Взгляд на главнейшие явления русской литературы в 1843 году, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1843 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 22 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. А. Некрасов

Взгляд на главнейшие явления русской литературы в 1843 году. Статья первая

Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах

Критика. Публицистика. Письма. Тома 11—15

Том одиннадцатый. Книга первая. Критика. Публицистика (1840—1849)

Л., Наука, 1989

Взгляд на главнейшие явления русской литературы в 1843 году

Статья первая

Мы говорим: ‘взгляд на русскую литературу’, ‘состояние русской литературы’ и разные подобные фразы, где постоянно слово ‘русская литература’ употребляется с единственном числе. Это привычка, на которую пора бы обратить надлежащее внимание и от которой пора бы отвыкнуть. У нас несколько литератур, смешивая их все код словом ‘русская литература’ и обставляя это слово различными эпитетами, мы часто грешим, придавая признаки одной литературы — другой, которая от них очень рада была бы избавиться, никак не признавая их для себя отличием… Постараемся объясниться.

Есть у нас литература грязная, копеечная, которая скрывается в непроходимых извилинах толкучих рынков, дышит гнилым воздухом сырых и темных подвалов, питается скромной данью с покрытого лохмотьями невежества. С первого дня ее существования доныне у ней те же идеи, те же понятия, те же взгляды, то есть нет ни идей, ни понятий, ни взглядов. Ее представители — люди темные, еле грамотные, но чрезвычайно хорошо знающие свою публику и оттого удивительно смелые: они доставляют ее любознательному уму пищу самую разнообразную и рассуждают с нею нередко даже о том,

Что и не снилось нашим мудрецам.

К замечательнейшим свойствам копеечной литературы принадлежат, между прочим, удивительная твердость, с которою она шествует по однажды принятому пути, и патриархальная, дышащая какою-то наивною задушевностию откровенность, с которою она обходится с своей публикой. Тщетно журналы вооружаются против копеечной литературы посильным своим остроумием, тщетно обращаются к ней с угрозами, увещаниями и бранью: она не читает журнальных рецензий или читает их с безмолвным и гордым презрением, которое очень ясно доказывает, что уже поздно возвращать ее, закоренелую в грубой коре невежества, на путь истины — бичом критики!.. Давно утратившая даже ту степень совестливости, которая заставляет ‘иных-прочих’ скрывать свои не совсем похвальные действия под личиною стремления к общему благу, любви к просвещению и так называемой благонамеренности, — она идет к своей цели прямо и дерзко, с беспечной наглостию подходит к лицу, известному ей своею ‘слабостию насчет литературы’, вынимает у него из кармана несколько грошей, засовывает вместо них свое грязное изделие и убегает с громким хохотом, нисколько не стараясь скрыть от покупщика, что она его славно надула. Потом она заходит в ‘заведение’, оставляет там вырученные деньги и запасается материалами для нового изделия…

Есть у нас другая литература, — родная сестрица первой, но более опрятная, сметливая и осторожная. Ей также нет дела до искусства, до науки, она даже не понимает их хорошенько и не поймет, пока ей кто-нибудь порядочно не заплатит. У нее та же цель, что и у первой, — деньги, но в гораздо обширнейшем размере: там, где копеечная литература довольствуется грошами и гривенниками, она норовит взять тысячи. Ей мало посильной дани, которую с таким усердием кладет ‘на алтарь просвещения’ публика, одевающаяся в решменские армяки и дубленые полушубки, она знакома с утонченным комфортом жизни и хочет во что бы ни стало ездить в своем экипаже, сидеть на гамбсовых креслах, пить шампанское и играть в преферанс по большой. И вот она ухватилась за публику побогаче и потароватее, — публику странную, разнохарактерную, иногда очень умную, иногда простоватую, но всегда в высшей степени доверчивую, добрую и снисходительную. И горе ей, бедной, доверчивой публике! Промышленная литература со всех сторон опутывает ее сетями и, должно отдать справедливость, очень часто весьма искусными. С какою неподражаемою ловкостию умеет она, эта промышленная литература, кстати прикинуться бескорыстною, чувствительною к успехам родной словесности, горячо страждущею ее недугами! Как хорошо умеет выставить на вид несомненные признаки своей благонамеренности и добросовестности! Как искусно она, нередко грубая до цинизма, накидывает на себя в экстренных случаях личину строгого до чопорности приличия!.. Но в особенности неистощима она в угодливости пред публикою, в потворстве ее неразвитому, шаткому от недостатка убеждений вкусу, в готовности тешить ее чем ни попало, лишь бы она тешилась да исправно платила! Сегодня роман, завтра повесть, послезавтра восторженная драма, через неделю целый том критики, через месяц история томов в десяток! Нужды нет, что роман будет плох, восторженная драма усыпит самых отчаянных зрителей, критика насмешит ограниченностью взглядов, пустотою содержания и пошлостью суждений, нужды нет, что история, скомпилированная из чужих лоскутьев и никуда не годных умозрений, заставит содрогнуться кости незаконно потревоженных в ней героев, нужды нет — лишь бы взять деньги! За деньги промышленная литература готова на всё. Она упадет на колени перед бездарностию и закидает грязью первостепенный талант, угрожающий сбыту ее жалких изделий, она изобретет небывальщину, она будет печатно лобызать руки у человека, который возьмет на себя разорительную роль ее ‘кормильца’, и не в шутку, пред лицом всей публики, назовет его двигателем литературы, хотя бы он во всю жизнь свою не написал ни строчки и имел столько же охоты двигать литературою, как муха возить карету, она, эта промышленная литература, в своем корыстном ослеплении посягнет на неприкосновенность великих и славных имен, которыми гордится человечество, — лишь бы угодить невежественной толпе, которую не может не радовать унижение тех, чье превосходство дотоле кололо ей глаза, она наденет шутовской колпак и, высунув язык, расписав по-дурацки лицо, будет кувыркаться перед публикою, плясать вприсядку и кричать дикими голосами — лишь дайте ей денег!.. И мало ли еще чего не предпримет и не предпринимает она для достижения цели, нераздельно управляющей ее действиями?.. А как занимательны, как уморительно смешны и вместе как возмутительны ее беспрестанные перебранки, порождаемые мелкой, постыдной завистью, которая не может видеть лишнего рубля, перешедшего в карман соперника, без того чтобы не закричать: ‘Разоряют! Грабят!’ — и так далее. Перебранок, которые беспрестанно повторяются между представителями промышленной литературы, нельзя назвать литературными, ни даже имеющими какое-нибудь отношение к литературе. И вот, до некоторой степени, результаты неосторожных перебранок промышленной литературы: никто не сделал ей такого ощутительного вреда, как она сама, — ее представители в беспрестанных непродолжительных, но весьма жарких спорах печатно высказали насчет друг друга столько горьких истин, что невольно сделались в глазах публики далеко не столь чистыми и бескорыстными, какими прикидывались в своих сочинениях. Справедливо говорит пословица: ‘На всякого мудреца довольно простоты’, — и это большое благодеяние для литературы, потому что в противном случае бог знает когда еще ослабло бы влияние сочинителей-промышленников на русскую публику, которой доверием играть так доходно! А теперь это влияние, благодаря собственной оплошности промышленной литературы, само собою клонится к упадку…

Есть у нас еще литература, менее предосудительная по своим целям, но в высшей степени жалкая, — литература, смотрящая на вещи глазами доброго старого времени, проповедующая старые идеи по поводу новых фактов и с ожесточением, тем более горестным, что оно нередко искренно, предающая анафеме всё новое и лучшее. Ее представители — литературные старцы, постигнутые нравственною смертию прежде физической, —

Сыны другого поколенья,

но не те достойные уважения и участия ‘сыны’, которые, великодушно признав над собою законно и неизбежно совершившуюся победу времени, смиренно сошли с поприща

И на распутии живых

Стоят, как памятник надгробный,

Среди обителей людских,

не вмешиваясь не в свое дело и не навязывая новому поколению убеждений и верований, которые были хороши в свое время и остались такими для людей своего времени, как живые впечатления лучшего возраста жизни, но которые не могут уже удовлетворять нового поколения, двинутого вперед неизбежным законом постепенного совершенствования. Представители и деятели старческой литературы суть те ограниченные, неподвижно остановившиеся натуры, которые неспособны возвыситься даже до благородного и великодушного сознания, или те из деятелей промышленной литературы, которые почему-либо нашли выгодным стать в ряды защитников доброго старого времени. Старческая литература в каждом полезном нововведении, в каждом шаге вперед новой науки видит личную для себя обиду, событие, угрожающее ‘отечественной словесности’ совершенной погибелью. Каждая смелая мысль, прямо или косвенно высказанная, каждое новое мнение, противоречащее ее узким понятьицам, встречают в старческой литературе упорное сопротивление и нередко недоброжелательное истолкование. Избави бог сказать, что после Жуковского, Пушкина, Лермонтова нельзя в настоящее время безусловно восхищаться стихотворениями Державина, что Карамзин оказал русскому языку, русской истории, русскому обществу великие заслуги, которые дают ему право на одно из почтеннейших мест в истории русской литературы, но не принадлежал к числу тех первостепенных гениев, которых творения будут всегда читаться с одинакою жадностию, с одинаким наслаждением. Избави бог!.. Старческая литература поднимет гвалт, она сделает из вашего мнения преступление, которое изложит по пунктам в допотопных стихах или подьяческой прозе и предаст тиснению в надежде… но, к счастию, подобные надежды не сбываются!.. Впрочем, здесь еще не исчислено и десятой доли занятий, которым посвящает старческая литература свои златые досуги, занятия ее довольно разнообразны: одна часть ее богатырским сном спит на грудах старого, негодного хлама, стараясь уверить себя и других, что занимается разработкою каких-то материалов, по временам она просыпается, доводит до введения публики, что не успела еще сказать всего, ‘что имеет сказать’, и опять засыпает, другая часть ее, более деятельная, пишет целые книги в защиту так называемой патриархальной жизни, которая, по мнению старческой литературы, состоит в том, чтобы непременно спать после обеда, ходить каждую субботу в баню и объедаться в мясоед, третья, самая дикая и неумеренная, кроме идей, общих всей старческой литературе, о гниющем и развращенном Западе проповедует, что русская литература не только не отстала от других литератур, но даже шагнула вперед, за черту возможного совершенства, так что ей не мешает возвратиться несколько вспять — начать говорить на мужицкий лад, признать Пушкина бесталанным писателем, а какого-нибудь составителя букварей с картинками — первейшим романистом, философом и поэтом… Страшно подумать, что в наше время есть головы, таким образом рассуждающие, но что они есть, в том — увы! — нет никакого сомнения: факт слишком свежий, известный всякому, кто заглядывает в русские журналы и книги!.. Вообще старческая литература отличается дикостию суждений и бесплодностию своей несообразной с духом и требованиями века деятельности, о которой ее никто не просит. Она только мешает правильному литературному развитию, движению вперед, которого нельзя не признать в настоящем периоде русской литературы. В то время как люди с убеждением и верованиями, соответствующими современному состоянию просвещения, в поте лица трудятся для будущего, староверы всё еще видят в литературе не более как средство к сокращению скуки длинных осенних вечеров и, вследствие такого воззрения, простодушно пытаются занять нас небывалыми похождениями небывалых героев…

И прискорбнее всего видеть, что не одни староверы литературные, не сознавшие над собою законно и неизбежно совершившейся победы времени, смотрят на литературу такими глазами. Большая часть писателей, еще недавно явившихся на литературное поприще и признаваемых более или менее даровитыми, до сей поры не понимает и не старается понять обязанности, соединенной в настоящее время с званием истинного писателя, и, вместо того чтобы по мере сил и возможности пособлять общей работе, переливает из пустого в порожнее, воспевая луну, деву, шампанское и рассказывая с простодушным самодовольством, без малейшей иронии вымыслы иногда очень занимательные, но чуждые всякой идеи.

Наконец, есть у нас еще литература, литература только что возникающая, едва ли могущая насчитать с десяток истинных представителей, но более плодотворная и жизненная, чем все остальные, о которых говорено выше. С великодушным самоотвержением, ради благой и далекой корыстных расчетов цели, одушевленная высокими началами великого преобразователя России, избрала она путь тернистый и трудный, ведущий к достижению вечной и святой истины, к осуществлению на земле идеала, — и медленно, но твердо и самостоятельно шествует по своему пути, невидимо подвигая вперед общественное образование… Откликаясь на голос общей и истинно русской науки, благородно симпатизируя всему высокому, она разрабатывает важнейшие вопросы жизни, разрушает старые, закоренелые предрассудки и с негодованием возвышает голос против печальных явлений в современных нравах, вызывая наружу, во всей ужасающей наготе действительности, ‘всё, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушные очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных повседневных характеров, которыми кишит наша земля’. {‘Мертвые души’, стр. 257.} Эта литература не приписывает нам достоинств, которых мы не имеем, не скрывает от нас наших недостатков, но старается по возможности раскрывать их и обнаруживать, потому что, по ее мнению, истинный патриотизм заключается не в присвоении отечеству качеств, которых оно, быстрыми шагами идущее к совершенству, не успело еще себе усвоить, но в благородных и бескорыстных усилиях приблизить время, когда оно в самом деле достигнет возможного совершенства. Зато сколько осуждений, сколько упреков в недостатке патриотизма переносит эта бескорыстная литература от узколобых, умышленно или неумышленно не понимающих е& педантов, которые, — чтоб прикрыть извинительною причиной свое бездействие, — утверждают, что у нас всё уже сделано, что нам не в чем совершенствоваться, что нам осталось только сложить руки и наслаждаться плодами трудов своих!..

Таковы элементы, из которых состоит русская литература в настоящее время. Положение ее не блистательно, но и не представляет ничего такого, что могло бы заставить отчаиваться за ее будущее. Истекший год, подобно нескольким предыдущим, не богат замечательными произведениями, но представляет несколько фактов, неопровержимо подтверждающих, что невозвратно прошел уже для русской литературы младенческий период ее существования — период бесплодного романтизма, и настает период зрелости и возмужалости. И как ни деятельны, как ни хитростны усилия староверов литературных, сочинителей-промышленников и вообще всей литературной ‘тли’ совратить русскую литературу с истинного пути, на который она так недавно вступила, навязать ей старые разгульные грехи, которые отодвинули бы ее назад, — русская литература подвигается вперед. Голос немногих истинных ее представителей, крепкий правдою и единодушием, заглушает нестройно-крикливые голоса многочисленной, разнокалиберной толпы, движимой личными интересами. Теперь уже нельзя построить литературной славы на двух-трех более или менее удачных стихотворениях, блестящих снаружи и чуждых внутреннего содержания, теперь уже не расплачемся мы и нарасхват не раскупим ни ‘Аббадоны’, ни ‘Эммы’, ни ‘Блаженства безумия’, не причтем к капитальным произведениям таких произведений, в которых нет ни верного такта действительности, ни зрелых и крепких мыслей, а есть неземная дева, парящая к эфиру мечта, питающаяся вздохами и сентиментальными фразами любовь да детские порыванья к какому-то идеалу, навыворот понимаемому, теперь уже не признаем мы пошлого резонера, клевещущего на наши незнакомые ему нравы, искажающего нашу действительность, поучающего нас сентенциями, взятыми напрокат из букварей, — нравственно-сатирическим писателем, достойным внимания и похвал, не назовем другого резонера, не сказавшего во весь век ни одной здравой, собственно ему принадлежащей мысли, ‘философом, сходившим во глубину своего духа’, — и если какой-нибудь критик, в пылу поддельного или действительного восторга, упадет на колени перед творцом какой-нибудь посредственности в фантастическом роде, мы подумаем только, что он не совсем здоров, и останемся хладнокровными зрителями его безрассудной горячности. Теперь уже в самой критике не довольствуемся мы высокопарно-пустозвонными разглагольствиями, но ищем идей и приговоров, основанных на законах науки изящного, философии искусства… Да, мы становимся старше, мужаем — и слава богу!

Приступая к обозрению русской литературы за 1843 год, мы должны предупредить читателей, что намерены говорить только о замечательнейших явлениях, не нарушая мирного сна явлений незамечательных…

В начале 1842 года явилось новое (по счету третье) издание ‘Сочинений Державина’, с портретом автора, списком в хронологическом порядке его сочинений и немножко странною биографиею. Это полнейшее из всех изданий всё-таки не совсем полно, потому что при нем нет прозы Державина, его писем, рассуждения о лирической поэзии и пр. Староверы литературные и люди, никогда не читавшие Державина, до сей поры не могут слышать без ужаса, что стихотворения этого поэта интересны для нас как факты исторического развития русской поэзии, но отнюдь не как поэтические произведения, безотносительно превосходные, между тем эта истина до того ясна, что ее поняли и повторяют даже и такие газеты, которые, по старости лет и наклонности к стародавним воззрениям, не слишком большие мастерицы понимать и не охотницы повторять даже готовые новые мысли. Велико историческое значение поэзии Державина, бессмертно великое имя его, — и талант, которым обладал он, при более правильном развитии, быть может, сделался бы источником созданий необычайных. Но не таково было положение тогдашнего русского общества, чтобы приготовить поэта к подобным произведениям, — и приписывать Державину то, чего он не сделал и не мог сделать, значит набрасывать тень маловажности на то, что он mof сделать и сделал действительно: вот к чему приводит излишнее усердие без знания дела и здравого понимания фактов!

В исходе декабря 1842 года вышло второе издание ‘Стихотворений Лермонтова’ в трех частях, вместивших в себе все стихотворные произведения поэта, которые до того времени были напечатаны или известны издателям в рукописи. Издание было очень скоро раскуплено в значительном количестве экземпляров и прочтено с жадностию и тем грустным, невыразимо болезненным ощущением, которое невольно потрясает душу при воспоминании о печальной и странной судьбе, постигшей поэта. Как бы в утешение в ранней потере, публика, уже ничего не ожидавшая от музы Лермонтова, нечаянно увидела появление в печати (‘Отечественные> зап<иски>‘, 1843, No 3) новой большой поэмы покойного поэта ‘Измаил-Бей’, существования которой дотоле никто и не подозревал. ‘Измаил-Бей’, вероятно, одно из самых ранних юношеских произведений Лермонтова: это видно и по незрелости плана, и по растянутости, прозаичности многих выражений и оборотов, и, наконец, по самим стихам, между которыми нередко попадаются слабые и неловкие, но, несмотря на все недостатки, ‘Измаил-Бей’ — в высшей степени интересное и важное дополнение к материалам, которые имеем мы для поэтической биографии поэта в его сочинениях. Даже безотносительно, как поэтическое произведение, означенная поэма не лишена интереса, ибо, невыдержанная и слабая в целом, содержит в себе отдельные места, поражающие глубиною и оригинальностию, и не чужда сильных, по мысли и выражению, стихов, каковы, например, следующие, заключающие в себе изображение характера героя:

Как лишний меж людьми, своим рожденьем

Он душу не обрадовал ничью

И, хоть невинный, начал жизнь свою,

Как многие кончают, — преступленьем.

Он материнской ласки не знавал:

Не у груди, под буркою согретый —

Один провел младенческие леты,

И ветер колыбель его качал,

И месяц полуночи с ним играл.

Он вырос меж землей и небесами,

Не зная принужденья и забот,

Привык он тучи видеть под ногами,

А над собой один лазурный свод,

И лишь орлы да скалы величавы

С ним разделяли юные забавы.

Он для великих создан был страстей,

Он обладал пылающей душою,

И бури юга отразились в ней

Со всей своей ужасной красотою…

Но, вероятно, еще сильнее была изумлена и обрадована публика появлением в 4 и 5 NoNo ‘Отечественных записок’ 1843 года восьми новооткрытых, дотоле никому не известных стихотворений, относящихся к самым зрелым и блестящим произведениям Лермонтова. Вот их заглавия: ‘Сон’, ‘Тамара’, ‘Утес’, ‘Выхожу один я на дорогу…’, ‘Морская царевна’, ‘Из-под таинственной холодной полумаски…’, ‘Дубовый листок’, ‘Нет, не тебя так пылко я люблю…’. Все они так художественно прекрасны, что не знаешь, которому отдать предпочтение. Выписываем ‘Тамару’:

В глубокой теснине Дарьяла,

Где роется Терек во мгле,

Старинная башня стояла,

Чернея на черной скале.

В той башне высокой и тесной

Царица Тамара жила,

Прекрасна как ангел небесный,

Как демон коварна и зла.

И там сквозь туман полуночи

Блистал огонек золотой,

Кидался он путнику в очи,

Манил он на отдых ночной.

И слышался голос Тамары:

Он весь был желанье и страсть,

В нем были всесильные чары,

Была непонятная власть.

На голос невидимой пери

Шел воин, купец и пастух,

Пред ним отворялися двери,

Встречал его мрачный евнух.

На мягкой пуховой постели,

В парчу и жемчуг убрана,

Ждала она гостя. Шипели

Пред нею два кубка вина.

Сплетались горячие руки,

Уста прилипали к устам,

И странные, дикие звуки

Всю ночь раздавалися там, —

Как будто в ту башню пустую

Сто юношей пылких и жен

Сошлися на свадьбу ночную,

На тризну больших похорон.

Но только что утра сиянье

Кидало свой луч по горам,

Мгновенно и мрак и молчанье

Опять воцарялися там.

Лишь Терек в теснине Дарьяла,

Гремя, нарушал тишину:

Волна на волну набегала,

Волна погоняла волну.

И с плачем безгласное тело

Спешили они унести…

В окне тогда что-то белело,

Звучало оттуда: ‘Прости!’

И было так нежно прощанье,

Так сладко тот голос звучал,

Как будто восторги свиданья

И ласки любви обещал…

В конце прошлого года (‘Отечественные> зап<иски>‘, No 12) явилось еще восемь новых, случайно отыскавшихся стихотворений Лермонтова, из которых одно может стать наряду с замечательнейшими его произведениями:

Они любили друг друга так долго и нежно,

С тоскою глубокой и страстью безумно-мятежной,

Но, как враги, избегали признанья и встречи,

И были пусты и хладны их краткие речи.

Они расстались в безмолвном и гордом страданье

И милый образ во сне лишь порою видали,

И смерть пришла: наступило за гробом свиданье, —

Но в мире новом друг друга они не узнали…

Из остальных — лучшее под заглавием: ‘Романс к ***’. Помнится, при издании стихотворений Лермонтова издатели обещали собрать всё, что явится впоследствии из произведений этого поэта, и напечатать четвертую часть в том же формате, как напечатаны первые три части, — теперь, кажется, время исполнить обещание. Стихотворений Лермонтова открылось столько, что из них может составиться очень порядочного объема книжка…

К замечательнейшим явлениям русской поэзии 1843 года должно причислить ‘Парашу’, рассказ в стихах г. Т. Л. Автор ‘Параши’, бесспорно обладающий самобытным талантом, особенно замечателен тем, что, по роду своего таланта и направлению поэтической деятельности, более всех других русских поэтов (если у нас есть теперь поэты) приближается к новой школе поэзии, которая началась у нас Лермонтовым да им же и кончилась. Лермонтов был истинный сын своего времени, — и на всех творениях его отразился характер настоящей эпохи, сомневающейся и отрицающей, недовольной настоящею действительностию и тревожимой вопросами о судьбе будущего. Источником поэзии Лермонтова было сочувствие ко всему современному, глубокое чувство действительности, — и ни на миг не покидала его грустная и подчас болезненно-потрясающая ирония, без которой в настоящее время нет истинного поэта. С Лермонтовым русская поэзия, достигшая в период пушкинский крайнего развития как искусство, значительно шагнула вперед как выражение современности, как живой орган идей века, его недугов и возвышеннейших порывов. По смерти Лермонтова русская поэзия снова начала подвигаться назад, — возвратилась к нравственному индифферентизму и из мира действительности переселилась снова в сферу отвлеченных идей, населенную мечтами и девами и освещаемую луной вместо солнца. Появление ‘Параши’ г. Т. Л. приятно изумило и обрадовало мыслящих людей, потому что в ‘Параше’ нельзя было не заметить минутного возвращения русской поэзии к направлению, которое дал ей Лермонтов и которого она не должна была покидать. В рассказе г. Т. Л. есть глубокая и верная мысль, взятая из чисто русской жизни и развитая мастерски во всех мельчайших подробностях, не будем раскрывать здесь эту мысль, ибо думаем, что все уже прочли поэму, не будем также распространяться в похвалах автору и в подробном исчислении надежд, которые подает его прекрасное дарование, тем более что автор, прощаясь с читателями, говорит:

Хоть вижусь с вами в первый раз,

Дальнейшего знакомства не желаю…

Напомним лучше читателям поэму г. Т. Л., выписав из нее небольшой отрывок:

…Каждый день —

Я вам сказал — она в саду скиталась,

Она любила гордый шум и тень

Старинных лип — и тихо погружалась

В отрадную, забывчивую лень.

Так весело качалися березы,

Облитые сверкающим лучом,

И по щекам ее катились слезы

Так медленно — бог ведает о чем.

То, подойдя к убогому забору,

Она стояла по часам… и взору

Тогда давала волю… но глядит,

Бывало, всё на бледный ряд ракит.

Там — через ровный луг — от их села

Верстах в пяти — дорога шла большая,

И, как змея, свивалась и ползла,

И, дальний лес украдкой обгибая,

Ее всю душу за собой влекла,

Озарена каким-то блеском дивным,

Земля чужая вдруг являлась ей…

И кто-то милый, голосом призывным,

Так чудно пел и говорил о ней,

Таинственной исполненные муки,

Над ней, звеня, носились эти звуки…

И вот — искал ее молящий взор

Других небес, высоких, пышных гор…

И тополей, и трепетных олив…

Искал земли пленительной и дальной…

Вдруг русской песни грустный перелив

Напомнит ей о родине печальной,

Она стоит, головку наклонив,

И над собой дивится и с улыбкой

Себя бранит, и медленно домой

Пойдет, вздохнув… то сломит прутик гибкой,

То бросит вдруг… рассеянной рукой

Достанет книжку — развернет, закроет,

Любимый шепчет стих… а сердце ноет,

Лицо бледнеет… В этот чудный час

Я, признаюсь, хотел бы встретить вас,

О барышня моя! В тени густой

Широких лип стоите вы безмолвно,

Вздыхаете, над вашей головой

Склонилась ветвь… а ваше сердце полно

Мучительной и грустной тишиной.

На вас гляжу я: прелестью степною

Вы дышите — вы нашей Руси дочь…

Вы хороши, как вечер пред грозою,

Как майская томительная ночь…

Вот и всё или почти всё, что произвела замечательного русская поэзия в 1843 году. Остается указать на несколько стихотворений, рассеянных по журналам. Каждый журнал имеет у нас свой взгляд на поэзию, своих исключительных поэтов: намереваясь в отделе ‘Журналистики’, при обозрении журналов прошлого года, рассмотреть и определить характер каждого из них, мы, по необходимости, должны будем указывать тогда на многие стихотворения, почему-либо заслуживающие внимание. Итак, чтобы предохранить себя от повторений, упомянем теперь о весьма немногих замечательнейших произведениях поэтов, уже известных.

Явилось несколько посмертных стихотворений Кольцова (‘Отечественные> записки’, NoNo 1, 2), скончавшегося в исходе 1842 года раннею страдальческою смертию. Кольцов не обещал из себя явления слишком важного для современной русской поэзии, ибо сфера его поэтической деятельности была весьма ограничена, но в том, что он обладал замечательным самобытным талантом, который мог бы принести свою долю пользы русской поэзии, никто уже не спорит, кроме тех, которые имеют привычку сомневаться во всем, чего не понимают, да тех, которые не стыдятся, даже по смерти даровитого человека, унижать его дарование ‘из замыслов каких-то непонятных’… Явившиеся в 1843 году стихотворения Кольцова, как все посмертные стихотворения, значительно слабее тех, которые поэт печатал при жизни своей.

Антологическая муза г. Майкова, возбудившего при вступлении своем на литературное поприще столько надежд и толков, в 1843 году была очень скупа: г. Майков напечатал, помнится, только три или четыре стихотворения. Они также прекрасны, но уже не могут так нравиться и не нравятся, как первые его опыты в антологическом роде, причина — однообразие и несколько подражаний до того удачных, что их трудно отличить от первообраза. Для образчика возьмем два стихотворения разных поэтов:

Минутная мысль

Когда всеобщая настанет тишина

И в куполе небес затеплится луна,

Кидая бледный свет на портики немые,

На дремлющий гранит н воды голубые

И мачты черные недвижных кораблей, —

Как я завидую, зачем в душе моей

Не та же тишина, не тот же мир священный,

Как в лунном сумраке спокойствие вселенной!

Наяда

Когда в полдневный жар так сладостна прохлада

Душистых яворов и листьев винограда,

Усталый селянин, вхожу я в темный грот,

А там, под зеленью аканта, нимфа вод,

Нагая, белая, склонясь на полог дерна,

Роняет из кудрей холодной влаги зерна

И дремлет, опершись на руку головой,

Венчанной тростником и влажною травой.

Первое стихотворение принадлежит г. Майкову (‘Библиотека > для чт<ения>‘, No 1, 1843 г.), второе заимствовано из Андре Шенье г. Крешевым (‘Библиотека> для чт<ения>‘, No 3). Но кто не сознается, что оба они могли быть написаны г. Крешевым, и наоборот?..

Из остальных ‘известных’ наших поэтов в журналах и альманахах являлись ‘труды’ гг. Бенедиктова и Бернета, которого муза молчала несколько лет сряду: любопытно рассмотреть, что породила она. Но о ‘трудах’ гг. Бенедиктова и Бернета поговорим в обозрении журналов, теперь же укажем на двух поэтов ‘неизвестных’ или почти неизвестных, которые стоят гораздо большего внимания публики, чем многие так называемые ныне ‘известные’. Говорим о гг. Огареве и Фете. Довольно прочесть три стихотворения: ‘Обыкновенная повесть’, ‘К подъезду’, ‘Когда встречаются со мной…’, чтоб убедиться в глубине и разнообразии дарования г. Огарева. Талант г. Фета несколько приближается к антологическому роду, но и в других родах не теряет своего оригинального колорита. Главнейшее его свойство — именно оригинальность, у г. Фета нет ничего общего ни с прежними, ни с современными русскими поэтами, но заметно влияние на его талант немецких поэтов — особенно Гёте.

Стихотворения гг. Огарева и Фета печатаются в ‘Отечественных записках’. Явилось несколько стихотворений графини Ростопчиной и г. Красова. Вот стихотворение гр<афини> Ростопчиной ‘Близка весна’:

Близка, близка весна! Всё радуется ей,

И птички в воздухе, и ландыши под снегом,

И волны невские, готовые скорей,

Разбив ледяный гроб могучим, грозным бегом,

Разлиться, вольные… Весна, весна идет!

Усталый труженик из службы, от науки

Урвется за город, от милой бальной муки

В чужбину, на воды красавица вспорхнет,

И рады, рады все… Но я лишь весть разлуки

От солнца вешнего внимаю… Для меня

Вид розы молодой одно напоминанье

Всеобщих сборов в путь, всеобщего прощанья,

Отъезда скучного, томительного дня…

Мне жаль, что рушатся привычки, отношенья,

Весь быт общественный, жаль чайного стола,

Бесед заполночных, с друзьями сообщенья

Ежеминутного!.. Мне жаль, что как виденье

Из теплых жизни зим еще одна прошла!..

Мы чуть было не забыли упомянуть еще об одном поэте — Ф. Н. Глинке, который продолжает подвизаться на литературном поприще вот в каком роде (‘Маяк’ 1843 г., No 12):

Прощай, камаль

Ах, как жаль —

И камаль

Вышел уж из моды!

Скоро шаль

И вуаль

Спрячутся в комоды!

И на новь

Станем вновь

Тратить мы доходы…

Русский быт,

Русский жил

И без моды барин.

Мода жмет

Наш народ

Пуще, чем татарин.

Не она ль

То в камаль,

То рядит в цыганку?

Всякий слаб,

А когда б

Вон метлой пришлянку!..

Прочь обман —

И карман

Не был бы наш в ранах,

Право, нам

Видеть дам

Лучше б в сарафанах!

Далеко

И легко

Шли как в славны бон.

Был убор

Не в укор —

Кички да повои!

Зато ларь

Был наш встарь

Как весною воды,

А теперь —

Верь не верь —

Высох он — от моды!

В следующей статье мы займемся обозрением замечательнейших явлений русской литературы 1843 года, показавшихся в прозе…

Эта работа Некрасова приписывалась Белинскому В. В. Спиридоновым, включившим ее в ‘Полное собрание сочинений’ критика (т. XIII. М., 1948, с. 131-153 и 449-451). Ошибочность этой атрибуции и принадлежность статей Некрасову доказана М. М. Гином на основании анализа автобиографических свидетельств Некрасова и текстуальной переклички статей с его произведениями — романом ‘Жизнь и похождения Тихона Тростникова’ и литературно-критическими статьями (см.: Гин М. М. 1) О двух приписанных Белинскому статьях. — Учен. зап. Карело-Финского гос. ун-та. Ист. и филол. науки, 1954, т. IV, вып. 1, с. 132-141, 2) Некоторые вопросы атрибуции литературно-критических текстов Некрасова. — Некр. сб., VI, с. 100-103). Дополнительные параллели с текстом романа о Тростникове указаны в работе: Лурье А. Н. Анонимная статья Н. А. Некрасова о русской литературе 1843 года. — Изв. АН СССР, Сер. лит. и яз., 1963, т. XXII, вып. 6, с. 524-531.

Значение комментируемой работы в литературно-критическом наследии Некрасова исключительно велико. Опубликована она накануне появления наиболее значительных манифестов ‘натуральной школы’, альманахов и отдельных произведений, в период становления поэтической системы Некрасова. В ней мы находим отзывы о таких писателях, как Державин, Гоголь, Лермонтов, Кольцов, Герцен, Огарев, Майков, Фет, молодой Тургенев. Но дело не только в отдельных отзывах и оценках. Общие замечания о современном состоянии русской литературы, изложенные в начале первой статьи, выражают идейно-литературную программу Некрасова, решительного сторонника передовой реалистической литературы, так полно и четко, как она еще нигде не была выражена. Статья первая ‘Взгляда на главнейшие явления…’ вызвала неодобрительный отзыв ‘Сына отечества’ (1844, No 1, ‘Критика’, с. 25-32).

С. 134-136. Есть у нас литература грязная, копеечная ~ Есть у нас другая литература ~ У нее та же цель, что и у первой, — деньги ~ лишь дайте ей денег!.. — Ср.: наст. кн., с. 81-82.

С. 134. Что и не снилось нашим мудрецам. — Цитируется стих из ‘Гамлета’ В. Шекспира в переводе М. П. Вроиченко:

Есть многое в природе, друг Горацио,

Что и не снилось нашим мудрецам.

(Шекспир В. Гамлет. Трагедия в пяти действиях. Перев. с англ. М. Вронченко, СПб., 1828, с. 42)

С. 135. …публика, одевающаяся в решменские армяки… — Т. е. в армяки из черного крестьянского сукна, решимского или решменского (см.: Даль, т. IV, с. 95).

С. 135. …сидеть на гамбсовых креслах… — Т. е. изготовленных мебельной фирмой Гамбсов, изделия которой высоко ценились.

С. 136. …она будет печатно лобызать руки у человека, который возьмет на себя разорительную роль ее ‘кормильца’ ~ назовет его двигателем литературы… — Намек на неумеренные дифирамбы Булгарина в честь богатого книгопродавца М. Д. Ольхина в надежде соблазнить последнего на издание булгаринских сочинений (см. об этом: Белинский, т. VI, с. 451-453, т. VII, с. 645). ‘Двигатель литературы’ — газетный фразеологизм 1840-х гг., так называл Ольхина, через контору которого шла подписка на ‘Северную пчелу’, фельетонист этой газеты. Ср. также: наст. изд., т. IX, кн. 2, с. 347.

С. 137. Сыны другого поколенья ~ Среди обителей людских… — Слегка измененная цитата (‘стоят’ вместо ‘стоим’) из стихотворения П. А. Вяземского ‘Смерть жатву жизни косит, косит…’ (1840).

С. 138. Избави бог сказать, что после Жуковского, Пушкина, Лермонтова нельзя в настоящее время безусловно восхищаться стихотворениями Державина, что Карамзин ~ не принадлежал к числу тех первостепенных гениев, которых творения будут всегда читаться с одинакою жадностию, с одинаким наслаждением. — Речь идет о нападках ‘литературных староверов’ на Белинского за отзывы о Державине и Карамзине. См. выше рецензию Некрасова на стихотворения одного из таких ‘литературных староверов’ — Н. Д. Оранского (Старожила) — и комментарий к ней (наст. кн., с. 110-118 и 400-401). О полемике Белинского о С. П. Шевыревым по поводу русской литературы XVIII в. см.: Дементьев А. Г. Борьба Шевырева с Белинским по вопросам истории литературы. — Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та. Филол. сер., 1939, вып. 4, с. 159-197, Берков П. Н. Белинский и классицизм. — ЛН, т. 55, с. 151-176.

С. 139. …одушевленная высокими началами великого преобразователя России… — Т. е. Петра I.

С. 140. …всей литературной ‘тли’… — После опубликования повести-памфлета И. И. Панаева ‘Тля’ (ОЗ,1843, No 2, отд. I, с. 213-297) этим словом называли беспринципных литературных ремесленников (см.: Ямпольский И. Г. Из истории литературной борьбы начала 1840-х годов. — В кн.: Ямпольский И. Г. Поэты и прозаики. Л., 1986, с. 92-109). См. отзывы Некрасова об этой повести: наст. кн., с. 158, наст. изд., т. VII, с. 355-376.

С. 141. …нарасхват не раскупим ни ‘Аббадоны’, ни ‘Эммы’, ни ‘Блаженства безумия’… — Некрасов перечисляет романтические повести Н. А. Полевого 1830-х гг.

С. 141. …теперь уже не признаем мы пошлого резонера ~ нравственно-сатирическим писателем, достойным внимания и похвал… — Имеется в виду Ф. В. Булгарин. Ср. рецензии на ‘Очерки русских нравов…’ (наст. кн., с. 80-83, 87-93).

С. 141. …и если какой-нибудь критик, в пылу поддельного или действительного восторга, упадет на колени перед творцом какой-нибудь посредственности в фантастическом роде… — О. И. Сенковский в 1833 г. в рецензии на драму Н. В. Кукольника ‘Торквато Тассо’ поставил его в один ряд с Гете — это послужило поводом для неоднократных насмешек Белинского и Некрасова (см.: наст. изд., т. XII).

С. 141-142. В начале 1842 года явилось новое (по счету третье) издание ‘Сочинений Державина’ ~ без знания дела и здравого понимания фактов! — Речь идет об издании: Сочинения Державина, ч. 1-4. СПб., 1843. Отзыв Некрасова о нем перекликается (местами дословно) с рецензией Белинского (т. VI, с. 548-550). Под ‘газетами, которые, по старости лет ~ не охотницы повторять даже готовые новые мысли’, разумеется, вероятно, ‘Северная пчела’, называемая Белинским в том же контексте. Упоминаемое Некрасовым ‘Рассуждение о лирической поэзии’ (1809-1815) — итоговый литературно-теоретический труд Державина.

С. 142. В исходе декабря 1842 года вышло второе издание ‘Стихотворений Лермонтова’ в трех частях… — Имеется в виду издание: Стихотворения М. Лермонтова, ч. 1-3. СПб., 1842. Сходную оценку этому изданию дал Белинский (т. VI, с. 547-548).

С. 143. Как лишний меж людьми, своим рожденьем ~ Со всей своей ужасной красотою… — Цитируется поэма Лермонтова ‘Измаил-Бей’ (ч. II, строфа V) по первой публикации (ОЗ, 1843, No 3, отд. I, с 10).

С. 143-144 В глубокой теснине Дарьяла ~ И ласки любви обещал. — Цитируется стихотворение Лермонтова ‘Тамара’ (1841) по первой публикации (ОЗ, 1843, No 4 отд. I, с. 229-230)

С. 144 В конце прошлого года (‘Отеч<ественные> зап<иски>‘, No 72) явилось еще восемь новых, случайно отыскавшихся стихотворений Лермонтова. — Речь идет о стихотворениях: ‘<К портрету старого гусара>‘ (‘Смотрите, как летит, отвагою пылая…’), ‘Незабудка’, ‘Избави бог от летних мушек’ (‘Моя мольба’ (‘Да охранюся я от мушек…’)), ‘Смерть’ (‘Закат горит огнистой полосою…’), ‘Романс к ***’ (‘Романс к И…’ (Когда я унесу в чужбину…’)), ‘Когда весной разбитый лед…’, ‘Они любили друг друга так долго и нежно…’, ‘Ребенка милого рожденье…’.

С. 144-145. Они любили друг друга так долго и нежно ~ Но в мире новом друг друга они не узнали. — Стихотворение Лермонтова цитируется по первой публикации (ОЗ, 1843, No 5, отд. I, с. 317).

С. 145. К замечательнейшим явлениям русской поэзии 1843 года должно причислить ‘Парашу’, рассказ в стихах г. Т. Л. — ‘Т. Л.’ — И. С. Тургенев. См. аналогичные отзывы Белинского об этом произведении (т. VII, с. 65-80, 604 и др.).

С. 146. Хоть вижусь с вами в первый раз… — Здесь и далее цитируется поэма Тургенева ‘Параша’ по первой публикации (СПб., 1843, с. 45, 10-12).

С. 147. …своих исключительных поэтов: намереваясь в отделе ‘Журналистики’, при обозрении журналов прошлого года, рассмотреть и определить характер каждого из них, мы, по необходимости, должны будем указывать тогда на многие стихотворения… — Обещанные обозрения журналистики не появлялись.

С. 147. Явилось несколько посмертных стихотворений Кольцова… — В 1843 г. на страницах ‘Отечественных записок’ (No 1-2, янв.-февр.) были опубликованы: ‘Доля бедняка’, ‘Русская песня’ (‘Расступитесь, леса темные…’), ‘Сельская песня’ (‘Как здоров да молод…’), ‘Русская песня’ (‘Я любила его…’), ‘Дума’ (‘Не время ль нам оставить…’).

С. 147. …тех, которые не стыдятся, даже по смерти даровитого человека, унижать его дарование ‘из замыслов каких-то непонятных’… — Нападки на Кольцова не прекращались и после его смерти (см.: СП, 1843, 8 марта, No 52, с. 207, М, 1843, ч. 3, No 6, ‘Критика’, с. 509-511). Ср. ответ Белинского С. П. Шевыреву — автору статьи в ‘Москвитянине’ (т. VII, с. 627-629). См. также: Тонков В. А. Творчество Кольцова в оценке русской критики 30-40-х годов XIX века. — Изв. Воронеж. гос. пед. ин-та, 1956, т. XXI, с. 61-84. Некрасов неточно цитирует комедию ‘Горе от ума’ (у Грибоедова: ‘Для замыслов каких-то непонятных’ — д. II, явл. 5).

С. 147. …г. Майков напечатал, помнится, только три или четыре стихотворения. — А. Н. Майков (1821 -1897) — поэт, в 1840-е гг. был близок к Белинскому, петрашевцам, сотрудничал в некрасовском ‘Современнике’ (1840-1850-е гг.), впоследствии эволюционировал вправо. В 1843 г. кроме цитируемого Некрасовым стихотворения ‘Минутная мысль’ было опубликовано ‘Послание с Понта’ Овидия в переводе А. Н. Майкова (ОЗ, 1843, No 7, отд. I, с. 2).

С. 148. …второе заимствовано из Андре Шенье г. Крешевым… — И. П. Крешев (ок. 1824-1859) — поэт, переводчик и журналист, сотрудник ‘Отечественных записок’ и ‘Библиотеки для чтения’.

С. 148. …являлись ‘труды’ гг. Бенедиктова и Бернета ~ любопытно рассмотреть, что породила она. — В. Г. Бенедиктов (1807-1873) — поэт. ‘Е. Вернет’ — псевдоним поэта А. К. Жуковского (1810-1864), вступившего в литературу одновременно с Некрасовым. В 1837-1838 гг. его стихи публиковались в ‘Библиотеке для чтения’ и ‘Сыне отечества’, затем Бернет несколько лет не печатался. Наиболее активно он заявил о себе в периодике середины 1840-1850-х гг.

С. 148. …укажем на двух поэтов ‘неизвестных’ или почти неизвестных, которые стоят гораздо большего внимания публики, чем многие так называемые ныне ‘известные’. Говорим о гг. Огареве и Фете. — Ср. аналогичное противопоставление Фета ‘известным’ поэтам в рецензии Некрасова на ‘Молодик’ (наст. кн., с. 124). Н. П. Огарев (1813-1877) — поэт, публицист, революционный деятель.

С. 148-149. Явилось несколько стихотворений графини Ростопчиной и г. Красова. ~ Из теплых жизни зим еще одна прошла!.. — Е. П. Ростопчина (1811-1858), графиня, — поэтесса, после революции 1848 г. проявилась консервативность ее общественной позиции. В. И. Красов (1810-1854) — поэт и переводчик, в ‘Отечественных записках’ за 1843 г. были опубликованы его стихи: ‘Обыкновенная история’ (1843, No 1, отд. I, с. 70), ‘Свой век я грустно доживаю’ (1843, No 2, отд. I, с. 299), ‘Она бежит играющих подруг…’ (1843, No 8, отд. I, с. 229), ‘Последняя элегия’ (1843, No 11, отд. I, с. 54). Стихотворение Ростопчиной ‘Близка весна’ цитируется по первой публикации (ОЗ, 1843, No 4, отд. I, с. 184) с разночтением в ст. 9 (у Ростопчиной: ‘И рады, рады все… Но я, я весть разлуки…’).

С. 149. Мы чуть было не забыли у помянуть еще об одном поэте — Ф. Н. Глинке… — Ф. Н. Глинка (1786-1880) — поэт, в 1820-е гг. был близок к декабристам, в конце 1830-х гг. сблизился с православянофильскими кругами, сотрудничал в ‘Москвитянине’ С. П. Шевырева и М. П. Погодина.

С. 149. Прощай, камаль… — Камаль — женская короткая накидка с капюшоном (франц. camail).

Взгляд на главнейшие явления русской литературы в 1843 году

КОММЕНТАРИИ

Читайте также: