ЗОЛОТЫЕ ГЛАЗА.
ЗОЛОТЫЕ ГЛАЗА.
Повсть Поля Перре.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
Золотые глаза, Перре Поль, Год: 1884
Время на прочтение: 56 минут(ы)
Поздъ несется, обволакивается дымомъ, изрыгаетъ искры и сажу. На пастбищахъ, мимо которыхъ онъ проносится, стада разбгаются обезумвши отъ страха. Столбы благо песку подымаются въ степи и покрываютъ почти высохшія болота. Тутъ и тамъ блеститъ лужа воды, напоминающая оловянное зеркало. Вдали, сквозь туманъ, виднются колокольни. Трудно себ представить боле плоскій, боле пасмурный пейзажъ. Эта пустынная дорога, конечно, ведетъ куда нибудь, но не можетъ быть, чтобы она вела въ жилое мсто, тутъ — край свта. Ревнивое государство хотло провести линіи желзныхъ дорогъ, которыя принадлежали бы только ему! Никогда не проводило оно боле безполезной линіи. Въ вагонахъ сидла всего одна путешественница. По выход изъ глубокаго ущелья, который доказывалъ, по крайней мр, что почва начала сдвигаться и подыматься, такъ что надо было пробить скалу, раздается свистокъ. Это станція. Охрипшій голосъ кричитъ: ‘Брюсельеръ!’
Тогда единственная путешественница открываетъ дверцу своего купе и прыгаетъ на платформу. Начальникъ станціи начинаетъ ругаться какъ извощикъ, несмотря на то, что онъ чиновникъ!— что это за сумасшедшая, соскакивающая вопреки правиламъ, до полной остановки позда? Она могла сломать себ шею!— Положимъ, это его мало заботитъ, онъ только стоитъ за исполненіе правилъ.
Мадемуазель Корбенъ совсмъ не заслужила этой ругани, намренія ея были самыя хорошія, она совсмъ не хотла издваться надъ правилами. Она только предполагала, что вышлютъ кого нибудь ей навстрчу и не хотла, чтобы видли, что она путешествуетъ въ вагон третьяго класса. Т, которые принадлежали къ обществу, часто имютъ подобные предразсудки.
Все время, начиная съ Парижа, по главной линіи и кончая развтвленіемъ, ведущимъ въ Брюсельеръ, мадемуазель Корбенъ сидла на деревянной скамейк въ компаніи торговцевъ скотомъ, отправлявшихся съ одного рынка на другой, солдатъ, дущихъ въ свои горнизоны, кормилицъ, взявшихъ себ питомцевъ изъ города, вс члены бдной двушки разбиты, сердце преисполнено горечи.
Одной рукой неся англійскій пледъ, другой — держа кожаный мшокъ и одинъ изъ тхъ легкихъ зонтиковъ, которые женщины называютъ ‘антука’, потому что они служатъ и для дождя, и для солнца, она вошла въ маленькій станціонный залъ. За перегородкой сидлъ человкъ, царапая что-то на желтой бумаг, въ другой части залы, предоставленной для публики, не было ни одной души. Какъ, никто ее не встртилъ! Или не получили ея письма? Однако, она уврена, что опустила его два дня тому назадъ въ почтовый ящикъ, въ улиц Тебу, въ Париж. Также она уврена, что написала врный адресъ: ‘Господину барону де-Вожиронъ, археологу, въ замокъ Буа-Ру’ и т. д. Что же такое произошло? Или торгъ, который она заключила съ семействомъ Вожиронъ нарушенъ? А ихъ молчаніе не есть ли жестокій пріемъ для разрыва? Можетъ, имъ не понравилось ея письмо? Можетъ, оно слишкомъ осторожно, слишкомъ коммерчески составлено?
‘Господинъ баронъ, я согласна быть компаньонкой мадемуазель де-Вожиронъ на тхъ условіяхъ, которыя вы мн предлагаете: комната, столъ и двсти франковъ въ мсяцъ, безъ подарковъ…’
Это послднее условіе имло свое значеніе, оно должно было помшать дарить ей старыя платья.
Въ самомъ дл, письмо было сухо, тмъ боле, что оно было написано на бумаг съ иниціалами ‘компаньонки’,
‘Г. K. А.’ — Генріета Корбенъ д’Авеней, и заклеено печатью, изображавшей летящую ласточку съ девизомъ ‘всегда свободна! ‘ — странная вывска для особы, идущей на ‘условія’! Обитатели Буа-Ру, можетъ быть, спросили себя съ безпокойствомъ, какой свободой желаетъ пользоваться эта двица?
Увы! Только свободой мысли и сердца. Что касается остального, она уже въ продолженіе цлаго года научилась покорности жизни въ школ зависимости, боле научающей, чмъ школа нищеты.
Она откинула свои черные волосы, свтъ блеснулъ въ ея темно-синіе глаза, опушенные черными рсницами, придающими имъ еще большую глубину и блескъ. У ней явилось желаніе подождать обратнаго позда и воротиться въ Парижъ, не оглядываясь назадъ.
Тотчасъ же она вспомнила, что не могла этого сдлать. О, гнетъ бдности, нтъ ничего ужасне этого! Деньги — самые несносные изъ всхъ тирановъ, потому что они порабощаютъ васъ своимъ отсутствіемъ! Воротиться въ Парижъ? Но нтъ, Генріета не была боле свободна. Какъ это жестоко опровергало аллегорію ласточки! Въ продолженіе трехъ мсяцевъ мадемуазель Корбенъ была безъ мста и не безъ труда нашла новое. Ее наняли въ Буа-Ру, не видя ее… Когда же наступилъ моментъ для того, чтобы ее увидли, она позаботилась одться просто, по дорожному. На ней было надто платье того особеннаго цвта между лиловымъ и коричневымъ, который принято называть ‘цвтъ сливъ’, фасонъ былъ совершенно прямой, безъ всякихъ украшеній, исключая воротника, ниспадающаго на плечи, какъ маленькая мантія у канониковъ. Кругомъ ея черной соломенной шляпы были довольно жидко положены перья. Къ несчастью, на ней были надты шведскія перчатки, доходящія до локтей, это отмчало ее парижскимъ отпечаткомъ.
Она сама оглядла себя, удивилась своему виду, который такъ не гармонировалъ съ этимъ пустыннымъ суровымъ мстомъ. Ахъ! Сколько ни учитъ жизнь, человкъ не измняется! Мадемуазель Корбенъ думала совершенно искренно, что усердно работаетъ надъ собой. Если узнавали въ ней прежнюю мадемуазель д’Авеней, это была не ея вина. Не только она бросила имя, которое носила нкогда, не только она уничтожила свои прежнія привычки. Цлая пропасть горя, жестокихъ уроковъ раззоренія и бдности раздляли ея съ ними. Она силилась даже отречься отъ сожалній и чувства досады, забыть оскорбленія судьбы и другія, еще боле жгучія. Не ея была вина, если иногда она не могла помшать разгорться остаткамъ пламени.
Сердце сжимается при воспоминаніи о потерянномъ сраженіи и о невозможности отмщенія. Генріета опустила голову. Ршившись быть терпливой, говоря себ, что посланный изъ Буа-Ру запоздалъ, она сла на одну изъ скамеекъ, поставленныхъ въ зал. Он были деревянныя, какъ и въ вагонахъ третьяго класса. Черезъ полуоткрытую дверь виднлась комната, бывшая, конечно, конторой начальника станціи, тамъ стояло кожаное кресло, видъ котораго возбудилъ дрожь зависти въ молодой двушк, даже на этой жесткой скамейк она чувствовала, что сонъ одолваетъ ее.
Вдругъ страшный шумъ желза и разбитаго дерева заставилъ ее выпрямиться. Станціонный артельщикъ выбросилъ со всего размаха ея дорожный чемоданъ на плиты. Она замтила вполголоса:
— Не могли вы немного потише?
Дикарь посмотрлъ на нее сверкающими глазами и отвтилъ пожатіемъ плечъ:
— Вотъ еще, принцесса! Ужь не класть ли матрасъ на землю, чтобы принимать ея чемоданишко!
Мадемуазель Корбенъ приподнялась слегка дрожа. Эти волчьи глаза наводили на нее страхъ, дерзость этого животнаго возмутила ее. Выпрямившись, она отправилась къ стеклянной клтк и обратилась къ пишущему на желтой бумаг:
— Послушайте,— начала она…
Онъ не шевельнулся. Она постучала кончикомъ зонтика въ стекло.
— Вы здсь для того, чтобы отвчать путешественникамъ,— проговорила она твердымъ голосомъ,— я спрашиваю, можете ли вы мн указать человка, который взялся бы снести мой багажъ и проводить меня въ Буа-Ру.
Писецъ даже не поднялъ глазъ.
— У насъ нтъ человка!
Это было другое животное.
У мадемуазель Борбенъ выступили слезы на глаза. Никогда она не чувствовала такъ жестоко горечи быть одной въ мір. Инстинктивно она опустила свою вуаль, ей казалось, что прелесть ея лица еще боле увеличивала униженіе и опасность вокругъ нея. Она направилась въ наружной двери залы, которая выходила на песчаный голый дворъ. Она открыла свой мшокъ, взяла кошелекъ и сочла деньги… Тогда слезы полились у ней еще сильне.
Бдный маленькій кошелекъ съ мелкой серебряной монетой, онъ заключалъ ровно столько, сколько надо было, чтобы сдлать обратное путешествіе въ Парижъ. По прізд ея ждетъ полная нищета, ей нечмъ даже будетъ заплатить за экипажъ. Надо было, слдовательно, во что бы то ни стало добраться до Буа-Ру. Но какъ? Кто проведетъ ее, кто покажетъ ей дорогу?
Противъ нея со двора виднлась дорога, обсаженная чахлыми елями. Налво — срая, болотистая деревня, направо — виднлась часть брюсельерскаго порта, барки, затопленныя въ тин во время отлива, дале полоса блой пны, бушующее море, небо, покрытое тучами. Да, это дйствительно былъ край свта!
Раздался лошадиный топотъ. На поворот дороги мадемуазель Борбенъ увидла кабріолетъ, которымъ правилъ человкъ въ широкой черной шляп, какія носятъ мстные крестьяне. Деревенскій экипажъ въхалъ во дворъ. Ни одной минуты Генріета не сомнвалась, что это былъ посланный изъ Буа-Ру, когда онъ соскочилъ на землю, она приблизилась. Человкъ удивленно посмотрлъ на нее, приподнялъ край своей огромной шляпы, подъ которой она увидла серьезное, почти изящное, почти прекрасное лицо, затмъ онъ прошелъ мимо, и вошелъ въ залу. Она осталась на мст, страшно смущенная.
Да и было отчего смутиться вдвойн. Во-первыхъ, ея надежда быть избавленной отъ томительнаго ожиданія рушилась, къ тому же она чуть не сдлала неловкости. Правда, вновь пришедшій имлъ шляпу фермера, но на немъ были надты гетры, какіе носятъ дворяне на охот. Куртка его была изъ сроватаго, довольно грубаго бархата, но въ бутоньерк виднлась красная ленточка. Генріета принялась разсматривать экипажъ, на которомъ онъ пріхалъ. Это былъ старый кабріолетъ съ грязными колесами, съ ободранными подушками, но запряженный гндой лошадью, прекрасныя формы и сильный ходъ который могли быть оцнены не мене какъ во сто луидоровъ. Странная личность! Можетъ, это былъ самъ баронъ?.. Но нтъ. Ему едва было тридцатъ пять лтъ. А у барона была дочь двадцати двухъ. Въ тому же господинъ де-Вожиронъ не былъ бы удивленъ, увидвъ тутъ постороннюю особу, потому что онъ ее ждалъ. Можетъ, это былъ какой нибудь дворянинъ-фермеръ, или бывшій солдатъ, но никакъ ужь не археологъ. Онъ приблизился въ стеклянной клтк и спросилъ что-то у писца. Дло шло о посылк, которую надо было передать по адресу господина Пьера Ле-Фарекъ къ Фоссъ-Бланшъ. Генріета Корбенъ отлично разслышала имя.
Нечего было сомнваться: этотъ господинъ Ле-Фарекъ былъ одинъ изъ тхъ дворянчиковъ съ частицей де или безъ нея, которые занимались воздлываніемъ своей земли. Генріета подумала, что была минута, когда она хотла обратиться къ нему назвавъ его просто: ‘мой другъ’. У ней уже готова была сорваться фраза: — Мой другъ, это вы меня ищите.— Между вновь пришедшимъ и писцомъ въ клтк завязался разговоръ, въ который вмшался артельщикъ, пришедшій на помощь своему товарищу. Пьеръ Ле-Фарекъ говорилъ очень мягкимъ голосомъ, немного нараспвъ.— Пришла ли посылка?
Артельщикъ проворчалъ, что у нихъ нтъ времени искать! Писецъ прибавилъ, что этого знать нельзя и хотлъ закрыть свою форточку. Но Пьеръ Ле-Фарекъ спокойно посмотрлъ на нихъ и замтилъ господину чиновнику, что это надо знать, а носильщику,— что должно имть время, а особенно снимать шапку, когда разговариваешь съ публикой. Оба проворчали что-то и начали оба искать, волки были укрощены.
Генріета Борбенъ съ живымъ интересомъ слдила за этой сценой. Господинъ Ле-Фарекъ тотчасъ же сдлался чмъ-то въ ея глазахъ, это былъ человкъ, умющій заставить себя слушаться, это прекрасный даръ природы, но къ чему можетъ послужить онъ для одинокой женщины, говорящей съ животными?
Онъ прохаживался по зал, ожидая результатовъ поисковъ. Необъяснимая вещь, чувство одиночества и страха, удручавшее ея минуту тому назадъ, теперь успокоилось. Въ поведеніи Ле-Фарека проглядывала сила, которая какъ бы распространяла тнь покровительства вокругъ него. Къ несчастію, поиски артельщика были кончены, посылки не было. Дворянчикъ долженъ былъ ссть въ свой экипажъ и слабая надежда, которая было зажглась въ сердц мадемуазель Борбенъ, должна была исчезнуть вмст съ топотомъ гндой лошади господина Ле-Фарека.
Но нтъ. Она увидла, что онъ направляется прямо къ ней. Тотчасъ же, такъ какъ она все еще стояла у порога, взглядъ ея обратился на деревню. Она сдлала видъ, будто совершенно не знаетъ, что онъ приближается, такъ что на минуту онъ поколебался, спрашивая себя, чмъ онъ вызоветъ ея вниманіе. Онъ ни минуты не подумалъ, что она насторожилась, это былъ человкъ простой. Ему показалось самымъ лучшимъ дйствовать прямо, онъ взялъ свою большую черную шляпу въ руки:
— Извините меня, сударыня, мн кажется вы въ затрудненіи?
Поклонъ его былъ безукоризненъ, но это ‘извините меня’ отдавало деревней.
Генріета Борбенъ совершенно успокоилась, у ней была минута тревоги. Ей приходили на помощь. Могла же она ее принять также дружески, какъ она была предложена?
— Это правда, сударь,— отвчала она.— О, въ большомъ затрудненіи!..— И тотчасъ же очень тихимъ голосомъ, такъ какъ она остерегалась своей досады, она начала разсказывать цль своего путешествія и своей неудачи по прізд. Несмотря на то, что она продолжала глядть на дорогу съ елками, разсказывая о себ этому неожиданному въ пустын другу, она видла его удивленное движеніе, когда онъ узналъ, что передъ нимъ находится ‘компаньонка’. Дочь Евы была этимъ польщена, и быстро ободрившись она подняла, наконецъ, на Пьера Ле-Фарека свои глубокіе, темные съ переливами глаза. Не думаетъ ли онъ, что письмо, которое она написала хозяевамъ Буа-Ру, не дошло до нихъ?
Онъ покачалъ головою.— Это не могло быть!
— Какъ не могло быть? Но какъ тогда назвать поступокъ барона?
— Ну да, поступокъ странный для всякаго другого. Надо знать барона де-Вожиронъ, надо знать въ особенности, что на прошлой недл онъ открылъ старые камни, древнія могилы въ степи, и что съ этихъ поръ онъ не отъ міра сего.
— Какъ! Могилы! Старые камни! Но разв это извиненіе? Да, наконецъ, если память измнила барону де-Вожиронъ, то баронесса, вроятно, получила извщеніе, адресованное въ Буа-Ру.
Пьеръ Ле-Фарекъ пожалъ плечами. Баронесса была старая, очень фантастичная особа, жившая постоянно въ облакахъ. Да къ тому же она была всецло за интересы своей дочери.
Генріета не замедлила возразить.— Значитъ, въ интересахъ мадемуазель де-Вожиронъ было — чтобы они измнили данному слову? Ле-Фарекъ казался смущеннымъ. Однако же онъ объяснился: онъ хотлъ сказать, что двушка, внезапно ршившаяся выйти замужъ, не нуждается въ компаньонк.— Таково было намреніе мадемуазель Женевьевы де-Вожиронъ, но не ея отца.— Генріета Корбенъ слушала его съ злой улыбкой:
— А, мадемуазель Женевьева желала выйти замужъ?.. Можетъ быть, женихъ не сдержалъ слова?..
— Мадемуазель де-Вожиронъ иметъ сто тысячъ экю приданаго,— отвчалъ Пьеръ своимъ серьезнымъ голосомъ.
— Я беру назадъ свои слова!— воскликнула Генріета Корбенъ.— Она будетъ имть мужа.
Она уже имла его. Это былъ ея кузенъ, племянникъ барона. Но напрасно думаютъ, что добрякъ де-Вожиронъ не уметъ считать. Онъ отлично зналъ, что этотъ ‘зять’ иметъ долговъ ровно столько, сколько составляетъ приданое его дочери.
Генріета снова улыбнулась, положительно ой становилось весело.
— Еслибъ это было наоборотъ,— сказала она,— еслибы мадемуазель де-Вожиронъ имла долги, а молодой человкъ приданое, барону не надо было бы отказывать ему.
Затмъ она сказала уже серьезно:
— Сударь, я васъ не знаю, но вы великодушно пришли мн на помощь, когда угадали мое затрудненіе, позвольте же мн спросить у васъ совта. Надо ли отвтить на униженіе, которое мн причинили, тмъ, что прямо вернуться въ Парижъ? Или, наоборотъ, не обращать вниманія, и отправиться въ Буа-Ру?
— Вдь вы приняли обязательство?
— Конечно. Но картина обитателей замка, которую вы мн представили сейчасъ…
— Вы сами только что ссылались на данное слово.
Солдатъ-земледлецъ былъ жестоко логиченъ.
— Благодарю васъ за напоминаніе,— произнесла Генріета.— Но какимъ образомъ сдержать мое общаніе? Надо-ли, чтобы я явилась въ Буа-Ру, какъ настоящая служанка?
— Разв не ршено, что я провожу васъ въ своемъ кабріолет?
— Ршено?— повторила она…
— Я такъ полагаю, мадемуазель, вы, конечно, можете думать, что вы меня совсмъ не знаете, это моя вина. Вы сказали мн, кто вы…
— О,— произнесла она вполголоса,— я сказала такъ мало.
— Этого было достаточно. Остальное видно. Вы не были рождены, чтобы быть компаньонкой, вы видли лучшіе дни. Когда же наступили плохіе — вы увидли вокругъ себя одн каменныя сердца… Можетъ быть, я ошибаюсь?
— Нтъ, нтъ — сказала она,— это врно, слишкомъ врно.
— Хорошо, узнайте же меня въ свою очередь. Я Пьеръ Ле-Фарекъ, изъ рода людей, которые встрчаются только въ деревн,— ни господинъ, ни крестьянинъ, немного и того, и другого. Мой отецъ былъ самый богатый фермеръ въ этой стран, гд почти вс бдняки. Я учился, и раньше чмъ заняться хозяйствомъ, я думалъ сдлаться священникомъ. Наступила война, я отправился туда, мой отецъ тоже. Онъ былъ старъ, онъ могъ все потерять: но онъ былъ добрый французъ. Я сдлался лейтенантомъ, старикъ былъ моимъ солдатомъ. Онъ былъ убитъ, я остался. Посл войны мн сказали: ‘оставайтесь въ полку, вы будете капитаномъ’. Но моя мать была одна, я воротился и занимаюсь имньемъ. Это очень просто, но зато честно.
— Это прекрасно!— сказала она взволнованная,— я принимаю ваше предложеніе, но что скажутъ въ Буа-Ру, когда увидятъ, что вы меня провожаете?
— Т, которые увидятъ дурное тамъ, гд его нтъ, не заслуживаютъ, чтобы о нихъ заботились. Достаточно ихъ пожалть.
Мадемуазель Корбенъ улыбнулась искренно на этотъ разъ. Эта встрча имла странный характеръ, что восхищало ее.
— У васъ есть отвты на все. Отвты иногда даже черезчуръ чистосердечные, но они исходятъ отъ рдкой гордости чувства.
Конечно, Ле-Фарекъ былъ правъ, говоря, что онъ представлялъ собою неизвстный типъ, онъ очень врно опредлилъ себя: ни крестьянинъ, ни господинъ, немного и того, и другого — эта смсь проглядывала и въ его разговор.
Она протянула ему руку и крпко пожала его руку, она не показалась ей мозолистой. Это движеніе не ускользнуло отъ Ле-Фарека, онъ улыбнулся въ свою очередь безъ ложнаго стыда.
— О,— сказалъ онъ,— я только распоряжаюсь, но не хожу за сохой и не работаю лопатой.
Генріета покраснла.
— Сударь,— проговорила она,— вы проводите меня въ Буа-Ру? Теперь я прошу васъ объ этомъ.
Пьеръ Ле-Фарекъ позвалъ артельщика и веллъ привязать сзади кабріолета багажъ путешественницы.
Тотъ опять послушался его.
Генріета почти весело вскочила на подножку экипажа, она не нуждалась въ посторонней помощи.
Гндая лошадь топталась на одномъ мст, сильное животное пошло съ мста крупной рысью, экипажъ задребезжалъ. Въ одну минуту они прохали деревеньку съ низкими домиками, закопчеными и закрытыми лавченками, тутъ не ожидали покупателей. Деревня казалась бы пустою, если бы на дорог не играла кучка дтей. Затмъ прохали необработанныя каменистыя пространства. Терновые кусты покрывали изрытыя дождемъ мста и качали свои иглистыя втви и золотистые, могучіе цвты. На возвышенныхъ точкахъ вертлись мельницы. Однако деревня мало по малу потеряла этотъ характеръ безплодности и запустнія, дорога пошла черезъ поля, окаймленныя откосами съ обсаженными узловатыми деревьями, заботливо подстригаемыми каждые три года. Море показалось снова на горизонт, срое и мрачное, съ плоской стороны граничащее съ заброшенными солончаками, изъ которыхъ нкоторые были обращены въ луга. Блая пна въ старыхъ канавахъ заставляла еще сильне выдляться ихъ блдную зелень. Солнце окончательно разорвало тучи, сильный восточный втеръ гналъ огромные черные обрывки облаковъ, а когда дорога повернула, когда въхали въ аллею, проходящую черезъ дубовый лсъ, тотъ же свирпый втеръ сгибалъ втви деревьевъ. Въ конц аллеи, на разстояніи пятисотъ шаговъ, мадемуазель Корбенъ увидла между деревьями высокія скругленныя крыши:
— Это замокъ?— саросила она.
Пьеръ Ле-Фарекъ не отвчалъ, глаза его были устремлены въ чащу, налво отъ аллеи. Генріета услышала сперва, что онъ говоритъ самъ съ собою, потомъ онъ попросилъ слдить за направленіемъ его взглядовъ. Вдали подъ дубами она должна была увидть человка… Если бы втви не были такъ густы, она бы лучше его разсмотрла… Вонъ тамъ… Онъ одтъ въ охотничьемъ костюм съ ружьемъ черезъ плечо. Это и былъ зять, кузенъ! Не дурно будетъ ей узнать общество, въ которомъ она будетъ находиться. Онъ казался такъ занятымъ этимъ ‘зятемъ’, что забылъ сдержать возжи на неровномъ мст, изрзанномъ колеями, аллея очень дурно содержалась и гндая лошадь оступилась, Генріета слегка вскрикнула, испугавшись, но тотчасъ же оправилась.
— Вы говорите о жених мадемуазель де-Вожиронъ?
Пьеръ прошепталъ нсколько словъ съ ироніей.— Ну, еще до помолвки далеко!…
Въ это время охотникъ приблизился къ краю…
Дйствительно, онъ приближался… Вдругъ онъ сдлалъ поворотъ и быстро скрылся въ чащ. Удивленный Пьеръ обернулся къ мадемуазель Корбенъ. Она была страшно блдна, она положила свою руку на его руку.
— Если господинъ Генрихъ де-ла-Шевардей еще не женихъ мадемуазель де-Вожиронъ, то онъ былъ моимъ женихомъ. И всежь-таки онъ здсь. Теперь я уврена, что баронъ ничего не говорилъ о моемъ прізд въ замокъ.
Ле-Фарекъ остановилъ свою лошадь. Онъ, не говоря ни слова, ждалъ, чтобы мадемуазель Корбенъ вышла изъ задумчивости, и выразила свое желаніе. Другой человкъ на его мст посовтовалъ бы ей воротиться въ Брюсельеръ.
Сомнительно было, чтобы господинъ де-Шевардей заговорилъ въ Буа-Ру, потому что онъ имлъ свои причины молчать, но, можетъ быть, онъ попробуетъ обезпечить себ взаимность молчанія какой нибудь подлой хитростью?… Если она увидитъ, что онъ вернется къ ней, признаваясь ей, что онъ предпочелъ заботы о богатств исполненію своего прежняго обязательства, но что, вновь увидвъ ее, онъ уступалъ истинному влеченію своего сердца… Не въ первый разъ это случится, что мужчина постарается увлечь женщину, для того, чтобы посл избавиться отъ нее.
Это появленіе изящной и граціозной женщины въ пустын и это романическое путешествіе не могли оставить ‘господина Пьера’ совершенно равнодушнымъ, такъ какъ его годы не были годами равнодушія. Онъ могъ бы сказать своей путешественниц:
— Поверните назадъ въ Брюсельеръ! Если же вы устали, если вамъ необходимо дать отдохнуть вашему сердцу, а также и нжному тлу, фермы Фоссъ-Бланшъ близко отсюда. Тхъ, которые видятъ дурное тамъ, гд его нтъ, остается только жалть… Но трудно и увидть здсь дурное, я живу въ Фоссъ-Бланшъ съ моей матерью.
Кто могъ знать, что тогда могло-бы случиться. Тамъ молодая двушка безъ средствъ, безъ положенія, принужденная играть роль первой служанки въ богатыхъ домахъ. Тутъ молодой человкъ, воспитаніе котораго, его духовныя привычки, и конечно также желанія его сердца ставятъ его гораздо выше условій его жизни. Такія обстоятельства улаживаются.
Генріета Корбенъ и Пьеръ Ле-Фарекъ не имли большаго выбора, ни тотъ, ни другой. Пьеръ Ле-Фарекъ держалъ въ рукахъ шпагу, онъ былъ богатъ, но все же слылъ за крестьянина между молодыми буржуазками страны. Что же касается Генріеты, она могла сколько угодно быть красивой!… Вдругъ она вздрогнула, мысли ея обратились къ реальному міру.
— Что же,— спросила она,— здсь вылзать? Не проводите ли вы меня во дворъ замка?
Ле-Фарекъ молча и безстрастно стегнулъ слегка лошадь. Она посмотрла на него и улыбнулась отъ удовольствія, такъ какъ ясно прочла намреніе своего солдата-земледльца на его прекрасномъ, немного деревенскомъ лиц. Онъ ршилъ молчать. Она не желала ничего другого.
Но это ршеніе показалось ей прекраснымъ. Пьеръ Ле-Фарекъ былъ не изъ тхъ, которые насилуютъ довріе женщины…
Да, это былъ настоящій мужчина! Не малое облегченіе для гнетущаго чувства своей собственной слабости и для безпорядочнаго теченія своихъ мыслей — видть рядомъ съ собой существо сильное и разумное, спокойнаго властелина своихъ тревогъ и желаній. Но къ чему это могло служить для Генріеты Корбенъ? Сейчасъ она должна была оставить своего проводника, она опять очутится въ одиночеств съ воспоминаніемъ о своей разбитой жизни, лицомъ въ лицу съ измнникомъ и отступникомъ, который докончилъ ея несчастія. Ахъ! Несмотря на потерю своего состоянія два года тому назадъ, она обольщала себя надеждой, что, по крайней мр, одинъ остался ей, и это былъ онъ, это былъ Генрихъ де ла-Шевардей. Посл паденія счастія, которое она считала вчнымъ, онъ говорилъ такъ честно, такъ нжно!.. Онъ, быть можетъ, былъ тогда искрененъ, это было увлеченіе жалости, которая еще не начала разсуждать…
Но нтъ! Разсудокъ уже пришелъ, это просто была политика перваго времени! Это была ложь, для того, чтобы выиграть время. Однажды онъ не пришелъ, на другой день письма нтъ. Она послала къ нему… Господинъ де-Шевардей ухалъ путешествовать… Онъ бжалъ, онъ спасался… Прямо ли онъ пріхалъ сюда протянуть руки для золотыхъ цпей этой кузины Женевьевы?… Нтъ… Генріета помнила теперь, что онъ иногда говорилъ объ этихъ ‘деревенскихъ кузенахъ’.— Гнздо чудаковъ!— какъ говорилъ онъ.
Она повернулась къ Ле-Фареку, ротъ ея открылся уже, чтобы предложить ему вопросъ: съ какихъ поръ пріхалъ въ Буа-Ру господинъ де-ла-Шевардей?
Но нтъ, Пьеръ Ле-Фарекъ молчалъ и подавалъ ей въ этомъ примръ.
Между тмъ кабріолетъ дохалъ до конца аллеи и прозжалъ въ эту минуту по берегу пруда. У ней явилась безумная мечта. Стоитъ ей только сдлать движеніе, устремиться прямо въ эту срую глубокую воду. Она видла, какъ Ле-Фарекъ бросался за ней. Живую или мертвую онъ ее вытаскивалъ. Изъ глубины лса невольно прибгалъ ла-Шевардей, слуги Буа-Ру прибгали на дворъ замка. Ле-Фарекъ, неся ее всю мокрую, заговорилъ бы, можетъ быть, особенно, если бы она умерла… Тогда наврно свадьба де-ла-Шевардей и Женевьевы де-Божиронъ разстроилась бы… Вотъ какъ обманутая женщина, умирая, опрокидываетъ счастье измнника!
Генріета провела руками по лицу. Кабріолетъ оставилъ уже за собой прудъ и въхалъ во дворъ. Еще разъ дйствительность оторвала мадемуазель Корбенъ отъ романическаго отчаянія. Передъ ея глазами находилось обширное каменное зданіе, въ форм прямоугольника, съ круглыми аспидными крышами, которыя имли видъ огромной тыквы. Два павильона ниже имли по одному этажу и помщались по бокамъ главнаго корпуса. Позади возвышалась маленькая колокольня, также крытая аспидной крышей, она служила для молельни, спереди современная кирпичная постройка предназначалась для службъ. Съ другой стороны этого двора, очень запущеннаго, едва посыпаннаго пескомъ, единственнымъ украшеніемъ котораго была стоявшая посредин корзина георгиновъ и махровой гвоздики, находился прекрасный лугъ, за нимъ начиналась дубовая роща, а вдали едва виднлся соборъ, окруженный красноватыми и золотистыми деревьями, такъ какъ наступала уже полная осень.
Мстность, несмотря на то, что была закрыта со всхъ сторонъ, не была лишена, однако, характера и своеобразной прелести. Только, хотя это и былъ настоящій замокъ, онъ былъ черезъ-чуръ деревенскимъ, куча навоза, возвышающаяся надъ заборомъ, который отдлялъ лугъ отъ двора, свидтельствовала объ этомъ. Ступеньки, ведущія на крыльцо, находящееся передъ домомъ, разъхались и заросли травой, въ окнахъ были вставлены рамы изъ стариннаго стекла, которое уже въ продолженіе полу-вка служитъ только для выдлыванія бутылокъ.
На шумъ кабріолета, въхавшаго во дворъ, другой предметъ, совсмъ ужь не старинный, появился на порог одной изъ дверей службъ. Это была служанка, лтъ двадцати, ея чепчикъ, плоскій на верхушк головы, разлетался двумя крыльями по обимъ сторонамъ лица, она была свжа, но свжестью полей, покрытой загаромъ: ея розовыя щеки были спечены на солнц.
— Эй, Марія Морисо!— закричалъ Ле-Фарекъ, который, казалось, отлично зналъ весь домъ, не знаешь ли, господинъ баронъ у себя?
Двушка ничего не слышала,— она пожирала глазами прізжую. Мадемуазель Корбенъ, думавшая, что одта просто, могла судить, какой эфектъ производитъ эта простота въ Буа-Ру.
Ле-Фарекъ началъ браниться, что заставило задрожать Марію Морисо. Надо было выбраниться, чтобы внушить почтеніе этой двушк.
— О,— сказала она,— вы хорошо знаете, что его нтъ. Господинъ на своей могил.
— Вотъ наговорила глупостей!— завизжала сзади нея другая служанка, грубо оттолкнувъ ее и вставъ на ея мсто.— Господинъ на своей могил! Она заставитъ подумать, что онъ умеръ и похороненъ, нашъ дорогой господинъ! Господинъ занятъ раскопками на могил стараго Галла, дурочка! Галлъ вдь не онъ самъ! Господи, какъ глупа теперешняя молодость!
Эта совершенно не имла глупой молодости, потому что ей было не мене полу-вка. Она носила костюмъ, который носятъ городскія служанки, блый чепецъ обрамлялъ ея сморщенное, кирпичнаго цвта лицо, усянное веснушками, оно походило на высохшій на дерев абрикосъ.
Она приблизилась къ кабріолету маленькими прыжками, тараторя, увлекаясь своей болтовней, предлагая вопросы самой себ и давая отвты.— Какъ могло случиться, что мадемуазель пріхала въ сопровожденіи господина Ле-Фарека? Это врно ротозй Амбруазъ замшкался въ дорог! Не слдовало думать, что господинъ баронъ никого не выслалъ на встрчу особы изъ Парижа.
Правда, что онъ отдалъ приказаніе тайкомъ. Зачмъ? Затмъ, что въ замк не знали о прізд мадемуазель. Онъ сказалъ это только ей, Винчент Муазанъ, которая пользуется его довріемъ въ продолженіе тридцати лтъ… Но что могъ сдлать это животное Амбруазъ?.. Ахъ, врно вотъ что! Утромъ, увидя запряженный кабріолетъ, она велла ему отправиться на мельницу Катлю, чтобы захватить оттуда мшокъ крупичатой муки. Маленькій крюкъ около двухъ лье, не боле, кобыла Флоретъ,— хорошая скотина. Амбруазъ врно заговорился съ какой нибудь двченкой по дорог. Всегда найдутся уши, чтобы слушать разныя любезности. Вотъ Амбруазъ и не пріхалъ на станцію въ назначенный часъ, желзныя дороги правильны, какъ нотная бумага. Мадемуазель была счастлива, встртивъ господина Ле-Фарекъ. Вотъ человкъ, гордый съ высшими, онъ добрякъ съ низшими. Мадемуазель, можетъ быть, устала? Она проводитъ ее въ ея комнату, въ павильонъ, выходящій на лугъ. Господинъ баронъ хотлъ помстить ее въ дом, но это не было идеей Винченты Муазанъ, она приготовила павильонъ. Разв не слдовало, чтобы мадемуазель была свободна? Тамъ наверху это было бы невозможно. О, конечно. Такъ близко отъ особы, которая, быть можетъ, не очень-то ее любитъ!.. Впрочемъ, она не хочетъ распространяться, он понимаютъ другъ друга, этого довольно… Но мадемуазель ни за что не выпрыгнетъ изъ кабріолета!
— Правда,— сказалъ Ле-Фарекъ,— найдя предлогъ прервать эту болтовню.— Мадамъ Винчента, не можете-ли вы принести стулъ изъ дома?— Сорока снова принялась скакать. Ле-Фарекъ остался одинъ съ мадемуазель Корбенъ.
— Если случится, что васъ оскорбятъ,— сказалъ онъ ей серьезно, тихимъ голосомъ,— помните, что Піеръ Ле-Фарекъ былъ офицеромъ, что равно дворянину.
— Что равно дворянину!— прошептала она.— О, это правда, господинъ Ле-Фарекъ!
Она уронила свою руку въ его, и быстро выдернула. Винчента Муазанъ возвращалась со стуломъ.
Старшая служанка, идя передъ путешественницей, пока кабріолетъ узжалъ со двора, провела ее въ комнату павильона, навощеную, чистую и холодную, обставленную массивной мебелью краснаго дерева въ строгомъ стил 1820 года. Кровать своей наружной частью представляла дв колонны, украшенныя листьями изъ золоченой мди, была окружена драпри изъ синей бумажной ткани съ желтыми галунами. Съ обихъ сторонъ камина, украшеннаго часами подъ стекляннымъ колпакомъ, заботливо прикрытомъ кисеей, мадемуазель Корбенъ увидала дв кушетки и съ наслажденіемъ бросилась на одну изъ нихъ. Въ эту минуту у ней не было иного желанія, иной мысли, какъ только о сладости отдыха, и думая о томъ, что она позаботится не снимать съ часовъ эту кисею, которая позволитъ ей позабыть о часахъ, она съ ужасомъ смотрла на Винченту Муазанъ, собиравшуюся продолжать свою ужасную трескотню.
Винчента въ самомъ дл начала снова, но потокъ ея словъ оборвался. На двор послышался странный дребезжащій голосъ мужчины.
— Это господинъ баронъ!— сказала старая два. И сдлавъ полуоборотъ на своихъ скачущихъ ногахъ, сорока улетла.
Генріета Корбенъ тоже вскочила. Ахъ! Отмщеніе! Значитъ, есть въ мір справедливость, или міръ долженъ быть очень тсенъ, если она сейчасъ очутится лицомъ къ лицу съ тмъ, который ее жестоко оскорбилъ и унизилъ!
Когда-то Генрихъ де-ла-Шевардей рисовалъ ей прекрасные портреты этихъ родственниковъ въ глуши. Она никогда не полюбопытствовала узнать ихъ имя и названіе мстности, въ которой они жили, все-же они были дворяне… Онъ тоже былъ благородный… Какая насмшка надъ словомъ!
Можетъ быть, она знала все это неясно, какъ знаютъ о вещахъ, которыя ихъ не касаются, ихъ забываютъ. Когда господинъ де-Вожиронъ послалъ ей свое предложеніе въ Парижъ, ни одно изъ указаній не возстановило ничего въ ея памяти.
Ею двигала, вроятно, сама судьба… Ахъ, эта битва, которой она не искала!
Единственное ясное воспоминаніе осталось у нея. Ла-Шевардей смясь разсказывалъ ей, что его кузина питала къ нему съ малыхъ лтъ пастушескую любовь, она смялась надъ ней вмст съ этимъ лгуномъ! А онъ, какъ онъ хорошо съумлъ культивировать этотъ полевой цвтовъ, готовый, конечно, созрть, когда онъ увидлъ, что другая надежда на богатство начинаетъ ускользать отъ него.
И мадмуазель Корбенъ принялась думать, что другая надежда тогда — была она. Она была игрушкой держащихъ въ рукахъ богатства этого міра, которыхъ она была такъ печально лишена, съ тхъ поръ она стала только ‘особа, ищущая мста’. Да и мста эти она не долго сохраняла, потому что у нея былъ одинъ недостатокъ. Два раза она была воспитательницей и два раза она возбуждала подозрніе госпожи.
— Мадмуазель, вы честны и усердны, вы безукоризненны во всемъ, но вы слишкомъ красивы!
Госпожа находила себя правой, посл того какъ воспитательница подвергалась дерзкимъ приставаньямъ хозяина дома. Мадемуазель Корбенъ принимала тогда, какъ освобожденіе, отказъ, который снова ставилъ ее на дорогу къ нищет… Но кто-же открылъ передъ ней этотъ тяжелый путь? Кто отдернулъ свою руку, когда пришло несчастье, эту руку измнника, носящую обручальное кольцо?
Генріета уже давно не надвала кольцо, которое она получила взамнъ… Оно было тамъ, въ ящичк, на дн ея дорожнаго чемодана… Кто помшаетъ ей надть его? На первомъ семейномъ обд, на которомъ она будетъ присутствовать, Генрихъ увидитъ его… Это будетъ объявленіе войны.
Какъ разъ позвонили въ колоколъ. Тотъ-же голосъ,— который слышала Генріета минуту тому назадъ зовущимъ Винченту, наполнялъ снова дворъ своимъ скрипньемъ. Это былъ голосъ барона. Господинъ де-Вожиронъ держалъ одну изъ тхъ длинныхъ безконечныхъ рчей, которыя никогда не кончаются, вроятно, у него былъ тотъ-же недостатокъ, что и у его любимой служанки. Генріета подошла къ тому изъ двухъ окошекъ, которое выходило на дворъ, и увидла барона окруженнымъ Винчентой Муазанъ, Маріей Морисо и тремя мальчуганами, можетъ быть, сыновьями здшнихъ фермеровъ. Въ рукахъ онъ держалъ камень, кусокъ кремня, имющаго форму ножа,— его сегодняшнее открытіе — и объяснялъ его своей наивной аудиторіи, которая слушала разиня ротъ.
Владлецъ замка, археологъ, казалось, былъ наверху своей славы.
Странное лицо! Онъ имлъ манеры ученыхъ, которыхъ неудивительно встртить въ Париж, въ окрестностяхъ Сорбонны и Музея, но кто бы могъ ожидать найти ихъ здсь? Изъ-подъ полей его мягкой шляпы, нкогда коричневой, теперь-же не имющей цвта и формы, шли длинные сдые волосы. Эти длинныя пряди, прямыя какъ палки, разввались по его плечамъ. Его сюртукъ разстегнулся, оборванный, грязный, съ оторванными пуговицами, это сукно, изношенное временемъ и дождемъ, превратилось въ лохмотья. Старательная Винчента Муазанъ давала гибнуть гардеробу своего господина, также какъ и обду, который она, вроятно, сожгла, не обращая вниманія на звонокъ, звавшій ее въ эту минуту на кухню. Никто въ Буа-Ру не напоминалъ барону де-Вожиронъ объ его обязанностяхъ по отношенію въ обществу и своему рожденію. Что-же касается природы, онъ могъ только упрекать ее.
Она обошлась съ нимъ какъ мачиха. Высокій и очень полный онъ имлъ огромный животъ, который вислъ. Ноги его сгибались, онъ шелъ раздвигая колни, становя плашмя на землю съ глухимъ шумомъ свои дв неуклюжія ноги, обутыя въ грубые крестьянскіе башмаки съ гвоздями. Лицо его было бы отталкивающе безобразно, если бы оно не было такъ странно. Годы провели по немъ глубокія морщины, сдлавшіяся ямами, края которыхъ опухли. Глаза его исчезали въ висящихъ складкахъ рсницъ. Голосъ, этотъ ужасный голосъ, не дававшій себ никогда покоя, потому что владлецъ замка говорилъ не переставая, сначала выходилъ хриплыми звуками изъ его багроваго рта, затмъ разражался скрипящими нотами. Генріета Корбенъ спросила себя, что если этотъ волшебный органъ былъ достояніемъ фамиліи? Когда Генрихъ де-ла-Шевардей говорилъ своей кузин нжныя вещи, онъ, конечно, получалъ реплику этими наслдственными звуками. Но Генріета не имла времени долго предаваться этой мысли, которая восхищала ее. Баронъ замтилъ ее у окошка. Онъ не приподнялъ своей скверной шляпы, а удовольствовался только сдлать знакъ рукою. Это значило: имйте терпнье, я кончу мою рчь, посл чего сдлаю вамъ визитъ. Визитъ былъ необходимъ, но любопытство нисколько не торопило барона. Онъ не сгоралъ желаніемъ увидть ту, которую пригласилъ по рекомендаціямъ, и для таинственныхъ цлей, которыя, можетъ быть, онъ наконецъ соблаговолитъ объяснить ей. Этихъ рекомендацій баронъ въ своемъ письм къ мадмуазель Корбенъ не обозначилъ ясно… Э! Что за дло было Генріет? Она была уврена, что ни одна изъ особъ, съ которыми ей приходилось имть сношенія въ продолженіе послднихъ двухъ лтъ, не знала секрета ея прежней жизни.
Мотивы господина де-Вожирона для приглашенія ея въ Буа-Ру очень интересовали ее. Какое макіавелическое намреніе толкало его пригласить компаньонку къ дочери, которая ее совсмъ не хотла? Потому что невозможно было, чтобы этотъ чудакъ, какъ звалъ его Генрихъ де-ла-Шевардей, былъ-бы деревенскимъ Макіавели.
Мадмуазель Корбенъ сдлала наскоро нкоторыя приготовленія для его пріема, она поправила безпорядокъ своего дорожнаго туалета, и вытирая свои тонкія руки, и полируя ногти, она снова вспомнила объ обручальномъ кольц, открыла чемоданъ, потомъ шкатулку, и надла на палецъ эту улику и оружіе битвы.
Однако баронъ не приходилъ. Нетерпніе начало овладвать Генріетой. Снова прозвенлъ колоколъ въ обду. Мадмуазель Корбенъ, бродя по комнат, остановилась, она задыхалась. Сердце ея било тревогу при мысли, что этотъ второй звонокъ призывалъ всхъ обитателей замка. Но онъ, посметъ-ли онъ придти?
Она вернулась, прячась за синюю занавску къ окну, выходящему на дворъ. Барона тамъ не было, онъ наконецъ окончилъ свой урокъ, дворъ былъ пустъ. Генріета пожала плечами, жаля самое себя за свою несообразительность. Если ла-Шевардей осмлится… Ахъ! Если онъ осмлится, онъ не вернется домой по прямой дорог.
Она знала его, онъ былъ боле остороженъ! Онъ хорошо посовтовался со своимъ ужасомъ, страхомъ и стыдомъ, онъ вернется какой-нибудь скрытой дорогой, которая поведетъ его въ среду семейства де-Вожиронъ, гд онъ, почувствовавъ себя хорошо защищеннымъ, вызоветъ ее на битву… это храбрецъ въ род тхъ плохихъ солдатъ, которые не боятся сраженія, спрятавшись за стной.
Но эта скрытая дорога, по которой онъ могъ вернуться въ домъ? Позади зданія шелъ, конечно, садъ. Въ комнат было два окна… Ахъ! Быть можетъ, лугъ, усаженный по краямъ тми густыми деревьями, которыя она видла?.. Она подбжала въ другому окошку и не могла удержаться отъ торжествующаго крика… Въ тоже время она оперлась рукой о косякъ и подумала, что она должно быть страшно блдна сейчасъ… Но зато какой успхъ, сверхъ ожиданій!
То, что она увидла, наполнило ея сердце горькой радостью. О! Цна времени! Онъ былъ тамъ, это былъ онъ, онъ былъ не одинъ.
Между лугомъ и рощей шла дорога, по обимъ сторонамъ которой деревья образовали бесдку. Тутъ встртились оба, Генрихъ де-ла-Шевардей и его пастушеская кузина, боле счастливая, чмъ баронъ, у котораго были глаза только для его старыхъ камней. Генріета съ перваго раза открыла мсто, выбранное для ихъ свиданій.
Ла-Шевардей, съ ружьемъ черезъ плечо, будучи очень высокимъ, наклонился къ мадмуазель де-Вожиронъ и на половину закрывалъ ее своей фигурою. Это не входило въ разсчеты Генріеты, которая видла его, а ей хотлось видть прекрасную возлюбленную. Листва еще боле мшала ея горячему любопытству… Что говорили они другъ другу?.. О чемъ можно говорить вдвоемъ подъ снью деревьевъ?.. Все-жь таки эта невста, которая еще не была ею на самомъ дл, должна была сегодня найти своего жениха нсколько разсяннымъ и молчаливымъ.
Что касается ее, то не можетъ быть, чтобы она не знала о прибытіи въ замокъ посторонней. Быть можетъ, они сладкими клятвами заключали между собой перемиріе, или она просила совта у этого кузена, такого сильнаго во всякомъ затрудненіи, какой тактики держаться съ этой посторонней особой, которую хотли втереть между ними какъ дуэнью? Мадмуазель Женевьева не подозрвала, какую правду она говорила! Она не знала, до какой степени эта посторонняя встанетъ между ними!
А что, если они предвидли, что ей дадутъ комнату въ павильон и нарочно давали ей это представленіе? Если Женевьева де-Вожиронъ предчувствовала, какой интересной зрительниц они давали комедію?.. Но нтъ, она оставила домъ, не думая, что Винчента Муазанъ способна измнить по своему усмотрнію приказанія, которыя предписывали ей помстить путешественницу во второмъ этаж. Эта нетерпливая влюбленная только и думала о наступающемъ час, никакая забота не помшала бы ей побжать на свиданье… Ахъ! Трогательная торопливость! Великая любовь! Фатальная страсть! Генріета топнула ногой. Когда она подумаетъ, что высокая фигура Генриха де-ла-Шевардей казалась ей нкогда верхомъ изящества!.. Но однако они никогда не разстанутся! Онъ не перестанетъ изображать изъ себя ширму. Ее не придется увидть!
Въ своей досад мадемуазель Корбенъ, все облокотившись на косякъ, уронила руку на задвижку. Только тогда она замтила свою ошибку: она находилась не около окна, но около стеклянной двери, которая отворилась и Генріета очутилась на порог. Шумъ, произошедшій въ тишин рощи и луга, донесся до любовниковъ. Ла-Шевардей во второй разъ скрылся въ чащ, Женевьева глядла на постороннюю особу.
Мадемуазель де-Вожиронъ колебалась съ минуту. Генріета увидла, какъ она быстро соскочила съ дороги на лугъ, который отдлялся отъ нея небольшимъ ручейкомъ, тамъ боле густая сочная зелень указывала на присутствіе воды. Что за бда! Это дло деревенскихъ барышень быть опытными въ прыжкахъ черезъ канавы.
Генріета радостно засмялась надъ этой соперницей, которая, казалось, угадала, что сгорали отъ желанія увидть ее вблизи, но она замтила, что мадемуазель Женевьева не имла тяжелой походки и въ своемъ плать изъ голубого полотна, украшенномъ блыми вышивками, она была одта, по крайней мр, по человчески. Что касается ея лица, Генріета не могла еще его разглядть, она только различила на этомъ разстояніи, что мадемуазель де-Вожиронъ была свтлая блондинка.
Но что это? Каковы были намренія этой влюбленной, которой только что помшали въ ея изліяніяхъ?
Она шла прямо въ дому, топча зеленый коверъ, усянный поздними розовыми цвтами. Эти граціозныя чашечки пурпурнаго цвта содержатъ ядъ, Генріета знала это: она хорошо знала деревенскія осеннія украшенія природы.
Она тоже была владтельницей замка, и именно изъ тхъ модныхъ владтельницъ въ Париж, которыя проводятъ ‘у себя только конецъ сезона’.
Ядовитые цвты прилипали въ ногамъ ея врага, это было какъ бы предзнаменованіемъ. Эта двушка не знала, что черезъ минуту она увидитъ лицомъ къ лицу ту, которая примнитъ къ ней законъ возмездія, который отравитъ ея счастье, какъ ей отравили ея жизнь. И это будетъ справедливость!
Тридцать шаговъ отдляли ихъ одну отъ другой. Генріета начинала различать черты лица Женевьевы, она говорила себ, что сдлала бы лучше, если бы вошла въ комнату, ждать съ видомъ равнодушія визита, который баронъ долженъ былъ сдлать и который его дочь, казалось, хотла отдать первая, это положеніе неподвижности на порог двери и гляднье въ глаза молодой владтельницы замка имло видъ задорнаго любопытства, почти вызова.
Но никакая власть, никакая сила не могли отвлечь ее отъ этого желанія. Теперь она очень ясно различала лицо мадемуазель де-Вожиронъ, ея свтлые волосы, сдерживаемые лентой на лбу и вискахъ. Генрихъ, быть можетъ, говорилъ своей кузин, что они имли серебристый оттнокъ. Бдный юноша! Они просто имли линючій цвтъ, къ тому же темная, грубая кожа, не имвшая колорита. Лобъ былъ плоскій и, быть можетъ, ла-Шевардей говорилъ также, что носъ ея былъ изященъ и миніатюренъ? Онъ былъ только короткій и сдавленный. Тонкія губы имли, по странному контрасту, особый блескъ свжести: он были красно-гранатоваго цвта. Но въ углахъ скрещивались складки, это былъ такъ называемый проваленный ротъ. Глаза были страннаго цвта, глазное яблоко имло блестящій желтоватый отблескъ, почти золотистый. Они устремились на Генріету Корбенъ, которая невольно отступила на шагъ, эти зминые глаза, которые все же были великолпны, производили невыносимое обаяніе.
— Ахъ,— прошептала Генріета,— глаза ехидны!
Однако, у нея было преимущество передъ этимъ врагомъ, котораго, конечно, нельзя было презирать,— она знала ея секретъ, ея страстную любовь, которой мшали сдлаться счастливой, невроятно было, чтобы Женевьева знала ея рану, ея любовь, отъ которой отреклись. Ла-Шевардей наврно не исповдывался ей въ этомъ на пустынной дорог.
И такъ, Генріета была сильне, но, какъ истинная дочь Евы, она забылась въ эту минуту, разглядывая свою соперницу: она разбирала ее съ жестокой досадой, тогда какъ гордая двушка мрила ее съ головы до ногъ. Нтъ, право, мадмуазель де-Вожиронъ не была дурно сложена. Ея талія была свободна, гибка, нога маленькая, ея рука нсколько широкая и не блая обладала красивыми пальцами. Кто могъ сказать, что это лицо, быть можетъ, отталкивающее, было некрасиво, и что все вмст взятое въ этой деревенской грозной особ было смшно?
Женевьева де-Вожиронъ поднялась на дв ступени павильона, которыя выходили на лугъ, Генріета Корбенъ не уступала боле ни шагу, такъ что он коснулись другъ друга, лазуревые и золотые глаза скрестились какъ шпаги.
— Мадемуазель,— сказала Женевьева,— вы пріхали, когда я даже не была извщена о томъ, что вы должны пріхать. Я бы хотла знать, собираетесь ли вы быть моей компаньонкой противъ моей воли?
— Мадемуазель,— возразила Генріета,— я также не знала, что вашъ отецъ хотлъ сдлать вамъ сюрпризъ моимъ присутствіемъ. Я вижу, что оно вамъ пріятно и благодарю васъ за дружескій пріемъ.
— Вы тотчасъ же нашли тонъ, который подходитъ къ вашей роли. Это тонъ не компаньонки, а надзирательницы. Вы едва успли вселиться въ вашу комнату, какъ уже находитесь на-сторож.
— Почему-же меня не поселили въ замк?— отпарировала мадемуазель Корбенъ съ самой злой и тонкой улыбкой.— Моя нескромность — это только случай. Къ тому же мадемуазель то, что я видла, могли видть вс. Особа, съ которой вы бесдовали тамъ, въ этомъ восхитительномъ мст, такъ какъ оно полно тни и таинственности, не можетъ быть ничмъ инымъ, какъ вашимъ родственникомъ или женихомъ, можетъ быть и тмъ и другимъ вмст. Что же тутъ дурнаго?
— Оно въ вашей дерзости,— воскликнула мадемуазель де-Вожиронъ, выпрямляясь рзкимъ движеніемъ, которое восхитило Генріету, давъ ей разглядть, что талія ея соперницы мене гибка, чмъ она думала, она длалась даже странно угловатой въ гнв. Въ тоже время ея лицо покрылось краской и по темной кож разлился кирпичный оттнокъ.
— О,— произнесла мадемуазель Корбенъ,— вотъ невоздержность языка, за которую вы не отвчаете. Вы не владете боле собой, мадемуазель. Что значитъ пребываніе въ деревн. Здсь не выучиваются умрять ни свои слова, ни свои чувства.
— И васъ призвали изъ Парижа нарочно, чтобы научить меня умрять мои чувства!— воскликнула Женевьева.
— Умрятъ, нтъ,— произнесла Генріета,— отречься отъ нихъ, быть можетъ, оплакать ихъ.
И сдлавши ироническій реверансъ, она легко вошла въ комнату и заперла за собой дверь. Это отступленіе было такъ быстро выполнено, что мадемуазель де-Вожиронъ съ минуту осталась неподвижной, пораженная такою дерзостью.
Затмъ, опомнившись отъ удивленія, она кинулась къ закрытой двери, которая не открывалась, такъ какъ была заперта изнутри. Генріета, спокойно сидя въ комнат, не глядла на нее и не видла прильнувшаго къ стеклу вспыхнувшаго лица съ блестящими золотыми глазами, которые пожирали ее. Вдругъ другая дверь, ведущая въ комнаты, открылась и вошелъ господинъ де-Вожиронъ. Это была какъ-бы новая сцена въ театр, мадемуазель Женевьева исчезла за кулисами, то есть она скользнула позади стны павильона. Что касается барона, онъ уже визжалъ изо всей силы, даже не постучавъ въ дверь прежде чмъ войти, знакомство, которое онъ велъ съ древними покойниками, отучили его отъ этихъ вульгарныхъ обычаевъ живыхъ. Однакожь онъ ршился снять свою старую шляпу и такъ какъ онъ оставилъ за собой одну изъ половинокъ двери открытой, его прямыя длинныя пряди волосъ желтовато-сраго цвта принялись вертться на верхушк головы, точно крылья мельницы. Зрлище было такъ комично, что мадемуазель Корбенъ съ трудомъ удержала улыбку. Странный человкъ замтилъ ее въ выраженіи ея глазъ и объявилъ себя очень довольнымъ. Онъ любилъ веселость. Прізжая увидитъ, что это не въ обыча дома. Во-первыхъ, баронесса де-Вожиронъ принадлежала земл только своей страстью къ нарядамъ. Очень святая женщина. О, никто никогда не сказалъ бы о ней, что она святая женщина, на самомъ дл это были настоящія мощи въ золоченой рак. Въ чемъ же заключалось зло? Вожироны любили фамильныя драгоцнности. Мадемуазель Женевьева, единственная наслдница имени, не любила ихъ. Это не такая молодая двушка, какія часто встрчаются. У ней есть характеръ. Это не совсмъ обыкновенно въ теперешнее время. Отвратительный характеръ, но все же характеръ.
Генріета слушала съ жгучимъ вниманіемъ. Должна-ли была она сказать, что уже знаетъ мадемуазель Женевьеву?.. Нтъ… Баронъ, можетъ быть, далъ бы мсто и Генриху де-ла-Шевардей въ забавной галлере семейныхъ портретовъ. Онъ, можетъ, придалъ бы, какъ добрый деревенскій кузенъ, этому городскому кузену нкоторыя изъ интересныхъ чертъ, которыя Генрихъ посвящалъ ему когда-то.
Не надо было прерывать этого вдохновенья, которое могло пролить свтъ на многое.
— Баронъ,— сказала она,— служанка, встртившая меня, сказала мн, что мадемуазель де-Вожиронъ была дурно извщена о моемъ прізд…
Онъ принялся смяться, оконныя рамы задрожали отъ его смха, Генріет показалось, что ей раздираютъ уши. Баронъ единственный въ замк представлялъ собою веселость и эта веселость звучала, какъ разбитая посуда.
— Ахъ! да,— произнесъ онъ,— этотъ пріздъ! О немъ долго будутъ говорить въ Буа-Ру! Этотъ негодяй Амбруазъ, котораго послали на станцію, веселился Богъ знаетъ гд! Богъ или чортъ… Прежде это была ужасная вещь для врующихъ хозяевъ. Нравы исчезаютъ въ деревняхъ… Все же тамъ сохранили религію, а это главное! Т, которые не имютъ ее, наполняютъ города, и все же они молодцы! Они ставятъ на первый планъ свою совсть, это замняетъ все. Черное вмсто благо! Что такое совсть? Слово изъ диксіонера. Напримръ, даже и въ этомъ замк находится совершенно законченный типъ современныхъ молодыхъ людей изъ той новой молодежи, которая въ то же время стара какъ міръ, потому что даже блудный сынъ былъ не первымъ мотомъ изъ этихъ господъ. Они покидали свои наслдства за окошки и дошли до сумы, требуется чудо свыше, чтобы снова озолотить ихъ, а они врятъ только всему земному! Этотъ считается кузеномъ въ семь, мадемуазель Корбенъ увидитъ его.
У Генріеты потемнло въ глазахъ, однако, она чувствовала глаза барона, устремленные на нее изъ-подъ тяжелыхъ висячихъ рсницъ. Если она поддастся малйшей слабости, она измнитъ себ.
— Сударь,— произнесла она голосомъ, которому она хотла придать строгость,— вы не отвтили мн на замчаніе, которое я себ позволила сейчасъ сдлать. Мадемуазель де-Вожиронъ знаетъ о моемъ прізд въ Буа-Ру, но, быть можетъ, она не знаетъ цли?..
— Чортъ возьми,— закричалъ баронъ, длая видъ, что онъ не слышитъ,— гд же пропадалъ этотъ Амбруащъ? Къ счастью, вы встртили на станціи Ле-Фарека. Вотъ прекрасный типъ деревенскаго дворянина, какими они были вс когда-то, и какими они должны бы быть. Этотъ Ле-Фарекъ честенъ и искрененъ, какъ древніе антики!.. О, я былъ бы очень недоволенъ, еслибы съ вами случилось что нибудь непріятное! Я знаю васъ, вы прекрасная особа, мои справки достоврны, въ Париж ихъ легко навести. Вожироны имютъ связи, они стариннаго рода. Мы владемъ въ одномъ мст замкомъ и землей, откуда и происходитъ наша фамилія, я не поддерживаю его, потому что я знаю, что стоитъ перестраивать заново старые камни. Да къ тому же никто ничего хорошаго не длаетъ. Замокъ разрушается, заростаетъ плющемъ, и все устраивается наилучшимъ образомъ! Да! Мои кузены изъ Парижа, у меня ихъ сорокъ восемь боле или мене въ отдаленномъ родств, они считаютъ меня старымъ друидомъ, но они уважаютъ меня… Прежде вы были въ лучшемъ положеніи, мадемуазель. Въ ваши годы несчастье потерять деньги не могло быть невознаградимо. Идемте къ столу, прошу васъ… Обдъ сгоритъ или остынетъ. Это всегда такъ въ Буа-Ру. Ахъ, эти служанки!
Баронъ прошелъ первымъ, все деревенскія привычки. Генріета слдовала за нимъ все боле и боле взволнованная. Можно ли сказать наврно, что этотъ ужасный болтунъ говорилъ просто, чтобы что-нибудь сказать? Мадемуазель Корбенъ боялась увидть скрытый смыслъ въ этомъ вихр словъ, такихъ безполезныхъ на видъ. Баронъ продолжалъ трещать въ корридор, по которому они проходили.
— Да, да,— говорилъ баронъ,— потеря богатства не причиняетъ такого непоправимаго горя, когда мы молоды и красивы!
Генріета задрожала: особы, снабдившія де-Вожирона, какъ онъ хвалился, такими врными свдніями о ея прежней жизни, конечно, знали ее не вполовину… Значитъ, онъ зналъ все?
Если-же онъ зналъ эту ужасную исторію подлаго отступничества, чего хотлъ онъ, наконецъ?..
Да и о чемъ безпокоилась она? Разв ея совсть, право и ршительность не были при ней, чтобы бороться противъ искушеній и рабства нищеты? Разв она не чувствовала въ себ силъ защищаться, если бы даже она была завлечена здсь въ ловушку?
Одна мысль занимала ее въ эту минуту… Онъ!..
Осмлится ли Генрихъ де-ла-Шевардей явиться на этотъ семейный обдъ, куда ее вели?
Онъ не появился со стороны луга, она пожирала глазами садъ, видный въ окна корридора, но тамъ его не было.
Правда, садъ былъ густой и онъ могъ проскользнуть за широкой зеленой изгородью, чтобы не быть замченнымъ… Но нтъ. Зачмъ тщетныя надежды! Нельзя было мечтать объ этомъ наслажденіи дуэли двухъ паръ глазъ за столомъ, дуэли на смерть! Онъ не придетъ. Онъ не сметъ!
Де-Вожиронъ, открывъ дверь въ столовую, принялся необыкновенно шумно смяться:
— Эге,— сказалъ онъ обращаясь въ своей дочери,— вашъ дорогой кузенъ опаздываетъ сегодня, мадемуазель де-Вожиронъ.
Винчента Муазонъ, бывшая тутъ съ салфеткой подъ мышкой, заявила: ‘супъ простылъ’.
Мадемуазель де-Вожиронъ не подняла перчатки, брошенной ей отцомъ и даже не отвчала. Она стояла у стола, на томъ мст, гд должна была сидть, облокотившись на спинку кресла. Она еле взглянула на прізжую. Пламя заснуло въ ея золотыхъ глазахъ, блескъ не оживлялъ боле это лицо, съ землянымъ оттнкомъ и блдными волосами, хладнокровіе не шло мадмуазель Женевьев. Когда ея угрожающіе глаза не говорили, она была просто на просто безобразна, почти отталкивающаго безобразія. Генріета среди тревоги, которая давила ее противъ воли, почувствовала нкоторое удовольствіе.
Винчента Муазонъ сказала:
— Госпожа баронесса!
Послышался шелестъ шелка въ корридор и въ комнату вошелъ пакетъ лентъ и кружевъ, издающій звонъ цпей и браслетъ. Большой парадный чепецъ обрамлялъ ея маленькое личико темно-розоваго цвта. Это была госпожа де-Вожиронъ.
Баронъ взялъ мадмуазель Корбенъ за руку, настала минута представленія, хотя нсколько запоздалаго:
— Баронесса,— сказалъ онъ,— и вы, дочь моя, вотъ мадмуазель Корбенъ д’Авеней.
— М-сь!— воскликнула Генріета,— кто вамъ сказалъ?..
— Это имя, о которомъ вы умолчали, отвчая на мои письма? Я видлъ только имя Корбенъ и ласточку на печати. И девизъ: ‘всегда свободна’! У васъ поэтическій умъ, мадмуазель. Это необыкновенно между современными особами. У мадемуазель де-Вожиронъ совсмъ нтъ поэтическаго ума… Да что! Я знаю еще многое другое кром имени д’Авеней, которое и есть настоящее. Авенеи изъ Берри. Мои свднія врны! О! Вы хорошаго происхожденія! Садитесь рядомъ со мной… Баронесса вамъ ничего не сказала, не обращайте на это вниманія. Мадамъ де-Вожиронъ совершенно глуха. Бдная женщина принадлежитъ свту только своей привычкой къ нарядамъ, я уже говорилъ вамъ это. Она упрямится надть платье дьявола. А я, я смюсь надъ этимъ! Винчента Муазонъ, подавайте супъ!
Генріета послушалась и сла около страннаго и страшнаго существа, наклонившись къ нему, она спросила:
— Зачмъ вы меня вызвали въ Буа-Ру?
Были, вроятно, минуты, когда баронъ длался глухъ не мене баронессы и умлъ быть глухимъ. Отвта не послдовало.
Мадмуазель Женевьева сла около своей матери съ другой стороны стола, на конц котораго стоялъ приборъ, боле не нужный. Генрихъ де-ла-Шевардей не пришелъ.
Онъ хорошо сдлалъ, не явившись къ обду. Генріета, дрожащая, съ рыданіями въ горл, не желала уже этого… Но онъ, вроятно, заране согласился съ кузиной о своемъ отсутствіи… Иначе не могло быть, Женевьева была черезчуръ спокойна. Какъ же онъ объяснилъ ей… Глаза Генріеты остановились на ней, мадемуазель де-Вожиронъ безъ афектаціи повернулась. Эта двушка была иногда внимательна, толстый золотой медальонъ, висвшій на цпочк у пояса баронессы, чуть чуть не окунулся въ супъ, который подала ей Винчента Муазонъ. Женевьева ловко вытащила его. Это милосердное движеніе приблизило ее въ каменному уху ея матери, и она крикнула:— Мамаша, довольны вы узнать, что компаньонка, которую пригласили намъ противъ нашего желанья, хорошаго происхожденія?
Генріета подскочила на стул, нападеніе было ршительво и дерзко, война была объявлена. Что касается баронессы, она пожала плечами, отчего снова раздался звонъ драгоцнностей. Она была покрыта ими, он висли у ней на рукахъ, на ше, сбоку. Въ тому же вся въ морщинахъ к раскрашена! Дйствительно, это были мощи въ рак,— сравненіе барона было мтко,— совершенно древняя вещь, настоящая жена археолога. Да проститъ ей Богъ! Госпожа де-Вожиронъ каждое утро клала въ свои морщины наврно цлую банку румянъ. Это не помшало ей посл пожатія плечъ набожно перекреститься, ея старыя раскрашенныя губы зашевелились, она читала Benedictus.
— Очень хорошаго происхожденія, изъ хорошей беррійской фамиліи, я уже говорилъ ей… Я всегда долженъ повторять разъ сказанное,— подхватилъ баронъ нсколько въ носъ, что всегда предшествовало скрипнію его трещотки, когда онъ принимался говорить по убдительнымъ причинамъ.— Господинъ д’Авеней, отецъ мадмуазель, занималъ прекрасный дипломатическій постъ… Вы не знаете, что такое дипломатія, и никогда этого не узнаете, мадмуазель де-Вожиронъ. Это не вашего ума дло… У васъ только страстныя чувства, и вотъ почему васъ обманули. Это очень легко! Я повторяю вамъ, что господинъ д’Авеней…
— Баронъ,— прервала Генріета,— умоляю васъ, не будемъ говорить о моемъ отц.
— Почему не говорить о вашемъ отц? Это былъ человкъ очень почтенный, испытавшій большія несчастія… У него также были ужасные недостатки…
— Баронъ…
— Но вы мадмуазель д’Авеней, вы, казалось, были защищены отъ ударовъ судьбы. У васъ было приданое въ сто тысячъ экю и вы были обручены. Обручальное кольцо до сихъ поръ на вашемъ пальц. Женихъ вамъ очень нравился. Любовь не рдка въ первое время, особенно до церемоніи брака. Я тоже былъ очень влюбленъ въ баронессу, я могу сказать это, она не услышитъ… Но посл ужаснаго проигрыша, вашъ отецъ…
— О,— произнесла Генріета, закрывъ лицо руками,— въ васъ нтъ жалости!
Послышался сдержанный смхъ, сорвавшійся съ тонкихъ губъ мадмуазель де-Вожиронъ. Слеза, показавшаяся на лиц ея врага, возбудила въ ней эту жестокую веселость. Баронъ ударилъ ложкой объ край своей тарелки.
— Тише!— проговорилъ онъ.— Вс знаютъ, что вы не нжны, дочь моя, но вы за это будете сейчасъ наказаны. Мадмуазель де-Вожиронъ, то, что случится съ вами, будетъ вамъ полезно.
Генріета, поднявшись съ трудомъ, оттолкнула свой стулъ:
— Баронъ,— произнесла она серьезнымъ голосомъ, очень блдная,— я понимаю наконецъ, зачмъ вы пригласили меня въ Буа-Ру. Я должна была служить вашимъ цлямъ и вы пріобщили меня къ нимъ, не предупредивъ. Еще однимъ обманомъ боле, который я перенесу. Съ беззащитной женщиной позволяется все, играютъ ея спокойствіемъ, наконецъ, даже свободой ея тяжелыхъ воспоминаній!.. Если я не хотла вспоминать… Если я хотла бы забыть то, что написано внутри этого кольца, которое вы замтили на моемъ пальц!.. Вы не можете заставить подчиняться вашей вол въ собственномъ дом, вы искали помощи и не поколебались подставить мн ловушку. Вы также поступили ужасно и подло! Что вамъ за дло. У васъ есть достаточно земли, лса, луговъ, чтобы быть выше упрековъ. Я живу услугами, которыя просятъ меня оказывать.!
— И которыя приправляете глупыми дерзостями,— прервала мадмуазель Женевьева, также приподнявшись и слушая задыхаясь.— Отецъ, вы слишкомъ добры, что не велите вытолкать эту особу хорошаго происхожденія.
— Мадмуазель де-Вожиронъ, каждый изъ насъ заслужилъ свой урокъ и мы оба его имемъ!..— сказалъ баронъ.— Я заслужилъ его первый. Имйте терпніе, мадмуазель д’Авеней позвольте мн это кольцо.
— Вотъ оно,— сказала Генріета.— Ваше поведеніе было не честно, но за то умно. Ну да, теперь я принуждена окончить печальную исторію, которую вы начали. Да, сударь, мой отецъ убилъ себя, приданое мое исчезло, и этотъ женихъ, котораго вы знаете, и который такъ нравился мн, это должно быть врно, потому что вы это говорите, этотъ женихъ — вашъ родственникъ, отправился въ путешествіе. Одъ пріхалъ къ вамъ, потому что имніе д’Авеней стало развалиной: онъ пріхалъ искать имніе де-Вожиронъ, которое вы энергично ршили не отдавать ему!..
Баронъ повернулъ кольцо.— Тутъ награвированы два имени,— сказалъ онъ.— ‘Генріета, Генрихъ’. Генріета д’Авеней, Генрихъ де-да-Шевардей, не такъ-ли?
— Это неправда,— закричала Женевьева.— Она лжетъ! Это интрига, выдуманная ею и вами. Это кольцо — отвратительный подлогъ!.. Но, господинъ баронъ, признайтесь, что она служила вашимъ орудіемъ?
— Мадмуазель де-Вожиронъ,— сказала Генріета,— снисходительность присуща сильной любви. И потомъ еще не все состоитъ въ строгости, надо хорошенько осмотрться. Мужья рдки въ деревн. Мадмуазель, прощайте. Баронъ, я ожидаю отъ васъ справедливости или любезности, дайте мн средство покинуть тотчасъ-же Буа-Ру.
Она медленно вышла. Тмъ-же шагомъ она пошла по корридору, стараясь быть спокойной и минутами невольно оглядываясь. Она улыбалась. О чемъ-же она думала? Могла ли она серьезно думати, что ея врагъ будетъ преслдовать ее? Что же длать, не всегда можно владть своимъ страхомъ въ дом сумасшедшихъ и злыхъ… Въ эту минуту она только объ этомъ и думала. Безпокойство и ужасное положеніе на завтрашній день были забыты, она видла только наказаніе Генриха и этой безжалостной двушки: она чувствовала только неожиданное торжество. Эти крики, долетавшіе до ея ушей, убаюкивали ее какъ самая чудная музыка. Она говорила себ, что тамъ, въ глубин лса, Генрихъ де-ла-Шевардей также боролся противъ ея гнва. Она отняла отъ него эту прекрасную невсту и это богатство… она отняла у него даже сегодняшній обдъ?
Эта послдняя мысль возвратила ей всю ея веселость и она вошла съ улыбкой на устахъ въ свою комнату.
Но тутъ она отшатнулась нмая, стиснувъ зубы. Ла-Шевардей былъ тамъ, онъ пришелъ съ луга.
— Генріета,— сказалъ онъ,— зачмъ я увидлъ васъ снова? Я чувствовалъ себя такъ виноватымъ передъ вами, что даже отказался отъ воспоминанія о васъ. Я думалъ, что не люблю васъ боле.
Такъ значитъ онъ ошибся въ своихъ собственныхъ чувствахъ? Это хотлъ онъ сказать, конечно? Онъ еще любилъ ее! Генріета почувствовала что-то странное. Точно вс фибры ея сердца, давно сжатыя, вдругъ расширились и смягчились. Ей показалось, что молодость и вра снова противъ воли воротились къ ней. Опершись на первую, попавшуюся ей подъ руку, мебель, она смотрла на ла-Шевардея, на половину скрытаго синей занавской отъ стеклянной двери… Ахъ, лгунъ! Еслибъ онъ говорилъ правду!..
Но вотъ рука ея лихорадочно зашевелилась на мраморной доск комода, и ощупала предметъ, который сразу возвратилъ ей ясное пониманіе вещей. Это былъ свертокъ золота. Баронъ де-Вожиронъ, вроятно, оставилъ его, чтобы заплатить мадемуазель Корбенъ за услугу, которую она должна была оказать въ Буа-Ру, сама того не зная и не желая. Генріета злобно разсмялась и боле уже не страшилась своей слабости. Все было кончено съ цвткомъ, который на минуту поднялъ головку въ увядшемъ саду прошлаго.
— Вы длаете ложный шагъ,— сказала она отрывисто.— Ни въ какомъ случа онъ не можетъ имть цну для меня, но въ другое время, быть можетъ, мн было-бы любопытно узнать, что случится дале. Теперь уже все произошло, ваше присутствіе въ этой комнат даже не иметъ достоинства опасности для васъ. Поэтому прошу васъ освободить ее какъ можно скоре. Только жалость обязываетъ меня посовтовать вамъ не отправляться туда, на семейный обдъ. Возвращайтесь на охоту, господинъ ла-Шевардей. Вамъ придется охотиться за другимъ приданымъ.
— Генріета,— воскликнулъ онъ,— еслибы вы знали, что произошло во мн въ продолженіе двухъ часовъ, съ тхъ поръ, какъ я встртилъ васъ въ рощ!..
— Да, я была послднее лицо, которое вы могли-бы ждать здсь. О! Не трудно было проанализировать ваши чувства въ эту непріятную для васъ минуту… Что въ васъ произошло? Но я знаю, я видла. Сначала у васъ было совершенно естественное желаніе скрыться какъ можно скоре, Я уврена, что вы никогда не любили такъ лсной чащи, какъ сегодня!..
— Пусть такъ, но посл этого ужаса, который вы причинили мн… О! я признаюсь… я почувствовалъ непреодолимое отвращеніе къ себ самому… а потомъ безумную радость…
— А потомъ у васъ явились философскія размышленія о превратностяхъ судьбы? Надюсь, вы мн сдлали честь, подумавъ, что эта встрча была случайная съ моей стороны, вы не подумали, что я пріхала въ Буа-Ру съ намреніемъ отъискивать вашу особу, или помшать вашему счастью.
— Радость боле сильную, чмъ всякія разсужденія,— продолжалъ онъ, какъ-бы не желая ничего слушать.— Признаюсь, я пробовалъ защититься отъ нея. Я говорилъ себ: чего могу я надяться отъ нея? Я не смю даже ждать упрековъ. Я знаю ее. Она не удостоила-бы…
— Вы меня хорошо знаете.
— Ахъ, да, это судьба! Надо восхищаться справедливости, которую она уметъ воздать каждому. Она сама посылаетъ васъ во мн! Минуту тому назадъ я сдлалъ-бы тысячу лье, чтобы избжать этой встрчи. Я увидлъ васъ снова, и у меня нтъ другого желанья, какъ просить васъ судить меня. Да, да, вы судья! А я, я былъ самый ничтожный изъ людей! Я даже не могу извиниться тмъ, что пересталъ васъ любить, когда покидалъ васъ. Я боролся съ собой съ ожесточеніемъ, котораго не съумю передать вамъ, я заставилъ себя быть подлымъ!..
— О,— прервала она иронически,— какія насилія надъ собой должны вы были произвести! Но вы попались между двумя клятвами, господинъ де-ла-Шевардей, первая васъ связывала съ бдной двушкой, покинутой всмъ міромъ и подавленной судьбой, вторая, которую вы дали только самому себ, это — сдлать богатую партію, какъ говорите вы, мужчины. Надо было измнить одной изъ нихъ. Оставаясь врнымъ первой, вы бы причинили себ большой убытокъ, и вы предпочли исполнить вторую. Многіе другіе на вашемъ мст поступили-бы точно также. Не воображайте, что я проклинала васъ! Я удовольствовалась тмъ, что пожалла васъ, потому что вы походили на другихъ. Но что мн кажется всего боле гнуснымъ, это комедія, которую вы только что разыграли здсь. Гнуснымъ и смшнымъ, слышите-ли, потому что это безполезно. Вы меня, значитъ, не поняли сейчасъ. Ваши надежды еще разъ разбиты и теперь — это благодаря мн… О! не претендуйте на меня!.. Во всемъ этомъ я была только слпымъ орудіемъ. Вы сами тотчасъ же предъугадали, что мой пріздъ въ Буа-Ру нанесетъ жестокій ударъ богатой женитьб, которой вы добиваетесь. Боже мой! это выраженіе шокируетъ васъ, ну, а мн оно нравится, я повторяю его. Впрочемъ, можетъ быть, вы хотите, чтобы я говорила вамъ только о вашей великой любви къ этой деревенской кузин, портретъ которой вы мн когда-то такъ мило рисовали? Вы принялись любить ее, какъ живописецъ начинаетъ любить свою модель…
— Вы такъ думаете?— вскричалъ онъ.— Или вы думаете, что любовь тутъ была ни причемъ?
— Берегитесь! Если это была только афера, не признавайтесь въ этомъ такъ грубо! Вы сами себя осуждаете! Но меня это нисколько не интересуетъ. Я хотла только показать вамъ, что совсмъ не старалась выполнить, какъ говорятъ, справедливую месть. Если я и хотла возмездія, которое доставилъ мн случай, то не этими средствами. Я васъ предала невольно. Меня пригласили въ этотъ домъ какъ компаньонку и вы сейчасъ узнали, до чего я была доведена!.. Конечно, вы этого не предчувствовали!.. Только вы должны были также понять, что если меня вовлекли въ западню, то для того, чтобы погубить васъ. Какое лицо было у васъ передъ вашей невстой, сейчасъ на лугу, когда она, негодующая, пришла сообщить вамъ, что къ ней пріхала надзирательница? Какъ было сказать ей, что это совсмъ не то. Вы-то вдь хорошо знали, что не надзирательницу пригласили въ мадмуазель де-Вожиронъ, а свидтельницу, которую обманомъ привели противъ господина де-ла-Шевардей… Когда я замтила это, я хотла общать себ, что свидтельница не заговоритъ. Я не люблю насилія. И потомъ это придавало мн видъ заинтересованной сообщницы, что отталкивало меня. У женщинъ нтъ чести, это извстно. Честь — это достояніе мужчинъ! Вы это доказали, вы, который мало того, что мужчина, но и дворянинъ! Но вы знали того, который строилъ козни, я же его не знала. Вы ни минуты не могли думать, что свидтель могъ промолчать. Вы угадали, что своимъ безсовстнымъ поведеніемъ вашъ кузенъ, не желавшій имть васъ зятемъ, заставитъ меня говорить. Нтъ, нтъ, вы не можете претендовать на меня господинъ ла-Шевардей! Баронъ де-Вожиронъ ужасно допрашиваетъ, онъ не заботится о скромности и деликатности. Знаете-ли вы, какъ онъ заставилъ меня выдать васъ, выдавая этимъ себя самого? Призывая память моего отца… моего отца, который, застрлившись, но еще живой, говорилъ мн: ‘я очень виноватъ передъ тобой, дочь моя, по крайней мр я умираю съ увренностью, что не разбилъ твоей жизни… Генрихъ далъ намъ свое слово, онъ любитъ тебя!’
— Умоляю васъ!— прошепталъ ла-Шевардей, закрывая лицо руками.— Зачмъ вы будите это воспоминаніе въ свою очередь. Ахъ, вы подавляете меня, Генріета. Я заслужилъ вс жестокости, но это ужасно!
— Это не я, а судьба подавляетъ васъ, это то, что вы сами называли сейчасъ справедливостью вещей. Зачмъ пришли вы искать ее сюда? Вы думали, что я окажусь боле слабой? Вы надялись заставить меня совершить торгъ. Вы только что сказали, что еще любите меня. Конечно, это должно было быть для меня большою новостью! Вы вообразили, что она подйствуетъ! Тогда вы предложили бы мн снова завязать счастливую нить прежнихъ дней, слдовать за мной, или по крайней мр присоединиться ко мн въ Париж, гд я васъ буду ждать… А я, бдная, легковрная двушка, несчастное созданіе, опьяненная такимъ лестнымъ для меня возвращеніемъ, ухала бы и избавила бы васъ отъ моего присутствія, вы бы потребовали у вашей дорогой кузины, такъ какъ она вамъ очень дорога, чтобы она удвоила свою энергію противъ этого упорнаго отца… Вы бы ее похитили и Буа-Ру сдлалось бы, наконецъ, вашимъ наслдствомъ. Что-жь, это былъ недурной планъ! Но онъ не удался… Мадмуазель де-Вожиронъ держитъ въ рукахъ ваше обручальное кольцо, которое ея оскорбленія заставили меня бросить ей въ лицо… Въ ту же минуту у ней сдлался нервный припадокъ, у этой ангельской двушки… А, вы не знали всего этого! Для меня не доставляетъ никакого удовольствія вамъ сообщать это! Я думаю, вы хорошо сдлаете, уйдя изъ дома… Впрочемъ, это касается васъ. Есть умные люди, которые умютъ возстановлять непоправимое. Но что достоврно, это то, что вы должны покинуть мою комнату… Господинъ де-ла-Шевардей, вы право обяжете меня, уйдя отсюда.
— Послушайте,— сказалъ онъ, и такъ порывисто приблизился въ ней, что она едва имла время отступить, поставивъ передъ собой стулъ, и облокотившись на внутреннюю дверь.
— Господинъ де-ла-Шевардей,— воскликнула она,— разв безуміе беретъ верхъ? Не потеряли-ли и вы разсудка въ этомъ сумасшедшемъ замк?
— Слушайте хорошенько! И не сердитесь на то, что я сдлаю. Вы сами только что говорили объ этомъ, и не подозрвали, какъ вы были близки въ правд. Вы узжаете… Я слдую за вами.
— Полноте! Или я получила наслдство, сама того не зная? У меня нтъ деревенскихъ родственниковъ!
— Вс ваши насмшки безполезны. Вы меня заставили въ продолженіе одной минуты испить до дна чашу стыда.
— И вамъ мало этого?
— Я люблю васъ. Не смйтесь, нечему тутъ смяться! Я свою жизнь отдаю вамъ или возвращаю снова,— потому она принадлежала вамъ.