Что такое научная философія? *).
Что такое научная философія? *).
*) Русская Мысль, кн. III.
XVI.
XVII.
XVIII.
В. Лесевичъ.
(Окончаніе слдуетъ).
‘Русская Мысль’, кн.X, 1889
Что такое научная философия?, Лесевич Владимир Викторович, Год: 1889
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Намъ предстоитъ теперь обратиться къ изложенію воззрній того изъ представителей научной философіи, который провелъ принципъ экономизаціи силъ, или, точне, принципъ наименьшей траты силъ съ наибольшею полнотой и систематичностью, и который подошелъ къ ршенію занимающаго насъ вопроса ближе, чмъ вс т, съ воззрніями которыхъ мы успли до сихъ поръ ознакомиться. Затмъ намъ останется только разсмотрть тотъ взглядъ, который ведетъ къ окончательному отвту на нашъ вопросъ и заключительной формулировк этого отвта, — и работа наша будетъ окончена.
Полное и систематическое проведеніе принципа наименьшей траты силъ есть дло редактора Vierteljahrsschrift fr wissenschaftliche Philosophie, Рихарда Авенаріуса, а заключительное раскрытіе послдняго слова той эволюціи мысли, за которою мы прослдили, принадлежитъ сотруднику того же журнала Петцольдту, изложившему свои взгляды въ стать, озаглавленной Zu Richard Avenarius’ Prinzip des kliensten Kraftmasses und zum Begrif der Philosophie, помщенной во 2-мъ выпуск журнала за 1887 годъ.
Для резюмированія воззрній Авенаріуса мы будемъ пользоваться, главнымъ образомъ, его сочиненіемъ Philosophie als Denken der Welt gemss dem Princip des kleinsten Kraftmasses 1876 и статьями, печатавшимися въ Vierteljahrsschrift. Что же касается вышедшаго перваго тома его новаго сочиненія Kritik der reinen Erfahrung, то намъ придется пройти его молчаніемъ, какъ еще неоконченное. Каково бы ни было, впрочемъ, значеніе этого сочиненія и какую бы ни играло оно роль въ философской эволюціи ея автора, намъ, слдящимъ теперь не за судьбами этой эволюціи, а за ршеніемъ поставленнаго нами вопроса, возможно было бы обойтись безъ ознакомленія читателей съ этимъ сочиненіемъ даже и въ томъ случа, если бы оно было уже окончено. Мысль, которую мы старались уловить въ сочиненіяхъ цлаго ряда писателей, получила уже всю ту полноту, опредленность и законченность, которыя вполн достаточны для нашей цли, и намъ предстоитъ теперь только довести передачу ея до конца.
Мы сказали уже, что Авенаріусъ ставитъ себ цлью сведеніе всего развитія философіи къ принципу наименьшей траты силъ. Посмотримъ теперь, чмъ онъ обосновываетъ и какимъ образомъ проводитъ это положеніе.
Онъ начинаетъ съ установленія цлесообразности, какъ свойства, присущаго всякой типической дятельности. Можно,— говоритъ онъ,— относиться съ сомнніемъ къ различнымъ толкованіямъ происхожденія этой цлесообразности, но нельзя сомнваться въ ней самой, благодаря слишкомъ большому значенію ея для сохраненія индивида. Мы не можемъ даже представить себ возможности этого сохраненія, если не допустимъ, что психическія функціи способны выполнить въ самой высокой, степени требованія цлесообразности.
Каковы же требованія наши по отношенію къ цлесообразности психическихъ функцій? Они двойственны: цлесообразно-дйствующая организація не только должна ршать свою задачу, но должна еще ршать ее съ относительно наименьшею затратой силъ, т.-е. съ относительно наименьшимъ пользованіемъ имющимися средствами. Всякое ршеніе той или яругой задачи придется счесть тмъ боле цлесообразнымъ, чмъ мене силъ будетъ при этомъ потрачено напрасно,— чмъ боле будетъ ихъ сохранена для другихъ дйствій, мы всегда почтемъ данную силу тмъ цлесообразне приложенною, чмъ значительне будетъ полученный чрезъ ея посредство результатъ.
Установивъ взглядъ на общую цлесообразность психическихъ функцій, Авенаріусъ переходитъ затмъ къ изслдованію вопроса о томъ, не обнаруживаетъ ли одна изъ нихъ, именно теоретическая, т.-е. мышленіе, такое же стремленіе къ охраненію силъ отъ излишнихъ тратъ.
Въ теоретическомъ мышленіи или апперцепціи,— говоритъ Авенаріусъ,— идетъ дло о взаимодйствіи двухъ комплексовъ представленій, съ цлью опредленія содержанія или, соотносительно, характеристики того изъ нихъ, которое является сравнительно мене опредленнымъ. Если бы психическія силы были безграничны, то о цлесообразной трат ихъ не было бы и рчи, но такъ какъ силы эти ограничены, то указанную выше выработку опредленности содержанія представленій и приходится неизбжно вести, на возможности, цлесообразно, т.-е. съ наименьшею затратой силъ или, соотносительно, съ наибольшимъ для данной затраты результатомъ.
Что мы можемъ замтить,— говоритъ дале Авенаріусъ,— если присмотримся къ извстной склонности человческаго ума къ систематизированію? Прежде всего, то, что во всякой систем, какъ систем, преслдуется значительное сбереженіе силъ. Въ систематизированіи иметъ мсто организація цлыхъ совокупностей представленій, достигаемая установкою одного изъ комплексовъ этихъ представленій въ центральномъ пункт и группировкою остальныхъ вокругъ него. Благодаря такому распорядку представленій, сознаніе облегчаетъ себ оріентировку среди ихъ, и затмъ еще достигается возможность ршенія всхъ могущихъ возникнуть проблемъ, такъ какъ представленіе, являющееся содержаніемъ этихъ проблемъ, безъ колебаній подводится подъ центральное, и, дале, всякую новую проблему легко примкнуть къ родственной ей групп другихъ проблемъ, отнесенныхъ уже къ центральному представленію, и, такимъ образомъ, сразу поставить ее на врный путь къ разршенію. Слдуетъ замтить, наконецъ, что своею дйствительною или мнимою полнотой всякая система представляетъ, въ виду могущихъ возникнуть спеціальныхъ. проблемъ, выгоды увренности и покоя, и, въ то же время, благодаря своей дйствительной законченности, даетъ и выгоды обезпеченной устойчивости системы, такъ какъ вс заключенія, выводимыя изъ центральнаго представленія, пріурочиваются къ его же поддержанію и между всми входящими въ систему представленіями устанавливается взаимная связь и обоюдная поддержка.
Вс эти моменты,— замчаетъ Авенаріусъ,— несомннно служатъ охран затрачиваемыхъ силъ.
Еще явственне обнаруживается стремленіе къ минимальной трат силъ во всхъ случаяхъ, когда мы имемъ дло съ тмъ, что намъ привычно или, соотносительно, непривычно. Всякому извстно, что предпочтеніе, оказываемое всему привычному передъ непривычнымъ, находитъ для себя самые разнообразные исходы: непривычное то устраняется изъ обихода мышленія — забывается, то сводится на привычное при помощи той или иной ассоціаціи: новое — на старое, чуждое — на обыденное, неизвстное — на извстное и т. д.
Разсматривая затмъ роль языка, какъ орудія, несущаго чрезвычайно полезную службу при охран силъ отъ напрасной траты, Авенаріусъ приходитъ къ заключенію, что теоретическое мышленіе или апперцепція всегда является съ разсчетомъ на экономизированіе своихъ средствъ и во всхъ своихъ дйствіяхъ всегда руководится этимъ разсчетомъ. Въ апперцепціи, какъ мы уже знаемъ, дло идетъ о взаимодйствіи двухъ комплексовъ представленій, одинъ изъ которыхъ — боле опредленный по своему содержанію — и долженъ оказать по отношенію къ намченной цли желаемую услугу. Спрашивается, каковы должны быть входящія въ него представленія, для того, чтобы услуга эта, т.-е. сбереженіе силъ, могла бы достигнуть максимума? Очевидно, прежде всего, что содержаніе этихъ представленій должно быть извстно, и затмъ оно не должно быть единичнымъ или частнымъ, а общимъ, т.-е, собственно говоря, имть значеніе понятія. Оно должно вести не только къ узнаванію, достигаемому чрезъ сведеніе частнаго къ частному, но къ пониманію, т.-е. къ обогащенію даннаго представленія всмъ содержаніемъ того понятія, подъ которое оно подводится. Благодаря этому свойству, пониманіе его и можно считать теоретическою апперцепціей par excellence.
Но оно является и теоретическою апперцепціей par prfrence именно въ силу той полноты, съ которою имъ удовлетворяется требованіе наименьшей траты силъ. Общее понятіе не только служитъ расширенію содержанія даннаго представленія, но и захватываетъ еще цлый рядъ такихъ представленій, которыя могутъ считаться того же рода, что и данное, иди, по крайней мр, могутъ быть признаны сходственными съ нимъ. Не только все содержаніе этого понятія, но и вс объекты, къ которымъ можетъ быть отнесено это содержаніе, проходитъ при этомъ чрезъ сознаніе. Такъ, наприм., общее понятіе ‘животное’ наводитъ на мысль не только все охватываемое имъ содержаніе, но еще и припоминаніе о всхъ тхъ животныхъ, схожихъ съ подводимыми подъ наше понятіе, или предположеніе о такихъ, которыя могли бы включиться въ его содержаніе.
Показавъ важное значеніе пониманія для нашего мышленія, Авенаріусъ ставитъ вопросъ: не принадлежитъ ли философія, столь горделиво именующая себя ‘наукою наукъ’, къ числу тхъ умственныхъ дисциплинъ, задача которыхъ заключается въ пониманіи?
Философія,— говоритъ онъ,— не можетъ еще дать окончательнаго отвта на этотъ простой и ясный вопросъ. Можемъ ли мы указать на общепризнанное понятіе философіи, зная, что философій много, но философіи еще нтъ? По этой причин и нтъ возможности разршить окончательно поставленный вопросъ, хотя и возможно дать ему хотя одностороннее, по крайней мр, освщеніе. Ставя вопросъ, Авенаріусъ не иметъ въ виду исчерпать его въ логическомъ отношеніи, а подразумваетъ только возможность его историческаго разршенія. Не подлежитъ сомннію для всякаго сколько-нибудь знакомаго съ исторіей философіи, что такое ршеніе оказалось бы положительнымъ, т.-е. подтвердило бы намъ ту истину, что общее направленіе философіи иметъ своею цлью пониманіе.
Такимъ образомъ, оказывается, — говоритъ Авенаріусъ въ заключеніе этой части своего разсужденія,— что мы можемъ смотрть на принципъ наименьшей траты силъ вообще какъ на основу теоретическаго мышленія и, вмст съ тмъ, какъ на основу стремленій къ пониманію всхъ наукъ, задающихся пониманіемъ, и, слдовательно, въ частности, какъ на корень философіи.
Переходя затмъ къ разсмотрнію вопроса о задач философіи, Авенаріусъ, ссылаясь на предшествующее разсужденіе, говоритъ, что въ цлесообразности пониманія были выяснены дв стороны: во-первыхъ, сведеніе неизвстнаго на извстное и, во-вторыхъ, подведеніе частнаго подъ общее,— представленія подъ понятіе. Надо замтить, что оба эти момента должны быть разсматриваемы не только какъ основа пониманія, но въ нихъ слдуетъ еще видть и условія самого пониманія, — т требованія, которыя необходимо должны быть налицо для того, чтобы пониманіе могло состояться. Извстное и общее понятія и являются именно тми средствами, орудіями или факторами, дйствіе коихъ производитъ пониманіе. Тамъ, гд ихъ не оказывается, пониманіе становится невозможно.
Теперь является возможность опредлить границы пониманія, Он, очевидно, распространены въ той же мр, какъ и соотвтствующія имъ понятія. Эти же послднія идутъ до, такъ сказать, абсолютнаго простаго понятія, соотносительно, до понятія абсолютно-простаго и, въ то же время, до, такъ сказать, абсолютнаго общаго понятія, соотносительно, до понятія абсолютно-общаго. По этой причин вс науки, ставящія себ цлью пониманіе, считаютъ цль свою вполн достигнутою, когда имъ удается, съ одной стороны, расчленить свое содержаніе на простйшія составныя части, и, съ другой, вывести т общія понятія, которыя могли бы во всей полнот охватывать данную совокупность явленій. Такія понятія и получаютъ значеніе самыхъ общихъ понятій и высшихъ законовъ, такъ какъ ‘законы’ суть т же апперцепціи, съ тмъ только различіемъ отъ общихъ понятій, что подъ нихъ подводятся не однородныя вещи, а однородныя событія.
Изъ этого явствуетъ, что розысканіе законовъ соотвтствуетъ тому же стремленію къ пониманію, что и стремленіе мыслить понятіями, и что корень какъ того, такъ и другаго слдуетъ видть въ принцип наименьшей траты силъ. Можно утверждать поэтому, что закону нельзя приписать большаго объективнаго значенія, чмъ понятію, значеніе же ихъ обоихъ зиждется на опыт, выраженномъ подведенными подъ нихъ представленіями единичныхъ вещей и единичныхъ событій.
Представленія единичныхъ вещей и единичныхъ событій, подводимыя порть понятія и законы,— разсуждаетъ дале Авенаріусъ,— находятъ въ этихъ понятіяхъ и законахъ объединеніе всему тому, что у нихъ есть общаго. Точно такое же объединеніе могутъ дать высшія понятія и законы низшимъ и такимъ путемъ объединеніе можетъ быть доведено до того понятія или закона, который соотвтствуетъ наивысшему единству. Такимъ образомъ, принципъ наименьшей траты силъ оказывается не только корнемъ стремленія къ пониманію, но и корнемъ стремленія къ единству вообще, къ наивысшему единству въ особенности.
Изъ этого видно, что представленія множественности противорчатъ нашему основному принципу. Множественность всегда принимается высокоразвитымъ чувствомъ какъ обремененіе сознанія. Врность этого положенія доказывается исторіею человческой мысли, которая, не взирая ни на какія разочарованія, всегда стремилась къ сведенію всей своей дятельности къ единству.
Не останавливаясь надъ изслдованіемъ вопроса о томъ, существуетъ ли на самомъ дл такое единство, Авенаріусъ обращаетъ вниманіе теперь лишь на то, что стремленіе къ нему проявляется въ тсной связи со стремленіемъ къ пониманію или къ мышленію общей совокупности всего существующаго посредствомъ понятій и показываетъ затмъ, что наука, избравшая себ предметомъ эту совокупность, была не изъ числа тхъ, которыя занимались отдльными частями, сторонами или развтвленіями этой совокупности, а именно та, которая задачею своею ставила изученіе всей этой совокупности, какъ единаго цлаго,— наука эта, по свидтельству исторіи, и есть философія.
Если мы припомнимъ теперь,— говоритъ Авенаріусъ въ заключеніе этой части своего труда,— что направленное на общую совокупность вещей и событій мышленіе есть мышленіе отвлеченное, т.-е. совершающееся посредствомъ понятій и имющее цлью пониманіе, и что это мышленіе опредляется принципомъ наименьшей траты силъ, то должны будемъ, согласно высказанному нами выше, смотрть на философію какъ на возведенное до научности стремленіе мыслить совокупность всего даннаго въ опыт при минимальной на то затрат силъ. Совокупность же даннаго въ опыт или, соотносительно, того, что можетъ быть дано въ опыт вообще, называемъ мы міромъ, подъ философіей, такимъ образомъ, должны мы разумть мышленіе о мір согласно принципу наименьшей траты силъ.
Изслдованіе вопроса о метод философіи Авенаріусъ начинаетъ съ опредленія мста, занимаемаго философіей въ ход научнаго развитія. Если по отношенію къ ея задач,— говоритъ онъ,— философія должна быть поставлена послднею въ ряду наукъ, такъ какъ собственная ея работа предполагаетъ отдльныя спеціальныя науки установившимися, то, по отношенію времени установленія, философія, какъ то свидтельствуетъ намъ ея исторія, явилась первою. И нельзя не признать, что такое предвосхищеніе философіею ея задачи вполн согласовалось съ присущими ей основными свойствами. Въ самомъ дл, такъ какъ представленія отдльныхъ вещей подводятся подъ общія понятія, которыя, такимъ образомъ, длаютъ возможнымъ пониманіе отдльныхъ вещей, то стремленіе къ пониманію находитъ самое скорое и легкое удовлетвореніе тогда, когда мышленіе получаетъ въ свое распоряженіе т общія понятія, какія оно можетъ выработать, направляя свои силы на всю совокупность данныхъ вещей. По этой причин и приходится мышленію обратиться, прежде всего, къ этой совокупности, и, слдовательно, для философіи, согласно принципу наименьшей траты силъ, само собою открывается первая роль въ исторіи развитія умственной дятельности, направленной къ ‘пониманію’. Согласно этому же принципу совершается и дальнйшее развитіе философіи, поскольку развитіе это заключается въ боле и боле тсномъ ограниченіи предловъ ея области.
Подведеніе представленій подъ понятіе, имющее при этомъ мсто, предполагаетъ, конечно, что представленія единичныхъ вещей могутъ въ самомъ дл быть подведенными подъ понятія. Состоятельность общихъ понятій необходимо должна пройти черезъ эту проврку. И какимъ бы путемъ она ни совершалась, во всякомъ случа, окажется нужнымъ образованіе спеціальныхъ понятій для выработки понятія общаго. Цль спеціальнаго изслдованія, во всякомъ случа, будетъ поставлена въ служебное’ отношеніе къ философіи: оно должно будетъ или проврить состоятельность даннаго общаго понятія, или подготовить выработку такого, которое было бы состоятельно. Тутъ и лежитъ начало дифференцированія научнаго, посредствомъ понятій совершающагося, т.-е. отвлеченнаго мышленія, и чрезъ это дифференцированіе произошло и развтвленіе научнаго мышленія на спеціальныя науки.
Характеризуя дале отношеніе спеціальныхъ наукъ къ философіи, Авенаріусъ находитъ его двоякимъ: оно является какъ результатъ единства личности мыслителя и какъ результатъ единства цли, заключающейся въ только что упомянутой вспомогательной роли спеціальныхъ наукъ. Случайное значеніе перваго обстоятельства очевидно. И если намъ указываютъ на ‘философа’, занимающагося спеціальною наукой, то это не значитъ еще, что имется подтвержденіе сліянія данной науки съ философіей. Если логика, этика, эстетика и теперь еще разрабатываются ‘философами’, то это не значитъ еще, что науки эти по отношенію къ философіи имютъ такое же вспомогательное значеніе, какъ и естественныя науки, напримръ, совершенно выдлявшіяся изъ области философіи, или какъ психологія, съ каждымъ днемъ все боле и боле изъ нея выдляющаяся. Этимъ постепеннымъ пріобртеніемъ самостоятельности спеціальныхъ наукъ задачи философіи, какъ таковой, мало-по-малу свелись -къ тому, что философія сознательно отмежевала себ пониманіе всей совокупности вещей и противупоставила его пониманію отдльныхъ, спеціальныхъ областей. Можно сказать, резюмируя вышеуказанное, что философское пониманіе охватываетъ міръ абстрактною формой, общею всмъ -единичнымъ вещамъ, тогда какъ естественныя науки или естественно-научная космологія разсматриваетъ міръ, какъ единичную вещь, какъ конкретную форму, изъ которой вырабатывается философская абстракція.
Покончивъ съ этимъ вопросомъ, Авенаріусъ переходитъ къ изслдованію тхъ факторовъ, при посредств коихъ философія разршаетъ свою задачу — пониманіе общей совокупности вещей. Уже прежде было показано, что всякое пониманіе осуществляется при помощи двухъ элементовъ: извстнаго и общаго понятій, теперь предстоитъ разсмотрть, какимъ образомъ установлялось понятіе ‘извстнаго’ въ ход развитія научнаго мышленія.
‘Извстное’ получило свою роль въ процесс пониманія въ качеств привычнаго, традиціоннаго. Пока представленія отдльныхъ вещей являлись у насъ какъ безпрепятственно подводимыя подъ общія традиціонныя понятія, до тхъ поръ въ мышленіи не происходило еще того дифференцированія, которое возникло въ то время, когда стали замчать неподводимость нкоторыхъ единичныхъ представленій подъ эти понятія. Съ этого времени рядомъ съ традиціонными понятіями, считавшимися незыблемыми, выступаютъ измнчивыяпрогрессирующія понятія науки, которыя не опираются уже на привычку, какъ основаніе своей состоятельности, и въ поступательности своего Движенія ищутъ тотъ наибольшій результатъ, который можетъ быть достигнутъ соотвтственною затратой силъ.
Извстнымъ съ того времени начинаетъ считаться то, чмъ овладло сознаніе, что присутствуетъ въ сознаніи. Въ этомъ смысл, извстное — независимо отъ вопроса его происхожденія — всегда является какъ данное опытомъ, иначе говоря, оно всегда есть опытъ, совершаемый нами при томъ или иномъ состояніи сознанія, объектъ опыта признается при этомъ такимъ, какимъ онъ обртается въ сознаніи. Этими чертами характеризуется первобытный опытъ,— тотъ опытъ, въ которомъ еще неразличимо заключено какъ то, что внесено въ представленіе самимъ объектомъ, такъ и то, что вложено въ него субъектомъ, переживающимъ опытъ. Въ анимизм мы можемъ найти обильную иллюстрацію такого первобытнаго опыта, но обращикъ его дается и въ томъ воззрніи естествоиспытателя, который въ падающемъ камн усматриваетъ ‘силу’, повергающую камень на землю.
Различеніемъ того, что дйствительно дается опытомъ, отъ того, что влагается въ него мыслью субъекта, полагается основаніе различію научнаго опыта отъ опыта наивнаго. Научный опытъ, какъ оно и разумется само собою, и есть именно тотъ, который одинъ только долженъ стать содержаніемъ науки, достигшей высшаго пункта своего развитія. ‘Извстное’ съ этого момента перестаетъ уже приниматься такимъ, какимъ намъ даетъ его сознаніе. Теперь требуется уже, чтобы оно было дано научнымъ опытомъ и стало основаніемъ не наивнаго, а научнаго пониманія. Все, что не является въ объект, какъ данное, а прилагается мыслью переживающаго опытъ субъекта,— все это устраняется окончательно изъ сферы научнаго пониманія {Авенаріусъ указываетъ здсь тотъ фактъ, который К. Гёрингъ называетъ переходомъ пониманія въ знаніе.}.
Но что же именно такое не дается самимъ объектомъ, а влагается въ представленіе его субъектомъ? На этотъ вопросъ Авенаріусъ даетъ весьма опредленный отвтъ. Онъ обстоятельно разсматриваетъ одинъ за другимъ т роды апперцепціи, которые антропоморфизируютъ мышленіе, вводятъ въ представленія такіе элементы, которые въ извстной степени искажаютъ объекты извстною долей человкоуподобленія ихъ. Авенаріусъ различаетъ три рода такихъ антропоморфическихъ апперцепцій: миологическія, антропологическія и тимематологическія. Миологическія апперцепціи переносятъ въ представленіе предметовъ вс т общія свойства, которыми характеризуется весь человкъ,— вс т формы, въ которыхъ выражается человческое ‘я’, антропологическія — захватываютъ только сферу чувствованій, а тимематологическія — вносятъ извстныя формы нашего разсудка, причинность, субстанціальность. Такимъ образомъ, въ каждой изъ этихъ трехъ апперцепцій мы имемъ дло съ нкоторымъ придаткомъ къ совокупности объективныхъ данныхъ: человческая душа является такимъ придаткомъ въ первомъ случа, человческое чувство — во второмъ и человческая, такъ называемая, ‘форма мышленія’ — въ третьемъ.
Чмъ боле подымается мышленіе до высоты научнаго значенія, тмъ ршительне исключаетъ оно, какъ и было показано выше, все то, что не заключается въ данныхъ объектахъ. Въ настоящее время очищеніе отъ миологической примси подходитъ почти къ концу, очищеніе отъ примсей антропологическихъ по меньшей мр намчено, тогда какъ вопросъ объ апріорныхъ формахъ мышленія, какъ тимематологической примси, которая, въ свою очередь, также должна быть удалена для установленія чистаго опыта,— этотъ вопросъ, какъ утверждаетъ Авенаріусъ, не былъ даже и поставленъ. ‘Постановка эта и, вмст съ тмъ, оправданіе ея, обоснованное на развитіи самого мышленія, длается здсь, — говоритъ Авенаріусъ,— въ первый разъ’.
Установленіемъ понятія ‘чистаго опыта’ опредляются границы научнаго пониманія, которое теперь разъ навсегда устраняетъ отъ себя всю сферу пониманія наивнаго, никогда не могшаго войти въ какія бы то ни, было опредленныя границы, такъ какъ хваталось, какъ за орудіе пониманія, за все то, что считалось имъ извстнымъ, т.-е., какъ мы знаемъ уже изъ предшествовавшаго, все то, что было ему привычно, что обрталось готовымъ въ сознаніи, благодаря традиціи или иной случайности.
Остается прибавить, что и понятіе чистаго опыта также обусловлено принципомъ наименьшей траты силъ, такъ какъ исключить изъ мышленія о данномъ все то, что въ немъ не заключается, значитъ воздержаться отъ затраты на это мышленіе той доли силъ, которая самимъ предметомъ не требуется.
Покончивъ съ уясненіемъ понятія чистаго опыта, Авенаріусъ переходитъ къ вопросу о томъ, каковъ долженъ быть тотъ методическій пріемъ, при помощи котораго она можетъ разсчитывать охватить свой объектъ (т.-е., выражаясь кратко, логическую совокупность существующаго), однимъ, на чистомъ опыт зиждущемся, понятіи.
По что именно должна считать философія своимъ объектомъ? Какимъ образомъ установитъ она понятіе этого объекта? Очевидно, что первою заботой ея должно быть правильное, методическое установленіе этого понятія, или, говоря иначе, умнье добывать для себя дйствительно существующіе объекты.
На первомъ план здсь, несомннно, стоитъ наблюденіе, вс естественно-научные методы суть методы наблюденія. Посредствомъ ихъ не только констатируется наличность предмета, но и, кром того, предметъ этотъ опредляется по отношенію его свойства или по содержанію. Эти методы приложимы только къ единичнымъ объектамъ и, слдовательно, составляютъ достояніе отдльныхъ или спеціальныхъ наукъ.
Но,— продолжаетъ дале Авенаріусъ,— мы уже видли, что философія не можетъ существовать въ смысл отдльной спеціальной науки, такъ какъ намъ извстно уже, что при дифференцированіи научнаго изслдованія на долю философіи выпала не та или эта спеціальная область, а нкоторая отвлеченная общность всхъ областей. Отдльныя эти области по отношенію къ философіи занимаютъ, какъ мы уже знаемъ, положеніе вспомогательное и посредствомъ своихъ методовъ доставляютъ философіи потребные ей объекты. Ихъ методы суть методы наблюденія, совершенно неприложимые, какъ то явствуетъ изъ предъидущаго, къ философіи.
Извстно, однако же, что методы наблюденія нельзя считать единственными путями, слдуя которымъ естественныя науки достигаютъ до своихъ объектовъ. Такъ какъ всякое наблюденіе неизбжно является ограниченнымъ разными физическими — соотвтственно: физіологическими — и психологическими моментами, то и приходится пополнять его боле раціональными пріемами, а именно: заключеніемъ отъ извстнаго къ неизвстному.
Можно было предполагать, что пріемъ заключенія отъ извстнаго къ неизвстному станетъ если и не исключительно-философскимъ, то, по крайней мр, общимъ для философіи и естественныхъ наукъ. И въ самомъ дл, въ этомъ направленіи шли лучшія надежды тхъ, которые не замтили неприложимость этого пріема къ философскимъ вопросамъ.
Прежде всего, затруднительно было опредлить тотъ пунктъ, къ которому пріемъ этотъ могъ бы оказаться приложимымъ. Мы знаемъ уже, что пользованіе ‘извстнымъ’ въ научномъ мышленіи подлежитъ ограниченію, стремящемуся свести ‘извстное’ въ границы даннаго чистымъ опытомъ. По камень преткновенія для философіи на этомъ пункт заключается въ томъ, что понятіе чистаго опыта еще предстоитъ выработать.
Притомъ же, указаніемъ на это препятствіе еще не все сказано. Гораздо важне то обстоятельство, что если бы философія и смогла бы, наконецъ, найти ту точку опоры, на которой она имла бы возможность утвердить рычагъ своихъ заключеній, то трудъ этотъ остался бы, все же-таки, безъ всякихъ результатовъ. Дло въ томъ, что предметы и явленія, констатируемые естественными науками при посредств заключенія, всегда однородны съ тми, отъ которыхъ длаемо было это заключеніе. Различіе предметовъ всегда иметъ или специфическое, или пространственное, или временное значеніе. Другими словами, неизвстное, о которомъ длается заключеніе, подпадаетъ подъ то же понятіе, что и извстное, служившее основою заключенія. Такъ, напримръ, если изъ наблюденій надъ движеніемъ какой-нибудь планеты я, согласно закону параллелограмма силъ, заключаю о присутствіи центральнаго тла, къ которому планета тяготетъ, то, очевидно, констатированное поимъ заключеніемъ тло подводится подъ понятіе тла, а его движеніе — ~поцъ понятіе движенія. Для естествознанія случай этотъ, представляя значеніе извстной проблемы, можетъ имть важное значеніе, но для философіи открытіе центральнаго тла могло бы только тогда стать событіемъ, когда можно было бы утверждать, что этимъ путемъ получилось вполн новое для опредленія бытія понятіе. Нечего и говорить, однако же, что ничто новое этимъ путемъ не получается и что только посредствомъ наблюденія и опыта обогащается имъ естествознаніе. Такимъ образомъ, нельзя сомнваться въ томъ, что пріемъ заключенія отъ извстнаго къ неизвстному не можетъ дать для философіи никакихъ результатовъ.
Точно также,— говоритъ дале Авенаріусъ,— философія не обогатилась бы никакими результатами, если бы пыталась восходить все къ боле и Хюле общимъ понятіямъ. Все, что бы мы ни добыли заключеніемъ, всегда и неизбжно подведется подъ готовыя уже понятія, объемъ этихъ понятій увеличится, но высота пониманія чрезъ то не измнится, такъ какъ она исключительно зависитъ отъ высоты отвлеченія того понятія, подъ которое подводится данное представленіе, и ни отъ чего другаго.
Быть можетъ,— не безъ ироніи замчаетъ Авенаріусъ въ заключеніе своего разсужденія о значеніи для философіи пріема заключенія отъ извстнаго къ неизвстному,— быть можетъ, безрезультатность усилій на этомъ пути оставляетъ для философіи боле плодотворное приложеніе этого пріема предлахъ долженствуемаго быть установленнымъ ею чистаго опыта?
Но и въ этомъ направленіи нтъ никакой надежды на успхъ. Чистый опытъ, вдь, отличается отъ опыта обыденнаго не плюсомъ, а минусомъ, чистый опытъ заключаетъ въ себ то же, что и обыденный, за исключеніемъ тхъ добавленій, которыя прилагаются къ нему субъектомъ и которыя совсмъ ужь не годятся для обоснованія на нихъ какого бы то ни было заключенія. Исторія вполн подтверждаетъ эту истину: она даетъ минный рядъ попытокъ, приведшихъ къ олицетвореніямъ, а не реальностямъ,— формамъ, а не къ содержанію,— тавтологіямъ, а не новымъ понятіямъ. Такимъ образомъ, ни одна изъ этихъ попытокъ не можетъ служить для насъ имющимъ значеніе прецедентомъ.
Ране уже было замчено, что первою задачей, предлежащею теперь философіи, является выработка понятія чистаго опыта. Не теряя изъ вида эту задачу, Авенаріусъ обращаетъ сперва вниманіе на то, что и въ прежнія времена философія, рядомъ съ попытками заключеній отъ извстнаго ть неизвстному, преимущественно заботилась объ установленіи понятія о такомъ опыт, который, сообразно степени развитія научнаго мышленія въ данное время, могъ считаться или близкимъ къ чистому, или совершенно чистымъ.
Характеръ изслдованій въ этомъ направленіи былъ, какъ извстно, критическій, а потому можетъ показаться, что критическій методъ и есть именно тотъ, при помощи котораго вырабатывается понятіе чистаго опыта. Нтъ сомннія, что методъ этотъ является здсь необходимымъ, но только не боле, какъ подготовительный. Недостаточность критики для установленія чистаго опыта доказалъ уже величайшій критическій философъ Бантъ, его Критика чистаго разума прерывается именно на томъ пункт, въ которомъ она могла бы перейти въ критику чистаго опыта. Такая критика не должна была бы довольствоваться раскрытіемъ примсей къ тому, что принималось за чистый опытъ, но должна была бы еще рядомъ съ критическимъ анализомъ выдвинуть впередъ и другой пріемъ, при посредств котораго сдлалось бы возможно положительное примненіе отрицательныхъ результатовъ критики. Этотъ пріемъ, какъ оно и очевидно, только и можетъ быть устраненіемъ (элиминаціей) всего того, что въ опыт является добавленіемъ или примсью. Методъ устраненія, или элиминаціонный, является, какъ видно изъ этого, собственно философскимъ методомъ. Этотметодъ, какъ замчаетъ Авенаріусъ, и примнялся во всхъ предшествовавшихъ разсужденіяхъ. Веденныя согласно принципу наименьшей траты силъ, они инстинктивно подчинялись методу элиминаціи, хотя онъ былъ сформулированъ только теперь, посл цлаго ряда случаевъ, въ которыхъ уже имло мсто его приложеніе.
Заканчивая изслдованіе вопроса о метод философіи, Авенаріусъ считаетъ нужнымъ добавить, что если въ предшествовавшемъ изложеніи элиминаціонный методъ и представленъ какъ методъ собственно философскій, то изъ этого не слдуетъ еще заключать, что его должно считать методомъ исключительно философскимъ. И естественныя науки также не чужды забот объ очищеніи своихъ, изъ опыта добытыхъ, понятій. Если философія занята очищеніемъ тхъ данныхъ, которыя составляютъ ея содержаніе, то длаетъ она это не какъ философія, а какъ научное мышленіе. Философія отличается отъ спеціальныхъ наукъ не своимъ методомъ, но исключительно только своимъ объектомъ — понятіями охватываемою совокупностью даннаго. Различіе между философскимъ и естественно-научнымъ мышленіемъ можетъ имть, какъ видно изъ этого, не только относительное, но и произвольное значеніе, оправдываемое разв въ историческомъ отношеніи, и методъ элиминаціи принадлежитъ несомннно въ такой же мр естественнымъ наукамъ, какъ и философіи, которая получаетъ въ свое вдніе содержаніе естественныхъ наукъ, ими уже очищенное.
Въ заключеніе всего этого разсужденія можно сказать, что если философія, т.-е. мышленіе, направленное на изученіе общей совокупности всего существующаго, и перестаетъ быть наукой въ обычномъ значеніи этого слова, то она остается, все же-таки, научнымъ мышленіемъ. Во всемъ предшествующемъ разсужденіи о ней въ иномъ смысл не было и рчи.
Корень философіи, ея задачи и методъ составляютъ содержаніе первыхъ трехъ, разсмотрнныхъ уже нами отдловъ сочиненія Авенаріуса, укладу философіи посвященъ четвертый и послдній отдлъ, ознакомленіемъ съ которымъ мы теперь займемся.
Первымъ вопросомъ здсь является анализъ тхъ опытныхъ понятій, которыя являются данными, выработанными естествознаніемъ, и отдленіе въ этихъ понятіяхъ элементовъ, соотвтствующихъ требованіямъ чистаго опыта, отъ внесенныхъ въ нихъ субъектомъ примсей.
Мы знаемъ,— говоритъ Авенаріусъ,— что естественныя науки разсматриваютъ все существующее какъ совокупность атомовъ, движимыхъ силою и по необходимости взаимно воздйствующихъ другъ на друга.
Отдлимъ въ этомъ понятіи примсь отъ того, что соотвтствуетъ въ немъ чистому опыту, и воспользуемся полученнымъ остаткомъ для образованія намченнаго нами высшаго понятія.
Результатъ этого изслдованія отчасти уже предвосхищенъ нами и въ нкоторой степени не чуждъ въ настоящее время неотсталой наук.
Прежде всего, мы ставимъ слдующій вопросъ: дана ли сила въ чистомъ опыт, какъ нчто движущее? Никакое наблюденіе движущейся вещи,— отвчаемъ мы,— не дало возможности воспринять силу, и тотъ единственный случай, когда мы ее воспринимаемъ, относится не къ движенію, а къ нашему ощущенію силы. Ощущеніе это является всегда какъ сопутствующее движенію нашихъ членовъ, а не какъ чувство, причиняющее это движеніе. Но если порядокъ этотъ и былъ бы обратный, то и тогда никакой опытъ въ свт не могъ бы указать той точки, съ которой ощущаемая сила воздйствуетъ на мускулы. Мы не испытываемъ такого процесса, а потому и не имемъ о немъ никакого представленія. Ощущеніе силы и мускульное движеніе совершенно разнородны, и поэтому нтъ никакой возможности заключить отъ одного къ другому, предполагая найти въ этомъ заключеніи состоятельную замну опыта.
Не испытывая ощущенія силы, какъ чего-то движущаго, мы точно также не испытываемъ и необходимости этого движенія. Вслдъ за силой падаетъ и необходимость, такъ какъ сила есть нчто принуждающее, а необходимость — самое принужденіе. Мы испытываемъ только одно — послдовательность этихъ явленій, принужденія же или произвола мы вовсе не испытываемъ,
Поскольку представленіе причинности,— продолжаетъ Авенаріусъ,— требуетъ силы, необходимости и принужденія, какъ составныхъ частей послдовательности явленій, постольку разомъ падаетъ и причинность. Если принужденіе въ указанной выше комбинаціи необходимо въ смысл ‘причины’, то придется признать, что представленіе это возникло въ данномъ случа совершенно аналогично тмъ представленіямъ, которыя связываются съ деревьями, камнями, раковинами и т. п. предметами у фетишистовъ. Основной моментъ здсь — пониманіе, но и въ томъ, и въ другомъ случа пониманіе это иметъ характеръ наивный, антропопатическій. Различіе обоихъ случаевъ — чисто-количественное, отнюдь не качественное.
Подведя итогъ разужденію, посредствомъ котораго были устранены (элиминированы) ‘сила’ и ‘причинность’, Авенаріусъ считаетъ нужнымъ замтить, что устранены он были постольку, поскольку въ нихъ были открыты антропопатическія апперцепціи, а никакъ не въ отношеніи выражаемаго ими эмпирическаго отношенія между двумя и боле предметами. Причинность не перестанетъ означать непрерывность въ ход всего совершающагося, и въ этомъ значеніи находитъ для себя полное оправданіе.
Съ точки зрнія принципа наименьшей траты силъ причинность означаетъ соотношенія двухъ моментовъ, одинъ изъ которыхъ можетъ мыслиться какъ цль, а другой — какъ средство. На этомъ основаніи самый принципъ можно бы назвать ‘принципомъ наименьшей затраты средствъ’, какъ то и было уже сдлано Цёльнеромъ.
‘Сила’ и ‘причинность’ останутся, наконецъ, и какъ такія краткій формулы или сжатыя выраженія, безъ которыхъ пока еще нельзя обойтись.
Теперь предстоитъ изслдовать понятіе ‘субстанціи’ и ршить вопрос о томъ, въ какомъ смысл она должна быть устранена и въ какомъ — сохранена.
Для удовлетворительнаго ршенія этого вопроса Авенаріусъ считаетъ нужнымъ предварительно бросить бглый взглядъ на соотношеніе между развитіемъ мышленія и развитіемъ языка.
Первоначальныя воспріятія, обозначаемыя нашею рчью,— говоритъ онъ,— содержатъ предметъ какъ сложное единство, многоразличіе котораго остается еще несознаннымъ. Все боле и боле развивающаяся у человка способность различенія разлагаетъ мало-по-малу, при сильномъ вліяніи развитія рчи, это пёрвоначальное единство, по немедленно же вслдъ затмъ опять возстановляетъ его въ качеств новаго единства высшаго(рода: различныя свойства и движенія предмета теперь уже различаются и при посредств названій, относительно изолируемыхъ, вновь притягиваются къ первоначальной единиц (сохраненной опять-таки языкомъ), какъ къ своему подлежащему въ форм сказуемыхъ.
Такимъ образомъ, первоначальная цльная вещь противупоставляется ея же собственнымъ свойствамъ, а это отношеніе вслдъ затмъ, снова подъ вліяніемъ языка, является уже антропоморфизированнымъ, т.-е. вещь представляется уже дятельною, подвижною, обладающею и претерпвающею. Само собою разумется, что это новое понятіе захватываетъ не мало элементовъ, противорчащихъ иде чистаго опыта, но дальнйшее его развитіе не только не очищаетъ его отъ этой примси, но производитъ еще такія въ немъ перемны, которыя только осложняютъ и затрудняютъ задачу критической работы, которая рано или поздно должна наступить.
Значеніе понятія вещи, противупоставленной ея свойствамъ, явно измнчивымъ и преходящимъ, приподымаетъ значеніе вещи, остававшейся, какъ-то подтверждалось сохраненіемъ ея названія, неизмнною. ‘Вещь’ становится все самостоятельне и независиме и наступаетъ время, когда на нее начинаютъ смотрть какъ на существенное или дйствительно сущее, какъ на устой измнчивыхъ свойствъ и незыблемую основу этой ихъ измнчивости.
Отсюда до понятія субстанціи — одинъ шагъ. И какъ только устойчивость, неизмнность вещи была возведена до абсолютности, міръ распался на два класса существованій: на субстанціи дйствительныя, не уничтожаемыя и въ себ существующія, и акциденціи, которыя разсматривались какъ измнчивыя и не могущія существовать въ себ, т.-е. вн связи съ субстанціями.
Но что же такое субстанція? Ране, чмъ мы дадимъ окончательный отвтъ на этотъ вопросъ,— говоритъ Авенаріусъ,— должно намъ разсмотрть еще одинъ моментъ въ развитіи этого понятія.
Если мы желаемъ констатировать какое-нибудь измненіе, то необходимымъ для того условіемъ является такое относительное постоянство измнившагося нчто, которое дало бы намъ возможность признать его за прежнее при новомъ наблюденіи. Если условіе это не иметъ мста, то новое наблюденіе, встрчая полное измненіе прежде извстнаго намъ предмета, иметъ уже передъ собою нчто совершенно новое и не можетъ поэтому найти основаніе для констатированія происшедшаго измненія. Изъ этого видно, что воспріятіе измненія требуетъ отнесенія измняющагося къ неизмняющемуся, точно также какъ для воспріятія движенія, всегда равнозначущаго измненію, требуется отнесеніе его къ чему-либо неподвижному.
Когда развитіе языка сдлало возможнымъ противупоставленіе вещи ея собственнымъ свойствамъ, тогда стало возможнымъ относить измняемость свойства къ неизмняемости самой вещи и, слдовательно, констатировать фактъ измняемости. Такимъ образомъ, въ представленіи вещи былъ созданъ устойчивый пунктъ, по которому и устанавливалось представленіе о совершившихся измненіяхъ. Вмст съ развитіемъ воспріимчивости къ этимъ измненіямъ росло пропорціонально и сознаніе устойчивости, приписываемой неизмняющемуся пункту, получившему названіе субстанціи. Когда измняемость стали считать абсолютностью, тогда и устойчивость, неизмняемость субстанціи также получила абсолютное значеніе.
И такъ, — говоритъ Авенаріусъ,— субстанція есть психологически-необходимое вспомогательное понятіе, служащее установленію представленія объ абсолютной измнчивости, точно также какъ понятіе вещи служитъ выработк представленія объ измнчивости относительной. Изъ этого видно, что понятіе субстанціи не подлежитъ устраненію изъ сферы мышленія, но оно должно быть необходимо устранено, какъ соотвтствующее объективно-реальному нчто, въ дйствительности совсмъ не существующему.
Чтобы относительно опредлить значеніе понятія субстанціи въ мышленіе, Авенаріусъ ставитъ теперь вопросъ о томъ, какова роль субстанція по отношенію къ пониманію.
Противуположность, въ которую была поставлена субстанція къ ея акциденціямъ, является двоякою: субстанція разсматривается какъ постоянное среди измненій и какъ основа всего отъ нея зависимаго. Въ смысл постояннаго нчто субстанція является скоре какъ вспомогательное орудіе для установки представленія измняемости, нежели пособіемъ для пониманія этой измняемости. Значеніе ея для пониманія надо искать, слдовательно, не здсь.
Субстанція, какъ основа всего отъ нея зависимаго, есть продуктъ весьма продолжительнаго развитія,— развитія, совершавшагося въ смысл ослабленія первоначальной, вполн антропоморфической апперцепціи, постепенно поддававшейся вліянію роста научнаго мышленія. Согласно смыслу только что указанной апперцепціи, соотношенія между субстанціей и акциденціями установились сперва совершенно по образу и подобію отношеній между нашимъ ‘я’ и его дйствіями. Понятія субстанціальности и причинности являются въ этомъ пункт совершенно слитыми.
Это, порожденное наивною апперцепціей, наивное пониманіе еще живо и по настоящее время. Возникшее подъ вліяніемъ развитія рчи и рчью же сохраненное, пониманіе это стало привычнымъ. И теперь еще продолжаютъ за воспринимаемымъ нчто искать скрытое, какъ основу, которая проявляетъ себя въ этомъ воспринимаемомъ. И теперь еще держатся того мннія, что, помимо скрытой отъ насъ субстанціи, ничто вн насъ существующее не можетъ быть понято. Все это показываетъ, до какой степени глубоко коренится въ мышленіи эта привычка и какъ легко еще и теперь принимать привычное за понятое.
Но какъ бы ни цнило современное мышленіе это привычкою усвоенное понятіе, все же-таки, дальнйшее развитіе научнаго мышленія должно будетъ, согласно принципу наименьшей траты силъ, мало-по-малу устранить его, такъ какъ понятіе субстанціи явно приноситъ боле вреда, чмъ пользы. Для подтвержденія этой мысли слдуетъ не упускать изъ вида главные моменты въ ход новйшаго развитія соотношеній вещей къ ея свойствамъ.
Рано или поздно долженъ былъ наступить моментъ, когда пришлось уразумть, что предполагаемыя свойства вещей были ощущеніями воспринимающаго субъекта. Съ этого времени свойства вещей перестали считаться неотдлимою принадлежностью этихъ вещей, освободясь отъ первоначальной отъ нихъ зависимости, сами же вещи были поставлены въ идеалистическое отношеніе къ ощущающему субъекту. Вслдствіе этого образовалось различіе между вещью, какъ она представлялась субъекту, и вещью, какъ она была ‘въ себ’ (an sich).
Это открытіе ‘вещи въ себ’ оказало воздйствіе и на развитіе понятія субстанціи. Различеніе вещи ‘въ себ’ и вещи ‘для насъ’ основывалось на старинной апперцепціи, приписывавшей вещамъ энергію, воздйствующую на другіе субъекты. Но тотъ же анализъ, который привелъ къ открытію ‘вещи въ себ’, показалъ, что и энергія вещи была обусловлена апперцепціей, точно такъ же, какъ субстанція. Субстанція и ея энергія вслдствіе этого получили двойственное значеніе: во первыхъ, какъ вещь въ себ и ея реальное воздйствіе на субъектъ и, во-вторыхъ, какъ субстанція и причинность въ чисто-субъективномъ смысл. Когда же это двойственное существованіе породило сознаніе заключающагося въ немъ противорчія, а, вмст съ тмъ, и невозможность разршенія этого противорчія съ той же прежней точки зрнія, тогда образовалось убжденіе въ неразршимости этого противорчія,— неразршимости, основывающейся на самой природ человческаго мышленія.
Не слдуетъ забывать, однако же, что мышленіе наше не находится въ безусловной зависимости отъ нашей рчи. Съумвъ освободиться отъ этой пагубной зависимости, мы создадимъ возможность разршенія и указаннаго противорчія. Намъ нужно только уразумть, что понятіе субстанціи коренится въ условіяхъ развитія языка, а не въ области, вн насъ существующей.
И въ настоящее время еще, — заканчивая свое разсужденіе, говоритъ Авенаріусъ,— томится философъ надъ задачею Данаидъ — познаніемъ объективной сущности ‘вещи въ себ’, измряя при этомъ ея познаваемостью или, соотносительно, непознаваемостью границы своего познаванія. Громада духовной силы и добросовстной работы расточается на метафизическое опредленіе объективированнаго понятія,— на отысканіе аріадниной нити для выхода изъ лабиринта, существующаго только въ мысли самого ищущаго.
Предшествующія разсужденія показали,— говоритъ дале Авенаріусъ,— что понятіе субстанціи можетъ быть устранено изъ нашего міроразумнія и что существуетъ весьма большое вроятіе, что оно должно устраниться при нормальномъ ход умственнаго развитія. Принимая все это во вниманіе, мы должны теперь считать его уже устраненнымъ. Затмъ остается только опредлить отношеніе движенія къ ощущенію и разсмотрть нкоторые второстепенные, соотносящіеся сюда, вопросы и такимъ образомъ исчерпать содержаніе и этой послдней части резюмированнаго нами изслдованія Авенаріуса. Выраженный самыми общими чертами, окончательный результатъ его заключается въ томъ, что все существующее мыслится по содержанію своему какъ ощущеніе, по форм — какъ движеніе. Авенаріусъ не говоритъ, что все существующее сводится къ ощущенію и движенію или, еще мене, есть ощущеніе и движеніе, но только что оно мыслится такимъ образомъ. Онъ остается вренъ поставленному имъ въ самомъ начал его сочиненія опредленію философіи, какъ мышленія о мір, согласно принципу наименьшей траты силъ, и, охраняя себя отъ уклоненія въ метафизическія изысканія, не высказывается о существующемъ (о бытіи), а говоритъ только о томъ, какъ оно нами мыслится. По этой же причин и вопросъ о сведеніи обоихъ выставленныхъ имъ понятій къ высшему единству одного всеобъемлющаго понятія онъ считаетъ метафизическимъ и оставляетъ открытымъ.