Четыре месяца в Мадриде, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1888 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 76 минут(ы)

ЧЕТЫРЕ МСЯЦА ВЪ МАДРИД.

I.
Первыя впечатлнія.

Сіерра Гвадарама и мадридскій климатъ.— Пульмоніи.— Lavaderos’ы и прачки.— Счастливый донъ Базиліо.— Злоключенія туриста.— Таможни и гиды.— Легальный разбой.— Отели и пансіоны.

Когда я впервые подъзжалъ къ Мадриду изъ Сарагоссы, мои спутники, узнавъ во мн иностранца, наперерывъ расхваливали неописуемыя прелести кастильской столицы. Куда длась ихъ мрачная важность и меланхолическая кастильская задумчивость! Одинъ изъ нихъ, свшій къ намъ въ Сигуэнц, оказался ‘европейцемъ въ полномъ смысл слова’, по его собственному выраженію. Вс права его на это званіе ограничивались, впрочемъ, отдаленнымъ знакомствомъ съ французскимъ языкомъ и двухмсячнымъ пребываніемъ въ Париж, гд ‘европеецъ’ занимался спеціально легкомысленнымъ поведеніемъ. Онъ весьма краснорчиво объяснялъ мн, что на всемъ земномъ шар есть только два мста, гд порядочному человку жить можно,— это, разумется, Парижъ и Мадридъ. ‘Хотя,— совершенно искренно прибавлялъ онъ,— разумется, Парижу далеко до Мадрида’. Я выразилъ было робкое сомнніе въ преимуществахъ города Филиппа II, но это разомъ возмутило всхъ сосдей.

— Да знаете ли вы, что если бы у васъ было даже нсколько милліоновъ песетъ {Песета — испанская монета, цнностью во франкъ съ незначительной дробью.}, то и т вы можете истратить, ни куда не вызжая изъ Мадрита. Вотъ!

— Въ древности, говорятъ, былъ Римъ,— нравоучительно замтилъ мн необыкновенно глубокомысленный господинъ, до сихъ поръ сосредоточенно сосавшій свою сигару.— Ну, а теперь есть Мадридъ.

— Вы въ Мадрид можете достать все! Что бы вы только ни подумали, въ Мадрид непремнно найдется.

— А мадридскія женщины! Видали ли вы когда-нибудь настоящихъ испанокъ, настоящихъ?

— Нтъ, не видалъ.

И я засмялся. Спутники, расписывая свой Мадридъ, накидывались на меня съ комическимъ азартомъ.

— Ну, такъ васъ ожидаетъ высокое наслажденіе. Вы должны приготовиться къ этому.

— Есть ли гд-нибудь что-нибудь подобное — Буэнъ-Ретиро, Прадо… А наша Пуэрта дель Соль?

— А театръ? Гд вы услышите Мазини?— въ Мадрид!

Я было скромно замтилъ, что еще недавно я слышалъ Мазини въ маленькомъ итальянскомъ город Терамо, гд онъ плъ на ‘фіер’ {Фіера — ярмарка, праздничный сезонъ итальянскихъ городовъ, открывающихъ въ это время двери своихъ оперныхъ театровъ.}.

— Это другой Мазини, нашъ не подетъ туда,— съ глубокимъ убжденіемъ проговорилъ мой сосдъ.— Зачмъ Мазини здить въ Терамо, когда онъ можетъ пть, никуда не вызжая изъ Мадрида?

— Но онъ и у насъ плъ! И еще въ свое лучшее время.

— Гд это у васъ?— брезгливо уронилъ мой сосдъ слва.

— Въ Петербург.

Я думаю, что если бы я выстрлилъ изъ внезапно оказавшейся въ вагон пушки, мои спутники не были бы такъ изумлены.

Насталъ моментъ полнаго недоумнія. Вс начали переглядываться, очевидно, Петербургъ былъ выше пониманія моей аудиторіи. Когда они пришла въ себя, туристы завели споръ, гд именно Петербургъ. Нкоторые знали даже, что Petersburgo находится гд-то въ Россіи, но путались: одни на томъ, что это одно и то же, что Москва, другіе же шли дальше и говорили, что Петербургъ собственно есть столица Москвы. Большинство, впрочемъ, безмолвствовало ‘недоумнно’. Скоро вс недоразумнія разъяснились весьма просто.

— Вотъ вы услышите нашего Мазини, а не того, что плъ въ Азіи,— нашъ въ Азію не подетъ. Что нашему Мазини длать въ Азіи, когда онъ хорошо зарабатываетъ и у насъ?

— Вы знаете, что онъ зарабатываетъ столько же, сколько и Луисъ Мазантини {Луисъ Мазантини — ‘первая шпага’ Испаніи, знаменитый тореро. Въ устахъ испанца такое сравненіе — величайшая похвала ди Мазини.}?

— Я вспомнилъ!— отозвался вдругъ изъ угла глубокомысленный господинъ, съ видимымъ сожалніемъ отрываясь отъ своей сигары.— Я вспомнилъ! Да, Петербургъ есть точно… онъ существуетъ. Сеньоръ,— указалъ онъ на меня,— совершенно правъ. Petersburgo, кабальеро, это то же самое, что и Berlino. Гд-то, знаете, на свер. Тамъ, знаете, за Пиренеями.

— И вы оттуда именно и пріхали, чтобы только посмотрть на Мадридъ?

— Да.

Большаго удовольствія я не могъ доставить моимъ спутникамъ.

— Вотъ видите ли!— побдоносно оглянулся ‘европеецъ’,— я вамъ говорилъ, что нтъ ничего на свт лучше Мадрида. Сеньоръ кабальеро изъ самой глубокой Азіи пріхалъ, чтобы только полюбоваться на него.

— А сколько бы понадобилось мн мсяцевъ, чтобы дохать до Petersburgo?

— Дней шесть.

— Только? Я думалъ больше. Разв и тамъ у васъ есть желзныя дороги?

И въ голос его послышалось нкоторое разочарованіе.

— Русскіе вообще храбрые люди!— ни съ того, ни съ сего заключилъ одинъ изъ сидвшихъ, съ видомъ человка, не разъ побывавшаго въ Россіи и отлично насъ знающаго.

Мадридъ становился все ближе и ближе. Какая пустыня замкнула своею безотрадною сушью этотъ ‘Испанскій Римъ’! Нчто подобное вокругъ настоящаго Рима и Константинополя. Только кастильская — еще угрюме, ужасне, голе, уныле, однообразне и я не знаю, какое прилагательное прибрать еще. Не на чемъ ршительно остановиться взгляду. Красноватые оттнки глины, да золотистый налетъ песку. Обнаженная земля тянется во вс стороны и только съ свера облегла ее своими снговыми вершинами мрачная Гвадарама. Она одна красить эту словно самимъ небомъ сожженную степь. Крутые синіе хребты Сіерры подъ снговыми шапками кажутся еще круче, еще величаве, потому что отъ нихъ къ этой пустынной равнин не идутъ предгорія.

Какъ колокольни испанскихъ соборовъ, Гвадарама поднимается разомъ, не зная кругомъ соперниковъ. Ни одинъ холмъ не стремится дорости до нея. Солнце, бывшее уже высоко, обливало яркимъ свтомъ снговые внцы Сіерры. Вся она привольно раскинулась по кастильской глади, отдливъ грезящую еще маврами Сеговію отъ созданнаго, но королевскому повелнію, оффиціально-пошлаго и банальнаго, какъ казенная бумага, Мадрида.

Поэтическій Хенаресъ, еще слдовавшій за нами, точно испугался холоднаго дыханія этихъ горъ. Онъ совсмъ забился въ темную трещину и робко скользить въ ней, нигд не показываясь наружу. А Гвадарама уже чувствуется. Какія-то ледяныя струйки въ воздух. Становится холодно. Спутники мои кутаются въ плащи по самый носъ, стараясь дышать сквозь сукно. Сіерр Гвадарам Мадридъ именно и обязанъ своимъ ужаснымъ климатомъ. Не даромъ здсь говорятъ:

El aire de Madrid es tan sutil

Que mata а’un hombre

Y no apaga a un candil,

т.-е. втеръ Мадрида такъ нженъ, что, убивая человка, не погаситъ свчи. Глубокомысленный господинъ первый прервалъ молчаніе.

— Однако, сегодня надо беречься. Сегодня слишкомъ чувствительно дыханіе Гвадарамы! Совтую и вамъ, — обратился онъ ко мн,— закрыть ротъ и дышать осторожне.

Климатъ Мадрида дйствительно одинъ изъ самыхъ страшныхъ, какіе я только знаю. Лтомъ это нестерпимый адъ. Съ его пекломъ можетъ сравняться лишь жара безводныхъ пустынь Аравіи, зимой, весной и осенью здсь выдаются жаркіе дни, но за то и холода бываютъ такіе, что, напримръ, часовые передъ королевскимъ дворцомъ умираютъ на своемъ посту подъ тмъ же мертвящимъ дыханіемъ Гвадарамы. Поэтому, когда эти горы ‘начинаютъ дышать’, часовыхъ смняютъ каждыя пять минутъ. Въ жаркій полдень — въ март, напримръ, когда въ Андалузіи розы одуряютъ васъ своимъ благоуханіемъ, а отъ аромата лилій кровь приливаетъ съ вискамъ — въ Мадрид вышли вы, разумется, въ одномъ сюртук, возвращаетесь назадъ — леденящія струйки Сіерры уже пронизываютъ воздухъ, захватывая васъ врасплохъ, и пульмонія готова. А грудныя болзни (pulmonia) здсь ужасны въ полномъ смысл слова. Вопервыхъ, испанскіе врачи мало чмъ отличаются отъ классическихъ докторовъ времени Жиль Блаза де Сантильяна, а, во-вторыхъ, ходъ болзней, особенно легочныхъ, здсь до того быстръ, что совладать съ ними — вн человческой мудрости. Недаромъ кастильцы эту Гвадарамму называютъ палачомъ. Въ одномъ Мадрид она ежегодно сводить въ могилу тысячи людей. Воздухъ здсь сухъ, дышется въ немъ тяжело, и въ хорошее время онъ насквозь проникаетъ васъ такъ, что постоянно чувствуется какой-то зудъ въ легкихъ, точно хочется кашлять. Мадридъ — ‘девять мсяцевъ зимы и три мсяца ада’,— говорятъ кастильцы, и Филиппу II вовсе не длаетъ чести избраніе этого пункта для сооруженія столицы великаго (въ т времена) государства. До чего быстро гибнуть здсь люди, примровъ искать не долго. На другой день посл моего прізда молодая и прекрасная герцогиня де ла Toppe, въ одну секунду пробжавъ отъ театра до своей кареты, простудилась, а черезъ день она уже была на стол. Въ тотъ же день умеръ генералъ Забаль, болвшій только пять часовъ. Прибавьте къ этому отсутствіе сколько-нибудь сносныхъ печей въ домахъ, гд въ окнахъ и дверяхъ, часто обращенныхъ къ Гвадарам, вы увидите щели въ палецъ, никого не затрудняющія. Полное отсутствіе комфорта. Коверъ у выходной моей двери отогнулся такъ, что она съ трудомъ запиралась. Зову хозяина и показываю. ‘Завтра устрою все!’ И дйствительно устроилъ. Онъ не прибилъ ковра къ полу, а призвалъ столяра и приказалъ ему обрзать внизу дверь на вершокъ… Это зимой!… ‘Втеръ съ Гвадарамы — это игла, пронизывающая сердце’.

Глядя на эти красивыя горы, нельзя себ даже и представить, чтобы он были до такой степени пагубны. Для людей мало-мальски нервныхъ сухость мадридскаго климата убійственна. Въ немъ что-то вчно возбуждающее, вчно натягивающее ваши нервы, какъ струны. Вы безсознательно, безотчетно безпокоитесь и волнуетесь. Эти ощущенія не исчезаютъ и тогда, когда небо, чистое и голубое, такъ безмятежно охватываетъ васъ своею восточною лазурью, когда Гвадарама на васъ не дышетъ и когда по сему случаю мадридцы ршаются освободить свои носы изъ-подъ плотно закинутыхъ за плечи концовъ ихъ плащей (сара). Но чуть-чуть почувствуется въ воздух рзкая струйка холода, все на улицахъ завертывается плотно въ эти капы. Женщины закрываютъ рты муфтами и платками, мужчины обращаются въ какіе-то призраки. Шляпа, надвинутая низко, и плащъ, закутывающій всего кастильца съ носомъ и ртомъ включительно,— ничего больше не видно. Никто не разговариваетъ, вс безмолвно торопятся уйти отъ опасности. Про женщину, измняющую своему любовнику, здсь говорятъ: ‘она коварна, какъ Гвадарама’, или: ‘не врь, она обманетъ тебя, какъ Гвадарама’. Дти мрутъ ужасно, я думаю, больше даже, чмъ въ нашемъ отвратительномъ Петербург. За то аптекамъ раздолье. Лкарства, всевозможныя пилюли и тизаны имются въ каждомъ дом и въ такомъ обиліи, что диву дашься. Никто никуда безъ нихъ не вызжаетъ и каталонцы-аптекари наживаются здсь очень быстро.

Ann las personas mas sanas

Si son en Madrid nacidas

Tienen que hacer sus comidas

De pildoras y tisanas *).

*) Самые здоровые люди, родившіеся и Мадрид, должны обдать пилюлями и тизанами.

Особенно попадаются тутъ сверяне. Выйдешь — жарко, вдругъ легкій холодокъ въ воздух,— радуешься ему, какъ привту съ далекой родины, вдыхаешь жадно въ себя, а къ вечеру лежишь въ бреду и въ жару… На первыхъ порахъ я смялся самъ надъ зловщими фигурами кутающихся кастильцевъ до тхъ поръ, пока не поплатился за свою безпечность. Я вылежалъ три недли, и спасло меня только сильное здоровье. Пульмонія рдко выпускаетъ изъ рукъ намченную ею жертву. На мое выздоровленіе знакомые смотрли какъ на истинное чудо.

А день, когда нашъ поздъ подходилъ къ Мадриду, былъ удивителенъ. Совсмъ африканское темно-синее небо, на самомъ краю котораго рзко выдлялась серебристая кайма Гвадарамы. Громада королевскаго дворца, знакомаго по тысячамъ рисунковъ и гравюръ, первая показалась на высокомъ гребн надъ Мансенаресомъ. Нсколько куполовъ выдвинулись за нею, еще нсколько большихъ зданій, похожихъ на казармы. ‘Не правда ли, какъ это красиво?’ — спрашивали меня энтузіасты. Я пожалъ плечами, потому что, кром королевскаго дворца, ничего красиваго не находилъ. Потомъ поздъ пошелъ надъ самою ркой. Путешественники описывали Мансенаресъ какъ сухой ровъ какой-то, гд едва-едва сочится жалкая струйка воды. Это — неправда. Рка катилась передо мной широкая,— широкая, разумется, для Кастиліи,— то раздляясь на рукава, то опять соединяясь въ одно русло. Черезъ нее въ нкоторыхъ пунктахъ перекинуто нсколько мостовъ, не представляющихъ ничего замчательнаго. За то берега были чрезвычайно оживлены. Св. Антонію трудно было бы здсь одолть тысячи представляющихся искушеній. Въ самомъ дл, начиная отъ подножія холма, на которомъ стоитъ королевскій дворецъ, и кончая Ponte de Toledo, вся рка занята lavaderos’ами. Тысячи прачекъ работаютъ здсь до такой степени усердно, что на первыхъ порахъ мн даже показалось, будто он собрались сюда нарочно для внушенія знатнымъ иностранцамъ — и, разумется, въ томъ числ мн — высокаго понятія о кастильской чистоплотности. Несмотря на грохотъ позда, вы слышите удары ихъ вальковъ, крики, хохотъ и псни. Особенно интересенъ ‘lavaderos de S. Vicente’. Онъ на полторы версты раскинулся. Глазамъ больно длается отъ пестроты платковъ, наброшенныхъ хорошенькими прачками на головы, отъ этихъ стройныхъ, словно точеныхъ ногъ, всевозможныхъ оттнковъ, отъ morenas, смуглянокъ, несомнно родившихся въ Андалузіи, до слоновой кости сантандерскихъ красавицъ, отъ живости движеній, отъ безконечныхъ вереницъ всевозможнаго тряпья, развшаннаго вдоль Мансенареса. Сказываютъ, что эти лавадеросы — любимое мсто прогулки для мадридскихъ падре, находящихся вообще съ своими духовными дочерями въ самыхъ отличныхъ отношеніяхъ. Мстные нравы установили на этотъ счетъ даже весьма странное исключеніе. Мужъ, не желающій быть смшнымъ, не долженъ ревновать свою жену къ падре. Это своего рода ‘фуэросы’, которыми донъ Базиліо пользуется въ полной мр. Оно и понятно: донъ Базиліо скроменъ и не болтливъ. Ему можно довриться, и кастилецъ охотно терпитъ эту благодушную фигуру за своимъ столомъ, у своего камина и даже въ спальн у своей супруги. Въ свою очередь и донъ Базиліо оказываетъ маленькія услуги снисходительному мужу. По мстной пословиц, падре въ семь залогъ ея спокойствія. Онъ мирить мужа съ женою, прикрываетъ его гршки, учить дтей, явившихся въ свтъ за подписью отвтственнаго редактора, но принадлежащихъ его сотруднику — дону Базиліо. Одинъ изъ такихъ слъ къ намъ на послдней станціи передъ Мадридомъ, и надо было видть, съ какимъ благоволеніемъ онъ смотрлъ на lavaderos’ы. Казалось, что вс эти стройныя и красивыя издали прачки принадлежали ему и донъ Базиліо жмурился на нихъ, какъ сытый котъ, знающій, что достаточно ему только протянуть лапку, чтобы получить любую мышку изъ этой примчательной коллекціи.

Я не усплъ еще въ достаточной степени насмотрться на мансенаресскихъ прачекъ, какъ поздъ нашъ, медленно обойдя какой-то громадный садъ и тяжело громыхая, вдвинулся въ плохенькій дебаркадеръ. Увы! тутъ меня опять ждали уже знакомые по Барселон и Сарагос ужасы внутреннихъ таможенъ и томленія хлопотливаго перезда въ городъ. Только что я получилъ свой багажъ, какъ носильщики потащили его въ ‘recandacion de consumos’, гд необыкновенно зврообразные таможенные досматривали и потрошили чемоданы, поводя бровями отъ волосъ къ глазамъ и перебраниваясь съ пассажирами и между собою.

— Вы торопитесь, врно?— обратился ко мн мой спутникъ, говорившій по-французски.

— Да! такъ непріятно возиться теперь еще съ этими господами.

— Не безпокойтесь. Предоставьте мн. Я умю ладить съ этими канальями. Кстати же я безъ багажа.

Въ это время къ намъ подошелъ чиновникъ съ такимъ выраженіемъ лица, точно онъ сейчасъ проглотилъ что-то невыразимо горькое.

— Это чьи вещи?— указалъ онъ на мой чемоданъ, уже хищно расправляя узловатые пальцы, мало хорошаго общавшіе моему блью.

— Мой!— отвтилъ обязательный кастильянецъ и какъ будто не нарочно вынулъ ‘дуросъ’ {Duros — пять песетъ, песета — франкъ.} изъ кармана и началъ его повертывать въ рукахъ. Лицо чиновника разомъ просіяло, онъ наклеилъ ярлычекъ на чемоданъ, не спуская глазъ съ дуроса. Потомъ позвалъ носильщика и, велвъ ему унести вещи, уже затмъ съ самою любезною улыбкой подошелъ къ моему спутнику, чтобы увидать, какъ дуросъ исчезъ обратно въ тотъ же жилетный карманъ, изъ котораго онъ былъ предварительно вынутъ. Боже, какъ освирплъ чиновникъ!

— Carramba!… ladron!…— бормоталъ онъ сквозь зубы, мряя бшенымъ взглядомъ спокойно завертывавшагося въ свою капу кастильца. Таможенный даже дрожалъ отъ злости.

— Однако, у васъ оригинальная тактика съ ними!— засмялся я, выходя.

— И прибавьте: еще ни разу не обманувшая меня. Я всегда съ этими негодяями практикую такой способъ.

При выход изъ вокзала та же исторія, что и въ Барселон.

Здсь, какъ и всюду въ Испаніи, отели не высылаютъ на желзныя дороги своихъ омнибусовъ. Гостиничная прислуга не станетъ таскать къ вамъ въ номеръ вашихъ вещей, такъ что вы находитесь въ полномъ распоряженіи артели кучеровъ и носильщиковъ. Они берутъ чортъ знаетъ какія цны, и, наприм., одинъ знакомый мой теноръ, съ которымъ былъ весь его артистическій багажъ, за доставку его отъ дебаркадера къ отелю долженъ былъ заплатить на моихъ глазахъ боле ста пятидесяти франковъ, т.-е. дороже того, что ему обошелся перевозъ этихъ ящиковъ по желзной дорог. Къ носильщикамъ присоединился какой-то длинный господинъ въ высокой шляп и съ бутоньеркой въ петличк, который на вс мои вопросы и приглашенія убираться отвчалъ весьма убдительно:

— Безъ меня вамъ не обойтись: я говорю по-французски!

Этимъ и ограничивались вс его права на мою особу.

Останавливаюсь на своихъ злоключеніяхъ потому, что они ожидаютъ каждаго новичка въ Испаніи.

ду въ ‘Fonda {Fonda — гостиница, Posada (поссада) — постояіяй дворъ.} de Roma’. Толстый трактирщикъ, заложивъ руки въ карманы и задравъ носъ кверху, заявляетъ, что ему некогда показывать мн комнатъ, потому что сейчасъ онъ ожидаетъ бразильскаго посланника, заказавшаго ему цлый этажъ. Мимо какихъ-то бульваровъ, садовъ съ невроятными, по безвкусію, фонтанами, по широкой и красивой улиц, кажется, уходящей въ безконечность, я добираюсь до ‘Fonda de Oriente’. Взъерошенный лакей съ запахомъ гоголевскаго Петрушки показываетъ мн какой-то чемоданъ, нагло увряя, что это комната. Во всякомъ случа, мсто оказывается весьма населеннымъ: клопы на стнахъ и черные тараканы на полу являбтся для меня трогательнымъ воспоминаніемъ далекой родины. Слдую въ ‘Fonda de los Leones de Ого’, но золотые львы еще боле, чмъ ‘Востокъ’, переполнены царевококшайскими обывателями. Я, наконецъ, накидываюсь на гида, прикомандировавшаго себя къ моей особ, и требую, чтобъ онъ немедленно нашелъ мн помщеніе. Меня опять торжественно повезли назадъ въ ‘Fonde de Universe’. Въ самыхъ воротахъ слдовавшій со мною гидъ вступилъ въ словесный бой съ гидами отеля и, одержавъ надъ ними блестящую побду, гордо повелъ меня по лстниц. Вверху съ видомъ Юпитера олимпійскаго стоялъ уже хозяинъ, глядя на меня, какъ палачъ на жертву, которой тотчасъ же онъ долженъ будетъ накинуть петлю на шею. Гидъ пустился съ нимъ въ длиннйшія объясненія, жестикулируя, подпрыгивая, возводя очи горё, уходя и возвращаясь снова и даже зачмъ-то показывая на ленточку своего невдомаго ордена.

— Онъ говоритъ вашей милости, что если вы не согласны платить по восьмидесяти реаловъ въ день, то онъ и комнаты показывать вамъ не станетъ.

— За что восемьдесятъ реаловъ?

Касса моя далеко была не блестяща и цифра эта показалась мн ужасной.

— За весь пансіонъ… Вы получите кофе или шоколать, завтракъ, обдъ, вино, свчи, прислугу и… и уваженіе!

Это было двадцать франковъ. Въ Италіи я платилъ по семи и восьми, въ Барселон сначала по десяти, а впослдствіи по семи. Здсь оказывался счетъ крупне. Я предложилъ Юпитеру пятнадцать. Онъ съ негодованіемъ посмотрлъ на меня и затмъ обернулся къ моему гиду, очевидно, считая несообразнымъ съ своимъ достоинствомъ разговаривать съ estranjero, позволяющимъ себ торговаться.

— Скажите его милости, что я настоящій кабальеро и потому никогда не торгуюсь съ иностранцами.

‘Его милость’ должна была поневол сдаться на капитуляцію. Какія-то дв прехорошенькія двушки выскочили изъ комнаты, выходившей на лстницу, съ любопытствомъ оглядли меня и, неизвстно чему расхохотавшись, спрятались обратно. ‘Настоящія salero’ {Salero (соленая) — въ Испаніи величайшая похвала женщин или двушк, отличающейся граціей, удальствомъ и шикомъ. О, это donna Salada! — говорятъ они про хакую-нибудь кружащую имъ головы кокетку. Cuerpo salado — красивое тло.},— проговорилъ мой гидъ, подмигивая мн. Наконецъ, чемоданъ мой внесли… Въ немъ было 240 килограмовъ. Привожу счетъ, составленный для меня гидомъ. ‘По такс слдуетъ съ его милости отъ станціи до ‘Fonda de Roma’ за каждые 80 килограмовъ 4 песеты, — слдовательно, 12 песетъ за багажъ. За препровожденіе его превосходительной особы 50 сантимовъ. Отъ ‘Fonda de Roma’ до ‘Fonda de Oriente’ — столько же, отъ ‘Oriente’ до ‘Fonda de Univers’ — опять столько же. Итого 37песетъ. Носильщикамъ за переноску со станціи въ омнибусъ и изъ омнибуса въ гостинницу — 6 песетъ, на чай имъ — что полбжите. Мн за эти коммиссіи 3 песеты, за часъ времени 2 песеты съ % и за разговоръ съ хозяиномъ отеля, какъ переводчику, пять песетъ. Итого…’ Я не дочиталъ этого ‘итого’, разорвалъ въ клочки и швырнулъ бумагу въ переводчика и коммиссіонера. Тотъ попробовалъ было зашумть, но появился хозяинъ съ своей flema catalana и уладилъ все дло. Я долженъ былъ за все заплатить 30 франковъ. Таковы удобства, на первыхъ же порахъ ожидающія путешественника въ Мадрид. Гораздо лучше, что и совтую сдлать всмъ, которые вздумаютъ постить этотъ кастильскій Парижъ, если у нихъ багажа будетъ много, оставить его на станціи и, взявъ первую попавшуюся карету съ флюгеромъ и дощечкой, на которой изображено ‘se alquila’ или ‘нанимается’, что равнозначуще ‘свободна’, отправиться самому искать помщеніе — не въ отеляхъ, которые въ Мадрид и дороги, и скверны, а въ Casas de Huespedes {Собственно пансіоны. Ихъ не совсмъ врно называютъ ‘меблированными квартирами’,— эти извстны въ Мадрид подъ именемъ Cuartos amueblados.}. Найти ихъ не трудно. Идите по улиц и смотрите на балконы. Если къ какому-нибудь изъ нихъ привязанъ клочокъ бумажки, значитъ въ этой Casa de Huespedes и есть свободная комната. Разумется, не ждите роскоши, хорошо, если васъ заживо не съдятъ блохи — самое популярное животное на Пиренейскомъ полуостров. За то за все свое содержаніе здсь вы будете платить не боле 5, 6 или 7 песетъ въ день, т.-е. въ четверо меньше, чмъ въ гостиниц. Понятное дло, что кормить васъ будутъ отвратительно, но и въ отеляхъ Мадрида, не исключая первоклассныхъ, столъ нисколько не лучше. Жизнь въ Casas Huespedes — артельная. Къ завтраку и обду собираются въ большой столовой — ‘comedor’, гд тотчасъ же вы обязательно знакомитесь со всми и вступаете, такимъ образомъ, въ общую семью. Смсь одеждъ и лицъ здсь изумительная. Рядомъ съ блестящимъ офицеромъ сидитъ толстый падре, пріхавшій въ столицу держать экзаменъ или дать отчетъ епископу въ качеств ‘духовнаго фискала’ (здсь еще сохранились оффиціально назначаемые шпіоны). Около него — торговецъ скотомъ, въ бархатной куртк, съ такою широкою рожей, на которой можно легко изобразить вс пять частей свта и даже шестую, если бы таковая невзначай оказалась въ наличности. По сосдству съ нимъ — молодой студентъ, изучающій право, рядомъ еще неоперившійся тореро, мечтающій о пяти тысячахъ франковъ за каждаго убитаго имъ быка и о любовниц-герцогин (меньше онъ несогласенъ). Все это весело, шумно. За обдомъ въ Casas de Huespedes они сбрасываютъ съ себя важность и молчаливость и болтаютъ во всю, безъ этой противной flema catalana. Если же тутъ завяжется гибкій, какъ обезьяна, и веселый, какъ молодой щенокъ, андалузецъ, этотъ гасконецъ Испаніи, смху и шуткамъ не будетъ конца. Не удовлетворяетъ васъ скромная обстановка Casas de Huespedes, ищите такъ называемыхъ Charгtos amueblados. Это меблированныя квартиры. Он помщаются, главнымъ образомъ, на Calle de Alcala, Calle Mayor, Calle de Arenal и другихъ большихъ городскихъ артеріяхъ. Тутъ позолоченная нищета такъ и смотритъ во вс щели. Ковры на полахъ ободраны, занавси на окнахъ послдній разъ были вымыты въ день коронаціи Филиппа II — не раньше. Картины на стнахъ, можетъ быть, и хороши, но ихъ толстымъ слоемъ покрыла пыль. Если въ комнатахъ холодно, вы можете потребовать брасеро (родъ восточнаго мангала, жаровня съ угольями, при помощи которой, безъ особенныхъ хлопотъ и труда, вы переселитесь въ рай или адъ, смотря по заслугамъ). Чтобы перенести безнаказанно такой брасеро, надо обладать истинно кастильскою головой, о которую, если врить французамъ, сломается любой кузнечный молотокъ. Содержитъ эти Quartos amueblados обыкновенно какая-нибудь старая карга, смотрящая на вашъ карманъ, какъ на законное свое достояніе. Въ прислуги вамъ она непремнно навяжетъ свою же старую племянницу или еще боле престарлую тетку, глухую и ревматическую, не представляющихъ никакого удобства для превратныхъ толкованій. Въ конц-концовъ, вы опять переселитесь въ Casas de Huespedes. Разумется, есть роскошныя помщенія, но они доступны только опернымъ пвцамъ да тореро, получающимъ въ Мадрид бшеныя деньги. Вообще жизнь здсь дорога, дороже Парижа и Лондона. За малйшія удобства вы платитесь страшно, и долго засиживаться въ Мадрид безъ особеннаго дла я бы не совтовалъ.

Когда я вошелъ въ занятый мною номеръ, дв красавицы, такъ искренно смявшіяся надо мной, уже оказались тамъ. Он съ нескрываемымъ любопытствомъ смотрли на мой чемоданъ и ждали, когда я его раскрою. Я попросилъ ихъ оставить меня одного. Испанки сначала не поняли, потомъ удивились, наконецъ, надулись и ушли. На звонокъ мой появился лакей съ сигарою въ зубахъ.

— Дайте мн мыться!— попросилъ я его по ‘Nuevo diccionario de Faltrignera’.

Тотъ вытаращилъ на меня глаза. Потомъ, очевидно, догадался, въ чемъ дло, ободрительно хлопнулъ меня по плечу, выбжалъ и вернулся съ… плевальницей въ рукахъ. Я началъ ему показывать жестами, въ чемъ дло. Онъ слъ въ кресло, заложилъ ногу за ногу, долго смотрлъ на меня, очевидно, наслаждаясь какъ въ театр, и потомъ, стремительно вскочивъ, принесъ мн чернильницу и перо. Когда же мн, наконецъ, удалось втолковать этому болвану, въ чемъ дло, онъ изумился и ршительно объявилъ мн, что теперь не время мыться, что на умыванье полагается утро и вечеръ, а не ‘tardes’, затмъ взялъ у меня спичку, закурилъ потухшую сигару и съ покойнымъ достоинствомъ вышелъ вонъ.

Вообще, надо сказать правду, нигд въ остальной Испаніи, даже въ небольшихъ городахъ ея, вы не найдете такихъ отвратительныхъ отелей, какъ въ Мадрид. Недаромъ про него кастильянцы съ гордостью говорятъ: ‘esta corte’,— кром двора, да великолпнаго музея Прадо здсь нтъ ничего. Объ удобствахъ и толковать нечего. Для людей средняго состоянія они недоступны вовсе. Что касается того, что Мадридъ будто бы весь выстроенъ въ ‘el estilo de Paris’, въ чемъ васъ горячо станутъ уврять здсь, не врьте этому. Между Мадридомъ и Парижемъ, въ сущности, разстояніе гораздо длинне, чмъ приходится на карт.

II.
Puerta del Sol.

Выставка испанскихъ типовъ.— Нищіе и фланеры.— Тореро и двуногія афиши.— Революціонеры и сегодняшніе герои.

Когда я вышелъ на балконъ, я увидалъ внизу знаменитую Puerta del Sol, столь прославленную испанцами и восптую Амичисомъ. Еще Амичису не грхъ. Ему, какъ генуэзцу, привыкшему у себя къ узенькимъ улицамъ, похожимъ на корридоры, и площадямъ съ ладонь, простительно. Да и вообще въ Италіи нтъ большихъ и настоящихъ площадей. Но какимъ образомъ могли увлекаться ею французскіе путешественники, не понимаю. Ни довольно-таки затрапезными домами, которыми она обставлена, ни величиною своей она не представляетъ ничего выдающагося. Правда, это центръ города, здсь вчно кишмя кишитъ толпа, даже ночью вы найдете массу гуляющихъ на ея тротуарахъ, правда, въ цлой Испаніи за годъ не вытащатъ изъ кармановъ столько часовъ и кошельковъ, сколько здсь въ одинъ день. Правда, всякое pronunciamento начинаетъ здсь съ Puerta del Sol. Но, все-таки, это не площадь даже сравнительно съ Piazza S. Marco въ Венеціи и del Duomo въ Милан. Однообразной формы пяти-этажные дома раздаются въ нсколькихъ пунктахъ — тамъ, гд площадь перескаютъ главныя артеріи Мадрида — Calle de Alcala, Carrera de S. Geronimo, Calle de Carretas, Calle Mayor, Calle Arenal, Preciados, Calle de la Montera. Сверная часть площади образуетъ собою очень правильно описанную хорду, южная — прямую линію. Посреди этого диска фонтанъ, струя котораго бьетъ выше домовъ, но и въ немъ и не видлъ ничего особеннаго, хотя Мендоса и называетъ его гордостью Кастиліи. Я уже не говорю о версальскихъ и петергофскихъ,— въ любомъ европейскомъ город вы найдете такіе же. Разумется, ни въ Версали, ни въ Петербург нтъ этого удивительнаго неба, чистаго, прозрачнаго и глубокаго, нтъ этого чудеснаго освщенія, нтъ этой южной толпы, которая сама по себ заслуживаетъ изученія боле, чмъ всевозможные площади и фонтаны. Для меня именно въ этомъ отношеніи Puerta del Sol казалась и кажется блестящею этнографическою выставкой. Не сходя съ ея тротуаровъ, вы ознакомитесь со всевозможными кастильскими типами. Я совершенно понимаю француза-художника, который, нанявъ себ помщеніе, выходившее на Пуерта дель Соль, почти не выходилъ изъ него, не оставлялъ своего окна, но привезъ съ собою въ Парижъ боле двнадцати альбомовъ, полныхъ самыми интересными набросками типовъ испанской столицы. Со всхъ концовъ Мадрида сюда валитъ толпа, точно въ громадное сравнительно съ узкими улицами озеро вливаются волны то шумныя, то тихія. Галлерея Виктора-Эмануила въ Милан, площадь Св. Марка въ Венеціи, Piazza dei Signori во Флоренціи — то же самое. Случись что-нибудь, совершись какое-нибудь политическое событіе, толпа на Пуерта дель Соль возбуждена. Она шумитъ, споритъ. Въ ней выдляются ораторы, имъ отвчаютъ другіе. Въ этомъ отношеніи Puerta del Sol является еще разъ политическимъ барометромъ въ Испаніи. Въ обычное время, меланхолически завернувшись въ свои капы и надвинувъ на носъ высокія шляпы, стоятъ по цлымъ часамъ черноглазые кастильцы на ея тротуарахъ, днемъ — провожая мимо идущихъ сеньоръ и сеньоритъ и только изрдка размниваясь замчаніями объ очень ужь замчательной красавиц, а вечеромъ — любуясь на огни газовыхъ канделабровъ — lasfarolas, очень красящихъ эту площадь. Кончится у рабочихъ трудовой урокъ, они — на Пуэрта дель Соль, слушать даровыя серенады нищихъ, узнавать политическія новости и мечтать о грядущихъ временахъ, какъ они сами будутъ хозяевами положенія. Аферистъ съ биржи — сюда же, купецъ, которому нечего длать, очутится здсь же. Чиновникъ, вслдствіе перемны министерства временно оставшійся за штатомъ на половинномъ жаловань, котораго онъ, впрочемъ, никогда не видитъ, все на той же площади. Нищіе, продавцы воды съ анисомъ, ассукарильосами, газетчики шныряютъ въ этомъ же живомъ мор, выкрикивая пронзительными голосами — одни ‘Aqua, Aqua’, другіе: Globo! (органъ Кастелара), третьи: Impartial! четвертый, зажмурившись, оретъ во все свое горло: ‘Послдняя рчь Сагасты, caballeros, купите послднюю рчь Сагасты!…’ Нельзя очнуться и опомниться, а тутъ еще позади отчаянно раздается ‘largo’ носильщиковъ, стиснутыхъ толпой вмст съ своею ношей. Я никогда не могъ понять, какъ въ эту массу умютъ во весь карьеръ влетать и пронизывать ее дилижансы и кареты. Всегда было страшно за эту завернувшуюся въ капы толпу, но карета пропадала въ ней и показывалась снова, никому не причинивъ никакого вреда. Остановитесь на нсколько минутъ на углу. Передъ вами стоятъ двое несомннныхъ caballeros, къ нимъ подходитъ третій, четвертый. Черезъ десять минутъ ихъ сойдется здсь сорокъ, пятьдесятъ. И ежедневно вы увидите ихъ на томъ же самомъ мст. Это родъ клуба, собранія. Здсь узнаются новости, заводятся знакомства, тутъ рождается и ростеть сплетня. Зачастую здсь же возникаетъ вдругъ потрясающая цлое государство революція. Не напрасно маршалъ Серрано проектировалъ для спокойствія города поставить во всхъ этихъ Calles и Carretes пушки жерлами на Пуэрта дель Соль. А въ сторон, будь кругомъ полуденная тишина или буря народнаго негодованія — все равно — у самой стны вы неизмнно увидите и услышите слпаго музыканта. Передъ нимъ шапка съ мдью. Онъ бренчитъ на гитар что-то меланхолическое, унылое. И вчера, и третьяго дня, и въ прошломъ и позапрошломъ году онъ то же самое бренчалъ здсь. Его шапку съ мдью сторожить собака, а чтобы и она не сбжала отъ скуки, ее самое держитъ веревка, привязанная къ ног бднаго слпца. Утромъ его привела сюда мать или жена и оставила здсь до вечера. Вечеромъ она придетъ за нимъ и уведетъ домой. Возиться съ нимъ ей некогда, у нея не ждетъ своя работа. Здсь, на площади, создаются и разрушаются репутаціи.

Не послдній элементъ въ толп — тореро. Эти, какъ публичныя женщины на парижскихъ бульварахъ, съ ихъ громадными шелковыми шлейфами, обращаютъ на себя общее вниманіе. Ихъ куртки изъ чернаго и зеленаго бархата обтягиваютъ плотно стройный станъ. Грудь открыта и на ней тоже по бархату жилета горятъ десятки толстыхъ золотыхъ цпей съ гроздьями брелоковъ и брошки. Брилліантовыя запонки на рубашк, всегда гофрированной, съ кружевами и вышивками. Панталоны до колна сверху точно трико охватываютъ тло. Ниже колна они падаютъ широкими раструбами. На нихъ тоже изъ-подъ жилета висятъ неизбжныя цпочки, подвски и т. д. Руки тореро — чуть не до ногтей въ кольцахъ и перстняхъ, браслетахъ,— ни одна англичанка не наднетъ на себя столько сбруи. И все это — сувениры. Тореро не покупаетъ драгоцнностей, онъ ихъ получаетъ въ подарки отъ своихъ любовницъ. Часто на этихъ подаркахъ гербы и короны, обнаруживающіе ихъ принадлежность той или другой герцогин или графин самыхъ громкихъ старо-кастильскихъ фамилій. Идетъ по улиц тореро, кокетничая и заигрывая, не хуже любой кокотки. Ему, вдь, надо показать и какой онъ прекрасный мужчина, и какъ онъ хорошо сложенъ. Лицо у него наблено и нарумянено. Короче, совсмъ тротуарная двица легкаго поведенія. Тмъ не мене, толпа относится къ нему почтительно. Особенно популярному даже кричатъ ‘vive’, наперерывъ жмутъ ему руку, когда тореро удостоитъ первый подать ее, уступаютъ ему дорогу. То и дло по Puerta del Sol проходятъ полки съ музыкой, процессіи со знаменами. По вечерамъ шумъ и движеніе здсь еще увеличиваются. Крики разнощиковъ и продавцовъ смшиваются съ завываніемъ двуногихъ афишъ. Двуногую афишу въ Европ вы встртите только у Аппенинъ и за Пиренеями. Нанятый нарочно для того глашатый носитъ по всему городу на длинномъ шест освщенный извнутри бумажный ящикъ, на четырехъ сторонахъ котораго написаны или названія театра съ пьесой, идущею на немъ, или объявленія, или рекламы о новой вакс, или названіе только что пущенныхъ въ продажу сигаръ съ сюрпризами. Двуногія афиши, проходя съ этимъ ящикомъ по Пуэрта дель Соль, орутъ во все горло: ‘Caballeros, торопитесь, торопитесь скоре въ Novedades! Сегодня послдній день!… Завтра вы уже не увидите знаменитаго артиста (имя рекъ), плнявшаго своею игрой публику Стараго и Новаго Свта!’ или: ‘Caballeros, вотъ секреть вчнаго здоровья… Слышали ли вы о пилюляхъ великаго профессора Кальваса? Такихъ пилюль еще не было на свт и никогда не будетъ. Истинныя чудеса совершаются ими. Старики длаются молодыми, молодые никогда не старютъ. Самыя капризныя жены становятся довольными и тихими, какъ овечки. Эти пилюли даютъ красоту лицу, зоркость глазамъ, волоса — лысин, черноту — сдин, силу — груди, пищевареніе — желудку, крпость мышцъ — рукамъ и ногамъ, дтей — бездтнымъ’ и т. д., и т. д. Въ столь же пышныхъ выраженіяхъ расхваливается вакса какого-то Инфантадо. Оказывается, что королева Христина вышла замужъ за короля Альфонса только потому, что ему чистили сапоги этою ваксой. Короче, всего не переслушаешь. Это площадь вчнаго карнавала, только во время реврлюціи обращающаяся въ форумъ. Здсь завязываются любовныя интриги, здсь же иногда он и кончаются ударомъ навахи {Наваха — ножъ.} или выстрломъ изъ револьвера. Красавицы-мадриленки высматриваютъ на Puerta del Sol своихъ будущихъ возлюбленныхъ, проходя, какъ сквозь строй, мимо недвижныхъ рядовъ вчно пребывающихъ здсь франтовъ. Въ ближайшихъ улицахъ сосредоточены вс политическіе кафе, нкоторые изъ нихъ выходятъ на самую площадь, причемъ ихъ верхніе этажи обыкновенно имютъ выходы въ тихіе и незамтные переулки. Вмст съ вашей ‘querida’ {Любезная, любовница.} вы можете пройти въ самые укромные уголки этихъ отдленій, не будучи никмъ замчены. Настоящій ‘papel de galan’ въ Мадрид знаетъ вс эти топографическія подробности, наврное, лучше, чмъ таблицу умноженія. Около se puerta del Sol находятся и знаменитые Casas de citas, спеціально испанское учрежденіе, гд влюбленныя парочки могутъ видаться, не боясь ни мужей, ни отцовъ, ни мамашъ. Даже всевидящее око добраго стараго времени — дуэнья Лопе де Веги и Кальдерона оказывалась безсильною передъ этими райскими casa’ми, недоступность которыхъ освящена обычаями страны.

Пуэрта дель Соль во времена оны, когда Мадридъ здсь оканчивался, а дале начинались уже его предмстья, была настоящими воротами. Тутъ именно запирался выходъ изъ столицы на востокъ. Теперь Мадридъ разросся такъ, что смелъ прочь сковывавшія его стны и Врата Солнца оказались въ его центр. Самые лучшіе современные кварталы начинаются за ними дале. Я твердо убжденъ, что какими-либо чудомъ уничтожься или провались Пуэрта дель Соль — и тысячи людей не будутъ знать, что имъ длать. Я уже не говорю о спичечникахъ, о газетчикахъ, популяризующихъ своими криками имена великихъ людей сегодняшняго дня, которымъ предстоитъ полное забвеніе завтра, о необыкновенно грудастыхъ кормилицахъ изъ Сантандера, передъ которыми одинъ мой пріятель русскій всегда останавливался, восклицая: ‘Нтъ, ей-Богу, совсмъ какъ у насъ въ Калужской губерніи!’ о фланерахъ, только потому и не вшающихся отъ скуки, что есть Пуэрта дель Соль. Что бы длали безъ нея всевозможные авторы пронунсіаменто? Не даромъ герцогъ де ла Toppe, у котораго спросили, какъ положить конецъ мадридскимъ революціямъ, отвтилъ: уничтожьте Puerta del Sol и революціи негд будетъ организоваться. И это не только остроумно, но и врно. Поэтому стоитъ только площади принять угрожающій видъ, какъ господствующая партія уже занимаетъ правительственными войсками глупое, хотя и громадное зданіе почтъ (Carer de correos), выходящее сюда.

Въ первый же вечеръ своего пребыванія въ Мадрид я былъ свидтелемъ новыхъ для меня, но обычныхъ явленій на Пуэрта дель Соль. Вотъ, напримръ, бдняга спичечникъ, у котораго никто не покупалъ его товара, несчастный мальчуганъ началъ жечь его самъ, обливаясь горькими слезами. Ему стали бросать мдь, которую онъ, несмотря на громкія рыданія, хваталъ съ ловкостью обезьяны. Вотъ валенсіанка, имвшая неосторожность спросить у кого-то, какъ пройти на Calle de Arenal. По выговору узнали въ ней провинціалку, изъ-подъ густой вуали разсмотрли прекрасныя черты лица и разомъ вс пожелали проводить ее въ требуемую улицу. Между этими господами началась ссора, которая, наврное, перешла бы въ драку на ножахъ, да бойкой валенсіанк надоло ждать, она взяла подъ руку проходившаго мимо студента и когда спорившіе оглянулись, оказалось, что она уже далеко. Каталонцы въ своемъ живописномъ костюм, баски въ красныхъ шапочкахъ, мароканцы и тунисцы — первые въ чалмахъ, вторые въ красныхъ фескахъ, продающіе здсь всевозможныя сласти, — все это мн представлялось выхваченнымъ изъ какой-то роскошной балетной mis en scene, но никакъ не дйствительностью. Смеркалось быстро, тни росли и густли въявь и, наконецъ, слились совсмъ въ одну таинственную ночь. Выплыла луна и облила задумчивымъ свтомъ эту площадь съ ея шумною толпой и ропщущимъ фонтаномъ… Я ушелъ на часъ или на два… Вернулся. Газовые рожки горли ярко, вс кафе сверкали рядами своихъ громадныхъ оконъ, но площадь была полна попрежнему. Я ушелъ опять. На улицахъ уже кричали сереносы {Сереносы — ночные сторожа.}, традиціонно оповщая спавшихъ и неспавшихъ, ‘сколько пробило часовъ и какова погода’. Подходя, я думалъ, что площадь опустла,— увы! ни одна бальная зала, я думаю, въ этотъ день не была такъ полна, блестяща и оживлена, какъ Пуэрта дель Соль. Въ одномъ углу ея слышались крики, то смолкавшіе, то вспыхивавшіе опять. Подхожу съ отысканнымъ въ Мадрид знакомымъ. Спрашиваю, что такое. Оказывается, что толпа слушаетъ оратора, вздумавшаго проповдывать низверженіе ныншняго министерства въ пользу Сагасты и Кастелара. ‘Смерть ворамъ, смерть матадорамъ, смерть разбойникамъ!— выкрикивалъ онъ, надсаждаясь, изо всхъ силъ.— На гарроту ханжей и лицемровъ! О, caballeros, неужели старая кастильская гордость совсмъ замерла въ вашихъ благородныхъ душахъ? Неужели ярмо подлаго Кановаса, палача Ромеро Робледо и поповскаго прихвостня Пидаля вамъ слаще свободы и независимости вашей родины?… Проснитесь и воскликнемте вмст: смерть министерству, долой матадоровъ и да здравствуютъ Сагаста и Кастеларъ!’ Тутъ же совершенно спокойно стояло двое полицейскихъ. ‘Что же они, такъ и останутся безмолвными свидтелями этого?’ — спрашивалъ я у пріятеля. Но я не усплъ еще докончить вопроса, какъ разыгрался неожиданно для меня финалъ этой сцены. ‘Вы кончили?— спросилъ алгвазилъ.— ‘Кончилъ’,— гордо отвтилъ площадной ораторъ.— ‘Можетъ быть, хотите сказать еще?’ — ‘О, нтъ!’ — ‘Вы такъ хорошо говорили, что я почтительнйше прошу, Caballero, дать возможность и моему начальству послушать вашу милость… Оно оцнитъ ваше краснорчіе!…’ И Демосена съ Пуэрта дель Соль повлекли куда-то въ пространство… ‘Все хорошо, что хорошо кончается!’ — смялась ему вслдъ толпа. Очевидно, революціонное движеніе тогда еще не созрло… Результаты этого дня, впрочемъ, и для меня были плачевны. Я могу сказать, что вполн познакомился съ Пуэрта дель Соль. Придя домой, я хотлъ посмотрть, сколько часовъ, но — увы!— они оказались у меня вытащенными. Вы, помните прекрасный разсказъ Сервантеса Ринконетъ и Кортадильо, обрисовывающій нравы севильскихъ воровъ? Какъ оказалось, мадридскіе художники того же почтеннаго ордена ни въ чемъ отъ нихъ не отстали. Здсь ихъ называютъ рыцарями Пуэрта дель Соль и первый совтъ, который дастъ вамъ испанецъ, входя съ вами на площадь, это: ‘берегите часы и кошелекъ’. Въ этомъ искусств мадридскіе кортадильо заткнули за поясъ и лондонскихъ спеціалистовъ. Разъ какъ-то послдніе пріхали сюда цлою шайкой. Узнавъ объ этомъ, рыцари Пуэрта дель Соль явились роскошно одтыми на площадь и такъ хорошо разыграли роль ротозйствующихъ фланеровъ, что лондонскіе ихъ собратья прежде всего имъ же очистили карманы. Но конецъ внчаетъ дло. Къ ночи, вдоволь поработавъ надъ другими субъектами, англійскіе Роберты и Бертрамы хотли было сосчитать добычу и, къ крайнему своему изумленію, увидли, что не только исчезла она, но вмст съ нею и ихъ кошельки, часы, платки и портсигары… Такимъ образомъ Джонъ Буль былъ побжденъ Кортадильо и Ринконетомъ съ Пуэрта дель Соль.

III.
Уличный Мадридъ.

Plaza Mayor и воспоминанія о Филипп II.— Calle de Toledo и пестрота ея толпы.— Арріеро, галлегосы, ганадеросы, цыгане.— Майоркинцы и валенсійцы.— Драки на ножахъ и Casas de socoro.— Старый Мадридъ.

Если Пуэрта дель Соль является форумомъ сегодняшняго дня, то Plaza Mayor была имъ въ т счастливыя времена, когда черное облако ауто-дафе вчно стояло надъ Мадридомъ и съ утра до ночи по его улицамъ тянулись торжественныя процессіи св. Германдады, обязательно провожавшія мавровъ, жидовъ и ‘прочихъ язычниковъ’ на богоугодные костры. Они созидались именно на этой площади. Теперь нельзя даже и представить себ ея недавняго назначенія. Филиппъ II особенно любилъ Plaza Mayor. Въ настоящее время столь элегантная и красивая, она тогда называлась ‘королевскою площадью святыхъ огней’, ‘ступенью въ рай’, ‘мстомъ очищенія’, ‘жертвенникомъ’, ‘алтаремъ Господа карающаго’, ‘торжествомъ христіанства’ и даже ‘вратами любви’. Такія имена давали ей еще въ прошломъ столтіи писатели-монахи и проповдники, говоря, что если бы трупы сожженныхъ здсь ‘гршниковъ’ сложить, какъ складываютъ кирпичи, то всей этой площади оказалось бы недостаточно, хотя и тогда уже она обстроена была пятиэтажными домами. Plaza Mayor представляетъ правильный четыреугольникъ. Дома ея вс на аркахъ. Вверху надъ арками сплошные балконы. Эти балконы, также какъ и окна, наполнялись жадными до сильныхъ ощущеній зрителями и зрительницами, одвавшимися на сей случай въ самыя дорогія платья. Парча, атласъ, бархатъ, золотыя цпи, драгоцнные камни свтились, пестрли и горли подъ яркими лучами кастильскаго солнца. Придворные сеньоры, королевскія любовницы занимали почетныя мста, наслаждаясь корчами несчастныхъ еретиковъ въ пламени инквизиціоннаго костра. Особенно пышно обставлялись эти ауто-дафе, когда Филиппъ II устраивалъ ‘праздники’ своей жен. Обреченные на сожженіе обводились вокругъ всей площади, чтобы каждый ‘врный христіанинъ могъ увидть ревность своего монарха о Господ и свидтельствовать о ней другимъ’. Жертвы, съ желзными ‘кулаками’ во рту, не дававшими имъ возможности произнести ни одного слова, въ отвратительныхъ наличникахъ, неузнаваемые, одтые въ уродливые, фантастическіе костюмы, были сопровождаемы всевозможною толпой тогдашняго экклезіастическаго церемоніала. Впереди шли дти, одтыя ангелами, и пли, за ними слдовали двушки въ блыхъ платьяхъ, прелаты въ пышныхъ одяніяхъ, воинство церкви — монашескіе ордена съ свчами въ рукахъ, позади тянулись войска. Еретиковъ привязывали по окончаніи всей этой траги-комедіи къ высокимъ шестамъ на кострахъ и палачи св. Германдады зажигали послдніе во славу ‘великаго короля’. Несчастные не могли даже стонать, потому что желзные кулаки во рту отнимали возможность издавать малйшіе звуки. Въ одинъ изъ такихъ праздниковъ на Plaza Mayor было замучено боле двухсотъ еретиковъ. Графу де Камброну, любимцу короля, тоже пришлось испытать эту участь. Онъ усомнился въ прав инквизиторовъ сжигать несогласныхъ съ ними въ догматахъ вры раскольниковъ. Какъ гранду испанскому, ему были оказаны дв милости: онъ оставался въ своемъ костюм и въ ротъ ему не всунули желзнаго шара. Проходя къ костру мимо короля, онъ обратился къ нему: ‘И теб не жаль своего слугу врнаго посылать на такую муку?’ Король поднялся и крикнулъ на всю площадь: ‘Если бы даже жена моя усомнилась въ одномъ изъ малйшихъ догматовъ вры, я бы и ее не только послалъ на костеръ, но самъ бы зажегъ его!…’ Король-палачъ всегда оставался вренъ самому себ. Часто на одной и той же площади утромъ совершались ауто-дафе, а вечеромъ играли комедіи Лопе де Вега, танцовали на подмосткахъ, нарочно для того устроенныхъ, и на тхъ самыхъ мстахъ, гд днемъ горли костры св. Германдады. Посл Филиппа III, значительно расширившаго эту Plaza Mayor, на ней давались бои быковъ. Теперь кругомъ подъ арками кипитъ торговля, на самой площади разбитъ скверъ, отлично принявшійся на этой кровавой почв, а въ сквер воздвигнутъ памятникъ этому королю. Нынче Plaza Mayor, въ хорошіе дни, когда солнце не такъ жаритъ и чудное небо Кастиліи принимаетъ вполн нжный цвтъ персидской бирюзы, является выставкою мстныхъ красавицъ. На ея безконечныхъ балконахъ, кажется, безъ перерыва огибающихъ въ пять или шесть рядовъ эту площадь, сидятъ сотни мадриленокъ, одна лучше другой, неустанно работая верами и перекидываясь огнедышащими взглядами съ молодыми людьми, по цлымъ часамъ дежурящими въ сквер. Подъ аркадами, въ то же время, какъ взволнованное море, шумитъ толпа, не знающая въ такіе дни, что значитъ сидть дома и работать.

— Э! Разв я каторжникъ, чтобы трудиться, когда свтитъ солнце и небо такъ ласково голубетъ надъ Мадридомъ?— весело отвтилъ мн собратъ-журналистъ, на вопросъ, неужели онъ цлый день здсь бьетъ баклуши.

Съ Plaza Mayor не забудьте пойти на улицу Толедо, если вы хотите видть Мадридъ историческій, Мадридъ чисто-кастильскій, не имющій ничего общаго съ тою Европой, на которую онъ стремится походить въ другихъ мстахъ.

Направо и налво отъ Calle de Toledo разбгаются улички и переулки, такіе узенькіе, что по нкоторымъ даже хорошему мучачо {Muchacho — молодой человкъ.} нельзя пройтись подъ руку съ своею манолой. Съ желзныхъ балконовъ и оконъ висятъ цлыя груды самыхъ яркихъ тряпокъ, желтыхъ, красныхъ, голубыхъ, зеленыхъ, пестрыхъ, полосатыхъ, клтками, съ птицами, сердцами, амурами, цвтами и Богъ знаетъ чмъ еще. Толпа здсь веселая, оживленная, шумная: аррьеро, сумрачный и гордый, въ своей черной овчинной, шерстью вверхъ куртк, едва протискивается сквозь нее съ муломъ, красивый и рослый каталонецъ, въ пестромъ костюм, гордо идетъ, раздвигая ротозевъ, заглядвшихся на него, валенсіецъ, еще не снявшій своего полумавританскаго костюма, братается съ астурійцемъ-водоносомъ, у котораго въ жилахъ, тмъ не мене, течетъ голубая кровь, ибо онъ даже въ своей нищет caballero прежде всего и потомъ старинный дворянинъ. Грузный мужикъ изъ Саламанки и обвшанный золотомъ земледлецъ изъ Гуадалахары вдвоемъ заняли всю улицу. Тысячи мелкихъ лавченокъ, пестрыхъ и живописныхъ, кишатъ, какъ ульи, толстыми женщинами, дтьми, благополучными и словно покрытыми лакомъ священниками, оборванными, но беззаботными студентами. Вонъ ‘гадьего’, работникъ изъ Галисіи — сильный, какъ быкъ, и глупый, какъ онъ же, съ веревкой, обернутой вокругъ пояса, стоить и ждетъ, не поручитъ ли ему кто оінести какую-либо ношу. Гальегосы ужасно похожи на нашихъ тифлисскихъ мушей. За нсколько мдяковъ онъ протащитъ на своей широкой спин громадный шкафъ съ одного конца города въ другой. И, къ тому же, вы можете доврить ему все, что вамъ угодно, и никогда не раскаетесь въ своемъ довріи. Онъ честенъ до святости. Этимъ нищимъ часто поручаются значительныя суммы и не было примра, чтобы он пропадали. Вотъ маленькая площадка, на ней расположились цыгане, пестрые и полуодтые. Одинъ изъ нихъ, не обращая вниманія на то, что толпа кругомъ него сплошная, раскинулся себ на мостовой и, глядя въ небо, бренчитъ на гитар. Прохожіе шагаютъ ему черезъ голову и ноги,— цыгану и горя мало. Воспользовавшись готовою музыкой, дв двчонки отплясываютъ фанданго. Станьте въ уголку и подождите, скоро къ нимъ, присоединятся взрослые, и вся эта крошечная plaza обратится въ бальную залу. Вонъ площадь побольше, на нее ганадеро пригналъ цлое стадо ‘новильосовъ’ — молодыхъ бычковъ, эскорпедо привелъ ословъ, которые одни хранятъ величавое спокойствіе посреди окружающей ихъ суматохи и толкотни. Право, эти ослы въ своей mucho-calma и flema castillana поспорятъ съ завернутыми въ плащи кавалерами и сеньорами Puerta del Sol. Крики женщинъ и дтей, псни слпцовъ, зазыванія разнощиковъ, звонъ копытъ о камень, щелканье кнутовъ, стукъ молотовъ о наковальню, изрдка негодующій ревъ осла и солидное мычаніе соскучившагося по деревн быка, переборъ кастаньетъ, удары въ бубенъ и ноющія ритурнели гитаръ,— все это обхватываетъ васъ цлымъ вихремъ звуковъ. На первыхъ порахъ не разберешься, не сообразишься, гд ты, что съ тобой… И тутъ же въ сторон, тихія и торжественныя, стоятъ опуствшія церкви живымъ упрекомъ суетливому и пекущемуся о зд пребывающемъ град настоящему. Если вы не страстный любитель мстныхъ красотъ и оригинальной народной жизни, то не совтую вамъ долго оставаться въ окрестностяхъ Calle de Toledo. Тутъ не обокрадутъ васъ, какъ на Puerta del Sol, но за то вмст съ живыми впечатлніями вы выносите отсюда и живыхъ наскомыхъ, всюду слдующихъ за испанцами. Недаромъ одинъ французъ-путешественникъ, отправляясь въ Испанію, выучилъ только одну фразу, которую онъ вслдъ затмъ неизбжно повторялъ всюду, гд ни останавливался, хозяевамъ отелей, парадоровъ, поссадъ и т. д.: ‘Hemos venido Espana con el objeto de escribir un libro de las costumbres Espanolos, y si remos pulgas, mi companero, que es pintor, hacera el retrato de ellas y lo pondremas en el volumen con le nombre de la posada’, т.-е. ‘Мы пріхали въ Испанію съ намреніемъ написать о ней книгу и если мы увидимъ малйшую блоху, то мой компаньонъ художникъ и онъ сейчасъ же нарисуетъ ея портретъ, чтобы помстить ее въ книгу вмст съ именемъ отеля’. Извстно также отчаянное восклицаніе одного кастильскаго трактирщика, къ которому нахала масса путешественниковъ: ‘Madonna santissima, да у меня для нихъ даже и блохъ не хватитъ!’ За Пуэрта дель Соль къ востоку раскидывается новый Мадридъ — Мадридъ вчерашняго дня, для котораго исторіи еще не существуетъ. Его правильныя улицы, какъ Алькала, Calle Serrano и другія, чрезвычайно красивы. Обстроены он роскошными домами, гд каждое окно съ балкономъ, или мраморнымъ, или отдланнымъ изящными желзными ршетками. Эта часть ничего не иметъ общаго съ боле интереснымъ и живописнымъ старымъ Мадридомъ. Пропадая цлые дни въ узкихъ переулкахъ и улицахъ послдняго, я рдко заглядывалъ на Calle Alcala или въ Calle Serrano, хотя послдняя, прямая, какъ стрла, съ дворцами и грандіозными домами, вытянувшаяся далеко-далеко, подъ этимъ солнцемъ не лишена оригинальной прелести, благодаря нжной окраск стнъ, палевыхъ, голубыхъ и розовыхъ, словно свтящихся извнутри въ ясные дни. Въ этихъ кварталахъ живутъ министры, банкиры, богачи и т. д. Кастилецъ, такой, какимъ его хочетъ видть путешественникъ, не пойдетъ туда. За то за Plaza Mayor вы цлые дни будете блуждать по узкимъ переулкамъ и вынесете оттуда самыя яркія впечатлнія.

— Не понимаю, что вы находите въ нихъ хорошаго!— изумлялся caballero Эстобанъ Гарсіа, прощенный бандитъ, теперь весьма почтенный человкъ и вліятельный гражданинъ Мадрида, украшенный всевозможными орденами, и одинъ изъ самыхъ надежныхъ столповъ консервативной партіи.

— Помилуйте, да это — настоящая Кастилія.

— Довольно посмотрть одну улицу. Los misnias perros con differentes colores. (Все т же собаки, только разныхъ цвтовъ).

Вотъ, напримръ, переулокъ, гд исключительно живутъ поселившіеся въ Мадрид майоркинцы, вс выбривающіе себ тонзурку — cerquilo на темени. За одинъ часъ вы услышите у нихъ больше національныхъ псенъ и увидите танцевъ, чмъ въ теченіе цлыхъ мсяцевъ на другихъ улицахъ Мадрида. Майоркинецъ не можетъ не пть или не плясать. Идетъ ли онъ за своимъ осломъ, или по длу, или слдуетъ съ женою въ церковь, онъ непремнно приплясываетъ и щелкаетъ пальцами, какъ кастаньетами. А если соберется ихъ нсколько, будьте уврены, что посреди улицы они вамъ изобразятъ такой вдохновенный халео, какого ни на одной балетной сцен вы не увидите. А ихъ рослыя красавицы, сложившіяся на диво среди приволья своего острова, дыша его пропитаннымъ испареніями моря воздухомъ! Идетъ эдакая богиня и за нею невольно слдуешь влюбленнымъ взглядомъ, ибо каждое движеніе ея полно граціи,— не той, что дается воспитаніемъ и изученіемъ, а безсознательной, граціей греческихъ статуй, — граціей идеально сложеннаго и великолпно развитаго тла. Она, пожалуй, если бы и хотла, не могла бы сдлать некрасиваго движенія. Майоркинки издали выдляются въ толп, какъ бы она густа ни была. Испанцы говорятъ, что одна майоркинка можетъ одолть двухъ каталанокъ. Этого не замтишь сразу. Формы островитянокъ такъ красивы, такъ мягко очерчены, что подъ ними трудно заподозрить стальные мускулы. Гибкость ихъ стана, тонкаго до такой степени, что ни одинъ французскій корсетъ не создаетъ ничего подобнаго, вошла въ пословицу. Испанскія народныя псни называютъ его змистымъ. Во всякомъ случа, надо отдать справедливость: сидитъ онъ на очень прочно и широко развившихся бедрахъ. Ноги майоркинки, но… я кстати вспоминаю красный редакторскій карандашъ, и отсылаю желающихъ познакомиться съ дальнйшими подробностями этого типа въ Мадридъ на Galle de Toledo.

На новыхъ улицахъ, гд Мадридъ старается, хотя и не совсмъ удачно, походить на Парижъ (‘вы знаете,— говорилъ мн почтенный Эмиліо Вальверде,— нашъ Мадридъ уже сталъ иберійскимъ Парижемъ, теперь остается только Парижу сдлаться европейскимъ Мадридомъ’), вы хотя увидите, но, разумется, не столько чисто-національныхъ типовъ, какъ въ этихъ переулкахъ и Galles. Я уже говорилъ о майоркинцахъ. Чмъ хуже ихъ валенсійцы въ ихъ короткихъ штанахъ изъ блоснжнаго полотна, съ пестрымъ пледомъ на одномъ плеч, живописно свшивающимся внизъ? Рисуй съ нихъ прямо древняго героя. Такой горделивой осанки вы не найдете ни у одного натурщика. Каждый жестъ валенсійца полонъ удивительнаго достоинства, въ этомъ отношеніи онъ прямой наслдникъ важнаго и величаваго мавра. А тутъ же рядомъ, сухіе и мускулистые, ловкіе, какъ мартышки, и сильные aldeanos (поселяне) изъ Заморы, съ ногъ до головы одтые въ черное. Ихъ узкіе штаны заправлены въ башмаки съ громадными пуговицами, животъ стянутъ широчайшимъ кожанымъ поясомъ, жилетъ украшенъ металлическими — чаще всего серебряными, хорошей работы — пуговицами. Эти всегда появляются въ сопровожденіи своихъ женъ и дочерей, платья которыхъ поражаютъ изумительно-красивыми вышивками и кружевами. Въ этомъ съ ними могутъ соперничать только ‘ninnas del dia’ изъ Саламанки. Въ лавченкахъ направо и налво торгуютъ сластями севильянцы, проворные и болтливые, какъ сороки, аликантцы тамъ же (на соблазнъ съхавшимся въ городъ paisanos) раскидываютъ яркими волнами сукна изъ Алкои, масломъ и сыромъ завалили свои жалкія гнзда ламанчцы, родичи знаменитаго Донъ-Кихота, послдняго идеалиста средневковой Кастиліи. Сомбреро calanes спущены у ламанчцевъ на самый лобъ, животы опоясаны faja’мы (фаха), за которыми красуются цлыя коллекціи навахъ и непремнно изъ Альбасета. Задвать ламанчца я бы не совтовалъ никому. Никто не доставляетъ такого количества паціентовъ въ Casas de socoro, какъ ламанчцы. Чуть ли не въ каждомъ квартал Мадрида, какъ и въ другихъ испанскихъ городахъ, есть Casa de socoro, гд подаютъ первоначальную помощь раненымъ, подбираемымъ во множеств на улицахъ иберійскаго Парижа. Кастильянцы не дерутся, какъ наши мужики,— кулаки не въ почет. Споръ оканчивается ударами навахи, и какими ударами! Я видлъ, напримръ, въ одномъ маленькомъ народномъ кафе, какъ два ламанчца поссорились изъ-за того, кому изъ нихъ платить. Одинъ уврялъ, что онъ платилъ вчера, другой упорно отрицалъ это. Первый разозлился и назвалъ втораго ‘ladron’ — воръ. Обиженный вскочилъ, какъ кровная, не знавшая удара лошадь отъ бича. ‘Что ты сказалъ?’ — прохриплъ онъ. Первый оказался тоже на ногахъ. Блдные, какъ полотно, они мряли другъ друга буквально горящими, какъ угли, взглядами: ‘Я воръ?’ — ‘Да и отецъ былъ у тебя тоже воромъ!’ Раздался какой-то дикій крикъ. Ламанчецъ моментально выхватилъ ножъ, другой тоже. Послышался звонъ стали и черезъ минуту обидчикъ уже лежалъ въ конвульсіяхъ, съ распоротымъ животомъ, изъ котораго широкою струей хлестала кровь прямо на грязный полъ кофейни. Въ другой разъ это случилось въ небольшомъ трактирчик около Толедскаго моста, выходящаго на поле св. Исидора. Тамъ передрались севильянець съ юношей изъ Ронды, славящейся своими контрабандистами, красавицами и бойцами на ножахъ. Оба сидли съ своими ‘manolas’. Юнош изъ Ронды показалось, что севидьянецъ засмялся, глядя на его ninna. Онъ выпрямился и кинулъ сосду:

— Если ты еще посмешь улыбнуться, такъ я твой смхъ ножомъ прибью къ твоей челюсти, какъ змю къ дереву.

Севильянецъ схватился за ножъ. Другой тоже. Manola было бросилась разнимать ихъ, но ее собственный кавалеръ такъ оттолкнулъ ногой, что бдняжка попала головой въ уголъ. Тутъ вс присутствующіе приняли участіе въ драк. Вмшаться между противниками невозможно, и когда дло доходитъ до ножей, ни одинъ испанецъ не сунется къ дерущимся, потому что всего врне онъ при этомъ получитъ ударъ ножомъ отъ обоихъ враговъ. За то въ дравшихся полетли издали табуреты, свинцовыя тарелки, камни, кастрюли, одинъ плеснулъ въ нихъ кипяткомъ, другой швырнулъ заслонкой отъ печи. Но подъ этимъ убійственнымъ дождемъ птухи дрались, пока одинъ изъ нихъ не остался на мст. Убитымъ оказался севильянецъ. Съ мгновеніе юноша изъ Ронды смотрлъ на него, потомъ крикнулъ, размахивая ножомъ: ‘съ дороги прочь!’ — и выскочилъ на мостъ. Нсколько минуть спустя онъ уже выбгалъ съ него на поле св. Исидора, скрываясь въ его кустарникахъ. Жадная до зрлищъ толпа окружила трупъ и, не обращая вниманія на рыдающую надъ нимъ женщину, толковала о ранахъ, нанесенныхъ ему ‘muchacho’ изъ Ронды.

— Чистая работа!…— слышалось кругомъ.— Ни одного удара даромъ, вс смертельны!

— О, молодцы изъ Ронды умютъ ‘работать’…

— А ламанчцы еще лучше!

— Ламанчцы знаютъ тоже свое дло. Но если ударитъ ламанчецъ, то еще проживешь достаточно, чтобы прочесть молитву, а рондане прямо отправляютъ къ чорту въ лапы, даже не успешь вспомнить о Мадонн… Вотъ галисійцы — дло другое: т только царапаются ножами, а до настоящей работы имъ куда!…

— Далеко галисійцамъ до ‘чистаго’ дла!

— Баски у себя въ город, говорятъ, дерутся хорошо!

И начинаются длинные диспуты о томъ, чей ударъ ножомъ лучше. Трупъ повертываютъ, осматриваютъ и когда, наконецъ, догадываются послать за карабинерами, убійца оказывается уже далеко. Если раненый еще дышетъ, его живо уносятъ въ Casa de socoro, гд зашиваютъ ему раны и дечатъ. Въ послднее время еще нравы начали мало-по-малу смягчаться, но въ Тариф, напримръ, и около Алхезираса, гд поселяне еще въ достаточной степени дики, вы не встртите добраго молодца безъ боле или мене замтной помтки ножомъ. Тамъ говорятъ вмсто нашего ‘молоко на губахъ не обсохло’ — ‘онъ еще не мченъ’… А въ Малаг, двушка — ‘aldeana’ и вниманія не обратитъ на молодца, не носящаго на своемъ лиц двухъ-трехъ шрамовъ. ‘Помилуйте, чего же онъ стоитъ? Онъ и защитить-то ее, при случа, не сможетъ, какъ слдуетъ мужчин, съ навахою въ рукахъ и проклятьемъ на язык’.

Самый безобидный народъ между здшними поселянами, это — мадридскіе агуадоры. Я уже упоминалъ вамъ, что ‘caballeros’, занимающіеся этимъ почтеннымъ промысломъ, вс изъ Галисіи. Ихъ честность и добродушіе выше всякихъ похвалъ. Мадридская пословица говоритъ: ‘король отниметъ, епископъ надуетъ, чиновникъ возьметъ, воръ украдетъ — одинъ галисіецъ только получить свое!’ или: ‘не врь королю, бги прочь отъ общаній капеллана, за то на слово Бога и галисійца можешь положиться вполн’. Третья пословица мене лестна. Она говоритъ: ‘Галисіецъ такъ глупъ, что онъ даже баска надуть не уметъ. Онъ да оселъ только и есть два правдивыхъ существа на свт’. Я часто любовался этими молодцами, когда съ cantaro изъ блой глины (кувшины) на плечахъ и съ парою лимоновъ или апельсиновъ, да нсколькими палочками azucarillos (пористый сахаръ) на лотк у пояса они проходили мимо, пронзительно выкрикивая: ‘Вода… вода… чистая, какъ слезы Богородицы, холодная, какъ ледъ Гвадарамы, свжая, какъ щечки двушки… Вода, вода! Кому воды?!… Кто хочетъ прожить сто лтъ и еще тридцать?…’

Въ этихъ cantaro вода, дйствительно, сохраняется удивительно. Она всегда чиста и холодна. На галисійц агуадор — табачнаго цвта куртка, короткіе такіе же штаны, черные гетры. Широкій поясъ изъ шерстяной матеріи стягиваетъ его талію, и заостренное сомбреро на голов широкими полями своими защищаетъ лицо этого, едва ли не единственнаго въ Мадрид труженика отъ солнца. Галисійки — вс служатъ горничными или кухарками. Эти тоже честны и… глупы. Он пользуются въ Мадрид замчательною привилегіей. Каждый праздникъ галисіанка, сохранившая свое цломудріе, иметъ право вечеромъ уйти изъ дому — гулять по улицамъ и на Прадо, не спрашиваясь у хозяйки. И вс он уходятъ, потому что мстная мадридская пословица говоритъ: ‘галисіанку полюбитъ только слпой да блоха’. Слпой потому, что не видитъ, а блоха потому, что галисіанка радуется ей, какъ землячк.

Вообще же, толкаясь по этимъ ‘народнымъ’ улицамъ стараго Мадрида, мн не разъ приходилось убждаться въ справедливости указаній, сдланныхъ уже прежними путешественниками о томъ, что въ Испаніи нтъ ‘мужика’ въ нашемъ смысл этого слова, т.-е. что крестьяне Пиренейскаго полуострова — раіsanos, aldreanos — вовсе не являются тми невжественными и грубыми нескладнями, какими изображаютъ сверныхъ поселянъ, германскихъ, англійскихъ и русскихъ, всевозможные бытописатели. Испанскій мужикъ въ высшей степени учтивъ и любезенъ. Разумется, той же вжливости онъ требуетъ и по отношенію къ себ. Не совтую здсь пускать въ ходъ грубыя слова и выраженія. Англичанамъ приходится часто и жестоко платиться за это. Между собою испанскіе крестьяне тоже утонченно деликатны: uste, ustedes (ваша милость, ваши милости) — только и слышится въ ихъ разговорахъ, не исключая и дтей. Во всемъ у нихъ замтно глубокое самоуваженіе, не потому ли, что они всегда были свободны, что предки ихъ одинаково и равноправно участвовали въ борьб за независимость своего отечества? Совершенно искренно, кром бдныхъ, глупыхъ и честныхъ gallegos’овъ, здсь всякій ‘мужикъ’ считаетъ себя стариннйшимъ дворяниномъ и хорошо знаетъ своихъ предковъ. Еще недавно короли давали особенныя родовыя привилегіи и титулы тмъ, которые занимались земледліемъ. Иначе, съ изгнаніемъ мавровъ, страна совсмъ бы обратилась въ необработанную пустыню. За то купцы были въ величайшемъ униженіи: кортесы еще недавно отказывались принимать ихъ въ свою среду, не отказывая въ этомъ завдомымъ бандитамъ. Торгующій дворянинъ здсь лишался дворянства, ему отводилось особое помщеніе въ город и устанавливался за нимъ оскорбительный надзоръ. До сегодня испанскій мужикъ съ богатымъ купцомъ говоритъ презрительно, считая его неизмримо ниже себя — производителя и хлбопашца. ‘Бдный отецъ!’ — говорили про одного хозяина венты его пріятели.— ‘А что?’ — ‘Сынъ опозорилъ его сдины. Онъ сдлался купцомъ!’ До сихъ поръ въ Кастиліи и Андалузіи вы услышите поговорку: ‘El honor de un commerciunte es mas delicado que no el de una dencolla’ (купеческая честь хуже двичьей). Когда, во время моихъ поздокъ по окрестностямъ Мадрида, милліонеръ Серра подалъ однажды руку содержателю сельской поссады въ Ильдефонс, тотъ отказался пожать ее, потому что онъ честный земледлецъ, а не надувающій вселенную купецъ…

IV.
Прадо.— Реколетосъ.

Когда Карлъ III приказалъ расчистить и привести въ нкоторый порядокъ густой паркъ, разросшійся около Мадрида, я думаю, ему не могло придти въ голову, что потомки его врныхъ подданныхъ станутъ называть свое Прадо однимъ изъ величайшихъ чудесъ свта. Здсь вообще повсюду сказывается сила кастильскаго воображенія. Какъ арабъ въ Аравійской пустын, такъ и испанецъ среди своихъ обнаженныхъ равнинъ одинаково живутъ фантазіей. Вотъ, напримръ, передъ вами желтый холмъ. Онъ весь изъ песку и глины, только кое-гд въ трещинахъ его уныло треплется жалкая, полувысохшая трава. Спросите, какъ онъ называется, вамъ отвтятъ: Cerillo de las Lirios, то-есть ‘холмъ лилій’. Печальная долина, способная привести въ отчаяніе самаго восторженнаго путешественника, оказывается, по мстной номенклатур, ‘очаровательной Valle-Ameno’. Груда жалкихъ, полуразвалившихся хижинъ, прокопченныхъ, пыльныхъ, гд даже ящерица не стала бы жить,— непремнно ‘Villa-Rica’. Отвратительный ровъ, полный удушливой золы и песку,— ‘Val-de-flores’. Иногда дешь безводною и пустынною мстностью, не только деревца нтъ, нигд не обрадуетъ вашихъ глазъ даже жалкій кустикъ. Спросите, окажется — урочище ‘волшебныхъ тополей’. Вроятно, потому и волшебныхъ, что ихъ никто не видитъ. Какъ Донъ-Кихотъ въ толстой мужичк узналъ Дульцинею, такъ и испанцы въ растрескавшейся и сухой, какъ ладонь ростовщика, площадк видятъ ‘сады втораго рая’. Посл этого понятно, чего должны были наговорить и написать пламенные мадридцы о своемъ Prado, о Recoletos, Delicias de Isabel и т. д. Есть цлые томы стиховъ, посвященныхъ этому ‘Paraiso’. Я не говорю уже о дйствительно прекрасныхъ королевскихъ садахъ ‘Аранхузса’.

Прадо для Мадрида то же, что лтній садъ или еще лучше — острова для Петербурга. Отъ стариннаго Аточскаго монастыря Прадо нсколькими параллельными аллеями тянется вплоть до гипподрома почти на шесть верстъ. Отъ Мансенаресскаго канала до Аточи (Atocha) часть Прадо называется Las Delicias, дале слдуютъ ‘Салонъ’, собственно Салонъ де Прадо, Реколетосъ, Кастельяно. Самая интересная часть его для путешественника, желающаго увидть ‘весь Мадридъ’, это Салонъ, т.-е. пространство отъ улицы Алкала до Plaza de las Cortes. Нсколько аллей здсь совсмъ закутались въ громадныя тнистыя деревья. Одн предназначены для пшеходовъ, а самая главная, въ 75 метровъ шириной, для всадниковъ и для каретъ. По об стороны ея тянутся три ряда стульевъ. Въ хорошую погоду здсь давка и толкотня страшныя. Цлый городъ пустетъ, пустетъ даже, случается, въ извстные часы дня Пуэрта дель Соль, потому что каждый добрый мадридецъ спшитъ сюда. По широкой Calle de Alcala рка народу шумными и говорливыми, на зло знаменитой flema castillana, волнами стремится сюда. Вс стулья заняты дамами и ихъ hombres, нельзя найти мста. Въ боковыхъ аллеяхъ пшеходы идутъ медленно, въ затылокъ одинъ другому, потому что со всхъ сторонъ ихъ давитъ сплошная стна гуляющихъ. Кареты дутъ тоже черепашьимъ шагомъ одна за другою. Вокругъ двухъ большихъ фонтановъ: Цибеллы, сидящей на мраморной колесниц, влекомой морскими конями посреди дремлющихъ водъ, и Нептуна — тоже стулья, и тоже вс заняты. Яблоку упасть негд. Это цлое море головъ. нервнымъ людямъ длается дурно отъ суеты, движенія, давки, отъ безчисленныхъ криковъ и говора, сливающагося съ шорохомъ шелковыхъ платьевъ, съ шумомъ шаговъ, съ хлопаньемъ бичей и медленнымъ гуломъ колесъ. По об стороны Прадо изъ-за деревьевъ видны виллы и дворцы мстныхъ богачей, театры, преимущественно лтніе. Хотите вы уединенія, идите въ Paseo de Recoletos, подальше Салона, тамъ много укромныхъ уголковъ и тихихъ аллей. Мирты, олеандры, гераніумы, лиліи и акаціи наполняютъ воздухъ своимъ ароматомъ. Здсь такъ хорошо думается и мечтается. Шумъ неугомонной толпы долетаетъ сюда изъ Салона только своими отголосками. Прислушайтесь къ нему,— кажется, что это далекое море бьется въ берега. Разумется, и здсь вы не одни. То и дло на скамейкахъ встрчаются закутанные въ свои капы гидальго. Они сидятъ неподвижно, точно уходя всми своими помыслами въ невозвратное прошлое. Изрдка изъ-подъ капы мелькнетъ худая, желтая рука. Свернетъ свою papelitos и опять на мгновеніе очнувшійся caballero погружается въ мрачную задумчивость. Отсюда въ пролеты аллей открывается чудесный видъ на городъ, на красивыя и изящныя виллы, на Дворцы, врод Palacio de Xifre, выстроеннаго съ необычайною роскошью, въ чисто-мавританскомъ стил, и на другіе, принадлежащіе мадридскимъ поэтамъ и банкирамъ. Какое дикое сочетаніе двухъ профессій! Оно, впрочемъ, станетъ совершенно понятно, если прибавить, что между кастильскими поэтами большинство люди очень богатые, иначе имъ грозила бы голодная смерть, ибо за вдохновенія своихъ пвцовъ испанцы платятъ только восторгами, но не деньгами.

Всмотритесь въ эту толпу, которая медленно движется передъ вами по Салону. Нигд, ни въ одной европейской столиц вы не увидите такой массы роскошно одтыхъ женщинъ и мужчинъ, точно снятыхъ съ послдней модной картинки. Молодежь — въ безукоризненныхъ перчаткахъ, въ платьяхъ, строго соотвтствующихъ сезону и сшитыхъ изъ самыхъ дорогихъ матерій, въ свжихъ шляпахъ. Здсь вы не замтите измятаго сомбреро, запыленнаго пальто. Вс эти мученики хорошаго тона питаются дома однимъ горохомъ да пучеро, но гардеробъ у нихъ въ полномъ порядк. Именно по нашей пословиц: ‘на брюх — шолкъ,а въ брюх — щолкъ’. Узнайте ближе семейную жизнь этихъ блестящихъ людей и вы ужаснетесь. Вотъ проходитъ мимо васъ вся въ бархат и кружевахъ, съ громадными брилліантами въ ушахъ, прехорошенькая мадриленка. Вамъ она кажется по меньшей мр милліонершей. Увы! бдная, возвратившись домой въ свой жалкій уголъ, просуществуетъ цлый день на два реала (12 ¹/₂ коп. или 20 по курсу), она откажетъ себ и своимъ дтямъ, если они у нея обртаются, во всемъ, но уже въ Салонъ на Прадо явится, по-своему не уступая жен знаменитаго Соломона Арваэса, ухитрившейся затмить самую королеву своими брилліантами. Вонъ шесть муловъ, убранныхъ лентами, въ блестящей сбру, съ страусовыми султанами надъ головами, медленно везутъ изящную коляску съ инфантами. Они, по старому этикету, до сихъ поръ не смютъ являться въ экипажахъ,— запряженныхъ лошадьми. Всмотритесь въ этихъ муловъ, въ эту коляску, въ этихъ нянекъ, сидящихъ въ ней… Что-то знакомое. Вы ломаете голову, гд вы это все видали, и, наконецъ, вспоминаете: то же самое вчера въ музе вамъ бросилось въ глаза на картинахъ Веласкеса. Вонъ идутъ совсмъ dandy изъ Jockey-klub’а. Вы думаете, это счастливые избранники судьбы? Увы! только мелкіе чиновники, которые сегодня, стоя въ дверяхъ ресторана, пообдаютъ… зубочистками и дешевою сигарой… За то какіе чудные экипажи мелькаютъ мимо васъ, какія удивительныя лошади! Особенно хороши андалузскія — золотистыя, нервныя, съ маленькою головкой, длиннымъ пышнымъ хвостомъ, подобранныя, на тоненькихъ граціозныхъ ногахъ… Посмотрите на этого коня, когда на немъ сидитъ красавица, стройная и гибкая, отбросивъ далеко назадъ пышный шлейфъ своей амазонки! Или, лучше, не смотрите. Вамъ надо еще многое видть и наблюдать, а посл нея вы уже охладете ко всему остальному. Хотите идилліи?— подите къ фонтану Аполлона или къ такъ называемымъ Casa de vaas (коровій домъ, молочня): посмотрите, какіе дивные ребята играютъ тамъ. Климатъ Мадрида ужасенъ. Но если дитя выживетъ въ немъ, такъ оно уже выростаетъ на удивленіе. Сколько пышнаго здоровья, какія румяныя щеки, живые глаза, сколько добродушія, веселости въ ихъ играхъ, какая мурильевская грація въ каждомъ движеніи! А сопровождающія ихъ кормилицы и няньки — pasiegas съ испанскаго свера? Гд вы видали такую пышную красоту? Граціозныя головки ихъ, живописно убранныя тафтяными платками яркихъ цвтовъ, точно сгибаются подъ тяжестью волосъ изсиня-черныхъ, черный бархатный корсажъ едва сдерживаетъ художественныя формы идеально сложившейся груди. Ихъ плечи покрыты тонкою кисеей, чтобы дать вамъ понять, что не вс еще утратили благородныя линіи Венеры Милосской. Тонкій станъ перехваченъ поясомъ съ золотыми пряжками. Красная или голубая въ складкахъ юбка окаймлена широкимъ позументомъ. Особенно хороши pasiegas изъ Сантандера. Эти заставляютъ останавливаться передъ собою въ нмомъ восхищеніи даже живописцевъ, долго работавшихъ въ Рим съ транстеверинскими натурщицами. Особенно хороши он, когда рядомъ съ ними выступаетъ богатая англичанка, ребенка которой кормитъ сантандерская pasiega. Рыжая, какъ крыса изъ водосточной трубы, краснолицая, какъ армейскій фельдфебель, и клыкастая, вн всякаго конкурса, какъ могутъ быть только клыкасты дочери туманнаго Альбіона, она еще наровитъ такъ одться, что проходящіе мимо гидальго лишь плотне завертываются въ свои капы и съ негодованіемъ сообщаютъ другъ другу: ‘Эти рыжія чертовки испортятъ только нашу прекрасную страну’! Кстати объ этихъ капахъ. Я еще не описывалъ вамъ испанскаго плаща, за который было пролито столько крови. Въ самомъ дл, въ Мадрид при Карл III были революціи изъ-за капы и изъ-за сомбреро. Этотъ четвертый король изъ Бурбоновъ, чистый французъ, искренно ненавидвшій мрачную и торжественную Испанію съ ея соборами и закутанными гидальго, съ ея боемъ быковъ и постоянными революціями, придрался къ тому, что заговорщики легко подъ своими капами могутъ скрывать оружіе и широкими полями сомбреро закрывать свои оливковыя лица. Состоялось королевское повелніе, запрещавшее носить плащи. Народъ заволновался. Началось движеніе противъ введенія въ кастильскую жизнь иностранныхъ обычаевъ и платьевъ. Когда полиція вздумала привести въ исполненіе королевскую волю, вспыхнуло возмущеніе, во время котораго по улицамъ Мадрида потекли рки крови. Это случилось въ 1765 году. Немногіе защитники Карла Ш были перебиты на Пуэрта дель Соль, страшная драка продолжалась на Calle de Агепаі, plaza Oriente, наконецъ, волны возмущеннаго народа со всхъ сторонъ охватили Palacio Real. На ея лстницахъ и въ королевскихъ залахъ начался отчаянный бой. Кастильцы умертвили личную стражу Карла III, фламандцевъ, и бросились искать самого повелителя. Ему удалось во-время ухать въ Аранхуэсъ и потомъ нуженъ былъ терроръ графа д’Аранда, чтобы кое-какъ установить въ столиц порядокъ. Тмъ не мене, посл никто уже не смлъ посягать на капу. Сомбреро свои испанцы бросили носить сами. Они замнили ихъ преувеличенно высокими цилиндрами, но плащъ остался такой же длинный, какъ и прежде, съ такою же классическою перелинкой, доходящею до локтей. Правый борть плаща подбивается на изнанк въ вид подкладки двумя или тремя продольными подосами бархата отъ шеи до ногъ. Полоса ближе къ краю — малиновая или красная, рдко темносиняя, вторая полоса черпая, третья, если она есть, срая или темнозеленая. Эта полоса капы, обертываясь на изнанку, закидывается за лвое плечо такъ, чтобы полосы бархата позади висли наружу внизъ по спин, что придаетъ испанскимъ гидальго необыкновенно щеголеватый видъ, а кастильской толп пестроту и яркость. На Прадо вы встртите, правда, и европейскія пальто, но рдко. За то женскій костюмъ старой Испаніи, очаровательный и граціозный, исчезъ совсмъ. Сохранилась только кружевная мантилья,— къ счастію, разумется, потому что при помощи ея и вера всякая испанка длается чуть ли не красавицей. Вы мало встртите шляпокъ на Прадо. Носятъ ихъ живущія здсь француженки или испанки, воспитавшіяся во Франціи. Разумется, къ этому числу принадлежатъ и вс т, которыя здятъ въ своихъ коляскахъ. Масса осталась врна мантиль, какъ мужчины кап. Когда королева Христина, австрійка, ненавидящая въ глубин души Испанію и испанскіе обычаи, явилась на Plaza de toros (бой быковъ) въ шляпк, она вызвала общее негодованіе. Ей начали шикать, толпа заорала: ‘Прочь нмку!’ — и настолько эта демонстрація приняла угрожающій характеръ, что ея величество должна была ухать скоре въ свой дворецъ. На слдующій же день она явилась на Прадо въ открытой коляск, сопровождаемая, по стародавнему обычаю, напудренными гусарами на андалузскихъ коняхъ. На королев была блая кружевная мантилья и платье національныхъ цвтовъ Испаніи. Она все время чисто по-кастильски играла веромъ и только посл этого мадриленки помирились съ нею.

V.
Рождество, карнавалъ.— Уличные маскарады.— Эстудіантины.

Вскор посл моего прізда въ Мадридъ началась такая погода, что можно было легко вообразить себя гд хотите: въ Петербург, Москв, Казани, только не въ сердц Испаніи. Съ утра до ночи и ночью — дождь, и какой дождь?— мелкій, холодный….

Въ одинъ день весь Мадридъ обратился въ какой-то лазаретъ. Куда ни сунешься, всюду больные. Насморкъ — въ воздух. Кашляли вс ршительно, за исключеніемъ мраморныхъ Фердинандовъ и Альфонсовъ на Plaza de Oriente, но и эти какъ будто посинли отъ холода. Югъ только и хорошъ въ ясную погоду. Тамъ и дома, и жизнь приспособлены для нея и ничего не сдлано противъ ненастья. Мы защищаемся у себя отъ холода, югъ — отъ солнца. Начнись непогоды, Петербургъ даже, ужь на что подлый городъ, является сравнительно раемъ. Среди такого-то ‘пронунсіаменто’ взбунтовавшихся стихій началось Рождество, заплаканное, вздрагивающее отъ стужи, хрипящее, похожее не на праздникъ, а на какую-то золотуху изнуренной природы. Ну, думаю, погибъ праздникъ для мадридцевъ. Кто высунетъ носъ въ такую мерзость? И вдругъ слышу оглушительный шумъ на улиц и на Пуэрта дель Соль. Надваю на себя два пальто и выхожу. Можно было подумать, что вверху — звздное небо и ни капли дождя: народъ весь въ праздничномъ настроеніи, несмотря на то, что ливень счетъ (мелкая водяная каша въ воздух обратилась-таки въ сплошныя струи). Втеръ распахиваетъ капы съ усердіемъ таможеннаго, обыскивающаго заподозрннаго путешественника. И посреди этого — толпа за толпой, съ грохотомъ и шумомъ. Дти накупили себ бубновъ, какихъ-то палокъ съ трещетками, и такимъ оглушительнымъ звономъ, грохотомъ и стукомъ наполнили площадь, что голова идетъ кругомъ. Спшу въ другую улицу — подъ дождемъ рождественская серенада у чьихъ-то оконъ. Мокрые музыканты, ёжась, выдуваютъ и пиликаютъ что-то тоже мокрое, а въ сторон, нанявшій ихъ, рисуется гордый caballero, нарочно распахнувъ свою капу и точно желая показать милой, что ради нея онъ не жалетъ даже новаго своего пиджака. Но вотъ грохотъ еще оглушительне. Невыносимый шумъ покрылъ серенаду: толпа школяровъ явилась съ жестяными большими ящиками и бьетъ по нимъ ложками, вилками, палками, кулаками и при этомъ поетъ столь дико и нестройно, что даже оселъ, застрявшій среди публики, остановился и самымъ отчаяннымъ ревомъ запротестовалъ противъ неистовства этой какофоніи. ‘Какъ выпускаютъ дтей въ такую погоду’?— спрашиваю у пріятеля.— ‘Сегодня и завтра ихъ праздникъ. Отцы не смютъ отказать имъ въ этомъ. Таковъ обычай’!— Плохой обычай, подумалъ я, глядя на эти ставшія отъ холоду сизыми личики и соображая, сколькихъ изъ нихъ вычеркнетъ изъ списка живыхъ эта мерзость, творящаяся сегодня на небесахъ и на земл. Вонъ за дтьми показались большіе, они трубятъ въ необыкновенно громадные рога. Гд они взяли такіе? Я думаю, что даже у Менелая были меньше. Роландъ въ Ронсевал не трубилъ такъ оглушительно. Дудки, кастаньеты,— все это мшалось въ какой-то дьявольскій концертъ, особенно когда къ этому присоединялись звонъ мдныхъ тарелокъ и хрипніе волынокъ. Нужно было слышать, во что это обратилось, когда масса празднующихъ ворвалась на четырехъугольную, сплошь обставленную высокими домами Plaza Mayor, я думаю, что даже бронзовый Филиппъ III на ней ужасно жаллъ, во-первыхъ, о томъ, что костры инквизиціи уже погасли, а, во-вторыхъ, что онъ не могъ поднять рукъ и зажать себ уши. Крестьяне изъ пригородныхъ деревень переходили отъ лавки къ лавк, отъ одного кафе къ другому, приплясывая и напвая кастильскія псни. Смшно было видть одну парочку толстяковъ, дюжіе, какъ тюлени, они выкидывали такіе колнца и прыжки, передъ которыми остановился бы въ нмомъ изумленіи любой взъерошенный котъ. Подъ галлереями Plaza Mayor продавали игрушки. Здсь дти безцеремонно эксплуатировали своихъ папашъ и мамашъ. Отсюда-то они и уносили съ собой эти ужасныя мусикійскія орудія. На другой день въ городъ навалила масса крестьянъ. Они собирались по десяти, по двадцати человкъ, составляли круги на улицахъ и площадяхъ и отплясывали тамъ совершенно безкорыстно, ибо никто имъ ничего не давалъ, ни они ни у кого не просили. Манзанилда лилась (manzanilla — родъ слабаго дешоваго хереса) рками. Первый разъ я видлъ, какъ пьютъ ее настоящіе кастильскіе молодцы. Для нея полагаются длинные и узкіе стаканчики, которые у насъ только теперь входятъ въ моду для шампанскаго. Наливъ шесть-семь стакановъ, ихъ подаютъ caballeros. Каждый, взявъ по стакану, ловко подбрасываетъ вино, и оно, описавъ длинную струю въ воздух, попадаетъ въ ротъ. Глотокъ, оставшійся на дн стакана, выплескивается. Такъ пить считается особеннымъ шикомъ. Я пробовалъ тоже, но только обливалъ себ бороду, лицо, рубашку и жилетъ. Цлые дни продолжался все тотъ же кавардакъ, а вмст съ тмъ погода нисколько не желала измниться. Только къ вечеру потомъ нсколько проясняло, а ночью кроткія звзды выступали на темныхъ небесахъ и въ тишин спавшаго города слышался робкій звонъ гитары, да страстные напвы возвращавшихся по домамъ эстудіантинъ. Изрдка кто-нибудь кричалъ: ‘Серено!’ — и ночной сторожъ съ копьемъ и фонаремъ бжалъ на зовъ отворять двери полуночнику. Этотъ обычай существуетъ только въ Испаніи. Вс серено имютъ у себя ключи отъ входовъ въ дома. По вашему требованію, онъ, серено, отпираетъ ихъ, и если не знаетъ васъ лично, то слдуетъ за вами вплоть до вашей двери. Какъ агуадоръ галисійскій, такъ и серено изъ Аррагона самый популярный сюжетъ для комическихъ сценъ и псенъ. Не было такого поэта, который бы хотя разъ не посвятилъ своего вдохновенія, этимъ труженикамъ, славящимся безукоризненною честностью. Сереносы представляютъ, вмст съ тмъ, едва ли не единственную узду для воровъ и грабителей, въ распоряженіи которыхъ вы вполн находитесь. Здсь случалось часто, что имвшій неосторожность пожаловаться на пойманнаго и уличеннаго вора путешественникъ, обокраденный имъ, умолялъ самъ потомъ отпустить преступника, чтобы, такимъ образомъ, избавить себя отъ всхъ прелестей испанскаго крючкотворство. Дло въ томъ, что при вашей жалоб, прежде всего, съ васъ самихъ отбирается подписка о невызд изъ Мадрида, а часто даже требуютъ и задерживаютъ вашъ паспортъ. Дло тянется мсяцъ, два, три. Вы теряете терпніе, вамъ надо хать, но, увы, вы начали безконечный процессъ, вы должны быть на мст. Вашего адвоката недостаточно, нужны ваши личныя показанія. Потомъ, если у вора не окажется средствъ на уплату судебныхъ издержекъ, что случается всегда, то уплатить ихъ обязаны вы же. И такъ, вы обокрадены, вы потеряли нсколько мсяцевъ и, въ конц-концовъ, вы же должны платиться. Вора, въ большинств случаевъ, отпускаютъ на вс четыре стороны. Понятно поэтому, что жандармы въ Испаніи стараются не доводить до суда захватываемыхъ ими преступниковъ. Пулю въ лобъ — и рапортъ о попытк къ бгству,— вотъ и все. Коротко и ясно. На этотъ счетъ они имютъ даже точную инструкцію и одну изъ подобныхъ сценъ, между прочимъ, описываетъ Пересъ Гальдосъ въ своемъ роман Dona Perfecta. Рождество, Праздникъ Царей, Тла Господня, карнавалъ, второе мая — полный просторъ для воровъ. Если вы заявите въ эти дни жалобу на то, что васъ обокрали, самые свирпые полицейскіе только глаза вытаращатъ.

— Разв вы не знаете, какой сегодня день? У насъ въ такіе праздники больше всего ‘работаютъ’ эти молодцы.

Никого это не удивляетъ, точно въ порядк вещей. ‘Въ такіе праздники и жаловаться-то странно!’ — обижается полиція.

Совтую осторожность и въ домахъ. Случалось часто въ Мадрид, что какой-нибудь ротозй, не взглянувъ въ ршетку, обязательно для сего устроенную въ двери, отворить ее на ршительный звонокъ неизвстнаго постителя и не успетъ еще опомниться, какъ оказывается связаннымъ, съ заткнутымъ ртомъ. Его обчистятъ и оставятъ такъ до перваго пришедшаго. Особенно часты подобные подвиги на далекихъ улицахъ. Передъ моимъ перездомъ изъ отеля въ меблированныя комнаты, въ этомъ самомъ ‘амуэблядо’ такимъ образомъ ограбили двухъ англичанъ, изъ которыхъ одинъ задохся, а другаго освободилъ только вечеромъ случайно зашедшій въ квартиру почтальонъ. Замтьте, что это случилось на Plaz’а de Oriente, противъ королевскаго дворца и среди благо дня. По тротуарамъ и въ сквер площади въ это время была сплошная толпа гуляющихъ. Воры и грабители въ Мадрид нкоторымъ образомъ признаны оффиціально. Имъ врятъ даже въ лавкахъ съ условіемъ расплаты на Рождество и въ карнавалъ, когда для нихъ наступаетъ жатва. Они, впрочемъ, и не скрываютъ своей профессіи. Одного изъ нихъ при мн спрашивалъ предсдатель суда:

— Чмъ вы занимаетесь?

— Я работаю на Пуэрта дель Соль, и то только въ праздники,— съ гордостью отвтилъ онъ.

— То-есть воруете?— улыбнулся президентъ.

— Это зависитъ отъ того, какъ понимать вещи… Я называю это, ваша милость, иначе. Я по христіанской заповди длюсь съ своими ближними…

Карнавалъ въ Мадрид едва ли не интересне всхъ праздниковъ. Весь городъ обращается въ громадный маскарадъ. Съ ранняго утра уже вс здсь охвачены крайнимъ возбужденіемъ. Вашей прислуги нтъ дома: она, переодвшись въ какіе-то яркіе лоскутки, наклеивъ себ искусственный носъ изъ папье-маше и длинную бороду, отправилась на улицу. Портье — тоже нтъ, даже дти швейцара, въ обычное время исполняющія его обязанности, сегодня изображаютъ изъ себя всякихъ араповъ, полишинелей, чертей и т. д. Захотите воды, если ране она не запасена, то отправляйтесь за нею въ ресторанъ сами, ибо въ первый день карнавала и труженики агуадоры, тоже переодвшись въ праздничныя платья, веселятся во всю. Идете вы на улицу, на площади, въ Прадо, въ Буэнъ-Ретиро,— везд одно и то же, везд веселый, безшабашный маскарадъ. Вс сословныя различія на эту недлю упразднены. Чопорныя аристократки отвчаютъ на безцеремонныя любезности переодтаго носильщика, вчерашній нищій съ Пуэрта дель Соль, подъ маской и въ бумажномъ домино, вскочитъ въ карету къ герцогин де ла Toppe и, стоя на подножк, весьма развязно разговариваетъ съ нею въ открытое окно. На балконахъ черноглазыя кастильянки сами заводятъ бесды съ проходящими внизу франтами, что по законамъ карнавала нисколько и никому не удивительно. На всдо перекресткахъ Мадрида музыка. Музыканты, чтобы не нарушать общаго впечатлнія, одты полишинелями, арлекинами. Пестрота невообразимая, такъ что невольно изумляешься, когда видишь городовыхъ, оставшихся въ своихъ обыкновенныхъ костюмахъ.

Общины слпыхъ, глухихъ, хромыхъ,— вс эти отлично организованныя спеціальности кастильскаго нищества,— на сей день непремнно каждая вмст. Вс нарядились въ разноцвтную бумагу, какъ самый дешевый матеріалъ, и за своими поводырями, держась одинъ за другаго, ходятъ по улицамъ и площадямъ, давая серенады на гитарахъ. Интересне всего серенады глухихъ. Какъ они ухитряются играть (положимъ, скверно), я до сихъ поръ не понимаю. Дикое впечатлніе производятъ калки въ пестрыхъ шутовскихъ лохмотьяхъ и веселыхъ маскахъ изъ папье-маше. Съ этими общинами нищихъ успшно конкуррируютъ эстудіантины, которыми сегодня полонъ Мадридъ. Университетская молодежь въ этомъ отношеніи длится на два разряда: Богачей, одтыхъ въ традиціонный костюмъ саламанкинскаго студента, но изъ бархата и атласа, и бдняковъ въ оборванныхъ плащахъ и порыжлыхъ треугольныхъ шляпахъ. Первые веселятся, вторые, пользуясь карнаваломъ, зарабатываютъ деньги. Эстудіантины первыхъ ходятъ по домамъ знакомыхъ аристократическихъ домовъ, вторые останавливаются подъ балконами и подставляютъ бубны для мелочи, которую имъ бросаютъ сверху. Но этимъ не ограничиваются оркестры и хоры улицы. Изъ всхъ подгородныхъ деревень крестьянская молодежь тоже явилась сюда. Она одта въ старый кастильскій костюмъ. Ея музыкальные инструменты — барабаны, дудки и палки. Дойдя до площади, крестьяне останавливаются, образуютъ кругъ, барабанъ бьетъ, дудки посвистываютъ, остальная молодежь сначала поетъ, потомъ, становясь по парамъ визави, начинаетъ въ тактъ стукать другъ у друга палку о палку, перемняя руки и все учащая. Переборъ этихъ оригинальныхъ звуковъ выходитъ ловко и недурно. Дерево ли разныхъ сортовъ идетъ на это, не знаю, только стукъ этотъ не лишенъ своеобразной мелодіи. Имъ сверху тоже посылаютъ и бросаютъ всякаго рода подачки. Иногда такіе круги очень многочисленны. Я видлъ состоявшій изъ шестидесяти молодцовъ на подборъ. Они были отлично одты. Пояса, перехватывавшіе ихъ стройныя таліи, сдланы изъ полосатаго шелку, на плечахъ лежали тоже шелковые пестрые пледы. Какъ оказалось, это была молодежь, пріхавшая на карнавалъ изъ-подъ Сарагоссы. У нихъ висли гитары на зеленыхъ атласныхъ лентахъ черезъ плечо, они проходили по улицамъ съ пснями, исполняемыми неподражаемо. На каждой площади они останавливались. Половина съ гитарами составляла кругъ, начинался переборъ струнъ сначала, потомъ словно невзначай вспыхивала изящная ‘арагонеза’, а остальные тридцать по середин начинали танцевать съ увлеченіемъ и страстью… Кончена пляска, молодежь шла дальше. Это, должно быть, богатые поселяне, потому что милостыни они не принимали, а, напротивъ, сами давали ее проходившимъ мимо общинамъ слпыхъ, хромыхъ и глухихъ. Очень ужь красива была эта яркая и веселая гурьба! Одинъ запвалъ, другой ему подыгрывалъ, потомъ подхватывалъ третій, четвертый, остальныя гитары тоже по очереди вступали въ разгоравшійся хоръ,— выходило очень хорошо, до того хорошо, что мой пріятель-французъ, самъ музыкантъ, совсмъ увлекся ими и черезъ недлю ухалъ съ молодежью въ Сарагоссу записывать мотивы этихъ народныхъ псенъ, нужно замтить, никмъ не цнимыхъ здсь. Деревенская молодежь въ столиц держала себя съ достоинствомъ настоящихъ гидальго. Надо отдать ей справедливость: ни разгула, ни мужичьяго смиренія, ни лакейскаго нахальства! Проходила ли по улиц мимо нихъ красавица-кастильянка, они мигомъ выстраивались локоть къ локтю и пропускали ее мимо, напвая хоромъ нжную псню, очевидно, весьма почтительно восхвалявшую ея наружность, потому что дамы очень хорошихъ фамилій, съ видимымъ удовольствіемъ и вспыхивая, благодарно склоняли передъ пвцами свои хорошенькія головки. Долго потомъ съ ихъ губокъ не сходила улыбка удовлетвореннаго торжества. Вообще, повторяю еще разъ, мужика загнаннаго и забитаго въ Испаніи нтъ. Дайте нищему милостыню, и если онъ собралъ достаточно, онъ войдетъ вслдъ за вами въ кафе и, расплачиваясь, не забудетъ оставить лакею куартосъ на чай. Кончивъ это, онъ опять идетъ на свое мсто просить подаянія. За своими новыми знакомцами (по пути мы разговорились съ ними), слушая ихъ и любуясь красотой и ловкостью ихъ движеній, мы добрались до королевскаго дворца. Тутъ началась хоровая серенада, исполненная до того художественно, что большая музыкантша, сама королева Христина, слушавшая ее съ балкона, попросила повторить. Я думалъ, король броситъ деньги,— нтъ! Оказалось, что этого бы и не приняли. Альфонсъ XII нашелся. Онъ вышелъ изъ дворца и пожалъ руки музыкантамъ и пвцамъ, а ея величество сверху бросила имъ свой букетъ, который они тотчасъ же раздлили между собой, съ гордостью приколовъ цвты къ своимъ сомбреро. Удивленіе мое еще боле усилилось, когда я узналъ, что псни ихъ хоровъ — не народныя, а написанныя ими же самими, а когда они поютъ по-одиночк, то импровизируютъ. Вотъ и комическая эстудіантина на встрчу: молодежь поверхъ своего костюма надла корсеты, турнюры, женскія панталоны и въ такомъ вид, подъ гомерическій хохотъ встрчающихся, ходитъ по улицамъ, заигрывая съ встрчными. Пропасть мужчинъ, одтыхъ женщинами, женщинъ — мужчинами. Первые, несмотря на свои зврообразныя рожи, кокетничаютъ не безъ пріятности. Непонятно, куда длась кастильская важность — эта восптая путешественниками muchacanna и flema Espanola. Прибавьте къ этому темно-синее безоблачное небо, яркое солнце, которымъ въ карнавалъ здшняя весна уже стала баловать мадридцевъ. На Прадо — сплошная толпа. Медленно по среднему прозду двигаются роскошные экипажи, какъ сахаръ мухами облпленные масками. Замтивъ хорошенькое личико въ коляск, маски лзутъ на козлы, на подножки, на запятки, втискиваются въ самую коляску и безцеремонно болтаютъ съ сидящими тамъ красавицами. Никакой сословной преграды. Вонъ герцогиня Медина Семи. Ее совсмъ не видно. Вся коляска полнымъ полна масками. И красавица благосклонно улыбается имъ. Ничего сегодня не подлаешь съ господами, которыхъ въ иное время кучеръ ея сталъ бы безцеремонно стегать своимъ бичомъ. Вонъ къ герцогин Монпансье, ближайшей родственниц короля, влзло пятеро студентовъ и болтаютъ, точно они у себя дома. детъ мимо верхомъ блестящій гвардеецъ, на крупъ его лошади изъ коляски живо перескакиваетъ одинъ изъ замаскированныхъ и катится дальше, обхвативъ всадника руками за талію. Хохочутъ вс, хохочетъ всадникъ, смются въ коляск. Герцогиня Монпансье бьетъ одного изъ влзшихъ къ ней веромъ, но тотъ безцеремонно вытаскиваетъ у нея изъ волосъ розу и, цлуя нжные лепестки, гордо украшаетъ ею свою шутовскую шляпу. ‘На ужь и эти!’ — кричитъ ему герцогиня, бросая свой букетъ. Но за букетомъ выскакиваютъ изъ коляски вс — и на земл поднимается комическая борьба. Въ конц-концовъ, на пол битвы остается фальшивая борода, громадный бумажный носъ и растрепанные цвты… Полишинели, арлекины ходятъ стадами. Не наша сверная скука царить здсь. Напротивъ, всмъ весело, вс хохочутъ. Нечему, кажется, но ужь такъ смяться хочется — и смются!… Вотъ цлая толпа негровъ съ африканскими инструментами… Гд они достали ихъ? Видимо, не такъ себ, а съ знаніемъ дла. Парики заплетены по обычаю нкоторыхъ племенъ внутренней Африки, оружіе, страусовыя перья, украшенія въ вид ожерелій изъ зубовъ дикихъ зврей, самые музыкальные инструменты,— все это настоящее. По пути эти партіи замаскированныхъ заходятъ во вс кафе, даютъ тамъ оригинальныя представленія, ме столько забавляя другихъ, сколько себя. Всего смшне серьезные и обстоятельные люди, вроятно, почтенные отцы семействъ, которые, не желая отстать отъ обычая, наднутъ на себя глупыя маски и подъ руку весьма солидно прохаживаются по Прадо, толкуя о курсахъ на процентныя бумаги, о длахъ той или другой фабрики, о служебныхъ интересахъ, обо всемъ, до чего нтъ дла несущемуся вихремъ мимо веселому маскараду. Вонъ настоящіе рыцари, по крайней мр, доспхи ихъ — украшавшіе когда-то подлинныхъ завоевателей Толедо и Гренады. Они весело бьютъ въ барабаны, стучатъ мечами о латы, кидаются на черные плащи эстудіантинъ, завязываютъ съ ними примрный бой и обращаютъ ихъ въ позорное бгство. Усталый, сажусь на первый стулъ. Ко мн тотчасъ же подходитъ тоже переряженный полишинелемъ агентъ общества, торгующаго мстами на аллеяхъ Прадо. Плачу. Смотрю — направо сидитъ господинъ, обвшавшій себя съ ногъ до головы коробками отъ сардинокъ, подымающими цри каждомъ его движеніи оглушительный шумъ, съ другой стороны — сосдъ надлъ себ на голову какую-то коробку, провертлъ въ ней глаза, изъ-подъ полъ фрака пустилъ хвостъ съ кисточкой — и доволенъ. И самъ себ, и другимъ онъ кажется въ высшей степени остроумнымъ. Дальше, какъ мн показалось сначала, толстый парень лтъ двадцатипяти въ костюм маленькой двочки съ голыми колнками включительно. Какъ-то онъ приподнялъ маску: парень оказался весьма почтеннымъ старикомъ, съ сдыми встопорщенными усами, достаточно грозными для того, чтобы распугать всхъ настоящихъ двочекъ. Компанія тореро окружила королевскій экипажъ. Одинъ влзъ прямо въ коляску и безцеремонно болтаетъ съ ея величествомъ… Король детъ верхомъ около, на спину его лошади вскакиваетъ какая-то маска и король ни слова,— обычай!… ‘Эй, Альфонсъ!— кричитъ ему изъ публики пестрый арлекинъ.— Я знаю, отчего ты такъ не веселъ!’ — ‘Отчего?’ — улыбается его величество.— ‘Оттого, что твоя Борга (красавица-пвица итальянской оперы) ухала. Но что-жь длать? Ничто невчно. Ты, говорятъ, началъ уже на казенный счетъ утшаться съ Теодориной…’ Король, красня и смясь, въ то же время, даетъ шпоры лошади, такъ что сидящая у него за спиной маска вверхъ ногами летитъ черезъ задъ коня на землю. Общій хохотъ, разумется… ‘Ты знаешь, я не хотлъ бы помняться съ тобой!’ — останавливаетъ короля другой субъектъ, одтый смертью.— ‘Почему?’ — ‘Потому что тебя когда-нибудь выгонятъ, а меня никогда!…’ и т. д. Бдному Альфонсу XII приходится выслушивать массу остротъ и всякихъ замчаній и отвчать такъ же весело, какъ длаются они. Обычай!… На площади конституціи танцуютъ во-всю. Кажется, собрались кухарки со всего Мадрида. Особенно весело сегодня дтямъ. Они тоже въ маскахъ и въ самыхъ пестрыхъ костюмахъ. Двочки трехъ и двухъ лтъ съ длиннйшими шлейфами, блыми париками, подмазанными глазами и мушками на лиц. И съ верами, разумется. Мальчики съ привязанными усами и бородами. Вонъ идетъ крошечный ребенокъ въ костюм Мефистофеля, но съ такою круглою и веселою рожицей, что вс смются, глядя на него. Чмъ поздне, тмъ оживленіе усиливается. Шумъ становится оглушительнымъ, движенія — бшеными. Смеркается. Загораются звзды, ночь окутываетъ городъ своимъ сумракомъ, а бшеный шумъ карнавала не унимается… ‘Серено!’ — слышится подъ самое утро на всхъ перекресткахъ, и утомленные сторожа бгутъ отъ одной двери къ другой, отворяя ихъ и торопясь дале. Завтра, посл-завтра и такъ цлую недлю будетъ то же самое. Театры полны. Всюду фееріи, водевили, сарсуэлы. Въ Capellanes — бшеный канканъ, сравнительно съ которымъ парижскій — сама невинность. Въ Буэнъ-Ретиро люди и спать остаются на открытомъ воздух. Въ его аллеяхъ цлыя ночи звнятъ гитары и слышится топотъ плясокъ. Отойдите нсколько въ сторону и во тм аллей, гд никого не видно, вы уловите звукъ поцлуя и робкій, словно крадущійся шепотъ… Не мшайте, уйдите прочь, вдь, карнавалъ случается только разъ въ годъ!… Политическая борьба, впрочемъ, и на время карнавала не смолкаетъ, не унимается. Она только принимаетъ другую форму. Она тоже надваетъ маску и шутовской костюмъ. Вонъ непопулярные министры, являющіеся въ форм всевозможныхъ животныхъ. Свинья съ головой — Ромеро Робледо, верблюдъ — Каповасъ, волкъ — Пидаль… А то вдругъ т же правители страны — въ лиц превосходно гримированныхъ скакуновъ — оказываются посреди Прадо въ костюмахъ каторжниковъ Сеутскихъ президій, окруженные конвоемъ тоже изъ переодтыхъ молодыхъ людей. Партія Кановаса и Пидаля не остается въ долгу. То и дло встртите Кастелара въ вид шарлатана, продающаго на ярмаркахъ всевозможнык чудеснаго свойства лкарства, Сагасту, одтаго справа капелланомъ, слва фигляромъ. Противники, встрчаясь, устраиваютъ юмористическія кадрили, причемъ вдругъ ‘шарлатанъ-Кастеларъ’ оказывается въ одной пар съ ‘верблюдомъ-Кановасомъ’, а ‘свинья-Ромеро Робледо’ съ ‘осломъ-Moрайтой’. Вотъ популярный издатель консервативной La Ероса — Эсноберъ. Онъ загримированъ отлично,— такъ хорошо, что знакомые кланяются при вид его, и только когда онъ проходить мимо, они понимаютъ свою ошибку потому, что у него, вмсто затылка, лицо инквизитора Торквемады…

VI.
Св. Исидоръ — Буэнъ-Ретиро.— Добрый король Филиппъ IV.— Страсть къ праздникамъ.— Легенда о вроломномъ принц.

Я уже не разъ говорилъ о Буэнъ-Ретиро. Это одно изъ очаровательнйшихъ мстъ, способныхъ примирить даже и съ Мадридомъ. Испанцы называютъ его своимъ Версалемъ. Я не люблю сравненій, потому что они всегда гршатъ въ томъ или другомъ отношеніи. Расположенные за Прадо, сады Buen-Retiro весною становятся любимымъ мстомъ для прогулки. Ихъ тнистыя аллеи, павильоны и бесдки, озера, цвтники, фонтаны полны дтей и птицъ. Тихій шумъ зеленыхъ вершинъ вмст съ мечтательнымъ лепетомъ струй въ мраморныхъ бассейнахъ переносятъ васъ въ какой-то сказочный міръ, особенно когда дышащій невыразимо нжною прохладой втерокъ несетъ къ вамъ, точно первый привтъ весны, тонкій запахъ только что распустившихся цвтовъ.. Невдомо откуда доносятся сюда, вмст съ меланхолическими напвами струнъ, и чудныя мелодіи иберійскаго юга, вы тщетно ищете красавицу (непремнно красавицу, потому что воображеніе невольно работаетъ въ этомъ направленіи). Очарованіе продолжается до тхъ поръ, пока надъ самымъ ухомъ вашимъ не послышится рзкое:

— Agua, quien quiere agual… Agua fresquita сото la діеуе! (Воды, кому воды, воды холодной, какъ снгъ!). Смотрите — классическій агуадоръ съ своимъ блымъ алькаразасомъ, не измнившимся со времени мавровъ, стоитъ около.

Не хотите пить воды, идите здсь же въ Casa de vacas (коровій домъ), тамъ вамъ подадутъ великолпнаго молока, въ производств котораго коровы не принимали никакого участія. Хотя для видимости здсь и стоитъ почтенное животное этого рода, но только для декораціи и успокоенія совсти пьющихъ. Въ сущности, вамъ подаютъ козье молоко. По обширнымъ прудамъ Буэнъ-Ретиро двигается даже крохотный пароходикъ, которымъ несказанно гордятся мадридцы, пожалуй, столько же, сколько англичане своими superb’ами, левіафанами, irresistbl’ями и т. д.

На путешествіе по озеру въ этой игрушк,— по ‘озеру’ не больше нашего Парголовскаго,— мадриленки смотрятъ какъ на особенный подвигъ и сходятъ съ парохода ужасно раскраснвшимися, можетъ быть, отъ законной гордости, а, можетъ быть, и отъ нжныхъ взглядовъ гидальго, покручивающихъ усы вслдъ за ними. Тутъ, въ этихъ садахъ Буенъ-Ретиро, король Филиппъ IV утшался въ потер цлаго государства, бесдуя съ Лопе де Вегой, Кальдерономъ и Веласкесомъ. Предоставивъ дйствительную власть герцогу Оливаресу, онъ цлые вечера и ночи проводилъ въ шалэ, куда ему привозили красивыхъ актрисъ и андалузскихъ танцовщицъ. Примру слабаго короля усердно слдовали его подданные. Разсказываютъ: разъ печальный встникъ смущенно предсталъ предъ королемъ, сидвшимъ съ красавицей.

— Что теб?

— Государь… вы потеряли дв провинціи…

— Да?— прервалъ его Филиппъ IV, не давши докончить.— Что-жь? За то я выигралъ прекрасную Херему, истинную estrelia (звзду) Кадикса. А она стоитъ цлаго царства! Впрочемъ, это не мое дло. Отправляйтесь съ дурными новостями къ Оливаресу. Я хочу здсь знать только хорошія!…

Посл такихъ великихъ государей, какъ Филиппъ IV, понятно, ихъ наслдникамъ остается единственное утшеніе и, разумется, не могущество и слава, а то, что тронъ, испанскихъ королей посл Божьяго — самый высокій въ мір, такъ какъ Мадридъ расположенъ выше всхъ другихъ столицъ, а именно на 665 метровъ надъ уровнемъ моря. Другаго преимущества нтъ у короля испанскаго, положеніе котораго хорошо охарактеризовано эксъ-королемъ Амедеемъ: ‘Помилуйте, — говорилъ онъ ‘въ собраніи писателей’ въ Рим,— у насъ, въ Италіи, чтобы выгнать лакея, надо его предупредить за семь дней, по военному суду преступника разстрливаютъ черезъ двадцать четыре часа и только испанскихъ королей выгоняютъ, не предупреждая!…’

Теперь Буэнъ-Ретиро вчно полонъ народомъ, съ тхъ поръ, какъ перестали здсь жить короли, простые смертные нашли эти сады очаровательными.

Есть другой еще садъ, кром Буэнъ-Ретиро, но гораздо хуже его. Это — садъ королевскаго дворца, открытый каждому. Полиція не сметъ поднять спящихъ въ немъ caballeros. Нищіе въ тенныя ночи уходятъ сюда.

Разъ было ихъ потревожили карабинеры.

— Идите вонъ, — величаво отвчали ‘рobres!tos’, — мы въ гостяхъ у нашего короля!

И король, когда ему доложили объ этомъ, приказалъ ихъ не трогать.

Въ Мадрид все праздники и по всякому поводу. Открывается новый магазинъ: о немъ не стоитъ объявлять въ газетахъ,— есть иное средство сдлать его популярнымъ. Нанимается обыкновенно оркестръ плохонькихъ музыкантовъ на цлый день и вечеръ, они играютъ передъ дверями дебютирующей лавки. Первый разъ я былъ крайне изумленъ, слыша, что около моихъ дверей всю ночь звенятъ и пиликаютъ какіе-то варвары. Это были не звуки, а музыкальные знаки препинанія. Спрашиваю, въ чемъ дло? Оказывается, въ нашемъ дом открылась лавка жестяныхъ издлій.

— Что же изъ этого?

— Вс и узнаютъ такимъ образомъ о ней.

Дйствительно, мучачи (muchacho) изъ всхъ окрестныхъ улицъ сбжались сюда. Движеніе на тротуарахъ прекратилось, начались танцы. Хотя, парадоръ, балеро смняли одинъ другаго, и только тогда, когда вс кухарки и горничныя доплясались до оцпеннія, магазинъ былъ закрытъ и музыка ушла. Иногда, въ такихъ случаяхъ, приглашаютъ эстудіантину, и тогда тысячи дурачествъ совершаются на улиц, къ полному блаженству прекраснаго пола. Это былъ, впрочемъ, едва ли не единственный случай, когда я видлъ женщинъ танцующими въ Новомъ квартал. Обыкновенно, на этихъ улицахъ пляшутъ одни мужчины. При этомъ хотя, балеро изгнаны изъ употребленія. Здоровенные, бородатые дураки, взявъ другъ друга подъ мышки, начинаютъ медленно-медленно вертться съ сигарами въ зубахъ, сумрачно окуривая другъ друга цлыми облаками удушливаго дыма. Въ то же самое время, какъ зловщіе бандиты танцуютъ, женщины стоятъ, прислонясь къ стн, и спокойно смотрятъ на нихъ. Къ счастію, оказалось, что на моей улиц много андалузцевъ, галегосовъ (галисійцевъ), а они еще не. цивилизовались до вальса.

Чтобы окончить съ праздниками Мадрида, необходимо сказать о Санъ-Изидро (св. Исидоръ), покровител этого города, и о чествованіи его памяти за Мансенаресомъ, на пол, названномъ именемъ этого святаго. Исидоръ былъ великій угодникъ. Онъ, въ качеств мужика, служилъ на ферм у одного богатаго хозяина и три четверти дня молился, чего не замчалъ никто, потому что порученные ему быки въ это время отлично обрабатывали землю. Владлецъ, узнавъ объ этомъ, сообразилъ, что если быки успшно работаютъ одни, то съ Исидоромъ вмст они сдлаютъ вдвое боле. Тотчасъ же онъ отправился на поле и засталъ своего слугу на колняхъ въ убогой, полуразвалившейся часовн, съ нмымъ умиленіемъ глядящаго на образъ Богоматери. Взбшенный собственникъ закричалъ на работника, сталъ его толккъ, браня и плюя ему въ лицо, и такъ какъ было жарко, то вскор отъ всхъ этихъ упражненій почувствовалъ жажду. ‘Пить хочу!’ — рзко оборвалъ онъ. Кротко улыбнувшись, Исидоръ ударилъ въ землю остроконечною палкой, употребляемою здсь для погонянія воловъ, и тотчасъ же оттуда брызнулъ свжій ключъ студеной воды, до сихъ поръ привлекающій къ себ поклонниковъ изъ столицы. Тогда хозяинъ угомонился и оставилъ Исидора въ поко. Вскор работникъ женился на Маріи де ла Бабеза — невдомо зачмъ, ибо она согласилась вмст съ нимъ соблюдать строго цломудріе, что не мшало имъ обоимъ любить дтей. Когда волкъ, пробгавшій черезъ деревню, схватилъ было ребенка, игравшаго на улиц, то замтившій это издали Исидоръ поднялъ руку и волкъ смиренно положилъ свою добычу на землю. Въ другой разъ, дти, возившіяся на берегу, рки, вздумали воспользоваться лодкой и сли въ нее. Они не умли владть веслами и скоро волны (тогда въ Мансенарес были волны) выбили ихъ изъ рукъ у ребятъ. Теченіемъ несло ихъ къ страшному водовороту, когда на берегъ прибжали ихъ родители съ отчаянными криками. Исидоръ явился вмст съ ними. ‘О чемъ вы плачете?’ Т разсказали. Исидоръ вошелъ въ воду и повеллъ рк течь обратно. Скоро струи принесли назадъ лодку съ дтьми. Точно также онъ приказалъ колодцу отдать упавшую туда двочку и вода поднялась, держа ее на себ, какъ на блюд. Исидоръ всегда стоялъ горячо за мужика. Когда одинъ крупный владлецъ вздумалъ было притснять своихъ фермеровъ, Исидоръ отправился къ нему, убждая его смиловаться. Герцогъ приказалъ выгнать святаго и тотчасъ же вся комната дворца наполнилась червями. Устрашенный владлецъ послалъ за Исидоромъ, и какъ только тотъ появился въ дверяхъ, черви исчезли. Герцогъ тотчасъ же согласился на вс условія. Исидоръ даже разъ показалъ свое могущество принцу, предъ которымъ трепетало все. Святой, посл утомительной работы, лежалъ у дороги и спалъ. Принцъ халъ мимо. Лошадь оказалась умне всадника и поклонилась Исидору, такъ что зазвавшійся властелинъ кувыркнулся черезъ ея голову на землю. Когда его высочество всталъ, лошади уже не было. Она ускакала. Принцъ толкнулъ ногой Исидора, тотъ вскочилъ: ‘Кто ты?’ — спросилъ Исидоръ.— ‘Я твой повелитель, могущій послать тебя сейчасъ же на гарроту, если ты меня не выведешь отсюда’. Исидоръ спокойно улыбнулся: ‘Да, я знаю тебя. Ты ужасъ земледльцевъ, потому что съ своими охотниками вытаптываешь ихъ поля, а твои сборщики податей разоряютъ ихъ!’ И св. Исидоръ положилъ ему на плечо руку. Принцъ моментально обратился въ хромаго калку, одтаго въ жалкое рубище. Онъ пришелъ въ Мадридъ, ковыляя, постучался въ двери дворца, но его съ побоями прогнали прочь, заявилъ было, что онъ принцъ — его заперли въ тюрьму съ преступниками и выпустили только, признавъ его сумасшедшимъ. Наконецъ, принцъ помирился съ своею участью и сталъ на мосту черезъ Мансенаресъ просить у проходящихъ милостыни, испытывая на своей особ весь ужасъ нищеты и низкаго происхожденія, соединеннаго съ нею. Такъ прошелъ годъ. Въ день и часъ своего обращенія въ хромаго нищаго принцъ увидлъ подходящаго къ нему Исидора и упалъ передъ нимъ на колни. Исидоръ спросилъ его:

— Знаешь ли ты теперь, какъ страдаетъ твой народъ?

— Знаю.

— Будешь ли ты притснять его попрежнему?

— Нтъ, клянусь.

Исидоръ положилъ ему руку на голову и… принцъ проснулся въ своемъ дворц, на обычной постели, рядомъ съ принцессой. Онъ привсталъ, протеръ глаза, въ воздух чувствовалось что-то таинственное. Точно какая-то тнь еще скользила въ сумрак его спальни. Онъ разбудилъ жену.

— Давно ли я здсь?

Та удивленно посмотрла на него.

— Вы легли въ обычное время, вчера…

— И вс эти ночи я спадъ здсь?— врдыхнулъ онъ.

— Да. Вс…— все боле и боле изумлялась принцесса,— Вы больны, милый супругъ мой?

— Значить, или я не стоялъ на мосту и не просилъ милостыни, или здсь былъ другой и исполнялъ мои обязанности,— подумалъ бдный принцъ.— Да, когда же я выхалъ на охоту?…

— Вчера… И очень странно. Никто не видлъ, какъ вы вернулись во дворецъ, а лошадь ваша прибжала одна.

Принцъ задумался. Наступило утро. Одинъ министръ поднесъ ежу указъ о новомъ увеличеніи налоговъ на крестьянъ. ‘Нужно быть добрымъ!’ — подумалъ принцъ, и подписалъ его, второй министръ подаетъ приговоръ на утвержденіе,— приговоръ, которымъ около пятидесяти несчастныхъ осуждались на гарроту. ‘Надо быть милостивымъ!’ — сказалъ принцъ про себя, и подписалъ его. Третій доложилъ о томъ, что донъ Діего Наварро, страшно разбогатвшій и, притомъ, удивительно честнымъ путемъ, желая быть полезнымъ государству, проситъ позволенія выстроить домъ для бдныхъ. ‘Надо быть благодарнымъ!’ — сообразилъ онъ и приказалъ дона Діего, за государственную измну, посадить въ тюрьму, а имущество его отобрать въ казну. Такимъ образомъ, доказавъ свою справедливость, милосердіе и благодарность, принцъ позавтракалъ съ большимъ аппетитомъ, веллъ осдлать лошадь и свит тоже садиться на коней, мимоходомъ онъ объявилъ молоденькой фрейлин свою волю — явиться ей сегодня же вечеромъ въ розовый павильонъ Буэнъ-Ретиро, для полученія секретныхъ повелній отъ своего государя, и, свъ въ сдло, отправился на Толедскій мостъ посмотрть, стоитъ еще тамъ или нтъ гнусный, хромой бродяга. Случайно, у статуи св. Антоніо, оказался именно такой нищій. Принцъ хотлъ было затоптать его копытами своего коня, но, взглянувъ на него, узналъ въ немъ святаго Исидора. Испуганный правитель хотлъ повернуть лошадь, та не слушается. Оглядывается на свиту — ея нтъ. Тогда онъ бросился передъ святымъ на колни, но было уже поздно. Святому хотя и жаль было гршника, но нераскаянность его отнимала всякую возможность прощенія. Господь, въ наказаніе, обратилъ его въ бшеную собаку, которая (сознаніе оставалось еще въ немъ) побжала домой во дворецъ, перекусала тамъ всхъ министровъ, инквизиторовъ, палачей и исполнителей безжалостныхъ приговоровъ и околла подъ ударами аллебардь со всхъ сторонъ сбжавшейся стражи.

Такова легенда, которую разсказываетъ народъ. Разумется, такого принца не было, да его и назвать сказочники кастильскіе не могутъ, но этому вымыслу нельзя отказать въ нкоторой оригинальности и юмор. Марія де ла Кабеса, жена святаго, была глубоко религіозна. Она дошла до такого обожанія Богородицы Альмонедской, что цлые дни простаивала передъ нею въ безмолвномъ умиленіи, глядя на ея чудный и чистый ликъ. Каждое утро, чтобы скоре добраться до ея часовни или, по другому варіанту, ниши, гд стояла Два, Марія де ла Кабеса бросала въ Мансенаресъ свою мантилью и, становясь на нее, доплывала до мста, не замочивъ платья. На этомъ мст и поставленъ теперь красивый маленькій храмъ, къ которому 15 мая собирается весь Мадридъ. Св. Исидоръ, покровитель мужика при жизни и самъ работникъ настоящій, привлекаетъ посл смерти на поклоненіе къ себ самыхъ гордыхъ кастильскихъ аристократовъ. Съ ранняго утра по всмъ главнымъ улицамъ несутся къ нему чудесные экипажи, запряженные великолпными андалузскими конями. Самыя очаровательныя ручки въ Кастиліи (а ручками Кастилія похвалиться можетъ) приносятъ въ эту церковь благоуханные цвты. Къ ногамъ мраморной статуи святаго наклоняются чудныя головки, твердо врующія, что одно прикосновеніе это уже дастъ имъ счастливый годъ до слдующаго 15 мая.

Праздникъ св. Исидора — праздникъ для мадридскихъ нищихъ. Они въ этотъ день становятся требовательны и нахальны до крайности. Васъ хватаютъ за фалды, за рукава, не выпуская до тхъ поръ, пока вы не дадите имъ чего-нибудь, а тамъ уже другая толпа поджидаетъ васъ, какъ свою законную добычу. Ихъ рзкіе и крикливые голоса, назойливое канюченье, бормотанье молитвъ, пискъ дтей и раздраженное оранье женщинъ, отталкиваемыхъ мужчинами, производятъ отвратительное впечатлніе на нервы. Вы совсмъ теряетесь, не знаете, куда вамъ дться. А впереди новыя и новыя массы тхъ же калкъ, слпыхъ, глухихъ, покрытыхъ язвами, одтыхъ въ классическій костюмъ испанскаго нищаго, на плащ котораго заплатъ и прорхъ больше, чмъ титуловъ у испанскаго короля. Художнику здсь пожива. Жанристъ не уйдетъ отсюда. За мостомъ, на пол, въ сотняхъ бараковъ, подъ навсами шатровъ, открыты всевозможныя кофейни, кабачки. Четырнадцать дней продолжается праздникъ св. Исидора, оставляющій по себ долгія воспоминанія, массу свадебъ и едва ли не больше еще раненыхъ и убитыхъ, приносимыхъ въ ближайшія ‘База де сокоро’.

VII.
Торжество 2 мая.

На Прадо стоить одинъ изъ тхъ памятниковъ, предъ которыми невольно склоняется всякій безъ различія убжденій или національности. Онъ не отличается ни артистическими достоинствами выполненія, ни грандіозностью идеи. Нсколько дале отъ него гораздо боле эффектный монументъ Колумбу, гд великій мореплаватель изображенъ стоящимъ на высокой колонн. Онъ весь блый, какъ сама статуя, такъ и эта колонна, и на темносинемъ неб рзко вырзывается, величавый и стройный. Его замтишь и имъ любуешься издали. Иное дло — памятникъ 2 мая. Это — простой обелискъ на гранитномъ пьедестал. Основаніе — довольно банальный саркофагъ, на которомъ красуются плохо исполненныя статуи, изображающія: патріотизмъ, мужество, постоянство и добродтель. Вокругъ разбитъ небольшой скверъ — и только. Но будь это мсто обнесено одною ршеткой, стой тутъ простой покосившійся деревянный крестъ,— все равно, сюда приходили бы тысячи людей, для которыхъ свобода и независимость — не простые звуки. До сихъ поръ встрчаются прохожіе, снимающіе шляпы передъ памятникомъ 2 мая.

Въ 1808 году Мюратъ обложилъ со всхъ сторонъ Мадридъ. Испанія почти лежала у ногъ его, изодранная, какъ старое знамя, разбитая, какъ обветшавшій алтарь, и, казалось, бездыханная. Патріоты, не особенно стойкіе, уже оплакивали потерю своей національности, когда два простыхъ офицера, Даоизъ и Велларде, подняли рабочее населеніе предмстій и, посл упорнаго боя, были взяты солдатами Мюрата. Тамъ, гд теперь стоитъ монументъ, ихъ разстрляли вмст съ ихъ сподвижниками. Это случилось 2 мая. Эхо ружейнаго залпа точно пронеслось по всему Пиренейскому полуострову. Оно было сигналомъ для Испаніи. Кровь, подло пролитая побдителями, одушевила самыхъ трусливыхъ. Послдствія извстны, и не моему слабому перу воспроизвести эту нежданную и негаданную эпоху народной борьбы, гд не было малодушныхъ и героизмъ сталъ общимъ мстомъ.

Съ тхъ поръ прошло уже восемьдесятъ лтъ и ежегодно Мадридъ, а съ нимъ вмст и вся Испанія празднуютъ память своихъ героевъ. Въ фтоть день, едва ли не единственный, вмст съ ожесточенными потомками Торквемады несутъ свои внки къ подножію памятника и Естеларъ, и Зорилья. Альфонсисты, карлисты, изабеллисты, республиканцы, неокатолики, свободные мыслители, священники, солдаты и народъ сходятся сюда склонить свои колни надъ нрахомъ мучениковъ. Суровая доблесть республиканца, самопожертвованіе роялиста, искреннее благочестіе однихъ, ненависть ко всему чужому у другихъ, наивное обожаніе героической легенды и сознаніе своей народности,— все находить свое выраженіе у этого обелиска. Съ зарей, при первомъ пушечномъ выстрл, по всему городу, по всей Испаніи во всхъ церквахъ служатъ мессы о павшихъ Велларде, Даоиз и тхъ рядовыхъ рабочихъ, которые раздлили ихъ славную участь. Самый торжественный эпизодъ праздника — шествіе громадной процессіи отъ королевскаго дворца къ церкви св. Исидора, гд сначала были погребены жертвы французскаго варварства, а отсюда къ памятнику 2 мая, куда впослдствіи былъ перенесенъ ихъ прахъ. Торжество это въ высшей степени грандіозно: отдаленный шумъ и грохотъ даютъ знать, что процессія уже на Puerta del Sol, тамъ разъздъ великолпныхъ всадниковъ, съ ружьями въ рукахъ, выстроился и направился по безконечной Calle Alcala. За ними гусары королевы въ своихъ пышныхъ мундирахъ, кирасиры, латы которыхъ огнемъ горятъ на солнц, пушки и зарядные ящики, влекомые мулами, непремнно черными. Каски драгуновъ, сталь штыковъ, знамена, штандарты, хоругви,— все это, сплошною массой покрывъ громадную улицу, блещетъ, сверкаетъ и лучится подъ яркимъ освщеніемъ жаркаго полудня. Можно подумать, что отъ Puerta del Sol до самаго Прадо катятся волны какого-то пламени, какая-то чудовищная змя ползетъ, сверкая своею разноцвтною чешуей. Одинъ оркестръ смняется другимъ, но надъ всмъ царятъ печальные звуки погребальныхъ трубъ, продолжительные, надрывающіе сердце,— одни и т же, постоянно словно прорзывающіеся сквозь торжественные и побдоносные напвы фанфаръ, барабановъ, кларнетовъ и литавръ. Какъ будто надъ торжествомъ народной независимости носятся дв тни ея мучениковъ и воспоминаніе о нихъ проникаетъ ликованіе блестящей толпы. Муниципальная гвардія, пріюты, лицей, школы, военныя училища — одни за другими слдуютъ въ непрекращающейся процессіи. Университетъ въ полномъ своемъ состав идетъ въ ея центр. Голова ея уже на Прадо, а на Пуэрта дель Соль вступаютъ новыя и новыя когорты. Вонъ инвалиды стараются сохранить порядокъ своихъ рядовъ, поспшая слабыми и дрожащими ногами за священникомъ, сдлавшимъ мароканскую кампанію и потому тоже причисляющимъ себя къ военнымъ, за ними вдовы убитыхъ солдатъ въ траур, группы офицеровъ, депутатовъ отъ всхъ полковъ испанскихъ, дальше герольды въ красныхъ туникахъ, широкія полосы чернаго крепа у нихъ на груди, страусовыя блыя перья медленно колеблются на ихъ беретахъ… Вотъ первые звуки королевскаго марша. Онъ ростетъ и ростетъ, прерываемый все тми же печальными memento mori погребальныхъ трубъ, вонъ свита, слпящая глаза яркостью своихъ костюмовъ, и въ ея средин король верхомъ близъ экипажа королевы. Маленькій Альфонсъ XII совсмъ не соотвтствуетъ своею тщедушною фигурой торжественному моменту. Онъ напрасно старается придать себ величіе. Оно ему совсмъ не къ лицу. Королева утомлена. Бдная, она и такъ некрасива, а вс эти оффиціальные праздники и церемоніи длаютъ ее еще боле невзрачною въ пышныхъ платьяхъ, которыя она должна надвать на себя. Старыя голубыя знамена Испаніи, желтыя хоругви, хоругви красныя, какъ кровь, слдуютъ одн за другими. Вс он пробиты пулями, окурены пороховымъ дымомъ, — къ сожалнію, въ междоусобныхъ войнахъ, гд испанцы били испанцевъ, точно не все равно народу, кто ему слъ на шею — Альфонсъ XII, Изабелла или донъ Карлосъ! Войска отдаютъ имъ честь, этимъ знаменамъ и хоругвямъ, свидтелямъ славы и позора иберійскаго племени. Наконецъ, становится больно смотрть на эту блестящую и безконечную процессію. Являются новыя когорты стрлковъ, копьеносцевъ, герольдовъ, залитыхъ золотомъ, гренадеровъ въ мховыхъ шапкахъ, саперовъ, всадниковъ съ ружьями, упирающимися прикладами въ бедро, сотни невиданныхъ генераловъ, кажущихся необыкновенно пестрыми птухами… Все это, сверкая штыками, шелестя знаменами, медленно двигается въ памятнику, по другую сторону котораго уже стоитъ народъ, залившій окрестность,— народъ, считающій этотъ праздникъ своимъ,— народъ еще боле пестрый, чмъ эти войска. Тысячи самыхъ яркихъ веровъ колеблются въ жаркомъ воздух. Тутъ, у памятника, кардиналъ-епископъ служитъ торжественную паннихиду о павшихъ, сотни орудій гремятъ кругомъ, трескъ перебгающей пальбы разомъ покрываетъ печальные звуки десятка оркестровъ…

За показною декораціей всего этого праздника вы увидите ячто другое, гораздо боле значительное. Вы увидите народъ cъ его спокойною врой въ себя самого, съ его глубокимъ сознаніемъ, что нтъ такого вншняго врага, который могъ бы совладать съ нимъ, подчинить его себ. Посмотрите на эти лица, вспыхивающія негодованіемъ при воспоминаніи о томъ, что нога чужеземца попрала священную землю, добытую кровью предковъ, что былъ завоеватель, осмлившійся наложить руку на независимость страны. Прислушайтесь и вы убдитесь, что съ этимъ народомъ шутить нельзя, онъ не задумается и теперь изъ каждаго уголка своего отечества создать вторую Сарагоссу. Мн уже приходилось говорить, что наши юмористы, представляющіе себ испанца дерущимся кастаньетами и гитарами, имютъ очень отдаленное понятіе о немъ. Небольшая страна, заслонившаяся Пиренеями отъ Европы, въ сущности, гораздо грозне, чмъ о ней думаютъ. Что Испанія далеко не слаба, что испанцы не все только танцуютъ качучу да поютъ серенады и что нельзя смяться надъ кастильцами, это знаютъ вс, кому пришлось подольше пожить здсь. Во всхъ отношеніяхъ этотъ народъ обнаруживаетъ больше политическаго такта, гораздо лучше помнить свои выгоды и съ мене легкимъ сердцемъ позволяетъ себ наступить на ногу, чмъ мы. Объ этомъ, я думаю, безполезно распространяться дале. Едва ли на европейскомъ континент есть другое столь же воинственное племя, представляющее даже нчто трогательное въ своей врности великимъ преданіямъ уже далекаго теперь былаго. Въ самомъ дл, въ кастильц вы видите не только гидальго, но въ меланхоліи, присущей ему, въ блеск его нсколько восторженныхъ глазъ, въ молчаливости скрытаго экстаза вы угадываете отраженіе тхъ великихъ силъ, которыя никогда не мирились съ золотою серединой, а, напротивъ, вели постоянно къ крайностямъ. Костры инквизиціи и изгнаніе цлыхъ племенъ — съ одной стороны и завоеваніе громадныхъ царствъ, захватъ цлой части свта — съ другой. Такими испанцы остались и теперь. Они предпочтутъ смерть и гибель оскорбленію, въ этомъ отношеніи буржуазная цивилизація нашего времени не коснулась еще ихъ своимъ разлагающимъ жезломъ. Когда они сознаютъ себя презираемыми, права свои нарушенными, гордость свою поруганной, они не задумаются принять бой съ цлымъ міромъ, и еще вопросъ, совладаетъ ли этотъ міръ съ небольшимъ, но героическимъ народомъ — у него дома,— съ народомъ, остановившимъ полчища Наполеона, съ народомъ, гд дти хватаются за ножи, чтобы отстоять свою честь, и гд женщина не вопитъ о помощи, а убиваетъ своего оскорбителя. Сколько разъ, въ самое спокойное время, когда ничего не грозило Испаніи, мн случалось заводить рчь о возможности иноплеменнаго нашествія на полуостровъ. Говорилось объ отдаленномъ будущемъ, длалось только отвлеченное предположеніе, но надо было видть, что совершалось съ окружавшими меня, казалось, невозмутимыми испанцами. Одни вскакивали какъ отъ удара хлыста, другіе блднли, скрипя зубами, третьи хватались за первое, что попадалось подъ руки,— и это при одной мысли о возможности обиды. Что же было бы, если бы обида такого рода оказалась нанесенною? И это въ Мадрид, гд Европа уже вступила въ свои права. Опять-таки вспомните Сарагоссу, гд мальчики дрались какъ тигры, гд женщины, встрчаясь съ наполеоновскими гренадерами, какъ фуріи боролись съ ними и не разъ заставляли ихъ отступать. Вспомните монаховъ и священниковъ, забывавшихъ обты и помнившихъ только то, что они испанцы, вспомните этихъ каторжниковъ, которые цною свободы не хотли пристать къ французамъ, вспомните, наконецъ, проститутокъ, бросавшихся на солдатъ непріятельской арміи съ ножами въ рукахъ и ненавистью въ сердц. Похожи ли он, напримръ, на кокотокъ-француженокъ, безсмнно состоявшихъ при лагеряхъ прусскихъ завоевателей въ послднюю франко-германскую войну? Съ самыхъ подонковъ здсь вставали сознаніе своего величія и народная гордость. Тутъ умирали не со стонами, а съ проклятіями, исходившіе кровью люди въ послдней агоніи зубами грызли французовъ. Я врю вполн, что ненавидящіе кастильцевъ баски и каталонцы и не подумаютъ сводить своихъ счетовъ въ случа иностраннаго нашествія. Я убжденъ даже въ искренности опереточнаго эксъ-претендента донъ Карлоса, заявившаго готовность стать въ ряды войскъ Альфонса XII, чтобы только драться съ врагами своей страны. Эти львы по храбрости, по внутренней сил возбужденія съумютъ встртить сильнаго врага. Скажите испанцу, что Германія можетъ выслать столько-то сотъ тысячъ войска, онъ только улыбнется вамъ и отвтитъ: ‘Въ нашихъ горахъ и ущельяхъ мужественный ребенокъ стоитъ ста солдатъ’. Да, наконецъ, и къ испанской арміи нельзя относиться спустя рукава. Я уже не говорю о томъ, что каждый испанецъ — готовый солдатъ, что всякій кастилецъ, андалузецъ, арагонецъ, наварецъ, баскъ, галлего, астуріецъ, валенсіанецъ — отлично стрляетъ, превосходно владетъ навахой или шпагой, что каждый изъ нихъ даже изъ-за прилавка готовъ стать съ вами на барьеръ. Это народъ-армія, это девятнадцать милліоновъ вооруженныхъ людей, умющихъ драться, считайте съ женщинами — дочерьми героинь Сарагоссы, умиравшихъ на ея узкихъ улицахъ. Но и помимо этой массы,— повторяю, значительной, готовой къ бою, фанатически увлекающейся боемъ,— испанская армія, въ тсномъ значеніи этого слова, представляетъ силу и силу. Солдаты здсь крпки и энергичны. Пхота отлично развита физически. Кавалеристы съ ловкостью обезьяны, которую напоминаютъ своею наружностью, соединяютъ быстроту и смлость сокола. Эти съ лета бьютъ. Артиллеристы отлично знаютъ свое дло. Не солдаты по принужденію, не армія, которая должна пройти черезъ муштру,— напротивъ, они съ гордостью носятъ свои мундиры, и объяви имъ сегодня, что завтра имъ предстоитъ смерть въ борьб съ сильнйшимъ непріятелемъ, они отвтятъ вамъ криками, полными энтузіазма. Испанія неуязвима у себя дома. Народная война здсь начнется не посл пораженія, а съ того момента, какъ вдали на океан покажутся непріятельскіе корабли. А народная война тутъ дло не шуточное! Испугаться войны могутъ только непопулярные министры. Они пойдутъ на негласныя уступки, на обманъ народа, но народъ едва ли отступитъ передъ необходимостью вести войну съ могущественнйшею державой въ мір. Что можетъ потерять Испанія въ этой войн? Нсколько колоній, да и то бабушка еще надвое сказала. Правду говоря, кастильцы и теперь не умютъ пользоваться процентами съ своихъ колоніальныхъ богатствъ. Скажутъ: у испанцевъ нтъ военнаго флота. Но за то у нихъ отважныхъ моряковъ хватить на нсколько флотовъ. Прибрежное населеніе, населеніе колоній, воспользуется случаемъ сейчасъ же снарядить каперы для охоты за нмецкими купцами на океанахъ. При одной только вроятности войны съ Германіей какой-нибудь Кадиксъ выставилъ сто сорокъ человкъ, заявившихъ готовность вооружить каждый по каперу. А Алхезирасъ, Тарифа, Хуэла, Аликанте, Малага, Альмерія, Картагена, Валенсія, Таррагона, Барселона, Сантандръ, Бильбао и множество другихъ портовъ, гд тотчасъ же началось каперское движеніе! Когда нмцы хотли было прибрать въ рукамъ Каролинскіе острова, что длали испанцы? Съ конца въ конецъ по этой стран раздался крикъ: ‘Adelante, Espana!’ (Впередъ, Испанія!). Правда, она теперь слаба, но слаба въ мирное время, слаба вслдствіе вчной борьбы партій. Здсь революція сдлалась ремесломъ, пронунціаменто — самымъ лучшимъ средствомъ къ повышенію не въ очередь. Но все это въ мирное время. Лицомъ къ лицу съ постороннимъ врагомъ — иное дло. Я даже скажу боле. Для этого случая, все что ослабляетъ народъ для мирной дятельности: войны карлистовъ, борьба съ кубинскими сепаратистами, съ своими республиканцами, съ mana-negra,— все это подготовляетъ самую подходящую боевую среду. Кром того, испанцы — большіе мастера наносить сильные удары путемъ быстрыхъ и неожиданныхъ передвиженій. Генералъ Примъ съ его замчательными переходами и стратегическими комбинаціями — только типъ испанскаго генерала. Чмъ ниже его были Маріонесъ, де ла Toppe, Домингесъ, Эспартеро, которымъ недоставало лишь боле обширнаго боеваго поля, чтобы о нихъ заговорилъ цлый міръ? А Серрано, а Алана? Здсь не встртятся Базены и арміи, смиренно складывающія свое оружіе. Помните, что отвтилъ Канча на вопросъ: ‘Какъ бы вы отступили съ этой позиціи?’

— Я бы умеръ на ней! Испанцы умираютъ, убивая, но не отступаютъ!

И это съ его стороны не было преувеличеніемъ.

— Но если бы вы были окружены отовсюду?

— Такъ что-жь?

— Вамъ важно, сдавшись на почетныхъ условіяхъ, спасти Испаніи нсколько тысячъ ея дтей.

— Нтъ. Намъ гораздо важне спасти національную честь. Если мы умремъ, наша смерть подыметъ милліоны мстителей. Что же касается сдачъ, то въ этомъ отношеніи Испанія недостаточно подвинулась впередъ. У насъ нтъ ни почетныхъ, ни непочетныхъ сдачъ. Всякая сдача есть подлость, а человкъ, пока онъ еще дышетъ, не можетъ признать себя побжденнымъ.

Оттого-то такъ искрененъ и хорошъ этотъ всенародный праздникъ 2 мая. Каждый тутъ чувствуетъ, что случись завтра то же, что было тогда, въ народ, всегда найдутся люди, подобные Велларде и Даоизу, и они не станутъ колебаться ни минуты.

VIII.
Мадридъ напослдокъ.

Еще разъ Calle Toledo и народные кварталы.— Игорные дома.

Какъ нарочно, за нсколько дней до моего отъзда изъ Мадрида погода здсь установилась райская.

Только къ вечеру холодное дыханіе Гвадарамы проносилось надъ городомъ, освжая воздухъ. Тмъ не мене, по всмъ улицамъ тянулись похороны. Оказывается, что пульмонія теперь дйствовала боле чмъ когда-нибудь. Жалко было видть мадриленокъ съ ихъ томною лнью и нгой совершенно беззащитными передъ этимъ бичомъ. Он, казалось, и умирали съ тмъ же мечтательнымъ энтузіазмомъ, съ какимъ и жили. Какъ будто имъ было все равно. Всякая испанка искренно смотритъ на жизнь, какъ на станцію. Лошадей нтъ — ждутъ. Заложили, она садится и детъ на тотъ свтъ съ такою кроткою покорностью судьб, съ такою грустною улыбкой, что не знаешь, завидовать ли этому душевному спокойствію, или плакать надъ нимъ. Только увидвъ испанскую женщину у себя дома, я понялъ ея псню, исполненную тихой и жгучей печали… Псня эта разгорается и гаснетъ, какъ гаснетъ мадриленка отъ своей пульмоніи, незамтно. Вчера еще улыбалась Божьему свту, а сегодня уже съ другою загадочною улыбкой лежитъ вся въ цвтахъ и на цвтахъ своего благо гроба. Здсь я только понялъ, почему испанцы свои псни и своихъ женщинъ не смняютъ никогда на иныхъ, изъ какой бы плнительной страны ни залетали къ нимъ первыя или прізжали вторыя. Они и сами не живутъ въ настоящемъ, не знаютъ дйствительности. Исторія трехъ послднихъ вковъ прошла мимо нихъ, не оставивъ въ ихъ мозгу никакого опредленнаго впечатлнія. Они только вчера выгнали мавровъ и открыли Америку, завтра исполнится ихъ идея всемірнаго владычества, а пока они отдыхаютъ, погружаясь въ задумчивую мечтательность. Ни до чего положительнаго имъ нтъ никакого дла. Судьба и исторія будутъ работать за нихъ, пока они, завернувшись въ свои капиты {Capita — маленькая капа.} (такъ какъ за жаркимъ временемъ капы уже оказались заложенными), станутъ простаивать цлые часы на Puerta del Sol, глядя на прохожихъ, на строгое темносинее кастильское небо, гд еще ярче рисуются заманчивыя дали фантастическаго будущаго. Здсь не зачмъ работать, время — дешевле апельсинныхъ корокъ. Некуда двать этого времени, пока есть нсколько песетъ въ карман, сигара въ зубахъ и капита на плечахъ. Достаточные люди точно также просиживаютъ на покрытыхъ стеклами балконахъ, за ршетками мирадоровъ или, развалясь на мягкихъ подушкахъ каретъ, дремлютъ себ подъ солнцемъ въ то время, какъ лнивый кучеръ медленно детъ по Прадо или las Delicias. На Plaza de Oriente я часто ходилъ любоваться статуей Филиппа IV, удивляясь, какъ бронзовый всадникъ не свалится съ своего маленькаго и граціознаго пьедестала. Эту статую отлилъ флорентійскій скульпторъ Пьетро Тонна для герцога тосканскаго, который въ свою очередь подарилъ ее испанскому королю. Смлость постановки коня, взвившагося вверхъ, удивительна. Говорятъ, художнику удалось это только потому, что, составивъ проектъ памятника, онъ сначала обратился къ Галилею, который произвелъ вычисленіе, можетъ ли конь и всадникъ устоять на пьедестал въ этомъ положеніи. Только когда великій математикъ далъ благопріятный отвтъ, скульпторъ приступилъ къ работ.

Здсь мн постоянно приходилось встрчать задумчиваго молодаго человка, сидвшаго на одной изъ скамей въ нмомъ созерцаніи очень плохихъ мраморныхъ Санчо, Альфонсовъ, Хайме, Фердинандовъ и прочихъ кастильскихъ королей, которые, окруживъ Филиппа IV, точно добиваются у него отвта, куда онъ длъ т провинціи, которыя были ему оставлены въ наслдіе цлымъ рядомъ внценосныхъ завоевателей. Наконецъ, юноша меня заинтересовалъ. Я съ нимъ разговорился. Бесда зашла о настоящемъ Испаніи.

— Я люблю свою родину. Но меня ея настоящее нисколько не интересуетъ!

— Почему это?

— Одна причина: оно слишкомъ блдно въ сравненіи съ будущимъ Испаніи и жалко на ряду съ прошлымъ.

— О какомъ будущемъ вы говорите?

— Когда южная Америка съ Мексикой, Португалія, Марокко сольются съ Испаніей…

Я невольно отодвинулся. Ужь не съ сумасшедшимъ ли я имю дло?— мелькнуло у меня въ голов. Онъ это замтилъ и, улыбаясь, прибавилъ:

— Мы въ прошломъ уже доказали свою мощь. Кто же намъ помшаетъ повторить это и въ будущемъ?

— Да, но центры тяжести перемстились. Сила принадлежитъ другимъ народамъ.

— Не сила, а Богъ даетъ побду!— и глаза его блеснули такъ, что не могло быть никакого сомннія въ его вр въ эту будущность.— Давидъ побдилъ Голіафа.

— Но тогда дрались пращами!

— Наше настоящее только отдыхъ, а не агонія. Великіе народы не умираютъ.

— А Римъ?

— Онъ завщалъ Кастиліи свою идею всемірнаго господства. Мы только ошиблись. Разъ оно было въ нашихъ рукахъ и мы думали управлять міромъ при помощи инквизиціи, ужасъ оказался плохимъ средствомъ. Испанія будущаго дастъ міру свободу и порядокъ.

— Испанія съ порядкомъ!

— Не смйтесь. И мы дойдемъ до этого.

— Не прежде, когда выучитесь работать. А въ Испаніи слишкомъ много говорятъ и мечтаютъ…

Представьте мое удивленіе, когда въ молодомъ энтузіаст я узналъ одного изъ самыхъ выдающихся писателей юной Испаніи. Это, въ одно и то же время, фанатически врующій католикъ и ярый республиканецъ. Одно съ другимъ здсь уживаются рядомъ. Дло въ томъ, что, какъ я уже говорилъ выше, республиканская идея въ другихъ странахъ была результатомъ борьбы свободной мысли съ средневковыми предразсудками. Здсь напротивъ. Испанскіе средніе вка, съ ихъ кострами, инквизиціей, Карломъ V, убили ‘фуэросы’ — чисто-республиканскія учрежденія, жившія и ладившія съ католичествомъ. Теперь испанскіе республиканцы постоянно имютъ, какъ точку отправленія передъ собою, фуэросы и въ ряду этой партіи зачастую вы встртите патера, для котораго Римъ папскій и Римъ Гракховъ сливаются въ одно и то же. Что въ этой мечтательной задумчивости испанца страсти дремлютъ, а не угасли, это вы увидите на первомъ же представленіи какой-нибудь трагедіи или драмы. Трудно найти тутъ артиста, который сталъ бы охотно играть роль злодя. Экспансивность зрителя такова, что артисту не только пришлось бы слышать все время крики: ‘Вонъ, мерзавецъ, смерть негодяю!… Убейте, наконецъ, эту собаку!’ — но и поплатиться собственными боками. Въ то время, когда здсь ставятъ религіозныя мистеріи, Іуду, по окончаніи ихъ, сопровождаетъ домой эскортъ карабинеровъ въ закрытой карет, и то при этомъ бываютъ свалки. Въ Валенсіи три года тому назадъ освирпвшій народъ безъ дальнихъ церемоній повсилъ ‘Іуду’. Въ Алхезирас артиста, игравшаго эту роль, искалчили такъ, что онъ едва усплъ добраться до Гибралтара, чтобы тамъ умереть, въ Ронда, когда ‘римскіе солдаты’ схватили Христа, чтобъ увести его на Голгоу, на сцену бросились мстные контрабандисты (контрабандисты въ Ронда — открытая профессія), избили солдатъ, Іуду, не успвшаго во-времи убраться, швырнули со сцены къ своимъ въ партеръ, а т распорядились съ нимъ такъ, что бдный артистъ долго посл того не могъ поправиться. Фарисеи и синедріонъ должны были прибгнуть къ помощи Христа, который обратился въ дух своего ученія къ контрабандистамъ, приглашая ихъ ради спасенія ихъ душъ оставить въ поко его враговъ и судей, что касается Пилата, то нершительность и трусость этого римскаго военачальника передъ общественнымъ мнніемъ еврейства до того взбсили рондцевъ, что, вытащивъ несчастнаго артиста на площадь, они остановили проходившаго мимо со своимъ вожакомъ осла, посадили Пилата Понтійскаго на него лицомъ къ хвосту и въ такомъ вид, плюя ему въ лицо, провезли по цлому городу. Мн пришлось видть разъ въ пьес какого-то испанца Маіvado (злодй), какъ публика заорала со всхъ сторонъ двушк, колебавшейся принять предложеніе ‘злодя’.

— Эй… Берегись, моя птичка!… Этотъ мерзавецъ хочетъ надуть тебя!… Посмотри-ка на его подлую рожу!

— Онъ погубитъ тебя… Выгони его вонъ скоре… Онъ только что уговаривался съ такимъ же мерзавцемъ, какъ и онъ, ограбить тебя.

— Гд твой дуракъ отецъ? Чего онъ смотритъ? Навахой бы въ бокъ негодяя!…

Затмъ, когда она, не послушавъ ихъ, все-таки, вышла за ‘malvado’, толпа не успокоилась, но, напротивъ, орала этому артисту, блдному отъ испуга:

— Ну, постой, каналья, выди-ка ты только на улицу! Мы тебя, подождемъ. Мы знаемъ, какой улицей ты домой пойдешь. На Calle Toledo мы теб устроимъ отличную встрчу. Будешь доволенъ. Мы теб покажемъ, какъ обижать женщинъ!

Актеръ до того струсилъ этихъ угрозъ, что, не дождавшись четвертаго акта пьесы, тайкомъ убжалъ въ окно уборной. Въ моментъ, когда надо было ему явиться съ ножомъ и зарзать жену, растерянный импрессаріо явился съ заявленіемъ, что спектакль не можетъ быть оконченъ, потому что артистъ, сеноръ Хозе Рамиро, исчезъ невдомо куда.

— А! знаетъ каналья, что мы палки въ антракт приготовили!— заорала публика, показывая отовсюду ему свои дреколія.— Хорошо сдлалъ, что убжалъ, скотина! Мы бы ему показали! Зови капеллана и обвнчай сеньору съ дономъ Альфонсо! (донъ Альфонсо — молодой человкъ по сцен, искренно любимый героинею по пьес и противуположный злодю).

— Но, сеньоры и caballeros!… осмливаюсь напомнить, что донъ Альфонсо уже убить въ прошломъ акт!

— Неправда. Онъ только что выглядывалъ изъ-за кулисъ. Вонъ онъ, вонъ онъ смотритъ!— Публика приняла угрожающее положеніе и импрессаріо долженъ былъ, переодвъ одного изъ своихъ благородныхъ отцовъ капелланомъ, обвнчать ‘убитаго въ прошломъ акт’ дона Альфонсо съ сеньорой Марикитой.

Спрячется ли въ водевил или сарсуэл кто-нибудь подъ столъ, отовсюду сейчасъ же кричать: ‘Что ты его ищещь? Вонъ онъ гд!… Подъ столъ посмотри!’ Жалуется ли героиня на чье-нибудь преслдованіе и на свою беззащитность, вдругъ изъ какой-нибудь ложи надъ сценой — прыгъ прямо къ ней бравый молодецъ съ навахой за поясомъ и такими плечами, что вчуж страшно длается.

— Не бойся!— хлопаетъ онъ ее по плечу.— Я буду за тебя. Пусть-ка кто-нибудь осмлится теперь обидть тебя. Ну-ка? Кому угодно попробовать навахи?— грозно обращается онъ къ публик.

Пойдите на Calle Toledo — этотъ клочекъ средневковаго Мадрида. Тутъ все какъ и было при Сервантес и ничего не измнилось. Т же посады, т же alforjas, въ которой почтенный Санчо Панса пряталъ свою провизію, нчто врод нашихъ кавказскихъ мафрашей. Сдла для муловъ и ословъ — съ расписанными на нихъ изображеніями изъ боя быковъ. Повсюду ‘vinos’ — выставки агуардіенте и манцаниллы. Но пьютъ здсь мало… Взгляните на эти дома, строившіеся въ то время, когда надо было прятаться и баррикадироваться, прислушайтесь къ этимъ крестьянамъ, явившимся изъ разныхъ ‘poblados’. У нихъ нтъ середины, настоящаго спокойствія: или онъ задумается и простоитъ такъ цлые часы, причемъ глаза у него будутъ горть, какъ у дикой кошки, или онъ жестикулируетъ страстно, и я бы сказалъ — даже бшено. Посмотрите, какъ они относятся къ своимъ музыкантамъ. Вонъ у дверей посады остановились гитара, флейта, кобза и мдныя тарелки. Напвъ все разгорается и разгорается, слушатели совсмъ ушли въ эти — то нжные и словно замирающіе, то страстно, медлительно страстно развивающіеся мотивы. Они хватаются за грудь, за сердце, точно оно у нихъ хочетъ разорваться отъ боли, глаза сверкаютъ, съ губъ готово сорваться проклятіе или благословеніе… Часто это ‘наслажденіе’ оканчивается очень печально. Ни съ того, ни съ сего люди хватаются за навахи и вызывающе смотрятъ одинъ на другаго. Я уже говорилъ, что наваха неразлучна съ испанцемъ, какъ носовой платокъ, какъ шапка. И не только у взрослыхъ — у мальчугановъ то же самое. Дти двнадцати, тринадцати лтъ вопросы ‘чести’ ршаютъ тоже не потасовкой, а навахой. Вы это можете наблюдать сами. Стоитъ только сдлать прогулку черезъ Сеговійскій мостъ, соединяющій Мадридъ богатый съ Мадридомъ бднымъ. Отправьтесь въ послдній — и вы не потеряете времени даромъ. Во-первыхъ, самъ этотъ мостъ, переброшенный на громадной высот черезъ глубокій оврагъ, очень интересенъ. Внизу дома и улицы, вверху тоже. Только сверху внизъ часто летятъ въ вид сюрпризовъ люди, ршившіеся покончить съ собою. Сеговійскій мостъ для этого представляетъ самыя неоспоримыя удобства. Не было примра, чтобы падавшіе внизъ сохраняли образъ и подобіе человческое. Прежде на этомъ мосту дрались на навахахъ. По крайней мр, не зачмъ было пораженному еще таскаться по Casas de socoro. Онъ бултыхался головой внизъ — и только… Все и оканчивалось этимъ. Побдитель спокойно вытиралъ свою наваху и отходилъ въ сторону, къ образу Madonna Purissima, у которой, склонивъ колни, молился за своего ‘врага’ и за его душу. Когда-то этотъ мостъ такъ и называли мостомъ отчаявшихся — ‘de los desesperados’. Пройдя черезъ него, вы очутитесь въ бдныхъ кварталахъ и если не въ первую, то во вторую экскурсію непремнно увидите этотъ своеобразный поединокъ мадридскаго простонародья. Здсь дерутся всюду — и на улицахъ, причемъ ‘общественная стража’ держится въ сторон,— и въ ‘posada’, и въ домахъ. Прощенія не просятъ, да и некогда. И, вдь, не пьяны. Я уже нсколько разъ говорилъ, что испанецъ если напьется разъ въ годъ, то это ужь исключеніе. Они больше мечтаютъ о вин, чмъ пьютъ его. Другое дло — вода. Ее испанецъ способенъ поглощать съ утра до ночи и ночью. Здсь правительство поневол прибгаетъ, для пополненія казны, къ разоряющимъ и деморализующимъ народъ лоттереямъ. Ему и длать больше нечего. Пьяные испанцы, наприм., на праздник св. Исидора, поссорившись, длаются страшны не только другъ для друга, но и для окружающихъ, были примры, когда обиженный чмъ-нибудь mozo (молодецъ) бросался на сосдей и наносилъ имъ ни съ того, ни съ сего смертельныя раны. Спросите у городскаго стража, чего онъ не вмшается? Онъ посмотритъ на васъ, какъ на глупаго человка.

— Имъ надо дать возможность пустить другъ другу кровь!— съ сожалніемъ къ ващему неразумію пояснятъ вамъ.— Это все равно, что быкъ: пока ему не пустятъ крови, куда онъ годится? Этого и не возьмешь такъ,— самого положитъ. Попробуй вмшаться!

Въ Мадрид именно въ этомъ квартал, за мостомъ de los desesperados есть такъ называемая кофейня для воровъ, гд поютъ фламенко — андалузскіе цыгане — свои псни и кадиксанскія плясуньи изображаютъ танцы, для которыхъ ихъ еще древнеримскіе моты выписывали на свои знаменитыя празднества. Легкое измненіе въ это внесли арабы. Приходите сюда, но не одинъ. Нужно собраться большою компаніей и вооружиться револьверами и вы, иной разъ, увидите самое гнуснйшее зрлище, какое когда-либо приходилось кому наблюдать, какъ тринадцати-лтнія дти бросаются съ ножами другъ на друга. Когда я кинулся разнимать ихъ, въ одинъ моментъ меня обезоружили, обобрали и выбросили вонъ изъ кафе.

— О, вамъ повезло!— замтилъ стражъ,— повезло, очень повезло! За васъ, врно, молился вашъ патронъ.

— Почему это повезло?

— Какъ же!… Вамъ ни живота не распороли, ни въ бокъ не всунули ножа по рукоятку.

— А это здсь бываетъ?

— Еще бы! Разв можно вмшиваться въ ‘cuestion de honar’?

— Помилуйте, вдь, это дти!…

— Да, но дти испанскія! Лучше ему ‘умереть и не вырости больше’, чмъ спокойно перенести обиду.

— Но, вдь, вы же сами потомъ потащите его въ полицію.

— То — законъ, а то — честь. И между ними нтъ ничего общаго. Ну, что же, пошлютъ его въ президію, за то онъ, все-таки, поступилъ какъ мужчина и можетъ смло глядть въ глаза каждому.

— Вотъ только зачмъ они воруютъ при такомъ возвышенномъ пониманіи вопросовъ чести.

— А это ужь, ваша милость (ustet), такое ихъ ремесло!… Что же вы хотите?…

Тутъ же, въ этомъ квартал бдныхъ, вы отыщете массу игорныхъ домовъ. Вотъ еще чисто-испанское учрежденіе!… Полиція не особенно воюетъ противъ нихъ. Правда, каждый новый губернаторъ непремнно приказываетъ наклеивать на всхъ стнахъ, колоннахъ и фасадахъ церквей манифестъ врод слдующаго. Привожу одинъ изъ такихъ, вывшенный въ Корунь:

‘Испанцы!

‘Знаменитые потомки великаго Сида!

‘Вы — первый народъ въ мір!…

‘Слава ваша подобна солнцу, въ сіяніи котораго тонуть остальныя свтила.

‘Нтъ такой доблести, которой воплощеніемъ вы бы ни служили.

‘Спарта и Римъ съ гордостью указывали бы на васъ, если Вы вы были ихъ гражданами.

‘Послдній кастилецъ въ Лакедемон былъ бы первымъ, въ Рим ни одинъ народный трибунъ не могъ бы сравниться съ вами. Глубокая мудрость вашихъ законовъ, блестящее просвщеніе вашей родины давно служатъ предметомъ зависти для всхъ правительствъ.

‘Вчная слава покрываетъ васъ, общее уваженіе слдуетъ всюду за вами.

‘Вы на своемъ полуостров изъ-за Пиренеевъ, какъ нкогда Іоаннъ съ высоты Патмоса, вщаете міру.

‘И міръ внимаетъ вамъ.

‘Пусть явится въ вашей доблестной сред зло, вы бросите свои дома и удалитесь отъ него въ пустыню…

‘Испанцы!

‘Такое зло уже существуетъ между вами. Я нашелъ его и клянусь не положить меча, пока не застигну и не поражу его въ его послднемъ убжищ. Пусть оно уйдетъ на дно морское — я стражемъ стану на берегу, чтобы первымъ его встртить и сразить на смерть.

‘Честные граждане, за мною!

‘За мною, дти защитниковъ Нуманціи и Сарагоссы, ко мн, потомки Сида и славныхъ кастильскихъ конквистадоровъ!

‘Сойдемся подъ одно знамя и — да будетъ конецъ злу!…

‘Испанцы!

‘Вы знаете, о чемъ я говорю? Какъ червь въ прекрасномъ плод, въ сред вашей завелись гнусные игорные дома, гд наша славная и доблестная молодежь оставляетъ деньги ихъ хозяевамъ, а сердца — развратнымъ созданіямъ, призываемымъ ими на помощь.

‘Пусть мои предшественники терпли эту гангрену. Я, какъ хирургъ, буду безжалостенъ.

‘Ко мн, кастильцы!…

‘Отсчемъ пораженные члены, и завтра же старая доблесть двойнаго герба (Кастиліи и Леонъ) возсіяетъ еще ярче, чмъ прежде.

‘Испанцы!

‘Съ завтрашняго дня вс игорные дома будутъ заперты. А кто вздумаетъ ослушаться этого, тотъ будетъ имть дло со мною.

‘А я не шучу!…

‘Донъ Луисъ Германдець-и-Патро
Губернаторъ…’

Манифестъ такого рода печатается обыкновенно громадными буквами, на громадныхъ листахъ бумаги. Игроки читаютъ его очень спокойно, зная впередъ, что ничего ршительнаго за этимъ не послдуетъ. Содержатели игорныхъ домовъ собираются обыкновенно къ губернатору и старшій или наиболе богатый изъ нихъ держитъ ему такую рчь:

‘Su Exelencia (usencia — въ сокращеніи)!

‘Наши предки не имютъ никакого основанія гордиться передъ нами. Если они дали Сида и конквистадоровъ, то достаточно намъ назвать только одно имя, чтобы вс ихъ претензіи пали во прахъ.

‘Это имя — имя нашего губернатора Донъ Луиса Германдеса-и-Патро!

‘Есть люди, которымъ величайшею похвалой можетъ быть только произношеніе ихъ имени. Такова usencia!…Таковы вы!… Этимъ все сказано. Нашъ городъ — muy noble y muy leal, muy heroica y coronada (высокоблагородный, врнйшій, прегероическій и коронованный) — гордится вами, какъ Римъ гордился Цезаремъ, какъ Цезарь гордился Римомъ.

‘Вы — воплощеніе всхъ совершенствъ христіанскихъ, воинскихъ и нравственныхъ. Вы съ отвагою льва соединяете милосердіе апостола. Вы вчера заявили призывъ ко всмъ честнымъ гражданамъ. Мы первые откликнулись на него и первые становимся подъ ваши знамена.

‘Великій вождь, съ вами мы поразимъ порокъ въ самое сердце.

‘Но каждая война требуетъ издержекъ, а средства su exelencia ограничены.

‘Adelante (впередъ), достойнйшій правитель! Пусть мечъ вашъ не знаетъ преграды, рука — усталости, а сердце — жалости. Разите ехидну безнравственности, свившую у насъ столь разтлвающее гнздо…

‘Vive gobernador! Vive don Luis Hermandez-y-Patro!…’

Доблестному губернатору вручается ‘сумма’ и содержатели игорныхъ домовъ, удостоясь пожатія превосходительной руки, удаляются во-свояси. Вечеромъ игорные дома точно также открыты и въ самыхъ аристократическихъ изъ нихъ является даже самъ Донъ Луисъ, вроятно, для того, чтобы бороться съ ‘отвратительною гидрой’. Причемъ для того, чтобы польстить ему, хвалятъ слогъ губернаторскаго манифеста.

— Настоящій castillan. Теперь мало умютъ такъ владть этимъ языкомъ. Кто это писалъ у вашего превосходительства?

— Я самъ!— скромно признается губернаторъ.— Знаете, когда истинно испанское сердце диктуетъ, тогда все хорошо пишется.

— О, вы настоящій испанецъ!…

— Мои предки были въ числ конквистадоровъ Толедо.

— Adelante, Don Luis!— кричатъ ему отовсюду.

Донъ Луисъ кланяется благодарно и къ утру спускаетъ все, что ему вручили ‘честные потомки Сида’, въ ихъ же игорномъ дом.

Каждый клубъ здсь, въ сущности, игорный домъ. Въ Мадрид до сорока извстныхъ рулетокъ, а неизвстныхъ столько, сколько вы захотите предположить. Помщаются он въ такъ называемыхъ cercles, въ казино, въ ресторанахъ и иногда въ домахъ лицъ, считающихся очень почтенными и всюду принимаемыхъ. Содержать игорный домъ въ Испаніи вовсе не позорно. Сверхъ того, игорные дома существуютъ здсь за собственный свой счетъ, безъ всякихъ масокъ и ширмъ. Двери въ нихъ настежь, всякій, желающій въ этихъ мошенническихъ логовищахъ проиграться, можемъ сдлать это безпрепятственно. Тутъ нтъ никакихъ ‘роскошей’, ничего, что бы придавало ‘учрежденію’ видъ порядочности. Смлые бойцы изъ Эстремадуры нарочно содержатся при такихъ домахъ. Чуть ссора или драка, они, кулаки впередъ, слпо устремляются въ центръ свалки, разбрасывая, какъ щепки, спорящихъ въ противуположныя стны и затмъ въ двери на улицу. Большинство недоразумній случаются изъ-за того, что ловкій малый, просадивъ все, что у него было, для новой ставки по-товарищески отправляется въ карманъ къ своему сосду. Къ чести испанцевъ надо сказать, что изъ-за проигрыша они не топятся, не вшаются, не пускаютъ себ пуль въ лобъ, не травятся. Даже въ Монте Карло между самоубійцами всего мене испанцевъ. Войдя въ лупанаръ человкомъ достаточнымъ и выйдя оттуда безъ гроша, онъ сейчасъ же начинаетъ мечтать о милліонахъ, которые непремнно посыплются къ нему съ неба за его прекрасные глаза. Проигравшись, испанецъ даже не шумитъ. Заводятъ скандалы иностранцы, живущіе здсь, шумятъ преимущественно акклиматизировавшіеся тутъ итальянцы. Испанецъ, спустивъ послдній дублонъ, садится въ уголъ на диванъ и, посасывая puros, спокойно наблюдаетъ, какъ проигрываются другіе. Если судьба у него отняла наслажденіе играть самому, никто въ мір не можетъ ему запретить быть зрителемъ этого спорта. И, притомъ, кастилецъ въ игр изумительно спокоенъ, только немножко ярче сверкаютъ его глаза, да желте длается лицо. О горячащемся игрок они говорятъ съ презрніемъ:

— Онъ играетъ, какъ итальянецъ!

Игра и лоттерея отнимаютъ у кастильца послднее. Когда ему становится совсмъ скверно и онъ, исхудалый, какъ тараканъ въ оставленной изб, нигд и ничего найти не можетъ, тогда ему остается еще одинъ исходъ. Пароходство Лопеца, откуда угодно изъ Испаніи, перевозить желающаго, переселиться въ Америку, въ Санъ-Паоло или Ріо-Жанейро. Кастилецъ отправляется въ землю, завоеванную его предками, но уже не конквистадоромъ, а простымъ колонистомъ. Тамъ онъ, къ крайнему своему удивленію, узнаетъ, что ему будутъ давать средства къ жизни за работу, не иначе. Нкоторое время онъ бродитъ по улицамъ, гордо завернувшись въ свою капу или капиту, но потомъ не выдерживаетъ и является въ бюро просить дла. Окончательно неспособные, если имъ не удастся прельстить какую-нибудь престарлую креолку и сочетаться съ ней узами Гименея, длаются pulgadores’ами, бразильскими или перуанскими, точно они не могли практиковать этого ремесла у себя дома.

Послдній день моего пребыванія въ Мадрид вдругъ ознаменовался неожиданнымъ возвращеніемъ зимы, какъ разъ посл очаровательной погоды, стоявшей наканун.

Гвадарама на что-то разгнвалась и принялась такъ усиленно ‘дышать’ на бдный Мадридъ, что около Paseo de Maros и Plaza de Diamanti на своемъ посту замерзъ часовой королевскаго дворца. Тогда уже другихъ часовыхъ стали мнять каждыя пять минутъ. Испанцы, заложившіе свои капы и оставшіеся при капитахъ, оказались въ глупйшемъ положеніи. Пульмонія умножилась… Я уже былъ достаточно знакомъ съ Старою и Новою Кастиліей… Письма къ различнымъ андалузцамъ у меня были въ карман. Оставаться тутъ, оказывалось, не зачмъ.

Я не могу передать, съ какимъ удовольствіемъ я слъ въ вагонъ желзной дороги, чтобы черезъ Аранхуэцъ и Толедо отправиться въ благоуханную, солнечную Андалузію… Богъ съ нею, съ этою Кастиліей!

Пусть вс эти Санчо — глупые и мудрые, Сиды-Камперадоры, Изабеллы католическія мирно спятъ въ своихъ могилахъ. Ихъ пустынная и суровая родина отслужила и отжила свое. Новая Испанія, Испанія будущаго, развивается на юг и на запад. Каталонія и Андалузія — вотъ тотъ пока еще бродящій хаосъ, изъ котораго скоро должны будутъ выдлиться люди и характеры, призванные къ спасенію Иберійскаго полуострова. А тамъ поэтическая Гранада и тихая Мурсія, до сихъ поръ еще грезящія халифами и маврами. И когда нашъ поздъ дошелъ отъ Мадрида, мн даже не хотлось въ первую минуту смотрть на него, проститься съ нимъ. Страна, посл Бургосскаго собора создающая эскоріалъ, посл фуэросовъ и народныхъ совтовъ — св. Германдаду и Филиппа II, право, не особенно привлекательна. Все лучшее — на ея окраинахъ.

— Вы, я думаю, тоже рады ухать отсюда въ Севилью?— обратился я къ знакомому моему, хавшему со мною вмст.

— Porqu lo dice, usted?— обидлся онъ.— Мадридъ — это первый городъ въ Испаніи, а, слдовательно, и въ цломъ мір. И даже… везд!— съ убдительностью проговорилъ онъ.

— О, да, да!…— поспшилъ я его успокоить.— Разумется, первый.

Но кастильское самолюбіе было задто.

— Нтъ, что же, по-вашему, какой-нибудь Парижъ лучше, или этотъ Лондонъ?

— О, какъ же можно сравнивать!…

— Или… Ну, что тамъ еще есть?… Пекинъ, говорятъ?…

— Я ничего не имю противъ Мадрида. Вотъ только его ужасный климатъ…

— Климатъ?— на минуту отороплъ кастилецъ, но тотчасъ же распустилъ хвостъ опять.— А позвольте васъ спросить, гд же еще есть такой климатъ?

— Нигд!

— Вотъ то-то же!

И мы разстались добрыми друзьями.

Вас. Немировичъ-Данченко.

‘Русская Мысль’, NoNo 7—8, 1888

ЧЕТЫРЕ МСЯЦА ВЪ МАДРИД.

I.Первыя впечатлнія.

II.Puerta del Sol.

III.Уличный Мадридъ.

IV.Прадо.— Реколетосъ.

V.Рождество, карнавалъ.— Уличные маскарады.— Эстудіантины.

VI.Св. Исидоръ — Буэнъ-Ретиро.— Добрый король Филиппъ IV.— Страсть къ праздникамъ.— Легенда о вроломномъ принц.

VII.Торжество 2 мая.

VIII.Мадридъ напослдокъ.

Читайте также:

I.
Первыя впечатлнія.

II.
Puerta del Sol.

III.
Уличный Мадридъ.

IV.
Прадо.— Реколетосъ.

V.
Рождество, карнавалъ.— Уличные маскарады.— Эстудіантины.

VI.
Св. Исидоръ — Буэнъ-Ретиро.— Добрый король Филиппъ IV.— Страсть къ праздникамъ.— Легенда о вроломномъ принц.

VII.
Торжество 2 мая.

VIII.
Мадридъ напослдокъ.