Ученица Гаррика, Филон Огюстэн, Год: 1892 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Ученица Гаррика.

Историческій романъ Огюстена Филона.

I.

Часы церкви св. Мартина пробили три, когда наемная карета остановилась у подъзда великолпнаго дома, на западной сторон Лейстерскаго поля {Нын Лейстерскій скверъ.}. Пока кучеръ стучалъ тяжелымъ молоткомъ въ дверь, изъ кареты выпрыгнула молодая двушка, почти ребенокъ. Подъ срымъ ея плащомъ,— онъ распахнулся отъ движенія,— было видно роскошное платье. Передъ заглядвшимся прохожимъ мелькнули въ оборкахъ юбокъ красныя атласныя туфельки и стройныя ножки въ шелковыхъ чулкахъ съ вышитыми стрлками.

Молодая двушка обернулась и помогла выйти изъ кареты пожилой дам, опиравшейся на палку. На старшей была большая соломенная шляпа и срое платье квакерши. Этотъ простой костюмъ бываетъ иногда къ лицу молоденькимъ двушкамъ, но никогда не идетъ къ дамамъ средняго возраста.

Стоялъ чудный весенній день, одинъ изъ тхъ, когда даже больнымъ и несчастнымъ живется легче. Легкій втерокъ колебалъ вершины громадныхъ деревьевъ, окружавшихъ площадь двойнымъ кольцомъ. Дти играли на большой лужайк, пересченной наискось двумя дорожками, посыпанными желтымъ пескомъ. Тихо было въ сквер, точно погруженномъ въ сладкую дремоту, только съ свера доносились глухіе звуки, немолчный гулъ двухъ скрещивающихся потоковъ: одного — идущаго отъ Ковентъ-Гардена и Ченсери-Лена, другаго отъ Пикадилли и Сентъ-Джемса. Пшеходы, всадники, экипажи, носилки тянулись пестрою вереницей, а между ними сновали цвточницы, газетчики, продавцы горячихъ пирожковъ. Кавалеры величественно кланялись, прижимая къ груди треуголки и почтительно склоняя головы направо. Дамы обмахивались верами и кивали головами, на которыхъ красовались цлыя сооруженія изъ цвтовъ и перьевъ. Воздухъ былъ пропитанъ острымъ и одуряющимъ запахомъ пачули, рисовой и бергамотовой пудры. Нищіе и носильщики-ирландцы, вс т, кто только издали могутъ смотрть на счастье другихъ, лниво покуривали свои трубки, прислонясь къ оград сквера. Яркое солнце освщало спину мраморнаго коня, на которомъ гарцовалъ среди площади ганноверскій принцъ, оно горло въ окнахъ строющейся обсерваторіи Ньютона, играло на крышахъ, отражалось въ конской сбру, переливалось разноцвтными огнями въ брилліантовыхъ серьгахъ женщинъ, всюду зажигало искры, все заливало потоками свта и радости.

Между тмъ, лакей въ шитой серебромъ ливре отворилъ дамамъ дверь.

— Дома сэръ Джошуа Рейнольдсъ?

Лакей затруднялся отвтить. Но на ступеняхъ лстницы показался Ральфъ, довренное лицо художника.

— Миссъ Вудвиль?— спросилъ онъ въ свою очередь.

— Я,— отвтила молодая двушка.

— Пожалуйте, миссъ Вудвиль.

И онъ прибавилъ съ улыбкой:

— Вы аккуратны.

— Театральная привычка!… Обопритесь на мою руку, тетя. Въ эту минуту кто-то крикнулъ: ‘Goud morning!’ — и такимъ страннымъ, пронзительнымъ голосомъ, что миссъ Вудвиль невольно вздрогнула.

— Не обращайте вниманія,— сказалъ Ральфъ,— это птица.

— Какая птица?

— Попугай сэра Джошуа. Онъ былъ на двор, но его перенесли въ столовую потому, что онъ все дрался съ орломъ.

— Орелъ! Попугай!… Зачмъ они здсь?

— Они позируютъ. Вы, вроятно, не разъ встрчали ихъ въ картинахъ сэра Джошуа. О, мы вс служимъ ему моделями! Вчера я былъ пастухомъ, а третьяго дня — морскимъ богомъ.

Добрый Ральфъ съ гордостью вспоминалъ о высокомъ достоинств, въ которое облекло его довріе господина.

Разговаривая такимъ образомъ, они дошли до перваго этажа. Ральфъ ввелъ дамъ въ галлерею, наполненную начатыми картинами, и два раза постучалъ во внутреннюю дверь, но не получилъ никакого отвта.

— Какъ президентъ становится глухъ!— прошепталъ онъ, покачивая головой.

Не дожидаясь доле, онъ отворилъ дверь.

Миссъ Вудвиль и ея спутница вошли въ довольно большую комнату, освщенную, съ сверной стороны, широкимъ окномъ, вышиною приблизительно въ девять футовъ. На мольберт стояло чистое полотно, около мольберта находилось большое зеркало, на сосднемъ столик была приготовлена свжая кисть и краски. Противъ зеркала, рядомъ со стуломъ художника, на нкоторомъ возвышеніи, помщался поворачивающійся на винт стулъ для модели. За исключеніемъ нсколькихъ дивановъ вдоль стнъ, въ комнат не видно было ни лишней мебели, ни бездлушекъ, ничто не развлекало вниманія, разв только черный слой табаку, покрывавшій полъ вокругъ художника. На встрчу гостямъ медленно подвигался человкъ, опираясь на палку одной рукой и держа въ другой серебряный слуховой рожокъ. Это былъ сэръ Джошуа Рейнольдсъ, величайшій женскій портретистъ изъ всхъ, когда-либо существовавшихъ.

Съ перваго взгляда онъ производилъ странное и неопредленное впечатлніе.

Его высокій лобъ, съ смло-откинутыми волосами, не лишенъ былъ благородства, но нижняя губа, разсченная и вдавленная по середин, придавала рту непріятное выраженіе. Глаза скрывались очками, крпко завязанными на затылк широкими черными лентами, по его безволосому, холодному лицу невозможно было опредлить ни возраста его, ни пола. Въ нсколькихъ шагахъ, въ тни, его можно было принять и за юношу, и за старуху. Его нершительность и даже безпокойство объяснялись стремленіемъ, свойственнымъ всмъ глухимъ, желающимъ скрыть свой недостатокъ.

Художникъ окинулъ быстрымъ и проницательнымъ взглядомъ старую квакершу, затмъ глаза его съ удовольствіемъ остановились на миссъ Вудвиль, его холодныя, почти дерзкія черты смягчились и оживились. Онъ уже написалъ три тысячи портретовъ, но дло не утомило его, напротивъ, въ немъ сильне пробуждалось вдохновеніе при вид каждой новой модели. Всякій разъ онъ думалъ: ‘Этотъ портретъ будетъ моимъ шедевромъ!’

Молодая двушка быстро сбросила плащъ на руки Ральфа. Она явилась въ костюм Розалинды, въ роли которой дебютировала въ Дрюри-Лэн полгода тому назадъ. Незабвенный вечеръ, когда ей стоило только появиться, чтобы побдить и, къ удивленію, увлечь сердца лондонцевъ!

На ней были срая фетровая шляпа съ перьями и широкими полями, приподнятыми съ одного бока, расшитый серебромъ корсажъ изъ розовой тафты и зеленая бархатная юбка, заложенная прямыми складками. Маленькая дтская головка, съ пушистыми каштановыми локонами, освщалась большими карими глазами. Рейнольдсъ, съ видомъ знатока, любовался ея нжною кожей, по которой при каждомъ движеніи пробгала легкая краска, ея блестящимъ, влажнымъ взоромъ, въ глубин котораго свтилось и шаловливое любопытство, и наивныя желанія, соединенныя съ безумною радостью, что она живетъ, что ей шестнадцать лтъ, что она знаменита и прекрасна.

— Сядьте здсь, миссъ Вудвиль,— обратился къ ней президентъ королевской академіи, указывая на студъ съ винтомъ.

— Какъ! Я не должна сидть противъ васъ?

— Нтъ, рядомъ со мною. Мы оба отъ этого выигрываемъ. Вмсто старика, довольно непріятнаго на видъ, вы видите въ зеркал собственный прелестный образъ и улыбаетесь ему. У меня же передъ глазами готовый эскизъ.

Старая дама вынула изъ кармана пачку банковыхъ билетовъ и внимательно пересчитала ихъ.

— Таковъ, кажется, обычай, — сказала она.

Сэръ Джошуа съ холодною улыбкой, молча согласился.

Хорошій длецъ былъ президентъ академіи. Половину платы за портреты онъ получалъ всегда въ день перваго сеанса, другую въ день отдачи готовой картины. Что касается цны, то она зависла отъ размровъ полотна, она мнялась также сообразно духу времени и возростала со славой художника. Портретъ во весь ростъ въ то время (1780 г.) стоилъ сто пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ {Три тысячи семьсотъ пятьдесятъ франковъ, равняющихся теперь десяти тысячамъ франк.}.

Квакерша положила на столикъ семьдесятъ пять фунтовъ билетами и монетами, съ изображеніемъ Георга III. Миссъ Вудвиль была еще не такъ богата, чтобы заказывать портреты у великаго художника. Группа ея горячихъ поклонниковъ собрала деньги, чтобы украсить ея портретомъ фойэ театра.

— Могу я разговаривать?— спросила молодая двушка.

— Сколько хотите.

— Ахъ, тмъ лучше!— воскликнула она, глубоко вздыхая.— А могу я задать вамъ одинъ вопросъ?

— Десять, если хотите.

— Сиръ Джошуа, зачмъ вы длаете меня такою блой? Я похожа на статую.

Рейнольдсъ улыбнулся.

— Что скажете вы въ слдующій сеансъ, когда я покрою васъ всю желтою краской?

— Фи!… Гадость!… Для чего же это?

— Аа!… У меня есть свои маленькія тайны. Мои враги предполагаютъ, что я царапалъ картины Ватто, другіе говорятъ — Тиціана, чтобы найти послдовательность слоевъ красокъ и уловить пріемы великихъ мастеровъ. А почему бы не сдлать этого? Вс средства хороши, если удастся воспроизвести дйствительность…

Настало молчаніе. Слышно было, какъ скользила кисть по полотну и какъ ударялись одна о другую спицы вязавшей старухи. Рейнольдсъ безпокойно ворочался на стул. Наконецъ, онъ повернулся къ квакерш и вжливо обратился къ ней:

— Вы соскучитесь.

— Я захватила работу и буду терплива.

— Первый сеансъ продолжается всегда очень долго. Кром того, мн необходимо поближе познакомиться съ моею моделью, и такъ какъ миссъ Вудвиль не играетъ сегодня, то я хочу просить вашу племянницу, если вы найдете удобнымъ, остаться обдать. У меня соберется нсколько друзей, которыхъ принимаетъ моя сестра: г. Боркъ, докторъ Джонсонъ, прелестная сосдка миссъ Бёрней…

— Авторъ Эвелины? Я такъ жажду съ ней познакомиться!

— Вы видите, что можете избавить себя отъ скучнаго ожиданія и смло оставить миссъ Вудвиль подъ моею охраной. Я позабочусь, чтобы ее проводили домой.

Старуха, вжливо спроваживаемая, нершительно встала, повидимому, еще колеблясь.

— Идите, тетя! Такимъ образомъ вы не пропустите засданія избранницъ Іисуса Христа, гд вы предсдательствуете.

Это ли соображеніе заставило ее ршиться, или же ей показалось невозможнымъ противиться доле ясно выраженному желанію художника, но квакерша удалилась, сэръ Джошуа проводилъ ее до порога.

— Знаете,— сказалъ онъ, возвращаясь къ молодой двушк,— почему я удалилъ эту даму?

— Нтъ.

— Потому что она стсняла васъ, потому что она омрачала вашу молодость и веселье, потому что она мшала вамъ быть самою собой.

— Какъ могли вы догадаться?

— Милое дитя, я разгадалъ уже три тысячи человческихъ лицъ. Какъ же было мн не научиться читать въ душахъ?… Эта дама ваша тетка?

— Да… по крайней мр, мн приказали такъ называть ее.

— А ваши родители?

— Мать умерла, я не знала ея. Отецъ уже пятнадцать лтъ путешествуетъ за границей, можетъ быть, я никогда не увижу его. Крошечнымъ ребенкомъ меня отдали въ пансіонъ миссъ Ганны Моръ, въ Бристол. Какъ-то разъ мы узнали, что наша начальница одарена поэтическимъ талантомъ и что самъ докторъ Джонсонъ удостоилъ ее своихъ похвалъ… Вы не можете себ представить, сэръ Джошуа, какое волненіе вызвало это извстіе среди насъ, двочекъ!… Мы вс хотли писать стихи… или декламировать. Нашли, что я читаю лучше другихъ… Между тмъ, клянусь вамъ, у меня было одно желаніе: наряжаться, избавиться отъ противнаго сраго платья, отъ гадкой квакерской прически, которую намъ приказывали носить. Разъ меня заставили читать при Гаррик. Онъ захотлъ давать мн уроки, сдлать изъ меня артистку. Нсколько мсяцевъ спустя я дебютировала.

— Съ тріумфомъ. Я присутствовалъ на вашемъ дебют.

— Тогда мн сообщили, что у меня есть тетка, сестра матери. Меня отдали на ея попеченіе.

— И она строго исполняетъ возложенную на нее обязанность? Молодая двушка тяжело вздохнула.

— Ахъ, сэръ Джошуа! Она не злая, но она ни на шагъ не отходитъ отъ меня. За кулисами, въ green room {Фойэ актеровъ.}, на репетиціяхъ, всюду сопровождаетъ она меня, отвчаетъ, когда меня спрашиваютъ, отказываетъ, когда меня приглашаютъ, читаетъ мои письма, заставляетъ пть псалмы, чтобы отогнать дурныя мысли, навянныя Шекспиромъ.

— Вы, я вижу, хотли бы быть свободной?

— О да, страстно!

— А что сдлали бы вы съ вашею свободой?

— Да не знаю… Можетъ быть, я любила бы добродтель, если бы мн не навязывали ее.

— Превосходно!

— Но вы не знаете худшаго.

— Чего же?

— Худшее… это Рейбенъ.

— Кто это Рейбенъ?

— Мой двоюродный братъ, сынъ тетки. Онъ не квакеръ! Онъ принадлежитъ къ одной изъ тхъ строгихъ и жестокихъ сектъ, которыя въ тайн существуютъ со временъ пуританъ. Онъ фанатикъ, онъ съ наслажденіемъ захлебнулся бы въ крови папистовъ. А пока онъ мучаетъ только меня.

— Можетъ быть, онъ любитъ васъ?

— Да, по-своему… нехорошо!

— А какъ же хорошо любятъ?

Молодая двушка кокетливо разсмялась.

— Вы спрашиваете меня больше того, что я знаю, сэръ Джошуа.

— Неужели? Какъ можетъ та, которая не знаетъ чувства, давать другимъ врное изображеніе его? Какъ можетъ она передавать волненіе, котораго не ощущаетъ? Кто научилъ васъ выражать голосомъ, жестами, взглядами, улыбкой тревоги и радости любви?

— Я уже сказала вамъ — Гаррикъ.

— Бдный Гаррикъ!— печально произнесъ Рейнольдсъ.— Немного боле года, какъ онъ одинъ съ своею славой покоится въ Вестминстер!

Подвижное лицо артистки-ребенка какъ въ зеркал отразило грустное воспоминаніе, вызванное художникомъ, слезы блеснули на ея красивыхъ глазахъ.

— Онъ былъ вашимъ другомъ?

— Да… Однимъ изъ тхъ, которымъ я наиболе гордился.

— Вы писали его портретъ?

— Не разъ. Онъ отлично позировалъ и никогда не мучилъ меня такъ, какъ одного изъ моихъ собратьевъ, которому онъ не совсмъ охотно общалъ нсколько сеансовъ.

— Что же онъ длалъ?

— Каждыя пять минутъ онъ мнялъ выраженіе лица, и несчастный художникъ, видя передъ собою все новыя модели, а пожалуй и самого чорта, съ отчаянія бросилъ кисти.

— Онъ мн разсказывалъ,— замтила Эстеръ Вудвиль,— что къ нему пришелъ какъ-то сынъ одного недавно умершаго его друга съ жалобой на мошенничество, лишавшее его части наслдства. Одинъ старикъ, которому покойный доврилъ довольно большую. сумму, отрицалъ этотъ фактъ и отказывался вернуть деньги. Знаете, что сдлалъ Гаррикъ? Онъ надлъ платье покойнаго, нарядился привидніемъ и сыгралъ свою роль такъ хорошо, что старикъ въ ужас признался и возвратилъ все.

— Я не зналъ этого анекдота, онъ любопытенъ,— сказалъ Рейнольдсъ, втягивая щепотку табаку.

Онъ протянулъ двушк открытую табакерку. Она съ гримасой отказалась.

— Напрасно: это тридцать седьмаго года, гардамскій, наши модницы не употребляютъ другого…

Затмъ онъ продолжалъ посл небольшой паузы:

— Ваша физіономія не мене подвижна, чмъ лицо Гаррмва. Вы смялись, плакали, я видлъ васъ веселой, взволнованной, растроганной. Изъ всхъ этихъ выраженій, смнившихся на вашемъ прелестномъ личик…— не краснйте, я старикъ — изъ всхъ этихъ разнообразныхъ выраженій, какое настоящее, господствующее, какое лучше выражаетъ состояніе вашей души? Пока я не найду этого выраженія въ модели, моя кисть парализована. Я доискиваюсь, пока не найду. Я нарисовалъ Гаррика между трагедіей и комедіей, адмирала Кеппеля съ мечомъ въ рук, зовущаго на бой, Китти Фишеръ за туалетомъ, потому что ея занятіемъ было наряжаться и нравиться. Я изобразилъ Гольдсмита пишущимъ послднія страницы Викарія или дивные стихи Покинутой деревни, Стерна, думающимъ о страданіяхъ бдной Маріи или о смерти лейтенанта Лефевра. У несчастнаго сбился парикъ на сторону и онъ хотлъ его поправить. ‘Не трогайте!— сказалъ я ему.— Если вашъ парикъ будетъ на мст, вы не будете авторомъ Tristram Schandy, Когда я пишу ребенка, я даю ему игрушки, молодую мать я окружаю ея дтьми. Взгляните сюда…

— Это моя товарка, мистрисъ Гартлей.

— Да. Она держитъ двочку на спин и заливается смхомъ. Фантастическое изображеніе материнства! Есть красоты миологическія и красоты современныя. Одна будетъ нимфой, лниво покоющейся на зеленомъ газон, въ жаркой атмосфер греческаго пейзажа. Другая, закутанная до шеи и съ муфтой около носа, чтобы скрыть слишкомъ большой ротъ, будетъ прогуливаться по облетвшимъ аллеямъ парка и нажимать снгъ своею маленькою ножкой въ мховомъ башмак. Морозъ, понимаете ли, придалъ блескъ ея глазамъ, вызвалъ румянецъ и жизнь на ея лиц… Такимъ образомъ, я ставлю каждаго человка въ его излюбленное положеніе, въ наиболе подходящую обстановку, стараюсь показать его въ самомъ выгодномъ свт. Я ловлю минуту, когда женщина владетъ всмъ своимъ обаяніемъ, мужчина — всмъ могуществомъ ума…

Онъ остановился на минуту.

— Ну, а васъ,— оживленно произнесъ онъ,— васъ я еще не понялъ, еще не опредлилъ… Надо попробовать что-нибудь.

Онъ возвысилъ голосъ.

— Фрэнкъ! Фрэнкъ!

Почти тотчасъ же отворилась боковая дверь, незамченная раньше Эстеръ. Юноша, лтъ двадцати, двадцати двухъ, показался на порог.

Миссъ Вудвиль слабо вскрикнула и приподнялась со стула.

— Милордъ!— чуть слышно произнесла она.— Какъ, даже здсь?…

— Я понимаю, въ чемъ дло,— сказалъ сэръ Джошуа.— Васъ ввело въ заблужденіе сходство. Передъ вами не лордъ Моубрей, а мой ученикъ Фрэнсисъ Мондей… Милый Фрэнкъ, будьте добры, упадите на колни передъ этою прелестною двушкой и взгляните за нее такъ, какъ будто вы обожаете ее.

Блдный, съ сжатыми губами, Фрэнкъ не двигался съ мста.

— Я?… Вы хотите, сэръ Джошуа?…

— Конечно… Ну!…

Молодой человкъ, сдлавъ невроятное усиліе, медленно, точно идя на казнь, приблизился къ Эстеръ. Капли пота выступили на его лбу. Но, несмотря на смущеніе, вс движенія его были красивы и изящны. Опустивъ глаза, онъ упалъ къ ногамъ молодой двушки, и, точно движимый какою-то непобдимою силой, поднялъ къ ней глаза, полные безнадежной страсти. Для скромнаго мальчика, застигнутаго врасплохъ, Фрэнкъ мастерски сыгралъ комедію любви.

Розовое облако пробжало по лицу Эстеръ и освтило его, какъ лтняя заря освщаетъ ясную лазурь утра. Удивленіе, стыдъ, радость, лукавство, вс оттнки чувства зарождались, потухали, расплывались во что-то восхитительное. Голова двушки слегка наклонилась, грудь волновалась, углы рта вздрагивали и все существо ея трепетало отъ быстрыхъ ударовъ сердца.

— Розалинда, слушающая объясненіе Орландо!— воскликнулъ сэръ Джошуа.— Я нашелъ! Картина готова!… Вы не нужны мн больше, Фрэнкъ.

Молодой человкъ поднялся, не сводя глазъ съ Эстеръ, затмъ, не говоря ни слова, направился къ потайной двери, черезъ которую вошелъ, и скрылся. Краска, заливавшая щеки и лобъ молодой двушки, постепенно сбгала и, наконецъ, исчезла.

II.

Общество, собравшееся въ гостиной Рейнольдса, когда художникъ вошелъ подъ руку съ миссъ Вудвиль, оказало молодой артистк пріемъ, который могъ бы вскружить ей голову, если бы она не привыкла къ шумнымъ оваціямъ. Она очутилась въ объятіяхъ трехъ дамъ, наперерывъ осыпавшихъ ее поцлуями, что же касается мужчинъ, то они соперничали другъ съ другомъ въ любезностяхъ. Несмотря на апломбъ избалованнаго ребенка, Эстеръ немного затруднялась отвчать на вс протянутыя руки, на улыбающіеся взоры, любезные вопросы, когда, къ счастью для нея, лакей доложилъ, что кушать подано. Общество тотчасъ же перешло въ столовую.

Было пять часовъ. Зная правила дома, гости Рейнольдса были вс налицо, даже въ большемъ числ, чмъ ихъ ждали, что случалось нердко. Произошла легкая суматоха вокругъ стола, гд каждый садился по своему желанію. Недоставало приборовъ. У одного была вилка безъ ножа, у другаго, наоборотъ, ножъ безъ вилки. Въ этомъ свободномъ обществ, веселомъ и не стсненномъ этикетомъ, вс смялись надъ такими маленькими приключеніями. Хозяинъ дома, увлеченный гостями, направлялъ свой слуховой рожокъ то къ одному, то къ другому, не принимая никакого участія въ хозяйств. Одна миссъ Рейнольдсъ приходила въ отчаяніе.

Правда, миссъ Рейнольдсъ никогда не видали въ иномъ состояніи. Она была мученица. Но кто ее мучилъ и чмъ, на это трудно было отвтить. По примру брата, она рисовалано хотя и была сестрой знаменитаго художника, однако, ея картины были отвратительны. У сэра Джошуа была большая золоченая карета, на стнахъ которой Рейманъ написалъ времена года, карета-реклама, въ которой самъ художникъ рдко здилъ. За то онъ сажалъ въ нее сестру и посылалъ ее кататься въ паркъ ‘для здоровья’. Прохожіе удивлялись, видя внутри великолпнаго экипажа женщину, проливающую горючія слезы. Это была миссъ Рейнольдсъ, вчная мученица. Въ данную минуту она волновалась, но не могла добиться вниманія со стороны гостей и послушанія отъ прислуги.

Среди этой суматохи, дама лтъ тридцати, въ плать персиковаго цвта, быстро приблизилась къ Эстеръ. Она была красива, стройна, изящна, съ глазами, полными огня, и сильно накрашенными щеками. Молодая женщина говорила громко и держалась съ увренностью свтской дамы. Она взяла молодую двушку за руку.

— Миссъ Вудвиль, дорогая миссъ Вудвиль! Я хочу быть вашимъ другомъ. Садитесь здсь, около меня.

Съ странною смсью аффектаціи и страсти она продолжала шепотомъ:

— Какъ она хороша!… Знаете, милочка, вамъ надо дать тлохранителей, какъ у моихъ подругъ, лэди Ковентри и лэди Вольдегрэвъ: он выходятъ не иначе, какъ съ двумя сержантами и двнадцатью алебардистами, чтобы разгонять толпы поклонниковъ.

Эстеръ наклонилась къ своему сосду, пожилому господину, очень некрасивому, но симпатичному, спросила имя дамы, желавшей быть ея другомъ, и узнала, что это лэди Верекеръ, одна изъ извстнйшихъ свтскихъ дамъ той эпохи. Лэди Верекеръ въ свою очередь поторопилась сообщить ей на ухо, что ея сосдъ г. Гиббонъ, мало извстный членъ парламента.

— Говорятъ, онъ пишетъ большую книгу о римлянахъ,— таинственно прибавила лэди Верекеръ.— Но, право, это на него не похоже.

И дйствительно, Гиббонъ былъ изысканно любезенъ съ своею сосдкой.

Такъ какъ у Рейнольдса не представляли гостей, чтобы избжать церемоній, такъ надовшихъ свтскимъ людямъ, то Эстеръ не знала бы никого, если бы Гиббонъ не назвалъ ей присутствовавшихъ. Онъ прибавлялъ къ именамъ короткія, мткія и язвительныя фразы, тайну которыхъ постигъ во Франціи.

— Господинъ съ такою величественною фигурой мосье Боркъ. Онъ очень краснорчивъ: большое достоинство въ парламент и маленькій недостатокъ за ужиномъ. Онъ длитъ одиночество между миссъ Бёрней и своимъ юнымъ сыномъ Ричардомъ. Онъ нжно любитъ его, никогда не разстается съ нимъ, видите, даже сейчасъ онъ обнимаетъ его одною рукой за шею. Онъ всюду распространяется, что изъ мальчика выйдетъ геній. Я сомнваюсь,— фениксы никогда не удаются.

— А кто этотъ странный господинъ, сидящій по другую сторону миссъ Бёрней, съ такою чудовищною головой? Одинъ глазъ его закрывается, когда открывается другой, и все лицо представляетъ сплошную гримасу. Онъ доноситъ до рта только половину того, что положитъ себ на тарелку, онъ не пьетъ, а вливаетъ жидкость въ горло. Онъ противенъ, страшенъ, а, вмст съ тмъ, притягиваетъ къ себ, интересуетъ, мн почти хочется его любить.

— Браво! Вотъ портретъ, сдлавшій бы честь нашему амфитріону. Этого человка Честерфельдъ называлъ почтеннымъ готтентотомъ, онъ диктаторъ литературной республики, докторъ Джонсонъ, наконецъ… А тотъ, бдняга, видите, какъ онъ обращается къ доктору глазами и ушами, ловитъ каждое падающее изъ его!^! устъ слово, чтобы передать современенъ потомству,— это Босвелъ, его другъ и ученикъ. Только человкъ, имющій ученика, знаетъ глубину человческой глупости. Можетъ быть, Босвель научилъ Джонсона презирать людей, а Босвель научитъ людей восхищаться Джонсономъ… Наконецъ, около лэди Верекеръ сидитъ Ханнуей, котораго вы видите только въ профиль.

— А кто это мосье Ханнуей?

— Дуракъ съ большими здравыми понятіями, что не рдкость на нашемъ остров. Онъ писалъ о финансахъ, о мир, войн, музык, вентиляціи, о бдныхъ, о Канад, о продовольствіи войскъ, е полиціи, тюрьмахъ, привидніяхъ и о Бог.

— Все?— спросила Эстеръ, смясь.

— Кажется, да, но онъ способенъ найти новые сюжеты, такъ какъ его девизъ: Never despair. Онъ привезъ изъ Персіи, гд подвергался большимъ опасностямъ, очень интересную машинку: маленькій навсъ изъ цвтнаго шелка, который натянутъ на костяхъ, скрпленныхъ желзнымъ ободкомъ, каждый носить его при себ на конц длинной палки, чтобы защищаться отъ дождя. Такая машинка называется зонтомъ.

— Какая странная фантазія!

— Чтобы пріучить людей къ употребленію своего инструмента, Ханнуей выходитъ преимущественно въ дождливые дни и развертываетъ свою переносную палатку. Дти кидаютъ въ него грязью, стараются прорвать его зонтъ. Надъ нимъ издваются, и, можетъ быть, совершенно напрасно, такъ какъ то, что кажется безуміемъ сегодня, умно завтра.

Теперь Эстеръ знала всхъ гостей, Гиббонъ назвалъ ей всхъ, за исключеніемъ одного, имени котораго она не спросила.

Сидя на другомъ конц стола, Фрэнкъ отъ времени до времени кидалъ свой глубокій и печальный взоръ на молодую двушку. Онъ былъ равнодушенъ ко всему, что говорилось вокругъ него, и грусть его плохо гармонировала съ общимъ весельемъ. Улыбаясь остротамъ Гиббона и отвчая на живыя и ласковыя рчи лэди Верекеръ, миссъ Вудвиль чувствовала на себ его взглядъ и это чувство не было ей непріятно.

Разговоръ становился общимъ. Говорили о войн и послднихъ извстіяхъ, полученныхъ изъ Америки. Разсказывали, что союзные 4ъ англичанами дикари убили и съли американскихъ колонистовъ, и что европейскіе генералы не приняли никакихъ мръ, чтобы помшать такому варварству. Выставленная у Гемфри каррикатура изображала Георга III принимающимъ участіе въ ужасномъ пир и оспаривающимъ кость у индійскаго военачальника.

— Это возмутительно!— воскликнула миссъ Бёрней.— Нашъ бдный король тутъ не причемъ, но какъ англійскіе джентльмены могутъ вступать въ союзъ съ подобными людодами?

Упомянутое въ разговор названіе Бретонскаго мыса напомнило Борку анекдотъ. Водворилось молчаніе и вс приготовились слушать его.

— Какъ ни безпечны наши теперешніе правители, они не могутъ сравниться лнью и невжествомъ съ покойнымъ герцогомъ Ньюкэстльскимъ. Вы не можете себ представить его изумленія въ тотъ день, когда ему сообщили, что Бретонскій мысъ есть островъ. ‘Миръ и, въ то же время, островъ? Не понимаю! Надо сообщить королю. Какъ это насмшить его!’ Этотъ человкъ могъ бы потерять города и провинціи, не подозрвая того. Да и что ему за дло до этого, лишь бы быть министромъ!

— Наши не лучше его, — замтилъ одинъ изъ гостей.— Они отставили адмирала Беппеля, единственнаго человка, который могъ бы теперь разбить на мор французовъ и испанцевъ.

— Ба! Родней стоитъ Беппеля!

— Родней-хвастунишка! Извстно вамъ случившееся съ нимъ приключеніе у маршала Бирона?

— Нтъ, разскажите.

— Онъ бжалъ во Францію отъ кредиторовъ и обдалъ какъ-то у маршала. ‘О!— сказалъ онъ,— если бы не мои долги, я возвратился бы назадъ и тогда отъ вашего флота не осталось бы ни одного корабля’.— ‘Мосье,— возразилъ маршалъ,— пусть это не будетъ вамъ помхой! Я плачу ваши долги. Узжайте и побейте насъ… если можете!’ Три года прошло съ тхъ поръ, Родней командуетъ нашимъ флотомъ, благодаря дружб съ лордомъ Сэндвичемъ, а могущество нашихъ враговъ на мор еще не поколеблено.

Разговоръ сейчасъ же перескочилъ съ серьезнаго предмета къ свтскимъ удовольствіямъ, не прекращавшимся, несмотря на войну. Заговорили о послднемъ успх Сиддонсъ. Какъ относительно адмирала Родней, такъ и о трагической актрис Сиддонсъ высказывались самыя разнообразныя и противуположныя мннія.

— Она божественна!

— Каменный истуканъ — ваша Сиддонсъ!

Дале вопросъ коснулся Паккіеротти, знаменитаго итальянскаго тенора, и его слдующаго дебюта въ новой роли. Заспорили о новыхъ книгахъ. Кто-то упомянулъ слово ‘синій чулокъ’. Это новое въ то время слово входило въ моду.

— Не говорите говорит о синихъ чулкахъ!— сказала миссъ Бёрней, авторъ Эвелины, точно щитомъ, прикрываясь веромъ.

— Вы — синій чулокъ?!— воскликнулъ Боркъ съ негодованіемъ.— Не можетъ быть синимъ чулкомъ тотъ, въ комъ нтъ признака педантизма. Еще туда-сюда, если бы рчь шла о бдной мистрисъ Карпентеръ.

— Да, — возразилъ Гиббонъ, — она, несчастная, перевела Эпиктета!

— А мистрисъ Чёльмондлей причисляете вы къ синимъ чулкамъ?

— Она слишкомъ grande dame для этого!

— Я вчера была у нея,— замтила миссъ Бёрней.— Она очень любезна..

— Любезность,— прошепталъ докторъ Джонсонъ,— есть первый признакъ гордости.

Босвель тотчасъ же вынулъ изъ кармана книжку и записалъ въ нее изреченіе оракула.

— Мистрисъ Траль,— произнесъ Гиббонъ,— тоже прекрасная женщина и отличная хозяйка…

— Жена пивовара?— спросила лэди Верекеръ, съ едва уловимымъ оттнкомъ презрнія.

— Она очень умна, — замтила миссъ Бёрней.— Она спасла мужа отъ разоренія.

— Но не предохранила его, повидимому, отъ другаго несчастія…— небрежно проговорила лэди Верекеръ.

Гости начинали уже улыбаться, когда увидли, какъ вдругъ задвигалась громадная голова доктора Джонсона въ то время, какъ стулъ его издалъ зловщій скрипъ. До сихъ поръ онъ почти молчалъ, тяжело дыша сквозь сжатые зубы и бросая на свою сосдку, миссъ Бёрней, нжные взгляды, въ которыхъ чувства отца боролись съ любовью. Но при сарказм лэди Верекеръ надъ его другомъ, мистрисъ Траль, онъ выпрямился и принялъ боевую осанку.

— Мадамъ…— произнесъ онъ громкимъ голосомъ, затмъ остановился, точно Геркулесъ, замахнувшійся своею палицей.

— Гроза разразится!— шепнулъ Гиббонъ.

Вс почувствовали себя неловко, одна безстрашная, улыбающаяся лэди Верекеръ хотя и поблднла немного, однако, медленно откинула назадъ свою хорошенькую головку, бравируя опасностью.

Но въ этотъ вечеръ не суждено было разразиться гроз. Въ тотъ моментъ, какъ Джонсонъ открылъ ротъ въ защиту мистрисъ Траль, въ комнату вбжалъ взволнованный Ральфъ и сказалъ нсколько словъ на ухо своему господину.

Сэръ Джошуа быстро поднялся.

— Господа,— воскликнулъ онъ,— великая новость! Мы, очевидно, оклеветали Роднея. Онъ разбилъ наголову испанскій флотъ адмирала Іангара. Пять кораблей взяты, одинъ взорванъ, остальные разсяны. Такимъ образомъ, Родней исполнилъ половину общанія, даннаго маршалу Бирону. Предлагаю выпить за здоровье адмирала Роднея!

Конечно, Боркъ, также какъ его другъ Рейнольдсъ, предпочелъ бы выпить за здоровье Кеппеля. Но патріотизмъ заглушалъ въ нихъ партійность. Вс гости поднялись, чтобы выпить предложенный тостъ, и обдъ кончился, какъ и начался, въ оживленной сует. Когда встали изъ-за стола, вс разошлись по своимъ домамъ, Рейнольдсъ въ академію, Боркъ въ парламентъ, Джонсонъ съ Босвелемъ направились къ кабачку ‘Голова турка’, гд собирались литераторы. Гиббонъ предложилъ руку миссъ Бёрней, чтобы отвести ее къ отцу, доктору Бёрней, живущему поблизости, въ начал Сентъ-Мартинсной улицы. Лэди Верекеръ объявила, что никому не уступитъ удовольствія проводить миссъ Вудвиль къ тетк.

— Я похищаю ее!— воскликнула она ршительнымъ мальчишескимъ тономъ, который былъ бы у мста въ устахъ настоящаго кавалера.

Маленькій негръ, пажъ лэди Верекеръ, одтый въ богатый восточный костюмъ, малиновый съ золотымъ шитьемъ, побжалъ впередъ отворить дверцу кареты. Величественный скороходъ венгръ тряхнулъ своими перьями на шляп и стукнулъ высокою палкой по мостовой, лакей съ густыми эполетами быстро вскочилъ на запятки кареты.

Входя въ карету, теплую и надушенную, Эстеръ увидла дв живыя фигуры, бросившіяся къ лэди Верекеръ.

—Подождите!— сказала она.— Дайте мн васъ представить… Бамбино — моя обезьянка, Спадилло — моя любимая собачка. Одна изъ Борбода, другая изъ Виго. Вы видите, они носясь мои цвта. Я тъ обожаю и никуда, даже въ рай, не хочу отправляться безъ Бамбино и Спадилло.

Въ эту минуту лошади тронулись. Взоры обихъ женщинъ упали на Фрэнка, стоявшаго на подъзд и почтительно кланявшагося.

III.

— А не дуренъ этотъ мальчикъ!— замтила лэди Верекеръ.— Миссъ Рейнольдсъ разсказывала мн, что ей братъ нашелъ его на улиц.

— Неужели?

— Да. Это преинтересная исторія, только я забыла ее. У меня такая плохая память.

— Какъ этотъ молодой человкъ похожъ на лорда Моубрея!— мечтательно произнесла Эстеръ.

Лэди Верекеръ, быстро повернувшись, взглянула въ лицо сосдк.

— Вы знаете лорда Моубрея? Видали его? Говорили съ нимъ? Онъ любитъ васъ, можетъ быть?

Она быстро, задыхаясь, задавала эти вопросы, настоятельно требуя отвта, и сжимала руки

Ученица Гаррика.

I.

II.

III.

Читайте также: