Как быть с мужиками?, Пришвин Михаил Михайлович, Год: 1909 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Михаил Пришвин.
Заворошка

Отклики жизни

Как быть с мужиками?

1. ‘Те — мужики’ и ‘энти — мужики’

В Троицу с тетушкой случилась неприятная история. Шла она к обедне через свой сад и видит: в густой траве под ощипанной яблоней лежат три мужика. Возле них — большие букеты из яблоневых цветов. Тетушка прошла нарочно поближе, чтобы они ‘посовестились’ и ушли без брани: нехорошо кричать возле церкви во время обедни.

Мужики не обратили ни малейшего внимания на тетушку, продолжали лежать и болтать ногами.

— Вы чего же лежите в моем саду? — спросила барыня ‘обыкновенным голосом’, то есть сдерживая гнев.

В ответ на это два мужика, взяв цветы, ушли, а третий, продолжая болтать ногами, сказал:

— Как у меня своего сада нет, так очень любопытно в вашем полежать и ваши цветочки понюхать.

Тетушка опять промолчала, но неосвобожденный гнев не дал ей молиться. А после обедни другая беда: староста доложил, что лошадей загнали.

— Тех? — равнодушно спросила тетушка.

— Нет, энтих, — испуганно прошептал староста.

— Каких энтих?! — закричала барыня.

И вот тут-то она в изнеможении упала в свое старинное кресло и серьезно просила меня обсудить вопрос: ‘Как быть с мужиками’.

Я следил за тонкой политикой тетушки еще с самого дня моего приезда. Помню: барыня сидит за своим утренним чаем, кипятит неизменный горшочек со сливками, и вдруг входит Фекла и говорит:

— Мужики пришли.

— Энти? — в страхе прошептала тетушка.

— Нет, те, — ответила кухарка.

— Ну, слава богу! — обрадовалась барыня. — Пусть войдут.

Пахучими тулупами наполнился коридор старого барского дома, волосами, как сухое сено, головами, похожими на нераспустившиеся кусты шиповника.

— Что вы пришли? — спрашивает барыня, будто ничего не зная.

— К вашей милости, пожалейте нас!

— Мне нечего вас жалеть, вы меня пожалейте! — закипает гневом барыня и срывается со своего места.

Она перечисляет все вины, все проступки мужиков, накопившиеся за прошлое лето.

— Это не мы, — защищаются ‘те мужики’, — это все энти, они — разбойники, а мы…

— Энти! — сердится барыня. — А чьих загоняли?

— Мы прикоротим!

— Мы при-ко-ро-тим! А кто в сад лошадей гонял? Чьи копыта виднелись на грядке, на клумбе, в парнике?

— Энтих.

— Я вам дам энтих! Ваши копыта!

— Ей-богу, не наши.

— Ваши, ваши, ваши! А кто повыдергал прививки из школы? Чьи бабы выщипали траву в саду? Кто укатил бочку из сада и тыквы? Кто утку украл и пришлось утиные яйца раскладывать в галчиные гнезда? Все вы, вы, вы! Это — какой-то ад, а не хозяйство. Нет вам земли, сама буду хозяйствовать или сдам энтим.

Мужики молчат. Они в самодельных ‘дипломатах’ и лаптях, — признак бедности. Они знают, что ‘энтим’, богатым мужикам, барыня не сдаст по простому расчету: у бедных по одной лошади, у богатых по три, по четыре, значит, и потравы больше, да богатые и нахальнее, и нельзя их держать в руках.

Они знают и еще, что тетушка побаивается мужиков. Убедиться в этом они могли во время забастовки. Тогда она прямо отдала землю в аренду по недорогой цене. Потом, когда забастовка прошла, она могла бы вернуть землю, вызывая время от времени стражников, но не посмела. ‘Что, если, — говорила она, — у меня на дворе мужика убьют?’

Как только мужики стали арендаторами земли, то сейчас же и полезли их лошади и скот в тетушкин сад, в огород, в лес… Как тут быть? Раз пришли тайные гонцы от ‘тех мужиков’, бедных, бесхозяйственных, с доносом: не они травят, а богатые мужики, у которых по три, по четыре и по пяти лошадей. Пусть сдаст барыня землю им, беднякам, за это они будут охранять ее сад и все, и ‘энти мужики’ везде землю снимут, тут они и держатся только из-за того, чтобы кормить лошадей да воровать лес.

Тетушка обрадовалась. Сдала все свои сто десятин тем мужикам и взяла клятвенное обещание следить за ‘энтими’.

Только что сдала, пришли ‘энти мужики’. Тут произошла такая сцена. Тетушка до того взволновалась, когда ей доложили о приходе мужиков, что спряталась за гардинами и, глядя оттуда на двор в щелочку, повторяла: ‘Они, они, такие рожи!’

А богачи, в черных поддевках, в сапогах дудками, стояли у балкона и шумели, нахальные и злые. Это — мужики, которые теперь для бедных куда авторитетнее барина.

Тетушка пожелала сделать свой выход к мужикам случайным.

— Я, — сказала она, — буду будто что-то делать, а ты подойди к балкону и крикни: ‘Тетушка, мужики пришли!’

Я вышел на балкон, посмотрел на ‘рожи’, на сапоги бутылками и крикнул:

— Тетушка, мужики пришли!

— Скажи, я занята! — донесся глухой голос. Но сейчас же показалась в дверях седая голова.

— Что вам?

— Землицы.

— Земля сдана!

До вечера был спор у балкона, а ночью у тетушки сгорело гумно.

. . . . . . . . . . . . . . .

Вот история отношений тетушки с мужиками. Теперь можно себе представить, как вскипела тетушка, когда, вернувшись от обедни в Троицын день, узнала, что загнали лошадей и ‘тех мужиков’, и ‘энтих’.

Стали допытываться, и оказались ужасные подробности: те мужики пропили тетушкины луга энтим.

— Ух! — упала тетушка в свое старое кресло и, подумав немного, сказала мне: — Давай с тобой серьезно обсудим вопрос: как быть с мужиками?

Я помню с детства, она всегда говорила: ‘Рано или поздно земля будет мужицкая’. Теперь, вспоминая это, я говорю:

— Продать мужикам, оставить усадьбу.

— Тем или энтим?

— Тем.

— Но те не заплатят.

— Так энтим, чего на тех смотреть?

— Те меня сожгут.

Тетушка, как многие местные непосредственные люди, думает, что рано или поздно все опять лопнет и потому нужно жить в ладу с мужиками.

— Да, вот что: приходит мне мысль продать землю участками, как делает это землеустроительная комиссия, крестьяне станут частными собственниками и будут вести себя хорошо.

Тетушка не сразу схватилась за мою мысль, долго думала в кресле и наконец решила:

— Завтра же поезжай. Посмотри, как ликвидируют имения, что у них выходит, побывай в земстве, в комиссии, все разузнай, а там посмотрим: утро вечера мудренее.

Тетушка уснула прямо в кресле у окна в сад. Большие звезды спустились на ветви старых лип. Последний раз где-то прогудел бас Павла, потом Глеба, Стефана…

‘Господи, благодарю тебя, — молился я когда-то маленьким мальчиком, — что ты не создал меня ни Павлом, ни Глебом, ни Стефаном’.

‘Какая фарисейская молитва!’ — возмущался я собой, когда стал постарше.

‘Господи, — молюсь я опять, — благодарю тебя, что не создал меня ни теми мужиками, ни энтими, ни Павлом, ни Глебом, ни Стефаном и ни тетушкой’.

2. Моисей

В родном городе мне сказали одни добрые люди: ‘И не ходите в земство, теперь там все черносотенец на черносотенце, учителей хороших повешали, библиотеку закрыли, музей закрыли, — полное разрушение и тьма’. Другие добрые люди говорили другое: ‘Земство стало теперь настоящее, трудовое, каким и должно быть всякое земство. Прежние, правда, были идейные люди, а эти хоть и недалекие, а дельцы. Да и так сказать: идеи, идеи, что ж тут хорошего? Нужно дело. Первое — ум, второе — образование. С одним образованием денег не наживешь, а с умом без образования… да сколько хочешь!’

Так говорили добрые люди. По внешнему виду я как-то не нашел перемен: та же толпа мужиков перед зданием управы, потом и дальше по лестнице, вплоть до канцелярии. И тут по-прежнему сидит за столом знакомый старичок в красной фуфайке и жует крендель, барышня пишет, другая глядит в окно и причесывается.

— Что же нового? Где тут землеустроительная комиссия?

Мне указали на большой шкап. Я не понял.

— Неужели комиссия в шкапу?

Старичок с баранкой сделал какой-то фокус пальцем, и я догадался: комиссия была за шкапом.

— Да уж не из Петербурга ли вы? — спросил меня красивый барин в форме, непременный член. И потемнел, услышав мой положительный ответ. И строго спросил, для чего мне все это нужно знать? Я изложил положение моей тетушки и ее намерение.

— А не для карьеры? — смягчился он.

Я поклялся, что нет, и вот что узнал.

