Что такое научная философія? *).
Что такое научная философія? *).
*) Русская Мысль, кн. XI.
IX.
В. Лесевичъ.
(Продолженіе слдуетъ).
‘Русская Мысль’, кн.XII, 1888
Что такое научная философия?, Лесевич Владимир Викторович, Год: 1888
Время на прочтение: 15 минут(ы)
При разграниченіи научной философіи отъ ненаучной не всегда прилагались т пріемы, съ которыми мы имли случай ознакомиться по работамъ Геринга и Гёфдинга. У нкоторыхъ мыслителей задача этого разграниченія совпадаетъ съ задачею классификаціи философскихъ воззрній. Такъ, въ извстномъ ‘закон трехъ состояній’ Ог. Конта, напримръ, установляется классификація философскихъ міровоззрній и, вмст съ тмъ, опредляется граница между теологическою и метафизическою философіей, съ одной стороны, и позитивною или научною — съ другой. Недостатки этого пріема, обусловленнаго отсутствіемъ гносеологическихъ основаній въ систем Конта, были уже разсмотрны нами ране. Напомнимъ читателю, что мы старались установить тогда на разсматриваемый вопросъ тотъ взглядъ, который мы считаемъ соотвтствующимъ дйствительности: въ Ог. Конт мы видимъ только одного изъ предшественниковъ въ разработк задачъ, занимающихъ современный позитивизмъ, мы думаемъ поэтому, что вчнымъ и неизмннымъ образцомъ Ог. Контъ можетъ представляться только тмъ, которые не умютъ отнестись къ нему критически и воображаютъ, что, схвативъ вншнюю сторону контовскаго расчлененія общей философской эволюціи и прямолинейно приложивъ полученный такимъ образомъ готовый шаблонъ къ дальнйшему подраздленію частей Контовой схемы, они явятся продолжателями Конта и почти шутя увнчаютъ недостроенное имъ зданіе.
Одинъ изъ ‘позитивистовъ’ такого пошиба вообразилъ себ, что рядомъ съ ‘закономъ трехъ состояній’ Ог. Конта онъ можетъ поставить свой законъ ‘трехъ состояній метафизики’, долженствующій будто бы доказать, что ‘матеріализмъ, идеализмъ и сенсуализмъ’ исчерпываютъ содержаніе метафизики и служатъ тми основными признаками, въ которыхъ выражается противуположеніе метафизической философіи — философіи минувшаго — и позитивной философіи — философіи будущаго. Программу этой послдней, стремящейся, къ несчастію, къ ‘созерцанію’ какого-то ‘единства’, и предначертываетъ теперь современный ‘позитивистъ’.
Мы имли уже случай замтить ране, что точка зрнія Ог. Конта не находитъ отвта на вопросъ о томъ, слдуетъ ли подъ метафизикой разумть т положенія, которыя имютъ въ виду фиктивные объекты — сущности или т, которыя хотя и мтятъ на объекты реальные, обрабатываются, однако же, ложнымъ методомъ и даютъ поэтому фиктивные результаты. Недостатокъ этотъ, при всей своей многозначительности, не принадлежитъ, конечно, къ числу неустранимыхъ, и нельзя не видть теперь, что устраненіе его или — соотносительно — укрпленіе позитивизма гносологическими устоями и составляетъ главную задачу тхъ, которые имли мужество взяться за дальнйшее развитіе позитивнаго ученія. Очевидно, что при такихъ условіяхъ неосмысленная подражательность Конту была тмъ неумстне, чмъ боле она гналась за вншнимъ сходствомъ, чмъ ближе повторяла она вслдъ за Контомъ его термины и выраженія, чмъ старательне пыталась ограничить свою задачу однимъ, такъ сказать, передразниваніемъ Конта. И что же является результатомъ этого неудовлетворительнаго пріема? ‘Законъ трехъ состояній метафизики’: втискиваніе ‘матеріализма, идеализма и сенсуализма’ въ одну общую рамку, т.-е. калченіе всхъ трехъ заразъ безъ всякой пользы и выгоды для чего и кого бы то ни было. Матеріализмъ, идеализмъ и сенсуализмъ представляютъ собою категоріи неорородныя и несоизмримыя: матеріализмъ и идеализмъ имютъ въ виду объективное бытіе и стремятся свести его къ конечнымъ неразложимымъ элементамъ — атомамъ или трансцендентнымъ первообразамъ вещей — идеямъ, тогда какъ сенсуализмъ сосредоточивается на факт познанія и вовсе даже не высказывается по вопросу о невидимыхъ элементахъ или основахъ бытія ‘въ себ’. Брать все это вмст за одн скобки и огуломъ противупоставлять эту насильственно сфабрикованную ‘метафизику’ какой-то будто бы позитивной философіи, которая, какъ ‘созерцающая единство’, есть уже метафизика явная,— могутъ только такіе классификаторы, которые не умютъ различать онтологическихъ системъ отъ критическихъ, не разбираютъ ни точекъ отправленія, ни намченныхъ цлей философствованія и остаются въ совершенномъ невдніи относительно многосмысленности философскихъ терминовъ и переживаемыхъ ими въ исторіи перипетій. Совершаемое такими ‘мыслителями’ выкраиваніе вкривь и вкось кромсаемыхъ ими философскихъ системъ свидтельствуетъ только о смлости самозванныхъ философовъ, ни на шагъ не подвигая ршенія вопроса. Мы имли уже случай въ другомъ мст говорить подробно объ этой своеобразной ‘тришкиной философіи’ (Сверный Встникъ 1886 г., октябрь) и сказаннаго тамъ теперь повторять не станемъ. Мы ограничимся лишь указаніемъ на общее подтвержденіе нашего взгляда, встрчаемое нами въ одной изъ книжекъ философскаго журнала Марселли за настоящій годъ, и этимъ закончимъ экскурсію нашу въ область фантастическихъ классификацій и нелпыхъ разграниченій области философіи, такъ много выстрадывающей подчасъ отъ особаго рода ‘географовъ человческаго разума’.
Рецензентъ журнала Марселли, разсматривая классификацію, о которой мы только что говорили, находитъ, что сона зиждется на исторіи, разматривающей съ высоты птичьяго полета громадную массу фактовъ и раздлывающейся съ вопросами сложными и отвлеченными слишкомъ ужъ спшно я схематично, давая одни только неопредленные контуры и довольствуясь лишь общими сужденіями. Сведенная къ тремъ только типамъ, такая исторія становится фантасмагоріей философіи прошедшаго, но она не даетъ ни исторіи философовъ, ни исторіи конкретныхъ философій. Эта послдняя могла бы выработаться только тоща, когда къ тремъ категоріямъ: матеріализма, идеализма и сенсуализма присоединена была бы четвертая — философіи безсвязной. Такого рода философія оказалась бы самою богатою послдователями, и безсвязность, явившаяся вслдствіе ея измнчивости и многосложности, могла бы оставить подъ сомнніемъ вопросъ о соотвтствіи исторической истин схемы, придуманной нашимъ авторомъ, въ подражаніе Ог. Конту. Читатель можетъ составить понятіе о той тщательности, съ которою авторъ относится къ историческимъ источникамъ, служившимъ для построенія его схемы, по той странной оцнк знаменитйшихъ философовъ, которая длается безъ достаточнаго основанія и безъ вниманія къ тому обстоятельству, что ознакомленіе съ этимъ основаніемъ могло бы быть въ высшей степени интересно’.
Приведя затмъ мнніе автора о Декарт, Беркли, Лейбниц, Кант, Юм, Фихт, Шеллинг и Гегел, рецензентъ замчаетъ, что ‘если вс эти мннія справедливы, то не затруднительно ли будетъ найти въ этой безформенной и безцвтной исторіи т законы и типы, которые указываются намъ съ такою опредленностью? Если же законы эти и типы дйствительно скрываются во всемъ этомъ хаос, то мы желали бы ознакомиться со средствами, при помощи коихъ авторъ открылъ ихъ’ {Rivista di filosofia scientifica. Vol. VII. Giugno, 1888 p. 378.}.
Неудачная попытка ршить занимающій насъ вопросъ можетъ, при всей, выражаясь языкомъ юристовъ, негодности затраченныхъ для нея средствъ, оказаться не лишенною поучительности. Она отчасти указываетъ на трудности, съ которыми сопряжено это ршеніе, отчасти даетъ намеки на направленіе врнаго пути. Эта полезная сторона безплодныхъ усилій, только что нами разсмотрнныхъ, обнаружится еще ясне, когда мы ближе ознакомимся съ трудами писателей серьезныхъ, не напрасно поработавшихъ въ пользу ршенія нашей задачи.
До сихъ поръ мы слдили за работами по разграниченію области научной философіи отъ области метафизики тхъ писателей, которые, согласно сдланнымъ нами ране разъясненіямъ, относятся къ числу представителей позитивизма въ широкомъ значеніи этого термина. Писатели эти, какъ намъ извстно, не называли себя и не называютъ позитивистами, и если бы разработка научной философіи ограничивалась работами однихъ только этихъ писателей, то, конечно, были бы правы т, которые утверждаютъ, что названіе позитивистовъ присвоиваютъ себ только одни послдователи Ог. Конта. На несчастье этого рода поборниковъ метафизики, позитивная арена, даже и по названію, гораздо обширне, чмъ того требуютъ условія ихъ полемическихъ пріемовъ, такъ что, вооружаясь’ противъ позитивистовъ и не принимая съ ними боя по всей линіи, наши ратоборцы поневол становятся въ такое положеніе, которое само по себ уже предршаетъ дйствительное значеніе ихъ бранныхъ подвиговъ.
Замтимъ еще, что, приступая къ ознакомленію читателей съ писателемъ, называющимъ себя позитивистомъ, но къ Ог. Конту не примыкающимъ, мы остаемся чужды и того позитивизма, послдователи котораго, по мннію г. Лопатина, по большей части только повторяютъ уже сказанное ихъ вождями и которые будто бы боятся метафизики {Л. Лопатинъ: ‘Положительный задачи философіи’. Москва, 1886 г., ч. I, стр. 16 и 17.}, а также и того позитивизма, который имлъ въ виду г. Гротъ, когда ‘еще въ 1883 году отвергъ законность позитивнаго террора’, царившаго среди общества на отношенію къ философіи, и ‘противуположилъ позитивной наук вполн’ законный гипотезъ, основанный на чувств’ {Н. Гротъ: ‘О направленіи и задачахъ моей философія’. Москва, 1886 г., стр. 10.}. Вс эти на разный ладъ’ осненные благоволеніемъ нашихъ философовъ позитивизмы остаются окончательно вн нашего разсмотрнія и отдаются нами безъ возраженій въ безспорное владніе мистиковъ. Позитивистовъ, о которыхъ мы намрены говорить, господа эти или не знали, или упорно замалчивали, и что они станутъ надъ ними совершать — увидимъ впослдствіи, а пока мы имемъ еще возможность спокойно заняться изученіемъ кое-чего дйствительно поучительнаго и интереснаго.
Мы начинаемъ съ профессора Фрейбургскаго университета Алоиза Риля, уважаемаго въ Германіи ученаго и мыслителя, оказавшаго новой постановк позитивной доктрины большія услуги и несомннно отнявшаго у всхъ антипозитивистскихъ разглагольствій о закон трехъ состояній и классификаціи наукъ всякій смыслъ и всякое значеніе.
По исходной точк своего главнаго труда — Der philosophische Kriticismus und seine Bedeutung fr die positive Wissenschaft (2 B-de, 1876— 87) — Риль примыкаетъ къ Канту. Въ первомъ том названнаго сочиненія, онъ заявляетъ, что задачею своей онъ, между прочимъ, считаетъ и дальнйшее развитіе Вантовой философіи. Черезъ десять лт, въ третьемъ том, Риль уже ршительно высказывается противъ Ванта: онъ заявляетъ, что захватъ понятія метафизики былъ у Ванта недостаточенъ и много пострадалъ отъ намренія этого мыслителя замнить теоретическую метафизику другою — практически-догматическою. Притомъ же, Риль утверждаетъ, что Кантъ критикуетъ собственно не метафизику, а метафизическія науки — раціональную психологію, космологію и теологію, въ томъ вид, который приданъ имъ былъ Вольфомъ. Самъ Кантъ,— говоритъ Риль,— разумлъ, какъ извстно, свою критику въ смысл обоснованія или плана для будущей системы чистаго разума, т.-е. для такой метафизики, ‘которая смогла бы выступятъ наукой. Поистин же онъ, конечно, отнялъ почву у подобной науки однимъ уже опроверженіемъ онтологическаго довода. Вдь, каждое метафизическое доказательство опирается на умозаключеніе изъ понятій о существованіи объектовъ, вполн совпадающихъ съ понятіями. Кажется, самъ онъ не доглядлъ этой, боле общей, стороны онтологическаго довода, такъ макъ критик онъ подвергаетъ одно схоластическое его употребленіе’ {Для цитатъ мы пользуемся прекраснымъ переводомъ Е. . Еорша, придерживаясь, впрочемъ, привитой нами ране терминологіи.}. Общее заключеніе Риля то, что ‘Кантъ не прорвалъ волшебнаго круга метафизическихъ измышленій даже и тамъ, гд онъ прямо противъ нихъ ратуетъ. Онъ сдлалъ еще слишкомъ много уступокъ и пріемамъ, и духу школьной метафизики, на которые онъ всего боле нападаетъ’.
Но еще ране такого вердикта по отношенію къ Кантовой философіи, Риль былъ убжденъ, что ‘критицизмъ есть разрушеніе трансцендентнаго, обоснованіе позитивной философіи. Его позитивное направленіе отличаетъ его отъ простаго скептика. Онъ сомнвается не ради разрушенія, а ради созиданія. Самому ему не свойственно творчество, но онъ освобождаетъ творческія силы. Онъ пробуждаетъ духъ отъ метафизическихъ грезъ къ бодрой жизни при свт для и въ сред живой дйствительности. Онъ открываетъ философіи путь прогрессирующей науки. И на этомъ основаніи была бы уже противна духу критицизма остановка на томъ пункт, котораго достигъ Кантъ,, хотя на методъ Канта и слдуетъ смотрть, какъ на заслугу, и понын сохраняющую свое значеніе’.
Для насъ и не важно, впрочемъ, гоняться за разысканіемъ тхъ нитей, которыя связываютъ ‘позитивную философію’ Риля съ ‘историческимъ критицизмомъ’ Канта. Твердое положеніе Риля по отношенію къ Канту, такъ ярко намченное во второмъ том его большаго сочиненія, важно намъ для обрисовки независимаго характера философіи Риля и для констатированія Наличности тхъ данныхъ, которыя могли бы въ достаточной мр воспрепятствовать смшенію Риля съ тми ново-кантіанцами, которые,— какъ увряетъ г. Лопатинъ,— по своимъ окончательнымъ выводамъ, за исключеніемъ нкоторыхъ частностей, почти неразличимо сливаются съ позитивизмомъ. Точкой отправлена этихъ ново-кантіанцевъ, — по мннію г. Лопатина,— служитъ теорія разума Канта, принимаемая на вру и безъ критики даже въ самыхъ темныхъ и сомнительныхъ своихъ пунктахъ, повидимому, наиболе нуждающихся въ доказательствахъ и проврк {Лопатинъ, о. с., стр. 16.}. Оставляя на отвтственности г. Лопатина самую мысль о возможности существованія такого non-sens‘а, какъ сліянія до безразличія позитивистовъ и слпыхъ поклонниковъ ‘теоріи разума’ Канта, мы твердо стоимъ на констатированіи того только факта, что мтить на Риля г. Лопатинъ не могъ даже и по недоразумнію.
Посмотримъ же теперь, какъ разршитъ Рилъ поставленный нами во- 1 иросъ,— какъ различаетъ онъ научную философію отъ ненаучной.
Уже въ первой части ІІ-го тома своего большаго труда Рилъ сводилъ по- нятіе метафизики въ теоріи познанія и рзко противупоставлялъ ‘ученіе о сверхчувственномъ’ ‘систем принциповъ познанія чувственнаго’. Черезъ нсколько же лтъ посл выхода въ свтъ упомянутой книги Рилъ выдлилъ вопросъ ‘о различіи научной философіи отъ ненаучной’ и придалъ ршенію особенно важное значеніе, взявъ его предметомъ своей вступительной рчи въ Фрейбург {Dr. Alois Riehl: ‘Ueber wissenschaftliche und nichtwissenschaftliche Philosophie. Eine Akademische Antrittsrede’. Freiburg, I B., 1883.}. Эта рчь, обратившая на себя большое вниманіе всхъ интересующихся философіей и очень непонравившаяся блюстителямъ старины, явилась теперь въ вид первой главы заключительной части II-го тома и заставила говорить о себ еще разъ. Теперь же, благодаря появленію русскаго перевода этой части, она стала доступна и для русскаго читателя.
Риль утверждаетъ, что терминъ ‘философія’ вводитъ теперь въ большое заблужденіе тхъ, которые смшиваютъ философію древнихъ — метафизику и философію нашего времени — науку. ‘На вопросъ: что такое философія?— древніе отвтили бы просто: наука. Въ древности, оставляя математику въ сторон, не было, вдь, ни подл, ни вн философіи иной, кром нея, науки, да и на математику Платонъ смотрлъ только какъ на подготовку къ діалектик или къ философіи, чмъ и подчинялъ ее, какъ служительницу, послдней’. Философія — вотъ наука грековъ, наука греческой эпохи вообще, тогда какъ новйшія науки въ своей совокупности составляютъ философію новыхъ народовъ и временъ’. Что же отличаетъ старую науку отъ новой? Методъ,— отвчаетъ Риль,— у древнихъ господствовалъ умозрительный (основанный на догадкахъ) методъ, въ наше время господствуетъ методъ опытный, но цль науки и тогда, и теперь остается та же: познаніе природы и человка, уразумніе движеній небесныхъ тлъ и процессовъ жизни, разсмотрніе нравственныхъ соотношеній и выясненіе законовъ общественнаго строя. Но если цли и были одн, а пути достиженія ихъ различны, то и результаты были неизбжно тоже различны. Греки, прежде всего, старались начертать всеобъемлющую систему цлой совокупности вещей,— систему, которая своимъ единствомъ и своею замкнутостью производила эстетическое впечатлніе, но которая, при недостаточности знанія, при отсутствіи предварительнаго изученія фактовъ, была достижима только тмъ, что міръ и природа насильно втискивались въ одну изъ формъ человческаго духа. Метафизическія системы древнихъ были непосредственнымъ продолженіемъ космогоній поэтовъ, вслдъ за поэтическимъ миомъ идетъ миъ философскій. Напротивъ того, новйшія науки смотрятъ на ‘систему’, какъ на послдній, крайній результатъ ихъ общей изыскательной работы,— результатъ, къ которому они близятся шагъ за шагомъ, путемъ детальныхъ изслдованій. И, вмсто того, чтобы истолковывать природу изъ человческаго существа, наоборотъ, стараются понять человческую жизнь изъ всеобщихъ законовъ природы.
Греческая форма науки въ XVU вк замнилась новою, но античная форма не дала вытснить себя за одинъ разъ, а продолжала долго еще держаться обокъ съ новоразвившимися. Такимъ образомъ произошла средневковая схоластическая философія и ‘системы’ философіи новаго времени. О распаденіи же философіи съ наукою до совершенной противуположности ихъ между собою Риль считаетъ возможнымъ говорить лишь относительно того періода, который наступилъ въ Германіи посл Банта. Только въ эту пору возникло мнніе, будто возможно философствовать и совсмъ безъ науки или даже въ явномъ противорчіи съ ней. Можно различно судить объ общемъ духовномъ значеніи поэтическихъ системоизмышленій этой эпохи, но нельзя оспаривать врности приговора о ихъ научной малоцнности, утвердившагося теперь уже непреложно. Теперь мы смотримъ на эти системы какъ на возвратъ къ образу мысли того времени, когда поэзія и наука еще не ясно отдлились одна отъ другой.
И такъ, можно сказать, что противуположность существуетъ не между наукою и философіею, а только между ветхою, отжившею формой и тмъ новымъ, полнымъ жизни видомъ, какой приняла она въ XVII столтіи. Философія въ широкомъ смысл слова просто совпадаетъ теперь съ наукою и, взятая въ боле тсномъ значеніи, образуетъ извстную особую науку на ряду со всми прочими. Въ этомъ тсномъ своемъ значеніи философія является какъ критика познанія. Отрицательною задачей ея становится изслдованіе метафизическихъ измышленій и вообще борьба противъ метафизики — не только явной, широко излагающейся въ цлыхъ системахъ, но и скрытой, незамтно примшивающейся къ наук и не устранимой безъ критики понятій, положительною же задачей ея Риль считаетъ разсужденіе объ условіяхъ познанія природы или объясненіе научнаго познанія.
Разъясняя дале значеніе философіи въ самомъ общемъ смысл этого термина, Риль говоритъ, что въ этомъ смысл философія составляетъ одно и сознаетъ себя заодно съ возможно-полнымъ научнымъ вдніемъ, оно — синтезъ въ наук и по духу, и по пріемамъ. Разсматривая философію съ этой точки зрнія, Риль утверждаетъ, что ‘нашъ научный вкъ съ его идеями о неистребимости силы, съ его объясненіемъ органическихъ процессовъ изъ всеобщихъ законовъ матеріи, съ его соединеніемъ психологіи съ физіологіей есть вкъ въ высокой степени философскій, и, конечно, ужъ боле философскій, чмъ натурфилософская пора Шеллинга и Гегеля, несмотря на то или, врне, благодаря тому, что ни одна такъ называемая философская система не смогла присвоить себ господства надъ наукой. Что метафизическая система всегда только общаетъ и не выполняетъ никогда, чего ей хочется и что ей не подъ силу, то дйствительно достигается постройкою научныхъ системъ. На основаніи совокупнаго научнаго опыта, на основаніи все боле и боле полнаго анализа явленій, постройка эта вырабатываетъ мало-по-малу и общую связь всхъ познаній между собою’.
Затмъ Риль обращается къ ‘современнымъ любителямъ философской алхиміи’, все еще ищущимъ какихъ-то мудрецовъ, какого-то единственнаго мірообъяснительнаго понятія, и подвергаетъ ихъ измышленія всесторонней критик, которую одинъ изъ рецензентовъ книги Риля справедливо назвалъ всесокрушающею. Риль говоритъ, что явные признаки крушенія метафизики побуждаютъ современныхъ любителей философской алхиміи радоваться уже и тому, если за сверхнаучными ихъ идеями возможно было бы признать хоть относительное, гипотетическое значеніе. На нелпость этой мысли указывалъ еще Бантъ. Риль видитъ въ этой вынужденной умренности затаенное признаніе начала конца для всякой метафизики, такъ какъ гипотетическая и относительная метафизика — не метафизика уже вовсе. Метафизика, лишенная аподактической увренности, не иметъ никакого смысла и никакого значенія. Разбирая значеніе метафизическихъ гипотезъ, Риль приходитъ къ заключенію, что он — ‘настоящіе опіаты для нашего разсудка, он приводятъ его въ безчувствіе, вмсто того, чтобы оживлять и прояснять его. Он порождаютъ видъ всеобъемлющаго знанія, которое нетрудно, впрочемъ, и пріобрсть, если только считать желаніе и исполненіе за одно и то же‘.
Мысль, заключающуюся въ послднемъ остромъ замчаніи, Риль развиваетъ весьма полномрно, приводя цлый рядъ доводовъ, разоблачающихъ субъективный пошибъ всхъ метафизическихъ умствованій. Послушный голосу своихъ побужденій,— говоритъ онъ,— метафизическій мыслитель хочетъ познать начало вещей по ту сторону явленія, но, отвлекшись отъ явленій, онъ, вмсто начала вещей, находитъ только начало своей мысли. Инымъ нуденъ идетъ наука. Она не смшиваетъ желанія и исполненія и не довольствуется собою самимъ занимающимся, собою самимъ удовлетворяющимся мышленіемъ. Систематическую потребность субъекта старается она удовлетворить, разыскивая мру въ объектахъ и руководясь ею. Она знаетъ и уметъ пустить въ дло средство, невдомое метафизикамъ,— экспериментъ или, общее говоря, проврку. Только одинъ этотъ шагъ,— замчаетъ Риль,— даетъ наук возможность опередить чистое умозрніе и отдлиться отъ метафизики. Метафизика остается непровреннымъ и по природ своей непровримымъ знаніемъ,— областью гадательнаго соображенія и субъективнаго творчества мысли, экспериментальная же или, вообще, провряющая себя наука, соединяя въ себ умозрніе и опытъ, носитъ въ себ вс задатки жизни и развитія. Философія же, являющаяся синтезомъ науки, всегда обладаетъ возможностью доказать свои положенія, и, притомъ, не соображеніями, выведенными только изъ понятій, т.-е. чисто лишь логическимъ путемъ, а прямымъ указаніемъ на ходъ событій.
Неудивительно посл этого, если между великолпными общаніями метафизики и ея скромнымъ довольствомъ при исполненіи ихъ на дл обнаруживается разительная несоразмрность. Метафизики всегда въ основу объясненія кладутъ какое-нибудь отвлеченное понятіе. Этотъ пріемъ метафизика вмняетъ себ въ неоспоримую заслугу. ‘И право,— замчаетъ Риль,— трудно было бы лишить ее этой заслуги, еслибъ и въ наук добрая воля и доброе намреніе могли считаться за самое дло’. Къ несчастью для метафизики, нельзя указать ни на одно ‘объясненіе’, которое метафизика не заимствовала бы у науки съ тмъ, чтобы, извративъ его истинное значеніе, насильственно приспособить къ своимъ универсальнымъ задачамъ. Обозрвая метафизическія системы въ этомъ отношеніи, Риль вскрываетъ ихъ роковую несостоятельность и еще разъ возвращается къ характеристик метафизики, какъ древняго, устарлаго типа мысли, отжившаго, первобытнаго уклада науки.
‘И подобно тому, какъ ранніе начинатели науки,— говоритъ онъ,— такъ и теперь философы — систематически все ищутъ какой-то первичной вещи, какого-то верховнаго родоваго понятія бытія, которое должно содержать въ себ его виды, какъ бы ни называли они, впрочемъ, первичную эту вещь, матеріей или духомъ, или же хотятъ вывести всякое въ мір совершеніе изъ одного общаго закона, какъ Гегель, напримръ, который думаетъ объяснить его изъ діалетической саморазвивчивости понятія, или Гербертъ Спенсеръ, прибгающій для этого ко всеобщей формул развитія, которая должна потомъ измнять значеніе составляющихъ ее словъ для каждой группы явленій, потому что иначе она остается къ ней непримнимою. Уже и по однимъ формально-логическимъ основаніямъ цль метафизической постройки системъ можно искать или въ верховномъ родовомъ понятіи, или въ понятіи о высшемъ, всеобщемъ закон’… ‘Метафизическій мыслитель, исходящій отъ понятія о верховномъ родовомъ бытіи, воспользуется для изложенія своей системы схемою пространственнаго представленія’, ‘а тотъ, кто, напротивъ, вс законы природы возьмется вывести изъ одного міроваго закона, тотъ необходимо долженъ держаться схемы времени въ преемственномъ развитіи явленій изъ первоначальной основы’. Метафизики никогда не обходятся при этомъ безъ помощи аналогій, держащихся на чисто-субъективныхъ основаніяхъ. Указывая на несостоятельность метафизическихъ системъ въ этомъ отношеніи, Риль длаетъ весьма вское замчаніе о значеніи пониманія или — соотносительно — объясненія въ этихъ системахъ. ‘На поврку выходитъ,— говоритъ онъ,— что мы должны систематизировать природу для того, чтобы понимать ее. Но понятія, которыми мы длаемъ ее для себя вразумительной, — только степени абстракціи нашего мышленія о природ, а вовсе не причины или основанія ея собственнаго хода или процесса. Поэтому нтъ возможности апріори ршить, какъ далеко идетъ единство самихъ объектовъ, систематика всего содержанія опыта’.
Наука не мене метафизики ревностно ищетъ единства и связности между познаніями, но она не увлекается ни аналогіями, ни непровряемыми гипотезами, а потому и можетъ утверждать единство между вещами лишь по стольку, по скольку открываетъ ихъ фактически и установляетъ экспериментально. Поэтому-то науки и не дали еще никакого всепониманія, никакого универсальнаго тезиса, ничего предназначаемаго слыть, а не быть дйствительнымъ познаніемъ природы.
И такъ, приходится повторить еще разъ, что метафизическая философія, какъ по пониманію предмета систематическаго изслдованія, такъ и по способу построенія своихъ системъ, представляетъ, сравнительно съ наукой, устарлый, отсталый типъ мышленія. ‘Существуетъ только единственный родъ системостроенія,— говоритъ Риль,— именно тотъ, который служитъ не на время, не срочнымъ заполненіемъ пробла между двумя несвязанными еще областями знанія, но который совершается въ силу прогресса точныхъ наукъ, который неудержимо идетъ въ ширь и глубь и оставляетъ все мене и мене простора системамъ метафизиковъ’.
Подводя итогъ своему осужденію метафизической философіи, Риль говоритъ, что убжденіе въ ея невозможности онъ считаетъ однимъ изъ важнйшихъ результатовъ всеобщей теоріи науки. ‘Это убжденіе не допуститъ впередъ тратить умственныя силы на обсужденіе неразршимыхъ, да и неврно поставленныхъ проблемъ. Но оно открываетъ, вмст съ тмъ, и новые пути для самого научнаго изслдованія. Убжденіе, что наука и теоретическая философія одно и то же, что существуетъ только одна система познанія, а не дв, ставитъ существенно высшую цль наукъ. На основ этого убжденія наука исполнится сознаніемъ своего философскаго призванія, своей систематической задачи. Въ своемъ раздленіи труда увидитъ она не цль, а только средство для достиженія цли — синтеза познанія,— средство, споспшествующее и совершенно необходимое. Не станутъ уже слишкомъ высоко цнить изслдованіе мелкихъ подробностей, какъ длалось и должно было длаться прежде, пока наука не сознавала высшей своей задачи, а, напротивъ предоставляла ее фактическому мышленію. Возведеніе самой науки въ философію — вотъ философская задача нашего времени,— высшая и многообъятнйшая, какую только можно поставить въ области познанія‘.
Сказаннымъ могло бы исчерпаться понятіе философіи въ тсномъ смысл, если бы значеніе философіи могло ограничиться одною только теоретическою областью. А такъ какъ рядомъ съ нею существуетъ еще область практическая, то и возникаетъ новая задача — задача этики. Обращаясь къ ней, Риль указываетъ на то, что исторія и сравнительная психологія доставляютъ этик матеріалъ и методъ, и что поэтому этика, съ извстной своей стороны, должна неоспоримо считаться наукою, но, вмст съ тмъ, Риль полагаетъ, что другою стороной своей, именно тою, которою этика обращается къ будущности и разсуждаетъ не о фактахъ, а о тенденціяхъ, не о томъ, что есть и совершается, а о томъ, что должно быть и должно совершаться,— она, конечно, выступаетъ за раму науки въ строгомъ смысл слова.
Мысль эту Риль поддерживаетъ еще и тмъ соображеніемъ, что ‘этика выставляетъ нормы бытія и дйствія’. ‘Наука въ собственномъ смысл,— говоритъ онъ,— чужда понятія какого бы то ни было долженствованія. То, что, съ практической точки зрнія полезности, живучести, красоты, мы называемъ ненормальнымъ, для науки такъ же важно, часто, пожалуй, и важне нормальнаго. Научныя положенія, правильно понимаемыя, никогда не могутъ стать предметомъ нашего нравственнаго и эстетическаго одобренія или порицанія. Они ни нравственны, ни безнравственны, а просто лишь врны или неврны. Они не то, чтобъ были истинны,— они становятся истинными тмъ, что мы вруемъ въ нихъ и по нимъ поступаемъ. Истинность не придаетъ никакому закону природы авторитета нравственнаго, такъ какъ авторитетъ или обязательность всякой нравственной цормы происходитъ исключительно изъ ея общественнаго значенія. Противорчіе между научными понятіями и практическими идеями возможно только кажущееся, мнимое, при смшеніи между собою ихъ областей, когда мы теряемъ изъ вида, что они принадлежатъ двумъ различнымъ направленіямъ духа, что они должны служить различнымъ его интересамъ’.
Рилъ обращаетъ еще вниманіе и на то, что ‘теоретическій взглядъ на вещи уже и въ психологическомъ своемъ корн разнится отъ практическаго. Теоретическій взглядъ идетъ отъ ощущеній, дающихся сознанію извн, тогда какъ практическій взглядъ выростаетъ изъ чувствованій, которыми сознаніе воздйствуетъ наружу. Цль перваго — уразумніе явленій, основаніе втораго — ихъ оцнка’. Изъ этого видно, что ‘областью практической философіи слдуетъ считать не дйствительно сущее, а то возможное, что человкъ долженъ еще создать своею волей и энергіей. Практическая философія возвщаетъ будущія совершенства, которыя еще не существуютъ какъ объекты теоріи,но которыя могутъ возникнуть. Средство, какимъ ведетъ она на это духъ человческій, вовсе не доказательство, а возбужденіе вры въ то лучшее, которое человкъ долженъ осуществить’.
Резюмируя вс эти разсужденія, Ридъ приходитъ къ тому окончательному выводу, что философія должна быть понимаема въ двоякомъ значеніи: какъ общее ученіе о наук и какъ ученіе о практической мудрости и выработк общихъ человческихъ идеаловъ. Это послднее призваніе исполняетъ она тмъ, что сознаніе идеальныхъ стремленій изъ неопредленнаго и только сердечнаго, легко ведущаго къ мечтательности, обращаетъ въ опредленное и здравомыслящее и связываетъ его прямо съ человческимъ благоразуміемъ и съ наукой.
На этомъ мы окончимъ передачу взглядовъ Риля на занимающій насъ вопросъ. Имя въ виду, что та часть большого сочиненія Риля, которою мы руководствовались, переведена теперь на русскій языкъ, мы старались ввести наше изложеніе въ возможно-тсныя рамки. Мы имли въ виду, главнымъ образомъ, заинтересовать читателя превосходною, достойною самаго серьезнаго вниманія книгой, побудить къ прямому, непосредственному съ нею знакомству. Вліяніе Риля ни въ какомъ случа нельзя, какъ мы думаемъ, считать безплоднымъ. И если у насъ нельзя ожидать тхъ же результатовъ, что и въ отечеств автора, гд онъ разсчитываетъ предотвратить напрасную трату умственныхъ силъ на обсужденіе неразршимыхъ проблемъ, то все же можно надяться, что хоть немногимъ пытливымъ умамъ Ридъ будетъ очень полезенъ. Мы не обольщаемся надеждою, что пустословіе на философскія темы у насъ переведется и что скоро замолкнутъ вопли ненависти, къ нарушителямъ умственной лни и праздномыслія: мы ихъ слышимъ слишкомъ много и слишкомъ часто и со стороны мраколюбцевъ, и со стороны лицемровъ, мы имемъ въ виду весьма немногихъ и свыклись съ мыслью, что у насъ и такому даже громкому витіи, какъ Рель, не легко сдлать пользу перомъ.