Михаил Пришвин.
Заворошка
Михаил Пришвин.
Заворошка
Отклики жизни
Родная земля
Родная земля
Заворошка
Заворошка
* * *
Примечания
Примечания
Заворошка
———————————————————————————-
Заворошка, Пришвин Михаил Михайлович, Год: 1913
Время на прочтение: 7 минут(ы)
— Как вы назовете свою книгу? — спросил меня профессор иностранной литературы.
— Должно быть, ‘Отклики деревенской жизни’.
— Какое холодное название!
— Есть теплое, да боюсь сказать: очень уж странно покажется.
Я помялся. Профессор настаивал.
— ‘Заворошка’, — прошуршал я.
— Как! Босоножка? Повторите! Постирушка?
Я стал защищать свое слово, говорил, что в нем есть тело народное и одежда та самая, которою одета вся наша земля.
— Непонятно! — сказал профессор. — Назовите уж лучше ‘Недотыкомка’.
Дома, полузакрыв глаза, я стал припоминать: где, от кого услыхал я это слово.
Я из Петербурга ехал по железной дороге в 1905 году. Почтовый чиновник, старый, плешивый, подсел ко мне.
— Вы из Петербурга? — спросил он. — Ну, как? Одолеют или задавят их?
Он очень волновался. Я спросил, почему он так волнуется.
— Да как же, батюшка: начальство посылает в Рязань, а они ездить не велят, кого слушаться?
— Вы бы по совести…
Чиновник так и подпрыгнул на месте.
— Вы, должно быть, холостой, вы вольная птица, а у меня семья, у вас — так или так, у вас две совести, а у меня три.
Он посмотрел на часы.
— Без пяти двенадцать. Сказано: ровно в двенадцать часов начинается.
— Что? — спросил я.
— Заворошка, — прошептал чиновник и посмотрел на меня, как испуганная старуха.
Тут поезд остановился, чиновник вышел, и больше я его не встречал.
Ночь была. Мужики собрались на полустанке.
— Мы что знаем? — говорил один. — Мы, как скотина, что прасолы гонят. Обняла ночь, загнали прасолы скот в лощину: стена с одной стороны, стена с другой, стена с третьей, а на четвертой стороне, позади, сидят прасолы, костер развели, чтобы ночь перебыть. Скотина разве понимает, зачем ее в лощину загнали. Как скотина, так и мы.
— Что я видел? Что я знаю? — сказал другой мужик. И, загибая пальцы, перечислил все знакомые ему окрестные деревни и села.
— А вот бывалый человек, — сказал третий, — тот все знает, все видел. Намедни идет по морозцу человек без сапог, ноги в тряпочки завернуты, волосы длинные, и лицо вроде как бы священское. Пустили мы его в избу, обогрелся, запел, дали выпить — забалакал. Ученый оказался человек и бывалый. Был среди земного моря и на Тихом океане был и от самой китайской границы всю землю зайцем прошел. На прощанье диакон слово сказал, простился честь честью, завернул ноги в тряпочки и дальше пошел. И что ж вы думаете: сбылось слово, день в день, число в число.
— Какое же слово диакон сказал?
— Он сказал нам вот какое слово: ‘Будет у вас заворошка‘.
— Ну, вот видишь, — сказал первый мужик, — человек бывалый, человек ученый, свет обошел и все знает. А мы что? Мы, как скотина в лощине: с одной стороны — стена, с другой стороны — стена, с третьей стороны — стена, а на четвертой сидят прасолы.
Сборник М. Пришвина с таким названием вышел в 1913 году в Московском книгоиздательстве. Автор писал в предисловии: ‘Первая часть этой книги — ‘Родная земля’ представляет собой отклики деревенской жизни родного мне края, вторая часть, ‘Новые места’ — впечатления от поездки с переселенцами в сибирские степи, в третьей части я собрал то, что заметил в другом движении русского народа: к Святым местам, на Новую Землю’.
В настоящее издание сборника не вошел очерк ‘Соловки’ (как часть повести ‘За волшебным колобком’) и очерк ‘Пальна и Аграмач’, текст которого входит в роман ‘Кащеева цепь’.
Само название книги Пришвина отражает неустойчивый, кризисный характер ситуации, сложившейся в России после 1905 года.
‘Заворошка’ состоит из очерков, заметок и корреспонденций, опубликованных в газете ‘Русские ведомости’, журнале ‘Заветы’ и других изданиях конца 1905—1913 годов. Они важны как художественные документы периода Столыпинской реформы и нарастания новой волны революционного движения, — это итог работы Пришвина-журналиста, человека демократических убеждений, глубоко знающего настроения и быт крестьян, простого народа, интеллигенции (‘третьего элемента’).
Период, отображенный Пришвиным, отличался исключительной сложностью, русское общество, пережившее 1905 год, стояло накануне новых, еще более грозных социальных потрясений — первой мировой войны и двух революций, в народе усиливались брожение, недовольство, искания новых путей общественного развития.
Среди крестьянства распространяются еще не осознанные, но сильные, неодолимые чаяния лучшей жизни. ‘Века крепостного гнета и десятилетия форсированного пореформенного разорения накопили горы ненависти, злобы и отчаянной решимости’, — так определял состояние русского крестьянства В. И. Ленин (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 17, с. 211), характеризуя данную эпоху как эпоху ‘крестьянской буржуазной революции’ (там же, с. 210). Но эти чаяния еще не находили определенных форм для своего выражения. ‘Вся прошлая жизнь крестьянства научила его ненавидеть барина и чиновника, но не научила и не могла научить, где искать ответа на все эти вопросы’ (там же, с. 211). Поэтому общественная жизнь и настроения масс в эти годы принимают самые разные, порой весьма своеобразные, причудливые и уродливые формы и направления.
Годы, описываемые Пришвиным, вошли в историю как годы Столыпинской реформы, названной по имени П. А. Столыпина, председателя совета министров царского правительства. Разрушение общины и насаждение частной крестьянской земельной собственности составило главное содержание этой аграрной реформы. Разрешением продажи и покупки наделов правительство облегчало отлив бедноты из деревни и концентрацию земли в руках кулачества, активно содействовало переселению бедноты на окраинные земли, при этом русскими переселенцами невольно (а царской администрацией чаще всего сознательно) ущемлялись права исконных обитателей этих земель.
В своих очерках Пришвин показывает нам крестьян, ждущих войны (!), чтобы ликвидировать последствия Столыпинских реформ, деятелей земства, видящих путь к улучшению положения дел в реформаторстве, членов различных партий, зачастую действующих скорее в соответствии со своими корыстными личными намерениями, чем с какой-либо политической программой, споры участников различных религиозных кружков, ищущих смысла человеческого существования в решении религиозных вопросов, передает свои впечатления от общения с представителями разных слоев русского общества.
По реакции деревни на изменение аграрной политики писатель уяснял для себя исторический, общероссийский смысл событий между двумя революциями.
Ломка общинной системы отдавала землю зажиточному крестьянству, буржуазии, помещикам-капиталистам и должна была ‘выключить’ крестьянское большинство из революции. Однако реальный процесс осуществления реформы не оправдал ожиданий правительства: не облегчил положения масс и не погасил недовольства и революционных настроений. По словам В. И. Ленина, политикой капитализации деревни самодержавие открывало ‘последний клапан’ (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 22, с. 21). Пришвин видел (и это отчетливо отражено в его очерках), как реакционный смысл действий правительства проявлялся во всей повседневной жизни. Крестьяне не могли воспользоваться преимуществом ‘укрепления’ земли в силу запутанного отношения с обществом (общиной), здесь действовал откровенный коммерческий принцип (‘Как я укреплял тещу Никифора’), Пришвин показывает неизбежное экономическое подчинение бедноты богатым мужикам, которые, откупают аренду помещичьего луга, отданную беднякам ‘из сочувствия’, за водку (‘В имении тетушки’). Признаки нового в деревне — это расслоение деревенского общества, рассуждения крестьян об ‘ораторах’ (политических пропагандистах), которым не доверяют (еще нет, по их словам, настоящего крестьянского вождя), о справедливом налоге, это общее революционное брожение, цели которого еще не осознаны до конца самими крестьянами.
Все очерки первой части представляют собой единый сюжет, своего рода хронику нескольких пореформенных лет. Повествователь — участник обычных ‘мирских’ дел — хлопочет о ликвидации имения тетушки-помещицы, посредничает между крестьянами и чиновниками, наблюдает жизнь ‘отрубщиков’, хуторян, ее неуютный и нехозяйственный склад. ‘Ни в той, ни в другой, ни в третьей группе поселенцев не мог я найти, конечно, ничего, что указывало бы на положительное новое в переустройстве русской крестьянской жизни’, — писал автор (‘Тютелькин лог’).
Во второй части ‘Заворошка’ — в очерках ‘Адам и Ева’, ‘Первые земледельцы’, ‘У Чертова озера’ — Пришвин показал крах переселенческой политики царского правительства, стремящегося уменьшить ‘земельную тесноту’ в деревне в пользу крупных собственников. Переселение крестьян (а с 1913 года и всех других сословий) за Урал, на казенные земли азиатской России, велось ускоренно и не было обеспечено материально и организационно. Даже сам Столыпин во ‘Всеподданнейшей записке’ о поездке в Сибирь и Поволжье в 1910 году наряду с общими сведениями о переселении указывал, что ‘правительственная организация переселения во многом несовершенна’ (С. М. Дубровский. Столыпинская земельная реформа. Из истории сельского хозяйства и крестьянства России в начале XX века. М., 1963, с. 387).
Пришвин совершил поездку с переселенцами летом 1909 года. В очерках отражена драма разочарования, гибели, отчаяния, неприспособленности людей к новым местам, брошенность их на произвол судьбы. Государство недостаточно заботилось о больницах, школах, благоустройстве. Между тем к концу 1915 года в азиатской части России было вновь образовано 71 725 единоличных хозяйств. Общим итогом Столыпинской реформы оказалось разорение по стране значительного числа крестьян, понижение культуры земледелия, рост эксплуатации. По оценке В. И. Ленина, ‘все противоречия обострились, возросла эксплоатация <...>, совершенно ничтожен прогресс хозяйства’ (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 19, с. 307).
В третьей части книги собраны очерки, может быть, о самой сложной для читателя области русской народной жизни той эпохи — духовно-религиозной. Будучи по опыту писательской жизни знатоком живых современных проявлений раскола, сектантства, жизни провинциального русского духовенства, Пришвин стремится выявить связь между общественно-политической обстановкой и духовно-религиозными формами жизни тех лет. Он остается верным методу непринужденного внимания и ‘удивления’ перед явлениями русской жизни, проникновения в их сущность через живые человеческие отношения. ‘Русская жизнь вообще так богата устоявшимися противоречивыми формами, что для того, чтобы видеть, необходимо постоянно, как молитву, твердить себе: ‘я не здешний, я вижу и слышу все это в первый раз, удивляюсь, удивляюсь…» (М. Пришвин. Заворошка. Московское книгоиздательство, 1913, с. 182).
Внимание Пришвина к нравственно-религиозным вопросам, несомненно, связано с обострением идейно-философской борьбы в среде русской интеллигенции начала века. Он пишет по впечатлениям своей жизни на родине матери (город Белев, Тульской губернии), в Новгороде и Петербурге, где был хорошо знаком с кругом интеллигенции, занятой религиозно-философскими и социальными проблемами русской жизни, — Д. С. Мережковским, Д. В. Философовым, 3. Н. Гиппиус и др. Позиция Пришвина в религиозных вопросах отличалась от реакционно-декадентской глубоким знанием народной жизни, здоровым чувством и инстинктом писателя-реалиста, огромным опытом общения с разнообразными людьми.
Писатель обращается к разным формам русской религиозной и духовной жизни, прослеживает ее проявления в различных слоях русского общества — и не может найти настоящей, цельной и чистой веры. Нет искренней, беззаветной веры у монахов Соловецкого монастыря, есть что-то болезненно-кликушеское в собраниях верующих у ‘братца’, схоластические, в сущности, бессодержательные споры, которые ведут члены различных сект, не дают ответа на вопросы смысла жизни, роли человеческого ‘я’ в обществе.
Образ ‘светлого иностранца’ возникает у Пришвина из обстановки ученых споров среди участников Религиозно-философского общества, собрания которого проводились в Петербурге в 1901—1915 годах. Идеи Д. С. Мережковского о реабилитации в глазах верующих русской православной церкви за счет приобщения народа к ‘подлинным’ ценностям христианства Пришвин и оценивает в очерках. ‘Иностранцем’ он иронически называет Мережковского, не знающего народа, судящего о нем умозрительно.
Отобразив в своем произведении религиозные искания представителей самых разных слоев русского общества, автор приходит к выводу схоластические религиозно-философские теории, оторванные от жизни, заводят людей в тупик, мешают им найти свое счастье в действитель ности.
Идея страдания, проповедуемая идеологами ‘чана’ (то есть совокупного ‘погружения’ в пучину жизненной грязи и мук), требует особого внимания, по Пришвину — опасна своим скепсисом и отказом от личностного начала. Знакомясь с основами учения сект ‘Голгофского христианства’ и ‘Нового Израиля’, писатель подчеркивает трагический разрыв между идеей повторения пути ‘Голгофы’ каждым человеком ради спасения и реальным строительством новой жизни.
Очерки, вошедшие в сборник ‘Заворошка’, отражают разные стороны действительности, таящей в себе коренные социальные перемены, доносят до нас атмосферу той эпохи.
Тексты печатаются по изданию: М. Пришвин. Заворошка. Отклики жизни. М., 1913.
Впервые опубликовано: М. Пришвин. Заворошка. Отклики жизни. М., 1913.
Недотыкомка — образ романа Ф. К. Сологуба ‘Мелкий бес’ (1907), символ неуловимого, гадкого и скользкого начала.
Одолеют или задавят их? — Речь идет о событиях революции 1905 г. Стр. 637. Прасолы — скупщики скота, сырья и др., оптовые торговцы.
Источник текста: Собрание сочинений. В 8 т / М. М. Пришвин, Редкол.: В.В. Кожинов и др. [Вступ. ст. В.Д. Пришвиной Коммент. А.Л. Киселева Ил. В.Ф. Домогацкого]. Том 1. — Москва: Худож. лит., 1982. — 21 см. С. 636 — 638