Абсолютная политическая этика.
Абсолютная политическая этика.
(Статья Герберта Спенсера изъ ‘The Nineteenth Century’, January, 1890).
‘Русская Мысль’, кн. III, 1890
Абсолютная политическая этика, Спенсер Герберт, Год: 1890
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Жизнь на островахъ Фиджи въ то время, когда на нихъ поселился Томасъ Уилльямсъ {Миссіонеръ, проповдывавшій христіанство на островахъ Фиджи и Ротума и, вмст съ тмъ, этнографъ, сообщившій много свдній о быт и нравахъ жителей группы Фиджи. Прим. перев.}, должна была быть боле, чмъ неудобна. Всякаго, кто проходилъ мимо расположенныхъ въ рядъ девятисотъ камней, которыми Undreundre обозначилъ число поглощенныхъ имъ человческихъ жертвъ, должны были днемъ тревожить непріятныя мысли, а ночью посщать ужасныя сновиднія. Человкъ, лишившійся нсколькихъ пальцевъ за нарушеніе церемоніала или бывшій свидтелемъ того, какъ вождь убилъ его сосда за недостаточно почтительное обращеніе съ нимъ, и помнившій, какъ король Таноа отрубилъ руку у его двоюроднаго брата, изжарилъ и сълъ ее въ его присутствіи и затмъ веллъ изрубить его въ куски, нердко долженъ былъ переживать тяжелыя минуты. Съ другой стороны, раболпныя чувства не могли не вкрадываться въ душу женщинъ, слышавшихъ, какъ Tui Thakan восхвалялъ своего умершаго сына за его жестокость и говорилъ, что ‘онъ былъ способенъ убить своихъ собственныхъ женъ, еслибъ он оскорбили его, и посл этого състь ихъ’. Счастье не могло царить въ такомъ обществ, гд каждый рисковалъ очутиться однимъ изъ десяти человкъ, кровью которыхъ окроплялась палуба новаго челнока,— ‘ общества, гд умерщвленіе даже безобидныхъ личностей считалось не преступленіемъ, а доблестью, и гд каждому было извстно, что ненасытное честолюбіе его сосда вело его къ одной цли — сдлаться признаннымъ убійцею. Однако, даже на островахъ Фиджи смертоубійство должно было совершаться съ нкоторою умренностью. Или намъ слдуетъ, быть можетъ, не торопиться съ заключеніемъ, что неограниченное смертоубійство имло бы слдствіемъ пресченіе общества?
О размрахъ, въ которыхъ подвергаются опасности владнія каждаго человка среди жителей Белуджистана, благодаря хищническимъ инстинктамъ ихъ сосдей, можно судить по тому факту, что сна каждомъ пол воздвигнута небольшая глиняная башня, гд владльцы вмст съ своими слугами стерегутъ свои продукты’. Если мятежное состояніе общества, о которомъ намъ повствуетъ исторія первобытныхъ временъ, не показываетъ намъ съ такою яркостью, до какой степени привычка присвоивать себ чужое имущество препятствуетъ общественному благополучію и индивидуальному спокойствію, то все же оно не позволяетъ намъ сомнваться въ послдствіяхъ этой привычки. Не много найдется смлыхъ людей, желающихъ оспаривать тотъ выводъ, что если каждый человкъ, вмсто того, чтобы заниматься дальнйшимъ производствомъ, употребляетъ свое время на охраненіе добытыхъ имъ продуктовъ отъ грабителей, то соразмрно этому производство въ цломъ должно уменьшиться и возможность пропитанія всхъ и каждаго будетъ достигаться мене удовлетворительнымъ образомъ. И очевидно, что если каждый будетъ простирать за извстные предлы привычку удовлетворять своимъ потребностямъ, обкрадывая своего сосда, то общество должно разрушиться: одинокая жизнь окажется боле предпочтительною.
Одинъ изъ моихъ умершихъ пріятелей, говоря о разныхъ приключеніяхъ въ своей жизни, разсказывалъ мн, что въ молодости онъ хотлъ устроиться въ Испаніи въ качеств коммиссіоннаго агента. Однажды, когда сну не удавалось никакимъ путемъ, несмотря на жалобы и упреки, получить вознагражденіе отъ купца, выписавшаго чрезъ него товаръ, онъ ршился пустить въ ходъ послднее средство: отправился къ этому человку на домъ и явился передъ нимъ съ пистолетомъ въ рук, — этотъ пріемъ имлъ желанный результатъ: долгъ былъ уплаченъ. Предположите теперь, что всюду пришлось бы понуждать людей къ соблюденію договоровъ боле или мене насильственными мрами. Предположите, что владлецъ угольныхъ копей въ Дербишир, пославъ въ Лондонъ обозъ къ торговцу углемъ, долженъ былъ бы всякій разъ отправлять въ городъ толпу углекоповъ, чтобы останавливать фуры и выпрягать лошадей, пока торговецъ не расплатится. Предположите, что сельскій рабочій или ремесленникъ постоянно находился бы подъ сомнніемъ, выплатятъ ли ему въ конц недли жалованье по уговору, или же онъ получитъ только половину его или ему придется ждать его въ теченіе цлыхъ шести мсяцевъ. Предположите, что ежедневно въ каждой лавк происходили бы стычки между лавочникомъ и покупателемъ: одинъ хотлъ бы получить деньги, не выдавая товара, а другой — получить товаръ, не платя денегъ. Что сталось бы въ такомъ случа съ обществомъ? Что сталось бы съ его производительною и распредляющею промышленностью? Разв будетъ опрометчиво придти къ заключенію, что промышленная кооперація (по крайней мр, добровольная) прекратилась бы?
