Живой мертвец, Боцяновский Владимир Феофилович, Год: 1926 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

Живой мертвец

Историческая быль из эпохи декабристов

Рассказана В. БОЦЯНОВСКИМ.
Иллюстрации М. МИЗЕРНЮКА.

_____

Маленький, захолустный городок, каким был в начале прошлого века считавшийся ‘крепостью’ Динабург (Двинск [Сейчас — Даугавпилс]), готовился к встрече нового, 1826 года. Собственно, не городок готовился, потому что кому было в нем готовиться? Большинство жителей были евреи, а они свой новый год встретили еще в сентябре. Готовился гарнизон квартировавшего здесь полка, да и здесь настроение было далеко не праздничное. Слухи о бунте в С.-Петербурге, на Сенатской площади, имевшем целью истребление всей императорской фамилии, докатились сюда в форме самых невероятных рассказов. Расположенный на пол-дороге между Варшавой, где восседал император Константин Павлович [Цесаревич Константин Павлович на протяжении 25 дней, с 19 ноября (1 декабря) по 13 (25) декабря 1825 года, официально считался Императором и Самодержцем Всероссийским Константином I, хотя по сути он на престол не вступил и не царствовал. — прим. Гриня], не то отрекшийся от престола, не то отрешенный, и С.-Петербургом, где присягали императору Николаю I, Динабург сосредоточивал в себе самые нелепые, самые невероятные рассказы…

А когда в динабургский гарнизон прибыли ‘из Санкт-Петербуга’ особо уполномоченные да начались обыски, да посыпались на коменданта крепости всякие запросы — гарнизон окончательно забился в угол.

Встречать новый год многим казалось даже опасно. Того и гляди примут за заговорщиков. Единственный, кто не разделял этого настроения, был полковой адъютант, поручик Николай Нертовский.

Совесть его была чиста, как чисты золоченые пуговицы его парадного мундира… Служил он верой и правдой царю-батюшке, как ему приказывало начальство, дни проводил в канцелярии полка, а ночи либо танцовал, либо кутил… Чего же ему было бояться? Он в канун нового года надел парадный мундир, прицепил саблю, взял кивер в руки и, напевая французскую песенку, занесенную сюда из Парижа еще в 1814 году, совсем собрался итти встречать новый год к коменданту.

Как вдруг раздался звонок, дверь его комнаты растворилась и вбежала его одетая по дорожному сестра… Вбежала, бросилась ему на шею и начала рыдать…

— Женю… Женю… арестовали, только и можно было разобрать.

Николай Нертовский даже присел. Арестовали Женю!.. Ужели же и он?.. Женя — его брат, тоже офицер. Служил в Риге. Веселый, живой, остроумный, красавец, ‘рубаха-парень’, всеобщий любимец, он так мало походил на бунтовщика… Однако, он арестован…

— Где же его арестовали? За что? — засыпал Николай сестру вопросами.

— Ах, это ужасно, это так ужасно… — могла только выговорить девушка.

Успокоившись, она рассказала, что Женю арестовали по приказу из Петербурга… Из самого Петербурга!.. У одного из бунтовщиков нашли письмо Жени, где он писал, что тоже готов принять участие и просит дать ему поручение!..

— Но и это еще не все, — сказала сестра. — Ты знаешь его горячий характер. Прибывший его арестовать майор что-то ему сказал. Женя не стерпел — ударил его по лицу… Тот вызвал солдат… Женя обнажил саблю, тяжело ранил майора и нескольких человек, пытавшихся его обезоружить. Ты понимаешь теперь?..

— Да.

— Ведь, это же виселица, Колечка, виселица!..

— Да, — только и мог произнести совершенно потрясенный рассказом адъютант.

— Однако, где же он сейчас? — спросил он, несколько оправившись.

— Здесь.

— Где здесь?

— В Динабурге. В лазарете… Его, закованного, отправили в Петербург, но по дороге он заболел… Не знаю, что с ним… Говорят, горячка… Так заболел, что не мог двигаться. Его и оставили здесь. Меня не допускают к нему… За всю дорогу, от самой Риги, не дозволили даже слова сказать… Теперь там караул… Может быть умирает… А я… я… я не могу…

Николай нервно зашагал по комнате. Вот так новый год, вот так встреча!.. Брат мало того, что бунтовщик, да еще и обнажил оружие против начальства! Однако, все же он брат, любимый брат… Нужно что-то делать…

Военный госпиталь помещался недалеко от квартиры Нертовского. Динабург — город маленький. Одна большая улица — и на ней все. Не прошло и пяти минут, как Нертовский с сестрой был уже в приемной госпиталя. Часовые лихо стукнули прикладами, отдали честь. В приемной сидел, мрачно раскладывая пасьянс и пыхтя длинным чубуком с бисерными голубками и пронзенными стрелой сердцами, какой-то незнакомый полковник.

— Имею честь представиться, господин полковник, — отрапортовал строго, с достоинством адъютант.

— Здравствуйте, поручик… Вы по поводу Нертовского?

— Точно так…

— Что вам угодно?

— Я Нертовский, брат арестованного.

— А!.. Вот что!.. Вы родной брат бунтовщика?

— Я, господин полковник, знал своего брата, как верного слугу престолу и отечеству. В чем его вина — мне неизвестно. Пусть его судит царь и бог!.. Я, как брат, хотел бы его повидать. И, как брат, прошу дозволить мне и вот моей сестре навестить больного.

— Так-с… Ну хорошо… Вы, как офицер, сами понимаете…

— Так точно, господин полковник.

— Ну вот… На пять минут… Да-с… Но только вам… Барышне никак не могу дозволить.

— Господин полковник, — пролепетала девушка.

— Не могу-с… Не могу… Сами знаете, какие времена. Пропустите господина поручика.

Часовой, стукнув ружьем, открыл перед Нертовским дверь в палату.

Особый больничный, удушливый запах, смесь лекарств и испарений от человеческих тел, наполнявший эту длинную, тускло освещенную ‘палату’, был настолько густым, что Николай даже на минуту остановился. Казалось, что ему придется не итти, а плыть. Через минуту, однако, он уже освоился и, двинувшись вперед, вдоль тесно стоявших одна около другой кроватей, ясно различал восковые, мертвенно бледные лица лежавших здесь больных…

Около одной из кроватей, стоявшей как раз посередине, Николай остановился, не будучи в силах произнести ни слова.

Он увидел изможденное, страдальческое лицо брата.

— Женя!.. Брат!.. — громко сказал он, наконец…

Больной открыл глаза.

— Женя!.. Ты узнаешь меня?.. Я — Коля, твой брат.

— Н-н-ет у меня… брата… И… не было, — послышался голос больного.

— Бедный, бедный Женя… Припомни…

В это время к Нертовскому подошел фельдшер.

— Ваше благородие, — обратился он к Николаю, — вы изволите быть братцем Ивана Карловича?

Видя недоумение на лице офицера, фельдшер добавил:

— Вот их… Ивана Карловича Брауна.

— Какого Брауна?

— Они вот и есть Браун…

— Мой брат — Нертовский.

— Ах, это значит, который арестованный. Это, простите, ваше благородие, это будет вон там, в конце палаты. Самая крайняя койка… Как его благородие, значит, арестант, так койка у них отдельно стоит.

0x01 graphic

— Ах, это значит, который арестованный. Это — самая крайняя койка…

— Какое сходство, какое поразительное сходство, — невольно прошептал Николай, двигаясь за фельдшером.

— Точно так-с, очень похожи-с, — подтвердил фельдшер.

Пять минут свидания прошли очень быстро. Больной как будто бы узнал брата, но никаких разговоров с ним, конечно, быть не могло. Старичек врач, делавший как раз в это время обход палаты, с большим сочувствием отнесся к Николаю. Болезнь брата была очень серьезна и сейчас, по его словам, как раз у него перелом.

— Либо пан, либо пропал, — закончил он… — А, впрочем… Все равно, все равно…

— Неужели же, — только спросил Николай, — нельзя ему помочь?

— Я-то хочу… И делаю все что в наших силах — человек молодой, может и выдержит… Но, сами понимаете…

Да, да… Доктор прав… Все это так ужасно!.. Почти не отвечая на вопросы сестры, Николай зашагал с нею вместе домой… ‘Все равно пропал’, ‘пропал’, ‘пропал’… слышалось ему в скрипе снега под его ногами…

— ‘Пропал’ — сказала ему открытая деньщиком дверь… ‘Пропал’, — жалобно пищал стоявший на столе самовар…

Что было делать, что делать? И вдруг, вдруг его точно осенило… Даже сестра заметила, как его лицо точно просветлело. Он вышел из-за стола и быстро, энергичными шагами, заходил по комнате.

— Что с тобой, Коля? — спросила она.

— Погоди, погоди, — ответил он и продолжал ходить… — Погоди…

Легли спать, но не спали…

Едва дождавшись утра, Нертовский, быстро одевшись, отправился на квартиру старшего врача.

Старичек уже встал… Нертовский застал его за самоваром. Солнце светило во-всю сквозь затянутые морозным тюлем окна. Самовар весело бурлил. Скрипели канарейки, которым добродушно насвистывал екатерининский марш старичек, державший в руках трубку с до полу длинным дымившимся чубуком… От всего веяло таким тихим, уютным, спокойным теплом…

На фоне этого покоя еще ярче выделялось взволнованное, почти страшное, проведшее бессонную ночь лицо Николая.

— Здравствуйте, доктор, — нервно сказал он. — Як вам… Вы уж простите.

— Ну, ну, голубчик… Что вы… Я понимаю… Как можно…

— Спасите моего брата!..

— Стараюсь… Стараюсь… А только вы послушайте меня, старика… Эх, сударь вы мой, много, много видел я на своем веку горя, больных, смертей всяких… ну, вот… Сами понимаете, как доктор, конечно, все делал, чтобы вылечить, поставить на ноги… Ну, словом, старался, потому что… Эх, батюшка… А тут… Вы уж того… Не посетуйте на старика. Скажу вам правду… Я вот лечу вашего братца, а сам думаю, про себя: не дело, не дело ты делаешь, старик… Да-с… Ну, кабы он был обыкновенный больной… Да-с… Ну, я его вылечу… Хорошо-с. Думаете, он меня поблагодарит? А не скажет ли он мне: ‘Эх ты, старый дурак, чего старался-то… Умер бы я тихо, спокойно, а ты что… Извините меня, для чего ты меня вылечил?..’ — Вы уж сударь, только того… меня извините.

— Что вы, доктор… У вас доброе сердце. И вы можете спасти моего брата… Можете даровать ему жизнь…

0x01 graphic

— У вас доброе сердце, доктор, вы можете спасти моего брата…

— Я, батюшка, не чудотворец.

— Да, да — вы можете сделать чудо…

— Свят, свят… бог с вами, сударь…

— Скажите, доктор… этот Браун, Иван Карлович, ваш больной, он как? Очень болен?

— Браун?

— Кто он?

— Офицер, батюшка… Шел по льду и провалился. Бедняга схватил острое воспаление почек… Воспаление осложнилось сахарной болезнью… Плох он, очень плох…

— Очень, говорите?..

— Да… Так… Если дня два-три протянет и слава богу…

— Доктор…

— Да, батюшка…

— Браун, как две капли воды похож на моего брата. Спасите брата… Ведь Брауну все равно не жить… Если он так болен…

Старичек заволновался, запыхтел трубкой. Клубы дыма, которые он пускал и ртом и носом, как облако носились над его головой.

— Кабы я был один, сударь мой… Сами понимаете…

— Ведь, это так просто: только переложить одного больного на место другого… И все…

— И все… и все… Не так, сударь мой, просто. В палате-то ведь еще есть фельдшер, да два служителя… Они-то ведь того… Я то — что?.. Я понимаю… Сочувствую… Мне жаль молодую жизнь… Ну, а они-то?.. Ведь, каждый за свою шкуру дрожит!

Идея спасти молодую жизнь, однако, была так проста и так соответствовала доброму сердцу старика-доктора, что он, в сущности, сразу ее принял и только начал обдумывать, как все это сделать.

— Как, сударь мой, как? — слышалось из дымного облака, носившегося по комнате.

Николай сидел, молчал, боялся, как бы не помешать доктору, очевидно целиком ушедшему в думу об этом ‘как’… Он поэтому почти враждебно взглянул на старуху-служанку доктора, шумно вошедшую в комнату и громко почти выкрикнувшую:

— Там… этот… как его… Сидор Пантелеич пришел… С новым годом, что ли, хочет поздравить.

— А!.. обрадовался доктор… Фельдшер… Хорошо, Авдотья, хорошо… Пусть зайдет сюда… А вы, сударь, пройдите-ка, покуда что, туда вон, в ту комнату.

Через полчаса, за стаканами чаю, дымившегося ароматным ромовым паром, сидели доктор, Николай и фельдшер и обсуждали план спасения арестанта.

— Так что, ваше благородие, не извольте беспокоиться, — дружески весело говорил фельдшер. — Изделаем в лучшем виде. Нынче вечером его благородие, Ивана Карловича, в ванночку сажать будем… Их-то посадим, а на их место их благородие, вашего братца… В лучшем виде, будьте спокойны-с… Положитесь уж на меня…

Ободренный вернулся Николай домой. Сестра засыпала его вопросами.

— Нужно немедленно четыре тысячи… — только сказал он.

— Четыре тысячи? — ужаснулась сестра. — Откуда же их взять?

— Душу продам, а достану, — ответил Николай решительно, но в глубине души сильно тревожился.

Сумма не маленькая!.. А иначе было нельзя. Фельдшер, два служителя… у них семьи… Дело рискованное, их нужно обеспечить. Как ни как, а брат Евгений им человек совсем чужой… Доктор — другое дело, тот сам загорелся идеей спасти молодую жизнь…

Сам не зная, как и что он предпримет, Николай вышел на улицу… Прохожие кутались в шубы… Видны были только глаза спешивших по своим делам обывателей. Николай не замечал мороза. Цифра ‘четыре тысячи’ сверлила его мозг… Достать в Динабурге четыре тысячи, да еще в новый год!..

В таком состоянии он машинально прочел вывеску часового мастера Вайнтрауба…

Прочел и прошел мимо… Через несколько минут, однако, фамилия Вайнтрауб как-то всплыла… Буквы вывески переплелись с роковой цифрой ‘четыре тысячи’, и Николай быстро повернул обратно.

Он вспомнил, что его товарищей этот Вайнтрауб не раз выручал в тяжелые минуты. Правда, нужны были четыре тысячи. Но… быть может… на его счастье. Мелькнула на минуту мысль о том, можно ли этому, совершенно чужому человеку, открыть такую тайну!.. Ведь, он может погубить все, в том числе и самого Николая.

Однако выбора не было… Нужно было рисковать. Николай постучался… Дверь открыла молоденькая, 17-ти летняя дочь Лия… Как ни был занят своими мыслями Николай, но на минуту он все забыл. Перед ним была девушка редкой красоты. Большие, черные глаза, точно глубокие озера, черные волосы, бледное матовое лицо.

Николай прошел за девушкой в мастерскую. Старик часовщик сидел за работой. Приход офицера его не удивил, но растроенное лицо Николая сразу бросилось ему в глаза. Он точно понял, что с его гостем творится чго-то неладное.

0x01 graphic

Старик-часовщик сидел за работой.

— Что с вами, господин офицер? — спросил Вайнтрауб… — У вас горе?

— Господин Вайнтрауб, — начал Николай, — вы угадали. Я пришел к вам, как к доброму, хорошему человеку. Я много о вас слышал хорошего. Помогите!

— Всегда рад, господин офицер… Чем могу…

— Мне нужно 4.000 рублей.

— Четыре тысячи!.. О…

— Они мне нужны больше моей жизни…

— Но… четыре тысячи… Если продать меня самого со всеми часами моими… но у меня не наберется такой суммы…

— Ах, господин Вайнтрауб, если бы только вы знали, для чего мне нужны эти деньги… Вы не подумайте, что я их проиграл в карты… Или что…

— Боже мой, господин офицер… Спаси бог так думать. Но четыре тысячи…

— Вот что, господин Вайнтрауб, я знаю, что, когда я вам открою эту тайну, вы мне поможете. Я вам ее открою… Я знаю, что вы добрый и честный человек, но вы должны мне дать клятву, что никому никогда вы не откроете того, что я вам скажу.

— Клянусь всемогущим богом…

— Дело очень большое, уверяю вас. Я вам верю. Но… все-таки я прошу вас… Принесите присягу, дайте торжественно самую большую клятву, как полагается по вашей вере.

Вайнтрауб внимательно посмотрел в лицо Николая, медленно поднялся с места, зажег пятисвечник, надел талес [талес или талит — молитвенное покрывало у евреев. — прим. Гриня] и комната огласилась торжественной клятвой на древне-еврейском языке.

Волнуясь, Николай рассказал Вайнтраубу все, посвятил его во все подробности выработанного им плана спасения брата.

Старик задумался. Дело было нелегкое, рискованное… Смущал не только денежный риск… Само по себе дело было такого характера, что ему, особенно еврею, было небезопасно за него браться. Но, ведь, шло дело о спасении человека, не просто офицера, а человека, который шел против царя… Шел с людьми, которые все же хотели сделать что-то такое, после чего и ему, Вайнтраубу, и всем евреям, так много страдавшим от давивших их властей, стало бы легче… И, кто знает, может быть, если он поможет этому офицеру, этому бунтовщику уйти от виселицы… Может он еще и сделает то, что хотел сделать…

— Хорошо, — сказал он… Видно так богу угодно, если он направил вас, господин офицер, к Вайнтраубу. У меня таких денег нет, но мне верят… К вечеру я их достану…

— Как вас благодарить!..

— Вам не надо меня благодарить… Пусть это будет — моя… моя мицве. Мицве — это доброе дело, которое завещает бог сделать каждому еврею… Будет сделано… Зайдите вечером…

Вайнтрауб сдержал слово. Часы не пробили еще восемь раз, как четыре тысячи ассигнациями были уже в руках офицера. Он написал расписку. Вайнтрауб не то жалобно, не то насмешливо пожал плечами, усмехнулся, посмотрел на офицера и сказал:

— Ну, пусть будет для порядка…

На отдачу этих денег он, повидимому, не рассчитывал. Николай, запрятав их в карманы сюртука, быстро направился в госпиталь…

— Только бы Браун не умер раньше времени, — сидело у него в голове.

В госпитале все шло своим порядком. Фельдшер и служителя, получив в задаток крупную сумму, ждали только минуты, когда можно будет приступить к исполнению плана…

Еще полчаса, умирающего Брауна понесут в ванную… а на его место вернется выздоравливающий Нертовский.

Но тут осторожному фельдшеру бросилась в глаза одна подробность.

— Ваше высокородие, — доложил он доктору, — как быть с серьгой?..

— С какой серьгой?..

— Да в ухе, у Брауна, которая?..

Действительно, о серьге не подумали. Между тем серьгу эту, которую носил всегда Браун, наверно, заметили и комендант, и карауливший арестанта полковник, и многие другие. Припомнилось, что даже разговаривали о ней. Удивительно было, что офицер с серьгой!..

— Да, серьга эта… того, — сказал доктор. — Нужно будет как-нибудь взять ее у одного и прицепить другому.

Попробовал было фельдшер — не может вынуть серьги из уха больного… Вросла, что ли… Попробовал и сам доктор… Ничего не выходило… крепко засела.

А оставить серьгу — погубить и арестанта, и себя… Что делать… Ничего другого не оставалось, как просить все того же Вайнтрауба… Он, только он один и мог помочь. Он — ювелир, он это сделает.

Когда Николай явился к нему с этой новой просьбой, старик, к его удивлению, отнесся к делу совершенно спокойно.

— Что ж, — только сказал он, — пусть исполнится судьба… Идем!..

Надев шубу, он вместе с Николаем пришел в лазарет. Прошли черным ходом. Подождали. Вайнтрауба ввели в ванную.

— Ну, — даже сострил он, — чем-таки я не доктор? И разве из часовщика не может выйти хирурга?

Больному Брауну дали снотворный порошок… Не прошло и пяти минут, как могшая стать роковой серьга оказалась в ухе арестованного, а своеобразный хирург, спокойно закутавшись в шубу, возвращался домой, где не без тревоги ждала его с вечерним чаем красавица Лия, сердцем чуявшая, что в доме творится что-то необычайное, что ее добрый отец делает что-то для нее непонятное, наверно хорошее, но страшное… Иначе, почему бы так часто прибегал к нему этот офицер? И почему у этого офицера такое тревожное лицо, такие глаза?

На другой день утром доктор официально рапортом доложил караульному полковнику, что с арестованным государственным преступником Евгением Нертовским очень плохо…

— …Не чаю, — писал в своем донесении доктор, — чтобы и до вечера дожил…

Встревоженный полковник немедленно, вместе с другими конвоирами, направился к постели умирающего бунтовщика… — хоть бы допрос снять…

0x01 graphic

Полковник с другими конвоирами подошел к кровати умирающего ‘бунтовщика’, чтобы снять допрос.

Евгений Нертовский, укрывшись одеялом, видел, как мимо его кровати, торопливо звякая шпорами, направлялись к заменившему его Брауну полковник со свитой…

— А, что, — однако шевелилась у вего мысль, — если вдруг Иван Карлович да придет в сознание?..

Эта же мысль не мало волновала и Николая, да и фельдшера, и самого доктора.

В самом деле, ведь, чего не бывало и не бывает!.. Вдруг этакое просветление. Одна минута, а может погубить все и всех. Преступник-то, ведь, государственный!.. Его величество государь император сам ведет следствие по этому делу…

Тревога, однако, оказалась напрасной… Умирающий с трудом открыл глаза, но как его ни спрашивали, как к нему ни приставали, он не произнес ни единого звука.

К вечеру он умер. Дрожащей рукой полковник писал рапорт, в котором докладывал, что государственный преступник Евгений Нертовский, тяжко в пути заболевший, был помещен в Динабургский крепостной лазарет, где, не приходя в сознание, и умер, почему не мог быть и допрошен по делу…

А казавшийся безнадежно больным Иван Карлович Браун начал заметно поправляться…

Прошло не более трех недель, больной выписался из лазарета. Первым делом его было пойти к Вайнтраубу и горячо его поблагодарить.

Возвращаться к месту службы Брауна, в Минск, Евгению было невозможно, и он просил о переводе его на Кавказ. Конечно, просьба была исполнена, так как на Кавказе было ‘неспокойно’ и служба там считалась серьезной.

Тут, как нельзя более, пригодилось ему его удальство…

Не было, кажется, стычки с горцами, в которой он не принимал бы участия. Кавказ давно его манил, как он манил Пушкина, Лермонтова и других, кому тяжело было дышать в затхлой, казенной атмосфере петербургских казарм и гостиных…

Тут вольней дышишь… Горы, точно щитом, закрывали от испарений петербургских болот…

Через год даже родной брат не узнал бы в этом стройном, черном от солнечного загара черкесе прежнего бледного, с розовым румянцем на неясных щеках, Евгения Нертовского.

— Если настоящие мертвецы, — думал Евгений — не раз сам разглядывая себя в зеркало, — выглядят плохо, то живые мертвецы — дай бог всякому.

Действительно, ‘живой мертвец’, как сам себя называл частенько Евгений, привыкший уже откликаться, когда его звали Иваном Карловичем, весь ушел в боевую кавказскую жизнь… Приезжавшие из Петербурга гвардейцы, рядившиеся Печориными или Байронами, вызывали у него только насмешливую улыбку…

— Дуэлянты, — иронизировал он по их адресу…

С ними он не сходился не потому, что хотел подчеркнуть их пустоту, а так просто, ему были не интересны эти говорившие пустые слова люди. Тут, на Кавказе, где кипела первобытная жизнь, на фоне дикой природы, особенно ярко выступала вся пустота этих якобы культурных людей с их цивилизацией…

Однако, как ни далеко отошел от этого круга людей Евгений, а все же судьба столкнула его с ними и заставила даже прибегнуть к дуэли.

Случилось это совершенно для него неожиданно. В один прекрасный день, когда он вернулся из обычной своей прогулки в горы, он застал у себя на столе письмо.

Незнакомый почерк. Подпись — Лия Вайнтрауб… В уме Евгения сразу воскрес образ красавицы еврейки, так поразивший его тогда, когда он пришел благодарить ее отца. Девушка теперь умоляла спасти отца и ее от приставаний служившего там же, в Динабурге, капитана Романова, который каким-то образом проник в тайну спасения Нертовского и сейчас вымогательствами не только раззоряет ее отца, но страшными угрозами добивается, чтобы и она сама отдалась ему…

Ни минуты не колеблясь, Евгений принимает решение.

Не прошло и нескольких недель, как он был уже в Динабурге, в квартире Вайнтрауба, и диктовал Лие письмо капитану Романову с приглашением притти к ней… домой….

Трудно описать то изумление, с которым капитан, явившийся на свидание, вместо Лии увидел молодого, здорового, загорелого кавказского офицера с двумя большими кинжалами и пистолетами у пояса.

— Здравствуйте, господин капитан, — встретил его Евгений… — Позвольте представиться: Иван Карлович Браун… Вернее — живой мертвец Евгений Нертовский…

— Однако, — попробовал что-то говорить Романов…

— Разговаривать нам с вами не о чем. Вы знаете мою тайну. Жизнь вместе нам неудобна. Кто-нибудь из нас должен уйти туда… Понимаете? Я вам предлагаю на узелки. Кому узелок — тот должен пустить себе пулю в лоб…

0x01 graphic

— Жизнь вместе нам неудобна… Я вам предлагаю на узелки: кому узелок — тот себе пулю в лоб.

— Позвольте, сударь… По какому праву…

— По такому-с… Предупреждаю, что иначе вы не уйдете отсюда живым. Мне терять нечего… Выбирайте…

— Хорошо-с… Я согласен…

— Заготовим только, на всякий случай, записочки, что ‘в смерти моей, дескать, прошу никого не винить’. Садитесь… Вот перо…

Дрожащей рукой написал капитан Романов записку.

— Покажите, — потребовал Евгений, прочел ее и вернул Романову. — В порядке. Вот моя записка. Идемте.

С тревогой смотрела Лия, как оба офицера отправились за город.

Вечером, когда усталый с дороги и на этот раз оставшийся в живых ‘живой покойник’ Евгений Нертовский расположился отдохнуть перед дорогой, так как на другой день утром из своего краткосрочного отпуска он уже собирался отбыть к себе на Кавказ, в комнату постучались.

— Кто там? — спросил он не без досады. — Войдите.

Перед ним стояла Лия… Мужской костюм еще больше подчеркивал ее блистательную красоту.

0x01 graphic

Перед ним стояла Лия…

— Лия! — только мог воскликнуть Евгений.

— Да… Я пришла… вас благодарить…

— Меня? Это я вам, вашему отцу обязан жизнью.

— Не знаю… но… я люблю вас…

_____

Иван Карлович Браун вернулся на Кавказ с красавицей женой… Душа в душу прожили супруги Браун больше пятидесяти лет… И лишь после их смерти, только сейчас, родные рассказали подлинную историю, в которой мы привели все настоящие имена, кроме одного — капитана Романова.

———————————————————————

Текст издания: журнал ‘Мир приключений’, 1926 г., No 8.

Живой мертвец

_____

_____

Читайте также: