Враги Джобсона, Дженкинс Эдвард, Год: 1879 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 445 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ВРАГИ ДЖОБСОНА.
Опытъ изслдованія политической и общественной жизни въ Великобританской Имперіи.

РОМАНЪ ВЪ ВОСЬМИ ЧАСТЯХЪ.
ЭДУАРДА ДЖЕНКИНСА.

АВТОРА ‘ДЖИНКСОВА МЛАДЕНЦА’.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Эпизодъ Берты.

I.
Происхожденіе.

27-го іюня 1850 года произошло паденіе Джобсона.

Вс его враги, самые близкіе друзья и любящая жена говорили, что ‘онъ поднялся, какъ ракета, и упалъ, какъ ея хвостъ’. Эта метафора означала, что Джобсонъ надлалъ много шума, обнаружилъ немало блеска, и что, по мннію всхъ этихъ лицъ, теперь онъ лопнулъ и окончательно погасъ.

Іовъ {Іовъ по-англійски — Job (Джобъ).} былъ отецъ всхъ Джобсоновъ. Онъ, говорятъ, сказалъ, что человку такъ же естественно родиться для горя, какъ искр летть кверху. Очевидно, онъ предвидлъ судьбу Джобсона. Въ этой знаменитой метафор онъ точно опредлилъ вс обстоятельства ракетнаго успха: поднятіе въ верхніе слои среди шума и блеска, при рукоплесканіяхъ толпы, и конецъ, выражающійся въ треск, сверканіи, пустой трубк и падающей палк.

Подобную жизнь стоитъ описать и стоитъ прочесть, а еще полезне подумать о ней серьёзно. Бдный Александръ Великій поднялся и упалъ въ такомъ же род, а равно Наполеонъ I и его племянникъ Наполеонъ III, Гудсонъ, мистеръ Рупель и баронъ Струсбергъ имли такую же судьбу. Къ нимъ можно присоединить еще Карла XII и мистера Бенсона.

Подобныя жизни, конечно, полны приключеній, и весь свтъ желалъ бы знать, изъ какихъ составныхъ частей была первоначально устроена такая человческая ракета, т. е. изъ какихъ элементовъ, воспламеняющихся и взрывчатыхъ, такъ какъ, въ сущности, слава и успхъ имютъ воспламеняющійся и взрывчатый характеръ, весь свтъ желалъ бы убдиться, имла ли означенная ракета на столько блестящій, лучезарный эффектъ, чтобы весь міръ, въ томъ числ и его пророки, или т, которые считаютъ себя пророками, поднявъ кверху ослпленные глаза и отуманенныя головы, не могли не вскрикнуть отъ восторга: О!

Такого-то рода живой фейерверкъ, внутренній его составъ, начинаніе, спускъ и вс подробности послужатъ намъ матеріаломъ для достоврнаго разсказа въ назиданіе, въ примръ или для забавы, смотря по обстоятельствамъ.

Вншняя скорлупа Джобсона, въ ея неначиненномъ вид, была впервые явлена міру въ Барбадос. Но прежде, нежели продолжать нашу исторію, мы должны представить доказательства фактическаго существованія Джобсона. Нкоторые критики станутъ отрицать существованіе Джобсона и будутъ утверждать, что эта исторія ‘параболическая’, ‘миическая’, ‘аллегорическая’, ‘невроятная’, ‘невозможная’… Богъ знаетъ, какіе еще эпитеты подберутъ къ ней ея хулители. Предупредимъ же этихъ каркающихъ вороновъ и представимъ имъ безспорное доказательство.

Что Джобсонъ дйствительно существовалъ доказывается простымъ фактомъ. Не общимъ говоромъ, который доказываетъ только, что одинъ дуракъ поврилъ другому, не свидтельствомъ отца и матери, подверженнымъ еще сомннію. Нтъ, мы говоримъ о факт, гораздо боле достоврномъ, о количеств и дятельности враговъ Джобсона.

По общему правилу, ненависть людей останавливается лишь на конкретныхъ предметахъ. Только очень рдкіе философы, какъ, напримръ, мистеръ Грегъ и Гербертъ Спенсеръ, могутъ воспылать пламенной злобой къ идеальнымъ или несуществующимъ предметамъ. Конечно, мужчины и, прибавимъ, въ особенности женщины, часто питаютъ горячую преданность къ несуществующему, но когда мужчины и женщины чувствуютъ, ллеятъ и открыто выражаютъ ненависть къ существу, имющему имя, то вы можете быть уврены, что такое существо живетъ и его бытіе достоврно. Дло въ томъ, что въ 1850 году, въ какомъ бы сло общества вы ни вращались, вы могли встртить лицъ обоего пола, ненавидвшихъ нчто, называемое ими Джобсономъ, и выражавшихъ свою глубокую антипатію къ Джобсону и его идеямъ, потому что онъ имлъ идеи, которыя подвергались строгой критик. Нкоторые люди имютъ идеи и высказываютъ ихъ, но ихъ никто не критикуетъ. Кто въ этомъ виноватъ, пусть ршатъ заинтересованныя стороны, но обыкновенно идеи, неподвергаемыя критик, ея не стоятъ. Каждый глубокій, истинный предметъ непремнно подвергается обсужденію. И такъ, повторяю, Джобсонъ имлъ свои идеи, и он подвергались строгому анализу, анатомическому сченію, он возбуждали борьбу. Онъ отличался такими манерами и привычками, которыя взвшивались и оцнялись, какъ хлопокъ или чай. У него было лицо, вызывавшее критику, оно было большое и служило предметомъ живой ненависти. Даже его одежда подвергалась микроскопическому изслдованію, результаты котораго не приносили ни малйшей пользы обществу. Какъ бы то ни было, всегда и везд находились люди, для которыхъ идеи Джобсона, его манеры, привычки, вншній видъ, черты лица, одежда были смшными и ненавистными. Поэтому, очевидно, Джобсонъ существовалъ. Онъ не могъ играть роль невидимаго ангела. Его можно было видть, слышать, осязать. Иначе никто не взялъ бы на себя труда его ненавидть.

Такимъ образомъ, какихъ невроятностей мы впослдствіи ни разсказали бы о нашемъ геро, великій, безспорный фактъ не дрогнетъ, не поколеблется — Джобсонъ существовалъ. Мы, слдовательно, начинаемъ нашъ разсказъ въ боле благопріятныхъ обстоятельствахъ, чмъ другіе авторы подобныхъ исторій. Ничто не доказываетъ достоврность разсказываемыхъ ими происшествій, а достоврность нашего повствованія подтверждается его заглавіемъ. Это — исторія дятельности враговъ Джобсона.

Нашъ герой, какъ читатель уже, вроятно, догадался, былъ человкъ свтскій, въ различныхъ значеніяхъ этого слова. Его враги были нетолько домашніе, хотя и въ этомъ послднемъ отношеніи, какъ окажется впослдствіи,— онъ раздлялъ общую участь каждаго христіанина. Враговъ Джобсона можно было найти нетолько въ Мэрибон, но и въ Соутварк, Вестминстер и Тоуэръ-Гамлет, нетолько въ Миддльсекс, но въ Дургам и Корнвалис. Вы встртили бы ихъ на озер Киларн, въ дилижанс, пробирающемся чрезъ Троссакъ, и въ особомъ отдленіи шотландской желзной дороги. Его слава къ тому же не ограничивалась только его отечествомъ. Въ Берлин, Париж. Нью-Іорк, Мельбурн, въ газетахъ Токіо и кофейняхъ Алжира вы могли найти слды пламенной вражды къ Джобсону.

Не слдуетъ ли намъ его уважать за это? Свтъ раздленъ на два класса людей: на хорошихъ и дурныхъ, проклятыхъ и непроклятыхъ, козлищъ и овецъ. Но Джобсона ненавидли эти оба класса людей. Немалое доказательство его важнаго значеніи представляетъ фактъ, что онъ съумлъ возбудить столь пламенную и далеко распространенную вражду.

Онъ былъ сынъ той могучей расы, которая одна можетъ производить такихъ людей, расы, держащей въ своихъ рукахъ всесвтную имперію, расы, сыны которой путешествуютъ, торгуютъ, сражаются и открываютъ невдомыя мстности подъ эгидою своего славнаго знамени, во всхъ климатахъ, во всхъ странахъ. Эти люди составляютъ одно изъ чудесъ нашей великой Британской имперіи. Ихъ жизнь заслуживаетъ подробной лтописи.

Еслибъ кому-нибудь показалось нкотораго рода униженіе въ въ томъ обстоятельств, что однимъ изъ этихъ чудесъ былъ человкъ, носившій имя Джобсона, а не Стэнлея или другое какое аристократическое имя, то этому горю помочь нельзя. Факты остаются фактами, даже мистеръ Грегъ, который оспариваетъ все, не можетъ спорить противъ факта. Великобританцы, съ очень обыкновенными именами и совершающіе необыкновенныя дла, представляютъ нердкое на свт явленіе.

Надо сознаться, что Джобсонъ нетолько не аристократическое, но даже и не красивое имя. Оно никогда, подобно имени Смита, не было записано въ списокъ нашей древней аристократіи. Человкъ, по имени Смитъ, и теперь первый лордъ адмиралтейства, но никто не слыхивалъ, чтобъ какой-нибудь Джобсонъ достигъ подобной высоты. Джобсонъ — приличное, но очень обыкновенное имя. Къ тому же, оно возбуждаетъ всегда мысль о несчасть и катастроф, благодаря печальной судьб его прародителя Іова. Но пора намъ приступить къ нашему разсказу.

Среди кочевой жизни, руководимой отъ времени до времени распоряженіями главнаго штаба англійской арміи, одинъ полковой докторъ находился въ Барбадос съ своей женою, бывшею въ интересномъ положеніи. Въ этомъ отдаленномъ уголк великобританскихъ владній имется прекрасное общество, когда нтъ возстанія негровъ или контр-революціи блыхъ, прекрасный климатъ, когда нтъ бури и ртуть не поднялась до верхушки термометра. Тамъ славно было бы жить, еслибъ на островъ явился св. Патрикій и убилъ всхъ тропическихъ наскомыхъ, стоножекъ въ дюймъ длины и таракановъ въ величину жаворонка. Въ дни рабства и даже теперь, Барбадосъ — богатый островъ и нкогда въ немъ царила нетолько сахарная, но и умственная культура. Прежде тамъ было хорошее общество и мстная ‘плантократія’ жила въ красивыхъ домахъ, теперь же большинство владльцевъ заложило свои земли, и, тснимое двумя или тремя крупными заимодавцами, оставляютъ свои старые родовые дома въ добычу обветшанія, доказывая во-очію справедливость изреченія, что зло вымщается на дтяхъ до третьяго и четвертаго поколнія. Солнцемъ залитой небольшой островъ, среди блестящаго синяго моря, съ мломъ и блыми коралами подъ почвой, Барбадосъ иметъ самое многочисленное по густот народонаселеніе во всемъ свт. Въ этомъ-то мст Джобсонъ явился на свтъ.

Взглянувъ впервые на своего первенца, докторъ сказалъ своей жен:

— Слава Богу, Маріанна, ребенокъ прекрасный во всхъ отношеніяхъ.

— Мы его назовемъ Тадеусъ, отвчала больная шопотомъ.

Докторъ сдлалъ гримасу, которой жена его не видала, потому что лежала съ закрытыми глазами, и отвчалъ:

— Хорошо, голубушка.

Онъ былъ прижатъ къ стн. И какъ было ему не уступить при такихъ обстоятельствахъ? Какъ могъ онъ возбудить споръ въ такую минуту, съ такой женою и въ такомъ положеніи? Мистрисъ Джобсонъ была дипломатъ съ чисто женской сметливостью и упорствомъ. Лордъ Биконсфильдъ былъ бы ребенкомъ передъ нею, да и князь Горчаковъ едвали бы могъ съ нею потягаться. Она поймала въ ловушку своего мужа и заставила его дать слово, а онъ зналъ, что еслибъ вздумалъ потомъ взять это слово назадъ, то миръ и счастье покинули бы его жилище навсегда. Онъ тяжело вздохнулъ и вышелъ изъ комнаты.

Дло въ томъ, что еще до рожденія нашего героя между мужемъ и женою были долгія пренія по вопросу, ‘какъ мы назовемъ ребенка, если у насъ родится мальчикъ?’ Мистрисъ Джобсонъ питала по этому предмету самыя опредленныя убжденія. Докторъ не отличался никакими предвзятыми мнніями, но былъ слишкомъ человкъ со вкусомъ, чтобъ согласиться на что-нибудь нелпое или некрасивое.

Мистрисъ Джобсонъ, урожденная Тильбюри, была родомъ изъ Норфолька, и если она чмъ-нибудь гордилась, то своимъ прапраддушкой, шведомъ благороднаго рода. Онъ былъ профессоромъ въ Упсал, когда Густавъ III употребилъ свое божественное право для совершенія революціи на пользу народа. Достойный профессоръ, по имени фонъ-Стифкинъ, счелъ своимъ долгомъ, какъ свободный гражданинъ и потомокъ свободныхъ гражданъ, протестовать противъ деспотическаго акта короля. Король посмотрлъ косо на этотъ протестъ, и почтенный профессоръ, слишкомъ добрый, чтобъ затвать междоусобіе, и слишкомъ гордый, чтобъ уступить, стряхнулъ пыль съ своихъ ногъ и отправился въ Гулъ, откуда перебрался въ Норичъ. Тамъ его отлично приняли богатые банкиры и промышленники, потому что онъ былъ джентльмэнъ и ученый. Женившись на вдов съ небольшимъ состояніемъ, онъ сдлался главою большого шведо-британско-норфолькскаго семейства, которое, однако, не желая сохранить имя своего предка, отбросило фонъ! и стало называть себя Стивенъ, боле звучное имя для англійскихъ ушей, чмъ первоначальное шведское Стифкинъ.

Однако, мистрисъ Джобсонъ, происходившая отъ одной изъ дочерей фонъ-Стифкина, очень гордилась этимъ знатнымъ предкомъ. Дарвинъ не имлъ бы боле пламеннаго ученика, чмъ эта добрая женщина, еслибъ онъ сдлалъ свое великое открытіе пятьдесятъ лтъ тому назадъ. Она относила къ шведскому предку вс хорошія качества въ ея семь, а такъ какъ она не признавала въ ней никакихъ недостатковъ, то и этимъ отрицательнымъ достоинствомъ они были обязаны фонъ-Стифкину. Эти мысли ей внушила ея мать, которая, въ свою очередь, унаслдовала ихъ отъ дочери фонъ-Стифкина. Если мистрисъ Джобсонъ, урожденная Маріанна Тильбюри, отличалась благородной осанкой, въ чемъ она была вполн убждена, то получила это наслдство отъ матери стараго шведа, дальней родственницы шведской королевской семьи, но какой именно изъ многочисленныхъ королевскихъ семей, которыми Провидніе благословляло этотъ храбрый народъ, она не опредляла. Мистрисъ Джобсонъ гордилась своимъ французскимъ акцентомъ и увряла, что это наслдіе стараго шведа, который отличался славными лингвистическими способностями и сначала жилъ въ Норич обученіемъ дтей мстнаго духовенства иностраннымъ языкамъ. Свои маленькія ручки и ножки, а также слегка римскій и вообще очень пріятный небольшой носъ она одинаково приписывала своему шведскому предку, хотя въ сущности носъ у него походилъ на клювъ ястреба, а руки и ноги на лапы гориллы. Кром того, мистрисъ Джобсонъ утверждала, что ея ршительный характеръ, о которомъ она ежеминутно напоминала своему мужу, перешелъ къ ней тоже по наслдству, противъ чего почтенный докторъ не спорилъ, но часто говаривалъ своимъ друзьямъ по секрету и, конечно, вдали отъ своего дома, что ‘старикъ фонъ-Стифкинъ былъ, вроятно, самая упрямая старая скотина, какая только существовала на свт’.

Этотъ замчательный предокъ никогда не выходилъ изъ головы достойной дамы и воспоминаніе о немъ нельзя было уничтожить ни мольбами, ни аргументами. Поэтому, она твердо ршилась, что если у нея будетъ сынъ, то онъ, въ знакъ этого славнаго родства, будетъ носить имя фонъ-Стифкина, Тадеусъ. Она даже готова была бросить перчатку классическимъ знаніямъ мужа и сатирическому юмору всего свта, назвавъ Тадсей свою дочь, еслибъ небу было угодно даровать ей таковую, но милосердное небо спасло отъ этого бдствія добраго доктора, наградивъ его сыномъ. Не разъ клялся онъ мысленно, что никакія увщанія, никакія пытки не заставятъ его назвать своего сына именемъ проклятаго стараго скандинава или финна — онъ не зналъ хорошенько, чмъ изъ двухъ былъ фонъ-Стифкинъ — и, однако, какъ мы видли, далъ слово своей жен, что ихъ благородное дтище получитъ имя Тадеуса.

Докторъ Джобсонъ былъ женатъ восемь лтъ. Онъ служилъ полковымъ докторомъ и, достигнувъ сорока-лтняго возраста, былъ человкъ красивый, высокаго роста, сильный, здоровый, сангвиникъ по характеру и комплекціи. Онъ всегда отличался хорошимъ желудкомъ, что даетъ человку возможность добродушно смотрть на жизнь. Въ обществ онъ былъ любимцемъ всхъ дамъ, въ томъ числ и своей жены, въ арміи его вс любили, а среди товарищей-медиковъ его считали искуснымъ врачемъ.

Отецъ Джобсона былъ также докторъ. Онъ поселился много лтъ тому назадъ въ маленькомъ городк Лудло, въ Шропшир, который славится своей очаровательной мстностью, вдохновляющей человка мыслящаго и съ утонченнымъ вкусомъ, но не очень пріятной для доктора. Обитатели этого прелестнаго уголка не любятъ болть и ипохондрія тутъ вовсе неизвстна. Общество въ Лудло было всегда избранное. Отставные чиновники и не очень богатые представители знатныхъ родовъ любятъ жить въ подобныхъ уголкахъ, гд отсутствіе собственнаго великолпнаго помстья вознаграждается въ нкоторой степени живописной панорамой, боле изящной, чмъ т, которыми пользуется людская масса, и гд маленькая кучка привилегированныхъ лицъ можетъ, не навлекая на себя насмшекъ грубаго, вульгарнаго люда, составлять общество, основанное на принципахъ взаимнаго уваженія и сознанія превосходства немногихъ надъ многими. Посщать членовъ этого гордаго кружка, обдать повременамъ съ мстными джентльмэнами въ гостинниц ‘Три Пера’, быть завсегдатаемъ въ домахъ двухъ или трехъ пасторовъ и веселымъ собутыльникомъ въ столовыхъ двухъ богатыхъ купцовъ, оставившихъ дла, и у главнаго въ город стряпчаго, предпринимать каждый день прогулку къ замку, а по воскресеньямъ ходить въ церковь — все это, конечно, не особенно привлекательно для честолюбиваго человка. Но докторъ Джобсонъ, отецъ, былъ человкъ спокойный и себ на ум. Онъ мало по малу расширилъ свою практику, и его искуство, соединенное съ приличными, мягкими манерами, вскор открыли ему доступъ въ дома окрестныхъ сквайровъ и крупныхъ землевладльцевъ. Если ему выпадалъ свободный день и онъ желалъ посвятить его охот, уженію или верховой зд, Джобсону стоило только отправиться въ своемъ скромномъ кэб къ одному изъ богатыхъ или знатныхъ самаритянъ, жившихъ вокругъ Лудло, и каждый съ радостью предоставлялъ въ его пользованіе верховую лошадь, удочку и ружье, а потомъ приглашалъ его на хорошій обдъ и, наконецъ, отпускалъ вечеромъ домой совершенно счастливымъ и довольнымъ. Такимъ образомъ, докторъ Джобсонъ старшій принялъ тонъ хорошаго общества, перенялъ его манеры и передалъ эти качества своему сыну. Этотъ сынъ, Артуръ Кэнамъ — мы сейчасъ увидимъ замчательное происхожденіе этого имени — учился въ граматической школ короля Эдуарда VI, а потомъ имлъ счастіе заслужить стипендію въ Баліольской коллегіи Оксфордскаго университета. Съ нкоторой помощью отъ отца, который имлъ девять человкъ дтей и не могъ давать ему много денегъ, онъ достигъ ученой степени. Онъ не былъ блестящимъ студентомъ и не получалъ никакихъ наградъ, но любилъ физическія упражненія и отличался въ атлетическихъ играхъ. Отецъ сдлалъ его врачемъ, а жившій въ окрестностяхъ Лудло англійскій пэръ, въ честь котораго онъ былъ названъ Кэнамъ, доставилъ ему мсто полковаго доктора.

Исторія дружескихъ отношеній Джобсона отца съ этимъ пэромъ слишкомъ любопытна, чтобъ оставить ее неизвстной потомству. Лордъ Кэнамъ, баронъ Кэнамъ изъ Баггота, въ графств Сэлопъ, былъ лордомъ-намстникомъ графства. Онъ былъ верховнымъ судьей королевской скамьи въ царствованіе Георга III. Когда докторъ Джобсонъ началъ пробивать себ дорогу въ свт, этотъ пэръ нашелъ его очень пріятнымъ собесдникомъ и надежнымъ цлителемъ подагры, а потому по временамъ приглашалъ его на охотничьи праздники въ Гопъ-Баггот. Тогдашній верховный судья, сэръ Вильямъ Панбурнъ, однажды отправился на сессію въ Уэльсъ и его предшественникъ пригласилъ его на охоту въ багготскіе лса. Вс сосди знали, что лордъ Кэнамъ былъ дурной стрлокъ. Къ его не малой чести, онъ началъ свою карьеру съ писца въ контор стряпчаго, но именно потому, далеко не къ своей чести, онъ старался доказать міру, что всю свою жизнь былъ джентльмэномъ. Такимъ образомъ, во всемъ графств не было лучшихъ садковъ дичи, какъ въ Гопъ-Баггот, и никто не выражалъ большей страсти къ охот, какъ его благородный владлецъ. Но все это было напускное. Хотя привычка обращаться съ сумкою стряпчаго должна научить человка имть зоркій глазъ, но она не развиваетъ искуства наполнять дичью охотничью сумку.

Какъ бы то ни было, лордъ Кэнамъ и лордъ верховный судья отправились вмст на охоту въ багготскій лсъ. Случайно они отдлились отъ остального общества и въ это самое время одинъ изъ лсниковъ былъ тяжело раненъ. Все его лицо было испещрено дробью, словно рябинами. Бдный человкъ очень скромно объяснилъ свое несчастье случайнымъ выстрломъ изъ ружья одного изъ судей, которое задло за дерево. Докторъ Джобсонъ находился въ числ охотниковъ. Онъ осмотрлъ бдняка, нашелъ, что онъ опасно раненъ и обратилъ должное вниманіе на предметъ, столь близко относившійся до одного изъ свтилъ судебнаго міра. Они сами, конечно, молчали о виновник катастрофы и никто изъ присутствовавшихъ не находилъ нужнымъ забрасывать ихъ вопросами. Но между собою охотники много толковали объ этомъ ужасномъ случа и даже держали пари, что несчастный умретъ и что то или другое изъ судебныхъ свтилъ будетъ судиться за убійство, причемъ одни стояли за права любезнаго амфитріона на эту честь, а другіе признавали его недостойнымъ такой славы. Джобсонъ вскор пришелъ къ положительному заключенію насчетъ того, кто стрлялъ въ бднаго лсника. Онъ вынулъ изъ его тла сто тридцать семь дробинокъ. Лордъ Кэнамъ пригласилъ его обдать въ этотъ вечеръ и не усплъ онъ явиться въ домъ, какъ его тотчасъ провели въ комнату, отведенную лорду верховному судь.

— Докторъ, сказалъ сэръ Вильямъ: — у лсника серьёзная рана?

— Да, отвчалъ Джобсонъ: — весь организмъ его сильно потрясенъ. Вся его кожа исколота и нкоторыя изъ дробинокъ попали въ такія мста, что я не могу ихъ вытащить.

— Гм! произнесъ судья:— я очень сожалю моего достойнаго собрата Кэнама. Скажите мн по-секрету, докторъ Джобсонъ, онъ всегда былъ такимъ плохимъ стрлкомъ?

— Я никогда не считалъ его плохимъ стрлкомъ, отвчалъ Джобсонъ.

— А! продолжалъ судья, качая головою:— я надюсь, однако, ради лорда Кэпама, что вы поставите на ноги раненнаго. Я намъ скажу подъ строжайшей тайной, что онъ выстрлилъ въ бдняка.

— Я сдлаю все, что могу.

— Пожалуйста, прошу васъ сердечно. Я именно послалъ за вами, чтобъ обратиться къ вамъ съ этой просьбой. Право, я такъ буду счастливъ ради моего почтеннаго собрата, если бднякъ выздороветъ, что почту себ за честь прибавить пятьдесятъ гиней къ тому гонорару, который вы получаете отъ лорда Кэнама.

Не усплъ докторъ Джобсонъ выйти изъ комнаты верховнаго судьи, какъ другой лакей подошелъ къ нему со словами:

— Милордъ проситъ васъ пожаловать къ нему въ библіотеку: онъ ждетъ васъ съ нетерпніемъ.

Джобсонъ отправился въ библіотеку и нашелъ тамъ лорда Кэнама, который не зналъ о его посщеніи сэра Вильяма.

— Ну, что вашъ больной?

— Плохъ, милордъ, отвчалъ Джобсонъ. пожимая плечами:— право, не знаю, удастся ли его спасти.

— Неужели! воскликнулъ Кэнамъ:— какъ я сожалю Нанбурна. Надюсь, что никто изъ охотниковъ не замтилъ, что онъ плохо стрляетъ. Я могу вамъ доврить тайну: это онъ выстрлилъ въ лсника. Постарайтесь вылечить его, ради моего собрата.

— Я сдлаю все, что могу, отвчалъ Джобсонъ:— но вотъ видите, милордъ, прибавилъ онъ, пристально смотря на своего собесдника: — онъ получилъ два полныхъ ружейныхъ заряда и, право, удивительно, что онъ еще остался живъ.

— Чортъ возьми, Джобсонъ, какой вы хитрый! воскликнулъ лордъ: — а я былъ увренъ, что это сдлалъ одинъ Нанбурнъ.

— А онъ увренъ, что это вы, милордъ. Я только-что его видлъ. Вы оба цлили въ одну птицу и оба одинаково дали промахъ. Я вынулъ боле ста дробинокъ.

Нечего было-длать, судебныя свтила объяснились между собою, весело подтрунивая надъ ловкой смекалкой Джобсона, и раздлили по-братски отвтственность за неловкіе выстрлы. Докторъ же Джобсонъ вылечилъ лсника и получилъ щедрое вознагражденіе. Кром того, отличаясь способностью держать языкъ за зубами, онъ заслужилъ уваженіе благороднаго лорда Кэнама, который никогда впослдствіи не забылъ оказанной ему услуги. Поэтому, Джобсонъ сдлался другомъ бывшаго верховнаго судьи и когда родился у него сынъ, то онъ назвалъ его именемъ пэра, прибавивъ, впрочемъ, и царственное имя сына Генриха VII, который женился и умеръ въ замк Лудло. Такимъ образомъ, когда Артуръ Кэнамъ Джобсонъ получилъ докторскій дипломъ, лордъ Кэнамъ, какъ мы видли, доставилъ ему мсто полкового врача. И вотъ причина, почему онъ находился въ Барбадос съ 159-мъ линейнымъ полкомъ во время появленіи на свтъ маленькаго Тадеуса.

II.
Тетка Тадеуса.

Квартира доктора Джобсона выходила на старый, красивый плацъ-парадъ св. Анны, близь Бриджтоуна, состоявшій изъ довольно обширнаго, ровнаго пространства, покрытаго зеленой муравой и окаймленнаго съ одного конца довольно тнистымъ наркомъ, а съ другой — рядомъ деревьевъ и длинными желто-грязными казармами. Подъ прямымъ угломъ къ этому главному зданію, хотя на нкоторомъ разстояніи, возвышался двухэтажный флигель, въ которомъ помщались офицерская столовая, клубъ и офицерскія квартиры, о которыхъ съ удовольствіемъ вспоминаютъ многіе храбрые офицеры нашей арміи, хотя тишина и скука мирной тропической жизни нарушалась только повременамъ бурей или возстаніемъ негровъ. Эти зданія отличались особенно толстыми стнами и вообще строились съ цлью противостоять боле могучему врагу, чмъ человкъ. Они часто побдоносно выносили тропическій ураганъ. Однако, всякій разъ, какъ барометръ опускался, небо становилось свинцовымъ, а атмосфера накалялась, какъ жерло, люди гарнизона смотрли другъ на друга съ блдными лицами, какъ бы спрашивая, готовы ли они послдовать на тотъ свтъ за своими предшественниками.

Квартиры офицеровъ находились на противоположной отъ Бриджтоуна сторон плацъ-парада за большими, массивными казармами, передъ которыми стояли часовые въ наиболе тнистыхъ уголкахъ. Солдаты вн службы торчали у оконъ въ самой легкой одежд, тамъ и сямъ виднлась солдатская жена или невидимо обнаруживала свое присутствіе, осыпая громкой бранью своего мужа или какого-либо другого несчастнаго мужчину, случайно шедшаго мимо. Еслибъ не было такъ стравіно жарко, еслибъ негритянки не шагали граціозно по накаленной, пыльной дорог, неся на голов всякаго рода предметы, начиная отъ корзины съ ячменемъ до чашки съ патокой, еслибъ маленькіе негрёнки не маршировали на плацу и, наконецъ, еслибъ лнивые негры въ живописныхъ рубищахъ не валялись животомъ кверху, грясь на солнц, то случайный зритель этой сцены подумалъ бы, что онъ находится въ гарнизонномъ город западной Ирландіи, гд какой-нибудь безумный офицеръ веллъ выкрасить казармы охрой.

Офицерскій флигель отличался свжей краской, блествшей подъ лучами полуденнаго солнца. Тамъ и сямъ четыреугольныя глубокія окна были украшены цвтами, ползучими растеніями и орхидеями въ деревянныхъ карзинкахъ. Даже англійскіе холостые воины, а тмъ боле женатые любятъ во всхъ странахъ свта цвты, представляя тмъ трогательный контрастъ между нжной красотой и грубой удалью. Что же касается до доктора Джобсона, то онъ былъ знающій ботаникъ, и сосднія съ его квартирой галлерея и лстница были наполнены экземплярами удивительной и изящной флоры Вестъ-Индіи.

Въ верхній этажъ зданія достигали по длинной лстниц, которая выходила на широкую, но нсколько пришедшую въ ветхость веранду. Тутъ виднлись часто блестящіе мундиры различныхъ частей войска и веселые молодые офицеры прогуливались въ своихъ блыхъ кителяхъ, идя или возвращаясь изъ клуба, находившагося въ одной сторон верхняго этажа. Въ противоположномъ углу была квартира полкового доктора. Занимаемое имъ помщеніе не было очень обширно и удобно для женатаго человка, оно состояло изъ простой гостинной, съ матомъ на полу, дверь изъ которой выходила на маленькую, отдльную веранду, изъ двухъ спальныхъ и маленькой комнаты, служившей заодно доктору туалетной, ванной и лабораторіей. Конечно, въ другомъ мст зданія были лазаретъ и аптека, находившіеся подъ присмотромъ его помощниковъ. Въ то время, когда родился нашъ герой, въ виду семейныхъ потребностей доктора, пустоголовый, но очень добрый аристократъ, майоръ Гренвиль, самый мелкій офицеръ по росту во всемъ полку, любезно уступилъ свою спальню миссъ Берт, хорошенькой сестр Джобсона, которая пріхала погостить на полгода къ своимъ родственникамъ, подъ предлогомъ ухода за больной золовкой и частью изъ желанія повидать Вестъ-Индію, но въ сущности съ цлью чрезвычайно естественной въ молодой двушк — показать восторженному мужскому полу свою прелестную особу при благопріятныхъ условіяхъ тропическаго климата. Такимъ образомъ, миссъ Берта помстилась въ этой любопытной комнат, съ придланной къ стн рзной громадной пепельницей для трубокъ, которую ея владледъ почтительно вычистилъ, но неуспшно дезинфектировалъ, и съ полками, на которыхъ виднлись военные учебники, старые альманахи скачекъ, дв или три библіи, подаренныя ‘искренними друзьями’, разрозненные томы французскихъ романовъ и журналовъ. Кром того, стны были украшены портретами двухъ или трехъ лошадей, взявшихъ призъ въ Дерби, а подъ тнью блыхъ кисейныхъ занавсокъ, окружавшихъ походную желзную кровать, и надъ самымъ ея изголовьемъ вислъ цлый рядъ литографій, изображавшихъ красавицъ, частью аристократовъ и частью знаменитыхъ актрисъ, что доказывало въ ихъ юномъ собственник замчательное разнообразіе вкусовъ. На эти картины миссъ Берта любовалась каждое утро, спрашивая себя, неужели могли существовать такія красавицы (словно она никогда не смотрлась въ зеркало!), и показывались ли он когда-нибудь публик въ костюмахъ, въ которыхъ изобразили ихъ художники? Ее также интересовало знать, были ли он аристократическія родственницы благороднаго майора Гренвиля? И, наконецъ, къ которой изъ нихъ онъ питалъ самое теплое чувство?

Берта была любимой сестрой доктора и мы можемъ смло сказать ея лта, потому что ей было только восемнадцать лтъ. Джобсонъ считалъ ее лучшей и самой хорошенькой изъ числа своихъ четырехъ или пяти сестеръ, говоря объ англійскихъ семействахъ, нтъ надобности быть слишкомъ точнымъ относительно числа ихъ членовъ. Конечно, подобное доказательство фаворитизма не длало чести доктору Джобсону, тмъ боле, что онъ былъ старшій братъ, а старшій братъ — спеціально англійское учрежденіе, имющее свое начало въ феодализм и представляющее стальной наконечникъ того семейнаго клина, который онъ обязанъ, по долгу своего призванія, вбить въ общество.

Однако, докторъ Джобсонъ не имлъ ни малйшей мысли, что онъ стальное остріе, или что онъ обязанъ вбить клинъ въ общество. Онъ не былъ одаренъ никакими способностями организатора или повелителя людей. Онъ отличался очень опредленными симпатіями и антипатіями, подобно многимъ смирнымъ, лнивымъ людямъ, и не дозволялъ имъ выразиться въ вредной дятельности. Поэтому, хотя онъ предпочиталъ Берту, но любилъ всхъ своихъ братьевъ и сестеръ. Онъ добродушно забывалъ свои права первородства и дозволялъ всему семейству дйствовать со всей свободой гражданъ республики, не требуя ихъ подчиненія своему произволу.

Итакъ, Берта Джобсонъ была любимицей своего большого, сильнаго и добраго брата. Конечно, нельзя отрицать, что существовали совершенно благовидныя причины для подобной любви.

У видавъ ее въ эту минуту, когда она сидитъ во второй спальн своего брата, отданной въ полное распоряженіе Тадеуса и его кормилицы, полной, юркой, темнокожей Батшебы, обыкновенно называемой Шеба, всякій принужденъ былъ бы сказать, что она представляетъ прелестное зрлище. Счастье, что благородный майоръ Гренвиль или капитанъ инженеровъ Робертъ Эгертонъ Брумголъ, или веселый адъютантъ Тримгэръ, или Томъ Карлсбрукъ, самый толстый офицеръ всего гарнизона, не могутъ бросить взгляда чрезъ опущенные ставни на эту очаровательную молодую двушку, граціозно принимавшую на себя видъ зрлой женщины. Она сидитъ на низенькомъ комышевомъ стул, ея простенькое блое платье кажется такимъ блестящимъ и изящнымъ, маленькій передникъ, обшитый узкой розовой лентой, ловко обхватываетъ ея тонкую талію, ея маленькія ножки обуты въ тоненькія туфли и прозрачные чулки. На рукахъ она держитъ краснощекаго младенца и, покачиваясь, смется и киваетъ головой, смотря прямо въ его влажные, неосмысленные глаза. Еслибъ эти храбрые человкоубійцы, смло ходившіе не разъ противъ штыковъ и пушекъ, увидали эту сцену, то наврное она подйствовала бы на нихъ гораздо боле ружья, или пушки. Посмотрите на эту маленькую гордую головку, густые темно-каштановые роскошные волосы, естественно вьющіеся, собраны въ одну благородную діадэму. На ровномъ, овальномъ лбу словно нарисованы кистью художника прелестныя дугообразныя брови, изъ подъ которыхъ смотрятъ мягко свтящіеся глаза, темные, не черные, и не каріе, а неопредленнаго, и столь нжнаго, столь лучезарнаго цвта, какой рдко встртить. Прямой, небольшой носъ слегка приподнятъ, какъ бы для того, чтобъ показать артистически изваянныя ноздри. Верхняя словно кораловая губа тихо покоится на мягкой розовой подушк нижней. На пухломъ подбородк виднется соблазнительная ямочка, а зубы походятъ не на жемчугъ — жемчугъ не иметъ ничего общаго съ хорошими зубами — а на самый свтлый, самый твердый, самый блестящій перламутръ. Майоръ Гренвиль говаривалъ, грызя орхи посл шампанскаго: ‘я желалъ бы, чтобъ она укусила меня этими зубками’. Конечно, это замчаніе было очень грубое и мысль, чтобъ Берта Джобсонъ осквернила свои блые, невинные зубки хотя бы синей кровью Гренвилей, была невозможна и оскорбительна. Но, безъ сомннія, благородный майоръ полагалъ высказать въ этихъ словахъ самый высшій комплиментъ, на какой онъ только былъ способенъ.

Маленькое тло юнаго Джобсона было не спеленато, а только окружено самой тонкой, вполн соотвтственной климату тканью, такъ что ему дозволялось длать что угодно своими обнаженными рученками. Но онъ повидимому очень доволенъ былъ, что ему давали лежать спокойно, смотрть на прелестное лицо, наклонившееся надъ нимъ, и нжно колыхаться той тихой качкой, которая считается необходимымъ условіемъ дтскаго рая.

Берта, цвтъ лица которой, подъ вліяніемъ Вестъ-Индскаго климата, сталъ лучезарно прозрачнымъ, мотаетъ своей хорошенькой головкой, болтаетъ какія-то смшныя глупости и смется, какъ серебрянный колокольчикъ. А Батшеба стоитъ подл, уткнувъ въ бедра свои толстыя темнокожія руки, съ чудовищнымъ красножелтымъ ситцевымъ турбаномъ на голов и открытымъ ртомъ, въ которомъ такъ блестли розовыя десны и слоновыя клыки, что никто бы не удивился, еслибъ Берта, испуганная этой пастью, бросила въ нее младенца, чтобъ смилостивить людодку. Тогда и міръ былъ бы избавленъ отъ чтенія этого разсказа.

Пока голосъ Берты звенлъ, какъ серебрянная струна, Батшеба гудла, какъ толстый контрабасъ.

— О, прекрасный ребенокъ! восклицала она: — я никогда, миссъ Берта, не видывала такого малютки! Посмотрите на его ручки, на его ножки… ха, ха, ха… он точно какъ у цыпленка. А носикъ какой чудный!

Тутъ Батшеба такъ близко прикоснулась къ лицу ребенка своей пастью, что Берта съ ужасомъ прижала его къ своей груди и посмотрла, широко раскрывъ глаза, на добродушное, по чудовищное лицо, наклонившееся надъ нею.

Въ эту минуту докторъ Джобсонъ вошелъ въ комнату и взглянулъ съ восторженнымъ удивленіемъ на странную картину, представляемую контрастомъ между кросотою его блой сестры и эіопскимъ уродствомъ Батшебы. Это происходило на второй день посл рожденія нашего героя. Докторъ проспалъ лишній часъ въ это утро и позже обыкновеннаго отправлялся на службу. Вотъ почему братъ и сестра встртились впервые посл счастливаго событія.

— О, Артуръ! воскликнула Берта:— онъ самый хорошенькій, самый милый, самый прекрасный…

Докторъ Джобсонъ смотрлъ съ гордостью на самаго хорошенькаго, самаго милаго и самаго прекраснаго изъ дтей, но это совершенство вдругъ подняло такой варварскій визгъ, что Берта, прижавъ его къ своему плечу, едва его убаюкала.

— Какъ ты его назовешь, Артуръ? спросила молодая двушка, которая слышала о спор брата съ женою по поводу имени ихъ сына, но полагала, что мужъ поставитъ на своемъ:— славное было бы имя Этертонъ, или Артуръ.

Докторъ не тотчасъ отвчалъ. Батшеба съ любопытствомъ наострила уши и широко открыла свои большіе глаза. Онъ не много покраснлъ и тихо произнесъ:

— Я предоставлю Маріанн назвать, его какъ она хочетъ.

— Что? воскликнула съ жаромъ Берта: — ты не хочешь сказать, Артуръ, что…

— Я хочу сказать, отвчалъ онъ тмъ же тихимъ голосомъ:— что его назовутъ въ честь его знатнаго предка…

— Графа Тадеуса Фонъ-Стифкина, дальняго родственника шведской королевской семьи! О! Артуръ!.. Ну, Шеба, возьми его!

И миссъ Берта, почти бросивъ нашего героя на руки негритянки, вскочила, надула губки и съ презрніемъ взглянула на брата. Его красивое, доброе лицо отуманилось, но не отъ гнва, и впечатлительная молодая двушка кинулась къ нему на шею и поцловала его.

— О, голубчикъ! воскликнула она:— ты самый лучшій и самый мягкій человкъ на свт!

По вол судьбы, каждое слово изъ этого разговора было слышно въ комнат больной, которая лежала за тонкой перегородкой въ сосдней спальн. Ея пламенная фантазія дополнила то, чего она не могла видть. Такимъ образомъ, когда Джобсонъ, убдившись, что здоровье его сына было настолько хорошо, насколько можно было ожидать при его неопытности въ жизни, возвратился къ жен, то онъ засталъ ее въ слезахъ.

— Что съ тобой, Маріанна? воскликнулъ съ изумленіемъ Джобсонъ:— теб дурно?

— Нтъ.

И больная умолкла, исчезнувъ за мокрымъ носовымъ платкомъ.

— Что съ тобой, Маріанна? повторилъ докторъ, нжно взявъ одну изъ ея блыхъ, исхудалыхъ рукъ.

— Ничего, отвчала она, отдернувъ руку.

— Дай мн пощупать пульсъ, сказалъ Джобсонъ тихо.

Она покачала головой, какъ бы выражая, что не считала этотъ путь лучшимъ къ правильному діагнозу.

— Господи! произнесъ вслухъ докторъ, но говоря самъ съ собою:— кто-то ее обидлъ? Шеба, что ли, теб нагрубила? спросилъ онъ.

Она снова молча покачала головой.

— Такъ скажи мн, голубушка, что случилось?

Его голосъ звучалъ немного повелительне обыкновеннаго. Больная тотчасъ отдернула платокъ и бросила на него гнвный взглядъ.

— Какъ можешь ты говорить со мною такимъ тономъ, Артуръ? промолвила она:— да еще въ моемъ положеніи! О! отчего я не умерла!

И она залилась слезами.

— Пожалуйста, не плачь, Маріанна! Это можетъ теб повредить! Успокойся!

— О! Артуръ, я никогда не думала, что ты могъ бы это сдлать… когда я одна лежу больная, вдали отъ своихъ родственниковъ и друзей.

— Я ничего не сдлалъ…

— Нтъ, ты сдлалъ! произнесла больная боле энергичнымъ тономъ, чмъ слдовало.

— Ну, полно, не тревожься. Ты слишкомъ слаба. Будь умница, моя голубушка.

— У меня довольно силъ, чтобъ слышать и думать не хуже другихъ.

— Я знаю, дорогая Маріанна, но въ твоемъ положеніи ты не должна волноваться.

— Но какъ же мн не волноваться! воскликнула мистрисъ Джобсовъ:— надо мною издваются твои родственники въ моемъ дом… при моихъ слугахъ… въ присутствіи моего мужа… а онъ не останавливаетъ ихъ.

— О, милая Маріанна! произнесъ Джобсонъ, смекая наконецъ, въ чемъ дло и говоря серьёзно, но съ внутренной, незамтной усмшкой:— увряю тебя, ты не поняла настоящаго смысла нашего разговора.

— А какой же его настоящій смыслъ, мистеръ Джобсонъ? спросила больная, обтирая послднюю слезу и пристально смотря на мужа своими большими глазами.

Докторъ Джобсонъ, вызванный такимъ образомъ на поспшный и нсколько щекотливый анализъ, нашелъ, бросивъ быстрый взглядъ на факты, что трудно было вывести изъ происшедшаго какой-нибудь смыслъ, который удовлетворилъ бы мистрисъ Джобсонъ.,

— Какой же его настоящій смыслъ? повторила она: — ты не терпишь имя, которое я выбрала милому ребенку, это мн очень хорошо извстно.

Джобсонъ молчалъ.

— Ты позволяешь своей сестр упоминать о немъ въ презрительныхъ выраженіяхъ, не протестуя и не сдлавъ ей выговора.

Джобсонъ продолжалъ хранить молчаніе.

— И твоимъ обращеніемъ, если не прямо словами, ты принимаешь участіе въ оскорбленіи памяти великаго и почтеннаго человка, родство съ которымъ, какъ ты хорошо знаешь, составляетъ одно изъ немногихъ утшеній моей жизни.

Джобсонъ не произнесъ ни слова. Его жена вывернула наружу его совсть, какъ самый ловкій адвокатъ, и онъ былъ совершенно смущенъ. Кром того, какъ докторъ, онъ боялся отвчать, чтобъ не разстроить ея еще боле. Онъ хотлъ разсердиться, но взглянулъ на нее и всякое возраженіе замерло на его губахъ. Онъ просто подошелъ къ ней, обнялъ ее и, поцловавъ, сказалъ:

— Не думай боле объ этомъ. Берта молода, легкомысленна, и, быть можетъ, поступила неосторожно, но она любитъ меня и тебя. Поврь, что съ годами она научится уважать память графа Фонъ-Стифкина. А теперь не принести ли теб маленькаго Тадеуса?

Онъ впервые назвалъ ребенка по имени, мистрисъ Джобсонъ пріятно улыбнулась и черезъ минуту съ материнской гордостью прижала малютку къ своей груди, а докторъ съ любовью смотрлъ на мать и на сына.

III.
Лэди Пилькинтонъ.

Извстіе о рожденіи молодого Джобсона быстро распространялось. Вс на остров знали доктора Джобсона и никто не питалъ къ нему непріязни. Онъ получалъ поздравленія со всхъ сторонъ, хотя въ сущности онъ только взялъ билетъ въ самой азартной изъ человческихъ лотерей. Слдующая почта понесла это извстіе въ Англію, въ Индію и колоніи, но прежде, чмъ получились поздравительныя письма изъ Мадраса и Сингапура, мистрисъ Джобсонъ, отличавшаяся энергичной натурой, встала и уже выходила. Леди Пилькинтонъ, жена командовавшаго войсками въ англійской Гвіан и островахъ, генералъ-майора сэра Вильяма Пилькинтона, катала ее каждый день, кром воскресенья, въ своемъ красивомъ фаэтон, запряженномъ парою красивыхъ канадскихъ пони.

Лэди Пилькинтонъ играетъ значительную роль въ этой исторіи и потому она, помимо ея личныхъ качествъ, заслуживаетъ подробной характеристики. Съ тхъ поръ, какъ въ моду вошло писать, такъ называемые, субъэктивные романы, вроятно, потому что у авторовъ боле субъэктовъ, чмъ объектовъ, если писатель не представитъ самаго подробнаго и мелочнаго анализа каждаго выведеннаго имъ лица, начиная отъ посланца съ письмомъ къ Миранд до герцогини, сводящей съ ума принца крови своей красотою — его произведеніе считается не глубокимъ и поверхностнымъ. Но эта система намъ кажется оскорбительной для читателей, которымъ критики отказываютъ въ малйшей дол воображенія, такъ что имъ будто бы необходимо все разжевать и въ ротъ положить. Можетъ быть, критики и знаютъ свою публику лучше авторовъ, но мы отказываемся имть о своихъ читателяхъ такое низкое мнніе и, напротивъ, утверждаемъ, что еслибъ ихъ было только полдюжины, они съумютъ придать плоть и кровь самому бглому абрису, если только онъ набросанъ живо и врно.

Впрочемъ, лэди Пилькинтонъ вполн заслуживала самаго обстоятельнаго описанія, такъ какъ она была центромъ и главою общества въ Барбадос. Она не была хорошенькой, но ея лицо, фигура и манеры дышали тмъ, что французы называютъ словомъ, для котораго ни на одномъ язык нтъ синонима — distingu. Высокаго роста, энергичная, ршительная, но вполн женственная въ голос и движеніяхъ, живая, отлично знающая свтъ, настоящая лэди, хотя отличавшаяся нкоторой свободой полковыхъ привычекъ, она держала себя прекрасно съ молодыми и старыми офицерами, и вообще руководила всмъ обществомъ въ Барбадос съ такой твердой, но спокойной энергіей, что никто не думалъ вступать съ нею въ соперничество. Съ темными, гладкими волосами, высокимъ, узкимъ лбомъ, сро-голубыми глазами, прямымъ, тонкимъ носомъ, маленькимъ ршительнымъ ртомъ, пухлымъ подбородкомъ и гордой осанкой, незнавшей преградъ и нодонускавшей капитуляцій, лэди Пилькинтонъ была очень добра, нжна и любезна. Я сомнваюсь, чтобы такое соединеніе силы и нжности, достоинства и скромности встрчалось въ комъ-нибудь, кром англичанъ и, конечно, оно никогда не встрчалось въ такомъ совершенств, какъ въ лэди Пилькинтонъ. Съ перваго взгляда она возбуждала ваше сочувствіе, со второго внушала уваженіе.

Когда милэди прозжала мимо казармъ въ своемъ фаэтон, съ петронической быстротой, сидя прямо, какъ доска, съ бичемъ въ одной рук и вожжами въ другой, съ сметливымъ маленькимъ негромъ на заднемъ сидньи, вс офицеры выходили на веранду и низко кланялись ей съ глубокимъ уваженіемъ, ни одна іота котораго не пропадала для ея быстрыхъ срыхъ глазъ, повидимому, устремленныхъ на уши лошадей.

— Вотъ лэди Пилькинтонъ детъ за женой Джобсона, чтобы покатать ее, сказалъ однажды капитанъ королевскихъ инженеровъ Этертонъ Брумголъ тмъ истымъ тономъ англичанина, который полагаетъ, что самый простой фактъ, высказанный имъ, пріобртаетъ новый интересъ, выходя изъ его устъ.

— Клянусь Юпитеромъ, я желалъ бы, чтобы она покатала сестру Джобсона, промолвилъ лниво благородный Иденъ Гренвиль, майоръ 159-го линейнаго полка:— съ самаго своего прізда бдняжка едва выходитъ изъ дома. Право, держать въ четырехъ стнахъ молодую двушку въ ея годахъ — это хуже нежели жестоко обращаться съ животными.

— Тмъ боле, что это лишаетъ васъ, Гренвиль, возможности ее видть, не такъ ли? замтилъ старый сдой майоръ Барклей, смотря пристально на Гренвиля, который, откинувшись на спинку камышеваго кресла, курилъ сигару.

— Она вдь занимаетъ его комнату, произнесъ поручикъ Юбанкъ: — и онъ принужденъ помщаться въ койк въ моей комнат. Онъ цлую ночь кряхтитъ и жалуется на свою тяжелую судьбу и излишнее добродушіе.

— Э! воскликнулъ Гренвиль, пуская на воздухъ цлое облако дыма:— вс офицеры мн завидуютъ. Знать, что вашу комнату занимаетъ такое божество, что ваши стны освщаетъ такая ангельская улыбка, что по вашему полу порхаютъ такія хорошенькія ножки, что на вашей подушк покоятся такія нжныя щечки…

Общій взрывъ хохота прерываетъ порывъ краснорчія Гренвиля и онъ, покраснвъ, умолкаетъ, ища утшенія въ сигар.

— Э! восклицаетъ старикъ Барклей:— гд вы научились риторик… въ кадрингтонской коллегіи {Коллегія, основанная въ Барбадос адмираломъ Кадрингтономъ, составляетъ досел лучшее учебное учрежденіе, когда-либо существовавшее въ англійскихъ колоніяхъ.}? Ваше краснорчіе слишкомъ увсисто и не по моему вкусу, а главное, совершенно безполезно. Я вчера вечеромъ видлъ миссъ Джобсонъ.

— Что? воскликнуло около дюжины голосовъ съ изумленіемъ, а Гренвиль, молча, привскочилъ на своемъ стул.

— Садитесь, Гренвиль, и постарайтесь быть хладнокровнымъ. Вы, молодые офицеры линейныхъ полковъ, привыкли смотрть на спеціальныя части въ арміи также презрительно, какъ старый дуракъ и его совтники въ главномъ штаб {Приводя буквально слова майора Барклея, я очень счастливъ, что онъ умеръ, а слдовательно, не можетъ подлежать военному суду. Авторъ этого разсказа только заботится о приведеніи дйствительно случившихся фактовъ и дйствительно произнесенныхъ словъ, а нисколько не высказываетъ своихъ мнній. Выше приведенныя слона относятся къ давно прошедшему времени и военной администраціи, поэтому не военный авторъ можетъ смло предположить, что никто въ преобразованной арміи не станетъ говоритъ такъ непочтительно о существующихъ нын начальникахъ. Многіе примры доказываютъ, что еслибы и нашелся такой смльчакъ, то горько бы поплатился за свою дерзость.}, но вы видите, спеціальное знаніе и наука могутъ быть подспорьемъ и для нжныхъ чувствъ.

— Браво, Барклей! воскликнулъ Брумголъ и вынулъ свою памятную книжку, какъ бы желая записать слова стараго майора:— это совершенная эпиграмма. Между риторикой Гренвиля и военнымъ остроуміемъ…

— И вашимъ мднымъ лбомъ, замтилъ Гренвиль.

— Помолчите, молодые люди, когда говоритъ старшій, воскликнулъ Барклей:— я вчера посл обда пошелъ къ Джобсону на чашку чаю по его приглашенію. Онъ хотлъ, чтобы я помогъ ему опредлить любопытную стоножку, которую онъ купилъ у какого-то негра въ Бриджтоун. Мы вмст поршили, что это прекрасный экземпляръ Scolopendra angulata, вроятно, привезенный на какомъ-нибудь корабл изъ Тринидада. Миссъ Берта разливала чай.

Общій столъ, частью искренно, частью ради шутки, привтствовалъ эти слова. Потомъ раздался громкій крикъ: ‘Мальчикъ!’ и явившійся негръ получилъ приказаніе принести пуншъ и горькой водки восьми или девяти офицерамъ.

— Она была красиве, чмъ когда-либо, продолжалъ старый майоръ съ иронической улыбкой: — и непремнно хотла показать мн маленькаго ребенка — jobsonius recentissvnius. Увряю васъ, Гренвиль, что она обращалась съ малюткой, какъ настоящая мать. Что касается до меня, однако, то мн интересне было опредлять стоножку.

Гренвиль снова застоналъ.

— Но знаете ли что, прибавилъ майоръ:— въ логовищ Джобсона разладъ. Миссъ Берта, поднявъ ребенка, спросила у меня: какъ вы думаете назовутъ его, майоръ Барклей? Я отвчалъ: ‘Конечно, Артуромъ’. Джобсонъ закрылъ глаза, а мистрисъ Джобсонъ бросила на меня молніеносный взглядъ. ‘Нтъ, Тадсусомъ’, воскликнула миссъ Берта, искоса посматривая на мистрисъ Джобсонъ, лежавшую на кушетк въ великолпномъ чепц и бломъ плать.— Такъ звали одного моего знатнаго родственника, замтила мн строго мистрисъ Джобсонъ, потому что я не могъ удержаться отъ улыбки: — графа фонъ-Стифкина, моего прапрадда.

Старикъ Барклей удачно передразнилъ тонъ и манеры мистрисъ Джобсонъ, что вызвало громкій смхъ, хотя эта почтенная дама пользовалась общимъ сочувствіемъ.

— Я увренъ, что у нихъ будетъ исторія изъ-за этого имени, прибавилъ майоръ.

— И вы подольете масла къ огню, замтилъ его собратъ по инженерному ремеслу, капитанъ Брумголъ, который одинъ, казалось, не смаковалъ разсказа майора.

— Та…де..усъ, чортъ возьми! воскликнулъ Гренвиль, задумчиво подергивая свои усы и смотря на потолокъ:— вдь онъ будетъ ея племянникомъ!

— Вотъ необычайное открытіе! сказалъ Брумголъ:— посмотрите, что значитъ поговорить съ ученымъ человкомъ. Гренвиль дошелъ до поразительнаго вывода, что сынъ брата племянникъ.

— Вамъ хорошо смяться, прибавилъ Гренвиль: — но Берта очень хорошенькое имя, а Та…де-усъ… чрезвычайно непріятное.

— А вамъ-то какое до этого дло? воскликнулъ Эгертонъ Брумголъ съ большимъ жаромъ, оправдываемымъ обстоятельства:— онъ не вашъ племянникъ.

— Но онъ можетъ сдлаться его племянникомъ, сказалъ Барклей, передразнивая такъ ловко тонъ и голосъ Гренвиля, что вс разсмялись.

Прежде чмъ Гренвиль усплъ отвтить, одинъ изъ молодыхъ офицеровъ громко вскрикнулъ и вс бросились на веранду. Экипажъ лэди Пилькинтонъ вызжалъ изъ-за угла и въ немъ сидла, вмсто жены доктора, миссъ Берта, въ бломъ кисейномъ плать и прелестной шляпк изъ итальянской соломы съ широкими полями, украшенной однимъ страусовымъ перомъ и легкимъ, разввающимся по втру вуалемъ. Въ рукахъ у нея былъ изящный розовый шелковый зонтикъ, по послдней лондонской мод, составлявшій украшеніе ея не очень разнообразнаго туалета. Она была немного блдна, но глаза ея засверкали и лицо покрылось румянцемъ, когда, поднявъ глаза, она поклонилась офицерамъ, которые, снявъ шляпы, преклонили головы съ почтительнымъ восторгомъ. Они молча слдили за фаэтономъ, пока онъ исчезъ за казармами.

— Чортъ возьми! воскликнулъ Гренвиль и, не объясняя смысла этого восклицанія, онъ бросилъ на полъ шляпу и опустился снова на стулъ.— Эй, мальчикъ!

— Что прикажете, сэръ?

— Горькой водки! Большую рюмку.

— Ха, ха, ха, произнесъ Трименгэръ, адъютантъ генерала:— бдный юноша! вы желаете горькаго, потому что сладкое вамъ не дается!

Гренвиль принялъ видъ, что онъ обидлся, и ничего не отвчалъ.

Здсь кстати сказать два слова объ этой личности. Благородный Эдгаръ де-Понсонби, Иденъ Гренвиль былъ младшій сынъ лорда Рибенгола, владльца Рибенгола въ Іоркшир и другихъ многочисленныхъ помстій, а главное, угольныхъ копей въ Баллокъ-Чез. Этотъ уголь успшно поддерживалъ блескъ благороднаго рода, который, благодаря расточительности двухъ или трехъ поколній, едва не омрачился раззореніемъ и банкротствомъ. Но когда, вн всякаго участья владльцевъ, дв или три маленькія фермы оказались стоящими надъ жилой чернаго брилліанта, родовой гербъ просіялъ, и съ тхъ поръ заблестлъ новымъ блескомъ. Мистеръ Иденъ Гренвиль, бывшій, подобно отцу, консерваторомъ, обыкновенно утверждалъ, что находка подобныхъ сокровищъ въ старинныхъ аристократическихъ помстьяхъ была прямымъ доказательствомъ, что Привидніе стояло за аристократовъ. Эта истина доказывается исторіей многихъ древнихъ англійскихъ родовъ, и потому, въ виду фактовъ, врядъ ли ее можно оспаривать. Лордъ Гибенголъ засдалъ въ Верхней Палат, а старшій сынъ его, отличавшійся высшей способностью подавать голосъ, былъ членомъ Палаты Общинъ, гд онъ ежедневно пожималъ руки полдюжин родственниковъ, также депутатовъ. Его второй сынъ былъ пасторомъ и имлъ одно изъ самыхъ доходныхъ мстъ. Третій сынъ былъ майоромъ 159-го линейнаго полка. Онъ достигъ этого чина, хотя имлъ не боле тридцати-пяти лтъ отъ роду, способами, извстными только тмъ лицамъ, которыя имютъ руку въ главномъ штаб.

Вся англійская армія единогласно знаетъ, что ея главный штабъ — самый блестящій и прозрачный обманъ на свт. Спеціальныя части войскъ, которыя главный штабъ всячески унижаетъ передъ другими частями арміи, гд мене требуется умственныхъ способностей, смотрятъ на него, какъ на главу привилегированной системы фаворитизма и касты. Вокругъ него собираются веселыя бабочки богатаго двора, и онъ часто питаетъ ихъ подслащенной ложью военной чести, безъ всякой подкладки военнаго знанія. Это центръ произвола, съ каждымъ днемъ все усиливающагося и попирающаго немногія еще оставшіяся почетныя права офицеровъ, независимость которыхъ немыслима, если они не имютъ протекціи. Даже въ настоящее время никто не сметъ сдлать что-нибудь противъ этихъ аристократическихъ любимчиковъ главнаго штаба, не заслуживъ строгаго выговора или даже примрнаго наказанія, и компетентные люди говорятъ, что эти баловни судьбы не пользуются той строгой справедливостью, съ которою военный законъ относится къ плебеямъ. Въ главномъ штаб каста очень укрпилась, благодаря покровительству королевской власти. Но это положеніе длъ должно быть уничтожено энергичной реформой, и будемъ надяться, что при этомъ ни мало не поколеблются основы власти.

Майоръ Эдгаръ де-Понсонби, Иденъ Гренвиль, одинъ изъ тхъ многихъ, которые извлекали пользу изъ того факта, что у нихъ родственники ‘имли руки въ главномъ штаб’. Существованіе этой фразы въ арміи свободнаго государства, быть можетъ, само по себ составляетъ уже двусмысленный фактъ. Но Гренвиль не могъ жаловаться на то, что главнокомандующій открылъ въ немъ такія способности, которыхъ не могли подмтить самые близкіе друзья этого молодого офицера.

По вншности, майоръ Гренвиль не былъ образцемъ воина. Небольшого роста и худощавый, онъ отличался журавлиными ногами. Его талія скоре была прилична для женскаго корсета, чмъ для портупеи и сабли. Его маленькія руки, ни по длин, ни по сил, не общали большого успха въ обращеніи съ оружіемъ. Впрочемъ, ему надо было отдать справедливость, онъ былъ храбрый офицеръ и повелъ бы отчаянную аттаку съ такимъ энтузіазмомъ, на какой онъ только былъ способенъ. По его собственному выраженію, онъ былъ дамскій кавалеръ. Его лицо, походившее скоре на куклу, чмъ на человка, не было уродливо, хотя его полускрывали темные шелковистые усы и баки. Онъ отличался очень приличными, но афектированными манерами, и, несмотря на энтузіазмъ, воспламенявшій его относительно женщинъ, онъ держался очень низменнаго и чувственнаго взгляда на нихъ. Первыя побды, одержанныя имъ надъ женскими сердцами, имли своей ареной людскую лорда, а потому его взглядъ на женщинъ былъ основанъ на практическомъ знакомств съ горничными. Къ несчастію, во многихъ случаяхъ онъ нашелъ на опыт, что это мрило было совершенно подходящее, и естественнымъ послдствіемъ этого былъ тотъ фактъ, что Гренвиль полагалъ, что онъ совершенно заслуживалъ названіе ‘джентльмэна’ за то только, что нердко ощущалъ сантиментальный энтузіазмъ къ прекрасному полу. Но въ корн этого чувства лежало фальшивое и далеко недостойное настоящаго джентльмэна волокитство, грубое, пошлое, поверхностное рыцарство среднихъ вковъ и эпохи Стюартовъ, которое одинаково восторгалось вншнимъ блескомъ и внутреннимъ развратомъ Боккачіо, Брантома или Граммона.

Между тмъ лэди Пилькинтонъ и миссъ Берта весело болтали, покачиваясь въ фаэтон, который быстро катился по ровной твердой дорог. Они выхали за городъ. Тамъ и сямъ виднлись небольшія рощи или густой кустарникъ, но большая часть страны была покрыта сахарными плантаціями, которыхъ не защищали даже изгороди. Въ одномъ мст виднлась роскошная, граціозная зелень сахарнаго тростника, въ другомъ тянулась полоса черной земли, на которой негры и преимущественно негритянки поднимали матыками извстковую подпочву для новыхъ всходовъ. Они прозжали то мимо старомодныхъ, основательно выстроенныхъ домовъ съ итальянскими фасадами и громадными гербами надъ парадной дверью или входомъ въ конюшню, то мимо представлявшихъ разительный контрастъ съ этими богатыми жилищами рядовъ маленькихъ мазанокъ, обитаемыхъ неграми и вокругъ которыхъ кишли цлыя арміи чернокожихъ дтей, дтей безъ воспитанія, и безъ всякихъ надеждъ въ жизни, кром проявленія животнаго инстинкта, сдерживаемаго патріархальной дисциплиной, и лниваго труда, для поддержки души въ тл. И однако эти дти смялись, пли и играли, по временамъ, среди нихъ показывались сдые старики, которые, казалось, только что вываляли свои черныя головы въ плантаціи хлопка, зрлыя матроны или граціозныя темнобурыя двушки, которыя съ улыбкой скалили свои блестящіе зубы на пролетавшій мимо блестящій экипажъ.

— Кстати, Берта, сказала вдругъ лэди Пилькинтонъ, смахивая бичемъ крупную муху со спины одной изъ лошадей: — Маріанна просила меня и сэра Вильяма быть крестной матерью и крестнымъ отцомъ ея ребенка, надлавшаго столько шума въ горнизон своимъ появленіемъ на свтъ. Но она мн не сказала, какъ его назовутъ.

— Тадеусъ, отвчала ршительно миссъ Берта.

— Тадеусъ! воскликнула милэди.— Боже мой, какой ужасъ! Что это значитъ? Вдь докторъ Джобсонъ не тайный диссентеръ, хотя я всегда подозрвала его наклонность къ мнніямъ Нижней Церкви.

— О, нтъ, лэди Пилькинтонъ. Отчего вамъ вошла въ голову такая мысль?

— Тадеусъ звучитъ такъ странно, точно методистское имя! отвчала милэди:— Тадеусъ? Да это имя погубитъ бднаго ребенка. Ну, скажите сами, возможенъ ли генералъ-лейтенантъ Тадеусъ Джобсонъ? Нтъ, единственно открытая для него карьера будетъ карьера методистскаго пастора.

— Пожалуйста, милая лэди Пилькинтонъ, не будемъ объ этомъ говорить. Я не могу слышать этого страшнаго имени. И какой прекрасный ребенокъ! Это имя предка Маріанны, графа…

— Фонъ-Стифкина! О, я знаю исторію этой старой муміи. Я ненавижу фонъ-Стифкина. Маріанна всегда кормитъ своихъ друзей этимъ подогртымъ кушаньемъ. Я до сихъ поръ принимала это за безвредную слабость — вдь вс мы имемъ слабости и часто очень вредныя — но теперь я позволю себ сказать Маріанн, что она доходитъ до безумія, совершенно нечестиваго. Она портитъ всю будущность ребенка изъ глупой фантазіи.

— Какъ бы я желала, чтобъ вы уговорили ее перемнить ея намреніе, воскликнула Берта.— Я уврена, что Артуру ненавистно это имя. Оно такое чудовищное! Но онъ такъ добръ и…

— Такой баранъ, прибавила рзко милэди.— Ну, не обижайтесь, я не могу видть добрыхъ дураковъ. Они поворачиваютъ всю мою внутренность. Я люблю, чтобъ мужчина былъ мужчиной.

Вроятно, лэди Пилькинтонъ говорила совершенно искренно, хотя весь свтъ могъ засвидтельствовать, что ея мужъ, генералъ, командовалъ везд, кром своего домашняго очага. Женщины энергичныя и съ сильной волей не могутъ терпливо переносить человка, который не въ состояніи завоевать ихъ уваженія и, какъ бы неограниченно он ни царили у себя дома, он ненавидятъ мужчинъ, подчиняющихся женскому вліянію. Это парадоксъ, но совершенно справедливый. Лэди Пилькинтонъ, отличаясь самымъ повелительнымъ правомъ, мало уважала людей слабыхъ, податливыхъ. Однако, несмотря на это, она любила доктора Джобсона и считала его настоящимъ джентльмэномъ, что означало въ ея глазахъ образецъ человческаго достоинства.

— Право, онъ не могъ сдлать иначе, сказала Берта, считая необходимымъ защитить брата:— Маріанна была такъ слаба, и онъ не могъ пойти противъ нея.

— Пустяки, Берта, вы ничего не понимаете. Какъ можно назвать сына чудовищнымъ именемъ Тадеуса только потому, что жена капризничаетъ. А еслибъ она вздумала дать сыну имя Навуходоносора или Магаршадалгашбаза?..

Берта засмялась.

— Онъ согласился бы, еслибъ думалъ, что это успокоитъ больную.

— Ну! воскликнула лэди Пилькинтонъ и вдругъ умолкла, прикусивъ себ языкъ и ударивъ бичемъ по лошадямъ.

Она была по природ очень вспыльчива, но умла себя сдерживать. Поэтому, она тотчасъ перемнила разговоръ.

— А гд вы, Берта, жили все это время? спросила она: — я только что подумала объ этомъ. У васъ, вроятно, очень тспо.

— О! отвчала Берта, слегка покраснвъ:— майоръ Гренвиль очень любезно уступилъ мн свою комнату и мн очень удобно въ ней. Но еслибъ вы только знали, какая это смшная комната!

И молодая двушка, широко откривъ глаза, взглянула на лэди Пилькинтонъ, которая засмялась.

— Я знаю. Везд разбросаны трубки, глиняныя кружки, разбитыя чаши для пунша, портреты балетныхъ танцовщицъ, охотничьи картины и десятки французскихъ романовъ. Нтъ, Берта, такая комната вамъ не годится. Вы передете ко мн и останетесь у меня, пока докторъ найдетъ новую квартиру или какъ нибудь удобне устроится. А маленькаго офицерчика мы вернемъ къ его пенатамъ,

— Нтъ, это невозможно, лэди Пилькинтонъ, отвчала Берта съ страннымъ оживленіемъ: — увряю васъ, мн очень хорошо въ его комнат, и онъ очень добрый. Онъ предложилъ брату держать его комнату хоть шесть мсяцевъ.

Лэди Пилькинтонъ посмотрла искоса на молодую двушку.

— Вашъ братъ можетъ держать комнату Гренвиля сколько ему угодно, сказала она: — но вы передете ко мн. Да вернемся сейчасъ къ вамъ и устроимъ это дло.

Въ тоже мгновеніе, она повернула лошадей и твердая ршимость, выражавшаяся въ каждой черт ея лица, ясно доказывала. что еслибъ докторъ Джобсонъ разъ въ жизни вздумалъ оказать сопротивленіе, то оно было бы совершенно безполезнымъ. Берта молчала, но ей было неловко. Молодая, неопытная и несвдущая въ наук свтскихъ приличій, она не могла поспвать за быстрой дятельностью ума ея великосвтской собесдницы. Какъ могла она въ своемъ легкомысленномъ умишк отгадать цли, которыми руководствовалась такая ловкая, хитрая и опытная женщина, какъ лэди Пилькинтонъ. Быть можетъ, послдняя, съ своей стороны, не вполн постигала, что Берта была не въ состояніи въ своей простот придти къ тому убжденію, что ей не слдовало ощущать хотя бы самое слабое чувство благодарности къ мистеру Гренвилю. Въ конц концовъ, научая молодежь избгать зло, часто научаешь ихъ тому, что такое это зло. Въ этомъ и заключается главная опасность католической исповди.

Не было на свт боле зоркаго наблюдателя, чмъ лэди Пилькинтонъ. Благодаря своимъ тонкимъ, постоянно напряженнымъ нервамъ, она инстинктивно видла и понимала все, что происходило вокругъ нея. Она точно измрила характеръ каждаго офицера въ гарнизон и ей были до мелочей извстны вс мысли и привычки каждаго изъ нихъ. Вы сказали бы о ней: ‘Она слишкомъ умна, она знаетъ слишкомъ много’. Но въ сущности, она знала мало, а только сознавала много. Ея умъ инстинктивно обхватывалъ многіе предметы, практически ей незнакомые и на которые она смотрла простымъ взглядомъ, какъ докторъ на разскаемый имъ трупъ. По вашему мннію, вроятно, такое знаніе всего не могло не осквернить ея ума. Но это несправедливо, лэди Пилькинтонъ, вполн свтская женщина, была одной изъ тхъ, правда, рдкихъ женщинъ, которыя, вращаясь постоянно среди легкомысленныхъ и развратныхъ молодыхъ людей, оставалась чистой, незапятнанной и имла на нихъ самое благодтельное вліяніе. Многихъ юношей она брала за руку и не обнаруживая имъ, какъ хорошо она знала жизнь и внутреннія побужденія, мало по малу развивала и укрпляла въ нихъ хорошую сторону ихъ отуманенной на время, но въ сущности, доброй натуры.

Что касается Берты, то она чувствовала себя теперь въ неловкомъ положеніи не отъ туманнаго взгляда на свтское приличіе, но совершенно отъ другой причины. Ее мучила простая, естественная гордость. Ея отецъ былъ не богатъ и дома пришлось перенести не мало лишеній, чтобъ дать ей возможность създить въ Вест-Индію. Но ея маленькій гардеробъ былъ все-таки очень недостаточенъ, хотя она очень искусно изворачивалась старыми тряпками. Не трудно было съ помощью модистки, а главное своего личнаго труда устроить отъ времени до времени для бала или обда прелестный туалетъ. Но такъ невозможно будетъ поступать въ роскошномъ дом лэди Пилькинтонъ, при условіяхъ открытой тропической жизни, при ея модной горничной, горничной ея горничной и такъ дале. Вотъ почему сердце молодой двушки тревожно билось во время возвращенія домой, и она отвчала почти наугадъ на любезные вопросы милэди, которая какъ будто ничего не замчала. По дорог, он встртили двухъ или трехъ офицеровъ, которые, по странной случайности, выбрали мстомъ своей прогулки ту дорогу, по которой прохала жена генерала. Достигнувъ казармъ, она ловко обошла мистрисъ Джобсонъ. Послдняя, не желая, чтобъ ею командовали, выказала нкоторое сопротивленіе, но лэди Пилькинтонъ рзко, по военному, объявила, что если жена доктора не отпуститъ къ ней Берты, то она откажется крестить человческое существо съ такимъ страннымъ именемъ, какъ Тадеусъ.

— Конечно, такъ назывались великіе люди, Маріанна, прибавила она:— и между прочимъ добрый старый графъ фонъ-Стифкинъ, о которомъ вы говорите такъ много: но вдь, право, это имя очень уродливое! И оно такъ пахнетъ диссентерами!.. Но, милая Маріанна… не тревожьтесь… оно звучитъ какъ-то церковно и вы, вроятно, сдлаете его пасторомъ… Да, да, это будетъ слава… достопочтенный Тадеусъ Джобсонъ! Онъ, вроятно, дойдетъ и до епископа. Я съ вами согласна, это прекрасное имя для вашего малютки. Слава Богу! я никогда не имла тяжелой заботы пріискать имя ребенку.

Произнеся послднія слова, она слегка вздохнула, потомъ звнула и продолжала:

— Ну, вдь дло о Берт ршено, не правда ли? Она сейчасъ же подетъ со мною? Мы обдаемъ черезъ часъ. Это блое платье съ цвткомъ въ корсаж будетъ отлично. Моргалъ принесетъ вамъ цлую корзинку цвтовъ. Я вамъ дамъ двадцать минутъ, чтобъ собрать ваши вещи. Ну, бгите скоре въ свою комнату, а я поболтаю пока съ Маріанной.

Такимъ образомъ, Берта, полудовольная, полувстревоженная, ушла въ комнату Гренвиля и собрала свой скудный гардеробъ. Спустя часъ, она сидла за обденнымъ столомъ по правую руку генерала. Слва отъ нея сидлъ майоръ Лофтусъ, секретарь генерала, а напротивъ Тременгэръ, его веселый адъютантъ. Ложась спать въ этотъ день, она не могла не сознаться, что никогда въ жизни не проводила такого пріятнаго и блестящаго вечера.

IV.
Гроши.

Однажды передъ обдомъ, въ соборной церкви произошли крестины маленькаго Джобсона. Воспріемниками были сэръ Вильямъ и лэди Пилькинтонъ.

Въ т времена, изобртательность находилась еще въ младенчеств и паровая машина была, подобно Джобсону, неразвитой силой, поэтому, не были еще извстны резинковые рожки, а употреблялись только серебряные. Подобное питательное орудіе поднесъ генералъ своему крестнику, и оно послужило на пользу нетолько самому Тадеусу Джобсону, но въ послдствіи и всмъ его дтямъ, тогда какъ современныхъ резинковыхъ рожковъ не хватаетъ и одному ребенку. Такъ измельчалъ свтъ съ его великими открытіями, либеральными идеями и научнымъ прогрессомъ, но кто бы ршился сказать, что лучше было бы жить на свт, еслибъ вернуть назадъ доброе старое время?

О Тадеус, рожденномъ и окрещенномъ по всмъ правиламъ. даже получившемъ серебряный рожокъ, составлявшій его единственное достояніе, теперь почти нечего сказать. Излишне распространяться о томъ, какъ онъ лежалъ, открывъ глаза, и съ удивленіемъ смотрлъ на широкое темнокожее лицо Шебы и какія невдомыя, ничмъ не выражавшіяся мысли бродили въ его ум. Для истинныхъ философовъ и ученыхъ, которые съ любовью стараются проникнуть въ тайны нетолько блестящихъ звздъ, но и подобныхъ неразвитыхъ дтскихъ душъ, быть можетъ, были бы интересны наши усилія описать вроятную исторію нмой, но не лишенной идей и чувствъ жизни или лучше зародыша жизни. Но для большинства, младенецъ Тадеусъ — маленькое непріятное, кричащее, зубы прорзывающее животное. Поэтому пусть его ростетъ подъ присмотромъ черной Шебы, уродливое лицо которой было ему пріятне всякаго другого, а темнокожее плечо мягче всякой подушки. Пока же онъ, не умя считать дней и отличать ихъ отъ ночей, мало по малу просыпался къ сознанію, случились событія, имвшія значительное вліяніе на его жизнь и характеръ. Мы теперь и перейдемъ къ разсказу объ этихъ событіяхъ.

Миссъ Берта помстилась боле, чмъ удобно, въ дом лэди Пилькинтонъ. Послдняя, нисколько не вторгаясь въ ея тайны, быстро привела въ извстность ея скудныя средства и отгадала тревожившія ее заботы. Два дня спустя посл того, какъ Берта помстилась въ хорошенькой комнат, довольно большой и высокой, съ прохладнымъ матомъ на полу и красивой мебелью изъ краснаго дерева, лэди Пилькинтонъ безцеремонно вошла въ дверь, держа въ рукахъ кусокъ блестящей розовой шелковой матеріи.

— Посмотрите, Берта, сказала она:— я получила по почт новые туалеты и мои глупые агенты прислали мн розовое платье. Я терпть не могу розовый цвтъ и онъ ко мн совершенно нейдетъ. Но я люблю его на другихъ и онъ къ вамъ отлично пойдетъ, взгляните.

И милэди бросила кусокъ матеріи на плечи Берты, которая въ эту минуту стояла въ одной юпк передъ зеркаломъ. Одного поспшнаго взгляда было достаточно Берт, чтобъ убдиться въ справедливости словъ лэди Пилькинтонъ и глаза ея заблестли, но только на минуту. Потомъ, лицо ея мгновенно омрачилось и, сбросивъ съ себя шелковую матерію, она отвчала:

— Это платье прелестно… но, лэди Пилькинтонъ… мой братъ не можетъ позволить себ такого расхода.

Щеки ея покрылись румянцемъ при этомъ сознаніи.

— Милая Берта, сказала милэди, поцловавъ ее: — никогда не говорите о деньгахъ. Это неприлично. Неужели вы думате, глупый котенокъ, что я могу войти въ коммерческую сдлку съ вами или съ вашимъ братомъ? Пустяки. Вы теперь мое дитя, и я должна бросить это платье, если кто-нибудь не согласится носить его. А у меня есть маленькое, хорошенькое созданье, на которомъ оно будетъ прелестно. Морганъ скроитъ и сошьетъ вамъ его. Это дло ршенное. Вы наднете его на губернаторскій балъ.

Берта отвернулась отъ шелковаго платья и, смотря прямо въ глаза лэди Пилькинтонъ, промолвила:

— Какъ вы добры, что подумали обо мн! Но я не могу его принять.

— Я не терплю но, и дло кончено.

— Нтъ, пожалуйста, лэди Пилькинтонъ, воскликнула Берта, всплеснувъ руками: — я не умю высказать то, что хочу… но, право, я не могу взять отъ васъ платья.

Жена генерала прикусила губу и зорко посмотрла на молодую двушку, глаза которой горли. Говорило ли въ ней истинное чувство или напускное? Она ждала, что скажетъ Берта дале.

— Я желала бы похать на балъ въ моемъ бломъ фуляровомъ плать, то есть, если я могу похать съ вами, лэди Пилькинтонъ, въ такомъ бдномъ плать. А если нтъ, то я лучше возвращусь къ брату.

И слезы показались на глазахъ молодой двушки. На лиц лэди Пилькинтонъ, которое немного отуманилось, тотчасъ показалась улыбка. Она бросила матерію на постель и обняла Берту.

— О, гордая, дерзкая англичаночка! воскликнула она, цлуя ее: — длайте, какъ хотите, но позвольте мн дать вамъ совтъ. Никогда не питайте подозрній — это очень нездорово. Я не имла никакой задней мысли… а была только рада, что ошибка моихъ агентовъ дозволяла мн соединить дв красоты — шелковую и живую. Но теперь, вы не получите этого платья. Я продамъ его Маріанн за полъ цны. А вы отдайте ваше хорошенькое блое фуляровое платье Морган, она его устроитъ къ балу. Не забывайте, что это первый балъ во всемъ году.

Дйствительно Морганъ, горничная лэди Пилькинтонъ, взяла это простенькое платье, но когда, черезъ нсколько дней, она принесла его обратно, то оно такъ преобразилось, что Берта его не узнала. Прелестный розовый шелковый корсажъ замнилъ прежній и прекрасные французскіе цвты украшали юпку. Что же было длать Берт? Она его примрила, полудовольная, полуразсерженная, и даже тихая Морганъ не могла удержаться отъ восторженнаго, восклицанія, видя какъ удалась ея работа.

V.
Губернаторскій балъ.

Балъ у губернатора долженъ былъ затмить вс самыя блестящія празднества, когда либо данныя въ Барбадос. А это было не легко, такъ какъ въ Барбадос, со времени его развитія, какъ громадной плантаціи, происходило много великолпныхъ и очень дорогихъ торжествъ. Въ предъидущемъ году, лэди Пилькинтонъ одержала побду надъ всми своими соперницами, давъ балъ, поразительный по блеску. Этотъ успхъ жени генерала имлъ такое вліяніе на губернаторшу, мистрисъ Синклеръ, что она ршилась заткнуть ее за поясъ въ этомъ году. Не имя сама никакого титула, она была просто женою работящаго чиновника, счастливо шедшаго по служб, но чувствовала, что не могла дозволить, чтобы кто-нибудь затмилъ ее въ той сфер, гд она должна была царить надъ всми. Верховное величіе короля отражалось, хотя и очень слабо, въ особ мистера Синклера, и его жена не могла допустить, чтобъ звзды меньшаго достоинства блестли лучезарне ея. Поэтому, вся изобртательность доброй женщины и вс средства колоніи были напряжены, чтобъ достигнуть такого эффекта, который заставилъ бы всхъ забыть прошлогодній балъ у жены генерала. Конечно, мистрисъ Синклеръ имла большое преимущество въ самомъ помщеніи. Губернаторской домъ былъ благородное зданіе съ большой лстницей, прекрасной столовой въ нижнемъ этаж и цлымъ рядомъ пріемныхъ комнатъ во второмъ, вполн достойныхъ самаго аристократическаго жилища. Позади дома тянулся большой, отлично содержанный садъ. Старые плантаторы отличались аристократическими вкусами и привычками. Они гордились тмъ, что выстроили королевскому представителю самый большой и лучшій домъ во всей Вест-Индіи.

Къ этому великолпному зданію въ день бала устремились вс обитатели острова, имвшіе притязаніе принадлежать къ обществу, во всевозможныхъ экипажахъ: отъ красивыхъ старомодныхъ каретъ до странныхъ фургоновъ, влекомыхъ мулами. Садъ передъ домомъ былъ освщенъ фонарями, которые отлично горли въ тихой, невозмущаемой ни малйшимъ втромъ атмосфер, несмотря на то, что вокругъ нихъ постоянно кружились различныя наскомыя. Гости, поднимаясь по широкой лстниц, уставленной великолпными растеніями, встрчали съ перваго шага поразительную картину. Блестяще разукрашенныя и освщенныя громадными канделябрами сни кишли черными лакеями, въ свтлыхъ ливреяхъ, и толпою офицеровъ, въ красныхъ мундирахъ, и дамъ, въ воздушныхъ туалетахъ. На верхней площадк губернаторъ и мистрисъ Синклеръ принимали, стоя, своихъ гостей. Жара была нестерпимая, но на это, казалось, никто не обращалъ вниманія и ею только извинялась чрезвычайная легкость и dcollete дамскихъ нарядовъ, чмъ тропическія мошки очень ловко пользовались когда только успвали поймать своихъ жертвъ спокойными хоть на одну минуту. Изъ оконъ верхпяго этажа неслись звуки военной музыки и шумный говоръ.

Ровно въ десять часовъ къ подъзду подкатила великолпная карета генерала Пилькинтона, за которой слдовали въ боле скромномъ экипаж его секретарь и адъютантъ. Эти два плута воспользовались преимуществомъ, которое имъ доставляло ихъ общественное положеніе, и ангажировали миссъ Берту на два первые танца. Они, впрочемъ, простерли бы свою смлость дале и закабалили бы ее на весь вечеръ, еслибъ лэди Пилькинтонъ, съ веселой рзкостью, не прервала дальнйшіе переговоры, приказавъ имъ довольствоваться пріобртеннымъ счастьемъ.

Лэди Пилькинтонъ вошла въ залу первая, подъ руку съ адъютантомъ, а генералъ слдовалъ позади съ Бертой, которая вся покраснла отъ этой неожиданной чести. Глаза всхъ невольно обратились на нее и общій гулъ восторженнаго удивленія пробжалъ среди всхъ присутствующихъ, особливо въ групп офицеровъ, которые, не обращая вниманія на мстныхъ красавицъ, сидвшихъ по стнамъ, нетерпливо ждали прізда миссъ Джобсонъ.

Увидавъ ихъ, лэди Пилькинтонъ сдлала смлое фланговое движеніе и, оттснивъ такимъ образомъ легкую пхоту, она, съ помощью генерала, юмориста въ душ и съ удовольствіемъ оказавшаго содйствіе стратегическимъ талантамъ жены, помстила Берту на уголокъ дивана, рядомъ съ собою.

— Ну, голубушка, сказала она взволнованной двушк: — первая кадриль уже кончилась. Возьмите свой carnet и запишите первые два танца для нашихъ мальчиковъ (она всегда называла мальчиками своихъ домашнихъ офицеровъ), а вотъ идетъ еще мистеръ Брумголъ. Вы можете дать ему одинъ танецъ, но общаете только восемь танцевъ, и то по одному каждому кавалеру.

Не успла она произнести этихъ словъ, какъ любезный инженеръ подошелъ къ Берт, а за нимъ показался Гренвиль, пробиравшійся съ трудомъ сквозь толпу. Загорлое, мужественное лицо капитана Брумгола сіяло побдоносной улыбкой, онъ почтительно поклонился лэди Пилькинтонъ и сказалъ ей нсколько словъ прежде, чмъ пожать блую перчатку Берты и ангажировать ее. Лэди Пилькинтонъ одобрительно улыбнулась, когда молодая двушка записала его имя для кадрили, но ея лицо приняло очень строгое выраженіе, когда юный офицеръ сказалъ, что иметъ право на два танца.

— Нтъ, нтъ, мистеръ Брумголъ, произнесла она:— надо быть справедливымъ. Вотъ идетъ Гренвиль. Но зачмъ, я, право, ужь не знаю. Неужели вы хотитете ангажировать такую старуху, какъ я, мистеръ Гренвиль? Ну, такъ и быть. Я окажу вамъ эту честь.

Гренвиль поклонился съ принужденнымъ смхомъ.

— Я танцую вторую кадриль съ его превосходительствомъ, мистеръ Гренвиль, а слдующую съ вами. Запишите имя. Вы, кажется, знакомы съ миссъ Джобсонъ?

— Конечно, здравствуйте миссъ Джобсонъ, отвчалъ юный офицеръ:— знакомъ ли я съ миссъ Джобсонъ? Да вы шутите, лэди Пилькинтонъ! Ха, ха, ха! Разв вы не знаете… что, къ моему величайшему счастью, миссъ Джобсонъ пользуется…

— Вашимъ уваженіемъ, прибавила она:— конечно, я это знаю. Ну, если вы хотите ее ангажировать, то я позволю записать васъ на одинъ танецъ, не боле. Но вотъ Тременхэръ идетъ за нею. А вы не забывайте, что я танцую съ вами третью кадриль, иначе я отдамъ васъ подъ судъ. Подождите, мистеръ Гренвиль! вашу руку, и проводите меня къ старой мистриссъ Траттонъ. Я давно не видала ее.

Берта пошла танцовать, получивъ строгій приказъ возвратиться на то же мсто. Когда она явилась обратно, то братъ ея болталъ съ лэди Пилькинтонъ, на красивомъ лиц его играла добродушная улыбка и вся его фигура дышала той нжной симпатіей, которую онъ выказывалъ каждой женщин, на какой бы ступени она ни стояла. Онъ съ восторженнымъ удивленіемъ и гордостью посмотрлъ на свою сестру, въ ея великолпномъ плать, а потомъ бросилъ полудовольный, полувопросительный взглядъ на лэди Пилькинтонъ. Эта хитрая женщина поняла его мысли и поднесла палецъ ко рту въ знакъ молчанія. Онъ повиновался.

— Послушайте, сказала она: — нагнитесь ко мн, докторъ Джобсонъ. Она сегодня вечеромъ такъ прелестна, что даже опасно. Вы, вроятно, останетесь не долго, но пока вы здсь, не спускайте съ нея глазъ.

— Я не уйду прежде васъ, отвтилъ онъ просто. И весь вечеръ Джобсонъ ходилъ взадъ и впередъ по заламъ, замчая съ гордостью и нкоторымъ опасеніемъ, что его сестра возбуждала всюду общій восторгъ.

Время шло, восемь танцевъ Берты окончились и вс направились въ столовую для ужина, тутъ лэди Пилькинтонъ приказала Джобсону взять сестру подъ свое покровительство, хотя Тременхэръ просилъ позволенія повести къ ужину царицу бала.

За ужиномъ счастье улыбнулось Эгертону Брумголу. Докторъ Джобсонъ былъ его другомъ. Открыто нарушая свой долгъ въ отношеніи толпившихся въ зал красавицъ, Брумголъ спокойно послдовалъ за братомъ и сестрою. Совершенно случайно толпа отдлила ихъ отъ избраннаго верхняго кружка, который окружалъ представителей королевской власти, а потому молодой инженеръ былъ въ состояніи ссть рядомъ съ Бертой. Конечно, его товарищи офицеры тотчасъ начали злословить о немъ изъ зависти. Лэди Пилькинтонъ, повидимому, не обратила на это никакого вниманія, Брумголъ стоялъ высоко въ ея мнніи. Зоркій ея глазъ не предвидлъ въ немъ никакихъ недостатковъ, кром бдности, нкоторой доли гордости и чрезмрнаго ученаго педантства, потому что онъ былъ очень образованный человкъ и любилъ иногда выказать свое превосходство. Онъ провелъ двадцать очаровательныхъ минутъ подл Берты, его сердце тревожно билось и все его существо лихорадочно дрожало при каждомъ звук музыкальнаго голоса, при каждомъ застнчивомъ взгляд, брошенномъ на него. Она выпила только бокалъ шампанскаго, такъ какъ не любила вина, и общала ему слдующій вальсъ, если лэди Пилькинтонъ не будетъ имть ничего противъ этого. Онъ же пилъ шампанское, какъ офицеръ, стаканами, опаражнивая каждый за ея здоровье, т. е. мысленно провозглашая этотъ тостъ. По совершенно иной причин, маіоръ Гренвиль, на противоположномъ конц стола, пилъ такъ же безъ конца шампанское, бросая по временамъ мрачные взгляды на Берту и едва говоря съ сидвшей подл него хорошенькой миссъ Бринзденъ изъ Шатомона, богатой креолкой. Многіе другіе молодые люди, не имвшіе счастья ни танцовать, ни говорить съ прелестной сестрой доктора, заглушали свое горе въ красномъ вин и другихъ боле крпкихъ напиткахъ.

По окончаніи ужина, Брумголъ, Берта и ея братъ пошли въ пустой павильонъ съ цвтами и растеніями, который былъ нарочно пристроенъ къ столовой. Молодые люди гуляли среди высокихъ папоротниковъ и цвтущихъ камелій въ какомъ-то очаровательномъ сн, ихъ думы сосредоточились въ ихъ глазахъ, а глаза были устремлены другъ на друга. Видя, что съ сестрою только Брумголъ, Джобсонъ сталъ спокойно осматривать растенія, съ чисто научной точки зрнія. Вдругъ послышался шелестъ платья. Мистриссъ Синклэръ торопливо вошла въ павильонъ, опираясь на руку Гренвиля.

— О, Мистеръ Брумголъ! воскликнула она:— наконецъ, я васъ нашла. Гд вы были? Все общество требуетъ, чтобы вы намъ что-нибудь спли, прежде чмъ начнутся танцы. Пожалуйста, не откажите. Пойдемте, пойдемте.

Бдный Брумголъ свалился на прозаическую землю съ седьмого неба.

— Но, мистриссъ Синклэръ, отвчалъ онъ:— я ни мало не ожидалъ, я не приготовленъ.

— Для импровизаціи никогда не готовятся, воскликнула губернаторша: — если вы не согласитесь, капитанъ Брумголъ, то мы, право, подумаемъ, что вы готовитесь для своихъ импровизацій.

— О! пожалуйста, мистеръ Брумголъ! произнесъ ему въ самое ухо прелестный голосокъ, и онъ почувствовалъ легкое прикосновеніе къ его рук: — спойте что-нибудь сантиментальное, а не смшное и мы вс будемъ вамъ очень благодарны.

Капитанъ Брумголъ не сопротивлялся боле. Онъ тотчасъ отдался всею душею импровизаціи, т. е. попытк выразить въ музык и поэзіи то, что чувствовала его душа. Загорлое его лицо, черные блестящіе глаза и римскій носъ обнаруживали его отдаленное восточное происхожденіе. Иногда эта страстная сторона его натуры брала въ немъ верхъ надъ стойкимъ англійскимъ характеромъ. Въ настоящую минуту, онъ находился въ южномъ настроеніи. Подавъ руку мистриссъ Синклэръ, онъ пошелъ съ нею въ залу, вс черты его лица сіяли торжествомъ, сладость котораго онъ какъ будто заране предвкушалъ. Только мгновенное облако омрачило его чело при вид, что Гренвиль предложилъ руку Берт. Эти молодые офицеры были товарищи. Брумголъ воображалъ, что онъ открылъ въ Гренвил нчто большее, чмъ легкомысліе — гордый эгоизмъ и слабую нравственность. Поэтому, ему было непріятно видть блую перчатку Берты на мундир Гренвиля. Что касается самой Берты, то она не имла опредленной непріязни къ Гренвилю, онъ былъ очень добръ, предупредителенъ и любезенъ съ нею, т. е. насколько ему дозволяла его натура. Однако, въ эту минуту, она едва ли чувствовала, съ кмъ идетъ, такъ всецло ея мысли были заняты предстоявшей импровизаціей Брумгола. Она слышала его однажды и наивно высказала надежду, что онъ будетъ имть успхъ.

— О, да, да, отвчалъ Гренвиль, смотря пристально на широкую спину импровизатора:— конечно, да, миссъ Джобсонъ. Онъ никогда не дастъ осчки. Клянусь, я никогда не видалъ, чтобы онъ не усплъ въ чемъ-либо имъ предпринятомъ. У него ужасно много энергіи. Но неправда ли, какъ тутъ божественно?

— Что? спросила Берта.

— Все… музыка, вечеръ, публика, цвты, дамы… вы.

— И вы, маіоръ Гренвиль! воскликнула Берта.

— Ха, ха, ха! Очень хорошо. Вы меня ловко поддли. Но вотъ мы и пришли. Боже мой, лэди Пилькинтонъ! Тише! Слушайте!

Брумголъ сидлъ за фортепьяно, положивъ одну ногу на педаль. Правая рука быстро бгала по клавишамъ, а лвою онъ слегка проводилъ по лбу, словно стараясь слить источники поэзіи и мелодіи въ одинъ могучій потокъ. Онъ игралъ, откинувъ немного голову назадъ, въ спокойномъ, тихомъ созерцаніи.

— Онъ точно видитъ ангела, произнесла Берта, а ничмъ не исправимый Гренвиль замтилъ:

— Однако, онъ не смотритъ въ эту сторону.

Посл краткой прелюдіи, онъ проплъ импровизованное стихотвореніе, дышавшее пламенной любовью и имвшее припвъ посл каждаго куплета:

‘Будь моей, о, будь моей!

Моя жизнь, моя радость!’

Голосъ его звучалъ большей нжностью, силой и чувствомъ, чмъ обыкновенно. Въ комнат царило мертвое молчаніе, и вс съ наслажденіемъ его слушали. Онъ не импровизировалъ музыки, но искусно подобралъ къ своимъ страстнымъ строфамъ старинный мотивъ трубадуровъ.

Окончивъ пніе, Брумголъ, среди всеобщихъ рукоплесканій, направился къ тому мсту, гд стояла Берта. Онъ не слышалъ комплиментовъ, сыпавшихся на него со всхъ сторонъ, онъ видлъ только ея лицо и слышалъ только ея голосъ. Въ нихъ онъ видлъ свое истинное и настоящее торжество. Лэди Пилькинтонъ, посмотрвъ на него пристально, подумала, что она никогда не видала человка столь вдохновеннаго, какъ Брумголъ въ эту минуту, и, закрывъ на минуту глаза, не имла сердца помшать драм, трагедіи или комедіи, разыгрывавшейся передъ нею. Молодые люди понеслись въ вихр вальса, но едвали сознавая, гд они, и что длали. Но лэди Пилькинтонъ дозволила только одинъ вальсъ. У нея было строгое правило всегда узжать съ бала тотчасъ посл ужина, и это правило было вполн основательное. Въ т времена еще чаще, чмъ теперь, публика на балахъ къ утру становилась буйной, часто совершенно неприличной.

Забавно было видть, какъ выходили изъ залы популярная генеральша и царица бала въ сопровожденіи толпы блестящихъ кавалеровъ, которые наперерывъ старались оказать молодой двушк хоть какую-нибудь мелкую услугу и заслужить ея улыбку.

По дорог домой, генералъ задремалъ, прижавшись въ уголокъ, а лэди Пилькинтонъ читала нравоученія Берт.

— Злая чародйка, говорила она: — сколько вы, сегодня обворожили бдной молодежи. Брумголъ совсмъ погибъ. Бдный Гренвиль тяжело раненъ, такъ же какъ Тременхэръ и мой милый Бобъ. Мн придется за ними ухаживать. Но позвольте мн вамъ сказать два слова. Брумголъ бденъ, какъ крыса, кром жалованья, онъ ничего не иметъ. Гренвиль нищій-аристократъ, безъ всякаго сердца, ему надо жениться на аристрократк или богатой плебейк. Вы, моя милая Берта, не богаты. Мои мальчики не имютъ за душей ничего, кром головы, и то не очень свтлой. Съ другой стороны, желтовато-зеленый юноша Фуллертонъ, который такъ пламенно хотлъ танцовать съ вами и съ которымъ вы поступили очень жестоко, единственный сынъ, наслдникъ десяти-тысячнаго дохода съ сахара, рома и денежнаго капитала.

— О, лэди Пилькинтонъ!

— Шш! шш! моя голубушка! Бываютъ вещи, о которыхъ лучше не говорить. Будьте умница. Держите всю молодежь на почтительномъ разстояніи. Барбадосъ не такое мсто, гд бы вы могли найти себ жениха, слышите!

VI.
Нескромный молодой человкъ.

Никто не могъ упрекать лэди Пилькинтонъ за ея внимательно обдуманныя и преднамренно циничныя замчанія. Она очень полюбила простенькую, но далеко неглупую красотку, которая была такъ искренна и смла во всемъ, что касалось ея личнаго достоинства и гордой чести. Но чмъ глубже была привязанность генеральши къ молодой двушк, которая доврчиво льнула подъ ея покровительство, тмъ боле она сознавала опасности, окружавшія Берту, и опасеніе, чтобы не произошло какого-либо рокового столкновенія, благодаря ея чарующей прелести, мучительно терзало ее. Холодныя, рзкія слова неумолимо сыпались на Берту, но они не производили желаемаго дйствія. Безполезно было предостерегать ее на счетъ Гренвиля. Выказывая ему нкоторую долю благосклонности, она должна была сдерживать инстинктивное чувство, отталкивавшее ее отъ него. Но братъ ея былъ такъ обязанъ ему за любезную уступку ей своей комнаты, что она не могла быть не благодарною. Такимъ образомъ, преимущество, которымъ пользовался майоръ Гренвиль, было боле кажущимся, чмъ настоящимъ.

Что же касается Брумгола, то слова лэди Пилъкинтонъ были едва ли не напрасны. Берта Джобсонъ была сама дочерью бдныхъ родителей. Она привыкла къ многимъ ограниченіямъ самолюбія, къ мелкимъ экономіямъ и ежедневнымъ отказамъ въ самыхъ ничтожныхъ желаніяхъ. Поэтому, приличная бдность ее не пугала, она принадлежала не къ тмъ женщинамъ, которыя ослабваютъ и киснутъ отъ борьбы съ нуждой, а напротивъ, къ тмъ, которыя крпнутъ и борются съ лишеніями мужественно, энергично. Ея натура не могла почерствть и поблекнуть отъ житейскихъ треволненій, и, при выбор мужа, она ни за что не позволила бы сказать себ: ‘Я буду стараться, главное, обезпечить себ безбдное существованіе’. Естественно, что замчанія лэди Пилькинтонъ о Брумгол скоре могли усилить, чмъ уничтожить, нарождавшееся въ ней сочувствіе къ блестящему инженеру. Онъ былъ человкъ вполн достойный ея любви, и она готова была посвятить ему всю свою жизнь, не думая о тхъ мелкихъ ежедневныхъ лишеніяхъ, къ которымъ уже привыкла въ домашнемъ своемъ быту. Поэтому, когда на слдующій день, Брумголъ явился съ восторгомъ въ генеральскій домъ, было что-то столь нжное въ ея застнчивомъ взгляд, тихомъ голос и легкомъ пожатіи руки, что онъ весь преисполнился счастьемъ. Однако, онъ очень мало говорилъ съ Бертой, а все время болталъ съ лэди Пилькинтонъ, которая намренно избгала всякихъ сантиментальныхъ разговоровъ.

— Я надюсь, что вы не забыли пикника, мистеръ Брумголъ, сказала она, когда онъ всталъ прощаться:— мы собираемся здсь и демъ вс вмст въ Кодринтонъ. Я нашла вамъ прелестную даму, миссъ Бриндзенъ, прехорошенькую молодую двушку, съ тремя тысячами дохода.

Онъ пристально посмотрлъ на нее, какъ бы желая убдиться, искренно ли она говорила, и потомъ бросилъ поспшный взглядъ на Берту.

— Я, конечно, пріду во-время, лэди Пилькинтонъ, и, кого бы вы мн ни поручили, сочту своимъ долгомъ быть любезнымъ, но, предупреждаю васъ, что за богатой невстой я гоняться не стану.

И, поклонившись, онъ вышелъ изъ комнаты.

— Вотъ настоящій джентльменъ, сказала лэди Пилькинтонъ, смотря съ восторгомъ ему вслдъ: — а настоящій джентльменъ — самый опасный человкъ на свт.

Солнце быстро клонилось къ западу, и фаэтонъ лэди Пилькинтонъ, по обыкновенію, подкатилъ къ крыльцу генеральскаго дома. Но Берта отказалась отъ прогулки, подъ предлогомъ усталости, что вполн подтверждалось ея блдными щеками и мутными глазами. Поэтому, генеральша похала одна, а Берта, полежавъ немного въ гамак, развшенномъ среди веранды, взяла зонтикъ и пошла въ садъ, довольно обширный и прекрасно содержанный, съ мраморнымъ бассейномъ, хорошенькимъ водопадомъ и аллеями пробковыхъ деревьевъ. Берта медленно ходила подъ тнью густой зелени, погруженная въ мечты, и передъ ея глазами мелькалъ все одинъ и тотъ же образъ.

Вдругъ подл нея раздались шаги, и, обернувшись, она съ удивленіемъ увидла молодого Фуллертона, который поспшно шелъ но дорожк отъ дома. Захавъ съ визитомъ къ лэди Пилькинтонъ и узнавъ, что ея нтъ дома, онъ хотлъ удалиться, какъ вдругъ замтилъ въ саду зонтикъ Берты. Позволивъ себ колоніальную вольность, которая, безъ сомннія, лишила бы его навсегда милостей генеральши, онъ отправился въ садъ, чтобы поговорить съ миссъ Джобсонъ. На лиц его играла болзненная, непріятная улыбка, а его впалые черные глаза, казалось, горли, какъ уголья. При вид его, Берт стало какъ-то неловко.

— О, миссъ Джобсонъ! сказалъ онъ, протягивая руку, до которой Берта едва прикоснулась кончиками своихъ пальцевъ:— я захалъ къ вамъ съ визитомъ и, видя, что вы здсь, позволилъ себ лично засвидтельствовать вамъ мое почтеніе.

— Лэди Пилькинтонъ нтъ дома, отвчала Берта очень холодно и сухо.

Она повернулась и пошла домой, онъ хотлъ предложить ей руку, но она отшатнулась и, остановись, ждала, что онъ уйдетъ. Онъ, повидимому, былъ очень смущенъ этой тактикой и не зналъ, что длать, что говорить.

— Вы очень веселились вчера на балу? спросилъ онъ, наконецъ, пристально смотря на нее своими блестящими глазами.

— Да, отвчала она, вся вспыхнувъ отъ досады.

— Вы были царицей бала, продолжалъ онъ: — вс это говорили.

Что ей было на это отвтить? Она молча пошла къ дому. Онъ послдовалъ за нею. Тогда ей показалось необходимымъ сказать что-нибудь этому неотвязчивому человку, и она небрежно спросила:

— Вы много танцевали?

Онъ, въ свою очередь, побагровлъ.

— Я танцовалъ только съ вами, отвчалъ онъ, не спуская съ нея глазъ:— вы, конечно, это замтили.

Берт очень не нравились его взгляды и тонъ. По счастью, они поровнялись въ эту минуту съ задней верандой и она подъ какимъ-то предлогомъ вошла на нее.

— Прощайте, сказала она сухо, не протягивая руки, но онъ схватилъ ее такъ быстро, что она не успла отдернуть, и крпко пожалъ ее.

— Прощайте, миссъ Джобсонъ, отвтилъ онъ боле мягкимъ тономъ:— надюсь, что мы увидимся на пикник.

Онъ снялъ шляпу, бгомъ выбжалъ изъ сада и, вскочивъ въ кабріолетъ, дожидавшійся его у подъзда, быстро исчезъ изъ вида.

Чмъ боле Берта обдумывала эту странную сцену, тмъ боле она ей не нравилась. Слова, произнесенныя Фуллертономъ, не имли никакого значенія, но его тонъ и манеры были очень странны. Однако, раздумывая о томъ, какъ разсказать лэди Пилькинтонъ о случившемся, она пришла въ тупикъ. Нельзя было описать поведеніе мистера Фуллертона безъ выводовъ, которые — она это вполн сознавала — нисколько не оправдывались фактами. Она, можетъ быть, по неопытности придавала ему такой смыслъ, какого онъ вовсе не имлъ. Мистеръ Фуллертонъ имлъ хорошее положеніе въ свт и получилъ хорошее воспитаніе. Въ этомъ отношеніи родители его ничего не жалли. Онъ прошелъ весь курсъ въ Вестминстер и Оксфорд. Его мать была чрезвычайно образованная женщина, и, хотя онъ не нравился Берт, она ни разу не чувствовала во время прежнихъ разговоровъ съ нимъ такого отвращенія къ нему, какъ теперь. Въ виду всхъ этихъ причинъ, она нашла лучшимъ не говорить никому о случившемся, но дала себ слово, что, въ случа повторенія подобной сцены, она прибгнетъ къ защит лэди Пилькинтонъ.

VII.
Пикникъ.

Ярко и свтло взошло солнце въ день пикника, и свжо, прохладно манили къ себ весело плескавшія о берегъ морскія волны. Толпа молодыхъ офицеровъ тснилась въ купальняхъ, оглашая воздухъ громкими криками и шумнымъ смхомъ. Веселе всхъ казался Брумголъ и дальше всхъ плавалъ, такъ что даже товарищи начинали безпокоится, какъ бы не съли его акулы. Но онъ вернулся на берегъ свжій, съ новыми силами, сіяя красотой и здоровьемъ.

Такъ начался этотъ день, общая молодымъ людямъ много веселья, забавъ и удовольствія.

Мстомъ для пикника, на который были приглашены вс оффиціальныя лица на остров и многіе изъ плантаторовъ съ ихъ. семействами, былъ избранъ паркъ, окружавшій школу, основанную адмираломъ Кодринтономъ, въ пятнадцати или шестнадцати миляхъ отъ Бриджтоуна, среди живописной панорамы, напоминающей прелестные уголки Девоншира. Близь этого единственнаго во всхъ англійскихъ колоніяхъ учебнаго заведенія, находится небольшая гора, съ которой открывается самый великолпный видъ на цломъ остров.

Самое зданіе кодринтонской коллегіи, украшенное ползучими растеніями, которыя издали кажутся плащемъ, и окруженное красивыми тнистыми аллеями, лежитъ въ глубокой долин. На обширномъ зеленомъ лужк было раскинуто, по приказанію лэди Пилькинтонъ, нсколько палатокъ и, по любезному согласію школьнаго начальства, самая крупная аудиторія была обращена въ бальную залу.

Здсь собрались въ этотъ свтлый, ясный день сливки Барбадосскаго общества, все, что было на остров наиболе чарующаго въ смысл женской прелести и мужской красоты. Вс приглашенные пріхали въ различныхъ экипажахъ, женщины были въ самыхъ легкихъ, блестящихъ туалетахъ, а мужчины въ блыхъ курткахъ и панталонахъ, въ соломенныхъ шляпахъ, лакированныхъ башмакахъ и пестрыхъ чулкахъ. Къ четыремъ часамъ весь лужокъ и вс окрестныя аллеи и дорожки кишли веселыми, пестрыми группами.

Лэди Пилькиптонъ естественно прибыла на мсто первая, въ сопровожденіи своей военной свиты: Тременхэра, Лофтуса, Карингтона, Гренвиля, Барклея, Брумгола и проч. Вс они были въ самомъ веселомъ и счастливомъ настроеніи духа. Сначала миссъ Берта служила единственной цлью всхъ любезностей и комплиментовъ, такъ что не успвала обращать вниманія на всхъ блестящихъ кавалеровъ, ломавшихъ копья изъ-за ея улыбки, но мало по малу стали подъзжать мстныя красавицы и лэди Пилькитонъ разбила свою армію съ удивительнымъ искуствомъ. Преданность Брумгола военной дисциплин была подвергнута самому тяжелому испытанію, едва только онъ усплъ пожать руку Берт, какъ генеральша отозвала его, чтобы поправить пошатнувшуюся палатку, а потомъ поручила его попеченіямъ миссъ Бринзденъ, съ строгимъ приказомъ повести ее прежде въ буфетъ, а потомъ въ залу, гд и протанцовать съ нею котильонъ. Онъ повиновался, но внутренно пожаллъ, что эта смуглая, чернобровая красавица не находилась въ эту минуту въ Стамбул или Пекин. Но онъ почти вслухъ застоналъ, увидвъ, что, согласно военнымъ распоряженіямъ, Фуллертонъ подалъ руку миссъ Джобсонъ. Бдному инженеру было хорошо извстно, что Фуллертонъ считался однимъ изъ самыхъ богатыхъ наслдниковъ на остров и очень пріятнымъ дамскимъ кавалеромъ. Что же касается до Берты, то она очень неохотно взяла руку молодого креола, которая странно дрожала при ея легкомъ прикосновеніи. Она теперь очень пожалла, что не разсказала лэди Пилькинтонъ о его посщеніи. Однако, вокругъ нихъ было много публики, разговоръ завязался общій, она была очень молода и легкомысленна, а онъ, хотя нсколько блдный и разсянный, видимо старался быть ей пріятнымъ.

Они прямо отправились въ танцовальную залу и заняли мсто въ первомъ котильон. По странной случайности, прямо противъ нихъ всталъ капитанъ Брумголъ съ своей дамой. Это сосдство было очень непріятно Фуллертону и онъ съ удовольствіемъ ушелъ бы въ другой уголъ залы, но Берта попросила остаться тамъ, гд они были. Мать Фуллертона прочила ему въ невсты миссъ Бринзденъ, которая и сама питала къ нему нжныя чувства. Брумгола же юный барбадосецъ инстинктивно считалъ опаснымъ соперникомъ. Онъ зорко слдилъ за блестящимъ инженеромъ на балу и замтилъ, что онъ обращалъ особое вниманіе на Берту, и что молодая двушка совсмъ различно обращалась съ Брумголомъ и съ нимъ. Онъ съ завистью видлъ такъ же, какъ онъ ужиналъ сидя рядомъ съ нею, какъ удалился потомъ въ павильонъ и особливо какъ сочувственно смотрла на него Берта во время его пнія. Его натура, самолюбивая и страстная, не могла выносить мысли о счастливомъ соперник. Зависть, ревность, злоба клокотали въ немъ. Брумголъ, съ своей стороны, сначала смотрлъ съ презрительной улыбкой на ухаживаніе богатаго барбадосца за Бертой, такъ какъ онъ ясно видлъ, что молодая двушка не обращала на него никакого вниманія. Но, мало по малу, чувствуя, что вспыхнувшая любовь овладваетъ имъ всецло, онъ сталъ взвшивать свои недостатки, свою бдность и сравнивать ихъ съ этимъ юношей, который своей физической красотой, любезностью и богатствомъ могъ плнить каждую молодую двушку, а еще боле самолюбивыхъ родственниковъ. А потому онъ не могъ не почувствовать жала ревности, при вид хотя бы и временнаго успха Фуллертона. Конечно, онъ понималъ очень хорошо, что все это были продлки лэди Пилькинтонъ. Онъ очень любилъ и уважалъ ее за энергичное, мудрое и бдительное командованіе всмъ барбадоскимъ обществомъ, но не могъ не затаить противъ нея злобы за врученіе Берты богатому барбадосцу, особливо принимая на видъ, что эта умная, хитрая женщина никогда ничего не длала безъ цли.

Такимъ образомъ, эти молодые люди, во все время, покуда длился мирный котильонъ, слдили другъ за другомъ съ затаенной ненавистью. Это чувство дйствовало на нихъ совершенно различно. Брумголъ, смлый и откровенный отъ природы, пользовался всякимъ случаемъ, чтобъ приблизиться къ Берт или заговорить съ нею самымъ дружескимъ образомъ, а Фуллертонъ, едва сдерживая свою страсть и злобу, становился все блдне и на каждомъ шагу путался и длалъ ошибки въ котильон. Однажды Брумголъ даже крикнулъ ему въ шутку:

— Что вы длаете, сэръ, вы съума сошли! Вы забыли свою даму, она васъ ждетъ! Впрочемъ, миссъ Джобсонъ, вы сами виноваты: мы вс отупли отъ восторга передъ вашей красотой.

Эти слова были очень легкомысленны и неосторожны. Онъ самъ о нихъ пожаллъ, когда вдругъ почувствовалъ слезу, капнувшую на его руку изъ черныхъ глазъ миссъ Бринзденъ. Ему стало такъ совстно, что, по окончаніи котильона, онъ пошелъ съ нею въ садъ и всяческими любезностями старался загладить горькое впечатлніе, произведенное его ошибкой. Она это поняла, совершенно успокоилась и они вскор вернулись въ залу.

Между тмъ, Берта протанцовала польку съ Гренвилемъ и галопъ съ Тременхэромъ. Фуллертонъ стоялъ подл и пожиралъ ее глазами. Наконецъ, онъ подошелъ къ ней и началъ назойливо ангажировать ее. Берту окружало много кавалеровъ, добивавшихся чести танцовать съ нею, и странное, не совсмъ приличное упорство, съ которымъ онъ настаивалъ на своемъ, вызвало общее неудовольствіе. Въ эту минуту, къ многочисленной групп, средоточіемъ которой была Берта, подошелъ Брумголъ и, поклонившись, громко сказалъ:

— Вы мн оставили одинъ танецъ, миссъ Джобсонъ? Помните, вы мн дали слово уже недлю тому назадъ.

Берта радостно взглянула на него. Его счастливое вмшательство выводило ее изъ непріятнаго положенія и, не думая о послдствіяхъ, она весело воскликнула:

— Вотъ я всхъ увряю, что ужасно устала и не могу боле танцовать. Проводите меня къ леди Пилькинтонъ, и я спрошу у нея, могу ли я еще танцовать.

Леди Пилькинтонъ не могла быть везд. На пикникахъ обычныя правила приличія какъ бы намренно нарушаются. Она ухаживала за старыми гостями, предоставивъ молодежи веселиться на свобод. Поэтому, Брумголу и Берт пришлось долго искать ее по саду. Было пять часовъ и солнце уже садилось, такъ что подъ тнью деревьевъ стояла прохлада, особенно пріятная посл душной танцовальной залы.

— О, какъ здсь хорошо! воскликнула Берта.

Ея рука нжно покоилась на бломъ рукав его кителя. Онъ чувствовалъ себя на седьмомъ неб и невольно, инстинктивно прижалъ ея ручку къ своему сердцу.

— Да, прелестно! отвчалъ онъ и, снявъ шляпу, пошелъ съ обнаженной головой. Обогнувъ одну аллею, они наткнулись на генерала, сидвшаго въ тни деревьевъ съ двумя старыми дамами.

— А гд лэди Пилькинтонъ, сэръ? спросилъ Брумголъ почтительно кланяясь.

— Она пошла на гору, чтобъ полюбоваться панорамой прежде заката солнца.

— Пойдемте туда, промолвилъ блестящій инженеръ вполголоса, обращаясь къ Берт.

Они медленно стали подниматься въ гору. Издали за ними слдовалъ кто-то, не спускавшій съ нихъ глазъ. Но теперь, отгадавъ куда они шли, онъ быстро нырнулъ въ кусты и, обогнувъ гору съ другой стороны, встртилъ ихъ наверху, скрываясь за деревьями. А они тихо шли по тропинк. Брумголъ посмотрлъ во вс стороны и, не видя никого, нагнулся къ самому уху молодой двушки. Онъ нашептывалъ ей поспшно, пламенно, краснорчиво вчно новую и юную повсть любви. А она, опираясь на его руку своими обими ручками, смотрла на него и слушала всею душею, всмъ сердцемъ.

— И вы будете меня звать Робиномъ, говорилъ онъ:— вс меня всегда звали Эгертономъ, только для одной моей матери я былъ Робинъ. Ну, скажите. Робинъ.

— Робинъ, Робинъ, Робинъ!

Но что это? Его лицо съ восторгомъ слдитъ за тихо лепечущими его имя прелестными губками. Вдругъ за нимъ послышались шаги. Блеснулъ ножъ! И онъ падаетъ безъ чувствъ на землю. А на бломъ кител, подъ плечомъ, тихо льется струя свжей, алой крови…

Въ воздух раздается страшный, дикій крикъ. Берта бросается на безжизненный трупъ. Красивыя черты юноши искажены предсмертной, даже мгновенной агоніей! Губы его блдны, какъ полотно. Надъ нимъ стоитъ человкъ, скрестивъ руки, и молча смотритъ на убитаго имъ соперника. Большой американскій ножъ валялся рядомъ на трав. Но Берта ничего этого не видитъ и ничего не понимаетъ. И ни слезинки не видно въ ея большихъ, широко открытыхъ глазахъ.

Черезъ минуту, раздались голоса и шаги. Убійца поднялъ голову. Нкоторые изъ гостей, услыхавъ раздирательный крикъ, спшили на помощь. Впереди всхъ шелъ Джобсонъ, который предчувствовалъ, что случилась катастрофа, но не подозрвалъ страшной истины. Съ другой стороны, бжали: Гренвиль, Барклей и Карингтонъ. Они догадывались, съ кмъ случилось несчастье, потому что генералъ сказалъ имъ, кто пошелъ въ гору. Убійца не пытался искать спасенія въ бгств. Джобсонъ былъ на мст первымъ. Одного взгляда было ему достаточно, чтобъ понять все. Не зная нжныхъ чувствъ сестры къ убитому, онъ могъ только предположить, что она была случайной зрительницей ссоры между этими двумя людьми. Онъ схватилъ ее за руку и хотлъ оттащить отъ мертваго трупа. Но, къ его величайшему ужасу, она вскрикнула еще ужасне прежняго и. кинувшись на бездыханное тло, обвила его руками. Тременхэръ и Гренвиль прибжали вдвоемъ. Джобсонъ ихъ не видлъ. Понявъ тотчасъ, что случилось, они набросились на злодя и повалили его на землю. Еслибъ другіе офицеры не подоспли во время, чтобъ оттащить ихъ, они растерзали бы несчастнаго на мелкія части.

Потомъ произошла ужасная, убійственная сцена. Бдную красавицу едва оторвали отъ трупа, она рвала на себ волосы, дико металась и изступленно кричала:

— Робинъ, Робинъ! Мой Робинъ!

VIII.
Тнь смерти.

Докторъ Джобсонъ, не смыкавшій глазъ во всю ночь, всталъ въ пять часовъ утра такъ тихо, чтобы не проснулась жена. Надвъ коленкоровый блый халатъ, онъ зажегъ свчу и пошелъ въ комнату Берты. Наканун ночью, ее привезли домой и помстили снова въ комнат Гренвиля. До разсвта оставался еще часъ и въ это время въ тропическихъ странахъ всего темне и душне.

Она лежала на небольшой походной кровати съ поднятыми занавсами, и только легкая, блая простыня покрывала ея прелестныя, невинныя формы. Тонкая кружевная кофта ея собственной работы едва скрывала роскошныя округленія ея двственной груди и художественно изваянныя плечи. Ея прекрасные, распущенные каштановые волосы были разбросаны по подушк и въ ихъ шелковистыхъ волнахъ дрожалъ прохладный утренній воздухъ, проникавшій въ отворенное окно. Лицо ея было блдно, какъ у мертвеца, но привычный глазъ доктора тотчасъ замтилъ, что она жива. Черезъ нсколько минутъ, она какъ бы очнулась и онъ съ безпокойствомъ слдилъ за движеніями ея вытянутыхъ ноздрей и сжатыхъ губъ, съ тревогой прислушивался къ едва слышному, глухому ея стону. Вдругъ, одна крупная, одинокая слеза покатилась по блдной щек, словно густыя рсницы удерживали ее съ того мгновенія, какъ она заснула.

Слезы вызываютъ слезы. Докторъ Джобсонъ молча зарыдалъ. Онъ не могъ удержаться отъ этого видимаго проявленія душившаго его сердце горя. Неожиданно глаза ея открылись, она лежала на лвомъ боку, лицомъ къ брату. Увидавъ его, она не испугалась, но на лиц ея пробжало удивленіе. Онъ поставилъ свчу на полъ и, опустившись на колни, уткнулъ голову въ подушку и горько рыдалъ, словно сердце его хотло лопнуть. Она немного посторонилась и, протянувъ лвую руку, стала нжно проводить ею по лбу брата. Въ глазахъ ея не было ни слезинки. Она пристально посмотрла на него и промолвила, какъ бы говоря про себя:

— Нтъ, нтъ, это не Робинъ. Онъ тамъ наверху. Я сказала, чтобы онъ меня подождалъ… Онъ меня послушается… Артуръ, Артуръ, мой братъ Артуръ! Что съ тобою? Что случилось, Артуръ? Отчего ты плачешь? Скажи мн, Артуръ?

Она не могла видть его лица, но поцловала его въ лобъ. Онъ не слышалъ ея словъ, не видлъ ея. Глаза ея, сухіе, широко открытые, холодно блествшіе, съ удивленіемъ слдили за нимъ.

— Артуръ, воскликнула она, взявъ его за плечо и стараясь встряхнуть:— Артуръ, ты плачешь о комъ-то. Можетъ быть, кто-нибудь умеръ. Шш! прибавила она, поднося палецъ къ своимъ губамъ:— не надо говорить о смерти! Это страшное слово. Оно пугаетъ его!.. Умеръ кто-то, кого онъ любитъ. Скажи, милый, кто?

Джобсонъ мало-по-малу собрался съ силами и пришелъ въ себя. Она говорила. Онъ это понялъ и бросилъ быстрый взглядъ на ея блдное лицо, которому мерцаніе свчи съ пола придавало могильный оттнокъ. Онъ впился въ нее глазами, сердце его дрогнуло. Онъ теперь страшился худшаго, чмъ смерть.

— О ты, наконецъ, открылъ глаза, Артуръ, продолжала молодая двушка:— но отчего они такіе красные! Бдный! Ты пересталъ плакать! Довольно слезъ! Ну, скажи мн, Артуръ, кто умеръ?

Вдругъ глаза ея уставились на дверь и она рванулась къ стн.

— О! посмотри! посмотри! Тамъ ходятъ дв тни!.. Ты видишь! Нтъ, теперь одна! Шш! Она была тутъ всю ночь. Это Робинъ, но я его пустила къ себ. Я сказала: постой тамъ. Бдный, онъ такой грустный! Вонъ, вонъ, ты видишь! Гд твоя тнь, мой желанный!.. О! что это!

И дико, вскрикнувъ, она лишилась чувствъ.

Въ эту минуту въ дверяхъ показалась мистрисъ Джобсонъ. Ея фигура въ бломъ пеньюар рельефно выступала изъ темноты. Джобсонъ быстро вскочилъ. Она увидала его лицо и задрожала всмъ тломъ. Она никогда не видывала ничего столь ужаснаго. Его красивыя черты, всегда столь спокойныя, были искажены такимъ горемъ, которое могутъ чувствовать только сильныя, могучія натуры. Сердце ея сжалось. Но она была мужественная, энергичная женщина. Она взглянула на постель и на лежавшую тамъ безъ чувствъ молодую двушку, обвила мужа руками, быстро поцловала его и произнесла повелительнымъ тономъ:

— Артуръ! Артуръ! Скажи, что надо длать? Разв ты не видишь, она въ обморок. Ей очень дурно… ну, скоре!

Громкій, звонкій голосъ жены пробудилъ его. Онъ бросился къ Берт, приподнялъ ее, пощупалъ пульсъ, послушалъ сердце и старался просунуть палецъ между сжатыми зубами.

— Мои инструменты, Маріанна, чашку и корпіи! Принеси спиртъ! Боже мой, только бы не было еще хуже, промолвилъ онъ про себя, когда мистрисъ Джобсонъ вышла изъ комнаты.

Мало-по-малу, съ большимъ трудомъ удалось привести ее въ сознаніе, она теперь лежала тихо, но тяжело дышала и не открывала глазъ. Докторъ ушелъ въ свою комнату и приготовилъ ей морфинъ. Она выпила и вскор заснула. Тогда онъ одлся и пошелъ въ лазаретъ. Но онъ былъ совершенно убитъ горемъ. Онъ не сказалъ ни слова своей жен, но она поняла все по его лицу.

Машинально передвигая ноги, онъ направился черезъ плацъ-парадъ и по дорог встртилъ майора Барклея и Гренвиля, которые въ сущности его поджидали. Они всю ночь не ложились, глубоко пораженные, въ особенности Барклей, случившимся наканун. Увидавъ блдныя, искаженныя черты доктора, онъ шепнулъ Гренвилю:

— Помолчите, предоставьте мн говорить съ нимъ. Джобсонъ! громко прибавилъ онъ сочувственнымъ тономъ:— я надюсь, что вы намъ сообщите хорошія всти, и что бдная миссъ Берта хорошо перенесла страшный ударъ! Э, Джобсонъ!

Голосъ старика вдругъ прервался и онъ замигалъ.

— Э, Джобсонъ! повторилъ онъ.

Докторъ мрачно, дико посмотрлъ на нихъ. Потомъ, сдлавъ надъ собою громадное усиліе, онъ промолвилъ очень тихо:

— Ахъ! да! Вы, Барклей, спрашиваете о моей сестр? Какъ вы добры! Да, она очень поражена… очень. Ей было дурно… теперь она спитъ.

— Слава Богу, произнесъ басомъ Барклей.

— Слава Богу, повторилъ тоскливымъ дискантомъ Гренвиль.

— Джобсонъ, не вамъ поручено это дло, продолжалъ Барклей кашляя: — вы знаете, надо произвести первое дознаніе передъ мертвымъ трупомъ. Оно назначено въ восемь часовъ. Теперь уже четверть осьмаго, а въ половин будетъ вскрытіе тла. Не желая подвергать васъ такому печальному зрлищу, я послалъ за докторомъ Мак-Комби, старшимъ врачемъ въ Бриджтоун. Онъ, какъ вы знаете, очень хорошій человкъ. По несчастью, причина смерти такъ очевидна, что вскрытіе только необходимая проформа.

— Нтъ, нтъ, майоръ Барклей! сказалъ Джобсонъ, взявъ его за руку:— я довольно силенъ, чтобъ исполнить мою обязанность, въ чемъ бы она ни состояла. Я самъ произведу вскрытіе тла и самъ подпишу свидтельство.

— Хорошо, будь по вашему, промолвилъ майоръ, видя, что всякіе аргументы тщетны.— Но поговоримъ о дознаніи. Оно начнется въ восемь часовъ. Гм! Гмъ!.. Она должна быть спрошена, какъ свидтельница!

Докторъ отскочилъ съ ужасомъ.

— Она… свидтельница! Боже милостивый! воскликнулъ онъ.

Барклей схватилъ его за руку и мигнулъ Гренвилю, чтобъ онъ отошелъ. Юноша повиновался и старикъ, обращаясь къ Джобсону, произнесъ нжно:

— Джобсонъ, милый, добрый другъ, скажите мн, что случилось? Я боюсь чего-то ужаснаго! Вы говорите, что она спитъ? О! Джобсонъ она… Нтъ, милосердное небо, это невозможно!

— Нтъ, отвчалъ мрачно Джобсонъ:— это хуже смерти, Барклей.

Майоръ вздрогнулъ и схватился рукою за голову.

— Мой, бдный другъ! промолвилъ онъ:— О, моя бдная красотка!

И, взявъ Джобсона за руку, онъ молча пошелъ съ нимъ по направленію къ лазарету. За ними издали слдовалъ Гренвиль, мучимый самымъ глубокимъ отчаяніемъ.

— О! думалъ онъ:— я далъ бы съ удовольствіемъ тысячу фунтовъ, чтобъ бдный Брумголъ воскресъ и женился на ней. И я бы его не ревновалъ! Боже мой, кто можетъ забыть ея страшный крикъ: ‘Робинъ, Робинъ!’… Но что съ ней? Джобсонъ блденъ, какъ мертвецъ, и майоръ весь трясется словно въ лихорадк! Объ чемъ они говорили? Что съ ней случилось! Да, да, она умерла, бдняжка!

Эта мысль до того овладла всмъ его существомъ, что онъ бросился за докторомъ и Барклеемъ.

— Стойте, стойте! кричалъ онъ вн себя.

Они остановились.

— Скажите, воскликнулъ онъ со слезами на глазахъ и едва переводя дыханіе:— она не умерла? Не правда ли, она не умерла?

Джобсонъ былъ глубоко тронутъ. Сочувствіе благороднаго юноши было такъ искренно, что ему вдругъ стало легче переносить свое горе, и, горячо пожавъ ему руку, онъ промолвилъ:

— Нтъ, Гренвиль, увряю васъ, ея жизнь не въ опасности. Но она очень больна. Не спрашивайте теперь у меня ничего боле. Благодарю васъ обоихъ за сочувствіе. Она не можетъ явиться на дознаніе. Ступайте въ лазаретъ, а я вернусь за своими инструментами. Еще разъ благодарю васъ, добрые друзья. Я никогда этого не забуду. Да благословить васъ Господь!

IX.
Привидніе.

Вечеромъ весь гарнизонъ хоронилъ Брумгола съ военными почестями. Его любили вс, начиная отъ генерала до солдата, а трагическая смерть его возбуждала общее сожалніе и трогательное сочувствіе. Что же касается до убійцы, то барбадосцы питали къ нему такое отвращеніе, что губернаторъ просилъ генерала приставить военный караулъ къ тюрьм, гд онъ содержался, изъ боязни, чтобъ разъяренная толпа не умертвила его безъ суда.

Стоя вокругъ открытой могилы, вс съ грустью думали о молодой двушк, жизнь которой такъ романтично была связана съ этой преждевременной смертью. Никто, кром майора Барклея, генерала и Джобсона, не зналъ о новомъ несчасть, разразившемся надъ нею. Ея отсутствіе на дознаніи объяснилось болзненнымъ состояніемъ. Докторъ выдалъ свидтельство, что она не можетъ явиться и всть о ея тяжелой болзни распространилась повсюду.

Посл похоронъ, вс тихо разошлись. Толпа негровъ, окаймлявшая дорогу, была очень разочарована тмъ, что полкъ вернулся въ казармы безъ музыки. Офицеры и солдаты были слишкомъ глубоко тронуты печальной церемоніей, чтобъ желать разсять свою грусть веселыми звуками полекъ и кадрилей.

Докторъ Джобсонъ возвратился домой и снялъ свой мундиръ. Берта долго спала очень спокойно и когда онъ заглянулъ въ ея комнату, она тихо лежала, открывъ глаза. На устахъ ея играла улыбка, все же остальное лицо выражало мрачную грусть, а въ глазахъ то отсутствіе всякаго сознанія, которое еще утромъ такъ испугало доктора. Онъ постоялъ съ минуту на порог и вернулся въ свою комнату. Маріанна уложила его отдохнуть и сама сла подл постели. Они оба вскор задремали.

Прошло часа два. Плачъ нашего героя, котораго совершенно забыли, благодаря трагическимъ событіямъ, разбудилъ мистрисъ Джобсонъ. Она встала и тихонько пошла взглянуть на свое дтище.

— Батшеба, сказала она:— пойди въ комнату миссъ Берты и посмотри, что она длаетъ. Возьми съ собою свчу.

Черезъ минуту, негритянка вбжала въ комнату, съ широко разинутымъ ртомъ отъ испуга.

— Тамъ нтъ миссъ Берты! Постель пустая! Платья раскиданы по полу!

Маріанна молча передала юнаго Джобсона кормилиц и побжала въ комнату Берты.

Слова негритянки были справедливы. На кровати не было никого, чемоданы, привезенные наканун изъ генеральскаго дома, были открыты и вещи Берты разбросаны. Она исчезла. Маріанна громко закричала, зовя на помощь мужа.

——

Въ этотъ вечеръ офицеры 159-го полка обдали очень мрачно. Самые легкомысленные весельчаки не считали возможнымъ нарушать грустное настроеніе, объявшее всхъ. Большинство молчало и только нкоторые обмнивались лаконическими замчаніями. Водка и хересъ поглощались съ замчательной быстротой, а кушанья исчезали машинально. Наконецъ, за дессертомъ языки стали развязываться и старики, избгая грустный предметъ, пустились разсказывать о прежнихъ своихъ подвигахъ. Общество начало оживляться. Но вдругъ одинъ изъ офицеровъ громко вскрикнулъ.

Офицерская столовая была длинная комната съ двумя дверьми въ противоположныхъ концахъ. Одна изъ нихъ выходила въ гостинную, а другая — въ корридоръ съ офицерскими квартирами. Послдняя дверь была оставлена отворенной для воздуха. На крикъ офицера вс повернулись. На порог стояла блая, какъ лилія, Берта Джобсонъ. Она была въ томъ самомъ костюм, въ которомъ плнила вс сердца на губернаторскомъ бал. Сердца у всхъ дрогнули.

Ея странно блествшіе глаза быстро пробжали по лицамъ присутствующихъ. Легкая улыбка играла на устахъ. Наконецъ, ея взглядъ остановился на пустомъ стул, рядомъ съ Гренвилемъ. Слуги поставили приборъ умершему, какъ всегда, рядомъ съ молодымъ аристократомъ, и никто не ршился приказать, чтобъ его сняли, хотя Гренвиль и жаловался своему сосду, что очень неловко сидть радомъ съ пустымъ мстомъ.

Увидавъ пустое мсто, молодая двушка просіяла и тихо присла къ офицерамъ. Вс замерли, неловко отдали ей поклонъ. Только старикъ Барклей сдлалъ два шага впередъ, какъ бы желая ее остановить.

— Здравствуйте, господа, сказала Берта: — какъ вы поздно обдаете! Разв вы не дете на балъ? Я такъ долго ждала… капитана Брумгола. Онъ общалъ захать за мною… за нами. Мы вс сговорились хать вмст. Я устала ждать. Гд онъ?

Она снова обвела глазами присутствующихъ и остановилась попрежнему на пустомъ стул. Мрачное облако отуманило тогда ея чело, она всплеснула руками и воскликнула съ отчаяніемъ:

— Ушелъ!

Она едва не упала, но майоръ Барклей поддержалъ ее. Гренвиль бросился къ нему на помощь.

— Прочь, сэръ, воскликнулъ старикъ повелительнымъ тономъ:— оставайтесь на своихъ мстахъ. Тутъ молодежь ничего не можетъ сдлать… Гм! гм!.. Возьмите мою руку, миссъ Джобсонъ. Онъ еще не пришелъ. Пойдемте его искать.

Ея лицо просіяло на минуту и она съ улыбкой посмотрла на всхъ.

— О! промолвилъ она:— извините. Я вамъ помшала… Но что это, зачмъ вы плачете? воскликнула она вдругъ, вырываясь изъ рукъ майора и впиваясь глазами въ офицеровъ, стоявшихъ ближе къ ней:— О! Я знаю, я знаю! Боже мой, я все понимаю!

И она схватилась рукою за сердце, точно оно хотло выскочить.

Въ эту минуту Джобсонъ вбжалъ въ комнату, какъ безумный. Волосы и одежда у него были въ безпорядк. Онъ не обратилъ ни на кого вниманія, подошелъ къ сестр и, взявъ ее на руки, вмст съ Барклеемъ тихо понесъ домой.

Вс присутствовавшіе не смли взглянуть другъ на друга или промолвить слова, и молча разошлись, кто въ свою комнату, кто на плацъ-парадъ подышать чистымъ воздухомъ.

X.
У доктора обнаруживаются признаки сумасшествія.

На судьбы юнаго Джобсона, убійство Брумгола произвело глубокое и неизгладимое вліяніе. Преступленіе Фуллертона печально отразились нетолько на его бдной прелестной тетк, но и на его совершенно невинной и ни къ чему не причастной особ.

Ничто не могло разсять мрачнаго облака, которое отуманило гарнизонъ и все барбадосское общество посл смерти Брумгола и несчастья Берты. Фуллертона не могли спасти его громадныя связи и онъ былъ казненъ, къ великому удовольствію толпы, которая не могла ему простить его гнуснаго злодйства. Общее чувство отвращенія къ его памяти ежедневно поддерживалось грустнымъ зрлищемъ бдной молодой двушки. Лэди Пилькинтонъ каждое утро катала въ фаэтон свою маленькую любимицу, лицо которой уже не оживлялась кокетливой улыбкой при вид офицеровъ, почтительно снимавшихъ передъ нею шляпу. Ея глаза безсмысленно смотрли въ пространство и ея крпко сжатыя губы едва отворялись, чтобъ отвтить лаконически на вопросы лэди Пилькинтонъ, которая старалась по временамъ пробудить дремавшее въ ней сознаніе. Позади фаэтона, вмсто негра, теперь всегда помщался докторъ Джобсонъ, который зорко слдилъ за каждымъ движеніемъ Берты и прислушивался къ каждому ея слову.

Молодая двушка находилась всегда какъ бы во сн. Она была тиха, спокойна и послушна, какъ ребенокъ. Посл сцены въ офицерской столовой, она, казалось, поняла ясне прежняго настоящее значеніе случившагося роковаго событія. Она никогда уже не упоминала о Робин, и единственное ея удовольствіе состояло въ томъ, что она брала на колни маленькаго Тадеуса и качала его, устремивъ свои взоры въ его глаза, такъ же безсознательно глядвшіе какъ ея. Незамтно для нея, Джобсонъ и Маріанна учредили надъ ней постоянный надзоръ. Мистрисъ Джобсонъ окружала ее самыми нжными ласками и безропотно переносила ея невнимательную холодность. Только лэди Пилькинтонъ, докторъ и маленькій Тадеусъ могли возбудить на мрачномъ лиц Берты нчто въ род улыбки, которая походила на лучъ свта, играющій на мраморной стату.

Во время этой печальной эпохи, которая, мало по малу, становилась невыносимой для всхъ, майоръ Гренвиль возбуждалъ своимъ поведеніемъ серьёзныя опасенія въ товарищахъ. Онъ совершенно измнился. Онъ пересталъ ходить на утреннія собранія офицеровъ, гд уничтожалось столько водки, и никогда боле не появлялся въ картежномъ обществ, которое собиралось разъ въ дв недли въ губернаторскомъ дом. Уже не слышно было его веселыхъ криковъ въ офицерской билліардной, и вообще онъ сталъ избгать общества, а когда, по необходимости, присутствовалъ на вечерахъ или обдахъ, то былъ удивительно молчаливъ. Съ другой стороны, онъ сталъ очень аккуратно исполнять вс служебныя обязанности и, къ общему удивленію, не пропускалъ ни одной церковной службы по воскресеньямъ. Даже говорили, что онъ посщалъ нсколько разъ полковаго епископа. Все это возбуждало вниманіе его товарищей, но никто не позволялъ себ ни малйшей шутки, приписывая странное поведеніе молодого офицера тому сильному вліянію, которое произвело на всхъ происшедшее трагическое событіе.

Вотъ въ какомъ положеніи находились дла, когда, однажды, мсяца два спустя посл роковаго пикника, докторъ Джобсонъ направился въ генеральскій домъ, посл утренняго развода. Сэръ Вильямъ Пилькинтонъ сидлъ у себя въ кабинет, у стола, заваленнаго книгами, картами и депешами. Когда Джобсонъ показался въ дверяхъ, онъ всталъ, крпко пожалъ ему руку и указалъ на стулъ.

— Сэръ Вильямъ, началъ докторъ, тронутый этимъ дружескимъ сочувствіемъ: — я пришелъ вамъ сказать нчто, что, я знаю, будетъ вамъ такъ же непріятно, какъ и мн, но послднія грустныя обстоятельства заставляютъ меня ршиться на этотъ тяжелый шагъ. Я хочу подать въ отставку.

— Что вы, Джобсонъ! Въ отставку? Зачмъ? Что васъ къ этому побуждаетъ? Чмъ вы будете жить? Это невозможно. Вы еще молоды, вы любите полкъ, передъ вами блестящая карьера, за это я вамъ ручаюсь…

— Все это такъ, мой почтенный другъ, отвтилъ Джобсонъ, взявъ за руку генерала: — но эта ужасная исторія испортила всю мою жизнь. Она отуманила мрачнымъ облакомъ весь гарнизонъ.

— Это правда, произнесъ сэръ Вильямъ:— но это не причина бросать службу. Это очень грустное событіе и мы вс глубоко сочувствуемъ вашему горю. Но нельзя вамъ, ради этого, погубить всю свою жизнь. Помните, что у васъ есть сынъ.

— Я этого не забылъ, сэръ Вильямъ, и остался бы здсь съ величайшимъ счастіемъ, еслибъ только это было возможно. Но долгъ заставляетъ меня поступить иначе. Пока я могъ надяться на выздоравленіе сестры я считалъ своей обязанностью не покидать службы и исполнялъ свои обязанности, какъ это мн ни было тяжело. Но теперь, посл долгаго и основательнаго изслдованія ея болзни, я убдился, что она неизлечима, по крайней мр, на многіе годы. Если когда-нибудь она выздороветъ, то лишь посл долгихъ лтъ самаго внимательнаго и нжнаго ухода подъ руководствомъ одного лица.

— А разв вы не можете… гм… не можете… началъ генералъ, избгая прямыхъ взоровъ Джобсона, но послдній его перебилъ:

— Нтъ, сэръ, не могу. Извините, но я понимаю, что вы хотли сказать. Я не могу отослать ее домой, даже въ домъ отца. Я не могу навязать отцу больную двушку, у него и такъ много заботъ съ столькими дтьми. Къ тому же, хотя онъ очень искусный докторъ, но онъ старъ и, конечно, будетъ принужденъ отдать ее на чужое попеченіе. А этого я допустить не могу. Я долженъ посвятить ей всю мою жизнь. Другого исхода нтъ и я ршился подать въ отставку и ухать въ Канаду.

— Любезный другъ Джобсонъ, воскликнулъ сэръ Вильямъ: — эта неожиданная ршимость длаетъ вамъ честь! вы очень благородно и великодушно приносите себя въ жертву, но, послушайте, вдь это пахнетъ Донкихотствомъ. Подумайте о своей жен, о своемъ сын. Вдь ихъ будущность будетъ подвержена риску. Вы отправитесь, такъ сказать, въ пустыню, не имя ничего врнаго передъ собою, а здсь вы бросаете хорошее положеніе въ настоящемъ и врную блестящую карьеру въ будущемъ. Имете ли вы право такъ поступить въ отношеніи вашего семейства?

— Я все обдумалъ, сэръ Вильямъ.

— А что говоритъ мистрисъ Джобсонъ?

— Конечно, сэръ, я съ нею совтовался. Она со мною согласна и готова идти на всякій рискъ, на всякую жертву.

— Господи! стало быть, она такъ же съума сошла! воскликнулъ генералъ съ жаромъ.

Джобсонъ вздрогнулъ. Генералъ въ туже минуту вскочилъ и схвативъ его за руку, произнесъ съ чувствомъ:

— Простите меня, тысячу разъ простите, дорогой другъ мой. Эти слова сорвались у меня съ языка безъ всякаго намренія.

Онъ прошелся раза два по комнат и, остановись передъ докторомъ, прибавилъ:

— Вы оба благородные люди и небо васъ вознаградитъ за это. Я согласенъ, что ваша сестра не можетъ здсь оставаться. Это слишкомъ тяжело для насъ всхъ. Обдумавъ ваши слова, я нахожу, что вы правы, не желая отправлять ее въ Англію въ теперешнемъ ея состояніи. Да, вашъ планъ, быть можетъ, лучшій выходъ. Пойдемте къ лэди Пилькинтонъ и поговоримъ съ нею. Я могу вамъ дать рекомендательныя письма въ Канаду… но Джобсонъ, что мы станемъ длать безъ доктора?

XI.
Прощай Барбадосъ!

Мало сознавалъ маленькій Джобсонъ какое глубокое сочувствіе, какія искреннія слезы и добрыя пожеланія сопровождали его отъздъ въ Нью-Йоркъ, на почтовомъ бриг, въ насмшку названномъ ‘Скорый’. Что значило, для него веселый втерокъ, наполнявшій паруса съ общаніемъ благополучнаго отплытія, толпа солдатъ, офицеровъ и чиновниковъ, провожавшая любимаго доктора и его жену, или даже блдная молодая двушка, отправлявшаяся вмст съ нимъ и повидимому также не понимавшая, что означала вся эта суматоха? Онъ сознавалъ только каждые два часа неудержимое влеченіе къ своей кормилиц, что длало его маленькую особу хронической непріятностью, переносимой лишь въ виду возлагаемыхъ на нее большихъ надеждъ. И счастье было для маленькаго Джобсона, что онъ не понималъ, какое важное значеніе въ его жизни играла эта блдная молодая двушка, и какое невдомое будущее открывалось передъ нимъ и его почтенными родителями. Какая жалость что уноситься потокомъ жизни можно только въ такомъ возраст, когда не сознаешь этого великаго наслажденія!

Генералъ и генеральша поцловали на берегу своего крестника, сидвшаго на рукахъ Батшебы, которая, несмотря на жару, навертла на себя весь свой гардеробъ, считая это врнйшимъ способомъ укладывать вещи, и потомъ обратились къ остальнымъ членамъ интересной группы, собравшейся передъ полковой лодкой, на рул которой стоялъ Гренвиль въ полномъ мундир. Сэръ Вильямъ протянулъ руку Маріанн и почтительно ей поклонился, потомъ онъ такъ же простился съ Бертой, но она не обратила на него никакого вниманія, а только съ тнью чего-то въ род чувства взглянула на лэди Пилькинтонъ, которая, нжно поцловавъ Маріанну, обняла молодую двушку. Вс остальные инстинктивно отвернулись.

— Прощайте, Берта, Христосъ съ вами! сказала генеральша, вся въ слезахъ.

Въ глазахъ Берты вдругъ блеснулъ лучъ сознанія. Она схватила за руку своего добраго друга.

— О! произнесла она: — вы его такъ же любили. Вы плачете о немъ. Я не могу плакать. Онъ всегда… всегда при мн. Вотъ онъ сидитъ въ лодк и ждетъ меня. Но отчего у него лицо такое блдное и куртка вся въ крови!

Она говорила громко, такъ что окружающіе могли ее слышать. Поэтому, генералъ и Джобеонъ успли схватить ее за руки, когда она вдругъ побжала къ вод. Завернувъ ее въ шаль, они осторожно посадили ее въ лодку и не покидали до тхъ поръ, пока безопасно помстили въ каюту корабля.

Когда вслдъ за ней изъ лодки поднимали маленкаго Джобсона, Гренвиль громко сказалъ:

— Мистрисъ Джобсонъ, могу я поцловать вашего молодца?

И, получивъ дозволеніе, онъ запечатллъ крпкій поцлуй на пухленькой щек ребенка и потомъ вскочилъ на палубу.

— Джобсонъ, промолвилъ онъ дрожащимъ голосомъ, слдуя за докторомъ и генераломъ, которые уводили въ каюту бдную молодую двушку:— какъ вы думаете… могу я пожать ей руку… мн бы доставило это большое счастіе и я помнилъ бы это всю жизнь.

Генералъ пристально посмотрлъ на молодого офицера и замтилъ ли онъ нчто странное въ его глазахъ или почувствовалъ невольную симпатію къ наивной просьб юноши, но только сказалъ доктору:

— Если вы думаете, Джобсонъ, что это не сдлаетъ ей вреда, то позвольте. Ему этого очень хочется.

— Прощайте, сказалъ Гренвиль едва слышнымъ голосомъ и, взявъ маленькую ручку, слегка пожалъ ее.

Потомъ онъ молча соскочилъ въ лодку и устремилъ глаза въ воду. Когда онъ очнулся, то они уже были на половин дороги къ берегу и генералъ его о чемъ-то спрашивалъ. Онъ поднялъ глаза и машинально махнулъ рукою въ отвтъ на разввавшійся съ корабля блый платокъ Маріанны. Вся толпа на берегу сняла шляпы: но неслышно было ни одного крика, хотя вс сердца бились теплымъ сочувствіемъ къ благородному доктору, его достойной жен и бдной молодой двушк.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Первое десятилтіе.

I.
Новыя сцены и знакомыя лица.

Тихо шли годы и маленькій Тадеусъ Джобсонъ росъ подъ прежнимъ попеченіемъ преданной Батшебы, благополучно минуя агонію первыхъ зубовъ, припадки кашля и насморка, мучительную корь, едва не смертельную горячку. Наконецъ, онъ является передъ нами семилтнимъ мальчикомъ, въ куртк и панталонахъ изъ сраго канадскаго домотканнаго сукна, съ розовыми щеками, большими глазами, кудрявой головой, съ энергичнымъ, но вмст съ тмъ нжнымъ и мечтательнымъ выраженіемъ лица. На ше у него шерстяной шарфъ, а на рукахъ теплыя рукавицы, за собою онъ тащитъ на веревк маленькія салазки, которыя легко скользятъ по блестящему, твердому снгу, изъ его рта и носа вылетаютъ облака сроватаго пара, и клубятся въ чистомъ, свтломъ, холодномъ воздух. На ногахъ у него пестрая индйская обувь, въ которой онъ не слышно подвигается по тонко хрустящему снгу.

Рядомъ съ нимъ идетъ женщина лтъ двадцати-пяти въ толстомъ шерстяномъ плать, съ мховой пелеринкой на плечахъ и маленькой мховой же шапочк, изъ подъ которой развиваются каштановые волоса, щеки ея сіяютъ и легкая ршительная походка доказываетъ физическую свжесть и привычку къ постоянному движенію. По временамъ, она съ веселымъ смхомъ кричитъ маленькому Тадди, такъ прозванному неизвстно кмъ и когда, и, быстро отбжавъ отъ него, останавливается, чтобы взглянуть, какъ мальчуганъ мужественно слдуетъ за нею. Если же вдругъ салазки, раскатившись сзади, сшибаютъ его съ ногъ, то она поднимаетъ ребенка, осыпаетъ его холодное лицо поцлуями и, посадивъ на санки, везетъ его дале, смясь во все горло.

Игра съ Тадди единственное проявленіе въ Берт какого-нибудь интереса къ жизни. Со всми, кром него, она молчалива и сдержанна. Она любитъ когда докторъ подходитъ къ ней, беретъ ее за руку, прижимаетъ къ своей груди и цлуетъ ея блый, точно изъ слоновой кости лобъ. Въ эти минуты ея черные глаза, которые увы! сохранили странный, дикій взглядъ, смотрятъ какъ-то мягче и иногда слеза катится по ея щек. Но когда Джобсонъ спроситъ: ‘Что съ тобой, милая?’ она ничего не отвтитъ, а устремляетъ свои взоры въ пространство.

Повернувъ налво, Тадди и Берта направляются по дорог къ широкой, покрытой ледяными глыбами рк. Громадныя льдины, устремляясь изъ верхнихъ озеръ и безчисленныхъ рукавовъ великой рки, несутся быстрымъ теченіемъ и, напирая другъ на друга, составляютъ, наконецъ, сплошную блую изрытую буграми равнину отъ одного берега до другого, такъ что могучій потокъ несется подъ этой ледяной оболочкой. Чу! вдали слышится глухой, перекатывающійся въ безмятежномъ воздух шумъ. Въ нсколькихъ миляхъ выше по рк, одной изъ величайшихъ въ свт, громадная водяная масса низвергается съ высокихъ утесовъ дико ревущимъ, шипящимъ и бурнымъ водопадомъ. Но Тадди и Берта такъ привыкли къ этимъ грознымъ звукамъ природы, что едва обращали на нихъ вниманіе. Лучезарное солнце блеститъ и сверкаетъ на двственномъ бломъ снгу, превращая обнаженныя деревья въ прихотливые коралы, а покрытыя инеемъ конусобразныя сосны, съ ихъ отвислыми втвями, походятъ издали на воздушныя пагоды, зеленыя снизу и блыя сверху. Это удивительное солнце ослпляетъ глаза, но живитъ умъ, а сухой, холодный воздухъ разжигаетъ чувства и воспламеняетъ кровь. Ни одного облака не видно на чистомъ голубомъ неб, гд отдыхаетъ глазъ, въ безграничной лазури. Часто устремляются туда глаза Берты съ какимъ-то изумленнымъ вопросительнымъ взглядомъ, а потомъ она опускаетъ голову и грустная улыбка играетъ на ея лиц. Она снова смется съ Тадди, но почти не произноситъ ни слова. Тадди къ этому совершенно привыкъ. Строптивый до неприличія съ Батшебой и матерью, у которой теперь было уже пятеро дтей, длившихъ между собою материнскую любовь, онъ поддается всецло душой и тломъ чарующему вліянію своей прелестной тетки. Она не походитъ на всхъ остальныхъ женщинъ и смиряетъ его своей красотой и странными, задумчивыми манерами. Ихъ соединяетъ такая симпатія, что ни ему, ни ей не надо терять времени на слова. Ея улыбка для него краснорчиве дюжины фразъ другого человка. Ея настроеніе странно отражается на немъ. Если она задумчива и молчалива, то онъ идетъ рядомъ съ нею, посматривая по сторонамъ, спокойный, счастливый, но также серьёзный, сосредоточенный. Если же, напротивъ, она весела, вся его маленькая фигурка дышетъ огнемъ. Они оба громко смются, махаютъ руками и болтаютъ дтскій вздоръ между вспышками хохота. Умный докторъ Джобсонъ, теперь одинъ изъ первыхъ медиковъ всей Канады, зорко слдилъ за развитіемъ этой привязанности. Сначала, она его очень безпокоила. Онъ боялся, чтобы взаимная симпатія не отразилась дурно на ребенк, окруживъ его чело облакомъ, отуманивавшемъ чело тетки. Но, присмотрвшись ближе, онъ съ удивленіемъ замтилъ, что только чрезъ него можно было имть на Берту хоть какое-нибудь вліяніе. Умъ Тадди, хотя дтскій и еще не развившійся, былъ сильне ума Берты и лишь онъ одинъ могъ развеселить ее. Убдившись въ этомъ, докторъ дозволилъ рости ихъ дружб и въ продолженіи нсколькихъ лтъ они были неразлучны.

Между тмъ, они достигли высокаго берега рки, который тихо спускается къ дорог, проложенной черезъ ледъ къ противоположному берегу. Тадди съ крикомъ радости, бросаетъ веревку на крашенныя салазки и, положивъ лвую руку на переднюю перекладину, соединяющую полозья, садится на заднюю, поджавъ лвую ногу, а правую ногу оставляетъ на свобод для управленія санями. Устроившись такимъ образомъ, онъ смло спускается подъ гору при веселомъ крик Берты: ‘Пошелъ, Тадди!’, сопровождаемый громкимъ хлопаніемъ въ ладоши. Легкія санки, каждую минуту пріобртая большую скорость, несутся внизъ съ неимоврной быстротою и маленькая нога Тадди искусно маневрируетъ, словно руль, то избгая преграды, то поворачивая, согласно изгибамъ берега. За нимъ поднимаются легкія облака пушистаго снга. Во всей природ царитъ безмятежная тишина, прерываемая только легкимъ скрипомъ полированнаго желза. Ребенокъ, стиснувъ зубы, смотритъ въ оба, а Берта съ безпокойствомъ слдитъ за нимъ, за встрчающимися на его быстромъ пути препятствіями. А ихъ не мало. Вотъ виднется бугорокъ, за нимъ лежитъ сваленное дерево. Трусливый, или неловкій мальчикъ заметался бы во вс стороны и его санки, стукнувшись бокомъ о могучую преграду, выбросили бы его въ снгъ на глубину двадцати футовъ или умчали бы головой впередъ по ледяной крутизн съ великой опасностью размозжить его маленькое тло. Но нашъ Тадди, широко открывъ глаза и крпко схватившись руками за переднюю перекладину, прямо направляетъ санки на дерево и ловкимъ маневромъ своей лвой ноги, поднимается съ санями на воздухъ, футовъ на пять и, благополучно перепрыгнувъ черезъ преграду, несется дале. Въ продолженіи нсколькихъ минутъ онъ скользитъ спокойно по блому, гладкому снгу, легко переводя дыханіе. Но у подножія горы, гд дорога спускается на рку, ждетъ его новая опасность. Сани фермеровъ, спускаясь по боле отлогой троп, тутъ всегда круто поворачиваютъ на ледъ и мало-по-малу образовали глубокій и широкій ухабъ, который ребенку невозможно объхать, потому что направо стоитъ громадное дерево, съ давнихъ временъ указывающее переправу, а съ другой — нагроможденная масса остроконечныхъ льдинъ, столкновеніе съ которыми легкихъ санокъ привело бы къ неминуемой гибели. Снова затаивъ дыханіе, сжавъ зубы и крпко прильнувъ всмъ тломъ къ своему страшному деревянному коню, Тадди отважно аттакуетъ врага. Если ему суждено вернуться домой живымъ, то его утлый челнъ долженъ перелетть черезъ зіяющую пучину, и оба полозка разомъ врзаться въ противоположную крутизну, причемъ малйшее уклоненіе въ одну сторону сдока можетъ нарушить равновсіе и погубить его на вки. Молодецъ Тадди! Крпко сжавшись, какъ одна масса, санки и ребенокъ перескакиваютъ черезъ эту послднюю преграду. Теперь они на гладкомъ льду и Тадди, подавшись впередъ всмъ тломъ, спокойно катится до крайняго предла движенія, даннаго санямъ длиннымъ разбгомъ.

— Ура! кричитъ онъ, махая рукой, и его тонкій, звучный голосокъ долетаетъ до Берты, слдившей съ тревожно бившимся сердцемъ за этой бшенной скачкой съ препятствіями.

— Ура! отвчаетъ она и также, въ знакъ побды, махаетъ рукою маленькому тріумфатору, едва виднющемуся внизу.

Наконецъ, соскочивъ съ саней и перекинувъ черезъ плечо веревку, Тадди начинаетъ взбираться на гору по извилистой тропинк, которую проложили ребятишки, чтобъ облегчить себ путь. И, несмотря на только что испытанныя треволненія, онъ твердо ршился, достигнувъ вершины, снова попытать счастья.

Между тмъ, къ Берт подходитъ какой-то человкъ и его видъ, вроятно, ей очень знакомъ, потому что она не вздрагиваетъ, но вмст съ тмъ, не выражаетъ ни удовольствія, ни отвращенія. Этотъ человкъ небольшаго роста, въ синемъ индйскомъ кафтан, доходящемъ до колнъ, съ красными обшлагами и воротникомъ, на спин у него виситъ капишонъ, также синій, съ красной подкладкой, подпоясанъ онъ свтлымъ кушакомъ, на голов виднется тюленья шапка, а срыя панталоны засунуты въ индйскіе, пестрые сапоги. За собою онъ тащитъ на ремн большія индйскія сани, состоящія изъ деревянныхъ полозковъ, въ семь или восемь футовъ длины, соединенныхъ между собою толстой кожей. Коротенькая пнковая трубочка довершаетъ картину. Намъ надо посмотрть раза два на эту фигуру съ пробивающейся просдью въ бород и волосахъ, прежде чмъ мы узнаемъ стараго знакомаго, майора Гренваля. Но это дйствительно онъ.

— Здравствуйте, миссъ Джобсонъ, нжно говоритъ онъ, снимая шапку и вынимая изо рта трубку, которую прячетъ въ карманъ.

Она смотритъ ему прямо въ лицо, но не признаетъ его. Онъ не прибавляетъ ни слова и почтительно ждетъ, что она скажетъ или сдлаетъ.

— Тадди здсь, говоритъ она, наконецъ, указывая на мальчика, съ трудомъ поднимающагося въ гору.

Майоръ только киваетъ головой. Онъ изучилъ ее не мене основательно, чмъ докторъ, знаетъ ея манеры и угадываетъ малйшія желанія. Онъ оставляетъ на вершин свои сани, называющіяся на мстномъ нарчіи тобоггинъ, и бгомъ направляется къ мальчику.

— Садись, Тадди, кричитъ онъ издали: — тетка тебя ждетъ. Я тебя повезу.

Тадди быстро исполняетъ это приказаніе, очень ему пріятное, и майоръ поспшно вталкиваетъ его наверхъ.

— Тадди, говоритъ онъ, смотря на ребенка черезъ плечо: — устрой, чтобъ тетка покаталась со мною на тобоггин.

— Хорошо, голубчикъ, отвчаетъ мальчуганъ, сверкая глазами и весело смясь.

Самъ майоръ научилъ его обращаться съ собою такъ фамильярно, къ величайшему неудовольствію мистрисъ Джобсонъ.

— А вы побережете тетю, не ушибете ее? прибавляетъ Тадди. посл минутнаго размышленія и очень серьёзнымъ тономъ.

— Ушибу! Я! воскликнетъ майоръ глубоко прочувствованнымъ голосомъ:— что ты, дитя мое! Я ни за что на свт не причинилъ бы ей ни малйшаго вреда.

— Даже еслибъ вамъ дали много табаку, глубокомысленно замчаетъ Тадди: — вдь вы любите боле всего на свт табакъ?

Прежде чмъ майоръ усплъ отвтить, онъ бросилъ взглядъ вокругъ себя и, громко вскрикнувъ, побжалъ впередъ. Тадди, оставшись одинъ, взлзъ на санки и посмотрлъ на вершину. Тетя Берта сидла на тобоггин, придвинутомъ къ самому краю горы. Она сбросила свою шапочку и въ рукахъ держала дв коротенькія палочки, съ помощью которыхъ управляютъ санями. Неосторожный крикъ майора заставляетъ ее обернуться и, увидавъ Тадди, она взмахиваетъ руками, весело смется и быстро спускается съ горы. Тадди никогда въ жизни не забудетъ этой минуты. Съ быстротою молніи соскакиваетъ онъ съ своихъ салазокъ и бжитъ на вершину, гд стоитъ майоръ, разводя руками и съ широко раскрытыми отъ страха глазами отчаянно слдитъ за бшенной пляской индйскихъ саней, уносящихъ Берту на врную погибель. Встртивъ сочувствіе въ смертельной агоніи, выражающейся въ каждой черт майора, Тадди начинаетъ плакать. А тобоггинъ, благополучно перепрыгнувъ черезъ первую преграду, быстро направляется къ роковому ухабу. Вотъ сани взлетли на воздухъ и Берта, выброшенная съ необыкновенной силой, падаетъ на снгъ далеко за страшнымъ деревомъ. Слава Богу! Но она исчезла! Майоръ, какъ бшенный, съ опасностью жизни, бросается внизъ и достигаетъ подошвы горы то бгомъ, то на четверенькахъ. Тадди слдуетъ за нимъ, но на первыхъ же шагахъ теряетъ равновсіе и скатывается какъ мячикъ. Когда онъ, наконецъ, поднявшись на ноги, осматривается по сторонамъ, близь него стоитъ тетя Берта, вся въ снгу, съ головы до ногъ. Она отряхиваетъ свои мокрые волосы и весело смется надъ майоромъ, который, опустившись на колни и поднявъ къ небу руки, восторженно смотритъ на нее, какъ на небеснаго ангела.

— Тетя, тетя! восклицаетъ Тадди, подбгая къ ней и схвативъ ее за руки:— вы не ушиблись?

— Нтъ, нтъ, нтъ! Но посмотри, Тадди, что съ нимъ?

И она указываетъ на майора.

Гренвиль краснетъ и быстро вскакиваетъ.

— Слава Богу! Слава Богу! произноситъ онъ въ полголоса.

— О, онъ молится и благодаритъ Бога за ваше спасеніе, произноситъ мальчикъ:— ну, тетя, поцлуйте меня и скажите, что вы совсмъ здоровы.

— Да, я совсмъ здорова, восклицаетъ Берта и, поцловавъ ребенка, умолкаетъ.

Взявъ ее за руки, Тадди ведетъ молодую двушку къ боковой тропинк и они медленно поднимаются въ гору. Ребенокъ пристально смотритъ на свою тетку, но не говоритъ ни слова. Майоръ снизу слдитъ за ними. Онъ садится на глыбу льда и набиваетъ трубку, попрежнему бормоча:

— Слава Богу!

Но не усплъ онъ закурить, какъ неожиданно какая-то мысль блеснула въ его голов.

— Господи! восклицаетъ онъ:— она забыла свою шапочку на вершин горы.

И, таща за собою тобоггинъ, онъ бгомъ поднимается по прямой, скользкой дорог, такъ что, когда Берта съ Тадди являются на вершину, онъ подаетъ ей мховую шапочку, съ которой предварительно стряхнулъ снгъ.

II.
Появленіе майора.

Докторъ Джобсонъ поселился въ Канад, въ город Корнвал, въ провинціи, прежде называвшейся Верхней Канадой, а потомъ Онтаріо. Находясь на плоской поверхности около двадцати пяти футовъ надъ уровнемъ широкой, глубокой, бурной рки, немного ниже того мста, гд пнящійся потокъ сглаживаетъ свою волнистую поверхность, Корнваль былъ избранъ конечнымъ пунктомъ одного изъ тхъ великолпныхъ каналовъ, которые тогда правительство строило для прохода судовъ съ хлбомъ изъ отдаленныхъ бухтъ Верхняго-Озера въ заливъ св. Лаврентія, минуя опасныя пороги, которыя затрудняютъ плаваніе по рк. Въ т времена вс ожидали, что Корнваль, величайшее поселеніе богатйшаго и многолюднйшаго округа, сдлается большимъ городомъ и люди, считавшіе себя дальнозоркими, полагали, что покупка тамъ земли составляла выгодную спекуляцію. Такъ какъ Корнваль находился на границ Соединенныхъ-Штатовъ, отъ которыхъ его отдляла только рка, то въ немъ содержался небольшой гарнизонъ. Кром того, въ город была таможня и другіе памятники цивилизаціи. Зданіе окружного уголовнаго суда было такое же большое, четыреугольное, неудобное и уродливое, какъ въ любомъ ассизномъ город Старой Англіи. Здсь въ положенные сроки засдали судьи, шерифъ, выкрикивали имена обвиняемыхъ судебные пристава и сыпали цвтами краснорчія адвокаты въ тогахъ, все длалось по англійски, по старинному. Однако, подсудимые и толпа, тшившаяся въ зал, далеко не напоминали то, что можно было видть въ судахъ Линкольншира или Вексфорда. Смуглые, испитые индйцы, въ темныхъ кафтанахъ, грязныхъ кушакахъ и грубой обуви, шутили съ французскими, шотландскими и ирландскими фермерами или ихъ рабочими. Французскій католическій патеръ, держа въ рукахъ сзою большую треугольную шляпу, подавалъ табакерку доктору богословія Траутбеку, ректору Торанто, который былъ пасторомъ въ приходской церкви, и даже мистеръ Маквотеръ, пресвитеріанскій проповдникъ, удостоивалъ взять табачку своими длинными, сухощавыми пальцами.

Въ город и въ его окрестностяхъ жило немало старыхъ поселенцевъ, торговцевъ и фермеровъ, потомковъ высокорожденныхъ, хорошо образованныхъ и богатыхъ лицъ. Графства Стормантъ и Гленгари, особливо послднее, кишли состоятельными шотландцами, лучшими изъ эмигрантовъ. Цлый кланъ Макдональдовъ переселился въ Гленгари, гд гаэльскій языкъ такъ преобладалъ, что англійская рчь была едва слышна. Всякій, постивъ эту мстность и видя ея рыжихъ обитателей, слыша ихъ разговоръ, читая ихъ имена на вывскахъ или присутствуя на церковной служб на гаэльскомъ язык, счелъ бы Канаду боле шотландской, чмъ сама Шотландія.

Корнваль, какъ мы уже сказали, былъ расположенъ на гладкой равнин, параллельно рк, широкія улицы его вс перескались подъ прямыми углами. Кром таможни и суда, въ немъ находились кирпичныя казармы на дв роты, и нсколько церквей, школа и порядочное число лавокъ, въ которыхъ можно было купить вс предметы, необходимые въ сельскомъ и домашнемъ быту. Плуги, сдла, ножи и различныя матеріи лежали тутъ рядомъ съ сахаромъ, кофе, глиняной посудой, лсами для удочекъ и гробами. Лавочники были большею частью шотландцы, они торговали честно, но выдаивали страну до послдней капли. Нкоторые изъ нихъ были нетолько люди ловкіе, но и съ большими средствами. Они вели значительную торговлю, не малая часть которой составляла контрабанду. Въ кладовыхъ нкоторыхъ изъ этихъ лавокъ можно было бы найти товара на десять и на двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Многіе лавочники давали деньги въ займы колонистамъ, находившимся въ стсненныхъ обстоятельствахъ, такъ что мало по малу обширная часть округа была имъ заложена и голоса должниковъ находились въ ихъ распоряженіи.

Дома въ Корнвал, большинство кирпичные и деревянные, и очень немногіе изъ камня, были большіе, помстительные. Многіе изъ нихъ были окружены садами, въ которыхъ росли блестящіе цвты и великолпные плоды. Зимой все это было скрыто подъ густымъ пушистымъ снгомъ, блестяще освщенномъ лучами солнца или мерцаніемъ луны.

Въ этой-то мстности докторъ Джобсонъ ршилъ поселиться, узнавъ случайно, что старый шотландскій медикъ, жившій въ Корнвал почти съ его основанія, погибъ, наконецъ, посл долгой борьбы съ старостью и дурной водкой. Но привести въ исполненіе эту ршимость ему было не очень легко, мистрисъ Джобсонъ, хотвшая сказать свое слово въ этомъ столь важномъ вопрос, склонялась въ пользу Квебека. Она любила этотъ городъ, средоточіе правительства, его возвышенное положеніе, его грозную цитадель, церкви и дома съ черепичными крышами, расположенные въ безпорядк по уступамъ горы, и чудную широкую рку, гд могли стоять на якор самые большіе военные корабли на разстояніи восьмисотъ миль отъ моря. Провинціальный парламентъ и гарнизонъ обезпечивали Квебеку хорошее общество. У мистрисъ Джобсонъ была подруга юности, жившая подл Квебека, въ хорошенькой вилл въ Монморанси, гд ея мужъ имлъ лсопильню. Поэтому, она и желала остаться въ Квебек. Доктору Джобсону такъ же нравился этотъ городъ. Онъ любилъ живописную мстность и ему улыбалась мысль поселиться въ гарнизонномъ город. Но мужъ подруги Маріанны былъ сметливый, практическій человкъ. Онъ откровенно объяснилъ доктору, что въ Квебек было слишкомъ много докторовъ и что ему слдовало хать дале вверхъ по рк.

— Послушайтесь меня, сказалъ мистеръ Епнисъ:— отправляйтесь въ Верхнюю-Канаду. Выберите себ какой-нибудь маленькій городокъ: Гамильтонъ, Кингстонъ, или Корнваль и поселитесь тамъ. Практика сама къ вамъ придетъ, только не двигайтесь съ мста. Конечно, общество не будетъ такое хорошее, какъ въ Квебек или Монреал, но вдь эти городки быстро развиваются, вы будете жить скромно, но припваючи и дадите прекрасное воспитаніе вашему сыну.

Докторъ Джобсонъ сразу понялъ благоразуміе этого совта, но ему стоило много труда, чтобы убдить въ этомъ свою жену, наконецъ, однако, ему это удалось и онъ отправился одинъ на рекогносцировку. Долго онъ странствовалъ безъ всякаго толка, пока, наконецъ, не попалъ въ Корнваль въ то самое время, когда докторъ Макферсенъ послдовалъ за своими паціентами на тотъ свтъ, а эпидемическія горячки грозили опустошить весь округъ. Онъ тотчасъ нанялъ домъ покойнаго доктора, написалъ жен, чтобы она оставалась въ Квебек, пока не окончится эпидемія и, благодаря своимъ успшнымъ леченіямъ, съумлъ, несмотря на вс усилія своего единственнаго соперника, доктора Скирро, забрать въ свои руки почти всю практику доктора Макферсена. Мало того, онъ отбилъ значительную часть даже старыхъ паціентовъ доктора Скирро, красивая наружность и приличныя манеры снискивали ему расположеніе дамъ, что нисколько не возстановляло противъ него мужчинъ, такъ какъ онъ былъ человкъ женатый. Узнавъ о неожиданныхъ распоряженіяхъ мужа, мистрисъ Джобсонъ написала ему непріятное письмо, но это ни къ чему не повело. Докторъ уже нанялъ домъ, и когда онъ съ теченіемъ времени отправился въ Квебекъ за семьей мистрисъ Джобсонъ, то, посл цлой недли, размышленій она спустила флагъ и смиренно послдовала за побдителемъ.

Такимъ образомъ, мы находимъ семью нашего героя, спокойно живущею въ большомъ четырехугольномъ деревянномъ дом въ Корнвал, гд мистрисъ Джобсонъ быстро подарила доктору, къ вящему усиленію его заботъ и будущихъ безпокойствъ маленькаго Тадди, пятерыхъ дтей обоего пола. Однако, несмотря на естественное удовольствіе, доставляемое ей успхомъ мужа, мистрисъ Джобсонъ не очень любила Корнваль. Зимой это было скучное, неинтересное, снгомъ занесенное мстечко. Лтомъ, зной былъ невыносимъ, а мошки выводили изъ всякаго терпнія. Кром того, однажды случилось землетрясеніе, которое такъ ее перепугало, что она родила преждевременно, тоже самое сдлалось съ нею и по случаю еще боле напугавшаго ее пожара въ дом. Все это убдило ее, что провидніе преслдовало ея семью за отъздъ изъ Квебека. Дйствительно, Джобсону было суждено до конца своихъ или ея дней постоянно слышать упреки за его самовольную и легкомысленную поспшность въ выбор осдлости. Когда это зло перестало быть насущнымъ, то оно сдлалось историческимъ, а историческое зло страшная вещь, ибо оно существуетъ долго посл совершенной перемны всхъ обстоятельствъ. Зачмъ ему было не подождать? Вдь онъ могъ выбрать пятьдесятъ городовъ лучше Корнваля. Къ чему было торопиться? Главный докторъ въ Квебек могъ умереть, кто-нибудь могъ ухать, что-нибудь могло случиться. Потомъ, у Китти была корь, вс дти имли скарлатину, а въ Квебек никто не слыхалъ о кори и скарлатин. Въ Корнвал же эти болзни вчно свирпствовали. По крайней мр, такъ увряла почтенная мистрисъ Меллобой. Она сама (мистрисъ Джобсонъ) не была здорова ни одного дня со времени перезда въ этотъ противный городишко, что нисколько не удивительно при томъ числ дтей, которыхъ она рождала на свтъ съ неимоврной поспшностью. Вс эти нападки переносились терпливо докторомъ, который очень много работалъ, постоянно увеличивалъ число своихъ кліентовъ и даже часто здилъ въ сосдніе города, куда проникла его слава. Онъ чувствовалъ, что обязанъ былъ чмъ-нибудь вознаградить Маріанну. Онъ не посовтовался съ нею насчетъ поселенія въ Корнвал и, дйствительно, дти слдовали одинъ за другимъ слишкомъ быстро. Неудивительно, что ея нервная система была совершенно потрясена. Поэтому, онъ добродушно отвчалъ на вс ея упреки и всегда ощущалъ укоры совсти, развивавшіе въ немъ раскаяніе и терпніе.

Какъ мы уже видли, Берта была непремннымъ членомъ семьи доктора. Въ этомъ отношеніи не было спора между мужемъ и женою. Въ глубин души Маріанна только и думала, что о своемъ муж и объ его счастьи. Ея капризы были вншними проявленіями умной, горячей, склонной къ критик натуры, какъ наружная зыбь на глубокой, могучей рк, но внутри — любовь къ мужу оставалась все прежнимъ невозмутимымъ, великимъ потокомъ. И она никакъ не могла забыть того роковаго утра въ Бриджтоун, когда она увидла своего мужа въ комнат Берты. Его страшное лицо и взглядъ никогда не выходили изъ ея памяти. Она охотно длила съ нимъ вс заботы и трудности, неизбжно сопровождавшія ухаживаніе за Бертой, и никогда съ ея языка не срывалось ни одного горькаго слова, ни одной жалобы на вс жертвы, которыхъ имъ стоило пребываніе въ дом больной молодой двушки. Мошки могли вывести ее изъ терпнія, но ни одна вспышка Берты, ни одна ея странная выходка не сердила мистрисъ Джобсонъ. Докторъ это замчалъ съ чувствомъ нжной благодарности.

Они жили въ Корнвал уже съ годъ, когда однажды вечеромъ, въ октябр мсяц, среди всхъ прелестей теплой канадской осени, докторъ Джобсонъ отправился съ женою къ гостинниц ‘Коривальская Корона’ для ожиданія дилижанса изъ Сант-Анны, который долженъ былъ привезти англійскую почту. Вскор послышалась труба почтальона и на дорог показался тяжелый экипажъ, везомый тремя очень породистыми, но очень дурно содержанными лошадьми. Это былъ длинный, громадный фургонъ на высокихъ колесахъ, съ занавсками изъ непромокаемой матеріи, на крыш виднлось много легкаго товара изъ Монреаля. На широкой передней скамейк, подл возницы, сидло двое мужчинъ. Одинъ изъ нихъ въ шинели со множествомъ пелеринокъ и въ дорожной шапк, прозжая мимо доктора и его жены, любезно имъ поклонился.

— Это Гренвиль! воскликнулъ Джобсонъ, едва вря своимъ глазамъ:— какимъ образомъ онъ сюда попалъ?

И онъ хотлъ побжать къ дилижансу, чтобы поздороваться съ старымъ пріятелемъ, но мистрисъ Джобсонъ его удержала.

— Подожди, сказала она ему на ухо: — онъ пріхалъ, чтобы повидать Берту. Помнишь, что говорила лэди Пилькинтонъ. Не предлагай ему остановиться у насъ, вдь лучшая въ дом спальня еще не отдлана.

— Но что же онъ подумаетъ? воскликнулъ докторъ, видя, что фургонъ остановился и Гренвиль слзаетъ на землю: — вдь онъ намъ отдалъ свою комнату для Берты.

— Это пустяки, отвчала ршительнымъ тономъ Маріанна:— намъ нельзя его принять, и къ тому же Берта не должна его видть.

Послднее соображеніе подйствовало на доктора, однако, онъ пошелъ на встрчу къ Гренвилю и Маріанна послдовала за нимъ.

Гренвиль едва не бросился къ нимъ въ объятія.

— Любезный другъ! Милая мистрисъ Джобсонъ! воскликнулъ онъ:— какъ вы поживаете?

— Откуда вы взялись? спросили они въ одинъ голосъ посл обычнаго привтствія.

— О! произнесъ серьёзнымъ тономъ майоръ: — я вамъ посл все разскажу. Какъ здоровье миссъ Джобсонъ?

Докторъ и жена его переглянулись. Они такъ же приняли серьёзный тонъ. Маріанна покачала головой.

— Все такъ же.

Гренвиль бросился хлопотать о своемъ багаж, а докторъ, по его просьб, пошелъ нанять ему комнату въ гостинниц. Онъ выбралъ No 10-й въ первомъ этаж. И въ этой довольно обширной и порядочно меблированной комнат Гренвиль прожилъ шесть лтъ, покидая ее только на нсколько недль осенью для охоты въ отдаленныхъ лсахъ.

Въ первый день своего прізда, онъ обдалъ у доктора, но Маріанна не пустила за столъ Берту подъ какимъ-то ловкимъ предлогомъ. Они много говорили о старин, о полковыхъ знакомыхъ, о лэди Пилькинтонъ, съ которой Маріанна поддерживала постоянную переписку. Гренвиль очень измнился, что тотчасъ замтилъ даже Джобсонъ. Онъ былъ спокойне, не такъ горячъ и легкомысленъ, какъ бывало. Онъ говорилъ серьёзно и выраженіе его лица казалось грустнымъ. Когда подали чай, онъ вдругъ сказалъ, обращаясь къ Маріанн:

— Вы, вроятно, удивляетесь, зачмъ я сюда пріхалъ. Но дло въ томъ, что я вышелъ изъ полка.

— Вы въ отставк?

— Нтъ, въ безсрочномъ отпуску, на половинномъ жалованьи. У меня есть, кром того, кое-какія деньги и я ршился жить тамъ, гд вы живете, если вамъ это не будетъ непріятно.

Докторъ и Маріанна переглянулись съ изумленіемъ.

— Ну, продолжалъ майоръ, вынимая платокъ и обтирая глаза:— любезный Джобсонъ и вы, милая мистрисъ Джобсонъ, не говорите мн ничего непріятнаго! Не сердитесь. Вы не знаете, что я хочу сказать… я хочу сказать, что… ну… что я желаю жить возл васъ.

Докторъ съ безпокойствомъ посмотрлъ на Гренвиля, потомъ подошелъ къ нему и, взявъ его руку, пощупалъ пульсъ.

— О, не безпокойтесь обо мн, сказалъ Грепвиль, длая усиліе надъ собою:— мн очень совстно, мистрисъ Джобсонъ, но я такъ давно думаю и мечтаю объ этомъ свиданіи, что оно меня совсмъ смутило. Теперь я оправился.

Его собесдники, однако, не раздляли его мннія. Впрочемъ, Маріанна все-таки сдерживала себя и молчала.

— Будемъ говорить о чемъ-нибудь другомъ, воскликнулъ весело докторъ, полагая, что дйствительно у Гренвиля нервы разстроены.

— Нтъ, отвчалъ майоръ:— я началъ и позвольте мн кончить. Я теперь выплакался и могу говорить спокойно. Посл вашего отъзда съ нею, я никакъ не могъ забыть роковаго событія. Страшная судьба бднаго Брумгола, ваше горе, ея несчастное положеніе, все это преслдовало меня днемъ и ночью, не давая ни минуты покоя. Я старался всми силами отдлаться отъ этого кошмара. Вы не поврите, но увряю васъ, я сдлался самымъ набожнымъ человкомъ въ полку. Это нашло на меня совершенно помимо моей воли, продолжалъ онъ, искоса поглядывая на Маріанну, чтобъ убдиться, не вызвали ли его слова улыбки на ея серьёзномъ дотол лиц:— я въ свое время былъ большой гршникъ, а это страшное событіе окрасило мою жизнь въ самую мрачную краску. Но когда я бросилъ карты и бильярдъ, продалъ своихъ скаковыхъ лошадей и пересталъ держать пари, отказался отъ вина и проч., то я сталъ просто пропадать. Церковная служба, библія и проповди не пришлись по моему характеру, и я такъ затосковалъ, что едва не наложилъ на себя руки. Я пришелъ къ тому отчаянному убжденію, что мн не къ чему жить.

Лицо Маріанны, до сихъ поръ очень натянутое, стало теперь выражать нкоторый интересъ и сочувствіе. Это поощрило Гренвиля и онъ продолжалъ съ большей самоувренностью:

— Лэди Пилькинтонъ одна меня понимала. Вс же другіе полагали, что я схожу съ ума, и право я былъ не далекъ отъ этого. Ну, вмсто того, чтобъ сдлать исторію и написать къ моимъ родственникамъ, она просто, однажды передъ обдомъ, подъхала къ казармамъ въ своемъ фаэтон, какъ, бывало, она зазжала за вами и, подозвавъ меня, сказала:

‘— Майоръ Гренвиль, я ду въ Кадрингтонъ. Возьмите шляпу и, пожалуйста, проводите меня.

‘— Въ Кадрингтонъ! воскликнулъ я, вздрагивая всмъ тломъ.

‘— Да, въ Кадрингтонъ, и мн необходимо, чтобы вы похали со мною.

— Мн было страшно хать туда, но вы ее знаете, она всегда уметъ поставить на своемъ. Я слъ рядомъ съ нею и мы помчались. Ея лошади бжали скоре, чмъ когда-либо, а она правила съ своимъ обычнымъ искуствомъ. Мы прохали боле шести миль, прежде чмъ она открыла ротъ, а я былъ такъ пораженъ этой поздкой, что не ршался говорить.

‘— Мистеръ Гренвиль, сказала она, наконецъ: — вы очень несчастны. Вы просто больны, и если вы не примете мръ, то это кончится дурно.

‘— Я въ этомъ не виноватъ, лэди Пилькинтонъ, промолвилъ я.

‘— Вы горюете о томъ, чего не поправишь, продолжала она:— и не хотите лечиться.

‘— Чего не вылечишь, то надо вытерпть, произнесъ я механически.

‘— Пословицами горю не поможешь, воскликнула она: — не къ чему ихъ приводить. Вы не лечитесь и не терпите. Еслибы бдный Брумголъ остался въ живыхъ, онъ, по всей вроятности, женился бы на Берт Джобсонъ. Въ этомъ случа, вы ее вскор бы забыли и все пошло бы по старому. Теперь же, потому что бдный Брумголъ умеръ, а маленькая Берта хуже, чмъ вышла замужъ, т. е. насколько дло касается васъ, то вы предались меланхоліи или, иначе сказать, идіотству.

‘— Я тутъ ни причемъ, это помимо меня, произнесъ я мрачно.

‘— Хорошо, сказала она съ жаромъ:— пойдите и поторопитесь, вы не имете права длать несчастными другихъ потому, что вы сами несчастны.

Ея послднія слова меня очень поразили. Эта идея мн никогда не входила въ голову. Я, значитъ, эгоистически наслаждался своимъ горемъ, мозоля глаза другимъ. Но все-таки ршиться на предлагаемое ею средство я не былъ согласенъ. Между тмъ, мы подъхали къ Кадрингтону и вышли изъ фаэтона. Она взяла меня подъ руку и повела къ роковому мсту.

‘— Ну, сказала она:— человкъ, который умеръ здсь, имлъ сильную, твердую волю. Я рдко встрчала молодого офицера, который общалъ бы столько съ будущемъ. Eгo смерть уже сразила одно существо, неужели вы хотите быть второй ея жертвою? Конечно, если вы будете дале развивать свое сумасшествіе, то мы съумемъ принять мры, но пока вы ограничиваетесь тихимъ бшенствомъ, то намъ не къ чему привязаться.

— Я былъ озадаченъ ея рзкимъ тономъ, хотя, конечно, онъ былъ не напускнымъ:

‘— Но, лэди Пилькинтонъ, увряю васъ, его страшная фигура, ея ужасное лицо не выходятъ изъ моей головы. Какъ подумаешь только…

‘— Вы не имете права думать объ этомъ. Она до васъ вовсе не касается. Вы должны изгнать изъ своей головы всякую мысль объ этихъ роковыхъ событіяхъ. Забудьте все и вернитесь къ обыкновенной жизни. Вы теперь увидли снова арену ужасной катастрафы. Подумайте, что она теперь и какъ ваша жизнь безцльна и несчастна.

‘— Что вы посовтуете? спросилъ я въ отчаяніи.

‘— Бросьте полкъ и позжайте въ Англію, отвчала она ршительнымъ тономъ.

— Я ничего не сказалъ, но вечеромъ въ этотъ день на меня напалъ такой страхъ, какъ никогда. Посщеніе роковаго мста растравило мою рану и я положительно не могъ боле оставаться въ Барбадос. Я взялъ отпускъ у генерала и черезъ недлю отправился въ Англію. Тамъ, въ продолженіи значительнаго времени, я старался вести мою прежнію жизнь, но это ни къ чему не повело. Я чувствовалъ, что могу быть счастливымъ только тамъ, гд хоть издали буду имть возможность видть ее.

Благородный майоръ Гренвиль произнесъ эти слова такимъ голосомъ и тономъ, что Джобсовъ и Маріанна невольно были поражены контрастомъ съ его прежнимъ цинизмомъ и легкомысліемъ.

— Я, можетъ быть, дуракъ, прибавилъ онъ:— но я искренній человкъ и не играю комедіи.

Онъ взглянулъ при этомъ на Маріанну, которая значительно смягчилась, но все-таки, видла, какими непріятностями, если не прямыми опасностями, могло грозить поощреніе безумныхъ идей Гренвиля.

— Добрый майоръ, сказалъ она съ чувствомъ: — вашъ разсказъ меня глубоко растрогалъ, но подумайте, въ какое неловкое положеніе вы насъ ставите.

— Да, Гренвиль, прибавилъ Джобсонъ: — Берта у насъ пользуется полной свободой. Она ходитъ куда хочетъ. Ваше присутствіе, быть можетъ, возбудитъ въ ней грустныя воспоминанія. Какъ можете вы жить подл насъ? И какая у васъ цль? Я полагаю, что она неизлечима.

Майоръ посмотрлъ на нихъ безпомощно. Онъ не могъ ничего отвтить на ихъ благоразумныя рчи, и потому искалъ спасенія въ проволочкахъ.

— Ну, сказалъ онъ:— оставимъ этотъ вопросъ открытымъ до завтра.

На слдующій день, Берта случайно гуляла въ саду, когда Гренвиль вошелъ въ калитку. Она такъ же сіяла красотой, какъ въ день ихъ отъзда изъ Барбадоса, только красота эта стала боле зрлой. Она посмотрла на него пристально, какъ бы удивленная, и поспшно сдлала нсколько шаговъ къ нему, но потомъ вдругъ повернулась и пошла въ домъ.

— Майоръ Гренвиль въ саду, сказала она очень спокойно своему брату, котораго встртила въ сняхъ.

Докторъ взялъ ее за об руки и вполн убдился, что свиданіе съ Гренвилемъ ни мало не разстроило ея. Поздне въ тотъ же день, онъ ввелъ ее въ комнату, гд сидлъ майоръ и она поздоровалась съ нимъ, протянувъ ему руку, но не сказала ни слова. Очевидно, его присутствіе не волновало ее. Но, несмотря на это, докторъ и его жена просили Гренвиля ухать въ Англію или во всякомъ случа оставить мысль поселиться подл нихъ. Онъ же не хотлъ и слышать объ отъзд. Онъ остался въ гостинниц, и мало по малу, сдлался необходимымъ членомъ Корнвальскаго общества. Берта не обращала на него никакого вниманія, а съ теченіемъ времени его тихая, правильная, скромная жизнь и мягкія манеры совершенно побдили сердца Джобсона и его жены. Что же касается до самого майора, то онъ, повидимому, былъ счастливъ, видлся съ семьей доктора, по крайней мр, разъ въ день, игралъ въ лошадки съ маленькими дтьми, развивалъ физически Тадди и незамтно слдовалъ издали за Бертой, когда она выходила изъ дома.

Такимъ образомъ, прошло семъ лтъ и Гренвиль, повидимому, былъ согласенъ жить такъ всю свою жизнь.

III.
Буфетъ Корнвальской короны.

Буфетъ старинной, основанной въ первые дни колоніи гостиницы Корнвальской Короны, переименованный въ современную эпоху въ Корнвальскій Отель, былъ съ давнихъ поръ центромъ городской жизни. Ареопагъ, форумъ, биржа, кабачекъ — все совмщалось въ этомъ буфет, отличавшимся международнымъ характеромъ. Тутъ можно было встртить и индйца въ макасинахъ и плащ, и ловкаго, сухощаваго янки, и французскаго канадца, съ мягкими манерами и любезностью, и англійскихъ, шотландскихъ и ирландскихъ эмигрантовъ съ самымъ разнообразнымъ акцентомъ.

Комната эта была низкая, по довольно большая и четырехугольная. Ея маленькія французскія окна съ толстыми переплетами, съ которыхъ уже давно сошла первоначальная краска, выходили на улицу, и такъ какъ они отстояли отъ земли всего на три фута, то можно было, сидя на подоконник, разговаривать съ знакомыми и внутри буфета и извн, конечно, не зимою, когда вставляли вторыя рамы, законопаченныя и заклеенныя бумагой такъ плотно, что наружный воздухъ ни мало не проникалъ. Въ одномъ угл комнаты возвышалась деревянная, крашенная выручка, не блествшая украшеніями, которыя въ нашемъ боле мрачномъ климат считаются необходимыми для соблазна постителей. Это было, по преимуществу, мсто дловое, тутъ пили не на шутку, и никакихъ вншнихъ приманокъ не требовалось. На стн, на полкахъ, за прилавкомъ, вмсто батареи пестрыхъ графиновъ и художественно-разставленной хрустальной посуды, стояло нсколько бутылокъ, съ полдюжины простыхъ стеклянныхъ боченковъ съ металлическими кранами, и порядочное количество грубыхъ, толстыхъ стакановъ. Люди, посщавшіе этотъ притонъ Бахуса, не требовали блеска для глазъ, но солидной выпивки для мучимаго жаждою горла. На прилавк стояли дв или три тарелки съ нарзанной вяленой рыбой и накрошенными морскими сухарями. Уходя, каждый поститель бралъ кусочекъ того или другого на дорогу, и, какъ предугадывалъ хитрый хозяинъ, изъ десяти девятеро вскор возвращались, чтобы утолить жажду отъ раздирающаго горло сухого сухаря или вяленой рыбы.

Хозяинъ буфета и всей гостиницы, мистеръ Томасъ Спригсъ, былъ по вншности далеко не обычнымъ типомъ трактирщиковъ. Физически онъ былъ ошибкой природы. Маленькій, худощавый человчекъ, съ смуглымъ, морщинистымъ лицомъ и гладкими черными, мстами посдвшими волосами, онъ отличался всегда чисто выбритымъ подбородкомъ и вчно что-то жующими губами. Но его высокій лобъ, густыя черныя брови, и блестящіе глаза производили большее впечатлніе на постороннихъ, чмъ можно было ожидать отъ его далеко невнушительной наружности. Его вполн основательно считали въ Корнвал очень ловкимъ человкомъ. Онъ нажилъ денегъ, давалъ въ займы подъ большіе проценты, бралъ въ залогъ и покупалъ фермы, владлъ дровянымъ дворомъ и лсопильней. Два раза его выбирали въ мэры, и онъ вообще былъ человкъ богатый, вліятельный. Въ засаленномъ черномъ сюртук, который онъ лтомъ, однако, снималъ, мистеръ Спригсъ расхаживалъ по своему буфету, засунувъ руки за жилетъ, или по улиц, надвъ шляпу на макушку. Его зоркіе глаза видли и замчали все, что происходило вокругъ него. Никто не могъ ни въхать въ городъ, ни выхать изъ него, чтобы онъ не зналъ объ этомъ, и большинство платило ему при этомъ дань въ той или другой форм.

За прилавкомъ стояла или бгала по всему дому, съ чердака до подвала, миссъ Сисели, единственная дочь Спригса, въ коротенькой юбочк, незакрывавшей ея маленькія живыя ножки. Выше отца на цлую голову, она была очень хорошенькая, хотя выраженіе ея лица было, быть можетъ, слишкомъ лукавымъ и знающимъ, а ея граціозная фигура отличалась слишкомъ зрлыми формами. На ней всегда было ситцевое платье съ кокетливымъ передникомъ, ея длинные, черные волосы, старательно причесанные, представляли удивительный пейзажъ съ густо напомажиными островками и прихотливыми кудрявыми боскетами. Благодаря ея миловидности, трудолюбію, свободнымъ манерамъ и веселости, нельзя было, взглянувъ однажды на Сисели Спригсъ, не посмотрть на нее вторично, а, посмотрвъ вторично, каждый долженъ былъ признать, что этотъ трудъ вполн окупался удовольствіемъ отъ ея лицезрнія.

Во всякомъ случа, Сисели была единственной радостью въ жизни Томаса Спригса. Его жена умерла много лтъ тому назадъ, пока дочь была еще очень молода, и она была воспитана наудачу мистеромъ Спригсомъ и его женскими помощницами. Онъ очень любилъ ее, почти не спускалъ съ нея глазъ, она, можно сказать, выросла въ буфет, потому что мистеръ Спригсъ былъ всегда за прилавкомъ, за исключеніемъ того времени, когда онъ торговался съ индйцами и фермерами или здилъ по окрестностямъ Корнваля для покупки провизіи и для сбора долговъ. Конечно, это не была школа нравственности и приличныхъ манеръ для молодой двушки, но она за то могла тутъ съ избыткомъ наострить свой юный умъ. Цлые дни и вечера проводила маленькая двочка, съ быстрыми черными глазами, сидя на своемъ деревянномъ стул или на колнахъ отца, слушая городскія сплетни и изучая различныя выраженія лицъ и фигуры постителей, праздношатающихся, звакъ, пьяницъ и серьёзныхъ людей. Что бы вышло изъ такого воспитанія, еслибы Сисели была предоставлена совершенно сама себ — трудно сказать. Она была одарена одной изъ тхъ самостоятельныхъ, возвышенныхъ натуръ, которыя такъ же не подчиняются низкимъ и площаднымъ вліяніямъ, какъ сильный организмъ не поддается заразительнымъ болзнямъ, но, конечно, ея манеры были бы гораздо грубе, чмъ теперь, еслибы ей дозволили развиваться исключительно въ патологической атмосфер буфета, безъ знакомства съ боле утонченными сферами.

Какъ мы уже сказали, буфетъ Корнвальской короны былъ городскимъ форумомъ. Здсь обсуждались вс вопросы политическіе, муниципальные и частные. Вс самыя свжія новости сообщались передъ выручкой, за которой утоляли жажду. Тутъ можно всегда узнать послднюю цну на послдній куль ржи, проданной въ окрестностяхъ Корнваля, потому что торгъ немедленно вспрыскивали за прилавкомъ. Въ этой аудиторіи обсуждали вс спорные вопросы мстной политики, правосудія, религіозной борьбы и частныхъ распрей, сюда стекались городскія власти, судьи, муниципальные совтники и члены провинціальнаго парламента для успокоенія или возбужденія своей энергіи. Даже пасторы появлялись на этой арен въ особыхъ торжественныхъ случаяхъ и запивали горячимъ пуншемъ какія-нибудь необыкновенные подвиги своего пастырскаго служенія. Такимъ образомъ, однажды докторъ богословія Траутбекъ, достопочтенный ректоръ Торонта, толстый, здоровенный джентельмэнъ, не очень ученый богословъ, но очень добрый человкъ, зашелъ въ буфетъ, чтобы обогрться посл похоронъ. Онъ замтилъ Сисели, и былъ пораженъ какъ ея наружностью, такъ и несоотвтственной для нея обстановкой. Онъ счелъ своимъ долгомъ навстить Спригса на слдующее утро и съ чувствомъ сталъ говорить ему о непростительномъ его обхожденіи съ своей дочерью. Слова его подйствовали. Сисели начали посылать ежедневно въ школу на три часа. Въ первое время это ей очень не нравилось, но скоро она полюбила уроки и сравнительно легко заимствовала у своихъ учителей все, что они могли ей сообщить. А такъ какъ ея живой умъ не могъ довольствоваться преніями въ буфет, какъ они ни были разносторонни, миссъ Сисели брала книги везд, гд могла, преимущественно романы, и жадно читала описанія свтскаго общества, въ которое она никогда не могла попасть, и набиралась жизненныхъ теорій, которыя ей никогда не пришлось бы примнить.

Лампы, въ которыхъ горлъ рыбій жиръ, были уже зажжены, огонь весело пылалъ въ большой четырехугольной желзной печи, съ открытой заслонкой, а дымъ и жаръ съ такой силой выходили изъ тонкихъ желзныхъ трубъ, подвшенныхъ подъ потолокъ, что они дрожали, а печка такъ накалилась, что посредин ея виднлось роковое красное пятно, которое доказывало, что нарушены были границы безопасности для такого стараго деревяннаго дома. Но никто въ Канад не обращаетъ на это вниманія и мистеръ Поджкисъ, сидя на разстояніи шести футовъ отъ накаленнаго металла, замчалъ красное пятно только когда ему хотлось освободить свой ротъ отъ слюны, порождаемой табакомъ, который онъ постоянно жевалъ. Онъ цлилъ очень врно и раскаленное желзо шипло подъ струей бурой жидкости. Мистеръ Поджкисъ, какъ всегда, пришелъ первый и помстился въ старомъ качающемся деревянномъ кресл, а Сисели поставила на столикъ подл него стаканъ пунша.

Трактирщикъ, снявъ сюртукъ, убиралъ за прилавкомъ, а Сисели сла отдохнуть на стулъ въ почтительномъ разстояніи отъ печки. Въ этотъ вечеръ она прибавила маленькій хорошенькій чепчикъ къ прочимъ украшеніямъ своего туалета, и на щекахъ ея игралъ румянецъ. Старики болтали, а она молча сидла, мечтая и слдя за отраженіемъ огня въ печк на противоположной стн. Мистеръ Спригсъ переставлялъ вещи за прилавкомъ только для моціона.

— Что новаго? спросилъ онъ у Поджкиса.

Мистеръ Поджкисъ прицлился, попалъ прямо въ центръ краснаго пятна на печк и съ удовольствіемъ прислушался къ шипнію.

— Ничего. Холодная погода.

— Очень. У Сима Вилькокса носъ замерзъ.

— Неужели! Онъ довольно пропитанъ водкой, чтобы не поддаться холоду, замтилъ Поджкисъ и, засмявшись надъ своей шуткой, снова выстрлилъ въ печку.

— Онъ хорошій человкъ, Симъ Вилькоксъ, отвчалъ трактирщикъ, не желая, чтобъ при немъ поносили одного изъ его лучшихъ кліентовъ.

— Очень, пьетъ страсть сколько спиртныхъ напитковъ, сказалъ сухо Поджкисъ.

— И всегда платитъ наличными деньгами, произнесъ мистеръ Сиригсъ, особенно ударяя на послднія два слова.

Мистеръ Поджкисъ философски обратился за утшеніемъ къ своему стакану и выпилъ его залпомъ. Онъ пилъ въ кредитъ, но его кредитъ былъ надежный. Онъ только не любилъ платить по счетамъ.

— Сизи, произнесъ онъ:— я выпью еще стаканъ, только положите поболе лимона. Вы красотка, прибавилъ онъ, впиваясь въ нее своими зелеными глазами:— вы просто амальгама Гебы, Юноны и Лаисы.

Сисели не обратила никакого вниманія на этотъ двусмысленный комплиментъ, но передала пустой стаканъ своему отцу, чтобъ онъ состряпалъ пуншъ.

Мистеръ Поджкисъ, классическая рчь котораго, быть можетъ, удивила читателей, былъ по ремеслу башмачникъ, по призванію — литераторъ. Онъ былъ человкъ трехъ книгъ. Долго онъ довольствовался двумя. Въ качеств пуританина изъ Масачусета, онъ началъ и продолжалъ читать библію, предпочитая по букв и духу первыя историческія ея части. Второй книгой былъ разрозненный томъ Популярной Энциклопедіи. Третью онъ купилъ на аукціон, потому что она быа очень толстая и дешевая. Это было старинное изданіе Лемпріерова Словаря и онъ прочелъ его нсколько разъ отъ доски до доски. Такимъ образомъ, мистеръ Поджкисъ, въ этой отдаленной колоніи, имлъ достаточно матеріала, чтобъ писать передовыя статья въ газет, самой распространенной на свт. Но судьба ему отказала въ этомъ благополучіи и онъ осыпалъ своими знаніями всхъ друзей. Однако, благодаря недостатку умственной дисциплины, вс его знанія находились въ безпорядочномъ хаос. Его умъ обнималъ много фактовъ и именъ, но онъ не могъ припомнить ихъ и классифицировать съ научной точностью. Въ его голов было вавилонское столпотвореніе. Онъ часто мшалъ имена священной исторіи, общей исторіи и миологіи.

— Да, продолжалъ онъ, мечтая вслухъ:— вы настоящая Геба. Онъ была богиня, разносившая кубки на ареопаг, и удивительная красавица. А веселый юноша, по имени Ганимедъ, исполнялъ ту же должность у боговъ.

Сисели, не слушая его, поставила на столъ второй стаканъ пунша и сла на свое мсто, звая.

— Майоръ заходилъ? спросилъ мистеръ Поджкисъ, смотря своими зелеными глазами на молодую двушку, но обращаясь къ ея отцу.

Сисели тотчасъ наострила уши.

— Нтъ, я его сегодня не видалъ, отвчалъ трактирщикъ:— вроятно, онъ ходилъ за сестрою доктора Джобсона. Хорошенькая она, нечего сказать, но идіотка. Майоръ, я также полагаю, сошелъ съ ума. Никогда я не видывалъ человка такъ глупо влюбленнаго.

— Да и еще въ сумасшедшую, замтилъ мистеръ Поджкисъ, подмигивая и не спуская глазъ съ Сисели:— а я только-что видлъ майора.

Она вспыхнула и ея хорошенькія ушки вздрогнули, но она продолжала сидть молча, проглотивъ вопросъ, просившійся ей на языкъ.

— Да, онъ шелъ, какъ всегда, слдуя за красавицей, сынъ доктора былъ съ нею. Они катались на тобоггин. Майоръ курилъ трубку и страшно дымилъ. ‘Здравствуйте, майоръ, сказалъ я:— какъ вы поживаете?’ — ‘Ничего, благодарю васъ, отвчалъ онъ:— но я только ужасно испугался’.— ‘За нее?’ спросилъ я, кивая головой на молодую двушку.— ‘Да, за миссъ Джобсонъ, произнесъ онъ торжественно:— она чуть-было не убилась’.— ‘Не можетъ быть!’ воскликнулъ я.— ‘Она съхала съ Спанкеровой горы на тобоггин (вы знаете это мсто, миссъ Сисели), упала въ самый ухабъ у подошвы горы и едва не размозжила своей драгоцнной головки’.— ‘Какъ вы думаете, майоръ, спросилъ я:— докторъ хорошо поступаетъ, дозволяя идіотк бгать всюду? Я полагалъ, что единственное средство лечить ихъ — это привязать на цпь въ комнат и держать въ одиночеств, какъ Андромаху, привязанную къ скал’. Майоръ поблднлъ и произнесъ, шипя, какъ змя: ‘Поджкисъ, если вы когда-нибудь скажете что-либо подобное предо мною или за моей спиной, то я выбью вамъ вс зубы и пересчитаю ребра’. Я вспылилъ и отвчалъ: ‘Майоръ, я не хотлъ васъ оскорбить и вы не должпы обижаться. Я только говорилъ…’ Онъ меня остановилъ, воскликнувъ: ‘Довольно, я не могу подумать, чтобъ эту молодую двушку подвергли такой пытк. Не повторяйте вашихъ ужасныхъ словъ, мистеръ Поджкисъ’. И онъ побжалъ вслдъ за двчонкой.

Тутъ мистеръ Поджкисъ прицлился и плюнулъ въ печь.

— Что, она ушиблась? спросила вдругъ Сисели, которая внимательно слушала его разсказъ, то красня, то блдня.

— Нтъ, нисколько, отвчалъ Поджкисъ.

Въ эту минуту мистеръ Спригсъ вышелъ изъ комнаты и вскор явился въ верхнемъ плать.

— Я пойду къ муниципальному совтнику Джеосту, сказалъ онъ: — Сисели, тутъ все готово. Скажи гостямъ, что я вскор вернусь.

Онъ вышелъ въ широкій, темный корридоръ, изъ котораго подуло холодомъ, и они слышали, какъ онъ затворилъ за собою двойную наружную дверь.

Мистеръ Поджкисъ продолжалъ зорко слдить за Сисели, которая, отвернувъ голову, смотрла на дверь и нетерпливо топала своей маленькой ножкой. Его зеленые глаза немного смягчились. Онъ сплюнулъ, снова посмотрлъ на нее и задумался. Потомъ онъ кашлянулъ и произнесъ самымъ нжнымъ голосомъ, на какой только былъ способенъ:

— Миссъ Спригсъ!

Молодая двушка вздрогнула, обернулась и пристально посмотрла на него.

— Не пугайтесь такъ, продолжалъ мистеръ Поджкисъ, какъ-то странно сверкая глазами:— послушайте, миссъ… миссъ Спригсъ… милая Сисси, хотите быть моей Пенелопой?

Лицо Сисели побагровло и ея черные глаза пронизали его быстрымъ взглядомъ.

— Мистеръ Поджкисъ, сказала она:— не будьте такимъ злымъ. Не называйте меня бранными словами.

— Вы не понимаете, Сисси, отвчалъ мистеръ Поджкисъ, нагибаясь къ ней и все непріятне и непріятне сверкая глазами: — послушайте, миссъ Спригсъ… милая Сисси, я становлюсь старъ, и мн пора устроиться, а умне и красиве васъ нтъ ни одной двушки во всхъ окрестностяхъ. Я человкъ надежный, вы знаете, у меня двадцать тысячъ долларовъ, и мой домъ прекрасно совмститъ двухъ, а если явятся на свтъ…

Тутъ онъ остановился въ изумленіи и страх, потому что Сисели вскочила съ мста, вся дрожа отъ гнва.

— Быть вашей… какъ вы тамъ сказали, и выйти за васъ замужъ, мистеръ Поджкисъ! воскликнула она, презрительно поднявъ кверху свой маленькій носикъ и бросая молніеносные взгляды на маленькаго человка: — за стараго, дряблаго орха, какъ вы?

Глаза мистера Поджкиса горли, какъ уголья, его нижняя губа отвисла, и онъ потерялъ даже возможность сплюнуть.

— Хорошо, сказалъ онъ, наконецъ: — длайте, какъ знаете. Не я буду въ наклад. Вы сами пожалете, миссъ Сисели. Во всякомъ случа, нечего плакать. (Сисели начала всхлипывать, а Поджкисъ боялся разсердить ея отца). Много славныхъ молодыхъ двушекъ почли бы за честь, еслибы Ефраимъ Поджкисъ предложилъ ввести ихъ въ свое сердце и въ свой домъ, къ своимъ ларамъ и пенатамъ.

— Великая честь! воскликнула Сисели, вдругъ засмявшись и утирая свои слезы:— я думала, что вы были старикъ искренный. Мн не надо вашихъ денегъ. Ступайте къ Феб Кламъ. Она возьметъ обими руками дохлаго индйца, если только у него есть двадцать тысячъ долларовъ.

Поджкисъ плюнулъ въ печку и перевелъ дыханіе. Глаза его все-таки сверкали попрежнему, безпокоя молодую двушку.

— Феба Клалъ умная двушка: если она не красавица, то уметъ цнить людей, а нкоторыя красавицы этого не умютъ. Конечно, я не Аполіонъ…

— Да, да, вы это самое, воскликнула Сисели: — я знаю, кто онъ былъ.

— Богъ красоты.

— Нтъ, никогда. Аполіонъ — имя діаволовъ ‘въ странствіи Пилигрима’. Неужели вы думаете, я этого не знаю. Если вы желаете себя называть дьяволомъ, то, конечно, я не стану вамъ мшать.

— Гм! произнесъ Поджкисъ, проводя рукою по подбородку, который давно уже слдовало побрить: — вы, можетъ быть, и правы, миссъ Спригсъ. Я не такъ выразился. Мн надо было сказать Аполлонъ. Повторяю: конечно, я не Аполлонъ, но что стоитъ красавица?

— Двадцать тысячъ долларовъ, мистеръ Поджкисъ, отвчала миссъ Спригсъ, совершенно оправившись отъ своего смущенія и весело смясь: — зачмъ же вы не идете къ той, кто васъ стоитъ, а лзете ко мн?

У двери дома послышались шаги. Сисели вскочила и, подойдя къ мистеру Поджкису, подала ему руку.

— Ну, мистеръ Поджкисъ, сказала она:— покончимъ это дло. Я вамъ очень благодарна, но я не хочу еще выйти замужъ. Дайте мн руку и останемся попрежнему друзьями.

Блестящіе зеленые глаза Поджкиса помутились, онъ холодно взялъ ея руку и тотчасъ выпустилъ. Она тогда побжала отворять дверь кому-то, вошедшему въ сни, Поджкисъ, откинувшись на спинку своего кресла, проглотилъ громадную дозу никотина, заставившаго его кашлять и отплевываться.

Прежде чмъ Поджкисъ пришелъ совершенно въ себя, дверь отворилась и вошелъ майоръ.

— Э, миссъ Сисси, сказалъ онъ, обращаясь къ молодой двушк, которая кивнула ему головой, вся покраснвъ:— вы сегодня прелестны. Какъ ваши глаза блестятъ и какой хорошенькій у васъ чепчикъ! Что это значитъ? Въ чемъ дло?

Сисели надула губки и бросила гнвный взглядъ на мистера Поджкиса.

— Я только-что говорила съ г. Аполіономъ, сказала она.

Майоръ тотчасъ догадался, что мистеръ Поджкисъ щеголялъ своими класичесскими знаніями.

— А! онъ называетъ себя г. Аполіономъ! произнесъ Гренвиль, посматривая съ улыбкой на мистера Поджкиса и молодую двушку: — лучше называйте его Мефистофелемъ. О, берегитесь, Маргарита!

— Что? какъ вы сказали? воскликнулъ Поджкисъ:— повторите.

— Ме-фи-сто-фель.

— О! этого нтъ въ Лемпріер.

— Но есть… въ Фауст.

— Фаустъ! И этого нтъ въ Лемпріер. А какъ вы ее назвали?

— Маргаритой.

— И этого нтъ въ Лемпріер.

Майоръ разсмялся.

— Послушайте, Сисели, сказалъ онъ: — помогите мн снять кафтанъ.

Миссъ Сисели, бывшая на цлую голову выше маіора, съ сіяющимъ отъ удовольствія лицомъ, развязала ему красный кушакъ, причемъ безъ всякой нужды медлила, почти прикасаясь своей щекой къ его лицу, такъ что онъ чувствовалъ ея дыханіе, потомъ она стащила его кафтанъ и вынесла въ сни, чтобъ тамъ стряхнуть снгъ. Поджкисъ слдилъ за этой сценой, какъ кошка, глаза его снова пріобрли свой обычный бутылочно-зеленый цвтъ. Майоръ слъ и вынулъ изъ кармана трубку. Вскор возвратилась Сисели, толкая передъ собою покойное кресло отца.

— Вотъ, майоръ, вамъ будетъ тутъ лучше, сказала она:— хотите, я вамъ набью трубку?

Гренвиль помстился въ покойномъ кресл и, бросивъ на молодую двушку нжный взглядъ, передалъ ей трубку. Онъ слдилъ за ея граціозной фигурой, пока она удалилась за прилавокъ и набивала трубку табакомъ изъ глиняной чашки съ надписью: ‘Виргинскій’. Потомъ она подала ему трубку, зажгла лучинку въ печк и поднесла къ табаку.

— Прекрасный табакъ! произнесъ Гренвиль, закуривъ трубку и бросая попрежнему пламенные взгляды на Сисели.

— Его врно подслащаютъ патокой, по крайней мр, такъ всегда длаютъ съ табакомъ, который жуютъ, замтилъ мистеръ Поджкисъ, вынимая изо рта свою жвачку и бросая ее подъ столъ: — я его попробую. Принесите мн, пожалуйста, миссъ Сиси, вашими хорошенькими ручками немного Виргинскаго.

— Возьмите сами, мистеръ Поджкисъ, отвчала она:— чашка съ табакомъ на выручк.

Поджкисъ не всталъ съ мста, а майоръ продолжалъ курить. Сисели же побжала отворять дверь отцу, шаги котораго она узнала издали. Его сопровождалъ стряпчій. Нсколько другихъ постителей вошло съ нимъ и комната оживилась, стали громко говорить, передвигать стулья, топать ногами, отряхая снгъ, который, тая, образовалъ на полу цлыя лужи. Сисели приготовляла различные напитки и ходила взадъ и впередъ между столами. Майоръ, откинувшись на спинку кресла, слдилъ за нею сквозь облако табачнаго дыма, а мистеръ Поджкисъ не сводилъ своихъ зеленыхъ глазъ съ нихъ обоихъ. Однако, ему вскор помшалъ въ этомъ занятіи мистеръ Роджеръ, учитель въ граматической школ.

Этотъ учитель былъ англичанинъ, родомъ съ шотландской границы, высокаго роста, здоровенный, съ пріятными голубыми глазами, длиными волосами, большимъ ртомъ и прекрасными блыми зубами. Вообще онъ поражалъ своей силой и нжностью. Несмотря на его ростъ, достигавшій шести футовъ, глаза у него свтились бархатной мягкостью, а его голосъ, манеры и выраженіе лица заставляли забывать грубое впечатлніе, которое производили его длинныя ноги, толстая, срая суконная одежда и сапоги на двойной подошв. Никто изъ могучихъ шотландцевъ въ колоніи Макдональдовъ въ Гленгари не могли соперничать съ мистеромъ Роджеромъ въ играхъ, требовавшихъ силы и въ тоже время вс дти и женщины Корнваля цнили его мягкое обращеніе. Увидавъ его, Сисели протянула ему руку, а онъ, обративъ на нее свой свтлый взглядъ, слегка покраснлъ, что нельзя было замтить на его загорлыхъ щекахъ.

Поджкисъ питалъ къ мистеру Роджеру самое глубокое отвращеніе. До прибытія учителя въ Корнваль, онъ пользовался славой авторитета въ классическихъ знаніяхъ, но съ тхъ поръ, какъ мистеръ Роджеръ сталъ приходить разъ въ недлю на вечернія собранія въ буфетъ Корнвальской короны, какъ холостякъ, любившій пошутить и поболтать съ сосдями, онъ, для общей забавы, вступалъ съ нимъ въ классическіе споры и разбивалъ его на голову. Это была борьба Лемпріера, плюсъ умственная дисциплина, съ Лемпріеромъ минусъ умственная дисциплина, и остроуміе учителя ясно выказывало, къ общему удовольствію, все самоувренное хвастовство и невжество мистера Поджкиса.

— А, мистеръ Поджкисъ! сказалъ онъ, взявъ стулъ и нарочно усаживаясь какъ можно ближе къ башмачнику:— ну, какъ здоровье Сарданапала, Магаршалагашбаза и Мельпомены? Что это вы какъ будто сегодня не въ классическомъ настроеніи? Что съ вами случилось? Не обидлъ ли васъ Юпитеръ и Плутонъ? Или, быть можетъ, васъ поранилъ Купидонъ?

Несчастный Поджкисъ взглянулъ молча на Роджера, а потомъ на Сисели. Она мшала стаканъ грога за выручкой и переглядывалась съ майоромъ. Онъ тотчасъ понялъ, что она не могла сказать ни слова о случившемся школьному учителю.

— Мистеръ Роджеръ, отвчалъ онъ:— Юпитеръ милостивъ ко всмъ добрымъ людямъ. Мои дла идутъ хорошо, а Купидону я не покланяюсь.

Услыхавъ эти слова, Сисели разсмялась.

— Мистеръ Роджеръ, сказала она:— Купидонъ — богъ любви, не правда ли?

— Да, и, какъ вы сами увидите, миссъ Сисели, отвчать Роджеръ, пристально смотря на нее: — это опасный товарищъ. Никогда не знаешь, когда онъ подвернется и спуститъ стрлу въ самое ваше сердце.

— О, я не боюсь, у меня корсетъ, произнесла она:— но вотъ мистеру Поджкису, кажется, Купидонъ прострлилъ сердце, хотя онъ и отпирается.

Поджкисъ обернулся и взглянулъ съ укоромъ на молодую двушку.

— Хорошо, мистеръ Поджкисъ, продолжала она:— я ничего не сказала бы, еслибъ избранница вашего сердца не была прелестной особой. Это миссъ Пенс-Лупъ, а вы — мистеръ Аполіонъ.

Общій взрывъ хохота привтствовалъ эту выходку. Башмачникъ молча принялся курить трубку, не сводя глазъ съ майора, который слдилъ за всми движеніями Сисели. За ними наблюдалъ и еще другой человкъ своими большими голубыми глазами. Между тмъ, комната наполнилась постителями, которые образовали шумныя группы, облака дыма выходили изъ тридцати трубокъ, стаканы гремли. И въ этой пропитанной табакомъ атмосфер Сисели бгала съ стаканами, кружками и бутылками.

Стряпчій Джюстъ, человкъ очень веселый и пользовавшійся въ город нкоторымъ авторитетомъ, обыкновенно игралъ роль хозяина на этихъ вечерахъ и черезъ нсколько времени онъ предложилъ майору спть какой-нибудь романсъ. Гренвиль бывалъ не часто на этихъ вечерахъ, но у него было правило длать пріятное всмъ, и потому онъ сплъ съ успхомъ ‘Старые монахи’. За нимъ слдовали другіе и въ томъ числ бдный мистеръ Поджкисъ долженъ былъ пропть своимъ разбитымъ голосомъ ‘Пробочную ногу’, такъ какъ всегда его заставляли повторять этотъ романсъ, полагая, что онъ вполн подходилъ къ его ремеслу. Наконецъ, наступила очередь мистера Роджера, который обладалъ хорошимъ голосомъ и былъ общимъ любимцемъ. Вставая со стула, онъ былъ нсколько взволнованъ, глаза его особенно блестли и руки дрожали. Однако, онъ посмотрлъ на Сисели. Она теперь сидла за прилавкомъ. Она улыбнулась ему и кивнула головой, какъ бы поощряя начать пніе. Мистеръ Роджеръ вынулъ изо рта трубку, прокашлялся и началъ пть. Слова и мелодія выбраннаго имъ романса были совершенно новыя. Онъ не усплъ докончить и перваго куплета, какъ вс обратились въ слухъ. Въ романс воспвалась дочь трактирщика, златокудрая двица, которая не хотла ни за кого выходить замужъ, охраняя независимость своего сердца, пока не явился въ гостинницу странствующій музыкантъ Вилъ и не плнилъ ее своимъ пніемъ. Тогда она его страстно полюбила, но онъ ее бросилъ и плакучая ива прикрыла стыдъ златокудрой двы, уже не двы и не замужней.

Впродолженіи пнія Роджера, майоръ продолжалъ курить, но уже устремя глаза не на Сисели, а на потолокъ. Молодая двушка также перестала смотрть на майора и ловила на лету каждое слово, вылетавшее изъ уйгъ Роджера.

— Откуда вы достали этотъ романсъ, мистеръ Роджеръ? спросилъ спокойно Гренвиль, когда умолкли рукоплесканія.

— Его написалъ неизвстный авторъ и, судя по языку, этотъ романсъ старинный, отвчалъ Роджеръ, покраснвъ.

— Онъ мн не нравится, сказала Сисели ршительнымъ голосомъ: — пожалуйста, мистеръ Роджеръ, не пойте его боле никогда.

— Хорошо, произнесъ школьный учитель, смотря на нее такъ пристально, что она опустила глаза.

— Отчего, миссъ Сисели, вамъ не нравится этотъ романсъ? сказалъ мистеръ Поджкисъ съ саркастической улыбкой:— я полагаю, что онъ первостепенный. Дайте мн, пожалуйста, слова, мистеръ Роджеръ, я ихъ выучу наизусть. Прощайте, миссъ, прибавилъ онъ, вставая и проходя мимо прилавка: — отчего вы не спросите у него копіи этого романса, миссъ Спригсъ?

IV.
Письмо Маріанны Джобсонъ къ лэди Пилькинтонъ.

‘Милая лэди Пилькинтонъ, мы съ большимъ удовольствіемъ получили, наконецъ, посл такого продолжительнаго молчанія ваше славное, длинное письмо съ интересными новостями. Дйствительно, мн казалось, что прошелъ цлый вкъ съ послдней вашей всточки, но, конечно, мы слдили по Таймсу за вашей оффиціальной дятельностью, и объясняли ваше долгое молчанія, окончаніемъ срока службы сэра Вильяма на Мыс Доброй Надежды и полученіемъ блестящаго мста въ Альдершот. Какъ вы должны быть счастливы, что снова вернулись въ старую Англію! Нтъ ни одной страны міра, которую можно было бы сравнить съ нею и, хотя мы здсь живемъ сравнительно хорошо и счастливо, но мое сердце съ каждымъ годомъ все боле и боле жаждетъ возвращенія на родину. Меня очень заинтересовало подробное описаніе въ вашемъ предпослднемъ письм вашей жизни на мыс Доброй Надежды. По крайней мр, у васъ было много хорошихъ и послушныхъ слугъ, а тотъ фактъ, что они не очень блестящи, я полагаю, говоритъ въ ихъ пользу, особливо, когда вспомнишь о здшней ужасной, дерзкой канадской прислуг. Я всей душей сожалю, что Джобсонъ не выбралъ Южную Африку для нашей осдлой жизни, а остановился на этомъ несчастномъ уголк, гд климатъ не знаетъ середины между адскимъ зноемъ и адскимъ холодомъ. А какое здсь общество! Я желала бы вамъ показать одинъ изъ нашихъ вечеровъ. У насъ есть очень приличный пасторъ Траустбекъ. Онъ докторъ богословія Торонскаго университета, о которомъ вы, вроятно, никогда не слыхали. Это маленькая коллегія въ одномъ изъ городовъ на берегу озера Онтаріо. Этотъ джентельмэнъ порядочно образованъ и Джобсонъ находитъ, что онъ уметъ поддержать общій разговоръ. Потомъ у насъ есть французскій патеръ г. Поммери, добрый, веселый французскій канадецъ съ очень порядочными манерами и либеральными убжденіями. Я его чрезвычайно люблю. Наконецъ, здсь живетъ нашъ соперникъ докторъ Скирро, толстый, высокаго роста человкъ съ грубыми чертами лица, онъ воспитывался въ Монреал и говоритъ какимъ-то ирландско-американскимъ нарчіемъ. Это обыкновенный языкъ въ Канад и я думаю, что на всемъ свт не существуетъ худшаго. Мн даже страшно подумать, что мои дти могутъ научиться такому отвратительному акценту. Говорятъ, что его отецъ былъ въ Квебек носильщикомъ, эмигрировавшимъ изъ Сверной Ирландіи. Онъ хорошо знаетъ медицину, такъ какъ въ Монреал прекрасная медицинская школа, но ужасно вульгарный и самоувренный человкъ. Еслибы я была больна, то скоре умерла бы, чмъ позвала его. Къ тому же, онъ ненавидитъ Джобсона и говоритъ противъ него самымъ недостойнымъ джентельмэна образомъ. Однако, Джобсонъ ршилъ не обращать на это никакого вниманія и требуетъ, чтобы я была знакома съ мистрисъ Скирро, мстной канадкой, родившейся по сосдству на какой-то ферм, она худая, блдная злючка, говоритъ въ носъ, и однажды, просто плюнула на коверъ въ нашей гостиной. Кром того, у насъ трое стряпчихъ, изъ которыхъ одинъ очень умный и получилъ воспитаніе въ Торонто. Мистеръ Латушъ, ирландскаго происхожденія и двоюродный братъ лорда Ньютонлиматоди, какъ увряетъ его жена, очень хорошо воспитанная и пріятная особа. Она одна изъ не многихъ здсь женщинъ comme il faut, и въ ея обществ чувствуешь себя совершенно дома, хотя я уже привыкла встрчать здсь благородныя чувства и возвышенныя черты характера подъ грубой и ничего не общающей оболочкой. Вы видите, что общество здсь новое и смшанное. Мы обязаны посщать очень странныхъ людей, фермеровъ и лавочниковъ, которые нажили себ большое состояніе. Мы вчера обдали на ферм, подъ названіемъ Бринкмина, находящейся въ селеніи Мулинетъ, подл удивительнаго водопада. Хозяинъ этой фермы, богатый шотландецъ мистеръ Мортонъ, очень цнитъ Джобсона. Онъ былъ простымъ рабочимъ гд-то въ Сутерланд, а жена его ткачихой въ Глазго, но, увряю васъ, она очень почтенная женщина и ведетъ себя гораздо лучше, чмъ мистрисъ Скирро. Они принимали насъ въ большой комнат, гд они работаютъ, читаютъ, дятъ и, однимъ словомъ, длаютъ все, исключая спанья. Она меблирована очень хорошо, у нихъ есть даже фортепіано, на которомъ миссъ Мортонъ, несмотря на свои распухшія, кривыя отъ постоянной работы руки, играетъ очень хорошо, сравнительно говоря. Они чрезвычайно добры и любезны. Но обдъ былъ чудовищный: рчная щука, которыхъ ловятъ здсь, разводя огни у прорубей во льду, ветчина, жареная курица, ростбифъ, жареная баранина, плумпудингъ, яблочный тортъ и т. д. Столъ просто гнулся подъ громаднымъ числомъ блюдъ. Но, что всего поразительне, что вс эти кушанья поданы сразу и хозяева ожидали, что мы будемъ сть все за одно. Джобсонъ прекрасно ихъ понимаетъ и вполн входитъ въ юморъ подобнаго угощенія, но я, не отличаясь большимъ аппетитомъ, вроятно, обидла добрыхъ людей, отказавшись, чтобъ меня начиняли всевозможными кушаніями. Но, повторяю, они очень любезны, и хотя не имютъ вншняго лоска, но обращеніе ихъ вполн приличное. Мистеръ Мортонъ говорилъ очень умно объ общей и канадской политик,_упослдняя, въ настоящее время, представляетъ позорное зрлище хитрости и подкуповъ. Мистеръ Мортонъ увряетъ, что дла пойдутъ лучше, и дйствительно, хуже того, что есть, быть не можетъ. Нашъ маленькій Барбадасъ сравнительно просто рай. Но я очень увлеклась, revenons nos moutons.

‘Мы рады были слышать, что одинъ изъ вашихъ юношей, Тременгэръ, женился и такъ блестяще. Корбиты вдь знатное и богатое семейство, не правда ли? Джобсонъ помнитъ, что съ нимъ былъ въ Оксфорд одинъ Корбитъ. Неужели вы дйствительно посдли? Это должно быть очень красиво, хотя оно вамъ не нравится, въ виду вашихъ молодыхъ лтъ. Виновенъ ли въ этомъ климатъ Южной Африки? Вроятно, вы посдли мало-по-малу, а не вдругъ. Здсь продаютъ какой-то элексиръ мистрисъ Скалъ для рощенія волосъ, и онъ удивительно полезенъ. Джобсонъ смется, но, только благодаря этому элекеиру я спасла свои волосы, которыя стали страшно падать. Я не знаю, можно ли его купить въ Лондон, и непремнно послала бы вамъ нсколько стклянокъ, еслибы разстояніе не было столь громадно.

‘У насъ все идетъ по старому, какъ я уже вамъ писала. Берта очень походитъ на ребенка и ея здоровье очень поправилось. Но въ умственномъ отношеніи, она все таже. Джобсонъ внимательно наблюдаетъ за нею и отмчаетъ симптомы. Я никогда не видывала такого самопожертвованія, и часто говорю ему въ шутку, что прикинусь больной для того, чтобы онъ такъ же ухаживалъ за мною. Конечно, это все пустяки, ни одна женщина на свт никогда не имла такого мужа, хотя онъ по прежнему легкомысленно дйствуетъ, не совтуясь ни съ кмъ и попадая поэтому въ непріятныя ловушки. Ему на дняхъ предлагали пять сотъ долларовъ за леченіе здшняго перваго министра. Я знала кое-что объ этомъ человк черезъ мистрисъ Латушъ, близко знакомую со всми этими негодяями, и потому совтовала не трогаться съ мста прежде, чмъ не заплатятъ общанную сумму или хоть часть ея. Конечно, онъ не принялъ моего совта, похалъ къ министру и пробылъ тамъ недлю, а здсь пропустилъ болзнь мистера Крадака, одного изъ нашихъ богатйшихъ паціентовъ, который былъ принужденъ послать за докторомъ Скирро. И что же! Джобсонъ вернулся безъ гроша, даже самъ заплатилъ за путешествіе пятьдесятъ долларовъ. Мистрисъ Латушъ говоритъ, что ему не видать этихъ денегъ, какъ своихъ ушей. Я, право, не понимаю, отчего мужчины такъ упрямы и нелпы. Но васъ тронуло бы его обращеніе съ Бертой. Мы длаемъ все, что можемъ, чтобы возбудить въ ея голов умственную работу, но она не выказываетъ ни малйшаго сознанія и какъ бы не замчаетъ нашихъ усилій. Иногда мн очень тяжело ухаживать за нею, приносить ей такія жертвы и не видть отъ нея никакой благодарности. Но мы ее такъ любимъ, она такая тихая, нжная и мы не можемъ забыть, что, по вол Провиднія, она лишена ума. Вашъ маленькій крестникъ ея величайшій другъ. Они неразлучны. Она не можетъ гулять безъ него и онъ единственное существо, которое можетъ заставить ее говорить. Джобсонъ иногда слдуетъ за ними незамтно и не разъ слышалъ, что она совершенно сознательно разговариваетъ съ Тадди объ его дтскихъ длишкахъ. Это подаетъ Артуру нкоторую надежду. Она очень тиха, никогда не приходитъ въ ярость и рдко надута, а только всегда апатична. Она иногда беретъ книгу и глаза ея механически пробгаютъ но строчкамъ, по она не понимаетъ ни слова изъ всего прочитаннаго. По мннію Джобсона, еслибъ что-нибудь заставило ея умъ работать и завело бы часовую машину, то она могла бы еще выздоровть. Его теорія, что часть ея мозга совершенно парализована ужаснымъ происшествіемъ, но что можно возбудить снова его дятельность. Впрочемъ, я лично потеряла всякую надежду, вдь столько уже прошло лтъ и мы постоянно старались безъ малйшаго успха. Иногда она насъ не на шутку пугаетъ. Она очень любитъ гулять и кататься въ лодк, для чего такъ пригодна прекрасная широкая рка съ многочисленными островами. Несмотря на мои совты, мужъ поощряетъ ея страсть и увряетъ, что индйцы на взглядъ ужасные разбойники, свободно снующіе по лсамъ, не сдлаютъ ей никакого вреда. Несомннно, она достаточно сильна и отважна, чтобъ самой управлять лодкой, которую онъ нарочно выстроилъ для нея, такъ какъ мстные челноки очень опасны. Что касается индйцевъ, то онъ, повидимому, правъ: однажды осенью, она пропадала нсколько часовъ. Утромъ, она отправилась въ лодк внизъ по рк и потому вс боты и челноки Корнваля пустились на поиски за нею, имя во глав Джобсона и Гренвиля, о которомъ я посл скажу подробне. На протяженіи шести миль они обшарили берега и острова безъ всякаго результата. Наконецъ, они достигли индйскаго селенія и узнали, что тамъ была какая-то блая женщина. Они поспшно вышли на берегъ и нашли большую толпу индйцевъ въ маленькой католической часовн. Дйствительно Берта сидла тамъ, снявъ шляпу и распустивъ волосы по плечамъ, а индйцы, стоя на колняхъ вокругъ, покланялись ей, какъ божеству. Они не хотли врить, чтобы такое дивное и странное существо было не сверхъестественнымъ, и пришлось послать къ нимъ католическаго патера для объясненія, кто она и что съ нею. Онъ потомъ сказалъ Джобсону, что она можетъ вполн безопасно странствовать среди индйцевъ, они не прикоснутся къ ней, такъ они уврены, что это небесное видніе. Артуръ тогда еще боле убдился въ правильности своей системы дозволять ей длать все, что угодно, впрочемъ, нельзя не сознаться, что она очень тиха и осторожна. Только однажды она выказала глубокое чувство или сознательное волненіе, это было спустя нсколько дней посл описаннаго нами случая. Отправившись къ рк, она увидла свою лодку вытащенной на берегъ и, посл долгихъ стараній сдвинуть ее съ мста, опустилась на землю и начала рыдать, какъ ребенокъ, ломая себ руки. Тадди, сопровождавшій ее, былъ очень растроганъ и поднялъ такой крикъ, что тотчасъ явился на подмогу майоръ Гренвиль, который, какъ я уже вамъ писала, все живетъ здсь и слдуетъ издали за нею, куда она ни пойдетъ. Это, право, слишкомъ романтично и нелпо. Ну, онъ прибжалъ и, съ помощью мальчика, спустилъ лодку на воду. Берта осушила свои слезы и просто сказала ‘благодарствуйте’ и, свъ въ лодку съ Тадди, отправилась внизъ по рк. Не могу скрыть отъ васъ, что меня очень пугаютъ эти постоянныя прогулки маленькаго Тадди съ нею, но Джобсонъ не хочетъ и слышать объ ихъ прекращеніи, боясь, что она впадетъ въ унылое отчаяніе. Къ тому же майоръ Гренвиль только и длаетъ цлый день, что слдитъ за нею и Тадди. Право, я никогда ничего не видывала необыкновенне происшедшей въ немъ перемны. Онъ сталъ серьёзнымъ, примрнымъ человкомъ, хотя Джобсонъ и увряетъ, что онъ очень поглуплъ, но это неправда, ему и поглупть-то было не съ чего, какъ вы, вроятно, скажете. Я васъ увряю, что безъ него мн было бы плохо. Каждое утро онъ является за приказаніями, правда, отъ него страшно несетъ табакомъ, потому что онъ дымитъ цлый день, какъ фабричная труба, но, несмотря на все мое отвращеніе къ табаку, я принуждена это терпть, ибо онъ такъ добръ и внимателенъ. Онъ научилъ Тадди фехтованію и боксу. На прошлой недл, они превратили нашу гостиную въ гладіаторскую арену, Гренвиль ползалъ на колняхъ, а Тадди нападалъ на него съ удивительной отвагой. Онъ очень силенъ для своихъ лтъ и подставилъ синякъ подъ глазъ майора. Я посл этого запретила въ дом подобныя побоища, но они практикуются, повидимому, на чистомъ воздух. Странно смотрть на майора среди нашей семьи и я часто его спрашиваю, зачмъ онъ покинулъ свою родню и общество и прозябаетъ здсь. Онъ отвчаетъ очень просто: ‘Никто обо мн не заботится, да и мн нтъ дла ни до кого: я могу быть счастливымъ только здсь’. Я однажды сказала ему, что онъ ведетъ себя какъ идіотъ, но онъ такъ оскорбился, что я съ тхъ поръ оставляю его въ поко.

‘Въ отношеніи докторской дятельности мой мужъ иметъ громадный успхъ. За нимъ присылаютъ изъ другихъ округовъ Канады въ важныхъ случаяхъ, особливо когда требуется хирургическая операція. У него рука удивительно врная и счастливая. Также онъ иметъ большой авторитетъ въ горячкахъ, которыя здсь постоянно свирпствуютъ. Оспа никогда не выводится между индйцами и переходитъ часто на блыхъ. Лихорадка, скарлатина и тифъ одинаково изобилуютъ. Поэтому, я постоянно дрожу за своихъ дтей и это тмъ непріятне, что не было никакой необходимости поселяться здсь. По общему мннію, Квебекъ самое здоровое мсто, онъ стоитъ на гор и тамъ общество прекрасное. Какъ бы то ни было, мы уже купили здсь домъ и дали значительныя суммы денегъ подъ залогъ земли, а потому не должны жаловаться на судьбу.

‘Вс дти здоровы, кром маленькой Эдитъ, у которой бронхитъ. Иногда холодъ здсь убійственный.

‘Я боюсь, что Джобсонъ не найдетъ времени написать съ этой почтой генералу Пилькинтону, но онъ свидтельствуетъ вамъ обоимъ свое глубокое почтеніе. О, какъ бы я желала увидться съ вами. Повременамъ я думаю, что мы здсь совсмъ одичаемъ и не сумемъ вести себя въ порядочномъ обществ, еслибъ намъ было суждено когда-нибудь вернуться въ цивилизованныя страны. Мн просто стыдно за себя.

‘Извините, что я исписала три листа и два изъ нихъ еще поперекъ. Вы, вроятно, ничего не разберете. Но мн величайшее утшеніе излить передъ вами вс мои заботы, вы такъ всегда добры ко мн.

Врьте въ искреннюю любовь преданной вамъ

Маріанны Джобсонъ.

P. S. Я была бы вамъ очень обязана, еслибъ вы написали мн, какія шляпки носятъ теперь въ Лондон. Мы здсь насчетъ модъ отстали года на два отъ образованнаго міра’.

V.
Тадди начинаетъ ходить въ школу.

Наступило время дать первоначальное развитіе уму нашего героя. До тхъ поръ, то есть до девятилтняго возраста, его мудрый отецъ дозволялъ ему бгать не по комнатамъ, а на чистомъ воздух и только въ промежуткахъ между прогулками и тлесными упражненіями, онъ подбиралъ т крохи знанія, которыя пріобртаются шутя. Онъ умлъ читать и жадно читалъ книги. Зимою, лежа на полу, передъ теплой печкой, онъ проводилъ цлые часы за книгой въ род ‘Странствія Пилигрима’, ‘Священной Войны’ и никогда не надоющаго Робинзона. Кром того, мистрисъ Джобсонъ считала своимъ долгомъ нетолько въ отношеніи его отсутствующихъ крестнаго отца и матери, но нравственнаго благоденствія самого ребенка, обучить его катехизису, но эта задача была нелегкая и Тадди очень мало цнилъ труды матери по этой отрасли его образованія. Изящная фантазія и благородныя чувства Буньяна, автора ‘Странствій Пилигрима’ возбуждали въ немъ міръ самыхъ разнообразныхъ мыслей, странныхъ и любопытныхъ, его воображеніе часто увлекалось видніями великаго мечтателя, а его умъ иногда старался постигнуть ихъ значеніе. Съ другой стороны, здоровый англійскій духъ предпріимчивости и отваги возбуждался въ немъ чтеніемъ такой сказки, какъ ‘Морякъ, потерпвшій крушеніе’, съ ея живыми реальными подробностями. Нравственныя же ея идеи производили сильное дйствіе на его мыслящую, болзненно-впечатлительную натуру, потому что маленькій Джобсонъ, наслдовавшій мало физическихъ особенностей рода Стифкина, отличался чуткими нервами и быстротою матери. Вообще, въ немъ было много женственнаго. Если въ нкоторыхъ случаяхъ онъ выказывалъ гордость и мужество, то въ другихъ былъ застнчивъ и даже трусливъ. Всякое грубое слово нетолько возбуждало въ немъ гнвъ, но наносило ему тяжелую рану. Насмшка надъ его вншностью или какимъ-нибудь его поступкомъ глубоко его оскорбляла и заставляла кровь кипть въ его жилахъ. Застнчивый румянецъ, появлявшійся на его щекахъ, и нервное поддергиваніе всего маленькаго тла, доказывали, какъ онъ былъ впечатлителенъ. Съ другой стороны, достойно было удивленія, какъ рыцарски поступалъ этотъ маленькій человчекъ, когда при немъ подвергались опасности его тетка, сестры или братья, какой смлый отпоръ онъ давалъ бродягамъ, индійцамъ или собакамъ, если они грозили переступить границы приличія и безопасности. Однажды громадная ньюфаундлендская собака вбжала во дворъ, гд играли дти доктора и маленькій Тадди, схвативъ палку, одинъ вышелъ на поединокъ съ нею, пока вс остальные искали спасенія въ бгств, оглушая воздухъ криками. Конечно, разъяренное животное смяло мальчугана и изуродовало бы его на всю жизнь, еслибы не посплъ на помощь Гренвиль. Этотъ случай могъ бы оставить въ юномъ ум Тадди убжденіе, что онъ герой, по мистрисъ Джобсонъ объяснила ему, что онъ дуракъ, ибо иначе не сталъ бы бороться съ врагомъ въ десятеро сильнйшимъ его, это замчаніе было очень рзко и обидно, но, обдумавъ его въ своей головк, онъ призналъ въ немъ много практической мудрости. Дйствительно, многія изъ качествъ, называемыхъ благородными и мужественными, не отличаются практической примнимостью къ жизни человческой дятельности.

Мистрисъ Джобсонъ гордилась своимъ старшимъ сыномъ, который перенялъ вс свои манеры отъ нея. Входя въ комнату, онъ кланялся съ достоинствомъ врожденнаго джентльмэна, говорилъ чисто англійскимъ языкомъ и съ акцентомъ, тщательно охраняемомъ отъ всякихъ отвратительныхъ провинціализмовъ, присущихъ канадскому нарчію, этой чудовищной смси всхъ мстныхъ языковъ Великобританіи, съ ихъ странностями и ошибками въ граматик и произношеніи. Идеаломъ воспитанія для своихъ дтей мистрисъ Джобсонъ всегда считала домашнія занятія подъ руководствомъ наставника, получившаго ученую степень въ университет, а потомъ поступленіе въ Гарро или Гугби и Кембриджъ. Съ этой цлью она отказывала себ нетолько часто въ роскоши, но иногда и въ необходимомъ, надясь даже противъ очевидности, что когда наступитъ время серьёзныхъ занятій для Тадди, они будутъ въ состояніи приступить къ исполненію ея плана. Если случайно добрый докторъ замчалъ ей, что каждый новый ребенокъ увеличивалъ сумму ихъ расходовъ, и что имъ слдовало быть справедливымъ въ отношеніи всей семьи, то она краснорчиво доказывала, что, можетъ быть, Джобсоны и могли довольствоваться малымъ, но потомокъ фонъ-Стифкина долженъ былъ получить воспитаніе, достойное джентльмэна. Съ теченіемъ времени, однако, Маріанна увидла сама, что ея идеалъ отходилъ все дале и дале въ глубь, и когда, наконецъ, докторъ сталъ настаивать на необходимости посылать Тадди въ грамматическую школу, она принуждена была съ содраганіемъ сердца согласиться, что у нихъ нтъ другого выбора. Впрочемъ, докторъ очень ловко подготовилъ сначала почву. Прежде, чмъ затронуть этотъ щекотливый вопросъ, онъ познакомилъ жену съ Дэвидомъ Роджеромъ, который своей красивой наружностью, мягкими манерами и здравымъ смысломъ произвелъ благопріятное впечатлніе на мистрисъ Джобсонъ, хотя ея утонченное ухо тотчасъ примтило слды грубаго свернаго нарчія въ его англійскомъ язык.

Но всего ужасне была мысль посылать такого деликатнаго мальчика въ школу, гд было столько дтей простаго, грубаго люда. Тамъ между прочимъ учился сынъ Скирро, гадкій, курносый мальчишка, длавшій на улиц гримасы дтямъ мистрисъ Джобсонъ, мало того, сынъ стараго Майкля, носившаго имъ дрова, нетолько ходилъ въ школу, но взялъ первый призъ во второмъ класс за англійскій и латинскій языки, несмотря на его ирландскій акцентъ и грубыя манеры.

— Но, милая Маріанна, сказалъ съ философскимъ спокойствіемъ докторъ:— свтъ состоитъ изъ такихъ людей. Я имю дло съ отцами и матерями, а мой сынъ долженъ научиться вести дло съ дтьми. Они вс выростутъ вмст. Наша обязанность внушить ему нравственныя и религіозныя понятія да научить его правильному произношенію и хорошимъ манерамъ. Если онъ по природ дикарь, то дикаремъ онъ и выростетъ, если же въ немъ есть зачатки истиннаго джентльмэна, то они ничмъ не стушуются.

— Милый Джобсонъ, ты всегда умешь меня разсердить. Неужели ты думаешь, что воспитаніе и среда ничего не значатъ? Посмотри, чего мн стоило удержать дтей отъ подражанія ужасному акценту ирландскихъ служанокъ. И то Элла отвратительно говоритъ.

— Это пройдетъ, когда они попадутъ въ общество образованныхъ людей.

— Но когда это будетъ, докторъ Джобсонъ? Это немыслимо, благодаря вашимъ распоряженіямъ, сдланнымъ девять лтъ тому назадъ. Вотъ еслибы мы поселились въ Квебек…

Докторъ пожалъ плечами и старался отвлечь вниманіе доброй женщины отъ этого грустнаго вопроса.

— Я думалъ, произнесъ онъ поспшно:— что ты разсчитывала на породу, а не на среду. Потомокъ Стифкина не можетъ заразиться прикосновеніемъ къ грубой сред.

— Порода! О, докторъ Джобсонъ! сказала рзко почтенная дама.— Порода! Какъ можно такъ выражаться при дамахъ. Ты становишься такъ же вульгаренъ, какъ вс окружающіе насъ люди. Докторъ Скирро не могъ бы выразиться грубе. Ты хотлъ сказать, продолжала она съ достоинствомъ:— что высокое рожденіе и благородство предковъ всегда сказывается въ манерахъ даже людей, имвшихъ несчастье пасть очень низко, но я никогда не говорила, что среда не иметъ вліянія. Ты очень несправедливъ ко мн, такъ нелпо переиначивая мои мннія.

— Но, милая Маріанна, въ немъ течетъ хорошая кровь и мать его женщина высокаго происхожденія и утонченнаго развитія, этихъ двухъ элементовъ я полагаю достаточно, чтобы побороть вліяніе той грубой среды, въ которую его поставила необходимость. Что же длать? У насъ нтъ выбора! Къ тому же Роджеръ джентльмэнъ въ сердц.

— Съ ужаснымъ шотландскимъ акцентомъ.

— Можетъ быть, но этотъ акцентъ иметъ своего рода прелесть. Кром того, онъ хорошо знаетъ англійскихъ классиковъ и отлично передаетъ другимъ свои знанія. Попробуемъ, если дло не пойдетъ, то мы придумаемъ что-нибудь другое, какихъ бы жертвъ это намъ ни стоило.

Такимъ образомъ, въ одно прекрасное утро, маленькій Тадди, съ сумкой за плечами, въ славномъ сромъ сьют, съ большимъ блымъ откиднымъ воротничкомъ, на которомъ роскошно лежали его курчавые волосы пошелъ съ отцомъ къ Дэвиду Роджеру съ цлью познакомиться съ учителемъ и школою. Въ значительномъ разстояніи отъ простого кирпичнаго дома, гд мистеръ Роджеръ царилъ голосомъ и розгой, они уже услышали голоса дтей, громко повторявшихъ свой урокъ. Войдя въ классную комнату, они застали учителя въ ту самую минуту, когда онъ съ палкой въ рукахъ старался вдолбить географію. Онъ ходилъ взадъ и впередъ передъ громадной картой Европы, на которой не было означено никакихъ названій и, указывая на границу государства, на рку или городъ, вызывалъ одного изъ учениковъ и ожидалъ получить отъ него немедленно подобающее географическое свденіе. Все его тло: руки, ноги, глаза, горло были въ движеніи. Каждый его жестъ или слово дышали энергіей и искреннимъ пыломъ. Онъ старался вдохновить своихъ учениковъ. Отъ времени до времени, его палка тяжело опускалась на кафедру, чтобы возстановить порядокъ среди другихъ классовъ, работавшихъ въ той же комнат. Глаза его бгали по всей аудиторіи. Его громкій голосъ поощрялъ трудолюбивыхъ, укорялъ лентяевъ, поддерживалъ энергію во всхъ.

— Встать! крикнулъ онъ голосомъ капитана, отдающаго въ рупоръ приказанія матросамъ, находящимся на реяхъ военнаго корабля.

— Ссть! загремлъ онъ черезъ минуту.

Потомъ онъ обернулся и поздоровался съ докторомъ. Онъ взялъ за руку маленькаго Тадди, который видалъ его дома и, взглянувъ прямо въ глаза учителю, почувствовалъ, что нисколько его не боится.

Черезъ нсколько мгновеній, докторъ ушелъ и маленькій Тадди очутился на послдней скамь четвертаго класса. Передъ нимъ лежала его новая аспидная доска и ему было приказано написать десять рядовъ чиселъ, какъ можно аккуратне.

— Кто это? спросилъ голосъ за нимъ.

— Двочка, посмотри на локоны, отвчалъ другой.

— Посмотри на воротникъ, произнесъ третій.

Уши Тадди покраснли, но собравшись съ силами, онъ продолжалъ заниматься заданнымъ урокомъ, какъ будто ничего не слыхалъ. Вдругъ онъ почувствовалъ какую-то странную боль въ голов, онъ вскочилъ и почесалъ въ затылк. Вокругъ раздался смхъ. Одинъ изъ учениковъ высмотрлъ на голов новичка подлинне волосъ и ловко его вырвалъ.

— Молчать! воскликнулъ учитель:— Скирро! вы не разъ видали Джобсона, нечего такъ таращить на него глазъ. Помните, господа, что я вамъ всегда говорю вести себя честно съ новичками. Ну, за работу!

Прошло пятъ минутъ и Тадди написалъ уже два ряда цифръ, начиная отъ лваго угла доски до средины ея противоположной стороны и снова назадъ до того же угла.

— Скверно, задастъ теб старикъ Дэви, сказалъ мальчикъ сидвшій рядомъ съ нимъ, сунувъ свой носъ въ доску Тадди.

— Кто это старикъ Дэви?

— Кто, Дэви Роджеръ… онъ! произнесъ мальчикъ, указывая на учителя движеніемъ подбородка, такъ какъ его руки были засунуты въ карманы панталонъ.

— Это грубо съ вашей стороны такъ называть мистера Роджера, замтилъ Тадди.

— Вздоръ.

— Не говорите мн никогда вздоръ, произнесъ Тадди, покраснвъ, и его кудри стали ерошится.

— Какой ты дуракъ! воскликнулъ его сосдъ.

Въ ту же минуту ударъ маленькаго кулака Тадди по носу забіяки заставилъ его вскочить. Искры посыпались у него изъ глазъ, и кровь побжала по лицу. Съ громкимъ крикомъ онъ бросился на Тадди и схватилъ его за волосы, но учитель, въ тоже мгновеніе, уже накрылъ дерущихся, схватилъ ихъ за шиворотъ, рознялъ и отнесъ къ своей кафедр. Тамъ онъ поставилъ ихъ съ обихъ сторонъ, самъ возслъ на свое кресло, приказалъ остальнымъ ученикамъ молчать и серьёзно приступать къ судебному разбирательству. Маленькій забіяка, очевидно ирландскаго происхожденія, судя по его чернымъ волосамъ, смуглому лицу и широкому носу, плакалъ, отирая кровь рукавомъ. Тадди стоялъ блдный, но не дрожа ни однимъ мускуломъ и смотрлъ прямо въ глаза учителю.

Роджеръ съ минуту молча глядлъ на обоихъ, какъ бы сравнивая эти два противоположные типа, эти дв совершенно различныя натуры.

— Мулиганъ! крикнулъ онъ маленькому ирландцу: — полно плакать, будьте человкомъ.

Плачь Мулигана перешелъ въ какой-то неопредленный визгъ.

— Джобсонъ, продолжалъ учитель:— я видлъ какъ вы первый ударили Мулигана. Что это значитъ?

— Онъ меня оскорбилъ, отвчалъ Тадди.

— А, онъ васъ оскорбилъ! произнесъ Роджеръ саркастическимъ тономъ:— а скажите, пожалуйста, мистеръ Джобсонъ младшій, чмъ этотъ юноша оскорбилъ ваше достоинство?

— Онъ назвалъ меня дуракомъ, сэръ.

— А вы нашли нужнымъ доказать ему тотчасъ, что онъ правъ, ударивъ его по носу при всей школ и при мн, ея глав, которому только что поручилъ ваше воспитаніе вашъ отецъ?

Вс засмялись. Тадди покраснлъ. Онъ не терплъ, чтобы надъ нимъ смялись, но все-таки чувствовалъ, что въ сарказм учителя была доля правды.

— Зачмъ вы назвали Джобсона дуракомъ, сэръ? спросилъ учитель у другого обвиняемаго.

Онъ ничего не отвчалъ. Роджеръ повторилъ свой вопросъ три раза, но мальчикъ молчалъ.

— Хорошо, если онъ не хочетъ отвчать, то не правда ли, господа, мы дадимъ право другой сторон объяснить дло?

— Да, сэръ.

— Джобсонъ, вы можете говорить свободно, въ глазахъ моихъ и всей школы, вы можете по совсти разсказать все, что произошло между вами.

Тадди выпрямился. Онъ взглянулъ на мальчика, который, закрывая рукой лицо, хныкалъ и дрожалъ всмъ тломъ, зная какой результатъ будетъ имть откровенный разсказъ его врага.

— Я не желаю говорить, сэръ, сказалъ Тадди спокойно и смотря по прежнему въ глаза учителю.

Среди учениковъ пробжалъ одобрительный говоръ, они высоко оцнили поведеніе Тадди. Лицо Роджера выразило удивленіе, но лишь на одну секунду. Онъ понялъ, что напрасно было бы дале изслдовать случившееся.

— Господа, произнесъ онъ: — оба обвиняемые отказываются дать намъ боле подробныя свднія. Все, что мы знаемъ, ограничивается двумя фактами: одинъ назвалъ другого дуракомъ, а другой ударилъ его за это по носу. Конечно, какъ говоритъ Джобсонъ, назвать другого дуракомъ большое оскорбленіе и даже Тотъ, кто у насъ величайшій и лучшій во всемъ наставникъ, сказалъ, что, назвавъ брата дуракомъ, можно попасть въ геэнну огненную. Но, еслибы мы вс ходили по свту, отыскивая оскорбленія и отомщая за нихъ, какъ Джобсонъ, то каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенокъ ходили бы съ разбитымъ носомъ или синякомъ подъ глазомъ.

Тадди присоединился къ общему хохоту, возбужденному этой картиной.

— Такимъ образомъ, возмездіе… Скирро! какъ пишется возмездіе?.. Хорошо, сэръ! Что значитъ это слово?.. Хорошо, сэръ. Но возмездіе за слово ударомъ непростительно. Джобсонъ причинилъ физическое страданіе за что? за дуновеніе втра, за выраженіе, которое благоразумный человкъ счелъ бы недостойнымъ своего вниманія. Но это возмездіе еще боле непростительно, такъ какъ онъ позволилъ себ подобное самоуправство въ школ и въ моемъ присутствіи. Я въ этомъ случа всего боле оскорбленъ. Джобсонъ оскорбилъ мое достоинство и достоинство всей школы. Въ виду всего этого, я приговариваю обоихъ обвиняемыхъ къ слдующему наказанію: Мултанъ попроситъ прощенія у Джобсона за то, что онъ назвалъ его дуракомъ, а Джобсонъ попроситъ у Мулигана прощенія за то, что ударилъ его но носу. Кром того, Джобсонъ попроситъ прощеніе у меня и у васъ всхъ, господа, за то, что онъ нарушилъ наши правила и оскорбилъ достоинство школы.

Мулиганъ невнятно пробормоталъ что-то въ род извиненія, а нашъ герой протянулъ ему руку и, къ величайшему удовольствію учителя, громко сказалъ:

— Я очень сожалю, что ударилъ васъ такъ больно, но вамъ не слдовало называть меня дуракомъ.

Потомъ, обернувшись къ мистеру Роджеру, онъ прибавилъ:

— Я прошу извиненія, сэръ, что нарушилъ правила школы.

Учитель сошелъ съ кафедры и, пройдя мимо Мулигана, взялъ за руку Тадди.

— Мы будемъ друзья съ вами, Джобсонъ, сказалъ онъ:— если вы не очень будете обижаться всякимъ словомъ и не станете давать воли кулакамъ, по крайней мр, въ стнахъ школы.

Вечеромъ въ этотъ же день, Дэвидъ Роджеръ зашелъ къ доктору Джобсону. Его ввели въ гостиную, гд сидли хозяинъ дома, его жена и майоръ Гренвиль. Онъ разсказалъ что случилось утромъ въ школ, докторъ и майоръ весело расхохотались, но мистрисъ Джобсонъ была недовольна этой исторіей. Однако, она ни сказала ни слова Роджеру.

— Мистрисъ Джобсонъ, спросилъ онъ прежде, чмъ уйти: — въ какомъ положеніи вы нашли волосы и воротничекъ вашего сына по его возвращеніи изъ школы?

— О, въ ужасномъ, мистеръ Роджеръ. Я право не понимаю, что вы съ ними длаете въ школ.

— Знаете что, вы бы лучше остригли ему волосы и надвали ему маленькій воротничекъ. Это его спасетъ отъ многихъ непріятностей и будетъ гораздо опрятне. Я предвижу, что на этой недл онъ дастъ съ полдюжины генеральныхъ сраженій и мы не должны въ это вмшиваться. Новичку всегда полная свобода. Пусть познакомится съ товарищами.

— Боже милостивый! мистеръ Роджеръ, разв онъ попалъ въ среду дикарей?

— Нтъ, мистрисъ Джобсонъ, но мы изъ него сдлаемъ человка.

На слдующій день, въ восемь часовъ утра, докторъ Джобсонъ свелъ Тадди къ цирюльнику и еге дтскіе кудри тотчасъ исчезли. Онъ отправился теперь въ школу въ такомъ вид, что не за что было на немъ вцпиться, кром его большого воротничка.

Въ конц недли онъ вернулся домой вечеромъ, съ измятымъ, разорваннымъ и забрызганнымъ кровью воротничкомъ. Происхожденіе крови объяснялось распухшимъ носомъ. Кром того, одинъ глазъ у него былъ совсмъ закрытъ, несмотря на то, что тотчасъ приложили къ нему мдную монету, а его панталоны были вс перепачканы землей. Дйствительно, онъ дрался съ Франкомъ Скирро, тринадцатилтнимъ мальчикомъ, гораздо сильнйшимъ его, хотя онъ очень храбро велъ себя, но потерплъ большое пораженіе. Мистрисъ Джобсонъ до того разсердилась, что едва не выскла его своимъ хлыстомъ, но докторъ Джобсонъ и майоръ Гренвиль до этого не допустили. Докторъ приспокойно приложилъ къ ранамъ мальчика компрессы.

— Разв я теб не говорила, воскликнула гнвно мистрисъ Джобсонъ:— никогда не борись съ врагомъ, который сильне тебя?

Маленькій Тадди едва не плакалъ. Онъ поглядывалъ искоса на майора и сосалъ свои пальцы.

— Да, отвчалъ онъ мрачно:— но какъ мн знать, что врагъ сильне меня, если я не попробую съ нимъ бороться?

Джобсонъ и майоръ не могли удержаться отъ смха, а мистрисъ Джобсонъ принуждена была отвернуться. Тогда майоръ удалился съ мальчикомъ въ бесдку и тамъ мало-по-малу заставилъ его подробно разсказать исторію великаго побоища.

— Вотъ видите, мистеръ Гренвиль, началъ онъ:— посл школы, многіе изъ насъ пошли на берегъ посмотрть на лодочки Траутбека и Скирро. У Скирро было немного пороха, и онъ хотлъ взорвать имъ въ темнот свою лодочку, насъ всхъ это очень забавляло. На берегу кто-то поймалъ двухъ лягушекъ. Скирро взялъ ихъ и положилъ на дно своей лодочки, говоря, что онъ взорветъ ихъ вмст съ лодкой. Вдь это было очень жестоко, не правдали? Я сказалъ: ‘Нтъ, не длай, это не честно въ отношеніи лягушекъ’ Вс засмялись. Это меня разсердило, а Скирро назвалъ меня большимъ ребенкомъ. Я тогда воскликнулъ: ‘Хорошо, но я теб не позволю это сдлать’, и бросился къ лодочк, чтобы выхватить изъ нея лягушекъ. Но онъ вдругъ ударилъ меня въ ухо, знаете, съ розмаха и я упалъ. Вс закричали: ‘Драка! Драка!’ Я поднялся съ земли и Траутбекъ сказалъ мн: ‘Оставь его, Джобсонъ, онъ слишкомъ великъ для тебя’. Но я отвчалъ: ‘Все равно, я хочу съ нимъ драться’. Тогда онъ сказалъ: ‘Ну, мальчуганъ, скидай куртку, я ее поберегу’. Я побжалъ къ Скирро и ударилъ его прямо въ носъ, такъ что у него пошла кровь. Онъ меня повалилъ и хотлъ бить лежачаго, но вс закричали: ‘Стыдись! Стыдись!’ Я опять всталъ и подставилъ ему синякъ подъ глазъ. Потомъ уже я не помню сколько разъ я его ударилъ, потому что онъ продолжалъ бить меня по глазамъ и ушамъ съ розмаха и при этомъ постоянно сваливалъ меня на землю. Я совершенно потерялся. Но вдругъ закричали: ‘Дэви идетъ!’ и вс разбжались, однако, это не былъ мистеръ Роджеръ.

— Браво! воскликнулъ майоръ:— значитъ Скирро тебя не побдилъ.

— Я думаю, что нтъ.

— Прекрасно, и онъ не бьетъ прямо отъ плеча?

— Нтъ.

— Такъ послушай меня, Тадди, только ни слова матери. Ты долженъ еще разъ драться съ этимъ мальчикомъ, и я желалъ бы при этомъ присутствовать, чтобъ бой былъ честный. Дло вотъ въ чемъ: онъ только головой выше тебя и, если онъ бьетъ съ размаха, то теб надо сжать кулакъ и бить вверхъ, вотъ такъ, понимаешь? Отверни голову и лупи его прямо въ носъ. Онъ посл этого не станетъ къ теб приставать.

Тадди пристально смотрлъ на вс движенія майора и кивалъ головой, какъ человкъ, который понялъ.

Въ продолженіи двухъ дней онъ не ходилъ въ школу, а на третій отправился уже въ самомъ узенькомъ воротничк, такъ что его ше теперь было гораздо свободне и убытка могло произойти при драк мене. Онъ и Скирро не говорили другъ съ другомъ, и вс товарищи знали, что они ‘плохіе друзья’. Такимъ образомъ, нашъ герой уже нашелъ себ врага.

Одно существо на свт очень страдало отъ поступленія Тадди въ школу. Это была Берта. Она сначала не могла понять, что случилось, но наконецъ смекнула. Докторъ Джобсонъ боялся какой-нибудь вспышки и слдилъ за нею съ безпокойствомъ. Каждое утро она видла, какъ Тадди бралъ свою сумку и уходилъ, около полудня, онъ возвращался домой на часокъ, а вечеромъ часа два занимался приготовленіемъ уроковъ. Она ничего не говорила, но однажды утромъ надла свое гуляльное платье и пошла съ нимъ. Съ этого времени, каждое утро она провожала его въ школу, и каждый вечеръ ходила за нимъ. Случилось какъ-то, что Скирро, стоя у дверей съ двумя или тремя пріятелями, увидалъ, какъ Тадди пошелъ домой съ Бертой.

— Что я говорилъ, воскликнулъ Скирро:— разв онъ не ребенокъ, за нимъ присылаютъ няньку, да еще идіотку.

Сильный ударъ въ ухо повергъ его въ грязь. Онъ вскочилъ съ гнвнымъ крикомъ и увидалъ противъ себя Дэви Роджера.

— Никогда не смйте называть такъ эту молодую двушку, сэръ, воскликнулъ учитель, сверкая глазами:— или я васъ вышвырну изъ школы, негодяй!

Скирро испугался, ибо учитель былъ вн себя отъ злобы. Онъ быстро ушелъ, всхлипывая, и поклялся отомстить за это маленькому Тадди.

VI.
Странныя дла въ Корнвал.

Прошло лто, прошла и осень, исчезъ пурпурно-золотой нарядъ клёна и уже падалъ не разъ мокрый снгъ сквозь тонкіе обнаженные сучья, а по утрамъ земля становилась твердой отъ заморозковъ. Но небо было еще свтлое, и блестящее солнце весело озаряло увядавшую природу.

Однажды мистеръ Поджкисъ шелъ по дорог, ведущей въ школу именно въ то время, когда дтей распускали по домамъ, а учитель, выскочивъ изъ душной атмосферы класса и свободно дыша своей широкой грудью, отправлялся на обычную ежедневную прогулку, шагая по шести миль въ часъ. Мистеръ Поджкисъ подвигался медленно, опустивъ голову, заложивъ руки за спину, ковыляя со стороны на сторону по деревянному тротуару и плюя въ право и въ лво съ такой энергіей, словно хотлъ выплеваться разомъ на всю жизнь. Онъ еще былъ далеко отъ школы, когда вдругъ услыхалъ громкій хохотъ, и изъ сломанныхъ воротъ (они всегда были сломаны) выбжала ватага мальчугановъ, съ сумками за плечами.

— И онъ теперь скоро выйдетъ, подумалъ мистеръ Поджкисъ, останавливаясь:— а вотъ и юный Джобсонъ… молодой Аскиніакъ!

‘Юный Джобсонъ’ съ раскраснвшимся лицомъ пробжалъ мимо него, и тутъ только мистеръ Поджкисъ, обернувшись, увидалъ, что за нимъ слдовала по деревянному тротуару молодая двушка въ темно-каштановомъ гуляльномъ костюм и маленькой шляпк. Она поспшила на встрчу Тадди и поцловала его въ щеку.

— Господи, какая она натуральная! воскликнулъ Поджкисъ:— она такъ же прелестна, какъ дочь Яфета, когда она вышла на встрчу отцу съ другими двушками и такъ его разсердила. А хорошо, что она не знаетъ о происходящемъ въ Корнвал и не заботится ни о чемъ. Да вотъ, клянусь Юпитеромъ, и самъ храбрый сынъ Марса.

Дйствительно, изъ-за угла школы показалась фигура благороднаго майора Гренвиля съ вчной трубкой во-рту. Онъ шелъ небрежно, какъ бы совершенно случайно попавъ въ эту мстность, хотя каждый день онъ въ это время слдовалъ по этой дорог за Тадди и Бертой. Такая аккуратность майора въ исполненіи возложенной добровольно на себя обязанности удивляла и забавляла весь городъ. Жившія немного дале двицы Флетчеръ всегда ожидали его у окна и раскланивались съ храбрымъ офицеромъ, который постоянно салютовалъ имъ, а лтомъ даже мнялся съ ними двумя или тремя словами. Эти молодыя двицы были высокаго роста, съ черными глазами и блднымъ цвтомъ лица, он вчно что-то жевали, любили танцовать и, воспитанныя въ католическомъ монастыр въ Монреал, кокетничали со всми мужчинами. Майоръ ухаживалъ за ними, какъ за всми женщинами, но очень скромно, что не всегда съ нимъ бывало. По вол судьбы, въ ту самую минуту, какъ Гренвиль поравнялся съ воротами школы, изъ нихъ выскочилъ на всхъ рысяхъ мистеръ Дэвидъ Роджеръ, настроившій себя на длинную прогулку. Его брови были насуплены и онъ очевидно о чемъ-то глубоко задумался, поэтому онъ ничего не видлъ передъ собою и наврное сшибъ бы съ ногъ маленькаго офицера, еслибъ тотъ ловко не отскочилъ въ сторону.

— Ей, мистеръ Домине, сказалъ онъ:— смотрите подъ ноги. Вы едва меня не задавили, сэръ.

Услыхавъ этотъ голосъ, учитель вздрогнулъ, его свтлый взглядъ отуманился и мрачное облако пробжало по его лицу. Но онъ все-таки пробормоталъ какое-то извиненіе. Гренвиль замтилъ странное выраженіе его лица, онъ уже не разъ замчалъ подобное явленіе съ того памятнаго вечера, когда мистеръ Роджеръ плъ романсъ о Златокудрой Дв. Этотъ романсъ никогда боле не повторялся, но никто его не забылъ. Спустя нсколько дней посл того вечера, Сисели встртила учителя на улиц. Она остановила его и протянула ему руку. Онъ посмотрлъ на ея свжее, юное лицо, съ его лукавымъ, живымъ выраженіемъ, и впился въ ея глаза своимъ свтлымъ взглядомъ.

— Какой романсъ вы пли на дняхъ, мистеръ Роджеръ? спросила она.

— Это сочиненіе стараго автора, а онъ вамъ не понравился? отвчалъ учитель съ замтнымъ смущеніемъ.

— Нтъ, не понравился, сказала рзко Сисели.— И я не понимаю, зачмъ вы его пли. Ну, скажите, зачмъ?

— Зачмъ вообще поютъ, миссъ Сисели, одинъ романсъ, а не другой? промолвилъ Роджеръ, снова покраснвъ.

— Нтъ у васъ была тайная причина, откройте мн ее?

Роджеръ оправился отъ своего смущенія и серьёзно посмотрлъ на молодую двушку.

— О, Сисели! сказалъ онъ нжно:— зачмъ вы меня объ этомъ спрашиваете?.. О, какъ жаль, что у васъ нтъ матери, Сисели! прибавилъ онъ еще нжне, посл минутнаго молчанія.

Сисели вспыхнула и опустила голову.

— Прощайте, мистеръ Роджеръ, сказала она черезъ минуту:— я могу сама беречь себя, сэръ!

И она быстро удалилась.

Роджеръ продолжалъ свою прогулку, повторяя про себя сотни разъ:

— Я былъ правъ, но зачмъ она меня спросила объ этомъ?

Съ этого дня Роджеръ не пропускалъ ни одного вечера среды, когда собиралось веселое общество въ Корнвальской Корон. Майоръ Гренвиль приходилъ туда очень рдко, а Сисели, повидимому, встрчала учителя съ своимъ обычнымъ радушіемъ. Но все-таки что-то запало на умъ Роджера, что-то терзало его сердце. Онъ любилъ Сисели, но чувствовалъ, что это была тщетная, праздная любовь. Онъ старался вырвать ее изъ своего сердца, но не могъ, она все глубже и глубже пускала свои корни. Однако, онъ не велъ себя, какъ дуракъ, не слдовалъ за нею всюду, не стаивалъ часами подъ ея окнами, не пытался хоть издали увидать складки ея платья и ленту, вплетенную въ ея волоса. Нтъ, не такова была любовь Дэвида Роджера. Она питалась его фантазіей, и ему достаточно было видть Сисели разъ въ недлю. Въ эти счастливые часы онъ курилъ свою трубку, пристально слдя за всми движеніями ея граціозной фигуры или, впиваясь своимъ свтлымъ взглядомъ въ ея глубокіе глаза, казавшіеся бездоннымъ зеркальнымъ озеромъ, или держа на минуту, весь красный и смущенный, ея хорошенькіе пальчики въ своей большой ладони. Но при всемъ этомъ онъ ясно видлъ и чувствовалъ, что она нисколько не думала о немъ. Какъ искренна и пламенна ни была его любовь, но онъ не обманывалъ себя. Ни однимъ взглядомъ, ни однимъ словомъ не подала ему Сисели ни малйшей надежды. Даже въ послднее время, онъ замтилъ въ ея обращеніи съ нимъ нкоторую холодность, которую, конечно, могъ почувствовать только влюбленный. Кром того, онъ однажды видлъ нчто очень странное. Гуляя какъ-то вечеромъ по берегу рки и любуясь многочисленными лсистыми островками, онъ вдругъ услыхалъ плескъ волнъ и тихіе звуки голосовъ. Онъ напрягъ свое зрніе, чтобы различить лодку и сидвшихъ въ ней, но могъ только замтить издали, что лодка блая и сидятъ въ ней дв фигуры, одна изъ которыхъ лниво гребла. Ему казалось, что на другой было блое илатье, что въ воздух слышался звонкій, какъ колокольчикъ, голосъ и смхъ, мужской и женскій. Но лодка была вдали, и находившіеся въ ней, если уши его не обманывали, нарочно понизили голосъ, хотя, по всей вроятности, они не видли его въ тни кустовъ и деревьевъ. Дэвидъ Роджеръ не хотлъ дать воли подозрнію, возникшему въ его сердц. Единственная блая лодка во всемъ Корнвал принадлежала доктору Джобсону. Единственный голосъ, который говорилъ и смялся такъ звонко, принадлежалъ Сисели. Но кто былъ съ нею? Вс знали, что миссъ Спригсъ никогда не продешевитъ себя, катаясь въ лодк или гуляя по вечерамъ съ молодыми людьми, какъ остальныя двушки въ Корнвал, а потому учитель прямо подозрвалъ майора Гренвиля. Конечно, онъ былъ несправедливъ къ майору. Трудно себ представить боле примрную жизнь, чмъ та, которую онъ велъ со времени своего прибытія въ Корнваль. Даже мистрисъ Траутбекъ, которая не дозволяла своимъ дочерямъ танцовать, приглашала его на чашку чая и позволяла ему свободно гулять съ ея дочерьми. На балахъ, бывавшихъ довольно часто зимою въ Стормонт и Гленгарри, онъ ухаживалъ за дамами очень скромно, къ тому же, его романтичная любовь къ Берт уничтожала въ глазахъ всхъ самую мысль о какой-либо интрижк. И, однако, дв пары глазъ и два смтливые ума отгадали о существованіи между Гренвилемъ и Сисели отношеній боле нжныхъ, чмъ дружба, эти глаза и эти смтливые умы принадлежали учителю и мистеру Поджкису, который теперь слдилъ издали за майоромъ и Роджеромъ.

Получивъ отказъ отъ Сисели, мистеръ Поджкисъ на другой же день отправился къ Феб Кламъ. Но съ нею онъ обошелся мене поэтично и гораздо практичне. А Феба, безъ всякихъ претензій на юность или красоту и прекрасная хозяйка, тотчасъ согласилась, и черезъ недлю была сыграна свадьба. Миссъ Спригсъ присутствовала при церковной церемоніи и такъ любезно поздравила молодого, что его зеленые глаза снова заблестли по прежнему.

Увидвъ теперь неожиданное столкновеніе между майоромъ и учителемъ, мистеръ Поджкисъ вскрикнулъ отъ неудовольствія и хотлъ удалиться, но потомъ одумался и сталъ ихъ поджидать, такъ какъ они шли прямо на него.

— Какъ ведетъ себя мой другъ Тадди Джобсонъ, мистеръ Роджеръ? спросилъ, между тмъ, майоръ.

— Очень умно, даже слишкомъ умно, отвчалъ учитель: — онъ во многомъ стоитъ гораздо выше остальныхъ учениковъ, въ томъ числ въ манерахъ и savoir faire, онъ такъ же очень легко учитъ уроки. Онъ знаетъ все это, и, вы понимаете, ему очень легко испортиться. Онъ вообще способный, отважный, гордый мальчикъ, и я не могу на него пожаловаться. Разв только онъ иногда слишкомъ боекъ.

— А какъ онъ уживается съ товарищами?

— Да вотъ я вчера видлъ, какъ онъ дрался за кустами сирени съ сыномъ мистера Флетчера и славно его отдлывалъ. У меня не хватило сердца разнять негодяевъ и я ршилъ никому объ этомъ не говорить въ город. Вотъ видите, я самъ въ юности много дрался и не чувствую себя отъ этого хуже.

Майоръ взглянулъ на своего высокаго, здоровеннаго собесдника и замтилъ, что тотъ не сводилъ съ него своихъ свтлыхъ глазъ. Ему стало какъ-то неловко. Они разговаривали, повидимому, очень дружески, но было между ними что-то странное, натянутое. Въ эту минуту они поравнялись съ мистеромъ Поджкисомъ, глаза котораго приняли теперь бутылочно-зеленый цвтъ, а его длинныя тонкія губы значительно вытянулись.

— Э, это вы, Кристенъ! воскликнулъ учитель, очень довольный, что могъ разстаться съ майоромъ: — отчего вы покинули своихъ пенатовъ и гуляете по улиц? А сверхъ того, о, достойный римлянинъ, гд ваша тога? Вдь вы только въ semicinctiunft.

Поджкисъ дйствительно былъ безъ сюртука, въ очень грязной рубашк и рабочемъ передник.

— Я хотлъ васъ видть, отвчалъ Поджкисъ, блдня, несмотря на свои загорлыя щеки: — Феба только-что разсказала мн удивительную новость. Въ город объ этомъ еще никто не знаетъ, но старикъ Спригсъ въ отчаяніи. Сисели пропала. Она убжала и, быть можетъ, бросилась въ рку, какъ Геро.

Лицо майора не дрогнуло, но его глаза какъ бы помутились. Что же касается до Дэвида Роджера, то онъ вспыхнулъ и потомъ поблднлъ. Онъ бросилъ огневой взглядъ, но не на Поджкиса, а на Гренвиля. Гнвные глаза Поджкиса также уставились въ лицо майора, который смло смотрлъ на нихъ. Грудь учителя тяжело подымалась, онъ металъ молніи, его руки дрожали, а кулаки нервно сжимались. Наконецъ, холодный взглядъ и спокойный голосъ Гренвиля вывели его изъ забытья.

— Я не врю этому, мистеръ Поджкисъ, сказалъ майоръ:— я видлъ миссъ Спригсъ вчера поздно вечеромъ, и она была совершенно здорова и занята, какъ всегда.

— Гд вы видли вчера вечеромъ миссъ Спригсъ? произнесъ громовымъ голосомъ Дэвидъ Роджеръ, разставивъ ноги и сжавъ кулаки.

Гренвиль отошелъ на шагъ. Кровь отхлынула отъ его лица, чело его омрачилось, но онъ отвчалъ съ спокойнымъ достоинствомъ:

— Зачмъ вы говорите со мною такъ, мистеръ Роджеръ? Что это значитъ?

— Все это вздоръ. Отвчайте мн прямо: гд вы видли вчера вечеромъ миссъ Спригсъ? прогремлъ учитель.

Лицо Дэвида Роджера побагровло и вс его черты исказились отъ пламенной злобы. Когда такой человкъ очутится лицомъ къ лицу съ другимъ — горе послднему, если онъ не выдержитъ стойко его гнвныхъ взоровъ. Съ минуту майоръ такъ же яростно, хотя блдный, какъ полотно, смотрлъ на учителя, но пламя, загорвшееся въ сердц Роджера, жгло его, и вскор, взглядъ Гренвиля дрогнулъ.

— Я васъ не понимаю. Мы съ вами объяснимся, когда вы придете въ себя, сказалъ онъ и, повернувшись, хотлъ уйти.

Но онъ не усплъ сдлать двухъ шаговъ, какъ Роджеръ схватилъ его за шиворотъ и грубо повернулъ назадъ. Поджкисъ поднялъ руку въ знакъ неодобренія, но никто его не замчалъ.

— Послушайте, майоръ Гренвиль, воскликнулъ учитель:— у меня нтъ доказательствъ, но я убжденъ, что вы знаете объ этомъ дл боле, чмъ хотите сказать. Заклинаю васъ, откройте мн всю правду, если вы не хотите, чтобы я убилъ васъ на мст! Гд Сисели Спригсъ?

Роджеръ вышелъ изъ себя, при каждомъ слов онъ такъ сильно встряхивалъ маленькую фигурку Гренвиля, что тотъ едва переводилъ дыханіе.

Въ эту минуту раздался стукъ колесъ. Кабріолетъ Джобсона остановился въ двухъ шагахъ, и докторъ, соскочивъ на землю, бросился между Гренвилемъ и учителемъ съ громкимъ крикомъ:

— Довольно! что вы длаете?

Онъ былъ нетолько сильный человкъ, но его жестъ былъ повелительный, а взглядъ спокойный. Онъ посмотрлъ прямо въ глаза Роджеру, и поборолъ его гнвъ. Дэвидъ опустилъ руки, он упали, какъ плетки, и голова его поникла. Онъ тяжело перевелъ дыханіе, вздрогнулъ и взглянулъ на доктора съ неописаннымъ выраженіемъ.

— Благодарю васъ, докторъ, сказалъ онъ слабымъ голосомъ, взявъ за руку Джобсона:— я просто потерялъ голову.

Онъ оглянулся по сторонамъ, протянулъ руки кверху, словно хотлъ что-то схватить, и, прежде чмъ докторъ усплъ его поддержать, грохнулся на землю, словно пронзенный пулей въ сердце.

Гренвиль, смущенный, озадаченный, не усплъ еще придти въ себя, какъ могучій врагъ, столь грубо обошедшійся съ нимъ, лежалъ безъ чувствъ у его ногъ. Джобсонъ опустился на колни и приподнялъ его голову.

— Засучите его рукавъ, крикнулъ онъ Поджкису: — а вы, Гренвиль, достаньте мой ящикъ съ инструментами подъ сидньемъ въ кабріолет и сбгайте за водою къ Флетчеру.

Спустя полчаса, учитель лежалъ на кровати въ спальн Амеліи Флетчеръ, куда его принесли при энергичной помощи майора Гренвиля. Въ глазахъ миссъ Амеліи это событіе имло романтическій характеръ, и она съ пламенной радостью стала разыгрывать роль сестры милосердія. Она быстро отрзала длинные волосы Дэвида Роджера и начала прикладывать ледъ къ его лбу, доказывая во-очію доктору, какъ несправедливо сказала однажды его жена, что ‘об двицы Флетчеръ никогда не принесутъ никому пользы’. Между тмъ, Джобсонъ убдился, что, по счастію, ударъ, поразившій учителя, не былъ опаснымъ. Больной былъ очень слабъ, но въ полной памяти и даже могъ говорить. Съ нимъ приключился только сильный приливъ крови, мгновенно лишившій его чувствъ, но не страшный переворотъ всей нервной системы, который убиваетъ умъ и тло.

Пока докторъ Джобсонъ возился съ своимъ паціентомъ, къ дому Флетчера подъхалъ мистеръ Мортанъ изъ Мулинета, въ кабріолет, запряженномъ двумя бойкими лошадьми, которыя были вс въ мыл отъ быстрой зды. Онъ умолялъ, чтобы докторъ скоре къ нему вышелъ, и ждалъ его съ нетерпніемъ, грустно слушая разсказъ мистрисъ Флетчеръ о случившемся съ учителемъ.

— О, о! промолвилъ онъ сквозь зубы:— брось большой камень въ лужу и сколько грязи поднимется къ верху!

Докторъ мало по малу вывдалъ отъ Поджкиса подробности о столкновеніи Роджера съ Гренвилемъ. Онъ былъ пораженъ, какъ громомъ, узнавъ въ чемъ дло. Его спокойному, трезвому уму казалась, что вс сошли съума. Сисели убжала изъ родительскаго дома, Гренвиль подозрвался въ сообщничеств съ нею, а Роджеръ, самый тихій и благоразумный человкъ въ Корнвал, велъ себя, какъ бшенный. Докторъ Джобсонъ чувствовалъ, что колеблются вс основы человческаго общества и у него самого начинала кружиться голова. Извстіе, сообщенное ему Мортономъ, окончательно привело его въ тупикъ. Сисели нашлась. Она была теперь въ дом фермера въ Мулинет.

— Садитесь, докторъ, въ мой кабріолетъ, сказалъ онъ:— и мы подемъ скоре на ферму.

——

Рано утромъ въ этотъ день, какъ только первые лучи дня начали пробиваться сквозь деревья на ферм Мулинетъ, Мэри Мортонъ отворила дверь изъ кухни, чтобъ пойти съ большимъ кувшиномъ въ рукахъ на скотный дворъ, гд коровы уже мычали, приглашая ее поскоре освободить ихъ отъ тяжелой ноши молока. Но не успла отворить двери, какъ какая-то человческая фигура ввалилась въ комнату и упала на полъ, съ закрытыми глазами, скрежетавшими зубами и блднымъ, словно мертвымъ лицомъ.

Кувшинъ вывалился изъ рукъ Мэри. Она вскрикнула:

— Сисели!

Мать Сисели Спригсъ была подругой мистрисъ Мортонъ и жена фермера была единственнымъ лицомъ въ Корнвал и на всемъ свт, которое выказывало нчто въ род материнскихъ чувствъ къ бдной сирот. Мэри и Сисели, хотя вполн противоположныя по характеру, были сердечными друзьями, одна любила спокойную, трезвую доброту другой, а другая забавлялась веселымъ, открытымъ нравомъ своей товарки. Семья Мортонъ никогда не бывала въ город, чтобъ не захать къ Сисели Спригсъ, а Сисели часто проводила субботу или воскресенье на ферм.

Съ чисто женскимъ инстинктомъ, Мэри тотчасъ поняла, что ея бдную подругу постило какое-то страшное несчастіе и, обнявъ Сисели, она приподняла ее.

— Что это Сисели, что это значитъ? воскликнула она съ отчаяніемъ.

Голова Сисели опустилась на грудь молодой двушки. Ея глаза оставались закрытыми, словно боясь свта. Она одной рукой какъ бы хотла приласкать свою подругу и убдиться что она дйствительно живое существо, любящее ее и готовое сочувствовать ея горю. Но она ничего не говорила.

Мэри громко позвала мать, которая уже шевелилась въ своей комнат. Добрая женщина тотчасъ явилась и он вдвоемъ снесли молодую двушку на верхъ и положили на кровать Мэри. Она чувствовала, что съ ней длали и ни на минуту не лишилась чувствъ. Услыхавъ на, лстниц голосъ мистера Мортона, который спрашивалъ, отчего такая суматоха, она вдругъ вскочила и умоляющимъ жестомъ просила мистрисъ Мортонъ не пускать его въ комнату. Тогда добрая женщина сказала Мэри, чтобы она вышла изъ комнаты и увела отца. Потомъ она заперла дверь, раздла Сисели, которая не сопротивлялась и положила ее въ теплую постель своей дочери. Все это она длала тихо, мягко, по въ то же время горько плакала.

— О, Сисели! Сисели! бормотала она по временамъ.

Молодая двушка закрыла лицо руками, зарылась въ подушку и лежала неподвижно, молча.

Наконецъ, мистрисъ Мортонъ отворила дверь и позвала Мэри. Она велла ей принести теплаго молока и потомъ начинать безъ нея обычную ежедневную работу на ферм. Сисели была нездорова, ее не надо было безпокоить и никто не долженъ былъ знать, что она тутъ. Почтенная женщина надялась мало по малу разузнать кое-что отъ бдной двушки. Часы шли за часами, а она сидла у изголовья Сисели и ея собственное горе было такъ велико, что она совершенно забыла, въ какое отчаяніе должно было повергнуть отца исчезновеніе Сисели.

Возвратясь въ полдень домой къ обду и видя, что его жена все сидла наверху, Мортонъ вызвалъ ее. Къ этому времени у Сисели сдлался сильный жаръ и она бредила, причемъ произносила все одно имя, которое приводило въ ужасъ мистрисъ Мортонъ. Она прикладывала ей къ голов холодные компрессы, но начинала уже чувствовать, что ея попеченій было недостаточно, а необходимъ докторъ.

Въ немногихъ словахъ она объяснила мужу въ чемъ дло. Мрачное облако отуманило чело честнаго фермера.

— Мэри, сказалъ онъ: — хорошо ли ты поступила? Подумала ли ты о нашей дочери, о чести нашего дома, который мы сами выстроили изъ двственнаго лса?

Онъ сталъ ходитъ взадъ и впередъ по комнат въ глубокомъ волненіи. Мистрисъ Мортонъ молча выжидала.

— Зачмъ она пришла сюда! воскликнулъ онъ:— зачмъ она выбрала именно нашъ домъ, а не другой? я ее сейчасъ отвезу къ отцу. Отчего ты меня ране не позвала?

Жена, блдная, съ твердо сжатымъ ртомъ, но мягкими, нжными глазами, пристально смотрла, на него читая вс его мысли, ясно выражаемыя для нея чертами его лица.

— Сара Спригсъ была моимъ сердечнымъ другомъ, Вильямъ, сказала она.

— Да, отвчалъ онъ: — она была честная женщина. Слава Богу, что она умерла.

— Вильямъ, продолжала нжно жена:— ты глава дома и какъ ты ршишь, такъ и будетъ. Если ты вырвешь несчастную, беззащитную сироту изъ подъ крова, въ которомъ она искала убжища въ гор, то да будетъ. Ты всегда руководишь свои дйствія высокими принципами. Но, Вильямъ, поступимъ и въ этомъ случа какъ во всхъ нашихъ дйствіяхъ, призовемъ благословеніе Божіе на этотъ поступокъ.

И, взявъ за руку мужа, она хотла встать на колни и помолиться. Но онъ вырвался отъ нея и сталъ снова въ сильномъ волненіи шагать по комнат. Ужасная борьба происходила въ душ этого строгаго, набожнаго пресвитеріанца. Мистрисъ Мортонъ, въ продолженіи нсколькихъ минутъ, съ безпокойствомъ слдила за нимъ, потомъ сла въ кресло, взяла большую книгу, въ старомъ кожанномъ переплет и стала тихо читать:

‘Не судите, да не судимы будете. Если вы будете прощать ближнимъ ихъ прегршенія, то и отецъ вашъ Небесный проститъ вамъ прегршенія ваши…

Она пропустила нсколько страницъ и продолжала:

— ‘И Онъ сказалъ ей: Я тебя не осуждаю, иди съ миромъ и…

Тутъ голосъ доброй женщины ей измнилъ и она громко зарыдала.

— Мэри, сказалъ торжественно Мортонъ, останавливаясь передъ нею: — я чувствую, что ты права, Но никогда нашъ домъ не знавалъ такого чернаго дня, никогда не обрушивалось на него такого мрачнаго горя. Мы схоронили много дорогихъ намъ существъ, но вс они умерли безъ стыда, съ свтлой надеждой. У насъ осталась только одна Мэри, не знавшая ничего дурного въ жизни, чистая, невинная. Не страшно ли подумать, какую роковую тайну ты заперла въ ея комнат. Мы, вроятно, прогнвили Господа, что насъ постило такое тяжелое испытаніе. Смиренно подчинимся этому униженію.

И больно было смотрть въ эту минуту на честнаго фермера, онъ переносилъ страшныя нравственныя муки.

— Нтъ, Вильямъ, не истолковывай вкривь и вкось воли Божіей, сказала мистрисъ Мортонъ твердымъ, ршительнымъ голосомъ:— мы должны примнить къ этому случаю слова Господа:

‘То, что вы сдлали для малйшихъ (и худшихъ) изъ сихъ — вы сдлали для Меня.’

— Мэри, сказалъ тихо Мортонъ прижимая жену къ своей груди и цлуя ее въ лобъ:— длай то, что говоритъ теб совсть, и Господь да благословитъ тебя.

Съ этими словами онъ ушелъ.

Но когда мистрисъ Мортонъ, возвратилась въ комнату дочери, то увидала, что Мэри и Сисели, припавъ другъ къ другу головами, тихо плакали. Сердце матери дрогнуло. Ей стало страшно и она едва не оттащила своего ребенка отъ этого падшаго созданія.

— Моя бдная, милая Сисели! всхлипывала Мэри.

Нжность, любовь и состраданіе, слышавшіяся въ голос ея дочери, возбудили совершенно новое чувство въ сердц матери. Она тихо подошла, обняла обихъ молодыхъ двушекъ и долго эти три женщины рыдали вмст.

——

Когда докторъ Джобсонъ, захавъ домой передалъ своей жен мрачныя всти, она такъ же почувствовала, что это было личное для нихъ горе. Она часто видала Сисели и молодая двушка ей нравилась своимъ ршительнымъ, живымъ характеромъ. Но нетолько сожалніе о бдной Сисели тревожило мистрисъ Джобсонъ. Сердце ее дрогнуло, услыхавъ эту исторію. Называли ли чье-нибудь имя? Нтъ, только учитель, въ порыв бшенной вспышки, заподозрилъ Гренвиля, перваго человка, котораго онъ встртилъ. Но гд Гренвиль? Онъ помогъ перенести Роджера въ домъ Флетчера и оттуда ушелъ, вроятно, въ гостинницу.

— Такъ пойди и розыщи его, сказала ршительно мистрисъ Джобсонъ. А былъ кто-нибудь у бднаго мистера Спригса?

— Нтъ.

— Такъ ты и мистеръ Мортонъ должны пойти къ нему и все разсказать. Но, ради Бога, сохрани свое хладнокровіе. Все зависитъ отъ тебя.

Докторъ отправился съ Мортономъ въ его кабріолет по Большой улиц, гд уже стояли группы любопытныхъ, разговариваи тихъ о случившемся. Двери Корнвальской Короны были заперты. Спригсъ не хотлъ торговать. Онъ разослалъ повсюду людей искать Сисели, а самъ мрачный сидлъ въ пустой комнат. Все это докторъ узналъ отъ звакъ, стоявшихъ на улиц. Одного только Поджкиса допустили внутрь.

— Майоръ Гренваль вернулся? спросилъ докторъ.

— Нтъ.

Долго ударялъ Мортонъ въ дверь, пока, наконецъ, откликнулся Поджкисъ. Фермеръ объяснилъ, что онъ привезъ извстія о Сисели, и тогда только впустили его и доктора. Въ буфет сидлъ мистеръ Спригсъ безъ сюртука и вперивъ глаза въ пространство. При появленіи новыхъ постителей, онъ поднялъ голову и знакомъ просилъ ихъ ссть. Потомъ губы его зашевелились, но никто не слыхалъ его словъ.

— Мистеръ Спригсъ, произнесъ докторъ: — Мортонъ иметъ извстія о Сисели.

Поджкисъ вытянулъ шею и уставился на Мортона своими блестящими глазами.

— Она жива или умерла? спросилъ Спригсъ, (у котораго языкъ какъ бы вдругъ развязался.

— Жива, отвчалъ торжественно Мортонъ:— но…

— Умираетъ? воскликнулъ Спригсъ.

— Нтъ… не умираетъ… но…

— Докторъ Джобсонъ, произнесъ Спригсъ, гнвно отворачиваясь отъ фермера:— скажите мн скоре всю правду. Отъ этого стараго дурака ничего не добьется.

— Физически я полагаю, она совершенно безопасна, но она все-таки больна и я сейчасъ ду къ ней. Остальное же она сама должна вамъ сказать. Подемте съ нами въ Мулинетъ!

Глаза мистера Спригса засверкали. Очевидно, какая-то мысль блеснула въ его голов. Онъ искоса посмотрлъ на Поджкиса, потомъ всталъ и, подойдя къ доктору, шепнулъ ему что-то на ухо.

Докторъ молча кивнулъ головой.

— Такъ да будетъ она проклята, воскликнулъ Спригсъ сквозь зубы и ударяя кулакомъ по столу:— я не хочу ее видть.

Онъ былъ блденъ, какъ полотно, и, дойдя шатаясь до своего кресла, тяжело въ него опустился.

— Дайте мн водки, Поджкисъ! промолвилъ онъ.

Ему подали стаканъ. Онъ выпилъ глотокъ. Докторъ не мшалъ ему.

— А вы знаете, кто такъ опозорилъ мой домъ и мою бдную покойную жену? спросилъ онъ.

Докторъ и Мортонъ покачали головами. Зеленые глаза Поджкиса засверкали. Онъ ожидалъ услышать отвтъ и былъ очень разочарованъ.

— А я думалъ, что вы знаете, мистеръ Мортонъ, произнесъ онъ.

— Не вмшивайтесь въ мои семейныя дла, мистеръ Поджкисъ, сказалъ строго хозяинъ Корнвальской Короны: — господа, прибавилъ онъ, поднявъ голову и засунувъ руки въ карманы панталонъ по своей привычк:— я прошу васъ объ одномъ, скажите мн, если будутъ называть какое-нибудь имя. Что же касается до нея, то я не хочу ее боле знать. Благодарю васъ, мистеръ Мортонъ, за вашу доброту и простите разгнванному человку неосторожное слово, сорвавшееся съ языка. Ну, мистеръ Поджкисъ, будьте такъ добры, отворите дверь и объявите, что торговля открыта, а я только на минуту пойду наверхъ.

Онъ вышелъ изъ комнаты и слышно было, какъ онъ побжалъ вверхъ по лстниц. Мортонъ и докторъ переглянулись. На лицахъ ихъ выразился страхъ. Они послдовали за нимъ и съ лстницы слышали, что толпа входила въ буфетъ. Въ верхнемъ этаж находилась комната Спригса. Дверь въ нее была отворена. Онъ стоялъ у окна и заряжалъ ружье.- Однако, увидавъ ихъ, онъ не вздрогнулъ.

— Не пугайтесь, господа, сказалъ онъ:— не бойтесь! Джорамъ Спригсъ не розыграетъ роли дурака. Я только беру предосторожности на всякій случай, прибавилъ онъ съ мрачной улыбкой:— ну, я готовъ. Пойдемте внизъ.

Они послдовали за нимъ въ буфетъ, который кишлъ народомъ. Шумъ и крики стихли при появленіи Спригса съ ружьемъ въ рукахъ. Онъ покойно зашелъ за выручку и повсилъ ружье на стну.

— Друзья и сосди, сказалъ онъ рзкимъ, надтреснутымъ голосомъ:— буфетъ снова открытъ и я буду производить въ немъ торговлю, пока не найду порядочной особы, которой я могъ бы довриться. Молодая двушка, которая здсь прислуживала — ушла на всегда. Я васъ всхъ предупреждаю, что это ружье заряженное. Если кто-нибудь посметъ произнести ея имя въ этой комнат, то я застрлю его, какъ собаку. Ну, Саломонъ Вэкерильдъ, вы кажется всего ближе къ выручк, чмъ прикажете утолить вашу жажду?

VII.
Судья Линчъ.

Было уже девять часовъ и совершенно темно, когда докторъ Джобсонъ вернулся домой посл поздки въ Мулинетъ. Маріанна отослала всхъ вечернихъ паціентовъ къ доктору Скирро и ждала мужа съ нетерпніемъ, приготовивъ ему сытный ужинъ. По дорог онъ навстилъ Роджера, котораго засталъ совершенно здоровымъ и спокойнымъ, повидимому, его бшенная выходка не имла никакихъ дурныхъ послдствій. Онъ даже хотлъ встать съ постели и пойти домой, и только оставаясь постоянно въ комнат, а слдовательно, отнявъ у него возможность одться, Амелія Флетчеръ удержала въ постели своего паціента. Докторъ все-таки нашелъ въ немъ слды нервнаго разстройства мозговой системы и просилъ продолжать предписанныя имъ средства, хотя бы только изъ предосторожности. Миссъ Флетчеръ уже разсказала Роджеру о томъ, что Сисели нашлась и потому онъ сталъ разспрашивать доктора о всхъ подробностямъ. Но Джобсонъ покачалъ головою и просилъ его отложить до завтрашняго утра этотъ разговоръ.

Выслушавъ разсказъ мужа о всемъ случившемся, мистрисъ Джобсонъ молча-всплеснула руками. Сисели родила мертваго ребенка. Въ этомъ, по крайней мр, было хоть какое-нибудь утшеніе. Но во время бреда она постоянно повторяла одно имя, и когда докторъ произнесъ его, то мистрисъ Джобсонъ громко застонала.

— Это невозможно! Милый Артуръ, это невозможно! повторяла она, стараясь убдить себя въ немыслимости подобнаго факта.

— Маріанна, сказалъ торжественно Джобсонъ:— нтъ ничего невозможнаго для человка. Постоянно случается именно то, что кажется невозможнымъ и немыслимымъ. Всю дорогу я думалъ объ этомъ. Страшную тайну представляетъ наша человческая натура. Мы недавно читали съ тобою статью въ ‘Эдинбургскомъ Обозрніи’ о привычкахъ. Привычка такъ же могущественно дйствуетъ на сердце, какъ и на умъ. Воспитаніе въ большей мр состоитъ въ укорененіи хорошихъ привычекъ. Пороки часто результатъ привычекъ. Гренвиль легкомысленный, даже развратный юноша, и въ немъ никогда не было ничего стойкаго. Безъ сомннія, въ немъ произошла огромная перемна — ты знаешь, по какому случаю. Ударъ, нанесенный ему этимъ событіемъ, совершенно отрезвилъ его, и онъ поддался очень благотворному направленію мыслей. Я не хотлъ быть къ нему несправедливымъ, но слдилъ за нимъ во вс эти годы съ большими опасеніями. Я зналъ, что въ его натур нтъ ничего стойкаго. Его странная, романтическая, постоянная любовь къ Берт, казалось, имла въ себ нчто такое чистое и благородное, что я былъ почти убжденъ въ чудесномъ перерожденіи этого человка. О томъ, къ чему это могло бы повести въ случа ея выздоровленія, на которое мы все еще надемся, даже противъ всякой очевидности, я боялся даже думать, ибо, несмотря на всю нашу дружбу къ нему, я никогда не могъ бы допустить безъ серьёзныхъ опасеній брака его съ Бертой. Теперь подумай, этотъ человкъ, съ его привычками, принципами и воспитаніемъ — такъ какъ существуетъ отрицательное воспитаніе, точно такъ же какъ и положительное — вдругъ бросаетъ службу, военную дисциплину, общество, и побуждаемый фантастической страстью къ существу, на которое онъ только могъ смотрть, не надясь на ея взаимность, поселился въ этомъ несчастномъ городишк съ его сквернымъ обществомъ. Онъ не религіозный человкъ, не мечтатель, не любитель чтенія, а просто праздношатающійся. Вотъ онъ и скучалъ тутъ годъ за годомъ. Не забывайте, что онъ благородный джентльменъ, по крайней мр, по наружности, которая довольно красива. Можно ли удивляться тому, что произошло? Бдная Сисели была бойкая, привлекательная двушка, и я теперь узналъ, что подозрніе учителя справедливо: она безумно влюбилась въ Гренвиля. Мэри Мортонъ предупреждала ее объ этомъ.

Маріанна взглянула съ удивленіемъ на своего мужа. Онъ, казалось, отдохнулъ отъ недавней усталости, и лицо его выражало замчательное одушевленіе.

— Все это хорошо, сказала она, подходя къ мужу:— прекрасно смотрть на дло съ точки зрнія философіи, но этимъ не уменьшишь его ужаса и нечестивости.

— Нтъ, нисколько, отвтилъ Джобсонъ:— но вдь это и не обязанность философіи. Принципъ всепрощенія иметъ другой источникъ. Поступокъ Гренвиля — низкое, ужасное, непростительное преступленіе, но оно очень привычно людямъ и часто встрчается, какъ мн извстно по опыту. Однако, по крайней мр, что касается меня, я ему никогда этого не прощу. Онъ обманулъ насъ всхъ, а бдную Сисели погубилъ навсегда.

Въ эту минуту раздался звонокъ у наружной двери. Служанка отворила ее. Послышался мужской голосъ, докторъ и его жена вздрогнули. Въ комнату вбжалъ Гренвиль съ блднымъ лицомъ, налитыми кровью глазами, въ грязной, разорванной одежд. Сдлавъ два шага, онъ бросился въ кресло и закрылъ лицо руками.

Мистрисъ Джобсонъ поднялась съ своего мста и хотла уйти. Докторъ также всталъ. Лицо его было мрачно, но онъ удержалъ жену. Они знаменательно переглянулись. Гренвиль представлялъ ужасное зрлище. Неужели этотъ несчастный, терзаемый отчаяніемъ и укорами совсти, былъ ихъ обычный веселый собесдникъ, любимый товарищъ Тадди, другъ ихъ дтей? Маріанна вздрогнула при этой мысли и, схвативъ за руку мужа, умоляла его взглядомъ сказать что-нибудь.

— Майоръ Гренвиль, произнесъ онъ холодно (онъ всегда называлъ его просто Гренвилемъ):— зачмъ вы сюда пришли?

— Вы догадываетесь, вы подозрваете… промолвилъ майоръ, не отнимая отъ лица рукъ.

— Извините, я не понимаю, зачмъ вы пришли сюда, продолжалъ Джобсонъ, и голосъ его звучалъ сурово:— я не понимаю, зачмъ вы ворвались въ эту комнату. Вы должны знать, что посл случившагося, вс наши сношенія съ вами прекращены навсегда.

— Что? сказалъ Гренвиль: — вы уже знаете? А я пришелъ сюда, чтобъ вамъ все сказать, все!

Они посмотрли на него. Его волоса и одежда были мокрые.

— Я знаю, майоръ Гренвиль. Сисели найдена.

— Сисели найдена? воскликнулъ майоръ, вскакивая и дико смотря на доктора:— она жива и здорова?

— Она жива, но здоровой она не можетъ быть. Кто-то похитилъ у нея драгоцннйшее сокровище, которое можетъ имть женщина.

— Слава Богу, что она жива! воскликнулъ Гренвиль, всплеснувъ руками: — такъ ея смерть не падетъ на мою голову. О, Джобсонъ, Джобсонъ! продолжалъ онъ, падая на колни и смотря на доктора съ отчаяніемъ:— я знаю, что наша дружба… что все между нами кончено. Но разв я не могу ничего сдлать, ничмъ искупить своей вины? Съ самаго утра я перенесъ вс муки ада. Я взялъ вашу лодку, похалъ на островъ и обшарилъ вс кусты. Я бросился въ воду, чтобы разомъ покончить съ собою, но рка меня не приняла и выбросила на берегъ. Я былъ убжденъ, что она наложила на себя руки. Ну… Джобсонъ… и мистрисъ Джобсонъ, ради Бога, пожалйте меня и скажите, что мн длать. Если вы отъ меня отвернетесь, то я застрлюсь.

Въ эту минуту благородный майоръ Гренвиль представлялъ очень печальную картину и Маріанна чувствовала, что въ сердц ея просыпалось состраданіе. Она дрожала всмъ тломъ и прижималась къ мужу. Щеки ея были блдны и она страдала за несчастнаго.

— Майоръ Гренвиль, сказалъ строго Джобсонъ:— вы говорите искренно или это аристократическая вспышка трусости?

Маріанна съ удивленіемъ взглянула на мужа. Она никогда не видала его такимъ суровымъ.

— Видитъ Богъ, что я совершенно искрененъ, отвчалъ Гренвиль:— я сдлаю все, что вы мн посовтуете. Я потерялъ навсегда ваше уваженіе, но пожалйте меня.

— Жалть васъ, презрительно сказалъ Джобсонъ: — жалть человка, который погубилъ на всю жизнь несчастную молодую двушку и причинилъ горе столькимъ людямъ! Вонъ Роджеръ, который стоитъ десятка такихъ людей, какъ вы, лежитъ съ выбритой головой и разбитымъ сердцемъ! А Спригсъ превратился изъ мирнаго гражданина въ кровожаднаго дикаря! А нашъ домъ, въ которомъ вы были приняты, какъ братъ… онъ навсегда омраченъ воспоминаніемъ о дружб съ такимъ человкомъ, какъ вы. Жалть васъ, по милости котораго несчастная двушка родила мертваго ребенка и теперь опасно больна! Разв ваши слезы могутъ все это изгладить? Что вы можете теперь сдлать?

Джобсонъ говорилъ громко и съ жаромъ, такъ что Маріанна даже боялась для него дурныхъ послдствій отъ такого нервнаго возбужденія. Гренвиль припалъ лицомъ къ полу и, дрожа всмъ тломъ, слушалъ пламенный потокъ укоризнъ, сыпавшихся градомъ на него. Потомъ наступило минутное молчаніе.

Наконецъ, раздался нжный голосъ мистрисъ Джобсонъ.

— Одно вы можете сдлать, майоръ Гренвиль, сказала она:— я говорю, какъ женщина. Вы, по крайней мр, можете жениться на Сисели Спригсъ.

Джобсонъ взглянулъ на нее съ изумленіемъ. Эта простая мысль не вошла ему въ голову.

Но въ эту минуту ихъ всхъ поразили страшные звуки, которые неслись съ улицы противъ дома. Многочисленные грубые голоса наполняли воздухъ дикимъ ревомъ, отъ котораго кровь застывала въ жилахъ. Докторъ Джобсонъ бросился къ наружной двери. Отворивъ ее, онъ увидалъ страшное зрлище. Посреди улицы, противъ самаго его дома, зажженъ былъ огромный костеръ, надъ которымъ вислъ желзный котелъ. Изъ него выходилъ густой черный дымъ и всюду пахло смолой. Вокругъ костра суетилось множество людей, нкоторые распарывали подушки съ пухомъ, двое принесли на плечахъ громадную желзную перекладину, заостренную на конц. Толпа человкъ въ сто наполняла улицу и садъ доктора. Многіе держали зажженные факелы, при мерцающемъ свт которыхъ видно было, что лица всхъ людей были черныя. Не усплъ Джобсонъ отворить двери, какъ нсколько людей бросилось къ нему.

— Что это значитъ? воскликнулъ Джобсонъ: — вы съ ума сошли?

— Нтъ, докторъ Джобсонъ, отвчалъ голосъ изъ толпы, удивительно походившій на голосъ Эфраима Поджкиса: — мы не сошли съ ума и не пьяны. Мы новые мировые судьи города Корнваля. Мы не дотронемся ни до одного волоса на вашей голов, но намъ приказано представить судь Линчу живымъ или мертвымъ благороднаго Идена Гренвиля. Онъ въ вашемъ дом и вы будете такъ добры, выведете его сюда.

— Что! воскликнулъ Джобсонъ: — и вы думаете, варвары, что, еслибъ онъ былъ у меня, я выдалъ бы его вамъ?

Два рослыхъ молодца подошли къ двери и стали по об стороны доктора.

— Полно, докторъ, сказалъ одинъ изъ нихъ:— не стоитъ сопротивляться. Мы видли, какъ онъ вошелъ въ эту дверь. Мы ничего не имемъ противъ васъ, докторъ, и очень сожалемъ, если ваша жена и дти перепугаются, но намъ надо майора Гренвиля и лучше выдайте намъ его добромъ. Судья Линчъ его требуетъ, а судья Линчъ отказовъ не принимаетъ!

Джобсонъ быстро отскочилъ назадъ и хотлъ затворить дверь, но два силача схватили его за руки, а ногами раскрыли настежъ дверь. Онъ не могъ двинуться.

Въ это мгновеніе на порог показался Гренвиль въ сопровожденіи Маріанны, которая въ отчаяніи ломала себ руки.

— Я майоръ Гренвиль, воскликнулъ онъ:—оставьте въ поко доктора Джобсона. Чего вы хотите отъ меня?

Толпа дико заревла и, сломавъ заборъ, бросилась къ дому.

Въ одномъ изъ окошекъ верхняго этажа показалась головка Тадди, который, выскочивъ съ постели, съ испугомъ смотрлъ на ужасную сцену, которая на всю жизнь врзалась въ его памяти.

Другъ Тадди, маленькій майоръ, въ разорванной одежд и съ безпорядочно торчавшими во вс стороны волосами, смло выступилъ противъ громадной толпы съ вымазанными сажей лицами.

— Чего вы отъ меня хотите? повторилъ онъ.

— Гд дочь Спригса? спросилъ одинъ голосъ.

— Она жива, воскликнулъ Джобсонъ:—она жива и находится у мистера Мортона, въ Мулинет. Я только-что пріхалъ оттуда.

Толпа была поражена этимъ извстіемъ, какъ ударомъ грома, и многіе стали шептаться, недоумвая, что слдовало теперь длать.

— Жива? воскликнулъ саркастическій голосъ, и два зеленые глаза среди очень зачерненнаго лица дико заблестли: — а кто отвезъ ее въ Мулинетъ? Знаете ли вы что-нибудь объ этомъ, майоръ Гренвиль? Господа, вы почти вс были въ буфет у Спригса, когда онъ отрекся отъ своей дочери?

— Да, да.

— Зачмъ онъ отъ нея отрекся? Потому что военный аристократишка вздумалъ играть съ честной Корнвальской двушкой въ ту же игру, которую онъ велъ съ нарядными англійскими аристократками. Что вы на это скажете? Отпустимъ ли мы его на свободу или дадимъ ему хорошій урокъ, этому военному аристократишк?

— Дадимъ ему урокъ! заревла толпа и бросилась на Гренвиля.

Первый человкъ, который дотронулся до него, отлетлъ съ синякомъ подъ глазомъ и майоръ продолжалъ бы разносить своихъ враговъ направо и налво, еслибъ одинъ индецъ, захвативъ съ собою арканъ, не набросилъ его на плечо маленькому майору и не стянулъ быстро его рукъ. Этотъ ловкій манёвръ былъ привтствованъ громкими криками торжества, и окружавшіе Гренвиля стали его дергать за арканъ во вс стороны. Маріанна и докторъ грустно смотрли на эту сцену, стоя у дверей подъ надзоромъ двухъ стражей, которые уговаривали ихъ оставаться спокойными.

— Ну, теперь давайте смолу и пухъ, загремла толпа и потащила Гренвиля на улицу.

Докторъ рванулся за ними, но шотландецъ схватилъ его и возвратилъ на прежнее мсто какъ ребенка.

— Докторъ, стойте тихо, сказалъ онъ: — вамъ зла не хотятъ. Право, не стоитъ за него заступаться. Мистрисъ Джобсонъ, ради Бога, уйдите въ комнаты.

Джобсонъ видлъ, что вс его усилія были тщетны и, упросивъ жену уйти, самъ остался безмолвнымъ свидтелемъ страшной сцены, происходившей на его глазахъ. Толпа окружила костеръ, при свт котораго дико мелькали черныя лица. Трое или четверо людей почти до гола раздли майора и крпко держали его, несмотря на то, что онъ, стиснувъ зубы и не произнося ни слова, энергично сопротивлялся. Два черные дьявола, засучивъ рукава, обмакнули длинныя палки съ наверченной на конц мочалкой въ котелъ и только что хотли вытащить ихъ съ горячей смолой, какъ вдругъ послышался ужасный, могучій голосъ. Толпа раздалась съ криками удивленія и испуга. Какая-то странная фигура, съ громадной дубиной пробивала себ путь сквозь темные ряды, сомкнувшіеся вокругъ котла. Это былъ человкъ большого роста, съ коротко обстриженной головой, въ одной рубашк, слишкомъ короткой для него и въ высокихъ сапогахъ.

— Дэви Роджеръ! закричали со всхъ сторонъ.

Дйствительно, это былъ онъ.

Дэвидъ Роджеръ мало-по-малу примирился съ необходимостью лежать въ постел, и дремалъ въ сладкомъ забыть подъ нжнымъ присмотромъ черноокой Амеліи, въ черномъ плать, бломъ чепц и съ большимъ крестомъ на ше. Сидя въ углу комнаты, Амелія чувствовала себя чрезвычайно счастливой, это былъ настоящій живой романъ и такъ было смшно няньчить столь громаднаго мужчину, прислушиваться къ его тяжелому дыханію и сознавать, что она сдлала ему услугу, которой онъ не забудетъ во всю свою жизнь. Эти и другія мысли тснились въ голов Амеліи, пока ея проворные пальцы были заняты вязаньемъ. Извн все было тихо. Безмятежная ночь окутывала весь городъ. Вдругъ въ воздух раздался страшный шумъ, отъ котораго даже окна задрожали. Амелія бросилась къ открытому окну, а мистеръ Флетчеръ выбжалъ на улицу. Даже Роджеръ открылъ глаза и сталъ прислушиваться. Издали несся дикій ревъ разъяренной толпы.

— Что это, папа? спросила миссъ Амелія у отца, высунувшись въ окошко.

Мистеръ Флетчеръ полагалъ, что это пожаръ, а сынъ его побжалъ съ быстротою гончей разузнать въ чемъ дло. Черезъ нсколько минутъ, онъ уже возвратился и громко крикнулъ издали.

— Папа! Папа! Толпа окружила домъ доктора Джобсона. Они хотятъ вымазать смолой и обсыпать пухомъ майора Гренвиля.

Едва слова эти достигли чрезъ отворенное окно до слуха Дэвида, какъ онъ, не обращая вниманія на присутствіе въ комнат миссъ Амеліи, сбросилъ съ себя одяло, выскочилъ изъ постели, натянулъ свои высокіе сапоги и бросился внизъ по лстниц среди криковъ Амеліи, которая отъ стыда закрыла лицо руками. Выбжавъ въ садъ, онъ схватилъ шестъ, поддерживавшій веревку, на которой висло блье, отворилъ калитку и пустился по дорог, какъ стрла. Такимъ образомъ, онъ очутился среди толпы въ ту самую минуту, какъ приготовлялись осмолить майора.

— Что вы длаете? воскликнулъ онъ громовымъ голосомъ.

— Мы ему дадимъ новую одежду, и провеземъ по городу на деревянной лошади, какъ подобаетъ такому рыцарю, отвчалъ Поджкисъ.

— Отпустите его! прогремлъ снова Дэвидъ.

— Ну, нтъ, учитель, возразилъ здоровенный, сильный кузнецъ, махая палкой съ мочалкой, пропитанной смолою:— ну, молодцы, держите его крпче — валяй.

Но въ туже минуту Дэвидъ, однимъ ударомъ своего шеста, разломалъ на двое палку и смоляная мочалка упала на землю. Кузнецъ замахнулся на Дэвида оставшимся въ его рукахъ обломкомъ, но, отпарировавъ шестомъ ударъ, учитель ткнулъ его кулакомъ въ лицо съ такой силой, что тотъ грохнулся на землю.

— Долой учителя! раздалась въ толп и нсколько человкъ бросилось на него, но одного взмаха его страшнаго шеста было достаточно, чтобы обратить ихъ въ бгство.

— Трусы, подлецы! воскликнулъ, онъ съ трудомъ переводя дыханіе:— вы хотите ввести этотъ проклятый обычай янки въ англійской стран?

— Не вмшивайся не въ свое дло и ступай домой! произнесъ за нимъ голосъ Поджкиса, который считалъ себя въ безопасности, но Роджеръ кинулся на него и задалъ ему такого трезвона, что онъ уже никогда въ жизни не бралъ на себя обязанности палача, исполняющаго приговоры судьи Линча.

Однако, толпа начинала выходить изъ себя. Сдлано было нсколько попытокъ напасть на Роджера сзади и ему нанесли тяжелые удары. Но его энергія не уменьшалась. Бросившись на людей, державшихъ Гренвиля, онъ одного повалилъ шестомъ, а другихъ разогналъ, потомъ, схвативъ майора за ремень, которымъ его связали, взвалилъ его себ на плечи и хотлъ проложить себ дорогу сквозь толпу съ этой ношей.

Тутъ неожиданно раздался повелительный крикъ:

— Разступитесь!

Мэръ города, два полисмэна, католическій патеръ, пасторъ Траутбекъ и нсколько вліятельныхъ горожанъ подошли къ костру. Водворилась безмолвная тишина.

— Я приказываю всмъ тотчасъ разойтись, сказалъ мэръ громогласно:— или я выстрлю изъ пистолета, а на этотъ сигналъ тотчасъ явятся солдаты, уже выстроенные передъ казармой. Всякій, кто будетъ тогда взятъ здсь, подвергнется тяжелому наказанію.

Прежде чмъ онъ усплъ окончить свою маленькую рчь, большая часть толпы разсялась. Тлохранители Джобсона, бросивъ его, перескочили черезъ заборъ и скрылись. Докторъ подошелъ къ групп, окружившей теперь Дэвида Роджера, который опустилъ на землю майора. Одинъ изъ полицейскихъ перерзалъ ножемъ ремень, стягивавшій руки несчастному, а пасторъ взялъ его за плечи, чтобы поддержать.

Учитель, въ своей странной одежд, оперся на побдоносный шестъ. Холодный потъ слабости выступилъ у него на лбу.

— Мистеръ Роджеръ, сказалъ мэръ, обращаясь къ нему и не скрывая улыбки, невольно возбужденной этимъ комическимъ зрлищемъ,— вы поступили благородно и спасли нашъ городъ отъ позора. Но, любезный сэръ, какъ вы не боитесь простудиться!

КОНЕЦЪ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Пробужденіе надежды.

I.
Раскаяніе и искупленіе.

Волосы Дэвида Роджера снова отросли. По прежнему курчавыя пряди гордо осняли его блдный лобъ, вились надъ его большими ушами и ласкали его загорлую шею. Какъ всегда блестли его голубые глаза и голосъ звучалъ глубокими, мягкими нотами. Но въ лиц Дэвида Роджера произошла перемна, ясная для всхъ его учениковъ. Вчная улыбка, игравшая на его большихъ подвижнымъ устахъ, исчезла и, какая-то невдомая рука придала большую нжность всмъ его чертамъ, оснивъ вмст съ тмъ его лобъ облакомъ грусти, которымъ дышало все его существо. Съ живой, инстинктивной чуткостью юныхъ сердецъ, вся школа замтила эту перемну въ Дэвид, и ученики, не понимая ея внутренняго смысла, хотя вс знали о событіяхъ, перевернувшихъ вверхъ дномъ Корнваль, вс подъ рядъ, за исключеніемъ разв безнадежнаго негодяя Тома Скирро, вели себя очень тихо и обходились съ учителемъ чрезвычайно нжно. Въ этомъ поколніи учениковъ стало обычаемъ любить большого Дэви и быть добрымъ къ нему. Онъ долго боллъ и узжалъ на время изъ Корнваля, куда вернулся совераіенно измнившимся человкомъ.

Тадди Джобсонъ, имя сердце мягкое и впечатлительное, чувствовалъ особое влеченіе къ учителю. Дэвидъ это замчалъ. Влеченіе это выражалось въ нжномъ пожатіи руки, когда мальчику удавалось застнчиво сунуть свои пальцы въ громадную ладонь учителя, въ яблок или груш, которая лежала иногда по утрамъ на каедр, и въ улыбк Тадди, когда Дэви, взявъ таинственное приношеніе, говорилъ лукаво: ‘Славная штука! благодарю невдомаго благодтеля’, наконецъ, въ удивленномъ, сочувственномъ взгляд, который слдилъ за учителемъ въ т минуты, когда онъ, поддерживая руками голову и какъ будто просматривая тетрадки учениковъ, уносился далеко своими мыслями. При этомъ, во всемъ лиц его выражалось горе и въ глазахъ, обычно столь свтлыхъ, пробгала тнь. Если тогда случалось Роджеру взглянуть на Тадди, а это бывало не рдко, то онъ говаривалъ, покраснвъ:

— Джобсонъ, работайте прилежне, сэръ.

И Тадди, вспыхнувъ, какъ молодая двушка, принимался за свой урокъ, но отъ времени до времени все-таки смотрлъ изъ подлобья на учителя.

Страшная пустота, происшедшая въ сердц Дэвида, казалось, не могла никогда наполниться. Отъ него отлетлъ нетолько образъ Сисели, но идеалъ чистой, святой любви. Въ небольшомъ кругу дятельности Дэви, онъ никогда не встрчалъ боле прелестнаго, благороднаго и достойнаго любви существа. Сисели такъ укоренилась въ его сердц, какъ брильянтъ въ своей золотой оправ, и когда она исчезла, то нечмъ было наполнить пустого отверстія. Но въ его сознаніи эта пустота имла страшную притягательную силу. Онъ хотлъ отвернуться отъ нея и не могъ. Сила воли въ немъ улетучилась, и его наболвшая душа находила какъ бы наслажденіе въ горькихъ воспоминаніяхъ о потерянномъ. Въ такихъ условіяхъ, присутствіе Тадди и сочувствіе, выражаемое имъ, было почти единственнымъ утшеніемъ для Роджера. Сознавъ это, онъ старался отъ него освободиться, но оно сдлалось для него необходимостью. Мальчикъ заставилъ его полюбить себя. Онъ одинъ могъ отвлечь хоть на минуту взоры Дэвида отъ роковой пустоты его сердца.

Это взаимное сочувствіе между учителемъ и ученикомъ было тмъ искренне и глубже, что оно было безмолвно. Такимъ образомъ они стали друзьями. Ученикъ былъ живой, горячій, учитель — пламенный, вспыльчивый. Онъ иногда бывалъ жестокъ съ Скирро, когда этотъ негодяй выходилъ изъ границъ и такъ рьяно ударялъ его по пальцамъ линейкой, что тотъ кричалъ и сжимался отъ боли. Но легкомысленный Тадди, нервная подвижность и словоохотливость котораго была иногда очень непріятна Роджеру, постоянно отдлывался одними замчаніями.

— Джобсонъ! сэръ! восклицалъ учитель нжнымъ голосомъ мольбы:— будьте тихи! Вы знаете, что я не могу васъ бить, сэръ.

Дло въ томъ, что Дэви былъ человченъ, а безусловная справедливость не человчна {Это единственная автобіогафическая черта, которую я позволилъ себ ввести въ настоящій разсказъ. Добрый старый Дэви! Мой Дэви Роджеръ былъ шотландецъ и точно такой человкъ, какимъ я описалъ учителя моего героя. Я былъ уродливый мальчишка, вчно болтавшій и не сидвшій на мст ни минуты, хорошо учившійся, но самый большой шалунъ въ школ, bte noire учителей. Но Дэви, человкъ женатый и не имвшій никакого особаго горя, меня очень любилъ и часто, прося меня ограничить свои выходки, говорилъ:

— Дж. сэръ! Будьте тихи! Вы знаете, что я не могу васъ ударить.

Удивительнымъ учителемъ былъ этотъ Дэви Роджеръ, онъ насильно заставлялъ лнивыхъ учениковъ проглатывать знаніе, какъ лекарство, а прилежныхъ вскармливалъ на рожк съ любовью и нжностью. Зеленая мурава уже давно покрываетъ твою могилу, о добрый, мудрый учитель!}.

Исторія Сисели произвела совершенную революцію въ жизни Корнваля. Стоячая вода замутилась и даже произошло раздленіе маленькаго городка на два враждебные лагеря. Такимъ образомъ Тадди, достигнувъ одиннадцати лтъ и начиная понимать внутренній смыслъ всего, что происходило вокругъ него, былъ увлеченъ однимъ изъ потоковъ.

Корнваль лишился майора. Флетчеры, Траутбеки, Латуши оплакивали отсутствіе единственнаго аристократа, когда либо жившаго въ ихъ город. Поручикъ Манлей, командовавшій маленькимъ отрядомъ солдатъ, стоявшемъ въ казармахъ, простоватый и застнчивый человкъ, не имлъ теперь ни одного достойнаго для себя товарища. Дйствительно, Гренвиль, на всегда ухалъ изъ Корнваля.

Спустя недлю посл его счастливаго освобожденія изъ когтей судьи Линча, Гренвиль обвнчался съ Сисели Спригсъ въ дом Мортона въ Мулинет и тотчасъ ухалъ въ Питерборо, откуда уже намревался весною отправиться отыскивать себ постоянное жилище въ богатой и живописной лсной стран вокругъ озера Симко, гд уже селились эмигранты очень почтеннаго происхожденія.

Пасторъ Траутбекъ совершилъ религіозную службу, а докторъ Джобсонъ съ женою и Мортонъ съ семействомъ были единственными свидтелями. По окончаніи духовнаго обряда, женщины удалились на кухню, чтобы позаботиться о завтрак, а докторъ Джобсонъ отвелъ въ сторону молодого.

— Гренвиль, сказалъ онъ:— прошу васъ снова считать меня и Маріанну вашими друзьями. Вашъ сегодняшній поступокъ заглаживаетъ вашу вину, это во многихъ отношеніяхъ жертва съ вашей стороны, но она была необходима и, ршившись на нее, вы поступили, какъ благородный человкъ. Но мы съ Маріанной надемся, что Сисели окажется женщиной, достойной вашей любви. Въ эти немногіе дни, вы, другъ мой, пережили нсколько лтъ и, можетъ быть, сдлаетесь теперь совершенно инымъ человкомъ. Простите меня, если я говорю откровенно, но въ подобныхъ обстоятельствахъ дружба должна быть чистосердечна. Я надюсь, что вы навсегда покончили съ вашимъ прошедшимъ. Для васъ теперь впереди нтъ романовъ и всякая сантиментальность была бы безуміемъ. Вы должны начать жизнь съ молодой женою въ совершенно новыхъ условіяхъ. По всей вроятности, ваши родственники и друзья откажутся отъ васъ, но вы такъ давно живете вдали отъ нихъ, что легко переживете разрывъ съ ними. Что же касается до насъ, Гренвиль, то мы будемъ любить и уважать васъ боле, чмъ когда-нибудь. Это именно слова Маріанны — ‘боле чмъ когда-нибудь’. Вы можете вполн разсчитывать на нашу дружбу.

Гренвиль слушалъ доктора, опустивъ голову и закрывъ лицо одной рукою, а другою крпко сжавъ пальцы Джобсона. Страшная борьба происходила въ немъ. Слова, произнесенныя докторомъ, пронзили его сердце.

Сисели, блдная, тревожная, стояла въ противоположной сторон комнаты и разговаривала съ Мортономъ и пасторомъ Траутбекомъ, но чорные ея глаза слдили за Гренвилемъ. Въ продолженіи нсколькихъ дней она совершенно измнилась. Это уже не была бойкая, капризная молодая двушка, а женщина, державшая себя съ большимъ достоинствомъ, хорошенькое лицо которой было очень серьёзно. Одта она была просто, скромно, въ темномъ дорожномъ плать и черной шляпк съ перомъ.

Наконецъ, не имя боле силы терпть мучительной пытки, она подошла къ своему мужу. На лиц ея было написано сердечное безпокойство и она вся дрожала.

— Идемъ! Идемъ! воскликнула она, положивъ ему руку на одно плечо и припавъ головою къ другому:— что это? О! Боже мой, ты сожалешь, что женился на мн!

Что могъ онъ отвтить?

Онъ молчалъ, не поднимая головы и не отвчая на ея ласки. Сисели плакала.

Джобсонъ махнулъ рукой Траутбеку и Мортону и вс они вышли изъ комнаты, хорошо понимая, что никакое даже дружеское вмшательство не могло разршить тяжелаго вопроса, отъ котораго зависло счастье всей послдующей жизни молодыхъ. Прошло полчаса, и лица людей, дожидавшихся въ сосдней комнат результата этой бесды, становились все мрачне. Наконецъ, дверь отворилась и вошли Гренвиль и Сисели. Она крпко прижималась къ нему и, хотя ея блдное лицо было грустное, заплаканное, но глаза сверкали чмъ-то въ род торжества. Гренвиль былъ спокоенъ и также прижималъ къ себ молодую жену. Быть можетъ, впервые въ жизни онъ вышелъ изъ тяжелой борьбы съ самимъ собою, вполн поборовъ себя.

— Мистриссъ Мортонъ, сказалъ онъ серьёзно:— позвольте мн представить вамъ мистриссъ Гренвиль.

Сисели вздрогнула и посмотрла на него. Она впервые услыхала свое новое имя и кто же его произнесъ?— Онъ. Она бросилась на шею къ мистриссъ Мортонъ.

Повидимому, раскаяніе принесло благіе плоды. Молодые люди могли въ новой мстности начать новую жизнь и, забывъ о прошедшемъ гор, быть совершенно счастливыми. Еслибы эта драма могла такъ кончиться, еслибы могла стушеваться память о случившемся и вс оскорбленные и обиженные возвратились къ прежнимъ своимъ чувствамъ, то дйствительно Гренвиль искупилъ бы и загладилъ свою вину. Но, благодаря таинственнымъ силамъ, которыя руководятъ свтомъ, многіе терпятъ послдствія зла и посл того, какъ его виновники давно о немъ забыли.

Гренвиль женился на Сисели Спригсъ, но ружье Спригса продолжало висть на стн за прилавкомъ и никто не смлъ въ присутствіи трактирщика упоминать имя его дочери. Однажды передъ ея свадьбой, Мортонъ встртилъ на улиц Спригса и сообщилъ ему о томъ, какъ Гренвиль хотлъ искупить свое преступленіе. Спригсъ спокойно его выслушалъ. Онъ теперь какъ бы окаменлъ и цлыми днями стоялъ за выручкой въ буфет гостинницы, не промолвивъ двухъ словъ. Однако, теперь онъ сказалъ:

— Онъ врно считаетъ это милостью съ своей стороны? Если она смотритъ на это такъ же, то пусть выходитъ за него. Она ни на что другое не способна. Вы, Мортонъ, приняли ее въ свой домъ, вы можете ее и выдать замужъ. Она мн боле не дочь, и если она вздумаетъ явиться въ мой домъ, то я ее прогоню. Вы посовтуйте этому благородному майору не попадаться мн на глаза и передайте имъ обоимъ, что я веллъ кланяться и совтовать имъ поскоре убираться къ чорту. Завтра я узжаю въ Монреаль и если найду добрую, хорошую двушку, то женюсь. Авось мн удастся оставить свои денежки честному сыну или честной дочери. Если же у меня не будетъ дтей, то я все завщаю католической церкви.

— Какъ! воскликнулъ съ ужасомъ религіозный пресвитеріанинъ:—вы перешли въ католичество!

— Нтъ, отвчалъ Спригсъ съ мрачной улыбкой:— но я пришелъ въ отчаяніе и сдлаю, какую-нибудь отчаянную глупость. Да, кстати, мистеръ Мортонъ, мы съ вами старые друзья и я не хочу съ вами ссориться, но докторъ Джобсонъ, говорятъ, принялъ сторону майора. Вс эти англійскіе аристократы одного поля ягода. Передайте ему, но безъ поклона, что я боле съ нимъ не знакомъ и попросите его сюда не ходить, если онъ не желаетъ получить оскорбленія. Прощайте, мистеръ Мортонъ. Да скажите еще двчонк, чтобы она прислала за своими вещами. Я не желаю, чтобы ея тряпки валялись въ моемъ дом, слышите!

Такимъ образомъ, была объявлена война. Корнваль сдлался ареною для борьбы двухъ партій, которыхъ можно было назвать Спригситами и Джобсонитами. Дла, удовольствія, религіозныя требы, все подверглось вліянію этой борьбы. Сосди перестали знаться другъ съ другомъ, друзья сдлались врагами, общество раздлилось на два лагеря. Вражда была пламенная и военныя дйствія никогда не прекращались. Спригсъ, не разбиравшій средствъ для достиженія своихъ цлей, нашелъ поддержку въ Поджкис, который никогда не руководствовался никакими принципами. Съ одной стороны, вс заинтересованные въ длахъ Спригса или зависвшіе отъ него, а съ другой, вс считавшіе себя обиженными какимъ-нибудь неосторожнымъ поступкомъ или словомъ Джобсона и его жены, а такъ же вс ненавидвшіе людей большаго развитія, чмъ они сами, перешли на сторону Спригса. Его партія была преимущественно партія демократическая, хотя однимъ изъ ея вожаковъ былъ стряпчій Джеоэтъ, очень умный и состоятельный человкъ, бывшій большимъ элементомъ силы для Спригситовъ. За нихъ же тянулъ и докторъ Скирро.

Докторъ Скирро имлъ очень рзкія черты лица, нсколько смягченныя обильной пищей и неумреннымъ количествомъ пива и водки. Его волосы были съ просдью, а баки торчали, какъ щетина. Глубокія морщины окружали его распухшій носъ. Его губы были толстыя, дурно очерченныя, а зубы, какъ у собакъ породы таксъ, сломанные, исковерканные. Его маленькіе глазки хитро глядли изъ-подъ густыхъ бровей, какъ бы стараясь незамтно разглядть всхъ. Докторъ Скирро нюхалъ табакъ и вообще былъ очень непріятнымъ человкомъ. Его жена была уже совершенно врно описана Джобсономъ. Когда доктору Скирро она казалась слишкомъ горькой, онъ составлялъ себ особую микстуру и принималъ значительную дозу ея. Въ сущности, они совершенно подходили другъ къ другу. Невозможно себ представить, чтобы другая женщина такъ хорошо соотвтствовала особенностямъ характера доктора Скирро и онъ врядъ ли нашелъ бы себ жену, боле вульгарную и боле снисходительную къ его мелкимъ слабостямъ, чмъ мистрисъ Скирро.

Молодой Скирро, первый врагъ Тадди Джобсона, былъ ихъ chef d’oeuvre. Онъ соединялъ въ себ ихъ обоихъ и былъ умне ихъ, взятыхъ вмст.

II.
Первыя и вторыя закладныя.

Докторъ Джобсонъ вскор сталъ чувствовать удары вражды Спригса.

Однажды въ его кабинетъ вошелъ фермеръ Дикенсонской пристани, занявшій у него сто пятьдесятъ долларовъ, по десяти процентовъ — сравнительно говоря очень умренный процентъ, такъ какъ Спригсъ и другіе брали восемнадцать и двадцать.

— Докторъ, сказалъ онъ:— если вы не одолжите мн сегодня триста долларовъ, то я человкъ раззоренный.

— Триста долларовъ! воскликнулъ Джобсонъ: — но, любезный сэръ, я уже далъ вамъ полтораста долларовъ подъ вторую закладную и этого совершенно довольно въ виду цнности вашей земли. Впрочемъ, у меня теперь и денегъ нтъ.

— Такъ, отвчалъ фермеръ съ улыбкой:— онъ такъ и сказалъ: ‘Первую закладную хотятъ представить ко взысканію и моя земля’ на аукціон пойдетъ за двсти-пятьдесятъ долларовъ.

— Но вы мн сказали, что она стоитъ тысячу долларовъ и тоже подтвердилъ мн стряпчій Джеоэтъ.

— Да, но Джеоэтъ стряпчій Спригса.

— Спригса? Но какое же отношеніе онъ можетъ имть къ этому длу?

— Я полагаю, что Спригсъ владлецъ моей первой закладной.

— Но она была написана на имя стряпчаго Джеоэта.

— Да, отвчалъ фермеръ, подмигивая, что вывело изъ терпнія Джобсона, не любившаго подобныхъ фамильярностей: — но Спригсъ обдлываетъ длишки, прикрываясь именемъ Джеоэта. Онъ ловкій старикъ. Никто, кром него, не скажетъ, сколько у него денегъ.

Докторъ Джобсонъ нахмурилъ брови. Онъ вспомнилъ, что раздавалъ въ займы много сотенъ долларовъ подъ вторыя закладныя, тогда какъ первыя были сдланы Джеоэтомъ и другими. Теперь только въ голов его блеснула мысль, что все это были друзья Спригса.

— Чего же вы хотите отъ меня, мистеръ Одоннель? спросилъ онъ.

— Триста-шестьдесятъ долларовъ, отвчалъ холодно фермеръ.

— Да, но зачмъ?

— Чтобы заплатить Спригсу. Онъ хочетъ представить закладную ко взысканію, въ виду не платежа процентовъ.

— Я ничего не могу сдлать, отвчалъ докторъ ршительно и даже съ сердцемъ.

— А, а! Онъ такъ и говорилъ. Хорошо, докторъ, прощайте. Я думалъ, что лучше васъ предупредить, можетъ быть, вы захотите спасти свои деньги.

— Но вы не станете же отказываться отъ своихъ долговъ. Вы должны заплатить мн такъ же, какъ и Спригсу. Вдь иначе вы поступите безчестно, сэръ.

— Не знаю, отвчалъ фермеръ, пожимая плечами:— я не могу платить, когда нечмъ, а Спригсъ крутой старикъ. Я долженъ объявить себя несостоятельнымъ. Мн очень жаль васъ, докторъ, но что же длать? Прощайте, сэръ.

— Подождите, дайте мн время обдумать это дло.

Фермеръ, съ очень недовольнымъ выраженіемъ лица, слъ на стулъ, а Джобсонъ надлъ шляпу и поспшно направился къ стряпчему Латушу.

Выслушавъ его разсказъ, стряпчій улыбнулся, словно дло шло объ остроумной шутк.

— Умно, дьявольски умно, сказалъ онъ: — они знатно помучаютъ васъ, докторъ: признаюсь, съ Спригсомъ и Джеоэтомъ бороться тяжело.

— Мн не до шутокъ, сэръ, отвчалъ Джобсонъ: — я годами нажилъ эти деньги и мн придется плохо, если они, дйствительно, составили такой дьявольскій заговоръ противъ меня.

Хитрый стряпчій былъ тронутъ не словами, а тономъ доктора, который казался ему наивнымъ и искреннимъ.

— Хорошо, произнесъ онъ:— надо подумать, какъ бы пособить горю. Но вы должны откровенно разсказать мн положеніе вашихъ длъ: сколько у васъ закладныхъ, у кого ваши деньги и какими средствами вы теперь располагаете. Придется поставить ребромъ послднюю копейку. Вражда Спригса не дремлетъ. Но Джеоэтъ сыгралъ со мною нсколько грязныхъ штукъ и я постараюсь ему теперь все вернуть съ лихвою. Поврьте, я сдлаю все, что могу.

Большое было счастье для Джобсона, что стряпчіе были въ ссор, такъ какъ теперь были затронуты самолюбіе и личный интересъ Латуша.

— Ну, сказалъ онъ, когда Джобсонъ чистосердечно объяснилъ положеніе своихъ длъ: — можете ли вы у кого-нибудь занять нсколько тысячъ долларовъ? Вы понимаете, на что бьютъ ваши враги. Вы слишкомъ доврились стряпчему противной стороны, сэръ. А это большая ошибка. Никто не можетъ служить двумъ господамъ.

— Что же, если сдлать по вашему? спросилъ докторъ.

— Это очень ясно. Вс первыя закладныя будутъ представлены ко взысканію съ согласія должниковъ. Земли будутъ продаваться съ аукціона и они же ихъ купятъ. Потомъ должниковъ объявятъ несостоятельными, что здсь не трудно, и когда ваши закладныя будутъ погашены, землю возвратятъ прежнимъ владльцамъ и заключатъ новыя закладныя. Вашъ единственный шансъ на успхъ — купить самимъ вс земли, заложенныя вамъ. На это потребуется тысячъ двнадцать.

— Мн не у кого занять такой суммы.

— Ну, ну, сказалъ добродушно Латушъ:— у насъ еще много времени впереди. Мы придумаемъ что-нибудь. Теперь же ступайте домой и скажите этому мошеннику Одонелю, чтобы онъ убирался къ чорту.

Джобсонъ, очень скромный и религіозный человкъ, не умлъ выражаться такъ грубо, но все-таки онъ объявилъ Одонелю въ энергическихъ выраженіяхъ, что не можетъ дать ему еще денегъ, и фермеръ былъ воленъ поступить безчестно на свой страхъ. Одонель былъ какъ будто разочарованъ этимъ объясненіемъ. Близкій другъ Спригса, онъ надялся, что докторъ произведетъ скандалъ къ вящему удовольствію трактирщика, и потому его огорчило спокойствіе Джобсона. Но онъ былъ негодяемъ самаго низкаго сорта и не съумлъ ловко съиграть своей роли.

— Хорошо, докторъ Джобсонъ, сказалъ онъ съ отвратительной улыбкой: — я боюсь, что многіе обратятся къ вамъ съ подобной же просьбой, и конечно, на будущей недл вы отнесетесь къ этому длу не такъ хладнокровно.

— Вы исполнили данное вамъ порученіе, произнесъ съ достоинствомъ Джобсонъ:— быть можетъ, и другіе возьмутся за такое же грязпое дло, но я не стану терять словъ съ вами или съ подобными вамъ людьми. Прощайте, сэръ.

Спустя часъ, стряпчій Джеоэтъ встртился на улиц съ стряпчимъ Латушемъ. Они не были друзья, но при встрчахъ всегда здоровались.

— Говорятъ, что вы продаете землю Одонеля по порученію Спригса? спросилъ Латушъ, посл обычныхъ привтствій.

— Нтъ, мистеръ Латушъ.— Закладная — моя, и мн самому нужны деньги.

Латушъ кивнулъ головой, какъ бы повривъ словамъ соперника.

— Жаль приступить къ продаж въ настоящее время, продолжалъ онъ:— вы не выручите цны закладной, а онъ хорошій фермеръ.

— Вы дйствуете въ интересахъ Джобсона? спросилъ хитрый Джоэтъ, пристально смотря на своего собрата.

— Да.

— Хорошо, мистеръ Латушъ. Мы знаемъ въ чемъ дло, и я отказываюсь говорить съ вами боле объ этомъ предмет, сэръ.

— Какъ вамъ угодно, сэръ, отвчалъ Латушъ:— мы такъ же знаемъ, въ чемъ дло. Прощайте, сэръ.

Прошла недля, и еще четыре Стормантскихъ фермера явились къ доктору Джобсону съ тою же сказкой. Они получили извщенія объ уплат по первымъ закладнымъ, съ тмъ, что въ противномъ случа, будетъ начато судебное преслдованіе. Не найдетъ ли докторъ, для спасенія своихъ денегъ, нсколькихъ тысячъ долларовъ? Джобсонъ не имлъ въ Канад такихъ друзей, къ которымъ могъ бы обратиться за помощью, и ему пришлось бы очень плохо, еслибы вражда между стряпчими не отстранила его на второй планъ. Латушъ взялся за дло съ своей обычной энергіей и умніемъ. У него были могущественные друзья. Его собственныя закладныя были вс первыя. Онъ хладнокровно обсадилъ дло и потомъ уже сталъ дйствовать. Прежде всего надо было привести въ извстность, сколько было засвидтельствовано закладныхъ въ город и округ. Многія изъ нихъ были въ рукахъ почтенныхъ особъ, стоявшихъ на сторон Джобсона. Между ними былъ мэръ. Мистеръ Мастерманъ, одинъ изъ богатйшихъ купцовъ въ город, имлъ кліентовъ въ Стормонт и Гленгари. Нкоторые изъ нихъ, въ обезпеченіе счетовъ, отдавали ему земли. Его главный соперникъ по торговл, мистеръ Флетчеръ, отецъ старыхъ двъ, выражавшихъ сочувствіе майору, перешелъ въ лагерь враговъ. Онъ не могъ иначе и поступить, такъ какъ участвовалъ съ Спригсомъ въ нкоторыхъ спекуляціяхъ. Здсь кстати замтить, что въ семь Флетчера послднія событія произвели несчастный расколъ. Сестры примкнули къ противоположнымъ сторонамъ. Съ той минуты, какъ миссъ Амелія имла счастье ухаживать за больнымъ Роджеромъ, миссъ Кларинда чувствовала себя обиженной и возненавидла учителя. А такъ какъ Роджеръ неизбжно входилъ въ составъ партіи Джобсона, то и на нее изливался весь ядъ Клоринды. Съ другой стороны — старшая миссъ Флетчеръ тмъ съ большимъ жаромъ льнула къ этой партіи, что къ ней принадлежалъ ея бывшій романтичный паціентъ. Изъ этого семейнаго раскола проистекало много непріятныхъ сценъ и проливалось не мало слезъ. Мистрисъ Флетчеръ, доброй, тихой и толстой женщин, пришлось поддерживать миръ и тишину въ дом, что было не легко и она часто навлекала на себя неудовольствіе мужа. Въ глубин своего сердца, она предпочитала Джобсона доктору Скирро, но вслдствіе повелительнаго приказа главы дома, послдній сдлался ихъ врачомъ. Такимъ образомъ, во всемъ Корнвал деньги, которыя, по мннію экономистовъ, стремятся только туда, куда ихъ толкаютъ личные интересы, вдругъ подчинились вполн вліянію ненависти.

Нкоторыя другія личности были еще вовлечены въ заговоръ Латуша. Онъ повстилъ всхъ, на кого могъ разсчитывать, или кому могъ пригрозить. Ужасная паника овладла всми окрестными фермерами. Почти каждый изъ нихъ имлъ долгъ въ пятьдесятъ, сто и до четырехъ сотъ долларовъ на своей земл, и среди возникшей теперь борьбы казалось, что половина земель продается съ молотка. Но, какъ мы видли, планъ Латуша состоялъ въ займ такой суммы денегъ, чтобы купить вс фермы и снова водворить тамъ прежнихъ владльцевъ, заключивъ съ ними новыя закладныя. Такъ какъ об стороны играли въ одну игру, то все свелось къ вопросу о деньгахъ.

Въ это время случилось новое обстоятельство, которое отвлекло общее вниманіе отъ денежнаго вопроса. Поле сраженія и тактика совершенно измнились.

III.
Планъ Латуша.

— Докторъ Джобсонъ, воскликнулъ Латушъ, вбгая однажды утромъ въ кабинетъ доктора: — вскор будутъ общіе выборы и Спригса хотятъ выставить кандидатомъ.

— Ну, такъ что же, любезный Латушъ, отвчалъ спокойно докторъ:— онъ именно человкъ, подходящій для вашего провинціальнаго парламента.

— Нашъ провинціальный парламентъ! произнесъ съ жаромъ стряпчій, очень энергичный, проворный и горячій человкъ:— да вдь онъ и вашъ также. Вы не мене меня заинтересованы въ хорошемъ управленіи страной. Зачмъ вы и мистрисъ Джобсонъ всегда такъ говорите объ этой стран, словно вы не принадлежите къ ней? Вдь вашимъ дтямъ придется жить въ ней.

— Можетъ быть, вы правы, отвчалъ докторъ, покраснвъ:— эта привычка объясняется нашей надеждой рано или поздно вернуться на старую родину. Я сознаюсь, что это съ нашей стороны глупо. Но, во всякомъ случа, я не могу интересоваться нашимъ, если вамъ угодно, безсмысленнымъ провинціальнымъ парламентомъ.

— Тише, тише, любезный другъ! Парламентъ собирается только на шесть недль каждую весну и вы могли бы очень легко замнить себя на это время другимъ докторомъ.

— Что! Я! Я! Членъ парламента! воскликнулъ Джобсонъ съ изумленіемъ.

Въ эту минуту въ комнату вошла мистрисъ Джобсонъ. Латушъ поклонился ей очень принужденно, ему, очевидно, было неловко.

— Какъ ты думаешь, что мн только-что предложилъ Латушъ? сказалъ докторъ съ добродушной улыбкой, обращаясь къ жен:— онъ хочетъ, чтобъ я пошелъ въ депутаты Корнваля и засдалъ въ провинціальномъ парламент.

— Чмъ же это кончится, мистеръ Латушъ? сказала Маріанна съ чувствомъ:— разв уже не довольно, что мой мужъ тягается съ Спригсомъ? А вы еще хотите, чтобъ онъ погрузился въ такую бездну нечестія?

— Милая мистрисъ Джобсонъ, началъ Латушъ съ улыбкой, но она его перебила:

— Нтъ, нтъ, мистеръ Латушъ, лучше и не говорите объ этомъ. Я знаю, вы ловкій стряпчій, но это дло немыслимое. Не стоитъ о немъ и толковать.

— А если это единственный путь спасти доктора Джобсона отъ затрудненій, порожденныхъ недавними событіями? произнесъ Латушъ такимъ рзкимъ тономъ, что мистрисъ Джобсонъ нсколько обидлась.

— Что вы хотите сказать? спросилъ докторъ, смотря съ удивленіемъ на стряпчаго.

— Это извстіе о близости выборовъ не до всхъ еще дошло въ город, отвчалъ Латушъ:— я получилъ его конфиденціально, все равно какимъ путемъ. Враждебная намъ партія хочетъ воспользоваться, этимъ обстоятельствомъ. У нихъ было тайное совщаніе вчера вечеромъ у Флетчера. Какой-то ихъ пріятель привезъ это извстіе изъ Торонто. Они ршили выставить кандидатуру Спригса и разсчитываютъ, что его выберутъ безъ всякой опозиціи. Они полагаютъ, что нтъ другого возможнаго кандидата. Они уврены въ своей партіи и знаютъ, что мы вс заняты другими длами. Я не могу быть депутатомъ, мэръ также, а Мортонъ долженъ Спригсу четыре тысячи долларовъ. Такимъ образомъ вы одинъ человкъ, который могъ бы явиться конкурентамъ Спригсу, но они ршили, что вы никогда не пойдете въ депутаты. А, по моему, вы должны заявить свою кандидатуру, хотя бы только имъ на зло.

— Нтъ, отвчалъ докторъ.

— Никогда, прибавила Маріанна.

Стряпчій покачалъ головой.

— Не торопитесь, сказалъ онъ спокойно.— Если вы, докторъ Джобсонъ, не явитесь кандидатомъ, то, право, я не знаю, въ какой степени успшно мы будемъ продолжать нашу борьбу. Спригсъ — агентъ монреальскаго банка. Онъ можетъ получить сколько угодно денегъ подъ свои закладныя, и я убжденъ, что онъ насъ побдитъ. Если же вы поставите свою кандидатуру, то дло тотчасъ приметъ совершенно иной оборотъ. Онъ будетъ принужденъ отказаться отъ всхъ взысканій по закладнымъ фермеровъ, чтобъ обезпечить себ ихъ голоса. Если вы и не одержите побды, то получите голосовъ немногимъ мене его и заставите его издержать кучу денегъ. Это будетъ самая дорогая избирательная компанія, когда-либо происходившая въ Корнвал, прибавилъ съ улыбкой Латушъ:— и мы ихъ порядочно помучаемъ, сэръ.

Лицо доктора Джобсона очень вытянулось. Онъ понялъ всю мефистофельскую ловкость плана стряпчаго и взглянулъ на жену, ища поддержки. Но она выразила необыкновенный интересъ къ этому плану, соблазнявшему ее своей смлостью и остроуміемъ. Что же касается до самого доктора, то чмъ боле онъ думалъ о немъ, тмъ большія причины находилъ для принесенія себя въ жертву на пользу страны и, быть можетъ, своихъ дтей. Но онъ былъ слишкомъ остороженъ, чтобъ сразу согласиться и потому попросилъ времени для окончательнаго отвта.

Хитрый Латушъ видлъ, что онъ одержалъ побду. Онъ прямо отправился къ судь и обезпечилъ его содйствіе. Потомъ онъ открылъ свой планъ пастору Траутбеку и получилъ его полное одобреніе. Наконецъ, онъ послалъ за Мортономъ, который имлъ большое вліяніе на окрестныхъ фермахъ и имлъ съ нимъ продолжительное совщаніе. Вс эти именитые граждане ршили, что какъ только кандидатура Спригса будетъ публично заявлена, то къ доктору отправится депутація самыхъ почтенныхъ обитателей Корнваля и предложитъ ему кандидатуру.

Но откуда Латушъ получилъ свднія о таинственныхъ проискахъ враждебной партіи?

Наканун, по окончаніи занятій въ школ, Дэвидъ Роджеръ, возвращавшійся къ своимъ прежнимъ здоровымъ привычкамъ, отправился гулять. Его путь лежалъ по берегу рки. Въ недальнемъ разстояніи отъ школы оканчивались послднія жилища. Налво простиралась равнина, усянная обширными полями, огороженными деревянными или живыми изгородями. Жниво, оставшееся посл жатвы, начинало покрываться клеверомъ. Тамъ и сямъ глазъ останавливался на желтовато-зеленой листв свеклы. Кое-гд раскинутыя группы деревьевъ или два или три овина разнообразили эту монотонную картину. Тамъ и сямъ виднлись еще пни деревьевъ, погибшихъ отъ непогоды или отъ огня, что напоминало фермерамъ, какъ тяжело имъ досталась первая побда надъ природою. Но, пройдя мимо новыхъ шлюзовъ и шалашей работниковъ, при начал канала, Роджеръ спустился немного по дорог, извивавшейся вдоль рки св. Лаврентія, вдругъ панорама измнилась. Направо отъ него быстро бжала широкая рка, громадная движущаяся водяная равнина, среди которой виднлись многочисленные островки и блестящіе на солнц пнящіеся водовороты надъ скрытыми въ глубин подводными каменьями. Дэви Роджеръ любилъ смотрть на это величественное зрлище. Насколько могли простираться его взоры, могучая рка катила свои безконечно движущіяся и шумящія воды къ конечному убжищу — океану. Вдоль берега свободно раскинувшіеся кусты и свсившія свои длинныя втви деревья смотрлись въ зеркальную поверхность тнистыхъ заводей, гд любили отдыхать отъ борьбы съ быстрымъ теченіемъ красноперые окуни и возвышался граціозный тростникъ, изъ котораго, повременамъ, поднимались стаи дикихъ утокъ. Надъ всей этой картиной ярко блестло заходящее солнце среди безоблачнаго голубаго неба. Вечеръ былъ теплый, но Роджеръ былъ легко одтъ въ полотняномъ сьют, съ разстегнутымъ воротникомъ рубашки и обнаженной шеей. Глаза его жадно упивались чуднымъ зрлищемъ благородной рки съ ея лсистыми, утесистыми берегами и зелеными островами. Онъ долго странствовалъ и когда повернулъ домой, то уменьшилъ скорость своихъ шаговъ, грустно вспоминая о событіяхъ, которыя воскрешали въ его голов эти мстности. Душа его была теперь пуста и жизнь казалась мрачной, безплодной степью, безъ оазиса любви и надежды. Но онъ былъ человкъ и мужественно смотрлъ на открывавшуюся передъ нимъ жизнь долга и труда.

Погруженный въ подобныя мысли, онъ вдругъ увидалъ въ маленькой рощиц, мимо которой шелъ, женскую фигуру, повидимому, дожидавшуюся его. Онъ узналъ ее съ перваго взгляда. Это была миссъ Флетчеръ. Она неожиданно вышла изъ-за дерева, находившагося въ нсколькихъ шагахъ отъ дороги и махнула рукой, чтобъ онъ остановился. Потомъ, тревожно осмотрвшись но сторонамъ, она крикнула:

— Подите сюда, мистеръ Роджеръ, мн надо съ вами поговорить.

Эта встрча не очень пріятно подйствовала на учителя. Онъ чувствовалъ живую благодарность къ своей любезной сидлк, но не могъ забыть, въ какомъ странномъ вид исчезъ изъ дома Флетчера, къ тому же, онъ былъ вообще очень застнчивъ и боялся женщинъ, считая ихъ капризными и опасными. Теперь эта молодая двушка хотла, повидимому, заманить его въ лсъ подале отъ человческихъ глазъ и онъ съ минуту колебался.

— Скоре, мистеръ Роджеръ, или я убгу! воскликнула нетерпливо миссъ Амелія.

Хотя именно этого онъ всего боле и желалъ въ эту минуту, но, услыхавъ такой отчаянный призывъ, поспшилъ къ ней.

— Не надо, чтобъ меня видли съ вами, сказала она, когда онъ подошелъ:— я должна вамъ сообщить кое-что очень важное для вашихъ друзей. Пойдемте въ чащу.

Роджеръ впился своими голубыми глазами въ ея черные зрачки и, убдясь, что въ ея намреніи не было ничего легкомысленнаго, послдовалъ за нею. Онъ даже улыбнулся. Миссъ Амелія прелестно оскалила свои зубки. Она была очень мила, если не настоящая красавица, высокаго роста, граціозна и одта съ большимъ кокетствомъ. Въ женскомъ монастыр въ Монреал учатъ свтскимъ манерамъ и изящному вкусу. Она положила ему на плечо свою маленькую ручку, въ лайковой перчатк.

— Вы знаете, что Спригсъ, мой отецъ и ихъ друзья ссорятся съ докторомъ Джонсономъ? сказала она.

Роджеръ кивнулъ головой. Онъ не отличался учтивымъ обращеніемъ.

— Ну, продолжала она съ улыбкой: — и вы тоже въ числ нашихъ враговъ.

— Я?

— Да. Вы спасли майора, а сверхъ того, вы другъ доктора Джобсона. Очень естественно, что васъ ненавидятъ т, которымъ онъ ненавистенъ.

— Я ни во что не вмшивался, отвчалъ Роджеръ, нахмуривъ брови:— и ничего не сдлалъ противъ нихъ, но не могъ же я позволить, чтобъ они хладнокровно убили человка.

— Все равно, они васъ ненавидятъ и послушайте, мистеръ Роджеръ, сказала она съ жаромъ:— и боюсь… т. е. они стараются лишить васъ мста въ школ. Поэтому, будьте осторожны въ поступкахъ и словахъ, и главное держите ухо остро, а затмъ, вы можете быть уврены, что я вамъ скажу все, что услышу.

Роджеръ шелъ рядомъ съ нею по рощ, засунувъ руки за спину, откинувъ голову назадъ и нахлобучивъ шляпу на затылокъ. Миссъ Амелія уже не держала боле своей ручки на его плеч. Онъ снова посмотрлъ на нее пристально и покраснлъ. Не уйти ли ему? Что означало это странное сочувствіе? Эти мысли естественно блеснули въ его голов. Она тотчасъ поняла, что происходило въ немъ и быстро перемнила разговоръ.

— Потомъ я хотла вамъ сказать и нчто другое. Передайте доктору или мистеру Латушу — онъ говорятъ побойче — что вчера пріхалъ въ нашъ городъ… изъ Торонто… одинъ пріятель моего отца. Вскор будутъ выборы. Вечеромъ отецъ, Джеоэтъ и Спригсъ совщались нсколько часовъ, и такъ какъ окошко было открыто, то я слышала почти каждое ихъ слово. Я сидла у моего окна: вы его знаете… надъ гостиной.

Въ глазахъ Роджера блеснула улыбка, но потомъ мгновенно лицо отуманилось.

— Это не хорошо, сказалъ онъ просто, ршительно.

Кровь хлынула къ лицу молодой двушки.

— Это не хорошо, продолжалъ Роджеръ, пристально смотря на нее:— вамъ не слдуетъ, милая миссъ Флитчеръ, передавать мн то, что…

— Я подслушала? Признаюсь, я и ожидала, что вы мн скажете что-нибудь непріятное. Такъ всегда благодарятъ за услугу.

Она надула губки и отвернулась. Онъ молчалъ.

— Хорошо, мистеръ Роджеръ, прибавила она черезъ минуту:— я очень сожалю, что остановила васъ. Я боле никогда… не буду васъ безпокоить.

Она вынула изъ кармана платокъ и хотла удалиться.

— Постойте, постойте, миссъ Флетчеръ! Я право не знаю, что сказать. Это очень любезно съ вашей стороны, но вмст съ тмъ и очень не хорошо, не говоря уже объ опасности, которой вы себя подвергаете, играя роль шпіона и выдавая тайны вашего отца его врагамъ.

— Благодарю васъ, мистеръ Роджеръ, за этотъ урокъ, произнесла молодая двушка съ большимъ достоинствомъ и, выпрямившись во весь ростъ, сказала:— если я вздумаю другой разъ кому-нибудь довриться, то постараюсь выбрать джентльмэна.

Роджеръ вспыхнулъ и пожаллъ, что эти оскорбительныя слова сказалъ ему не мужчина. Онъ не могъ потребовать отъ молодой двушки другого удовлетворенія, кром поцлуя, но онъ вовсе не хотлъ цловать Амелію.

— Подождите, воскликнулъ онъ, схвативъ ее за руку и такъ крпко сжимая ея маленькіе пальцы, что она едва не закричала, хотя и почувствовала съ тмъ вмст ‘страшное’ удовольствіе:— подождите. Мы не можемъ разстаться врагами. Я не забылъ вашей доброты ко мн, миссъ Флетчеръ… Я, можетъ бытъ, обязанъ вамъ своей жизнью… хотя она мн и не дорога. Я былъ слишкомъ откровененъ, но все благодаря вашей доброт… я говорилъ съ вами, какъ другъ… какъ старшій братъ… и вы должны меня простить, если я васъ обидлъ. Право… я ни за что на свт не желалъ бы васъ огорчить!

Слова эти заставили радостно забиться сердце Амеліи, хотя въ сущности Дэвидъ ни мало не сантиментальничалъ и произнесъ бы эту благодарственную рчь съ такимъ же чувствомъ, еслибъ передъ нимъ стояла мраморная статуя или Батшеба.

— О, мы всегда поймемъ другъ друга, отвчала миссъ Флетчеръ, просіявъ:— все равно, откуда я ни получила эти свденія, но потрудитесь сказать мистеру Латушу, что вскор будутъ выборы и ршено, что мистеръ Спригсъ явится кандидатомъ. Они думаютъ, что докторъ Джобсонъ былъ бы единственнымъ серьёзнымъ его конкуррентомъ, но уврены, что онъ не пойдетъ въ кандидаты. Вотъ и все, что я вамъ хотла сказать, мистеръ Роджеръ. Ну, теперь прощайте. Я иду пить чай къ Смитсонамъ и ужь очень опоздала. Не говорите ни кому, что вы меня видли. До свиданія.

Она сжала его руку, со всей энергіей, на какую была способна, но онъ ничего не замтилъ. Онъ задумался и, снявъ шляпу, машинально простился съ нею.

— Какой милый дуракъ! подумала Амелія, отойдя на нсколько саженъ, и, обернувшись, посмотрла издали на учителя.

А онъ и не подумалъ обертываться. Онъ обдумывалъ принесенныя ею новости и ея личность потонула, по крайней мр, на время, въ бурномъ поток мыслей, который такъ же шумно бжалъ въ его голов, какъ могучая рка у его ногъ.

Друзья стряпчаго Латуша еще не знали предловъ его генія. Когда всмъ въ Корнвал стало извстно о предстоящихъ выборахъ и кандидатура Спригса была публично объявлена, Латушъ вдругъ таинственно исчезъ изъ города. Онъ не увдомилъ друзей о своемъ отъзд и даже мистрисъ Латушъ увряла, что не знаетъ, куда онъ отправился. Служащіе въ его контор также не могли ничего сообщить о поздк ихъ главы. Онъ не имлъ никакихъ длъ въ Броквил и Торонто, и никому не было извстно, чтобъ онъ когда-нибудь простиралъ свою дятельность до Монреаля. Толки объ этомъ странномъ событіи въ буфет Спригса были самые противорчивые. Нкоторые увряли, что видли его на Дикенсанской пристани и что, слдовательно, онъ похалъ въ Соединенные Штаты, другіе же разсказывали, что онъ поссорился съ своей женою и бжалъ отъ нея, съ намреніемъ никогда не возвращаться. Поджкисъ уже съострилъ, что ‘Эоній покинулъ Дидону’. Почтенный башмачникъ снова щеголялъ на свобод своими классическими знаніями, съ тхъ поръ какъ Роджеръ пересталъ появляться въ Корнвальской корон.

Однако, ни стряпчій Джеоэтъ, ни Спригсъ не врили этимъ толкамъ. Они были слишкомъ высокаго мннія о Латуш, чтобъ подумать хоть на минуту, что онъ такъ или иначе разыграетъ дурака, а потому сказали другъ другу съ безпокойствомъ:

— Латушъ задумалъ какую-нибудь хитрую штуку.

И они не ошиблись.

Однажды утромъ, спустя недлю посл таинственнаго исчезновенія стряпчаго, онъ появился на улицахъ Корнваля въ своемъ кабріолет, забрызганномъ грязью. На хитромъ лиц его играла знаменательная улыбка. Рядомъ съ нимъ сидлъ мужчина, очень степенный на взглядъ, съ грубыми чертами лица, выдающимися скулами и зоркими срыми глазами, которые, казалось, оцнили каждый предметъ, на которомъ останавливались. Они быстро прохали но Водяной улиц, мимо судебныхъ мстъ и остановились передъ домомъ стряпчаго.

Спригсъ, стоя въ дверяхъ гостиницы, увидалъ этотъ торжественный въздъ своего врага и инстинктивно почувствовалъ непріятное ощущеніе. Онъ пристально посмотрлъ на незнакомца, сидвшаго въ кабріолет рядомъ съ Латушемъ, и съ недоумніемъ подумалъ:

— Я его гд-то видлъ! Кто бы это былъ?

Вдругъ какая-то мысль оснила его, онъ ударилъ себя рукою по лбу и побжалъ черезъ улицу къ стряпчему Джеоэту.

— Мы пропали, воскликнулъ онъ:— Латушъ вернулся и привезъ съ собою Макрэ изъ Торонто.

Джеоэтъ тотчасъ понялъ, что это значило.

Спустя часъ, Латушъ входилъ въ гостинную доктора Джобсона. Его приняли съ распростертыми объятіями и онъ, очевидно, быль доволенъ собою.

— Ну, докторъ, сказалъ онъ: — я всегда думалъ, что обойду ихъ.

Джобсонъ вопросительно посмотрлъ на него.

— Гд вы были?

— Въ Торонто. Я сдлался агентомъ банка Верхней Канады въ этомъ округ и, любезный сэръ, у насъ будетъ столько денегъ, сколько намъ понадобится.

Докторъ свободно перевелъ дыханіе. Стряпчій теперь только понялъ, какъ вся эта исторія тревожила Джобсона. Онъ еще боле въ этомъ убдился, когда докторъ вышелъ на минуту изъ комнаты и вернулся съ Маріанной, которая горячо поздравила Латуша съ его успхомъ.

— Завдывающій длами банка пріхалъ со мною, чтобъ открыть агентуру, сказалъ онъ:— теперь, чортъ возьми, мы поставимъ вашу кандидатуру, Джобсонъ, и одержимъ блестящую побду. Простите меня, сударыня, что я призываю чорта, но, право, иначе не выразишь вполн своихъ чувствъ.

— Ну, такъ и быть на этотъ разъ я вамъ прощаю, сэръ. А сколько будутъ стоить выборы?

— Вашему мужу они обойдутся не дороже трехъ тысячъ долларовъ. Остальное я соберу по подписк.

— О, мои бдныя дти! воскликнула Маріанна:— имъ не поступить въ Кембриджъ!

— И тмъ лучше для нихъ, милая мистрисъ Джобсонъ, замтилъ Латушъ: — я никогда не видалъ, чтобъ хоть одинъ человкъ, учившійся въ англійскомъ университет, имлъ успхъ здсь, да и вообще удивляюсь, какъ они и на родин пробиваютъ себ дорогу. Студенты шотландскихъ университетовъ еще могутъ процвтать, но оксфордцы и кембриджцы самые тупые болваны, когда либо коптившіе небо. Грустно подумать, какой я былъ бы дуракъ, еслибъ воспитывался въ Кембридж.

— Латушъ очень уменъ, сказала мистрисъ Джобсонъ своему мужу, когда стряпчій ушелъ:— но у него крайне узкія понятія.

Докторъ разсмялся.

— Дло въ томъ, замтилъ онъ:— что Латушъ и правъ, и не правъ.

IV.
Томъ Скирро.

Среди общаго волненія, овладвшаго городомъ Корнвалемъ, неожиданно сосредоточила на себ вниманіе всхъ столь незначительная и неинтересная личность, какъ Томъ Скирро. Этотъ молодой джентльмэнъ, съ низкимъ лбомъ, большой головой, плоскимъ носомъ, толстыми губами и уродливымъ лицомъ, напоминавшемъ его отца, отличался особыми талантами. Находясь дома между двумя жерновами и часто напрягая вс свои силы, чтобъ не быть стертымъ въ прахъ, юный Томъ съ раннихъ лтъ развилъ въ себ талантъ къ интриг. Онъ натравливалъ своихъ родителей другъ на друга съ искуствомъ настоящаго дипломата и съ полнымъ пренебреженіемъ ко всмъ правиламъ чести и правды. Въ его глазахъ успхъ былъ главное, и онъ предпочиталъ достигать его ловкимъ обманомъ, а не усидчивымъ трудомъ. Въ подобныхъ натурахъ есть что-то дьявольское и ихъ существованіе доказываетъ, конечно, что дьяволх не миъ, и что гд-нибудь въ преисподней существуетъ прототипъ хитрыхъ дипломатовъ, въ род Талейрана. Молодой Скирро въ иной сфер, съ его ловкимъ умомъ и отсутствіемъ всякой совсти, быть можетъ, поднялся бы очень высоко, но въ узкихъ предлахъ Корнвальскаго общества его таланты, къ счастью для человчества, были значительно сдержаны и ограничены.

Докторъ Скирро и его жена имли привычку свободно говорить при этомъ юномъ Мефистофел о всхъ злобахъ дня. Передъ нимъ докторъ разсуждалъ о своихъ паціентахъ и денежныхъ длахъ. Такимъ образомъ, съ ранняго возраста Томъ имлъ уже запасъ знанія, далеко не возвышеннаго и не цивилизующаго характера. Мысли и предметы, невдомые большинству дтей, были ему хорошо извстны и онъ уже былъ компетентнымъ судьею человческихъ пороковъ въ такихъ годахъ, когда дти обыкновенно не имютъ о нихъ никакого понятія. Однако, она, наиболе выказывалъ свою сметливость именно тмъ, что скрывалъ плоды древа познанія добра и зла, не длясь ими ни съ кмъ изъ своихъ товарищей. Онъ почерпалъ еще большую силу въ сознаніи, что изъ всхъ сверстниковъ онъ одинъ могъ понимать и цнить всю сладость скандаловъ, приводившихъ въ волненіе Корнвальское общество. Томъ Скирро былъ прямой противоположностью Тадди. Онъ былъ скрытный, молчаливый, хитрый, не веселый и, главное, подлый мальчишка, а Тадди, хотя гораздо способне Скирро, былъ открытый, смлый до безумія, болтливый, вчно смющійся, благородный и симпатичный юноша.

Томъ Скирро первый въ школ узналъ о случившемся въ Корнвал, посл отъзда майора Гренвиля, объявленіи воины между Спригсомъ и докторомъ Джобсономъ. Онъ слышалъ, какъ разсуждали въ гостинной его отца обо всхъ этихъ событіяхъ и повременамъ незамтно пробирался въ буфетъ Спригса, гд на украденную мдную монету выпивалъ рюмку водки и выкуривалъ сигару, незамченный въ толп. Если же кто и обращалъ на него вниманіе, то лишь смялся, какъ надъ диковиннымъ чертенкомъ. Возбужденный всмъ, что онъ слышалъ о приготовленіяхъ къ борьб партій, Томъ ршился принять дятельное въ ней участіе, открыто принявъ сторону Спригса и организовавъ спригситскую партію въ школ.

Скирро приступилъ къ длу съ похвальной быстротою и началъ съ того, что, подобно знаменитому премьеру, занялся обученіемъ своей партіи. Онъ сдлалъ своими адъютантами молодого Флетчера и юнаго Магвайера, ирландскаго мальчика, носъ котораго такъ безжалостно сплющилъ Тадди. Онъ воровалъ яблоки и раздавалъ ихъ товарищамъ, выпрашивалъ пенсы и мнялъ ихъ на хлбныя зерна, которыми подкупалъ мене корыстныхъ мальчиковъ. Тадди, отличавшійся боле свтлымъ умомъ, чмъ Скирро, хотя далеко не столь хитрый, вскор понялъ, въ чемъ дло. Магвайеръ рзалъ его на словахъ, Флетчеръ отказывался играть съ нимъ и нкоторые другіе мальчики, бывшіе съ нимъ на дружеской ног, стали избгать его или смяться надъ нимъ. Наконецъ, Тадди замтилъ, что въ латинскомъ класс, гд онъ былъ самымъ опаснымъ соперникомъ Скирро, товарищи составили противъ него цлый заговоръ и подсказывали уроки Тому. Однако, все это было устроено такъ хитро, что Дэвидъ Роджеръ, несмотря на свою сметливость, ничего не замчалъ. Конечно, Тадди могъ бы все привести въ порядокъ въ пять минутъ. Дэвидъ Роджеръ три раза въ недлю обучалъ его математик на дому, гд мистрисъ Джобсонъ, для поощренія сына, принимала участіе въ урокахъ, и не было ничего легче для Тадди, какъ въ одинъ изъ этихъ вечеровъ предупредить Роджера о совершающемся въ школ. На другой день пораженіе Скирро было бы полное, но онъ былъ слишкомъ гордъ для подобной закулисной интриги. Всякіе задніе ходы претили его честной натур. Несмотря на его юные годы, гордая натура мистрисъ Джобсонъ, ея смлость, прямота и вчные возгласи о благородств, высшихъ принципахъ, врожденномъ аристократизм и т. д., внушили Тадди такія чувства, которыхъ были чужды его мене бойкіе братья и сестры.

Однако, нашъ герой не имлъ недостатка въ друзьяхъ. Вилли Мастерманъ, самый большой и сильный мальчикъ во всей школ, былъ на его сторон, а также братъ Мастермана и нсколько другихъ учениковъ, пострадавшихъ отъ грубыхъ, заносчивыхъ манеръ Скирро. Дйствительно, школа почти по-ровну длилась на дв партіи — на джобсонитовъ и скирроитовъ, изображавшихъ т боле могучіе лагери, на которые дробилось все общество Корнваля. Внутри школы проявленія этой вражды были, какъ всегда, очень комичны. Магвайеръ и Мастерманъ сидли въ класс рядомъ и не говорили другъ съ другомъ. Если одному изъ нихъ надо было что-нибудь, находившееся въ рукахъ другого, или учитель приказывалъ имъ передать другъ другу книгу, то они обмнивались знаками или одинъ какъ бы нечаянно ронялъ книгу, а другой ее поднималъ. Удивительно, какъ долго подобная тайная вражда можетъ продолжаться въ школ, прежде чмъ учитель ее замтитъ. Занятый совершенно иными мыслями, Роджеръ заботился только о томъ, чтобъ внушить своимъ ученикамъ хорошіе принципы и основательныя знанія, а потому не замчалъ происходившаго передъ его глазами.

Такъ обстояли дла, когда разнеслась по городу всть о предстоящихъ выборахъ и кандидатур мистера Спригса. На всхъ улицахъ были приклеены на стнахъ его прокламаціи. Скирроиты ликовали и однажды Роджеръ, поднявъ голову, замтилъ съ удивленіемъ, что у нкоторыхъ мальчиковъ въ петлицахъ торчали желтыя ленточки, словно они были кавалерами новаго ордена.

— Что это? спросилъ онъ съ улыбкой:— къ чему у васъ эти ленты? Скирро, что это значитъ?

— Ничего, сэръ, отвчалъ Томъ.

— Это ложь, мистеръ Скирро, и вы за это пересядете на послднее мсто въ класс. Магвайеръ, у васъ также ленточка, скажите, зачмъ вы ее надли?

— О, для шутки, сэръ, отвчалъ Магвайеръ, сверкая своими живыми глазами.

— Но это что-нибудь да значитъ, говорите правду!

Вся школа притаила дыханіе, но отвтъ Магвайера долго заставлялъ себя ждать. Вдругъ съ задней скамейки раздался пискливый голосокъ.

— Я знаю, сэръ, что это значитъ. Они носятъ цвта мистера Спригса, кандидата на выборахъ.

Маленькій девятилтній Траутбекъ, произнесшій эти слова, еще не усплъ узнать цну молчанія. Скирро бросилъ на него знаменательный взглядъ изъ подъ своихъ густыхъ бровей, что не избгло вниманія зоркаго Тадди.

— Ну, господа, сказалъ добродушно Роджеръ:— очень хорошо принимать живое участіе въ выборахъ, но я не могу дозволить, чтобы въ школу вносили политику. Здсь ей длать нечего. Снимите ленточки и чтобъ я ихъ никогда боле не видалъ.

Ленточки исчезли въ одно мгновеніе. Скирроиты были смущены, а джобсониты не скрывали своей радости.

Передъ самымъ концомъ классовъ Тадди получилъ отъ Мастермана записку слдующаго содержанія:

‘Слди зорко за Джэни Траутбекомъ. Скирроиты готовятъ ему потасовку’.

Тадди почувствовалъ, что наступила критическая минута. Онъ вспыхнулъ и мигнулъ своему товарищу. Подобныя же записки полетли во вс стороны. Тадди никогда такъ дурно не выполнялъ урока, какъ въ этотъ день, и Роджеръ заявилъ объ этомъ громко, но безъ всякихъ непріятныхъ коментаріевъ.

Какъ только классы кончились, стало очевиднымъ, что подготовляется какое-то важное событіе. Скирроиты поспшно выбжали на улицу и устремились къ дому Флетчера, гд назначенъ былъ сборный пунктъ. Каждый изъ нихъ вынулъ изъ кармана и сунулъ въ петлицу запрещенную ленточку. Голоса ихъ раздавались громко и воинственно. Скирро энергично длалъ приготовленія къ бою. Его сторонники набивали себ карманы каменьями, а онъ самъ показалъ имъ маленькую бронзовую пушку, которая, по его словамъ, была заряжена. Радостныя крики привтствовали эту выходку.

Тадди и Мастерманъ остались на школьномъ двор и осмотрли свои силы. Они ршились проводить до дома маленькаго Траутбека, и для рекогносцировки послали Флешкера, но онъ тотчасъ вернулся, преслдуемый казаками скирроитской арміи съ каменьями почти до самыхъ воротъ школы. Молодой Джобсонъ, избранный въ предводители, благодаря его свтлому уму, хотя онъ не былъ ни самый старшій, ни самый сильный въ своей партіи, противился въ принцип всякой уличной драк, и, быть можетъ, боялся обратить на нее вниманіе Роджера. Поэтому, онъ предложилъ отправиться въ противоположную сторону отъ той, гд ихъ ждали Скирроиты, именно въ открытое поле къ шлюзамъ, гд если на нихъ и нападутъ враги, то постороннее вмшательство было невроятно, къ тому же тамъ было много каменьевъ.

Въ ту самую минуту, какъ этотъ планъ былъ принятъ, Дэвидъ Роджеръ вышелъ изъ школы и заперъ ея дверь. Мгновенно джобсониты пустились бгомъ изъ воротъ въ поле. Скирроиты, замтивъ ихъ тактику, хотли начать преслдованіе, какъ увидали Роджера, выходившаго изъ воротъ. Скирро скомандовалъ поверпуть фронтъ и направиться на мсто боя по другой улиц. Такимъ образомъ, Роджеръ пошелъ на почту, не подозрвая, какъ вокругъ него бушевали страсти.

Тадди и его друзья быстро добжали до шалаша на полудорог къ шлюзамъ и тутъ ршено было ожидать враговъ. Младшіе ученики были очень блдны, и перепуганы, а старшіе признавали себя героями. Вскор показался и непріятель въ разсыпную, едва переводя дыханіе отъ усталости.

Скирро съ перваго взгляда понялъ, что позиція джобсонитовъ отлично выбрана. Съ обихъ сторонъ шалаша возвышались два большіе пня и прежде всего слдовало овладть однимъ изъ этихъ пней. Но они защищались главными силами джобсонитовъ подъ начальствомъ Тадди и Мастермана. Руководимый скоре ненавистью, чмъ тактикой, Скирро набросился со всей своей арміей на пень, защищаемый Джобсономъ. Въ воздух засвистли камни, одному маленькому мальчику, стоявшему рядомъ съ Тадди, камень разрзалъ скулу до крови, но онъ мужественно отвчалъ такой же картечью. Однако, полдюжину защитниковъ аванпоста вскор побороли и прежде, чмъ Тадди усплъ отступить, его окружили. Сторонники его, боясь попасть каменьями въ своихъ, ударили на непріятеля и началась рукапашная.

Нкоторые изъ джобсонитовъ грохнулись на землю подъ ударами довольно сильнаго и вооруженнаго камнемъ кулака Скирро. Наконецъ, онъ встртился лицомъ къ лицу съ Джобсономъ, бросился на него и ударилъ такъ сильно по уху, что тои упалъ. Но Мастерманъ подосплъ на помощь къ своему другу и не далъ Скирро доканать лежачаго. Онъ, въ свою очередь, повалилъ Скирро и поспшно поднялъ Тадди, который, сжавъ кулаки, ждалъ новаго нападенія со стороны врага. Мастерманъ, съ чисто англійской заботой о честности боя, удерживалъ толпу въ почтительномъ разстояніи отъ бойцевъ.

Не усплъ Скирро подняться на ноги, какъ, побагроввъ отъ злобы, кинулся на Джобсона. Нашъ герой, вспомнивъ наставленія майора Гренвиля, спокойно подпустилъ его къ себ и потомъ быстро нанесъ ему одинъ ударъ съ низу въ носъ, а другой по зубамъ. Тотъ снова грохнулся на землю.

— Ура! Джобсонъ, валяй его! воскликнулъ Мастерманъ.

Скирро вторично поднялся и дико набросился на своего противника, ударяя его обими кулаками на отмашь. Тадди продолжалъ придерживаться той же строго научной системы. Оба они напрягали вс свои силы. Бой былъ ужасный и остальные мальчики смотрли на нихъ блдные, испуганные. Два раза Тадди получилъ очень серьёзные ушибы, а Скирро уже пять или шесть разъ клевалъ носомъ землю, какъ вдругъ послдній отскочилъ на нсколько шаговъ, вынулъ что-то изъ кармана, зажегъ спичку и поднесъ ее къ маленькому предмету въ своей рук. Раздался выстрлъ и мальчикъ, стоявшій за Тадди, упалъ на землю съ пронзительнымъ крикомъ. Толпа остолбнла отъ ужаса. Въ эту минуту на театр военныхъ дйствій появился Роджеръ, который, положивъ письмо на почту, отправлялся гулять.

Младшій братъ Мастермана, распростертый на земл, громко оралъ. Скирро молча скалилъ зубы на Тадди, который, вмст съ Мастерманомъ, хотлъ броситься на злодя. Но ихъ предупредилъ Роджеръ. Онъ видлъ выстрлъ и, схвативъ за шиворотъ негодяя, такъ крпко сжалъ его, что онъ сталъ кричать во все горло отъ боли и страха. Не выпуская его изъ рукъ, Роджеръ осмотрлъ раненнаго мальчика. Дло оказалось пустое. Дробинки только оцарапали въ кровь его лицо.

Тогда Дэвидъ Роджеръ, въ сопровожденіи всей школы, направился въ городъ, въ полицію, гд и сдалъ Тома Скирро. Этотъ хитрый интригантъ съумлъ себя прославить. Черезъ полчаса вс въ Корнвал знали, что Томъ Скирро былъ подъ арестомъ по обвиненію въ нанесеніи раны выстрломъ младшему Мастерману и что отецъ его, докторъ Скирро, бушевалъ какъ сумасшедшій у мэра.

Несмотря на вс недостатки Скирро, товарищи сожалли объ немъ, и даже Тадди, по дорог въ полицію, просилъ своего друга учителя отпустить Тома и никому не говорить о происшедшемъ. Но Роджеръ хотлъ хорошенько напугать юнаго негодяя и въ этомъ вполн усплъ. Впрочемъ, когда мистрисъ Скирро произвела въ полиціи скандалъ, едва не подравшись съ сторожами и ее отнесли домой безъ чувствъ, такъ что пришлось послать за докторомъ Джобсономъ, мистеръ Мастерманъ, отецъ раненнаго мальчика, просилъ выпустить Тома изъ тюрьмы. Черезъ нсколько времени онъ дйствительно былъ возвращенъ въ лоно своего семейства. Что тамъ произошло съ этимъ юнымъ джентльмэномъ, осталось навки тайной, только сосди слышали раздирающіе вопли въ дом доктора Скирро и потомъ въ продолженіи нсколькихъ дней его сынъ не показывался въ публик.

Между тмъ попечители школы собрались и исключили Тома Скирро, а докторъ, убдившись въ общей ненависти къ своему сыну, отправилъ его въ Монреаль. Что же касается самого мальчика, то горе и позоръ, причиненные имъ своей семь, казались ему ничтожными въ сравненіи съ пріобртенной славой и внутреннимъ сознаніемъ, что ни одинъ юноша въ Корнвал не посмлъ сдлать такого подвига, какъ онъ, и вынести его послдствія съ такимъ философскимъ равнодушіемъ.

Освобожденный отъ этого миніатюрнаго безпокойства, Корнваль по прежнему предался борьб партій на большой ног.

V.
Провинціальные выборы.

Англичане, подобно римлянамъ, извстны по всему свту тмъ, что они переносятъ съ собою всюду нетолько оружіе, обозъ, одежду, языкъ, обычаи, манеры (или недостатокъ оныхъ) но и свои общественныя и политическія учрежденія. Пиво, водка и англиканская религія идутъ рука въ руку съ свободными идеями и представительнымъ управленіемъ. При первой возможности, какъ только въ полярныхъ снгахъ или тропической природ установятся временные шалаши и почтенные джентльмены, одинъ съ засученными руками, а другой въ блой пелеринк, откроютъ свою дятельность, немедленно учреждается и мстная говорильня. Приходскій совтъ, муниципалитетъ, мэръ, и общественное собраніе, съ неизбжными выборами, избирательной агитаціей, публичными рчами, митингами (слово введенное въ большую часть европейскихъ языковъ и выражающее нчто патентованное англійской торговой пломбой), угощеніями, подкупами, протекціями и всми другими основными условіями нашей благословенной и славной великобританской конституціи — все это существуетъ везд, гд разввается нашъ флагъ. Въ Дамерар и на остров св. Маврикія, въ Сингапур и Новой Зеландіи, въ Канад и Южной Африк, благородное наслдіе великобританской говорильни процвтаетъ и развивается. Даже смло можно сказать, что юныя колоніальныя государства, порожденныя старой метрополіей, въ рдкихъ проявленіяхъ общественной жизни такъ буквально придерживаются нравовъ и обычаевъ далекой родины, какъ въ систем выборовъ и величественномъ равнодушіи къ тому, чтобы дйствительно, лучшіе люди управляли общественными длами. Мстное самоуправленіе означаетъ точно такъ же въ колоніяхъ, какъ и въ метрополіи, примненіе мстныхъ пристрастій, и политическія свойства кандидатовъ тутъ и тамъ ничего не значатъ въ сравненіи съ личными интересами.

Въ графств Стормантъ и город Корнвал, ловкіе избирательные агенты, стряпчіе Джеоэтъ и Латушъ, обнаружили замчательное знаніе всхъ древнихъ, вками освщенныхъ англійскихъ обычаевъ и вся сложная механика избирательной агитаціи съ общественными интригами, финансовыми сдлками и подкупами во всхъ его видахъ — была пущена въ ходъ.

Доктору Джобсону эта дятельность пришлась не до сердцу. Говорить передъ публикой было для него невдомымъ искуствомъ. Въ наше время этого искуства неблагоразумно требуютъ почти отъ всхъ людей, не спрашивая, способны ли они и подготовлены ли къ этому. Теперь все сводится къ болтовн. Когда впервые предъявлено было подобное требованіе къ доктору Джобсону, то онъ оказался не на высот обстоятельствъ. Но посл усиленныхъ стараній, онъ довелъ себя до того, что даже такой циничный судья, какъ Латушъ, остался имъ доволенъ. Ему пришлось выписать себ помощника изъ Монреаля и передать новому доктору всхъ своихъ паціентовъ, кром очень опасныхъ. Все его время было посвящено митингамъ въ Ракеборо, Сенабрюк и Финчи, въ разъздахъ по отдаленнымъ фермерамъ, жившимъ на проселочныхъ дорогахъ, гд надобно было пробираться по плававшимъ въ жидкой черной грязи круглымъ бревнамъ или но болотамъ, и часто случалось, что, прохавъ пять миль въ тряской тележк и забрызганный съ головы до ногъ грязью, бдный Джобсонъ съ ужасомъ узнавалъ, что его почтенный избиратель находился въ пол, и тогда начиналась, по дикимъ пустынямъ и грубо обработаннымъ полямъ, погоня за человкомъ, который, какъ оказывалось, въ конц концовъ, уже отдалъ свой голосъ неутомимому Спригсу. По временамъ, Джобсонъ останавливался въ временныхъ кабачкахъ, устроенныхъ въ неокрашенныхъ срубахъ, и тутъ передъ собраніемъ дюжины окрестныхъ обитателей, ему приходилось развивать свои мннія о законодательномъ сліяніи Верхней и Нижней Канады или о католическомъ вопрос, вчно животрепещущемъ въ стран, гд религіозная вражда усиливается различіемъ расъ и постояннымъ столкновеніемъ французскихъ и англійскихъ идей. Какимъ образомъ подобная странная смсь національностей и религій такъ долго уживалась съ видимымъ общественнымъ порядкомъ — это, быть можетъ, легче объяснить, чмъ отвтить на гораздо боле серьёзный вопросъ: долго ли этотъ порядокъ еще продлится?

Въ этихъ кабачкахъ, среды грубыхъ фермеровъ и кабачныхъ завсегдатаевъ, курившихъ и опрокидывавшихъ стаканчикъ за стаканчикомъ на его счетъ, докторъ часто, къ величайшему своему удивленію, былъ вынужденъ излагать свои политическія идеи. Съ каждымъ избирателемъ онъ долженъ былъ выпить, такъ какъ водка была лучшимъ ключемъ ко всякому сердцу, а способность пить безъ устали была однимъ изъ лучшихъ доказательствъ годности въ канадскіе политическіе дятели. Латушъ всюду сопровождалъ своего друга, стараясь всячески поддержать въ немъ расположеніе духа и напичкать его свдніями о мстныхъ обычаяхъ и идеяхъ, онъ забавлялъ его веселыми анекдотами, когда они тряслись въ тележк по ужаснымъ дорогамъ, или ложились по ночамъ на постели, кишвшія миріадами наскомыхъ, или наполняли свои желудки такими кушаньями, которыхъ не переварили бы даже эскимосы или страусы. Сотни разъ, несчастный докторъ хотлъ отказаться отъ борьбы, но Латушъ напоминалъ ему, что дло шло объ интересахъ его семьи, и онъ продолжалъ свою пламенную дятельность.

Напротивъ, для Спригса подобная жизнь была праздникомъ. Онъ длалъ все, болталъ, здилъ, пилъ, лъ, интриговалъ съ ужасной энергіей и съ видомъ человка, находившаго въ этомъ дьявольское удовольствіе. Латушъ показывалъ своему кандидату какъ можно мене грязную подкладку выборовъ: притсненія должниковъ, раздачу въ займы денегъ избирателямъ, подпаиванія, подкупы и проч. Напротивъ, Спригсъ желалъ все видть и предпочиталъ самъ обдлывать подобныя дла. Онъ былъ слишкомъ подозрительный человкъ, чтобы дозволять другимъ расходовать деньги за него или заключать убыточныя сдлки. Пользуясь помощью Поджкиса, онъ зорко наблюдалъ за Джобсономъ и всегда слдовалъ за нимъ. Его легкая, забрызганная грязью тележка летала по всмъ дорогамъ, по лсамъ и полямъ, встрчаясь на каждомъ шагу съ экипажемъ Джобсона, такъ что послднему она мерещилась днемъ и ночью.

По счастью, всему настаетъ конецъ, даже избирательной агитаціи въ отдаленныхъ округахъ Канады, наступилъ день появленія враждебныхъ кандидатовъ на платформ передъ общимъ публичнымъ собраніемъ избирателей. Каждая партія сдлала все, что могла. Дурная водка и грязные билеты провинціальнаго банка обращались въ изобиліи, и общее волненіе дошло до точки кипнія. Об стороны истощили вс свои усилія и дло практически должно было ршиться горстью независимыхъ фермеровъ, еще никому не общавшихъ своего голоса.

Толпа, собрившаяся вокругъ грубой платформы въ день публичнаго назначенія кандидатовъ, вполн заслуживала близкаго изученія. Если тутъ были люди, которые по одежд и манерамъ обнаруживали довольство, то находились и другіе, на лицахъ и вншнемъ вид которыхъ было написано, что они всмъ недодовольны и ни на что неспособны. Свободные и независимые граждане пріхали на этотъ торжественный случай во всевозможныхъ экипажахъ, отъ тяжелаго фургона, до путеваго инструмента, состоявшаго изъ большихъ четырехъ колесъ, на которыхъ положены были дв длинныя тонкія доски, такъ что путешественникъ помщался на небольшемъ сидніи посреди, и отъ каждаго движенія качался какъ на мор въ бурю. Головной уборъ этихъ почтенныхъ личностей также былъ очень разнообразенъ, тутъ были соломенныя шляпы, шотландскія шапочки, мховыя шапки и т. д. Рядомъ съ фермерами виднлись ихъ рабочіе: ирландцы, французы, англичане, шотландцы, даже нмцы и шведы, а тамъ и сямъ пестрли въ толп въ живописномъ безпорядк одежды и прически индйцы, которые съ удивленіемъ смотрли на эти шумныя говорильни блой расы.

На обширной платформ помщались мстныя власти: судья, шерифъ, мэръ Корнваля и кандидаты, занимавшіе съ своими друзьями противоположныя оконечности. Докторъ Джобсонъ, очень нервный на взглядъ, сохранялъ однако свое достоинство, а Спригсъ казался очень самоувреннымъ, что возбуждало нкоторое сомнніе въ его полной трезвости. Тутъ же были Дэвидъ Роджеръ и Тадди, очень изумленный и заинтересованный разыгрывавшейся передъ нимъ сценой.

Прежде всего былъ прочитанъ актъ объ открытіи выборовъ, а затмъ шерифъ объявилъ, что наступило время заявить имена кандидатовъ. Стряпчій Джеоэтъ самъ предложилъ мистера Джорама Спригса въ очень энергичной рчи, которую об стороны выслушали съ большимъ вниманіемъ. Онъ говорилъ умно, краснорчиво, зналъ, чмъ подйствовать на слушателей, и нарисовалъ портретъ Спригса, поражавшій своимъ нахальствомъ и ловкостью. Онъ очень искусно упомянулъ о семейномъ гор своего друга и смутно указалъ на глубокую связь между презрнной причиной этого горя и кандидатомъ противной стороны.

— Господа, произнесъ Джеоэтъ, облокачиваясь на деревянную ршетку и грустно поникнувъ головою:— господа! до настоящихъ выборовъ касаются обстоятельства, о которыхъ я упоминаю съ горемъ и сожалніемъ, обстоятельства, вызывающія во мн сердечное волненіе, заставляющее одинаково биться сердца всхъ благородныхъ людей, даже тхъ, которые стараются помшать моему почтенному другу достигнуть высшей цли его стремленій. Упоминая объ этихъ обстоятельствахъ, я боюсь, что наброшу мрачную тнь на его будущій успхъ — ибо онъ непремнно будетъ избранъ — и наполню сердце моего благороднаго друга горькими чувствами, но за то, я увренъ, что мои слова заставятъ покраснть отъ стыда тхъ, которымъ принадлежитъ починъ низкой, презрнной оппозиціи моему благородному другу.

Ораторъ обернулся къ Спригсу, который поднесъ платокъ къ глазамъ, и продолжалъ:

— Да, да, господа, я вижу, что для этого мужественнаго, твердаго сердца невыносимъ даже самый деликатный намекъ на событіе, набросившее мрачное облако на счастливый семейный очагъ и навки уничтожившее вс надежды любящаго отца.

Спригсъ громко зарыдалъ. Въ толп царило мертвое молчаніе. Поджкисъ утиралъ себ глаза грязнымъ краснымъ ситцевымъ платкомъ и вс члены комитета начали всхлипывать и сморкаться.

— О! вокликнулъ снова Джеоэтъ: — кто можетъ оцнить все горе, отчаяніе и униженіе, господствующія тамъ, гд еще такъ недавно надежда свтло улыбалась и любовь отца обвивала какъ зеленымъ плющемъ прелестное, чистое, святое созданіе? Господа, продолжалъ Джеоэтъ, давая своимъ чувствамъ взять верхъ надъ строгой логикой:— въ этомъ опозоренномъ домашнемъ очаг потухла искра любви и усяна непломъ земля, нкогда покрытая цвтами надежды и радости. Господа, воскликнулъ вдругъ стряпчій, оборачиваясь къ доктору Джобсону и смотря ему прямо въ глаза:— я удивленъ… я приведенъ въ удивленіе… я не могу скрыть своего негодованія, что человкъ, принимавшій какое бы то ни было участіе въ этомъ страшномъ гор, посмлъ, да, посмлъ, явиться передъ своими безпристрастными согражданами соперникомъ несчастнаго, столь позорно оскорбленнаго, униженнаго и убитаго.

Въ толп послышался ропотъ и Латушъ замтилъ со страхомъ, что краснорчіе Джеоэта произвело опасное впечатлніе. Но въ ту самую минуту, какъ ораторъ умолкъ, чтобъ перевести дыханіе, Тадди, взбшенный рзкимъ нападеніемъ на отца, неожиданно воскликнулъ громкимъ звучнымъ голосомъ:

— Папа! хвати его по зубамъ!

Громкій, всеобщій взрывъ хохота, долго переливавшійся въ воздух, совершенно разсялъ вліяніе заране придуманныхъ патетическихъ фразъ стряпчаго. Онъ злобно взглянулъ на мальчика, который такъ кстати перебилъ его, и теперь покраснлъ, какъ ракъ. Докторъ Джобсонъ и Латушъ затыкали себ ротъ платками и тщетно старались скрыть свое удовольствіе. Дэвидъ Роджеръ хохоталъ до упада. Джеоэтъ продолжалъ свою рчь, но уже не могъ возбудить въ слушателяхъ прежній интересъ къ его словамъ. Однако, для толпы его рчь въ полномъ своемъ состав была все-таки очень эффектна и онъ слъ на свое мсто среди громкихъ криковъ одобренія.

Мсто его занялъ мистеръ Поджкисъ съ своей громадной фигурой, желтымъ лицомъ и зеленоватыми глазами. Онъ долженъ былъ поддержать кандидатуру Спригса, но съ перваго взгляда, брошеннаго на него, каждый изъ присутствовавшихъ замтилъ, что онъ находился въ какомъ-то неестественномъ, возбужденномъ положеніи. Подойдя къ ршетк, онъ крпко схватился за нее и, покачиваясь со стороны на сторону, смотрлъ на привтствовавшую его громкими криками толпу съ тупой, безсмысленной улыбкой. Одинъ изъ членовъ комитета догадался во-время снять большую поярковую шляпу, торчавшую на его макушк. Почувствовавъ свжій воздухъ, свободно гулявшій въ его рдкихъ волосахъ, онъ выпрямился и крикнулъ во все горло:

— Господа!

Дло въ томъ, что Поджкисъ сдлалъ довольно обыкновенную въ его положеніи ошибку: онъ слишкомъ хорошо приготовился. Онъ нетолько написалъ и выучилъ наизусть цвтистую рчь, но въ послднюю минуту, чувствуя, что память ему измняетъ, благодаря треволненіямъ дня и частымъ вспрыскамъ будущаго успха, соскочилъ съ платформы и хватилъ двойную порцію подкрпительнаго элексира, уже и безъ того переполнявшаго его желудокъ. Поэтому, въ роковую для оратора минуту exordium’а мистеръ Поджкисъ безпомощно смотрлъ на слушателей, тщетно стараясь привести въ порядокъ свои мысли и найти ключъ къ искусно подготовленнымъ аргументамъ. Выраженіе его лица, на которомъ играла полу-улыбка и полу-гримаса, возбудило смхъ толпы. Однако собравшись съ силами онъ все-таки началъ свою рчь.

— Господа избиратели Корнваля и Стормонта… я поддерживаю предложеніе стряпчаго Джеэота… благороднаго Цицерона нашего округа, который напомнилъ намъ великихъ ораторовъ Аттической Греціи и имперскаго Рима… Да, господа, я смю повторить: онъ Домоклесъ и Цицеронъ нашей страны (громкія одобренія). Господа… я поддерживаю его предложеніе съ большимъ удовольствіемъ… знаю многіе годы мистера Спригса… мы съ нимъ все равно что братья… однимъ словомъ, Озирисъ и Питіасъ, или Дагонъ и Пилидъ. (Ура! Валяй, старикъ!). Господа… вы, конечно, не потребуете, чтобъ я васъ познакомилъ съ нимъ: мы вс хорошо знаемъ нашего друга…

Тутъ, желая обернуться и бросить взглядъ, полный любви на кандидата, онъ опустилъ одну руку, державшуюся за ршетку и такъ быстро повернулся на собственной оси, что очутился спиною къ публик. Однако, друзья привели его обратно въ прежнее положеніе и онъ, схватившись за ршетку еще крпче прежняго, продолжатъ:

— Господа… я говорю… господа… это истинный Брутъ! нашъ Брутъ! Смотря на него, я не могу не воскликнуть: et toi Brootey! что значитъ по словарю — и ты мой Брутъ! (Громкія одобренія). Да. будемъ привтствовать его, какъ освободителя своей страны… спасителя Рима… нтъ, Греціи… нтъ… я хочу сказать, Сторманта отъ ига узурпатора (Смхъ). Въ качеств чего является передъ вами нашъ другъ? Въ качеств Евтропія… Праксителя… Соломона… Соракта… или Не… по… на… вуход… Нтъ, въ качеств простого гражданина Корнваля. И онъ проситъ вашего доврія… вашихъ голосовъ. Господа… да… да… позвольте мн сказать вамъ… онъ честный человкъ! (Одобреніе). Мистеръ Биркъ, шотландскій поэтъ, сказалъ… да… онъ сказалъ: ‘честный человкъ — лучшее созданіе Божіе!’ (Одобреніе). Вотъ онъ… мой и вашъ другъ, Джорамъ Спригсъ…

Ораторъ снова совершилъ опасный пируэтъ, и на этотъ разъ едва не упалъ черезъ ршетку.

— Господа… я говорю, это — гражданинъ… настоящій civis Romanus sum, если вы знаете, что это значитъ!.. (‘Нтъ! нтъ! Объясните!’). Ну, это значитъ… да… это значитъ… ну… конечно, civis Romanus sum (Смхъ). Ну, господа… на арен два богача, такъ, кажется, сказалъ старикъ Шекспиръ (Громкое одобреніе). Одинъ изъ нихъ иностранецъ. Онъ явился къ намъ нсколько лтъ тому назадъ, и уже хочетъ, чтобы мы его выбрали своимъ представителемъ въ парламентъ. Господа! въ Рим… древнемъ, старомъ Рим… а не въ папистскомъ… были очень строги къ иностранцамъ… вы, можетъ быть, этого не знаете… если не читали римской исторіи… у нихъ былъ законъ legs paper de periwinkles (Громкій смхъ)… законъ объ изгнаніи иностранцевъ и странниковъ. Ихъ прогоняли изъ Рима… да, господа… arites et focuses (Смхъ и одобреніе). Мистеръ… докторъ Джобсонъ… иностранецъ и странникъ. Господа! онъ хитеръ, какъ Улисъ. Удисъ былъ самая хитрая лиса всей древности. Онъ унесъ пал… пал… Берегитесь Джобсона… онъ унесетъ… palladium вашей свободы, похититъ честь быть вашимъ представителемъ… (Ура!) Гм! Гм! Господа! я сказалъ, что это Брутъ!

Онъ указалъ рукой, съ пьяной улыбкой, на Спригса.

— Да, это настоящій трибунъ народа. Господа! господа! подумайте, что ршается въ эту минуту. Дло идетъ о вашей жизни… да… о вашихъ женахъ… вашей свобод… вашихъ дтяхъ… вашихъ домашнихъ благахъ… о вашихъ лаврахъ и пенатахъ. (Ура). Господа… поэтъ сказалъ: ‘кто хочетъ быть свободенъ, долженъ нанести ударъ’… (Громкія одобренія). Такъ подавайте голоса за Спригса и свободу противъ Джобсона и тираніи… заклинаю васъ священнымъ писаніемъ… именемъ пророка Спригса!

Среди общаго смха и громкихъ криковъ, Поджкисъ пошатнулся и упалъ въ объятія своихъ друзей, которые осыпали его далеко не лестными эпитетами. Спригсъ и Джеоэтъ злобно смотрли на него, они думали, что достигнутъ громаднаго эффекта, выпустивъ на трибуну популярнаго башмачника, и теперь кусали себ губы въ дикой ярости. Напротивъ, лицо Латуша сіяло, когда онъ всталъ, чтобы предложить кандидатуру Джобсона. Онъ началъ съ ироническаго замчанія, что чувствуетъ вполн, въ какомъ неловкомъ положеніи находится, говоря посл живого краснорчія его ученаго друга и классическаго изящнаго панегирика, только что выслушаннаго, потомъ, въ нсколькихъ ловкихъ, прочувствованныхъ словахъ, уничтоживъ послдній слдъ впечатлнія, произведеннаго на публику ссылкой Джеоэта на семейное горе Спригса, онъ представилъ слушателямъ доктора Джобсона, какъ человка, хорошо воспитаннаго, способнаго, умнаго и богатаго, который согласенъ оторваться отъ прелестей домашняго очага и научныхъ занятій, чтобы послужить своей новой родин въ критическую минуту.

Вслдъ за этимъ, Мортонъ очень просто и спокойно рекомендовалъ своимъ согражданамъ достойнаго доктора Джобсона, какъ ‘человка благороднаго и честнаго’. Теперь, всмъ стало яснымъ, что Спригсу придется ‘собрать вс свои мозги’, чтобы овладть сочувствіемъ избирателей. Но, хотя трактирщикъ отличался нкоторымъ умньемъ говорить къ народу, ему не подъ силу было побороть дурное вліяніе, произведенное рчью Поджкиса, и его воззваніе было выслушано безъ всякаго энтузіазма.

Напротивъ, для доктора Джобсона почва была исксусно подготовлена друзьями, и отсутствіе краснорчія въ тхъ немногихъ словахъ, съ которыми онъ обратился къ избирателямъ, не было замчено. Его прекрасная наружность, звучный, ясный голосъ и спокойныя, приличныя манеры очень подйствовали на толпу, и его рчь была покрыта бурными рукоплесканіями. Многіе изъ слышавшихъ отъ Спригса и Поджкиса, что Джобсонъ надменный дуракъ, были выведены изъ себя этой низкой ложью. Шерифъ объявилъ, что подача голосовъ поднятіемъ рукъ была въ пользу доктора. Но Джеоэтъ и Спригсъ не пришли отъ этого въ отчаяніе. Они сдлали самый точный разсчетъ, сосчитали всхъ своихъ приверженцевъ и были уврены въ побд, хотя бы небольшимъ количествомъ голосовъ. Но агенты Латуша тоже были пущены въ ходъ. Онъ оставался спокойнымъ до послдней минуты. Онъ зналъ всхъ должниковъ Спригса и его партіи. Не хитро было предложить уплату за нихъ долговъ и разсрочить имъ платежъ на боле выгодныхъ условіяхъ, если только они подадутъ голоса за Джобсона. Двадцати дровоскамъ въ Рокеборо дали работу на Отав, куда они должны были отправиться до баллотировки. Вслдствіе всего этого, докторъ Джобсонъ былъ избранъ большинствомъ пятнадцати голосовъ.

Однимъ изъ результатовъ этихъ выборовъ была смертельная, непримиримая вражда Спригса къ Поджкису. Трактирщикъ могъ проглотить многое, но человку, который заставилъ его разыграть роль дурака, онъ никогда не могъ простить. Бдный Поджкисъ былъ поэтому изгнанъ изъ Корнвальской Короны и выброшенъ за бортъ его партіей, а такъ какъ его таланты недостаточно оцнивались противоположной партіей, то онъ очутился въ изолированномъ положеніи, которое было до того непріятно, что онъ вскор собралъ свои деньги, своихъ любимыхъ ларовъ и пенатовъ, стряхнулъ прахъ съ своихъ ногъ и вернулся въ свою родину, Новую Англію, гд продолжалъ удивлять постителей трактировъ своими классическими знаніями, почерпнутыми изъ энциклопедіи, библіи и словаря Лампріера.

VI.
Дэвидъ Роджеръ.

До сихъ поръ, читатели познакомились только съ одной стороной характера Дэвида Роджера, учителя нашего героя. Изъ всего сказаннаго о немъ можно вывести, что онъ былъ человкъ добрый, пламенный, нжный, хотя и твердый, съ теплымъ сердцемъ, нкоторымъ развитіемъ и способностью быть хорошимъ учителемъ. Но у него была и другая сторона. Роджеръ много читалъ и думалъ, отличаясь свободными идеями.

Свое дтство онъ провелъ въ лавк довольно состоятельнаго торговца колоніальными товарами, въ Нью-Кастл. Родомъ изъ Бервикашира, торговецъ этотъ принадлежалъ къ одной изъ англійскихъ сектъ. Вообще, сектаторы очень склонны къ оптовой продаж чая, кофе, масла и сыра, они занимаются чулочнымъ товаромъ, не прочь торговать сапогами и башмаками, отворачиваются отъ мясныхъ лавокъ и являются соперниками англиканской церкви въ печеніи хлба и торговл сукномъ. Онъ былъ дьякономъ въ конгреганистской часовн. Вопреки словамъ Св. Якова, его мсто въ часовн, подл каедры, было мягко обито и устлано ковромъ, что обнаруживало постороннимъ постителямъ его важное положеніе въ сект, а бдныхъ братьевъ удерживало отъ него на почтенномъ разстояніи. Нельзя сказать, однако, чтобы старикъ Роджеръ, съ его расжирвшимъ тломъ, краснымъ лицомъ отъ портвейна, хранившагося въ его погреб, съ гордо поднятой головой надъ высокимъ блымъ галстукомъ и стоячими воротничками, и умнымъ лбомъ, осненнымъ сдыми, вьющимися волосами — былъ совершенный фарисей. Онъ признавалъ себя гршникомъ, чего, между прочимъ, фарисей не длалъ. Если повременамъ, въ торжественныя минуты, онъ вспоминалъ о перц съ пылью, мук съ мломъ, рис съ извсткой, ча и сахар Богъ знаетъ съ какой примсью, то громко стоналъ, какъ мытарь, и повторялъ его слова. Утонченная смсь фарисея и мытаря — дло очень обыкновенное. Съ первыхъ временъ христіанства, найдено было, благодаря улучшенной систем того, что можно назвать христіанской помсью, что эти два типа могутъ успшно сливаться. Старикъ Роджеръ былъ образцомъ фарисейско-мытарской помси. Жена его, красивая женщина, которую онъ взялъ изъ замка лорда Боррабъ, была умне и гораздо искренне мистера Роджера. Высокаго роста, хорошо сложенная, энергичная, съ здоровымъ румянцемъ на щекахъ, и пунцовыми губками, мистрисъ Роджеръ была очень уважаема всми духовными лицами ихъ секты, особенно юными, съ которыми она обходилась, какъ родная мать. Лучшая комната въ ихъ квартир всегда была готова къ услугамъ странствующихъ проповдниковъ. Вайтфельдъ обдалъ у нихъ, провелъ ночь и обновилъ мдную грлку, которая потомъ употреблялась для излеченія простуды и ревматизма у другихъ проповдниковъ. Ея старшій сынъ Дэвидъ былъ ея надеждой. Она съ младенчества посвятила его церкви.

Эта добрая женщина, хотя и старалась не придавать большаго значенія слабостямъ мужа и его уклоненіямъ отъ правды и честности, а, напротивъ, преувеличивать хорошія его стороны, но какъ-то невольно сознавала, что въ нравственной кассовой книг, балансъ былъ не въ пользу старика Роджера, и тшила себя, что все уладится поступленіемъ въ пасторы Дэвида. Она радостно слдила за его ростомъ и развитіемъ, а Дэвидъ никогда не забывалъ ея нжной любви къ нему, постоянныхъ попеченій и вчной улыбки, съ которой она смотрла на него и ласкала его по голов. Конечно, если вра, преданность и искренность имютъ какую-нибудь цну, то мистрисъ Роджеръ могла доврчиво ожидать осуществленія своихъ задушевныхъ желаній увидать Роджера проповдникомъ Евангелія. Но грхи его отца, вроятно, пересилили.

Дэвидъ сначала ходилъ въ граматическую школу въ Нью-Кастл, и блестящими успхами льстилъ самолюбію своихъ родителей. Престарлые проповдники, отдыхая въ комнат, за лавкою стараго Роджера, слушали съ интересомъ разсказы матери о своемъ необыкновенномъ сын и объ ея планахъ на счетъ его будущности, а потомъ благословляли его и мать, ‘побуждаемою Господомъ посвятить Ему плоть отъ плоти своея’. Достойные пастыри говорили съ искренностью и доврчивостью рутины. Но молодой Роджеръ, тихій, задумчивый, слдилъ своими большими ясными глазами и чуткими ушами за всмъ, что происходило въ лавк и въ комнат за нею. Ничто не ускользало отъ его вниманія. Онъ видлъ проповдниковъ въ часовн, слушалъ ихъ проповди и замчалъ ихъ поведеніе въ дом своихъ родителей. Не нарушая своего сыновняго уваженія къ отцу, онъ сравнивалъ слабости отца съ его словами. Часто ему казалось, что такъ поступать съ его стороны было гршно, и онъ отгонялъ отъ себя мысли, которыя лзли ему въ голову, но он тотчасъ же возвращались, и задолго до выхода его изъ школы, онъ уже вполн сознавалъ, что духовное поприще было не по немъ.

Но однажды ихъ домъ постилъ человкъ, который возбудилъ въ немъ энтузіазмъ. Это былъ знаменитый проповдникъ, докторъ богословія, съ выразительнымъ, строгимъ лицомъ, сдыми волосами, мягкими манерами въ обыкновенномъ разговор и съ страшной силой краснорчія на каедр. Взявъ за текстъ своей проповди: ‘Если не покаетесь, то вс погибнете’, и устремивъ свои глаза на Роджера, тогда семнадцати-лтняго юношу онъ представилъ такъ живо Силоанскую башню, что молодой Джобсонъ посмотрлъ на потолокъ часовни, полагая, что камни летятъ, на его голову. Слдя со страхомъ за всми движеніями проповдника, онъ, казалось, чувствовалъ, что этотъ грозный богословъ бралъ его въ свои могучія руки, клалъ на большую библію, лежавшую на бархатной подушк и подвергалъ анатомическому сченію на поученіе всхъ прихожанъ. По окончаніи проповди, онъ вернулся домой и, спрятавъ лицо на груди матери, весь въ слезахъ, общалъ ей хорошо себя вести и посвятить всю свою жизнь церкви. Онъ имлъ, очевидно, къ этому призваніе и единственнымъ его желаніемъ было проповдывать, какъ докторъ Спратъ.

Такимъ образомъ впослдствіи Дэвидъ перешелъ въ одну изъ сектаторскихъ коллегій близь Лондона. Тамъ, въ продолженіи трехъ лтъ, онъ пламенно изучалъ церковную исторію, богословіе, метафизику и другія духовныя и свтскія науки. Оставивъ въ сторон свой религіозный энтузіазмъ, онъ упивался знаніемъ. Все свободное время онъ посвящалъ чтенію, обдумыванію прочитаннаго и записыванію своихъ мыслей. Единственнымъ разнообразіемъ въ этой созерцательной жизни было участіе, принимаемое имъ по приглашенію профессоровъ и студентовъ въ религіозныхъ собраніяхъ и богословскихъ спорахъ. Его принуждали писать образцовыя проповди и читать ихъ при двадцати студентахъ коллегіи, подвергавшихъ эти проповди строгой критик. Дэвидъ питалъ полное презрніе къ умственному уровню нкоторыхъ изъ этихъ молодыхъ людей и не врилъ въ искренность ихъ апостольскаго призванія. Ему казалось, что они просто предпочитали рабочей дятельной жизни спокойное прозябаніе въ лон церкви, дававшей имъ всми уважаемое положеніе и авторитетъ. И чмъ въ ум Роджера становилось свтле, тмъ боле въ душ его увеличивался мракъ. Были ли окружавшіе его люди искренны и честны? Если они врили въ половину того, о чемъ такъ цвтисто болтали, могли ли они такъ заботиться о свтскихъ интересахъ и такъ весело болтать о слабостяхъ того или другого? Онъ болзненно сознавалъ недостатки своихъ товарищей и не видалъ ихъ достоинствъ. Наконецъ, наступила критическая минута. Дни искуса близились къ окончанію. Роджеръ сталъ приготовляться къ послднему экзамену и ректоръ коллегіи, докторъ богословія Люси, далъ ему тэму для пробной проповди:

‘Вс книги священнаго писанія вдохновлены Богомъ’.

Тогда между студентомъ и ректоромъ, произошелъ слдующій разговоръ.

Роджеръ.—Какія книги священнаго писанія вы разумете, г. ректоръ?

Люси.— Вс. Священное писаніе во всемъ своемъ объем вдохновлено Богомъ.

Роджеръ.— И апокрифы?

Люси.— Конечно, нтъ.

Роджеръ.— А книга Бытія?

Люси.— Конечно, да.

Роджеръ.— И псня псней Соломона?

Люси.— Непремнно, это очень поэтическая притча божественнаго происхожденія.

Роджеръ.— Я не могу этого написать.

Люси.— Что? Что съ вами, мистеръ Роджеръ? Божья благодать васъ покинула? Неужели мы вскормили въ своей сред не христіанина?

Роджеръ.— Надюсь, что нтъ, сэръ. Почти всему, чему я врю, я научился здсь и почти все, чему я не врю, я почерпнулъ изъ здшняго преподаванія. Вы знаете гораздо лучше меня каноническую исторію, но вс ваши объясненія и аргументы требуютъ большей вры, чмъ та, которую я чувствую въ себ.

— О, вратъ человческаго рода! это все твоя работа! промолвилъ ректоръ, не зная что сказать, и потомъ поспшно прибавилъ:— пойдемте обдать, мистеръ Роджеръ. Уже звонили. Вечеромъ я соберу факультетъ, чтобъ разсудить ваше дло.

Члены факультета выразили глубокое и искренное горе, узнавъ о тхъ затрудненіяхъ, которыя встртилъ Роджеръ въ догматахъ. Вс его любили и нкоторые считали, что онъ подавалъ наибольшія надежды изъ всхъ студентовъ. Замчательно, что они старались всячески объяснить его нравственное заблужденіе и ни одинъ изъ нихъ не напалъ на настоящую разгадку.

— Это припадокъ умственной гордости, замтилъ достопочтенный пасторъ Джеоахатъ Инвардсъ:— я всегда замчалъ на классныхъ преніяхъ, что онъ очень самоувренный юноша. Умственная гордость, не желающая принимать на вру никакой истины, а все подвергающая изслдованію, на все требующая доказательствъ — вотъ что убиваетъ, братія, нашъ вкъ, леденитъ сердца, возбуждаетъ недовольство и распространяетъ безврье. Нашъ бдный другъ нуждается, чтобъ святой духъ научилъ его смиренію.

— Не питаетъ ли онъ нечестивой страсти, отвлекающей его душу и тло отъ окончательнаго общенія съ церковью? произнесъ достопочтенный Ириніусъ Бушби, докторъ богословія Пенсильванской коллегіи.

— Нтъ, братія, отвчалъ ректоръ, честный и трезвый піэтистъ: — я ручаюсь головой за благородство и нравственность мистера Роджера. Въ нашей коллегіи никогда не было человка съ боле благороднымъ и возвышеннымъ характеромъ. Нтъ, терзающія его сомннія искренны и незапятнанны, они происходятъ не отъ разврата или самоувренной гордости, а отъ слишкомъ требовательной, слишкомъ совстливой натуры, стремящейся къ безусловной истин, которая недоступна смертнымъ. Люди, ставящіе себ слишкомъ высокій идеалъ, часто теряютъ равновсіе, убдившись въ его непрактичности. Нашъ другъ требуетъ математической точности тамъ, гд доказательства не математическія, а духовныя, гд дйствуетъ не наука, а вра.

Такимъ образомъ, почтенные богословы ходили вокругъ настоящаго вопроса, теряясь въ общихъ мстахъ, тогда какъ бдный юноша въ сущности глубоко врилъ въ Евангельскія истины и желалъ руководиться имъ въ жизни, но не могъ признавать непогршимыми сектаторскіе догматы, которые не имли за себя божественнаго авторитета и были преисполнены противорчій.

— Докажите мн, докажите — и я поврю, говорилъ онъ ученымъ богословамъ, которые каждый по очереди убждали его для спасенія души проглотитъ пилюлю, которую онъ не могъ взять въ ротъ.

Посл долгаго искуса, Дэвидъ Роджеръ былъ, наконецъ, отправленъ домой, ‘какъ сосудъ испорченный, неспособный держать воду’. Это была страшная катастрофа для его матери, которая много пролила слезъ надъ паденіемъ сына.

Мистеръ Роджеръ старшій выходилъ изъ себя отъ негодованія. Онъ спрашивалъ всхъ, чмъ заслужилъ имть сына атеиста, но, хотя это былъ вопросъ совершенно праздный, онъ могъ бы, еслибъ взглянулъ честно въ глубину своего сердца, найти достаточную, съ его собственной точки зрнія, причину, отнимавшую у него всякое право на жалобу. Что касается его самого, то онъ далеко не примнялъ на практик тхъ суеврныхъ понятій, которыхъ онъ такъ крпко держался въ теоріи, но возвышенная чистота побужденій, руководившихъ юнымъ Дэвидомъ, стояла въ глазахъ обыденной площадной набожности гораздо ниже обычнаго ханжества, которое торговецъ колоніальными товарами прикрывалъ лицемрнымъ смиреніемъ. Жена его въ глубин своего сердца не могла не чувствовать, что ея мальчикъ, съ его откровеннымъ лицомъ, прямыми взорами и честной искренностью, былъ неизмримо выше человка, всегда смотрвшаго изъ подлобья и скрывавшаго въ своей конторк такія тайны, которыя онъ никогда не посмлъ бы ей открыть, но она была, также связана по рукамъ и по ногамъ. Это чувство ей казалось не честнымъ и она старалась отъ него освободиться. Что ни говорилъ Дэвидъ о своей вр въ великія истины христіанства и о томъ, что онъ, по совсти, не могъ только признавать догматовъ, которыми хотли огородить и сдлать неприступными эти истины, отецъ не хотлъ его и слушать. Ректоръ Люси объявилъ, что юноша неисправимъ, весь факультетъ пришелъ къ тому убжденію, что онъ — ‘сосудъ испорченный’, а подобный отзывъ одинаково гибеленъ какъ для кандидата въ евангелическіе пасторы, такъ и для корабля или бочки съ виномъ. Старикъ обошелся съ сыномъ грубо и презрительно, вроятно, побуждаемый къ тому сознаніемъ, что, потерявъ подъ собою почву въ сфер нравственной, ему необходимо было наверстать потерянное въ сфер духовной. Дэвидъ, желавшій только спокойной жизни и свободнаго времени для того, чтобы серьёзно обдумать вс тревожившіе его умъ великіе вопросы, ясно созналъ, что если онъ останется еще доле въ этой странной атмосфер религіознаго энтузіазма и отсутствія нравственныхъ правилъ, то совершенно потеряетъ всякую вру, и потому ршился ухать подале. Получивъ на дорогу сто фунтовъ стерлинговъ отъ отца и грустно простившись съ матерью, онъ отправился въ Канаду, гд получилъ скромное мсто учителя.

На новой своей родин Роджеръ благоразумно держалъ языкъ за зубами насчетъ своихъ убжденій. Онъ считалъ правильнымъ и осторожнымъ появляться каждое воскресеніе въ церкви. Онъ слушалъ, насколько могъ почтительно, набожныя словоизверженія доктора Траутбека и скоре отрубилъ бы себ правую руку, чмъ возбудить малйшее сомнніе въ сердц одного изъ своихъ учениковъ. Однако, прошедшее Роджера должно было сильно подйствовать на умъ Тадди. Мы уже упоминали, что докторъ Джобсонъ, желая какъ можно боле подвинуть въ ученіи сына, чтобы поскоре перевести его въ торонтскій университетъ, дйствительно очень хорошее высшее учебное заведеніе, подговорилъ Роджера давать Тадди уроки математики на дому по вечерамъ три раза въ недлю. Въ этихъ урокахъ принимала живое участіе и мистрисъ Джобсонъ.

Молодость Маріанны Джобсонъ, протекавшая въ т дни, когда не слыхать было о женскихъ коллегіяхъ, и женскій умъ, но общему мннію, нуждался только въ самомъ поверхностномъ развитіи — хотя по многимъ замчательнымъ примрамъ видно было, на что способны женщины — не могла представить удовлетворительныхъ условій для разработки ея по природ быстраго и глубокаго ума. Какія качества тогда требовались отъ женщины хорошаго общества можно судить по диковиннымъ программамъ учебныхъ заведеній для молодыхъ двушекъ, содержимыхъ дочерьми пасторовъ или раззорившимися знатными дамами. Приличныя манеры, которымъ въ послднее время, быть можетъ, слишкомъ уже мало учатъ, музыка, шероховатая калиграфія, смутное понятіе о граматик и орографіи, а также обученіе нкоторымъ рукодльямъ составляли въ большинств случаевъ всю программу женскаго воспитанія, къ которому прибавляли еще за особую плату цивилизующее вліяніе танцевъ и французскаго языка. Такимъ образомъ, женщины, ощущавшія въ себ способность къ мышленію, должны были сами себя образовывать, если желали подняться надъ уровнемъ свтской посредственности.

Очутившись въ Корнвал, мать нашего героя имла очень малый кругъ знакомыхъ, не отличавшихся ни умомъ, ни образованіемъ, а потому естественно она искала въ книгахъ спасенія отъ одолвавшей ее скуки. Джобсонъ много читалъ, любилъ новыя научныя изслдованія, философскія сочиненія и журнальныя статьи о политическихъ и нравственныхъ вопросахъ. Жена, раздлявшая его труды и развлеченія, на столько развила свой умъ чтеніемъ и серьёзными размышленіями, что сдлалась достойнымъ собесдникомъ для развитого человка.

Роджеръ, приходя въ домъ Джобсона для урока математики, часто засиживался тамъ по нскольку часовъ въ интересномъ разговор съ своими друзьями. Они съ удивленіемъ нашли въ немъ основательное, глубокое знаніе тхъ общественныхъ и философскихъ наукъ, которыя они знали только поверхностно. Мистрисъ Джобсонъ совершенно забыла его шотландскій выговоръ и съ большимъ удовольствіемъ слушала горячія пренія, возникавшія между ея мужемъ и учителемъ. Повременамъ, она принимала въ нихъ участіе и сама, поражая Роджера своими осмысленными замчаніями. Такимъ образомъ, мало-по-малу, возникла въ скромной комнат деревяннаго домика, на границахъ образованнаго міра, свободная школа философіи и знанія. Они выписывали книги, читали ихъ вмст, разсуждали, спорили и часто предпринимали изслдованія такихъ сферъ, которыя докторъ и его жена долго считали, благодаря своему воспитанію и предразсудкамъ, недоступными.

При этомъ, новые изслдователи истины въ области науки и философіи забывали, что ихъ пренія жадно слушаетъ юный Тадди. Сидя въ углу комнаты за своими тетрадками, онъ не пропускалъ ни одного слова Роджера, который, найдя, наконецъ, сочувственную аудиторію, развивалъ идеи, часто глубокія и поразительныя, но едва ли не еретическія. Этимъ путемъ Дэвидъ Роджеръ сдлался для нашего героя чмъ-то боле простого учителя и юный Тадди, прежде чмъ усвоилъ себ элементы знанія, уже странствовалъ колеблющейся и смущенной поступью по усянному преградами и западнями полю человческихъ умозрній.

VII.
Пробужденіе надежды.

Весна! Весна! Лучезарное солнце сняло блыя хрустальныя оковы канадской зимы съ полей, лсовъ и луговъ. Тонкая озимая пшеница и волнистая невспаханная земля уже пробиваются сквозь окутавшую ихъ горностаевую мантію, а тамъ и сямъ изъ подъ послднихъ остатковъ снга торчатъ камни, словно кости бдняка сквозь лохмотья. Вотъ показалась и свтлая зелень озимого овса. Ледяной мостъ черезъ могучую рку съ трескомъ поддается и мрачныя, такъ долго скованныя воды бушуютъ на свобод, большія льдины, примерзшія къ берегу, одна за другою падаютъ въ пнящуюся пучину, увеличивая разливъ. Мало-по-малу, и земля, съ тяжелыми вздохами и холодной испариной природы, разстается съ своимъ ледянымъ покровомъ. Блестящіе кристалы, усевавшіе обнаженныя втви деревьевъ, уступаютъ мсто сырой влажности, изъ которой возникаетъ юная, двственная зеленая листва. Едва исчезли снгъ и ледъ, нжная молодая растительность начинаетъ пробиваться такъ быстро, что зоркій глазъ можетъ почти вымрить ея ростъ въ теченіи одного дня. Словно чудомъ воздухъ потепллъ. Срыя дождевыя тучи надвинулись съ запада, съ отдаленныхъ степей, съ Тихаго океана и тихо, медленно осыпали поля и лса чудными дарами природы. И земля засіяла полной красой и свтлой надеждой на обильную жатву.

Давно было общано Тадди, что въ начал іюля все семейство отправится на цлый день къ фермеру Мортону. Кром папа, maman и всхъ юныхъ надеждъ дома, въ веселомъ пикник должны были принять участіе Батшеба, пестрый турбанъ которой теперь уже красовался на сдыхъ волосахъ, и — о, счастье!— Дэвидъ Роджеръ. Много дней и ночей думалъ и мечталъ одиннадцатилтній мальчикъ, полный силы и здоровья, объ этомъ радостномъ праздник. И дйствительно, было чему радоваться. Его дтское воображеніе рисовало столько очаровательныхъ картинъ: веселые сборы съ неизбжной суматохой, быструю поздку, игры на ферм, неистощимые запасы молочнаго хозяйства Мортона, груды варенья и желе мистрисъ Мортонъ, вкусныя кушанья, нарочно состряпанныя для нихъ дочерью фермера, величественные пороги съ ихъ нескончаемымъ грохотомъ, удивительную группу темныхъ сосенъ на холм, усянномъ шишками и острыми бурыми иглами, составлявшими скользкій коверъ, но которому скользили и падали вс — тетя Берти, папа и — о, радость!— толстая Батшеба, игру въ прятки за деревьями, прогулку по лсу, сборъ цвтовъ для мама, внчаніе гирляндами маленькой Тини, младшей представительницы Джобсоновъ, бганье въ запуски съ Дэвидомъ Роджеромъ, который, несмотря на свои длинныя ноги, всегда отставалъ, и проч., и проч.

Удивительная процессія двинулась въ одинъ прекрасный іюльскій день изъ Королевскаго Дома, какъ докторъ назвалъ свое жилище въ память Барбадоса. Впереди халъ фургонъ въ дв лошади, присланный Мортономъ за дамами, а за нимъ слдовали легкія одноконныя тележки съ мужчинами и мальчиками. Въ воздух раздавались веселые голоса, громкіе крики, смхъ, хохотъ. Было очень рано. Крупныя капли росы еще дрожали на былинкахъ и осыпали жемчугомъ свжіе зеленые листья деревьевъ и кустовъ. Вскор экипажи остановились, вс вышли и пшкомъ взобрались на крутую гору, слыша издали какой-то глухой, могучій ревъ. На вершин ихъ ждала волшебная панорама, залитая яркимъ свтомъ солнца, сіявшаго на безоблачномъ неб.

Высокій берегъ рки былъ изрзанъ на этомъ мст крутыми утесами, которые смотрли нахмурившись на чудовищный водоворотъ, кипвшій внизу. На нсколько миль вверхъ и внизъ шумно катили громадные валы съ блыми пнящимися гребнями, перегоняя другъ друга въ бшенной скачк, словно милліоны морскихъ лошадей, по широкому руслу, раскинувшемуся на милю и усянному на дн неподвижными, колоссальными утесами, дико, безумно несся какъ бы выведенный изъ терпнія столькими преградами, могучій потокъ св. Лаврентія. Ничего не было видно, кром кипвшей массы пнистыхъ водъ и гигантскихъ волнъ, кружившихся въ дикой пляск, разбиваясь съ изступленнымъ ревомъ о желзныя скалы. Этотъ бшенный, снжный водоворотъ поразилъ ужасомъ веселыхъ, рзвыхъ мальчиковъ, открывшихъ рты отъ изумленія, а маленькая двочка спрятала лицо въ полы отцовскаго сюртука. Что за страшный, неописанный гулъ стоялъ въ воздух! Какая сила и глубина въ этихъ могучихъ звукахъ! Земля тряслась отъ нихъ, сводъ небесный трепеталъ, а человческая душа смиренно сжималась. Дале, сквозь облака брызговъ, стоявшихъ надъ клубившейся сдой пучиной, виднлись зеленые острова, омываемые нетерпливо несущимся штокомъ, и вершины утесовъ, покрытыя богатой растительностью. И надъ всмъ этимъ сіяло утреннее солнце, а тамъ и сямъ въ пелен тумана сверкали лучи радуги, рельефно выступавшіе на серебристомъ фон.

Берта отошла немного отъ остального общества и съ восторгомъ смотрла на разстилавшуюся передъ нею панораму. Вс были такъ заняты, что никто не замчалъ ея волненія. Это чудное зрлище всегда очень сильно дйствовало на нее и волновало ее до глубины души. Крупная слеза покатилась по щек. Она безсознательно сла на траву. Въ одну минуту Тадди былъ подл нея. Онъ замтилъ слезу на ея щек и отеръ ее поцлуемъ. Потомъ онъ тихо взялъ ея руку. Эта сцена не избгла быстраго взгляда Маріанны. Она указала на нее знакомъ мужу. Джобсонъ подошелъ къ сестр.

— Берта, сказалъ онъ, взявъ ее за об руки и поднимая съ земли:— ты подешь со мною и Тадди.

Она отвернулась отъ кипвшаго съ страшнымъ грохотомъ водоворота у ея ногъ, посмотрла на доброе, красивое лицо брата и тотчасъ просіяла. Потомъ, бросивъ послдній взглядъ на плнявшіе ее пороги, сла въ кабріолетъ съ братомъ.

День былъ райскій, тихій, теплый, солнечный, свтло было на сердц у каждаго, легка была поступь и невольно улыбались уста. Ферма со всми ея картинами вседневной дятельной жизни, кладовая и кухня съ неисчерпаемыми ихъ богатствами, залитыя солнцемъ поля, прохладные, тнистые лса, зеркальная поверхность могучей рки, тихой и величественной надъ порогами въ нсколькихъ шагахъ отъ бшеннаго водоворота — все это доставляло дтямъ такія радости, которыхъ они никогда еще не знавали. Въ сосновой рощ на зеленой мурав и подъ голубымъ сводомъ неба былъ приготовленъ дочерью фермера завтракъ, вкусный, безконечный. Навшись всласть, дти разбжались во вс стороны, предоставляя старшимъ отдыхать и болтать между собою. Фермеръ Мортонъ похалъ, однако, верхомъ на отдаленныя поля, а Роджеръ, посадивъ себ на плечи младшую двочку Тина, отправился, въ сопровожденіи двухъ или трехъ мальчиковъ, въ лсъ. Тадди и Берта побжали къ рк, гд устроена была небольшая деревянная дамба, съ которй видны были вдали пнившіеся валы. Къ одному изъ устоевъ дамбы была привязана хорошенькая маленькая лодочка.

Прошелъ часъ. Воздухъ былъ теплый, ароматичный. Докторъ Джобсонъ лежалъ на мягкой трав подъ тнью сосенъ, надвинувъ на глаза свою соломенную шляпу. Рядомъ сидли мистрисъ Джобсонъ и мистрисъ Мортонъ, тихо разговаривавшіе о хозяйственныхъ предметахъ. Громкіе голоса дтей, слышавшіеся то тутъ, то тамъ, стихли. Это былъ день отдыха и нги для добраго доктора.

Но вотъ раздался громкій крикъ. Голосъ Роджера звучалъ среди окружающей тишины не радостными нотами, а какъ звонъ набата. Сердце доктора ёкнуло, а женщины соскочили, дрожа отъ страха. Крикъ повторился. Онъ ясно несся съ противоположной стороны дома, съ рки. Джобсонъ бросился бжать на этотъ страшный зовъ черезъ дорогу, скотный дворъ и поле, простиравшееся отъ дома къ берегу, гд виднлся на конц деревяннаго мола Дэвидъ Роджеръ.

— Что случилось? воскликнулъ онъ, пробгая мимо Мэри Мортонъ, которая вышла поспшно изъ кухни съ дтьми.

Она, блдная, испуганная, молча указала на рку, гд въ полумили отъ берега, среди могучаго потока, быстро стремившагося къ страшнымъ порогамъ, виднлось что-то едва примтное при яркомъ сіяніи солнца. Это была маленькая лодочка. На корм сидла какая-то одна небольшая фигурка, а другая гребла.

— Тадди и Берта! О, Боже милостивый!

Черезъ минуту, отецъ стоялъ уже подл учителя. Роджеръ сбросилъ сюртукъ и шляпу и громко командовалъ лодк, находившейся теперь въ нсколькихъ сотняхъ ярдовъ выше по рк. Тихо, но неудержимо катилъ св. Лаврентій свою зеркальную поверхность, едва колыхаемую легкой зыбью.

— Держи носъ кверху… кверху. Тадди! Налегайте на весла, миссъ Джобсонъ!

Докторъ видлъ, что здоровенная, сильная фигура учителя дрожала, какъ осиновый листъ, хотя онъ и старался всми силами побороть свое волненіе.

— Ихъ немного снесло, сказалъ онъ Джобсону:— но если она не устанетъ грести, а мальчикъ не спуститъ руля, то все еще обойдется.

— Кверху носъ, Тадди!

— Хорошо, отвтилъ нараспвъ ребенокъ.

Они приближались къ берегу, но Джобсонъ не могъ не замтить, что утлый челнокъ уносило все ближе и ближе къ страшной блой пасти, ожидавшей ихъ невдалек.

— Хорошо! Налягъ! тетя Берта! Разъ, два, три! Славно!

Берта гребла сильно, твердо, какъ бы не понимая грозившей имъ опасности.

Каждая минута казалась вчностью для зрителей этой сцены. Женщины сбжались на берегъ и смотрли, объятые трепетомъ, но мистрисъ Джобсонъ была слишкомъ мужественна, чтобы смущать доктора въ такую критическую минуту.

Лодка все приближалась къ берегу и теченіемъ ее все уносило внизъ. Она уже была въ двухъ-стахъ ярдовъ отъ мола, но она уже миновала его и находилась ниже ярдовъ на пятьдесятъ. Роджеръ и Джобсонъ тщетно искали глазами другой лодки. Дровоски взяли утромъ челнокъ Мортона. Роджеръ скрежеталъ зубами.

— Я не смю броситься вплавь, воскликнулъ онъ:— они оба испугаются, и все погибло. Молодецъ, Тадди! держи на мель! Не бойся, нтъ никакой опасности.

Но, обернувшись къ доктору, онъ прибавилъ:

— Вонъ длинная, блая линія, вы видите? Тамъ теченіе встрчается съ сильнымъ прибоемъ за косой. Если они благополучно ее проржутъ, то все спасено, но на это надо большое искуство… Эй, Тадди! держи носъ кверху еще одну минуту! воскликнулъ онъ въ сильнйшемъ волненіи.

Они теперь приблизились къ блой линіи, казавшейся съ мола небольшой морщиной на гладкой поверхности, но представлявшей громадную преграду маленькой лодк.

Джобсонъ смотрлъ во вс глаза. Лодка была теперь на цлыхъ сто ярдовъ ниже мола, но все-таки держала прямо на берегъ. Ея острый носъ, встртивъ первую волну, приподнялся на нсколько вершковъ и прорзалъ ее. Преграда была наполовину преодолна. Надо было имть ловкую и сильную руку, чтобы произвести такой манёвръ. Черезъ секунду, снова опустилась корма и приподнялся носъ. Лодку сильно покачнуло. Тадди выпустилъ изъ рукъ руль, и, прежде чмъ онъ усплъ его снова схватить, лодку уже повернуло носомъ по теченію и понесло внизъ съ неудержимой силой.

Крикъ отчаянія невольно вырвался изъ груди Джобсона и учителя. Послдній поднялъ руки и хотлъ броситься головой впередъ въ воду.

— Нтъ, нтъ! воскликнулъ Джобсонъ, схвативъ его за плечи:— вы не доплывете до нихъ. Единственная наша надежда тамъ, тамъ!

И онъ указалъ на оконечность косы. Оба они пустились бгомъ. Женщины на берегу упали на колни, поднимая руки къ небу.

Какъ только Берта увидла, что случилось, она бросила весла, встала среди лодки, сняла шляпку, распустила свои волосы и, опустившись на колни, устремила свои взоры на ожидавшіе ихъ пороги. Тадди также стоялъ за нею на колняхъ. Они уже были такъ близко отъ грознаго водоворота, что его страшный гулъ заглушалъ ихъ голоса и голоса тхъ, которые были на берегу.

Джобсонъ и учитель бжали, какъ безумные, къ кос. Приближаясь къ пнистой пучин, лодка вдругъ стала двигаться медленне. Вроятно, передъ каменной преградой, чрезъ которую съ такимъ бшенствомъ прорывается могучій потокъ, лежитъ глубокая впадина. Джобсонъ и учитель достигли оконечности косы за полминуты прежде лодки. Она была только въ тридцати футахъ, имъ ясно были видны лица Берты и Тадди. Вдругъ лодка дрогнула и приподнялась. Страшный водоворотъ окружилъ ее со всхъ сторонъ.

— Прощай, Тадди! воскликнулъ отецъ, но чудовищный грохотъ заглушилъ его голосъ.

Лодка перескочила первую волну, но накренилась. Тадди и Берта крпко держались за бортъ.

— Боже милостивый! пронесло! Бги, Роджеръ!

Маленькая лодка попала въ узкій фарватеръ между подводными каменьями и спокойно неслась дале, тогда какъ но ея сторонамъ клубились и ревли сдые валы. Роджеръ бжалъ по берегу, какъ бшенный, Джобсонъ не могъ поспть за нимъ. Еще волна, еще скачекъ, и, благодаря своей легкости, лодочка, перелетвъ черезъ грозную пучину, снова очутились въ обширной заводи надъ подводнымъ плоскимъ рифкомъ. Теченіемъ ее приблизило къ берегу на сто футовъ. Тутъ невдалек лежитъ вторая бухта за небольшой косой. О! еслибы лодочку пронесло благополучно чрезъ немногіе валы, остававшіеся до этого спасительнаго убжища. Но вотъ снова она вступаетъ въ борьбу съ громаднымъ пнящимся, ревущимъ валомъ. Это уже не настоящій, реальный предметъ, а видніе, которое мерещится въ пелен тумана, окутывающаго пороги. Но нтъ! Лодка поднимается на гребень волны, держится на немъ съ мгновеніе и, словно отъ удара невдомой руки, отлетаетъ, перевернувшись дномъ кверху, на двадцать футовъ, въ тихую заводь, близко къ берегу и далеко отъ рокового водоворота.

Роджеръ бросается въ воду и борется съ теченіемъ. Джобсовъ, оставшись на берегу, видитъ, какъ лодка перевернулась, какъ около нея колышется блое платье, какъ — о! чудо изъ чудесъ!— маленькая фигурка храбро плыветъ къ берегу.

— Браво, Тадди! кричитъ онъ, и, кинувшись въ воду, отправляется къ нему навстрчу.

Теперь въ могучей рк четыре жизни борются съ ея сильнымъ теченіемъ.

Между тмъ, Роджеръ подвигается. Онъ видитъ опрокинувшуюся лодку. Блое платье исчезло. Наконецъ, онъ достигаетъ лодки, хотя маленькій водоворотъ такъ и вертитъ его. Но онъ схватываетъ лодку и зорко смотритъ по сторонамъ. Вдругъ блдное лицо всплываетъ подъ самой его рукой. Онъ схватываетъ Берту за ея длинные волосы, приподнимаетъ ея голову надъ поверхностью воды, переводитъ дыханіе и отправляется въ обратный путь со своей драгоцнной ношей. Сильный прибой подхватываетъ его и несетъ къ берегу.

Докторъ Джобсонъ, поровнявшись съ Тадди, схватываетъ его, и они оба благополучно достигаютъ берега. Нашему герою было суждено сдлать много непріятностей свту, а потому онъ не могъ утонуть даже среди пороговъ Св. Лаврентія. Онъ стоялъ теперь спокойно на земл и весело кричалъ учителю, поощряя его на новыя усилія. Но Роджеру приходилось тяжело.

Между тмъ, на театръ происшествія пріхалъ Мортонъ, до котораго донеслись жалкіе крики Роджера. Какъ только учитель бросился въ воду, онъ поскакалъ домой и тотчасъ вернулся съ простынями и бутылкой водки. Онъ уже соскочилъ съ лошади, какъ раздался отчаянный вопль Роджера:

— О! Судороги! судороги!

Въ туже минуту, Мортонъ, никогда не терявшій присутствія духа, развязалъ уздечку лошади, вскочилъ въ сдло и отъхалъ отъ берега до тхъ поръ, что вода дошла лошади до брюха, бросилъ ремень Роджеру, уже находившемуся въ разстояніи нсколькихъ ярдовъ. Учитель схватился за ремень, и фермеръ вытащилъ его на берегъ съ Бертой, лишившейся чувствъ.

Они положили ее на землю. Тутъ подоспли мистрисъ Джобсонъ и мистрисъ Мортонъ. Докторъ тотчасъ принялъ вс необходимыя мры. Берта получила сильный ударъ въ лобъ, что доказывалъ большой синякъ. Долго она лежала неподвижно, безъ всякихъ признаковъ жизни. Ее качали, терли ей руки, вливали въ ротъ водки. Наконецъ, она тяжело вздохнула и открыла глаза.

— Что это значитъ? спрашивала она, взглянувъ на брата:— какъ долго я спала?

Докторъ Джобсонъ схватилъ ее за руку и впился въ нее глазами. Маріанна замтила, что онъ дрожалъ отъ волненія.

— Какой ты странный, продолжала Берта:— у тебя посдли баки.

— Ты нездорова, Берта, что ты чувствуешь?

— Тутъ больно, отвчала она, указывая на синякъ на лбу: — но какъ у меня легка голова. Гд я?

— Сейчасъ я все теб объясню. А теперь закрой глаза на минуту. Тебя надо перенести.

Мортонъ и Джобсонъ взяли ее на руки и понесли. А мистрисъ Джобсонъ уговоривала выпить водки Роджера, который, изъ угожденія ей, хватилъ громадную дозу. Онъ едва могъ двигаться, но глаза его просіяли, когда Тадди, весь мокрый, схватилъ его за руку и крпко прижался къ нему.

Берту внесли въ домъ и положили на постель, но она вдругъ вскочила и, подбжавъ къ зеркалу, воскликнула:

— Какъ смшно! Я стала совсмъ старая… но все мн кажется такъ ново.

— Слава Богу! произнесъ докторъ Джобсонъ, обнимая ее и плача, какъ ребенокъ.

Онъ могъ, дйствительно, плакать отъ радости. Надежда воскресла!

КОНЕЦЪ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Переселеніе.

I.
Жизнь становится серьезной.

Давно уже вставочныя предложенія вышли изъ моды и только встрчаются въ рчахъ и статьяхъ одного знаменитаго государственнаго человка, а потому открыть скобку и не закрывать ея впродолженіи трехъ частей должно быть признано даже враждебными критиками одною изъ самыхъ смлыхъ реторическихъ фигуръ.

Длинныя вставочныя предложенія, занимавшія такое почетное мсто въ произведеніяхъ англійской литературы въ прежнія ея эпохи, я полагаю, заброшены по той причин, что обыкновенно въ скобкахъ сообщались свднія, имвшія малый интересъ и не заслуживавшія чтенія. Однако, я помню, что одинъ очень умный изслдователь реторики, профессоръ краснорчія, указывалъ, что въ Библіи и особенно въ Шекспир въ скобкахъ находилась самая серьёзная и важная мысль всей фразы. Это замчаніе вполн примняется къ моему разсказу. Онъ почти весь состоитъ изъ громадной скобки. Мы уже напомнили читателю, что это реторическое чудовище занимало три части, а теперь прибавимъ, что оно займетъ еще почти пять частей. Но такъ какъ мы довели нашего героя только до одиннадцати или двнадцатилтняго возраста, то должны нсколько поторопиться, если желаемъ когда-нибудь вывести его на жизненное поприще, женить, подвергнуть всякимъ непріятностямъ, прославить, сдлать его предметомъ общей ненависти и довести до униженія. Поэтому, намъ надо простить, если мы не станемъ очень близко слдить за его юной жизнью и разомъ перескочимъ черезъ нсколько лтъ, отдляющихъ его отъ зрлаго возраста, часто оказывающагося самымъ не зрлымъ во всей жизни человка.

Молодой Тадеусъ Джобсонъ, на девятнадцатомъ году вернулся изъ Торонтскаго университета съ ученой степенью и первой медалью. Промежуточные года были полны событій, имвшихъ глубокое вліяніе на развитіе характера этого человка. Чудесное исцленіе Берты Джобсонъ отъ сумасшествія и его собственное спасеніе отъ смерти произвели въ нсколько часовъ громадный переворотъ въ ум ребенка. Впервые, въ голов его возникли глубокія идеи о человческой жизни, объ ея разновидныхъ отношеніяхъ и о серьёзной отвтственности, о которыхъ досел онъ не имлъ никакого понятія на той маріонетной сцен, гд механически двигался, прыгалъ и плясалъ въ слпомъ повиновеніи законамъ природы и инструкціямъ материнскимъ, отеческимъ, учительскимъ и пасторскимъ, въ которыхъ было много искуснаго, но мало разумнаго. Подобное состояніе юнаго ума можетъ припомнить каждый изъ насъ, получившихъ воспитаніе по общепринятой шаблонной мрк. Однако, мы видли, что нкоторыя смена развивающихъ сознаніе и пробуждающихъ совсть идей уже запали на почву не каменистую и не безплодную этого юнаго ума. Чтенія и разсужденія, въ которыя Роджеръ вносилъ столько знанія, Маріанна Джобсонъ столько женской смекалки и ея мужъ столько научной точности и англійскаго здраваго смысла, возмутили дремавшій въ юнош источникъ умственнаго сознанія и заставили его думать. Тацитъ, разсказывая, что мать Агриколы, одинъ изъ лучшихъ, но, къ несчастью, не полный силуэтъ римскихъ типовъ, выведенныхъ великимъ историкомъ, старалась удержать преждевременное стремленіе юнаго героя къ философскимъ изслдованіямъ, не выражаетъ, чтобы подобное стремленіе имло унижающее или вредное вліяніе на умъ Агриколы, но даже хвалитъ его мать за осторожность. Однакожъ, вселять въ юные умы слпую вру въ рутинно признаваемыя теоріи въ нкоторыхъ случаяхъ гораздо опасне, чмъ внушать имъ сознаніе, что большая часть предметовъ подлежитъ критик и что сомнніе ни мало не вредно и не гршно. Философія же только есть сопоставленіе и приведеніе въ порядокъ человческихъ сомнній. Знаніе, съ самыхъ раннихъ лтъ, что существуютъ подобные вопросы, можетъ принести только пользу каждому самостоятельному уму, позднее же возбужденіе подобнаго сознанія, когда уже мысль педантично сжата въ узкія, рутинныя рамки, часто бываетъ очень опаснымъ и приводитъ къ самымъ вреднымъ, печальнымъ результатамъ. Такимъ образомъ, Тадеусъ Джобсонъ размышлялъ по многимъ вопросамъ религіознымъ и философскимъ, о существованіи которыхъ немногимъ мальчикалъ его возраста извстно, когда вдругъ онъ испыталъ угрозу неминуемой смерти любимой тетки, а потомъ блаженное сознаніе, что онъ остался живъ, а она возвращена къ раціональному, мыслящему существованію.

— Мама, сказалъ Тадди, спустя нсколько недль посл этого событія, когда волненіе, произведенное имъ нсколько стихло и Берта, быстро развиваясь изъ ребенка въ женщину, не но мсяцамъ, а по днямъ, приводила всхъ въ восторгъ своей веселостью, наивностью и удивительной нжностью:— мама, какъ вы думаете, чмъ я долженъ быть?

Тадди сидлъ въ своей любимой поз подл матери. Она помщалась въ низенькомъ, покойномъ кресл, и была поглощена скромнымъ, но очень полезнымъ занятіемъ, именно штопаніемъ панталонъ самаго младшаго члена семьи. Подл нея въ корзин лежала груда блья, ожидавшаго своей очереди. Тадди сидлъ у ея ногъ, на скамейк, прижавшись головой къ ея колнямъ, и читалъ романъ миссъ Эджвортъ. Съ жаромъ мальчика, всмъ интересующагося, онъ читалъ скоро и съ чувствомъ, а потому понятно вскор усталъ и, положивъ книгу на полъ, отдыхалъ. Онъ устремилъ глаза въ пространство и думалъ. Могучая рка мерещилась ему, въ ушахъ у него раздавался ея зловщій гулъ, онъ снова видлъ себя въ утлой лодк, несомый шипящими сдыми волнами къ врной погибели. Онъ еще чувствовалъ въ себ нервное волненіе, охватившее имъ въ эту роковую минуту.

— Мама, какъ вы думаете, чмъ я долженъ быть?

Чуткое материнское сердце тотчасъ отгадало по тону его голоса, какое тревожное чувство побудило его задать этотъ вопросъ. Она положила на колни свою работу и погладила по голов Тадди.

— Почему ты объ этомъ думаешь, голубчикъ? спросила она.

— Вотъ видишь, я все думалъ, какъ смшно, что мы съ тетей Бертой спаслись. Пасторъ говоритъ, что это было чудо, что никто этому не поврилъ бы, еслибъ не было столько свидтелей, и что никто не могъ бы объяснить столь чудеснаго спасенія естественными причинами.

Маріанна улыбнулась при мысли о постоянномъ пристрастіи кастора къ чудесамъ.

— Конечно, пасторъ правъ, приписывая ваше спасеніе вол Провиднія. Но были и естественныя причины, оказавшія вамъ помощь, хотя большая часть шансовъ была противъ васъ. По счастью, ваша лодка была унесена къ берегу прибоемъ, она, говорятъ, была особой конструкціи и, наконецъ, мистеръ Роджеръ и твой отецъ подали вамъ руку помощи въ должную минуту. Все это причины естественныя и безъ нихъ вы оба погибли бы.

— Но вы все-таки врите въ Провидніе, не правда ли? произнесъ Тадди и пристально взглянулъ на мать.

Она вынесла этотъ взглядъ и отвчала очень спокойно:

— Да, Тадди. Я врю, что Богъ слдитъ за нами каждую минуту, но какъ и въ чемъ выражаются попеченія о насъ Провиднія объяснить гораздо трудне. Это вопросъ чрезвычайно глубокій, слишкомъ глубокій, чтобъ мы его разршили или чтобъ ты объ немъ размышлялъ.

— Отчего? Я врю въ Провидніе, я каждое утро и вечеръ благодарю Бога за спасеніе меня и тети Берты. Я очень радъ, что вы раздляете эту вру, прибавилъ онъ съ нкоторой застнчивостью:— потому что въ книг, которую на дняхъ вамъ читалъ мистеръ Роджеръ, авторъ говорилъ, что насчетъ Провиднія существовало много иллюзій, и я думалъ, по вашимъ разсужденіямъ, что вы находили справедливымъ слова автора.

Маріанна Джобсонъ затаила дыханіе и пристально взглянула на Тадди. Она вдругъ поняла, что ея сынъ, неожиданно для всхъ и съ удивительной быстротой, развился умственно, благодаря тому, что ему позволили слушать разговоры, которые не могли повидимому интересовать мальчика, занятого уроками.

— Ты насъ не понялъ, Тадди. Мы разсуждали о мнніи очень извстнаго и глубокаго мыслителя по этому вопросу и, конечно, были обязаны признать справедливость его критики крайнихъ убжденій нкоторыхъ лицъ, которыхъ называютъ обыкновенно энтузіастами, но еслибъ ты прислушался внимательно ко всему, что мы говорили, то понялъ бы, что ни твой отецъ, ни мистеръ Роджеръ не признавали основательности того аргумента автора, по которому міръ управляется случайностью или опредленными механическими законами, а напротивъ, утверждали, что кром законовъ природы дйствуетъ на міръ и воля Провиднія. Но ты видишь, милое дитя мое, по тмъ словамъ, которыя я должна была употребить, и которыхъ нельзя замнить другими, что этотъ вопросъ для тебя слишкомъ темный и теперь недоступный. Ты, вроятно, меня и не понялъ.

— Да, я васъ не совершенно понялъ, отвчалъ мальчикъ, всегда говорившій правду:— но я убжденъ, что Богъ меня спасъ и желалъ бы никогда этого не забывать.

Глаза Тадди сверкали, голова горла. Подобные разговоры рдки въ юные годы и когда они случаются, то имютъ громадную важность. Въ эпоху юности потокъ энтузіазма стремится быстро, глубоко, бурно и безъ опредленной цли. Бросая взглядъ на прошедшую жизнь, каждый искренній умъ можетъ указать на старинное, теперь пустое русло, по которому нкогда пламенно несся потокъ энтузіазма, нын обмелвшій или вовсе высохшій.

Но не будемъ дале нарушать тайны подобнаго святого общенія двухъ душъ, матери и сына, довольно и того, что мы узнали направленіе мыслей юнаго Тадди и могучее развитіе ума мистрисъ Джобсонъ. Съ этой минуты мать и сынъ пошли дале въ умственной области рука въ руку.

Начиная съ этого времени, Тадди Джобсонъ сталъ жить какой-то пламенной лихорадочной жизнью, которая очень удивляла всхъ окружавшихъ его. Докторъ тревожно слдилъ за нимъ, особливо его брови сдвигались, когда блдный мальчикъ сидлъ за своими книгами до поздней ночи или мать приносила его тетрадки, на которыхъ записаны были его рукой стихи и отдльныя фразы, что доказывало, какъ глубоко онъ начиналъ размышлять. Но вмст съ тмъ онъ былъ сильный, здоровый мальчикъ и страстно любилъ вс физическія упражненія. Теперь, когда Томъ Скирро вышелъ изъ школы, онъ сдлался между учениками facile princeps, какъ говорили римляне, его зоркій, живой взглядъ, красивое лицо, замчательная сила, непреодолимое мужество, а главное, сметливый, быстрый умъ обворожали нетолько товарищей, но и старшихъ. Поэтому, Тадди прежде, чмъ достигъ четырнадцати лтъ и отправился въ университетъ, былъ чмъ-то боле простого ученика для Роджера и маленькаго сынишки для его родителей. Не слдуя въ этомъ примру отца, онъ совершенно тихо занялъ принадлежавшее ему мсто первенца въ семь, вс дти, начиная отъ свтлокудрой Этель, второй представительницы Джобсоновъ, до крошки Голля, названнаго въ честь полковника Гарри Джобсона, второго брата доктора, служившаго съ честью въ Индіи, повиновались ему слпо, хотя онъ обходился съ ними очень нжно, выказывая, однакожь, гд было нужно силу воли, при этомъ онъ былъ готовъ сдлать для нихъ все. Мы уже видли, что Роджеръ боле всхъ окружающихъ Тадди ощущалъ на себ его вліяніе. Полудикая, полуженственная натура мальчика находила сочувственный отголосокъ въ сердц учителя. Они вмст гуляли, катались въ лодк, постоянно разговаривали о всевозможныхъ, часто очень глубокомысленныхъ предметахъ. Роджеръ никогда не насиловалъ и не подстрекалъ искуственно его ума, но и не сдерживалъ свободнаго полета его мыслей, хорошо зная, что случайныя паденія птенца, научающагося летать, только укрпляютъ его крылья.

Два письма, написанныя и полученныя въ продолженіи этихъ лтъ, раскажутъ лучше всего, что произошло въ семь.

‘Фоллирой, Ньюстритъ
Рождество, 18..

Мой милый Тадди,

Желаю теб веселыхъ святокъ! Вотъ я и у милой мамы и тети Изабеллы. Я старалась быть какъ можно счастливе. Но когда я посмотрю на трауръ, который мы носимъ по бдномъ отц и вспомню, что братъ Гарри воюетъ въ Сверо-западной Индіи, сестра Сузи больна на мыс Доброй Надежды, безумный Дикъ странствуетъ на корабл гд-то въ Китайскомъ мор, маленькій Балли уже три года покоится послднимъ сномъ на военномъ кладбищ въ Ямайк, а вы вс, столь дорогіе моему сердцу, такъ далеко отъ меня, то мн становится грустно. Какъ странно, не правда ли, что мы разстались? Я помню какъ мы на прошломъ Рождеств веселились. Я часто думаю о теб, Тадди, и почему-то уврена, что ты будешь великій человкъ! Маріанна вроятно скажетъ, что мн не слдовало бы это говорить, но ты знаешь, Тадди, что мы съ тобою скоре братъ и сестра, чмъ тетка и племянникъ. Вс самые свтлые дни моей жизни соединены съ памятью о теб. Я просто ребенокъ и меня вс здсь называютъ Малюткой. Но ты не можешь себ представить, какъ я много читаю, и какъ я стала умна. Я научилась по-французски у одной француженки, мужъ которой, англичанинъ, умеръ, оставивъ ее безъ куска хлба и съ маленькимъ ребенкомъ. Г-жа де-Ласси — потому что она снова приняла свое прежнее имя — очень пріятная и умная особа. Она какъ будто замняетъ мн тебя, мой милый Тадди, хотя она гораздо, гораздо хуже тебя. Она застнчива, а ты смлый, она боится воды и мама не позволяетъ мн одной кататься въ лодк по нашей маленькой рчк! О! еслибы ты только могъ пріхать сюда, какъ мы были бы съ тобой счасливы! Мы изслдовали бы всю нашу рчку и вверхъ, и внизъ, мы гуляли бы въ лсу и ты читалъ бы мн въ слухъ, какъ помнишь, бывало, посл моего пробужденія отъ моего страннаго, долгаго сна. Я часто думаю объ этомъ ужасномъ времени и не понимаю, что такое было со мною. Иногда мн кажется, что я была просто сумасшедшая, но никто не хочетъ мн этого объяснить. А потомъ какая свтлая, счастливая жизнь потекла для меня. Какъ вы вс были добры! А ты, Тадди, какъ много помогъ мн образоваться, и теперь вс увряютъ, что я стала умницей. Конечно, я никогда не буду такой умницей, какъ ты, но я могу любить не хуже тебя, и ты для меня дороже всхъ на свт. Я ставлю точку, милый Тадди, и это значитъ поцлуй для тебя.

Скажи милой Маріанн, что тутъ случилась осенью очень забавная исторія. Она, бывало, часто говорила намъ всмъ о своемъ старомъ друг, лэди Пилькинтонъ. Ну, однажды утромъ я гуляла въ маленькомъ саду передъ нашимъ домомъ, было очень тепло, и я безъ шляпы срывала розы, какъ вдругъ передъ ршеткой остановилась карета и изъ нея вышли красивый, высокой старикъ съ сдыми усами и дама съ очень красивымъ, гордымъ лицомъ и блымъ какъ снгъ волосами. Въ первую минуту я хотла убжать, потому что была одта по утреннему, по эта дама устремила на меня такой нжный взглядъ, что я не могла двинуться съ мста. Я вся задрожала, мн показалось, что я гд-то ее прежде видла и мое сердце какъ-то странно сжалось. Должно быть на моемъ лиц выразилось, волненіе, потому что она бросилась ко мн и прежде, чмъ я успла произнести хоть одно слово, обняла меня и осыпала поцлуями.

— О милое, дорогое дитя мое! воскликнула она нжнымъ трогавшимъ сердце голосомъ.

Странно сказать, я не знала кто она, но чувствовала себя счастливой. Она вынула изъ кармана платокъ и отерла глаза.

— О сударыня, сказала я, наконецъ:— пожалуйста, не плачьте. Вроятно, я васъ знала ребенкомъ, потому что ваше лицо мн знакомо, но, можетъ быть… вы ошиблись… и принимаете меня за другую.

— Нтъ, нтъ, голубушка, сказала она посншно: — я лэди Пилькинтонъ, а это мой мужъ, генералъ Пилькинтонъ. Мы старые друзья вашего брата и сестры Маріанны.

— Лэди Пилькинтонъ! воскликнула я, кланяясь генералу, который подошелъ къ намъ, взялъ дружески мою руку и почтительно ее поцловалъ (не правда ли, это было очень смшно!):— я много слышала отъ Маріанны объ васъ и вашемъ муж. Какъ вы добры, что меня разыскали. Я должна васъ познакомить съ моей матерью. Она нездорова, бдная. Мой отецъ умеръ восемь мсяцевъ тому назадъ.

— Да, я знаю. Какой у васъ хорошенькій домикъ! Дайте мн вашу руку.

Она взяла меня подъ руку, пошла со мною по саду, прямая и величественная, какъ тополь. У нея живые срые глаза, но она кажется очень доброй и нжной.

— О! воскликнула она, обращаясь къ мужу и говоря быстро, но очень ясно:— она совсмъ таже. Ей на взглядъ только годомъ боле, но посмотри, какъ она возмужала, какія у нея крпкія руки.

И она протянула мою руку, круглую и мускулистую, какъ ты щнаешь, вслдствіе частой гребли въ лодк.

— Извините меня, но я вашъ очень старый и очень искренный другъ, произнесъ генералъ, кланяясь и, взявъ съ улыбкою мою руку, дружески пожалъ:— она олицетворенное здоровье! прибавилъ онъ, обращаясь къ жен.

Я засмялась.

— Хотите покататься въ лодк, сударыня, сказала я:— если хотите, то я васъ и генерала покатаю по нашей рк. Вроятно, мама меня отпуститъ съ вами.

Она такъ же засмялась звонкимъ, добродушнымъ смхомъ.

— Вы просто прелесть, дитя мое, сказала она:— представьте меня вашей матери. Мы сегодня не можемъ долго остаться у васъ, и пріхали сюда, чтобы пригласить васъ къ себ на нсколько времени.

— Увы! Я не могу покинуть теперь матери.

— Это мы увидимъ, сказала она очень ршительнымъ и даже повелительнымъ тономъ.

Они вошли въ домъ, познакомились съ мамой и цлый часъ говорили съ ней очень любезно и сочувственно. Потомъ генералъ просилъ меня показать ему нашъ садъ, а когда мы вернулись, то лэди Пилькинтонъ встала и, положивъ свои руки мн на плечи, посмотрла мн прямо въ глаза. Я нисколько ея не боялась, но какой у нея блестящій, проницательный взглядъ!

— Ваша матушка согласилась отпустить васъ къ намъ на нсколько времени въ будущемъ году, сказала она:— мы старые ваши друзья и вы будете нашимъ ребенкомъ. У меня, по счастью, нтъ дтей и большой источникъ любви къ вашимъ услугамъ. Согласны вы проскучать нсколько недль со мною и моимъ мужемъ?

Я засмялась и поцловала у нея руку, а она поцловала меня въ лобъ. Такимъ образомъ, было ршено, что я поду къ нимъ погостить въ ихъ Глостерское помстье, гд прекрасная рка, чудесныя лодки и пр., и пр.

Это письмо вышло ужасно длинное, и уже звонятъ къ обду, а я еще не одта! Христосъ съ тобою, милый Тадди, передай мои поздравленія всмъ дорогимъ моему сердцу обитателямъ Королевскаго дома.

Твоя любящая тетка,
Берта Джобсонъ.

——

‘Королевскій домъ.
Корнвалъ, Верхняя Канада.
3-го іюля, 18..

‘Милая тётя Берта!

‘Вчера мн вошла въ голову мысль, что я уже три мсяца не писалъ вамъ. Я былъ очень занятъ все это время. Это послдній мой годъ въ школ и я работалъ страшно много, потому что Мастерманъ вздумалъ перегнать меня, а онъ очень умный мальчикъ и у него удивительная память. Я же, напротивъ, хотя умне его, но не могу такъ хорошо запоминать года. Въ первомъ семестр онъ меня перегналъ, а потомъ я сталъ поправляться и на прошлой недл на экзамен, былъ первый въ французскомъ, англійскомъ и латинскомъ языкахъ, въ греческомъ онъ меня побилъ, а въ математик мы оказались равными. Однако, я, какъ dux школы, получилъ первый призъ, и какъ вы думаете, кто мн далъ этотъ призъ… нашъ депутатъ! А вы знаете ли, кто это? Это докторъ Артуръ Джобсонъ. Милый старый отецъ, у него руки дрожали, когда онъ мн передалъ груду книгъ и сказалъ:

‘— Благодарю тебя, мой сынъ, за эту честь и поздравляю тебя отъ всего сердца.

‘Потомъ подошелъ къ нему Мастерманъ, и папа, съ своей всегдашней добротою, объявилъ:

‘— Мистеръ Мастерманъ, если моя радость отъ побды сына чмъ-нибудь затмвается, то это лишь мыслью, что онъ вырвалъ ее, хотя и немногими баллами, изъ рукъ такого достойнаго и способнаго соперника. Вы совершенно равны познаніями, и я вами обоими одинаково горжусь.

‘Онъ крпко пожалъ Мастерману руку и мы дружно прокричали ура нашему товарищу. Но я очень усталъ и ужасно жалю, что васъ здсь нтъ. Мы съ вами катались бы цлые дни въ лодк. Мистеръ Роджеръ иногда гребетъ со мною, но не такъ часто, какъ бывало. И знаете почему? Онъ женатъ. Не правда ли, это смшно. Я не могу вамъ разсказать всей исторіи, но вы знаете, какъ гадкій Спригсъ ненавидитъ и преслдуетъ отца. Когда отецъ Мастермана отказался отъ мста городского мэра и Спригса выбрали на его мсто, а доктора Скирро… фуй!.. и мистера Флетчера назначили членами муниципальнаго совта, то спригситы стали царить въ Корнвал. Какъ вы думаете, что они сдлали между прочимъ? Они напечатали какія-то анонимныя письма въ ‘Корнвальскомъ Встник’ (вы помните, что это ихъ газета, а наша ‘Патріотъ’) о томъ, что въ школ безпорядки, что мистеръ Роджеръ слишкомъ щедро употребляетъ линейку (правда, нкоторымъ отъ него достается) и что онъ слишкомъ мирволитъ мн и двумъ-тремъ другимъ. Подумайте только, мое имя было напечатано въ газетахъ. Потомъ они поручили школьной комиссіи муниципалитета преслдовать это дло, а членами этой комиссіи были докторъ Скирро и мистеръ Флетчеръ. Они явились въ школу и сказали рчь ученикамъ, Роджеръ вспыхнулъ и назвалъ Скирро лгуномъ. Конечно, Скирро ухалъ взбшенный. Тогда стряпчій Латушъ, пасторъ Траутбекъ, мистеръ Роджеръ, мой отецъ и нкоторые другіе собрались въ нашей столовой и много кричали. Вс ршили, что Роджеръ поступилъ очень глупо и даже Траутбекъ сказалъ по секрету отцу, что какой-то докторъ богословія, Стрэалъ, въ Торонто, предпочелъ бы, чтобъ мистеръ Роджеръ принадлежалъ къ англиканской церкви. Это очень разсердило отца и онъ стойко поддерживалъ своего друга. Но, какъ вы думаете, когда комиссія представила свой докладъ муниципальному совту, то мистеръ Флетчеръ перешелъ на сторону Роджера, а такъ какъ въ совт было пять спригситовъ и четыре джобсонита, то наша сторона взяла верхъ. Всхъ это очень удивило и спригситы осыпали его бранью, называя измнникомъ, змей, хитрой кошкой и пр. Наконецъ, оказалось, что хитрый Роджеръ давно встрчался по вечерамъ съ миссъ Амеліей Флетчеръ въ дом мистрисъ Томадинъ, вверхъ по рк, и предложилъ ей свою руку или, какъ говоритъ мама, она сдлала предложеніе. Но, какъ бы то ни было, они обвнчались 15-го мая и живутъ въ маленькомъ домик за городомъ, у нихъ нтъ прислуги и Роджеръ самъ рубитъ дрова. Онъ ходитъ теперь къ намъ гораздо рже, но мама приглашаетъ иногда къ чаю его и мистрисъ Роджеръ. Не правда ли, странно сказать: мистрисъ Роджеръ. Я прежде смялся надъ нею, но теперь она мн чрезвычайно нравится. Роджеръ совершенно счастливъ и очень нженъ съ нею, а она такъ и стъ его глазами.

‘Этель сильно растетъ, Томъ сталъ сильнымъ мальчикомъ, почти сравнялся со мною и очень хорошо боксируетъ. Да, я и забылъ, мы имли извстія отъ майора Гренвиля. У него родился сынъ. Мистеръ Спригсъ лишился и жены, и ребенка. Мы недавно получили письмо отъ дяди Гарри, который говоритъ, что онъ скоро будетъ генераломъ и тогда намренъ пріхать къ намъ на время. Папа и мама здили въ Торонто на парламентскую сессію и обдали у сэра Перегрина Модльгэда, въ ратуш. Я поступаю въ тамошній университетъ и они будутъ навщать меня каждый годъ. Я имлъ бы еще многое вамъ сообщить, но мста нтъ. Я васъ люблю по старому. О, какъ давно я васъ не видалъ! Христосъ съ вами!

Вашъ любящій племянникъ
Тадди Джобсонъ’.

Миссъ Берт Джобсснъ.

II.
Роджеръ о пасторахъ.

День былъ теплый. Солнце жестоко жгло быстро бжавшій потокъ св. Лаврентія, деревья сіяли во всей красот своего лтняго убора, и ни одинъ листъ не обнаруживалъ еще стремленія къ смерти. Вся природа была полна жизни, воздухъ кишлъ мошками, лса оглашались пніемъ птицъ, въ пол и кустахъ копошились наскомыя, а могучая рка величественно катила свои живыя воды.

По другую сторону Корнвальскаго острова, лежащаго противъ города, маленькая лодка тихо поднималась вверхъ по теченію, вдоль берега, въ тни кустовъ и высокаго тростника. Въ ней сидло два человка въ одинаковомъ очень простомъ костюм: полотнянной, некрахмаленной рубашк и въ блыхъ, парусинныхъ шароварахъ. Подъ широкими полями соломенной шляпы одного изъ нихъ, который энергично боролся веслами съ быстрымъ теченіемъ, виднлись длинные, кое-гд посдвшіе волосы, еще боле сдыя баки и борода и загорлое лицо съ голубыми, столь же ясными и живыми, какъ всегда, глазами Дэвида Роджера. Рукава его рубашки были засучены и обнаруживали могучіе, здоровенные мускулы. На корм сидлъ Тадеусъ Джобсонъ, держа въ обихъ рукахъ снурки руля, кром того, на указательномъ пальц его правой руки былъ навернутъ конецъ лсы, которая была далеко закинута въ рку но теченію.

— Какая славная теплынь! промолвилъ Тадди, вытягивая ноги и посматривая изъ-подлобія на Роджера, тяжело работавшаго веслами.

— Да, возьми-ка весла и покатай меня, отвчалъ Роджеръ съ улыбкой.

— Ахъ, нтъ, воскликнулъ Тадди, разсмявшись:— тогда я пересталъ бы наслаждаться.

— Это еще вопросъ, замтилъ Роджеръ:— дйствительно ли жизнь веселе труженнику, чмъ праздношатающемуся. Обыкновенно принято сантиментально распространяться о томъ, какъ трудъ здоровъ, прекрасенъ, возвышенъ и т. д., молодой англичанинъ, по имени Карлейль, началъ съ недавняго времени писать на эту тэму удивительныя рапсодіи, но все-таки, въ конц концовъ, жизнь всего веселе праздношатающемуся, конечно, богатому, наслдственному праздношатающемуся. Мы работаемъ и боремся съ жизнью, но видимъ мало утшенія. Все это старая исторія. Sic vos non vobis.

И онъ налегъ на весла.

— Я думаю, что въ самомъ труд есть много прекраснаго, возразилъ Джобсонъ:— я чувствую себя всего счастливе, когда я работаю. Сознаніе, что исполняешь свой долгъ, очень утшительно. Знаете, что я сдлался въ отношеніи себя большимъ тираномъ, чмъ вы когда-нибудь были.

— Такъ всегда бываетъ съ хорошими людьми. Иначе нельзя добиться успха и настоящаго величія. Но будьте осторожны, не насилуйте слишкомъ тло и душу. Поберегите себя.

— Можетъ быть, я работаю чрезъ мру. Но въ голов моей такъ кипитъ, что я не могу лежать спокойно. Даже спать я не могу много. Вотъ вчера, напримръ, посл полуночи я взялъ Горація и перевелъ стихами тридцать вторую оду.

И онъ началъ декламировать свои стихи съ замтнымъ восхищеніемъ.

— Тащи! вдругъ воскликнулъ Роджеръ, который слушалъ, но не звалъ.

Тадди бросилъ руль и началъ медленно тянуть лсу, тогда какъ Роджеръ выдерживалъ неподвижно лодку, носомъ противъ теченія.

— Отпусти! воскликнулъ учитель, смотря опытнымъ глазомъ на лсу, которая очень туго натянулась.

Рыба бросается на волю и Тадди направляетъ лсу такъ, чтобы она не задла за водоросли.

— Она вернется черезъ минуту, это лососка, произнесъ Роджеръ, спускаясь немного по теченію, чтобы облегчить лсу.

— Ну, налягте, сэръ!

Веста ударяютъ по вод. Рыба, ослабившая лсу, неожиданнымъ поворотомъ плыветъ къ лодк, но Тадди мгновенно натягиваетъ лсу и снова начинаетъ ее крутить.

— Отпусти! командуетъ опять Роджеръ, и по прежнему уплываетъ.

— Да это настоящее чудовище, восклицаетъ Тадди, облизывая одинъ изъ своихъ пальцевъ, который обожгла быстро развернувшаяся лса:— мы его никогда не достанемъ.

— А вотъ увидимъ, это низкое, жадное существо. Ну, Тадди, тащи его понемногу.

Тадди тянетъ помаленьку къ себ рыбу, которая, какъ бы уставъ отъ борьбы, спокойно приближается.

— Клянусь Юпитеромъ! рыба удивительная, воскликнулъ Тадди,— посмотрите. Вы видите?

На разстояніи десяти футовъ отъ лодки, въ хрустальной вод блестла серебристая лососка, по крайней мр, въ четыре фута длины, съ открытымъ ртомъ и медленно двигавшимися плавниками.

— Не двигайтесь, промолвилъ, затаивъ дыханіе, Роджеръ: — смотрите на лсу. Я поверну на средину.

Спокойно, но быстро лодка идетъ въ фарватеръ, Тадди тихонько натягиваетъ лсу, но вдругъ она ускользаетъ изъ его пальцевъ съ быстротою молніи. Зоркій глазъ Роджера, слдящій за руками Тадди, пускаетъ лодку по теченію за рыбой.

— Осторожне, Тадди, осторожне. Она повернетъ сейчасъ. Не отпускайте ее.

— Налягте, сэръ, скоре.

Роджеръ ударяетъ по вод веслами и лса снова натягивается.

Тадди тащитъ лсу. Оба они мокры отъ испарины. Солнце жжетъ. Вода сверкаетъ. Воздухъ насыщенъ жаромъ и водяными парами.

Постепенно рыба приближается. Она совершенно истощена и еле поводитъ плавниками, махая хвостомъ и то отворяя, то закрывая ротъ.

Роджеръ быстро, мтко пронзаетъ багромъ это чудовище, крупне ребенка. Лодка наклоняется, но чрезъ минуту, на дн ея лежитъ великолпная лососка въ сто фунтовъ вса. Она бьетъ своимъ могучимъ хвостомъ по ногамъ Тадди, но все-таки призъ взятъ.

— Ура! восклицаетъ Джобсонъ.

— Вотъ такъ красота, замчаетъ Роджеръ и наноситъ рыб ударъ по голов, который прекращаетъ ея существованіе, какъ живого существа, а теперь годнаго только для стряпни.

Посл этого лодка медленно направляется къ выдающейся зеленой кос острова и, выйдя на берегъ, наши друзья располагаются на трав, подъ тнью развсистыхъ березъ.

Тадеусъ Джобсонъ вернулся домой изъ Торонто на нсколько недль. Въ послднее время его напичкали до крайности различными знаніями, не легко перевариваемыми и, конечно, не переваренными, такъ что, по правд сказать, онъ не зналъ, что длать съ ними. Роджеръ съ годами сталъ мене смлъ умственно и физически и потому, можетъ быть, умне. Пламенная энергія этого молодого ума, которая въ боле широкой сфер, быть можетъ, привела бы его къ блестящимъ результатамъ, мало-помалу перешла въ сдерживаемую, хотя нисколько не скованную силу мысли.

— Какъ здсь славно! воскликнулъ Тадеусъ, обмахиваясь своей шляпой:— сколько разъ я желалъ вернуться къ вамъ… теперь мн кажется, что я живу снова, какъ въ старину.

— Рано вамъ, голубчикъ, отвчалъ Роджеръ со смхомъ: — говорить о старин. Бремя для этого наступитъ лтъ черезъ сорокъ.

— О! произнесъ Тадди: — четыре года, проведенные въ Торонто, мн кажутся двадцатью. Я зналъ такъ мало, когда отправился туда, и столькому тамъ научился.

— Это, по крайней мр, откровенно. Стало быть, вы увряете меня, своего учителя, руководителя и друга, что онъ васъ ни чему не научилъ въ четырнадцать лтъ и вамъ надо было ухать отъ него, чтобы научиться въ четыре года тому, чему иначе вы не научились бы въ двадцать лтъ?

— Я не хотлъ это сказать, промолвилъ Тадди, покраснвъ:— я только замтилъ, что въ послдніе четыре года я развился гораздо быстре, чмъ въ прежніе четырнадцать лтъ.

— Конечно, но послдней эпохи не было бы безъ первой. У мыслящихъ людей развитіе идетъ въ геометрической прогрессіи. Если вы стоите чего-нибудь, то въ одинъ годъ вы теперь сами по себ разовьетесь боле, чмъ въ эти четыре года въ Торонто.

— Но что со мной будетъ въ этотъ годъ! промолвилъ, тяжело вздохнувъ Тадди:— знаете что, г. Роджеръ…

— Погодите, мы съ вами боле не учитель и ученикъ, равноправные люди. Называйте меня просто Роджеръ.

Джобсонъ снова покраснлъ и крпко пожалъ руку своему старому учителю. Онъ ничего не отвчалъ. Глаза его широко раскрылись, словно онъ увидалъ передъ собою что-нибудь страшное.

— Я все еще мальчикъ.

— Пустяки. Я вижу пушокъ на вашихъ щекахъ и у васъ уже бородатый умъ, если не подбородокъ. Будьте человкомъ и говорите какъ подобаетъ человку.

— Я еще не чувствую себя человкомъ, отвчалъ юноша: — я много работалъ, читалъ, зубрилъ, бралъ призы, понабрался кое-какихъ свдній, но, право, ничего не знаю основательно. Я все усвоилъ себ машинально. Я могу выдержать экзаменъ въ философіи, но разв я ее понимаю! Я могу повторить, что Рихтеръ и Теннеманъ считали основными принципами ихъ школъ, но сущности этихъ принциповъ я не постигаю. Я ршительно не понимаю, какъ я взялъ вс награды: вроятно, потому, что остальные были глупе меня. Даю вамъ слово, что хотя я написалъ критику Кондильяка и Беркелея, а такъ же удовлетворительно отвчалъ на вопросъ: ‘Опредлите основы философіи Канта и Фихте’ — я все это длалъ какъ попугай и ни слова не понималъ въ томъ, что писалъ и говорилъ.

Роджеръ расхохотался.

— И слава Богу, сэръ. Они сами себя не понимали. Этимъ нмцамъ, пропитаннымъ табачнымъ дымомъ, весь міръ казался облакомъ табачнаго дыма. Но, во всякомъ случа, ваши занятія послужили хорошей дисциплиной для вашего ума. Быть можетъ, придетъ день, когда вы перечтете эти книги, и глаза у васъ откроются. Я знаю, какъ тяжело работать въ темную. Теперь вы подобны слпому, который научился читать слова ощупью, но не знаетъ ни формы буквъ, ни ихъ значенія. Но вы можете писать и говорить обо всемъ — это уже много.

— Но я не хочу быть попугаемъ, воскликнулъ Тадди: — я просто въ отчаяніи. Ночь за ночью я списывалъ цлыя страницы ‘Критики чистаго разума’, зубрилъ ихъ на память и напрягалъ свой умъ, чтобы ихъ понять — и все тщетно, чмъ боле я пытался обнять непонятныя для меня идеи, тмъ непостижиме он становились, какъ призраки, которыхъ нельзя схватить руками.

— Знаете что, мой добрый, мой почтенный господинъ! я вывожу изъ всего этого, что ваше время для философствованія еще не наступило. Оно никогда не наступало для многихъ, называющихъ себя, однако, философами. Не старайтесь състь то, что вы не можете переварить. У васъ умъ практическій. Я вижу это по всему, что вы длаете, вы даже къ играмъ относитесь дловымъ образомъ. Можетъ быть, вы — поэтъ… однакожъ, не думаю, хотя вы — энтузіастъ, а энтузіазмъ есть именно поэзія, примненная къ практик, можетъ быть, вы — философъ, я этого не знаю, но прежде всего, вы человкъ дловой — homme d’affaires — стряпчій, судья, политическій дятель, администраторъ — Богъ знаетъ что именно. Вы одарены быстрымъ, энергическимъ умомъ, вы не должны его растрачивать на пустяки или на такую работу, которая дается такъ тяжело. Философія для васъ будетъ боле доступна въ тридцать лтъ, чмъ въ двадцать, и когда вы окунетесь въ жизнь, то, по самой сил вещей, узнаете основы многихъ философскихъ теорій. Работайте, дйствуйте, а если придетъ пора философствованія, то тогда перевертывайте міръ, если хотите, будьте Страусомъ или Кантомъ.

— Нтъ, отвчалъ Джобсонъ: — я хочу посвятить себя другому, боле скромному поприщу — я желалъ бы пойти въ пасторы.

— Во что? воскликнулъ Роджеръ, неожиданно присвъ и смотря на Тадди почти съ ужасомъ.

Потомъ онъ снова упалъ съ размаха на спину и ударился такъ крпко, что это почувствовалъ бы даже спинной хребетъ клоуна въ цирк.

— Да, въ пасторы, продолжалъ Тадди.— Я чувствую, что моя жизнь была спасена для какой-нибудь доброй цли, а, конечно, нтъ лучше цли, какъ учить людей вести добрую, праведную, трезвую жизнь. Разв это не благородное дло?

— Тадди, дитя мое! вы затронули мое больное мсто, воскликнулъ Роджеръ, снова приподнимаясь:— вы не знаете, сэръ, что вашъ старый учитель, Дэвидъ Роджеръ, однажды готовился въ пасторы, или, какъ мы говоримъ, въ проповдники божественной правды между людьми.

— Вы?

— Да, я.

— И отчего же вы отказались отъ этого поприща?

— Во-первыхъ, я не могъ найти такую конгрегацію христіанъ, которые были бы одинаковаго со мною мннія на счетъ того, въ чемъ дйствительно заключалась божественная правда, а самъ я не могъ выставить себя самостоятельнымъ пророкомъ и создать секту роджеритовъ. Во-вторыхъ, еслибы я и нашелъ безспорную правду, то не счелъ бы себя достойнымъ орудіемъ для ея распространенія.

— О, сэръ… мистеръ Роджеръ… то есть, я хочу сказать Роджеръ, какой бы вы были великолпный проповдникъ. Вы такъ хорошо умете учить.

Роджеръ покачалъ головою.

— Отчего я хорошо учу геометріи или географіи? Оттого, что эти науки точныя, ихъ можно поврить. Отчего я съ любовью учу латинскому языку? Оттого, что это языкъ съ непреложными, строго опредленными правилами. Вы только что, дитя мое, говорили о философіи. Это тяжелый предметъ, это систематизація неуловимаго. Но если вы хотите выйти въ море на утломъ челнок и носиться по бурнымъ волнамъ, не видя нигд земли и не имя возможности доврять компасу, то вы окунетесь въ то, что называется протестантской теологіей, и начнете уврять людей, что вы способны опредлить точно, безусловно, непогршимо нетолько долготу, на которой они находятся, куда они плывутъ и въ какую гавань, но и тайну, суть, жизнь тхъ элементовъ, съ которыми имъ приходится имть дло, а также стоящей за ними первичной силы.

— Разв все это подразумвается подъ скромнымъ долгомъ пастора? произнесъ Тадди, качая головой:— я думалъ, что вс мои обязанности будутъ ограничиваться узкой сферой, что я буду утшать бдныхъ и несчастныхъ, стараться сдлать злыхъ добрыми и вообще всхъ учить вр въ

— Да, да, такова система пастора Траутбека: читать молитвы два раза въ день по воскресеніямъ, а такъ же въ Рождество, страстную пятницу и другіе праздники съ латинскими названіями, давать причастіе разъ въ мсяцъ, говорить дв проповди въ недлю, приготовивъ ихъ заране по извстнымъ сочиненіямъ старыхъ проповдниковъ, внчать, хоронить и крестить по заведенной машин, обдать у богатыхъ и призывать благословеніе Божіе на вкусную пищу, которая ниспослана именно Богомъ — это ли вашъ идеалъ жизни, Тадди?

Джобсонъ былъ пораженъ сатирической рчью своего бывшаго учителя и непочтительный отзывъ о добромъ пастор Траутбек непріятно рзалъ ему уши.

— Едвали справедливо такъ говорить о пастор, сказалъ онъ ршительнымъ тономъ:— я его очень уважаю и многимъ обязанъ его добрымъ, святымъ увщаніямъ.

— Хорошо, Тадди. Пасторъ Траутбекъ дйствительно хорошій человкъ, но какъ апостолъ, вы должны согласиться, онъ не выдерживаетъ критики. Погодите Тадди я вамъ предложу одинъ вопросъ? Вы говорите, что хотите сдлаться пасторомъ, но смю васъ спросить, чувствуете вы ли въ себ огонь энтузіазма? Чувствуете ли, что внутренній, могучій голосъ говоритъ вамъ: Тадеусъ Джобсонъ, иди учить людей, спасать ихъ души? И, повинуясь этому голосу, готовы ли вы перенести вс жертвы, вс лишенія, самую смерть? Если это такъ, тогда и я вамъ скажу: иди, пророкъ!

Говоря это, Роджеръ преобразился. Глаза у него блестли, голосъ звучно раздавался.

Тадди молчалъ.

— Но если вы не чувствуете подобнаго призванія, продолжалъ Роджеръ, понижая тонъ:— то не навязывайте его себ искуственно. Я знаю, что такое фабрика пасторовъ и могу сказать утвердительно: мрачне этого мста трудно себ представить. Зрлище молодыхъ людей, готовящихся занять мсто апостоловъ, хотя они никогда серьёзно не думали ни о чемъ и выбрали себ пасторскую карьеру или по совту родственниковъ или и по собственному соображенію, но, во всякомъ случа, только потому, что жизнь пасторовъ легкая, жирная, праздная — мн всегда казалось столь отвратительнымъ, что я едва не сталъ атеистомъ. Послушайте, Тадди Джобсонъ, если вы не чувствуете пламеннаго призванія быть апостоломъ, то не ходите въ лавочку лицемровъ и іезуитовъ, въ фабрику пасторовъ.

Слова и тонъ Роджера заставили Джобсона задуматься. Онъ ничего не отвчалъ. Роджеръ снова растянулся на трав, закрывъ лицо руками.

— Мн надо поговорить объ этомъ съ моей матерью, сказалъ, наконецъ, юноша.

— Да, да, отвчалъ Роджеръ:— она разумная женщина. Но, прибавилъ онъ: — желудокъ подсказываетъ мн, что пора пить чай, а намъ еще путь не близкій. Апостолъ или не апостолъ, а кормиться надо.

На слдующій день, Роджеръ пошелъ къ Маріанн Джобсонъ и высказалъ ей свое мнніе о Тадди.

— Это только идея у него, а не убжденіе, сказалъ онъ: — пусть его увряетъ, что хоть умретъ, а будетъ пасторомъ, такъ говоритъ о своемъ каприз всякій упрямый человкъ. Но огонь энтузіазма не сожигаетъ его сердца. А безъ этого, что такое пасторъ? Вашъ сынъ съ большими способностями. Онъ можетъ сослужить службу свту. Заприте его въ тюрьму протестантской теологіи и онъ, или расшибетъ себ голову или, что еще хуже, сдлается самымъ дьявольскимъ навожденіемъ на земл — умнымъ и лицемрнымъ пасторомъ. Покажите ему, какое широкое поле дятельности открывается передъ нимъ, помимо этой карьеры. Или, можетъ быть, вы желали бы его видть такимъ же пасторомъ, какъ…

Маріанна Джобсонъ громко разсмялась.

— Ну, ну, не шутите надъ пасторомъ Траутбекомъ, отвчала она:— я знаю, какой вы еретикъ… отъ васъ пахнетъ жупеломъ. Но въ отношеніи Тадди вы правы. Это у него не убжденіе. Мы отдадимъ его на два года къ Латушу изучать законы. А потомъ, если онъ дйствительно хочетъ сдлаться пасторомъ, то всегда успетъ. Онъ теперь еще ребенокъ.

— Да, въ нкоторыхъ отношеніяхъ, но въ другихъ онъ ужь человкъ…

III.
Маріанна Джонсонъ къ лэди Пилькинтонъ.

Королевскій домъ, Корнвалъ, Верхняя Канада.
15-го февраля 18…

Милая Елена,

Мы только что вернулись съ Джобсономъ изъ Торонто, гд происходила очень короткая парламентская сессія. Вы, вроятно, по газетамъ знаете, что тутъ длается. Джобсонъ, какъ вамъ извстно, по натур тори и не иметъ никакого стремленія къ республик, но онъ не можетъ хладнокровно переносить страшныя злоупотребленія, которыя совершаются при сэр Перегрин, добромъ, но глупомъ старик. Всему виною хитрый, самолюбивый интригантъ, пасторъ Стрэханъ, который въ сущности управляетъ всмъ, и раздаетъ вс милости, преимущественно себ и своимъ родственникамъ. Онъ членъ распорядительнаго совта, членъ законодательнаго совта, директоръ коллегіи, судья, ректоръ Іорка, членъ поземельнаго совта, президентъ комиссіи о воспитаніи, членъ церковной корпораціи, управляющій провинціальнымъ банкомъ и, къ довершенію всего, архидіаконъ и шотландецъ. Несмотря на всю нашу преданность церкви, мы не можемъ терпть, чтобъ этотъ безнравственный искатель приключеній притснялъ страну, присвоивалъ себ лучшія земли и мшалъ всякой попытк улучшить положеніе страны и народа. Два господина Мекензи въ Верхней Канад и Папино въ Нижней — я боюсь не очень почтенныя личности — воспользовались настоящимъ положеніемъ этой страны, благодаря, по словамъ Джобсона, неспособности министровъ колоній въ метрополіи и безумію высылаемыхъ ими сюда губернаторовъ. Джобсонъ говоритъ, что мы соединимся съ Нижней Канадой. Это небольшая важность, потому что народъ тамъ необразованне здшняго и столь же фанатиченъ въ религіозномъ отношеніи. Оранжисты Верхней Канады, французскіе и ирландскіе католики Нижней и всюду разбросанные англійскіе и шотландскіе протестанты трудно сольются въ одно ‘общее тло’, какъ говоритъ Джобсонъ. Онъ очень странный. Онъ увряетъ, что свтъ всегда, въ конц концовъ, достигнетъ лучшаго положенія и этотъ оптимизмъ меня часто сердитъ, т. е., если я могу сердиться на такого хорошаго и милаго человка. (Онъ нисколько не измнился и все такой же красивый, какъ восьмнадцать лтъ тому назадъ, только посдлъ). Но я не стану вамъ надодать нашими политическими длами, они слишкомъ непріятный предметъ и до того все это мелочно и достойно презрнія, что мн иногда длается тошно. Право, я думаю, что еслибъ мы остались въ Квебек, то, по крайней мр, избгли всего этого. Вы не можете себ представить, какая у насъ здсь печать. Вс журналисты — второстепенные писаки, ничего не знающіе и умющіе только браниться. Джобсонъ смется надъ моими нервами, но я право боюсь развернуть газету. Если это органъ правительства, то въ немъ напечатано извстіе, что Джобсонъ нажилъ 50,000 долларовъ, заключивъ выгодный контрактъ на прорытіе канала, благодаря подкупу мистера ***, чиновника въ вдомств общественныхъ работъ. Въ конц статьи напечатано: ‘подробности въ слдующемъ номер’, но конечно, никакихъ подробностей не помщено въ слдующемъ номер и они даже не находятъ нужнымъ сознаться, что все это ложь. Редакторъ это отлично знаетъ, ибо самъ выдумалъ эту клевету. А еще говорятъ, что онъ джентльмэнъ и у него нарядная жена, посщающая высшее общество и, по слухамъ, имющая въ родн ирландскаго лорда. Конечно, это не много значитъ, но все-таки оно должно бы ее сдерживать. Онъ прежде служилъ въ арміи, потомъ вышелъ въ отставку и, пріхавъ въ Торонто бднымъ искателемъ приключеній, основалъ газету ‘Почта‘, какъ органъ правительства. Съ самаго начала онъ объявилъ что это будетъ ‘газета, писанная джентльмэнами для джентльменовъ’. Мистеръ Роджеръ, нашъ здшній учитель, иногда длающій очень остроумныя замчанія, сказалъ поэтому поводу: ‘мистеру Каддикуту будетъ не легко найти и джентельмэновъ, чтобъ писать въ его газет, и джентльменовъ, чтобъ читать ее’. И вотъ, этотъ негодяй рисовался съ своей женою въ продолженіи трехъ мсяцевъ и едва не обанкрутился, но дйствительно держался въ границахъ приличія. Наконецъ, видя, что это не нравится канадцамъ, онъ напечаталъ рзкую статью, обвиняя одного изъ членовъ оппозиціи въ самомъ ужасномъ преступленіи. Никто не поврилъ этому обвиненію, предметъ этой клеветы человкъ вполн чистый, но, по несчастью, это можно сказать объ очень немногихъ изъ здшнихъ политическихъ дятеляхъ, а потому мистеръ Каддикутъ и промышляетъ подобными скандалами. Онъ позоритъ мундиръ, который когда-то носилъ. Конечно, его газета сразу, поднялась, наши оппозиціонныя газеты отвчали обвиненіемъ его въ злостномъ банкротств во время его пребыванія въ Англіи, и такимъ образомъ, загорлась борьба, которая досел продолжается съ самыми отвратительными личностями и въ самомъ грубомъ стил {Сэръ Франсисъ Гэдъ, въ своей депеш къ министру колоніи говорилъ, въ 1819 году, о пресс въ его проконсульств: ‘Газеты здсь издаются редакторами, которые извращаютъ вс общественныя событія самымъ постыднымъ образомъ. Въ Торонто этотъ безнравственный способъ вести борьбу до того извстенъ, что онъ не приноситъ много вреда, но распространеніе лжи въ отдаленныхъ округахъ этой страны и Нижней Канады составляетъ нравственную заразу, которую почти невозможно искоренить’.}. Джобсонъ, одинъ изъ немногихъ людей, которые выше всякихъ подозрній, былъ обвиненъ ‘Почтой’ во всевозможныхъ преступленіяхъ. Онъ нисколько не боится публичнаго разбирательства въ суд, но они хитрый народъ и очень осторожны въ отношеніи его. Стряпчій Латушъ, зорко слдящій за печатью, еще не нашелъ ни одного случая, въ которомъ можно было бы съ вроятіемъ успха пойти въ судъ.

‘Представьте себ, что я почувствовала, прочтя въ одной монреальской газет ‘Часовой’, издаваемой также искателемъ приключеній, который былъ сначала пахаремъ, прикащикомъ, наборщикомъ и стряпчимъ, а теперь старается попасть въ парламентъ, слдующія строки, въ письм изъ Торонто: ‘Докторъ Джобсонъ, депутатъ Сторминта, находится здсь съ своей женой, имющей большія претензіи. Они приняты на интимной ног въ губернаторскомъ дом и въ министерскихъ кружкахъ (вы можете себ представить министерскіе кружки въ подобной колоніи) очень удивляются, что сэръ Перегринъ такъ близокъ съ республиканцемъ. Докторъ Джобсонъ, насколько я слышалъ, иметъ въ настоящую минуту финансовыя непріятности, и я не удивляюсь, что онъ вскор обратится къ помощи правительства. Во всякомъ случа, его вншность далеко не такая, какою должна быть физика даже второстепеннаго доктора, глаза его мутные, а цвтъ лица апельсинный’. Увряю васъ, что это еще очень умренный и приличный образчикъ печатающихся съ обихъ сторонъ статей. Поэтому, вы можете судить о редакторахъ и о читателяхъ.

‘Наша мстная политика находится еще на низшей ступени. У насъ здсь свирпствуетъ несчастная борьба изъ-за нашего бднаго друга Г. (Онъ живетъ припваючи, у него двое дтей, онъ купилъ дв тысячи акровъ земли, построилъ часовню и позволилъ пастору жить въ своемъ дом) и не прекращается со времени его отъзда. Это просто уморительно. Одна половина жителей не говоритъ съ другой половиной. Намъ это очень непріятно. Здсь чрезвычайно мало семействъ, съ которыми наши дти могутъ знаться, и такъ какъ они подростаютъ, то невольно задумываешься. Напримръ, Латуши имютъ глупаго двадцатилтняго сына и двухъ хорошенькихъ дочерей, воспитанныхъ въ монастыр въ Монреал. Есть также приличныя семейства у Мастермана, здшняго купца, у судьи Трибуля и у пастора. Конечно, судья не можетъ открыто стать на ту или на другую сторону, хотя онъ большой другъ Джобсона, у него три взрослыя дочери и двое юношей, а потому онъ часто даетъ вечера, на которыхъ бываютъ Тадди и Этель. Тамъ они встрчаютъ дтей стряпчаго Джеоэта, одного изъ самыхъ злйшихъ и способнйшихъ враговъ моего мужа, а также сына доктора Скирро, ужаснаго негодяя, который разъ стрлялъ изъ пушки въ одного мальчика и ранилъ его. Естественно, что молодежь, встрчаясь, разговариваетъ и танцуетъ, при этомъ возникаютъ разныя затрудненія. Тадди не хочетъ говорить съ Скирро, очень вульгарнымъ нахаломъ, а Скирро ухаживаетъ за Этель. Я слышала надняхъ, что Тадди клялся его побить, а онъ очень серьёзный, ршительный мальчикъ и потому я боюсь, что онъ сдержитъ свое слово. Какое общество для моихъ дтей! Я уврена, что въ Квебек или Монреал общество гораздо лучше, но бдный, милый Джобсонъ добровольно предпочелъ Корнваль.

‘Вашъ крестникъ теперь почти доросъ до своего отца, онъ славный, сильный мальчикъ, съ нжнымъ выраженіемъ лица, прекрасными зубами, курчавыми каштановыми волосами, длиннымъ подбородкомъ, напоминающимъ портретъ стараго Стифкина въ нашей столовой, голубыми глазами и римскимъ носомъ. Однимъ словомъ, онъ красавецъ, какъ его отецъ. По характеру, онъ походитъ на меня, очень впечатлителенъ и энергиченъ, только слишкомъ практиченъ и упрямъ. Я терпть не могу упрямыхъ, а онъ всегда уметъ поставить на своемъ или убдить въ справедливости своего мннія. Джобсонъ говоритъ, что я слишкомъ поддаюсь ему, но, право, милая Елена, онъ такой славный юноша и вполн достоинъ быть вашимъ крестникомъ. Какъ бы я желала послать его къ вамъ. Представьте себ, онъ вздумалъ было пойдти въ пасторы. Но я воспротивилась. Вы какъ-то шутили, что онъ сдлается методистскимъ проповдникомъ, благодаря тому, что я его назвала въ честь моего милаго знатнаго родственника и это едва не исполнилось. Посл страшнаго случая на Св. Лавренть онъ сдлался такимъ религіознымъ, что еслибы мы были католики, то, я уврена, онъ поступилъ бы въ монастырь. По счастью, его старый учитель, мистеръ Роджеръ, не джентльмэнъ, но очень способный, умный и пріятный человкъ, котораго я очень люблю, былъ возмущенъ мыслью, чтобы Тадди, отъ котораго вс ожидаютъ многаго, сдлался пасторомъ. Онъ очень резонно сказалъ, что это тогда только возможно, если Т. чувствуетъ пламенное призваніе быть апостоломъ. Я съ нимъ поговорила и оказалось, что онъ руководился только благодарностью къ Провиднію, которое его спасло, и чувствомъ долга. Я ему не перечила, но сказала, что это вопросъ очень серьёзный, и нельзя его ршить вдругъ: поэтому, онъ долженъ заняться года два изученіемъ законовъ, а если и затмъ онъ все-таки захочетъ поступить въ пасторы, то ему никто не помшаетъ. Онъ теперь уже восемь мсяцевъ занимается у стряпчаго Латуша съ большимъ прилежаніемъ и боле не говоритъ о церкви, напротивъ, пишетъ очень умные стихи и піесы. Я надюсь, что эта несчастная идея вышла у него изъ головы.

‘Вс наши дти здоровы и трое мальчиковъ ходятъ въ школу. Такъ странно думать, что вы не видали никого изъ нихъ, кром Тадди. Этель уже шестнадцать лтъ, она прелестна съ ея голубыми глазами и длинными русыми волосами. Тёзка генерала Вильяма брюнетъ, не очень высокаго роста, но коренастый и отличается большимъ усердіемъ къ математик. Мистеръ Роджеръ говоритъ, что его непремнно надо послать въ Кембриджъ. Потомъ слдуетъ Эвелина, также брюнетка, очень хорошенькая и умненькая, наконецъ, два мальчика и маленькая Тинни, общая любимица всего дома. Сколько они мн ни стоятъ заботъ, но моя любовь къ нимъ усиливается съ каждымъ днемъ, я вынуждена быть, однако, съ ними очень строга, такъ какъ отецъ ихъ слишкомъ балуетъ.

‘Мы съ удовольствіемъ узнали, что у васъ гостила Берта. Она совершенно влюблена въ васъ, но не правда ли, какъ странно, что она ни въ одномъ письм не вспоминаетъ о прошедшемъ. Оно, по счастью для нея, навки скрыто. Ея новая жизнь безоблачна и она точно ребенокъ, хотя очень умна и быстро развивается. Ваше письмо объ ней насъ очень тронуло, конечно, намъ было бы очень пріятно, еслибы сэръ Винтонъ Фольджамбъ влюбился въ нее. Ей не слдуетъ выходитъ замужъ за молодого человка, а сорока-двухъ-лтній баронетъ — настоящая для нея партія. Но, по правд сказать, я не желала бы, чтобы она вышла замужъ, и я уврена, что она никогда не выйдетъ, такъ какъ въ ея сердц долженъ витать образъ, хотя бы смутный, ея первой несчастной любви…

Вашъ любящій другъ
Маріанна Джобсонъ‘.

IV.
Старая исторія.

Томъ Скирро возвратился въ Корнваль. Этотъ фактъ бросался въ глаза на главной улиц города во всякое время дня и часто ночью въ очень поздніе часы.

Причины его возвращенія на мсто рожденія безъ медицинскаго диплома объяснялись подробно въ слдующемъ письм доктора Мактавиша, декана медицинскаго факультета въ монреальскомъ университет и стараго учителя самого доктора Скирро:

‘Конфиденціально:

‘Любезный докторъ Скирро,

‘Я очень сожалю, что принужденъ, но порученію медицинскаго факультета, объясниться съ вами письменно насчетъ вашего сына, мистера Томаса Скирро. Я такъ глубоко уважаю отца, что желалъ всячески содйствовать успху сына, но, по несчастью, онъ самъ мшаетъ сочувственному отношенію къ нему многихъ друзей его отца въ нашемъ город. Я повторяю это тмъ съ большимъ сожалніемъ, что какъ я, такъ и мои товарищи признаютъ въ немъ большія способности, которыя теперь примняются къ цлямъ, далеко не возвышеннымъ. Нсколько мсяцевъ тому назадъ, его нашли пьянаго въ снгу при 15^о по Фаренгейту ниже нуля и одинъ изъ нашихъ профессоровъ отвезъ его домой въ полузамерзшемъ состояніи. Я съ сожалніемъ долженъ вамъ сказать, что его развратное поведеніе переходитъ вс границы, онъ почти никогда не показывается на лекціяхъ и его можно встртить только въ анатомическомъ зал, такъ какъ онъ выказываетъ особую страсть къ анатомическому сченію труповъ. Въ послднее время въ Монреал надлали много шуму нсколько случаевъ вырыванія мертвыхъ тлъ изъ могилъ (быть можетъ, мы съ вами, по старому опыту нашихъ студентскихъ лтъ, могли бы разъяснить эти таинственныя исчезновенія мертвецовъ) и теперь вс состоятельные люди нанимаютъ особыхъ сторожей караулить могилы своихъ родственниковъ или друзей въ продолженіи одной или двухъ недль посл погребенія. На прошедшей недли умерла въ больниц одна женщина отъ воспаленій мозговыхъ оболочекъ, болзнь, можетъ быть, новая даже для вашей большой опытности. Это былъ очень интересный медицинскій случай, обратившій на себя вниманіе всхъ докторовъ и посл ея смерти естественно мы съ нетерпніемъ ждали вскрытія ея тла. Однако, мужъ ея, очень строгій католикъ и человкъ самыхъ отсталыхъ предразсудковъ, отказалъ въ позволеніи извлечь изъ мертваго тла его жены пользу для науки. Ее похоронили на католическомъ кладбищ, но, по несчастью, къ ея могил не приставили караульныхъ и на слдующій день она была разрыта. Въ ту же ночь вашъ сынъ и нсколько другихъ студентовъ принесли въ анатомическій театръ трупъ женщины, который, по ихъ словамъ, они купили у родственниковъ покойной. Студенты, съ помощью двухъ молодыхъ докторовъ, произвели анатомическое сченіе трупа съ большимъ искуствомъ и получили много интересныхъ данныхъ, что же касается до самаго тла, то оно было разобрано на такія мелкія части, что его невозможно было признать. Это происшествіе произвело большой скандалъ въ город и могло бы имть непріятныя послдствія для студентовъ, еслибы, по счастью, мэромъ въ город не былъ теперь нашъ профессоръ докторъ Вибсонъ, который, конечно, не сталъ поощрять мръ къ розысканію виновныхъ преступленія. Мн пришлось узнать и самымъ плачевнымъ образомъ, что это смлое дло было совершено вашимъ сыномъ и однимъ изъ его товарищей. Студенты сдлали ужинъ, чтобы отпраздновать этотъ подвигъ и не въ мру выпили водки, особливо вашъ сынъ, благодаря чему, меня подняли ночью и потребовили къ нему. Онъ лежалъ въ столбняк и мн стоило большихъ трудовъ, чтобы возвратить его къ сознанію, признаюсь, его положеніе было очень опасное и я не надялся его спасти. Хотя въ виду принятыхъ предосторожностей, эта исторія замята, но, проболтайся одинъ изъ студентовъ, и она всегда можетъ быть обнаружена. А потому было бы очень желательно, чтобы вашъ сынъ былъ удаленъ изъ Монреаля и находился подъ вашимъ непосредственнымъ надзоромъ. Впрочемъ, независимо отъ сего, университетъ настаивалъ исключить мистера Томаса Скирро вообще за его предосудительное поведеніе и многократныя нарушенія дисциплины.

Примите увреніе, сэръ, въ моемъ искреннемъ уваженіи

‘Рональдъ Мактавишъ’.

Такимъ образомъ, Томъ Скирро очутился подъ непосредственнымъ надзоромъ его достойнаго отца. Онъ, однако, ни мало не смущался. Въ модномъ клтчатомъ сьют, пестромъ галстух, съ громадной цпью отъ часовъ, съ тросточкой, набалдашникъ которой онъ постоянно сосалъ, и съ стеклышкомъ въ глазу, онъ мозолилъ всмъ глаза на улицахъ Корнваля съ утра и до глубокой ночи. Вс кабаки считали его однимъ изъ своихъ лучшихъ постителей. Его знаніе свта и способности, хотя и сомнительнаго свойства, привлекли къ нему небольшую группу молодыхъ праздношатающихся гулякъ. Это не мшало ему готовиться къ адвокатур такъ же, какъ готовился къ ней и Тадеусъ Джобсонъ, но пока одинъ серьёзно занимался въ контор стряпчаго Латуша, другой ничего не длалъ и только числился въ контор стряпчаго Джеоэта. Кром того, Томъ Скирро былъ обуреваемъ страстью къ литератур и политик. Одинъ изъ его товарищей въ Монреальскомъ университет былъ сынъ редактора газеты, существовавшей скандалами и ложными извстіями, какъ большинство канадскихъ органовъ печати, и Скирро набилъ себ руку въ составленіи подобныхъ статей. Поэтому, возвратясь въ Корнваль, онъ сталъ снабжать Монреальскую газету общественными и политическими новостями своего родного городка, при чемъ, естественно, самымъ частымъ предметомъ его сплетней былъ докторъ Джобсонъ, частная и общественная жизнь котораго представлялась имъ съ полнымъ презрніемъ къ правд. Кром того, въ политическихъ преніяхъ въ гостинниц стараго Спригса, Томъ Скирро тоже принималъ живое участіе, и во время муниципальныхъ выборовъ обличалъ враждебную ему партію такими пламенными рчами, что многіе уже предсказывали, что мистеръ Томасъ Скирро вскор сдлается зубастымъ адвокатомъ, членомъ парламента или редакторомъ провиціальной газеты — три поприща широко открытыя передъ нимъ.

Было еще поприще, на которомъ онъ считалъ себя призваннымъ къ блестящему успху. Несмотря на свою уродливую фигуру и каррикатурную вншность, онъ въ женскомъ обществ позировалъ Адонисомъ и ухаживалъ за дамами, какъ Парисъ.

Какъ ни былъ малочисленъ кружокъ Корнвальскаго общества, но въ немъ въ это время было нсколько прелестныхъ молодыхъ двушекъ. Дв дочери стряпчаго Латуша, хотя и не красавицы, отличались изяществомъ и веселостью. Он получили образованіе въ единственномъ учрежденіи, въ которомъ тогда можно было молодой двушк получить порядочное воспитаніе въ Канад, въ Монреальскомъ монастыр. Он играли на фортепіано, пли, прекрасно танцовали, бгло говорили по французски и отличались искуствомъ вести всевозможныя интриги, а такъ же были перворазрядныя кокетки. Наконецъ, он видли немного свтъ, бывали въ Торонто и Нью-Іорк, откуда вывезли вкусъ къ рискованнымъ туалетамъ и замчательную свободу манеръ. Дйствительно он об, миссъ Эмили, осьмнадцати лтъ, и миссъ Серафина, шестнадцати съ половиною, знали боле о свт чмъ многія совершеннолтнія двушки въ старомъ свт. Потомъ, были дочери судьи Турнбиля, которыя воспитывались въ Торонто и представляли образецъ мене передового типа колоніальной молодежи, дочери стряпчаго Джеоэта, также монастырскаго воспитанія, уступали своимъ соперницамъ въ лоск, пріобртаемомъ отъ путешествій, и превосходили ихъ въ красот. Миссъ Клоринда Флетчеръ, все еще не вышедшая замужъ, оставалась очень живой и пріятной, если не принимать въ разсчетъ ея лтъ, и потому Томъ Скирро открыто ухаживалъ за нею, считая это вполн безопаснымъ. Однако, блокурая Этель Джобсонъ, которая провела нсколько лтъ въ частномъ пансіон въ Монреал, и многому научилась, кром того, отъ своей матери и Роджера, была по общему приговору мужчинъ, первой красавицей среди этого роя молодыхъ двушекъ.

Впродолженіи нсколькихъ мсяцевъ, Тадди прилежно занимался днемъ коментаріями Блэкстона къ англійскимъ законамъ, а ночью читалъ классиковъ и другихъ писателей. Отъ времени до времени, впрочемъ, мать заставляла его отправиться на вечеръ или на пикникъ, къ большому удовольствію дамъ, такъ какъ его живость и юморъ возбуждали всеобщую веселость, гд бы онъ ни появлялся. Но эти свтскіе соблазны не могли отвлечь его отъ умственной работы и онъ снова возвращался къ своимъ занятіямъ, съ той пламенной энергіей, которой отличаются вс юноши, убжденные, что у нихъ есть призваніе въ жизни. А молодой Джобсонъ былъ въ этомъ вполн увренъ. Однако, идя спокойно, твердо по начертанному себ пути, онъ вдругъ споткнулся.

Однажды, въ сентябр, часовъ въ пять, онъ сидлъ въ контор стряпчаго Латуша, блдный и усталый отъ долгихъ занятій и смотрлъ разсянно на улицу. Неожиданно на тротуар показались дв молодыя двушки въ блыхъ кисейныхъ платьяхъ, въ кокетливо накинутыхъ на плечи черныхъ кружевныхъ мантильяхъ, изящныхъ шляпкахъ и французскихъ башмачкахъ. Поравнявшись съ окномъ, он бросили на Джобсона ядовитый взглядъ своихъ блестящихъ черныхъ глазъ. Тадди покраснлъ и вздрогнулъ.

— Я и забылъ, воскликнулъ онъ:— он идутъ къ судь Турнбилю на чашку чая. Я также общалъ отправиться вмст съ Этель.

Онъ подбжалъ къ окну и, безъ всякой церемоніи, кивнулъ головой молодымъ двушкамъ.

— А вы, мистеръ Джобсонъ, не идете къ мистрисъ Турнбиль, спросила миссъ Серафина, бросая на него убійственные взгляды.

— Не думаю, миссъ Серафи, отвчалъ Тадеусъ: — мн надо еще окончить главу.

— Пойдемте съ нами, воскликнула Эмили, направляя на него огонь своихъ пламенныхъ глазъ, и Джобсонъ въ эту минуту почувствовалъ въ своемъ сердц какое-то новое, неиспытанное имъ еще ощущеніе: — вы, право, очень блдны и утомлены… вы просто убьете себя этимъ Клакстономъ, Бакстономъ или, какъ вы его тамъ называете. Папа говоритъ, что вы черезъ силу работаете и ваша голова, наконецъ, лопнетъ.

Джобсонъ улыбнулся, взглянулъ на Эмили, потомъ на Серафину и снова на Эмили. Она дйствительно была граціозная молодая двушка и ея изящная шляпка очень хорошо къ ней шла.

— Но вамъ надо ршиться тотчасъ, прибавила Эмили нетерпливо:— мы не станемъ васъ ждать цлый день. Да вонъ идетъ и мистеръ Скирро. Можетъ быть, онъ согласится насъ проводить.

Въ эту самую минуту изъ-за угла сосдней улицы показался Томъ Скирро, въ своемъ сьют, съ тросточкой и стеклышкомъ въ глазу. Джобсонъ его увидалъ и поспшно воскликнулъ:

— Я пойду съ вами, но мн надо надть другой сюртукъ. Войдите въ контору и посидите минутку.

Молодыя двушки посмотрли на приближавшагося Скирро и на дверь конторы. Это былъ воспрещенный храмъ для женской части семейства стряпчаго Латуша, а онъ былъ крутой человкъ.

— Скоре! воскликнулъ съ жаромъ нашъ герой, видя, что его соперникъ былъ уже не далеко.

— Но папа запрещаетъ намъ входить въ контору.

— Пустяки, произнесъ Джобсонъ:— идите сюда скоре.

Он повиновались и Томъ захлопнулъ дверь конторы почти на носъ Скирро. Послдній съ презрніемъ улыбнулся и умрилъ свои шаги, оборачиваясь по временамъ и бросая гнвные взгляды на дверь, за которой молодыя двушки стояли въ корридор, пока Тадди переодвался въ одной изъ заднихъ комнатъ конторы. Черезъ нсколько минутъ онъ явился въ блестящемъ сюртук и блыхъ панталонахъ, и вслдъ затмъ они вс трое вышли на улицу. На углу слдующей улицы стоялъ Томъ Скирро, очевидно, кого-то поджидая, и, увидавъ ихъ, медленно направился впередъ.

— Не догнать ли намъ Тома Скирро? наивно замтила Эмили и бросила лукавый взглядъ на Джобсона.

— Да, если хотите, отвчалъ онъ, останавливаясь:— а я вернусь тогда къ своимъ занятіямъ.

Новый взглядъ и коварная улыбка побдили Тадди. Его повели дале на шелковомъ снурк.

Что-то случилось, но онъ самъ не зналъ что. Онъ ощущалъ какую-то необходимость часто глядть въ прекрасные каріе глаза Эмили и какъ можно ближе идти къ ней по тротуару.

Серафина была принуждена выступать одна впереди. Однако, она слышала, какъ Джобсонъ, у котораго теперь развязался языкъ, весело болталъ и подсмивался надъ Томомъ Скирро. Хотя не стоитъ повторять этой юношеской болтовни, но об молодыя двушки были, повидимому, очарованы ею. Скирро могъ слышать ихъ смхъ и отгадывалъ, что смялись надъ нимъ. Онъ поэтому ускорилъ шаги и вскор явился къ судь Турнбилю, въ дом котораго уже собралась молодежь и гуляла отдльными группами по саду, подъ тнистыми деревьями. Въ молодыхъ провинціальныхъ городахъ правила свтскаго приличія не такъ строго наблюдаются, какъ въ старомъ свт, и на вечерахъ, подобныхъ вечеру мистрисъ Турнбиль, молодежь исключительно находилась подъ ея надзоромъ, который былъ далеко не драконовскимъ. Эта почтенная особа была родомъ изъ Рочестера, въ штат Нью-Йоркъ и постоянно говаривала:

— Молодые люди должны свободно видться, и тогда мене будетъ скандаловъ. Вы слишкомъ ихъ отдаляете другъ отъ друга, не спуская съ нихъ глазъ, и невольно заставляете ихъ тайкомъ перемигиваться или даже назначать свиданія подъ покровомъ мрака. Мои родители держали меня такъ строго, что я могла видться съ своей первой любовью, только выйдя изъ окна своей комнаты, находившейся въ нижнемъ этаж. Наши свиданія были ночью, и я бгала по сырой земл въ туфляхъ. Ничего дурного отъ этого не произошло, но я схватила ревматизмъ на всю жизнь. Конечно, мы могли бы такъ же хорошо видться въ гостинной, передъ пылающимъ каминомъ. Онъ былъ крупный дуракъ, но мн нравилось, когда кто-нибудь ухаживалъ за мною, и я едва не сдлалась женою этого тупого чулочника.

Мистрисъ Джобсонъ считала жену судьи немного вульгарной, но высоко цнила ея доброту и не могла забыть, что она однажды, во время болзни Маріанны, ухаживала за ней въ продолженіи двухъ сутокъ. Конечно, странные аргументы мистрисъ Турнбиль ее нисколько не убдили, но она слпо довряла Этель и Тадди, а потому и пускала ихъ всегда однихъ. Но это не помшало бы лэди Пилькинтонъ очень удивиться, еслибы до нея дошла всть о подобномъ забвеніи ея другомъ основныхъ правилъ свтскаго приличія.

Первое, что бросилось въ глаза Тадди, когда онъ отворилъ калитку сада и пропустилъ впередъ молодыхъ двушекъ, былъ Томъ Скирро, гулявшій съ Этель Джобсонъ, которую хозяйка дома отдала подъ его покровительство, посл долгаго тщетнаго ожиданія брата. Онъ вспыхнулъ и громко подозвалъ къ себ сестру. Она обернулась и, увидвъ своихъ подругъ, дочерей Латуша, поспшила къ нимъ. Он поцловались, пока Скирро разсянно смотрлъ въ свою одноглазку, а Джобсонъ гордо не удостоивалъ его даже взглядомъ. Томъ былъ хладнокровне Тадди. На щекахъ его не видно было румянца, и глаза его не блестли. Онъ снялъ шляпу и поклонился молодымъ двушкамъ съ вызывающимъ спокойствіемъ.

— Вы, я вижу, миссъ Латушъ, принялись изучать законы, замтилъ онъ, обращаясь къ Эмили.

Она покраснла и взглянула на Тадди, который, такъ же весь побагроввъ, отвчалъ, обращаясь къ Эмили и какъ бы не замчая присутствія Тома:

— Я полагалъ, что вы и ваша сестра могутъ заниматься чмъ угодно, не подвергаясь дерзкимъ допросамъ.

— Миссъ Джобсонъ, будемъ мы продолжать нашу прогулку? спросилъ хладнокровно Скирро у Этель.

Наступило мертвое молчаніе. Этель бросила смущенный взглядъ на брата, а ея подруги съ любопытствомъ смотрли на нее и на Тадди. Эмили, какъ знавшая свтъ боле другихъ, избрала странное, но, быть можетъ, самое врное средство выйти изъ отого непріятнаго положенія. Она подошла къ Скирро и сказала:

— Прежде чмъ гулять, проводите меня, мистеръ Скирро, къ хозяйк дома, надо съ нею поздороваться.

И прежде, чмъ Тадди могъ прійти въ себя отъ изумленія, она удалилась подъ руку съ Томомъ. Сердце юноши болзненно сжалось. Поведеніе миссъ Эмили было скандально, неприлично и оскорбительно для него. Не пожертвовалъ ли онъ ей нсколькими часами работы? И это была его награда. Съ другой стороны, Томъ Скирро осмлился дерзко отбить у него дамъ. Въ сущности, вся эта исторія была очень старая и обыкновенная, миссъ Эмили играла въ умную, хотя опасную игру. Она хотла плнить сердце Тадеуса Джобсона, возбудивъ въ немъ ревность. Хотя это средство бываетъ часто опаснымъ, но оно представляетъ много занимательнаго и забавнаго, къ тому же оно часто удается съ очень молодыми неопытными людьми, какъ Тадди. Онъ шелъ по саду съ миссъ Серафиной и своей сестрой.

А Эмили?

Она питала страсть къ кокетству. Это было въ ней нетолько естественнымъ инстинктомъ, но плодомъ серьёзнаго изученія и предметомъ забавы. Она даже развила въ себ эту способность еще въ монастыр, гд самый красивый изъ духовниковъ, лтъ сорока, приходилъ слушать ея игру на фортепіано и любоваться ея прелестными глазами. Конечно, стоило любоваться этими глубокими, блестящими, темно-золотисто-карими глазами, которые то метали молніи, то поражали своимъ нжнымъ, яснымъ взглядомъ. Когда миссъ Эмили открывала огонь изъ всхъ своихъ батарей, то становилась очень опасной, несмотря на то, что ее нельзя было назвать красавицей, и ей приносило величайшее удовольствіе видть вокругъ себя какъ можно боле обожателей, это талантъ не возвышенный, а очень обыкновенный и онъ доказываетъ только, что у молодой двушки, обнаруживающей его, нтъ вовсе сердца.

Не успла Эмили поздороваться съ мистрисъ Турнбиль, какъ она бросила Скирро и глаза ея остановились на лиц Тадди, ясно выражавшемъ неудовольствіе. Онъ какъ бы этого не замтилъ и продолжалъ съ новымъ жаромъ разговоръ съ ея сестрою. Въ его душ произошла необыкновенная перемна. Жизнь теперь казалась ему чмъ-то совершенно инымъ.

Но въ эту минуту онъ прибгъ къ обычному средству слабаго противника — къ кажущемуся равнодушію. Онъ изощрялъ все свое остроуміе въ пользу миссъ Серафины, которая играла веромъ съ искуствомъ, перенятымъ въ Нью-Йорк у одной дамы съ острова Кубы. По счастію, Джобсонъ не понималъ тайнаго языка вера. Но Серафина поглядывала саркастически на сестру, за которой очень старательно ухаживалъ Скирро. Эмили, въ свою очередь, повидимому, слушала съ удовольствіемъ его любезности.

Вскор раздался звонокъ къ чаю, и четырнадцать или пятнадцать молодыхъ двушекъ и юношей сошлись со всхъ сторонъ въ столовую. Джобсонъ очутился рядомъ съ миссъ Эмили, которая это устроила заране. Тому Скирро оставалось только ссть подл Этель Джобсонъ, за что онъ, Тадди, наградилъ его гордымъ, презрительнымъ взглядомъ.

Эмили въ одно мгновеніе сковала Джобсона по рукамъ и по ногамъ.

— Ну, мистеръ Джобсонъ, какъ вы меня напугали, сказала она:— я надюсь, что вы благодарите меня за прекращеніе вашей ссоры. Вы просто подрались бы съ Томомъ Скирро. Отчего вы такъ долго съ нимъ враждуете?

— Извините, миссъ Латушъ, отвчалъ сухо Тадди:— ненависть ко мн Скирро началась уже давно и я думаю, что она теперь сильне, чмъ когда либо. Я на него не обращаю никакого вниманія, я даже съ нимъ не знакомъ. Но съ вами, онъ кажется, очень близокъ. Я не зналъ, что онъ такъ хорошо принятъ въ дом вашего отца…

— Погодите, сэръ. Вы знаете очень хорошо, что его не пускаютъ въ нашъ домъ.

— Прикажете хлба съ масломъ?

— Нтъ, благодарю васъ. Томъ Скирро, дайте мн кусокъ, кэка.

Произнося эти слова, она саркастически взглянула прямо въ глаза Джобсона. Онъ былъ въ полной ея власти и невольно, помимо своей воли, разсмялся. Его умъ и чувства были воспріимчивы, какъ ртуть, и дьявольская ловкость Эмили сводила его съ ума.

— Зачмъ вы называете его Томомъ? спросилъ онъ конфиденціально, нагибаясь къ самому ея уху.

— Какъ же мн его называть? отвчала Эмили:— посмотрите на него, онъ просто медвдь, не правда ли, онъ очень походитъ на нашего слугу Майка, только тотъ лучше. Нтъ, я никакъ не могу называть его мистеромъ.

Эти слова наполнили блаженствомъ сердце Тадди. Онъ пустился въ веселый, оживленный разговоръ съ Эмили, которая отвчала ему очень умно и ловко. Она была уврена, что на этотъ разъ рыба клюнула и ршила позабавиться своей побдой.

Она въ этомъ успла.

Мы могли бы здсь пуститься въ длинныя разсужденія о вліяніи первой любви на человка, но лучше удержимся, такъ какъ вс признаки и симптомы этого стараго недуга описываются со всми самыми мелочными подробностями тми художниками и феями, которыя вс вмст плодятъ романы на потху читателей со скоростью одного тома въ часъ въ теченіи года. Какъ бы то ни было, этотъ эпизодъ первой любви имлъ громадное вліяніе нетолько на будущность, но и на характеръ нашего героя. Мы на этомъ лишь и остановимся.

Въ сердц Тадеуса Джобсона любовь вспыхнула вдругъ, какъ огонь на алтар Весты, въ храм, неоскверненномъ развратомъ, и гд возвышенныя, чистыя идеи и благородныя стремленія не допускали никакихъ грубыхъ желаній. Это смя любви запало не въ сердце, лишенное мысли, или въ натуру, исключительно чувственную. Нтъ, оно овладло душою, сердце и умъ одинаково воспылали поклоненіемъ предмету его страсти. Люди умные иногда любятъ горячо, но одними чувствами, ихъ умъ тутъ не причемъ. Не такъ было съ Тадеусомъ Джобсономъ.

Въ ту ночь, когда Эмили Латушъ изъ пустаго кокетства поймала его въ свои шелковыя сти, Тадди вернулся домой погруженный въ глубокую думу. Онъ танцовалъ съ нею и лихорадочно дрожавшей рукой обвивалъ ея талію. Ея длинные роскошные волосы щекотали его шею, ея головка склонялась къ нему на плечо. Когда же Скирро танцовалъ съ нею, Тадди ощущалъ вс муки ревности и бросалъ на нее взгляды, полные безмолвнаго укора, а она какъ будто сожалла о своемъ легкомысліи и выйдя съ нимъ потомъ на балконъ, нжно пожала ему руку. Наконецъ, по окончаніи вечера, онъ нашелъ не приличнымъ, чтобы дочери стряпчаго Латуша, его наставника, отправились одн домой или съ лакеемъ по опаснымъ улицамъ Корнваля и предложилъ ихъ проводить тмъ боле, что Скирро, очевидно, поджидалъ слушая послдовать за ними. Вмст съ сестрою, Тадди довелъ ихъ домой, и на прощаніе почувствовалъ, что его руку тихонько сжали. Опьяненіе было полное. Онъ поспшилъ въ свою комнату, но не спать, а думать, мечтать, уноситься въ область радужной фантазіи.

——

Ночи очаровательныхъ сновидній и поэтическаго бреда, дни лихорадочнаго волненія, часы блаженные, но даромъ потерянные, безумна возбужденіе надеждъ, сомнній, разочарованій и побдъ! Все это такая старая сказка, что не стоитъ и сказывать ее.

V.
Nescius aurae fallacis!

Конечно, Маріанна Джобсонъ вскор узнала о томъ, что случилось съ ея сыномъ. Еслибы онъ и не сталъ вдругъ обращать особое вниманіе на свой туалетъ, находить удовольствіе въ тхъ свтскихъ удовольствіяхъ, которыя могло представить Корнвальское общество, и цлые дни проводить въ катаньи на конькахъ или на лодк, съ двицами Латушъ, то его отсутствіе на чтеніяхъ Роджера, постоянная разсянность и замна прежняго серьёзнаго разговора легкомысленною веселостью открыли бы тайну его сердца любящей матери. Она была очень встревожена этой исторіей, такъ какъ не видла въ Эмили Латушъ тхъ достоинствъ, которыя вдругъ оказались въ ней по мннію Тадди. Докторъ Джобсонъ также не пришелъ въ восторгъ отъ извстія о любви своего сына. Онъ считалъ дочерей Латуша довольно привлекательными двушками, но слишкомъ молодыми и легкомысленными, и готовилъ въ своемъ ум для Тадди совершенно иную будущность. Однако, оба, отецъ и мать, ршили не вмшиваться, и юный Джобсонъ предался всецло своей любви. Придерживаясь во всемъ правила идти прямо къ цли, онъ даже объяснился въ своей любви, но Эмили, очень довольная этой побдой, не желала такъ рано стснять свою свободу и, оставляя Тадди своимъ кавалеромъ, она объяснила, что вопросъ о брак необходимо на время отложить. Не имя вовсе сердца и уже отчасти нравственно испорченная знаніемъ свта, она не могла не цнить красоты и достоинствъ Тадди, но его серьёзный характеръ пугалъ ее и нисколько не подходилъ къ ея легкомысленной и падкой на интриги натуры. Она, повидимому, приходила въ восторгъ отъ стиховъ, которые онъ писалъ съ классическимъ изяществомъ, и принимала съ напускнымъ удовольствіемъ приносимыя имъ книги, но какъ только онъ уходилъ, то она бросала и то, и другое, замчая презрительно сестр:

— Какой онъ дуракъ, несмотря на весь свой умъ!

И, дйствительно, надо сознаться, что умный четовкъ, подобный Тадди, съ энергическими способностями и краснорчивымъ перомъ, долженъ быть очень несноснымъ, если вздумаетъ ухаживать за обыкновенной, дюжинной молодой двушкой.

Напротивъ, Скирро, несмотря на свое уродство и вульгарность, привлекалъ Эмили къ себ. По ея мннію, у него былъ огонь, и онъ никогда не разыгрывалъ дурака. Конечно, Скирро вскор замтилъ ея расположеніе и воспользовался своимъ преимуществомъ. Эмили, ради одной забавы и безъ всякаго дурного намренія, мнялась съ нимъ billet-doux и назначала ему rendez-vous. Странно сказать, что только на французскомъ язык можно выразить тонко и деликатно то, что длается, впрочемъ, не только въ одной Франціи, но всюду. Такимъ образомъ, мсяцъ шелъ за мсяцемъ, и Эмили ловко играла свою двойную роль, возбуждая негодованіе миссъ Серафины, которая была моложе, свже и искренне сестры, да, кром того, пламенно влюбилась въ Тадди.

Наступилъ іюнь, и нашъ герой все вздыхалъ, какъ кузнечный горнъ. Онъ отдавалъ этой любви все свое существо, она переполняла его сердце и умъ. Онъ выливалъ свою душу въ стихахъ и краснорчивыхъ письмахъ, въ которыхъ изощрялъ вс свои литературныя знанія и природныя способности, чтобы сдлать свое поклоненіе достойнымъ его предмета. На этихъ письмахъ, пламенныхъ и сжатыхъ, дышавшихъ силой и нжностью, онъ образовалъ свой стиль, уже навсегда сдлавшійся его особенностью и столько же отличавшійся энергіей, сколько блиставшій изящной классической формой. Миссъ Латушъ не была въ состояніи оцнить всего этого, но съ успхомъ притворялась, что оно приводитъ ее въ восторгъ. Эта способность ослплять ложнымъ сочувствіемъ ко всему художественному, интелектуальному и возвышенному составляетъ роковую силу невжественныхъ женщинъ, ловящихъ въ свои сти геніальныхъ людей.

Однажды въ прекрасное іюньское утро, теплое, благоуханное располагавшее къ истом, но дышавшее въ то же время жизнью, на широкой веранд въ дом мистера Латуша послышались поспшные шаги. На одномъ изъ оконъ гостинной, выходившихъ на веранду, вдругъ приподнялась венеціанская стора и изъ подъ ея складокъ показалась курчавая головка, съ веселыми улыбающими глазами, кораловыми губками и жемчужными зубками.

Лицо Тадди Джобсона, очень поблднвшее въ послднее время, засіяло отъ удовольствія и онъ едва удержался, чтобы не схватить обими руками кокетливо вызывающую головку и не покрыть ее поцлуями. Въ бломъ полотнянномъ сьют, въ соломенной шляп на голов и съ внезапно появившемся румянцемъ на щекахъ, Тадди показался смешливой молодой двушк очень красивымъ.

— Здравствуйте, мистеръ Джобсонъ, сказала она.

Онъ бросился къ прелестному виднію, но оно исчезло въ ту же минуту и онъ схватилъ руками венеціанскую стору. Приподнявъ ее, онъ вошелъ въ комнату, гд царила нжная прохлада.

Эмили уже успла занять свое прежнее мсто за низенькимъ столикомъ, на которомъ лежала, какая-то работа. Она была дйствительно очаровательна въ своемъ бломъ кисейномъ плать, прекрасно обрисовавшемъ ея граціозную фигуру. Серафина, всегда одвавшаяся одинаково съ сестрою, сидла за другимъ столикомъ въ противоположномъ конц комнаты. Мистриссъ Латушъ была занята хозяйствомъ и Джобсонъ могъ на свобод покланяться своей богин.

Посл шуточнаго упрека за слишкомъ формальное привтствіе, Тадеусъ вынулъ изъ кармана листокъ почтовой бумаги.

— Какъ, еще стихи! воскликнула Эмили, лукаво посматривая на него и ловко удерживаясь отъ желанія звнуть: — ваше послднее стихотвореніе ‘Любовь — живой шалунъ’ мн очень понравилось. Его можно бы переложить на музыку.

— Это переводъ…

— Изъ Беранже?

— Нтъ, изъ лучшаго и боле древняго поэта — изъ Горація.

— О я его не знаю. У него врно все говорится о нимфахъ, сатирахъ, венерахъ и т. д. Вдь онъ былъ язычникъ.

— Да, но вполн свтскій человкъ, воскликнулъ Джобсонъ съ жаромъ.

— А! произнесла Эмили, и, опустивъ глаза на работу, чтобы не встртить взгляда сестры, прибавила:— я не люблю свтскихъ людей. Я цню только умъ, искренность, простоту…

— Ну, понесла вздоръ! замтила Серафина, длая гримасу сестр за спиною Джобсона.

Тадди улыбнулся и взглянулъ на Серафину. Она вчно шутила и обдавала холодомъ его лирическій пылъ въ разговорахъ съ Эмили.

— Прочесть вамъ стихи? спросилъ онъ, незная чмъ прервать неловкое молчаніе, наступившее посл выходки Серафины.

— О, пожалуйста. Это врный переводъ?

— Да, я надюсь, хотя, конечно, въ нкоторыхъ мстахъ я долженъ былъ немного отступить отъ подлинника. Эта ода, а какъ вы знаете, оды — pons asinorum переводчиковъ.

— О! вы поэтому и перешли черезъ этотъ мостъ?

— Да, отвчалъ Тадди:— а теперь мы вмст перейдемъ черезъ него. Гм! гм! Ода, начинающаяся словами:

Quis multa gracilis te puer in rosa.

и переведенная Тадеусомъ Джобсономъ, сквайромъ, бакалавромъ и поэтомъ Корнваля въ Верхней Канад.

И онъ началъ торжественно читать свои стихи.

— Мильтонъ переводилъ эту оду, сказалъ онъ, окончивъ чтеніе и передавая Эмили листокъ почтовой бумаги, на которомъ были тщательно написаны стихи: — и хотя его переводъ очень изящный, но немного дубоватъ.

Эмили не обратила вниманія на эти слова, снова пробжавъ глазами поднесенное ей стихотвореніе она бросила странный взглядъ на Тадди, смотрвшаго на нее съ восторженной любовью.

— Какъ смшно, что вы принесли мн эти стихи, Тадди, сказала она и въ голов ея слышались сомнніе и рзкая нота, не проскользнувшая мимо ушей влюбленнаго юноши.

— Отчего? Въ оригинал это прекрасная ода и чрезвычайно трудная для перевода. Нкоторые изъ нашихъ лучшихъ поэтовъ переводили ее и потерпли фіаско. Поэтому, я думалъ, что вамъ будетъ интересно увидть, насколько я усплъ въ этомъ трудномъ дл.

— Въ этомъ стихотвореніи говорится о неврной женщин? спросила Серафина.

— Да.

— И поэтъ бросаетъ ее дуракамъ, которые согласны, чтобы она ихъ обманывала?

— Да.

Эмили гнвно взглянула на Серафину.

— Вы написали бы такіе стихи, еслибы васъ обманула какая-нибудь женщина? продолжала Серафина, наслаждаясь смущеніемъ сестры.

— Нтъ, отвчалъ Тадди:— я написалъ бы огнемъ и раскаленнымъ желзомъ. Горацій былъ слишкомъ холоденъ и циниченъ. Въ сущности онъ, конечно, не любилъ этой женщины.

— Разв вы не могли, Тадди, ничего выбрать повеселе для перевода? сказала Эмили, выведенная изъ себя вмшательствомъ сестры:— предметъ этой оды не привлекательный и не лестный для прекраснаго пола.

— Конечно, это цинизмъ, но за то хорошо перевести ее, это — tour force. Какъ вамъ нравятся стихи, они, кажется, гладки?

— Ахъ, да я и забыла васъ поздравить съ такимъ замчательнымъ успхомъ. Ваши стихи просто прелесть. Но вы не думаете, что вс мы, женщины, такія?

И, нагнувъ головку, она кокетливо длала ему глазки.

Серафина встала и вышла изъ комнаты.

— О, нтъ, я не обращалъ вниманія на мысль поэта, она ложная, но форма оды превосходна. Прочтите ее еще разъ и мы потомъ поговоримъ съ вами. А что мы будемъ длать сегодня? Я думалъ покататься на лодк вокругъ Корнвальскаго острова. Погода великолпная.

Эмили покачала головой.

— Я боюсь, что сегодня мн нельзя будетъ кататься съ вами. Я обязана длать визиты съ мамой. Вы должны мн сегодня дать отпускъ, Тадди. А вечеромъ приходите. Мы будемъ дома. Вы, можетъ быть, принесете мн еще какое-нибудь невдомое сокровище.

Облако, омрачившее было на минуту лицо Джобсона, разсялось при послднихъ словахъ Эмили. Они оба засмялись и черезъ нсколько минутъ посл шутливаго, но нжнаго прощанія съ своей богиней, Тадди вернулся въ контору стряпчаго Латуша, чтобы снова приняться за Блэкстона. Онъ уже такъ давно сидлъ на комментаріяхъ, что Латушъ полагалъ покончить съ ними и приняться за Фирла и Стивена.

Въ этотъ день была суббота и Роджеръ, пользуясь свободнымъ временемъ, пришелъ завтракать къ мистрисъ Джобсонъ. Узнавъ, что Тадди никуда не отправляется днемъ, онъ предложилъ ему прогулку пшкомъ въ Мильрощъ, гд могучая рка прокладывала себ дорогу, лнясь и бурля черезъ тысячи подводныхъ узловъ.

Въ послднее время Роджеръ очень много думалъ о Тадеус Джобсон. До него, конечно, достигли слухи черезъ жену объ ухаживаніи Тадди за миссъ Эмили Латушъ. Пламенная любовь юноши и легкомысленное кокетство молодой двушки обсуждались не разъ Роджеромъ и его женою, которая, хотя и гораздо старше Эмили, знала ее въ монастыр и потомъ была очень дружна съ нею въ Корнвал. Мнніе Амеліи Роджеръ объ Эмили Латушъ очень тревожило учителя. Онъ слишкомъ былъ наивенъ въ дл любви и кокетства, и потому не понималъ всего, что говорила ему жена, но все-таки чувствовалъ, что Тадди попалъ въ сти безсердечной кокетки. Въ сердц его воскресла память объ его собственной страсти къ Сисели, но онъ не могъ не сознаться, что Сисели была гораздо достойне любви, чмъ та, которая плнила Тадди. Однако, онъ ничего не сказалъ о своемъ безпокойств мистеру и мистрисъ Джобсонъ, считая себя не въ прав вмшиваться въ чужія дла, особливо въ виду того, что когда онъ замчалъ объ отсутствіи Тадди на ихъ чтеніяхъ, то Маріанна спшила замять разговоръ.

Погода была прекрасная, тихая, когда наши друзья отправились на прогулку. На лазуревомъ неб не видно было ни одного облачка, а легкій втерокъ едва колыхалъ свжіе листья деревьевъ и колосья пшеницы. Роджеръ и Тадди чувствовали, что въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ произошла какая-то перемна. Они въ послднее время рдко видлись и не были другъ съ другомъ такъ искренни, какъ прежде. Однако, Роджеръ не задавалъ Тадди никакихъ вопросовъ, а повелъ разговоръ о вопросахъ общихъ, особливо о предстоящихъ выборахъ, въ которыхъ молодой Джобсонъ начиналъ принимать живой интересъ. Мало по малу, достигнувъ пороговъ и прислушиваясь къ музыкальному грохоту, сдержанность Джобсона исчезла и онъ конфиденціально замтилъ:

— Знаете что, Роджеръ, мои взгляды на жизнь пастора измнились.

— Какъ вамъ извстно, Джобсонъ, я въ послднее время не пользовался вашимъ обществомъ. Вы, можетъ быть, совтовались съ другимъ оракуломъ — съ Пиіей?

Джобсонъ покраснлъ.

— Вы, вроятно, знаете, или, по крайней мр, слыхали, что я интересуюсь одной особой. Но тутъ нтъ ничего дурного…

— Ничего въ самомъ факт.

— Я совсмъ не понимаю вашихъ словъ, замтилъ Тадди, взглянувъ почти гнвно на Роджера.

— Я хочу сказать, что сама по себ любовь очень полезна для молодого человка, если она искренная и чистая, а предметъ ея вполн достойный.

— Ну, я знаю, что моя любовь искренна и чиста, а предметъ ея боле, чмъ достойный.

— Гм!

Тадди видимо былъ недоволенъ тономъ своего прежняго учителя.

— Семья Латушей очень почтенная и благороднаго происхожденія.

— Къ чорту благородное происхожденіе!

— Хорошо вамъ это говорить, Роджеръ, но…

— Но говорить это Тадди Джобсону, родители котораго имютъ славныхъ предковъ, большая дерзость, не такъ ли?

— Нтъ, отвчалъ Тадди, смотря прямо въ глаза Роджеру:— я никогда не хотлъ васъ оскорбить.

— А вы думаете, что ваши слова могли бы меня оскорбить, Джобсонъ? сказалъ Роджеръ съ спокойной улыбкой: — такъ называемое благородное происхожденіе и родственныя связи имютъ своего рода цну и составляютъ преимущество при вступленіи молодого человка въ жизнь, какъ деньги и земля. Но въ дл любви это обстоятельство не иметъ никакого значенія и, конечно, ваша любовь не основана на подобныхъ соображеніяхъ, другъ мой.

— Еще бы! воскликнулъ Джобсонъ съ энтузіазмомъ:— она достойна любви мыслящаго человка. Многіе въ этомъ отношеніи къ ней несправедливы. Надо знать ее близко, чтобъ открыть въ ней очень развитой умъ и тонкое сочувствіе ко всему прекрасному.

— Гм!

— Напримръ, я сегодня снесъ ей переводъ пятой оды Горація…

— А! Странный выборъ для влюбленнаго. И вы перевели:

‘Qui semper vacuam, semper amabilem

Sperat, nescius aurae

Fallacis…

— Конечно, и ей понравились эти стихи, какъ остроумный цинизмъ. Я полагаю, что женщины цнятъ цинизмъ еще боле мужчинъ.

— Вотъ какъ! стало быть, она литературная дама?

— Нтъ, я не это хотлъ сказать, но она уметъ оцнитъ все, что прекрасно.

— Хорошо, но прежде всего надо знать, цнитъ ли она васъ, чтобъ вы не бросали свою любовь на втеръ, замтилъ Роджеръ и мрачное облако отуманило его чело.

Во время этого разговора они медленно шли по берегу. Между ними и Корнвальскимъ островомъ тихо катила рка свои сверкающія золотомъ воды. Перескочивъ черезъ изгородь, они вошли въ плантацію кленовъ съ ихъ свтлой блестящей листвой. Вдругъ Тадди схватился за одно дерево и задрожалъ какъ въ лихорадк. Лицо его поблднло и глаза пристально смотрли на что-то. Роджеръ быстро взглянулъ по тому же направленію. Въ пятидесяти шагахъ отъ нихъ, подъ тнью клена, и не позрвая, что на нихъ смотрятъ, стояли Эмили Латушъ и Томъ Скирро. Одной рукой, онъ обвивалъ ея талію, а ея головка покоилась на его плеч…

Сердце Роджера сжалось отъ состраданія. Больно было смотрть на Тадди. Но черезъ минуту лицо его измнилось, оно вспыхнуло гнвомъ. Онъ бросился впередъ, но Роджеръ схватилъ его за плечи обими руками и шепотомъ произнесъ:

— Нтъ, Джобсонъ, будьте человкомъ, сдержите себя! ради Бога, не повторяйте моего безумія. Пойдемте отсюда. Вы не имете права мшать подобной сцен.

И онъ насильно повернулъ его и повелъ по берегу. Тадди повиновался. Онъ несказанно страдалъ. Лицо его было блдно, холодный потъ выступилъ на лбу, зубы скрежетали. Пройдя нсколько шаговъ, Роджеръ остановился и посадилъ Тадди на траву, а самъ сбгалъ за водой. Онъ страдалъ не мене своего прежняго ученика. Онъ не зналъ, что сказать. Тадди молчалъ, закрывъ лицо руками. Роджеръ отошелъ немного отъ него и сталъ ходить взадъ и впередъ въ лихорадочномъ волненіи.

— О молодость, молодость! думалъ онъ, тяжело вздыхая: — чего бы я не далъ, чтобы избавить тебя отъ этого удара. Но это принесетъ теб пользу.

Только въ сумерки и то съ большимъ трудомъ, Роджеръ привелъ домой своего юнаго друга. Ночью у него открылась сильнйшая горячка.

VI.
Въ Лондон.

Въ небольшой, но хорошо меблированной комнат въ третьемъ этаж Эльмъ-Корта, въ Темпл, сидли три фигуры: двое мужчинъ и одна женщина. Потолокъ этой комнаты былъ низкій, украшенный, во вкус Тюдоровъ, рзьбой изъ темнаго дуба съ небольшими золочеными гербами. На полу лежалъ богатый турецкій коверъ, по стнамъ стояли красивые шкапы съ книгами въ хорошихъ переплетахъ, въ углахъ красовались статуи Венеры Милосской, бюсты Гомера и Бентама, о которомъ сходила въ то время съ ума англійская молодежь, а въ томъ числ Тадеусъ Джобсонъ. Дверь изнутри была обита краснымъ сукномъ съ мдными кнопками. Цвтныя стекла на окн, выходившемъ во дворъ, скрывали мрачный видъ старинныхъ кирпичныхъ стнъ и освщали комнату нжнымъ, томнымъ свтомъ. Другія окна выходили на переулокъ и изъ нихъ виднъ былъ старинный фонтанъ Лэма, еще тогда не испорченнаго злодйской рукой современныхъ реставраторовъ. Снаружи оконъ, въ ящикахъ, росли цвты и плющъ, за которыми, очевидно, ухаживала женщина, сидвшая у камина, защищая отъ огня свое лицо, окаймленное каштановымъ кудрями, шелковымъ вышитымъ веромъ, съ ручкой изъ чернаго дерева. Съ нею разговаривали двое мужчинъ, одинъ изъ нихъ съ удовольствіемъ грлся передъ пылавшими угольями, а другой скрывался за маленькимъ экраномъ.

Первый изъ нихъ былъ высокаго роста и видный, хотя далеко не красивый человкъ, съ загорлымъ отъ солнца и воздуха лицомъ, съ сдой головой, славными срыми глазами и громадными, воинственными усами. Носъ у него былъ большой, римскій, хотя не совсмъ правильный, на одной щек у него виднлся большой шрамъ, который нисколько не нарушалъ общаго впечатлнія его мужественнаго лица. На взглядъ ему было лтъ шестьдесятъ. Онъ сидлъ въ кресл, выставивъ впередъ свою могучую грудь и вытянувъ свои длинныя ноги.

— Да, говорилъ онъ глубокимъ, мягкимъ голосомъ:— я оставилъ ихъ всхъ въ самомъ цвтущемъ состояніи. Берта, ты не узнала бы Артура. Онъ совсмъ сдой, но все еще бодрый, энергичный. Онъ произнесъ прекрасную рчь по поводу соединенія между этими двумя зловредными провинціями, Верхней и Нижней Канадами, объ этой рчи мн говорилъ съ большой похвалой мой старый товарищъ Кобурнъ, теперешній губернаторъ, хотя Артуръ въ оппозиціи. Тамъ идетъ какая-то проклятая сумятица… все толкуютъ о ‘семейномъ союз’… ужь врно въ дло вмшались пасторы и женщины… Тадди, вроятно, это понимаетъ…

— Да, сэръ, отвчалъ Тадеусъ Джобсонъ съ жаромъ: — и я могу вамъ все объяснить…

— Ну, нтъ, ты мн этого не объяснишь, перебилъ его старикъ, который былъ ни кто иной, какъ генералъ сэръ Гарри Джобсонъ, только-что вернувшійся съ давно задуманной, но только-что совершенной поздки въ Канаду къ брату:— я слишкомъ много слышалъ объ этомъ въ Канад и не желаю, чтобъ мн надодали тмъ же здсь. Вы, молодые адвокаты, готовы болтать безъ умолка о чемъ угодно, хотя старый Бобъ Манистонъ въ Мадрас говорилъ всегда: ‘Не говори никогда ни слова дешевле, чмъ за гинею’ — и это было бы золотое правило для адвокатовъ.

Джобсонъ улыбнулся.

— Благодарю васъ, дядя Гарри, я занесу это замчаніе въ мою памятную книжку. Ну, а что длаетъ Этель?

— О, она чистый ангелъ, съ голубыми глазами и свтлыми кудрями, она такая живая, впечатлительная и — что рдкость въ женщинахъ — благоразумная.

— А мистеръ Роджеръ?

— Сдой учитель? О, это единственный человкъ, котораго я видлъ въ Канад, за исключеніемъ моего брата. Славный, смлый, мужественный человкъ, которому слдовало пойти въ военную службу, а не набираться какого-то диссентерскаго богословія. Но все-таки онъ честный, хорошій человкъ и ужасно любитъ тебя. Онъ читаетъ все, что ты печатаешь, чмъ я не могу похвастаться, и предсказываетъ теб блестящій успхъ.

Тадеусъ покраснлъ отъ удовольствія.

— Ну, сэръ, вопросъ теперь въ томъ, дйствительно ли ты оправдаешь то высокое мнніе, которое довольно нелпо вс составили о теб? Что ты скажешь объ этомъ, Берта?

— Я? промолвила миссъ Джобсонъ, смясь и выказывая цлый рядъ блестящихъ блыхъ зубовъ:— мое мнніе стоитъ немногаго, но я буду горько разочарована, если Тадди не достигнетъ высшей славы.

— Гм! Женщины всегда хорошаго мннія о молодыхъ людяхъ. Ну, сэръ, ваши мозги, кажется, слишкомъ много работаютъ. Еслибъ я такъ занимался, то изъ меня ничего не вышло бы хорошаго. Я не люблю все это писаніе въ журналахъ и газетахъ, изданіе памфлетовъ и т. д. Со мною пріхалъ изъ Америки очень сметливый и умный человкъ. Онъ мн часто говорилъ: ‘Адвокатъ долженъ держаться закона, а не бросаться въ литературу и политику. Литературные адвокаты не имютъ силы въ своемъ краснорчіи, а политическіе адвокаты не занимаются своимъ дломъ). Онъ совершенно правъ. Да, онъ говорилъ, что зналъ тебя въ Корнвал, но потомъ онъ занимался адвокатурой въ Нью-Йорк. Онъ говоритъ ужаснымъ ирландскимъ акцентомъ, зато жена его очень пріятная и бойкая особа. Его зовутъ Скирро.

Тадеусъ поблднлъ, потомъ покраснлъ. Берта вздрогнула и съ безпокойствомъ взглянула на него. Онъ поборолъ свое волненіе и воскликнулъ:

— Скирро? Зачмъ онъ сюда пріхалъ?

— О! Я думаю затмъ же, зачмъ и ты: чтобъ сдлать себ карьеру. Его жена не любитъ Америки и хочетъ пожить въ Англіи. Ее зовутъ, кажется, Эмили, и, если я не ошибаюсь, она родомъ изъ вашего Корнваля. Ты, можетъ быть, ее знаешь?

Произнося эти слова, старый генералъ не замчалъ, какой пытк онъ подвергалъ Тадди, у котораго на лбу выступилъ холодный потъ. Онъ думалъ, что все это давно забыто и вычеркнуто изъ его сердца и жизни, но извстіе, что Скирро женился на Эмили Латушъ и что, быть можетъ, онъ снова встртится съ ними на новомъ своемъ поприщ, мгновенно воскресило въ немъ горькія воспоминанія. Только сдлавъ неимоврныя усилія, онъ могъ себя сдержать.

— Я знаю ихъ обоихъ, сэръ, сказалъ онъ небрежно: — но я съ ними не въ дружескихъ отношеніяхъ и полагаю, что мистеръ Скирро не имлъ никакого права высказывать свое мнніе обо мн.

— Онъ, можетъ быть, не много дерзокъ, но въ его славахъ есть доля правды. Законъ выше литературы, а у тебя, кажется, обратно. Когда ты будешь адвокатомъ?

— Въ ноябр, отвчалъ Джобсонъ:— кажется, въ четыре года я усплъ приготовиться.

— Хорошо, въ тотъ день, какъ ты получишь дипломъ, приходи ко мн, для тебя будетъ готова тысяча фунтовъ.

Берта вскочила и схватила за руку старика. Тадди сдлалъ тоже.

— Нтъ, нтъ, я терпть не могу благодарностей. Но ты, Берта, можешь меня разъ поцловать.

— Какой ты добрый, Голъ! воскликнула Берта: — ну, а ты, Тадди, что ты сдлаешь съ этими деньгами?

— Пойду въ кандидаты на парламентскихъ выборахъ, отвчалъ нашъ герой.

— Что! произнесъ старикъ:— я беру слово назадъ. Я не стану поощрять такое безуміе. Въ твои годы, только что выйдя въ адвокаты, являться кандидатомъ на парламентскихъ выборахъ. Да ты острамишь меня и мои деньги.

— Хорошо, дядя Голъ, такъ оставьте деньги у себя. Мн ихъ не надо. Но если вы мн ихъ дадите, то ужь позвольте мн сдлать съ ними все, что мн угодно. Вы знаете, дядя Голъ, он мн придали бы много силы.

— Нтъ, сэръ, я въ нкоторомъ отношеніи отвчаю за васъ, твой отецъ поручилъ тебя мн и я не дамъ теб средствъ разыграть роль дурака. Попавъ въ парламентъ, ты не будешь имть ни одного дла. Кліенты не любятъ литературныхъ и политическихъ стряпчихъ. А я нисколько не удивился бы, еслибъ тебя выбрали при теперешнемъ положеніи страны и при твоихъ нелпыхъ радикальныхъ мнніяхъ. Говорятъ, что ты стоишь за еще большій демократическій цензъ, чмъ ввелъ биль о реформ, что ты хуже лорда Дургама, котораго слдовало бы повсить за измну своей каст, хотя, впрочемъ, его пэрство не очень старинное. Я убжденъ, что ты допустилъ бы въ парламентъ евреевъ, индусовъ, пожалуй, и паріевъ.

— Нтъ, сэръ, я тори и мои деньги не проведутъ вига въ парламентъ.

— Твой отецъ такъ же подпалъ подъ вліяніе этихъ зловредныхъ идей. Сколько разъ мы съ нимъ ссорились.

— Но ты все же дашь ему тысячу фунтовъ? воскликнула Берта.

— Нтъ, ни гроша, если онъ не перемнитъ своего безумнаго намренія. Меня очень удивляетъ, Берта, что въ твои годы ты поощряешь такое сумасшествіе.

Берта засмялась и покраснла. Тадди также захохоталъ.

— Года Берты! Да она вчно юная!

— Это лордъ Сволотэль подбиваетъ его идти въ парламентъ, замтила Берта.

— Лордъ Сволотэль? Помощникъ министра колоній? Вы его знаете?

— Да, онъ иногда приходитъ сюда, отвчала Берта, снова покраснвъ, потому что старикъ пристально смотрлъ на нее: — онъ говоритъ, что въ палат нуждаются въ такомъ человк, какъ Тадди, который можетъ говорить и писать. Онъ предлагаетъ найти ему избирательный округъ, но, конечно, ничего нельзя сдлать безъ денегъ.

— Слава Богу, и ему не имть этихъ денегъ. Я зналъ дядю лорда Сволотэля, Альфреда Лисана, въ Индіи. Онъ служилъ въ девятомъ бенгальскомъ полку. Они вс реформаторы до мозга костей, но хорошіе люди. Какъ ты познакомился, Тадди, съ лордомъ Сволотэлемъ?

— Онъ готовился здсь въ адвокаты, когда я впервые поступилъ сюда, мы иногда встрчались и я ему понравился. (Тутъ Тадди почти незамтно взглянулъ на свою тетку). Вотъ уже два года, какъ мы съ нимъ очень близко сошлись и онъ часто бываетъ у насъ. Какъ вамъ извстно, онъ только недавно поступилъ въ министерство.

— Ему не боле тридцати лтъ, не такъ ли? замтилъ генералъ, поглядывая на Берту, которая, полулежа въ кресл, казалась совершенно юной красавицей.

— Да, около этого. Онъ считается восходящей звздой его партіи. Я часто помогаю ему готовить рчи по вопросамъ о колоніяхъ.

— Гм! во всякомъ случа, онъ не можетъ ухаживать за тобою, Берта, ты годишься ему въ матери, сказалъ генералъ съ солдатской прямотой: — вроятно, онъ ходитъ сюда но дружб къ теб. Ну, ужь если теб суждено быть вигомъ… такъ поддерживай дружбу съ нимъ. Это вліятельный человкъ.

— Хорошо, произнесла Берта, улыбаясь и, вставъ, подошла къ брату: — ты дашь Тадди тысячу фунтовъ, а онъ не употребитъ изъ нихъ ни пенса на свои выборы. Это ршено.

— Идетъ, я согласенъ, но уже половина седьмаго, воскликнулъ генералъ, вскакивая съ кресла:— а Готери обдаетъ сомною въ клуб въ 7 часовъ. Мн пора. Да, да, Тадди, ты получишь тысячу фунтовъ и когда покажешь въ адвакатур, на что ты способенъ, то мы поговоримъ о парламент. Но помни, на меня не разсчитывай. Это королевство приходитъ въ упадокъ отъ вашего брата, реформатора и революціонера, и, конечно, я не стану помогать вамъ губить бдную страну. Ну, прощайте, Христосъ съ вами!

По уход генерала, Берта спустила занавси, зажгла лампу и подошла къ Тадди, который остался у камина, погруженный въ глубокую думу. Она положила ему на плечо свои маленькія ручки и сказала нжнымъ, тихимъ голосомъ:

— Ты не долженъ думать о нихъ Тадди. Это все прошло и, слава Богу, забыто.

— Да, да, прошедшее… Слава Богу… какъ ты говоришь похоронено… но не будущее. Меня поразило извстіе и вдь, право, удивительно, что такіе гордые люди, какъ мистеръ и мистрисъ Латушъ отдали свою дочь негодяю…

— Не бранись, Тадди. Онъ можетъ быть не такой дурной человкъ, какъ ты думаешь.

— Онъ еще хуже. Надо быть совершеннымъ мерзавцемъ, чтобъ воспользоваться случаемъ и наговорить дяд Голу противъ меня. У этого негодяя нтъ никакихъ убжденій и онъ только нарочно наболталъ старику, чтобы повредить мн. Кром того, онъ, врно, вывдалъ у него о нашихъ семейныхъ длахъ многое, чего ему не слдуетъ знать.

— Ну, Тадди, честнаго человка охраняетъ непреодолимая броня. Этотъ несчастный не можетъ сдлать теб ничего дурного и не думай боле о немъ. Это лучше всего.

Охотно послдовалъ бы Тадди совту Берты, но онъ имлъ какое-то безпокойное предчувствіе, что прибытіе въ Лондонъ Скирро и Эмили угрожало опасностью его счастью и спокойствію.

Онъ старался успокоить себя мудрыми словами: ‘довлетъ дневи злоба его’, но его пытливый умъ неизбжно отвчалъ, что часто день не довлетъ злоб его.

VII.
Vis major contra vires minores.

По вншнему виду, Джобсонъ очень возмужалъ со времени его прибытія въ Англію, спустя нсколько мсяцевъ, посл грустной развязки его первой любви. Только четыре человка его отецъ и мать, мистеръ и мистрисъ Роджеръ, знали настоящую причину его болзни. Даже Эмили Латушъ только догадывалась о ней. До своего отъзда изъ Корнваля, Тадеусъ старательно избгалъ ея. Болзнь вылечила его умъ отъ многихъ чувствъ идей, теорій и фантазій, которыя въ послднее время стали заглушать, какъ плевелы, хорошее зерно. Онъ снова вернулся къ своимъ семейнымъ привязанностямъ. Освободившись отъ одной иллюзіи, онъ сталъ ощущать необходимость найти другой исходъ своей пламенной натур и нашелъ его въ благородномъ самолюбіи. Быть чмъ-нибудь, сдлать что-нибудь великое — эти мысли поглотили все его существо.

Неожиданно перенесенный изъ узкаго, полуразвитого, но сравнительно состоятельнаго общества, въ которомъ онъ провелъ свою юность, въ древнюю, громадную, сложную, полусгнившую, полуперерождающуюся наново систему англійской жизни, Тадеусъ Джобсонъ вдругъ очутился въ стран самой богатой и самой бдной въ цломъ свт, среди милліоновъ людей, умирающихъ съ голода и неимющихъ чмъ прикрыть полуобнаженнаго тла. Мннія, высказываемыя въ обществ, въ которомъ онъ вращался, холодное равнодушіе, съ которымъ вс относились къ тому страшному положенію вещей, въ которомъ они жили, приводили его въ негодованіе. Вс эти лица, очень пріятные, приличные и усердные христіане, какъ, напримръ, лордъ Кэнамъ и его братъ, которые приняли очень радушно внука стараго доктора Джобсона, или провинціальное общество, встрчаемое имъ у сэра Вильяма и лэди Пилькинтонъ въ Глостершир — смотрли на т явленія, отъ которыхъ у него кровь кипла, какъ на условія жизни, допущенныя Провидніемъ, и которыя надо было переносить, такъ какъ избавиться отъ нихъ невозможно. Быть можетъ еслибъ онъ боле спокойно обдумалъ этотъ страшный софизмъ, по истин, страшный для человка новаго, свжаго, то нашелъ бы, что во многихъ изъ этихъ людей совсмъ не говорилъ голосъ эгоистичной апатіи, но только долгая привычка къ тому, что рзало его глаза, какъ роковая новинка. Но, относясь ко всему съ искреннимъ жаромъ — что, съ точки зрнія свта, большой недостатокъ — онъ сталъ спрашивать себя: было ли полезно или даже терпимо, чтобъ въ обществ существовалъ классъ, главной заботой котораго было поддерживать только себя, помимо всхъ другихъ экономическихъ и политическихъ соображеній? Карлэйль тогда побуждалъ англійскую молодежь своей вдохновенной проповдью врить въ вчныя истины и руководствоваться ими, отворачиваясь съ презрніемъ отъ разрозненныхъ политическихъ силъ. Но великій пророкъ не переманилъ Джобсона въ свою школу. Хотя его пламенное краснорчіе возбуждало въ немъ энергію и уничтожало много предразсудковъ, но не могло убдить нашего героя, что свобода опасне патріархальной власти, сосредоточенной въ хорошихъ рукахъ. Джобсонъ ясно видлъ, что благодтельный докторъ могъ умереть, а конституціонная свобода и практическое пользованіе народными вольностями оставались вчно. Поэтому онъ считалъ народъ единственнымъ компетентнымъ судьею того, что ему было полезно и чмъ можно было вывести его изъ тягостнаго положенія.

Посл двухъ лтъ старательнаго изученія на мст общественнаго и политическаго положенія страны, Джобсонъ сталъ открыто и печатпо выражать свои идеи и он отличались такой свжей, дикой энергіей, и поддерживались такимъ богатствомъ фактовъ, что многіе изъ читателей его статей съ любопытствомъ спрашивали себя:— ‘Кто такой этотъ таинственный авторъ?’

Однажды лордъ Ньюборнъ, первый министръ въ кабинет виговъ спросилъ своего частнаго секретаря, мистера Альсибьяда Альджернона:

— Кто это писалъ шесть писемъ въ Chronicle о современномъ положеніи страны? Форма ихъ немного груба, но авторъ выказываетъ, большія знанія, замчательную силу, умнье группировать факты, не извращая ихъ, и такую пламенную энергію, которая увлекаетъ каждаго читателя. Кто бы онъ ни былъ, это замчательный человкъ.

— По счастію, милордъ, я вчера узналъ имя этого автора. У Брукса многіе говорили объ этихъ письмахъ и лордъ Свалотэль объявилъ намъ, что ихъ авторъ его пріятель, молодой человкъ, готовящійся въ адвокаты, по имени Джобсонъ.

— Джобсонъ? повторилъ старый лордъ съ улыбкой:— значитъ, онъ не аристократъ. Однако это не мшаетъ ему имть большой талантъ.

— Онъ сынъ джентльмэна и Свалотэль говоритъ, что это очень способный, умный и…

— Избавьте меня отъ подробностей, перебилъ его первый министръ:— мы судимъ о человк по результатамъ. Напишите два слова Свалотэлю и попросите его въ слдующій разъ, когда я его увижу, доставить мн свднія объ этомъ молодомъ человк.

Лордъ Свалотэль далъ лично такой лестный отзывъ о Джобсон, что сметливый премьеръ спросилъ:

— Гд вы съ нимъ познакомились? Онъ вашъ землякъ изъ Норфолька?

— Нтъ, я встрчался съ нимъ въ Темпл и тамъ обратилъ на него вниманіе. Онъ говорилъ обо всемъ съ жаромъ и съ замчательнымъ знаніемъ, кром того, онъ отличается прелестными манерами и оригинальнымъ характеромъ. Я потомъ узналъ, что семья его матери живетъ въ Норрич, и что у нихъ тамъ есть связи.

— Гм! у него есть сестра или что-нибудь такое? спросилъ съ улыбкой премьеръ, отличавшійся влюбчивой натурой.

— Вроятно, отвчалъ очень ловко Свалотэль: — отецъ его докторъ въ Канад и у него громадное семейство.

— Ну, Свалотэль, признайтесь, нтъ ли тутъ скрытой женщины? произнесъ премьеръ, замчая тнь смущенія на серьёзномъ лиц молодого лорда, надъ пуританствомъ котораго всегда шутили его друзья.

— Если ужь вы хотите знать все, милордъ, то съ Джобсономъ живетъ въ Темпл его тетка, очень пріятная особа, лтъ сорока. Я попрошу, чтобы онъ привезъ ее…

— Погодите, сказалъ съ достоинствомъ премьеръ: — вы говорите, онъ изъ Канады? А есть у него вліятельныя англійскія связи?

— Нтъ. Онъ внукъ почтеннаго стараго доктора въ Монмоттир. Ахъ да, я и забылъ, Кэнамъ очень друженъ съ нимъ, между ихъ семействами существуетъ старинная дружеская связь.

— Хорошо, Кэнамъ, восходящее свтило, хотя на противоположной сторон. Значитъ, вашъ пріятель джентльмэнъ?

— Вполн.

— Такъ, Свалотэль, не выпускайте его изъ вида, онъ намъ понадобится. Жаль, что онъ такъ молодъ, и что у него нтъ аристократическихъ или богатыхъ связей. Значитъ, онъ искатель приключеній. Впрочемъ, онъ тмъ боле будетъ насъ держаться. У нашихъ противниковъ есть двое или трое молодыхъ искателей приключеній, обладающихъ удивительнымъ нахальствомъ, намъ надо бороться одинаковымъ оружіемъ и на казака спустить казака.

Такимъ образомъ, о Джобсон говорили въ верхнихъ сферахъ и онъ объ этомъ тотчасъ узналъ, хотя, конечно, ему не было передано послднее замчаніе премьера, которое ему не понравилось бы.

Его другъ, лордъ Свалотэль, баронъ въ ряду пэровъ Соединеннаго королевства, былъ одинъ изъ тхъ основательныхъ, не очень блестящихъ, но очень способныхъ, счастливыхъ и практическихъ общественныхъ дятелей, которые иногда являются въ числ представителей въ третьемъ или четвертомъ поколніи ученаго юриста, лорда-канцлера или богатаго банкира, возведенныхъ въ пэры. Онъ былъ спокойный, стойкій, очень почтительный человкъ, съ небольшой лысиной и уже въ тридцать лтъ съ небольшимъ, выказывалъ въ своей коренастой, тяжелой, могучей фигур главные элементы своего характера. Его лицо здороваго англійскаго оттнка было почти четыреугольное, съ большимъ высокимъ лбомъ, короткими рыжими баками, чисто выбритымъ подбородкомъ, тонкими губами и длиннымъ, прямымъ, увеличивавшемъ общую массивность его чертъ. Только голубые глаза немного смягчали эту банкирскую физіономію, унаслдованную имъ отъ своего дда, мистера Гумфрея, который получилъ титулъ пэра за ссуду значительнаго капитала Георгу III на его личныя потребности. Лордъ Свалотэль былъ очень богатъ, но его богатство приносило ему мало удовольствія. Онъ распоряжался имъ словно длами банкирской конторы, съ большимъ умніемъ и ловко уничтожалъ вс кассы управляющихъ, арендаторовъ и стряпчихъ. Вкусы его были очень просты, а способности дловыя, по своему положенію, онъ имлъ возможность очень рано принять участіе въ политик, и всегда говорилъ въ парламент или въ общественныхъ собраніяхъ съ основательнымъ знаніемъ дла, богатымъ запасомъ цифръ. Хотя онъ не отличался краснорчіемъ, но его здравые полновсные аргументы, выражаемые просто, сжато, снискали ему вскор большое уваженіе предводителей партіи виговъ, къ которой онъ принадлежалъ. Онъ былъ теперь помощникомъ министра колоній, и въ эпоху кризиса въ Канадскихъ длахъ воспользовался помощью Тадеуса Джобсона для составленія очень важной записки для министра.

На слдующее утро посл разговора съ премьеромъ, лордъ Свалотэль отправился въ Темпль, и вышелъ изъ своего экипажа въ Эльмъ-Корт. Онъ поднялся по лстниц въ третій этажъ и нашелъ, какъ ожидалъ, Джобсона за работою въ его маленькомъ кабинет. У окна сидла Берта въ простенькомъ коричневомъ плать и длала выписки изъ толстой, лежавшей передъ нею на стол книги. Увидавъ постителя, она покраснла отъ удовольствія и встала, чтобы поздороваться съ молодымъ лордомъ. Свалотэль почтительно поклонился, и, пожавъ ей руку, слъ въ кресло такъ, чтобы ему хорошо была видна фигура Берты, залитая блестящими лучами утренняго солнца.

Онъ передалъ Джобсону, что премьеръ разспрашивалъ о немъ, но скрылъ свои отвты и непріятную часть замчаній лорда Ньюборна. Говоря это, онъ выказалъ необыкновенное въ такой флегматичной натур одушевленіе и преимущественно обращался съ своими словами къ миссъ Джобсонъ, что, однако, вполн согласовалось съ общепринятыми правилами учтивости.

— Вы видите, миссъ Джобсонъ, прибавилъ онъ:— что положеніе Джобсона теперь практически обезпечено. Намъ нужно такихъ людей, и теперь, когда первый министръ, безъ всякаго посторонняго указанія, самъ обратилъ на него вниманіе, очевидно, что вскор ему представятъ случай начать блестящую карьеру.

— Я знала, что эти письма будутъ всми замчены, сказала Берта Джобсонъ торжествующимъ тономъ:— они такъ смлы и такъ рзко выдляются изъ обычнаго уровня газетныхъ статей.

Ея маленькая ножка высунулась изъ подъ ея платья и она съ гордостью взглянула на Тадди..

— Какъ пріятно, когда кто-нибудь такъ горячо интересуется нашей дятельностью! замтилъ лордъ Свалотэль, какъ будто представлявшееся его глазамъ зрлище впервые возбудило въ немъ эту мысль: — какъ бы я желалъ, чтобы кто-нибудь такъ интересовался мною.

Берта засмялась. Тадди присоединился къ ея смху.

— У васъ много братьевъ и сестеръ, сказала она очень просто:— и вы знаете, что Тадди и я ваши очень старые друзья. Къ тому же мы такъ глупы, что во всемъ энтузіасты.

— О! произнесъ лордъ Свалотэль: — необходимъ энтузіазмъ для возбужденія энтузіазма, а у меня его нтъ и никогда не было. Но, сэръ, вы должны быть теперь готовы откликнуться на зовъ вашей страны, т. е. той партіи, которая одна можетъ спасти страну отъ тхъ страшныхъ золъ, которыя вы такъ краснорчиво выставили. Вы намъ нужны въ парламент.

Джобсоны, тетка и племянникъ, покачали головами.

— Мы не богаты, сказала Берта:— а для выборовъ надо много денегъ. Сколько, напримръ?

— Ну, около тысячи фунтовъ, отвчалъ молодой лордъ:— если вы желаете это знать основательно, то я сегодня же соберу статистическія свднія (и онъ записалъ что-то въ своей памятной книжк). Вы завтра получите среднюю цифру расходовъ по избраніи депутата одного изъ маленькихъ мстечекъ. Джобсонъ наврно будетъ выбранъ.

Около часа прошло въ этомъ пріятномъ разговор, причемъ лордъ Свалотэль непроизводительно терялъ время, свое, Джобсона и его тетки. Наконецъ, онъ всталъ, какъ всегда спокойный и серьёзный, но когда взялъ руку Берты, въ глазахъ его на мгновеніе сверкнулъ огонекъ.

— Вы никогда боле не задете къ намъ? спросилъ онъ: — Аделаида спрашиваетъ у меня, отчего вы ее забыли?

— Мы были очень заняты, отвчала Берта: — не правда ли, Тадди?

— Да, сказалъ Джобсонъ:— мы не заслуживаемъ имть друзей, потому что у насъ нтъ время для дружбы.

— Вы совершенно ошибаетесь, Джобсонъ, отвчалъ Свалотэль, говоря теперь съ искреннимъ жаромъ:— вы не должны забывать, что для успха въ старой Англіи необходимо имть какъ можно боле друзей, а для васъ это, можетъ быть, нужне, чмъ для всякого другого. Вы не имете школьныхъ связей, которыя помогаютъ человку твердо укорениться въ обществ.

— Хорошо, отвчалъ Джобсонъ:— я уважаю друзей, какъ вы, Свалотэль, но я странный человкъ, и желаю достигнуть успха не съ помощью связей, а тмъ, что называется vis major.

Молодой лордъ взглянулъ съ удивленіемъ и какъ будто съ неудовольствіемъ на Тадди, лицо котораго сіяло искренностью и иламеннымъ одушевленіемъ. Свалотэль покачалъ головою, но вдругъ ему пришла въ голову эпиграмма, солидная, тяжелая, какъ и подобало серьёзному, практическому человку.

— Vis major должна бороться съ шайкой vires minores, а эта шайка большая, ибо она состоитъ изъ всего свта. Только разъ изъ ста милліонахъ случаяхъ vis major одерживаетъ побду да и то часто погибаетъ посл этой побды.

Съ этими словами молодой лордъ удалился.

— Джобсонъ умный малый, думалъ онъ, сходя съ лстницы:— но не съ его идеями можно имть успхъ въ Англіи, особенно въ партіи виговъ.

Между тмъ, Джобсонъ взялъ об руки своей тетки и, лукаво посмотрвъ ей въ глаза, произнесъ:

— Онъ приходитъ сюда не для меня, а для васъ.

— Тадди, отвчала она нжно и ея рсницы слегка дрогнули:— еслибы ты только зналъ, какъ мн больно слышать такія шутки.

Онъ прижалъ ее къ своей груди и поцловалъ.

— Милая, милая тетя, я никогда боле не буду такъ шутить.

Въ продолженіи двухъ лтъ посл смерти ея матери и сестры, Берта Джобсонъ жила съ своимъ племянникомъ въ Темпл. Хотя годы шли, но она почти не старлась, словно ея долгій сонъ былъ совершенно выключенъ изъ счета ея лтъ. Ея лицо не потерявъ ничего въ красот, сіяло теперь умственнымъ развитіемъ, легкая линія надъ глазами и вдоль лба выражала, по ученію френологовъ, напряженіе интелектмальныхъ органовъ, а небольшое обостреніе нжныхъ очертаній носа придало дтскому выраженію ея лица что-то боле утонченное и ршительное.

Какъ всегда веселая и любящая, добрая и непорочная, отгонявшая отъ себя всякое зло своей благородной простотой, Берта была ангеломъ хранителемъ Тадди. Очень мало постороннихъ лицъ оскверняло своимъ появленіемъ тотъ храмъ въ Эльмъ-Корт, въ которомъ онъ ей поклонялся, употребляя вс свои лишнія деньги на достойное украшеніе ея жилища. Она, съ своей стороны, занималась хозяйствомъ, читала племяннику, поддерживала его въ борьб съ равнодушіемъ общества и часто принимала участіе въ его прогулкахъ въ лодк по Темз, верхъ по рк до Путнея, тогда маленькаго живописнаго селенія, гд они обдали и гуляли до вечера. Это были дни безоблачнаго, непорочнаго счастья.

Берта сдлалась вскор всмъ извстна въ Старомъ Темпл. Часто видали ее въ садахъ на берегу рки въ сопровожденіи ея рослаго, красиваго племянника, который казался скоре ея вздыхателемъ, чмъ ребенкомъ, котораго она убаюкивала на своихъ рукахъ. Она также сіяла молодостью, съ своими свжими, розывыми щечками, роскошными волосами и граціознымъ платьемъ. Попадавшіеся ей на встрчу юные клерки съ голубыми глазами и синими сумками, почтительно давали ей дорогу, неловко кланяясь, прачки, которыхъ она постоянно награждала добрымъ словомъ или серебряной монетой, при вид ея, восклицали съ чувствомъ: ‘да благословитъ ее Господь’, адвокаты всегда спшили перегнать ее въ узкихъ корридорахъ, чтобъ взглянуть на ея прелестное лицо, по воскресеніямъ, въ церкви Темпля, старые юристы тайкомъ любовались ею, а посл обдни адвокаты и студенты собирались толпою у дверей, подобно офицерамъ въ Бриджтоун, чтобъ видть, какъ она выйдетъ, и мимо этой фаланги поклонниковъ, снимавшихъ почтительно передъ нею шляпы, она проходила спокойно, съ улыбкой невиннаго удовольствія. Что же касается до Тадеуса Джобсона, то она была для него счастьемъ его жизни. Когда онъ возвращался домой, усталый, утомленный, то ему стоило только увидать въ окн знакомое, милое лицо, чтобъ совершенно преобразиться, поступь его становилась легкой, эластичной, глаза сверкали огнемъ. Быстро взбжавъ по старой, крутой лстниц, онъ стучалъ въ дверь своей квартиры, какъ было у нихъ уговорено, чтобъ Берта не отворяла двери чужому. А она питала восторженное поклоненіе къ своему умному племяннику.

‘Онъ такой изящный… онъ говоритъ такъ хорошо… онъ работаетъ такъ прилежно… онъ пишетъ такъ великолпно… онъ такой благородный и смлый’.

Вотъ что она писала постоянно въ письмахъ къ матери Тадди, очень дорожившей этими всточками о своемъ любимомъ сын.

Берта была убждена, что судьба готовила ему блестящую будущность. Уже два или три извстные въ стран политическіе дятеля открыто признавали въ Тадеус Джобсон замчательную силу, свжесть и оригинальность ума. Его друзья были вс старше его, что одно уже доказывало, какъ онъ быстро развивался.

Тяжелая болзнь Джобсона, результатъ его несчастной первой любви, была для него спасеніемъ. Прошло нсколько недль прежде, чмъ онъ сталъ оправляться отъ полученнаго страшнаго удара, но, ксчастію, онъ былъ слишкомъ слабъ, чтобъ думать о немъ. Мало по малу, поразившее его несчастіе стало казаться ему ужаснымъ сномъ, но онъ уже боле не ощущалъ жгучихъ страданій и мысль объ Эмили Латушъ только возбуждала въ немъ отвращеліе. Это была здоровая реакція. Когда же онъ, наконецъ, всталъ съ постели и началъ разговаривать съ друзьями, то они съ удовольствіемъ замтили, что омрачавшее его умъ облако исчезло и онъ стряхнулъ съ себя роковое вліяніе кокетки.

Онъ никогда не упоминалъ объ эпизод, причинившемъ его болзнь, но сдлался на время циникомъ. Родители его посл долгихъ безпокойныхъ размышленій и разговоровъ съ Роджеромъ, ршились послать Тадди въ Англію погостить нсколько мсяцевъ въ Лудло, а потомъ приготовиться въ адвокаты въ Темпл.

— Я полагаю что передъ нимъ открывается будущность, достойне той, которая ждетъ его въ этой узкой, гнилой, затхлой провинціи, сказалъ Роджеръ.— Смшно даже думать, чтобъ Тадди оспаривалъ мсто перваго министра Верхней Канады у Тома Скирро или боролся бы съ Джеоэтомъ въ нашихъ судахъ. Это значило бы размнять его способности на слишкомъ мелкую монету. Если уже ему надо оставаться здсь, то пошлите его въ пустыню обработывать землю, подобно Гренвилю, и служить своей стран физической силой, но, ради Бога, не заставляйте тратить умъ на мелочныя дрязги этой несчастной колоніи. Въ Англіи для него открыто широкое поприще, а здсь онъ интелектуально и нравственно былъ бы вчно запертъ въ долин смерти.

Согласно этому горькому, но справедливому замчанію, его послали въ Англію съ достаточнымъ капиталомъ для безбднаго существованія, и теперь ему оставался только годъ до выхода въ качеств адвоката на публичную арену, передъ самымъ строгимъ на свт судомъ и самыми требовательными кліентами.

Въ это самое время Гарри Джобсонъ, нын генералъ-лейтенантъ сэръ Гарри Джобсонъ, возвратился въ Лондонъ посл поздки въ Корнваль къ брату на нсколько мсяцевъ. Онъ былъ человкъ лтъ шестидесяти пяти, съ очень здоровымъ организмомъ и довольно сноснымъ характеромъ. Мнніе свое о Тадди онъ высказалъ его отцу въ слдующихъ словахъ:

— Твой сынъ, Артуръ, умный малый, въ немъ много огня, онъ готовъ всегда прямо броситься на врага, но, быть можетъ, онъ слишкомъ безпокойный, неуживчивый человкъ… во всемъ видитъ злоупотребленіе… противъ всего кричитъ… и потомъ онъ радикалъ… я терпть не могу радикаловъ. Онъ только и божится какимъ-то Бентамомъ, говорятъ, отчаяннымъ революціонеромъ… но онъ говоритъ хорошо, хотя, быть можетъ, слишкомъ много. Онъ вчно занятъ, работа у него такъ и кипитъ, все что-то пишетъ въ газетахъ и журналахъ, вроятно, чушь, но это ему приноситъ деньги. Да, я полагаю, что изъ него вышелъ бы толкъ еслибъ его послать на годъ въ Индію къ хорошему полковому командиру. Нтъ лучшей школы для всхъ этихъ книжныхъ мудрецовъ, какъ военная дисциплина.

VIII.
Волкъ и овца.

Четыре года прилежныхъ занятій получили свою награду. Тадеусъ Джобсонъ сдлался англійскимъ адвокатомъ, вспрыски его диплома прошли, прошла и головная боль, съ которой онъ проснулся на слдующее утро. Но въ банкирской контор Эшильдса, въ большой кассовой книг было занесено на текущій счетъ Тадеуса Джобсона, эсквайра, адвоката, No 4-й, Эльмъ-Кортъ, Темпль, тысяча фунтовъ и еще двадцать-семь фунтовъ, два шиллинга и одинъ пенсъ, которые составляли доходъ Джобсона съ маленькаго его сочиненія: ‘Идеалъ правительства’, изданнаго книгопродавцами Пильбюри, Спильбюри, Бильбюри, Бэкстонъ, Мэктонъ и Флисъ на половинныхъ барышахъ.

Это происходило въ т старыя времена, когда издатели еще не пришли къ тому убжденію, что барыши принадлежатъ всецло книгопродавцамъ и ни гроша не слдуетъ давать геніямъ или литературнымъ невольникамъ.

Однако, эти двадцать-семь фунтовъ, два шиллинга и одинъ пенсъ составляли половину всхъ барышей, вырученныхъ почтенной фирмой съ 2,000 экземпляровъ, напечатанныхъ и проданныхъ по семи шиллинговъ шесть пенсовъ каждый, или по пяти шиллинговъ книгопродавцамъ. Такимъ образомъ, они получили въ короткое время и съ замчательной ловкостью круглую сумму въ пятьсотъ фунтовъ, а автору выдали немного боле пяти процентовъ. Джобсонъ былъ очень польщенъ успхомъ своей брошюры, на которой онъ не выставилъ своего имени, и, смотря на нее, какъ на источникъ богатства, разсчитывалъ про себя будущій доходъ, подобно всмъ глупымъ авторамъ.

— Каждый экземпляръ будетъ стоить за печать и переплетъ два шиллинга (эта цифра далеко превосходила настоящую), за объявленія шесть пенсовъ (въ т времена 50 фунтовъ было совершенно достаточно на рекламы) и шесть пенсовъ на прочіе расходы, итого, прямой барышъ составитъ сто-пятьдесятъ или сто-шестьдесятъ фунтовъ, а, слдовательно, на мою долю семьдесятъ или восемьдесятъ фунтовъ.

Мало онъ зналъ обычаи и привычки книжной торговли, тайный дисконтъ, громадные проценты за комиссію, высокія цны, долгосрочные кредиты и т. д.

Однако, онъ возсталъ противъ представленнаго ему разсчета. Это была одна изъ первыхъ его ошибокъ въ жизни. Первое, чему долженъ научиться авторъ въ литературной каррьер, это — дозволять себя доить, не лягаясь, и довольствоваться крохами, падающими со стола богачей. Если авторъ лягнетъ издателя, ударъ отзовется на немъ самомъ.

Тадди отправился съ протестомъ въ контору гг. Пильбюри, Спильбюри, Бильбюри, Блэкстона, Мэкстона и Флиса. Мистеръ Спильбюри, тяжелый старый джентльмэнъ, на подобіе бегемота, съ большими сонными глазами и торчавшими на лбу очками, принялъ его съ сонной меланхоліей въ небольшой сонной комнатк въ Пэтерностеръ-Ро.

— Гм! гм! промолвилъ онъ, смотря на карточку нашего героя: — вы, г. Джобсонъ, желали видть одного изъ членовъ фирмы?

— Да, отвчалъ рзко Джобсонъ, только что получившій счетъ и прибжавшій сгоряча изъ Темпля:— мн прислали разсчетъ по продаж моей книги: ‘Идеалъ правительства’, и, я полагаю, вы должны согласиться, что она хорошо разошлась.

— ‘Идеалъ правительства’… да, да, отвчалъ книгопродавецъ, медленно открывая и закрывая свои сонные глаза: — эта книга порядочно разошлась при теперешнемъ положеніи рынка. Смю спросить, вы ея авторъ, сэръ?

— Да, сэръ, и во всякомъ случа, мистеръ… извините, я не знаю, съ которымъ изъ членовъ вашей фирмы я имю честь говорить…

— Спильбюри.

— Мистеръ Спильбюри, у васъ продано дв тысячи экземпляровъ. Книга напечатана на половинныхъ барышахъ, и моя доля составляетъ, по вашему счету, двадцать-семь фунтовъ, два шиллинга и одинъ пенсъ.

— Разв такъ много, сэръ? произнесъ книгопродавецъ съ удивленіемъ, хлопая глазами: — я не зналъ, что наша прибыль была такъ велика.

— Какъ? Мистеръ Спильбюри! воскликнулъ Джобсонъ выходя изъ себя и вынимая изъ кармана присланный ему счетъ: — вы смете сказать мн, адвокату Темпля, знающему дла, что изъ вырученныхъ вами пятисотъ фунтовъ, на мою долю приходится только двадцать семь фунтовъ съ чмъ-то!

Почтенный джентльмэнъ, очень походившій на бегемота, опустилъ очки на свои сонные глаза и, молча взявъ изъ руки Тадди счетъ, быстро пробжалъ его.

— Ну, сэръ, продолжалъ Джобсонъ тономъ стараго адвоката:— посмотрите, чего тутъ не выставлено: сто девяноста фунтовъ съ чмъ-то за печать и бумагу, восемьдесятъ восемь за объявленія, десять процентовъ комиссіи за расходы, десять процентовъ дисконту со всхъ проданныхъ экземпляровъ, въ томъ числ съ семидесяти экземпляровъ, посланныхъ автору и критикамъ! Гд подлинные счеты, сэръ, по которымъ вы платили за типографію, за бумагу, за объявленія? Гд ваша кассовая книга, сэръ?

Эти святотатственныя слова возмутили бегемота. Онъ приподнялъ свои очки и промолвилъ:

— Мы никогда и никому не показываемъ кассовой книги фирмы. Счеты же должны быть въ наряд, потому что особаго дла мы не заводили для этой книги: слишкомъ незначительная операція.

Онъ позвонилъ и сказалъ явившему си конторщику:

— Принесите счета по изданію книги: ‘Идеалъ Правительства’ — No 2,646.

Черезъ минуту конторщикъ вернулся со счетами.

— Поданные мн счеты точно ли списаны съ подлинныхъ? спросилъ Тадди.

— Конечно, какъ всегда, сэръ.

— Вотъ видите, мистеръ Джобсонъ, произнесъ бегемотъ, усиливаясь взглянуть на своего постителя:— нечего боле и говорить объ этомъ дл, и если вы мн позволите замтить, то я полагаю, что полученный вами барышъ долженъ быть очень лестный для молодого автора, въ первый разъ печатающаго что-нибудь — да, очень, очень лестный.

И онъ положилъ два толстые пальца на часовую цпочку, красовавшуюся на его желет, давая этимъ понять, что онъ вскор будетъ вынужденъ посмотрть на часы.

— Извините меня, сэръ, я полагаю, что многое еще можно сказать объ этомъ дл, воскликнулъ Джобсонъ, все съ большей и большей энергіей:— вы вступили со мною въ товарищество для изданія этой книги, и обязаны, по закону, доказать каждую цифру этого счета отъ первой до послдней. Но прежде всего я желаю знать имя и адресъ фирмы, гд вы купили бумагу и сдлали дисконтъ, кром того дисконта, который вы имли дерзость записать въ моемъ счет.

— Извините, сэръ, замтилъ книгопродавецъ:— всегда вычитаютъ десять процентовъ на наемъ помщенія, конторщиковъ и проч.

— Хорошо, положимъ, что это такъ, мистеръ Спильбюри, такъ зачмъ же вы берете съ продажи десять процентовъ?

— Таковъ обычай, сэръ, это идетъ на покрытіе потери отъ не уплаченныхъ долговъ, чрезвычайныхъ дисконтовъ и пр.

— Сколько вы сдлали чрезвычайныхъ дисконтовъ книгопродавцамъ по моей книг, которая вся разошлась въ семь мсяцевъ, мистеръ Спильбюри?

— Извините, сэръ, но торговый обычай не дозволяетъ мн отвтить вамъ на подобные вопросы. Вы, сэръ, обнаруживаете очень странное любопытство, чтобы не сказать незнаніе, самыхъ основныхъ правилъ торговли.

— Слава Богу, что я этого не знаю, сэръ! воскликнулъ Тадди, вскакивая и вн себя отъ злобы:— то, что вы называете торговыми обычаями, мн кажется просто системой обмановъ и мошенничествъ! Вы слышите, сэръ!

Ошеломленный бегемотъ совсмъ закрылъ глаза на минуту, но потомъ, обращаясь къ своему конторщику, сказалъ:

— Запишите, мистеръ Кальфекэмъ, что было произнесено слово мошеничество. Вы, сэръ, очень молоды и незнакомы съ свтомъ, по крайней мр, съ литературнымъ свтомъ, но извините, я не могу боле пререкаться съ вами по этому вопросу.

— Я тотчасъ обращусь къ своему стряпчему, сэръ, гнвно воскликнулъ Джобсонъ, надвая шляпу.

— Чмъ скоре, тмъ лучше, отвчалъ почтенный книгопродавецъ.

Нашъ герой поспшно выбжалъ изъ этого притона книжной торговли и только когда очутился на Лудгэтской гор, далеко отъ Пэтерностеръ-Ро, съ его рядами книжныхъ лавокъ, онъ вздохнулъ свободно. Онъ, повидимому, торжествовалъ, что такъ отдлалъ своего противника, но его торжество было вполн неосновательное, такъ какъ онъ нажилъ себ вчнаго врага въ одной изъ величайшихъ издательскихъ фирмъ Соединеннаго королевства.

Но взбшенному и неопытному автору казалось, что онъ долженъ немедленно вызвать гордую фирму на смертельный бой въ суд. Онъ получалъ за свои статьи въ журналахъ и газетахъ такую хорошую плату, что эти нищенскіе двадцать семь фунтовъ съ чмъ-то, за лучшее и самое блестящее произведеніе его, казались ужаснымъ оскорбленіемъ, требовавшимъ примрной кары правосудія.

Идя по Блэкфрайасу, онъ вспомнилъ о своемъ друг, адвокат Виннистун, извстномъ и любимомъ во всемъ Темпл. Виннистунъ былъ одинъ изъ тхъ людей, которые никогда не теряютъ любви къ молодежи, никогда не находятъ ея слишкомъ легкомысленной, или слишкомъ пламенной. Благодаря своему замчательному уму и рдкимъ способностямъ, онъ свободно братался съ великими мыслителями, учеными и политическими дятелями своего времени, но вмст съ тмъ, оставался юнымъ, добродушнымъ, искреннимъ. Его маленькіе, живые глаза, осненные густыми бровями, обнаруживали сразу энергію и гибкость его ума, а ихъ нжная мягкость, привлекательная даже для мужчинъ, плняла всхъ женщинъ. Въ немъ была странная смсь практическаго здраваго смысла и юмора, мужественной силы и женственной нжности.

Впродолженіи пятнадцати лтъ, Виннистунъ занималъ маленькую, но прекрасную квартиру въ Темпл, въ улиц Королевской-Скамьи, въ которой Джобсонъ многое скопировалъ для своего жилища. Виннистунъ страстно любилъ искуство, понималъ вс его фазы и былъ однимъ изъ тхъ, которые уже тогда предугадывали современную теорію, что художественная красота полезна сама по себ и вовсе не прихоть, а необходимое условіе самой скромной жизни. Вы могли увидть на стол Виннистуна дешевый графинъ съ водой, но, посмотрвъ на него поближе, вы непремнно убждались въ его изящной форм. Онъ не могъ купить уродливаго мата на лстницу передъ дверью или подсвчника, который не доказывалъ бы въ мастеровомъ, его исполнившемъ, художественную мысль.

Вильямъ Варлэ Виннистунъ былъ сынъ шотландскаго джентльмэна, о происхожденіи котораго я не стану распространяться, такъ какъ не имю свободныхъ пятидесяти страницъ пожертвовать на это. Мать его была француженка хорошей фамиліи изъ Турени. Съ дтства онъ говорилъ по-французски и по-англійски одинаково бгло и эта смсь двухъ языковъ, двухъ народныхъ геніевъ и двухъ литературъ, основательно имъ изученныхъ, развили въ немъ, съ одной стороны, блестящее, легкое парижское остроуміе, а съ другой, серьёзный, здравый смыслъ природнаго шотландца.

Одного взгляда на письменный столъ Виннистуна было достаточно, чтобъ имть понятіе о жизни этого человка. Рядомъ съ благодарственнымъ письмомъ отъ молодого офицера изъ Индіи, котораго онъ помстилъ въ военную службу изъ состраданія къ его старой матери, бдной вдов, лежала записка его школьнаго товарища, несчастнаго провинціальнаго пастора, который писалъ: ‘Любезный В., только ты могъ прислать намъ въ Рождество 10 ф. ст., я и все мое семейство тебя благословляемъ’. Изъ Путнея ему писали: ‘Я и Агнеса очень благодарны за вашу рекомендацію, синьоръ Паскаль Паскалле нашелъ голосъ Агнесы восхитительнымъ и взялся ее учить даромъ’. Изъ Бедфорда его извщалъ ученикъ коллегіи, что онъ получилъ гинею на праздники и сдлаетъ все зависящее отъ него, чтобъ получить первую награду на экзамен. И такъ дале и такъ дале. Мужчины, женщины и дти, нашедшіе въ немъ разумную поддержку и щедрую помощь, выражали ему во всхъ этихъ письмахъ самую горячую признательность за его великодушіе, никогда не дремавшее и никогда не оскудвавшее. Десятки молодыхъ адвокатовъ считали квартиру Виннистуна своимъ центромъ въ Лондон, а его умъ и сердце — путеводной звздой въ несчастьи или въ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Въ душ его хранились тысячи тайнъ, оскорбленные мужья и несчастныя жены обращались къ нему за совтомъ и онъ являлся посредникомъ во многихъ семейныхъ распряхъ. Совмщая все это въ своей громадной голов, онъ однако всегда былъ спокоенъ, веселъ, предупредителенъ. Если вы сомнваетесь въ томъ, чтобъ когда-нибудь существовалъ подобный человкъ, то вы и теперь можете пожать ему руку, а сдины и морщины ни мало не ослабили энергіи этого человка, преданнаго всей душой благу своихъ ближнихъ. Неужели онъ не имлъ въ жизни горя? Да, онъ извдалъ горе, какъ и вс люди, но скрылъ его въ своемъ сердц, и свтъ, для котораго онъ столько сдлалъ, никогда не могъ воздать ему за полученныя отъ него благодянія.

Наружная дверь въ квартир Виннистуна была отворена и Тадди, войдя въ кабинетъ, засталъ своего друга за письменнымъ столомъ.

— Обманщикъ! воскликнулъ Виннистунъ съ улыбкой, увидавъ нашего героя:— вы общали придти ко мн три дня тому назадъ. Ну, какъ поживаетъ ваша прекрасная тетка, нжный ангелъ Темпля?

— Хорошо, отвчалъ Джобсонъ:— и но прежнему носится съ своимъ недостойнымъ племянникомъ. Но не говорите мн объ ангелахъ. Я вн себя отъ злобы, я бснуюсь.

— Такъ заприте дверь, чтобъ никто не увидалъ вашего бшенства. Сядьте. Это кресло я нарочно держу для сумасшедшихъ. Ну, въ чемъ дло?

— Меня ограбили!

— Ограбили? Въ Эльмъ-Корт? Гд же были сторожа?

— Нтъ, любезный сэръ, меня ограбилъ новый Варрава, въ вид книгопродавца и издателя.

— О! воскликнулъ Виннистунъ съ улыбкой:— вы слишкомъ жестоки къ Варрав. Это, любезный сэръ, старая исторія. Пятьдесятъ человкъ мн говорили тоже, сидя на этомъ самомъ кресл. Я знаю вс подробности — ‘торговые обычаи, комиссіонныя деньги’ — продано пятьдесятъ тысячъ экземпляровъ и поставлено насчетъ только десять тысячъ! Все это я слышалъ много разъ отъ разочарованныхъ авторовъ, которые иногда приходили въ мрачное отчаяніе. Но прежде всего разскажите вашъ случай, а потомъ мы произнесемъ приговоръ.

Джобсонъ передалъ свой разговоръ съ книгопродавцемъ съ большимъ сценическимъ искуствомъ. Виннистунъ весело смялся и отнесся съ возмутительной холодностью къ несчастью друга.

— Ну, Джобсонъ, вы только новая жертва въ длинномъ ряду знаменитостей. Вы смиренный послдователь того, кто продалъ свою вдохновенную поэму за пять фунтовъ первое изданіе и за десять — два слдующихъ. Томсонъ продалъ свои ‘Времена Года’ за сто-пять фунтовъ, а по смерти издателя, его наслдникъ продалъ право собственности на нее за пятьсотъ-пять фунтовъ. Савэджъ получилъ за своего ‘Странствователя’ десять фунтовъ. ‘Идеалъ правительства’ Тадеуса Джобсона принесъ ему двадцать-семь фунтовъ съ шиллингами и пенсами. Конечно, эти пенсы возмутительны. Еслибы это были гинеи, то можно было бы съ ними помириться.

— Не шутите, произнесъ серьёзно Джобсонъ, замтивъ сатирическій оттнокъ въ словахъ Виннистуна:— я спрашиваю васъ прямо, разв это можно стерпть? Я хочу начать судебное дло не потому, чтобы я нуждался въ деньгахъ — это пустая сумма — но изъ принципа. Есть слабые люди, которыхъ толкутъ въ порошокъ эти разбойники, и я, чувствуя свою молодость и силу, хочу заступиться за нихъ.

— Три четверти тяжущихся, дла которыхъ я велъ, всегда увряли меня, что они начинаютъ процессъ изъ принципа, но это принципъ, въ сущности, всегда одинъ: ненависть или упрямство. Что же вы думаете предпринять, сэръ?

— Я думалъ прямо начать дло, не давъ имъ даже опомниться.

— Гм! Вы хотите сунуться въ совстный судъ?

— Да, намъ придется начать съ него, такъ какъ придется вытребовать счеты.

— Тадеусъ Джобсонъ, у васъ есть тысяча фунтовъ на текущемъ счету, которые положилъ на ваше имя слишкомъ добрый и слишкомъ глупый дядя. Не имя возможности бросить эти деньги на избирательную агитацію, вы хотите добровольно бросить ихъ на тяжбу.

— О, это дло не будетъ стоить такъ дорого, и, въ конц-концовъ, я выиграю.

— Оно състъ вашъ капиталъ до послдняго пенса. Подумали ли вы, что значитъ вести процессъ, посвящать дни и ночи на тяжелую работу, бороться мсяцы, а быть можетъ, годы, и когда побда одержана — если она еще будетъ одержана — то ваши барыши заплатятъ только половину вашихъ убытковъ, и Варрава, который богатъ и не жалетъ потери денегъ, будетъ смяться въ кулакъ. Къ довершенію всего, если возьметесь вы вести сами свое дло, то это отобьетъ у васъ всхъ кліентовъ.

— Я и хотлъ самъ вести дло, воскликнулъ Джобсонъ.

Виннистунъ громко разсмялся. Подъ вліяніемъ его здраваго смысла, который обдавалъ холодомъ пылкаго юношу, Тадди началъ немного остывать. Но ему было очень трудно придти въ себя, и добрый Виннистунъ поспшилъ ему на помощь.

— Слава Богу, сказалъ онъ: — что я не авторъ. Разъ я началъ писать книгу, но какой-то молодой авторъ, разсказавъ мн исторію, подобную вашей, заставилъ меня отказаться отъ моего намренія. Я чувствовалъ, что если издатель меня обманетъ, то я пойду съ нимъ судиться, а это приведетъ только къ моему раззоренію. Поэтому, я ршилъ не благодтельствовать міръ своими идеями. Вс авторы ужасно любятъ жаловаться, вы пишете свои Sic vos non vobis на каждой стн, все равно, будетъ ли это дворецъ, или конюшня, клянетесь, что другіе украли ваши идеи, тогда какъ они клянутся, что вы украли ихъ идеи, или претендуете, что счастливые издатели васъ эксплуатируютъ. Встарину вы жаловались, что королевскія милости не достигали до васъ, благодаря какому-нибудь тупоголовому министру, и мстили ему за это гнвными стихами.

— Я этого не помню.

— Какъ, вы не помните строфы Спенсера о Бурле? Ужь врно такова судьба авторовъ быть жертвами и дураками, за то ихъ умъ приноситъ удовольствіе и пользу другимъ, а душа, вроятно, идетъ въ царствіе небесное.

— Неужели? По крайней мр, тамъ не встртишь Варравы. Впрочемъ, я вижу, мн придется признать, что эти люди сильне меня. Но я радъ, что все-таки заявилъ протестъ.

— И нажили себ могущественныхъ враговъ. Эта фирма вамъ никогда не проститъ такой дерзости. Вашихъ статей не будутъ боле помщать. Если вы напишите еще книгу, то ее разбранятъ въ!!!! и мистеръ Пильбюри, глава фирмы, никогда не пригласитъ васъ на свои обды, а это первые литературные обды въ Лондон. Нечего сказать, вы сегодня понадлали много хорошаго. Можете спокойно отдохнуть отъ трудовъ своихъ.

— Вы саркастичный другъ, сказалъ Джобсонъ, вставая съ кресла:— но ваши сарказмы никогда не жгутъ.

— Я ихъ приправляю млекомъ доброты, оно и остроумно и не больно. Но наша природа до того злая, что подобнымъ жаломъ можно побудить человка къ дятельности скоре, чмъ аргументами или просьбами. Сатиры, сарказмы, эпиграммы, діатрибы, памфлеты, паскинады, каррикатуры, всевозможные виды искусства поднимать на смхъ человка дйствуютъ гораздо сильне самыхъ пламенныхъ рчей и самыхъ логичныхъ доводовъ. Сатира точитъ и уничтожаетъ общественное зло, памфлетъ лишаетъ власти могущественнаго министра, эпиграмма колеблетъ тронъ короля и шутка уничтожаетъ власть женщины.

— Вы дали мн мысль. Я убью моихъ издателей эпиграммой.

— О, нтъ, не длайте этого. Свтъ всегда предпочтетъ Варраву вамъ. Для врнаго успха сарказма, онъ долженъ быть обращенъ противъ человка, котораго весь свтъ ненавидитъ или готовъ возненавидть. Конечно, вы съумли бы написать ловкую эпиграмму на Пильбюри, но онъ только смялся бы въ кулакъ, свтъ даже не улыбнулся бы, а ваши собратья авторы сказали бы, что вы человкъ слишкомъ самолюбивый…

— Довольно! воскликнулъ Джобсонъ, затыкая себ уши:— я не могу здсь дале оставаться. Атмосфера этой комнаты пропитана эгоизмомъ и свтской мудростью. Мн теперь ясно, что въ Лондон нельзя сдлать ничего хорошаго.

— Нтъ, другъ мой, попытайтесь. Вс шансы за васъ.

Когда Джобсонъ выбжалъ изъ комнаты, Виннистунъ сказалъ себ съ сверкающими глазами:

— Онъ сдлаетъ много хорошаго, если только его пылъ можно будетъ сдержать благоразуміемъ.

— Тетя Берта, произнесъ Тадди, разсказавъ ей о всемъ случившемся:— я ршительно не понимаю, что сталось сегодня съ Виннистуномъ. Я никогда не видалъ его такимъ строгимъ и саркастичнымъ.

— Это потому, что онъ тебя любитъ, Тадди, отвчала Берта, пристально смотря на него.

Глаза ея блестли, щеки пылали румянцемъ. Она въ эту минуту показалась Джобсону прелестне, чмъ тогда, когда онъ не зналъ чему это приписать.

IX.
Главная квартира генерала Джобсона.

Генералъ Гарри Джобсонъ поселился въ маленькомъ домик въ Арлингтонъ-Стрит, близь своего клуба, среди своихъ старыхъ друзей и въ центр лондонской шумной, праздной жизни. Онъ роскошно меблировалъ свое новое жилище и только въ одной комнат втораго этажа поставилъ свою старую лагерную мебель. Лучшая спальня въ дом и сосдній будуаръ были приготовлены для его сестры, Берты.

— Я не прошу, милая Берта, чтобъ ты тотчасъ бросила Тадди, сказалъ генералъ очень любезно:— онъ еще очень молодъ и твое вліяніе для него полезно, только, пожалуйста, не слишкомъ кури ему иміамъ. Но, вроятно, онъ вскор женится, говорятъ, для адвоката хорошо рано жениться, и я хочу, чтобъ для тебя былъ всегда готовъ уголокъ у твоего холостяка брата, сердце и кошелекъ котораго всегда къ твоимъ услугамъ.

Онъ нжно посмотрлъ на Берту и продолжалъ:

— Я встртилъ у Аккермана въ Глостер твоего друга, лэди Пилькинтонъ, славная дама, удивительно живая для ея лтъ. Настоящій образецъ генеральской жены, стройная, мужественная, готовая на все, идущая прямо въ огонь. О, еслибъ я встртилъ такую женщину, въ цвт силъ и молодости, жизнь моя была бы совершенно иная.

Онъ произнесъ эти слова съ тяжелымъ вздохомъ, настоящее значеніе котораго не понялъ ни одинъ изъ его собесдниковъ.

Гарри Джобсонъ показалъ сестр и племяннику весь домъ. Берта была въ восторг отъ всего, Джобсонъ выражалъ свое одобреніе тономъ знатока, но когда генералъ заговорилъ о своемъ желаніи, чтобъ она перехала къ нему, лицо Тадди осунулось. Но Берта съ улыбкой воскликнула.

— Это еще успется.

— Ну, Тадди, сказалъ генералъ за завтракомъ въ роскошной столовой:— я не поселюсь здсь ране наступленія теплой погоды. Теперь мн надо ухать изъ этого проклятаго климата и я отправился бы завтра на континентъ, но далъ себ слово провести въ этомъ году Рождество въ Лондон. Я нашелъ трехъ или четырехъ старыхъ товарищей, которые будутъ у меня обдать въ этотъ день вмст съ тобою и Бертой. На слдующее же утро я отправлюсь въ Парижъ, а оттуда въ Италію. Вроятно, твои кліенты не будутъ очень сожалть о твоемъ отсутствіи до февраля, а потому я думалъ взять тебя съ собою. Человкъ всегда останется ребенкомъ, если не побывалъ въ Grand monde.

— Отлично! воскликнулъ Тадди.— Я всегда объ этомъ мечталъ. Вы настоящій набабъ. Это даже лучше тысячи фунтовъ.

— Въ Париж я желалъ бы видть салоны, продолжалъ генералъ:— я достану всюду рекомендательныя письма, а лордъ Крабстокъ, нашъ посланникъ въ Париж, закадычный другъ моего стараго товарища Веллавэра. Вс двери передъ нами отворятся. Вы говорите но французски, сэръ?

— Oui, mon gnral, passablement bien.

— Гм! гм! Хорошо, сэръ, но берегите лучше ваши знанія до Парижа, тамъ они намъ очень пригодятся. Я самъ маракую по французски плохо. Милая Берта, гд онъ научился такъ бгло болтать?

Джобсонъ быстро переглянулся съ своей теткой.

— Въ Ньюпорт у меня была пріятельница француженка, г-жа де Ласси, и Тадди, живя съ нами полгода, много говорилъ съ нею и съ ея дочерью.

— А, быть можетъ, у нихъ было кое-что и кром разговоровъ. Ну, смотрите, сэръ, не возиться у меня съ француженками или я вамъ прекращу вс финансовые источники.

Джобсонъ и Берта весело расхохотались.

Вскор наступило Роридество, чрезвычайно счастливое и веселое для Берты и Джобсона. Они оба сіяли здоровьемъ и надеждами. Генералъ, съ тремя своими пріятелями, пріхалъ къ обдни въ Темпльскую церковь и посл службы поднялся вмст съ ними въ третій этажъ Эльмъ-Корта, гд вс выпили по стакану старой мадеры, привезенной генераломъ изъ Индіи. Потомъ, все веселое общество отправилось обдать въ Арлингтонскую улицу и сло за столъ въ четыре часа, по тогдашней мод, когда требовалось, по крайней мр, восемь часовъ на спокойный обдъ съ обязательной затмъ выпивкой.

Пріятно было видть, какъ старый полковникъ Баузеръ, съ одной рукой на перевязи и съ пылающимъ лицомъ, какъ веселый рождественскій огонь, повелъ къ столу Берту, въ роскошномъ зеленомъ атласномъ плать съ кружевами. Генералъ слдовалъ за ними подъ руку съ майоромъ Толбайзомъ, старымъ бднымъ инвалидомъ, не имвшемъ ни одной родной души на свт. Генералъ посадилъ его по правую отъ себя руку, и до того угощалъ мадерой и портвейномъ, что старикъ вскор пересталъ распознавать нетолько вина, но и окружающихъ его. Потомъ, въ числ гостей былъ еще майоръ Балькарасъ, тяжело раненный въ сраженіи подъ Чилинили и нсколько другихъ ветерановъ.

Старый Вансъ, слуга генерала, сопровождавшій его во всхъ походахъ, служилъ за столомъ вмст съ другимъ лакеемъ и хорошенькой, свженькой горничной. Поваръ, котораго генералъ сманилъ съ кухни герцога Портлэндскаго, превзошелъ себя. Не даромъ онъ получалъ громадныя въ то время деньги — сорокъ фунтовъ въ годъ. Что же касается до вина, то, начиная съ остиндской мадеры, совершившей одно путешествіе, до медока, стараго портвейна и мадеры, вернувшейся два раза изъ Индіи, оно лилось въ изобиліи, открывая сердца и развязывая языки храбрыхъ ветерановъ, такъ что подъ конецъ обда вся комната сіяла весельемъ, смхомъ и рождественскимъ одушевленіемъ. Джобсонъ никогда еще не проводилъ такъ пріятно времени, какъ въ этотъ вечеръ.

Когда обдъ кончился и сняли скатерть съ блестяще-полированнаго стола изъ краснаго дерева, то сэръ Гарри провозгласилъ тостъ за королеву, а полковникъ Баузеръ, вставъ, предложилъ, довольно глухимъ и хриплымъ голосомъ, вынить за здоровье ‘прелестной хозяйки, дай Богъ ей долгую, счастливую жизнь!’ Вс присутствующіе поднялись съ своихъ мстъ и съ такимъ неподдльнымъ чувствомъ поддержали тостъ, что Берта покраснла отъ удовольствія, и даже слеза показалась на ея щек. Затмъ она встала, низко поклонилась всему обществу и ушла изъ столовой, сопровождаемая сочувственными кликами:

— Да благословитъ васъ Господь!

— Ну, теперь сомкнемся въ тсный кружокъ, сказалъ генералъ:— передъ нами цлый вечеръ и вдоволь вина. Балькарасъ, это портвейнъ 1798 г., Толбайтъ, это мадера простояла въ погреб Кранса тридцать лтъ. Ну, а ты, Тадди адвокатъ, можешь самъ позаботиться о себ.

Въ эту минуту и намъ, читатель, лучше ихъ оставить, удалясь вмст съ слугами.

X.
Непріятная встрча.

Парижъ, 2-го января 18—

‘Милая тетя Берта,

‘Мы остановились въ отел Мориги, близь Тюльери, противъ сада, теперь покрытаго снгомъ. Какъ пріятно очутиться въ этомъ центр блестящей, своеобразной цивилизаціи. Какіе здсь удивительные дворцы, общественныя зданія, частные дома, какіе прекрасные бульвары и улицы! Дядя Гарри былъ уже здсь много лтъ тому назадъ, во время одного изъ своихъ отпусковъ и знаетъ Парижъ отлично. Онъ говоритъ по-французски прелестно, какъ настоящій англичанинъ.

Я не могу вамъ сказать, какое глубокое впечатлніе произвелъ на меня этотъ городъ, я точно также былъ пораженъ Лондономъ, когда увидалъ его вперине. Представьте себ, какъ долженъ подйствовать Парижъ на образованнаго человка, пріхавшаго изъ Канады.

Здсь такъ весело и вмст такъ грустно. Въ моихъ глазахъ грустный элементъ преобладаетъ.

На бульварахъ выстроены лари, какъ на англійскихъ ярмаркахъ и въ нихъ многочисленные торговцы продаютъ etrennes, т. е. подарки на новый годъ, цвты, апельсины, картонажи и разныя бездлушки. Очень интересно и трогательно наблюдать за этими мелкими продавцами. Несмотря на морозъ, мужчины въ блузахъ или легкихъ пальто, женщины безъ шляпъ и въ вязанныхъ фуфайкахъ сверхъ легкихъ платьевъ. Вс они, стоя или сидя зазываютъ покупателей, громко выкрикивая свой товаръ. Многіе изъ этихъ бдняковъ ставятъ все на карту въ эту недлю, такъ какъ ярмарка продолжается только недлю. Нкоторыя сцены щемятъ сердце. Часто, проходя мимо, вы не обращаете вниманія на крикливаго шарлатана, продающаго чудодйственныя средства отъ мозолей, или юмористичнаго торговца апельсиновъ, поэтически расхваливающаго свой товаръ, вокругъ которыхъ стоятъ толпы звакъ, и останавливаетесь передъ скромной лавчонкой, гд за прилавкомъ, на которомъ выложены самыя простыя, дешевыя вещи, виднется блдное, испитое лицо, ясно разсказывающее мрачную повсть горя и нищеты. Это лицо бываетъ и молодое, часто хорошенькое, и старое, морщинистое, нердко на рукахъ бдной женщины плачетъ голодный, холодный ребенокъ. Вотъ сидитъ на открытомъ войдух старикъ и передъ нимъ на деревянномъ столик, освщенномъ бумажнымъ цвтнымъ фонарикомъ, красуется около дюжины маленькихъ деревянныхъ медвдей, издающихъ слабый звукъ, въ вид рычанія, когда откроешь имъ ротъ. Голова старика печально поникла, его мутные глаза смотрятъ уныло на свой товаръ, нисколько не уменьшающійся, голодомъ и отчаяніемъ дышетъ вся его фигура. Надежда, которою онъ питался съ утра, совершенно исчезла, холодъ становится все чувствительне, чмъ боле приближается ночь и, наконецъ, огласивъ воздухъ послднимъ призывомъ покупателей, какимъ-то хриплымъ визгомъ, онъ медленно свертываетъ свой товаръ и, взявъ подъ мышку столикъ и стулъ, отправляется въ свое убогое жилище, гд его ждетъ не теплая постель и вкусный ужинъ, а, можетъ быть, холодная и голодная семья, которая цлый день молилась о счастливомъ результат этого дня. Еще безнадежный день, еще ночь страданій и горя, еще шагъ къ той бездн, за предлами которой уже нтъ никакой надежды!

О, тетя Берта, мое сердце обливается кровью при вид подобныхъ зрлищъ. Если есть милосердный Богъ на неб, то зачмъ Онъ терпитъ на земл столько горя, столько нищеты, переносимыхъ мужественно, терпливо? Отчего слезы никогда не осушаются? Если я не могу смотрть на все это безъ сердечныхъ мукъ, то какъ же милосердный Богъ… Но вы, вроятно, скажете, что гршно такъ говорить, я знаю, пасторы учатъ женщинъ подобному нераціональному взгляду на эти жгучіе вопросы. Я желаю одного: знать и чувствовать правду. Въ этихъ веселыхъ улицахъ подобныя грустныя зрлища наполняютъ мое сердце такими смутными вопросами, на которые, я боюсь, не съумютъ мн отвтить ни разумъ, ни вра. Чмъ объяснить существованіе подобныхъ, ни въ чемъ неповинныхъ и несчастныхъ съ колыбели людей? Поговорите объ этомъ съ Виннистуномъ. Онъ удивительно ловко бросаетъ за бортъ пасторовъ и остается вренъ религіознымъ принципамъ. Ему слдовало бы быть епископомъ, но его тогда сожгли бы за ересь. Поклонитесь ему, и проч. и проч.’.

‘Т. Дж.’.

——

Парижъ, 5-го января 18—

Любезный Виннистунъ,

Вотъ мы здсь, и продлываемъ Парижъ, мой благородный патронъ, я и его врный фактотумъ Вансъ. Послдній великолпенъ. Онъ не знаетъ ни слова по французски. ‘Это языкъ не джентльмэнскій, сэръ, говоритъ онъ:— я никогда не видывалъ ни одного порядочнаго англійскаго джентльмэна, который умлъ бы на немъ выражаться. Честный англійскій ротъ, сэръ, не можетъ такъ картавить, это языкъ не для людей, а для обезьянъ’.

Поэтому, онъ упорно говоритъ по англійски съ всми содержателями отелей, почталіонами и горничными, послднимъ онъ какъ-то уметъ втолковать чего хочетъ. Мой славный, милый дядя, по правд сказать, знаетъ очень мало по французски, но гордиться своими знаніями и не совстится говорить.

Мы здсь очень пріятно проводимъ время и, право, утшительно встртить такого человка, какъ мой дядя, столь простого, своеобразнаго и стойкаго. Онъ просто грандіозенъ. Вс его называютъ милордомъ и когда онъ, выйдя изъ себя, забываетъ французскія слова и бранится по англійски, то французы разбгаются въ испуг. Мы обдали у лорда Прабстока въ нашемъ посольств и тамъ видли нсколько знакомыхъ. Мы такъ же получили приглашеніе на вечеръ въ салонъ герцогини Алансонской, куда и отправились en grande tenue. Генералъ былъ во всхъ орденахъ и казался такимъ представительнымъ, что вс спрашивали, кто онъ. Герцогиня была очень съ нимъ любезна и, подавъ ему руку, прошла съ нимъ по всмъ заламъ. Я слдовалъ за ними, какъ собачка. Впрочемъ, и со мною она была очень добра.

Бдный дядя, однако, попалъ въ большой просакъ. Онъ не совсмъ ясно понималъ, что ему говорила герцогиня, а самъ бгло объяснялся на своемъ франко-англійскомъ діалект. Разговоръ зашелъ объ англійскихъ и французскихъ дамахъ. Вы знаете, добрый старикъ не понимаетъ, что такое комплиментъ и прямо брякнулъ:

— Француженки прелестны, но я предпочитаю англичанокъ.

— О, генералъ, англичанки прелестны и привлекательны, но француженки живе, веселе, остроумне, въ нихъ боле художества.

— Oui, oui, Duchesse, отвчалъ генералъ съ низкимъ поклономъ:— je donne aux femmes franaises le credit de cela. Elle ont beaucoup d’artifice — c’est tout—fait vrai, mais pour moi, je n’aime pas l’artifiee dans les dames, je prfr les dames au naturel.

Герцогиня, настоящая grande dame, не выдержала и закрыла лицо веромъ, а окружавшіе ее мужчины и женщины не знали, какъ скрыть свои улыбки.. Я дернулъ за руку дядю, онъ съ неудовольствіемъ обернулся ко мн и понялъ, что сказалъ какую-нибудь глупость. Но герцогиня поступила съ удивительнымъ тактомъ.

— Генералъ — совершенство, произнесла она шепотомъ своему мужу и громко прибавила: — ведите меня къ ужину, генералъ, я не хочу лишиться вашего пріятнаго общества.

Онъ тотчасъ сдлался львомъ вечера.

Онъ ужиналъ съ герцогиней и я видлъ издали, что она наслаждалась простотой его обращенія, а онъ былъ просто очарованъ ею. Но когда мы вернулись домой и онъ вывдалъ отъ меня объясненіе о своей смшной ошибк, то пришелъ въ ярость и клялся, что никогда боле не будетъ говорить по французски. Вы знаете, какой рыцарь дядя въ отношеніи женщинъ и какъ цломудренны его рчь и обращеніе, поэтому неудивительно, что этотъ незначительный faux pas такъ разсердилъ его. Онъ хотлъ писать извиненіе герцогин, но я уврилъ его, что это будетъ еще хуже…

Т. Дж.

——

Франція, Туръ, январь 18..

‘Любезный Винистунъ,

Мы вчера оставили Парижъ и мн надо вамъ объяснить почему. Это удивительная исторія. Въ среду мы смотрли съ дядей Тартюфа въ Одеон. Спектакль ему надолъ, потому что онъ понимаетъ только обычныя разговорныя французскія фразы, и онъ предложилъ потомъ пойти въ одинъ изъ caf. на бульварахъ. Мы отправились и, наконецъ, выбрали большой, блестяще освщенный caf, гд самая пестрая публика уничтожала мороженое, кофе и ликеры. Оба пола имли тутъ почти одинаковое число представителей. Дядя прошелъ въ своей шинели и кашмировой шали, завернутой вокругъ горла, въ задній уголокъ и услся, прислонясь спиной къ стн. Я слъ противъ него. Между нами былъ маленькій столикъ. Позади меня, за сосднимъ столомъ, я замтилъ очень нарядную, въ громадной шляпк, нарумяненную даму, не очень молодую, но съ блестящими глазами. Генералъ снялъ свою шаль и началъ со мною разговаривать. Вдругъ я услыхалъ визгливый голосъ за мною:

— Что? Это Гарри Джобсонъ!

Еслибъ вы только видли въ эту минуту лицо добраго старика. Глаза его едва не выскочили отъ ужаса и удивленія, его загорлыя щеки посинли. Я инстинктивно обернулся. Женщина, сидвшая за сосднимъ столомъ, смотрла на него съ саркастической улыбкой, скаля свои блые зубы, окаймленные крашеными губами.

— Елена! произнесъ онъ глухимъ голосомъ:— Боже мой, какъ вы здсь?

Я видлъ, что онъ былъ очень взволнованъ. Онъ поспшно схватилъ свою шаль и шляпу.

— О! воскликнула она: — не торопитесь уходить, майоръ Джобсонъ…

— Генералъ, сэръ Гарри Джобсонъ! перебилъ онъ ее невольно, съ учтивымъ поклономъ.

— Генералъ! Tant mieux, mm!!!!! vieux ami! Поздравляю васъ. Пожалуйста, не уходите, я васъ не отпущу. Я не знаю вашего пріятеля, прибавила она, взглянувъ на меня.

— Это мой племянникъ, сказалъ дядя очень сухо:— онъ, слава Богу, не знаетъ свта, въ которомъ мы съ вами жили.

— Я вижу это, произнесла она, со смхомъ скаля зубы на меня:— но c’est un trs joli garon. Онъ говоритъ по-французски?

— Да.

— Отлично. Ну, посмотримъ, забыли ли вы свою старую Тамилъ.

И она начала живо болтать на совершенно мн незнакомомъ, но очень мелодичномъ діалект. Генералъ серьёзно ее слушалъ. Онъ попрежнему былъ въ большомъ волненіи, щеки его горли, глаза безпокойно сверкали. Онъ иногда отвчалъ, но коротко и сухо. Одну минуту слезы показались на его глазахъ. Она тотчасъ заговорила по-англійски.

— Намъ лучше перейти къ нашему родному языку, сказала она:— а то вашъ племянникъ удивляется странному появленію этихъ слезъ на глазахъ благороднаго ветерана. Разсказать ему нашу исторію?

— Ради Бога, замолчите! воскликнулъ поспшно генералъ.

— Ну, я надюсь съ вами еще поговорить наедин, n’est се pas? сказала она съ своей странной улыбкой:— дайте мн вашу карточку.

Несмотря на ея поблекшую, несчастную вншность и неприличныя манеры, она иногда брала на себя повелительный тонъ.

Дядя вынулъ изъ кармана свой бумажникъ. Онъ былъ туго набитъ французскими банковыми билетами. Она жадно взглянула на нихъ. Онъ это замтилъ и выраженіе его лица смягчилось.

— Елена, вы нуждаетесь въ деньгахъ?

— Всегда, отвчала она съ усмшкой:— мои дла теперь не идутъ такъ хорошо, какъ въ т времена, когда вы меня знали. Но дайте мн карточку. А ‘Мориги’.— Хорошо! Вы, вроятно, по утрамъ дома?

— Да, сказалъ ршительно генералъ:— но не для васъ. Прошедшее прошло, похоронимъ его.

— Какъ вамъ угодно, генералъ сэръ Гарри Джобсонъ, отвчала она и прибавила, обращаясь ко мн:— но вы, можетъ быть, сэръ, если вашъ дядя не хочетъ…

— Молчать! воскликнулъ генералъ громовымъ голосомъ:— ни слова. Уважайте хоть невинность молодости. Вотъ, возьмите! по крайней мр, мн удалось вамъ помочь.

Онъ высыпалъ на столъ изъ своего бумажника все, что въ немъ было, надлъ шляпу и побжалъ къ дверямъ.

— Пойдемъ, Тадди! крикнулъ онъ мн и бросилъ золотую монету лакею, который прислуживалъ за нашимъ столомъ.

Очутившись на бульвар, я едва могъ поспть за нимъ.

— Она идетъ за нами? вдругъ спросилъ онъ, не останавливаясь.

— Нтъ, она считаетъ банковые билеты. Вы ей дали большую сумму.

— Повернемъ сюда, промолвилъ онъ, поровнявшись съ какимъ-то переулкомъ:— да смотри, не слдуетъ ли она за нами. Завтра мы передемъ въ другой отель.

Я никогда не видалъ его въ такомъ волненіи. Его рука, опиравшаяся на меня, дрожала и поступь была не тверда. Отъ времени до времени, онъ тяжело вздыхалъ.

— Ужасно… ужасно… бдная Елена! мычалъ онъ про себя.

Наконецъ, мы достигли своего отеля. Онъ приказалъ Вансу укладываться и объявилъ, что мы завтра демъ въ Туръ.

— Мы собьемъ ихъ съ толку, сказалъ онъ:— черезъ нсколько дней мы вернемся и остановимся въ другомъ отел.

Онъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнат, подергивая усы. Наконецъ, онъ опустился въ кресло и сказалъ, обращаясь ко мн:

— Сядь поближе, Тадди. Тебя, вроятно, очень удивила эта сцена. Ты очень благоразумно, дитя мое, воздержался отъ разспросовъ, но ты уже человкъ, Тадди, и, быть можетъ, теб полезно узнать грустную исторію этой женщины. Одному Богу извстно, продолжалъ онъ, смиренно поникнувъ головой и говоря съ большимъ чувствомъ:— какъ я искренно раскаивался въ своей вин и сколько выстрадалъ за нее. Но справедливая кара преслдуетъ насъ часто за наши проступки даже въ такое время, когда мы полагаемъ, что они уже давно искуплены. Появленіе этой женщины сегодня представляетъ неожиданный для меня ударъ. Я не видалъ ее десять лтъ и думалъ, что она умерла или ведетъ честную жизнь въ Америк, а между тмъ она здсь и въ какомъ положеніи!

Онъ замолчалъ и закрылъ лицо руками. Черезъ минуту, онъ взглянулъ на меня печально и продолжалъ:

— Слава Богу, Тадди, что ты взросъ въ чистой, цломудренной атмосфер и не знаешь еще темной стороны жизни, но ты человкъ и тебя ожидаетъ борьба съ такими же соблазнами, съ какими боролись и мы. Дай Богъ, чтобы ты вышелъ изъ этой борьбы цлымъ и невредимымъ. Пятнадцать лтъ тому назадъ, я стоялъ съ своимъ полкомъ въ Бунгалор, маленькомъ гарнизонномъ городк съ очень хорошимъ военнымъ обществомъ. Мн тогда было сорокъ пять лтъ, и хотя уже не молодой человкъ, я былъ еще очень свжъ, потому что всегда велъ правильную жизнь, всецло предавшись служб. На Рождеств пріхала въ нашъ городокъ молодая и очень хорошенькая вдова одного чиновника, умершаго отъ мстной горячки. Весь гарнизонъ сошелъ отъ нея съ ума. Жена полковника Додсона покровительствовала ей, и прелестная вдова, бросивъ трауръ, начала здить верхомъ, танцовать и кокетничать до упада. Она повела дло такъ ловко, что половина офицеровъ влюбились въ нее по уши и готовы были стрляться изъ-за нея съ своими лучшими друзьями. Между прочими и я влюбился въ нее. Я былъ довольно красивъ и хорошая партія. Она представилась, что любитъ меня, и мы сошлись съ нею. Берегись, Тадди, этихъ незаконныхъ связей, нтъ ничего хуже и дорого приходится за нихъ платить карманомъ, здоровьемъ и сердцемъ. Я до того былъ ослпленъ своей любовью, что послдовалъ за нею въ Мадрасъ, гд она стала извстной всему городу и прожила значительную часть моихъ, трудомъ нажитыхъ, денегъ. Я даже общалъ жениться на ней, нетолько на словахъ, но и въ письмахъ, что давало ей большую силу надо мною. Наконецъ, я засталъ ее однажды съ офицеромъ моего же полка. Я собственноручно избилъ его до полусмерти. Скандалъ вышелъ ужасный. Онъ подалъ въ отставку и согласился на ней жениться, если я найду десять тысячъ рупіевъ. Я, конечно, ихъ нашелъ, и они ухали въ Америку. Долго я не могъ оправиться отъ этого страшнаго удара и съ тхъ поръ избгаю женщинъ, какъ змй. Ты видишь, Тадди, что зло отликается черезъ много лтъ. И какъ она ужасно измнилась. Ея хорошенькое, невинное, по крайней мр на взглядъ, лицо теперь нарумянено и наблено. Ея серебристый голосокъ звучитъ теперь, какъ надтреснутая кастрюля. Богъ мн свидтель, что не я ее погубилъ. Она уже была на этой дорог, когда я ее узналъ. Но она опасная женщина, она длала со мною все, что хотла, и Богъ знаетъ, что еще со мною сдлаетъ, если найдетъ меня.

— Милый дядя, сказалъ я, подходя къ нему и взявъ его за руку:— вы очень добры, что разсказали мн вашу исторію. Конечно, я не могу васъ утшить, но если вы раскаялись въ своей вин и не можете себя ни въ чемъ упрекать въ отношеніи ея, то не къ чему вамъ и тревожиться.

Однако, его нельзя было успокоить, и вотъ съ вчерашняго дня мы здсь, въ Тур, среди снжной равнины на берегу Луары. Въ этомъ город, кажется, только и замчательнаго, что старинный соборъ и очень скверное вино. Мы, кажется, подемъ отсюда въ Анжеръ и Нантъ, а можетъ быть и въ Бордо, потому что дядя все еще взволнованъ, а для него лучшее лекарство отъ волненія, по словамъ Ванса, путешествіе.

Вчера, порзавъ себ щеку за бритьемъ и страшно разбранивъ за это Ванса, онъ отправился гулять одинъ по городу. Я вышелъ немного погодя и встртилъ его на улиц: онъ несъ на рукахъ полузамерзшаго ребенка, укутывая его въ свою шинель. Несчастная мать слдовала за нимъ и со слезами благодарила его. Онъ ввелъ ее въ отель и приказалъ подать ей хорошій завтракъ. Когда же лакей непочтительно обошелся съ бдной женщиной, то онъ, схвативъ его за ухо, вытолкалъ въ дверь. Потомъ онъ послалъ Ванса купить теплыхъ вещей и, щедро наградивъ несчастную, отпустилъ ее. ‘Le vieux Anglais’ сталъ тотчасъ диковиной всего города, и когда мы идемъ по улицамъ, то вс показываютъ на насъ пальцами.

Какой онъ славный, милый человкъ! Просто счастіе быть съ нимъ. Онъ такъ простъ, искрененъ и нженъ, несмотря на свою грубую оболочку…

Любящій васъ
Тадеусъ Джобсонъ.

КОНЕЦЪ ЧЕТВЕРТОЙ КНИГИ.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Треволненія успха.

I.
Рана, нанесенная дружеской рукой.

Вдали отъ шумнаго свта, въ окрестностяхъ Луддо, въ маленькой вилл ‘Бель-Вю‘, всякій нашелъ бы уголокъ рая, правда, очень маленькій, но прелестный по изяществу и тонкому вкусу. Лежавшій передъ домомъ садъ былъ небольшой и неправильной формы, но покуда позволяла погода рости на воздух цвтамъ, онъ блестлъ роскошной красотой или нжнымъ благоуханіемъ то блой или лиловой сирени, то золотистаго альпійскаго ракитника, то рябины съ ея красными ягодами или пышной магноліи, то палевой розы, украшавшей портикъ среди сада. Вообще, этотъ садъ съ его богатствами дико ростущихъ тепличныхъ цвтовъ, аккуратными дорожками, посыпанными блымъ пескомъ, и различными украшеніями изъ камней и раковинъ, а также самый домъ, небольшой, съ чисто вымытыми окнами, блестящими блыми занавсками, перехваченными синими лентами, и виднвшимися издали опрятными, уютными комнатами, обращалъ на себя вниманіе всхъ проходящихъ, которые удивлялись, какъ можно придать столько прелести такой миніатюрной сцен. Дйствительно, домъ г-жи де-Лосси и ея дочери былъ одной изъ диковинъ Лудло.

Внутри, во всхъ мельчайшихъ подробностяхъ царили чистота и изящный вкусъ, начиная отъ служанки, въ гофрированномъ передник и бломъ чепц съ пестрыми лентами, до мата передъ наружной дверью.

Г-жа де-Лосси была дама пожилыхъ лтъ, но прекрасно сохранившаяся. Ея черные волосы и глаза, пунцовыя губы, изъ-подъ которыхъ виднлся прекрасный рядъ блыхъ зубовъ, великолпный цвтъ лица и живое выраженіе придавали ея некрасивому лицу удивительную прелесть. Что же касается до ея дочери, то она была одной изъ красавицъ Лудло. Ея лицо, поражавшее своимъ безукоризненнымъ оваломъ, было мраморной близны. Ея лобъ былъ правильныхъ, благородныхъ очертаній. Брови, длинныя рсницы и бархатные, мягкіе глаза были черны, какъ смоль, носъ прямой, слегка сгорбленный, губы тонкія, маленькія, выражавшія ршительный характеръ. Элоиза де-Лосси, работая въ саду, въ бломъ плать, соломенной шляпк и длинныхъ замшевыхъ перчаткахъ, представляла такую прелестную картину, которая могла свести съ ума всякаго живописца.

Было майское утро. Мать и дочь убирали и прихорашивали свой садъ посл лтняго дождя, какъ вдругъ у калитки показался почтальонъ.

— Письмо! воскликнула Элоиза, бросая скребокъ и подбгая къ забору.

— Да, сударыня, отвчалъ почтальонъ:— изъ Лондона.

Она взглянула на адресъ и вернулась въ матери.

— Это отъ миссъ Джобсонъ! произнесла молодая двушка.

— А! пора! замтила г-жа де-Лосси, и лицо ея нсколько отуманилось:— сядемъ и прочтемъ.

Он услись на скамейку и Элоиза, распечатавъ письмо, прочла слдующее:

15, Арлингтонъ-Стритъ.
10-го мая...

‘Милая Элоиза!

‘Я уже очень давно теб не писала, но была ужасно занята. Мы съ Тадди перехали изъ нашей квартиры въ Темпл сюда, въ домъ сэра Гарри Джобсона. Старое наше гнздышко въ Эльмъ-Борт раззорено и Тадди нанялъ себ комнаты въ Пумпъ-Корт, гд онъ работаетъ каждый день отъ десяти часовъ утра до четырехъ, за исключеніемъ того времени, когда открыты засданія судовъ въ Вестминстер или онъ вызжаетъ на уголовную сессію въ провинціальные города. Онъ пріобртаетъ все большую и бдлыпую извстность въ литературномъ и политическомъ мір. Его послднія письма въ ‘Examiner’ обратили на него особое вниманіе, и нкоторые изъ нашихъ друзей предсказываютъ ему всевозможныя почести. Даже нашъ серьёзный, глубокомысленный другъ, мистеръ Винистунъ, о которомъ я теб столько разъ писала, говоритъ съ своимъ обычнымъ спокойствіемъ: ‘юноша взбирается въ гору, только бы силъ и дыханія ему хватило добраться до вершины’. Какъ ты знаешь, Тадди очень энергиченъ и за все берется съ ужаснымъ жаромъ. Надняхъ онъ одержалъ блестящую побду въ суд Королевской Скамьи’.

Элоиза положила на колни письмо и взглянула на мать съ блестящими отъ счастья глазами. Мать отвчала ей довольнымъ взглядомъ.

— Да, сказала она по-французски:— этотъ мальчикъ подаетъ надежды. Онъ изъ тхъ, которые быстро прокладываютъ себ дорогу.

— Никто не можетъ съ нимъ сравняться! воскликнула съ восторгомъ Элоиза: — онъ такой добрый, такой умный, такой безукоризненный, такой благородный. Онъ просто совершенство.

При этихъ словахъ, произнесенныхъ молодой двушкой съ необыкновеннымъ пыломъ, г-жа де-Лосси взглянула на нее съ безпокойствомъ.

— Allons, mon enfant, сказала она:— зачмъ ты говоришь съ такимъ одушевленіемъ объ этомъ молодомъ человк? Дитя мое, мн какъ-то страшно за тебя. Вдь онъ никогда теб не признавался въ любви? Никогда теб не писалъ? Конечно, еслибъ между вами было что-нибудь, ты мн сказала бы.

Элоиза поникла головой, покраснла и сложила на груди свои дрожащія руки.

— Объяснялся онъ теб въ своей любви? спросила снова г-жа де-Лосси.

— Нтъ, отвчала едва слышно молодая двушка, которая была удивительно хороша въ эту минуту.

— Такъ подумай, дитя мое, что ты длаешь. Ты лелешь надежды, которымъ, можетъ быть, не суждено никогда осуществиться. Конечно, онъ былъ очень хорошо принятъ у насъ. Но… окончи лучше письмо миссъ Джобсонъ.

Элоиза взяла письмо и продолжала читать, но тихимъ, взволнованнымъ голосомъ:

‘Мы теперь много бываемъ въ обществ. Даже странно такой пожилой женщин, какъ я, вести такую веселую жизнь. Тадди бываетъ всюду, особливо въ политическихъ кружкахъ партіи виговъ. Съ другой стороны, сэръ Гарри Джобсонъ торій и мы видимъ у него представителей его партіи. Сказать теб правду, хотя женщинамъ и нтъ дла до политики, но я боле всего сочувствую Тадди. Кстати, съ нимъ случилось романическое происшествіе во время посщенія Рима зимою съ дядей. Онъ встртилъ на улиц коляску, которую несли лошади, и остановилъ ее съ опасностью жизни. Оказалось, что спасенные имъ люди были богатый англійскій банкиръ и его единственная дочь, наслдница громаднаго состоянія. Говорятъ, она получитъ отъ пятнадцати до двадцати тысячъ фунтовъ дохода, а главное, она очень хорошая и пріятная молодая двушка, хотя слабаго здоровья. Банкиръ — членъ парламента и пользуется большимъ уваженіемъ своей партіи, которая, по счастью, виги. Онъ очень пристрастился къ Тадди и…

Тутъ Элоиза поблднла, какъ полотно, голова ея поникла, руки опустились и письмо упало на дорожку. Г-жа де-Лосси поддержала ее во время отъ паденія и крикнула служанку, съ помощью которой перенесла ее въ столовую и положила на диванъ. Черезъ нсколько минутъ, съ помощью спирта и коньяку, молодую двушку привели въ чувство. Когда она открыла глаза, то увидла мать, стоявшую у окна съ письмомъ въ рук.

Она дочитывала его:

‘…по моему мннію, Тадди очень нравится его дочери. Мистеръ Чайльдерлей, повидимому, одобряетъ ея выборъ. Раздляетъ ли это чувство Тадди или нтъ, я, конечно, сказать не могу, но полагаю, что да. Я такъ надялась, что, по окончаніи сезона, намъ удастся създить на нсколько недль въ Лудло, чтобъ повидать тебя и твою мать и отдохнуть въ этой прелестной мстности, но мистеръ Чайльдерлей настаиваетъ на томъ, чтобъ мы похали къ нему въ Іоркширъ, гд у него великолпное помстье близь замка Гоардъ. Старикъ хочетъ представить Тадди, какъ кандидата на будущіе парламентскіе выборы въ маленькомъ избирательномъ округ, гд его, мистера Чайльдерлея, вліяніе очень могущественно. Никто не можетъ сказать, что изъ этого произойдетъ. Я поду съ Тадди, а генералъ собирается постить своего стараго товарища въ Девоншир. Такимъ образомъ, милая Элоиза, если вы не прідете сюда на зиму, мы долго не увидимся съ тобою. Мы часто вспоминаемъ съ Тадди о пріятныхъ мсяцахъ, проведенныхъ въ Лудло, и онъ никогда не перестаетъ выражать свою благодарность теб и г-ж де-Лосси за ваши уроки французскаго языка, знаніе котораго ему такъ пригодилось на континент…’

Г-жа де-Лосси гнвно бросила письмо на полъ.

— Voil! воскликнула она очень рзко:— холодные, эгоистичіные англичане всегда такъ пишутъ! Она думаетъ, что деньги, уплаченныя намъ за уроки, позволяютъ ея племяннику шутить съ нами. Они вонзаютъ вамъ въ сердце кинжалъ, какъ докторъ вонзаетъ ланцетъ въ руку, не сознавая, что они причиняютъ страданія.

И она стала ходить взадъ и впередъ по комнат въ большомъ волненіи.

— Ступайте! сказала она, наконецъ, служанк съ повелительнымъ жестомъ.

Салли Лундъ присла, какъ вс служанки длали въ т не очень отдаленныя времена всякій разъ, когда съ ними говорили господа, и вышла изъ комнаты.

Элоиза лежала неподвижно на диван, ея распустившіеся роскошные волоса ниспадали до пола. Глаза ея были полны слезъ.

— О, ma fille! ma fille!

Г-жа де-Лосси опустилась на колни передъ диваномъ и, обнявъ дочь, покрыла ее поцлуями со всмъ пыломъ ея южной натуры.

Элоиза не отвчала на ея ласки.

— А! воскликнула г-жа де-Лосси, вставая съ гнвно сверкающими глазами: — вотъ что значитъ любовь de la canaille! Лордъ Кэнамъ, несмотря на его скучный, напыщенный видъ, все-таки аристократъ или недалекъ отъ него. Не стоило его отваживать ради этого молодца, который надъ тобой издвается и самъ не знаетъ, кого онъ любитъ. Ну, хорошо, мы еще увидимъ. Ты теперь страдаешь, дитя мое, но придетъ минута и твоего торжества.

— О, мама! воскликнула Элоиза, осушая слезы: — я не хочу мстить ему. Можетъ быть, мы ошиблись насчетъ его чувствъ, ко мн. Берта такъ добра и искренна, что никогда не написала бы этого, еслибъ подозрвала что-нибудь. Я ей никогда объ этомъ не намекала. Вы знаете, какъ она меня любитъ, она никогда, не нанесла бы намренно такой раны моему бдному сердцу.

Г-жа де-Лосси пожала плечами.

— Можетъ быть, ты и права, а онъ, по твоему, также полагалъ, что нашъ радушный, чисто родственный пріемъ былъ только дружескій?

— Вроятно, онъ не въ состояніи сдлать ничего подлаго.

— Не говори о немъ боле, Элоиза! воскликнула г-жа де-Лосси:— разсялась мечта, которую я долго леляла. Этому никогда не бывать. Ты, Элоиза, не отвчай на это письмо миссъ Джобсонъ! Мы вскор подемъ въ Лондонъ, дитя мое. Пора теб видть свтъ. Я для этого уже давно припасла денегъ. Мы встртимся съ этими людьми, но на равной ног.

II.
Странная кліентка.

Уютныя комнаты въ Эльмъ-Корт, гд посщали миссъ Джобсонъ лордъ Сваллотэль съ сестрами, лордъ Кэнамъ съ матерью и другіе ея свтскіе друзья, перестали существовать. Берта теперь принимала въ Арлингтонъ Стритъ въ дом сэра Гарри Джобсона, а имя Тадеуса Джобсона красовалось на No 5 въ Пумпъ-Корт. Тамъ, вмст съ другимъ молодымъ адвокатомъ, мистеромъ Трогмортономъ Брайтономъ, онъ занималъ нсколько комнатъ во второмъ этаж и пользовался вмст съ своимъ товарищемъ услугами ловкаго юноши, который исполнялъ должность писца и долго не имлъ другого занятія, какъ гадать, кто изъ его господъ получитъ первый дло въ суд. Надо отдать ему справедливость, что онъ прибгалъ ко всмъ извстнымъ ему способамъ, чтобы узнать будущее по этому важному вопросу. Онъ свертывалъ билетики и вынималъ ихъ изъ шляпы, металъ грязную колоду картъ и бросалъ пенсы, предварительно назначивъ, что ршетка означаетъ мистеръ Брайтонъ, а портретъ — мистеръ Джобсонъ, но шансы были одинаковы для обоихъ. Однако, Джобсону удалось, наконецъ, написать жалобу по длу о клевет, за что онъ получилъ гинею, и писецъ успокоился.

Этого юношу звали Тимпани, но обыкновенно его звали въ Вестминстер и въ Темпл — Темпельси (десять пенсовъ). Онъ былъ очень сметливый малый, съ коротко обстриженными рыжими волосами. Его брови были почти желтыя, глаза каріе, еврейскій носъ и розовыя щеки. Для своего возраста, четырнадцати лтъ, онъ былъ очень малаго роста, но во всемъ Темпл не было боле проворнаго мальчика. Онъ былъ сподручнымъ у писца покойнаго генералъ-атторнея сэра Томаса Фактотума, нкоего мистера Вильфорда, Нестора писцовъ по гражданскимъ дламъ. На этомъ мст Тимпани заслужилъ репутацію своей ловкостью и проворствомъ, что предвщало ему дальнйшіе успхи. Его принципалъ совтовалъ юнош поступить къ нашему герою, такъ какъ, по мннію мистера Вильфорда, ‘Мистеръ Джобсонъ. много общаетъ и вскор получитъ мсто судьи’. Проведя нсколько мсяцевъ у Джобсона, самъ Тимпани сталъ раздлять это мнніе и даже предлагалъ своимъ товарищамъ биться объ закладъ, что его патронъ пойдетъ далеко. Съ своей стороны Джобсонъ, хотя и заставалъ его иногда на лстниц въ открытой драк съ писцами сосднихъ адвокатовъ, считалъ Тимпани очень расторопнымъ и внимательнымъ юношей, который длалъ честь школ мистера Вильфорда.

Джобсонъ съ примрной аккуратностью сидлъ въ своей контор и являлся въ суды и на сессіи, но до сихъ поръ Тимпани только записалъ одну гинею въ громадную приходную книгу, которую онъ завелъ на счетъ Джобсона. Къ нему никогда не являлись кліенты, а только иногда заходили Винистунъ, лордъ Кэнамъ, генералъ и Берта, которая любила взглянуть на толстыя книги въ кожанныхъ переплетахъ, долженствовавшія пролить новый свтъ на всю страну, какъ только повезетъ ея Тадди насчетъ длъ.

Однако, Джобсонъ очень усердно работалъ. Онъ собиралъ матеріалы для ученаго труда о судоговореніи и, кром того, писалъ цлый рядъ политическихъ очерковъ подъ заглавіемъ ‘Привиллегированныя сословія въ Англіи’, которые должны были, по мннію Винистуна, произвести большой шумъ. Вмст съ этимъ, онъ много веселился, посщалъ нсколько клубовъ, гд встрчался съ умнйшими людьми того времени, и политическія гостиныя виговъ и торіевъ, куда его приглашали съ одной стороны, благодаря его либеральнымъ убжденіямъ, а съ другой, по рекомендаціи дяди и лорда Кэнама. Онъ представлялся лорду Мьюборну, который потомъ уврялъ, что онъ на него произвелъ большее впечатлніе своей наружностью, манерами и разговоромъ. Однако, мистеру Сваллотэлю министръ сказалъ довольно сухо, что ‘не сомнвается въ польз, которую принесетъ ихъ партіи мистеръ Джобсонъ, особливо при помощи своей прелестной тетки’. Конечно, эти слова заставили покраснть лорда Сваллотэля. Вскор посл этого, мистеръ Чайльдерлей поговорилъ съ лордомъ Мьюборномъ о Джобсон и намекнулъ, что онъ, очень можетъ быть, сдлается его зятемъ, это извстіе возвысило нашего героя въ глазахъ премьера гораздо боле, чмъ весь его умъ и энергія, потому что деньги естественно считались аристократическимъ вигомъ гораздо выше ума, этого грубаго, дешеваго товара, находящагося въ изобиліи и среди радикаловъ.

Въ подобномъ положеніи длъ, въ самый разгаръ лондонскаго сезона, въ первыхъ дняхъ іюня, однажды утромъ, Тимпани пріотворилъ дверь въ кабинетъ Джобсона.

— Васъ желаетъ видть одна дама.

— Дама? не миссъ Джобсонъ?

— О, нтъ. Высокаго роста, сэръ, съ черными глазами, волосами и бровями, напудренная и…

— Съ двойнымъ подбородкомъ и лорнетомъ на носу. Сколько разъ я просилъ васъ не представлять мн портрета моихъ постителей. Вы спросили ея имя?

— Да, сэръ. Но она не хочетъ себя назвать. Это, вроятно, секретное дло, можетъ быть, о нарушеніи общанія жениться.

— Въ такомъ случа, я не стряпчій, мистеръ Тимпаны, и ваше предположеніе падаетъ.

— Она не лэди, сэръ, т. е. не походитъ на миссъ Джобсонъ! она крашена какъ актриса…

— Позвольте, произнесъ повелительный голосъ и дверь распахнулась съ силой, такъ что державшійся за ея ручку Тимпани едва не упалъ.

Въ комнату вошла женщина боле средняго роста, въ богатой шелковой мантиліи и такой же гонк, въ шляпк съ перомъ и съ тросточкой въ рук. Она остановилась передъ Джобсономъ, который машинально всталъ и поклонился. Онъ тотчасъ ее узналъ.

— Я думала, что лучше не терять времени на дальнйшее опредленіе моей личности, сказала она съ напряженнымъ смхомъ:— Вы меня узнали, мистеръ Джобсонъ?

— Да, и очень удивленъ васъ видть. Чему я обязанъ вашимъ посщеніемъ?

— Вашему дяд, сэръ, хотя и вы сами для меня очень привлекательны.

Она присла со смхомъ.

— Этотъ мальчикъ будетъ присутствовать при нашемъ разговор, сэръ? Мн надо поговорить съ вами о семейныхъ длахъ.

Она пристально смотрла на Джобсона и ему было какъ-то неловко, хотя онъ и старался скрыть свое смущеніе.

Онъ приказалъ Тимпани удалиться. Юноша повиновался, но едва только вышелъ въ другую комнату, какъ тотчасъ прильнулъ ухомъ къ замочной скважин двери.

Это была женщина, подошедшая къ сэру Гарри Джобсону въ парижской кофейн.

Джобсонъ пригласилъ ее ссть. Она развязала ленты своей шляпки и очень, даже слишкомъ развязно опустилась въ кресло. Кровь прилила къ его лицу. Она, казалось, приковывала его къ себ своими блестящими глазами.

— А вы не сядете, господинъ племянникъ? спросила она.

Это хладнокровіе взбсило Джобсона.

— Извините, сударыня, произнесъ онъ, устремляя на нее проницательный взглядъ, ясно говорившій, что она имла дло не съ мальчишкой:— въ своей комнат я всегда длаю то, что желаю. Нашъ разговоръ, я надюсь, будетъ очень короткимъ, и я постою, если позволите.

— Какъ вамъ угодно, сэръ. Я нашла боле удобнымъ прійти къ вамъ прежде, чмъ отправиться къ вашему дяд, съ которымъ собственно имю дло. Я теперь живу въ Лондон и знаю, гд онъ живетъ, какую жизнь ведетъ, какіе клубы посщаетъ. Вы видите, что мн извстенъ адресъ его племянника.

Она хотла улыбнуться, но видя холодный, суровый взглядъ молодого человка, гнвно сверкнула глазами.

— Вы, мистеръ Джобсонъ, адвокатъ и прежде чмъ я коснусь дла, по которому я сюда явилась, мн надо будетъ вамъ разсказать, что случилось въ Индіи много лтъ тому назадъ.

— Позвольте! Если вы желаете мн разсказать о несчастныхъ отношеніяхъ, которыя существовали между вами и сэромъ Гарри Джобсономъ, то не трудитесь себя безпокоить. Все это мн извстно.

— Ага! Племянникъ состоитъ духовникомъ дяди. Отлично, сэръ, нашъ разговоръ отъ этого на многое сократится. Сэръ Гарри Джобсонъ принятъ въ лучшемъ обществ, его сестра, говорятъ, длитъ съ нимъ его почести (она саркастически улыбнулась), а его племянникъ успшный авторъ, политическая знаменитость и много общающій адвокатъ. Всмъ этимъ, конечно, вы вс обязаны своимъ нравственнымъ достоинствамъ и незапятнанной репутаціи, которыя я могу оцнить, хотя сама ими не отличаюсь.

Сердце Джобсона дрогнуло. Мдный лобъ этой женщины его поражалъ.

— Я не понимаю, къ чему вы это говорите, замтилъ онъ машинально.

— Вы сейчасъ поймете, хотя подобная недогадливость не длаетъ чести вашей адвокатской проницательности. Соединеніе имени генерала сэра Гарри Джобсона съ моей исторіей едвали можетъ принести ему пользу или вамъ, или…

— Молчать! воскликнулъ Джобсонъ, гнвно поднимая руку:— молчать! низкая женщина! Не вашимъ губамъ произносить такое чистое, непорочное имя. Я боле не хочу ничего слушать. Я понимаю чего вамъ надо. Но вы вступили на опасный путь. Не заходите слишкомъ далеко, а то я приму мры, которыя мн даетъ законъ, чтобы васъ заставить молчать.

— Избавьте меня, сэръ, отъ угрозъ. Мы одни. Предупреждаю васъ, что вы имете дло съ ршительной, отчаянной женщиной, вы и вашъ дядя жестоко пострадаете, если не будете щедры со мною. Я говорю прямо. Я пришла къ вамъ, сэръ, прежде чмъ пойти къ стряпчему съ этими документами.

Она вынула изъ ридикюля связку бумагъ.

— Здсь достаточно доказательствъ для начала процесса, отъ котораго не поздоровится сэру Гарри Джобсону.

— Фи, сударыня, произнесъ Тадди, поясимая плечами:— эти событія совершились въ Индіи пятнадцать лтъ тому назадъ. Есть давность…

— Да, есть давность на судебные иски, воскликнула гнвно постительница вставая:— но нтъ давности для мести и позорнаго обличенія. Я вижу, что я дура, мн не слдовало къ вамъ обращаться. Я вернусь къ своему совтчику. Вы его знаете.

Она произнесла послднія слова съ особеннымъ удареніемъ, но Джобсонъ не понялъ ея намека.

— Извините, сказалъ онъ, подходя къ двери и прислоняясь къ ней:— вы мн напомнили, что тутъ дло идетъ о чести и счасть людей. Можетъ быть, я слишкомъ погорячился и былъ не справедливъ къ вамъ, но вы должны сознаться, что и вы начали дйствовать не въ примирительномъ дух. Я готовъ врить, что вы не имли тхъ низкихъ намреній, которыя я вамъ приписалъ. Можетъ быть, вы посл столькихъ лтъ… горя… и зла… за что я не бросаю въ васъ камнемъ, какъ человкъ также слабый и склонный къ паденію… вы желаете имть средства искупить прошлое и раскаяться.

Глаза его такъ искренно сверкали и голосъ былъ одушевленъ такимъ глубокимъ чувствомъ, что она молча опустилась на стулъ и закрыла лицо веромъ. Но черезъ нсколько минутъ она взглянула на него, пожимая плечами.

— Нтъ, сэръ, сказала она со смхомъ:— я не чувствую наклонности къ раскаянію. По несчастью, слишкомъ давно au froid съ Господомъ Богомъ.

Онъ посмотрлъ на нее съ ужасомъ. Холодомъ несло отъ нея и голосъ ея былъ ледяной.

— Милосердное небо! воскликнулъ онъ:— какъ созданы эти женщины!

— Он созданы обстоятельствами, а чаще всего вами, мужчинами, замтила съ горечью странная кліентка.

И она съ улыбкой опустила глаза.

Сердце Джобсона ёкнуло. Онъ вспомнилъ исповдь сэра Гарри Джобсона и его укоры совсти. Смотря на эту женщину, онъ понималъ, что дядя могъ укорять себя за прошедшее, но все-таки ему казалось, что не одинъ генералъ былъ виновенъ во всхъ ея дйствіяхъ, словахъ, холодномъ цинизм и безнравственныхъ принцицахъ.

— Мистриссъ…

— Мистриссъ Гильдьяръ, подсказала она:— я нашла удобнымъ называться теперь этимъ именемъ.

— Мистриссъ Гильдьяръ, вы вроятно желаете черезъ меня просить у дяди денежной помощи?

— Да, я нуждаюсь въ деньгахъ, мистеръ Джобсонъ. Мн надо завтра заплатить за квартиру или меня выгонятъ на улицу. Потомъ, я желаю видться съ вашимъ дядей здсь, если вы согласны.

— Я не могу ничего общать за дядю, отвчалъ Джобсонъ ршительнымъ тономъ:— я передамъ ему ваше желаніе. Если позволите, то я буду посредникомъ между вами. Но если вы теперь въ нужд, то я могу самъ вамъ предложить не большую сумму. Сколько вамъ необходимо! Довольно 20-ти фунтовъ?

Она взглянула на него нершительно и въ глазахъ ея показалось какое-то доброе чувство, но оно мгновенно исчезло.

— Я боле не потребую отъ васъ, сэръ, въ эту минуту. Вы очень щедры.

Джобсонъ вынулъ свою чековую книжку и написалъ чекъ на двадцать фунтовъ. Потомъ онъ позвонилъ.

Тимпани появился въ дверяхъ съ неимоврной поспшностью.

— Получите деньги, сказалъ Джобсонъ, обращаясь къ нему.

— Нтъ, сэръ, не безпокойтесь! воскликнула женщина:— я сама получу деньги, вы и такъ очень добры. Прикажете вамъ написать росписку?

Джобсонъ молча подалъ ей чекъ. Она положила его въ ридикюль.

— Благодарю васъ, сэръ, и теперь — съ вашего позволенія — пожелаю вамъ добраго утра.

Она два раза присла и удалилась. Тимпани, запирая за ней двери, покачалъ головой и промолвилъ сквозь зубы:

— Двадцать фунтовъ — это годовое жалованіе.

И онъ высунулся изъ окна, чтобы посмотрть, какъ она пройдетъ по двору. Но въ эту минуту раздался колокольчикъ Джобсона.

— Тимпани, спросилъ онъ:— вы можете послдовать за этой женщиной и узнать, гд она живетъ, но такъ, чтобы она ничего не замтила?

— Да, сэръ! воскликнулъ ловкій юноша.

— Вы можете, сэръ, сохранить тайну?

— Если общаю, то могу, сэръ, произнесъ Тимпани, покраснвъ и сверкая глазами.

— Такъ общайте. Вотъ вамъ за это гинея.

Тимпани поспшно засунулъ об руки за спину.

— Я получаю отъ васъ, сэръ, двадцать фунтовъ въ годъ жалованія и вознагражденіе, полагаемое писцамъ по закону. Мн не надо взятокъ, сэръ. Не задерживайте меня, сэръ, дама скроется.

— Ваша правда. Она отправилась въ банкирскую контору Чайльдса. Ступайте за нею, и какъ только узнаете, гд она живетъ, то поспшите домой.

Тимпани бросился бгомъ по лстниц, съ проворствомъ хорька и энергіей сыщика.

III.
Да! Это Бопсъ!

Веселая на взглядъ дама, преслдуемая по пятамъ сметливимъ Тимпани, прошла по Бичъ-Стритъ съ ея узенькимъ, мокрымъ тротуаромъ, мрачными, зловонными лавками, закоптлыми окнами и забрызганными грязью стнами, повернула въ Дрюри-Лэнъ съ многочисленными кабаками, лавками стараго платья, зловщими закоулками, откуда глазли представители человческой жизни всхъ возрастовъ, въ лохмотьяхъ и съ непечатной бранью на устахъ, миновала большой уродливый театръ, перескла Ковентгарденскій рынокъ и вошла въ узкій переулокъ, съ двумя большими гостинницами на углу, какъ бы оберегавшими въ вид сторожей входъ въ этотъ адъ. Да, эти узкія ворота не вели въ царствіе небесное. Нищета мрачно глядла изъ всхъ дверей и оконъ, нищетой несло отъ узкихъ тротуаровъ и отъ грязной мостовой, на которой стояло вчное черное, зловонное болото. Тутъ валялись и тряпки, битая посуда, бумажки, раковины отъ устрицъ, капустныя кочерыжки, обрзки рпы, кости, дохлыя кошки. И по всему этому бжала и катилась лондонская жизнь, лондонская торговля, такъ какъ Крукъ-Стритъ былъ ближайшій проходъ изъ западной части города въ восточную. Кром того, эта улица была любимой стоянкой для разнощиковъ и торговцевъ. Какое дло было Крукъ-Стриту, что часто топтали его мостовую аристократы, геніи, благодтели? Они спшили пройти мимо, закрывая глаза, затыкая носъ, и Крукъ-Стритъ оставался по прежнему жизненной клоакой, неочищенной, неподлежащей очистк. Почти цлый день тутъ виднлись бросившія якорь въ жидкой грязи ручныя тележки мелкихъ торговцевъ, продававшихъ бракъ съ Ковентгарденскаго рынка: гнилую капусту, высохшіе кокосовые орхи, переспвшіе тепличные ананасы съ скрывающейся въ нихъ холерой, дряблую рпу, завядшіе стебли ревеня, поблекшіе цвты, заплснвшія ягоды, однимъ словомъ все, отъ чего отвернулись бы изысканные носы и сытые желудки, но еще служащее приманкой для носовъ и желудковъ, давно потерявшихъ всякое чутье. Дйствительно, это былъ странный уголокъ среди великолпной столицы. Если случайно проходившій тутъ франтъ не боялся зловонія и пинковъ ‘черни’, то съ любопытствомъ останавливался передъ лавками, которыя представляли интересное зрлище. Въ мясной, отвратительный рядъ висящихъ по стнамъ тушей убитыхъ животныхъ привлекалъ жадные взгляды голодныхъ плотоядныхъ, уже отрубленные и приготовленные къ продаж куски мяса украшали входъ въ лавки, на подоконникахъ лежали дешевые остатки тушей, обрзки, объдки, почти падаль, изъ-за которыхъ упорно торговались блдныя, грязныя женщины съ нсколькими мдными монетами въ рукахъ. Рядомъ, въ булочной, виднлись груды черствыхъ хлбовъ, которые легко было купить, но тяжело сть, и кучи каменныхъ кэковъ, пышекъ, загаженныхъ мухами пряниковъ, пирожковъ съ вареньемъ, покрытыхъ густымъ слоемъ пыли, которая, вмст съ копотью и эссенціей лондонскаго тумана, придавала особый ароматъ всмъ этимъ произведеніямъ.

Въ Крукъ-Стрит всегда была толпа странная, смшанная, грязная, больная на взглядъ, покрытая лохмотьями, жадно смотрвшая въ мутныя окна лавокъ, и шумно обсуждавшая дороговизну завядшихъ овощей или различнаго мелкаго товара, который предлагали случайно попавшіе въ эту улицу разнощики.

Вы удивлялись откуда брались вс эти фигуры! Боже мой, и какія еще фигуры! мрачныя, душу раздирающія, одтыя, или лучше увшанныя грязными лохмотьями! Женщина, этотъ образецъ красоты, изящества и нжности являлась здсь въ самомъ грубомъ отвратительномъ экземпляр, въ разорванной, грязной юбк, въ стоптанныхъ ботинкахъ съ торчащими наружу пальцами, съ нечесанными, всклоченными волосами, съ синякомъ подъ глазомъ и неприличными шутками или уличной бранью на устахъ.

Въ этотъ мрачный переулокъ углубилась веселая дама.

На правой сторон виднлась лавка довольно невзрачная, но все-таки для подобной мстности не лишенная нкоторыхъ претензій. Большое окно было наполнено старыми и новыми сапогами. На выдающихся балкахъ, грустно напоминавшихъ о вислиц, торчали длинные сапоги на толстыхъ подошвахъ, а на крючкахъ вокругъ двери были развшаны башмаки и туфли. Издали запахъ кожи и ваксы предупреждалъ васъ объ этой лавк.

Надъ дверью виднлась надпись почернвшими золотыми буквами на черномъ фон: ‘Бопсъ’. Но хозяинъ лавки не понадялся на эту надпись, которую могъ прочесть только очень зрячій человкъ. На дом, между окномъ лавки и вторымъ этажемъ, красовалась длинная громадная вывска съ слдующими словами, написанными блыми буквами на красномъ фон:

Да! Это Бопсъ

Такимъ образомъ, для всякаго разумнаго человка не было сомннія, что это лавка Бопса. Всякой легкомысленный скептикъ, склонный не доврять ‘вчнымъ истинамъ’ и готовый отрицать существованіе Бопса, его лавки или близкаго соотношенія между ними, каждый смльчакъ, дерзавшій утверждать, что эта лавка Смита или Броуна, долженъ былъ замолчать передъ этой краснорчивой вывской.

Но чье дерзкое сомнніе побудило Бопса повсить эту вывску? Въ этомъ былъ вопросъ.

Вс сосди, вс прохожіе, въ продолженіи тридцати лтъ, видали сапоги на дверяхъ и старую надпись надъ нею, доказывавшія въ очью, что это была лавка Бопса. Никто никогда не видалъ того нахала, который оспорилъ бы тожество Бопса, и однако въ одинъ прекрасный день явились рабочіе съ громадной вывской, остановились передъ лавкой, поставили лстницу къ стн взлзли по ней и прикрпили на вки при восторженныхъ крикахъ толпы, среди которой, однако слышались и критическія замчанія — это смлое торжественное подтвержденіе, что, несмотря, на вс сомннія и ковы, эта лавка была дйствительно лавкой Бопса.

Самая фразеологія вывски была характеристичнымъ олицетвореніемъ Бопса. Это не былъ гнвный отвтъ на дерзкій вопросъ. Это было добродушное предупрежденіе.

— Да, мой другъ, казалось, говорилъ Бопсъ каждому прохожему:— ты спрашиваешь, гд Бопсъ и, по незнанію, готовъ сомнваться, но мужайся, ты правъ — да, это Бопсъ.

Конечно, вывска подразумвала, что каждый человкъ хотлъ узнать, гд Бопсъ. Если вамъ нужны были новые или подержанные сапоги, гд же было ихъ купить, какъ не у Бопса? Эта аксіома не требовала доказательствъ, по мннію Бопса. Онъ былъ убжденъ, что вс спрашивали — это ли Бопсъ? И торжественно отвчалъ: да, это Бопсъ.

Веселая дама остановилась передъ домомъ Бопса.

Это былъ большой, высокій и старый домъ. Во времена королевы Анны, тутъ была извстная кофейня, посщаемая людьми съ головой и такими, у которыхъ шумло въ голов. Дверь въ лавку находилась на одномъ углу дома, а дверь на лстницу въ верхніе этажи въ противоположномъ конц. Веселая дама вошла въ послднюю дверь и поднялась по темной, узкой лстниц, стуча тростью по ступенямъ.

Тимпани произвелъ старательную рекогносцировку дома. Онъ перешелъ на другую сторону улицы и оглядлъ каждое окно. Потомъ онъ вернулся къ лавк, осмотрлъ вс сапоги на окн и заглянулъ въ дверь, гд въ эту минуту стоялъ самъ мистеръ Бопсъ. Несмотря на свое добродушіе, Бопсъ обыкновенно гонялъ отъ своей лавки мальчишекъ. Но приличная одежда и опрятный видъ Тимпани обратили на него вниманіе Бопса.

— Ей! Сэръ, чего вы смотрите? воскликнулъ онъ:— Ей! Вы то смотрли на нашъ домъ съ противоположнаго тротуара, а теперь пристально оглядываете мои сапоги, словно оцнивая ихъ. Чего вамъ надо?

Тимпани никогда не терялся.

— Есть у васъ дешевые башмаки для конторы, сэръ? спросилъ онъ.

— Есть ли у меня дешевые башмаки для конторы, молодой человкъ? воскликнулъ Бопсъ:— у меня сотни паръ, которыя не стыдно надть во дворц.

— Но мн надо не для дворца, а для конторы, замтилъ Тимпани рзко, чувствуя, что надо осадить мистера Бопса.

Послдній сердито посмотрлъ на молодого человка въ свои очки, но ршилъ не обижаться.

— Ну, войдите въ лавку, сэръ, и вы получите башмаки для конторы, если вамъ такъ угодно, произнесъ онъ.

Тимнани вошелъ въ лавку. Тамъ везд, сверху и снизу, торчали сапоги. Съ потолка висли сапоги, полки по стнамъ были завалены башмаками и саногами, они же усевали полъ. Въ воздух стоялъ запахъ кожи и ваксы.

— Ну, сэръ, сдлайте одолженіе присядьте, сказалъ Бопсъ:— и миссъ Бопсъ вамъ подастъ башмаки. Анджелина!

На этотъ зовъ явилась изъ внутренней комнаты молодая двушка съ голенищами въ рукахъ, которыя она чинила.

— Этому молодому человку надо туфли для конторы, прибавилъ Бопсъ и торжественно удалился въ наружную дверь, гд, остановившись на порог, мшалъ своей толстой фигурой проникать въ лавку дневному свту.

Мистеръ Бопсъ былъ небольшого роста, но коренастый и здоровенный, хотя цвтъ лица его былъ блдный или лучше, сказать, кожанный. У его дочери была также маленькая, круглая фигурка съ блестящими голубыми глазами, розовыми щеками и очень живыми манерами.

Тимпани она понравилась гораздо боле отца, хотя онъ и не могъ ее хорошенько разсмотрть при полусвт, царившемъ въ лавк. Онъ привтствовалъ ея появленіе улыбкой, а когда она встала передъ нимъ на колни, чтобы снять мрку, онъ лукаво ей подмигнулъ. Она откинула назадъ свои кудри и приложила палецъ къ губамъ. Въ отвтъ на это, Тимпани обнялъ ее и поцловалъ.

Онъ былъ знатокъ человческаго сердца. Она отшатнулась, но не вскрикнула, а только, вся покраснвъ, закашляла.

— Что, Анджелина? спросилъ Бопсъ, оборачиваясь и смотря чрезъ очки въ лавку.

— Ничего, папа, отвчала молодая двушка, вскакивая и продолжая кашлять.

Тимпани вторилъ ея кашлю. Старикъ снова повернулъ къ нимъ спину.

— Дерзкій! промолвила шепотомъ миссъ Бойсъ и, взявъ съ полки пару туфель, бросила ее къ ногамъ молодого человка.

— Примрьте, красавица, отвчалъ Тимпани тмъ же тономъ и съ лукавой улыбкой.

Она покачала головой и Тимпани долженъ былъ самъ примрить туфли.

Въ эту минуту мистеръ Бопсъ вышелъ на улицу, чтобы поправить сапоги, висвшіе снаружи.

— Дерзкій! повторила миссъ Бопсъ на этотъ разъ громко.

— Не будьте жестоки къ молодому сердцу, вы такъ прелестны, произнесъ подмигивая Тимпани.

— Молчите и примряйте туфли. А то я скажу отцу и онъ вамъ задастъ трепку.

— Нтъ, не говорите или я никогда боле не приду.

— Мн все равно.

— Неправда. Но скажите, у васъ есть, жильцы?

— А вамъ какое дло?

— Никакого, только я видлъ, что въ вашу дверь только что вошла красивая дама.

— Которая? спросила миссъ Бопсъ, забывшись.

— Не знаю, значитъ, у васъ живутъ дв красивыя дамы, моя голубушка. Эта была высокаго роста, въ шляпк съ перомъ и съ тросточкой въ рук.

— Да, она живетъ во второмъ этаж. Другой сегодня нездоровится. Такъ она вернулась? Надюсь, что она принесла денегъ, какъ общала. Она не платила еще ни пенса.

— Ну, теперь у нея хватитъ на уплату, замтилъ Тимпани неосторожно.

— Почему вы знаете, молодой человкъ? спросила поспшно миссъ Бопсъ.

Но въ эту минуту ея отецъ вернулся въ лавку и громко крикнулъ:

— Ей, Анджелина, ты еще не уважила покупателя? Дай-ка я посмотрю!

— Да, сэръ, отвчалъ Тимпани:— туфли мн въ пору и пожалуйста отложите ихъ. Я за ними зайду, возвращаясь домой, въ шесть часовъ вечера.

И онъ подмигнулъ миссъ Бопсъ.

— Вы заплатите теперь, произнесъ Бопсъ:— нечего намъ даромъ безпокоиться.

— Я отдамъ деньги, когда возьму туфли, воскликнулъ Тимпани, застегивая свой сюртукъ:—прощайте, миссъ, an revoir. Не бойтесь, старая подошва, я вернусь.

И онъ быстро выбжалъ изъ лавки. Бопсъ, вн себя отъ гнва, послдовалъ за нимъ, но Тимпани былъ уже далеко.

Миссъ Бопсъ нашла осторожне не сообщать отцу о томъ, что произошло между нею и молодымъ человкомъ. Ей очень хотлось узнать, кто былъ этотъ таинственный, проворный юноша и, сообразивъ все слышанное отъ него, она заключила, что онъ проводилъ ея жиличку и, вроятно, знаетъ что-нибудь о ней. Кром того, она была уврена, что онъ вернется. Ей было только семнадцать лтъ, но по уму она далеко не была цыпленкомъ. Она ршила тотчасъ поврить справедливость доброй всти, сообщенной молодымъ человкомъ. Она взбжала по лстниц во второй этажъ, постучалась въ дверь и, по своей привычк, вошла въ дверь прежде, чмъ кто-нибудь откликнулся. Мистрисъ Гильдьяръ перемняла платье, но Анджелина, окинувъ комнату однимъ взглядомъ, замтила на стол подл часовъ небольшую горку золота.

— Извините, сударыня, сказала она смиреннымъ тономъ и низко присдая: — я не знала, что вы вернулись. Не надо ли вамъ чего-нибудь?

— Мн ничего не надо, произнесла мистрисъ Гильдьяръ, пристально посмотрвъ на покраснвшую молодую двушку: — но такъ какъ вы уже здсь, то возьмите деньги и принесите мн росписку.

Она пододвинула къ Анджелин дв гинеи и, обернувшись, стала смотрться въ несчастное зеркало, висвшее надъ комодомъ.

Миссъ Бойсъ теперь совершенно убдилась, что таинственный юноша зналъ кое-что объ ихъ жиличк. Поэтому, она дала себ слово подкараулить его вечеромъ. Между тмъ, спустившись по лстниц, она постучала въ дверь перваго этажа и также вошла, не дожидаясь позволенія. Комната, въ которой она очутилась, была нкогда парадной гостиной въ старой кофейн. Полинявшій, грязный коверъ, закоптлые обои на стнахъ и сломанная мебель временъ королевы Анны составляли всю обстановку этой комнаты. Старинныя, непритворявшіяся двухстворчатыя двери вели въ заднюю комнату, съ большой, старомодной кроватью краснаго дерева подъ балдахиномъ, двумя креслами, крашеннымъ деревяннымъ умывальникомъ и двумя небольшими ковриками. Это была лучшая квартира въ дом Бопса.

На диван въ гостиной лежала молодая женщина, покрытая грязнымъ одяломъ и клёкомъ. Ея лицо было очень блдное, пріятное, длинные, роскошные волосы ниспадали до пола. Она, повидимому, была больна и со страхомъ взглянула на дверь.

— Какъ вы сегодня блдны, точно мертвая, мистрисъ Скирро! воскликнула Анджелина:— не отчаивайтесь. А его нтъ дома?

— Если вы говорите о мистер Скирро, Анджи, то онъ еще не возвращался.

— Знаете, что сдлала она? продолжала Анджелина, показывая рукой на потолокъ:— она честно расплатилась и у нея еще осталась груда денегъ.

Эмили Скирро, урожденная Латушъ, привстала и всплеснула руками.

— Она достала денегъ?

— Да, вотъ посмотрите, она дала мн дв гинеи. У нея никогда не было столько денегъ. Я надюсь, что мистеру Скирро вскор также повезетъ счастье. Я васъ очень, сударыня, люблю и нежелала бы, чтобы вы перехали отъ насъ, но мама говоритъ, что нельзя отдавать недлями безъ денегъ лучшей квартиры въ дом.

— Послушайте, воскликнула Эмили, протягивая исхудалую руку, на которой блестлъ золотой браслетъ съ драгоцнными каменьями:— возьмите это. Боле у меня ничего нтъ.

— Что вы! произнесла поспшно Анджелина, опуская рукавъ Эмили, и подбжавъ къ наружнымъ дверямъ, затворила ихъ:— не показывайте этого пап и мам, а то они потребуютъ его, а онъ вамъ вскор пригодится. Нтъ, нтъ, мистрисъ Скирро, мы не воры. Позвольте, я вамъ поправлю подушку.

Бодьная хотла улыбнуться, но улыбка замерла на ея блдныхъ, высохшихъ губахъ. Трудно было въ ней узнать веселую, молодую кокетку, которая лишь нсколько лтъ передъ тмъ была солнцемъ, ослпившимъ юность Джобсона.

Въ эту минуту дверь отворилась, и мистеръ Томъ Скирро вошелъ въ комнату, тяжело ступая. Въ одномъ глазу у него было стеклышко, шляпа, очень нуждавшаяся въ чистк, была надта на бекрень, въ одной рук онъ держалъ трость, а другая была засунута въ карманъ пестрыхъ, узкихъ панталонъ.

— Ну? воскликнула Эмили съ безпокойнымъ, вопросительнымъ взглядомъ.

Онъ ничего не отвчалъ, а только покачалъ головой и указалъ пальцемъ на Анджелину, какъ бы не желая говорить при ней. Миссъ Бопсъ лишь ждала его отвта, потому что она поняла, о чемъ спрашивала Эмили. Точно также она поняла и безмолвный отвтъ Скирро, пристально посмотрла на него и вышла изъ комнаты.

— Онъ ничего не досталъ, промолвила она, спускаясь но лстниц: — что скажутъ папа и мама? Завтра семь недль, и они не заплатили ни пенса. Ой! Ой! Ой!

Скирро снялъ шляпу и бросился въ кресло противъ холоднаго камина, съ статуеткой трехъ грацій на грязномъ желтомъ карниз. Засунувъ руки въ карманы и не выпуская стеклышка изъ глаза, онъ упорно молчалъ. Лицо его выражало гнвное отчаяніе.

Они прожили въ Лондон восемь мсяцевъ. Первая ихъ квартира была въ Сент-Джемс, въ Джерминъ-Стритъ, вторая въ восточной части города, въ Дюкъ-Стритъ, третья въ Странд, въ Правенъ-Стрит, наконецъ, четвертая у Бопса, гд они жили восьмую недлю.

Мистрисъ Скирро была беременна, и жена Бопса громко говорила, что еслибы она знала объ этомъ, то не пустила бы ее въ домъ. Однако, Анджелина полюбила Эмили, которая, конечно, была самая хорошенькая и приличная жиличка, когда-либо входившая въ домъ Бопса, потому что почтенный сапожникъ и его жена брали съ жильцовъ довольно высокую для этого околотка цну, но зато никогда не заботились о званіи или характер своихъ жильцовъ. Они требовали только аккуратной платы. Эмили снискала сочувственное расположеніе миссъ Бопсъ ея интереснымъ положеніемъ и мягкими, любезными манерами.

— Ну, Томъ, что ты сдлалъ? спросила, наконецъ, Эмили.

— Ничего, отвчалъ Скирро: — я видлъ мистера Сильвера. Онъ увряетъ, что очень трудно попасть въ газетные сотрудники, къ тому же, онъ говоритъ, что стиль моихъ передовыхъ статей не достаточно англійскій. Проклятью эти англичане, лицемры, трусы! Ахъ, еслибы мн ввести въ англійской пресс нашу канадскую свободу, я бы имъ показалъ, что значитъ писать передовыя статьи.

— Какъ же онъ такъ хорошо обставился?

— Джобсонъ? гнвно произнесъ Скирро, вскакивая съ кресла:— ему нечего было учиться. Онъ всегда былъ лицемръ, какъ его отецъ и мать. Ты помнишь ея гордое, покровительственное обращеніе. Впрочемъ, я легко перенялъ бы ихъ стиль, но для этого надо время. Мистеръ Сильверъ также увряетъ, что мн надо ближе ознакомиться съ англійской политикой. И это дло возможное, но надо только протянуть нсколько времени и перескочить черезъ твои роды. Ну да, такъ или иначе, а я поставлю на своемъ.

Онъ стиснулъ зубы и ршительно взглянулъ на каминъ.

— А ты знаешь, я его встртилъ сегодня, произнесъ онъ посл минутнаго молчанія.

— Гд?

— Выходя изъ редакціи Chronicle. Онъ едва не наступилъ мн на ногу. Онъ одтъ по послдней мод и палка у него съ серебряннымъ набалдашникомъ. Онъ пишетъ въ Chronicle и получаетъ большія деньги. Онъ длается знаменитостью и вчера въ Post была статья о послднемъ его письм.

Глаза Эмили заблестли.

— Послушай, Томъ, ты умне Тадди Ддобсона и ты все-таки можешь его побить. Отчего бы теб не перейти на другую сторону и не возражать ему? Вдь, вроятно, торіи нуждаются въ этомъ.

Томъ Скирро взглянулъ на жену.

— Умная мысль, сказалъ онъ:— но если я хотлъ писать въ либеральныхъ газетахъ, то лишь потому, что теперь это выгодне. Виги берутъ верхъ при молодой королев. Но ты права. Какое мн дло, чья сторона одерживаетъ побду, лишь бы намъ дали кусокъ хлба съ масломъ. Я знаю отъ пріятелей въ таверн Конвент-Гардена, что торіи очень нуждаются въ ловкихъ авторахъ. Можетъ быть, я имъ и потрафлю. Чортъ возьми, надо попробовать. Но вдь и на это надо время. Я долженъ найти рекомендацію, а пока…

Онъ всталъ и началъ съ безпокойствомъ ходить взадъ и впередъ, по комнат. Эмили слдила за нимъ своими блестящими глазами.

— Намъ осталось только одно, произнесъ онъ, наконецъ, поглядывая искоса на жену:— надо занять денегъ. Но мои часы, твои часы и все остальное заложено, у насъ остался только…

— Да, у насъ одинъ браслетъ, сказала грустно Эмили:— но ты знаешь, для чего я его берегу. Впрочемъ, придется его пожертвовать. Ахъ да, ты знаешь, эта женщина второго этажа достала кучу денегъ.

— Неужели! воскликнулъ Скирро и весело свистнулъ:— у мистриссъ Гильдьяръ куча денегъ! Значитъ, она меня послушалась и пустила кровь этому щенку. Но признаюсь, я не ожидалъ, что онъ такой дуракъ. Отлично!

И онъ сталъ прыгать по комнат, хлопая въ ладоши.

— Ты возстановилъ ее противъ Тадди Джобсона. О, Томъ, какъ это гадко!

— Ты слышала ея исторію, лучше было начать съ него и получить деньги съ каждаго по одиночк. У нея три источника — дядя, племянникъ и сумасшедшая тетка. Но чего же ты бранишься, ты только что сама подбивала меня противъ него?

— Это просто гнусно. Я ненавижу эту женщину и не хочу имть съ нею ничего общаго. Большая разница сражаться открыто съ человкомъ въ печати или грабить его съ помощью какой-то презрнной искательницы приключеній.

— Милая Эмили, отвчалъ Скирро, садясь снова въ кресло:— предоставь мн спасать свою душу, какъ я умю. Я не хочу умереть съ голоду, когда человкъ, который перебгаетъ мн дорогу на каждомъ шагу, можетъ меня накормить. Я общалъ помочь мистриссъ Гильдьяръ совтомъ, а она обязалась мн за это заплатить. Я теперь сбгаю къ ней и приведу ее сюда. Пусть она разскажетъ намъ о своемъ свиданіи. Это должно быть очень интересно.

И онъ поспшно вышелъ изъ комнаты.

Эмили вздрогнула, едва не лишилась чувствъ и, закрывъ лицо руками, промолвила сквозь зубы:

— Я достойно наказана. Отецъ и мать меня бросили, я на вки связана съ Томомъ Скирро, Тадди Джобсонъ меня ненавидитъ, а онъ былъ настоящій джентльмэнъ и… я должна водить дружбу съ этой ужасной женщиной! О милостивый Боже, прости меня и помилуй!

Тутъ отворилась дверь и взошла мистриссъ Гильдьяръ. Она замнила свой гуляльный костюмъ утреннимъ капотомъ и пестрымъ чепцемъ. То и другое было немного полиняло, но бросалось въ глаза. За ней слдовалъ Скирро съ сіяющимъ лицомъ. Но она говорила такимъ громкимъ, рзкимъ и покровительственнымъ тономъ и въ ея обращеніи съ Томомъ было что-то такое, что Эмили всегда вздрагивала при вид ея.

— А, мистриссъ Скирро, воскликнула она:— какъ вы сегодня себя чувствуете? Неправда ли, брачная жизнь иметъ свои маленькія непріятности? Ну, я видла вашу старую любовь. Поздравляю, у васъ хорошій вкусъ, онъ очень умный и приличный джентльменъ.

Скирро прикусилъ губу.

— Разскажите намъ все подробно, воскликнулъ, онъ: — я никогда не думалъ, что Джобсонъ такой олухъ.

Мистриссъ Гильдьяръ очень эфектно разсказала исторію своего свиданія съ Тадди.

— Вы умная женщина, произнесъ Скирро, когда она кончила:— а Джобсонъ просто оселъ. Онъ вамъ далъ чекъ къ своему банкиру. Вы сами получили деньги и, конечно, съумли сдлать впечатлніе на конторщиковъ?

— О, да. Конторщикъ, которому я подала чекъ, послалъ за однимъ товарищемъ фирмы, чтобы удостовриться въ моемъ тожеств. Конечно, онъ меня не зналъ, но вроятно, я ему показалась очень приличной, или по какимъ другимъ причинамъ (она лукаво подмигнула Тому), но онъ тотчасъ приказалъ мн выдать деньги и былъ очень любезенъ со мною. Вс конторщики вытаращили на меня глаза. Такая забава!

— Они васъ признаютъ?

— Вроятно.

— Прекрасно, великолпно! Это не послдніе двадцать фунтовъ, которые вы получите отъ Джобсона, мистрисъ Гильдьяръ.

— Надюсь, благодаря вашимъ совтамъ, мистеръ Скирро. Но я не хочу оставаться въ долгу, тмъ боле, что вскор я, вроятно, прибгну снова къ вашей помощи.

И, вынувъ изъ своего ридикюля пять гиней, она подала ихъ Тому, который спокойно опустилъ золотыя монеты въ свой карманъ.

Эмили вся вспыхнула и прикусила до крови себ губу.

— Всегда готовъ вамъ служить, мистрисъ Гильдьяръ. Я былъ адвокатомъ въ Америк и можетъ быть, сдлаюсь тмъ же здсь, если только мн удастся пережить это трудное время.

Мистрисъ Гильдьяръ продолжала нсколько времени весело болтать съ Томомъ и потомъ простилась съ его женою, которая своимъ упорнымъ молчаніемъ и грустнымъ видомъ ясно доказывала, что ей не нравился подобный разговоръ.

— Какъ ты можешь принимать участіе въ такоы низкомъ, позорномъ дд? воскликнула Эмили, оставшись наедин съ мужемъ.

— Извольте молчать, сударыня, отвчалъ Скирро: — я теб сказалъ, что ршился такъ или иначе, но проложить себ дорогу. Я пріхалъ сюда не для того, чтобы умереть съ голода и конечно, не стану разбирать средства. Я воспользуюсь всмъ, что подвернется ко мн подъ руку. Нечего сказать, умстна твоя совстливость, когда намъ нечего сть!

Онъ взялъ шляпу и направился въ Ковент-Гарденъ, въ извстную таверну, посщаемую газетными сотрудниками и художниками, съ нкоторыми изъ нихъ онъ уже познакомился.

Въ 6 часовъ, миссъ Бопсъ, поправивъ свои кудри, караулила въ лавк прибытіе таинственнаго юноши, а мистеръ и мистрисъ Бопсъ во внутренной, маленькой, сырой и душной комнат пили чай съ хлбомъ, масломъ и крессалатомъ. Пробило шесть часовъ, прошло еще пять минутъ и десять, но Тимпани не появлялся. Наконецъ, въ четверть седьмаго, онъ просунулъ въ дверь свою голову.

— А, это вы? воскликнула она.

— Да, красавица, это я, отвчалъ онъ:— гд мои туфли?

— Вотъ он, сказала Анджелина, подавая ему уже завернутыя и. связанныя туфли:— а гд деньги?

— Вотъ: разъ, дв, три, четыре монеты. Ну, а теперь поцлуйчикъ!

Онъ нагнулся къ ней, но она его оттолкнула.

— Если вы не отстанете, я закричу. Но кто вы такой? Какъ васъ зовутъ? Вы знакомы съ нашимъ вторымъ этажемъ? Это я знаю.

— Нтъ, отвчалъ Тимпани:— я тамъ никогда не бывалъ. Но знаю кое-что о вашей жиличк второго этажа. Ее зовутъ мистрисъ Гильдьяръ, не такъ ли?

Молодая двушка кивнула головой.

— Давно она у васъ?

— Пять недль.

— Пріхала изъ Парижа?

— Да.

— Съ ней нтъ никого?

— Нтъ, она одна.

— Она находится въ стсненныхъ обстоятельствахъ?

— До сегоднешняго дня у нея не было ни пенса. Я сама видла, какъ она три раза ходила къ закладчику.

— Что она говоритъ о себ?

— Что у нея богатые друзья, которые ей всегда помогутъ, если только узнаютъ о томъ, что она въ нужд.

Тимнани свиснулъ.

— Сегодня она принесла цлую кучу денегъ и, кажется, дала въ займы первому этажу. Они въ плохомъ положеніи: онъ ничего не достаетъ, а жена больна и сегодня предлагала мн отдать за ихъ долгъ свой прекрасный золотой браслетъ.

— Кто они такіе?

— Мужъ и жена, и настоящая лэди… ихъ зовутъ мистеръ и мистрисъ Скирро.

Тимнани разспросилъ вс подробности объ этихъ жильцахъ, потрепалъ за подбородокъ Анджелину и простился съ нею, общая вскор ее снова навстить. Она вышла на улицу и проводила его глазами. Сама отличаясь значительной хитростью, она не могла не придти въ восторгъ отъ еще большей ловкости Тимпани.

— Какой молодецъ, думала она:— онъ мн ничего не сказалъ, ни своего имени, ни своего адреса, ни положенія въ свт, а я ему все выболтала. Тонкая штука!

Едва только Тимнани выбжалъ изъ Крукъ-Стрита на Ковент-Гарденъ, какъ его остановилъ, схвативъ за руку, мистеръ Винистунъ.

— Погодите, Тимпани, и разскажите мн все, что вы видли и слышали.

Тимпани передалъ все, что произошло.

— Вы уврены, что этого жильца зовутъ Скирро?

— Да, сэръ.

— Вы его видли?

— Нтъ, сэръ.

— Ну, смотрите, Тимпани, никому ни слова объ этомъ, кром меня и мистера Джобсона.

Сунувъ въ руку юнош полгинеи, которую Тимпани взялъ безъ всякой церемоніи, Винистунъ разстался съ нимъ.

Утромъ, тотчасъ посл ухода мистрисъ Гильдьяръ, Джобсонъ отправился къ Винистуну и разсказалъ ему о своемъ разговор съ этой женщиной. Адвокатъ молча выслушалъ его, потомъ насупивъ брови и дрожащимъ голосомъ произнесъ:

— Очень непріятная исторія! Вамъ-то все равно, но все-таки я сожалю, что вы ей дали чекъ въ руки. Вс конторщики Чайльдса видли, какая женщина получала деньги по чеку мистера Тадеуса Джобсона. Она, конечно, можетъ надлать много непріятностей старому генералу, но свтъ не будетъ очень строгъ къ нему, хотя эта женщина разыграетъ, вроятно, роль жертвы и свтъ любитъ скандалы. Но главная опасность грозитъ вашей тетк, миссъ Джобсонъ. Подумайте только, что будетъ съ нею, если эта исторія коснется ея, ея, которая никогда не имла дурной мысли въ голов и сердц.

Онъ всталъ и напалъ ходить по комнат въ сильномъ волненіи.

— Я объ этомъ и не подумалъ, воскликнулъ Тадди, пораженный словами своего друга: — вы правы, Винистунъ, это ее убить.

— Женщина эта, конечно, все пойметъ и воспользуется, но надо ее удержать отъ свиданія съ миссъ Джобсонъ. Она сказала, что дйствуетъ по совтамъ какого-то совтчика. Кто этотъ совтчикъ? Какой-нибудь негодяй стряпчій?

— Право не знаю. Я послалъ Тимпани прослдить ее до дома. Я думалъ, что въ такомъ дл нечего церемониться.

— Пойдемте и посмотримъ, не вернулся ли онъ, сказалъ Винистунъ и взялъ шляпу.

Въ дверяхъ его остановилъ писецъ.

— Извините, сэръ, васъ ждетъ кліентъ.

— Я не могу никого принять сегодня, отвчалъ Винистунъ.

— У него спшное дло, сэръ. Я ему общалъ, что вы его примете.

— Такъ кланяйтесь ему отъ меня и скажите, что я ужасно занятъ, не могу взяться за его дло и совтую обратиться къ мистеру Манингу.

Писецъ посмотрлъ на своего патрона съ изумленіемъ, а Джобсону было пріятно видть, какъ близко къ сердцу принималъ Винистунъ его дла.

Не успли наши друзья придти въ Пумпъ-Кортъ, какъ вернулся Тимпани и передалъ имъ вс собранныя имъ свднія, конечно, умолчавъ о своей сцен съ Анджелиной.

Винистунъ предложилъ ему нсколько вопросовъ и потомъ, отворивъ дверь, кивнулъ головой.

— Тимпани, вы ловкій малый, сказалъ онъ:— и получите надлежащую награду, а теперь уходите.

Юноша исчезъ мгновенно.

— Намъ надо еще многое разузнать, произнесъ Винистунъ:— и надо опять послать туда Тимпани. Онъ очень умно сдлалъ, что оставилъ въ лавк туфли до вечера. Но какъ сдлать, чтобъ онъ самъ ничего не подозрвалъ? (Подслушивавшій у двери юноша не могъ удержаться отъ улыбки). Вы ему не объяснили ничмъ вашего страннаго поведенія сегодня утромъ?

— Нтъ.

— Ну, онъ, должно быть, теперь питаетъ объ васъ очень смутное и не совсмъ лестное мнніе, произнесъ Винистунъ со смхомъ: — выдавать чеки веселой женщин и поручить своему писцу разузнать, гд она живетъ — хорошее начало для адвоката и славная школа для его юнаго писца. Впрочемъ, нечего объ этомъ говорить. Можетъ быть, я на вашемъ мст и въ ваши годы сдлалъ бы тоже самое. Мы сочинимъ для Тимпани какую-нибудь сказку, но онъ сегодня же долженъ намъ разузнать черезъ дочь сапожника, кто совтчикъ мистрисъ Гильдьяръ.

На основаніи данной ему Винистуномъ инструкціи и разыгралъ Тимпани свою роль въ лавк Бопса.

Разставшись съ этимъ сметливымъ юношей, Винистунъ сталъ обдумывать все слышанное отъ него. Онъ зналъ со словъ Берты о первой любви Тадеуса Джобсона и имлъ достаточное понятіе о томъ, что за личность былъ мистеръ Скирро. Поэтому, онъ тотчасъ понялъ какими опасностями грозилъ союзъ Тома Скирро и мистрисъ Гильдьяръ.

Онъ былъ такъ взволнованъ своими мыслями и опасеніями, что наткнулся на нсколькихъ прохожихъ, которые грубо его оттолкнули. Наконецъ, онъ вошелъ въ таверну въ Ковентъ-Гарден и потребовалъ бутылку вина. Его вс знали въ этой таверн, слуга встртилъ его почтительно, а нкоторые изъ постителей съ улыбкой ему поклонились. Но онъ нахлобучилъ свою шляпу и, выпивъ стаканъ вина, глубоко задумался.

Рядомъ съ нимъ, за особымъ столикомъ, сидли два человка. Передъ ними стояла бутылка портвейна и они разговаривали въ полголоса. Сначала Винистунъ не обратилъ на нихъ никакого вниманія, но вдругъ до его ушей долетло имя Джобсона. Онъ сталъ прислушиваться. Одинъ изъ собесдниковъ, сидвшихъ къ нему спиною, говорилъ грубымъ, непріятнымъ голосомъ:

— Я его хорошо знаю. Мы оба родились въ одномъ город въ Канад. Онъ ужасный нахалъ и въ тоже время лицемръ, но ему удивительно везетъ въ жизни.

— Онъ чрезвычайно уменъ, отвчалъ другой господинъ: — и въ наше время никто еще такъ быстро не поднялся въ политическомъ мір, какъ онъ. Если онъ только не собьется съ толку, то вскор сдлается любимцемъ виговъ. Посмотрите, какъ онъ пишетъ.

— Я бы очень желалъ вступить съ нимъ въ полемику.

— А вы пишете, сэръ?

— Еще бы. Я былъ сотрудникомъ канадскихъ газетъ.

— Гм… т образцы канадской прессы, которые я видлъ, не завидны. Однако, сэръ, я думаю, что ваше перо могло бы оказать пользу торіямъ.

— Я только этого и желаю.

— Я имю сношенія съ одной изъ торійскихъ газетъ. Он теперь не очень хорошо платятъ, но я полагаю, что надежды торійской партіи снова пробуждаются. Реакція вскор наступитъ посл недавнихъ реформъ. Если ваше перо смлое, блестящее, и вы не прочь задвать частную жизнь нашихъ враговъ, то вамъ дадутъ много работы. Я буду очень радъ оказать вамъ услугу, сэръ. Смю спросить ваше имя?

— Скирро — мистеръ Томасъ Скирро. Вотъ моя карточка. У меня еще нтъ лондонскаго адреса, но вы можете мн писать сюда въ эту таверну. Позвольте мн вамъ предложить еще бутылочку.

— Признаюсь, рдко встртить такого щедраго собрата журналиста, и мн теперь длать нечего. Если вы желаете выпить вторую бутылку, сэръ, я къ вашимъ услугамъ.

Винистунъ подождалъ еще нсколько минутъ, потомъ всталъ и, выходя изъ таверны, такъ пристально осмотрлъ Тома Скирро съ головы до ногъ, что вся его фигура навки запечатллась въ его ум.

IV.
Признаніе.

Входя на слдующее утро въ свою контору, Джобсонъ съ изумленіемъ увидалъ, что Винистунъ уже дожидался его, шагая нетерпливо взадъ и впередъ по комнат. Лицо адвоката осунулось и выражало тревожное безпокойство, онъ всю предъидущую ночь не ложился спать. Напротивъ, Джобсонъ посл обда въ гостяхъ, вернулся пшкомъ въ Арлингтонъ-Стритъ и спалъ спокойно всю ночь, словно ничего не случилось.

— Вамъ нечего звать Тимпани, произнесъ Винистунъ: — я вамх вс разскажу.

И, передавъ все, что произошло наканун вечеромъ, онъ прибавилъ:

— Эта женщина, вроятно, придетъ къ вамъ еще разъ, прежде чмъ обратиться къ вашему дяд. Вамъ тогда придется войти съ нею въ соглашеніе о немедленномъ отъзд изъ Англіи. Если вашъ дядя не захочетъ выдать большую сумму денегъ, то я вамъ одолжу ее. Вы мн возвратите, когда будете имть возможность.

— Вы?

— Да, это необходимо. Берта Джобсонъ будетъ избавлена отъ малйшей непріятности, если это зависитъ отъ меня. Вы можете распоряжаться мною, какъ угодно.

Джобсонъ пристально посмотрлъ на Винистуна.

— Что это значитъ, мой другъ? Я никогда не видалъ васъ въ такомъ волненіи. Неужели…

— Довольно! воскликнулъ Винистунъ, и на лбу его показались крупныя капли холоднаго пота:— ни слова боле. Мы понимаемъ другъ друга. Я знаю, что подозрваемое вами неисполнимо, но…

И, не докончивъ своей фразы, началъ снова ходить взадъ и впередъ по комнат.

Джобсонъ подошелъ къ окну и сталъ смотрть на Пумпъ-Кортъ. Его глаза неожиданно открылись. Этотъ добрый, возвышенный, могучій человкъ, котораго онъ любилъ, какъ старшаго брата, который казался ему выше всхъ человческихъ слабостей — этотъ человкъ подчинился вліянію того пламеннаго чувства, отъ котораго таютъ самыя ледяныя натуры и мутятся самые твердые умы. Онъ вспомнилъ слова Берты, которая однажды со слезами на глазахъ просила его не упоминать при ней объ одномъ щекотливомъ предмет. Онъ вспомнилъ и грустное прошедшее, долгую, мрачную ночь, и счастливый разсвтъ. Его пугала мысль, чтобъ странное, нжное чувство Винистуна не оказалось боле опаснымъ для ея спокойствія, чмъ корыстный заговоръ безнравственной женщины и грубаго негодяя. Онъ вспомнилъ, что наканун, за обдомъ, она казалось такой хорошенькой, а лордъ Сваллотэль, сидвшій рядомъ съ нею, былъ впервые въ романическомъ настроеніи.

Винистунъ отличался необыкновенной впечатлительностью и отгадывалъ съ удивительной точностью мысли сочувственныхъ ему лицъ. Онъ вдругъ остановился передъ Джобсономъ и протянулъ ему об руки.

— Джобсонъ, сказалъ онъ:— я многое отгадываю, что боюсь высказать на словахъ. Вы не можете себ представить, какъ могуче это чувство во мн. Но будьте уврены, что здсь засло нчто (и онъ указалъ рукой на свою голову), чего никакая судьба не уничтожитъ, не измнитъ. Я буду нженъ, какъ голубокъ, и терпливъ, какъ рабъ. Я буду страдать безропотно, буду преданъ безъ надежды на награду, и постояненъ, несмотря на холодность и презрніе. Вы можете поручить мн охраненіе драгоцннаго спокойствія… Ради Бога, не говорите теперь ни слова…

И онъ попрежнему зашагалъ ію комнат.

Джобсовъ продолжалъ смотрть бъ окно. Онъ никогда не думалъ, что Винистунъ въ состояніи влюбиться. Сердце его, казалось, было столь всеобъемлюще, что его только могла удовлетворить любовь ко всему человчеству. Поэтому, страсть его къ одной женщин, къ Берт Джобсонъ, казалась непонятной, загадочной. Однако, это неожиданное открытіе было очень пріятно для Тадди. Онъ не могъ мечтать о лучшемъ муж для Берты, которая, онъ былъ убжденъ, питала къ нему нжную, почтительную дружбу. Но, съ другой стороны, онъ замчалъ въ послднее время, что лордъ Сваллотэль очень ухаживалъ за Бертой и, хотя онъ былъ нсколькими годами моложе ея, но его серьёзный характеръ и степенная наружность совершенно стушевывали это различіе, къ тому же, миссъ Джобсонъ видимо относилась къ нему съ сочувственнымъ уваженіемъ.

Погруженный въ эти мысли, Джобсонъ не замчалъ, что время шло. Винистунъ продолжалъ ходить по комнат взадъ и впередъ и не могъ не замтить странности поведенія своего молодого друга, который холодно отнесся къ столь лестному для него предложенію.

— Тадди Джобсонъ, сказалъ онъ, наконецъ, очень тихо:— о чемъ вы думаете? Я имю право на вашу искренность и желалъ бы знать, какъ вы смотрите на мое признаніе. Доставляетъ оно вамъ удовольствіе или нтъ?

Джобсонъ схватилъ его за об руки.

— Неужели вы, Винистунъ, могли сомнваться во мн хоть на минуту? Простите меня, я думалъ не о себ, а объ васъ. Я не желалъ бы, чтобъ такое рдкое сердце, какъ ваше, терзалось понапрасну. Вы не знаете исторіи моей тетки, я долженъ вамъ ее разсказать.

Они сли, и Джобсонъ подробно передалъ своему другу т поразительныя обстоятельства, которыя такъ сильно подйствовали на его собственную жизнь. Винистунъ выслушалъ его съ блестящими отъ волненія глазами.

— Я теперь понимаю, произнесъ онъ, когда Джобсонъ кончилъ свой разсказъ: — почему подъ всей ея живостью и веселостью скрывается неописанная, нжная меланхолія, которая всегда напоминала мн темную глубь озера, просвчивающую среди лучезарно освщенной солнцемъ поверхности.

Онъ задумался.

Черезъ нсколько минутъ, Джобсонъ прервалъ это молчаніе.

— Вотъ причина моего смущенія, сказалъ онъ:— я не зналъ, какъ отнестись къ извстію, что мой лучшій другъ питаетъ къ моей тетк боле, чмъ дружескія чувства. Я считаю необходимымъ быть совершенно откровеннымъ съ вами и потому прибавлю, что другой изъ моихъ друзей также питаетъ къ ней подобныя чувства, что же касается моего мннія, то я убжденъ, что обоихъ ждетъ горькое разочарованіе. Теперь вы поймете мою кажущуюся холодность.

— Джобсонъ, вы поступили какъ истинный другъ, примите мою глубокую благодарность. Мн излишне, конечно, просить васъ, чтобъ все это осталось тайною между нами. Если я неожиданно высказалъ передъ вами свои чувства, то это далеко не съ мыслью просить вашего ходатайства. Вы мн сказали все, что сочли нужнымъ, и теперь предоставьте меня и вашего другого друга, имени котораго я не желаю знать, нашей судьб. Прошу васъ никогда не возобновлять со мною этого разговора. Вы можете быть уврены, что я всегда буду поступать съ преданностью и деликатностью истинной любви!

Онъ всталъ и, надвъ шляпу, удалился.

Спустя часъ, Джобсонъ, проходя черезъ сады внутренняго Темпля, увидлъ издали Винистуна, который, заложивъ руки за спину, шагалъ по набережной въ глубокой дум.

V.
Нашла коса на камень.

При встрч съ Скирро на подъзд редакціи Chronicle, Джобсонъ съ перваго взгляда узналъ своего стараго товарища и соперника. Его проницательный взглядъ тотчасъ замтилъ на лиц Скирро и во всей его вншности безспорные слды самыхъ стснительныхъ обстоятельствъ. Отъ него также не скрылись злоба и зависть, сверкнувшія въ глазахъ Тома, при вид своего врага въ цвтущемъ положеніи. Но въ сердц Джобсона не сохранилось ни малйшей къ нему ненависти, и онъ искренно его пожаллъ. Первой его мыслью было прослдить Скирро до его дома и предложить ему помощь, но его удержала излишняя въ этомъ случа деликатность. Чувствуя, что въ подобныхъ обстоятельствахъ онъ отказался бы отъ помощи Скирро, Джобсонъ приписалъ и ему такую же нравственную щепетильность. Но несчастная фигура Скирро не выходила изъ его головы, и онъ въ тотъ же вечеръ посовтовался съ Бертой насчетъ лучшаго способа оказать ему помощь. Онъ даже думалъ нанечатать въ газетахъ, что ищутъ адресъ Скирро, и потомъ послать ему денегъ, не говоря отъ кого.

Но во время разговора съ Винистуномъ онъ забылъ упомянуть объ его встрч съ Томомъ Скирро, который безъ всякаго сомннія подбивалъ мистрисъ Гильдьяръ въ ея низкихъ ковахъ противъ сэра Гарри Джобсона. Не смотря на это, онъ никакъ не могъ забыть несчастной фигуры Скирро. Онъ невольно думалъ объ Эмили и спрашивалъ себя: было ли у нея такое же отчаянное выраженіе лица? Онъ не питалъ ненависти ни къ ней, ни къ ея мужу. Врагъ Джобсона не стоилъ его антипатіи, а лишь заслуживалъ презрніе, но и это чувство теперь перешло въ состраданіе.

Поэтому, Джобсонъ кончилъ тмъ, что послалъ по почт Скирро два банковые билета въ десять фунтовъ, надписавъ адресъ не своимъ почеркомъ.

Спустя два дня, онъ получилъ отвтъ, который собственноручно принесла миссъ Бопсъ. При вид Тимпани, отворившаго ей дверь, молодая двушка была очень удивлена.

— А, хитрый человкъ! сказала она, широко раскрывая свои глаза: — такъ ваша контора здсь?

Тимпани покраснлъ до корней волосъ.

— Послушайте, красавица, произнесъ онъ:— вы никому не говорите объ этомъ.

— О чемъ?

— О томъ, гд я живу и проч. Не говорите объ этомъ отцу. Что вамъ надо?

— Мн надо вашего джентльмэна…. мистера Джобсона. Я принесла ему письмо отъ нашей жилички перваго этажа. Тутъ какая-то игра. Она мн дала полкроны и сказала: ‘Анджи, посмотрите въ справочной книг, гд контора мистера Тадеуса Джобсона въ Темпл’. Я навела справки и объявила, что въ Пумпъ-Корт. Тогда она написала вотъ это письмо и, отдавая его мн, прибавила: ‘Отнесите по секрету отъ всхъ въ контору мистера Джобсона’.

— Хорошо, отвчалъ Тимпани, протягивая руку: — я отдамъ письмо мистеру Джобсону.

— Скажите прежде, кто такой вашъ господинъ, и какія у него дла съ мистрисъ Скирро? воскликнула Анджелина, пряча письмо за спину.

И она съ хитрой улыбкой взглянула на юношу.

— Я теперь не могу вамъ ничего сказать, онъ сидитъ въ сосдней комнат и задастъ мн трепку, если увидитъ, что я разговариваю съ вами. По я зайду къ вамъ надняхъ, и мы пойдемъ вмст гулять въ паркъ, тамъ я вамъ все разскажу.

Она отдала ему письмо.

— А поцлуй!

Анджелина Бопсъ пустилась бгомъ по лстниц, а Тимпани послдовалъ за нею. По несчастью, она на послднемъ поворот споткнулась и скатилась внизъ, и хотя она не нанесла себ при этомъ ни малйшаго ушиба, но поклялась выцарапать глаза Тимпани при первомъ свиданіи.

Вернувшись въ контору, Тимпани передалъ письмо Джобсону, который, распечатавъ, прочиталъ слдующее:

‘Тадди Джобсонъ, извините меня, что я васъ безпокою, но я не могу молчать. Никто, кром васъ, не могъ прислать намъ вчера деньги, въ которыхъ, увы! мы очень нуждались. Томъ увряетъ, что эти деньги присланы моимъ отцомъ, который отрекся отъ меня посл моего замужества. Но я знаю, что это не правда. Мн больно и стыдно получать отъ васъ помощь. Вы нагромоздили мн на голову горящіе угли, и они жгутъ всю мою внутренность. Что же касается его, то ничто не въ состояніи тронуть этого человка. Я готова была бы отдать все на свт, чтобы не написать этихъ словъ, и длаю это не изъ любви къ вамъ, а по сознанію своего долга. Онъ боле чмъ когда ненавидитъ васъ и употребитъ эти деньги на то, чтобы обезпечить себ положеніе, которое дозволило бы ему вредить вамъ. Ради Бога, не присылайте боле никогда и берегитесь Тома Скирро и низкой женщины, по имени мистрисъ Гильдьяръ. Они работаютъ вмст и, если только возможно, то погубятъ ваше спокойствіе и репутацію. Вы когда-то знали меня, какъ

Эмили Латушъ.

P. S.— Не отвчайте мн’.

Это письмо, вполн подтверждавшее его подозрнія, Джобсонъ показалъ Винистуну.

— Мы должны дйствовать быстро, сказалъ тотъ, узнавъ въ чемъ дло:— вамъ нечего бояться враждебныхъ дйствій Скирро. Онъ не можетъ причинить вамъ большого вреда. Намъ надо только устранить изъ игры его орудіе, мистрисъ Гильдьяръ. Нечего сказать, славная парочка. Это письмо говоритъ многое между строчками. Я бы желалъ знать, насколько сильно было бы вліяніе долга на мистрисъ Скирро, еслибы ея не побуждало написать это письмо другое, боле могучее, эгоистичное чувство. Скирро, конечно, негодяй и въ отношеніи ея, и ею руководитъ оскорбленная гордость. Во всякомъ случа, намъ надо этимъ воспользоваться.

— Какъ? Винистунъ, вы хотите воспользоваться слабостью этой женщины? Вдь, какъ бы то ни было, Скирро — ея мужъ. Она вышла за него замужъ и не иметъ права его выдавать.

Срые глаза Винистуна засверкали.

— Тадди Джобсонъ, эти чувства длаютъ вамъ честь, хотя вы ужь немного пересолили. Я нисколько и не думалъ натравливать жену на мужа, а хотлъ лишь воспользоваться предостереженіемъ. Мы должны, не теряя ни минуты, разлучить Скирро съ мистрисъ Гильдьяръ и уничтожить эту фирму. Она, вроятно, уже прожила двадцать фунтовъ, которые вы ей дали, а Скирро — не такой дуракъ, чтобы сказать ей о полученной имъ помощи. Она вскор вторично явится къ вамъ или къ вашему дяд. Мы должны предупредить ее. Я увижусь съ нею сегодня вечеромъ.

— Гд и какъ?

— Я ей назначу свиданіе въ такихъ условіяхъ, что она непремнно явится… т. е., если она не занята. Вотъ посмотрите.

И, присвъ къ столу, онъ написалъ на дорогой, съ золотымъ обрзомъ, почтовой бумаг слдующія строки:

‘Старый другъ, видвшій мистрисъ Гильдьяръ, но незнакомый ей, желаетъ счастья встртиться съ нею въ Htel des Etrangers, въ Джерардъ-Стрит, Сого, въ большой кофейной комнат, на послднемъ стол на-лво, сегодня вечеромъ въ 9 часовъ. Она узнаетъ его по блой роз въ петличк’.

— Вы пишете, какъ человкъ, привыкшій къ подобнымъ дламъ, произнесъ Джобсонъ съ улыбкой.

— Нтъ, отвчалъ Винистунъ очень серьёзно:— я не могу дозволить вамъ подобной шутки, особенно посл моего недавняго признанія. Вы сказали это такъ, не подумавши, но увряю васъ, что, несмотря на мое глубокое знаніе свта, сердце мое не загрязнено интригами. Мн суждено было близко видть человческія слабости и страсти въ другихъ, а потому это письмо продиктовано не личнымъ опытомъ, а знаніемъ чужого опыта.

— Но вдь вы рискуете большимъ, чмъ я, выдавъ ей глупый чекъ. Она будетъ имть въ отношеніи васъ сильную заручку.

— Я ничего не боюсь, но еслибъ и была опасность, то я со счастьемъ подвергнусь ей для избавленія отъ непріятности Берты Джобсонъ. Въ этомъ дл надо дйствовать быстро, хитро, умло.

Возвратясь въ свою контору, Джобсонъ засталъ тамъ сэра Гарри, который ходилъ взадъ и впередъ по комнат, въ сильномъ волненіи.

— Я ее видлъ! воскликнулъ онъ съ жаромъ:— полчаса тому назадъ… въ Пикадилли… недалеко отъ Арлингтонъ-Стрита. Она. въ Лондон, сэръ. Я бросился въ ближайшій кэбъ, но она меня узнала.

— Милый дядя, я это знаю. Садитесь и выслушайте меня терпливо.

Генералъ былъ очень встревоженъ разсказомъ Джобсона. Ему не понравилось желаніе молодого человка защитить его отъ непріятности, хотя онъ былъ гораздо старше, а слдовательно, и благоразумне его. Что же касается до вмшательства въ семейное его дло чужого, хотя и такого достойнаго, деликатнаго человка, какъ Винистунъ, то онъ просто вышелъ изъ себя отъ негодованія. По мннію генерала, семейныя тайны никогда не должны выходить изъ лона семейства. Джобсонъ не могъ объяснить ему любовь Винистуна къ Берт, и къ тому же это нисколько не оправдало бы его, такъ какъ онъ гораздо прежде поврилъ ему тайну дяди, чмъ узналъ, что онъ питаетъ нжныя чувства къ тетк. Однако, посл долгихъ усилій, ему удалось успокоить сэра Гарри и даже добиться его согласія на немедленное приглашеніе Винистуна. Когда тотъ явился и сэръ Гарри поговорилъ съ нимъ въ продолженіи двухъ часовъ, то онъ принужденъ былъ согласиться, что выборъ Тадди былъ очень мудрый. Винистунъ былъ нетолько настоящій джентльмэнъ и ловкій малый, но честный, благородный человкъ. Въ конц-концовъ, генералъ слпо доврился ему и поручилъ заключить сдлку съ мистрисъ Гильдьяръ на такихъ условіяхъ, какія онъ найдетъ выгодными.

Такимъ образомъ, въ девять часовъ вечера, Винистунъ сидлъ за указаннымъ въ записк столомъ въ ресторан Htel des Etrangers. На немъ былъ костюмъ, взятый у портного на Странд, въ которомъ онъ считалъ себя прекраснымъ образцомъ франта послдняго разряда, съ голубымъ галстухомъ, брильянтовой булавкой и блой розой въ нетличк. Онъ говорилъ съ лакеями такимъ безупречнымъ французскимъ языкомъ, что они переглядывались съ недоумніемъ, а сидвшій въ зал за бутылкой медока французскій журналистъ оглядлъ его съ головы до ногъ съ большимъ любопытствомъ. Когда же Винистунъ заказалъ тонкій ужинъ на двухъ, говоря, что онъ ждетъ даму, то слуги стали перешептываться, увренные, что это переодтый джентльмэнъ.

Вскор дверь отворилась съ шумомъ. Послышался шелестъ шелковаго платья, и женщина высокаго роста, съ перомъ на шляпк и вуалемъ на лиц, прошла къ лвому заднему столу. Взглянувъ въ лорнетъ на Винистуна, она подняла вуаль и смло подошла къ нему.

Не смотря на все желаніе хорошо разыграть свою роль, Винистунъ инстинктивно всталъ и учтиво поклонился.

— А! это вы, мистрисъ Гильдьяръ, сказалъ онъ своимъ обычнымъ мягкимъ голосомъ:— вы слишкомъ любезны.

Она пристально посмотрла на него и присла съ улыбкой.

— Ваше приглашеніе было еще любезне, хотя нсколько повелительно, отвчала она со смхомъ и, не дожидаясь приглашенія, сла за столъ противъ него:— вы забыли подписать свою записку, но это меня не остановило, я такъ желала увидть, кто обращается со мною такъ безцеремонно.

— Вы видите, у меня въ петлиц блая роза, значитъ, ошибки не можетъ быть насчетъ моей личности, сказалъ Винистунъ.

— Нтъ, извините, ваша вншность совершенно не вяжется съ вашей рчью, запиской и безупречнымъ французскимъ языкомъ, на которомъ вы только-что объяснялись съ слугою.

— Вы слишкомъ дальнозорки, сударыня. Позвольте мн представиться, я — мистеръ Варлей. Извините, я былъ такъ дерзокъ, что заказалъ ужинъ, надясь, что вы мн не откажете въ удовольствіи покушать со мною въ этой публичной зал.

— Не въ чемъ тутъ извиняться, сэръ, вы поступили очень благоразумно и здсь, какъ вы говорите, въ публичной зал, подъ глазами у той обезьяны, которая смотритъ на насъ въ свой громадный лорнетъ, я могу смло, безъ всякихъ послдствій ужинать съ вами.

Она сняла перчатки и бросила на Винистуна такой смлый, любовный, вызывающій взглядъ, что его всего перевернуло. Но онъ никогда не терялъ присутствія духа и вскор завелъ разговоръ о лондонскихъ и парижскихъ свтскихъ скандалахъ. Мистрисъ Гильдьяръ очень ловко вторила ему, въ тоже время оказывая полную честь ужину. Однако, не смотря на свою ршимость довести до конца, Винистуну претило взятое на себя дло. Сердце его обливалось кровью. Онъ не могъ хладнокровно смотрть на существо, подобное тому, которое сидло противъ него. Сквозь ея румяны, подкрашенные глаза и видимые слды разврата на лиц просвчивали остатки благородной женской натуры. Онъ раза два вздрогнулъ, но его проницательные глаза ни на минуту не покидали ея. Она чувствовала, что находилась подъ вліяніемъ, во власти этого человка, умная, саркастическая, циничная рчь котораго невольно ее плняла. Его волоса, старательно завитые, теперь торчали во вс стороны, голубой галстухъ спустился на жилетку. Она съ удовольствіемъ убжала бы отъ этого страннаго человка, но его проницательный взглядъ какъ бы пригвоздилъ ее къ мсту.

Наконецъ, французскій журналистъ ушелъ, и они остались вдвоемъ въ большой зал, такъ какъ слуги дожидались приказаній въ сосдней комнат.

— Господи! воскликнула вдругъ мистрисъ Гильдьяръ, посмотрвъ на часы:— уже двнадцатый часъ. Какой вы очаровательный человкъ! Но мн, право, пора.

Она взяла шляпку, но Винистунъ ее остановилъ.

— Погодите, мистрисъ Сурти, сказалъ онъ: — мн надо съ вами поговорить.

Она вздрогнула и посмотрла съ изумленіемъ на своего собесдника.

— Кто вы такой, сэръ? И зачмъ вы меня называете этимъ давно забытымъ именемъ.

— Извините меня, сударыня, отвчалъ спокойно Винистунъ:— я пришелъ сюда не для того, чтобъ отвчать, а чтобъ допрашивать. Вы не должны забывать, что вы въ Индіи видли многихъ лицъ, хотя нкоторыхъ изъ нихъ вы, можетъ быть, и захотли бы забыть.

Она бросила на него испуганный взглядъ и опустила глаза. Но черезъ минуту, собравшись съ силами, она воскликнула такъ громко, что слуги переполошились.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Позвольте, сударыня, отвчалъ спокойно и вполголоса Винистунъ:— вы безпокоите слугъ. Вы, конечно, уже поняли, что я не безъ цли пригласилъ васъ сюда_л и, будьте уврены, я добьюсь этой цли. Если вы сохраните должное спокойствіе, то намъ обоимъ будетъ пріятне, но во всякомъ случа я исполню свой долгъ.

— Долгъ! произнесла она, поблднвъ:— вы не сыщикъ?

— Сударыня, отвчалъ Винистунъ, отъ зоркаго взгляда котораго не ускользало ни одно ея движеніе:— еще не настало время сказать вамъ, кто я. Достаточно вамъ теперь знать одно, что, прежде чмъ мы разстанемся, я вамъ докажу, что имю право такъ дйствовать. Позвольте мн поэтому, мистрисъ Сурти, говорить съ вами откровенно, какъ старому пріятелю. Я знаю вашу прошедшую исторію. Нкогда прелестная и высокообразованная Елена Дарклей, баловень своей матери, вышла замужъ за мистера Сурти, потомъ она была офицерской красавицей въ Индіи, снова вышла замужъ за поручика Верулама и, наконецъ, превратилась въ мистрисъ Гильдьяръ, живущую въ Крукъ-Стритъ и готовую явиться въ ресторанъ по первому приглашенію незнакомаго ей человка.

Онъ произнесъ эти слова съ глубокимъ чувствомъ, и глаза его смотрли мягко, сострадательно на ея крашенное лицо. Она закрыла глаза руками. Винистунъ замтилъ на ея пальцахъ нсколько колецъ съ драгоцнными каменьями.

— Сосчитайте кольца на вашихъ пальцахъ, сказалъ онъ смло:— отъ кого вы ихъ получили и какую они могутъ разсказать исторію.

— Пощадите меня, промолвила бдная женщина:— вы откуда, странный человкъ? Кто вы? И чего вы отъ меня хотите?

Голосъ ея дрожалъ.

— Гд Веруламъ? спросилъ торжественно Винистунъ.

Она всплеснула руками, дико оглядла всю комнату и, остановивъ свой испуганный взглядъ на Виннстун, вскочила.

— Я не стану боле отвчать на ваши вопросы, сэръ, произнесла она, сверкая глазами.

— Сядьте, спокойно сказалъ Винистунъ:— вы не уйдете.

— Кто мн помшаетъ?

— Разв вы предпочтете отвчать въ иномъ боле оффиціальномъ мст? Нтъ, лучше садитесь.

Она опустилась на стулъ, злобно смотря на него.

— Вы пріхали въ Лондонъ, мистрисъ Сурти, продолжалъ Винистунъ:— съ цлью ограбить сэра Гарри Джобсона, на котораго вы думаете имть какія-то права, потому что у васъ находятся компрометирующія его письма. Вы уже воспользовались этимъ средствомъ, чтобы вырвать порядочную сумму денегъ у его племянника. Это ставитъ васъ въ очень опасное положеніе.

— Оно можетъ быть опасно для меня, сэръ, только въ томъ случа, если мистеръ Джобсонъ ршится скомпрометировать своего дядю, замтила мистрисъ Гильдьяръ съ прежнимъ своимъ хладнокровіемъ и не безъ ироніи.

— Вроятно, у васъ хорошій совтчикъ, но помните, что когда вы предстанете передъ судомъ, вся ваша жизнь будетъ подвергнута слдствію, и очень можетъ быть, что генералъ Джобсонъ, выведенный изъ терпнія, предастъ васъ суду присяжныхъ, даже подъ опасностью скомпрометировать себя.

Мистрисъ Гильдьяръ поблднла подъ румянами.

— Ну, сказала она, собравшись съ силами и думая взять нахальствомъ: — весь вопросъ въ томъ: кому необходиме беречь свою репутацію, генералу Джобсону или мн?

— Конечно, тутъ большое различіе, замтилъ Винистунъ, скоре думая вслухъ, чмъ обращаясь къ своей собесдниц:— дло идетъ о счастьи трехъ особъ.

— Ага! воскликнула съ циничнымъ смхомъ мистрисъ Гильдьяръ: — вы, господинъ незнакомецъ, очень дальнозорки. Вы не забываете и миссъ Джобсонъ. Ужь и вы также не заинтересованы ли лично въ этомъ дл?

И она дерзко посмотрла ему прямо въ глаза. Кровь хлынула къ лицу Винистуна. Онъ не могъ простить себ неосторожнаго выраженія.

— Я дйствую въ интересахъ другихъ лицъ, произнесъ онъ небрежно:— это дло ихъ, а не мое. Я совтовалъ имъ отнестись съ презрніемъ къ подобной попытк выманить деньги клеветою. И при извстныхъ условіяхъ, они такъ и поступятъ. Но, мистрисъ Сурти, будемъ говорить искренно. Чего вамъ надо? Чего вы добиваетесь?

— Il faut vivre, отвчала она, пожимая плечами.

— Только-то? Обратитесь лучше къ состраданію извстныхъ вамъ лицъ, и ваша просьба будетъ уважена, а угрозы ни къ чему не поведутъ.

— Извините, сэръ, я предпочитаю вступить въ переговоры прямо съ этими лицами. Я васъ не знаю. Мн даже неизвстно, уполномочены ли вы. Какое вамъ дло до меня?

— О, сударыня я — стряпчій.

— Такъ вы представитель сэра Гарри Джобсона?

— Да.

— Что же вамъ поручено мн предложить?

— Я уполномоченъ окончить съ вами это дло, если ваши условія не будутъ чудовищными. Но мои уполномочья имютъ силу только сегодня, и потому не уходите. Съ нашей стороны три требованія: первое, чтобы въ теченіи сорока восьми часовъ, вы выхали изъ Англіи и обязались никогда въ нее не возвращаться, и второе, чтобы вы прекратили всякія сношенія съ человкомъ, по имени Скирро, и его женою.

— Его бросить не трудно, промолвила она съ презрительной улыбкой.

— Это, вроятно, другъ, не стоющій большаго вниманія, замтилъ Винистунъ съ ядовитымъ сарказмомъ: — въ третьихъ, мы требуемъ, чтобы вы передали намъ вс имющіяся у васъ письма генерала Джобсона. Я убжденъ, что они находятся въ маленькомъ ридикюл, который на васъ. На этихъ трехъ условіяхъ, исполнить которыя вы обяжетесь письменно, я готовъ вамъ предложить пожизненный пенсіонъ, на который вы будете въ состояніи прожить припваючи въ любомъ европейскомъ город.

— А чмъ я буду обезпечена, что буду получать аккуратно этотъ пенсіонъ, цифру котораго вы между прочимъ не опредлили?

— Если вы подпишете тотчасъ это условіе, которое, я увренъ, вы свято исполните, то завтра будетъ внесенъ необходимый капиталъ въ банкирскую контору Кутсъ и К®, и она будетъ въ положенные сроки высылать вамъ слдуемыя суммы.

— А если я не подпишу?

— То мы боле не вступимъ ни въ какіе переговоры.

— Назначьте сумму, на которую, по вашему, я буду въ состояніи жить припваючи въ любомъ европейскомъ город.

— Четыреста фунтовъ стерлинговъ въ годъ. И я долженъ прибавить, что эта значительная сумма назначена изъ желанія нестолько отдлаться отъ непріятности, сколько доставить вамъ изъ состраданія возможность провести послдніе ваши дни честно и счастливо.

Слова эти были произнесены Винистуномъ съ такой смсью доброты и благородной строгости, что бдная женщина была тронута до глубины сердца. Даже слезинка показалась въ ея глазахъ.

— Ваше предложеніе очень щедрое, я согласилась бы и на меньшее, сказала она въ полголоса.

Винистунъ одержалъ побду. Онъ, однако, не хотлъ разстаться съ нею иначе, какъ взявъ съ нея подписку и получивъ связку писемъ. Взамнъ этого, онъ далъ ей квитанцію и объяснилъ сисе настоящее имя, положеніе въ свт и адресъ. Кром того, онъ посовтовалъ ей тотчасъ взять комнату во французскомъ отел и общалъ на другой день послать комиссіонера разсчитаться съ Бопсомъ и привезти ея вещи. Она теперь сама не желала боле видться съ Томасомъ Скирро.

Было уже за полночь, когда Винистунъ вернулся къ себ въ Иннеръ-Темпль. Привратникъ съ удивленіемъ взглянулъ на его странный костюмъ. Усвшись на диванъ, онъ перевелъ дыханіе съ видимымъ наслажденіемъ. Разговоръ съ этой женщиной стоилъ ему большаго усилія, и теперь наступила реакція. Но улыбка все-таки освщала блдное лицо, и глаза блестли торжествомъ.

— Слава Богу, Берта этого никогда не узнаетъ, сказалъ онъ самъ себ:— но я спасъ ее отъ большого горя.

VI.
Предложеніе.

Въ Арлингтонъ-Стрит миссъ Джобсонъ была царицей, и ее окружалъ маленькій дворъ. Товарищи генерала любили посщать его домъ и болтать съ умной, граціозной Бертой, которая говорила обо всемъ такъ мило и весело, хотя съ оттнкомъ меланхоліи, и такъ благоразумно, хотя безъ всякаго педантства. Она очаровывала одинаково всхъ своихъ друзей: и некрасивую, но энергичную, чисто англійскую миссъ Аделаиду Сваллотэль, и ея практическаго брата, и красиваго, легкомысленнаго лорда Кэнама, и его мать, хотя не аристократку по происхожденію, но очень достойную и торжественную особу, и мистера, и миссъ Чайльдерлей, и многихъ другихъ, въ томъ числ и Винистуна. Такимъ образомъ, не сознавая минъ, подводимыхъ врагами, и контръ-минъ, которыя вели Тадеусъ Джобсонъ и его другъ, Берта продолжала спокойно царить среди своего маленькаго двора, гд лордъ Сваллотэль мало-по-малу сталъ играть странную роль самопроизвольнаго попечителя. Постигнувъ своимъ дловымъ чутьемъ, что ключъ къ сердцу Берты — ея племянникъ, онъ сталъ ревниво заниматься его интересами, и Тадеусъ Джобсонъ былъ постояннымъ предлогомъ для его посщеній и разговоровъ съ Бертой. Чайльдерлей сообщилъ ему о своихъ намреніяхъ насчетъ Джобсона, и Сваллотэль вполн ихъ одобрилъ. Бракъ съ дочерью Чайльдерлея былъ очень хорошей партіей, которую вполн могъ оцнить потомокъ богатаго банкира, возведеннаго въ пэры, и Сваллотэль пользовался всякимъ случаемъ, чтобы выставлять Берт вс выгодныя стороны этого брака. Благодаря его трезвой, искренней рчи, практическому здравому смыслу, высокому образованію и глубокой дружб къ Тадеусу, Сваллотэль былъ однимъ изъ самыхъ пріятныхъ для миссъ Джобсонъ постителей ея кружка, она считала его такимъ врнымъ другомъ Тадди и настолько моложе себя, несмотря на всю серьёзность его характера, что не допускала возможности, чтобы онъ питалъ къ ней нжныя чувства, а потому принимала его и сестру его во всякое время съ большимъ удовольствіемъ и дружеской фамильярностью.

Однажды утромъ, въ исход лондонскаго сезона, когда въ город становилось нестерпимо жарко и пыльно, а потому свтское общество уже подумывало разъзжаться, подъ окномъ комнаты миссъ Джобсонъ раздался стукъ лошадиныхъ подковъ. Она сидла за работой, она вышивала коврикъ подъ серебрянную лампу въ гостиной и старательно выводила шелками благо лебедя на зеленомъ шерстяномъ фон. Но мысли, ея очевидно, глубоко работали, судя по морщинамъ на ея благородномъ лбу и румянцу на щекахъ.

Генералъ и лэди Пилькингтонъ прибыли неожиданно два дня передъ тмъ и остановились въ Батскомъ Отел, въ той же Арлингтонской улиц. Наканун, они обдали у Джобсоновъ и по необходимости въ немногочисленномъ обществ, такъ какъ не было времени кого-нибудь пригласить, кром лорда Кэнама, веселаго, пріятнаго собесдника, и Винистуна, который, по правд сказать, для этого обда отказался отъ двухъ другихъ.

Лэди Пилькингтонъ была, какъ всегда, прекрасной, вытянутой въ струнку старушкой, но морщины вокругъ глазъ и на лбу ясно говорили объ ея возраст. Однако, ея обращеніе и манеры вполн сохранили свою прежнюю энергичную живость. Генералъ Пилькингтонъ далеко не такъ успшно боролся со старостью, его походка сдлалась неровной, глаза потускнли и руки слегка дрожали.

Разговоръ за обдомъ преимущественно поддерживалъ Винистунъ, который сидлъ между лэди Пилькингтонъ и миссъ Джобсонъ. На лэди Пилькингтонъ, которая въ послдніе годы жила вдали отъ свтскаго общества, свжесть и бойкость Джобсона, блестящая, умная, краснорчивая рчь Винистуна и остроумныя выходки лорда Кэнама дйствовали какъ шипучее вино, разогрвая ея собственный умъ. Винистунъ былъ совершенно очарованъ ею. Какъ она прямо, ясно высказывала свои идеи, какъ ловко парировала всякую эпиграму, обращенную на нее, какъ искусно ставила въ тупикъ своего противника, съ какимъ изяществомъ говорила по французски!

Между тмъ, оба генерала бесдовали о своихъ походахъ.

Берта Джобсонъ не помнила, чтобы она когда-нибудь провела такой пріятный вечеръ. Она очень любила слушать блестящій, умный разговоръ своихъ друзей, по временамъ вставляя и свое словцо, которое Винистунъ всегда тотчасъ подхватывалъ и рельефно выставлялъ своими остроумными коментаріями. Его обращеніе съ Бертой Джобсонъ отличалось вообще рыцарскимъ поклоненіемъ, говоря съ нею, онъ нжно понижалъ голосъ, смотря на нее, придавалъ особую мягкость своему взгляду. Все это, конечно, не могло ускользнуть отъ вниманія опытной, практической лэди Пилькингтонъ.

— Милая Берта, сказала она, попивая кофе въ гостиной посл обда, когда мужчины остались за столомъ:— кто это мистеръ Винистунъ? Я никогда прежде не встрчала этого умнаго, прелестнаго, всезнающаго благороднаго человка.

— О! отвчала миссъ Джобсонъ, и искреннее удовольствіе придало ея лицу такую живость, которая напомнила ея старому другу о давно прошедшихъ дняхъ ея счастливой, неомраченной ничмъ юности:— это одинъ изъ близкихъ нашихъ друзей, самый лучшій другъ Тадди. Мы видались съ нимъ очень часто въ Тэмпл. Онъ адвокатъ, онъ всхъ знаетъ и вс его знаютъ, и вс его любятъ.

— Дурная рекомендація, замтила лэди Пилькингтонъ.

— Почему? спросила съ особеннымъ оживленіемъ Берта.

— Человкъ, котораго вс любятъ, долженъ поддлываться ко всмъ и хорошимъ, и пустымъ, и дурнымъ людямъ. Онъ не можетъ быть ни искреннимъ, ни откровеннымъ. Подобную репутацію можно заслужить или глупостью, или лицемріемъ.

— Но онъ одинъ изъ лучшихъ людей на свт.

— Такъ его, Берта, не вс любятъ. Это невозможно! Я всегда сужу о достоинств человка по числу и характеру его враговъ. Если онъ честный, прямой и способный человкъ, то у него много враговъ и очень могущественныхъ. Если онъ мягкій, уступчивый, но все-таки искренній, то у него враги есть, но не очень много. Если онъ дуракъ, то, можетъ быть, у него найдется врага два, три, да и то не серьёзные, никто не тратитъ ненависти на идіотовъ. Если онъ умный, хитрый негодяй, то уметъ такъ устроить, что, повидимому, у него нтъ враговъ.

— Но вы пропустили одинъ типъ: бываетъ, что человкъ такъ благороденъ, такъ великъ, такъ искрененъ, такъ уменъ, такъ нженъ и въ то же время такъ силенъ, что онъ не длаетъ себ враговъ или уметъ помирить съ собою всякого, не входя при этомъ въ сдлку ни со своей совстью, ни со своимъ достоинствомъ.

— Я никогда не видывала такого человка, милая Берта.

— Извините, вы его видли сегодня вечеромъ, лэди Пилькингтонъ.

Миссъ Джобсонъ говорила съ жаромъ и одушевленіемъ, которые ей вовсе не были свойственны. Лэди Пилькингтонъ пристально посмотрла на нее. Берта опустила глаза, но тотчасъ подняла ихъ, боясь, чтобы ея старый другъ не отгадалъ ея сердечной тайны.

— Я говорю о немъ такъ, потому что онъ — лучшій другъ Тадди.

Лэди Пилькингтонъ хотла отвтить, но удержалась и перемнила разговоръ.

Вскор къ нимъ присоединились мужчины. Винистунъ и лордъ Кэнамъ подсли къ Берт, а лэди Пилькингтонъ разспросила у Джобсона различныя подробности объ его друг. Тадди отозвался о Винистун съ самымъ пламеннымъ восторгомъ.

— О, я вижу, онъ всхъ очаровалъ, мистеръ Тадди, замтила лэди Пилькингтонъ, кивая головой.

Джобсонъ взглянулъ на противуположный конецъ комнаты. Лордъ Кэнамъ, видя невозможность соперничать съ блестящимъ адвокатомъ, подошелъ къ старымъ генераламъ и принялъ участье въ ихъ разговор о военной политик ост-индской компаніи. А Винистунъ, съ сверкающими глазами и оживленными, чисто французскими жестами, о чемъ-то горячо говорилъ Берт.

Тадди стало неловко, и онъ смутился. Ему пришло въ голову признаніе Винистуна, и онъ побоялся, чтобы лэди Пилькингтонъ не вывдала у него чужой тайны. Но хитрая женщина боле ничего не сказала. Она, конечно, не стала бы спрашивать у племянника о томъ, къ кому питаетъ нжныя чувства его тетка. Она предупредила его, что надо быть насторож, и этого было довольно.

— Берта, сказала она, прощаясь съ нею и горячо ее цлуя:— вы теперь женщина разумная и опытная, но, можетъ быть, вамъ вскор понадобится совтъ другой женщины: я надюсь, что вы меня не забудете.

Миссъ Джобсонъ взглянула прямо въ глаза лэди Пилькингтонъ, которая смотрла на нее съ нкоторымъ безпокойствомъ.

— Я, право, не понимаю, о чемъ вы говорите, отвчала Берта съ напряженнымъ смхомъ:— но вы знаете, что мн не къ кому обращаться за совтомъ, кром васъ.

И она нжно поцловала своего стараго друга.

Берта именно думала обо всемъ этомъ, когда на улиц подъ ея окнами раздался конскій топотъ.

Черезъ дв минуты слуга доложилъ лорда Сваллотэля. Молодой пэръ вошелъ съ своей обычной развязной, свободной поступью и дружески пожалъ руку Берт, но она тотчасъ замтила съ чисто женской проницательностью, что онъ старался побороть овладвшее имъ волненіе. Впрочемъ, и она была нсколько смущена, потому что до его прихода, между прочимъ, думала и о немъ.

— Гд мы сядемъ? сказалъ онъ серьёзно, и глаза его какъ-то тревожно блистали.

Берта засмялась. Этотъ приступъ ей показался очень страннымъ.

— Я останусь на своемъ мст и буду продолжать свою работу, произнесла она очень просто.

Сваллотэль взялъ стулъ и слъ подл нея, хотя комната была такъ мала, что онъ могъ ссть въ противоположный уголъ и говорить съ нею оттуда, какъ и бывало не разъ прежде. Берта это замтила и слегка покраснла. Она сидла на маленькомъ стул, а онъ, помстившись на высокомъ, смотрлъ на нее какъ бы свысока.,

Съ своимъ обычнымъ комерческимъ инстинктомъ лордъ Сваллотэль началъ съ дла.

— Я только-что былъ въ Доунингъ-Стрит, гд хлопочу, чтобъ Джобсону дали дло въ предстоящемъ процесс о поддлк банковыхъ билетовъ. По счастью, мн удалось, и я могу вамъ сообщить сегодня радостную всть, что онъ назначенъ однимъ изъ младшихъ адвокатовъ со стороны казны.

— Какъ вы добры! воскликнула Берта, выпуская изъ рукъ работу и смотря ему прямо въ глаза: — Тадди будетъ въ восторг, а я…

Она видимо подъискивала подобающее слово.

— А вы? спросилъ съ жаромъ лордъ Сваллотэль.

— Я вамъ искренно благодарна.

Она снова взяла работу и опустила надъ нею голову. Но онъ замтилъ, что она еще боле покраснла и что пальцы ея слегка дрожали.

— Это принесетъ ему большую пользу, продолжалъ лордъ Сваллотэль: — генералъ-аторней и генералъ-соллиситоръ очень теперь заняты и потому, можетъ быть, вся тяжесть обвиненія падетъ на Джобсона. Это будетъ для него великолпный случай показать свои способности.

— Я уврена, что онъ оправдаетъ оказанное ему довріе, произнесла Берта, не сводя глазъ съ работы.

— Конечно, отвчалъ лордъ Сваллотэль, ерзая на своемъ стул и чувствуя, что онъ сказалъ глупость.

Онъ бросилъ на Берту смущенный взглядъ и прибавилъ съ смлостью отчаянія:

— Вы знаете, миссъ Джобсонъ, отчего я такъ глубоко интересуюсь Джобсономъ и всмъ, что до него касается?

— Отчего? воскликнула Берта, снова роняя работу, но спокойно смотря на молодого человка:— я думаю оттого, что онъ вашъ другъ?

— Да, я его очень люблю, но простите меня, Берта Джобсонъ, я еще боле люблю тетку моего друга.

— Лордъ Сваллотэль!

— Простите, миссъ Джобсонъ, но вы должны меня выслушать: я не могу доле скрывать своей глубокой, преданной любви къ вамъ. Я уже давно и искренно васъ люблю, но теперь, ршившись на это признаніе, я чувствую, до какой степени недостоинъ руки столь прекрасной женщины и сердца столь чистаго, столь любящаго.

Берта всплеснула руками, и странное, грустное выраженіе разлилось по всему ея лицу. Она опустила глаза.

— О, лордъ Сваллотэль! не говорите ни слова боле, умоляю васъ.

Ея слова были словно нжный стонъ голубки, которую дружеская рука ненарочно, но больно сжала.

— Зачмъ мн не говорить, миссъ Джобсонъ… милая миссъ Джобсонъ, когда сердце у меня переполнено самыми пламенными чувствами? Зачмъ вы, которая всегда принимали меня такъ любезно, смю сказать, такъ дружески, не хотите мн позволить вамъ высказать все, что я чувствую къ вамъ?

Берта закрыла руками свое лицо, покрывшееся яркимъ румянцемъ, но ничего не отвчала.

— Я надялся, продолжалъ лордъ Сваллотэль, и его мужественный голосъ дрожалъ нжными нотами:— я надялся, что… вы замтили мои чувства и что ваша доброта, ваша дружба ко мн, какъ въ Эльмъ-Корт, такъ и здсь, отчасти происходила отъ того, что вы видли, какъ терпливо, преданно и горячо я васъ любилъ. Конечно, вы никогда мн не выказывали ничего боле дружбы, но эта дружба была очень интимная, и моя сестра думала, что мои надежды имли основаніе.

Берта Джобсонъ отняла руки отъ своего лица и съ обворожительной, хотя грустной улыбкой спросила:

— Вы знаете, сколько мн лтъ, милордъ?

— Я никогда объ этомъ не думалъ, произнесъ лордъ Сваллотэль, пораженный этимъ страннымъ вопросомъ: — и не могу отвтить.

— Мн сорокъ-одинъ годъ.

— Миссъ Джобсонъ! воскликнулъ лордъ Сваллотэль, невольно взглянувъ на ея моложавое лицо и фигуру: — вы, конечно, не станете шутить въ такую серьёзную для меня минуту. Я никогда не думалъ объ этомъ вопрос, да и думать о немъ не желаю. Это не можетъ измнить моихъ чувствъ.

— Мн сорокъ-одинъ годъ, а вамъ только минуло тридцать, значитъ, я старше васъ на одиннадцать лтъ. Но не поэтому ваше признаніе меня глубоко огорчило — нтъ, вы человкъ степенный, основательный. Вы видите, почему я до сихъ поръ относилась къ вамъ съ самой сочувственной дружбой, какъ къ другу моего племянника. Я никогда не воображала, что эти дружескія отношенія могутъ возбудить въ вашей голов другіе помыслы. Я уже давно перестала думать о боле нжныхъ чувствахъ. По важнымъ причинамъ, которыхъ я не могу вамъ объяснить, самая мысль о любви исчезла изъ моей жизни.

Несмотря на свое смущеніе, лордъ Сваллотэль замтилъ, что румянецъ на ея щекахъ еще усилился и она колебалась. Неожиданная мысль помшала ей окончить свою исповдь.

— Во всякомъ случа, повторила она:— я давно перестала думать о подобныхъ чувствахъ. Я питаю къ вамъ самую искреннюю дружбу. Ваши блестящія способности, вашъ благородный, прямой характеръ и трезвый, здравый смыслъ снискали вамъ мое глубокое уваженіе. Какъ другъ Тадди, вы для меня боле обыкновеннаго свтскаго знакомаго. Я вамъ вполн довряю, и еслибы представился случай, то я искала бы у васъ совта въ самыхъ щекотливыхъ семейныхъ длахъ. Но, лордъ Сваллотэль, большаго я не могу вамъ предложить, и вы несправедливы къ себ, добиваясь большаго. Какъ мужъ и жена, мы были бы смшными въ глазахъ свта.

— Нтъ, нтъ, не говорите этого, миссъ Джобсонъ!

Она встала и, приложивъ одну руку къ сердцу, а другую поднявъ къ небу, произнесла взволнованнымъ голосомъ:

— Умоляю васъ, не говорите ни слова боле! Вы меня оскорбляете!

И, закрывъ лицо платкомъ, она горько зарыдала.

Сваллотэль былъ въ смертельной агоніи. Пламенная любовь побуждала его схватить ее въ свои объятія и страстными поцлуями утшить ея горе, но онъ скоре обнялъ бы принцессу крови, чмъ эту гордую двушку. Онъ въ отчаяніи началъ ходить взадъ и впередъ по комнат. Наконецъ, онъ остановился передъ Бертой и произнесъ съ такимъ глубокимъ, искреннимъ чувствомъ, какого онъ самъ не подозрвалъ въ своей трезвой, разсудительной натур:

— Ради Бога, не плачьте, миссъ Джобсонъ! Простите меня, я никогда боле не упомяну объ этомъ ни слова. Успокойтесь и скажите, что вы меня прощаете.

Она вдругъ перестала плакать и съ неимоврнымъ усиліемъ поборола свое волненіе. Она отняла платокъ отъ своего лица и съ улыбкой протянула ему руку, которую онъ прижалъ къ своимъ губамъ.

— Простите меня, сказала она нжно: — вы не могли знать или подозрвать моихъ чувствъ, моего положенія. Благодарю васъ за честь.

— Ради Бога, не говорите этого!

— Хорошо, благодарю васъ за вашу доброту… за вашу теплую привязанность.

— Но не могу-ли я надяться?

— Нтъ.

— Могу я врить, что никто…

— Никому другому не войдетъ въ голову подобной мысли… но еслибы она вошла… то, даю вамъ слово… мой отвтъ былъ бы одинаковый. Простите меня еще разъ. Я боле не могу оставаться.

И она вышла изъ комнаты.

VII.
Платоническая любовь.

Прійдя въ свою комнату, Берта Джобсонъ легла на постель и, закрывъ глаза, стала обдумывать только-что происшедшую сцену. Хотя лордъ Сваллотэль былъ интимный другъ дома и постоянный поститель Арлингтонъ-Стрита, хотя даже Джобсонъ обратилъ вниманіе на его ухаживаніе за Бертой, но она сама считала его чувства къ ней лишь сантиментальной дружбой. Съ своей стороны, она питала къ нему только искреннее уваженіе, и если теперь о чемъ-нибудь сожалла, то лишь о томъ, что была вынуждена огорчить благороднаго и здравомыслящаго друга.

Она вскор перестала и думать о лорд Сваллотэл.

Но сердце ея билось, виски стучали и потокъ бурныхъ идей проносился въ голов. Далеко скрытая, смутная мысль, которой она никогда не дозволяла принять образную форму, вдругъ рельефно выяснилась и всецло овладла ею.

Что она сказала лорду Сваллотэлю?

— Никто другой объ этомъ не подумалъ бы, а если бы и подумалъ, то даю вамъ слово…

Была-ли это неправда? Неужели никто другой не подумалъ бы объ этомъ? А еслибы онъ подумалъ, то дйствительно-ли ея сердце было такъ свободно, какъ она увряла? Напротивъ, это сердце, съ неожиданной дикой энергіей и несмотря на вс усилія уврить себя въ нелпости и безнадежности подобной мысли, громко говорило: нтъ. И горе овладло ею, и рыданія сперлись въ ея груди. Что она сдлала? Вдь все можетъ случиться на семъ свт. А она дала слово…

Долго лежала она неподвижно, въ сердц ея происходила страшная борьба. Раздался звонокъ къ завтраку, но она его не слыхала.

Много прошло времени, прежде чмъ она успокоилась, но когда спокойствіе ее постило, то мирное, полное, совершенное.

— Такова воля судьбы, сказала она, вставая: — разв я до сихъ поръ не была счастлива? Зачмъ нарушать это счастье тнью глупой страсти?

Она позвонила горничную и стала одваться. Ей всего пріятне было бы подышать воздухомъ въ парк, но ея племянникъ, она знала, былъ слишкомъ занятъ, чтобы похать съ нею верхомъ, а другого кавалера не было подъ рукою. Минуты дв она колебалась между гуляльнымъ костюмомъ и домашнимъ платьемъ, но кончила тмъ, что выбрала послднее. Душевное волненіе совершенно улеглось въ ней, и она сдала въ архивъ сцену съ лордомъ Сваллотэлемъ. Ей было жаль молодого человка, но она говорила себ, что такой практическій юноша вскор найдетъ средство утшиться отъ потери старухи. Что же касается до боле глубокаго чувства, на время поколебавшаго все ея существо, то она съумла снова его схоронить въ ндрахъ своего сердца. Взглядъ ея былъ мягкій и спокойный, какъ всегда, и если лицо ея было блдне обыкновеннаго, то это лишь придавало ей большую прелесть.

Сойдя внизъ въ гостинную и не чувствуя желанія читать, она сла къ фортепьяно и начала разсянно перелистывать ноты. Она не была блестящей музыкантшей, но голосъ ея отличался чистотой и гибкостью. Пла она обыкновенно простенькіе романсы, обращая боле вниманія на мелодію, чмъ на слова. Перебравъ нсколько тетрадокъ, она остановилась на одномъ романс, слова котораго написалъ Тадди Джобсонъ, а музыку одинъ изъ ихъ пріятелей. Какъ-то машинально она поставила эти ноты на пюпитръ и, наигрывая однимъ пальцемъ аккомпаниментъ, начала пть въ полголоса. Во всякое другое время, она замтила бы съ благоразуміемъ женщины ея лтъ, какъ глупы были сантиментальности, распваемыя въ этомъ романс, но теперь ей этого не пришло и въ голову. Мало по малу, голосъ ея пріобрталъ все большую силу, не теряя своей нжной прелести, и въ каждой нот слышалось не художественное исполненіе артиста, а искренній лепетъ души.

Послдній куплетъ громко раздался въ комнат:

Любовь — жизнь, любовь — смерть,

И свобода, и узда!

О, любовь! къ какой судьб

Велишь готовиться ты мн?

Берта думала, что она одна, и не замтила, что въ дверь вошелъ Винистунъ, какъ другъ племянника и тетки, всегда входившій безъ доклада. Онъ махнулъ рукой провожавшему его слуг и остановился на порог, дожидаясь конца романса. Когда послднія ноты замерли, Берта опустила руки, не сводя глазъ съ послднихъ словъ романса, вдругъ раздался голосъ Винистуна, она вздрогнула, но сердце ея какъ-то радостно забилось.

— Миссъ Джобсонъ… mille pardons! Я никогда не слышалъ прежде, какъ вы поете. Вы увряли, что у васъ нтъ голоса.

Она покраснла и, вставъ, подошла къ Винистуну.

— Еслибы вы не были нашимъ близкимъ другомъ, сказала она:— и чмъ-то въ род enfant perdu, которому дозволяются вс вольности, я очень разгнвалась бы на васъ. А теперь только побраню Ванса, я знаю, что это лучшій способъ васъ наказать.

— Простите Ванса, отвчалъ Винистунъ, пожимая протянутую ему руку:— я одинъ виноватъ. Я не позволилъ ему прервать вашу милую бесду съ фортепьяно.

Она совершенно оправилась отъ смущенія, но, все еще находясь въ какомъ-то возбужденномъ состояніи, взглянула прямо въ лицо Винистуну, чтобы убдиться, не имли-ли его слова тайнаго смысла. Но лицо Винистуна было слишкомъ дипломатично, чтобы на немъ можно было прочесть его мысли. Его умные глаза саркастически улыбались. Онъ не понималъ, что его слова попали прямо въ цль.

Да, въ ея годы она сантиментально бесдовала съ своимъ фортепьяно, и нжные, мелодичные звуки успокоительно подйствовали на нее.

Почти такое же вліяніе имло на нее и неожиданное появленіе Винистуна. Еслибы за минуту передъ тмъ у нея спросили, желаетъ-ли она его видть, то она отвчала бы: ‘нтъ, лучше всякаго другого, чмъ его’. А теперь, когда онъ стоялъ передъ нею съ своимъ обычнымъ серьёзнымъ, но, вмст съ тмъ, веселымъ выраженіемъ лица, она чувствовала какое-то отрадное, успокоивающее сознаніе, словно живительной прохладой подуло на ея разгоряченныя щеки.

— Когда я вошелъ въ комнату, миссъ Джобсонъ, сказалъ онъ, садясь: — то вы пли слова, которыя, можетъ быть, вамъ казались очень глупыми, но странно сказать, они тронули меня. Представьте себ, еслибы я, старый, серьёзный человкъ, вдругъ спросилъ бы у кого-нибудь дрожащимъ голосомъ:

О, любовь! къ какой судьб

Велишь готовиться ты мн?

Онъ пристально смотрлъ на нее, но она не подняла головы и, перебирая одной рукой кружева на своемъ плать, сказала съ глубокимъ чувствомъ:

— Я не могу себ представить такой сцены. Ваше сердце слишкомъ занято любовью ко всмъ несчастнымъ, чтобы въ немъ нашелся уголокъ для эгоистичной страсти. Разв этого не довольно для великаго ума?

И она взглянула на него съ такимъ нжнымъ, восторженнымъ уваженіемъ, что Винистуну стало какъ-то совстно за свою любовь къ этой женщин, ставившей его на такой пьедесталъ. Она рисовала передъ нимъ такой идеалъ, который теперь пугалъ его честное, благородное сердце.

— О, миссъ Джобсонъ! произнесъ онъ: — избавьте меня отъ такихъ похвалъ. Я ихъ не заслуживаю и не желалъ бы даже заслужить.

— Не желали бы?

— Да, это не парадоксъ. Чтобы заслужить ихъ, мн пришлось бы принести слишкомъ большую жертву.

— Какую жертву? спросила Берта, но, произнося эти слова, она покраснла и голосъ ея дрожалъ.

— Отказаться отъ любви къ вамъ, Берта Джобсонъ.

Она взглянула на него очень нжно и, подготовленная только-что одержанной надъ собою побдой, сказала ршительнымъ, почти спокойнымъ тономъ:

— Милый другъ, еслибы вы знали все, то никогда не произнесли бы этихъ словъ. Съ вами, по крайней мр, Вильямъ Винистунъ, я могу говорить прямо и откровенно. Мы почти одинаковаго возраста. Наша дружба искренняя, сердечная. Ваши отношенія ко мн и къ Тадди составляютъ самый счастливый элементъ моей лондонской жизни, и я ни за что не хочу его лишиться. Сколькимъ мы вамъ обязаны… нтъ, сколькимъ я обязана вамъ за развитіе моихъ слабыхъ умственныхъ способностей — невозможно сказать. Какъ глубоко мы оба васъ уважаемъ и какъ сердечно къ вамъ привязаны — нельзя и высказать. Я ни съ кмъ не говорю такъ непринужденно, какъ съ вами. Вы, можетъ быть, не знали, что мы одинаковыхъ лтъ?

— Я зналъ это.

— Это еще упрощаетъ мое объясненіе. Я думала, что уже давно въ моемъ сердц высохли корни всякаго сантиментальнаго чувства. Я живу для моихъ немногихъ друзей и искренно ихъ люблю, но это чувство не отличается той страстью, которая составляетъ главное условіе того, что люди называютъ любовью. Я для этого слишкомъ стара.

— Стара? промолвилъ Винистунъ съ свтлой улыбкой: — вы одарены благородной молодостью. Ваше сердце не высохло, а свжо и молодо. Не клевещите на себя.

Она отвернулась.

— Мое чувство къ вамъ, продолжалъ онъ:— не юная страсть, сегодня воспламеняющаяся, а завтра потухающая. Нтъ, во мн горитъ пламя, долго скрытое, постоянное, вулканическое. Я чувствую, что ваша любовь, ваша дружба, общая жизнь съ вами облагородили бы, возвысили меня. Какую жизнь ведетъ человкъ, который любитъ всмъ сердцемъ и котораго никто не любитъ, человкъ, сердце котораго жаждетъ глубокой, искренней симпатіи и который долженъ довольствоваться мелкими ручьями людскаго сочувствія, вмсто великаго потока любви одного истинно любящаго сердца? Вы говорите, что вы можете обойтись безъ любви, и правду-ли вы еще говорите, а я жажду этой любви!

Тутъ Берта всплеснула руками отъ отчаянія и, поникнувъ головою, промолвила:

— О! Боже мой, что я сдлала!

Онъ казался ей теперь столь благороднымъ, столь достойнымъ любви, онъ такъ просто и краснорчиво излилъ передъ нею свое сердце, жаждавшее любви, какъ источника жизни. И она могла утолить эту жажду или могла бы, еслибъ не дала слова лорду Сваллотэлю.

Слова ея испугали и поразили Винистуна.

— Я не опоздалъ… нтъ… я не опоздалъ? произнесъ онъ, и въ голос его звучало такое отчаяніе, что Берта вздрогнула.

Она взглянула на него. Глаза ея наполнились слезами. Онъ весь превратился въ слухъ и, стиснувъ зубы, блдный, дрожащій, ждалъ ея отвта.

— О! Вильямъ… я не смю… я не могу отвчать, промолвила она и отвернулась отъ него.

Винистунъ былъ слишкомъ благороденъ, чтобъ воспользоваться этимъ страннымъ крикомъ сердца. Онъ даже не протянулъ къ ней руки.

Наступило минутное молчаніе. Они почти слышали, какъ у нихъ тревожно бились сердца. Наконецъ, она встала. Лицо ея было спокойно, и Винистуну показалось, что она никогда не была такъ хороша. Она протянула ему руку. Онъ схватилъ ее и покрылъ поцлуями. Она ея не вырвала.

— Милый другъ, сказала Берта:— ничего на свт не могло бы быть дороже для меня вашей любви и, однако, я должна ею пожертвовать, причина, заставляющая меня такъ поступить, была бы вполн вами одобрена, еслибъ я могла вамъ ее открыть. Эта минута останется навки счастливйшей эпохой моей жизни. Вы умне, лучше, сильне и благородне меня, неужели вы не согласитесь принести такую же жертву для меня? Неужели мы не можемъ остаться друзьями, но еще боле близкими, боле дорогими, боле врными?

Онъ сразу понялъ, на какую идеальную высоту она встала и какой великой любви она требовала. Онъ смиренно преклонилъ голову.

— Да будетъ такъ, сказалъ онъ торжественно: — это мученичество, но я готовъ за васъ умереть, а вы все-таки оставляете мн полжизни.

Она нжно сжала ему руку, и черезъ мгновеніе его уже не было въ комнат.

VIII.
Чувствительный ударъ.

Іюль мсяцъ 184* года былъ критическимъ нетолько для Джобсона и его тетки, но и для всей страны. Министерство лорда Мьюборна находилось въ опасности. Всюду слышались крики противъ правительства. ‘Министерство существуетъ слишкомъ долго’, ‘стран надоли виги’, ‘надо дать случай выказать свою силу и торіямъ’, ‘назначеніе Твигльторпа — ужасный скандалъ’, ‘радикалы становятся слишкомъ сильны и дерзки’ — вотъ какія замчанія раздавались въ лондонскихъ клубахъ, среди облаковъ табачнаго дыма.

Но, въ сущности, были гораздо основательнйшія причины колебанія министерства. Клубнымъ мудрецамъ, быть можетъ, надоло каждое утро читать въ газетахъ, что лордъ Мьюборнъ въ верхней палат и сэръ Гумфрей Больдо въ нижней отвчали на различные запросы министерству, но дло было въ томъ, что кабинетъ, какъ всегда бываетъ, возставилъ противъ себя и враговъ, и политическихъ сторонниковъ. Первые всегда неумолимы, а послдніе часто капризны и ненадежны. Реформа возбудила реакцію въ умренныхъ либералахъ и несбыточныя надежды въ радикалахъ. Искреннія заявленія и крайнія программы послднихъ служили въ рукахъ торіевъ отличнымъ пугаломъ для первыхъ. Поднятъ былъ крикъ, искусно разжигаемый, что министерство слишкомъ подчинилось радикаламъ, что хвостъ руководилъ головой. При этомъ забывали, что эта, повидимому, нелпая система оказывается логичной и строго-научной, напримръ, въ примненіи къ пароходамъ, гд, дйствительно, хвостъ приводитъ въ движеніе голову. Какъ бы то ни было, въ іюн мсяц, когда законодательная дятельность, всегда дремля, приближается къ концу, страна вдругъ пришла къ убжденію, въ виду постоянно уменьшавшагося числа голосовъ парламентскаго большинства, что министерство было въ опасности, и что каждый день могъ возникнуть вопросъ о выраженіи къ нему недоврія.

Для Джобсона этотъ мсяцъ былъ также критическимъ. Его книга ‘Привилегированныя сословія въ Англіи’, написанная сильно, рзко и смло, съ посвященіемъ ‘Избирателямъ и неизбирателямъ Соединеннаго Королевства’, произвела громадное впечатлніе. Строго критикуя соціальныя и политическія аномаліи конституціи, избирательной системы, администраціи и общественнаго управленія, она, какъ ракета, взвилась надъ политическимъ міромъ и ослпила своимъ блескомъ. Первое ея изданіе разошлось въ десять дней, и впродолженіи нсколькихъ недль издатели и типографщики едва успвали удовлетворять всмъ требованіямъ. Въ тоже время Джобсонъ повелъ порученное ему обвиненіе въ дл о подлог съ такимъ умньемъ и энергіей, что заслужилъ всеобщее одобреніе.

Не удивительно было бы, еслибъ молодой человкъ сбился съ толку отъ такихъ блестящихъ успховъ. Но эти самые успхи, по обыкновенію, принесли съ собою и противоядіе противъ чрезмрнаго увлеченія ими. Газета ‘Post’, въ цломъ ряд статей энергичныхъ, полныхъ новизны, но не изящныхъ и не останавливавшихся передъ самыми грубыми личностями, нападала на Джобсона съ неприличнымъ цинизмомъ. Его граматика, стиль, логика, знанія подвергались самому строгому анализу человкомъ, который самъ гршилъ во всхъ этихъ отношеніяхъ, и провозглашались ‘вполн достойными писателя, получившаго воспитаніе въ первоначальной школ отдаленнаго городишка Канады’. Это еще можно было перенести, такъ какъ Джобсонъ утшалъ себя мыслью, что его книга читалась боле этихъ статей и заключала въ себ опроверженіе всхъ клеветъ, распространяемыхъ ловкимъ критикомъ. Но не въ однихъ оппозиціонныхъ журналахъ и газетахъ дурно говорили о новомъ сочиненіи Джобсона. Литературные органы гг. Пильбюри и К® открыли противъ него огонь, что производило еще большій успхъ, такъ какъ они принадлежали къ его партіи, ‘Prospective Review’ и ‘Censor’ въ одинъ голосъ кричали, что никогда еще человкъ въ полномъ разсудк не писалъ подобной галиматьи подъ маской ученаго политическаго изслдованія. Джобсона обстрливали и съ фронта, и съ фланговъ, и съ тыла. Его рзкія выраженія передавались въ преувеличенной форм и тмъ возбуждали страхъ въ умренныхъ либералахъ къ этому крайнему радикалу и энтузіасту.

Сезонъ близился къ концу, и однимъ изъ послднихъ свтскихъ увеселеніи былъ ежегодный балъ лэди Кэнамъ, въ ея роскошномъ дом на Кавендишскомъ сквер. Лэди Кэнамъ пользовалась общей любовью въ высшемъ обществ, несмотря на буржуазное происхожденіе, а сынъ ея былъ красивый, богатый и многообщающій пэръ. Старый лордъ мастерски устроилъ свои дла. Вызжая въ провинцію на сессіи, какъ верховный судья, онъ зорко слдилъ за развитіемъ нкоторыхъ изъ городовъ и, покупая дешево земли, превращалъ ихъ въ обширныя улицы, окаймленныя великолпными домами и фабриками. Такимъ образомъ, благодаря проницательности и ловкости отца, сынъ имлъ чистаго дохода въ годъ 40,000 ф. стерл. Эта цифра вырывала пріятную улыбку на устахъ даже англійскихъ аристократовъ, а маменьки всячески старались поймать въ сти своихъ дочерей такую золотую рыбку. Поэтому, трудно себ представить что-нибудь блестяще общества, собравшагося на балу у лэди Кэнамъ. Тутъ толпились предводители обихъ партій, сливки аристократическихъ сливокъ, прелестныя красавицы сезона и всякаго рода общественныя знаменитости. Лэди Кэнамъ очень любила генерала Джобсона, который часто бывалъ въ молодые годы въ Кэнамъ-Гол, и онъ присутствовалъ на балу, вмст съ сестрою и племянникомъ. Конечно, тутъ были лордъ Сваллотэль и мистеръ Чайльдерлей съ дочерью. Танцовали въ особомъ павильон, воздвигнутомъ въ саду, и въ который входили черезъ большія стеклянныя двери прямо изъ парадной гостиной.

Мистеръ и миссъ Чайльдерлей пріхали поздно и стояли подл лорда Мьюборна, который, сказавъ нсколько словъ Нестору торіевъ, герцогу Пентланду, разговаривалъ съ богатымъ англійскимъ банкиромъ. Тадеусъ Джобсонъ, идя подъ руку съ Бертой, подошелъ къ нимъ. Дамы очень любезно поздоровались. Миссъ Чайльдерлей встртила Джобсона съ обычной свтской учтивостью и пошла съ нимъ танцовать, а лордъ Сваллотэль предложилъ проводить миссъ Джобсонъ въ комнату, гд лэди Пилькингтонъ ее ждала. Его обращеніе съ Бертой было по прежнему дружеское, словно между ними ничего не произошло, и она также не выказывала никакой сдержанности въ разговор съ нимъ. Лордъ Мьюборнъ очень любезно поклонился миссъ Джобсонъ.

— Вы не танцуете, миссъ Джобсонъ? спросилъ онъ.

— Нтъ, отвчала Берта: — я прежде очень любила танцовать, но, вы знаете, приходятъ года, когда пора образумиться.

— Жаль, что эти года наступили для васъ, а не для вашего племянника, замтилъ министръ съ обворожительной улыбкой, одержавшей столько побдъ.

— Отчего, лордъ Мьюборнъ? Вы говорите, какъ лордъ Сваллотэль. Въ чемъ провинился мой племянникъ?

— Во-первыхъ, въ томъ, что онъ идетъ впереди своего времени, а во-вторыхъ, что не уметъ этого скрывать.

Въ эту минуту лэди Кэнамъ подошла къ министру, и онъ тотчасъ обратился къ ней. Рядомъ съ нею шла изящная дама высокаго роста, очень просто, но со вкусомъ одтая.

— Позвольте васъ познакомить, лордъ Мьюборнъ, сказала хозяйка:— съ моей хорошей пріятельницей, г-жей де-Лосси, съ которой вы можете говорить но-французски.

— А! воскликнулъ лордъ Мьюборнъ:— де-Лосси былъ первымъ секретаремъ французскаго посольства въ Вн, когда я занималъ тоже мсто въ англійской Chancellerie. Въ то время мой другъ былъ холостякъ и врагъ женщинъ, но я не удивляюсь, что онъ поддался чарующему вліянію вашей пріятельницы.

Берта Джобсонъ посмотрла прямо въ глаза г-жи де-Лосси и заговорила бы съ нею, еслибы тутъ не было министра, но г-жа де-Лосси нарочно смотрла въ другую сторону и, вступивъ въ разговоръ съ лордомъ Мьюборномъ на французскомъ язык, повернулась спиной къ Берт. Въ эту минуту восклицаніе лорда Сваллотэля заставило ее обернуться. Въ дверяхъ стоялъ лордъ Кэнамъ съ молодой двушкой, лтъ двадцати, поражавшей своей красотой, роскошнымъ голубымъ атласнымъ платьемъ съ золотой отдлкой и драгоцнными брильянтами на голов.

— Элоиза! воскликнула Берта, радостно протягивая ей руку.

— Pardon, произнесла повелительнымъ тономъ г-жа де-Лосси, раздляя своимъ трэномъ молодыхъ двушекъ:— Milord, j’ai l’honneur de vous prsenter mademoiselle de-Lossy.

Премьеръ низко поклонился, и Элоиза,^, не обращая никакого вниманія на Берту, вступила съ нимъ въ разговоръ.

Лордъ Сваллотэль, слдившій съ любопытствомъ за этой сценой, предложилъ Берт пойти и посмотрть на танцующихъ. Берта согласилась. На щекахъ ея игралъ румянецъ, а рука дрожала.

— Кто эта красавица? спросилъ онъ.

— Дочь г-жи де-Лосси. Она живетъ съ матерью въ Лудло, и мы были съ нею закадычные друзья. Он учили Тадди французскому языку.

— Такой учительниц можно бы заплатить и десять гиней за урокъ.

— Мы платили одну гинею, но эта была сдлка комерческая, а не сантиментальная.

Сваллотэль покраснлъ въ стою очередь. Между тмъ, Джобсонъ и миссъ Чайльдерлей, протанцовавъ кадриль, возвращались изъ большой залы. Миссъ Чайльдерлей была высокаго роста, блдная, задумчивая, съ черными глазами и выдающимся лбомъ. Лордъ Сваллотэль какъ-то странно посмотрлъ на нее и Джобсона. Ея рука небрежно лежала на рук Джобсона, который говорилъ ей что-то, но безъ большого одушевленія.

— Какъ вы думаете, они на чемъ-нибудь покончатъ? спросилъ лордъ Сваллотэль, указывая Берт на эту парочку.

— Не знаю, отвчала она: — они оба очень хладнокровны. Тадди, сказала она, обращаясь къ племяннику:— здсь г-жа де-Лосси съ дочерью, он въ будуар.

Лицо Джобсона тотчасъ оживилось.

— Странно! Но я очень радъ ихъ видть. Вы должны непремнно съ ними познакомиться, миссъ Чайльдерлей. Миссъ Элоиза — прелестная особа.

И онъ хотлъ пройти въ будуаръ, но лордъ Сваллотэль схватилъ его за руку.

— Джобсонъ, два слова, сказалъ онъ и, отойдя съ нимъ въ сторону, прибавилъ:— послушайтесь моего совта, не подходите теперь къ г-ж де-Лосси. Она только-что очень грубо срзала вашу тетку, и съ нею лордъ Мьюборнъ. Разв вы поссорились?

— Она срзала тетю Берту? Ихъ лучшаго друга? Не можетъ быть. Я не понимаю, какъ он попали сюда, он — бдныя француженки, живущія въ маленькомъ коттедж въ Лудло.

— Кто бы он ни были… но он прелестны и роскошно одты. Лордъ Мьюборнъ совсмъ ими очарованъ, особенно благодаря тому, что онъ былъ друженъ съ покойнымъ де-Лосси. Послушайтесь меня, не подходите къ нимъ. Тутъ что-то не ладно.

— Такъ надо разъяснить эту загадку, сказалъ Джобсонъ.

— Это на него походитъ, подумалъ лордъ Своллотель и пошелъ въ бальную залу съ Бертой.

Джобсонъ направился съ миссъ Чайльдерлей къ ея отцу, который стоялъ въ кружк лорда Мьюборна, хозяйки и прелестныхъ француженокъ. Какъ только дочь подошла къ нему, онъ попросилъ шепотомъ лэди Кэнамъ познакомить ее съ этими, повидимому, столь знатными особами.

— Очень рада, отвчала она и представила миссъ Чайльдерлей г-ж де-Лосси.

Джобсонъ, стоя подл нея, поклонился, но г-жа де-Лосси гордо подняла голову, взглянула на него, прищурившись, словно она была близорука, и, отвернувшись, продолжала свой разговоръ съ лордомъ Мьюборномъ.

Джобсонъ невольно покраснлъ. Миссъ Чайльдерлей сжала ему руку.

— Я думала, что вы — друзья, сказала она шопотомъ.

— Я такъ думалъ, отвчалъ Джобсонъ, прикусивъ губу: — но оказывается, что нельзя быть увреннымъ въ своихъ друзьяхъ.

Его глаза встртились съ глазами Элоизы. Она взглянула, но съ какой-то странной смсью надменной гордости и нжнаго чувства. Онъ выпрямился во весь ростъ и церемонно поклонился. Она слегка кивнула головой, и появившійся-было румянецъ на ея щекахъ быстро исчезъ.

— Элоиза, сказала по-французски г-жа де-Лосси: — милордъ желаетъ танцовать съ тобою кадриль. Я тебя подожду въ столовой. Лордъ Кэнамъ, проводите меня.

И они направились мимо Джобсона въ бальную залу.

Г-жа де-Лосси, которая довольствовалась скромной жизнью въ Лудло и давала съ дочерью уроки французскаго языка богатымъ и аристократическимъ семействамъ, теперь оказалась женщиной со средствами. Несчастныя обстоятельства побудили ее развестись съ мужемъ, когда Элоиз было только шесть лтъ. Вскор посл того онъ умеръ жертвою своей безумной жизни, доходы съ его маленькаго имнія свято откладывались его вдовой во вс эти годы, и она съ дочерью жила на свое приданое. Такимъ образомъ, она теперь могла достойнымъ образомъ представить свою дочь въ лондонское высшее общество. Лэди Кэнамъ, искренно полюбившая ихъ въ Лудло, гд он были сосдями, съ удовольствіемъ взялась ввести въ общество такую умную женщину и такую блестящую красавицу.

Возвращаясь домой, Берта и Тадди съ изумленіемъ разсуждали о странномъ поведеніи ихъ друзей. Генералъ внимательно прислушивался къ ихъ словамъ. Онъ видалъ г-жу де-Лосси въ Лудло и восхищался ея дочерью, а потому указалъ на нихъ лэди Пилькингтонъ на балу.

— О! воскликнула эта умная женщина: — он походятъ на искательницъ приключеній. Берта ихъ обожаетъ, и я теперь понимаю, почему вашъ племянникъ такъ краснорчиво говоритъ объ нихъ.

— Не бойтесь, лэди Пилькингтонъ, я ему уже объявилъ, что если онъ вздумаетъ когда-нибудь жениться на француженк, то я его прогоню изъ своего дома и лишу наслдства.

Узнавъ отъ Берты о неприличной сцен съ г-жею де-Лосси, лэди Пилькингтонъ пришла въ негодованіе.

— Въ англійскомъ обществ, сказала она:— ни одна лэди не сржетъ другой. Г-жа де-Лосси — француженка, и тмъ многое объясняется. Но тутъ что-то неладно. Я поду къ лэди Кэнамъ и все разузнаю.

Она, дйствительно, отправилась къ лэди Кэнамъ, а оттуда прямо прохала въ Арлингтонъ-Стритъ.

— Я была права, Берта, сказала она:— подъ дерзостью француженки кроется нчто иное. Она увряетъ лэди Кэнамъ, что Тадди Джобсонъ безчестно поступилъ съ ея дочерью.

— О!

— Ну, произнесъ генералъ, глубокомысленно кивая головой:— молодые люди, обучаясь французскому языку у хорошенькихъ женщинъ, не знаютъ, какъ далеко зайдутъ. Но все это — месть француженокъ, и я вамъ разскажу еще что-нибудь поинтересне. Лэди Кэнамъ мн говорила, что ея сынъ безумно влюбленъ въ эту красавицу и что она уже разъ ему отказала. Ловкіе люди эти французскія искательницы приключеній, но он скоро увидятъ, что гордость не спасаетъ отъ паденія. Я теб совтую, Берта, боле о нихъ не думать.

IX.
Пощечина.

Министерство было спасено на все время распущенія парламента. Полуэнергичная аттака торіевъ не удалась. Министерство осталось въ большинств хотя только одиннадцати голосовъ, но этого было довольно. Противники лорда Мьюборна выбрали неудачный случай для нападенія на него. По поводу предложенной имъ муниципальной реформы, въ сущности, очень умренной, но все-таки либеральной, возстали вс торіи и даже нкоторые изъ умренныхъ виговъ. Но большинство партіи реформы поддержало кабинетъ и провело билль. Однако, во время этихъ преній, министерство понесло тяжелый ударъ. Лордъ Кодлинъ напалъ на министровъ съ своей обычной безпристрастной суровостью. Лордъ Кодлинъ былъ циникъ. Въ политическомъ мір цинизмъ иногда полезенъ въ небольшой доз, придавая силу и блескъ практическимъ государственнымъ способностямъ. Но въ лорд Кодлин цинизмъ преобладалъ надъ всми добродтелями. Онъ былъ Діогенъ и издвался надъ всмъ. Онъ занималъ высокія должности, но не имлъ успха, несмотря на свои замчательныя способности. Поэтому, онъ сдлался независимымъ членомъ палаты и съ одинаковымъ негодованіемъ критиковалъ министерство, къ какой бы партіи оно ни принадлежало. Его логическій умъ и обширныя знанія придавали его оппозиціи особую силу. Когда торіи стояли у кормила правленія, онъ — по рожденію и наклонностямъ вигъ — выставлялъ ихъ, какъ мошенниковъ, когда же ихъ мсто занимали виги, то онъ надъ ними смялся, какъ надъ дураками. Его рчи противъ кабинета лорда Мьюборна имли громадный эффектъ. Онъ словно толкалъ ногою въ спину человка, уже скользившаго подъ гору. Оживленныя пренія въ обихъ палатахъ продлили сессію. Наступило 12 августа, и Лондонъ еще не опустлъ. Очень немногія изъ политическихъ знаменитостей или прихвостней партій ршались покинуть сцену, на которой разыгрывалось столь интересное зрлище. Не подлежало никакому сомннію, что министерство падетъ черезъ полгода, и тогда начнется погоня за портфелями. Вс планы о путешествіи на континентъ были брошены, и лорды, такъ же, какъ и депутаты, оставались на родин вблизи избирателей, которые или имли счастіе считать ихъ своими представителями, или находились подъ ихъ вліяніемъ, какъ крупныхъ землевладльцевъ. При этомъ, во многихъ помстьяхъ птицы жили себ спокойно, безбоязненно. Ихъ враги были заняты другой охотой.

Утромъ въ знаменательный день 12 августа, заставляющій биться сердце каждаго охотника, Джобсонъ вошелъ въ контору Винистуна съ раскраснвшимся лицомъ и, повидимому, очень взволнованный. Наканун вечеромъ, онъ имлъ съ своимъ другомъ серьёзный разговоръ. Этотъ сезонъ былъ для него очень труднымъ временемъ, но Джобсонъ чувствовалъ, что сдлалъ большой шагъ впередъ. Имя его было на всхъ устахъ. За это одно многіе отдали бы свою жизнь. Въ лондонскихъ клубахъ и въ провинціальныхъ политическихъ собраніяхъ, среди пламенныхъ сторонниковъ реформы и старомодныхъ, патріотическихъ сквайровъ, имя его произносилось съ совершенно различнымъ чувствомъ. Но вс признавали, что онъ ‘страшно-умный человкъ’ Эта фраза одинаково выражала мнніе и умренныхъ либераловъ, насчетъ его могучей критики излюбленныхъ старинныхъ учрежденій, и стойкихъ радикаловъ, касательно его энергичныхъ нападокъ на враговъ народа. Искренній, прямой и, какъ мы видли въ частной жизни, мягкій, великодушный и увлекающійся человкъ, онъ, силой своего таланта и энтузіазма, возбуждалъ страхъ въ людяхъ, его не знавшихъ. А страхъ порождаетъ ненависть.

Однако, разговаривая съ Винистуномъ 11-го августа, онъ не имлъ основанія быть недовольнымъ своимъ положеніемъ. Лучшее общество приняло его въ свою среду, какъ будущаго зятя

ВРАГИ ДЖОБСОНА.
Опытъ изслдованія политической и общесвенной жазни въ Великобританской имперіи.

РОМАНЪ ВЪ ВОСЬМИ ЧАСТЯХЪ
ЭДУАРДА ДЖЕНКИНСА.
АВТОРА ‘ДЖИНКСОВА МЛАДЕНЦА’.

ОТЪ ПЕРЕВОДЧИКА.

Романъ Эдуарда Дженкинса ‘Враги Джобсона’ началъ появляться въ Лондон мсячными выпусками съ января 1880 г. и тотчасъ же помщался, въ перевод, въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ (NoNo 1, 2, 3, 4, 6, 7), но на пятомъ выпуск онъ внезапно прекратился по случаю серьёзной болзни автора, и только надняхъ вышли разомъ шестая, седьмая и восьмая части. Мы продолжаемъ печатанье этого романа съ того мста, на которомъ прервали его въ іюльской книжк 1880 г., т. е. съ послднихъ страницъ пятой части, причемъ не лишнимъ считаемъ разсказать вкратц содержаніе напечатанныхъ прежде частей.

Родившись на остров Барбадос, гд отецъ его былъ военнымъ докторомъ, Тадеусъ Джобсонъ еще на рукахъ у кормилицы присутствовалъ, хотя и безсознательно, при мрачной драм, разыгравшейся въ дом его родителей. Молоденькая хорошенькая сестра его отца, Берта, сошла съ ума при вид убійства любимаго ею человка другимъ ея поклонникомъ изъ ревности. Эта катастрофа такъ подйствовала на доктора Джобсона и всю его семью, что онъ нашелъ невозможнымъ доле оставаться на остров Барбадос, вышелъ въ отставку и переселился въ Канаду, гд въ маленькомъ городк, Корнвал, и его окрестностяхъ нашелъ себ довольно обширную практику. Тутъ въ самой скромной, почти патріархальной обстановк, протекло дтство нашего героя, самымъ любимымъ товарищемъ котораго была тетка. Берта, потерявшая всякое умственное сознаніе и сдлавшаяся совершеннымъ ребенкомъ. Добрый докторъ старательно ухаживалъ за нею долгіе годы, увряя, что она можетъ выздоровть, если какое-нибудь необыкновенное происшествіе возбудитъ снова къ дятельности парализованную часть ея мозга. Дйствительно, его ожиданія сбылись и когда Тадеусу Джобсону было уже одиннадцать лтъ, онъ однажды похалъ на лодк съ теткой и попалъ въ водоворотъ, опрокинувшій лодку. Спасенная изъ воды Берта, долго не приходила въ себя, но когда она очнулась, то вмст съ нею воскресъ и ея умъ. Она словно спала все это время и въ дальнйшей своей жизни ничего не помнила объ этомъ страшномъ эпизод, благодаря которому она, однако, осталась не по лтамъ свжей и молодой.

Воспитаніе нашъ герой получилъ сначала въ мстной школ, потомъ на дому, пользуясь уроками очень просвщеннаго, либеральнаго и добраго учителя Роджера, и, наконецъ, въ торонтскомъ университет. Въ девятнадцать лтъ онъ вернулся въ Корнваль красивымъ, славнымъ, сильнымъ юношей, съ нжнымъ выраженіемъ лица, прекрасными зубами, курчавыми каштановыми волосами, голубыми глазами и римскимъ носомъ’. Поступивъ въ контору мстнаго стряпчаго Латуша, онъ, въ продолженіи нсколькихъ мсяцевъ, серьёзно изучалъ законы и коментаріи Блэкстона, а вмст съ тмъ ухаживалъ за дочерью своего патрона, Эмили, хорошенькой, но безсердечной кокеткой. Джобсонъ влюбился въ нее со всмъ пыломъ молодости, а она, пококетничавъ съ нимъ нсколько времени, предпочла ему веселаго, но развратнаго, безнравственнаго негодяя Тома Скирро, товарища по школ и заклятого врага Джобсона. Разочарованный въ своей первой любви, онъ опасно занемогъ, а когда выздоровлъ, то отецъ, между тмъ пріобрвшій порядочное состояніе покупкой земель и сдлавшійся членомъ канадскаго парламента, отправилъ его въ Лондонъ, гд въ то время жили Берта и другой ея братъ генералъ Гарри Джобсонъ, герой индйскихъ войнъ.

Поселившись съ теткой въ Темпл, молодой Джобсонъ принялся серьёзно за подготовку себя въ адвокаты, и черезъ четыре года получилъ дипломъ. Но его пламенной натур было недостаточно изучать сухіе, скучные законы, и онъ съ жаромъ предался изученію политическаго и общественнаго положенія Англіи. Перенесенный изъ полуразвитого, по сравнительно состоятельнаго общества, въ которомъ онъ провелъ свою юность, въ громадную, сложную, полусгнившую, перерождающуюся наново систему англійской жизни, онъ очутился въ стран самой богатой и самой бдной въ цломъ свт, среди милліоновъ людей, умирающихъ съ голода и холода. Мннія, высказываемыя въ обществ, въ которомъ онъ вращался, холодное равнодушіе, съ которымъ вс относились къ страшному положенію вещей, приводили его въ негодованіе. Относясь ко всему съ искреннимъ жаромъ, онъ сталъ спрашивать себя: было ли полезно или даже терпимо, чтобы въ обществ существовалъ классъ, главной заботой котораго было поддерживать только себя, помимо всхъ другихъ экономическихъ и политическихъ соображеній? Карлэйль тогда побуждалъ англійскую молодежь своей вдохновенной проповдью врить только въ вчныя истины и руководствоваться ими, отворачиваясь съ презрніемъ отъ разрозненныхъ политическихъ силъ. Но великій пророкъ не переманилъ Джобсона въ свою школу. Хотя его пламенное краснорчіе возбуждало въ немъ энергію и уничтожало много предразсудковъ, но оно не могло убдить натлего героя, что свобода опасне патріархальной власти, сосредоточенной въ хорошихъ рукахъ. Джобсонъ ясно видлъ, что хорошія руки могли исчезнуть, а практическое пользованіе народными вольностями оставалось вчно. Поэтому, онъ считалъ народъ единственнымъ компетентнымъ судьей того, что ему полезно и чмъ можно вывести его изъ тягостнаго положенія. Мало по-малу, онъ сталъ открыто и печатно выражать свои идеи. Его письмо въ ‘Chronicle’ о современномъ положеніи страны и маленькое отдльное сочиненіе ‘Идеалъ правительства’ отличались такимъ богатствомъ фактовъ, такой свжей энергіей, что обратили на себя общее вниманіе даже въ высшихъ сферахъ, гд либеральный премьеръ, лордъ Мьюборнъ, поручилъ за нимъ слдить, какъ за человкомъ, который могъ пригодиться ихъ партіи. Успхъ Джобсона вскор превзошелъ его ожиданія и составилось общее мнніе, что судьба готовила ему блестящую будущность. Съ одной стороны, онъ очень удачно подвигался въ адвокатской карьер, съ другой, его имя становилось все боле и боле громкимъ въ литератур и его вторая книга ‘Привилегированныя сословія въ Англіи’, рзкая, смлая критика соціальныхъ и политическихъ аномалій конституціи, избирательной системы, администраціи и общественнаго управленія, произвела громадное впечатлніе. Наконецъ, принятый въ лучшемъ обществ, какъ въ торійскихъ салонахъ, такъ и въ кружкахъ виговъ, онъ занялъ такое видное мсто въ свт, что богатый банкиръ и стойкій вигъ Чайльдерлей открыто прочилъ его въ женихи своей дочери, которую нашему герою удалось спасти, когда лошади понесли ея экипажъ.

Лордъ Сваллотэль, молодой богатый вигъ, товарищъ министра колоній, и адвокатъ Вильямъ Винистунъ, человкъ уже не молодой, но принадлежавшій къ числу тхъ людей, которые никогда не теряютъ любви къ молодежи, были самыми близкими друзьями Джобсона. Оба они питали нжныя чувства къ его тетк Берт, жившей вмст съ племянникомъ, сохранившей, несмотря на свои сорокъ лтъ, прежнюю красоту и неподражаемую грацію, оба они сдлали ей предложеніе и получили отказъ.

Но если у Джобсона были искренніе друзья, то естественно, что его необыкновенный успхъ породилъ ему и множество враговъ. Первое мсто между ними занимали его старый противникъ Томъ Скирро, который, женившись на Эмили Латушъ, также перебрался въ Лондонъ и долго находился въ самой ужасной нищет. Узнавъ объ этомъ, Джобсонъ тайно помогалъ предмету своей первой любви, а мужъ ея, между тмъ, старался всячески ему вредить и помщалъ прежде въ органахъ мелкой прессы, а потомъ въ торійской газет ‘Post’ самыя злобныя критики на его сочиненія и гнусныя клеветы объ его частной жизни. Въ послднемъ отношеніи случай ему благопріятствовалъ: онъ познакомился съ старой кокеткой Эленой Сурти, которая нкогда была въ связи съ сэромъ Гарри Джобсономъ и они вмст повели ловкую аттаку на дядю и племянника, который легкомысленно принялъ однажды въ своей адвокатской контор низкую интриганку, и чтобъ избавить дядю отъ непріятностей, далъ ей чекъ къ своему банкиру на значительную сумму. Хотя благодаря энергичной помощи Винистуна и ловкости Тимпана, молодого писца въ адвокатской контор Джобсона, который очень дипломатично свелъ дружбу съ миссъ Бопсъ, дочерью квартирнаго хозяина Скирро, удалось миролюбиво покончить дло съ нкогда прекрасной Эленой, согласившейся, за крупный пенсіонъ со стороны сэра Гарри, ухать навсегда за-границу, но у Скирро осталось въ рукахъ сильное орудіе противъ Джобсона, и онъ ловко распространялъ про него самыя скандальныя исторіи въ печати, въ торійской партіи и среди стряпчихъ, къ одному изъ которыхъ ему удалось, наконецъ, поступить.

‘Какъ бы то ни было, такъ кончается послдняя страница напечатанныхъ досел въ ‘Отеч. Запискахъ’ пяти частей новаго романа Дженкинса:— 11-го августа 184*, Джобсонъ не имлъ основанія быть недовольнымъ своимъ положеніемъ. Лучшее общество приняло его въ свою среду, какъ будущаго зятя’…

богатаго вига и хотя члены Бруксова Клуба пожимали плечами, говоря объ его книг, но утшались мыслью: ‘Онъ женится на двадцати или тридцати тысячахъ годового дохода и діавольски умный человкъ, онъ вскор перебсится и будетъ стойкимъ вигомъ, украшеніемъ нашей партіи’.

Утромъ 12-го, Джобсонъ вошелъ въ кабинетъ Винистуна съ письмомъ въ рукахъ.

— Ай, ай! воскликнулъ адвокатъ:— вы слишкомъ много работаете. Посмотрите какія у васъ впалыя щеки. Слава Богу, что вы скоро подете въ Іоркширъ. Нсколько дней охоты и вы совершенно понравитесь.

— Я не поду въ Іоркширъ, отвчалъ Джобсонъ мрачно:— прочтите это письмо.

Винистунъ взглянулъ на письмо, имвшее видъ оффиціальной бумаги и, прочитавъ его отъ цервой до послдней строки, нахмурилъ брови.

— Это прямая отставка, произнесъ онъ:— неудивительно что вы смущены. Что это значитъ?

Джобсонъ пожалъ плечами.

Письмо было слдующаго содержанія:

No 127, Паркъ-Лэнъ 11 августа, 18 —

Многоуважаемый сэръ!

Съ сожалніемъ увдомляю васъ, что по личнымъ моимъ дламъ, я долженъ тотчасъ хать на континентъ и потому вынужденъ лишить себя удовольствія принимать гостей въ Рингторп. Я думаю, что мое отсутствіе будетъ продолжительно и миссъ Чайльдерлей подетъ со мною. Она пишетъ съ этой же почтой миссъ Джобсонъ. Я надюсь, что въ послдствіи буду имть удовольствіе видть васъ у себя въ Рингторп.

Желая вамъ веселыхъ каникулъ и всякаго успха въ жизни,

и остаюсь преданный вамъ
А. П. Чайльдерлей.

— Люди не пишутъ въ этомъ тон своимъ будущимъ зятьямъ. Какъ онъ прежде писалъ вамъ?

— Самымъ дружескимъ, интимнымъ тономъ: ‘Мой милый Джобсонъ’, искренно васъ любящій и т. д. Но что значитъ эта перемна?

— Чайльдерлей очень сухой и гордый человкъ. Онъ завзятый вигъ, богатый выскочка съ аристократическими стремленіями. Но онъ благородный человкъ и до того чувствуетъ себя вашимъ должникомъ, что его не могутъ охладить къ вамъ разногласія по политическимъ или общественнымъ вопросамъ. Я знаю, что онъ, вмст съ Сваллотэлемъ и другими вашими старыми пріятелями, считаетъ вашу знаменитую книгу большой ошибкой. Но все-таки это не причина человку, громко говорившему о васъ, какъ о желательномъ муж для его дочери, отказать вамъ отъ дома, какъ отказываютъ лакеямъ. Тутъ что-нибудь да кроется. Пойдемте въ садъ.

Они спустились по лстниц и начали ходить взадъ и впередъ по любимой алле Винистуна на берегу рки.

— Джобсонъ, сказалъ его другъ, посл нкотораго молчанія:— это не спроста, какъ говорятъ въ Сити. Или кто-нибудь очернилъ васъ въ его глазахъ, или миссъ Чайльдерлей нашла себ другого жениха боле по сердцу.

— А можетъ быть и то и другое, воскликнулъ Джобсонъ съ напряженнымъ смхомъ.

— Конечно. Теперь я могу вамъ сказать, что Чайльдерлей очень разсердился на васъ за вашу книгу и открыто высказывалъ въ клуб свое неудовольствіе.

— А мн какое до этого дло! произнесъ Джобсонъ, вспыхнувъ:— неужели вы думаете, вс Чайльдерлей и вс богатыя невсты на свт могли бы заставить меня измнить хоть одно слово въ книг, которую я написалъ по убжденію и долгу совсти? Если странная перемна въ отношеніяхъ мистера Чайльдерлея ко мн объясняется этой причиной, то я ни мало не сожалю о нашемъ разрыв.

— Вы сказали то, что я всегда ожидалъ отъ васъ, Джобсонъ. Ваша книга — произведеніе честнаго человка, опередившаго свое время, я глубоко уважаю васъ и сердечно благодарю за этотъ смлый подвигъ. Но я не могу скрыть отъ васъ, что, напечатавъ ее, вы нсколько затормозили свою карьеру.

— А я долженъ всегда имть въ виду только карьеру Тадеуса Джобсона?

— Такъ думаетъ свтъ. Человкъ, дйствующій слишкомъ искренно и непримняющійся къ обстоятельствамъ, считается безтактнымъ, непрактичнымъ. Въ сущности, тутъ есть доля правды. Такой человкъ не можетъ идти въ ногу съ большинствомъ. Вы другъ и усыновленное дтище виговъ, по преимуществу людей умренныхъ и трезвыхъ. Вы блестите и сверкаете среди старомодныхъ, тихихъ людей и они, ослпленные вашимъ лучезарнымъ сіяніемъ, приходятъ въ ужасъ и поднимаютъ крикъ. Вы то, что принято называть геніемъ. А геніи и виги такъ же мало соединимы какъ огонь и вода. Торіи признаютъ геніевъ и пользуются ими. Радикалы покланяются имъ, но для виговъ они не имютъ никакой цны.

— Однако, вы вчера вечеровъ соглашались, что моя книга имла большой успхъ.

— Да, литературный, но въ политическомъ отношеніи, это ошибка. Я зато ее и привтствую съ такой радостью. Эта книга будущаго. Она дышетъ искренностью и правдою, а это также ошибка. Чтобъ окончательно убить любимую идею въ глазахъ практичныхъ, дловыхъ, любящихъ деньги англичанъ, стоитъ только назвать ее сантиментальной. Величайшій геній, литературный или политическій, потеряетъ все свое значеніе какъ только будетъ доказано, что онъ энтузіастъ. Англичане обожаютъ силу и благоразуміе, а французы умъ и блескъ. Большинству англичанъ нужны трезвыя, благоразумныя идеи, т. е. по просту избитыя, черствыя, буржуазныя.

— Зачмъ же они читаютъ мою книгу?

— Потому что она написана бойко и остроумно. Публика восторгается формой и отвергаетъ сущность. Но это не бда. Книга ваша хорошая, она сдлаетъ много добра и со временемъ вы получите свою награду. Но все-таки не она причиной разрыва между вами и Чайльдерлеемъ. Не было ли у васъ какой ссоры съ миссъ Чайлъдерлей?

— Нтъ.

— Скажите откровенно, признавались вы ей въ любви?

— Никогда.

— А вы ее любите? Этотъ ударъ поразилъ васъ въ самое сердце?

— Ну, не совсмъ такъ, отвчалъ Джобсонъ:— я считалъ ее очень умной и пріятной и питалъ къ ней нкоторое чувство…

— Т. е. вы не питали къ ней антипатіи?

— Напротивъ, но, пожалуйста, не заставляйте меня анализировать мои чувства. Во всякомъ случа, я халъ въ Рингторпъ съ твердой ршимостью дать себ отчетъ въ нихъ. Я никогда не женился бы на ней, еслибъ не былъ увренъ, что могу ее любить.

— Хорошо. Слава Богу, что дло не хуже. Это только наружная рана, сердце не тронуто. Все-таки это непріятная исторія и вы не можете просить ея разъясненія у мистера или миссъ Чайлъдерлей. Онъ запираетъ лавочку и узжаетъ на континентъ, желая вамъ всякаго успха въ жизни. Какъ это походитъ за вига! Дерзко и de haut en bat. Мд кажется лучше всего не поднимайте никакого шума и зайдите завтра къ нимъ, какъ будто ничего не случилось…

— Нтъ, я не сдлаю этого. Если человкъ, бывшій со мною въ такихъ интимныхъ отношеніяхъ, какъ Чайльдерлей, ршается написать мн подобное письмо, значитъ между нами все кончено. Я не стану навязываться, тмъ боле что они считаютъ себя обязанными мн. Я теряю общанное мн мсто въ парламент, но зато теперь свободенъ и могу вступить въ парламентъ представителемъ народа, интересамъ котораго я преданъ всей душой.

— Дайте мн руку, вамъ нечего бояться. Пусть Чайльдерлей убирается — въ палату лордовъ.

Спустя нсколько дней посл этого разговора, Берта Джобсонъ, сидя за утреннимъ завтракомъ, пробгала глазами ‘Post’. Вдругъ она вскрикнула и такъ громко, что генералъ и Джобсонъ вскочили въ испуг.

— Боже мой! Что случилось, милая Берта?

— Слушайте. ‘Говорятъ, что лордъ Сваллотэль, товарищъ министра колоній, женится на миссъ Эмелин Чайльдерлей, единственной дочери мистера А. П. Чайльдерлея, члена парламента’.

Джобсонъ взглянулъ на тетку и молча вышелъ изъ комнаты.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

ДОМА И ВЪ СУД.

I.
До чего доходила экономія генерала Джобсона.

Въ блдныя, срыя сумерки ранняго іюльскаго утра, шелъ по Кларджесъ-Стриту къ Мэферу человкъ, повергнутый или въ уныніе или въ отчаяніе. Отъ духоты онъ снялъ шляпу и лицо его было блдное, испитое. Рдющія, съ просдью волосы, нахмуренныя брови, приподнятыя къ верху ноздри, темныя линіи подъ глазами, выпуклыя жилы на вискахъ, преждевременныя морщины въ углахъ рта, крпко сжатыя губы, и вообще вс черты его лица дышали напряженіемъ мысли и чувствъ, безпокойствомъ, гордостью и сознаніемъ силы.

Это былъ Тадеусъ Джобсонъ.

Прошло боле четырехъ лтъ и онъ возвращался домой съ поздняго засданія палаты общинъ, гд засдалъ въ качеств депутата Линчестера.

Его жизнь во все это время была трудовая, дятельная, самоуничтожающая, что ясно видно по его лицу и слегка сгорбленной спин. Довольно было взглянуть на него, чтобъ сказать, что этотъ человкъ мыслилъ, а слдовательно страдалъ.

Нельзя мыслить, не страдая, потому что мысль просвтляетъ человка, научаетъ его видть добро и зло, сознавать правду и неправду. Джобсонъ жилъ на свт не для того, чтобъ быть жертвою его минутныхъ настроеній, но чтобъ изучать свтъ и если возможно руководить имъ. И онъ изучалъ свтъ съ благородной цлью усовершенствовать его. Но еслибъ онъ когда-нибудь имлъ время предложить вопросъ Пиіи, возсдающей во внутреннемъ святилищ каждой человческой души, то она отвтила бы ему, что онъ изучалъ свтъ также и для того, чтобъ властвовать надъ нимъ. Онъ отличался тмъ духомъ властительства, который такъ рдко торжествуетъ и тайной, быть можетъ, безсознательной силой, руководившей его жизнью, было стремленіе достичь власти, сдлаться вожакомъ людей, ради достиженія идеальной цли общаго блага. Впрочемъ, не одна эта сила побуждала его къ дятельности, онъ былъ человкъ религіозный, хотя его религія состояла не въ слпой вр или суевріяхъ, а въ глубокомъ, сознательномъ убжденіи, что есть Богъ и что люди могутъ достичь идеальнаго совершенства. Его кругозоръ не былъ ограниченъ временемъ и онъ открыто признавалъ, что конечное и высшее развитіе жизни вн міра сего. Высказывая подобное убжденіе, онъ доказывалъ, что имъ руководитъ не одно самолюбіе, такъ какъ на него смотрли за это съ циничнымъ презрніемъ многіе, содйствіе и сочувствіе которыхъ были необходимы для его торжества.

Однимъ изъ принциповъ его религіи была искренность, а искренность порождаетъ много враговъ.

Работая за троихъ и будучи въ одно и тоже время писателемъ, мыслителемъ, политическимъ дятелемъ, членомъ общества, главою семьи и прихожаниномъ своей церкви, онъ оставался тмъ же честнымъ, великодушнымъ и смлымъ человкомъ, какимъ мы его видли до сихъ поръ. Его смлость была изъ тхъ, которыя въ случа успха называются геніемъ, а въ случа неудачи безуміемъ.

Джобсонъ засдалъ въ парламент уже четыре сессіи. Мануфактурное населеніе Линчестера въ Ланкашир избрало его своимъ представителемъ ради его замчательныхъ способностей, радикальныхъ убжденій и смлой энергіи. Они послали его въ парламентъ и предоставили ему полную свободу дйствія. Впрочемъ, еслибъ не нашлись въ Англіи избирателей оказавшихъ ему такое полное довріе, то Джобсонъ никогда не вступилъ бы палату. Онъ не принадлежалъ къ тому разряду людей, которые маршируютъ по-ротно и по-взводно подъ командою предводителя своей партіи. Избиратели знали его хорошо, любили его и упорно стояли за него, несмотря на вс насмшки журналистовъ и прихвостней враждебныхъ партій.

Каждый на мст Джобсона могъ бы гордиться своимъ положеніемъ, но, благодаря этому положенію, нашъ герой чувствовалъ себя вполн одинокимъ. Длать то, что повелваетъ разумъ и совсть, исполнять свой долгъ хорошо и смло, и въ тоже время знать, что большинство считаетъ тебя дуракомъ, что друзья молчатъ, а враги радуются твоему безумію — нестерпимо тяжело, особенно человку, съ потребностью любить и быть любимымъ.

Повернувъ въ Грэтъ-Чарльсъ-Стритъ, Джобсонъ остановился передъ небольшимъ домомъ и бросилъ грустный взглядъ на верхній этажъ. Тамъ спали его жена и дти. Онъ тяжело вздохнулъ. Ни одно человческое существо, кром Джобсона, не подозрвало причины этого тяжелаго вздоха. Онъ былъ гордъ и никогда не показывалъ своихъ ранъ ни врагамъ, ни друзьямъ.

Въ то утро, когда Джобсонъ узналъ о выход замужъ миссъ Чайльдерлей за лорда Сваллотэля, онъ спокойно удалился въ свою комнату, подвергнулъ строгому анализу свои чувства и нашелъ, что онъ никогда еще не любилъ. Убдившись въ этомъ, онъ пересталъ думать о непріятной исторіи и не сказалъ ни слова ни Берт, ни Винистуну. Онъ предчувствовалъ, что это событіе сильно подйствуетъ на всю его жизнь и былъ очень радъ, что избавился отъ большого соблазна. Еслибъ онъ женился на дочери мистера Чайльдерлея, то потерялъ бы свою свободу и попалъ бы въ сти виговъ, откуда вырваться было бы невозможно. Собственно, потеря миссъ Чайльдерлей его нисколько не огорчала, но его гордость была оскорблена, его вра въ дружбу честь и благодарность людей, называвшихъ себя джентльмэнами, была поколеблена. Онъ былъ слишкомъ гордъ, чтобъ спросить объясненія этой тайны. Мистеръ Чайльдерлей и лордъ Сваллотэль стали для него какъ бы незнакомыми людьми. Они, съ своей стороны, считая, что поступали благородно, также молчали и не искали случай объясниться. Такимъ образомъ, узы, связывавшія его съ вигами, были порваны и онъ естественно сталъ независимымъ либераломъ. Онъ напечаталъ другую книгу, въ которой подвергнулъ политику виговъ еще боле строгой критик, и разрывъ съ ними сталъ окончательнымъ. Хотя онъ сидлъ въ палат за вожаками ихъ партіи, но они смотрли на него косо, еле признавали его за союзника, старались помшать его дятельности и относились къ нему съ холоднымъ презрніемъ. Неудивительно что при такихъ обстоятельствахъ, въ немъ развилась присущая ему сила ироніи, которая сверкала и жгла тмъ боле, что теперь онъ уже обращался съ своимъ краснорчивымъ возваніемъ не къ одной Англіи, а ко всему свту. Его книги читались повсюду, куда проникалъ англійскій языкъ, а мыслящіе либералы въ другихъ странахъ переводили ихъ на свой языкъ для просвщенія своихъ соотечественниковъ. Но его сочиненія но форм и содержанію были такого рода, что всегда возбуждали гнвныя критики. Старый свтъ не любитъ, чтобъ его учили уму-разуму молодые мыслители. Однако, стиль Джобсона далеко не отличался высокомріемъ: онъ просто былъ убжденъ въ справедливости того, что высказывалъ, и потому всегда выражалъ свои мысли прямо, смло, ясно, рзко. Эта смлость, и рзкость были не особенно пріятны людямъ противоположныхъ убжденій, которыхъ онъ немилосердно бичевалъ, даже многіе изъ тхъ, которые сочувствовали его идеямъ, относились враждебно къ автору, потому что онъ былъ такъ проницателенъ и самоувренъ.

Геніи въ наши дни должны говорить съ міромъ, снявъ шляпу, преклонивъ колно и въ самомъ заискивающемъ тон или напротивъ вступить съ нимъ въ открытую борьбу и заставить силою подчиниться ихъ власти. Эту истину понялъ нкто, по имени Дизраэли, и велъ упорную борьбу въ то самое время, когда Джобсонъ также бралъ съ боя каждый шагъ на пути къ своей цли. Но для нашего героя борьба была трудне: ему мшали, его задерживали принципы. Онъ боролся за добро, за правду, боролся честнымъ, благороднымъ оружіемъ. Онъ зналъ, что дйствуетъ искренно, но враги называли его лицемромъ и, что еще хуже, гаеромъ.

Врне всего описалъ тогдашнее положеніе Джобсона его отецъ.

Въ семь Джобсоновъ уже была вторая титулованная особа. Сэръ Артуръ Джобсонъ, первый министръ Канады, пріхалъ въ Лондонъ съ политическимъ порученіемъ. Благоразумный, видный обходительный, онъ произвелъ хорошее впечатлніе на оффиціальныя сферы. Его умренные взгляды вызвали общее сочувствіе въ Англіи, гд уважаютъ умренность боле геніальности.

‘Чмъ глубже я изучаю характеръ нашего милаго сына, писалъ онъ жен:— тмъ боле радуюсь и безпокоюсь. Какъ широки, свободны и благородны его взгляды! Онъ дышетъ энтузіазмомъ, а разговоръ его блещетъ умомъ и силой. Но онъ слишкомъ смлъ и отваженъ. Я намекнулъ ему объ этомъ вчера ночью. Я былъ въ палат и слушалъ пренія о тайной подач голосовъ, которую двое или трое радикаловъ выдвигаютъ впередъ, какъ единственное средство уничтожить подкупы на выборахъ. Рчь Тадди была по форм великолпна, краснорчива и строго логична, отрадно было слушать его посл пустыхъ, цвтистыхъ фразъ его противниковъ. Но онъ недовольствовался защитой поддерживаемаго имъ принципа. Онъ пошелъ дале. Онъ сталъ настаивать на расширеніи избирательныхъ правъ, на распространеніи въ народ серьёзнаго образованія, на освобожденіи земли и на тому подобныхъ революціонныхъ мрахъ, которыя привели бы насъ Богъ знаетъ куда. Подобная рчь, да еще произносимая молодымъ человкомъ, неимющимъ значительнаго политическаго или общественнаго положенія, вызвала конечно, неодобреніе и насмшки большинства палаты. Но я удивился, какъ онъ увренъ въ себ, онъ пришелъ ко мн на галлерею пэровъ и съ улыбкой сказалъ:— ‘Вы видите, отецъ, что не къ чему быть пророкомъ, я сегодня боролся со зврями’. Я ничего не отвчалъ. Но мое сердце было переполнено и я боюсь, что слезы выступили на моихъ глазахъ. Рядомъ съ нами сидлъ лордъ Кэнамъ, очень образованный и любезный молодой джентльмэнъ, хотя онъ въ очень холодныхъ отношеніяхъ съ Тадди, но ради старой дружбы между нашими семьями, принялъ меня очень радушно. Лэди Пилькинтонъ говоритъ, что между ними были непріятности по поводу какой-то француженки mademoiselle де-Лосси, о которой, помнишь, такъ много намъ писала Берта. Я не спрашивалъ подробностей, такъ какъ молодые люди всегда остаются молодыми людьми. Но при первомъ нашемъ свиданіи, лордъ Кэнамъ сказалъ мн: ‘Вы, вроятно, знаете, что мы съ вашимъ сыномъ не такіе друзья, какъ прежде. Онъ сталъ революціонеромъ, намъ даже неловко встрчаться и мы разошлись. Вамъ бы слдовало его урезонить. Вдь онъ портитъ себ карьеру, съ его блестящими способностями онъ могъ бы достигнуть всего’. Я вспомнилъ эти слова лорда Кэнама, когда онъ, услыхавъ замчаніе Тадди, презрительно взглянулъ на него. Тадди это замтилъ, но остался совершенно спокойнымъ. Онъ или удивительно владетъ собою, или чрезвычайно добродушенъ, или, какъ говорятъ враждебныя ему газеты, страшно самонадянъ. Послдняго, конечно, ни ты, ни я не допустимъ въ нашемъ сын. У него есть одно рдкое и очень важное для общественнаго дятеля качество: онъ совершенно хладнокровно относится къ своимъ многочисленнымъ и злобнымъ критикамъ, не читаетъ ихъ статей и никогда имъ не отвчаетъ, что еще боле ихъ сердитъ.

‘Возвращаясь домой изъ палаты я позволилъ себ указать ему на излишнюю горячность его рчи и на то, что онъ вообще своими крайними взглядами портитъ себ карьеру и возбуждаетъ въ политическихъ кружкахъ сомнніе насчетъ его здраваго смысла, играющаго въ Англіи первую роль. Онъ выслушалъ меня спокойно и потомъ, остановившись, воскликнулъ: ‘Къ чему ведетъ ваша рчь? Вы, желая мн добра, упрекаете меня за то, что я говорю открыто, прямо и искренно то, что думаю. Вы принимаете сторону моихъ друзей, смотрящихъ на меня какъ на сумасшедшаго и вчно проповдующихъ мн важность великой добродтели — благоразумія. Но, простите меня, то, что вы называете благоразуміемъ, но моему, есть лицемріе и трусость. Вы хотите, чтобъ я, убжденный въ справедливости извстныхъ идей, которыми будетъ руководствоваться слдующее поколніе, не исполнялъ своего долга, не старался бы всми силами распространить эти идеи, а прикинулся бы, что врю въ идеи и принципы, мн вполн антипатичныя, только для того, чтобъ получить высокое мсто на государственной лстниц. Признаюсь, я очень самолюбивъ и вполн убжденъ, что могу достичь, какъ говорятъ мои друзья, высокого поста, но въ настоящее время это возможно только дорогой цной: я долженъ пожертвовать честью, совстью и христіанскимъ долгомъ. Мои друзья вамъ скажутъ, что не стоитъ портить блестящей карьеры и брать на себя роль пророка изъ-за такихъ избитыхъ и пустыхъ идей, какъ т, которыя я защищаю. Я вполн сознаю, что неспособенъ на такую великую роль, но твердо ршился говорить и дйствовать согласно моимъ убжденіямъ и никогда не буду лицемромъ и льстецомъ, хотя бы мн за это общали портфель перваго министра’.

‘Тутъ же на улиц я обнялъ его и прижалъ къ своей груди.

‘Сынъ мой, сказалъ я:— я заслужилъ твой упрекъ. Прости меня. Ты благородне и честне меня. Мн далеко до тебя’. Онъ отвчалъ на это очень нжно: ‘Нтъ, милый отецъ, вы напрасно заставляете меня краснть. Я не заслужилъ вашихъ похвалъ. Я очень слабъ. Не надо имть большой силы, чтобъ исполнить свой долгъ. Истинный путь не трудно найти и не трудно идти по немъ. Вотъ людямъ хитрымъ и ловкимъ, обманывающимъ свое поколніе, работа потрудне. Я живу для будущаго, а они для настоящаго’.

‘Такимъ образомъ, милая Маріанна, мы должны быть благодарны Богу, что Онъ послалъ намъ такого сына. Если онъ и дуракъ, какъ его многіе называютъ, то дуракъ благородный. Прочти это письмо нашему другу Роджеру, онъ будетъ въ восторг и, быть можетъ, признаетъ, что его уроки принесли достойный плодъ’.

Изъ этихъ словъ сэра Артура Джобсона ясно видно, что нашъ герой игралъ одинокую роль на политической арен, къ величайшему сожалнію его друзей и къ презрительной радости его враговъ. Онъ страдалъ отъ обычнаго геніямъ удла — его не понимали.

Но рдкіе геніи находились въ такомъ благопріятномъ положеніи для достиженія своей цли, какъ Джобсонъ. Онъ женился на богатой и наслдовалъ значительное состояніе. Генералъ сэръ Гарри Джобсонъ уже четыре года, какъ покоился въ могил. Онъ исчезъ изъ ‘сей юдоли плача’ очень оригинально. Спустя годъ посл разрыва Джобсона съ миссъ Чайльдерлей, генералъ сдлался жертвою мучительнаго и опаснаго недуга, который, однако, далъ ему много времени на устройство своихъ длъ. Онъ написалъ очень длинное и цвтисто выраженное духовное завщаніе, по которому оставилъ порядочныя суммы своему слуг Вансу и старому другу майору Толбойсу, который вскор затмъ умеръ отъ запоя, а все остальное свое состояніе раздлилъ на дв части между Бертою и Тадеусомъ Джобсономъ.

Онъ до послдней минуты оставался экономнымъ и наканун смерти, узнавъ отъ доктора, что ему не прожить боле двадцати-четырехъ часовъ, одлся и похалъ въ контору извстныхъ гробовщиковъ Вельями и Кроссъ, въ улиц Сент-Джемсъ. Опираясь на руку своего врнаго Ванса, онъ съ трудомъ вышелъ изъ кареты и потребовалъ хозяина, который немедленно явился, потирая руки отъ удовольствія, что такой почтенный воинъ удостоилъ его фирму своимъ посщеніемъ.

— Чмъ могу вамъ служить, сэръ Гарри? произнесъ онъ:— я надюсь, что вы не понесли никакой потери…

— Сэръ, перебилъ его генералъ:— я умираю.

Мистеръ Вельями вздрогнулъ, во всю его долголтнюю практику ему не приходилось видть у себя своего будущаго кліента, на краю могилы.

— Я надюсь, что вы выздоровете, генералъ Джобсонъ, отвчалъ онъ, любезно раскланиваясь.

— Не перебивайте меня, сэръ. Я желаю заказать мои похороны.

Мистеръ Вельями поблднлъ, видя, что генералъ упорно стоялъ на своемъ.

— Я не желаю, чтобъ гробовщики обворовали моихъ наслдниковъ. Я вамъ скажу въ двухъ словахъ, какія я желаю похороны, и вы дадите мн счетъ, который я заплачу. Въ моемъ завщаніи сказано, чтобъ наслдники не смли платить ни пенса за мои похороны. Гробъ будетъ совершенно простой, изъ чернаго дерева…

— Извините, сэръ Гарри, произнесъ мистеръ Вельями, вынимая изъ кармана записную книжку:— вашъ ростъ?

— Шесть футовъ, четыре дюйма.

— Гробъ изъ чернаго дерева въ шесть футъ десять дюймовъ длины и въ два фута два дюйма ширины. Это будетъ очень дорого, сэръ Гарри.

— Позвольте мн самому быть судьею, какого я стою гроба, отвчалъ съ гордымъ достоинствомъ генералъ:— слышите, гробъ изъ чернаго дерева, совершенно простой и съ маленькой гладкой серебряной пластинкой, на которой вы напишете черными буквами: ‘Гарри Джобсонъ’.

— И года, конечно, сэръ Гарри?

— Нтъ! грозно воскликнулъ генералъ: — довольно и того, если я откликнусь на послдней перекличк, къ чему тутъ статистика, сэръ?

— Простите меня, сэръ Гарри, но эта надпись слиткомъ проста для такого заслуженнаго генерала. Неужели вы не позволите упомянуть всхъ заслуженныхъ вами знаковъ отличія?

— Къ чему упоминать знаки отличія, сэръ, на ящик съ костями, изъденными червями? Вансъ?

— Сэръ Гарри?

— Слышите! Ни слова боле. Если прибавятъ хоть одинъ слогъ, то оторвите надпись собственными руками.

— Слушаю, сэръ Гарри, отвчалъ Вансъ, глотая слезы.

— Дроги самыя простыя въ дв лошади и дв траурныя кареты, да еще шелковый англійскій флагъ, которымъ покрыть гробъ,

— Все будетъ исполнено, сэръ Гарри. Прикажете трауръ на шляпы?

— Да, для трехъ: для моего друга майора Толбойса, для племянника и для этого врнаго слуги.

И онъ оперся на руку Ванса, стоявшаго подл кресла, въ которое тяжело опустился больной старикъ при вход въ магазинъ.

— Остальные будутъ военные въ мундирахъ.

— Надо шесть факельщиковъ, сэръ Гарри.

— Къ чорту факельщиковъ! воскликнулъ генералъ и шопотомъ прибавилъ: — Боже, прости меня, не вытерплъ передъ самой смертью! я не хочу нанимать плакальщиковъ. Я хочу, чтобъ меня похоронили, какъ простого стараго солдата, на гробъ положатъ, сверхъ флага, мое оружіе и, конечно, меня проводятъ шесть старыхъ товарищей. Вотъ и все.

‘Еще перчатки’, прибавилъ мысленно гробовщикъ и, поспшно сдлавъ счетъ, произнесъ съ почтительнымъ поклономъ:

— Мы вамъ все это сдлаемъ, сэръ, въ лучшемъ вкус за двсти пятьдесятъ фунтовъ.

— Двсти пятьдесятъ фунтовъ! грозно воскликнулъ генералъ, вскочивъ и вытянувшись во весь ростъ: — двсти пятьдесятъ фунтовъ за то, чтобъ закопать въ землю стараго солдата! Нтъ, я скоре вовсе откажусь отъ похоронъ, чмъ заплачу такія безумныя деньги. Вансъ, пойдемте отсюда.

И онъ пошелъ къ дверямъ, шагая съ прежней энергіей.

— Позвольте, сэръ Гарри, я, можетъ быть, ошибся. Сдлайте милость, присядьте, я еще разъ сдлаю разсчетъ. Гробъ изъ чернаго дерева очень дорогъ. Позвольте мн посовтоваться с моимъ компаніономъ. Можетъ быть, мы сдлаемъ скидку.

— И очень значительную, отвчалъ генералъ:— я подожду дв минуты, сэръ.

Не прошло и минуты, какъ мистеръ Вельями вернулся съ своимъ компаніономъ.

— Сэръ Гарри, сказалъ онъ:— мой компаніонъ, знающій эту часть лучше меня, говоритъ, что я слишкомъ дорого цнилъ черное дерево и работу. Сдлавъ новый разсчетъ, мы можемъ исполнить вс ваши желанія за полтораста фунтовъ.

— Хорошо, сэръ, это красная цна. Напишите счетъ, налпите марку, роспишитесь, что получили сполна и пришлите въ мой домъ въ Аллингтонской улиц, а я вамъ пришлю чекъ. Но помните, не смйте обращаться къ моимъ наслдникамъ. Прощайте, сэръ, я боюсь, что ваши услуги мн понадобятся черезъ нсколько часовъ.

Генералъ съ трудомъ добрался до кареты и тяжело опустился на подушки.

На слдующее утро прислали за мистеромъ Вельями. Предчувствіе сэра Гарри Джобсона оказалось справедливымъ.

II.
Дома.

Каждаго члена парламента ожидаетъ ежедневно за завтракомъ не очень пріятная и не легко сваримая пища. Мы не говоримъ о всегдашнихъ ингредіентахъ обыкновеннаго англійскаго завтрака — жирной свинин, пережаренной печенк, вареныхъ яйцахъ, холодныхъ поджаренныхъ ломтяхъ хлба и т. д., большинство членовъ парламента отличается прекраснымъ пищевареніемъ и благополучно подаетъ эту тяжелую пищу, заливая ее дряннымъ англійскимъ кофе. Но ихъ ожидаетъ на блой скатерти стола еще иная пища въ вид значительной груды газетъ, парламентскихъ синихъ книгъ, рукописей неизвстныхъ авторовъ, прошеній о помощи, приглашеній на политическіе митинги, писемъ и записокъ отъ избирателей, друзей и враговъ со всхъ концовъ свта.

Взойдя, въ 11 часовъ утра, въ свою изящно меблированную столовую въ Чарльсъ-Стрит, одной изъ самыхъ спокойныхъ улицъ аристократическаго Мэфера, Джобсонъ улыбнулся. Его лицо, имвшее за минуту передъ тмъ серьёзное выраженіе, мгновенно просіяло. Столъ былъ накрытъ чисто, красиво, посредин возвышается ваза съ цвтами, а за подносомъ съ серебряной посудой сидитъ молодая мистрисъ Джобсонъ, славная, почти красивая женщина, въ бломъ утреннемъ плать и крошечномъ чепц на роскошныхъ каштановыхъ волосахъ. Подл нея стоитъ маленькая златокудрая двочка, кокетливо старающаяся пяткой одной ноги смять пальцы другой, а на коврик передъ каминомъ валяется наслдникъ и гордость дома, веселый мальчуганъ, съ мокрымъ сухаремъ въ рук, который онъ поперемнно суетъ то въ ротъ, то въ коврикъ.

Мистрисъ Джобсонъ уже давно встала и занималась хозяйствомъ, какъ достойная дочь практичнаго провинціальнаго пастора. Она оборачивается и подставляетъ свою щеку подъ поцлуй Джобсона. Потомъ онъ цлуетъ болтушку Этти, треплетъ по голов маленькаго Артура, который суетъ свой сухарь ему въ глаза и, наконецъ, садится съ тяжелымъ вздохомъ черезъ силу работающаго человка за столъ, гд его ожидаютъ жаренная рыба, утреннія газеты и письма. Вся эта сцена дышитъ мирнымъ счастіемъ и всякій посторонній поститель позавидовалъ бы этой милой чет.

— Тимпани приходилъ? спросилъ Джобсонъ, взглянувъ на груду конвертовъ.

— Нтъ еще, мой другъ. Вотъ твой кофе. Попробуй рыбу. Она свжая и превкусная. Ты ждешь новой работы. (Джобсонъ киваетъ головой изъ-за газеты ‘Post’, которую онъ начинаетъ пробгать глазами). Ты убиваешь себя.

Онъ ничего не отвчалъ. Его вниманіе сосредоточено на стать, стиль и тонъ которой ему давно знакомы.

— ‘Какъ могутъ виги соединяться съ революціонной партіей — я ршительно не могу понять, читаетъ онъ вслухъ:— имъ, по крайней мр, есть что терять, именно собственность, столь драгоцнную всмъ любящимъ хорошее правительство, всмъ лучшимъ политическимъ мыслителямъ. Собственность — камень основанія всего общественнаго строя. Безъ собственности общество распалось бы на свои составные атомы. И противъ этого священнаго права возстаютъ союзники виговъ. Сегодня они предлагаютъ уничтожить пошлину на привозный хлбъ, завтра они поднимутъ крикъ противъ всхъ пошлинъ и налоговъ, посл завтра предложатъ раздлъ земли. Самымъ крайнимъ комунизмомъ и самыми дикими теоріями о правительств отличается эта новая школа, завоевавшая себ мсто въ современной англійской политик. Вчера въ парламент по поводу билля о тайной подач голосовъ одинъ изъ самыхъ нахальныхъ и наимене способныхъ изъ членовъ этой радикальной шайки, съ его обычной глупостью, отсутствіемъ такта и презрніемъ къ интересамъ своей партіи, подробно развилъ свои коммунистическія теоріи. Почтенному и серьёзному сэру Артуру Джобсону, сидвшему въ галлере, было, вроятно, тяжело и грустно слушать, нелпую, невжественную рчь сына, обнаруживающую въ каждомъ слов свое американское поверхностное воспитаніе’.

— Какой вздоръ! воскликнулъ Джобсонъ:— но какой низкій, діавольски хитрый мошенникъ этотъ Скирро!

— ‘И можете себ представить, продолжалъ онъ читать:— этотъ самонадянный щенокъ, окончивъ свой революціонный лай, въ которомъ онъ совтовалъ всеобщимъ образованіемъ пошатнуть преданность народа высшимъ классамъ, освобожденіемъ земли ограбить землевладльцевъ и т. д., подошелъ къ отцу съ гордой улыбкой и громко сказалъ: ‘Я боролся съ зврьми!’

Джобсонъ бросилъ газету и принялся за яйцо. Жена взглянула на него. Лицо его не было омрачено ни малйшимъ облакомъ.

— Гд мы обдаемъ сегодня? спросилъ онъ спокойно.

Покончивъ съ яйцомъ, онъ принялся распечатывать письма.

Одно изъ нихъ, довольно длинное, обратило на себя его вниманіе. Онъ прочелъ его два раза и бросилъ на столъ съ презрительнымъ жестомъ, который замтила его жена, повидимому, не спускавшая глазъ съ дтей. Онъ слегка покраснлъ, а она вспыхнула. Она очень хорошо знала содержаніе письма, хотя не взламывала печати.

— Это отъ твоего отца. Онъ очень скандализированъ моей книгой ‘Quaestio Quaestioniim’ и считаетъ меня атеистомъ.

— Я этому нисколько не удивляюсь, голубчикъ, отвчала мистрисъ Джобсонъ:— я была уврена, что ты оскорбишь этой книгой своихъ лучшихъ друзей. Это перчатка, брошенная всмъ врующимъ, можетъ быть, все, что ты говоришь, и правда, но эта книга дурно отзовется на твоей карьер.

Джобсонъ опустилъ голову и посмотрлъ въ свою чашку. Слова его жены ясно доказывали, что она ему не сочувствовала.

Дйствительно, она была женщина очень самолюбивая. Ея отецъ, ректоръ Каверлея, былъ также самолюбивъ, онъ имлъ одно изъ самыхъ доходныхъ мстъ въ англиканской церкви и, кром того, хорошее состояніе. Но ему было мало этого, и онъ не могъ простить вигамъ, которымъ онъ преданно служилъ въ свободное время отъ службы Богу, что ему не дали вакантной митры салисбюрійскаго епископа. Онъ возненавидлъ ихъ за это и сдлался изъ мести завзятымъ торіемъ.

Его дочь, такая же способная, какъ отецъ, была одушевлена его духомъ. Умная, привлекательная, она поразила Джобсона съ перваго взгляда тмъ благоразуміемъ и здравымъ смысломъ, которые впослдствіи такъ часто выводили его изъ себя, а на нее произвели большое впечатлніе его блестящія способности и ожидавшія его въ будущемъ почести. Боле нжныя чувства не играли тутъ никакой роли. Уваженіе, сочувствіе и потомъ нкоторая привязанность были элементами этого брака. Она принесла мужу величественную вншность, англійскій здравый смыслъ, способность къ дловой, практической жизни, самолюбивое желаніе быть женою великаго человка и тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, полученныхъ ею въ наслдство отъ дяди. Не было никакого сомннія, что она любила Джобсона, любила его такимъ, какимъ онъ былъ теперь и какимъ могъ сдлаться впослдствіи. Но бракъ — это древо познанія добра и зла, онъ открываетъ глаза супруговъ на внутреннія стороны ихъ характеровъ, а съ точки зрнія мистрисъ Джобсонъ, ея мужъ былъ человкомъ непрактичнымъ. Онъ любилъ успхъ, но это не было въ немъ главнымъ руководящимъ побужденіемъ. Она начинала это теперь вполн сознавать и ея оцнка побужденій мужа не ускользнула отъ его вниманія.

‘Quaestio Quaestionum’ было небольшое сочиненіе, полу-сатирическое и полу-историческое, въ которомъ авторъ, въ качеств безпристрастнаго мыслителя, задалъ себ вопросъ: ‘Стоитъ ли сохранить библію?’ Ясно, смло, логично изложилъ онъ исторію христіанства по отношенію къ принципамъ этого авторитетнаго кодекса. Онъ указалъ на безконечныя расири, возбужденныя библіей въ націяхъ, обществахъ, сектахъ, семьяхъ, на кровопролитныя войны, которыя велись съ безумной яростью для распространенія того или другого взгляда на принципы библіи. Онъ представилъ многочисленныя доказательства того несомнннаго факта, что ‘тамъ, гд всего боле чтили библію, всего мене руководились ея лучшими принципами, и, напротивъ, эти принципы примнялись на практик тамъ, гд всего мене признавался ея авторитетъ’. Въ конц-концовъ, онъ приходилъ къ ироническому заключенію, что ‘книга, бывшая причиной столькихъ несчастій, распрей, войнъ, предательствъ и безчеловчныхъ жестокостей, не заслуживала того, чтобъ ее сохранили.’

Серьёзный тонъ, который Джобсонъ придалъ своей сатир, заставилъ многихъ не очень развитыхъ людей принять все, что онъ говорилъ, за чистую монету, не замчая его ироніи. Большинству набожныхъ посредственностей его книга казалась нечестивой и опасной клеветой на христіанство. Она непріятно поразила его тестя и особливо его тещу. Его отецъ восторгался широтой и силой его критики, но, качая головой, спрашивалъ себя:

— Хорошо ли сдлалъ Тадди напечатавъ такую книгу? Она создастъ ему зтного враговъ.

Только Роджеръ въ длинномъ письм говорилъ съ восторгомъ: ‘Постарлъ умъ и полемическая сила ослабла, но ваша книга сдлала мн много добра. Чмъ глубже и искренне моя вра въ Бога, тмъ я съ большимъ отвращеніемъ смотрю на то, что длается въ такъ называемомъ религіозномъ мір. Вы оказали громадную услугу истинной религіи. Но я боюсь, что люди, которымъ слдовало бы прочитать вашу книгу, никогда ея не прочтутъ, а т, которые ею восторгаются, будутъ сочтены за враговъ христіанства’.

Джобсонъ молча смотрлъ въ свою чашку, потому что онъ не хотлъ вступать въ споръ съ женою, зная, что между ними существуетъ глубокій разладъ. Она была честная, женщина, но не довольно умна, чтобъ схватить сложную нить его мыслей. Она ему не сочувствовала, никогда не поняла бы всей искренности руководившаго имъ побужденія. Поэтому, любя ее и дорожа ею онъ боялся, чтобъ между ними не возникло рокового недоразумнія. Любовь не играетъ большой роли въ интелектуальномъ спор. Мужъ и жена должны или питать одни врованія, или слабйшій изъ нихъ долженъ довольствоваться любовью и предоставлять сильнйшему полную свободу мыслить какъ онъ желаетъ.

— Ты молчишь, Тадди, но это не хорошо. Разв ты не цнишь мннія твоей жены? Ты напечаталъ эту книгу вопреки моему совту, и видишь теперь, что я была права.

Каждое ея слово рзало его уши, но онъ взглянулъ на нее своими спокойными, ясными голубыми глазами.

— Сильвія, если я напечаталъ эту книгу вопреки твоему совту, то значитъ меня побудило къ этому сознаніе долга. Какъ ты этого не понимаешь? Зачмъ ты спрашиваешь меня, цню ли твое мнніе? Конечно, цню, или долженъ цнить. Но зачмъ возбуждать такіе странные вопросы. Я полагаю, что ты не права, съ моей точки зрнія, я правъ. Я готовъ ждать торжества моихъ идей хоть посл моей смерти, а ты хочешь немедленнаго успха.

— Нтъ, я права. Ты не цнишь моего мннія, иначе ты слдовалъ бы ему.

— Милая Сильвія, разв ты не понимаешь, что я могу уважать твое мнніе и все-таки считать своимъ долгомъ не слдовать ему?

— Я вотъ это и говорю. Ты ставишь выше всего свое собственное мнніе и презираешь мое мнніе.

— Но я только что сказалъ, что уважаю твои мннія, произнесъ Джобсонъ, начиная выходить изъ себя.

— Ты не можешь уважать то, что ты презираешь. Ты всегда поступаешь прямо противъ моего совта. Я теб совтывала не давать въ займы пяти тысячъ фунтовъ мистеру Белькелю — гд же эти деньги? Я тебя постоянно просила не выражать такихъ крайнихъ мнній, но ты меня не слушался и теперь вс умренные люди смотрятъ на тебя какъ на республиканца и коммуниста. Ясно, что ты ни во что не ставишь моего мннія.

— Повторяю еще разъ, что я уважаю твои мннія, даже придаю имъ излишнюю цну, но иногда высшія побужденія…

— Ты придаешь моимъ мнніямъ излишнюю цну! Еще бы! Я знала, что въ твоихъ глазахъ мои мннія ничего не стоятъ, иначе ты не дйствовалъ бы всегда противъ моего совта. Какія у тебя высшія побужденія? Не можетъ быть выше побужденія, какъ стремиться къ обезпеченію счастья своей семьи, будущности своихъ дтей.

— А честь, а совсть, а долгъ, а правда! воскликнулъ Джобсонъ, возвышая голосъ и сверкая глазами.— Ты думаешь только объ успх, о власти, о слав, о почестяхъ. Я также не прочь отъ всего этого, если оно заслужено исполненіемъ долга, но для меня дороже всего — одобреніе моей совсти.

— Такъ значитъ у меня нтъ совсти, Тадди, воскликнула Сильвія съ чисто женской логикой.

— Полно, будь же логична и понимай, что теб говорятъ, отвтилъ Джобсонъ, вставая изъ-за стола.

Въ эту минуту, маленькій Гарри очень кстати расплакался и мать, схвативъ его на руки, вышла изъ комнаты.

Джобсонъ собралъ свои бумаги и отправился въ кабинетъ. Онъ былъ очень задумчивъ. Впервые глубокій разладъ между мужемъ и женою такъ обострился. Только пламенная любовь можетъ сдержать и скрыть такой разладъ, но, какъ мы видли, такого идеальнаго чувства они не питали другъ къ другу. Джобона пугала возможность окончательнаго разрыва и онъ ршился всми силами остаться врнымъ жен, которую обязался чтить и уважать. Но подобное рыцарство рдко встрчается въ женщин и потому Сильвія весь день гнвно обдумывала утренній разговоръ съ мужемъ.

III.
Какъ опасно быть искреннымъ.

— Сильвія, воскликнула Берта Джобсонъ, входя въ комнату:— вы еще не одты, и такая блдная. Что вы нездоровы?

— У меня болитъ голова, я сегодня не поду съ вами. Объ вашемъ здоровь нечего и спрашивать: вы прелестны.

Берта слегка покраснла и, нагнувшись, поцловала мистрисъ Джобсонъ, которая полулежала на кушетк. Роскошные волосы Берты уже начинали сдть и на ея прелестномъ лиц стали показываться морщины, но она все-таки была удивительно свжа и прелестна.

— У васъ голова горячая, я останусь и выпью съ вами чаю:.

Съ этими словами Берта сняла шляпку, позвонила лакея и велла отпустить свой экипажъ. Она продолжала жить въ Арлингтонской улиц, одна, съ горничной, кухаркой и кучеромъ.

— Что Тадди? Онъ слишкомъ много работаетъ и слишкомъ искренно берется за все. Онъ очень блденъ и утомленъ. Мн иногда приходитъ въ голову, не озабоченъ ли онъ, не огорченъ ли чмъ-нибудь?

Мистрисъ Джобсонъ вздрогнула и пристально посмотрла на тетку своего мужа, но въ ея спокойномъ свтломъ взор не видно было ни малйшаго слда ироніи.

— Онъ всегда ставитъ себя въ невозможныя положенія, отвчала она.— Я постоянно прошу его думать боле о своихъ интересахъ и объ интересахъ своей семьи. Какъ можетъ быть счастливъ человкъ, вчно волнующійся и принимающій въ каждомъ вопрос не ту сторону, которую слдуетъ?

Берта широко открыла глаза отъ удивленія.

— Сильвія! воскликнула она взволнованнымъ голосомъ:— что это значитъ? Тадди Джобсонъ благороднйшій человкъ на свт и мужественно, стойко борется за правду и реформы. Неужели жена ему въ этомъ не сочувствуетъ?

Послднія слова Берты были произнесены съ невольной горечью и ужалили въ самое сердце мистрисъ Джобсонъ, сознававшую вполн, что она виновата.

— Я полагаю, Берта, отвчала она съ гордымъ достоинствомъ:— что мн излишне распространяться о томъ, что я сочувствую всему благородному и люблю своего мужа, но я не дура и вижу слабыя стороны человка, особливо когда онъ, благодаря своимъ заблужденіямъ, портитъ свою карьеру, теряетъ общее уваженіе и даже лишается работы. Тадди не милліонщикъ-лордъ, который можетъ для потхи развивать радикальныя идеи. Мы далеко не богаты и человкъ съ его способностями могъ бы уже давно достичь въ парламент гораздо высшаго положенія. Тимпани приходилъ сюда сегодня съ извстіемъ, что Креденсы, извстные стряпчіе, отказали Тадди въ дальнйшемъ веденіи громаднаго дла Сура съ корпораціей золотыхъ длъ мастеровъ. По словамъ Тимпани, очень сметливаго молодого человка, главный конторщикъ фирмы прямо сказалъ, что причиной этого разрыва съ Тадди его книга ‘Quaestio Quaestionum’. Креденсы имютъ въ числ своихъ кліентовъ половину богатыхъ диссентеровъ и сектантовъ Лондона, конечно, они не могутъ пользоваться услугами адвоката, подозрваемаго въ атеизм.

— Вы говорили объ этомъ Тадди? спросила спокойно Берта, хотя по морщинамъ на ея лбу и блеску глазъ было ясно, что она съ трудомъ сдерживаетъ свой гнвъ противъ жены, слушающей сплетни людей, служащихъ у ея мужа.

— Конечно. Я говорила съ нимъ очень серьёзно, потому что, увряю васъ, мн не до шутокъ. Мой отецъ сильно огорченъ его книгой, Тадди получаетъ ежедневно самыя непріятныя письма отъ своихъ старыхъ друзей, имющихъ высокое положеніе въ церкви, а газеты все боле и боле предаютъ его имя позору. А онъ не обращаетъ никакого вниманія на вс мои слова, прибавила мистрисъ Джобсонъ, начиная плакать:— и право, я не знаю, что мн длать.

Берта крпко сжала свои руки и не пыталась утшить плакавшую передъ нею женщину. Это была жена Тадди! Бдный Тадди! Она считала своего племянника совершенствомъ и любила его жену, главнымъ образомъ, потому, что его выборъ остановился на ней. Вмст съ тмъ, она восхищалась сильнымъ, энергичнымъ характеромъ Сильвіи, но теперь она была поражена неожиданнымъ открытіемъ, что между мужемъ и женою существуетъ такой глубокій разладъ. Она знала, сколько Джобсону приходилось переносить въ жизни, но не имть поддержки въ жен было тяжеле всего, и неудивительно, что онъ казался такимъ унылымъ, мрачнымъ. Въ глазахъ Берты поведеніе этой женщины, нетолько не защищавшей мужа, но обвинявшей его, жаловавшейся на него другому человку, хотя и самому близкому — было низкой измной.

— Тадди вашъ мужъ, Сильвія, сказала она, наконецъ, поборовъ свое волненіе:— я надюсь, что вы никогда такъ не говорите о немъ въ присутствіи постороннихъ людей.

Произнеся эти слова, она встала, надла шляпку и вышла изъ комнаты, не поцловавъ мистрисъ Джобсонъ.

Слова Сильвіи о муж, ясно произнесенныя не подъ впечатлніемъ минутной вспышки или скоро проходящей ссоры, иногда случающейся между самыми горячо любящими существами, а въ силу холоднаго, рзкаго осужденія принциповъ и поступковъ мужа, глубоко запали въ сердце Берты. Но что ей было длать? Она боялась заговорить о такомъ щекотливомъ предмет съ самимъ Тадди. Кром того, что онъ былъ очень сдержанъ и несообщителенъ относительно всего, что касалось его личныхъ и семейныхъ длъ, она знала, что его глубоко оскорбитъ это обнаруженіе женою священной тайны ихъ супружескихъ отношеній. Тмъ мене могла она посовтоваться съ кмъ-либо другимъ. Она узнала тайну, которую ей не слдовало знать, а потому не должна была сообщать ее даже самымъ сердечнымъ своимъ друзьямъ, какъ лэди Пилькинтонъ и Винистуну, съ которыми она могла быть гораздо откровенне, чмъ даже съ сэромъ Артуромъ Джобсономъ. Ея отношенія къ Винистуну посл того памятнаго дня, когда она отказала ему въ своей рук, были самыми искренними и теплыми. Она непремнно спросила бы его мннія о всемъ, что касалось бы ея самой, и онъ, съ своей стороны, часто совтывалея съ нею въ затруднительныхъ случаяхъ. Не было на свт братьевъ и сестеръ, которые соединялись бы узами такой истинной дружбы. Это была идеализація этого чувства. Но въ настоящемъ случа она сознавала, что не можетъ раздлить съ нимъ мучившей ее тревожной мысли. Конечно, ей оставалось одно: серьёзно переговорить съ самой Сильвіей, но она никакъ не могла на это ршиться.

Такъ прошло два дня и въ Чарльсъ-Стрит начали удивляться ея продолжительному отсутствію. На третье утро, Джобсонъ вбжалъ въ ея будуаръ въ Арлингтонской улиц.

— Что съ вами, тётя? воскликнулъ онъ:— я уже два дня не имлъ удовольствія васъ поцловать.

— Я была очень занята и не совсмъ здорова.

— Вроятно, отъ жары.

— Можетъ быть, отвчала Берта, пристально смотря на грустное, задумчивое лицо племянника:— но ты, Тадди, не хорошъ. Ты слишкомъ много работаешь.

— Да, произнесъ мрачно Джобсонъ:— но каждый человкъ долженъ исполнять свой долгъ и примириться съ своей судьбой.

Сказавъ это, онъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнат.

— Тебя что-нибудь тревожитъ?

— Нтъ… да… у всякаго есть заботы, произнесъ Джобсонъ, твердо ршившійся ни за что не открыть даже Берт мучившей его тайны:— я кажется вскор потеряю всю свою адвокатскую практику.

— Пустяки.

— По несчастію, это фактъ. Бдный Тимпани въ отчаяніи. Мое лучшее дло Креденсы у меня отняли и передали Пильстону, а мистеръ Скирро сдлался правой рукой моихъ лучшихъ кліентовъ, которые перестаютъ поручать мн дла. Говорятъ, что стряпчіе не могутъ пользоваться услугами радикальнаго и атеистическаго адвоката.

Онъ произнесъ эти слова съ горькой ироніей.

Дйствительно, не за долго передъ этимъ, Тимпани, который продолжалъ царить въ адвокатской контор Джобсона и въ сердц миссъ Анджелины Бопсъ, узналъ черезъ нее, что Скирро получилъ мсто перваго конторщика у извстныхъ стряпчихъ Прумпль, Блокъ и Ньюсонъ, отъ которыхъ Джобсонъ получалъ большую часть своихъ судебныхъ длъ. Сметливый юноша тотчасъ понялъ, что Томъ Скирро, столько лтъ старавшійся вредить Джобсону путемъ рзкихъ статей въ ‘Post’ и распространеніемъ противъ него низкихъ клеветъ въ мелкой пресс, могъ теперь дйствительно сдлать ему много вреда. Онъ тотчасъ сообщилъ объ этомъ своему патрону и, къ его неописанному ужасу, дйствительно Крумпль, Блокъ и Ньюсонъ уже боле не присылали новыхъ длъ.

— Это пустяки, отвчала Берта:— ты можешь прожить и безъ длъ.

— Нтъ, это не пустяки. Это неудача и мое самолюбіе страдаетъ.

— Ты не правъ, Тадди, воскликнула Берта съ свтлой улыбкой:— если ты теряешь свою адвокатскую практику по указанной тобою причин, то ты долженъ только гордиться. Ты страдаешь отъ того, что свято исполняешь свой долгъ.

Лицо Джобсона омрачилось еще боле прежняго. Хотя онъ вполн сознавалъ, что исполняетъ свой долгъ, но онъ также ясно видлъ, что теряетъ пріобртенное имъ вліяніе. Три года тому назадъ, онъ былъ однимъ изъ самыхъ популярныхъ людей въ Англіи, какъ въ свтскихъ, такъ и въ религіозныхъ кружкахъ. Теперь же на него смотрли съ подозрніемъ т и другіе. Не сдлалъ ли онъ большой ошибки, пропустивъ случай имть успхъ въ жизни? Этотъ вопросъ въ послднее время часто возникалъ въ его ум и онъ каждый разъ заглушалъ его словами:— ‘Я поступаю по совсти и долженъ терпть послдствія’. Но подобная теорія близка къ фатализму. Берта выразила теперь ту же теорію и ея слова нетолько не успокоили его, но еще боле смутили.

— Иметъ ли право человкъ жертвовать своимъ положеніемъ и вліяніемъ для того, чтобъ явиться глашатаемъ великихъ истинъ? промолвилъ онъ:— разршите мн этотъ вопросъ.

— Да, отвчала она ршительнымъ тономъ.

— Это правило безъ исключеній?

Берта задумалась.

— Конечно, есть великія истины, которыя не всегда необходимо и удобно высказывать…

— Напримръ, что лордъ Мьюборнъ хитрый, безсовстный политическій гаеръ, а Дизраэли — нахальный искатель приключеній.

— Ты смешься надо мною, Тадди, а я теб сколько разъ говорила, что непочтительно смяться надъ теткой. Есть дйствительно великіе принципы, которые заявлять неблагоразумно: для этого бываютъ особыя благопріятныя эпохи, даже въ интересахъ самой истины не слдуетъ проповдывать ее всегда и везд безъ разбора.

— Вы говорите, тетя, какъ книга, или лучше, какъ іезуитъ, воскликнулъ Джобсонъ:— мн часто приходятъ въ голову эти мысли, какъ всякому слабому человку, не желающему исполнять своего долга. Положимъ, что вы правы и примните свою теорію къ Тадди Джобсону. Поступалъ ли я неблагоразумно и безтактно, издавая свою книгу? Не забудьте, что это очень важный для меня вопросъ. Весь христіанскій міръ, за исключеніемъ очень немногихъ простыхъ, истинно религіозныхъ людей, источенъ червями лицемрія и ханжества. Поэтому, во всякое время было бы неудобно и опасно высказывать мои мысли. Почему же мн было не высказать ихъ теперь?

— Но для чего теб ихъ высказывать?

— Потому что это мое убжденіе, оно жгло мою душу и умъ.

— Вотъ и отвтъ, милый Тадди. Ты чувствовалъ необходимость высказать свои убжденія, значитъ ты исполнилъ свой долгъ, а если ты исполнилъ свой долгъ, то долженъ быть доволенъ собою.

— А если ты доволенъ собою, то молчи. Нечего сказать, вы убійственно логичны, тетя. Но дло въ томъ, что мои слова и поступки должны находить свое оправданіе нетолько въ справедливости моихъ принциповъ, но и въ томъ, какъ я ихъ высказывалъ. Если мой протестъ и моя критика слабы, то я сдлалъ боле вреда, чмъ добра, уже не говоря о томъ, что навсегда повредилъ своимъ собственнымъ интересамъ. Если, напротивъ, мои выстрлы попали въ цль, что надо заключить, судя по крику, поднятому противъ меня, то я вполн оправдываюсь, какъ съ принципіальной, такъ и съ практической точки зрпія. Но я долженъ сознаться, что все-таки мн былъ предложенъ вопросъ одной особой, которую я не назову:— не дуракъ ли, что такъ поступилъ?

— Кто теб предложилъ этотъ вопросъ? спросила наивно Берта, желая вызвать его на откровенность.

Джобсонъ смшался и промолвилъ, заикаясь:

— Одинъ пріятель, очень безпокоящійся о томъ, чтобы я не испортилъ своей карьеры. Признаюсь, его вопросъ заставилъ меня задуматься.

— Не думай, Тадди, воскликнулъ Берта съ жаромъ: — не унывай и длай то, что теб велитъ твой долгъ. Вкъ отъ тебя отсталъ, вотъ и все.

— И въ одинъ прекрасный день, Джобсонъ исчезнетъ, а вкъ его перегонитъ. Ахъ, милая тетя, какъ бы я желалъ, чтобы вы всегда были при мн.

И, поцловавъ ее, онъ удалился. Берта сла къ своему письменному столику и написала нсколько строкъ въ Винистуну, спрашивая, отчего онъ такъ долго у нея не былъ. Онъ явился на слдующій день.

— Видались вы часто съ Тадди въ послднее время? спросила она между прочимъ.

— Нтъ. Онъ ужасно занятъ. Я право не понимаю, какъ онъ успваетъ писать книги, говорить рчи, вести дла въ суд.

— Онъ работаетъ легко.

— И хорошо, но слишкомъ много.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Я слышу о немъ много отзывовъ отъ друзей и враговъ. Въ палат имъ восторгаются, но его не любятъ. Онъ не иметъ успха, и это понятно: наше общество старое и не терпитъ молодыхъ вожаковъ. Джобсонъ никогда не уступаетъ, никогда не идетъ на сдлки, безжалостно бичуетъ своихъ старыхъ друзей виговъ (это онъ напрасно длаетъ, хотя, конечно, иметъ на то причину), съ презрніемъ относится къ противоположнымъ мнніямъ, упорно отстаиваетъ свои принципы и даже въ частной жизни недостаточно мягокъ. Но его рдкія способности должны одержать верхъ надъ всми преградами. Главная бда въ томъ, что онъ не знаетъ удержа въ своей дятельноети. Часто искренно сочувствующій ему другъ рукоплещетъ его протесту противъ какого-нибудь вопіющаго зла, а онъ вдругъ, обращается на него и разноситъ его въ прахъ. Напримръ, церковь всегда считала его великимъ человкомъ, а теперь вы знаете, какъ его духовные друзья отзываются объ его послдней книг.

— Они не понимаютъ ея, замтила Берта:— онъ никогда подумалъ издваться надъ религіей.

— То-есть надъ истинной религіей, но онъ издвается надъ ихъ религіей, а они этого не могутъ простить. Это лучшее и умнйшее изъ его сочиненій, но онъ навсегда будетъ проклятъ церковью. Я надняхъ обдалъ съ комфордскимъ епископомъ у Леди Гревиль. Зашелъ разговоръ о Джобсон, и епископъ гнвно воскликнулъ: ‘Это вредный радикалъ, какъ въ политик, такъ и въ религіи. Его Quaestio Quaestionum клевета на христіанскую религію, церковь и духовенство’. ‘Но согласитесь, что это книга очень умная, возразила Лэди Гревиль, желая помучить епископа:— она показалась мн столь справедливой, что я послала экземпляръ нашему старому пастору въ Мозле, совтуя ему почерпнуть изъ нея матеріалъ для новыхъ проповдей, такъ какъ онъ все жуетъ одн и тже проповди, съ тхъ поръ, какъ я ребенкомъ ходила въ его церковь’. ‘Я очень сожалю, что вы такъ легко относитесь къ такому серьёзному предмету, отвчалъ епископъ:— я никогда не читалъ такой скандальной книги. Мы можемъ терпть критику, но не издвательство надъ тмъ, что свято. Я, по крайней мр, былъ бы очень радъ, еслибы его книга была сожжена палачемъ.’

— Такъ говорятъ главы христіанскаго духовенства въ девятнадцатомъ вк! воскликнула съ ужасомъ Берта.

Ее пугала мысль, что тысячи духовныхъ и свтскихъ людей раздляли ненависть епископа къ ея племяннику.

— Не поговорить ли съ нимъ? промолвила она:— не посовтуете ли вы мн…

— Что? не высказывать своихъ убжденій?

— Нтъ, но быть благоразумне.

— Благоразуміе въ глазахъ Джобсона — лицемріе. Нтъ, оставьте его. Пусть онъ борется. Я сомнваюсь, выйдетъ ли онъ изъ борьбы побдителемъ, но онъ умретъ честнымъ человкомъ и заслужитъ славу героя.

— Какія ужасныя вещи пишутъ про него въ газетахъ!

— Это ничего. Газетныя нападки только доказываютъ, что онъ замчательная личность. Но и въ этомъ отношеніи онъ несчастливъ. Его ссора съ фирмой Спильманъ возстановила противъ него вс журналы и газеты, всхъ литераторовъ и критиковъ, имющихъ хоть какое-нибудь отношеніе къ Спильманамъ. Позорно, что печать нисходитъ до такой постыдной роли, но это фактъ.

— Что же длать? спросила Берта, бросая нжный взглядъ на доброе, умное лицо Винистуна, окаймленное уже серебристой рамкой.

— Тадди — наше общее дтище, отвчалъ онъ очень мягко: — будемъ слдить за нимъ зорче прежняго. Вотъ и все.

IV.
Миссъ Реймондъ.

Дло о наслдств Арматвэтъ или на судебномъ язык, дло Сандана и другихъ съ Реймондъ, имло само по себ и по отношенію къ Джобсону чисто романическій характеръ. Истинная исторія этого дла, почерпнутая мною изъ подлинныхъ документовъ и изъ разсказа одпаго изъ главныхъ дйствующихъ лицъ, представитъ любопытный примръ практическаго примненія той сложной и зловредной системы, которую англійская цивилизація называетъ закономъ, а первобытныя общества называли грабежомъ. Одинъ изъ моихъ друзей написалъ съ злобной ироніей и нкоторой справедливостью слдующую филиппику противъ примненія закона въ Англіи: ‘Ни въ одной стран на свт этотъ законъ не представляется въ такой чистой форм, какъ въ Англіи — такъ говорятъ англійскіе авторы, тщетно старающіеся распутать его крючкотворную путаницу, и англійскіе судьи, въ мозгахъ которыхъ большая часть его находится въ необработанномъ вид. По истин же, благодаря неопредленности и несвязности его принциповъ, ловкости его жрецовъ и подлости холоповъ, называемыхъ стряпчими — законъ въ Англіи, самая хитро придуманная машина несправедливости и обмана, когда-либо существовавшая на земномъ шар. Для богатаго человка это орудіе грабежа, для бднаго это страшное проклятіе. Его безграничная эластичность, столь восхваляемая многими льстецами, придаетъ удивительную шаткость и во многихъ важныхъ длахъ, затрогивавшихъ самые коренные юридическіе принципы, судьи, одинаково компетентные, подавали въ ровномъ числ прямо противоположныя мннія. Но этого мало, вокругъ такой шаткой и сложной системы, вчно измняющейся отъ капризовъ, предразсудковъ, политическихъ, религіозныхъ и нравственныхъ или безнравственныхъ мнній судей, развелись во множеств разбойники, въ интерес которыхъ еще боле усложнить и затемнить эту систему, пользуясь ею какъ орудіемъ грабежа. Бднякъ, путешествовавшій нкогда изъ Іерусалима въ Іерихонъ, былъ счастливцемъ въ сравненіи съ человкомъ, попадающимъ въ руки стряпчихъ, и папа могъ бы смло избавить отъ чистилища тхъ лицъ, которыя имли дло въ англійскихъ судахъ’.

Какая это пытка для женщины, права которой, подлежавшія признанію закона, вполн безспорны, ясны и справедливы, испытывала на себ миссъ Флоренсъ Реймондъ, отвтчица въ знаменитомъ дл о наслдств Арматвэтъ.

На третій годъ своей супружеской жизни, во время парламентскихъ и судебныхъ каникулъ, Джобсонъ отправился съ женою на нсколько недль въ Швейцарію. Въ Лозан они встртили старыхъ друзей отца Сильвіи, лорда и лэди Братлингъ. Лордъ Братлингъ отставной дипломатъ, произведенный въ пэры министерствомъ лорда Мильборна, былъ завзятый вигъ. Ему вздумалось, для забавы, изучить, какъ диковину, крайняго, самонадеяннаго радикала, какимъ считала Джобсона его партія, и онъ, къ удивленію, нашелъ въ Джобсон истиннаго джентльмэна. Лэди Братлингъ была очень умная и пріятная свтская женщина, она любила общество, любила рисовать красивые виды, любила болтать даже о скандальныхъ предметахъ, и, несмотря на свои зрлые годы, любила молодежь. Ея сердечнымъ другомъ была миссъ Флоренсъ Реймондъ, которая и сопровождала ее въ Швейцарію. Лэди Братлингъ не скрывала, что ей шестой десятокъ, а миссъ Реймондъ была моложе ея, по крайней мр, на двадцать лтъ. Эта молодая особа тотчасъ вступила въ самыя дружескія отношепія съ Джобсономъ и его женою.

Она была хорошенькая, особенно когда яркій румянецъ покрывалъ ея щеки, большіе черные глаза сверкали огнемъ, и губы обнаруживали жемчужный рядъ зубовъ. Однако, ея лобъ былъ низкій, носъ не замчательный и лицо круглое, добродушное и нимало не эстетическое, но руки и ноги у нея были маленькія, изящныя, а фигура стройная, граціозная. Обладая всми этими качествами и, кром того, безукоризненными манерами, доказывавшими, что она привыкла къ хорошему обществу, и живымъ, веселымъ характеромъ, миссъ Реймондъ очень естественно была немного кокеткой, хотя это нисколько не мшало ей быть самой искренней, доброй, нравственной и непорочной молодой двушкой.

Она очень сблизилась съ Джобсономъ, такъ какъ всего чаще бывала съ нимъ вмст, гуляя по берегамъ озера, катаясь въ лодк, обозрвая древній соборъ и т. д. Мистрисъ Джобсонъ, находясь въ интересномъ положеніи, выходила рдко, а лордъ и лэди Братлингъ не любили прогулокъ. Сердце нашего героя было всегда склонно къ дружб съ женщинами, если только он были умныя, пріятныя и умли его привлечь къ себ, а въ этомъ отношеніи миссъ Реймондъ хоть кого заткнула бы за поясъ. Она удивлялась его уму, смялась его шуткамъ, съ интересомъ слушала его мннія о серьёзныхъ вопросахъ и любовалась его красивымъ лицомъ, открытыми, ясными, блестящими глазами. Но ихъ дружба, даже интимность была самаго невиннаго характера. Джобсонъ находилъ удовольствіе въ обществ этой умной, живой, видимо сочувствовавшей ему молодой двушки и боле ничего.

Об семьи постили вмст Геную, Шамуни, Аостскую долину и разстались въ Берн. Наканун отъзда Джобсона съ женою въ Англію, онъ сдлалъ съ миссъ Реймондъ длинную прогулку. Она была очень задумчива и молчалива, что вовсе на нее не походило. Джобсонъ долго одинъ поддерживалъ разговоръ, и наконецъ воскликнулъ:

— Что съ вами, миссъ Реймондъ: — вы почти не открываете рта! Вы не можете же быть такъ огорчены нашимъ отъздомъ.

— Нисколько, сэръ, если вы выражаетесь какъ редакторы, замняя единственное я множественнымъ мы. Видныхъ, словоохотливыхъ джентльменовъ съ пріятнымъ лицомъ и голубыми глазами на континент столько же, сколько французскихъ лакеевъ.

— Остроумно, но я ни слова не говорилъ о себ. Я старался только объяснить необъяснимое. Я никогда еще не видалъ васъ въ такомъ мрачномъ настроеніи.

— Я думаю.

— Неудивительно, что вы мрачны. Дамы веселы и блестящи только когда он не думаютъ.

— Довольно болтать вздоръ, мистеръ Джобсонъ. Дайте мн вашу руку. Я хочу съ вами поговорить серьёзно, откровенно, какъ съ другомъ. Но общайте мн, что это останется тайной между нами и вы никому не передадите моихъ словъ.

Джобсонъ молчалъ, недоумвая, въ чемъ была эта тайна.

— Отчего вы колеблетесь? воскликнула Миссъ Реймондъ, покраснвъ отъ гнва и выдергивая свою руку изъ его руки: — вы не истинный другъ.

— Я, право, не знаю, что вамъ отвчать, миссъ Реймондъ. Простите меня. Но о чемъ вы хотите со мною говорить откровенно?

— Вы меня допрашиваете не на суд, господинъ адвокатъ. Не бойтесь, я васъ не скомпрометирую своей откровенностью. Благодарю за урокъ.

И она хотла удалиться.

— Подождите, миссъ Реймондъ. Меня только испугала мысль быть духовникомъ молодой двушки. Теперь я вижу, какъ нелпы были мои подозрнія, прошу прощенія и общаю свято сохранить вашу тайну.

— Хорошо, сказала миссъ Реймондъ, и, снова взявъ его руку, начала свой разсказъ.— Вы знаете, что я сирота и хотя у меня было много братьевъ, но я должна была сама печься о себ. Мн нечего вамъ разсказывать о своей жизни до двадцати двухъ нтъ — я была легкомысленна, кокетлива, и имла настолько финансовыхъ средствъ, что могла прилично одваться и бывать въ хорошемъ обществ. У меня была школьная подруга Дженни Арматвэтъ, умная, славная молодая двушка, но очень болзненная. Мы были сердечными друзьями и почти никогда не разставались. Въ город я видалась съ нею каждый день, а въ деревн гостила у нея по недлямъ. Отецъ ея, мистеръ Арматвэтъ, быль вдовецъ лтъ пятидесяти и очень богатъ. Онъ всегда былъ чрезвычайно добръ ко мн и обходился со мною скоре какъ съ дочерью, чмъ какъ съ чужою. Однажды лтомъ онъ предложилъ мн хать съ нимъ и Дженни въ Швейцарію и Италію. Я согласилась, и такъ какъ Дженни была въ то время очень слаба, то я обыкновенно одна съ ея отцомъ осматривала достопримчательности посщаемыхъ нами мстъ. Онъ всегда былъ очень учтивъ, предупредителенъ и сдержанъ. Прибывъ въ Венецію, мы остановились въ отел Демолли и тамъ застали трехъ личностей, которыя, повидимому, ждали мистера Арматвэта и приняли его какъ стараго друга. Вечеромъ они явились къ намъ и вели себя очень странно, словно были дома, мистеру Арматвэту очевидно было неловко въ ихъ обществ, а Дженни никакъ не могла понять грубой фамильярности этихъ незнакомцевъ. Ихъ было, какъ я уже сказала, трое: мать, дочь и сынъ: фамилія ихъ была Чаплинъ и мистеръ Арматвэтъ объяснилъ, что мистеръ Чаплинъ былъ его старымъ другомъ. Мать, сорокапятилтняя матрона, съ краснымъ лицомъ и невозможнымъ туалетомъ, ясно, не принадлежала къ порядочному обществу. Дочь была самое незначащее существо, слабая копія матери. Но самымъ противнымъ изъ этой троицы былъ сынъ, молодой докторъ съ хитрыми маленькими глазами, громадной головой, рыжими волосами, непріятнымъ, злымъ выраженіемъ лица и самыми грубыми, вульгарными манерами.

— Вы отлично рисуете портреты, замтилъ Джобсонъ.

— Не перебивайте меня. Эта почтенная троица совершенно поселилась у насъ. Мистрисъ Чаплинъ объявила, что она возьметъ Джона подъ свое попеченіе, а сынъ ея самовольно сталъ ухаживать за Дженни въ качеств доктора. Они были противны бдной больной, а я удивлялась, что мистеръ Арматвэтъ, обыкновенно очень ршительный человкъ, молча поддался дерзкому нахальству этихъ людей. Однако, когда они стали слишкомъ приставать къ Дженни, и та, выйдя изъ терпнья, сдлала имъ сцену, то мистеръ Арматвэтъ грубо выпроводилъ ихъ изъ квартиры и на другой день мы, никому не сказавъ ни слова, ухали во Флоренцію. Тамъ провели нсколько недль совершенно спокойно и счастливо. Дженни стала живо поправляться и мы уже собирались хать дале, въ Туринъ, какъ наканун нашего отзда снова явились Чаплины. Мистеръ Арматвэтъ пришелъ въ неописанную ярость, но не ршился ихъ прогнать. Онъ видимо ихъ боялся. Дженни тотчасъ слегла въ постель, и я съ ея горничной должны были прибгнуть просто къ сил, чтобы не допустить въ ея комнату непрошенныхъ гостей. Три дня посл ихъ прибытія, мистеръ Арматвэтъ, сильно измнившійся и пришедшій въ какое-то мрачное уныніе, попросилъ меня пойти съ нимъ погулять. Мы отправились по берегу Арно. Онъ былъ очень взволнованъ и все время оглядывался по сторонамъ, какъ бы опасаясь, чтобы за нами не слдили.

— ‘Миссъ Реймондъ, сказалъ онъ:— вы благоразумны не по годамъ и я ршился быть откровеннымъ съ вами. Простите меня, если васъ непріятно поразятъ мои слова, но я длаю это ради Дженни, сестрой которой я васъ считаю. Вы, конечно, замтили, какъ нахальны люди, преслдующіе насъ, и какъ я безпомощенъ противъ нихъ. Дло въ томъ, что они низкіе интриганы и хотятъ корыстно воспользоваться несчастнымъ обстоятельствомъ, предавшимъ меня въ ихъ руки. За много лтъ до моей свадьбы, когда я былъ богатымъ юношей, я имлъ связь съ гувернанткою, жившей въ дом одного изъ моихъ друзей. Я жилъ съ нею нсколько лтъ и съ тхъ поръ она не даетъ мн покоя. Она сосетъ мою кровь, какъ вампиръ. Я далъ ей приданое и она вышла замужъ за негодяя, по фамиліи Чаплина, достойныхъ дтей котораго вы знаете. Въ продолженіи многихъ лтъ я содержалъ ихъ за-грапицею, и посылалъ большія суммы на воспитаніе ихъ дтей, но, конечно, эти деньги шли на совершенно другое. Теперь они пристаютъ ко мн, чтобы я не забылъ ихъ въ своемъ завщаніи, этотъ негодяй докторъ, который, слава Богу, не мой сынъ, какъ бы старая вдьма ни клялась въ противномъ, увряетъ, что я не долго проживу. Въ этомъ онъ правъ. У меня болзнь сердца и я умру когда-нибудь внезапно. Онъ, сверхъ того, намекнулъ мн, что бдная Дженни не въ своемъ угл, и что ее надо отдать на попеченіе доктора спеціалиста. Услыхавъ это я едва не убилъ его на мст. Вы можете себ представить, что я чувствую, сознавая, что мн не долго остается жить и что моя бдная дочь, не имя покровителей и защитниковъ, сдлается жертвой этихъ презрнныхъ негодяевъ. Они будутъ преслдовать насъ повсюду, и если я умру, то одному Богу извстно, что они сдлаютъ съ Дженни. Она ничего не знаетъ объ этой тайн и вы понимаете, что открытіе ея убьетъ бдняжку. Вотъ почему я досел откупался отъ нихъ и, боясь скандала, не обращался къ помощи стряпчихъ. Теперь вся моя надежда на васъ. Вы лучшій другъ Дженни и мужественное, ршительное существо. Если что-нибудь случится со мною, та я вамъ ее довряю. Общайте мн, что вы защитите ее отъ этихъ коршуновъ. Если я умру за-границей, то узжайте тотчасъ въ Лондонъ съ моимъ тломъ и, главное, ни въ какомъ случа не допускайте рыжаго негодяя въ комнату Дженни. Онъ способенъ на всякое преступленіе’.

Мистеръ Арматвэтъ былъ ужасно взволнованъ, слезы текли по его щекамъ. Я должна была согласиться на его желаніе, хотя меня пугала мысль принять на себя такую тяжелую отвтственность.

— ‘Благодарю васъ, благодарю, воскликнулъ онъ, цлуя мои руки:— вы сдлали меня счастливымъ. У меня нтъ родственниковъ, кром одного двоюроднаго брата, котораго я никогда не видалъ. Онъ наслдовалъ бы моему состоянію въ случа смерти Дженни, и вы понимаете, что онъ былъ бы очень радъ такому счастливому для него событію. По возвращеніи домой, я измню свою духовную и назначу васъ своей единственной наслдницей на случай смерти Дженни. Съ этой минуты, Флора, вы моя вторая дочь.

— Мы вернулись домой. Мистеръ Арматвэтъ былъ въ очень веселомъ настроеніи и, встртивъ у дверей отеля доктора Чаплина, который фамильярно объявилъ, что вся его семья обдаетъ у насъ, рзко отвчалъ, что это невозможно, такъ какъ мы обдаемъ въ комнат Дженни. Мы дйствительно обдали одни и провели очень пріятно весь вечеръ. Мистеръ Арматвэтъ былъ необыкновенно разговорчивъ и любезенъ. Но на слдующее утро я не успла встать, какъ въ мою дверь постучался его слуга Ренни и позвалъ меня къ своему господину, который, по его словамъ, былъ сильно нездоровъ. Черезъ минуту я уже была у постели мистера Арматвэта. Онъ лежалъ съ раскрытыми глазами и едва дышалъ. Услыхавъ, что я вошла въ комнату, онъ промолвилъ шепотомъ: ‘помните’ и, вздрогнувъ всмъ тломъ, умеръ.

V.
Окончаніе разсказа миссъ Реймондъ.

Миссъ Реймондъ перевела дыханіе и Джобсонъ предложилъ ей ссть на скамью, съ которой открывалась великолпная панорама. Они сли и черезъ нсколько минутъ миссъ Реймондъ продолжала свой разсказъ:

— Я была поражена ужасомъ, а Ренни, служившій у покойнаго двадцать лтъ, громко зарыдалъ. Вдругъ дверь отворилась и въ комнату вошелъ докторъ Чаплинъ. Онъ молча подошелъ къ постели и, убдившись, что все кончено, сказалъ, обращаясь къ Ренни:

‘— Вы никого не впустите въ эту комнату. Я беру на свое попеченіе миссъ Арматвэтъ, а вы, миссъ Реймондъ, вроятно, пожелаете тотчасъ вернуться въ Лондонъ.

‘— Нтъ, сэръ, отвчала я ршительнымъ тономъ: — я поду въ Лондонъ только съ миссъ Арматвэтъ. Она совершеннолтняя и единственная наслдница посл отца, который просилъ меня взять ее на свое попеченіе. Я вовсе не нуждаюсь въ вашихъ услугахъ.

‘— Вы! воскликнулъ онъ, дерзко смотря на меня съ головы до ногъ: — вы сами едва ли съумете сберечь себя, а гд же вамъ печься о съумасшедшей. Я ея естественный попечитель и защитникъ. Я сынъ покойнаго.

Ренни съ ужасомъ и удивленіемъ смотрлъ на меня и на дерзкаго негодяя.

‘— Это не правда, Ренни, отвчала я:— посмотрите на этого человка, есть ли у него хоть одна черта, похожая на вашего покойнаго господина. Мастеръ Арматвэтъ мн самъ сказалъ вчера, что этотъ самозванецъ не сынъ его и умолялъ меня защитить миссъ Дженни отъ его козней. Вы мн въ этомъ поможете, Ренни? прибавила я, взявъ его за руку.

‘— Увидимъ чья возьметъ, произнесъ Чаплинъ, злобно взглянувъ на меня и поспшно вышелъ изъ комнаты.

‘Мы съ Ренни взяли тотчасъ вс драгоцнности и бумаги, находившіяся у покойнаго, и заперли въ столъ въ моей комнат, потомъ я объявила хозяину гостинницы о случившемся и послала за докторомъ. По счастью, явился докторъ Пальма, женатый на англичанк, отлично говорившій по-англійски и уважаемый всми за честность и знанія. Благодаря его добрымъ попеченіямъ, Дженни сравнительно легко перенесла ужасный ударъ, а онъ принялъ на себя вс распоряженія относительно набальзимированія и отправки въ Англію тла покойнаго мистера Арматвэта. Ему же мы были обязаны тмъ, что отдлались отъ доктора Чаплина. Спустя нсколько часовъ, онъ явился съ полицейскимъ чиновникомъ и двумя докторами для освидтельствованія Дженни подъ тмъ предлогомъ, что она съумасшедшая, а онъ, Чаплинъ, сынъ покойнаго. Докторъ Пальма, который хорошо зналъ этихъ трехъ джентльмэновъ, объяснилъ имъ, въ чемъ дло, поручившись своей честью, что Чаплинъ не сынъ мистера Арматвэта, и что миссъ Дженни совершеннолтняя и единственная наслдница покойнаго, обладающая полнымъ разумомъ. Конечно, его свидтельству была дана полная вра и вся семья Чаплинъ была удалена изъ дома. Спустя двадцать четыре часа, мы ухали съ Дженни въ Ниццу, гд остановились на день отдохнуть. Но, къ нашему великому ужасу, вслдъ за нами явились Чаплины, и рыжій докторъ хотлъ ворваться насильно съ полицейскимъ чиновникомъ въ комнату Дженни. По счастію, въ отел, въ которомъ мы остановились, было много англичанъ и въ томъ числ старый пріятель мистера Арматвэта, майоръ Добсъ. Они заступились за насъ и обратили въ бгство нашихъ преслдователей, а майоръ Добсъ любезно предложилъ проводить насъ до Парижа. Такимъ образомъ, мы благополучно добрались до Лондона. Съ тхъ поръ, я ни на минуту не покидала ея до самой ея смерти. Но вы не можете себ представить, какую ужасную жизнь мы вели впродолженіи этихъ трехъ лтъ. Докторъ Чаплинъ послдовалъ за нами въ Лондонъ и розыскалъ мистера Сайдона, двоюроднаго брата мистера Арматвэта, который по закону былъ прямымъ наслдникомъ Дженни. Эти два негодяя взяли себ на помощь одного изъ самыхъ почтенныхъ лондонскихъ стряпчихъ и, подъ предлогомъ заботы о болзненномъ положеніи ихъ родственницы, старались всячески обманомъ или силой ворваться съ докторами въ комнату Дженни, чтобъ освидтельствовать ее и посадить въ съумасшедшій домъ. Они прибгали ко всевозможнымъ хитростятъ, и я, право, удивляюсь, откуда они брали деньги на уплату всхъ расходовъ, такъ какъ мистеръ Арматвэтъ оставилъ мистрисъ Чаплинъ только пенсіонъ въ 300 ф. ст. Они пытались подкупить Ренни и горничную Дженни, всюду насъ преслдовали и не успвали мы перехать изъ Лондона въ Торкэ, Гастингсъ или Батъ, какъ тотчасъ туда являлись рыжій докторъ съ своей отвратительной матерью. Конечно, мы, съ своей стороны, также принимали мры и насъ ни на минуту не покидалъ переодтый полицейскій сыщикъ, нанятой стряпчими Дженни для ея защиты. Но представьте себ подобное существованіе, которому не было возможности положить конецъ. Жизнь положительно стала въ тягость бдной Дженни и ея нервы до того разстроились, что она дйствительно могла сойти съума. Къ концу второго года она до того ослабла, что доктора посовтывали ей перехать въ Южную Францію. Мы отправились въ путь тайкомъ и такъ искусно обманули своихъ враговъ, что благополучно провели три мсяца въ Э. Бдная Дженни стала быстро поправляться и начала даже посщать общество, какъ вдругъ въ одно прекрасное утро сынъ мэра, очень ухаживавшій за нею, объявилъ намъ, что къ его отцу явился какой-то рыжій англичанинъ съ двумя докторами, чтобъ взять миссъ Арматвэтъ, которую они признаютъ за съумасшедшую. Конечно, этотъ новый натискъ былъ также побдоносно отраженъ, какъ прежніе, но Дженни снова занемогла отъ испуга и потребовала, чтобъ мы немедленно вернулись въ Лондонъ. Я должна была согласиться, чтобъ ее успокоить, хотя знала, какой опасностью ей грозило возвращеніе въ Англію въ март мсяц. Дйствительно, какъ только мы пріхали въ Лондонъ, я послала за докторами и въ томъ числ за сэромъ Генри Голландомъ, и они объявили, что ей остается жить не боле нсколькихъ дней. Она сама предчувствовала свою смерть и сказала мн въ первый день нашего прізда:

‘— Я пріхала въ Лондонъ, чтобъ умереть, Флори. Эти люди меня убиваютъ, и жизнь мн опротивла, но я не хочу, чтобъ они извлекли изъ моей смерти какую-нибудь выгоду. Я послдую примру отца и оставлю теб все мое состояніе’.

По ея просьб, я пригласила къ ней стараго друга ея отца, почтеннаго сэра Эдварда Белькнопа и ея стряпчаго, мистера Бланда. При нихъ написано было духовное завщаніе и Бландъ увезъ его къ себ. На слдующій день, бдная Дженни умерла. Я была вн себя отъ горя. Посл ея похоронъ, мистеръ Бландъ прочиталъ ея завщаніе. Она оставила не большія суммы двумъ или тремъ друзьямъ, слугамъ и религіознымъ обществамъ, а все остальное состояніе въ 40,000 ф. ст.— мн. Мистеръ Сандонъ и докторъ Чаплинъ имли дерзость присутствовать при чтеніи духовнаго завщанія и, спутся нсколько дней, заявили черезъ своихъ стряпчихъ, что они оспорятъ духовное завщаніе, какъ совершенное не въ здравомъ ум и подъ вліяніемъ насилія.

Миссъ Реймондъ вдругъ остановилась и спросила Джобсона:

— Однако, вы, можетъ быть, устали слушать мой разсказъ?

— О, нтъ! воскликнулъ Джобсонъ: — онъ интересне всякаго романа, хотя очень грустенъ. Неужели дло не ршено до сихъ поръ?

— Нтъ, и я желаю попросить вашей помощи, мистеръ Джобсонъ. Мой дальнйшій разсказъ будетъ еще странне того, что вы уже слышали. Кажется, трудно себ представить боле простое и ясное дло, какъ этотъ пресловутый процессъ о духовномъ завщаніи миссъ Арматвэтъ. Въ продолженіи многихъ мсяцевъ ее пользовали извстные доктора. Сэръ Генри Голландъ видлъ ее за нсколько дней до смерти, сэръ Эдвардъ Белькнопъ и мистеръ Бландъ совщались съ нею о содержаніи духовнаго завщанія, при нихъ и въ моемъ отсутствіи оно было написано старшимъ клеркомъ мистера Бланда, который вмст съ своимъ патрономъ и подписали его въ качеств свидтелей. По совту сэра Эдварда, я просила мистера Бланда быть моимъ стряпчимъ и онъ тотчасъ объявилъ мн, что одного его свидтельства достаточно для признанія дйствительности духовной. И, несмотря на все это, мое дло до сихъ поръ не разршено судомъ, оно откладывается изъ сессіи въ сессію, капиталъ находится подъ арестомъ и процентами пользуются только стряпчіе и адвокаты.

— Врядъ ли послдніе, замтилъ Джобсонъ:— мы боле дйствуемъ на вру.

— Отвтъ на жалобу истца Сапдона писалъ самъ мистеръ Бландъ. Я полагала, что мы можемъ смло явиться въ судъ съ нашими свидтелями, но онъ объявилъ мн, что пошлютъ комиссію для спроса свидтелей въ Э, Ниццу и Венецію. Это былъ отличный случай създить на чужой счетъ за-границу. Мистеръ Бландъ, стряпчій противной стороны, три адвоката и предсдатель комиссіи провели три мсяца въ Италіи. По ихъ возвращеніи, мистеръ Бландъ послалъ за мною. Я обыкновенно видлась съ нимъ въ его контор, въ Буклерсбюри. Вы его знаете, мистеръ. Джобсонъ, это глава одной изъ самыхъ почтенныхъ фирмъ въ Лондон: Бландъ и Смеркъ?

— Нтъ, я никогда его не видалъ, отвчалъ Джобсонъ.

— Ему лтъ за пятьдесятъ, это типъ семейнаго стряпчаго, толстый мужчина во фрак, съ краснымъ лицомъ, сдоватыми волосами, почтительными манерами и хитрыми глазами. Онъ принялъ меня, какъ всегда, очень любезно, но, сажая меня подл себя, такъ странно, пристально посмотрлъ на меня, что я невольно вздрогнула.

‘— Какъ вы поживаете, милая миссъ Реймондъ? Я надюсь, что вы не очень безпокоитесь о вашемъ дл. Все кончится благополучно. Вы уврены въ своей невинности и правот’?

Онъ продолжалъ держать мою руку въ своихъ мягкихъ ладоняхъ, но я поспшно ее вырвала.

‘— Что вы сдлали въ вашей комиссіей, мистеръ Бландъ? спросила я съ нкоторымъ смущеніемъ.

‘— Я полагаю.. т. е. могу смло сказать… посл основательнаго обсужденія…

‘— Длившагося три мсяца…

‘— Нтъ… вотъ вы и ошибаетесь… нельзя обсуждать свидтельскія показанія во время допроса. Повторяю, что посл основательнаго обсужденія всей очень объемистой работы комиссіи я и вашъ первый адвокатъ сэръ Антони Спитло… одинаково полагаемъ, что дло значительно… очень значительно подвинулось въ вашу пользу.

‘— Я полагала, что оно будетъ ршено комиссіей! воскликнула я съ нетерпніемъ.— Вдь вы ничего не могли узнать новаго, чего бы вы не знали прежде.,

‘— О, какъ вы ошибаетесь. Мы узнали много новаго. Гм! по правд сказать, представилось небольшое затрудненіе, лично касающееся до васъ, и притомъ очень щекотливаго характера.

— ‘Что вы хотите сказать, сэръ? воскликнула я, вспыхнувъ.

— ‘Пожалуйста успокойтесь, миссъ Реймондъ, отвчалъ онъ:— всякій, имющій процессъ, долженъ всегда быть готовъ ко всевозможнымъ сплетнямъ и клеветамъ. Это даже входитъ въ нашу тактику.

‘— Я не хочу знать вашей тактики, но если кто нибудь осмлился въ этой глупой комиссіи затронуть мою честь, то клянусь, что я отомщу ему. Скажите мн, въ чемъ дло?

‘— Пожалуйста, не тревожьтесь, хотя гнвъ вамъ очень къ лицу, милая миссъ Реймондъ. Успокойтесь, это дло поправимое. Но позвольте мн, конечно, только для одной проформы, такъ какъ будьте уврены, эта низкая клевета нимало не уменьшила моего уваженія къ вамъ — позвольте мн спросить васъ, вы были въ очень дружескихъ отношеніяхъ съ покойнымъ отцомъ наслдодательницы?

— Конечно… онъ оставилъ свою дочь на мое попеченіе.

— Гм! Ваше благородное самоотверженіе вполн заслуживало практической благодарности и она, если не ошибаюсь, выразилась въ сорока тысячахъ фунтахъ. Гм! гм! Не помните-ли вы, чтобъ во время вашего путешествія по Италіи… онъ когда нибудь поставилъ васъ въ неловкое, компрометирующее васъ положеніе?

— Никогда, онъ былъ очень почтенный и приличный человкъ.

— Не помните-ли вы, чтобъ онъ… гм… однажды цловалъ ваши руки на улиц во Флоренціи.

— Вотъ вздоръ-то! Онъ поцловалъ мн руки, разсказавъ свою исторію, которую вы знаете, и взявъ съ меня слово, что я никогда не покину его дочери. Это было наканун его смерти.

— Совершенно врно. И тутъ нтъ ничего предосудительнаго. Но не помните-ли вы слугу, по имени Луиджи, въ отел, гд вы останавливались во Флоренціи?

— Помню. Мистеръ Арматвэтъ разъ вытолкалъ его изъ комнаты за дерзость.

— Гм! Этотъ Луиджи… показалъ комиссіи нсколько иначе, чмъ вы говорите. Вотъ прочитайте его показаніе, и чтобъ вамъ не было совстно, я выйду изъ комнаты на нсколько минутъ.

— Пустяки, мистеръ Бландъ, воскликнула я: — неужели вы думаете, что я покрасню отъ какой-бы то ни было клеветы презрннаго негодяя, котораго выгнали изъ отеля за то, что онъ грозилъ убить мистера Арматвэта?

— О какъ вы хороши въ эту минуту, миссъ Реймондъ! Какое мужество! Какая увренность въ своей невинности! Вы были бы прекрасной героиней или прекрасной женой! Вы никогда объ этомъ не думали? прибавилъ онъ, пристально смотря на меня.

— Нтъ, сэръ, отвчала я, съ нетерпніемъ пробжавъ глазами протянутую мн бумагу:— вамъ нечего объ этомъ безпокоиться, слуга мистера Арматвэта Ренни и горничная Дженни, служащая теперь у меня, легко опровергнутъ эту клевету.

— Я никогда въ этомъ и не сомнвался, милая миссъ Реймондъ. Я слишкомъ высокаго объ васъ мннія, чтобъ поврить такой низости. Но, миссъ Реймондъ, вы молоды… очаровательны… и, благодаря вашему покойному другу, богаты и должны беречь свою добрую славу, а, по несчастью, невинность невсегда остается непорочной посл скандальнаго, хотя-бы вполн несправедливаго обвиненія. Простите меня, но я говорю съ вами, какъ другъ, съ перваго свиданія почувствовавшій къ вамъ самую горячую симпатію. Поврьте, миссъ Реймондъ, что если я принялся за ваше дло съ такой энергіей и ревностью, то нетолько по обязанности, а движимый боле теплымъ чувствомъ. Я видлъ, что такое прелестное, безпомощное существо можетъ сдлаться жертвою хитрыхъ интригановъ, это возбудило во мн съ перваго взгляда сердечное къ вамъ сочувствіе, которое только увеличивалось, чмъ боле я васъ видлъ, и перешло въ…

— Довольно, мистеръ Бландъ! воскликнула я.

— Нтъ, я долженъ кончить, милая миссъ Реймондъ… Милая Флоренсъ, я люблю васъ и предлагаю вамъ свою руку. Конечно, я старше васъ, но моя жизненная опытность длаетъ меня вполн достойнымъ васъ мужемъ. Я имю хорошее положеніе, хорошую практику и могу сдлать вашу жизнь спокойной, счастливой. Подумайте, миссъ Реймондъ, что въ ту самую минуту, когда противъ васъ предъявлено скандальное обвиненіе — я вамъ говорю, что я врю въ вашу невинность — я, честный Джонъ Бландъ, защищу васъ отъ всего свта, отъ позора и униженія. Согласны вы? прибавилъ онъ, вставая и взявъ меня за руку.

‘— Это слишкомъ глупо, воскликнула я, вырвавъ свою руку: — въ ваши годы вы должны-бы быть благоразумне.

Онъ опять хотлъ взять мою руку, но я его грубо оттолкнула.

‘— Мистеръ Бландъ, если вы не оставите меня въ поко, то я закричу.

‘— Такъ вы ршительно мн отказываете? спросилъ онъ, поблднвъ и сжавъ губы.

‘— Да, сэръ.

‘— Хорошо, миссъ Реймондъ. Но помните, вы въ этомъ раскаетесь! Я отказываюсь отъ вашего дла и умываю руки. Найдите кого нибудь другого для защиты васъ отъ обвиненія, серьёзно компрометирующаго васъ. Не лучше-ли вамъ обдумать мое предложеніе?

‘— Вы старый негодяй! воскликнула я:— вы низкій подлецъ! Я васъ ненавижу и презираю.

— И, отворивъ, дверь я выбжала изъ его конторы, къ удивленію всхъ, находившихся въ ней. Спустя недлю, я получила отъ фирмы Бландъ и Смеркъ бумагу, дьявольски ловко составленную. Въ ней говорилось, что мои стряпчіе, зрло обсудивъ результатъ работъ комиссіи очень компрометирующаго для меня характера, пришли къ тому убжденію, что такъ какъ это дло, по всей вроятности, возбудитъ много непріятныхъ, чисто личныхъ вопросовъ для меня и для покойнаго отца наслдовательницы, то для всхъ сторонъ выгодне окончить процессъ мировой сдлкой. На этомъ основаніи, они испрашивали моего согласія вступить въ переговоры съ истцомъ и указывали на то, что это мнніе главы фирмы мистера Бланда, одного изъ главныхъ моихъ свидтелей. Что мн было длать? Сэръ Эдвардъ Белькнопъ былъ за-границей и мн не съ кмъ было посовтываться. Я ршилась обратиться къ помощи стряпчихъ моей семьи: Гокъ и Ширеръ. Я разсказала имъ всю исторію и они объявили, что мистера Бланда слдуетъ исключить изъ числа стряпчихъ за такое недостойное поведете, марающее все ихъ сословіе. Я просила, чтобъ они взяли на себя трудъ подвергнуть его этому вполн заслуженному наказанію. Но они отказались, говоря, что такое серьёзное дло нельзя начать на основаніи одного моего показанія. Мистеръ Бландъ былъ очень ловкій человкъ и могъ сдлать мн много вреда. Къ тому-же я только распространила-бы взведенную на меня клевету. И они были правы, этотъ старый негодяй былъ также ненаказуемъ, какъ королева или лордъ канцлеръ. Мн даже стоило большого труда вырвать у его фирмы мое дло и передать его Боку и Ширеру. Они потребовали боле тысячи фунтовъ вознагражденія за труды и Бландъ нахально грозилъ обнародовать вс факты, если мы сдлаемъ хоть малйшую скидку. Мои новые стряпчіе совтовали мн уступить, счетъ былъ уплаченъ и посл трехмсячныхъ переговоровъ, переписокъ и препирательствъ они повели дло. Вотъ въ какомъ положеніи я нахожусь по истеченіи двухъ лтъ, меня грабятъ закономъ признанные разбойники, мои безспорныя права и мое честное имя подвергнуты сомннію. Моя жизнь стала мн нестерпима и я съ радостью отказалась-бы отъ этого дла, но я не могу, я должна доказать свою невинность и правоту. Согласны вы помочь мн? Изъ постороннихъ лицъ вы первый, которому я откровенно разсказала все. Если вы возьметесь за мое дло, то я уврена, что выиграю его.

Джобсона польстили слова, довріе и нжная просьба, сіявшая въ прелестныхъ глазахъ молодой двушки. Онъ былъ достаточно свтскимъ человкомъ, чтобъ сразу понять, въ какомъ онъ будетъ находиться опасномъ положеніи. Ему предстояло вести ея дло нетолько какъ адвокату, но и какъ ея близкому другу. Миссъ Реймондъ была увлекающимся существомъ и обстоятельства невольно компрометировали ее. Она конечно будетъ требовать отъ него нетолько адвокатскихъ совтовъ, но и дружескаго сочувствія. Однако, эти соображенія, если и пришли въ голову Джобсону, то тотчасъ исчезли передъ простымъ фактомъ, что миссъ Реймондъ была чистымъ, невиннымъ, безпомомощнымъ существомъ, попавшимъ въ паутину закона. Онъ долженъ былъ спасти ее во что бы-то нистало и какъ-бы ни злословилъ объ этомъ свтъ. Поэтому онъ согласился быть вторымъ адвокатомъ отвтчицы въ великомъ дл о наслдств Арматвэтъ.

Прошелъ еще годъ и дло все откладывалось подъ различными благовидными предлогами, несмотря на вс усилія Джобсона. Къ величайшему негодованію Рока и Ширера, онъ нетолько не старался извлечь пользы изъ этого доходнаго дла, но еще изощрялъ свое остроуміе, чтобъ сократить и удешевить процессъ. Онъ мужественно сопротивлялся всякимъ проволочкамъ, и напрягалъ вс свои способности и знанія, чтобъ подвинуть дло впередъ.

Результатомъ его дйствій былъ слдующій разговоръ между мистеромъ Рокомъ и его помощникомъ мистеромъ Спеллингомъ. Однажды утромъ, сидя въ контор они перелистывали свою записную книгу и подводили впередъ сумму предполагаемой наживы въ этотъ день.

— Отчего вы не назначили сегодня совщанія съ адвокатами по длу о наслдств Арматвэтъ? Что-то сегодня мало работы.

— Я говорилъ съ писцомъ мистера Джобсона, сэръ, чтобъ назначить часъ совщанія, но онъ отвчалъ письменно, что мистеръ Джобсонъ не находитъ нужнымъ совщаніе и самъ напишетъ необходимыя бумаги.

— Чортъ-бы его побралъ! Я никогда не видывалъ такого не достойнаго поведенія. Неужели два стряпчихъ, два старшихъ адвоката, и четыре младшихъ, уже не говоря о писцахъ, должны оставаться безъ дла потому, что мистеру Джобсону угодно длать экономіи своей богатой кліентк. Если въ слдующій разъ онъ опять выкинетъ такую штуку, то вы настойте на своемъ. Помилуйте, благодаря его безумію, его товарищи лишились пятидесяти гиней. Это просто подло! При первой возможности, мы его спустимъ изъ этого дла.

— Наврядъ-ли вамъ это удастся, сэръ, отвчалъ съ улыбкой мистеръ Спеллингъ:— наша кліентка очень дружна съ мистеромъ Джобсономъ. Она совтуется съ нимъ о дл частнымъ образомъ въ его контор. Я видлъ, какъ она разъ выходила изъ Помпъ-Корта, гд контора мистера Джобсона, но я не могъ ничего добиться отъ его писца, мистера Тимпани, чрезвычайно ловкаго молодца.

— О! отвчалъ мистеръ Гокъ: — она красива и съ Божьей помощью будетъ богата. Но вдь мистеръ Джобсонъ женатъ и это было-бы слишкомъ скандально. Впрочемъ, она не очень строгаго поведенія и намъ трудно было до сихъ поръ бороться съ компрометирующими ее фактами, но если она еще заведетъ интригу съ своимъ адвокатомъ, то мы пропали, мистеръ Спеллингъ.

Въ дйствительности, миссъ Реймондъ никогда не бывала въ контор Джобсона, но однажды, желая передать ему очень важныя и конфиденціальныя бумаги по длу, она сама отнесла ихъ въ запечатанномъ конверт въ Помпъ-Кортъ и отдала Тимпани.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

МУЖЪ И ЖЕНА.

I.
Епископальные громы.

Коверлейскій деканъ пригласилъ сэра Артура Джобсона къ себ на сентябрь. Тадеусъ съ женою и дтьми долженъ былъ также пріхать къ этому времени изъ Скарборо.

Ни у одного духовнаго лица христіанскаго исповданія не было такого прелестнаго и во всхъ отношеніяхъ удобнаго гнзда, какъ у коверлейскаго декана, а это много сказать, потому что ни одна человческая каста, со времени исчезновенія первобытныхъ апостольскихъ порядковъ, не выказала такой ловкости въ устройств своихъ гнздъ, какъ духовенство.

Подъ снью знаменитаго собора, одного изъ чудесъ архитектурнаго искуства и религіозной фантазіи, возвышался старинный домъ декана, вполн удовлетворявшій всмъ артистическимъ стремленіямъ поэтической души и всмъ требованіямъ современнаго комфорта. Древняя каменная стна соборной ограды, куда не допускался ни одинъ радикальный безбожникъ, была разобрана прямо противъ дома и на ея мст красовалась легкая желзная ршотка съ готическими воротами и двумя калитками по бокамъ для господъ и прислуги. Широкая дорога, окаймленная съ одной стороны низко обстриженной зеленой изгородью, а съ другой — высокими красивыми деревьями, извивалась среди большого шелковистаго, изумруднаго лужка, оканчивавшагося многочисленными куртинами цвтовъ передъ обширной террасой дома, украшенной теракотовыми вазами съ рдкими растеніями. Самый домъ, громадный, длинный, частью изъ стараго, частью изъ новаго кирпича, съ красной черепичной крышей, итальянскими до пола окнами и средневковыми шпицами, утопалъ въ зелени цвтовъ, граціозно переплетавшихся розъ, плюща и жиполости. Начиная отъ чисто вымощенной плитами площадки у воротъ до золоченой, хорошо смазанной флюгарки на башенк, возвышавшейся надъ службами, и красивой оранжереи съ виноградомъ, персиками и тропическими растеніями — все свидтельствовало о роскоши, вкус и заботливыхъ попеченіяхъ. Главная часть дома была воздвигнута во времена Генриха IV и столовая помщалась въ трапез древняго монастыря. Въ этой громадной, длинной комнат стоялъ посредин столъ, на тридцать человкъ, и все-таки оставалось мсто для колоссальнаго стариннаго камина, окруженнаго покойными креслами, для библіотечныхъ шкафовъ по одной стн и многочисленныхъ кушетокъ, столиковъ и стульевъ, занимавшихъ широкія амбразуры итальянскихъ оконъ. Здсь былъ центръ домашней жизни декана и его жены, которые всего боле любили сидть въ столовой, хотя въ дом былъ длинный рядъ прекрасныхъ гостинныхъ, хорошенькій будуаръ, библіотека съ дубовыми шкафами и проч. Я боюсь сказать, сколько находилось спаленъ въ этомъ роскошномъ духовномъ гнзд, но при вступленіи въ должность новаго епископа, мистрисъ Бромлей пріютила у себя сорокъ пасторовъ, которые весело провели время. За однимъ обдомъ въ это памятное воскресенье было откупорено буфетчикомъ тридцать-пять бутылокъ портвейна, десять хереса и десять мадеры, не говоря уже о пив. Но деканъ и не поморщился, онъ былъ очень щедръ и гостепріименъ, къ тому же, новый епископъ былъ человкъ ему по сердцу, рьяный поборникъ Высокой Церкви.

Въ эту осень большое общество должно было собраться въ деканскомъ дом, и въ томъ числ лордъ и лэди Братлингъ, передъ ихъ отъздомъ за-границу. Берта Джобсонъ также общала пріхать, хотя она и не любила мистера и мистрисъ Бромлей, но, съ одной стороны, она хотла слдить за Тадди, а съ другой — ее привлекало сосдство съ Винистуномъ, который гостилъ у пастора Гарвуда, его университетскаго товарища и одного изъ подчиненныхъ декана, питавшаго къ нему самое презрительное отвращеніе, какъ къ человку противоположнымъ мнній и врованій.

Но, несмотря на свои религіозныя убжденія, деканъ былъ истинный джентльмэнъ. Онъ принадлежалъ къ той старой, быстро вымирающей школ людей, которые врили въ важность приличнаго обхожденія. Докторъ богословія Бромлей не отличался красотой, большой ротъ и дурные зубы очень портили его высокій лобъ, сдые волосы и бакенбарды, длинный прямой носъ и голубые глаза. Но онъ былъ высокаго роста и хорошо сложенъ, онъ кланялся очень граціозно, говорилъ всегда тихимъ, мелодичнымъ голосомъ и отличался самими изящными, мягкими манерами. Его добродушные глаза, повидимому, обнаруживали простоту и даже слабость, но попробуйте задть интересъ, гордость или религіозныя убжденія декана и онъ удивилъ бы васъ глубиною своей сильной, пылкой натуры. Его письмо къ Джобсону по поводу знаменитой ‘Quaestio Quaestionum’ дышало горечью, злобой и страстнымъ пыломъ.

‘Вы смете называть себя преданнымъ сыномъ церкви, питалъ онъ, между прочимъ:— и вмст съ тмъ глумитесь надъ преемниками апостоловъ, возбуждаете сомнніе насчетъ святости коренныхъ ея догматовъ, предаете посмянію ея союзъ съ государствомъ, результатъ и символъ ея божественной власти. Неужели мн суждено, на старости лтъ, видть дочь замужемъ за человкомъ, который измнилъ своей стран, своей церкви, своему Богу! Я говорю все это изъ любви къ вамъ, мой дорогой сынъ, и не могу скрыть отъ васъ, что вы глубоко огорчили меня, издваясь надъ церковью, служащей величайшимъ и благороднйшимъ воплощеніемъ на земл христіанской истины’. Все письмо было въ этомъ дух и Джобсонъ съ удивленіемъ нашелъ, что его мягкій, добродушный на взглядъ тесть, какъ большинство женщинъ и духовныхъ особъ, имлъ въ запас безконечное число крупныхъ бранныхъ словъ. Онъ отвчалъ ему очень спокойно и съ большимъ достоинствомъ, признавая, что, можетъ быть, и сказалъ что-нибудь лишнее и несправедливое, но горячо протестуя противъ обвиненія въ атеизм. Отвтъ декана, полный ядовитой ироніи и добродушнаго сожалнія, былъ уже адресованъ не на имя Джобсона, а его жены, которая, очевидно, должна была прочесть письмо мужу. Затмъ, слдовалъ рядъ писемъ отъ мистрисъ Бромлей къ дочери, но объ нихъ Джобсонъ ничего не зналъ.

Вскор посл прізда въ Коверлей лорда и леди Братлингъ, а также сэра Артура Джобсона и Берты, общество сидло за утреннимъ завтракомъ въ обширной, красивой столовой, гд все дышало мирнымъ спокойствіемъ, довольствомъ и счастіемъ. Неожиданно слуга подалъ письмо мистрисъ Бромлей.

— Отъ епископа, сказала она и, поспшно пробжавъ письмо, воскликнула съ ужасомъ:— онъ отказывается обдать у насъ въ среду.

Съ этими словами, она гнвно бросила письмо мужу, который широко открылъ глаза отъ удивленія. Епископъ еще ни разу не пренебрегалъ его кухней и винами.

Вотъ что говорилось въ этомъ епископскомъ посланіи, растянувшемъ на три страницы простой отказъ отъ обда:

‘Въ обыкновенныхъ обстоятельствахъ, милая мистрисъ Бромлей, какъ вы сами знаете, я съ величайшимъ удовольствіемъ присоединился бы къ интересному обществу, собранному подъ вашимъ гостепріимнымъ кровомъ, но вы приглашаете меня обдать съ авторомъ ужасной книги ‘Quaestio Quaestionum’, и хотя онъ родственникъ дорогимъ для меня во Христ людямъ, хотя я рискую глубоко огорчить очень достойныхъ и любимыхъ мною лицъ, мой долгъ къ церкви и къ Богу въ этомъ случа вполн ясенъ и я не могу принять вашего приглашенія. Эта книга — не обыкновенное, въ дружественномъ дух, обсужденіе спорныхъ богословскихъ вопросовъ, но злобная сатира на самые священные предметы. Я искренно сожалю моего дорогого друга и брата Бромлея, а также васъ, милая мистрисъ Бромлей, и горячо молю Бога, чтобъ Онъ довелъ до раскаянія заблуждающагося автора этой вредной, нечестивой книги’.

Прочитавъ эти строки, деканъ поблднлъ, потомъ покраснлъ и въ глазахъ у него потемнло. Онъ ждалъ въ этотъ самый день прізда въ свой домъ человка, противъ котораго епископъ металъ свои епископальные громы, и отецъ его сидлъ тутъ же за столомъ, не подозрвая, что его сынъ торжественно отлученъ отъ церкви, какъ безбожникъ.

Черезъ минуту, деканъ всталъ и, извинившись передъ гостями, ушелъ въ свою комнату. Мистрисъ Бромлей, съ видомъ несчастной жертвы, старалась поддержать общій разговоръ, но онъ какъ-то не клеился и вс чувствовали, что веселый завтракъ испорченъ, словно бомба упала среди стола.

По окончаніи завтрака, деканъ вернулся и позвалъ сэра Артура Джобсона въ библіотеку.

— Что случилось? спросилъ канадскій премьеръ:— вы очень разстроены.

— Прочтите, сэръ Артуръ, отвчалъ деканъ, подавая ему письмо епископа:— это касается насъ обоихъ.

Сэръ Артуръ надлъ очки и медленно прочелъ письмо.

— Кто вашъ епископъ? спросилъ, онъ спокойно.

Деканъ взглянулъ на него съ удивленіемъ.

— Докторъ богословія Годлей, бывшій каноникъ церкви Христа въ Оксфорд! Неужели, сэръ Артуръ, въ Канад не знаютъ его имени, столь чтимаго во всей Англіи?

— Виноватъ, я забылъ, что онъ вашъ епископъ. Конечно, его имя мн хорошо извстно по газетамъ и журналамъ, но я считалъ его лучшимъ и боле умнымъ человкомъ.

— Вы думаете, что епископъ неправъ? произнесъ деканъ, удерживаясь, какъ истинный джентльмэнъ, отъ дерзкаго отвта своему гостю.

— Я въ этомъ увренъ. Еслибъ все, что онъ говоритъ о моемъ бдномъ сын, и было справедливо, то все таки, по моему мннію, онъ поступаетъ неразумно, чтобъ не сказать не по-христіански, отлучая отъ церкви столь преданнаго сына церкви, какъ Тадди. Напиши какой-нибудь епископъ подобное письмо въ Канад, онъ погубилъ бы въ глазахъ всхъ нетолько себя, но всю церковь. Наше общество не потерпло бы подобнаго нелпаго ханжества, и духовенство это знаетъ.

— Мн извстно, что въ колоніяхъ духовная дисциплина очень расшатана, произнесъ деканъ, задтый за живое:— быть можетъ, въ новыхъ обществахъ это неизбжно, но здсь дло иное. Вы должны признать, сэръ Артуръ, что церковь иметъ власть, а епископъ и духовенство и составляютъ церковь. Ваше замчаніе пахнетъ вольтеріанствомъ.

— Да, оно пахнетъ здравымъ смысломъ, чмъ не отличается вашъ епископъ, если вы мн позволите такъ выразиться.

— Нтъ, я не могу позволить такъ выражаться въ моемъ дом о моемъ епископ! воскликнулъ деканъ, выходя изъ себя.

— Въ такомъ случа, мн лучше оставить вашъ домъ, любезный деканъ, такъ какъ я не могу перемнить своихъ мнній, отвчалъ сэръ Артуръ.

Деканъ понялъ, что онъ сдлалъ глупость, и тотчасъ перемнивъ тонъ, добродушно произнесъ:

— Полноте, сэръ Артуръ, намъ старикамъ не подобаетъ ссориться изъ-за епископа и заблуждающагося юноши. Это дло и безъ того очень непріятно, нечего его еще усложнять. Пойдемте лучше въ садъ и посовтуемся, какъ бы намъ уломать епископа. Нашъ сынъ, прибавилъ онъ нжно:— прізжаетъ сегодня съ Сильвіей и дтьми. Я хотлъ бы, чтобъ онъ нашелъ тутъ сочувственный, теплый пріемъ.

Результатомъ этого дружескаго совщанія была ршимость со стороны обоихъ отцовъ отправиться къ епископу и уговорить его взять назадъ свой отказъ. Поэтому, они вернулись изъ сада значительно успокоенные, но не усплъ деканъ взглянуть на строгое, мрачное выраженіе лица мистрисъ Бромлей, какъ его чело снова отуманилось и онъ вторично ушелъ въ библіотеку. Жена послдовала за нимъ.

— Что намъ длать? сказала она дрожащимъ голосомъ:— это ужасно! Я не могу прійти въ себя.

— А я! отвчалъ деканъ: — мы только-что обсуждали этотъ вопросъ съ сэромъ Артуромъ, котораго я очень уважаю. Онъ полагаетъ, что епископъ неправъ.

— Епископъ неправъ! воскликнула мистрисъ Бромлей:— какой вздоръ! Онъ вполн правъ и не могъ поступить иначе. Эта книга, прибавила она твердымъ, ршительнымъ голосомъ:— клевета и издвательство надъ религіей. Помните то мсто, гд онъ говоритъ о политической роли епископовъ въ верхней палат?

— Я все помню, милая Элена. Но сэръ Артуръ полагаетъ, что это политическія мннія, неимющія ничего общаго съ религіей. Онъ говоритъ, что надо отнестись къ Тадди какъ можно мягче, а не ожесточать его сердца. Правда, я никогда не прощу себ, если своей рзкой нетерпимостью побудить его сдлаться совершеннымъ атеистомъ. Я хочу пойти къ епископу и попросить его, чтобъ онъ взглянулъ на дло человколюбиве, пришелъ бы къ намъ и поговорилъ съ бднымъ Тадди. Ради Сильвіи, мы должны дйствовать въ этомъ случа очень осторожно и притомъ, Богу извстно, какъ я расположенъ къ этому молодому человку.

— Сильвія слишкомъ разумна, чтобъ поддаться чужому вліянію, отвчала мистрисъ Бромлей строгимъ тономъ:— она смотритъ очень трезво на это несчастное дло. Конечно, ее страшно тревожитъ нечестіе мужа, но я уврена, что она не захочетъ, чтобъ ты себя компрометировалъ ради него. Если ты пойдешь къ епископу, то только разсердишь его и докажешь свою слабость.

Ршимость декана была поколеблена и онъ, какъ всегда, поддался вліянію жены, умвшей съ нимъ длать все, что она хотла.

— Я боюсь, что ты права, произнесъ онъ, ходя взадъ и впередъ по комнат:— и я лучше предоставлю сэру Артуру пойти одному къ-епископу.

— Если сэръ Артуръ хочетъ убдить епископа, что онъ неправъ, то это его дло, я желаю ему всякаго успха. Но намъ надо подумать о томъ, что Сильвія и онъ прізжаютъ сегодня. У насъ полонъ домъ гостей. Ты долженъ поговорить съ мистеромъ Джобсономъ. Мы не можемъ оставаться въ этомъ непріятномъ положеніи. Если онъ не перемнитъ своихъ мнній, то ты не можешь, изъ уваженія къ занимаемому тобою мсту въ церкви, позволить ему остаться въ твоемъ дом.

Деканъ съ изумленіемъ взглянулъ на жену. Лицо ея было спокойное, строгое.

— Ты хочешь, чтобъ я выгналъ зятя изъ своего дома! воскликнулъ онъ, повинуясь въ эту минуту только голосу своего добраго сердца.

— Вдь ты былъ бы вынужденъ это сдлать, еслибъ онъ совершилъ убійство, произнесла ршительно мистрисъ Бромлей,

— Не знаю, отвчалъ деканъ, качая головою:— это зависло бы отъ обстоятельствъ.

— А что говоритъ епископъ о долг къ церкви и Богу? сказала мистрисъ Бромлей.

Деканъ почесалъ въ голов и сталъ снова ходить взадъ и впередъ по комнат. Сильная борьба происходила въ немъ. Онъ считалъ невозможнымъ, противоестественнымъ выгнать зятя изъ своего дома, но, съ другой стороны, главнйшіе авторитеты, передъ которыми онъ преклонялся — епископъ и жена — взывали къ его чувству религіознаго долга. Онъ не зналъ, на что ршиться. Мистрисъ Бромлей, вполн увренная въ своей конечной побд, терпливо молчала.

— Элена, произнесъ онъ, наконецъ: — мн надо подумать и помолиться, прежде чмъ взять на себя такую тяжелую отвтственность. Ты знаешь, какой Тадди славный человкъ, какъ мы его любили и гордились имъ. Быть можетъ, спасеніе его души зависитъ отъ нашего сегодняшняго ршенія. Дай мн часъ на размышленіе.

И слезы выступили на глазахъ декана.

— Хорошо, отвчала мистрисъ Бромлей, выходя изъ комнаты:— я вернусь въ половин перваго.

Между тмъ, сэръ Артуръ Джобсонъ, разставшись съ деканомъ, пошелъ прямо къ Берт и разсказалъ ей о случившемся,

— Живя въ Англіи, прибавилъ онъ:— мн кажется, что я живу въ прошедшемъ столтіи. Это очень странно. Мы въ колоніяхъ почерпаемъ передовыя идеи отъ англійскихъ мыслителей и тотчасъ примняемъ ихъ на практик, а пріхавъ сюда, видимъ, что общество, которое мы считаемъ издали своимъ вожакомъ, далеко отстало отъ насъ. Странно даже подумать, чтобъ Годлей, написавшій столько хорошихъ книгъ, отнесся такъ нелпо къ Тадди и чтобъ деканъ принялъ за серьёзное эти епископальные громы.

— По несчастью, Артуръ, отвчала Берта:— противъ Тадди дйствуетъ мистрисъ Бромлей и сама Сильвія настроена противъ него.

— Его жена?

— Да. Я не хотла теб говорить объ этомъ, но дло принимаетъ такой серьёзный оборотъ, что я не вправ боле скрывать отъ тебя этой тайны.

И она передала брату свой разговоръ съ Сильвіей. Онъ былъ очень огорченъ и, подумавъ немного, сказалъ:

— Они любятъ другъ друга и, быть можетъ, этотъ разладъ самъ собою уничтожится. Намъ не надо вмшиваться, мы только подольемъ масла въ огонь. Но теперь я пойду къ епископу и посмотрю, нельзя ли его уговорить.

Спустя четверть часа, онъ уже сидлъ въ библіотек епископа, который принялъ его очень любезно, хотя тотчасъ понялъ цль его посщенія. Это былъ видный, рослый мужчина, съ большой головой и крупными чертами лица. Изъ-подъ сдыхъ, нависшихъ бровей сверкали проницательные черные глаза.

— Сегодня утромъ, милордъ епископъ, сказалъ Артуръ посл первыхъ привтствій:— вы сдлали нчто такое, что можетъ имть серьёзныя послдствія для моего сына нетолько въ этой, но и въ будущей жизни, зная хорошо ваши сочиненія, я удивленъ и огорченъ, какъ вы, столь краснорчивый защитникъ христіанскаго ученія любви, могли поступить такъ.

— Еще боле удивительно и горько, что вашъ сынъ осмлился написать такую клевету на церковь, которую мы одинаково съ вами уважаемъ и любимъ, отвчалъ епископъ.

— А вы прочли его книгу? спросилъ сэръ Артуръ, не сознавая, какъ обиденъ этотъ вопросъ.

Епископъ гнвно кивнулъ головой.

— И вы полагаете, что моего сына надо клеймить названіемъ безбожника за то, что онъ возстаетъ противъ тхъ заблужденій и злоупотребленій, уничтоженіе которыхъ должно быть первой обязанностью духовенства?

— Эта книга внушена ему самимъ діаволомъ, произнесъ торжественно епископъ:— какъ это мн ни больно сказать вамъ, сэръ Артуръ. Вы преданный сынъ церви и, конечно, понимаете, что какіе бы ни были недостатки въ человческихъ слугахъ церкви, она, въ общемъ своемъ состав, какъ церковь вселенская, церковь историческая, церковь воинствующая и церковь торжествующая, иметъ божественное происхожденіе и божественную власть. Издваться надъ церковью и надъ духовенствомъ — значитъ издваться надъ Богомъ!

— Простите, милордъ епископъ, отвчалъ смиренно сэръ Артуръ:— я съ вами не согласенъ. Я истинный сынъ церкви, уважаю и люблю ее, но считаю, что всякій въ прав и даже обязанъ клеймить злоупотребленія въ церкви, какъ и во всякомъ другомъ учрежденіи.

— Я вижу, что мы расходимся съ вами, сэръ Артуръ, въ самыхъ коренныхъ принципахъ, произнесъ епископъ съ улыбкой:— и, конечно, не стоитъ намъ вступать въ споръ, продолжающійся уже вками. Лучше перейдемъ къ цли вашего посщенія.

— Моя цль просить васъ, милордъ епископъ, обдумать хорошенько вашъ шагъ, могущій имть такія послдствія. Если мой сынъ недостоинъ находиться въ вашемъ обществ, то онъ недостоинъ находиться и въ обществ своего тестя, вашего подчиненнаго. Подумайте, къ чему можетъ привести подобное отлученіе отъ церкви и семьи?

— Я буду глубоко огорченъ, если мой поступокъ причинитъ семейную распрю и ни мало не хочу вмшиваться въ семейныя отношенія моего друга. Я только не могу дружески обращаться съ авторомъ этой вредной книги, а какъ же вы хотите, чтобы я съ нимъ обращался въ деканскомъ дом? Что же касается до отвтственности за могущія произойти послдствія отъ исполненія мною моей священной обязанности, то она вполн падаетъ на того, кто причинилъ вс эти непріятности.

Сэръ Артуръ прикусилъ губу, чтобы не отвчать рзко. Онъ всталъ и только произнесъ:

— Я не считаю себя боле въ прав настаивать на томъ, что составляетъ вопросъ совсти, и только позволю себ попросить васъ повидаться съ деканомъ и объяснить ему, что вы вовсе не требуете отъ него жестокаго обращенія съ моимъ бднымъ сыномъ.

— Сэръ Артуръ, отвчалъ епископъ боле мягкимъ тономъ:— хотя мы расходимся съ вами въ убжденіяхъ, но я очень радъ, что познакомился съ такимъ искреннимъ, благороднымъ и во всхъ отношеніяхъ замчательнымъ человкомъ. Я повидаюсь съ деканомъ и надюсь, что обстоятельства примутъ боле благопріятный характеръ. Прощайте.

Дйствительно, какъ только сэръ Артуръ вышелъ изъ комнаты, епископъ послалъ за деканомъ и, повторивъ ему свое рзкое осужденіе книги Джобсона, посовтывалъ, однако, дйствовать въ отношеніи своего зятя очень осторожно и осмотрительно. Такимъ образомъ было ршено, что, до времени, Джобсону ничего не скажутъ о щекотливомъ вопрос, и деканъ вернулся домой совершенно счастливый, что можетъ радушно принять зятя въ своемъ дом.

II.
Приближеніе грозы.

Тадеусъ Джобсонъ и его жена никогда не возвращались къ предмету, который впервые обнаружилъ, какой разладъ существовалъ между ними. Джобсонъ любилъ свою жену и старался забыть грустное впечатлніе, произведенное на него ея словами. Онъ очень высоко цнилъ ея здравый смыслъ. Она была умная, свтская и дловая женщина. Она въ совершенств вела хозяйство и исполняла свои свтскія обязанности, а также нельзя было найти лучшаго и боле благоразумнаго совтчика въ практическихъ вопросахъ жизни. Но у нея было слишкомъ много здраваго смысла, чтобы быть любящей женой, въ полномъ значеніи этого слова. Она всегда прикидывала на практическій аршинъ то, что не подлежитъ подобной мрк. Напротивъ, Джобсонъ отличался пылкимъ воображеніемъ, впечатлительной натурой и тмъ пророческимъ предвидніемъ результатовъ, которое присуще геніямъ. Вполн сознавая различіе между ихъ характерами и темпераментами, онъ до сихъ поръ находилъ, что это различіе придавало ихъ домашней жизни особую прелесть. Въ первые годы супружеской жизни, когда все дышетъ свжестью и надеждой, когда счастіе быть отцомъ и матерью окрашиваетъ всю жизнь радужными цвтами — самые терніи не колются. Но они все-таки существуютъ, и съ первой минуты ихъ обнаруженія, немилосердно впиваются въ тло, жена Джобсона неожиданно выказала такое настроеніе ума, которое возбудило въ ея муж серьёзныя опасенія. Онъ зналъ себя, его гордая, сильная натура не могла вынести упрековъ или презрнія жены. А если они не смотрли на предметы одними глазами, то ни одинъ изъ нихъ не былъ въ состояніи лицемрить. Такимъ образомъ, Джобсонъ всячески сдерживалъ въ глубин своего сердца тревожныя мысли, и былъ добре и внимательне, чмъ когда либо къ жен своей, а она не чувствовала себя способной снова поднять спорный вопросъ и довести дло до кризиса. Однако, она открывала свою тайну, хотя и близкимъ ей людямъ, какъ, напримръ, своему отцу и матери, но все-таки чуждымъ ея мужу, который не зналъ, что онъ иметъ дло не съ одной своей женой, а съ цлой группой людей различныхъ мнній и чувствъ.

Вотъ въ какомъ положеніи находились дла, когда Джобсонъ съ женою пріхалъ въ домъ своего тестя, въ три часа того самаго дня, когда случилось уже столько важныхъ обстоятельствъ, долженствовавшихъ повліять на его судьбу.

Пріятное зрлище представила встрча Джобсоновъ. Они подъхали къ дому въ коляск, на козлахъ которой сидлъ старый кучеръ Маркеби, съ улыбкой вспоминавшій, какъ онъ, тридцать лтъ тому назадъ, носилъ на рукахъ маленькую Сильвію, теперь уже мать семейства. Джобсонъ, его жена и дти издали махали платками въ отвтъ на такіе же радостные сигналы съ лужка, на которомъ собрались хозяева и ихъ гости. Никто не поврилъ бы, видя, какъ радушно деканъ пожималъ руки Джобсону, какъ мистрисъ Бромлей прижимала къ своему сердцу Сильвію и какъ маленькая Этти бросилась на шею тетки Берты, что въ этой счастливой семь не все обстояло благополучно. Однако, эта первая минута инстинктивнаго увлеченія была непродолжительна и вс почувствовали, что откуда-то подуло холодомъ. Каждому хотлось избавиться отъ этого непріятнаго чувства и чтобъ достичь этого, мистрисъ Бромлей и Сильвія удалились, бесдуя о здоровь дтей, а Джобсонъ пошелъ въ приготовленную ему комнату съ отцомъ и Бертой.

Деканъ былъ совершенно спокоенъ и счастливъ. Критическая минута была отсрочена и ему нечего было бояться немедленнаго разрыва съ зятемъ. Одного только онъ не предвидлъ — это откровенной бесды матери съ дочерью.

Къ передобденному чаю все общество собралось на лужокъ, за исключеніемъ Сильвіи, которая, по словамъ ея матери, легла отдохнуть съ дороги. Деканъ весело болталъ съ миссъ Реймондъ, лэди Братлингъ серьёзно бесдовала о чемъ-то съ сэромъ Артуромъ, а Берта, лордъ Братлингъ и Джобсонъ составляли отдльную оживленную группу.

— Что это? Сюда идетъ мистеръ Винистунъ! воскликнула неожиданно Берта, сидвшая противъ воротъ:— вотъ пріятный сюрпризъ! но съ кмъ онъ?

Деканъ взглянулъ черезъ плечо. Рядомъ въ Винистуномъ шелъ по алле человкъ средняго роста, съ блднымъ лицомъ, въ очкахъ.

— Это пасторъ Гарвудъ, сказалъ деканъ и помнялся взглядами съ женою.

— Это мой другъ Винистунъ, мама Бромлей, сказалъ въ полголоса Джобсонъ, вставая:— онъ гоститъ у пастора Гарвуда.

Посл представленія всему обществу Винистунъ и Гарвудъ помстились у чайнаго стола.

Пасторъ Гарвудъ былъ очень умный и ученый человкъ, что ясно было написано на его симпатичномъ, хотя и некрасивомъ лиц. Но у него была несчастная привычка, какъ у многихъ людей, не привыкшихъ къ обществу, затрогивать щекотливые вопросы.

— Я очень радъ съ вами встртиться, мистеръ Джобсонъ, сказалъ онъ, обращаясь къ нашему герою:— мн уже давно хотлось поздравить васъ съ успхомъ вашей послдней книги. Она удивительно умно написана и сдлаетъ много добра.

Деканъ вздрогнулъ и какъ-то странно посмотрлъ на пастора. Мистрисъ Бромлей прикусила губу. Берта не могла удержаться отъ улыбки, которую Винистунъ тотчасъ замтилъ и, окинувъ взглядомъ все общество, понялъ, что бдный пасторъ, по обыкновенію, попалъ въ просакъ. Онъ хотлъ немедленно перевести разговоръ на другой предметъ, но прежде чмъ усплъ открыть ротъ, лордъ Братлингъ воскликнулъ:

— Да, превосходная книга. Я также, любезный Джобсонъ, собирался поздравить васъ. Мы съ лэди Братлингъ прочитали ее съ большимъ удовольствіемъ. Право, давно не выходило такой умной книги, конечно, за исключеніемъ вашихъ сочиненій, деканъ, прибавилъ онъ съ поклономъ, но не безъ ироніи.

Еслибъ деканъ былъ мистрисъ Бромлей, а мистрисъ Бромлей деканъ, то онъ тотчасъ произнесъ бы пламенную филиппику противъ ненавистной книги. Но настоящій деканъ, несмотря на грозные взгляды жены, вспомнилъ совтъ епископа, а главное, онъ былъ слишкомъ добръ, чтобъ возбудить ссору съ зятемъ, да еще при чужихъ. Поэтому, онъ спокойно сказалъ:

— Конечно, его книга имла успхъ, если судить по числу изданій. Но я не могу присоединиться къ вашимъ похваламъ, Братлингъ. Вы, дипломаты, народъ презлой и вамъ пріятно было читать брань на духовенство. Миссъ Реймондъ пойдемте въ оранжерею, а вамъ сорву цвтовъ для вашихъ волосъ.

И онъ удалился съ молодой двушкой. Сэръ Артуръ поспшилъ перемнить разговоръ, а Винистунъ, видя, что дла обстоятъ неблагополучно, попросилъ Берту показать ему паркъ.

— Здсь что-то произошло насчетъ книги Джобсона? сказалъ онъ, когда они отошли отъ общества настолько, что ихъ словъ нельзя было разслышать.

— Вы просто Мефистофель, отвчала Берта съ улыбкой и разсказала ему все, что ей было извстно.

— Боже мой! произнесъ онъ, по окончаніи ея разсказа:— какъ странно! Я только сегодня утромъ говорилъ съ Гарвудомъ объ епископ и декан, объ ихъ узкихъ, хотя, быть можетъ, и честныхъ религіозныхъ убжденіяхъ. Гарвудъ сообщилъ мн, что епископъ написалъ очень рзкую критику на книгу Тадди въ ‘Guardian’, и я со смхомъ сказалъ, что будетъ очень забавно видть ихъ вмст. Но какой странный человкъ этотъ Гарвудъ! ему всегда надо думать вслухъ. Еслибъ я не зналъ его удивительной доброты, то, право, подумалъ бы, что онъ нарочно заговорилъ о книг, чтобъ сдлать непріятность декану и его жен. Еслибъ бомба лопнула передъ ними на стол, то они не были бы такъ поражены, какъ словами Гарвуда. Но это дло, кажется, серьёзное и не слдуетъ съ нимъ шутить.

— И какое еще серьёзное, отвчала Берта: — я, право, не знаю, чмъ все это кончится. Дло еще хуже, чмъ вы думаете, но я не смю даже вамъ открыть тайны, которую не знаетъ еще самъ Тадди. Вы меня простите, не правда ли?

— Я слпо врую въ ваше благоразуміе и доброту, отвчалъ онъ:— но разв ничего нельзя сдлать?

— Пока — ничего, произнесла Берта:— когда наступитъ минута дйствія, то я вамъ скажу.

III.
Циклопъ.

Войдя передъ обдомъ въ большую роскошно убранную спальню, приготовленную для него и его жены, Джобсонъ засталъ Сильвію въ слезахъ. Она сидла въ юпк съ распущенными волосами передъ трюмо и горько рыдала.

— Что съ тобой? Ты больна? воскликнулъ Джобсонъ съ удивленіемъ и, подбжавъ къ ней, нжно положилъ руку на ея обнаженное плечо.

Она вздрогнула и отшатнулась. Кровь хлынула къ сердцу Джобсона, но онъ не отнялъ руки.

— Нтъ, Сильвія, скажи, что съ тобою?

— Я несчастна, промолвила она, всхлипывая.

Онъ на мгновеніе подумалъ, что она передала матери ихъ ссору и та подлила масла въ огонь, но все-таки сердце влекло его къ жен и онъ нжно взялъ ее за руку. Она не отвчала на его пожатіе, полное любви.

— Что случилось? Отчего ты такъ несчастна? Сообщила теб мать какія-нибудь дурныя всти?

— Да.

Ея рыданія до того усилились, что онъ прижалъ ея голову къ своей груди, и только когда она немного успокоилась, онъ произнесъ:

— Я пойду и спрошу у твоей матери въ чемъ дло.

— Не надо. Благодаря твоей книг, епископъ отказался обдать здсь, пока ты въ дом. Онъ говоритъ, что ты хуже атеиста. Я знала, къ чему это приведетъ. О, какъ я несчастна!

— Только-то? промолвилъ Джобсонъ, отходя на нсколько шаговъ отъ своей жены.

Онъ хотлъ сначала разсмяться, но потомъ злоба засверкала въ его глазахъ и исказила лицо.

— Такъ ты объ этомъ плачешь? прибавилъ онъ дрожащимъ отъ гнва голосомъ.

Слова Сильвіи открыли ему всю бездну, отдлявшую его отъ жены. Не чувство оскорбленія отъ отказа епископа, а горькіе упреки мужу слышались въ каждомъ ея слов. Все, что онъ сдерживалъ такъ долго, теперь хлынуло къ его сердцу, измна супружеской врности не поразила бы его такимъ смертельнымъ ударомъ. Тогда онъ могъ бы найти въ своемъ сердц достаточно силы, чтобъ ее простить, но теперь были порваны боле идеальныя, боле священныя узы взаимной любви, взаимнаго сочувствія и уваженія.

Есть что-то страшное въ безмолвномъ гнв сильной, сдержанной, но страстной натуры, и Сильвія, взглянувъ на мужа, вздрогнула. Холодъ пробжалъ по ея тлу и она съ ужасомъ отвернулась.

Онъ подошелъ къ окну и сталъ смотрть на лужокъ. Она не двинулась съ мста и едва смла дышать. Она ждала грозы. Черезъ минуту онъ обернулся, его лицо было спокойное, но блдное. Онъ молча переодлся, не обращая на нее вниманія, точно ея не было въ комнат, и, окончивъ свой туалетъ, спустился одинъ въ гостииную. Никто никогда не сомнвался въ ея мужеств, но она ни за что на свт не заговорила бы съ этимъ блднымъ, безмолвнымъ, страшнымъ человкомъ.

Посл его ухода, она встала, осушила слезы и одлась. Безмолвное презрніе Джобсона поразило ее въ самое сердце, но не побороло ея смлаго духа. Гордость ея была оскорблена минутнымъ сознаніемъ его превосходства и она считала себя несчастной жертвой. Однако, когда раздался звонокъ къ обду, она сошла въ столовую съ спокойнымъ, холоднымъ лицомъ. Джобсонъ болталъ и смялся съ миссъ Реймондъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Сильвія посмотрла на нихъ и почувствовала пламенную ненависть къ этой женщин.

Берта съ своей обычной чуткостью замтила съ перваго взгляда, что подъ мраморной неподвижностью лица ея племянника скрывалась гроза. Физіономія Сильвіи только подтверждала ея подозрнія. Впродолженіи всего вечера, Джобсонъ ни разу не подошелъ къ жен и не сказалъ ей ни слова. Посл выхода дамъ изъ столовой, мистрисъ Бромлей и Сильвія помнялись нсколькими словами въ будуар, а когда все общество разошлось спать, то Берта замтила, что дочь и мать удалились въ комнаты послдней.

Поздно вернулся въ свою спальню Джобсонъ. Онъ нашелъ жену не въ постел, она сидла одтая у стола, на которомъ горла лампа. Выраженіе ея лица было твердое, ршительное. Онъ посмотрлъ на нее пристально. Каждый сознавалъ, что наступила роковая минута кризиса.

— Ты еще не ложилась? спросилъ Джобсонъ какъ бы съ удивленіемъ.

— Да, я ждала тебя. Скажешь ты мн что-нибудь?

— Мн нечего говорить. Лучше молчать. Ты меня глубоко огорчила. Я боюсь дать волю языку.

— Я тебя не понимаю.

— Такъ ты легкомысленне, чмъ я думалъ. Я открылъ сегодня роковую тайну: ты не можешь истинно любить меня. Это вполн доказываютъ твои слова. Ты даже меня не уважаешь. Чувства, овладвшія тобою въ послднія недли, не соотвтствуютъ моему понятію о брак.

— Мн нтъ никакого дла до твоихъ идеаловъ, отвтила Сильвія: — я врю только въ практическій здравый смыслъ. Еслибъ у тебя было поболе здраваго смысла, и ты не гонялся бы за идеалами, то мы не находились бы теперь въ такомъ печальномъ и дурацкомъ положеніи.

Джобсонъ пожалъ плечами.

— Что же такого печальнаго и дурацкаго въ нашемъ положеніи?

— Что? Все. Ты, умный человкъ, становишься посмшищемъ всего свта и источникомъ непріятностей для твоихъ друзей. Ты не слушаешь совтовъ твоихъ доброжелателей и играешь въ руку врагамъ, ты жертвуешь интересами твоей жены и дтей, въ погон за какими-то идеалами, моя мать и отецъ огорчены и оскорблены твоими поступками и ихъ неизбжными слдствіями. Подумай только, что коверлейскій епископъ отказывается обдать въ деканскомъ дом потому, что подъ его кровомъ находится человкъ, который въ его глазахъ хуже безбожника…

— Довольно! перебилъ ее Джобсонъ съ сердцемъ: — замолчи изъ уваженія къ себ, къ своимъ дтямъ и ко мн. Я не хочу слушать этихъ словъ даже отъ моей жены, они только доказываютъ всю справедливость моихъ подозрній. Еслибъ ты меня истинно любила, то не произнесла бы ихъ.

— Какое мн дло до твоихъ подозрній, воскликнула Сильвія съ злобой: — ты не можешь уничтожить результата твоихъ поступковъ, и я выскажу все, что думаю. Если ты уважаешь себя и питаешь хоть какое-нибудь уваженіе къ дорогимъ мн людямъ, то ты не оставишь ихъ въ томъ печальномъ положеніи, въ которое ты ихъ поставилъ. Ты не имешь права оставаться въ дом, которому твое присутствіе приноситъ только горе и вредъ.

Не успла она произнести этихъ словъ, почти безсознательно, подъ вліяніемъ совтовъ матери, какъ сама пожалла объ нихъ. Но было уже поздно.

— Хорошо, отвчалъ сурово Джобсонъ.

Голубые глаза его казались черными и блестли какъ уголья. Лицо было спокойно, неподвижно, словно мраморное. Онъ сталъ ходить по комнат взадъ и впередъ, потомъ остановился и, не взглянувъ на жену, вышелъ изъ спальни.

Гордость и сознаніе своей правоты давали Сильвіи силы презирать послдствія. Впрочемъ, она была уврена, что онъ не сдлаетъ ничего, что могло бы кого-либо компрометировать, и надялась, что посл борьбы, которая могла продлиться нсколько дней, обстоятельства сложатся боле удовлетворительнымъ для ея эгоизма образомъ.

Между тмъ, Джобсонъ лихорадочно шагалъ въ саду, одинъ, безъ шляпы. Сначала, онъ машинально двигался и дышалъ свжимъ ночнымъ воздухомъ. Но потомъ бурный потокъ мыслей хлынулъ въ его голову. Онъ не хотлъ совтываться ни съ кмъ, ни съ отцомъ, ни съ теткой, ни съ Винистуномъ и ясно видлъ, что ему нельзя было оставаться въ дом тестя. Весь вопросъ заключался въ томъ, какъ ухать безъ скандала.

— А что длать съ Сильвіей?

Она такъ глубоко его оскорбила, что онъ чувствовалъ — по крайней мр, теперь — невозможность жить съ нею. Но съ другой стороны, онъ долженъ былъ удержаться отъ всякаго поступка, который могъ бы навлечь тнь на ея доброе имя или повредить его достоинству. Поэтому, заглушивъ свои чувства, онъ ршилъ оставить домъ тестя съ женою. Она должна была понять, что ихъ судьба нераздльна. Онъ прямо предложитъ ей одно изъ двухъ: или хать съ нимъ или остаться?

А если она останется? Джобсонъ даже не сталъ обсуждать этой возможности, такъ она казалась ему немыслимой.

Среди этихъ грустныхъ, тяжелыхъ думъ, прошла ночь, разсвло, первые лучи солнца весело заиграли на окнахъ дома. Вскор посл восхода солнца, вышелъ въ садъ деканъ, всегда встававшій очень рано. Джобсонъ именно его и ждалъ.

— Это что значитъ? воскликнулъ деканъ, смотря съ удивленіемъ на блдное лицо зятя: — вы во фрак? Гд вы провели ночь? У Винистуна?

— Нтъ, у васъ въ саду. Я вчера вечеромъ узналъ отъ Сильвіи, что мое присутствіе въ вашемъ дом приноситъ горе и непріятности вамъ, мам Бромлей и особенно вашему епископу. Я не могъ спать и проходилъ всю ночь, обдумывая, что мн длать. Остается только одно: избавить васъ отъ моего присутствія. Мы съ Сильвіей удемъ сегодня.

— Полно, Тадди! Что вы говорите? воскликнулъ деканъ, покраснвъ:— какъ глупо, что Сильвія сказала вамъ объ этомъ, не предупредивъ меня! Правда, епископъ былъ немного строгъ, но я все-таки надялся найти modus vivendi. Мы не можемъ ссориться съ вами, сынъ мой, изъ-за различія въ мнніяхъ. Я не могу васъ отпустить, это было бы слишкомъ нелпо. Такъ можно было не спать всю ночь? Вы занеможете.

— Милый тесть, отвчалъ Джобсонъ:— мн жаль васъ огорчить, вы добре и боле расположены ко мн, чмъ когда-либо, но я серьёзно обдумалъ этотъ вопросъ. Тутъ дло идетъ объ отношеніяхъ боле священныхъ, чмъ наши съ вами. Я знаю, что ваше положеніе непріятное, но подумайте и о моемъ положеніи. Я твердо ршился, и мы сегодня съ Сильвіей покинемъ вашъ домъ.

— Сильвія не можетъ ухать! воскликнулъ деканъ, приведенный въ тупикъ словами Джобсона.

— Отчего? спросилъ съ жаромъ молодой человкъ:— неужели, вы посовтуете вашей дочери и моей жен остаться здсь вопреки моему желанію?

— Конечно, нтъ. Но не торопитесь, Тадди, пойдемте со мною въ домъ, и поговоримъ съ вашимъ отцомъ. Все еще можетъ благополучно устроиться.

— Я поговорю съ отцомъ и увренъ, что онъ одобритъ мою ршимость, которую, впрочемъ, ни что не поколеблетъ. Вопросъ поставленъ и его надо разршить тихо, безъ скандала.

— Тадди, произнесъ деканъ взволнованнымъ голосомъ:— ради Бога, не торопитесь! Пойдите къ своему другу Винистуну, останьтесь у него часа два и приходите съ нимъ обратно. Мы составимъ семейный совтъ. Даю вамъ слово, что все устроится. Епископъ не такой жестокій человкъ, какъ вы думаете, да, наконецъ, я пожертвую всмъ, чтобъ только не допустить вашего отъзда. Помните: однажды нарушенное семейное счастіе нельзя возстановить.

— Милый тесть, отвчалъ Джобсонъ, тронутый искреннимъ тономъ и добротою декана:— я боюсь, что семейное счастіе уже разрушено. Я не могу говорить объ этомъ съ Винистуномъ: это вопросъ семейный и мы должны его разршить келейно, такъ чтобъ никто не зналъ.

Они вошли въ домъ и каждый отправился къ своей жен.

— Сильвія, сказалъ Джобсонъ спокойно, холодно, но мягко: — я не желаю, чтобъ мы расходились въ мнніяхъ на счетъ чего бы то ни было, тмъ боле, когда дло идетъ о счастіи твоихъ родителей. Повидимому, наше присутствіе въ эту минуту причиняетъ имъ неудовольствіе. Нашъ долгъ — ухать, мы можемъ вернуться, когда время смягчитъ гнвъ епископа, или когда моя книга будетъ справедливе оцнена. Я только-что видлъ твоего отца. Онъ очень радушно просилъ меня остаться и даже выразилъ согласіе подвергнуться гнву епископа, но я полагаю, что намъ лучше избавить его отъ непріятностей, которыя можетъ навлечь на него наше пребываніе въ его дом.

— Ты подумалъ ли хорошенько о своемъ положеніи? сказала Сильвія, блдная, но ршительная:— вдь не я виновна въ томъ, что произошло.

— И я не могу признать себя виновнымъ въ томъ, что я высказалъ свои убжденія. Конечно, моя книга возбудила здсь непріятную исторію, благодаря глупому ханжеству одного человка, и я очень сожалю объ этомъ ради тебя. Но я не могу принять на себя отвтственность за эту исторію. Мы оба съ тобою жертвы нелпаго заблужденія и намъ надо какъ можно скоре ухать отсюда.

— Ты все-таки упорствуешь въ томъ, что не сдлалъ ничего дурного, напечатавъ эту книгу?

— Да, если я обязанъ дать отвтъ на подобный вопросъ даже своей жен.

— Въ такомъ случа, ты можешь длать что хочешь, а я отсюда не поду, произнесла Сильвія.

Джобсонъ, снявшій фракъ и оставшійся въ одной рубашк, посмотрлъ на нее съ удивленіемъ, почти съ презрніемъ.

— Если я уду сегодня, ты останешься? Понимаешь ли ты, что это значитъ? И берешь ли ты на себя отвтственность за вс послдствія? Повторю еще разъ. Я узжаю сегодня отсюда и прошу тебя хать со мною.

Послднія слова онъ произнесъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ.

— Я не могу покинуть отцовскій домъ, изгнанная, проклятая, отвчала Сильвія, дрожа всмъ тломъ, но все-таки ршительнымъ тономъ.

— Но, для съ мужемъ его счастливую и несчастную судьбу, ты не можешь поступить дурно. Ты сама мн сказала, что я долженъ ухать отсюда — какъ же ты хочешь остаться?

— Потому что ты обращаешься со много, какъ съ ребенкомъ. Ты даже не позволяешь мн имть свое сужденіе о твоихъ ошибкахъ, а я вполн убждена, что ты сдлалъ ужасную, непоправимую ошибку, чтобы не сказать хуже, напечатавъ эту книгу. И ты отказываешься повиниться въ этой ошибк и загладить ее. Твоимъ упорствомъ ты ставишь моихъ родителей и меня въ фальшивое положеніе. Какъ могу я жить счастливо съ тобою, пока между нами существуетъ такой глубокій разладъ?

— Ты именно высказала то, что я думалъ, слушая тебя, произнесъ Джобсонъ съ тяжелымъ вздохомъ: — ты права. Мы не можемъ счастливо жить вмст, пока между нами существуетъ такой глубокій разладъ.

Съ этими словами онъ ушелъ въ свою туалетную комнату и заперъ за собою дверь.

Сильвія была поражена роковымъ окончаніемъ этой сцены. Сердце ея замерло при мысли о возможныхъ послдствіяхъ. Еслибы ея любовь къ мужу была пламенне и искренне, а ея практическій здравый смыслъ не такъ холоденъ, то она въ эту критическую минуту бросилась бы къ Джобсону, умоляя прижать ее снова къ своему сердцу и позволить ей раздлять его жизнь, его цли и стремленія. Но она не была достаточно слаба, чтобы уступить. Фибры ея натуры были такъ же тверды и жестки, какъ фибры той дубовой двери, за которой онъ приготовлялся покинуть ее, изгнанный изъ лона своего семейства ея эгоизмомъ, холодностью и непреодолимымъ упорствомъ. Она уврила себя, что не можетъ уступить, и дйствительно, еслибъ она уступила, то вчно чувствовала бы себя побжденной. Страхъ подобнаго униженія превозмогъ въ ней чувство любви и долга къ мужу.

Онъ взялъ сакъ-вояжъ съ своими вещами и пошелъ пшкомъ на сосднюю станцію желзной дороги, не простившись ни съ деканомъ, ни съ мистрисъ Бромлей и не сказавъ боле ни слова своей жен. Онъ только зашелъ въ дтскую и со слезами на глазахъ поцловалъ своихъ дтей, которыхъ ему не суждено было боле видть.

IV.
Вексель.

Осеннія судебныя ваканціи окончились, Темпль снова ожилъ забгали мальчишки съ длами въ синихъ мшкахъ, зашагали молодые адвокаты и студенты, заковыляли страдающіе подагрой стряпчіе. Правосудіе, дремавшее три мсяца, встрепенулось и, протирая глаза, поправляло свой парикъ. Бумаги, записки, доклады перелетали отъ стряпчихъ къ адвокатамъ и судьямъ, среди длъ, назначенныхъ къ слушанію въ предстоящую сессію, было и знаменитое дло о наслдств Арматвэтъ. Ученые адвокаты съ той и другой стороны усердно ломали себ головы и грабили головы старыхъ юристовъ для пріисканія ловкихъ крючковъ, чтобы бросить пыль въ глаза и безъ того подслповатой дам юстиціи.

Боле всхъ работалъ Джобсонъ, котораго это дло отвлекало отъ тяжелыхъ заботъ. Оно даже давало пищу его сердцу, вселяя въ немъ убжденіе, что онъ борется за правду и за невинную жертву. Кром того, это было единственное крупное дло, которое ему поручили вести въ эту сессію. Опасенія Тимпани оказались справедливыми. Стряпчіе, у которыхъ Скирро сдлался правой рукой, не присылали боле длъ Джобсону.

Онъ теперь жилъ одинъ въ дом на Чарльсъ-Стрит. Мистрисъ Джобсонъ съ дтьми все еще оставалась въ Коверле. Вн семейнаго кружка Джобсоновъ и Бромлеевъ, никто не зналъ о дйствительной причин, разсявшей веселое общество, собравшееся въ дом декана, и только говорили, что Джобсонъ былъ внезапно отозванъ въ Лондонъ по неотложному длу, а сэръ Артуръ и Берта неожиданно вспомнили, что они общали навстить старыхъ друзей въ Торки.

Впрочемъ предлогъ, выдуманный Джобсономъ для своего поспшнаго отъзда, оказался не ложнымъ. Дйствительно, въ Лондон его ждали неотложныя и очень непріятныя дла.

Посл смерти дяди, Джобсонъ имлъ въ полномъ своемъ распоряженіи оставленное ему наслдство, и такъ какъ его адвокатская практика шла не очень удачно, а домашніе, общественные и политическіе расходы все увеличивались, то онъ сталъ отыскивать средство извлечь большій доходъ съ своего капитала. Между прочимъ, одинъ изъ его пріятелей, Коксонъ, имвшій порядочное состояніе, убдилъ его вступить съ нимъ въ компанію для эксплуатаціи извстнаго гончарнаго завода, приносившаго двадцать процентовъ чистаго дохода, который можно было съ увеличеніемъ производства довести до сорока. Джобсонъ сначала далъ на это выгодное предпріятіе десять тысячъ фунтовъ, а потомъ все прибавлялъ помаленьку, такъ что въ конц-концевъ, половина его капитала была поглощена Бурслемскимъ заводомъ. Въ первый годъ доходъ былъ значительный, второй, но различнымъ неблагопріятнымъ причинамъ, далъ небольшой дефицитъ, а третій возбуждалъ большія опасенія въ Джобсон. Компаніонъ неожиданно потребовалъ у него три тысячи фунтовъ и, исполнивъ его желаніе, Джобсонъ пришелъ къ тому неутшительному заключенію, что онъ не сведетъ концы съ концами въ текущемъ году. Это очень его тревожило, такъ какъ онъ не принадлежалъ къ современнымъ дльцамъ, живущимъ преимущественно въ кредитъ. Но никто не зналъ, что дла въ Бурслем шли дурно, жена Джобсона была уврена, что все обстоитъ благополучно, а сэръ Артуръ, Берта и Винистунъ не подозрвали, что къ остальнымъ заботамъ Тадди присоединились еще финансовыя затрудненія.

Для подобныхъ финансовыхъ кризисовъ, говорятъ, существуютъ банкиры, хотя они въ сущности только помогаютъ запутавшимся людямъ окончательно погибнуть. Джобсонъ вынужденъ былъ отправиться къ своему банкиру и, объяснивъ положеніе своихъ длъ, попросить ссуды подъ обезпеченіе находившихся у него фондовъ. Непріятно пораженный стсненными обстоятельствами такого состоятельнаго кліента, банкиръ тотчасъ навелъ справки о томъ, какъ шли дла въ Борслем и черезъ двадцать четыре часа объявилъ Джобсону, что заводъ не могъ приносить дохода безъ затраты значительнаго капитала, которымъ не располагалъ ни онъ, ни его компаніонъ. Джобсонъ ему не поврилъ, самъ похалъ на заводъ, проврилъ книги, переговорилъ съ компаніономъ и ршилъ, что имъ необходимо продержаться еще годъ, въ надежд, что дла поправятся. Дйствительно, всякій на его мст поступилъ бы также въ виду грозившей, съ закрытіемъ завода, потери затраченныхъ уже тридцати тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

Тревожимый всми этими заботами, огорченный до глубины души разрывомъ съ женою, и постоянно преслдуемый анонимными клеветами и честными критиками не понимавшихъ его людей, Джобсонъ, однако, мужественно боролся съ неблагопріятными обстоятельствами и Брагами, все боле и боле прижимавшими его къ стн. Его политическая и общественная дятельность отличалась прежней, даже большей энергіей. Никогда онъ не произносилъ такихъ блестящихъ рчей, никогда не писалъ такихъ прекрасныхъ статей, никогда не выказывалъ столько мужественной смлости и таланта.

Самый зоркій наблюдатель, смотря на него, какъ онъ сидлъ однажды въ своемъ кабинет, занятый изученіемъ дла миссъ Реймондъ, никакъ не догадался бы, что подъ этимъ сосредоточеннымъ хладнокровіемъ скрывалась постоянная сердечная тревога.

Неожиданно дверь отворилась и вошелъ Тимпани, все тотъ же врный слуга и другъ, хотя нсколько постарвшій, съежившійся и еще боле самоувренный, чмъ когда-либо.

— Извините, сэръ, сказалъ онъ съ необычайнымъ румянцемъ на щекахъ:— васъ желаютъ видть и передать вамъ порученіе отъ мистрисъ Скирро.

Джобсонъ нахмурилъ брови.

— Приведите посланнаго.

— Это молодая двушка, сэръ.

— А, помню, произнесъ съ улыбкой Джобсонъ: — это ваша старая пріятельница, миссъ Бопсъ? Вы поддерживали съ нею знакомство?

— Да, сэръ, отвчалъ Тимпани, еще боле покраснвъ:— мы большіе друзья съ миссъ Бопсъ.

Черезъ минуту, онъ вводитъ въ комнату Анджелину, свженькую, кругленькую, розовенькую и веселенькую какъ всегда, въ красномъ плать, блой шали съ голубыми цвтами и старомодной шляп. Тимпани тотчасъ удаляется и Джобсонъ любезно проситъ молодую двушку ссть. Она помщается на край стула, какъ воробей на край крыши.

— Мн нечего спрашивать у васъ, миссъ Бопсъ, о вашемъ здоровь, вы сіяете красотой и свжестью, сказалъ Джобсонъ:— какое порученіе дала вамъ мистрисъ Скирро?

— Сегодня утромъ, отвчала Анджелина:— я встртила ее на улиц, идя на ковентгарденскій рынокъ, и она, отведя меня въ сторону, сказала: ‘Милая Анджелина, снесите это письмо какъ можно скоре къ мистеру Джобсону и отдайте ему въ собственныя руки. Я ужь нсколько дней караулю васъ на улиц. Дай-то Богъ, чтобъ не было поздно. Если онъ захочетъ отвчать, то принесите мн записку сами по адресу’. И сунувъ мн письмо, она исчезла.

Джобсонъ взялъ письмо и, распечатавъ, прочелъ:

‘Въ контору Кромпль, Блакъ и Ньюсомъ представленъ конторой Мозеръ и Мозесъ, No 278, Фенчерчъ-Стритъ, вексель Коксона и К® въ шесть тысячъ семьсотъ пятьдесятъ фунтовъ на срокъ 10-го ноября. Тому Скирро поручено получить деньги по векселю и въ случа неуплаты, взыскать ихъ судебнымъ порядкомъ. Вексель уже два раза переписанъ съ уплатою по 1000 ф. ст., но на этотъ разъ онъ не будетъ въ состояніи сдлать уплаты. Такъ какъ вамъ неизвстно о существованіи этого векселя, то примите мры’.

‘No 5, Майда-Вель.

Джобсонъ поблднлъ, но тотчасъ оправился и взглянулъ спокойно на миссъ Бопсъ. Онъ вспомнилъ, что было 9-го ноября, день процессіи лорда мэра. Значитъ, ему оставалось только двадцать четыре часа.

— Вы видли процессію, миссъ Бопсъ?

— Да, сэръ, она меня немного задержала.

— Вы оказали мн большую услугу, миссъ Бопсъ, принеся такъ скоро письмо. Если вы увидите мистрисъ Скирро, то скажите, что я очень благодаренъ ей за извстіе, но прошу не присылать боле мн никакихъ свдній. Я вамъ, миссъ Бопсъ, также очень благодаренъ, и еслибы когда-нибудь могъ быть вамъ полезенъ, то прошу васъ обратиться ко мн.

Анджелина встала и, вся покраснвъ, произнесла, заикаясь:

— Я надюсь, сэръ, что… вы… скоро будете генералъ-атторнеемъ… потому что… потому что мистеръ Тимпани женится на мн, какъ только васъ сдлаютъ генералъ-атторнеемъ.

И миссъ Бопсъ устремила на Джобсона свои голубые глаза, словно ему стоило только сказать слово и сдлаться генералъ-атторнеемъ къ Рождеству.

Наивныя, глупыя слова Анджелины поразили въ самое сердце Джобсона. Нетолько онъ самъ страдалъ отъ несбывшихся надеждъ на блестящую будущность, которую ему пророчили друзья, но его неудача должна была отозваться и на всхъ окружающихъ, врившихъ въ его успхъ.

— Милая миссъ Бопсъ, отвчалъ онъ, взявъ ее за об руки и дружески ихъ пожимая: — я былъ бы очень радъ сдлаться завтра генералъ-атторнеемъ ради вашего счастья, если вы дйствительно любите Тимпани.

— О, да, сэръ,

— Но вы понимаете, нельзя сразу этого достигнуть, и вамъ, можетъ быть, придется долго ждать. Поэтому, я постараюсь устроить ваше счастіе прежде, чмъ сдлаюсь генералъ-атторнеемъ.

Анджелина вышла изъ комнаты съ сіяющимъ лицомъ и гордясь успхомъ своей смлой тактики. Но мистеръ Тимпани, узнавъ объ ея разговор съ Джобсономъ, ни мало не одобрилъ ея поступка, такъ что она вышла на улицу съ заплаканными глазами.

Однако, она оставила за собою сердце, удрученное еще большимъ горемъ. Заперевъ дверь своего кабинета, Джобсонъ сталъ ходить взадъ и впередъ. Несмотря на постигшій его страшный ударъ, онъ не хотлъ сложить оружія. Нсколькихъ минутъ было для него достаточно, чтобы привести въ порядокъ свои расшатанныя мысли. Его литературная слава, его политическое положеніе, его адвокатская и судебная карьера, вся его будущность и честь зависли отъ исхода завтрашняго кризиса.

Въ послднее время онъ рдко видлся съ Винистуномъ, но теперь почувствовалъ, что бремя его заботъ стало слишкомъ тяжелымъ, чтобы снести его одному, а помочь ему въ этомъ случа могъ только одинъ Винистунъ.

Онъ отперъ дверь, позвонилъ, и когда явился Тимпани, то произнесъ совершенно спокойно:

— Вашъ другъ, миссъ Бопсъ, сказала мн, что вы думаете жениться на ней. Не краснйте, вашъ выборъ длаетъ вамъ честь, но, по ея словамъ, вы хотите ждать, пока я сдлаюсь генералъ-атторнеемъ… Можетъ быть, вы удовольствуетесь назначеніемъ меня въ генералъ-солиситоры.

— Извините меня, сэръ, что я такъ глупо выразился, но я останусь у васъ, чмъ бы вы ни были, промолвилъ Тимпани съ глубокимъ чувствомъ.

— Благодарю васъ, Тимпани, отвчалъ Джобсонъ очень тронутый:— вы не знаете сколько, вы мн сдлали добра этими немногими искренними словами. Вы истинный другъ и я высоко цню вашу дружбу. Но вы не должны откладывать вашей свадьбы до полученія мною высокаго оффиціальнаго поста, можетъ быть, этого никогда не будетъ, а вы оказали мн столько услугъ, что вполн достойны награды. Я тотчасъ отложу для васъ четыреста фунтовъ, которые принесутъ вамъ, по крайней мр, двадцать фунтовъ въ годъ, и вы, такимъ образомъ, будете въ состояніи жениться на миссъ Бопсъ, когда она этого пожелаетъ.

Тимпани, не подозрвавшій, что Джобсонъ находился въ стсненныхъ обстоятельствахъ, горячо поблагодарилъ его за такое щедрое общаніе. Радость этого врнаго слуги успокоила нсколько разстроенные нервы Джобсона, и, взявъ шляпу, онъ пошелъ къ Винистуну.

V.
Толки.

Увидавъ входящаго въ его комнату Джобсона, Винистунъ посмотрлъ на него пристально. Его посщеніе было какъ нельзя боле кстати. Онъ самъ только-что собирался пойти къ нему. Въ это самое утро, онъ получилъ слдующее письмо отъ Берты:

‘Милый другъ!

‘Я очень безпокоюсь о Тадди, который все живетъ въ Лондон со времени отъзда изъ Коверлея. Онъ писаль только разъ отцу и то въ очень мрачномъ настроеніи. Я знаю, что онъ ухалъ въ Лондонъ подъ вліяніемъ глубокаго горя, а изъ его письма надо заключить, что у него новыя заботы, но какія, право, не знаю. Напишите мн, часто ли видаетесь съ нимъ, здоровъ ли онъ и не сообщилъ ли вамъ чего о своихъ заботахъ. Я очень безпокоюсь о немъ. Его отецъ узжаетъ черезъ недлю въ Канаду и будетъ надняхъ въ Лондон.

‘Искренно преданный вамъ другъ
Берта Джобсонъ‘.

Прочитавъ это письмо, Винистунъ, для котораго малйшее желаніе Берты было закономъ, сталъ придумывать уважительный предлогъ къ посщенію Джобсона, который какъ бы нарочно избгалъ его въ послднее время. Впрочемъ, не одно письмо Берты заставило его думать о Джобсон въ то самое время, когда онъ вошелъ въ его комнату. Наканун, онъ обдалъ съ нкоторыми пріятелями за адвокатскимъ столомъ въ Иннеръ-Темил, и случайно слышалъ разговоръ двухъ адвокатовъ о Джобсон.

— Что-то не видать Джобсона, сказалъ одинъ изъ нихъ: — разв онъ принесъ адвокатуру въ жертву политик?

— Я думаю, что ему придется вскор отказаться отъ адвокатуры, хочетъ ли онъ этого или нтъ, отвчалъ другой.— Говорятъ, что у него нтъ вовсе длъ. Между нами, онъ компаніонъ въ предпріятіи, которое идетъ плохо. Ко мн сегодня обращались за совтомъ по одному длу, по которому ему придется заплатить значительную сумму.

— Э, да ему всюду не везетъ. Онъ ведетъ дло миссъ Реймондъ, она хорошенькая, ловкая интригантка, и мн сегодня говорилъ Скирро, правая рука Кромпля, что если миссъ Реймондъ будутъ допрашивать на суд, то выйдетъ скандалъ для Джобсона. Конечно, адвокатъ человкъ и, принимая хорошенькую женщину у себя въ контор…

— Мистеръ Гокинсъ, воскликнулъ Винистунъ, ударяя кулакомъ по столу:— это низкая клевета. Я готовъ поручиться за невинность Джобсона. Къ тому же, вы почерпнули свое извстіе изъ неврнаго источника. Скирро — школьный товарищъ и заклятой врагъ Джобсона. Недостойно говорить въ такихъ выраженіяхъ о нашемъ уважаемомъ собрат, и я протестую.

— Я именно не желаю вреда Джобсону и только повторилъ то, что говорятъ другіе, отвчалъ Гокинсъ, прикусивъ губу:— онъ очень самонадянный, надменный человкъ и я, право, не знаю почему я не могу высказать о немъ своего мннія. Говорятъ о всхъ людяхъ, Джобсонъ не святой и долженъ подвергнуться общей участи.

— О, я вамъ объявляю, что не позволю при себ говорить такихъ вещей о моемъ друг Джобсон, произнесъ Винистунъ:— повторяю, что это гнусная клевета и распространеніе ея не длаетъ никому чести. Если вы говорите, что только повторяете чужія слова, то я передамъ Джобсону имена клеветниковъ, а самъ лучше уйду отсюда.

И онъ удалился. Вс его уважали и даже Гокинсъ пожаллъ о происшедшей сцен, но посл ухода Винистуна разговоръ о Джобсон продолжался, и, конечно, его разобрали по косточкамъ.

Судя по слышанному имъ разговору, Винистунъ заключилъ, что Джобссонъ находится въ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Письмо Берты только подтвердило его подозрнія, а теперь, смотря на блдное, мрачное, тревожное лицо своего друга, онъ вполн убдился, что съ нимъ случилось нчто нехорошее.

Джобсонъ прямо приступилъ къ цли своего посщенія и разсказалъ Винистуну о своихъ финансовыхъ затрудненіяхъ. Потомъ они написали цифры на бумаг и вывели слдующій ужасающій разсчетъ:

Получено отъ дда — 41,115 ф. ст.

Расходы по утвержденію въ наслдств и другіе — 4,700 ф. ст.

Пониженіе цнности фондовъ — 880 ‘ ‘

Дано въ займы Бельклею безъ процентовъ — 5,000 ‘ ‘

Помщено въ дло Коксонъ и К® — 10,000 ‘ ‘

Еще — 4,320 ‘ ‘

Занято и взято изъ капитала — 3,175 ‘ ‘ 28,075’ ‘

13,040 ф. ст.

Домъ въ Чарльсъ-Стрит былъ уже заложенъ и нельзя было получить подъ него боле денегъ. Все остальное состояніе Джобсона заключалось въ акціяхъ. Конечно, ежегодный доходъ въ 1,400 ф., составлявшій приданное мистрисъ Джобсонъ, не былъ принятъ въ соображеніе.

— Плохо, произнесъ Винистунъ, посл нкотораго размышленія.

— И мы не знаемъ единственный ли это вексель бднаго Коксона, замтилъ Джобсонъ:— а если ихъ еще много?

— Сколько вы получаете адвокатскаго гонорара?

— Въ прошломъ году тысячу-двсти, а въ ныншнемъ мене шестисотъ.

— Отчего это? Вчера за обдомъ разсуждали о васъ и всмъ, повидимому, извстно, что намъ не поручаютъ боле длъ.

— Всмъ извстно! воскликнулъ съ гнвомъ Джобсонъ:— кто говорилъ обо-мн?

— Многіе говорятъ объ васъ и вы должны были этого ждать. Нельзя жить въ стеклянномъ дом на верху большой горы и думать, что завистники не слдятъ за каждымъ вашимъ шагомъ. Но это было бы ничего, еслибъ только говорили о томъ, что видли, но объ васъ распускаютъ скандальныя исторіи.

— Скандальныя исторіи! Вы не знаете, Винистунъ, какія я выношу муки, а еще хотите увеличить мои страданія. Въ чемъ дло?

— Эти сплетни ни мало не уменьшаютъ моего уваженія къ вамъ и конечно никто знающій васъ не повритъ имъ. Но клевета, какъ змя, жалитъ въ ногу, не теряя отъ этого своей ядовитости. Скажите мн, въ какихъ вы находитесь отношеніяхъ съ вашей кліенткой, миссъ Реймондъ?

— О, отвчалъ Джобсонъ, слегка покраснвъ: — въ самыхъ дружескихъ. Мы познакомились заграницей, гд она путешествовала съ лордомъ и лэди Братлингъ. Она очень умная и пріятная молодая двушка. Она разсказала мн свою исторію и просила моей помощи. Я согласился и состою вторымъ ея адвокатомъ Вотъ и все.

— Всели, другъ мой? Говорятъ — я только повторяю толки, основанные на словахъ вашего стараго врага Скирро — что въ этомъ дл могутъ обнаружиться очень скандальныя для васъ обстоятельства, если миссъ Реймондъ появится на свидтельской скамь.

— Это невыносимо! воскликнулъ Джобсонъ:— я отыщу его и изобью, какъ собаку.

— Пустяки. Вы этимъ сдлаете только худшій скандалъ. Какая польза ломать палку на спин негодяя? Нтъ, мой другъ, ваше положеніе довольно затруднительное и безъ процесса въ полицейскомъ суд. Но вернемся къ миссъ Реймондъ. Не припомните ли вы какого нибудь обстоятельства, которое можно было-бы -выставить въ скандальномъ свт?

— Нтъ. Мы, часто видались съ нею за-границей и здсь, но всегда при самыхъ обыкновенныхъ условіяхъ.

— Она бывала у васъ въ контор?

— Никогда.

— Хорошо. Пусть ихъ поднимаютъ скандалъ, они только погубятъ себя. Поговоримъ теперь о вашихъ финансовыхъ затрудненіяхъ. Черезъ двадцать четыре часа, вы должны заплатить семь тысячъ фунтовъ, или добиться отсрочки долга. Сколько у васъ денегъ у банкира?

— Не боле четырехъ сотъ фунтовъ, и т я общалъ сегодня Тимпани, который вскор женится.

Винистунъ посмотрлъ съ удивленіемъ на своего друга.

— Можно списаться съ вашимъ отцомъ?

— Нтъ, да къ тому же я не возьму у него ни пенса. У него безъ меня много ртовъ въ Канад.

— Деканъ богатъ…

— Любезный другъ, вы затронули мое самое больное мсто, отвчалъ Джобсонъ мрачно: — разъ, что я пришелъ къ вамъ за совтомъ, я долженъ сказать все. Я покинулъ домъ декана съ тмъ, чтобъ никогда въ него не вернуться, а жена моя осталась тамъ.

— О, Джобсонъ! Джобсонъ! воскликнулъ Винистунъ, схватившись за сердце:— что все это значитъ? Вы спокойно говорите мн о такихъ вещахъ, которыя въ состояніи свести съ ума любого человка.

— Вы можете, поэтому, представить себ, какую пытку я вынесъ въ эти послдніе мсяцы.

— Но что случилось? спросилъ Винистунъ, взявъ егоза руку:— я слышалъ, что вы ухали изъ Коверлея внезапно по важнымъ дламъ, но нимало не подозрвалъ, что у васъ произошла семейная ссора.

— Вамъ покажется это очень нелпымъ, произнесъ съ горькой улыбкой Джобсонъ:— но буря поднята Коверлейскимъ епископомъ по поводу моей книги, Quaestio Quaestionum.

— О, теперь я все понимаю, отвчалъ Винистунъ:— я помню суету въ саду, неловкія похвалы Гарвуда, ироническое замчаніе лорда Братлинга, холодное молчаніе мистрисъ Бромлей и смущеніе декана. Но какъ подобныя мелочи могли разсорить васъ съ женою?

— Вамъ это кажется непонятнымъ и вы совершенно правы. Я не стану разсказывать вамъ тайны моей семейной жизни, это было бы слишкомъ тяжело и недостойно честнаго человка. Упомяну только, что Кеверлейскій епископъ отказался обдать со мною въ дом декана, потому-что я безбожникъ. Эта нелпая выходка сильно повліяла на умы, уже ране расположенные противъ меня. Деканъ и его жена ползли на стну. Вы не можете осудить Сильвію за то, что, воспитанная въ подобныхъ предразсудкахъ и находясь подъ вліяніемъ своей матери, она приняла сторону епископа противъ меня. Вслдствіе этого, мы имли съ нею непріятное объясненіе и оказалось, что между нами такой глубокій разладъ въ идеяхъ и принципахъ, затрогивающихъ основы супружеской жизни, что она осталась въ родительскомъ дом, а мн позволила жить одному. Такимъ образомъ, милый другъ, я, состоятельный человкъ, нахожусь на краю банкротства, я, женатый человкъ, не имю жены. Но я не подамся злой судьб, воскликнулъ Джобсонъ, гордо поднимая голову и выпрямляясь во весь ростъ:— я буду бороться съ нею до конца. Скажите мн, какъ лучше повести борьбу?

— Джобсонъ, отвчалъ Вянистунъ, внимательно выслушавшій его исповдь:— если свтъ узнаетъ о вашемъ развод съ женою, то Богъ знаетъ чмъ все это кончится въ виду толковъ о вашихъ отношеніяхъ къ миссъ Реймондъ. Напишите тотчасъ къ тетк Берт. Не мотайте головой. Вы должны слпо меня слушаться, или я не могу помочь вамъ. Помните, что дло идетъ о спасеніи человка, передъ которымъ открыта одна изъ самыхъ блестящихъ карьеръ въ Англіи. Откровенно говоря, я еще не вижу ясно пути для выхода изъ трясины, въ которой вы погрязли. Но не унывайте. Вы человкъ сильный, мужественный. Съ Божьей помощью все еще устроится. Дайте мн вашу руку.

И крпкое рукопожатіе, этотъ полный достоинства поцлуй англичанъ, скрпилъ ихъ наступательный и оборонительныя союзъ.

— Выпишите тотчасъ свою тетку, скажите, что Винистунъ находитъ необходимымъ ея пріздъ. А теперь я пойду.

— Куда? Къ Чайлъдсу?

— Нтъ. Намъ не надо открывать нашимъ банкирамъ своего отчаяннаго положенія до послдней крайности. Я отправлюсь къ Морзу.

И, взявъ кэбъ, Винистунъ похалъ въ еврейскій кварталъ Лондона, между церковью св. Павла и Гаундсдитчемъ.

VI.
Чмъ дальше въ лсъ, тмъ больше дровъ.

Винистунъ вернулся въ контору Джобсона очень поздно и съ принужденной улыбкой сказалъ:

— Морзъ неумолимъ. Онъ прямо сказалъ мн, что вашъ другъ Коксонъ переписывалъ вексель два раза и что онъ не согласенъ на третью отсрочку. Ему необходимы деньги. О васъ же онъ говоритъ, какъ о человк въ финансовомъ отношеніи не очень надежномъ. Однако, онъ сказалъ, что я могу обратиться къ его стряпчимъ. Я похалъ въ контору Кромпль, Блокъ и Ньюсомъ, гд вашъ старый пріятель Скирро принялъ меня сначала очень дерзко, но когда я ему объявилъ, что я адвокатъ Винистунъ и буду жаловаться на него его хозяевамъ, съ которыми я знакомъ, то онъ тотчасъ извинился и принялъ подобострастный тонъ. Я тогда объяснилъ ему причину моего посщенія и спросилъ, нельзя ли переписать вексель, предлагая отъ вашего имени самыя выгодныя условія. Онъ очень удивился, что вамъ извстно представленіе векселя ко взысканію и наотрзъ отказался отъ всякихъ сдлокъ. Я сказалъ, что деньги будутъ сполна уплачены завтра и ушелъ, не простившись съ этимъ негодяемъ, который казался очень недоволенъ неожиданнымъ поворотомъ дла.

— Но, воскликнулъ Джобсонъ:— гд я возьму деньги?

— У меня въ стол, любезный другъ. Тамъ находится бумагъ на восемь или на десять тысячъ фунтовъ, подъ которыя ваши банкиры сейчасъ дадутъ необходимую вамъ сумму.

— И не говорите мн объ этомъ, Винистунъ. Я не согласенъ.

— Не горячитесь. Я ожидалъ вашего сопротивленія. Но вспомните, Джобсонъ, что я дйствую въ отсутствіи близкихъ вамъ людей, особенно одной одинаково дорогой намъ обоимъ особы, честь и счастіе которой зависятъ отъ сохраненія незапятнаннымъ вашего добраго имени. Еслибъ она была здсь, то, конечно, вы не отказались бы отъ ея помощи, чтобъ не скомпрометировать всего вашего семейства. Поэтому вы должны мн позволить, за отсутствіемъ ея, защитить вашу и ея семейную честь. Простите меня, но я дйствую въ настоящемъ случа нетолбко изъ любви къ вамъ.

— Винистунъ! воскликнулъ Джобсонъ, схвативъ его за об руки:— вы ангелъ въ шкур Мефистофеля. Вы придумали этотъ искусный предлогъ, чтобъ я согласился да ваше рыцарское предложеніе. Я не могу отъ него отказаться, но вы должны мн дать слово, что позволите тетк Берт уплатить вамъ ихъ немедленно или, въ крайнемъ случа, согласитесь, чтобъ я принялъ мры для уплаты вамъ ихъ изъ остатковъ моего состоянія.

— Хорошо, отвчалъ Винистунъ:— я сейчасъ пойду за бумагами, вы должны отвезти ихъ завтра утромъ въ десять часовъ къ своему банкиру.

Джобсонъ былъ спасенъ на время. Бумаги Винистуна на слдующее утро лопали въ сундукъ Чайльдса и вексель былъ уплаченъ. Съ тмъ вмст Джобсонъ принялъ мры къ продаж имвшихся еще у него акцій и дома въ Чарльсъ-Стрит. Онъ только-что хотлъ отправиться въ Борслемъ и объясниться съ своимъ компаніономъ, который не отвчалъ на вс его письма, какъ получилъ телеграмму отъ мастера завода:

‘Не знаю, гд мистеръ Коксонъ. Онъ въ отсутствіи десять дней. Денегъ нтъ для уплаты рабочимъ. Прізжайте’.

Взявъ съ собою двсти фунтовъ, Джобсонъ въ тотъ же вечеръ отправился въ Борслемъ. Оказалось, что мистеръ Коксонъ бжалъ въ Америку, оставивъ посл себя только старое пальто и фуражку, въ которыхъ онъ ходилъ на заводъ. Весь наличный товаръ былъ распроданъ, касса пуста, книги и счета уничтожены, жалованье рабочимъ и арендная плата за заводъ не уплачены. Необходимо было восемьсотъ фунтовъ на ликвидацію длъ, расплату съ кредиторами и закрытіе завода. Джобсонъ не могъ остаться для этого въ Борслем, а поручилъ дло стряпчему, и возвратился въ Лондонъ съ мрачнымъ предчувствіемъ, что впослдствіи явятся еще новые векселя Коксона.

Берта и сэръ Артуръ ждали его дома въ Чарльсъ-Стрит. Винистунъ разсказалъ имъ объ его финансовыхъ затрудненіяхъ, не скрылъ даже отъ Берты объ его разрыв съ женою.

— Милый Тадди! воскликнула Берта, обнимая его:— все устроено. Я уже отдала вс деньги мистеру Винистуну. У меня останется боле, чмъ мн нужно, а у Сильвіи хватитъ денегъ на васъ обоихъ.

Джобсонъ насупилъ брови, но ничего не отвтилъ, а только молча поцловалъ тетку и отца.

— Мн всегда не нравилась твоя дружба съ этимъ человкомъ, сказалъ сэръ Артуръ:— онъ не былъ джентльмэномъ. Конечно, это ужасная потеря, но не унывай, сынъ мой. Если я могу помочь теб, то ты знаешь: что мое — то твое.

— Нтъ, нтъ! воскликнула Берта:— Тадди ничего не возьметъ у тебя. Гарри оставилъ свое состояніе намъ обоимъ и пока у меня есть что-нибудь, половина принадлежитъ Тадди.

— Я долженъ, милая тетя, принять вашу великодушную помощь, отвчалъ Джобсонъ дрожащимъ голосомъ: — но съ этой минуты я буду работать день и ночь, чтобъ уплатить вамъ этотъ долгъ.

— Успокойся, сынъ мой, сказалъ сэръ Артуръ, понимая, какія онъ переносилъ въ эту минуту душевныя муки:— ты еще молодъ. Твоя честь и доброе имя спасены.

Долго еще утшали его отецъ и Берта, стараясь поддержать въ немъ мужество и энергію.

Спустя нсколько дней, сэръ Артуръ ухалъ въ Америку, поручивъ Винистуну сообщать ему о положеніи длъ Тадди, такъ какъ они вс опасались открытія еще большихъ долговъ Коксона.

Ршившись продать домъ въ Чарлъсъ-Стрит, Джобсонъ счелъ своимъ долгомъ увдомить жену о положеніи длъ, и хотя его записка была озаглавлена ‘конфиденціально’, по она была тотчасъ показана мистрисъ Бромлей.

Отвтъ Сильвіи былъ самый грубый, безсердечный.

‘Вы знаете, что я всегда совтовала вамъ не вмшиваться въ дла, которыхъ вы не понимаете. Коксонъ былъ мн всегда противенъ, но я его терпла, потому что онъ былъ вашъ другъ, и я думала, что вы не имли бы съ нимъ дло, еслибъ не знали его состоятельности и благонадежности. Или вы дйствовали съ преступнымъ легкомысліемъ, или васъ обманули самымъ постыднымъ образомъ. Вообще, послднія событія не длаютъ чести вашему здравому смыслу. И такъ, нашъ прекрасный домъ будетъ раззоренъ. Очень вамъ обязана за предложеніе прислать мн т вещи, которыя пожелала бы оставить, но мн ничего не нужно, такъ какъ я не вижу, по крайней мр, въ настоящую минуту, возможности устроить снова изящный и комфортабельный домашній очагъ. По счастію, у меня есть родительскій домъ и близкіе люди, которые нетолько меня любятъ, но уважаютъ и цнятъ мои мннія. Мое счастіе навки разбито и я должна переносить вс неудобства гнуснаго положенія. Если вы попрежаему упорствуете и не перемнили того настроенія ума, въ которомъ меня покинули, то не лучше ли вамъ или вашимъ друзьямъ войти въ сношеніе съ моими естественными попечителями о принятіи мръ къ обезпеченію благосостоянія вашихъ дтей, если вы уже совершенно равнодушны къ судьб вашей жены’.

Конечно, Джобсонъ не могъ уступить и ничего не отвчалъ.

Но онъ вполн сознавалъ необходимость озаботиться о будущности своихъ дтей, на что такъ жестоко иронически намекала Сильвія. До сихъ поръ, онъ все надялся, что хваленый здравый смыслъ Сильвіи и христіанская доброта декана побудятъ ихъ протянуть руку примиренія. Но въ деканскомъ дом, повидимому, изсякъ источникъ любви и истинныхъ христіанскихъ чувствъ.

Нтъ жестокости хуже той, которая одушевлена религіознымъ фанатизмомъ. Фанатикъ, во имя своей религіи, въ состояніи совершить всевозможныя преступленія, а если не въ состояніи сжечь еретика на семъ свт, то утшаетъ себя мыслью, что черти его поджарятъ на томъ.

VII.
Summum jus summa injuria.

Дло ‘Сандина и другихъ съ Реймондъ’ было назначено къ слушанію на второй день осенней сессіи. Генералъ-атторней, соръ Гланвиль Марчмонтъ, знаменитый цивилистъ, мистеръ Маркусъ Тубсъ и мистеръ Тадеусъ Джобсонъ были адвокатами со стороны отвтчицы. Гонораръ старшему адвокату, генералъ-атторнею, былъ назначенъ въ пятьсотъ гиней, не считая десяти за совщаніе, младшимъ адвокатамъ: Тубсу — въ двсти пятьдесятъ гиней и Джобсону въ сто. Состояніе, о которомъ тягалась стороны, было жирное и стряпчіе бываютъ щедры съ чужими деньгами.

Джобсонъ былъ такъ поглощенъ этимъ дломъ, что забылъ на время о своихъ тяжелыхъ заботахъ. Утромъ, въ день судебнаго засданія, онъ получилъ письмо отъ миссъ Реймондъ, которое онъ прочелъ и, покраснвъ, спряталъ въ свой боковой карманъ:

‘Милый другъ, писала эта оригинальная молодая двушка своему адвокату:— я надюсь только на васъ. Я не врю моимъ стряпчимъ. Они совтуютъ мн пойти на мировую. Они не желаютъ, чтобъ я появилась на свидтельской скамь, увряя, что передопросъ адвокатовъ меня сильно скомпрометируетъ. Одно такое предположеніе для меня оскорбительно, и я непремнно хочу разсказать въ суд свою исторію, моя совсть чиста. Мо нечего скрывать. Я уврена, что вы доставите мн случай очистить себя отъ всякихъ нареканій. Вы мой preux chevalier. Я знаю ваше мужество и силу, идите смло въ борьбу за меня и Богъ защититъ правду’.

Судебное засданіе открывалось въ Вестминстер въ десять часовъ, а въ девять было назначено совщаніе адвокатовъ и стряпчихъ отвтчицы, стоившее миссъ Реймондъ тридцать гиней. Оно происходило въ кабинет генерала-атторнея и продолжалось не боле десяти минутъ. Къ назначенному времени собрались въ корридор клерки адвокатовъ и стряпчихъ съ громадными портфелями. Тимпани сіялъ удовольствіемъ, что его патронъ принималъ участіе въ такомъ важномъ дл и внимательно изучалъ клерка сэра Гланвиля Марчмонта, съ цлью перенять его манеры, на случай если судьб будетъ угодно сдлать его преемникомъ этого джентльмэна. Вскор прибыли: мистеръ Тубсъ, мистеръ Гокъ, представитель фирмы Гокъ и Шереръ, и мистеръ Тадеусъ Джобсонъ. Взявъ свои портфбли, они поспшно вошли въ маленькую комнатку, гд ихъ ждалъ генералъ-атторней, грясь передъ каминомъ.

— Моткамбъ и Моткомбъ ждутъ? спросилъ онъ у своего клерка, который, положивъ портфель на столъ, соб ірался выйти.

— Они здсь, сэръ Гланвилъ. Черезъ десять минутъ они будутъ у васъ.

Великій юристъ кивнулъ головой, совершенно довольный тмъ, что далъ понять его теперешнимъ кліентамъ, что не можетъ имъ посвятить боле десяти минутъ своего драгоцннаго времени.

— У меня важное дло сегодня въ суд казначейства, сказалъ онъ, обращаясь къ мистеру Тубсу:— а по длу миссъ Реймондъ будетъ судебное разбирательство?

Мистеръ Тубсъ посмотрлъ на мистера Гока, а тотъ бросилъ странный взглядъ на мистера Джобсона.

— Наша кліентка, сэръ Гланвилъ, отвчалъ мистеръ Тубсъ:— настаиваетъ на судебномъ разбирательств.

— Хорошо, дло кажется врное, не правда ли? Медицинское свидтельство отличное, душеприкащикъ и свидтель сэръ Эдвардъ Белькназъ — прекрасный человкъ, писалъ завщаніе старикъ Бландъ. Почему же намъ не тягаться?

Мистеръ Гокъ снова взглянулъ на Джобсона.

— Дло безспорное, но вопросъ въ томъ, можно ли безопасно вызвать въ судъ отвтчицу.

— Конечно, мы должны ее вызвать. Она необходима для присяжныхъ, но въ чемъ дло?

— Она молодая особа… очень красивая… и увлекающаяся… обстоятельства дла необыкновенныя, большое состояніе оставлено чужой… и вы помните, въ какихъ компрометирующихъ отношеніяхъ она находилась съ отцомъ наслдодательницы.

— Что вы хотите сказать? Объ этомъ нтъ ничего въ бумагахъ, не правда ли?

— Нтъ ни слова, сказалъ Джобсонъ ршительнымъ голосомъ: и по очень простой причин: потому что такихъ отношеній никогда не существовало.

Не усплъ онъ произнести этихъ словъ, какъ искренно пожаллъ что произнесъ ихъ. Сэръ Гланвиль взглянулъ на него изъ-подлобья.

— Мистеръ Джобсонъ, кажется, близко знаетъ отвтчицу, замтилъ мистеръ Гокъ, знаменательно ударяя на каждое слово.

— Да, я знакомъ съ нею давно, отвчалъ Джобсонъ: — и не могу согласиться, чтобъ она была увлекающейся особой. Я полагаю, что она будетъ отличной свидтельницей. Къ тому же, я убжденъ, что ей нечего скрывать свои отношенія къ покойному мистеру Арматвэту.

Тубсъ опустилъ глаза, какъ бы смотря на бумаги, лежавшія передъ нимъ, а стряпчій закашлялъ.

— Говорите прямо, мистеръ Гокъ, на что вы намекаете? сказалъ генералъ-атторней.

— Я слышалъ отъ противной стороны, что они хотятъ выставить очень компрометирующія для отвтчицы обстоятельства. Во всякомъ случа, они намрены подвергнуть ее допросу по такимъ обстоятельствамъ ея путешествія съ мистеромъ и миссъ Арматвэтъ, которыя могутъ погубить ее въ глазахъ присяжныхъ. Я знаю, что мистеръ Бландъ, изъ фирмы Бландъ и Смеркь, оставилъ это дло только въ виду этихъ обстоятельствъ. Я ни мало не утверждаю, что эти нареканія справедливы, но полагаю, что для миссъ Реймондъ было бы опасно явиться на судъ, впрочемъ, я предоставляю адвокатамъ ршить этотъ вопросъ.

— Конечно, намъ не слдуетъ ничмъ рисковать, произнесъ Тубсъ торжественно.

— Э! промолвилъ сэръ Гланвиль: — кажется, въ этомъ дл лучше бы покончить сдлкой, не правда ли, Тубсъ?

— А я полагаю, сэръ Гланвиль, сказалъ Джобсонъ:— что это дло, которое я основательно изучилъ, не слдуетъ ни въ какомъ случа кончать сдлкой и по той самой причин, на которую указалъ мистеръ Гокъ. Дйствительно, на миссъ Реймондъ наброшена тнь, но она пламенно желаетъ очистить себя отъ нареканій и мы должны доставить ей случай оправдаться.

Генералъ-атторней покачалъ головой.

— Мой принципъ, Джобсонъ, никогда не ставить своего кліента въ опасное положеніе, отвчалъ онъ презрительнымъ тономъ.— А согласилась ли бы она на сдлку? прибавилъ онъ, обращаясь къ стряпчему.

— Право… не знаю, отвчалъ мистеръ Гокъ, смотря прямо въ глаза Джобсону.

Бдный Джобсонъ не зналъ, что ему длать. Стряпчій, очевидно, лгалъ, но, по адвокатскому этикету, онъ не могъ противорчить стряпчему, который былъ его настоящимъ кліентомъ и единственнымъ источникомъ всхъ его свденій по длу.

— А противная сторона согласится? спросилъ снова генералъ-атторней.

— Они будутъ рады принять какое бы то ни было условіе, отвчалъ мистеръ Гокъ.— У кліентовъ нтъ денегъ и дло ведутъ стряпчіе на свой счетъ. Ихъ дло проигранное и единственная ихъ надежда сдлать скандалъ, а мы…

— Мы должны оберегать интересы нашей кліентки, какъ финансовые, такъ и нравственные, произнесъ генералъ-атторней, тотчасъ смекнувъ, что, покончивъ дло миромъ, онъ получитъ свой гонораръ и избавитъ себя отъ тяжелаго труда.— Если, дйствительно, они могутъ выставить комиротетирующія ее обстоятельства, то неблагоразумно представлять ее въ судъ. Это могло бы повліять на всю ея будущность, вдь она молода и не замужемъ. Никакія деньги не могутъ вознаградить за брошенную при передопрос адвокатовъ грязь въ лицо свидтелю, а, конечно, Ригби ее не пожалетъ. Я вовсе объ этимъ не подумалъ, читая дло, прибавилъ онъ такимъ серьёзнымъ тономъ, какъ будто онъ дйствительно прочелъ дло съ первой строчки до послдней.— Но молодыя женщины — всегда молодыя женщины и, вроятно, ея отношенія къ отцу наслдодательницы были такія близкія, что могли поставить ее въ компрометирующее положеніе.

Въ эту минуту дверь пріотворилась, и клеркъ просунулъ голову.

— Морткомбы? спросилъ генералъ атторней.

— Да, сэръ Гланвиль.

— Хорошо, такъ до свиданья, господа. Мы встртимся на дол брани. Мистеръ Гокъ, повидайтесь-ка лучше съ своей кліенткой и убдите ее согласиться на сдлку, если противная сторона не очень требовательна.

Младшіе адвокаты удалились, а стряпчій остался на минуту, чтобъ сказать два слова наедин сэру Гланвилю.

— Нашей кліентки нтъ здсь и врядъ ли она будетъ, произнесъ онъ въ полголоса:— она знаетъ, что про нее будутъ говорить непріятныя вещи. Разсказываютъ, что она очень дружна съ нашилъ младшимъ адвокатомъ Джобсономъ, вы замтили, какъ онъ заступался за нее, прибавилъ онъ, лукаво подмигивая.

— Ха, ха, ха, отвчалъ генералъ атторней:— я не врю этой сплетн, но конечно, намъ нельзя рисковать такимъ скандаломъ. Мы должны покончить это дло миромъ, мистеръ Гокъ — это будетъ выгодне для всхъ. Всегда неблаговидно тягаться съ родственниками. Увидимъ, что скажетъ Ригби.

Джобсонъ поспшно отправился въ туалетную, надлъ мантію и парикъ и вышелъ въ судебную залу, надясь сказать нсколько словъ миссъ Реймондъ. Но ея не было въ зал. Онъ занялъ свое мсто и началъ машинально разбирать бумаги. Мало-по малу, стала собираться публика: вчные слушатели всевозможныхъ судебныхъ длъ, адвокаты, стряпчіе, даже нсколько дамъ. Но какъ ни смотрлъ по сторонамъ Джобсонъ, онъ не видлъ миссъ Реймондъ. Какое-то странное безпокойство овладло имъ, онъ вышелъ въ громадную Вестменстерскую галлерею, но и тамъ ея не было. Онъ вернулся назадъ и теперь уже съ трудомъ проложилъ себ дорогу среди толпы. Судья уже вы шелъ и на первой адвокатской скамь сидли рядомъ генералъ-атторней и мистеръ Ригби.

— Мы идемъ на сдлку, шепнулъ Джобсону мистеръ Тубсъ.

— Это подло, отвчалъ Джобсонъ.

— Шш! Къ чему ломать копья. Мы покончимъ дло въ десять минутъ, и молодая особа получитъ хорошее состояніе. А неправда ли, Джобсонъ, что она очень хорошенькая? Во всякомъ случа, подозрительно, что ея нтъ въ зал.

Сердце Джобсона болзненно сжалось. Онъ ршился во что бы то ни стало выиграть это дло и доказать всему міру, что миссъ Реймондъ невинна и чиста какъ хрусталь. Быть можетъ, онъ уже предвкушалъ удовольствіе видть улыбку счастья на ея лиц, и слышать ея горячую благодарность.

Прежде чмъ онъ усплъ отвтить мистеру Тубсу, генералъ атторней и мистеръ Ригби, старшій адвокатъ противной стороны, поднялись въ одно время съ своихъ мстъ. Обрадованный этимъ необыкновеннымъ явленіемъ, общавшимъ скорый конецъ длу, судья спросилъ съ улыбкой:

— Что вы скажете, г. атторней?

— Я очень счастливъ заявить вамъ милордъ, отвчалъ сэръ Гланвиль:— что мы съ моимъ ученымъ другомъ согласились покончить это дло миролюбиво, не безпокоить ни васъ, милордъ, ни присяжныхъ. Мой ученый другъ признаетъ, что нрава моей кліентки безспорны, но истцы все время были убждены въ своей правот, пока мой ученый другъ, на окончательномъ совщаніи, не убдилъ ихъ въ противномъ. Они теперь отказываются отъ иска, видя всю законность духовнаго завщанія, но они понесли большіе расходы и стряичіе обихъ сторонъ поршили вознаградить истцовъ изъ завщаннаго отвтчиц состоянія.

— Очень справедливая сдлка, произнесъ судья Мизонъ, нюхая табакъ:— поздравляю васъ, г. атторней, и васъ, мистеръ Ригби, съ такимъ удачнымъ окончаніемъ дла. Какое теперь слдуетъ по очереди?

Джобсонъ свернулъ свои бумаги и, не сказавъ никому ни слова, выбжалъ изъ судебной залы. Онъ едва могъ дышать отъ негодованія и стыда, возбужденныхъ въ немъ гнусной комедіей, разыгранной его товарищами, адвокатами и стряпчими, которымъ миссъ Реймондъ доврила свое дло. Какъ можно было говорить о правосудіи, въ виду этой нелпой пародіи? Что за низкое ремесло было адвокатское, если глава первой въ свт адвокатуры пожертвовалъ правами и честью женщины, чтобъ только избавить себя отъ тяжелой работы, и получить возможность вести дна дла въ одно и тоже время? Въ глазахъ Джобсона, поведеніе адвокатовъ и стряпчихъ въ этомъ дл было подле всего, что только можно себ вообразить.

Только дойдя пшкомъ до Странда, онъ сталъ разсуждать, что въ сущности адвокаты не были такъ виноваты, какъ ему казалось: ихъ просто ввели въ заблужденіе стряпчіе. Они могли искренно поврить, что въ жизни миссъ Реймондъ были обстоятельства, которыхъ лучше не обнаруживать на суд.

Вернувшись домой, онъ написалъ коротенькую записку миссъ Реймондъ, въ которой откровенно изложилъ вс обстоятельства, выразилъ свое сожалніе и сочувствіе, а подъ конецъ все-таки поздравилъ ее съ значительнымъ успхомъ.

Прошло два дня. Джобсонъ и Тимпани начали забывать свое разочарованіе. Миссъ Реймондъ ничего не отвчала. На третье утро Джобсонъ сидлъ за завтракомъ въ своей одинокой столовой въ Чарльсъ-Стритъ, какъ дверь неожиданно отворилась и прежде чмъ слуга усплъ доложить, миссъ Реймондъ, въ дорожномъ костюм, влетла въ комнату.

— Хорошую вы кашу заварили, мистеръ Джобсонъ! воскликнула она, сверкая глазами.

— Откуда вы, милая миссъ Реймондъ? спросилъ съ улыбкой Джобсонъ, вставая и кланяясь.

— Изъ Девоншира. Я только вчера вечеромъ получила ваше письмо. Признаюсь, оно меня поставило въ тупикъ. Мое дло ршено въ мое отсутствіе, и мой же стряпчій меня нарочно удалилъ. А безъ меня вы заключили сдлку. Вдь это позоръ для меня, позоръ для правосудія. Я съ радостью выцарапала бы вамъ всмъ глаза. Я никогда не слыхивала ничего подобнаго. А вы, на кого я такъ надялась, кому я доврила защиту своей чести, вы приложили руку къ сдлк, которая оставитъ на вки несмываемое пятно на моемъ добромъ имени. Я этого ршительно не понимаю, мистеръ Джобсонъ!

И, выйдя изъ себя отъ гнва, она громко топала своими маленькими ножками.

— Но, милая миссъ Реймондъ…

— Я для васъ не милая, а просто миссъ Реймондъ. Вы мн боле не другъ. Вы меня обманули.

— Миссъ Реймондъ, сядьте и выслушайте мое оправданіе.

Онъ подвинулъ ей кресло, и она сла.

— Изъ вашихъ словъ видно, что Гокъ и Ширеръ васъ не предупредили о назначеніи дла къ слушанію, сказалъ Джобсонъ, ловко отвлекая ея вниманіе отъ своей особы.

— Напротивъ, мистеръ Джобсонъ:— они мн прямо сказали, что я могу хать въ Девонширъ, такъ какъ мое дло будетъ слушаться только во второй половин сессіи. Сегодня же я получила отъ нихъ письмо, въ которомъ они извиняются, что не имли времени увдомить меня о дн засданія, такъ какъ мое дло неожиданно было назначено къ слушанію, и поздравляютъ меня съ счастливымъ окончаніемъ дла, благодаря сдлк, заключенной, къ общему удовольствію сторонъ, изъ уваженія къ покойнымъ мистеру и миссъ Арматвэтъ, а также къ моему затруднительному положенію. Какъ вамъ это нравится?

— Это гнусно и подло, воскликнулъ Джобсонъ:— они должны были спросить вашего согласія.

— А вы что длали, вдь вы тамъ были? спросила миссъ Реймондъ, но боле мягкимъ тономъ, такъ какъ лицо Джобсона дышало сожалніемъ и сочувствіемъ.

— Подумайте, миссъ Реймондъ, я только младшій адвокатъ. Я не зналъ, что васъ обманули стряпчіе, и притомъ, я по всмъ правиламъ обязанъ поддерживать мнніе старшаго адвоката. Меня очень безпокоилъ результатъ дла и я васъ искалъ даже въ Вестминстерской галлере, чтобъ предупредить объ опасности, но васъ не было. Теперь я вижу, что васъ удалили нарочно.

— Ну, сказала она, вставая и протягивая руку:— я уврена, что вы не могли ничего сдлать. Во всякомъ случа, я не могу сердиться на васъ.

Джобсонъ взялъ руку и ноднесъ къ своимъ губамъ. Миссъ Реймондъ покраснла и доспшно вырвала свою руку.

— Я ждала такой штуки, сказала она: — Бландъ и Смеркъ лучшіе кліенты сэра Гланвиля Марчмонда. Это все продлки стараго негодяя Бланда. Онъ перешелъ на противоположную сторону и боялся, что я выведу его на чистую воду. Стряпчіе заране устроили это между собою. О! какъ бы я желала видть сэра Гланвиля! Я бы ему сказала, что думаю объ его низкомъ поступк. Я теперь хочу начать дло противъ Гока и Ширера. Вы потребуйте, чтобъ судъ назначилъ снова дло къ слушанію. Я не пожалю денегъ и во что бы то ни стало очишу свое доброе имя отъ всякой тни безчестія.

Не было никакого сомннія, что съ ней поступили самымъ подлымъ образомъ, но Джобсонъ зналъ, что дла перершить нельзя. Адвокаты и стряпчіе, нанятые и оплаченные ею, заключили сдлку, которую уничтожить было невозможно, и всякая попытка возобновить дло только возбудила бы смхъ и еще боле ее скомпрометировала. Вся эта исторія о завщаніи мистера Арматвэта служила яркимъ примромъ несовершенства человческаго закона въ такъ-называемый цивилизованный вкъ формальнаго правосудія и прикрытаго закономъ грабежа.

Конечно, Джобсонъ не могъ высказать этого теперь миссъ Реймондъ, но онъ старался ее успокоить, общая серьёзно обдумать дло, и прося, чтобы она ничего не предпринимала безъ его совта. Наконецъ, она ухала, онъ проводилъ ее до улицы и посадилъ въ кэбъ, за что былъ вознагражденъ обворожительной улыбкой.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.

ПОЗДНО!

X.
Любезности политической прессы.

Парламентъ былъ созванъ къ концу февраля и Лондонъ быстро наполнялся. Члены кабинета уже нсколько разъ собирались на общія совщанія, и возбужденные этими собраніями толки въ клубахъ и пресс служили обычной увертюрой къ ежегодному политическому представленію. Торійское министерство, стоявшее у кормила правленія только еще полтора года, посмотрло на королевскую рчь съ спокойнной самоувренностью торжества. Они сдлали слишкомъ много ошибокъ въ политик внутренней и вншней, чтобы представить вкусное національное блюдо королев или стран. Экспедиція въ Хіо не удалась, на Восток подготовлялась общая война, министръ иностранныхъ длъ боле хвастался, чмъ дйствовалъ, а англійскій народъ всегда уважалъ дятельность и ненавидлъ хвастовство. Дома положеніе рабочихъ классовъ возбуждало величайшія опасенія въ людяхъ, ‘имющихъ нчто’ и носящихъ названіе ‘друзей закона и порядка’. Впродолженіи долгаго времени, немногіе обладающіе богатствомъ въ Англіи находились, хотя и безсознательно, въ полной власти многихъ, неимющихъ ничего, и только благодаря недостатку сообразительности и единенія среди послднихъ, благополучно удержались на краю бездны. Верхніе классы находились въ положеніи Родольфа въ ‘Тайнахъ Парижа’, который чувствовалъ, какъ вода прибывала въ погреб на Елисейскихъ Поляхъ и постепенно достигала сначала до его ногъ, потомъ колней, и, наконецъ, все выше и выше до самаго рта. По счастью, грозныя воды поднимаются медленно и даютъ время подумать о средствахъ къ спасенію. Торіи въ то время, какъ и всегда, занимались безполезной и вполн безнадежной задачей сдержать подъемъ воды. Невозможное экономическое положеніе требовало коренныхъ реформъ, или народное волненіе могло быть остановлено только кровавыми репрессивными мрами, а благодаря здравому смыслу англійской націи, къ подобнымъ мрамъ внутренняя англійская политика прибгаетъ только тогда, когда уже вс другіе пути безуспшно испробованы. Наступила критическая минута, низшіе классы были недовольны и требовали уменьшенія невыносимаго для нихъ бремени и боле широкаго представительства. Военные расходы, высокій тарифъ, дорого стоющее правосудіе, управленіе страною ‘сливками’ и для ‘сливокъ’ — вс эти обычные элементы торійской администраціи возбудили всю страну противъ министерства, и ясно было, по непреложнымъ знаменіямъ времени, что дни его сочтены: какъ всегда, партія, называемая радикальной, вела борьбу и рыла траншеи, подкапываясь подъ самою твердыню торизма. И только въ послднюю минуту, когда судьба борьбы стала очевидной, явились на сцену виги, дотол остававшіеся хладнокровными зрителями, взяли на себя предводительство и потребовали себ добычу. Такова, въ сущности, исторія современной Англіи въ послднія пятьдесятъ лтъ. Каждый разъ, когда либеральное министерство рождалось потугами радикальнаго движенія — мста, награды, почести, однимъ словомъ, все, что получаютъ побдители при существованіи системы политическихъ партій, доставалось исключительно вигамъ. Радикалы довольствовались славой и сознаніемъ, что боролись за свои принципы, а виги пріобртали власть и матеріальную пользу.

Джобсонъ, несмотря на вс свои семейныя, финансовыя и профессіональныя невзгоды, исполнялъ съ обычной энергіей свои политическія обязанности. Какъ не тяжело было ему видть приближеніе Рождества, которое ему приходилось провести одному вдали отъ семьи, онъ передъ самыми праздниками отправился въ Линчестеръ и произнесъ тамъ одну изъ тхъ блестящихъ, справедливыхъ и дкихъ критикъ министерской политики, которыя такъ сильно дйствуютъ на народное воображеніе. Странно сказать, но часто люди, тревожимые горемъ или заботами, произносятъ самыя краснорчивыя, самыя блестящія по содержанію и форм политическія рчи. Поэтому, встрчая членовъ либеральной партіи передъ самымъ открытіемъ парламента, Джобсонъ выслушивалъ это всхъ самыя горячія поздравленія, и знающіе люди предсказывали, что при ожидаемомъ торжеств его партіи, онъ получитъ матеріальное вознагражденіе за оказанныя услуги. Лордъ Сваллотэль, давно избгавшій его, снова сблизился съ нимъ и былъ снова приглашенъ на обдъ съ лордомъ Мьюборномъ въ дом одного честолюбиваго адвоката, разсчитывавшаго занять открывавшуюся ваканцію генералъ-атторнея или генаралъ-солиситора. Лордъ Мьюборнъ объяснялся съ нимъ очень любезно и было ршено, что при общемъ натиск, министерство при обсужденіи адреса на королевскую рчь, Джобсону дадутъ передовой постъ. Дйствительно, его имя было заране заявлено спикеру и ему дали слово въ благопріятную для оратора пору парламентскихъ преній. Въ очень эффектной импровизаціи, онъ разнесъ въ прахъ предшестовавшую ему рчь торійскаго генералъ-солиситора. Вс слушавшіе его были убждены, что новое министерство не могло не воспользоваться помощью такого талантливаго человка.

Общія ожиданія не обманулись. Министерство было разбито на голову при обсужденіи адреса. Мистеръ Персиваль Пибльсъ, занимавшій мсто министра иностранныхъ длъ въ кабинет лорда Мьюборна и самый видный человкъ въ либеральной партіи по талантамъ и краснорчію сдлался первымъ министромъ. Лордъ Мьюборнъ удовольствовался министерствомъ колоній, лордъ Сваллотэль былъ сдланъ канцлеромъ герцогства Ланкастерскаго, а мистеръ Чайльдерлей министромъ торговли. Остальные министерскіе портфели были розданы, по строгимъ правиламъ непотизма, столь упорно и искусно примняемымъ вигами, и когда вс семейные инстинкты были вполн удовлетворены, то первый министръ сталъ обдумывать, кого бы изъ рядовыхъ своей партіи удостоить второстепеннымъ постомъ, чтобы успокоить взволнованное общественное мнніе. Судебными совтниками короны по самому существу ихъ обязанностей, не могутъ быть назначаемы ‘родные человчки’ и стали ходить слухи, что Джобсонъ получаетъ мсто генералъ-солиситора. Это было громаднымъ повышеніемъ для молодого человка, какъ досел считаютъ въ Англіи сорокалтняго мужчину, но онъ былъ слишкомъ извстенъ своими сочиненіями и рчами вн парламента и слишкомъ независимъ въ палат, чтобы его вовсе обойти, а потому интересы партіи требовали, чтобы не обращено было вниманія на его недостаточно высокое положеніе въ судебномъ мір. Въ Chronicle его имя было напечатано въ числ предполагаемыхъ членовъ новой администраціи. Въ этой газет Джобсонъ обыкновенно помщалъ свои статьи, а потому многіе его друзья тотчасъ стали говорить, что онъ самъ напечаталъ эти извстія, чтобы обратить на себя вниманіе перваго министра. Это однако было совершенно излишне. Мистеръ Пибльсъ самъ остановилъ свой выборъ на Джобсон и ршилъ ввести его въ священный кружокъ, гд у каждаго молодого человка уста невольно закрываются и независимость стушевывается.

Не усплъ Chroniele упомянуть мистера Джобсона, какъ Post прервалъ свое молчаніе.

Говоря о состав новаго министерства, этотъ почтенный торійскій органъ замтилъ:

‘Къ числу слуховъ, очевидно, не имющихъ никакого основанія, относится извстіе о назначеніи радикальнаго адвоката, мистера Тадеуса Джобсона, на постъ генералъ-солиситора. Въ тоже время говорятъ, что если это назначеніе состоится, то новый лордъ канцлеръ, искренно религіозный человкъ, подастъ въ отставку. Мы отказываемся врить, чтобы такой умный министръ, какъ мистеръ Пибльсъ назначилъ, для удовлетворенія крикливыхъ требованій ненасытной радикальной шайки, на важный постъ судебнаго совтника короны, такъ сказать одного изъ хранителей королевской совсти — человка, написавшаго скандальную книгу, оскорбительную для всякаго истиннаго христіанина и напоминающую самыя постыдныя выходки Вольтера. Наша страна еще не пала такъ низко, чтобы оставаться равнодушной къ интересамъ и достоинству нашей святой религіи. Но говорятъ — мы не знаемъ, на сколько это справедливо — что есть другія причины очень щекотливаго свойства, семейныя и финансовыя, которыя могутъ помшать назначенію мистера Джобсона. Мы не приводимъ этихъ слуховъ, относящихся до отвтчицы въ недавно разбиравшемся извстномъ процесс о спорномъ духовномъ завщаніи, и до ликвидаціи длъ большого гончарнаго завода, одинъ изъ хозяевъ, котораго бжалъ въ Америку. Все это, можетъ быть, только пустые слухи, но одно ихъ появленіе должно бы удержать перваго министра отъ назначенія депутата мистера Джобсона генералъ-солиситоромъ’.

Эта замчательная статья была результатомъ ночного посщенія редакціи Post мистеромъ Томомъ Скирро, который все еще оставался сотрудникомъ этого замчательнаго органа истины и свта. Онъ засталъ редактора, окруженнаго корректурами и въ обществ трехъ джентельмэновъ, принесшихъ послднія новости изъ парламента и клубовъ. Въ числ ихъ былъ мистеръ Боквель Помпъ, членъ парламента, одинъ изъ самыхъ неоцненныхъ газетныхъ ищеекъ. Онъ имлъ удивительную память, мягкія, заискивающія манеры и замчательное искуство высасывать новости изъ всхъ и каждаго. Проводя цлый день въ поискахъ за новостями, онъ въ полночь являлся къ своему другу мистеру Саквилю Вернону, редактору Post, и выпускалъ, какъ китъ, фонтанъ толковъ, слуховъ и сплетней, а на слдующій день снова погружался въ глубину общественнаго и политическаго моря за ловлей новостей.

Вс министерскіе портфели были уже къ этому времени розданы и интересъ минуты сосредоточился на второстепенныхъ мстахъ. Но собраннымъ мистеромъ Боквелемъ Помпомъ свдніямъ, премьеръ хотлъ бросить дв или три кости радикаламъ, а такъ какъ долгъ оппозиціи помшать образованію противной партіей сильнаго министерства, то для торіевъ было очень важно, чтобы не допустили до раздла добычи радикаловъ, которые, обманувшись въ своихъ надеждахъ, разстроили бы министерское большинство.

— Я только что встртилъ лорда Сваллотэля, сказалъ мистеръ Боквелъ Помпъ:— и онъ говоритъ, что Джобсонъ будетъ генералъ солиситоромъ, хотя этому сильно противился лордъ-канцлеръ, считающій Джобсона безбожникомъ. Какъ бы-то ни было, онъ очень способный человкъ и вчера еще герцогъ говорилъ, что онъ одинъ изъ самыхъ талантливыхъ и самыхъ опасныхъ людей въ противной партіи. Что бы тамъ ни кричали, а его послдняя книжка дьявольски умная и блестящая. По словамъ Кэнама, его назначеніе ослабитъ министерство въ религіозномъ отношеніи, но это пустяки, ибо оно усилитъ его во всхъ остальныхъ, и мы должны, если возможно, помшать его назначенію. Лэди Кэнамъ, злйшій врагъ его и особливо ея мать, толстая француженка де-Лосси. Говорятъ, у нихъ была какая-то скандальная исторія. Нельзя ли, Вернонъ, разузнать о немъ что-нибудь? Я слышалъ кое-что да смутно. Мн говорили на дняхъ, что онъ потерялъ большую сумму денегъ въ неудачной спекуляціи, и что у него была интрижка съ миссъ Реймондъ, отвтчицей въ извстномъ дл о завщанія Арматвэтъ. Ахъ, да, я помню, мн объ этомъ говорилъ Гланвиль Маримонтъ. Вдь вы помните, что Джобсонъ настаивалъ на судебномъ разбирательств дла, чтобы возстановить ея честь.

— Вотъ джентельмэнъ, который знаетъ все о мистер Джобсон, произнесъ мистеръ Вернонъ, указывая на только что вошедшаго Тома Скирро.

— Да, сэръ, отвчалъ послдній: — я знаю многое о немъ и нарочно пришелъ сюда, чтобы сообщить вамъ кое-какія свднія. Можно написать очень эффектный протестъ.

И онъ разсказалъ все, что ему было извстно о скандал съ иностранной дамой, получившей по чеку Джобсона деньги въ банкирской контор Чапльса, о посщеніи Джобсона молодой миссъ Реймондъ въ его контор и о ликвидаціи гончарнаго завода Коксона и К®.

— Я еще готовлю ему сюрпризъ, прибавилъ Скирро, облизываясь:— ему тогда не помогутъ ни его гордость, ни его богатые родственники.

И не желая быть откровенне, Скирро удалился въ сосднюю комнату, гд написалъ статью, которую мы уже перепечатали изъ столбцовъ почтенной газеты.

— Полезный человкъ, но непріятный, замтилъ мистеръ Беквиль Помпъ, когда Скирро ушелъ: — я бы его держалъ подальше, Вернонъ. Какая у него отвратительная физіономія, и я право не знаю, что бы меня боле испугало его ненависть или любовь. Ха-ха-ха!

II.
Естественный подборъ въ политик.

Почти въ то самое время, какъ Томъ Скирро писалъ гнусную статью въ редакціи ‘Post’, въ кабинет мистера Пибльса, въ Гросвеноръ-Стрит обсуждали назначеніе Джобсона, а не подалеку, въ Арлингтонъ-Стрит, самъ Джобсонъ, Берта и Винистунъ съ нетерпніемъ ждали предложенія перваго министра.

Генералъ-атторней былъ уже найденъ, мистеръ Квентинъ Мидисонъ, извстный адвокатъ при суд казначейства и стойкій вигъ, очень кстати сдлавшій обдъ вожакамъ своей партіи. Въ генералъ-солиситоры мистеръ Пибльсъ прочилъ Джобсона. У него въ кабинет сидли: новый министръ торговли, мистеръ Чайльдерлей, и ‘коноводъ’ партіи виговъ, мистеръ Бэтманъ.

— Джобсонъ былъ бы сильной поддержкой, сказалъ послдній:— его назначеніе будетъ очень популярнымъ, одно только бда — это его проклятая книга, возстановившая противъ него всхъ религіозныхъ людей. Мистеръ Минтонъ говоритъ, что методисты будутъ очень недовольны, если вы остановите на немъ свой выборъ.

— Это не бда, отвчалъ премьеръ:— многое прощается блестящему, талантливому человку.

— Я съ вами согласенъ, что одна книга не могла бы помшать его назначенію, произнесъ мистеръ Бэтманъ:— но про него разсказываютъ странныя исторіи. Кто-то въ Брусковомъ клуб говорилъ сегодня, что онъ поссорился съ семействомъ своей жены. Потомъ его имя упоминаютъ вмст съ именемъ отвтчицы въ дл Арматвэтъ. Я не врилъ этимъ сплетнямъ, но все-таки он непріятны. Какъ бы то ни было, я думаю, что его слдуетъ назначить, а то онъ надлаетъ намъ много вреда своими нападками.

— Я въ этомъ не вполн убжденъ, замтилъ мистеръ Чайльдерлей.— Я желаю всего хорошаго Джобсону. Онъ былъ одно время въ близкихъ отношеніяхъ съ моей семьей. Я его очень уважалъ, между нами, я думалъ, нкогда выдать за него свою дочь. Онъ спасъ ея жизнь въ Рим и выказалъ себя тогда настоящимъ героемъ. Но я случайно узналъ, чрезъ анонимное письмо, что Джобсонъ имлъ подозрительныя сношенія съ одной иностранкой, пользующейся самой дурной славой. Если я не ошибаюсь, она получила отъ него значительную сумму. Убдившись въ справедливости этого факта справкой у банкировъ Джобсона, я долженъ былъ съ сожалніемъ отказаться отъ мысли имть его своимъ зятемъ. Теперь я радуюсь этому обстоятельству, потому что оно дало мн возможность выдать дочь за человка, родствомъ котораго я, по истин, могу гордиться.

— Странно, отвчалъ мистеръ Пибльсъ: — онъ всегда пользовался славой самаго серьёзнаго человка. Я бы никогда не ожидалъ отъ него скандальной исторіи. Но если о немъ ходятъ компрометирующіе его слухи, то имъ надо пожертвовать. Впрочемъ, отложимъ это дло до завтра. Вы, мистеръ Бэтманъ, соберите справки. Если намъ не удастся Джобсонъ, то надо будетъ взять Пигльдю, хотя онъ плохой замститель такого способнаго человка, какъ Джобсонъ. Мистеръ Чайльдерлей, обстоятельство, о которомъ вы только-что говорили, не было всмъ извстно?

— Я полагаю, что его знаютъ очень немногіе, отвчалъ мистеръ Чайльдерлей:— я никогда не узналъ, кто былъ авторомъ анонимнаго письма и никому не говорилъ о немъ, кром Сваллотэля, посл его женитьбы. Онъ зналъ близко Джобсона и уврялъ, что это гнусная клевета, совтуя объясниться съ Джобсономъ, но это было невозможно.

Высказавъ такимъ образомъ тайную причину своего загадочнаго разрыва съ Джобсономъ, Чайльдерлей не подозрвалъ, что поступилъ нехорошо или неблагородно. Правда, онъ не требовалъ отъ Джобсона объясненія обстоятельства, повидимому, компрометировавшаго его, но ему было бы не легко придумать предлогъ для такого объясненія, такъ какъ Джобсонъ никогда не длалъ формальнаго предложенія его дочери. Лордъ Сваллотэль, съ своей стороны, считалъ невозможнымъ выяснить этотъ вопросъ, хотя вполн сознавалъ, что съ Джобсономъ поступили не хорошо.

Между тмъ, въ Арлингтонъ-Стрит радостно обсуждали назначеніе Джобсона, считая его уже совершавшимся. Они воображали, какъ счастливы будутъ сэръ Артуръ и его жена, узнавъ, что въ ихъ семь третій баронетъ. Джобсонъ разсчитывалъ, какими средствами онъ будетъ въ состояніи поддерживать свое новое блестящее положеніе, и Берта предполагала пожертвовать для этой цли все, что у нея было. Она же, зная грустную исторію разрыва Тадди съ женою, шопотомъ переговаривалась съ Винистуномъ и оба надялись, что повышеніе мужа пріятно польститъ Сильвіи и поведетъ къ примиренію. Они изобртали тысячи причинъ для объясненія того страннаго факта, что первый министръ такъ долго не сообщалъ лично о всмъ извстномъ назначеніи. У Берты въ этотъ день было два или три джентльмэна, знавшіе вс политическія новости, и они прямо поздравляли ее съ назначеніемъ племянника. Винистунъ слышалъ отъ всхъ знакомыхъ, что это совершившійся фактъ. Самого Джобсона вс поздравляли въ клуб Реформы. Они разстались веселые, счастливые, въ полной увренности, что слдующее утро принесетъ осуществленіе ихъ надеждъ.

Войдя въ спальню, Джобсонъ остановился на минуту передъ портретомъ своего маленькаго сына.

‘Это будетъ большимъ для него торжествомъ, подумалъ онъ:— хотя малютка этого теперь не пойметъ. Онъ не наслдуетъ большимъ помстьямъ и капиталамъ, но будетъ пользоваться плодами этой почести и тхъ, которыя послдуютъ за нею. А Сильвія… можетъ быть, ее тронетъ мое повышеніе? Она самолюбива, а теперь она будетъ лэди Джобсонъ. Конечно, она вернется домой и, можетъ быть, будетъ понимать меня лучше прежняго’.

И, думая съ любовью о жен и дтяхъ, которыхъ общала ему возвратить неожиданно открывшаяся передъ нимъ блестящая карьера, Джобсонъ заснулъ.

На слдующее утро за завтракомъ онъ почти ничего не лъ и нетерпливо пробгалъ глазами столбцы въ ‘Times’ и ‘Chronicle’, озаглавленные ‘Новое министерство’. Снова въ обихъ газетахъ упоминалось объ его назначеніи генералъ-солиситоромъ, какъ о врномъ факт. Надежда еще боле утвердилась въ его сердц. Самая форма, въ которой говорили газеты о немъ, льстила его самолюбію. Он вполн отдавали справедливость его замчательнымъ способностямъ и популярности, хотя отчасти сомнвались въ его практичности и указывали на нкоторыя его заблужденія.

Однако, время шло и онъ не получалъ письма ни отъ мистера Нибльса, ни отъ мистера Бэтмана. Пробило одиннадцать и ему пора отправляться въ контору, но онъ не могъ приняться за работу, пока его судьба не была ршена. Поэтому, онъ пошелъ въ Арлингтонъ-Стритъ.

Берта была блдна, разстроена. Она, очевидно, ждала его.

— Ну, сказала она, поцловавъ племянника: — что ты думаешь объ этомъ скандал?

— О какомъ скандал?

Она молча подала ему номеръ ‘Post’. Онъ взглянулъ на указанные ему столбцы и покраснлъ отъ честнаго негодованія. Онъ не смлъ взглянуть на Берту, такъ казалось ему ужаснымъ, что ея чистое, непорочное, любящее сердце было осквернено чтеніемъ столь гнусной клеветы. Она, съ своей стороны, стыдилась сказать: ‘я не врю этому’, а только поцловала его.

— Я боюсь, чтобъ эта статья не помшала твоему назначенію, промолвила она.

Джобсонъ принужденно засмялся.

— Полно, это пустяки. Никто не обращаетъ вниманія на такія гнусныя нелпости.

— А если эта газета попадется на глаза мистрисъ Бромлей или Сильвіи?

Джобсонъ покраснлъ. Онъ уже самъ подумалъ, что, прочитай он эти строки въ теперешнемъ настроеніи, то, пожалуй, поврятъ низкой клевет.

— А на мистера Пибльса это не повліяетъ? спросила Берта.

— Не думаю, отвчалъ съ жаромъ Джобсонъ: — если онъ поддается вліянію такихъ скандаловъ, то не заслуживаетъ уваженія честныхъ людей.

— Не сочтетъ ли онъ себя вынужденнымъ обратить на это вниманіе съ общественной точки зрпія?

— Пусть его, отвчалъ мрачно Джобсонъ: — я могъ бы жестоко отплатить ему. Но какъ я могу въ моемъ положеніи, съ моими принцигшми возстать на вожаковъ моей партіи изъ личной мести? Часто честный человкъ видитъ себя безоружнымъ, тогда какъ подлецъ иметъ передъ собой выборъ оружія. Серкомбъ и Брей не задумались бы и надлали бы столько непріятностей министерству, что оно было бы вынуждено дать имъ мста. Я не могу этого сдлать. Я сталъ бы презирать себя за такую низость. Но нечего объ этомъ и думать. Пибльсъ и Мьюборнъ слишкомъ хорошо знаютъ свтъ, чтобъ измнить свое намреніе, благодаря какой-то низкой клевет.

Несмотря, однако, на эти мужественныя слова, онъ находился въ лихорадочной тревог. Берта посовтовала ему отправиться къ Винистуну. Онъ пошелъ, но по дорог завернулъ въ клубъ. Первыя лица, которыхъ онъ встртилъ, молча пожали ему руку, какъ бы избгая съ нимъ разговора. Сердце его ёкнуло.

— Что, старый другъ, васъ обошли? произнесъ, останавливая его и отводя въ сторону, мистеръ Гумфри Тарльтонъ, имвшій привычку всегда сообщать пріятелямъ непріятныя новости: — стыдъ и срамъ. Я только-что встртилъ Сваллотэля и онъ мн сказалъ, что Пигльдю принялъ мсто генералъ-солиситора. Впрочемъ, вы еще молоды и можете подождать. Но вы, я думаю, зададите имъ жару. Какая подлая статья объ васъ въ ‘Post’. Вонъ выставленъ полный списокъ новаго министерства. Какъ вы его находите?

И Тарльтонъ смотрлъ прямо въ глаза Джобсону. Но тотъ не моргнулъ.

— Пигльдю хорошій человкъ, произнесъ онъ спокойно: — ученый юристъ и ему нечего бояться новыхъ выборовъ.

Хладнокровно, небрежно проглядвъ имена новыхъ правителей Англіи, онъ вышелъ изъ клуба, взялъ кэбъ и отправился въ Темпль. Трудно сказать, о чемъ онъ думалъ. Онъ самъ этого не сознавалъ. Въ голов его вдругъ сдлалась какая-то страшная пустота. Надежда навки для него померкла.

III.
Увлеченіе невинности.

Оппозціонныя газеты и вс органы клерикальной партіи, выразили по случаю исключенія имени Джобсона изъ министерскаго списка ту шумную радость, которую всегда выражаетъ женщина, узнавъ, что ея бывшему любовнику измнила ея счастливая соперница. Они считали это торжествомъ истинной вры и пораженіемъ ея безбожнаго врага. Коверлейскій епископъ не скрывалъ своей радости и прямо объявилъ своему другу декану, ‘что это была совершенно заслуженная кара нечестивой гордыни’. При этомъ, онъ выразилъ христіанскую надежду, что заблуждающійся гршникъ, наконецъ, раскается, и вернется на путь истины.

По несчастью, въ это время въ Америк возбудилась горячая полемика о знаменитой книг Джобсона, которая по ту сторону океана выдержала шесть изданій и имла громадный успхъ. Американцы отличаются юморомъ и любятъ серьёзную, тонкую иронію, а потому приняли эту книгу за добродушную сатиру, каковой характеръ ей придавалъ и самъ авторъ. Въ стран, гд смются надо-всмъ, начиная отъ религіозникъ таинствъ до убійцы президента, книга Джобсона не возбудила въ религіозныхъ сферахъ фанатическаго негодованія, какъ въ Англіи и Шотландіи. Однако, поднялся крупный споръ объ истинномъ ея значеніи между пасторомъ Изакоромъ Беллозомъ, исповдывающимъ религіозный эклектизмъ, и знаменитымъ Нью-Йоркскимъ проповдникомъ, который придерживался установленныхъ догматовъ евангелической церкви. Достопочтенный Изакоръ Беллозъ обратился прямо къ автору съ вопросомъ, не имла ли его сатира цлью поднять на смхъ тхъ христіанскихъ догматиковъ, которые старались доказать, что библія освщала самые невозможные нравственные принципы, и самыя чудовищныя несообразности и самыя нелпыя суеврія. Джобсонъ откровенно отвчалъ, что достопочтенный Изакаръ Беллозъ совершенно врно понялъ его сатиру. Но этимъ отвтомъ онъ, какъ говорится, вбилъ гвоздь по самую шапку. Теперь было ясно, что онъ не что иное, какъ замаскированный атеистъ, такъ и поняли тотчасъ его искренныя слова духовныя лица всевозможныхъ христіанскихъ исповданій отъ Англіи, Франціи и Италіи до Китая, Занзибара и Сандвичевыхъ острововъ. Но многіе истинно религіозные люди въ различныхъ уголкахъ свта, испытавшіе на себ, какими тяжелыми узами сковываетъ человческій умъ религіозный фанатизмъ, горячо сочувствовали Джобсону. Поэтому, его идеи обсуждались съ различныхъ точекъ зрнія и на различныхъ языкахъ, придавая ему ту громадную извстность во всемъ свт, о которой мы упоминали въ начал нашей исторіи. Въ палат общинъ, въ своемъ клуб, въ своей контор, дома онъ ежедневно получалъ ясныя доказательства, что образованный міръ приведенъ въ волненіе его идеями и интересуется, быть можетъ, невсегда искренно его дальнйшими судьбами.

Поэтому, легко себ представить, въ какомъ тревожномъ настроеніи находился Джобсонъ, зная, что съ одной стороны его семейныя и финансовыя дла были въ самомъ ужасномъ разстройств, а съ другой, что весь свтъ слдитъ съ любопытствомъ за каждымъ его шагомъ. Но его натура была стойкая, закаленная и онъ велъ себя съ гордымъ спокойствіемъ, словно его не преслдовали удары судьбы. Какъ только новое министерство объявило въ палат свою программу, Джобсонъ подвергъ ее самой обстоятельной и добросовстной критик, отдавая справедливость тому, что въ ней было хорошо и осуждая дурныя стороны. Лордъ Мьюборнъ съ галлереи пэровъ и мистеръ Пибльсъ съ первой министерской скамьи слушали съ сожалніемъ его краснорчивыя рчи, дышавшія силой, убжденіемъ и полнымъ безпристрастіемъ. Въ нихъ не было и тни неудовольствія за то, что его обошли, и министерство — увы!— поздно поняло, какую оно сдлало непростительную ошибку, не завербовавъ въ свои ряды такого могущественнаго дятеля, на которого съ каждымъ днемъ палата смотрла все съ большимъ и большимъ уваженіемъ. Постыдная клевета, распространяемая торійскимъ органомъ Post, была всми забыта и разсяна по воздуху первой блестящей обоюдуострой рчью Джобсона, одинаково поражавшей и министерство и оппозицію.

Только въ деканскомъ дом въ Коверле ядовитыя стрлы тома Скирро произвели убійственное дйствіе и возбудили ‘скрежетъ зубовный’. Самъ Джобсонъ вырзалъ гнусную статью Post и послалъ ее своему тестю съ слдующимъ письмомъ:

‘Почтенный деканъ,

‘Вотъ, что написалъ про меня тайный врагъ. Эти нелпыя клеветы подйствовали на время, но я съ гордостью могу сказать, что вс знающіе меня не врятъ имъ и он не въ состояніи повредить моей будущности. Но я увренъ, что он глубоко огорчатъ васъ, Сильвію и маму Бромлей, только по этой причин я и обратилъ на нихъ вниманіе. Я съ радостью пожертвовалъ бы своей жизнью, чтобъ только избавить васъ отъ подобной непріятности, такъ какъ увренъ, что вы все-таки вс меня любите, какъ и я васъ люблю. Но не унывайте, почтенный деканъ, мы переживемъ это грустное время и будемъ вс счастливы попрежнему.

‘Глубоко уважающій васъ Тадеусъ Джобсонъ’.

Мистрисъ Бромлей тотчасъ поврила гнусной клевет и слегла съ горя и отчаянія въ постель.

— Боже мой! Боже мой! восклицала она, горько рыдая:— мы на вки опозорены. Я не буду въ состояніи боле смотрть въ глаза честнымъ людямъ.

Сильвія не плакала, не искала утшенія въ перинахъ и тепломъ ча, но она, не мене матери, поврила измн мужа. Человкъ, измнившій Богу, могъ легко и даже долженъ былъ, по ея катехизису, измнить своей жен. Она молчала, не жаловалась, не стонала, но ея холодное сердце стало еще безчувственне и безжалостне къ мужу.

Одинъ только деканъ глубоко, хотя и тайно сочувствовалъ своему бдному зятю. Онъ написалъ ему длинное письмо, въ которомъ выразилъ все свое негодованіе на гнусную клевету, и нжную симпатію къ его затруднительному положенію. ‘Я никогда не перестаю молиться объ васъ’, прибавлялъ онъ въ заключеніе своего добраго истинно-христіанскаго посланія, не чувствуя, что постоянно молиться о комъ нибудь значитъ ясно признавать его отчаянное, безнадежное положеніе.

Еще въ одной особ клеветы Post возбудили самое горячее сочувствіе къ Джобсону. Миссъ Реймондъ явилась къ Берт, вся взволнованная и съ гнвно сверкающими глазами.

— Миссъ Джобсонъ, воскликнула она, схвативъ Берту за об руки:— могу я говорить съ вами, какъ съ другомъ? Я съ ума схожу отъ подлой статьи въ газетахъ о вашемъ племянник или двоюродномъ брат. Не смйтесь, смотря на васъ я никогда не могу назвать его вашимъ племянникомъ. Но, не правда ли, какая гнусность! И о комъ пишутъ такія гадости! О лучшемъ и благороднйшемъ человк на свт!

— Вы правы, миссъ Реймондъ, онъ лучшій и благороднйшій человкъ на свт, отвчала Берта очень сухо.

— Что касается меня, то я нимало не сержусь на гнуснаго клеветника, написавшаго эти нелпости, но какъ онъ смлъ затронуть мистера Джобсона, продолжала съ жаромъ миссъ Реймондъ:— это единственный человкъ, въ котораго я могла бы влюбиться!

Берта не могла не улыбнуться: такой искренной невинностью блестли прекрасные глаза молодой двушки.

— Васъ удивляютъ мои слова. Но вы меня не знаете. Я никогда не боюсь откровенно говорить все, что чувствую, и Богу извстно, какъ чисты и святы мои чувства къ мистеру Джобсону.

Крупная слеза покатилась по ея щек. Берта, не сводившая съ нея глазъ, крпко пожала ея руку.

— Благодарю васъ, я знала, что вы меня поймете. Но вы не можете себ представить, какъ мн больно, что его благородное поведеніе въ моемъ дл навлекло на него такія непріятности. Я скоре согласилась бы проиграть дло, чмъ подвергнуть его столь гнусной клевет. Но тутъ ничего не подлаешь. Вдь онъ не согласится начать судебное преслдованіе за дифамацію, даже если найдется особа, которая съ радостью дастъ десять тысячъ фунтовъ на уплату судебныхъ издержекъ и докажетъ на суд всю его невинность?

Берта покачала головой.

— Не стоитъ обращать вниманіе на такія нелпыя инсинуаціи, отвчала она:— никто имъ не поврилъ. Напротивъ, судебное преслдованіе придастъ имъ важность.

— Хорошо, миссъ Джобсонъ. Не будемъ боле говорить объ этомъ. Но въ гнусной стать намекалось еще на потерю мистеромъ Джобсономъ большой суммы денегъ. Простите меня, право, я не знаю, какъ это спросить… это правда?

— Это не тайна, миссъ Реймондъ, но конечно, мы желали бы, чтобъ объ этомъ говорили какъ можно мене, отвчала Берта, принимая снова сдержанный, холодный тонъ:— мой племянникъ принялъ участіе въ несчастной спекуляціи и безъ малйшей вины съ своей стороны поторялъ большую часть состоянія, полученнаго имъ отъ дяди, но у его отца и у меня есть средства, и мы, конечно, не дозволимъ ему быть въ финансовомъ затрудненіи.

— Пожалуйста, миссъ Джобсонъ, не сердитесь на меня, но вы знаете, что у меня груды золота, съ которыми я не знаю, что длать. Я знаю, что еслибъ я ему предложила денегъ, то онъ не принялъ бы и порвалъ бы со мною всякія отношенія, но позвольте мн, миссъ Джобсонъ, передать вамъ десять, пятнадцать или двадцать тысячъ фунтовъ. У меня останется все-таки слишкомъ много для моей одинокой, скромной жизни. Вы, конечно, съумете помочь ему, не говоря, откуда пришли эти деньги. Пожалуйста, возьмите ихъ. Я была бы такъ счастлива, еслибъ могла избавить его хоть отъ финансовыхъ непріятностей

Снова на глазахъ миссъ Реймондъ показались слезы. Сердце Берты растаяло. Она горячо обняла и поцловала странную молодую двушку, но не позволила чувству взять верхъ надъ разсудкомъ.

— Это очень благородно и великодушно съ вашей стороны. Флоренсъ Реймондъ, отвчала она:— но, мой милый другъ, я не могу принять вашего предложенія. Увряю васъ, мы все устроили, и я навки разсорилась бы съ Тадди, еслибъ взяла ваши деньги. Для такого человка, какъ онъ, это только временное затрудненіе и онъ вскор поборетъ вс преграды, задерживающія его путь къ успху. Къ тому же, подумайте только, еслибъ свтъ узналъ о вашемъ великодушномъ поступк — а скрыть его было бы невозможно — то злые языки стали бы распускать еще худшія клеветы про васъ обоихъ.

— О! воскликнула миссъ Реймондъ: — я все ужь устроила. Вотъ здсь въ конверт двадцать тысячныхъ банковыхъ билетовъ, я его забуду на вашемъ стол и никто въ мір не узнаетъ объ этомъ.

И она вынула изъ кармана небольшой конвертъ.

— Какъ вы уморительны, воскликнула со смхомъ Берта:— какъ вы собрали такую значительную сумму? За вами надо строго смотрть. Ваши друзья и банкиры, конечно, пожелаютъ узнать, что вы сдлали съ такимъ капиталомъ. Пожалуйста, спрячьте этотъ конвертъ и бросимъ этотъ разговоръ. Но я не могу выразить, какъ я вамъ благодарна за ваше сочувствіе и никогда не забуду этого, прибавила Берта, снова цлуя ее.

— Ну, отвчала миссъ Реймондъ, сунувъ драгоцнный конвертъ въ свою муфту:— вы все-таки должны общать мн, что если случится ему надобность въ деньгахъ и вашихъ средствъ не хватитъ, то вы мн скажете. Въ этомъ вы мн не можете отказать.

— Если я когда-нибудь увижу, произнесла медленно Берта:— что моихъ и братниныхъ средствъ недостаточно, чтобъ спасти Тадди отъ конечной гибели, то общаю вамъ, миссъ Реймондъ, что обращусь къ вашей помощи, но я надюсь, что съ Божьей помощью этого никогда не случится и потому прошу васъ подумать о лучшемъ способ употребить ваши деньги. Все-таки я ваша вчная должница. Вы должны его любить не мене насъ, чтобъ ршиться на такой благородный поступокъ.

— Я очень уважаю и почитаю его, промолвила какимъ-то страннымъ, застнчивымъ тономъ миссъ Реймондъ:— какъ долженъ почитать всякій, знающій его. Но что такое любовь, малая миссъ Джобсонъ? Я никогда не испытывала этого чувства и притомъ, свтъ призналъ бы преступленіемъ, еслибъ я созналась въ малйшей искр любви. Деньги останутся у моего банкира, прибавила она, вдругъ перемняя разговоръ:— пока он не понадобятся, или пока я не приду къ полному убжденію, что он никогда не понадобятся.

— Миссъ Реймондъ, или Флоренсъ, если позволите называть васъ такъ, отвчала нжно Берта:— можетъ быть, я буду въ состояніи доказать вамъ не словами, а дломъ, какъ глубоко я благодарна за вашу доброту къ Тадди. Если онъ врно разсказалъ мн вашу исторію, а въ этомъ, кажется, нтъ сомннія, то вы нуждаетесь въ совт и любви старшей сестры. Я мало знаю свтъ и вообще скромная старая два, но я была бы очень счастлива подружиться съ такимъ добрымъ, благороднымъ существомъ, какъ вы. А вамъ лучше обращаться за совтомъ ко мн, чмъ къ самому степенному и серьёзному молодому человку. Позвольте мн занять хоть на время свободное мсто въ вашемъ сердц? Мое же сердце не такъ переполнено, чтобъ въ немъ не нашлось уголка для новаго друга.

Вмсто всякаго отвта, миссъ Реймондъ бросилась на шею Берт и заплакала отъ счастья.

IV.
Тонкая казуистика.

Лондонскій сезонъ былъ въ полномъ разгар и свтское общество, говорившее въ продолженіи нсколькихъ дней о семейныхъ и финансовыхъ затрудненіяхъ Джобсона, давно о нихъ забыло, обративъ свое вниманіе на другіе предметы. Рдкіе теперь встрчая Джобсона, думали о ходящихъ про него злыхъ толкахъ. Онъ проводилъ почти все свое время въ палат и, по чувству щекотливой диликатности, почти не появлялся на обдахъ и вечерахъ, кром оффиціальныхъ. Ведя такую жизнь, онъ не могъ быть счастливымъ и искалъ развлеченія только въ умственныхъ занятіяхъ, разстраивавшихъ его здоровье. Чтобъ хоть немного утшить его въ безмолвно переносимомъ имъ семейномъ гор, Берта придумала выписать его дтей на время къ себ. Она написала объ этомъ Сильвіи, но получила такой же рзкій отказъ, какъ прежде, когда нарочно здила передъ Рождествомъ въ Коверлей съ цлью побудить молодую женщину сдлать первый шагъ къ примиренію съ мужемъ.

‘Прошли мсяцы, писала эта почтенная особа: — со времени публичнаго обвиненія того, который желаетъ теперь видть своихъ дтей въ отсутствіи ихъ матери, въ такихъ дйствіяхъ, которыя длаютъ его недостойнымъ любви преданной жены и невинныхъ дтей, и онъ не нашелъ нужнымъ оправдаться въ глазахъ глубоко оскорбленной имъ жены. Отцовскія права принадлежатъ только тому, кто поступаетъ какъ отецъ. Онъ-же недостоинъ быть отцомъ, если изъ нечестивой гордости или изъ худшаго еще чувства, обходится съ матерью своихъ дтей, какъ съ чужой или ненавистной ему женщиной. Я сожалю, сударыня, что не могу вамъ дать другого отвта’.

Это письмо, какъ по почерку, такъ и по содержанію, отличавшееся рзкимъ, неумолимымъ характеромъ, заставило вздрогнуть Берту. Холодъ пробжалъ по ея спин. Ее испугала жестокая холодность Сильвіи и она съ ужасомъ подумала какъ это письмо подйствуетъ на бднаго Джобсона. Но онъ зналъ, что она писала въ Коверлей и съ нетерпніемъ ждалъ отвта. Что было ему сказать?

Она встала и прямо отправилась въ контору Винистуна.

— Что съ вами? воскликнулъ Винистунъ, когда она, войдя въ его кабинетъ, опустилась въ кресло, съ трудомъ переводя дыханіе:— что случилось? Онъ…

Берта молча подала ему письмо.

Поспшно прочитавъ его, Винистунъ спросилъ въ сильномъ волненіи:

— Онъ видлъ?

— Нтъ.

— Не надо ему показывать. Какая ужасная женщина!

— Но что мн длать? Онъ спроситъ, какой я получила отвтъ.

Винистунъ провелъ рукою по лбу и серьёзно задумался.

Черезъ минуту глаза ихъ встртились. Въ голов ихъ обоихъ блеснула одна и таже мысль.

— Онъ не долженъ видть этого письма, сказалъ Винистунъ, опуская голову.

— Онъ никогда его не увидитъ, промолвила Берта въ полголоса.

— Если вы скажете, что получили отвтъ, продолжалъ Винистусъ, какъ бы думая въ слухъ:— то онъ спроситъ, что она пишетъ, и когда вы скажете, что она наотрзъ отказывается прислать дтей, то онъ потребуетъ письмо и вы будете принуждены показать его. Можетъ быть, онъ перенесетъ этотъ ударъ, хотя я не вполн увренъ, но во всякомъ случа посл этого примиреніе сдлается невозможнымъ.

— Да.

— Вы должны сказать, что не получали отвта, произнесъ Винистунъ, не смотря на Берту.

Потомъ онъ зажегъ спичкой письмо Сильвіи и когда оно наполовину сгорло, то бросилъ его въ каминъ.

Наступило неловкое молчаніе.

— Вильямъ Винистунъ, сказала она, наконецъ, дрожащимъ голосомъ:— вы умне и лучше меня. Вы не посовтуете мн сдлать что-нибудь противное совсти. Подумайте серьёзно и ршите, должна ли я сказать Тадди, что не получала отвта отъ его жены.

— Призывая въ свидтели Бога, судящаго человческія дйствія не такъ, какъ судятъ люди, а по ихъ намреніямъ, я, Вильямъ Винистунъ, совтую вамъ это сдлать и беру на себя всю отвтственность. Да падетъ этотъ грхъ на меня, если это грхъ.

Берта тяжело вздохнула.

— И на меня, потому что съ этой минуты, Вильямъ, мы одна душа, одна плоть.

И вставъ, она протянула ему руку.

Онъ молча поднесъ ее къ своимъ губамъ. Въ эту торжественную минуту, имъ было не до нжныхъ ласкъ.

— Скоре домой, Берта! воскликнулъ Вильямъ, провожая ее до двери:— будь тверда моя любовь, мое счастье!

Спустя полчаса, Джобсоеъ получилъ слдующую записку:

‘Милый Тадди, я должна была получить сегодня утромъ удовлетворительный отвтъ изъ Коверлея. Неужели она нарочно не отвчаетъ и не хочетъ исполнить такой законной просьбы? Должна ли я написать вторично или что мн длать? Не зайдешь ли ты ко мн по дорог въ Темплъ?

‘Ты не подозрваешь, голубчикъ Тадди, что я сдлала? Я надюсь, что ты не разсердишься на твою старую тетку и не будешь очень смяться надъ нею. Я подумала, что намъ надо въ семь еще одного умнаго человка и согласилась быть…

Бертой Винистунъ’.

Это ловкое дипломатическое посланіе произвело именно тотъ эффектъ, на который разсчитывала Берта. Первыя строки его заставили болзненно сжаться сердце Джобсона, а послднія преисполнили его радостью. Онъ тотчасъ бросился въ Арлингтонъ-Стритъ, горячо обнялъ раскраснвшуюся Берту, поздравилъ ее съ тмъ, что хотя поздно, она все-таки исправила величайшую ошибку своей жизни, просилъ ее не писать боле въ Коверлей, такъ какъ не надо отрзать себ послднюю надежду, и отправился къ Винистуну, котораго предупредила объ его появленіи хитрая тетка, согласившаяся разомъ обмануть племянника и выйти замужъ, и все по любви.

Придя къ Берт передъ обдомъ, Винистунъ засталъ ее очень разстроенной и взволнованной. Когда прошла первая минута нервнаго возбужденія, она спросила себя серьёзно: хорошо ли поступила, обманувъ племянника хотя для его блага, и нарушивъ слово или обязательство, данное ею лорду Сваллотэлю? Этотъ вопросъ она никакъ не могла ршить, и окончательно помириться съ своей щекотливой совстью.

Увидавъ Винистуна, она разсказала ему все, что ее безпокоило. Онъ выслушалъ ее молча и понялъ, въ чемъ дло. Конечно, его нельзя было назвать безпристрастнымъ совтчикомъ, но поданный имъ совтъ былъ во всякомъ случа искренній.

— Успокоится ли ваша совсть, произнесъ онъ:— если я вамъ скажу, что, по моему глубокому убжденію, мы поступили совершенно правильно въ отношеніи Джобсона? Что же касается до Сваллотэля, то если вашимъ словамъ тонкіе казуисты могутъ придать смыслъ общанія, то онъ самъ освободилъ васъ отъ этого общанія, женившись на другой. Такъ только это мшало нашему счастію, Берта, во вс эти годы? Можетъ быть, вы считали это обтомъ, даннымъ Богу и который вы обязаны были держать? Но по совсти я не вижу въ вашихъ словахъ Сваллотэлю этого характера. Успокойтесь, моя милая Берта, вы не клятвопреступница, и мы будемъ счастливы.

— Вы ужасный казуистъ, Вильямъ, отвчала Берта, опуская свою голову на его грудь:— но вы теперь мой духовникъ. Если вы отпускаете мн мои грхи, то моя совсть спокойна.

V.
Катастрофа.

Однажды утромъ въ теплый іюньскій день, Джобсонъ пошелъ въ Темплъ черезъ Гринъ-Паркъ. Не усплъ онъ сдлать нсколькихъ шаговъ, какъ шедшая передъ нимъ дама, одтая слишкомъ нарядно для такого ранняго часа, обернулась и произнесла не очень громко:

— Мистеръ Джобсонъ!

Онъ остановился и съ изумленіемъ узналъ въ нсколько увядшей, наблеинной и нарумяненной женщин, очевидно, не принадлежавшей къ хорошему обществу, предметъ своей юношеской любви.

— Вы, если я не ошибаюсь, мистрисъ Скирро, сказалъ онъ, не понимая, какъ она ршилась его остановить.

— Да, извините меня. Я знаю, что вамъ непріятно говорить со мною, но я шла къ вамъ въ контору съ этимъ письмомъ.

И она передала ему маленькій конвертъ.

— О чемъ это? спросилъ Джобсонъ и сердце его болзненно сжалось при мысли, какія роковыя извстія онъ получалъ всегда изъ этого источника.

— Простите меня, мистеръ Джобсонъ, но я боюсь, чтобъ насъ не подкараулили. Это было бы опасно для насъ обоихъ. У васъ множество враговъ. Въ этомъ письм очень дурныя для васъ всти. Прочитайте его только въ вашей контор. Я все-таки надюсь, что вы будете въ состояніи принять какія-нибудь мры. Жаль, что я всегда поздно достаю эти свденія. Я не могла послать письма съ мистрисъ Тимпани: бдная очень больна. Вотъ почему я ршилась сама его отнести, хотя многимъ рискую. Но я виновата передъ вами и стараюсь хоть чмъ-нибудь загладить свою вину. Дайте мн руку на прощанье. Да хранитъ васъ Богъ!

И она поспшно удалилась.

Въ продолженіи нсколькихъ минутъ Джобсонъ стоялъ, какъ въ забыть, потомъ онъ машинально пошелъ къ Темплю. Сердце его было переполнено самыми мрачными предчувствіями. Эмили Скирро казалась его злымъ геніемъ, хотя она старалась предупреждать его о грозившихъ ему опасностяхъ съ самымъ добрымъ намреніемъ. Какой новый ударъ разразился надъ его головой? Во всякомъ случа, тутъ снова былъ замшанъ Томъ Скирро. Опять вексель Коксона? Или новый скандалъ по поводу миссъ Реймондъ? Или новое появленіе на сцену Елены, о которой вс эти годы не было ни слуху, ни духу?

Достигнувъ Помпъ-Ксрта, онъ занерся въ своемъ кабинет и дрожащей рукой распечаталъ письмо. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять въ чемъ дло. Онъ страшно поблднлъ и упалъ въ кресло.

‘Повидимому, мн суждено сообщать вамъ только дурныя всти, говорилось въ этомъ письм:— вчера ночью я нашла бумаги въ карман Т. У. Мозеса есть еще векселя Коксона, выданные наканун его отъзда. Шестимсячный срокъ истекаетъ черезъ два или три дня. Общая сумма девятнадцать тысячъ пятьсотъ фунтовъ. Половина ихъ, согласно записк Мозеса, проценты по старымъ долгамъ. Вотъ все, что я знаю’.

Э. С.

Джобсонъ схватился руками за голову. Такого жестокаго удара онъ не ожидалъ. Были ли эти деньги дйствительно взяты у Мозеса? Но какъ доказать противное? Ему грозила окончательная погибель. Нечего было и думать объ уплат такой суммы. Берта пользовалась своимъ состояніемъ только пожизненно, закрпивъ его дтямъ Джобсона и уже безъ того взяла крупныя деньги подъ обезпеченіе своихъ будущихъ доходовъ — чтобъ уплатить Винистуну. Онъ не могъ подвергать ее дальнйшимъ жертвамъ. Банкротство смотрло ему прямо въ глаза со всми постыдными, роковыми послдствіями. Смлый спекуляторъ, ловкій искатель приключеній или безумный расточитель, можетъ встртить банкротство безмолвнымъ пожатіемъ плечъ, напряженнымъ смхомъ или проклятіемъ, но для честнаго, благороднаго человка, хотя бы онъ самъ не былъ ни въ чемъ виноватъ, банкротство хуже смерти — это смерть доврія, смерть чести.

Для Джобсона все было кончено — политическая карьера, адвокатское ремесло, литературная слава, общественное положеніе. Онъ видлъ уже себя изгнаннымъ изъ парламента, выставленнымъ на черную доску въ клуб, преданнымъ поруганію въ газетахъ. Онъ вполн ясно сознавалъ свое положеніе. Онъ былъ побжденъ. Онъ долженъ былъ сложить оружіе и признать, что vis major не выдержала борьбы съ vires minores.

Прошло нсколько часовъ, и испуганный Тимпани постучался въ дверь. Джобсонъ какъ бы очнулся отъ кошмара, всталъ и отперъ дверь. Тимпани остолбенлъ, такъ блдно и страшно было лицо его патрона.

— Тимпани, сказалъ онъ спокойнымъ, твердымъ голосомъ:— сходите въ контору Гаркортъ и Демсъ и попросите мистера Самюэля Гаркорта зайти ко мн немедленно по очень важному длу.

Фирма Гаркортъ и Демсъ, занималась преимущественно длами по банкротствамъ. Джобсонъ ршился разомъ сжечь корабли и ни съ кмъ не совтываться, такъ какъ онъ зналъ, что друзья станутъ лзть изъ кожи, чтобъ спасти его, а онъ этого не хотлъ.

По прибытіи мистера Гаркорта, Джобсонъ прямо и опредлительно изложилъ ему свои желанія. Онъ долженъ былъ отправиться къ стряпчимъ, у которыхъ были векселя, убдиться, что они подлинные и объявить, что деньги не будутъ внесены, а Джобсонъ объявитъ себя банкротомъ. Мистеръ Гаркортъ былъ изумленъ спокойствіемъ своего кліента. Онъ зналъ, что банкротство убивало всю будущность этого блестящаго, могучаго общественнаго дятеля, и не могъ не почувствовать самаго глубокаго уваженія къ его сил, воли и удивительному хладнокровію въ такую критическую минуту. Онъ молча слушалъ его и только разъ позволилъ себ замтить: ,

— А ваши друзья, мистеръ Джобсонъ…

— Не должны ничего объ этомъ знать, мистеръ Гаркортъ. Они могли бы мн помочь только цною своего раззоренія. Когда вы покончите съ этимъ дломъ, то я скажу имъ о совершившемся факт.

Мистеръ Гаркортъ удалился.

Спустя часъ, Джобсонъ узналъ, что судьба его ршена. Векселя были подлинные. Стряпчіе не хотли слышать ни о какихъ сдлкахъ, а мистеръ Гаркортъ не совтывалъ начинать судебнаго процесса за отсутствіемъ Коксона.

Такимъ-то образомъ произошло 27-го іюля 1850 года, паденіе Джобсона, какъ сообщено было въ первой строчк этой правдивой исторіи. Въ этотъ день стало извстнымъ всему свту, что мужественный, смлый, способный, самолюбивый человкъ, призналъ себя побжденнымъ въ борьб съ жизнью, и сложилъ оружіе.

Онъ заперся дома и безмолвно терплъ невыносимыя муки. О немъ говорили въ клубахъ и на обдахъ, пожимая плечами и выражая холодное сожалніе — этотъ самый утонченный видъ жестокости. Въ газетахъ злословили и высказывали азбучныя нравоученія. Берта рыдала. Гнвъ и отчаяніе Сильвіи не знали границъ.

Спустя недлю, въ дом коверлейскаго декана была получена телеграмма. У Джобсона сдлался нервный ударъ. Доктора признали его безнадежнымъ. Онъ желалъ видть жену. Объ этомъ телеграфировалъ Винистунъ по просьб Берты.

Телеграмма выпала изъ рукъ Сильвіи. Она поблднла. Сердце ея дрогнуло отъ раскаянія. Она вдругъ поняла всю низость своего поведенія. Онъ умиралъ, можетъ быть, уже умеръ, а она, его жена, увы! столь долго его злйшій врагъ, была далеко.

Бдный деканъ плакалъ какъ ребенокъ, и еслибы онъ теперь встртилъ своего епископа, то высказалъ бы ему горькую правду. Въ сердц мистрисъ Бромлей тоже заговорила совсть и, смущенная, взволнованная, она поспшно собрала дочь въ дорогу.

——

Джобсонъ лежалъ въ полузабыть. У его кровати стояли докторъ, Берта и Винистунъ. Въ отдаленномъ угл комнаты, плакала миссъ Реймондъ, которая упросила Берту, чтобъ ей позволили взглянуть на него въ послдній разъ.

Вдругъ онъ открылъ глаза, лицо его сіяло улыбкой. Онъ посмотрлъ вокругъ себя.

— Сильвія? промолвилъ онъ.

— Мы ожидаемъ ее каждую минуту.

— Слава Богу. Бдная мать!

— Теб не надо говорить.

Онъ съ удивленіемъ посмотрлъ на миссъ Реймондъ. Она подошла къ постели. Онъ протянулъ ей руку. Ода прильнула къ ней губами.

— Дорогой другъ, сказала она тихимъ, мелодичнымъ голосомъ:— успокойтесь. Пятно смыто. Вс долги заплачены.

Онъ положилъ ея руку къ себ на сердце. Только глаза его отвчали благородной молодой двушк, но ихъ взглядъ былъ краснорчиве всякихъ словъ. Она поняла благодарное, но грустное выраженіе его глазъ, и, замтивъ, что какая-то тнь пробжала по его лицу, отошла отъ постели и опустилась на колни. Онъ взялъ руки Берты и Винистуна, соединилъ ихъ и крпко сжалъ. Въ продолженіи нсколькихъ минутъ, эти три горячо любившихъ другъ друга сердца бились въ унисонъ. Потомъ два сердца почувствовали, что третье перестало биться навки.

Прежде чмъ они очнулись отъ неожиданнаго горя, дверь поспшно отворилась и въ комнату вбжала блдная, дрожавшая всмъ тломъ женщина. Она взглянула на постель, зашаталась и упала на полъ съ дикимъ крикомъ:

Поздно!

Конецъ восьмой и послдней части.

‘Отечественныя Записки’, NoNo 1—7, 1880, NoNo 11—12, 1882.

ВРАГИ ДЖОБСОНА.Опытъ изслдованія политической и общественной жизни въ Великобританской Имперіи.

АВТОРА ‘ДЖИНКСОВА МЛАДЕНЦА’.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Эпизодъ Берты.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Первое десятилтіе.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Пробужденіе надежды.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Переселеніе.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Треволненія успха.

ВРАГИ ДЖОБСОНА.Опытъ изслдованія политической и общесвенной жазни въ Великобританской имперіи.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

ДОМА И ВЪ СУД.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

МУЖЪ И ЖЕНА.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.

ПОЗДНО!

Читайте также:

ВРАГИ ДЖОБСОНА.
Опытъ изслдованія политической и общественной жизни въ Великобританской Имперіи.

ВРАГИ ДЖОБСОНА.
Опытъ изслдованія политической и общесвенной жазни въ Великобританской имперіи.