‘Міръ< Божій', No 2, 1898
Я. В. Абрамов. Певец тоски (Гюи-де-Мопассан). Спб., 1888, Абрамов Яков Васильевич, Год: 1898
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Я. В. Абрамовъ. Пвецъ тоски (Гюи-де-Мопассанъ). Спб., 1888. У г. Абрамова есть пагубная склонность разсматривать литературныхъ дятелей непремнно парами. Такъ, онъ соединилъ въ небольшой брошюр двухъ столь различныхъ художниковъ, какъ Ибсенъ и Бьернсонъ. Теперь, въ столь же короткой брошюр, въ 63 страницы, онъ пытается не только дать очеркъ творчества Мопассана, но и найти ему двойника въ лиц Всеволода Гаршина. Это сопоставленіе двухъ писателей различныхъ странъ, различныхъ міросозерцаніи и различныхъ талантовъ еще мене удачно, чмъ сопоставленіе Ибсена съ Бьернсономъ. Грустная нота въ разсказахъ Гаршина создана исключительно русской дйствительностью. Самыя формы русской жизни вызывали въ немъ уныніе, именно благодаря тому, что въ душ его жили очень опредленные идеалы, осуществимые, но не осуществленные. Его пессимизмъ — результатъ извстныхъ общественныхъ условій, а не философскаго міросозерцанія. Все въ немъ обличаетъ не только не пессимиста, лишеннаго всякой вры, а напротивъ того, страстнаго идеалиста, съ опредленными общественными понятіями, скорбящаго о невозможности провести ихъ въ жизнь при данныхъ общественныхъ условіяхъ. Сопоставить его съ Мопассаномъ — значитъ, совершенно не давать себ отчета въ томъ, что значитъ пессимизмъ. Мопассанъ, въ самомъ дл, проникнуть выдержаннымъ пессимизмомъ. Т условія, о которыхъ мечталъ Гаршинъ, для Мопассана осуществлены, но являются такими же пустыми формами жизни, какъ и противоположныя имъ. Въ немъ нтъ вры ни въ какіе жизненные устои, и онъ показываетъ гангрену, одинаково и въ томъ, что люди называютъ зломъ, какъ и къ томъ, что они называютъ добромъ. Онъ не даетъ уроковъ жизни, потому что въ жизнь не вритъ, и если есть для него что-нибудь привлекательное въ людяхъ, то это только ихъ неприниренность со всмъ, что даетъ жизнь, ихъ грусть неизлчимая и не знающая исхода. Г. Абрамовъ не даетъ себ отчета въ этомъ коренномъ различіи между обличеніемъ извстныхъ жизненныхъ условій у Гаршина и общимъ отрицательнымъ отношеніемъ къ жизни у Мопассана.
Въ оцнк Гюи-де-Мопассана г. Абрамовъ повторяетъ ту же ошибку, которая почему-то длается многими русскими критиками по отношенію къ Мопассану. Въ Россіи его стали считать человкомъ высокой нравственности и проповдникомъ морали, только потому, что въ его произведеніяхъ встрчаются обличенію разныхъ общественныхъ язвъ. Но такое отношеніе къ Мопассану односторонне. Мопассанъ обличаетъ не только дурныя стороны жизни, онъ развнчиваетъ вс общественные и нравственные устои современной жизни. Всякая добродтель сводите’ у него къ буржуазной каррикатур. Семейная жизнь, родительская любовь, литературная дятельность, любовь во всхъ ея видахъ, т.-е. любовь молодыхъ людей и невинныхъ двушекъ, зрлыхъ женщинъ, нарушающихъ супружескую врность, старыхъ людей къ молодымъ двушкамъ, наконецъ, любовь сына къ матери — все это безпощадно развнчивается и подводится подъ общій уровень всесильно господствующей пошлости. ‘Bel ami’, ‘Une vie’, ‘Hritage’, ‘Fort comme la mort’, ‘Piene et Jean’ и др. повсти и мелкіе разсказы являются отдльными этапами того похода противъ человческой нравственности и человческихъ принциповъ, который безпощадно ведетъ Мопассанъ. Единственная вещь, примиряющая его съ людьми — это элементъ грусти, недовольства и безсильнаго протеста, который онъ подмчаетъ въ боле чувствительныхъ и нжныхъ натурахъ. Положительные типы въ повстяхъ Мопассана стоятъ выше другихъ только своими страданіями. Это и породило неврное пониманіе Мопассана русскими критиками, по мннію которыхъ Мопассанъ умиляется жертвами господствующаго зла и, обличая буржуазный строй срой жизни, указываетъ на другую неиспорченную человческую среду, на чистыя души, торжество которыхъ привело бы къ торжеству добра. Но такая мораль мене всего лежитъ въ намреніяхъ Мопассана. Грусть и страданія кажутся ему, въ самомъ дл, чмъ-то возвышающимъ человка, но только тогда, когда они относятся ко всмъ явленіямъ жизни и тмъ самымъ освобождаютъ человческую душу отъ привязанности къ ней, указываютъ ей на истинную красоту, т.-е. на то, что по своему существу противорчивъ жизни. Облагораживаніе грусти и тоски, замтное во всхъ лучшихъ произведеніяхъ Мопассана, спасаетъ его отъ нигилизма. Онъ не отрицатель жизни безъ философскихъ принциповъ во иня скептицизма, никуда не ведущаго. У него есть святыни, но святыни эти не удовлетворяются никакими приниженными человческими идеалами. Вотъ почему онъ безпощаденъ въ своемъ пессимизм и развнчиваетъ еще съ большей настойчивостью и твердостью то, что люди считаютъ святымъ, показывая тмъ самымъ ограниченность и мелкость человческихъ идеаловъ.
Если бы Мопассанъ былъ тмъ обличителемъ общественныхъ язвъ и моралистомъ, каковымъ его считаетъ г. Абрамовъ и другіе его единомышленники, трудно было бы объяснить его чисто философскія вещи созерцательнаго характера, какъ, напр., его очеркъ ‘На вод’ и одна изъ его лучшихъ вещей ‘Одиночество’, изъ которой г. Абрамовъ приводитъ много прекрасныхъ и характерныхъ выдержекъ. Мопассанъ чувствовалъ одиночество человка въ жизни и въ особенности свое одиночество, какъ художника, обреченнаго на то, чтобы никогда не увидть воплощенія красоты,.которая живетъ въ душ. Чувство одиночества — это выводъ всего его пессимистическаго міросозерцанія. Оно доведено у него до болзненной крайности, до галлюцинацій и привело его, наконецъ, къ безумію. Но въ немъ центръ его художественнаго творчества, послдній выводъ его теоріи о томъ, что человка облагораживаетъ только его тоска, т.-е. чувство протеста противъ жизни, и одиночество живой души среди мертвой дйствительности. Въ душ Мопассана было много любви, но любовь эта обращена не на людей, а на то, что людямъ вчно близко и вмст съ тмъ недостижимо. Въ этомъ смысл Мопассанъ истинный идеалистъ и, поэтому, какъ художникъ, описывающій жизнь, онъ могъ стать только послдовательнымъ и полнымъ пессимистомъ, не знающимъ примиренія съ жизнью.