В. М. Шулятиков (Из истории русской марксистской критики), Добрынин М. К., Год: 1930

Критика
Время на прочтение: 47 минут(ы)
Скачать в PDF
М. К. Добрынин

В. М. ШУЛЯТИКОВ

(Из истории русской марксистской критики)

I

Зависимость идеологического развития от определенного состояния экономики может быть прослежена на любой идеологической форме, в том числе и на развитии самого марксизма. История марксизма в России лучше всего подтверждает тот факт, что идеология данного класса неразрывно связана ‘с его бытием, его повседневной борьбой. Законченное пролетарское мировоззрение, разработанное на Западе в живой связи с классовой борьбой рабочих, остается пустоцветом на русской почве, пока не назревает движение масс, оживляющее эту, до тех пор мертвую догму. Лишь по мере развития рабочего движения формальный русский марксизм наполняется реальным содержанием. Мало того, те чуждые пролетариату элементы, которые на ранней стадии хватаются за марксизм в целях, посторонних классовой борьбе рабочих, вынуждены отказаться от этого мировоззрения, как только пробуждающийся пролетариат начинает видеть в нем свое классовое мировоззрение.
Только с развитием рабочего движения русский марксизм перестал быть тем своеобразным, ублюдочным явлением, каким мы видели его в 70-х 80-х и даже 90-х годах в России, и стал марксизмом в общеевропейском смысле, т. е. учением социал-демократии’1.
1 П. Орловский — К истории марксизма в России. Сб. памяти К. Маркса, Петербург, 1918 г., стр. 151.
Это несомненно верная постановка вопроса, но она-то как раз и показывает, что в истории русского марксизма много своеобразного, зависящего, с одной стороны, от общего характера развития России, и с другой — от условий и хода развития русского рабочего класса. Эти особенности не кончились в тот момент, когда ‘формальный русский марксизм наполнился реальным содержанием’, когда русский марксизм перестал быть ‘своеобразным ублюдочным явлением’, они приняла новую форму уже на новой почве. Развитие русского пролетариата, его положение и роль среди других классов несомненно сказались на характере русского марксизма, на отдельных течениях внутри его. Русский марксизм не стал монолитным течением с развитием рабочего движения и с превращением из формального в реальное учение, он всегда имел внутри себя разные оттенки мысли, противоречие которых было для него движущим. В плане развития этого потока русской марксистской мысли, в ее своеобразии, вытекающем из характера положения пролетариата, и следует рассматривать характер, роль и (значение отдельных представителей марксистской мысли в тех ли иных областях. Только на общем фоне развития марксизма может быть до конца и правильно истолкован тот или иной марксист, только после объяснения его ошибок и достижений из условий общественного ‘бытия может быть понята их закономерность и выяснено значение его положительных сторон в нашей современности. Обращаясь к В.М. Шулятикову, мы и имеем ввиду, с одной стороны, выяснить место, занимаемое им в русском марксизме, и понять закономерность его ошибок и положительных сторон, а с другой стороны, выявить его место в нашей современности.
В истории русского марксизма В.М. Шулятиков не одинок, и его точки зрений и его деятельность тесно связаны с определенными группами марксистов. Достаточно напомнить, что В.М. Шулятиков являлся активным участником ряда сборников, в которых он выступает под одним флагом, с одними лозунгами с группой марксистов, как-то: В.М. Фриче, В.В. Воровский (П. Орловский), А. Богданов, В. Базаров, А. Луначарский, Ю. Стеклов и др.2 Пути развития отдельных участников этой группы, представляют много своеобразного, они разводят их в разные стороны, по разным лагерям (напр. В. Фриче и А. Богданов), но тогда у них было много общего, были общие ошибки и положительные стороны. Только история, только дальнейшее развитие рабочего движения, еще больше наполнившее русский марксизм реальным содержанием, обнажило ошибки и заставило одних отказаться от них и стать на более верную точку зрения, других — углубить свои ошибки и, значит, уйти от марксизма совсем. В плане такого развития и должен быть рассмотрен В.М. Шулятиков.
2 См.: 1) ‘Очерки реалистического мировоззрения’, СПБ., 1904, статьи: С. Суворова, А. Луначарского, А. Богданова, Финн-Енотаевского, В. Шулятикова, В. Фриче и др., 2) ‘Из истории новейшей русской литературы’, М., 1910 г., статьи В. Базарова, П. Орловского, В. Фрина, В. Шулятикова, 3) ‘Кризис театра’, М., 1908 г., статьи: Ю. Стеклова В. Базарова, В. Шултикова, В Фриче, Нарского.
Что представлял собою марксизм в то время, когда выступил В. Шулятиков? К какому поколению марксистов принадлежит он? Что связывает его с отдельными группами марксистов? Какое место занимает он в истории марксистской мысли? В чем его ошибки и как можно их социологически объяснить? В чем неправа была критика В. Шулятикова и в чем его положительные стороны? Наконец, в чем можно видеть связь Шулятикова с современностью? — вот вопросы, которые встают перед нами при изучении В.М. Шулятикова в историческом разрезе.
Начало деятельности В. Шулятикова относится к концу 90-х и началу 900-х годов3, т. е. к тому времени, когда русский марксизм переживал ревизионизм в легальной литературе и экономизм в практике и когда уже намечалась борьба за ортодоксию и создание программы русской социал-демократии.
3 В книге ‘Большевики Москвы 1905 г.’, составленной Е. Леви (‘Моск. раб.’, 1925 г.), находим следующие данные о В.М. Шулятикове: ‘Будучи студентом Московского университета, Шулятиков впервые подвергся обыску 27 октября 1897 г. по подозрению в сношениях с группою народовольцев… В 1902 г. 8 мая снова обыскан в Москве и арестован как причастный к кружку, поддерживавшему сношения с ‘лигой революционной социал-демократии’, находившейся за границей… В том же году привлекался по делу комитета РСДРП за хранение и распространение революционных сочинений и выслан в Архангельскую губернию под гласный надзор на 3 года, 6 сентября 1905 г. по разрешению приезжает в Москву на 1 месяц, попадает под манифест и остается и Москве. С октября 1905 г. вступает в члены ‘литературно-лекторской группы’ при МК. В 1908 г. был членом, редакции московской подпольной большевистской газеты ‘Рабочее знамя’ с N 6 и до конца ее существования. В 1903 г. участвовал па первом съезде фабричных врачей от о-ва рабочих текстильного производства. Пришедший к нам от меньшевиков, оставался до конца своей жизни преданнейшим работником и товарищем. Умер от рака желудка в 1912 г.
Принимая активное участие в разработке марксизма, выступая как один из его борцов, В. Шулятиков формировался в период легального марксизма. Особенности марксистской мысли этого периода, обусловленные общим развитием жизни, имеются и у Шулятикова. Рост промышленного пролетариата и пролетаризации крестьянства, разочарование интеллигенции в спасительных свойствах народного’ производства,- вот два фактора, которые сыграли решительную роль, по словам П. Орловского, в деле разрушения старых верований к подготовили литературное выступление 1894-1895 гг. и боевое 1896 г. Все последующие годы заполнены борьбой марксистов с народниками, в которой марксисты выступали общим фронтом, хотя среди них были ревизионисты, перешедшие потом от марксизма к идеализму. Книга П. Струве, критика ее К. Тулиным и Н. Бельтовым, книга Н. Бельтова — ‘К вопросу о развитии монистического взгляда на историю’ развернули и довели борьбу марксистов с народниками до ее кульминационного пункта. Тут же начало кризиса, начало разложения ‘легального’ марксизма, развитие ревизионизма, борьба с которым составляет содержание следующего периода в истории русского марксизма. Таким образом, мы видим, что В. Шулятиков формировался в период работы группы ‘Освобождение труда’ (80-е годы) и в период легального марксизма 90-х годов, в период самой ожесточенной борьбы с народниками. Следующий период (2-я половина 90-х годов), когда и выступил В. Шулятиков, ‘характеризуется пробуждением широких, слоев рабочего класса. Рабочее движение, ограничившееся в предыдущий период почти только пропагандистскими кружками, вышло на улицу. Оно заявило себя первой массовой стачкой петербургских ткачей летом 1892 г. Это вторжение в общественную жизнь нового фактора, который до тех пор либо совсем не учитывали, либо учитывали как некоторую алгебраическую, а потому абстрактную величину, имело два крупных последствия. С одной стороны, оно обескровило окончательно народническую идеологию, разбитую теоретически марксистами. Теперь борьба против народничества, субъективизма и пр. с каждым днем теряла значение, ‘критическая’ работа уступала место ‘органической’ — созиданию социал-демократического мировоззрения и организации. С другой стороны, это же событие оказало сильное влияние па молодое поколение марксистов, сразу ставших лицом к лицу с широкой массой и в то ‘же время недостаточно подготовленных и устойчивых теоретически, чтобы оплодотворить эту массу ее общими классовыми лозунгами, а не просто отражать ее конкретные, злободневные требования’4.
4 П. Орловский (В. Воровский), цит. ст., стр. 139.
Указанные в этой цитате последствия имели значение для того поколения, к которому и принадлежал В. Шулятиков. На его глазах происходили разложение легального марксизма и эволюция легальных марксистов к идеализму, с одной стороны, и борьба экономистов с марксистами — с другой стороны. В борьбе против обоих течений и принял участие В. Шулятиков. Эволюция буржуазной интеллигенции, выступившей первоначально под флагом марксизма, закончилась ее отходом на классовые позиции буржуазии, что и было заявлено в сборнике ‘Проблемы идеализма’ в 1903 г. Ответом со стороны марксистов был сборник ‘Очерки реалистического мировоззрения’ в 1904 г., где В. Шулятикову принадлежит статья ‘Восстановление разрушенной эстетики’ (к критике идеалистических веяний в новейшей русской литературе).
Четыре предшествующих года были заполнены литературными статьями в ‘Курьере’. В течение 1900-1903 гг. В.М. Шулятиков, чередуясь с В.М. Фриче, регулярно писал и печатал свои критические этюды в московской газете ‘Курьер’. Тут сложилось и оформилось литературное мировоззрение Шулятикова, его методология. Нельзя сомневаться в том, что методология В.М. Шулятикова являлась приложением общих принципов марксизма к явлениям литературной жизни. Это была труднейшая задача, в разрешении которой естественно были срывы, было упрощенство и схематизация. Против мелкобуржуазного течения в марксизме-экономизме Шулятиков. выступил несколько позже с брошюрой ‘Трэд-юнионистская опасность’ (М., 1907 г.), где он подверг резкой критике ряд положений учения этой группы. Общие же задачи, которые стояли перед марксизмом в этот период были: борьба с ревизионизмом, борьба за ортодоксию, создание программы, расширение его влияния, а затем им всех сторон идеологии, в частности задача захвата таких областей, как искусство и литература. Этими задачами, их характером и определяется характер работ отдельных марксистов и целых групп. Кроме Г. Плеханова, который вопросам искусства и литературы стал уделять внимание с 80-90-х годов (статья об Успенском в сборнике ‘Социал-демократ’ за 1888 г., затем о Короленко в 1890 г., ‘Социал-демократ’, кн. I, и т.д.), борьбу за марксизм на фронте искусства и литературы вела упомянутая выше группа, в состав которой входил и В.М. Шулятиков.
Эта группа решала задачи, выдвинутые общим ходом развития, рабочего класса в России, а мера способности ее к их разрешению была обусловлена всем предшествующим развитием марксизма. Эти обстоятельства клали на ее работы определенный отпечаток. Если же учесть конкретную обстановку, при которой разрешались задачи, то станет совершенно ясна закономерность характера, ошибки и положительные стороны как в работах всей группы, так и ее отдельных членов.
Само собой разумеется, что В. Шулятикова с другими марксистами связывало единство задач, над разрешением которых они работали, и единство способов, которыми они полагали их разрешить, т. е. единство мировоззрения. Поэтому, чтобы отстать на поставленный вопрос, мы установим единство исходных позиций В. Шулятикова с теми марксистами, с которыми он выступает в единстве как критик литературы. Это делается для того, чтобы выяснить, в чем генезис ошибочных воззрений В. Шулятикова в области литературной критики. Прежде всего бросается в глаза связь Шулятикова с А. Богдановым и С. Суворовым. Философские взгляды этих исследователей, равно как и совпадающие с ними взгляды В. Шулятикова, подверглись критике со стороны другой группы марксистов — Плеханова — Ленина. Нам нет надобности рассматривать критику Богданова и Суворова Плехановым и Лениным: для нас важно установить, с одной стороны, связь взглядов В. Шулятикова с ними и, с другой стороны, основания критики В. Шулятикова Плехановым. Ответ на эти два вопроса и покажет как связь Шулятикова с марксистскими группами, так и его место в истории марксизма в России.
В своей работе ‘Оправдание капитализма в западноевропейской философии (от Декарта до Маха)’ Шулятиков исходит из совершенно правильной посылки о необходимости заниматься философией всем, кто вообще работает в области идеологии, и из того, что философия тесно связана со всеми взглядами, что ее нельзя оторвать от них, что она есть их основание. Эта точка зрения обща всему марксизму. Очень хорошо она была обоснована Энгельсом, указывавшим естествоиспытателям на то, что, относясь с презрением к философии, они сказываются в плену у самой скверной философии, становятся рабами самых скверных вульгаризированных остатков самых скверных философских систем5. Эту же мысль подчеркивал и Г. Плеханов, говоря о монизме марксизма и о необходимости изучать эклектизм, чтобы не впасть в эклектизм6. Таким образом, мысль о ценности философских посылок и о необходимости их изучения — общая всем мысль. Особенно остро стояла она в рассматриваемый период истории марксизма в России, в период борьбы за ортодоксию, в период приобщения к марксизму широких слоев, следовательно усиленного давления и напора со стороны чуждых, мелкобуржуазных слоев. И если Г. Плеханов действительно отстаивал ортодоксальную точку зрения, то ряд философствовавших марксистов впадал или в эклектизм или в вульгаризацию и схематизм. Философские взгляды В. Шулятикова, взявшегося защищать марксистскую ортодоксию, и страдают последним.
5 Ф. Энгельс — Диалектика природы.
6 См. Г.В. Плеханов — Предисловие к переводу ‘Людвиг Фейербах’ Ф. Энгельса.
Философия не составляет счастливого исключения: на умозрительных ‘высотах’ буржуазия остается верна себе, она говорит не о чем ином, как о своих ближайших классовых выгодах и стремлениях, но говорит очень своеобразным, трудно понимаемым языком. Все без остатка философские термины и формулы, с которыми она оперирует, все эти ‘понятия’, ‘идеи’, ‘воззрения’, субъекты, объекты т. д. служат ей для обозначения общественных классов, групп и их взаимоотношений. Имея дело с философской системой того или другого мыслителя, мы имеем дело с картиной классового строения общества, нарисованной с помощью условных знаков и воспроизводящей социальное profession de foi известной буржуазной группы7.
7 В. Шулятиков — Оправдание капитализма в западноевропейской философии, М, 1908 г., стр. 6.
Основы для такого воззрения заложены в той точке зрения, которая была уже намечена и. впоследствии последовательно развивалась А.А. Богдановым8. Определенным периодам в развитии человечества соответствует определенный способ мышления. Таким образом, могут быть намечены следующие типы мышления:- авторитарный, отвлеченный фетишизм, трудовой или энергетический тип мышления. В схематическом виде это дается А. Богдановым в его философии живого опыта как резюме истории причинной связи в человеческом мышлении9.
8 А. Богданов. — Курс идеологической науки.
9 А. Богданов — Курс идеологической науки.
Да и сам В. Шулятиков ‘ссылается на статью А. Богданова — ‘Авторитарное мышление’10, в которой, в сущности говоря, заложены все последующие взгляды этого ученого. Если перевести на язык А. Богданова метод работы В. Шулятикова, то без большого труда мы увидим богдановскую теорию социоморфизма и постановки. Социоморфизм Богданов формулирует следующим образом: ‘Мышление берет свои формы в конечном счете из социальной практики’,- или иначе:
10 А. Богданов — ‘Из психологии общества’, сб. статей.
0x08 graphic
‘Связь элементов опыта в познании своей основой имеет соотношения элементов общественной активности в трудовом процессе’11. Этот метод познания мира сливается с другим, с подстановкой. Сущность подстановки сводится к тому, что ‘под одни явления подставляются другие, так что первые превращаются как бы в символы вторых, и затем вместо первых исследуются, группируются, вообще организуются вторые’12. ‘На этой подстановке основаны все житейские, научные и философские объяснения’. Новая форма причинности становится основой и объяснением подстановки, возникающее таким образом единство метода и есть познавательное единство бытия. Рассматривая ‘Оправдание капитализма в западноевропейской философии’, не трудно видеть, что в основе этой работы как раз и лежат эти два момента: социоморфизм и подстановка, да притом в их упрощенном применении. В самом деле, в чем В. Шулятиков видит источник для философских систем? — В социальной практике. Как он подходит к их познанию? — Через подстановку под понятия и категории философии элементов классов и их взаимоотношения так, что первые становятся символами вторых. При всем этом работа производится более упрощенно, чем делал сам А. Богданов. Понятия материи и духа и их противопоставление есть не что иное, как особый ‘способ представления фактов’, возникающий из антитезы организатора и исполнителя. Различные фазы отношения между организатором и исполнителем и обусловливают оттенки содержания философских понятий.
11 А. Богданов — Философия живого опыта, стр. 229.
12 А. Богданов — Там же, стр. 229.
По образу и подобию этого, действительно ‘освободившегося’ от всякой близости к общественным ‘низам’ и от ‘мелочных’ забот верховного организатора мануфактурного предприятия и строится пресловутое представление об абсолютно свободной чистой духовной субстанции, о божестве, совершенно независимом от мира и противостоящем ему13. И дальше:
Та же самая ‘возвышенная’ позиция руководителей мануфактурных предприятий, которая внушила отцам новой философии ‘чистую’ идею организаторской воли, подсказала им равным образом механическое объяснение процессов материальной действительности, т. е. процессов, имеющих место в среде организуемой массы14.
13 В. Шулятиков — Оправдание капитализма в западноевропейской философии, М., 1908 г., стр. 18.
14 В. Шулятиков — там же, стр. 19.
0x08 graphic
Подобным образом В. Шулятиков рассматривает все философские системы, настаивая, что даже те из них, которые объявляли противоположение бога и мира, духа и тела противоречивым, все же не могли преодолеть дуализма и проводили его в замаскированном виде.
Все это только спор, ведущийся в рядах буржуазии, и разница здесь не качественная, а количественная. Буржуазный материализм сохраняет основную предпосылку метафизиков, но заменяет ‘дух’ ‘силой’.
Таковы философские воззрения, являющиеся символами мануфактурного способа производства. Разработка этих символов глубока. Как и следовало ожидать, с развитием мануфактурного способа производства В. Шулятиков связывает разработку философией ряда своих понятий. Так, философская разработка понятия о времени вызывается введением в мануфактуре единого для всех работников часа начала и окончания работ (стр. 31). ,’Декарт,- заявляет В. Шулятиков,- первый дал общую схему мануфактурной метафизики’. Эта общая схема мануфактурной метафизики в изложении В. Шулятикова целиком соответствует авторитарному способу мышления и вырастающему из него понятию причинности по Богданову’15. Вслед за Декартом В. Шулятиков рассматривает Спинозу, который на ‘…своем специальном языке характеризовал внутреннее строение капиталистических предприятий и называл иерархию рабочих и иерархию промежуточных организаторских звеньев необходимой предпосылкой, жизненным нервом мануфактурного производства. Так это и было в действительности’ (стр. 40). Но ‘если спинозовское миропонимание — песнь торжествующего капитала, — капитала, все поглощающего, все централизующего, если вне единой субстанции нет бытия, нет вещей: вне крупного, мануфактурного предприятия производители существовать не могут… если философия Спинозы есть апофеоз поглощения производителей мануфактурным капиталом, то философия Лейбница — апофеоз организационного строительства мануфактуристов. Лейбницев мир — это грандиозная мастерская со сложнейшей иерархией рабочих, подчиненных организаторов. Согласованность исполнительских процессов различных групп наблюдается полнейшая’ (стр. 45).
15 См. Богданов — Философия живого опыта, М., 1920 г., стр. 213.
Поучительным комментарием к, философским системам мануфактурного периода Шулятиков считает философию Давида Юма. В основе экономического миросозерцания Юма лежит, как мы отметили, динамическая оценка мануфактурного предприятия.
Позиция философского скептицизма, занятая Юмом, отвечает именно подобному представлению о капиталистическом организме’ (стр. 61). Следует отметить, что ‘мануфактура, апологетом которой выступает Юм, есть предприятие, достигшее высокой централизации своих составных элементов и фактов’ (стр. 70). Это был тот тип мануфактурных предприятий, которые стояли на рубеже новой технико-хозяйственной эры (стр. 73). Если философские системы Декарта, Спинозы, Лейбница и Юма обусловлены ‘внутренним строением хозяйственных организаций, опиравшихся на базис детализированного труда’ (стр. 74), если все они содержат ‘в себе описание ряда организуемых и организаторских звеньев и функций’, то наивысшим выражением строения организаций мануфактурного хозяйства, наиболее подробным описанием организаторских звеньев и функций является система Канта. Отсюда такие понятия, как время, пространство, есть не что иное, как выражение формирующих, т. е. организующих начал. Система Канта признавалась буржуазией наиболее совершенной и грандиозной потому, что ‘главнейшие проблемы мануфактурного мышления’ в ней подчеркнуты необыкновенно ярко: это — проблемы о строгой соразмерности, согласованности иерархий, частей организованного целого, о ‘внутреннем факторе’ — силе, заложенной в основе организма и дирижирующей им’ (стр. 79).
Дальнейшее развитие европейской философии в системах Фихте, Шеллинга и Гегеля, по мнению В. Шулятикова, является не чем иным, как выражением той же мануфактуры, но в период борьбы ее не с цеховым ремеслом, а в период борьбы ‘мануфактуры с нарождающимся машинным производством, с фабрикой’ (стр. 83). Поэтому философия, сходящая с исторической сцены мануфактуры, повторяет то, что было сказано в период ее побед над цеховым ремеслом, поэтому-то в философии объективного идеализма играют большую роль прежние системы (напр. Спиноза, стр. 88).
Главный вопрос, — пишет В. Шулятиков подтачивающий благосостояние мануфактуры, — усовершенствованные крупные орудия производства. Последние нивелируют трудовые процессы, практикуемые на предприятиях, и следовательно состав исполнительских сил. Идеологи отмирающей организации промышленности учли означенное обстоятельство. И протест их против новых веяний в промышленности облекается по преимуществу в форму протеста против нивелировки профессий и функций или, что в данном случае одно и то же, в форму аналогии возможно большего разнообразия элементов и техники производства (стр. 93).
Отсюда ясно, что творцы этой философии, напр. Фихте, все время подыскивают и устанавливают ряд промежуточных звеньев, связывающих понятия о высших началах’ с понятиями ‘низшего ранга’. В этом суть метода Фихте, в этом заключается метод примирения ‘противоречий’ (стр. 93). Если система абсолютного монизма, система (его абсолютное ‘я’) Фихте Старшего есть не что иное, как всеобъединяющая, всепоглощающая субстанция Спинозы, то система Шеллинга воспроизводит опять таки воззрения Спинозы и отчасти Лейбница (учение о смешении идеального и реального) (стр. 97). И Фихте и Шеллинг устанавливают ‘два положения, два начала, противоположные друг другу (а эта противоположность есть, как мы указывали, в сущности противоположность высшего и низшего, подчиняющего и подчиненного начал), и устанавливается наличность промежуточного, связывающего начала’ (стр. 98). Если установить более тесную зависимость между, отдельными моментами процесса, если сильнее оттенить ‘внутреннюю необходимость’ его развития, то получится теория развития путем ‘противоположностей’. Это и сделал Гегель. Это логическое развитие, это нововведение Гегеля есть выражение дифференциации ролей и функций в мануфактуре. Из этой дифференциации вытекала возможности бесконечных переходов от тезисов к антитезам вытекала ‘бесконечная возможность применения в синтезах’ (стр. 99). Вот почему философии Гегеля была лебединой песнью отживающего миропонимания.
‘Фабрика, сменила мануфактуру, новая техника, а с нею новое буржуазное миропонимание празднуют победу… Спекулятивное, мышление уступает место естественно-историческому учению о ‘внутренних факторах’, о силах, заложенных в организмах и дирижирующих ими, противополагается учение об определяющей роли окружающей среды, похороненный критицизм, ‘наивный реализм’ воскресает’ (стр. 101). Но этой фабрике вскоре пришлось уступить место фабрике автоматического типа. Тут новое соотношение элементов производственного организма и новая философия, ‘как и в классические дни мануфактурного производства, на первый план выдвигают проблемы об организме, ‘внутреннем факторе’, ‘организующих началах’, ‘гармоническом сочетании частей’ (стр. 104). Так возникает почва для возрождения старых авторитетов, старых систем. Буржуазия возрождает Канта, Юма, Беркли, затем идет реставрация систем докантовского мышления.
0x08 graphic
Так рисует картину развития философии В. Шулятиков. В качестве примеров, характеризующих курс, принятый идеологией авангарда промышленной капиталистической буржуазии, он берет систему психофизического параллелизма и эмпириокритицизма Авенариуса.
Однако метод рассмотрения у него тот же, поэтому на выяснении их трактовки В. Шулятиковым останавливаться нет надобности. ‘Антитеза’ организующего и организуемого начала ‘для буржуазного мировоззрения неизбежна’ (стр. 116), — полагает В. Шулятиков, — и поэтому все представление В. Вундта о представлениях-объектах: Авенариуса о принципиальной координации, учение Маха об отношении психического к физическому, — все это только символы, при помощи которых буржуазия передает свое отношение к факту роста и ‘поражения’ кадров исполнителей-организаторов. Новая фабрика в противоположность мануфактуре определяет даже то, что ‘дуалистическая точка зрения распространяется даже и на само представление об организаторской воле’ (стр. 117). И само учение о психофизическом параллелизме оказывается апологией ‘организаторского начала’.
Нет особенной надобности прослеживать мысль В. Шулятикова об отражении в философии В. Вундта положения организаторов как таковых и как организуемых, — положения верховного ‘руководителя’ капиталистических предприятий, об отсутствии взаимодействия двух рядов, как выражение двойственности, организующего начала и т. д. и т. д. Но если в философии В. Вундта, в его учении о психофизическом параллелизме недостаточно четко обрисовано взаимодействие между рядами, то система эмпириокритицизма устранила эту недоговоренность и дала картину действительно полного и точного соответствия, психического и физического ‘рядов’, (стр. 132). Это было обусловлено усиленным ростом организаторских звеньев и его более серьезным ‘поражением’ их. Борьба эмпириокритиков с В. Вундтом есть борьба внутри буржуазного мировоззрения.
Таков взгляд Шулятикова на философские системы, таков его социологический анализ этих систем. В. Шулятиков отказывается признать философию детищем и идеологией мелкой буржуазии, он считает, что ‘новая спекулятивная’, философия есть детище капиталистической буржуазии’, (стр. 149), и смотреть на нее как на идеологию мелкой буржуазии значит обманываться насчет ‘боевых сил’ ‘Бастилии’, представлять их себе меньшими, чем они на самом деле являются. Свою работу он рассматривает как последовательно проводящую тезис марксизма: Всякая идеология, как вообще всякое явление из жизни человеческого общества, должна объясняться из условий производства (а не распределения или обмена). Мы все время рассматривали развитие философских идей именно как результат соответствующих изменений в группировке факторов производства, изменений во внутренней структуре капиталистических предприятий. Воззрения буржуазии определяются в конечном счете соотношениями, существующими между тремя категориями лиц, собранных под кровлею мануфактуры или фабрики. Все представления буржуазии о мире и человеке строятся ‘по образу и подобию’ ее промышленных организаций. Философия — это наука об организаторах и организуемых, о дирижирующих ‘центрах’ и дирижируемой ‘массе’ (стр. 150).
Марксизм эту науку отрицает. Возникает тот вопрос, которым заканчивается рецензия Г. Плеханова16: ‘Допускается’ ли, в среде сознательного пролетариата материалистическая философия Карла Маркса и Фридриха Энгельса?’ Но на этот вопрос можно ответить только приняв во внимание исходные позиция В. Шулятикова, позиции, обоснованные А. Богдановым, позиции, которые особенно стали отчетливы после появления ‘Всеобщей организационной науки’ (тектологии’), которая и представляет собою новейшую философию17. Социоморфизм и теория подстановки А. Богданова да при этом еще в зачаточной примитивной форме и есть те основные позиции, на которых стоит В. Шулятиков и которые приводят его к ошибкам. Оценка книги В. Шулятикова Плехановым в настоящее время должна быть признана недостаточной, так как Плеханов не установил ни корней его методологии, ни положительных моментов этой работы. Первое указание Плеханова сводится к возражению, что представители буржуазии могут говорить в философии не только о ‘ближайших классовых выгодах и интересах, но и более или менее отдаленных. Второе — к тому, что классовая борьба не непосредственно отражается, а влияет на ход умственного развития. ‘Кроме того, сказать, что экономическое развитие общества обусловливает собою ‘в последней инстанции’ все остальные стороны его развития, значит — признать именно этими тремя словами: ‘в последней инстанции — наличность многих других, промежуточных инстанций’, каждая из которых влияет на все прочее’18. В этом суть критики Плеханова. Но этого недостаточно, ибо налицо простое отрицание, но нет доводов, нет аргументации. Ведь если устанавливается наличность многих других промежуточных ‘инстанций’, каждая из которых влияет на все прочие, то этим еще не снимается вопрос об основной причине, определяющей развитие. Тут встает очень важная проблема — понимание причинности как формы взаимодействия. Такого понимания у В. Шулятикова не было, но и у Г. Плеханова оно выступает не как принцип движения. С другой стороны, поправка, что классовая борьба не прямо отражается в философии, а влияет на ход умственного развития, вряд ли имеет силу довода, разрушающего взгляды В. Шулятикова. Эти ошибки В. Шулятикова становятся явными в свете позднейших взглядов А. Богданова. Конечно, В. Шулятиков не ответственен за А. Богданова, конечно он мог уйти в другую сторону, но родственность их позиций в то время несомненна, а поэтому и ошибки В. Шулятикова становятся более ясными в свете развернутого учения А. Богданова. Мы считаем, что основное это то, что В. Шулятиков исходит из социоморфизма и подстановки. Ошибочность социоморфизма в том, что он сводит определяемость мышления практикой данной группы, класса, что мышление представителей данного класса является выражением только его производственной практики, его экономических отношений, причем мышление это вращается в кругу узко производственных отношений, и все его продукты есть не что иное, как символы отдельных элементов производства и их взаимоотношений. Таков социоморфизм у В. Шулятикова в его упрощенной форме, несколько иной характер имеет эта теория у самого Богданова. Социоморфизм, как указывалось выше, сливается с методом подстановки. Все продукты мышления, все его категории являются только символами, под которые надо подставить их реальную сущность, — элементы производства и их взаимоотношение. Понятно, что в таком плане В. Шулятиков должен рассматривать и рассматривает мышление и его продукты как прямое отражение элементов производства, а поскольку оно является таким отражением, оно должно быть отражением ближайших именно интересов и выгод. Даже больше, если оно есть символ элементов производства, то они не могут быть не чем иным, как выражением интересов и выгод, поскольку движущей силой является нажива, экономическая выгода. Так тесно увязывается вся сумма ошибок В. Шулятикова, обнажающая новый ряд ошибочных положений как свое следствие. В самом деле, если основанием для В. Шулятикова является социоморфизм и подстановка, а они именно им и являются, то ясное дело, что следствием его будет учение не о развитии, а об организации, 0x08 graphic
следовательно не диалектическое, а механическое представление. Во-вторых, он должен отрицать философию, поскольку она у него превращается в учение об организаторах и организуемых, в-третьих, он должен прийти к утверждению схем на основе отрицания диалектики, он должен прийти к теории равновесия, т. е. к статической точке зрения, он должен был вульгаризировать диалектику и утверждаться на механистической точке зрения. Следствием принятия социоморфизма и подстановки и являются: 1) механистичность, 2) антидиалектичность, 3) теория равновесия, 4) отрицание философии. Но ведь это как раз и есть все ошибки А. Богданова, к их родство тут несомненно. В. Шулятиков не развил своих взглядов на проблемы философии: (время, пространство, объективность, причинность и т. д.), но его ссылка на Богданова и общая установка говорят за то, что в этих областях он стоял на богдановской точке зрения. Критиковать же Богданова в данной статье вряд ли следует, нам достаточно установления сходства В. Шулятикова с ошибочной и отвергнутой марксизмом теорией А. Богданова19. По мы должны установить не только сходство, но и различие между, В. Шулятиковым и А. Богдановым, следовательно его место в развитии марксистской мысли, его ошибки в специфической области и их социологический смысл, отрицательное и положительное у В. Шулятикова.
16 Г. Плеханов, Собр. соч., т. ХУП, стр. 141-146.
17 См. интересную статью Н. Карева — ‘Тектология или диалектика’, сб. ‘За материалистическую диалектику’, М.-Л., 1929 г.
18 Плеханов’ Собр. соч., т. XVII, с. 145.
19 См. Н. Карев — За материалистическую диалектику. Статья ‘Тектология или диалектика’, М., 1929 г., стр. 98-186.

II

Являясь членом охарактеризованной выше группы, В. Шулятиков естественно ничего особенного не представляет с философской точки зрения, и рассмотрение его с этой стороны диктовалось необходимостью рассмотреть его связь с группой марксистов. Этим обстоятельством объясняется, что В. Шулятикова как, философа и не критиковали, тогда как А. Богданов вел жестокую борьбу с Плехановым и Лениным, а Базаров, Суворов и др. также принимали в ней активное участие20. Не то В. Шулятиков, он как философ незаметен, и одна заметка Плеханова в счет не идет. Гораздо интереснее он как марксист в области искусства и литературы. Мы уже указывали на те задачи, которые стояли перед марксизмом в то время: борьба за ортодоксию и ‘расширение охвата других сторон идеологии, в частности искусства и литературы. Борьба за ортодоксию в области философии у Шулятикова приняла, как мы видели, ложный характер к вылилась в ревизионизм, зато в области расширения и охвата марксизмом искусства и литературы В. Шулятиков для своего времени что-то сделал. Сходством его с богдановской философией будут объясняться ошибки, отличие его положительных сторон. Можно сказать, чем дальше он уходил от своих философских досылок, от Богданова, тем больше у него было положительных сторон. Положительное у В. Шулятикова, вошедшее в нашу современность в преодоленном виде, должно быть рассмотрено в последнем пункте работы ‘В. Шулятиков. и современность’, а сейчас остановимся на ошибках В. Шулятикова в области литературоведения.
20 См. См. В. Ленин, Собр. соч., т. Х, Гиз, 1924. Г. Плеханов. Собр. соч., т. XVII, Гиз.
В какой мере в литературоведческих исследованиях В. Шулятикова остаются в качестве предпосылки социоморфизм и подстановка? Прежде чем отвечать на этот вопрос, напомним, что литературную деятельность В. Шулятиков начал раньше, чем выступил с философской работой, таким образом литературные воззрения В. Шулятикова заключают в себе его философские воззрения еще в зародышевом состоянии. Если же прибавить, что философские воззрения Шулятикова формировались в среде определенной группы (Богданов, Базаров, Суворов и др.), а литературоведческие — в связи с другими товарищами (В. Воровский, В. Фриче), то станет ясно, что к ним следует присмотреться более внимательно. История обнажила то противоречие, которое было в этой группе, и расколола ее. Мы знаем, что В. Воровский и В. Фриче остались действительными: марксистами, которые до самой смерти вели героическую борьбу за диалектический материализм на фронте как искусства и литературы, так и на таких участках, как политика и т. д. Другая же часть группы — А. Богданов, В Базаров, С. Суворов и др. — ушла от марксизма и под флагом защиты ортодоксии и продолжения работы К. Маркса и Ф. Энгельса вела с ним жестокую борьбу до наших дней21. Этот раскол в рядах группы становится особенно ясным теперь, когда большинство ее деятелей сошло со сцепы и физически и в общественном смысле, Но тогда это обнаруживалось мало. Этим и объясняется резкий отзыв Г. Плеханова о В. Фриче и Н. Рожкове как у о схематиках и упрощенцах. Схематизм был присущ всей группе, и в той или иной мере проявлялся у ее отдельных членов. Но схематизм, как и ряд других черт, подчеркивает сходство, общность, тогда как, повторяем, следует устанавливать и различие, особенность и групповую и личную.
21 См. Н.Ленин, Собр. соч., т. X, 1924 г. Г. Плеханов, Собр. соч., т. ХVII. Н. Карев — За материалистическую диалектику, ‘Московский рабочий’, 1929 г. А. Богданов — Философия живого . ‘Всеобщая организ. Наука’ и др. Сб. В. Воровского, В. Фриче.
С кем бы пошел В. Шулятиков (ведь он умер в 1912 г.): с В. Воровским и В. Фриче или с А. Богдановым и В. Базаровым? На чьей стороне оказался бы он в развернувшейся борьбе: на стороне группы Плеханов-Ленин или Базаров-Богданов? В каком лагере русской революции был бы он: в лагере Ленина, Воровского, В. Фриче или в лагере. Г. Плеханова, А. Богданова, В. Базарова (объединяя их по отношению к Октябрьской революции)? Или он уклонялся бы от борьбы и остался бы выброшенным, пассивным созерцателем жизни, как некоторые участники боевых когда-то сборников?22 Куда и с кем бы пошел Шулятиков? — Гадать для ответа на этот вопрос нет надобности, да это и не наше дело, но вскрыть в его взглядах борьбу тенденций и определить основной характер их развития — наше первое дело. Во взглядах В. Шулятикова были на лицо и те и другие тенденции, между ними шла борьба, и даже больше, как мы выяснили, в философских воззрениях он был ближе к Богданову-Базарову, в литературоведческих — к Фриче-Воровскому. В первом случае была отрицательная тенденция, во втором — положительная. Поэтому мы и подчеркнули выше, что чем ближе он стоял в литературоведческих воззрениях к Богданову, тем более ошибался, и обратно. Отсюда и ценность и необходимость ответа на вопрос о том, стоял ли В. Шулятиков в вопросах литературоведческих на позициях социоморфизма и подстановки, и если да, то в какой мере и как это сказывалось на его взглядах. Зародыши взглядов, которые были развиты В. Шулятнковым в его работе, ‘Оправдание капитализма в западноевропейской философии’, лежат в его литературных работах более раннего времени, и они-то были впоследствии сформированы как теория социоморфизма и подстановки. Отсюда и характер его ошибок. Литературоведческие ошибки В. Шулятикова заключаются вовсе не в том, в чем видят их В. Совсун, который находит, ‘что в определении классовых идеологий он становится не на производственную точку зрения, а на потребительскую, указывая, что всякая идеология вызывает к себе экономический интерес того класса, который ее создал. Таким образом, производственные отношения, определяемые В. Шулятиковым как фактор всевозможных надстроек, теперь заменяются простым экономическим ин0x08 graphic
0x08 graphic
теросом’. И не в том, ‘что между организацией хозяйства (техникой) и идеологией существует непосредственная связь, заключающаяся в том, что идеология есть простое отображение хозяйственной структуры, что монистическое единство двух планов общественной структуры подменяется тождеством’23. Что касается вопроса об экономическом интересе, то, как уже правильно отметил А. Гурштейн в своей статье ‘Один из первых’24, В. Совсун здесь неправ25. Мы будем иметь возможность коснуться этого вопроса ниже, а сейчас к мпешпо А. Гурштейна добавим, что сам В. Совсун не понял и запутался в понятиях экономического интереса, класса, производства и т. д.
22 См. ‘очерки реалистического мировоззрения’, СПБ, 1905 г. ‘Кризис театра’, сб. статей. ‘Проблема искусства’, М., 1908 г.
23 В. Шулятиков — Избранные литературно-критические статьи, 1929 г. Вст. статья В. Совсуна, стр. 8.
24 А. Гурштейн — Один из первых, ‘На литературном посту’, N 18, IX 1929 г., стр. 11-15.
25 Объяснение Гурштейном ошибок В. Шулятикова недостаточно, ‘Психологический источник’ шулятиковской ‘простоты’ надобно видеть в полемическом ‘озорстве’, в той его ‘решительности’, которую В. Шулятиков сам несколько раз подчеркивает… (дальше сноска и цитата из В. Шулятикова).
Почему Гурштейн считает достаточным установление ‘психологического источника’ для объяснения ошибок В. Шулятикова, нам это неизвестно, да и верен ли этот источник — тоже неизвестно. ‘Озорство и решительность’, по правде говоря, объяснить так может человек, обладающий, подобно В. Шулятикову, и одним и другим качеством: и ‘озорством’ и ‘решительностью’.
Что же касается непосредственной связи, между хозяйством и идеологией, то Г. Плеханов указывал, что такая связь существует на ранних ступенях развития общества (пример с австралийской женщиной)26 и только впоследствии утрачивается, так что справедливость требовала бы оговорить относительность этой ошибки у В. Шулятикова. Что же касается вопроса об отождествлении двух планов общественной структуры В. Шулятиковым, то В. Совсуну надлежало бы вскрыть, в чем, это выступает, каков характер этого отождествления. Где, в каких статьях оно выступает у В. Шулятикова, всегда подчеркивавшего, что идеология — это сознание, это особый язык, на котором говорит та или иная группа? Если уже и говорить о тождестве в литературе, то надо вскрыть его характер. Или В. Совсун особое содержание вкладывает в термин тождество, — тогда спорить не будем.
В чем же суть ошибок Шулятикова? — Если мы вспомним, что теория социоморфизма утверждает, что ‘мышление берет свои формы в ко0x08 graphic
0x08 graphic
нечном счете из социальной практики’, или ‘связь элементов опыта и познании своей основою имеет соотношение элементов общественной активности в трудовом процессе27, если мы вспомним, что подстановка является ‘схемою для организации фактов: под одни явления подставляются другие, так что первые превращаются как бы в символы вторых, — затем вместо первых исследуются,. группируются, вообще организуются вторые’28, если мы вспомним, что эти ‘два метода сводятся к одному: новая форма причинной связи становится основой и объяснением подстановки’29, если мы вспомним, что отсюда вытекает ряд следствий, своеобразное понимание причинности, объективности и т. д., то мы поймем, что ошибки В. Шулятикова заключаются: во-первых, в сведении всего мышления данной социальной группы к осознанию ею только своего производственного положения (упрощение даже А. Богданова — примитивное понимание социоморфизма), к замыканию, ограничению этого мышления узким кругом непосредственно данных ее первичных отношений, во-вторых, к подстановке под явления идеологического порядка явлений производства, считая, что первые — только символы вторых, в-третьих, в своеобразном сочетании этих двух методов, что придавало особый характер всем его построениям и мешало современникам видеть за (его ошибками положительное. В свете такого понимания ошибок В. Шулятикова становятся ясными возражения Г. Плеханова В. Шулятикову и их недостаточность. Социологический смысл ошибок В. Шулятикова должен быть выяснен не в философии, а в литературоведении.
27 А. Богданов — Философия живого опыта, М., 1920 г., стр. 229.
28 Там же, стр. 229.
29 Там же, стр. 237.
Возможно, что именно поэтому Г. Плеханов резко отозвался на книгу В. Шулятикова по философии и обошел его как литературного критика. Именно, борьба за расширение влияния марксизма на новые области идеологии, на искусство и литературу (включая сюда и театр, и драму), заставляло русских марксистов биться, здесь за самые общие положения и формулы и в огне борьбы, в полемике часто схематизировать и упрощать. Не избежал этого и сам основоположник русского марксизма, а тем более его ученики. И если работы Г. Плеханова об искусстве и. литературе, в частности работы о народниках, сохраняют для нас значение с методологической точки зрения, а не с точки зрения, историко-литературного познания конкретных фактов, то работы В. Шулятикова имеют то же значение, но не как целое, а в своих отдельных моментах. Тут разница конечно в масштабе этих исследований. Мы не говорим о В. Фриче, работы которого являются в известном смысле классическими, особенно работы последнего периода, когда и сам Г. Плеханов сдал позиции революционного марксизма и его боевое оружие перешло к В. Фриче, которого мы считаем продолжателем Г. Плеханова, и работы которого — пользуемся случаем подчеркнуть еще раз — мы считаем нужным изучать наряду, с плехановскими. Он шел за Г. Плехановым и потому — дальше его. И если современному исследователю все более и более становятся ясными ошибки Г. Плеханова в разных областях30, если современному исследователю становится ясным объективизм Г. Плеханова в ряде его высказываний, если на очереди стоит проблема Г. Плеханова как историческая проблема, если ошибки Г. Плеханова начинают ощущаться только теперь, то исследователи меньшего калибра, а в действительности его ученики, делали ошибки, гораздо грубей и проще, что и было причиной их обнаружения в первую голову самим же Г. Плехановым. Но за этими ошибками скрывалось много верного, ибо вся работа этих исследователей была продиктована указанной выше необходимостью завоевания марксизмом искусства) и литературы. Одному Г. Плеханову это было не под силу. На литературном фронте боролись и В. Шулятиков, и В. Воровский, и В. Фриче, и Луначарский, и их значение в истории русского марксизма велико. Г. Плеханов разрабатывал марксизм, учил целые поколения, боролся за его чистоту. В. Шулятиков боролся за марксизм с его противниками не на главных позициях, а на более мелких участках. Может быть, в известной мере его простота и упрощенство были обусловлены также характером борьбы, характером тех утверждений, против которых он выступал. Проникая в новую область, защищая самые общие позиции и формулы марксизма, В. Шулятиков впадал в упрощенство. Посмотрите, против кого боролся В. Шулятиков, Лансон (‘История французской литературы’), Неведомский (‘О свободном художестве’), Скабичевский (‘Новое течение в современной литературе’), А. Волынский, Н. Бердяев и др. С некоторыми из них скрещивал мечи сам Г. Плеханов, с другими боролся Шулятиков. Но как бы то ни было, задача завоевания новых областей перед русским марксизмом была поставлена не В. Шулятиковым и даже не Г. Плехановым, а общим ходом жизни и в первую очередь развитием русского рабочего класса, который, наполняя марксизм реальным содержанием, превращал его тем самым в действительное мировоззрение русского пролетариата. Эти задачи решали, и Г. Плеханов, и В. Шулятиков, и В. Орловский, и В. Фриче, и Луначарский, и много др., но мера способности к их разрешению и успех были обусловлены как предшествующим развитием, так и личными качествами отдельных исследователей. Тут роль личности в истории. Именно потому, что В. Шулятиков как личность играл весьма и весьма относительную роль, придавал только окраску, он, как и многие другие, несмотря на свои ошибки, служа определенным задачам, выполнял прогрессивную и боевую роль. Именно поэтому он составляет необходимое звено в развитии русского марксизма, что в большей степени, чем Г. Плеханов, является продуктом русских общественных отношений. Если взгляды Г. Плеханова были сформированы не только русскими, но и западноевропейскими отношениями, если г. Плеханов поднялся над узостью и ограниченностью русских общественных отношений, то В. Шулятиков был скован ими в значительной степени. Отсюда закономерность его ошибок, отсюда их социологическое объяснение. Теоретики и практики русского марксизма в какой-то мере все были: продуктом более развитых общественных отношений Западной Европы, чем русских общественных отношений, и ‘дубоватость’ некоторых из них объясняется их большей связью с русскими общественными отношениями. Сам. Г. Плеханов был связан определенным характером этих отношений и оказался превзойденным В.И. Лениным по той же причине, по которой он превосходил В. Шулятикова. Дело тут не в личной одаренности или талантливости, но в том, как, на какой основе этот талант реализуется, какие социальные силы превращают его из возможности в действительность. Если в этом плане мы будем рассматривать В. Шулятикова, тогда поймем характер и закономерность как ошибок, так и положительных сторон. На том этапе развития русских общественных отношений русского пролетариата и его мировоззрения — русского марксизма — В. Шулятиков представляется, несмотря на все свои ошибки, марксистом. Смерть избавила В. Шулятикова одновременно как от возможности идти дальше вместе с марксизмом и по мере его роста изживать и отказываться от своих ошибок, превращаясь в стойкого борца во всех областях жизни, так и от противоположной возможности — превращения в ревизиониста, все дальше и дальше уходящего от марксизма по мере его развития, превращения в явного врага рабочего класса. Мы не знаем, куда бы пошел В. Шулятиков, какие тенденции в нем одержали бы верх, ибо он мог идти вместе и с А. Богдановым, и с В. Фриче, и с В. Базаровым, и с В. Орловским. Превратиться в третье — стать ублюдочным явлением современности — В. Шулятиков вряд ли мог, порукой в этом вся его установка, вся его борьба с буржуазными ‘Бастилиями’, весь характер его работ.
30 Имею ввиду работы М.Н. Покровского — Марксизм и особенности исторического развития в России, и В. И. Ленина, сб. IX.
Однако социоморфизм и подстановка были в зародыше у В. Шулятикова, а в литературоведческих работах они принимали своеобразное выражение. Первый момент — это значительный элемент механичности. Тут В. Шулятиков впадал в жесточайшее противоречие сам с собой. С одной стороны, он должен был признать и признавал за сознанием его относительную самостоятельность, его активность как формы познания, с другой стороны, сознание было только символом элементов производства.
Признавая, что литература является результатом отношения класса к миру, В. Шулятиков утверждал ее активность, утверждал тот факт, что литература широко отражает жизнь. Но, утверждая это, он противоречил своему же собственному положению, что она является выражением ближайших материальных выгод и стремлений. С теорией отражения сознанием бытия, с применением к ней диалектики В. Шулятиков явно не справился. В этом характер его литературоведческих ошибок. Установив корень его ошибки, мы должны подчеркнуть, что она не является исходным пунктом всей его системы, что она есть недостаток в ряде положительных сторон. Вот почему обусловленные ошибки сказываются во всех работах В. Шулятикова, но не превращают всю систему в целом в ошибочную. В. Шулятиков не является полным механистом, а тем более в литературоведении, в этом не мог его упрекнуть даже Г. Плеханов, но элементы механизма в его исследованиях налицо. Однако количество не переходит в качество. Любопытно заметить, что относительная механистичность точки зрения В. Шулятикова говорит не только о том, что во многом он был прав, но и выгодно отличает В. Шулятикова от современных нам литературоведов-механистов. Теорию отражения В. Шулятиков сводит к подстановке. Подстановка ее есть, в сущности говоря, для него теория отражения. Современные же механисты (В. Переверзев и др.) вовсе отрицают теорию отражения, считая ее метафизическим взглядом. Разница между полным отрицанием теории отражения и сведением ее к подстановке заключается в том, что в первом случае проповедуются автоматизм, стихийность, бессознательность, сознание включается в стихийный процесс развития материи. При подстановке же мы имеем активность сознания, хотя и 0x08 graphic
ограниченную ближайшими материальными интересами и выражающую только элементы производства.
В этом понимании теории отражения и заложено их отличие от В. Шулятикова, с пользой в сторону последнего. В. Шулятиков считает сознание активной формой, обладающей относительной самостоятельностью. В. Переверзев отрицает за сознанием: эту роль. В. Шулятиков понимает действительность как революционную практику и противоречит сам себе, а В. Переверзев фаталистически понимает развитие действительности как стихийное движение материи, поэтому он хотя и не противоречит себе, но остается механистом до конца. Если у В. Шулятикова элементы механистичности играют весьма относительную роль, то у современных литературоведов-марксистов они играют абсолютную роль, превращая их в систему явно механистическую. Вот почему если и говорить о связи их с В. Шулятиковым, то необходимо подчеркнуть, что связь тут только с одной стороной его взглядов — с отрицательной, с элементами механизма. Но у него были и положительные стороны, в разработке которых он далеко превосходил своих менее талантливых последователей. У В. Шулятикова видели только отрицательные стороны. В. Переверзев и его группа попытались взять и положительные .моменты. Но, будучи сами механистами, они и в наследстве В. Шулятикова стали разрабатывать стороны, связанные с механистичностью его взглядов.
Мы наметили выше четыре ошибочных вывода, к которым приводит принятие теории подстановки социоморфизма (антидиалектичность, механистичность, теория равновесия, отрицание философии). Очевидно, что в области литературоведения у В. Шулятикова посредственно могли сказаться первых три пункта. Элементы механистичности, а стало быть антидиалектический подход мы видели у В. Шулятикова, теория равновесия как ближайшее следствие тоже проявляется у него. Но, связывая ошибки В. .Шулятикова с А. Богдановым, мы должны помнить, что сам Богданов только, на известном этапе своего развития стал расходиться с марксизмом и наконец отошел от него. Когда это было? Как протекал этот процесс? — В рамках настоящей работы мы не имеем права заниматься подробным рассмотрением этого вопроса, по основные даты должны отметить. Философские статьи А. Богданова начали появляться с 900-х годов31, а к 1905-1906 гг. уже оформляются в целую систему ‘эмпириомонизма’. К этим же годам относится полемика А. Богданова :!с Г. Плехановым. В 1908 г. появляется книга В. Шулятикова ‘Оправдание капитализма в западноевропейской философии’, не встретившая хорошего отзыва даже в среде той группы, в которой работал В. Шулятиков (см. напр. отрицательный отзыв П. Юшкевича). В 1908 г. появилась книга В. Ленина ‘Марксизм и эмпириокритицизм’, окончательно разоблачающая А. Богданова. Если Г. Плеханов в своих письмах к А. Богданову не считает его марксистом, то Н. Ленин в упомянутой книге писал, что А. Богданов есть марксист минус его теория тождества бытия и сознания, т. е. минус ‘эмпириомонизм’ (минус махизм, вернее)32. Для выяснения марксизма А. Богданова любопытен отзыв И. Ленина о его книге ‘Краткий курс (Экономической науки’. Рецензия Н. Ленина па эту книгу относится к 1898 г.
31 Я имею ввиду А. Богданова — Развитие жизни в природе и обществе, ‘Из жизни общества’, 1902 г., ‘Что такое идеализм’, 1901 г., и др.
32 Ленин, Собр. соч., т. X, стр. 331.
Книга г-на А. Богданова представляет замечательное явление в нашей экономической литературе, это не только не ‘лишнее’ руководство в ряду других (как ‘надеется’ автор в предисловии), по положительно лучшее из них…
И дальше Ленин отмечает ее достоинства:
1) полная выдержанность направления от первой до последней страницы книги, трактующей о весьма многих и весьма широких вопросах, 2) содержание науки автор излагает ‘не догматически’, а в форме характеристики последователем их периодов экономического развития, именно: периода первобытного родового коммунизма, периода рабства, периода феодализма и цехов и наконец капитализма, 3) выдающееся достоинство ‘курса’ г-на А. Богданова и состоит в том, что автор, .последовательно держится исторического материализма.
Далее Н. Ленин делает замечания относительно некоторых дополнений и исправлений книги33. Эту в высшей степени положительную характеристику книги А. Богданова мы приводим для того, чтобы выяснить характер его ревизионизма. Этот характер и выясняет Н. Ленин через 10 лет в своей работе ‘Материализм и эмпириокритицизм’:
Исторической особенностью современного российского махизма, (вернее: махистского среди части с.-д.) является следующее обстоятельство: Л. йербах был материалист ‘внизу’, идеалист ‘наверху’, то же относится в известной мере и к Бюхнеру, Фохту, Молешотту и к Дюрингу, с тем существенным отличием, что все эти философы были пигмеями и жалкими кропателями по сравнению с Л. Фейербахом. К. Маркс и Ф. Энгельс, вырастая из Фейербаха и мужая в борьбе с кропателями, естественно обращали наибольшее внимание на достраивание философии материализма доверху, т. е. не_на материалистическую гносеологию, а на материалистическое понимание истории. От этого К. Маркс и Ф. Энгельс в своих сочинениях больше подчеркивали диалектический материализм, чем диалектический материализм, больше настаивали на историческом материализме, чем на историческом материализме… Наши механисты не поняли марксизма, потому что им довелось подойти к нему, так сказать, с другой стороны, и они усвоили — а иногда не столько усвоили, сколько заучили — экономическую и историческую теорию Маркса, не выяснив ее основы, т. е. философского материализма. Получилось то, что Богданов и К0 должны быть названы русскими Бюхнерами и Дюрингами наизнанку. Они желали бы быть материалистами вверху, они не умеют избавиться от путанного идеализма внизу! — идеализм, переодетый в марксистские термины, подделанный под марксистские словечки…34
33 Ленин, Собр. соч., т. Гиз, 1928, стр. 371-373.
34 Ленин, Собр. соч., т. Х, стр. 337.
Эта замечательная характеристика богдановского марксизма: имеет отношение ко всей группе и дает нам право сделать следующие выводы: 1) в 900-х годах А. Богданов был марксистом, 2) отход его от марксизма начался ‘снизу’, т. е. с философских основ, при этом ‘наверху он еще оставался марксистом, 3) дальнейшее развитие А. Богданова привело его к расхождению с марксизмом и ‘наверху’, т. е. и в исторической и экономической области, а главное в политической (исключение в 1909 г. из состава редакции центрального органа партии ‘Пролетарий’, платформа 1909 г. с разговорами о пролетарской культуре, отрицание русской революции 1917 г. и т. д.). В. Шулятиков, умерший в 1912 г., не мог не видеть этой эволюции А. Богданова и, оставаясь большевиком до конца своей жизни, не мог, подобно другим сторонникам А. Богданова, не порвать с ним. Однако влияние последнего сказывалось долго. Наибольшей силы влияние достигает в 1907-1908 гг., т. е. в годы, когда В. Шулятиков занимался философией. В. Шулятиков в этих работах ошибку ‘снизу’ и остается марксистом ‘сверху’. В работах предшествующего периода мы замечаем только борьбу тенденций, затем идет период торжества богдановщины и наконец период расхождения. Вот почему литературные, работы 1900-1904 гг. (‘Критические этюды’ в ‘Курьере’, ‘Восстановление разрушенной эстетики’ в ‘Очерках реалистического мировоззрения’) характеризуются различием тенденций, в них вскрыты противоречие и возможность и того и иного пути развития. Работы 1906-1909 гг. (‘Оправдание капитализма в западноевропейской философии’, ‘Неаристократический аристократизм’ во II книге ‘Литературного распада’, 1909 г., ‘Новая сцепа и новая драма’ в сборнике ‘Кризис театра’, 1908 г.) характеризуют как период наибольшего упрощенства, так и наибольшего количества допущенных ошибок, что объясняется особенно сильным влиянием Л. Богданова. Третий период (1910-1912), когда В. Шулятиков постепенно освобождается от влияния А. Богданова и снова возвращается к марксизму, изживая свои ошибки в области исторической теории (‘сверху’) и отмежевываясь от А. Богданова в области философской (‘снизу’). Таким образом, В. Шулятиков вышел из своего противоречия ценою разрыва с А. Богдановым. Правда, мы не имеем работ В. Шулятикова, подтверждающих, наш вывод, но нам известно, что он зорко следил за А. Богдановым, и в его рабочей тетради мы находим, следующую любопытную заметку по этому поводу: ‘Богданов стоит на почве чистейшей воды демократизма, а не социал-демократизма, как он старается уверить. Он оперирует тем же понятием общечеловеческой психологии, с каким оперируют идеологи либеральной и радикальной буржуазии’ (В. Шулятиков, Рабочая тетрадь, стр. 6).
Это глубокое замечание характеризует В. Шулятикова как тонкого и чуткого революционера, с обостренным вниманием к классовой борьбе. Именно этот принцип — принцип классовой борьбы — является тем основным моментом, на котором В. Шулятиков должен был разойтись с А. Богдановым. Этот решающий принцип массовой борьбы отличает В. Шулятикова и от В. Переверзева. Повторяю, что, принимая во многом теорию А. Богданова, Шулятиков становился в противоречие сам с собой, идя к признанию принципа классовой борьбы, он шел к выправлению своей линии, к изживанию ошибок, к разрыву с А. Богдановым. Последний же из своего противоречия так и не вышел, углубляя и расширяя свою ревизионистскую теорию. Таким образом, и В. Шулятиков и В. Переверзев связаны с А. Богдановым, но первый шел к разрыву, к преодолению, второй не делает этого, первый брал философские принципы (социо-морфизм, подстановку) и расходился в учении об общественном развитии, второй берет именно учение об общественном развитии, опираясь на механистические принципы в области философии. В. Шулятиков ушел от А. Богданова, и в этом следует видеть положительное явление, плодотворно сказавшееся на разработке его взглядов.
Теперь мы проследим эволюцию взглядов, а стало быть и ошибок В. Шулятикова в области литературоведения. Набрасывая схему развития В. Шулятикова, мы указали, что в статьях первого периода замечается борьба двух тенденций (1901-1905), в статьях второго периода — наибольшее упрощенство под влиянием теории А. Богданова (1905- 1910), в статьях третьего периода намечается разрыв с философией А. Богданова (1910-1912). Статьи В. Шулятикова в газете ‘Курьер’ в течение 1900-1902 гг. показывают, куда направляется его главное внимание, чего он хочет от художника и как, стало быть, подходит к нему. Говоря, например, о творческой манере М. Горького, он замечает, что последний учился у Короленко, который ‘действительно научил его сосредоточить интерес рассказа не на фактах экономической борьбы за существование, не на описаниях трудности борьбы, даже не на страданиях героев, и не на ‘лютой бродяжьей тоске’, а на поэзии душевных, стремлений, на обрисовке порывов душевной энергии и душевных сил’ (‘О новейшем реализме’, стр. 199). В этой установке пока нет еще никакого упрощенства, но тенденция к нему есть, и она при дальнейшем развитии укрепилась. Рядом с этим в статье ‘Несколько слов о литературном ‘оскудении’ В.. Шулятиков дает характеристику тогдашним беллетристам, справедливо подчеркивая без всякого осуждения новый тип писателя, т. е. писателя не учителя, а наблюдателя и регистратора жизни. Даже больше, в ряде статей этого периода мы находим у него больше положительных тенденций, чем отрицательных. В статье ‘На рубеже двух культур’ В. Шулятиков очень любопытно подходит к Гоголю, к тем противоречиям, которыми был полон его душевный мир. ‘Другая часть противоречий? — пишет В. Шулятиков,- имеет социальное происхождение, должна быть объяснена из условий той общественной среды, в которой рос и развивался талант Гоголя. Эти противоречия были противоречиями, самой общественной жизни Гоголя. Гениальный художник, сын ‘переходной эпохи’, он стоял перед лицом двух поколений интеллигенции, перед лицом двух различных культур. На его глазах происходила смена двух общественных миросозерцаний’35. Таким образом, характер творчества Гоголя В. Шулятиков выводит из того факта, что он в своих произведениях особенно ярко и точно отразил противоречия эпохи. Стоит сопоставить точку зрения В. Шулятикова на Гоголя с работой В. Переверзева, чтобы видеть, как первый применяет теорию отражения, а второй стоит на точке зрения тождества. Эту же теорию отражения применяет он и по отношению к Г. Успенскому. ‘В своих произведениях в пореформенную эпоху русского капитализма и на выяснении влияния капитала на разные стороны общественной и народной жизни он наблюдал первые ранние шаги капиталистического развития. Он видел перед собой лишь хищника-буржуа. Подобно большинству своих современников, он кроме хищнических сторон в капитализме не видел ничего. Он считал русский капитализм чем-то беспочвенным и наносным. Он не верил, чтобы по мере того как будет организовываться правильно фабричная промышленность, в общественной и народной жизни произойдут глубокие изменения, откроются новые горизонты’36. Сравнивая подход В. Шулятикова к Г. Успенскому с подходом к нему же Г. Плеханова, нельзя установить противоречия, хотя Г. Плеханов дает развернутое исследование, а В. Шулятиков — только небольшой этюд.
35 На рубеже двух культур’, стр. 206.
36 Памяти Глеба Успенского. Стр. 216.
В статье ‘Восстановление разрушенной эстетики’ (‘Очерки реалистического мировоззрения’, М., 1904 г.) тенденции к упростительству более заметны, хотя тут же в основном дан верный подход и выдвинут ряд очень глубоких фактических и методологических замечаний. Для иллюстрации приведу только один пример:
Отныне воскресает беллетристика как fiction, как ‘обман’, выражаясь старинными терминами. Беллетристические произведения начинают цениться не постольку, поскольку они отражают насущные потребности действительности, а поскольку рядом с миром действительности они создают особый мир, особую надстройку над действительностью. Художественные образы и идеи, рожденные не как непосредственные отражения материальных интересов реальной жизни, а лишь связанные с последней через посредство ‘индивидуальной’ психологии, объявляются живущими самостоятельной жизнью (стр. 53).
Примеров можно было бы привести очень много, но все они подтверждали бы нашу мысль о наличии двух тенденций и о возможности ухода в упростительство. В самом деле, приведенный нами пример может быть взят и с одной и с другой стороны, смотря по тому, какая тенденция восторжествует. Такую же борьбу тенденций видим, мы и в статье о Чехове. (‘Теоретик ‘талантливой жизни’), относящейся к 1905 г. ‘Пером бытописания ‘хмурых людей’ управляет сознание групповых интересов, подсказывающих необходимость иной, не мещанской обстановки, — обстановки, богатой разнообразием своего содержания’ (стр. 189). Пример говорит сам за себя: достаточно возвести эту тенденцию в принцип исследования, как получится упрощенство. Это и произошло в следующем периоде.
Таким образом, молено констатировать, что литературоведческие работы первого периода упрощенством не страдают, хотя отдельные срывы, указывающие на возможность развития таких тенденции, и были. Последнее обстоятельство больше относится к концу этого периода.
В 1908 г. В. Шулятиков выпускает книгу ‘Оправдание капитализма в западноевропейской философии’, отмечающую, как мы указывали выше, упрощенство в философии37, в этом же году, выходит сборник ‘Кризис театра’ со статьей В. Шулятикова ‘Новая сцена и новая драма’, а в следующем, 1909 г. — сборник ‘Литературный распад’, кн. II, с его же статьей ‘Неаристократический аристократизм’. В этих работах упростительские тенденции В. Шулятикова достигают своего высшего предела. Даже ближайшие соратники В. Шулятикова, участники сборника, не могли целиком оправдать его подход и вынуждены были сделать примечание38. В рамках настоящей статьи нет возможности вскрыть все пороки подхода В. Шулятикова, выступившие в этих работах, мы поэтому подчеркнем два момента: 1) характер упростительства, 2) наличие в этих работах наряду с ошибками верных мыслей. Второй пункт мы рассматриваем в последнем разделе нашей работы, а сейчас остановимся на характере его упростительства. Выше, характеризуя метод работы В. Шулятикова в философии, мы указывали на сведение им всех теоретических высказываний к символам, под которые надо подставить элементы производства. Теперь этот метод применяется им в литературе. Характеризуя творчество Л. Андреева и устанавливая вообще тенденции творчества модернистов, В. Шулятиков считает, что за всеми разговорами о тьме, сумасшествии, великой радости разрушения, отрицания жизни, проповеди смерти и т. д., скрывается нечто вполне реальное. Гиперболическими образами и формулами утверждается настоятельная необходимость ‘сокращения’ жизни… ‘Сокращение’ жизни, о котором они говорят, — это сокращение численности народонаселения. Их проповедь есть не что иное, как внесение в (область художественной литературы мальтузианских мотивов… И модернистская ‘тьма’ вместе с означенными течениями восходит по одному общему ‘материальному’ источнику… Что это за источник? — Это ‘сократительная’ тенденция новейшей индустрии, выражающаяся в изгнании ‘массы» из отдельных предприятия, отдельных, мастерских, отдельных профессий’ (стр. 165). Такой же характер носят упростителъские тенденции и в объяснении кризиса театра. Такое упростительство влечет за собою ряд других ошибок и ставит В. Шулятикова в противоречие с самим собою и прежде всего там, где он как литературный критик, стараясь подойти к определяющему художественное творчество первоисточнику (к экономическим отношениям), должен вскрыть ряд звеньев, приковывающих идеологическую ‘надстройку’ к материальной ‘подпочве’. Правда, к ясному представлению о необходимости вскрытия ‘ряда звеньев’ В. Шулятиков пришел позже, когда и выдвинул такое категорическое требование. Мы имеем ввиду статью ‘Этапы новейшей лирики’, относящуюся к 1910 г., но это был уже третий период, когда вполне ясно наметился разрыв с А. Богдановым, отход от его теории, а стало быть, изживание упростительских тенденций и возврат к марксизму. Статья ‘Этапы новейшей лирики’ появилась в сборнике ‘Из истории новейшей русской литературы’, участники которого (В. Орловский, В. Фриче, В. Базаров) не нашли нужным сделать примечания, подобного таковому к статье В. Шулятикова ‘Неаристократический аристократизм’ в сборнике ‘Литературный распад’, хотя лица были те же. Это обстоятельство говорит о многом и прежде всего об изменении подхода самого В. Шулятикова, что очень хорошо может быть доказано на основе анализа его статей. К выяснению положительных моментов в его взглядах мы и переходим.

III

Удачно высказанная для определенного времени оценка часто остается действительной на очень продолжительный период времени. Ее живучести и действенности способствует привычка мыслить по шаблону, традиции, отсутствие желания пересмотреть мнение авторитета. Этот консерватизм, свойственный иногда самым передовым течениям общественной мысли, способен тормозить успешное продвижение вперед, правильную оценку и рассмотрение своих истинных врагов и друзей в прошлом. Высказанную признанным авторитетом мысль, связанную с конкретной обстановкой, схватывающую именно этот исторический момент, а потому и действенную и правильную именно для него, распространяют на все времена, превращают в методологическую посылку, 0x08 graphic
совершенно не считаясь с историческим моментом и обстановкой. Так было с оценкой В. Шулятикова, как мы видели выше. Шулятиковщина стала нарицательным именем. И за этим нарицанием скрылись не только ошибки, но и положительные стороны наследства В. Шулятикова. В настоящей главе мы хотели бы подчеркнуть ряд положительных сторон его учения, связав их с современными представлениями в литературоведении.
В. Шулятиков считает, что критик должен проникнуть вглубь исторических движений для того, чтобы вскрыть истинный смысл и ценность той или другой идеологии.
Истинная ценность каждого литературного течения выясняется прежде всего социально-генетическим анализом. Социально-генетический анализ — вот тот единственный светоч, который, будет направлен на темные углы царства художественных идеологий, позволяет разглядеть за эстетическими и идеологическими туманами контуры реальных предметов, за сложной, иногда капризной игрой художественных образов и идей — столкновения ‘материальных’ стремлений и интересов. ‘Восстановление разрушенной эстетики’, стр. 27-2840.
40 Цитирую везде по книге В. Шулятикова — Избранные ‘литературно-критические статьи’, Зиф, М. — Л., 1929 г.
Вряд ля кто из марксистов станет спорить против этих утверждений В. Шулятикова. Для современного литературоведения стало исходным пунктом установление социального генезиса литературного произведения. Обнаружение той социальной почвы, которая породила данный литературный факт, является первой, хотя и не единственной задачей марксистского литературоведения. Обнаружение социальной ячейки, создавшей литературный факт, идет через анализ художественных образов и идей, которые есть не что иное, как выражение языком искусства материальных стремлений и интересов социальных групп. Против последнего утверждения В. Шулятикова и идет возражение, в котором подчеркивают, будто бы он в данном случае отождествляет искусство с интересом, непосредственно выводит художественное творчество из экономики. Так ли это?
Как В. Шулятиков представляет себе отношение экономики к искусству и насколько его точка зрения верна? — В современных спорах по вопросам литературоведения очень резко ставится этот вопрос. Спорящие товарищи ссылаются на Ф. Энгельса и Г. Плеханова в доказательство того положения, что экономика влияет на искусство через ряд передаточных звеньев. Мы считаем, что спор о посредственном или непосредственном влиянии экономики на литературу принял чисто схоластический характер и ни к каким результатам спорящих принести не может. Между тем у того же В. Шулятикова мы находим совершенно верный ответ да этот вопрос:
Понять литературное течение — значит установить его зависимость от определенной общественной группы. Оцепить его — значит произвести его учет на основании того удельного веса, который данная группа имеет в общей социально-экономической жизни. Степень прогрессивности данной группы служит показателем объективного значения литературной школы, этой группой созданной, и при рассмотрении вопроса о смене школ может явиться единственным надежным свидетельством перед судом критики41.
41 ‘Восстановление разрушенной эстетики’, стр. 28.
Уж здесь совершенно ясно намечено разрешение поставленного вопроса. Экономические отношения ставят социальные группы в определенное положение и таким образом обусловливают весь характер их дальнейшего развития. Первое и необходимое, что надо помнить при разрешении вопроса об отношений экономики к искусству, — это то, что основное значение тут имеют социальная ячейка, группа, класс. Понять зависимость искусства, литературы от экономики — это и значит, исходя из того, в каких экономических отношениях стоит данная социальная группа и как определен ими характер ее деятельности, установить, что данная система художественных образов является ничем иным, как результатом практической деятельности этой группы.
Изучение социального строения интеллигентских ячеек, — пишет В. Шулятиков, — в недрах которых развивается то или другое литературное ‘веяние’, изучение их роста, столкновения между собою и с другими общественными телами, изучение их побед и поражений, — вот с чего должен начать историк литературы. Затем, основываясь на добытых подобного рода изучением данных, критик должен приступать к анализу литературных веяний как идеологических приспособлений, выработанных теми или другими интеллигентными группами…42 Зарождение, рост, смена, крушение литературных течений свидетельствуют о соответствующих переменах строений и соотношений интеллигентных ячеек… При такой постановке вопроса понятие процесса литературной эволюции теряет ‘стихийный’ и анекдотический летописный характер, какой ему приписывается критиками старой школы и современными критиками-индивидуалистами: через изучение социальной подпочвы, определяющейся, с своей стороны, состоянием производственных отношений и в конечном счете развитием производительных сил, процесс этот представляется органическим звеном общеисторического движения43.
42 ‘Говоря об интеллигентных группах и ячейках мы конечно имеем ввиду интеллигентные кадры, выделяемые различными, так наз. ‘народными’ слоями, т. е. например средним или мелким крестьянством, городским пролетариатом, мелким бюргерством. Нарастание интеллигентных групп среди этих слоев-непременное условие создания литературы соответствующей идеологии’ (прим. Шулятикова, стр. 32).
43 ‘Восстановление разрушенной эстетики’, стр. 32.
Стоя в тех или иных производственных отношениях, класс обусловлен ими в характере своей деятельности буквально во всех областях. Если городские классы обращаются к природе, с которой они в повседневной жизни не встречаются, если художники класса начинают ставить весь мир на голову, если художники восходящего класса начинают воспевать смерть, а художники умирающего класса бодро говорят о жизни, то все это есть результат их активного отношения к жизни, обусловленного их положением в процессе общественного производства.
Этой стороны дела и не могут уяснить себе современные литературоведы, которые закономерность пейзажа стремятся вывести из отношения класса прямо к природе, а не к другому классу. Тут проповедуется автоматическая точка зрения, являющаяся не чем иным, как особым выражением механистического материализма. У В. Шулятикова этого автоматизма не было, он всегда брал класс и определял характер его деятельности на основе учета его экономического положения.
Социально-экономическая оценка должна отправляться от области определенных экономических отношений, — отношений, охватываемых производством. Выдвигать же в качестве конечного Bestimmungsgrund’a явления, относящиеся к другим областям экономической жизни, значит останавливаться на полдороге, затушевывать первоисточник анализируемых фактов.
Задача литературного критика — подойти к этому первоисточнику, вскрыть ряд звеньев, приковывающих идеологическую ‘надстройку’ к материальной ‘подпочве’. И мы должны это сделать. Путь нашего нисхождения от ‘надстройки’ и к ‘подпочве’ таков44.
44 ‘Восстановление разрушенной эстетики’, стр. 112.
Формулировка задачи критики идти до первоисточника анализируемых фактов вряд ли должна встречать возражения даже со стороны самых ‘ортодоксальных марксистов’. Именно тут подчеркивается В. Шулятиковым решительно монизм, его стремление не останавливаться на полдороге. Тут поставлена точка над i для тех, кто все время говоря об экономике, в конечном счете так и не доходит до нее, запутываясь в сети явлений. В. Шулятиков подчеркивает необходимость вскрытия ряда звеньев, приковывающих идеологическую надстройку к материальной подпочве, и таким образом перед нами опровержение всех басен о его ошибке в этом пункте. В. Шулятиков понимает, что основной момент, определяющий идеологию, — это общественные отношения, это положение социальной группы в обществе. Он пишет: ‘Та или иная идеологическая форма определяется не сословной метрикой отдельных идеологов, а положением той или иной социальной группы в области производства. Для нас важно не то, откуда известные идеологи заимствовали свой материал, но то, почему они обратились к нему, точнее, какие экономические условия сделали означенный материал столь ценным в рамках современного общества’ (подчеркнуто мною — М.Д.).
Стоит задать вопрос: все ли современные литературоведы понимают всю глубину этой мысли В. Шулятикова? Многие ли (отдают себе отчет в том, что тут В. Шулятиковым вскрыт один из важнейших принципов современного литературоведения? Для нас важно именно то, почему берут тот, а не иной материал, а знать, почему это — значит знать характер и направление деятельности данного класса, обусловленной его положением, в производстве.
Стоя на этой позиции, никогда не собьешься с точки зрения материалистического монизма, не заменишь общественного бытия общественным бытом или житием. В. Шулятнков против этих смешений. Возражая против попыток объяснить стиль с помощью невропатологического анализа, указывая на то, что содержание произведений Надсона не создано ни чахоткой, ни нервозностью поэта, В. Шулятиков пишет:
Не лучше дело обстоит и с распространенными в наши дни попытками выяснить происхождение новейшего литературного стиля из общих условий культуры крупных городов. Быструю лихорадочную смену настроений, отмеченную у современных писателей, особенно у декадентов, символистов и модернистов,- заявляют сторонники вышеозначенной попытки,- следует возводить к следующему источнику: городской обыватель слишком подавлен той суммой раздражений, которые вызываются в нем окружающей пестрой обстановкой, реакцией на эти раздражения являются флотирующие настроения’45.
45 ‘Восстановление разрушенной эстетики’, стр. 110.
Эти мысли не мешает запомнить тем литературоведам, которые быт ставят вместо бытия, которые социально-экономическую детерминированность художника, искусства, — детерминированность, вытекающую из положения класса в производстве, подменяют простой зависимостью от окружающей жизни.
Такие исследователи выводят наличие быстроты, развития действия, прерывистости языка, разорванности в композиции и др. черты, стиля просто из быстрого темпа городской жизни, из городской обстановки, а плавность, величественность — из деревенской, забывая, что все это не закон, а только случайное совпадение, что истинная причина характера того или иного стиля лежит в отношении класса к миру, к действительности, — отношении, обусловленном в первую очередь положением его в производственной системе общества. В. Шулятиков прекрасно разъясняет, что ‘… в крупных городских центрах средства к существованию получают не от природы, а от людей’. Отсюда направление и характер отдельных групп, их материального процесса мышления и его продуктов. Отсюда вся сложная система общественных отношений.
Итак, экономические отношения определяют характер и направление деятельности социальной группы, следовательно все мышление и его продукты, в том числе искусство и литературу. Таковым должно быть решение вопроса о взаимоотношении экономики и искусства. Оно же показывает, насколько прав был В. Шулятиков и насколько ошибалась традиция, упрекающая его только в упрощенстве и забывающая верные его мысли.
Отправляясь в своих исследованиях от социально-экономической группы, от ее положения в процессе общественного производства, определяющего все ее устремления и характер деятельности, В. Шулятиков, в сущности говоря, пытался решить очень важный философский вопрос об отношении субъекта к объекту, пытался взглянуть на этот вопрос с той стороны, где субъект (класс) выступает как активная величина46. Чрезвычайно трудный вопрос получил у В. Шулятпкова верное разрешение.
46 См. об этом у Г. Плеханова — ‘Основные вопросы марксизма’, стр. 37.
Мысль его шла в том направлении, что класс, этот исторический субъект-объект, активно относится к миру и в своем отношении к нему создает идеологический мир.
В. Шулятиков далек от мысли делать прямые выводы от положения класса сразу к формам его идеологии. Он понимает, что ‘маховое колесо, социально-экономического развития’ приводит в движение очень тонкие и своеобразные идеологические образования. Вот что он пишет:
При подобной вариации процесс абстрагирования ‘страдания’ совершает громаднейший поступательный шаг. Бледный и без того фантом становится почти незримым. Общественные классы некогда заменялись в изображении поэтов внеклассовым обществом страдающих, классовая борьба — ‘страданиями’. Затем ‘страдания’ последовательно утрачивали свой острый характер, превращаясь в ‘темное’ начало, ‘хаос’, игру ‘антитез’, бессильное ‘томление’. Однако при всех их превращениях некоторая отдаленная связь между ними и исходной точкой абстракции как-никак сохранялась. Теперь абстракция начинает отправляться уже от производного ряда понятий, уже от абстракции — ‘страдания страданий’47.
47 ‘Этапы новейшей лирики’, стр. 142.
Таким образом, упрек в лапидарности, вульгаризации с этой стороны отпадает сам собой, он попросту принесен со стороны. Пытаясь взять литературу как результат отношения к жизни той или иной социальной ячейки, В. Шулятиков не всегда верно устанавливал тот характер и направление деятельности, которые обусловлены производственным положением социальной ячейки. Тут у него были ошибки, но кто же не ошибается? Для нас важны не его ошибки при исследовании конкретного материала, а его верная методологическая установка. Важно подчеркнуть верную сторону мысли, так как об ошибках говорилось достаточно.
Но гони природу а дверь, она взойдет, в окно: молодые беллетристы и поэты, занимаясь строительством ‘обманов’, возвышающихся над миром действительности, всеми своими произведениями говорят лишь об одном. Увлекаются ли они своими ‘свободными’ полетами фантазии, занимаются ли созерцанием ‘тайны’ мировой науки, решают ли они сложнейшие психологические загадки, создают ли они самые, причудливые настроения, — они неизменно лишь подчеркивают ‘страхи’ интеллигентского пролетариата за свое существование.48
48 ‘Восстановление разрушенной эстетики’, стр. 73-74.
Тут как раз налицо эти две стороны мысли. Противопоставляя свой метод реальной критики таким критикам, как Скабичевский, Неведомский и др., В. Шулятиков часто, увлекаясь, перегибал палку в объяснении характера деятельности тех или иных социальных групп. Но путь его, повторяем, был во многом верен.
История лирики для него ‘есть история поучительной, постепенно совершившейся социальной дифференцировки, идеологическая иллюстрация процесса сложения буржуазного общества, укрепления его на завоевываемых позициях’49.
49 ‘Этапы новейшей лирики’, стр. 151.
Если история лирики есть история сложения буржуазного общества, то ее мотивы есть мотивы буржуазии. Но В. Шулятиков далек от той мысли, что раз это буржуазия, то ничего иного кроме буржуазных мотивов и образов в ее творчестве нет и не может быть. Он понимает, что класс может брать и изображать другую среду, но когда?
Отречение буржуазии от собственной культуры и усвоение ею культуры, созданной другим классом, нельзя понимать в буквальном смысле: заявляя о своих аристократических ‘симпатиях’, в частности воскрешая художественное credo романтизма, буржуазия тем самым не выдает себе форменного и безусловного testimonium paupertatis, не совершает акта заимствования чего-то совершенно чужого, не являющегося органическим продуктом ее собственной деятельности. Всякие заимствования могут иметь место только там, где они вытекают из реальных интересов заимствующего класса. Когда речь идет о различных реставрациях и воскрешениях, центр тяжести вопроса заключается не в том, что известная общественная группа берет нечто у другой группы, фигурировавшей некогда на исторической сцене, а в том, что среди первой группы развились известные тенденции, делающие возможным утилизацию старых идеологических форм. Другими словами, эти старые формы важны не сами по себе, а как отражение ‘нового’, отражение ‘материальных’ наслоений текущей жизни50.
50 ‘Неаристократическая аристократия’, — стр. 153. Подчеркнуто везде мною. — М.Д.
Как может быть понята эта цитата в общем контексте критики В. Шулятикова? — Она несомненно говорит о том, что класс обращается к старому, берет из него, — отрекается от себя и т. д. Но все это не стирает его классовой сущности, так как все эти заимствования объясняются из характера деятельности класса. Не самый факт их наличия, а то, почему они имеются налицо, — вот что должно характеризовать классовость литературы. Отсюда, например, понятно, что причины, зарождения и зарождения аристократических мотивов в буржуазной атмосфере надо искать в условиях и характере деятельности буржуазии.
‘Без сомнения, — пишет В. Шулятиков,- всякий класс, потерпевший ‘на жизненном пиру’ неудачу, должен воспользоваться черными топами для своих идеологических построений, но отсюда еще не вытекает, чтобы ‘мрачная’ идеология была монополией только такого рода классов. ‘О тьме’, ‘туманах’, могилах и смерти могут говорить представители класса, вовсе не думающего в данный момент погружаться во мрак ‘ничтожества’ или ‘небытия’, а напротив, занимающего или собирающегося занять ‘на жизненном пиру’ первое место. Конечно, тот, кому улыбается счастье, не станет рядиться при обычных условиях в траур, а предпочтет праздничные одежды. Но возможны и иного сорта случаи. ‘Могилы’ и ‘смерть’ могут для известной общественной группы сыграть роль символов, указывающих на путь, по которому она приближается к победе. С таким именно случаем мы имеем дело сейчас51.
51 ‘Неаристократическая аристократия’, стр. 158. (Подчеркнуто везде мною — Д.М.)
Тут В. Шулятиков блестяще показал, как глубоко он понимает связь искусства с его подпочвой, и не стремится сделать умозаключение от экономики прямо к идеологическому состоянию. Он очень тонко прослеживает, как социально-экономическая закономерность говорит, на языке литературы.
Итак, по вопросу о субъекте творчества В. Шулятиков считает, что таким субъектом всегда является тот или иной класс, что искусство рождается в результате отношения класса к действительности, что характер отношения класса, а стало быть и искусства, обусловлен положением класса в общественном производстве. Следовательно, социально-экономическая закономерность говорит на языке литературы через класс. Чем же направляется практическая деятельность класса, что определяет ее характер? — В. Шулятиков стремится во всякой форме идеологии отыскать экономический интерес, который и есть основная пружина деятельности класса. Прежде всего, что такое экономический интерес? Как его понимает В. Шулятиков? Нужно заметить, что понятие экономического интереса у В. Шулятикова весьма расплывчата и не всегда употребляется им в одном смысле. Там, где всю деятельность класса он сводит к утверждению, будто бы класс ничего не знает кроме защиты своих экономических интересов, там он делает ошибку, так как часть принимает вместо целого, одну сторону отношения — за все отношение. Но там, где под экономическим интересом В. Шулятиков понимает материальные стремления, материальную деятельность, там, где понятие экономического интереса у него поднимается до понятия производственных, экономических отношений, там В. Шулятиков конечно прав. Таким образом, самая ошибка В. Шулятикова носит относительный характер. Экономический интерес как непосредственная, ближайшая цель класса конечно всегда присутствует в установке его практической деятельности. Материальная производительная деятельность людей движется прежде всего его интересом,- интересом, понимаемым не как определенная форма сознания, сознание индивидом выгодности того или иного положения, а интересом как необходимой движущей силой, вырастающей из того, чтобы жить, из того, чтобы иметь возможность ‘делать историю’. Производство самой материальной жизни, производство средств, необходимых для удовлетворения самых насущных потребностей в еде и питье, жилище и одежде и т. д., утоляется первым историческим делом людей.
Это историческое дело является основным условием всякой истории, которое должно быть выполняемо ежедневно и ежечасно еще и поныне, как тысячи лет назад, чтобы сохранить только человека живым52.
52 Маркс и Энгельс, Архив, т. I, стр. 219, Гиз, 1928 г.
Отсюда понятно, что в основе деятельности той или иной социальной группы и лежит в первую очередь задача выполнения этого первого исторического дела. Это и есть ее экономический интерес. Таким образом, экономический интерес — это не сознание, не психическое, а это материальная направленность социальной группы, диктуемая самой необходимостью существования вообще. Дело, стало быть, не в том, что выгодно и что нет, а в том, что. необходимо для того, чтобы вообще быть, существовать.
Отсюда понятый так экономический интерес присутствует в любой практической деятельности социальной группы и составляет центр его материальной деятельности. Однако отождествлять все формы отношения класса к действительности с экономическим интересом было бы уже ошибкой. В. Шулятиков не всегда избегал ее, по справедливость требует заметить, что рядом с ошибками у него же мы имеем и верную установку в этом вопросе.
Однообразие, неподвижность жизни — могила для таланта, вопрос о таланте, т. е. о профессиональных способностях, является для известной общественной группы центральным фокусом ее интересов, ‘мещанская жизнь’ до последней степени однообразна и неподвижна, отсюда вывод, обязательный для представителя названной группы: ‘мещанское царство’ ужасно прежде всего и главным образом монотонностью своего колорита. Наружная настилка принята за фундамент здания: один из внешних, показателей ‘мещанской культуры’ объявлен ее основой53.
53 ‘Теоретические таланты жизни’, стр., 190.
В. Шулятиков указывает, что художник руководствуется групповой эстетикой, групповыми интересами, групповым сознанием и т. д., но все это имеет тот смысл, что групповая направленность материальной деятельности обусловливает характер деятельности художественной, идеологической. И в этом утверждении ничего ложного нет. До отождествления двух рядов экономического и идеологического пока еще далеко. До замены производственного принципа принципом, потребления не менее далеко. Если вопрос о профессиональных способностях, о таланте объявляется основным, центральным отношением для определенной общественной группы, то это говорит не о том, что для этой общественной группы выгодно с точки зрения ее потребления центральным считать именно этот вопрос, а о том, что характер материальных отношений общества, положение этой группы в Обществе, ее первое историческое дело, ее экономический, интерес, ее производственные отношения определили, выдвинули в центр ее идеологической жизни, именно этот вопрос, это отношение.
Не касаясь вопроса о том, верно ли В. Шулятиков определил основное отношение для творчества Чехова, отметим правильность его методологического пути в исследовании. Отыскав основное отношение, В. Шулятиков далее стремится развернуть на его основе понимание всего творчества писателя. Таким образом, основное, отношение социальной, группы к жизни служит для него той абстракцией, которая развертываясь, охватывает всю конкретную действительность. Этот, весьма существенный в общей методологии вопрос: разрешается, им на конкретном материале, что очень важно и может быть полезно и теперь. Нужно подчеркнуть, что, развертывая основное отношение социальной ячейки, В. Шулятиков очень тонко, и метко намечает, и богатство идеологических оттенков и их связь с ‘маховым колесом’ экономики.
Прослеживая, как основное отношение развертывается на протяжении всего творчества художника, В. Шулятиков разрешал, и другую не менее важную методологическую проблему — проблему монистического понимания творчества писателя. Самый путь анализа показывает характер его монизма. Поскольку В. Шулятиков считал, что художник всегда является выразителем групповых, стремлений и интересов, постольку он должен был проследить, как эти интересы он выражает на всем протяжении своего творчества. Монистичность понимания творчества не в том, что художник способен изображать только свой класс, что попытки изображения другого класса кончаются тем, что он обязательно переоденет их в костюм своего класса, а в том, что во всех созданных образах художник раскрывает отношение своей социальной группы. Это тем более было последовательно у В. Шулятикова, что первой задачей своего анализа он считал отыскание основного отношения. Таким образом, в вопросе о монистическом понимании творчества писателя В. Шулятиков шел в верном направлении. Недостаточная четкость его в этом вопросе объясняется тем, что он недостаточно выяснил, что отношение к миру, данное в художественном творчестве, гораздо шире экономического интереса.. Деятельность класса в области художества определяется тем, что класс состоит в определенных отношениях к природе и обществу, но эта деятельность имеет множество сторон. Рисуя свое отношение к самому себе, к своему прошлому, настоящему и будущему, рисуя свое отношение к природе и другим классам, класс рисует разные картины, создает разные образы и таким путем раскрывает разные стороны своего отношения к действительности. Отсюда ясно, что все разнообразие образов, созданных художником, может быть связано и в действительности связывается единым отношением класса к миру, к действительности.
Но единое отношение класса к действительности объясняется тем, что он стоит как целое в производственных отношениях к природе и остальному обществу, как мыслящее и чувствующее начало, и в качестве такового, производя свою материальную жизнь, он производит свое мышление и его продукты. Экономические отношения класса определяют характер всей его дальнейшей деятельности. Творчество художника потому и монистично, что оно есть часть деятельности класса, результат его активного отношения к миру, есть форма, раскрытия классом самого себя. Характеризуя положительное во взглядах В. Шулятикова, мы, как заметил читатель, пользовались его работами, главным образом, первого и третьего периодов. Однако, как было подчеркнуто выше, рядом с неверными положениями у него есть и верные мысли в работах второго периода, которые мы и использовали для характеристики его методологических воззрений. Наша работа ни в какой мере не претендует на исчерпывающую полноту ‘проблемы Шулятикова’. Наоборот, мы предполагаем, что дальнейшее исследование, даст возможность уточнить набросанную нами схему развития В. Шулятикова, более подробно характеризовать его в отдельные периоды, выяснить такие вопросы, как ‘Шулятиков и большевизм’ и т. д.
Сейчас мы остановились на некоторых моментах методологии В. Шулятикова, иллюстрируя их его литературоведческими работами, но и они показывают, что у него много ценного. Мы бросили беглый взгляд на В. Шулятикова-философа, установили корни его ошибок как в философии, так и в литературоведении. Мы связали В. Шулятикова с современностью, пытаясь показать, как верно и насколько далеко шел он в постановке некоторых методологических проблем и насколько неверно к нему отношение, воспитанное косностью мышления и традицией, которую пора пересмотреть. Настоящая статья и является попыткой пересмотра этой традиции.
Примечание: Добрынин М.К. занимался творчеством Шулятикова В.М. по рекомендации Фриче В.М. (Шулятиков В.И.)
ДОБРЫНИН Михаил Кузьмич (23.1.1889, Рославль Смоленской губернии, — 8.7.1955, Москва) — русский и белорусский советский литературовед, доктор филологических наук (1951), профессор Смоленского университета (1924). Преподавал в вузах Москвы и Минска. Секретарь правления СП СССР (1946). Заведующий сектором литературы народов СССР Института мировой литературы им. А. М. Горького АН СССР, заведующий кафедрой литературы Государственного института театрального искусства им. А. В. Луначарского (1937—55). Занимался главным образом историей литератур народов СССР.
1
Добрынин М. К.
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. С. П. Фатеев. Об эволюции мировоззрения С. Т. Аксакова, Аксаков Сергей Тимофеевич, Год: 1985
  2. Гирш: биографическая справка, Гирш Женни, Год: 1910
  3. А. А. Ржевский: биографическая справка, Ржевский Алексей Андреевич, Год: 1871
  4. Петр Андреевич Вяземский, Гиллельсон Максим Исаакович, Год: 1982
  5. ‘Только в творчестве есть радость — все остальное прах и суета’, Миронов Георгий Михайлович, Миронов Леонид Георгиевич, Год: 1989
  6. Пьер-Луи Женгене: краткая справка, Женгене Пьер-Луи, Год: 1894
  7. Томас Мур, его русские собеседники и корреспонденты, Алексеев М. П., Год: 1963
  8. Эмиль Ожье: биографическая справка, Ожье Эмиль, Год: 1968
Электронная библиотека