‘Къ чему эти нелпые вопросы?— спрашиваетъ нетерпливый читатель.— Конечно, всякій знаетъ, что убійство, нападеніе, кража, мошенничество, нарушеніе договоровъ и т. д. противорчатъ общественному благополучію что тотъ, кто совершаетъ ихъ, долженъ подвергнуться наказанію’. У меня наготов нсколько возраженій. Во-первыхъ, я весьма радъ, что эти вопросы называютъ нелпыми, ибо это говоритъ о присутствіи въ людяхъ сознанія, что отвты такъ очевидны сами по себ, что нелпо предполагать возможность какихъ-либо иныхъ отвтовъ. Мое второе возраженіе заключается въ томъ, что я не желаю настаивать на вопрос — знаемъ ли мы эти вещи, а желаю настаивать на вопрос — какъ знаемъ мы эти вещи. Можемъ ли мы узнать ихъ и узнаемъ ли мы ихъ, созерцая необходимость такого положенія, или же мы должны прибгнуть къ ‘индукціямъ, основаннымъ на тщательномъ наблюденіи и опыт’? Прежде чмъ проводить и усиливать законы противъ убійства, не должны ли мы справиться объ общественномъ благосостояніи и индивидуальномъ счастіи въ такихъ мстностяхъ, гд убійство господствуетъ, и присмотрться, значительне ли благосостояніе и счастіе въ тхъ мстностяхъ, гд убійство рдко случается? Слдуетъ ли допустить, чтобы кража продолжалась до того времени, когда, собравъ и вычисливъ результаты въ тхъ странахъ, гд воры преобладаютъ, и въ тхъ, гд ихъ немного, мы увидимъ при посредств индукціи, что благоденствіе увеличивается тамъ, гд каждый человкъ иметъ возможность сохранять за собою то, что онъ выработалъ? И надо ли доказывать накопленіемъ очевидныхъ фактовъ, что нарушенія договоровъ являются помхою для производства и обмна и лишаютъ всхъ и каждаго тхъ выгодъ, которыя пріобртаются, благодаря взаимной зависимости? Въ-третьихъ, эти примры дйствій, которыя, достигнувъ крайнихъ предловъ, причиняютъ общественное распаденіе, а въ мене значительныхъ размрахъ препятствуютъ общественной кооперація и ея выгодамъ,— эти примры приведены мною съ цлью спросить, въ чемъ заключается ихъ общая черта? Въ каждомъ изъ подобныхъ дйствій мы усматриваемъ нападеніе — образъ жизни, прямо сталкивающійся съ образомъ жизни другаго человка. Отношеніе между усиліемъ и вытекающею изъ него выгодой въ одномъ человк или совершенно уничтожается, или отчасти нарушается поступками другаго человка. Если допустить, что жизнь можетъ поддерживаться только извстными проявленіями дятельности (изъ которыхъ внутреннія существуютъ у всхъ безъ исключенія, а вншнія существуютъ у всхъ, кром паразитовъ и незрлыхъ существъ), то слдуетъ признать, что когда однородныя существа составляютъ ассоціацію, то необходимыя проявленія дятельности должны подвергнуться взаимному ограниченію и что высшая жизнь можетъ имть мсто лишь тогда, когда значительная доля существъ, составившихъ ассоціацію, въ силу своихъ природныхъ свойствъ, остается въ упомянутыхъ предлахъ. Ограниченія, установленныя такимъ общимъ путемъ, могутъ, очевидно, развиться въ частныя ограниченія, касающіяся того или другаго образа дйствій. И такъ, вотъ, по-моему, апріорныя истины, которыя возможно познавать при созерцаніи условій, аксіомныя истины, имющія подобное же отношеніе къ этик, какое имютъ математическія аксіомы къ точнымъ наукамъ.
Я не хочу сказать, что эти аксіомныя истины доступны всмъ. Для того, чтобы постичь ихъ, какъ и для того, чтобы постичь боле простыя аксіомы, требуется извстный умственный ростъ и извстная умственная дисциплина. Въ Трактат о натуральной философіи профессоровъ Томсена и Тэта говорится, что ‘физическія аксіомы аксіомны только для тхъ, кто обладаетъ достаточными свдніями о дйствіи физическихъ причинъ, чтобы сразу видть ихъ непреложность’. Безъ сомннія, это фактъ, и фактъ знаменательный. Пахарь не можетъ составить себ понятія объ аксіом, что дйствіе и противодйствіе равны и противуположны. Во-первыхъ, у него нтъ достаточно обобщеннаго понятія о дйствіи — онъ не соединилъ въ одно понятіе движете отъ себя и къ себ, ударъ кулака, обратный толчокъ ружья и притяженіе планеты. Еще трудне допустить, чтобы онъ имлъ обобщенное понятіе о противодйствіи. Да если бы у него и были оба эти понятія, то вроятно, что при его недостаточной способности къ полученію представленій онъ не съумлъ бы пригнать необходимое равенство. Такъ и эти апріорныя этическія истины. Если бы какой-нибудь теоретикъ изъ среды рабскаго племени на островахъ Фиджи, смотрвшаго на себя какъ на пищу для вождей, высказалъ бы ту мысль, что можетъ наступить такое положеніе длъ, при которомъ люди не станутъ пожирать другъ друга, то подразумваемое подъ этими словами убжденіе, что они могутъ когда-нибудь научиться уважать жизнь другъ друга, было бы осуждено, какъ ршительно не имющее оправданія на опыт, и сочтено годнымъ лишь для вздорнаго умозрителя. Факты, доставляемые ежедневнымъ наблюденіемъ, длаютъ очевиднымъ для жителя Белуджистана, стоящаго на страж въ своей глиняной башн, что обладаніе имуществомъ можетъ поддерживаться лишь силою, и, по всей вроятности, едва ли способенъ онъ понять, что существуютъ границы, которыя, при взаимномъ ихъ признаніи, могутъ исключить нападенія и при которыхъ окажется ненужнымъ сторожить поля: только нелпому идеалисту (если предположить, что подобная вещь извстна ему) могла бы придти въ голову такая возможность. И даже относительно нашихъ собственныхъ предковъ въ феодальныя времена можно сдлать такое заключеніе, что имъ, постоянно ходившимъ вооруженными и нердко искавшимъ убжища въ крпостяхъ, мысль о мирномъ состояніи общества показалась бы смшною, а убжденіе въ томъ, что между притязаніями людей въ преслдованіи жизненныхъ цлей можетъ явиться признанное равенство и постепенное прекращеніе нападеній, едва ли было бы для нихъ постижимо. Но съ тхъ поръ, какъ правильное соціальное состояніе поддерживалось цлымъ рядомъ поколній,— съ тхъ поръ, какъ въ ежедневныхъ сношеніяхъ люди рдко прибгаютъ къ насилію, обыкновенно уплачиваютъ то, что имъ слдуетъ уплатить, и, въ большинств случаевъ, столь же уважаютъ притязанія слабаго, какъ и притязанія сильнаго,— съ тхъ поръ, какъ они воспитываются въ той мысли, что вс люди равны предъ закономъ, и видятъ ежедневно, какъ судебныя ршенія вращаются вокругъ вопроса, нарушилъ или нтъ одинъ гражданинъ равныя права другаго,— съ тхъ поръ въ ум каждаго существуютъ матеріалы для составленія понятія о такомъ режим, при которомъ дйствія человка взаимно ограничены и гд поддержаніе согласія зависитъ отъ уваженія къ границамъ. Съ тхъ поръ возникла способность видть, что взаимныя ограниченія необходимы тамъ, гд жизнь протекаетъ въ сосдств съ другими людьми, и видть, что тамъ по необходимости являются опредленные разряды стсненій, примнимыхъ къ опредленнымъ классамъ дйствій. И нкоторымъ, хотя, кажется, не многимъ, стало ясно, что тамъ складывается апріорная система политической этики, — система, при которой люди, сходные между собою по натур и, въ силу своихъ природныхъ свойствъ, въ значительной мр самопроизвольно воздерживающіеся отъ нарушенія чужихъ правъ, могутъ работать сообща, безъ столкновенія другъ съ другомъ и съ величайшею пользой для всхъ и каждаго.
‘Но люди не вполн сходны между собою по натур и нельзя ожидать, чтобы они сдлались таковыми. Съ другой стороны, они не обладаютъ такими природными свойствами, въ силу которыхъ каждый изъ нихъ столько же заботился бы о притязаніяхъ своего сосда, какъ о своихъ собственныхъ, и мало вроятія, чтобы они когда-нибудь пріобрли подобныя свойства. Слдовательно, ваша абсолютная политическая этика есть идеалъ, недостижимый для дйствительности’. Это совершенно врно. Тмъ не мене, какъ это ни кажется врно, изъ этого ничуть не вытекаетъ, что нтъ надобности въ абсолютной политической этик. Можно доказать противуположное съ достаточною очевидностью. Мы объяснимъ этотъ парадоксъ посредствомъ сравненія.
Существуетъ отдлъ физики, называемый отвлеченною механикой или абсолютною механикой,— абсолютною въ томъ смысл, что ея предложенія не провряются (are unqualified). Она касается статики и динамики въ ихъ чистыхъ формахъ,— иметъ дло съ силами и движеніями, которыя разсматриваются, какъ свободныя отъ всякихъ препятствій, происходящихъ отъ тренія, сопротивленія посредниковъ (media) и спеціальныхъ свойствъ матеріи. Если она проводитъ законъ движенія, то она не признаетъ ничего, видоизмняющаго проявленія этого закона. Если она формулируетъ свойства рычага, то она трактуетъ о нихъ, подразумвая строго прямой и невсомый рычагъ,— рычагъ невозможный въ дйствительности. Ея теорія о винт предполагаетъ винтъ неспособнымъ къ тренію, а когда рчь идетъ о клин, то предполагается безусловная несжимаемость.
Такимъ образомъ, ея истины никогда не обнаруживаются опытомъ. Даже т движенія небесныхъ тлъ, которыя выводятся изъ ея предложеній, всегда боле или мене спутаны, а на земл т заключенія, которыя приходится выводить изъ нихъ, весьма значительно отклоняются отъ результатовъ, достигаемыхъ посредствомъ опытовъ. Тмъ не мене, эта система идеальной механики необходима для руководства къ дйствительной механик. Инженеръ долженъ отнестись къ ея предложеніямъ, какъ врнымъ въ цломъ, прежде чмъ онъ начнетъ проврять (qualify) ихъ, принимая въ разсчетъ свойства употребляемыхъ имъ матеріаловъ. Путь, который совершилъ бы метательный снарядъ, еслибъ онъ былъ подчиненъ только сил толчка и притяженію земли, долженъ быть принятъ во вниманіе, хотя такой путь никогда не совершается: иначе нельзя сдлать поправки касательно сопротивленія воздуха. То-есть, хотя, при посредств эмпирическихъ методовъ, прикладная или относительная механика и можетъ быть развита до значительныхъ размровъ, но она не можетъ достигнуть высокаго развитія безъ помощи абсолютной механики. То же самое мы видимъ и здсь. Относительная политическая этика или этика, трактующая о справедливости и. несправедливости въ общественныхъ длахъ, какъ отчасти опредляемыхъ измняющимися обстоятельствами, не можетъ подвигаться впередъ, не принимая въ соображеніе справедливости и несправедливости, разсматриваемыхъ отдльно отъ измняющихся обстоятельствъ, не можетъ обойтись безъ абсолютной политической этики, а предложенія этой послдней, выводимыя изъ условій, среди которыхъ протекаетъ жизнь въ какой-либо ассоціаціи (associated state), не принимаютъ въ разсчетъ спеціальныхъ обстоятельствъ какой-либо частной ассоціаціи.
А теперь обратите вниманіе на одну истину, повидимому, совершенно ускользающую отъ наблюденія, а именно, что рядъ дедукцій, къ которымъ мы приходимъ такимъ образомъ, доказывается громадною, неизмримою индукціей или, скоре, громадною суммой обширныхъ индукцій. Ибо что такое законы и судебныя системы всхъ цивилизованныхъ націй и всхъ обществъ, возвысившихся надъ варварскимъ состояніемъ? Что значитъ тотъ фактъ, что вс народы открыли необходимость карать убійство, по большей части, смертью? Какъ это случалось, что тамъ, гд люди достигли значительнаго прогресса, кража воспрещается закономъ подъ страхомъ наказанія? Почему вмст съ дальнйшимъ движеніемъ впередъ замчается общее усиленіе договоровъ? И въ чемъ лежитъ причина того, что среди вполн цивилизованныхъ народовъ подлоги, пасквили и разныя не столь важныя обиды подавляются боле или мене суровымъ способомъ? Нельзя указать этому иной причины, кром общаго единообразія въ опыт людей, показывающаго имъ, что обиды, наносящія прямой вредъ обижаемымъ индивидуумамъ, наносятъ косвенный вредъ обществу. Цлые ряды поколній были вынуждены, въ силу наблюденій, признать эту истину, и цлые ряды поколній развивали все въ большихъ подробностяхъ запретительныя мры. Иными словами, вышеупомянутый основной принципъ и его выводы, къ которымъ мы пришли priori, доказываются безчисленными случаями posteriori. Всюду обнаруживалось стремленіе провести дальше на практик предписанія теоріи — согласовать системы закона съ требованіями абсолютной политической этики: если не сознательно, то, по крайней мр, безсознательно. Больше того, разв эта истина не очевидна въ самомъ названіи, прилагаемомъ къ преслдуемой цли — ‘справедливость’ или ‘равенство’? Равенство чего? Нельзя дать на это отвта, не признавъ (быть можетъ, это будетъ смутное признаніе, но все же признаніе) вышеизложенной доктрины.
Такимъ образомъ, вмсто того, чтобы охарактеризовать меня, какъ человка, врующаго въ ‘длинныя цпи дедукціи изъ отвлеченныхъ этическихъ предположеній’ (assumptions), слдовало бы охарактеризовать меня, какъ человка, врующаго въ простыя дедукціи изъ отвлеченныхъ этическихъ необходимостей,— въ дедукціи, доказываемыя неисчислимыми наблюденіями и опытами полуцивилизованнаго и цивилизованнаго человчества во всхъ вкахъ и странахъ. Или, скоре, слдовало бы охарактеризовать меня, какъ человка, который, разсматривая преграды, всюду воздвигнутыя противъ различныхъ правонарушеній и видя во всхъ нихъ общій принципъ, всюду предписываемый требованіями ассоціаціи (associated state), продолжаетъ развивать выводы этого общаго принципа при посредств дедукціи, и оправдывать какъ дедукціи, такъ и заключенія, эмпирически достигнутыя законодателями, показывая ихъ взаимное соотвтствіе. Этотъ методъ дедукціи, провряемой индукціей, есть методъ развитой науки вообще. Я не думаю, чтобы неодобреніе, въ какихъ бы значительныхъ размрахъ и въ какой бы сильной форм оно ни было выражено, могло побудить меня оставить этотъ методъ и измнить мой ‘образъ мыслей’.
И такъ, слдуетъ ли намъ понимать, что подъ этимъ внушительнымъ заглавіемъ Абсолютная политическая этика подразумвается теорія необходимыхъ стсненій, налагаемыхъ закономъ на дйствія гражданъ — этическая гарантія для системъ законовъ и ничего боле? Ее если даже предположить, что я долженъ былъ бы отвтить на этотъ вопросъ утвердительно (чего я не длаю), все-таки, осталось бы довольно простора для оправданія этого заглавія. Имя своимъ предметомъ все то, что включаетъ въ себ слово ‘справедливость’, какъ формулируемое закономъ, такъ и совершаемое законными дйствіями, это заглавіе можетъ покрыть собою достаточно обширную площадь. Едва ли нужно было бы упоминать объ этомъ, еслибъ не странная неправильность мышленія, къ которой повсемстно приводить насъ привычка.
Точь-въ-точь какъ, говоря о знаніи, мы вполн игнорируемъ т обиходныя свднія объ окружающихъ предметахъ, одушевленныхъ и неодушевленныхъ, которыя мы пріобрли въ дтств и безъ которыхъ насъ не замедлила бы постигнуть смерть, и думаемъ исключительно о гораздо мене существенныхъ знаніяхъ, добытыхъ въ школ и въ гимназіи или по черпнутыхъ изъ книгъ и разговоровъ — точь-въ-точь, какъ, думая о математик, мы подразумваемъ подъ этимъ названіемъ только высшія группы ея истинъ и опускаемъ боле простую группу, составляющую ариметику, хотя для прохожденія жизненнаго поприща эта послдняя важне всхъ остальныхъ, взятыхъ вмст, такъ и въ тхъ случаяхъ, когда мы разсуждаемъ о политик и политической этик, мы нисколько не имемъ въ виду тхъ частей ея, которыя содержатъ въ себ все, что въ ней есть основнаго и давно установленнаго. Слово ‘политическій’ вызываетъ представленіе о партійныхъ спорахъ, министерскихъ перемнахъ, предстоящихъ выборахъ, или же о гомрул, о план (Land Pnrchase) выкупа земли, о мстномъ самоуправленіи (Local Option) или о движеніи въ пользу восьмичасоваго рабочаго дня. Рдко это слово соединяется съ мыслью о реформ закона или о боле совершенной судебной организаціи, или объ обновленіи полиціи. А если этика и принимается въ разсчетъ, то въ связи съ нравственностью парламентской борьбы или заявленій кандидатовъ или избирательныхъ подкуповъ. Однако, стоитъ намъ только взглянуть на опредленіе политики (‘та часть этики, которая заключается въ охраненіи порядка среди націи или въ государств и въ управленіи ими съ цлью поддержанія въ нихъ безопасности, мира и благоденствія’), и мы увидимъ, что общепринятое понятіе гршитъ опущеніемъ главной ‘части. Стоитъ намъ только поразмыслить о томъ, какимъ относительно громаднымъ факторомъ въ жизни каждаго человка оказывается безопасность личности, неприкосновенность дома и собственности и утвержденіе правъ, и мы увидимъ, что выключена не только самая значительная, но и самая существенная часть. Отсюда слдуетъ, что нелпость кроется не въ понятіи абсолютной политической этики, а въ игнорированіи ея предмета. Если возможно считать абсолютными запретительныя мры противъ убійства, кражи со взломомъ, подлоговъ и всякихъ другихъ нападеній, не навлекая на себя упрека въ нелпости, то невозможно навлечь на себя подобный упрекъ, когда считаешь абсолютною этическую систему, воплощающую въ себ эти запретительныя мры.
Остается прибавить, что, помимо дедукцій, доказываемыхъ, какъ мы видли, громадными суммами индукцій, могутъ быть выводимы и другія дедукціи, не доказываемыя подобнымъ образомъ,— дедукціи, выводимыя изъ тхъ же данныхъ, но не имющія соотвтственныхъ опытовъ,’которые позволили бы сказать о нихъ да или нтъ. Такія дедукціи могутъ быть основательны или неосновательны, и я думаю, что въ моемъ первомъ сочиненіи, написанномъ сорокъ лтъ тому назадъ и давно уже изъятомъ изъ обращенія, есть нсколько неосновательныхъ дедукцій. Но отвергнуть принципъ и методъ вслдствіе нсколькихъ неосновательныхъ дедукцій было бы почти такъ же умстно, какъ обрушиться съ гнвомъ на ариметику изъ-за ошибокъ, сдланныхъ въ нкоторыхъ ариметическихъ вычисленіяхъ.
Я возвращаюсь теперь къ вопросу, поставленному выше,— подразумвается ли подъ абсолютною политическою этикой только этическая гарантія для системъ закона и ничего боле,— къ вопросу, относительно котораго я сдлалъ отрицательный выводъ? Теперь же я долженъ отвтить, что она захватываетъ еще другую сферу, одинаково обширную, если и мене важную. Ибо, помимо отношеній между гражданами, взятыми, какъ индивидуумы, существуютъ отношенія между корпораціей гражданъ (the incorporated body) и гражданиномъ. И по поводу этихъ отношеній между государствомъ и человкомъ абсолютная политическая этика точно такъ же произноситъ свои приговоры, какъ и по поводу отношеній между отдльными личностями. Ея приговоры касательно отношеній между отдльными личностями суть выводы изъ ея первоначальной истины, что дятельность каждаго въ преслдованіи жизненныхъ цлей можетъ быть справедливо ограничена лишь одинаковою дятельностью другихъ людей, сходныхъ между собою по натур (ибо этотъ принципъ не разсматриваетъ рабскихъ обществъ или такихъ обществъ, гд одна раса господствуетъ надъ другою), а ея приговоры касательно отношеній между человкомъ и государствомъ суть выводы изъ родственной истины, что дятельность каждаго гражданина можетъ быть справедливо ограничена корпораціей гражданъ лишь настолько, насколько это необходимо для обезпеченія за нимъ остальнаго. Это дальнйшее ограниченіе есть необходимая принадлежность милитаризма, и должно продолжаться пока, кром провинностей (криминальностей) индивидуальнаго нападенія, продолжаются провинности (криминальности) нападенія международнаго.
Ясно, что стремленіе къ охраненію общества должно имть преимущество предъ охраненіемъ индивидуумовъ, взятыхъ порознь, такъ какъ охраненіе каждаго индивидуума и поддержаніе его способности преслдовать жизненныя цли находится въ зависимости отъ охраненія общества. Поэтому стсненія, налагаемыя на его дйствія военными требованіями и необходимостью быть готовымъ къ войн, когда она вроятна, имютъ право на защиту въ этическомъ смысл.
И здсь мы наталкиваемся на множество вопросовъ, и вопросовъ запутанныхъ, съ которыми иметъ дло относительная политическая этика. Указывая въ самомъ начал на этотъ контрастъ, я говорилъ объ ‘абсолютной политической этик или той этик, которая должна бы быть, въ отличіе отъ относительной политической этики или той этики, которая въ настоящее время, насколько это возможно, приближается къ ней’, и еслибъ на это различеніе обратили хоть сколько-нибудь вниманія, то не оказалось бы надобности въ возникновеніи полемики. Здсь я долженъ прибавить, что требованія, предъявляемыя относительною политическою этикой, измняются вмст съ характеромъ общества, первоначально опредляемымъ тми размрами, въ которыхъ нужна защита противъ другихъ обществъ. Тамъ, гд международная вражда велика и гд соціальная организація должна приноровляться къ воинственной дятельности, принужденіе, налагаемое на индивидуумовъ государствомъ, такъ значительно, что почти уничтожаетъ ихъ свободу дйствія и длаетъ ихъ рабами государства, а тамъ, гд это проистекаетъ изъ требованій оборонительной войны (однако, не наступательной), относительная политическая этика представляетъ оправданіе. Наоборотъ, когда милитаризмъ ослабляется, уменьшается и необходимость какъ въ той подчиненности индивидуумовъ, которая требуется для сплоченія ихъ въ боевую машину, такъ и въ той дальнйшей подчиненности, которая заключается въ снабженіи этой боевой машины средствами для существованія, и по мр того, какъ происходитъ эта перемна, все боле и боле уменьшается оправданіе (warrant) государственнаго принужденія, представляемое относительною политическою этикой.
Очевидно, нечего и думать о томъ, чтобы входить здсь въ обсужденіе поднятыхъ нами сложныхъ вопросовъ. Достаточно будетъ указать на нихъ, какъ это сдлано выше. Если мн удастся окончить IV часть началъ этики, трактующую о ‘справедливости’, изъ которой въ настоящее время написаны только первыя главы, тогда я надюсь остановиться подобающимъ образомъ на этихъ отношеніяхъ между этикою въ прогрессивномъ состояніи и этикою въ томъ состояніи, которое есть цль прогресса,— цль, всегда долженствующая быть признанной, хотя она не можетъ быть достигнута на самомъ дл.
Я могъ исправить имющія большую важность ложныя представленія, о которыхъ я велъ рчь въ предъидущихъ отдлахъ, исправить ихъ посредствомъ объясненія, по большей части объективнаго: я длалъ только намеки на то, что касается личностей въ трактуемомъ предмет. Но остаются еще другія, имющія большую важность, ложныя представленія, съ которыми я не могу поступить такимъ же образомъ. Жизнь ставитъ намъ порою альтернативы, равно непріятныя, и выбрать ту или другую изъ нихъ бываетъ невыгодно. Теперь я вижу себя вынужденнымъ остановить свой выборъ на одной изъ двухъ подобныхъ альтернативъ. Говоря обо мн, профессоръ Гёксли упоминаетъ о ‘пропасти, находящейся между его образомъ мыслей и моимъ’, этимъ онъ хочетъ дать понять, что такъ какъ онъ считаетъ свой собственный ‘образъ мыслей’ правильнымъ, то мой образъ мыслей, отдленный отъ его образа мыслей цлою пропастью, долженъ быть крайне ошибоченъ. Такъ какъ подразумваемое подъ этими словами осужденіе моего ‘образа мыслей’ касается не только разсматриваемаго вопроса, но и многихъ другихъ, и такъ какъ оно выражено не анонимнымъ критикомъ, а критикомъ, заявленія котораго будутъ приняты съ довріемъ, то я очутился лицомъ къ лицу съ слдующею дилеммой: или я долженъ пассивно согласиться съ его оскорбительною характеристикой, или же показать, что она несправедлива, чего я не могу сдлать, не описавъ или не изъяснивъ своего ‘образа мыслей’. Это, конечно, непріятная задача, и задача, отъ которой чувство самоуваженія обыкновенно заставляетъ отказываться. Но какъ она ни непріятна, я чувствую себя вынужденнымъ приступить къ ея исполненію.
Нсколько лтъ тому назадъ профессоръ Гёксли подвергнулъ критик ту политическую систему, которой я придерживаюсь, и озаглавилъ свою статью: Административный нигилизмъ. Такъ какъ эта доктрина включаетъ въ себ защиту правительственныхъ дйствій для подавленія не только преступленій, но и не столь важныхъ провинностей, то я указалъ, что если ее слдуетъ называть ‘административнымъ нигилизмомъ’, то, тмъ боле, восемь запретительныхъ постановленій въ десяти заповдяхъ должны быть названы этическимъ нигилизмомъ. Несмотря на это, профессоръ Гёксли счелъ свое заглавіе подходящимъ и продолжалъ употреблять его въ послднемъ изданіи своихъ Critiques and Addresses. Признаваемая мною политическая доктрина остается неизмнною, но взглядъ на нее профессора Гёксли, повидимому, принялъ обратное направленіе. Недавно онъ напыщенно предостерегалъ меня противъ попытокъ охранять здоровье и исцлять недуги организма, гораздо боле сложнаго, чмъ человческое тло’, руководствуясь ‘длинными цпями дедукціи изъ отвлеченныхъ этическихъ предположеній’. Такимъ образомъ, выставляя меня человкомъ, совершенно отвергающимъ администрацію, меня, въ то же время, выставляютъ человкомъ, защищающимъ опасные административные методы исцленія недуговъ политическаго тла. Мою политику характеризуютъ то какъ политику бездйствія, то какъ политику опрометчиваго дйствія. Эти дв характеристики примняются къ одному и тому же разряду убжденій и находятся, между собою въ прямомъ противорчіи. Въ одной изъ нихъ или въ нихъ обихъ неизбжно кроется крайнее заблужденіе, и врна послдняя альтернатива: об он ошибочны.
‘Образъ мыслей’, на который профессоръ Гёксли указываетъ какъ на отдленный цлою пропастью отъ его собственнаго и котораго, какъ онъ намекаетъ, я исключительно придерживаюсь, состоитъ въ вывод заключеній при посредств ‘длинныхъ цпей дедукціи изъ отвлеченныхъ этическихъ предположеній’, врядъ ли могущихъ быть доказанными экспериментальнымъ способомъ хотя бы въ какомъ-нибудь одномъ изъ своихъ звеньевъ. Съ другой стороны, путь, имъ защищаемый, состоитъ въ исканіи руководства у ‘индукцій, основанныхъ на тщательномъ наблюденіи и опыт’,— путь, котораго, какъ онъ даетъ понять, я не придерживаюсь ни въ политической сфер и ни въ какой другой: въ политической сфер, конечно, не придерживаюсь. Спросимъ теперь, что представляетъ очевидность? До самаго конца отдла, трактующаго о церковныхъ учрежденіяхъ, на которомъ остановились четыре года тому назадъ Основы соціологіи (Principles of Sociology), названное сочиненіе содержитъ въ себ боле пяти тысячъ фактовъ, собранныхъ изъ отчетовъ о боле чмъ двухъ сотняхъ обществъ, варварскихъ и цивилизованныхъ, древнихъ и новыхъ. И такъ, если меня справедливо характеризуютъ, какъ человка, слдующаго дедуктивному методу (и, повидимому, исключительно), то возникаетъ любопытный вопросъ: какимъ образомъ воспользовался я, въ цляхъ дедукціи, большимъ количествомъ фактовъ, нежели то, какимъ пользовался въ цляхъ индукціи всякій другой писатель, писавшій о соціологіи? ‘Это не идетъ къ длу,— отвтятъ мн, пожалуй.— Вопросъ касается не метода, принятаго по отношенію къ соціологіи вообще, а метода, принятаго по отношенію къ правительственнымъ дйствіямъ въ настоящее время’. Ограничившись простымъ замчаніемъ, что странно было бы, еслибъ я слдовалъ одному методу, трактуя о предмет вообще, и противуположному методу, трактуя о небольшомъ отдл его, я продолжаю возражать, что я не слдовалъ противуположному методу, а слдовалъ одному и тому же методу. Взгляды мои на сферу правительственной дятельности всюду подтверждаются индукціями. Опытъ Over-legislation, восходящій къ 1853 году, почти весь индуктивенъ. Индуктивныя разсужденія въ защиту тхъ же взглядовъ занимаютъ большую часть опыта о Представительной форм правленія (Representative Governement) значительную часть опыта о Парламентской реформ: Опасности и оплоты и половину этюда о Спеціализированной администраціи. Въ Study of Sociology опять-таки приводятся массами факты въ подтвержденіе тхъ же взглядовъ (стр. 3—4, 161—169 и 270—273), и снова въ The Man versus the State (стр. 48—60 и 62—64) я слдую по тому же пути. Въ различныхъ мстахъ я насчитываю восемь индуктивныхъ доказательствъ не въ пользу предложеній излечить недуги политическаго тла, а въ осужденіе подобныхъ предложеній. ‘Но разв перечисленныя вами книги и опыты не заключаютъ въ себ дедуктивныхъ доказательствъ?’ — спросятъ меня, пожалуй. Конечно, заключаютъ, и я устыдился бы своихъ трудовъ, еслибъ они не заключали въ себ подобныхъ доказательствъ. Но всюду имлось въ виду то, что я назвалъ выше методомъ развитой науки, — дедукція, провряемая индукціей. Я сочту своевременнымъ подвергнуть пересмотру дедукціи, когда найду, что массы фактовъ, ихъ подтверждающихъ, стоятъ лицомъ въ лицу съ боле значительными массами фактовъ, дающихъ противуположные результаты. ‘Тщательное наблюденіе и опытъ’ пока еще не представили таковыхъ.
Чтобы уяснить пользу идеала для руководства въ отношеніяхъ къ дйствительности, я прибгнулъ къ обиходному сравненію между индивидуальнымъ тломъ и тломъ политическимъ. Я замтилъ, что ‘раціональному леченію разстройства въ физическихъ отправленіяхъ должно предшествовать представленіе о томъ, въ чемъ выражается ихъ правильное состояніе’. Руководство, если его разсматривать, какъ извлекаемое изъ подобнаго знанія, состоитъ въ исключеніи тхъ дйствій, которыя вредны, а не въ указаніяхъ относительно тхъ дйствій, которыя полезны. Это ясно показываетъ контекстъ. Тамъ есть воображаемое предостереженіе противъ крайностей предполагаемаго эмпирика,— крайностей, ‘противорчащихъ физіологическимъ началамъ’, то-есть отрицаемыхъ или воспрещаемыхъ ими. Тамъ нтъ ни малйшаго слда какого-либо предложенія, имющаго въ виду леченіе, согласное съ физіологическими началами, а только налагается запретъ на леченіе. Однако, основываясь на этихъ мстахъ, профессоръ Гёксли приписываетъ мн чудовищное убжденіе въ томъ, что врачъ-практикъ долженъ лечить своихъ паціентовъ посредствомъ ‘дедукціи изъ физіологическихъ началъ’. То же и по отношенію къ политическому тлу. Тогда какъ я заявлялъ, что ‘система границъ и стсненій, налагаемыхъ на поведеніе’, можетъ быть выведена изъ первоначальныхъ условій соціальной коопераціи, профессоръ Гёксли говоритъ, будто я предлагаю искать руководства для исцленія ‘недуговъ организма гораздо боле сложнаго, нежели человческое тло ‘посредствомъ дедукціи изъ отвлеченныхъ этическихъ предположеній’. Между тмъ, въ обоихъ случаяхъ указанныя мною руководящія заключенія одинаково выражаются въ простой форм: ‘ Ты не долженъ длать этого’, ‘Ты долженъ длать это’. Въ какомъ крайнемъ противорчіи находится взглядъ, приписываемый мн такимъ образомъ, со взглядомъ, изложеннымъ мною самимъ, это видно изъ слдующей цитаты:
‘Какъ можетъ, въ самомъ дл, кто-либо, и какъ можетъ, въ особенности, человкъ, обладающій научнымъ образованіемъ, думать, что спеціальные результаты спеціальныхъ политическихъ актовъ могутъ быть вычислены, когда онъ видитъ предъ собою неподдающуюся вычисленіямъ сложность вліяній, среди которыхъ развивается, живетъ и умираетъ всякій индивидуумъ и fortiori всякое общество?…’
Какъ скоро первобытныя понятія о болзняхъ и врачебныхъ средствахъ созрваютъ и превращаются въ патологію и терапевтику, мы замчаемъ все возрастающую осторожность рядомъ съ возростающею очевидностью, что вмсто пользы часто наносится вредъ. Этотъ контрастъ можно прослдить не только по мр того, какъ мы переходимъ отъ народнаго невжества къ профессіональному знанію, но и по мр того, какъ мы переходамъ отъ мене обширнаго профессіональнаго знанія раннихъ эпохъ къ боле обширному профессіональному знанію нашей собственной эпохи. Современному врачу приходится ршать не тотъ вопросъ, какой ршался прежнимъ врачомъ: должно ли леченіе выразиться въ кровопусканіи, слдуетъ ли назначить слабительное или потогонное, или дать пріемъ Меркурія? Но поднимается уже затронутый нами вопросъ: слдуетъ ли употреблять иной способъ леченія, помимо здороваго режима? Случается, что даже и современные врачи проявляютъ, соотвтственно съ большимъ умственнымъ развитіемъ, все меньшую и меньшую склонность поддаваться побужденію ‘непремнно что-нибудь сдлать’.
Такъ разв же не возможно, разв даже не вроятно, что эта предполагаемая необходимость немедленнаго дйствія, выставляемая въ извиненіе вывода поспшныхъ заключеній изъ немногихъ данныхъ, есть спутникъ недостаточнаго знанія? Разв не вроятно, что какъ въ біологіи, такъ и въ соціологіи накопленіе большаго количества фактовъ, боле критическое сопоставленіе ихъ и выводъ заключеній на основаніи научныхъ методовъ будутъ сопровождаться все возростающимъ сомнніемъ въ тхъ благахъ, которыя мы обезпечимъ, и все возростающимъ опасеніемъ тхъ золъ, которыя мы можемъ причинить? Разв не вроятно, что тому явленію, которое въ индивидуальномъ организм иметъ неправильное, хотя и удобное названіе vis medicatrix naturae, можетъ найтись аналогія въ соціальномъ организм, и разв не весьма возможно, что, признавъ этотъ фактъ, люди почувствуютъ, что въ обоихъ случаяхъ единственно необходимая вещь — это поддерживать условія, при которыхъ естественнымъ дйствіямъ предоставляется свобода? (The Study of, стр. 15—21).
Еслибъ, вмсто того, чтобы сказать, что я предложилъ излечивать недуги этого сложнаго соціальнаго организма при помощи дедукцій изъ ‘отвлеченныхъ этическихъ предположеній’, профессоръ Гёксли сказалъ наоборотъ, что я простираю свою чрезмрную осторожность до того, что вовсе не осмливаюсь лечить ихъ иначе, какъ подержаніемъ условій здоровья, то онъ имлъ бы, очевидно, основаніе для своего утвержденія. Уже въ 1853 г. (Over-legislation, стр. 62—63) я разсуждалъ о сложномъ строеніи общества и вытекающей отсюда трудности и опасности имть съ нимъ дло. Съ тхъ поръ я неоднократно настаивалъ на этихъ фактахъ. И вотъ, то, что я внушалъ въ теченіе цлаго поколнія, преподносится мн теперь, какъ урокъ, который я долженъ выучить!
Нкоторыя вещи, высказанныя на предъидущихъ страницахъ, вызовутъ, я думаю, возраженія. Всегда найдутся побочные вопросы, по которымъ могутъ быть подняты дебаты. Я вижу, напримръ, что одно изъ моихъ замчаній могло получить совершенно не тотъ смыслъ, какой я желалъ придать ему. На обвиненіе въ томъ, будто я убжденъ, что леченіе болзней должно быть подсказываемо физіологическими началами,— убжденіе, которое профессоръ Гёксли съ достаточною справедливостью считаетъ нелпымъ,— послдовало съ моей стороны замчаніе, что, по его словамъ, ‘начала физіологіи, поскольку они извстны въ настоящее время, ршительно безполезны для руководства въ практик’, — замчаніе, которое можетъ быть истолковано, какъ косвенный возвратъ обвиненія, тогда какъ оно относилось къ тому факту, что для настоящаго времени (хотя не для будущаго) онъ не признаетъ никакого другаго руководства, помимо эмпиризма. Безъ сомннія, могутъ встртиться и другіе побочные вопросы, которыхъ я не вижу. Но сколько бы ихъ ни было, они не измнятъ ршенія главныхъ вопросовъ. Что об сдланныя профессоромъ Гёксли характеристики политической доктрины, которой я придерживаюсь, противорчатъ одна другой, это неопровержимо. Что его описаніе моего ‘образа мыслей’ совершенно расходится съ очевидностью, представленной въ моихъ книгахъ, это не мене ясно доказано. И одинаково достоврно то, что взгляды на правильное леченіе, какъ медицинское, такъ и политическое, которые онъ приписываетъ мн, противуположды тмъ взглядамъ, которые я самъ изложилъ.