, а главное — цнилъ въ ней усердную и восторженную слушательницу.

Крошечная малютка, сестренка Джіусто, за которой онъ обязанъ былъ присматривать, ползала тутъ-же у его ногъ и когда рисковала полетть съ лстницы, Джіусто хваталъ ее за подолъ и заставлялъ повернуться въ боле желательное направленіе.

— Разскажи мн новую сказку, Джіусто!— потребовала Франческа Геноцци:— совсмъ новую, пойми, а не составленную изъ старыхъ кусочковъ! Твой ‘Продавецъ шляпъ’ похожъ на ‘Торговца каштанами’ и на ‘Принца съ индюкомъ’… Ты только въ иныхъ мстахъ измнилъ да перепуталъ! Только, очень страшнаго не разсказывай…— она понизила голосъ и осмотрлась: зимнія сумерки быстро сгущались, съ верхняго этажа тускло свтило маленькое окошечко.

Джіусто нахмурилъ черныя брови и задумался.

— Слушай внимательно!— приказалъ онъ торжественно.

Франческа вся съежилась и прижалась къ нему поближе.

— Жила-была прекрасная принцесса,— началъ тономъ повствованія Джіусто,— волосы ея похожи были на солнечные лучи, а глаза…

— На темное озеро!— подсказала Франческа, видя, что онъ затрудняется подобрать сравненіе.

— Нтъ, они напоминали вечернее небо, и блестли какъ звздочки.

— Черные глаза красиве синихъ!— возразила Франческа.

— Ея глаза были очень красивы, и были синіе, разсиніе,— строго сказалъ Джіусто,— принцесса эта жила въ заморскихъ краяхъ, гд царитъ вчная ночь и гд люди не видятъ солнышка. Ее окружали злые, жестокіе люди, но сама она была добра какъ ангелъ и имла преданную подругу.

— Тоже принцессу?— освдомилась Франческа.

— Нтъ, она была просто знатная дама и обожала принцессу.

— Она тоже была красива?

Джіусто призадумался на минуту.

— Только когда улыбалась!— ршилъ онъ, наконецъ,— волосы у нея были черные, глаза каріе. Люди въ этомъ царств холода и злобы ненавидли принцессу за ея доброту и ласковое обхожденіе, но убить ее боялись, такъ какъ она была дочь короля, они посадили ее въ лодку и пустили въ открытое море, подруга не пожелала разстаться съ принцессой и похала съ нею. Королю сказали, что об молодыя двушки сбжали. Но королю было все равно: онъ только-что женился на второй жен и взрослая дочь мозолила ему глаза. Между тмъ, молодыя двушки плыли три дня и три ночи, безъ ды, безъ питья, а на четвертый день пристали къ берегу и… какъ ты думаешь, гд он очутились?

— Опять въ царств злобы?— съ безпокойствомъ спросила Франческа.

— Нтъ, въ Италіи! Имъ такъ понравилось солнце, голубое небо, цвты,— все это он видли въ первый разъ!— что он сначала забыли и про голодъ, все шли, да шли, пока принцесса не выбилась изъ силъ. Тогда подруга посовтовала ей прилечь и положить голову къ ней на колни, а сама запла псенку, чтобы поскоре усыпить принцессу.

— Что-же она запла?— спросила Франческа, не терпвшая неточностей.

— Псню своей родины. Я разъ слышалъ, какъ слпой наигрывалъ этотъ мотивъ на скрипк, и спросилъ: что онъ играетъ? А онъ отвчалъ, что эта псня называется ‘Годсевкинъ’… Я не понялъ, что это значить, но онъ пояснилъ, что за эту псню иностранцы даютъ ему много денегъ. Ну, такъ вотъ, подруга принцессы все пла ‘Годсевкинъ’, пока принцесса не уснула. Во сн явилась ей Божья матерь…

— Сказка врно выйдетъ похожа на ‘Странствующую монахиню!’ — предостерегла разсказчика Франческа.

— Ничуть не похожа!— разсердился Джіусто,— монахин Божья матерь велла вернуться назадъ въ монастырь, а принцесс приказала идти все прямо впередъ, пока не дойдетъ до города, а въ город Пресвятая Два сама укажетъ ей, въ какомъ дом поселиться, такъ какъ явится ей надъ самой дверью. Принцесса проснулась, разсказала подруг свой сонъ, и он поступили, какъ велла имъ Два Марія. Теперь он во Флоренціи…

— Въ Casa San Jacopo!— съ испугомъ вскричала Франческа:— надъ нашимъ домомъ Пресвятая два! Джіусто, значитъ принцесса она?— двочка съ безпокойствомъ указала вверхъ по лстниц.

Джіусто убжденно кивнулъ головой и прибавилъ шопотомъ:

— Только, кром насъ съ тобой, Франческа, никто не знаетъ, гд она живетъ — и мы обязаны хранить ея тайну: ея земляки, если бъ провдали, пожалуй, явились бы убить ее. Могу сказать теб еще вотъ что: за ней ухаживаетъ принцъ, но скрываетъ свое высокое происхожденіе, и про нее не знаетъ, что она принцесса. Если эта тайна обнаружится до ихъ свадьбы, то произойдетъ ужасное несчастье и судьба разлучитъ ихъ.

— А они обвнчаются когда-нибудь?— съ живйшимъ любопытствомъ спросила Франческа.

— Этого не знаю. Надюсь, что да, если только злые люди не откроютъ ея убжища и они сами не проболтаются другъ другу!

Пылкій мальчикъ, какъ истый сынъ юга, несомннно наполовину врилъ въ дйствительность своей фантастической исторіи, Франческа и подавно.

— А кто женится на ея пріятельниц?— спросила она.

— Не знаю… У нея жениха нтъ.

— Но, Джіусто, надо же и ей выйдти замужа!

Джіусто нахмурился, отыскивая въ воображеніи жениха для ‘черной’ синьорины, но не усплъ этого сдлать: съ верхняго этажа смутно донеслись до дтей звуки пнія подъ гитару.

Дти вздрогнули.

— Это ангелы!— выразила догадку Франческа,— нынче сочельникъ, вотъ они и расплись въ честь Спасителя!

— Это принцесса!— тономъ глубочайшаго убжденія заявилъ Джіусто, сверкая глазенками.

— Поднимемся на верхъ и послушаемъ! Я хочу видть принцессу.

— Ты каждый день можешь видть ее на лстниц.

— Но я хочу ее видть сейчасъ и послушать, какъ она поетъ.

Джіусто принужденъ былъ уступить, такъ какъ въ голос пріятельницы слышались уже слезы. Онъ посадилъ Пакиту къ себ на плечо (малютка привыкла, чтобы ее таскали, и въ старшемъ брат видла олицетвореніе своей судьбы) и, спотыкаясь подъ ея тяжестью, началъ взбираться вверхъ по лстниц, нетерпливая Франческа побжала впередъ.

Со страхомъ и трепетомъ миновала она квартиру Геноцци, слыша сквозь дверь, какъ Леонора, старшая сестра Франчески, моетъ полъ. Дти живо очутились у дверей третьяго этажа. О, радость! Она была открыта.

Никто не слышалъ, какъ они, чуть ступая, прокрались въ переднюю и жадными глазами впились въ полуоткрытую дверь гостиной: служанка только что собралась подать туда чай.

Незваные гости просто замерли отъ восторга, при вид того, что происходило въ комнат: всякія сомннія Франчески, да и самого расказчика, насчетъ знатнаго происхожденія ихъ героини, исчезли навсегда.

Комната была освщена двумя розовыми лампами, стны утопали въ зелени, въ воздух носился запахъ цвтовъ. У весело потрескивающаго камина размстились: дв молодыя англичанки, оба Вивальди, Гвидо и мистрисъ Больдъ,— которую подруги затащили изъ церкви на чашку чая.

‘Слава въ вышнихъ Богу!’ — пли Эвелина и Беатриса, а Гвидо аккомпанировалъ на гитар и подпвалъ нжнымъ теноромъ.

Гуго тоже подтягивалъ басомъ. Мистрисъ Больдъ утирала слезы умиленія. Когда прозвучалъ послдній аккордъ. Андреа крикнулъ ‘браво’.

— Бау!— громко повторила за нимъ Пакита, протягивая рученки къ розовой ламп.

Вс оглянулись. Беатриса встала и распахнула дверь въ переднюю: виновники переполоха стояли на порог, трепеща отъ стыда, только малютка Пакита радостно подпрыгивала на рукахъ брата и тянулась къ свту.

— Это дти!..— воскликнула Эвелина,— пусть они войдутъ, Беатриса.

— Ты забыла свое общаніе?— напомнила старшая подруга и пояснила остальнымъ,— въ первый же день, какъ мы сюда перехали, я нашла ее сидящей на лстниц и буквально облпленной дтьми. Я предвидла, что изъ этого выйдетъ, квартира наша, очевидно, должна превратиться въ ясли! А потому и взяла съ нея слово никого не впускать къ намъ, безъ моего разршенія.

— Ради сочельника сдлай исключеніе!— сказала Эвелина.

— Милости просимъ!— Беатриса пропустила дтей въ комнату,— разъ ужъ вы пришли, длать нечего!— и она надлила ихъ шоколадомъ и каштанами.

Вдругъ Гвидо подошелъ къ Джіусто, взялъ его за подбородокъ и повернулъ лицомъ къ свту. Мальчикъ недоумвающими глазами смотрлъ на ‘принца’ и продолжалъ жевать засахаренные каштаны.

— Не знаю, откуда ты взялся,— сказалъ Гвидо, отпуская его на свободу,— но ты долженъ быть моимъ натурщикомъ. Я цлый мсяцъ отыскиваю такую физіономію!

— Въ его годы ты былъ очень похожъ на него, Гвидо!— вставилъ Андреа Вивальди, разсматривая въ свою очередь мальчугана.

— Въ этомъ-то и вся суть!— пояснилъ радостно Гвидо.

— Онъ годится!— заявилъ старикъ.

Юный Судди съ недоумніемъ глядлъ то на того, то на другого,— но Франческ стало обидно, что на нее никто не обращаетъ вниманія, она подняла гитару и стала потихоньку брать аккорды.

— Ого, между гостями оказалась и музыкантша!— сказалъ Гвидо съ улыбкой, нагибаясь къ ней. Она доврчиво кивнула головой, услась на скамеечку и тоненькимъ голоскомъ затянула ‘Caroli’ — самую модную псню уличныхъ пвцовъ Италіи.

Но вотъ явилась Бетина съ чаемъ, чуть не раздавила ползавшую Пакиту и сказала:

— Франческа, тебя мамаша зоветъ!

Пвица въ испуг вскочила со скамеечки.

— Ради Бога, синьорины, не говорите, что я пришла сюда съ нимъ!— она указала на Джіусто Судди,— а ты, Джіусто, сиди здсь, пока я не буду дома! Благодарю васъ, синьоры! Покойной ночи!

Съ чмъ-то врод реверанса она поспшно распростилась и исчезла.

— Надо полагать, что вы, молодой человкъ, явились сюда съ подругой безъ разршенія высшей власти?— спросилъ Гуго.

Мальчикъ искоса взглянулъ на него.

— Что же мн было длать, синьоръ? Она хотла, чтобы я шелъ съ нею!

— Скажите, новый Адамъ явился,— ‘жена дала мн и я лъ’?

— Такъ она теб не сестра?— спросила Беатриса.

— О нтъ, синьорина! Вотъ эта дама знаетъ, кто она!— сказалъ Джіусто, указывая на Эвелину.

— Не сомнваюсь, что она всю вашу братію знаетъ по головно! А младенецъ, чей такой?

— Это сестра моя, Пакита!— отвчалъ Джіусто, дотрогиваясь до малютки ногой. Пакита приняла это движеніе за ласку и радостно ухватилась рученками за его дырявый башмакъ.

Беатриса принялась разливать чай.

— Какъ поживаютъ ваши пансіонеры?— освдомилась она, передавая мистрисъ Больдъ чашку чая.

Но та съ уныніемъ покачала головой.

— Миссъ Бэттъ поссорилась съ мистрисъ Питманъ!— сказала она и глубоко вздохнула.

— Это очень печально. Значитъ, мистрисъ Питманъ собирается выхать?

— О нтъ. Въ томъ-то и бда. А жить, при существующихъ условіяхъ, невыносимо. Он другъ съ другомъ не говорятъ, об приходятъ ко мн съ жалобами… А я что-жъ могу сдлать?

— Мн васъ жаль отъ души! А миссъ Бланшъ процвтаетъ?

— Говоритъ, что скучаетъ, бдняжка, а я не придумаю, чмъ поразвлечь ее.

Джіусто, между тмъ, уписывалъ сладкіе пирожки и печеніе, длая видъ, что чай ему не противенъ, и наблюдалъ. Замтивъ, что Гуго услуживаетъ Беатрис, онъ вывелъ изъ этого свое заключеніе: вс герои его сказки найдутъ свою судьбу, это ясно! Любопытство Франчески будетъ удовлетворено. Блестящій взоръ его встртился съ глазами Андреа Вивальди. Старикъ подслъ къ мальчугану и, подъ шумъ общаго разговора, тихонько спросилъ его:

— О чемъ ты думаешь?

Джіусто не смутился, а указалъ головой на Гуго.

— Онъ теб сынъ?

— Да.

— Хорошій онъ человкъ?

— А теб какое дло?

Мальчикъ тряхнулъ кудрями и засмялся.

— Ахъ ты, бсенокъ! Ты тутъ сидишь, да втихомолку высматриваешь?

— А ты, небось, не высматриваешь, старый котъ?— не совсмъ учтиво отозвался Джіусто,— глазъ не спускалъ съ нихъ все время!..

— Съ кого?— вспыхнулъ Андреа.

Джіусто лукаво разсмялся.

— Со старухи, да съ того, который держалъ меня за подбородокъ!— поддразнилъ бдовый мальчикъ.

— Ахъ, ты, шельма эдакая!— въ смущеніи выбранилъ его Андреа.

Джіусто сунулъ въ ротъ Пакит кусокъ пирожнаго.

Эвелина нагнулась къ Гвидо, который что-то оживленно говорилъ ей вполголоса, Беатриса разговаривала съ мистрисъ Больдъ, Гуго не сводилъ глазъ съ миссъ Гэмлинъ и ни съ кмъ, кром нея, не разговаривалъ.

Молча, серьезно, оглядлъ всю компанію Джіусто и затмъ снова обратился къ Андреа.

— Я люблю обихъ синьоринъ!— торжественно заявилъ онъ,— и принцессу, и подругу.

Старикъ ровно ничего не понималъ, но нашелъ, что придавать значеніе его словамъ глупо. Инстинктивно онъ отвтилъ:

— А я люблю моего сына!— и вздохнулъ.

— Конечно, такъ и надо,— серьезно одобрилъ мальчикъ,— чего-жъ ты вздыхаешь? Онъ будетъ счастливъ.

— То-то онъ такой веселый!— грустно замтилъ Андреа.

— Такъ всегда бываетъ сначала!— возразилъ юный фантазеръ,— но награда уже недалека!

Андреа съ невольной симпатіей взглянулъ на маленькаго, убжденнаго пророка и шепнулъ ему:

— Ты смотри, не болтай!

— Болтать вообще не годится!— былъ отвтъ.

Но Франческу онъ считалъ ‘нмой, какъ могила’, а потому, встртивъ ее на другой день на лстниц, сказалъ:

— Франческа, я нашелъ жениха для черной синьорины!

— Кого?— освдомилась та.

— Высокаго мужчину, который подтягивалъ густымъ басомъ…

Франческа сдлала презрительную гримаску.

— Но онъ вовсе не красивъ!— ршила она,— вотъ принцъ… тотъ дйствительно годится въ женихи!..

X.

Наступилъ мартъ мсяцъ. Сюжетъ на призъ былъ объявленъ: ‘Побда’. Чуть ли не вс мастерскія итальянскихъ художниковъ были переполнены эскизами ‘Побды’,— гд изображали ее мужчиной, гд женщиной, гд одтой, гд нагой, въ самыхъ разнообразныхъ позахъ, у однихъ въ глазахъ свтилось торжество, у другихъ — милосердіе, и т. д. Дано было обширное поле для воображенія артиста.

Близкіе Гуго люди убдили его тоже принять участіе въ состязаніи. Гвидо ршительно отказался участвовать, если другъ его не сдлаетъ того же, отчасти на Гуго повліяло это заявленіе, но, врне всего,— онъ уступилъ настоянію Беатрисы. И вотъ какъ-то разъ утромъ Гуго объявилъ друзьямъ, что идею картины онъ нашелъ,— и съ этого дня заперся въ своей мастерской.

А Гвидо долго не могъ приняться за серьезную работу. Картина его ‘Мальчикъ у Кабана’ не совсмъ еще была закончена, но богатый англичанинъ видлъ ее и одобрилъ, такъ что Гвидотти съ лихорадочной поспшностью отдлывалъ ея детали: ему не терплось взяться за предстоящій нешуточный трудъ. Можно бы, положимъ, отложить ‘Мальчика у Кабана’ до боле удобнаго времени, но состояніе финансовъ бднаго Гвидо этого не дозволяло. Сумма, которую предложилъ англичанинъ, была ему необходима, а получить ее, очевидно, можно было только по окончаніи картины.

Стояло свжее весеннее утро. Солнце ярко свтило и пригрвало землю своими благотворными лучами, но дулъ рзкій втеръ, и флорентинцы закутались въ мха, посмиваясь надъ наивными иностранцами, которые, дрожа отъ холода, ходятъ въ весеннихъ костюмахъ. На улицахъ, тмъ не мене, въ изобиліи продавались цвты.

Изъ оконъ мастерской Гвидо видна была рка, бурлившая желтыми, вздувшимися волнами. Въ Cascine деревья уже зазеленли и птицы начинали вить гнзда.

Но Гвидо не глядлъ въ окно, онъ сидлъ у мольберта, проклиная Джіусто Судди, который служилъ ему натурщикомъ для мальчика у фонтана и теперь почему-то замедлилъ приходомъ.

Наконецъ, поспшные шаги раздались на лстниц. Гвидо вскочилъ, нетерпливо распахнулъ дверь и крикнулъ Джіусто поторопиться.

Минуту спустя, мальчикъ, красный и запыхавшійся, показался на порог, видъ у него былъ смущенный, но Гвидо раздраженно спросилъ:

— Теб извстно который часъ?

Джіусто торопливо стаскивалъ чулки и башмаки и напяливалъ оборванную куртку, чтобы изобразить уличнаго бродяжку.

— Знаю, синьоръ, но я проспалъ. У насъ малютка очень больна, синьоръ!

— А ты и обрадовался случаю проспать?— сказалъ Гвидо и сильно тряхнулъ его за плечо, чтобы придать ему надлежащую позу.

— Я до двухъ часовъ ночи сидлъ съ больной, синьоръ.

— Ты? Гд же была твоя мать?

— Тутъ-же… Малютка очень плоха, синьоръ.

— Ну, ладно, надюсь, что на будущее время опаздываній не позволишь себ. И на что ты теперь похожъ!— съ неудовольствіемъ воскликнулъ Гвидо, бросивъ взглядъ на изнуренное, блдное лицо и красныя глаза мальчика.— Отвернись! Я не желаю видть твоей физіономіи умирающаго! Слава Богу, что мн сегодня нужно лишь твое туловище. Сиди смирно!

Вполн безсердечнымъ нельзя было назвать Гвидо: онъ просто не привыкъ вникать въ положеніе другихъ и считалъ, что быть натурщикомъ Гвидо Гвидотти гораздо важне, чмъ быть братомъ умирающей Пакиты Судди.

Нсколько времени онъ работалъ молча, мысли его были заняты сюжетомъ новой картины: ему представлялась женская фигура въ классическомъ одяніи, протягивающая побдителю золотую корону…

‘Но вдь это ужасно пошло! Точно надгробный памятникъ полководца’!..— съ досадой думалъ онъ.

Затмъ ему представлялась колесница,— четверкой коней правитъ ‘Побда’ въ золотыхъ латахъ и съ копьемъ въ рук, а ее преслдуетъ ангелъ смерти съ мечомъ…

Мечты его были прерваны подавленными всхлипываніями маленькаго натурщика.

— Джіусто!— рзко сказалъ художникъ,— что съ тобой?

Мальчикъ жалобно взглянулъ на него,— онъ не могъ говорить. Гвидо бросилъ кисть и въ отчаяніи воскликнулъ:

— Разв я могу писать съ тебя, когда ты корчишься и длаешь такія страшныя рожи? Ребенокъ вашъ выздороветъ, если ты перестанешь ревть. Утри слезы и будь умницей.

Слова какъ будто возымли желанное, дйствіе: Джіусто пересталъ плакать. Онъ готовъ былъ сдлать сверхъестественное усиліе, лишь бы Гвидо на него не сердился,— любовь и преданность мальчика къ ‘принцу’ доходили до обожанія. Красота Гвидо, его щедрость, улыбка, а иногда и ласка,— покорили пылкое сердце Джіусто: счастье его жизни заключалось въ ежедневныхъ посщеніяхъ мастерской, когда художникъ бывалъ въ дух, мальчику не возбранялось болтать, что вздумается: онъ поврялъ Гвидотти свои надежды и, опасенія, желанія и планы на будущее, и того забавляла эта незатйливая болтовня, какъ забавляетъ чириканье птички въ ясное, весеннее утро.

Такъ и теперь: Джіусто, желая угодить своему покровителю, приложилъ вс старанія не давать больше воли слезамъ. Гвидо тронула его жалкая улыбка.

— Отдохнемъ немножко,— сказалъ онъ мягко, чувствуя себя при этомъ настоящимъ благодтелемъ,— полей-ка лучше цвты на окошк.

По возобновленіи работы сначала все шло хорошо, но затмъ мальчика стало непреодолимо клонить ко сну, глаза его слипались, голова свшивалась на грудь. Гвидо раза два-три строго прикрикнулъ на него, но и это не помогло: на послдній грозный окрикъ Джіусто, пролепетавъ: ‘Si, signore’!— свалился на полъ и окончательно заснулъ.

Съ гнвнымъ восклицаніемъ вскочилъ Гвидо на ноги, самъ еще не зная, что собирается сдлать, но въ ту-же минуту за дверью послышался звавшій его голосъ Андреа Вивальди, и художникъ пошелъ отворить.

Лицо его прояснилось, когда рядомъ со старикомъ онъ увидалъ Эвелину Грэй. Появленіе ея въ мастерской объяснилось очень просто.

— Синьорина все утро провела у Судди,— сказалъ Андреа,— у нихъ умираетъ младшій ребенокъ, и она пришла за Джіусто, онъ тамъ нуженъ.

— Войдите, онъ здсь!— отвчалъ Гвидо и посторонился, чтобы пропустить ихъ. Эвелина увидала маленькаго натурщика на полу, и на глазахъ ея показались слезы.

— Онъ усталъ, бдняжка! И вы допустили его уснуть на полу? Какъ вамъ не стыдно, Гвидо!

Взглядъ, сопровождавшій эти слова, проникъ молодому человку прямо въ сердце. У него была одна изъ тхъ натуръ, которыя всми признаются крайне симпатичными, хотя въ сущности это совершенно ошибочно. Оставаясь равнодушными къ чужому горю или радости, они только быстро перенимаютъ настроеніе тхъ людей, которые имютъ на нихъ вліяніе.

Гвидо сталъ на колни рядомъ со спящимъ и тихонько провелъ рукой по его волосамъ, и странное дло! Гвидо почувствовалъ къ мальчику состраданіе и нжность, позабылъ недавнее свое раздраженіе и не понялъ лишь одного,— что это жалость Эвелины вызвала въ сердц его соотвтствующее движеніе.

Тихонько, чтобы не напугать, они разбудили Джіусто и сказали, что его зовутъ домой.

Мальчикъ живо вскочилъ на ноги и ухватился за свое платье, но худенькія рученки его такъ дрожали, что онъ не въ состояніи былъ переодться, Гвидо охотно взялся помочь ему и нжно, словно мать, застегивалъ на немъ крючки и пуговицы. Эвелина наблюдала за ними, и ей казалось, что она впервые поняла молодого художника, взоры ихъ встртились,— Гвидо почувствовалъ себя счастливйшимъ и достойнйшимъ человкомъ на свт.,

— И ты съ ними пойдешь?— спросилъ Андреа, видя, что Гвидо берется за шляпу.

Гвидо кивнулъ головой.

— Прекрасно. Проводи синьорину.

Онъ поглядлъ на Джіусто, и что-то въ суровомъ лиц его дрогнуло. Дружба между старикомъ и ребенкомъ въ теченіе трехъ послднихъ мсяцевъ росла съ каждымъ днемъ, а началась она съ самаго перваго ихъ знакомства.

Эвелина и ея спутники въ молчаніи дошли до Casa San Jacopo, молодая двушка вошла вмст съ Джіусто въ квартиру Судди, но вскор вернулась къ поджидавшему ее на лстниц Гвидо и тихо сообщила ему, что все кончено: маленькая Пакита умерла.

Эвелина, огорченная и грустная, черезъ силу стала подниматься наверхъ, Гвидо молча слдовалъ за нею.

У дверей своей квартиры она обернулась, чтобы поблагодарить его, и ея печальная улыбка тронула его до глубины души.

— Не знаю, зачмъ позволила я вамъ подняться въ третій этажъ,— сказала она,— но я чувствовала душевную слабость, и рада, что не одна…— Гвидо вспыхнулъ отъ удовольствія.

— Гд миссъ Гэмлинъ?— спросилъ онъ,— хотите, я схожу за ней?

— Нтъ, нтъ, она въ галлере. Не больна-же я, въ самомъ дл!

— Вы перенесли сильное потрясеніе!..— съ глубокой нжностью въ голос сказалъ онъ.

— Я въ первый разъ видла смерть… А тутъ еще бдная мать такъ плакала… Ужасно! Но теперь уходите, Гвидо. До свиданія!

Онъ поднесъ ея руку къ своимъ губамъ, ему страстна хотлось сказать ей, что она ангелъ,— но онъ понималъ, что ее всецло поглощаетъ чужое горе, и что въ настоящее время ей не до себя и не до его чувствъ къ ней.

— Берегите себя, ради тхъ, кто васъ любитъ!— нжна промолвилъ онъ и сталъ спускаться съ лстницы.

XI.

юнь мсяцъ. Розовый кустъ, который Эвелина и Беатриса посадили на могил маленькой Пакиты Судди, находился въ період самаго пышнаго расцвта, внокъ изъ желтыхъ иммортелей, положенный родителями, подъ вліяніемъ непогоды совершенно обветшалъ, собачій художникъ, слывшій раньше веселымъ острякомъ, снова началъ отпускать шуточки и смшить кліентовъ своими прибаутками, а руки его безъ устали стригли и охорашивали, на низенькихъ перилахъ набережной, собачье населеніе Флоренціи. Черные глаза Джіусто утратили печальное выраженіе, улыбка опять заиграла на его губахъ. Онъ снова придумывалъ новыя сказки, чтобы позабавить Франческу.

Картина Гвидо — ‘Мальчикъ у Кабана’ была закончена мсяца два тому назадъ и отослана въ Англію, но Джіуста продолжалъ посщать мастерскую почти каждый день, онъ стиралъ пыль съ мебели, чистилъ палитры, прибиралъ краски, исполнялъ порученія, болталъ или просто молчалъ: все зависло отъ настроенія и желанія самого художника.

У Гвидо былъ застой: съ тхъ поръ, какъ онъ отослалъ картину, объ ней не было ни слуху, ни духу. Богачу, заказавшему ее, и въ голову не приходило, что художникъ, быть можетъ, нуждается въ деньгахъ, и Гвидо дошелъ чуть не да отчаянья: чтобы заплатить за квартиру, ему пришлось занять денегъ у Вивальди.

Но хуже всего было то, что время летло, приближалась римская выставка, а картина на медаль все ему не удавалась. Разъ десять начиналъ онъ изображать ‘Побду’ — и каждый разъ въ отчаяньи бросалъ кисть.

— Идей у меня нтъ!— съ горечью бранилъ себя Гвидо,— ремесленникъ я, не художникъ! Воображенія ни на грошъ! Техникъ, да и все тутъ!

Онъ просто сталъ ненавидть стройныя фигуры съ греческимъ профилемъ и въ классическомъ одяніи, которыя выходили у него на полотн. Разъ утромъ онъ стоялъ передъ своимъ мольбертомъ и злился.

Гвоздика на окошк его была въ полномъ цвту, букетъ блыхъ лилій и ириса благоухалъ въ ваз. Гвидо любилъ блыя лиліи, он напоминали ему Эвелину…

Итакъ, Гвидо стоялъ и злился. Онъ съ нкоторой завистью думалъ о Гуго: тотъ за послднее время такъ и сіялъ довольствомъ! Значитъ, работа его шла на ладъ — это всмъ было извстно.

Въ чемъ заключалась идея Гуго,— никто не зналъ: артисты, пишущіе на медаль, обыкновенно никому не показываютъ своихъ картинъ до полнаго ихъ окончанія. Гуго строго хранилъ свою тайну: даже Андреа Вивальди не былъ въ нее посвященъ.

Гвидо-же смялся надъ такой таинственностью и не препятствовалъ Джіусто торчать у себя съ утра до вечера, обращая на него столько-же вниманія, сколько на собаку или кошку. Впрочемъ, онъ уступилъ настояніямъ Гуго и закрывалъ эскизы, когда тотъ заходилъ къ нему.

‘Приза онъ не возьметъ!— думалъ Гвидо про своего друга,— слишкомъ крупныя силы участвуютъ въ состязаніи,— но ему это безразлично. Онъ любитъ работу, всю свою душу вкладываетъ въ нее, и по своему счастливъ. А меня мучитъ сознаніе, что я долженъ-бы написать хорошую картину, да не могу. Я готовъ отказаться отъ этой зати, но Гуго будетъ огорченъ!’

Раздался звонокъ. Гвидо выглянулъ въ окно и увидалъ удаляющагося почтальона. Письмо! Не изъ Англіи-ли? Онъ кинулся внизъ,— дйствительно, письмо было оттуда. Онъ съ нетерпніемъ вскрылъ конвертъ.

Англичанинъ прислалъ ему чекъ, съ горячей похвалой отзывался о картин и заказывалъ другую, по усмотрнію художника. Первой мыслью Гвидо было подлиться радостью съ Эвелиной. Хоть и рано еще, но, быть можетъ, она уже работаетъ въ мастерской Андреа. Во всякомъ случа онъ повидается съ Андреа и съ Гуго: они тоже порадуются вмст съ нимъ.

Какъ ураганъ ворвался онъ въ комнату старика: она была пуста. Но Гуго, разумется, дома. Гвидо окликнулъ его. Отвта не было, но Гвидо показалось, что кто-то шевелится въ сосдней комнат, онъ распахнулъ дверь и крикнулъ:

— Гуго! Гуго! Оглохъ ты, что-ли? Иди сюда, мн надо поговорить съ тобой!— и съ этими словами онъ проникъ въ комнату младшаго Вивальди.

Но комната была пуста, на мольберт, какъ разъ напротивъ Гвидотти, стояла недоконченная картина. Въ первую минуту Гвидо даже не сообразилъ, что это такое, потомъ яркая краска залила его лицо. ‘Такъ вотъ какъ Гуго задумалъ изобразить ‘Побду!’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

За часъ до этого происходила слдующая сцена въ Casa San Jacopo.

— Здравствуй, Джіусто! Ты идешь къ синьору Гвидотти?

— Да, синьорина.

— Такъ занеси синьору Вивальди это письмо. У синьорины Грэй сегодня болитъ голова и она не придетъ къ нему въ мастерскую.

— Занесу, синьорина, съ удовольствіемъ. Неужели она заболла?

— О, нтъ, просто устала. Для насъ, англичанокъ, Флоренція лтомъ никуда не годится. Я и то, кажется, скоро ослпну отъ вашего солнца. Ну, до свиданія, ступай!

Не торопясь и поминутно останавливаясь,— то поглазть, то поболтать, Джіусто дошелъ, наконецъ, до подъзда Андреа Вивальди и постучался. Никто не отозвался. Онъ потянулъ за ручку,— дверь открылась, и онъ увидалъ на порог мастерской Гвидо, который стоялъ спиной къ нему и что-то разглядывалъ.

Мальчику захотлось узнать, чмъ такъ заинтересовался Гвидотти, онъ подошелъ къ нему сзади и заглянулъ въ свою очередь въ мастерскую младшаго Вивальди. Картина, поглотившая вниманіе Гвидо, показалась мальчику странной: на ней было множество народу, и вс преклонялись передъ какой-то женщиной… Не Мадонна ли это? Но Джіусто такихъ Мадоннъ еще не видывалъ: она отвернулась отъ колнопреклоненныхъ и пристально, съ выраженіемъ ужаса на лиц, всматривалась въ подолъ своего платья, который держала въ рук…

Джіусто только что собирался спросить у Гвидо, что значитъ эта картина, какъ внизу хлопнула дверь и въ сняхъ послышались голоса Андреа и Гуго Вивальди. Тутъ произошло нчто поразительное: Гвидо вздрогнулъ, какъ ужаленный, и поспшно, но безъ шуму, ретировался въ мастерскую Гуго, при чемъ плотно притворилъ за собою дверь,— такъ что мальчикъ едва усплъ отскочить.

‘Наврно готовитъ синьору Гуго какой-нибудь сюрпризъ!’ ршилъ Джіусто, улыбнулся и, встртивъ входившихъ хозяевъ, передалъ имъ письмо Беатрисы. Затмъ онъ взошелъ за Вивальди въ комнату Андреа.

Старикъ, отдуваясь, бросился въ кресло.

— Раненько ушли вы сегодня изъ дому, маэстро!— сказалъ Джіусто, не спуская глазъ съ дверей мастерской Гуго.

— Мы были въ San-Miniato,— пояснилъ Андреа,— сегодня память моей покойной жены. А, Гвидо, здравствуй, другъ мой!

Гвидо вошелъ изъ передней. Джіусто вспомнилъ, что изъ мастерской Гуго была другая дверь — въ корридоръ и переднюю…

— Съ добрымъ утромъ, маэстро! Я пришелъ къ вамъ подлиться хорошими встями!— Гвидо передалъ содержаніе письма англичанина.

— Я былъ увренъ въ твоемъ успх!— съ гордостью сказалъ Андреа и потрепалъ своего воспитанника по плечу.

— Это только начало, а дальше пойдетъ еще лучше!— съ увренностью произнесъ Гуго,— принимайся-ка теперь за картину на выставку!

Гвидо провелъ рукой по вьющимся волосамъ своимъ.

— Да, слдуетъ серьезно приняться…— отозвался онъ и ушелъ къ себ. Джіусто слдовалъ за нимъ по пятамъ.

Гвидо принялся за свой эскизы, а мальчикъ, по обыкновенію, бродилъ по мастерской, вытирая пыль и. ‘прибирая’ комнату по своему усмотрнію. Немного погодя, художникъ оглянулся на Джіусто,— должно быть, только теперь замтивъ его присутствіе,— и нетерпливо крикнулъ:

— Будетъ! Ты меня раздражаешь своей возней!

Джіусто покорно удалился въ уголокъ и притихъ. Странное поведеніе Гвидо у Вивальди уже перестало занимать его: онъ поршилъ, что поступокъ его друга тсно связанъ съ ‘хорошими встями’ изъ Англіи. Во всякомъ случа Джіусто не придалъ факту никакого значенія и вскор позабылъ о немъ.

XII.

‘Что побудило меня испугаться и убжать?’ — думалъ Гвидо, глядя на свой эскизъ.— ‘Гуго наврно не разсердился бы, если бъ узналъ, что я случайно увидалъ его картину… Я вдь глядлъ на нее почти безсознательно. А все-же было бы лучше остагься на мст и не прятаться, точно я сдлалъ что-нибудь дурное… Лучше бы и теперь сознаться… только не знаю, какъ это сдлать! Удобный моментъ упущенъ. Не благоразумне-ли промолчать? Молчаніе — золото. Да и все дло-то пустяшное. А мысль его очень хороша: ‘Побда’ замчаетъ на своемъ плать слды крови, и торжество ея омрачается ужасомъ и раскаяніемъ. Идея удачная, но исполненіе слабовато, лица не типичны… По замыслу великолпно: солдатъ, священникъ, воздающій хвалу Богу, женщина съ ребенкомъ на рукахъ… Мать учитъ малютку хлопать въ ладоши, а дитя видитъ безпокойство богини и старается обратить на него вниманіе матери… Я бы размстилъ фигуры иначе’…

Онъ схватилъ листъ бумаги, уголь и съ лихорадочной поспшностью взялся за работу… Что-то въ первомъ эскиз ему не понравилось,— онъ его отбросилъ и началъ другой. Онъ все боле и боле увлекался, глаза его блестли, губы были плотно сжаты…

Прошелъ часъ, другой, третій… Джіусто поднялся съ полу и сказалъ:

— Если я вамъ не нуженъ, синьоръ, то пойду теперь обдать.

— Да, да, иди,— разсянно, не оглядываясь, отвчалъ Гвидо.

— Не принести-ли вамъ чего-нибудь изъ кухмистерской? Макаронъ или анчоусовъ?

— Нтъ!— поспшно отрзалъ Гвидо,— я не голоденъ. Уходи и не мшай мн своей болтовней.

Какъ только мальчикъ скрылся за дверью, Гвидо заперъ ее на засовъ, а потому, когда Джіусто вернулся, то не могъ уже попасть въ мастерскую.

А Гвидо проработалъ все время посл обда, весь вечеръ,— и только сгустившіяся сумерки вынудили его бросить уголь.

‘Безполезная трата времени!— со вздохомъ сказалъ онъ себ, откидываясь на спинку стула,— а все-таки это доставило мн большое удовольствіе, я давно не испытывалъ подобнаго наслажденія! Если показать мой эскизъ Гуго, да дать ему нсколько техническихъ совтовъ,— картина выйдетъ замчательной. Но это ему, быть можетъ, не понравится. Глупецъ онъ, что прячется: умъ хорошо, а два лучше. Гуго ужасно упрямъ. То, что я увидлъ картину, онъ сочтетъ за непоправимую бду и наврно не допуститъ въ ней никакихъ измненій. Лучше всего разорвать мой набросокъ’!

Но онъ его не разорвалъ, а вмсто того уничтожилъ свои прежніе эскизы греческихъ богинь.

‘Теперь для меня ясно, что картина моя вышла бы пошлой и безцвтной,— разумется, я въ томъ же дух продолжать не стану. Лучше вовсе не писать на медаль,— да вроятно тмъ и кончится’.

Тяжело вздохнувъ, онъ одлся и пошелъ въ кафе, на Via Maggia. Тамъ онъ засталъ нкоторыхъ пріятелей, которые встртили его веселыми шутками.

— Что съ Гвидо?— трагически спросилъ одинъ изъ нихъ у сосда,— не сдлался ли онъ лунатикомъ? Взгляни на его лицо!

— Можетъ быть, онъ влюбленъ?— догадывался другой,— Гвидо, сознавайся, ты влюбился въ кого-нибудь?

— Сознаюсь, Луиджи,— въ тонъ шутникамъ отвчалъ Гвидо,— вчера мелькомъ видлъ твою будущую тещу и пораженъ въ самое сердце!

Остальные покатились со смху: ходили слухи, что Луиджи лишь потому не сватается за любимую двушку, что боится ея строптивой и рзкой матери. Луиджи смутился, а Гвидо закурилъ сигару, поболталъ еще нсколько минутъ и вышелъ на улицу. Какъ разъ мимо кафе проходилъ Андреа Вивальди.

— Маэстро, куда это вы спшите?

— Иду навстить синьорину Грэй. Она что-то нездорова.

Гвидо взялъ своего стараго друга подъ руку и пошелъ вмст съ нимъ.

— Пора отправить ихъ вонъ изъ Флоренціи,— продолжалъ Андреа,— жара начинаетъ пагубно дйствовать на нихъ.

— Отправить синьоринъ?

— Конечно, намъ будетъ безъ нихъ скучно, но нельзя-же имъ изъ-за этого хворать. Да, да, имъ слдуетъ ухать!

Гвидо промолчалъ, онъ старался представить себ, каково ему будетъ обойтись безъ общества Эвелины.

У дверей Casa San Jacopo Андреа остановился.

— Ты войдешь?

— Да, мн хотлось бы сообщить имъ о письм.

— Пойдемъ!— и старикъ началъ грузно подниматься по лстниц.

Молодыя двушки только что поужинали, Эвелина была блдна, но ршительно объявила, что головная боль и утомленіе-пустяки.

— Отдохну, и все пройдетъ!— сказала она друзьямъ,— вотъ мн надо бы прогуляться, это я чувствую! Маэстро, пойдемте вс вмст полюбоваться на San Miniato при лунномъ свт!

Андреа согласился.

— Не нравятся мн эти головныя боли, да блдныя щечки,— сказалъ онъ, съ нжностью глядя на свою болзненную ученицу,— синьора Беатриса, вамъ слдовало бы увезти ее на время зноя.

— Я сама того-же мннія!— горячо подхватила Беатриса,— я рада, что нашла въ васъ поддержку, синьоръ: она вдь у меня маленькая упрямица!

Взгляды Эвелины и Гвидо встртились.

‘Неужели разстаться?’ — сказали ихъ глаза.

Гвидо и Эвелина были молоды, заря ихъ любви только что занималась,— мсяцы разлуки казались имъ вчностью… А вдругъ счастье больше ужъ не вернется?..

— Гвидо, сообщи-же синьоринамъ твою радостную новость!— напомнилъ Андреа.

— Радостную новость?— какъ эхо повторилъ Гвидо,— ахъ, да! Англичанинъ заплатилъ мн за картину и заказалъ другую…

— Боже, какимъ онъ это говоритъ похороннымъ тономъ!— засмялся старикъ,— а въ душ вдь ликуетъ!

— Я рада за васъ,— отозвалась Беатриса,— неужели вы не довольны, Гвидо?

— О, нтъ, синьорина, я доволенъ.

— Покорился своей судьб, что длать!— подтрунивалъ маэстро.— Ну, что-же, синьорины, идти такъ идти! Я только схожу за плащемъ, боюсь ревматизма.

— Я принесу вамъ плащъ, маэстро,— вызвался Гвидо,— да кстати захвачу съ собой и Гуго.

— Отлично!— воскликнула Эвелина:— возвращайтесь оба поскоре.

Гвидо исчезъ.

Вскор онъ явился снова, въ сопровожденіи Гуго, за ними увязался и Джіусто Судди. Юный натурщикъ особыхъ приглашеній никогда не ждалъ. Франческа не шутя начинала ревновать своего друга къ ‘принцамъ’ и ‘принцессамъ’.

XIII.

Вся компанія перешла Ponte Vecchio и направилась вдоль Via de Bardi.

— Я думаю, Ромола жила въ этомъ дом,— сказала Эвелина, указывая на домъ по лвую руку отъ нихъ,— а Беатриса утверждаетъ, что въ слдующемъ… Вы какого мннія, синьоръ Гуго? Вдь вы читали эту книгу?

— Да, въ итальянскомъ перевод, но я почему-то вынесъ впечатлніе, что она жила по другую сторону улицы.

— Что вы,— въ роман именно упоминается, что она смотрла изъ оконъ на рку!

— И то правда. Я и позабылъ.

— А Эвелина непреложно вритъ, что Ромола дйствительно жила!— сказала Беатриса,— это ея любимая героиня.

— А миссъ Дугласъ отыскала въ Duomo даже могилу Ромолы!— улыбнулась Эвелина,— и что-же оказалось? Тамъ похороненъ Ромоло, первый епископъ фіезольскій, онъ умеръ еще тогда, когда Флоренція и городомъ не считалась. Гвидо, прочли вы книгу, которую я вамъ рекомендовала?

— Пощадите, синьорина,— я было умеръ отъ тоски, на первыхъ-же страницахъ.

— Отъ тоски?— переспросила Эвелина,— книга показалась вамъ скучной?

— Сухая исторія,— оправдывался Гвидо,— какіе-то ученые разговоры, я половину не понялъ даже. И что за герои! Тито — отъявленный негодяй, сама Ромола — холодная, безсердечная педантка… Тесса — это страдалица, на которую обрушиваются вс невзгоды!

— О, Гвидо!

— Вы со мной не согласны?— спросилъ онъ, нжно глядя ей въ глаза.

— Конечно, нтъ! Вдругъ Ромола,— холодная, безсердечная… Да вдь она его любила!.. О, какъ любила!

— Не особенно прочно, повидимому. Она первая заподозрила его и осудила.

— Вы сами сказали, что онъ былъ негодяй.

— Но въ ея глазахъ онъ не долженъ бы быть таковымъ. Любовь должна быть слпа, иначе это не любовь. Да и онъ не палъ бы такъ низко, еслибъ надялся на ея поддержку.

— Такъ вы находите, что она должна была врить лжи и обману? Да онъ бы самъ не могъ уважать ее посл этого!

— Вра въ любимаго человка цнится выше разума!— тихо сказалъ Гвидо. Эвелина промолчала, но Беатриса рзко возразила — она подмтила его нжные взгляды и разсердилась.

— Ромола врила въ Тито до послдней крайности. Однако, это не исправило его.

— Врно автору нужно было изобразить его безнадежнымъ негодяемъ!— улыбнулся Гвидо,— но въ дйствительной жизни абсолютныхъ мерзавцевъ не бываетъ.

— Я, кажется, останусь при особомъ мнніи,— заговорилъ Гуго:— начиная съ того, что Тито отъ природы вовсе не мерзавецъ, а просто человкъ со слабой волей, легко поддающійся соблазну и увлекающійся. Его скоре можно жалть, а не осуждать. Его паденіе идетъ незамтно и постепенно. Трагизмъ правдоподобный.

— Ну, положимъ, мерзавецъ-то онъ безусловно!— стоялъ на своемъ Гвидо,— дурные задатки въ немъ, очевидно, сидли…

Гуго пожалъ плечами.

— А можно-ли въ точности опредлить моментъ, съ котораго человкъ длается мерзавцемъ?

Они спускались по крутой дорог въ San Miniato, темныя очертанія кипарисовъ рзко выступали на ясномъ неб и бросали длинныя тни. При лунномъ свт, у дороги виднлась часовня, съ блествшимъ образкомъ.

Проходя мимо, Джіусто благоговйно снялъ шляпу, Гвидо послдовалъ его примру.

— Знаешь ты преданіе объ этой часовн, Джіусто?— спросила Беатриса.

— Еще бы, синьорина!

— Разскажи-ка его намъ.

Джіусто повернулся къ ней лицомъ и, отступая задомъ шагъ за шагомъ, разсказалъ слдующую легенду:

— Вотъ какъ было дло. Жилъ однажды храбрый рыцарь, у котораго вроломно убили брата, онъ поклялся не знать покоя, пока не отомститъ убійц. Но убійца былъ трусъ и старательно избгалъ встрчи съ нимъ. Прошло нсколько времени. Столкнулся рыцарь съ убійцей на этой самой дорог, въ великую пятницу. Рыцарь былъ въ полномъ вооруженіи, у убійцы-же не было даже палки. Рыцарь выхватилъ мечъ и съ яростью бросился на врага, приказывая ему готовиться къ смерти. Несчастный упалъ къ его ногамъ, умоляя пощадить его, во имя Того, Кто на крест простилъ врагамъ своимъ, именно въ этотъ день… Рыцарь былъ такъ пораженъ и тронутъ этимъ напоминаніемъ, что поднялъ убійцу брата, простилъ его и отпустилъ на вс четыре стороны. Часовня поставлена въ память великодушнаго поступка рыцаря, чтобъ и другіе, проходя мимо, смягчались сердцемъ при мысли о своихъ врагахъ.

— Молодецъ!— сказалъ Андреа,— хорошо разсказываешь! Только забылъ упомянуть, кто былъ этотъ рыцарь, и когда онъ жилъ?

— Не знаю, синьоръ, да это и не важно.

— Ты правъ, это не важно,— поддержала его Беатриса,— суть въ христіанскомъ милосердіи, побудившемъ рыцаря, во имя Христа, отказаться отъ сладкой мести!

— А вамъ это кажется труднымъ подвигомъ?— спросилъ Гуго.

— Ну, безоружнаго я бы тоже, пожалуй, не ударила, но простить его едва-ли смогла бы!

— Я не думаю, чтобы и рыцарь особенно любилъ врага, хотя и простилъ его,— сказалъ Гуго,— онъ пощадилъ его жизнь, и больше отъ него требовать нельзя.

— Мы обязаны прощать!— тихо проговорила Эвелина.

— Ахъ, синьорина, на словахъ это такъ легко! Но вы представьте себ, что кто-нибудь предательски убилъ вашего брата,— даже посторонняго для васъ человка, разв вы могли бы попрежнему подать ему руку и относиться къ нему, какъ къ другу?

— Постаралась-бы…— смущенно отвтила Эвелина.

— Ну, а я увренъ, что это вамъ бы не удалось!— пылко вскричалъ Гуго,— я врю, что вы ко мн относитесь дружески, и мысль эта доставляетъ мн удовольствіе, но если бъ я зналъ, что вы т-же чувства питаете… ну, хоть къ Титу Мелемму, напримръ,— мн было бы далеко не такъ пріятно

Эвелина подумала и сказала:

— Мы говорили о томъ, какъ мы должны поступать, а не о томъ, какъ поступаемъ… Идеалъ христіанства — любить всхъ людей… Хорошихъ мы уважаемъ, а дурныхъ… надо жалть!

— Это только доступно ангеламъ,— возразилъ Гуго.

— Или ужъ вы такой человконенавистникъ, что не умете прощать?— спросила Беатриса.

— Смотря, что вы подразумваете подъ словомъ ‘прощать’, синьорина. Месть не манитъ меня: я не вижу удовольствія и облегченія въ страданіи моего врага. Я бы только желалъ избавиться отъ его присутствія и попросилъ бы его не показываться мн на глаза… такъ какъ чувствовалъ бы къ нему презрніе и отвращеніе!

Наступило молчаніе, Гвидо стало какъ-то жутко на душ, и онъ посмотрлъ на Гуго почти съ непріязнью.

— И это говоритъ защитникъ Тита Мелеммы!— сухо замтилъ онъ. Гуго засмялся.

— Разв я защищалъ его? Я только отрицалъ тотъ фактъ, что онъ отъ природы негодяй. Но я вообще не краснорчивъ и вроятно недостаточно ясно выразился. Почему же вы не вставите словечко въ разговоръ, padre mio?

— Я бы веллъ убійц сходить домой за оружіемъ и потомъ задалъ бы ему трепку!— съ такимъ азартомъ отвтилъ старикъ Вивальди, что вс дружно расхохотались.

XIV.

Между тмъ, маленькое общество вышло изъ тни кипарисовъ и лавровыхъ кустовъ, окаймляющихъ дорогу на обширной площади Микель Анджело, съ ея мраморными плитами, залитыми луннымъ свтомъ, посреди нея возвышалась, на подобіе безмолвнаго стража Флоренціи, колоссальная бронзовая статуя Давида. Нсколько воробьевъ, пріютившихся на голов и плечахъ воина, проснулись, заслышавъ людскіе шаги, и вспорхнули, легкимъ испуганнымъ щебетаньемъ протестуя противъ нарушителей ихъ покоя, но вскор, успокоенные, вернулись въ свое пристанище.

Друзья приблизились къ широкимъ периламъ на краю площади и остановились: чудный видъ открывался передъ ними — вся Флоренція, какъ на ладони, а подъ ногами ихъ сверкала рка, вдали, подернутыя дымкой тумана, виднлись очертанія горъ.

Изъ рощицы, находившейся позади, полились звуки псни,

Эвелина улыбнулась свтлой, радостной улыбкой…

У Беатрисы съ Гуго шелъ символическій разговоръ.

— Какъ типичны эти горы и зданія!— замтила Беатриса.

— Неправда-ли? Подлитесь со мной вашими впечатлніями! Что вы скажете, напримръ, про Duomo?— Гуго указалъ на темный силуэтъ собора.

— Duomo — мать, спокойная, любящая, величественная мать всхъ прочихъ зданій!— фантазировала двушка.— Чего-чего не совершалось въ прилегающихъ къ этой церкви улицахъ и на площадяхъ, но она, въ величавомъ спокойствіи, молчитъ и выжидаетъ дальнйшихъ событій.

— А Campanile?

— О нихъ мн трудно сказать что нибудь свое, я слишкомъ много о нихъ читала. Еще не такъ давно встртилась мн замтка въ американскомъ періодическомъ изданіи, гд Campanile, со своими четырьмя лиліями по угламъ, уподобляются архангелу Гавріилу, возвщающему миръ и нравственную чистоту, а Palazzo Vecchio, украшенный щитами и знаменами — архангелу Михаилу, защитнику и покровителю города.

— Мн нравится ваше поэтическое толкованіе,— задумчиво произнесъ Гуго,— мн самому Campanile, да и вообще всякая башня представляется олицетвореніемъ силы, покровительства, а въ случа надобности и угрозы. Но башня Bargello мн противна…

— Отвратительна!— горячо подхватила Беатриса,— мрачная, приземистая, полная какой-то зловщей таинственности,— олицетвореніе вроломства и насилія! То-ли дло Badia?

— Badia для меня загадка. А вы какъ ее понимаете?

— По моему, она иметъ назначеніе утшить всхъ тхъ, у которыхъ омрачилась душа при вид Bargello.

— Продолжайте!— въ восторг вскричалъ онъ,— что скажете вы про Santa Maria Novella?

Но Беатриса оглянулась на Эвелину и Гвидо, стоявшихъ особнякомъ, въ отдаленіи,— и поспшно сказала:

— Я прозябла, пойдемте скоре!— въ голос ея слышалась тревога,— Эвелина, пора домой!

Удивленная рзкимъ окрикомъ, Эвелина оглянулась тоже на подругу и двинулась за ней, инстинктивно отставая со своимъ спутникомъ.

— Догадывается!— подумалъ Гвидо, чуя въ Беатрис недоброжелательницу.

А разговоръ между нимъ и Эвелиной произошелъ слдующій:

— Какъ тутъ хорошо!— вздохнула Эвелина.

— И вы хотите все это покинуть?— съ упрекомъ сказалъ Гвидо.

Сердце Эвелины радостно билось.

— Я тутъ ни при чемъ…

— Значитъ, вы бы не ухали?..

— Но разъ Беатриса ршила, надо хать!

— Для нея вы на все готовы!— ревниво сказалъ Гвидо,— хоть бы мн частичку ея вліянія имть на васъ!

— Чего-же бы вы потребовали?— смясь, спросила Эвелина, чувствуя потребность поиграть съ огнемъ и сознавая, что силы ей измняютъ.

Онъ страстно посмотрлъ ей прямо въ глаза, прекрасное лицо его казалось блднымъ и страдальческимъ:

— Я бы не пустилъ васъ… если-бы вы были крпче здоровьемъ! Но теперь я умоляю васъ ухать, беречь себя… но не забывать того, кто страстно будетъ ждать вашего возвращенія къ зим!.. Вернитесь ко мн, дорогая моя, любимая!..

Въ этотъ самый моментъ Беатриса рзко позвала Эвелину домой…

XV.

Въ август начались нестерпимые, знойные дни. Даже туземное населеніе Флоренціи избгало выходить на улицу, а въ крайнемъ случа медленно кралось по тнистой сторон, изнемогая отъ жары.

Въ мастерской Андреа Вивальди закрыты были ставни, и въ полумрак сидли — самъ маэстро и маленькій пріятель его, Джіусто, съ кускомъ арбуза въ рук.

— А я получилъ письмо отъ синьорины Гэмлинъ,— объявилъ Андреа,— он въ Швейцаріи… Ты не знаешь, гд это? Ну, однимъ словомъ, тамъ не такъ жарко, какъ у насъ. Собираются въ озерную сторону Италіи.

— А къ намъ когда вернутся?

— Кто ихъ знаетъ! Можетъ быть, никогда.

Отъ безпокойства и удивленія Джіусто даже про арбузъ забылъ.

— Маэстро, вы не шутите?..

Андреа мрачно покачалъ головой и вытащилъ изъ кармана письмо.

— Слушай внимательно, я прочту теб, что она пишетъ:

‘А теперь, дорогой маэстро, я сообщу вамъ ршеніе, къ которому мы съ Эвелиной пришли, относительно нашихъ плановъ на зиму. Ршеніе это стоило намъ долгой борьбы, да и теперь намъ тяжело и грустно при мысли о томъ, отъ чего мы принуждены отказаться, съ другой стороны, мы сознаемъ, что поступаемъ правильно, и это служитъ намъ утшеніемъ. Спшу разъяснить въ чемъ дло: мы хотимъ эту зиму провести въ Рим, а не во Флоренціи. Я отсюда вижу, что вы пришли въ ярость и долго будете ворчать на насъ… Мастерскія въ Рим никуда не годятся, и мы тамъ ничему путному не научимся, и вкусъ свой испортимъ, не такъ-ли? Вс доводы и возраженія ваши извстны, а потому не трудитесь приводить ихъ въ слдующемъ письм вашемъ. Выслушайте меня, маэстро, если возможно — хладнокровно. Эвелина не была еще въ Рим! Неужели это нормальный фактъ? Путешествовать мы об любимъ, но вдь нельзя-же всю жизнь кочевать! Придется вернуться на родину,— какъ-же не създить въ Римъ? Но есть и боле вская причина: меня не на шутку безпокоить состояніе здоровья Эвелины. Упадокъ силъ ея ужасно меня пугаетъ. Въ настоящую минуту, кром этого, ничего нтъ, но это симптомъ плохой. Стоитъ ей попасть во Флоренцію, и она будетъ усидчиво работать у васъ въ мастерской,— а ей нуженъ абсолютный отдыхъ, прогулки, воздухъ… Утшеніемъ служитъ мн мысль, что на выставку вы сами прідете въ Римъ, полюбоваться успхомъ обихъ картинъ, увидть воочію торжество Флоренціи надъ Римомъ, Венеціей и Болоньей! А весной,— какъ знать?— можетъ статься, намъ суждено вновь очутиться въ любимой нами Флоренціи, несравненной столиц цвтовъ! Но я, кажется, начинаю вдаваться въ поэзію, какъ-бы на слдующей страниц не заговорить стихами! Лучше кончить письмо, передавъ вамъ привтствіе Эвелины. Не браните насъ! Милости просимъ къ намъ.

Благодарная ученица ваша и врный другъ
Беатриса Гэмлинъ’.

По мр чтенія, голосъ Андреа становился все рзче, звучалъ негодованіемъ, едва дочитавъ письмо до конца, старикъ со злостью смялъ его и бросилъ на полъ.

— Вздоръ!— гнвно крикнулъ онъ,— отъ начала до конца вздоръ и чепуха! А я-то считалъ ее умной двушкой! Ищетъ здоровья въ Рим! Слышишь ты, здоровье и Римъ!!

Онъ злобно расхохотался и принялся ерошить жесткіе сдые волосы.

На лиц Джіусто изобразилось недоумніе.

— А какъ-же теперь signori?— пробормоталъ онъ.

— Какіе signori?— рзко переспросилъ Андреа.

Джіусто покраснлъ.

— Синьоръ Гуго…— прошепталъ онъ.

— Ахъ, синьоръ Гуго!— съ неудовольствіемъ повторилъ за нимъ старикъ,— по всей вроятности ничего съ нимъ не случится. Я уже говорилъ съ нимъ объ этомъ, а онъ улыбнулся, пожалъ плечами и сказалъ, что синьорина знаетъ, что длаетъ,— и ушелъ къ себ въ мастерскую, даже дверью хлопнулъ, будто каждая секунда ему дорога. Нтъ, мы не такъ любили, увряю тебя, Джіусто! Я, изъ-за моей Лотты, дрался на дуэли, да силой увезъ ее! Врно и женщины теперь другія стали, такой любви не цнятъ!..

Джіусто внимательно слушалъ, глаза его разгорлись, наконецъ, онъ спросилъ:

— Но… съ кмъ же драться синьору Гуго?

Андреа свирпо повернулся къ нему спиной и отошелъ къ мольберту. По счастью, въ дверь постучались, и въ комнату вошелъ Гвидо.

Молодой человкъ очень возмужалъ за послдніе два мсяца, поблднлъ, похудлъ, сталъ сдержанне и серьезне,— красивъ былъ попрежнему, но боле зрлой, осмысленной красотой. Только въ манерахъ его появилось какое-то безпокойство, замнившее былую лнивую грацію. Гуго не разъ говорилъ, что онъ слишкомъ заработался надъ своей картиной.

— Маэстро, одолжите мн красной краски!— быстро заговорилъ онъ,— у меня вся вышла, куплю завтра.

— Возьми. А я письмо получилъ отъ синьорины Гэмлинъ…

— Он здоровы?— съ живостью освдомился Гвидо.

— Повидимому,— съ неудовольствіемъ произнесъ Андреа,— но сюда не вернутся.

Джіусто съ безпокойствомъ слдилъ за тмъ, какъ приметъ Гвидо это извстіе, и замтилъ, что молодой человкъ измнился въ лиц:

— Почему?— дрогнувшимъ голосомъ спросилъ онъ.

— Ты можешь самъ прочесть письмо,— отвчалъ Андреа и пинкомъ ноги швырнулъ къ нему скомканную бумажку,— у меня не хватитъ терпнья еще разъ читать эту ерунду. Он, изволишь-ли видть, дутъ въ Римъ ‘для поправленія здоровья’! Посмотри, что наврно схватятъ неизлчимую малярію и переймутъ римскій стиль въ живописи… А я то считалъ ее умной двушкой!

Гвидо поднялъ письмо и унесъ его съ собой. По прочтеніи, онъ подумалъ, что дло еще не такъ плохо, какъ онъ опасался. До свиданья съ Эвелиной пройдетъ не два, а четыре мсяца, но, по здравомъ размышленіи, это, пожалуй, будетъ и лучше. Картина его, къ тому времени, уже попадетъ на выставку и наврно будетъ замчена,— внутреннее убжденіе говорило ему это! Тогда онъ съ боле легкимъ сердцемъ будетъ добиваться руки любимой двушки.

Положимъ, есть одинъ пунктъ, который нтъ-нтъ да и кольнетъ его совсть… Но это предразсудокъ, пустяки…

— Все перемелется!— утшалъ онъ себя,— Гуго не дуракъ.. Никакой непріятности не можетъ случиться!..

XVI.

Кром того, Гвидо былъ увренъ, что не Эвелина пожелала хать въ Римъ раньше времени.

— Это выдумка ея пріятельницы!— ршилъ онъ, и не ошибся.

То, что Беатриса подмтила при лунномъ свт въ San Міniato, заставило ее не шутя призадуматься. Во многомъ винила она себя: не она-ли, старшая, прозвала опасность, которой подвергалась ея подруга? Она упрекала себя въ эгоизм, въ недобросовстномъ исполненіи обязанностей, принятыхъ на себя (хоть и добровольно) по отношенію къ Эвелин. Эвелина молода, хороша, доврчива и неопытна: надо бы это помнить! Самомнніе ‘иныхъ людей’ она чистосердечно могла принять за сознаніе собственнаго достоинства,— и вотъ плоды: увлеченіе этимъ… антипатичнымъ (Беатрис) мальчишкой! Хотя она ровно ничего худого не знала за Гвидо Гвидотти, но мысль, что Эвелина могла отдать ему свое сердце, была Беатрис невыносима.

Тмъ не мене, наврно она ничего не знала: Эвелина ей ничего не говорила.

Беатриса хваталась за соломинку, стараясь уврить себя, что между ея подругой и Гвидо просто возникла нжная дружба, которая не устоитъ передъ дйствіемъ разлуки и времени.

Посл долгихъ, мучительныхъ размышленій, она написала извстное уже читателю письмо къ Андреа Вивальди. Поздка на зиму въ Римъ представлялась ей самымъ простымъ и дйствительнымъ средствомъ для прекращенія всякихъ недоразумній. Разстояніе между Римомъ и Флоренціей достаточно велико, чтобы устранить нежелательную между молодыми людьми близость, если она не успла еще перейти въ любовь, въ противномъ случа,— Римъ вдь не за тридевять земель! Стать влюбленнымъ поперекъ дороги,— Беатриса тоже не считала себя въ прав. Нельзя сказать, чтобы ршеніе не возвращаться во Флоренцію приходилось по душ самой благоразумной Беатрис… Не видться такъ долго съ Гуго было ей очень тяжело! Но она считала себя обязанной принести эту жертву, ради Эвелины. Объ одномъ она не подумала: не всегда наши жертвы приносятъ пользу ближнему!

Оставалось узнать мнніе самой Эвелины.

Однажды молодыя двушки сидли на опушк еловаго лса, надъ Люцерномъ, и Беатриса ршилась, наконецъ, высказаться.

Эвелина прислонилась къ древесному стволу и вздохнула, обмахиваясь своей широкополой шляпой.

— Здсь хорошо,— сказала она, любуясь прекраснымъ видомъ, разстилавшимся у ихъ ногъ.

— Какъ-то намъ покажется Италія посл Швейцаріи?

— Наврно прекрасне, чмъ когда либо! Вспомни только нашу милую, несравненную Флоренцію!

— Теб было-бы очень жаль, Эвелина, если бъ мы зимой не вернулись во Флоренцію?

— Не вернулись во Флоренцію?— испуганно переспросила Эвелина,— разв теб самой не хочется вернуться?

— Знаешь, мн кажется, мы черезчуръ пренебрегаемъ прочими городами Италіи! Не попутешествовать-ли намъ? Ты еще не видала Рима…

— Да, но…

Беатриса не знала, что говорить дальше, она такихъ затрудненій почему-то не предвидла.

— Значитъ, тебя въ Римъ не тянетъ?

— Я предпочла бы вернуться во Флоренцію…

— Но это можно сдлать и весной. Зачмъ спшить?

Посл минутнаго молчанія, Эвелина спросила:

— А теб очень хочется хать въ Римъ, Беатриса?

— Да, очень. Я хочу побывать на выставк.

Эвелина въ изумленіи взглянула на нее.

— Выставка откроется только въ декабр!

— Не одна выставка манитъ меня! Но если теб такъ ужъ не хочется… вернемся во Флоренцію.

Но тутъ и Эвелина сочла своимъ долгомъ принести жертву подруг…

— Мы подемъ въ Римъ!— сказала она.

Въ эту самую минуту въ рощ раздались голоса, и дв знакомыя фигуры подошли къ подругамъ: то были миссъ Бланшь Гріерсонъ и Герри Плейдель. Бланшъ до того изумилась, при вид Беатрисы и Эвелины, что уронила свою альпійскую палку.

— Вы здсь?— ахнула она,— какая прелесть! Какой сюрпризъ! Когда пріхали? Гд остановились? На долго-ли?

— Я чрезвычайно радъ видть васъ!— съ достоинствомъ произнесъ Плейдель.

— Какъ это удивительно, что мы опять вс сошлись!— восторгалась миссъ Бланшъ, бросаясь на траву,— а мы вотъ познакомились съ мистеромъ Плейделемъ, и такъ сошлись, такъ подружились! Тетя очень цнитъ его благовоспитанность и умъ. Онъ оказался сыномъ ея стариннаго пріятеля. Ахъ, я слышала, что вы были больны, миссъ Грей? Но теперь поправились? Это отлично.

— Надюсь, тетушка ваша здорова?— вставила, наконецъ, Эвелина.

— Благодарю васъ. И слава Богу, что здорова, иначе я должна бы дежурить возл нея, и о прогулкахъ не могло бы быть рчи!

Миссъ Бланшъ растянулась на трав, картинно выставивъ свои ботинки и болтала, болтала безъ умолку, изрдка Плейдель, съ видомъ покровительства и превосходства, подавалъ ей реплики,— остальныя не находили ни времени, ни возможности вставить въ разговоръ ни полслова.

XVII.

Посл первой минуты неудовольствія, Гуго точно такъ же, какъ и Гвидо, подчинился ршенію молодыхъ двушекъ.

Гуго твердо ршился не выдавать пока своей сердечной тайны Беатрис, пребываніе ея въ одномъ съ нимъ город длало эту задачу трудне и мучительне. Онъ ршилъ теперь, что подетъ въ Римъ, пробудетъ нкоторое время въ ея обществ, а затмъ, передъ окончательной разлукой, откроетъ ей свои чувства, ничего взамнъ не прося и ни на что не надясь,— а просто, чтобы облегчить свое сердце. Что скажетъ она въ отвтъ? Не можетъ-же разсердиться! Огорчаться тоже нечмъ. Обрадуется? При этой мысли сердце Гуго готово было выскочить изъ груди. Какъ ни скроменъ бываетъ человкъ, а все, гд-то въ тайник души, хранитъ лучъ надежды на исполненіе завтной мечты.

Мысль о Гвидо безпокоила Гуго: онъ ясно видлъ, что другъ его не особенно счастливъ. Андреа тоже не разъ обращалъ вниманіе сына на частые припадки унынія, нападавшіе на молодого Гвидотти и быстро смнявшіеся какою-то лихорадочною дятельностью и прилежаніемъ.

— Врно мучается надъ картиной!— говаривалъ сыну старикъ:— разв ты не можешь, Гуго, помочь ему?

— Какъ ты думаешь, отецъ, могу я жить за него?

— А мн кажется, что онъ не просто живетъ, а терзается, мучается…

— Но чмъ-же? Долговъ у него нтъ, если бъ влюбился,— сказалъ бы намъ. Картина, по его словамъ, удается…

— Онъ рдко сталъ бывать у насъ…

— Что же длать? Занятъ! Нельзя же водить его на помочахъ.

Старикъ ничего больше не находилъ сказать, но про себя нердко бормоталъ тосканскую пословицу: ‘раненому трудне всхъ добраться до дверей врача’ — и ближе былъ къ истин, чмъ самъ думалъ. У Гвидо было нелегко на душ, и онъ очень нуждался въ помощи, но получить ея ни откуда не могъ.

Съ того самаго дня, какъ онъ набросалъ эскизъ по замыслу Гуго, чтобы показать, какъ онъ, на мст друга, написалъ-бы картину,— покой его исчезъ. Теперь ужъ онъ не могъ иначе представить себ ‘Побду’, какъ въ томъ самомъ вид. Онъ боролся съ искушеніемъ, пытался забыть виднное,— но другую ‘Побду’ изобразить на полотн не могъ. Онъ предался мрачному отчаянію и нсколько дней не находилъ себ мста отъ тоски.

И вдругъ, словно дьяволъ-искуситель началъ ему нашептывать въ уши: ‘Если ты будешь противиться, то непремнно сойдешь съ ума. Берись за кисть и пиши. Можешь не посылать картину на выставку, но пиши ее для себя, для своего облегченія. На тебя нашло вдохновеніе, и ты не смешь идти ему наперекоръ’!

И онъ началъ писать… Мысли его приняли нсколько иное направленіе.

— Я чувствую, что выполню это какъ слдуетъ, а Гуго сдлать этого не можетъ. Въ моемъ исполненіи ‘Побда’ сдлается неузнаваемой! Гуго, пожалуй, не догадается, откуда я заимствовалъ сюжетъ. Я самъ иногда сомнваюсь, дйствительно-ли разрабатываю чужую идею. Да и что невроятнаго, что намъ, привыкшимъ встрчаться мыслями,— ‘Побда’ представилась въ одномъ и томъ-же вид? Мы и въ убжденіяхъ почти всегда сходимся. Чего естественне, что въ критическую минуту насъ оснила одна и та-же мысль? Скоре было-бы странно, если бъ этого по случилось!

Благодаря такимъ подтасовкамъ совсти, Гвидо началъ смотрть на себя объективно, интересуясь только показной стороной дла.

Бывали, однако, минуты внутренняго разлада, когда онъ готовъ былъ сжечь полотно, предпочитая надолго остаться неизвстнымъ художникомъ, лишь бы не сдлаться вроломнымъ другомъ. Раскаяніе обыкновенно находило на него посл свиданій и бесдъ съ Андреа и Гуго Вивальди… Поэтому онъ сталъ все больше и больше отдаляться отъ нихъ. Сначала онъ успокаивалъ себя тмъ, что не пошлетъ свою картину на выставку и, такимъ образомъ, не терялъ окончательнаго уваженія къ себ, но время шло, а съ нимъ росло убжденіе въ несомннномъ, неоспоримомъ успх. И онъ покорился искушенію и не задавалъ себ больше никакихъ вопросовъ.

Недли летли за недлями.

Гуго тоже, не унывая, прилежно писалъ себ да писалъ, онъ не задавался честолюбивыми мечтами, а просто любилъ работу и находилъ въ ней удовлетвореніе.

XVIII.

Однажды вечеромъ, въ начал декабря, Гвидо вошелъ въ кафе Via Maggia, тамъ частенько собирался кружокъ его пріятелей.

— Ба, кого я вижу?— изумился одинъ изъ нихъ, преувеличивая свое недоумніе при появленіи Гвидо.

— Наконецъ-то!— крикнулъ другой.

— Давно-ли изъ плаванія вернулся?— шутилъ третій.

— Или жена твоя выгнала тебя изъ дому?— острилъ четвертый.

— Какъ здоровье синьоры, твоей супруги, Гвидо?

— Готова, готова!— весело объявилъ Гвидо, смло выдержавъ перекрестный огонь шутокъ и здороваясь съ компаніей.

Начались поздравленія, добрыя пожеланія, просьбы немедленно вести въ мастерскую и показать свое произведеніе.

— Ни за что!— сказалъ Гвидо ршительно.— Вивальди еще не видали моей картины, имъ принадлежитъ первое мсто!

— Господи, сколько торжественности, подумаешь!— засмялся кто-то,— передъ вами будущая знаменитость, друзья мои!

— Не откажи въ протекціи, Гвидо!

— На верху славы, вспомни товарищей!

— Когда получишь медаль, закажи мн рамку!

— Господа, я уничтоженъ, подавленъ вашими остротами!— весело засмялся Гвидо, но товарищи не унялись, а подхватили его на руки и начали качать.

Кончилось тмъ, что онъ пригласилъ ихъ на слдующій день ‘вспрыснуть’ картину.

Хотя Гуго началъ свою картину раньше, но не считалъ ее показной, а потому былъ удивленъ, когда Гвидо пригласилъ ихъ съ отцомъ подняться наверхъ, въ мастерскую, и высказать свое мнніе о его произведеніи.

— Ты не терялъ, однако, времени, братецъ. А я какъ черепаха, все еще доползти не могу.

— Но вдь и ты скоро кончишь, Гуго?

— Черезъ недльку, вроятно, кончу. Но ты началъ позже меня…

Гвидо вспыхнулъ, а Гуго продолжалъ:

— Удивительные у тебя пальцы: на видъ хрупкіе и тоненькіе, а въ нихъ таится волшебная сила.

— Сначала погляди ихъ работу, а потомъ хвали…— возразилъ Гвидо, безпокойно улыбаясь.

— Пойдемъ, отецъ!— сказалъ Гуго, и вс отправились наверхъ.

Дрожащей рукой повернулъ Гвидо мольбертъ къ свту, сердце его билось до боли, онъ проклиналъ свое малодушіе, но никакъ не могъ совладать со своими нервами. Андреа, горя нетерпніемъ, крикнулъ ему, наконецъ, чтобы онъ оставилъ мольбертъ въ поко.

Когда Гвидо посторонился, старый Вивальди жадно принялся разсматривать картину съ разныхъ сторонъ.

Гвидо напряженно ждалъ хоть одного слова со стороны Гуго, но тотъ молчалъ, а Гвидо боялся взглянуть на него.

Наконецъ, старикъ одобрилъ картину въ смысл техники и заинтересовался сюжетомъ.

— Превосходно, братецъ, великолпно!— сказалъ онъ,— ты у меня молодецъ, я горжусь тобою! Только объясни мн поподробне сюжетъ.

Гвидо засмялся не совсмъ натурально.

— ‘Побда’ собирается внчать воина лаврами,— монотоннымъ голосомъ началъ онъ, подобно хозяевамъ звринцевъ, музеевъ и балагановъ,— народъ усыпаетъ путь ея розами, только одна бдная женщина въ траур указываетъ на кровавыя пятна, которыми замарано платье ‘Побды’ — и протягиваетъ ей терновый внокъ…

— Странная, причудливая мысль!— сказалъ старикъ,— какъ это она пришла теб въ голову?

Къ своему собственному удивленію, Гвидо небрежно отвтилъ:

— Разв идея плоха? Страсти людскія въ лицахъ!..

Но Андреа больше остался доволенъ техникой, чмъ сюжетомъ, и спросилъ мнніе сына.

Нервы Гвидо дошли до послдней степени напряженія…

Но Гуго самымъ обыкновеннымъ голосомъ отвтилъ:

— По моему, и сюжетъ, и исполненіе превосходны! Поздравляю тебя, Гвидо!

Облегченіе для Гвидо было такъ велико, что равнялось душевному потрясенію, онъ съ трудомъ удержался отъ невольнаго крика.

— Ничего не подозрваетъ… Да оно и понятно! Между картинами нтъ ни малйшаго сходства! Какой я былъ дуракъ!— радостно подумалъ Гвидо.

Съ облегченнымъ сердцемъ онъ сталъ готовиться къ пирушк со друзьями и товарищами.

Тмъ временемъ Гуго вернулся въ свою мастерскую, отпустилъ натурщиковъ и заперъ за ними дверь. Лицо его было такъ блдно, что онъ, казалось, близокъ былъ къ потер сознанія.

Больше часу просидлъ онъ передъ мольбертомъ: руки его безпомощно висли по бокамъ, глаза устремлены были на лицо ‘Побды’, напоминавшей Беатрису Гэмлинъ…

Затмъ онъ встрепенулся, схватилъ ножъ, изрзалъ всю картину на мелкіе клочки и сжегъ ихъ въ камин.

Но онъ ни разу не заподозрилъ истины: вся исторія казалась ему случайнымъ совпаденіемъ, трагическимъ для него,— вотъ и все.

XIX.

Вечеромъ, Гуго долженъ былъ сознаться отцу, что онъ испортилъ свою картину и вслдствіе этого сжегъ ее.

Старикъ всплеснулъ руками и въ отчаяніи не находилъ словъ.

— Все равно,— монотонно сказалъ Гуго,— вдь медали мн бы не присудили.

Съ этими словами онъ всталъ и хотлъ уйти къ себ.

— Стой!— грозно крикнулъ старикъ,— ты не лжешь мн?

— Почему это теб вообразилось?

— Почему?.. До сихъ поръ я считалъ тебя благороднымъ, великодушнымъ человкомъ… Неужели ты вдругъ окажешься мелочнымъ, завистливымъ пошлякомъ, который съ ума сходитъ отъ того, что другъ талантливе его? Скажи мн по чистой совсти, Гуго, ты не перемнишься къ Гвидо?

— Клянусь теб, отецъ,— яснымъ и твердымъ голосомъ проговорилъ Гуго,— клянусь Всевышнимъ Богомъ, что душа моя чиста отъ зависти! Дивная картина Гвидо не иметъ никакого отношенія къ моей неудач,— я искренно радуюсь его успху!

— Прости меня, Гуго! Я заподозрилъ тебя въ дурномъ чувств!

Гуго обнялъ огорченнаго старика.

Когда Гвидо узналъ о несчасть, постигшемъ картину Гуго, онъ смутился душой и почувствовалъ нчто весьма похожее на угрызенія совсти. Онъ, конечно, понялъ, что случайность тутъ ни при чемъ, а катастрофа несомннно результатъ великодушнаго самопожертвованія его друга.

— Да, но кто его объ этимъ просилъ?

Гвидо почти негодовалъ за великодушіе, нарушившее его душевное равновсіе. Теперь ему казалось вн всякаго сомннія, что об картины смло можно было послать на выставку,— хотя раньше смущался при этой мысли. Но безразсудный поступокъ совершонъ, и возврата нтъ, Гвидо оставалось одно: послдовать примру друга. Сослаться на второй несчастный случай глупо и невозможно, но онъ ршилъ не посылать своей картины на выставку.

Не успла эта мысль придти ему въ голову, какъ онъ, подъ впечатлніемъ минуты, уже бросился въ мастерскую Гуго, горя нетерпніемъ поскоре сообщить ему о своемъ ршеніи. Онъ засталъ Гуго за маленькой жанровой картиной, начатой старикомъ Вивальди.

— Гуго!— пылко началъ Гвидо, врываясь въ мастерскую,— я никакъ не могу найти сюжета для второй картины англичанину, купившему моего мальчика у фонтана!

Гуго поднялъ голову и улыбнулся.

— Какой ты ненасытный! Я думаю, на твоей ‘Побд’ и краски еще не высохли.

— Мн надо писать, чтобы жить,— пояснилъ Гвидотти.

— А отъ ‘Побды’, разумется, ничего не ждешь?

— Теперь нтъ, такъ какъ на выставку она не пойдетъ.

— Это почему?— спросилъ Гуго, сдвигая свои черныя брови.

— Ты разв забылъ наше условіе? Если ты пошлешь картину, долженъ послать и я. Ты не посылаешь, слдовательно…

Гуго молча писалъ нкоторое время, затмъ взялъ кисть въ зубы и посмотрлъ на Гвидо. Взглядъ его смягчился.

— Не дури!— сказалъ онъ и протянулъ другу руку.

Но Гвидо стоялъ на своемъ.

— Я говорю серьезно!

— Не сомнваюсь!— Гуго вынулъ кисть изо рта и положилъ ее,— условіе заключалъ ты одинъ, Гвидо, а я даже не поддакивалъ. Смшно придавать этому значеніе. Брось глупыя щепетильности, и не будемъ больше говорить объ этомъ.

— Все равно, я такъ ршилъ!— упрямо твердилъ Гвидо.

— Заладилъ свое!— смясь, сказалъ Гуго,— пойдемъ-ка лучше, пройдемся, авось, воздухъ освжитъ твою упрямую голову.

— И укрпитъ въ моемъ ршеніи!— засмялся и Гвидо.

Они вышли и направились къ гор Bellosguardo.

Воздухъ былъ ясный и морозный, окрестныя горы окутаны были снжной пеленой, но солнце ярко свтило, и сквозь взрытую почву виноградниковъ уже начинали весело пробиваться головки аконита.

— Послушай, дружище,— началъ Гуго Вивальди,— какую принесетъ мн пользу твое ршеніе не посылать картину на выставку?

— Я думаю не о теб, а о себ!— отвтилъ Гвидо, не воображая, насколько онъ близокъ къ истин,— я не желаю пользоваться преимуществами, которыхъ ты не раздляешь.

— Понимаю. Но я все равно не воспользовался-бы преимуществами, какъ ты ихъ называешь. Между мною и тобою громадная разница. Кром того, масса другихъ художниковъ затмятъ меня, они и теб уступятъ не безъ борьбы, знай это. Предположимъ, что мы оба отправили бы свои картины въ Римъ, и ты бы получилъ медаль, неужели ты не взялъ бы ея, только потому, что я не заслужилъ ея?

— Ахъ, Гуго, это совсмъ не то… Ты не понимаешь…

Дружеское довріе только бередило больную совсть Гвидо,— хуже чмъ самые горькіе упреки.

— Нтъ, я, кажется, понимаю,— ласково возразилъ младшій Вивальди:— скоре ты не понимаешь, что твое упрямство обидитъ и меня, и отца.

— Неужели дйствительно обидитъ?— заколебался Гвидо

— Конечно! Да я этого и не допущу! Ты не имешь права огорчать насъ! Я и такъ убитъ несчастьемъ съ моей картиной…

Гвидо поморщился при напоминаніи объ уничтоженной картин.

— Если это теб послужитъ утшеніемъ, я пошлю картину,— несмло продолжалъ онъ и съ живостью заключилъ,— но помни, что я длаю это по твоему настоянію.

Что-то въ тон послдней фразы покоробило Гуго и онъ засмялся.

— Разумется. Не лучше-ли надписать на рам: ‘выставляется по настоятельной просьб такого-то?’ Такъ или иначе, но посылай.

Обратный путь прошелъ въ молчаніи. Гуго пытался было затять разговоръ о постороннихъ предметахъ, но Гвидо отвчалъ лниво и разсянно. Оба обрадовались, завидвъ Джіусто, бесдовавшаго съ солдатами.

Гвидо свистнулъ, и мальчикъ немедленно подбжалъ.

— Что ты тутъ длаешь съ солдатами?

— Разсказывалъ имъ сказку!— съ важностью пояснилъ Джіусто и пошелъ рядомъ со своими друзьями.

Дойдя до дверей дома, Гвидо спросилъ мальчика:

— Можетъ быть, ты хочешь зайти?

Джіусто просіялъ.

— Я ужъ чуть не полгода не былъ у васъ въ мастерской, синьоръ! И картины вашей не видалъ еще.

Гвидо взялъ съ его собой наверхъ, поднимаясь по лстниц, онъ сказалъ:

— Ты знаешь, мы никому не показываемъ своихъ картинъ на медаль, пока он не вполн закончены.

Войдя въ мастерскую, онъ принялся зажигать лампу, а Джіусто стоялъ терпливо и крпко задумался: ему вдругъ припомнилась сцена, мелькомъ виднная на порог мастерской Гуго Вивальди.

Наконецъ, онъ спросилъ:

— Синьоръ, но вдь вы и синьоръ Гуго показывали другъ другу свои картины?

— Нтъ, даже другъ отъ друга скрывали ихъ,— пояснилъ Гвидо. Въ эту минуту мастерская освтилась,— подойди, посмотри!— разршилъ художникъ.

Съ минуту мальчикъ смотрлъ на картину, затмъ поблднлъ и дрожащимъ голосомъ спросилъ:

— Что это? Что это значитъ?

Гвидо былъ пораженъ произведеннымъ на мальчика впечатлніемъ.

— Значеніе картины слдующее, другъ мой,— наставительно началъ онъ:— ‘Побда’ хочетъ внчать воина лавровымъ внкомъ, а ей предлагаютъ терновый внецъ! Розы не могутъ затмить крови на одежд побдителей!

Но Джіусто едва-ли понялъ объясненіе. Широко раскрытые, испуганные глаза его неподвижно устремлены были на говорящаго.

— Ты боленъ?— спросилъ Гвидо и хотлъ дотронуться до его плеча. Но мальчикъ въ ужас отшатнулся.

— Ты съ ума сошелъ?— гнвно крикнулъ Гвидо.

— Нтъ, теперь я больше не сумасшедшій!— прошепталъ потрясенный Джіусто, закрывая лицо руками.

Гвидо, думая, что его слишкомъ сильно поразила картина, смягчилъ тонъ.

— Ты пожелаешь мн счастья, Джіусто?

— О, счастья!.. Много, много счастья!— мальчикъ взглянулъ на Гвидо и визгливо засмялся. Затмъ опрометью бросился вонъ изъ комнаты, хлопнулъ дверью въ прихожей и понесся внизъ по лстниц, безпорядочно повторяя:

— Счастья!.. Побда!.. Лавровый внокъ… Терновый внецъ!..

Въ юной душ его произошелъ страшный переворотъ: онъ понялъ, что прекрасный ‘принцъ’ оказался воромъ, обокралъ своего лучшаго друга! Онъ узналъ въ картин Гвидо мысль Гуго Вивальди и угадалъ, что сдлалъ его кумиръ. Онъ вспомнилъ до мельчайшихъ подробностей, какъ нечаянно увидалъ его тогда, передъ картиной Вивальди, вспомнилъ поспшное бгство его черезъ другую дверь, когда послышались голоса Андреа съ сыномъ… А теперь онъ-же, Гвидо, сказалъ Джіусто, что никогда не видалъ картины Гуго!..

О, какая гнусная измна! Какое вроломство!

Дтское сердце Джіусто разрывалось отъ боли, пока онъ бжалъ домой, словно за нимъ гнались привиднія.

XX.

Гвидо получилъ вторую медаль на выставк въ Рим, кром того, похвальный отзывъ. Картина его была замчена и судьями, и публикой, и иностранными любителями и меценатами. Молодой художникъ изъ мрака неизвстности сразу достигъ славы и заставилъ говорить о себ.

Вс мало-мальски вращающіеся въ мір артистовъ стремились съ нимъ познакомиться, а т, кому это удавалось, были очарованы его красотой и привтливостью.

Его чествовали и носили на рукахъ, гд бы онъ ни появлялся въ Рим. Пріхалъ онъ туда вмст съ Гуго Вивальди и теперь, смясь, разсказывалъ друзьямъ, что у него нтъ ни минуты свободной, и если бъ онъ зналъ, что извстность синонимъ рабства, то предпочелъ-бы вкъ не быть съ нею знакомымъ. Но сквозь его шутливыя слова сквозила неподдльная радость, онъ весь сіялъ, на губахъ играла жизнерадостная улыбка, рчи звучали беззавтнымъ весельемъ.

Гуго отъ чистаго сердца радовался счастью своего друга и, подсмиваясь надъ его популярностью, въ глубин души гордился ею.

Прошло нсколько недль въ шумныхъ оваціяхъ и непрерывныхъ чествованіяхъ,— и Гвидо все это наскучило.

Эвелина была съ нимъ попрежнему мила и привтлива, но какъ-то сдержанне, ему страстно хотлось выяснить ихъ отношенія и узнать разъ навсегда, можетъ-ли онъ надяться на ея взаимность.

Однажды утромъ, вставъ посл безсонной ночи, Гвидо ршилъ въ этотъ-же день объясниться съ молодой двушкой и отправился къ ней. Но Эвелины дома не оказалось. Привратникъ словоохотливо объяснилъ художнику, что синьорина Гэмлинъ похала съ какой-то своей соотечественницей осматривать достопримчательности Рима, а синьорина Грэй наврно отправилась въ церковь Santa Trinita, слушать пніе монахинь. Не желаетъ ли синьоръ войти и подождать? Но Гвидо ждать отказался, а прямо пошелъ въ указанную церковь. По обимъ сторонамъ каменной лстницы и на паперти сидли группы нищихъ и натурщиковъ въ живописныхъ лохмотьяхъ, первые выставляли на показъ свою худобу, ужасныя болзни, язвы и уродства, послдніе болтали и смялись между собою, рисуясь пластичными позами и классическими поворотами головы и корпуса. Между зваками былъ старикъ, закутанный въ длинный срый плащъ и въ нахлобученной на глаза шляп. Старикъ слдилъ за Гвидо, пока тотъ поднимался на паперть и входилъ въ соборъ, тогда и онъ послдовалъ за нимъ.

Гвидо скоро нашелъ Эвелину около колонны, подождалъ окончанія службы и поздоровался съ молодой двушкой лишь тогда, когда вышелъ вслдъ за нею на паперть.

— Съ добрымъ утромъ, синьорина! Можно проводить васъ домой?

— Я еще домой не собираюсь!— отвчала Эвелина, подавая ему руку.

— А куда-же вы направляете свой путь?

— Въ сады Медичи.

Гвидо пошелъ рядомъ съ нею.

— Замтили вы въ церкви старика?— спросила она, понижая голосъ.

— Какого старика? Нтъ, не замтилъ. А что?

— Видъ у него ужасный… Но всего ужасне его сходство съ маэстро Вивальди… Я сначала думала, что это онъ…

Гвидо засмялся.

— Маэстро здсь нтъ.

— Я знаю. Да и такого злого лица у нашего стараго друга никогда не было!

— Скажите мн лучше, синьорина, почему вы какъ будто избгаете меня? Вы ни минуточки мн не удлили съ тхъ поръ, какъ я пріхалъ въ Римъ! А я только встрчи съ вами и ждалъ! Только этой мечтою и жилъ!

Въ голос его звучала страсть, такое же чувство горло въ его черныхъ глазахъ. Сердце Эвелины трепетно билось, сладкое чувство закралось въ него.

Они шли уже по саду, и молодая двушка протянула руку, словно ища опоры въ низенькой каменной стн, которая тянется до дороги въ виллу Borghese.

Гвидо продолжалъ все тмъ-же голосомъ:

— Я думалъ, что мы уже поняли другъ друга, безъ лишнихъ словъ… Успхъ и слава для меня вещь второстепенная… или, лучше сказать, я цню это для васъ… чтобы вы могли гордиться мной! Или вы меня не любите?— Тогда… я жалкій, несчастный человкъ!

Съ минуту они пристально глядли другъ другу въ глаза и онъ протянулъ къ ней руки.

— Эвелина!

Она оперлась о стнку и вся дрожала отъ волненія.

— Я испугалъ васъ? Богу одному извстно, сколько въ сердце моемъ нжности къ вамъ… Вы плачете? Дорогая! Скажите слово, пожалйте меня! Я не сойду съ мста, пока вы не ршите мою участь!

Онъ опустился на колни и съ мольбою простеръ къ ней руки.

Она нагнулась къ нему и отвтила взглядомъ, полнымъ любви и счастія. Очевидно, словъ она не могла найти. Еще минута — и поцлуй скрпилъ бы ихъ договоръ, какъ вдругъ глаза ея расширились отъ ужаса, губы полуоткрылись, черты лица застыли. Въ то-же мгновеніе чья-то тяжелая рука опустилась на плечо Гвидо, и бшеный голосъ прошиплъ:

— Воръ!

Гвидо вскочилъ на ноги и очутился лицомъ къ лицу съ Андреа Вивальди. Глаза старика налились кровью, лицо потемнло, черты выражали ненависть и презрніе.

— Воръ!— хрипло повторилъ онъ,— не смй прикасаться къ ней! Разв ты стоишь ея любви? Ты измной отплатилъ другу твоему!

Гвидо поблднлъ отъ ярости: ужъ не лишился ли старикъ разума?

— Какъ смете вы ругать и поносить меня? Зачмъ вы здсь?

— Я тебя ненавижу!

Эвелина съ горестнымъ восклицаніемъ ужаса встала между ними.

— Маэстро! Маэстро! Придите въ себя! Опомнитесь! Вдь это Гвидо, вашъ пріемный сынъ… А я ваша ученица… Вы не узнали насъ? Протяните ему руку, поговорите съ нимъ…

— Да,— зловщимъ тономъ произнесъ Андреа,— я поговорю съ нимъ… когда вы уйдете отсюда!

— Это вамъ слдуетъ уйти!— крикнулъ Гвидо въ порыв злобы,— какъ вамъ не стыдно шпіонить за нами! Ваше появленіе неумстно… а за такія оскорбительныя слова другому досталось бы отъ меня! Уходите сію минуту, а не то…

Онъ занесъ было руку. Андреа не шевельнулся, но Эвелина со страхомъ крикнула:

— Гвидо! Не забывайте,— кмъ онъ былъ для васъ всю жизнь!

— Разв это даетъ ему право оскорблять меня теперь? До сихъ поръ я считалъ васъ отцомъ, лучшимъ другомъ моимъ…

— За это ты ограбилъ моего сына?— возразилъ Андреа.

Постепенно Гвидо началъ понимать, въ чемъ дло, но если даже старикъ узналъ всю правду, то неужели такія оскорбленія позволительны? Да и какъ могъ онъ узнать?

— Ахъ, я знаю наврно, что вы жертва ужасной ошибки!— пылко вмшалась Эвелина,— о, маэстро, какъ можете вы подозрвать Гвидо въ такомъ гнусномъ преступленіи? Мн совстно даже повторять ваши слова! Какъ могли вы выговорить ихъ?

— Да, слова неправдоподобны, я знаю!— съ разстановкой сказалъ Андреа,— хотя цлыхъ три дня я повторяю ихъ себ! Гвидо воръ! Гвидо измнникъ.. предатель!— тутъ хладнокровіе снова измнило старику, онъ не могъ боле сдерживаться,— подлецъ! негодяй, мерзавецъ!— неистово завопилъ онъ,— я тебя ненавижу!

Эвелина вздрогнула отъ отвращенія, ей было до крайности противно, что старый другъ ея отъ ярости превратился, въ необузданнаго звря.

Гвидо, наоборотъ, выказалъ достоинство.

— Довольно!— презрительно сказалъ онъ,— если вы можете въ чемъ-нибудь обвинить меня, говорите, я буду по возможности отвчать вамъ. На вашу же безсмысленную ругань я отвчать не намренъ.

Онъ говорилъ смло, если онъ дйствительно угадалъ причину бшенства старика, то въ смлости было его единственное спасеніе.

Эвелина съ нжнымъ сочувствіемъ смотрла на него.

— Ты хочешь, чтобы я говорилъ при ней?— крикнулъ старикъ.

— Разумется.

— Прекрасно! Такъ пусть она насъ съ тобою разсудитъ.

— Подождите!— взмолилась молодая двушка,— я отказываюсь слушать!

Гвидо поблднлъ.

— Вы боитесь выслушать то, что онъ про меня скажетъ?— съ горечью спросилъ онъ.

— Я? Боюсь? О, мой Гвидо!

— Значитъ?..

— Значитъ, я боюсь возненавидть этого старика, бывшаго моего и вашего друга! Я не желаю слышать ни слова изъ его нелпаго обвиненія и не буду судить васъ, Гвидо, потому что… люблю васъ!

Андреа застоналъ.

Гвидо схватилъ Эвелину за руки и взглянулъ на нее любовнымъ, благодарнымъ взглядомъ.

— Когда онъ все вамъ скажетъ, вы ему отвтите, а онъ попроситъ у васъ прощенія,— продолжала она,— тогда приходите ко мн. Маэстро, я надюсь, что буду въ состояніи простить васъ!

Старый Вивальди поникъ головой.

Молодая двушка высвободила свои руки и удалилась, оставивъ мужчинъ съ глазу на глазъ, черезъ нсколько минутъ тоненькая фигурка ея исчезла въ глубин сада.

XXI.

— Ну!— быстро и повелительно произнесъ Гвидо,— что вы имете сказать мн?

При первомъ звук его голоса, прежняя неистовая злоба овладла старикомъ.

— А вотъ что!— накинулся онъ на Гвидо,— наконецъ-то я узналъ, каковъ ты гусь! Не притворяйся: отлично понимаешь! Я все знаю. Ты укралъ у моего сына идею картины! Подъ прикрытіемъ дружбы вывдалъ его тайну и похитилъ ее. За его заслугу ты получилъ награду и похвалу, изъ-за тебя онъ уничтожилъ свою работу! Ты заставилъ меня одно мгновеніе заподозрить великодушнаго сына моего въ зависти!

— Какое безуміе!— воскликнулъ Гвидо, но блдныя губы его дрожали. Насилу овладвъ собою, онъ съ презрніемъ взглянулъ на старика.

— А что говоритъ самъ Гуго на вашу блестящую выдумку?

— Онъ едва-ли знаетъ о твоемъ вроломств. Но я отомщу за него, и тогда онъ все узнаетъ. Для этого я тайкомъ пріхалъ въ Римъ и выслдилъ тебя, предатель! И какъ осмлился ты нечистыми руками прикоснуться къ синьорин?

— Я не намренъ ни оправдываться, ни защищаться!— надменно сказалъ Гвидо,— нтъ смысла разговаривать даже съ человкомъ въ вашемъ состояніи. Если Гуго желаетъ…

— Ты не увидишь сына моего!— съ пной у рта крикнулъ Андреа,— сначала я раздлаюсь съ тобой! Мн не словъ отъ тебя надо…

— Чего же?

— Мщеніемъ горитъ душа моя! Ты въ моей власти! Я заставлю тебя физически страдать, хочу насладиться твоими мученіями. Ты поблднлъ, негодяй, губы твои дрожатъ,— и это ужъ мн пріятно! Но этого мало. Отецъ долженъ жестоко отомстить за поруганнаго и оскорбленнаго сына!

Гвидо отшатнулся. Легкомысленная и жизнерадостная натура его пришла въ ужасъ отъ этого дикаго изступленіи. Тмъ не мене онъ попытался улыбнуться и спросилъ:

— Убить меня желаете?

— Можешь защищаться!

— Этого только не доставало! Извините, это черезчуръ смшно: затять кулачную расправу! Ну, а если не вы меня одолете, а я васъ?

— Пусть будетъ, что будетъ.

— Но я отказываюсь отъ драки.

— Презрнный трусъ! Даже отъ тебя я этого не ожидалъ!— пробормоталъ озадаченный Вивальди. Но прошло мгновеніе, и онъ съ быстротой молніи подскочилъ къ молодому человку и со всего размаху далъ ему пощечину.

Но Гвидо не тронулся съ мста, щека отъ удара покраснла, глаза его сверкнули гнвомъ.

— Не я, а ты трусъ, старикъ!— глухимъ голосомъ произнесъ онъ,— ты отлично знаешь, что я не подниму на тебя руку!

Андреа приходилъ въ отчаяніе и не зналъ, что длать. Въ данный моментъ человкъ съ боле слабой волей оказывался сильне и держалъ себя съ большимъ достоинствомъ. Андреа Вивальди былъ близокъ къ помшательству.

Съ минуту враги молча глядли другъ на друга, затмъ, не говоря ни слова, Гвидо повернулся, чтобы уйти. Андреа съ дикимъ ревомъ бшенаго звря загородилъ ему дорогу.

— Ни съ мста!

— Берегись!— съ угрозой произнесъ Гвидо, сжимая кулаки,— и моему терпнію можетъ быть конецъ! Не боюсь я тебя!

Гвидо поднялъ руку, чтобы отстранить противника съ дороги, но тотъ придалъ его жесту иное значеніе и съ хриплымъ, торжествующимъ крикомъ бросился на него. Гвидо не усплъ опомниться, какъ получилъ страшный ударъ кулакомъ между глазъ, онъ зашатался и упалъ, ударясь головой о низенькую каменную стну, около которой они стояли.

Андреа ждалъ, чтобы онъ поднялся на ноги,— но напрасно Гвидо простоналъ, разъ-другой, и умолкъ. Старикъ нагнулся и съ любопытствомъ заглянулъ въ посинвшее лицо юноши: глаза его были полуоткрыты и смотрли на Андреа, онъ положилъ руку на сердце Гвидо,— но не могъ подмтить никакихъ признаковъ жизни.

— Умеръ!— прошепталъ старикъ,— я убилъ его!— и онъ злобно пихнулъ ногой безжизненное тло,— жалко! Ты не страдалъ! Я не отомстилъ, а сдлался убійцей! До самаго конца ты длалъ намъ зло! Благодаря теб, я теперь преступникъ! А мой бдный Гуго сынъ убійцы!

Живой человкъ упрекалъ мертваго, павшаго жертвой его озлобленія! Молчаніе Гвидо было самымъ страшнымъ отвтомъ и уязвило старика хуже всякихъ словъ: онъ со скрежетомъ сказалъ:

— Такъ нтъ же! Ничего не узнаетъ Гуго! Не увидитъ, какъ убійцу-отца его потащатъ въ тюрьму и станутъ судить! Не дождешься этого, эй ты!— онъ обращался къ убитому, точно тотъ слышалъ и понималъ его угрозы,— и не воображай! Не бывать этому! Увидимся еще тамъ, передъ судомъ божіимъ!!

Бросивъ свирпый взглядъ на распростертое тло своего пріемнаго сына, Андреа быстрыми шагами пошелъ по алле.

XXII.

Тмъ временемъ Беатриса, побывавъ съ прізжей соотечественницей, миссъ Мартинъ, въ собор Св. Павла, усадила ее въ конку, а сама, встртивъ Гуго Вивальди, пошла съ нимъ пройтись до Ghetto.

— Черезъ нсколько недль Ghetto не станетъ!— объяснилъ ей Гуго,— дома вокругъ сада обречены на сломъ, и не будетъ уже въ саду тхъ живописныхъ, забытыхъ уголковъ, которые приводятъ художника въ восхищеніе!

— А далеко это отсюда?

— Минутъ десять ходьбы.

Они легко проникли въ садъ черезъ одно изъ отверстій полуразвалившейся низкой ограды, отдлявшей его отъ дороги. Въ саду гуляющихъ почти никогда не бываетъ: это заброшенный, покинутый уголокъ, дни котораго сочтены. Виноградъ, олеандры, юкки, апельсинныя деревья заглушались высокой, сорной травой, здсь стояли остатки солнечныхъ часовъ, тамъ сломанная скамейка, кучи мусора — запустніе и разрушеніе.

Беатриса съ улыбкой оглядлась кругомъ.

— Вы опоэтизировали это мсто собственной фантазіей!

— Подождите! Идите сюда: вотъ уголокъ, который я сегодня срисовалъ!

Онъ повелъ ее къ трельяжу, окаймлявшему нкогда аллею вдоль набережной, рдкія чайныя розы уже расцвли и живописно пробивались сквозь ршотку, прошлогодніе оранжевые и коричневые листья висли на виноградныхъ лозахъ, переплетавшихся съ побгами розовыхъ кустовъ, сквозь многочисленныя бреши полусгнившей ршотки трельяжа виднлась сверкавшая рка, развалины солнечныхъ часовъ утопали въ вьющихся растеніяхъ, на противоположномъ берегу рки высилась масса трубъ и крышъ, украшенная фигурами ангеловъ крпость и куполъ собора Св. Петра величественно вырисовывались на ясномъ, синемъ неб.

— Вы были правы!— созналась Беатриса,— уголокъ дйствительно прелестенъ!

Гуго помолчалъ и вдругъ, оставаясь врнымъ самому себ, сразу приступилъ къ разговору, давно уже обдуманному имъ. Сначала онъ немного роблъ, путался, наговорилъ много лишнихъ и ненужныхъ словъ, но постепенно мужество возвращалось къ нему, а съ нимъ и даръ слова, онъ сталъ выражать свои чувства открыто, прямо и честно.

— Долго оставаться въ Рим я не могу,— говорилъ онъ,— а вы намекали, что можете во Флоренцію и не вернуться… Кто знаетъ, когда намъ доведется еще разъ встртиться? Да и встртимся ли когда нибудь?

Беатриса до сихъ поръ не имла возможности вставить слово, она хотла перебить его, но онъ восторженно продолжалъ:

— Быть можетъ, мы видимся въ послдній разъ… Я хочу сказать вамъ, что у меня давно лежитъ на сердц… Я близокъ къ отчаянію отъ потребности высказаться: больше притворяться я не могу! Никогда не былъ я вашимъ другомъ, синьорина: я васъ любилъ, люблю и буду любить, пока живъ! Молчите… Ради Бога, молчите: я знаю, что вы хотите сказать, но я не въ состояніи выслушать это. Вы все время были свтлымъ лучомъ въ моей жизни, моей радостью… Каждое ваше движеніе, слово, взглядъ — заставляли сердце мое трепетать. Вы этого не знали? Не догадывались? Понятно, сначала я и самъ не понималъ своихъ чувствъ… Не отдавалъ себ отчета. А между тмъ, я жилъ вами! Что я буду длать безъ васъ? Нтъ, нтъ, я не то хотлъ сказать… Я вовсе не ною, не жалуюсь, никого не упрекаю… И отвта вашего мн не нужно, я не требую отъ васъ ничего. Я заране знаю, что вы мн скажете! Ничего мн не нужно, я просто люблю васъ, вотъ и все!

Онъ взялъ ея руки и поцловалъ ихъ. Но только было она раскрыла ротъ, чтобы отвчать, какъ онъ, все боле и боле волнуясь, продолжалъ:

— О, дорогая, не сердитесь! Я прошу у васъ немногаго: выслушайте меня! Я васъ люблю, люблю! И вы не отстраняетесь отъ меня? Не сердитесь? Позволяете любить себя? Только этого мн и нужно!

Слезы навернулись на глаза Беатрисы, сердце ея билось отъ прилива счастья, въ душ стало такъ отрадно и свтло.

Онъ замтилъ перемну въ ея лиц и поспшно продолжалъ:

— Не жалйте меня, не печальтесь, иначе и я буду страдать! Въ эту минуту я счастливъ… Говорю вамъ о своей любви… А когда вы удете…— онъ мрачно поникъ головой,— тогда свтъ для меня померкнетъ… Но я не перестану любить васъ и желать вамъ счастья!..

— Послушайте!..— нетерпливо перебила она его,— но онъ не далъ ей говорить.

— Нтъ, молчите, не пробуйте утшать меня… Пусть этотъ часъ будетъ моимъ, не отнимайте у меня вашей руки и поглядите мн прямо въ глаза. Слава Богу, я высказался! Пусть молчаніе будетъ вашимъ отвтомъ,— я вдь ни на что не надюсь, ничего не добиваюсь!

Тутъ Беатриса не могла ужъ удержаться отъ улыбки: ей стало смшно! Она намревалась сказать одно слово, которое осчастливило-бы ихъ обоихъ,— но слова этого ей упорно не давалъ выговорить самъ. Гуго! Онъ буквально не давалъ ей рта раскрыть, боясь услышать что нибудь роковое для его любви! При этомъ смшномъ qui pro quo — ямочки выступили на щекахъ молодой двушки,— она улыбнулась.

Въ ту-же минуту Гуго выпустилъ ея руки, взглядъ его потемнлъ.

— Я дуракъ. Вы сметесь надъ моимъ чувствомъ! Жалю, что высказался… Я всего ожидалъ отъ васъ, только не насмшки! Странно, неправда-ли?

Беатриса въ свою очередь обидлась:

— Вы притворялись: вы совсмъ не любите меня.

— Притворялся?

— Нельзя любить двушку, которая способна насмхаться надъ искреннимъ чувствомъ человка. Не такъ-ли? Наше знакомство, отъ начала до конца, было рядомъ недоразумній и ошибокъ. И теперешнее объясненіе — не боле какъ громадное… и смшное недоразумніе… Не правда-ли?

Голосъ ея оборвался.

— Вы полагаете… что я ошибся?— тихо проговорилъ Гуго.

— Теперь вы меня хорошо узнали… Сами судите, можно ли серьезно любить меня!— Беатриса съ негодованіемъ разсмялась.

— Посл этого нечего и говорить! Вы и такъ выказали необычайное терпніе, благодарю васъ. Не пора-ли намъ домой?

Беатриса молча повернула домой.

А счастье было такъ близко… Неужели она его упустила?

Но всякія дальнйшія объясненія казались ей неумстными. Блдная, съ опущенными глазами, чувствуя себя глубоко-несчастной, шла она рядомъ съ Гуго… и казалась ему воплощеніемъ неприступной гордости!

XXIII.

Не успли они дойти до выхода изъ трельяжной аллеи, какъ въ нее повернулъ изъ сада спшившій куда-то человкъ, онъ почти бгомъ перескъ аллею, не замчая ихъ, у берега рки онъ сбросилъ свой срый плащъ и вскочилъ на низенькія, каменныя перила.

Быстре молніи угадалъ Гуго его намреніе и бросился, чтобы помшать несчастному. Посл краткой борьбы, ему удалось стащить незнакомца съ перилъ, тогда тотъ съ яростью обратился къ молодому Вивальди, но ругательство замерло у него на губахъ: Андреа узналъ сына. Въ ужас смотрли они другъ на друга, наконецъ, Гуго спросилъ:

— Отецъ, ты меня искалъ здсь?

Но Андреа безсмысленно глядлъ на него.

— Нтъ…— отвчалъ онъ,— не тебя… Гвидо…

Потомъ какъ будто опомнился и прибавилъ:

— Я и забылъ, что оставилъ его на Pincio. Онъ послалъ меня сюда…

— Ко мн!— недоумвалъ Гуго,— ужъ не съ дурными-ли встями пріхалъ ты изъ Флоренціи, padre по?

— Да, съ дурными!— съ содроганіемъ подтвердилъ старикъ,— только я тебя не искалъ. Я хотлъ уйти отъ тебя… Съ нимъ тамъ увидимся… сведемъ счеты!

Взгляды Гуго и Беатрисы встртились: личныя недоразумнія были забыты… Она взяла старика за руку.

— Дорогой маэстро, о какихъ дурныхъ встяхъ говорите вы? Сообщите ихъ намъ.

Андреа вырвалъ у нея свою руку.

— Не трогайте меня! Я убилъ его… Я убійца!

— Отецъ, опомнись! Что ты говоришь?

Въ глазахъ старика отразился испугъ.

— Ты находишь, что это ужасно, Гуго?

Беатриса смутно начала догадываться, взяла старика подъ руку и по возможности хладнокровно спросила:

— За что вы убили его? Гд онъ?

— Лежитъ въ саду Медичи… А убилъ я его за то, что онъ воръ, предатель, измнникъ! Я отомстилъ за Гуго!— объяснялъ старикъ злобно.

— Отомстилъ? За что? Кому? Кого ты убилъ?— растерялся Гуго, боясь догадаться.

— Гвидо убилъ, вотъ кого. Онъ укралъ твою идею. Джіусто сказалъ мн… мальчикъ самъ захворалъ съ горя… Вогь я и пріхалъ… Выслдилъ вора… и…

— Замолчи!— простоналъ Гуго, хватая себя за голову,— ахъ, что ты надлалъ, несчастный!

— Нельзя терять ни минуты!— шепнула Беатриса,— его надо спрятать!

Старикъ услыхалъ и печально улыбнулся.

— Я уйду… совсмъ уйду! Прощай, Гуго! Я не потерплю, чтобы отца твоего стащили въ тюрьму и судили! Прощай!

— Отецъ, отецъ, что ты надлалъ!

— Я исполнилъ свой долгъ!— торжественно заявилъ Андреа,— онъ не имлъ права жить. Теперь я знаю, почему ты сжегъ свою картину!

— Ты убилъ его за это?

— Конечно. Я дрался съ нимъ… Богъ справедливъ! Онъ упалъ и раздробилъ себ голову о каменную ограду… кудрявую свою головку!.. о, Гвидо!

Старикъ рухнулъ на землю, въ припадк сильнйшаго горя и отчаянія.

Гуго попробовалъ поднять его.

— Пойдемъ, отецъ! Скоре уйдемъ отсюда!

— Помнишь, Гуго, какой онъ былъ маленькій, когда мы его взяли? Веселый, шалунъ! Я его разъ ударилъ, а ты меня бранилъ, сказалъ, что я самъ виноватъ. Тогда онъ заплакалъ… А сегодня не плакалъ… только глядлъ на меня… а глаза были полуоткрыты!..

— Уйдемъ!— въ тоск умолялъ его Гуго.

Беатриса не знала, что длать, и стояла, стиснувъ руки, словно въ оцпенніи.

Андреа понизилъ голосъ и началъ что-то безсвязно бормотать.

Гуго крикнулъ ему въ самое ухо:

— Вставай, отецъ! Идемъ со мною.

Старикъ всталъ и, шатаясь, побрелъ снова къ периламъ.

— Теперь мн идти недалеко…— шепталъ онъ и вдругъ съ ужасомъ поглядлъ на сына,— а ну, какъ онъ тамъ? Куда я днусь отъ него?

Беатриса воспользовалась минутой:

— Разумется,— сказала она,— тамъ вамъ отъ него не спастись. Пойдемте съ нами, мы васъ спасемъ.

Разстроенное воображенье старика помогло: онъ покорно далъ увести себя.

— Куда?— спросилъ ее Гуго.

— Къ намъ пока!— отвтила Беатриса,— у насъ искать его не станутъ. А тамъ видно будетъ.

— Замшать еще васъ въ эту исторію?

— Я и такъ въ нее замшана. Маэстро мой другъ, и я имю право помочь ему.

На площади Montanara Беатриса крикнула извозчика и сказала свой адресъ. Дорогой она придумывала, что бы половче сочинить для хозяевъ квартиры, чтобы не возбудить подозрній. Когда они вышли изъ экипажа, къ нимъ подбжалъ господинъ въ бархатномъ пиджак и широкополой шляп: это былъ Гэрри Плейдель, собственной особой!

— Вивальди!— крикнулъ онъ,— слава теб, Господи! Не пугайтесь, а выслушайте меня: съ Гвидотти случилось несчастье! Съ нимъ сдлался вроятно припадокъ, или обморокъ, и онъ упалъ,— да такъ неудачно, что раскроилъ себ голову объ каменную ограду… Когда онъ пришелъ въ себя, то попросилъ позвать къ нему миссъ Грэй. Она отправилась къ нему… а вамъ, миссъ Гэмлинъ, оставила записку.

— Онъ не умеръ?— спросила Бзатриса.

— О, нтъ! Не волнуйтесь, миссъ! Случай, по словамъ доктора, весьма серьезный, но не безнадежный. Теперь онъ опять въ обморок…

Беатриса длала ему знакъ замолчать и указала глазами на Андреа, блднаго, какъ смерть.

— Ахъ, чортъ возьми!— выругался англичанинъ.— Какіе вс эти итальянцы нервные! А я и не зналъ, Вивальди, что отецъ вашъ тоже пріхалъ! Послушайте, почтеннйшій, ужъ вы-то, по крайней мр, возьмите себя въ руки, да не захворайте съ испуга! Гвидо на этотъ разъ еще не умретъ! Миссъ Гэмлинъ, вы бы пригласили къ себ старичка, пусть бы оправился отъ потрясенія!— и тугъ же шепнулъ на ухо Гуго,— а вы хорошо сдлаете, если сейчасъ же отправитесь со мной къ Гвидотти!

XXIV.

Присутствіе мистера Плейделя въ Рим объяснялось тмъ фактомъ, что миссъ Гріерсонъ съ племянницей собирались провести здсь всю зиму. Мистеръ Плейдель все больше и больше нравился обимъ двицамъ, какъ старой, такъ и молодой.

Въ этотъ день Бланшъ и Гэрри Плейдель, съ разршенія тетки, пошли прогуляться въ сады около Pincio. Они такъ увлеклись разговоромъ (изъ котораго миссъ Бланшъ узнала, что красота Венеры ничто, въ сравненіи съ ея собственной очаровательной наружностью),— что чуть не наткнулись на какое-то препятствіе, лежавшее на ихъ пути.

— Поглядите!— всплеснула руками миссъ Бланшъ,— это синьоръ Гвидотти! О, Гэрри, неужели онъ умеръ?

Плейдель опустился на колни возл безжизненнаго тла. На лиц Гвидо, между глазъ, былъ страшный синякъ, а на голов открытая рана, сквозь густыя кудри медленно сочилась кровь.

— Не думаю, чтобы онъ умеръ!— сказалъ Плейдель, поднимаясь на ноги,— я сбгаю къ сторожу, позову на помощь… А вы, Бланшъ, останьтесь здсь… или страшно? Въ такомъ случа пойдемте со мной.

Но Бланшъ поборола свой страхъ.

— Я останусь съ нимъ!— храбро заявила она,— только, Гэрри, возвращайтесь скорй!

Онъ ушелъ, а она сла на землю и положила голову Гвидо къ себ на колни. Какой красавецъ! Точно мраморное изваяніе миологическаго бога! Плейдель скоро вернулся, а съ нимъ пришли и сторожа съ носилками. Гвидо отнесли къ нему на квартиру, Бланшъ, плачущая и перепуганная, вернулась къ тетк, а Плейдель, съ позваннымъ имъ докторомъ, остался у постели молодого художника.

Прошло нкоторое время и Гвидо зашевелился. Плейдель нагнулся къ нему:

— Вамъ лучше, дорогой мой, гораздо лучше? Какъ это съ вами приключилось, скажите?

Но Гвидо молча смотрлъ широко раскрытыми глазами. Онъ смутно помнилъ, что случилось что-то непріятное, чего не слдовало бы знать постороннимъ, но подробности ршительно ускользали изъ его памяти.

— Не тревожьте его,— шепнулъ докторъ,— въ свое время все узнаемъ. Въ полицію уже дано знать.

Гвидо, очевидно, понялъ послднюю фразу.

— Въ полицію?— съ усиліемъ повторилъ онъ,— для чего? У меня сдлалось головокруженіе… обморокъ… я упалъ…— онъ со стономъ закрылъ глаза.

— Вотъ именно, я такъ и думалъ!— успокоительно сказалъ докторъ,— головокруженіе, обморокъ… Къ чему тутъ полиція?

Онъ далъ больному пить, и вс трое замолчали.

Когда Гвидо снова заговорилъ, голосъ его звучалъ потверже.

— Я умру?— спросилъ онъ у врача.

— Вздоръ какой! Похвораете недльки дв-три, да и встанете.

— Я хочу видть ее.

— Про мать свою онъ говоритъ, что-ли?— спросилъ докторъ.

Плейдель покачалъ головой.

— Про кого вы говорите, дорогой мой?— спросилъ онъ, нагибаясь къ больному,— не позвать-ли миссъ Грэй?

— Эвелину!— шепнулъ Гвидо.

— Хорошо, мы позовемъ ее.

Плейдель схватилъ шляпу.

— Не пугайте ее!— предостерегъ докторъ,— вонъ онъ опять въ обморок! Плохо дло!

Когда Гвидо пришелъ въ себя, то началъ бредить. Его преслдовала мысль, что что-то надо скрыть, а что именно — онъ никакъ не могъ припомнить. Страшный кошмаръ мучилъ его. Порою онъ узнавалъ окружающихъ. Вотъ стоитъ Гуго… надо отодвинуться отъ него подальше… А почему? Больной не зналъ. Вотъ Плейдель,— только теперь онъ вовсе не смшонъ. А вотъ и она… Эвелина!

Онъ сталъ всюду слдовать за ней взглядомъ, и сердце молодой двушки сжималось отъ боли.

Эвелина не разспрашивала ни Беатрису, ни Гуго, она избгала и старика Вивальди, который въ мрачномъ молчаніи сидлъ въ гостиной Беатрисы. Бдная Эвелина чуяла какую-то тайну, которую всю знали, кром нея, и невыносимо страдала.

Всего легче ей было съ Плейделемъ: этотъ зналъ еще меньше нея и постоянно высказывалъ удивленіе по поводу внезапно объявившихся припадковъ падучей у бднаго Гвидо.

Эвелина всю себя посвятила уходу за больнымъ. Если ей и вспоминались страстныя обличенія Андреа, если и возникали въ сердц ея сомннія,— то она старалась поспшно заглушить ихъ и окружала Гвидо еще боле нжными попеченіями и заботами.

Однажды Беатриса сдлала ей робкое замчаніе, совтуя поберечь себя и не слишкомъ изнурять свой организмъ, по всегда кроткая Эвелина неожиданно вспылила:

— Это мое дло, и я, кажется, имю на это право!— воскликнула она и разразилась громкими рыданіями. Съ тхъ поръ Беатриса не вмшивалась.

Андреа (ему отвели комнату въ той же квартир, гд жила Беатриса съ Эвелиной) впалъ въ какую-то тоскливую апатію, цлыми днями сидлъ у окна и ничего не разспрашивалъ, Гуго и Беатриса понимали его нравственное состояніе и нарочно при немъ разговаривали о больномъ, какъ будто не замчая, что старикъ жадно прислушивается къ ихъ словамъ. Вспышка ярости въ саду прошла, но омрачила будущее и уничтожила прошедшее.

Гуго и Беатриса частенько оставались съ глазу на глазъ, но къ интимному разговору больше не возвращались, хотя воспоминаніе о немъ не покидало ихъ ни на минуту. Гуго испытывалъ сердечную боль и стыдъ, а Беатриса,— мучительное желаніе вернуть утраченное счастье. Впрочемъ, она не считала дла проиграннымъ и положила только выждать удобный случай.

XXV.

Стояло холодное весеннее утро, когда Гвидо окончательно пришелъ въ сознаніе. Онъ былъ страшно слабъ, худъ и прозраченъ, повернуть голову стоило ему еще большихъ усилій.

Но онъ все вспомнилъ, обвиненіе Андреа звенло въ его ушахъ и подавляло его, въ его слабомъ, безпомощномъ состояніи. Теперь ему стало очевидно, что онъ никогда не былъ тмъ прямымъ, благороднымъ человкомъ, почти героемъ, какимъ онъ воображалъ себя. Неужели онъ и впрямь воръ, предатель, измнникъ, негодяй? Гвидо почти сознавалъ себя таковымъ.

Но это заключеніе было такъ же ложно, какъ и предыдущее самомнніе: Гвидо сознательно не сдлалъ бы подлости, онъ и въ мысляхъ не имлъ измнить или повредить другу. Онъ просто былъ эгоистъ, человкъ со слабой волей, всегда готовый подтасовать факты, для собственнаго успокоенія.

Но теперь, когда физическія и умственныя силы почти его оставили, онъ не способенъ былъ вдаваться въ психологическія тонкости, все, что онъ прежде думалъ, чувствовалъ, воображалъ,— миновало, какъ сонъ: остался одинъ фактъ его нехорошаго поступка,— и онъ страдалъ, вспоминая о немъ.

При вид Гуго, онъ испытывалъ ужасъ, а прикосновеніе руки друга вызывало въ немъ острое ощущеніе боли. Ему тяжело было дышать однимъ воздухомъ съ этимъ человкомъ.

Гвидо избгалъ его взгляда и боязливо думалъ: знаетъ-ли онъ?

Да, Гуго все зналъ, много перестрадалъ и переработалъ въ себ. Гвидо былъ на волосокъ отъ смерти, чуть не погибъ отъ руки его отца — и Гуго въ глубин души простилъ измнившему ему другу.

Гвидо упорно продолжалъ утверждать, что ему сдлалось дурно и онъ при паденіи расшибся. Кром Эвелины, никто не могъ заподозрить истину его словъ.

Но скрывая покушеніе Андреа, Гвидо не переставалъ мучиться угрызеніями совсти, и мученія эти нисколько не уменьшались съ возвращеніемъ силъ и здоровья, порою онъ даже жаллъ, что не умеръ…

Впрочемъ, Гвидо по натур своей не способенъ былъ долго страдать, не длая какихъ-нибудь попытокъ облегчить свою судьбу. И вотъ онъ началъ искать утшенія въ окружающихъ. Если подлиться съ кмъ-нибудь своею ношею,— ему наврно станетъ легче. Но съ кмъ? Не съ Гуго, во всякомъ случа: ему одинаково будетъ тяжело перенести прощеніе и негодованіе бывшаго брата и друга, не съ Плейделемъ, котораго онъ почти не знаетъ, не съ Беатрисой,— онъ всегда ея побаивался, а теперь она глядитъ на него не то съ сожалніемъ, не то съ презрніемъ, и это его коробить. Одна Эвелина можетъ облегчить его душу! Ее онъ любитъ, ей вритъ… Она одна можетъ примирить его съ самимъ собою, утшить, подыскать ему оправданіе.

Съ облегченнымъ сердцемъ сталъ онъ поджидать удобнаго случая, и ему не долго пришлось ждать его.

Февральскій день близился къ концу, ясное небо слегка порозовло, свчи еще не зажигались въ комнат Гвидо, Эвелина сидла у камина.

Онъ позвалъ ее, и она тотчасъ же очутилась подл его постели.

— Что вы хотите?— ласково спросила она.

— Посидите возл меня. Я желалъ бы поговорить съ вами.

Она стала на колни у его изголовья и приблизила къ нему лицо.

— Эвелина, помните, что вы сказали мн въ саду, передъ тмъ какъ уйти?

Она покраснла, но твердо сказала:

— Я люблю васъ, Гвидо!

— Значитъ, это мн не померещилось въ бреду? Но, знаете-ли вы, что значитъ любить?

Она улыбнулась, а онъ нагнулся поближе къ ней.

— Я возвращаю вамъ свободу, ласточка моя! Летите куда угодно! Или вы добровольно откажетесь отъ воли и согласны сдлаться моею навки?

— Гвидо, я васъ не оставлю.

Онъ пожалъ ея руку, затмъ спросилъ:

— И мы связаны навки, что бы съ нами ни случилось?

— Да…— тихо подтвердила она,— бдность, богатство, счастье, горе — все у насъ будетъ общее… Ничто не разлучитъ насъ.

— Такъ! А вы хорошо понимаете, что это значитъ? Знаете-ли вы, съ кмъ вы себя связываете на всю жизнь, за кого соглашаетесь выйти замужъ? У Гвидо Гвидотти масса недостатковъ и пороковъ. Съ ними вмст возьмете меня?

— Возьму такимъ, какъ вы есть, Гвидо!— пылко сказала она.

— Дорогая моя! Мы, южане, способны подняться очень высоко, но и пасть весьма низко намъ ничего не стоитъ, мы рабы нашей натуры, нашихъ инстинктовъ и страстей. Я до тхъ поръ не приму вашей любви, пока вы не скажете, что согласны любить низко павшаго человка… Вы можете поднять его или оттолкнуть. Помните, что говорилъ мн Андреа Вивальди?

— Не надо! Милый, не вспоминайте о немъ… Онъ былъ въ припадк безумія… Онъ завидовалъ вамъ за сына…

— Нтъ, онъ былъ въ здравомъ ум и сказалъ правду.

Эвелина содрогнулась, руки ея похолодли. Ея волненіе сообщилось и ему.

— Я нечаянно (врьте, это вышло случайно),— увидалъ картину Гуго, безъ его вдома!— продолжалъ свою скорбную исповдь Гвидо,— если бъ онъ не пряталъ ее отъ меня, ничего бы не вышло… Его идея засла у меня въ мозгу, раньше у меня ничего путнаго не выходило, но тутъ я почувствовалъ, что картину напишу, попробовалъ,— и увлекся. Должно быть, я поддался искушенію дьявола. Даю вамъ слово, что я не думалъ ни о себ, ни о Гуго, ни о выставк, ни о медали: мн просто страстно, неудержимо хотлось писать картину на эту идею… разработать мысль по своему… Затмъ онъ пришелъ посмотрть на мое произведеніе и… свою собственную картину уничтожилъ, сваливъ все на несчастный случай. Но это неправда: онъ сжегъ ее добровольно. Посл этого я ршилъ не посылать на выставку свою ‘Побду’, но онъ заставилъ меня… Онъ всегда любилъ приказывать мн!..

Гвидо замолчалъ, но чувствовалъ, что Эвелина не отняла своей руки, напротивъ, крпче пожала его руку… Когда бъ онъ зналъ, какой ужасъ, какое смятеніе вызвалъ его разсказъ въ душ молодой двушки! Но она считала себя не вправ оттолкнуть его и заставила себя пожать его руку!

— Вотъ и все!— закончилъ онъ и взглянулъ на нее,— вотъ почему Андреа Вивальди оскорбилъ меня. Онъ имлъ право. Вы не можете любить такого гршника? Скажите правду!

Вмсто отвта Эвелина прижалась лицомъ къ соединеннымъ рукамъ ихъ и, съ отчаяніемъ въ душ, стала молиться, чтобы Богъ не допустилъ ее разлюбить Гвидо, чтобы чувства ея не измнились посл его признанія…

XXVI.

Апрль въ Рим!..

Солнце ярко свтитъ сквозь нжную листву деревьевъ на свжую, зеленую траву, анемоны расцвли въ лугахъ, изъ лсовъ и рощъ несется сладкій, одуряющій ароматъ. У изгородей ужъ отцвтаютъ фіалки, но запахъ ихъ все еще чувствуется.

Коляски вереницей катятся по широкой дорог парка. Въ одной изъ колясокъ сидитъ молодой человкъ, черноглазый и блдный, томно прислонившись къ подушкамъ экипажа, радостная улыбка освщаетъ его худое, красивое лицо. Рядомъ съ нимъ молодая двушка, тоже блдная и худенькая, похожая на блую лилію, глаза ея печальны, улыбка страдальческая.

Коляска возбуждала любопытство прохожихъ.

— Кто это?

— Флорентинскій художникъ, надлавшій столько шуму своей картиной.

— Красавецъ какой! Но отчего такъ блденъ?

— Онъ былъ при смерти боленъ.

— За сколько онъ продалъ свое произведеніе?

— За 10,000 лиръ.

— Недурно для начала.

— Кто это съ нимъ?

— Англичанка, его невста. Говорятъ, чахоточная.

— Жаль! Хорошенькая!

— Безцвтна и безкровна! Точно неживая.

— Она ходила за нимъ во время его болзни.

Въ коляск, возбуждавшей подобные толки, шелъ тоже разговоръ.

— О чемъ ты думаешь, Эвелина?

Молодая двушка вздрогнула.

— Въ настоящую минуту думала о старомъ маэстро.

Гвидо нахмурился.

— Онъ врно тоскуетъ дома въ одиночеств,— прибавила она.

— Черезъ нсколько дней Гуго подетъ къ нему. Могъ бы ухать и раньше…

— Онъ остался ради тебя, Гвидо.

— Да, знаю. Но я теперь почти совсмъ здоровъ.

Посл нкоторой паузы, Гвидо сказалъ:

— Знаешь, въ слдующемъ мсяц назначена свадьба Плейделя?

Она искоса поглядла на него.

— Курьезный бракъ. А все-таки, думаю, что они пара. Теб какъ кажется, Гвидо?

— Я вовсе ими не интересуюсь. Мысли мои заняты совсмъ другимъ.

Эвелина потупилась.

— Эвелина! Долго-ли ты будешь томить меня?

Но она удрученно молчала. Ничто не шевельнулось въ ея сердц, словно на немъ лежала какая-то тяжесть…

— Вдь нтъ причинъ дольше откладывать нашу свадьбу?— настаивалъ Гвидо.

Она силилась улыбнуться.

— Къ чему спшить, Гвидо?

— Къ чему? Я боюсь, что тебя отнимутъ у меня. Сознайся, вдь вс относятся ко мн враждебно? Вс стараются отговорить тебя?..

— Вс? Только одна особа иметъ право давать мн совты.

— И она не одобряетъ твоего выбора?

— Нтъ, не одобряетъ.

— Я всегда чуялъ въ ней врага. И слова ея повліяли на твое ршеніе?

— Нтъ.

Гвидо задтъ былъ за живое: онъ ожидалъ боле пылкихъ разувреній.

Она это поняла, но не въ силахъ была притворяться.

— Ты не отвтила на мой первый вопросъ!— обидчиво сказалъ Гвидо.

Она прямо взглянула на жениха.

— Я отъ моего слова не отступлю. Я принадлежу теб. Возьми меня, когда хочешь.

Онъ порывисто схватилъ ея руку и заговорилъ о своей любви, о ихъ будущемъ жить…

— А сегодня,— задумчиво произнесъ онъ,— я сдлаю то, что наврное доставитъ теб удовольствіе…— слова замерли у него на губахъ. Эвелина, повидимому, близка была къ обмороку.— Дорогая, что съ тобой? Теб дурно?

Она пришла въ себя и тихо сказала:

— Да, за послднее время это часто со мной случается… Ничего, пустяки…

— Ты переутомилась, ухаживая за мной! Милая, теперь мой чередъ беречь тебя!

Она насильно улыбнулась и обрадовалась, когда онъ веллъ кучеру хать домой, въ Via Babuino.

— Эвелина!— испуганно встртила ее Беатриса,— что съ тобой?

— Ничего, такъ, слабость…

Ее сильно лихорадило, но она бодрилась.

— Устала я, не гожусь въ сидлки. Надюсь, что Гвидо не намренъ часто хворать.

Беатриса нахмурилась.

— Беатриса,— сказала вдругъ Эвелина,— свадьбу мы назначили черезъ мсяцъ…

Старшая подруга чуть не ахнула, однако, сдержалась и ласково спросила:

— Ты рада?

— Разв кто нибудь радуется передъ самой свадьбой? Я буду рада, когда все кончится!

— Свадьба не конецъ, дитя мое, а начало новой жизни…— сумрачно замтила Беатриса.

— Я и сама это знаю. И не въ томъ смысл говорю!— раздражительно перебила ее Эвелина.

— Эвелина, дитя мое, сними съ меня зарокъ!— взмолилась вдругъ Беатриса.

— Ни за что!

— На полчаса!

— Ни на минусу! Нтъ, нтъ, нтъ!

— Въ такомъ случа я сама его сброшу! Я не могу и не должна больше молчать!

— Я думала, что ты всегда врна своему слову!— прошептала Эвелина.

— Въ настоящую минуту мое молчаніе можетъ надлать непоправимыхъ бдъ. Я была неправа, давъ теб слово не касаться извстныхъ вопросовъ.

— Подтасовки!— нетерпливо возразила Эвелина,— разумется, я не могу помшать теб говорить, если ты ршилась нарушить слово. Говори, только, пожалуйста, скоре.

Но Беатриса не смутилась:

— Прошлый разъ ты меня остановила, когда я начала теб разсказывать, что я узнала про Гвидо. Ты сказала, что сама все знаешь, что онъ не иметъ отъ тебя секретовъ… Но я въ этомъ не уврена и не успокоюсь, пока не удостоврюсь.

— Ты хочешь знать, что мн извстно?— въ необычайномъ волненіи крикнула Эвелина, сверкая глазами,— сказать теб? Ну, слушай. Гвидо видлъ картину Гуго,— и молчалъ объ этомъ факт передъ всми,— вотъ теб. Онъ написалъ свою картину, воспользовавшись чужой идеей,— вотъ теб Гуго уничтожилъ свою картину, а Гвидо все молчалъ,— вотъ теб! Онъ отправилъ свою картину на выставку, получилъ медаль, достигъ славы — и молчалъ, онъ молчалъ-бы до конца, если бъ Джіусто не увидалъ и не разсказалъ Андреа,— вотъ теб, вотъ теб! Еще что нибудь можешь прибавить къ этому?

Беатриса покачала головой, ее пугало изступленіе Эвелины. Немного погодя, она все-таки ршилась спросить:

— И ты выйдешь за него замужъ?

Эвелина задорно кивнула головой.

— Хотя и не любишь его?

Эвелина подскочила на кресл.

— Кто сметъ сказать, что я его не люблю? Любила — значитъ и теперь люблю!

— Ты его тогда не знала.

— Ты хочешь сказать, что я его никогда не любила? Замолчи, ради Бога!

Она заткнула уши и откинулась въ изнеможеніи на спинку кресла.

Беатриса глядла на нее, и сердце ея обливалось кровью. Такая внутренняя борьба, очевидно, не по силамъ болзненной, худенькой, слабенькой двушк! Она съ каждымъ днемъ таяла и чахла…

Въ эту минуту дверь отворилась и служанка доложила:

— Синьоръ Вивальди!

Эвелина поспшно подхватила свою шляпку, упавшую на полъ, и убжала къ себ, раньше чмъ Гуго вошелъ въ комнату.

Онъ самъ былъ въ такомъ волненіи, что не замтилъ разстроеннаго вида Беатрисы.

— Синьорина, я пришелъ проститься съ вами,— отрывисто заявилъ онъ,— черезъ нсколько часовъ я узжаю изъ Рима.

— Что нибудь случилось?— упавшимъ голосомъ спросила Беатриса.

— Да. Я поссорился съ Гвидотти.

— Ваша дружба посл того событія и не могла продолжаться. Пока онъ былъ боленъ и нуждался въ васъ,— дло другое. Но теперь ему, понятно, неловко встрчаться съ вами.

— Можетъ быть, онъ потому такъ и поступилъ,— съ горечью сказалъ Вивальди.

— Какъ?

— Оскорбилъ меня предложеніемъ денегъ, въ вид искупленія за то, что онъ натворилъ. Понимаете? Онъ осмлился предложить мн ту сумму, которую получилъ за свою картину! Врите-ли вы ушамъ своимъ?

— Въ этомъ случа вы слишкомъ строги къ нему. Онъ хотлъ хоть чмъ нибудь загладить свой нехорошій поступокъ и мрилъ на свой аршинъ.

Гуго злобно расхохотался.

— Онъ нашелъ и второй способъ: напоминалъ мн, что спасъ моего отца отъ преслдованія, объяснивъ полиціи, будто съ нимъ случился припадокъ и паденіе… И я не имлъ права отказаться отъ этого благодянія! А деньги, конечно, швырнулъ ему въ лицо, сказавъ, что цню честную дружбу дороже, чмъ въ 10,000 лиръ. Тогда онъ вспыхнулъ, обвинилъ меня въ властолюбіи и самомнніи, въ желаніи вчно считать его должникомъ. На это я отвтилъ, что желаю забыть о его существованіи и ни чмъ не считать его.

— А…— задумчиво протянула Беатриса,— все-таки жаль, что дло дошло до этого…

— Въ вашихъ глазахъ, разумется, виноватъ я?— угрюмо спросилъ Гуго.

— Я этого не сказала.

— А она… продолжаетъ стоять на своемъ?

— Она убивается, что не можетъ попрежнему любить его!— съ отчаяніемъ отвтила Беатриса.

— Она его не любитъ?— съ живостью спросилъ Гуго.

— Нечему тутъ радоваться! Бдняжка! Ея любовь была для нея счастьемъ, опорой, свточемъ, смысломъ жизни. Теперь это для меня ясно. Утративъ вру, она все утратила и едва-ли переживетъ это.

— Бдная двочка! Но вдь она выйдетъ за него замужъ?

— Ничего не знаю. Говоритъ, черезъ мсяцъ свадьба. А сама больнехонька, чуть на ногахъ держится. Она не переживетъ, говорю вамъ!

Наступила пауза, затмъ Беатриса церемонно сказала:

— Но я задерживаю васъ, синьоръ? Вдь вы врно торопитесь…

— Да, я пришелъ проститься,— сурово отрзалъ Гуго.

— Прощайте, синьоръ Вивальди.

— Прощайте, синьорина.

Они пожали другъ другу руку.

— Синьоръ Вивальди,— насмшливо сказала Беатриса,— вы очень легко переносите мысль о разлук со мной!

Гуго вздрогнулъ. Неужели она вздумала еще издваться надъ нимъ?

— А обо мн вы не думаете, каково мн?— продолжала молодая двушка.

Гуго поблднлъ и не спускалъ съ нея глазъ. Что хочетъ она сказать?

— Вы не понимаете, ужасный человкъ?— продолжала тмъ же тономъ Беатриса,— неужели вы и вправду такъ несообразительны? Придется мн видно сказать вамъ категорически: Гуго, я люблю васъ!

Она улыбалась, но румянецъ предательски залилъ ея щеки и голосъ дрожалъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Прошло нсколько минутъ, прежде чмъ она смогла высвободиться изъ его могучихъ объятій, и притворно сердито сказала:

— Никогда не прощу теб, что ты заставилъ меня объясняться, тупоумный человкъ!

— И впрямь тупоумный дуракъ! Но могъ-ли я вообразить? Я не смлъ и думать о взаимности!

— То-то ты не далъ мн рта разинуть въ саду! Такъ что мн даже смшно стало!

— Дорогая, милая, прости меня!

XXVII.

Вс дйствующія лица этой исторіи, кром Гэрри Плейделя, увезшаго свою жену въ Швейцарію,— снова очутились во Флоренціи.

Эвелина была безнадежно больна, доктора опредлили скоротечную чахотку.

Въ конц мая назначена была ея свадьба съ Гвидо,— но этому событію не суждено было свершиться. Невста медленно угасала, дни ея были сочтены.

Андреа Вивальди не отходилъ отъ умирающей, одна и та-же рука нанесла имъ обоимъ неизлчимую рану, и Эвелина находила теперь утшеніе въ присутствіи старика. О своемъ общемъ гор они никогда не говорили, а больше толковали о Беатрис и Гуго, и о счастливомъ будущемъ, которое ихъ ожидаетъ. Любимая мечта Андреа осуществилась, и онъ старался этому радоваться.

Гвидо рдко допускали до свиданій съ больной невстой: онъ слишкомъ бурно предавался отчаянію.

Умерла Эвелина на рукахъ Андреа и Беатрисы.

На другой день ее похоронили на протестантскомъ кладбищ.

Когда могилу закопали, Гвидо подошелъ проститься съ Беатрисой, такъ какъ узжалъ въ Римъ. Затмъ приблизился онъ къ Гуго, хотлъ сказать ему нсколько словъ на прощанье,— но сердце его полно было печали, и слова не шли на умъ. Онъ просто протянулъ ему руку, съ усиліемъ выговоривъ его имя.

Гуго со слезами на глазахъ схватилъ протянутую ему руку и крпко пожалъ ее.

— Гвидо, братъ мой, прощай!

Онъ чистосердечно простилъ, но предпочиталъ больше не встрчаться съ Гвидо.

Наконецъ, Гвидо пошелъ къ старику Вивальди, что было для него тяжеле всего…

Молодой человкъ обнажилъ голову и сталъ передъ своимъ пріемнымъ отцомъ на колни.

— Маэстро, благословите меня!— упавшимъ голосомъ произнесъ онъ.

Старикъ положилъ руку на голову Гвидо и, указывая на открытую могилу, торжественно поднялъ глаза къ небу.

— Великій Боже, ради нея, прости насъ обоихъ!— произнесъ онъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Прошло пять лтъ. Гвидо теперь сталъ знаменитымъ художникомъ, друзья носятъ его на рукахъ, женщины балуютъ. Репутація его прекрасная. Онъ забылъ прошлое, бодро смотритъ впередъ и многаго ждетъ отъ будущаго.

Гуго и Беатриса счастливы. Андреа возится съ внучатами, увряя, что двочка вылитая его Лотта.

Джіусто отчасти утратилъ свою вру въ людей, но это не мшаетъ ему разсказывать юной Франческ Геноцци трогательныя сказки о принцахъ и принцессахъ, только теперь принцесса неизмнно брюнетка съ черными глазами, а возлюбленный сильно смахиваетъ наружностью на самого разсказчика… Когда дло доходитъ до благополучной развязки, Джіусто вздыхаетъ и кидаетъ на Франческу пылкій взглядъ, а та кокетливо смется и убгаетъ…

КОНЕЦЪ.

‘Русское Богатство’, NoNo 7—8, 1902

ЧУЖОЕ ВДОХНОВЕНЕ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

XVIII.

XIX.

XX.

XXI.

XXII.

XXIII.

XXIV.

XXV.

XXVI.

XXVII.

Читайте также: