Четверть века назад, Маркевич Болеслав Михайлович, Год: 1878

Время на прочтение: 290 минут(ы)

ЧЕТВЕРТЬ ВКА НАЗАДЪ.
ПРАВДИВАЯ ИСТОРІЯ.
соч. Б. М. Маркевича.

ИЗДАНІЕ ПЕРЕСМОТРННОЕ И ЗНАЧИТЕЛЬНО ДОПОЛНЕННОЕ АВТОРОМЪ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

МОСКВА.
Типографія М. Н. Лаврова и Ко.,
Леонтьевскій переулокъ, д. No 14.
1879.

ПАМЯТИ
ГРАФА АЛЕКСЯ ТОЛСТАГО.

I

Графъ ухалъ тотчасъ посл спектакля, отвтивъ на просьбы хозяйки остаться ночевать что у него на завтра въ Москв назначенъ пріемъ просителей, и что онъ очень любитъ спать въ коляск на чистомъ воздух.
— Прощайте, милое дитя! говорилъ онъ, подойдя къ вошедшей Лин и похлопывая рукой по ея рук,— прекрасно играете! даже жалко было смотрть мн, точно правда была….. А шалунью въ Москву, пть! тмъ же акаистомъ обратилъ онъ рчь къ Ольг Акулиной, взирая очевидно не безъ удовольствія на всякія ея красы.
— Вы ужь такой милый, графъ, такой милый! расписывала въ свою очередь барышня, отпуская ему убійственнйшіе изъ своихъ глазенаповъ. Он въ троемъ съ Аглаей Константиновной пошли проводить его и простились съ нимъ на лстниц. У нижней ступеньки ея, вытянувшись въ струнку, стоялъ въ дорожной форм исправникъ Акулинъ.
— Исправникъ! Усплъ переодться? И парикъ снялъ! воскликнулъ, увидвъ его, графъ, подымая вверхъ об свои ладони.,— Очень хорошо играешь, я много смялся!
— Радъ стараться, ваше сіятельство! вскликнулъ въ свою очередь исправникъ, отвшивая ему форменный поклонъ одною головой и не отрывая рукъ прижатыхъ ко швамъ панталонъ.
— Усталъ? милостиво спросилъ его сіятельство.
— Никакъ-нтъ, ваше — ство, хоть сейчасъ снова начать прикажите.
— Нтъ! Зачмъ! протянулъ смясь графъ.— А только ты усталъ. Животъ большой, въ перекладной растрясетъ. Оставайся! Дороги хороши, проду и безъ тебя.
— Этого не могу-съ! отпустилъ Акулинъ.
— Почему? еще разъ протянуло начальство, и еще разъ приподняло ладони.
— Какъ солдатъ отъ казеннаго ящика, такъ и я отъ вашего сіятельства въ границахъ ввреннаго мн узда отлучиться не могу и не дерзаю. А что до живота-съ, промолвилъ онъ уже съ Полоніевскою ужимкой на лиц,— то онъ у меня казенный, ваше — ство, какъ разъ въ мрку почтовой телги укладывается.
— Балагуръ! заплъ, предовольный такою остротой графъ, закутываясь въ поданную ему теплую шинель.— Твоя граница гд? спросилъ онъ подумавъ.
— Рка Нара, ваше — ство.
— Да, гд паромъ. Знаю!… Отсюда сколько?
— Двнадцать верстъ, ваше с…..
— Спать буду, не увижу тебя боле… Чтобъ не забыть,— Шашковъ, запиши!— чрезъ недлю въ Москву прізжай! Ко мн, лично! примолвилъ онъ особеннымъ тономъ.
— Слушаю, ваше — ство! рявкнулъ въ восторг сердечномъ толстый Елпидифоръ. Успхъ Полонія и ‘глазки’ Ольги Елпидифоровны обезпечивали ему, очевидно, ближайшее повышеніе по служб.
— Ну, демъ! сказалъ графъ.— Прощай, Ларіонъ! обратился онъ ко князю, спустившемуся съ нимъ внизъ, и трижды облобызавъ его шепнулъ на ухо: — изъ Петербурга ничего не получалъ?
— Нтъ! коротко отвтилъ тотъ, слегка, сморщившись и видимо недовольный вопросомъ.
Графъ вышелъ на крыльцо. Исправникова тройка уже гремла колокольчикомъ подо сводомъ льва.
Графиня Воротынцева съ своей стороны объявила ршительно что остаться ночевать не можетъ, что ее ждутъ въ Дарьин, но согласилась подождать пока засвтлетъ, въ виду какого-то не совсмъ надежнаго моста на дорог, о которомъ напомнилъ ей князь Лоло, и по которому, уврялъ онъ, было бы не безопасно прозжать темною ночью…. По настоятельной просьб Аглаи Константиновны ‘ouvrir le bal avec le jeune comte’, она сдлала два тура вальса съ графомъ Анисьевымъ, съ тмъ, требовала она, чтобы ‘уже посл этого не обращали на нее никакого вниманія’, что она устала и хочетъ до отъзда отдохнуть въ какомъ-нибудь уголк. Она ушла подальше отъ грома бальной музыки въ маленькую, полуосвщенную гостиную, куда увела и Софью Ивановну Переверзину, и гд он услись вдвоемъ на маленькомъ угловомъ диван.
Ее очень интересовалъ ‘романъ’ Лины и Гундурова, и она просила Софью Ивановну сообщить ей о ‘положеніи вещей’ въ настоящую минуту. Въ этой женщин было такъ много обаятельнаго, захватывающаго, симпатичнаго, что Софья Ивановна, завоеванная ея прелестью съ первой минуты ихъ знакомства, забывъ всю обычную свою сдержанность, откровенно разговорилась съ нею какъ со старымъ, многолтнимъ другомъ.
— Elle est bte comme chou cette grosse fermire, вскликнула графиня, говоря про Аглаю Константиновну,— и мн кажется что въ этомъ случа она ршающаго значенія имть не можетъ. L’oncle (то-есть князь Ларіонъ), вотъ отъ кого, сколько я понимаю, должно все зависть.
Софья Ивановна закачала головой:
— Чмъ глупе люди, тмъ они несговорчиве и упряме. Я опасаюсь, напротивъ, что если князь Ларіонъ вступится въ дло искренно, онъ своею рзкостью можетъ скоре напортить, чмъ помочь, если же онъ станетъ говорить для формы, безъ внутренняго убжденія….
— А вы этого боитесь, вы не уврены въ немъ? живо прервала ее собесдница.
— Онъ очень любитъ свою племянницу, сколько мн извстно, сказала Софья Ивановна,— и кажется общалъ ей стоять за ея выборъ. Но самъ онъ въ то же время, превознося на словахъ моего племянника въ глаза и за глаза, въ сущности, я знаю, нисколько не находитъ его подходящимъ мужемъ для княжны.
— Почему это, почему? воскликнула графиня.
— Онъ находитъ его слишкомъ молодымъ, безъ положенія въ свт….
Графиня даже руками всплеснула:
— Молодой мужъ, чистый, врующій въ любовь и въ женщину, не истрепавшійся avec toutes ces cratures съ которыми они тамъ вс проводятъ лучшіе свои годы, да вдь это счастіе — самое рдкое и желанное счастіе! О, сколько бы женщинъ вышли иными изъ этой battle of life {Битва жизни.} еслибы выпалъ имъ на долю un vrai mariage, бракъ съ человкомъ такимъ же непорочнымъ въ своемъ прошедшемъ какъ и он сами когда выходили замужъ…. А ‘положеніе’?… Боже мой! да неужели этотъ Milord Walpole, этотъ умный человкъ, который такъ независимъ въ своихъ мнніяхъ и такъ не нравился за это en certain lieu, неужели и ему нуженъ для такого прелестнаго существа какъ его племянница l’ternel aide de camp carrire въ род этого Анисьева? Вдь онъ же знаетъ чего стоятъ tous ces ignobles ambitieux d’antichaimbre которыми полонъ Петербургъ. Онъ долженъ цнить людей которые иного ищутъ, иное длать хотятъ чмъ то что тамъ длается! Il est vritablement Europen, lui, какъ же не противно ему все это наше татарство!… Послушайте, прерывая себя, молвила она быстро подымаясь съ мста,— хотите, я сейчасъ переговорю съ нимъ, мы всегда были большіе друзья….
Софья Ивановна удержала ее за об руки:
— Нтъ, милая графиня, тысячу разъ благодарю васъ, но въ эту минуту это было бы во всякомъ случа преждевременно. На мн лежитъ обязанность поговорить и съ нею, и съ нимъ ране всхъ, сказала она, и судорожное движеніе повело все ея лицо при этомъ.
— Вы правы, молвила графиня, садясь опять,— и я вижу что вамъ это будетъ не легко, добавила она, пожимая ей руку.
Он на мигъ замолкли.
— Et le jeune homme, вашъ племянникъ, amoureux fou, да? начала опять графиня.
Черты Софьи Ивановны омрачились:
— Да… но не такъ, кажется, какъ бы я желала, проговорила она какъ бы нехотя,— не такъ какъ этого стоитъ эта удивительная двушка.
— Что вы хотите сказать?
— Мн трудно было бы это объяснить вамъ, я сама не могу еще вполн дать себ въ этомъ отчетъ, но мн показалось сейчасъ въ театр…
— Онъ былъ удивительно хорошъ! вскликнула графиня Воротынцева:— un vrai dsespoir!
— Слишкомъ! отвтила сквозь зубы Софья Ивановна.— Ахъ, вотъ онъ! вырвалось у нея въ это же время.
Изъ-за портьеры выглянуло лицо Гундурова: онъ видимо искалъ тетку и не входилъ, видя ее занятою разговоромъ съ незнакомою ему дамой.
— Представьте мн его пожалуста! съ живостью проговорила графиня.
— Сережа! кликнула Софья Ивановна.
Графиня дружески пожала ему руку, едва названъ онъ былъ ей, и пригласила ссть подл себя:
— Не ждите отъ меня комплиментовъ, говорила она,— прежде всего потому что я никогда не умла ихъ длать, а потомъ вы ихъ, я думаю, такъ много уже успли наслышаться что не говорить вамъ ихъ значитъ оказать вамъ услугу, неправда ли?
— Истинная правда, графиня, сказалъ Сергй,— тмъ боле что ничего не можетъ быть глупе, какъ положеніе человка которому, заслуженно или незаслуженно воздаютъ хвалу въ глаза. Я только-что испыталъ это. Одинъ изъ вашихъ петербургскихъ львовъ сдлалъ мн честь пожелать познакомиться со мною,— бдный герой нашъ видимо старался говорить веселымъ и спокойнымъ тономъ, но Софья Ивановна видла что это стоило ему неимоврныхъ усилій,— и насказалъ мн такихъ любезностей что я не зналъ куда дться. Къ несчастію же моему, это случилось какъ разъ противъ какого-то большаго зеркала, въ которое я нечаянно взглянулъ въ эту минуту, и былъ до того пораженъ совершенно идіотскимъ выраженіемъ моей физіономіи что не дослушавъ диирамба убжалъ отъ него стремглавъ, будто пойманный въ преступленіи.
Графиня громко засмялась:
— Это былъ графъ Анисьевъ, cet enthousiaste exagr?
— Да. Онъ такъ назвался, представляя себя мн, отвтилъ Гундуровъ съ худо скрытою ироніей.
— Eh bien, c’est trs beau de sa part, я васъ увряю, сказала она съ тмъ же смхомъ, быстро обмнявшись взглядомъ съ Софьей Ивановной,— вы должны быть ему не шутя благодарны: онъ можетъ быть гораздо боле рыцарь чмъ вы думаете, промолвила она совершенно другимъ тономъ, вспомнивъ вдругъ сказанное ей Анисьевымъ въ театральной зал за чаемъ.— Ou beaucoup plus machiavlique encore чмъ какимъ я его знаю, высказала она тутъ же вслухъ пробжавшую у нея вслдъ за этимъ мысль, и ея сфинксовые глаза съ загадочнымъ выраженіемъ остановились на Гундуров.
Молодой человкъ съ недоумніемъ и нкоторою тревогой ожидалъ объясненія непонятныхъ ему словъ ея….
Но онъ не получилъ этого объясненія.
— Разкажите мн пожалуста, сказала нежданно графиня,— что съ вами было въ Петербург? Ваша тетушка мн сказала что васъ не пустили за границу?
Онъ не усплъ отвтить.
— Une taise de Gungl, n’est-ce pas? спросила она его вдругъ, прислушиваясь къ доносившимся къ нимъ изъ залы звукамъ.
— Не сумю, право, вамъ сказать, графиня, отвчалъ онъ небрежно,— я не музыкантъ, а тмъ мене танцоръ.
— Нтъ, я это когда-то страстно любила, сказала она моргнувъ вками, съ невыразимымъ оттнкомъ въ голос,— и встала.— Мн хочется посмотрть на вашу Офелію, donnez moi votre bras! обратилась она къ Сергю съ обаятельною улыбкой, отъ которой повяло ему на мигъ какимъ-то внезапнымъ облегченіемъ.
— А я съ вами прощусь, милая графиня, сказала ей Софья Ивановна,— для меня поздно, и этотъ день истомилъ меня, мн надо протянуться. Спать я не буду, добавила она по адресу племянника. ‘Я ждать тебя буду’, перевелъ онъ это мысленно.
— Нтъ, нтъ, умоляю васъ, стала просить графиня Воротынцева,— погодите немножко! Je ferai le tour du salon avec vtre neveu и вернусь сейчасъ сюда, мы уйдемъ вмст. Я скоре переоднусь и уду. J’ai une peur mortelle que cette grosse dondon de princesse не вздумала бы меня провожать со всякими церемоніями. Vite, vite, monsieur Goundourof, вашу руку!
Прелестная женщина не безъ намренія длала это. ‘Романъ’ Гундурова серіозно занималъ ее въ эту минуту. Ей горячо хотлось помочь ему, хотлось показать этой ‘grosse dondon de princesse’, всмъ этимъ московскимъ ея гостямъ, что она въ этомъ молодомъ человк видла своего, quelqu’un, признавала за нимъ ту степень общественнаго положенія при которой онъ но всмъ правамъ могъ претендовать на руку княжны Шастуновой. И это, по ея мннію, надо было сдлать сейчасъ, не упускать случая….
Налегая какъ бы устало своею обнаженною, полною рукой на черный фрачный рукавъ Гундурова, она прошла съ нимъ въ сосднюю комнату, гд разставлены были ломберные столы, и хозяйка дома, игравшая въ преферансъ съ княгиней Додо, Зяблинымъ и походившимъ на стерлядь Костей Подозеринымъ, только-что осталась безъ двухъ въ червяхъ, и недоумло спрашивала какъ могло это такъ случиться обремизившаго ее ‘бриганта’.
— Ah, chre comtesse, отрываясь отъ картъ, заголосила тутъ же она, увидвъ входящихъ,— vous revoil! Надюсь не съ тмъ чтобъ ухать?…
— Нтъ, нтъ, говорила подходя графиня,— мы съ monsieur Serge отправляемся смотрть на танцующихъ.
— И принять самимъ участіе въ танцахъ, j’espre? придавая невдомо къ чему своей улыбк лукавое выраженіе, спросила ‘grosse dondon’.
— Если онъ этого непремнно захочетъ, отвтила ‘петербургская царица’, съ какимъ-то дружескимъ кокетствомъ взглядывая снизу вверхъ на своего кавалера,— я готова съ нимъ сдлать туръ вальса.
— О, графиня, проговорилъ смущенно ‘monsieur Serge’,— я не посмю никогда, я такъ неловокъ
— Я въ этомъ не сомнваюсь, сказала она съ веселымъ смхомъ:— вы не изъ тхъ которые ногами длаютъ себ карьеру…. А когда прідете вы ко мн въ Дарьино? промолвила она, ударяя его слегка веромъ по рукаву и какъбудто это давно было между ними условлено,— j’y tiens beaucoup, je vous prie de croire.
Онъ только могъ поклониться….
— Oh, si vous voulez monter un spectacle, chre comtesse, я вамъ рекомендую monsieur Гундурова, вы видли сами comme il est bon acteur! Я ужь его такъ за это благодарила! возгласила княгиня Аглая Константиновна, улыбаясь во весь ротъ и ворочая глазами съ такимъ выраженіемъ, что ты видишь молъ какъ я умю цнить твою спеціальность.
Сергй вспыхнулъ до самыхъ ушей, глаза его блеснули пламенемъ….
Графиня Воротынцева почувствовала еще живе чмъ онъ самъ, быть-можетъ, все что въ этой глупой фраз могло быть оскорбительнаго для ея protg.
— Je quitte sous peu ce cher pays, проговорила она быстро и рзко, остановивъ на говорившей насмшливые до презрительности глаза,— и устраивать спектаклей мн некогда. Но еслибъ я была на вашемъ мст, княгиня, я точно такъ же какъ вы не знала бы какъ достаточно благодарить monsieur Гундурова за честь — она на мигъ остановилась за этимъ сильно подчеркнутымъ ею словомъ — и удовольствіе которыя онъ доставилъ бы мн своимъ участіемъ. Pour tre aussi prince qu’il l’a t dans son rle de Hamlet il faut tre n comme il l’est, et se sentir en plus trs gentilhomme. Это дано не всякому, а я, признаюсь, цню это прежде всего…
Она обернулась, заставивъ при этомъ Гундурова описать кругомъ себя вольтъ, и быстро направилась съ нимъ къ дверямъ танцовальной залы.
— Elle est colossalle, vous savez! съ громкимъ смхомъ молвила она вслухъ, еще не доходя до этихъ дверей, совершенно равнодушная къ тому что слова ея могли быть услышаны всею гостиной.
Растерянное лицо ‘колоссальной’ Аглаи цвтомъ своимъ напоминало теперь тотъ толченый кирпичъ которымъ усыпались дорожки ея сада. Она на половину не поняла смысла нотаціи прочитанной ей петербургскою ея гостьей, но по интонаціи ея рчи, еще боле по этимъ прямо чрезъ столъ устремленнымъ на нее злымъ глазамъ княгини Додо,— которая, дйствительно, тасуя въ эту минуту колоду кусала себ губы до боли чтобы не расхохотаться на всю комнату отъ пронимавшаго ее злаго смха,— она не сомнвалась что ей сказано было нчто очень жестокое, нчто имющее опять отношеніе къ ея несчастному ‘Раскаталовскому’ происхожденію…. И она механическимъ и тупымъ движеніемъ автомата подбирала одну за одной сдаваемыя ей карты, не смя ни на кого поднять глазъ, и тщетно стараясь объяснить себ за что вздумала ее обидть cette comtesse Vorotintzef-Dariine, которой она со своей стороны кром des politesses ничего не сдлала
Зяблинъ докончилъ сдачу и испустилъ глубокій вздохъ.
— a, c’est un vrai ami! поняла Аглая Константиновна и вздохнула тоже.
— Княгиня, вы въ рук! сказалъ Костя Подозеринъ, метнувъ при этомъ взглядомъ искоса на распущенные веромъ короли и дамы въ ея короткихъ и слегка дрожавшихъ пальцахъ.

II.

Оттанцованы уже были три. кадрили, кром полекъ и вальсовъ. Чижевскій, въ своемъ качеств обычнаго Vortnzer’а московскихъ баловъ, дирижировавшій и здсь, ршилъ, въ виду что было уже поздно, начать мазурку. Онъ танцовалъ въ первой пар съ Женни Карнауховой.
Рядомъ съ ними сли Лина съ Духонинымъ…
Въ самомъ начал вечера, танцуя съ княжной кадриль, блестящій флигель-адъютантъ спросилъ ее ‘дозволено ли ему будетъ пригласить ее на мазурку’.
— А moins qu’ Орhelіе ne la danse avec Hamlet, qui y а incontestablement droit aujourd ‘hui, добавилъ онъ къ этому тономъ почтительной шутливости, проводя щегольски рукой по своимъ глянцовитымъ усамъ.
— Гамлетъ, кажется, совсмъ не танцуетъ, отвтила она съ полуулыбкой,— но я дйствительно уже приглашена. Благодарю васъ!…
Ее ‘дйствительно’ никто еще не приглашалъ, въ предположеніи именно того что она вроятно танцуетъ съ Гундуровымъ, но она ни за что въ свт не согласилась бы танцовать мазурку съ ‘этимъ’… Она оглянулась, едва усплъ онъ отойти отъ нея, ища глазами ‘кого-нибудь другаго’.
Она увидла Духонина, котораго знала искренно расположеннымъ къ ней, и подозвала его:
— У меня къ вамъ просьба.
— Говорите, княжна, я счастливъ если….
— Вы должны танцовать со мною мазурку, если у васъ нтъ другой дамы.
— Никакой, но разв вы….
— Нтъ, не дала она ему договорить,— я не хочу танцовать съ незнакомымъ.
— Прелестно, сказалъ онъ понявъ,— но вы знаете какой я мазуристъ.
— Такой точно какого мн нужно,— и она улыбнулась такою грустною улыбкой что у Духонина на мигъ сердце сжалось,— я устала ужасно и насилу говорю…. Но пожалуста, никому объ этомъ, быстро промолвила она.
Онъ съ упрекомъ поднялъ глаза на нее:
— Нужно ли вамъ это говорить мн, княжна!…
Флигель-адъютантъ своею красиво-небрежною походкой въ интервал между двумя контрадансами подошелъ къ Женни Карнауховой.
— Васъ и спрашивать вроятно нечего, лниво усмхаясь проговорилъ онъ,— приглашены ли вы на мазурку, и кмъ?
— Нечего, подтвердила она смясь и слегка красня,— а вы, avec la demoiselle de la maison?
— Нтъ, она уже съ кмъ-то танцуетъ, сказалъ Анисьевъ, поводя кругомъ прищуренно равнодушнымъ взглядомъ.
Женни заволновалась:
— Ah, mon Dieu, съ кмъ же бы вамъ танцовать! Графиня Воротынцева узжаетъ
И она завертла головой во вс стороны, отыскивая глазами подходящую для него даму.
— Да разв это непремнно нужно? проронилъ онъ сквозь зубы, слегка откидывая кончиками обтянутыхъ свжйшею замшевою перчаткой пальцевъ свой свисшій на грудь эполетъ (этотъ небрежно изящный жестъ особенно удавался ему, вызывалъ множество подражателей, и почитался послднимъ словомъ военной граціи по всему тогдашнему гвардейскому корпусу).
— Еще бы! воскликнула Женни:— хозяйка дома просто съ ума сойдетъ, если вы останетесь безъ дамы на ея вечер… Ахъ, знаете что, тутъ никого другаго нтъ, вы же находите ее хорошенькою, пригласите ее!
— Кого это? спросилъ Анисьевъ, усмхнувшись невольно ея торопливому усердію.
— La fille de l’исправникъ,— она кивнула головой на красивую, низко оголенную спину Ольги Акулиной, оживленно разговаривавшей въ это время у окна съ только-что представившимся ей прозжимъ дипломатомъ, котораго графиня Воротынцева прозвала ‘le perroquet malade’,— au fond она всхъ насъ красиве здсь. Faites lui cet honneur, она будетъ въ восхищеніи.
— L’honneur sera tout pour moi, princesse, молвилъ онъ на это съ галантностью куртизана временъ Lauzun и Richelieu,— и отправился приглашать барышню.
А у барышни голова заходила кругомъ…. Ей представляются дипломаты, ее проситъ на мазурку первый петербургскій кавалеръ… Хорошо что она ‘такъ умна и предвидчива’, у нея было какое-то предчувствіе, она сказала этому ‘блобрысому судейскому’ Маусу, сейчасъ прибгавшему приглашать ее, что она не можетъ еще дать ему положительнаго отвта, что ее кто-то, кажется, уже ангажировалъ, но она не совсмъ помнитъ кто, и что она скажетъ ему потомъ, потомъ…
— Конечно, графъ, конечно, merci! говорила она теперь Анисьеву, глядя на него такимъ блаженно-млющимъ взглядомъ что у дипломата даже лицо повело отъ пронявшей его въ эту минуту зависти къ счастливому воину, а осторожный воинъ поспшно опустилъ глаза, чтобы невольно загорвшійся въ нихъ блескъ не былъ замченъ дипломатомъ.
— Мы начинать будемъ? спросила тутъ же Ольга.
— Это ужь никакъ! коротко отвтилъ совершенно овладвшій собою флигель-адъютантъ:— я никогда баловъ не веду, пояснилъ онъ съ учтиво-холоднымъ, почти строгимъ выраженіемъ голоса и лица.
‘Да, для него это слишкомъ низко, сообразила тотчасъ же барышня,— все это надо знать, эти ихъ нюансы…’
Мазурка разсаживалась, когда графиня Воротыщева объ руку съ Гундуровымъ вошла въ залу.
Вс глаза обернулись на нее, на всхъ устахъ заиграла оживленная улыбка. Все это давно знакомо было ей, давно привычно ея сознанію себя ‘царицей’. Она улыбалась тоже, сочувственно и благосклонно улыбалась въ отвтъ на вс эти неотступно направленные на нее взгляды. Но въ легкомъ вздрагиваніи длинныхъ рсницъ, въ чуть-чуть опущенныхъ углахъ ея рта внимательный наблюдатель уловилъ бы, быть-можетъ, признаки того душевнаго состоянія что на живописномъ старомъ язык Франціи выразилось словами,— словами такой же какъ и она отходившей отъ обольщеній жизни женщины: {Валентина Миланская.} ‘plus ne m’est rien, rien ne m’est plus’….
Знакомые ей мущины, танцовавшіе и не танцовавшіе, артиллерійскій полковникъ изъ гвардейцевъ, дипломатъ съ физіономіей ‘больнаго попугая’, ‘Сенька’ Водоводовъ, Толя Карнауховъ подбжали къ ней съ привтствіями, вопросами, приглашеніями на ‘extra-tour’….
— Non, hon, j’ai mon cavalier servant et j’y tiens, отвчала она смясь,— и громко, въ двухъ шагахъ отъ Лины, сидвшей къ ней спиной:— puisque vous n’en avez pas voulu, il paraоt, промолвила она, увидавъ что княжна обернулась на звукъ ея голоса,— и подвела къ ней Сергя, пытливо и нжно глядя ей прямо въ глаза.
— Monsieur Гундуровъ меня и не приглашалъ вовсе, сказала на это Лина, тихо улыбаясь и чувствуя въ то же время что у нея опять закололо у сердца.
— Княжна, я не смлъ, отозвался онъ, перемогая дрожь въ голос, и робко, виновато взглядывая на нее,— я такъ дурно танцую….
— Все самолюбіе, чуть слышно промолвила она, не подымая глазъ.
Да, онъ этого заслуживалъ,— и еще виновате, еще смущенне стало его блдное лицо. А она… слова эти вырвались у нея противъ воли, подъ вліяніемъ всей муки испытанной ею въ этотъ день, его жестокости съ нею въ театр, разговора ея съ дядей въ уборной, той физической боли сердца теперь отъ которой у нея двоилось въ глазахъ. Но она Богъ знаетъ что дала бы сейчасъ чтобы взять эти слова назадъ, онъ могъ быть виноватъ предъ нею,— да и виноватъ ли онъ въ самомъ дл?— но она не имла права оскорблять, огорчать его…
Дв руки захватили и дружески сжимали ея руки.
— Милая княжна, говорила ей вполголоса графиня Воротыпцева, усвшись на стулъ Духонина подл нея,— я сейчасъ узжаю, и заране прошу васъ не обращать на это никакого вниманія: я терпть не могу проводовъ и прощаній, и мн, надюсь, дадутъ ухать безо всего этого. Но я непремнно хочу еще увидть васъ до моего отъзда за границу. Vtre mre me doit une visite, и вы прідете съ нею, не правда ли? или я сама еще разъ пріду сюда… Во всякомъ случа знайте что я понимаю васъ и сочувствую вамъ, les sympathies de mon me sont toutes vous, повторила она подчеркивая.— А теперь прощайте, не оборачивайтесь, не провожайте меня взглядомъ, а танцуйте спокойно — и наклоняясь уже къ самому уху Лины,— и не сердитесь на тхъ кто любитъ васъ боле жизни! заключила она.
Она встала, разсянно и улыбаясь оглянула длинный овалъ готовящихся къ танцу паръ, и кивнула обернувшись безмолвно стоявшему за нею Гундурову подать ей руку.
— А вы не танцуете, chre comtesse! раздался нежданно подл нея голосъ.
Графиня изумленно повернула голову назадъ:
Говорила Ольга Елпидифоровна только-что усвшаяся на стулъ подл своего кавалера, и которая подъ обаяніемъ его приглашенія, своего ‘эффектнаго’ наряда, ‘искорокъ’, мгновенно зажигавшихся, она видла, въ глазахъ каждаго мущины мимо котораго она проходила шевеля своими атласными плечами, почитала себя теперь въ полномъ нрав не признавать ни лтъ, ни положеній, и относилась къ петербургской ‘grande dame’, на которую едва смла поднять глаза утромъ, этимъ фамильярнымъ тономъ, съ тою вульгарно-пвучею интонаціей, отъ которой часто до конца дней своихъ не могутъ отучиться институтки, губернскія барышни и ‘артистки’ отечественныхъ театровъ.
‘Петербургская grande dame’ пристально взглянула на нее чуть-чуть иронически улыбнулась, и съ коротко учтивымъ отвтомъ ‘non, mademoiselle je ne danse pas’, повела глазами чрезъ ея голову на графа Анисьева.
Онъ еле замтно улыбался изъ-подъ прикрученныхъ усовъ, но эта сдержанная и какъ бы извинявшаяся улыбка, на мигъ приподнявшіяся брови и насмшливо моргнувшія вки говорили: ‘que voulez vous, en province, не изъ кого выбирать…’
Барышня прижалась и опунцовла ярче своихъ розъ. Это былъ въ ея сознаніи первый стаканъ холодной воды пролитой на ея высокомрныя мечтанія ныншняго дня….
— Вы въ Петербургъ скоро? все такъ же чрезъ ея голову спросила графиня ея кавалера.
Анисьевъ зналъ что она никогда его не долюбливала, она теперь явно протежировала ‘этого Гамлета изъ профессоровъ’. Онъ навострилъ уши.
— Хоть сейчасъ же посл мазурки, сказалъ онъ громко, смясь,— если это можетъ только быть вамъ на что-нибудь нужнымъ, графиня!
Она поняла.
— Si je vous prenais au mot pourtant, засмялась она въ свою очередь,— vous qui tes si ‘paladin’, промолвила она напоминая ему его выраженіе.
‘О, о! подумалъ Анисьевъ,— какъ скоро понадобилось!’
— Попробуйте! сказалъ онъ вслухъ.
— Нтъ, шутки въ сторону, если бы вы хали скоро, я бы вамъ прислала письмо къ моей belle-soeur Marie, которое я не хотла бы доврить aux indiscrets de la poste! Но я никакъ бы не желала чтобъ оно дошло къ ней поздне двухъ, трехъ дней.
Онъ какъ бы сообразилъ:
— Присылайте, графиня!
— Въ самомъ дл?
— Tout ce qui il y а de plus ‘въ самомъ дл’ шутливо, повторилъ онъ.
— Когда?
Онъ опять пріостановился на мигъ раздумывая.
— Я буду въ Москв, самое позднее, послзавтра къ обду, проговорилъ онъ особенно отчетливо, какъ бы съ намреніемъ чтобы слышала это не одна его собесдница.
Духонинъ, разговаривавшій съ княжной, поднялъ на нее невольно глаза съ вопрошающимъ выраженіемъ. Она такимъ же невольнымъ движеніемъ чуть-чуть повела плечами въ отвтъ.
Барышня въ свою очередь вскинула вопросительно глаза на флигель-адъютанта, и тутъ же опустила ихъ.
— Такъ я пришлю вамъ письмо завтра утромъ, сказала спокойно графиня Воротынцева.— Сюда?
— Д-да, графиня, или прямо въ городъ, если вамъ ближе туда изъ Дарьина, къ господину исправнику. Я справлюсь тамъ проздомъ.
— Grazie!, сказала она, ласково кивнувъ ему. И подъ звуки загремвшей въ эту минуту мазурки и общей топотни ‘grand rond’, которымъ Чижевскій имлъ обыкновеніе начинать ее, она направилась обратно въ гостиную объ руку съ нашимъ героемъ, боле мрачнымъ и боле страдающимъ чмъ когда-нибудь.

III.

Въ глазахъ какъ на неб свтло,
Въ душ ея темно какъ въ мор.
Лермонтовъ.

Къ числу игравшихъ въ гостиной присоединились теперь князь Ларіонъ, супругъ княгини Додо, глухой бригадный генералъ и князь Хохолковъ, князь Ларіонъ водилъ ихъ предъ этимъ курить въ свои покой.
Они сли вчетверомъ въ вистъ за столикъ ближайшій къ партіи хозяйки.
Присутствіе ея beau-frre’а наложило бы узду на, всякую попытку отместки съ ея стороны за ‘непріятность’ полученную ею отъ ея петербургской гостьи, еслибы даже наша княгиня и способна была на нчто въ этомъ род. Но она по натур своей принадлежала къ пород толстокожихъ: въ нее, какъ въ носорога, можно было стрлять и оцарапнуть по большей части только ея поверхность, въ глубь въ состояніи были пронять ее лишь рдкія, спеціально заостренныя стрлы. А потому первоначальное смущеніе вызванное въ ней словами графини Воротынцевой весьма скоро разсялось въ силу такого ея разсужденія что ‘les dames de Ptersbourg, какъ она всегда слышала, sont toujours trиs impertinentes avec les Moscovites, но что она съ своей стороны была всегда aimable avec tout le monde, о чемъ даже печатали dans les journaux de Paris когда она была посланницей въ Ганновер, и что она будетъ все такая же aimable со всми malgr tout, потому что c’est la meilleure manire de se faire des amis.’ ‘Tmoin monsieur Зяблинъ’, примолвила она тутъ же мысленно, и поднявъ голову взглянула на ‘бриганта’ превратившимися уже въ совершенное масло глазами.
‘Бригантъ’ стыдливо поникъ очами и испустилъ глубокій вздохъ.
Доказавъ себ разъ что ей слдовало быть ‘aimable со всми malgr tout’, Аглая Константиновна, когда графиня Воротынцева съ своимъ кавалеромъ показались опять въ гостиной, обернулась къ ней все съ тою же своею стереотипною улыбкой на жирныхъ губахъ и пропла:
— Dj, chre comtesse! Vous ne vous tes pas laiss tenter?
Но вмст съ этимъ вопросомъ послдовалъ другой:
— Мазурку начали? спросила княгиня Додо.
— Да, вы слышите, сказала графиня, подходя ближе.
— Не замтили вы съ кмъ танцуетъ моя дочь?
— Съ молодымъ человкомъ который игралъ кажется брата Офеліи, un grand blond.
— Съ Чижевскимъ? вскликнула княгиня Додо, и все лицо ея задергало.
— Съ нимъ, княгиня, почелъ нужнымъ подтвердить Гундуровъ, на котораго она почему-то уставилась вопрошающимъ взглядомъ.
— Un charmant jeune homme, запла опять Аглая Константиновна,— c’est si dommage qu’il n’ait rien!
— Кром фатства и самонадянности! злобно прошипла княгиня Карнаухова.
— Ахъ, княгиня, какія вы строгія! проговорила укорительно покачивая головой Аглая,— я совсмъ не нахожу…. Et puis le comte son chef l’aime beaucoup! примолвила она какъ доводъ который долженъ былъ окончательно облить Чижевскаго отъ взводимаго на него обвиненія въ самонадянности и фатств.
— Et Lina? И она съ новою жирною улыбкой и маслянозаискивающими глазами обратилась къ графин,— дна танцуетъ съ….
— Кто-то также изъ вашихъ актеровъ, я его не знаю…
— Духонинъ, назвалъ Гундуровъ.
— Comment, pas avec le… У нея даже дыханіе сперлось.
‘Она сейчасъ отпуститъ какую-нибудь невозможную штуку!’ подумалъ князь Ларіонъ, до котораго доходило каждое слово этого разговора. И упершись въ спинку своего кресла, онъ. закинувъ назадъ голову, выговорилъ тмъ изысканно протяжнымъ тономъ котораго всегда почему-то побаивалась Аглая Константиновна:
— Что же васъ такъ удивляетъ, княгиня, что Hlne танцуетъ съ тмъ, а не съ другимъ изъ вашихъ гостей? Право приглашать ее у всхъ у нихъ одинаково, кажется!
— Non, c’est que je croyais qu’elle tait engage d’avance!.. пробормотала она, отчаянно ворочая своими круглыми глазами.
— Господинъ Духонинъ вроятно и пригласилъ ее заране, съ обрывистымъ смхомъ вывелъ логическое заключеніе князь, побивая козыремъ карту глухаго генерала.
Графиня Воротынцева слегка толкнула локтемъ локоть своего кавалера:
— Видъ мазурки очень красивъ, громко сказала она,— совтую маменькамъ пойти на минуту admirer leurs filles.
Аглая Константиновна томно и робко глянула на княгиню Додо:
— Si nous allions vraiment, princesse?…
— Пойдемте! коротко отвтила та, кидая свои карты на столъ.
— Вамъ будетъ сдавать, княгиня, торопливо проговорилъ, вставая за ними, Костя Подозеринъ, и распласталъ колоду линейкой предъ ея мстомъ.
Княгини рядышкомъ, взволнованныя об, отправились въ танцовальную залу.
— Et maintenant, monsieur Serge, filons! шепнула Гундурову его дама, увлекая его съ собою въ сосднюю комнату, гд въ ожиданіи ихъ въ глубокомъ раздумьи сидла въ углу дивана Софья Ивановна.
Графиня разразилась хохотомъ какъ только вошла туда:
— Ахъ, какая прелесть ces deux mamans, похожія, одна на тощую, другая на толстую корову Фараонова сна, одна ядовитая какъ скорпіонъ, другая глупая какъ бочка пива, бгающія об за однимъ и тмъ же человкомъ для своихъ дочерей, не умющія скрыть чего имъ хочется, ненавидящія другъ друга, и теперь, об обманутыя въ своемъ ожиданіи, отправляющіяся бокъ о бокъ, comme deux poules vont aux champs… Ah, tenez, rien de plus bte que le monde! заключила она смхъ свой внезапною серіозною нотой. И подойдя къ Софь Ивановн: — Chre madame, я къ вашимъ услугамъ! Пойдемте! Вы ляжете, я уду. Куда пройти?
— Сюда, сказала Софья Ивановна, вставая и направляясь къ маленькой, затянутой, какъ и стны, стариннымъ штофомъ двери,— наши комнаты рядомъ за этою.
— Да, да, и тутъ же въ корридор маленькая лстница, по которой можно спуститься прямо во дворъ, я справлялась… Я чрезъ четверть часа буду готова. Monsieur Serge,— ей почему-то казалось ловче называть его такъ, а не monsieur Гундуровъ,— я давно дала приказаніе чтобы лошади мои были готовы, распорядитесь чтобъ они подъхали куда нужно.
— On dirait un enlvement, говорила она смясь, минутъ двадцать посл этого, Гундурову, спускаясь съ нимъ, укутанная въ широкій, темный дорожный бурнусъ съ капюшономъ на голов, по маленькой лстниц, къ снямъ которой приказалъ Сергй подъхать ея коляск:— les deux mamans, je suppose, cuvent leur dsappointement jusqu’ ce moment, и я такимъ образомъ избавила себя отъ проводовъ и офиціальныхъ прощаній. Bien jou, n’est-ce pas?
Сергй отвчалъ только улыбкой черезъ силу. Явное благоволеніе оказываемое ему нежданно этою блестящею женщиной, обаянія которой онъ не могъ не ощущать, содержало въ себ вмст съ тмъ — онъ это испытывалъ все время — что-то отзывавшееся горечью въ его сознаніи. Не даромъ Ашанинъ называлъ его ‘гордецомъ’. Онъ ни у кого никогда не искалъ покровительства, а оно теперь какъ будто навязывалось ему….
— Прощайте, говорила она между тмъ, садясь въ коляску и наклоняясь къ нему изъ нея, между тмъ какъ горничная ея, щелкнувъ ключемъ въ замк задняго сундука, заключавшаго ‘туалеты’ графини, перебгала, скрыпя ботинками по песку, садиться по другую ея сторону,— и не забывайте меня! Я надюсь, мы еще увидимся. Я вашу тетушку видла сегодня, какъ и васъ, въ первый разъ въ жизни, но я ее знаю съ дтства по разказамъ одной моей тетки, которую я любила какъ мать. Прошу васъ обоихъ почитать меня другомъ, une vritable amie. Я бы хотла доказать вамъ это на дл… Во всякомъ случа courage et bon espoir, заключила она, выпрастывая руку изъ-подъ бурнуса и протягивая ему.
— Я глубоко благодаренъ вамъ, графиня, сказалъ онъ съ низкимъ поклономъ.
— А bientt!…
Она закинула полу плаща на колна и глаза ея съ приподнятыми углами блеснули какъ дв мгновенныя звздочки въ предразсвтной полутьм, остановившись въ послдній разъ на молодомъ человк.
Ливрейный слуга ея вскочилъ на козлы. Лошади тронули.
Она хала, вся уйдя въ уголъ просторнаго экипажа, мягко и равномрно покачивавшагося на своихъ англійскихъ рессорахъ по гладкой, назжанной лтней дорог. Прямо предъ нею, еще низко надъ землей, еще словно стыдясь предъ изнывавшею ночью, аллъ далекій край неба. Вяло утромъ. Она на половину откинула свой капюшонъ, быстро и широко вдыхая лившуюся ей въ грудь живительную свжесть. Изъ придорожныхъ кустовъ не то испуганно, не то радостно вылетали птицы, и пронзительно, и высоко надъ ея коляской уже чувикали жаворонки свою звенящую, словно дтскую пснь.
‘Какъ хорошо утро! думала она, какъ хороша молодость, сказала она себ тутъ же, обращаясь мыслью къ ‘роману’ занимавшему ее въ теченіе всего этого минувшаго дня,— хороша и тогда когда страдаетъ и боле всего можетъ-быть именно тогда…. Какое кому дло до сердечныхъ мукъ зрлаго существа, до горькой неудовлетворенности вынесенной имъ изъ жизни, до его обманутыхъ надеждъ и угрызеній! Но молодое страданіе такъ красиво, такъ влечетъ къ себ, такъ вызываетъ желаніе подать ему руку, помочь. Хочется именно сдлать для него то, чего не сдлали для тебя другіе когда сама ты была въ этомъ положеніи, и нуждалась въ помощи… Они оба такъ симпатичны! Она — прелесть, une posie, Танюша С…. была въ этомъ род, когда ей было осьмнадцать лтъ. А у него какіе хорошіе глаза — строгіе, думающіе! Видно сейчасъ que c’est quelqu’un, совсмъ не tф что т казенные и куклы Петербурга… Отчего у насъ такъ мало этихъ независимыхъ, самостоятельныхъ, которымъ тамъ ничего не нужно, которые не ищутъ, не кланяются?… Les Гундуровъ — вдь это старая, хорошая фамилія, и онъ не бденъ, c’est un vrai gentilhomme. Еслибъ этотъ милый князь Michel Шастуновъ былъ живъ, онъ ужь конечно предпочелъ бы такого мужа для дочери ce jsuite d’Анисьевъ… ‘ Князь Michel, она помнитъ его съ того бала когда она, худенькая, черненькая двочка, появилась въ первый разъ въ свтъ, и онъ одинъ изъ первыхъ замтилъ ее…. Какъ это давно, давно, цлая вчность?… О, сколько съ тхъ поръ блеска, успховъ, увлеченій…. А съ ними, Боже мой, что слезъ о которыхъ не знаетъ никто!…
Длинная, спшная вереница образовъ и картинъ побжала внезапно предъ нею. Лина, Гундуровъ исчезли мгновенно изъ ея памяти. Она торопливо, лихорадочно переживала вс чары, весь соблазнъ — и весь обманъ собственной жизни, ей было опять тяжко, и жутко, и больно,— больно опять до слезъ за ложь тхъ дней очарованія которые такъ опостылли ей теперь.
Да, это минувшее, весь этотъ блескъ, и чадъ, и обольщенія, все это вдругъ, разомъ разлетлось и стаяло, какъ пна и стекло упавшаго со стола бокала…. Она никогда, никогда не вернется къ той жизни, она извдала ее до оскомины, до тошноты. Молодость прошла, она устала, устала,— ей ничего уже боле не нужно какъ забвенія и покоя….
А алое зарево зари захватывало небо все выше и выше. Молочнымъ цвтомъ подергивались края сизыхъ ночныхъ тучекъ. Отчетливо и сро отдлялась уже пыльная даль дороги отъ зеленой щетины набгавшихъ на нее озимей. День наступалъ со своимъ тепломъ и горячими красками, со своимъ все воскрешающимъ свтомъ…..
Графиня Воротынцева велла поднять верхъ коляски. Этотъ со всхъ сторонъ уже обливавшій ее свтъ какъ будто оскорблялъ ее. Она приткнулась головой къ валику висячей кожаной подушки, и закрыла глаза. Но загоравшійся свтъ дня билъ и сквозь ея прижмуренныя вки, раздражая ее и вызывая вмст съ тмъ новыя представленія въ ея мозгу. Она думала о солнц, о солнц другихъ странъ, гд и ее ждетъ иная, свободная жизнь, ждутъ иныя впечатлнія, иной смыслъ и содержаніе жизни…. Кончено ли въ самомъ дл все? спрашивала она себя какъ бы противъ воли,— или тамъ, подъ этимъ новымъ, чужимъ солнцемъ она нежданно должна найти то, чего напрасно такъ долго искала здсь, то настоящее слово, которымъ еще никто не умлъ откликнуться на немолчную жажду ея сердца?…
Увы, ей не суждено было обрсти то желанное ‘слово’. Подъ тмъ ‘новымъ солнцемъ’ ожидала ее одна безвременная могила

IV.

Гундуровъ медленными шагами поднялся опять по лстниц, и направился въ комнату тетки. Онъ зналъ что она будетъ ждать его, не уснетъ не повидавшись съ нимъ.
Она еще не раздвалась, и въ своей robe feuille-morte de madame Cottin ходила по комнат, часто и озабоченно понюхивая изъ своей маленькой золотой табатерки.
— А, вотъ ты! Ну, садись!… Не надолго, поспшила она примолвить,— надо будетъ теб пойти опять туда, ко всмъ…
Онъ слъ — спустился въ большое готическое кресло, въ которомъ утромъ сидла Лина, и уронилъ руки на колни.
Она внимательно поглядла на него сбоку. Ей показалось что онъ даже похудлъ съ этого утра.
— Усталъ?
— Да, немножко, отвтилъ онъ, стараясь улыбнуться.
— Да, посл такой роли. Ты прекрасно игралъ, я даже удивилась…. И она въ свою очередь насилованно улыбнулась.
Сергй зналъ тетку, и эту ея привычку ходить по комнат и торопливо нюхать когда она была чмъ-нибудь очень взволнована, и то что вслдъ за этими ‘посторонними словами’ она разомъ приступитъ къ предмету озабочивавшему ее.
Онъ не ошибался.
— Что у тебя вышло съ княжной? спросила она ex abrupto, оборачиваясь на ходу и глядя ему прямо въ лицо.
Онъ ожидалъ почему-то этого вопроса, и все-таки смутился.
— Кто вамъ сказалъ что у насъ что-то вышло, и почему вы думаете….
— Никто мн не говорилъ, но я знаю тебя съ пеленъ, и ее успла узнать достаточно въ это короткое время. Я поняла это изъ выраженія вашихъ лицъ тамъ, на сцен…. и поняла также что виноватымъ тутъ никакъ не можетъ быть она, строго промолвила Софья Ивановна.
Ему тмъ чувствительне былъ этотъ упрекъ чмъ громче слышался онъ ему въ его собственной совсти. Онъ, какъ говорится, повернулъ съ больной головы на здоровую.
— И поэтому, тетя, слегка раздраженнымъ тономъ сказалъ онъ,— вы сочли нужнымъ сообщить о…. — онъ не находилъ слова — о обо всемъ этой свтской графин, которую я сейчасъ проводилъ, и по словамъ которой я не могъ не понять что она знаетъ… Я не говорю, она прелестная, милая женщина, и была такъ внимательна ко мн что я могу быть ей только чрезвычайно благодаренъ, тмъ боле что не знаю чмъ могъ я заслужить… Но, признаюсь вамъ, мн нисколько не были пріятны намеки на то что, я думалъ, знаете только вы и и еще одна особа, договорилъ онъ черезъ силу.
— Ты думаешь? съ невеселымъ выраженіемъ шевельнувшихся губъ молвила она на это:— ты думаешь что ни у кого глазъ нтъ, слуха, что никто не въ состояніи видть, сообразить и вывести заключеніе?… Эта Аглая разв со своею невозможною глупостью ничего не замтила, а кто же не видлъ что у васъ тамъ шли не роли, не заученный разговоръ актера съ актрисой, а разыгрывалось что-то настоящее, личное между вами!… Графиня,— она дйствительно прелестная женщина, не даромъ весь Петербургъ былъ у ея ногъ,— она съ первыхъ словъ поняла что въ теб говорило настоящее отчаяніе, ‘un vrai dsespoir’, какъ она выразилась, а что она, княжна, насилу на ногахъ держалась. Какое заключеніе съ умомъ ея, со свтскимъ опытомъ, могла она изъ этого вывести? А мн что же лгать ей было, клясться что ничего подобнаго нтъ? Поврила бы она мн,— да и къ чему было мн лгать?… Или ты думаешь что этотъ петербургскій, выписанный Аглаей женихъ ничего не замтилъ? Такъ я углядла съ какимъ выраженіемъ лица слдилъ онъ за каждымъ словомъ васъ обоихъ…. Или князь Ларіонъ? Вотъ его фраза мн: я его спросила нарочно, когда мы вернулись наверхъ посл театра, почему мы были лишены удовольствія слышать пніе княжны, и вообще цлая ея сцена пропущена, а онъ мн своимъ этимъ дипломатическимъ тономъ, и явно со шпилькой по твоему адресу: ‘ей было де въ мочь, говоритъ, она слишкомъ серіозно, къ сожалнію, вошла въ свою роль Офеліи’.
— Онъ это сказалъ? воскликнулъ Сергй.
— Да, сказалъ, и я….
Онъ не далъ ей продолжать, вскочилъ:
— Отчаяніе, да, тетя, эта графиня была права, настоящее отчаяніе! вырвалось у него неудержимо изъ груди,— что я перечувствовалъ, перестрадалъ съ утра вы не знаете!… Я воображать даже не могъ что изо всего этого такая мука выйдетъ!… И какіе-то враги, ненавистники, уколы — униженія, тетя!… Я будто виноватъ предъ нею, будто оскорбилъ ее тмъ что осмлился…. и всякій нахалъ считаетъ себя въ прав вступаться за нее, спсь съ меня сбить. Вы бы послушали что говорили тамъ при мн, нарочно… ‘Она цну должна себ знать’, она ‘не про московскихъ соловьевъ’…. Это я, вы понимаете, ‘соловей’, то-есть я авантюристъ, прощалыга, ворона залетвшая въ высокія хоромы… Я едва…. я бы кажется растерзалъ его на мст, восклицалъ Сергй со сверкающими отъ негодованія глазами,— но то что говоритъ какой-нибудь Свищовъ, вдь это думаетъ и вашъ свтъ, то пресловутое общество которое вы называете ‘хорошимъ’….. а я кром мерзости и гнуснаго разчета ничего, ничего въ немъ не вижу… Скажите, ради Бога, этотъ прізжій женихъ, вдь онъ ея не знаетъ, онъ понять, оцнить ея не могъ…. Онъ ея не любитъ, не способенъ разв такіе люди могутъ!… Онъ прямо пріхалъ схватить кушъ…. Онъ возьметъ ея деньги, а съ ними ужь и ее въ придачу…. Я, тетя, вы знаете, думалъ ли я о ея деньг….. А выходитъ такъ что на его сторон вс права…. сочувствіе къ нему, одобреніе…. а меня, меня, по ихъ мннію, вытурить отсюда слдуетъ…. за мою продерзость…. Что же это, скажите, что так…..
Страстный молодой гнвъ ожигалъ его губы, будто спаленныя на половину, не доканчиваясь, путаясь, обрываясь, падали изъ нихъ слова…. Онъ дрожавшею какъ въ лихорадк рукой налилъ себ стаканъ воды изъ стоявшаго на стол графина, выпилъ его залпомъ, и упалъ снова въ кресло, порывисто дыша и судорожно моргая рсницами.
Софья Ивановна не прерывая слушала эту горячую вспышку. Она почти радовалась ей. ‘Все равно что у дтей корь, думала она,— высыпало, на половину сбыто’. Но она сама была взволнована, не тмъ что заставляло негодовать племянника, а чмъ-то что она прозрвала въ немъ за этимъ негодованіемъ.
— Пошло, безобразно, отвчала она, садясь насупротивъ его,— но въ отчаяніе приходить отъ этого все-таки безумно. Ты долженъ былъ это предвидть заране. Какъ ты до сихъ поръ ни поглощенъ былъ твоими книгами, но не можешь же ты не знать въ какой строй сложилось, на какихъ понятіяхъ живетъ наше общество, теб и по исторіи должна быть это наконецъ извстно….. Ну да, ты по происхожденію тотъ же Рюриковичъ, что и Шастуновы, а ддъ этого Анисьева — выслужившійся Гатчинецъ, одной породы съ Аракчеевымъ, въ другой стран съ понятіями о ‘naissance’, какъ это разумется тамъ, не могло бы и рчи быть, кто изъ васъ боле въ прав претендовать на руку княжны. Но у насъ, милый мой, этихъ взглядовъ нтъ, родовая наша знатность — миражъ, и вс знаютъ что за нимъ пустота одна и туманъ. Отсюда и складъ понятій соотвтствующій. Хорошъ онъ или дуренъ, и почему не сумли мы выработать другаго,— иной вопросъ, но онъ логиченъ, и его ты не перевернешь. Иллюзій себ нечего намъ съ тобою длать: въ глазахъ свта нашего, его огромнаго большинства во всякомъ случа, этотъ флигель-адъютантъ — партія для княжны, а выходя за тебя она длала бы ‘msalliance’, потому что ты — ничего, кандидатъ, какихъ сотни, а онъ — un personnage, въ милости, близокъ къ солнцу, предъ нимъ кар…..
— Вотъ видите, вы тоже, вспыльчиво прервалъ ее еще разъ Гундуровъ,— вы тоже признаете за нимъ вс права, а за мной никакихъ!….
— Самое священное изъ нихъ, воскликнула его тетка:— она платитъ теб взаимностью…. Но самъ ты, говори по совсти, стоишь ли ты ея?…. Послушай, Сережа, ты мн съ дтства никогда не лгалъ, говори,— и отъ пронимавшаго ее волненія красныя пятна выступили на лиц Софьи Ивановны,— что ты сказалъ княжн? Я все время тамъ слдила за твоимъ лицомъ: у тебя были не хорошіе глаза когда ты говорилъ съ ней, они были зле чмъ того требовала даже твоя роль, она видимо такъ страдала что на нее смотрть, нельзя было безъ жалости. Не изъ-за одного же это утренняго разговора здсь? Было еще что-то потомъ, въ театр? Что ты ей сказалъ?
Лицо Сергя поблднло:
— Я былъ подъ вліяніемъ всхъ этихъ оскорбленій, того что сказано было — и предъ самымъ, какъ нарочно, выходомъ моимъ на сцену… Я… передалъ объ этомъ, чуть слышно договорилъ онъ.
— Счелъ нужнымъ сообщить ей то что говорилъ какой-нибудь Свищовъ!… Отлично! Что же дальше?
— Что ‘дальше’? переспросилъ онъ безцльно, не зная куда дться отъ неотступнаго взгляда тетки, который онъ чувствовалъ и сквозь опустившіяся его вки.
— Отъ того что могъ говорить господинъ Свищовъ ей не могло быть ни тепло ни холодно, я въ этомъ уврена, рзко промолвила Софья Ивановна,— ты къ этому долженъ былъ прибавить своего чтобы довести ее до того что она не могла даже доиграть до конца?…
Въ душ Гундурова происходило въ эту минуту нчто подобное тому что испытываетъ человкъ стоящій на скал надъ глубокою ркой и чувствующій что у него кружится голова, и онъ сейчасъ, сейчасъ упадетъ съ высоты въ эти темныя волны….
— Что могъ я сказать въ такомъ состояніи, проговорилъ онъ не своимъ, визгливымъ, чуть не плачущимъ голосомъ,— когда я видлъ что все противъ этого…. когда она сама утромъ сказала что ея мать никогда…. Я сказалъ…..
Онъ словно захлебнулся.
— Что? Что сказалъ? настаивала Софья Ивановна, не отрываясь отъ него взглядомъ.
— Я сказалъ что былъ сонъ….. Онъ остановился опять.
— ‘Сонъ’, повторила она,— то-есть, то что ты любилъ и надялся — сонъ? Такъ?… Ну, а за этимъ что же?
— Что же посл сна? пылко, грубо воскликнулъ Сергй, понимая что скала обрушилась и онъ безнадежно летитъ въ воду:— посл сна пробужденіе….
Софья Ивановна перегнулась всею грудью черезъ столъ, какъ бы желая дотянуться глазами до самыхъ глазъ племянника, причемъ блонды ея чепчика чуть не вспыхнули отъ пламени одной изъ стоявшихъ тутъ свчъ. Гундуровъ только усплъ схватить ее и отставить.
— Ты это сказалъ княжн? Ты, значитъ, отказался…. отказался отъ нея?….
Она такимъ же порывистымъ движеніемъ, упершись руками о столъ, встала на ноги:
— Сергй Михайлычъ Гундуровъ наплевалъ на ангела, котораго слды онъ не достоинъ цловать!… Что же мы здсь длаемъ? Для чего я не у себя, въ Сашин, а маюсь здсь и участвую во всемъ этомъ уродств?… Пошли мн Машу! Я ни минуты не останусь здсь!… Я какъ предчувствовала, боялась увидать княжну посл этого театра…. Я ее боле и не увижу никогда, мн слишкомъ стыдно и больно было бы взглянуть ей въ глаза. Пошли мн горничную!…
Гундуровъ всталъ весь блдный, съ посинвшими губами:
— Длайте какъ знаете, проговорилъ онъ какъ въ бреду,— но я этого не переживу…
Все ея возбужденіе мигомъ соскочило съ нея: она упала снова въ кресло, испуганно воззрясь ему въ лице:
— Ты сумасшедшій! проговорила она дрожащимъ голосомъ и подымая плечи.— А я тебя избаловала, это правда, примолвила она помолчавъ,— ты эгоистъ сталъ, не деликатенъ….
— Тетя, пощадите, прошепталъ онъ,— у меня и такъ въ душ адъ!…
Ей вдругъ сдлалось неимоврно его жаль.
— Надо же однако ршить, Сережа. У насъ утромъ сегодня положено было что я завтра должна была говорить съ ея матерью, но если ты отка…
— Боже мой, прокричалъ онъ, отчаяннымъ жестомъ закидывая себ об руки за затылокъ,— да скажите же себ сами, могу ли, могу ли я отъ нея отказаться!…
— Хорошо, сказала Софья Ивановна посл новаго, довольно долгаго молчанія наступившаго за этимъ,— я спрошу княжну, и если она все также согласна будетъ и теперь, я переговорю съ этою Аглаей.
— Она откажетъ! тоскливо выговорилъ Сергй.
— Кто?
— Княгиня.
— Лишь бы княжна не отказала… Я бы на ея мст наврное это сдлала посл твоей безсмысленной, неделикатной выходки! съ новымъ пыломъ вскликнула Софья Ивановна.— Какъ ты хоть чутьемъ не понялъ, ужь если сердца у тебя на это не хватило, какъ много общала она теб сегодня утромъ, и какъ безконечно счастливъ и благодаренъ долженъ бы ты ей быть за это?
Гундуровъ недоумло воззрился на нее.
— Она сказала, тетя, что не пойдетъ противъ воли матери
— Да, но вмст съ тмъ сказала что не пойдетъ за того… И не пойдетъ, не такая она двушка! И этого теб мало? И ты не понялъ до сихъ поръ сколько надеждъ подаетъ она теб этимъ, и на какую муку обрекаетъ себя въ предстоящей ей за это борьб съ матерью, совсмъ окружающимъ?… А ты про какія-то дурацкія свои ‘униженія’ толкуешь и плачешься о томъ что княгиня откажетъ… Ну да, откажетъ, я въ этомъ не сомнваюсь… и отъ этихъ ягодокъ, торопливо промолвила Софья Ивановна, нервно развязывая ленты своего чепца,— отвдывать придется мн, а не теб… И что же изъ того что откажетъ? Или ты въ самомъ дл до того ужь набалованъ что вовсе не способенъ терпть и ждать? раздраженно добавила она, досадуя всею душой что онъ самъ ‘сердцемъ не понимаетъ’ и она должна ‘разжевать все это и ему въ ротъ положить.’
— Тетя… могъ только проговорить онъ.
Словно какимъ-то небеснымъ лучомъ озарило его. Его такъ и подмывало кинуться ей на шею, задушить ее въ своихъ объятіяхъ… Но онъ воздержался: онъ и такъ уже достаточно сегодня ‘показалъ себя ребенкомъ, мальчишкой…’ Чувство стыда и вмст съ нимъ какой-то безмрной отрады нажимало ему грудь, туманило глаза его. Онъ слъ опять за столъ и упершись о него локтями закрылъ себ лицо обими ладонями
Софья Ивановна долго, молча и не улыбаясь глядла на него.
— Ну, а теперь ступай туда, покажись, сказала она наконецъ, — да поди вотъ къ зеркалу, волосы пригладь и поправь галстукъ, онъ у тебя совсмъ на бокъ съхалъ…

V.

— Maman! тревожно вскликнула Женни Карнаухова въ одинъ изъ интереснйшихъ моментовъ своего flirtation съ Чижевскимъ,— отвернитесь скоре отъ меня и не смйте оборачиваться пока она здсь будетъ!
Княгиня Додо съ хозяйкой дома входили въ двери танцовальной залы съ конца ея прямо противоположнаго тому мсту которое, именно въ чаяніи этого, по указанію предвидчивой Женни, и было избрано дирижировавшимъ мазуркою кавалеромъ ея. Какъ ни увлекалась она своею полунжною, полунасмшливою болтовней съ нимъ, глаза опытной свтской двицы то и дло поглядывали на эту дверь, изъ которой съ минуты на минуту могла выдти зубастая мамаша и ‘въ случа еслибъ она, Боже сохрани, что-нибудь замтила,’ сдлать ей тутъ же ‘сцену,’ или даже прямо, до ужина, увезти домой, ‘если только папа партію кончилъ.’ А ей, какъ нарочно, такъ было весело, и никогда еще Чижевскій не былъ ‘si amusant’, и не казался такъ влюбленъ въ нее какъ въ этотъ вечеръ. ‘Ухъ, какъ надо теперь ухо востро держать!’ говорила она себ все время.
— Nos mamans! сочла она даже почему-то нужнымъ предварить княжну Лину, торопливо перегинаясь къ ней мимо золотыхъ очковъ маленькаго Духонина, давно давшаго ей за ея развязность прозваніе ‘Генечки Карнаухова.’
Чуть не испуганный тонъ ея голоса заставилъ Лину невольно оглянуться. Не замтивъ ничего необыкновеннаго въ этихъ входившихъ ‘mamans,’ она перевела вопросительно глаза на Женни.
Но Женни быстро, судорожно обмахивая себя широко раскинутымъ веромъ, глядла теперь невиннйшимъ образомъ вверхъ, въ потолокъ, середку котораго занимало прекрасно писанное, въ широкой золотой ран полотно, изображавшее ‘торжество Амфитриты,’ Чижевскій, съ своей стороны, казался весь поглощенъ разговоромъ съ сосдкой своей слва, ‘образованною окружной,’ танцовавшею съ Петей Толбухинымъ, всегда скучавшимъ за танцами, и который, съ легкимъ звкомъ на крупныхъ, добродушныхъ губахъ, думалъ въ это время, глядя на кончикъ своего сапога: ‘еслибъ я у этого чорта Волжинскаго вчера, вмсто туза, поставилъ девятку, рутировавшую мн весь вечеръ, я взялъ бы sept et le va и отыгрался бы! ‘…
Лина съ тою же вопросительною усмшкой перевела глаза на своего кавалера.
Онъ понялъ и засмялся:
— Она такъ напугана своею маменькой, сказалъ онъ, наклоняясь къ ней такъ чтобы Женни не могла слышать его словъ,— что предполагаетъ такой же страхъ въ каждомъ женскомъ существ en pnissance de maman… Она и права отчасти: маменька ея на старыхъ и малыхъ наводитъ ужасъ.
— Почему такъ?
— Знаете ли вы, княжна, спросилъ вмсто отвта Духонинъ,— стихотвореніе Лермонтова Тучки небесныя?
— Тучки небесныя, вчные странники, прочла Лина,— конечно, знаю.
— Такъ позвольте мн, въ вид объясненія, сообщить вамъ нкое подражаніе этому стихотворенію.
— Пожалуста!
Духонинъ началъ медленно и отчетливо, видимо смакуя каждое произносимое имъ слово (онъ былъ авторъ ‘подражанія’):
Дама московская, вчная сплетница,
Въ пору ненастную, пору туманную
Мчишься куда ты, поспшная встница,
Съ дальней Остоженки вверхъ на Басманную?
Что тебя гонитъ? Души ли спасеніе,
Помощь ли тайная, думушка ль думная,
Или любви молодой увлеченіе,—
Жажда свиданья, иль ревность безумная?
Нтъ, ей слова надоли безплодныя:
‘Время-молъ, время сыграть мн въ открытую!…’
Злобно смются черты благородныя,
Шепчутъ уста клевету ядовитую…
— О, какъ это зло! воскликнула Лина,— и неужели…
Она не успла договорить… За ея стуломъ очутилась въ эту минуту сама княгиня Додо.
— Potique Ophlie, я просто молюсь на васъ, съ очаровательнйшею изъ своихъ улыбокъ кинула она, проходя, Лин, словно букетъ на сцену, и поплыла дале, къ дочери.
Женни все такъ же невинно глядла въ потолокъ, широко опахиваясь веромъ.
— Нечего любоваться тамъ всякими nudits, могли бы приличне себя держать! прошипла маменька, наклоняясь къ ея уху.
Дочка будто и не слыхала:
— Что maman, кончилъ папа свою партію? Мы могли бы ухать, громко выговорила она.
— Нтъ еще! отрзала княгиня. ‘И все лжетъ, все обманъ, говорила она себ удаляясь,— и, только я уйду, начнется опять кокетство съ этимъ мерзкимъ фатишкой. Никогда замужъ не выйдетъ! А Лоло до ужина и не говори объ отъзд. Et mon mal de dos qui recommence… Нтъ, это не жизнь, а каторга!…’
А другая маменька, хлопая глазами и улыбаясь заискивающею улыбкой, говорила въ это время графу Анисьеву:
— Вы не очень скучаете, mon cher comte?
— Можете ли вы предполагать, княгиня! живо возразилъ флигель-адъютантъ, любезно и почтительно наклоняя голову предъ своею дамой:— разв возможно скучать въ такомъ обществ?
— Конечно, sans doute, пропла Аглая Константиновна,— Olga а beaucoup d’esprit dans son genre: mais vous tes habitu aux conversations du grand monde de la capitale…
Она хотла что-то прибавить еще въ разъясненіе этого глубокомысленнаго размышленія, но почему-то воздержалась, уперлась круглыми глазами въ затылокъ не оборачивавшейся на ея голосъ Лины, и, въ очевидномъ чаяніи что дочь услышитъ ея слова, промолвила громко и съ разстановкой:
— Vons avez autant d’indulgence que d’esprit, mon cher comte!
На счастіе Анисьева, гоготавшій какъ гусь на болот ‘Сенька’ Водоводовъ подлетлъ къ нему въ эту минуту съ двумя дамами, надрываясь со смху отъ провинціальной невинности избранныхъ ими ‘qualits’:
— Тюльпанъ или гвоздика?
— Тюльпанъ.
И флигель-адъютантъ, откинувъ свой эполетъ, торопливо вскочилъ со стула и полетлъ по зал съ выпавшею ему на долю ‘пуляркой’ Eulampe.
— Ольга, ты не знаешь почему онъ не танцуетъ съ Линой? прошептала ей на ухо Аглая.
— Не знаю, коротко отвтила барышня, она сидла вся красная и разобиженная….
Княгиня глянула еще разъ въ затылокъ дочери, вздохнула такъ что при этомъ лопнула одна изъ петлей ея шнуровки, и направила стопы свои въ гостинную.

VI.

Только что усплъ вернуться на свое мсто графъ Анисьевъ какъ къ Ольг подошелъ капитанъ Ранцевъ, держа за руку какую-то уже выбранную имъ блондинку. Онъ глянулъ избока на флигель-адъютанта, и протягивая съ поклономъ руку барышн, проговорилъ скороговоркой:
— Пермете дангаже пур калите!
Ольга скорчила ужасную гримасу, и съ видимою неохотой поднялась со стула:
— Ignorance! уронила она свысока, не глядя на него, и чуть притрогиваясь кончиками перчатки къ его раскрытой рук.
— Connaissance! поспшила сказать за нею блондинка, невдомо почему хихикнувъ при этомъ.
Бдный капитанъ побагровлъ какъ піонъ, и подавляя вздохъ повелъ ихъ къ Тол Карпаухову, танцовавшему съ прехорошенькою женой узднаго судьи, которую онъ видимо увлекалъ плясаньемъ своимъ на канат напыщеннйшихъ романтическихъ фразъ.
— Скажите, пожалуста, по возвращеніи Ольги на мсто, спросилъ ея кавалеръ,— кто это васъ сейчасъ выбиралъ? Я его будто гд-то уже видлъ. Онъ служилъ въ военной служб, не правда ли?
— Да, герой даже, говорятъ. Ранцевъ его фамилія, капитанъ отставной, тмъ же пренебрежительнымъ тономъ отвчала она,— въ Венгріи отличился.
— Такъ, при Коморн, я его тамъ видлъ, онъ съ ротой, перебитою на половину, первый вошелъ въ городъ. Владиміра съ бантомъ получилъ за это, очень храбрый офицеръ… И теперь во фрак! Какая же теперь его position sociale?
Ольга широко засмялась:
— Главная его position быть безъ памяти и безъ надежды влюбленнымъ въ меня, объявила она напрямикъ.
Анисьевъ наклонилъ голову и пустилъ въ ходъ свою многозначительную улыбку.
— Я полагаю что имющимъ то же положеніе имя легіонъ, сказалъ онъ, обнимая сдержанно-жаднымъ взглядомъ ея искрившіеся глаза, сверкавшіе зубы, ея матово-блую, низко оголенную спину, и говоря себ мысленно: ‘Jour de Dieu, quel morceau de roi!’ — И другихъ занятій у него нтъ? продолжалъ онъ спрашивать.
— Нтъ. Да и что ему длать: онъ богатъ!…
— Богатъ? повторилъ нсколько удивленно блестящій воинъ.
— Да. Ему съ неба просто свалилось огромное наслдство. Былъ у насъ въ узд помщикъ одинъ, страшный скупердяй, холостой, бездтный, онъ сорокъ лтъ жилъ безвыздно въ деревн, гроша на себя не тратилъ, а все скупалъ земли кругомъ и деньги копилъ. И вдругъ онъ умеръ отъ удара, не оставивъ никакого завщанія, и все это богатство досталось этому Ранцеву, который приходился ему какимъ-то двоюроднымъ племянникомъ, и даже въ глаза его никогда не видалъ.
— И много досталось? заинтересовался ея кавалеръ.
— Очень много, вс говорятъ. Онъ самъ какъ-то разъ сказалъ при мн что въ ныншнемъ году надется получить тридцать и даже сорокъ тысячъ дохода. У него тамъ всякія винокурни есть, заводы
— И вы оставляете его ‘безъ на-деж-ды’? протянулъ, внимательно глядя ей въ глаза, Анисьевъ.
Она повела плечомъ, и тутъ же взглянула на него въ свою очередь, какъ бы удивляясь его вопросу:
— Вдь онъ tout -fait impossible! Вы слышали какъ онъ говоритъ по-французски?
— Нсколько фантастично, не спорю. Но….
— Что ‘но’?
— Сорокъ тысячъ дохода на полу не найдешь
Въ богатой сообразительностью голов петербургскаго карьериста мелькалъ уже цлый планъ зданія, которое представлялся ему случай соорудить…..
Пышныя губы барышни сложились еще разъ въ презрительную усмшку:
— Есть Жиды еще богаче, но вдь не выходятъ же за Жидовъ замужъ! Не одн деньги на свт У меня совсмъ другія мечтанія….
— Можно, sans indiscrtion, спросить у васъ — какія?
Она чуть-чуть пріостановилась отвтомъ.
— Вамъ…. я скажу, одному вамъ, вдь мы съ вами союзники, прошептала она, подмигивая ему обоими глазами:— вотъ видите ли, у меня очень хорошій голосъ…. Ахъ, Боже мой, вдругъ вспомнила барышня,— неужели вы въ самомъ дл думаете хать завтра до спектакля, не услышите меня?
— Услышу въ Петербург, надюсь, отвчалъ онъ такимъ же шепотомъ.
— Да, конечно, она вся загорлась отъ радужныхъ представленій, соединявшихся въ ея мысли со словомъ ‘Петербургъ’,— но разв надо такъ спшить?
— ‘Не откладывай на завтра то что можешь совершить сегодня’, вщаетъ древняя мудрость. Это у васъ вроятно въ прописяхъ въ институт даже было? промолвилъ весело графъ Анисьевъ.
— Ахъ, да, поторопилась сообщить Ольга,— вамъ это, можетъ-быть, интересно будетъ знать. Я узнала, говорила она осторожно озираясь,— узнала наврное что l’oncle отговариваетъ ее насчетъ вы знаете о комъ я говорю….
— А, а! вырвалось невольно у Анисьева.
— И она сама съ нимъ сегодня на спектакл — у нихъ что-то вышло.
— Querelle d’amoureux, ничего не значитъ! пропустилъ онъ сквозь зубы, откинулъ свой эполетъ и примолкъ…..
— Нтъ, заговорилъ онъ черезъ мигъ,— я давно привыкъ врить женскому инстинкту…. Какъ вы изволили приказывать, такъ мы и исполнимъ,— перемна декораціи, Петербургъ! домолвилъ онъ, шутливо сообщая ей этими словами о безповоротномъ по этому предмету ршеніи.
— И вы, спросила она съ нкоторою задержкой,— такъ и удете не не объяснившись ни съ кмъ?…
Флигель-адъютантъ нахмурился:
— Позвольте оставить этотъ вопросъ безъ отвта…. И при этомъ осмлюсь просить васъ, добавилъ онъ почти строго, чуть слышно пропуская слова подъ громъ мазурки и глядя въ сторону,— что бы вамъ обо мн, посл моего отъзда, ни случилось услышать, отъ княгини ли, или отъ кого другаго, и виду не показывать что вамъ извстно что-либо еще помимо того что можетъ быть вамъ сказано…. Съ вашимъ умомъ вы, не сомнваюсь, поймете что это въ вашихъ же интересахъ.
Ольга все это скорй угадала чмъ разслышала.
— Вы меня еще не знаете, сказала она:— я могила pour les secrets!… Да еще когда отъ этого зависитъ такое счастіе… Я и не знаю, право, что я готова сдлать чтобы наши планы удались!…
Этотъ горячій взрывъ молодаго желанія перенесъ нашего озабоченнаго Петербуржца къ строю помышленій боле игриваго свойства. Онъ устремилъ опять загорвшіеся глаза въ сіяющее лицо своей дамы:
— А скажите, пожалуста, заговорилъ онъ прежнимъ шутливымъ тономъ:— что тянетъ васъ такъ страстно въ Петербургъ? Повеселиться хочется?…
— Веселье своимъ чередомъ…. Но у меня другое въ виду. Я вамъ начала говорить что у меня хорошій голосъ… Очень хорошій, вс даже говорятъ замчательный, поясняла Ольга,— и я поэтому дйствительно страстно желала бы….
— Поступить на сцену? первою мыслью представилось ея собесднику.
— Quelle horreur, я, на сцену, Богъ знаетъ съ кмъ! вскрикнула барышня, вскинувъ на него полный упрековъ взглядъ,— можете ли вы это обо мн думать!… Я совсмъ о другомъ думала.
— Простите великодушно, засмялся онъ,— я думалъ что вы стремитесь сдлаться второю Madame Malibran… Ce n’est dj pas si mal!
Барышня слегка надулась.
— Я вижу вы надо мной сметесь, и я конечно посл этого ничего уже не могу вамъ сказать.
— Напротивъ, все, бархатнымъ голосомъ, наклоняясь на мигъ почти къ самому ея плечу, пропустилъ Анисьевъ,— я весь слухъ, и весь преданность вашимъ желаніямъ.
Его быстрое, горячее дыханіе пробжало у нея по кож. Она слегка вздрогнула, вспыхнула, и не глядя на него протянула руку за веромъ своимъ, которымъ онъ небрежно игралъ все время.
— Я совсмъ не о сцен, начала она,— я думала что съ моимъ пніемъ я могла бы попасть…. ко двору, домолвила она скороговоркой.
— Ко двору? повторилъ онъ.— Вы желали бы чтобы васъ пригласили туда пть?
— Нтъ, совсмъ…. словно проглотила барышня.
— Какъ ‘совсмъ’?
— Д-да…. Вотъ какъ попала фрейлина Вер…..
Она не договорила, и прежде чмъ онъ усплъ открыть ротъ, прежде чмъ увидала она выраженіе его лица, поняла какимъ-то внезапно сказавшимся въ ней теперь чутьемъ что то о чемъ она сейчасъ говорила, тотъ планъ, который она съ такою любовью леляла и носила такъ долго въ голов своей, что все это представляло собою нчто совершенно несбыточное и невозможное.
— Или это глупость, вы думаете? торопливо промолвила она тутъ же, оборачиваясь на него смущенно вопрошающими глазами.
Онъ старательно разглаживалъ свои прекрасные усы чтобы не дать ей замтить улыбки въ которую невольно складывались его губы.
— Я никогда не посмю назвать это такъ какъ вы, но смю думать что это принадлежитъ къ міру тхъ неожиданныхъ и мгновенныхъ фантазій, которыя часто загораются и проходятъ въ женскихъ головкахъ…. Вы позволите мн говорить откровенно? спросилъ онъ уже боле серіознымъ тономъ.
— Je vous prie, сказала Ольга, опуская глаза и усиленно дыша высокою грудью.
— Примръ на который вы ссылаетесь — de Phistoir ancienne, и именно потому что онъ былъ, вс шансы противъ того чтобъ онъ повторился. Къ тому же тамъ и условія были другія, примолвилъ какъ бы вскользь флигель-адъютантъ.
Но она поняла.
— Да, тамъ все-таки извстная, свтская, а я — уздная барышня, дочь исправника…. ‘Исправника’, со злобнымъ отчаяніемъ повторяла мысленно Ольга, быстрымъ переходомъ, какъ это всегда случалось съ нею, чувствовавшая себя въ эту минуту настолько униженною и ‘презрнною’, насколько возносилась она надъ остальными смертными тому полчаса.
— На свт, конечно, нтъ ничего невозможнаго, продолжалъ ея кавалеръ,— но, насколько я могу судить, для того чтобы вы могли достичь желаемаго нужна была бы цлая комбинація благопріятныхъ обстоятельствъ, на подготовку которыхъ,— протянулъ онъ,— требуется много такого что дается только многолтнимъ опытомъ и тонкимъ знаніемъ Петербурга…. И къ чему, заговорилъ онъ съ возрастающимъ оживленіемъ,— стали бы вы тратить на это лучшіе дни вашей молодости, идти на непріятности, отказы, когда вамъ стоитъ только руку протянуть чтобы получить положеніе гораздо боле прочное и блестящее чмъ то которое только издали, и въ ваши лта можетъ казаться завиднымъ?
— Это про что же вы говорите? спросила недоумло Ольга.
Анисьевъ глядлъ на нее какъ будто отмчая въ своей памяти каждую подробность ея соблазнительнаго облика.
— Вы такъ хороши, говорилъ онъ,— въ васъ такъ много огня, вы чувствуете въ себ столько законныхъ правъ на наслажденіе жизнью, что вамъ душно, невыносимо въ захолустьи,— я разумю подъ этимъ и Москву, вставилъ онъ смясь,— васъ тянетъ туда, гд представляется широкій просторъ для осуществленія вашихъ мечтаній, не такъ ли?
— О да, еслибы вы знали, воскликнула она неудержимо,— мн всего, всего хочется!
— Вотъ видите, я угадалъ! Но для того чтобы достать рукой до этого ‘всего’ нуженъ пьедесталъ, лстница… Въ наше время пьедесталъ этотъ прежде всего средства, деньги…. А повидимому отъ васъ зависитъ…..
— Это все опять капиташка? забгая впередъ его рчи вскликнула еще разъ барышня.
Воспитанный Петербуржецъ невольно поморщился отъ вульгарности этого выраженія. Ольга тотчасъ же замтила это, и слегка сконфузилась.
— Я такъ, шутя, называю….. monsieur Ранцева, быстро промолвила она.— И вы бы мн совтовали?…
Анисьевъ только утвердительно головой повелъ.
— Но онъ, вы видли, жалобнымъ тономъ сказала она,— онъ совсмъ ли простой….. И потомъ деньги не все, въ Петербург опять-таки нужно une position. А изъ него что же можно было бы сдлать? Тридцать пять лтъ — и отставной капитанъ! Куда меня съ нимъ примутъ?
Флигель-адъютантъ засмялся:
— А черезъ годъ — почетный членъ дтскихъ пріютовъ, на которые онъ пожертвуетъ пять-шесть тысячъ рублей, и камеръ-юнкеръ, а слдовательно для молодой красавицы жены право представиться ко двору и затмить на выход въ Блой Зал всхъ городскихъ дамъ магнифиценціей своего платья, а всхъ ихъ вообще свжестью и прелестью своей особы.
У барышни огни въ глазахъ запрыгали. Она никогда объ этомъ не думала, не знала, и вдругъ цлый новый горизонтъ открывается предъ нею….
— И это въ самомъ дл, сказала она съ воскресшимъ блескомъ въ глазахъ,— это можно было бы такъ скоро?
— Еслибы вамъ въ такомъ случа угодно было поручить мн ваши интересы, отвтилъ онъ, проницательно глядя въ эти глаза,— я могъ бы указать вамъ и, надюсь, апланировать вс надлежащіе къ тому пути.
Ольга въ первую минуту и не подумала поблагодарить его за предложеніе. Она все еще не могла справиться внутренно съ такимъ неожиданнымъ для нея открытіемъ: то къ чему она стремилась и чего разчитывала достигнуть далекимъ и — она никогда не скрывала отъ себя это — труднымъ путемъ, это совершенно легко и просто могло быть ей доставлено тмъ самымъ, страстно влюбленнымъ въ нее человкомъ котораго она звала ‘капиташкой’, отвергала самымъ ршительнымъ образомъ, всячески оскорбляла и огорчала… ‘Черезъ годъ она можетъ быть въ Блой Зал en robe de cour…. Ранцевъ камеръ-юнкеръ и тогда ужь разумется, дале и дале,— она ужь тамъ суметъ подвигать его’….
Мысли у барышни прыгали теперь что альпійскія козы, перескакивая невроятныя пространства.
Она вдругъ засмялась и обернулась на Анисьева съ сіяющимъ лицомъ.
— У меня ужасное воображеніе, расходится, нтъ конца!… Я чувствую что могу сдлать много глупостей, если у меня не будетъ врный совтчикъ, который бы мн все говорилъ что надо длать, а я бы его ужь такъ слушалась, такая была бы паинька…..
— И онъ могъ бы разчитывать дйствительно что вы были бы ему во всемъ послушны? быстро проговорилъ блестящій Петербуржецъ тмъ особымъ, вкрадчивымъ шептаніемъ которое Нмцы выражаютъ весьма удачнымъ звукоподражательнымъ ‘flstern’.
Глаза его договорили ей что разумлъ онъ подъ этимъ ‘послушаніемъ’… Она засмялась опять, но не отвчала, и опустила вки…. Въ первый еще разъ въ этихъ ‘искоркахъ’, которыя привыкла она вызывать въ глазахъ каждаго мущины, было, она чувствовала, что-то оскорбительное для нея. Это было не то что-то неудержимо страстное, захватывающее и сообщающееся что говорило во всемъ существ Ашанина, напримръ… ‘А гд онъ однако скрывается? онъ не танцуетъ? какъ хорошъ онъ былъ въ своемъ костюм! прыгали опять мысли Олыи… А у этого точно торгъ какой-то, даже гадко…’
‘И съ нимъ опасно, думала она дале, если только дать ему немножко взять себя въ руки, отъ него ужь не вывернешься…. И точно ли все такъ можно сдлать какъ онъ говоритъ, и только чрезъ него?… Главное, не надо спшить. Я уду съ княгиней въ Петербургъ, и все сама тамъ пойму. Капитанъ не уйдетъ, его только поманить, и онъ всегда будетъ тутъ, когда только я захочу…..’
Чижевскій начиналъ новую, очень сложную какую-то фигуру въ четыре пары разомъ. Каждый кавалеръ долженъ былъ выбрать даму, дама кавалера.
Ольга медленнымъ шагомъ направилась въ конецъ залы, гд скромно и уныло, рядомъ съ пуляркой Eulampe, сидлъ ея будущій камеръ-юнкеръ.
Она не подошла къ нему, а остановилась въ трехъ шагахъ и, какъ намревалась мысленно, ‘поманила’ его къ себ кончиками двухъ пальцевъ.
Онъ всталъ и приблизился, темный какъ туча.
Она подала ему руку, и глянула ему прямо въ глаза:
— Это что за лицо такое? Вы знаете что я этого не люблю! Я люблю когда оно у васъ хорошее, веселое, и я могу каждую минуту прочесть на немъ что вы думаете обо мн.
— Для васъ, Ольга Елпидифоровна, особенное удовольствіе составляетъ конфузить меня при всякомъ случа, пробормоталъ Ранцевъ черезъ силу, чувствуя теперь въ широкой ладони своей всю ея горячую и сквозь перчатку руку….
— А вы, отвчала она, тихо двигаясь съ нимъ по зал и глядя на него избока тмъ знакомымъ ему взглядомъ, отъ котораго вс волосы топорщились у него на голов,— а вы и потерпть не можете?… А если я, положимъ, нарочно васъ мучаю, хочу испытать, врно ли что вы меня такъ любите…. Что тогда?…
— Для васъ все шутки, а для меня каково? едва могъ онъ договорить отъ волненія.
— Кто знаетъ! Поживете, можетъ-быть и увидите…. Вы очень хорошо мазурку танцуете, я замтила, гд вы это выучились, въ Польш? заключила она, становясь съ нимъ въ кругъ фигуры.
Еслибы нашъ храбрый капитанъ вмсто Владиміра получилъ за Коморнъ Георгія, даже изъ рукъ самого фельдмаршала, онъ конечно не былъ бы такъ безумно счастливъ какъ въ эту минуту

VII.

— Messieurs, grande promenade avec vos dames! подхватывая первый свою даму подъ руку, крикнулъ на всю залу дирижеръ Чижевскій, которому Костя Подозеринъ, по порученію хозяйки, только что передалъ что партіи окончены и пора ужинать.— Польскій! далъ онъ знакъ оркестру.
И до смерти усталыя, но все такъ же оживленно двигавшіяся молодыя пары съ громкимъ говоромъ и смхомъ потянулись за нимъ къ давно открытымъ для протока воздуха, но завшеннымъ отъ свта своими тяжелыми штофными портьерами дверямъ залы, выходившимъ на балконъ со стороны сада.
— День, день! словно при вид чего-то совершенно неожиданнаго, послышались возгласы въ веселомъ ро высыпавшемъ на балконъ.
— И смотрите, какъ высоко ужь солнце! Ужасъ! визжали пулярки.
— А вы думаете, который часъ? гаерничалъ Шигаревъ.
— А который?
— Часъ купаться идти. Пойдемте!
Пулярки завизжали снова.
— Не смйте такъ моветонничать! крикнула обернувшись на него Eulampe, шедшая предъ нимъ подъ руку съ капитаномъ, и треснула его веромъ по рукаву.
— Сломаете, я вамъ новаго не подарю! засмялся Шигаревъ.
— Очень мн нужно! Я бы и не приняла! фыркнула она на это.
— А ты попробуй преподнести! хихикалъ сзади Свищовъ,— примутъ наврное!…
Чижевскій съ Женни и ближайше слдовавшія за ними пары уже сбгали по ступенямъ лстницы въ садъ.
— Останемся здсь, я не могу, устала, шепнула Лина своему кавалеру, роняя руки на перила балкона, и глядя вдаль мигавшими отъ свта глазами.— Ахъ, какъ сладокъ этотъ чистый воздухъ!…
— Господа, mesdames, раздался голосъ выбжавшаго изъ залы Кости Подозерина,— куда вы? Княгиня проситъ сейчасъ же въ столовую, ужинать!
— Мы сейчасъ, сейчасъ! крикнулъ снизу Чижевскій,— мы пройдемъ туда садомъ кругомъ дома.
— Графъ Анисьевъ, графъ Анисьевъ!
Подозеринъ поспшно сбжалъ къ нему.
— Васъ княгиня проситъ
Флигель-адъютантъ сморщилъ брови.
— Что ей угодно?
— Она желаетъ чтобы вы повели ее къ столу.
— Но вы видите, я съ дамой
— Идите, идите, графъ, сказала вполголоса Ольга,— а то мн за это достанется
— Въ такомъ случа mille pardons!
И онъ, посылая мысленно нашу княгиню къ чорту, отправился за Подозеринымъ вверхъ.
Ольга отошла въ сторону. Вс остальные пробжали мимо нея въ садъ… Она спустилась тоже…
Въ голов у нея стояло прежнее: этотъ разговоръ съ Анисьевымъ, открывшій ей то о чемъ она и не догадывалась, собственный богатый домъ въ Петербург, опера, рысаки, Блая Зала, toilette de cour, мужъ,— этотъ самый ‘капиташка,’ въ золотомъ мундир… ‘И не будетъ онъ смшонъ? прыгали ея мысли… Онъ все же mauvais genre, говорить не уметъ… И эти усы щеткой, и онъ съ ними цловать меня ползетъ. Брр…’
— Какъ же это вы одн?
Она вздрогнула… Предъ нею стоялъ Ашанинъ.
— Владиміръ Петровичъ! вскрикнула она, — гд это вы скрывались?
— Я никогда не танцую, холодно отвтилъ онъ,— игралъ въ карты, потомъ вышелъ пройтись, утро, видите, какое… А гд же вашъ кавалеръ?
— Его потребовала княгиня… Дайте мн вашу руку, вы будете моимъ кавалеромъ за ужиномъ.
Онъ съ раскрытыми широко глазами взглянулъ на нее… Она чуть-чуть вздрогнула…
И въ то же мгновеніе какимъ-то неожиданно, разомъ закипвшимъ въ обоихъ ихъ ощущеніемъ поняли они оба: онъ — что она опять въ его власти, она — что человкъ этотъ безконечно ей нравился, и что никто не былъ въ состояніи внушить ей то что этотъ человкъ…
Они были одни въ алле. Сквозь частую листву низкіе лучи солнца разбивались золотыми брызгами о розы ея внка, о матовую гладь ея плечь и шеи…
Онъ закинулъ об руки за ея станъ и привлекъ къ себ. Она не противилась…
— Ольга, могъ только проговорить онъ, отрываясь отъ ея губъ,— за что промучила ты меня сегодня такъ, за что?…
— Намъ пора… тамъ ужинаютъ… пойдемте, говорила она, едва въ свою очередь приходя въ себя… За что? повторила она, налегая на его руку и сдвигая его съ мста,— знаю ли я? Я говорила вамъ, я такая капризная, безумная… Нтъ, знаю! воскликнула она вдругъ, какъ бы вспомнивъ, и остановилась.— Я когда васъ вижу… вы видите, совсмъ… безсильная. Она нажала свободною рукой грудь ходившую горой подъ ея корсетомъ,— но этого не нужно боле никогда, никогда…
— Опять то-же? Ольга, ради Бога! отчаянно вскрикнулъ Ашанинъ.— Ну, хорошо, хорошо, зашепталъ онъ тутъ же, не давая ей времени возразить,— я никогда ужь боле, никогда не стану просить… но сегодня, я теб говорилъ, изъ твоей комнаты, по маленькой лстниц, прямо въ корридоръ, гд уборная….. я буду ждать тебя…
— Теперь?… Глядите — день, дрожащими устами пробормотала она,— мало вамъ что было вчера.
— Лстница темная… въ уборныхъ… везд занавсы спущены… посл этого бала все, и слуги, будетъ спать мертвымъ сномъ… Я буду ждать… да?…
Она вся горла… О, этотъ человкъ съ его палящими глазами и этимъ голосомъ, проницающимъ, мягкимъ, неотразимымъ!… Тамъ, впереди, что еще будетъ? Тамъ — торгаши Анисьевы, мужъ ‘съ усами щеткой,’ насильныя ласки, среди блеска неволя… А тутъ, сейчасъ… ‘Одинъ лишь мигъ! ‘ пронесся у нея вдругъ какимъ-то страстнымъ откровеніемъ мотивъ Глинкинскаго романса…
— Послушайте… общайтесь… Клянитесь мн, промолвила она вдругъ на низкихъ нотахъ своего густаго контральтоваго голоса,— клянитесь всмъ что вамъ дорого, что это — въ послдній разъ, что посл этого вы никогда не будете стараться видться со мной, будете избгать меня даже… Да, я васъ прошу, умоляю, мн это необходимо чтобы не встрчаться съ вами боле, не видть…
— Я узжаю отсюда совсмъ завтра въ ночь, посл вашего спектакля, какая еще клятва нужна посл этого, шепталъ прерывающимся голосомъ красавецъ,— но ты придешь, придешь?…
Она не отвчала и только вся внезапнымъ движеніемъ прижалась къ нему
— Скоре, скоре, идемъ, тамъ могутъ замтить! вскинулась она разомъ за этимъ, увлекая его съ собою по дорог въ дому…
У дверей столовой, сверкавшей огнями зажженныхъ люстръ и канделябръ, на большихъ и малыхъ столахъ, за которые шумно размщалось теперь многочисленное и проголодавшееся общество Сицкаго, ждалъ Ольгу капитанъ Ранцевъ…. Онъ весь перемнился въ лиц, увидвъ ее подъ руку съ Ашанинымъ.
Она досадливо и строго подняла на него глаза:
— Что это вы?…
— Вы остались безъ кавалера, Ольга Елпидифоровна, такъ я…
— А вы только теперь замтили? прервала она его смясь,— и я такъ бы за ужинъ одна и сла еслибы вотъ сей часъ Владиміръ Петровичъ не встртился… А ваша же дама гд?
— Тамъ-съ, за особымъ столикомъ, ожидаетъ, указалъ капитанъ,— тамъ свободно, я два стула даже пригнулъ къ столу для отмтки что занято.
— Пригните три!… Вамъ все равно гд ужинать! обернулась она къ Ашанину.
— Гд вамъ угодно! сказалъ тотъ, поводя плечами самымъ равнодушнымъ образомъ.
— Такъ пойдемте, я сяду между васъ двухъ, ршила барышня, взглянувъ еще разъ на капитана и при этомъ, замтно лишь для него одного, погрозила ему съ улыбкой пальцемъ.
Ранцевъ снова просіялъ душой и побжалъ впередъ указывать имъ мста.

VIII.

Бдный капитанъ, онъ былъ такъ счастливъ за этимъ ужиномъ! Ольга сидла подл него, улыбалась… старалась улыбнуться каждый разъ когда онъ обращалъ къ, ней рчь, и отвчала ему ласково — и разсянно… Она какъ-то механически сознавала что надо было обращаться съ нимъ съ этою ласковостью, надо было ‘не отталкивать его.’ Но она старалась не глядть на него, не видть этихъ ‘щетинистыхъ усовъ’… и этихъ честныхъ, добрыхъ глазъ, устремлявшихся на нее съ такою безпредльною, простодушною любовью. Въ голов ея стоялъ туманъ, сердце билось ускоренно и сладко, все существо ея млло неодолимо охватывавшимъ ее предвкушеніемъ нги, счастья… ‘Одинъ лишь мигъ,’ плъ въ ней опять внутренній голосъ молодой, торжествующей страсти… Но этотъ ‘мигъ,’ она не въ силахъ отказаться отъ него, она извдаетъ до дня его сладость. Какъ говорила она наканун Ашанину, она ‘свободная,’ она ‘понимаетъ что такое жизнь, и хочетъ все, все испробовать въ ней’…. А онъ такъ хорошъ, и ни въ чьихъ уже боле другихъ мужскихъ глазахъ не прочтетъ она того что въ состояніи сказать ей эти глаза….
Онъ, онъ думалъ объ одномъ: ‘какъ только дожить до той минуты!’ Онъ уже теперь, заране переживалъ ее: она придетъ — вздумалось бы ей не придти, онъ на все готовъ, онъ ворвется къ ней, ухватитъ, унесетъ ее какъ левъ свою добычу, заглушая крикъ ея своими поцлуями,— она придетъ…..
И среди гула и смха трапезовавшей кругомъ толпы, въ этой залитой огнями столовой, ему слышался въ безмолвіи и тьм робкій, сдержанный скрипъ женской обуви, скользящей внизъ по ступенямъ узенькой лстницы, чувствовалось прикосновеніе, и благоуханіе, и трепетъ всей этой женской прелести, идущей къ нему, замирающей въ его объятіяхъ… Онъ не глядлъ на нее, боялся обернуться въ ея сторону, чтобы глаза не измнили ему, не выдали того безумнаго чувства блаженнаго и нестерпимаго ожиданія которое владло имъ. Онъ не говорилъ съ ней — только кончикъ его ботинки нажималъ слегка подъ столомъ ея бальной башмачекъ — и кровь горячечно билась о его виски, и онъ съ трудомъ осиливалъ дрожь, отъ которой то и дло принимались отучать его зубы… Онъ почти ничего не лъ, какъ и не ла Ольга, и только отъ времени до времени отпивалъ глотками изъ стакана холодную воду, въ которую вылилъ налитую ему рюмку шампанскаго.
— Давно ль въ вод ты горе сталъ топить? продекламировалъ ему но этому случаю сидвшій насупротивъ его Свищовъ.
Ашанинъ поглядлъ на него и не отвчалъ.
Свищовъ перегнулъ голову по направленію Ольги, между которою и имъ стояла большая японская ваза съ цвтами:
— Не скажете ли вы, Ольга Елпидифоровна, какое мрачное дло замышляетъ сосдъ вашъ съ лвой стороны?
Ваза и цвты помщали ему замтить яркую краску покрывшую мгновенно все лицо барышни…
Ашанинъ на сей разъ поспшилъ отвтить:
— Я замышляю освистать первый балетъ который ты поставишь на сцену.
Кругомъ засмялись, засмялся даже капитанъ Ранцевъ, крпко недолюбливавшій Ашанина за его пассажъ съ Ольгой прошлою ночью, но которому Свищовъ еще боле претилъ своимъ нахальствомъ.
— Хорошо сдлаешь, отшучивался между тмъ со смхомъ тотъ,— потому что я намренъ изобразить въ этомъ балет всякое твое коварство и безобразіе.
Двица Eulampe, давно втайн таявшая по московскомъ Донъ-Жуан, почувствовала себя вдругъ ужасно обиженною за него такими словами.
— Можетъ-быть дйствительно и есть такіе, громогласно отпустила она,— которые въ самомъ дл и коварные, и безобразные, только ужь конечно не monsieur Ашанинъ!
Новый дружный смхъ отвчалъ на выходку пламенной ‘пулярки’. Свищову ршительно не везло…
Ашанинъ откинулся въ свое кресло, и изъ-за спинъ Ольги и капитана послалъ своей неожиданной защитниц глубокій благодарственный поклонъ, приложивъ при этомъ руку къ сердцу. Она вспыхнула до бровей, поспшно схватила лежавшій подл ея тарелки букетъ свой и погрузила въ него свое счастливое лицо….
Княгиня Аглая Константиновна, державшаяся того правила что за ужиномъ не должно быть хозяйскаго мста, предоставила гостямъ своимъ разсаживаться по собственному ихъ усмотрнію, а сама со своимъ блестящимъ петербургскимъ кавалеромъ, котораго, къ немалой его злости, предварительно долго таскала съ собою, нжно налегая на его руку своимъ грузнымъ тломъ, по всмъ угламъ столовой, какъ бы на показъ присутствующимъ, направилась къ небольшому столу у окна, за который, не чая грозы, помстилась Лина съ Духонинымъ. Чижевскій сидлъ по другой рук ея, рядомъ со своею дамой, Женни Карнауховой. Княгиня безцеремонно попросила ихъ передвинуться на два сосдніе свободные стула…..
— Et nous nous mettrons l, en famille, шепнула она игриво на ухо Анисьеву,— vous serez entre ma fille et moi.
Онъ дорого бы далъ въ эту минуту чтобъ имть право крикнуть ей на всю залу: ‘Дура, непроходимая, зловредная дура!…’ До длать было нечего,— онъ отставилъ стулъ и скользнулъ чтобъ уссться, мимо Лины, нагибаясь предъ ней съ изысканною учтивостью и извиненіемъ…
Она безмолвно и поспшно, не глядя на него, прижала рукой волны газа своей юпки, давая ему мсто пройти….
‘Я ей внушаю отвращеніе, просто!’ заключилъ чуткій Петербуржецъ изъ одного этого торопливаго, нмаго, какъ бы гадливаго движенія, ‘je lui fais Peffet d’un cloporte,’ перевелъ онъ это себ по-французски, морщась и закусывая губу.
Онъ не привыкъ внушать такія чувства, и серіозно озлился на ту которую почиталъ ихъ главнымъ источникомъ.
— Какія порученія дадите вы мн въ Петербургъ, княгиня? проговорилъ онъ отчетливо и громко, развертывая свою салфетку.
— Почему въ Петербургъ? тревожно спросила она, держа вилку надъ глазурною поверхностью подносимаго ей въ эту минуту блюда майонеза.
— Потому что я ду завтра и буду тамъ черезъ три дня, спокойно отвчалъ онъ.
Тяжелая серебрянная вилка выскользнула изъ рукъ Аглаи и, ударившись о край блюда, съ грохотомъ упала на ея тарелку, растрескавъ ее на три большіе куска.
— Это, говорятъ, къ счастію, княгиня! невозмутимо улыбнулся графъ Анисьевъ, учтиво спша обмнить своею обломки ея тарелки, и передавая ихъ вмст съ виновною вилкой подбжавшему съ испуганнымъ лицомъ слуг.
Тарелка была саксонская, дорогая, съ рдкимъ, внчаннымъ королевскою короной вензелемъ А. R. {Augustus Rex, штемпель фарфора Мейсенской фабрики времени основателя ея, Августа 1-го.} на ея оборот, но сломайся въ эту минуту и весь цнный сервизъ къ которому принадлежала она, наша разчетливая княгиня осталась бы къ этому равнодушною. Она была совершенно уничтожена.
— Comment, vous nous quittez, mon cher comte? могла она только вымолвить, растерянно воззрясь на него.
— Къ сожалнію моему, обязанъ! отвчалъ онъ съ соотвтствующимъ пожатіемъ плечъ.
— Mais ce n’est pas du tout ce que j’ai cru comprendre dans ntre conversation d’hier? вскликнула она, переводя съ весьма недвусмысленнымъ для него и еще боле озлившимъ его намреніемъ круглые глаза свои съ него на затылокъ дочери, спокойно разговаривавшей въ это время со своимъ кавалеромъ.
— Я бы почелъ себя совершенно несчастливымъ, княгиня, отвчалъ ей опять по-русски Анисьевъ (въ досад своей онъ какъ бы наказывалъ ее тмъ что не удостоивалъ ея французскую рчь отвтомъ на томъ же язык),— еслибы вамъ угодно было искать въ моихъ словахъ то чего въ нихъ нтъ. Я уже потому не могъ говорить вамъ о продолжительномъ пребываніи въ вашемъ прекрасномъ Сицкомъ что я, какъ вы знаете, принадлежу не себ…..
Онъ не досказалъ, и легкимъ движеніемъ руки указалъ на свои эполеты.
Она почтительно какъ бы испуганно взглянула на нихъ:
— Конечно, mon cher comte, если вы нужны Sa Majest l’Empereur….
— И къ тому же я жду изъ-за границы матушку на ближайшемъ пароход, сказалъ онъ.
— La comtesse vtre mre! вскликнула Аглая,— но въ послднемъ письм, которое я получила отъ нея три недли назадъ, она общала мн trs catgoriquement что какъ только вернется въ Россію, то прідетъ непремнно къ намъ сюда….
— Въ настоящую минуту, къ сожалнію, это будетъ для нея очень трудно сдлать, сухо возразилъ флигель-адъютантъ,— у нея дла, которыя на довольно долгое время задержатъ ее въ Петербург.
‘Да это отказъ! Lina l’a degout avec ses grands airs, съ ужасомъ пронеслось въ голов нашей княгини,— мать найдетъ ему другую невсту въ Петербург!..’
— Послушайте, mon cher comte, заговорила она вся красная и ршительнымъ тономъ,— я не довольствуюсь всмъ тмъ что вы мн сказали, я желаю знать настоящее…. les vraies raisons, подчеркнула она,— которыя заставляютъ васъ покидать насъ такъ скоро?
И она при этомъ еще разъ, многозначительно и гнвно, повела взглядомъ въ сторону княжны.
Лина все также, обернувшись къ нимъ своею увнчанною длинною гирляндой полевыхъ цвтовъ головкой, продолжала разговаривать съ Духонинымъ…. Разобиженной княгин нашей ршительно было суждено въ этотъ вечеръ видть дочь только съ затылка…
Но тотъ изъ-за котораго она такъ негодовала на эту, равнодушную къ нему, дочь взглянулъ на нее самую въ это время такимъ холоднымъ, чуть не враждебнымъ взглядомъ что она разомъ опшила и смутилась.
— Вы думаете хать завтра…. непремнно? молвила она чуть не плача.
Онъ наклонилъ утвердительно голову.
— Вы зайдете ко мн проститься? уже совсмъ робко пролепетала Аглая.
— Помилуйте, княгиня, можете ли вы въ этомъ сомнваться,— это мой долгъ! вскликнулъ онъ на это съ отмнною любезностью, кланяясь ей въ полоборота….
— Я васъ буду ждать… одна, потому что намъ непремнно нужно объясниться, добавила она съ новымъ взрывомъ ршительности.
Онъ взглянулъ на нее загадочными глазами и чуть-чуть усмхаясь:
— Если вы этого непремнно желаете, промолвилъ онъ скороговоркой и понижая голосъ… И тотчасъ же перемняя тонъ:— Матушка въ послднемъ письм, началъ онъ,— много говоритъ мн о маркиз Кампанари, которую вы, кажется, часто видли у нея въ Рим…
Онъ говорилъ уже ей объ этомъ наканун,— вспомнилъ, и отъ маркизы Кампанари перескочилъ поспшно къ какому-то приключенію случившемуся съ нимъ самимъ въ campagna di Roma четыре года тому назадъ. Онъ разказывалъ бойко и весело, и усплъ привлечь самую Лину къ разговору, обратившись къ ней съ какимъ-то вопросомъ объ Италіи, на который она не могла не отвтить, посл чего уже не представлялось для нея возможности уклониться отъ дальнйшей бесды. Она говорила мало, но слушала его съ учтивою внимательностью, тихо улыбаясь когда случалось ему сказать что-либо остроумное или оригинальное… Онъ былъ гость ея матери, и она была слишкомъ благовоспитана чтобы не оказать ему все то на что онъ въ этомъ качеств гостя имлъ право. Но это вниманіе и улыбки дочери лили цлебный бальзамъ въ растревоженную душу Аглаи Константиновны. Страхи ея стихали… ‘Je lai expliquerai tout demain!’ говорила она себ, возвращаясь мало-по-малу ко врождённому ей оптимизму, хотя весьма затруднена была бы сказать даже себ самой что именно полагала она нужнымъ ‘expliquer’ этому очаровательному, но мудреному ‘favori de la cour’, который, вмсто ожидавшагося ею на завтра формальнаго предложеніе ея дочери, такъ неожиданно объявилъ ей сегодня о своемъ, отъзд…. ‘Онъ удетъ, je le veux bien, но скоро вернется опять, et avec la comtesse sa mre!’ оснило вдругъ ея многодумную голову, и она шумно и радостно вздохнула, найдя этотъ ключъ къ не дававшейся ей до этой минуты задач

IX.

Откровеніе это такъ подняло настроеніе нашей княгини что она восчувствовала какой-то внезапный приливъ необычайнаго благоволенія ко всему ея окружающему, и желаніе тутъ же выразить это на дл… Гости ея додали сладкое, ужинъ кончался. Трапезные обычаи виднные ею въ незабвенномъ Шипмоунткасл пронеслись въ ея памяти… Она, встала и широко озираясь кругомъ громко проговорила:
— Messieurs les hommes, l’anglaise, можете, когда уйдутъ дамы, оставаться здсь курить et boire du champagne кому угодно!…
Среди грохота отодвигавшихся стульевъ послышались смхъ, и возгласы одобренія со стороны ‘господъ мущинъ.’ Сенька Водоводовъ кинулся съ другаго конца столовой цловать ея ручку.
— Вы, княгиня, мать утхъ, радостей и всякаго человческаго благополучія! вопилъ онъ, надрываясь своимъ дикимъ хриплымъ хохотомъ,— позвольте жженку устроить!
— Je ne sais pas ce que c’est, но позволяю! величественно произнесла она,— если что нужно, adressez vous Vittorio.
Дамы направлялись къ ней благодарить и прощаться.
— Merci, merci, princesse, за восхитительный день, который провели мы у васъ сегодня! чуть не съ умиленіемъ, закатывая глаза и любезно пожимая ей руку, говорила княгиня Додо. И обращаясь къ стоявшему подл графу Анисьеву (въ первый разъ въ теченіе всего дня):— Я понимаю что для этого можно, какъ вы, пріхать сюда нарочно съ края свта! отпустила она.— Женни, мы сейчасъ демъ! И она, повелительно взглянула на дочь.
— Et vous, ma potique enfant (это уже относилось къ Лин),— вы ужасно устали, n’est-ce pas?
— Да, очень, сказала невольно княжна.
— Ахъ, Боже мой, что же вы тутъ стоите! Посл всего что вы должны были перечувствовать сегодня вамъ необходимъ покой. Mais renvoyez la donc, princesse, вы видите какъ она блдна!
— C’est vrai, vous tes trs ple, Lina, проговорила Аглая, только теперь замчая изнеможенный видъ дочери.
— Affreusement ple! жалостливо заголосила опять княгиня Додо,— и при ея деликатномъ сложеніи.. Ступайте, ступайте, моя прелестная, не съ нами же вы будете faire des faons…
— Пойдемъ, Лина, я отведу тебя, я тамъ у тебя оставила всякое мое добро! вскликнула Женни, кидаясь страстно обнимать ее, она вся еще была подъ обаяніемъ сладостныхъ вещей наговоренныхъ ей Чижевскимъ, и ей нуженъ былъ предметъ на который могла бы она теперь излить всю переполнявшую существо ея нжность.
— Вы, надюсь, не заставите насъ съ отцомъ дожидаться васъ? тутъ же выговорила ей княгиня Додо тмъ кислымъ тономъ съ которымъ неизмнно обращалась она къ дочери.
Лина простилась съ нею, съ матерью, и двинулась къ двери столовой рядомъ съ обвившею ее за талію, крупною и блаженствовавшею Женни.
Он поднялись на лстницу… Надъ ними на площадк, ярко озаренный бившимъ на него свтомъ люстры, показался Гундуровъ, выходившій со шляпой въ рукахъ изъ пустынныхъ теперь покоевъ бельэтажа.
Онъ безсознательно остановился увидвъ княжну.
Женни быстро наклонилась къ ея уху:
— Lina dear, вдь это онъ, твой, правда?…
Лина не отвчала, и только рука ея тсне прижалась къ глади дубовыхъ перилъ, за которыя держалась она всходя на лстницу чтобы не упасть отъ усталости.
— Принцъ Гамлетъ, откуда вы, изъ Англіи? со смхомъ крикнула ему снизу Женни (Чижевскій усплъ представить его ей во время бала).
— Я искалъ свою шляпу, которую оставилъ здсь въ гостиной….
Об добрались до площадки.
— Вы не ужинали? спросила Лина.
— Д-да… Конечно… ужиналъ, нсколько растерянно отвтилъ онъ.
— Я васъ не видла, робко проговорила она.
— Нтъ, я былъ тамъ… Я сидлъ далеко отъ васъ… но я васъ видлъ, княжна… Слова видимо съ трудомъ выпадали изъ его устъ…
‘Ихъ надо оставить однихъ. Имъ уже врно есть что сказать другъ другу, великодушно ршила вдругъ въ голов своей Женни:
— Лина, ты устала, отдохни здсь, а я сейчасъ добуду у тебя мой бурнусъ и перчатки, et je descends!
Она разомъ прыгнула съ мста и понеслась вверхъ, въ третій этажъ.
Наши влюбленные остались одни, другъ противъ друга, оба съ опущенными отъ смущенія глазами, оба съ невыносимо трепетавшимъ сердцемъ въ груди.
— Елена Михайловна, простите мн! заговорилъ первый Гундуровъ. Онъ былъ полотна блдне…
— Я не сержусь на васъ, медленно промолвила она. И ея лазоревые глаза заискрились какъ дв загорающіяся звзды подъ ея поднявшимися на него рсницами.
— Вы не сердитесь? повторилъ онъ, погружаясь всмъ взглядомъ въ эти глаза, свтившіе ему теперь такимъ божественнымъ, всепрощающимъ пламенемъ,— вы забыли т безсмысленныя слова которыя гршный языкъ мой произнесъ предъ вами тамъ, на сцен?…. Какое-то безуміе охватило меня тамъ, княжна… Не даромъ видно дается близкое общеніе съ этимъ опаснымъ типомъ Гамлета, промолвилъ Гундуровъ, чуть-чуть усмхнувшись,— невольно заражаешься его нездоровьемъ, его сомнніями, его ожесточеніемъ… Вы не сердитесь, а я въ моемъ явленіи съ вами такъ грубо, дерзко, такъ субъективно передавалъ его жестокія слова… а потомъ… И вы… вы не были въ силахъ продолжать посл этого, доиграть роли… Не такъ ли?…
Она молча повела головой, продолжая глядть на него все съ тмъ же лучистымъ, всепрощающимъ пламенемъ глазъ.
— О, Елена Михайловна!…
Шляпа выпала у него изъ рукъ, и онъ, горя неодолимою краской стыда закрылъ себ ими глаза.
— Вы были взволнованы… вамъ пришлось слышать такія вещи… Я понимаю что вы могли оскорбиться ими, сказала она какъ бы въ извиненіе его предъ нимъ самимъ.
— Да, слышалъ, вскликнулъ онъ горячо,— слышалъ и непростительно принялъ ихъ къ сердцу. А теперь готовъ былъ бы кажется съ радостію выслушать ихъ опять и казниться ими. Въ этихъ оскорбительныхъ словахъ есть правда, Елена Михайловна, жестокая для меня правда,— я недостоинъ васъ!…
Вки ея безпокойно и болзненно заморгали…
Онъ замтилъ это, и продолжалъ съ возрастающею горячностью:
— Недостоинъ вашего милосердія, вашего нравственнаго совершенства… Еслибы вы знали какъ гадокъ я кажусь себ предъ вами.
Она улыбнулась… и какою улыбкой!…
— Это мн знать, ‘гадки’ ли вы, прошептала она вся зардвшись.
— Елена Михайловна, заговорилъ онъ задыхаясь,— я не знаю что ожидаетъ насъ, какія испытанія суждены мн…. и вамъ, но знайте что я сумю теперь перенести все, все, сумю ‘терпть и не роптать’ (это были ея слова ему наканун). Я вашъ, вашъ, вашъ…
— Навсегда? промолвила Лина,— и все лицо ея озарилось выраженіемъ безмрнаго счастья.
— До послдняго моего вздоха!…
Она протянула ему руку… Онъ страстно прижался къ ней губами…
— Вотъ и я, вотъ и я! на голосъ Гунглевой польки пла на возвратномъ пути Женни Карнаухова, спускаясь съ верхняго этажа.
Гундуровъ поспшилъ поднять свою шляпу.
‘Онъ врно стоялъ сейчасъ предъ нею на колнахъ, ршила тутъ же мысленно крупная княжна,— ахъ, какъ жаль что я этого не видала!…’
— Ну, прощай, Лина, начала она цловаться съ нею,— спи хорошо, золотые сны видь! Надюсь какъ-нибудь урваться опять къ теб пріхать, I have so much interesting to tell you {Я имю такъ много интереснаго сказать теб.}, прошептала она ей на ухо.— Bon soir, prince Hamlet,— она подала Сергю руку,— и съ вами надюсь, до свиданія… Вы куда теперь, внизъ, въ столовую? Тамъ теперь идетъ, должно-быть, un lger кутежъ.
— Я до кутежей не охотникъ, сказалъ онъ.
— Фи, какъ стыдно! вскрикнула Женни, — это очень не хорошо когда мущина скроменъ какъ двушка! Еслибъ я не была женщина…
— Вы были бы не хорошій мущина? засмялся Гундуровъ.
— Именно, именно!… Да вы презлой,— я это очень люблю… Ну, пойдемте, довольно вамъ любезничать! Good night, Lina dear! Я увожу твоего кавалера до границы нашихъ mamans, а тамъ отпущу его кутить въ мущинское царство. Прикажи ему непремнно de se donner une petite pointe въ честь твою и здравіе!..
— Прощайте, Сергй Михайловичъ, сказала Лина, счастливо улыбаясь всей этой болтовн,— до завтра!..
Когда она вернулась въ свою комнату, ожидавшая ее Глаша вручила ей запечатанную записку:
— Генеральша приказали отдать вамъ предъ тмъ какъ изволите спать ложиться.
Лина подошла къ столу и прочла:
‘Милая княжна,— писала ей Софья Ивановна,— не знаю какъ увижу васъ завтра утромъ, а нужно мн знать непремнно. Ради Бога, отвчайте просто, да или нтъ: то ли же все ваше расположеніе какъ нынче утромъ? Короче, могу ли я говорить съ вашею матушкой о чемъ вы знаете? Отвтъ, прошу васъ, пришлите сейчасъ же какъ прочтете, горничная моя будетъ ждать.

‘C. П.’

Лина схватила перо, и подъ этими ‘С. П.’ начертила крупными буквами ‘Да, да и да,’ и подписалась полнымъ именемъ: ‘Елена Шастунова’.
— Отнеси сейчасъ горничной генеральши, она не спитъ, сказала она, запечатавъ, Глаш.
Глаша не успла повернуться, какъ княжна внезапно опустилась на стулъ, нажимая что есть силы грудь рукой, и закусивъ губу чтобы не крикнуть отъ боли.
‘Опять, опять, Боже мой! проносилось у нея въ голов,— этотъ докторъ въ Ницц былъ правъ, у меня что-то въ сердц: оно не въ состояніи переносить ни муки, ни счастія!..’

X.

— А, Гундуровъ, гд это вы скрываетесь, батюшка? вскликнулъ Духонинъ, завидвъ его въ дверяхъ столовой,— къ намъ сюда, скоре!
Онъ сидлъ верхомъ на стул, уже слегка возбужденный выпитымъ имъ виномъ, и препирался о чемъ-то со стоявшимъ насупротивъ его съ сигарой въ зубахъ дипломатомъ прозваннымъ ‘больнымъ попугаемъ’ (онъ былъ какая-то родня Духонину). Кругомъ нихъ въ волнахъ табачнаго дыма то показывались, то изчезали внимавшія лица Чижевскаго, Факирскаго, Толбухина и Ранцева, безъ фраковъ, со стаканами въ рукахъ…
Дамы и пожилые люди вс уже разъхались или разошлись по своимъ комнатамъ, вслдъ за княгиней Аглаей Константиновной, за которою послдовали и Зяблинъ съ Шигаревымъ, хранившіе себя отъ излишествъ. Слуги кончали убирать со столовъ. На среднемъ, уже опростанномъ до-гола досокъ стол, уставленномъ стаканами и опорожненными бутылками шампанскаго, въ большой серебряной кострюл варилась жженка. Толя Карнауховъ, взъерошенный и красный, рзалъ къ ней тонкими ломтями ананасъ, сопровождая свое занятіе какими-то нецензурными куплетами, которымъ подпвалъ вторымъ голосомъ сидвшій рядомъ съ нимъ Свищовъ. Кругомъ ихъ кучились молоденькіе офицеры артиллерійской батареи, которыхъ командиръ ихъ, красивый полковникъ Шнабельбергъ, представилъ наконецъ посл спектакля хозяйк дома, и которые затмъ, отработавъ самымъ усерднымъ образомъ ногами въ танцахъ, чувствовали себя въ настоящую минуту, въ виду новой предстоящей имъ ‘сладости жизни’, въ самомъ счастливомъ расположеніи духа… Огромный кусокъ сахара, уложенный на лезвіяхъ двухъ перекрещенныхъ сабель, ронялъ съ гулкимъ шипніемъ свои золотистыя капли въ пылавшій подъ нимъ ромъ, могильно-фантастическій пламень котораго страннымъ образомъ отсвчивался на весело взиравшихъ на него молодыхъ, оживленныхъ лицахъ. Одинъ Костя Подозеринъ со своею стерляжьею физіономіей, безмолвно и внушительно помшивавшій въ кострюл большою суповою ложкой, походилъ на какую-то каррикатуру Изидина жреца, совершающаго свои заклинанія при таинственномъ мерцаніи сіяющаго ему съ небесъ божества…
На противоположномъ мсту Духонина и друзей его конц стола помщалась другая группа, центромъ которой состоялъ блестящій петербургскій флигель-адъютантъ… Онъ попытался было посл ужина ускользнуть незримо изъ столовой, но его замтили. Неугомонный Водоводовъ кинулся за нимъ. ‘Mon cher, mon cher, куда ты? хриплъ и гоготалъ онъ, цпляясь за его рукавъ,— за компанію Жидъ удавился, тутъ, братъ, выпивка сейчасъ, и свои гвардейцы, Шнабельбергъ, Подозеринъ, я. Не чванься предъ старыми камрадами!..’
Анисьевъ безпрекословно вернулся назадъ. Онъ съ глубокимъ пренебреженіемъ относился въ душ вообще къ ‘камрадству’ и въ особенности къ этому ‘Сеньк пустой башк,’ товарищу его по выпуску, но далеко отставшему отъ него теперь по служб, и ‘фамильярство’ котораго давно уже коробило его. Но тутъ былъ намекъ на ‘чванство,’ — а этому, по его понятіямъ, ‘никакъ не надо было дать распространиться’… Но выработанному Анисьевымъ ad usum suum кодексу житейской морали можно было утопить ‘тонкимъ путемъ’ служебное или общественное положеніе лучшаго друга, еслибъ этотъ другъ какимъ-либо образомъ сталъ теб поперегъ дороги, но слдовало, рядомъ съ этимъ, держаться строжайшимъ образомъ всхъ тхъ вншнихъ пріемовъ которыми обезпечивается званіе ‘добраго малаго’ и ‘товарища,’ столь цнимое въ томъ свтско-военномъ кругу къ которому принадлежалъ Анисьевъ. Анисьевъ почиталъ себя вполн въ прав смотрть на каждаго изъ сослуживцевъ своихъ какъ на пшку, годную лишь для комбинаціи того или другаго хода собственной его игры, но зазнаваться предъ ничтожнйшимъ изъ нихъ онъ не дозволилъ бы себ уже потому только, что въ этой черт ‘ближе всего сказывается un parvenu,’ а быть почитаемымъ за parvenu онъ боялся пуще грома небеснаго…
А потому, какъ ни мало расположенъ онъ былъ теперь пить въ этой компаніи людей, отъ которыхъ онъ не могъ ожидать для себя никакой выгоды, ниже удовольствія, онъ сидлъ тутъ со Шнабельбергомъ, Сенькой, и присоединившимися къ нимъ всякими московскими свтскими господами и, растегнувъ мундиръ, но сохраняя всё то же сдержанное и изящное выраженіе которымъ неизмнно отличалась его придворная, особа, попивалъ шампанское изъ большаго стакана стоявшаго предъ нимъ, и повствовалъ, къ величайшей потх своихъ собесдниковъ, недавнюю пикантную исторію нкоей Florence, высланной изъ Петербурга за скандалъ учинённый ею въ одномъ изъ тамошнихъ театровъ.
— Гундуровъ, говорилъ въ то же время Чижевскій, зацпляя кончикомъ ботинки ножку сосдняго, не занятаго стула, и подвигая его къ подходившему къ нимъ герою нашему,— интересный споръ у насъ идетъ…
— О чемъ?
— О Венгерской кампаніи, промолвилъ Петя Толбухинъ съ лниво-насмшливымъ пожатіемъ плечъ, говорившимъ: и чортъ ли въ ней!…
— Ну да, да, заговорилъ Духонинъ, Кивая на стоявшаго насупротивъ его дипломата,— онъ вотъ доказываетъ… Повтори то что ты сейчасъ сказалъ: ‘Политика Россіи’…
Дипломатъ опустился на стулъ, закинулъ ногу за ногу и глядя на кончикъ своего сапога снисходительно повторилъ:
— Я говорилъ что политика Россіи въ конц прошлаго вка, создала между раздлившими Польшу державами традиціонную солидарность, необходимымъ послдствіемъ которой является наше вмшательство въ дло возстанія Венгріи въ прошломъ году. C’est une ncessit historique.
— Мое почтеніе! Хороша историческая необходимость играть роль пугала, къ которому прибгаютъ чужеземныя правительства, когда оказываются сами не въ силахъ подавить исторически-законныя стремленія своихъ народовъ къ свобод, къ политической самостоятельности… За то и любятъ же насъ въ Европ, и возблагодарятъ насъ за нашу опеку при случа!…
— Австріяковъ, дйствительно, не любятъ въ Венгріи, нсколько нежданно отозвался на это капитанъ Ранцевъ,— а насъ по всей земл ихней, можно сказать, везд отлично-съ принимали, даже съ угощеніемъ.
Духонинъ не могъ не улыбнуться:
— Ну, а если бы вы пришли въ эту землю сражаться не за ‘Австріяковъ,’ а противъ нихъ, меньше или больше ‘угощали’ бы васъ тамъ, какъ вы полагаете?
Храбрый капитанъ нсколько опшилъ:
— Никаноръ Ильичъ, сказалъ ему смясь Гундуровъ,— а спросите-ка его въ вашу очередь, какъ онъ полагаетъ: если бы вы помогли Венгерцамъ отстоять отъ ‘Австріяковъ ихъ ‘политическую самостоятельность,’ лучше или хуже стало бы жить тмъ не-Венгерскимъ народностямъ которыя очутились бы подъ ихъ властью?
— Ну, само собою, кто о чемъ, а вы о Славянахъ,— и Духонинъ пожалъ плечами:— vous tes orfvre, monsieur Josse!
Гундуровъ взглянулъ на него ласково улыбающимися глазами:
— О Славянахъ, любезный другъ, все о тхъ же достойныхъ всякаго вашего презрнія Славянахъ, которые, въ силу, надо думать, своей исторической отсталости, отстояли своего государя-Нмца противъ возставшихъ на него Нмцевъ-подданныхъ.
— Съ чмъ ихъ и поздравляю! возгласилъ къ общему хохоту Духонинъ, комически разводя руками.
Дипломатъ, страдавшій катарромъ желудка, воспользовался случаемъ подняться съ мста, и торопливо, съ позеленвшимъ и смущеннымъ лицомъ, выскользнулъ изъ залы…
— А и хоррошенькая женщина эта Florence, говорилъ между тмъ на другомъ конц стола красивый полковникъ Шнабельбергъ,— я разъ съ ней ужиналъ, у Владзи Броницкаго.
— Съ Marcellin Любарскимъ? спросилъ съ улыбкой графъ Анисьевъ.
— Ну да, ну да, расхохотался, словно ужасно, обрадовавшись этому вопросу, Шнабельбергъ, очень дорожившій знакомствомъ съ людьми большаго свта,— онъ ее безъ себя никуда не пускалъ, Marcellin, съ видимымъ удовольствіемъ повторилъ это имя полковникъ,— влюбленъ былъ можно сказать до сумашествія…
Анисьевъ небрежно качнулъ головой:
— Чего ужь, коли ршился удрать за нею за границу безъ позволенія.
— Нну-у! Можетъ ли это случиться? вскрикнулъ Шнабельбергъ съ выраженіемъ, совершеннйшаго ужаса на своемъ красивомъ и благочинномъ нмецкомъ лиц.
— Mon cher, mon cher, загоготалъ кидаясь къ нему ‘Сенька’ Водоводовъ,— неужели ты этого не зналъ?… А, Анисьевъ, до него не дошло, а!… Удралъ, mon cher, въ бочк… именно, именно, въ бочк! Когда Florence посадили въ часть, онъ сейчасъ же за паспортомъ. Ну, само-собою, не получилъ,— заране приказано было. Онъ прямо въ Кронштадтъ, на американскій корабль который тутъ стоялъ…
— На американскій корабль… эт-то ужасно! повторилъ разводя руками Шнабельбергъ.
— Его тамъ чтобы скрыть и посадили въ бочку… Я все это знаю подробно, хриплъ, надрываясь хохотомъ, Водоводовъ,— а тамъ прежде скипидаръ былъ, и онъ чуть не задохся отъ вони… А, какъ ты находишь, mon cher, а! Ламуръ-то куда ведетъ, а?…
— Этто… этто даже совсмъ врить нельзя, говорилъ все съ тмъ же благочиннымъ недоумніемъ Нмецъ-полковникъ,— чтобъ изъ такого государства какъ наше оттечество можно было удррать — онъ сильно наперъ на это слово:— безъ вида отъ начальства, и даже въ бочка, гд былъ прежде терпентинъ. Пфуй!…
— Господа, готово! громко возгласилъ Подозеринъ, зачерпывая своею ложкой горячую влагу жженки и медленно выливая ее опять въ кострюлю, въ которой послдними струйками инд еще пробгали синеватые огоньки алкоголя.
— Наливай, наливай, я раздавать буду!… отозвался ‘Сенька,’ бросаясь къ нему съ мста,— а вы подавайте сюда стаканы! крикнулъ онъ Тол и Свищову…
Духонинъ не угомонился между тмъ. Въ обыкновенной время онъ былъ всегда весьма сдержанъ, но вино возбуждало его къ спору и приставанію… Онъ вызвалъ Гундурова на новое преніе. Какъ ни поглощенъ былъ нашъ герой своимъ личнымъ чувствомъ, но это самое чувство подымало всего его и несло на какихъ-то побдныхъ крылахъ. Въ противоположность тому что дано было ему прочувствовать предъ выступленіемъ его на сцену подъ траурнымъ плащомъ Гамлета, внутри его звучалъ теперь какой-то могучій мажорный аккордъ, возбуждавшій въ немъ никогда еще не испытанное имъ досел въ такой степени сознаніе бодрости и силы…..
Неотступно стоялъ предъ нимъ обаятельный образъ княжны, шепталъ въ глубин его мозга ея тихій, проницающій голосъ,— и все настойчиве просилась наружу, искала вншняго мотива эта тайная музыка счастія, переполнявшая его душу… Онъ до сихъ поръ уклонялся отъ серіознаго препирательства съ Духонинымъ, ограничиваясь, какъ мы видли, шутливыми и поверхностными возраженіями. Но антагонистъ его коснулся основныхъ положеній той школы къ которой принадлежалъ Гундуровъ, называя ихъ, ‘произвольными’ и ‘не въ мру идеальными,’ и Гундурову сказалось внезапно что никогда еще эти положенія и этотъ самый ‘идеализмъ’ въ которомъ упрекали ихъ не были такъ дороги и близки его душ… Онъ весь загорлся на защиту ихъ. Горячія слова полились красно и свободно изъ его устъ. Онъ заговорилъ о ‘призваніи,’ объ историческихъ и бытовыхъ особливостяхъ русской земли, о блестящемъ період до-татарской, Кіевской Руси, онъ доказывалъ что съ перваго момента нашей исторіи указанъ былъ Россіи путь совершенно иной чмъ государствамъ Запада…
— Вы съ этимъ не можете не согласиться, говорилъ Гундуровъ,— не можете отвергать основательности нашихъ положеній…
— Это, то-есть, то что ‘Западъ гніетъ’, а мы цвтемъ и благоухаемъ яко кринъ сельній? спросилъ насмшливо Духонинъ.
— То, продолжалъ не смущаясь Сергй,— что въ основаніи западныхъ государствъ лежатъ — завоеваніе, вковая рознь племенъ, побдившаго и побжденнаго, борьба церкви съ гражданскою властью, въ основаніи государства русскаго — добровольно призванная народомъ власть, единство духа всей ‘земли’, и надъ ‘землею’ — непричастная дламъ мірскимъ церковь какъ высшая любовь… Любовь, повторилъ онъ съ невольнымъ повышеніемъ голоса и усиленнымъ блескомъ въ глазахъ.
— И застой, и болото, и мертвечина! горячо возражалъ Западникъ Духонинъ,— вся культура, вся цивилизація человческая вышли изъ этой борьбы, отсутствіемъ которой у насъ вы такъ кичитесь. Въ вашемъ ‘единств’, въ вашей ‘святости’ нтъ мста человку, развитію человческой личности! Ваша ‘земля’, ваша ‘община’, ваша ‘любовь’ засасывали или душили эту человческую личность въ продолженіе вковъ… *
— Мы говорили въ дни Батыя
Какъ на поляхъ Бородина:
Да возвеличится Россія
И гибнутъ наши имена! *
* Разговоръ въ Кремл, стихотвореніе K. К. Павловой.
отвчалъ на это Гундуровъ цитатой изъ стихотворенія только что написаннаго тогда, и пользовавшагося большимъ сочувствіемъ въ лагер къ которому принадлежалъ онъ.— Смиреніе — сила, примолвилъ онъ, выражаясь словами сказанными ему Линой въ первые дни ихъ знакомства, и счастливая улыбка пробжала при этомъ по его губамъ,— тотъ не пойметъ русской исторіи кто не разуметъ что сила эта легла въ основаніе жизни русскаго народа, что она составляетъ субстанцію его духа, его историческаго бытія…
Его прервалъ гудящій голосъ ‘Сеньки’ Водоводова, разносившаго стаканы со жженкой (слуги давно были вс отосланы):
— Mon cher, mon cher, господа, вкусите душеспасительнаго напитка!…
Капитанъ Ранцевъ воспользовался этимъ перерывомъ чтобы подойти къ нашему герою:
— Позвольте пожать вашу руку, молвилъ онъ восторженно сверкая глазами (у него также, у бдняги, пли въ этотъ вечеръ райскія птицы на душ), — никогда, могу сказать, не слышалъ-съ такихъ умныхъ словъ… а главное-съ, потому все правда… Смиреніе народа, любовь… ‘Святая Русь’, дйствительно-съ! заключилъ онъ, быстро смахивая рукавомъ сорочки слезу, нежданно набжавшую ему на глаза.
Гундуровъ пожалъ ему крпко руку, поднялъ со стола стаканъ жженки, и чокнулся съ нимъ, а затмъ съ Духонинымъ…
И снова загорлся споръ… Предметомъ его теперь былъ Петръ и ‘петербургскій періодъ русской исторіи’, безъ чего не могло обойтись въ ту пору никакое подобнаго рода преніе. Кружокъ слушателей тсне пододвинулся къ нашимъ пріятелямъ. Примолкъ самъ ‘Сенька’, опустился на стулъ и сталъ слушать, но сидвшій въ немъ дьяволъ гама и суеты поднялъ его съ мста черезъ пять минутъ и перекинулъ на другой конецъ стола, гд Шнабельбергъ, съ умиленіемъ въ чертахъ, доказывалъ отставному Подозерину что еслибъ онъ остался во второй гвардейской батаре, онъ еще въ прошломъ году произведенъ былъ бы по линіи въ штабсъ-капитаны, а въ ныншнемъ, вслдствіе открывшихся неожиданно трехъ полковничьихъ вакансій, ‘снялъ бы звздочки съ рогожки эполетъ’, то-есть попалъ бы въ капитаны.
— Ну, mon cher, захриплъ Водоводовъ, относясь къ Анисьеву.— Такія ужь тамъ умныя рчи ведутъ!…
— Кто это?
— А вотъ тамъ этотъ Гамлетъ, и другой вотъ съ нимъ… Д-да,— онъ вдругъ ни съ того ни съ сего, громчайшимъ образомъ вздохнулъ и принялся мрачно ерошить черные и лоснившіеся какъ смола волосы, росшіе густымъ лсомъ надъ его низколобымъ и узкоглазымъ татарскимъ лицомъ,— это не то что наше лагерное воспитаніе!
Анисьевъ поморщился:
— О чемъ же это они?
— О Петр Великомъ, mon cher, и такъ это, знаешь, fond, какъ по книг… Когда вдругъ этакъ невзначай натолкнешься на этихъ… университетскихъ, ученыхъ, тутъ и поймешь всю нашу пустоту, ничтожество, невжество наше, mon cher… Вдь что мы вс, по правд сказать?— онъ повелъ руками кругомъ,— de la chair canon, больше ничего, mon cher…
— Parlez donc pour vous! досадливо тряхнувъ эполетомъ проговорилъ на это флигель-адъютантъ, подымаясь съ мста.— А интересно послушать…
И онъ направился въ сторону Гундурова.
Вс такъ были заняты преніемъ что и не замтили какъ онъ прислъ на стулъ подл Пети Толбухина, медленно, глотокъ за глоткомъ, опоражнивавшаго свой стаканъ жженки, и все шире и шире улыбавшагося блаженною улыбкой, по мр того какъ сладостная влага переливалась изъ этого стакана въ его горло.
Жженка производила свое дйствіе и не на одного его. Все звонче слышался въ столовой гулъ голосовъ и смха. Свищовъ и Толя пили брудершафтъ съ артиллеристами подъ громкій аккомпаниментъ псня: ‘Наливай, братъ, наливай!’ Шнабельбергъ зычно чмокался съ Подозеринымъ и перекинувъ ему руку за плечо хлопалъ его широкою ладонью по спин, приговаривая плачущимъ голосомъ: ‘Старый камрадъ, старый камрадъ!’ Вальковскій, съ самаго начала попойки забившійся въ уголъ съ пріятелемъ своимъ, режиссеромъ, декламировалъ ему стихи изъ Бориса Годунова, и Сенька Водоводовъ, очутившійся теперь подл нихъ и успвшій уже откинуть въ сторону всякую заботу о своей дйствительной ‘пустот и ничтожеств,’ надрывался оглушительнымъ хохотомъ глядя какъ ‘фанатикъ,’ страшно выпучивая налитые кровью глаза и неистово стуча кулачищемъ своимъ но груди, ревлъ какъ изъ бочки:
Тнь Грознаго меня усыновила
Димитріемъ изъ гроба нарекла…
Самый споръ пріятелей нашихъ принималъ боле возбужденный, боле нетерпливый оттнокъ. Чаще слышались въ голосахъ ихъ крикливыя ноты, чаще перебивали они себя и не давали другъ другу договаривать…
— Ну да, извольте, восклицалъ Духонинъ,— Кіевская Русь, я согласенъ… когда норманскіе конунги бились на моряхъ во славу русскихъ княженъ, когда Гаральды, Кануты… когда французскіе короли посылали за ними сватовъ въ городъ, гд чуть ли не боле было школъ чмъ въ тогдашнемъ Париж…. А не ваши собиратели-кулаки, не ваши московскіе ханы!…
— Безъ нихъ не было бы Россіи, возражалъ Гундуровъ,— не было бы единственно свободнаго, самостоятельнаго славянскаго, государства! Вы объ этомъ какъ бы знать не хотите, для васъ русская исторія словно начинается съ минуты основанія русскимъ царемъ нмецкаго, города на болотахъ Ингріи.
— Именно, именно, вы не ошиблись, съ той минуты когда этотъ царь, эта внчанная сила генія спаиваетъ опять звенья цпи нашего общенія съ Европой, порваннаго четырьмя вками настоящей и московской татарщины…
— Какою цной, пылко молвилъ Гундуровъ,— какою цной? Измной земл, поруганіемъ народа, оторваннаго имъ отъ исконныхъ источниковъ его жизни… Онъ революціоннымъ путемъ коснулся самыхъ корней роднаго дерева…
— Выраженіе, быть-можетъ, нсколько рискованное! послышался голосъ графа Анисьева.
— Чего-съ?…
И Духонинъ и Сергй одновременно обернулись на него, затмъ взглянули другъ на друга, и сочувственно усмхнулись… Этотъ голосъ разомъ мирилъ ихъ и прекращалъ ихъ разногласіе….
Блестящій флигель-адъютантъ улыбаясь въ свою очередь самымъ кроткимъ и любезнымъ образомъ, и слегка помаргивая глядлъ на нашихъ молодыхъ людей, растягивая во всю его длину свой изящный гвардейскій усъ.
— Извините, сказалъ ему Гундуровъ,— я не понялъ… Вамъ кажется, что-то изъ сказаннаго мною не понравилось… Что именно?
— Ахъ, помилуйте, не кликнулъ Анисьевъ,— я былъ бы совершенно несчастливъ еслибы вы такъ приняли слова мои… Вашъ разговоръ касается предмета столь интереснаго для всхъ насъ… русскихъ людей, подчеркнулъ онъ,— и я позволилъ себ вмшаться въ него….
— Да. Такъ что же вы именно замтили?
— Маленькую неточность, если вы мн дозволите такъ выразиться… Говоря о Петр Великомъ вы сейчасъ употребили слово ‘революція,’ не такъ ли? Не находите ли вы сами это выраженіе, вырвавшееся у васъ, безъ сомннія, нехотя въ пылу разговора, не совсмъ идущимъ къ длу?
— Почему такъ? вскликнулъ Духонинъ.
— Les Robespierre длаютъ революціи, но геніальный императоръ, каковъ былъ нашъ Великій Петръ, извлекшій свой народъ изъ тьмы невжества и, какъ вы прекрасно изволили выразиться, связавшій звенья нашей цпи съ Европой… Онъ произвелъ благодтельнйшую реформу, можно сказать, а не… а не ‘ре-во-люцію’.
— Реформа совершенная путемъ насилія называется ‘ре-во-люціей,’ отвчалъ на это, подчеркивая въ свою очередь, Гундуровъ.
— Сверху ли, или снизу совершается она, все равно, прибавилъ Духонинъ.
Флигель адъютантъ сложилъ губы въ ту же кроткую, но уже съ оттнкомъ многозначительности улыбку:
— Все зависитъ отъ того что мы будемъ разумть подъ ‘насиліемъ,’ промолвилъ онъ, подымая глаза на Гундурова.
Сергй взглянулъ въ эти моргавшіе, холодные и лживые глаза, и почувствовалъ вновь приливъ неодолимаго отвращенія къ этому человку:
— На это, проронилъ онъ,— сторонники Софьи Алексевны, стрльцы, старовры и окончательно закрпощенный Петромъ народъ русскій могли бы дать вамъ самый лучшій отвтъ.
— Вы кажется большой поклонникъ русской старины, замтилъ на это съ изысканною учтивостью графъ Анисьевъ,— позвольте вамъ замтить что Іоаннъ Грозный, напримръ, со своею опричиной гораздо боле жестокостей длалъ чмъ Петръ Первый, не имя и половины его генія…
— Табель о рангахъ почище опричины!
— Браво! вырвалось у Факирскаго, жадно слдившаго за разговоромъ.
— Это точно-съ! захихикалъ за нимъ и капитанъ Ранцевъ.
Анисьевъ поглядлъ на нихъ искоса съ тутъ же сдержанною досадой во взгляд:
— Позвольте, какое же отношеніе?…
— Есть-то, есть! И Духонинъ смясь утвердительно закачалъ головой.
— Такое отношеніе, счелъ нужнымъ пояснить Гундуровъ,— что то что въ художнической {Извстное воззрніе К. Аксакова на Грознаго.} натур Ивана было дломъ страсти, порывомъ страшнымъ, но временнымъ, исходитъ изъ холоднаго ума Петра въ форм совершенно ясно опредленной, безпощадной регламентаціи. Регламентація эта нараждаетъ касту, цлое сословіе людей оторванныхъ отъ земли, съ теченіемъ поколній все боле и боле становящихся чуждыми ей, до потери ими наконецъ уже всякаго пониманія, всякаго чутья народности. Создается положеніе безобразное, воскликнулъ Сергй (вся одіозность вынесенныхъ имъ изъ Петербурга впечатлній заговорила въ немъ въ этотъ мигъ съ новымъ, ноющимъ раздраженіемъ):— сверху, эти оторванные отъ почвы, играющіе въ европейство высшіе классы, съ вашимъ петербургскимъ чиновничествомъ всякихъ наименованій во глав, правящіе землей какъ съ луны, презирающіе ее за врность ея своимъ исконнымъ преданіямъ, внизу — настоящій, крпкій отъ корня народъ, и за то самое подавленный, безгласный…
— Безправный, ввернулъ Духонинъ.
— Какіе же это ‘права’ желали бы вы ему предоставить? язвительно вырвалось на это у флигель-адъютанта.
— А самое простое, человческое право,— не состоять у насъ съ вами на положеніи вещи или скота, отвчалъ насмшливо московскій Западникъ:
— Д-да-съ, протянулъ петербургскій длецъ,— это, конечно, желаніе весьма… человколюбивое, и вы мн можете сказать что въ Европ давно… Но, къ сожалнію (онъ вздохнулъ), мы не Европа, и…
— И русскій народъ долженъ вслдствіе этого остаться закрпощеннымъ на вки вковъ? вскрикнулъ весь покраснвъ отъ негодованія Гундуровъ.
— Я этого не говорю-съ, но позволяю себ думать что разсужденіе о такомъ серіозномъ предмет можно отложить до того времени когда мы будемъ… plus civiliss, договорилъ флигель-адъютантъ уже съ нсколько строгимъ выраженіемъ на лиц.
— Ну, конечно, горячо зазвучалъ голосъ Сергя,— изъ-за чего намъ безпокоиться! Какое намъ дло до этихъ милліоновъ нашихъ братій по Христу и крови, какое дло что ихъ рабство позоритъ насъ еще боле чмъ ихъ, и что при этомъ рабств ваше ‘просвщеніе’ одинъ лишь звукъ ложный и пустой,— было бы только намъ хорошо, лишь бы на насъ лилась всякая земная благодать…
Онъ вдругъ сдержался, оборвалъ и отвернулся, ‘Не стоитъ!’ сказалось въ его мысли…
Графъ Анисьевъ обжалъ быстрымъ взглядомъ окружающія его лица… На всхъ ихъ онъ прочелъ полное одобреніе и сочувствіе къ прослушаннымъ имъ сейчасъ рчамъ.
— Да онъ въ самомъ дл преопасный, этотъ Гамлетъ изъ профессоришекъ! сказалъ онъ себ, хмурясь и закусывая кончикъ уса.
Онъ всталъ, выпрямляясь всмъ своимъ высокимъ, стройнымъ станомъ и глядя черезъ голову Гундурова:
— Вы мн позволите уклониться отъ дальнйшаго разговора! выговорилъ онъ внушительнымъ тономъ.
Духонинъ вскочилъ съ мста въ свою очередь, и отвсилъ ему учтиво ироническій поклонъ, причемъ не совсмъ удачно шаркнулъ слабо уже повиновавшимися ему ногами.
— Мы должны тмъ боле сожалть объ этомъ, сказалъ онъ,— что сами мы вызывать васъ на разговоръ съ нами никогда бы не осмлились.
Петя Толбухинъ, ничего уже не слышавшій, но видвшій предъ собою подгибающіяся поджарыя колнки шаркающаго Духонина, уронилъ голову на свои скрещенныя на спинк стула руки, и залился добродушнйшимъ смхомъ…
Блестящаго Петербуржца передернуло. Онъ повелъ кругомъ глазами съ невольнымъ смущеніемъ и какъ бы недоумвая какъ слдовало отнестись ему къ отвту этому, и къ этому смху…
Выручилъ Сенька Водоводовъ:
— Mon cher, mou cher, хриплъ онъ уже съ трудомъ шевеля языкомъ, несясь къ Анисьеву,— умора!… Пойдемъ, я теб… покажу…. Вотъ этотъ, вотъ (онъ тыкалъ рукой по направленію Вальковскаго, который, обнявъ пріятеля своего, режиссера, за шею, рыдалъ навзрыдъ, икалъ и причитывалъ: ‘Да, сорокъ тысячъ братьевъ тебя любить не могутъ такъ какъ я!’) Готовъ, mon cher, совсмъ…. готовъ! Пойдемъ, я теб…
— Пойдемъ спать, давно пора! громко вымолвилъ флигель-адъютантъ, отстраняя его рукой, и твердою поступью, перекинувшись по пути нсколькими словами со Шнабельбергомъ и Подозеринымъ, вышелъ изъ столовой.
Шнабельбергъ, за которымъ поднялись и вс его артиллеристы, потянулъ за нимъ… Московскіе господа исчезли тоже… Зала стала пустть…
— Да разв все, что ли? завылъ вдругъ Сенька, кидаясь къ кострюл въ которой варилась жженка, и погружаясь въ нее глазами.
— Все, все, отвчалъ ему Подозеринъ, тыкаясь туда-же своимъ стерляжьимъ носомъ,— все, до капли… вызюзили… А ты прізжай обдать… къ Шна… къ Шнабельбергу….. въ городъ… Анисьева провожаютъ. Можно будетъ у… устроить опять… и бан… чишку…
— Mon cher, mon cher… что жь онъ мн, Нмчура проклятая, ничего… не сказалъ? ду… сейчасъ… сейчасъ… За нимъ…
И цпляясь за стулья и столы онъ побжалъ къ дверямъ…
— И меня возьми, и меня! крикнулъ ему вслдъ Свищовъ, вскакивая изъ-за стола, у котораго сидли они съ Толей Карнауховымъ.
— И я, слабо пискнулъ за нимъ студентъ, у котораго голова совсмъ уже моталась на плечахъ.
— А ты спи, телецъ! захохоталъ Свищовъ, толкая его ладонью въ затылокъ.
Толя упалъ носомъ на столъ, и тутъ же заснулъ сномъ младенца.
— ‘Любимцы гвардій, гвардейцы, гвардіонцы,’ читалъ на распвъ тмъ временемъ Духонинъ, подражая голосу актера Ольгина, игравшаго въ ту пору роль Скалозуба на Московской сцен.— А вдь хорошъ, Гундуровъ, а? хорошъ? захихикалъ онъ, подмигивая по направленію двери за которою исчезъ флигель адъютантъ.
Гундуровъ разсянно повелъ плечомъ: его мысли были уже далеко отъ предмета о которомъ онъ сейчасъ такъ горячо спорилъ…
— А скажите пожалуста, спросилъ онъ вспомнивъ вдругъ и озираясь,— что это Ашанина не видно, куда онъ длся?
— А у него страшно голова разболлась, отозвался капитанъ Ранцевъ,— мы съ нимъ тутъ вмст ужинали, ничего даже сть не могъ: какъ встали, онъ спать ушелъ… Ольга Елпидифоровна Акулина, примолвилъ онъ съ засіявшимъ лицомъ,— ‘суркомъ’ его даже прозвали, потому онъ говорилъ что вс болзни у него сномъ проходятъ…
— Господа, заголосилъ вдругъ Духонинъ, подымаясь и тутъ же падая опять на стулъ,— мн душно здсь, я въ лсъ хочу…
— Погибъ на пол чести! расхохотался Чижевскій, помогая ему приподняться опять.— Отведите его zu Haus, Гундуровъ, а мы съ капитаномъ остальныхъ убитыхъ приберемъ…
— Ничего-съ, отличнйшіе дебаты сегодня были! заключилъ Факирскій, подхватывая Духонина подъ другую руку…
Былъ шестой часъ утра, все въ дом уже спало мертвымъ сномъ… Только во флигел, гд помщался театръ, въ полутемномъ корридор, въ конц котораго подымалась узенькая лстница въ верхній этажъ, слышался шепотъ двухъ молодыхъ голосовъ:
— Еще одинъ… послдній… на прощанье…
— Милый, довольно, пусти… Боже мой, что ты сдлалъ со мной! И я, безумная…
— О, прости, прости! Ты такъ хороша, я… Ты сердиться?
— Нтъ, не знаю, я… я счастлива. Но ты помнишь, ты общалъ… Ты сдержишь?.. Не ищи, не соблазняй опять!.. Милый, да? Никогда, никогда больше?..
— Общалъ… сдержу!.. А ты, ты меня забудешь?..
— ‘Тебя ль забыть’, {Извстный цыганскій романсъ.} изнемогающими отъ нги звуками прозвенли у самаго уха счастливца очаровательныя ноты труднаго контральто, и горячій, послдній поцлуй ожегъ его губы.
— Ольга, божество мое!..
Онъ охватилъ ея упругій, трепетавшій сквозь легкія ткани подъ его рукою станъ… Но она вырвалась изъ его объятія,— и легкій шумъ ея торопливыхъ шаговъ замолкъ чрезъ мигъ на поворот лстницы…

XI.

На цлый часъ поздне обыкновеннаго проснулась на другой день аккуратная княгиня Аглая Константиновна, и посл обычныхъ омовеній, облекшись въ широкій утренній пеньюаръ, услась причесываться къ зеркалу, и потребовала къ себ Витторіо со счетами. Италіянецъ явился съ вытянутымъ и строгимъ лицомъ, заране предчувствуя бурю и готовясь къ ней… Дйствительно, княгиня такъ и ахнула взглянувъ на цифру поданнаго имъ расхода за минувшій день: на одинъ столъ съ винами истрачено было боле полуторы тысячи рублей, одного шампанскаго выпито до ста бутылокъ…
— А la campagne! вскликнула Аглая, ужасаясь почему-то что въ деревн можно было пить столько же сколько въ город,— il n’у а que les Russes capables de a!
Прибавляя къ этому издержки на театръ, освщеніе и иные второстепенные расходы вчерашній день обходился ей въ четыре тысячи рублей слишкомъ.
— Seize mille francs! перевела она себ громко по-французски, воззрясь укорительно на безмолвно стоявшаго предъ нею Витторіо,— c’est, effrayant!
— Tout est cher dans ce pays, проговорилъ съ достоинствомъ мажордомъ приподнимая плечи.
Началось слишкомъ знакомое ему, и надовшее ему до смерти кропотливое, сопровождаемое всякими взвизгиваніями и придирками перебираніе княгинею каждой копйки его счетовъ, кончавшееся обыкновенно тмъ что выведенный изъ терпнія Италіянецъ объявлялъ ей что ‘если madame la princesse сомнвается въ его безкорыстіи и усердіи, онъ съ своей стороны готовъ сегодня же отойти отъ нея’, а madame la princesse, испугавшись этой угрозы, принималась улыбаться и томно упрекать его за его ‘mauvais caractre’, посл чего брала перо и, съ неизмннымъ вздохомъ, подписывала ордеръ о полученіи имъ уплаты по счетамъ изъ ея конторы.
То же произошло и теперь, съ тою только разницей что въ виду значительности суммы княгиня вздохнула такъ какъ будто вздохъ этотъ исходилъ уже не изъ груди, а изъ самаго желудка ея, и молча, забывъ упрекнуть Витторіо въ его ‘дурномъ характер’, подписала его счеты и меню повара, и отпустила величественнымъ мановеніемъ руки.
Затмъ, оставшись одна со своими горничными, Аглая Константиновна, поводя мелкимъ гребнемъ по своимъ густымъ, ‘en arc de Cupidon’ бровямъ, стала разсуждать что день рожденія Липы обошелся ей такъ дорого, что она затяла этотъ театръ и танцы изъ-за того только чтобъ имть предлогъ пригласить въ Сицкое ‘се jeune comte’, который такъ неожиданно вчера за ужиномъ объявилъ ей о своемъ отъзд… При этомъ воспоминаніи черепаховый гребешокъ тревожне замахалъ по ‘arc de Cupidon’ Аглаиныхъ бровей: ее ужасала вся та экстраобычная умственная работа которая ожидала ее въ этотъ день… Ей предстояло непремнно объясниться съ нимъ, ‘lui expliquer tout cela’… Но, къ несчастію, она до сихъ поръ никакъ не могла составить себ понятіе что именно это ‘cela’, что должна она объяснить ему, а потому перешла къ соображенію о томъ, почему Лина не танцовала съ нимъ мазурки вчера, и что можетъ ли въ самомъ дл быть чтобъ этотъ ‘jeune comte, un si beau parti’, ей не нравился?… ‘il faut aller au fond des choses’, съ нкоторою мрачностью говорила себ наша княгиня, предвидя что для этого надо поговорить серіозно съ дочерью,— чего она изъ какой-то инстинктивной боязни избгала всегда когда могла это сдлать… Внезапная мысль оснила вдругъ многодумную голову ея:
— Прежде всего надо спросить Ольгу. C’est une fine mouche, она наврное все знаетъ!…
И обратившись къ первой камеристк своей ‘Lucrce’, закалывавшей ей косу шпильками:
— Сходи сейчасъ къ Ольг Елпидифоровн, и попроси ихъ ко мн! сказала она.
Горничная вернулась съ отвтомъ что ‘Ольга Елпидифоровна еще почиваютъ и не велли себя будить къ первому завтраку, потому очень устали отъ танцевъ и должны играть на театр сегодня вечеромъ,— а въ будувар Надежда едоровна и спрашиваютъ, могутъ ли видть ваше сіятельство?’
Княгиня слегка нахмурилась:
— Первый завтракъ я велла сервировать сегодня въ двнадцать часовъ, могла бы, кажется, подняться къ этому времени… А Надежд едоровн скажи чтобы подождала,— я выйду, примолвила Аглая, допускавшая не всхъ къ тайнамъ своего туалета.— А мои шлейфы и прочее что я давала имъ двумъ надвать вчера для театра получила ты въ цлости?
— Въ аккурат, ваше сіятельство… И отъ Евгенія Владиміровича Зяблина брилліанты и все прочее сейчасъ все принесли по счету.
— Ну, у этого не пропадетъ ничего… И стоявшее предъ нею зеркало отразило не то счастливую, не то смущенную улыбку, заигравшую при этомъ имени на крупныхъ губахъ Аглаи.
— Первющій баринъ на счетъ всего-съ, прошептала на это, даже прижмурившись отъ избытка чувства, насквозь видвшая свою барыню, невысокая, съ плутовскимъ выраженіемъ курносаго, недурнаго лица и непомрно развитою грудью, прожженная, что говорится, ‘Lucrce’…
— Что вамъ, ma chre? спросила затмъ, окончивъ свой туалетъ и входя въ будуаръ, княгиня ожидавшую ее тамъ Надежду едоровну.— Ah, mon Dieu, что съ вами, вы больны? вскрикнула она даже, внезапно пораженная восковымъ цвтомъ губъ, желтизною лица и опухшими вками стоявшей предъ нею особы.
— Я дв ночи не спала и… извините, princesse… не могу стоять, разбитымъ голосомъ проговорила двица Травкина, безсильно падая въ кресло, съ котораго только что встала поклониться княгин.
— Ah, mon Dieu, вы совсмъ, совсмъ больны, испуганно возгласила та,— надо скорй за докторомъ… Велите сейчасъ, je vous prie, запречь старую маленькую коляску, и послать за нимъ въ городъ. Ему надо непремнно посмотрть васъ. Vous avez peut-tre quelque maladie contagieuse!… И она всмъ грузнымъ тломъ своимъ подалась назадъ, какъ бы собираясь бжать…
— Не тревожьтесь, княгиня, съ горько-ироническою улыбкой возразила Надежда едоровна,— болзнь моя не заразитъ никого изъ счастливыхъ вашего дома… Я не тломъ, я душой больна, добавила она чуть слышно,— за докторомъ посылать безполезно, но я была бы вамъ очень благодарна еслибы вы мн дозволили велть запречь коляску… или какой вамъ угодно экипажъ, для меня собственно…
— Для васъ? Вы хотите хать? Куда?
— До ближайшаго мста, гд я могла бы взять почтовыхъ или нанять лошадей въ Москву…
— Въ Москву? Mon Dieu, mais pourquoi? ошеломленно спрашивала Аглая Константиновна.
Компаніонка приложила руку къ груди, вздохнула, низко опустила голову, и вскинувъ ее чрезъ мигъ опять вверхъ, взглянула прямо въ глаза княгини, какъ бы желая не упустить ничего изъ того впечатлнія какое должны были произвести ея слова:
— Я пришла проститься съ вами, княгиня… проститься навсегда, повторила она подчеркивая.
— Проститься! Vous nous quittez!
— Да, я не: могу… я должна, я обязана! торопливо повторяла двица Травкина, какъ бы заране протестуя противу всякаго уговариванія ея остаться.
— Я не понимаю ce que vous entendez par l, ma chre Надежда едоровна, промолвила, надувъ губы княгиня — j’ai toujours t trs polie съ вами, жалованье ваше вы получали даже всегда впередъ, et deux fois Pan de trs beaux cadeaux toujours…
— Я вамъ очень благодарна, очень благодарна вамъ и всмъ вашимъ, прервала ее та,— и поврьте что ршеніе мое оставить васъ нисколько не происходитъ отъ того чтобы мн было дурно здсь… Мн многое здсь дорого было,— искреннее чувство зазвучало рыданіемъ въ голос бдной двы,— я любила Лину какъ сестру… и никогда, никогда ее не забуду… А ваши подарки, какъ бы припомнила она съ новымъ взрывомъ горечи, я ихъ оставлю, раздамъ въ вашемъ же дом… Тамъ, куда я иду, тамъ этого ничего не нужно…
— Не нужно? Княгиня даже вспыхнула вся.— Вы надетесь что вамъ будутъ давать тамъ больше чмъ я, et que tous pouvez faire fi de mes cadeaux?
Надежда едоровна не то печально, не то презрительно пожала плечами:
— Богъ даетъ то чего не въ состояніи дать никто изъ живущихъ, проговорила она, подымая съ нкоторою театральностью глаза въ потолокъ:— онъ даетъ страждущей душ успокоеніе и миръ… Я иду въ монастырь, княгиня! заключила она какъ бы черезъ силу…
Круглые зрачки Аглаи Константиновны непомрно расширились:
— Въ монастырь! повторила она,— vous voulez entrer au couvent?..
Надежда едоровна молча повела головой сверху внизъ.
Та поглядла на нее, поглядла, и вдругъ сообразила:
— C’est encore се Hamlet, je suis sre, который посылаетъ всхъ въ монастырь! вскликнула она всплеснувъ руками,— Надежда едоровна, ma chre, я васъ считала всегда такою умною!.. Я даже не понимаю какъ слова d’un personnage какой-нибудь драмы,— des conseils trs btes qu’il donne, я нахожу, quoique la pice soit de Shakespeare, какъ это можетъ сводить васъ съ ума и заставляетъ длать une btise comme cela!..
Какъ ни была мало расположена къ веселости Надежда едоровна, но эта комическая рчь вызвала невольно усмшку на ея поблеклыя губы.
— Гамлетъ никакого вліянія на меня не имлъ, княгиня, тихо промолвила она, тономъ горестной шутки,— въ немъ нтъ той любви которая заставляетъ принимать т или другія слова человка на вру.
— Ah, mon Dieu, пронеслось теперь, въ голов Аглаи новое умозаключеніе,— elle est amoureuse de ce monsieur Goundourof!.. Она воззрилась участливыми глазами на сидвшую предъ ней перезрлую двицу, и заговорила тмъ мягкимъ, увщевательнымъ голосомъ какимъ говорятъ съ больными или съ дтьми.
— Mais aussi ma chre Надежда едоровна, зачмъ же требовать невозможнаго!… Il faut tre raisonnable! Вы хотите чтобы человкъ васъ любилъ. Mais songez donc, онъ гораздо моложе васъ, et puis malheureusement у васъ гроша нтъ, ma chre…
Болзненнымъ, лихорадочнымъ румянцемъ покрылось все лицо бдной двы. ‘Это объ Ашанин, княгиня все знаетъ, Ольга передала ей все!’ поняла она…
Она поднялась на ноги:
— Пощадите меня, княгиня!… Упреки ваши безполезны… Я покидаю вашъ домъ!…
— Mais ma chre, я васъ ни въ чемъ не упрекаю! растерянно возразила Аглая,— les sentiments sont permis tout le monde… Если вы желаете впрочемъ непремнно оставить меня, перебила себя она, принимая снова обиженный видъ,— я васъ не могу удерживать насильно. Я только надюсь что вы останетесь пока я найду кого-нибудь замнить васъ?
— Ни одного дня, ни одного часа доле!— пылко вскрикнула Надежда едоровна,— если вамъ не угодно будетъ приказать дать мн сейчасъ лошадей, я пшкомъ убгу отсюда…
И шатаясь, неврными, но быстрыми шагами она вышла изъ будуара… Добравшись до лстницы она отъ изнеможенія должна была приссть на ступеньку:
— Смиренія, Господи, о смиреніи молю Тебя, Отецъ небесный! прошептала она, сознавая что этого ‘смиренія’, которое такъ красиво рисовалось предъ нею предъ входомъ въ будуаръ княгини, не хватило у нея на все теченіе предыдущаго разговора, и чувствуя вслдствіе того смертельную охоту заплакать… Но слезы не пришли на этотъ разъ:— она словно всхъ ихъ выплакала за эти два дня… Она встала и тяжело опираясь рукой на перила поднялась въ верхній этажъ. Она шла къ Лин — прощаться…
— L’amour lui а compltement tourn la cervelle! разсудила княгиня, проводивъ глазами бдное созданіе, уходившее во мракъ кельи отъ жизни отъ которой ждала она дйствительно только ‘невозможнаго’ романа…— Mais quelle indlicatesse! сказала себ затмъ Аглая,— оставить меня такъ, вдругъ, когда у меня еще никого нтъ въ виду на ея мсто… Надо будетъ сказать Ольг чтобъ она теперь разливала чай et tout le reste.. Но эта Ольга est une dormeuse et une tourdie, она никогда не будетъ такъ аккуратна… Только что встала я сегодня и уже дв такія непріятности: ce gros compte de Vittorio и вотъ это опять…
И Аглая Константиновна раздумчиво сжавъ брови закачала своею жирною, лоснившеюся головой… Несчастная, она и не догадывалась что это все были одни цвточки въ сравненіи съ тми ягодками которыя ожидали ее въ этотъ день…
На низенькомъ стол у низенькаго дивана, обычнаго мста ея сиднья, вошедшій съ подносомъ личный камердинеръ ея сіятельства, имвшій одинъ изъ слугъ право проникать въ святилище ея внутреннихъ аппартаментовъ, уставлялъ въ это время чайный приборъ со всми его принадлежностями. Княгиня машинально повела взглядомъ въ эту сторону — и набжавшія морщины на половину сгладились съ ея чела. Этотъ объемистый, круглый, сверкающій своею серебряною гладью tea kettle {Чайный котелъ.} съ весело пылавшимъ подъ нимъ въ канфорк спиртовымъ огнемъ вызвалъ въ ней мысль о Зяблин съ которымъ неизмнно пила она чай въ эти часы.
— Il n’est pas encore l, подумала она, и только-что собралась приказать камердинеру ‘сходить за Евгеніемъ Владиміровичемъ’ какъ дверь изъ будуара въ ‘ситцевый кабинетъ’ полуотворилась, и кто-то выглянулъ изъ-за нея…
— Entrez, entrez! громко возгласила княгиня.
— Можно? спросилъ чей-то голосъ,— но это не былъ голосъ Зяблина.
Княгиня прищурилась — и привстала…

XII.

Вошла Софья Ивановна Переверзина.
Легкая досада, а еще боле удивленіе сказались въ первую минуту на лиц Аглаи Константиновны. Но она тотчасъ же приняла радостно-любезный видъ и пошла на встрчу своей гость.
— Chre madame, какъ я рада васъ видть! Vous venez prendre le th avec moi, n’est-ce pas?
— Я сейчасъ пила у себя, благодарю васъ, молвила въ отвтъ Софья Ивановна. Она была блдна и руки ея были холодны…
— J’espre que vous allez bien? замтивъ это подавая ей руку, спросила тономъ участія и безпокойства хозяйка.
— Я здорова, спасибо вамъ!… Извините что обезпокоила васъ такъ рано, но я… Мн необходимо было видть васъ, выговорила съ видимымъ усиліемъ надъ собою госпожа Переверзина.
— Mais asseyez vous donc, chre madame, приглашала ee княгиня, усаживаясь сама за чайный столикъ,— мы, кажется, съ вами только одн въ дом на ногахъ въ этотъ часъ. Уже девять скоро, а вс, les dames et les messieurs, посл нашихъ вчерашнихъ удовольствій вс еще въ постеляхъ. N’est-cc pas que cela а bien russi hier?.. Les messieurs ont fait une жженка aprs souper.. Вы впрочемъ ушли къ себ сейчасъ посл спектакля,— я такъ жалла! Le bal а t vraiment charmant. И графиня Воротынцева такъ рано ухала… Quelle femme charmante, n’est-ce pas?
— Очень мила, коротко подтвердила Софья Ивановна.
— La bonne femme а dcidment oubli son franais, сказала себ Аглая, видя что ея гостья настойчиво отвчала русскою рчью на ея французскую болтовню.
Тмъ боле изумлена была она когда въ это же время гостья эта, взглянувъ на стоявшаго въ ожиданіи приказаній въ нкоторыхъ шагахъ отъ нихъ слуги, обратилась къ ней на чистйшемъ французскомъ діалект со слдующими неожиданными словами:
— Я пришла, княгиня, переговорить съ вами объ одномъ очень важномъ обстоятельств, а потому буду просить васъ подарить мн полчаса бесды наедин, подчеркнула она.— Я была бы вамъ очень благодарна еслибы на это время вы дали приказаніе чтобы намъ нкто не помшалъ.
— C’est donc bien srieux? съ нкоторымъ испугомъ спросила Аглая.
— Въ противномъ случа я бы васъ не безпокоила, отвтила гостья.
Хозяйка со вздохомъ обратилась къ камердинеру:
— Ты можешь идти, иногенъ, и пока я не позвоню, никого сюда не принимать!…
— Слушаю-съ, почтительно склонивъ голову проговорилъ слуга, двинулся не-ршительнымъ шагомъ по направленію двери, и не доходя до нея обернулся, въ видимомъ намреніи сдлать какой-то вопросъ.
Аглая поняла:
— Никого! повторила она, торопливо махнувъ ему рукой и слегка красня… Ей показалось почему-то неудобнымъ чтобы предъ Софьею Ивановной произнесено было теперь имя Зяблина.
Он остались вдвоемъ.
— Eh bien, chre madame? начала первая хозяйка, прерывая наставшее молчаніе.
Софь Ивановн очевидно было трудно приступить къ разговору… Она медленно вытащила табатерку изъ-подъ своей шведской перчатки, и дрожащими пальцами ущипнула въ ней щепоть…
— Я пришла переговорить съ вами о моемъ племянник,— выговорила она внезапно съ ршимостью человка кидающащагося въ студеную воду, выпуская табакъ изъ этихъ пальцевъ и судорожно захлопывая крышку табатерки.
‘Ah, mon Dieu, c’est pour ce sot amour de Надежда едоровна, sans doute!’ тотчасъ же сообразила многодумная Аглая Константиновна. И принявъ игривый видъ:
— Она только что предъ вами ушла отъ меня, прошептала она, подмигивая и нагибаясь черезъ столъ къ Софь Ивановн.
— Кто, княжна? недоумло воскликнула та.
— Ma fille? не мене недоумло воскликнула и Аглая.
— Mais non, я говорю о Надежд едоровн, ma demoiselle de compagnie, вы ее знаете…
— Что же общаго между вашею компаніонкой и моимъ племянникомъ? недовольнымъ тономъ быстро проговорила госпожа Нереверзина.
— Vous ne savez pas? Она совсмъ съ ума сошла, cette pauvre Надежда едоровна… Сейчасъ пришла мн сказать qu’elle me quitte и идетъ въ монастырь, и когда я ее спросила, что заставляетъ ее faire cette btise, она мн отвчала что le prince Hamlet никогда ее не любилъ… Вы понимаете, c’etait monsieur Serge qui jouait le rle?..
— Княгиня, прервала ее Софья Ивановна,— все это похоже на дурную шутку, и если компаніонка ваша дйствительно говорила вамъ то что вы мн передаете, она въ самомъ дл сумашедшая… или ужь черезчуръ лукава, примолвила тетка Сергя, вспоминая разговоръ свой съ Ашанинымъ о его жертв.— Во всякомъ случа вы не сомнваетесь, надюсь, что племянникъ мой здсь ни причемъ…
— Ah, mon Dieu, je sais bien что тутъ ничего не можетъ быть закивала Аглая,— она его гораздо старше, et puis elle n’а pas le sou, la malheureuse.
Какъ ни хотлось Софь Ивановн приступить скоре къ ‘длу,’ она сочла нужнымъ возразить противъ этой послдней фразы.
— Я позволю себ замтить вамъ, княгиня, что соображеніе о деньгахъ не существуетъ для моего племянника, онъ въ нихъ, вопервыхъ, не нуждается, а во вторыхъ…
Она оборвала вдругъ, поглядла на княгиню, погрузила еще разъ пальцы въ табатерку, и еще разъ выпустивъ изъ нихъ табакъ:
— Я пришла вамъ сказать, быстро проговорила она — что онъ… что Сергй любитъ вашу дочь…
— Votre neveu? Il aime Lina, ma fille! съ ужасомъ пролепетала Аглая, отчаянно хлопая глазами.
— Да, и я имю честь просить у васъ руки ея для него, заключила Софья Ивановна торопливо и ршительно, какъ бы говоря себ: перчатка брошена, а теперь посмотримъ!…
Аглая Константиновна поражена была до того что долго не могла собраться съ мыслями. Она уперлась глазами въ лицо своей собесдницы съ такимъ выраженіемъ будто старалась допытаться въ немъ, не въ шутку ли было сказано то что дано ей было сейчасъ услышать… И вдругъ, къ немалому изумленію Софьи Ивановны, поднесла платокъ къ собственному лицу, и громко всхлипнула:
— Madame Pereverzine, тономъ глубокой обиды промолвила она,— j’ai t toujours si polie envers vous, что я вамъ сдлала pour que vons m’offensiez comme cela?
Софья Ивановна такъ и привскочила:
— Я оскорбляю васъ? Предложеніе мое вы принимаете за оскорбленіе!… Не потрудитесь ли вы объяснить мн что вы понимаете подъ этимъ, княгиня? добавила она спокойне, сдерживаясь на сколько позволялъ ей только ея пылкій характеръ, между тмъ какъ багровыя пятна, обычные признаки внутренняго волненія въ ней, выступали на ея лиц.
— Вы должны сами знать, madame Pereverzine, отвчала Аглая тмъ же плачущимъ голосомъ,— что дочь моя, une princesse Schastounof, которой я даю пятьсотъ тысячъ — deux millions de francs, перевела она сквозь слезы,— въ приданое, кром ея законной части въ имніи отца, что такая невста peut faire un parti plus beau чмъ выходить за monsieur Гундурова.
— Этотъ ‘monsieur Гундуровъ,’ обидчиво въ свою очередь воскликнула теперь его тетка,— ведетъ свой родъ отъ того же корня что и князья Шастуновы, и не уступаетъ слдовательно дочери вашей порожденію. Что же касается ея богатства, то я уже вамъ сказала что Сергй равнодушенъ къ деньгамъ, и поврьте что и онъ и я мы были бы счастливы еслибъ онъ могъ получить княжну Лину безо всякаго приданаго.
Княгиня иронически усмхнулась на это заявленіе и многозначительно затмъ повела головой:
— Permettez, chиre madame Pereverzine, замтить вамъ что ma fille u monsieur Гундуровъ совсмъ не одно и тоже. Elle est chre et lui est un simple (она хотла сказать простой, то есть не титулованный дворянинъ, несмотря на свой неизмнный французскій языкъ у нашей княгини прорывались иной разъ такіе невроятные руссизмы)… Et puis у него никакого position dans le monde… Потому что вы понимаете, chre madame, фыркнула она уже совсмъ высокомрно,— что я никогда не позволю чтобы дочь моя, la princesse Lina, сдлалась какою-нибудь Frau Professorin, comme on dit en Allemagne!…
‘Я всего этого ожидала, и потому сердиться было бы смшно, тмъ боле что ужь очень она забавна въ своей глупости,’ молвила себ между тмъ Софья Ивановна, глядя на окончательно расходившуюся Аглаю, и смиряя такимъ разсужденіемъ клокотавшее въ ней самой чувство негодованія противъ, этой агрессивной, оскорблявшей ее глупости…. И громко:
— Все это очень можетъ быть, Аглая Константиновна, выговорила она это имя и отчество съ такимъ оттнкомъ интонаціи что та ёрзнула на своемъ диван, словно уколотая вылзшею оттуда булавкой,— но мы съ вами дожили до того вка когда ршать судьбу дтей безъ ихъ спроса родителямъ уже не приходится… Уврены ли вы что княжна Елена Михайловна раздляетъ ваше презрительное мнніе о профессорскомъ званіи?
— О, съ этой стороны я совершенно спокойна, вскликнула раздувъ ноздри княгиня,— Lina se sent trop bien ne pour descendre une msalliance!…
Софья Ивановна помолчала… То что приходилось ей сказать сейчасъ должно было, она знала, отозваться для княжны Лины, которая такъ дорога была ей, цлымъ рядомъ мучительныхъ дней борьбы, оскорбленій, слезъ… Ея губы внезапно поблли и дрогнули.
— Вы, повидимому, княгиня, не совсмъ точно знакомы съ понятіями и желаніями вашей дочери, сказала она съ невеселою усмшкой:— я должна вамъ сказать что я съ дозволенія княжны Елены Михайловны прошу у васъ ея руки для племянника моего, Сергя Михайловича Гундурова.
Аглая и перепугалась и разгнвалась въ одно и тоже время:
— Mais c’est affreux что вы мн говорите!… Je n’aurais jamais cr cela de vous, madame Pereverzine! чуть не кричала она, вся красная…— Потому что я позволила моей дочери играть на сцен съ вашимъ племянникомъ il s’est imagin, и вы тоже, какъ я вижу, qu’il pouvait prtendre sa main… Вы воспользовались неопытностью, de l’inexprience et de la trop grande bont de ma pauvre enfant, всплакнула она еще разъ при этомъ,— чтобы выманить у нея какое-то согласіе…
— Княгиня, довольно! остановила ее Софья Ивановна, сама вся дрожа отъ сдержаннаго гнва,— вы забываете что вы у себя и что я ваша гостья… Оправдываться я предъ вами не стану,— вы бы не поняли меня, полагаю, проронила она съ вырвавшимся у нея помимо воли оттнкомъ презрнія,— а способна ли я ‘выманивать’ и пользоваться чьею-либо ‘неопытностью’ можетъ вамъ сказать beau-frre вашъ, князь Ларіонъ Васильевичъ, къ которому я и пойду сейчасъ переговорить окончательно объ этомъ дл, такъ какъ дальнйшій разговоръ съ вами, княгиня, былъ бы, я вижу, по меньшей мр безполезенъ, докончила тетка Гундурова, вставая съ мста, и поклонившись хозяйк направилась къ двери:
Та вдругъ струхнула… Тонъ Софьи Ивановны, переписка ея ‘avec feu l’Impratrice mre’, вчерашняя крайняя любезность съ нею графини Воротынцевой, и наконецъ перспектива ‘d’une scne affreuse avec Larion’ изъ-за нея,— все это разомъ нагрянуло въ многодумную голову нашей княгигини и поразило ее нкіимъ ужасомъ… Она кинулась за своею гостьей:
— Mais ma chre madame Pereverzine, pourquoi est ce que vous vous fchez? Я ничего обиднаго для васъ и вашего племянника не думала сказать… Je vous respecte beaucoup tous les deux, но у меня для Лины совсмъ другая партія en vue…
Софья Ивановна остановилась:
— Я это знала, сказала она,— и если, несмотря на это, я пришла говорить съ вами сегодня, то это потому что мн также извстно какъ смотритъ Елена Михайловна на эту ‘партію’ которую вы ‘имете для нея въ виду’.
Аглая Константиновна надулась вдругъ опять:
— Я вижу что ma fille vous dit tout etаmoirjen! вскликнула она съ упрекомъ и досадой.
— А вы съ ней говорили объ этомъ? спросила просто Софья Ивановна.
Княгиня наша опшила, и не найдя отвта захлопала растерянно глазами.
Госпожа Переверзина еще разъ поклонилась ей, и вышла изъ комнаты.
Княгиня тяжело и усиленно дыша опустилась снова на диванъ и, захвативъ съ близь стоявшаго столика въ одну руку веръ, а въ другую колокольчикъ, принялась одновременно и съ равною долей энергіи опахиваться и звонить:
— Спроси у Lucrce, приказала она вбжавшему камердинеру,— мои капли для нервовъ, и попроси сейчасъ сюда Евгенія Владиміровича!…

XIII.

Князь Ларіонъ только что вернулся со своей обычной утренней прогулки, когда Софья Ивановна вошла въ его кабинетъ.
Онъ увидалъ ее изъ глубины покоя и пошелъ ей учтиво на встрчу.
— Вы вроятно удивляетесь моему визиту? сказала она ему съ насилованною улыбкой.
— Очень радъ ему во всякомъ случа, съ холодною любезностью промолвилъ онъ, провожая ее къ креслу у своего письменнаго стола.
Софья Ивановна опустилась въ него… Онъ слъ насупротивъ.
Она была ‘на полномъ ходу’, какъ выражала она сама возбужденное состояніе своего духа въ ршительныя минуты жизни, и начала прямо:
— Я сейчасъ отъ Аглаи Константиновны
— Отъ умной женщины, протянулъ князь въ вид вводнаго предложенія, глядя на свои ногти.
— Умъ — Богъ съ нимъ! А вотъ побольше сердца можно было бы, дйствительно, кажется, ей пожелать, не могла не сказать на это Софья Ивановна.
Князь Ларіонъ чуть-чуть шевельнулъ плечьми, поднялъ на нее на мигъ свои словно какъ бы отяжелвшія вки, и снова сталъ глядть на свои пальцы.
— Я была у нея просить руки княжны Елены Михайловны для моего племянника, отчетливо выговорила вслдъ за тмъ его собесдница.
— А! пропустилъ онъ только на это сквозь зубы, не перемняя положенія,— но все тло его, показалось ей, дрогнуло за этимъ восклицаніемъ.— И она… началъ онъ вопросительно,— и не договорилъ.
— Отказала мн, досказала Софья Ивановна,— и при этомъ разгнвалась до слезъ, и до того что позволила себ упрекнуть меня будто бы я ‘воспользовалась неопытностью и добрымъ сердцемъ’ княжны чтобы ‘выманить’ у нея согласіе на это предложеніе… Я сказала ей на это что попрошу васъ, человка знающаго меня издавна, объяснить ей, способна ли я на что-нибудь подобное.
Князь откинулъ голову отъ спинки своего кресла и перегнулъ ее съ низкимъ поклономъ въ сторону Софьи Ивановны, какъ бы говоря: порученіе ваше будетъ въ точности исполнено.
И ни слова при этомъ… Онъ продолжалъ все также не глядть на нее…
Это показалось ей страннымъ:
— Я поэтому пришла переговорить съ вами, князь, чуть-чуть нетерпливо сказала она,— вдь вы все знаете!…
— Что именно? И онъ нахмурился.
— Все! Княжна мн говорила: вы общали ей ваше содйствіе, рзко вымолвила тетка Гундурова.
Онъ помолчалъ:
— Когда говорила она это вамъ, можно полюбопытствовать? спросилъ онъ затмъ.
— Вчера утромъ.
— Да, сказалъ князь,— но со вчерашняго утра могли возникнуть обстоятельства за которыми сама Hlne быть-можетъ… одумалась?..
— Я знаю на что вы намекаете, торопливо воскликнула Софья Ивановна:— то что было между ними въ театр?.. Сергй былъ виноватъ, и я такъ хорошо понимала что его безумство могло измнить все расположеніе къ нему княжны что вчера же ночью послала ей вотъ эту записку, примолвила госпожа Переверзина, шаря въ карман своей ‘robe feuille-morte’…— Вотъ она! Прочтите! Вы увидите что я прямо ставила ей этотъ вопросъ о ея намреніяхъ на да или нтъ,— и ея отвтъ. Мн принесли его въ четвертомъ часу утра, посл бала…. Они успли объясниться тамъ, все осталось попрежнему…
Князь Ларіонъ дрожавшею рукой взялъ протягиваемую ему записку, поднялся и отошелъ къ окну… ‘Да, да и да. Елена Шастунова’, начертанное крупнымъ почеркомъ Линою словно молніей ослпило ему глаза. Потухалъ послдній лучъ надежды,— онъ всю ночь напролетъ лелялъ себя ею,— это было полное ‘примиреніе между ними’… Безмолвно опустилъ онъ руки…
Онъ долго оставался такъ, недвижный и нмой, погруженный въ глубокое, мучительное размышленіе.
— Что же князь? спросила наконецъ Софья Ивановна.
— Иди, значитъ, и дйствуй! иронически проговорилъ онъ вдругъ, какъ будто пробужденный этимъ голосомъ и воззрясь на нее загорвшимися зрачками,— вы этого хотите?
— А вы не хотите? живо возразила она,— и лицо ея все покраснло опять.
Онъ не отвчая прошелся мимо оконъ, разсянно глядя на дальнія вершины дубовой рощи за ркой, облитыя горячимъ золотомъ лтняго солнца
— Она простила, она хочетъ, началъ онъ наконецъ, возвращаясь къ Софь Ивановн,— я бы не простилъ….
— Вы никогда, значитъ, молоды не были, вскликнула она,— или забыли… Вы забыли какъ чутко молодое сердце, какъ способно оно воспринимать самыя разнообразныя впечатлнія, и страдать, и мучиться ими….
— Молодое сердце не уметъ любить! почти злобно прервалъ ее князь Ларіонъ,— оно только ищетъ себя въ предмет любимомъ, ищетъ въ немъ только своего отраженія, и тупо, и жестоко-безжалостно угнетаетъ по капризу своихъ личныхъ ощущеній нравственную волю чужой души отдающейся ему…
— Вы правы, я не спорю, заволновалась Софья Ивановна,— и не то еще я говорила Сереж… Но молодыя души понимаютъ лучше другъ друга и снисходительне другъ къ другу чмъ мы съ вами къ нимъ.
— А чмъ платится за это снисхожденіе знаете ли вы? крикнулъ онъ,— я бы вамъ показалъ ее тамъ вчера, въ уборной… Она изнемогала… Я не спрашивалъ,— я знать не хочу, примолвилъ князь съ быстрымъ и презрительнымъ движеніемъ руки,— чмъ довелъ онъ ее до такого состоянія, но позвольте же мн думать посл этого что онъ не тотъ именно идеалъ… супруга — и новая злобно-ироническая усмшка пробжала по губамъ князя,— который можно было бы призывать въ мечтаніяхъ для такого существа какъ Hlne…— Сергй… начала было Софья Ивановна… Но онъ не далъ ей продолжать. Глаза его засверкали, голосъ зазвучалъ неудержимою страстностью:
— Понимаетъ ли онъ что такое Hlne, чувствуетъ ли, какъ слдуетъ это чувствовать, каждымъ фибромъ своего существа что она одно изъ тхъ избранныхъ созданій, предъ душевнымъ совершенствомъ которыхъ преклоняться, благоговть надо!… Заслуживаетъ ли онъ любовь такого созданія, способенъ ли заслужить ее?
Софья Ивановна разсердилась:
— Что же князь, если всего этого не понимаетъ и не заслуживаетъ мой племянникъ, то заслуживаетъ, какъ видно, этотъ флигель-адъютантъ выписанный вашею невсткой изъ Петербурга. Не онъ ли и по вашему тотъ ‘идеалъ супруга’ о которомъ вы мечтаете для Елены Михайловны?
Страстное возбужденіе князя Ларіона какъ бы сразу соскочило съ него отъ этихъ словъ:
— Я не Аглая Константиновна, вы знаете, сказалъ онъ, слегка поморщившись и поникая взглядомъ, и примолкнувъ на мигъ заговорилъ опять,
— Я всегда видлъ въ васъ умную женщину, Софья Ивановна, и потому дозволилъ себ говоритъ съ вами сейчасъ совершенно прямо и откровенно…. Я надялся что вы не разсердитесь, и поймете что руководитъ меня при этомъ….. Дло идетъ о всемъ будущемъ Hlne, моей племянницы. Вы знаете точно также какъ я на сколько въ этомъ отношеніи можно ожидать здраваго сужденія со стороны ея матери. Я поэтому стараюсь взвсить и обсудить все до этого касающееся такъ какъ сдлалъ бы это отецъ ея, покойный братъ мой, еслибъ онъ живъ былъ въ эту минуту.
— Я знала князя Михайлу, какимъ-то строгимъ тономъ сказала на это Софья Ивановна,— онъ поступилъ бы не такъ какъ вы,— онъ судилъ бы спокойне и безпристрастне.
Угадала ли она почему не ‘безпристрастенъ’ онъ князь сказать себ не могъ, но вся кровь прилила ему мгновенно въ голову. Онъ отвернулся и быстрыми шагами заходилъ снова по комнат.
Глаза Софьи Ивановны машинально слдили на нимъ…..
— Я прошу васъ не томить меня доле! вскликнула она наконецъ.— Какъ думаете вы поступить, князь?
— Какъ поступить? повторилъ онъ на ходу, и вернувшись къ своему креслу слъ, уперся локтями въ колни, и глянулъ ей прямо въ глаза:— какъ поступили бы вы? Ршайте!
Въ его голос было теперь что-то такое страдальчески-недоумвающее что Софья Ивановна почувствовала себя глубоко тронутою: она дйствительно начинала догадываться…
— Если вы требуете моего мннія, начала она тихимъ, ласковымъ голосомъ,— такъ вотъ оно. Я на вашемъ мст постаралась бы отршиться отъ всякихъ личныхъ впечатлній, забыть о всякихъ ‘взвшиваніяхъ’ и ‘обсужденіяхъ’… Вы говорите съ восторгомъ о вашей племянниц, о ея душевномъ совершенств, и вы тысячу разъ правы, и никто не въ состояніи боле меня сочувствовать вамъ въ этомъ отношеніи. Поврьте же ей, этой душ, поврьте тому высшему чутью которое говоритъ ей что чувство ея право, что тотъ кого она любила заслуживаетъ ея любовь! Эти ‘избранныя созданія’ — вы это прекрасно сказали — не ошибаются, они не въ состояніи любить дурное, божественный смыслъ говоритъ въ нихъ сильне, проницательне чмъ у обыкновенныхъ натуръ. Отдайтесь же не разсуждая ея инстинкту, поступите такъ какъ она желаетъ чтобы вы поступили!… И вы увидите, князь, примолвила какъ бы невольно Софья Ивановна, участливо остановившись на немъ взглядомъ,— вы увидите какъ у самихъ у васъ станетъ легко на душ!…
Все лицо его повело, онъ поспшно всталъ и отошелъ опять къ окну чтобъ она не замтила какъ покраснли его глаза отъ охватившаго его внезапно умиленія…..
— Аглая Константиновна, спросилъ онъ съ мста, осиливъ себя, своимъ обыкновеннымъ, ровнымъ голосомъ:— говорила вамъ объ этомъ Анисьев?
— Да, она мн говорила что иметъ въ виду ‘партію’ для княжны,— разумется его, я поняла.
— Само собою… Одного поля ягодки, пропустилъ онъ, презрительно усмхнувшись.
— Но Елена Михайловна прямо сказала мн что не пойдетъ за него.
Князь Ларіонъ поглядлъ на нее, и повелъ одобрительно головой:
— Онъ это, кажется, чувствуетъ самъ, и отказывается отъ своихъ плановъ… или по крайней мр откладываетъ ихъ на время. Я сейчасъ на прогулк узналъ что онъ къ двумъ часамъ заказалъ себ лошадей.
— Онъ узжаетъ! съ невольнымъ взрывомъ радости вскрикнула тетка Гундурова.
— Да… Но я или очень ошибаюсь, сказалъ раздумчиво князь,— или съ этимъ отъздомъ послднее слово его еще не сказано. Я эту породу людей знаю!…
— Но какъ старый дипломатъ, возразила она со слабою улыбкой,— знаете также, надюсь, какъ и вести съ ними борьбу?
Онъ повелъ губами:
— Отобьемся отъ одного, разв она не найдетъ другаго, по той же мрк скроеннаго!… Она въ конецъ измучаетъ ими Hlne!
— Но этого нельзя допустить… Вы должны вмшаться, у васъ же все авторитетъ есть… Но вы, кажется, вовсе говорить съ нею не умете, Ларіонъ Васильевичъ, съ какимъ-то отчаяніемъ промолвила Софья Ивановна.
— А вы умете? живо возразилъ онъ съ безсознательно-комическимъ оттнкомъ,— вдь надо быть господиномъ Зяблинымъ чтобы стать на уровень ея пониманія и находить соотвтствующія ему слова… И какой прокъ оттого что ей скажешь? Вдь у нея натура раба, натура той кабацкой расы изъ которой она вышла: — струситъ и смолчитъ, и тутъ же солжетъ и обманетъ…
Онъ прервалъ себя вдругъ, провелъ рукой по лицу,— и, къ нкоторому удивленію Софьи Ивановны, взялъ подойдя ея руку и поцловалъ ее:
— Я вамъ даю честное слово, сказалъ онъ,— что скажу все что только можетъ, по моимъ понятіямъ, содйствовать желаніямъ Hlne и вашимъ,— и даже постараюсь ‘сумть говорить’ такъ чтобы меня послушали. Не взыщите, если потерплю крушеніе… Во всякомъ случа, налаживаясь на шутливый тонъ и какъ бы обрывая примолвилъ онъ,— ваша маленькая сейчасъ проповдь безслдно не пройдетъ. Спасибо вамъ за нее!…
— Спасибо и вамъ за доброе общаніе, сказала Софья Ивановна,— я не сомнваюсь что вы его исполните. Но признаюсь вамъ, я боле надюсь на время и на самую Елену Михайловну чмъ на то что можетъ выйти изъ вашего разговора съ ея маменькой.
Онъ какъ бы сообразилъ что-то о чемъ не думалъ до сихъ поръ,— и наклонилъ утвердительно голову:
— Конечно… если только здоровье ея выдержитъ.
— Здоровье княжны?
— Да. У нея сердце нездорово… Я говорю въ буквальномъ, а не въ условномъ значеніи этого слова, пояснилъ онъ съ улыбкой, но въ этой улыбк было столько муки и за нее, и своей собственной, что у Софьи Ивановны дыханіе сперлось. ..
— Что это? вскликнулъ вдругъ князь Ларіонъ устремляя глаза на отворившуюся дверь кабинета:— Hlne и еще кто-то съ нею!
Это были дйствительно Лина и тяжело опиравшаяся на ея руку, блдная, въ дорожной шляп съ полуопущенною вуалью, Надежда едоровна.

XIV.

But who, alas, can love and then be wise?
Byron.

Князь Ларіонъ поспшно подошелъ къ племянниц.
— Что случилось? Ты плакала, тревожно спросилъ онъ, замтивъ сразу влажные еще отъ слезъ глаза ея.
— Надежда едоровна насъ покидаетъ, отвтила она,— она пришла съ вами проститься, дядя.
Онъ съ удивленіемъ перевелъ глаза на компаніонку…
— Да, князь, проститься, глухо повторила та, откидывая вуаль свою на шляпку, какъ бы для того чтобъ онъ могъ свободно разсмотрть ея ‘страданіемъ измятыя черты’.
— У васъ семейное несчастіе? было его первою мыслью.
— У меня нтъ семьи, нтъ близкихъ, я одна на земл, проговорила она пвучимъ голосомъ, поднося платокъ къ глазамъ.
— Но что же побуждаетъ васъ!…
— Не спрашивайте, князь, не спрашивайте! словно только и ждала этого вопроса, прервала его двица Травкина, простирая руки впередъ,— это мое личное, никому неизвстное горе… которое я унесу съ собою… въ пустыню, договорила она уже съ рыданіемъ.
Князь недоумло повелъ глазами кругомъ, на лиц Софьи Ивановны, изъ глубины своего кресла пристально слдившей за этою сценой, онъ прочелъ какую-то странную смсь жалости и недоврія…
— Она идетъ въ монастырь, отвтила съ своей стороны шепотомъ на взглядъ его Лина.
— Но неужели,— онъ сморщивъ лобъ внимательно поглядлъ на ‘страдалицу,’ — все это необходимо такъ скоро?… Вы кажется совсмъ собрались?
— Да, да, князь, сейчасъ!… Тутъ одна дама (она назвала ‘образованную окружную’) детъ въ городъ и беретъ меня съ собой Я тамъ найду лошадей въ Москву… Позвольте сказать вамъ прости… ‘ein ew’ges Lebewohl,’ невдомо къ чему примолвила она изъ Шиллера….
Князь Ларіонъ еще разъ пристально поглядлъ на нее:
— У меня правило уважать личную волю каждаго и недопытываться причинъ чужихъ поступковъ, какъ бы они мн собственно иной разъ и ни казались странными или не основательными. Вслдствіе того я въ настоящемъ случа могу вамъ только выразить искреннее сожалніе что намъ приходится разстаться.
Будто ушатомъ холодной воды окатилъ онъ ее, она ждала (какъ сейчасъ было у нея съ княжной) допрашиваній, ‘увщаній дружбы,’ возможности еще разъ порисоваться своимъ ‘неисходнымъ горемъ,’ — а тутъ такъ просто, холодно, ‘безжалостно!’…
— Конечно, князь, я понимаю, еще разъ забывая о необходимомъ ‘смиреніи,’ колко проговорила она,— сожалніе съ вашей стороны можетъ простираться лишь до той минуты когда вы найдете кого-нибудь вмсто меня читать вамъ газеты.
Уколъ пропалъ даромъ: князь Ларіонъ слегка усмхнулся и отвчалъ съ учтивымъ наклономъ головы:
— Замнить васъ въ этомъ отношеніи такъ трудно что я и искать не буду.
Лина между тмъ, замтивъ Софью Ивановну, побжала къ ея креслу. Он нжно поцловались.
— Мн такъ жаль ее, бдную, прошептала княжна,— она идетъ съ отчаянія въ монастырь, отъ любви къ человку который ее не любитъ.
— Къ Сергю Михайловичу Гундурову, не такъ ли? досадливо договорила Софья Ивановна.
— Да совсмъ нтъ! Кто это могъ вамъ сказать? И живой румянецъ зааллъ мгновенно на изумленномъ лиц княжны.
— Она уврила въ этомъ вашу матушку, или та не такъ поняла, но я отъ нея слышала.
— Отъ maman? Вся краска такъ же мгновенно сбжала теперь съ ея щекъ. Вы уже были у нея?… Не говорите! тутъ же спшно промолвила Лина,— я знаю… я вижу по вашимъ глазамъ какой данъ былъ вамъ отвтъ…. И вы для этого теперь у дяди?…
— Я говорила съ нимъ, предупреждая дальнйшіе вопросы, спшила въ свою очередь сообщить Софья Ивановна, крпко пожимая въ обихъ своихъ похолодвшую руку княжны и любовно глядя въ самую глубь ея отуманенныхъ васильковыхъ глазъ,— онъ за насъ, я имъ довольна… Но, милая, я не скрываю отъ васъ, я боюсь… все это если должно быть, то не скоро… А до того терпть сколько?…
Лина только головой качнула, но въ движеніи этомъ Софья Ивановна прочла непоколебимое ршеніе…
— А здоровье, милая? тревожно зазвучалъ ея голосъ.
Черная тнь какъ бы легла на мигъ на черты двушки…
Она подавила вздохъ, подняла глаза на окно, въ которое горячею синью отливало высокое небо, и прошептала улыбаясь:
— Богъ его дастъ если нужно…
— Лина, прощайте, я ухожу! послышался голосъ Надежды едоровны, подходившей къ нимъ съ почтительнымъ издали поклономъ Софь Ивановн.
— Сейчасъ, Надежда едоровна, я васъ провожу, отозвалась княжна. И наклоняясь къ Софь Ивановн проговорила ей на ухо:— мн еще хочется поговорить съ вами, пожалуста зайдите въ первую гостиную, я ее сейчасъ провожу и приду туда.
Проходя мимо дяди, вслдъ за Надеждой едоровной, она пріостановилась и подала ему руку:
— Merci, oncle, сказала она только, но князь Ларіонъ безсознательно прижмурилъ глаза, какъ бы не выдержавъ сіянія взгляда, сопровождавшаго эти два слова…
На лстниц ждала Надежду едоровну готовая къ отъзду ‘образованная окружная’ съ двумя сынишками своими изображавшими пажей во вчерашнемъ спектакл (она отвозила ихъ въ городъ, съ тмъ чтобы возвратиться самой къ представленію Льва Гурыча Синичкина). Завидвъ свою спутницу, сопровождаемую княжной, она сочла своимъ долгомъ завздыхать и закачать головой самымъ трогательнымъ образомъ, протягивая ей съ мста руки, какъ бы готовясь поглотить ее въ своихъ обширныхъ объятіяхъ. Но двица Травкина, какъ это часто случается, весьма склонная, какъ мы видли, къ утрировк своихъ собственныхъ чувствъ, особенно чутко замчала и ненавидла ее въ другихъ, а потому на жестикуляцію образованной дамы отвчала лишь короткимъ ‘демте!’ и первая спустилась съ лстницы.
Не успла дойти она однако до послдней ступеньки какъ неожиданное обстоятельство наладило ее вдругъ опять на тотъ романическій строй понятій который составлялъ какъ бы субстрактъ всего ея существа. Къ ней кинулась толпа женскихъ прислужницъ Сицкаго, между которыми, какъ заявила она заране княгин, раздлила она на прощанье всякое свое добро, и принялась со всякими возгласами и причитаніями благодарности подходить къ ней къ ручк… Въ воображеніи начитаной двицы тотчасъ же зарисовалась сцена прощанья Маріи Стюартъ со своими женщинами. Рябая ‘Lucrce’ стоявшая впереди всхъ, должна была натурально изображать собою врную Анну Кеннеди, и она съ новымъ водопадомъ слезъ упала шляпкой на ея двухбашенную грудь…
Но это было еще не все. Покончивъ съ Кеннеди и К® и расцловавшись окончательно съ княжной она выходила на крыльцо, у котораго въ ожиданіи ея сидла уже въ своей бричк ‘образованная’ окружная, какъ вдругъ между этою бричкой и ею какъ изъ земли выросъ стройный, чернокудрый, слишкомъ хорошо знакомый ей мужской обликъ…
Онъ стоялъ спиной къ ней и своимъ свжимъ, беззаботнымъ голосомъ громко спрашивалъ:
— Куда это вы собрались, Катерина Ивановна?
Окружная быстро нагнулась къ нему изъ экипажа и что-то зашептала… Онъ такъ-же быстро обернулся на дверь.
Надежда едоровна ухватилась за ея ручку чтобы не упасть… Они стояли въ двухъ шагахъ другъ отъ друга…
Онъ сдлалъ еще шагъ къ ней, заслоняя ее высокимъ стадомъ своимъ отъ любопытныхъ глазъ сидвшей въ бричк:
— Правда это? Вы хотите поступить въ мо… Онъ не договорилъ, голосъ его дрожалъ слегка.
О, какъ заскребло на сердц у нея въ эту минуту, какія жестокія слова запросились у нея на языкъ!.. Къ счастію, она на этотъ разъ вовремя вспомнила о ‘смиреніи’… Къ тому же за. ея спиной, тснясь, стояла цлая женская арава, норовившая какъ бы скоре вылиться вслдъ за нею на крыльцо… Она наклонила, предъ нимъ голову, какъ длаютъ это инокини съ тарелочками на церковь, и разбитымъ голосомъ проговорила:
— Простите, какъ и я вамъ прощаю!…
Онъ хотлъ сказать что-то, но она поспшнымъ движеніемъ, опустивъ со шляпки вуаль и нажавъ его рукой къ лицу, скользнула мимо него, и вскочила въ бричку. Арава горничныхъ повалила изъ дверей, чуть не сбивъ съ ногъ молодаго человка въ усердіи провожанія ‘милой барышни’… Экипажъ тронулъ…
Ашанинъ прищурившись довольно долго глядлъ ему вслдъ:
‘Эхъ, вретъ! разсмялся онъ вдругъ, какъ бы выводя мораль этой басни — искренняго тутъ ни фунта, а ‘хвантазія’ одна, какъ разказываетъ Акулинъ про своихъ Хохловъ…

XV.

Alles Edle ist von stiller Natur und scheint zu
schlafen bis es durch Widerspruch heramgefordert ist.
Gthe.

— Милая моя, хорошая, говорила Софья Ивановна Переверзина въ пустой гостиной, держа обнявъ княжну Лину, склонившуюся къ ней головой на плечо,— что же длать! Намъ съ нимъ придется ухать сегодня же, если Ларіонъ Васильевичъ не успетъ склонить ее.
— А гд онъ? тихо спросила Лина,— спитъ еще посл вчерашняго?
— Спитъ? Онъ всю ночь не спалъ, и посл этой ихъ жженки проходилъ по полямъ. Не успла я одться какъ онъ уже сидлъ у меня и погонялъ къ княгин… Ждетъ — умираетъ тамъ, должно-быть… Удивляюсь какъ не вздумалось ему придти сюда, узнать отъ меня скоре…
Въ послдней зал послышались приближавшіеся къ нимъ шаги.
— Вотъ онъ! вскликнула двушка.
Но это былъ не онъ, а иногенъ, камердинеръ Аглаи Константиновны.
— Я васъ повсюду ищу-съ, ваше сіятельство, обратился онъ со внушительнымъ видомъ къ княжн:— ихъ сіятельство княгиня проситъ васъ къ себ.
Лина поблднла чуть-чуть.
— Хорошо, скажи — я сейчасъ буду.
Слуга вышелъ.
Софья Ивановна потянула ее за об руки:
— Голубка моя, дай перекрещу тебя!…
Он пали въ объятія другъ другу… Въ это же время портьера надъ дверью второй гостиной слегка колыхнулась, и изъ-за нея выглянуло блдное лицо Гундурова.
— Ну вотъ и хорошо что пришли, обратилась къ нему Лина съ насилованною веселостью,— легче будетъ… Меня требуютъ къ допросу, Сергй Михайловичъ! И она протянула ему руку.
Онъ схватилъ ее и жадно прильнулъ къ ней губами.
— Довольно! тихо сказала она, вся заалвъ и высвобождая пальцы свои изъ его рукъ.
— Елена Михайловна, что же значатъ ваши слова?
— Тетя вамъ все разкажетъ…. А я пойду! промолвила она вставая.
— Если найдете время до завтрака, торопливо сказала ей Софья Ивановна,— приходите ко мн…..
Гундуровъ растерянно, сдлалъ за нею нсколько шаговъ… Дойдя до дверей залы она остановилась, обернулась къ нему и глядя на него глаза въ глаза, нжно и твердо проговорила серебрянымъ голосомъ своимъ и съ какою-то восторженною улыбкой на устахъ:
— Я вамъ врю, врьте и мн…..
У княгини была компанія: Зяблинъ, князекъ ея сынъ и Англичанинъ-гувернеръ его. Еще изъ ситцеваго кабинета услыхала Лина говоръ ихъ голосовъ… ‘Не сейчасъ, значитъ, начнется’, промелькнуло въ голов ея… Она ошибалась…..
Едва успла она войти въ будуаръ какъ на нее такъ и кинулся братишка ея. На странно уже опредлившихся для его лтъ чертахъ мальчика читалась настоящая злость,— ноздри его раздувались, глазенки неестественно расширились и сверкали….
— О, naughty, naughty Lina, восклицалъ онъ топая ногою,— I’ll n’t allow you to marry а rogue of teacher! You must n’t forget you are а princess. For shame! {О, дурная, дурная Лина, я не позволю теб выходить за дрянь учителишку, ты должна полнить что ты княжна! Стыдно теб!} Онъ очевидно повторялъ по своему нчто сейчасъ имъ слышанное….
Княжна съ измнившимся лицомъ взглянула на него, на мать….
Аглая Константиновна сидла въ подушкахъ своего дивана развязавъ, въ знакъ скорби душевной, ленты своего утренняго чепца, и терла глаза кружевнымъ платкомъ.
Англичанинъ, весь покраснвъ отъ досады, схватилъ воспитанника своего за локоть,
— Will you hold your tongue, bad fellow! {Замолчите ли вы, скверный мальчишка!} крикнулъ онъ на него.— Order him not to touch me, {Прикажи ему не трогать меня!} онъ хочетъ бить меня, мама, заревлъ мальчикъ отбиваясь и руками и ногами отъ желзной руки гувернера.
— Monsieur Knox, laissez le, je vous prie! залопотала маменька, махая ему съ мста словно развинченною рукой.
Но Англичанинъ не взирая на его визгъ и ляганья, потащилъ своего князька изъ комнаты.
— Ахъ, finissez, Basile, ne criez pas!… Я просто умру отъ всего этого сегодня! захныкала княгиня, покосившись на безмолвно стоявшую еще у дверей дочь, и какъ бы въ подтвержденіе такого ршенія скинула окончательно чепчикъ съ головы и схватила веръ со столика.
Зяблинъ, сидвшій противъ нея на низенькомъ кресл, взглянулъ на нее, потомъ на княжну, и испустилъ глубокій вздохъ.
Лина подошла къ матери,
— Bonjour, maman, проговорила она еще дрожащимъ отъ волненія голосомъ, склоняясь надъ ея рукой.
Та отдернула ее
— Asseyez vous! величественно промолвила она.
Княжна сла неподалеку отъ Зяблина.
‘Бригантъ’ еще разъ повелъ на нее своими воловьими глазами, откатилъ почему-то свое кресло нсколько назадъ, и еще разъ вздохнулъ.
— Mme vtre jeune frre, начала сразу княгиня нервно обмахиваясь своимъ веромъ,— и тотъ понимаетъ l’inconvenance вашего поведенія.
Лина холодно и вопросительно подняла глава на нее.
— Вы знаете о чемъ я говорю, фыркнула Аглая:— эта madame Pereverzine была у меня сейчасъ просить вашей руки pour monsieur son neveu, и сказала что это съ вашего согласія…. J’en ai t si saisie что до сихъ поръ не могу придти въ себя.
Княжна молчала.
— C’est donc vrai? Что же вы не отвчаете?
— Мы не одн, maman, такъ же холодно и не поворачивая головы промолвила она.
— a, c’est un ami, un vrai, указывая кивкомъ на Зяблина возразила на это умная маменька,— можете говорить при немъ, je ne lui cache rien.
Но самъ ‘бригантъ’ почувствовалъ какъ была глупа роль которую заставляла она его играть. Онъ поспшно всталъ, и проговорилъ съ достоинствомъ:
— Между матерью и дочерью третій всегда лишній, позвольте же мн удалиться!
Княгиня проводила его нсколько растеряннымъ взглядомъ и заерзала на своемъ диван:— въ присутствіи ‘vrai ami’, отъ котораго она повидимому ждала поддержки въ данныя трудныя минуты предстоявшаго ея объясненія съ дочерью, она чувствовала себя какъ бы боле въ удар чмъ наедин съ нею теперь.
Лина сама теперь начала это объясненіе:
— Вы меня спрашивали, maman, съ моего ли согласія Софья Ивановна Нереверзина просила у васъ моей руки для своего племянника? Да, maman, я сказала ей да, и прошу васъ съ своей стороны позволить мн выйти за него замужъ.
— Mais vous tes folle, complиtement folle! завизжала Аглая Константиновна не хуже сынка своего сейчасъ,— я этого не хочу, не хочу даже слышать! Si vous avez oubli ce que vous devez vtre nom, величественно возгласила она,— я этого не забываю, я, ваша мать, vtre mre qui vous а mis au monde, я знаю какая прилична для васъ партія… И когда вы сами знаете что тотъ кого я для васъ выбрала здсь, и ждетъ, vous m’arrivez avec ce galopin de professeur manqu!
Княжна слабо усмхнулась:
— Я бы вамъ могла сказать, maman, что ничего этого мн неизвстно, потому что вы мн до этой минуты еще ни одного слова не сказали про этого… господина. Но я не лгу никогда и скажу вамъ что дйствительно знаю что вы его выписали сватать меня… Но онъ мн не по сердцу и я не могу идти за него….
Княгиня въ первую минуту опшила и отъ силы аргумента, и отъ того крайне спокойнаго тона съ которымъ говорила дочь. Она захлопала своими круглыми глазами, глядя на нее не то гнвно, не то недоумло.
— Я вамъ ничего не говорила, попробовала она вдругъ иронизировать,— потому что не знала что у меня дочь — une rpublicaine. Я думала что вы… que vous avez les gots qui conviennent une demoiselle de vtre rang, и выбрала такого и жениха для васъ… Я вижу что ошиблась!.. Вамъ другое надобно, извините, mademoiselle la princesse, я этого не знала. Je vous offre ce jeune comte qui а tout pour lui… вы можетъ-быть не знаете что онъ un des plus brillants cavaliers et des plus en vue de Ptersbourg, u его дядя premier favori, и самъ онъ intime la Cour, карьера, bientt gnral, и непремнно долженъ быть министромъ un jour, какъ мн говорила la comtesse за mre Rome… Cette princesse Dodo qui est si mchante увряетъ что будто у него trois cent mille de dettes, но это неправда, elle ment, она это все изъ зависти, потому что сама она хочетъ rattraper для своей Женни, une fille vapore et qui n’а pas le sou… И вы, une princesse Schastounof, такому jeune homme distingu предпочитаете un petit monsieur de rien, sans position u которому, вы слышали, даже не позволили за границу хать, потому-что онъ, j’en suis sre, un sans-culotte, хотя madame sa tante и увряетъ qu’il descend du mme roi Rurik какъ и наша фамилія…
Лина терпливо, не моргнувъ бровью, выслушала всю невроятную рацею.
— Что же длать, тихо сказала она только, когда матъ кончила,— когда я его люблю, maman, а того нтъ?
Иронія не вывезла, Аглая принялась за драму:
— Вы любите! заголосила она уже рыдая,— противъ желанія матери, contre son gr! Вамъ все равно de me rendre malheureuse! У васъ, я вижу теперь, такой же характеръ какъ у вашего отца qui m’а rendu malheureuse pendant quinze ans de ma vie… Я его любила, j’avais cette btise d’tre amoureuse de lui когда выходила за него замужъ, et aprs, и даже всегда… Я его спасла de la misre, потому что все ихъ имніе продавалось съ аукціона, и я все выкупила на свое имя чтобъ онъ не могъ se ruiner во второй разъ… А онъ сейчасъ se aprs ntre mariage началъ съ этой lady Blackdale Londres… и она мн разъ dans le monde кинула даже апельсинною коркой въ лицо,— а онъ все-таки ее не оставилъ, а потомъ, когда она сама его кинула pour pouser son tnor, онъ нашелъ une actrice franaise qui avait de fausses dents, а потомъ была Венгерка, et puis la marquise Ruffo, une Italienne, et puis…
— Maman, ради Бога!.. воскликнула, пытаясь остановить ее, княжна.
Но та не слушала,— плотина была прорвана, вода уже неудержимо падала на колесо мельницы…
— А я сама была молода, frache et bien portante… et de l’imagination… J’avais besoin d’amour!.. A онъ со мною ужасы длалъ, il me ddaignait, онъ отъ меня запирался, не ночевалъ дома et d’autres horreurs comme cela… И это когда я ему принесла два милліона, huit millions, en assignats, de fortune… Bien des fois il m’a mis dans un tel dsespoir что я даже два раза писала письмо Sa Majest l’Empereur — j’en ai encore les brouillons,— pour me plaindre de son aversion pour sa femme lgitime, но мн тогда сказали что онъ могъ чрезъ это мсто свое потерять, и я par noblesse de coeur ихъ не послала… Вотъ что ваша бдная мать вытерпла pendant quinze ans de sa vie!.. Il m’est revenu quand il ne valait plus rien, больной грудью, puis,— и вы сами видли какъ я за нимъ ходила, le soignant точно какъ будто онъ всегда былъ хорошій мужъ…
Все это лилось безъ остановки, сопровождаемое слезами, возгласами, драматическою икотой, сморканіемъ, утираніемъ глазъ и стукомъ вера по косточк корсета, обнимавшаго дебелыя красы княгини… Лина закрыла ладонью глаза,— эти упреки, эти грубыя разоблаченія рзали ее по самому нжному, самому чувствительному мсту ея нравственнаго существа. Грязью закидывала циническая рука тотъ идеальный, изящный и скорбящій образъ отца который она такъ любовно, такъ свято хранила въ сердц своемъ,— и рука эта была ея матери… Это ей было невыносимо больно!..
А та продолжала стонать и причитывать:
— Я ему все простила, il s’est repenti, pauvre Michel, que le bon Dieu ait son me!.. Умирая онъ просилъ у меня прощенія comme un vrai pnitent… И при этомъ вы забыли, вы, sa fille bienaime,— потому что онъ, не знаю почему, il n’а jamais aim Basile, забыли что онъ говорилъ вамъ какъ вы не должны огорчать меня и… и… и должны ста-араться expier ses torts en-vers… envers… moi? договорила чувствительная вдова сквозь новое, истерическое рыданіе. Очень ужъ сильно завела она машину…
Лина невольнымъ движеніемъ поднялась съ мста:
— Богъ видитъ, со внезапною восторженностью выраженія во всемъ ея облик проговорила, она,— что не прошло дня съ тхъ поръ какъ его не стало чтобъ я не вспоминала этихъ словъ его и не старалась сообразовать съ ними мои поступки! Я прошу сказать васъ, maman, подавала ли я вамъ когда-нибудь поводъ къ огорченію?
— Parceque je ne vous ai jamais rien demand, оставляла васъ до сихъ поръ длать что вы хотли, заголосила Аглая Константиновна,— а теперь, quand il s’agit de vtre bonheur, вы позволяете себ отвергать того котораго выбрала ваша мать, vtre mre qui vous а mis au monde (фраза эта была особенно любима княгиней)… и даже вчера не танцовали съ нимъ мазурку (вдругъ вспомнила она), когда вы были къ этому обязаны уже изъ одной учтивости, comme fille de la maison…. Это вы называете исполнять волю de ce pauvre Michel, и не огорчать меня?
— Maman, сказала княжна, почти строго глядя ей въ глаза,— я не ребенокъ боле, я понимаю что могъ требовать мой отецъ, и чего онъ никогда не потребовалъ бы отъ меня. Онъ вровалъ какъ и я…. Онъ не потребовалъ бы отъ меня грха.ю… Если — голосъ ея задрожалъ — вы не захотите согласиться на выборъ моего сердца, въ которомъ единственно я могу найти счастіе, какъ я его понимаю, я склоню голову и покорюсь, и вы никогда не услышите отъ меня упрека, не увидите слезъ моихъ…. Но я, maman, я поступила бы противъ Христа и совсти еслибы ршилась обмануть человка, выходя за него замужъ безъ любви…. и даже съ отвращеніемъ. ..
Раскаталовская натура Аглаи — она почувствовала себя вдругъ глубоко оскорбленною словами дочери — вылилась тутъ же на полный просторъ:
— И склоняйтесь, и покоряйтесь, и плачьте, и убивайтесь, потому что я умру, а не соглашусь чтобы вы выходили за этого monsieur de rien du tout!…. И вы отъ меня ни гроша не получите если не пойдете за графа Анисьева, предваряю васъ…. Базилю больше достанется, cela sera un vrai prince lui!…
— Князь Ларіонъ Васильевичъ прислали сказать что желаютъ повидаться съ вашимъ сіятельствомъ, доложилъ у дверей иногенъ,— такъ будете ли одн спрашиваютъ.
Какъ ни возбуждена была наша княгиня, но имя ея деверя прозвучало для нея въ род Нептуновскаго Quos ego! расходившимся не въ мру волнамъ. Она заметалась на своемъ диван будто ища чего-то, потомъ вдругъ разомъ притихла и съежилась (искала она чепчикъ, который тутъ же и вздла себ на голову).
— Скажи что прошу, отвтила она слуг на свой уже обычный, пвучій ладъ, приведя себя такимъ образомъ во вншній и внутренній порядокъ.— Сейчасъ будутъ звонить ко второму завтраку, сказала она въ полоборота блдной и недвижной Лин,— я васъ прошу сойти et prsider ma place. Вы скажете всмъ что у меня голова болитъ, ‘и что я къ завтраку не буду.
Княжна поняла: ея мать боялась чтобы дядя не засталъ ее тутъ, не угадалъ по ея лицу выдержанной ею бури… Она поклонилась и вышла.

XVI.

Было ли то нервное возбужденіе, или сила воли возобладавшая надъ ея физическою слабостію, но Лина шла твердо, боле блдная чмъ обыкновенно, но съ тмъ же спокойно сосредоточеннымъ выраженіемъ лица, которое быть-можетъ боле всего остальнаго раздражало княгиню Аглаю Константиновну въ теченіи переданнаго нами сейчасъ разговора ея съ дочерью…. ‘Нести надо’, какъ бы машинально шептала внутри себя Лина слово Писанія, давно обычное ея мысли. ‘И бороться’, припоминала они тутъ же отвтъ Сергя на это слово въ одну изъ первыхъ ихъ бесдъ…. Да, бороться,— и она началась теперь, эта борьба…
Она направлялась въ комнату Софьи Ивановны Переверзиной, разчитывая что успетъ до минуты когда позвонятъ къ завтраку передать ей и Гундурову о результатахъ объясненія съ матерью,— откинула полуспущенный портьеръ надъ дверью отдлявшею первую гостиную отъ внутреннихъ комнатъ княгини…. и безсознательно остановилась…..
Прямо на встрчу ей шолъ графъ Анисьевъ, изящный, расчесанный и продушенный отборно-тонкими духами, со своими свисшими la grognard эполетами и приподнятыми крючкомъ усами, щеголевато скользя по паркету сапогами лоснившимися какъ зеркало на небольшихъ, съ высокимъ подъемомъ, ‘аристократическихъ’ ногахъ.
Онъ чуть-чуть прищурился, узналъ ее въ просвт двери, и скользнулъ уже какъ по льду — тмъ разбгомъ съ какимъ кидаются за стуломъ своей дамы иные усердные юноши на первыхъ порахъ своихъ дебютовъ въ свт — какъ бы съ тмъ чтобы не дать тяжелому штофному занавсу смять опускаясь легкія складки ея кисейнаго платья.
Она въ свою очередь поспшила инстинктивно опустить за собою этотъ занавсъ чтобы не имть за что благодарить его.
Они глянули въ лицо другъ другу Онъ низко поклонился. Она отвчала такимъ же учтивымъ и холоднымъ поклономъ, и хотла пройти мимо….. Онъ остановилъ ее вопросомъ:
— Pardon, mademoiselle, puis-je vous demander si madame la princesse vtre mre est visible? J’allais chez elle.
— Она ждетъ сейчасъ дядю, князя Ларіона, отвтила княжна по-русски,— и жалуется на головную боль. Она мн даже поручила просить за нее извиненія у всхъ за то что не сойдетъ къ завтраку.
Онъ тотчасъ же перешелъ на русскій языкъ:
— Надюсь однако что въ этомъ нездоровь нтъ ничего серіознаго?
— Я не думаю, и она, по всей вроятности, приметъ васъ съ удовольствіемъ посл завтрака.
Лина еще разъ поклонилась ему съ тмъ чтобъ уйти
Онъ еще разъ остановилъ ее.
— Княжна, заговорилъ онъ голосомъ почтительнымъ до робости,— дозволите ли вы мн воспользоваться неожиданнымъ случаемъ который даетъ мн въ эту минуту судьба чтобы попросить у васъ пять минутъ аудіенціи?
‘Боже мой, еще объясненіе съ нимъ’! подумала съ ужасомъ Лина.— Я право не знаю, графъ, что вамъ можетъ быть угодно отъ меня, пробормотала она смущенно и досадливо.
— Пять минутъ, не боле! сказалъ онъ, простирая къ ней руку умоляющимъ жестомъ,— и по истеченіи ихъ, я надюсь, добавилъ онъ какимъ-то нжно-меланхолическимъ тономъ,— что вы не будете глядть на меня такъ враждебно какъ теперь!….
— Враждебно? повторила она невольно, съ невольнымъ пожатіемъ плечъ,— я ни къ кому вражды не чувствую, а къ вамъ…
— Le mot est ambitieux, я знаю, живо возразилъ онъ и чуть-чуть вздохнулъ:— внушать вамъ вражду была бы своего рода честь, на которую я никоимъ образомъ не имю права… Я долженъ былъ сказать ‘не благосклонно’, и съ глубокою скорбью долженъ сознаться что вы имете поводы смотрть именно такъ на меня.
— Я васъ не понимаю! молвила Лина, дйствительно не понимая куда онъ велъ…..
— Еслибы вамъ угодно было приссть, княжна,— разговаривать стоя такъ неудобно,— я бы позволилъ себ вамъ это объяснить…..
Онъ съ тмъ же почтительнымъ выраженіемъ въ лиц и движеніяхъ указалъ ей на диванъ у стны, подл двери…..
Она опустилась на него, ршившись выслушать его терпливо, такъ какъ другаго ничего не оставалось ей длать.
Онъ слъ на стулъ, сбоку, живописно провелъ по лицу красивою блою рукой, съ крупнымъ сафиромъ en cabochon на мизинц, и началъ:
— Княгиня, матушка ваша, и моя мать, какъ вамъ это извстно, княжна, встртившись въ позапрошломъ году въ Рим, сошлись и очень подружились другъ съ другомъ… и какъ это часто случается съ матерями взрослыхъ дтей…. de deux sexes diffrents, прибавилъ онъ, позволяя себ слегка усмхнуться,— стали строить насчетъ ихъ будущности всякіе заманчивые планы…..
— О которыхъ мн ничего не говорили, и къ которымъ я никакъ не причастна, холодно и ршительно прервала его этими словами Лина.
Онъ вздохнулъ уже громче:
— Вамъ не надо было давать себ труда говорить мн это, княжна:— съ первой встрчи нашей въ Сицкомъ я въ глазахъ вашихъ прочелъ какъ эфемерны были эти планы и какъ (онъ искалъ и не находилъ слова по-русски) — la ralit des choses, сказалъ онъ наконецъ,— давала мало надеждъ на ихъ осуществленіе…. Я лично впрочемъ никогда и не давалъ имъ никакой цны!
Она взглянула на него полуудивленно, полунедоврчиво… Онъ какъ бы не замтилъ этого взгляда, и продолжалъ склонивъ голову на грудь, съ выраженіемъ красивой печали на чертахъ:
— Но я былъ бы истинно несчастливъ, еслибъ, узжая отсюда,— я узжаю сегодня же, княжна,— я долженъ былъ увезти убжденіе что съ именемъ моимъ соединяется для васъ понятіе о чемъ-то (онъ опять искалъ слова и не находилъ его) — que je vous fais l’effet d’un objet repoussant, досказалъ онъ, и заговорилъ затмъ уже сплошь по-французски, ршивъ мысленно что ‘отечественный языкъ est ralit’: — Я ни за что не хотлъ бы оставить въ васъ это впечатлніе, княжна,— и это дало мн смлость просить васъ выслушать меня…. Я не хотлъ бы чтобы вы могли хотя одну минуту думать что пріздъ мой сюда былъ послдствіемъ… уговора нашихъ матерей. Нтъ, княжна, я точно также какъ и вы ‘непричастенъ’ тому что предположено было другими безъ моего вдома…. Я только улыбался всегда сладкимъ мечтаніямъ моей бдной матери (aux doux rves de ma pauvre mre) въ тхъ ея письмахъ изъ Рима въ которыхъ съ такими восторгами говорила она мн о васъ….. Но эти письма, я сознаюсь вамъ въ этомъ, возбудили во мн горячее желаніе увидть васъ…. И я увидлъ, понялъ…. Это было прошлою зимой въ Москв, если угодно вамъ будетъ вспомнить…. Я унесъ изъ этого перваго знакомства съ вами впечатлніе, о которомъ не стану вамъ говорить, поспшилъ прибавить флигель-адъютантъ, и голосъ его весьма эффектно задрожалъ произнося эти слова,— но при которомъ уже трудно было мн отвчать отказомъ на любезное приглашеніе княгини, матушки вашей, пріхать сюда ко дню вашего рожденія….
Онъ передохнулъ тяжело, какъ бы подавленный избыткомъ нжныхъ чувствованій, и повелъ все такимъ же робкимъ взглядомъ на безмолвно-внимавшую ему княжну. Она сидла сложивъ руки, и глядла на него своими лазуревыми глазами съ невольнымъ, какъ могъ онъ замтить, любопытствомъ.
— Никакихъ предвзятыхъ намреній, никакихъ разчетовъ, заговорилъ онъ опять,— не везъ я съ собою сюда, княжна. Я халъ съ мыслью…. Я претендовалъ никакъ не боле какъ на то чмъ вы дарите каждаго изъ окружающихъ васъ…. малйшаго изъ тхъ, напримръ, кто вчера участвовалъ съ вами въ представленіи Гамлета…. Никакого дальнйшаго притязанія у меня не было въ мысли, точно также какъ въ убжденіи моемъ не было за мною ни какихъ исключительныхъ правъ на ваше вниманіе…. Къ несчастію моему,— голосъ его звучалъ теперь чуть уже не отчаяніемъ,— я долженъ былъ убдиться что съ первой же минуты моего появленія въ Сицкомъ вы составили себ самое невыгодное….. самое оскорбительное для меня, смю сказать, понятіе обо мн… Я вамъ представился, неправда ли, княжна,— онъ какъ бы сквозь слезы улыбнулся,— чмъ-то въ род того невдомаго и ненавистнаго жениха котораго жестокій братъ навязываетъ Лучіи ди Ламмермуръ — когда ея сердце занято совершенно другимъ человкомъ, вставилъ совершенно невиннымъ тономъ Анисьевъ,— и который такъ слпо и самодовольно улыбается на сцен въ своемъ бломъ атлас и кружевахъ?…
Она хотла отвтить какимъ-нибудь учтивымъ возраженіемъ — и не нашла: она именно видла въ немъ до сей минуты этого щеголя-жениха Лучіи ‘невдомаго и навязываемаго’ ей…..
Онъ горячо заговорилъ опять, сопровождая слова свои движеніями рукъ соотвтственнаго, благороднаго характера:
— Я это понялъ, княжна, и узжаю сегодня чтобы не оставить въ васъ и тни сомннія насчетъ неосновательности того, что въ вашей мысли соединялось тяжелаго и непріятнаго съ моею личностью….. узжаю чтобы вамъ опять было жить совершенно легко и свободно…. Я сейчасъ шелъ ко княгин проститься, сказалъ онъ, помолчавъ и многозначительно отчеканивая каждое свое слово, — позвольте просить васъ отвтить мн совершенно откровенно: полагаете ли вы что, сообщивъ ей все то что я сейчасъ имлъ честь передать вамъ, я могу этимъ послужить тому полному душевному успокоенію вашему которое въ настоящую минуту составляетъ предметъ самаго горячаго моего желанія?
Лина почувствовала себя тронутою этимъ ‘рыцарствомъ’.
— ‘Послужите ли — не знаю, отвчала она съ невеселою улыбкой,— но скажите во всякомъ случа, и примите мою искреннюю благодарность за доброе намреніе….. и за прямоту вашихъ словъ…. Но, графъ, промолвила она ласково,— зачмъ же посл этого узжать вамъ такъ скоро, если вамъ нуженъ отдыхъ и Сицкое кажется вамъ пригоднымъ для этого мстомъ?
Блестящій Петербуржецъ глянулъ на нее страстнымъ взглядомъ и тотчасъ затмъ опустилъ глаза.
— Нтъ, княжна, проговорилъ онъ сдавленнымъ голосомъ,— это было бы свыше силъ моихъ: уйти — можно, видть и молчать нельзя!
Лина заалла:
— На это я ничего сказать вамъ не могу, тихо промолвила она, и встала съ мста.
Онъ поспшно всталъ тоже, и съ глубокимъ поклономъ и тмъ же какъ бы разбитымъ отъ сдержаннаго чувства голосомъ сказалъ:
— Мн остается одно послднее слово, княжна: если приведетъ судьба встртиться намъ опять, смю просить васъ видть во мн человка для котораго ваше счастіе будетъ всегда дороже его собственнаго, и который ничего такъ не желаетъ какъ имть случай доказать это вамъ на дл!…
— Вы уже многое доказали сегодня, чего я не въ прав забыть! сказала въ мгновенномъ порыв благодарности Лина.
Онъ вздохнулъ уже теперь слышно, во всю грудь:
— Княжна, прошепталъ онъ,— я узжаю отсюда съ сокрушеннымъ сердцемъ, но уношу съ собою слова ваши какъ высшее утшеніе… и лучшую награду за все что я… Онъ не договорилъ, какъ бы уже безсильный побороть свое волненіе, низко наклонился еще разъ передъ нею, и быстрыми шагами вышелъ изъ гостиной по направленію лстницы… Онъ уходилъ довольный собою такъ какъ еще рдко случалось ему въ жизни…
— Неужели все это искренно? спрашивала себя въ свою очередь Лина,— и тихо закачала головой…

XVII

Сцена другаго рода шла въ это время въ будуар княгини Аглаи Константиновны между ею и ея деверемъ…. Князь Ларіонъ начиналъ терять терпніе:
— Вотъ уже битыхъ полчаса, говорилъ онъ,— какъ я вамъ объясняю что Hlne, что дочь ваша не безсловесное существо, не кукла, которую вы могли бы заставить садиться, пищать, ложиться или внчаться съ такою же куклой, какъ длаютъ это дти, по вашему произволу.
Аглая сидла вся багровая и злая донельзя. Какъ ни ршительно намренъ былъ князь Ларіонъ, по общанію своему Софь Ивановн, ‘постараться сумть’ въ разговор съ любезною невсткой говорить съ ней такъ чтобъ она ‘поняла’ и послушала,— но онъ былъ дйствительно не Зяблинъ: онъ не умлъ находить подходящихъ подъ ея пониманіе словъ, способныхъ произвести на нее впечатлніе и заставить ее уклониться отъ прямаго предмета ея хотнія, къ которому она, какъ рогатыя животныя, неслась неизмнно головой внизъ, не видя ничего по сторонамъ и топча подъ ногами съ безжалостною тупостью четвероногаго все что ни попадалось ей при этомъ на пути. Въ каждомъ его даже самомъ спокойномъ, самомъ миролюбивомъ слов она инстинктивно чуяла нерасположеніе его, его глубокое пренебреженіе къ ней, къ ея понятіямъ, къ ея ‘пород’ — и чувствовала себя глубоко оскорбленною имъ. Она его и боялась, и ненавидла въ одно и то же время во глубин своей, какъ выражался онъ, ‘рабской’ натуры, и цплялась тмъ упорне за ршеніе свое выдать дочь за графа Анисьева что (какъ далъ это понять ей однажды ‘бригантъ’) общественное положеніе этого предполагаемаго будущаго зятя ея должно было быть настолько же блестящимъ насколько и положеніе ея beau frre, и что это давало ей возможность не нуждаться въ немъ боле, уйти отъ его гнета, отъ того что, говоря о княз Ларіон графин Анисьевой въ Рим, она называла ‘l’insupportable tyrannie de son grand air’…
— Моя дочь упряма, отвчала она хныча на его слова,— et volontaire comme l’tait feu vtre frre Michel, qui m’а rendu malheureuse pendant quinze ans de ma vie!…
— Ну, это еще неизвстно, кто былъ несчастне, вы или мой братъ, такъ и вырвалось на это у князя Ларіона.
— Я, я, j’ai rendu Michel malheureux? возопила въ свою очередь Аглая, такъ и вспрыгнувъ на своихъ подушкахъ, — докажите это, докажите!…
— Ничего я доказывать не стану, сказалъ онъ сдерживаясь,— и готовъ даже признать что вы были несчастнйшею женщиной въ свт и заслуживаете поэтому всякой жалости и слезъ, участія, если вамъ угодно… Но, признавъ это въ ваше удовольствіе, я осмлюсь спросить васъ дале: то именно что вы были несчастны сами не должно ли оно внушать вамъ самое горячее желаніе уберечь отъ такого же несчастія дочь вашу?
Аглая не поняла, и захлопала глазами:
— Но о чемъ же я думаю какъ не о ея счастіи, Larion?
— По-вашему, счастіе для нея — этотъ флигель-адъютантъ, а но ней — это смерть и гибель, какъ не хотите вы это понять?
— Mais ce n’est qu’un caprice de sa part, Larion. Почему бы ей было не любить се charmant jeune homme qui а tout pour lui?
— ‘Tout’, презрительно сказалъ онъ,— кром того что нужно чтобы заговорило сердце такого созданія какъ Hlne… Впрочемъ, дйствительно, вамъ этого не понять! проговорилъ онъ сквозь зубы, поспшно вставая съ мста и принимаясь шагать по комнат, какъ длалъ онъ это всегда когда одолвало его волненіе.
— И какъ она можетъ предпочитать ему ce petit monsieur de rien, du tout, продолжала не слушая Аглая,— qui n’а aucune position pans le monde, и за котораго она теперь вздумала вдругъ выходить замужъ!… Разв можно позволить ей faire une msalliance comme cela, Larion?
Онъ быстро повернулъ на нее изъ противоположнаго конца комнаты съ какимъ-то внезапнымъ нервнымъ порывомъ:
— Ну да, ну да, отрывисто, черезъ силу пропускалъ онъ слово за словомъ на ходу,— предпочитаетъ, любитъ, обожаетъ!.. И что же мы съ вами противъ этого сдлать можемъ!… Что про-тивъ э-то-то сдлать можно? съ какою-то злобой отчеканивалъ онъ.— Никакого тутъ ‘msalliance’ нтъ, все это вздоръ и пустяки ваши,— онъ и по рожденію своему, и по воспитанію разв только въ вашихъ понятіяхъ не пара Hlne. Онъ молодъ, не жилъ,— вотъ единственное что можно разв сказать противъ него… Но будь онъ и не то что онъ есть, будь онъ негодяй, бездльникъ, отъявленный мерзавецъ, что же вы сдлаете, что сдлаете, повторялъ князь Ларіонъ неестественнымъ, крикливымъ голосомъ,— когда она его любитъ… любитъ… понимаете ли вы, лю-битъ!
— Elle ne doit pas l’aimer, Larion! упершись какъ волъ въ стну, возглашала на это Аглая.
— ‘Ne doit pas’! повторилъ онъ ея интонаціей, совершенно выходя изъ себя,— ну, подите, помшайте, упросите или заставьте ее не любить, не думать, не страдать по немъ!… Ну, какъ, какъ, хотлъ бы я посмотрть, взялись бы вы за это?… Я знаю, вы способны на многое… но что же изъ этого? Ну, вы ее убьете, въ гробъ положите, а все же она за вашего селадона-іезуита въ аксельбантахъ не выйдетъ, а умретъ, съ именемъ этого Гундурова на устахъ и въ сердц… Господи, какъ бы вдругъ осиливъ себя, заговорилъ онъ другимъ, почти спокойнымъ и насмшливымъ тономъ,— да неужели все это не дается понять собственному вашему разсудку?… Ну, вы бы хоть на себ когда-нибудь испытали, легко-ли сердце заставить отказаться отъ того что его влечетъ… Не велика сравнительно жертва, а попробуйте, напримръ, отказаться отъ удовольствія пить съ утра до вечера чай съ господиномъ Зяблинымъ вдвоемъ, какъ вы это длаете каждый день!…
Этого Аглая не ожидала, и не въ силахъ была вытерпть, слова деверя били ее по самому, чтобы не сказать единственному, чувствительному мсту ея толстокожаго существа: они задвали ея чувство къ ‘бриганту’,— а ‘бригантъ’ не на шутку состоялъ уже теперь на положеніи кумира въ сердечномъ храм нашей княгини. Князь Ларіонъ и не думалъ чтобы былъ такъ мтокъ нанесенный имъ ударъ… Она вся вдругъ облилась оцтомъ и желчью:
Я не позволяю вамъ говорить со мною такъ, князь Ларіонъ! Michel умеръ, и никто не иметъ права говорить мн des impertinences… Je suis veuve и я могу длать что хочу, pour-vu qu’il n’y ait rien de scabreux… Я еще не старая женщина, и, если захочу, je puis me remarier monsieur Ziabline et avoir d’autres enfants, и тогда дтямъ вашего брата достанется только половина моего состоянія. Но я этого не хочу, parceque je ne veux pas changer de nom… Monsieur Зяблинъ est un vrai ami, и это правда что онъ всегда пьетъ чай со мною, parce qu’il aime le чай comme moi, но между нами il n’y a pas du tout ce que vous croyez, и вы это нарочно говорите чтобъ обижать меня, потому что сами вы, я знаю, amoureux fou de vtre nice, и не хотите чтобъ она выходила замужъ…
Она не успла договорить… и вдругъ вскрикнула и съ ужасомъ на лиц откинулась въ спинку своего дивана…
Князь Ларіонъ стоялъ предъ нею, наклонившись до уровня ея глазъ, и, блдный какъ смерть, съ исковерканными отъ гнва чертами шиплъ сквозь стиснутые зубы обрывающимся, бшенымъ голосомъ:
— Какъ смете это вы говорить! Кто сказалъ вамъ?… Это не ваше… Кто вамъ сказалъ?…
Она перепугана была такъ какъ никогда еще въ жизни:
— Au nom du ciel, Larion, забормотала она вся растерянная,— не сердитесь!… Я ничего не хотла сказать вамъ… de dsobligeant. Я только такъ, Larion…
— Кто вамъ сказалъ… Говорите! съ безумнымъ гнвомъ повторилъ онъ.
— Mon Dieu, Larion, за что вы такъ сердитесь!… Vous aimez beaucoup Lina, это вс знаютъ… и если я даже сказала что вы немножко… il n’у а pas de mal… потому что уже мущины не могутъ, ils font toujours du sentiment… Это Ольга мн сказала, Larion, вдругъ такъ и выпустила она, сама не вдая какъ, подъ вліяніемъ неодолимаго страха который внушалъ онъ ей въ эту минуту.
— А! сказалъ онъ только выпрямляясь во весь ростъ,— эта двчонка!…
Онъ нсколько минутъ затмъ, тяжело дыша и не спуская съ нея своихъ, полныхъ отвращенія и какой-то безконечной тоски, глазъ, оставался безмолвнымъ, какъ бы соображая что-то… Аглая подъ тяжестью этого взгляда не знала со своей стороны куда двать глаза, и металась грузнымъ тломъ своимъ по мягкому дивану не находя себ на немъ мста.
— Посл того что вы сказали, молвилъ онъ наконецъ,— мн слдовало бы немедленно выхать изъ вашего дома и никогда боле въ жизни не видать васъ… Я этого не сдлаю, не могу сдлать, потому что я нуженъ Hlne, дочери брата моего, подчеркнулъ онъ:— безъ меня вы ее дйствительно въ гробъ вгоните. А этого я вамъ не дозволю пока живъ!… Но оставаясь здсь вы понимаете что я не желаю встрчаться съ вашею… наушницей, съ этою презрнною двчонкой… Вы попросите ее сегодня же выбраться отсюда,— а не то я самъ ей скажу!…
— Mon Dieu, Larion, залопотала отчаяннымъ голосомъ Аглая,— но какъ же это сдлать?… Vous savez что она сегодня вечеромъ должна играть на театр… ntre second spestacle… и у насъ гости…
— Чтобъ ея сегодня же здсь не было,— длайте какъ знаете, а не то я самъ объ этомъ постараюсь,— хуже будетъ… А Hlne, разъ она этого не желаетъ, за вашего Анисьева не выйдетъ,— знайте это разъ навсегда!
Онъ выговорилъ это медленно, отчетливо, спокойно, тмъ ршительнымъ тономъ который какъ бы и не предполагаетъ возможности возраженія — Агла и въ голову не пришло возражать,— и не глядя на нее обернулся, и вышелъ изъ комнаты.

XVIII.

Никогда еще такъ угрюмо не проходилъ завтракъ въ Сицкомъ какъ въ этотъ день. Отыгранный Гамлетъ словно унесъ съ собой и весь тотъ духъ оживленія и веселости которымъ дышало до сихъ поръ молодое общество нашихъ лицедевъ. Вс они какъ бы попріуныли, какъ бы поопустились. Слды вчерашней усталости читались на ихъ лицахъ, вмст съ ощущеніемъ какой-то пустоты и того необъяснимаго, но неизбжнаго безпокойства которое овладваетъ каждымъ изъ постороннихъ лицъ въ дом гд между хозяевами происходитъ что-то неладное, какъ бы ни скрыто оно было отъ чужихъ глазъ…. А этимъ чмъ-то неладнымъ такъ и пахло теперь въ Сицкомъ. Непонятный отъздъ Надежды едоровны, о конечной цли котораго стало тотчасъ же извстнымъ во всхъ углахъ дома, отсутствіе княгини за завтракомъ, тоскливое настроеніе княжны Лины и ея дяди, сквозившее сквозь ихъ обычную привтливость и спокойный видъ, пустыя наконецъ мста за столомъ (многія изъ прізжихъ дамъ еще обртались въ объятіяхъ сна, а московскіе жениремьеры, какъ оказывалось, ухали съ ранняго утра въ городъ, пировать къ Шнабельбергу, съ тмъ чтобы вернуться вечеромъ къ театру), все это вмст взятое претворялось въ нчто тяжелое, гнетущее, впечатлніе чего каждый чувствовалъ на себ, и чего никто какъ бы не имлъ силы стряхнуть и сбросить съ, себя….. Разговоръ не клеился, начинаемыя рчи тутъ же обрывались и смолкали…. Одинъ, неизмнно все тотъ же, ‘фанатикъ’, ничего никогда не видвшій и въ ум не державшій кром ‘театрика’ и участія своего въ немъ, жадно пожиралъ блюдо за блюдомъ, и мысленно улыбался чаемому успху своему въ роли Синичкина, да успвшій проспаться посл попойки Толя Карнауховъ усердно опохмлялся портвейномъ, тараторя въ интервалахъ съ полусоннымъ еще дипломатомъ, промаявшимся все утро со своимъ катарромъ желудка…
Софья Ивановна Переверзина и Гундуровъ не сходили къ завтраку. Ашанинъ, явившійся къ нему ране всхъ, въ надежд поймать пріятеля и переговорить съ нимъ (онъ упрекалъ себя за то что какъ бы позабылъ со вчерашняго вечера о его сердечныхъ интересахъ), сидлъ теперь между Духонинымъ и Факирскимъ, внимательно наблюдая за всмъ что происходило кругомъ него. Онъ съ особымъ прилежаніемъ слдилъ за игрой физіономій княжны Лины и блестящаго флигель-адъютанта и, ничего не зная разумется о происшедшемъ у нихъ объясненіи, замчалъ не съ малымъ удивленіемъ что между ними какъ бы вдругъ перемнились отношенія: она глядла на Анисьева почти ласково каждый разъ когда онъ обращалъ къ ней рчь (ихъ отдляла тридцатилтняя московская княжна, занимавшая почетное мсто одесную хозяйки, представительницей которой была теперь Лина), сама нсколько разъ первая заговаривала съ нимъ…. ‘Что же это значитъ?’ спрашивалъ себя Ашанинъ, съ невольною тревогой за Сергя, отсутствіе котораго здсь еще боле увеличивало его безпокойство…..
Уже вс сидли за столомъ когда въ комнату влетла Ольга Акулина, громко извиняясь….. Капитанъ Ранцевъ, сидвшій какъ на иголкахъ въ ожиданіи ея, распустилъ все лицо свое въ широкую улыбку, повернувъ его къ ней будто подсолнечникъ къ дневному свтилу…. Ашанинъ поспшно опустилъ глаза въ тарелку.
Проходя мимо князя Ларіона Ольга, по обыкновенію, почтительно присла предъ нимъ. Онъ отвтилъ ей такимъ холодно короткимъ поклономъ что у нея и у Ашанина одновременно захолонуло сердце… ‘Боже мой, неужели онъ какъ-нибудь узналъ!’ пробжала у обоихъ та же мысль, и оба они мгновенно покраснли до ушей.
Ранцевъ покраснлъ тоже отъ негодованія за даму своего сердца. Онъ повелъ злобнымъ взглядомъ по направленію князя, и перекинувъ его тотчасъ на барышню:
— Не прикажете ли, Ольга Елпидифоровна? промолвилъ онъ своимъ густымъ басомъ, двинувъ порожній подл него стулъ.
Предложеніе оказалось неудачнымъ: точно, показалось ей, хотлъ онъ заявить о своемъ покровительств ей посл этого обиднаго отвта князя Ларіона на ея учтивость, и ей пуще отъ того стало обидно.
— Не каждый день праздникъ! проговорила она высокомрно скользнувъ по немъ сердитымъ взглядомъ, и пройдя мимо опустилась на свободный стулъ по другой сторон графа Анисьева.
— Можно? спросила она его, сопровождая вопросъ соотвтствующимъ ‘глазенапомъ’.
— Помилуйте!.. вскинулся онъ, учтиво кланяясь и улыбаясь.
Бдный капитанъ такъ и захолодлъ отъ тоски и ревности….
— А гд же maman, Лина? громкимъ голосомъ произнесла барышня обращаясь къ княжн (у нея скребли кошки на душ, и тмъ боле старалась она скрыть это подъ своимъ самоувреннымъ тономъ).
— У нея голова болитъ, она не сойдетъ.
— Я такъ заспалась сегодня, посл бала, не успла зайти къ ней предъ завтракомъ…. А вы ршительно таки дете сегодня, или перемнили? полушепотомъ спросила своего сосда Ольга, развертывая салфетку.
— ду, въ два часа, сказалъ флигель-адъютантъ.
— Какъ вамъ писать, еслибъ это потребовалось? еще тише пропустила она.
— Потомъ! чуть слышно и торопливо отвтилъ онъ, приглашая ее взглядомъ къ молчанію.
Она замолчала, прищурившись оглянула столъ кругомъ, и обратясь къ сидвшему по другой ея сторон Шигареву:
— Что это насъ такъ мало сегодня? Куда вся вчерашняя компанія двалась?
— Кто у Сопикова, а кто у Храповицкаго, а кто въ Отъзжій полкъ, въ Удиральскую роту записался, отвчалъ шутъ.
— Ахъ, какъ это старо! уронила свысока барышня поморщившись,— вы бы что-нибудь новое выдумали!
— Нельзя, отвтилъ онъ, вытягивая неестественно-длинное лицо,— постъ насталъ, посл кутежа — кутья.
Она засмялась:
— Вотъ это правда, такія у всхъ лица сегодня будто за поминальнымъ обдомъ…. Надюсь что не такія они будутъ сегодня вечеромъ, на нашемъ торжеств съ вами, а?… Иванъ Ильичъ, крикнула она черезъ столъ Вальковскому,— будетъ у насъ утромъ репетиція?
— Непреложно сварганимъ! отпустилъ въ отвтъ тотъ, отваливая себ полную тарелку грибовъ.
У самаго уха барышни зашепталъ въ эту минуту таинственно докладывавшій голосъ:
— Ихъ сіятельство княгиня Аглая Константиновна приказали просить васъ, какъ изволите откушать, немедленно пожаловать къ нимъ.
Ольга невольно вздрогнула и отъ неожиданности, и отъ новой тревоги, та же мысль что о ея свиданіи съ Ашанинымъ могло быть кмъ-нибудь доведено до хозяевъ дома ходуномъ заходила теперь въ ея голов…. Но она никому не дала замтить своего смущенія, улыбнулась, сказала черезъ плечо слуг: ‘хорошо, сейчасъ буду’,— и повернувъ голову къ флигель адъютанту сказала ему шутливо:
— Княгиня ршительно безъ меня жить не можетъ,— сейчасъ прислала просить къ себ.
— Ахъ, въ такомъ случа, живо сказалъ тотъ,— позвольте мн просить васъ узнать отъ княгини когда дозволитъ она придти къ ней проститься.
— Непремнно, графъ, и приду съ отвтомъ…. Лина, pardon, я ухожу къ вашей maman, сказала она, подымаясь тутъ же.
Ашанинъ, едва кончился завтракъ, побжалъ на верхъ къ Софь Ивановн.

XIX.

— Милочка моя, княгинюшка, прелесть моя, вбгая въ будуаръ княгини, щебетала Ольга Елпидифоровна обычные ей ласкательные эпитеты по адресу своей покровительницы, стараясь придать голосу своему и наружности выраженіе полной беззаботности и веселости,— вы за мной посылали! Какъ вамъ не стыдно! Неужели вы думаете что я бы сама… Но я ужасно заспалась сегодня, не успла еще… Княгинюшка моя, голубушка!…
И она съ разбга кинулась обнимать и лобызать ее.
Цлованья эти приходились повидимому по вкусу Агла Константиновн: она только подставляла подъ свжія губы барышни то одну щеку, то другую, прищуривая при этомъ одинъ за другимъ круглые глаза свои и отвчая на каждый получаемый ею звонкій поцлуй не мене звонкимъ вздохомъ.
— Голубушка моя, княгинюшка, вскликнула Ольга,— вы ршительно нездоровы! У васъ голова болитъ,— да?… Вы такъ вздыхаете… Что съ вами?…
— Ты меня спроси какъ я еще на ногахъ держусь посл всего что я вынесла! забывая даже сказать это по-французски,— такъ глубоко сидло въ ней огорченіе,— отвтила на это княгиня.
— Боже мой, что же такое случилось?
— Lina et mon cher beau-frre ont dcid de me faire mourir de chagrin!… И Аглая разразилась слезами….
Послдовало объясненіе,— объясненіе подробное, безтолковое, нестерпимое, со вставкой въ него всякихъ аховъ, возгласовъ и постороннихъ подробностей, въ которомъ на одномъ и томъ же план стояли, какъ величины равномрныя, и ‘dsobissance’ Лины, которую ‘эта madame Pereverzine et son neveu qui est un sans-culotte ‘ совсмъ съ ума свели, и огромный счетъ въ douze mille francs за вчерашній день, и воспоминанія объ ‘infidlits’ князя Михайлы, и ‘trois cent mille de dettes’ (то-есть, trois cent mille roubles)’, приписываемые ‘au jeune comte par cette princesse Dodo qui est si mchante’, и ‘cette folle de Надежда едоровна’, влюбившаяся на старости лтъ въ Гундурова, и на мсто которой Аглая теперь не знаетъ кого взять, и наконецъ ‘Larion’, который наговорилъ ей такихъ ‘impertinences’ за то что она любитъ ‘prendre le th avec monsieur Зяблинъ’ какихъ она въ жизнь свою никогда еще не слыхала, и даже ‘il у avait un moment’ когда она ‘совсмъ думала что онъ прибьетъ ее’ —
Ольга слушала? старательно изображая на лиц своемъ вниманіе самаго сочувственнаго свойства, и говоря себ мысленно въ то же время что на мст князя Ларіона она дйствительно ‘поколотила бы эту несносную дуру’, отъ разказовъ и жалобъ которой у нея начинало уже нестерпимо ныть подъ ложечкой…. Но во всемъ этомъ было то хорошо что о ней и объ Ашанин не было рчи, что опасенія ея такимъ образомъ оказывались неосновательными….
Какъ же выразить изумленіе и ужасъ нашей барышни, когда въ заключеніе слезнаго повствованія Аглаи Константиновны о ея горестяхъ услыхала она слдующія слова:
— И онъ (то-есть князь Ларіонъ) прямо, en toutes lettres, объявилъ мн уходя что онъ не хочетъ чтобы Лина pouse le jeune comte, что онъ этого мн не позволитъ — понимаешь ты это? не позволитъ moi, sa mre, qui l’ai mise au monde!… и также то что ты должна ухать отсюда.
Ольга въ первую минуту не поврила ушамъ своимъ:
— Что вы сказали? Я…. ухать?…
— Да, сегодня же, il l’xige, ma chre! повторила утирая глаза княгиня.
‘Все знаютъ!’ громовымъ ударомъ отозвалось у барышни въ самой глубин ея существа
Но она не склонила головы подъ этимъ ударомъ, она надменно подняла ее напротивъ, и глядя на хозяйку во вс глаза:
— За что же наносится мн это оскорбленіе? твердо проговорила она,— чмъ я провинилась, можно узнать?
— Это онъ за то возненавидлъ тебя, ma chre, захныкала та ей въ отвтъ,— что ты говоришь про него что онъ amoureux fou de sa nice……
Ольга такъ и вскочила, всплескивая руками:
— Но кому же, кому же я когда-нибудь это говорила?… Вдь никому на свт кром васъ одной…. изъ моей преданности къ вамъ…. Кто же могъ сказать это ему?
Аглая захлопала глазами, какъ бы удивляясь такому вопросу:
— Я, Ольга, c’est moi qui le lui ai dit, онъ требовалъ непремнно чтобъ я сказала ему кто мн сказалъ про это, я и сказала….
— Вы! вы ршились!… Такъ вы забыли что я умоляла васъ не говорить…. что это можетъ повредить мн, отцу моему и вы клялись, божились на образа что никто не узнаетъ…. И вы теперь….
— Mon Dieu, Olga, comme tu es drle, перебила ее недовольнымъ тономъ Аглая Константиновна,— конечно je t’ai jur что я ему не скажу, но я теб говорю что онъ былъ такой злой что я думала un moment qu’il allait me battre, я ему и сказала.
Ольг стало вдругъ такъ гадко что потокъ упрековъ готовый сорваться съ ея языка мгновенно стихъ и замеръ на ея устахъ. Она пристально и враждебно взглянула еще разъ на эту тупую и безсердечную женщину, и засмялась язвительнымъ, недобрымъ смхомъ:
— Я, конечно, не останусь ни часу доле въ вашемъ дом, княгиня, но вы знаете что я должна была играть вечеромъ на театр, что изъ-за этого у васъ до сихъ поръ здсь гости, публика. Какъ же вы велите мн отвчать — вдь вс спрашивать станутъ,— почему этого спектакля не будетъ, и отчего я узжаю? Можетъ-быть, такъ и говорить всмъ прикажете что князь Ларіонъ Васильевичъ выгоняетъ меня отсюда потому что онъ влюбленъ въ свою племянницу, и употребляетъ вс средства чтобъ она не выходила замужъ, что я это замтила и предварила васъ объ этомъ изъ дружбы, а вы поспшили выдать меня ему, испугавшись что онъ васъ прибьетъ за то что вы любите пить чай съ господиномъ Зяблинымъ? Вдь изъ того что вы мн сказали такъ, кажется, выходитъ?…
Не одинъ ‘калабрскій бригантъ’ умлъ, какъ видно, говорить съ нашею княгиней: слова барышни доняли ее, что называется, до живья. Ей сразу представилось что изо всего этого можетъ выйти ‘une histoire affreuse’, сплетня, говоръ, скандалъ, который можетъ дойти ‘jusqu’ Ptersbourg’, что князь Ларіонъ, ‘qui n’est plus en faveur, mais qui а toujours une grande position dans le monde’, захочетъ тогда оправдаться и отомстить ей, и можетъ въ такомъ случа написать ‘une lettre confidentielle Sa Majestй l’Empereur’ про отношенія ея къ Зяблину,— словомъ ужасы неописанные!……
Она отчаянно замахала обими руками:
— Что ты, что ты, Ольга, mais tu es tout—fait folle!.. Ты, ты хочешь всмъ разсказывать! Разв ты не знаешь что dvoiler des secrets de famille — c’est un crime, Olga!
Злое чувство засверкало въ глазахъ барышни: ей любо было потшиться этимъ испугомъ который внушала она своей ‘предательниц’
— Это ваши тайны, а не мои, хихикнула она,— мн-то изъ-за чего ихъ хранить? Меня выгоняютъ отсюда, какъ же мн отвчать когда спросятъ меня за что? Солгать что ли на себя самую, поклепъ какой-нибудь взвести, сказать что я въ вашемъ дом неприличное что-нибудь сдлала, не это ли еще прикажете? дерзко промолвила она, совершенно успокоенная теперь насчетъ собственной тайны, и почерпая въ этомъ необыкновенную смлость:— ужь не пожертвовать ли вамъ, въ благодарность за поступокъ вашъ со мною, моею репутаціей de jeune personne comme il faut?
Аглая захныкала въ десятый разъ съ утра:
— Mais, mon Dieu, Olga, ты очень хорошо знаешь что это не я, а Larion, что я тебя, au contraire, всегда любила, потому что ты une fille d’esprit et aimable….. И я ему говорила что ты сегодня должна играть et qu’on ne peut pas te renvoyer aujourd’hui, но онъ ничего слышать не хочетъ!
— Очень вамъ благодарна за такое предательство, отвтила тмъ же язвительнымъ тономъ барышня,— и очень жалю что оно ни къ чему не повело, вы видите поэтому что мн ничего не остается какъ разсказывать все какъ есть.
— Mais c’est impossible, Olga, tout—fait impossible! вскрикнула Аглая Константиновна,— что будутъ говорить про меня….. и про всхъ…. et puis Larion мн бы этого никогда не простилъ….. Послушай, Ольга, вдругъ оснилась она блестящею мыслью,— я знаю что ты une pauvre fille, и что когда ты не будешь жить у меня ты много потеряешь….. pour la toilette et le reste что я теб давала. Но я тебя не оставлю я готова даже сейчасъ j’irai jusqu’ mille roubles ma chre! съ внезапнымъ азартомъ выговорила Аглая,— только найти средство d’viter le scandale?…
— Деньги! вскрикнула Ольга, вся задрожавъ отъ негодованія,— вы предлагаете мн деньги, ‘mille roubles!…’ Да скажите пожалуйста, княгиня, за кого же вы меня почитаете?… Я могла принимать отъ васъ все, когда я была у васъ въ дом своя, un enfant de la maison,— я себя по крайнй мр почитала такою. А вы меня предали и гоните теперь вонъ какъ собаченку какую-нибудь, и чтобъ я не говорила за что — вы мн сулите деньги….. Знаете, княгиня, это мн просто смшно,— и она дйствительно захохотала нервнымъ, пронзительнымъ смхомъ,— у меня черезъ мсяцъ у самой будетъ сорокъ тысячъ дохода, такъ вотъ мн что ваши ‘mille roubles’! Можете ихъ отдать кому угодно…. хоть тому самому съ кмъ вы пьете чай съ утра до вечера, ему, можетъ-быть, они нужны, а мн не надо!…
Аглая Константиновна была до того поражена этою нежданною выходкой что ничего даже сообразить не могла. Это было нчто совершенно невроятное для нея и по смыслу рчей, и по дерзости ихъ. ‘La fille de l’исправникъ!’ неслышно бормоталъ только языкъ ея…
А у нея, у этой ‘fille de l’исправникъ’ были козыри въ рук,— и она это понимала. Изгнаніе ея изъ Сицкаго ршало ея судьбу… Она могла колебаться, откладывать до этой минуты, теперь же все было кончено и ршено въ ея живой и сообразительной голов, планъ начертанъ, исполненіе въ ея вол… Она заговорила коротко, рзко, чуть не повелительно:
— Вы, княгиня Шастунова, насплетничали на бдную двушку, и теперь боитесь чтобъ она вамъ не надлала скандала… ‘mille roubles’ готовы дать чтобъ его не было… Извольте, скандала не будетъ… и рубли ваши въ карман у васъ останутся, презрительно примолвила Ольга.— И не для васъ я это длаю, прямо говорю, а для отца моего, на служб котораго это могло бы отозваться… Да и то!— И она высокомрно качнула головой.— Однимъ словомъ скандала не будетъ, потому что я не хочу. Но для этого вы должны сдлать то что я вамъ скажу.
Аглая Константиновна продолжала глядть на нее непомрно расширивъ зрачки, и ршительно не чувствуя себя въ состояніи понять какъ эта ‘двчонка’, состоявшая у нея на побгушкахъ, ‘une autre Надежда едоровна comme position’,— какими чудесами преобразилась она вдругъ въ эту дерзкую, ршительную, ‘командующую ей’ особу!.. И эти ‘сорокъ тысячъ дохода’ о которыхъ она говоритъ… откуда это, что?.. ‘Во сн это или на яву я слышу?’ проносилось въ голов Аглаи.
А въ то же время она чувствовала себя въ полной власти этой особы… Ей бы слдовало окрыситься, протестовать противъ этой ‘insolence’, смутно сказывалось въ ея сознаніи, слдовало ‘remettre cette donzelle sa place…’ А она, безпомощно ворочая зрачками и не отводя ихъ отъ барышни, могла только выговорить робко и покорно:
— Что же я должна сдлать, Ольга?…
— Скажитесь больной не на шутку, лягьте въ постель, ‘закомандовала’ тотчасъ та,— прикажите даже чтобы послали за докторомъ въ городъ,— онъ самъ въ постели второй мсяцъ и не будетъ,— все равно, вс будутъ знать… Вы скажете что вамъ очень хочется видть нашъ спектакль, но такъ какъ вы не можете на немъ быть, то вы просите отложить его на нсколько дней… Съ гостями вашими женироваться вамъ очень не для чего: изъ важныхъ ужь никого нтъ, нкоторые мущины только… вашъ молодой графъ узжаетъ сегодня утромъ, я знаю… Я съ своей стороны скажу что охрипла, и что мн нужно съ отцомъ въ городъ дня на два. А въ это время и остальные отсюда разъдутся… да и мн самой будетъ уже не до спектакля, многозначительно протянула Ольга,— такимъ образомъ никто ничего не будетъ знать, и мы разойдемся съ вами какъ порядочные люди.
— Mais, Olga, ma chre, жалобнымъ голосомъ пискнула вдругъ Аглая Константиновна,— мн очень скучно будетъ лежать въ постели, si je t’coute!.!.
— Вы предпочитаете ‘скандалъ’? коротко отрзала на это барышня.
Аглая испуганно заерзала на своемъ диван.
— C’est vrai что я сегодня въ самомъ дл совсмъ, совсмъ больна это всхъ этихъ сценъ, заговорила она какъ бы вспомнивъ вдругъ, и тутъ же взялась за платокъ — утирать чаемыя слезы,— le repos me fera du bien… Mais, Olga, ma chre, я не могу никого не принимать, мн нужно… Le jeune comte, par exemple, долженъ быть ко мн проститься.
— Да сказала Ольга,— онъ меня даже просилъ сказать вамъ, и ждетъ когда я приду съ отвтомъ… Этому я сама скажу что нужно… А если monsieur Зяблинъ будетъ приходить къ вамъ чай пить,— она взглянула на княгиню и свысока улыбнулась,— такъ это тмъ лучше: онъ выходя отсюда будетъ такъ усердно испускать вздохи что напугаетъ каждаго насчетъ вашего здоровья.
Аглая опустила глаза не то стыдливо, не то самодовольно. Страхъ ‘скандала’ нисколько не мшалъ тому сюсюкающему чувству нжнаго томленія которое неукоснительно испытывала сорокалтняя барыня при одной мысли о страсти къ ней ‘бриганта’…
— А теперь прощайте, княгиня, молвила вставая Ольга,— примите мою благодарность за вс ваши ко мн милости, прошедшія и настоящія, подчеркнула она съ короткимъ, ироническимъ смхомъ.— Лину поцлуйте, если я ее не увижу… ей теперь не до меня, я знаю!… А князю Ларіону Васильевичу посовтуйте поостыть немножко,— въ его годы юношескій жаръ никуда не годится…
— Olga, ma chre, воскликнула на эти слова какъ бы внезапно проснувшись Аглая Константиновна,— il doit t’tre arriv quelque chose de trs heureux что ты вдругъ стала говорить теперь avec tant d’assurance?
— Можетъ-быть…. Не увидите, такъ услышите! громко засмялась на это барышня, поклонилась и вышла.

XX.

Въ первой гостиной застала она графа Анисьева, онъ опустивъ голову и крутя усы въ раздумьи ходилъ, въ ожиданіи ея, по комнат.
— Княгиня одна, можете идти къ ней, графъ, сказала Ольга съ порога.
— Какой сеансъ у васъ былъ продолжительный! молвилъ онъ, подходя и улыбаясь.
— Да, отвтила она, улыбаясь тоже,— продолжительный… и ршительный, для меня по крайней мр.
— А что?
— Я узжаю отсюда.
— Узжаете!…
— Съ тмъ чтобы никогда сюда не возвращаться.
На лиц флигель-адъютанта изобразилось изумленіе и какое-то безпокойство.
— Что же это… ссора? проговорилъ онъ уже шепотомъ.
Ольга помолчала чуть-чуть, глянула ему въ лицо
— Я вамъ скажу, потому что это вамъ, я думаю, пригодиться можетъ, начала она озираясь затмъ,— моего отъзда требуетъ этотъ противный старикашка князь, дядя Лины… Онъ, надо вамъ сказать, препламенный… онъ и за мною одно время ухаживалъ… Только главная его страсть — княжна… вы можете вообразить, родная племянница!… И онъ теперь рветъ и мечетъ, и всякія средства употребляетъ чтобъ она ни за кого не вышла замужъ, ни за васъ, ни за этого Гундурова… Я это давно замтила, и когда княгиня начала мн говорить о васъ — еще далеко до вашего прізда сюда — я ее предварила объ этомъ, и что онъ наврное будетъ отсовтывать и возбуждать Лину противъ васъ. Все это, разумется, я говорила ей подъ величайшимъ секретомъ, и она клялась и божилась не выдавать меня… И вдругъ по своей непроходимой глупости и трусости,— вы, я думаю, сами поняли что это за женщина!— она возьми да и бухни все это прямо въ лицо князю, который сказалъ ей что-то насчетъ этого ея protg, Зяблина, лукаво подчеркнула барышня,— и тутъ же испугалась, и выдала меня руками и ногами… Онъ само собою разсвирплъ… И вотъ я какъ Агарь,— кажется ее Агарью звали, эту, которую прогнали, вы знаете, въ Священномъ Писаніи?— удаляюсь теперь въ пустыню…— И Ольга Елпидифоровна весело засмялась.— Да, вотъ еще: Гундуровъ этотъ чрезъ свою тетку просилъ сегодня руки княжны, но ему самымъ ршительнымъ образомъ отказали… Впрочемъ старуха вамъ это, наврное, все сама подробно разкажетъ… А я передаю вамъ главное для того чтобъ вы на всякій случай взяли къ свднію…
— Возьмемъ-съ, возьмемъ-съ… какъ бы про себя проговорилъ петербургскій воинъ, прослушавшій весь этотъ разказъ то сжимая, то разжимая брови, согласно съ тми соображеніями какія вызывалъ онъ въ его хитродумной мысли, — а теперь… началъ было онъ, подымая на барышню вопросительный и какъ бы вдругъ просвтлвшій взглядъ…
— А теперь, подхватила она налету,— вашъ адресъ въ Петербург?
— Моховая, домъ Слатвинскаго…
— Вы позволите мн, когда я буду въ Петербург, прислать вамъ сказать что я пріхала?
— Помилуйте, я буду счастливъ… Но разв выдумаете?…
Она взглянула еще разъ ему въ глаза своимъ долгимъ, возбудительнымъ взглядомъ:
— Я думаю поступить по вашему совту, медленно выговорила она.
Онъ въ первую минуту не вспомнилъ…
— Вчера, въ мазурк…
— Въ самомъ дл!…— Глаза его внезапно загорлись.— Что же, это прелестно, Ольга Елпидифоровна, умно…
— ‘Прелестно’ — не знаю… ‘умно — вроятно… когда другаго пути нтъ, проронила она, подавляя вздохъ.— Во всякомъ случа, за совтъ спасибо! И она ему протянула руку.
Онъ, какъ вчера, быстро и осторожно оглянулся, схватилъ обими своими эту полную, свжую, красивую руку, и приникъ къ ней выше кисти горячими и жадными губами…
— Совтникъ всегда къ вашимъ услугамъ, прошепталъ онъ,— можетъ ли разчитывать онъ и впередъ на подобныя награды?
— Какъ знать чего не знаешь! смясь отвтила Ольга довольно вульгарною фразой, отъ которой изящнаго флигель-адъютанта чуть-чуть покоробило опять.— А вотъ что, графъ, сказала она, отымая у него свою руку и кивая головой черезъ плечо на аппартаментъ княгини,— эта умная женщина ужасно боится чтобъ я не разсказала всмъ этихъ ея ‘secrets de famille’, такъ мы положили такъ что она скажется больною, ляжетъ даже въ постель, сегодняшній спектакль будетъ отмненъ, и я подъ этимъ предлогомъ уду домой безъ всякихъ лишнихъ разговоровъ… Вы поняли?
— Совершенно! многозначительно улыбнулся на это смтливый Петербуржецъ:— вернувшись отъ княгини я скажу всмъ что нахожу ее весьма серіозно занемогшею и что не дурно было бы послать за докторомъ…
— Ахъ, какой вы умный, право, прелесть! воскликнула барышня,— я только-что объ этомъ именно хотла просить васъ сейчасъ… Ну, прощайте, графъ, мы съ вами вроятно здсь бол не увидимся,— я ране васъ отсюда уду.
— Но въ Петербург? спросилъ онъ тихо, не отрываясь глазами отъ ея соблазнительнаго облика.
— Тамъ непремнно.
— Скоро?
— Осенью, къ открытію италіянской оперы, сказала она, какъ вещь поршенную.
— Надо бы вамъ пораньше… устроиться… Напишите когда соберетесь,— мы постараемся соорудить вамъ un petit coin de paradis terrestre…
Онъ наклонился было еще разъ къ ея рук, но она быстро откинула ее отъ него за спину, присла передъ нимъ большимъ, офиціальнымъ, институтскимъ реверансомъ,— и со словами: ‘хорошенькаго понемножку!’ выбжала, не оглядываясь на него, изъ гостиной.
Она спускалась съ лстницы, когда снизу раздался грубый голосъ ‘фанатика’.
— Что это вы тамъ балуетесь пусто, ждать васъ только приходится всегда! На репетиціи ужь вс!…
— Репетиція тю-тю! засмялась на это Ольга, дрыгнувъ чрезъ ступеньку.
— Что-б?!.
— И спектакль — фюить! свистнула она, прыгая чрезъ другую.
Вальковскій однимъ прыжкомъ очутился на ступени рядомъ съ барышней.
— Вы меня морочить, аль что! Говорите толкомъ! забормоталъ онъ шипящимъ голосомъ.
— Безъ шутокъ, княгиня заболла, въ постели, сойти не можетъ, спектакль отмняется.
— До коихъ поръ?
— А когда выздороветъ, должно-быть.
— Такъ она, можетъ, въ постелило и Богъ знаетъ сколько проваландаться вздумаетъ! рявкнулъ ‘фанатикъ’.
— А этого ужь я не знаю, равнодушно проговорила Ольга Елпидифоровна, сходя въ сни.
Онъ очутился опять рядомъ съ нею.
— Такъ вдь до того разъдутся вс… Безъ публики играть что ли будемъ!…
Она только плечами пожала, и вышла на крыльцо.
Онъ зврски глянулъ кругомъ себя, какъ бы ища предмета на которомъ могъ бы сорвать свою злость, и не найдя ничего, повидимому, швырнулъ на полъ фуражку которую держалъ въ рук, и бшено, съ какимъ-то дикимъ, волчьимъ рычаніемъ принялся топтать ее ногами…
— Бабы — куриный народъ! можно было только разслышать.
— Что тамъ такое? быстро обернулись на этотъ вой Духанинъ и Факирскій, стоявшіе на крыльц, любуясь только что въхавшею во дворъ лихою, подобранною стать ко стати тройкой гндыхъ въ золоченыхъ и звенящихъ бляхахъ по-ямщицки, запряженною въ щегольской съ иголочки небольшой тарантасъ, съ молодымъ русобородымъ кучеромъ въ грешневик набекрень, убранномъ павлиньими перьями, и черной плисовой безрукавк на красной шелковой рубах навыпускъ…
— А это Левъ Гурычь Синичкинъ собственною особой панихиду себ поетъ, отвтила на вопросъ расхохотавшись Ольга, между тмъ какъ Вальковскій, ни на кого не глядя, проносился мимо нихъ съ лихорадочно блуждавшими глазами, направляясь къ театральному флигелю…
Барышня передала двумъ пріятелямъ о болзни княгини, объ отмн спектакля.
— Я очень рада этому, что меня касается, промолвила она:— вообразите, выходя отъ княгини сейчасъ я попробовала сдлать руладу, и ни-ни, совсмъ голоса нтъ… Это Чижевскій вчера, посл мазурки, вздумалъ въ садъ всхъ повести, въ сырость,— нетрудно простудиться… Хорошо бы я пла сегодня вечеромъ!… Я хочу воспользоваться этимъ и къ себ въ городъ създить… Что, отецъ мой здсь?
— Нтъ, не видать, сказалъ Духонинъ,— вдь онъ графа провожать похалъ.
— И говорилъ мн что вернется сегодня къ завтраку, сказалъ въ свою очередь Факирскій,— задержали, видно…
— А это чьи лошади? спросила Ольга, прищурившись на гремвшую бубенцами своими и бляхами тройку на двор:— пріхалъ кто или узжаетъ?
— Это Ранцева тройка, отвтилъ студентъ, продолжая любоваться,— прелесть запряжка, не правда ли, Ольга Елпидифоровна?
— Капитана? протянула она,— куда же это онъ?
— Къ себ, въ Рай-Никольское.
— Для чего такъ?
— Не знаю. Посл завтрака разомъ собрался, и веллъ запрягать.
Барышня громко разсмялась опять.
— Это онъ съ досады на меня за то что я не хотла ссть подл него за столомъ. Уморительный!… А онъ мн именно теперь нуженъ, сказала она тутъ же серіознымъ тономъ.— Семенъ Петровичъ, будьте такъ добры, сходите за нимъ, и скажите ему чтобъ онъ сейчасъ же приходилъ въ садъ, я буду ждать его тамъ у фонтана.
— А если онъ спроситъ для чего, засмялся Факирскій,— какъ отвтить: для головомойки, или для поощренія?
Ольга засмялась тоже:
— Скажите только что раскаиваться не будетъ!

XXI.

Какъ будто чуетъ жизнь двойную,
И ей обвяна она.
Фетъ.

Хорошо было въ саду, подъ развсистымъ кленомъ, на той каменной скамь у фонтана на которой, глубоко задумавшись, сидла теперь наша барышня въ ожиданіи капитана… Капризными, перебгающими узорами ложились кругомъ нея свтъ и тни на красный песокъ дорожекъ, на густую зелень нескошенныхъ травъ, полуденные лучи, будто играя и радуясь, разбивались радужными брызгами въ пыли высоко бившаго предъ нею водомета. По горячей лазури неба бжали веселыя блыя облачка, съ опаловыми отливами краевъ… Природа ласкала, нжила, убаюкивала, словно звала она все живущее уйти въ безбрежную ширь божественной красы своей и покоя….
Ольга сидла охваченная неожиданно этою таинственною, обаяющею силой… Мысль какъ бы замерла въ ней. Она знала что ей надо было думать о чемъ-то очень для нея ршительномъ и важномъ,— и не могла… Нервы ея, крайне возбужденные чрезмрнымъ расходомъ энергіи только что потраченной ею, какъ бы распускались теперь въ ощущеніи какого-то страннаго самоотчужденія. Предъ нею бжали картины, воспоминанія едва пережитой ею дйствительности, и это была для нея теперь будто чья-то посторонняя дйствительность, чей-то давно прочтенный, не интересный для нея романъ. Сцена съ княгиней, минувшая ночь съ извданными ею впервые безумными ласками, погромъ надеждъ которыми долго жила она, новая, возникающая предъ нею будущность,— все это сливалось во что-то, чего значеніе было какъ бы чуждо и не нужно ей, и проносилось мимо нея какъ случайная пна струи уносимой теченіемъ… И ново, и жутко, и сладко было для нея это внезапное ощущеніе безучастія, оцпеннія личной жизни, и будто цлая вчность, казалось ей, уже успла пройти между этимъ и тмъ чмъ-то мимо-бгущимъ и ‘ненужнымъ’…
Заскрипвшіе по песку шаги пробудили ее на половину… Она медленно, неохотно повернула голову…
Капитанъ Ранцевъ робко приближался къ ней, облеченный въ свтлыя лтнія ткани и голубой галстукъ, и въ фуражк съ краснымъ военнымъ околышемъ надъ гладко причесанными висками.
Все разомъ вернулось въ голову Ольги… ‘Вотъ она опять, жизнь!..’ Она глубоко вздохнула и провела по лицу рукой.
Но помириться съ такимъ пробужденіемъ она въ первую минуту была не въ силахъ. Неблагосклоненъ былъ взглядъ которымъ взглянула она на своего пламеннаго обожателя.
— Вы опять въ этой фуражк! встртила она его этими словами,— сколько разъ говорила я вамъ что одно изъ двухъ, или военное, или штатское, а что при партикулярномъ плать носить эту штуку на голов — въ высшей степени mauvais genre!
— И не ношу никогда-съ, окромя въ вояжъ, если хать куда-нибудь, конфузливо и печально отвтилъ на это онъ, стоя предъ нею съ опущенными глазами.
— А вы хотите хать?… Да, я слышала….. И это изъ-за меня? насмшливымъ голосомъ спросила она помолчавъ.
Онъ помолчалъ тоже, и проговорилъ затмъ какъ бы со внезапною ршимостью:
— Такъ что жь, Ольга Елпидифоровна, ужь лучше совсмъ не видть чмъ такія муки терпть!
Она засмялась:
— Это потому что я сказала вамъ что не каждый день, праздникъ?
— Это-съ и прочее, одно къ одному…. Потому съ вами, Ольга Елпидифоровна, не знаешь никакъ когда милость когда гнвъ, и угодить вамъ чмъ можно…. То-есть, просто подойти какъ къ вамъ не знаешь, ей Богу…. А ужь что бы далъ, кажется, дрогнувшимъ голосомъ промолвилъ капитанъ,— чтобъ успокоить васъ, чтобы не гнвались вы и не рзали понапрасну! Каждое слово ваше для меня безцнно, малйшій то-есть капризъ вашъ былъ бы счастливъ исполнить, лишь бы настоящее съ вашей стороны поощреніе….
Ольга взглянула на него опять, и какъ будто въ первый разъ увидла глаза его, темные, глубокіе, съ мужественнымъ очеркомъ бровей и выраженіемъ почти дтскаго простодушія и доброты….
— Вы меня очень любите, Никаноръ Ильичъ? проговорила она съ медленною улыбкой.
Онъ весь вспыхнулъ:
— Отвчать даже на это безполезно, вскрикнулъ онъ,— потому сами, кажется, довольно должны это видть! Въ воду сейчасъ по первому вашему знаку кинусь, и за счастье почту!
— Это такъ и слдуетъ когда любишь, одобрила Ольга.— А помните ли что я сказала вчера вамъ въ мазурк?
— Это, то-есть, что я выучился ее въ Польш танцовать? спросилъ онъ наивно…
— Нтъ, а что я испытываю васъ, хочу знать наврное, насколько я могу разчитывать на вашу любовь?
— Какъ не помнить! И онъ вздохнулъ всею грудью.
Она еще разъ примолкла на минуту:
— Испытаніе кончено, выговорила она затмъ,— я вамъ врю. Берите!… И она протянула ему руку.
Онъ схватилъ ее, недоумло, испуганно глянулъ ей въ яйцо…
— Берите, повторила она слабо усмхаясь,— совсмъ!…
Онъ вскрикнулъ, зашатался, схватился за розовый кустъ, у котораго стоялъ, накололъ себ имъ пальцы, и упалъ на екамью подл Ольги, зарыдавъ рыданіемъ безмрнаго, невыносимаго счастія…
— Совсмъ? Это наврное, не перемните? могъ только произнести онъ, судорожно прижимая руку ея къ своимъ губамъ.
Ольга была тронута… И вдругъ все лицо ея запылало нежданною краской: ей вспомнились огненные глаза Ашанина, его жгучіе поцлуи…
— А вы держите крпко!… надо мною воля нужна! почти безсознательно вырвалось у нея… Но она тотчасъ же вернулась къ иному:— Слушайте, Никаноръ Ильичъ, поспшно заговорила она,— я не люблю ничего откладывать: свадьбу… Ахъ, я и забыла, въ этомъ мсяц ужь нельзя,— Петровскій постъ…
— Двадцать девятаго числа кончается… Чрезъ три недли ровно можно… Онъ глядлъ на нее между тмъ и говорилъ себ мысленно: ‘Господи, дай только чтобъ это не былъ сонъ!…’
— Я согласна, сказала Ольга,— и на свадьб никого, никакого парада, и прямо изъ церкви къ вамъ въ Рай-Никольское. У васъ вдь тамъ хорошо, вы говорили?
— Хоть сейчасъ вамъ въхать! Потому я, какъ по вашему общанію, все ожидалъ что вы прідете ко мн съ Елпидифоръ Павлычемъ на денекъ, на два, такъ у меня все заново отдлано, кабинетъ для васъ даже особый и фортепіянъ новый, прямо изъ Петербурга, даже никто еще пальцемъ не притрогивался…
— И садъ, не правда ли, большой, тнистый? спросила она со внезапнымъ возвратомъ задумчивости.
— На десяти десятинахъ, старющій, дубы въ два обхвата человческіе, еще съ прошлаго года выпланировалъ я его вновь и въ порядокъ привелъ, потому у покойнаго владльца въ полномъ запущеніи оставленъ былъ…
— И я буду уходить туда когда мн вздумается, и мн никто мшать не будетъ, промолвила какъ бы про себя Ольга,— я вотъ тутъ сидла сейчасъ совсмъ одна… и такъ хорошо было, точно уносило куда-то… Со мною это бывало иной разъ когда я пою… точно собою перестаешь быть… Только это опять еще другое чувство…
Капитанъ глядлъ на нее, безконечно любуясь ею, и откликаясь всею душой на произнесенныя ею слова. Онъ не подозрвалъ въ нихъ тайнаго смысла, онъ съ радостнымъ біеніемъ сердца говорилъ себ что она, она будетъ ходить по этому его старому саду въ Никольскомъ, куда, бывало, уязвленный или осмянный ею, узжалъ онъ отъ нея и тоже ‘переставалъ быть собою’, лежа въ трав по цлымъ часамъ, вздыхая, плача и мечтая о ней до одурнія…
Но инымъ опять втромъ тянуло уже въ подвижномъ воображеніи его возлюбленной:
— А на зиму въ Петербургъ? выговорила она коротко и ршительно.
— Въ Петербургъ? изумленно повторилъ онъ.
— Да, непремнно! Нечего намъ съ вами гнить въ провинціи, ничего не длая. Вы еще молодой человкъ, имете состояніе… Я хочу чтобы вы служили, придворнымъ сдлались…
— Я придворнымъ! даже перепугался капитанъ,— гд же мн, помилуйте!
— Ничего не ‘гд же мн’! передразнила она его,— будете какъ вс. Только слушайтесь меня всегда, во всемъ, я дурнаго вамъ не посовтую. Вдь у насъ теперь все общее должно быть, одни интересы… Какъ это говоритъ пословица: мужъ, жена — одна сатана! Она расхохоталась и какъ бы обняла его всего при этомъ мгновеннымъ взглядомъ, ласковымъ чуть не до нжности…
— Ольга Елпидифоровна… Ольга! вскрикнулъ онъ загораясь весь,— мы теперь перво-наперво женихъ и невста, такъ ужъ позвольте!…
Онъ потянулся къ ней.
Она отклонила голову на сторону и уперлась рукой въ его губы:
— Посл, посл, современемъ!… А теперь слушайте! Я ни часу больше не хочу оставаться здсь. Княгиня заболла, вы слышали, спектакль отложенъ… да и врядъ ли когда будетъ. Длать здсь нечего, надоло!… Я хочу сейчасъ домой. Отца нтъ,— да если онъ и прідетъ, я съ нимъ въ его скверномъ тарантас не поду. А у васъ лошади готовы… Это у васъ новая тройка? Вы все на срыхъ здили прежде!…
Онъ не усплъ отвтить. Она вскочила съ мста:
— Погодите меня здсь десять минутъ! Я сбгаю къ себ въ комнату взять свое главное необходимое,— за остальнымъ всмъ пришлю потомъ,— и вернусь сейчасъ. Вы повезете меня на своихъ гндыхъ въ городъ… Сами мы господа теперь, не уступимъ всякимъ князьямъ здшнимъ! вскликнула она во мгновенномъ порыв,— такъ что ли, mon capitaine?
— Ни единой цариц не уступить вамъ, красавица моя неописанная! отвтилъ онъ на это, пожирая ее страстными глазами.
Она вскинулась и побжала:
— ‘Прощай, прощай, прощай, и помни обо мн!’ зазвенла она на ходу громкимъ смхомъ, передразнивая похоронный голосъ которымъ Ранцевъ произносилъ эти слова въ т первые дни когда навязана ему была ею роль Тни въ Гамлет…
Она давно уже исчезла за дверями дома, а капитанъ все еще улыбался ей какою-то словно пьяною отъ блаженства улыбкой… Онъ всталъ со скамьи, поднялъ глаза къ небу, повелъ ими затмъ кругомъ себя, улыбнулся еще разъ, уже съ видомъ человка которому цлый міръ теперь обязанъ завидовать и поклоняться, и разставивъ свои длинныя пхотныя ноги въ форм буквы А, а руки стремительно опустивъ въ карманы брюкъ, внезапно заплъ фальшивымъ, но внушительнымъ басомъ:
Спаливъ бригантину султана,
Я въ мор врага утопилъ,
И къ милой съ турецкою раной
Какъ съ лучшимъ подаркомъ приплылъ.
Это былъ куплетъ изъ ‘Молодаго Грека’, не то чувствительнаго, не то бравурнаго романса, пользовавшагося большою популярностью въ сред тогдашней арміи, и принадлежавшаго, какъ видитъ читател, къ тому спеціальному репертуару повальной музыки, который, сохраняясь и понын, можетъ до преимуществу быть названъ офицерскимъ

XXII.

Quibuscumque viis…

— Ah, cher comte! заметалась вскрикивая Аглая Константиновна на своемъ диван, завидвъ входящаго Анисьева,— неужели вы въ самомъ дл пришли проститься?…
— Непремнно, княгиня…
Онъ слъ, поглядлъ на нее съ учтивою улыбкой и примсью къ ней извстной доли печали во взгляд, и промолвилъ:
— Я слышалъ что вы себя нехорошо чувствуете (разговоръ само собою шелъ теперь сплошь по-французски, и мы будемъ стараться передать его въ наиболе близкомъ къ оригиналу перевод).— Позвольте мн выразитъ вамъ глубокое соболзнованіе мое по этому поводу.
Она растерянно воззрилась на него, вспомнила что ей нужно было ‘expliquer’ что-то ему, не нашла что именно, и вмсто ‘explication’ откинулась въ свои подушки, и всхлипнула закрывая глаза себ платкомъ:
— Дорогой графъ (cher comte), я ужасно несчастна!
Онъ холодно поглядлъ на нее, не проговорилъ, къ нкоторому ея удивленію, ни единаго слова въ утшеніе ея, и какъ бы, напротивъ, не желая дать ей распространяться на тему ея ‘несчастья’, поспшилъ заговорить самъ:
— Я имлъ честь видть княжну, дочь вашу, и разговаривать съ нею, добавилъ онъ, напирая на это слово.
Тонъ рчи, выраженіе его лица словно хлестнули нашу княгиню. Она перекинулась изъ глубины дивана къ столу раздлявшему ихъ, и глядя на него какъ будто намревалась вскочить ему въ самые глаза:
— О чемъ же былъ разговоръ этотъ, графъ? спросила она встревоженно.
Онъ передалъ его подробно, отчетливо, кругло, въ однихъ почти и тхъ же выраженіяхъ, съ тни же благородными жестами и оттнками голоса.
Аглая не смла прерывать его, но всю-ее дергало и подмывало въ теченіе его разказа. Она этого никакъ не ожидала.
‘Рыцарство’ его, произведшее въ нкоторой мр впечатлніе на дочь, прошло для маменьки незамченнымъ. Она во всемъ этомъ видла предъ собою одинъ голый, ужасающій ее фактъ — отказъ его отъ руки Лины….
— Но, Боже мой, испуганно вздрогнула она когда онъ кончилъ,— для чего же сказали вы ей все это, дорогой графъ! Разв вы, въ самомъ дл, не хотите съ вашей стороны того о чемъ мы такъ дружно и горячо мечтали и хлопотали съ графиней, матушкой вашею, въ Рим?
— Не хочу? вскрикнулъ онъ въ отвту, самымъ эффектнымъ образомъ вскидывая при этомъ глаза къ потолку, -т-да я почелъ бы себя избраннымъ между избранными (lu entre les lus) если бы могъ надяться… Но для этого, къ несчастію, перебилъ онъ себя съ легкимъ оттнкомъ ироніи,— недостаточно моего желанія… ни даже вашего, княгиня… Я счелъ нужнымъ сказать княжн то что я сказалъ ей, потому что всякое иное мое слово внушило бы ей окончательно отвращеніе ко мн, оскорбивъ ее въ чувств которое другой, боле счастливый чмъ я, умлъ внушить ей… Узжая отсюда съ растерзаннымъ сердцемъ (голосъ его послушно задрожалъ на этомъ мст), я хотлъ по крайней мр увезти съ собою уваженіе княжны, вашей дочери….
Аглая захныкала:
— Я вижу, графъ, что вы все узнали….
— Я понялъ это съ первой минуты моего прізда въ Сицкое, сказалъ онъ, приподнявъ плечи.
— Нтъ, я, признаюсь вамъ, я ничего не знала объ этомъ, и не поврила бы этому никогда, еслибы госпожа Переверзина,— эта ужасная женщина! добавила Аглая, вздымая въ свою очередь глаза въ потолокъ,— не имла дерзости явиться ко мн сегодня просить руки Лины для этого своего племянника… И вы поврьте, графъ, все эхо она надлала!… Моя дочь, княжна Шастунова, не можетъ серіозно любить этого ничтожнаго господинчика (ce petit monsieur de rien), и желать сдлаться какою-нибудь Frau Professorin! Ее сбили съ толку дурные совты, и когда она придетъ въ себя, разсудитъ, ей: станетъ стыдно за свое увлеченіе и глупость (son entrainement et за btise): она пойметъ что ея мать (sa mre qui l’a mise au monde) не могла согласиться на ея вздоры… Я разумется отказала этой барын наотрзъ. Лин это теперь можетъ-быть непріятно, но поврьте, она очень скоро образумится, оцнитъ меня, и васъ оцнитъ, милый графъ, я вамъ ручаюсь…
Онъ глубоко вздохнулъ и недоврчиво закачалъ головой.
— Легко сказать, трудно ожидать на самомъ дл! Княжна полюбила…
— Она разлюбитъ, дорогой графъ, клянусь вамъ! перебила его Аглая слезнымъ голосомъ, и умоляющимъ жестомъ простерла къ нему руки.
— Не вижу почему, княгиня! сказалъ флигель-адъютантъ съ новымъ ироническимъ оттнкомъ,— особенно, примолвилъ онъ какъ бы про себя,— при тхъ условіяхъ въ которыхъ она находится здсь.
— Вы хотите сказать, пока эта змя и ея племянникъ тутъ?… Но я надюсь что они выберутся отсюда (qu’ils dguerpiront d’ici) сегодня же!..
— Разлука такъ же мало можетъ помшать княжн думать о нихъ…. о немъ, какъ не помшаетъ она мн скорбть о ней и о моихъ потерянныхъ надеждахъ, театрально вздохнувъ еще разъ возразилъ на это Анисьевъ.
— Не теряйте ихъ, милый графъ, не теряйте, ради Бога! Я приму вс мры чтобы прекратить между ними какого бы ни было рода сношенія! заявляла княгиня, грозно насупливая брови.
Но онъ словно задалъ себ задачей разбивать одну за другою иллюзіи чувствительной маменьки:
— Другими словами, княгиня, подвергнете дочь вашу надзору, контролю… шпіонству, наконецъ,— извините меня за выраженіе! Но этимъ вы лишь достигнете результатовъ совершенно противоположныхъ вашему желанію, вы оскорбите княжну и, сколько я могъ понять ея характеръ, укрпите только этимъ преслдованіемъ т чувства которыя влекутъ ее… къ этому молодому человку…
— Но какъ же быть, графъ! вскрикнула Аглая, багровя отъ досады,— я не желаю, я не хочу дозволить ей выходить за этого господина!.. Я ей это сказала, и сдержу мое слово… Вы, милый графъ, избранникъ мой для нея (l’homme de mon choix pour elle), и еслибъ она продолжала не желать выйти за васъ, она отъ меня ничего не получитъ…
Флигель-адъютантъ невозмутимо слушалъ, скрестивъ руки на груди и слегка моргая пристально направленными на нее глазами.
— Я столько же польщенъ сколько и тронутъ вашимъ милостивымъ расположеніемъ ко мн, княгиня, сказалъ онъ, наклоняя голову въ знакъ благодарности,— но смю продолжать думать что избранный вами путь не приведетъ къ желанной вами цли…. Въ какой мр права княжна, сдлавъ выборъ не соотвтствующій видамъ вашимъ, насколько, съ другой стороны, вы, ея мать, правы, отказывая утвердить согласіемъ вашимъ этотъ выборъ ея сердца,— объ этомъ я говорить не буду…. Въ этомъ случа я въ нкоторой мр сторона, примолвилъ онъ съ грустною улыбкой,— и потому не могъ бы здсь быть вроятно вполн безпристрастнымъ судьей. Я позволю себ поэтому указать вамъ только на положеніе вещей, каково оно есть въ настоящую минуту. Княжна желаетъ выйти замужъ — за господина Гундурова, вы не согласны на это. Чмъ боле будете вы употреблять усилій чтобы заставить ее отказаться отъ своего намренія, тмъ упорне, какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, будетъ она, по всей вроятности, укрпляться въ немъ…. Такъ можетъ продолжаться до безконечности….
— Я не уступлю! взвизгнула Аглая,— она будетъ вашею женой, или ничьею!…
Лицо Анисьева приняло выраженіе оскорбленнаго достоинства:
— Позвольте замтить вамъ, княгиня, промолвилъ онъ холодно и строго,— что несмотря на все то глубокое чувство которое внушаетъ мн княжна, я не согласился бы никогда получить ея руку путемъ насилія!
Княгиня перепуганно запрыгала въ своихъ подушкахъ:
— Боже мой, вы не понимаете меня, милый графъ!… Я говорю что она должна васъ полюбить, непремнно должна! И почему бы она не полюбила васъ? Вы соединяете въ себ все что должно нравиться порядочной двушк ( une jeune fille bien ne)!
Онъ скромно опустилъ глаза, и качнулъ головой.
— Я почелъ бы себя счастливымъ и тмъ, вздохнулъ онъ,— еслибы княжна могла убдиться въ моей безкорыстной и безпредльной преданности ей, могла бы увидть ближе какимъ пламеннымъ чувствомъ можетъ исполнить она сердце даже отверженнаго ею… Но для этого, примолвилъ онъ опять какъ бы про себя,— нужны были бы другія обстоятельства, другая обстановка… Онъ пріостановился вдругъ, какъ бы не желая договаривать.
Аглая недоумло захлопала глазами.
— Что хотите вы сказать, графъ?
— Здсь, отвтилъ онъ будто нехотя,— въ той рамк жизни которая окружаетъ княжну, мысли ея трудно оторвать отъ предметовъ занимающихъ ее теперь, и мысль эта должна роковымъ образомъ (fatalement) обращаться все въ томъ же неизбжномъ кругу…
Онъ взглянулъ на свою собесдницу, и какъ бы вдругъ вспомнивъ что никакой превыспренности рчи она одолть не въ состояніи, заключилъ просто:
— Пока вы въ Сицкомъ, княгиня, вамъ нечего надяться на перемну въ чувствахъ и намреніяхъ княжны.
Она сразу поняла, завздыхала и таинственно замигала ему своими круглыми глазами:
— Поврьте, милый графъ, я бы завтра же въ Петербургъ перехала, еслибы не любезный мой деверь, который объ этомъ слышать не хочетъ…— Она оглянулась невольнымъ движеніемъ и примолвила шепотомъ: — я должна вамъ сказать что онъ же главнымъ образомъ и поддерживаетъ Лину въ ея упрямств.
Анисьевъ чуть-чуть повелъ углами губъ, какъ бы желая выразить что онъ объ этомъ знаетъ, и медленно проговорилъ въ отвтъ:
— Могутъ случиться обстоятельства которыя заставятъ князя перемнить образъ его мыслей.
Аглая вопросительно уставилась на него.
— Какія же это обстоятельства, графъ? Ларіонъ ненавидитъ Петербургъ и согласился бы жить тамъ только по нужд, если бы поступилъ опять на службу… Но онъ ужасно гордъ и ни за что не станетъ просить объ этомъ!
— Можетъ сдлаться и безъ его просьбы, словно уронилъ флигель-адъютантъ, пуская въ ходъ свою многозначительную улыбку.
Фарфоръ, хрусталь и серебро стоявшаго еще на стол чайнаго сервиза внезапно затряслись и зазвенли отъ напора дебелыхъ прелестей княгини, нажавшейся всмъ тломъ на подносъ, въ избытк охватившаго ее волненія. Она вся съхала съ дивана, и протягивая черезъ столъ руку къ своему собесднику, залопотала прерывающимся отъ радости и нетерпнія голосомъ.
— Ради Бога, дорогой графъ, не томите меня,— вы врно знаете что-нибудь! Его хотятъ опять пригласить на службу, да?…
Улыбка мгновенно сбжала съ его губъ, лицо приняло обычное ему, холодное, сдержанное выраженіе.
— Я ровно ничего не знаю, княгиня, сказалъ онъ офиціальнымъ тономъ:— я выразилъ одно мое, лично мн принадлежащее предположеніе, основывающееся единственно на блестящей репутаціи князя, деверя вашего, какъ государственнаго человка, которую оставилъ онъ по себ въ Петербург… и о которой не было бы ничего удивительнаго еслибы вдругъ вспомнили въ высшихъ сферахъ сегодня или завтра… Я осмлюсь покорнйше просить васъ ничего дале этого простаго соображенія не искать въ моихъ словахъ.
Она закачала недоврчиво головой.
— О нтъ, милый графъ, я уврена что вы знаете что-нибудь боле положительное,— вы такъ хорошо поставлены при двор (vous tes si bien en cour)!
— Повторяю вамъ, княгиня, что я ничего не знаю, досадливо, почти рзко отвчалъ онъ на это,— и мн приходится очень сожалть что вамъ угодно непремнно давать словамъ моимъ произвольное… и позвольте мн прибавить — непріятное для меня толкованіе.
Но Аглая уже неслась головой внизъ и никакихъ отговорокъ принимать не хотла.
— Я вижу, милый графъ, что вы не хотите мн сказать, потому что я женщина, и вы боитесь моего язычка. Но вы меня еще не знаете, я умю молчать какъ могила, когда нужно, и вотъ вамъ самое лучшее, кажется, доказательство: то о чемъ мы сговорились съ графиней, матушкой вашею, въ Рим, я съумла сохранить въ тайн цлые полтора года и не сказала ни Лин, ни Ларіону, и онъ даже теперь узналъ объ этомъ не чрезъ меня, а чрезъ пріятеля своего, графа, которому писалъ вашъ дядя.
Анисьевъ пристально глядлъ на нее все время… Осторожность его сдалась на убдительность этого аргумента:
— И все-таки я ничего не скажу вамъ, княгиня! засмялся онъ… По принципу, по принципу! добавилъ онъ такъ же весело,— я никогда ничего не говорю ненужнаго. А это пока не нужно! Вамъ будетъ достаточно пока знать что ‘перемна жизни’, какъ говорятъ гадальщицы (онъ сказалъ это, смясь, по-русски) — вещь для васъ возможная въ боле или мене непродолжительномъ времени… Но знать это должны вы только про себя, молвилъ онъ, принимая опять видъ озабоченный и строгій,— еслибы князь Ларіонъ провдалъ какъ-нибудь что вамъ что-либо извстно, онъ бы тотчасъ же заподозрилъ насъ съ вами въ заговор, принялъ бы пожалуй съ своей стороны какое-нибудь неожиданное ршеніе….. а это могло бы скомпрометтировать и не меня одного! досказалъ флигель-адъютантъ, сопровождая эти слова такимъ мрачнозначительнымъ взглядомъ что Аглая Константиновна отъ испуга прижалась къ сиднью своему, какъ будто намревалась продавить его до самаго дна.
Она уже не смла ничего дальше спрашивать, и глухо повторила только:
— Я могила для секретовъ, графъ, могила, могила…..
Онъ учтиво наклонилъ голову и продолжалъ опять:
— Смю думать что, въ виду того что можетъ случиться, вамъ можно было бы, княгиня, принять по отношенію ко княжн, дочери вашей, образъ дйствій выжидательный, такъ-сказать, и примирительный, другими словами, какъ бы забыть о ея….. забыть о причинахъ вашего недовольства ею, не напоминать ей о нихъ, и не вызывать ее такимъ образомъ на новыя… пренія съ вами. Княжна слишкомъ благовоспитана чтобы предпринять что-либо серіозное противъ вашей воли, и вамъ поэтому особенно безпокоиться ничего… Еслибы однако, поспшилъ онъ прибавить чуть-чуть сморщивъ брови,— вы замтили какіе-нибудь угрожающіе симптомы (quelques symptomes alarmants), то вы всегда найдете хорошій совтъ у моей матушки… Вдь вы, надюсь, будете продолжать переписываться съ нею?
— О, непремнно!.. А что лучше было бы, милый графъ,— это, разъ она уже въ Петербург, еслибъ она могла сама пріхать теперь сюда?
— Я объ этомъ думалъ одну минуту, возразилъ онъ раздумчиво,— но нахожу это положительно непрактичнымъ. Матушка, кажется, никогда не сходилась съ княземъ, деверемъ вашимъ, и пріздъ ея сюда тотчасъ же возбудилъ бы его подозрнія. А этого надо положительно избгать… Нтъ, княгиня, будемъ ждать лучшаго отъ времени и перемны мста… Быть-можетъ и ждать долго не придется! примолвилъ онъ со мгновенно блеснувшимъ взглядомъ.— А затмъ позвольте проститься съ вами, сказалъ онъ вставая и обходя столъ чтобы поцловать ей руку.
Она вскочила съ мста.
— Милый графъ, позвольте обнять васъ… какъ сына, шепнула она ему на ухо, закидывая ему руку за шею и припадая къ его плечу.
Онъ приложился раздушенными усами къ жирной ея длани, изобразилъ на лиц своемъ нкое подобіе сердечнаго умиленія, и направился къ двери.
— Я провожу васъ до лстницы, объявила Аглая, идя за нимъ.
— Что вы, что вы, княгиня! вскликнулъ онъ оборачиваясь и вспоминая рекомендацію Ольги Елпидифоровны:— вы забыли что вы больны, вамъ не на лстницу, а въ постель надо… Непремнно въ постель, я вамъ совтую
И онъ исчезъ за портьерой.
Она закивала головой ему вслдъ, вернулась къ своему дивану, и торопливо зазвонила. Явившемуся Финогену она отдала приказаніе принести новый чайникъ съ кипяткомъ, и ‘сейчасъ, сейчасъ отыскать и просить къ ней Евгенія Владиміровича’….

XXIII.

Ольга Елпидифоровна объ руку съ блаженствовавшимъ капитаномъ выходила изъ сада въ большія сни дома, когда увидла предъ собою вваливавшееся изъ противоположныхъ дверей, со стороны двора, громоздкое туловище почтеннаго своего родителя. Елпидифоръ Павловичъ, покрытый пылью, съ загорвшимъ докрасна отъ солнца и втра лицомъ, несъ впередъ свой огромный животъ съ какимъ-то необыкновенно торжественнымъ и радостнымъ видомъ… Завидвъ дочь онъ заковылялъ къ ней поспшно своими коротенькими ножками, махая ей еще издали руками….
— Что вы такъ поздно? крикнула она ему.
— Сто двадцать верстъ безъ малаго отмахалъ со вчерашняго вечера, отвтилъ онъ, отдуваясь все съ тмъ же торжествующимъ выраженіемъ на лиц, и подходя къ ней.
— Это для чего же сто двадцать верстъ? спросила съ изумленіемъ Ольга.
— Въ чужой уздъ захалъ, до самаго Подольска проводилъ его сіятельство, пояснилъ онъ со смхомъ, вопросительнымъ и нсколько удивленнымъ взглядомъ обнимая дочь и ея кавалера, и протягивая послднему руку. Ранцевъ съ радости пожалъ ее такъ что Акулинъ чуть не крикнулъ отъ боли.
— Ну, дочурка, сказалъ онъ, тряхнувъ пальцами выдернутыми имъ изъ этой медвжьей лапы,— въ Блокаменную собирайся!
— Это какъ?
— Назначеніе получаю.
— Полицмейстеромъ въ Москву? вскрикнула Ольга.
— Пониже маленечко, да посытне пожалуй! И жирная улыбка раздула еще разъ необъятныя ланиты Елпидифора.
— Что же это такое: ‘пониже’? спросила она хмурясь и надувая губы.
— А что пониже полицмейстера бываетъ, и не слыхивали, можетъ, никогда? спросилъ онъ въ свою очередь, передразнивая голосъ ея и мину.
— Частный приставъ есть, сердито отвчала она, — такъ разв вы согласитесь пойти въ частные пристава?
Онъ разсмялся во всю мочь, уткнувъ руки въ бока и насмшливо глядя ей въ лицо своими лукаво подмигивавшими глазками.
— Въ Городскую-то часть? Да какой же, съ позволенія вашего сказать, пентюхъ и оселъ не пойдетъ на этакое мсто!
— Частный приставъ, протянула брезгливо и свысока Ольга,— какая гадость!
— А исправникъ не гадость? протянулъ и онъ, передразнивая ее еще разъ.— Имлъ уже я честь, матушка моя, Ольга Елпидифоровна, докладывать вамъ не разъ что званіе — звукъ пустой, и что ни къ чему человку честь, коли нечего ему сть…. Спроси-ка вотъ Никанора Ильича, какъ онъ про это скажетъ?…
— Извстно, Ольга Елпидифоровна, поспшилъ подтвердить тотъ,— званіе безъ средствъ тягость одна-съ…
— Колибъ я продолжалъ по военной лямку тянуть, заговорилъ опять Акулинъ,— я, по товарищамъ судя, въ настоящую пору въ рол превосходительнаго птуха глотку бы дралъ предъ бригадой, а за усердіе мое получилъ бы содержанія столько что на одну вотъ на статью на эту (онъ треснулъ себя рукой по животу) доходовъ бы не хватало, не говоря о другомъ прочемъ… А тутъ и не казиста съ виду должность, а какъ ежели, бдно, бдно, пятнадцать тысячъ цлковенькихъ получать съ нея ежегодно, такъ пожалуй съ низостью-то званія помириться можно, какъ вы полагаете, Никаноръ Ильичъ?
Капитанъ промычалъ что-то, не то сконфуженно, не то нжно поглядлъ на будущаго тестя, и слегка покраснвъ и ухмыльнувшись опустилъ глаза.
— Это, то-есть, съ купцовъ взятки брать? громко и откровенно хватила зато Ольга.
Елпидифоръ Павловичъ и не подумалъ разсердиться, онъ только плечами пожалъ.
— И безо всякихъ взятокъ, и даже отцомъ-благодтелемъ всякій называть станетъ… потому матерію эту мы насквозь прошли, не сомнвайтесь, дочка моя достолюбезная… И какая вы тамъ ни на есть грандамъ, а какъ ежели захотите въ Благородное Собраніе, или къ самому графу на балъ туалетомъ блеснуть, такъ къ тому же отцу-частному приставу за презрннымъ металломъ отъявитесь, и мерси боку скажете что есть у него таковаго достаточно чтобы никогда вамъ въ немъ отказу не знать…
— Будьте покойны, возгласила на это Ольга,— никогда я за деньгами къ вамъ приходить не буду, и не вы, а мужъ мой будетъ платить за мои туалеты… Неправда ли, mon capitaine? И она улыбнувшись подняла на Ранцева свои зажигательные глаза…
Онъ не усплъ отвтить… Все огромное тло Елпидифора Павловича всколыхнуло вдругъ, словно двнадцативесельный барказъ подъ внезапнымъ набгомъ вала морскаго, маленькіе глазки запрыгали, отвислыя щеки раздулись мгновенно, и также мгновенно опали…
— Да что же это такое? едва былъ онъ въ состояніи произнести,— что же вы не говорите?.. Кончено у васъ что ли?..
— Ршено и подписано! расхохоталась на это Ольга, между тмъ какъ капитанъ безъ словъ, но весь мокрый отъ слезъ, хлынувшихъ тутъ же у него изъ глазъ, кидался на шею дебелаго ея родителя.
— Голубчикъ… зятекъ ты мой любезный… Никанорушка! въ избытк радости шепелявилъ тотъ, чмокая капитана влажными губами во всякое мсто воинственной его физіономіи.
— Вотъ видите, продолжала хохотать барышня,— и спшить вамъ не къ чему было мсто принимать… И надюсь что вы не поступите раньше чмъ насъ обвнчаютъ… Мы уже поршили:— тридцатаго, безо всякаго парада, и сейчасъ же къ нему, въ Рай-Никольское…
Она оборвала вдругъ… Кто-то быстрыми шагами спускался съ лстницы… Она обернулась — и увидала Анисьева.
— Ахъ, графъ, это вы… Совсмъ?
— Совсмъ, повторилъ, онъ смясь и сбгая къ ней,— сейчасъ заходилъ къ князю проститься…
Онъ еле замтно поморщился замтивъ ея собесдниковъ, но принялъ тотчасъ же любезный видъ, и учтиво поклонился имъ общимъ поклономъ.
Ольга сочла нужнымъ представить ихъ ему, и при этомъ съ замтнымъ оттнкомъ, коротко, словно проглатывая слова, назвала Акулина: ‘Отецъ мой’, и тутъ же отвернулась отъ него.
— А капитана, сказала она,— вы мн говорили вчера, графъ, что знаете его еще съ прошлаго года, въ Венгріи?.. Никаноръ Ильичъ Ранцевъ, отчетливо прибавила она.
Флигель-адъютантъ протянулъ ему руку, изобразивъ на лиц любезнйшую изъ своихъ улыбокъ.
— Не знаю, помните ли вы меня, но мы съ вами встртились въ Коморн, куда я привозилъ награды за дло въ которомъ вы приняли такое блестящее участіе…
— Я что же-съ… исполнять долженъ, конфузливо пробормотала на это капитанъ,— а рота у меня, дйствительно, отличная была-съ… Покорнйше благодарю за вниманіе! промолвилъ онъ коротко, какъ бы не желая продолжать разговора на эту тему.
— Скроменъ какъ вс герои! расхохоталась Ольга.
— Совершенно справедливо! поспшилъ примолвить Анисьевъ, наклоняя утвердительно голову,
Никаноръ Ильичъ растерянно повелъ на нихъ глазами.
— Не смущайтесь cher capitaine, возгласила съ новымъ смхомъ барышня,— а просите лучше графа не оставить васъ своимъ знакомствомъ, когда вы будете въ Петербург!
— Помилуйте, очень радъ, если только позволите, поспшилъ сказать петербургскій воинъ, протягивая ему снова руку.
Онъ при этомъ взглянулъ на Ольгу, какъ бы спрашивая ее глазами, слдуетъ ли ему поздравить ее съ предстоящимъ бракомъ.
Она чуть-чуть приподняла плечи въ отвтъ, будто говоря ‘не стоитъ труда’! и обратилась къ нему съ вопросомъ:
— Когда же вы дете? Сейчасъ?
— Сейчасъ, подтвердилъ онъ.
— И мы тоже… демте, mon capitaine!..
— Куда это, куда? вскрикнулъ изумленный Акулинъ.
— Домой, въ городъ… Вдь и вы туда же, графъ? Вмст и выдемъ…
— Такъ какъ же это? продолжалъ недоумвать родитель,— а спектакль сегодняшній?
Она разсмялась.
— Никакого спектакля нтъ, княгиня больна… Собирайтесь восвояси!
— Да у меня и лошадей нтъ, озадаченно молвилъ онъ,— пріхалъ я на почтовыхъ, а своимъ веллъ только къ завтрашнему утру прибыть…
— Я могу, если прикажете, довезти васъ до города, обязательно предложилъ Анисьевъ, побуждаемый къ такой любезности тмъ все боле и боле возбуждающимъ впечатлніемъ которое производила на него Ольга.
Исправникъ былъ чрезвычайно польщенъ предложеніемъ.
— Почту себя счастливымъ, пробормоталъ онъ,— если только не обезпокою васъ, графъ…
— Нисколько, засмялся тотъ,— коляска у меня просторная, мшать другъ другу не будемъ…
Вс они вмст вышли на крыльцо.
Уже вся уложенная, запряженная почтовою четверкой коляска флигель-адъютанта, съ камердинеромъ его въ военной ливре у дверцы, стояла въ нсколькихъ шагахъ отъ крыльца, готовая подать. За нею, на козлахъ капитанскаго тарантаса виднлось румяное лицо его молодаго кучера, сердито подергивавшаго вожжами отъ скуки ожиданія и самолюбія, оскорбленнаго надменнымъ тономъ съ которымъ слуга Анисьева приказалъ ему осадить чтобы дать прохать впередъ экипажу своего барина.
Онъ крайне возликовалъ поэтому, когда самъ этотъ ‘чужой баринъ’ отдалъ первымъ дломъ приказаніе коляск своей отъхать назадъ и дать мсто тарантасу, въ которомъ должна была занять мсто хорошо знакомая капитанскому возниц ‘исправникова дочка’. Онъ подобралъ разомъ вожжи, натянулъ, тряхнулъ головой такъ что гречневикъ съхалъ ему прямо на правый глазъ, и ухорски, будто едва сдерживая рвущихся коней, подкатилъ къ самымъ ступенькамъ крыльца.
— Образцовая упряжка! возгласилъ одобрительно флигель-адъютантъ, глядя на нее знатокомъ и цнителемъ.
— Ольга Елпидифоровна, что же это такое, вы въ самомъ дл узжаете, и никому не сказавъ! раздались голоса съ одной изъ висячихъ галлерей, огибавшихъ домъ съ обихъ сторонъ, и на которыхъ любила во всякое время собраться молодежь Сицкаго курить и болтать, лежа на расположенныхъ тамъ широкихъ турецкихъ диванахъ.
Толя Карнауховъ мигомъ перекинулъ оттуда ноги за перила, ухватился за водосточную трубу и, спустившися по ней благополучно внизъ, кинулся къ тарантасу, въ который только что подсадилъ капитанъ Ольгу.
— Розалинда безумной мечты, зашепталъ онъ ей, подбгая со стороны противоположной крыльцу, пока она усаживалась, а капитанъ дрожащими отъ счастья руками подкладывалъ ей подъ ноги какую-то подушку,— вы взаправду такъ и укатите въ тетатет съ христолюбивымъ воинствомъ?
— Не правда ли какъ жалко что не съ вами! громко фыркнула она въ отвтъ повернувшись къ нему спиной, уткнулась въ уголъ экипажа, и подняла голову.
Вс они были тамъ, и глядли на нее жадно и удивленно,— и Чижевскій, и Шигаревъ, и Духонинъ съ Факирскимъ, и ‘стряпчій’ Маусъ, и… и Ашанинъ, нсколько поблднвшій, показалось ей,— Ашанинъ, съ его искристыми, насквозь прожигающими глазами и не то злою, не то насмшливою улыбкой на устахъ…
Что-то въ род сожалнія или раскаянія промелькнуло у нея въ душ… О чемъ, къ кому,— она сказать бы себ не могла… да и не такова она была чтобъ останавливаться долго на разбор своихъ ощущеній… Она на мигъ прижмурилась, открыла опять глаза, остановила ихъ на капитан, робко заносившемъ ногу на подножку экипажа, и проговорила нетерпливымъ тономъ:
— Да садитесь же скоре наконецъ!..
Онъ заторопился, слъ… Она еще разъ подняла голову, обвела взиравшихъ на нее съ галлереи какимъ-то вызывающимъ взглядомъ, и звонко, своимъ густымъ контральтовымъ голосомъ, крикнула имъ кивнувъ на Ранцева:
— Господа, честь имю представить вамъ моего жениха!… И тутъ же обернувшись къ кучеру, закомандовала уже полною госпожой и хозяйкой:— А ты трогай, и пошибче!…
Тройка дружно рванула, загремла, понеслась…
Флигель-адъютантъ многозначительно улыбнулся изъ-подъ прикрученныхъ усовъ, степенно услся съ исправникомъ Акулинымъ въ поданную ему коляску, и коротко отдалъ ямщику своему приказаніе ‘не отставать’.
— О, капитане, капитане, загаерничалъ имъ вслдъ Шигаревъ,— о герой Венгерскій, ходить теб на четверенькахъ, быть теб въ ярм!…
— А я теб вотъ что скажу, съ засверкавшими глазами обернулся на него Ашанинъ,— это единственная женщина изо всхъ какихъ я знаю которая способна не надость теб до конца жизни!
— Еще бы! засмялся Чижевскій,— она тебя до этого десять разъ успетъ разжевать и выплюнуть…
— Въ этомъ-то и прелесть, живо возразилъ московскій Донъ-Жуанъ,— въ этомъ-то и прелесть, какъ ты этого не понимаешь!…
Бдный Маусъ ничего не сказалъ. Онъ съ высоты своихъ правовдскихъ правъ и нмецкой крови такъ долго привыкъ презирать своего русскаго и непривилегированнаго ривала что неожиданное объявленіе побды Ранцева надъ ними кинуло его въ жаръ и подкосило ноги… Онъ повалился на диванъ безпомощно и безсильно, и надменные его воротнички, смоченные выступившимъ у него лихорадочнымъ потомъ, повисли внезапно жалкою тряпкой кругомъ его длинной, худой, съ большимъ напереди желвакомъ, нмецкой шеи…

ХXIV.

Черезъ нсколько минутъ Ашанинъ всталъ, и ушелъ съ галлереи.
‘Что длать теперь здсь?’ думалъ онъ. Для него лично все уже было кончено, съ отъздомъ Ольги и этою ‘забавною помолвкой’ ея съ однимъ изъ ‘ея фофановъ’ изсякалъ для него всякій интересъ, всякій поводъ дальнйшаго пребыванія въ Сицкомъ. Онъ сегодня же ухалъ бы въ Москву съ Чижевскимъ, который уже послалъ за лошадьми и предлагалъ ему мсто въ своемъ экипаж, еслибы не Гундуровъ… Нашъ Донъ-Жуанъ сердечно интересовался романомъ пріятеля, но, занятый самъ любовными похожденіями своими, не имлъ случая говорить съ нимъ со вчерашняго вечера, и послднія страницы этого романа были ему невдомы. Онъ, какъ мы видли, тотчасъ посл завтрака отправился къ Софь Ивановн, которую засталъ вдвоемъ съ Сергемъ, но немедленно вслдъ за нимъ вошла княжна Лина, и по первому взгляду кинутому ею на Гундурова, на его тетку, Ашанинъ понялъ что въ теченіе утра произошло для нихъ нчто важное и ршительное, о чемъ должно было идти между ними совщаніе, при которомъ онъ оказывался лишнимъ. Онъ поспшилъ уйти…
Но съ тхъ поръ прошло боле часа. ‘Они вроятно успли ужъ теперь передать другъ другу все нужное’, разсуждалъ Ашанинъ, направляясь опять къ покоямъ занимаемымъ госпожой Переверзиной. ‘Дло идетъ у нихъ очевидно о послднемъ шаг,— просить руки княжны у ея матери… И почти несомннно что она откажетъ, и тогда придется имъ сегодня же ухать въ Сашино… Сережа будетъ съ ума сходить, и Богъ знаетъ чмъ все это можетъ кончиться… Его оставить нельзя, бдной Софь Ивановн съ нимъ одной не справиться… Я уду съ ними во всякомъ случа’, ршилъ онъ.
Проходя черезъ первую гостинную, онъ услышалъ шаги за собой, и машинально обернулъ голову.
Это былъ князь Ларіонъ. Ашанинъ остановился.
— Вы не къ Софь-ли Ивановн Переверзиной? спросилъ его тотъ.
— Такъ точно-съ…
Князь замедлилъ шаги, и на лиц его какъ бы пробжало легкое выраженіе досады.
— Не знаете, у себя она… и одна ли? примолвилъ онъ какъ бы нехотя.
— Теперь не знаю, а съ часъ тому назадъ, когда я былъ тамъ, у нея былъ Гундуровъ и…
Онъ какъ-то безсознательно пріостановился.
— И кто же еще, разв это секретъ? нетерпливо вырвалось у князя, и онъ строгими глазами глянулъ на молодаго человка.
— Нисколько, отвтилъ нсколько смущенно улыбаясь Ашанинъ:— была княжна Елена Михайловна…
— А!…
Князь Ларіонъ остановился какъ бы въ раздумьи.
— Вы мн можете оказать услугу, сказалъ онъ помолчавъ.
— Какую прикажете, князь?
— Я бы хотлъ поговорить съ пріятелемъ вашимъ… Сергемъ Михайловичемъ Гундуровымъ. Если увидите его, благоволите передать это ему, и сказать что я буду ждать его у себя въ кабинет.
— Сію же минуту, князь!
Они разошлись.
Лина была еще у Софьи Ивановны…
Гундуровъ сидлъ блдный какъ и она, и какъ она стараясь казаться спокойнымъ. Софья Ивановна ходила на комнат, судорожно погружая то и дло пальцы свои въ табатерку, и каждый разъ просыпая табакъ прежде чмъ донести его до ноздрей…
Они дйствительно давно уже успли передать другъ другу все что представляло для нихъ взаимный интересъ: княжна — разговоръ свой съ матерью и встрчу съ графомъ Анисьевымъ, Софья Ивановна — объясненіе съ княземъ Ларіономъ… На факт подтвердилось то что заране предвидлъ, предчувствовалъ каждый изъ нихъ: княгиня отказывала наотрзъ, впереди стояла разлука, неизбжная, непереносимая разлука… Правда, нельзя еще было назвать все потеряннымъ: князь Ларіонъ самымъ формальнымъ образомъ общалъ вступиться, поговорить… Но никто изъ нихъ въ глубин души не врилъ въ успхъ этого предстательства .
А между тмъ вс трое они, невольно прислушиваясь къ малйшему шороху въ сосднемъ корридор, безмолвствовали въ тревожномъ ожиданіи всти объ исход этого общаннаго княземъ ршительнаго разговора съ невсткой, и чмъ доле тянулось время, тмъ мучительне становилось это ожиданіе…
Въ эту минуту послышались спшные шаги въ корридор и кто-то постучалъ въ дверь.
— Войдите! вскрикнула Софья Ивановна.
Вошелъ Ашанинъ.
— Сережа, тебя князь Ларіонъ Васильевичъ желаетъ видть, сказалъ онъ.
Гундуровъ вскочилъ съ мста. Тетка его и Лина съ измнившимися лицами глянули другъ на друга. У всхъ на минуту сперлось дыханіе.
— Не знаешь для чего? вырвалось безсознательно у Сергя.
— Не знаю.
Ашанинъ передалъ разговоръ свой съ княземъ.
— Ступай скоре, Сергй! заторопила его Софья Ивановна.
Лина подошла къ нему.
— И что бы ни было, прошептала она вся заалвъ,— не теряйте спокойствія духа!
Она протянула ему руку.
— Можно? спросилъ онъ, наклоняясь надъ ней насилованно улыбаясь:— на счастіе!
Она чуть-чуть кивнула печальною головкой. Онъ прикоснулся губами къ ея нжнымъ пальцамъ, и вышелъ сопровождаемый Ашанинымъ.
— Послушай, Сережа, молвилъ ему этотъ, шагая съ нимъ рядомъ по пустыннымъ параднымъ комнатамъ,— ты понимаешь что не изъ пустаго любопытства спрашиваю я тебя, скажи, на чемъ стоитъ въ эту минуту дло у васъ съ княжной?
— Тет княгиня отказала… Вся надежда теперь на то что могъ сдлать тамъ князь, проговорилъ отрывисто Гундуровъ.
У Ашанина болзненно защемило на сердц.
— Ну, Сережа, голубчикъ, вскликнулъ онъ,— ты знаешь, денегъ у меня никогда не бываетъ, а только вотъ мое клятвенное общаніе: если ты теперь отъ князя выйдешь женихомъ, я прямо же отсюда въ Москву, и хоть послднее пальто заложу, а за тебя пудовую свчу Спасу у Воротъ поставлю!
Онъ довелъ пріятеля до покоевъ князя Ларіона, а самъ услся на лавк въ передней, въ ожиданіи его возвращенія.

XXV.

Гундуровъ входилъ въ кабинетъ князя Ларіона въ первый разъ со дня того разговора съ нимъ, внутренній смыслъ котораго заключался въ желаніи князя удалить молодаго человка отъ княжны. Видъ покоя съ его величавыми свидтельствами минувшаго и чмъ-то внушительнымъ и строгимъ, вявшимъ отъ его поблекло-роскошнаго убранства, сразу напомнилъ этотъ разговоръ нашему герою, и вызвалъ въ немъ тяжелое ощущеніе. Въ этихъ стнахъ, сказалось ему, не суждено теб услышать слова надежды и радости…
Онъ былъ правъ… на половину.
Князь разбиралъ какія-то бумаги за столомъ, и такъ погруженъ былъ, казалось, въ это занятіе что замтилъ Гундурова лишь когда тотъ стоялъ уже въ двухъ шагахъ отъ него.
— А, Сергй Михайловичъ, проговорилъ онъ поспшно, вставая и закрывая папку съ бумагами,— милости просимъ!
Онъ отошелъ отъ стола къ дивану у противоположной стны, слъ, и указалъ молодому человку кресло подл себя…
Прошло долгое молчаніе.
— Вы знаете вроятно чрезъ тетушку вашу, началъ наконецъ съ видимымъ усиліемъ князь,— что я долженъ былъ переговорить съ Аглаей Константиновной… относительно сдланнаго ей сегодня утромъ Софьей Ивановной… предложенія?
— Знаю, князь, глухо промолвилъ Сергй.
— Сломить я ее не могъ, заговорилъ тотъ опять посл новаго молчанія,— есть стны которыхъ ничмъ, никакимъ тараномъ не прошибешь, добавилъ онъ съ презрительною усмшкой.
Гундуровъ поблднлъ какъ полотно, не смотря на всю приготовленность его къ принятію такого удара.
Князь внимательно поглядлъ ему въ лицо.
— Ничмъ, повторилъ онъ,— кром какъ терпніемъ… Способны ли вы на него?
— Князь, вскрикнулъ Гундуровъ,— долженъ ли я понимать изъ этого что надежда еще для меня не потеряна?
— На это, сказалъ князь Ларіонъ со страннымъ движеніемъ губъ,— можно было бы отвтить вамъ вопросомъ: насколько сами вы надетесь на себя… и на особу — онъ какъ бы не находилъ соотвтствующаго выраженія,— отвчающую вамъ взаимностью? досказалъ онъ наконецъ, хмурясь и глядя въ сторону.
— Не знаю, пылко выговорилъ на это молодой человкъ,— насколько заслуживаю я вры въ вашихъ глазахъ, но знаю что княжна не сомнвается во мн… А я, я какъ въ Бог увренъ въ ней!
— Да, какъ бы про себя, тихо и печально сказалъ дядя Лины,— ей врить можно, она не измнитъ… не измнится… Послушайте, Сергй Михайловичъ, началъ онъ вдругъ, откидываясь отъ стнки дивана и облокачиваясь о стоявшій передъ нимъ столъ,— я буду говорить съ вами откровенно… Я не Аглая Константиновна, и вы должны понять что я не признаю ни одного изъ тхъ основаній въ силу которыхъ она отказываетъ вамъ… Напротивъ, то какъ вы были воспитаны и какъ смотрите на задачи жизни отвчаетъ вполн моему понятію о томъ какой человкъ можетъ быть желателенъ для такой двушки какъ… моя племянница… Князь пріостановился на мигъ, и продолжалъ:
— Но, признаюсь, мн все же не хотлось этого брака… Я не доврялъ вамъ,— не доврялъ вашей молодости… Вы увлечены Hlne, околдованы, влюблены… вы ее любите, не сомнваюсь, поспшилъ добавить онъ въ отвтъ на движеніе Гундурова, собиравшагося, показалось ему, протестовать противъ недостаточности первыхъ его выраженій,— но въ ваши годы кто же не любитъ? Весь вопросъ въ томъ: кого и какъ любятъ!… Вы провели теперь три недли въ ея обществ, могли оцнить ея наружную и душевную прелесть. Но вы ея еще всю не знаете, не знаете всей цны этой чуткой, нжной, глубокой души… Полюбитъ она — до могилы, отдастъ себя безъ остатка, for better and worse, какъ говорятъ Англичане… Такую душу — я говорилъ это вашей тетушк — заслужить надо, всю жизнь заслуживать, Сергй Михайловичъ! протянулъ дрожавшимъ голосомъ князь Ларіонъ.— Заслуживать — и беречь, промолвилъ онъ, еще разъ, не давая нашему герою возможности вставить слова — не такъ какъ поступили вы съ нею вчера…
— Князь, вскликнулъ Гундуровъ со мгновенно проступившими на глазахъ слезами,— я отдалъ бы десять лтъ жизни чтобы вычеркнуть эти минуты безумія! Поврьте…
Невольная горечь послышалась въ голос его собесдника:
— Извиняться безполезно, она вамъ простила… и я напомнилъ вамъ это для очистки совсти, такъ-сказать… Ваша тетушка права, примолвилъ онъ, проводя рукой по лицу и какъ бы остановившись на окончательномъ ршеніи.— такія существа какъ Hlne прозрваютъ внутреннимъ чутьемъ и дальше, и глубже чмъ наша старая мудрость и опытность… Она васъ избрала, мн остается отложить въ сторону всякія мои личныя сужденія и… протянуть вамъ руку. Да будетъ ея воля!…
Слова замирали въ горл Гундурова, онъ схватилъ эту протягиваемую ему руку, и горячо пожалъ ее обими руками…
— И вамъ, и ей предстоитъ тяжелый и долгій быть можетъ искусъ, заговорилъ снова князь Ларіонъ,— его надо будетъ имть силу выдержать. Съ княгиней Аглаей Константиновной справиться не легко… а безъ материнскаго согласія ни Hlne, ни вы, я полагаю, не допустите возможности брака?… Останется поэтому — ждать. Годъ, два быть-можетъ, если не случится чего-нибудь непредвидннаго, которое все измнить можетъ… Въ настоящую минуту выиграно по крайней мр то что этотъ графъ Анисьевъ отложилъ повидимому намренія свои на время, а въ настоящую минуту должно-быть уже и ухалъ отсюда…
— Онъ положительно отказывается отъ всякихъ притязаній, поспшно молвилъ Сергй,— онъ это сказалъ княжн.
— Вотъ какъ! Онъ объяснился съ нею?
Гундуровъ передалъ сообщенное ему Линой.
— За этимъ цлый chafaudage интриги! внимательно прослушавъ, пропустилъ сквозь зубы его собесдникъ, — Вы понимаете что еслибъ онъ дйствительно хотлъ отказаться, онъ этихъ чувствительныхъ словъ не далъ бы себ труда говорить, а ухалъ бы, какъ узжаютъ въ подобныхъ случаяхъ, безъ разговоровъ и безъ рисовки… Все равно (глаза князя блеснули), что бы они тамъ ни затвали, пока я живъ,— я это объявилъ Агла Константиновн,— Hlne насильно замужъ не выдадутъ!… А когда меня не будетъ, съ загадочною улыбкой договорилъ князь Ларіонъ,— вы, я надюсь, будете уже ея мужемъ…
Гундуромъ вскочилъ съ мста.
— Князь, у меня нтъ словъ сказать вамъ все что я чувствую, выразить вамъ мою благодарность, мое благоговніе къ вамъ… Я сознаю, вы имли право почитать меня недостойнымъ того счастія на которое указываете вы теперь мн… Вы говорите врно, счастіе это слдуетъ заслужить… заслужить годами терпнія, покорности, мукъ. И я вынесу, выдержу, заслужу, клянусь вамъ Богомъ… Что вс эти искусы и муки предъ тмъ что можетъ ждать меня!…
‘О, молодость!’ слушая его безысходною тоской сжималось сердце князя Ларіона. Онъ опустилъ глаза чтобы не видть выраженія этихъ молодыхъ надеждъ на этомъ счастливомъ молодомъ лиц.
Сергй оборвалъ вдругъ:
— А теперь, князь, что же, проговорилъ онъ прерывающимся голосомъ,— намъ надо узжать съ тетушкой,
— Я полагаю что самимъ вамъ въ настоящую минуту было бы неловко оставаться… посл отвта Аглаи Константиновны тетушк вашей… Она все же хозяйка дома…
— И не видать боле княжны, не встрчаться съ нею… До какихъ же поръ? еле слышно прошепталъ молодой человкъ.
— Пока я въ Сицкомъ, не сразу отвчалъ князь,— я буду очень радъ если вамъ отъ времени до времени вздумается навщать меня… Вы можете встртится съ Hlne… ‘Чтобы гусей не раздразнить’, добавилъ онъ усмхаясь черезъ силу,— спшить не надо! Положимъ, напримръ, срокъ первому визиту въ конц этого мсяца.
— И за то великое спасибо, князь! вздохнулъ подумавъ Гундуровъ.
Послдовало новое, продолжительное молчаніе.
Сергй остановилъ глаза на княз. Его поразилъ его разстроенный, лихорадочный видъ.
— Вамъ какъ-будто нездоровится, князь?
Тотъ поднялъ глаза будто съ просонковъ.
— Усталъ, сплю плохо… Года, что же длать! примолвилъ онъ пытаясь еще разъ вызвать улыбку на лицо, но молодому человку стало вдругъ жутко отъ вида этой улыбки.
— Надо будетъ пойти проститься съ княгиней, сказалъ онъ, возвращаясь къ предмету личной своей заботы,— не знаю, приметъ ли она насъ?
— Она сказывается больною, не выходила къ завтраку, отвтилъ князь Ларіонъ,— вроятно не приметъ… и избавитъ васъ такимъ образомъ отъ личной непріятности…. Пошлите ее спросить во всякомъ случа.
— А теперь, князь, молвилъ черезъ мигъ Гундуровъ,— мн остается только выразить вамъ еще разъ мое глубокое сердечное спасибо, и проститься съ вами… до послднихъ чиселъ іюня, не такъ ли?…
Хозяинъ всталъ въ свою очередь.
— Да, да!… До свиданія, Сергй Михайловичъ!… А къ тетушк вашей я самъ сейчасъ зайду пожелать ей добраго пути.
Молодой человкъ поклонился и вышелъ.
‘Что же’, оставшись одинъ, спросилъ себя князь Ларіонъ,— ‘легче ли мн стало теперь, какъ общала эта добрая женщина?… Нтъ, все то-же!’ глухо вырвалось у него изъ груди, и онъ откинулся опять въ глубь дивана нажимая глаза себ рукой.

XXV.

Les myrtes sont flйtris, les roses mortes.
Nadaud.

На небо взглянулъ я, и тучи
Увидлъ я черныя тамъ.
Плещеевъ.

Читатель, если не даромъ прошла ваша молодость, и на разсвт ея выпало вамъ на долю счастіе любви,— первой, чистой, благословенной любви, съ ея волшебною дйствительностью и золотыми снами, если вы подъ сдинами сохранили намять о свтломъ существ въ которомъ въ т дни соединялись для васъ вся прелесть, все добро, весь свтъ и красота человческой жизни,— для васъ понятно будетъ все что происходило въ душ Гундурова въ минуту разставанія съ княжной… Онъ походилъ на человка ошеломленнаго ударомъ грозы, хотлъ говорить,— и не могъ, искалъ собрать мысли,— и пуще терялся….. Тутъ были Софья Ивановна, князь Ларіонъ, Ашанинъ,— но онъ не видлъ никого, ни отвчалъ ни на чьи рчи, не слыхалъ ихъ. Онъ только растерянно глядлъ на Лину, и чувствовалъ въ груди, въ сердц словно тысячу иголокъ разомъ коловшихъ его и не дозволявшихъ ему сознавать никакого иного ощущенія, кром этой острой, нестерпимой боли. Онъ пробормоталъ что-то въ послднюю минуту, и ушелъ вслдъ за теткой, спотыкаясь на каждой ступеньк лстницы… Уже въ коляск, у крыльца, вспомнилъ онъ что не сказалъ и сотой доли того что готовился сказать ей, внезапно, къ ужасу тетки, выскочилъ стремглавъ изъ экипажа, кинулся обратно въ домъ, догналъ княжну въ гостиной, куда она, проводивъ отъзжавшихъ да лстницы (Софья Ивановна упросила ее не идти дале), побжала взглянуть на нихъ въ послдній разъ изъ окна, схватилъ ея руку, попытался что-то выговорить… и не могъ, а судорожно приникъ губами къ этой рук,— и такъ и замеръ… Ашанинъ прибжалъ за нимъ весь въ тревог.
— Сережа, что ты длаешь! Увидятъ люди, узнаетъ весь домъ, княгиня….
— Что жъ такое, пусть знаютъ! неожиданно для него выговорила Лина, блдная какъ мраморное изваяніе, и сіяя такимъ блескомъ широко раскрытыхъ глазъ какого въ нихъ еще никогда не видывалъ никто.
— Ради Бога, уходите, княжна! вскликнулъ испуганно пріятель Гундурова,— иначе его не уведешь, не избжишь скандала… И сами вы, глядите, едва на ногахъ стоите!…
— Сейчасъ уйду, погодите минуту! сказала она… И тихо отнявъ рку отъ прильнувшихъ къ ней устъ Сергя, она скинула съ шеи возвращенную имъ посл вчерашняго представленія старинную крупнокольчатую золотую цпочку съ портретомъ отца ея, отомкнула, сняла съ нея медальонъ и протянула ему ее.
— Возьмите, и носите на рук, пусть вс знаютъ что это отъ меня, и что вы мой навсегда…
Ашанинъ чуть не силой увелъ нашего героя.
— Ну, слава Богу! перекрестилась даже Софья Ивановна подъ своимъ бурнусомъ когда выхали они изъ Сицкаго.
хали они втроемъ съ Ашанинымъ, на котораго тетка Гундурова глядла теперь глубоко признательными глазами, она безконечно рада была предложенію его хать съ ними въ Сашино и ‘остаться тамъ пока его не прогонятъ’. Его присутствіе крайне облегчало тяжесть предстоявшей ей задачи ‘возиться съ этимъ сумашедшимъ’, говорила она себ, поглядывая искоса на сидвшаго противъ нея съ опущенною головой племянника: ‘изныла бы я совсмъ одна-то съ нимъ’…. И тутъ же съ просящимися на глаза слезами вспоминалось Софь Ивановн какъ, въ минуту прощанія, нжно охвативъ ей шею рукой и крпко прижавшись золотистою головкой своею къ ея плечу, прошептала ей на ухо Лина: ‘тетя, берегите его!’
Быстро мчали ихъ добрыя караковыя лошадки. Сицкое скрылось за пригоркомъ, потянули поля съ желтоватою зеленью ржи, словно легкимъ туманомъ подернутою золотистою пылью цвтенія….. Вотъ и лсъ за границей Шастуновскихъ владній… О, такимъ ли видлъ его Гундуровъ въ тотъ незабвенный полдень, посл первой встрчи съ княжной? Онъ не узнавалъ его, гд т краски, гд т волшебные переливы свта и тней? Погода съ утра успла измниться, надъ вершинами березъ низко проносились темнолиловыя тучи. Непривтно смотрла лсная чаща, птицы замолкли, весенніе ландыши отцвли давно… Безцвтно и уныло, какъ изъ его душ, было теперь подъ густою стью нависавшихъ надъ ними втвей, и лишь шумъ плюскавшихъ по листьямъ капель засявшаго дождя, да инд гулкій стукъ дрозда о стволъ древесный доносились до его слуха, вмсто тхъ неисчислимыхъ голосовъ что привтствовали его здсь на зар его счастія.
Счастія…. Да разв закрылось оно для него навсегда, разв не ждетъ оно его впереди, разв все это не временная мука, не ‘искусъ’, о которомъ говорилъ ему князь Ларіонъ, и который самъ онъ такъ торжественно общалъ ‘выдержать, вынести’… Гундуровъ внезапно поднялъ голову, оглянулъ своихъ спутниковъ, ощупалъ на лвой рук обмотанную о кисть ея цпь Лины, и улыбнулся мгновенною безсознательною улыбкой.
— Дождь пошелъ, сказала ему Софья Ивановна, не покидавшая его взглядомъ,— садись съ нами подъ верхъ, усядемся вс трое.
— Спасибо, тетя, отвчалъ онъ, скидывая шляпу,— пусть капаетъ, голов свже.
— Дождь — къ счастію! проговорилъ на это Ашанинъ съ такою комическою серіозностью что Софья Ивановна засмялась.
Но Сергй уже снова впалъ въ свою задумчивость…
И много дней должно было пройти прежде чмъ сталъ онъ въ состояніи перемочь себя и внести извстную ровность въ душевный свой обиходъ, много дней, въ теченіе которыхъ онъ то проводилъ по цлымъ часамъ запершись въ своей комнат, уткнувъ голову въ руки, недвижный и безмолвный, то пропадалъ до поздней ночи въ поляхъ и оврагахъ, возвращался истомленный домой, будилъ Ашанина, и заставлялъ его до зори выслушивать страстныя, рчи о княжн, объ общаніяхъ князя Ларіона, о ‘случайностяхъ’ которыя могли бы заставить Аглаю Константиновну измнить свое ршеніе…. Ашанинъ терпливо выслушивалъ его, утшалъ, напоминалъ о терпніи, и не разъ при этомъ посылалъ внутренно къ чорту пріятеля, прерывавшаго сонъ въ которомъ онъ держалъ въ объятіяхъ своихъ Ольгу Акулину,— Ольгу Акулину, надолго, если не навсегда, потерянную для него теперь, но о которой каждый день думалъ московскій Донъ-Жуанъ.
— Мн просто не въ мочь ждать до конца этого мсяца, говорилъ ему съ отчаяніемъ Гундуровъ черезъ недлю посл отъзда ихъ изъ Сицкаго,— хотя бы на мигъ, издалека взглянуть на нее!
— Только раздразнишь себя больше, возражалъ Ашанинъ,— и гд же это такъ взглянуть на нее чтобы не увидли другіе, не пошли толки, сплетни?
— Но какъ же жить такъ, безо всякихъ извстій! Она нездорова, можетъ-быть, заболла отъ непріятностей, отъ преслдованій матери….
— Объ этомъ узнать можно, сказалъ подумавъ красавецъ:— я поду въ Сицкое.
— Ты?…
— А что же? Я — сторона, никакой у меня размолвки съ княгиней не было, и благоволила она ко мн всегда. Поду къ ней съ визитомъ, навезу ей скоромныхъ анекдотцевъ коробъ цлый. Она предовольная останется.
— Но она узнаетъ что ты отъ насъ, изъ Сашина…
— И не полюбопытствуетъ! А узнаетъ, такъ что же такое! Если она заговоритъ о теб, я тебя ругать стану! засмялся Ашанинъ:— скажу что ты ужасно гордишься и важничаешь своею Рюриковскою кровью, и почитаешь поэтому что чортъ теб не братъ. Это на ея Раскаталовщину произведетъ самое внушительное впечатлніе… А княжну я тмъ временемъ увижу, переговорю, узнаю все…
— Володя, я напишу, передай ей! вскрикнулъ, блеснувъ взглядомъ Гундуровъ.
— Хорошо…. Нтъ пусть лучше напишетъ Софья Ивановна: и мн передавать, и княжн получать будетъ этакъ ловче…
Гундуровъ кинулся ему на шею.

XXVI.

Въ нжномъ взор скорбь разлуки
И слды недавнихъ слезъ.
Жуковскій.

А въ Сицкомъ… Какое безмолвіе, какая тоска свили себ въ немъ теперь гнздо посл недавняго гама, смха, праздничнаго сіянія! Какъ пустынно и угрюмо глядли эти пышныя хоромы, по лощенымъ паркетамъ которыхъ кое-когда лишь разв безшумно проходилъ теперь полусонный дежурный офиціантъ, посланный бдительнымъ Витторіо спустить занавсы отъ солнца или смести насвшую на мебель пылъ… Изъ гостей оставался одинъ лишь Зяблинъ, каждый день впрочемъ заявлявшій о своемъ ближайшемъ отъзд, но изо дня въ день продолжавшій все также пить чай съ очарованною имъ хозяйкой. Сама она выходила изъ своихъ внутреннихъ аппартаментовъ лишь въ часы завтрака и обда, въ одни лишь эти часы видлась она съ деверемъ и дочерью. Невеселы и тяжелы для всхъ были эти трапезы, за которыми каждый сидлъ глядя въ свою тарелку, часто ни единымъ словомъ во все продолженіе ихъ не обмнявшись со своими сосдями, и прислушивался отъ нечего длать къ пустой болтовн князька ‘Базиля’ съ его невозмутимымъ Англичаниномъ. Аглая Константиновна не то дулась, не то конфузилась, не смя поднять главъ на князя Ларіона, и отворачивая ихъ отъ Лины. Изъ-за стола вставали вс поспшно, какъ бы отбывъ обременительный долгъ, и тотчасъ же расходились каждый въ свою сторону. Князь Ларіонъ усиленно ходилъ, читалъ, здилъ верхомъ. Лина гуляла до устали и заигрывалась по вечерамъ Бахомъ и Марчелло, строгія вдохновенія которыхъ ладились съ невеселымъ настроеніемъ ея духа…. Между дядей и племянницей отношенія какъ бы вдругъ совершенно порвались: они не сходились, не видались, кром какъ въ часы общихъ трапезъ, тяжелыхъ и безмолвныхъ. Какое-то взаимное недоразумніе лежало между ними. Онъ, посл того разговора съ ея матерью, наружно какъ бы столько же боялся возобновленія прежней интимности своей съ Линой, сколько внутренно жаждалъ и томился по ней. Онъ ждалъ что она ‘подойдетъ’ сама, сама почувствуетъ потребность тхъ прежнихъ, близкихъ, дружескихъ отношеній, ‘заставитъ его’ возобновить ихъ. ‘Не пожертвовалъ ли онъ себя весь’, не подарилъ ли себя, не общалъ ли ‘избранному ею’ полное содйствіе и покровительство?… Княжна, въ свою очередь, чувствовала себя исполненною къ нему искреннйшей благодарности, и томилась желаніемъ выразить ее ему. Но какъ? Онъ казался ей мраченъ до суровости, онъ удалялся, не искалъ случая разговора съ нею. Она боялась сказать ему слишкомъ мало, или слишкомъ много,— все то же внутреннее чутье подсказывало ей что горячее выраженіе этой благодарности ея способно было бы только растравить ту рану которую, она знала, носилъ онъ въ себ съ первой почти минуты появленія Гундурова въ Сицкомъ… Она не старалась углубиться въ разгадку двигавшихъ его побужденій, она останавливалась на тхъ объясненіяхъ которыя самъ онъ далъ ей по этому поводу: онъ одинокъ, привыкъ, привязанъ къ ней, онъ видлъ въ ней свой ‘bton de vieillesse,’ ему тяжела мысль потерять ее, разстаться съ существомъ близкимъ ему по крови, по чувствамъ, по симпатіямъ…. ‘Онъ добръ, дядя, благороденъ, онъ это доказалъ намъ теперь, разсуждала Лина,— но въ немъ, какъ во всхъ старыхъ людяхъ, есть своя доля эгоизма: онъ ршился теперь стать прямо на нашу сторону, но все же простить мн это онъ сразу не можетъ’…
И такъ шли дни, и какъ бы все дале и дале расходились они, ‘и какъ враги избгали свиданія и встрчи’…
Не весело, но и не мятежно было на душ Лины. Она врила,— она умла врить. Тяжко было для нея отсутствіе любимаго человка, и слезы невольно текли о немъ изъ ея глазъ, но она знала что онъ думалъ ежечасно о ней, какъ и она ежечасно думала и молилась о немъ, знала что она его увидитъ чрезъ извстный промежутокъ времени, и терпливо считала дни отдлявшіе ее отъ этой минуты. О боле дальнемъ будущемъ она загадывать не смла, но и не отчаивалась въ немъ,— она была уврена и въ себ, и въ Серг,— ‘да и не грхъ ли отчаяніе?…’ Забвеніе въ которомъ она была какъ бы оставлена окружавшими ее не тяготило ея, въ настоящую минуту оно было дорого ей, напротивъ: ей были дороги это царствовавшее кругомъ ея людское безмолвіе, и ничмъ не стсняемая свобода долгихъ, размышленій, и одинокія прогулки по межамъ засянныхъ полей, куда обыкновенно направляла она шаги, исчезая какъ птичка среди высокихъ хлбовъ, и эта тишь, и ширь, и простота волнующихся линій русской, еще новой для нея, природы, о которой съ дтства мечтала она на чужбин и которая такъ близка, такъ родна была ея тихой душ. Ей слаще всего было среди этой природы, думать о Гундуров, вспоминать его восторженныя рчи, его страстную любовь къ этой дорогой имъ обоимъ родин, ‘безбрежной’ какъ и то чувство которое соединяло ихъ ‘на вки’ другъ съ другомъ…
Она возвращалась какъ-то домой съ одной изъ такихъ своихъ прогулокъ (былъ третій часъ пополудни), какъ вдругъ увидла на двор предъ крыльцомъ знакомую ей четверку караковыхъ. Сердце забилось у нея. ‘Неужели онъ’?…
— Кто это пріхалъ? спросила она насколько ей было возможно спокойне, входя въ сни.
— Господинъ Ашанинъ, Владиміръ Петровичъ, отвчалъ слуга.
— Къ кому?
— Къ ея сіятельству княгин.
Лина поднялась въ первый этажъ….
А Донъ-Жуанъ нашъ сидлъ тмъ временемъ въ ситцевомъ кабинет княгини, и потшалъ ее, какъ общался Гундурову, всякими разказами легкаго содержанія. ‘Il est vraiment charmant, ce monsieur Ашанинъ!’ повторяла она, покатываясь и одобрительно относясь съ этими словами къ неизбжному Зяблину, сидвшему тутъ же, и на необычно оживленномъ лиц котораго изображалось не мене одобренія, а удовольствія вдвое, за то неожиданное развлеченіе которое пріздъ Ашанина вносилъ въ его безконечный tte—tte съ этою умною женщиной.
Ашанинъ сообразилъ совершенно врно. Аглая Константиновна даже не ‘полюбопытствовала’ узнать — кто т ‘друзья въ ея сосдств’ у которыхъ, на ея вопросъ при его появленіи ‘откуда вы?’, онъ отвчалъ что ‘поселился на время’. Какое было ей до этого дло? Ее интересовало въ жизни единственно то что касалось ея лично, да и въ этомъ лично касающемся ея она никакими дальнозоркими вопросами не задавалась. Ей и въ голову не пришло что визитъ молодаго человка могъ имть какое-либо отношеніе къ тому что она на своемъ живописномъ французскомъ діалект называла ‘се bte d’amour de ma fille pour un monsieur de rien du tout’.
— А княжны я не увижу? самымъ невиннымъ тономъ спросилъ Ашанинъ, исчерпавъ до дна свой запасъ анекдотовъ.
— Она гуляетъ, должно-быть, это ея обыкновенный часъ, отвчалъ Зяблинъ.
— Вы увидите ее за обдомъ, промолвила хозяйка,— вдь вы съ нами обдаете?
— Извините, княгиня, не могу!..
— Pourquoi donc? Вы можетъ-быть боитесь que le dоner sera mauvais, потому что мы одни, безъ гостей, полуигриво, полуобидчиво отпустила Аглая.
— Помилуйте! засмялся Ашанцнъ,— я знаю что вы съ гостями и безъ гостей обдаете какъ обдалъ одинъ только покойный Лукуллъ.
Она недоумло вперила въ него свои круглыя очи,
— Ah oui, Lucullus, de gnral de Rome qui avait un si bon cuisinier, вдругъ вспомнила она былые уроки madame Crbillon, и расхохоталась, несказанно обрадованная.— Il а toujours le mot pour rire! примолвила она, подмигивая все тому же Зяблину.— Такъ отчего же вы не хотите manger un bon dоner? допытывалась она опять у своего молодаго гостя.
— Мн надобно еще въ городъ отъ васъ, объяснилъ онъ:— мн поручено привести оттуда ящикъ книгъ, присланный… моимъ друзьямъ…
— И ужь врно не книги, съ новою игривостью закачала головою Аглая,— а quelque affaire de femme?.. Ахъ, я знаю, вскрикнула она,— вамъ хочется, je suis sre, увидть Olga Akouline, вы, кажется, были немножко amoureux d’elle?.. Только опоздали, она выходитъ замужъ за monsieur Ранцева.
— Это не новость, княгиня. Она это намъ всмъ громогласно объявила, узжая съ нимъ отсюда въ одинъ день что и вс мы, когда разстроился Левъ Гурычъ Синичкинъ.
— Нтъ, я это узнала недавно вотъ чрезъ него!— И Аглая опять кивнула на ‘бриганта’.— C’est une jolie fille, et de l’esprit, mais trs impertinente, n’est-ce pas? спросила она его.
Зяблинъ, нжно покосился на нее, и испустилъ глубокій вздохъ.
— И какое ей счастіе! Il же trouve что этотъ monsieur Ранцевъ очень богатъ, говорятъ…
Ашанинъ поспшно всталъ со своего кресла. Произнесенное имя Ольги внезапно пробудило въ немъ съ новою силой помыслъ о ней, желаніе увидться съ нею. Онъ, дйствительно, по просьб Гундурова, взялся захать въ городъ за ящикомъ книгъ высланныхъ по почт изъ Москвы его пріятелю, и говорилъ себ теперь что вдь ‘Ольга тамъ, и что кто чего сильно хочетъ, того непремнно достигаетъ…
— Позвольте поцловать вамъ ручку, княгиня, проговорилъ онъ,— мн пора!
— Vous avez voulu voir Lina? молвила она, не безъ извстнаго внутренняго удовольствія касаясь жирными губами своими наклонившагося къ ней горячаго лба красавца.
— Я постараюсь найти ее на прогулк…
— Надюсь, до свиданія, если вы останетесь въ нашихъ странахъ?
— Надомъ еще вамъ моими посщеніями, княгиня, будьте покойны! смялся онъ прощаясь.
Онъ вышелъ. Зяблинъ пошелъ проводить его.
Внезапная мысль блеснула по пути въ сообразительной голов Ашанина.
— Евгеній Владиміровичъ, спросилъ онъ когда, очутились они вдвоемъ въ пустой и полутемной отъ спущенныхъ занавсъ гостиной, глядя во вс глаза на своего спутника:— окажите пожалуста, долго ли будетъ упорствовать княгиня въ намреніи выдать дочь противъ ея воли за этого петербургскаго флигель адъютанта?
‘Бригантъ’ никакъ не ожидалъ этого, и пришелъ въ первую минуту въ конфузъ.
— Я, право, не знаю… и почему вы это меня спрашиваете? пробормоталъ онъ своимъ глухимъ, сдобнымъ голосомъ.
— Ахъ, полноте, засмялся красавецъ,— будто я не знаю какъ вы дружны со здшнею хозяйкой!
— Что же… друженъ… пролепеталъ еще боле смущаясь и хмуря брови Зяблинъ.
— Ну да, невиннйшимъ тономъ пояснилъ тотъ,— у всхъ бываютъ друзья, и несомннно что вы боле близки съ княгиней чмъ вс мы вотъ, жившіе здсь такъ долго… И я совершенно понимаю Васъ: она премилйшая женщина… Упряма немножко,— что длать, у всхъ свои недостатки….. Но вотъ я именно, и думаю что обязанность настоящихъ друзей употреблять свое вліяніе на тхъ кого они любятъ и кто вритъ имъ чтобы предотвращать ихъ отъ ложныхъ поступковъ, особенно же когда съ этимъ соединяется и ихъ собственная невыгода, подчеркнулъ Ашанинъ.
Зяблинъ насторожилъ уши.
— Это, то-есть, чья же невыгода?….
— Невыгода друзей, поспшилъ объяснить Ашанинъ.
— Какъ же это вы понимаете?
— Очень просто! Согласись княжна выйти замужъ за того кого желаетъ мать, она удетъ съ мужемъ въ Петербургъ, а за нею и сама княгиня, и мы такимъ образомъ лишимся дома въ которомъ, и въ Москв, и здсь, вс мы, а вы первый, находили столько удовольствія бывать… Объ этомъ стоитъ подумать!
— Княгиня не обязана хать за дочерью, промямлилъ Зяблинъ, искоса поглядывая на своего собесдника,— она можетъ и въ Москв остаться.
— Съ кмъ это, и для кого? вскликнулъ недоврчиво Ашанинъ,— что ее здсь можетъ удержать?
‘Я’, могъ бы себ, пожалуй, сказать ‘бригантъ’… Но онъ не сказалъ этого себ,— много уже воды успло примшаться въ послднее время къ вину его первоначальныхъ иллюзій. Онъ въ глубин души своей долженъ былъ сознаться что эта ‘тупая тетёха’, которую онъ въ первую пору ихъ отношеній думалъ, въ силу своихъ прежнихъ Печоринскихъ успховъ, держать ‘подъ ногами’, держала его въ дйствительности ‘при себ’, и нисколько не расположена была пока отдать ему верховенство надъ собою. Онъ мирился скрпя сердце съ этимъ положеніемъ, надясь добиться все-таки своего со временемъ, но понималъ насколько положеніе это было до сей минуты шатко, и какъ невозможно было бы ему и вовсе сохранить его въ случа переселенія княгини въ Петербургъ. Въ качеств чего послдовалъ бы онъ за нею туда? (Евгеній Владиміровичъ Зяблинъ дорожилъ наружнымъ своимъ гоноромъ.) Слова Ашанина заставили его призадуматься:
— Вы, конечно, таинственно пропустилъ онъ,— все это на пользу пріятеля вашего, Сергя Михайловича Гундурова говорите?
— Непремнно, засмялся еще разъ Ашанинъ,— прежде всего въ виду его, а потомъ ‘на пользу’ и насъ съ вами.
Зяблинъ помолчалъ.
— У этого Анисьева, все такъ же таинственно прошепталъ онъ затмъ,— большое количество долговъ, говорятъ… Но княгиня до сихъ поръ не хочетъ этому врить.
— А на то, вотъ я и говорю, друзья, живо молвилъ на это красавецъ,— чтобъ умть убдить ее въ этомъ… а при томъ и намъ не мшать, примолвилъ онъ, многозначительно устремляя взглядъ на ‘бриганта’.
— Это само собою, будьте уврены! отвтилъ, осторожно озираясь кругомъ, тотъ, и протянулъ ему руку.— Ахъ да вотъ и княжна, я ретируюсь! поспшно выговорилъ онъ, исчезая тутъ же за портьерой двери отдлявшей парадные покои отъ интимныхъ аппартаментовъ княгини.
Ашанинъ устремился на встрчу дйствительно показавшейся въ дверяхъ слдующей комнаты княжны.
— Здравствуйте, Владиміръ Петровичъ, какъ я рада васъ видть! молвила она,— откуда вы, изъ Сашина?…
— Изъ Сашина, княжна… Я имю къ вамъ письмо, сказалъ онъ, засовывая руку въ боковой карманъ.
— Письмо? повторила она, невольно вся заалвъ.
— Отъ Софьи Ивановны Переверзиной…
— Ахъ, давайте, давайте!…
Оно заключалось лишь въ нсколькихъ задушевныхъ строкахъ. Софья Ивановна поручала Ашанину передать княжн все что могло бы интересовать ее въ ‘Сашинскомъ ихъ жить-быть’, а ее просила ‘писать о себ, о своемъ здоровь какъ можно подробне…’ ‘Вы съ нами мысленно и душевно, и днемъ и ночью. Услышитъ ли Богъ наши молитвы, чтобы въ яв совершилось то что такъ пламенно призываемъ въ мечтаньяхъ?’ говорилось въ конц записки.
Лина усадила подателя ея около себя на диванъ, жадно и умиленно глядя ему въ глаза, засыпая его вопросами. Онъ отвчалъ горячо и пространно, съ нжнымъ, братскимъ какимъ-то чувствомъ любуясь на нее, любуясь сердечною прелестью сквозившею сквозь каждое слово, каждый взглядъ ея, вызывая не разъ смхъ на ея уста намреннымъ комизмомъ передачи иныхъ разговоровъ своихъ о ней съ Гундуровымъ и тхъ якобы пытокъ которыя заставляетъ его переносить пріятель, ршившій-де окончательно уморить его посредствомъ лишенія сна…
— А теперь все, княжна, хоть выжмите, ни капельки не осталось! закончилъ онъ.— Мн остается только дождаться теперь отвта вашего на это письмо, и затмъ хать…
— Я дойду, напишу сейчасъ, сказала подымаясь Лина.
— Отлично, а когда кончите, пошлите за мною къ Факирскому. Я у него ждать буду.
— Его нтъ здсь, вскликнула княжна:— у него въ Москв заболла опасно мать, и онъ третьяго дня ухалъ къ ней.
— Жаль! сказалъ раздумчиво Ашанинъ.— Я, признаюсь вамъ, княжна, думалъ было устроить чрезъ него постоянныя сношенія съ Сицкимъ. Намъ въ Сашин всего мало, промолвилъ онъ смясь:— мы бы желали имть тамъ о васъ ежедневныя, ежечасныя свднія, и Факирскій съ этой стороны могъ служить для насъ живымъ дневникомъ… Нечего длать, какъ-нибудь иначе устроимъ! договорилъ онъ какъ бы про себя.— Пойду прогуляться въ садъ въ ожиданіи вашего отвта… Вы скоро пишете, княжна?
— Да! А что?
— Часа вамъ будетъ довольно на письмо? спросилъ онъ со смхомъ.
— Постараюсь, отвчала она тмъ же.
— Такъ я черезъ часъ приду сюда за нимъ.
Онъ довелъ ее до лстницы. Она поднялась къ себ. Онъ собирался спуститься, когда услыхалъ шумъ шаговъ бжавшихъ за нимъ но параднымъ комнатамъ, и чей-то звавшій его голосъ:
— Господинъ… Мусью… Мусью Ашанинъ!…
Онъ повернулъ назадъ.
Къ нему неслась, вся запыхавшись, первая камеристка княгини, обильногрудая и неимоврно перетянутая въ таліи ‘Lucrce’, держа въ рукахъ плетеную корзиночку, укрытую широкими кленовыми листьями.
— Это вамъ-съ ихъ сіятельство, княгиня, изволили вишни прислать на дорогу, чтобы хать вамъ было не скучно-съ, доложила она сюсюкая, и устремляя на него свои живые мышиные глазки.
Ашанинъ воззрился на нее.
‘Какія монументальныя красы!’ подумалъ онъ: — ‘ничего подобнаго, кажется, и не было до сихъ поръ въ моей коллекціи.’ И новое соображеніе мелькнуло тутъ же въ голов его.
— Искреннйше поблагодарите отъ меня княгиню за вниманіе, сказалъ онъ громко, помаргивая владлиц этихъ ‘монументальныхъ красотъ’ своимъ искусительнымъ донъ-жуанскимъ взглядомъ,— только у меня такая привычка что я фруктовъ никакъ въ одиночеств сть не могу, а чтобъ была у меня при этомъ пріятная компанія.
— Это, то-есть, какже-съ понимать надо-съ? принялась тотчасъ же поджиматься и скалить крупные блые зубы опытная ‘Lucrce’.
— А я вотъ сейчасъ въ садъ иду, такъ мы можемъ съ вами тамъ въ укромномъ уголку опорожнить эту корзинку вдвоемъ.
‘Lucrce’ сочла нужнымъ на первый разъ выразить извстнаго рода оппозицію.
— Извините, мусью, я такой променажъ не слишкомъ предпочитаю. Потому далеко идтить. Можно и совсмъ свое спокойствіе духа потерять?
— Напрасно! сказалъ невозмутимо Ашанинъ, приподымая двумя пальцами покрывавшіе корзину листья:— вишни пресплыя и превкусныя, надо быть.
Онъ обернулся и пошелъ.
— Что же мн съ ними длать-то? молвила она ему вслдъ:— взять ихъ не желаете?
— Въ саду, не иначе! отвтилъ онъ не оборачиваясь.
— Такъ гд же васъ тамъ найтить? уже шепоткомъ промолвила на это дебелая красавица.
— Въ грот, надъ ркой. Знаете мсто?
— Бывала-съ…

XXVII.

Черезъ полчаса посл этого, подъ темнымъ и низкимъ сводомъ таинственно заросшаго кустами грота, въ корзин стоявшей на широкой дерновой скамь, между ‘монументальною Lucrce’ и московскимъ Донъ-Жуаномъ оставались отъ вишень одн косточки, а разговоръ отзывался характеромъ нкоей трогательной интимности.
— И ужь доподлинно можно сказать, говорила жирная Церлина,— что на нашу сестру вы самый какъ ни на есть ловкій, самый жестокій господинъ.
— Да, я ужасно жестокъ на женщинъ! пресеріозно молвилъ шалунъ, чиркая спичкой о скамью, и закуривая папиросу.
— Потому главное,ужасный вы насмшникъ, продолжала она, примазывая рукой свои жесткіе, значительно растрепавшіеся волосы,— а которая себя чувствуетъ очень для нея это обидно бываетъ, и даже иной разъ лучше совсмъ со свта сойтить… Вотъ, хошь бы сказать Надежда едоровна наша, въ монашенки теперича пошла, примолвила Lucrce усмхаясь съ самымъ ршительнымъ лукавствомъ,— чьихъ это рукъ дло, не знаете?
— Я чужими длами не интересуюсь, хладнокровнйшимъ тономъ отвчалъ онъ.
Она фыркнула во весь ротъ.
— Не интересуетесь? Безсовстный вы, прямо сказать!… А исправникова-то барышня, въ садъ сюда ночью на свиданье къ кому ходила, можетъ тоже не знаете?
‘О, всевидящее око переднихъ, кто уйдетъ отъ тебя!’ съ нкоторымъ ужасомъ произнесъ мысленно Ашанинъ.
— И все это вы вздоръ несете, милая моя, воскликнулъ онъ подъ этимъ впечатлніемъ,— ничего подобнаго не бывало никогда!
— Ска-а-жите по-о-жалуста! медленной гнусливо выговорила она, насмшливо закачавъ головой направо и налво.— Ну, а если васъ спросить теперича для чего вы сегодня къ намъ пріхали? молвила она, чуточку помолчавъ предъ этимъ.
— Какъ для чего? Съ визитомъ пріхалъ къ княгин…
— Та-акъ! И больше ничего?
— Чего же еще больше?
— Съ княжной нашею, съ Еленой Михайловной, не видались?
— Видлся…
Lucrce осторожно потянулась головой ко входу грота, и вполголоса спросила:
— Письмо ей привозили?
Онъ тотчасъ же сообразилъ что отрицаніе было бы совершенно безполезно.
— Привозилъ, отъ генеральши Переверзевой.
Lucrce сочувственно повела головой сверху внизъ.
— Солидная, такъ надо сказать, барыня эта генеральша? внушительно произнесла она.
— Вы одобряете? не могъ не засмяться Ашанинъ.
— А вы такъ полагаете, нсколько обидчиво вскликнула на это его новая жертва,— что мы, люди, всю эту коммерцію про господъ распознать не въ состояніи, кто настоящій есть, а кто только что, тяпъ-ляпъ, по-французскому обученъ, а самъ, или сама изъ того же хамства произошли? Оченно вы ошибаетесь, потому мы, можетъ, лучше васъ самихъ до тонкости насчетъ этого самаго понимаемъ.
Ашанинъ поглядлъ на нее.
— Я вижу, красавица моя, проговорилъ онъ,— что щедрая природа надлила васъ такимъ же умственнымъ какъ и тлеснымъ обиліемъ, а потому прямо васъ спрошу такъ: какъ вы насчетъ княжны полагаете?
Она подняла, на него глаза.
— Что про княжну говорить? Святая барышня, всему дому, я даже кажному чужому извстно.
— Ну съ, а маменька ея, повелительница ваша?…
Lucrce такъ и прыснула (очень ужъ понравилось ей это выраженіе).,
— ‘Повелительница’, повторила она,— это ужь точно!… Ишь вдь вы бдовый какой, а еще меня спрашиваете! Что же это вамъ про нихъ знать нужно?
Тонкій Ашанинъ сообразилъ тотчасъ же изъ этихъ отвтовъ что, могъ смло приступить къ длу.
— А вотъ что, достопрекрасная…
— Лукерья…
— По батюшк какъ!
— Ильинична-съ.
— Такъ вотъ что, восхитительная Лукерья Ильинична, вопервыхъ, я желалъ бы продолжать съ вами столь пріятно начатое знакомство….
— Что же, это можно-съ, прошептала она, признавъ при этомъ необходимымъ стыдливо опустить рсницы.
— А вовторыхъ, я очень любопытенъ, а потому весьма желательно было бы мн знать всякую штуку какая у васъ здсь можетъ происходить.
Церлина лукаво подмигнула ему.
— Сами-то вы, мусью Ашанинъ, штука, у, какая тонкая? Это вамъ, значитъ, нужно знать все и прочее?
— Вы сказали, моя прелесть! расхохотался онъ,— именно такъ: ‘все и прочее’!
— И это можно, ршила она,— потому я у Французинки въ Москв шесть лтъ въ обученіи находилась, и все, даже до послдняго почти слова, понять могу, и даже съ мусью Витторіо всегда по-ихнему говорю, и кром того, все знаю насчетъ этого петербургскаго графа, что за него княжна не хочетъ идтить, а онъ все надется, потому княгиня имъ очень протежеруетъ, и даже съ ихнею матушкой у нихъ переписка постоянно идетъ…
— Ну вотъ, ну вотъ, все это намъ звать и нужно! вскликнулъ радостно Ашанинъ: — если какое-нибудь новое письмо получится, и что они затвать будутъ…
— Читать я сама по-французскому не обучена возразила Lucrиce,— а что княгиня безпремнно станутъ объ этомъ съ мусью Зяблинымъ разговаривать, и я всегда это услышать могу.
— Прелестно! А вотъ еще что, моя красавица, еслибы нужно было, напримръ, княжн опять письмо доставить, или отъ нея получить?
Красавица подумала.
— Отчего же, вновь ршила она затмъ,— и доставить и получить опять-таки въ нашихъ рукахъ.
— Только при этомъ такъ надо было бы устроить чтобы княжна не знала что это вы.
— И не будутъ знать. Глаша ихняя безграмотная, а я всегда вхожа въ ихъ комнаты, и могу имъ письмо на столъ положить, или взять ихнее, если напишутъ.
— Вы просто богъ Меркурій въ юпк, очаровательная Лукерья! еще разъ вскликнулъ Ашанинъ,— ну, а теперь какъ же намъ собственно съ вами-то сообщеніе устроить, если увидаться или послать что нужно?
И на этотъ предметъ нашлось въ умственномъ запас бывалой Lucrce подходящее ршеніе:
— А у меня тутъ на сел родной братъ живетъ, едоръ Ильинъ прозывается, потому я сама здшняя, Сицковская, третья его изба справа, если изъ города примрно хать. Такъ если что нужно, только къ нему пошлите, велите Ваську спросить: шустрый этто у него мальчикъ есть, племянникъ мой. Онъ это все сорудуетъ, если мн что отъ васъ, или къ вамъ отъ меня послать… Къ вамъ въ Сашино, въ Гундуровское посылать?
— Да, я тамъ, у Гундурова…
— Ахъ, какъ этотъ самый вашъ господинъ Гундуровъ прекрасно Гамлета представляетъ! нежданно воскликнула она,— очень даже, могу сказать, обожаю ихъ за это, скажите имъ! Когда онъ этто про мать свою говорилъ что она башмаковъ еще не износила, а за другаго вышла, а самъ въ слезы, я даже убжала, потому у самой-то такъ и текутъ у меня, такъ и текутъ, а лакеишки-дурачье смотрятъ и смются… Ужъ потомъ пришла смотрть опять когда это они съ нашей княжной: ‘въ монастырь, говоритъ, ступай, въ монастырь!’ А пошла-то не она, а Надежда едоровна наша, безмозглая. Стоитъ! И Lucrce, поведя насмшливо взглядомъ въ сторону нашего Донъ-Жуана, прыснула еще разъ со смху.— А что они, пріятель-то вашъ, въ княжну нашу очень врзамшись? спросила она тутъ же,— какъ вы скажете, мусью?
— Есть таки Лукерья Ильинична, есть!…
— И сейчасъ видать что настоящее это у нихъ, а не изъ-за приданаго, какъ у того, у петербургскаго-то. Хоть и холопка я, а понимать могу… Такъ вы имъ такъ и скажите, разсмялась она,— что отъ сердца даже желаю чтобы высватали они себ нашу княжну, потому ужь оченно они чувствительно этого самаго Гамлета умютъ играть.
‘Господи, сказалъ себ мысленно Ашанинъ,— даже любовью къ искусству пылаютъ ‘сіи огромные сфинксы!’
— Восхитительная Лукерья, возгласилъ онъ, обнимая ея колноподобныя плечи,— добродтели ваши достойны всякихъ наградъ!…
— Баловникъ вы, баловникъ! залепетала она, зажмуривая отъ удовольствія свои плутоватые и сластолюбивые глазки….

XXVIII.

Княжна встртила Ашанина въ гостиной съ письмомъ въ рук.
— Не поручите ли вы мн передать имъ еще что-нибудь на словахъ? спросилъ онъ, принимая письмо и опуская его въ карманъ.
— Я написала, молвила она съ тихою улыбкой,— но вы скажите имъ какою вы нашли меня сами… Я спокойна, здорова пока, какъ видите, думаю и не отчаиваюсь, примолвила она опуская вки.— Да, скажите имъ что я получила вчера письмо отъ графини Воротынцевой… Мы должны были хать къ ней съ maman, но она вдругъ очень скоро собралась за границу, и написала мн очень милое, симпатичное письмо на прощанье, въ которомъ также проситъ меня передать много очень дружескаго Софь Ивановн, и Гамлету…. Она не знала что мы уже… не видимся… заключила Лина слегка дрогнувшимъ голосомъ.
— Княжна, сказалъ Ашанинъ,— княгиня Аглая Константиновна весьма любезно пригласила меня посщать ее въ Сицкомъ, пока я ‘въ здшнихъ странахъ’, какъ выразилась она (о томъ гд эти ‘страны’ она не справлялась, и едва ли, кажется, знаетъ что живу я именно въ Сашин). Приглашеніемъ ея, я, само собою, не премину воспользоваться, и на будущей недл пріду сюда опять. Но до этого, и вообще въ интервалахъ между моими пріздами сюда, могутъ случится какія-нибудь обстоятельства о которыхъ вы сочтете быть-можетъ нужнымъ извстить немедленно… Софью Ивановну. Какъ думаете вы это сдлать?
— Какъ сдлать? повторила нсколько удивляясь вопросу Лина: — еслибы что-нибудь такое нужное случилось, я напишу и пришлю.
— Съ кмъ?
— Съ кмъ-нибудь изъ слугъ,
— Это можетъ быть доведено до свднія княгини.
— Такъ что-жъ такое? съ гордою интонаціей въ голос проговорила княжна,— я не скрываю своихъ поступковъ, никто не можетъ находить дурнымъ что я пишу такой высокопочтенной женщин какъ Софья Ивановна Переверзина.
— Да, молвилъ Ашанинъ,— но уврены ли вы что не подвергнете гнву княгини того кого вы пошлете съ письмомъ?.. Уврены ли вы, примолвилъ онъ понижая голосъ,— что не дано какого-нибудь приказанія по дому насчетъ такихъ возможныхъ писемъ вашихъ въ Сашино?…
Лина не отвчала, и все лицо ея покрылось краской стыда отъ мысли что ея мать дйствительно была способна отдать ‘по дому’ подобныя приказанія…
— Я нашелъ средство, княжна, продолжалъ между тмъ уже нсколько таинственно Ашанинъ,— избавить васъ отъ всякой заботы относительно доставки вашихъ писемъ, если понадобится вамъ писать.
— Что такое? Она внимательно глянула на него.
— Очень просто: напишите, положите письмо въ конвертъ съ адресомъ и оставьте на вашемъ стол. Оно будетъ доставлено по назначенію въ тотъ же день.
— Какимъ-же образомъ? не доумло спросила княжна.
Онъ засмялся:
— Это мой секретъ,— секретъ романа, примолвилъ онъ весело.
Она слегка нахмурилась и закачала головой.
— Я романовъ и вс эти таинственныя средства не люблю, сказала она,— и надюсь что не буду въ необходимости прибгать къ нимъ.
— Но не забудьте ихъ въ случа надобности, отвтилъ на это Ашанинъ, кланяясь и протягивая руку проститься съ нею.
— Прощайте, Владиміръ Петровичъ… Вы дядю не видали? спросила она вдругъ.
— Нтъ, мн говорили, онъ ухалъ верхомъ…
— Я его совсмъ не вижу, кром какъ за столомъ, словно вырвалось у нея. Она тутъ же умолкла и слабо улыбнулась…
Ашанинъ поклонился еще разъ и вышелъ.
— А теперь въ городъ! сказалъ онъ кучеру, садясь въ Гундуровскую коляску, предовольный тмъ какъ усплъ онъ ‘устроить почту’ между Сицкимъ и Сашинымъ и отвлечь ‘бриганта’ отъ союза съ ‘противною стороной’. Все это великолпно устроилось, говорилъ онъ себ, и мысли его обратились теперь опять къ предмету личной его заботы — Ольг Акулиной, и къ шансамъ увидаться съ нею въ город.
Дохавъ туда онъ прежде всего веллъ себя везти въ почтовую контору, гд долженъ былъ получить по довренности посылку съ книгами на имя Гундурова, и первое лицо съ которымъ встртился онъ тамъ на крыльц былъ Вальковскій.
— Ты какъ сюда попалъ? вскрикнулъ онъ въ изумленіи.— И что съ тобой? спросилъ онъ тутъ же, замтивъ блдное, сильно разстроенное лицо ‘фанатика’.
— Маргоренька въ гусару ушла, сейчасъ отъ Васи Тимоеева письмо получилъ! могильнымъ голосомъ проговорилъ тотъ, зврски поводя глазами, и показывая грязно-исписанный листокъ почтовой бумаги который держалъ въ рук.
Ашанинъ померъ со смха (Маргоренька была та рябая швея которую Вальковскій готовилъ на сцену, на роли Селименъ).
— ‘Маргоренька къ гусару ушла!’ повторилъ онъ передразнивая его,— плачь русскій театръ, плачь!
—Дуракъ! фыркнулъ ему на это ‘фанатикъ’.
— Само собою! продолжалъ хохотать Ашанинъ, — а ты все же объясни мн какъ ты очутился здсь?
— А такъ очутился, сердито молвилъ Вальковскій,— что ухали вы оттуда, изъ Сицкаго-то, съ Сережей, ничего мн не сказавъ….
— Не до тебя было, братъ, не взыщи!
— Льва-то Гурыча къ тому же похоронили… Золъ я былъ какъ чортъ, въ виду ничего, а въ карман ни гроша, въ Москву не съ чмъ вернуться… Ну и вспомнилъ я что туша эта, Елпидифоръ, звалъ меня къ себ сюда, говорилъ какъ-то что театрикъ можно будетъ здсь сварганить. А тутъ, вечеркомъ, подвода отъ него пришла за всякимъ тамъ скарбомъ что оставила Ольга Елпидифоровна. Ну, я не долго думавъ, въ телгу, и съ юпками ея и прикатилъ къ нимъ.
— Ты у нихъ и живешь? вскрикнулъ радостно московскій Донъ-Жуанъ.
— У нихъ… Славнымъ виномъ поитъ онъ меня, толстопузый этотъ,— и Вальковскій облизнулся,— только надулъ подлецъ, никакого театрика…
— Вотъ что, Ваня, прервалъ его Ашанинъ,— я тутъ сейчасъ сбгаю въ контору посылку получить, а ты погоди минуточку, отсюда пойдемъ вмст.
— Куда это?
— Къ нимъ, къ Акулинымъ.
— Да его нту. Съ утра ухалъ. Свадьба вдь эта у нихъ затялась…
— Такъ что же?
— Ну, вотъ тамъ всякіе у нихъ сборы. Къ зятю будущему ухалъ, въ Рай-Никольское.
— Съ дочерью?
— Нтъ, она дома.
— Одна?
— Стало-быть одна, коли ни отца, ни жениха нтъ.
У Донъ-Жуана отъ радости въ глазахъ задвоилось.
— Сейчасъ, Ваня, сейчасъ!…
Минутъ черезъ двадцать полученная имъ тяжелая посылка уложена была на козлахъ коляски, и Ашапинъ сидя въ ней съ ‘фанатикомъ’ диктовалъ ему свои инструкціи.
— Ты, говоришь, застрялъ здсь потому что денегъ нтъ?
— Не было, хихикнулъ вдругъ Вальковскій,— а теперь будутъ, ты дашь.
— У самого въ обрзъ, а у Сережи найдемъ.
— Я и то думалъ завтра у Елпидифора лошадей просить, къ нему хать.
— Сегодня же подемъ… Только ты слушай, Ваня: придемъ мы теперь къ Акулинымъ, ты сейчасъ же войди, и скажи ей что вотъ я нарочно за тобою сюда пріхалъ увезти къ Гундурову, и что ты сейчасъ же пойдешь укладываться, а когда войду я — ты тутъ же убирайся къ себ и собирай свои пожитки, а меня оставь одного съ нею.
— На что это теб? угрюмо отвтилъ, помолчавъ ‘фанатикъ’,— вдь она невста, чортъ ты этакой!
— А это не твоего ума дло? Не разсуждай, а длай что теб говорятъ! Есть тутъ гостиница какая-нибудь?
— Есть, на почтовой станціи, пропустилъ сквозь зубы тотъ.
— Ну вотъ и прекрасно! Уложишь ты свой чемоданъ, и тутъ же, къ намъ не заходя, смотри!— велишь его вынести въ коляску, самъ въ нее сядешь и прикажешь хать на станцію. Тамъ скажи кучеру отпречь и лошадямъ корму дать, а намъ на двухъ закажи обдъ. Далеко отъ Акулинскаго-то дома до станціи?
— Недалеко, черезъ улицу…
— Такъ я приду къ теб туда пшкомъ,— а ты меня жди тамъ!
Вальковскій помолчалъ опять, глянулъ сбоку на товарища:
— Володька!…
— Чего теб?
— Большой руки ты пакостникъ!
— Совершенно справедливое сужденіе имете вы въ мысляхъ, Иванъ Ильичъ! невозмутимо молвилъ на это красавецъ, смясь,— а ты все-таки длай то что теб сказываютъ!
Коляска ихъ между тмъ подъзжала къ одноэтажному, чистенькому, веселаго сраго цвта домику, съ необыкновенно свтлыми, широкими, и раскрытыми въ эту минуту окнами, выходившими по улиц въ палисадникъ обнесенный низенькою, свжеокрашенною зеленою ршеткой, и въ которомъ пышно распускавшіеся кусты лилей и столиственныхъ розъ несомннно свидтельствовали о развитости вкуса къ изящному у обитавшихъ здсь лицъ. (Толстый Елпидифоръ называлъ себя не даромъ ‘артистомъ’).
— Тутъ! притрогиваясь къ спин кучера указалъ Вальковскій.
Изъ оконъ домика лились волной звуки свжаго женскаго голоса…
— Стой! остановилъ Ашанинъ лошадей шагахъ въ десяти не дозжая до крыльца,— стой и не трогайся!…
Онъ выскочилъ изъ коляски, побжалъ къ калитк замченной имъ въ углу палисадника, отворилъ ее, вошелъ, и подкравшись къ одному изъ оконъ, жадно погрузился въ него глазами.
Вальковскій съ сумрачнымъ лицомъ прошелъ въ домъ въ ворота чернымъ ходомъ.
Ольга была одна, и пла, аккомпанируя себ на ‘новомъ’ выписанномъ Ранцевымъ фортепіано, о которомъ говорилъ онъ ей въ Сицкомъ, и которое теперь, до свадьбы ихъ, веллъ перевезти къ ней изъ Рай-Никольскаго.
— Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Какъ мимолетное виднье,
Какъ геній чистой красоты!
пла она опять волшебный Глинкинскій романсъ, поднявшій въ душ Ашанина все обаяніе первыхъ встрчъ его съ нею, и самую ее всю пронимало ея пніе, сама она словно вся выливалась въ т горячіе звуки что излетали изъ ея груди. Въ сильныхъ мстахъ она приподымала свои великолпныя, сквозившія сквозь кисею платья плечи, длинныя рсницы прикрывали на половину блестящіе зрачки карихъ глазъ, губы пылали какъ т алыя розы что цвли тутъ подъ ея окномъ,— и вся она сама была и страсть, и нга, и вдохновенье…
Она ничего не слышала, не видла,— ни шума колесъ подъхавшей коляски, ни этой чернокудрой головы красавца подымавшейся надъ уровнемъ открытаго окна прямо насупротивъ табурета на которомъ сидла она, ни вошедшаго Вальковскаго, который, въ ожиданіи когда она кончитъ стоялъ теперь въ дверяхъ комнаты глядя себ подъ ноги съ видомъ звря которому непремнно хочется укусить кого-нибудь.
Она кончила, и какъ бы устало уронила руки на колни. ‘Фанатикъ’ передвинулъ ступнями. Она подняла глаза.
— А, Иванъ Ильичъ, лниво проговорила она,— что скажете?
— А я пришелъ сказать вамъ, пропустилъ онъ въ отвтъ, своимъ грубымъ тономъ,— что за мною Володька пріхалъ.
— Кто такой?
— Володька Ашанинъ, къ Гундурову съ нимъ хать…
— Гд онъ? громко вскрикнула Ольга.
— А во, въ окно глядитъ! И онъ ткнулъ пальцемъ по тому направленію.— А я ужь пойду собираться. Прощайте, за хлбъ, за соль вашу спасибо, вамъ и батьк вашему! промычалъ онъ трогаясь съ мста и уходя, пока она съ поблднвшимъ лицомъ и засверкавшими глазами оборачивалась на то окно.
— Вы! Здсь? могла она только вымолвить отъ волненія.
— Я, Ольга, я! Можно войти? отвтилъ Ашанинъ торопливо и страстно…
— Къ чему? Чего вы хотите?…
Онъ отороплъ весь.
— Ольга, что съ тобою? Ольга! пробормоталъ онъ.
— Зовите меня Ольга Елпидифоровна, зовите какъ слдуетъ! Какъ вы смете! подбгая къ окну крикнула она на него такъ что онъ съ невольнымъ страхомъ обернулся на улицу, по которой къ счастію никто не проходилъ въ эту минуту.
— Я хотлъ… началъ было онъ.
— А я не хочу! взвизгнула она топая ногой,— не хочу, не хочу васъ видть!
— Извольте, Ольга Елпидифоровна, извольте! молвилъ озадаченный Ловеласъ, тщетно стараясь прикрыть видомъ ироніи то неодолимое смущеніе которое овладло имъ въ эту минуту,— благоволите только объяснить мн за что вы такъ разгнвались?…
— Вы безчестный, скверный человкъ! говорила она понизивъ голосъ и свшиваясь къ нему слегка изъ окна,— вы клялись не искать меня, избгать со мною встрчи… А вы теперь дерзко, нахально смете являться сюда!… Зачмъ? Вы знаете что я невста… Женихъ мой добрый, честный, благородный человкъ… Что же вы думаете про меня, на что надетесь?…
Глаза ея, показалось ему, становились все зле, все безпощадне.. И тмъ соблазнительне, тмъ желанне была она для него въ эту минуту.
— Ольга Елпидифоровна, позвольте… попытался онъ было уговорить ее,— но она не дала ему на это времени.
— Вы мн противны, отвратительны! Уходите, а не то я погублю себя и васъ, скандалъ надлаю, разкажу все капитану, отцу!… Этого ли вы хотите?…
— Я удаляюсь, сударыня, проговорилъ онъ посл нсколькихъ секундъ колебанія, съ желчною улыбкой на поблвшихъ губахъ,— ни чьей гибели я не желаю. Успокойте ваши нервы, сдлайте милость!…
И онъ быстрыми и неврными шагами вышелъ изъ палисадника.
Она вскинулась съ мста, пробжала черезъ весь домъ въ свою комнату, и бросившись тамъ на постель разрыдалась въ подушки неудержимыми слезами:,
— Противный, мерзкій, говорила она себ сквозь эти слезы,— хорошо что онъ стоялъ тамъ, за окномъ!… Будь онъ въ комнат, я бы пожалуй, дура, подъ конецъ не выдержала, на шею ему кинулась…
Ашанинъ прошолъ изъ палисадника во дворъ дома, встртилъ тамъ какого-то мальчика-слугу въ куцомъ фрачк, метавшаго камешками въ сосдній заборъ, прервалъ его полезное занятіе пославъ его сказать Вальковскому собираться скоре, а самъ, отдавъ кучеру приказаніе пріхать съ Иваномъ Ильичемъ на станцію, направился туда, или врне направился самъ не зная куда, по улицамъ незнакомаго ему города, пытаясь заглушить усиленнымъ движеніемъ клокотавшее въ душ его бшенство… О, что бы онъ далъ теперь чтобы сломить, смять, задушить это ‘своенравное, злое… и очаровательное созданіе’, задушить эту злость безконечными, безумными поцлуями…
‘Фанатикъ’ давнымъ давно уже поджидалъ его на каменномъ крыльц большой двухъэтажной станціи, изучая тмъ временемъ ‘подходцы и складку’ сидвшаго съ нимъ рядомъ какого-то ямщика-ухоря съ наглымъ и пьянымъ лицомъ (‘типъ’ этого ухоря онъ тутъ же поршилъ ‘воспроизвести’ въ піес Ямщики, или какъ гуляетъ староста Семенъ Ивановичъ, которую давно уже жаждалъ поставить на ‘благородномъ театрик’), когда нашъ Донъ Жуанъ, все такъ же злой, на успвшій уже порядочно устать, появился предъ нимъ.
— Гд это ты шатался? Обдъ давно готовъ, пробурчалъ онъ,— у меня въ живот барабанщики съ часъ ужь времени зорю бьютъ.
— Теб бы жрать все! злобно отрзалъ въ отвтъ Аріанинъ, подымаясь къ нему по ступенямъ крыльца.
— Ну, а что у тебя тамъ, подмигнулъ ему Вальковскій съ нескрываемымъ злорадствомъ въ тон и усмшк сопровождавшей эти слова,— сорвалось, видно? И въ комнату то-есть не пустили даже?…
— Молчи, болванъ! прошиплъ на него красавецъ сверкая загорвшимися новымъ бшенствомъ глазами.
— Работа! крикнулъ въ то же время сидвшій подл ‘фанатика’ ямщикъ, кидаясь съ мста внизъ подъ шумъ колесъ подъзжавшей къ станціи дорожной кареты и, огибая крыльцо, побжалъ къ лошадямъ своимъ въ конюшню.
Городъ стоялъ на большомъ московско-курскомъ шоссе, проздъ былъ огромный, къ станціи съ громомъ колокольчиковъ и гикомъ ямщиковъ, то и дло подъзжали и отъзжали отъ нея экипажи всякихъ родовъ и видовъ.
Изъ подкатившей теперь къ ея крыльцу кареты вышла молодая, маленькая и худенькая барыня съ полу болзненнымъ, полупикантнымъ выраженіемъ блднаго и капризнаго лица. Она держала въ одной рук дорожный мшокъ и, чуть-чуть приподнявъ другою спереди платье, брезгливо принялась всходить по пыльнымъ ступенямъ на самыхъ кончикахъ крохотныхъ ножекъ, обутыхъ въ ботинки бронзовой кожи.
— Зинаида Васильевна! выкликнулъ, уставясь глазами на эти ножки, отверженный искуситель Ольги Акулиной.
— Ахъ, Владиміръ Петровичъ! отвтила она такимъ же восклицаніемъ, моргнула съ видимо радостнымъ видомъ недурными, быстрыми, темными глазами,— здравствуйте! Какъ вы здсь?
— Проздомъ. А вы куда, и откуда?
— Изъ Москвы, въ деревню къ maman, которая должна прислать сюда за мною лошадей. И вообразите (личико ея при этомъ все сморщилось какою-то очень милою жалобною гримаской), горничная моя, какъ нарочно, заболла вчера, горячкой, я должна была отправить ее въ больницу, а сама ухала fine seule и, если теперь лошади отъ maman не пришли, я принуждена буду ожидать одна здсь, въ этой отвратительной гостинниц,— я ее давно знаю…
— Можно сейчасъ провдать, сказалъ Ашанинъ:— Ваня, сходи тутъ, спроси, нтъ ли лошадей и посланнаго изъ деревни Маріи Николаевны Кошанской?
Вальковскій глянулъ злобнымъ взглядомъ на него и на говорившую съ нимъ даму, поднялся однако послушно съ мста и отправился исполнять порученіе.
— А у матушки вашей имніе тутъ не подалеку? сказалъ Ашанинъ, продолжая стоять на крыльц съ прізжею.
— Ахъ нтъ, еще цлыхъ тридцать верстъ, и отвратительной дороги…
— Ну, мужъ вашъ что? не давъ ей продолжать спросилъ, онъ опять.
Она искоса глянула на него, и слегка приподняла плечи:
— Все то же,— въ клуб, въ Парк, у Цыганъ, est-ce que je sais?
Онъ все внимательне глядлъ на нее.
— А вы все такъ же милы, другъ мой! тихо пропустилъ онъ на бархатныхъ нотахъ своего голосоваго регистра.
Лицо молодой особы сложилось опять въ жалобно-забавную гримаску, маленькіе, блые, ровные зубы сверкнули промежъ, раскрывшихся, заалвшихъ губъ.
— Стара стала, третій годъ замужемъ, не шутка! молвила, она улыбаясь.
— Опытъ пріобрли за то! проговорилъ онъ самымъ серіознымъ тономъ.
Она еще разъ подняла на него глаза, и страннымъ упрекомъ зазвучалъ ея голосъ:
— Для этого не нужно было и замужъ выходить. Вы чему не научите!
— Ахъ, Зиночка, для чего вы такія жестокія слова говорите! расхохотался на это откровеннйшимъ образомъ московскій Донъ-Жуанъ.
Она… она засмялась тоже…
Вальковскій вернулся къ нимъ съ отвтомъ, что ‘никого и никакихъ лошадей нтъ, и не бывало’.
— Боже мой, какая скука! вскликнула молодая женщина,— каково мн будетъ теперь ждать, быть-можетъ до ночи, въ этой salet!…
— Нечего длать, пойдемте, предложилъ ей тутъ же Ашанинъ,— можетъ-быть найдемъ нумеръ почище!
— Юбошникъ проклятый, тьфу! чуть не громко крикнулъ имъ въ слдъ ‘фанатикъ’, плюнулъ, и отчаянно махнулъ рукой.
‘Барабанщики’ все неотразиме ‘били зорю въ его желудк’,— а Ашанинъ, какъ ушелъ съ прізжею дамой, такъ и пропалъ… Вальковскій отправился отыскивать его на верхъ, въ гостиницу, и не нашелъ. Онъ ршилъ наконецъ не ждать его, и веллъ подавать себ ‘обдъ’, состоявшій изъ миски щей, какой-то котлеты, безпощадно посыпанной петрушкой, и двухъ бутылокъ пива, которыя ‘фанатикъ’, съ досады на пріятеля, выпилъ одну за другою.
Онъ кончалъ когда явился наконецъ улизнувшій красавецъ, неся на лиц свое обычное, не то насмшливое, не то побдное выраженіе, давно и хорошо знакомое Вальковскому.
— А ты, уродина, смялся онъ,— такъ и не дождался меня?…
— А то какъ еще? буркнулъ тотъ: — околвать изъ-за тебя?…
— Ну, и прекрасно сдлалъ..! Принеси, братецъ, что-нибудь пость! обратился Ашанинъ къ слуг.
Онъ торопливо принялся за поставленныя предъ нимъ все т же щи.
— Съ кмъ это ты теперь въ прятки вздумалъ? все тмъ же звремъ прохриплъ Вальковскій.
— А ты не знаешь?… Зиночка Кошанская бывшая, за Смарагдова вышла… не помнишь разв, три года назадъ, я теб подробно разказывалъ…
— Не мало твоихъ такихъ сказовъ было, обо всхъ не вспомнишь… А ты вотъ скажи, когда лошадей-то запрягать? Давно выкормили, седьмой часъ въ исход. До Гундурова-то, сказываютъ, цлыхъ двадцать пять верстъ отсюда, вдь засвтло не додемъ,
Ашанинъ долъ, вскочилъ.
— А ты погоди маленько, Ваня, голубчикъ, заговорилъ онъ вдругъ нжненькимъ кошачьимъ, ласкательнымъ голосомъ,— додемъ, непремнно додемъ, прелесть моя. Ты только потерпи немножко, потерпи, Ваня, я сейчасъ, сейчасъ!…
Вальковскій не усплъ открыть рта какъ онъ уже исчезъ изъ комнаты.
Часы летли, лошади за ‘Зиночкой’ все не приходили. Ашанинъ все также продолжалъ играть съ нею ‘въ прятки’… Желчныя пятна успли за это время покрыть все угреватое лицо ‘фанатика’…
Глубокая ночь стояла уже на двор когда наконецъ, ругательски ругаясь, ползъ онъ въ поданную имъ коляску вслдъ за Ашанинымъ, хохотавшимъ до упаду отъ его гнва, и отъ веселаго воспоминанія только что пережитаго имъ новаго эпизода въ своей безконечной любовной эпопе…

XXIX.

Es denkt der Mensch die freie That zu thun,—
Umsonst…
Schiller Wallensteins Tod.

Недли три посл представленія Гамлета въ Сицкомъ, въ одно прекрасное утро доложили князю Ларіону что къ нему пріхалъ исправникъ ‘съ порученіемъ’, и проситъ дозволеніе явиться.
— Проси, сказалъ князь нахмурясь, вспомнивъ невольно объ этомъ представленіи и о той ‘презрнной двчонк’.
Толстый Елпидифоръ вошелъ съ видомъ серіознымъ и холоднымъ (выходъ его дочери замужъ за богатаго человка и завоеванное имъ личное расположеніе къ нему его прямаго начальства чрезвычайно подняли въ немъ чувство собственнаго достоинства), отвсилъ хозяину офиціальный поклонъ и, вынувъ изъ кармана письмо запечатанное большою гербовою печатью, положилъ его на столъ предъ княземъ.
— Получилъ въ казенномъ пакет, съ приказаніемъ лично доставить вашему сіятельству, проговорилъ онъ съ оттнкомъ намренной сухости въ интонаціи (безъ того-молъ ты, конечно, меня у себя бы не видалъ!).
— Очень вамъ благодаренъ! еще суше отрзалъ князь.
Елпидифоръ поклонился еще разъ, обернулся со свойственною грузному тлу его прыткостью, и вышелъ тутъ же изъ комнаты.
Письмо было отъ графа и поразило князя Ларіона неожиданостью своего содержанія:
‘Поздравляю тебя, любезный Ларивонъ (писалъ ему его старый пріятель), сли только признашь что есть съ чемъ поздравлять? Получилъ сейчасъ извещніе изъ Петербурха что назначаешься ты члномъ Государственнаго Совта о чомъ выйдетъ указъ 1 іюля. Не знаю будшь ли доволенъ потому коншно почотъ а власти никакой и только непріятности сли противъ министра какова очень спорить. Я ожидалъ что теб дадутъ постъ настоящій а тутъ съ твоими способностями только болтать безъ толку или подписывать сбольшинствомъ. Впрочмъ это можетъ-быть только первый шагъ кназначенію. Онъ (то-есть, сильный человкъ, дядя Анисьева) ничго дале не пишетъ а только пишетъ мне сказать теб штобъ ты былъ въ Петербурх 1-то іюля потому этово желаютъ (послднее слово было подчеркнуто въ подлинник). хать теб полагаю надо. Потому иначе не хорошо. Советую и надюсь когда чрезъ Москву продишь увидаться съ тобою. Поклонись своимъ што милая дтя племянница твоя. Обнимаю тебя’.
Князь Ларіонъ прочелъ письмо разъ, и два, останавливаясь на каждой строчк, но разбирая не ихъ, а то что-то что скрывалось за сообщаемою ему въ нихъ встью. Лицо его становилось все раздраженне и мрачне, желчная усмшка кривила его тонкія губы, и огонь глубокаго внутренняго негодованія горлъ въ темной впадин его глазъ.
‘Впрочемъ это можетъ-быть только первый шагъ къ назначенію’, прочелъ онъ еще разъ, и швырнулъ письмо на столъ презрительнымъ жестомъ.
‘Утшить меня хочетъ, а и самъ не вритъ! Старикъ уменъ, чрезъ него шли ихъ предложенія, онъ долженъ понимать, какъ и я, что назначенію не бывать пока я… О безстыдные интриганы, какъ ловко подвели мину!… Не удалось въ первый разъ, такъ теперь новое: надть на меня погремушки почета, чтобъ вызвать меня насильственно въ Петербургъ, а со мною ихъ, и тамъ… тамъ она склонится, думаютъ они, а меня будутъ водить все тою же перспективой портфеля, пока окажется что и безъ меня обойтись можно… можно будетъ оставить меня навки въ моемъ государственномъ бездйствіи… Ловко, удивительно ловко!…’
И князь Ларіонъ, какъ бы нежданно для себя самого, засмялся вдругъ короткимъ и злымъ смхомъ.
— Но они ея не знаютъ… И меня не знаютъ! примолвилъ онъ, вставая и принимаясь шагать по своему огромному кабинету. Волненіе его все росло, и слова гнвно и обрывисто вырывались уже слышно изъ его устъ.— Я скажу… мннія мои могутъ быть пріятны или непріятны, но не уважать… они не могутъ меня… Я служилъ Россіи, государямъ моимъ врно… и съ пользою, а имя оставилъ! Они должны знать, понимать. Пусть тогда какъ прежде… дло… А такъ — нтъ!… Дло, а не… а не ‘болтать безъ толку’, повторилъ онъ выраженіе стараго своего друга.— А ея не видать имъ тамъ… не видать! вырвалось у него съ новою силой,— я оберегу ее. до конца… До конца! повторилъ онъ съ какимъ-то вдругъ страннымъ движеніемъ губъ, и съ не мене страннымъ выраженіемъ глазъ направилъ ихъ и остановилъ на одномъ изъ угловъ покоя. Тамъ стоялъ старинный шкафъ изъ чернаго дерева, драгоцнный обращикъ итальянской работы XVII-го вка, украшенный превосходными изображеніями плодовъ изъ pietra dura, князь хранилъ въ немъ свои деньги, семейные документы и бумаги.
Но онъ черезъ мигъ отвелъ отъ него глаза, подошелъ къ висвшему у стны шнурку колокольчика и позвонилъ.
— Сходи къ княжн, приказалъ онъ вошедшему камердинеру,— и скажи что мн нужно переговорить съ нею, такъ не сойдетъ ли она сюда сейчасъ, если не занята… А затмъ распорядись уложить мои чемоданы, и чтобъ лошади были подъ коляску часамъ къ восьми. Я ду сегодня въ Петербургъ.
Лицо камердинера все заходило отъ удивленія и любопытства, но, встртясь глазами со строгимъ взглядомъ князя, онъ немедленно же поникъ ими долу, и поспшно, вышелъ исполнить данное ему приказаніе.
Не мене удивлена и нсколько встревожена была имъ Лина (она только что вернулась къ себ съ прогулки), когда о немъ сообщено было ей. Она немедленно сошла къ дяд.
Онъ все такъ же ходилъ взадъ и впередъ мимо длиннаго ряда оконъ своего кабинета, отъ времени до времени подымая голову, какъ бы невольно заглядываясь на сіявшую сквозь эти окна горячую краску лтняго дня. Онъ обернулся на шумъ ея шаговъ, неторопливо пошелъ къ ней на встрчу, и указывая ей на кресло у стола:
— Садись, сказалъ онъ,— и прочти! И онъ подкинулъ ей письмо графа.
Княжна принялась читать, по временамъ чуть-чуть улыбаясь примитивному правописанію ‘дядинаго пріятеля’, или сжимая слегка брови когда полнйшее отсутствіе запятыхъ въ его посланіи длало на первый разъ читаемое не совсмъ понятнымъ. Но дойдя до конца его она внезапно поблднла: послдствія того что сообщалось здсь совершенно ясно выступали предъ ней.
— Это, значитъ, намъ надо въ Петербургъ перезжать, дядя? вскрикнула она.
— Значитъ! подтвердилъ онъ ироническимъ тономъ:— они на это очевидно разчитываютъ, подчеркнулъ онъ.
Она пристально воззрилась на него:
— Вы полагаете что это все… не договорила она.
— Все та же интрига, договорилъ за нее князь Ларіонъ,— я теб тогда не говорилъ: мн уже были сдланы предложенія изъ которыхъ истекало что меня можетъ ждать высокое положеніе, но что за это я долженъ заплатить содйствіемъ моимъ браку твоему съ этимъ… Анисьевымъ. Ихъ комбинація, презрительно молвилъ князь,— не увнчалась успхомъ, этотъ петербургскій Макіавель изъ кавалеристовъ имлъ возможность лично убдиться что ничмъ подобнымъ меня не возьмешь… Они это и придумали теперь (онъ кивнулъ на письмо), заставить меня жить въ Петербург, зная что твоя мать только объ этомъ и мечтаетъ, что она тотчасъ же перетащится туда за мною… что ты будешь у нихъ подъ руками, разчитывая что имъ тамъ будетъ легче купить насъ съ тобою. Тамъ у нихъ готовые, неотразимые, въ ихъ понятіяхъ, соблазны: свтъ, дворъ, обаянія власти, тщеславія… Предъ этимъ, уврены они, не выдержитъ никто, измнитъ всякое убжденіе, склонится самая гордая голова…. Хочешь ли испробовать все это на себ, Hlne? спросилъ онъ съ легкою усмшкой, между тмъ какъ глаза его съ какою-то безконечною любовью и тоской останавливались на. мигъ на ея наклоненной золотистой головк…
Она подняла ее и отвчала его улыбк такою же тихою, невеселою усмшкой:
— Нтъ, дядя, не нужно — я въ себ уврена.
— Я это зналъ заране, сказалъ онъ,— и согласно съ этимъ и поступлю.
— Согласно съ моимъ желаніемъ? проговорила она съ замшательствомъ:— но, дядя, мн кажется, въ этомъ случа вы должны спросить себя, а не меня, какъ вамъ лучше поступить. Если служба ваша еще нужна, если вы опять можете приносить ту пользу которую вы всегда приносили, основательно ли было бы вамъ отказываться… изъ-за меня? Меня бы это постоянно мучило, дядя!…
Онъ улыбнулся еще разъ.
— Напрасно мучилась бы, другъ мой! Я въ этомъ случа не могу похвалиться даже тмъ что приношу теб жертву. Служба моя, какъ оказывается изъ этого (онъ опять указалъ кивкомъ на письмо), никому не нужна, меня просто намрены, въ виду личныхъ соображеній, посадить почетнымъ образомъ въ Htel des Invalides.
— А вы не на это годны, дядя, сказала княжна,— съ вашимъ умомъ, образованіемъ и характеромъ…
— Ну, возразилъ онъ,— на что я годенъ теперь право трудно сказать (и странное движеніе еще разъ передернуло его губы), но, какъ ты видишь, далеко не вс раздляютъ твое лестное мнніе обо мн, примолвилъ онъ, насилуя себя на веселый тонъ.— такъ или иначе, молвилъ князь Ларіонъ по минутномъ молчаніи,— надо отправляться туда чтобъ остановить все это… если еще не поздно, или распорядиться en consquence въ противномъ случа. Я выду сегодня вечеромъ чтобы попасть въ Москву завтра утромъ.
Онъ какъ бы вдругъ вспомнилъ:
— Что у насъ сегодня? 26-е число! Hlne, онъ долженъ былъ не сегодня, завтра быть у меня… Я лишаю тебя теперь моимъ отъздомъ случая увидть его. Прости меня, другъ мой!
И голосъ его зазвенлъ нотой какой еще никогда не доводилось слышать въ немъ Лин. Она поднялась съ мста съ глазами полными слезъ.
— Дядя, вскликнула она,— вы такъ добры, такъ благородны!… Я, вы знаете, не умю говорить, а вы, дядя, вы еще какъ будто сами отстраняли меня отъ себя въ послднее время… Я не смла подходить къ вамъ… Но теперь представляется случай, я хочу вамъ сказать… какъ я вамъ благодарна, какъ я чувствую все… Я узнаю въ васъ папа, моего милаго, незабвеннаго…
Онъ не далъ ей продолжать, подошелъ, взялъ ее обими руками за голову, и прикоснулся губами къ ея матово-блдному лбу.
— Спасибо за это, Hlne! Научишься и отцомъ быть на краю гроба, примолвилъ онъ нежданно тономъ шутки.
— Это что же такое ‘на краю гроба’? промолвила она глядя на него тмъ не мене нсколько встревоженнымъ взглядомъ,— до этого еще далеко, дядя!
— Я сейчасъ и не собираюсь… Не умру пока теб нуженъ! отвтилъ онъ, и уже громко разсмялся.— А о причинахъ моего отъзда,— тутъ же перемнилъ онъ разговоръ,— лучше чтобъ… Аглая Константиновна и этотъ перезрлый франтъ съ разбойничьею физіономіей (разумлся злополучный ‘бригантъ’ Зяблинъ) ничего не знали.
— А если maman спроситъ? молвила Лина.
— Спроситъ меня, я скажу: нужно, и только… Она къ моимъ короткимъ отвтамъ привыкла, какъ бы уронилъ князь,— а спроситъ тебя, ты скажешь: не знаю. Вдь и не знала бы еслибъ я теб не сказалъ?
— Это долго не можетъ остаться отъ нея скрыто, замтила княжна:— ей непремнно напишетъ про это графиня Анисьева, если какъ вы говорите все это ихъ ‘интрига’.
— По всей вроятности (онъ повелъ утвердительно головой)! Пусть чрезъ нее и знаетъ, а намъ съ тобой не для чего давать заране разыгрываться ея пылкому воображенію! домолвилъ князь Ларіонъ съ тою злою ироніей которая неизмнно прорывалась у него каждый разъ когда говорилъ онъ о своей невстк, и которую не въ силахъ онъ былъ преодолть и теперь, несмотря на все его нежеланіе оскорблять дочернее чувство племянницы.
Лина только вздохнула.

XXX.

Аглая Константиновна такъ и привскочила, когда по окончаніи обда, вставая изъ-за стола, князь Ларіонъ не глядя на нее, а какъ бы относясь ко всмъ тутъ бывшимъ, проговорилъ равнодушнымъ голосомъ и какъ о чемъ-то не имющемъ ни для него, ни для другихъ никакого особеннаго значенія:
— Я думаю сегодня вечеромъ въ Петербургъ хать.
— Въ Петербургъ! вскрикнула она со мгновенно расширившимися зрачками своихъ круглыхъ глазъ, и даже губы ея вздрогнули отъ изумленія и любопытства,— et pourquoi cela prince Larion? (Со времени знаменитаго объясненіи своего съ нимъ она просто ‘Larion’ перестала его называть.)
Онъ повелъ взглядомъ черезъ ея голову.
— А тамъ, вы можетъ слышали, Исакіевскій храмъ строится: такъ я взглянуть хочу.
— И какъ скоро думаете вы вернуться? спросила опять княгиня, несмотря на далеко не вызывавшій на новые вопросы сухой и насмшливый тонъ этого отвта.
— Не загощусь долго, не безпокойтесь! еще рзче отвтилъ онъ теперь, и тутъ же вышелъ изъ комнаты.
Она поспшила въ свою очередь уйти къ себ на верхъ, пригласивъ взглядомъ Зяблина слдовать за ней.
— Oh, il у а quelque chose, il у а quelque chose! заголосила она всплескивая руками, какъ только очутились они вдвоемъ въ ея ситцевомъ кабинет.
— Что такое? спросилъ ‘бригантъ’.
— Ce dpart Ларіона Васильевича, il ment говоря что онъ на какой-то храмъ тамъ хочетъ смотрть, il а assez vu de ces vieux temples en Italie! Онъ нарочно, pour me piquer такъ отвтилъ, тутъ я уврена, совсмъ другое. Мн Vittorio говорилъ предъ обдомъ что у него былъ ce gros homme d’исправникъ, и я сейчасъ же подумала…
— Почта-съ! проговорилъ въ эту минуту Финогенъ, личный камердинеръ ея сіятельства, входя съ письмами и газетами на серебряномъ поднос.
— Une lettre de la comtesse! взвизгнула Аглая, узнавая знакомый почеркъ на одномъ изъ конвертовъ, — а теперь nous allons savoir, je suis sre!
Она отослала слугу движеніемъ руки, торопливо сорвала обложку съ письма, и погрузилась въ него глазами.
— C’est cela, c’est cela! крикнула она черезъ мигъ, мечась отъ радости и подпрыгивая на своемъ диван словно карась на сковород,— я вамъ говорила!… Онъ назначенъ… Larion получилъ мсто! Читайте, lisez vous-mme! восклицала она, протягивая Зяблину листокъ исписанный крупною, почти мужскою рукой графини Анисьевой.
‘Une nouvelle que je Vous communique en toute h-teet trs confidentiellement, chre princesse (прочелъ онъ громко). Vtre beau-frre doit tre nomm pour le 1 Juillet membre du Conseil de l’Empire. C’est magnifique, n’est ce pas, et tout—fait exceptionnel, car le prince est en retraite et n’a jusque l exerc des fonctions de ministre que temporaire ment, sans jamais en avoir port le titre effectif, mais mon excellent frre a lev toutes les difficults. Je lui en suis pour ma part chaleureusement reconnaissante, car nous allons grce cela Vous possder enfin ici, chre amie. Je saute de joie d’avance l’ide de reprendre avec Vous nos bonnes conversations de Rome….’
— Не правда ли, какъ она пишетъ dlicieusement, cette chre comtesse? C’est un vritable gnie pour la correspondance! голосила Аглая, взявъ обратно письмо изъ рукъ Зяблина и принимаясь снова за его чтеніе.— Дальше она мн говоритъ про своего сына, какъ онъ влюбленъ въ Лину. Pauvre jeune homme, онъ такой интересный!.. Et tant d’esprit! Какъ онъ это хорошо устроилъ cette nomination Ларіона, n’est-ce pas?.. Ну, я надюсь теперь, молвила она уже таинственно, подмигивая безстрастно слушавшему ее ‘ бриганту’,— когда мы будемъ въ Петербург, les choses iront tout—fait autrement, et Lina…
— Вы полагаете что въ Петербург она непремнно должна перемниться и полюбить графа Анисьева? протянулъ Зяблинъ своимъ глухимъ и тягучимъ голосомъ.
— Конечно, должна! самымъ убжденнымъ тономъ подтвердила она,— c’est un jeune homme qui а tont pour lui… И потомъ, главное, тамъ je serai soutenue, за меня будетъ la comtesse, и братъ ея qui est si puissant, у меня будетъ такимъ образомъ l’appui de la Cour, примолвила Аглая уже шепотомъ,— а тутъ я одна et tout—fait impuissante противъ Ларіона… А онъ будетъ тамъ занятъ службой, и ему некогда будетъ даже знать et commenter mes actions… Да онъ и не посметъ l-bas, не посметъ me faire les scnes affreuses которыя онъ позволялъ себ длать мн здсь! воскликнула она, окончательно торжествуя.
— Сколько мн извстно, заговорилъ опять ‘бригантъ’, сопровождая, по привычк, слова свои глубокимъ вздохомъ,— въ Государственномъ Совт служба боле почетная чмъ обременительная, и даже нкоторые его члены вовсе не засдаютъ, и живутъ даже не въ Петербург.
Аглая даже въ лиц перемнилась.
— Вы думаете что Larion можетъ такъ устроить чтобы не жить Ptersbourg?..
— Ничего не могу думать, потому что не знаю, возразилъ онъ,— а только полагаю что если другіе…
Она не дала ему кончить, раздула ноздри и ёрзнула по своему сиднью съ видомъ внезапной, охватившей мысль ея ршимости:
— Cela m’est gal! Если онъ не согласится жить въ Петербург, я туда переселюсь и безъ него. Avec mon nom, ma fortune, у меня тамъ не послдній домъ будетъ, и съ поддержкой графини и ея брата, вс ко мн прідутъ, вс, mme la Cour!…
— Князь опекунъ и попечитель вашихъ дтей, замтилъ насупливаясь Зяблинъ.
— Братъ графини можетъ такъ устроить что Ларіона смнятъ! фыркнула совсмъ ужь расходившаяся барыня.
‘Бригантъ’ молчалъ.
— Вы ршились? спросилъ онъ затмъ.
— Что?
— Перехать въ Петербургъ во всякомъ случа?
— Конечно! воскликнула она.— Я ни за чтф ужь другой зимы dans ce trou de Moscou не проведу.
Онъ вздохнулъ еще разъ, уже съ особою значительностью.
— Мн очень жаль! пропустилъ онъ точно изъ желудка.
— Почему вамъ жаль, mon ami? пожелала она узнать, сентиментально и съ нкоторою тревогой воззрясь на него.— Разв вы также туда не передете?
— Зачмъ? И онъ отвернулъ глаза къ окну.
— Зачмъ? повторила тономъ нжнаго упрека, впрягая въ него круглые зрачки свои, Аглая.— Такъ я ужь… je ne suis plus rien pour vous… Eugne?…
‘Eugne’ вздохнулъ въ третій разъ.
— Я давно привыкъ къ битвамъ и обманамъ жизни, заговорилъ онъ, разочарованно улыбаясь и воскрешая въ лиц своемъ и склад рчи весь пошибъ своего былаго Печоринства,— давно знакомъ съ женскимъ сердцемъ, и знаю какъ ничего ему не стоитъ ставить въ вину другаго свою собственную измну… или прихоть, извините меня, княгиня?… Вы приглашаете меня слдовать за вами на берега Невы…
— Mais pourquoi n’у viendriez vous pas, mon ami!
Онъ остановилъ ее рукой.
— Я знаю этотъ городъ! И я когда-то былъ на этой сцен, въ этомъ вихр, который зовется петербургскимъ свтомъ… И я не прошелъ тамъ незамченнымъ, смю сказать, мои успхи… Но къ чему упоминать объ этомъ? Я всегда другаго искалъ… Мн скоро опостылили эти ‘образы бездушные людей, приличьемъ стянутыя маски’… Я ухалъ въ страну гд одн горы и жужжаніе вражьихъ пуль, ухалъ на Кавказъ… Судьба перенесла меня затмъ ‘dans ce trou de Moscou’, какъ вы презрительно выражаетесь, хотя именно тутъ, въ этой ям суждено было встртиться нашимъ двумъ жизнямъ…
Никогда еще такъ много — но и внушительно же какъ за то!— не говорилъ ‘бригантъ’, и Аглая Константиновна глядла на него съ глубокимъ восхищеніемъ, она гордилась счастливымъ выборомъ своего сердца…
— Comme vous parlez bien, mon ami! вздохнула она, устремляя глаза въ потолокъ.— Но вы можете tout aussi bien жить въ Петербург какъ и въ Москв! настаивала она на своемъ.
Горечь человка познавшаго тщету земныхъ обольщеній изобразилась вторично на лиц ‘бриганта’.
— Княгиня, началъ онъ опять, и уже нсколько въ носъ,— я мечталъ о неразрывномъ союз этихъ двухъ жизней нашихъ, о тихой пристани, гд посл бурь сердце мое могло бы отогрться у сердца любящей женщины. А вы меня въ Петербургъ зовете, гд одна суета тщеславія, гд посреди вчнаго ‘шума мірскаго’ такъ легко забыть преданное сердце друга…
— Забыть васъ, Eugne? визгнула въ отвтъ Аглая,— oh, jamais, mon ami, jamais!
— Мн не зачмъ въ вашъ Петербургъ, княгиня, язвительно заключилъ Зяблинъ,— для меня нтъ тамъ роли, нтъ положенія! Я отсталъ отъ всякихъ служебныхъ отличій… и наконецъ, самыя средства мои… Онъ провелъ трагическимъ листомъ рукой по лицу: — оставьте же меня одинокимъ въ моемъ углу допить до дна чашу страданій!…
И съ этими словами ‘бригантъ’ поднялся со своего кресла и направился къ двери.
— Куда же это вы, mon ami, куда? крикнула ему вслдъ Аглая.
— Нтъ, ужь позвольте, отвтилъ онъ въ полоборота,— разговоръ этотъ слишкомъ взволновалъ меня!…
И онъ исчезъ за портьерой.
Аглая Константиновна озабоченно закачала головой и задумалась.
— Il faudra payer ses dettes, а иначе я рискую de le perdre pour toujours! заключила она вслдъ за этимъ размышленіемъ, и вздохнула уже такъ что что-то опять крякнуло въ ея корсет.— Только бы ужь не слишкомъ много было у него этихъ долговъ! тутъ же сказала себ разчетливая барыня, и съ новою озабоченностью на многодумномъ лиц принялась усиленно опахивать себя веромъ.
А княжна Лина, простившись съ дядей (онъ ухалъ въ назначенный имъ часъ), и вернувшись затмъ въ свою комнату, долго раздумывала какимъ способомъ извстить скоре ‘Сашинскихъ друзей’ объ этомъ обстоятельств. Послать кого-либо изъ людей съ письмомъ она, посл того что говорилъ ей Ашанинъ по этому поводу, не ршалась,— а теперь мене чмъ когда-нибудь, имя въ виду что за отъздомъ князя Ларіона ничто уже не могло помшать ея матери принять мры къ недопущенію ея переписки съ Софьей Ивановной. Прибгать съ другой стороны къ тмъ ‘романическимъ’ средствамъ сообщенія о которыхъ ей говорилъ другъ Гундурова ей очень не хотлось: въ этомъ, въ ея понятіяхъ, было что-то не совсмъ честное, ‘неправдивое’, какъ выражалась она. Самого Ашанина она не ждала такъ скоро: онъ прізжалъ уже третій разъ въ Сицкое, гд княгиня принимала его все съ тою же любезностью, съ письмами изъ Сашина къ Лин, и былъ тутъ не дале какъ за два дня предъ этимъ, пройдетъ непремнно пять, шесть дней пока онъ прідетъ опять…. А между тмъ ихъ надо было извстить какъ можно скоре объ отъзд князя Ларіона, чтобы Сергй не прізжалъ понапрасну, и чтобы такой пріздъ его не подалъ повода ничего не знающей объ уговор его съ княземъ Агла Константиновн къ обвиненію его, пожалуй, въ дерзости или желаніи нанести ей непріятность… Но какъ же быть въ такомъ случа?
Лина колебалась очень долго… Боязнь подвергнуть гнву матери, державшей домъ свой на очень строгой ног, того изъ слугъ кого она послала бы съ письмомъ въ Сашино взяла верхъ наконецъ надъ другими ея соображеніями. Предъ тмъ какъ отойти ко сну она написала Софь Ивановн о случившемся, сообщивъ при этомъ изъ разговора своего съ дядей все что могло успокоить ея друзей, запечатала конвертъ, надписала адресъ, и оставила письмо на своемъ письменномъ стол..
— Любопытно что изъ этого выйдетъ! невольно сказала она себ при этомъ.
На другой день, проснувшись (она долго не смыкала глазъ въ эту ночь), первая ея мысль была объ этомъ. Еще не одтая, въ утреннемъ пеньюар, она поспшила изъ спальни своей въ кабинетъ, подошла къ столу, устремила взглядъ на мсто на которомъ оставила наканун письмо. Его тамъ уже не было.
— Что это вы изволите искать, княжна? спросила ее горничная ея Глаша идя за нею.
— Я тутъ, кажется, письмо одно оставила, отвтила Лина глядя ей въ глаза.
Но Глаша такъ искренно и равнодушно проговорила на это: ‘Не знаю съ, не видала’, глядя въ свою очередь съ нкоторымъ изумленіемъ на вопрошавшую ее ‘какъ-то странно’ княжну, что та тотчасъ же должна была придти къ заключенію что молодая ея прислужница никоимъ образомъ не могла состоять на должности агента въ устроенной Ашанинымъ таинственной ‘почт’ между Сицкимъ и Сашинымъ.
Въ ту же пору, черезъ сутки, княжна одвалась въ своей спальн, когда Глаша, вышедшая за чмъ-то въ кабинетъ, вернулась оттуда съ запечатаннымъ конвертомъ въ рук.
— Вотъ-съ вы вчера какое-то письмо искали, такъ не это ли!
— Гд ты его нашла? вскрикнула Лина.
— Да на стол же-съ. Не запримтили, должно-быть, или сунули куда-нибудь предъ тмъ…
Княжна тревожно кинула на него глаза… Но это было не ея письмо, а уже отвтъ на него Софьи Ивановны Переверзиной.
— Удивительно! невольно сказала она себ опять улыбаясь.
Она вроятно удивилась бы еще боле еслибъ узнала что почталіономъ для этой корреспонденціи служила горничная ея матери, та самая ‘Lucrce’, Лукерья Ильинишна, которую Глаша называла ‘аспидомъ’ и ‘ехидною’, и весь домъ почиталъ ‘шпіонкой’ княгини и клевретомъ ненавидимаго за его взыскательность ‘Тальянца Виторія’, и которая, ревнуя пламенно о вящемъ ‘продолженіи знакомства’ своего съ ‘жестокимъ’ московскимъ Донъ-Жуаномъ (почитавшимъ съ своей стороны священнйшимъ своимъ долгомъ, каждый разъ когда бывалъ въ Сашин, посвящать извстное время на ду съ нею вишенъ въ пустынномъ грот надъ ркой), каждое утро, подымаясь съ зарей, когда Лина и сама Глаша еще спали, прокрадывалась о-босу ногу въ кабинетъ княжны ‘навдаться’ и ‘исполнить, буде есть что’…

XXXI.

Setz einen Spiegel in’s Herz mir hinein
Und der Spiegel wird weisen: es ist nichts darin
Als Liebe und Treue und ehrlicher Sinn.
Volkslied.

Въ Сашин полученное отъ княжны письмо произвело въ первую минуту очень тревожное впечатлніе. Гундуровъ, собиравшійся къ князю именно въ тотъ день когда получена было оно, пришелъ въ совершенное отчаяніе. Свиданіе съ Линой, по которому онъ томился съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ, все боле отлагалось такимъ образомъ вновь на неопредленное время, и къ этому присоединялся еще дамокловъ мечъ возможности переселенія всей семьи Шастуновыхъ въ Петербургъ, а ‘тамъ она пропала для меня навсегда!’ говорилъ себ съ болзненнымъ замираніемъ сердца Сергй… Софья Ивановна старалась утшить его, успокоить, ссылаясь на сообщавшійся Линою разговоръ ея съ дядей, изъ котораго было очевидно что онъ не желаетъ поступать обратно на службу, не хочетъ жить въ Петербург. Но въ душ тетка Гундурова была сама далеко не спокойна. ‘Онъ былъ всегда честолюбивъ, думала она о княз Ларіон, всегда былъ въ длахъ, привыкъ ко власти, онъ растался съ нею добровольно, но не можетъ не томиться теперь своимъ бездйствіемъ, онъ не доволенъ въ настоящую минуту что его посадили въ Совтъ, а не сдлали министромъ, но вдь, быть-можетъ, и сдлаютъ,— ясно что о немъ вспомнили, что вернули ему милость, а самъ онъ прідетъ въ Петербургъ, соблазнится, останется’… Софья Ивановна не мене племянника волновалась мыслью о томъ какой жестокій ударъ могъ быть нанесенъ его надеждамъ перездомъ Шастуновыхъ изъ Москвы. Какъ быть въ такомъ случа? хать и ему въ Петербургъ, поступить на службу (какое положеніе для молодаго человка въ Петербург вн службы?), пойти по извстной коле свтскаго чиновничества, отъ котораго она всю жизнь свою мечтала уберечь его?… Софья Ивановна воспитана была, провела всю свою молодость на невскихъ берегахъ, ей вдомъ былъ тотъ ‘нравственный воздухъ которымъ живутъ тамъ люди’, тотъ строй взглядовъ и понятій что царилъ тамъ неумолимымъ деспотомъ въ т времена. Она знала что ‘съ московскою, да еще студентскою’, какъ она выражалась, ‘независимостью Сергя’ онъ такъ же мало былъ способенъ помириться съ ‘казенщиной’ петербургской канцеляріи, какъ и съ ‘казенностью’ петербургскаго большаго свта, что онъ или обратитъ тамъ ‘откровенностью своихъ сужденій’ вниманіе на себя — вещь весьма опасная въ ту пору,— или раздражится, вовсе не станетъ здить въ то общество гд единственно представлялся бы ему шансъ встрчаться съ княжной Линой. Да и наконецъ, говорила, себ Софья Ивановна, еслибъ онъ и подчинился всему этому, ршился терпливо вынести все что такъ противно было тамъ и природ его, и воспитанію, еслибъ онъ и обратился въ приличнаго молодаго человка ‘съ хорошимъ служебнымъ будущимъ,’ — насколько въ глазахъ этого свта прибавилось бы ему правъ отъ этого на руку одной изъ первыхъ по имени, богатству и красот невстъ въ Россіи? Не такъ же ли все и вся завопило бы о неслыханной дерзости его ‘претензій’ еслибы чувство его къ княжн стало тамъ извстно?… А сама она, Елена Михайловна, не подверглась ли бы она пересудамъ и толкамъ самаго злобнаго свойства за ‘поощреніе этого чувства, за такой amour indigne d’elle,’ какъ сказали бы эти люди? ‘Не измаялась ли бы она въ конецъ, сердечная, не истаяла ли бы, милая, подъ гнетомъ неустанныхъ намековъ, уколовъ, упрековъ, среди этого неумолимаго безсердечія и пустоты?…’ такъ разсуждала тетка Гундурова, и въ обнимавшей ее тревог мысль о племянник не отдлялась отъ мысли о княжн, она сама не могла сказать себ теперь, кто изъ нихъ былъ дороже, былъ ближе ея душ… ‘Какъ она будетъ въ состояніи вынести все это’, озабочивало Софью Ивановну даже гораздо боле чмъ то какія послдствія ‘все это’ могло имть на жизнь, на всю судьбу Сергя.
Но у Софьи Ивановны, какъ и у глубоко родственной ей по душ княжны Лины, была одна великая внутренняя сила: она врила! ‘Не унывай и борись до конца, а тамъ да будетъ воля Мудрйшаго насъ!’ Въ этихъ словахъ находила она неизмнно то ‘окрыляющее’, по выраженію ея, чувство, при которомъ бодрлъ ея духъ и яснлъ помыселъ въ самыя трудныя минуты жизни, и которое невольною властью своей подчиняло себя и всхъ ее окружавшихъ. (И счастливъ въ этой жизни тотъ кому суждено испытать надъ собой ‘окрыляющее’ вліяніе такой врящей, любящей и не клонящей головы своей подъ грозою женщины!…)
И теперь произошло то же самое. ‘Никто какъ Богъ!’ сказала себ Софья Ивановна посл долгаго передумыванья всякихъ тяжелыхъ мыслей и ни къ чему неприведшихъ соображеній возбужденныхъ въ ней полученнымъ изъ Сицкаго извстіемъ. И она какъ-то вдругъ успокоилась и ободрилась, и вернувшуюся къ ней ясность духа сообщила и ‘ютившимся подъ ея материнскимъ крыломъ птенцамъ несмыслящимъ’, какъ называлъ въ шутку себя съ пріятелями Ашанинъ. Всмъ имъ, включая сюда и Гундурова, какъ бы вдругъ стало очевиднымъ что не изъ чего приходить заране въ отчаяніе, что тонъ письма княжны былъ гораздо боле успокоительнаго чмъ устрашающаго свойства, и что сама она наконецъ не принадлежала къ числу тхъ созданій чья зыбкая воля клонится по прихоти всякой перемны втра: ‘ее не сломить никакому Петербургу!’ подумалось всмъ имъ.
Оба пріятеля Гундурова одинаково это всего сердца желали ему успха, хотя и руководились при этомъ не совсмъ одинаковыми побужденіями. Донельзя распущенный въ нравственномъ отношеніи, но искупавшій свои слабости дйствительно ‘золотымъ’, какъ говорила Софья Ивановна, пылкимъ и великодушнымъ сердцемъ, Ашанинъ не имлъ ничего иного въ виду при этомъ какъ счастіе друга, котораго онъ любилъ какъ брата и глубоко уважалъ какъ человка. Искренній ‘фанатикъ’ театральнаго искусства, Вальковскій таилъ вмст съ тмъ подъ своею, весьма часто намренною, грубостью не мало что говорится ‘хитростцы’ и практическаго разчета. Онъ любилъ Гундурова по своему, за ‘охоту и талантъ’ его ко сцен, и въ брак его съ двушкой имвшею принести мужу въ приданое такое огромное состояніе какъ княжна видлъ прежде всего ту выгоду которую самъ онъ, Вальковскій, въ случа такого приращенія земныхъ благъ у пріятеля, могъ извлечь для себя какъ по части устройства всякихъ будущихъ ‘театриковъ’ такъ и относительно грядущаго размра тхъ вспоможеній всякаго рода которыми онъ искони привыкъ пользоваться со стороны обоихъ своихъ пансіонскихъ товарищей… На этомъ основаніи онъ гораздо боле Ашанина волновался заботой объ исполненіи желаній Гундурова, и очень часто, самъ не подозрвая того, оскорблялъ нашего героя въ его чистомъ и благоговйномъ чувств ко княжн Лин.
— Послушай, братъ, говорилъ онъ ему озабоченно на другой день посл полученія ея письма въ Сашин,— я всю ночь продумалъ о твоихъ обстоятельствахъ, и пришелъ къ тому что нечего намъ тутъ всмъ киснуть когда настоящее дло длась треба!
— Какое это такое ‘настоящее дло’? спрашивалъ Сергй.
— А такое что колибъ эта лядащая фря, княгиня, захотла дочь силой въ Питеръ везти, такъ вдь и мы можемъ ей такой камуфлетъ подпустить… Я все сообразилъ подробно. На козлахъ ямщикомъ — я. Весь этотъ аллюръ ихній знаю я теперь до тонкости, то-есть въ самомъ настоящемъ вид изображу, не отличить! Володька — лакеемъ. Мы же и свидтели. Подкатываемъ ночью къ саду,— она тамъ ждетъ. Живо, въ коляску, валяй въ Анцыферово,— село тутъ есть, двадцать верстъ, все это разузналъ я до ниточки, а въ сел-то попъ Гаврило, пропойца и шельма изумительнйшая, за сто цлкашей козла съ козой обвнчать готовъ, говорятъ, а не то что…
— Ты самъ не знаешь что говоришь, Вальковскій! вскликнулъ весь вспыхнувъ Гундуровъ.
— Экая дубина, экая безобразйна! расхохотался тутъ же бывшій Ашанинъ,— и вдь изъ того онъ это все изобрлъ въ дурацкой голов своей чтобъ ему ямщикомъ молодцомъ на козлахъ сидть, въ клыкъ свой кабаній соловьемъ свистать… А что, Ваня, ‘Маргоренька-то къ гусару ушла’? закончилъ онъ вопросомъ которымъ преслдовалъ его съ утра до вечера, съ самаго дня встрчи ихъ въ город.
Вальковскій, само собою, ругнулъ его, плюнулъ, и отошелъ.
А вечеромъ сидли они опять вс трое за вечернимъ чаемъ у стола, за которымъ Софья Ивановна въ круглыхъ очкахъ на носу вязала какое-то одяло, и восторгались Ромео и Юліей, въ появившемся въ ту пору въ одномъ изъ повременныхъ изданій перевод этой драмы на русскій языкъ. Такія чтенія Шекспира, начатыя по мысли тетки Гундурова, видвшей въ этомъ лучшее средство развлекать Сергя отъ муки и тревогъ его личныхъ помысловъ, соединяли каждый вечеръ Сашинское общество, и часто заставляли засиживаться его далеко за полночь. Сама Софья Ивановна, сохранившая подъ сдыми волосами всю горячую впечатлительность молодости, увлекалась до слезъ геніальными красотами поэта и просила чтеца продолжать, забывая первая что обычный часъ ея отхода ко сну давно отзвонилъ во всхъ комнатахъ дома. Гундуровъ, душевное состояніе котораго такъ близко подходило къ тому страстному возбужденію которымъ исполнено все существо молодаго Веронца Шекспира, находилъ для передачи его рчей звуки глубоко потрясавшіе его слушателей, и отъ которыхъ самъ онъ иной разъ пьянлъ и замиралъ въ неизъяснимомъ восторг, или растрогивался до рыданія въ горл. Посл каждой нсколько значительной сцены начинались толки, комментаріи, споры. ‘Фанатикъ’ сжималъ кулаки и зубы чтобы не ругнуться отъ избытка восхищенія въ присутствіи импонировавшей ему Софьи Ивановны. Ашанинъ, неустанно тшившійся имъ и преслдовавшій его все тми же незлобивыми насмшками, всячески поджигалъ и вызывалъ его энтузіазмъ на какую нибудь забавную выходку.
— Да говорилъ онъ однажды,— Ромео несомннно первая изъ первыхъ молодыхъ ролей какія только существуютъ на театр!
— Первющая! подтвердилъ Вальковскій, сіяя непомрно раскрытыми глазами.
— Вотъ бы теб попробовать себя когда-нибудь на ней Ваня? невиннйшимъ тономъ продолжалъ за этимъ красавецъ.
— Вдь ты не дашь, Володенька? возразилъ на это тотъ голосомъ исполненнымъ такого страстнаго внутренняго желанія, униженной мольбы и страха за отказъ что все кругомъ разразилось неудержимымъ хохотомъ.
— А вотъ вы, въ самомъ дл, возьмите, прочтите намъ что-нибудь изъ роли Ромео, Иванъ Ильичъ, молвила Софья Ивановна, принимая тутъ же серіозный видъ и грозя пальцемъ Ашанину:— Владиміръ Петровичъ не одинъ здсь судья!
‘Фанатикъ’ жадно потянулъ къ себ книгу лежавшую предъ Гундуровымъ, остановившимся на первой сцен Ромео съ Лоренцо, и съ первыхъ же словъ загудлъ такимъ звремъ что Ашанинъ, ухватившись за бока, вскочилъ, выбжалъ въ гостиную и повалился тамъ на диванъ надрываясь новымъ истерическимъ смхомъ. Гундуровъ уронилъ голову на столъ и залился тоже.
— Да, ршила Софья Ивановна, укалывая себя до боли спицей въ подбородокъ чтобы не заразиться ихъ примромъ,— мн кажется, дйствительно, Иванъ Ильичъ, что для васъ годятся роли… мене пламеннаго характера…
Вальковскій надулся, но только на этотъ вечеръ. Ему слишкомъ удобно жилось въ Сашин, онъ слишкомъ хорошо тамъ лъ, пилъ и спалъ чтобы расходиться съ его гостепріимными хозяевами изъ-за какой-нибудь ‘рольки’, какъ выражался онъ своими обычными уменьшительными обозначеніями. Чтенія Шекспира продолжались попрежнему, и неудачная попытка ‘фанатика’ передать эту молодую ‘рольку’ не оставила малйшаго слда въ стро общаго добраго согласія царствовавшаго въ тихой сни стараго Сашинскаго дома.
Такъ прошло боле недли. Съ каждымъ днемъ все нетерпливе ждали теперь наши друзья новыхъ извстій изъ Сицкаго, отъ княжны. Но извстій не приходило….

XXXII.

Готовься съ бодрою душой
На все угодное судьбин!
Баратынскій

Волшебный лтній вечеръ лежалъ надъ заснувшими липами Сашина. Нараждавшійся мсяцъ инд сверкалъ тонкимъ серебряннымъ очеркомъ сквозь темную сть ихъ многолиственныхъ втвей, и нжный запахъ политыхъ къ вечеру цвтовъ несся проницающими струями на низенькій балконъ дома, двумя-тремя ступеньками спускавшійся въ садъ. Свтъ высокой лампы и свчей въ стеклянныхъ колпакахъ, стоявшихъ на стол на этомъ балкон, добгалъ до разбитой подъ нимъ клумбы, и какъ бы вынырнувшая изъ ближайшаго ея куста большая блая роза чуть дрожала на невидимомъ стебл своемъ, вся облитая и вся будто зачарованная этимъ нежданнымъ и незнакомымъ ей свтомъ…
Кругомъ стола сидлъ ‘Сашинскій квартетъ’, какъ выражалась Софья Ивановна въ веселыя минуты. Они только-что отпили чай. Предъ Гундуровымъ лежалъ томъ Пушкина, открытый на Каменномъ Гост, котораго собирался онъ читать вслухъ. Но онъ медлилъ приняться за книгу, и глядлъ прищуренными глазами въ садъ, охваченный тишью и красотой ночи.
— Какъ хорошо! проговорилъ онъ ни на кого не глядя.
‘Что за ночь, за луна, когда’… вспомнилось Ашанину тутъ же одно изъ любимйшихъ его стихотвореній.
— Нтъ, вы посмотрите на эту розу, молвила въ свою очередь Софья Ивановна,— какъ она выдляется изъ темноты, и точно глядитъ на насъ!
— Я давно на нее любуюсь, сказалъ Ашанинъ,— точно глядитъ, и стыдится, прелесть!… Сережа, не напоминаетъ она теб…
— Офелію? И Гундуровъ съ засверкавшимъ взглядомъ обернулся на него.
— Именно, именно! Вотъ что называется симпатія душъ, засмялся красавецъ,— мн это сейчасъ пришло въ голову! Она такъ…
Онъ не усплъ досказать свою мысль, прерванный восклицаніемъ Софьи Ивановны:
— Кого это Богъ даетъ!
Вс разомъ примолкли. Изъ-за сада, мимо котораго шла дорога въ усадьбу, доносился звонъ колокольчика.
Гундуровъ вздрогнулъ отъ невольнаго нервнаго ощущенія. Колокольчикъ такъ живо напоминалъ ему пріздъ Анисьева въ Сицкое, трепетъ Лины, всю пережитую ими тогда муку.
— Кто это, въ самомъ дл? пробормоталъ онъ.
— Ужь не за мною ли начальство шлетъ? У меня вторая недля какъ отпускъ просроченъ, заявилъ со мгновеннымъ смущеніемъ Вальковскій.
Ашанинъ расхохотался:
— Станетъ оно еще давать себ трудъ посылать за тобой! Просто выключитъ если къ сроку не явился.
‘Не изъ Сицкаго ли что?’ подумалось одновременно и Сергю, и его тетк, они переглянулись.
— Нтъ, тогда бы безъ колокольчика! сказала она громко въ отвтъ угаданному обоими ими вопросу, и успокоенно улыбнулась ему.
Топотъ лошадей между тмъ уже явственно слышался на двор. Кто-то подъзжалъ ко крыльцу.
— Исправникъ! доложилъ, вслдъ за этимъ, выходя изъ комнатъ, старикъ едосей, камердинеръ Гундурова.
— Что ему нужно? невольно вскрикнула Софья Ивановна.
— За мною, врно за мною!… радостно возгласилъ ‘фанатикъ’,— театрикъ должно-быть устраивается, такъ онъ за мною, толстопузъ, прикатилъ!…
И онъ со всхъ ногъ кинулся съ балкона.
— Они Сергя Михайловича спрашиваютъ! угрюмо пвучимъ голосомъ промолвилъ едосей, не трогавшійся съ мста.
— Меня?… Проси! сказал Сергй, взглянувъ на тетку.— Не попался ли въ чемъ кто-нибудь изъ нашихъ крестьянъ? объяснилъ онъ.
— Сюда!… сюда проси! торопливо добавила Софья Ивановна…
Въ гостиной уже раздавался скрипъ сапоговъ входившихъ, и на балкон черезъ мигъ, слегка споткнувшись о его порогъ, но сейчасъ же оправившись и молодцовато выставивъ грудь впередъ, появился Елпидифоръ Павловичъ Акулинъ во всей внушительности своей громоздкой фигуры и съ такою же внушительностью на неулыбавшемся и какъ бы чмъ-то чрезвычайно озабоченномъ лиц. Вальковскій шелъ за нимъ опустивъ голову и поводя изподлобья кругомъ какъ бы нсколько сконфуженными глазами. Пріздъ ‘толстопуза’ очевидно не имлъ цлью театрикъ.
— Madame la gnrale! проговорилъ исправникъ, подходя къ хозяйк, и шаркая съ ловкостью бывалаго гвардейца.
— Здравствуйте, monsieur Акулинъ, проговорила Софья Ивановна, внимательно глядя на него:— не угодно ли приссть? примолвила она черезъ мигъ, указывая на кресло.
Елпидифоръ отблагодарилъ поклономъ, тяжело опустился въ это кресло, протянулъ и перекинулъ одна на другую толстыя свои ноги и, уложивъ фуражку на колняхъ, а голову опустивъ на грудь, принялся съ намренною какъ бы неторопливостью стаскивать съ рукъ перчатки.
Софья Ивановна съ невольнымъ волненіемъ слдила за всми его движеніями.
— Да неугодно ли вамъ чаю? спросила она вспоминая свою обязанность хозяйки, и поставила чайникъ на канфорку еще не потухшаго самовара.
— Если позволите… полстаканчика… Некогда больше! примолвилъ онъ, подымая глаза и останавливая ихъ на ней.
— А разв вамъ еще куда-нибудь отъ насъ нужно? проговорила она, скрывая подъ равнодушнымъ тономъ вопроса серіозное безпокойство которое начинало овладвать ею.
— Нтъ-съ, отвчалъ исправникъ, принимая видъ человка который обязанъ, но весьма неохотно исполняетъ это, объявить другому непріятную всть:— я имю дльце… къ Сергю Михайловичу…
— Какое такое? спросилъ Гундуровъ, хмуря брови.
— Вотъ, если позволите на минуточку… къ вамъ въ кабинетъ, медлительно выговорилъ исправникъ, протягивая руку къ налитому ему хозяйкой стакану чая,— мы съ вами переговоримъ…
— Отчего же не здсь, не сейчасъ? сказала выпрямляясь въ своемъ кресл Софья Ивановна,— у Сергя нтъ никакихъ тайнъ… и никакихъ длъ, подчеркнула она,— о которыхъ нельзя было бы говорить громко, при всхъ!…
Елпидифоръ повелъ любезно головой внизъ.
— Отъ всей души готовъ вамъ врить, madame la gnrale… тмъ боле что мн лично ничего неизвстно… И даже поврьте (онъ счелъ нужнымъ вздохнуть), почитаю для себя возложенное на меня порученіе весьма тяжкимъ… Еще такъ недавно подвизались мы съ Сергемъ Михайловичемъ какъ собратья по искусству въ Гамлет… котораго передалъ онъ намъ съ такимъ совершенствомъ… И вдругъ я такъ-сказать во всемъ аттрибут моихъ полицейскихъ обязанностей…
— Да говорите, сдлайте милость, перебила его тетка Гундурова,— какое у васъ порученіе?
Акулинъ чуточку помолчалъ, затмъ развелъ руками, уперся въ нее взглядомъ, и выпустилъ словно изъ ружья:
— Извините меня, ваше превосходительство, я обязанъ доставить племянника вашего къ его сіятельству, графу, въ Москву.
У Софьи Ивановны сверкнули глаза и поблли губы, Ашанинъ вскочилъ съ мста, гладя на исправника какъ будто не доврялъ ушамъ своимъ. Вальковскій какъ-то мгновенно исчезъ въ неосвщенной сторон балкона.
— ‘Доставить’! повторилъ весь вспыхнувъ Сергй.— Что ему отъ меня нужно?
— Это ужь имъ извстно, отвтилъ исправникъ съ легкою улыбочкой, потягивая чай изъ своего стакана,— а я тутъ, какъ говорится, не что иное какъ слпой исполнитель. Получилъ предписаніе-съ!
И онъ все такъ же медлительно, откинулся спиной въ кресло, отстегнулъ дв пуговицы своего форменнаго сюртука и ползъ рукой подъ бортъ его въ карманъ (онъ видимо наслаждался производимою имъ тревогой: онъ зналъ какъ не лестно было о немъ мнніе хозяевъ Сашина, и не могъ простить этого имъ).
— Самого меня, говорилъ онъ тмъ временемъ,— чрезвычайно это какъ разстраиваетъ.— Дочь мою единственную, какъ это можетъ вамъ извстно (онъ повелъ неопредленно глазами кругомъ), только что выдалъ за товарища же нашего по спектаклю, Никанора Ильича Ранцева. Третій день всего какъ свадьбу сыграли, и я, признаюсь, надялся поотдохнуть у нихъ недльки дв, порадоваться на нихъ… Любо, вдь, дорого смотрть, не натшатся другъ другомъ, не нанжатся….
‘Поздравляю ихъ обоихъ!’ злобно подумалъ и чуть громко не отпустилъ Ашанинъ, на которомъ какъ бы невзначай остановились въ эту минуту глаза Акулина.
— И вдругъ это меня отрываютъ, продолжалъ расписывать тотъ,— и даже для исполненія такихъ непріятныхъ обязанностей. Вотъ-съ, не угодно ли взглянуть? заключилъ онъ, дошарившись де нужнаго въ своемъ карман, и протягивая Гундурову сложенный вчетверо по-казенному листъ бумаги.
Сергй быстро пробжалъ его про себя и, передалъ тетк.
— Я кандидатъ университета, а не… какъ тамъ сказано, сказалъ онъ только съ презрительною улыбкой.
Бумага гласила что, по приказанію его сіятельства, исправникъ такой-то ‘иметъ извстить проживающаго во ввренномъ ему узд неслужащаго дворянина, бывшаго студента Московскаго университета, Гундурова явиться, для личнаго объясненія, къ его сіятельству, въ Москву, во вторникъ, 6-го іюля, въ 9 1/2 часовъ утра.’
Софья Ивановна прочла тихо, затмъ вслухъ, останавливаясь черезъ слово: она старалась добраться того непонятнаго для нея смысла который могъ заключаться въ словахъ: ‘для личнаго объясненія’. Какія нужны ему объясненія съ Сережей, о чемъ?…
Исправникъ привсталъ съ мста и потянулся къ ней черезъ столъ съ устремленнымъ впередъ указательнымъ пальцемъ:
— Собственноручную приписку извольте замтить… сбоку-съ, сбоку…
Она прочла прибавленныя на пол бумаги крупною рукой московскаго владыки два слова: ‘привезти самому’.
Елпидифоръ Спустился опять къ кресло, и еще разъ вздохнулъ.
— ‘Самому’, это то-есть мн… везти!…
— Ахъ ты шельмецъ этакой, шельмецъ! сказалъ себ Ашанинъ, чувствуя въ эту минуту неодолимое желаніе помять отвислыя жабры бывшаго Полонія.
— Во вторникъ, 6-го іюля, перечла Софья Ивановна.— Что у насъ сегодня? Понедльникъ, пятое… Это, значить, ему надо завтра утромъ быть въ Москв?
— Такъ точно-съ, подтвердилъ Акулинъ, опираясь обими руками въ ручки кресла чтобы подняться окончательно на ноги,— девяносто шесть верстъ, Сергй Михайловичъ, обратился онъ къ нашему герою, который молча, сжавъ неестественно губы, прислушивался къ этому чтенію и разговору, какъ бы ршившись не принимать въ немъ никакого участія,— да проселкомъ до города, верстъ двнадцать: только къ утру дохать успемъ… Собираться бы вамъ надобно…
Вс примолкли на мигъ.
— Что же, Сережа… какъ ты думаешь? заговорила первая его тетка, подымая на него глаза.
Онъ пожала плечами.
— Собираться мн не долго… Хоть сію минуту!…
— Ты когда думаешь… вернуться? не совсмъ твердо спросила она его опять.
— Да завтра же объ эту пору, я полагаю.
— Весьма бы желательно-съ, весьма! промолвилъ на это исправникъ съ интонаціей голоса злое намреніе которой не ускользнуло отъ Софьи Ивановны.
Багровыя пятна выступили у нея на лиц. Она взглянула на него такимъ негодующимъ взглядомъ что Елпидифоръ смутился и кашлянулъ въ руку чтобы скрыть это смущеніе,— и встала изъ-за стола.
— Вы мн позволите васъ оставить одного пока племянникъ мой будетъ укладываться. Пойдемъ, Сережа!
— И я съ вами! поспшно сказалъ Ашанинъ.
Они ушли втроемъ.
Вальковскій внезапно выскользнулъ изъ своего темнаго угла, подошелъ озираясь къ исправнику, и шепотомъ проговорилъ:
— Не знаешь, братъ, для чего онъ требуется: дло въ самомъ дл какое, или согршилъ чмъ?
Тотъ глянулъ на него черезъ плечо.
— Слышалъ, сказано: ‘привести самому’,— значитъ, чтобы не утекъ. Не по головк гладить, стало-быть! фыркнулъ онъ доставая папироску изъ сигарочницы, и наклонясь съ нею въ одной изъ свчей стоявшихъ на стол.
‘Фанатикъ’ опустилъ голову и словно съежился весь.
— Скажи мн, ради Бога, Сережа, говорила тмъ временемъ Софья Ивановна, ведя молодыхъ людей къ кабинетъ племянника,— не знаешь ли ты за собой чего-нибудь изъ-за чего могли бы теб выйти непріятности?
Онъ засмялся даже.
— Что же могу я знать такого за собою, тетя? Все что я длалъ и длаю вамъ точно такъ же извстно какъ и мн самому.
— И почему вы думаете, заговорилъ съ живостью Ашанинъ,— что Сережу должны ждать какія-нибудь, ‘непріятности’ отъ нашего воеводы московскаго? Я такъ совсмъ напротивъ того думаю. Князь Ларіонъ Васильевичъ въ Сицкомъ, при насъ же всхъ, такъ лестно и горячо рекомендовалъ ему Сережу, и вроятно теперь проздомъ черезъ Москву, повторилъ это ему, что старцу, я увренъ, пришла въ голову блестящая мысль пригласить Сережу къ себ на службу. Онъ и вызываетъ его чрезъ исправника, какъ знающаго гд его найти.
— Такъ такъ было бы и сказано, я полагаю, возразила Софья Ивановна,— а то привезти, точно арестанта какого-то, преступника… Это просто оскорбительно!…
— А этого старецъ нашъ не понимаетъ, комическимъ тономъ объяснилъ Ашанинъ,— онъ по простот: нужно ему кого-нибудь, ну и подавай его такъ или иначе. Бы на него не обижайтесь, генеральша, у нашей турецкихъ, говорятъ, еще просте обычай бываетъ!…
Софья Ивановна невольно усмхнулась, но глаза ея глядли все такъ же невесело и озабоченно.
— Этотъ исправникъ, сказала она,— съ своими какими то грозящими намеками…
— Ну, вотъ эту толстую шельму я охотно бы поколотилъ! воскликнулъ пріятель Гундурова.— Вдь вы понимаете, генеральша, что онъ ровно ничего не знаетъ для чего вызывается Сережа къ графу, и знать не можетъ. А строитъ онъ эти угрожающія хари въ отместку вамъ за то что вы его къ себ въ домъ какъ знакомаго не пускали, а Сережа, когда мы въ Сицкомъ играли, ему, кром репликъ, слова не сказалъ никогда. Такъ не тревожится же вамъ въ самомъ дл изъ-за его рожи воронья пугала!…
Ашанинъ говорилъ тономъ такого глубокаго убжденія, и то что онъ говорилъ имло за собою притомъ такъ много правдоподобности что Софья Ивановна въ эту минуту какъ-то вдругъ успокоилась. Она все время слдила за выраженіемъ лица Гундурова, и осталась имъ довольна: ни малйшаго волненія, ниже суеты, а лишь та невольная брезгливость съ какою смотрлъ бы порядочный человкъ по ошибк посаженный въ часть.
Онъ сидлъ у своего письменнаго стола, и безсознательно перебиралъ пальцами по его сукну.
— Къ нему вдь во фрак явиться нужно, Сережа, сказала ему тетка,— не забудь взять!
— Возьму… И блый галстукъ тоже нужно? спросилъ онъ насмшливо и чуть-чуть надменно улыбаясь.
— Само собою… А что ты ему однако скажешь, Сережа? молвила черезъ мигъ Софья Ивановна,— если онъ теб въ самомъ дл предложитъ служить у него?
— Поблагодарю за честь, и откажусь… ‘Пашамъ’ я не слуга! промолвилъ онъ, повторяя выраженіе Ашанина.
Она помолчала.
— Однако вотъ что, другъ мой, начала она затмъ:— даю теб два дня сроку, если но истеченіи ихъ ты не вернешься въ Сашино, я поду въ Москву.
— Къ чему это, тетя? вскрикнулъ онъ.
— Я буду безпокоиться… у насъ всего ожидать можно…
— А позвольте мн, милйшая моя генеральша, заговорилъ опять Ашанинъ все тмъ же обычнымъ, ему, шутливымъ и веселымъ тономъ,— позвольте сдлать вамъ слдующее предложеніе: я поду теперь съ Сережей въ Москву, и еслибы что-нибудь дйствительно задержало его тамъ, даю вамъ честное слово что черезъ два дня, то-есть послзавтра, буду у васъ здсь съ извстіемъ.
— Отлично, Володя, спасибо! воскликнулъ, вставая съ мста Гундуровъ.— Мн совстно было просить тебя, а я только что объ этомъ думалъ. Тетя будетъ спокойна, а меня ты избавишь отъ единственной непріятности во всемъ этомъ: хать бокъ-о-бокъ цлую ночь съ этимъ господиномъ. Вы согласны, тетя?
— Хорошо, сказала она,— спасибо вамъ, Владиміръ Петровичъ!… А вотъ и едосей! Собирай барина!..
— Слышалъ-съ, проговорилъ угрюмо старый слуга, дйствительно слышавшій весь разговоръ изъ сосдней съ кабинетомъ спальни Гундурова,— у меня готово.
— Такъ вели въ старую коляску разгонныхъ четверку сейчасъ же! приказалъ Сергй.
— Да и его возми съ собою! молвила ему тетка.
— А то раз отпущу я ихъ однихъ! уже совсмъ сердито отрзалъ старикъ, и даже дверью хлопнулъ уходя.
Вс невольно улыбнулись.
— А теперь я васъ оставлю, сказалъ Ашанинъ, — пойду крошечку надъ Елпидифоромъ потшиться.
Онъ вернулся на балконъ, на которомъ Акулинъ, развалившись по-хозяйски въ кресл, пускалъ кольца дыма въ недвижный воздухъ, а ‘фанатикъ’, опустивъ голову и сложивъ руки крестомъ на груди, шагалъ отъ перилъ до перилъ съ видомъ трагика обдумывающаго свой монологъ пятаго дйствія.
— Что же вашъ пріятель! спросилъ исправникъ, оборачиваясь ко входившему,— пора хать!
Ашанинъ развелъ широко руками, въ подражаніе тому какъ разводилъ своими исправникъ въ разговор съ Софьей Ивановной, и проговорилъ глухимъ голосомъ:
— Ушелъ! Нту!
— Что-о? не понялъ въ первую минуту тотъ.
— Вы спрашиваете про Гундурова?
— Про него!
— Я вамъ и говорю, нтъ его, ушелъ! повторяя то же движеніе руками, подтверждалъ шалунъ.
Вся прыткость, вся юркость Елпидифора вернулись къ нему въ одно мгновеніе. Онъ привскочилъ съ кресла съ легкостью резиннаго мячика, и кинулся къ молодому человку.
— Удралъ? прохриплъ онъ, и безконечныя щеки его мгновенно поблднли и запрыгали,— верхомъ?.. потому колесъ слышно не было..
— Нтъ, пшкомъ, отвчалъ Ашанинъ съ самою невозмутимою серіозностью.
— Такъ далеко еще не усплъ… Въ какую сторону?
— Недалеко, дйствительно:— въ сторону конюшни.
— За лошадью?
— За лошадьми,— приказалъ запрягать подъ коляску, хать къ графу, въ Москву.
— Эхъ, чтобъ васъ! махнулъ со злостью рукой исправникъ,— я вдь подумалъ и въ самомъ дл!.. И нашли чмъ шутить!..
— Я и не шучу,— вы спрашиваете, а даю отвты. Я не виноватъ что вы ихъ толкуете по-своему, по-полицейски.
Акулинъ надулся.
— И къ чему это ему коляску еще свою! Я думалъ его въ своемъ тарантас везти…
— Не имете права! возгласилъ Ашанинъ.
— Чего это?
— Можете подъ уголовную отвтственность попасть!
— Да что это вы мн расписываете! фыркнулъ исправникъ, все сильне гнваясь.
— Вамъ предписано ‘привезти’ Гундурова къ графу для ‘личнаго объясненія’, значитъ привезти живаго, такъ какъ съ мертвымъ объясненія бываютъ обыкновенно нсколько затруднительны. Если же онъ бы съ вами слъ рядомъ въ экипажъ, вы бы его, надо полагать, при Богомъ вамъ данномъ преизобиліи тлесномъ на первой же коле придавили до смерти. Во избжаніе чего мы и поршили съ нимъ оставить васъ хать въ одиночеств, а самимъ хать въ его коляск.
— Однако позвольте вамъ сказать, милостивый государь… началъ и не договорилъ уже весь красный отъ злости исправникъ.
— Что сказать? съ неизмннымъ хладнокровіемъ спросилъ тотъ, укладывая локти на столъ, и глядя ему прямо въ глаза своими большими черными глазами.
Взбшенный, но осторожный Елпидифоръ вспомнилъ во-время что этотъ черноглазый красавецъ, глядвшій на него такимъ вызывающимъ взглядомъ, былъ вхожъ ‘въ домъ его сіятельства’ и даже, какъ слышалъ онъ, пользовался особымъ расположеніемъ къ нему этого ‘дома’, и что потому размолвка съ нимъ была бы очевидно съ его стороны неразчетомъ.
— На васъ конечно сердится нельзя, Владиміръ Петровичъ, повернулъ онъ неожиданно на шутливый тонъ,— вы привыкли съ дамами къ веселому разговору…
— А вамъ какого же угодно? протянулъ Ашанинъ, продолжая глядть ему въ глаза.
Неизвстно что нашелъ бы отвтить исправникъ, но въ эту минуту ‘фанатикъ’, сосредоточенно прислушивавшійся къ пренію, трагически шагнулъ къ пріятелю.
— Это какъ же ты съ Гундуровымъ въ Москву собрался? А я?
— Что ты?
— Мн что же оставаться-то здсь безъ васъ?..
— Мы вернемся завтра или послзавтра утромъ.
— А если какъ не вернетесь? мрачно промычалъ Вальковскій.
Ашанинъ уперся ему въ лицо проницательнымъ взглядомъ.
— Ты глупъ, Иванъ Непомнящій, подчеркнулъ онъ:— еслибы то что ты предполагаешь должно было случиться, тмъ мене, кажется, слдовало бы теб думать удирать теперь изъ этого дома!
‘Фанатикъ’ понялъ и, покраснвъ до ушей, быстро отошелъ отъ него, и зашагалъ опять по балкону.
На порог его показались хозяева.
— Лошади готовы, если вамъ угодно, можемъ хать, какъ бы уронилъ Сергй, глядя черезъ голову исправника.— едосей твои вещи уложилъ, сказалъ онъ Ашанину.
— Спасибо!
Красавецъ отвелъ Софью Ивановну въ сторону.
— Вы извстите княжну? спросилъ онъ ее шепотомъ.
— Къ чему? выразила она:— это могло бы только ее встревожить, а вы надетесь, говорите, быть здсь послзавтра съ Сережей… или безъ него, примолвила она чуть-чуть дрогнувшимъ голосомъ,— всегда успемъ.
— Врно, генеральша, врно! согласился Ашанинъ,— позвольте ручку поцловать на прощанье.
Со двора доносился грохотъ выхавшихъ экипажей.
Вс прошли туда черезъ садъ.
— Какъ вамъ удобне наблюдать чтобы мы отъ васъ какъ нибудь не ‘удрали’, Елпидифоръ Павлычъ? громко и со смхомъ спросилъ исправника Ашанинъ, выходя на дворъ,— намъ ли хать впередъ, или вамъ?
Въ толп дворовыхъ собравшихся у крыльца смотрть на неожиданный отъздъ молодаго барина послышалось вызванное этими словами сочувственное и дружное хихиканье.
— Ахъ, сдлайте милость, какъ вамъ угодно! отвтилъ съ досадой, исправникъ (онъ чувствовалъ себя сильно не въ авантаж), направляясь къ поданному первымъ своему тарантасу.— Вашему превосходительству честь имю кланяться! сухо промолвилъ онъ, снимая на ходу фуражку предъ госпожой Переверзиной, и заковылялъ дале.
— Ну, Богъ съ тобою, Сережа! говорила она тмъ временемъ, остановившись съ племянникомъ въ темномъ углу у забора,— знаю что вздоръ, а сердце не на мст, такое ужь глупое оно у меня…
Она подняла руку и трижды оснила его крестнымъ знаменіемъ.
Тройка исправника уже вызжала за ворота. Молодые люди поспшили къ своей коляск.
— Ваня, будь умникъ, крикнулъ изъ нея Ашанинъ Вальковскому, безмолвно и угрюмо глядвшему на нихъ съ крыльца,— и отучись подбирать съ тарелки горошекъ ножомъ, вилкой гораздо удобне…
Среди дворовыхъ пискнулъ чей-то новый сочувственный смхъ… ‘Фанатикъ’ плюнулъ, и ушелъ въ домъ подъ топотъ тронувшихъ лошадей.

ХXXIII.

Увшанная картинами угольная красная комната, предшествовавшая кабинету графа и выходившая четырьмя окнами на Тверскую площадь, въ бойкую пору года полная обыкновенно народа, была теперь, по случаю лтняго времени и еще ранняго часа дня, почти пуста. Пріемъ просителей — для чего графъ пріхалъ наканун вечеромъ въ городъ изъ своей подмосковной — былъ назначенъ въ двнадцать часовъ. Въ красной комнат поэтому въ ту минуту когда вошелъ въ нее Гундуровъ, за которымъ въ нкоторомъ разстояніи слдовалъ исправникъ Акулинъ, находились только дежурный чиновникъ канцеляріи, длинный и худой молодой человкъ, глядвшій въ окно съ видомъ смертельной скуки, и такой же дежурный военный чиновникъ особыхъ порученій, лысый майоръ Чесминъ {См. Типы Прошлаго.}, растянувшійся съ ногами на покрытомъ чехломъ, по-лтнему, какъ и вся мебель, диван.
Услыхавъ шумъ шаговъ майоръ полуоткрылъ сонные глаза, и спустилъ ноги съ дивана.
— А! Вы зачмъ къ намъ? лниво вымолвилъ онъ, узнавая нашего героя, съ которымъ встрчался въ одномъ знакомомъ имъ обоимъ дом въ Москв.
— Вызвали! отвтилъ Гундуровъ съ невольнымъ пожатіемъ плечъ. (Онъ халъ всю ночь, только что усплъ обмыться и переодться, и лицо его носило видимые слды безсонницы и утомленія.)
— Вотъ какъ! звнулъ Чесминъ, указывая ему мсто подл себя на диван,— а на что вы ему нужны? (майоръ никогда иначе какъ этикъ мстоименіемъ не обозначалъ своего начальника, съ которымъ состоялъ въ самыхъ оригинальныхъ, брюзгливо-нжныхъ отношеніяхъ.)
— Это я у васъ хочу спросить, молвилъ хмурясь молодой человкъ:— живу я преспокойно у себя въ деревн, прізжаетъ вдругъ ко мн вчера вечеромъ исправникъ…
— Вотъ эта туша, перебилъ его майоръ, кивая на Акулина, подошедшаго въ эту минуту къ длинному чиновнику, стоявшему у окна и затявшему съ нимъ шепотомъ какой-то разговоръ.
— Онъ самый.
— Слышалъ! Дочь, говорятъ, красавица и голосъ чудный… Въ любимчики за то попалъ (майоръ мигнулъ теперь по направленію кабинета графа), переводитъ онъ его сюда частнымъ приставомъ въ Городскую часть… все равно что тысячу душъ подарилъ, примолвилъ онъ своимъ хрипящимъ и насмшливымъ голосомъ.— И про васъ слышалъ. Вы тамъ съ нашимъ Чижевскимъ у Шастуновыхъ на сцен отличались!… И княжна играла, да?… Божественная особа! прохриплъ опить Чесминъ, вздыхая, и сентиментально закатывая глаза подъ свой нескончаемый лобъ.
Гундуровъ отвернулся чтобы не дать прочесть ему на своемъ лиц волненіе вызванное въ немъ упоминаніемъ о княжн.
— Не долго сегодня едоръ Петровичъ… проговорилъ въ эту минуту длинный чиновникъ, оборачиваясь отъ окна къ щелкнувшей замкомъ двери кабинета.
Дверь распахнулась, и изъ нея вышелъ довольно высокаго роста мущина съ крестомъ на ше и чрезвычайно привтливымъ и открытымъ лицомъ, управляющій графскою канцеляріей. Онъ передалъ вынесенную имъ кипу только что доложенныхъ бумагъ поспшившему къ нему за ними чиновнику, и быстрыми шагами подошелъ къ окну, у котораго въ почтительной поз, переминаясь на толстыхъ ногахъ, стоялъ Елпидифоръ Павловичъ Акулинъ.
— Господинъ исправникъ*** узда? съ учтивою улыбкой проговорилъ онъ.
— Точно такъ, ваше — ство!
— Графъ васъ просятъ!
Исправникъ, прижавъ шпагу въ колнк, и вздрагивая всмъ своимъ грузнымъ тломъ, понесся на кончикахъ ногъ по направленію кабинета.
— Что онъ сегодня надолго пріхалъ, едоръ Петровичъ? спросилъ съ мста Чесминъ.
— Въ два часа, покончивъ съ просителями, узжаетъ обратно въ Покровское, отвтилъ, подходя къ нему, правитель канцеляріи, повелъ, слегка поклонившись, на сидвшаго рядомъ Гундурова бглымъ и какъ бы сочувственнымъ взглядомъ, подалъ майору руку, и вышелъ обычнымъ ему, торопливымъ шагомъ.
— Такъ зачмъ же онъ васъ, думаете, вызвалъ? захриплъ опять Чесминъ, оставшись вдвоемъ съ Гундуровымъ.
— Говорю вамъ, не знаю…
— И я не знаю, а догадываюсь.
— Скажите пожалуста, если такъ!
— Онъ вдь былъ у Шастуновыхъ, когда вы тамъ съ Чижевскимъ лицедйствовали?
— Былъ.
— Видлъ васъ на сцен?
— Да.
— Ну вотъ! У него тоже театръ въ его Покровскомъ. Прослышали его барыни про новый талант — мало у нихъ своихъ-то всякихъ ломакъ! промычалъ Чесминъ,— и загорлось видно, подавай молъ намъ его, да и только!… А онъ у насъ все что хотятъ он, то и…
Онъ не усплъ договорятъ, какъ изъ кабинета бочкомъ выползъ пространный Акулинъ съ сіяющимъ отъ удовольствія лицомъ, скользнулъ черезъ всю комнату съ гвардейскою ловкостью, и какъ бы робя и смущаясь, между тмъ какъ на губахъ его играла самая плутоватая улыбка, подошелъ къ Чесмнну.
— Извините меня, началъ онъ,— если такъ… не имя чести быть вамъ знакомымъ… но его сіятельство приказали мн звать… а кого именно — я не понялъ…
— Господина Гундурова? указалъ майоръ на молодаго человка,— такъ вы вдь его знаете!
— Нтъ-съ, Сергй Михайловичъ не подходитъ къ тому слову, промямлилъ Елвидифоръ.
— Къ какому слову? Какъ онъ вамъ сказалъ?
— А они сказали: ‘Пошли ко мн плешандаса!’ объяснилъ исправишь, стыдливо опуская глаза и закусывая въ то же время губу чтобы не расхохотаться.
— Вдь вотъ — на поди! буркнулъ майоръ, сердито подымаясь съ мста,— самъ до пятокъ лысъ, а туда же насчетъ другихъ прохаживается!…
И онъ лниво разваливаясь на ходу, какъ длалъ это самъ графъ, съ которымъ Чесминъ имлъ и этотъ пунктъ сходства, отправился къ нему въ кабинетъ.
— Здравствуй, плешандасъ! тмъ же словомъ привтствовалъ его изъ самой глубины длинной и довольно темной комнаты голосъ начальства.
Графъ сидлъ у своего письменнаго стола, въ большихъ серебряныхъ очкахъ на носу, и перебиралъ бумаги.
— А вамъ очень нужно, затворяя за собою дверь и длая нсколько шаговъ впередъ, отгрызся Чесминъ,— очень нужно обращать меня въ смшки предъ каждымъ встрчнымъ?
— Не сердись, майоръ! заплъ со смхомъ графъ, не оборачиваясь къ нему, и продолжая искать въ своихъ бумагахъ.
— И откуда вы этакого слона добыли? Насилу къ вамъ въ двери влзъ!
— Слонъ, а распорядительный! Я такихъ люблю!… И на театр пресмшно играетъ!…
— На что я вамъ нуженъ? спросилъ Чесминъ за наставшимъ посл этихъ словъ молчаніемъ.
— Хотлъ спросить: у чьихъ ногъ лежишь теперь? (Это была стереотипная шутка которою старецъ допекалъ влюбчиваго майора чуть не каждый день.)
— Только за этимъ и звали! фыркнулъ тотъ.
— За этимъ! продолжалъ смяться графъ.— Тамъ есть одинъ молодой человкъ?
— Есть… Гундуровъ?
— Да, Гундуровъ… Отца зналъ! Въ Клястицкомъ гусарскомъ полку служилъ. Какъ ты, майоръ былъ, веселая голова!…
— Ну, а его, сына-то, вы зачмъ теперь къ себ вызвали?
— Мое дло, а не твое! заплъ опять ‘московскій воевода’.— Зови его сюда!
Чесминъ повернулся и вышелъ.
Нашему герою было не по себ: и усталость, и чувство человческаго достоинства оскорбленнаго безцеремонностью вызова его и ‘доставленія’ сюда, и перспектива объясняться съ этимъ московскимъ ‘пашой’ въ качеств актера, какъ предсказывалъ ему Чесминъ,— все это мутило его и раздражало… Съ угрюмымъ и сосредоточеннымъ выраженіемъ лица вошелъ онъ въ кабинетъ графа.
— Дверь за собой заприте! едва успвъ переступить порогъ его услыхалъ онъ голосъ хозяина.
Сергй сдлалъ шагъ назадъ, потянулъ незатворенную имъ при вход дверь…
— Подойдите, продолжалъ голосъ.
Онъ подошелъ къ самому столу.
Графъ засыпалъ пескомъ только-что подписанную имъ бумагу, излишекъ песку ссыпалъ обратно въ песочницу, снялъ очки, вложилъ ихъ аккуратно въ футляръ, и только теперь взглянувъ на молодаго человка, указалъ ему кивкомъ на стоявшій противъ него у стола стулъ:
— Садитесь!
Гундуровъ молча опустился на него.
— Ну, что же вы теперь длаете? началъ ‘паша’, помолчавъ и уставившись на него.
‘Какъ же я это ему объясню?’ сказалъ себ нсколько озадаченный этимъ вопросомъ Сергй.
— Я жилъ теперь у себя въ деревн отвчалъ онъ вслухъ.
— Хозяйствомъ занимаетесь?
‘На что это все ему?’ продолжалъ думать молодой человкъ.
— Нтъ… я въ хозяйств мало смыслю. У меня… тетушка, воспитавшая меня… и которая продолжаетъ управлять моимъ имніемъ.
— Какъ зовутъ?
— Меня… или тетушку? нсколько оторопло спросилъ Сергй.
— Вашу тетушку!
— Софья Ивановна Переверзина.
— Переверзина! Мужъ служилъ по интендантской части? Генералъ-майоръ? Онуфрій Петровичъ звали?
— Да-съ.
— Знаю! И ладони графа поднялись вверхъ:— добрый человкъ былъ, только слабый! Мошенники окрутили, подъ судъ попалъ. Хорошо что умеръ, въ солдаты бы разжаловали!
‘Къ чему это все, къ чему?’ спрашивалъ себя, ничего не понимая, Гундуровъ.
— Зачмъ не служите? услышалъ онъ новый ex abrupto вопросъ.
— Я готовилъ себя къ ученой карьер, отвчалъ онъ,— имлъ въ виду занять каедру въ здшнемъ университет, и для этой цли думалъ създить въ славянскія земли…
— Не пустили, знаю! прервалъ его голосъ,— все знаю! Сами виноваты! Зачмъ здили въ Петербургъ? Должны были явиться ко мн, какъ главному здшнему начальнику! Я бы отпустилъ.
— Я… очень жалю… въ такомъ случа, пробормоталъ Сергй.
— Жалть поздно! А тамъ неосторожно себя вели, кричали, обратили на себя вниманіе!
— Я не кричалъ, сказалъ Гундуровъ,— а удивлялся и старался узнать т поводы которыми я могъ бы себ самому объяснить этотъ отказъ мн въ паспорт за границу, когда цль моей поздки была прямо и ясно прописана въ моемъ прошеніи…
— Нечего было удивляться, и прописывать нечего было! прервалъ его опять голосъ,— сами виноваты!… И до сихъ поръ не унялись, всякій вздоръ мелете!..
Герой нашъ вспыхнулъ весь, и отъ рзкости выраженія, и отъ неожиданности самаго обвиненія.
— Позвольте узнать…. ваше сіятельство, неловко какъ-то примолвилъ онъ, вспомнивъ что надо было хоть разъ употребить этотъ титулъ въ разговор съ ‘воеводой’,— что же я говорилъ такого вздорнаго?
Ладони поднялись.
— Императора Петра Перваго браните! Пьяниц мужику, говорите, надо волю дать! О Славянахъ какихъ-то болтаете!
Сергя покоробило опять, но глядя на добродушное лицо сидвшаго противъ него старца онъ не могъ не сознавать внутреннимъ чувствомъ что въ словахъ его не было никакого обиднаго намренія, и что все очевидно это говорилось имъ такъ, потому что онъ иначе говорить не умлъ. Гундурову и досадно было, и смяться хотлось… ‘Но какъ же объяснить ему цлую теорію, цлую историческую школу?’ думалъ онъ.
— Мы, сказалъ онъ безсознательно, разумя именно всю ту ‘школу’ къ которой принадлежалъ онъ (и противъ которой, объяснялъ онъ себ, московскій правитель почиталъ почему-то нужнымъ ратовать въ его лиц) — Петра Перваго не бранимъ, а упрекаемъ его въ томъ что онъ все русское незаслуженно подавилъ, а все иностранное не въ мру возвысилъ.
— И иностранцы есть хорошіе и полезные слуги! проплъ графъ,— князь Барклай-де-Толли Нмецъ былъ, и его дураки у насъ измнникомъ считали, и я самъ видлъ что почтенный человкъ плакалъ отъ этого! А онъ лучше каждаго Русскаго служилъ государству, и съ нашими войсками въ Парижъ вошелъ!
Сергй могъ только смолкнуть на этотъ неожиданный аргументъ.
— И опять вы про мужиковъ, продолжалъ не останавливаясь пть свой акаистъ графъ,— что ихъ надо отпустить на волю. Вы хотите разбойниковъ наплодить, Россію вверхъ дномъ поставить!.
— Не разбойниковъ, а врныхъ и преданныхъ сыновъ Россіи и ея государя чаемъ мы видть въ освобожденномъ русскомъ народ, отвтилъ нсколько рзко задтый за живое Гундуровъ,— и, какъ извстно, примолвилъ онъ, приводя доводъ который по его мннію долженъ былъ имть наиболе вса въ глазахъ его собесдника,— мысль эта существуетъ у самого правительства, и оно уже два раза пыталось…
— Знаю! перебилъ его графъ, вознося гор свои ладони,— и что было бы хорошаго? Одинъ вредъ! Потому распустить легко, а потомъ и остановить нельзя.
— Мы полагаемъ напротивъ, графъ…
— Что вы мн говорите ‘мы’! вскрикнулъ вдругъ тотъ, раздосадованный недостаточною почтительностью тона съ которымъ объяснялся съ нимъ молодой человкъ,— я про васъ говорю, а не про другихъ! Все отъ того что нечего вамъ длать! Отъ того и болтаете пустяки!… Я получилъ изъ Петербурга… сказать вамъ чтобъ вы опредлились на службу! неожиданно заключилъ онъ.
‘Насильно заставляютъ, значитъ!’ воскликнулъ мысленно Гундуровъ, и все лицо его вспыхнуло вновь.
— О васъ уже писано оренбургскому генералъ-губернатору! заплъ опять старецъ, не давъ ему времени произнести слова,— вы, я знаю, хорошо учились, можете быть тамъ ползны!
— Въ Оренбургъ! Что же это, ссылка!..
Гундуровъ вскочилъ съ мста. Громовой ударъ павшій у его ногъ не поразилъ бы его такъ какъ эта ‘невозможная’ всть.
— За что же это, графъ? Что я сдлалъ!.. Вдь это насиліе! Я никогда не готовилъ себя къ административной служб, я посвятилъ себя ученымъ занятіямъ…
— Можете заниматься и тамъ! возразилъ невозмутимо старецъ,— а вы дворянинъ, должны служить!
— Противъ воли, противъ призванія? Кто иметъ право длить это съ неповиннымъ ни въ чемъ человкомъ!… Это гибель всхъ надеждъ моихъ, всего моего будущаго!..
Ладони вознеслись еще разъ.
— Неправда! Будущее все отъ васъ зависитъ! Василій Алексичъ {Перовскій, тогдашній генералъ-губернаторъ Оренбургскаго края.} умный человкъ, любитъ образованныхъ! Можете у него карьеру сдлать!
— Но я не хочу карьеры, я хать не согласенъ! вскрикнулъ Гундуровъ, безсильный сдержать негодованіе свое и волненіе.
— О согласіи вашемъ не спрашиваютъ! Я васъ отправлю съ жандармомъ!
Сергй глянулъ на него во вс глаза, глянулъ на этого ‘пашу’, сидвшаго передъ нимъ въ на глухо застегнутомъ военномъ сюртук безъ эполетъ, съ мясистыми подбородкомъ и щеками, подпертыми высокимъ чернымъ галстукомъ, и все такъ же добродушно выпяченною впередъ нижнею губой, словно смявшеюся надъ строгостью напущенною ея владльцемъ на вс остальныя черты его широкаго, оголеннаго лица, и понялъ что протестовать, что возражать было бы безполезно, что цлый міръ лежалъ между его понятіями и тмъ строемъ воззрній среди которыхъ взросъ, дйствовалъ и благодушествовалъ этотъ старецъ такъ жестоко располагавшій теперь его судьбой, и что поступая съ нимъ такъ, старецъ этотъ поступалъ безъ малйшей злобы, какъ и безо всякой тни сомннія въ законности своего права и правильности своего ршенія.
‘Что же съ этимъ подлаешь!’ подумалъ несчастный. Онъ стиснулъ зубы и смолкъ.
Графъ остался видимо очень доволенъ впечатлніемъ произведеннымъ грозою его словъ. Онъ уже почти ласково взглянулъ на молодаго человка.
— Вы не должны огорчаться на то что для вашей же пользы длается! Послужите, вернетесь назадъ — все будетъ позабыто! Я первый готовъ буду тогда оказать вамъ содйствіе!
‘Что позабыто, что я сдлалъ!’ говорилъ себ Сергй, все такъ же не понимая какъ могъ пасть на него этотъ ударъ.
— Гд вы остановились здсь? спрашивалъ его между тмъ ‘московскій воевода’.
— Въ собственномъ дом, въ Денежномъ переулк.
Графъ взялъ со стола карандашъ, и записалъ на бумажк.
— Даю вамъ три дня на сборы. А потомъ отправляйтесь съ Богомъ! проплъ онъ,— о васъ въ Оренбургъ уже писано, я вамъ сказалъ. Я велю полиціи наблюсти чтобы вы черезъ три дня выхали!
Гундуровъ поднялъ глаза.
— Я говорилъ вамъ, графъ, что у меня тетушка, она меня воспитала замсто матери… Я не могу не повидаться съ нею, она осталась въ деревн… позвольте мн (какъ странно, обидно Зазвучало въ его ушахъ это произнесенное имъ сейчасъ слово ‘позвольте’) създить къ ней!
— Совсмъ не нужно вамъ самимъ! Тетушка ваша можетъ сюда пріхать, напишите ей!
— Но на это пройдетъ двое сутокъ, пока она получитъ извщеніе, пока прідетъ! Я не успю переговорить…
— Въ сутки можно обо всемъ переговорить, проплъ графъ, не допускавшій чтобы могло найтись какое-либо возраженіе тому что въ голов его было уже разъ ршено и подписано.
Гундуровъ хотлъ что-то сказать, но старецъ не далъ ему на это времени. Онъ всталъ и поклонился.
— Я вамъ все сказалъ, Прощайте!.. Позжайте на Нижній! Тамъ теперь по Волг пароходы внизъ ходятъ! уже совсмъ добродушно говорилъ онъ черезъ мигъ, идя къ двери вслдъ за уходившимъ героемъ нашимъ.
— Акулинъ! крикнулъ онъ, высовывая лысину свою въ красную гостиную.
Исправникъ, стоявшій тамъ въ ожиданіи у окна, понесся стремглавъ на этотъ зовъ.
— О какихъ это государственныхъ тайнахъ толковали вы съ нимъ такъ долго? прохриплъ Чесминъ, подымаясь съ дивана на встрчу Гундурову.
Тотъ остановился, взглянулъ растерянно на вопрошавшаго, и проговорилъ мгновенно блеснувъ глазами:
— Меня ссылаютъ!..
— Куда? И брови майора отъ удивленія приподнялись чуть не поверхъ лба.
— Въ Оренбургъ на службу…
— За что!
Гундуровъ руками развелъ.
— Ничего не понялъ!.. Про мои славянофильскія мннія говорилъ… про то что я будто ‘кричалъ’ когда мн отказали въ Петербург въ заграничномъ паспорт… Но посл этого отказа я цлые полгода прожилъ тамъ, и никто ко мн не придирался, а мннія мои т же самыя которыя съ дозволенія цензуры печатаются въ Москвитянин въ Бесд… Словомъ, придрались чтобы сдлать со мною нчто совершенно невозможное, не слыханное!
— И не то совсмъ! промычалъ майоръ, внимательно выслушавъ и глядя на него изподлобья,— онъ у насъ въ этомъ отношеніи либералъ, за такой вздоръ не преслдуетъ… Не отсюда это вышло! пояснилъ Чесминъ, кивая на кабинетъ.
— Онъ мн говорилъ что получилъ что-то изъ Петербурга, вспомнилъ Сергй.
— Ну вотъ!.. Тамъ и ищите! произнесъ многозначительно ‘плешандасъ’.
— Но отчего же, разсуждалъ Гундуровъ,— меня тамъ не думали преслдовать, а теперь здсь…
— А зачмъ вы Гамлета такъ хорошо играете! помолчавъ и подымая на него еще разъ глаза, пропустилъ вполголоса тотъ.— А впрочемъ знаете что, примолвилъ онъ, подумавъ,— разчетъ плохой: долго васъ тамъ держать нельзя, а вернетесь вы — герой!
— А пока — изгнанникъ! выговорилъ съ неудержимою горечью Сергй.
— Счастливецъ, и теперь боле чмъ когда-нибудь… Поврьте, я понимаю! отвтилъ Чесминъ съ глубокимъ вздохомъ, и повалившись снова на диванъ воздлъ нжно очи свои къ потолку.
‘Изгнанникъ’ поглядлъ на него съ невольнымъ изумленіемъ, но охваченный вновь сознаніемъ ‘павшаго на него удара’, поспшно вышелъ изъ комнаты, забывъ и проститься съ чувствительнымъ и милйшимъ майоромъ.

XXXIV.

Будетъ буря,— мы поспоримъ
И помужествуемъ съ ней.
Языковъ.

Nunc animia opus, nunc pectore firmо!
Virg.

Ашанинъ, пріхавшій съ Гундуровымъ въ домъ московскаго правителя и ожидавшій въ швейцарской окончанія его ‘объясненія’, выскочилъ оттуда въ сни, увидавъ быстро проходившаго по нимъ ко крыльцу пріятеля.
— Ну, что? съ жаднымъ любопытствомъ спросилъ онъ… И самъ весь перемнился въ лиц, взглядвшись въ лицо его…
— Потомъ, потомъ! глухо только проговорилъ тотъ,— подемъ скоре!
Они садились на извощика, какъ изъ дверей дома выбжалъ весь запыхавшись толстый Елпидифоръ, и кинулся къ нимъ.
— Позвольте узнать, Сергй Михайлычъ, куда вы намреваетесь хать въ настоящую минуту?
— А вамъ это очень любопытно? иронически вскрикнулъ въ отвтъ Ашанинъ.
— Я не изъ любопытства, а по долгу-съ, позвольте вамъ замтить! отрзалъ ему на это въ свою очередь Акулинъ.
— Я въ себ домой, сказалъ насколько могъ хладнокровне Гундуровъ,— а гд, это вы знаете, такъ какъ дозжали туда сегодня утромъ вслдъ за нами. Трогай, любезный! молвилъ онъ извощику.
Онъ молчалъ во все время пути. Молчалъ и его пріятель, какъ ни ныли въ немъ безпокойство и любопытство, онъ понималъ что вышло что-то очень серіозное, о чемъ не объясняться же тутъ, за спиной извощика.
Они пріхали, вошли въ гостиную. Гундуровъ какъ бы безсильно опустился въ большое кресло у окна, и оставался такъ съ минуту недвижимъ, но поднялъ затмъ вдругъ голову, и сказавъ: ‘а теперь слушай!’ передалъ все Ашанину.
Тотъ слушалъ, поперемнно то блдня, то красня, сверкая своими большими черными глазами и прерывая разказъ восклицаніями глубокаго негодованія, вырывавшимися у него противъ воли изъ горла:
— Вдь это чортъ знаетъ что такое, вдь этому поврить нельзя! Нашъ старецъ совсмъ съ ума спятилъ!
Гундуровъ закончилъ разговоромъ своимъ съ Чесминымъ.
— Ну вотъ, это такъ! вскликнулъ тутъ же красавецъ,— это изъ Петербурга идетъ, несомннно! А паша нашъ только… Послушай, Сережа, перебилъ онъ себя,— вдь это отпарировать можно, передлать! Надъ нимъ барыни его всевластны, я сейчасъ поскачу къ нимъ въ Покровское, подыму ихъ, возмущу, разкажу какой ты актеръ превосходный, а тебя ссылать хотятъ… Какъ подымутся он на него ополченіемъ…
— Нтъ, голубчикъ, остановилъ его Сергй,— къ барынямъ его хать я тебя не уполномочиваю, а коли ты не усталъ, позжай не теряя времени въ Сашино извстить обо всемъ и привезти сюда тетушку. Самому мн туда хать, какъ видишь, не позволяютъ… а черезъ три дня мн надо выхать… въ Оренбургъ…
— Да, да, ты правъ, Софью Ивановну прежде всего надо! Я сейчасъ въ путь!… Сережа, а княжна!.. вырвалось у Ашанина.
Гундуровъ безъ словъ закрылъ себ лицо руками…
— Ахъ ты мой бдный, бдный! воскликнулъ Ашанинъ съ полными, слезъ глазами.— Да это не можетъ быть, я не врю, все это устроится! прервалъ онъ себя еще разъ.— Вдь вотъ, какъ нарочно, князя Ларіона нтъ! Онъ бы ужь конечно нашелъ средство помшать этому. Отсутствіемъ его видимо и воспользовались… Но теперь нкогда объ этомъ говорить… И онъ выбжалъ въ переднюю.
Черезъ часъ времени онъ скакалъ въ коляск Гундурова по Московско-Курскому шоссе, давая по рублю на водку ямщикамъ, которые и мчали его ‘по-курьерски’ въ волнахъ удушающей пыли палящаго лтняго дня.
Онъ въ осьмомъ часу вечера былъ уже въ Сашин.
— Вы одни! Что случилось? было первымъ словомъ Софьи. Ивановны, вышедшей на крыльцо при первомъ донесшемся до нея звук его колокольчика.
— Пойдемте къ вамъ, я вамъ все разкажу, отвтилъ онъ.
Она увела его къ себ въ комнату, заперла дверь и спокойно промолвила, сдерживая нервную дрожь которая всю пронимала ее:
— Говорите! Что съ Сережей?
— Нчто противъ чего надо скоре дйствовать
Она выслушала его разказъ все такъ же спокойно, вперивъ въ него неподвижно глаза, и ни единымъ мускуломъ лица своего не изобличая того что происходило въ душ ея. Особенность характера Софьи Ивановны сказывалась здсь еще разъ: она волновалась пока неслышная еще гроза только чуялась ею въ воздух,— но ‘громъ ударилъ’, и она снова обртала всю свою твердость, всю силу духа для борьбы съ ‘несчастіемъ’…
— Какъ онъ это принялъ? спросила она когда Ашанинъ кончилъ.
— Онъ бодръ… пока… Раненые, говорятъ, въ первую минуту никогда не чувствуютъ всей боли своей раны, примолвилъ печально пріятель Гундурова.
— Не даромъ говорило мн предчувствіе, проговорила тихо Софья Ивановна,— какъ только пріхалъ этотъ исправникъ… Вы казались мн тогда правы объясняя это просто и въ добромъ смысл, и я все время старалась себя успокоить… Но я тогда же говорила, я знала — у насъ все возможно… Ссылка Сережи — это басня Волка и Ягненка. Привязались теперь къ тому что онъ въ Петербург, посл отказа ему въ паспорт, могъ сказать неосторожнаго… рзкаго, пожалуй, онъ горячъ, не спорю, но принимать противъ него такія мры.
Она встала вдругъ съ кресла.
— Но все это пустыя слова! Надо хать!
— Я предложилъ Сереж…. началъ и не кончилъ Ашанинъ.
— Что предлагали?
Онъ передалъ о намреніи своемъ хать въ подмосковную графа, ‘ополчить’ на него его ‘барынь’ и добиться чрезъ, нихъ отмны его распоряженія относительно Гуцдурова.
Софья Ивановна вся покраснла даже.
— Сережа не согласился, надюсь?
— Нтъ!
— И вамъ, конечно, сказала она,— могла придти эта мысль, лишь сгоряча, въ первую минуту, въ добромъ желаніи помочь. Сереж… Но не этими путями, Владиміръ Петровичъ, но этими! Сергй виноватъ, или не виноватъ. Въ первомъ случа, пусть несетъ онъ наказаніе, во второмъ, съ нимъ поступать такъ нельзя! Ему не протекція, а оправданіе нужно!.. Я его воспитала, знаю съ пеленъ,— онъ не рабъ, но и не революціонеръ, онъ врноподданный своего государя и сынъ родины своей!.. Не въ его подмосковную, а въ Петербургъ надо хать… И я поду, меня тамъ еще помнятъ, я найду доступъ… еслибы нужно было я кинусь къ ногамъ самого государя!…
Ашанинъ схватилъ ея руку и крпко поцловалъ ее.
— Вы всегда и тысячу разъ правы, милая генеральша! Само собою что этотъ путь безо всякаго сравненія достойне и васъ, и Сережи… Но это потребуетъ времени, вы, надюсь, выхлопочете что его вернутъ оттуда, а хать ему туда все-таки надо. У меня же, дйствительно, въ первую минуту одна только мысль была: добиться чтобы нашъ старецъ тутъ же отмнилъ свое ршеніе, чтобы Сережа не узжалъ, вовсе… Потому что ссылка его произведетъ потрясающее дйствіе на княжну, на Елену Михайловну… А я, признаюсь вамъ, столько же о ней, сколько о немъ думалъ въ ту минуту!
Софья Ивановна, въ свою очередь, схватила руку молодаго человка.
— А я теперь боле еще о ней думаю чмъ о немъ!… Еслибы не она, я бы такъ же негодовала на поступокъ съ Сергемъ, но помирилась бы легко съ самимъ фактомъ отъзда его на службу въ Оренбургъ. Разъ каедра для него вещь невозможная въ настоящее время, пусть онъ ужь лучше постарается принести посильную помощь тамъ, на окраин Россіи, гд образованные люди нужными гд онъ самъ, можетъ многому научиться среди живой и новой дйствительности… Но она, милая моя, дорогая, для нея этотъ отъздъ его — гибель! Она изноетъ, исчахнетъ по немъ, мучась еще при томъ мыслью что онъ страдаетъ изъ-за нея, потому что ей… точно такъ же какъ мн, невольно должна придти въ голову мысль что ссылка Сережи — дло людей имющихъ интересъ удалить его отъ нея многими тысячами верстъ…
— И она будетъ права такъ же какъ и вы! вскликнулъ Ашанинъ:— Чесминъ, котораго вы знаете, прямо говорилъ Сереж что все это затяно не въ кабинет графа, а въ Петербург!
Софья Ивановна помолчала.
— Гадко объ этомъ думать, сказала она затмъ съ брезгливымъ движеніемъ губъ,— да и не для чего пока!.. Теперь надо прежде всего написать Елен Михайловн, предварить ее и успокоить, а затмъ спшить въ Москву… и дале. Пошлите мн мою горничную Машу, Владиміръ Петровичъ!…
Ашанинъ вышелъ исполнить порученіе. Въ гостиной онъ наткнулся на ‘фанатика’, который со скрещенными на груди руками и страшно взъерошивъ ворохъ волосъ своихъ на голов прохаживался по комнат съ совершенно растерзанною физіономіей. Увидавъ пріятеля, онъ остановился на ходу, обернулся и пропустилъ какъ изъ подземелья:
— Ну что, по моему вышло?
— Что это ‘по-твоему’?
— Сережу-то въ узилище ввергли?
Ашанинъ, невольно засмявшись этому библейскому выраженію, прошелъ мимо него не отвчая, отыскалъ горничную Софьи Ивановны и, отправивъ ее къ барын, вернулся въ гостиную, по которой Вальковскій продолжалъ расхаживать со своимъ растерзаннымъ видомъ провинціальнаго трагика.
— Пойдемъ-ка въ садъ, сказалъ онъ ему,— коли хочешь, узнать обо всемъ.
Они услись тамъ на скамь.
‘Фанатикъ’ слушалъ, и все мрачне становилась его физіономія. Его недавнія розовыя мечты разлетались какъ дымъ уносились какъ ‘тнь бгущая отъ дыма’. Гундуровъ, этотъ пріятель, котораго онъ и любилъ по-своему, и на блестящую женитьбу котораго онъ такъ разчитывалъ для устройства будущихъ ‘театриковъ’ и своихъ собственныхъ благъ, этотъ пріятель оказывался теперь опальнымъ лицомъ, ссыльнымъ, не только не имющимъ уже боле возможности ‘поддержать товарища при случа’, но и уносящимъ съ собою лучшія упованія Вальковскаго на эти чаявшіеся имъ въ будущемъ театрики, ‘потому теперь тю-тю, съ отчаніемъ говорилъ онъ себ, на первыя драматическія роли некого ршительно поставить! ‘
— Оренбургъ, вдь это къ Азіи ближе, а, чортъ ихъ возьми! вопросительно промычалъ онъ когда договорилъ Ашанинъ.
— Къ Азіи, точно! подтвердилъ тотъ съ новою невольною усмшкой.
— Это, значитъ, то самое мсто откуда ‘въ три года, ни до какого государства не додешь’, куда ‘воронъ костей, не заноситъ’?…
— Да въ этомъ род…
— Это въ тартарары, значитъ, упрячутъ бднягу? продолжалъ живописать Вальковскій.
Красавецъ не отвчалъ.
— Ну, а съ княжной-то что же? началъ опять тотъ посл довольно продолжительнаго молчанія.
— А съ княжной, молвилъ Ашанинъ, быстро поднявъ свою опустившуюся было подъ вліяніемъ невеселаго разговора кудрявую голову,— то что ты ей завтра отвезешь письмо отъ Софьи Ивановны.
— Я!… А ты же самъ.что?
— Я не успю, мы съ Софьей Ивановной сейчасъ въ Москву демъ.
— А я-то когда же туда уду? вскликнулъ Вальковскій.
— Когда исполнишь порученіе въ Сицкомъ… Я пріду за тобой сюда опять, какъ только съ Сережей простимся. Мн необходимо повидать княжну, узнать какъ это все будетъ ею принято, какъ она ршитъ… Но я могу пріхать никакъ не раньше какъ черезъ три дня, а ее надо извстить по возможности скоре, чтобъ объ отъзд Гундурова не дошло ране изъ Москвы въ Сицкое въ такомъ вид что она страшно перепугаться можетъ. Ты поэтому долженъ непремнно хать туда завтра утромъ.
— Да, вдь, у тебя же, ты говорилъ, ‘почта’ устроена…
— Есть, только врне будетъ если ты лично передашь письмо княжн, и при томъ для меня важно то что когда я пріду сюда я буду имть возможность узнать сейчасъ черезъ тебя какое впечатлніе произвела на нее эта всть и, что затмъ слдовало… Но слушай, Ваня, добавилъ Ашанинъ:— ты долженъ вести себя тамъ крайне умно. Вопервыхъ, какъ прідешь, не спрашивай сразу о княжн, а вели о себ доложить княгин. Она тебя, по всей вроятности, приметъ, но долго не продержитъ,— разговоровъ у тебя для нея интересныхъ нту: она тебя, надо полагать, сама скоро отошлетъ къ дочери, а нтъ, такъ ты ее спроси, можно ли теб засвидтельствовать почтеніе княжн, простись и уходи. Еслибъ она тебя спросила: откуда вы къ намъ пріхали? ты отвчай какъ я ей всегда отвчалъ на это: живу-молъ, въ окрестностяхъ, у знакомыхъ. Понялъ?
— Да ужь не расписывай, самъ знаю какъ говорить! промычалъ ‘фанатикъ’ недовольнымъ тономъ.
Ашанинъ тмъ не мене счелъ нужнымъ продолжать:
— Когда же ты будешь съ княжной наедин, сдлай ты мн милость, никакихъ твоихъ собственныхъ заключеній о происшедшемъ ей не передавай, и перепуганныхъ твоихъ рожъ предъ нею не строй, а просто-на-просто вытащи письмо изъ кармана и отдай ей, сказавъ что велно передать, и ни полслова боле! Если же она тебя начнетъ спрашивать о какихъ-нибудь подробностяхъ, говори что я буду въ Сицкомъ черезъ два дня, и все объясню ей лично, а что ты ничего не знаешь, кром того что Софья Ивановна и я ухали въ Москву, и что оба мы нисколько не теряемъ духа и надемся на добрый конецъ…
— Ну, извстно, что же мн больше-то говорить ей! пробурчалъ еще разъ Вальковскій, ободрительно качнувъ головой,
— Еще вотъ, послднее,— надо все предвидть! Въ случа еслибы какъ-нибудь ты не добился увидаться съ княжной наедин и не могъ ей такимъ образомъ передать письма, надо теб будетъ прибгнуть съ содйствію моей ‘почты’… Живя въ Сицкомъ, молвилъ красавецъ, чуточку помолчавъ,— ты врно видалъ и знаешь съ лица старшую горничную княгини Аглаи Константиновны!
— Лукерьюшку… Лукерью Ильинишну, поправился ‘фанатикъ’, и угреватое лицо его осклабилось широкою и самодовольною улыбкой,— знаю!
— А-а! протянулъ Ашанинъ, пристально глядя ему въ глаза, и покатился со смху.— Ваня, ты удивительно хорошъ бываешь когда заходитъ рчь о твоихъ побдахъ! Точно самооблизывающійся кабанъ какой-то!.. Такъ ты ‘Лукерьюшку’ знаешь!.. Гд же позналъ ты ее, Ловеласъ ты этакой непроходимый? Въ грот надъ ркой, что ли?
— Нтъ, въ театрикъ она ко мн хаживала, вечеркомъ, на сцену… когда я тамъ устраивалъ, отвчалъ Вальковскій, пофыркивая отъ пріятнаго воспоминанія.
— Вишни сть съ дружкомъ?
— Гд же вишни тогда, еще не поспли! Малину носила она мн… Очень я эту ягоду люблю!… пресеріозно объяснилъ ‘фанатикъ’.
Ашанинъ долго не могъ придти въ себя отъ пронявшаго его новаго хохота.
— Ну, такъ вотъ, сказалъ наконецъ онъ,— постарайся, еслибы не удалось теб лично передать княжн письмо, пригласить опять ‘Лукерьюшку’ на малину въ укромное мстечко, и передай его ей отъ меня,— она доставитъ…
— Владиміръ Петровичъ! раздался съ балкона голосъ Софьи Ивановны.
Онъ поспшилъ къ ней.
Она увела его опять въ свою комнату.
— Вотъ что я пишу княжн, сказала она, — какъ вы находите? ‘Вслдствіе недоразумнія которое, я надюсь, скоро разъяснится, племянникъ мой обязанъ ухать изъ Москвы на нкоторое время. Я сама узжаю изъ деревни въ Москву и вроятно въ Петербургъ. Полагаю вернуться дней черезъ десять и тогда напишу вамъ подробно, дорогая моя Елена Михайловна. Не поврите какъ хотлось бы увидать самую васъ, обнять и обо многомъ, многомъ переговорить. Во всякомъ случа, какъ бы ни повернули обстоятельства, я молюсь о васъ ежедневно и нахожу душевное успокоеніе въ томъ что если Отецъ нашъ небесный посылаетъ намъ испытанія, то Онъ же во благости своей даетъ намъ и силу переносить ихъ, и часто уготовляетъ намъ неожиданный и счастливый послдствіями своими исходъ изъ такихъ даже обстоятельствъ которыя по слпот нашей принимаются нами за конечную гибель. Знаю что и вы такъ же чувствуете и врите. Потерпимъ же, милая княжна, храня себя паче всего отъ унынія и ропота, и надясь на Него, всевчнаго Покровителя, Утшителя и Устроителя нашего. Прижимаю васъ мысленно къ сердцу и остаюсь до могилы горячо васъ любящая С. Переверзина’.
— Прекрасно, милая генеральша! сказалъ прочтя Ашанинъ,— только прибавьте къ этому что я черезъ три дня буду въ Сицкомъ, и сообщу ей устно все что вы не почитаете нужнымъ или возможнымъ передать ей въ настоящую минуту письменно?
— Это хорошая мысль, спасибо вамъ, Владиміръ Петровичъ!
Софья Ивановна приписала, запечатала письмо и протянула ему.
— Какъ вы его отправите, какъ въ первый разъ?
— Нтъ, его отвезетъ завтра Вальковскій и вручитъ самой княжн.
Она чуть-чуть нахмурилась и закачала головой.
— Боюсь чтобъ онъ бдную Елену Михайловну не напугалъ своимъ похороннымъ выраженіемъ, сказала она осторожно озираясь,— онъ н.а меня этимъ съ утра самаго тоску нагналъ…
— Нтъ, нтъ, возразилъ усмхнувшись Ашанинъ,— ему на этотъ, счетъ даны мною строжайшія инструкція: просто отдать ей письмо въ руки, и при этомъ никакихъ объясненій и никакихъ рожъ.
Черезъ часъ посл этого сборы Софьи Ивановны были кончены, чемоданы ея уложены, и сама она въ дорожныхъ плащ и шляп выходила на балконъ, по пути къ садовой калитк, у которой стояла запряженная четверкой коляска.
Она повела кругомъ себя послднимъ хозяйскимъ взглядомъ, и глаза ея остановились на пышной блой роз въ клумб подъ балкономъ, которая словно млла вся и трепетала подъ обливавшимъ ее багрянымъ лучемъ заходившаго солнца.
— Поглядите, сказала Ашанину тетка Гундурова.— Это та самая которою такъ любовался онъ въ ту минуту когда пріхалъ… за нимъ… этотъ исправникъ… Я ее отвезу ему,— ему ужь не видать въ этомъ году Сашинскихъ розъ…
Она потребовала ножницы, срзала цвтокъ, осторожно опустила его стебель въ какой-то флаконъ съ водой, и увязавъ кругомъ всего листъ газетной бумаги колпакомъ, отправилась съ его розой въ экипажъ, въ сопровожденія Ашанина.

ХXXV.

Hа другой день утромъ они втроемъ съ Гундуровымъ пили чай въ его хорошенькомъ домик, въ Денежномъ переулк, въ Москв.
Сергй почти не смыкалъ глазъ въ теченіе предшедствовавшей ночи, но бодрился и всячески старался не обнаружить предъ теткой сндавшей душу его муки.
Онъ и жаждалъ, и боялся свиданія съ нею, боялся увидать ее испуганною, встревоженною, больною это ‘всего этого’, пожалуй.
Онъ ошибся. Софья Ивановна была спокойна, спокойне чмъ онъ на видъ, говорила ровно, отчетливо, не торопясь… Только глаза ея какъ будто расширились и горли не совсмъ обычнымъ въ нихъ блескомъ, и рука чаще опускалась въ карманъ за табатеркой, чаще просыпала захваченную изъ нея щепоть табаку не донося ее до назначенія.
— Что же, спрашивала она, помшивая ложечкой сахаръ въ своей чашк,— онъ тебя такъ и отправитъ ‘съ жандармомъ’, какъ грозилъ теб?
— Нтъ, отвтилъ Гундуровъ, насильно улыбаясь:— одумался, или уговорили, не знаю, только вчера, часу въ третьемъ, прізжалъ ко мн отъ него добрякъ этотъ Чесминъ сказать что если я готовъ дать честное слово выхать въ положенный срокъ, а до того времени, замтьте, не здить мн къ себ въ деревню, то онъ мн дозволитъ отправиться одному, безъ казеннаго провожатаго.
— И ты далъ слово?
— Далъ.
— Хорошо сдлалъ!…
— Чесминъ сказалъ мн даже, продолжалъ Сергй,— что я могу ‘не торопиться пріздомъ къ мсту назначенія’, какъ выражался онъ смясь… И при этомъ передалъ мн странную фразу, примолвилъ, замолкнувъ предъ тмъ на мигъ, молодой человкъ.
— Какую? Софья Ивановна живо отвела глаза свои отъ чашки и устремила ихъ на племянника.
— ‘Скажи ему’, приказалъ онъ Чесмину сообщить мн, ‘что попутешествовать по Россіи будетъ ему полезно’.
— To-есть, то самое что говорилъ теб тогда въ первое наше время въ Сицкомъ князь Ларіонъ Васильевичъ? воскликнулъ Ашанинъ.
— Да… Оттого это и поразило меня, молвилъ раздумчиво, какъ бы про себя, его пріятель.
Вс какъ-то разомъ замолчали.
‘Неужели это его штуки?’ сказалось мысленно Софь Ивановн, но она тутъ же отогнала эту ‘нехорошую’ мысль, и громко отвтила на нее себ самой:
— Не можетъ быть!…
— Что ‘не можетъ быть’? повторилъ съ удивленіемъ Сергй.
Она слегка покраснла.
— Нтъ, я думала…. Разв князь Ларіонъ видлся съ нимъ проздомъ въ Петербургъ? поспшила она спросить тутъ же.
— Нтъ, я нарочно узнавалъ у Чесмина: онъ говоритъ что они не видлись, что графъ былъ у себя въ подмосковной когда прохалъ князь черезъ Москву, а въ подмосковную онъ къ нему не зазжалъ. Чесминъ это наврное знаетъ, потому что самъ тамъ былъ въ это время.
— Онъ долженъ вернуться на дняхъ, мн надо застать его въ Петербург, не разъхаться съ нимъ, проговорила вдругъ Софья Ивановна, вся выпрямляясь въ своемъ кресл:— я сегодня же уду!
— Сегодня, тетя? невольно вырвалось у Гундурова.
— Да, молвила она ршительнымъ тономъ.— Липшія сутки намъ утшенія не принесутъ, только пуще размаешься, а время дорого!… Я уду сегодня, а ты отправляйся завтра же, совтую, не ожидая даннаго теб срока… Разлука наша долго не продолжится: я добьюсь чтобы тебя вернули, добьюсь справедливости!.. Если-жъ нтъ, какъ продамъ хлбъ, пріду къ теб осенью въ Оренбургъ. А пока, благо соизволили разршить теб ‘не спшить’, остановись по пути во Владимір у родныхъ нашихъ Паншиныхъ, и жди отъ меня письма изъ Петербурга. А какъ осмотрюсь тамъ, повидаюсь съ кмъ нужно, сейчасъ же напишу теб.
На этомъ было поршено. Изъ сарая выкатили на дворъ старый, объемистый дормезъ Софьи Ивановны, сохранявшійся у нея еще отъ временъ мужа и оказавшійся прочнымъ и годнымъ для прозда въ Петербургъ и обратно. Племянника она отправила съ Ашанинымъ за подорожной, а сама принялась съ горничной перекладывать въ важи дормеза привезенныя въ чемоданахъ изъ Сашина блье и платья. Ей, видимо, хотлось отвлечь себя этою вншнею возней отъ глодавшихъ ее внутренно тяжелыхъ и возмущенныхъ мыслей,— ей хотлось скоре ухать, скоре вступиться за нарушенныя права безвиннаго племянника, а до тхъ поръ ей было невыносимо больно видть его, оставаться съ нимъ, потому что она за себя не ручалась, потому что ‘не выдержу какъ-нибудь’, говорила она себ ‘разольюсь слезами, доведу его до отчаянія, Боже сохрани!…’
Покончивъ со своими дорожными сборами, она перешла въ кабинетъ Сергя, пересмотрла весь его гардеробъ, составила съ помощью едосея реестръ вещамъ предназначавшимся ему въ дорогу, передала старику, постоянному приходо-расходчику своего молодаго барина, деньги привезенныя ею на этотъ предметъ, и, не чувствуя наконецъ ногъ подъ собою отъ усталости, присла на минуту на диванъ, и тутъ же мгновенно заснула посл сорока восьми часовъ мучительной безсонницы.
Отдыхъ этотъ,— ее разбудилъ часамъ къ четыремъ звонъ колокольчика вернувшихся молодыхъ людей,— подкрпивъ ее тлесно придалъ новую бодрость ея духу. Лошади, по ея инструкціи Ашанину, были заказаны въ шесть часовъ, и въ ожиданіи ихъ сли за обдъ, принесенный изъ какого-то ближайшаго трактира, и оказавшійся очень плохимъ. Но никому и такъ сть не хотлось, и Софья Ивановна была очень рада случаю взвалить вину за это насчетъ ‘поварихи, изъ-за красотъ которой, увряла она, по всей вроятности Владиміръ Петровичъ Ашанинъ счелъ нужнымъ заказать ей, а не въ порядочномъ ресторан эти невозможныя брашна ‘. Она все время старалась поддерживать этотъ шутливый тонъ, далеко не обычный ей, и отклонять всякіе зачатки разговора о томъ что единственно стояло теперь въ голов у нея и сердц.’. На Серг она старалась вовсе не останавливать взгляда, боясь прочесть въ его глазахъ то что нестерпимо ныло на дн ея собственной души. Тмъ прилежне занималась она его. пріятелемъ и ‘приставала’ къ нему. Прозорливый Ашанинъ угадывалъ до тонкости двигавшія ее побужденія, и помогалъ ей вызывая все новыя шутки съ ея стороны всякими подходящими разсказами, признаніями и намеками… Гундуровъ въ свою очередь, чтобъ не отстать отъ нихъ, наладилъ себя на притворное оживленіе. Этотъ прощальный обдъ близкихъ другъ къ другу лицъ, разлучавшихся Богъ всть на какое время, прошелъ почти весело.
Въ условленный часъ пришли лошади. Почтовая шестерка подкатила старый дормезъ подъ крыльцо дома. Софья Ивановна поспшила облечься въ дорожный плащъ свой и шляпу, затмъ сла. За нею сли остальные: Гундуровъ, Ашанинъ, горничная Маша, старикъ едосей. Посидли молча и сосредоточенно минуты съ три, встали, обернулись къ икон въ углу, набожно крестясь и склоняя голову.
— Ну, прощай, Сережа! прервала всеобщее молчаніе Софья Ивановна, простирая руки къ нему.
Онъ кинулся къ ней.
— Мы васъ проводимъ до Тріумфальныхъ воротъ, сказалъ Ашанинъ.
— А и то! молвила она на это, прикасаясь вскользь губами ко лбу племянника, и торопливымъ шагомъ направилась къ снямъ.
— Не ссть ли мн съ вами, тетя, до заставы, а Маша дохала бы съ Ашанинымъ? спросилъ Гундуровъ.
— Нтъ, что тамъ опять пересаживаться! Позжай съ Владиміромъ Петровичемъ! поспшила отвтить она, занося ногу на первую ступеньку своего безконечно высокаго экипажа.
Она избгала оставаться съ нимъ глазъ на глазъ, она попрежнему отводила взглядъ свой отъ него.
Только у Тріумфальныхъ воротъ, когда онъ въ свою очередь ползъ къ ней прощаться по безконечнымъ ступенькамъ стараго дормеза, она охватила его шею рукой, припала головой къ его плечу — и такъ и замерла…
Она отпустила его всего облитаго ея слезами, и наклоняясь къ нему въ открытыя дверцы трижды перекрестила его сверху, шепча:
— Надйся на Бога и не унывай, а думай о насъ съ нею!
Это было первое и единственное слово относившееся ко княжн, произнесенное ею съ минуты прізда ея изъ Сашина.

XXXVI.

Mais elle tait da monde o les plue belles choses
Ont le pire destin…
Malherbe.

Вальковскій, оставшись одинъ въ Сашин на положеніи хозяина, заказалъ себ прежде всего въ тотъ же вечеръ ужинъ съ поросенкомъ и варениками, которые онъ, врный своему хохлацкому происхожденію, предпочиталъ всмъ тончайшимъ яствамъ на свт, нался по горло, залегъ спать, и проснулся на слдующій день чуть свтъ въ самомъ счастливомъ расположеніи духа. Совершивъ свои омовенія, онъ вздлъ на плечи оставленный Гундуровымъ старый бухарскій халатъ, и въ этомъ костюм, въ туфляхъ обутыхъ на босую ногу, вышелъ во дворъ, къ немалому скандалу попавшейся ему на встрчу старой экономки Софьи Ивановны, привыкшей къ чинности домашняго обихода своихъ господъ, и которой онъ весьма величественно отдалъ приказаніе принести ему крынку молока.
— На то, батюшка, есть среди мужскаго пола кому приносить вамъ… въ этомъ вид, а меня ужь, старуху, увольте! фыркнула она ему въ отвтъ, съ цломудреннымъ негодованіемъ отворачивая взоръ отъ зрлища нижняго блья, откровенно выступавшаго наружу изъ-подъ развевавшихся полъ его халата, и поспшно отходя отъ него.
Вальковскій все такъ же величественно запахнулъ халатъ, и прошелъ въ конюшню, которую нашелъ запертою, а оттуда въ кучерскую избу, гд засталъ всхъ спящими, за что, разбудивъ виновныхъ, прочелъ имъ строгую нотацію, и повеллъ чтобы къ девяти часамъ ‘была у него готова, смотри! четверка караковыхъ подъ новую коляску, хать въ*Сицкое. ‘,
Вернувшись затмъ въ комнаты ‘фанатикъ’, чтобъ убить какъ-нибудь время до отъзда, закусилъ остатками вчерашняго поросенка, запилъ его огромнымъ кувшиномъ молока, и перечелъ цлыя дв драмы изъ коллекціи театральныхъ піесъ которую неизмнно возилъ съ собою въ чемодан, куда бы онъ съ нимъ ни отправлялся.
Въ девять часовъ невступно слъ онъ въ щегольскую ‘выздную’ коляску Гундурова, развалился въ углу ея и сказавъ себ мысленно: ‘а славно, чортъ его возьми, пропріетеромъ быть, въ собственномъ экипаж разъзжать!’ веллъ ‘катить къ Шастуновымъ’. Онъ разчитывалъ попасть туда прямо къ часу перваго завтрака.
Но застоявшаяся въ конюшн за послднее время добрая молодая четверка караковыхъ помчала его такъ рзво по гладко назженной лтней дорог что большіе часы высившіеся подъ угломъ фронтона Сицковскаго дома только что отзвонили половину десятаго когда Вальковскій подъзжалъ подъ ворота.
По случаю отъзда князя Ларіона, офиціальный breakfast въ столовой былъ вовсе отмненъ распоряженіемъ Аглаи Константиновны: его замнилъ русскій, попросту, ‘чай’, сервировавшійся въ ситцевомъ кабинет ея внутреннихъ аппартаментовъ, и на который сходились утромъ, въ десятомъ часу, дти княгини и неизбжный другъ, наперсникъ и совтникъ ея, Зяблинъ.
Чай этотъ теперь только что былъ отпитъ, князекъ со своимъ Англичаниномъ уже поднялись и ушли совершать свою обычную гигіеническую прогулку, а Лина собиралась послдовать ихъ примру, когда вошедшій Финогенъ громко возгласилъ у дверей:
— Иванъ Ильичъ Вальковскій!
— Кто такой? переспросила княгиня, въ числ другихъ прирожденныхъ ей духовныхъ даровъ имвшая необыкновенную способность перезабывать вс имена и фамиліи.
— Monsieur Вальковскій, maman, который устраивалъ у насъ театръ, молвила княжна Лина съ невольнымъ волненіемъ въ голос: она знала по разказамъ Ашанина что ‘фанатикъ’ гостилъ въ Сашин, и объяснила себ тотчасъ же его пріздъ въ Сицкое тмъ что онъ привезъ къ ней оттуда извстія.
— Ah oui! возглавила Аглая Константиновна, глядя на Зяблина,— ce monsieur qui est si mal lev et si glouton, aux repas!.. Проси! обернулась она, подумавъ и слегка нахмурясь, къ ожидавшему у дверей камердинеру.
‘Фанатикъ’ вошелъ самоувренно и развязно (‘откатавъ’ въ полчаса времени пятнадцать верстъ на ‘своихъ’ лошадяхъ, въ щегольскомъ экипаж, высаживать его изъ котораго кинулось изъ сней этого ‘княжескаго дома’ съ полдюжины слугъ, Вальковскій чувствовалъ себя боле чмъ когда-нибудь независимымъ пропріетеромъ, которому что говорится ‘чортъ, не братъ’).
— Добраго утра, княгиня! сказалъ онъ, кланяясь ей и Лин, пожалъ руку Зяблину, и не ожидая приглашенія хозяйки, которая на его привтствіе отвчала довольно сухимъ, поклономъ, опустился въ стоявшее противъ нея кресло, улыбаясь и оглядывая съ видомъ знатока отянутыя стны ея кабинета, въ который входилъ онъ въ первый разъ въ жизни, такъ какъ въ пору пребыванія его въ Сицкомъ она его въ святилище внутреннихъ своихъ аппартаментовъ не допускала.
— Прекрасный ситецъ у васъ, княгиня! проговорилъ онъ баскомъ и тономъ любезной снисходительности.
Аглая Константиновна съ нкоторымъ удивленіемъ повела, взглядомъ на Зяблина, потомъ на дочь, какъ бы спрашивая ихъ ‘что это за жанръ?’ и проговорила въ свою очередь, тономъ высокомрной насмшливости:
— Vous trouvez?
— Чего-съ? спросилъ Вальковскій.
‘Il ne comprend pas mme le franais!’ съ глубокимъ презрніемъ сказала себ мысленно княгиня. И громко:
— Вамъ нравится мой ситецъ?
— Д-да, произнесъ все такъ же снисходительно онъ,— со вкусомъ выбранъ… Вы гд его покупали?
— Изъ Парижа выписала, коротко и раздувъ ноздри отвтила она.
— Только даромъ деньги кидать, отрзалъ на это пропріетеръ,— потому у насъ теперь ситцы ничмъ не хуже чмъ у Французовъ длаютъ…
И онъ тутъ же, вспомнивъ о письм имвшемся у него въ карман, обернулся въ сторону княжны поднявъ неестественно брови ко лбу, и глядя на нее такъ какъ глядитъ актеръ на публику готовясь сказать ‘въ сторону’ тайну, которая въ дйствительности должна быть услышана всми находящимися съ нимъ въ эту минуту на сцен.
Лина съ своей стороны тревожно глядла на него, чувствуя что онъ непремнно, вотъ-вотъ, скажетъ что-нибудь неподходящее, вызоветъ ея мать на неприличную выходку, или скомпрометтируетъ ‘друзей’ какимъ-нибудь неосторожнымъ словомъ. ‘Онъ привезъ мн письмо, наврно, говорила она себ,— но отчего онъ, а не Владиміръ Петровичъ? не случилось ли чего-нибудь особеннаго?..’ И она чувствовала что сердце ея начинаетъ биться учащеннымъ болзненнымъ біеніемъ… ‘Его надо скоре увести отсюда, думала она,— но какъ?..’
Она опустила глаза чтобы заставить его, по крайней мр, отвести отъ нея эти ‘такъ неловко и безполезно’ выпученные глаза его.
Онъ ихъ отвелъ дйствительно, и перевелъ на княгиню.
— А вы ужь чай отпили? спросилъ онъ ее.
— Да… А вы еще нтъ? небрежно промолвила она, подставляя нехотя остывшій чайникъ подъ кранъ стоявшаго предъ нею серебрянаго англійскаго ‘чайнаго котла’.
— Я, признаться вамъ, молвилъ на это игриво Вальвовскій,— поросеночкомъ сегодня хоть уже и закусилъ, только давно этому, а теперь, посл дороги, чашечку съ бутербродцемъ (онъ кивнулъ на стоявшую на стол тарелку съ сандвичами) пропустить невреднымъ считаю.
— А гд же это ужь вы успли поросеночка ‘пропустить’? спросилъ подсмиваясь Зяблинъ.
— Да у себя, въ Сашин, сорвалось съ устъ ‘фанатика’.
— Сашино, attendez donc! возгласила, неожиданно вспомнивъ вдругъ княгиня!— je crois savoir ce que c’est!.. Это имніе этой генеральши… de cette madame Pereverzine, n’est ce pas?…
— Д-да, Гундуровское, то-есть, племянника… пробормоталъ онъ, почувствовавъ вдругъ что ‘лзетъ въ болото’,
— А вы тамъ теперь, у нихъ, живете? протянула Аглая Константиновна, такъ и уставившись на него круглыми и грозными, показалось ему, глазами.
Вальковскій обозвалъ себя мысленно ‘дурнемъ’, пришелъ, въ конфузъ, и разчитывая ‘поправиться’, поспшилъ возразить:
— Я тамъ совершенно одинъ теперь. А Левъ Гурычъ Синичкинъ такъ у насъ и провалился, княгиня? заговорилъ онъ тутъ же, въ надежд ‘покончить съ тмъ разговоромъ’
Зяблинъ, угадывая его смущеніе, и боясь съ своей стороны продолженія бесды на тему Сашина въ виду находившейся тутъ княжны, тотчасъ же отозвался на этотъ вопросъ:
— Да, очень жаль что тогда болзнь княгини помшала: вы были превосходны въ этой роли… А ваша водевильная дочка, засмялся онъ слегка,— Ольга Елпидифоровна Акулина, замужъ успла выйти съ тхъ поръ?
— Какъ же, какъ же, окрутили! хихикнулъ Банковскій.
— Une personne bien impertinente! фыркнула, услыхавъ непріятное для нея имя барышни, хозяйка.
— Это, то-есть, вы насчетъ ея бойкости? продолжалъ смяться онъ, предовольный тмъ что рчь перешла на этотъ предметъ,— что говорить, юнкеръ въ юпк! Только ужь и умна, бестія!…
Аглая Константиновна изобразила на лиц призрительную гримасу, продолжая все такъ же глядть на него недовольными и подозрительными глазами. Она, обыкновенно ничего не замчавшая и не предвидвшая, озарилась теперь вдругъ какимъ-то неожиданнымъ свтомъ: неосторожно выпущенное Вальковскимъ слово о его пребываніи въ Сашин приводило ее къ убжденію что его пріздъ теперь былъ подсылъ со стороны этой ‘ужасной madame Pereverzine’ и ея племянника, что они задумали, ‘qu’ils fomentent quelque affreuse intrigue’ противъ нея, съ цлью поддержать Лину въ ея непослушаніи матери ‘de sa mre qui l’a mise au monde’… Аглая Константиновна была настроена на подозрніе во вражескомъ умысл всхъ и каждаго противъ задушевныхъ плановъ своихъ и разчетовъ. Не дале какъ наканун получила она изъ Петербурга письмо отъ друга cdjtujo, графини Анисьевой, въ которомъ сообщались ‘des choses incroyables’ насчетъ деверя ея, князя Ларіона. ‘Mon excellent frre, говорилось въ этомъ письм, n’y comprend rien. Le prince a t reu ici avec une grce, une attention, dirais je, toute particulire, mais il y semble plus qu’indiffrent et sous: prtexte de maladie prtend tout haut se voir oblig de dcliner l’hunneur de siger au Conseil’… Quant nos projets,, говорилось въ заключеніе, il s’y dclare tout—fait hostile,, ainsi qu’il l’annonce trs premptoirement mon frre. Je ne Vous en dis pas davantage’… Съ другой стороны ‘бригантъ’, которому она ‘дала понять’ что если онъ согласится перехать за нею въ Петербургъ, ‘une main amie pourra racheter tous ses векселя’, принялъ этотъ великодушный намекъ очень холодно, и отвтилъ что ‘это не дастъ ему въ Петербург того общественнаго положенія которымъ онъ всегда пользовался въ Москв, и надется пользоваться пока душевныя страданія не сократятъ его дней’… А теперь этотъ ‘подсылъ’ изъ Сашина ‘de ce monsieur si mal lev!’ О, надо отъ него все вывдать, все!…
— Вы говорите что вы тамъ одни, въ этой деревн? огорошила она вновь ‘фанатика’, возвращаясь этимъ вопросомъ къ предмету бесды отъ котораго онъ думалъ было счастливо ‘улизнуть’.
— Одинъ совершенно! повторилъ онъ, стараясь не глядть на ‘допрощицу’.
— А гд же сами они, les maitres de la maison?
— To-есть, это кто-съ?
— Эта madame Pereverzine и ея племянникъ? фыркнула презрительно Аглая.
— Въ Москву ухали.
— Въ Москву? C’est trs drle! промолвила недоврчивымъ тономъ княгиня,— даже невроятно!…
— Да что-жь, я вамъ лгать что ли буду, княгиня? огрызся Вальковскій.
Она свысока усмхнулась:
— Je ne dis pas cela, а только удивляюсь: кто же посреди лта изъ деревни въ городъ узжаетъ?
— Подешь и лтомъ коли надобность! сказалъ онъ, не находя другаго возраженія.
— Какая же ‘надобность’!
‘Ишь допекаетъ-то какъ!’ подумалъ Вальковскій, и вдругъ озлился, какъ всегда это бывало съ нимъ когда чувствовалъ онъ себя припертымъ къ стн.
— Вызвали, ну и похали! крикнулъ онъ почти.
Но она продолжала ‘допекать’ его: къ ея подозрніямъ примшивалась теперь еще большая доля женскаго, назойливаго, неотступнаго любопытства.
— Вызвали? повторила она:— что же такое? Какія-нибудь дла?
Онъ помялся на мст, не отвчая и сердито изподлобья озираясь.
Но она хотла знать непремнно, во что бы ни стало.
— Un procs, или что-нибудь другое?
— Не ‘просе’,— графъ! буркнулъ онъ со злости — ‘на вотъ, молъ, отвяжись!’ и невольно покосился въ сторону Лины.
Она сидла, ни жива, ни мертва, съ широко раскрытыми вками недвижныхъ, словно застывшихъ, глазъ.
— C’est trs drle! вскликнула еще разъ Аглая Константиновна,— графъ ‘вызвалъ’ къ себ madame Pereverzine?
— Да не ее же, его! визгнулъ, уже весь красный отъ досады, ‘фанатикъ’.
— Его?… Вы, то-есть, говорите про ея племянника… de ce monsieur Hamlet? пояснила она съ злорадною усмшкой:— для чего же его вызвали?
Вальковскій не выдержалъ и, окончательно выходя изъ себя, ляпнулъ, что говорится, во всю:
— Ну, исторія тамъ какая-то вышла, неосторожность, чортъ ихъ тамъ знаетъ!… а только его, бднягу, въ Оренбургъ ссылаютъ, коли желаете знать! прохриплъ онъ словно давясь, и глядя на нее глазами озлобленнаго волка.
— Княжна, что съ вами? крикнулъ вдругъ Зяблинъ, съ перепуганнымъ лицомъ вскакивая съ мста.
Лина, ухватившись рукой за сердце, безъ вопля, безъ слова, валилась съ кресла своего на полъ.

ХXXVII.

Въ Москв, въ тотъ же день раннимъ утромъ, Ашанинъ съ дрожащими на рсницахъ слезами прощался въ Гуядуровымъ на крыльц его дома, къ которому уже подана была его совсмъ снаряженная въ путь коляска.
— Ты сейчасъ же, сейчасъ отсюда въ Сицкое? говорилъ ему герой нашъ.
— Будь покоенъ, ни минуты не помедлю. Лошади мои сейчасъ придутъ сюда… Еслибъ я могъ предвидть что ты цлыми сутками ране удешь, я бы не поручилъ Вальковскому отвезти письмо Софьи Ивановны княжн, а самъ усплъ бы это сдлать прежде чмъ какіе-либо слухи могли дойти къ нимъ отсюда.
— Ты ее увидишь, вырвалось чуть не стономъ изъ груди Сергя,— скажи ей что я все выдержу, все вынесу, безъ ропота, безъ… какъ сказалъ ей… Она пойм… Дыханіе его сперлось, онъ былъ не въ силахъ продолжать.
— Знаю, голубчикъ, знаю что ей сказать!.. А ты живи себ спокойно во Владимір, и жди дня черезъ два-три письма отъ меня. Еслибы что-нибудь особенное приключилось, я самъ къ теб туда буду.
— Смотри же! вскрикнулъ Гуидуровъ,— а иначе, ссылай они меня потомъ хоть въ Камчатку, я прискачу оттуда въ Сицкое… О, Боже мой, хоть бы издали, мелькомъ, взглянуть мн на нее!..
— Увидишь, скоро, я увренъ въ этомъ! твердилъ успокоивая его Ашанинъ…
Они еще разъ обнялись, поцловались… Гундуровъ слъ въ коляску рядомъ со старикомъ едосеемъ. Экипажъ тронулъ.
— Стой, стой! раздался крикъ съ дрожекъ възжавшихъ въ эту минуту на встрчу имъ во дворъ. Ямщикъ откинувшись всмъ тломъ назадъ осадилъ свою четверку.
— Позвольте узнать, куда это вы изволите отправляться? прохриплъ, юрко соскакивая съ дрожекъ и подбгая къ коляск, слонообразный исправникъ Акулинъ.
Гундуровъ отвернулся.
— Покажи ему подорожную, едосей! сказалъ онъ.
Елпидифоръ, разобиженный этимъ пренебрежительнымъ отношеніемъ къ нему, вырвалъ изъ рукъ старика слуги свже блый еще казенный листъ, и полугромко принялся читать,
… Въ городъ Оренбургъ, съ будущимъ, подъ собственный экипажъ…— Но его сіятельству графу угодно было дать вамъ дозволеніе пробыть три дня въ Москв? смущенно проговорилъ онъ.
— А если мн не угодно воспользоваться этимъ дозволеніемъ, сказалъ Сергй,— а угодно не завтра выхать, а сегодня?.. Или вы можетъ-быть почитаете себя въ прав заставить меня оставаться здсь лишнія сутки?..
Исправника передернуло, онъ не отвчая отвелъ глаза отъ молодаго человка.
— Такъ ужь позвольте мн отправляться съ Богомъ, сказалъ тотъ тмъ же презрительнымъ тономъ.— Трогай ямщикъ!.. Прощай Ашанинъ! обернулся онъ къ нему послднимъ кивкомъ уже вызжая за ворота дома.
— Прощай, Сережа, до свиданія, до скораго! крикнулъ въ отвтъ, подчеркивая, красавецъ.
Онъ стоялъ на крыльц въ трехъ шагахъ отъ Акулина, и глядлъ на него своимъ лукаво-невиннымъ взглядомъ, какъ бы спрашивая: ‘ну, что взялъ, старый шельмецъ?.. ‘
Тотъ, какъ бы мгновенно сообразивъ что-то, шагнулъ къ нему.
— Такъ, поврите, непріятны подобныя порученія, заговорилъ онъ вдругъ.— и даже совсмъ къ прямымъ обязанностямъ моимъ не относящіяся… Сами понимаете, что я могу имть противъ Сергя Михайлыча, а между тмъ и онъ и вы, Владиміръ Петровичъ, какъ мн кажется, почитаете что тутъ съ моей стороны какъ будто что-нибудь…
— А, вотъ и лошади мои пришли! вскрикнулъ вмсто отвта Ашанинъ.
На дворъ възжала тройка подъ почтовою телгой.
— Заворачивай, братъ, заворачивай, да сна спроси тутъ у дворника побольше. А я сейчасъ готовъ!
Онъ побжалъ въ домъ, и тутъ же вернулся со своимъ дорожнымъ чемоданомъ и кожаною подушкой.
Акулинъ не трогался съ мста: ему видимо хотлось довести свое объясненіе до конца.
Но пріятель Гундурова въ свою очередь никакъ не хотлъ доставить ему этого удовольствія. Онъ принялся возиться съ убивкой сна подъ сиднье, потребовалъ веревку для устройства себ переплета, уложилъ подушку, сунулъ чемоданъ подъ мсто ямщика, и когда все это было кончено живо вскочилъ въ телгу и, усвшись, огорошилъ Елпидифора слдующимъ нежданнымъ вопросомъ:
— Такъ такъ и прикажете сказать графу? Я къ нему въ Покровское ду.
— Что это ‘сказать’? вскрикнулъ растерянно исправникъ.
— Что вы находите очень ‘непріятными’ порученія которыя онъ возлагаетъ на васъ?
Акулинъ, мгновенно поблднвъ, подбжалъ къ его телг.
— Да что вы это, Владиміръ Петровичъ, Богъ съ вами! Да разв это можно говорить! перепуганнымъ шепотомъ пробормоталъ онъ.
— Почему же? засмялся Ашанинъ:
Съ кмъ подружился, врнымъ другомъ будь,
Но всякому не довряйся въ дружб!
Не ссорься, а поссорившись будь твердъ!…
— Да что это вы мн говорите? Къ чему? прервалъ его съ отчаяніемъ въ голос Елпидифоръ.
— А вы ужь и забыли? Да это изъ вашей же роли Полонія,— напутственная его рчь Лаерту. Вы еще такъ прелестны были въ этомъ мст… Вотъ увижу Чижевскаго въ Покровскомъ, вроятно… припомнимъ вмст… Прощайте, Елпидифоръ Павлычъ!..
— Но, Владиміръ Петровичъ, позвольте вамъ сказать…
— Некогда, Полоній Павлычъ, некогда, спшу!
И, несказанно тшась перепугомъ изображавшимся на всхъ чертахъ толстаго представителя благочинія, красавецъ съ громкимъ смхомъ выхалъ за ворота.
Къ обду, то-есть часу въ пятомъ въ начал, онъ былъ въ город знакомомъ уже нашему читателю, черезъ который лежала ему прямая дорога въ Сицкое, гд онъ разчитываль застать еще Вальковскаго (‘не удетъ же онъ отъ хорошаго обда’, говорилъ себ Ашанинъ), и переговоривъ съ княжной Линой, ухать къ вечеру съ ‘фанатикомъ’ на Гундуровскихъ лошадяхъ въ Сашино.
Но едва усплъ онъ подъхать ко крыльцу станціи, какъ со скамьи у этого крыльца поднялся съ поклономъ по его адресу степеннаго вида мущина въ лтнемъ армяк и поярковой шляп, въ которомъ онъ узналъ хорошо ему знакомаго кучера Гундурова.
— Ты какъ здсь, Павелъ? вскрикнулъ онъ изумившись, выскакивая изъ телги.
— Съ лошадьми, отвчалъ пвучимъ и какъ бы недовольнымъ тономъ тотъ.
— Съ какими лошадьми?
— Да съ молодыми, съ нашими… Господина Вальковскаго привезъ, примолвилъ онъ уже видимо хмурясь.
— Онъ здсь?
— Нтути… Ухали! Почтовыхъ взяли.
— Куда?
— А тутъ верстъ за двадцать, Шатилово село есть…
— Ничего не понимаю! вскрикнулъ еще разъ Ашанинъ,— откуда вы сюда пріхали!
— А мы, значитъ, перво-наперво въ княжое, въ Сицкое выхали…
— Ну?..
— А оттелева — и съ полчаса тамъ не пробыли — выскочили они опять, сли, велли сюда въ городъ гнать… во всю, тоись, мочь, не жалючи… Лошади, сами знаете, молодыя, по пятому году, долголь испортить? Не годится такъ длать господину! Я имъ, хоша и гнваться, знамо, стали на меня за это, не хорошо, говорю, баринъ, не ваши лошади, а я въ отвт завсегда должонъ быть, потому господа мои ухали, а я завсегда тутъ… Такъ и не согласенъ я сталъ съ ними дальше хать, въ село въ это самое, потому зарзать лошадей надо…
— Да зачмъ ему въ это село? нетерпливо прервалъ красавецъ резонера возницу.
— За дохтуромъ, стало-быть, поскакали, потому онъ туда, слышно, съ вечера еще ухалъ…
— За докторомъ? повторилъ Ашанинъ. У него похолодли руки. Онъ какъ-то разомъ, чутьемъ угадалъ что докторъ понадобился для Лины, и что въ этомъ виноватъ ‘фанатикъ’, а боле всего онъ самъ, отправившій въ Сицкое этого ‘волка безобразнаго’.
— Это тамъ въ княжемъ… заболлъ кто-нибудь? проговорилъ онъ неврнымъ, словно соскакивавшимъ съ мста языкомъ, и не ршаясь поднять глазъ.
Павелъ принялъ тотъ дипломатическій видъ на который были такъ падки пожилые дворовые старыхъ временъ.
— Я опять вамъ, баринъ, про этотъ самый предметъ въ точности объяснить не могу, потому, сами знаете, наше дло — на козлахъ сиди, да вожжами орудуй… А только такъ понять что барышня… княжна тоись тамошная, договорилъ онъ уже шепотомъ.
— И доктора нтъ… Онъ похалъ за нимъ? растерянно спрашивалъ Ашанинъ, проклиная мысленно и себя, и Вальковскаго, и замирая отъ тревоги.
По площади, на углу которой стояла станція, шелъ въ это время сдой, но бодро выступавшій старичокъ въ форменной съ синимъ бархатнымъ околышемъ фуражк и съ суковатою палкой въ рук. Онъ направлялся къ сосдней улиц, но проходя мимо станціи поднялъ глаза и, замтивъ разговаривавшихъ, остановился вдругъ, приподнялъ свободную руку къ глазамъ отъ солнца чтобы лучше разсмотрть ихъ, и пошелъ прямо на Ашанина.
— Извините меня, имлъ несчастіе позабыть фамилію вашу, вы изволили участвовать въ представленіи Гамлета на домашнемъ спектакл у княгини Шастуновой… и даже именно исполняли роль Гораціо?
— Такъ точно, молвилъ тотъ въ недоумніи.
— Тутъ сейчасъ былъ одинъ изъ вашихъ товарищей по спектаклю…
— Вальковскій? Ради Бога, скажите, не видли ли вы его?
— Я потому именно осмлился подойти къ вамъ не имя чести быть вамъ знакомымъ, заговорилъ торопливо старичокъ:— товарищъ вашъ зазжалъ ко мн, такъ какъ мы имли случай встрчаться съ нимъ въ пору его кратковременнаго пребыванія въ нашемъ город, зазжалъ справляться насчетъ доктора Ферапонтова…
— Княжна заболла! не далъ ему договорить Ашанинъ.
Старичокъ поднялъ глаза къ небу.
— Вамъ это, быть-можетъ, покажется удивительнымъ и, такъ сказать, даже невроятнымъ, только поврьте что я, совершенно незнакомый въ вашемъ обществ индивидуй, пораженъ былъ этою встью такъ что съ той минуты просто, что говорится, мста себ не нахожу… Я имлъ счастіе видть княжну въ роли Офеліи и посл того обмняться съ нею нсколькими словами…
— Вы господинъ Юшковъ, смотритель здшняго училища? вскликнулъ красавецъ,— мн о васъ недавно говорила княжна, она васъ помнитъ, интересуется вами…
— Небесное созданіе эта двушка! перебилъ его въ свою очередь Юшковъ,— отъ того такъ и страшно за нее, физическая оболочка-то у этихъ созданій очень не надежна всегда бываетъ…
— Да что случилось съ нею? разкажите мн ради Бога!
— Ничего обстоятельнаго отъ вашего товарища добиться я не могъ, самъ онъ очень былъ разстроенъ и напуганъ. Прибжалъ онъ ко мн спросить куда ухалъ Ферапонтовъ, такъ какъ у того на квартир ни до какого отвта добиться онъ не могъ, а только указали на меня, потому что докторъ у меня, дйствительно, засидвшись вчера вечеромъ поздно, остался ночевать, а утромъ за нимъ прислали изъ Шатилова лошадей къ больному хать. Я это господину Вальковскому такъ и передалъ, а онъ усплъ мн только сообщить что Офелія наша безподобная вдругъ, посреди разговора, лишилась чувствъ, и въ теченіе того времени пока былъ тамъ вашъ товарищъ никакими средствами въ сознаніе приведена быть не могла. Матушка ея и вс домашніе потеряли голову, суетня пошла, стонъ по всему дому, а пользы никакой… Наконецъ надоумило ужь кого-то за докторомъ послать. Онъ и поскакалъ, и вотъ когда-то еще найдетъ…
— Вдь пожалуй до ночи не успетъ привезти… И никого другаго здсь нтъ? спрашивалъ съ отчаяніемъ Ашанинъ.
— Одинъ врачъ на весь городъ! молвилъ пожимая плечами смотритель.— Не знаю, догадались ли они, примолвилъ онъ въ раздумьи,— руки и ноги ей въ теплую воду поставить? Такой продолжительный обморокъ очевидно анемію сердца или мозга обозначаетъ… Компрессы холодной воды на сердце были бы также полезны, полагаю…
— А вы разумете нсколько по части медицины?
— Три года медицинскимъ студентомъ былъ, отвтилъ Юшковъ,— только запаху кадаверовъ, признаюсь, никогда переносить не могъ, такъ перешелъ на филологію.
— Послушайте, вскрикнулъ молодой человкъ, схватывая его за руку,— подемте сейчасъ въ Сицкое! Вы можете принести ей хоть какую-нибудь помощь…
У старичка блеснули глаза.
— Сказать вамъ поистин, самъ я объ этомъ думалъ что все же могу, вспомнивъ старую науку, кое-какими указаніями послужить до прізда доктора… да не ршался. Съ барами съ этими, знаете, не ровенъ часъ, какъ это еще ими принято быть можетъ!..
— Я беру все на себя, скажу что привезъ васъ, уговорилъ… демте!.. Павелъ, обратился Ашанинъ къ молча стоявшему тутъ же и внимавшему кучеру Гундурова,— лошади у тебя отдохнули, кормлены? Можешь сейчасъ же запречь и хать? А за Вальковскимъ и докторомъ сейчасъ же вышлемъ экипажъ изъ Сицкаго.
— Сею минутой готово будетъ, Владиміръ Петровичъ, отвтилъ тотъ съ видимымъ сочувствіемъ и разумніемъ правильности принятаго теперь ‘господами’ ршенія, и побжалъ къ своимъ лошадямъ.
— А вы захватите съ собою блья, сказалъ старику смотрителю предвидчивый Ашанинъ,— придется намъ, можетъ-быть, ночевать тамъ…
— Вы полагаете? молвилъ Юшковъ, какъ бы нсколько испугавшись этой перспектив ночевать въ ‘барскихъ хоромахъ’, какъ выражался онъ мысленно.
— Конечно, если докторъ, задержанный своимъ больнымъ, не прідетъ ране чмъ завтра утромъ.
— Это точно… Такъ я сейчасъ, живу тутъ по близости, заберу узелокъ и сюда… Офелія-то наша, Офелія божественная, не дай Господи! бормоталъ про себя старикъ громко вздыхая, и сбгая со ступенекъ съ торопливостью двадцатилтняго юноши.

ХХXVIII.

Два дня спустя посл того что сейчасъ передано нами читателю, въ кабинетъ къ графу, пріхавшему въ Москву изъ своего Покровскаго по случаю какого-то празднества, въ девятомъ часу утра входилъ только что вернувшійся изъ Петербурга князь Ларіонъ Шастуновъ.
— Здравствуй, здравствуй, Ларивонъ, очень радъ тебя видть! заголосилъ старецъ, быстро идя ему на встрчу изъ глубины комнаты,— давно ли пріхалъ?
— Сейчасъ, и…
Графъ не далъ ему продолжать.
— Ну, садись, разказывай! Когда прозжалъ не захалъ ко мн, ничего про тебя не знаю! Что жь, какъ ты тамъ былъ принятъ?
— Очень милостиво и…
Графъ поднявъ свои ладони прервалъ его опять:
— Знаю, писалъ мн (все тотъ же петербургскій сильный другъ графа) что даже обрадовались искренно видть тебя, но что ты все отпрашивался, ‘въ лсъ глядишь’, не хочешь въ Петербург жить, отъ нездоровья будто бы?
— Все это совершенно справедливо, молвилъ поспшно князь Ларіонъ съ видомъ человка которому хочется скоре отдлаться отъ непріятнаго и скучнаго для него разговора,— приняли прекрасно, но серіознаго дла очевидно дать мн намрены не были, а ‘болтать безъ толку’, какъ вы совершенно основательно выразились въ письм вашемъ ко мн, не представляетъ для меня заманчивой перспективы.
— Способныхъ людей надо на дло настоящее употреблять! проплъ на это акаистомъ старецъ,— какъ же ты устроилъ? Будешь здить въ Совтъ?
— Тамъ вакантъ теперь, что же здить, молвилъ на это его собесдникъ съ оттнкомъ нетерпнія въ интонаціи.
— Осенью начнется опять.
— До осени еще долга псня! проговорилъ сквозь зубы князь Ларіонъ,— но Петербургъ меня боле не увидитъ… если только вы, подчеркнулъ онъ, пристально и съ какимъ-то укоромъ въ глазахъ воззрившись въ лицо стараго своего пріятеля,— если вы не заставите меня сегодня же ухать туда обратно.
— Я? воскликнулъ въ величайшемъ изумленіи графъ,— что это ты говоришь?
— Вотъ что…
Князь вдругъ примолкъ, провелъ рукой по глазамъ, какъ бы съ тмъ чтобъ удобне сосредоточиться внутренно, и началъ затмъ, медленно и вско роняя слова свои одно за другимъ:
— На полдорог изъ Петербурга встртился я на станціи съ хорошею знакомой моею, теткой того молодаго человка, Гундурова, котораго я вамъ представилъ когда вы у насъ были въ Сицкомъ…
— Знаю, заплъ графъ,— вдова покойнаго Онуфрія Петровича Переверзина, который подъ судомъ умеръ въ тысяча восемьсотъ…
Князь продолжалъ не слушая его:
— Она хала въ Петербургъ для того чтобы кинуться къ ногамъ государя просить за ‘безвинно’, говоритъ она, сосланнаго вами въ Оренбургъ племянника ея. Я не поврилъ чтобы вы могли это сдлать безъ настоящихъ, уважительныхъ на то причинъ, и просилъ, ее не подымать дла прежде чмъ я не повидаюсь съ вами. Мы поршили что она додетъ да Петербурга, но ни къ чему не приступитъ прежде чмъ получитъ отъ меня обстоятельное объ этомъ письмо. Я съ своей стороны далъ ей слово вернуться тотчасъ же на содйствіе ей въ Петербургъ, если ссылка Гундурова ршена тамъ, а не здсь, въ вашемъ кабинет. Я едва усплъ пріхать, переодться, и, какъ видите, прямо къ вамъ… Предваряю васъ что имю самыя серіозныя причины интересоваться этимъ молодымъ человкомъ, и прошу васъ именемъ нашей почти сорокалтней пріязни сказать мн всю истину. За что онъ сосланъ?
— Онъ всякій вздоръ болталъ, возгласилъ старецъ.
— Да кто вамъ сказалъ, откуда вы это знаете?
— Я теб покажу, на бумаг?…
И графъ, отомкнувъ ключемъ одинъ изъ ящиковъ своего письменнаго стола, въ которомъ хранились ‘конфиденціальныя’ бумаги и письма, отыскалъ въ кип одно изъ нихъ, и передалъ его сидвшему противъ него князю Ларіону.
— Вотъ что онъ (все тотъ же сильный человкъ) пишетъ мн за нумеромь!
Въ письм сообщались вс т пункты виновности Гундурова которые въ разговор съ нимъ пересчиталъ ему ‘московскій воевода’, напиралось въ особенности на ‘высказываемыя Гундуровымъ мннія о необходимости будто бы освобожденія крестьянъ отъ помщичьей надъ ними власти’,— мннія ‘распространеніе которыхъ могло бы повлечь за собою весьма опасныя послдствія’. Въ заключеніе письма говорилось слдующее: ‘Признавая необходимымъ о такомъ вредномъ направленіи неслужащаго дворянина Сергя Гундурова поставить ваше сіятельство въ извстность, а съ другой стороны принимая во вниманіе что его неосторожныя и запальчивыя рчи могутъ быть отнесены столько же къ его еще очень молодымъ лтамъ, сколько къ праздности въ которой онъ проводитъ жизнь со времени его выхода изъ мста ученія, полагаю на ваше усмотрніе: не признаетъ ли ваше сіятельство полезнымъ склонить кандидата Гундурова на поступленіе на службу въ Оренбургскомъ кра, гд онъ, при полученномъ имъ въ Московскомъ университет прекрасномъ образованіи, о чемъ правительству извстно, могъ бы принести несомннную пользу, а вмст съ тмъ, находясь въ отдаленіи отъ центровъ опасныхъ умственныхъ увлеченій, нашелъ бы возможность достичь большей зрлости въ образ мыслей и приготовить изъ себя въ послдствіи вполн способнаго, благонадежнаго и опытнаго чиновника? На случай еслибы мра сія признана была вашимъ сіятельствомъ сообразною необходимости, при семъ препровождается надлежащее для сего письмо къ Оренбургскому и Самарскому генералъ-губернатору’
Князь Ларіонъ, съ избороздившими весь лобъ его морщинами, недвижно и сосредоточенно дочелъ это письмо до конца. ‘
— Любезный графъ, сказалъ онъ затмъ, подымая на него невольно сверкнувшіе глаза,— что же вы дйствительно убдили, ‘склонили’ этого молодаго человка хать въ Оренбургъ?
— Да, самымъ наивнымъ образомъ подтвердилъ тотъ,— я ему сказалъ чтобъ онъ халъ, онъ и отправился.
— Вы поняли что этого именно требовало отъ васъ это письмо? молвилъ князь съ едва скрываемою желчною ироніей, передавая ему черезъ столъ ‘конфиденціальный’ документъ,— а знаете что изъ этого выйдетъ? Тетка Гундурова далеко не дюжинная женщина, это натура энергическая и настойчивая. Ее притомъ въ Петербург знаютъ, помнятъ: она была одна изъ любимыхъ воспитанницъ покойной императрицы Маріи еодоровны въ Смольномъ Монастыр, у нея много въ свт старыхъ подругъ и связей… Она своего добьется, дойдетъ, будетъ жаловаться…
Ладони графа вознеслись гор.
— Пусть жалуется!
— Да, но вслдствіе этой жалобы пожелаютъ узнать сущность дла. Писавшій вамъ это сообщеніе откажется отъ всякой личной отвтственности за послдовавшее, скажетъ что онъ все передалъ на ваше усмотрніе, что вы распоряжались какъ знали, и говоря съ полною откровенностью, какъ я тридцать съ чмъ-то лтъ привыкъ говорить съ вами, вы, человкъ и добрый, и умный, окажетесь тутъ разомъ и жестокимъ,— и обойденнымъ…
— Что такое? Объясни, говори откровенно! заплъ старецъ, видимо пораженный и смущенный внутренно этими словами.
— Объясненіе не долго, сказалъ князь:— услать Гундурова подальше потребовалось въ надежд облегчить этому Анисьеву, котораго вы знаете, путь къ рук, или врне къ приданому моей племянницы. А обдлали это такъ что въ случа чего отвтчикомъ за это являетесь вы и ‘произволъ’ вашъ, и никто больше.
Графъ внимательно выслушалъ и затмъ, слегка перегнувшись черезъ столъ, зорко глянулъ въ глаза пріятелю.
— Да вдь и теб же это ‘требовалось’ молвилъ онъ,— и признаюсь, для тебя я это больше и сдлалъ: когда я былъ у васъ въ деревн ты меня просилъ чтобъ ему выхлопотать паспортъ за границу, а что пока ты ему совтовалъ прохаться по Россіи? Я его и отправилъ, пусть поздитъ… Думалъ, ты будешь радъ!
Князь Ларіонъ смутился въ свою очередь теперь.
— Да, проговорилъ онъ не совсмъ твердымъ голосомъ,— я дйствительно думалъ тогда… тогда это еще не было слишкомъ поздно… и не этимъ насильственнымъ путемъ во всякомъ случа… А теперь… Я прямо долженъ сказать вамъ, любезный графъ: племянница моя любитъ этого молодаго человка, и если всть о случившемся дойдетъ… или дошла уже, можетъ-быть, до нея, произведетъ на нее самое потрясающее впечатлніе. Съ ея не сильнымъ здоровьемъ всего можно бояться въ этихъ случаяхъ… Вы не хотли бы быть ея палачомъ, не правда ли? вскрикнулъ князь со свойственною ему страстностью, и глаза его загорлись мгновеннымъ, лихорадочнымъ пламенемъ.
— Зачмъ? Милое дитя? Я не зналъ! протянулъ, раскидывая длани свои веромъ, его старый пріятель, сочувственно глядя на него.
— Вы его сослали въ силу этого письма… Но вы могли и не длать этого, могли ограничиться наставленіемъ, если ужь въ самомъ дл ‘мннія’ этого молодаго человка кажутся имъ тамъ такими ‘опасными’, примолвилъ князь съ новою ироническою усмшкой,— а мннія эти, долженъ я вамъ сказать между прочимъ, составляютъ ученіе цлой у насъ школы такъ-называемыхъ ‘славянофиловъ’…
— Знаю! возгласилъ графъ.
— Совершенно благонадежной въ политическомъ отношеніи, продолжалъ князь Ларіонъ,— которая съ дозволеніемъ цензуры печатаетъ эти мннія, и иметъ даже для этого здсь, въ Москв, два весьма почтенные журнала…
— Я всхъ этихъ глупостей не читаю! объявилъ старецъ.
— Да, съ невольною усмшкой возразилъ князь,— но вы согласитесь что совершенно неосновательно было бы подвергать человка наказанію за то что онъ выражаетъ устно то самое что безнаказанно и съ согласія правительства говорится печатно?
— Я противъ него ничего не имю, объяснилъ графъ, при чемъ его нижняя губа съ самымъ добродушнымъ выраженіемъ выпятилась впередъ,— я для его же пользы думалъ сдлать, я не зналъ что у васъ дло такъ стоитъ!… И что же невстка твоя, согласна она?
— Разумется, нтъ! Князь дернулъ плечомъ.
— Она неумная! засмялся старецъ.
— Скажите: непроходимая! вскрикнулъ князь Ларіонъ,— не будь тутъ я, она давно вогнала бы въ гробъ несчастную дочь моего брата!… Послушайте, почтенный другъ мой, вамъ нужно поправить эту… ошибку, поправить какъ можно скоре! примолвилъ онъ настоятельно, замтивъ какъ бы какое-то колебаніе въ выраженіи лица графа.
— Надо подождать! сказалъ тотъ,— я уже написалъ въ Петербургъ что онъ выхалъ къ мсту назначенія.
— Такъ что же такое, разв это можетъ васъ стснять? Онъ выхалъ, а вы его вернули. Вамъ предоставлено поступить ‘по вашему усмотрнію’, я полагаю что вы такъ и поступили, а не по команд изъ Петербурга, добавилъ старый дипломатъ, давно и хорошо разумвшій слабыя струнки пріятеля.
Графъ гордо поднялъ вверхъ голову и руки.
— Никто не можетъ мн командовать, окромя моего государя!… Хорошо, я пошлю чтобъ онъ вернулся! ршилъ онъ тутъ же.
Онъ быстро всталъ съ мста, направляясь къ двери своею раскачивавшеюся походкой, и просунувъ въ нее голову кликнулъ дежурнаго чиновника:
— едоръ Петровичъ здсь?
— Здсь, съ бумагами, ваше — ство! доложилъ тотъ.
— Просить ко мн!
Управляющій канцеляріей вошелъ съ портфелемъ и учтивымъ поклономъ по адресу князя.
— Скажите, когда отправлено письмо объ этомъ Гундуров, вы знаете? спросилъ его ‘московскій воевода’.
— Оно не отправлено, ваше сіятельство, отвчалъ едоръ Петровичъ съ нкоторымъ недоумніемъ:— вы его изволили удержать у себя, желали послать вмст съ собственноручнымъ письмомъ къ…
— Точно! забылъ! проплъ графъ:— началъ писать къ нему и не усплъ! Осталось, вмст съ тмъ, у меня, въ Покровскомъ… Ну, твое счастіе! обратился онъ, смясь и подмигивая, къ князю Ларіону.— А вы, едоръ Петровичъ, пошлите сейчасъ казака за этимъ толстякомъ котораго я назначилъ въ Городскую часть частнымъ приставомъ… Исправникъ вашъ бывшій, еще у васъ на театр такъ хорошо игралъ, и дочь хорошенькая! пояснилъ онъ обернувшись еще разъ къ князю.
— Онъ у меня въ канцеляріи теперь, доложилъ едоръ Петровичъ,— ему какая-то справка тамъ оказалась нужна.
— Пошлите скорй ко мн!
Черезъ пять минутъ еле дышавшій отъ усердія съ которымъ несся онъ на коротенькихъ ножкахъ своихъ изъ канцеляріи черезъ дворъ и по лстниц Елпидифоръ Акулинъ предсталъ предъ очи начальства, почтительно остановившись у дверей.
— Здравствуй, толстякъ! Въ должность вступилъ?
— Нтъ еще, ваше — ство, завтра, надюсь, совсмъ.
— Нтъ, проплъ графъ,— и не завтра! Пузо свое порастрясти еще теб надо! Сейчасъ позжай!…
— Куда прикажете, ваше — ство?
— Догнать Гундурова, ты знаешь, котораго ты привозилъ ко мн. Когда онъ, бишь, ухалъ?
— Третій день, ваше — ство.
— Ну, еще не очень далеко, стало-быть! Я ему позволилъ не спшить… Догони и скажи что я его простилъ, что онъ можетъ хать себ домой, въ деревню!
— Слушаю, ваше — ство.
— Сейчасъ отправляйся!… А что дочь?
— Замужъ вышла, ваше — ство…
— Вотъ какъ! За кого?
Князь Ларіонъ поднялся съ мста.
— Позвольте мн проститься съ вами, любезный графъ, и поблагодарить васъ, промолвилъ онъ тише и какъ бы нехотя, и взялся за шляпу.
— Зачмъ спшить? молвилъ графъ,— мн еще время! А въ одиннадцать часовъ ду въ Воспитательный Домъ, князь Сергій Михайлычъ Голицынъ пригласилъ туда на молебствіе.
— Нтъ, я спшу, домой скоре хочется… Я вамъ говорю что имю основанія безпокоиться… не договорилъ князь.
— Да, да, знаю! Ничего, пустяки! Милое дитя! голосилъ старецъ, обнимая пріятеля и провожая его до дверей.— Когда ко мн въ Покровское будешь?
— Постараюсь быть непремнно, непремнно, машинально повторилъ князь Ларіонъ, нисколько не думая исполнить общаніе, и отвчая разсяннымъ, головнымъ кивкомъ на низкіе поклоны прижавшагося къ окну чтобы дать ему свободно пройти въ дверь, и какъ-то непріятно дышавшаго при этомъ всею громоздкою фигурой своею, Елпидифора.

XXXIX.

Князь Ларіонъ остановился въ гостиниц Дрезденъ, въ двухъ шагахъ отъ казеннаго дома въ которомъ жилъ графъ. Переходя отъ него черезъ площадь, онъ замтилъ что къ крыльцу гостиницы подъхали дрожки съ какимъ-то сидвшимъ въ нихъ молодымъ человкомъ въ срой шляп на кудрявыхъ черныхъ волосахъ, обликъ котораго показался ему знакомымъ. Обмнявшись какими-то словами со стоявшимъ на крыльц швейцаромъ, молодой человкъ быстро обернулъ голову, увидалъ князя и, спрыгнувъ съ дрожекъ, побжалъ къ нему на встрчу.
Князь узналъ Ашанина.
— Я къ вамъ, ваше сіятельство, началъ тотъ какимъ-то смущеннымъ, показалось князю, голосомъ,— я сейчасъ былъ у васъ на дому и засталъ вашего камердинера, онъ сказалъ мн что вы остановились здсь… Я изъ Сицкаго…
— Что тамъ? поспшно спросилъ князь Ларіонъ, глядя на него тревожнымъ взглядомъ.
— Вы теперь къ себ? молвилъ вмсто отвта Ашанинъ
— Да.
— Такъ позвольте зайти къ вамъ, я вамъ все раскажу…
— Пойдемте!…
— Недобрыя всти, а? съ судорожнымъ подергиваніемъ губъ проговорилъ князь, едва вошли они въ его нумеръ.
— Богъ дастъ ничего не будетъ, молвилъ молодой человкъ,— она пришла въ себя…
— Она, Hlne? прервалъ его князь Ларіонъ, воззрясь ему прямо въ лицо.
— Да…
— Она узнала что… вашего пріятеля отправили въ Оренбургъ?
— Именно!…
— Я сейчасъ отъ графа. Гундурова послано вернуть обратно. Все это кончилось ничмъ… Но что случилось, разказывайте! Я встртился на дорог съ Софьей Ивановной Переверзиной. Она передала мн что писала къ и письмо вы послали съ пріятелемъ вашимъ господиномъ Вальковскимъ?
— И этого я простить себ не могу, князь! вскликнулъ Ашанинъ, съ отчаяніемъ схватывая себя за голову:— я полагалъ лучше сдлать, вышло не въ примръ хуже. Его княгиня Аглая Константиновна принялась допрашивать, онъ не сумлъ найтись, сконфузился, и бухнулъ объ этомъ прямо при княжн…
— Какъ это было и что произошло затмъ? обрывисто спрашивалъ князь Ларіонъ.
Ашанинъ передалъ ему все что онъ зналъ объ этомъ по разказу очевидца происшествія, Зяблина. Княжна упала въ обморокъ, изъ котораго ни одно изъ употребленныхъ затмъ домашнихъ средствъ не могло ее вывести. Она лежала съ судорожно сжатыми конечностями, полуоткрытые глаза глядли недвижно какъ у восковыхъ фигуръ, и только учащенное, но чрезвычайно слабое біеніе сердца свидтельствовало что жизнь еще не совсмъ ее покинула. Въ этомъ каталептическомъ состояніи застали ее Ашанинъ и привезенный имъ съ собою старикъ смотритель, прискакавшіе въ Сицкое въ седьмомъ часу вечера, то-есть восемь часовъ посл перваго момента обморока. Въ дом вс потеряли голову. Вальковскій ускакалъ за докторомъ. Княгиня, въ ожиданіи его, лежала пластомъ у себя на диван и голосила во все горло: ‘ma fille est morte, je n’ai plus de fille’ не умя ничего придумать лучшаго и приличнйшаго въ эту минуту. Въ ладъ барын шелъ вой и стонъ женской дворни съ верху до низу дома… Юшковъ, импровизованный докторъ, веллъ принести теплой воды и льду: въ воду погрузили руки и ноги княжны, а ледъ приложили въ пузыр къ темени. Минутъ черезъ двадцать конечности отошли, а вскор затмъ княжна пришла въ себя. Она открыла глаза, но весьма долго какъ бы никого не узнавала и глядла на всхъ недоумвающимъ взглядомъ. На вопросы матери она не отвчала и повидимому не понимала ихъ… Ее до того времени успли только, поднявъ съ полу, перенести на ближайшій диванъ ситцеваго кабинета княгини, подложивъ ей подушку подъ голову и распустивъ шнуровку ея корсета. Ей было видимо неловко на этомъ короткомъ и узкомъ диван. Княгиня отдала приказаніе принести сверху ея кровать съ постелью, говоря при этомъ что желаетъ ‘чтобы дочь ея осталась тутъ, поближе къ ней’… Больная вдругъ застонала, и на лиц ея изобразилось страданіе, но говорить была она еще не въ состояніи. Когда же принесена была кровать и ее уложили на нее она черезъ силу прошептала: ‘домой, до…’ ‘Теб будетъ лучше здсь, chre enfant’, старалась ее уврить мать,— ‘я за тобой ходить буду’. Она чуть-чуть задвигала головой и слезы закапали изъ ея глазъ. Старикъ смотритель замтилъ шепотомъ Агла Константиновн что ‘желанія и даже прихоти больныхъ должны быть вообще исполняемы’, и что въ настоящемъ случа было бы даже и весьма опасно противорчить имъ. Онъ подошелъ къ княжн и наклонившись къ ней спросилъ, желаетъ ли она чтобы перенесли ее въ ея спальню. Она чуть-чуть улыбнулась приподнявъ на него глаза съ удивленнымъ и довольнымъ видомъ, и поспшно проговорила: ‘да, да!’ Княгиня замтно поморщилась, но должна была согласиться. Княжну, какъ была она, въ кровати, перенесли въ ея спальню. Тамъ горничная ея Глаша съ помощью ‘Lucrce’ переодли ее и уложили ‘на ночь’… Но она спать не хотла или не могла, и долго металась съ боку на бокъ. Затмъ притихла, и укладываясь щекой на руку тихо, но внятно проговорила: ‘Гд ста-ри-чокъ?’ Ее сначала не поняли, но Аглая Константиновна догадалась наконецъ, и выйдя изъ’ ея спальни обратилась съ досадливо-высокомрною улыбкой къ Юшкову, усвшемуся съ Ашанинымъ въ кабинет княжны, сказавъ ему: ‘Она васъ кажется требуетъ!’ посл чего, не возвращаясь уже къ дочери, сошла въ свои апартаменты, приказавъ чтобы, ‘въ случа она будетъ нужна, прислать ей сказать’. Она очевидно, забывъ какъ за часъ предъ этимъ ревла что ‘ma fille est morte’, дулась теперь на больную и на этого ‘старичка’, котораго потребовала дочь ‘когда она тутъ, sa mre qui l’a mise au monde’, и на Ашанина, привезшаго его, и заставъ въ своемъ ситцевомъ кабинет ожидавшаго ее тамъ Зяблина фыркнула: ‘Je ne sais pas vraiment ce que c’est que ce vieux drle que monsieur Ашанинъ nous а colloqu!…’
А княжна видимо обрадовалась ‘старичку’. Она указала ему взглядомъ стулъ противъ нея. Онъ подвинулъ его и слъ. Она, не перемняя положенія, долго глядла на него съ легкою улыбкой на блдныхъ губахъ, и наконецъ проговорила: ‘я васъ… узнала… вы… добрый!’ — ‘Постарайтесь заснуть, милая княжна!’ сказалъ онъ въ отвтъ. Она послушно закрыла глаза и принялась дремать. Но вки ея то и дло раскрывались, и она каждый разъ устремляла на него взоръ полный какой-то тревоги, какъ бы боясь чтобъ онъ не ушелъ, не пересталъ охранять ее… Онъ такъ и просидлъ всю ночь у ея изголовья. Посылать за княгиней не оказалось нужнымъ, а сама она сочла безполезнымъ приходить навдываться: ‘не присылаютъ, значитъ я ненадобна!’ разсуждала она весьма логично, и весьма гнвно… На зар княжна наконецъ уснула спокойнымъ и крпкимъ сномъ.
На другой день только, часу въ десятомъ утра, пріхали Вальковскій съ докторомъ Ферапонтовымъ.
Длинный, несуразный, изъ бурсаковъ, похожій на Донъ-Базиліо, уздный врачъ произвелъ на княжну своимъ фатальнымъ видомъ и не совсмъ чисто вымытыми руками которыми ощупывалъ онъ ей пульсъ довольно отталкивающее впечатлніе (она посл подкрпившаго ее сна находилась въ полномъ сознаніи и говорила безъ труда), къ великому горю старика-смотрителя, котораго потребовала опять къ себ какъ только покончила съ утреннимъ умываньемъ и туалетомъ. Она страдалъ и за нее и за пріятеля своего Ферапонтова, извстнаго ему за недурнаго практиканта и добраго, хотя неотесаннаго человка. Тотъ съ своей стороны, произведя діагностъ княжны по всмъ правиламъ тогдашнихъ медицинскихъ пріемовъ и способовъ опредленія, какъ бы смутился вдругъ, и долго безмолвно глядлъ на нее насупившись и сопя сквозь не въ мру расширившіяся ноздря. Юшковъ въ свою очередь глядлъ на него во вс глаза, въ страх за возможность какого-нибудь ‘неловкаго’ слова. Но докторъ никакого слова не произнесъ. Заговорила сама больная:
— Мн сегодня хорошо, усталость одна, но я бы хотла встать, ссть въ кресло… Можно, докторъ?
— Если чувствуете себя въ силахъ, почему же?…
— Такъ я встану? (Ей хотлось чтобъ онъ скоре ушелъ отъ нея).
— Какъ угодно!
Онъ вышелъ въ кабинетъ съ Юшковымъ, и все также, молча, закачалъ головой. У старика задвоилось въ глазахъ… Въ то же время явилась сюда княгиня со всякими вопросами, вздохами и неестественнымъ ворочаньемъ круглыхъ глазъ, нисколько впрочемъ не точившихъ тхъ слезъ которыя она, повидимому, ожидала отъ нихъ теперь. Докторъ отвчалъ неопредленными и немногосложными фразами… Онъ сказалъ что вчерашнее каталептическое состояніе княжны свидтельствуетъ очевидно объ анеміи мозга (княгиня услыхавъ этотъ невдомый ей научный терминъ захлопала глазами пуще прежняго, но ей и въ голову не пришло спросить что именно долженъ былъ означать онъ), и что вмст съ тмъ по общимъ указаніямъ организма слдуетъ предполагать извстное пораженіе въ полости сердца.
— Ah, mon Dieu, вскрикнула на это княгиня,— мн уже объ этомъ говорилъ докторъ Чипріяни въ Ницц qu’elle а un dfaut au coeur, но я думала что это у нея совсмъ прошло….. И это очень опасно, докторъ? возгласила она такъ громко что Юшковъ кинулся притворять дверь спальни, испугавшись что больная могла услышать эти слова.
— Конечно-съ, отвтилъ помолчавъ Ферапонтовъ,— еслибы такіе припадки возобновились… Тутъ необходимо постоянное наблюденіе врача… притомъ главное условіе — полное душевное спокойствіе больной, въ этихъ случаяхъ психія играетъ весьма существенную роль…
Княгиня еще разъ не поняла, и спросила:
— А лкарство вы ей дадите?
— Успокоительную микстурку прописать можно-съ.
Онъ подошелъ къ письменному столу Лины прописать рецептъ.
— А впрочемъ, молвилъ онъ, расчеркиваясь,— осмлился бы предложить вашему сіятельству адресоваться въ Москву съ приглашеніемъ къ себ спеціальнаго врача для пользованія княжны, такъ какъ я уже выразилъ вамъ о необходимости постояннаго наблюденія, я же его принять на себя не могу, въ виду обязанностей моихъ по больниц въ город…
— Ah, mon Dieu, я сегодня же пошлю, сегодня же! заголосила Аглая Константиновна, и поплыла сообщать объ этомъ дочери.
— А… Василій Григорьевичъ, поспшно проговорила на это, вспоминая вдругъ имя и отчество старика-смотрителя, Лина,— онъ останется?
— На что онъ теб, chre enfant? нжнымъ голосомъ молвила ей маменька,— вдь онъ не докторъ!
— Мн… лучше когда онъ тутъ, тихо сказала княжна.
Аглая Константиновна повела плечомъ.
— Caprice de malade!… И вернулась опять въ кабинетъ, гд Ферапонтовъ съ фуражкой въ рук, готовясь ухать, переговаривался вполголоса съ Юшковымъ.
— Она вотъ ихъ все проситъ! сказала она доктору, кивая на смотрителя.
— Василія Григорьевича? улыбнулся тотъ,— что же, это хорошо-съ! Онъ наше дло маракуетъ не хуже другаго иного, только что степени надлежащей не иметъ… Честь имю кланяться вашему сіятельству.
Вальковскій, все время поджидавшій его выхода въ аппартамент Зяблина (куда забился онъ тотчасъ по прізд, во избжаніе Ашанина, съ которымъ страшно боялся встрчи, предвидя вс т упреки которыми тотъ не преминулъ бы осыпать его), выскочилъ на дворъ едва заслышалъ скрипъ колесъ подаваемаго тарантаса доктора.
Онъ кинулся къ сидвшему уже въ немъ Ферапонтову.
— И я съ вами, погодите!
Въ то же время изъ сней выскочила полногрудая Lucrиce, и быстро сбжавъ по ступенькамъ крыльца передала доктору незапечатанный бумажный конвертецъ.
— Отъ ея сіятельства княгини.
— Здравствуйте, Лукерья Ильинишна! молвилъ, скаля зубы по ея адресу, ‘фанатикъ’, влзавшій къ своему попутчику въ тарантасъ.
Она даже не взглянула на него и, проговоривъ сухо: ‘здравствуйте-съ!’ обернулась и побжала въ домъ.
Лошади тронули. Докторъ, державшій въ опущенной на колни рук переданный ему пакетецъ, полюбопытствовалъ, какъ только выхали они за ограду, узнать о количеств содержимаго въ немъ, и опустивъ надъ нимъ глаза осторожно вытащилъ изъ него на половину дв красныя бумажки, которыя тотчасъ же и сунулъ обратно.
— Мзда приличная, а? тутъ же полюбопытствовалъ узнать ‘фанатикъ’ подмтившій это движеніе, и успвшій уже сойтись съ Ферапонтовымъ на самую короткую дружескую ногу.
— Извстно, люди богатые, могутъ! промычалъ тотъ,— а только я все же предпочелъ отклонить дальнйшее полученіе таковой, добавилъ онъ съ выраженіемъ грубоватой бурсацкой ироніи.
— Что такъ?
Докторъ помолчалъ.
— Баре большіе! Съ ними и говорить-то какъ не знаешь… Да и субъектъ очень ужь нжный, принимать на свою отвтственность тоже штука опасная можетъ быть! какъ бы неохотно пояснилъ онъ наконецъ.
Вальковскій глубоко вздохнулъ. Онъ по-своему искренно любилъ княжну и желалъ ей всякаго блага, что не мшало ему узжать теперь въ Москву изъ боязни отвтственности предъ Ашанинымъ за то что чуть не уморилъ ее на мст, и изъ желанія поскоре отдлаться отъ самой мысли о ней въ затяхъ какого-либо новаго ‘театрика’, хоть бы въ Замоскворчьи, у того же знакомаго ему купца Телятникова у котораго устраивалъ таковые ‘за полтораста цлкашей’. Таковы люди!…
А Лину между тмъ, чувствовавшую себя еще слишкомъ слабою чтобы подняться на ноги, перекатили въ большомъ кресл изъ спальни въ кабинетъ, къ отрытому въ садъ окну, куда она просила подвезти ее, и гд вскор очутилась одна со старикомъ-смотрителемъ (Аглая Константиновна, никогда, а теперь тмъ мене не умвшая находить предметы разговора съ дочерью, и которую къ тому же давно ждали и чай и Зяблинъ въ ея ситцевомъ кабинет, отправилась туда почти тотчасъ вслдъ за отъздомъ доктора.)
— Вамъ не тяжело оставаться со мной, скажите? начала двушка,— а я, примолвила она, не ожидая отвта,— мн бы хотлось чтобы вы всегда оставались тутъ, со мною…
Онъ поднялъ на нее свои большіе голубые глаза… Они мгновенно подернулись влажнымъ туманомъ, и онъ, въ перепуг чтобы не испугалась она, отвернулся смущенный и безмолвный,
Лина провела рукой по лицу.
— Какъ удивительно Богъ все устраиваетъ… Мы съ вами разъ только видлись и говорили, а между тмъ еслибы меня вчера, когда я совсмъ пришла въ себя посл этого обморока, еслибы меня спросили чье лицо было бы мн всего пріятне видть подл себя, я бы, кажется, прямо указала на васъ… И вдругъ именно вы! Скажите, какимъ чудомъ вы здсь?
Онъ ей разсказалъ свою встрчу въ город сначала съ Вальковскимъ, отъ котораго узналъ о случившемся съ нею, потомъ съ Ашанинымъ, предложившимъ ему хать съ нимъ въ Сицкое, на что онъ согласился, зная что Ферапонтовъ можетъ пріхать не скоро, и полагая что онъ, имя кое-какія медицинскія свднія, могъ на первыхъ порахъ оказать ей нкоторую помощь.
— Да, сказала она, тихо улыбаясь,— и привели меня въ чувство… Помните, когда мы съ вами познакомились, вы мн сказали что, если вы мн будете нужны, вы всегда явитесь… И вотъ явились! И больше никого не надобно, промолвила она страннымъ тономъ.
Ющковъ недоумло поглядлъ на нее.
— Maman хочетъ посылать въ Москву за докторомъ? продолжала она черезъ мигъ.
— Да.
— Онъ мн не поможетъ.
— Почему вы думаете, княжна?
Она поглядла вдаль, въ садъ съ его зелеными вершинами, по которымъ играли золотые лучи солнца, обернулась затмъ къ нему какъ бы для отвта… но не отвтила, а спросила:
— Владиміръ Петровичъ… Ашанинъ здсь? Или я во сн видла вчера?
— Здсь, подтвердилъ старикъ,— онъ тутъ рядомъ въ комнат до утра пробылъ, пока вы не заснули и я отъ васъ не ушелъ.
— И онъ добрый… очень добрый, прошептала Лина, и примолкла… Какая-то глубокая, внутренняя тоска выразилась вдругъ въ чертахъ ея лица.
— Василій Григорьевичъ, неожиданно проговорила она,— знаете что, я дурная! Мн надобно, я хочу его видть… и вмст съ тмъ боюсь…
Онъ понялъ (наканун, дучи въ Сицкое, Ашанинъ счелъ нужнымъ объяснить ему причину обморока княжны), и поспшилъ возразить:
— Напрасно вы боитесь, Елена Михайловна, я полагаю что онъ васъ скоре успокоить можетъ чмъ причинить лишнюю тревогу.
Легкій румянецъ зааллъ на ея блдныхъ щекахъ.
— Да?… Скажите, вы знаете? протянула она, многозначительно глядя ему въ глаза.
— О… Объ Офеліи и Гамлет? сказалъ онъ съ улыбкой посл легкаго колебанія.
— Да!… Я не скрываю… ни отъ кого! молвила она медленно закачавъ головой, и все также не отрываясь отъ него взглядомъ.
— Вы божественное существо, Елена Михайловна! восторженно вскликнулъ старый идеалистъ, изъ глазъ котораго на этотъ разъ уже прямо брызнули слезы.
— Не надобно этого говорить, грхъ! усмхнулась и она теперь.— Такъ вы думаете я могу повидаться съ нимъ… съ Владиміромъ Петровичемъ?…
— Я полагаю, княжна, если только вы не станете волноваться, для васъ это вредно!…
— Нтъ, нтъ! Я вдь знаю что мн нужны силы… чтобы дождаться его, добавила она съ какимъ-то опять загадочнымъ выраженіемъ.
Юшковъ ушелъ за Ашанинымъ, который, уснувъ на зар весь одтый на диван въ бывшей комнат Надежды едоровны, только-что проснулся въ эту минуту и приводилъ кое-какъ въ порядокъ свое измятое платье и спутавшіеся во время сна волосы.
Входя ко княжн онъ наладилъ черты свои на такое спокойное, чуть не веселое выраженіе что одинъ видъ его произвелъ на нее благотворное впечатлніе. Она протянула ему съ кресла свою тонкую, прозрачно блую руку.
— Спасибо вамъ! Вы оба такіе хорошіе, она повела глазами на старика Юшкова,— я васъ измучила обоихъ…
— Мы отъ этого не растаемъ, княжна, возразилъ Ашанинъ, широко улыбаясь,— и я за тревожно проведенную изъ-за васъ ночь вознагражу себя съ избыткомъ удовольствіемъ оттрепать самымъ наиположительнымъ образомъ этого болвана Вальковскаго, напугавшаго васъ такъ дурацки, а затмъ и самого себя, за то что возымлъ несчастную мысль послать его сюда.
И, не давъ ей времени сказать слова, онъ поспшно принялся передавать ей о письм къ ней Софіи Ивановны, съ которымъ посланъ былъ въ Сицкое ‘фанатикъ’ (смотритель было всталъ, съ намреніемъ отойти въ другую сторону комнаты, оставя ихъ говорить вдвоемъ, но княжна удержала его на мст сказавъ ‘у меня нтъ секретовъ, я вамъ говорила!’), о томъ что Гундуровъ отправленъ графомъ въ Оренбургъ вовсе не ‘въ ссылку’, а на службу, и то вслдствіе очевиднаго какого-то недоразумнія, для разъясненія котораго Софья Ивановна похала въ Петербургъ, гд она увидится съ княземъ Ларіономъ, и что нтъ сомннія что въ самомъ скоромъ, скоромъ времени Сережа будетъ возвращенъ къ себ, въ деревню, и прідетъ въ Сицкое, ко князю.
Лина слушала его молча, опершись щекой объ руку, и пристально глядя ему въ лицо своими, какимъ-то таинственнымъ пламенемъ вдругъ загорвшимися, васильковыми глазами.
— Да, медленно вымолвила она,— я знаю что я его еще увижу…
Ашанинъ вздрогнулъ отъ этихъ словъ, отъ выраженія этого взгляда…
Она все такъ же тихо продолжала:
— Дядя долженъ пріхать завтра или послзавтра въ Москву, я отъ него третьяго дня письмо получила.
— Боже мой, неужели они разъхались съ Софьей Ивановной? вскликнулъ вскакивая съ мста Ашанинъ.— Я сейчасъ же поскачу въ Москву: надо предварить князя чтобъ онъ по крайней мр повидался съ графомъ прежде чмъ сюда вернуться…
— Позжайте, это хорошо, сказала княжна,— и зайдите къ maman. Она хочетъ выписать мн оттуда доктора, такъ выберите мн, пожалуста, такого чтобы былъ добрый и не мучилъ меня лкарствами…
— Непремнно, княжна!..
Онъ подошелъ проститься съ нею.
Она подала ему руку, которую Ашанинъ наклонился поцловать.
Она не дала ему коснуться ее губами и сжимая его руку, проговорила дрожащимъ голосомъ подымая на него глаза:
— А онъ, что онъ, скажите мн?
— Онъ бодръ, онъ вритъ въ васъ, княжна, и онъ ни въ чемъ не виновенъ, отвчалъ другъ Гундурова,— онъ ухалъ съ убжденіемъ что это лишь временное испытаніе…
Она удержала вздохъ просившійся у нея изъ груди, и улыбнулась черезъ силу…
Ашанинъ побжалъ ко княгин, засталъ ее за чаемъ, въ компаніи неизбжнаго ‘бриганта’. Предложенію его привезти изъ Москвы доктора она очень обрадовалась.
— Sans cela ce bon monsieur Зяблинъ voulait, en vrai ami, y aller lui mme, объяснила она съ нжнымъ взглядомъ по адресу ‘vrai ami’.— Привезите monsieur Овера! прибавила она величественно къ этому.
— Это будетъ довольно трудно, княгиня: Оверъ такъ занятъ, и такой большой баринъ.
— Je veux absolument que ce soit lui! Je le payerai ce qu’il voudra. Я конечно ничего не пожалю quand il s’agit de sauver ma fille. Позжайте, cher monsieur Ашанинъ, и скажите Vittorio чтобы вамъ заложили коляску…

XL.

— Когда вы пріхали? спросилъ князь Ларіонъ когда Ашанинъ передалъ ему въ общихъ чертахъ все что могло быть ему лично извстно изъ того что мы, по нашему праву повствователя, имли возможность представить читателю въ подробномъ изложеніи.
— Вчера вечеромъ.
— У Овера были?
— Былъ. Онъ уже легъ спать, но я настоялъ чтобы ему было передано о моемъ порученіи. Онъ веллъ мн отвтить что сегодня у него какая-то серіозная операція, и что онъ ршительно хать не можетъ.
Князь поднялся съ мста.
— Я его уговорю. Застану ли я его теперь дома, какъ вы думаете?
— Нтъ, вспомнилъ Ашанинъ: — мн сказали у него что операцію онъ длаетъ въ десятомъ часу въ Екатерининской больниц. Онъ долженъ быть тамъ теперь.
— Хотите вы похать со мною?
— Я весь къ вашимъ услугамъ, князь!
Операція была благополучна окончена, и Александръ Ивановичъ Оверъ, московская знаменитость тхъ временъ, въ вицмундир застегнутомъ на дв пуговицы, въ темномъ паричк съ хохолкомъ на правомъ боку, и съ высоко и тсно повязаннымъ чернымъ галстукомъ, на который твердо опиралось его еще замчательно красивое, оголенное, съ живыми, проницательными черными глазами лицо, стоялъ въ сняхъ Екатерининской больницы, торопливо передавая своему ассистенту послднія инструкціи относительно оперированнаго субъекта, въ ожиданіи своей выжавшей со двора кареты, когда въ эти сни вошли князь Ларіонъ Шастуновъ и его молодой спутникъ.
— Какъ я радъ что застаю еще васъ здсь, Александръ Ивановичъ! молвилъ князь, поспшно подходя къ нему и подавая ему руку (они были лично знакомы, и знаменитый практикантъ пользовалъ князя зимой отъ какого-то подагрическаго припадка).
— И я радъ видть васъ, князь, отвтилъ тотъ,— хотя заране могу сказать, примолвилъ онъ съ улыбкой глядя на Ашанина,— что вы намрены потребовать отъ меня того что я въ настоящую минуту не нахожу никакой возможности исполнить.
— И все-таки исполните, быстро возразилъ князь Ларіонъ,— когда я вамъ скажу что я твердо ршился не отставать отъ васъ, обратиться въ вашу тнь, ждать васъ у всхъ дверей, мшать вамъ сть, пить, спать, пока вы не подете со мною!
Несмотря на полу-шуточную форму этихъ словъ, Оверъ былъ пораженъ глубокою страстностью настоянія сквозившаго сквозь нихъ. Онъ понялъ что дйствительно этотъ человкъ отъ него не отстанетъ. Онъ провелъ машинально рукой по хохолку своего парика и пристально взглянулъ на князя.
— Разв ваша невстка такъ больна? спросилъ онъ.
— Кто вамъ говоритъ про мою невстку! вскрикнулъ весь даже покраснвъ князь Ларіонъ,— дло идетъ о моей племянниц, которую вы видли, о которой я говорилъ вамъ зимой…
— Oh, pardon, cher prince, pardon!— Я не понялъ! Я ужь совсмъ засыпалъ вчера когда мн пришли сказать что они (онъ указалъ на Ашанина, котораго зналъ, какъ знала его вся Москва) пріхали приглашать меня. Не разслышалъ я, или мн перевралъ человкъ, но понялъ я такъ что зоветъ княгиня Шастунова, то-есть, для себя. Что съ ней можетъ случиться — грибковъ разв обкушалась… Изъ-за этого скакать, оставляя серіозно больныхъ паціентовъ… А вы говорите княжна, племянница ваша?… Une adorable crature! вырвалось при этомъ изъ устъ Овера, принадлежавшаго къ числу горячихъ поклонниковъ женской красоты.— Да, я помню, вы мн говорили: она страдаетъ сердцемъ? Что же было съ нею теперь?
— Я вамъ все это разскажу подробно дорогой, а до тхъ поръ примите мое честное слово что случай серіозный… вопросъ о жизни и смерти быть-можетъ… Голосъ князя Ларіона болзненно задрожалъ.
Оверъ сочувственно повелъ на него своими живыми темными глазами.
— Далеко это хать къ вамъ? молвилъ онъ помолчавъ.
— Къ ночи вы будете дома въ Москв.
— Я живу на дач въ Кунцов, думалъ, признаюсь вамъ, поотдохнуть сегодня in’s Grne… Но длать нечего: для такого прелестнаго созданія какъ ваша племянница готовъ пожертвовать этимъ днемъ… Когда жь хать?
— Сейчасъ же, если можете!
— Нтъ! Мн еще надо отсюда къ одному тяжелому больному… Черезъ часъ если хотите, сказалъ онъ, взглянувъ на часы:— надо же и домой захать… Я пріду къ вамъ. Все тамъ же, на Покровк?
— Нтъ, я только что изъ Петербурга, и остановился въ Дрезден, разчитывая сейчасъ же хать въ деревню.
— Тмъ лучше, мн туда ближе.
— Такъ я буду ждать васъ наврное?
— Наврно!
Они подали руки другъ другу, и разъхались.
— А теперь вотъ что, сказалъ князь Ашанину, садясь въ коляску:— я сейчасъ напишу Софь Ивановн Переверзиной въ Петербургъ, а вы потрудитесь свезти это письмо на почту и немедленно отправить его туда эстафетой. Она ждетъ его и несомннно тотчасъ же вернется когда получитъ… За вашимъ пріятелемъ Гундуровымъ графъ уже распорядился послать этого толстяка, исправника нашего бывшаго. Онъ въ настоящую минуту ускакалъ даже, вроятно. Но весьма было бы важно знать гд онъ его можетъ нагнать, и когда, слдовательно, можно разчитывать что Сергй Михайловичъ будетъ въ своемъ Сашин… Разъ уже вы принимаете такое живое участіе… во всемъ этомъ дл, вамъ необходимо было бы слдить за минутой его возвращенія и…
— Я лучше сдлаю, князь, перервалъ его Ашанинъ,— я самъ поскачу къ нему. Онъ во Владимір, и ждетъ письма отъ меня именно объ этомъ… о княжн… Я передамъ ему все, и привезу… Черезъ два дня мы будемъ съ нимъ въ Сашин. Мн теперь фельдъегерская служба ни по чемъ! добавилъ онъ съ невольною вспышкой обычной своей-веселости.
Князь кивнулъ одобрительно головой.
— Это хорошо, но вы должны дать мн честное слово что вы не допустите пріятеля вашего пріхать въ Сицкое ране чмъ вы, или онъ, извстите меня о возвращеніи его въ Сашино, и не получите отъ меня разршенія прізжать… Вы понимаете что… для Hlne каждое волненіе, каждая неожиданность могутъ имть…
Голосъ его оборвался.
— Даю вамъ въ этомъ за него честное слово, князь! молвилъ глубоко тронутый молодой человкъ, — моего вамъ не нужно.
Они вернулись въ гостинницу.
Князь Ларіонъ потребовалъ свой портфель, и услся за письмо къ Софь Ивановн. Онъ запечаталъ его и передалъ Ашанину вмст съ деньгами на эстафету.
— До свиданія, сказалъ онъ, и какъ бы черезъ силу примолвилъ:— дай Богъ при лучшихъ обстоятельствахъ!…
Ашанинъ поспшилъ уйти.
— Извощикъ! крикнулъ онъ, выбгая на крыльцо, и вытаскивая на ходу изъ кармана бумажникъ, чтобъ уложить въ него письмо и деньги князя.— А у самого-то сколько у меня осталось! пришло ему въ эту минуту въ голову.
Онъ развернулъ бумажникъ: въ немъ оказывались одна трехрублевая и дв рублевыя бумажки.
‘Съ этимъ до Владиміра не доскачешь!’ сказалъ онъ себ вытягивая губы кружечкомъ.
Онъ на мигъ задумался, и тутъ же разсмялся этому думанью:
— На Кузнецкій Мостъ! закомандовалъ онъ, садясь на извощика.
На Кузнецкомъ Мосту онъ веллъ остановиться у входа въ знакомый ему магазинъ золотыхъ издлій. Онъ дошелъ въ него и направился къ конторк, за которою хозяинъ записывалъ что-то въ свою книгу.
— Можете ли вы дать мн двадцать пять рублей на два дня подъ залогъ вотъ этого? сказалъ онъ ему, отстегивая отъ жилетной пуговицы часовую цпочку и передавая ее съ часами черезъ ршетку.
Ювелиръ, у котораго нашъ Донъ-Жуанъ пріобрталъ не разъ всякіе колечки и браслетцы для своихъ Эльвиръ и Церлинъ, повелъ на него глазами, улыбнулся, и приподнявъ доску своей конторки вынулъ оттуда сренькую, и протянулъ ему.
— Извольте-съ, а часики ужь при себ оставьте, пригодятся.
— Ну и спасибо вамъ! расхохотался красавецъ, пожалъ ему руку, и выбжавъ изъ магазина вскочилъ на своего извощика.
— Въ почтамтъ, и полтинникъ на водку, если хорошо подешь!
Черезъ часъ онъ скакалъ въ перекладной по дорог къ Троиц. Фельдъегерская служба дйствительно была для него теперь обычнымъ дломъ…

XLI.

Аглая Константиновна выскочила даже самолично на лстницу когда въ начал восьмаго посл обда пришли ей сказать что пріхалъ ея деверь, а съ нимъ и ‘господинъ докторъ Оверъ’. Она была польщена тмъ что эта первая ‘clbrit mdicale de Moscou’ поспшила прискакать къ ней въ деревню по первому ея зову, и положила по этому ‘tre trs aimable pour lui…’ Но боле всего подмывало ее любопытство поскоре взглянуть на князя Ларіона и, если не изъ его устъ, то ‘ l’expression de sa figure’ надялась она узнать ‘съ чмъ’ пріхалъ онъ изъ Петербурга, какое окончательное ршеніе принялъ онъ ‘relativement sa position l-bas.’ Ничего, разумется, не прочла она относительно всего этого на его строгомъ, блдномъ и страшно осунувшемся, показалось только ей, лиц. Князь сухо поклонился ей, и даже не спросилъ о здоровь Лины (онъ почиталъ совершенно безполезнымъ обращаться къ ней съ такимъ вопросомъ), а указывая на своего спутника сказалъ первымъ словомъ:
— Мы съ Москвы ничего не ли, и Александръ Ивановичъ, я увренъ, умираетъ съ голода. Дадите ли вы ему скоре пообдать?
Vittorio, выбжавшій въ сни встрчать пріхавшихъ, поспшилъ отвтить что князя ждутъ второй день и обдъ будетъ ‘servi la minute’.
Княгиня повела сама пожелавшаго привести себя нсколько въ порядокъ посл дороги Озера въ одну изъ комнатъ для гостей въ бельэтаж, разсказывая ему по пути о ‘fcheux accident’ случившемся съ ея дочерью, но боле всего о томъ какую ‘secousse’ произвелъ этотъ ‘accident’ на ея собственную персону, на ея ‘systme nerveux’, причемъ объявила что она была всегда ‘d’une nature de sensitive’, которую вроятно и ‘имла несчастіе передать дочери’.
Умные глаза доктора такъ и запрыгали отъ пронявшаго его внутренняго смха. Онъ глянулъ искоса на эту расплывшуюся бабищу, сентиментально ворочавшую своими глупыми круглыми зрачками, и обдернувъ парикъ проговорилъ насколько могъ серіозно:
— Я бы этого никогда не подумалъ, въ виду вашей цвтущей наружности, княгиня… А впрочемъ les apparences sont trompeuses,— mme pour un mdecin, примолвилъ онъ тутъ же съ любезностью бывалаго свтскаго практиканта.
Князь Ларіонъ между тмъ прямо поднялся въ верхній этажъ.
Лина, которую Глаша прибжала извстить о его прізд, выслала ее просить скоре къ себ старика смотрителя, котораго все также продолжала не отпускать отъ себя, и который съ своей стороны съ чувствомъ какого-то болзненнаго блаженства въ душ исправлялъ при ней должность сидлки. Онъ все утро сегодня провелъ за чтеніемъ ей Ундины, къ великому обоихъ ихъ наслажденію.
Князь не видалъ его никогда до этой минуты, но взглянувъ въ лицо стараго романтика, въ это доброе, открытое лицо съ ворохомъ сдыхъ волосъ разлетавшихся во вс стороны и большими юношескими глазами, въ которыхъ говорила какая-то совершенно дтства чистота и впечатлительность, онъ сразу понялъ то внутреннее душевное родство которое должно было сказаться этому простому старику и этой двушк, такъ далеко поставленнымъ другъ отъ друга на общественной лстниц, съ первой же минуты знакомства ихъ другъ съ другомъ. То что для Аглаи Константиновны могло само собою быть объясняемымъ единственно какъ ‘caprice de malade’, принимало совсмъ иное значеніе въ глазахъ князя Ларіона: онъ прозрвалъ за этимъ ту тоскливую потребность страждущаго существа въ другомъ, близкомъ ему по духу существ, въ которомъ уврено было бы оно найти необходимыя ему въ эту минуту нжность, опору, покровительство… Больная Лина, говорилъ себ князь, инстинктивно ограждала себя опорой и нжностью этого старика ‘съ улицы’ отъ тупаго и назойливаго безсердечія родной матери…
— Племянница моя очень полюбила васъ, я слышалъ, связалъ онъ, пожимая Юшкову руку.— Я очень радъ этому… Не говорю благодарю, потому что за такія вещи не благодарятъ…
— За что благодарность, ваше сіятельство! возразилъ тотъ восторженнымъ и дрожащимъ голосомъ,— за то что допустили послужить ангелу небесному!…
— Такъ можно къ ней теперь? спросилъ князь.
— Пожалуйте, проситъ васъ.
Она встала со своего кресла, и пошла на встрчу дяд какъ только его увидла. Онъ поспшилъ къ ней, обнялъ ея голову обими руками, прильнулъ губами въ ея золотистымъ волосамъ…
— Садись, садись! поспшно заговорилъ онъ, отводя ее опять на мсто,— ты еще слаба…
— Нтъ, дядя, нтъ, я гораздо лучше себя чувствую сегодня.
Онъ слъ противъ нея, уткнувшись руками въ колни, съ невыразимымъ восхищеніемъ и мучительною тоской воззрясь въ черты ея лица. Никогда еще такою красотой не исполнены были эти черты… но это была какая-то никогда еще имъ невиданная, пугавшая его красота.
Онъ чрезмрнымъ усиліемъ заставилъ себя улыбнуться, заставилъ голосъ свой зазвучать ровнымъ, обычнымъ ему звукомъ:
— И болть совсмъ не нужно было, началъ онъ:— я теб привезъ очень хорошія всти.
— Да, дядя?… Я была уврена! промолвила она тутъ же.
— Ты была уврена что я не допущу несправедливости, что это могло случиться только въ моемъ отсутствіи? спросилъ онъ въ объясненіе себя ея восклицанія.
— Да… и такъ, отвчала она, слегка сжимая брови, и какъ бы спрашивая теперь себя сама, откуда могло явиться у нея это убжденіе.
— ‘И такъ’? повторилъ онъ, вызывая новую улыбку на свои уста, — такъ отчего же ты такъ испугалась, лишилась чувствъ?
— Нтъ, это посл… со мною сдлалось, молвила Лина.
— Что ‘посл’?
— Я право не умю вамъ это объяснить, дядя (она въ свою очередь теперь старалась улыбнуться): — будто что-то раскрывается предо мною, говоритъ впередъ… Такъ странно!… И она провела себ рукой по лицу.
— А если такъ, поспшилъ заговорить опять князь Ларіонъ,— заговорить свою тревогу,— то подсказываетъ ли теб это что-то что испытанія твои близятся къ концу?…
Внезапной румянецъ заигралъ на ея щекахъ.
— Что хотите вы сказать, дядя?
— А то что посл того что было съ тобою теперь, Аглая Константиновна сама пойметъ, надюсь, что вещи не могутъ оставаться въ томъ положеніи въ какомъ он стояли до сихъ поръ, что дальнйшее ея упорство было бы преступленіемъ… Это скажетъ ей и Оверъ, котораго она выписала для тебя, я всю дорогу стилировалъ его въ этомъ смысл… Повторяю, испытанія твои кончены! Все оказалось фальшивою тревогой. За Сергемъ Михайловичемъ послано въ догонку, никакой ссылки нтъ, и не будетъ, онъ во Владимір, и господинъ Ашанинъ, поскакавшій съ своей стороны за нимъ, общалъ привезти его домой въ Сашино послзавтра. Софь Ивановн Переверзиной я сегодня же отправилъ въ Петербургъ эстафету, мы встртились съ нею на дорог и условились: она тотчасъ же выдетъ, получивъ мое письмо. Черезъ нсколько дней ты ихъ увидишь здсь… увидишь его на правахъ жениха твоего, Hlne, промолвилъ князь невольно дрогнувшимъ голосомъ.
Она откинулась вдругъ въ спинку своего кресла, и поднесла руку къ глазамъ.
— О, если бы это раньше, раньше! вырвалось у нея мучительнымъ стономъ.
— Hlne, другъ мой, что съ тобою? вскрикнулъ онъ помертввъ.
Она не отвчала, но изъ-подъ этой тонкой, прозрачной руки прикрывавшей глаза ея потокъ слезъ двойнымъ ручьемъ покатался, и закапалъ на легкія сборки корсажа ея лтняго платья.
Князь Ларіонъ стоялъ предъ нею безсильный сказать слово.
А Лина какъ-то вдругъ собралась, совладала съ собою, отерла глаза платкомъ и, глядя на него уже съ улыбкой на блдныхъ губахъ, схватила его руку:
— Дядя, милый, простите!… Я еще слаба, нервна… я печалю васъ когда мн слдуетъ такъ благодарить васъ… Вы говорите, вы привезли доктора, поспшно промолвила она,— я очень рада, дядя, пусть онъ вылчитъ меня скоре, скоре, если можетъ…

LII.

Пообдавъ наскоро въ обществ князя Ларіона, который отъ обнимавшаго его внутренняго волненія едва прикасался къ подаваемымъ имъ блюдамъ, знаменитый московскій врачъ просилъ провести его во княжн.
— Я желалъ бы чтобы вы мн позволили остаться наедин съ больною, сказалъ онъ Агла Константиновн, которая почитала теперь нужнымъ не отставать отъ него, и свидтельствовать ему своими охами и сентиментальнымъ ворочаньемъ глазъ о своей нжности къ дочери и тревог за нее:— присутствіе домашнихъ всегда невольно отвлекаетъ и врача, и паціента, и мшаетъ имъ сосредоточиться настолько насколько это требуется въ данномъ случа.
— Vous tes un prince de la science, comme on dit, mona sieur Auvert, отпустила Аглая любезно усмхаясь,—et pui-vous tes un homme si comme il faut, il ne peutyavoir rien de mauvais que vous restiez seul avec ma fille.
Оверъ слегка закусилъ губу, и обмнялся съ княземъ Ларіономъ быстрымъ, говорящимъ взглядомъ.
— Пойдемте, Александръ Ивановичъ, сказалъ ему тотъ вставая.
— Вотъ, Hlne, кто поможетъ теб обрадовать всхъ кто тебя любитъ скорйшимъ исцленіемъ, молвилъ онъ, вводя его въ комнату племянницы:— ты Александра Ивановича не разъ видла у меня зимой, и страшнымъ онъ теб вроятно не покажется.
— Non, non, воскликнулъ Оверъ смясь,— je me flatte de n’avoir jamais fait l’effet d’un Croquemitaine mes belles malades… Что это съ вами случилось, милая княжна? заговорилъ онъ, садясь противъ нея и беря ее за руку,— не надо себя такъ дурно вести!… Онъ какъ бы беззаботно улыбался зорко въ то же время глядя на нее и собирая въ мысли вс болзненныя подробности улавливаемыя имъ въ ея наружности.
Она тоже чуть не весело улыбнулась, и все между тмъ угадывала, все понимала.
— Я дурная, я знаю, говорила она,— и совсмъ не такъ веду себя какъ слдуетъ…
— Александръ Ивановичъ хорошенько побранитъ тебя за это, и чтобы не мшать ему я ухожу, въ свою очередь тономъ шутки сказалъ князь, выходя за двери кабинета съ какимъ-то невыносимо ноющимъ чувствомъ тоски и чуть не злости на ту никого не обманывавшую комедію которую разыгрывали они сейчасъ вс трое.
Онъ прошелъ въ бывшую комнату Надежды едоровны, куда ране его удалился старикъ смотритель, и сидлъ теперь у окна, воззрясь въ даль, въ садъ, залитый въ эту минуту багрянцемъ вечерней зари, и такъ всецло погруженный въ это зрлище что и не замтилъ, не слыхалъ шаговъ входившаго князя. Онъ вполголоса бормоталъ что-то про себя.
Князь Ларіонъ опустился на стулъ въ глубин комнаты, машинально прислушиваясь. Старикъ читалъ старинные стихи Жуковскаго:
— Есть, намъ общаютъ,
Гд-то лучшій край.
Вчно молодая
Тамъ весна цвтетъ,
Для тебя иная,
Тамъ, въ долин рая,
Снова жизнь блеснетъ..
— ‘Тамъ!’ громко повторилъ князь Ларіонъ въ порыв неудержимаго раздраженія,— что мы знаемъ объ этомъ! Мы знаемъ только что здсь отъ насъ уходитъ безвозвратно неповинная жизнь….
Старикъ быстро обернулся на звукъ этого голоса… Юношескіе глаза его загорлись какимъ-то вдохновеннымъ пламенемъ. Онъ вытянулъ руку, указывая на пламенвшее въ огняхъ заката небо:
— Какъ это вчное солнце угасаетъ здсь чтобы загорться лучезарно надъ другимъ міромъ… И не какимъ нибудь отцомъ церкви сдлано это превосходное сравненіе: ‘великій язычникъ’ Гёте {Подлинная слова Гёте передаются въ извстныхъ разговорахъ въ Эккерманомъ такъ:
‘Unser Geist ist ein Wesen ganz nnstrbarer Natur, es ist ein fortwirkendes von Ewigkeit zti Ewigkeit. Es ist der Sonne hnlich, die blos unsern irdischen Augen unterzugehen scheint, die aber nie untergeht, sondern unaufhrlich vorleuchtet.’} нашелъ его, ваше сіятельство!…
Онъ вдругъ разомъ смутился и замолкъ, отвернувшись лицомъ къ раскрытому окну… Смутился словно за нимъ и князь, нахмурился и опустилъ голову… Оба они, безсознательно, противъ воли, вымолвили громко то чего внутренно допустить никто еще изъ нихъ не хотлъ, противъ чего возмущались они оба душой какъ бы противъ какого-то неслыханнаго, невозможнаго, недопустимаго насилія… Обоимъ имъ словно страшно стало отъ этихъ Богъ всть какъ вырвавшихся у нихъ словъ.
Такъ просидли они долго молча и не глядя другъ на друга, пока не раздались въ корридор шаги выходившаго отъ княжны Овера.
Князь поспшно всталъ, и пошелъ ему на встрчу.
— Зайдемте сюда, Александръ Ивановичъ, сказалъ онъ, вводя его въ ту же комнату Надежды едоровны.— Ну что? примолвилъ онъ съ усиліемъ.
Тотъ вскинулъ на него на мигъ свои проницательные глаза.
— Прямой опасности въ настоящую минуту я не вижу, началъ онъ помолчавъ,— въ особенности если никакого повода къ новой коммоціи не будетъ ей дано извн, моральными опять-таки причинами….. Но въ полости сердца неладно, неладно! повторилъ онъ хмурясь,— скрывать отъ себя этого нельзя….
— И ваша медицина не иметъ противъ этого средствъ? невольнымъ упрекомъ зазвучалъ голосъ князя Ларіона.
Опытный и умный московскій практикантъ только плечомъ дернулъ:
— Eh, mon cher price, la chirurgie c’est quelque chose,— la mdecine ce n’est rien!… {Слова слышанныя лично отъ покойнаго Овера пишущимъ эти строки.} Надежды въ настоящемъ случа надо возлагать не на насъ, эскулаповъ, а на молодость паціентки… Молодость — необыкновенный врачъ и производитъ иногда совершенно невроятныя цленія. Молодость, и счастіе, добавилъ онъ,— отсутствіе душевныхъ заботъ, страданій…
— Вы, надюсь, не забудете это сказать моей невстк? молвилъ князь Ларіонъ.
— Непремнно, непремнно, и сейчасъ же!.. Онъ направился къ двери.
— А насчетъ гигіены княжны не будетъ никакихъ предписаній? вскинувшись съ мста за уходившимъ спросилъ смотритель, жадно прислушивавшійся все время къ разговору.
Оверъ съ нкоторымъ недоумніемъ посмотрлъ на него.
— Господинъ Юшковъ, поспшилъ назвать его князь Ларіонъ,— о которомъ я уже имлъ случай говорить вамъ.
— Ахъ да, и княжна сейчасъ тоже говорила мн… Вы привели ее въ чувство, и внушаете ей большое довріе. Это очень хорошо, и всегда полезно больному…
Онъ взялъ старика подъ руку и повелъ его по корридору, сообщая ему о томъ что предписано было имъ Лин.
Отпустивъ его съ этимъ къ ней, Оверъ обратился ко князю.
— У нея какая-то удивительная, необыкновенная красота, у вашей племянницы… La beaut d’une inspire, сказалъ онъ въ объясненіе своей мысли.
— Это меня пугаетъ, глухо проговорилъ князь Ларіонъ,— у нея какія-то прозрнія, что-то въ род галлюцинацій…
— Въ этихъ болзняхъ явленіе это довольно обычно, сказалъ Оверъ:— нервная система длается особенно воспріимчивою, чуткою, и…
— Да, это я такъ и понялъ, перебилъ его князь, видимо обрадованный этимъ объясненіемъ.— Я еще одного боюсь, Александръ Иванычъ, заговорилъ онъ черезъ мигъ опять:— перваго свиданія ея съ молодымъ человкомъ Не произведетъ ли это опять на нее коммоціи, какъ выговорите?
— Вы предварили ее что она его увидитъ?
— Да, я ей сказалъ.
— Хорошо сдлали… А когда онъ прідетъ надо будетъ опять приготовить ее къ этому, дать ей время освоиться съ мыслью что она его увидитъ сейчасъ. Я надюсь что сойдетъ совершенно благополучно… Сколько мн извстно по крайней мр, счастіе никого не убивало! засмялся онъ въ заключеніе, спускаясь по лстниц съ княземъ въ бельэтажъ.
Аглая Константиновна ждала ихъ въ своихъ внутреннихъ аппартаментахъ. Зяблинъ, увидвъ входившихъ, тотчасъ же исчезъ (онъ постоянно, когда только могъ, избгалъ находиться въ обществ князя Ларіона).
— Eh bieu, cher docteur? заголосила она, идя на встрчу Озера.
— Eh bien, princesse, началъ онъ съ оника,— ваша дочь страдаетъ серіозно сердцемъ, а чтобъ избжать могущихъ произойти отъ этого… весьма печальныхъ послдствій, надо прежде всего устранить т моральныя причины которыя вызвали, напримръ, ея третьягодняшній припадокъ… Я не имю права вмшиваться въ семейныя дла и тайны, но почитаю своимъ долгомъ медика предупредить васъ что исцленія княжны можно ожидать единственно тогда quand elle se sentira moralement satisfaite et heureuse, примолвилъ онъ для большаго эффекта на нее по-французски.
Аглая растерянно захлопала глазами.
— Mais mon Dien, cher docteur, je ne pense qu’а son bonheur! слезливо пролепетала она, испуганно косясь въ то же время на князя Ларіона, безмолвно стоявшаго противъ нея, и глядвшаго на нее неотступнымъ, прожигавшимъ ее взглядомъ.
— Я не сомнваюсь въ этомъ, княгиня, возразилъ Оверъ со всею свойственною ему свтскою любезностью,— какъ и не сомнваюсь въ томъ что вы для счастія вашей дочери, желаете того же самого чего и она желаетъ… Въ противномъ случа, повторяю, ни за что поручиться нельзя!
— Mais il faut la traiter contre son mal, cher monsieur Auvert! испуганно вскрикнула на это умная маменька,— я знаю что вы сами не можете а cette distance, mais je vous supplie прислать намъ изъ Москвы хорошаго доктора, который все время былъ бы при ней… Je ne me fie pas du tout ce vieux monsieur, котораго Богъ знаетъ откуда взяли, et dont ma file s’est engoue.
Глупость этой женщины начинала раздражать Озера.
— Объ этомъ мы уже уговорились съ княземъ, beau-frre’омъ вашимъ, перебилъ онъ ее:— завтра же я вамъ вышлю изъ Москвы одного изъ моихъ ассистентовъ, даровитаго и уже опытнаго молодаго человка… Но я долженъ вамъ сказать еще разъ, княгиня, что ни онъ, ни я, никакой врачъ въ мір не въ силахъ принести ей пользы, если прежде всего не будутъ отстранены т моральные поводы которые привели дочь вашу къ настоящему ея состоянію… Еще такой обморокъ — и ничто уже пожалуй не будетъ въ состояніи вернуть ее къ жизни, предваряю васъ! Если ея домашнимъ угодно принять на себя отвтственность за такой исходъ дла — воля ихъ, но медицина во всякомъ случа умываетъ себ въ этомъ руки!…
Онъ сухо поклонился ей, и обратился ко князю Ларіону:
— А за симъ позвольте, любезный князь, напомнить вамъ ваше общаніе отпустить меня какъ только минуетъ во мн надобность… Я бы хотлъ хоть къ раннему утру завтра вернуться въ Москву, чтобы не опоздать къ пріему больныхъ…
— Я веллъ уже запрягать, отвтилъ тотъ,— пойдемте ко мн пока.
Оверъ еще разъ поклонился княгин, которая была до того поражена тмъ что выслушала отъ него что не въ состояніи была вымолвить слова, и только руку протянула ему съ мста на прощанье, между тмъ какъ отъ испытаннаго ею ужаса крупныя капли испарины выступили изо всхъ поръ ея жирнаго и тупаго лица,— и вышелъ съ княземъ Ларіономъ.
Аглая долго не могла придти въ себя. Въ первый разъ сознавала она себя притиснутою къ стн, лишенною всхъ тхъ средствъ обойти, солгать, обмануть которыми орудовала она до сихъ поръ въ борьб ея съ чувствомъ дочери и авторитетомъ ненавистнаго ей деверя, и надялась въ будущемъ достигнуть ‘полнаго исполненія желаній’… Этотъ московскій ‘prince de la science’, котораго ‘вс тамъ знаютъ’ и который ‘будетъ всмъ тамъ объ этомъ разсказывать’,— онъ прямо сказалъ ей теперь что за всякія ‘печальныя послдствія’ которыя могутъ быть съ Линой ‘отвтственность должна лежать на ея домашнихъ…’ ‘Домашніе — c’est moi, разсуждала Аглая,— pаrceque Larion et Lina ne font qu’un!…’ Она конечно жалла о болзни дочери, и боялась за нее, но слово ‘отвтственность’ боле всего пугало ее. ‘On dira des horreurs de moi en cas d’accident, que Dieu nous en prserve!’ съ ужасомъ повторяла она мысленно. Да, но тогда ‘la comtesse, le jeune comte qui а tout pour lui, l’oncle premier favori, la Cour o Lina ferait si bien,’ — вс эти завтные планы ея и лучшія мечты, все это надо было забыть, вычеркнуть, признать поконченнымъ, погибшимъ навсегда. Вмсто Петербурга, съ его дворомъ и гранмондомъ, ‘се trou de Moscou,’ вмсто ‘jeune comte,’ — un petit monsieur de rien du tout,’ вмсто того чтобы попасть въ министерши un jour, дочери ея предстоитъ сдлаться ‘Frau Professorin, comme on dit en Allemagne!’ О позоръ, о горе неисходное!… Сердце благородной дочери цловальника Раскаталова обливалось кровью думая объ этомъ.
‘Que faire, mon Dieu, que faire?’ повторяла она себ, мечась по дивану своего ситцеваго кабинета и не находя себ на немъ мста. Еслибы только она могла надяться что Лина скоро выздороветъ… Но нтъ, ‘prince de la science’ ей прямо сказалъ что выздоровленіе Лины зависитъ отъ удовлетворенія ея желаній, ‘c’est dire de son mariage avec ce petit monsieur,’ перевела это на реальный языкъ свой Аглая. А впрочемъ, оснила ее вдругъ одна изъ тхъ счастливыхъ мыслей съ обращиками которыхъ не разъ уже встрчался читатель въ теченіе этого длиннаго повствованія,— ‘si ce monsieur Auvert exagrait… et mentait mme, pour faire plaisir mon cher beau-frre?’…
И вслдъ за счастливою мыслью уже цлый планъ дйствій начиналъ созидаться въ многодумной голов ея. Она прежде всего ‘привлечетъ на свою сторону’ того доктора котораго Оверъ долженъ прислать имъ изъ Москвы, она ‘общаетъ ему mille roubles’ чтобъ онъ сказалъ ей только ‘la Vraie vrit’ насчетъ здоровья Лины, дастъ ему ‘еще другія mille’ если онъ общаетъ вылчить ее независимо отъ всхъ тхъ ’causes morales dont parle ce monsieur Auvert въ угоду князю Ларіону’… Что касается этого ‘petit monsieur’ въ котораго Лина ‘а eu malheur влюбиться’, то она про него ни слова не будетъ говорить ‘pour ne pas aggraver l’tat de la malade’. Но вдь онъ сосланъ въ дальнія страны, ‘откуда его скоро не выпустятъ’, и потому бояться его въ настоящую минуту нечего, а пока онъ еще вернется Лина успетъ выздоровть ‘et deviendra plus raisonnable, надо надяться’…
Остановившись на такомъ мудромъ соображеніи Аглая облегчила себя вздохомъ полною грудью, и отложивъ веръ которымъ все время лихорадочно обмахивала свое вспотвшее лицо, схватила со стола колокольчикъ и зазвонила.
— Попросить сейчасъ ко мн Евгенія Вла… обратилась она было къ показавшемуся въ дверяхъ камердинеру, и не договорила.
— А я васъ осмлюсь попросить отложить это на полчаса! молвилъ входя на эти слова князь Ларіонъ.
Финогенъ тотчасъ же исчезъ. Аглая Константиновна ёрзнула пугливо на своемъ диван, предчувствуя ‘une scиne affreuse’…
Князь остановился предъ нею.
— Вы слышали что сказалъ докторъ, тихо и медленно проговорилъ онъ.
— Да, Larion, certainement, я слышала…
— И что же полагаете вы теперь длать?
— Mon Dieu, Larion, залепетала она,— я право не знаю… но я думаю qu’il exagre beaucoup, и особенно quant aux causes du mal. Вы помните что у Лины были такіе же припадки въ Ницц…
— Вызванные совершенно однородными причинами, досказалъ князь Ларіонъ:— то-есть такими же ‘моральными’ страданіями, тоской по умершемъ отц… Впрочемъ, если вамъ недостаточно авторитета Овера, никто вамъ не мшаетъ выписать сюда на консультацію хоть цлый медицинскій факультетъ изъ Москвы. Я же вполн довряю его словамъ, и стоитъ только взглянуть на Hlne чтобъ убдиться насколько они врны. А такъ какъ вы слышали какими средствами можно способствовать ея исцленію, то, предваряю васъ, я и сообщилъ Hlne что она черезъ нсколько дней увидится съ молодымъ человкомъ… котораго она любитъ, какъ бы съ нкоторымъ усиліемъ договорилъ онъ.
Аглая такъ и вспрыгнула.
— Mais il est exil, ce jene homme! визгнула она расширивъ вопросительно и растерянно зрачки устремленные на деверя.
Онъ усмхнулся презрительной желчно.
— Да, вы на это надялись, кажется, и ваши петербургскіе друзья устроили эту штуку такъ что невиннаго человка чуть было въ самомъ дл не отправили въ Азію… Но мы все же не Турція, слава Богу, и произволу есть мра! Гундурова послали воротить, и онъ будетъ у себя завтра или послзавтра… И благо что этимъ кончилось! вскрикнулъ раздраженнымъ голосомъ князь Ларіонъ:— потому иначе я твердо положилъ вернуться тотчасъ же въ Петербургъ, и поднять тамъ такую исторію отъ которой имъ не сдобровать бы, какъ они ни почитаютъ себя сильными!…
Аглая, усиленно и трепетно дыша, такъ и прижалась въ уголъ своего дивана.
‘Il est revenu plus fort que jamais en Cour, Larion!’ объяснила она себ тотчасъ же мысленно владычный и ршительный тонъ этой выходки.
Князь прошелся раза два по комнат, и подходя опять къ ней заговорилъ уже боле спокойно, но съ тою же ршительностью выраженія:
— Вы видите изъ этого что вамъ предстоитъ теперь одно изъ двухъ: или согласиться на желанія вашей дочери, или принять на себя окончательно отвтственность за… за ея смерть. Выбирайте!
Нжная маменька замахала неистово руками, кинулась лицомъ внизъ въ свои подушки, и зарыдала во всю глотку:
— Длайте что хотите! Je suis la plus malheureuse des mres!..
Князь Ларіонъ глянулъ на нее съ невыразимою ненавистью:
— Вотъ какъ разъ для васъ время теперь посылать за вашимъ утшителемъ! словно выронилъ онъ изъ устъ, повернулся и вышелъ.

XLIII.

Прошло двое сутокъ. Князь Ларіонъ только что вернулся со своей утренней прогулки когда ему доложили о прізд Ашанина.
— Здравствуйте! сказалъ онъ идя ему на встрчу,— вы изъ Владиміра? Когда пріхали?
— Сегодня въ ночь.
— Въ Сашино?
— Да!
— Что… вашъ пріятель?…
Молодой человкъ съ нсколько смущеннымъ лицомъ поднялъ глаза на вопрошавшаго:
— Онъ здсь, князь, проговорилъ онъ вполголоса.
— Какъ здсь?… Вы дали мн честное слово за него что онъ не явится сюда прежде чмъ не получитъ на то моего дозволенія?
— Онъ и не явился, живо возразилъ Ашанинъ:— но вы сами поймете какъ невыносимо было бы для него, зная что было съ княжной, ожидать въ Сашин пока я привезу ему извстіе о ней отсюда. Онъ пріхалъ со мною чтобъ узнать скоре…
— Гд же онъ? перебилъ его князь.
— Я его выпустилъ на сел, откуда онъ долженъ былъ пройти въ садъ, и тамъ ждать меня въ грот надъ ркою, гд его никто не увидитъ.
Князь Ларіонъ чуть-чуть усмхнулся,
— Въ надежд что я положу гнвъ на милость, сказалъ онъ,— и найду возможнымъ дозволить ему сегодня же увидаться съ Hlne?
— О, князь, вскликнулъ пріятель Гундурова,— какъ, онъ счастливъ былъ бы!… На него смотрть больно: онъ не спитъ, не стъ вотъ уже пятый день
Князь Ларіонъ повелъ на него мелькомъ своими впалыми глазами, губы его сложились въ какую-то болзненную, горькую улыбку. ‘Меня этимъ не удивишь!’ словно говорила юна.
— А что княжна, какъ? участливо спрашивалъ между тмъ Ашанинъ.
— Ей какъ будто лучше… По наружности и совсмъ лучше, она ходитъ, даже выходитъ… Вчера она довольно долго гуляла по саду…
— А духомъ какъ? спросилъ Апіанинъ, понижая безсознательно голосъ.
— Бодра… или силится казаться такою,— князь Ларіонъ вздохнулъ,— ждетъ! примолвилъ онъ черезъ мигъ.
— Его… Гундурова?
Князь не отвчалъ на этотъ вопросъ, и сжавъ брови глянулъ въ сторону.
— Препятствія со стороны Аглаи Константиновны, кажется, отстранены, сказалъ онъ посл довольно продолжительнаго молчанія.
— Какое счастіе! радостно вырвалось изъ устъ Ашанина, и онъ сіяя благороднымъ взглядомъ глянулъ на своего собесдника.
Тотъ еще разъ не отвтилъ ему, и принялся, все такъ же щурясь на сторону, за обычное ему хожденіе вдоль оконъ своего обширнаго кабинета.
Молодой человкъ машинально слдилъ за нимъ глазами, нетерпливо ожидая продолженія разговора.
Князь остановился посреди комнаты и поднялъ глаза къ потолку, какъ бы разглядывая на немъ что-то или прислушиваясь.
— Она встала и одта, молвилъ онъ,— у нея заходили (кабинетъ и спальня княжны приходились какъ разъ надъ библіотекой служившею ему кабинетомъ). Я схожу къ ней, а вы погодите меня здсь! обрывисто прибавилъ онъ, направляясь къ дверямъ маленькой лстницы, которая изъ его покоевъ вела прямо въ ту часть верхняго этажа гд находились комнаты княжны.
Выйдя на эту лстницу онъ услышалъ шумъ шаговъ кого-то спускавшагося по ней съ верхняго этажа. Князь Ларіонъ прищурившись поднялъ глаза.
Крпко прильнувъ къ желзнымъ периламъ одною рукой, а другою придерживая на груди полы своей рясы, сходилъ тщедушнаго вида, маленькій, съ рденькими волосами на голов и такою же жидкою бородой, священникъ… За нимъ шелъ старикъ-смотритель, очевидно провожая его.
Князь былъ такъ пораженъ что не въ силахъ былъ произнести слова. Онъ остановился на ступеньк съ широко, испуганно открытыми глазами.
Священникъ, низко кланяясь и косясь на него такими же испуганными отъ робости глазами, торопливо проскользнулъ мимо него внизъ.
— Что это? остановилъ этимъ вырвавшимся у него восклицаніемъ князь Ларіонъ сходившаго вслдъ Юшкова.
— Отецъ Іоаннъ… прихода здшняго, пробормоталъ тотъ нетвердо.
— Для чего онъ?..
— Княжна пожелала, молвилъ онъ еще тише.
Князь Ларіонъ схватилъ его за руку.
— Пойдемте! безсознательно проговорилъ онъ, увлекая его съ собою по ступенькамъ.— Что съ ней, дурно? молвилъ онъ, останавливаясь на верхней площадк и осиливая первый порывъ тревоги.
— Нтъ, князь, не замтно…. не видать… А только пожелала, объяснялъ старикъ:— рано утромъ сегодня, шестаго въ начал, послала ко мн горничную разбудить меня что княжн молъ очень нужно видть… Я, само собою, поспшилъ… Она, совсмъ одтая, ожидаетъ меня, извиняется,— просто даже больно слушать такія извиненія, ваше сіятельство, потому что для нея, кажется, готовъ бы всю душу… Только говоритъ она мн что вотъ Успенскій постъ насталъ, что она говть собиралась, а тутъ съ ней этотъ припадокъ случился, и слаба стала, въ церковь не въ силахъ здить, а только что очень хотлось бы ей Святыхъ Таинъ пріобщиться. И проситъ меня сейчасъ же за отцомъ Іоанномъ сходить,— но только, говоритъ, чтобы никто этого не зналъ, потому что если дойдетъ до дяди и maman, они перепугаются, пойдутъ разспросы… А мн, говоритъ, хуже отъ этого будетъ!.. И даже прибавила: ‘а хн силъ нужно сегодня и чтобы спокойна я была духомъ…’
Онъ оборвалъ вдругъ, и со внезапнымъ смущеніемъ поднялъ глаза на князя, какъ бы только теперь сообразивъ все что было тревожнаго въ переданномъ имъ.
Князь Ларіонъ съ подрагивавшими судорожно губами уставился на него въ свою очередь.
Прошло довольно долгое молчаніе.
— Что же теперь къ ней можно? спросилъ наконецъ князь.
— Можно, ваше сіятельство. Мы какъ уходили отъ княжны съ отцомъ Іоанномъ, такъ къ ней, я видлъ, по корридору докторъ шелъ…
— Такъ пойдемте…
— Князь Ларіонъ Васильевичъ, только ужь позвольте просить васъ, говорилъ, запинаясь и двигаясь за нимъ, смотритель,— не показывать княжн виду что вы объ этомъ узнали. Она меня такъ объ этомъ просила, и съ горничной своей взяла слово никому не говорить, и отца Іоанна провелъ я изъ сада по этой лстниц, такъ что никто не видалъ его…
— Будьте покойны!…
Лина сидла за чайнымъ столомъ съ докторомъ Рудневымъ, блокурымъ, еще молодымъ человкомъ, съ открытымъ, симпатичнымъ лицомъ (онъ только наканун утромъ пріхалъ изъ Москвы), и разказывала ему что-то.
— А вотъ и дядя! вскликнула она, увидавъ входящаго князя,— здраствуйте, oncle, вы, кажется, у меня еще никогда чаю не пили? Позвольте предложить вамъ какъ хозяйка…
На лиц ея игралъ румянецъ, лазоревые глаза горли какими-то искристыми брызгами.
— Ты очень оживлена, Hlne. Какъ вы находите ее сегодня? обратился къ доктору князь Ларіонъ, стараясь придать голосу своему самую ровную, спокойную интонацію.
— Ничего, улыбнулся тотъ,— княжна очень крпко, хотя и не долго спала, говоритъ. Пульсъ — позвольте ручку, княжна!— нсколько сильне противъ вчерашняго, но вчера онъ былъ слабе противъ нормальнаго, такъ что въ этомъ надо видть хорошій признакъ…
— Да, мн сегодня хорошо, очень хорошо! молвила поспшно Лина, глядя на дядю неотступнымъ и проницающимъ взглядомъ, производившимъ на него жуткое, тяжелое впечатлніе.
Разговоръ какъ бы оборвался на этомъ слов. Смотритель и Рудневъ поспшили допить свои чашки, поклонились молодой хозяйк и вышли.
Она ихъ не удерживала.
— Дядя, прошептала Лина, какъ только остались они вдвоемъ, перегибаясь къ нему черезъ столъ,— онъ пріхалъ, онъ здсь?…
— Почему ты думаешь? спросилъ князь невольно вздрогнувъ.
— Я чувствую… я вижу… Это у васъ на лиц написано, дядя! быстро промолвила она какъ бы въ объясненіе.
— Да, онъ пріхалъ, сказалъ онъ не сейчасъ.
— И здсь! настоятельно повторила Лина.
— Да… Но я его еще не видлъ, счелъ нужнымъ прибавить князь.
— Дядя!… проговорила она только.
Его что-то словно рзажуло по сердцу, но онъ тотчасъ же осилилъ въ себ мгновенный отзвукъ чувства, представлявшагося ему теперь чмъ-то чуть не святотатственнымъ.
— Ты желаешь видть его, Hlne? съ тихою улыбкой сказалъ онъ.
Она только головой повела.
— Но довольно ли ты сильна для этого, не произведетъ ли это на тебя слишкомъ сильнаго впечатлнія?
— Я каждый день молила Бога объ этомъ, отвтила она съ какимъ-то сосредоточеннымъ движеніемъ бровей,— вы видите, я дожила… Я готова…
— Да, вспомнились князю Ларіону слова сказанныя ему Оверомъ: ‘счастье еще никогда никого не убивало’.— Погоди же, молвилъ онъ громко,— господинъ Ашанинъ сидитъ у меня въ кабинет, ты позволишь мн послать за нимъ?
— Я буду очень рада, oncle, я его очень люблю!
— Гд звонокъ къ твоей горничной?
Появившейся на этотъ звонокъ Глаш князь приказалъ сбгать къ нему въ покои, пригласить находившагося тамъ молодаго человка во княжн.
Ашанинъ вошелъ въ комнату весь раскраснвшійся и запыхавшійся отъ спха съ которымъ несся снизу по лстниц.
Она привтствовала его дружескою улыбкой.
— Ну, вотъ и вы, молвила она,— и все хорошо, неправда ли?
— Все хорошо, Елена Михайловна, если только вамъ хорошо! отвчалъ онъ весело, подавая ей знакъ глазами что онъ понялъ ее, понялъ все, и что ‘ихъ Сережа’ тутъ, и только ждетъ минуты войти въ эту самую дверь въ которую онъ только что вошелъ.
Она его поняла тоже, и на мигъ, показалось ему, въ глазахъ ея сказалось опять то загадочное, зловщее выраженіе которое такъ пугало его въ нихъ на другой день посл ея обморока.
Но она тутъ, же улыбнулась еще разъ, и обернула голову въ сторону дяди, какъ бы ожидая теперь его слова.
Онъ обернулся въ свою очередь:
— Гд же вашъ пріятель таится? спросилъ онъ молодаго человка, налаживая себя на шутливый тонъ.
— Въ грот, надъ самой ркой, засмялся широко тотъ,— чтобъ отправиться въ нее головой внизъ, если вы не смилуетесь надъ нимъ, ваше сіятельство!
Князь Ларіонъ чуть-чуть повелъ бровями, и взглянулъ на племянницу.
— Такъ пригласить его сюда, Hlne?
— Пригласите, дядя! пролепетала она съ загорвшимся взглядомъ.

XLIV.

Comme up dernier rayon, comme on dernier zphyre Anime la fin d’un beau jour…
A. Chnier.

Гундуровъ, шагая объ руку съ Ашанинымъ по пути отъ рки къ дому, испытывалъ ощущенія существа у котораго въ одно и тоже время выросли бы крылья за плечаи и очутились бы пудовыя гири на ногахъ. Онъ хотлъ летть и не могъ. Сердце рвалось къ безумной, безконечной радости, и тутъ же замирало… ‘Препятствія со стороны княгини устранены’, сообщилъ ему сейчасъ Ашашинъ, но что-то колющее, язвительное, мертвящее словно винтило внутри его, словно шептало въ какомъ-то израненномъ углу его мозга что отстранены они лишь потому что ‘все равно’, что ‘счастія ему все таки не видать’, что она… Дрожь пронимала его, въ глазахъ двоилось при этой страшной мысли, ноги подкашивались подъ его изнуреннымъ идти дневного безсонницей туловищемъ. Онъ алчно, судорожно, ждалъ минуты свиданія съ него, и боялся, и вздрагивалъ, и замедлялъ безсознательно шаги.
— Что же ты, Сережа, говорилъ ему Аланинъ, прижимая крпче локтемъ его локоть,— усталъ что ли такъ, или испугался предъ входомъ въ рай?
— Очень она перемнилась, скажи? въ десятый разъ спрашивалъ онъ вмсто отвта.
— Да нтъ же, говорятъ теб, нтъ!. Сегодня ей даже значительно, замтно лучше. И совсмъ то лицо, тотъ художественный обливъ какой былъ у нея, помнилъ, въ третьемъ дйствіи Гамлета, въ сцен съ тобою, гд была она такъ прелестна, примолвилъ Ашанинъ.
О, какой зудящей, до сихъ поръ не зажитой раны коснулся неосторожно красавецъ этимъ напоминаніемъ! Гундуровъ весь перемнился въ лиц, на которомъ мгновенно набжали, и также мгновенно исчезли краски.
— Нтъ, не можетъ быть, неужели все оттуда идетъ?… Пойдемъ, пойдемъ скоре! глухимъ и прерывающимся голосомъ вскрикнулъ онъ, увлекая теперь за собою пріятеля, который, занятый въ ту пору собственною эпопеей съ Ольгой Елпидифоровной, не владлъ достаточно вниманіемъ чтобы вникнуть въ интимную драму разыгрывавшуюся между Гундуровымъ и княжной въ упомянутой имъ сейчасъ сцен, и приписывалъ поэтому теперь вырвавшіяся у Сергя слова какому-то горячечному припадку.
— Не напугай ты княжну, ради Бога! говорилъ онъ ему, взбгая за нимъ на лстницу, и пугаясь теперь въ свою очередь.
Гундуровъ остановился передохнуть въ корридор, въ нсколькихъ шагахъ отъ комнаты Лины, и прислонился къ стн, боясь упасть отъ усталости и волненія.
Дверь этой комнаты отворилась, изъ нея вышелъ князь Ларіонъ.
— Здравствуйте, Сергй Михайловичъ, очень радъ васъ видть, промолвилъ онъ, протягивая ему руку,— войдите, Hlne васъ ждетъ!
Онъ пропустилъ его мимо себя, затворилъ за нимъ дверь, и обращаясь къ Ашанину стоявшему тутъ же:
— Пойдемте покурить по сосдству, какъ бы уронилъ онъ, направляясь къ бывiей комнат Надежды едоровны.
Гундуровъ переступилъ черезъ порогъ, усиленно сдерживая треgетъ пронимавшій вс его члены, приказывая себ смотрть твердо и спокойно.
Его точно ослпило солнечнымъ лучомъ въ первую минуту. Онъ на мигъ прижмурилъ глаза, открылъ ихъ опять. Прямо предъ нимъ, привставъ съ кресла, словно готовясь летть къ нему, стояла Лина, озаряя его всего блескомъ своихъ лазоревыхъ, жадно устремленныхъ на него глазъ, съ невыразимо счастливою улыбкой на заалвшихъ устахъ.
Всю жизнь свою потомъ не могъ онъ забыть этотъ взглядъ, эту улыбку.
— Вы… вы, наконецъ!… пролепетала она, опускаясь снова въ кресло.
Онъ кинулся въ ней….
Лицо ея сіяло… Она протянула ему руку.
Вся тревога, страхъ, все что наполняло душу его суеврною, невыносимою мукой за мгновеніе предъ этимъ, все это разомъ исчезло, стаяло теперь какъ пна ‘горныхъ ркъ вытекающихъ въ степь’, по выраженію поэта… {Полонскій.} Вериги спали, какъ птица небесная несся онъ теперь на вольныхъ крыльяхъ въ самую глубь лазури, въ голубыя поля надежды счастья, доврья.
Онъ схватилъ эту протянутую ему руку, нагнулся глядя ей всми глазами въ глаза… и очутился у ногъ ея.
Что происходило у нея на душ? Кто это скажетъ? Но и она отдавалась, хотла отдаваться вся блаженству этой минуты. И она забыла въ эту минуту все что тамъ, глубоко внутри ея, рокотало глухимъ, роковымъ звукомъ объ иномъ, близкомъ, ожидающемъ ее… Онъ смолкъ теперь, она заставила его смолкнуть, этотъ роковой, могильный голосъ. Она опять какъ въ т дни, предъ пріздомъ Анисьева, хотла жить, жить хотя бы только этотъ краткій мигъ, но исчерпавъ въ немъ все блаженство какое лишь способна давать земная жизнь.
Она въ свою очередь не сводила съ него глазъ.
— Какъ вы блдны, худы!… Вы изстрадались изъ-за меня, бдный? тихо говорила она.
— А вы сами разв не…. Онъ не осмлился договорить.
— Да, изъ-за васъ… и я! молвила она, какъ бы радуясь этому страданію изъ-за него.
Его охватила и понесла неотразимая волна.
— Вы моя… навсегда? прошепталъ онъ, прижимаясь горячими губами въ ея тонкимъ, блднымъ пальцамъ.
— Да, ваша… Въ этой жизни, и въ вчной, такъ же тихо произнесла она, торопливо надъ его наклоненною головой отирая свободною рукой выступившія у нея внезапно слезы.— А что наша милая тетя? поспшила она тутъ же спросить, улыбаясь опять, заставляя опять смолкнуть зловщій голосъ прорывавшійся изъ тайника ея души.
Онъ поднялся, слъ подл нея, не выпуская руки ея изъ своей, не отрывая отъ нея восхищенныхъ глазъ. Они заговорили… То были т слова, т рчи которыхъ ‘значенье темно иль ничтожно’, но выше и слаще которыхъ нтъ на человческомъ язык.
Такъ прошло боле часа.
— Не довольно ли на сегодня? молвилъ имъ князь Ларіонъ, входя въ комнату съ Ашанинымъ, съ которымъ они тмъ временемъ успли раза два обойти кругомъ сада.— Не правда ли, Hlne? Ты рано встала сегодня, утомиться можешь…
Она и Гундуровъ взглянули на него какъ съ просонья… Этотъ голосъ дйствительно будилъ ихъ это сна, отъ того лучезарнаго сна молодой любви который лишь разъ въ жизни снится на земл человку, и проносится предъ нимъ какъ мимолетный отблескъ, быть-можетъ, его первоначальной, небесной родины.
Ни Гундуровъ, ни Лина не отвчали на слова князя.
— И Сергю Михайловичу надо отдохнуть, настаивалъ князь между тмъ:— онъ нсколько ночей сряду не спалъ. Узжайте къ себ, Сергй Михайловичъ, отдохните хорошенько, и возвращайтесь завтра. Я предварю о вашемъ прізд Аглаю Константиновну, значительнымъ тономъ добавилъ онъ.
Гундуровъ понялъ что оставалось еще окончательно уломать княгиню, а что онъ пока допущенъ лишь контрабандой въ Сицкомъ. Онъ вздохнулъ, уныло взглянулъ на Лину, и поникъ головой.
Лица страшно поблднла вдругъ. Она словно вся приковалась неподвижными зрачками къ лицу Сергя. Мучительная борьба изображалась на ея собственномъ лиц. Мгновенная буря словно смела съ него разомъ теперь весь цвтъ, все обаяющее оживленіе жизни, выраженіе какой-то леденящей тоски и страха пробгало теперь въ этихъ тонкихъ, въ этихъ нжныхъ чертахъ… ‘За что, за что?’ словно вырывалось изъ глубины души ея наружу.
Но она превозмогла себя еще разъ. Вки ея опустились, она протянула руку, и уронила ее опять.
— Да, такъ лучше, прошептала она чуть слышно:— узжайте, отдохните… вамъ силы нужны…
Онъ безмолвно, растерянно глядлъ на нее… повелъ глазами въ сторону князя, встртился съ его глазами, настойчиво требовавшими чтобъ онъ уходилъ, уходилъ скоре.
— Прощайте, Елена Михайловна, до свиданія! пробормоталъ онъ, наклоняясь поцловать ей руку.
Она какимъ-то стыдливо-любовнымъ жестомъ занесла ему другую руку на плечо, прильнула блдными губами къ его лбу и, оторвавшись отъ него, проговорила надъ самымъ его ухомъ:
— Молитесь за меня… Я за васъ не перестану молиться…
Онъ испуганно, со страшнымъ біеніемъ сердца поднялъ на нее глаза.
Но она уже улыбалась своею обычною, тихою улыбкой.
— Да, вы измучились, вамъ отдохнуть надо. Узжайте!
— Я привезу его вамъ завтра свжимъ какъ роза, княжна, вмшался Ашанинъ, подходя и продвая руку подъ руку Гундурова.
— Завтра, да… завтра! повторила она черезъ силу. Губы ея дрожали.
— Ну, и довольно, Сережа, пойдемъ!
И Ашанинъ почти силой увлекъ пріятеля изъ комнаты.
Лина откинулась въ спинку своего кресла, и съ глухимъ рыданіемъ закрыла глаза себ платкомъ.
Князь Ларіонъ кинулся къ двери за которою только что вышли наши друзья, притворилъ ее, и поспшно вернулся къ ней.
— Теб дурно, Hlne? Я говорилъ… мн не нужно было, не нужно пускать его сюда!
— Нтъ, дядя, ничего, пройдетъ.
Она скоро успокоилась, отняла платокъ, повела на него мутными, какъ бы слипавшимися глазами.
— Теб нехорошо… и сейчасъ доктора позову! вскликнуль онъ.
— Не надо, мн ничего… напротивъ… мн только очень спать захотлось, дяди.
— Ступай, я пошлю теб горничную…
— Нтъ, здсь хорошо, въ кресл, совсмъ уже соннымъ голосомъ говорила она.
— Такъ положить теб, покрайней мр, подушку подъ голову?
— Да, спасибо, oncle!
Она уложила руку на приставленную имъ къ углу кресла подушку, прижалась къ ней щекой,— и тутъ же уснула.
Онъ опустился на близь стоявшій стулъ, уперся локтями въ колни, и погрузился въ это спящее, прелестное лицо неотступными и помертвлыми отъ внутренней муки глазами.

XLV.

А Аглая Константиновна въ это время переживала свое послднее разочарованіе. Надежды которыя она возлагала на прибывшаго изъ Москвы доктора окончательно рушились. Пригласивъ его въ себ во внутренніе аппартаменты, она весьма пространно и весьма запутанно начала объяснять ему что, по ея мннію, болзнь дочери, которая страдала сердцемъ когда он еще жили въ Ницц, нисколько не зависитъ отъ тхъ какихъ-то ‘моральныхъ причинъ* которыми этотъ ‘monsieur Aurert veut bien объяснять ихъ теперь, и что, ей кажется, каждая болзнь должна быть лчима какъ это слдуетъ, то-есть лкарствами и другими средствами, между тмъ какъ се monsieur Auvert никакихъ лкарствъ не предписалъ, а только говорилъ объ этихъ causes morales, которыя совсмъ не дло доктора, а принадлежатъ къ secrets de famille, въ которые постороннимъ не слдуетъ вмшиваться’, а потому она проситъ его, Руднева, ‘сказать ей настоящую правду, можетъ ли онъ взять на себя лчить Лину просто, безо всякихъ этихъ хитростей, которымъ она не вритъ, потому что знаетъ откуда он идутъ’ (тутъ разумлся, само собою, князь Ларіонъ, подговорившій или подкупившій, но ея понятіямъ, Овера изъ злости въ ней, Агла, съ цлью противодйствія ея планамъ относительно замужства `ея дочери), и что за эту ‘правду’ она ‘съ большимъ удовольствіемъ готова ему дать mille roubles хоть сейчасъ же.’ На это молодой врачъ, весь вспыхнувъ, весьма ршительно и рзво объявилъ ей что то чмъ страдаетъ княжна — не нарывъ на пальц или жировая шишка, которые можно вылчить мазью или надрзомъ, что всякая внутренняя болзнь тсно связана съ условіями жизни больного, съ тми именно ‘моральными причинами’ о которыхъ говорилъ докторъ Оверъ, а тмъ боле такія страданія какъ страданія сердца, чувствительнйшаго изъ нашихъ органовъ, находящіяся въ прямой зависимости отъ этихъ условій и причинъ. ‘Это извстно каждому профану, заключилъ разгорячившись онъ,— а потому я въ вашемъ предложеніи, княгиня, вижу не только обиду для себя, но и какое-то намреніе съ вашей стороны, въ обсужденіе котораго я не вхожу, но участвовать въ которомъ я не намренъ, и предпочту лучше сегодня же покинуть вашъ домъ!’ Аглая страшно перепугалась, и облившись мгновенно слезами принялась клясться и божиться что она ничего другаго не имла въ виду кром ‘le bonheur de ma fille’, и готова все сдлать для этого, а потому умоляетъ доктора остаться и ‘лчить больную какъ онъ знаетъ.’ По его уход она тотчасъ же послала за Евгеніемъ Владиміровичемъ для обычнаго совщанія. Но ‘бригантъ’ напугалъ ее еще боле, сказавъ ей что докторъ весьма основательно могъ заключить изъ ея предложенія и разговора съ нимъ что она довела свою дочь до серіозной болзни, и теперь хочетъ скрыть это, подкупая его деньгами, и что это можетъ вдлаться тотчасъ же извстнымъ всей Москв.
— Mais c’est affreux, affreux! завопила Аглая, такъ и вспрыгнувъ на своемъ диван.— Que faire, mon ami, que faire?…
— Доказать на дл ему и всмъ что это неправда, протянулъ Зяблинъ своимъ сдобнымъ голосомъ,— и воспользоваться представляющимся вамъ для этого случаемъ!
— Какимъ случаемъ, que roulez vous dire?
— Гундуровъ здсь, молвилъ ‘бригантъ’ съ нкоторою торжественностью.
Она привскочила другой разъ.
— Гунду… Dj! Гд онъ?…
— У княжны, къ которой привелъ его князь Ларіонъ Васильевичъ…
— Il l’a men chez ma fille!…
— Вы дали ему на это полное право: вы сказали ему чтобъ онъ длалъ ‘какъ хочетъ’.
— C’est doue fini, fini! заголосила Аглая, роняя отчаянно руки и разражаясь новыми слезами.
— Да xnj же это наконецъ, княгиня, вскликнулъ Зяблинъ, теряя всякое терпніе (а сколько его было у него съ этою умною женщиной про то могло бы сказать одно небо!),— неужели вы еще надялись посл, всего что было навязать вашей дочери этого петербургскаго… молодца! Пора, кажется, понять что она умретъ скоре чмъ выйти за него!
— Je dois done accepter ce petit monsieur poor mon beaг-fils! злобно вскрикнула Аглая.— Если вы не хотите чтобы съ вашеюдочерью…
— Знаю, знаю! перебила она его съ желчнымъ хихиканьемъ,— и вы съ ними говорите заодно! Je n’ai personne poor me dfendre!…
Зяблинъ съ выраженіемъ оскорбленнаго достоинства на разбойничьемъ лиц поднялся съ мста.
— Если вы такъ принимаете мои слова, мн ничего боле не остается какъ удалиться….
Она отчаянно замахала руками.
— Ну bien, ну bien, зовите его сюда, зовите, et que cela finisse!…
‘Бригантъ’ медленными шагами вышелъ изъ кабинета,— и черезъ пять минутъ вернулся. За нимъ шла Lucrce, съ которою онъ встртился на лстниц.
— Она говоритъ что онъ ухалъ, промолвилъ онъ, кивая на полногрудую Церлину, и опускаясь въ любимое свое кресло подл дивана хозяйки.
— Господинъ Гундуровъ? Такъ точно, ваше сіятельство, залопотала немедля та,— ухали сейчасъ, я сама видла. Съ господиномъ Ашанинымъ изволили ухать….
— Что же это значитъ? вскликнула княгиня, изумленно разводя руками.
— Ничего этого я не могу знать, ваше сіятельство, возразила горничная,— потому что они… ни даже господинъ Ашанинъ, недовольнымъ голосомъ примолвила она,— ни съ кмъ въ дом кром князя и княжны не говорили…
Аглая, вся покраснвъ, обернулась къ ‘бриганту’.
— On vient chez moi, dans ma maison, къ моей дочери отправляются, et l’on ne se donne mme pas la peine de se prsenter chez moi!… J’spre que la princesse Lina voudra bien m’expliquer ce que cela veut dire!…
И она гнвно поднялась съ дивана, намреваясь тотчасъ же идти къ дочери съ требованіемъ этой ‘экспликаціи’…
— Княжна уснула, поспшила сказать понимавшая по-французски Lucrce:— сейчасъ отъ нихъ вышли князь Ларіонъ Васильевичъ, и наказывали Глаш чтобы къ нимъ кром доктора никого не пускать.
Княгиня опустилась снова на мсто.
— Весь домъ теперь у меня вверхъ дномъ поставили! фыркнула она, сердито махнувъ рукой, и принимаясь тутъ же усиленно обмахивать себя веромъ.

XLVI.

Дохнула буря, цвтъ прекрасный
Увялъ на утренней зар,—
Потухъ огонь на алтар!…
Пушкинъ.

Часу въ шестомъ въ комнату которую занималъ Василій Григорьевичъ Юшковъ въ верхнемъ этаж дома постучала горничная княжны, Глаша. Онъ поспшилъ отворить дверь и вышелъ къ ней въ корридоръ.
— Я опять за вами, сказала она ему:— проснулись, просятъ васъ къ себ опять.
— Что, какъ ей?
— Ничего-съ… Сидятъ у окна, задумались очень, добавила со вздохомъ Глаша.
Лина такъ задумалась дйствительно что не слышала какъ онъ вошелъ къ ней, какъ приблизился къ самому ея креслу. Она глядла въ садъ пристальнымъ, сосредоточеннымъ взглядомъ, словно уйдя всмъ существомъ своимъ въ эту тишь, и ширь, и свтъ сіявшей предъ нею подъ лучами солнца природы.
‘Будто никогда не видла ея, или прощается съ нею навсегда’, пронеслось въ мысли старика, тревожно глядвшаго на нее. Ему стало жутко… Онъ сдлалъ еще шагъ и прислъ къ окну рядомъ съ нею.
— Вы почивали до сихъ поръ, Елена Михайловна? тихо спросилъ онъ.
Она вздохнула всею грудью, медленно повернула къ нему голову, по верху которой словно золотистымъ внчикомъ бжала горячая полоска свта, и остановила на немъ глаза.
Еще никогда не сіяли они такимъ глубокимъ… ‘уже не земнымъ’, показалось ему, блескомъ.
Она повела утвердительно головой внизъ.
— Я его опять видла, сказала она посл долгаго, томительнаго для него молчанія.
— Кого, княжна? вскликнулъ дрожащимъ голосомъ старикъ.
— Папа… Отца моего покойнаго, пояснила она.— Онъ мн и ночью сегодня являлся… Онъ меня ждетъ.
— Ждетъ? повторилъ безсознательно Юшковъ.
— Да!… Я умру сегодня, промолвила она твердымъ голосомъ.
У него зазеленло въ глазахъ.
— Что вы, Елена Михайловна, что вы, Богъ съ вами!..
Все лицо ея озарилось улыбкой…
— Не страшно, нтъ!.. Тамъ хорошо… гд онъ… Не страшно, Василій Григорьевичъ, право!
— Княжна, придите въ себя, вы разстроены… Я позову сейчасъ доктора! бормоталъ вскакивая бдный Юшковъ, чувствуя какъ ужасъ охватывалъ вс его члены и силясь вырваться изъ-подъ его гнета…
Она протянула къ нему руку:
— На что? Только мучить меня!… Вы добрый, вы не захотите…
Онъ безсильно опустился снова въ кресло, большіе, зеленые круги забгали у него опять предъ глазами…
— Все равно, счастья бы не было, заговорила она, опять опуская голову и, какъ бы отвчая на какой-то не сдланный имъ вопросъ:— maman никогда бы не простила… дядя Ларіонъ, онъ не пережилъ бы… я знаю!.. Я бы все, за всхъ ихъ… мучилась…. Счастья здсь нтъ! Его вс ищутъ…. вотъ и графиня Воротынцева говорила мн… и не найдутъ никогда… никогда! повторила она трепетнымъ и прерывистымъ шепотомъ,— здсь счастья нтъ… правда, Василій Григорьевичъ?
Онъ сложилъ руки, едва сдерживая стоявшее у него у горла рыданіе.
— Елена Михайловна, родимая, голубушка моя, не говорите такъ!..
Она улыбнулась ему опять нжною, ласкающею улыбкой.
— Вы добрый… Но вы сами знаете… Въ Бог въ одномъ…
Она не договорила и повернула опять голову къ саду, пламенвшему подъ лучами вечерняго солнца. Цлая гамма птичьихъ голосовъ неслась изъ-подъ его зеленыхъ кущей, разлеталась въ воздух пвучими струями…
Она долго, чутко прислушивалась къ нимъ… Старикъ глядлъ на нее едва дыша.
‘Офелія, Офелія!’ повторялъ онъ мысленно, охваченной внезапно какимъ-то мучительнымъ восторгомъ.
— Василій Григорьевичъ, сказала она вдругъ, и на длинныхъ рсницахъ ея росинки слезъ сверкнули подъ косымъ лучомъ солнца,— скажите мн, прошу васъ, эти стихи, вы знаете: Ich habe geliebt und gelebt, вы говорили ихъ мн по-русски…
— Въ превосходнйшемъ перевод Жуковскаго, княжна! добавилъ невольно старый романтикъ.
— Да! Повторите ихъ мн, прошу васъ.
Онъ опустилъ голову и началъ читать, медленно, благоговйно, со слезами въ горл, со слезами въ глазахъ:
— Не узнавай куда я путь склонила,
Въ какой предлъ отъ міра перешла,
Мой другъ, я все земное совершила,—
Я на земл любила и жила…
— ‘Любила и жила’, повторила она чуть слышно, подымая руки и нажимая глаза обими ладонями… И не отнимая ихъ:— Василій Григорьевичъ, когда… когда все будетъ кончено… скажите ему, я не хотла чтобъ онъ былъ тутъ… Онъ такъ измученъ былъ, я не хотла чтобъ онъ видлъ… Ему жить надо! Онъ не забудетъ меня, я знаю… память моя убережетъ его отъ… Онъ врить будетъ, врить… до конца…
Она не докончила, и откинулась въ спинку кресла…
Въ широко раскрывшуюся дверь входилъ князь Ларіонъ, въ сопровожденіи доктора Руднева.
Увидавъ его старикъ смотритель быстро поднялся съ мста, и устремилъ на него многозначительно глаза, указывая ими на Лину.
Князь Ларіонъ съ исковерканнымъ лицомъ бросился къ ея креслу.
— Что же это? былъ онъ только въ силахъ прошептать.
Рудневъ съ своей стороны ухватилъ ея руку, ища пульса.
— Докторъ, не мучьте… напрасно… проговорила она, болзненно сжимая брови.— Дядя, вы пришли… я рада… я…
Голосъ ея внезапно дрогнулъ и оборвался.
— Лина, другъ мой, теб хуже! въ безумномъ отчаяніи лепеталъ князь Ларіонъ.— Я виноватъ, я дозволилъ… Онъ своимъ пріздомъ…
Она тоскливо закачала головой.
— Нтъ, вы знаете… зачмъ говорить?… Какъ онъ страдать будетъ, бдный!..
Онъ слушалъ, содрогаясь, не смя дышать.
Она смолкла, и схватилась вдругъ за сердце. Ея помутившіеся зрачки неестественно расширились, судорожно подкатываясь подъ трепетно бившіяся вки.
Рудневъ быстрымъ движеніемъ наклонился къ самому лицу ея.
Онъ внезапно отшатнулся съ блднымъ, испуганнымъ лицомъ.
— Я… умираю… пронесся слабый, какъ сонный и счастливый вздохъ ребенка,— и тутъ же замеръ послдній звукъ ея голоса.
Князь Ларіонъ глухо вскрикнулъ, схватилъ ея холодющіе пальцы…
Старикъ смотритель какимъ-то экстатическимъ движеніемъ вскинулъ глаза свои и руки вверхъ:
— Отлетла! вырвалось у него стономъ изъ груди.
Дверь широко распахнулась еще разъ, и съ раскинутымъ веромъ въ одной рук, съ распущеннымъ платкомъ въ другой, вплыла въ комнату Аглая Константиновна.
— Eh bien, Lina, le sommeil vous а-t-il fait du bien? Et moi je meurs de chaud et d’avoir mont cet escalier si raide! заголосила она еще съ порога, тяжело отдуваясь и никого не видя изъ-за прыгавшаго предъ лицомъ ея огромнаго опахала.
Молчаніе въ отвтъ. Эти три темныя мужскія фигуры какою-то зловщею группой обступившія кресло ея дочери и застилавшія ее собою…. Агла стало вдругъ страшно.
— Qu’est ce qu’il у а-donc? крикнула она, подбгая и отталкивая наклонившагося еще разъ къ лицу Лины доктора.
Она глянула, увидала эти закатившіеся, уже недвижные глаза…
— Ils m’ont tu ma fille, ils m’ont tu ma fille! визгнула она во всю силу своихъ легкихъ, и повалилась навзничь въ истерическомъ припадк.

XLVII.

Настала ночь…. Она лежала на стол, озаренная свчами въ высокихъ церковныхъ шандалахъ, вся блая, въ блой кисе, усыпанная свжими цвтами, въ внк изъ блыхъ розъ на распущенныхъ волосахъ, со сложенными на груди крестомъ руками…. Такими на полотнахъ старыхъ мастеровъ пишутся непорочныя съ летящими встрчать ихъ съ неба дтскими головками ангеловъ на трепещущихъ свтлыхъ крылахъ…. Она уснула — и небесныя виднія, казалось, видлись ей теперь, что-то безбрежное, глубокое, божественно-счастливое лежало на этомъ облик, говорило въ складк строго, таинственно улыбавшихся устъ. Такой улыбки, такого выраженія нтъ у живыхъ,— ихъ даетъ на грани земнаго бытія какъ бы мгновенное прозрніе иной, вчно сущей, безпредльной жизни….
Къ открытыя настежъ окна покоя глядли съ темнаго неба сверкающія звзды, изъ сада лился волною ночной воздухъ, примшивая свою живительную свжесть къ проницающему запаху раскиданныхъ по ней цвтовъ…. Она уснула и улыбалась небеснымъ видніямъ….
Старикъ смотритель стоялъ у нея въ ногахъ, разбитый, съ подгибавшимися то и дло колнями, и глядлъ на нее неотступно сквозь влажную пелену застилавшую ему глаза. Подл него, на выдвинутомъ теперь изъ ея спальни prie-Dieu княжны лежала между двумя свчами книга въ бархатномъ переплет съ золотыми застежками, Псалтирь ея, по которому онъ собирался теперь читать надъ нею… Но старый романтикъ медлилъ приступить къ этому чтенію, и дрожавшія уста его шептали строки, неустанно, неотразимо звенвшія теперь въ его ух:
Мой другъ, я все земное совершила,—
Я на земл любила и жила….
Онъ былъ одинъ. Княгиня Аглая Константиновна, въ преизобиліи горя удалившаяся вслдъ за обморокомъ подъ сни своего ситцеваго кабинета, гд долго лежала пластомъ на диван зарывшись головой въ подушкахъ, заснула теперь на немъ какъ сурокъ. Вс обитатели дома, приходившіе поклониться усопшей, перебывали уже тутъ Глаша, горничная ея, только что вышла изъ комнаты,— и изъ-за стны отдлявшей спальню княжны отъ бывшей комнаты Надежды едоровны глухимъ и надрывающимъ стономъ доносилось до слуха старика ея нескончаемое, отчаянное рыданіе….
Онъ отеръ еще разъ глаза, подошелъ къ налою, и раскрывъ книгу началъ медленнымъ, прерывающимся голосомъ: ‘Блажени непорочніи, въ пути ходящій въ закон Господни’…
Кто-то притронулся до его локтя. Онъ вздрогнулъ, и обернулся.
Подл него стоялъ князь Ларіонъ, и старикъ вздрогнулъ еще разъ взглянувъ ему въ лицо…. Оно было страшно, страшно своимъ ледянымъ, мертвящимъ спокойствіемъ. Глаза словно ушли въ какую-то пещеру и горли оттуда ровнымъ, но прожигающимъ пламенемъ. ‘Я не жилецъ уже земной’, сказали съ перваго раза глаза эти Юшкову.
— Можете оставить меня одного здсь? сказалъ ему шепотомъ вошедшій,— не надолго, успете всегда начать…. не договорилъ онъ.
Старикъ повелъ чуть-чуть головой, и отошелъ отъ налоя.
— И еще, промолвилъ еле слышно князь, прикасаясь еще разъ рукой къ его рук,— если можно, чтобы никто не входилъ сюда….
Юшковъ молча кивнулъ, и вышелъ.
Князь Ларіонъ неслышно подошелъ къ изголовью покойницы. Онъ низко наклонилъ надъ ней голову, и жадно впился глазами въ недвижныя черты ея. Судороги поводили все лицо его.
Онъ долго, долго стоялъ такъ, съ наклоненною головой, не отрываясь отъ этого прелестнаго, отъ этого говорившаго теперь о какой-то чудной тайн лица… Онъ стоялъ въ какомъ-то священномъ ужас, пораженный его выраженіемъ, силясь проникнуть мыслью въ эту страшную загадку смерти.
— Вотъ ты какая теперь, произносилъ онъ какъ въ бреду, несвязно и не раскрывая губъ,— вотъ какая!… Что ты видишь, что узнала? Вся твоя жизнь… да, теперь такъ ясно,— была только преддверіе… предлогъ къ этому… Для тебя земное, человческая любовь… ты сама обманывала себя здсь… къ иному неслась ты… тебя звало вотъ это… невдомое, чудное… и страшное… Hlne, гд же ты?… Что говоритъ этотъ счастливый и строгій ликъ твой… что общаешь ты мн оттуда?… Или это все то же одно: реакція мускуловъ, покой безчувствія… все то же,— тлнъ, прахъ, уничтоженіе!… Hlne — прахъ… О, еслибы на мигъ только, на мигъ одинъ взглянуть опять въ твои синіе глаза!.. О, какіе глаза это были! повторилъ онъ со страстнымъ, охватившимъ его мгновенно, порывомъ.
Онъ выпрямился вдругъ всмъ своимъ высокимъ станомъ: изъ-за стны долетло до него глухое стенаніе Глаши.
— Кто тамъ рыдаетъ? Не онъ ли усплъ узнать, и тутъ теперь… Онъ улыбнулся вдругъ, улыбнулся словно торжествующею, злою улыбкой:— Да, ты не возьмешь ее себ, не возьмешь!… Вы умли вс, и любовью вашей, и тупостью довести ее до могилы… а сойду туда, лягу рядомъ съ нею — я!… А вы живите, живите!…
Онъ повелъ блуждающимъ взоромъ кругомъ себя… опустилъ его снова.
— Hlne, красота моя! вырвалось у него неудержимо изъ груди… И припавъ головою къ голов усопшей, онъ приникъ горячечно пылавшими устами къ ея сомкнутымъ на вки глазамъ,— и такъ и замеръ…
— Князь, вамъ дурно? пробудилъ его чей-то дрожавшій голосъ и прикосновеніе чьей-то руки.
Это были голосъ и рука старика смотрителя, поспшившаго войти въ комнату на вопль донесшійся до него въ корридоръ.
— Я ухожу… довольно!… Можете начинать свое, пробормоталъ князь Ларіонъ, глядя за него растеряннымъ и какъ бы внезапно потухшимъ взглядомъ.
Но онъ тутъ же оправился, наклонился въ послдній разъ надъ покойницей и, захвативъ изъ покрывавшихъ ее цвтовъ блую на тонкомъ стебл лилію, быстро направился къ дверямъ.
— Докторъ еще не спитъ, князь, говорилъ выходя за нимъ въ корридоръ Юшковъ,— позволите ли вы мн послать его къ вамъ?…
— Очень прошу васъ этого не длать, очень прошу, мн никого не нужно! вскрикнулъ на это почти запальчиво князь Ларіонъ — Благодарю васъ за доброе намреніе, примолвилъ онъ черезъ мигъ ласковымъ тономъ и стараясь улыбнуться,— но мн, право, никого не нужно, а всего мене доктора, я всю жизнь проходилъ мимо этихъ господъ, говоря: nescio vos!… {Я васъ не знаю.}
Онъ кивнулъ ему, пошелъ…. и вернулся.
— Благодарю васъ за нее, она одолжена была вамъ многими добрыми часами предъ смертью…
Старикъ схватился руками за голову, и залился слезами.
Вернувшись къ себ въ кабинетъ, князь Ларіонъ опустился въ кресло у своего письменнаго стола, сжалъ виски обими ладонями, и долго оставался такъ, недвижимъ, закрывъ глаза, и какъ бы уйдя весь въ какую-то неизмримую глубь тоски и муки… Онъ вскинулъ затмъ голову, протянулъ руку къ колокольчику, и позвонилъ.
Вошелъ его камердинеръ.
— Раздваться!… сказалъ онъ ему, направляясь въ свою спальню.
Совершивъ свой обычный туалетъ предъ сномъ, князь какъ бы вспомнилъ.
— Рязанскій мой управитель долженъ былъ пріхать сегодня… началъ онъ.
— Такъ точно, ваше сіятельство, онъ тутъ… Только я не смлъ доложить, пробормоталъ слуга,— по тому случаю что какъ княжна….
— Да, да… Такъ ты скажи ему что я приму его завтра, посл моей прогулки, въ восемь часовъ, чтобъ приходилъ со счетами…
— Слушаю-съ… Свчи въ библіотек прикажете погасить? спросилъ помолчавъ слуга, видя что баринъ его собирается спать ложиться въ тотъ же обычный ему часъ, и говоря себ не безъ нкотораго удивленія что смерть племянницы нисколько, повидимому, не должна внести измненій въ его ‘аккуратный’ образъ жизни.
— Нтъ, сказалъ какъ бы еще разъ вспомнивъ князь Ларіонъ,— мн написать нужно будетъ… Подай шлафрокъ и туфли!.. Да принеси мн туда графинъ воды холодной,— жарко!..
Онъ облекся въ длинный сюртукъ служившій ему шлафрокомъ, перешелъ опять въ кабинетъ, и отпустилъ камердинера…
Князь Ларіонъ долго прислушивался къ его удалявшимся шагамъ,— затмъ взялъ со стола связку ключей и свчу, и направился съ ними въ уголъ библіотеки, къ стоявшему тамъ старинному флорентинскому шкафу изъ чернаго дерева, уже знакомому нашему читателю. Внутренность его представляла видъ портика, съ колонетками, оконными капителями и ступеньками изъ разноцвтнаго штучнаго дерева и слоновой кости, скрывавшими за собою многое множество всякихъ выдвигавшихся ящиковъ и ящичковъ. Растворивъ дверцы шкафа, князь прежде всего вынулъ изъ одного изъ нихъ хранившіяся тамъ бумаги, выбралъ какой-то, повидимому, денежный документъ,— и кинулъ остальное въ прежнее мсто. Задвинувъ ящикъ, онъ на мигъ задумался, какъ бы вспоминая, нагнулся ища чего-то глазами, нашелъ, и подавилъ невидимую пружину. Одно изъ оконцевъ портика откинулось въ сторону, открывая потайное, темное углубленіе. Онъ опустилъ въ него пальцы, и вытащилъ небольшой, гладкій хрустальный флаконъ, головка котораго тщательно обвязана была лоскуткомъ блой лайки. Онъ какъ бы машинально поднесъ его къ свч поставленной имъ на откинутую доску шкафа, и сквозь толстыя стнки его отличилъ переливавшуюся въ немъ влагу.
Князь Ларіонъ закрылъ шкафъ, вернулся къ письменному столу, прислъ къ нему, и доставъ листъ почтовой бумаги написалъ слдующія строки:
‘Прошу Василія Григорьевича Юшкова принять, въ память ея, заключающееся въ семъ пакет, для вспомоществованія бднымъ по своему полному усмотрнію, но имя преимущественно въ виду дтей недостаточныхъ родителей, желающихъ получить образованіе, имя же жертвователя сохранить навсегда въ тайн.’
Онъ подписался, сложилъ листъ, бгло взглянулъ на вынутый имъ изъ шкафа документъ (это былъ билетъ Опекунскаго Совта въ 25,000 рублей), и вложивъ то и другое въ конвертъ, запечаталъ его, надписалъ имя старика смотрителя и, выдвинувъ передній ящикъ стола, сунулъ пакетъ въ кипу сложенныхъ тамъ бумагъ.
Глаза его, поднявшись отъ задвинутаго имъ опять ящика, остановились внезапно на стоявшемъ на стол портрет… То была живая Лина, та Лина которая упала ему головой на плечо въ Ницц при первой встрч его съ нею посл смерти князя Михайлы, когда онъ пріхалъ туда разбитый, истомленный трудами и разочарованіями своей петербургской дловой жизни… Она стояла въ ростъ, вдумчиво смотря впередъ своими лазоревыми глазами изъ-подъ темнаго капишона накинутаго на золотистые волосы, съ букетомъ блыхъ фіалокъ въ рук… О, съ какою невыносимою болью воскресало теперь предъ нимъ то волшебное время!… Вся его была она въ т дни,— не было у него совмстниковъ въ душ ея, предъ нимъ однимъ раскрывала сокровища свои эта свтлая душа, для него одного благоухала ея нжная, ея двственная прелесть… А самъ онъ… Какъ примятая трава въ пол, расправляющая свои больные стебельки подъ врачующимъ вліяніемъ весеннихъ лучей, расцвтало подъ ея обаяніемъ усталое его существо въ т блаженные дни. Покинутая имъ власть, Россія, враги, чаянія и недочеты его честолюбія, все чмъ до тхъ поръ жила его мысль, полонъ былъ его умъ,— все это теперь какъ снгъ таяло подъ ея лучами, все это такъ скоро на его глаза не стало стоить этого букета блыхъ фіалокъ, который тогда, въ Ницц, ходилъ онъ каждое утро заказывать для нея у садовника… И вотъ… ‘Изъ праха твоего теперь выростутъ фіалки, ‘ вспомнилось ему вдругъ смутно изъ словъ Лаерта надъ гробомъ Офеліи…
‘Она для меня его сдлала, сюрпризомъ, ко дню моего рожденія,— я нашелъ его у себя въ комнат, на стол, вернувшись съ прогулки’, вспоминалъ князь Ларіонъ, захвативъ себ голову обими руками, и потухшими глазами глядя на портретъ… ‘Пусть же и исчезнетъ онъ вмст со мною! вскликнулъ онъ, срываясь съ мста, и простирая къ нему руку….’ Нтъ,— и онъ упалъ опять въ кресло,— подозрніе… его не нужно… Пусть же хоть не этому тупому палачу — матери ея съ ея сынкомъ достанется онъ!…’
Онъ взялъ новый листъ бумаги:
‘Въ случа моей смерти, имющійся у меня акварельный, дланный въ Ницц, въ 1849 году, портретъ племянницы моей, княжны Елены Михайловны Шастуновой, прошу передать, въ память обо мн и какъ свидтельство искренняго моего уваженія, вдов генералъ-майора, Софіи Ивановн Переверзиной’,— написалъ онъ, помтилъ днемъ 4 іюня (днемъ объясненія своего съ Софьею Ивановной) и, вложивъ это въ обложку съ надписью ‘Моимъ наслдникамъ’, запечаталъ гербовою своей печатью, и заперъ въ тотъ же ящикъ письменнаго своего стола.
Онъ всталъ…. ‘Пора кончить!’ вымолвилъ онъ про себя, прищурился, и пошелъ къ камину. Онъ взялъ съ него небольшой, изящной формы, на стройной, тонкой ножк, венеціанскаго стекла бокалъ, вдоль краевъ котораго бжала легкая гирлянда зеленыхъ листьевъ и розъ, и перенесъ осторожно хрупкую вещицу на столикъ стоявшій у открытаго окна, и на который поставленъ былъ его камердинеромъ принесенный по его приказанію графинъ съ водой и стаканъ на поднос…. Князь Ларіонъ налилъ въ стаканъ, жадно отпилъ изъ него — во рту у него было невыносимо сухо,— и небольшое количество оставшейся въ немъ воды перелилъ въ бокалъ….
Онъ вздрогнулъ вдругъ, насторожилъ ухо… Сверху, сквозь открытыя окна, долетали до него изъ кабинета покойницы дрожавшіе, обрывавшіеся звуки голоса читавшаго надъ нею старика смотрителя… ‘Единымъ мгновеніемъ и сія вся смерть пріемлетъ’, явственно разслышалъ князь Ларіонъ…
Онъ машинально кивнулъ, какъ бы въ подтвержденіе этихъ донесшихся до него словъ, вынулъ изъ кармана шлафрока добытый имъ изъ тайника шкафа флаконъ и, развязавъ обматывавшій его лоскутъ лайки (онъ тутъ же кинулъ его въ стоявшую подъ столомъ корзину съ рваной бумагой), осторожно вытащилъ стеклянную пробку,— и вылилъ въ бокалъ до капли содержавшееся въ стклянк….
‘Теперь уничтожить это!’ молвилъ онъ, отвчая мысленно послдовательному ходу своего заране, и давно, обдуманнаго плана. Онъ направился къ одному изъ баютовъ библіотеки, вынулъ изъ стоявшаго тамъ ящика съ англійскими ручными инструментами молотокъ и, подойдя затмъ къ камину, отставилъ стоявшій предъ нимъ экранъ, нагнулся, положилъ стоянку на плиты камина, и принялся дробить ее молоткомъ. Онъ длалъ это спокойно, не спша, съ тою ‘аккуратностью’ которая дйствительно входила въ привычки его западнаго воспитанія….. и какъ бы находя теперь какое-то удовольствіе въ этой механической работ, оттягивавшей на нсколько мгновеній то, ршенное, послднее….
Обративъ флаконъ въ порошокъ, князь Ларіонъ выпрямился, раскидалъ его ногой по плитамъ, смшавъ съ разсяннымъ по нимъ пепломъ, поставилъ экранъ на прежнее мсто, а молотокъ положилъ въ тотъ же ящикъ съ инструментами — и, заперевъ шкафъ на ключъ, вернулся къ столику у окна.
‘Видимыхъ слдовъ нтъ, по наружнымъ признакамъ окажется — апоплексія…. а добираться глубже ни для кого не будетъ интереса’… Онъ повелъ усталымъ взглядомъ по обширному покою, въ которомъ все говорило ему о его прошломъ, о завтахъ и преданіяхъ его рода, и горькая усмшка, какъ бы прощальнымъ привтомъ этимъ преданіямъ и идеаламъ прошлаго, скользнула по его губамъ.
‘Со мною кончится… Не Шастуновы… Раскаталовы пойдутъ’, несвязно прошепталъ онъ, болзненно прижмуривая вки. Онъ взялъ со стола принесенную имъ отъ усопшей лилию, и жадно наклонилъ къ ней лицо, какъ бы желая вычерпать изъ нея весь ея обаяющій запахъ…..
‘Какъ ты…. цвла…’ не договорилъ онъ, выронилъ цвтокъ изъ руки и, протянувъ ее къ бокалу, поднялъ его — и подошелъ съ нимъ къ самому окну.
Луна зашла… Сверкавшія звзды… словно миріады вопрошавшихъ глазъ, представилось ему на мигъ, глядли на него съ недостижимой высоты неба. Вковыя липы праддовскаго сада склоняли надъ землею свои неподвижныя втви, будто задумавшись о немъ, и ожидая…
Онъ еще разъ болзненно моргнулъ вками.
‘Какъ любила она эти звздныя ночи!’ пронеслось у него въ памяти.
‘Живый въ помощи Вышняго въ кров Бога небеснаго водворится!’ донеслось до него сверху.
‘Сейчасъ узнаемъ!’ проговорилъ онъ, быстро поднося бокалъ къ губамъ — и, опорожнивъ разомъ, выкинулъ его разчитаннымъ послднимъ движеніемъ далеко за окно.
Слабый звонъ тонкаго стекла, разлетвшагося въ мельчайшія дребезги на песк аллеи, не усплъ еще замереть въ сонномъ воздух, какъ бездыханное тло князя Ларіона, ударившись вискомъ о косякъ стны, опрокидывалось всею тяжестью своею на паркетъ…
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека