Б. М. Маркевичъ
Марина изъ Алаго-Рога.
Современная быль *).
(Посвящается графин Соф. Андр. Толстой).
Pour soul!
Hamlet.
I.
II.
Марина из Алого Рога, Маркевич Болеслав Михайлович, Год: 1873
Время на прочтение: 218 минут(ы)
Полное собраніе сочиненій Б. М. Маркевича. Томъ третій.
С.-Петербургъ. Типографія (бывшая) А. М. Котомина, Фонтанка, д. No 93. 1885.
*) Впервые напечатана въ первыхъ трехъ книжкахъ ‘Русскаго Встника’ за 1873 годъ. Въ слдующемъ 1874 году книгопродавецъ-типографъ М. О. Вольфъ издалъ въ трехъ томахъ, подъ названіемъ: ‘На поворот’, ‘Забытый вопросъ’ и ‘Марину изъ Алаго-Рога’ и напечаталъ эту ‘Современную быль’ въ первомъ том своего изданія.
Въ большой осьмиугольной зал, освщенной круглыми, en oeil de boeuf, только-то начисто вымытыми окнами, стояла, наклонясь надъ длиннымъ дубовымъ столомъ, занимавшимъ всю средину покоя, красивая, статная двушка. Разбиваясь о широкіе переплеты оконъ, багровые лучи заката играли причудливыми бликами въ складкахъ широкихъ, узорно расшитыхъ рукавовъ ея блой, украинской рубахи, скользили по ея смуглой, полной ше, и, словно нить расплавленнаго золота, вились по лоснящимся изгибамъ темной, небрежно свитой въ переплетъ, съ пунцовою лентой, длинной и тяжелой косы, которую двушка нетерпливымъ движеніемъ руки только-что перекинула себ со спины на грудь. Она стояла повернувшись отъ солнца и, упираясь обими ладонями о столъ, провряла глазами по лежавшему предъ ней каталогу длинный рядъ томовъ дорогихъ, преимущественно англійскихъ изданій, сейчасъ разобранныхъ и уставленныхъ ею въ порядк. То были недавно прибывшія книги, какъ можно было заключить по большому деревянному ящику, стоявшему тутъ же на свже-навощенномъ паркет, и по цлому вороху разорванныхъ листовъ нмецкихъ газетъ, въ которыя он были тамъ обернуты. Двушка полугромко читала ихъ названія, произнося англійскія слова какъ французскія, и при этомъ догадливо сжимала свои густыя брови, сознавая чутьемъ, что произноситъ не такъ…
— History of Greece, by George Groot esq., читала она,— двнадцать томовъ. Вс. Pauperism, its causes and remedias prof… то-есть профессоръ, значитъ Fawcet. Одна толстая книга. Тутъ. Dissertations and discussios… J. S. Mill… Ахъ, это врно сочиненія знаменитаго Милля! съ какою-то ребяческою радостью воскликнула она.
— Что, готово? раздался за нею хриплый, но громкій голосъ, и, мягко вступая по протянутой изъ сосдней комнаты холстяной дорожк, вошелъ въ залу плотный, рослый и лысый какъ колно мужчина лтъ пятидесяти, во фрак и лтнемъ желтоватаго колера платк на ше. Это былъ Іосифъ Козьмичъ Самойленко, глинскій землевладлецъ и главноуправляющій малорусскими имніями графа Владиміра Алексевича Завалевскаго, котораго съ минуты на минуту ожидали въ Аломъ-Рогу, мст настоящаго нашего разсказа.
— Вотъ вы мн никогда не хотли нанять англійскаго учителя, молвила вмсто отвта двушка, не оборачиваясь и перелистывая взятый ею со стола томъ Милля,— изъ десяти фразъ девять не понимаешь… срамъ просто!…
— А ну тебя съ англійскимъ учителемъ! гнвно кашлянулъ Іосифъ Козьмичъ.— Спрашиваю: убирать это можно?
Онъ толкнулъ ногой въ пустой ящикъ.
— Можете, все также не отрывая глазъ отъ книгъ отвчала она.
Іосифъ Козьмичъ захлопалъ въ ладоши. Двое чисто одтыхъ, но довольно растрепанныхъ слугъ выбжали изъ передней.
— Тащите вонъ… Да не такъ, стой! Эка порода-то сиволапая! На руки подымай, дурачье! Вамъ вдь, ерепеи вы вислоухіе, что мазаный полъ, что паркетъ тысячный — одинъ чортъ!… суетился и ругался господинъ Самойленко.
— Грубо и несовременно! громко замтила двушка, приподымая плечи, между тмъ какъ ‘вислоухіе ерепеи’, нескладно переплетая ноги и тсно прижимаясь боками къ сторонкамъ тяжелаго ящика, выносили его изъ залы.
— Такъ я и посмотрю на твою современность! отгрызся Іосифъ Козьмичъ, медленно шагая за ними и не покидая ящика озабоченнымъ взглядомъ.
— Ceschichte der neuen Philosophie von Cuno Ficher, продолжала читать двушка, слдя за числомъ книгъ по каталогу.— Есть. Parerga und Parallelipomena, von Arthur Schopenhauer, два тома. Тутъ. History of civilization in England by Thomas Buckle. Она прочла ‘Бюкль’ — и вдругъ догадалась.— Ахъ, Боже мой, да это Бокль! Бокль въ оригинал! повторила она съ торжествомъ, и на ея крупныхъ и какъ сплая вишня алыхъ губахъ сложилась мгновенно полуудивленная, полупрезрительная улыбка. Въ ея понятіяхъ Бокль былъ такая современная и передовая книга,— сама она впрочемъ никогда не могла осилить ‘эту книгу,’— что она никакъ не могла себ ее представить въ рукахъ заскорузлаго аристократа и капиталиста, какимъ несомннно долженъ былъ быть этотъ противный графъ, у котораго въ одномъ ихъ узд тридцать тысячъ десятинъ земли и три каменные дворца, какъ говорятъ въ ихъ Сверской сторон крестьяне… А между тмъ нельзя было усомниться, что ‘этотъ Бокль’ принадлежалъ тому самому графу: она сама вытащила эти два толстые тома вмст съ другими изъ ящика и, какъ Пушкина Татьяна, могла даже замтить на поляхъ ихъ ‘слды его карандаша’… Она еще разъ дернула плечомъ и равнодушно звнула…
— Что же, он тутъ лежать останутся, или на полки ихъ уставить? спросилъ, возвращаясь изъ передней, Іосифъ Козьмичъ, указывая на книги толстымъ перстомъ, на которомъ блестлъ огромный сердоликовый перстень съ вырзаннымъ на немъ гербомъ древняго рода Самойленковъ.— Какъ по-вашему современне, Марина Осиповна? примолвилъ онъ, уже подсмиваясь.
— Какъ хотите… Вотъ здсь свободно, отвчала она, обводя глазами залу, вс простнки которой заняты были полками огромной старой библіотеки Завалевскихъ, и останавливая ихъ на одномъ пустомъ мст.— Только, если уставлять, — позовите кого-нибудь: я свое дло сдлала и устала ужасно…
— А пусть себ на стол останутся, ршилъ Іосифъ Козьмичъ,— самъ прідетъ, куда захочетъ, туда и ткнетъ… Только что-жь его нтъ до сихъ поръ?— Главноуправляющій вынулъ часы. — Поздъ приходитъ четвертаго въ половин, а теперича восьмой въ начал, неужто-жь имъ 25 верстъ нужно тащиться четыре часа? Собственныхъ своихъ саврасыхъ подъ него послалъ съ Лаврентьемъ… Человкъ непьющій… Разв самъ не пріхалъ, а заставилъ меня даромъ во фракъ нарядиться? Отъ такого шелопута и этого неуваженія, пожалуй, ожидать можно! фыркнулъ въ заключеніе господинъ Самойленко, надменно выпучивая впередъ животъ свой.
— Откудова писалъ онъ, что прідетъ? спросила Марина.
— Изъ Санктъ-Петербурга, и въ письм акуратно обозначилъ день и часъ…
— Такъ онъ въ Петербург теперь живетъ? перебила его двушка.
— А кто его знаетъ! Предпослднее письмо изъ Лондона было… А предъ тмъ годъ ровно не писалъ ничего. А въ позапрошломъ год изъ Америки получилъ я отъ него цыдулку: выслать ему двнадцать тысячъ въ Парижъ.
— Онъ и въ Америк былъ? воскликнула двушка.
— А тамъ бы ему и оставаться! прорвался на это вдругъ Іосифъ Козьмичъ. — На что ему сюда прізжать? Только путать станетъ да мшать.
Господинъ Самойленко не договорилъ, но его раздувшіяся ноздри и поджатыя губы говорили достаточно о досад и глубокомъ безпокойств, которыя причинялъ ему этотъ нежданный пріздъ его патрона.
Упершись головой на об руки, двушка внимательно слдила за выраженіемъ его лица, и странная улыбка блуждала на складкахъ ея рта:
— Какъ же онъ вамъ мшать будетъ, сказала она, — когда онъ совсмъ не реальный человкъ и никакой практической почвы подъ нимъ нту?
— Да, толкуй себ — практической почвы нту! качнулъ головой Іосифъ Козьмичъ.— Вс они теперь за практику взялись, какъ и половины у нихъ прежнихъ доходовъ не стало… Только изъ практики-то этой пока все у нихъ одинъ пшикъ выходитъ, домолвилъ онъ, внезапно хихикнувъ.— Вдь прочія-то имнія онъ чуть не вс, говорятъ, передалъ какой-то родственниц, княгин Солнцевой, остаются у него теперь одни мои…
— А на долго ему вашихъ хватитъ? вдругъ засмялась Марина.
Іосифъ Козьмичъ не понялъ и вопросительно обернулся на нее. Но глаза ея были опущены и съ какимъ-то почти печальнымъ оттнкомъ въ голос спросила она:
— Молодъ онъ еще?
— Какое молодъ! Когда я, объяснялъ господинъ Самойленко,— по просьб покойнаго дяди его, графа Константина Владиміровича, вступилъ въ управленіе Алорожской экономіей,— этому теперь двадцать первый годъ пошелъ,— онъ ученіе свое кончалъ въ Москв, въ университет, потому покойный графъ, какъ теперь помню, веллъ ему выслать шесть тысячъ на экипировку…
— Такъ онъ теперь ужь совсмъ старикъ?
— Ну, не совсмъ, возразилъ, крякнувъ, Іосифъ Козьмичъ,— а до моихъ лтъ, пожалуй, и не такъ далеко ему…
— И такой-же какъ вы… облый? засмялась опять Марина, употребляя вычитанное ею гд-то выраженіе, которое ей очень нравилось, и изображая руками по воздуху пространную округлость Іосифа Козьмича.
— Не видалъ я его никогда, а должно-быть пожиже будетъ, самодовольно отозвался господинъ Самойленко,— потому не тотъ ихъ родъ совсмъ. Я въ дда вышелъ, въ генералъ-поручика…
— Опять аристократничать начали, про родъ свой и про ддушку генералъ-поручика! насмшливо воскликнула Марина.
Злобно взглянулъ на нее господинъ Самойленко, и лысина. его мгновенно побагровла.
— Ты такъ глупо разсуждаешь, закричалъ онъ на двушку, — потому… потому въ теб кровь… И, какъ бы спохватившись, тотчасъ же мягче примолвилъ: сумбуръ одинъ изъ книгъ-то вычитала!…
— Ничего тутъ книги не виноваты, хладнокровно отвчала она, хотя лицо ея мгновенно поблднло,— а только какъ вы себ тамъ ни толкуйте, а все же онъ, каковъ ни есть, графъ, а вы его управляющій…
— А мн наплевать на этого графа, совсмъ ужь разсвирплъ Іосифъ Козьмичъ. — Завтра съ нимъ попрощаюсь, такъ, можетъ, почище его самъ графъ буду!…
Онъ обернулся всмъ своимъ грузнымъ тломъ, поймавъ налету взглядъ Марины, съ любопытствомъ обращенный къ дверямъ, выходившимъ въ садъ.
Он были раскрыты на половину, и изъ-за нихъ господинъ Самойленко различилъ кого-то ему незнакомаго, подымавшагося по ступенькамъ лстницы, что вела изъ сада въ библіотеку.
— Кого вамъ угодно? крикнулъ онъ гнвно подъ свжимъ еще впечатлніемъ перемолвки своей съ Мариной.
— Я ищу здшняго управляющаго, отвчалъ густой и въ то же время мягкій, словно звукъ віолончелевой струны, голосъ, и на порог залы показался человкъ довольно высокаго роста, въ изношенномъ сромъ пальто, съ блднымъ, усталымъ лицомъ и густыми, почти совершенно сдыми волосами, падавшими со всхъ сторонъ большими взъерошенными кольцами.
— Кого вамъ? повторилъ свысока управляющій.
— Осипа Кузьмича Самойленко, отвчалъ нововошедшій, подымая на него большіе и усталые, какъ и вся его наружность, глаза.
— І-о-сифа Козь-мича, поправилъ его господинъ Самойленко:— онъ передъ вами…
— Ахъ, это вы… я очень радъ, проговорилъ тотъ, очевидно нсколько озадаченный такимъ пріемомъ.— Я… я графъ Завалевскій…
Іосифа Козьмича точно черепицей съ крыши по голов хватило. Онъ совершенно растерялся.
— Ваше сіятельство, помилуйте, захлопоталъ онъ, прижимая об руки къ груди и топоча на мст словно помимо его воли заходившими пятнами,— какъ же вы такъ… пшкомъ… и черезъ садъ?… За вами послана… четверня, въ коляск… Неужели?…
— Очень вамъ благодаренъ, поспшилъ сказать графъ, лошади ждали насъ у станціи желзной дороги, и мы отлично хали, но тутъ, верстахъ въ четырехъ, на пути, лопнула у насъ шина на колес. Къ счастью, тутъ же недалеко оказалась кузница, куда мы кое-какъ дотащились… Со мною одинъ пріятель детъ, князь Пужбольскій, — онъ тамъ остался съ людьми, пока наварятъ новую шину, а я предпочелъ дойти сюда пшкомъ..
Господинъ Самойленко между тмъ усплъ овладть собою, ему стало ужасно досадно за то невольно овладвшее имъ чувство приниженности и страха, которое онъ выразилъ въ первую минуту предъ графомъ, да еще въ присутствіи Марины, и закинувъ голову назадъ:
— Такая непріятность съ каждымъ можетъ случиться, преувеличенно развязнымъ тономъ заговорилъ онъ,— я кучеру своему далъ приказаніе запречь лошадей въ экипажъ, въ которомъ я зжу самъ, и, конечно… очень жалю… но проврять врность шинъ не входило въ кругъ моихъ соображеній… и, такъ-сказать, обязанностей…
Іосифъ Козьмичъ остался очень доволенъ этимъ изъявленіемъ независимости своей и достоинства и съ торжествомъ на чел покосился на Марину. Но она не глядла на него и все въ томъ же положеніи, у стола, упершись головой объ об руки, съ какимъ-то нетерпливымъ любопытствомъ въ загорвшихся глазахъ слдила за каждымъ словомъ, за каждымъ движеніемъ Завалевскаго.
А графу понравилась выходка его управляющаго. ‘Не рабствуетъ по-крайней-мр’, подумалъ онъ.
— Мн было бы очень досадно, если бы этого со мною не случилось, весело сказалъ онъ. — Я пошелъ одинъ по дорог… и, вообразите, посл двадцати пяти лтъ отсутствія, узналъ мста, припоминалъ, угадывалъ… Я такъ былъ радъ,— старый дубъ, другъ моего дтства, подъ которымъ я заучивалъ mensa, mensae, онъ все тутъ, и я — такъ это крпко засло у меня въ памяти съ тхъ поръ,— отсчиталъ 85 шаговъ отъ него до калитки сада. Вышло ровно такъ, улыбнулся Завалевскій,— и такой доброй, сердечной улыбки никогда еще не видала Марина…
— А не изволили вы замтить, смягчаясь вдругъ, спросилъ Іосифъ Козьмичъ, — когда вы остановились у кузницы, въ какомъ вид былъ кузнецъ?
— Онъ очень мраченъ, сколько я могъ замтить, продолжалъ улыбаться тотъ.
— То-то, ненадеженъ, закапризничаетъ случаемъ, такъ и до самой ночи, пожалуй, провозится съ работой… Я лучше отправлю сейчасъ шарабанъ за княземъ, а вещи привезутъ на подвод… Вдь и люди съ вами?
— Съ Пужбольскимъ его камердинеръ, со мною никого, отвчалъ графъ, опускаясь въ кресло и съ задумчивою улыбкой обводя взоромъ кругомъ себя.
— Я сейчасъ прикажу… И припоминая: — книги ваши прибыли только вчера, сказалъ г. Самойленко,— она вотъ, по порученію моему, разобрала…
Онъ кивнулъ головой на Марину и на столъ съ книгами и вышелъ изъ покоя.
Завалевскій разсянно взглянулъ по направленію стола, смутно замтилъ женщину, машинально вскочилъ съ мста и, пробормотавъ ‘mille pardons’, такъ же машинально принялся торопливо подвязывать распустившійся галстухъ. Но мысли его были далеко, онъ не замтилъ ни небрежнаго до невжливости поклона, какой сочла обязанностью своею отпустить ему Марина, ни разбиравшій ее смхъ, когда онъ, постоявъ нкоторое время на мст, опустился снова въ кресло и, не обращая уже на нее никакого вниманія, принялся бормотать что-то про себя, какіе-то стихи, и даже нмецкіе, такъ какъ до ея слуха явственно донеслись слова: ‘schwankende Gestalten’, и потомъ ‘Herz’ и затмъ что-то еще непонятное…
— Вы устали съ дороги? крикнула она ему нежиданно съ напускною ршимостью, въ сущности ей было почему-то очень неловко.
— Я?…
Завалевскій встрепенулся словно отъ сна, поднялъ опущенныя вки — и при горячемъ трепетаніи широко падавшаго на нее въ эту минуту столба свта увидлъ предъ собою странное, поразившее его своею оригинальною красою созданіе. Изъ-подъ почти черныхъ бровей, очерченныхъ красивою и смлою дугой, глядли прямо на него большіе лучистые голубые глаза, съ выраженіемъ какой-то ребяческой дерзости и простодушнаго недоумнія. — Отчего ты такой совсмъ особенный? казалось, говорили эти недоумвавшіе и умные глаза. Неправильный, нсколько грубоватый рисунокъ слегка вздернутаго носа и пышныхъ, молодыхъ губъ, широкія плечи и, изъ-подъ шитой рубашки, роскошныя очертанія бюста, напоминавшія франкфуртскую Аріадну, матовый, безъ тни, но яркій, словно позолоченный цвтъ кожи и низкій, гладкій лобъ, по обимъ сторонамъ котораго, закрывая уши, свободно спускались волны русыхъ волосъ, сливавшихся гд-то сзади въ одну огромную косу, все это исполнено было такой жизни, силы, своеобразія, въ этомъ молодомъ облик было что-то такое свжее, непочатое, — почвенное, внутренно сказалъ себ Завалевскій,— что вс артистическія струны его существа загремли въ немъ вдругъ какимъ-то всезаглушающимъ аккордомъ. Онъ закинулъ голову, ударилъ рукою объ руку и воскликнулъ:
— Ахъ, какъ вы красивы!…
— Что-о? грубо и обиженно отрзала она ему въ отвтъ метнувъ на него гнвнымъ взглядомъ, между тмъ какъ все лицо ея озарялось пожаромъ.
Онъ покраснлъ еще ршительне, чмъ она, взъерошилъ въ замшательств свои волосы и проговорилъ слегка дрогнувшимъ голосомъ:
— Ради Бога, извините меня… Я бываю иногда разсянъ до безобразія… Но вы, смю надяться, не можете думать, чтобъ я намренно… При этомъ свт… и вашъ костюмъ… и эти волосы — мн представились…
Марина глянула на него изподлобья и вдругъ разразилась оглушительнымъ, неудержимымъ смхомъ.
— Ахъ, какой вы шутъ уморительный! воскликнула она въ свою очередь.
Дико зазвучала въ первую минуту эта примитивная откровенность въ ушахъ графа. Но смхъ двушки былъ такъ искрененъ, такъ сообщителенъ, — онъ былъ вн всякаго кодекса свтскихъ приличій, но за то вс приличія, взятыя вмст, не стоили этого свободнаго молодаго смха. Завалевскій почувствовалъ это — и расхохотался въ одну ноту съ Мариной…
Онъ подошелъ къ столу со стороны противоположной той, у которой она стояла, и взявъ первую попавшуюся ему подъ руку книгу.
— Осипъ… Іосифъ Козьмичъ, поправился онъ,— говорилъ сейчасъ… вашъ батюшка? прервалъ онъ себя, вопросительно поведя на нее взглядомъ.
Она кивнула утвердительно, помаргивая все еще смявшимися глазами.
— Онъ говорилъ сейчасъ, продолжалъ графъ, — что вы дали себ трудъ привести мои книги въ порядокъ.
— Дала себ этотъ трудъ и даже очень утомилась, таская ихъ изъ ящика, насмшливо проговорила двушка, она такъ и ожидала, что ‘смшной старичекъ’, какимъ сейчасъ представился ей Завалевскій, подастъ ей немедленно новый поводъ къ смху.
Но онъ неожиданно для нея замолкъ мгновенно, и мысль его, — она поняла это, — далеко отлетла отъ нея, отъ всего окружавшаго его въ эту минуту. Онъ безсознательно перебиралъ пальцами по книг, оставшейся у него въ рук, и глядлъ недвижно въ окно, откуда виднлась безконечная лсная даль съ ея померкавшими въ тняхъ набгавшаго вечера вершинами. Его лицо приняло опять свое усталое, чтобы не сказать унылое, выраженіе. Но Марина, одною шириной стола отдленная отъ него, успла разглядть его тонкія черты, его длинные блдные пальцы и нжную шею подъ помятыми воротничками цвтной рубашки и съ удивленіемъ спрашивала она себя: ‘да старикъ-ли онъ въ самомъ дл?’…
— У васъ, къ сожалнію, все больше англійскія книги, заговорила она громко, чтобы сказать что-нибудь: не то досаду, не то какую-то странную жалость подымала во дн ея души непонятная ей унылость этого человка.
Онъ опять словно проснулся и какъ бы совершенно позабылъ все, что было предъ этимъ. Онъ уложилъ локти на столъ и съ доброю своею улыбкой уставился прямо въ лицо Марины.
— А вы по-англійски не читаете?
— Нтъ, сказала она:— я по-французски знаю порядочно, по-нмецки хуже, а по-англійски совсмъ нтъ,— не учили…
Онъ помолчалъ, потомъ спросилъ:
— А вообще вы много читаете?
— Да, все, что попадется, я очень люблю…
Онъ покачалъ головой — и ничего не сказалъ.
Но Марина поняла его неодобреніе и отпустила тотчасъ же колкимъ тономъ:
— А по-вашему, разумется, женщина должна ничему не учиться и ничего не читать?…
Онъ не отвчалъ, какъ бы соображая, и продолжалъ покачивать головою.
Она было вскинулась ‘развивать ему свои убжденія’ относительно ‘женскаго вопроса’, но вдругъ пріостановилась.— Лучше пусть онъ спрашиваетъ, подумала она, — доказать всегда успю…
Онъ дйствительно спросилъ ее, читала-ли она поэтовъ?
— Д-да… нкоторыхъ, отвчала она не сейчасъ, такъ какъ нкоторое время прошло въ колебаніи: слдуетъ-ли признаться въ этомъ, или нтъ?
— И любите? неумолимо допрашивалъ Завалевскій.
— Такъ себ, средственно, пояснила она. И блые, ровные какъ подобранная нить жемчуга зубы сверкнули подъ приподнявшеюся верхнею губой Марины.
— Кого-же, напримръ?
— Ну, Некрасова, разумется…
— Разумется, повторилъ онъ съ какою-то невеселою усмшкой.— А Пушкина?
На устахъ ея сложилась легкая гримаска.
— Да, онъ мн нравится, сказала она,— только вдь онъ не развитъ…
— Что-съ? Какъ вы это сказали? чуть не съ ужасомъ вскрикнулъ графъ,— это Пушкинъ не развитъ?..
— Ну, конечно! съ торжествующею улыбкой подтвердила она.
На этотъ разъ графъ подумалъ, что она дйствительно его въ глаза дурачитъ. Но онъ ошибался. Бдная Марина дйствительно была ‘убждена’, что Пушкинъ ‘не развитъ’. Ей это преподалъ одинъ учитель изъ семинаристовъ, сосланный въ Глинскъ за участіе въ какой-то ‘политической агитаціи’ и переведенный оттуда ‘за пропаганду вредныхъ соціалистическихъ ученій’ — какъ значилось въ казенной бумаг,— въ дальнюю губернію. Когда онъ узжалъ съ жандармами изъ города, уздныя почитательницы его поднесли ему у заставы букетъ изъ левкоевъ и булавку для галстуха, булавка изображала кинжалъ, по лезвею котораго микроскопическими буквами вырзано было одно таинственное слово: Гармодію {Гармодій, при помощи друга своего Аристогитона, умертвившій Гиппарха, одного изъ двухъ тирановъ аинскихъ.}. Идея кинжала и надписи принадлежала самому ‘мученику’, а деньги на символическій подарокъ, заказанный одному жиду-мельнику, который въ то же время былъ и часовыхъ, и золотыхъ длъ мастеръ, собраны были по подписк, въ которой участвовала и Марина. Какъ же было ей не поврить на слово такому авторитету?.. А иныя стихотворенія Пушкина, какъ нарочно, такъ нравились ей, такъ забирали ее за душу… Но все-же таки ‘онъ былъ не развитъ’, упрямо говорила она себ…
— Шарабанъ и подвода отправлены, возгласилъ г. Самойленко, возвращаясь въ залу, и примолвилъ офиціальнымъ тономъ:— въ столовой собраны вс лица, принадлежащія къ управленію Алорожской экономіи, если вашему сіятельству угодно будетъ…
— Ахъ, нтъ, ради Бога, Ос… Іосифъ Козьмичъ! воскликнулъ графъ въ какомъ-то перепуг! я ненавижу всякую казенщину… избавьте меня, пожалуйста!.. И — замтивъ обиженное выраженіе, которое внезапно изобразилось въ чертахъ г. Самойленка:— Позвольте, позвольте мн прежде всего, поспшилъ онъ сказать,— познакомиться, подъ вашимъ руководствомъ, съ самымъ дломъ… а затмъ вы мн всегда успете представить… если это необходимо… подначальныхъ вамъ лицъ…
Іосифъ Козьмичъ самодовольно наклонилъ голову: это было даже боле, чмъ онъ ожидалъ.
‘Ни съ дломъ, ни съ людьми во-вки вковъ не быть теб знакомымъ, милый мой!’ ршилъ онъ въ умной голов своей.
— Да не угодно-ли вамъ будетъ, Владиміръ Алексевичъ, весело и развязно заговорилъ онъ, понявъ какъ-то сразу, en bloc, что за человкъ былъ Завалевскій, и почитая вслдствіе сего за лучшее не называть его ни ‘вашимъ сіятельствомъ’, ни ‘графомъ’,— не хотите-ли съ дороги закусить чего-нибудь?…
— Нтъ, я нисколько не голоденъ… Чаю разв…
— Сейчасъ устроимъ… Марина, ступай, распорядись!..
— Ахъ, зачмъ вамъ безпокоиться! живо обернулся на нее графъ.
— Она у меня хозяйка, съ достоинствомъ произнесъ Іосифъ Козьмичъ, какъ бы желая дать ему почувствовать, что это молъ единственно изъ гостепріимства оказывается теб внимательность.
— Что, вы въ стакан пьете? спросила Марина Завалевскаго, скользнувъ по немъ своимъ лучистымъ взглядомъ.
— Въ чашк, если позволите:— я въ гусарахъ не служилъ, примолвилъ онъ, смясь.
Марина такъ и покатилась.
— А кто въ стакан пьетъ, тотъ непремнно былъ гусаромъ? спрашивала она, сама удивляясь тому, изъ-за чего сдлалось ей такъ вдругъ весело, и указывая пальцемъ на Іосифа Козьмича:— то-то видно сейчасъ, что онъ былъ военнымъ прежде, проговорила она, — стакановъ по пятнадцати дуетъ!
Завалевскаго всего покоробило отъ этого жеста, отъ этого вульгарнаго выраженія. Болзненно передернуло у него подъ правымъ глазомъ, точно кто подъ самымъ его ухомъ визгнулъ по стеклу мокрымъ пальцемъ. Онъ конфузливо опустилъ голову, боясь встртиться глазами съ Мариной. Но она все видла, отгадала чутьемъ впечатлніе, произведенное ею на него, и, заалвъ по самый лобъ, сердито сдвинувъ брови и закусивъ нижнюю губу, она прянула съ мста и, промолвивъ скороговоркой: ‘я вамъ сейчасъ пришлю чаю’, выпрыгнула изъ залы, словно испуганная коза…
Іосифъ Козьмичъ также все видлъ,— и лукавая улыбка скользнула по его толстымъ губамъ, когда Завалевскій, проводивъ Марину какими-то весьма подозрительными, по мннію г. Самойленка, глазами, поднялъ ихъ на него и сказалъ:
— Замчательная наружность у вашей дочери, Іосифъ Козьмичъ!…
— Да-съ, отвчалъ онъ, придвигая къ себ кресло ногой и усаживаясь въ немъ какъ можно спокойне насупротивъ графа:— красавица, могу сказать безъ лишней скромности… И воспитана,— насколько это только возможно было въ нашей глухой сторон. Покойница жена моя, примолвилъ онъ со вздохомъ,— происходившая изъ рода князей Серебряныхъ-Телепневыхъ,— въ дом даже ихъ воспитаніе получила,— сама была женщина образованная… и съ другой стороны, мы ничего не жалли, конечно…
Іосифъ Козмичъ передохнулъ и взглянулъ на графа.
Тотъ молчалъ и загадочно глядлъ на него.
— И справедливость требуетъ сказать, началъ опять г. Самойленко, и уже съ нкоторымъ паосомъ,— смена, посянныя такъ-сказать нами, пали не на неблагодарную почву. Училась она прекрасно, и отъ природы весьма понятлива… даже прямо надо сказать — умна! И Іосифъ Козьмичъ кивнулъ головой самоувренно и ршительно…
— Умна? повторилъ графъ, все такъ же загадочно глядя на него.
Г. Самойленк послышалось сомнніе въ звук его голоса.
— Конечно, поспшилъ онъ добавить, какъ бы извиняясь за Марину,— по первому разговору вы могли… можетъ быть заключить… Но съ этимъ ничего не подлаешь… идеи вка…
— Идеи вка! опять повторилъ Завалевскій и вдругъ засмялся: очень забавнымъ зазвучало ему это выраженіе въ устахъ господина Самойленки,— ничего съ этимъ не подлаешь, конечно…
Онъ тотчасъ же затмъ какъ бы припомнилъ что-то и, какъ бы боясь позабыть это вдругъ вспомянутое, торопливо спросилъ, подымаясь съ мста:
— Кабинетъ покойнаго дяди тутъ налво, не правда-ли?
— Черезъ корридоръ налво, отвчалъ озадаченный Іосифъ Козьмичъ, указывая дверь рукою и не трогаясь изъ своего кресла. Но, увидвъ, что Завалевскій, не оглядываясь, быстро направился въ сторону кабинета. онъ поднялся покряхтывая съ мста и пошелъ за нимъ.
Кабинетъ бывшаго владльца Алаго-Рога была пространная четырехъ-угольная подъ высокимъ сводомъ комната, оклеенная темно-малиновыми обоями съ такого же цвта кожаною мебелью вокругъ стнъ, и большимъ, съ цльными стеклами, венеціянскимъ окномъ, обращеннымъ къ широкому плесу — виру, по мстному выраженію,— свтлой и быстрой рчки, Алаго-Рога, отъ котораго и вся вотчина Завалевскаго принимала свое названіе… Чмъ-то затхлымъ, сумрачнымъ и суровымъ вяло въ этомъ, посл многихъ лтъ сегодня только, чувствовалось, открытомъ и провтренномъ поко. Старинныя, пожелтвшія отъ времени гравюры съ Рафаэлевскихъ картинъ въ вычурныхъ, рукою самого покойнаго графа выточенныхъ рамахъ, непривтливо глядли со стнъ. На дубовомъ объемистомъ стол, такомъ же, какой стоялъ въ библіотек, сиротливо лежала развернутая книга въ древнемъ пергаментномъ переплет, и рядомъ съ нею бллась акуратно сложенная кипка свжепереписанныхъ крупною конторскою рукою вдомостей и счетовъ, подготовленныхъ г. Самойленкой къ прізду Завалевскаго…
— Ничего здсь не тронуто, какъ застала смерть покойнаго, въ самомъ томъ вид веллъ я все оставить, доложилъ онъ, останавливаясь на порог кабинета, между тмъ какъ графъ задумчиво подходилъ къ окну.
— Онъ здсь и умеръ?
— На этомъ вотъ самомъ мст. Іосифъ Козьмичъ указалъ на кресло, стоявшее у окна.— Вышелъ онъ, по обыкновенію, изъ спальни, посл утренняго чаю, сюда, слъ за книгу и…
Но Завалевскій, какъ бы избгая тяжелыхъ воспоминаній, или подъ вліяніемъ другой занимавшей его въ эту минуту мысли, прервалъ его приглашеніемъ ссть и ‘вооружиться терпніемъ, такъ какъ онъ иметъ сообщить ему нчто, и посовтоваться съ нимъ относительно сего, и что собственно для этого онъ теперь и прибылъ въ Алый-Рогъ’.
‘Занимательно будетъ послушать — что онъ мн выкинетъ?’ подумалъ управляющій, не безъ нкоторой однако внутренней тревоги, и молча слъ у стола. По другой сторон Завалевскій помстился въ кресл, въ которомъ скончался, пораженный мгновенно ударомъ, его покойный дядя.
Небо меркло, уже не совсмъ ясно рисовались другъ предъ другомъ лица собесдниковъ.
— Скажите, пожалуйста, началъ графъ не вполн твердымъ голосомъ, словно перемогалъ въ себ внутреннюю неохоту приступить къ разговору,— сколько у насъ десятинъ лсу?
— Лсу? переспросилъ г. Самойленко. — То-есть какого именно?
— Н-ну… хорошаго!…
— То-есть строеваго?
— Да, строеваго.
— Порубки есть… На такомъ пространств… двнадцать человкъ одной конной стражи держу, — а все не усмотрть везд. Народъ теперь какой, сами знаете… Тысячъ пятнадцать десятинъ однако добраго лсу пожалуй и найдется, заключилъ Іосифъ Козьмичъ.
— А какъ цна?
‘Вотъ оно! Спустить хочетъ’, догадался тотчасъ же управляющій.
— Цны небольшія, началъ онъ громко, мямля и растягивая, чтобы дать себ время соображать свои отвты,— вдь вся здшняя сторона лсная… мелкопомстные очень сбиваютъ цны…
— На триста тысячъ можно будетъ однако, продать?
— На триста тысячъ! даже вскрикнулъ г. Самойленко:— на что вамъ такая огромная сумма, Владиміръ Алексевичъ?
— Нужно…
— Прокутились? фамиліарно спросилъ управляющій, которому въ голос Завалевскаго слышалось что-то несмлое, что онъ объяснялъ себ стыдомъ раскаявавшагося въ поступк своемъ человка.
— Въ мои годы не кутятъ, Осипъ Кузьмичъ: всему есть предлъ въ этой жизни! сухо отвчалъ на это графъ. И голова его исчезла въ тни боковой подушки кресла, въ спинку котораго онъ откинулся всмъ тломъ.
— Ваше дло-съ!…
И Іосифъ Козьмичъ, такъ безцеремонно разжалованный въ Осипа Кузьмича, сложивъ руки на живот, принялся съ достоинствомъ вертть пальцемъ о палецъ, въ ожиданіи и соображеніи дальнйшихъ объясненій…
Нкоторое время прошло въ молчаніи:
— Такъ можно будетъ? раздался наконецъ голосъ графа.
— Чего-съ?
— Получить триста. тысячъ отъ продажи лса?
— Если желаете продать, холодно промолвилъ г. Самойленко,— покупателей можно найти…
Настало новое молчаніе.
Но вотъ изъ глубины кресла раздался снова голосъ Завалевскаго, и въ этомъ голос звучало что-то,— какая-то тихая печаль и незлобивая и тонкая иронія,— чего никакъ уже не въ силахъ былъ разобрать Іосифъ, Козьмичъ.
— Вы впрочемъ весьма естественнымъ образомъ должны были придти къ заключенію, что я ‘прокутился’, говорилъ графъ.— И даже, съ извстной точки зрнія, это совершенно справедливо,— жизнь моя дйствительно прокучена, хотя, засмялся онъ,— и не совсмъ можетъ быть такъ, какъ понимается обыкновенно подъ этимъ словомъ… Во всякомъ случа я принадлежу къ числу такъ-называемыхъ безполезныхъ… къ тмъ, которыхъ практическіе люди называютъ коптителями неба. А въ нашъ реальный вкъ — коптить небо вдь это такое страшное преступленіе, что въ сравненіи съ нимъ роднаго отца зарзать — дтская шалость. Не такъ-ли?…
Но г. Самойленко не отвчалъ, онъ глядлъ въ упоръ на графа и размышлялъ: что онъ съ пунктикомъ, или просто отъ жиру бсится?
— Ну, такъ вотъ-съ, продолжалъ все тмъ же тономъ Завалевскій,— чтобы спасти нсколько мою репутацію во мнніи моихъ согражданъ, я задумалъ устроить вещь полезную… И для этого мн нужны деньги,— никакъ не мене трехсотъ тысячъ, Іосифъ Козьмичъ!
— Что же именно? полюбопытствовалъ узнать тотъ.
— Очень не хитрую вещь: институтъ для образованія народныхъ учителей…
— Я читалъ въ газетахъ. сказалъ г. Самойленко. — что недавно правительствомъ утверждено… въ Тамбов, такое именно заведеніе, основанное…
— Да, перебилъ его графъ, — но разв это исключаетъ возможность другаго подобнаго же заведенія?
— Это такъ-съ, согласился тотъ.
— Къ тому же учителей, которыхъ будетъ готовить Тамбовъ, не хватитъ на всю Россію… А тмъ боле въ здшней сторон, отдаленной отъ большихъ центровъ, образованіе именно народныхъ учителей найдетъ для себя, слдуетъ думать, условія боле благопріятныя, чмъ въ иномъ мст. Меня въ этомъ, во всякомъ случа, увряли вс компетентные люди, съ которыми я говорилъ о моемъ предположеніи… Весьма важно и то, что о постройк нечего хлопотать,— зданіе готово…
— А гд именно?
Сердце такъ и ёкнуло у Іосифа Козьмича.
— Да вотъ это самое,— этотъ домъ!
Этотъ домъ!… Предчувствіе не обмануло г. Самойленку. Это жилище, дворецъ, который онъ уже такъ давно привыкъ называть ‘моимъ дворцомъ’, гд въ продолженіе четырнадцати лтъ хозяйничалъ онъ полнымъ властелиномъ,— все это изъ-за каприза шальнаго человка должно поступить теперь подъ какую-то безсмысленную школу, по этимъ паркетнымъ поламъ, вдоль этихъ подъ мраморъ отшлифованныхъ стнъ будутъ ступать смазными сапожищами нечесаные хлопцы, стоять грязныя, облитыя чернилами скамьи? Воображеніе неумолимою кистью рисовало все это безобразіе предъ внутренними очами Іосифа Козьмича..
— Этотъ домъ! повторилъ онъ громко.— Помилуйте! Историческій, такъ-сказать, памятникъ вашего рода!…
— Начавшагося съ моего дда и кончающагося со мною? тихо засмялся Завалевскій.— Плакать не о чемъ!…
‘Ну, если ты и родомъ ужь своимъ не дорожишь!’… злобно взглянулъ на него г. Самойленко. — Дай Богъ вамъ успха, заговорилъ онъ, едва сдерживая кипвшее въ немъ негодованіе,— только, по моей опытности, не предвижу я ничего хорошаго отъ подобнаго заведенія…
— Отчего, отчего? живо воскликнулъ графъ.
— Да вотъ-съ, недалеко за примромъ итти,— по вашему предписанію, отпускаю я каждый годъ 2.500 рублей на пять школъ, заведенныхъ въ окружности Алорожской экономіи,— кром отопленія школъ и ремонта на нашъ счетъ… Сумма, можно сказать, боле чмъ достаточная, и учитель вполн обезпеченъ, потому, получая въ годъ до 350 рублей, онъ при здшней еще дешевизн можетъ жить не только безбдно, а даже съ нкоторымъ, такъ-сказать, комфортомъ…
— Ну, и что же?…
— А то-съ, ядовито отвчалъ управляющій,— что каждый годъ приходится мнять учителей, и что ни мняй, то хуже прежняго.
— О, Боже мой, все то же! послышался тихій вздохъ Завалевскаго.
А г. Самойленко продолжалъ между тмъ съ злорадствомъ.
— Или пьетъ безобразно, или и вовсе нтъ его въ школ, потому вымазалъ онъ себ голову розовымъ масломъ и въ городъ похалъ, на городскомъ валу съ уздными мщанками таскаться… А то, коли особенно изъ семинаристовъ, — хуже ихъ нтъ какъ изъ этого народа!— начнетъ онъ это въ школ ‘развивать’ хлопцевъ…. И такое это развитіе, я вамъ скажу-съ, примолвилъ въ скобкахъ Іосифъ Козьмичъ,— что у меня, поврите, колотья въ живот длаются только отъ этого слова одного… Начнетъ онъ перво-на-перво доказывать хлопцамъ, что они и батьки ихъ дурни, потому думаютъ, что свтъ на трехъ китахъ стоитъ, а съ этого тотчасъ и перейдетъ на ‘борьбу за существованіе’… Это у нихъ любимое: борьба за существованіе. А то еще про Добролюбова,— писатель былъ такой, очень они его уважаютъ,— такъ онъ это про него девятилтнему сопляку толкуетъ! И понесетъ онъ, скажу вамъ, такую ахинею, что слушаешь его, бывало, слушаешь — и, кажется, со злости собственною бы своею рукой его, поганца, и вмст со школою съ этою сжегъ! А вдь замтьте то, что борьба за существованіе кончается у него непремнно тмъ же, что наржется онъ какъ стелька пьянымъ и три дня носа въ школу не кажетъ потомъ…
— Ну, а священники что же? какимъ-то болзненно-взволнованнымъ голосомъ спросилъ графъ.
— Священники!.. Іосифъ Козьмичъ только рукой махнулъ.
— Но, можетъ быть, еслибы серьезно, спеціально заняться здшними школами, при правильномъ руководств…
— Пробовано, перепробовано! воскликнулъ управляющій.— И самъ я, и вотъ Марина моя — большую охоту имла она къ этому длу сначала,— и строгостью, и ласкою, и на всякій манеръ старались мы молодцовъ этихъ облагородить, внушить имъ чувство долга и обязанности…
‘А твоя Марина, подумалъ графъ и улыбнулся, вспомнивъ о ней,— должно быть, сама не прочь толковать хлопцамъ о борьб за существованіе’…
— И такъ и не добились мы ни до чего! заключилъ межъ тмъ г. Самойленко,— причемъ, разумется, не счелъ нужнымъ упомянуть, что изъ пяти школъ, содержимыхъ на деньги Завалевскаго, дв были закрыты еще въ прошломъ году, вслдствіе того, что родители перестали вовсе посылать туда дтей своихъ, школы же значились въ вдомостяхъ существующими, и ассигнованныя на нихъ деньги шли, въ числ другихъ доходовъ, въ бездонный карманъ господина главноуправляющаго.
— Но этотъ самый недостатокъ въ хорошихъ учителяхъ, на которой вы жалуетесь, сказалъ Завалевскій, какъ бы обрадованный представившимся ему аргументомъ,— не говоритъ-ли онъ краснорчиво за полезность такого заведенія, которое могло бы подготовлять достойныхъ и надежныхъ наставниковъ для народныхъ школъ?
Достойныхъ и надежныхъ? хихикнулъ г. Самойленко.— Да одно изъ двухъ: или вы дадите ему въ вашемъ институт высшее противъ его сословія образованіе, такъ онъ у васъ полугода въ школ не останется, а убжитъ въ городъ, на желзную дорогу или какое тамъ другое мсто… А обяжете вы его, положимъ, по уставу вашему, прослужить сколько-то тамъ лтъ сельскимъ учителемъ, такъ онъ или съ ума сойдетъ, или пулю себ въ лобъ пуститъ, потому вообразите себ образованнаго человка въ нашей глуши лсной,— каково ему жить съ нашими волками четвероногими и двуногими!… Если жь вы его самого на первоначальной грамот да на четырехъ правилахъ ариметики держать будете, такъ вдь изъ него тотъ же пьянчужка ледащій учитель выйдетъ, что и теперь не знаемъ мы какъ съ ними быть. Такъ на что вамъ тогда для расплода этой дряни институтъ заводить!..
— Позвольте однако, пробовалъ защищаться Завалевскій,— вы ставите такую произвольную дилемму…
Но Іосифъ Козьмичъ расходился окончательно.
— Позвольте вамъ сказать, Владиміръ Алексевичъ, что народнаго образованія, такъ какъ вы — я очень хорошо понимаю васъ,— такъ какъ вы бы желали, не достигнете вы никакими институтами, ниже большимъ даже жалованьемъ учителямъ!.. Человкомъ сдлать почитай изъ звря дикаго, какимъ приходитъ у насъ въ школу мужицкое дитя,— не легкое дло, поврьте моему слову, и посвятить себя ему наклонность особенная нужна, все равно, что, положимъ, на флейт играть или тамъ къ механик что-ли,— призваніе прежде всего нужно…
Завалевскій задумчиво улыбнулся,— онъ словно ждалъ довода и въ душ своей не находилъ на него возраженія.
— Апостолатъ нуженъ, да, тихо заговорилъ онъ про себя, забывая о присутствіи г. Самойленки и покачивая головою справа налво, какъ онъ это обыкновенно длалъ въ минуты размышленія,— отреченія во имя любви и высшихъ задачъ духа… Создается-ли это искусственно?.. А откуда возьмутся живыя силы тамъ, гд внизу мордовскій богъ, повыше культъ мертвящаго, животнаго матеріализма… и ни традиціи, ни устоя…
Іосифъ Козьмичъ не совсмъ разслышалъ, но понялъ такъ, что графъ внутренно сдается на его доводы.
— Трудно-съ, очень трудно, заговорилъ онъ онъ, — особенно когда ни съ какой стороны дло это надлежащей поддержки не находитъ. Мры правительства въ этомъ отношеніи…
— Правительство, такъ! вдругъ горячо прервалъ его Завалевскій, — а вы не чувствуете, какъ смертельно обидно за страну, гд и въ такомъ насущномъ, кровномъ дл нужно, чтобы чиновникъ толкалъ васъ въ шею?…
Г. Самойленко и опшилъ, и обидлся въ одно и то же время.
— Да-съ, язвительно прошиплъ онъ,— и, смлымъ скачкомъ перекидываясь на противоположную сторону вопроса,— а вотъ что можетъ легко случиться: вы вотъ, напримръ, доброхотно и отъ правительства совершенно самостоятельно вздумали учредить образовательный институтъ, и деньги большія на него пожертвовали, и даже самое жилище вашихъ предковъ…
— Il n’en dmord pas! засмялся внутренно графъ.
А тотъ продолжалъ все зле:
— И, разумется, почитаете себя въ прав разсчитывать, что увковчили, такъ-сказать, ваше имя такимъ колоссальнымъ пожертвованіемъ на благое просвщеніе… Вдругъ-съ посл вашей кончины — при жизни вашей этого, пожалуй, не сдлаютъ, — вздумается тамъ въ Петербург какому-нибудь департаменту, или совту, что институтъ вашъ вовсе никому не нуженъ, а деньги могутъ съ гораздо большею пользою быть употреблены на другое назначеніе. Хлопъ — предписаніе!… И этотъ вашъ дворецъ отдается подъ какое-нибудь интендантское депо или сводную конюшню, а капиталъ розданъ большимъ лицамъ въ займы, съ разсрочкою платежа на 37 лтъ…
— Да, пожалуй, поручиться нельзя! громко засмялся Завалевскій, и подумалъ: ‘а онъ очень уменъ однако!’…
Еще разъ настало молчаніе.
Завалевскій прервалъ его вопросомъ, который снова озадачилъ его уже, казалось, торжествовавшаго собесдника.
— Скажите мн однако, на какое другое учрежденіе могъ бы я съ большею пользою пожертвовать деньги мои и этотъ домъ?
— А вы ужь непремнно желаете пожертвовать? растерянно пробормоталъ господинъ Самойленко.
— Да, потому что, не почитая себя способнымъ ни на какую полезную задачу, я могу служить такимъ цлямъ единственно матеріальными средствами, имющимися у меня въ распоряженіи…
— Но почему же, позвольте узнать, Владиміръ Алексевичъ, вдругъ началъ Іосифъ Козьмичъ, ласковымъ, льстивымъ голосомъ, пробуя, en dsespoir de cause, и этого фортеля,— почему же въ васъ такое недовріе къ собственнымъ вашимъ силамъ? При вашемъ, кажется, положеніи и образованіи польза, которую бы вы могли принести государству…
— Да очень просто, не далъ ему кончить Завалевскій,— потому что я вообще въ пользу не врю!…
Уменъ былъ дйствительно господинъ Самойленко, но это было ршительно выше его пониманія.
Онъ не усплъ еще найти слова въ отвтъ на это странное признаніе, какъ вдругъ изъ библіотеки донесся шумъ чьихъ-то спшныхъ и тяжелыхъ шаговъ, и кто-то, еще невидимый, запыхавшимся и визгливымъ голосомъ прокричалъ:
— Je veux tre dcapit si je vous cde sur ce point, — никогда Абиссинцы не были Семитами! Mais o diable tes vous?
— Сюда, сюда! громко отвчалъ съ мста Завалевскій, засмявшись.— Это Пужбольскій. объяснилъ онъ Іосифу Козьмичу,— большой оригиналъ, какъ увидите…
Дйствительно, въ дверяхъ кабинета показалась здоровая и рослая фигура, съ выпуклыми грудью и животомъ, огненною, лопатою, бородой, въ мягкой, чернаго цвта, пуховой шляп, надвинутой на самыя брови, и съ лезвеемъ скиры на длинномъ топорищ, тускло блествшемъ при послднемъ сіяніи дня надъ его правымъ плечомъ. Словно самъ Ричардъ-Львиное Сердце или одинъ изъ мрачныхъ героевъ Шекспировскихъ историческихъ драмъ ввалился въ комнату…
Іосифъ Козьмичъ, никогда не читавшій Шекспира, глядлъ, недоумвая, на него и на его топоръ, между тмъ какъ Пужбольскій, продолжая начатый съ Завалевскимъ въ коляск, два часа тому назадъ, споръ о происхожденіи абиссинцевъ, возглашалъ пискливымъ фальцетомъ. которымъ, какъ бы въ насмшку надъ его богатырскимъ видомъ, надлила его причудливая природа:
— Абиссинскія племена имютъ два языка, deux idiomes, qui sont le Ghise et le Tigrima, эти языки…
— Семитическаго происхожденія, договорилъ, поддразнивая его, Завалевскій.
— C’est faux, c’est faux! завизжалъ князь.— Ни Бурхардъ, ни Заису…
— За то Роллинсонъ, Форстеръ…
— Mais laissez-moi donc achever, sacrebleu! И Пужбольскій со злостью рванулъ топоръ свой съ плеча и замахалъ имъ по воздуху.
— Да перестань буйствовать. пожалуйста, продолжалъ смяться графъ, — непремнно кого-нибудь изъ насъ зацпишь… Позвольте однако познакомить васъ, господа: князь Александръ Ивановичъ Пужбольскій, — Іосифъ Козьмичъ Самойленко,— здшній губернаторъ…
Это шутливое обозначеніе его положенія очень польстило Іосифу Козьмичу: онъ вовки вковъ не простилъ бы Завалевскому, если бы тому вдругъ вздумалось попросту сказать: ‘мой управляющій’.
— Невзначай сорвется, такъ, пожалуй, и… не договаривая, улыбнулся онъ князю, кивая на его орудіе.
— Откуда ты этотъ топоръ притащилъ? спросилъ графъ.
— Во-первыхъ, не топоръ, а скира, поправилъ Пужбольскій и сунулъ ее подъ самые глаза Завалевскаго. — Voyez donc, quelle forme, mon. cher, — la vraie hache normande!… Я купилъ ее тамъ, у кузнеца… Очень интересно было бы слдить (русскія глагольныя формы были вчно точкою преткновенія для Пужбольскаго, воспитывавшагося за границей и который лишь на осьмнадцатомъ году своей жизни сталъ говорить на родномъ язык,) — какъ пришла эта форма въ Сверскую сторону, когда въ Новгород, напримръ… .
— Ее занесли сюда изъ Польши банды Дмитрія Самозванца, пресерьезно отвчалъ ему Завалевскій: — вдь мы здсь на самомъ историческомъ пути его похода на Москву…
— На Новгородъ-Сверскъ, Путивль, Рыльскъ, Трубчевскъ, Брянскъ, тотчасъ же и зарядилъ Пужбольскій. И вдругъ спохватившись:— А что же общаго съ нормандскою скирой les банды Дмитрія Самозванца? запищалъ онъ.
— Очень просто, объяснялъ графъ, котораго страсть была дразнить и сбивать съ толку Пужбольскаго на почв исторіи и археологіи,— и еслибы ты былъ знакомъ съ учеными трудами польскаго историка Шайнохи.
— Читалъ, читалъ Шайноху! замахалъ тотъ руками.
— А если читалъ, такъ долженъ знать, что Поляки, или, точне,— Ляхи, Лехи, Лехиты,— не что иное какъ Нормандское племя…
— Quelle blague, quelle infme sottise! И Пужбольскій, выронивъ изъ руки скиру, которая, звякнувъ, грохнулась подъ ноги подскочившаго съ испуга Іосифа Козьмича, схватилъ себя въ отчаяніи за волосы.— Допускавъ, что Лехи — et je l’admets, je l’admets, parfaitement!— племя не славянское, а завоюющее аборигеновъ страны, Славянъ Poloniae magnae — то это завоеватели, sine dubio, изъ одного происхожденія съ Уграми, завоевателями Панноніи, то-есть, Гунны, des Touraniens purs, mon cher, одного семейства съ Туркмено-Турками и Финскими нашими племенами… И, помимо другихъ доказательствъ, это племенное сродство говорится въ историческихъ, неизмнныхъ симпатіяхъ Венгерцевъ и Поляковъ. Но, чтобы Поляки были des Normands! Какъ могъ, нтъ, скажи, приставалъ онъ къ графу,— скажи, какъ могъ твой Шайноха выдумывать эту безстыдную ложь!…
— А почему не выдумывать? передразнилъ его Завалевскій:— поле гипотезы безконечно…
— А Дмитрій Самозванецъ, дйствительно, шелъ нашею мстностью, поспшилъ г. Самойленко заявить и себя не невждою по части исторической науки. — И даже пять лтъ тому назадъ, сколько помнится, я доставилъ графу за границу вырытый у насъ въ лсу крестьяниномъ кожаный кошель съ монетою его царствованія…
— Мелочь,— да, небольшая рдкость! съ нкоторымъ пренебреженіемъ отозвался на это князь, — у меня штукъ пять этихъ копекъ Самозванца…
— Нтъ-съ, тамъ была, я помню, и одна крупная монета…