БУРЯ.
БУРЯ.
I.
II.
III.
V.
VI.
VII.
Ив. Ивановъ.
‘Буря’ (Шекспира), Иванов Иван Иванович, Год: 1904
Время на прочтение: 26 минут(ы)
Шекспиръ В. Полное собраніе сочиненій
Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 4, 1904.
Среди произведеній Шекспира ‘Буря’ занимаетъ одно изъ самыхъ видныхъ мстъ по количеству всевозможныхъ изслдованій, ей посвященныхъ. Обычные вопросы шекспировской литературы, — когда написана пьеса, откуда заимствованъ сюжетъ, какой общій и историческій смыслъ вложилъ Шекспиръ въ свое произведеніе, — относительно ‘Бури’ ршаются съ особенными трудностями и вызываютъ у изслдователей исключительный интересъ.
Трудности и интересъ объясняются просто: не существуетъ вполн опредленнаго первоисточника, лежащаго въ основ пьесы, — и чрезвычайно яркая, для всхъ очевидная субъективность ея содержанія.
Субъективность — такая рдкая черта въ творчеств Шекспира — именно въ ‘Бур’ получаетъ особенное значеніе, — высшее, чмъ въ ‘Гамлет’ и ‘Сонетахъ’, также несомннно субъективныхъ произведеніяхъ поэта.
‘Буря’ — одна изъ послднихъ, можетъ быть, даже послдняя драма Шекспира. Только разв ‘Генриха VIII’ пришлось бы поставить послдней, но и это не помшало бы ‘Бур’ остаться настоящимъ личнымъ и художественнымъ завщаніемъ Шекспира, авторскимъ итогомъ столь содержательной и сильной жизни и дятельности.
Отсюда усиленное вниманіе изслдователей и настойчивое желаніе ршить, наконецъ, по одной драм самую увлекательную и самую отвтственную задачу: кто былъ Шекспиръ, какъ человкъ и какъ художникъ?
На пути къ такому ршенію никакой вопросъ не кажется мелкимъ и безполезнымъ. Кропотливость труда общаетъ слишкомъ роскошную награду!
И предъ нами длинный рядъ изысканій, толкованій, догадокъ. По словамъ ученйшаго издателя сочиненій Шекспира, — только о ‘Гамлет’ и ‘Юлі Цезар’ объяснительная литература столь же богата, какъ и о ‘Бур’ {А new variorum Edition of Shakespeare. Edited by Horace Howard Fumes. Vol. IX Philadeliphia, 1892. Preface. V.}. И богата не только количествомъ, но и въ высшей степени многообразными толкованіями. Никогда въ такой мр остроуміе не соревновалось съ ученостью и восторженное чувство читателя не оказывало такой изумительной помощи самоотверженному усердію спеціалиста.
Отсюда широкій общедоступный интересъ вопросовъ и отвтовъ, вызванныхъ ‘Бурей’.
Когда написана ‘Буря’, увнчавшая долголтнюю литературную работу Шекспира?
Прямого отвта нтъ, — надо искать его окольнымъ путемъ, и вотъ первый точный показатель на этомъ пути — извстіе о постановк ‘Бури’ на сцен.
Въ феврал 1613 года англійская принцесса Елизавета вышла замужъ за Пфальцскаго корфюрста Фридриха. По случаю свадьбы состоялись театральныя представленія, и среди другихъ пьесъ была сыграна ‘Буря’.
Слдовательно, ‘Буря’ не могла быть написана позже начала 1613 года. Это — одинъ точный срокъ.
О другомъ приходится догадываться по содержанію самой пьесы.
Первое естественное предположеніе: не была ли пьеса написана ради именно свадьбы принцессы? Въ четвертое дйствіе ‘Бури’ вставлена маскарадная сцена. Являются богини Ириса, Церера и Юнона съ свадебными поздравленіями. Это даетъ изслдователямъ право утверждать, что вся пьеса написана, какъ рамка для этой сцены. И потомъ, на свадьб при королевскомъ двор не стали бы возобновлять старой пьесы, а непремнно заказали бы новую.
Другія соображенія мене значительны: сравнительная краткость пьесы рядомъ съ другими драмами Шекспира, декораціи и костюмы не мняются, — все это разсчитано на быстроту параднаго спектакля {Garnett. Die Entstvhung und Veranlassung von Shakespeare’s Sturm. Jahrbuch der deutschen Shakespeare-Geselschaft. XXXV Jahrgang. Брандесъ раздляетъ мнніе Гаристта. Шекспиръ, его жизнь и произведенія. Москва, 1902. II, 372.}.
Вс эти доводы врядъ-ли убдительны.
Появленіе богинь съ поздравленіями необходимо по роду дйствія: Фердинандъ и Миранда — женихъ и невста и Просперо для нихъ устраиваетъ зрлище. Потомъ другіе изслдователи, принимая въ разсчетъ размры ‘Бури’, заключаютъ совершенно обратное: эти размры не соотвтствуютъ обычнымъ ‘Маскамъ’ — праздничнымъ представленіямъ во времена Шекспира, всегда очень краткимъ и сжатымъ {Montegot. Une hypothse sur la Tempte de Shakespeare. Revue des deux mondes 1865, 1 aot, 739.}. Наконецъ, сравнительная краткость ‘Бури’ вообще не доказательство {Въ Бур 2064 строки, въ Комедіи ошибокъ — 1778. Ср. Furness, 271.}. ‘Комедія Ошибокъ’, напримръ, гораздо короче. Можно предположить, что у Шекспира задолго до свадьбы принцессы Елизаветы была готова пьеса. На сцен она еще не появлялась, и поэтъ, можетъ быть, отвчая на запросы двора, предложилъ ее.
Можно привести нсколько соображеній и вс они будутъ противъ предположенія, будто ‘Буря’ возникла нарочно ради свадьбы принцессы.
Свадьба совершилась посл очень печальнаго происшествія въ семь короля: въ начал ноября 1612 года умеръ братъ невсты, принцъ Генрихъ. Король Іаковъ терялъ сына — это то же положеніе, говорятъ изслдователи, въ какомъ находился неаполитанскій король Алонзо въ ‘Бур’. Съ другой стороны, Іаковъ въ лиц мужа дочери вновь пріобртаетъ себ сына, а это происходитъ съ Просперо, выдающимъ свою дочь за сына неаполитанскаго короля — Фердинанда.
Все это изслдователямъ кажется вполн краснорчивыми сопоставленіями. Но если бы и согласиться съ подобными домыслами, пришлось бы для написанія ‘Бури’ Шекспиру отвести очень мало времени.
Принцъ Генрихъ умеръ въ ноябр, свадьба состоялась въ слдующемъ феврал. Для столь обработаннаго произведенія, какимъ является ‘Буря’ это слишкомъ незначительный срокъ, особенно если принять во вниманіе личныя откровенія поэта, переполняющія пьесу. Поэтъ, видимо, очень тщательно писалъ ее, не мене тщательно чмъ ‘Гамлета’, котораго онъ старательно передлывалъ. Недаромъ въ первомъ же изданіи 1623 года ‘Буря’ оказалась съ необыкновенно чистымъ текстомъ, безпримрной правильности среди всхъ произведеній Шекспира.
Потомъ невольно бросается въ глаза одна особенность, совершенно умстная при общемъ лично прочувствованномъ характер драмы, но едва-ли допустимая въ пьес, написанной для придворнаго торжества. Немедленно посл явленія богинь и привтствій будущимъ новобрачнымъ, Просперо произноситъ рчь самаго грустнаго, безнадежнаго содержанія.
Онъ указываетъ на призрачность только что исчезнувшихъ видній и спшитъ напомнить Фердинанду и Миранд: ‘вы исчезнете также’. — ‘Самый шаръ земли, все, все сотрется въ прахъ, въ безслдный прахъ’. Самъ Просперо замчаетъ: ‘прискорбно думать такъ’ — и, несомннно, столь прискорбныя мысли совсмъ не шли въ тактъ съ празднествомъ, на которомъ и безъ подобныхъ напоминаній лежала тнь отъ еще свжаго траура королевской семьи,
Шекспиръ былъ слишкомъ тонкимъ психологомъ и опытнымъ свтскимъ поэтомъ, когда это требовалось, чтобъ изъ такихъ сочетаній составить пьесу для королевскаго спектакля.
Приходится искать другихъ данныхъ — опредлить боле точный срокъ, когда возникла ‘Буря’.
Данныхъ этихъ довольно много, и они съ теченіемъ времени умножились въ зависимости отъ усердія изслдователей. И цнность данныхъ вышла далеко не одинаковой, нердко даже совсмъ сомнительной.
Первый фактъ, наиболе достойный вниманія — рчь Гонзало во второмъ дйствіи. Старый придворный неаполитанскаго короля мечтаетъ объ идеальномъ человческомъ обществ, гд нтъ ни богатства, ни нищеты, вообще личной собственности, гд царствуетъ нравственная чистота и искренность. Эта рчь совпадаетъ съ разсужденіями Монтэня въ его ‘Опытахъ’, именно съ главой о каннибалахъ.
Монтэнь желалъ превознести американскихъ дикарей предъ европейцами, гордыми своей цивилизаціей. Часть этихъ восхваленій Гонзало воспроизводитъ почти буквально.
Заимствованіе — вн сомннія. Англійскій переводъ Монтэня вышелъ въ 1603 году. До сихъ поръ сохранился экземпляръ этой книги, принадлежавшій Шекспиру и съ его подписью. Можно, слдовательно, думать, что Шекспиръ отсюда взялъ рчь своего героя. Такъ и думаетъ большинство изслдователей, давая обыкновенно наглядныя сопоставленія текста у Монтэня и у Шекспира. А самые осторожные только это сопоставленіе и считаютъ несомннными данными для ршенія вопроса {Meissner. Untersuchungen ber Shakespeare’s Sturm. Dessau, 1872, 57—8.— Furness, 305. Boyle. Shakespeare’s Wintermrchen and Sturm. S.-Petersburg. 1885, 81—2.}.
Но Шекспиръ могъ и изъ подлинника сдлать заимствованіе: по французски онъ читалъ, — и такъ именно думаютъ нкоторые, а потомъ второе изданіе англійскаго перевода вышло въ 1613 году и это другимъ изслдователямъ дало основаніе утверждать, что и ‘Буря’ относится къ этому году {‘Voici certainement un des faits les plus curieux de l’histoire littraire: Shakespeare traduisant Montaigne’ Franois Victor Hugo. Oeuvres compltes de W. Shakespeare. II, 311. Note 21 — o 1613 год мнніе Chalraers’а, cp. Furness. 277—8.}.
Въ подкрпленіе 1603 года и ближайшихъ лтъ приводится другое заимствованіе Шекспира. Упомянутая грустная рчь Просперо встрчается со стихами трагедіи лорда Стерлинга — ‘Дарій’. Здсь говорится: ‘пусть величіе тщеславится своими ничтожными интересами, которые — не что иное какъ трости, способныя быстро сломаться и разлетться въ куски, пусть наши умники восхищаются земною пышной суетой, — все исчезаетъ, едва оставляя посл себя слдъ, эти раззолоченные дворцы, эти великолпныя столь роскошно убранныя залы, эти вздымающіяся до небесъ башни — все это исчезнетъ въ воздух какъ дымъ’ {On the origin of Shakespeare’s Tempest The Corttgill Magazin 1872. oct., 420. Брандесъ, 380.}.
Просперо говоритъ именно о дворцахъ и башняхъ. Долженъ ли былъ Шекспиръ ради этихъ предметовъ заимствовать чужіе стихи — для мысли, чрезвычайно ему близкой въ теченіе всей его литературной дятельности? Тмъ боле, что его Просперо всю рчь направляетъ къ тому, чтобы доказать ничтожность и самого человка, а не только вншняго великолпія.
Трагедія Стерлинга вышла въ свтъ въ 1604 году, — слдовательно, Шекспиръ, если онъ чмъ обязанъ этому писателю, не могъ написать ‘Бури’ раньше этого года.
Наконецъ, одинъ нмецкій ученый, замчательный знатокъ Шекспира и современной ему литературы, открылъ намекъ, пріурочивающій ‘Бурю’ прямо къ 1604 году {K. Elze, Jahrbuch, VII, 29. Одно изъ дйствующихъ лицъ піесы Джонсона Volpone говоритъ объ усиленныхъ заимствованіяхъ современныхъ англійскихъ писателей у Монтэна, Volpone представлено въ 1605 году, а намекъ мтилъ на Шекспира, воспользовавшагося англійскимъ переводомъ 1603 года, — слдовательно, ‘Буря’ падаетъ вроятне всего на 1604 годъ.}.
Ссылки на Монтэня и Стерлинга не помшали англійскому изслдователю, очень ученому и остроумному, пойти наперекоръ общему убжденію, что ‘Буря’ одно изъ позднйшихъ произведеній Шекспира, — напротивъ, ‘Буря’ одна изъ раннихъ пьесъ. Она яко-бы указана въ извстной книг Миреса — ‘Сокровищница Паллады’. Здсь перечисляются произведенія Шекспира, написанныя до 1598 года, вс они у насъ есть, за исключеніемъ одного — Love Labour’s Won, т. e. ‘ Вознагражденныя усилія любви’. Что эта за пьеса?
Ученый ршаетъ, что это и есть ‘Буря’. Фердинандъ, подвергнутый испытанію по вол Просперо, получаетъ руку Миранды, и ‘Буря’ сначала имла двойное названіе: ‘Буря или вознагражденныя усилія любви’, все равно какъ комедія: ‘Двнадцатая ночь или что вамъ угодно’.
Ученому возражали, что Фердинанду не приходится добиваться ни любви, ни руки Миранды: и то, и другое ему завдомо принадлежитъ {Hunter. Disqusition on the Scene, Origine Date of Shakespeare’s Tempest, 1839, cp. Forness 284—288.}.
Такъ различно ршаютъ вопросъ на основаніи литературныхъ данныхъ. Но существуютъ данныя другого порядка — историческія, и они именно боле или мене помогаютъ установить хронологію ‘Бури’.
Пьеса называется ‘Буря’, въ ней описывается кораблекрушеніе, Аріэль говоритъ о Бермудскихъ островахъ, знаменитыхъ бурями: вотъ точки отправленія для разныхъ соображеній и умозаключеній.
Прежде всего извстно, что Шекспиръ нкоторымъ пьесамъ давалъ названія не по ихъ содержанію, а въ зависимости отъ времени ихъ появленія на сцен. Напримръ — дйствіе ‘Зимней Сказки’ совершается не зимой, и ‘Сонъ въ Иванову ночь’ — не лтомъ, а весной. Надо полагать — ‘Зимная Сказка’ была поставлена въ декабр, а ‘Сонъ въ лтнюю ночь’ — въ іюн. И ‘Буря’ получила свое названіе отъ вншнихъ обстоятельствъ.
Въ 1612 году въ теченіе октября, ноября и декабря въ Англіи свирпствовали страшныя бури. Причиняли он великія бдствія на мор и на суш. Однажды въ продолженіе двухъ часовъ погибло около ста кораблей.
По поводу бурь возникла цлая литература, — съ соотвтственными иллюстраціями, разсказывались и чудесныя спасенія, и разные ужасы, была сочинена даже особая молитва и приложена къ одной изъ книгъ. ‘Буря’ и могла быть написана въ періодъ бурь, — осенью или зимой 1612 г., — и поставлена на сцену въ начал слдующаго года. Можно сдлать и другое заключеніе: пьеса написана лтомъ 1612 года и поставлена осенью того же года {Родоначальникъ этого предположенія Malone, извстный англійскій шекспирологъ XVIII вка. Со временемъ самъ Malone оставилъ свою гипотезу и относилъ ‘Бурю’ къ 1611 году, — но гипотеза нашла новыхъ сторонниковъ. Cp. Meissnor, 113—4. Furnes, 274—5.}.
Естественно является возраженіе: ‘вдь въ ‘Бур’ дйствительно изображается буря, — она стоитъ во глав дйствія, она — виновница всхъ событій, какія разыгрываются на остров Просперо. Ничего не было проще — подобную пьесу назвать ‘Бурей’.
Дальше, — кораблекрушеніе и Бермудскіе острова.
Эти данныя оказались до такой степени внушительными, что обширный разрядъ изслдователей о ‘Бур’ можно назвать бермудистами.
Самое раннее упоминаніе о Бермудскихъ островахъ принадлежитъ знаменитому мореплавателю Рэли (Raleigh) въ книг, напечатанной въ 1569 году — ‘Открытіе Гвіаны’. Здсь говорится о дурной слав острововъ, окруженныхъ вчно кипящимъ моремъ. Жители прозвали ихъ ‘Чортовыми островами’. Ходила молва, что Бермуды населены злыми духами. Но до 1609 года представленія англичанъ объ этихъ островахъ были смутны.
Въ этомъ году изъ Англіи въ Америку отправился флотъ изъ восьми кораблей подъ начальствомъ Джоржа Соммерса съ экипажемъ, предназначеннымъ для новой колоніи — Виргиніи. Первое поселеніе относится къ маю 1607 года. Оно состояло изъ 105 колонистовъ. Компанія для заселенія Виргиніи возникла въ 1609 году, и съ этихъ поръ Виргинія стала расти. Слдуетъ замтить, что лица, близко стоявшія къ Шекспиру, принимали дятельное участіе въ колонизаціи, — лордъ Соутгамптонъ и Пемброкъ, главные покровители Шекспира.
Экспедиція Соммерса должна была привлечь особенное вниманіе англичанъ. Его флотъ былъ застигнутъ бурей. Семь кораблей успли достигнуть Виргиніи, но адмиральскій корабль — самый новый и самый крпкій — далъ течь. Матросы принялись откачивать воду, — но не могли справится, изнемогли и въ отчаяніи ждали своей судьбы. Адмиралъ съ минуты на минуту готовился погрузиться съ кораблемъ. Вдругъ онъ замтилъ вблизи землю. Не было сомннія, что это были Бермудскіе острова, считавшіеся заколдованными, съ населеніемъ изъ дьяволовъ и волшебниковъ. Но длать нечего. Пришлось направить корабль къ Бермудамъ, гд экипажъ и высадился благополучно.
Земля оказалась благодатной, климатъ умреннымъ, почва чрезвычайно плодотворной. Въ теченіе девяти мсяцевъ моряки могли здсь жить въ полномъ довольств. Особенно много было рыбы и дичи. Скоро установилось сообщеніе между Бермудами и Виргиніей, — и жертвы кораблекрушенія, испытавшія столь пріятную неожиданности поспшили подлиться съ публикой новостями. Почти одновременно вышло нсколько сочиненій, для насъ особенно важны два. Одно выпущено по распоряженію совта Виргинской колоніи, въ Лондон въ конц 1610 года, а написано, вроятно, въ самой Виргиніи лтомъ того же года. Называется книга: ‘Истинное выясненіе состоянія колоній въ Виргиніи’, и цль ея заключалась въ опроверженіи слуховъ, распространяемыхъ противниками колонизаціи.
Сочиненіе отличается большими литературными достоинствами, художественными описаніями, умными сравненіями и сильными обращеніями къ читателю — все это обличало руку настоящаго писателя.
И дйствительно, въ числ шести членовъ Совта Виргиніи, пребывавшаго въ самой колоніи, находился Вильямъ Стрэчи (Strachey), поэтъ и писатель, впослдствіи жившій въ Лондон по сосдству съ Шекспировскомъ театромъ и, несомннно, знакомый съ Шекспиромъ. Онъ, надо полагать, и былъ авторомъ книги, выпущенной Совтомъ колоніи. Шекспиръ могъ воспользоваться этой книгой {Garnett. Jahrbuvh, XXXV, 176. Meissner, 134. The Corhyill Magasin. 415.}.
Другое сочиненіе о томъ же предмет вышло въ начал 1610 года и также въ Лондон — ‘Открытіе Бермудъ, иначе называемыхъ Чортовыми островами’. Авторъ въ точности неизвстенъ, но именно его книгу многіе историки признаютъ однимъ изъ источниковъ Шекспировской ‘Бури’, хотя нтъ ршительныхъ данныхъ именно за эту книгу, а не за отчетъ Виргинскаго Совта {Meissner. 75—6.}. Ничто не мшало Шекспиру обратить одинаковое вниманіе на оба сочиненія.
Для насъ любопытно, что въ описаніи событія встрчаются черты, повторяющіяся въ ‘Бур’: говорится о матросахъ, заснувшихъ отъ усталости, объ одномъ только корабл, приставшемъ къ острову, о томъ, что этотъ корабль застрялъ между двумя утесами, у Шекспира ‘въ глубокомъ закоулк’, наконецъ, самое описаніе заколдованнаго острова {По описанію неизвстнаго автора корабль — ‘Jammed between two rikks’, — у Шекспира — ‘in the deepe Nooke’.}. Многіе замчали, что и самая сцена дйствія ‘Бури’ — бермудскіе острова. Но, кром нкоторыхъ частностей, островъ Просперо съ умреннымъ, даже подчасъ суровымъ климатомъ, не напоминаетъ роскошной природы Бермудъ {Ср. Furness. 278.}.
Какъ бы то ни было — упоминаніе о Бермудахъ и хотя бы мелкія, но краснорчивыя совпаденія, нельзя считать случайностью. Шекспиръ, очевидно, не остался чуждъ колонизаціонному движенію, чрезвычайно сильному въ его время, слдилъ за событіями, знакомился съ литературой. Это заключеніе очень важно не только для опредленія времени, когда написана ‘Буря’, но и для выясненія цлей, руководившихъ поэтомъ.
Когда мы вникнемъ во вс эти данныя, вопросъ все таки не получаетъ окончательнаго отвта. Безусловно очевидный фактъ — упоминаніе о Бермудскихъ островахъ, но о нихъ знали въ Англіи до путешествія Соммерса — именно до отчетовъ объ этомъ путешествіи, т. е. до 1610 года. Могутъ-ли считаться ршительными такія частности, какъ стояніе корабля между утесами и сонъ матросовъ отъ усталости?
Раньше отвта, слдуетъ принять во вниманіе еще другія данныя. Въ ‘Бур’ упоминается многое, что можно найти въ исторической литератур современной Шекспиру. И вся эта литература относится какъ разъ скоре ко времени книги Рэли, чмъ къ боле позднему описанію Бермудъ.
Калибанъ упоминаетъ демона Сатебоса, помощника его матери-вдьмы. Сатебосъ — божество патагонцевъ, имя его Шекспиръ могъ узнать изъ описанія путешествія Магелана, изъ книги, вышедшей въ 1577 г. {Meissner, 55, книга Historye of Travai in Eastc and Weste Indies.}.
Гонзало говоритъ о людяхъ, у которыхъ лицо на груди. О такихъ же людяхъ говоритъ Рэли въ ‘Открытіи Гвіаны’, т. е. въ 1596 году. То же самое можно найти и у Монтэня, и у Плинія, переведеннаго по-англійски въ 1601 году. Вообще, фактъ этотъ особенно интересовалъ Шекспира — Отелло говоритъ о тхъ же людяхъ {Meissner, 61.}.
Наконецъ, Калибанъ описываетъ островъ Просперо, какъ волшебное царство звуковъ. То же описаніе относится къ пустын Лобъ въ путешествіи Марко Поло, переведенномъ въ 1579 году {Ib. 88.}.
Слдовательно, передъ нами указанія на заимствованія изъ сравнительно очень раннихъ сочиненій. Это — путешествія, но есть совпаденія и въ другой области литературы.
Въ 1567 году вышелъ англійскій переводъ ‘Превращеній Овидія’. Здсь волшебница Медея говоритъ къ духамъ ночи рчь, очень похожую на прощальное обращеніе Проспера къ эльфамъ. Нкоторыя строки совпадаютъ буквально, и это не можетъ быть случайностью {Farness, 234—5 — подробное сопоставленіе и мннія критиковъ.}. Мене яркое, но не безразличное сравненіе можно провести между нкоторыми мстами въ поэм Аріосто — ‘Неистовый Орландъ’ и характеристикой Просперо, какъ старца волшебника, способнаго чарами дйствовать на всхъ людей. У старца Аріоста есть также дочь, и онъ воспитываетъ ее въ уединеніи. Англійскій переводъ Аріосто вышелъ въ 1591 году {The Cornhile Magazine, 410. Ср. Брандесъ, 378—9.}.
Слдовательно, если судить по заимствованіямъ, хронологія ‘Бури’ растягивается на очень длинный періодъ, и сторонники ранняго возникновенія ‘Бури’ могутъ найти здсь не меньше опоры, чмъ и противоположный взглядъ.
Если мы соберемъ вс мннія, у насъ получится длинный рядъ годовъ, когда написана ‘Буря’ по соображеніямъ разныхъ изслдователей, начиная съ 1596 года по 1614-и’ Большинство за поздній срокъ. Мы видли историческія основанія. Вншнія также не могутъ быть пренебрежены. Давно замчено, что стихи Шекспировскихъ пьесъ не одинаковы — въ зависимости отъ времени ихъ возникновенія. Въ раннихъ преобладаютъ женскія окончанія стиховъ, съ годами количество мужскихъ все увеличивается, и особенно ихъ много въ ‘Бур’ {Meissner, 109.}. Наконецъ, психологическія основанія, какъ раскрывается при разбор пьесы, при опредленіи ея нравственнаго смысла. И этотъ путь приведетъ насъ къ убжденію, что ‘Буря’ не могла быть молодымъ произведеніемъ поэта.
Это неоспоримый выводъ.
Установить вполн точный — нтъ возможности. Наибольшая точность, какая только допустима, должна, повидимому, стоять въ зависимости отъ развитія колонизаціоннаго движенія въ Англіи, т. е. пріурочиться къ послднимъ годамъ перваго десятилтія XVII вка.
Мы увидимъ, — на это ршеніе уполномочитъ насъ и смыслъ самой пьесы. Кром того, ршеніе вопроса объ источник ‘Бури’ также приближаетъ насъ къ боле или мене точному опредленію и ея хронологіи и ея руководящихъ идей.
Мы могли убдиться, сколько частныхъ, мелкихъ литературныхъ отголосковъ заключается въ ‘Бур’. Шекспиръ, какъ всегда, не стснялся присвоивать и передлывать чужія мысли, если он соотвтствовали его намреніямъ. Но это не ршаетъ вопроса объ основномъ источник ‘Бури’, такіе источники давно найдены для всхъ пьесъ Шекспира, за исключеніемъ комедіи ‘Потерянныя усилія любви’. И вотъ ‘Буря’ долго оставалась исключеніемъ наряду съ этой комедіей.
Повидимому, извстному нмецкому шекспирологу Тику суждено было сдлать давно ожидаемое открытіе. Въ 1817 году онъ указалъ на пьесу нюренбергскаго драматурга Айрера — ‘Прекрасная Сидея’. Пьеса имла несомннныя сходства въ ‘Бурей’. Разныя вншнія обстоятельства заставили обратить особенное вниманіе на это открытіе. И нмецкіе ученые выяснили ихъ съ величайшимъ усердіемъ.
Прежде всего установленъ фактъ оживленныхъ сношеній англійскихъ актеровъ съ Германіей. Нмецкіе дворы безпрестанно пользовались услугами англійской сцены. Особенно въ начал XVII вка бывали спеціальные любители и любительницы англійской драмы и англійскихъ актеровъ. Сохранилось множество подлинныхъ свидтельствъ съ обстоятельнымъ наименованіемъ труппъ, ихъ вознагражденій, пьесъ, ими игранныхъ {Cohn. Shakespeare in Germany in the XVI and XVI Century. London 1865, chapter IX.}. Одинъ документъ особенно цненъ.
Онъ относится къ Нюренбергу и упоминаетъ ‘Сидею’.
Въ конц 1613 года англійскими актерами въ Нюренберг было сыграно нсколько прекрасныхъ ‘трагедій и комедій’ и между ними названа трагедія о ‘Целид и Седе’ {Cohn. LXXXVII.}, Можно это понимать двояко: или это заглавіе одной пьесы, или это дв пьесы, тмъ боле, что передъ нами несомннное произведеніе нюренбергскаго писателя — ‘Comedia von der schnen Sidea’ — ‘Комедія о прекрасной Сиде’. И комедія эта уже давно существовала, такъ какъ авторъ ея умеръ въ 1605 году.
Въ какомъ отношеніи она стоитъ къ ‘Бур’?
Можетъ быть три ршенія: Шекспиръ обязанъ Айреру, Айреръ обязанъ Шекспиру, наконецъ, оба они обязаны какому-либо другому автору и почерпнули свои пьесы изъ одного общаго источника.
При выбор отвта надо принять во вниманіе, что пьесы Айрера были извстны не только англійскимъ актерамъ, игравшимъ въ Германіи, ихъ зналъ и Шекспиръ. По крайней мр, его комедіи — ‘Много шуму изъ ничего’ и ‘Виндзорскія проказницы’ имютъ ясныя соприкосновенія съ пьесой Айрера и двумя пьесами другого современнаго нмецкаго драматурга {Пьеса Айрера — Phoenihia, драматургъ Юлій, герцогъ Брауншвейгскій. Cp. The Cornhile Magazine, 418, Мeissner. 16. и пред. проф. . А. Брауна къ ‘Винд. прок.’ во II т. настоящаго изд.}. Вообще, о взаимныхъ вліяніяхъ англійской и нмецкой драматической литературы въ XVI и XVII вкахъ не можетъ быть сомннія. Культурныя связи обихъ странъ, благодаря реформаціонному церковному движенію, были тсны и многосторонни. Сочиненія Лютера читались въ Англіи, въ англійскихъ университетахъ дйствовали германскіе богословы, англійскіе актеры могли играть пьесы на нмецкомъ язык. Недаромъ современникъ Шекспира, Марло, занялся обработкой германской легенды о доктор Фауст, а самъ Шекспиръ своего любимаго героя — Гамлета — заставилъ учиться въ Виттембергскомъ университет.
Но уполномочиваетъ ли все это насъ на заключеніе, что первоисточникъ ‘Бури’ — пьеса Айрера?
Самъ виновникъ открытія — Тикъ — не видлъ прямыхъ заимствованій англійскаго драматурга у нмецкаго, признавая общій источникъ въ основ ‘Бури’ и ‘Прекрасной Сидеи’.
Къ тому же заключенію пришелъ и англійскій изслдователь, тщательно изучившій старинныя связи англійской и нмецкой сцены: Айреръ не изобрлъ сюжета своей пьесы, а передлалъ какую-либо нмецкую пьесу. До Шекспира могли дойти или эта названная нмецкая пьеса или передлка Айрера. Во всякомъ случа, въ пьесахъ Шекспира и Айрера имются черты настолько сходныя, что общій источникъ не подлежитъ сомннію {Cohn. LXVIIIXLXI.
Meissner, 1 10. Есть и въ Англіи сторонники той же идеи. Ср. Furness, 341. Самъ Furness ршительный противникъ ея. Boyle сюжетъ пьесы Айрера приводитъ въ связь съ событіями въ Литв, въ XIV вк, исторія Лудольфа, литовскаго князя, и Лойдегаста, вилонскаго владтеля — отраженіе отношеній между Ягелло и Витольдомъ. У Айрера дйствительно — Лудольфъ ‘der Frst in Littau’, а Лойдегастъ ‘der Frst in der Wiltau’.— Wiltau — старинное нмецкое названіе Вильны.}.
Позднйшіе нмецкіе изслдователи ршили вопросъ безповоротно: Шекспиръ обязанъ пьесой Айреру, тмъ боле, что ‘Буря’, несомннно, моложе ‘Прекрасной Сидеи’.
До сихъ поръ споръ не можетъ считаться законченнымъ, и ведется онъ не безъ участія національныхъ чувствъ со стороны англійскихъ и нмецкихъ изслдователей.
Въ самомъ дл вопросъ относительно оригинальности Шекспира, по крайней мр, рядомъ съ Айреромъ, можетъ быть ршенъ безъ затрудненій и вполн независимо отъ какого бы то ни было предубжденія въ пользу Шекспира, какъ неизмримо боле даровитаго поэта.
Пьеса Айрера начинается борьбой двухъ князей — Лудольфа и Лейдегаста. Лудольфъ побжденъ, врагъ его щадитъ съ условіемъ, что онъ оставитъ страну съ своей дочерью Сидеей и возьметъ съ собой лишь то, что можетъ снести самъ и его дочь. Лудольфъ беретъ только блый жезлъ. Это — орудіе его волшебства. У Лудольфа слугой является духъ Рупцифалъ. Онъ предсказываетъ изгнаннику, что ему удастся скоро отомстить врагу, къ Лудольфу попадетъ плнникомъ сынъ Лейдегаста. Такъ это и сбывается во время охоты. Принцъ Энгельбрехтъ является слугой Сидеи и она заставляетъ его носить дрова, потомъ она чувствуетъ жалость и любовь къ Энгельбрехту, предлагаетъ ему бжать съ ней, стать ея мужемъ. Посл разныхъ приключеній молодыхъ людей, все кончается къ общему благополучію: бракъ дтей примиряетъ отцовъ.
При первомъ же сопоставленіи пьесъ ясны общія сходства: принцъ попадаетъ во власть волшебника, противника его отца, вызываетъ любовь у дочери волшебника и эта любовь устраняетъ старую вражду.
Не мало и отдльныхъ сходныхъ чертъ. Лудольфъ обезоруживаетъ Энгельбрехта силой своихъ чаръ, также какъ и Просперо Фердинанда. Энгельбрехтъ является слугой и носитъ дрова, такъ же какъ и Фердинандъ. Сидея, полная состраданія, подобно Миранд, сама объясняетъ свою любовь несчастному принцу. У Лудольфа двое слугъ — духъ и Янъ Моситоръ — грубое созданіе, у Просперо Аріэль и Калибанъ. Особенно любопытно объясненіе Сидеи и Энгельбрехта, полное простодушія и непосредственнаго чувства, — основная черта Миранды.
Можно не увлекаться всми этими сопоставленіями, не видть прямыхъ заимствованій Шекспира, но нельзя отрицать очевидности, видть простое словесное совпаденіе въ отдльныхъ сценахъ. Между пьесами Шекспира и Айрера, несомннно, существуетъ сходство въ сюжет и отчасти въ характерахъ дйствующихъ лицъ. Можно припомнить, что нкоторые мотивы — исконное достояніе вообще европейскихъ литературъ, напримръ: неволя принца у волшебника и полученіе свободы подъ условіемъ наносить большую кучу дровъ. Но мы и не думаемъ ‘Прекрасную’ Сидею’ признавать непосредственнымъ источникомъ ‘Бури’. Мы можемъ только установить фактъ, что Шекспиръ не изобртатель сюжета, онъ его получилъ изъ чужихъ рукъ точно такъ же, какъ сюжеты и другихъ своихъ пьесъ.
Это отнюдь не уменьшаетъ блеска Шекспировскаго таланта, напротивъ, только показываетъ, съ какой глубокой обдуманностью создавалъ свои произведенія поэтъ, говорятъ — ни разу не вычеркивавшій разъ написанныхъ стиховъ.
Именно процессъ работы Шекспира надъ заимствованными сюжетами — нашъ самый надежный путеводитель въ области его творчества. Ршить вопросъ, какъ Шекспиръ воспользовался чужой темой, чмъ пренебрегъ, что прибавилъ, какъ видоизмнилъ — значитъ проникнуть въ сущность намреній поэта и овладть единственно реальной, вполн надежной нитью въ столь сложномъ сооруженіи его творческаго генія.
Это вполн примнимо и къ ‘Бур’.
Посмотримъ же, какъ Шекспиръ приспособлялъ въ своей работ чужой матеріалъ. Это будетъ важный шагъ къ пониманію ‘Бури’.
Прежде всего — мсто дйствія.
У Айрера — лсъ, у Шекспира — островъ. Зачмъ Шекспиру понадобился островъ?
Отвтъ мы знаемъ: Шекспиръ жилъ въ эпоху колонизаціоннаго движенія, безпрестанныхъ столкновеній стараго культурнаго міра съ новымъ, первобытнымъ. Въ литератур и въ обществ сталкивалось два теченія: мечтательное и реальное. Мечты — это многочисленныя утопіи, возникавшія въ XVI вк въ разныхъ европейскихъ странахъ, грезы о золотомъ вк, объ естественномъ царств правды, красоты и счастья. Въ Англіи это теченіе въ начал XVI вка представлялъ Томасъ Моръ, и къ концу вка по Франціи Монтэнь, скоро ставшій извстнымъ и въ Англіи.
Томасъ Моръ описывалъ нкій островъ — Утопію. Въ шекспировской литератур это описаніе не считается достойнымъ вниманія, а между тмъ, нкоторыя черты чрезвычайно любопытны. Можно сказать, Моръ творецъ образцовъ, по какимъ Шекспиръ создалъ Просперо и Калибана.
На остров Утопіи нкоторые обитатели, по вол народа, освобождаются отъ всякой работы и получаютъ право заниматься исключительно наукой. На томъ же остров существуютъ рабы для тяжелыхъ и отталкивающихъ работъ, рабъ не по природ, а въ наказанье за преступленіе, какъ и у Просперо Калибанъ.
Это очень краснорчивыя идеи для Шекспира, несомннно читавшаго сочиненія Мора и извлекшаго изъ его историческаго сочиненія своего Ричарда ІІІ-го.
Но это одно направленіе мысли — утопическое. Оно по существу заключало въ себ отрицательную критику существующаго культурнаго строя и, слдовательно, могло привести къ идеализаціи естественнаго первобытнаго человка. Такъ это и было у Монтэня.
Возникъ вопросъ съ многовковымъ и необыкновенно шумнымъ будущимъ: о преимуществахъ дикаго состоянія и о порокахъ цивилизаціи.
Многочисленныя сообщенія путешественниковъ шли на встрчу задач времени и давали пищу другому, противоположному теченію въ литератур — реальному.
Идеальный естественный человкъ, изображенный тоскующей душой цивилизованнаго европейца, встртился съ подлиннымъ дикаремъ. Англійскіе мореплаватели неоднократно привозили съ собой въ Лондонъ индйцевъ, и Шекспиръ могъ наблюдать ихъ и сравнивать дйствительность съ художественно-философскимъ вымысломъ.
И вотъ, онъ создаетъ свою утопію, свой островъ, только съ реальнымъ, по его мннію, первобытнымъ человкомъ. Онъ желаетъ по-своему изобразить столкновеніе цивилизованнаго міра съ міромъ дикарей. Для этого ему нуженъ островъ, заброшенный, гд-то въ таинственную даль океана. И лсъ первоисточника превращается въ островъ, и непремнно заколдованный.
Это, во-первыхъ, соотвтствуетъ вкусамъ современной публики, доврчиво слушавшей разсказы моряковъ о разныхъ чудесахъ. А потомъ — на остров произойдетъ фантастическая борьба цивилизаціи и дикости, также философски-обобщенная, художественно выполненная борьба. Шекспиръ вритъ, что по существу его изображеніе не противорчитъ явленіямъ жизни. Но это — обобщеніе явленій, а не историческое воспроизведеніе фактовъ, и поэтъ выбираетъ сцену дйствія за предлами бытовой дйствительности. Наконецъ, есть еще причина острову быть заколдованнымъ, — такъ же, почему Просперо долженъ остаться чародемъ.
Чародемъ является и герой первичной драмы. Но Лудольфъ — просто колдунъ, какимъ вообще рисуется колдунъ въ народномъ воображеніи. У него единственное орудіе — жезлъ.
Просперо — чародй въ томъ смысл, въ какомъ темные люди считали въ старое время великихъ ученыхъ. Чародйства Лудольфа для автора первичнаго сказанія вполн реальны, просты, чары Просперо — нчто иносказательное, метафизическое, будто переносное, фигуральное выраженіе для совершенно другого понятія, какъ напр., поэты луну называли цломудренной Діаной, солнце — блестящимъ Фебомъ.
Можно луну назвать Діаной, а можно и просто назвать луной, такъ и чародйства Просперо можно признавать за чудеса духа Аріэля, и можно свести ихъ и къ реальному понятію: воздйствію геніально-ученаго ума на природу.
Вроятно, только этимъ понятіемъ и пришлось бы пользоваться, еслибы Просперо предоставили дйствовать въ Милан, среди человческаго общества, а не заставляли поселиться на пустынномъ остров.
Сила Просперо не въ жезл, а въ книгахъ. Ихъ онъ изучаетъ цлую жизнь. По обычному представленію — чароди родятся, Просперо длается чародемъ путемъ самаго упорнаго труда. Его вдомство — вдніе въ буквальномъ смысл. Онъ много можетъ, потому что много знаетъ. А знаніе есть сила, сказалъ современникъ Шекспира Бэконъ, и Просперо воплощеніе этой силы.
Шекспиръ всегда прославлялъ ее. Еще въ ‘Генрих VI-мъ’, мы слышимъ:
Въ ученьи — сила,
Которой мы паримъ на небеса,
Въ невжеств-же — Божіе проклятье.
Позже — въ комедіи ‘Много шуму изъ ничего’ — повторена основная мысль Бэкона: ‘Опытъ — спутникъ науки’. А въ пьес ‘Периклъ’ даже набросанъ первый очеркъ Просперо. Это эфесскій вельможа — Церимонъ, говорящій:
Я почиталъ
Всегда гораздо выше, чмъ богатство
Иль знатный родъ науки и труды.
Два первыя затмятся иль исчезнутъ
Въ рукахъ дурныхъ наслдниковъ, вторые жъ
Ведутъ людей къ безсмертью, облекая
Ихъ славою боговъ.
Наконецъ, что такое Гамлетъ? Разв это не Просперо въ Милан, сначала не изгнанный, но гонимый, а потомъ и дйствительно изгнанный.
На личности Гамлета видимо сосредоточены лучшія чувства поэта, и Гамлетъ представляетъ, прежде всего, неустанно работающую мысль, беззавтную преданность наук. И вотъ Просперо изъ этой породы, на взглядъ Шекспира — благороднйшей среди людскихъ породъ.
Но почему же Просперо просто не ученый и мыслитель, а еще волшебникъ? Признать-ли это также аллегоріей или здсь есть нчто, указывающее на извстный взглядъ поэта.
Снова вспомнимъ Гамлета.
Есть многое на неб и земл,
Что и во сн, Гораціо, не снилось
Твоей учености.
Что это значитъ? Это говорится по поводу явленія тни отца Гамлета. Фактъ — не допускаемый опытной положительной наукой. Но Шекспиръ и не допускалъ, чтобы только допускаемое этой наукой исчерпывало весь безграничный океанъ жизни.
Истинный мудрецъ не тотъ, кто суеврія предпочитаетъ наук, и не тотъ, кто изъ науки творитъ себ кумира, новое суевріе, а кто скромно сознаетъ предлы человческаго знанія и не ршается утверждать безусловное ничто за этими предлами, только потому, что онъ не въ силахъ переступить ихъ.
И въ душ Шекспира гордая вра мыслителя съ мудрымъ смиреніемъ человка, и это смиреніе давало ему, какъ поэту, право говорить о невдомомъ и неразгаданномъ.
Здсь была еще и другая причина. Шекспиръ, человкъ шестнадцатаго вка, стоялъ на границ двухъ міросозерцаній. Опытное знаніе заявило свои права и ему принадлежало будущее. Но средневковые туманы не могли разсяться сразу предъ восходящимъ солнцемъ разума. И надъ умами лучшихъ людей разстилалась будто утренная мгла, еще не осиленная дневнымъ свтомъ. И даже положительныя науки носили двойственную окраску: химія не успла вполн освободиться отъ алхиміи, все еще находились искатели философскаго камня, астрологія безпрестанно соревновала съ астрономіей, и не переводились составители гороскоповъ, даже среди настоящихъ знатоковъ новой науки.
Въ Англіи не рдкость было встртить вполн добросовстнаго ученаго, вровавшаго въ духовъ и занятаго магическими упражненіями. Шекспиръ могъ знать одного изъ такихъ — даровитаго астронома и математика, доктора Ди (Dee). Онъ пришелъ къ убжденію, что высшая ступень философіи ведетъ къ сношенію съ духами. И Ди добивался этихъ сношеній и умеръ въ нищет и въ поискахъ за философскимъ камнемъ {Drake. Shakrspeare and his Times. II, 510.}. Англичане могли читать книгу чрезвычайно внушительнаго автора, самого короля Іакова. Это цлое изслдованіе по ‘Демонологіи’, король доказывалъ, что колдовство и духи дйствительно существуютъ, и что дйствія колдуновъ заслуживаютъ суроваго наказанія {Книга вышла въ 1507 году. Цитаты изъ нея у Franois-Victor Hugo, 81—2.}. Наконецъ, самые успхи опытныхъ наукъ у людей пылкаго воображенія могли вызвать чрезвычайно смлыя надежды на будущія завоеванія человческаго разума. И полный образъ ученаго XVI-го вка непремнно долженъ былъ вмщать не только основную новую идею: опытъ — спутникъ науки, но и отражать гамлетовское поученіе Гораціо.
Такъ Шекспиръ видоизмнилъ или восполнилъ мотивы, найденные имъ въ первоисточник ‘Бури’. Все это онъ сдлалъ на основаніи простого, давно усвоеннаго имъ правила, чмъ долженъ быть театръ: ‘Время и люди должны видть себя въ немъ, какъ въ зеркал’. говоритъ Гамлетъ.
Преобразованія, естественно, распространялись на все дйствіе пьесы.
Калибану посвящена обширная литература. Вс изслдователи единодушно восхищаются силой поэтическаго творчества: Шекспиръ создалъ яркій реальный образъ, не имя предъ глазами подлинника. И по мннію многихъ, для Калибана даже вовсе не существуетъ подлинника. Шекспиръ будто предчувствовалъ дарвиновскую теорію и создалъ типъ промежуточный, восполняющій проблъ между четвероногими и человкомъ {Furnees. V. Roden Shakespeare’s Sturm, 44, мнніе Вильсона, въ соч. Caliban the Missing-Link.}. Другіе признаютъ Калибана даже по вншности не вполн человкомъ, а чмъ-то врод полурыбы, полутюленя, а одинъ артистъ изображалъ Калибана на сцен хвостатой обезьяной {Clement Shakespeare’s Sturm Leipzig 1846, 86 ect, Meissner 61.}. На самомъ дл Калибанъ туземецъ новаго свта — ни боле ни мене, и въ сущности творчество Шекспира здсь не выше, чмъ въ созданіи и другихъ образовъ.
Калибанъ изображенъ чрезвычайно рзкими чертами. Просперо говоритъ о немъ самыя презрительныя рчи, даже Тринкуло и Стефано, грубйшіе представители европейскаго общества, называютъ Калибана рыбой, чудовищемъ, уродомъ. Но все это не слдуетъ понимать буквально. Сильныя опредленія обычны на шекспировскомъ язык, и особенно для характеристики неблагородныхъ, точне — неэстетическихъ предметовъ. Достаточно вспомнить эпитеты, какими патриціи осыпали плебеевъ въ ‘Коріолан’. И у Коріолана въ данномъ случа то же настроеніе по отношенію къ плебеямъ, какое у Просперо по отношенію къ Калибану. Можно указать даже на краснорчивыя совпаденія въ ихъ рчахъ.
Но если Шекспиръ счелъ возможнымъ заставить Просперо такъ говорить съ Калибаномъ, — очевидно Калибанъ соотвтствовалъ подобной характеристик, т. е. Шекспиръ его считалъ соотвтствующимъ.
Можно спорить объ имени Калибана, считать его анаграммой ‘канибала’ или производить отъ названія африканскаго города — Калибіа {Furness, 5.}. Нельзя сомнваться въ сущности типа: онъ — ‘полемическій’ образъ, отвтъ Шекспира. на мечтательное, утопичное разсужденіе Монтэня о каннибалахъ. Шекспиру, при всей его объективности, далеко не были чужды полемическіе пріемы, и меланхоликъ Жакъ, по яркой сатиричности изображенія, можетъ стать рядомъ съ Канибаломъ. Одинъ — каррикатура цивилизаціи, другой — эпиграмма на естественное состояніе.
Мысль поэта была: Калибанъ — первобытный обитатель острововъ, Просперо и вс, кто потомъ является на островъ — представители цивилизаціи. Тутъ много типовъ: Просперо — глубокій умъ и высшая наука, Миранда — чистое, идеально-человчное сердце, Фердинандъ — чистая, впечатлительная, мужественная личность, Себастьянъ и Антоніо — эгоизмъ, интрига, закоренлая нравственная низость, Гонзало — добрая, благородная, но не сильная душа, наконецъ, Стефано и Тринкуло — чернь стараго міра. Все это типы несложные, ясные съ перваго взгляда, нарисованы они схематически, скоре общими, чмъ индивидуальными чертами, такъ какъ и сама пьеса — нравственно-художественное обобщеніе.
И вотъ Калибанъ сталкивается со всми этими выходцами культурнаго общества.
При встрч съ одними у него являются непосредственныя, простйшія чувства и настроенія, по мннію Шекспира, характеризующія подлинныхъ дикарей. Въ Миранд онъ чувствуетъ особь противоположнаго пола, въ Стефано онъ привтствуетъ обладателя опьяняющаго напитка, для дикаря несказанно соблазнительнаго. Боле высокія нравственныя явленія Калибану недоступны, отсюда его отношенія къ Просперо.
Миланскій мудрецъ и его дочь вознамрились Калибана пріобщить къ умственной жизни, вели съ нимъ бесды, просвщали его, но Калибанъ оказался неисправимымъ дикаремъ. Въ результат война культурнаго и дикаго человка, и война должна окончиться гибелью слабйшаго, т. е. Калибана.
Но правъ-ли безусловно Просперо?
Шекспиръ, возставая противъ идеализаціи естественнаго состоянія, не забываетъ устами Калибана бросить существенныя укоризны и цивилизаторскому завоеванію. Справедливо было указано, что эти укоризны Калибана — обычныя рчи, какія слышатъ цивилизованные завоеватели отъ дикарей {Просперо и Калибанъ, М. Кулишера, ‘Встникъ Европы’, май, 1883 г., 412.}. Цивилизація — сила, она закономрное явленіе, но вдь и дикари имютъ право жить и цивилизація захватываетъ земли дикарей, лишаетъ ихъ пищи, вынуждаетъ ихъ страдать и гибнуть. Такъ индйцы говорятъ американцамъ, то же самое говоритъ Калибанъ Просперо.
Калибанъ, слдовательно, дикарь, осужденный роковымъ образомъ на гибель предъ побдоноснымъ движеніемъ культуры. Это — фактъ, до сихъ поръ стоящій предъ нами во всей своей очевидности. И Шекспиръ изобразилъ его съ неуклоннымъ реализмомъ, не смягчая суровыхъ проявленій цивилизаціи и не впадая въ чувствительный, идеалистическій тонъ относительно ея жертвъ.
Вс другія объясненія взаимныхъ отношеній Просперо и Калибана будутъ надстройкой или неестественной пристройкой въ пьес Шекспира.
Такая пристройка — извстная ‘философская драма’ Ренана ‘Калибанъ’.
Весь смыслъ ея въ отождествленіи Просперо — аристократа духа — съ идеальными явленіями человческаго общества, съ культурой, наукой, искусствомъ, а Калибана — плебея тломъ и душой — съ грубымъ, низменнымъ реализмомъ. Просперо — высшіе просвщенные классы: Калибанъ — народъ, сначала ‘чудовище’, а потомъ ‘пьяная и лживая чернь’. Но эта чернь, въ лиц Калибана, какъ отдльной личности, длаетъ шагъ дальше, она философствуетъ о всеобщемъ равенств, о всеобщемъ счасть и путемъ этой философіи ниспровергаетъ власть Просперо и аристократовъ, объявляя на первыхъ лорахъ непримиримую войну ‘книгамъ’ — ‘худшимъ врагамъ народа’ {Caliban, Paris, 1878, 17, 18, 29, 38—40 etc.}.
Очевидно, Ренанъ до послдней степени перемшалъ культурные и нравственные факты. Калибанъ именно тмъ и своеобразенъ, что онъ не въ состояніи длать никакихъ шаговъ за предлы чисто матеріальной ненависти къ Просперо. О философіи не можетъ быть и рчи. Калибану Шекспира никогда не додуматься до идей, провозглашаемыхъ Калибаномъ Ренана и, несомннно, весьма обязанныхъ именно книгамъ. Калибанъ Ренана — читатель Монтэня и Руссо, слдовательно, представитель также идей, но только противоположнаго порядка, чмъ идеи Просперо и его придворныхъ. Предъ нами сопоставленіе не цивилизаціи и дикаго состоянія, а двухъ міросозерцаній, воспитанныхъ въ ндрахъ цивилизаціи.
И если Ренанъ желаетъ изобразить судьбы демократіи и въ то же время отожествить ее съ шекспировскимъ созданіемъ, это характеризуетъ не предметъ, а отношеніе къ нему Ренана, не дйствительность, а чувства и воззрнія автора.
Калибанъ вторично явился на сцену въ качеств полемическаго образа. У Шекспира онъ живое обличеніе стараго утопизма, у Ренана — памфлетическая кличка для ненавистныхъ философу явленій нашей современности. Но даже крайне полемическое настроеніе не помшало Ренану изобразить будущее Калибана, уже окончательно отрывающее его отъ его прошлаго на волшебномъ остров.
Калибанъ становится вполн дятелемъ цивилизаціи, покровителемъ науки, искусствъ, свободной мысли. Конечно, эта роль освщена у автора насмшливымъ и подчасъ саркастическимъ свтомъ, но впечатлніе не устранимо: старый, красивый, эстетическій, но нравственно одряхлвшій міръ уступаетъ мсто новой положительной нравственно-правоспособной сил
Изъ всхъ толкованій, какія только возможны относительно ‘Бури’, самыя любопытныя, несомннно, должны быть направлены на раскрытіе той субъективной стадіи, какая ветъ въ каждой сцен пьесы. Трудно здсь не почувствовать ‘торжественнаго тона завщанія’ {7, 87.}.
И это завщаніе множество разъ пытались прочитать.
Съ перваго взгляда ясенъ господствующій мотивъ пьесы: прощанье съ тмъ, что занимало человка всю жизнь’ И прощанье шумливое, какое то малодушное, нетерпливое. Просперо тщательно высчитываетъ часы, когда онъ окончитъ свой послдній трудъ, назначаетъ срокъ — всего три часа, и онъ свободенъ и свободенъ его второй слуга Аріэль.
Просперо разстается со своими чарами, со своей властью надъ духами. Это разстается самъ поэтъ. Съ чмъ?
Очевидно, со своимъ искусствомъ и своей литературной дятельностью.
‘Буря’ — автобіографія поэта. Въ ней можно найти, въ иносказательной форм, существенныя подробности судьбы Шекспира, какъ писателя.
‘Бурю’ окружаетъ зимній ландшафтъ. Во всемъ отпечатокъ суроваго времени года, холоднаго и бурнаго. Недаромъ Калибанъ вчно занятъ дровами. И вотъ это время — періодъ, переживаемый самимъ поэтомъ.
Лто жизни миновало. Пора на покой, изъ Лондона въ тихій Страдфордъ. Скоро наступитъ старость, пусть же публика вспомнитъ, что сдлалъ для нея поэтъ.
Явился онъ въ Лондонъ — одинокимъ и бднымъ съ единственнымъ запасомъ — съ великимъ поэтическимъ талантомъ и отзвуками разныхъ народныхъ и литературныхъ произведеній. Онъ ршилъ писать пьесы. Какимъ дикимъ, негостепріимнымъ мстомъ оказался англійскій театръ! Здсь господствовалъ настоящій Калибанъ въ лиц Марло — таланта буйнаго, безпорядочнаго, крайне грубаго, хотя и естественно сильнаго. Среди этого варварства страдалъ будто въ тюрьм англійскій геній поэзіи, исполненный нжности, меланхоліи и страсти.
И вотъ Шекспиръ освобождаетъ этого Аріэля, этого генія, и очеловчиваетъ дикій англійскій театръ. Геній производитъ чудеса поэтическаго творчества, такъ же, какъ Просперо при помощи Аріэля преобразуетъ дикій островъ въ волшебный край.
Но работа кончена, Аріэль долженъ получить свободу, и волшебникъ долженъ проститься съ людьми. Просперо-Шекспиръ отрекается отъ своихъ чаръ и разстается со своимъ чудодйственнымъ поприщемъ {Montgut. Revue des dus Mondes. 1865, 1 aot.}.
Это толкованіе, предложенное французскимъ писателемъ, можетъ считаться образцомъ многочисленныхъ психологическихъ объясненій ‘Бури’. Съ разными частными видоизмненіями оно повторяется другими изслдователями {Boas Des Sturm und das Wintermrchen. Stettin 1882. Boyle. Shakspeare’s Wintermrchen und Sturen. St. Pet. 1885.}. У нкоторыхъ надъ автобіографическими объясненіями преобладаютъ культурно-историческія. Доказывается, напр., что ‘Буря’ Шекспира изображаетъ подлинную бурю, современную Шекспиру, могучее умственное движеніе, волновавшее умы Европы съ конца Х-го вка и до конца ХІ-го вка. Отдльныя лица представляютъ разныя умственныя направленія или культурные уровни человческаго общества. Просперо олицетворяетъ Возрожденіе, его братъ, его притснитель — схоластику, Аріэль — воплощеніе естественныхъ силъ, вообще природы, естественности, занимавшихъ такое видное мсто въ міросозерцаніи Возрожденія. Калибанъ, разумется, изображаетъ варварство. Любовь Миранды и Фердинанда блещетъ такой непосредственностью, искренностью, какими вообще отличалось чувство въ эпоху Возрожденія {Roden. Shakespeare’s Sturm. Leipzig. Своеобразное историческое толкованіе.}.
Во всхъ этихъ соображеніяхъ имется врная основа: Шекспиръ вообще поэтъ Возрожденія и защитникъ передовыхъ идей своего времени. Но это, однако, отнюдь не уполномочиваетъ живыхъ лицъ его сцены превращать въ аллегоріи.
По указанію того-же французскаго автора, король Іаковъ сурово осудилъ духовъ, сверхъестественную власть человка, Шекспиръ-же всталъ на защиту и духовъ и этой власти, — какъ поэтъ, напитанный народнымъ творчествомъ, и какъ мыслитель, врующій въ будущіе широкіе кругозоры человческаго духа {Franois-Victor Hugo. Oeuvres complиtes de Shakesreare. II.}.
Во всхъ этихъ объясненіяхъ можетъ быть своя доля очевидной истины, и меньше всего тамъ, гд толкователи усиливаются свести всю пьесу къ притч, а дйствующихъ лицъ къ олицетвореніямъ нравственныхъ понятій. Никогда талантъ Шекспира не могъ упасть до такого уровня, гд со сцены исчезла бы реальная игра человческихъ силъ и страстей, и оставались только преднамренныя комбинаціи отвлеченныхъ представленій.
Совершенно напротивъ — именно въ ‘Бурю’ во всей полнот вложена душа поэта. Мало сказать, пьеса его завщаніе, не всякое завщаніе отражаетъ всего человка со всмъ, что онъ пережилъ и передумалъ. Завщаніе — заключительный моментъ жизни, и воспроизводитъ настроенія человка въ этихъ именно моментахъ. Такъ и поняли ‘Бурю’ ея автобіографическіе толкователи. Для нихъ ршающій и руководящій фактъ — рчи Просперо, гд говорится объ уход на покой.
Мы думаемъ — смыслъ пьесы и шире, и глубже. Его слдуетъ искать въ связи съ другими произведеніями Шекспира. Если ‘Буря’ внецъ его литературной дятельности, — онъ не могъ не воспроизвести въ ней самыхъ упорныхъ своихъ думъ, самыхъ не отвязчивыхъ своихъ образовъ. Несли мы припомнимъ наиболе лирическія, и, несомннно, наиболе личныя рчи въ драмахъ поэта — мы сумемъ постигнуть эти думы и образы.
Шекспиръ былъ актеръ и писалъ для сцены. И вотъ сцена дала ему самое излюбленное изображеніе человческой жизни.
Безпрестанно переходя отъ сцены къ жизни и отъ жизни къ сцен, наблюдая за измнчивымъ круговоротомъ дйствительности и за пестротой сценическихъ явленій — Шекспиръ рано пришелъ къ убжденію: жизнь — это та же сцена, люди — актеры, и здсь такъ же быстро слезы смняются смхомъ, молодость — старостью, побды — пораженіемъ.
И при всякомъ случа Шекспиръ эту истину спшилъ высказать, иногда влагая ее въ уста даже героямъ, лично врядъ-ли способнымъ выражать подобныя мысли.
Такъ, напримръ, знаменито чрезвычайно лирическое, мрачное изліяніе Макбета:
Что жизнь? Тнь мимолетная, фигляръ,
Неистово шумящій на помост
И черезъ часъ забытый всми.
Неожиданная рчь въ устахъ древняго шотландскаго короля! Но она такъ умстна вообще, передъ головокружительной быстротой событій, захватывающихъ Макбета. И предъ нами, конечно, самъ поэтъ.
И мы давно подготовлены къ этой рчи.
Еще въ комедіи ‘Какъ вамъ угодно’ герцогъ такъ утшалъ меланхоличнаго Жака:
Вотъ видишь, мы несчастны не одни.
На міровой необозримой сцен
Являются картины во сто разъ
Ужасне, чмъ на подмосткахъ этихъ,
Гд мы съ тобой играемъ.
Въ ‘Венеціанскомъ купц’ — Антоніо повторяетъ то же самое:
Я этотъ міръ считаю
Лишь тмъ, чмъ есть на самомъ дл онъ:
Подмостками, гд роль играть вс люди
Обязаны. А мн досталась роль
Печальная.
Вотъ взглядъ Шекспира на жизнь и человческую судьбу, — художественно-картинный и философски-опредленный.
‘Буря’, по нашему мннію — не что оное какъ драматизація этой картины, этого убжденія.
Прежде всего предъ нами настоящій микрокозмъ человческаго міра.
Отъ представителя высшей умственной культуры до дикаря — исчерпаны, кажется, вс возможныя проявленія человческой природы, призваны вс наиболе вліятельныя страсти — любовь, честолюбіе, месть, ненависть, зависть, раскрыты многообразныя воззрнія на жизнь и человка: идеальныя, пошлыя, эгоистическія, варварскія. Изображены и дйствія людей, соотвтствующія разнымъ характерамъ и страстямъ, на одномъ полюс человческаго бытія страдающій ради любви Фердинандъ и сострадающая ему Миранда, на другомъ — подлый заговоръ на братоубійство. И какъ разршаются вс эти коллизіи? И кто ихъ разршаетъ?
Аріэль, духъ, готовый ежеминутно растаять въ воздух: онъ, оказывается, сильне всхъ этихъ мятущихся, повидимому, столь реальныхъ созданій, занимающихъ такъ много мста на земл.
Аріэль сплетаетъ и развязываетъ драмы и комедіи среди горе-богатырей, воображающихъ себя чрезвычайно мудрыми и значительными.
Нсколько звуковъ — и мняется ихъ настроеніе, нсколько словъ — и разстраиваются ихъ планы.
Разв все это не ‘мимолетная жизнь’, не фигляръ, шумящій на помост? И кто же виновникъ всей этой игры?
Не Аріэль, — онъ самъ орудіе въ чужихъ рукахъ. Виновникъ — Просперо. И вы видите, въ чемъ сущность его силы.
Не въ томъ, что онъ — волшебникъ, что онъ повелитель духовъ, а въ томъ, что онъ такъ много думалъ, такъ много знаетъ и такъ много цнитъ то, что знаетъ. Онъ не дождется минуты, когда для него исчезнетъ необходимость пользоваться знаніемъ и властью.
Дочь — близка его сердцу, ея судьба — его высшій интересъ, онъ человкъ и отецъ, но все, что волнуетъ людей, что заставляетъ ихъ шумть на жизненныхъ подмосткахъ — все это ‘сказка въ устахъ глупца, богатая словами и звономъ фразъ, но нищая значеньемъ’.
И чмъ скоре перестать играть роль въ этой сказк, тмъ лучше и разумне.
Просперо не впадаетъ въ мечтательное раздумье Гамлета, не тратитъ времени на романтическія грезы о судьб праха Александра Македонскаго, но его мудрость, несомннно, прошла чрезъ гамлетовскій молодой романтизмъ, и Просперо подчасъ не можетъ удержаться, чтобы не впасть въ меланхолическій тонъ датскаго принца и не изобразить призрачности не только побдъ героевъ, а вообще всего человческаго величія и великолпія.
Но въ этомъ лирическомъ изліяніи и слышится господствующій мотивъ всей пьесы:
Придетъ пора, когда
Подобно этимъ призрачнымъ видньямъ
И все исчезнетъ также.
И ‘пророческія виднья’ призваны на сцену затмъ, чтобы показать призрачность ‘земной нашей жизни’.
Одно не призрачно среди этихъ призраковъ — великая сила духа, постигающая правду жизни.
Герой одинъ — Просперо. Только онъ знаетъ, что и зачмъ длаетъ, только ему вдома настоящая цна человческихъ страстей, человческаго горя и счастья. И потому онъ спшитъ уйти изъ этой смуты призраковъ.
Съ нимъ уходитъ и самъ поэтъ, и на прощанье хочетъ сказать т самыя слова, какія почти двсти лтъ спустя написалъ человкъ другого нравственнаго склада, другого генія, другого народа, но еще больше захваченный вихремъ человческихъ длъ и не мене близко ощутившій нравственную сущность людской суеты.
Это слова Вольтера: ‘воздлывайте свой садъ’.