ВОСКРЕСНЫЯ ЧТЕНІЯ ВЪ СЕЛЬСКОЙ ШКОЛ.
ВОСКРЕСНЫЯ ЧТЕНІЯ ВЪ СЕЛЬСКОЙ ШКОЛ.
(ИЗЪ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ НАРОДНАГО УЧИТЕЛЯ).
I.
II.
III.
V.
V.
——
Гр. Дубовенко
‘Міръ Божій’, No 2, 1895
Воскресные чтения в сельской школе, Дубовенко Григорий Егорович, Год: 1895
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Въ 1891 году, въ нашей деревн была открыта земская школа, а учителемъ въ нее назначенъ я. Съ пыломъ двадцатялтняго юноши принялся я за дло. Мой родственникъ, выстроившій школу, обставилъ ее довольно удовлетворительно, да и земство подъ его давленіемъ снабдило меня достаточнымъ количествомъ учебниковъ, такъ что почти каждый ученикъ имлъ отдльныя книги, а это страшная роскошь. Крестьяне тоже сочувственно отнеслись къ школ. Въ первые же дни она была переполнена желающими, и многимъ, скрпя сердце, приходилось отказывать. Приходитъ, напримръ, баба и приводитъ съ собой двочку.
— Сдлай милость, посади ее куда-нибудь,— проситъ баба.— Двка просто не даетъ проходу, ревмя реветъ, отведи въ школу да и только.
— Да, вдь я же теб, тетка, сказалъ, мста нтъ.
— А ты, сдлай милость, посади. Мы ужъ у тебя въ долгу не останемся, поблагодаримъ… Двк мста немного надо, пожмутся ребята, глядишь, уголокъ и опростается, а то и постоитъ,— это ничего.
Во время этого разговора двочка стоить въ выжидательномъ положеніи, держась одной рукой за фартукъ или кацавейку матери, а другою прикрывая лицо, глазами же такъ искоса поглядываетъ на тебя, что едва-ли у кого хватитъ духу отказать въ такой просьб. И ребята тснились, а счастливица буквально втискивалась въ найденное мсто.
Почти вс ребята шли въ школу охотно, по своей вол, не смотря на то, что раньше имъ солоно доставалась наука отъ мстныхъ доморощенныхъ педагоговъ, которые до открытія школы подвизались въ нашей деревн. Однимъ изъ нихъ былъ какой-то пришлый солдатъ. Онъ бралъ съ каждаго ученика 1—2 руб. и, кром того, пользовался столомъ и угломъ по очереди у всей деревни. Каждые три дня онъ перекочевывалъ изъ одной избы въ другую, а за нимъ тянулись и ученики. Со своими питомцами онъ обращался очень жестоко. Краеугольнымъ камнемъ его педагогической системы была плеть, которая, какъ онъ говорилъ, ‘внушала уваженіе къ наук и страхъ къ учителю’. Чтобы внушить этотъ страхъ, онъ становился у дверей и встрчалъ и провожалъ учениковъ ударами плети, зато и ученики издвались надъ нимъ, когда онъ мертвецки напивался пьянъ. Другимъ учителемъ была крестьянка. Грамота въ ея семейств передавалась по наслдству чуть не изъ пятаго колна. Она учила только читать, такъ какъ писать и сама не умла. Мы съ ней познакомимся ниже. Какое ученье было у этихъ учителей, можно судить по тому, что ученики бгали къ нимъ по дв, по три зимы и еле научались читать. Но какъ ни плоха была эта наука, все-таки и она принесла долю пользы, давъ деревн нсколькихъ грамотныхъ мужиковъ, которые впослдствіи сдлались наиболе усердными постителями моихъ чтеній.
Еще до назначенія въ учителя я начертилъ себ самый обширный планъ дйствій, въ которомъ на первомъ мст стояли воскресныя чтенія, но за разными школьными и домашними длами мн не удавалось начать ихъ.
Осень приближалась къ концу. Полевыя работы давно кончились, и крестьяне начали управляться ‘по домашности’: кто молотилъ новину, кто крылъ новой соломой избу, а кто готовился въ извозъ. Но вотъ наступила и зима, деревня сразу какъ-то притихла, замерла. На улиц не видно было ни ребятъ, ни взрослыхъ, вс забились въ избу, на печь, отдыхать отъ страднаго лта, и только по воскресеньямъ деревня немного оживала, да и то лишь въ двухъ мстахъ: у колодцевъ, гд молодежь пла псни, давъ трактир, въ которомъ взрослые баловались чайкомъ и водочкой, калякая о разныхъ мірскихъ длахъ, объ урожа, цн на хлбъ и т. п.
Разъ, когда я занимался въ училищ, ко мн зашелъ одинъ знакомый крестьянинъ. Помолясь на икону, онъ поздоровался со мной, кивнулъ головой ученикамъ и сталъ у притолки. Я предложилъ ему ссть.
— Благодаримъ покорно, мы и такъ постоимъ, дло привычное.
Урокъ продолжался. Ученики читали и разсказывали, мой гость внимательно слушалъ.
— Какъ у тебя хорошо,— началъ онъ, когда посл урока мы съ нимъ ушли въ мою комнату.— И свтло-то, и просторно, и слушать такъ лестно, ты ужъ позволь мн почаще къ теб заглядывать, а то дома ужъ больно тсно, да и скучно. Вдь теперь только и дла, что на печи валяешься, да лапоть ковыряешь. Скука до того одолла, что вотъ пришелъ къ теб попросить книжку, все отъ нечего длать почитаешь, благо Богъ умудрилъ грамот.
Эти простыя слова были для меня жесточайшимъ укоромъ, такъ какъ я, не смотря на свои благія намренія, до сихъ поръ не нашелъ времени устроить чтенія. Не откладывая въ дальній ящикъ, я въ тотъ же день оповстилъ крестьянъ, чтобъ въ воскресенье приходили слушать.
Но что читать? Этотъ вопросъ заставилъ меня глубоко призадуматься. Много книгъ я перебралъ и, наконецъ, остановился на разсказ Л. Толстого ‘Богъ правду видитъ, да не скоро скажетъ’.
Когда въ воскресенье я подходилъ къ училищу, около него толпилась масса ребятишекъ, которые, какъ пчелы, лзли въ двери, но гонимые оттуда старшими, лпились къ окнамъ, чтобы хоть однимъ глазкомъ посмотрть, что будетъ тамъ твориться. На чтеніе народу пришло очень много. Большая классная комната и прихожая биткомъ были набиты слушателями, тутъ были и безъусые парни, и сдовласые старики, и двки, и бабы.
— А мы тебя заждались, видно рано пришли.
Посл нсколькихъ вступительныхъ словъ я хотлъ-было приступить къ чтенію, но не усплъ еще открыть книги, какъ ко мн протискался деревенскій пьяный кузнецъ, Шураль, и, подавая какую-то засаленную книгу, началъ:
— Вотъ, я принесъ, Егорычъ, книжку, почитай намъ, ужъ больно хороша! Я нсколько разъ перечитывалъ ее.
Я взялъ, но сейчасъ же отдалъ назадъ, это была пресловутая повсть объ ‘Англійскомъ милорд Георг’. Мой отказъ не понравился кузнецу, и онъ сначала тихо, а потомъ все громче и громче сталъ высказывать свое неудовольствіе. Сосди уговаривали его замолчать, но онъ не слушалъ ихъ, и мн пришлось самому попросить его уйти. Вся эта сцена произвела на меня непріятное впечатлніе, это замтили присутствовавшіе и начали за него извиняться.
— А ужъ ты извини его. Знамо, бухнулъ спьяна. Намъ какъ попадетъ муха, мы и пойдемъ колобродить, а вотъ завтра проспится — самъ придетъ прощенія просить.— И правда, на другой день кузнецъ пришелъ съ извиненіемъ. Впослдствіи онъ сдлался постояннымъ постителемъ моихъ чтеній, и пьянымъ никогда не являлся.
Наконецъ, чтеніе началось. Въ комнат все затихло и только мой голосъ, да вздохи бабъ на. патетическихъ мстахъ разсказа нарушали тишину. Когда я дошелъ до того мста, какъ Аксенова сослали въ Сибирь, кто-то въ заднихъ рядахъ замтилъ:
— Видно, не даромъ говорится, что отъ тюрьмы да отъ сумы не уйдешь.
Пользуясь случаемъ, я, было, хотлъ заставить моихъ слушателей высказаться по поводу разсказа, но моя попытка не удалась. На вс мои разъясненія они хоромъ отвчали ‘это точно’, когда же я спрашивалъ ихъ мннія, они также отвчали: ‘куда намъ, мы люди темные, вамъ видне’. Такіе отвты были вполн естественны, такъ какъ большинство слушателей не только не умли читать, но даже и чтенія не слыхали, а боле развитые стснялись.
Чтеніе очень понравилось, и почти цлую недлю въ деревн только и было разговоровъ, что о немъ. Бабы, эти каторжныя работницы, по уши загрязшія въ мор домашнихъ заботъ и горя, и то частенько разсуждали у колодца о слышанномъ въ школ.
Черезъ нсколько чтеній составъ постоянныхъ слушателей выяснился, а вмст съ тмъ измнился и характеръ нашихъ бесдъ. Осталось человкъ 20—25, которые аккуратно приходили каждое воскресенье. Рдкое чтеніе не проходило безъ споровъ.
Разъ по поводу книжки Погосскаго ‘Судъ людской — не Божій’ дло чуть-чуть не дошло даже до драки. Книжка состоитъ изъ двухъ частей: въ первой разсказывается о суд Іисуса Христа надъ гршницей, во второй — въ параллель представленъ судъ людской. Жена крестьянина, выведенная изъ терпнья распутной жизнью мужа и зврскимъ обращеніемъ, бжитъ отъ него въ городъ, но на дорог ее ловятъ и, доставляютъ къ супругу. Извергъ посадилъ ее въ телгу, повезъ деревней и билъ на глазахъ у собравшагося народа. Никто не выискался защитить несчастную. Вс хотя и жалютъ, но признаютъ, что мужъ поступаетъ правильно.
Большинство моихъ слушателей держалось того же мннія. Такое мнніе возмутило тетку Арину, бабу лтъ тридцати, очень умную и бойкую. Она-то и учила раньше ребятъ грамот.
— Что же, по твоему, слдуетъ бгать?— возражалъ ей Шураль тотъ самый мужикъ, который на первое чтеніе пришелъ пьяный.— Бабамъ дай только повадку, такъ он со свта сживутъ… Ишь что выдумала — бгать, точно барыня какая! Это только барамъ приличествуетъ, у нихъ сердце непереносное, а нашему брату надо всегда терпть…
— Ахъ ,ты безстыжія бльмы! Что онъ говорить! Что жъ, по твоему, баба — скотина, надъ ней и можно издваться при всемъ честномъ народ? Вдь мы также сотворены, тоже въ церковь ходимъ, да и не меньше вашего и работаемъ.
— А ты, тетка Арина, не горячись! что ругаться, лучше дломъ говори,— прервалъ ее староста, пожилой мужикъ, пользующійся въ деревн славой хорошаго хозяина, не брезговавшаго и принажать при случа своихъ должниковъ.— Ты говори прилично, вдь въ общественномъ мст находишься.
— Какъ же, дядя Степанъ, не горячиться, когда этотъ иродъ говорить…
— А ты опять. Что же, онъ говорить правду, — бабу нужно учить, но не такъ, какъ этотъ, нужно учить по законному: привелъ бы ее въ избу да тамъ маленько и поучилъ бы, чтобы дурь выбить… А при людяхъ не годится, потому баба скоро стыдъ потеряетъ. Поколотишь ее такимъ манеромъ разокъ — другой, а тамъ ужъ она и безъ боя побжитъ по деревн съ крикомъ мужа на вс корки ругать, своей бдой похваляться…
Другой разъ заспорили объ отношеніи родителей къ сыновьямъ и дочерямъ. Тетка Арина опять защищала женщинъ, а староста снова возражалъ ей.
— Пустое Ты, баба, мелешь. Разв можно равнять сына съ дочерью? Сынъ растетъ — работникъ будетъ, наслдникъ, его и нужно ублажать, а дочь что?— чужая работница. Выросла, вышла замужъ, только и видли.
— Это ты, дядя Степанъ, все по житейскому разсуждаешь, а о Бог забываешь, — вмшайся въ разговоръ деревенскій книжникъ, который въ рдкихъ случаяхъ вставлялъ свое слово, но зато съ такой увренностью и такъ положительно, что рдко кто ршался возражать.— Что ты все о земномъ? Вдь не вкъ останешься на земл, надо помыслить и о небесномъ… Ты возьми во вниманіе вотъ что: кто будетъ за насъ грхи замаливать, сыновья или дочери? и выйдетъ, что дочери. Выйди въ родительскую на кладбище и посмотри, кто панихидки по покойникамъ служитъ? Баба молитвой да милостыней поминаетъ, а мужикъ въ трактир чайкомъ да водочкой.
Успхъ чтеній былъ такъ очевиденъ, что въ деревн нашлись, люди, пожелавшіе утилизировать ихъ. Въ одно прекрасное утро приходитъ ко мн нашъ деревенскій трактирщикъ, собственно содержатель чайной, такъ какъ водку онъ продавалъ контрабандой.
— Пришелъ къ вамъ, Гр. Ег., съ просьбицей. Посовтуйте, какую бы газетку мн для заведенія выписать?
— Какъ газету? Кто же ее будетъ у тебя читать?
— А мы подговорили одного солдатика, онъ по вечерамъ и будетъ читать… Все пріятне постителямъ чаекъ кушать. У насъ, какъ въ столиц будетъ,— съострилъ онъ…— Да вотъ еще хотлъ васъ попросить, не можете ли и вы по воскресеньямъ принимать участіе? Вамъ вдь все равно, гд ни читать, лишь бы слушали, а мы передъ вами въ долгу не остались бы, прилично вознаградили бы…
Я, конечно, наотрзъ отказался, хотя мысль его и показалась мн очень дльной. Правда, отчего бы не устроить въ деревн чайной, гд бы по вечерамъ читались дльныя книжки? Такая чайная имла бы громаднйшій успхъ между крестьянами и была бы могущественнымъ противникомъ кабака, куда часто идутъ не съ цлью напиться, а чтобы на людяхъ въ свтлой просторной комнат хоть сколько-нибудь забыться отъ той ужасной обстановки, въ которой часто находится дома мужикъ. Нашимъ устроителямъ обществъ трезвости слдовало бы обратить вниманіе на этотъ простой планъ кабатчика….
Освоившись съ чтеніями и изучивъ моихъ слушателей, я ршилъ прочесть имъ что-нибудь изъ Некрасова. Задумано — сдлано. Въ первое же воскресенье, когда явились слушатели въ полномъ состав, я развернулъ собраніе сочиненій на поэм ‘Морозъ, Красный носъ’. Но прежде чмъ приступить къ чтенію, я вкратц ознакомилъ крестьянъ съ біографіей поэта.
Съ первыхъ же строкъ мои слушатели заинтересовались, и это, какъ въ зеркал, отразилось на ихъ простыхъ лицахъ, неумвшихъ скрывать своихъ чувствъ. Характеристика русской женщины, духовная мощь крестьянки ускользнула отъ ихъ вниманія, и только описаніе вншней красоты и физической силы вызвало кое-какія замчанія.
— Теперь ужъ такихъ бабъ нтъ,— замтилъ староста.— Народъ измельчалъ, силы противъ прежняго втрое не стало, а все отъ того, что народъ избаловался. Разв въ былое время слышно было о такихъ дебошахъ, разв въ наше время парни были такая вольница, какъ теперь? Бывало, выйдешь на гульбище, такъ сердце радуется, какъ все идетъ благопристойно. Парни коренастые, въ поддевкахъ, двки въ сарафанахъ съ прозу ментами, а теперь что?.. Парни спинжаки какіе-то надли, а что на двкахъ и назвать не умю. А опять псни! У насъ все плось въ ноту, какъ затянутъ, такъ и идетъ плавно, а у этихъ,— онъ указалъ на парней, пришедшихъ на чтеніе,— типъ да блинъ, а объ словахъ и говорить нечего: соблазнъ одинъ.
— Это точно,— поддержалъ его дядя Аанасій, тотъ книжникъ, который въ разговорахъ опирался на Священное Писаніе.— Это ты точно говоришь — соблазнъ одинъ насталъ. А все отъ того, что народъ отъ Бога отдаляться началъ, святое писаніе чтить пересталъ… Образованность одолла, мальчишка выучится грамот, первымъ дломъ берется за псенникъ, а не то, чтобы за божественную книжку… Ихъ, должно быть, такъ учатъ…
— Нтъ ужъ ты, дядя Аанасій, образованность оставь, тутъ наука не причемъ, а скажи, что насъ великатная жизнь губитъ… Вотъ мы съ тобой какъ цлую жизнь за матушку соху держимся, такъ крпко и сидимъ, голодны не бываемъ и законъ Божій блюдемъ… А что образованность, такъ это намъ ничего, кром пользы, не приноситъ. Это я теб на дл докажу. Вотъ я — глупый мужикъ, прочелъ въ книжк, что плужкомъ да желзной бороной способне работать, и завелъ. Другое дло — клеверъ, у васъ на усадьб овца не нагуляется, а я пудиковъ сто, а то и боле накашиваю…
— Что ты намъ своими плужками въ носъ тычешь? Отъ твоихъ новшествъ скоро земля родить перестанетъ, отъ нихъ вдь на, матушка, холодетъ…
Споръ грозилъ затянуться до безконечности, такъ какъ оба попали на любимыхъ коньковъ и готовы были спорить до ночи.
Чтобы прекратить его, я началъ читать дальше.
Въ сел за четыре версты,
У церкви, гд втеръ шатаетъ
Подбитые бурей кресты,
Мстечко старикъ выбираетъ…
Вс обратились въ слухъ:—
Мать сыну то гробъ покупала,
Отецъ ежу яму копалъ.
Жена ему саванъ сшивала, Всмъ разомъ работу вамъ далъ,— читалъ я, а мои слушатели волновались, гд-то въ углу всхлипывала баба.
— Вишь, даже убогенькій и тотъ пожаллъ…
Голубчикъ, ты нашъ сизокрылый,
Куда ты отъ насъ улетлъ?
Пригожествомъ, ростомъ и силой
Ты ровни въ сел не имлъ,
Родителямъ былъ ты совтникъ,
Работничекъ въ пол ты былъ,
Гостямъ хлбосолъ и привтникъ,
Жену и дтей ты любилъ.
— Вишь, какъ надрываются, сердечные, какъ складно голосятъ, чай и покойничку пріятно слушать…
Шураль сидлъ нахмурившись, даже и онъ взгрустнулъ, не смотря на похвальбу, что его никакое чтеніе не разжалобить,— надъ выдумкой-де нечего грустить.
— Вс мы такъ,— бурчалъ онъ себ подъ носъ,— пока живъ, я такой и сякой, не знаютъ какъ обругать, а подохнешь, и начнутъ причитывать — и голубчикъ-то, и привтникъ…
Ну трогай, саврасушка, трогай!
Натягивай крпче гужи!
Служилъ ты хозяину много,
Въ послдній разокъ послужи!
Описаніе покупки лошади, болзни и смерти хозяина было прослушано въ глубокомъ молчаніи. Когда же я кончилъ главу словами: ‘и умеръ’ — вс разомъ заговорили. Вс жалли Прокла вспоминали подобные случаи изъ своей жизни, разсуждали о знахаряхъ, о лченіи, примтахъ и т. п. Шумъ былъ невообразимый такъ что трудно было разобраться въ отдльныхъ мнніяхъ.
Стану безъ малаго жать,
Снопики крпко вязать,
Въ снопики слезы ронять…
читалъ я, а кругомъ было такъ тихо, такъ тяжело у всхъ на душ, что, когда я дошелъ до строкъ.
Что мн до силы нечистой?
Чуръ меня! Дв Пречистой
Я приношенье несу…
у многихъ на глазахъ показались слезы, которыя удивительно гармонировали съ суровыми лицами слушателей.
— Ишь ты, нечистая сила стала искушать ее, — замтила тетка Арина.
— Полно молоть-то, — остановилъ ее староста.— Чай это не сказку читаютъ, разв нечистая сила въявь дйствуетъ? Ей это все со страху казалось…
Только ты милости къ намъ не явила
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Господи! сколько и дровъ нарубила!
Не увезешь на возу!
— И не замтила, какъ за думами работу кончила…
— А мысли-то, мысли, какъ у нея путаются: то вспомнитъ, какъ хорошо съ мужемъ жила, то смерть… Тяжело ей, сердечной!
— А на святую икону какъ надялась! Только, видно, Богу не угодно было…
Каждый высказывалъ свои соболзнованія, каждый жаллъ ее, какъ будто она была ихъ близкая родственница.
Мсто, Гд авторъ олицетворяетъ морозъ, было понято въ буквальномъ смысл, и только одинъ староста усумнился. Зато тетка Арина торжествовала:
— Что же, и теперь будешь утверждать, что нечисть въявь не является?
Опять мрно, стихъ за стихомъ, полилось чтеніе. Слушатели вс превратились въ слухъ. Рчь мороза была прослушана при гробовомъ молчаніи, и когда я кончилъ главу словами:
И такъ то ли любо ей было
Внимать его сладкимъ рчамъ,
Что Дарьюшка очи закрыла,
Топоръ уронила къ ногамъ,
Улыбка у горькой вдовицы
Играетъ на блдныхъ губахъ,
Пушисты и блы рсницы,
Морозныя иглы въ бровяхъ!!!
и остановился,— молчаніе все еще продолжалось. Видно было, что слушатели всецло отдались впечатлнію этой захватывающей драмы.
— Замерзла,— замтилъ кто-то, съ трудомъ сбрасывая съ себя оцпенніе.
— И сама за покойничкомъ отправилась.
— Господи, вотъ жизнь-то…
Нсколько минутъ продолжался подобный разговоръ, а я молчалъ, боясь разсять очарованіе, вызванное этимъ чуднымъ произведеніемъ…
Конецъ ужъ не произвелъ такого впечатлніе. Драма разыгралась, была прочувствована и теперь каждый углубился въ себя.
Чтеніе кончилось. Народъ какъ-то нехотя расходился.
— И какъ это Некрасовъ могъ такъ врно все описать?.. Словно самъ въ ихъ шкур побывалъ…
— И складно выходитъ, точно псня… Ужъ ты, Егорычъ, въ слдующій разъ еще что-нибудь почитай изъ этой же книги,— говорили мужики, прощаясь со мной.
На другой день посл чтенія приходитъ ко мн староста. Я пилъ чай и предложилъ ему почаевничать со мной.
— Что же… можно…— отчего не раздлить компанію: чай на чай, не палка на палку.
Меня удивило, что дядя Степанъ такъ скоро принялъ приглашеніе. Обыкновенно, крестьяне прежде долго отказываются, и только посл усиленныхъ просьбъ соглашаются. Поговоривъ о разныхъ деревенскихъ злобахъ дня: скотин, волостномъ суд, земскомъ начальник и т. п., дядя Степанъ круто перевелъ разговоръ на чтеніе.
— А мы вчера отъ тебя пошли въ трактиръ чайку попить, такъ и тамъ все. говорили объ этомъ разсказ… Мужики дюже одобряли… Ну, и споръ же поднялся, чуть-чуть не подрались, ужъ за судомъ къ теб собрались идти, да посовстились…
Дядя Степанъ немного замялся, я тоже молчалъ, похлебывая чай.
Нсколько минутъ продолжалось молчаніе, наконецъ, онъ робко спросилъ:
— А что, по сельскому хозяйству Некрасовъ ничего не писалъ?
— Нтъ. Вдь онъ поэтъ.
— Стихи, значитъ, одни писалъ… Жалко… А то я купилъ бы его книжку…
Разговоръ опять замялся.
— А у тебя нтъ его личности, портрета?
Я досталъ съ полки томъ и передалъ его дяд Степану. Онъ бережно положилъ его на столъ и сталъ внимательно разсматривать портретъ.
— Ишь ты какой сурьезный!— а потомъ добавилъ: бариномъ ходилъ, шапка на немъ дорогая… Какъ это онъ только про насъ все такъ доподлинно узналъ?.. Ты, сдлай милость, дай мн ее домой почитать, я теб въ сохранности возвращу…
Я, конечно, не отказалъ и сталъ съ нетерпніемъ ждать воскресенья, чтобы узнать результаты самостоятельнаго чтенія. Дни тянулись такъ медленно, что я, наконецъ, не выдержалъ и въ пятницу, подъ предлогомъ, что мн нужна книга для подготовки къ чтенію, отправился къ старост самъ.
Уже смерклось, когда я вышелъ изъ дому, но въ деревн еще не зажигали огней. Я подошелъ къ небольшому домику, на воротахъ котораго висла дощечка съ надписью ‘сельскій староста’, и, ставъ на заваленку, заглянулъ въ окно. Въ изб было тяхо. Небольшая лампа, свшиваясь надъ столомъ, тускло освщала просторную комнату.. Хозяйка что-то хлопотала* у печки, мцлодуха, понуривъ, голову, качала люльку и что-то пла, пира босыхъ водъ свшивалась съ.палатой. Молодежи, не видно было, должно быть, еще гуляла на.улиц. Самъ старикъ, дядя Огеванъ, сидлъ у стола и внимательно читалъ книгу. Я долго любовался на его смуглое, окаймленное рыжеватыми волосами, вдумчивое лицо, наконецъ постучался.
— Кто тамъ?— окрикнула хозяйка.— Сейчасъ отопремъ,— и она опрометью бросилась въ дверь. Дядя Степанъ бережно закрылъ книгу и положилъ на полку, подъ образа.
— А, Егорычъ! милости просимъ. Самоварчикъ нагрть не прикажешь-ли, бабы сейчасъ оборудуютъ..
Мн хотлось скоре приступить къ допросу, а потому я и отказался отъ чая, но этимъ сдлалъ большую ошибку. Крестьяне очень скрытны и не любятъ отвчать прямо на задаваемые вопросы, за чаемъ же или водочкой у нихъ языкъ какъ будто развязывается.
— Ну что, нравится книга?,
— Ничего… книга хорошая, каждый вечеръ читаю:
— Что говорить про вечера: и дни, и ночи просиживаетъ надъ нею, того и гляди ослпнетъ,— вмшалась хозяйка.
— А ты не въ свое дло не суйся,— осадилъ ее мужъ.— Этой себ у печки, да помалкивай.
Видя, что разговоръ, не вяжется, я сталъ собираться домой.
— Если теб нужна книга, возьми… Но по голосу и глазамъ видно было, что ему еще не хочется разставаться съ ней. Такъ въ этотъ разъ я и ушелъ ни съ чмъ, потомъ ужъ мн старуха его разсказывала:
— Словно блены обълся нашъ старикъ — цлые дни сидятъ за книгой, задастъ скотин корму и опять за нее… Молитесь, — скажетъ,— бабы, за раба божьяго Николая,— и начнетъ вычитывать какой-то стихъ, а мы, знамо дуры, ничего не понимаемъ… Ходилъ онъ съ этой книгой и къ Аанасью, тотъ только не захотлъ читать, а потомъ парней своихъ началъ принуждать прочесть, да извстно,— ихъ дло молодое, отлыниваютъ…
На второе чтеніе я назначилъ первымъ номеромъ ‘Коробейники’, а въ добавленіе къ нимъ нсколько мелкихъ стихотвореній, которыя бы рельефне выдлили типы Дарьи (изъ ‘Мор. Кр. Носъ’) и Катерины (изъ ‘Коробейниковъ’).
‘Коробейники’ не вызвали такого сильнаго впечатлнія, какъ ‘Морозъ красный носъ’, да и не удивительно, такъ какъ въ этомъ произведеніи нтъ той захватывающей драмы, которая въ прошлый разъ такъ мощно покорила ихъ. Но, тмъ не мене, и ‘Коробейники’ имъ очень понравились, особенно же мста, гд описывается свиданіе въ рощ и описаніе торга. Послднее вызвало взрыв хохота.
Хорошо было дтинушк
Сыпать ласковы слова,
Да трудненько Катеринушк
Парня ждать до Покрова.
Часто въ ночку одинокую
Двка часу не спала,
А какъ жала рожь высокую
Слезы въ три ручья лила! и т. д.
— Ишь ты, сердечная, какъ убивается, друга милаго ждавши… какія пріятныя слова говоритъ… Эхъ-эхъ… не всхъ только такъ выдаютъ, не всмъ такое счастье выпадаетъ… Вотъ насъ не такъ выдавали, а впрочемъ,— спохватилась тетка Арина,— нечего Бога гнвить, сжились-слюбились…
— То-то слюбились!.. А мы думали, ты на старости снова хочешь начать,— шутили надъ ней мужики.
— Знамо, что хорошо, то хорошо!
— Нтъ, матушка! это штука барская — по любви жениться, а намъ работница нужна… Если будетъ здорово работать, да во всемъ мужу покоряться, то и миръ, да и любовь будетъ у нихъ,— сказалъ дядя Аанасій.
— Не больно слюбишься,— возразилъ молодой парень. Это былъ, первый случай, когда молодежь вступила въ споръ съ стариками.— Небольно слюбишься, когда за шиворотъ къ внцу притащатъ, да на постылой окрутятъ… Старики этого не понимаютъ, не имъ жить. По моему, лучше въ солдаты уйти, чмъ на немилой жениться,— отъ солдатчины отдлаешься, а съ женой по гробъ носиться будешь…
— Ишь ты, какой разумникъ выискался! Что жъ — мы хуже васъ были, или плохо живемъ теперь?
— Страху въ васъ не стало… Въ наше время за такія слова ухъ какъ лихо выпороли бы, до новыхъ вниковъ помнилъ бы…
Конецъ ‘Коробейниковъ’ моимъ слушателямъ не понравился.
— Не тмъ, я думала, кончится, — говорила тетка Арина.— Думала, что онъ новую лапушку найдетъ…
— Ничего ты, баба, не понимаешь,— спорилъ кузнецъ. Убійству должно быть, иначе и разсказъ не въ разсказъ былъ бы… Безъ убійства никакъ нельзя… Только жаль, что парень погибъ. Чтобы лснику одного старика укокошить, а парнюгу къ Катеринушк отпустить?.. Въ хорошихъ книгахъ всегда благополучіемъ кончается, вотъ хоть взять англійскаго милорда Георга…
— Чего ты со своимъ милордомъ суешься! Неужели онъ лучше Некрасова?
— Да какъ теб сказать… Милордъ, пожалуй, будетъ почище, потому Некрасовъ только объ мужикахъ пишетъ, а тамъ, ты посмотри, кого-кого нтъ, и все такія страшныя приключенія, волосъ на голов дыбомъ становится… А тутъ что? мы и безъ него знаемъ свою нужду-горюшко…
— Твой милордъ сказка одна,— горячо вступился староста.— Какое намъ дло до милорда твоего? Ты намъ наше горе размыкай, вотъ что!.. Некрасовъ, батюшка, тмъ и хорошъ, что насъ любилъ, не брезговалъ нашимъ братомъ и компанію водилъ съ вами, да наше горе описывалъ… Какъ почитаешь его стиховъ, такъ словно на сердц легче станетъ… А милордъ твой самая пустая книжка будетъ,— баринъ прочтетъ ее и позабудетъ, а то и совсмъ не станетъ читать, потому онъ самъ по заморскимъ странамъ зжалъ, разные виды видывалъ… А Некрасова почитаетъ,— узнаетъ, какова есть наша жизнь, подумаетъ, пожалетъ… Вотъ что ты бери во вниманье… А то — приключенья, убійства!.. Жалко только объ сельскомъ хозяйств ничего онъ не писалъ. Не наученъ, должно быть, былъ, а можетъ, не дошелъ еще: пожилъ бы подольше — написалъ бы…— Что и говорить, башка былъ…
На слдующихъ чтеніяхъ я выбиралъ и другія стихотворенія изъ такихъ, конечно, которыя были доступны моимъ слушателямъ, и каждое имло большій или меньшій успхъ, смотря по содержанію. Читалъ ли я ‘Власа’ — слушатели находили подобный типъ и въ своей сред, ‘Калистратушка’ со своимъ добродушнымъ юморомъ тоже былъ не чуждъ имъ, ‘Орина, мать солдатская’ была сколкомъ съ какой-то тетки Секлетеи, у которой сынъ тоже хворый вернулся со службы,— словомъ, вс оказались имъ знакомы, вс дороги. Слушателямъ пріятно было видть, что ими интересуются, что про ихъ жизнь написаны цлыя книги, и притомъ ‘такъ-то ли складно’…
Наступившая весна заставила отложить дальнйшія чтенія до зимы. Но какъ ни былъ кратокъ мой опытъ, онъ достаточно убдилъ меня, что надъ выборомъ матеріала для чтеній мн больше не придется останавливаться. Наша литература представляетъ богатйшій источникъ, какъ показалъ примръ одного только Некрасова. Моя аудиторія все время была оживлена и заинтересованъ, и я чувствовалъ себя вполн удовлетвореннымъ.