Ужаснейший и счастливейший день Жозефины Лавалет, Авенариус Василий Петрович, Год: 1905 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

В. П. Авенаріусъ.

ЛЕПЕСТКИ и ЛИСТЬЯ.

РАЗСКАЗЫ, ОЧЕРКИ, АФОРИЗМЫ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ЮНОШЕСТВА.

Съ портретами и рисунками.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе Книжнаго Магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ пер., д. No 2.
1905.

Ужаснйшій и счастливйшій день Жозефины Лавалетъ.

Историческій разсказъ.

Въ шестомъ часу вечера 19 декабря 1815 года графиня Лавалетъ, въ сопровожденіи стараго камердинера Бонвиля, отправилась опять навстить своего мужа, заключеннаго въ Консьержери — государственной тюрьм. Дома остались только ея дочь-подростокъ Жозефина, да старая няня Дютоа, которая была когда-то кормилицей графини, а потомъ вынянчила и ея дочку, да такъ и осталась при нихъ и въ счасть, и въ гор.

Пробило уже девять часовъ, а графиня не возвращалась.

— Мамы все еще нтъ!— забезпокоилась тутъ Жозефина.— Къ арестантамъ пускаютъ вдь только до восьми часовъ, а вотъ уже девять! Не случилось ли чего съ нею дорогой?

— Ничего съ нею не случится,— отвчала старушка Дютоа, продолжая вязать свой вчный чулокъ.— Бонвиль вдь съ нею.

— Но Бонвиль уже старъ…

— Ну, онъ все-же мужчина.

— Такъ что жъ они нейдутъ?

— Графиня сказала мн, что думаетъ на обратномъ пути завернуть еще кое къ кому.

— Къ кому?

— Сперва къ тетушк твоей маркиз…

— А потомъ?

— Потомъ, кажется, къ г-ну Бодю.

— Бодю — лучшій другъ папы, значитъ, у нихъ опять разговоръ объ немъ!— догадалась двочка.

— О чемъ же имъ больше и говорить-то?— отвчала Дютоа, но не могла подавить вздоха.

— А зачмъ же ты сама вздыхаешь? Ужъ не ршено ли чего-нибудь объ немъ? Да не мучь меня, няня! Мама ночью тоже все плакала… Побожись мн, что ничего еще не ршено?

— Стану я божиться изъ-за всякаго пустяка, что взбредетъ въ твою дтскую головку! Ты, моя милочка, право, еще такой ребенокъ…

Добрая старушка какъ-будто даже разсердилась и еще усердне зашевелила вязальными спицами, но т не слушались ея дрожащихъ пальцевъ.

— Я еще не взрослая, но все уже понимаю, очень хорошо понимаю!— обидлась въ свою очередь Жозефина, покраснвъ отъ досады.

— Что ты понимаешь, дитя мое!

— Понимаю, что передъ нашимъ новымъ королемъ Людовикомъ XVIII папа мой и то какъ-будто виноватъ.

— Чмъ виноватъ?

— Тмъ, что тайно помогъ тогда императору Наполеону бжать съ острова Эльбы…

— Да какъ же было ему не помочь, Господи Боже ты мой!— подхватила, оживившись, Дютоа.— Вдь графиня приходится родной племянницей императриц Жозефин, и по ней же ты сама названа Жозефиной.

— А главное, няня: какъ же пап было не остаться врнымъ своему обожаемому государю? Я, на мст папы, право, сдлала бы то же!

— Да, да…— согласилась няня.— Только Наполеону это все-таки ни къ чему не послужило: звзда его подъ Ватерло закатилась! Отвезли его еще на другой островъ…

— На островъ св. Елены, — досказала Жозефина.— О, эти англичане! Надо же было имъ выбрать такой островъ — на самой средин океана, откуда ужъ никакъ не убжать. Хорошо еще, что папу моего не увезли туда вмст съ нимъ.

— А, можетъ быть, было бы лучше…— пробормотала няня, украдкой утирая глаза.

— Лучше? почему лучше?— подхватила Жозефина.— Потому что тамъ его уже не трогали бы, а здсь, въ Париж, его будутъ судить? Или его уже осудили? Говори же, няня, говори!

Но отвта старушки двочка не дождалась, потому что въ это самое время съ лстницы донесся ударъ стукольца — дверного молоточка, служившаго тогда вмсто звонка.

— Стучатъ! Врно, мама съ Бонвилемъ.

И она сбжала съ лстницы впустить стучавшихъ. То, дйствительно, были графиня и старикъ-камердинеръ.

II.

— Что это ты, моя дорогая, сама отпираешь намъ дверь?— говорила графиня, поднимаясь съ дочкой по лстниц.

— Да я такъ безпокоилась, мама,— оправдывалась Жозефина.— Вы зачмъ это заходили къ тет и къ г-ну Бодю?

— Да еще безъ платка — какъ разъ простудишься!— продолжала графиня, уклоняясь отъ отвта.— На двор хоть и не Богъ-всть какъ холодно, но этакая зимняя сырость еще хуже мороза — насквозь пронизываетъ.

— Я-то, милая мама, не простужусь! Я молода, здорова. Дютоа — другое дло, у нея и безъ того ревматизмъ. Горничной же у насъ теперь нтъ…

— Ахъ, да! что бдность-то значитъ! Кто поврилъ бы полгода назадъ, что жена и дочь главнаго почтъ-директора, графа Лавалета, будутъ обходиться двумя старыми слугами…

— Но т васъ, сударыня, и въ нищет не покинутъ,— замтилъ Бонвиль,— снимая съ своей госпожи салопъ, и перёглянулся какъ-то особенно грустно съ Дютоа, принимавшей отъ графини шляпу.

— На васъ, стариковъ моихъ, вся моя надежда…— прошептала графиня, въ безсиліи опускаясь въ кресло.— Когда меня не будетъ, вы оба позаботьтесь ужъ о моей бдной двочк… О, дитя мое!

Она не могла сдержать слезъ и протянула об руки къ дочк. Та бросилась ей на шею и также залилась слезами.

— Мама! васъ тоже хотятъ арестовать? Нтъ, одну васъ я не отпущу, я пойду вмст съ вами!

Сама глубоко разстроенная, графиня напрасно старалась ее успокоить. Только отпивъ изъ поданнаго ей нянею стакана воды, двочка могла опять повторить свой вопросъ:

— Такъ что же, мама: васъ тоже хотятъ увести въ тюрьму?

— Видишь ли, моя милая, — начала, скрпя сердце, графиня, ласково гладя ее по волосамъ и щек.— Ты у меня вдь ужъ не маленькая… Надъ папой твоимъ состоялся приговоръ…

— Я такъ и чуяла! И къ чему же его присудили?

Графиня не смла, казалось, выговорить ужасное слово, она молча только поникла головой, и на рсницахъ ея снова навернулись слезы.

— Неужели къ смерти?!— воскликнула Жозефина.— Мама! мама! Да что жъ это такое! И васъ хотятъ тоже взять у меня?

— Тише, тише, дитя мое,— сказала графиня, понижая голосъ до шопота.— То, о чемъ я сейчасъ буду говорить съ тобой, Бонвиль и Дютоа уже знаютъ, чужимъ же нельзя слышать.

— Вы врно хотите спасти его?— догадалась вдругъ Жозефина.

— Вотъ именно. Экзекуція назначена уже въ четвергъ, въ четыре часа утра…

— А сегодня — вторникъ? Значитъ, посл завтра! Остается всего одинъ день!

— Да, одинъ завтрашній день. Но если все устроится такъ, какъ у насъ ршено съ твоей тетей маркизой и г-номъ Бодго, то твой папа спасенъ. Я займу его мсто въ тюрьм…

— Вы, мама? И васъ за него казнятъ!

— Нтъ, меня казнить не за что, я къ бгству Наполеона съ Эльбы совсмъ не причастна. Самое большее, къ чему меня присудятъ, если планъ нашъ удастся, — это — тюрьма на годъ, на два…

— Но и это ужасно!

— А что пап твоему придется умереть, разв не ужасне? Тутъ, милая, нтъ выбора.

— И онъ сейчасъ же согласился?

— Сначала онъ и слышать не хотлъ о томъ, чтобы я страдала изъ-за него. Я долго его упрашивала сдлать это для себя, для тебя…

— А когда онъ ждетъ васъ?

— Завтра вечеромъ. Я отправлюсь туда вмст съ твоей тетей маркизой, какъ-будто съ тмъ, чтобы проститься съ нимъ въ послдній разъ. Папа переоднется въ мое платье и уйдетъ съ тетей.

— Мама! а нельзя ли мн остаться вмсто васъ? Вы пап гораздо нужне меня…

Графиня печально улыбнулась.

— Дурочка ты моя! Посмотри на себя: можетъ ли онъ по своему росту, по своей фигур, сойти за такого цыпленочка?

— Правда!— долженъ былъ согласиться ‘цыпленочекъ’.— И платье мое ему не было бы въ пору. Но неужели я не могу тоже сдлать что-нибудь для него? Знаете что, мама: возьмите меня съ собой, вмсто тети!

— Ты, дитя мое, пожалуй, не сумешь притвориться…

— Сумю, мамочка, сумю! Я уйду съ папой оттуда подъ-руку, точно какъ съ вами.

— И то вдь, сударыня,— вступился тутъ старикъ-камердинеръ.— Какъ родной-то дочери не проститься съ отцомъ передъ его кончиной? А не придетъ она къ нему завтра, такъ т какъ разъ догадаются, что ей и не для чего приходить, потому что все равно скоро съ нимъ свидится.

— Спасибо, Бонвиль!— подхватила Жозефина.— Такъ, стало быть, ршено, мама:, вмсто тети, я иду съ вами?

— И я тоже, сударыня, — подала голосъ старушка-няня.— Позвольте ужъ мн, старой, на прощанье поцловать тоже руку графу. Вдь я-то останусь въ Париж и доживу ли еще, когда онъ вернется изъ-за границы!

— Ужъ если погибать графу, сударыня, такъ погибнемъ вс съ нимъ заодно, — добавилъ Бонвиль.

— Господь Богъ и Пречистая Два Марія того не попустятъ!— съ глубокой врой сказала графиня.— Но какъ Богу будетъ угодно…

III.

На другой день, въ среду, въ пятомъ часу вечера, къ Консьержери приближался наемный портшезъ, за которымъ плелись пшкомъ двое старыхъ слугъ семьи Лавалетъ: камердинеръ Бонвиль и няня Дютоа. Въ воротахъ ихъ не задержали, во двор же тюрьмы носильщики остановились передъ гауптвахтой, потому что къ арестантамъ никого не пропускали безъ разршенія дежурнаго офицера. Караулъ человкъ въ двадцать жандармовъ довольно беззастнчиво оглядывалъ графиню и ея дочку, когда т показались изъ портшеза. Вышедшій изъ гауптвахты дежурный офицеръ оказался сдержанне, въ голос его слышалось даже нкоторое участіе, когда онъ заговорилъ съ графиней.

— Вы, сударыня, къ вашему супругу? Пропустить этихъ дамъ!

— Нельзя ли войти къ нему и нашей старой служанк?— попросила графиня:— ей хотлось бы также проститься съ своимъ господиномъ.

— Извольте. Пропустить и служанку!

Наклоненіемъ головы поблагодаривъ любезнаго

офицера, графиня, объ-руку съ Жозефиной и сопутствуемая старушкой Дютоа, направилась черезъ дворъ къ главному входу тюрьмы. Привратникъ, завидвъ изъ своей коморки трехъ постительницъ, не далъ себ даже труда приподняться со своего кресла, а дернулъ только за веревочку несложнаго самодльнаго механизма, и об двери — наружная и внутренняя — передъ ними какъ-бы сами собой растворились. Слабо освщеннымъ, длиннымъ корридоромъ он добрались до лстницы, по которой поднялись затмъ въ тюремную канцелярію. Начальникъ канцеляріи, надзиратель, принималъ въ это время рапортъ нсколькихъ тюремщиковъ. Онъ обошелся съ дамами не мене вжливо, чмъ начальникъ жандармовъ, и приказалъ одному изъ тюремщиковъ проводить ихъ къ графу Лавалету. Еще длиннйшій корридоръ, еще дв двери,— и он въ кель узника-графа.

— Это ты, Жозефина?— удивился графъ.— А я думалъ, что твоя тетя маркиза…

Онъ не договорилъ, потому что графиня, приложивъ къ губамъ палецъ, указала ему глазами на выходящаго только-что тюремщика.

Когда тяжелая желзная дверь за послднимъ затворилась, графъ повторилъ свой вопросъ.

— Мн хотлось тоже сдлать что-нибудь для вашего спасенья, дорогой папа!— объяснила Жозефина.— Я провожу васъ отсюда до улицы Сенъ-Пьеръ, гд васъ будетъ ждать съ экипажемъ г-нъ Бодю.

— А если замтятъ, что ты не плачешь?..

— Какъ же мн, скажите, не плакать, когда бдная мама останется здсь вмсто васъ? Тетя, наврно, не плакала бы такъ по своей кузин.

— Это для меня?— спросилъ графъ жену, когда та вынула изъ ридикюля черное платье изъ самой легкой тафты.— Матерія совсмъ лтняя.

— Боле плотная не вошла бы въ ридикюль,— отвчала графиня.— Но это не для васъ, мой другъ, а для меня. Вы переоднетесь въ то платье, что теперь на мн: иначе васъ могли бы узнать. Вотъ вамъ и перчатки, не забудьте надть ихъ, когда будете подходить къ канцеляріи.

— Да въ пору ли еще он мн?

— А я нарочно взяла номеромъ больше. Примрьте-ка.

Перчатки, дйствительно, оказались по рук графу.

— Но шляпа ваша безъ вуаля?— замтилъ графъ.

— Я сама думала сперва о вуал. Но до сихъ поръ я приходила къ вамъ всегда съ непокрытымъ лицомъ, и вуаль возбудилъ бы подозрніе. Вы представьтесь, что горько плачете, и спрячьте лицо въ носовой платокъ.

Тутъ стукнула дверь, и графиня едва поспла бросить свое запасное платье за ширму, окружавшую кровать арестанта, какъ вошелъ опять ворчунъ-тюремщикъ.

— Вашу милость желаетъ видть одинъ господинъ, — объявилъ онъ графу.— Изволите принять?

— А фамиліи своей онъ не назвалъ?

— Назвался онъ де-Сенъ-Розъ.

— Это одинъ изъ моихъ старыхъ пріятелей! Просите.

— Что вы длаете, мой другъ!— сказала графиня, когда тюремщикъ вышелъ изъ дверей.— Вдь де-Сенъ-Розъ не знаетъ ничего о нашемъ план.

— Не знаетъ! А я былъ увренъ, что онъ иметъ еще что-нибудь важное сообщить мн.

— Чмъ мене посвященныхъ, тмъ успхъ врне.,

— Въ такомъ случа мы его скоро спровадимъ.— Какъ мило съ вашей стороны, г-нъ де-Сенъ-Розъ, что вы не забыли осужденнаго!— обратился графъ къ входящему.

— Помилуйте, графъ!— отвчалъ де-Сенъ-Розъ и съ глубокимъ поклономъ поцловалъ руку графини.— Думалъ ли я когда, сударыня, что мн придется встртиться съ вами при такихъ грустныхъ обстоятельствахъ!

— Да!— отвчала со вздохомъ графиня.— И мн остается быть здсь съ мужемъ всего какой-нибудь часъ времени, а намъ съ нимъ еще столько переговорить…

— Такъ я помшалъ вамъ?— засуетился де-Сенъ-Розъ.— Извините, сударыня, извините, графъ! Семья вамъ, конечно, ближе друзей.

И, наскоро распрощавшись, онъ удалился. Старушка Дютоа вышла за нимъ въ корридоръ, чтобы никого боле не впускать къ ея господамъ. Вслдъ затмъ тюремщикъ принесъ обдъ вельможному арестанту. Разстроенный видъ обоихъ супруговъ и ихъ дочки-подростка тронулъ, повидимому, и его очерствлое сердце.

— Кушайте, сударь, кушайте на здоровье, — сказалъ онъ графу.— Завтра обда вамъ уже не будетъ, нынче служу я вамъ въ послдній разъ.

— Перестанете ли вы!— вн себя крикнула Жозефина.— Убирайтесь, пожалуйста!

Непрошенный утшитель махнулъ рукой и, ворча себ подъ носъ, скрылся.

— Я жалю, право, что взяла тебя съ собой, Жозефина, — укорила ее мать.— Ты такъ распускаешь свои нервы…

— Не буду, милая мама, не буду!

Утеревъ слезы, двочка заставила себя улыбнуться отцу.

— Въ самомъ дл, папа, что же вы не кушаете? Когда-то васъ опять угостятъ такимъ чуднымъ обдомъ.

— И то вдь, мой другъ: въ дорог вамъ придется, можетъ быть, голодать,— добавила графиня.

— Не могу, мои дорогія, — отвчалъ графъ, отодвигая тарелку.— Каждый кусокъ застрваетъ въ горл.

Вс трое умолкли. Передъ долгой, быть можетъ, вчной разлукой, казалось, изливать бы имъ свою душу. Но никто изъ нихъ не находилъ словъ. Были одни рукопожатья да вздохи. Тутъ откуда-то донесся бой часовъ. Вс трое встрепенулись и стали считать про себя. Пробило шесть разъ, затмъ глуше три раза.

— Три четверти седьмого!— сказала графиня.— Пора.

Она позвонила. Вошли вмст старушка Дютоа и тюремщикъ.

— Можете убрать со стола,— сказала графиня тюремщику.— А ты, Дютоа, сходи-ка за Бонвилемъ.

— За какимъ Бонвилемъ?— грубо вмшался тюремщикъ.

— За нашимъ камердинеромъ. Онъ ждетъ внизу съ портшезомъ.

— Разгуливать по тюрьм постороннимъ лицамъ не дозволено!

— Такъ, можетъ быть, вы сами будете такъ любезны сказать ему, чтобы носильщики не отлучались отъ портшеза? Вотъ вамъ за труды.

Она дала ему золотой. Золото оказало волшебную силу: злой бульдогъ сразу превратился въ послушную комнатную собачку.

— Богъ васъ не забудетъ, сударыня!

Живой рукой завернувъ въ скатерть остатки обда, тюремщикъ собирался уйти, когда графиня еще разъ позвала его назадъ.

— Вы понимаете, любезный, что теперь настала для насъ съ мужемъ самая тяжелая минута въ жизни: намъ никогда уже не увидться.

— Понимаю, сударыня, какъ не понять.

— Такъ вотъ, пожалуйста, не входите сюда, пока мы не позвонимъ.

— Не войду, сударыня. Будьте покойны.

IV.

— Ну, а теперь переоднемся, — сказала графиня мужу, и оба супруга скрылись за ширмой.

Немного погодя они вышли опять оттуда. При иныхъ обстоятельствахъ, веселая отъ природы Жозефина наврно бы расхохоталась: отецъ ея сталъ дамой. Теперь она даже не улыбнулась: ей приходилось вдь разстаться, не-всть на сколько времени, съ обоими родителями. Т, изъ боязни слишкомъ расчувствоваться, порывисто только обнялись, наскоро прижали къ сердцу и дочку. При этомъ у графа сдвинулась на-бокъ дамская шляпка съ большими страусовыми перьями.

— Дайте, я вамъ поправлю, — сказала графиня.— Не забудьте, однако, наклониться въ дверяхъ канцеляріи: он низкія, еще заднете перьями.

— Я уже напомню пап,— сказала Жозефина.

— Только, смотри, милая, не слишкомъ громко, а то какъ разслышатъ, — бда. Ну, а теперь съ Богомъ!— прибавила графиня, цлуя въ послдній разъ обоихъ.— Да вотъ еще, мой другъ: проходя черезъ канцелярію, не очень ужъ спшите и плачьте въ платокъ.

— А вы, моя дорогая,— въ свою очередь предостерегъ ее графъ, — когда войдетъ тюремщикъ, оставайтесь за ширмой, да шумите побольше, чтобы онъ думалъ, что это я. Теперь позвоните.

Графиня позвонила и сама тотчасъ зашла за ширму. Какъ только двери снаружи растворились, графъ двинулся въ корридоръ, держа платокъ передъ лицомъ и притворно плача. За нимъ слдовала Жозефина, заливаясь уже искренними слезами, ожидавшая ихъ въ корридор старушка Дютоа заключала шествіе. Безъ всякой задержки достигли они такимъ образомъ канцеляріи.

— Наклоните голову, папа, ниже, ниже!— шепнула отцу въ дверяхъ Жозефина и взяла его подъ руку.

По счастью письменная работа въ канцеляріи тмъ временемъ уже прекратилась. Не было тамъ ни писцовъ, ни ихъ начальника, тюремнаго надзирателя. Только нсколько сторожей столпилось около печки, чтобы покурить да поболтать на досуг. Взоры ихъ тотчасъ же, конечно, обратились на входящихъ. Но все обширное помщеніе канцеляріи освщалось теперь единственной масляной лампой. Немудрено, что довольно высокая дама, рыдавшая въ платокъ, была принята сторожами за безутшную жену осужденнаго. Жозефина съ своей стороны также отвлекла ихъ вниманіе: повиснувъ на рук мнимой матери, она утшала ее:

— Полноте, милая мама! Что же длать? Воля Божья! надо покориться…

— Графское вдь дитя, а поди-ка, какое сердцето!— умилился одинъ изъ сторожей.— Нашему бы брату такихъ дочекъ!

— Самому бы теб только графомъ быть! -насмшливо отозвался другой.

Дальнйшаго ихъ разговора бглецы наши уже не слышали: они вышли въ противоположную дверь на лстницу. Тутъ сверху раздался голосъ:

— Вы уже уходите, сударыня? Сегодня вамъ можно было побыть и подольше.

0x01 graphic

То былъ спускавшійся изъ верхняго этажа надзиратель. Благодаря полутьм на лстниц, онъ, очевидно, былъ также введенъ въ заблужденіе знакомымъ ему нарядомъ графини. Графъ, всхлипнувъ, быстро отвернулся, какъ-бы для того, чтобы не показать своихъ слезъ, а дочка дернула его за руку, чтобы онъ не останавливался. Изъ уваженія къ глубокому горю несчастной дамы, надзиратель остался на площадк.

Полутемнымъ корридоромъ нижняго этажа т добрались опять до коморки привратника, откуда, сквозь ршетчатое окошечко, мерцалъ ночникъ. При свт его можно было разглядть тучнаго хозяина коморки, спавшаго сномъ праведныхъ въ своемъ вольтеровскомъ кресл.

— Придется его разбудить,— сказалъ графъ.

— Только вы-то этого не длайте!— возразила Жозефина и крикнула въ окошечко: — Консьержъ! выпустите-ка насъ.

Отвтомъ былъ густой храпъ. Двочка должна была еще разъ окликнуть лнивца. На этотъ разъ онъ очнулся и чуть-чуть расщурилъ свои заплывшіе жиромъ, свиные глаза. Но онъ не далъ себ труда приподняться или хоть отдлить голову отъ мягкой спинки кресла. Протянувъ руку къ своему веревочному механизму, онъ дернулъ только за веревку, и об двери — внутренняя и наружная — разомъ опять растворились.

Со двора на графа такъ внезапно пахнуло зимнимъ холодомъ, что онъ едва не задохнулся и схватился за грудь.

— Что съ вами, папа?— испугалась Жозефина.

— Отвыкъ отъ свжаго воздуха, — отвчалъ отецъ, глубоко переводя духъ.

У гауптвахты, гд виднлся портшезъ, выстроился уже весь караулъ вмст съ дежурнымъ офицеромъ, — точно выжидая, какъ-то поведутъ себя жена и дочь осужденнаго посл того, какъ сказали ему послднее ‘прости’. Съ поникшей головой и не отнимая платка отъ лица, графъ, объ руку съ Жозефиной, подошелъ къ портшезу и тотчасъ услся туда вмст съ нею.

— Но гд же Бонвиль? гд носильщики?— замтила тутъ старушка Дютоа.

Въ самомъ дл, никого изъ нихъ не было, около портшеза стоялъ только часовой съ ружьемъ, не спускавшій глазъ съ сидвшихъ въ портшез.

— Я пойду, поищу ихъ,— сказала Дютоа.

Но Жозефина ее удержала:

— Нтъ, нтъ, не оставляй насъ! Бонвиль врно скоро вернется… Да вотъ и онъ! Гд вы пропадали?— спросила она подходящаго съ носильщиками камердинера.

Тотъ, не давая отвта, приказалъ носильщикамъ поднять портшезъ. Когда они миновали ворота, Жозефина не утерпла и высунулась изъ дверцы: ей все казалось, что часовой прицливается на нихъ сзади, а караульные бгутъ имъ вслдъ.

— Сидите же спокойно!— шепнулъ ей Бонвиль, шедшій съ ея стороны портшеза, а потомъ ужъ, когда они завернули за уголъ, объяснилъ, что одинъ изъ носильщиковъ, догадавшись, видно, что замышляется побгъ, самъ далъ тягу, пришлось подыскать, вмсто него, другого человка.

Вотъ и улица Сенъ-Пьеръ. Вдругъ, откуда ни возьмись, г-нъ Бодю.

— Добраго вечера, сударыня, — сказалъ онъ, открывая дверцу со стороны графа. Вамъ надо вдь еще къ президенту. Я нарочно ждалъ васъ, съ моимъ экипажемъ.

Въ глубин сосдняго переулка, дйствительно, виднлся кабріолетъ. Высадивъ мнимую графиню изъ портшеза, Бодю повелъ ее подъ руку къ кабріолету.

— А намъ отсюда недалеко уже и до дому,— сказалъ Бонвиль.— Не отпустить ли носильщиковъ, m-lle?

— Да, да, расплатись съ ними,— пробормотала Жозефина, съ замираніемъ сердца глядя вслдъ отъзжающему кабріолету: поскорй бы только отдлаться отъ этихъ двухъ непрошенныхъ свидтелей!

— А теперь я тоже распрощусь съ вами,— объявилъ старикъ-камердинеръ, когда т удалились.

— Какъ!— вскричала двочка.— Вс меня оставляютъ!

— Дютоа остается съ вами. Мн же не сдобровать, если у васъ въ дом будетъ обыскъ…

— Обыскъ! Вотъ страсти!..

— Что длать, m-lle! Васъ-то самихъ и вашу старую няню, я увренъ, не тронутъ.

— Да, милочка моя, отпусти ужъ старика.— поддержала его Дютоа.— Я-то тебя никогда уже не покину.

И Жозефин ничего не оставалось, какъ отпустить его.

Опасеніе Бонвиля оправдалось. Не прошло и часа времени, что двочка съ няней возвратилась домой, какъ съ лстницы раздался глухой стукъ. Дютоа оторопла:

— Іисусъ и Марія! Это врно уже за нами.

— Не за нами, а за папой,— отвчала Жозефина, которой растерянность няни придала опять бодрости.

— Но его будутъ искать у насъ…

— Пусть ищутъ, чмъ дольше они пробудутъ у насъ, тмъ врне онъ спасется. Посвти-ка мн, няня, я сама отворю имъ дверь.

Спустившись съ лстницы, храбрая двочка остановилась передъ наружною дверью, удары въ которую не прекращались.

— Кто тамъ?— спросила она, стараясь придать своему дтскому голосу возможную строгость.

— Именемъ короля отоприте!— отозвался съ улицы суровый мужской голосъ.

— Да что вамъ отъ насъ нужно?

— Извольте сейчасъ же отпереть! Не то мы выломаемъ дверь.

И дверь затрещала подъ ружейными прикладами. Жозефина повернула ключъ въ замк. Чуть не сбивъ ее съ ногъ, съ улицы ворвался молодой жандармскій поручикъ съ нсколькими жандармами и вихремъ взлетлъ по лстниц къ Дютоа, стоявшей съ лампой въ рук на верхней площадк.

— Гд Лавалетъ?

— Лавалетъ?— какъ-бы недоумвая, переспросила старушка, сама, однако, трепеща, какъ осиновый листъ.— Вы, можетъ быть, разумете графа Лавалета?

— Ну да, а то кого же!

— Такъ ищите его у себя въ Консьержери: онъ давно уже отведенъ туда.

Офицера взорвало.

— Ты еще отвиливать, старая вдьма! Связать ее, да покрпче!

Пока одинъ изъ жандармовъ скручивалъ старушк локти, остальные вмст съ своимъ начальникомъ бросились обшаривать квартиру. Квартирка была маленькая, въ дв комнаты, и самый тщательный обыскъ ея не потребовалъ и четверти часа времени. Безуспшность обыска не поправила, конечно, настроенія офицера.

— Мы еще выпытаемъ у тебя, матушка, куда онъ скрылся, все выпытаемъ!— буркнулъ онъ, окидывая связанную Дютоа свирпымъ взглядомъ.

— Пытайте меня, сколько угодно, — отвчала смиренно старушка.— Моя собственная жизнь мн нисколько не дорога. Но что станется безъ меня съ моей бдной барышней!

До этой минуты Жозефины для ретиваго поручика точно и не существовало. Теперь онъ довольно внимательно оглядлъ ее, и миловидное личико, изящная фигурка подростка-аристократки заставили его нсколько смягчить свой рзкій тонъ.

— Вы — m-lle Лавалетъ?

— Да, я — дочь графа Мари Шаманъ де-Лавалета,— отвчала она, зардвшись до корней волосъ подъ его пытливымъ взоромъ, и гордо вскинула свою хорошенькую головку.— Няню мою вы напрасно будете мучить: куда бжалъ мой отецъ, извстно ей такъ-же мало, какъ и мн самой. Насъ съ нею нарочно въ это не посвятили, чтобы мы невзначай не проговорились. Вы, г-нъ офицеръ, можете мн поврить.

Слова двочки звучали такъ искренно, такъ простосердечно, что, въ самомъ дл, трудно было ей не поврить.

— Но не сами ли вы, m-lle, вмст съ вашей няней помогли графу выбраться изъ Консьержери?— возразилъ офицеръ.

— Да, мы проводили его до улицы Сенъ-Пьеръ. Тамъ ждалъ его экипажъ. Но куда онъ оттуда ухалъ,— клянусь вамъ Богомъ, мы не знаемъ!

Обратясь къ висвшему въ углу Распятію, Жозефина набожно перекрестилась, и глаза ея наполнились слезами.

— Развязать старуху!— приказалъ поручикъ, у котораго, повидимому, не оставалось уже сомнній.— Я оставляю ее при васъ, m-lle, до завтрашняго утра и доложу обо всемъ начальству. Какъ тамъ прикажутъ…

— И за то я вамъ глубоко благодарна,— сказала двочка.— Но разъ вы такъ добры, то скажите, пожалуйста: какъ вы узнали такъ скоро о побг моего отца?

— Я не обязанъ отвчать вамъ на такой вопросъ…

— Не обязаны, но вопросъ для васъ, кажется, совсмъ неопасный. У васъ самихъ, г-нъ офицеръ, вроятно также еще живы оба родителя?

— Живы…

— Такъ неужели вы не можете понять моихъ дтскихъ чувствъ?

Въ сердц молодого офицера шевельнулись, очевидно, такія же дтскія чувства, потому что онъ, хоть и какъ-будто нехотя, отвтилъ:

— О побг графа узналъ прежде всего его тюремщикъ: заглянувъ за ширму, онъ увидлъ тамъ, вмсто графа, его супругу, понятно, что онъ поднялъ тревогу.

— Бдная мама! И что же тогда сдлали съ нею?

— Ее тотчасъ же отвели въ женское отдленіе тюрьмы.

— Бдная, бдная! И долго ее тамъ продержатъ?

— Это зависитъ уже отъ суда. Но вамъ, m-lle, нечего особенно тревожиться: посидитъ она, посидитъ, а въ конц концовъ ее все-же выпустятъ.

— Вы такъ участливы, г-нъ офицеръ, что я хотла бы попросить васъ еще вотъ о чемъ: когда вы станете говорить объ ней съ начальствомъ, вспомните про вашу собственную матушку…

— Хорошо, хорошо!— перебилъ тотъ, какъ-бы опасаясь, чтобы у него не вымолили еще какого-нибудь необдуманнаго общанія.— Доброй ночи, m-lle!

И, бряцая оружіемъ, жандармы удалились. Надо было опять замкнуть за ними наружную дверь.

— Теперь я не пущу тебя одну,— сказала Дютоа и, взявъ лампу, вмст съ Жозефиной вышла на лстницу.

Но не спустились он еще внизъ, какъ дверь внизу слегка пріотворилась, и съ улицы проскользнулъ къ нимъ какой-то мальчуганъ-оборвышъ. Съ перваго взгляда можно было признать въ немъ обыкновеннаго ‘гамена’ — уличнаго мальчишку.

— Ты чего тутъ ищешь?— напустилась на него Дютоа.

— Не чего, а кого!— съ свойственною гаменамъ бойкостью огрызнулся мальчуганъ, затмъ, снявъ съ головы отрепанный картузъ, уже гораздо вжливе обратился къ Жозефин: — Позвольте узнать: не вы ли m-lle Жозефина Лавалетъ?

— Да, я.

— Такъ у меня къ вамъ записочка.

— Отъ кого?

— Отъ одного господина, веллъ передать вамъ. Я выждалъ тутъ за угломъ, пока уберутся отъ васъ господа жандармы.

Онъ подалъ ей сложенный лоскутокъ бумаги и самъ скатился затмъ внизъ по периламъ.

— Да куда жъ ты?— крикнула ему вслдъ Жозефина.

— Мн уже заплачено и не велно ничего брать. Доброй ночи, пріятныхъ сновъ!

И былъ таковъ. Жозефина развернула бумажку. На ней была нацарапана карандашемъ, видимо наскоро, коротенькая фраза, всего въ три слова, но какая фраза!

— ‘Онъ въ безопасности’, — прочла вслухъ двочка, и изъ глазъ ея брызнули слезы — уже слезы радости.— Сегодня ужаснйшій и счастливйшій день моей жизни!

VI.

Прошло семь лтъ. Помилованный королемъ Людовикомъ XVIII, графъ Лавалетъ возвратился съ чужбины въ Парижъ. Здсь, въ дом своей свояченицы, маркизы Богарне, онъ свидлся опять, посл семилтней разлуки, съ своей дочерью Жозефиной, уже взрослой двушкой. Свиданіе ихъ было тмъ трогательне, что ихъ осталось теперь всего двое: ни графини Лавалетъ, ни двухъ врныхъ ихъ слугъ: Дютоа и Бонвиля, не было уже въ живыхъ. Геройскій поступокъ графини, пожертвовавшей своей собственной свободой для спасенія мужа, въ глазахъ тюремнаго начальства былъ только преступнымъ дяньемъ, ей пришлось выносить всевозможныя оскорбленія и униженія. Когда ее наконецъ выпустили на волю, умъ ея оказался безнадежно омраченнымъ. Вскор затмъ несчастная скончалась на рукахъ дочери.

— И все это изъ-за меня!— съ горестью воскликнулъ Лавалетъ.— Лучше бы, право, я не уступилъ ея просьбамъ и самъ пошелъ на смерть.

— Нтъ, милый папа,— возразила Жозефина:— тогда я лишилась бы васъ обоихъ: мама наврно не пережила бы васъ. Хотя она и до послдней минуты не приходила въ себя, но одна мысль, видно, никогда ее не покидала: сто разъ въ день она повторяла одно и то же: ‘Завтра онъ долженъ умереть! И я съ нимъ умру! И я съ нимъ умру!’ Если бы вы слышали, папа, какъ это говорилось! Съ такимъ отчаяньемъ, что сердце у меня разрывалось. Теперь же мы съ вами никогда уже не разстанемся.

— Если ты не выйдешь замужъ, — сказалъ отецъ.

— О, нтъ, никогда я не оставлю васъ для другого человка! Но вы мн еще не разсказали, какъ вы тогда спаслись.

— Да разв ты не слышала объ этомъ отъ здшнихъ нашихъ друзей?

— Слышала, но урывками, а я хотла бы слышать все отъ васъ самихъ.

— Съ чего же начать?

— Да хоть съ того момента, когда вы съ г-номъ Бодю сли въ кабріолетъ.

— Какъ только мы услись, нашъ кучеръ пустилъ лошадь въ скачь. Несмотря на темноту и на распутицу, мы мчались сломя голову и на одномъ поворот чуть не опрокинулись.

‘— Осторожнй, братецъ!— замтилъ я кучеру.

‘— Не бойтесь, любезный другъ, — отвчалъ онъ мн:— правлю я не въ первый разъ.

‘По голосу я тотчасъ узналъ графа Шассенона.

‘— Это вы, Шассенонъ?

‘— А вы думали, что вс друзья васъ забыли? Въ ногахъ у васъ лежить узелъ съ платьемъ: пора бы вамъ обратиться опять въ мужчину.

‘Я развернулъ узелъ. Тамъ оказались лакейская ливрея и шляпа съ галунами.

‘— Сегодня, графъ, вы будете моимъ лакеемъ, — сказалъ Бодю, помогая мн надть ливрею.

‘Сдлать это было не такъ-то просто: Шассенонъ гналъ во весь духъ изъ улицы въ улицу, изъ переулка въ переулокъ, и кабріолетъ нашъ такъ и подпрыгивалъ.

‘— Да куда это вы везете меня, Шассенснъ?— спросилъ я.— Мы точно кружимъ по разнымъ кварталамъ.

‘— Да, мы заметаемъ нашъ слдъ, — отвчалъ онъ.

‘Наконецъ мы очутились въ предмсть Сенъ-Жерменъ, и кабріолетъ остановился.

Дале вамъ, господа, врне идти пшкомъ,— сказалъ Шассенонъ.— Храни васъ Богъ!

‘Бодю пошелъ впередъ, я— въ двухъ шагахъ за нимъ, какъ слдуетъ лакею.

‘Было около восьми часовъ вечера. Но въ Сенъ-Жерменскомъ предмсть люди ложатся спать рано, на улицахъ не было ни души, и ни въ одномъ окн не свтилось огня. Между тмъ сталъ накрапывать дождикъ, теперь онъ пошелъ сильне и наконецъ полилъ какъ изъ ведра. Въ непривычной для меня ливре, сквозь мракъ и ливень, я едва поспвалъ за Бодю. Тутъ мимо насъ проскакалъ отрядъ жандармовъ: безъ сомннія, они гнались за мной.

‘Пробираясь разными закоулками, мы выбрались на улицу Гренель.

‘— Здсь сейчасъ за угломъ будутъ ворота,— сказалъ мн Бодю.—Я заговорю съ привратникомъ, а вы тмъ временемъ шмыгните во дворъ. Слва будетъ черная лстница. Поднимитесь въ верхній этажъ. По темному корридору вы ощупью доберетесь до полнницы дровъ. Тамъ васъ уже встртятъ.

‘Съ этими словами Бодю завернулъ за уголъ и постучался въ ворота. Высокія красивыя ворота показались мн знакомыми. Богъ ты мой! да вдь это входъ въ министерство иностранныхъ длъ! Но раздумывать было уже некогда: привратникъ растворилъ калитку, и Бодю заговорилъ съ нимъ. Я, какъ ни въ чемъ не бывало, прошелъ дальше

Ужаснйшій и счастливйшій день Жозефины Лавалетъ.

Читайте также: