ВЕЛИЧІЕ ПУШКИНА, КАКЪ ПОЭТА И ЧЕЛОВКА 1).
Величие Пушкина как поэта и человека, Воскресенский Григорий Александрович, Год: 1889
Время на прочтение: 25 минут(ы)
Воскресенский Г. А. Величие Пушкина как поэта и человека: [Речь в торжественном собрании в честь А. С. Пушкина, 26 мая] // Богословский вестник 1899. Т. 2. No 6. С. 212-238 (2-я пагин.).
1) Рчь, произнесенная въ торжественномъ собраніи въ честь А. С. Пушкина въ Московской Духовной Академіи 26-го мая.
На пространств послднихъ двадцати лтъ вотъ уже третій разъ совершаются пушкинскія празднества: первое въ 1880 г. по случаю открытія памятника Пушкину въ Москв, второе въ 1887 г. по поводу исполнившагося пятидесятилтія со дня его кончины и третье торжество совершается нын, въ столтнюю годовщину со дня рожденія великаго поэта. Предшествовавшіе ныншнему пушкинскіе праздники 1880 и 1887 годовъ были въ высшей степени отрадными явленіями въ нашей русской жизни. Они дороги намъ уже потому, что показали, какой рзкій поворотъ совершился въ отношеніяхъ русской публики къ Пушкину, развнчанному было публицистической критикой шестидесятыхъ годовъ. Не даромъ первое московское торжество называютъ ‘покаяннымъ’. Русская большая публика хотла какъ бы загладить свою собственную вину и вину своихъ предшественниковъ,— съ самымъ горячимъ сочувствіемъ встрчая восторженныя рчи о Пушкин представителей науки, литературы и искусства. А сколько было произнесено такихъ рчей! Сколько собрано и издано новыхъ матеріаловъ для изученія жизни и поэтической дятельности Пушкина! Сколько написано спеціальныхъ изслдованій о Пушкин и его эпох! Торжества 1880 и 1887 годовъ въ общемъ были плодотворны для изученія поэзіи Пушкина и вмст поучительны, потому что вызванныя имъ спеціальныя работы воочію показали, какъ мало точнаго и научнаго въ томъ, что недавно считалось общепринятымъ, и какъ много еще нужно сдлать для того, чтобы Пушкинъ былъ разъясненъ и усвоенъ русскому народу такъ, какъ заслуживаетъ его великій геній. Какъ относится значительное большинство къ нашему поэту? Иной въ жизни Пушкина заинтересованъ лишь исторіей его сердечныхъ привязанностей и увлеченій, другой, опуская всю поучительную повсть его самовоспитанія и поэтическаго роста, старательно выискиваетъ т случаи его литературной дятельности, гд она встрчалась съ препятствіями цензурнаго вдомства, или ограничиваетъ весь интересъ свой къ Пушкину, какъ къ лицу, не ладившему съ администраціей. Обращаясь къ научнымъ опредленіямъ значенія Пушкина, мы находимъ нсколько характеристикъ личности и поэтической дятельности его, рзко расходящихся не только въ мелкихъ подробностяхъ, но и въ основныхъ взглядахъ. За рдкими исключеніями, эти характеристики основаны не на детальномъ и всестороннемъ изученіи всхъ произведеній Пушкина, а на отдльныхъ мысляхъ и мстахъ, нарочито подобранныхъ изъ его сочиненій.. Кром того, текстъ большинства пушкинскихъ произведеній досел не установленъ надлежащимъ образомъ, въ біографіи поэта — досел много спорныхъ и неясныхъ пунктовъ… Что же нужно?.. Нужно многое, очень многое. Напримръ, не задаваясь напередъ предвзятыми идеями и скоросплыми выводами, изслдователи должны поставить своею цлію всестороннее освщеніе каждаго отдльнаго произведенія, сопоставляя его съ другими пушкинскими произведеніями, съ жизнію поэта и современнаго ему общества, съ данными русской и европейской литературы вообще, привлекая и соотвтствующій научный матеріалъ, считаясь каждый разъ съ исторіей развитія поэта. Подобная постановка вопроса, можно надяться, выведетъ изученіе пушкинской поэзіи на боле широкій, объэктивный и научный путь. Но при семъ необходимо новое строго-научное изданіе текстовъ сочиненій Пушкина, начало чему уже положено Императорскою Академіей Наукъ, предпринявшею таковое изданіе, подъ редакціей вицепрезидента Академіи Л. Н. Майкова. Къ ныншнему юбилейному дню вышелъ первый томъ академическаго изданія. Въ него вошли лицейскія стихотворенія поэта. Одну половину тома занимаетъ текстъ стихотвореній, а другую — комментаріи, въ которыхъ, кром различныхъ варіантовъ, приводятся оригиналы чужихъ произведеній, которымъ Пушкинъ подражалъ въ своихъ начальныхъ опытахъ, съ объясненіями историческаго и біографическаго характера. По плану, разработанному Л. Н. Майковымъ, изданіе будетъ состоять изъ двухъ отдловъ: 1) произведеній, вполн законченныхъ или, по крайней мр, такихъ, которыя хотя и не были вполн обработаны поэтомъ, но по степени своей отдлки и художественному достоинству могутъ считаться наравн съ закопченными, и 2) произведеній, только набросанныхъ вчерн или вообще незаконченныхъ. Первая задача изданія — установить правильный текстъ произведеній Пушкина. Въ академическомъ изданіи вс произведенія Пушкина, вышедшія въ свтъ при его жизни, будутъ напечатаны въ томъ именно вид, въ какомъ они появились въ печати подъ его собственнымъ надзоромъ, притомъ въ послдній разъ. Исключеніе въ этомъ отношеніи будетъ допущено только для тхъ случаевъ, когда достоврно извстно, что подлинный пушкинскій текстъ подвергся въ свое время измненіямъ со стороны цензуры. При печатаніи тхъ произведеній Пушкина, которыя были изданы уже посл его смерти, редакція будетъ держаться его рукописей, а въ примчаніяхъ указывать относящіеся къ нимъ рукописные варіанты. Въ составъ приложеніи къ академическому изданію Пушкина войдутъ: 1) его подробная біографія, 2) библіографія его сочиненій и обзоръ всего, что о немъ было писано.
И такъ пожелаемъ, чтобы ныншнее торжество послужило не только поводомъ къ вншнимъ проявленіямъ чувствъ признательности къ памяти великаго поэта, но и толчкомъ къ боле глубокому и всестороннему изученію и освщенію жизни и поэтической дятельности Пушкина.
Нужно-ли доказывать, что Пушкинъ — геніальный поэтъ и оказалъ огромныя услуги русской литератур? Довольно сказать, что Пушкинъ научилъ публику и литературу не бояться правды житейской, какая бы она ни была, и отучилъ отъ ложныхъ и ходульныхъ сантиментовъ, составлявшихся по классическимъ и романтическимъ рецептамъ, но очень далекихъ отъ обыкновенныхъ человческихъ чувствъ. Пушкинъ заставилъ бросить риторику для простой человческой рчи, украшенную, подмалеванную, попросту измышленную жизнь — для правдивой, изученной и воспроизведенной художникомъ дйствительности. Онъ пріучилъ къ художественной правд и показалъ, какъ ее находить въ неподкрашенной, непосредственной дйствительности и какъ богата сюжетами для творчества эта обыденная, человческая жизнь. Онъ — родоначальникъ здороваго, не отрицающаго эстетизма реальнаго направленія, учитель и вдохновитель нашихъ лучшихъ поэтовъ, литературовъ и художниковъ. Вотъ одно изъ свидтельствъ о томъ извстнаго романиста И. А. Гончарова: ‘Первымъ прямымъ учителемъ моимъ — говоритъ Гончаровъ — въ развитіи гуманитета, вообще въ нравственной сфер былъ Карамзинъ, а въ дл поэзіи мн и моимъ сверстникамъ, 15—16-лтнимъ юношамъ, приходилось питаться Державинымъ, Дмитріевымъ, Озеровымъ, даже Херасковымъ, котораго въ школ выдавали тоже за поэта. И вдругъ Пушкинъ! Я узналъ его съ Онгина, который выходилъ тогда періодически, отдльными глазами: Боже мой! Какой свтъ, какая волшебная даль открылась вдругъ — и какія правды — и поэзіи, и вообще жизни, притомъ современной, понятной, хлынули изъ этого источника, и съ какимъ блескомъ, въ какихъ звукахъ! Какая школа изящества, вкуса, для впечатлительной натуры’! ‘Пушкинъ — говоритъ Гончаровъ въ другомъ мст — былъ нашъ учитель — и я воспитался, такъ сказать, его поэзіею.. Лермонтовъ весь, какъ старшій сынъ въ отца, вылился въ Пушкина.. Гоголь объэктпиностію своихъ образовъ обязанъ Пушкину же’. Знаменитый нашъ драматургъ А. Н. Островскій засвидтельствовалъ, что ‘Пушкинымъ восхищались и умнли, восхищаются и умнютъ’. Геній Пушкина вызвалъ къ новой жизни и русское искусство. Не его ли образы, не его ли міръ видній и грезъ дали намъ Глинку, Даргомыжскаго, Рубинштейна, Чайковскаго?. Поэтическіе образы Пушкина начинаютъ пробиваться также въ область ваянія и живописи.
‘Никто изъ поэтовъ нашихъ — говоритъ Гоголь — не выше Пушкина и не можетъ боле назваться національнымъ: это право ршительно принадлежитъ ему’. И въ самомъ дл какъ могуче сказывается геній поэта въ картинахъ родной природы, въ такъ памятныхъ всмъ блестящихъ описаніяхъ временъ года и какъ еще выше и величественне выражается онъ въ созданіи характеровъ, въ воспроизведенныхъ поэтомъ типахъ русскаго народа! Пушкинская Татьяна — что можетъ быть лучше и прекрасне этого поэтическаго образа! Какъ этотъ образъ понятенъ и дорогъ намъ! Понятенъ также и Онгинъ, этотъ москвичъ въ Чайльдъ-Гарольдовскомъ плащ, натура, безъ сомннія, интеллигентная и элегантная, но обртающаяся въ вчно ‘пустомъ кипніи’, жертва заблужденій и неугомонныхъ страстей. Раньше ‘Евгенія Онгина’, еще въ ‘Кавказскомъ Плнник’, ‘Цыганахъ’ и ‘Галуб’ Пушкинъ первый съ необычайною силою и страстностію выразилъ всегдашнюю непримиримую противоположность культурнаго и первобытнаго человка. Плнникъ — первообразъ Алеко, Евгенія Онгина, Печорина… И эта тема сдлалась однимъ изъ главныхъ мотивовъ послдующей русской литературы. Ее посл раскрывали Лермонтовъ, Гончаровъ, Тургеневъ, Достоевскій, гр. Л. Толстой и др.
О чемъ жалть?— говоритъ Алеко Земфир, изображая жизнь культурнаго человка, отъ которой онъ бжалъ:
Когда-бъ ты знала,
Когда-бы ты воображала
Неволю душныхъ городовъ!
Тамъ люди въ кучахъ, за оградой
Не дышатъ утренней прохладой,
Ни вешнимъ запахомъ луговъ,
Любви стыдятся, мысли гонятъ,
Торгуютъ волею своей,
Главы предъ идолами клонятъ
И просятъ денегъ да цпей.
Что бросилъ я? Измнъ волненье,
Предразсужденій приговоръ,
Толпы безумное гоненье
Или блистательный позоръ.
Какъ грандіозенъ, какъ могучъ и вмст какъ ясенъ подъ кистью поэта величественный образъ Петра 1! Какое глубокое пониманіе этой богатырской личности! Съ одной стороны это — страшный, титаническій представитель брани и воинскихъ доблестей, съ другой — въ томъ же образ видимъ милосердіе, великодушіе, прощеніе врагу (второе — въ извстномъ стихотвореніи 1835 г.: ‘Надъ Невою рзво вьются Флаги пестрые судовъ…’).
Что пируетъ царь великій
Въ Питербург — городк?
Отчего пальба и клики,
И эскадра на рк?
Озаренъ ли честью новой
Русскій штыкъ иль русскій флагъ?
Побжденъ ли шведъ суровый?
Мира-ль проситъ грозный врагъ?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нтъ, онъ съ подданнымъ мирится,
Виноватому вину
Отпуская веселится,
Чашу пнитъ съ нимъ одну,
И въ чело его цлуетъ,
Свтелъ сердцемъ и лицомъ,
И прощенье торжествуетъ,
Какъ побду надъ врагомъ.
Какъ глубоко нарисовалъ поэтъ образъ Годунова въ своей драматической хроник’, гд все отъ царя до отшельника-лтописца носитъ на себ печать глубокаго пониманія жизни народа и теплаго сочувствія къ ней! Какъ симпатичны и вмст глубоко художественно воспроизведены типы коменданта Блогорской крпостцы Миронова съ его женою, дочерью и помощникомъ, не мене удачно освщенъ и образъ Пугачева съ его свитой и волнующейся массой. Указанные нами, равно и другіе, созданные геніемъ Пушкина типы (Блкина, Дубровскаго отца) имютъ важное историческое значеніе, какъ образцы своего времени, наглядно знакомящіе съ характеромъ эпохи. Нужно ли указывать сказочные тины, созданные поэтомъ и на которыхъ воспитывается наша дтская впечатлительность? Сказки Пушкина имютъ именно воспитывающее значеніе: он пробуждаютъ въ юныхъ сердцахъ любовь къ своему отечеству и народу, Царю и Церкви… Слушая сказки Пушкина, въ которыхъ такъ задушевно и любовно изображаются простыя, но здравыя врованія народа и такъ привлекательно выводятся прекрасныя качества его характера, каждый съ дтства пріобщается міровоззрнію и чувствамъ своего народа…
Пушкинъ далъ образцы всему разнообразію словесности: лирик, драм, роману, сатир, критик, журнализму. Онъ — величайшій народно-русскій поэтъ,— народный не въ смысл того или другого сословія (хотя и въ этомъ отношеніи поэзія его обнимала собою вс сословія: и дворянство, и духовенство, и купечество, и мщанство, и крестьянство), не въ смысл той или другой тенденціи, но въ наиболе широкомъ смысл слова ‘народность’. Онъ угадалъ душу русскаго человка, его умственный складъ, истинный колоритъ его историческихъ эпохъ, и далъ намъ выраженіе этихъ народныхъ тайнъ въ формахъ превосходныхъ и чисто-національныхъ. У Пушкина народность стала самою стихіей его поэзіи, бывшей въ тоже время первымъ фактомъ реализма, изученіемъ дйствительности, врнымъ изображеніемъ жизни.
Пушкинъ украсилъ, возвысилъ и прославилъ нашу народность, онъ заставилъ не только своихъ, но и чужихъ полюбить нашъ языкъ и литературу. Произведенія его сдлались извстны и популярны и среди западно-европейскихъ народовъ. Тамъ его переводили и изучали съ небывалымъ дотол интересомъ. И это отъ того, что его геній возвелъ типическія особенности народнаго духа въ высшую форму искусства. Эта высокая художественность давала Пушкину средство обнимать своимъ взоромъ и сочувствовать и чужой жизни. Фантастическіе образы цвтистой поэзіи востока, ясная прелесть классической формы, суровая поэзія Данта, дышущая нгой и страстью жизнь испанца, глубоко задуманные и вполн законченные характеры Шекспира, родные намъ звуки и мотивы славянскихъ псенъ,— все это было достояніемъ поэзіи Пушкина, все это прошло чрезъ горнило его поэтическаго генія и вылилось въ образахъ и звукахъ полныхъ глубокой прелести и выразительности.
Словомъ, то, что представляетъ собою для Италіи Дантъ. для Испаніи Сервантесъ, для Португаліи Камоэнсъ, что для Англіи Шекспиръ и Байронъ, для Германіи Гете и Шиллеръ, для Франціи — Мольеръ и Викторъ Гюго,— т. е. то, что другіе народы въ своихъ національныхъ литературахъ считаютъ каждый у себя самымъ великимъ, для насъ составляетъ Пушкинъ, высшій и самый полный представитель русскаго генія въ области поэтическаго творчества.
Пушкинъ, безспорно, одаренъ былъ отъ природы богатйшими дарами и способностями, какіе достаются въ удлъ далеко не всякому поэту или писателю. Въ высшей степени проницательный и острый умъ его, необыкновенная легкость въ работ, страстное отношеніе ко всему, къ чему только онъ ни прикасался, способность обобщенія,— словомъ все съ избыткомъ дано было поэту. Изъ числа русскихъ поэтовъ никто, ни до него, ни посл него, не владлъ въ такомъ совершенств гармоніей стиха, римой {Рим Пушкинъ посвятилъ нсколько прекрасныхъ стихотвореній. Вотъ одно отъ 1828 г.
Рима — звучная подруга
Вдохновеннаго досуга,
Вдохновеннаго труда,
Ахъ, ужель ты улетла,
Измнила навсегда!
Твой привычный, звучный лепетъ
Усмирялъ сердечный трепетъ,
Усыплялъ мою печаль!
Ты ласкалась, ты манила,
И отъ міра уводила
Въ очарованную даль!
Ты, бывало, мн внимала,
За мечтой моей бжала,
Какъ послушное дитя,
То — свободна и ревнива,
Своенравна и лнива —
Съ нею спорила шутя
Въ майской книжк ‘Міра Божія’ (1899, напечатана впервые на русскомъ язык статья Мицкевича о Пушкин, первоначально появившаяся въ 1837 г. въ французскомъ журнал ‘Globe’, ‘Ни одной стран — говоритъ Мицкевичъ въ заключеніи своей статьи — не суждено боле чмъ одинъ разъ произвести человка съ такими необыкновенными и въ тоже время столь разнообразными дарованіями Пушкинъ удивлялъ слушателей своихъ живостью, ясностію и тонкостью ума. Онъ обладалъ феноменальною памятью, строгою логичностію сужденій и утонченнымъ}.
Но одни хотя бы и геніальныя природныя дарованія не сдлали бы Пушкина тмъ, чмъ онъ сталъ для русской литературы. Величіе его по крайней мр столькоже обусловлено его необыкновеннымъ трудолюбіемъ и умлой энергіей въ работ, сколько и его природными дарованіями.
Поэзія была для Пушкина не праздною забавою, а дломъ жизни, которому отдавалъ онъ свои лучшія силы и для котораго работалъ неутомимо. Съ громаднымъ поэтическимъ талантомъ Пушкинъ соединялъ почти небывалое у насъ по широт своей литературное образованіе. Еще 10—11-лтнимъ мальчикомъ онъ прочитываетъ французскихъ писателей XVII и XVIII вковъ. Въ Лице съ особенною охотою занимается исторіей. Въ лицейскомъ стихотвореніи ‘Городокъ’ (1814) 15-лтній Пушкинъ перечисляетъ многихъ иностранныхъ и русскихъ поэтовъ и писателей, которыхъ онъ читалъ. Тутъ и Вольтеръ, и Грей, Томсонъ, Виландъ, Тассъ, Аріостъ, Гомеръ, Виргилій, Анакреонъ, Расинъ, Мольеръ, Жанъ-Жакъ Руссо, Жанлисъ, Лафонтенъ, Вержье, Парни, Грекоръ, Шамфоръ, Шолье, Грессе.. Тутъ и русскіе: Ломоносовъ, Державинъ, Дмитріевъ, Крыловъ, Карамзинъ, Батюшковъ, Жуковскій.
И въ молодости Пушкина сквозь видимое легкомысліе и беззавтную веселость проглядываютъ серьезное настроеніе и строгій взглядъ на жизнь. Напримръ, глубокія ноты слышатся въ 2-мъ посланіи къ Дельвигу (1817):
О милый другъ, и мн богини пснопнья
Еще въ младенческую грудь
Вліяли искру вдохновенья
И тайный указали путь.
Я мирныхъ звуковъ наслажденья
Младенцемъ чувствовать умлъ,
И лира стала мой удлъ.
Но гд же вы, минуты упоенья,
Неизъяснимый сердца жаръ,
Одушевленный трудъ и слезы вдохновенья?
Какъ дымъ изчезъ мой легкій даръ!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нтъ, нтъ, ни счастіемъ, ни славой,
Ни гордой жаждою похвалъ
Не буду увлеченъ! ..
А въ лицейскую годовщину 1825 года, Пушкинъ сказалъ:
Служенье музъ не терпитъ суеты:
Прекрасное должно быть величаво,
Но юность намъ совтуетъ лукаво,
И шумныя насъ радуютъ мечты…
Опомнимся — по поздно! и уныло
Глядимъ назадъ, слдовъ не видя тамъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пора, пора! душевныхъ нашихъ мукъ
Не стоитъ міръ, оставимъ заблужденья!
Сокроемъ жизнь подъ снь уединенья!
Въ вдохновенныхъ строкахъ этого стихотворенія слышится недовольство поэта своими страстными и суетными увлеченіями, жажда тишины и покоя и сознаніе важнаго и чистаго значенія своего поэтическаго дара.
Въ лице Пушкинъ никогда не былъ празднымъ,— съ удивительною легкостію и быстротою усвоивалъ онъ себ все, что доводимому бгло читалъ или слышалъ, всякое пріобртеніе ума или памяти. ‘Ни одно чтеніе, ни одинъ разговоръ, ни одна минута размышленія говоритъ Плетневъ, не пропадали для него на цлую жизнь’. Оттого-то, при видимой лности и невнимательности къ класснымъ урокамъ, онъ, по словамъ того-же писателя, изъ преподаванія своихъ профессоровъ выносилъ боле нежели товарищи, и ужо въ лице овладлъ обширнымъ запасомъ преимущественно историко-литературныхъ свдній. Въ лицейскихъ стихотвореніяхъ его невольно бросается въ глаза знакомство его съ древнимъ міромъ, съ его литературой и микологіей
По выход изъ лицея Пушкинъ посреди шумныхъ развлеченій столицы не переставалъ читать и учиться: развитіе его души и таланта шло съ усиленной быстротой, и въ конц 1819 года, 20 лтъ отъ роду, онъ уже самъ сознавалъ въ себ новаго человка. Это прекрасно выразилъ онъ въ пьес ‘Возрожденіе’, гд сравниваетъ себя съ картиной мастера, надъ которой какой-то бездарный живописецъ намалевалъ было новое изображеніе.
Художникъ-варваръ кистью сонной
Картину генія чернитъ
И свой рисунокъ беззаконный
Надъ ней безсмысленно чертитъ.
Но краски чуждыя, съ лтами,
Спадаютъ ветхой чешуей,
Созданье генія предъ нами
Выходитъ съ прежней красотой.
Такъ изчезаютъ заблужденья
Съ измученной души моей,
И возникаютъ въ ней виднья
Первоначальныхъ, чистыхъ дней.
Извстный собиратель ‘Матеріаловъ для біографіи А С. Пушкина’, П. В. Анненковъ говоритъ: Друзья поэта единогласно свидтельствуютъ, что, за исключеніемъ двухъ первыхъ годовъ его жизни въ свт, никто такъ не трудился надъ дальнйшимъ своимъ образованіемъ, какъ Пушкинъ. Онъ самъ, нсколько поздне, съ упрекомъ говорилъ о современныхъ ему литераторахъ: ‘Мало у насъ писателей, которые бы учились, большая часть только разъучиваются’. Если бы намъ не передали люди, коротко знавшіе Пушкина, его обычной дятельности мысли, его многоразличныхъ чтеній и всегдашнихъ умственныхъ занятій, то черновыя тетради поэта открыли бы намъ тайну и по-мимо ихъ свидтельства. Исполненныя замтокъ, мыслей, выписокъ изъ иностранныхъ писателей, он представляютъ самую врную картину его уединеннаго, кабинетнаго труда. Рядомъ съ строками для памяти и будущихъ соображеній, стоятъ въ нихъ начатыя стихотворенія, конченныя въ другомъ мст, перерванныя отрывками изъ поэмъ и черновыми письмами къ друзьямъ Съ перваго раза останавливаютъ тутъ вниманіе сильныя помарки въ стихахъ, даже такихъ, которые, въ окончательномъ своемъ вид, походятъ на живую импровизацію поэта. Почти на каждой страниц ихъ присутствуешь, такъ сказать, въ середин самаго процесса творчества, и видишь, какъ долго, неослабно держалось поэтическое вдохновеніе, однажды возбужденное въ душ художника, оно нисколько не охладвало, не разсявалось и не слабло въ частомъ осмотр и поправк произведенія. Прибавьте къ этому еще рисунки перомъ, которые обыкновенно повторяютъ содержаніе написанной пьесы, воспроизводя ее, такимъ образомъ, вдвойн.
Невольное удаленіе Пушкина изъ Петербурга въ 1820 г. было весьма плодотворно и для поэзіи его и для нравственнаго перерожденія. Въ промежутокъ времени отъ 1820 по 1826 г. проведенный имъ на Кавказ, въ Крыму, Кишинев, Одесс и наконецъ въ псковской деревн, онъ понялъ и размры своего таланта и важность своего призванія. А наглядное знакомство съ живописной природой юга Россіи, съ разнохарактерными племенами ея и съ провинціальнымъ обществомъ должно было дать новый сильный толчокъ и такъ уже далеко опередившему годы развитію Пушкина. Увлекшись геніемъ Байрона, онъ серьезно принялся за изученіе англійскаго языка. Въ Кишинев, не смотря на множество случаевъ къ разсянной жизни, онъ находилъ время для серьезныхъ занятій. Товарищъ его Липранди свидтельствуетъ, что Пушкинъ въ Кишинев постоянно искалъ случаевъ обогатить себя познаніями. Запальчивый и рзкій, особенно въ спорахъ, ‘онъ смирялся, когда шелъ разговоръ о какихъ либо наукахъ, въ особенности географіи и исторіи, и легкимъ, ловкимъ споромъ какъ бы вызывалъ противника на обогащеніе себя свдніями.. Смющійся въ избытк непринужденной веселости и вдругъ неожиданно переходящій къ дум, возбуждающей участіе,— такое впечатлніе производилъ Пушкинъ на современниковъ, близко его знавшихъ’. Военный кружокъ, въ которомъ вращался Пушкинъ въ Бессарабіи, былъ весьма разнообразенъ: кром товарищей кутежа и игроковъ въ карты, поэтъ находилъ между офицерами и людей дльныхъ, просвщенныхъ, съ которыми велъ серьезныя бесды и споры. Такими людьми были, напр. Раевскій, Вельтманъ, Охотниковъ, Липранди. У послдняго часто собирались названныя лица и другіе его знакомые, на этихъ вечернихъ собраніяхъ не было ни картъ, ни танцевъ, а шли бесды и споры, и обыкновенно о серьезныхъ предметахъ, Пушкинъ принималъ въ нихъ очень дятельное участіе. Липранди разсказываетъ, что Пушкинъ неоднократно, посл такихъ споровъ, на другой или третій день бралъ у него книги, касавшіяся до предмета, о которомъ шла рчь.
Самообразованіемъ, чтеніемъ поэтъ поправлялъ въ Кишинев недостатки своего лицейскаго воспитанія. О своихъ серьезныхъ занятіяхъ онъ самъ говоритъ въ посланіи Чаадаеву (1821). Вспомнивъ о Петербург, гд оставилъ
шумный кругъ безумцевъ молодыхъ,
онъ продолжаетъ:
Сти разорвавъ, гд бился я въ плну,
Для сердца новую вкушаю тишину.
Въ уединеніи мой своенравный геній
Позналъ и тихій трудъ, и жажду размышленій,
Владю днемъ моимъ, съ порядкомъ друженъ умъ,
Учусь удерживать вниманье долгихъ думъ,
Ищу вознаградить въ объятіяхъ свободы
Мятежной младостью утраченные годы.
И въ просвщеньи стать съ вкомъ наравн.
Пушкинъ много читалъ особенно въ первую половину своей жизни въ Кишинев. Книги бралъ у генерала Инзова, Орлова, Пущина, Липранди. Такъ, у послдняго онъ бралъ Овидія, которому посвятилъ большую, прекрасную элегію, Валерія Флакка, Страбона и другія книги, особенно относящіяся къ исторіи и географіи. Читалъ и русскія лтописи: на это указываетъ сочиненіе имъ въ 1822 г ‘Псни о вщемъ Олег’.
Имвъ случай въ Кишинев встрчать болгаръ и сербовъ, Пушкинъ обращалъ на нихъ свое вниманіе и серьезно заинтересовался народною славянскою поэзіей, плодомъ чего явились врныя духу своей народности художественныя ‘Псни западныхъ славянъ’ (1832—1833) {Подъ ними самъ Пушкинъ разумлъ 13 стихотвореній разнообразнаго содержанія (по собственноручной помтк Пушкина ’18-я сербская: Сказка о рыбак и рыбк’. На самомъ дл это — передлка — и очень близкая — русской народной сказки. Но Пушкину, быть можетъ, извстна была и сербская того же содержанія) Названіе ‘псни западныхъ славянъ’ не совсмъ точно. Точне это ‘псни южныхъ или юговосточныхъ славянъ: сербскія, хорватскія, черногорскія, боснійскія и герцеговинскія (‘западными’ же славянами принято называть чеховъ, словаковъ, поляковъ и лужичанъ). Впервые напечатаны въ ‘Библіотек для чтенія’ 1835, Сенковскаго, которымъ вроятно и придано это не точное обозначеніе — Съ 1814 г. стала выходить ‘Народна сербска вснарица’ Вука Стефановича Караджича (все изданіе изъ 6 томовъ, законченное въ 1866 г. носить заглавіе. ‘Српске народне njесме’) Сербскія псни въ этомъ изданіи произвели большое впечатлніе, особенно въ чисто-литературномъ мір Германіи. Яковъ Гримъ въ увлеченіи своемъ высказывалъ, что отнын Европа станетъ учиться по сербски, чтобы наслаждаться прекрасной поэзіей. Въ 1819 г. В. Караджичъ прізжалъ въ Россію, былъ избранъ членомъ общества любителей россійской словесности, получилъ отъ императора Николая ежегодную пенсію. Іенскій университетъ возвелъ его въ 1821 г. въ степень почетнаго доктора философіи. Контаръ въ своей рецензіи сборника сравнивалъ эпосъ сербскій съ эпосомъ Гомера, перевелъ нсколько псенъ на нмецкій языкъ и приложилъ ихъ къ своей рецензіи. В. Гумбольдтъ чрезъ Контара получилъ выдержки сербской грамматики Мушицкаго, а для Гете Мушицкій переводилъ ‘Пснарицу’ В. Караджича на нмецкій языкъ. Я. Гриммъ привтствовалъ каждый томъ ея статьями въ ‘Геттингенскомь ученомъ указател’, гд также сравнивалъ сербскія псни съ Гомеровымъ эпосомъ (Подробне — у Пыпина ‘Первые слухи о сербской народной поэзіи’ въ Встн. Евр. 1876, No 12 и Пл. Кулаковскаго ‘Вукъ Караджичъ, М., 1882’) Въ 1827 г. появилось изданіе Проспера Мериме: ‘La Guzla ou le choix de posies illyriques recueillies dans la Dalmatie, la Bosnie, la Croatie et l’Herzegovine’ (‘Гусли, или выборъ псенъ иллирійскихъ, собранныхъ въ Далмаціи, Босніи, Хорватіи и Герцеговин’) Это — не первая уже мистификація Мериме,— т. е. псни составлены и при томъ въ прозаическомъ изложеніи самимъ Мериме на основаніи изученія различныхъ источниковь, каковы, книга аббата Фортиса ‘Viaggio in Dalmazia’, 1871 (‘Путешествіе по Далмаціи’), можетъ быть изустные разсказы славянскихъ путешественниковъ и эмигрантовъ, собственное изученіе народной поэзіи славянъ и т. д. Свою мистификацію самъ Мериме два раза раскрывалъ первый разъ въ письм къ Соболевскому отъ 18 января 1835 г (Соболевскій, хорошо знакомый съ Мериме, по просьб Пушкина, обращался къ нему съ вопросомъ о происхожденіи или ‘изобртеніи странныхъ сихъ псенъ’) и второй разъ въ 2-мь изданіи своихъ ‘Гуслей’ (1840). Сербская поэзіи привлекла вниманіе Пушкина, и получивъ въ руки сборникъ сербскихъ псенъ В. Караджича, нашъ поэтъ перевелъ изъ него въ стихахъ нсколько псенъ (‘Соловей’, ‘Сестра и братья’, начало ‘Жалостной псни о благородной Жен Ассана-Аги’) и самъ составилъ дв псни. ‘О Георгіи Черномъ’ и ‘Воевод Милош’. И изъ книги Мериме Пушкинъ переложить въ стихи нсколько сербскихъ псенъ, одн въ форм римованнаго тоническаго стиха (‘Бонапартъ и Черногорцы’, ‘Вурдалакь’, ‘Конь’. ‘Похоронная псня Магдановича’), другія въ формахъ народной-эпической поэзіи (‘Видніе короля’, ‘Янко Марнавичъ’, ‘Битва у Зоницы Великой’, ‘еодоръ и Елена’, ‘Влахъ въ Венеціи’, ‘Гайдукъ Хризичь’. ‘Марко Якубовичъ’). Замтимъ, что англійскіе и нмецкіе писатели (напр. Боурингъ и Гергарть) также переводили пьесы изъ ‘Гуслей’ Мериме, даже не сомнваясь въ ихъ подлинности — Пушкинъ, какъ извстно, одинъ изъ первыхъ на Руси занимался собираніемъ русскихъ народныхъ псенъ. И И. Киревскій въ предисловіи къ своему ‘Собранію народныхъ псенъ’ говоритъ, что Пушкинъ еще въ самомъ начал ею предпріятія доставилъ ему замчательную тетрадь псенъ, собранныхъ имъ въ псковской губерніи. Пушкинъ собиралъ также псни о Стеньк Разин.}.
Въ 1821 г. Пушкинъ началъ свою автобіографію, которою и продолжалъ заниматься нсколько лтъ сряду (отъ ноя сохранились лишь незначительные остатки). Къ 1822 году относятся весьма интересныя и для печати собственно не предназначавшіяся ‘Историческія замчанія’ Пушкина. Въ нихъ онъ еще задолго до разцвта славянофильскаго ученія высказалъ одно изъ важнйшихъ и справедливыхъ положеній о значеніи православія въ историческихъ судьбахъ славянъ. ‘Греческое исповданіе,— говоритъ Пушкинъ — отдльное отъ всхъ прочихъ, даетъ намъ особенный національный характеръ’. Вотъ еще изложенныя здсь же мысли Пушкина о значеніи духовенства въ Россіи и о важности духовнаго образованія. ‘Въ Россіи вліяніе духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно въ земляхъ римско-католическихъ. Тамъ оно, признавая главою своею папу, составляло особое общество, независимое отъ гражданскихъ законовъ, и вчно полагало суеврныя преграды просвщенію. У насъ, напротивъ, завися, какъ и вс прочія состоянія, отъ единой власти, но огражденное святыней религіи, оно всегда было посредникомъ между народомъ и государемъ, какъ между человкомъ и божествомъ. Мы обязаны монахамъ нашей исторіей, слдственно и просвщеніемъ’. ‘Духовенство — говоритъ Пушкинъ въ другомъ мст (‘Мысли на дорог’, 1834) — пощаженное удивительною смтливостію татаръ, одно, въ теченіе двухъ мрачныхъ столтій, питало искры блдной византійской образованности. Въ безмолвіи келій иноки вели свои безпрерывныя лтописи, архіереи въ посланіяхъ своихъ бесдовали съ князьями и боярами въ тяжкія времена искушеній и безнадежности’. Говоря о недостаткахъ народнаго просвщенія, Пушкинъ въ ‘Историческихъ замчаніяхъ’ высказалъ слдующее: ‘Семинаріи пришли въ совершенный упадокъ. Многія деревни нуждаются въ священникахъ. Бдность и невжество этихъ людей, необходимыхъ въ государств, ихъ унижаетъ и отнимаетъ у нихъ самую возможность заниматься важною своею должностію’. ‘Церковь и при ней школа — говоритъ Пушкинъ въ другомъ мст — полезне колонны съ орломъ и длинною надписью, которой безграмотный мужикъ нашъ долго не разберетъ’ (Отрывки изъ дневника).
Въ Одесс Пушкинъ продолжалъ серьезно заниматься чтеніемъ, принялся за изученіе итальянскаго и испанскаго языковъ. Началъ основательно знакомиться съ Шекспиромъ, читалъ Гете. Много денегъ тратилъ онъ на пріобртеніе книгъ: въ это время у него возникло стремленіе къ собиранію библіотеки. Особенно занимала его тогда литературная критика.
Въ сельц Михайловскомъ Пушкинъ продолжалъ настойчиво и усидчиво свое самообразованіе, начатое еще на юг. Главное средство къ этому — чтеніе поэта въ Михайловскомъ было и серьезно и разнообразно, какъ показываютъ списки книгъ, о высылк которыхъ изъ Петербурга просилъ онъ въ письмахъ — своего брата. Тутъ значатся, между прочимъ, Вальтеръ Скоттъ, Жизнь Емельяна Пугачева, Донъ-Жуанъ съ 6-й псни, Собраніе образцовыхъ русскихъ сочиненій и переводовъ въ стихахъ и проз (12 частей, СПБ. 1822—24 гг.). Schlegel, Dramaturgie и т. д. Занятіямъ Пушкина много помогала библіотека сосдняго села Тригорскаго, въ которой имлііср’, напримръ, старинныя изданія русскихъ авторовъ (Сумарокова, Лукина и др.), ‘Ежемсячныя сочиненія’, журналъ Миллера, ‘Россійскій еатръ’, обширное собраніе театральныхъ пьесъ прошлаго столтія, первое изданіе ‘Дяній Петра Великаго’ Голикова….
Съ особеннымъ вниманіемъ и любовію изучалъ Пушкинъ въ Михайловскомъ исторію Карамзина, Шекспира и наши лтописи, и на этихъ основахъ: на изученіи творчества Шекспира, историческихъ воззрній Карамзина и міросозерцанія нашихъ лтописцевъ создалъ онъ въ 1825 г. своего ‘Бориса Годунова’. ‘Изученіе Шекспира, Карамзина и старыхъ нашихъ лтописей — говоритъ Пушкинъ въ своихъ замткахъ о Борис Годунов, составленныхъ около 1830 г.— дало мн мысль облечь въ формы драматическія одну изъ самыхъ драматическихъ эпохъ новйшей исторіи. Я писалъ въ строгомъ уединеніи, не смущаемый никакимъ чуждымъ вліяніемъ. Шекспиру подражалъ я въ его вольномъ и широкомъ изображеніи характеровъ, въ необыкновенномъ составленіи типовъ и простот, Карамзину слдовалъ я въ свтломъ развитіи происшествій, въ лтописяхъ старался угадать образъ мыслей и языкъ тогдашняго времени. Источники богатые! Усплъ ли ими воспользоваться — не знаю. По крайней мр труды мои были ревностны и добросовстны’.
Такъ, Пушкинъ неутомимо работалъ, постоянно читалъ, изучалъ свои источники, длалъ выписки, замтки и т д. ‘Безъ постояннаго труда нтъ истинно великаго’ — сказалъ самъ поэтъ. Много времени и труда употребилъ онъ на собираніе матеріаловъ для исторіи пугачевскаго бунта и для исторіи Петра Великаго. Поэтическое творчество Пушкина стояло въ тсной связи съ его учеными занятіями. Какъ драма ‘Борисъ Годуновъ’ основана на историческомъ изученіи эпохи и на изученіи сочиненій Шекспира, такъ повсть ‘Капитанская дочка’ стоитъ въ тсной связи съ ‘Исторіей пугачевскаго бунта’ и т. д. Пушкинъ своимъ художественнымъ чутьемъ ясно понималъ, что поэтическое творчество только тогда можетъ быть плодотворнымъ, когда подъ нимъ есть научная почва.
И съ какою любовію, съ какимъ увлеченіемъ отдавался нашъ поэтъ любимому труду! Между антологическими стихотвореніями его отъ 1830 года есть одно, подъ заглавіемъ ‘Трудъ’, въ которомъ Пушкинъ выражаетъ то чувство грусти, которое овладваетъ имъ по окончаніи труда, къ которому онъ привязался всей душей, въ которомъ находилъ такъ много прелести и наслажденія:
Мигъ вожделнный насталъ. Оконченъ мой трудъ многолтній.
Чтожъ непонятная грусть тайно тревожитъ меня?
Или, свой подвигъ свершивъ я стою, какъ поденщикъ ненужный,
Плату пріявшій свою, чуждый работ другой?
Или жаль мн труда, молчаливаго спутника ночи,
Друга Авроры златой, друга пенатовъ святыхъ?
Пушкинъ, съ ранней юности ‘любившій свтъ и толщу’, съумлъ однако хорошо оцнить освжающее вліяніе ‘строгаго уединенія’.
Я зналъ и трудъ и вдохновенье,
И сладостно мн было жаркихъ думъ
Уединенное волненье.
Въ уединеніи Пушкинъ какъ бы перерождался:
Оракулы вковъ! Здсь вопрошаю васъ.
Въ уединеньи величавомъ
Слышне вашъ отрадный гласъ,
Онъ гонитъ лни сонъ угрюмый.
Къ трудамъ рождаетъ жаръ во мн,
И ваши творческія думы
Въ душевной зрютъ глубин.
Остановлюсь еще на одной сторон личности Пушкина — религіозной его настроенности.
Легкое направленіе поэзіи его въ первую эпоху и нкоторые стихи, въ которыхъ онъ, подъ вліяніемъ Вольтера и другихъ писателей XVIII вка принесъ дань юношескимъ увлеченіямъ, были причиною, что на Пушкина стали смотрть какъ на вольнодумца и безбожника.. Эта репутація и досел держится отчасти. Между тмъ, внимательное изученіе произведеній Пушкина открываетъ, что и въ ранней его молодости подъ видимымъ легкомысліемъ и беззавтною веселостію таилось серьезное настроеніе и строгій взглядъ на жизнь. ‘Душа человка — читаемъ въ стать ‘Анекдотъ о Байрон’ — есть недоступное хранилище его помысловъ, если самъ онъ таитъ ихъ, то ни коварный глазъ непріязни, ни предупредительный взоръ дружбы не могутъ проникнуть въ сіе хранилище. И какъ судить о свойствахъ и образ мыслей человка по наружнымъ его дйствіямъ? Онъ можетъ по произволу надвать на себя притворную личину порочности, какъ и добродтели. Часто, по какому либо своенравному убжденію ума своего, онъ можетъ выставлять на позоръ толп по самую лучшую сторону своего нравственнаго бытія: часто можетъ бросать пыль въ глаза однми своими странностями’. Пушкинъ, какъ и Лермонтовъ, отличался этою особенностію геніальныхъ людей — желаніемъ выставлять на видъ свои дурныя стороны.
Припомнимъ, что Пушкинъ-лицеистъ на выпускномъ экзамен 9 іюня 1817 года читалъ свое стихотвореніе подъ заглавіемъ: ‘Безвріе’. Здсь выражается серьезный взглядъ юнопш-поэта на вру.
Тогда (при разлук съ міромъ), бесдуя съ оставленной душой,
О вра, ты стоишь у двери гробовой!
Ты ночь могильную ей тихо освщаешь
И, ободренную, съ надеждой отпускаешь.
Но, други, пережить ужасне друзей!..
Лишь вра въ тишин отрадою своей
Живитъ унылый духъ и сердца ожиданье:
‘Настанетъ — говоритъ — назначенно свиданье’.
Безвріе изображается мрачными красками: оно
По жизненной стез, во мрак, вождь унылый,
Влечетъ несчастнаго до хладныхъ вратъ могилы!
Замтимъ, что въ всегдашней искренности не отказывали Пушкину даже и враги его! Въ глубин души его смолоду теплилось религіозное чувство. Уклоненія его въ противоположную сторону были не боле какъ либо мимолетныя сомннія, либо юношескія шалости, въ которыхъ онъ въ позднйшіе годы горько раскаивался.
Могутъ указать на извстное стихотвореніе его, полное отчаянія ’26 мая 1828′:
Даръ напрасный, даръ случайный,
Жизнь, зачмъ ты мн дана?
Иль зачмъ судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Изъ ничтожества воззвалъ,
Душу мн наполнилъ страстью,
Умъ сомнньемъ взволновалъ?..
Цли нтъ передо мною,
Сердце пусто, празденъ умъ,
И томитъ меня тоскою
Однозвучный жизни шумъ.
Но этому стихотворенію могутъ быть противопоставлены его же стансы (1830), посвященные митрополиту Московскому Филарету, свидтельствующіе, до какой высоты можетъ возвышаться онъ какъ христіанскій поэтъ:
Въ часы забавъ иль праздной скуки,
Бывало, лир я моей
Вврялъ изнженные звуки
Безумства, лни и страстей.
Но и тогда струны лукавой
Невольно звонъ я прерывалъ,
Когда твой голосъ величавый
Меня внезапно поражалъ.
Я лилъ потоки слезъ нежданныхъ,
И ранамъ совсти моей
Твоихъ рчей благоуханныхъ
Отраденъ чистый былъ елей
И нын съ высоты духовной
Мн руку простираешь ты,
И силою кроткой и любовной
Смиряешь буйныя мечты.
Твоимъ огнемъ душа палима,
Отвергла мракъ земныхъ суетъ,
И внемлетъ арф серафима
Въ священномъ ужас поэтъ *).
*) По другому варіанту послдняя строфа стансовъ читается такъ.
Твоимъ огнемъ душа согрта.
Отвергла мракъ земнымъ суетъ.
И внемлетъ арф Филарета
Въ священномъ ужас поэтъ
Здсь же можно вспомнить и боле ранніе, мене извстные, но также замчательные стихи его: