ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
Б. М. МАРКЕВИЧА.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія (бывшая) А. М. Котомина, Фонтанка, д. No 93.
1885.
Посвящается Елен Сергевн Рахмановой.
Tempora quibus nec vitia nostra, nec remedia pati possumus.
Livius.
C’est moins l’amiti qui assemble les gens d’aujourd’hui que la sympathie des haines communes.
G. Droz.
…Car les destins et les flots sont changeants.
Branger.
Часу въ одиннадцатомъ утра, свтлымъ, теплымъ днемъ, въ половине мая, старая дребезжавшая, очевидно извощичья коляска вкатилась подъ въздныя ворота давно знакомаго нашему читателю Сицкаго {См. Четверть Вка Назадъ. Глава II.}. Все тотъ же грубо отесанный левъ развалъ надъ ними свою каменную пасть, но на позолоченной мдной доск, на которую опирались его лапы, вмсто бывшаго историческаго герба князей Шастуновыхъ, красовались теперь дв вычурно переплетенныя главныя буквы имени теперешняго его владльца: П. и С. За то прежняя чугунная дрекольемъ ршетка замнена была новою, не отличавшеюся особеннымъ вкусомъ, но блествшею такою же позолотой по изгибамъ и выпуклостямъ фантастическаго своего рисунка. Выступавшій за нею массивный домъ, съ его широкимъ, опиравшимся на тяжелыя колонны балкономъ и висячими галлереями, соединявшими его съ длинными параллелограмами стоявшихъ обокъ его флигелей, блестли подъ солнцемъ, словно только-что вымытые, въ своей свжей съ глянцевитымъ отливомъ свтло-срой краск. Прежніе каменные сплошные парапеты галлерей замнены были ршетками одного рисунка съ ршеткой льва, и надъ каждымъ изъ перескавшихъ ихъ поставовъ сроватаго мрамора возносилась высченная изъ такого же мрамора ваза полная цвтовъ. Ярко горвшій невысокій куполъ съ крестомъ виднлся на правомъ флигел, надъ церковью, которую устроила покойная княгиня Аглая Константиновна Шастунова въ память дочери, на мст той самой залы бывшаго театра, гд нкога княжна Лина, въ образ Офеліи, промелькнула на мигъ падучею звздой… Провъ Ефремовичъ Сусальцевъ стремился очевидно обратить мсто своего жительства въ нкую царскую резиденцію.
Но этотъ возобновленный видъ старой барской усадьбы вызвалъ далеко не отвчавшее ожиданіямъ ея новаго владльца впечатлніе на молодую. замчательно красивую барыню въ щегольскомъ costume de voyage, съ опущенною до рта синею вуалеткой и въ маленькой круглой шляп, сидвшую въ коляск рядомъ со скромною, но тоже не безыизвстнаго щегольства одтою двочкой лтъ шестнадцати, горничною своею. Барыня возвращалась изъ Италіи, и на глаза ея, пріобыкшіе къ чудесамъ тамошняго искусства, все это золото и глянецъ отзывались крайнею безвкусицей.
— Купецъ такъ и виденъ! презрительно уронила она сквозь зубы.
Спутница ея, будто очень обрадованная, одобрительно закивала головой и засмялась нмымъ смхомъ, широко раскрывая свои алыя губы.
Коляска между тмъ, обогнувъ большую раскинутую посередь двора клумбу, усаженную сплошь кустами высаженныхъ изъ оранжереи розъ въ цвту, подкатила на двухъ тощихъ извощичьихъ клячахъ къ подъзду дома.
На грохотъ ея выбжалъ изъ-за большихъ стеклянныхъ дверей, ведшихъ въ сни, молодой парень, остриженный въ скобку, въ безукоризненно чистой блой рубах, подпоясанной краснымъ снуркомъ надъ пестрядевыми панталошками, всунутыми въ сапоги.
— Европейскія претензіи — и прислуга изъ трактира! произнесла какъ бы про себя опять, но совершенно громко прізжая дама, насмшливо окидывая его чуть-чуть прижмурившимися глазами.— Провъ Ефремовичъ дома? спросила она.
— Въ поля, съ часъ времени будетъ, выхали… А вамъ что требуется, сударыня?
— Требуется прежде всего, чтобы ты зналъ, что надо высаживать дамъ, когда он длаютъ честь прізжать къ твоему господину, отрзала она ему въ отвтъ, приподымаясь въ коляск:— не учили тебя, видно, этому?
Отороплый малый бросился, вскинувъ руки вверхъ, съ очевиднымъ намреніемъ подхватить ее подъ мышки.
Но она быстрымъ скачкомъ выпрыгнула сама мимо этихъ рукъ на гладкія плиты широкой площадки подъзда.
Горничная ея, также быстро соскочивъ съ другой стороны, подбжала къ ней, глядя лукаво смющимися глазами на оторопвшую фигуру парня въ блой рубах.
— Когда-жь онъ прідетъ изъ полей? подчеркнула барыня.
— Это вы, то-ись, насчетъ хозяина спрашиваете? Такъ эвтово я не могу знать, проговорилъ онъ, встряхиваясь,— потому они какъ случится, иной разъ къ обду, а то и…
Она нетерпливо перебила его:
— Да что у васъ никого толкове тебя нтъ въ дом?
— Никандра Панкратьичъ, клюшникъ, у насъ есть, окромя другихъ прочихъ, торопливо отвтилъ онъ,— а какъ если милость ваша прикажете, такъ я могу къ Евгенію Владиміровичу сего минутой избгать.
— Евгеній Владиміровичъ? повторила она:— это господинъ Зяблинъ, то-есть… Онъ еще живъ?
И она чуть-чуть усмхнулась.
— Въ полномъ здравіи находятся, видимо уже ободренный отвтилъ парень, проводя верхомъ руки по губамъ съ тмъ, чтобы прикрыть слагавшуюся на нихъ такую же улыбку. — Да вотъ-съ они и сами идутъ, примолвилъ онъ уже шепоткомъ, кивая въ сторону одного изъ флигелей на выходившаго оттуда, еще моложаваго издали глядя, но видимо тяжело опиравшагося на твердую бамбуковую трость господина въ изящно скроенномъ лтнемъ костюм перловаго цвта, легкомъ голубенькомъ галстучк и широкополой панам, защищавшей отъ лучей солнца его примигивавшіе глаза и коротко остриженную голову.
Это былъ Зяблинъ, нашъ старый другъ Зяблинъ, разочарованный ‘бригантъ’ пятидесятыхъ годовъ, безподобный ‘Eugne’ бывшей владлицы Сицкаго,— по-прежнему изящный, все такъ же строго послушный послдней модной картинк и нын, не смотря на подагру, катарръ желудка и прочія невзгоды его семидесятилтняго возраста.
Изъ оконъ помщенія, занимаемаго имъ въ этомъ флигел, онъ увидлъ прізжую, узналъ ее и спшилъ теперь къ ней,— спшилъ, несказанно изумленный и озадаченный этимъ ея пріздомъ, не зная, чмъ будетъ отвчать на чаемые имъ ‘неизбжные’ съ ея стороны вопросы, но чувствуя присущимъ ему чутьемъ благовоспитаннаго по-старому человка, что ‘нельзя же такъ оставить даму на подъзд’…
— Madame… какой неожиданный сюрпризъ! залепеталъ онъ, скидывая съ головы еще по пути шляпу и слабо шаркая плохо уже повиновавшимися ему ногами.
— Здравствуйте, monsieur Зяблинъ!… Вы, кажется, удивляетесь, что я пріхала? нсколько высокомрнымъ тономъ спросила она тутъ же.
Зяблинъ мгновенно ороблъ:
— Помилуйте, я, напротивъ, могу сказать, tout fait enchant, madame… Но вы такъ нечаянно, не предваривъ… Мы съ Провомъ Ефремовичемъ никакъ не ожидали…
Она насмшливо прищурилась на него:
— Вы съ нимъ думали, можетъ быть, что я навсегда сбжала?
Старый ‘бригантъ’ окончательно растерялся.
— Mon Dieu, madame, можете-ли вы полагать!.. вскрикнулъ онъ, шаркая опять и прижимая руку къ сердцу.
— Что же я однако стою здсь! перебила она дальнйшее изліяніе его протеста:— мои комнаты внизу, надюсь, никмъ не заняты?
— Никмъ, помилуйте… Мы здсь въ дом одни съ Провомъ Ефремовичемъ… Вы желаете тамъ… остановиться? спросилъ онъ съ нкоторымъ уже, тотчасъ же и подмченнымъ ею, колебаніемъ.
Брови красивой барыни сдвинулись мгновеннымъ и гнвнымъ движеніемъ:
— А гд же по-вашему можетъ ‘остановиться’ хозяйка, вско подчеркнула она,— какъ не въ своемъ поко?
— Mais certainement, madame, certainement, весь изогнулся онъ любезнымъ поклономъ, разсудивъ мысленно совершенно правильно, что пока другъ его Провъ Ефремовичъ ‘не разсудитъ иначе’, онъ, Зяблинъ, не въ прав видть въ его жен ‘другое что, какъ именно хозяйку’. Онъ притомъ же ‘un gentilhomme’, а она — дама, слдовательно…
— Я на тотъ предметъ только говорю, поспшилъ онъ заявить,— что будетъ-ли вамъ тамъ покойно… Вы насъ не предварили, и вашъ appartement, какъ я полагаю, находится въ совершенно неприбранномъ вид, запертъ наглухо, какъ изволите видть,— и онъ указалъ старчески дрожавшею уже рукой на длинный рядъ оконъ нижняго этажа по лвой сторон крыльца, наглухо дйствительно закрытыхъ внутренними ставнями,— съ вашего отъзда за границу въ такомъ вид… не открывали. Провтрить, полагаю, прежде всего надо…
— Такъ распорядитесь, я устала!
Зяблина видимо покоробило отъ этого тона. Онъ пріосанился, взглянулъ на нее какъ бы съ удивленіемъ и, обращаясь къ малому въ блой рубах, стоявшему все такъ же съ недоумлымъ видомъ на крыльц въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ:
— Сбгай скоре, любезный, проговорилъ онъ съ достоинствомъ,— за Никандромъ Панкратьевичемъ, скажи, что супруга Прова Ефремовича изволила пріхать и желаетъ…
Но въ то же время, выходя изъ сней, появился самъ Никандръ, высокій и здоровый, со свжимъ и серьезнымъ лицомъ, человкъ лтъ сорока съ чмъ-то, въ такой же русской рубах на выпускъ, и высокихъ сапогахъ, подпоясанный утыканнымъ мдными головками ремнемъ, къ которому, соотвтственно занимаемой имъ въ дом должности, подвшена была цлая связка ключей.
— Супруга Прова Ефремовича, повторилъ отчеканивая Зяблинъ,— желаютъ занять свои комнаты.
Ключникъ съ величавою почтительностью повелъ головой внизъ и проговорилъ спокойно:
— Пожалуйте, сударыня!..
— Dites moi, je vous prie qu’estce que tous ces половые que je trouve ici? спросила досадливо Антонина Дмитріевна, взглянувъ на старца, пріятеля ея супруга.
‘Бригантъ’ опустилъ глаза въ землю и чуть-чуть шевельнулъ плечами: ‘половые’ самому ему претили давно, ‘эти волоса въ скобку, смазныя голенища, косые вороты въ этомъ старомъ княжьемъ гнзд,— профанація’!.. говорилъ онъ себ мысленно не разъ.
— Пожалуйте! повторилъ ключникъ, отворяя во всю ширину стеклянную дверь въ сни.
Варя (читатель, надемся, узналъ въ горничной г-жи Сусальцевой нмую двочку, съ которою онъ имлъ случай встртиться въ начал нашего разсказа) притронулась слегка пальцами къ рук своей госпожи, глядя ей въ глаза и беззвучно шевеля губами.
Антонина Дмитріевна поняла.
— Съ нами одинъ чемоданъ, сказала она ключнику,— велите его внести ко мн, а за сундуками пошлите сейчасъ подводу на станцію, чтобъ они непремнно были здсь къ вечеру.
Варя, быстро прижавъ два пальца лвой руки, подняла вверхъ три остальные вмст съ пятью пальцами правой.
— Восемь мстъ всего, объяснила барыня, между тмъ какъ нмая проворно вытаскивала изъ кармана портмоне, а изъ него багажный билетъ и передавала его Никандру.
— Слушаю, пошлемъ-съ, промолвилъ тотъ съ тмъ же невозмутимымъ спокойствіемъ:— пожалуйте!
Полный аппартаментъ въ нижнемъ этаж, состоявшій изъ пяти комнатъ,— большой гостиной, кабинета, будуара, спальни, туалетной съ мраморною ванной и комнаты для горничной,— уготованный Провомъ Ефремовичемъ для молодой супруги и въ которомъ пробыла она лишь нсколько дней предъ внчаніемъ и отъздомъ своимъ за границу, оставался наглухо запертымъ съ самой минуты этого отъзда. Раза два лишь въ годъ рачительный ключникъ входилъ въ него съ однимъ изъ молодцовъ, состоявшихъ слугами въ дом, и приказывалъ выколотить мебель и смести пыль съ пола, чехловъ и холста, прикрывавшаго обитыя шелкомъ и дорогимъ французскимъ кретономъ стны гостиной и будуара,— выбирая всегда для этого время, когда ‘хозяинъ’ узжалъ изъ Сицкаго. Самъ Профъ Ефремовичъ, проходя большими снями мимо наружныхъ, запертыхъ и укрпленныхъ теперь широкимъ поперечнымъ желзнымъ болтомъ съ большимъ висячимъ на немъ замкомъ дверей, какъ-то невольно каждый разъ отворачивался и морщился…
— Что же это, изъ моихъ комнатъ кладовую сдлали? сердито вскрикнула Антонина Дмитріевна, остановившись предъ этими незнакомыми ей еще, обитыми крупными головками гвоздей, дверями.
— На всякъ случай, сударыня, объяснилъ своимъ спокойнымъ тономъ Никандръ, выбирая ключъ изъ своей связки и поднося его къ замку,— потому какъ у насъ во всемъ нижнемъ этаж никто не помщается…
Двери съ визгомъ заржаввшихъ петель и лязгомъ желза о желзо отворились настежъ.
На прізжихъ пахнуло какъ изъ погреба сырымъ и затхлымъ запахомъ… Антонина Дмитріевна брезгливо откинула голову назадъ. дучи сюда, она готовилась ‘пережить нсколько непріятныхъ минутъ,’ но этого перваго, физическаго впечатлнія она не ожидала,— и оно показалось ей какъ-то особенно тяжелымъ.
Ключникъ спшилъ между тмъ отворять оконныя ставни.
— Да и окна скоре, вскликнула она,— тутъ задохнуться можно!…
Теплый воздухъ и солнечный свтъ ворвались разомъ, словно торжествующее войско на валъ непріятельской крпости, въ глубокій до этой минуты мракъ просторной комнаты.
Хозяйка ея какъ бы въ изнеможеніи опустилась на стоявшее посреди гостиной pt, обводя унылымъ взоромъ кругомъ.
Стны, мебель, золотыя рамы блестящихъ зеркалъ, художественныя очертанія булевыхъ шкафиковъ и столовъ съ флорентійскою мозаикой — все исчезало подъ однообразнымъ, ‘мертвящимъ’, казалось ей, покровомъ желтовато-сраго холста и грубой кисеи съ консолей и этажерокъ убраны были знакомыя и любезныя ей груды фарфора и бронзы, полъ безъ ковра рзалъ глаза неприглядностью кое-гд разщелившихся досокъ своихъ… Чмъ-то мертвящимъ, дйствительно, вяло отъ этого запустнія. ‘Я его не предварила, конечно,’ проносилось въ голов молодой женщины, ‘но тогда онъ, можетъ быть, ухалъ бы нарочно, чтобы не встртиться со мною, а теперь je suis matresse de la place,’ сказала она себ тутъ же, и что-то въ род усмшки пробжало на мигъ по ея озабоченному лицу.
Зяблинъ, войдя вслдъ за нею въ комнаты, стоялъ съ панамой своею и палкой въ рук въ нсколькихъ шагахъ отъ нея и слегка покачивалъ головой, какъ бы угадывая ея ощущенія и слагая съ себя и съ пріятеля своего отвтственность за нихъ: мы-молъ вдь, вы понимаете, не могли святымъ духомъ знать, что вамъ вздумается пріхать.
Варя тмъ временемъ успла скользнуть въ слдующія за гостиной комнаты и возвратиться оттуда. Подбжавъ къ барын, она, съ видимымъ неудовольствіемъ въ чертахъ, быстро зашевелила губами и пальцами.
— У меня въ туалетной воды нтъ въ кранахъ, обратилась съ новою досадой Сусальцева къ ключнику..
— Накачаемъ сейчасъ, коротко отрзалъ онъ, проходя дале въ будуаръ открывать ставни и окна.
— Да велите скорй внести мой чемоданъ, я переодться хочу… Будьте такъ добры, обратилась она по-французски къ Зяблину,— когда мужъ мой вернется, велть мн доложить объ этомъ чрезъ мою горничную.
— Приказаніе ваше будетъ, сударыня, исполнено, отвтилъ ‘бригантъ’, галантерейно склоняя свою подкрашенную въ цвтъ воронова крыла голозу.
— Да нельзя-ли пока хотя въ моемъ будуар снять эти противные чахлы, я не привыкла сидть на этой гадости.
— Сымемъ-съ, отозвался на это изъ-за дверей будуара Никандръ.
Антонина Дмитріевна, въ сопровожденіи Вари, прошла въ туалетную. Зяблинъ вышелъ на крыльцо, надвинулъ шляпу на самыя брови и, усвшись въ одно изъ стоявшихъ тутъ желзныхъ креселъ, уложилъ подбородокъ на сложенныя надъ набалдашникомъ палки руки и вперилъ по направленію льва свои примигивавшіе отъ слабости глаза, въ тревожномъ ожиданіи возвращенія своего пріятеля. ‘Лишь бы только баталіи какой не произошло’, думалъ онъ: ‘человкъ онъ хорошій, конечно, только все же за это мужичье отвчать нельзя’…
Титъ Титычъ.
Чтобъ я перенесъ такую обиду надъ собой!… Да что это за времена пришли! Нтъ, стой!… Настасья, сметъ меня кто обидть?
Настасья Панкратьевна.
Никто, батюшка, Китъ Китычъ, не сметъ васъ обидть. Вы сами всякаго обидите.
Титъ Титычъ.
Я обижу, я и помилую, а то деньгами заплачу.
Островскій. Въ чужомъ пиру похмлье.
Прошло часа полтора. Старый ‘бригантъ’, сладко пригртый весеннимъ солнцемъ, опустивъ голову на грудь и выпустивъ палку изъ рукъ, начиналъ подремывать на своемъ желзномъ сдалищ, когда грохотъ знакомаго ему экипажа по каменной настилк льва вырвалъ его внезапно изъ тсно уже начинавшихъ обнимать его объятій сна. Онъ встрепенулся, усиленно приподнялъ вки, устремляя зрачки впередъ…
Провъ Ефремовичъ Сусальцевъ, огибая клумбу, катилъ къ крыльцу на бговыхъ дрожкахъ, запряженныхъ доброю, сытою пгашкой, лоснившеюся отъ пота. Хозяинъ ея, подъ стать ей, держа вожжи одною рукой, вытиралъ другою большимъ фуляромъ свое влажное, точно посл бани, и загорлое до цвта мди лицо.
— Ну, баринъ, весело заголосилъ онъ, завидя Зяблина,— откаталъ же я крутъ сегодня, верстъ двадцать, безъ передышки, почитай… Бери Пгаша, крикнулъ онъ выбжавшему изъ сней парню въ блой рубах,— да, гляди, сказать Артешк кучеру, чтобы до проводки вытереть его досуха, а опосля второй разъ!..
Парень поспшно взялъ лошадь подъ уздцы, между тмъ какъ Сусальцевъ, тяжело перекинувъ ногу черезъ сиднье дрожекъ, спускался наземь и расправлялъ члены съ какимъ-то блаженнымъ чувствомъ здоровой усталости.
— Ну, веди!.. Здорово, баринъ, не видались еще сегодня, поднявшись по ступенькамъ, подалъ онъ свою широкую руку пріятелю: почивали какъ прошлою ночью?
— Благодарю!.. Я все поджидалъ васъ, торопливо промямлилъ тотъ.
— Во!.. Аль что у васъ особенное есть? спросилъ нсколько удивленно Провъ Ефремовичъ.
— Дйствительно… Неожиданное даже совершенно, пролепеталъ опять одолваемый смущеніемъ ‘бригантъ’.
Сусальцевъ дернулъ нервно плечами:
— Да что у насъ, неблагополучіе какое? Такъ говорите прямо, чего тутъ!..
И онъ машинально повелъ кругомъ себя вопросительнымъ взглядомъ.
Зяблинъ не усплъ отвтить.
— Это что-жь? проговорилъ дрогнувшимъ голосомъ Сусальцевъ, указывая рукой на открытыя сплошь окна по лвой сторон нижняго этажа.
— Антонина Дмитріевна прибыла, выговорилъ чуть слышно ‘бригантъ’.
— Антонина Дмитріевна!..
Сусальцевъ поблднлъ какъ полотно подъ своимъ загарромъ.— Давно?
— Часа два… Приказала сейчасъ же предварить ее, когда вы вернетесь, таинственно прибавилъ Зяблинъ и съ видимымъ безпокойствомъ глянулъ въ лицо пріятелю: — вы ужь пожалуйста…
Голосъ его оборвался.
— Что? будто разсянно спросилъ тотъ.
— Сдержите себя! еле слышно произнесъ Зяблинъ.
Въ глазахъ Сусальцева мелькнула какая-то жгучая искра.
Онъ выпрямился. какъ бы пріосанился, откидывая голову и плечи назадъ, и внезапнымъ движеніемъ, словно купальщикь, собирающійся кинуться въ студеную воду, зашагалъ своею быстрою, подрагивавшею походкой къ аппартаменту Антонины Дмитріевны.
Онъ вошелъ въ гостиную. Она была пуста, но изъ-за двери сосдняго будуара донесся до него хорошо ему знакомый съ его гортанными звуками голосъ,— голосъ жены. Она о чемъ-то спрашивала у бывшей очевидно съ нею тамъ нмой двочки, горничной ея, такъ какъ отвтовъ на вопросы ея не слышалось и она продолжала говорить одна… Сусальцевъ остановился посреди комнаты, тяжело переводя дыханіе.
Но шумъ его шаговъ донесся до будуара.
— Кто это, mon mari? услышалъ онъ ея вопросъ и смхъ,— свжій, беззаботный смхъ…
— Я! постарался онъ произнести какъ можно спокойне.
— Такъ войдите же, я одта. Онъ вошелъ.
Будуаръ, со снятыми уже со стнъ его и мебели чахлами и разложенными по столамъ и диванамъ кипами блья и туалетовъ, только-что вынутыхъ изъ прибывшаго съ г-жею Сусальцевой чемодана, походилъ теперь на какой-то не то модный, не то ювелирный магазинъ. Яркіе лучи солнца перебгали струйками по нжнымъ цвтамъ юпокъ, корсажей и накидокъ, горли искристыми блестками на брилліантовой грани брошекъ и фермуаровъ, покоившихся на синемъ бархат своихъ раскрытыхъ футляровъ… Антонина Дмитріевна, наклонившись надъ круглымъ столомъ посреди комнаты, разбиралась въ цломъ клад лежавшихъ на немъ кружевъ.
— Bonjour, Probe! не перемняя положенія, проговорила она тмъ спокойнымъ тономъ, съ какимъ здороваются съ людьми, съ которыми видлись еще вчера.
‘Probe’ недвижно и безмолвно глядлъ на нее: языкъ его не ворочался, въ глазахъ стоялъ туманъ…
Она подняла на него смющіеся глаза:
— Можете къ ручк подойти, я дозволяю…
— Къ ручк!..
Лицо его сдлалось вдругъ страшно: яблоки глазъ словно хотли выскочить изъ-подъ вкъ, въ углахъ губъ закипла пна…
— Вонъ отсюда! крикнулъ онъ неестественнымъ, визгливымъ фальцетомъ, дрожа всмъ тломъ.
Антонина Дмитріевна, повидимому, предвидла этотъ ожидавшій ее пріемъ и заране приготовилась къ нему. Она поблднла слегка, но не смутилась, не отвела глазъ, поднявшихся на мужа, и тмъ же спокойнымъ тономъ, съ какимъ сейчасъ привтствовала его своимъ ‘bonjour, Probe’:
— Принеси Прову Ефремовичу стаканъ воды, Варя! сказала она нмой двочк, откладывавшей въ особый картонъ на другой сторон стола кружева, отбираемыя барыней.
Варя злыми какъ у дикой кошки глазами глянула въ свою очередь прямо въ лицо Сусальцева и съ глухимъ мычаніемъ вышла изъ комнаты.
— Если бы вы были порядочный человкъ, твердо выговорила Антонина Дмитріевна, все также не отрываясь взглядомъ отъ мужа,— вы бы знали, что одни варвары могутъ такъ обращаться съ женщиной!..
Сусальцева какъ-то невольно повела отъ этихъ словъ, зрачки его усиленно заморгали…
Она стояла предъ нимъ, блдная и свжая, какъ блая роза, въ восхитительномъ, шитомъ гладью батистовомъ matine на шелковомъ подбо моднаго цвта vieil or, съ такого же цвта пышными бантами и кружевами valenciennes отъ горла и до крошечныхъ mules, обувавшихъ ея ноги поверхъ ажурныхъ bas chins. Изъ-подъ широкихъ рукавовъ, бля снжнымъ оттнкомъ на золотистомъ фон подкладки, выглядывали ея словно выточенныя, безукоризненной формы руки, съ блествшими на длинныхъ породистыхъ пальцахъ драгоцнными кольцами. Какъ бы небрежно собранные въ одинъ огромный узелъ, роскошные волосы, вившіеся кудрявою франьей надо лбомъ, словно едва держались на верху головы подъ воткнутымъ въ нихъ гребнемъ изъ caille blonde въ форм графской короны. Тонкій, знакомый Сусальцеву запахъ вервены вялъ отъ нея, отъ этихъ ея тканей и блья, разложенныхъ въ комнат, и билъ ему какъ вино въ голову…
Но чувство обиды все такъ же нестерпимо ныло еще въ немъ:
— Для чего вы пріхали, что вамъ отъ меня нужно? спросилъ онъ сквозь судорожно стиснувшіеся зубы.
— Я вернулась домой, къ мужу, очень просто, невозмутимо отвтила она на это.
— Къ мужу! нервно захохоталъ онъ:— изволили вспомнить, что у васъ мужъ есть, когда, видно, отказала вамъ въ дальнйшемъ кредит ваша графиня.
Антонина Дмитріевна спокойно улыбнулась:
— Мн ея боле не нужно было, я просто взяла у банкира 30,000 франковъ,— вы на дняхъ трансфертъ получите.
У Прова Ефремовича искры запрыгали въ глазахъ.
— Да съ чего-жь вы взяли, что я платить буду! крикнулъ онъ, затопотавъ ногами.
Варя возвращалась со стаканомъ воды на поднос.
— Совтую вамъ охладиться, иначе вы заболете…
И, обращаясь въ двочк, между тмъ какъ Провъ Ефремовичъ машинальнымъ движеніемъ схватывалъ стаканъ и проглатывалъ воду однимъ глоткомъ:
— Уложи цлыя опять въ картонъ, Варя, кивнула она на лежавшія на стол кружева,— и запри его въ спальн въ шифоньерку, а порванныя отложи въ особый пакетъ, надо будетъ отослать ихъ въ Москву къ Минангуа, тамъ хорошо чинятъ…
— Слушаю! отвтила кивкомъ нмая, собрала кипу кружевъ въ картонъ и вышла съ нимъ въ сосднюю спальную.
— Пріучись запирать за собою двери, крикнула ей шутливо вслдъ барыня:— одни коронованныя лица и собаки не запираютъ дверей.
Двочка поспшила исполнить приказаніе.
Антонина Дмитріевна лниво потянулась, чуть-чуть звнула, при чемъ блеснулъ жемчугомъ на солнц двойной рядъ ея маленькихъ, ослпительно блыхъ зубовъ, и опустилась на близъ стоявшую кушетку, закинувъ за голову свои до локтя при этомъ движеніи опроставшіяся изъ-подъ рукавовъ пышныя, матово-блдныя руки.
Выпитая вода если и не совсмъ ‘охладила’, такъ дала нсколько остыть бшеному гнву Сусальцева. ‘Плюнуть ей опять въ безстыжіе глаза и уйти’, проносилось въ мозгу его. Но нтъ, разсудилъ онъ, ‘не теперь, такъ позже, а дло на чистоту вывести съ нею надо будетъ, она меня теперича думаетъ хладнокровіемъ одолть, такъ еще посмотримъ, кто кого!’…
Онъ опустился на низенькое кресло въ трехъ шагахъ отъ ея кушетки, заложилъ ногу за ногу и, охвативъ колнку обими руками, закачался на своемъ сидньи:
— Такъ это вы какъ же-съ, ‘домой’, изволите говорить, ‘къ мужу’ вернулись. На кой прахъ, позвольте спросить?
— Красивое выраженіе! уронила на это съ презрительною усмшкой Антонина Дмитріевна.
— Мы мужики-съ, по-мужицки и выражаемся, вамъ это до замужства вашего должно было быть извстно, возразилъ онъ ей съ такою же усмшкой.
Она искоса повела на него взглядомъ и безсознательно поморщилась: этотъ тонъ, поняла она, заключалъ въ себ гораздо боле опасности, чмъ то, чего могла она ожидать отъ его запальчивости.
— Да, я знаю, что вы охотно надваете на себя личину ‘мужика’, когда хотите забыть то, что предписываетъ вамъ долгъ порядочнаго человка.
— Ну-съ, мы этого ‘порядочнаго человка’ отложимъ покамстъ въ сторону, иронически перебилъ онъ ее,— а обратимся къ сути. Для чего, спрашиваю опять, опосля того, что вы почитай въ продолженіи почти что года не удостоили меня ни единой строчки…
— А вы писали мн? перебила она его въ свою очередь.
— Мн что же писать было, когда вы, противно моей вол. ршились остаться тамъ,— то-есть, значитъ, прямо начихались надъ законнымъ мужемъ вашимъ?
Антонина Дмитріевна приподнялась на своей кушетк, растянулась затмъ на ней опять вся, съ ногами, уложивъ голову на тонкую, съ длинными оборками наволочку пуховой подушки, и, упершись щекой на руку, обернулась въ сторону мужа.
— ‘Противъ вашей воли’, повторила она: — вдь такъ прежде съ крпостными объяснялись, а теперь гд-нибудь на Восток въ гаремахъ съ рабынями разв говорятъ,— да и туда ужь прогрессъ доходитъ. А вы… я по крайней мр такъ думала… вы все-таки человкъ современный, вы должны понимать, кажется, что супружескій деспотизмъ не допускается въ наше время, что ‘воля’ мужа еще не все, а требуется еще согласіе съ другой стороны, подчеркнула она: — вы не можете не знать, что никто въ просвщенной Европ иначе не смотритъ на брачныя отношенія.
Провъ Ефремовичъ, продолжая все также покачиваться на своемъ кресл, охвативъ колнку руками, выслушалъ терпливо до конца это поучительство.
— Европа Европой-съ, сказалъ онъ въ отвтъ,— а и у насъ въ Россіи тоже свой смыслъ имется, и даже пословица такая есть, можетъ слышали: со своимъ-молъ уставомъ въ чужой монастырь не ходи… А окромя того, сами мы въ Европ были, какъ вамъ извстно,— знаемъ-съ: тамъ жена не въ примръ даже боле въ покорств у мужа состоитъ, чмъ у насъ. Такъ вы это напрасно на тамошніе порядки ссылаетесь… Я же, сказать къ слову, не изъ каприза какого пустаго просилъ васъ тогда вернуться со мной въ отечество: прожито было нами, сами знаете, не въ мру много, въ тому же безъ хозяйскаго присмотра дловъ нельзя было оставлять, доле…
— Тратили тамъ вы, а не я ‘не въ мру’, воскликнула она:— безъ васъ я въ восемь мсяцевъ времени прожила тысячъ шестьдесятъ франковъ,— ужь, кажется, нельзя скромне!
— Это мы опять-таки въ сторону отложимъ, сударыня,— онъ нервно передернулъ плечами,— да и вообще пространно намъ съ вами разговаривать пользы не имется. Взялъ я васъ за себя, почитая, что будете вы соблюдать свои супружескія обязанности, какъ слдуетъ внчанной жен, по закону христіанскому, а какъ если вы полагаете, что состоите со мною въ род этого ныншняго ‘фиктивнаго брака’, такъ, можетъ, вы по этому предмету очень ошибаетесь, ибо я на оное ршительно не согласенъ.
— Какой ‘фиктивный бракъ’, что вы за вздоръ говорите!…
Онъ всталъ въ ростъ, глядя на нее сверху внизъ усиленно помаргивавшими глазами:
— Какъ бы ни сказалъ-съ, все одно,— вы понимать должны.
— Что понимать, вскликнула она:— какія ваши намренія?
Онъ не нашелъ отвта въ первую минуту. ‘Намренія’?
Онъ самъ себ опредлить не могъ: были-ли какія такія у него? Онъ до этого ея вопроса чувствовалъ только ‘обиду’ свою ‘во всхъ суставчикахъ’, чувствовалъ, что жена своимъ поступкомъ всю душу ‘вымотала изъ него’, онъ посл первоначальныхъ мукъ и тоски, сндавшихъ его по возвращеніи изъ-за границы, тщился всми силами отогнать отъ себя самую мысль о ней, понуждалъ себя видть въ ней ‘отрзанный ломоть, не стоящій того, чтобъ о немъ думать’. И онъ дйствительно, говоря его языкомъ, ‘только начиналъ теперь отходить маленько’, позабывать ее ‘на вольной волюшк деревенскаго житья, въ мирномъ житіи съ пріятелемъ-бариномъ, безо всякихъ заботъ окромя хозяйственныхъ’… И вдругъ она опять тутъ вернулась, все такая же, ‘дерзкая и красивая’, и ‘куражится’ надъ нимъ ‘въ этихъ своихъ кружевахъ, шелку и батист’ и, ‘будто правая, допрашиваетъ его о его намреніяхъ’…
— Вамъ направо, мн налво — и вся не долга! отрзалъ онъ какъ-то вдругъ, скороговоркой, какъ бы спша скинуть скоре съ плечъ непосильное бремя.
Она приподнялась на локт, не то изумленно, не то скорбно воззрившись въ него своими широко открывшимися аквамариновыми глазами:
— Вы не шутя ‘гоните меня прочь отъ себя, Probe?…
И слезы послышались ему въ трепетныхъ звукахъ этихъ словъ.
‘А хороша-то какъ, негодница’! пробжало у него тутъ же дрожью по спин.
Но онъ весь тотчасъ же словно ощетинился противъ этого ‘соблазна’, сурово сдвинулъ брови:
— Если законному мужу покориться не хотли, такъ и прізжать вамъ незачмъ было.
Она закрыла глаза рукой, опустивъ голову къ колнямъ… Плечи ея вздрагивали словно отъ рыданья…
Сусальцевъ этого не ожидалъ никакъ. Новое ‘надсмяніе’, колкости, угрозы, ‘какъ тогда, въ Венеціи’,— все это не удивило бы его. Но этотъ безмолвный плачъ…
— О чемъ это вы? спросилъ онъ съ невольною мягкостью.
Она не отвчала, не подымала головы…
На душ у него заскребла жалость… Онъ подошелъ ближе къ самой ея кушетк:
— Перестаньте, нечего… Сами должны понимать…
— Я понимаю. что вы жестоко, незаслуженно поступаете со мной, промолвила она, не отнимая руки отъ глазъ. И вдругъ, чрезъ мигъ,— разомъ привстала, уронила эти руки, подняла на него слегка покраснвшія вки:— И не умно при этомъ, добавила она совершенно для него неожиданно.
Онъ оторопло устремилъ на нее вопрошающій взглядъ.
— Да, не умно, не разсчетливо, повторила она:— вы лишаетесь во мн, я уже не говорю жены, ничмъ въ сущности серьезно не виноватой предъ вами, но помощницы, хорошаго друга, который могъ бы быть вамъ настоящимъ образомъ полезенъ.
— Въ чемъ это-съ? все такъ же изумленно спросилъ Сусальцевъ.
Антонина Дмитріевна усмхнулась. Слды слезъ успли какъ-то уже совершенно исчезнуть съ ея свжаго, оживленнаго лица.
— Вы имете время меня выслушать?
— Сдлайте милость, проговорилъ онъ машинально въ отвтъ.
— Такъ садитесь тутъ и слушайте.
И она указала ему на кресло подл самой кушетки, на которой сидла она теперь, нсколько наклонившись впередъ, съ опирающимися на колни руками. Она опустила глаза и начала, раздумчиво перебирая кольца на выточенныхъ пальцахъ своихъ:
— Выходя за васъ замужъ, я, поврьте, прельстилась не вашимъ состояніемъ… За бднаго человка я не вышла бы, конечно, добавила она тутъ же съ новою усмшкой,— бдный человкъ въ моихъ понятіяхъ безсильный человкъ, а я всегда выше всего на свт, я вамъ это говорила еще до замужства, ставила и ставлю въ человк силу.
— ‘Сила силу ищетъ’, дйствительно слышалъ я тогда отъ васъ, вспомнилъ Провъ Ефремовичъ, кивнувъ головой.
— Я надялась, я врила, что въ васъ именно заключается это качество, которое я такъ цню въ людяхъ и котораго такъ недостаетъ у насъ, куда ни взглянешь, Я была стараго дворянскаго рода двушка,— то, что вы называли ‘кисейная барышня’, воспитанная, вы знаете, какимъ отцомъ, аристократомъ… и пьяницею, промолвила она брезгливо и поспшно, какъ бы предупреждая то. что самъ онъ могъ бы замтить на ея слова,— вы человкъ не знатный, купецъ просто, я говорю это вамъ не въ укоръ. напротивъ: меня это именно влекло въ васъ, что вы человкъ, не связанный ничмъ съ прошедшимъ, свжій, ‘почвенный’, какъ говорятъ теперь, человкъ,— что до чего бы вы ни дошли, вы всегда будете сынъ вашихъ длъ, enfant de vos oeuvres, какъ говорятъ Французы. Дворянство наше отжило свой вкъ, отъ него нечего боле ждать, будущее, разсуждала я. принадлежитъ именно людямъ, какъ вы, сильнымъ по характеру и независимымъ по средствамъ.
‘Куда это она ведетъ’? недоумвалъ Сусальцевъ, слушая ее и въ то же время съ какимъ-то невольно сладостнымъ ощущеніемъ вдыхая вявшее отъ нея тонкое благоуханіе.
— Вы человкъ умный, безспорно, говорила она между тмъ, все съ тмъ же выраженіемъ въ наклоненномъ къ кольцамъ пальцевъ своихъ лиц,— но погруженный до сихъ поръ весь въ личныя ваши дла, вы не имли времени, или просто пренебрегали, обращать вниманіе на общія, на то, куда теченіе времени и обстоятельствъ ведетъ теперь все наше государство.
— Наше дло коммерческое, возразилъ онъ полушутливо на это,— а куда итти государству, на это есть у насъ Царь съ архистратигами своими!
— А если оказывается, что задача превыше способностей ихъ и средствъ, если прежній порядокъ сталъ ни на что боле не годенъ, и сами эти, какъ вы выражаетесь, ‘архистратиги’ сознаютъ это вполн,— что вы на это скажете?
— А скажу-съ все таки, что дло наше сторона, какой бы тамъ порядокъ ни былъ, у насъ про то совтовъ спрашивать не будутъ.
— Кто же вамъ это сказалъ? А если, напротивъ, въ боле или мене близкомъ будущемъ, какъ имю я полное основаніе думать, должны будутъ прибгнуть къ созыву лучшихъ по опытности своей и практическому знанію людей, которымъ предоставлено будетъ обсудить настоящее положеніе длъ въ Россіи и спасти ее отъ окончательной гибели, почему — или никогда въ самомъ дл вы объ этомъ не думали? — не могли бы вы быть въ числ этихъ призванныхъ?
— Я-съ! могъ только вскрикнуть озадаченно Сусальцевъ.
— Вы, мой мужъ, протянула она, озаряя его всего лучистымъ взглядомъ,— тотъ, для кого я была всегда такъ честолюбива и кто такъ не благодаренъ мн теперь за это!…
Голосъ ея задрожалъ, какъ бы не одолвая охватившаго ее волненія.
‘Probe’ былъ совершенно сбитъ съ толку. Съ чему ‘выкладывала’ она все это, ‘на какой конецъ’ и ‘что правды’ могло быть дйствительно въ томъ, что говорила она? Да и давно-ли стала она такъ ‘честолюбива для него?’ Въ первый еще разъ со дня первой ихъ встрчи, когда онъ пріхалъ къ покойному ея отцу по длу закладной на Юрьево, говорила она ему этимъ языкомъ и объ ‘этихъ предметахъ’. Давно-ли сама стала разсуждать ‘о другомъ чемъ, какъ о тряпкахъ и о связяхъ съ высокопоставленными особами… Не даромъ видно’, говорилъ себ Провъ Ефремовичъ, стараясь внутренно иронизировать, ‘воспользовалась барыня милостивыми разговорами князя Іоанна и ему подобныхъ великихъ господъ міра сего’… Но вмст съ тмъ эти нежданныя откровенія ея задвали за какую-то живую струну его существа, дразнили въ немъ что-то еще неясное для него самого, но несомннно копошившееся уже въ его душевной глуби.
— Какъ же это, позвольте спросить васъ, я по вашему мннію могъ бы быть ‘призванъ’ къ этому самому длу, о которомъ вы говорите, въ силу какихъ правъ моихъ?
— Чрезъ земство, вы вдь, кажется, членъ его здсь?
— Состою гласнымъ, дйствительно.
— Вамъ надо быть предсдателемъ.
— Чего это: земскаго собранія то-есть? Такъ, по закону, предсдаетъ въ немъ нашъ предводитель дворянства, старецъ нашъ почтеннйшій, Павелъ Григорьевичъ Юшковъ.
— Вдь есть управа, такъ, кажется, называется?
— Это само по себ.
— Ну такъ вотъ тамъ, разв вамъ нельзя быть предсдателемъ?
— Коли выберутъ,— конечно, да и какъ если будетъ на то мое согласіе, только я никогда на это согласиться не намренъ былъ.
— Это почему?
— А очень просто, что въ жалованьи земскомъ я не нуждаюсь, а временемъ своимъ дорожу-съ, такъ изъ чего мн его тратить на длопроизводство пустое?
— Если бы такое положеніе должно было заключать въ себ конечную для васъ цль, вы были бы правы, но я вамъ не даромъ указываю на него: оно можетъ служить для васъ ступенью для того, что я мечтаю для васъ…
Антонина Дмитріевна понизила голосъ и еще ближе наклонилась къ сидвшему противъ нея мужу:
— Я видлась въ Рим съ людьми, которые очень скоро должны будутъ играть у насъ первостепенную роль… Вы объ Алекс Сергевич Колонта слышали, напримръ? спросила она какъ бы въ скобкахъ.
— Какъ не слыхать-съ! Человкъ вліятельный и, можно даже сказать, между правителями нашими по уму выдающійся!
— Ну такъ вотъ вы будете имть случай познакомиться съ нимъ лично. Онъ еще зимой вернулся въ Петербургъ и думаетъ посл окончанія сессіи въ Государственномъ Совт хать въ свое Орловское имніе. Онъ общалъ мн захать по пути въ Сицкое и провести у насъ нсколько дней, примолвила Сусальцева, какъ бы вовсе позабывъ или просто пренебрегая вспомнить, что за нсколько еще минутъ предъ этимъ шелъ у нея съ мужемъ вопросъ о томъ, чтобы самой ей отправляться изъ Сицкаго, куда глаза глядятъ.
Провъ Ефремовичъ со своей стороны словно вовсе позабылъ о томъ, что сейчасъ ‘вышло’ у него съ женой. Слова ея видимо заинтересовывали его все боле и боле.
— Такъ что же этотъ самый Колонтай, Алексй Сергичъ, говорилъ вамъ-съ? спросилъ онъ.
— Все это само собою пока еще секретъ, да и окончательно не оформлено и заключается собственно въ однихъ предположеніяхъ. Но на то и данъ намъ умъ, чтобы въ томъ, что еще представляется гадательнымъ, распознать признаки имющаго за собою дйствительное raison d’tre, того, то-есть, что по естественному духу вещей должно осуществиться въ боле или мене близкомъ будущемъ.
— Самый этотъ ‘созывъ’, то-есть, какъ вы говорили? переспросилъ Сусальцевъ.
— Да. Правительство, прижатое къ стн нигилистическимъ движеніемъ, съ одной стороны, съ другой — всякими злоупотребленіями, неспособностью и ненадежностью собственныхъ своихъ агентовъ, принуждено будетъ обратиться за помощью и совтомъ къ самой стран… Конституціи прямо оно не ршится дать: слишкомъ сильно связано оно еще традиціонными привычками своего самодержавства, вымолвила съ многозначительнымъ видомъ Антонина Дмитріевна, повторяя очевидно наизусть разсужденія, слышанныя ею отъ ‘людей, съ которыми она видлась въ Рим’,— оно на первый разъ прибгнетъ къ полумр, въ род усиленія Государственнаго Совта выборными людьми, находящимися у него подъ руками: соберетъ, напримръ, предводителей дворянства и предсдателей управъ.
— Губернскихъ однихъ, или и уздныхъ тоже?
— И тхъ, и другихъ, вроятно… Это впрочемъ — подробность, поспшила сказать Сусальцева:— главное, чтобъ у васъ къ этой пор была уже нога въ стремени.
— То-есть, чтобъ я попалъ въ предсдатели нашей уздной управы?
— Именно.
Провъ Ефремовичъ уронилъ въ раздумьи голову на грудь.
— Это, пожалуй, устроить и можно какъ-нибудь, промолвилъ онъ чрезъ нсколько времени.— Мсто самое это теперь у насъ вакантно, бывшій предсдатель — Бароцкій былъ нкто — изъ моряковъ, старикъ хорошій, запутался только какъ-то черезъ сына, растрата у него въ касс оказалась. Деньги-то внесъ за него, говорятъ, Борисъ Васильевичъ Троекуровъ, потому по назначенной посл смерти его ревизіи суммы вс оказались налицо. Одначе все же онъ застрлился съ этого самаго сраму, а опосля того на четырнадцатое число прошлаго мсяца назначено было экстренное собраніе для выборовъ на его мсто. Только тутъ случилось, что у Павла Григорьевича Юшкова старичекъ братъ очень больной сдлался и такъ онъ этимъ теперь озабоченъ, что должностью своею и по ноншній день даже заниматься не можетъ. Такъ, по общему къ нему уваженію, ршено у насъ было съ этимъ дломъ выборовъ отложить до сентября, какъ при томъ время теперь лтнее, собираться гласнымъ, особливо изъ крестьянъ, тяжело очень. И даже скажу вамъ-съ, мн даже и говорено было, чтобъ я баллотировался, только я оставилъ тогда втун, потому не разсчетъ…
— Огромный ‘разсчетъ’, вскрикнула Антонина Дмитріевна,— въ виду того, что я вамъ говорила сейчасъ… и о чемъ вы, надюсь, никому, никому не промолвите ни слова: вдь это величайшая еще тайна!
— Для чего говорить, сами понимаемъ!
Сусальцева примолкла на мигъ въ свою очередь.
— Что у васъ тутъ, все такъ же, какъ и прежде, вліятеленъ Троекуровъ? спросила она затмъ.
— Извстно, по званію своему и богатству, а и боле того-съ, надо сказать, по большому разуму своему, человкъ большой всъ иметъ.
— Онъ, пожалуй, усмхнулась она недоброю усмшкой,— самъ бы пошелъ вамъ въ конкурренты, если бы зналъ то, о чемъ я вамъ передала?
Профъ Ефремовичъ пожалъ плечами:
— Борисъ Васильевичъ? Какъ еслибъ онъ захотлъ, даннымъ-давнешенько былъ бы у насъ губернскимъ предводителемъ. Только политику онъ такую держитъ, что никакихъ должностей ни по дворянской, ни по земской служб принимать не желаетъ. Гласнымъ узднымъ и губернскимъ единственно дозволилъ себя выбрать.
— И всми при этомъ вертитъ? злобно договорила за него жена.
— Что же, дурнаго совта никому не дастъ господинъ этотъ.
— А съ вами какъ онъ? спросила она, сожмуривая брови.
— Во взаимномъ уваженіи состоимъ съ его превосходительствомъ, чуть-чуть усмхнулся Сусальцевъ.
— Интриговать не будетъ, чтобы васъ не выбрали?
— Съ чего-жь это ему!.. Можетъ, конечно, ему и пріятне было бы видть своего брата-дворянина на этой самой должности, а только я вполн надюсь, что онъ противъ меня ничего имть не будетъ, потому прямо могу сказать, ничего дурнаго, окромя хорошаго, ему про меня не извстно.
— Ну, такъ скоре принимайтесь за хлопоты, чтобы вамъ къ сентябрю подготовить себ большинство на выборахъ, вскрикнула молодая женщина:— вдь это вы можете сдлать?
— Въ моей власти, надюсь, отвтилъ онъ протяжно,— а только, знаете, стоитъ-ли это самое дло труда, потому навяжешь себ обузу на плечи, отъ своего дла оторвешься, а тамъ, можетъ, пшикъ одинъ выйдетъ?
— Ахъ, Боже мой, заметалась даже съ несвойственною ей суетливостью движеній Антонина Дмитріевна,— неужели думаете вы, что я вамъ все это съ втру говорю? Такъ вотъ, когда прідетъ Алексй Сергевичъ, вы изъ его устъ можете услышать… И не отъ одного его: къ этому времени будетъ сюда вашъ новый губернаторъ, онъ Алексю Сергевичу племянникъ…
— Фамилія ему Савиновъ будетъ?
— Да, Аполлонъ Савельевичъ Савиновъ, очень милый человкъ… Онъ мн сказалъ, что подетъ ревизовать узды и распорядится такъ, чтобы къ концу имть возможность захать къ намъ.
— Слышали про него, какже-съ, въ сосдней губерніи вице-губернаторомъ былъ, промолвилъ Сусальцевъ, какъ бы насмшливо проведя губами.
Антонина Дмитріевна замтила это:
— Что же такое слышали вы?
— Да такъ, говорятъ, свистунъ великій, карьеристъ петербургскій… А, впрочемъ, можетъ и врутъ, равнодушно добавилъ онъ.
— Онъ на стараго чиновника не похожъ, это правда, нсколько рзко возразила ему жена: — я съ нимъ хала изъ Вны: онъ совсмъ Европеецъ, а теперь такіе нужны Россіи люди.
— На этотъ счетъ, пожалуй, можно и другое сказать, какъ бы недоврчиво промолвилъ Провъ Ефремовичъ и тутъ же замолкъ, не почитая почему-то нужнымъ распространяться дале объ этомъ предмет.
Антонина Дмитріевна повела еще разъ на мужа ласковымъ до нжности взглядомъ:
— Я могу ошибаться, проговорила она чуть не робко,— но во всемъ этомъ для меня главное была мысль о васъ, Probe, о томъ, чтобъ устроить вамъ положеніе, соотвтствующее тмъ способностямъ, которыя даны вамъ отъ природы. Вы имли возможность до сихъ поръ прикладывать ихъ лишь въ тсной сфер личныхъ интересовъ… Вамъ представляется теперь случай послужить благу всего отечества… а мн гордиться вами, Probe…
Бдный ‘Probe’ чуялъ чутьемъ, что это были ‘слова одни’, что ни до какого блага отечества, ни до его, Прова, службы оному ей въ сущности дла нтъ, что во всемъ этомъ преслдовала она свои особенныя, чуждыя ему цли,— но чувствовалъ въ то же время, что онъ безсиленъ предъ этими пріятно щекотавшими его самолюбіе словами ея, что онъ ‘прямо идетъ на ея удочку, пасуетъ предъ ея женскою ловкостью’… Гнвъ его, ‘законный гнвъ’, смолкалъ въ его душ, или, врне, рокоталъ уже глухими, съ минуты на минуту все слабвшими перекатами, какъ удаляющаяся гроза. Другія ощущенія насильственно и побдно врывались мало-по-малу въ существо его. Съ тонкимъ запахомъ вервены, вявшимъ отъ ‘этой красавицы-жены его’, вносилось въ него и впечатлніе ея женской прелести, пронизалъ его насквозь забирающій пламень не отрывавшихся отъ него блдно-голубыхъ ея глазъ. Легкая дрожь пробгала по его членамъ, пальцы рукъ, уложенныхъ на колни, судорожно подергивались, словно барабаня какую-то боевую тревогу.
— Какъ бы вы обо мн ни судили, Probe, но лучшаго друга себ, поврьте, вы все же не найдете, говорила она тихимъ, дрожащимъ, умиленнымъ голосомъ, протягивая руку и притрогиваясь оконечностями пальцевъ къ его рук.
У него замутилось въ глазахъ, онъ схватилъ эти пальцы, сжимая ихъ въ своихъ до боли.
— Врно это вы говорите, врно? едва былъ онъ въ силахъ выговорить.
— А вы, не отвчая на вопросъ, залепетала она нжно-укорительнымъ тономъ,— какъ приняли вы меня, неблагодарный! Вы надялись, вы желали, чтобъ я никогда не вернулась, чтобы кончено все было между нами!
— Для чего вы это теперь говорите! вырвалось уже у него неудержимо:— можетъ, я кажный день ждалъ тебя сюда, кажный часъ ждалъ… и ждать пересталъ, и мучился этимъ безмрно!..