Землеустроительная комиссия, это — маленький островок, окруженный волнами карьеризма. Чиновники делают карьеру на скорейшем проведении нового закона, торопят, путают. Комиссия отписывается и отписывается…

Барин очень много жаловался, но мне хотелось видеть вещи своими глазами, и я попросил показать мне, что сделала комиссия положительного. Тогда непременный член развернул план ликвидированного им имения Дубовый Дол. План этот — зеленое поле, разбитое на квадратики в виде шахматной доски, на каждом этом кусочке, — догадался я, — сидел мужик, на зеленом были пятна небесного цвета и черного, небесное, — узнал я, — колодцы с водой, черное — сухие колодцы.

Непременный член — большой оптимист и видит впереди массу хорошего. Я передал ему свои печальные наблюдения при укреплении наделов, недовольство крестьян, тревожное настроение, ожидание ими какого-то ‘оратора’ без дьявола, с одним ангелом, чистого, как Моисей…

— Моисей! — засмеялся ликвидатор. — Вы это фантазируете, вы еще не видали настоящих крепких земле мужиков. Вот я вам сейчас представлю члена землеустроительной комиссии, умнейшего человека, преданного государству и закону. И его тоже зовут Моисей.

— Позовите Моисея Сазоныча!

Вошел крепкий земле человек в поддевке, в сапогах бутылками, загорелый, с черной бородой и глазами, похожими на две маленькие чашечки аптекарских весов, — не глядит, а взвешивает такой человек.

Непременный член сдал меня с рук на руки этому Моисею, и мы отправились с ним в трактир попить чайку и побеседовать.

— Закон, — говорил мне за чаем мудрец, — первое дело для нашего народа. Закон! Моисей дал закон народу, а сам получил от бога. Что говорить: закон свят. Да вот мужик-то наш, с позволения сказать, что топор источенный. Я им объясняю: первая польза от нового закона, что у кого есть дочь, может дочери землю оставить, вторая польза: у кого есть жена, за женой может оставить, третья польза: если с обществом не согласен и хочешь хозяйствовать по-своему, клевер сеять или томашлак, так сей. Для трех вещей, говорю им, хорош закон. Слушают, слушают, и ну галдеть: ты заодно с ними, ты от них деньги получаешь, нам бы давали денег, так и мы бы закон защищали, а куда же мы слабого человека денем, не пускать же его бобыль бобылем? А я им в ответ на это объясняю: законы издаются для мужественного человека, а не для слабосильного.

— Позвольте! — остановил я речь мужественного Моисея. — Не для того закон издается, чтобы сильный съедал слабого, напротив, Христос…

Моисей Сазоныч не дослушал моей речи, чашечки весов в его глазах вдруг заколебались, он хитро улыбнулся и спросил меня:

— Для того, чтобы сойтись двум человекам, что нужно?

— Искренность?

— Водочки выпить, — засмеялся Моисей и загнул два большие пальца: это служило указанием буфетчику дать две самые большие рюмки.

Пока буфетчик подавал, Моисей Сазоныч успел расспросить, кто я таков, чем занимаюсь. Когда он узнал, что я не чиновник, а совершенно посторонний человек, то он вдруг преобразился. Мне показалось, будто какая-то толстая шуба спала с его плеч и он страшно похудел.

— Оно, действительно, — сказал он, выпив и закусив, — ежели по-христианству…

— Вообще, — сказал я, — по-моему, закон несправедлив…

— Вообще, — обрадовался Моисей Сазоныч, — вообще и по преимуществу ‘не закон виноват, а начальство’.

— Какое начальство? — переспросил я, думая, что он говорит, как и его Слижайший начальник, о петербургских карьеристах.

— Внутреннее начальство, — ответил он, — ни при чем, виновато внешнее, то, которое поближе к мужику. А внутреннее, которое в Петербурге, то хорошее, оно добра желает мужику. Сей, велит, люцерну, или могар, или томашлак, и будешь сыт, и скотинка сыта будет, и сам кваску попьешь. Внутреннее начальство доброе. Оно не понимает только, как я могу сеять то, чего и сам не знаю, — примерно, томашлак, — разве мы знаем, на что годятся его семена? Я должен до нитки знать, что я сею. Или говорят еще: привяжи овцу к колу. Мыслимое ли дело овцу к колу привязать! Внутреннее начальство и радо бы, а вот внешнее…

Моисей Сазоныч передал мне ряд примеров, как помещики прямо чрез банк (не чрез комиссии) продавали свою землю по двести пятьдесят рублей за десятину.

— Да ведь это чахотка! — воскликнул он. — Ведь это — садок мужику. Мыслимое ли дело мужику выплатить такие деньги и еще поправиться! Селятся только, чтобы землю захватить, а как война, так, говорят, сейчас все на три клина переделим. Только и ждут, как бы война, как бы война…

Моисей Сазоныч на этом месте вздохнул, перекрестился и сказал: ‘О, господи!’

Мне тоже стало как-то неловко: и я не раз слышал от крестьян это желание войны. И что-то похожее вспомнилось из настроений общества в японскую войну.

— О, господи! — продолжал Моисей свою речь. — Я другой раз всю ночь думаю, как вывести народ, думаю, думаю, — куда ни кинь — все клин. Ежели взять пример с Германии… Куда! Ежели Франция… Ну, у тех тоже ничего не выходит, как и у нас, только от других причин. Там что ни начнут, так господь их опять на прежнее место ворочает.

— Как?

— Очень просто. Вот я, к примеру, думал, думал и придумал, как народ вывести, подговариваю с собою других. Ну, сделали резолюцию и вывели. А другой тоже подговорил, сделал вторую резолюцию, и выходит все на том же месте, только слова: первая резолюция, вторая резолюция. Другой пример: бросили мы сохами пахать, ввели одноконный плуг, а в это время другой придумал двухлемешный, — он, говорит, лучше, он и пласт перевертывает, и корни выворачивает. Хорошо. Я только успел ввести одноконный, глядь, резолюция, и требуют двуконного, а там уже электрическими пашут. Не успела одна резолюция пройти, а уж и другая подходит, и третья… Значит, это столп выходит. С одной стороны, будто и столп, а с другой — круг, потому все опять к своему месту ворочается, только счет остается: первая резолюция, вторая резолюция, третья резолюция…

— Но ведь так же всегда, как же иначе, по-вашему?

— По-моему, не так: выдумал однолемешный плуг — и окоротись думать, погоди, когда другие введут… Так что Франция нам не пример. Думаю я так, думаю по ночам, как народ вывести, и полагаю, никто как бог выведет.

— На бога надейся, а сам…

— Да и сам-то я тоже божий. Господь милостивый, неужели он допустит погибнуть такому народу? Неужели он не поможет найтись такому начальству, чтобы поближе к народу стояло и не хапало.

— Вам бы в Думу надо, Моисей Сазоныч!

— В Думу… это хорошо. Надо бы с Петром Петровичем поговорить (земский начальник), он предлагает. Мужики-то зря галдят. А земский приедет и предлагает: ‘Я, с своей стороны, хошь Моисея Сазоныча желаю’. А я тоже не плошаю, старшине суну, писарю суну, мужикам вина посулю. Ну, мужики и опять галдят: ‘А нам-то что, мы хотя и Моисея выберем…’ Надо бы с Петром Петровичем.

Вышли мы после этого разговора на улицу, и я опять не узнал Моисея Сазоныча, — опять он пополнел, опять он будто шубу надел. И даже страшно стало: ездишь так, ездишь, смотришь, смотришь и, может быть, ничего не видишь, — одни только шубы.

На другой день, ранним утром, я выехал в имение Дубовый Дол посмотреть на хозяйство новых собственников.

Примечания

Впервые опубликовано: ‘Русские ведомости’, 1909, 23 июля.

Они в самодельных ‘дипломатах’… — ‘Дипломат’ — кустарная верхняя одежда.

Землеустроительные комиссии — учреждения, созданные повсеместно для ликвидации общинного землевладения.

Сей, велит, люцерну, или могар, или томашлак… — Клевер, томашлак, люцерна, могар — названия урожайных кормовых трав и удобрений.

…привяжи овцу к колу. — Речь идет о стойловом содержании овец, при отсутствии выпасов из-за ‘укрепления’ земли по новому закону.

…прямо через банк (не чрез комиссии)… — Имеется в виду так называемый Крестьянский банк, учрежденный согласно указу 9 ноября 1906 г. для купли-продажи земли.

———————————————————————————-

Источник текста: Собрание сочинений. В 8 т / М. М. Пришвин, Редкол.: В.В. Кожинов и др. [Вступ. ст. В.Д. Пришвиной Коммент. А.Л. Киселева Ил. В.Ф. Домогацкого]. Том 1. — Москва: Худож. лит., 1982. — 21 см. С. 653 — 661.

Михаил Пришвин. Заворошка

Как быть с мужиками?

1. ‘Те — мужики’ и ‘энти — мужики’

2. Моисей

Примечания

Читайте также:

Михаил Пришвин.
Заворошка