Учение Шиллера о красоте и эстетическом наслаждении, Каленов Петр Александрович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ШИЛЛЕРЪ.

ДВА ПИККОЛОМИНИ.
СМЕРТЬ ВАЛЛЕНШТЕЙНА.
ПОКРЫТЫЙ ИДОЛЪ ВЪ САИС.

Переводъ П. А. Каленова

съ приложеніемъ его статьи

Ученіе Шиллера о красот и эстетическомъ наслажденіи:
и предисловіемъ П. Н. Милюкова.

Посмертное изданіе.

МОСКВА.
Типо-литографія т-ва И. Н. Кушнеревъ К^о, Пименовская ул., собств. домъ.
1902.

Ученіе Шиллера о красот **и эстетическомъ наслажденіи *).**

*) Читано въ торжественномъ годичномъ засданіи Психологическаго Общества 27-го января 1891 г.

Мм. Гг.

Въ исторіи умственной культуры есть явленія, хотя и пережитыя уже, но еще не отжившія, а можетъ быть и безсмертныя, вспоминать о которыхъ всегда плодотворно для мышленія. Такою неувядаемою свжестью безспорно обладаютъ прекрасные образы и глубокія мысли поэта-философа Шиллера. Да послужитъ мн это оправданіемъ въ томъ, что я ршился занять ваше вниманіе Шиллеромъ, тмъ боле, что Шиллеръ, хорошо извстный нашему образованному обществу какъ поэтъ, мене извстенъ какъ философъ.

Шиллеръ, какъ философъ, не задавался обширною программой разъяснить вс важнйшіе вопросы мірового бытія и человческой жизни, задача, намченная имъ, была тсне ограничена и касалась лишь того, что лично для него было всего дороже въ жизни, но сохраняло въ то же время и общечеловческій интересъ. Поэтъ-философъ испытывалъ живую потребность выяснить себ значеніе красоты и эстетическаго чувства, которымъ онъ былъ проникнутъ, и художественнаго творчества, составлявшаго его жизненное призваніе. Въ своихъ философскихъ трудахъ онъ касался и психологіи, и этики, и отчасти метафизики, но лишь на столько, на сколько эти науки способствовали разршенію вопросовъ эстетическихъ. Словомъ, философія Шиллера есть эстетика. Всего боле занималъ его вопросъ объ отношеніи художественнаго творчества къ двумъ важнйшимъ отраслямъ человческой дятельности: къ дятельности нравственной и теоретической. Нравственная дятельность иметъ цлью осуществить въ общежитіи идеалъ добра, теоретическая — открыть въ наук истину, а художественное творчество — создать въ своихъ произведеніяхъ красоту. Какъ же относится красота къ добру и истин?— вотъ одинъ изъ главнйшихъ вопросовъ эстетики Шиллера. Онъ полагалъ, что добро и истина въ ихъ идеальномъ совершенств отождествляются съ красотою. Цль моего реферата показать, какъ онъпришелъ къ этому выводу.

Въ конц прошлаго вка, когда Шиллеръ, уже извстный какъ поэтъ, впервые выступилъ какъ мыслитель, въ нмецкой философіи царилъ Кантъ. Шиллеръ не могъ не подчиниться вліянію Канта, особенно въ вопросахъ этики и эстетики. Но вскор обнаружилось значительное различіе во взглядахъ обоихъ мыслителей, и именно различіе въ области этики. Это различіе и попытки привести его къ соглашенію опредлили дальнйшій ходъ философіи Шиллера. Для разъясненія идей Шиллера необходимо предпослать краткій очеркъ нравственнаго ученія Канта.

Подвергая критическому анализу способность воли, Кантъ нашелъ, что воля, стремясь къ достиженію заране намченныхъ цлей, всегда руководится извстными правилами, отъ соблюденія которыхъ зависитъ достиженіе цли. Правила эти сознаются разсудкомъ какъ обязательныя требованія, напримръ: береги здоровье, откладывай копйку на черный день, и тому подобное. Очевидно, обязательность эта иметъ лишь условный характеръ, вполн завися отъ преслдуемой цли, съ отрицаніемъ цли отрицается и обязательность правила. Но среди множества такихъ условно обязательныхъ правилъ житейскаго благоразумія Кантъ открылъ въ нашемъ сознаніи и такъ называемый категорическій императивъ, т.-е. требованіе, безусловно обязательное для всхъ и всегда. Что требуется безусловно отъ всхъ и всегда, то представляется общимъ нравственнымъ долгомъ. Категорическій императивъ — это требованіе нравственнаго долга. Несомнненъ тотъ фактъ, что гд есть людское общежитіе, тамъ есть и сознаніе нравственнаго долга, какъ чего-то безусловно обязательнаго для членовъ этого общежитія въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ. Везд и всегда исполненіе требованій нравственнаго долга считается добродтелью. Въ чемъ же состоятъ эти требованія? Какъ бы различно они ни формулировались въ различныя эпохи и у различныхъ народовъ, вс эти формулы одинаковы между собою и по форм и по существенному содержанію. По форм вс они категорическіе императивы, т.-е. безусловныя требованія, по содержанію вс требуютъ подчиненія блага личнаго, какъ блага условнаго, благу общему, безусловному. Всегда и везд нравственный долгъ требуетъ жертвы личнаго счастія и не только жертвы чувственными наслажденіями, въ сущности пустыми, но даже самыми дорогими привязанностями, если бы случилось такъ, что эти привязанности противорчатъ нравственному долгу. Чмъ тяжеле жертва, тмъ выше нравственная заслуга. Но что можетъ побуждать человка жертвовать собою ради идеи долга? Естественнымъ мотивомъ человческихъ дйствій бываетъ чувство, иногда низкое чувство матеріальныхъ наслажденій, а иногда высокое чувство любви и состраданія, побуждающее къ подвигамъ самоотверженія. Не побуждаетъ ли человка какое-нибудь подобное же высокое чувство и къ исполненію нравственнаго долга? Кантъ ршительно отрицаетъ это. Чувство, какое бы оно ни было, не зависитъ отъ воли и всегда субъективно. Если бъ исполненіе долга зависло отъ чувства, долгъ утратилъ бы безусловную. обязательность. Если человкъ обязанъ помогать ближнему въ нужд, ужели обязанность эта иметъ значеніе лишь до тхъ поръ, пока въ немъ возбуждено чувство состраданія? Живое чувство состраданія можетъ быть временно заглушено вншними обстоятельствами, ужели въ такомъ случа временно прекращается и обязательность помощи? Что обязательно, то равно обязательно и при наличности и при отсутствіи чувства. И даже, думаетъ Кантъ, чувство, облегчая намъ исполненіе долга, умаляетъ нравственное достоинство поступка. Истинно нравственный поступокъ, по мннію Канта, вызывается не чувствомъ, какъ бы высоко оно ни было, но единственно разумнымъ сознаніемъ обязательности долга, уваженіемъ къ нему. Не могу не указать здсь на противорчіе, допущенное Кантомъ. Отвергая зависимость нравственнаго дянія отъ всякаго чувства, онъ въ то же время мотивируетъ его уваженіемъ къ иде долга. А что же такое уваженіе, если не чувство? Итакъ, для Канта жизнь есть постоянная, тяжелая борьба между чувствами и склонностями, съ одной стороны, и разумнымъ сознаніемъ долга — съ другой. Идеаломъ человка для него является неутомимый борецъ долга, недоступный соблазну чувствъ. Такого борца, человка нравственнаго, онъ противополагаетъ человку естественному, который руководится чувствомъ, имющимъ всегда нкоторую примсь эгоизма.

Шиллера, подобно Канту, занималъ вопросъ о нравственномъ идеал человка. Но, полный живого чувства, поэтъ, не могъ согласиться съ абстрактными выводами философа, его возмущалъ сурово безчувственный идеалъ Канта, противополагаемый естественному человку. Извстно насмшливое четверостишіе Шиллера ‘Gewissensscrupel’ (Терзаніе совсти), направленное противъ кантовскаго идеала. Вотъ его содержаніе: ‘Я готовъ служить друзьямъ, но, къ сожалнію, длаю это съ сердечнымъ влеченіемъ, а потому меня терзаетъ мысль, что я не добродтеленъ… Какъ быть?— Отвтъ: Есть одно только средство: постарайся проникнуться презрніемъ къ друзьямъ и затмъ уже съ отвращеніемъ исполняй требованіе долга’. Вполн соглашаясь съ тмъ, что нравственный долгъ безусловно повелваетъ жертвовать собою для общаго блага, Шиллеръ полагалъ, однако,что къ такому самопожертвованію можетъ побудить человка только естественный мотивъ, т.-е. какое-нибудь чувство. Еще до знакомства съ нравственнымъ ученіемъ Канта воображенію Шиллера представлялся образъ героя, проникнутаго безкорыстною любовью къ человчеству, и онъ поэтически воплотилъ этотъ образъ въ лиц маркиза Позы, добровольно умирающаго за благо угнетенныхъ Филиппомъ испанскихъ Нидерландовъ. Ознакомившись съ идеями Канта и замтя, какъ не похожъ его холодный идеалъ на полнаго высокой любви маркиза Позу, Шиллеръ задался цлью уже философски выразить свой идеалъ. Этотъ идеалъ не долженъ являться противоположностью естественному человку, чувство должно быть въ немъ не подавлено требованіемъ долга, но примирено съ нимъ, онъ долженъ находить счастье въ исполненіи долга, требующаго отреченія отъ личнаго счастія. Задача состояла въ открытіи, такъ сказать, примирителя, который устанавливалъ бы гармонію между естественнымъ и нравственнымъ человкомъ, между счастіемъ и долгомъ. Такого примирителя Шиллеръ нашелъ въ красот и эстетическомъ чувств. Что же такое красота и эстетическое чувство? Въ чемъ заключается ихъ примиряющій характеръ? Отвтъ Шиллера на эти вопросы вытекаетъ изъ психологической дедукціи и анализа этихъ понятій, а потому мы и должны заняться ихъ дедукціей и анализомъ.

Психологическія воззрнія Шиллера не представляютъ сами по себ ничего оригинальнаго, въ основаніи ихъ лежитъ признанная уже со временъ Платона двойственность человка, какъ существа чувственно-разумнаго, въ отличіе отъ животныхъ, существъ исключительно чувственныхъ. Наша душевная жизнь, говоритъ Шиллеръ, состоитъ въ непрерывной смн ощущеній, объединенныхъ сознаніемъ неизмннаго я. Какъ въ каждой вещи мы различаемъ ея содержаніе и форму, понимая подъ содержаніемъ, или матеріаломъ, множество отдльныхъ частей, свойствъ и состояній вещи, а подъ формою — то, что, обнимая этотъ множественный матеріалъ, придаетъ вещи цлость и единство, такъ и въ душевной жизни смняющіяся ощущенія являются ея матеріальнымъ содержаніемъ, а объединяющее ихъ самосознаніе — формою. Ощущенія — это функція чувственности, самосознаніе — функція разума. Чувственность и разумъ — вотъ дв основныя способности души. Вліяя на чувственность, вещи и явленія вншняго міра вызываютъ въ ней различныя ощущенія, соединенныя съ чувствомъ удовольствія и неудовольствія. Чувственность естественно побуждаетъ насъ искать ощущеній пріятныхъ и избгать непріятныхъ. А такъ какъ побужденіе это вызывается вліяніемъ вншнихъ вещей, то въ немъ проявляется пассивное психическое начало, зависимость наша отъ природы. Но, испытывая на себ неодолимое вліяніе природы, мы въ извстной степени сопротивляемся ему и съ своей стороны дйствуемъ, на природу, заставляя ее служить нашимъ цлямъ. Эта дятельность вытекаетъ изъ разума, въ которомъ такимъ образомъ проявляется дятельное, независимое отъ природы психическое начало — свобода. Дятельность разума прежде всего проявляется въ самосознаніи, т.-е. въ сознаніи того, что вс переживаемыя душевныя состоянія суть мои состоянія, что мое ‘я‘ остается неизмннымъ въ вчно измняющемся поток психической жизни. Эта неизмнность и тождество нашего ‘я‘ доказываетъ независимость разума отъ природы, гд все вчно течетъ измняется. Какъ свободная, неизмнная форма души, разумъ человческій однороденъ со всемірною формой — разумомъ божественнымъ. Божественный разумъ проявляется въ міровыхъ законахъ, а міровые законы — это всеобщія, безусловныя, неизмнныя формы отдльныхъ, обусловленныхъ и измняющихся вещей и явленій.

Человческій разумъ есть сознаніе міровыхъ законовъ. Дятельность человческаго разума по отношенію къ природ проявляется двояко. Во-первыхъ, подвергая анализу отдльныя вещи и мимолетныя явленія, разумъ стремится открыть въ нихъ всеобщую сущность, вчный законъ, т.-е. безусловную истину. Во-вторыхъ, стремясь передлать вещи такъ, чтобы он служили цлямъ человка, и главнымъ образомъ стремясь осуществить въ вещахъ безусловную цль, идею безусловнаго блага, разумъ предписываетъ намъ для руководства различныя практическія правила и единый категорическій императивъ, т.-е. безусловно обязательный нравственный законъ. Разумъ, сознающій законы природы и стремящійся познать ихъ, т.-е. открыть истину, Шиллеръ вмст съ Кантомъ называетъ теоретическимъ, а разумъ, стремящійся къ осуществленію блага и сознающій законы свободы, нравственные законы, — практическимъ. Форма не можетъ имть реальнаго бытія безъ наполняющаго ее содержанія. Наше ‘я’, какъ душевная форма, не возникло бы въ дйствительной жизни безъ своего матеріальнаго содержанія — ощущеній. Такъ какъ человческая жизнь невозможна безъ соединенія этихъ двухъ началъ, то она невозможна и безъ удовлетворенія ихъ требованій. Чувственность требуетъ непрерывной смны пріятныхъ ощущеній, счастія, субъективнаго блага, а разумъ — открытія истины и осуществленія объективнаго, безусловнаго блага. Не соблюдая требованій чувственности, мы вовсе не жили бы, не соблюдая требованій разума мы жили бы, какъ животныя, но не какъ люди.

Кром двухъ основныхъ, требующихъ способностей, потребностей (Triebe, какъ называетъ ихъ Шиллеръ), мы имемъ еще третью способность, исполняющую ихъ требованія,— волю. Такъ какъ эти требованія могутъ иногда противорчить одно другому, какъ, наприм., чувственное требованіе наслажденія и разумное требованіе исполненія долга, то воля колеблется между двумя враждебными мотивами. Въ этомъ колебаніи, т.-е. возможности склониться на ту или другую сторону, Шиллеръ видитъ свободу человка, существа чувственно-разумнаго. Животныя, какъ существа только чувственныя, вмст съ разумомъ лишены и свободы. Воля ихъ, побуждаемая одною чувственностью, съ роковою необходимостью подчинена ей.

Вышеуказанное противорчіе между разумомъ и чувственностью не есть необходимое ихъ отношеніе. То и другое начало иметъ свою отдльную сферу, и полная гармонія между ними возможна только при условіи взаимнаго соблюденія границъ. Раздоръ между чувственностью и разумомъ происходитъ отъ того, что каждая изъ этихъ способностей, вторгаясь въ сферу другой, пытается, такъ сказать, незаконно подчинить ее себ. Что торжество чувственности надъ разумомъ есть нравственное зло — это всмъ ясно, но могло бы казаться, что обратное отношеніе, т.-е. полное подавленіе чувственности разумомъ, есть желанное благо. Такъ думаютъ многіе, но не Шиллеръ. Желанное благо, идеалъ, онъ видитъ въ полной гармоніи обихъ силъ, одностороннее же торжество одной изъ нихъ въ ущербъ другой, хотя бы и торжество разума, онъ считаетъ недостаткомъ. Гармонія душевныхъ силъ порождаетъ нравственную цльность характера, дисгармонія — его надломленность. Шиллеръ приводитъ два примра угнетенія чувственности разумомъ теоретическимъ и практическимъ. Когда теоретическій разумъ, стремясь открыть безусловную истину, пренебрегаетъ чувственнымъ воспріятіемъ обусловленныхъ вещей и явленій, т.-е. наблюденіемъ и опытомъ, то создаются безплодныя научныя теоріи, идущія въ разрзъ съ дйствительностью. А когда практическій разумъ въ одностороннемъ увлеченіи идеей долга съ презрніемъ смотритъ на людскія слабости, то возникаетъ безсердечный, чуждый состраданія ригоризмъ, который, по мннію Шиллера, причинилъ человчеству больше зла, нежели чувственная распущенность.

Какъ чувственность, такъ и разумъ въ своемъ одностороннемъ давленіи на волю должны быть сдерживаемы и нсколько ослаблены воспитаніемъ, стремящимся установить въ человк идеальную гармонію, нравственную цльность характера. Но подъ ослабленіемъ чувственности не должно понимать ея притупленія, а подъ ослабленіемъ разума — умственной слабости мысли и нравственной дряблости характера. Идеалъ чувственности слдуетъ искать между ея притупленіемъ и тою степенью возбужденія, которая вызываетъ страстный аффектъ, идеалъ теоретическій — между слабостью мысли, не умющей справиться съ фактами опыта, и деспотизмомъ мысли, насилующей факты, практическій идеалъ — между нравственною распущенностью и ригоризмомъ. Вс эти идеалы возможны только при полной гармоніи между чувственностью и разумомъ, къ установленію которой должно стремиться разумное воспитаніе. Душевная же гармонія, нравственная цльность характера устанавливается лишь тогда, когда требованіе личнаго счастія примиренно съ требованіемъ долга, когда чувственность не угнетена, но любитъ нравственный долгъ и испытываетъ нкоторое наслажденіе въ самоотреченіи. Такого примирителя и установителя душевной гармоніи Шиллеръ, какъ уже сказано, нашелъ въ эстетическомъ чувств красоты.

Изъ вышесказаннаго видно, что отношеніе человка къ вещамъ троякое: пассивно-чувственное, теоретическое и практическое. Но есть еще четвертое отношеніе — эстетическое. Въ чемъ оно заключается?

Въ эстетическомъ отношеніи къ вещамъ мы находимся, когда любуемся ихъ красотою, наприм., любуемся красивымъ цвткомъ, наслаждаемся звуками мелодіи. Есть ли это отношеніе пассивно-чувственное, или активно-разумное? Оно — то и другое вмст. Мы не можемъ эстетически наслаждаться, не ощущая цвтовъ и звуковъ, но мы наслаждаемся не отдльными зрительными и слуховыми ощущеніями, а красотою ихъ. Что же такое красота? Красота заключается въ извстномъ сочетаніи линій, цвтовъ и звуковъ, красота есть гармонія, т.-е. единство во множеств, объединенный формою матеріалъ. Матеріалъ воспринимается чувственностью, форма, какъ мы выше видли, есть объединяющее понятіе разума, а потому красота, какъ гармонія, какъ сочетаніе матеріи съ формою, есть общій объектъ чувственности и разума. Когда мы эстетически наслаждаемся, въ насъ возбуждена чувственность и говоритъ разумъ, и об эти способности, часто борющіяся между собою въ стремленіи къ противоположнымъ цлямъ, теперь въ полномъ согласіи. Сущность эстетическаго отношенія всего ясне сказывается въ отличіи его отъ отношенія исключительно чувственнаго и двухъ исключительно разумныхъ.

Въ исключительно чувственномъ отношеніи къ вещамъ мы находимся, когда вещи не своею формой, но матеріальнымъ содержаніемъ вліяютъ на нашъ животный организмъ, возбуждая въ немъ невольное стремленіе или удалить ихъ отъ себя, или обладать ими. Матеріальное обладаніе можетъ быть только безраздльнымъ и исключительнымъ, а потому возбуждаетъ зависть и ревность. Эти чувства совершенно чужды эстетическому наслажденію, оно не уменьшается отъ того, что другіе вмст съ нами любуются прекраснымъ предметомъ. Оно не стремится къ матеріальному обладанію этимъ предметомъ, ибо съ равною силою можетъ быть возбуждено однимъ воображаемымъ представленіемъ гармоніи, лишь бы только это представленіе было достаточно живо и ярко. Наслаждаясь поэзіей, мы наслаждаемся не дйствительнымъ бытіемъ, но лишь образами предметовъ. Чувственное же наслажденіе воображаемою пищею немыслимо. Эстетическое наслажденіе формою предмета возможно лишь тогда, когда мы свободны отъ угнетающаго вліянія его матеріи на нашу чувственность: такъ, мы любуемся красотою зимней природы или на картин, или въ дйствительности, когда защищены отъ холода. Одно и то же явленіе можетъ быть чувственно непріятно по своему матеріальному содержанію и эстетически прекрасно по форм. Таковъ ослпительный блескъ солнечнаго восхода и оглушающій грохотъ грозы. Очевидно, красота подобныхъ явленій пропадала бы для насъ, еслибъ они только чувственно вліяли на нашъ организмъ.

Отъ чисто разумныхъ отношеній теоретическаго и практическаго эстетическое прежде всего отличается тмъ, что оно есть наслажденіе, служащее само себ цлью, тогда какъ первыя два являются трудомъ, преслдующимъ важную цль, задачею, требующею иногда тяжелаго напряженія воли. Теоретическій разумъ для открытія истины требуетъ анализа вещей, практическій для осуществленія добра — передлки и вещей и собственной жизни. Эстетическое чувство ничего не требуетъ и, оставляя вещи какъ он есть, состоитъ въ спокойномъ созерцательномъ наслажденіи, которое сейчасъ же пропадаетъ, какъ только умъ въ интересахъ познанія приступаетъ къ анализу прекраснаго образа. Умъ, ищущій познанія, интересуется не отдльною вещью, но лишь общимъ понятіемъ, т.-е. отвлеченною формою ея, эстетическое чувство интересуется живою формою, т.-е. формою, воплощенною именно въ эту отдльную вещь, индивидуальнымъ образомъ вещи. Для практическаго ума и вещи ихъ образы важны не сами по себ, но лишь какъ средства для осуществленія добра, для эстетическаго чувства важны лишь образы вещей, но важны сами по себ, безъ отношенія къ какой бы то ни было цли.

Итакъ, отличаясь отъ исключительно чувственнаго и исключительно разумнаго отношенія къ вещамъ, эстетическое является соединеніемъ того и другого. Разумный элементъ сообщаетъ ему его безкорыстную, идеальную чистоту, чувственный — его реальную жизненность. Эстетическое наслажденіе именно потому такъ полно и радостно, что въ немъ чувствуютъ себя удовлетворенными и чувственность и разумъ, вся душа, весь человкъ: это — спеціально человческое наслажденіе.

Отъ анализа эстетическаго наслажденія перейдемъ къ анализу объекта его — красоты въ ея различныхъ видахъ.

Красота, какъ мы уже видли, есть гармоническое сочетаніе линій, цвтовъ и звуковъ, цльный, законченный образъ, созерцаніе котораго доставляетъ намъ спокойное наслажденіе. Такую красоту Шиллеръ называетъ архитектоническою, т.-е. красотою строенія. Но есть, несомннно, прекрасные предметы, которые, повидимому, не согласуются съ понятіемъ гармоніи. Кому не нравится созерцаніе бурнаго моря, хотя элементы его, отдльныя волны, не только не объяты гармоніей, но’даже представляютъ хаотическій безпорядокъ? Кто не чувствуетъ красоты звзднаго неба, хотя оно въ своей необъятности не иметъ законченнаго образа и переполнено нестройными сонмами звздъ? И всякій, конечно, испыталъ, что созерцаніе такихъ неоформленныхъ, въ безконечность уходящихъ предметовъ не соединено со спокойнымъ наслажденіемъ, съ какимъ мы любуемся архитектонически-прекраснымъ — красивымъ цвткомъ, статуей. Эстетическое наслажденіе при созерцаніи необъятнаго соединено съ нкоторымъ душевнымъ волненіемъ, но цнится выше спокойнаго наслажденія. Такое, соединенное съ душевнымъ волненіемъ, эстетическое наслажденіе Шиллеръ вмст съ Кантомъ называетъ чувствомъ высокаго, а предметы, образъ которыхъ возбуждаетъ его, высокими, въ отличіе отъ архитектонически стройныхъ. Въ этомъ смысл высокимъ въ природ Шиллеръ признаетъ все то, передъ чмъ человкъ чувствуетъ свое полное ничтожество.

Высокое подраздляется на дв категоріи: динамически-высокое то, передъ чмъ, такъ сказать, падаютъ во прахъ физическія силы человка, и математически-высокое то, что недоступно нашимъ познавательнымъ силамъ,— воображенію и разсудку. Къ первой категоріи относятся вс грозно-разрушительныя явленія природы, ко второй — все безконечное въ пространств и во времени, напримръ, міровая безпредльность, наполненная безчисленными мірами, которую не въ силахъ обнять воображеніе, ни постигнуть разсудокъ, познающій лишь ограниченное и обусловленное. Что же намъ нравится въ динамически-высокомъ, въ грозныхъ явленіяхъ природы?— Прежде всего мы чувствуемъ наше полное физическое ничтожество передъ ними. Но именно тотъ фактъ, что мы сами чувствуемъ свое физическое ничтожество, указываетъ на то, что въ насъ есть нчто возвышающееся надъ физическою стороною нашего существа, нчто такое, что не можетъ быть подавлено никакимъ могучимъ явленіемъ природы, именно — духовное начало въ человк, его разумъ. Если бы въ насъ не было этого начала, то въ минуту грозной опасности мы не могли бы сознавать своего ничтожества, т.-е. смотрть на самихъ себя, но были бы совершенно подавлены безсознательнымъ ужасомъ, какъ животныя. Итакъ, сознаніе нашего физическаго ничтожества есть въ то же время сознаніе нашей духовной силы, ея независимости и торжества надъ разрушительною природой, а въ сознаніи этого торжества — источникъ высокаго эстетическаго наслажденія. Невольно вспоминается здсь отрывокъ изъ Пушкина, не только ярко изображающій чувство высокаго, но и указывающій на его психическую причину.

Есть упоеніе въ бою

И бездны мрачной на краю,

И въ разъяренномъ океан

Средь грозныхъ волнъ и бурной тьмы,

И въ аравійскомъ ураган,

И въ дуновеніи чумы.

Все, все, что гибелью грозитъ,

Для сердца смертнаго таитъ

Неизъяснимы наслажденья,

Безсмертья, можетъ быть, залогъ,

И счастливъ тотъ, кто средь волненья

Ихъ ощутить и вдать могъ.

Безсмертное начало въ человк, его разумъ однороденъ съ міровымъ, божественнымъ разумомъ, а потому ощущать разумъ въ себ значитъ ощущать его въ природ, а ощущать разумъ въ природ значитъ сквозь хаосъ разрушительныхъ явленій провидть созидающую всемірную гармонію. Позвольте напомнить вамъ, мм. гг., высокой красоты библейское повствованіе о видніи Бога пророкомъ Иліею. Пророку въ пустын послышался голосъ, повелвающій ему выйти на встрчу шествующему Богу. И вотъ поднялся страшный вихрь, сокрушающій скалы, но Бога не было въ вихр. За вихремъ началось землетрясеніе и запылалъ истребительный огонь, но ни въ землетрясеніи, ни въ огн Бога не было. Вдругъ среди хаоса почуялось тихое вяніе. Тогда безтрепетный до сихъ поръ пророкъ въ благоговйномъ ужас покрылъ лицо свое, и въ тишин послышался гласъ Божій. Благоговйный ужасъ — вотъ то тревожно-отрадное чувство, которое наполняетъ душу при созерцаніи высокаго. Этою тревожностью, этимъ физическимъ ощущеніемъ холода, чувство высокаго отличается отъ спокойнаго наслажденія архитектонически-прекраснымъ. Наслажденіе высокимъ тревожно, потому что, начинаясь чувствомъ физическаго ничтожества, завершается чувствомъ духовнаго торжества, отъ представленія хаоса переходитъ къ представленію гармоніи, невидимой для глазъ, но постигаемой разумомъ. Ни въ чемъ тревожно-торжественное чувство высокаго не сказывается такъ сильно, какъ, въ созерцаніи смерти, если только человкъ можетъ отршиться отъ подавляющаго физическаго страха, невольно ею возбуждаемаго. Какъ сквозь хаосъ пророкъ провидлъ Бога, такъ эстетикъ сквозь смерть провидитъ вчно играющую жизнь.

Все, что сказано о динамически высокомъ, относится и къ математически-высокому, къ необъятному въ пространств и времени. Отчего такъ величественно-прекраснымъ кажется намъ звздное небо при всей своей безформенности и нестройномъ множеств звздъ? Чувствуя безсиліе воображенія представить себ образъ міра, какъ цлаго, и безсиліе разсудка понять его,— словомъ, безсиліе нашей чувственности, мы сознаемъ могущество разума, мыслящаго идею міра, безконечнаго и во времени, и въ пространств. Въ безпорядочномъ расположеніи звздъ разумъ провидитъ строй и гармонію, недоступные чувственному глазу, обозрвающему лишь ничтожную часть пространства. Такимъ образомъ и въ математически-высокомъ, гд чувственность видитъ лишь хаотическую безформенность, разумъ созерцаетъ всемірную архитектонику, и тревожное состояніе духа переходитъ въ торжественно-спокойное наслажденіе красотою. Итакъ, красота высокая, подобно архитектонической, есть представленіе гармоніи, но выходящей изъ дисгармоніи. Анализирующая мысль отличаетъ красоту высокую отъ архитектонической, но въ природ он большею частью сочетаются вмст. Такъ въ красот солнечнаго восхода и заката мы видимъ и міровую необъятность, и архитектоническое сочетаніе цвтовъ.

Отъ красоты природы Шиллеръ отличаетъ спеціально человческую красоту лица и тлодвиженій, какъ выразителей душевнаго настроенія человка. Эту выразительную красоту не должно смшивать съ архитектоническою красотою человческаго тла, которая заключается въ соразмрности и стройномъ сочетаніи членовъ, но ничего не говоритъ о душевномъ настроеніи. Такую красоту тлеснаго строенія Шиллеръ отождествляетъ съ архитектоническою красотой природы, строго отличая ее отъ спеціально-человческой выразительной красоты. Между тмъ какъ архитектоническая красота тла составляетъ элементъ пребывающій и неподвижный, красота выразительная вся состоитъ изъ измняющихся движеній, вызываемыхъ измненіемъ душевнаго настроенія. Однако не всякое выразительное движеніе непремнно красиво: оно можетъ быть эстетически безразлично или даже безобразно.

Какія же движенія, какимъ настроеніемъ вызванныя, могутъ быть признаны прекрасными? Подъ душевнымъ настроеніемъ должно понимать то взаимное отношеніе, въ которомъ въ данную минуту находятся другъ съ другомъ об основныя психическія силы, чувственность и разумъ. Отношеніе это можетъ быть трояко. Во-первыхъ, возможно полное между ними согласіе, при чемъ требованіе чувственности, личное счастье, согласуется съ требованіемъ разума, нравственнымъ долгомъ. Во-вторыхъ, разумъ можетъ властно подавлять мятежную чувственность. Въ-третьихъ, чувственность можетъ торжествовать надъ разумомъ. Вншнія движенія, вызванныя этимъ послднимъ душевнымъ настроеніемъ, разгуломъ чувственности, никогда не бываютъ эстетически привлекательны и даже отталкиваютъ, какъ выраженіе необузданной животности. Лишь первыя два настроенія вызываютъ выразительную красоту, и притомъ каждое изъ нихъ — красоту своеобразную.

Идеаломъ человка былъ бы тотъ, кто не только исполняетъ требованія нравственнаго закона, но исполняетъ ихъ съ любовью, находя въ этомъ свое счастье, а это возможно лишь при полномъ согласіи чувственности и разума. Шиллеръ называетъ прекрасною душою того, въ комъ это настроеніе постоянно. Душевная гармонія прекрасной души, выражаясь и въ чертахъ лица, и во всхъ движеніяхъ, придаетъ всей наружности, даже при отсутствіи архитектонической красоты, особенную грацію, которую Шиллеръ называетъ Anmuth, привлекательность. Такою привлекательностью, напримръ, дышитъ все существо матери, которая въ заботахъ о своемъ ребенк находитъ высшее счастіе и вмст съ тмъ исполняетъ свой долгъ. Привлекательной является и наружность того, кто, проникнутый чувствомъ живого состраданія, облегчаетъ скорби другихъ.

Гармонія между чувственностью и разумомъ, представляясь высшимъ счастіемъ и идеаломъ человка, не всегда однако же возможна въ дйствительности, по самой природ человка. Физическія страданія — удлъ человка, какъ и животнаго. Величайшій герой, добровольно подвергаясь имъ по требованію долга, не можетъ не испытывать ихъ мучительнаго гнета. Но еще тяжеле физическихъ страданій страданія душевныя. Счастливъ тотъ, чьи самыя завтныя привязанности согласуются съ нравственнымъ долгомъ. Но можетъ наступить страшная минута, когда между ними возникнетъ противорчіе, когда противъ одного долга возстанетъ другой, высшій долгъ. Такъ, если бы мать знала, что сынъ ея совершилъ преступленіе, въ которомъ обвиняется другой, и если бъ она приняла героическое ршеніе пожертвовать счастьемъ сына, а слдовательно, и своимъ счастьемъ, требованію высшей правды,— она не могла бы сдлать этого безъ тяжкихъ душевныхъ страданій, и нарушилась бы въ ней гармонія между чувствомъ и долгомъ. Душевное настроеніе тхъ, кто ради высшей идеи подвергается физическимъ или душевнымъ страданіямъ, есть властное подчиненіе чувственности разуму, героизмъ. Выразительную красоту, проявляющуюся въ чертахъ лица и движеніяхъ героя, Шиллеръ называетъ достоинствомъ (Wrde). Характерная черта достоинства есть спокойствіе въ страданіи. Въ достоинств, какъ въ высокой красот природы, сказывается гармонія, возникшая изъ дисгармоніи черезъ подчиненіе низшаго начала высшему. Таковы два вида человческой выразительной красоты: привлекательность, выражающая прекрасную душу, и достоинство — высокую, героическую душу. Архитектоника тла безъ привлекательности и достоинства является чмъ-то холоднымъ и даже пошлымъ. Архитектоника, говоритъ Шиллеръ, есть прекрасный даръ природы человку, не зависящій отъ него самого, а выразительная красота — дло его свободной воли, а потому заслуга. Вдь безъ усилія воли, сдерживающей страстные аффекты, вс движенія человка всецло подчинялись бы этимъ аффектамъ и выражали бы безобразную животную необузданность. Въ привлекательности и достоинств сила аффектовъ встрчаетъ границу, положенную волей.

Итакъ, красота во всхъ ея четырехъ видахъ есть гармонія: 1) архитектоническая красота природы есть гармонія отдльнаго предмета, 2) высокая красота природы — всемірная гармонія, прозрваемая сквозь хаосъ, 3) человческая привлекательность — гармонія между чувствомъ и долгомъ, 4) человческое достоинство — та же гармонія, но возникшая изъ дисгармоніи.

Созерцаніе гармоніи, въ чемъ бы и какъ бы она ни проявлялась, есть чувственно-разумное эстетическое наслажденіе. Потребность въ такомъ наслажденіи присуща человческой природ, ибо въ немъ чувствуютъ себя согласно удовлетворенными об основныя душевныя силы, весь человкъ. Выше было обращено вниманіе на отличіе эстетической потребности отъ теоретической и практической. Теперь легко уясняется согласіе ихъ.

Теоретическій разумъ требуетъ открытія безусловной истины, т.-е. познанія міра. Что же такое міръ? Позволю себ остановиться на этомъ вопрос. Съ тхъ поръ, какъ человчество стало мыслить, оно пытается ршить его и въ спеціальныхъ наукахъ, и въ общей наук — философіи. Полное его ршеніе, какъ идеальная цль знанія, недостижимо, возможно лишь безконечное приближеніе къ нему. Но при всей неодолимой трудности этого вопроса нкоторый отвтъ на него присущъ сознанію всякаго мыслящаго. Отвтъ этотъ заключается въ греческомъ слов ‘космосъ’. Міръ есть космосъ. Это не простой переводъ русскаго слова на греческое. Слово космосъ такъ богато значеніемъ, что въ немъ заключается цлое сужденіе. Космосъ значитъ: порядокъ, строй, красота. Поэтому сказать, что міръ есть космосъ, все равно, что сказать: міръ есть прекрасный, стройный порядокъ. Въ этомъ сужденіи указывается и на объективное свойство міра, на его стройность, т.-е. подчиненіе единому началу, и на субъективное эстетическое отношеніе къ нему человка, признающаго его прекраснымъ. Какъ бы ни расходились между собою различныя эпохи и люди въ воззрніи на міръ, вс они сходятся въ признаніи его единымъ строемъ космосомъ. Споръ возможенъ лишь о томъ, каковъ этотъ строй.

Понятіе о мір, какъ стро, присуще мышленію: это понятіе апріорное, т.-е. не выведенное изъ опыта, но лежащее въ основаніи всякаго опыта. Вс науки, какъ изъ аксіомы-гипотезы, выходятъ изъ понятія всемірнаго строя, и каждая спеціальная наука въ своей сфер пытается лишь разршить вопросъ, въ чемъ именно заключается этотъ строй. Понятіе всемірнаго строя невольно вызываетъ въ воображеніи нкоторый смутный образъ этого строя, но какъ образъ этотъ ни смутенъ, онъ возбуждаетъ въ душ эстетическое чувство высокаго. Строй представляется прекраснымъ, и естественно возникаетъ потребность усилить эстетическое наслажденіе, придавъ возможно большую ясность этому даже въ смутномъ состояніи высокопрекрасному образу. Уяснить смутный образъ мірового строя значитъ отвчать на вопросъ, въ чемъ онъ заключается. Отвтъ этотъ пытаются дать науки. Слдовательно, эстетическая потребность наслаждаться яснымъ созерцаніемъ мірового строя, вызывая къ бытію науки, не только совпадаетъ съ теоретическою потребностью, но даже порождаетъ ее. Умъ удовлетворяется лишь системою знаній,— отдльные факты, не приведенные въ систему, тяготятъ его, а потому каждая наука должна представлять не простой только сборъ фактовъ, но стройную систему ихъ. Чмъ боле развита наука, тмъ она* богаче отдльными фактами, но тмъ строже подчинены эти факты единству системы. Достигши идеальнаго совершенства, наука явилась бы художественнымъ произведеніемъ, удовлетворяющимъ и умъ, и эстетическое чувство. Такимъ образомъ, истина, въ полномъ значеніи этого слова, не есть лишь понятіе, отвлеченная форма вещей, удовлетворяющая одинъ только теоретическій разумъ, она — живая форма, воплощенная въ отдльныхъ вещахъ, понятіе и вмст созерцаніе,— словомъ, красота, удовлетворяющая всего человка, красота и архитектоническая, и высокая. Итакъ, тяжелый трудъ созиданія науки и вызывается эстетико-теоретическою потребностью, и завершается эстетико-теоретическимъ наслажденіемъ.

Остается теперь указать на согласіе требованій практическаго разума съ эстетическою потребностью. Предписывая безусловно обязательный нравственный законъ, практическій разумъ стремится осуществить безусловное благо, т.-е. идеалъ людского общежитія, царствіе Божіе на земл, какъ учитъ религія. Кто нелицемрно признаетъ обязательность для себя нравственнаго закона, тотъ необходимо смотритъ на себя какъ на отвтственнаго исполнителя какой-то высшей воли, какъ на служебный органъ таинственнаго мірового организма. Ему долженъ представляться космосъ, въ которомъ онъ самъ и безконечно ничтоженъ, какъ индивидуумъ, и великъ, какъ участникъ. А такое представленіе не можетъ не вызвать эстетическаго чувства высокаго. Самъ Кантъ, не допускающій вліянія какого-бы то ни было чувства на исполненіе предписаній долга, кром чувства уваженія къ закону, въ конц своей ‘Критики практическаго разума’ говоритъ, что сознаніе нравственнаго закона наполняетъ его душу такимъ же благоговйнымъ изумленіемъ, какъ и созерцаніе звзднаго неба. А что же такое это благоговйное изумленіе, какъ не эстетическое наслажденіе при созерцаніи міровой гармоніи? Это чувство міровой гармоніи, удерживая человка отъ безнравственныхъ, эгоистическихъ дйствій, какъ нарушающихъ гармонію, побуждаетъ его исполнять требованія долга и такимъ образомъ содйствовать созиданію идеальнаго общежитія. Идеальное же общежитіе не то, въ которомъ члены его только исполняютъ требованія долга, но съ любовью исполняютъ ихъ, находя въ этомъ личное счастіе. Такое идеальное общежитіе удовлетворяетъ не одинъ только практическій разумъ, но вмст съ нимъ и чувство, всего человка, и является такимъ образомъ человческою красотою, соединеніемъ привлекательности и достоинства.

Отсюда ясно, что тяжелый трудъ осуществленія блага и вызывается эстетико-нравственною потребностью, и завершается эстетико нравственнымъ наслажденіемъ, и какъ истина, такъ и благо, въ идеальномъ значеніи этого слова, есть красота.

Ученіе Шиллера о красот и эстетическомъ наслажденіи:и предисловіемъ П. Н. Милюкова.

Ученіе Шиллера о красот и эстетическомъ наслажденіи *).

Читайте также:

Ученіе Шиллера о красот и эстетическомъ наслажденіи:
и предисловіемъ П. Н. Милюкова.

Ученіе Шиллера о красот **и эстетическомъ наслажденіи *).**