Битва жизни, Диккенс Чарльз, Год: 1846 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО,
Ф. РЕЗЕНЕРА.

ИЗДАНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ, СЪ 62 ПОЛИТИПАЖАМИ И ЗАСТАВКАМИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ В. И. ГУБИНСКАГО.

0x01 graphic

БИТВА ЖИЗНИ.

Часть I.

Однажды, все равно, когда именно, въ храброй Англіи, все равно гд, происходила страшная битва. Это было въ одинъ изъ длинныхъ, лтнихъ дней, когда трава была еще зелена. Въ этотъ день полевые цвты, предназначенные служить кубками для душистой росы, наполнились до краевъ кровью и, погибая, склоняли къ земл свои пестрыя чашечки. Миріады наскомыхъ, заимствовавшихъ свой нжный цвтъ отъ чистыхъ травъ и листьевъ, окрасили кровью умирающихъ людей и, расползаясь въ испуг, оставляли на пути страшные неестественные слды. Бабочки уносили въ воздухъ на своихъ пестрыхъ крылышкахъ капли крови. Вода въ ручь текла краснымъ потокомъ. Утоптанная земля превратилась бъ трясину, и въ многочисленныхъ лужахъ, сдланныхъ ногами людей и копытами лошадей, съ тмъ же кровавымъ оттнкомъ отражалось небо и мрачно сверкало солнце. Да сохранитъ насъ Богъ отъ зрлищъ, свидтелемъ которыхъ былъ мсяцъ, когда, отдлившись отъ темной линіи далекихъ холмовъ, покрытыхъ лсомъ, онъ взошелъ надъ этимъ полемъ, усяннымъ людьми, лежавшими навзничь съ обращенными вверхъ неподвижными взорами, которые когда-то на груди матери искали ея ласковаго взгляда и, тихо, засыпали. Сохрани насъ Богъ узнать т тайны, которыя втеръ, пролетвшій чрезъ это поле, шепталъ потомъ о битв, бывшей въ теченіе дня, о смерти и страданіяхъ во время ночи.

Много мсяцевъ прошло потомъ надъ этимъ полемъ битвы, много звздъ освщало его, много разъ втеръ со всхъ четырехъ концовъ земли проносился надъ ними, прежде чмъ исчезли слды этого сраженія.

0x01 graphic

Однакоже, они исчезли понемногу, ибо природа, далекая отъ всхъ человческихъ страстей, снова обрла свой свтлый покой и начала опять улыбаться преступному полю, какъ она это длала прежде, когда оно было чисто и незапятнано. Жаворонки запли, кружась надъ нимъ въ высот, ласточки стали летать взадъ и впередъ, дотрогиваясь до него своими быстрыми крыльями, тни бгущихъ облаковъ быстро нагоняли одна другую по трав и хлбу, по полямъ, засяннымъ кормовой рпой, по лсамъ, по крышамъ домовъ маленькаго городка, пріютившагося между деревьями, и улетали далеко на окраины, гд сходятся небо и земля и гд гаснетъ красный закатъ солнца. Хлба сялись, росли и убирались, ручей, который текъ прежде краснымъ потокомъ, приводилъ теперь въ движеніе водяную мельницу, работники насвистывали псню, идя за плугомъ, жнецы и косари мирно сходились на работу, на лугахъ паслись овцы и волы. Дти перекликались, спугивая птицъ съ кустовъ, дымъ подымался изъ трубъ сельскихъ домовъ, мирно раздавался въ праздникъ колокольный звонъ. Старики жили и умирали. Робкія наскомыя, живущія въ поляхъ, и луговые цвты выростали и гибли въ опредленные сроки. И все это на томъ же кровавомъ пол, на которомъ тысячи за тысячами падали убитые люди въ день страшной битвы.

Но въ первое время среди ярко зеленющихъ хлбовъ показывались темно-зеленыя пятна, на которыя люди смотрли съ ужасомъ. Изъ году въ годъ являлись они, свидтельствуя о томъ, что подъ этими плодородными мстами была схоронена, безъ разбора, куча людей и лошадей, которая обогащала почву. При разработк этихъ мстъ пахари приходили въ ужасъ отъ множества червей, кишвшихъ въ нихъ, снопы, которые они производили, долго потомъ назывались снопами битвы, они складывались особо, и никто никогда не видалъ, чтобы въ праздникъ жатвы былъ на возу хоть одинъ такой снопъ. Долго еще въ каждой вспаханной борозд находили остатки отъ битвы. Долго стояли на пол сраженія пораненныя деревья, долго валялись остатки изрубленныхъ и изломанныхъ заваловъ и частоколовъ, у которыхъ происходили жаркія схватки, были мста до того утоптанныя, что на нихъ не росло ни одной былинки. Долго ни одна сельская красавица не украшала своихъ волосъ и груди самыми нжными цвтами съ этого поля смерти, и много лтъ не срывали на немъ ни одной ягоды,думая, что эти ягоды оставляютъ несмываемыя пятна на рукахъ, которыя ихъ трогаютъ.

Но времена года, хотя и мимолетныя, какъ лтнія тучи, изгладили съ теченіемъ времени и эти послдніе слды битвы, такъ что воспоминаніе о ней остались въ умахъ сосднихъ жителей въ вид легендъ, которыя, въ свою очередь, превратились въ бабьи сказки, вспоминаемыя въ долгіе зимніе вечера передъ очагомъ и забываемыя съ каждымъ годомъ все боле и боле.

На тхъ самыхъ мстахъ, гд дикіе цвты и ягоды оставались такъ долго нетронутыми, на тхъ самыхъ мстахъ возникли сады, выстроились дома и на зеленыхъ лужайкахъ дти играли въ сраженія. Пораненныя деревья обратились въ дрова, которыя въ рождественскую пору ярко и весело пылали въ очагахъ. Темнозеленыя мста исчезли точно такъ же, какъ и память о тхъ, кто лежалъ подъ ними. Плугъ выпахивалъ еще отъ времени до времени куски заржавленнаго металла, но трудно было-бы сказать, къ чему служили когда-то эти куски, и т, кто находилъ ихъ, дивились и спорили объ ихъ назначеніи. Старый, измятый панцирь и такой же шлемъ такъ давно уже висли въ церкви, что слабые, полуслпые старики, которые съ трудомъ видли ихъ теперь, помнили, что еще въ дтств они съ удивленіемъ смотрли на нихъ. Если бы войско, падшее на этомъ пол, могло ожить на мгновеніе въ томъ вид и на томъ самомъ мст, на которомъ его постигла преждевременная смерть, то изъ ндръ земли поднялись бы легіоны изрубленныхъ, ужасныхъ воиновъ. Они появились бы повсюду: въ поляхъ, въ дверяхъ и окнахъ, у очаговъ мирныхъ домовъ. Они наполнили бы житницы и амбары, они стали бы между колыбелью ребенка и его няней, они поплыли бы вмст съ потокомъ и закружились у мельницы, они столпились бы во фруктовыхъ садахъ, наводнили луга и наполнили хлбный дворъ доверху умирающими людьми. Такъ измнилось поле битвы, на которомъ тысячи за тысячами падали убитые въ день страшной битвы.

Нигд, быть можетъ, оно не измнилось такъ, лтъ сто тому назадъ, какъ въ маленькомъ фруктовомъ садик, примыкавшемъ къ старому каменному дому съ портикомъ, обвитымъ жимолостью.

Въ одно прекрасное осеннее утро изъ этого фруктоваго сада раздавались звуки музыки и смхъ, дв молодыя двушки весело танцовали на трав, между тмъ какъ съ полдюжины крестьянокъ собирали, стоя на лстницахъ, яблоки съ деревьевъ, останавливая по временамъ свою работу, чтобы полюбоваться этими двушками и принять участіе въ ихъ весель. Это была милая, оживленная, естественная сцена, день былъ превосходный, мсто уединенное, и дв двушки, непринужденныя и беззаботныя, танцовали со всею свободою и весельемъ молодой души.

Я того мннія, и вы, вроятно, согласитесь со мною, что если бы на свт не существовало ничего подобнаго тому, что называется принужденностью, и ‘на показъ’, то мы чувствовали бы себя гораздо лучше и сами были бы несравненно пріятнйшимъ обществомъ, нежели мы есть на самомъ дл.

Прелестную картину представляли эти дв танцующія двушки. У нихъ не было ни одного зрителя, кром сборщицъ яблоковъ, стоявшихъ на лстницахъ. Молодыя двушки были очень рады, что доставляютъ послднимъ удовольствіе, но он танцевали для того, чтобы доставить удовольствіе себ, и вы не могли бы не любоваться ими, точно такъ-же, какъ он не могли не танцовать.

Какъ он танцевали!

Не какъ балетныя танцовщицы. Вовсе нтъ. И не какъ лучшія ученицы M-me… какой бы то ни было. Нисколько. Этотъ танецъ не былъ ни кадриль, ни минуэтъ, ни даже сельскій танецъ. Онъ не былъ ни въ старомъ, ни въ новомъ вкус, ни во французскомъ, ни въ англійскомъ стил, хотя, пожалуй, онъ былъ немного въ стил испанскомъ, свободный и живой, какъ-бы вдохновляемый веселыми звуками кастаньетъ. Он танцевали между деревьями фруктоваго сада, пускались вдоль по аллеямъ и снова возвращались, кружились, обвивъ талію одна другой, и обаяніе ихъ оживленнаго воздушнаго танца, казалось, распространялось вокругъ въ освщенной лучами солнца окрестности все шире и шире, какъ разбгающійся по вод кругъ. Ихъ распущенные волосы и разввавшаяся одежда, упругая трава, сгибавшаяся подъ ихъ ногами, втви, хруствшія въ утреннемъ воздух, осенніе листья, сверкавшіе на солнц и бросавшіе пятнами тни на нжную зелень газона, душистый втеръ, пролетавшій по саду и затмъ весело отправлявшійся вертть втряную мельницу,— все это, все, что находилось между двумя двушками и плугаремъ, работавшимъ на сосднемъ холм и казавшимся уже самымъ далекимъ предметомъ на земл,— все, казалось, танцовало вмст съ ними.

Наконецъ младшая изъ сестеръ, запыхавшись и весело смясь, бросилась отдохнуть на скамейку. Другая прислонилась къ дереву возл нея. Музыка, состоявшая изъ странствующихъ арфы и скрипки, закончила свою игру громкимъ смлымъ аккордомъ, какъ-будто хвастаясь своими еще свжими силами, хотя, по правд сказать, она играла такъ энергично и до такой степени соперничала съ танцующими, что положительно не могла бы продолжать и полминуты дольше. Между сборщицами яблокъ пробжалъ шопотъ одобренія, посл чего он принялись снова за работу, какъ трудолюбивыя пчелки.

Можетъ быть, ихъ прилежаніе усилилось еще и оттого, что въ эту минуту пожилой господинъ, который былъ никто иной, какъ самъ докторъ Джедлеръ (надо сказать, что домъ и фруктовый садъ принадлежали доктору Джедлеру и что молодыя двушки были его дочери), быстрыми шагами вошелъ въ садъ, чтобы узнать, что случилось и какой чортъ завелъ музыку въ его владнія, да еще передъ завтракомъ. Ибо докторъ Джедлеръ былъ большой философъ и не большой меломанъ.

— Музыка и танцы сегодня! сказалъ про себя докторъ, остановившись. Я думалъ, что он боятся этого дня, но это міръ противорчій. Грэсъ, Маріонъ, прибавилъ онъ вслухъ, скажите пожалуйста, разв міръ сталъ сегодня еще безумне обыкновеннаго?

— Если оно и такъ, отецъ, возразила его младшая дочь, Маріонъ, подходя близко къ нему и смотря ему въ лицо, то будь снисходителенъ на этотъ разъ, потому что сегодня день рожденія кого-то.

— День рожденія кого-то, моя кошечка? возразилъ докторъ. Разв ты не знаешь, что каждый день бываетъ чье-нибудь рожденіе? Разв ты никогда не слыхала, сколько новыхъ актеровъ вступаетъ каждую минуту на эту… ха! ха! ха!.. невозможно говорить объ этомъ серьезно… на эту нелпую и смшную сцену, называемую жизнью?

— Нтъ, отецъ, не слыхала.

— Нтъ, конечно, лтъ, ты не могла этого слышать: ты женщина… т. е. почти. Кстати, сказалъ докторъ, смотря на ея хорошенькое личико: я полагаю, что это день твоего рожденія.

— Неужели ты это полагаешь, отецъ? воскликнула любимая дочь, смясь и вытягивая свои красныя губки для поцлуя.

— На! И возьми вмст съ нимъ мою любовь, сказалъ докторъ, цлуя ее, и желаніе многихъ счастливыхъ повтореній этого… вотъ смшная выдумка!.. этого дня. Затмъ онъ прибавилъ про себя: Вотъ хорошая штука: желать счастливыхъ повтореній такой шутки, какъ эта жизнь! ха! ха! ха!

Докторъ Джедлеръ, какъ я сказалъ, былъ большой философъ, и вся сущность и тайна его философіи состояла въ томъ, чтобы считать жизнь огромной шуткою, чмъ-то до того нелпымъ, что ни одинъ разумный человкъ не можетъ смотрть на нее серьезно.

Его система врованій была вначал тсно связана съ полемъ битвы, на которомъ онъ жилъ, какъ вы это скоро поймете.

— Хорошо! Но какъ же вы достали музыку? спросилъ докторъ. Это, конечно, похитители куръ, но откуда явились эти музыканты?

— Альфредъ прислалъ намъ музыку, отвтила Грэсъ, поправляя въ волосахъ своей сестры нсколько полевыхъ, цвтовъ, которыми она сама съ полчаса назадъ украсила ея головку и которые во время танцевъ пришли въ безпорядокъ.

— А, это Альфредъ прислалъ музыку?

— Да. Рано утромъ, когда онъ отправился въ городъ, онъ встртилъ этихъ музыкантовъ. Они странствуютъ пшкомъ и остановились въ город для ночлега. И такъ какъ сегодня день рожденія Маріонъ, и Альфредъ думалъ доставить ей удовольствіе, то онъ и прислалъ ихъ сюда съ записочкой ко мн, въ которой говорилось, что они посланы съ тмъ, чтобы задать сестр серенаду, если, впрочемъ, я это одобрю.

— Да, да, сказалъ докторъ: онъ всегда спрашиваетъ твоего согласія.

0x01 graphic

— А такъ какъ я была на это согласна, продолжала Грессъ веселымъ тономъ, любуясь хорошенькой головкой, которую она убирала въ это время, и такъ какъ Маріонъ была въ очень веселомъ расположеніи духа и стала танцовать, то и я присоединилась къ ней. Такимъ образомъ мы танцевали подъ музыку Альфреда, пока не выбились изъ силъ, и музыка была намъ тмъ пріятне, что была прислана именно Альфредомъ. Не правда-ли, Маріонъ?

— А не знаю, Грессъ. Какъ ты меня мучишь Альфредомъ!

— Я тебя мучу, говоря о твоемъ возлюбленномъ? спросила сестра.

— Да, конечно, мн не доставляетъ особеннаго удовольствія слышать о немъ, сказала своенравная красавица, обрывая лепестки цвтовъ, которые она держала въ рукахъ и разбрасывая ихъ по земл. Мн почти надоло вчно слышать о немъ, а что касается до того, что онъ мой возлюбленный…

— Шш! Не говори легкомысленно даже въ шутку о врномъ сердц, которое все принадлежитъ теб, Маріонъ, воскликнула ея сестра. Во всемъ мір нтъ сердца врне сердца Альфреда.

— Да, да, сказала Маріонъ, подымая брови съ забавнымъ выраженіемъ равнодушнаго уваженія. Можетъ быть, въ цломъ мір нтъ. Но я не знаю, заключается ли въ этомъ какое нибудь достоинство. Я… я не нуждаюсь въ томъ, чтобы онъ былъ такъ вренъ мн. Я никогда не просила его объ этомъ. Если онъ ожидаетъ, что я… Но, милая Грэсъ, зачмъ говорить теперь о немъ!

Весело было смотрть на граціозныя фигуры двухъ прелестныхъ двушекъ, когда он, обнявшись, бродили между деревьями и разговаривали такимъ образомъ: одна серьезно, другая шутливо, но об съ нжной любовью другъ къ другу. Но странно было видть, что глаза младшей сестры наполнились слезами и какое-то страстное, глубокое чувство проглядывало въ ея своенравныхъ словахъ,— чувство, которое какъ-бы болзненно боролось съ тмъ, что она высказывала.

Разница въ ихъ лтахъ не могла быть больше четырехъ лтъ, но Грэсъ, въ своей нжной заботливости о сестр, казалась старше, нежели она была на самомъ дл, какъ это часто бываетъ, когда дв двушки лишены съ дтства материнскихъ заботъ (а жена доктора умерла). Грэсъ была гораздо дальше, нежели могли объяснить то ихъ лта, отъ всякаго участія, кром симпатіи и истинной любви, въ ея своенравныхъ прихотяхъ. О, высокія чувства матери! Ваша тнь, даже слабый вашъ отблескъ длаютъ сердце чистымъ и приближаютъ людей къ ангеламъ!

Докторъ наблюдалъ за ними и, вслушавшись въ ихъ разговоръ, ограничилъ свои размышленія тмъ, что внутренно смялся надъ безуміемъ всякой любви и привязанности и надъ обманомъ, въ которомъ живутъ молодые люди, думающіе, хотя одну минуту, что можетъ быть что нибудь серьезное въ такихъ пустякахъ, и всегда, рано или поздно, образумливаемы… всегда! Но контрастъ между спокойнымъ лицомъ хозяйки дома и боле красивымъ лицомъ его младшей дочери выказалъ доктору вс прекрасныя, украшающія его домъ, качества, всю самоотверженность Грэсъ, ея характеръ, милый и кроткій, но въ то же время обладающій твердостью и силой духа, и ему стало больно за нее, за нихъ обихъ, что жизнь такая нелпая штука.

Докторъ никогда и не думалъ освдомиться, смотрятъ-ли его дочери или кто-бы то ни было серьезно на эту химеру. Но вдь онъ былъ философъ.

Добрый и великодушный человкъ по природ, онъ споткнулся случайно объ этотъ обыкновенный философскій камень (отыскиваемый гораздо легче, чмъ предметъ изысканій алхимиковъ), который иногда подшибаетъ добрыхъ и великодушныхъ людей и иметъ несчастное свойство покрывать золото ржавчиною и обращать все великое въ ничтожество.

— Бритэнъ, позвалъ докторъ, Бритэнъ! Эй!

Маленькій человкъ съ необыкновенно кислой и недовольной физіономіей вышелъ изъ дому и отвтилъ на этотъ зовъ безцеремоннымъ: ‘Ну, что тамъ?’

— Гд столъ для завтрака? спросилъ докторъ.

— Въ дом, отвтилъ Бритэнъ.

— Не угодно-ли вамъ будетъ накрыть здсь, какъ это было вамъ сказано вчера вечеромъ! сказалъ докторъ. Разв вы не знаете, что у насъ будутъ сегодня гости? Не знаете, что до прихода дилижанса намъ надо окончить нкоторыя дла? Что это совершенно особенный случай?

— Я ничего не могъ сдлать, докторъ Джедлеръ, пока женщины не кончили собирать яблоки. Разв я могъ? отвтилъ Бритэнъ, возвышая въ своихъ разсужденіяхъ голосъ все громче и громче, пока онъ не сталъ наконецъ уже очень громокъ.

— Такъ! но теперь кончили-ли он свою работу? отвтилъ докторъ, смотря на свои часы. Ну, прибавилъ онъ, хлопая въ ладоши, теперь скоре, поторопитесь. Гд Клеменси?

— Я здсь, сударь, отвтилъ голосъ съ лстницы, и въ то же мгновеніе съ нея быстро спустилась пара неуклюжихъ ногъ. Кончено! Ступайте, двушки! Все будетъ готово въ полминуты, сударь.

Съ этими словами она стала хлопотать самымъ усерднымъ образомъ и представила собою глазамъ присутствовавшихъ до того оригинальное, свойственное ей одной зрлище, что оно оправдаетъ нсколько словъ введенія.

Ей было лтъ тридцать. Лицо у нея было полное и веселое, хотя имло какое-то странное выраженіе неповоротливости ума, которое длало его положительно смшнымъ. Но необыкновенная простота ея походки и движеній могли-бы замнить всякое лицо на свт. Если мы скажемъ, что у нея были дв лвыя ноги и руки, взятыя у кого-нибудь посторонняго, что вс эти четыре члена казались вывихнутыми и когда приходили въ движеніе, то двигались вкривь и вкось,— то мы представимъ только слабый абрисъ настоящей картины. Если мы скажемъ, что Клеменси была совершенно довольна устройствомъ своихъ членовъ и считала это устройство до нея не касающимся, что она принимала свои руки и ноги такими, какими он были, и позволяла имъ распоряжаться съ собою, какъ случится, то мы отдадимъ только слабую справедливость ея душевному спокойствію. Костюмъ ея состоялъ изъ непостижимой пары своевольныхъ башмаковъ, которые никогда не хотли итти туда, куда шли ея ноги, изъ синихъ чулокъ, изъ пестраго набойчатаго платья самаго уродливаго фасона, какой только можно достать за деньги, и изъ благо передника. У нея были всегда засученные рукава, и локти ея, по какимъ-то случайностямъ, были постоянно покрыты синяками и царапинами, это обстоятельство такъ заботило ее, что она всегда старалась выворачивать ихъ и ставила въ невозможныя положенія. Гд-то на голов торчалъ маленькій чепчикъ, но рдко случалось, чтобы онъ сидлъ на мст, предназначенномъ для этой части дамскаго туалета. Однако же, съ головы до ногъ, она была чрезвычайно опрятна и имла видъ какой-то разрозненной аккуратности. И дйствительно: ея похвальное стремленіе быть всегда аккуратной, какъ передъ своею совстью, такъ и въ глазахъ людей, заставляло ее совершать самыя смущенныя эволюціи при сжиманіи какой-то деревянной дощечки (части ея корсета, которая обыкновенно называется планшетомъ) и при борьб съ своей одеждой, пока та не приходила въ симметрическій порядокъ.

Такова была наружность Клеменси Ньюкомъ, которая, какъ полагали, безсознательно исказила свое имя и изъ Клементины сдлала Клеменси, но этого никто не зналъ наврное, потому что ея глухая и феноменально старая мать, которую она почти со своего дтства кормила, умерла, и у Клеменси не осталось другихъ родственниковъ.

Теперь Клеменси хлопотала, накрывая на столъ, останавливаясь отъ времени до времени, складывая свои голыя красныя руки, потирая при этомъ израненные локти и внимательно осматривая столъ, пока не вспоминала вдругъ, чего еще недостаетъ, тогда, переваливаясь, она отправлялась за тмъ, что было нужно.

— Вотъ они идутъ, ваши два законника, сударь, сказала Клеменси тономъ, выражавшимъ не слишкомъ большое доброжелательство.

— Ага! воскликнулъ докторъ, направляясь къ воротамъ, навстрчу гостямъ. Здравствуйте, здравствуйте! Грэсъ, милая, Маріонъ, господа Снитче и Крэгсъ пришли. Гд-же Альфредъ?

— Онъ долженъ скоро вернуться, отецъ, отвтила Грэсъ. Сегодня утромъ у него было столько длъ съ приготовленіями къ отъзду, что онъ всталъ и вышелъ съ разсвтомъ. Здравствуйте, господа!

— Барышни, за себя и за Крэгса (послдній поклонился) желаю вамъ добраго утра, произнесъ Снитче. Барышня, обратился онъ къ Маріонъ, цлую вашу ручку (и онъ сдлалъ это). Желаю вамъ (не знаю, желалъ ли онъ на самомъ дл, или нтъ, потому что на первый взглядъ онъ не походилъ на человка, способнаго питать въ своей душ много теплыхъ чувствъ къ другимъ людямъ), желаю вамъ сто счастливыхъ повтореній этого веселаго дня.

— Ха, ха, ха! разсмялся докторъ, задумчиво заложивъ руки въ карманы. Огромная шутка въ ста актахъ!

— Я увренъ, что вы ни въ какомъ случа, докторъ Джедлеръ, не захотли-бы сократить эту шутку для такой актрисы, сказалъ г. Снитче, ставя маленькій синій портфель своей профессіи у одной изъ ножекъ стола.

— Нтъ, отвтилъ докторъ, Боже сохрани! Дай Богъ ей жить, чтобы смяться этой шутк до тхъ поръ, пока она не лишится возможности смяться, и затмъ пусть она скажетъ съ французскимъ остроуміемъ: ‘Шутка сыграна, спускайте занавсъ’.

— Французское остроуміе не право, сказалъ г. Снитче, пристально смотря на свой портфель: и ваша философія докторъ Джедлеръ, ошибается, поврьте этому, какъ я уже часто вамъ говорилъ. Ничего нтъ серьезнаго въ жизни? Чмъ-же вы назовете законъ?

— Шуткой, отвтилъ докторъ.

— Судились-ли вы когда нибудь? спросилъ г. Снитче подымая глаза отъ своего портфеля.

— Никогда, отвтилъ докторъ.

— Такъ если когда-нибудь придется вамъ судиться, сказалъ г. Снитче, то вы, можетъ быть, измните свое мнніе.

Крэгсъ, представителемъ котораго, повидимому, былъ Снитче и который самъ, казалось, не чувствовалъ почти ни малйшей потребности въ отдльной жизни и въ своей индивидуальности, сдлалъ однако же здсь замчаніе, исходившее отъ него самого. Оно заключалось въ единственной мысли, которою онъ обладалъ не пополамъ съ Снитчемъ, хотя ее раздляютъ многіе мудрецы этого свта.

— Онъ сдлался слишкомъ свободенъ, проговорилъ господинъ Крэгсъ.

— Вы говорите это о закон? спросилъ докторъ.

— Да, отвтилъ г. Крэгсъ. Да и все слишкомъ свободно. Каждая вещь въ ныншнее время сдлана какъ-будто нарочно слишкомъ легкою. Это зло настоящаго времени. Если жизнь шутка (я не приготовился оспаривать это мнніе), то ее нужно было сдлать какъ можно трудне для исполненія. Жизнь должна быть возможно тяжелою борьбою. Это ея назначеніе. Но ее сдлали куда слишкомъ легкою. Мы подмазываемъ ворота, ведущіе въ жизнь, а они должны быть ржавыми. Мы скоро услышимъ, что они будутъ отпираться съ нжными звуками, между тмъ, какъ они должны скрипть на своихъ петляхъ, сударь.

Г. Крэгсъ, казалось, самъ скриплъ на своихъ петляхъ, высказывая это мнніе, которому его фигура сообщала еще большее выраженіе, потому что Крэгсъ былъ холодный, жесткій, сухой человкъ, одтый въ срое съ блымъ, совершенный кремень, съ глазками, вчно сверкавшими, точно какъ-будто кто-нибудь выскалъ изъ нихъ искры.

Вообще, въ трехъ спорящихъ людяхъ вс три царства природы находили своихъ причудливыхъ представителей: Снитче былъ похожъ на сороку или на ворона (только у него не было такихъ гладкихъ и блестящихъ перьевъ), а у доктора было лицо точь въ точь румяное яблочко, съ рябинками кое-гд, какъ-будто его поклевали птицы, и крошечная косичка сзади, которая торчала какъ стебелекъ. Крэгсъ, какъ мы сказали, былъ похожъ на кремень.

Когда во фруктовый садъ вошелъ, быстрыми шагами, очень красивый молодой человкъ, веселый и полный надеждъ, что вполн соотвтствовало прекрасному утру, вс три спорящихъ двинулись разомъ къ нему навстрчу, точно братья трехъ богинь судьбы, или три граціи, искаженныя и переодтыя самымъ удачнымъ образомъ, или какъ три вдьмы Шекспира, и привтствовали его:

— Счастливаго возвращенія Альфъ! воскликнулъ докторъ веселымъ голосомъ.

— Сто счастливыхъ повтореній этого пріятнаго дня, м-ръ Гитфильдъ! сказалъ Снитче, низко кланяясь.

— Повтореній, пробормоталъ Крэгсъ глухимъ голосомъ.

— Что это за нападеніе! воскликнулъ Альфредъ, останавливаясь передъ ними: разъ… два… три… вс предвстники недобраго въ будущемъ, которое лежитъ передо мной. Счастье, что не васъ первыхъ встртилъ я сегодня утромъ, а то я счелъ-бы это за дурное предзнаменованіе. Но первая, кого я увидлъ, была Грэсъ,— кроткая, милая Грэсъ, и съ нею мн нечего васъ бояться.

— Извините, сударь, я была первая, вмшалась Клэменси Ньюкомъ. Если припомните, он гуляли здсь передъ разсвтомъ, а я была дома.

— Это правда! Клеменси была первая, сказалъ Альфредъ. Итакъ, съ Клеменси вы мн не страшны.

— Ха, ха, ха!.. за себя и за Крэгса. Вотъ славная защита!

— Не такъ дурна, какъ, можетъ быть, кажется, сказалъ Альфредъ, пожимая руки доктору, а также Снитче и Крэгсу. Затмъ онъ посмотрлъ вокругъ себя и воскликнулъ: Гд же он?

Бросившись съ быстротою, которая произвела между Жонатаномъ Снитче и Томасомъ Крэгсомъ боле тсное сближеніе, чмъ то, о которомъ говорили параграфы ихъ соглашенія, онъ въ одинъ мигъ очутился на томъ мст, гд стояли сестры. Мн нтъ нужды давать особеннаго объясненія тому способу, которымъ онъ поздоровался сперва съ Маріонъ, а затмъ съ Грзсъ, я только скажу, что Крэгсъ могъ, пожалуй, найти его ‘слишкомъ свободнымъ ‘.

Докторъ Джедлеръ, чтобы перемнить, можетъ быть, предметъ разговора, торопливо направился къ завтраку, и вс сли за столъ. Грзсъ сидла на мст хозяйки, но она такъ ловко устроилась, что отдлила сестру и Альфреда отъ прочаго общества. Снитче и Крэгсъ сли на противоположномъ конц, поставивъ между собою синій портфель, для сохранности, докторъ услся на свое обыкновенное мсто, противъ Грэсъ. Клеменси порхала вокругъ стола, подавая кушанья, а меланхолическій Бритэнъ, въ качеств главнаго форшнейдера, разрзалъ за особеннымъ небольшимъ столомъ кусокъ говядины и окорокъ.

— Говядины? Произнесъ Бритэнъ, подходя къ г. Снитче съ ножомъ и вилкою въ рукахъ и бросая ему этотъ вопросъ, какъ бомбу.

— Конечно, отвтилъ стряпчій.

— А вы хотите? обратился онъ къ Крэгсу.

— Безъ жиру и хорошо прожаренной, отвтилъ послдній.

Исполнивъ эти приказанія и подавъ кушанье доктору (Бритэнъ какъ-будто зналъ, что никто больше не хотлъ сть), онъ сталъ настолько близко къ двумъ компаніонамъ, насколько это позволяло ему приличіе, и строгимъ взглядомъ наблюдалъ за ними. Одинъ только разъ лицо его прояснилось, и это было по случаю того, что Крэгсъ, зубы котораго были не изъ лучшихъ, чуть не подавился кускомъ говядины.

— Теперь, Альфредъ, сказалъ докторъ, поговоримъ немного о длахъ, пока мы сидимъ еще за завтракомъ.

— Пока мы сидимъ еще за завтракомъ, повторили Снитче и Крэгсъ, которые, повидимому, не имли еще намренія его покинуть.

Хотя Альфредъ не завтракалъ и, повидимому, имлъ и такъ довольно длъ въ эту минуту, однако-же онъ почтительно отвтилъ:

— Какъ прикажете, сэръ.

— Если бы могло быть что-нибудь серьезное, началъ докторъ, въ такой…

— Шутк, какъ эта жизнь, сэръ, прибавилъ Альфредъ.

— Въ такой шутк, какъ эта жизнь, повторилъ докторъ, такъ это, пожалуй, была бы та случайность, что именно сегодня соединились и день разлуки и двойной день рожденія, который связанъ съ воспоминаніями, дорогими всмъ намъ четыремъ, съ воспоминаніями о долгихъ и дружескихъ отношеніяхъ нашихъ. Но это ничего не значитъ.

— О, нтъ, нтъ, докторъ Джедлеръ! воскликнулъ молодой человкъ. Напротивъ, это много значитъ, какъ въ томъ свидтельствуетъ сегодня мое сердце, да и ваше также, я это знаю, если бы вы только позволили ему говорить. Сегодня я оставляю вашъ домъ, сегодня вы перестаете быть моимъ опекуномъ, прежнія наши нжныя отношенія, которыя начались очень, очень давно, теперь кончены. Они не могутъ никогда возобновиться въ прежнемъ вид. Возникаютъ новыя (тутъ онъ опустилъ глаза на Маріонъ), о которыхъ я не имю смлости говорить теперь. Сознаемся же, докторъ, прибавилъ онъ, собираясь съ духомъ, что въ этой громадной куч сору есть одно серьезное смя. Сознаемся въ этомъ сегодня.

— Сегодня! воскликнулъ докторъ. Слышите его! Ха, ха, ха! Въ самый сумасшедшій изъ всхъ сумасшедшихъ дней въ году. Вдь сегодня годовщина того громаднаго сраженія, которое было дано на этомъ мст,— на этой самой земл, на которой мы теперь сидимъ, на которой я видлъ утромъ, какъ танцовали мои дв дочери, на которой собрали эти самые фрукты съ деревьевъ, корни которыхъ разрослись не въ почву, а въ людей. Въ этотъ день, въ который погибло столько людей, что черезъ много поколній посл, и еще на моей памяти, вырыто было здсь, изъ-подъ нашихъ ногъ, цлое кладбище костей, праха и обломковъ разсченныхъ череповъ. И однако же въ этомъ сраженіи не было и ста человкъ, которые бы знали, за что и почему они дрались, между безумно веселившимися побдителями не было и ста человкъ, знавшихъ чему они радовались. Не было и полсотни человкъ, которымъ эта побда принесла бы пользу. Не осталось и полудюжины человкъ, которые были бы согласны въ причин и результатахъ ея. Однимъ словомъ, никто никогда не зналъ ничего опредленнаго объ этой битв, кром тхъ, кто оплакивалъ убитыхъ. И это серьезно? воскликнулъ докторъ. Какой же смыслъ, какая система во всемъ этомъ?

— Но все это кажется мн очень серьезнымъ, сказалъ Альфредъ.

— Серьезнымъ! воскликнулъ докторъ. Если ты будешь считать такія вещи серьезными, то ты или съ ума сойдешь, или умрешь, или взберешься на вершину горы и сдлаешься пустынникомъ.

— Къ тому же… это было такъ давно… сказалъ Альфредъ.

— Такъ давно! возразилъ докторъ. А знаешь ли, что длалъ міръ съ тхъ поръ? Извстно ли теб что-нибудь другое, чмъ бы занимался міръ съ тхъ поръ? Мн — нтъ.

— Онъ судился немного, замтилъ г. Снитче, помшивая свой чай.

— Хотя судъ былъ всегда слишкомъ легокъ, прибавилъ его компаніонъ.

— И вы извините меня, докторъ, продолжалъ г. Снитче — такъ какъ впродолженіе нашихъ споровъ вы тысячу разъ уже слышали мое мнніе, — если я скажу, что такъ какъ міръ судился, и судился въ законной систем, то я вижу въ немъ серьезную сторону… да, что-то осязаемое, имющее положительную цль…

Въ эту минуту Клеменси Ньюкомъ наткнулась на уголъ стола и произвела громкое бренчанье между чашками и блюдечками.

— Что тамъ случилось? спросилъ докторъ.

— Это, вотъ, проклятый синій мшокъ съ хитростями, отвтила Клеменси: вчно подставляющій ножку кому-нибудь!

— Съ опредленной цлью и намреніемъ, говорилъ я, продолжалъ Снитче: которыя требуютъ уваженія. Какъ докторъ Джедлеръ, жизнь — шутка… вмст съ закономъ, лежащимъ въ ея основаніи?

Докторъ засмялся и посмотрлъ на Альфреда.

— Допустимъ, если вамъ угодно, что война — безумная вещь, продолжалъ Снитче. Въ этомъ мы согласны. Вотъ, напр., прекрасная привтливая страна (онъ указалъ вилкой передъ собою), которую однажды наводнили солдаты — вс они мошенники и грабители — и опустошили огнемъ и мечомъ. Хи, хи! Вотъ мысль: подвергнуть себя добровольно огню и мечу! Глупо, безполезно, положительно смшно. Думая объ этомъ, поневол будешь смяться надъ своими ближними! Но возьмите эту страну такою, какова она теперь. Подумайте о законахъ, ограждающихъ въ настоящую минуту собственность, опредляющихъ со всей точностью различные способы ея перехода изъ однхъ рукъ въ другія: завщанія, раздлы, заклады и выкупы родовыхъ, заповдныхъ, выморочныхъ имуществъ, подумайте, продолжалъ г. Снитче съ такимъ волненіемъ, что положительно чмокалъ губами: подумайте о сложныхъ законахъ, касающихся актовъ на владніе и доказательствъ достоврности этихъ актовъ со всми противоречащими обстоятельными и многочисленными парламентскими актами и ршеніями кассаціоннаго сената, разъясняющими все это, подумайте о безчисленномъ множеств, о безконечномъ числе сложныхъ, замысловатыхъ, нескончаемыхъ процессовъ, къ которымъ можетъ повести это, — и признайтесь докторъ Джедлеръ, что вокругъ насъ есть нчто серьезное! Я думаю, закончилъ Снитче, смотря на своегокомпаніона, что говорю за себя и г. Крэгса?

Г. Крэгсъ наклонилъ голову въ знакъ согласія, и г. Снитче, почувствовавшій отъ своего краснорчія снова аппетитъ, попросилъ еще кусокъ говядины и чашку чая.

— Я не стою за жизнь вообще, прибавилъ онъ, потирая руки и смясь, она полна безумья и всякой дряни: увреній въ врности, въ до

ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

БИТВА ЖИЗНИ.

Часть I.

Читайте также: