Мануил Комнин, император Византии, Гонсалес Эммануэль, Год: 1879 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 235 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ГОНЗАЛЕЦЪ

МАНУИЛЪ КОМНЕНЪ
ИМПЕРАТОРЪ ВИЗАНТІИ

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ.

ИЗДАНІЕ
Михаила Николаевича
ВОРОНОВА.

МОСКВА.
Типографія Е. И. Погодиной, Софійская набережная, домъ Котельниковой.
1879.

ГЛАВА I.
Два посланника.

Въ одинъ изъ Іюльскихъ дней 1171 года Константинополь, этотъ волшебный городъ любви, роскоши и нги, весь озаренный блескомъ полуденнаго солнца и образующій чудную панораму величественныхъ зданій, ярко-красныхъ кіосковъ и мраморныхъ бассейновъ, рельефно выдляющихся среди изумрудной зелени сикоморовъ и миртъ, принялъ, съ ранняго утра самый праздничный видъ.

Мануилъ Комненъ, безстрашный и умный императоръ Византіи пожелалъ встртить пышнымъ и торжественнымъ празднествомъ пріздъ новыхъ посланниковъ, отправленныхъ къ нему венеціанскою республикою. Балконы были убраны фіолетовымъ, алымъ и ярко-синимъ бархатомъ и живыми цвтами, а церковные куполы съ ихъ яркою позолотою придавали картин еще боле блеска. Массы народа: грековъ, мусульманъ и евреевъ шли густыми толпами но тснымъ переулкамъ и извилистымъ улицамъ, молодежъ между тмъ успла захватить мста близъ ипподрома, гд разввался флагъ, возвщавшій публик, что здсь произойдутъ конскій бгъ и другія заманчивыя игры. Не доставшіе мстъ наводнили обширныя, крытыя галлереи базара еодосія, выстроеннаго ломбардцами, а иные, пройдя черезъ ворота гршниковъ, размстились вдоль берега Серайскаго залива и въ тнистыхъ террасахъ, спускавшихся уступами до свтлыхъ водъ Босфора.

Ввиду этихъ терассъ греческая флотилія совершало весьма искустные маневры, представлявшіе мнимое морское сраженіе, подъ личнымъ руководствомъ своего адмирала и толпа, очевидно, любовалась картиною проворно-перебрасываемыхъ съ корабля на корабль металлическихъ шаровъ съ начинкою изъ нефти, продукта въ род извести, который собирается въ значительномъ количеств на берегахъ Босфора и входилъ главнымъ образомъ въ составъ разрушительныхъ огнестрльныхъ орудій, извстныхъ подъ названіемъ греческаго огня.

Но за то моряки венеціанской флотиліи, стоявшей подл цпи, заграждающей входъ въ заливъ, не придавали, видимо, ни какого значенія подобнымъ эволюціямъ и смотрли безстрастно, растянувшись на палубахъ, на мнимое сраженіе, задаваясь простымъ и логичнымъ вопросомъ: чмъ вызывалась эта безцльная комедія?

Эта морская сцена была также оставлена безъ всякаго вниманія тмъ разрядомъ присутствующихъ, въ которомъ состояли по жилые мужчины и женщины всхъ возростовъ: оно сосредоточилось всецло на убранств балконовъ и домовъ, на яркихъ драпировкахъ, на блестящихъ костюмахъ византійскихъ вельможъ и изливалось въ шумныхъ восклицаніяхъ восторга ввиду великолпія, которымъ отличался, въ этотъ памятный день Бланкервальскій дворецъ, служившій резиденціею семейству императора.

Надъ дворцомъ разввался, посреди разныхъ флаговъ, знаменитый Албарумъ, воскрешавшій въ толп воспоминанія многихъ блестящихъ побдъ, но съ теченіемъ времени потерявшій свое бывалое значеніе, вс входы охранялись императорскою гвардіею, состоящей изъ смси датчанъ и англо-саксовъ {Посл покорнія Англіи Вильгельмомъ Завоевателемъ множество англо-саксовъ, лишенное своихъ владнія должно было искать средствъ въ жизни вн своего отечества. Большая часть ихъ служила греческимъ императорамъ въ дружин, состоявшей прежде изъ варяговъ по во времена Мануйла сохранявшей только прежнее названіе, варяжской дружины. Прим. Редактора.} и небольшимъ отрядомъ изъ Безсмертныхъ, подъ личнымъ предводительствомъ одного центуріона. Деморализованные, трусливые потомки прежнихъ героевъ Греціи присвоили себ вс воинскія званія, подъ которыми доблестные и безстрашные римляне грозили, въ свое время, завоевать весь міръ.

Но какъ ни восхитительны были эти картины, ипподромъ завладлъ сильне всего прочаго вниманіемъ большинства. Толпа слдила съ, жаднымъ, тревожнымъ, интересомъ за ходомъ состязаній и когда гладіаторъ одерживалъ побду или лихая лошадь достигала баррьера, въ секунду ране своихъ славныхъ соперницъ, она рукоплескала имъ съ неистовымъ восторгомъ.

Но по мр того, какъ центральныя улицы, покрывались все гуще прибывавшимъ народомъ, предмстья, становились безмолвны и безлюдны. Въ Галат появлялись еще кое гд обыватели, но я и они, повидимому, спшили тоже въ городъ и даже въ. самой Пер, блестящей, резиденціи иностранныхъ посланниковъ, царствовали глубокія тишина и безмолвіе.

Солнце, клонилось къ западу и зной началъ спадать. Въ одной, изъ многочисленныхъ, и прелестныхъ бесдокъ, разбросанныхъ въ садахъ, окружающихъ Перу, сидлъ, облокотясь небрежно на подушку, молодой венеціанецъ замчательно-представительной и красивой наружности Его простой костюмъ, исполненный изысканности, непринужденность позы и изящныя формы, его стройнаго стана и прекрасной руки, поддерживавшей голову, убдили бы каждаго, что. онъ принадлежалъ къ высшимъ сословіямъ общества. Да и на самомъ дл молодой человкъ былъ одинъ изъ посланниковъ венеціанской республики, благородный патрицій Валеріано Сіани.

Но какъ, не обольстительна была картина вечера и изумрудной зелени, залитой яркимъ пламенемъ догоравшей зари, какъ нечистъ и прозраченъ былъ неподвижный воздухъ, пропитанный насквозь ароматомъ цвтовъ, какъ не дивно-прекрасно было это глубокое, ярко-синее небо съ. медленно загоравшимися, блестящими звздами и лупа выплывавшая изъ за кристальныхъ водъ. спокойнаго Босфора, посланникъ, очевидно, не обращалъ на, нихъ никакого вниманія. Его мысли носились подъ другимъ небосклономъ, въ его воображеніи рисовались не мене волшебныя, картины каналовъ и лагунъ и, величавыхъ зданій его родной Венеціи и его симпатичное, прекрасное лицо омрачалось чмъ дале, тмъ сильне,.и сильне какою-то невдомою, тревожною заботою.

Но молодой патрицій оставался недолго подъ гнетомъ, этихъ мыслей: не прошло и полу-часа, какъ въ алле послышались поспшные. шаги и въ. бесдку вошелъ его другъ и товарищъ, Оріо Молиніери, такой же, какъ и онъ, полноправный посланникъ, отправленный республикою къ Мануилу Комнену. Союзъ честной привязанности, соединявшей съ дтства молодыхъ политиковъ и ихъ общія строгія отношенія къ чести не могли стушевать многихъ рзкихъ контрастовъ, которые природа провела между ними матеріально и нравственно. Выражаясь ясне: сходясь во всемъ въ теоріи, они разнились въ способахъ примнять ее къ жизни.

Валеріано Сіани былъ, заимствуясь терминомъ современнаго общества, человкомъ совта, хладнокровно-безстрашнымъ во времена опасности, Молиніери же напротивъ, былъ человкомъ дйствія, человкомъ внезапныхъ и смлыхъ предпріятій, безстрашіе котораго переходило въ дерзость, а дерзость восходила до степени безумія.

Такіе же контрасты выступали рельефно въ наружныхъ преимуществахъ, которыми природа надлила такъ щедро благородныхъ патриціевъ. Валеріано Сіани былъ безупречнымъ типомъ золотой молодежи этой дальней эпохи, особенно внимательной къ наружной обстановк. Деликатный, уступчивый, изысканно-одтый, съ пріемами исполненными непринужденной граціи, онъ привлекалъ къ себ вс симпатіи общества.

Манеры Молиніери были рзче, отрывисте, но греки утверждали, что недочетъ въ изысканности пополнялся съ Избыткомъ его статною фигурою, красивымъ, энергичнымъ, беззаботнымъ лицомъ и веселою отвагою, которая проглядывала въ каждомъ его движеніи. А тогдашніе греки, постоянно шатавшіеся съ людьми всякихъ породъ, раскинутыхъ въ вселенной, отличались умньемъ производить разцнку тлесной красоты. Притомъ же вс извстныя куртизанки столицы домогались, какъ милости, присутствія Молиніери на ихъ ночныхъ пирахъ, обставленныхъ безумною, Лукулловскою роскошью. Объясняясь короче, молодой человкъ имлъ въ Константинопол блистательный успхъ. Но въ данную минуту Оріо не присутствовалъ на оживленномъ зрлищ торжественнаго празднества: онъ замтилъ съ утра, что товарищъ его встревоженъ и растроенъ и провелъ цлый день, не выходя изъ Перы.

— Не печалься, Сіани! сказалъ онъ своимъ звучнымъ и симпатичнымъ голосомъ, усвшись на подушкахъ шелковаго дивана и посылая въ воздухъ прозрачныя струи благовоннаго дыма. Прійдется подождать только нсколько дней и ты снова увидишь нашу благословенную и прекрасную Венецію и свою прелестную Джіованну?

Сіани посмотрлъ на него съ печальною улыбкою.

— Я былъ бы радъ принять этотъ благой совтъ, отвчалъ онъ ему, но для меня прошла безповоротнымъ образомъ блаженная пора, когда и я смотрлъ сквозь розовую призму на людей и на жизнь!

— Чего же ты боишься? перебилъ его Оріо. Пріемъ сдланный намъ Минуиломъ Комненомъ непритворно-радушенъ, этотъ блестящій праздникъ устроенъ также имъ въ честь нашего прізда!

— Timeo Danaos et dena ferentes! отвчалъ Валеріано, качая головою.

— Ахъ! Избавь отъ цитатъ! воскликнулъ Молиніери. Вдь ты отлично знаешь, что меня не заставляли переводить Виргилія.

Сіани улыбнулся.

— Изволь! сказалъ онъ съ живостью, я выражу теб ту же самую мысль, но другими словами: вдь ты, конечно, слышалъ, что подъ самыми нжными, пахучими цвтами таятся очень часто ядовитыя зми, а я знаю изъ фактовъ, что въ Византіи въ мод отравленныя чаши, на дн которыхъ кроются агонія и смерть.

— Увы! воскликнулъ Оріо, сознаюсь со стыдомъ, что я выпилъ не мало этихъ опасныхъ чашъ и нашелъ въ нихъ не ядъ, а одно упоеніе, я сорвалъ много розъ въ этомъ город нги, любви и наслажденія, но подъ ними таились не зми, а красавицы золотого востока.

— Греки хитрые люди и тонкіе политики! проговорилъ Сіани. Они толкаютъ насъ въ объятья своихъ женщинъ съ предумышленною цлью усыпить нашу бдительность и обмануть сенатъ? И всмотрись, Молиніери: они уже прошли пол-пути къ исполненію задуманнаго плана! Припомни хорошенько: по прізд сюда мы еще сознавали свою самостоятельность и предложили имъ ршительно и смло выбрать одно изъ двухъ: заключить прочный миръ или вступить немедленно въ открытую войну! но они положительно отказались отъ боя, наговорили’ намъ три короба любезностей и продолжали ту же подпольную борьбу.

— Все это такъ, конечно, перебилъ Молиніери, но нельзя не сознаться, что они подписали безъ всякихъ оговорокъ пять параграфовъ, совмщающихъ почти всю суть трактата, предъявленнаго нами отъ имени республики.

— И это тоже было своего рода хитрость! возразилъ Валеріано. Мы прибыли сюда въ качеств побдителей съ сильнымъ флотомъ и войскомъ: они отлично поняли, что одно наше слово способно превратить этотъ богатый городъ въ груду камней и пепла, но не прошло недли и сенатъ, убаюканный вкрадчивыми рчами этого императора, недостойнаго власти, отозвалъ необдуманно тридцать судовъ изъ флота, и отборную часть бывшаго съ нами войска.

Чмъ же платить Комненъ за довріе республики? Онъ выжидаетъ время осенней непогоды, когда наши суда потеряютъ возможность стоять въ открытомъ мор. Когда это случится, онъ обратится къ намъ съ просьбою ршить вопросъ о войн или мир. Но вдь мы не подпишемъ условій, несовмстныхъ съ достоинствомъ республики: мы вступимъ, скрпя сердце, въ неравную борьбу, ну — и будемъ разбиты! Можетъ легко случиться, что у насъ не останется ни одного корабля, способнаго добраться къ своему назначенію и извстить Венецію о нашемъ пораженіи.

— Нтъ, клянусь святымъ Маркомъ! воскликнулъ Молиніери, пусть настанетъ день битвы: я съ полною безпощадностью накажу лицемровъ. Эти греки дйствительно самый гнусный народъ! я замтилъ за ними даже наклонность къ шулерству. Признаюсь Откровенно: съ тхъ поръ какъ я вглядлся въ это низкое племя, я сталъ лучшаго мннія о натур евреевъ. Эти добрые люди снабжаютъ меня золотомъ, которое выцживаютъ съ вопіющею наглостью изъ моего кармана эти низкіе греки. Я былъ бы очень счастливъ, еслибъ Господь вернулъ этимъ бднымъ созданіямъ хоть половину денегъ. Которые я перебралъ у нихъ въ разные времена!

— Выслушай меня, Оріо! перебилъ вдругъ Сіани, я пришелъ къ убжденію, что какъ ты, такъ и я, поступили какъ школьники, согласившись принять эту сложную миссію, предложенную намъ по выбору сената!

— Да, сенатъ, разумется, потерялъ бы немногое отъ моего отказа, но ты — другое дло! Въ теб соединились вс элементы опытнаго и топкаго политика и никто бы не выполнилъ съ такимъ рдкимъ умньемъ страшно — трудную роль посла и представителя венеціанской республики.

— Я принялъ эту роль, потому что стремился къ отличіямъ и къ слав! сказалъ Валеріано, мн улыбалась мысль что, выполнивъ съ честью порученіе республики, я вернусь въ Венецію въ качеств побдителя кичливаго Комнена, тогда, пользуясь правомъ получить отъ сената блестящую награду, я бъ убдилъ его смягчить строгость закона, который, какъ ты знаешь, запрещаетъ патриціямъ брачный союзъ съ плебеями. Я повелъ бы къ внцу Джіованну ди-Понте, мою обворожительную, дорогую невсту. Но вс эти завтныя, золотыя мечты разсялись, какъ дымъ при взгляд на дйствительность, я пересталъ надяться: Джіованна погибла для меня навсегда! Будь прокляты вс греки вмст съ своимъ двуличнымъ, надменнымъ императоромъ!

— Послушай, Валеріано! воскликнулъ Молиніери, задтый за живое невыразимою грустью, которая звучала въ словахъ его товарища, я отправлюсь немедленно къ Мануилу Комнену и заставлю его, во что бы то ни стало, подписать остальные параграфы трактата, на внося въ нихъ ршительно никакихъ измненій!

Произнося эти слова, Оріо вскочилъ съ мста: глаза его сверкали безумною отвагою. Сіани удержалъ его движеніемъ руки.

— Извстно ли теб, что сдлаетъ Комненъ, когда ты неожиданно предстанешь передъ нимъ съ угрозою въ глазахъ? спросилъ Валеріано.

Клянусь пресвятымъ Маркомъ! Онъ прикажетъ позвать своего логофета, {Логофетъ, означаетъ званіе государственнаго канцлера и министра финансовъ Византійской имперіи.} чтобъ выполнить въ трактат обычную формальность и приложить къ нему гербовую печать византійской имперіи.

— Ты не лестнаго мннія объ ум императора! отозвался Сіани. Онъ не такъ опрометчивъ, какъ ты предполагаешь Теб стоитъ войти, а онъ уже осмыслитъ, что ты пришелъ къ нему за ршительнымъ словомъ, онъ сдлаетъ теб превосходный пріемъ и изъявитъ согласіе исполнить твои требованія. Между тмъ его слуги поставятъ между вами драгоцнные кубки съ превосходнымъ виномъ, непримтныя струйки ароматнаго пара изъ золотыхъ курильницъ начнутъ мало по малу туманить твои мысли. Тогда вдали раздастся мелодичное пніе и на сцену появится цлый рой молодыхъ и прелестныхъ созданій въ прозрачныхъ блыхъ платьяхъ. Ты проснется по утру въ Бланкервальскомъ дворц, посмотришь на трактатъ, возвратишься и скажешь:

Сіани! императоръ не подписалъ трактата, но вина въ этомъ случа исключительно на моей сторон: вино было прелестное, я заснулъ, какъ убитый и, когда я проснулся, онъ ужъ былъ на охот.

— Ты въ этомъ убжденъ? перебилъ его Оріо.

Безъ всякаго сомннія! попробуй и увидишь!

— Быть можетъ! я вдь часто попадаюсь на удочку, но во всхъ другихъ случаяхъ, ты судишь слишкомъ строго Мануила Комнена: въ немъ много замчательныхъ и блестящихъ качествъ.

— Да, блестящихъ масокъ, ‘одъ которыми кроется глубокая порочность.

Онъ щедръ! это во-первыхъ! возразилъ Молиніери, а такая наклонность восходитъ въ его сап на степень добродтели!

— Да, нечего сказать, отозвался Сіани, хороша добродтель!

— А какъ онъ обходителенъ, краснорчивъ, привтливъ!

— И какъ твердъ въ своемъ правил: никогда не держать ни какихъ общаніе! договорилъ Сіани.

Я этого не знаю, возразилъ Молиніери, но я слышалъ не разъ весьма лестные отзывы о его безпристрастіи и въ немъ очень развито религіозное чувство, онъ ужо въ нашу бытность вручилъ крупную сумму патріарху Зосиму на украшеніе церкви.

— Да, его справедливость подтверждается даже его царскимъ престоломъ, который онъ похитилъ у законныхъ властителей, а его благочестіе тмъ открытымъ цинизмомъ, съ которымъ онъ относится къ самымъ священнымъ узамъ.

— Нтъ, ты предубжденъ противъ его особы, а потому и видитъ въ немъ только одно дурное: Комненъ слишкомъ могущественъ, чтобъ прибгать къ подпольнымъ, неблаговиднымъ дйствіямъ.

— Если-бы ты спустился въ темныя глубины его мыслей и цлей, то сталъ бы говорить совершенно иное.

— Мн не разъ приходилось слдить за императоромъ вн блеска его сана, на домашнихъ пирахъ, откуда изгонялся даже призракъ натяжки: онъ держалъ себя просто, какъ радушный хозяинъ и веселый товарищъ!

Валеріано пожалъ презрительно плечами.

— Мн приходилось видть его во время пышныхъ оргій, продолжалъ Оріо, въ критическій моментъ, когда лица блднютъ подъ силою усталости и цвты, истощивши вс свои ароматы, опускаютъ болзненно поблеклыя головки, а онъ, одинъ изъ всхъ, вставалъ свжій, цвтущій, съ блестящими глазами и, освщенный пламенемъ догорающихъ свчь, предлагалъ съ тайкою гордостью соучастникамъ пира осушить исполинскую и тяжелую чашу, сверкавшую брилліантами, которую онъ самъ выпивалъ всегда залпомъ! Онъ былъ великолпенъ въ подобную минуту!

— Я и не сомнваюсь, что онъ производилъ блистательный эффектъ среди этого хаоса наклоненныхъ головъ, отягощенныхъ хмлемъ, опрокинутыхъ кубковъ, угасающихъ свчь и вообще безобразія закончившейся оргіи.

— Дло въ томъ, что я видлъ его прекраснымъ и великимъ не на однихъ пирахъ: три дня тому назадъ мы купались въ залив и увидли двочку, которую теченіе уносило стремительно на направленію къ морю. Комненъ догналъ ее и спасъ ее отъ смерти!

— Да, ребенокъ дйствительно обязанъ ему жизнью! согласился Сіани. Но на другой же день три купеческихъ судна потерпли крушеніе на водахъ Пропонтиды и, прійми во вниманіе — суда принадлежали Алеппскому султану, къ которому Комненъ относился всегда съ полнйшимъ дружелюбіемъ. Чтожъ сдлалъ этотъ доблестный, великій императоръ? Когда эти несчастные, покрытые увчьями, истомленные люди напрягали вс силы, чтобъ добраться до берега, онъ далъ тайный приказъ умертвить ихъ послдовательно одного за другимъ, для того чтобъ воспользоваться оставшеюся добычею!

— Это низко и дурно, возразилъ Молиніери, а все же я надюсь, что будущность внесетъ большія перемны въ твои взгляды на личность Мануила Комнена!

— Эта будущность, Оріо, настанетъ для насъ завтра! отозвался Сіани.

Почти въ ту же минуту въ конц длинной аллеи появился слуга, направлявшійся къ мсту, гд сидли посланники.

— Кто-то идетъ сюда! замтилъ Валеріано.

— Это Азанъ Іоаниисъ, твой преданный далматъ! пояснилъ Молиніери. Вотъ золотой слуга! Я готовъ поручиться, что твоя подозрительность, какъ говорятъ о ней болтливые люди, никогда не коснулась этого человка!

— Можетъ быть! отвчалъ хладнокровно Сіани.

— Какъ же такъ: ‘можетъ быть’, закипятился Оріо. Этотъ отвтъ доказываетъ, что ты и до сихъ поръ не убдился въ преданности этого человка, который отказался отъ выгоднаго мста при семейств ди-Понте, чтобъ хать за тобою и лежать по ночамъ у дверей твоей спальной, какъ врная собака! Если онъ не съ умлъ внушить теб доврія, то другіе подавно осуждены подвергнуться этой досадной участи!

— Мой отвтъ озадачитъ тебя своею оригинальностью, отозвался Сіани, меня страшитъ въ Азан исключительно его странная, черезмрная преданность!

Пока друзья обмнивались этими словами, предметъ похвалъ Оріо, долматъ, шелъ равномрнымъ шагомъ по тнистой аллеи. Ему было лтъ 30-ть, онъ былъ ловокъ и строенъ я имлъ лицо, напоминавшее своею прозрачною нжностью и правильностью лицо красивой двушки, а его голубые глаза были окружены мягкою, едва примтною тнью. Его черные волосы упадали на плечи цлою массою кудрей, подъ блдными губами блестли очейь Острые, чисто волчьи зубы а въ уши были продты два золотыхъ кольца. Вообще же и наружность и пріемы далмата носили отпечатокъ, глубокой меланхоліи, граничившей съ болзненностью. Возможность наблюденій за личностью Азана не заходила дале и самый проницательный и наметанный глазъ не съумлъ бы проникнуть во внутреннюю жизнь итого человка, скрывавшаго подъ маскою вчной невозмутимости и печали и радости, и страсти и стремленія своей странной натуры.

Но за нимъ, тмъ не мене, признавали три качества, доказанныя фактами: замчательный умъ, большую исполнительность и рабскую покорность своему господину. Азанъ очень нердко подвергался насмшкамъ и глумленію товарищей, но до какихъ размровъ он бы ни доходили, онъ отвчалъ на нихъ презрительнымъ молчаніемъ.

Судя по этимъ даннымъ, можно было подумать, и едва ли ошибочно, что долматъ отказался отъ правъ на свою жизнь и принесъ ее въ жертву^, какой-то крайне-важной й’таинственной цли.

Приблизившись къ бесдк, гд сидли посланники, Азанъ отвсилъ почтительный поклонъ и остановился въ почтительномъ молчаніи.

— Ты пришелъ доложить о какомъ нибудь дл? спросилъ его Сіани — Да, синьоръ! отвчалъ съ покорностью далматъ, венеціанскій священникъ и нсколько ломбардцевъ прибыли одновременно съ толпою вашей прислуги, возвратившейся съ праздника и вс безъ исключенія испрашиваютъ милости дозволить имъ явиться.

— Теперь вовсе не время для такихъ аудіенцій! проговорилъ Молиніери.

— Въ такомъ случа я такъ и скажу имъ, отвтилъ тихо долматъ и, поклонившись опять молодымъ людямъ, направился было назадъ.

— Азанъ! шикнулъ Сіани повелительнымъ голосомъ.

Далматъ остановился.

—По какому-же длу пришли эти ломбардцы!

— Они пришли къ вамъ съ жалобой!

— Везд только и слышатся что жалобы, да жалобы! проговорилъ задумчиво и печально Сіани.

— Проведи ихъ сюда! прибавилъ онъ, обращаясь къ Азану.

ГЛАВА II.
Открытіе государственной тайны.

Прошло немного времени и въ глубин аллеи показались священникъ, нсколько человкъ, принадлежавшихъ, видимо, къ торговому сословію и цлая арава служителей посольства.,

Волненіе, выражавшееся въ лихорадочной поступи и въ жестахъ челобитчиковъ, выступало рельефне при сравненіи съ покойнымъ и безстрастнымъ лицомъ и съ щегольскимъ костюмомъ провожавшаго ихъ Азана Іоанниса. Какъ лица, такъ и руки ихъ носили еще свжіе, кровавые слды рукопашнаго боя, одежда ихъ превратилась въ лохмотья. Священникъ, очевидно, пострадалъ больше про, чихъ: онъ еле двигалъ ноги и то еще при помощи посторонней поддержки.

Молодые посланники признали въ немъ немедленно монаха Беденетти, прибывшаго сюда съ венеціанскимъ флотомъ въ скромномъ званіи сборщика добровольныхъ пожертвованій.

Сіани поспшилъ усадить его въ кресло и, окинувъ глазами изорванный костюмъ своего манордома, носившій явный слдъ кровопролитной свалки, онъ спросилъ недовольнымъ и отрывистымъ голосомъ:

— Объясните, метръ Пьетро, что могло васъ привесть въ такое положеніе!

— Синьоръ! отвчалъ спокойно Пьетро, мы попали въ засаду и если вы позволите, то я вамъ разскажу вс подробности дла.

— Да, но только съ условіемъ не растягивать ихъ! вмшался Молиніери.

— Вотъ вамъ сущая правда! продолжалъ майордомъ. Нсколько дней назадъ, когда мы толковали о сегодняшнемъ бг, Азанъ замтилъ намъ, что знакомый ему молодой мусульманинъ, прозванный Измаиломъ, пріобрлъ незадолго изъ Бланкервальскихъ конюшенъ чисто-кровную лошадь и что это прекрасное и гордое животное побдитъ на бгу всхъ другихъ рысаковъ и выиграетъ призъ, конечно, при условіи чтобы имъ управлялъ такой лихой наздникъ, какимъ былъ Измаилъ, говоря откровенно, мы никакъ не могли отршиться отъ мысли пріобрсть этотъ призъ, сложили во едино наши скудныя средства ну — и купили лошадь.

— Но, перебилъ его нетерпливо Оріо, этотъ разсказъ нисколько не объясняетъ дла!

— Простите, синьоръ Молиніери, отвчалъ майордомъ, онъ служитъ предисловіемъ къ настоящимъ событіямъ. Сегодня по утру, согласно заключенному между нами условію, Измаилъ взялъ коня и выхалъ на бгъ, по пройдя только треть разстоянія до цли, упрямое животное, я говорю о лошади — внезапно заартачилось и не двигалось съ мста. Напрасно Измаилъ напрягалъ свои силы, стараясь побдить его сопротивленіе и взывая неистово о помощи къ Аллаху и его пресвятому пророку, конь стоялъ неподвижно: онъ какъ будто приросъ копытами къ арен. Это глупая сцена обратила на насъ все вниманіе публики, толпа рукоплескала оглушительнымъ образомъ и огласила воздухъ насмшливыми криками: ‘это Троянскій конь, очистите дорогу Троянскому коню!’

Мы спшили укрыться отъ этого скандала, захвативши съ собою несчастнаго наздника. Но Измаилъ не могъ, по его увренію, возвратить наши деньги, не заявивъ объ этомъ своимъ старшимъ товарищамъ: онъ, просилъ насъ пройдти до Ломбардскаго рынка, гд они находились, и гд мы ихъ застали за покупкою товаровъ у этого извстнаго, почтеннаго торговца.

При этихъ словахъ Пьетро указалъ на рослаго мущину симпатичной наружности и сдлалъ ему знакъ, выражающій просьбу подтвердить справедливость его послднихъ словъ.

Тогда Капра ломбардецъ протснился впередъ и сказалъ, поклонившись почтительно посланникамъ:

— Да, эти господа, какъ доложилъ вамъ Пьетро, забрались ко мн въ складъ для закупки парчи и другихъ цнныхъ тканей.

Они ужъ отобрали значительную партію намъ оставалось только условиться въ цн., Къ несчастью ваши слуги пришли именно въ-этотъ критическій, моментъ и, такъ какъ они прибыли въ значительномъ количеству, то мои покупатели разлетлись, какъ стая испуганныхъ воронъ, захвативши при этомъ и мой несчастный товаръ. Я хотлъ ихъ догнать и представить съ поличнымъ къ нашимъ мстнымъ властямъ, но я замтилъ съ ужасомъ, что толпа любопытныхъ, окружившая складъ, начала въ немъ хозяйничать и грабить мой товаръ, Однимъ словомъ сказать, я остался безъ средствъ и долженъ доживать безотрадную старость въ борьб съ горькою нуждою, если, вы, монсиньоры, откажетесь принять меня подъ ваше покровительство.

— Очень жалю, что вамъ пришлось пострадать! но какъ же вы то, отче, попали въ эту свалку? спросилъ мягко Сіани, обратившись къ священнику.

— На все Божія воля! отвчалъ Веяедетти. Я гулялъ преспокойно по берегу залива, не вдалек отъ мста, гд толпа любовалась военными маневрами и увидлъ нечаянно, что между мусульманами и вашею прислугою завязалась борьба. Я подошелъ къ нимъ съ цлью согласить ихъ на миръ, я видлъ какъ одинъ плечистый мусульманинъ ударилъ изъ всей силы болзненнаго юношу и рискнулъ постыдить его за подобное варварство. Молчи, наглый монахъ! отвчалъ мусульманинъ. Если хочешь стыдить, то стыди самъ себя за то, что проповдуешь языческую вру! и съ этими словами онъ хватилъ меня кулакомъ по лицу и разнесъ мое платье на мелкіе клочки.

Прекрасное лицо Валеріано Сіани поблднло отъ гнва.

— Вы находились тамъ и могли допустить такое поруганіе? отнесся онъ къ прислуг.

— Не браните, пожалуйста, этихъ бдныхъ людей! вмшался Бенедетти, имъ стоило самимъ не. малаго труда держаться подъ ударами цлой толпы фанатиковъ!

Молиніери, сидвшій до этой минуты въ пассивной роли слушателя, оживился замтно при послднихъ словахъ старика Бенедетти.

— И такъ, сказалъ онъ громкимъ и ршительнымъ голосомъ, обращаясь къ присутствующимъ, вс вы сходитесь въ мнніи, что это столкновеніе произошло единственно по’вин мусульманъ и греки положительно не играли въ немъ роли?

— Мы точно говорили, вставилъ поспшно Пьетро, что на видъ вс эти люди были мусульмане, но въ душ мы уврены, что эти негодяи были, безъ исключенія, такіе жъ христіане, какъ и вс мы, синьоръ Оріо.

Загадочные взоры Азана Іоанниса сверкнули моментально зловщимъ огнемъ, но онъ не произнесъ ни единаго слова.

— На чемъ же вы основываете такое заключеніе? спросилъ съ живостью Оріо, не ждавшій, очевидно, подобнаго исхода.

— Дана томъ, синьоръ Молиніери, что многіе изъ лихъ потеряли при свалк свои чалмы и фески и мы тогда увидли, что головы ихъ не были обриты, по обычаю мусульманъ, а покрыты напротивъ густыми волосами и, вдобавокъ, причесаны по мод христіанъ.

— Такъ вы значитъ уврены, что мусульмане были ни причемъ въ этой стычк и ею руководили исключительно греки? спросилъ громко Сіани, обращаясь къ присутствующимъ съ видомъ спокойной власти.

— Безусловно уврены! сказала въ одно слово вся группа челобитчиковъ.

— Чего же въ такомъ случа смотрли моряки венеціанской флотиліи? воскликнулъ Молиніери съ запальчивою угрозою.

— Синьоръ! произнесъ почтительно далматъ, они сами торопятся доложить вамъ о ход всего этого дла. Потрудитесь взглянуть: сюда уже идетъ нсколько офицеровъ, не пройдетъ и секунды, какъ они разъяснятъ это недоумніе.

Молиніери вздохнулъ съ видимымъ облегченіемъ.

— А? вы явились кстати! привтствовалъ онъ перваго изъ молодыхъ людей, окружившихъ бесдку совершенно согласно съ замчаніемъ Азана.

— Напротивъ, синьоръ, тотъ не приходитъ кстати, кто приноситъ съ собою одн дурныя всти! возразилъ офицеръ непринужденнымъ тономъ.

— Наши люди подверглись тяжелымъ оскорбленіемъ, а вы видли это и не тронулись съ мста! замтилъ строго Оріо.

— Да, синьоръ, мы видли эту гнусную сцену, но она, къ сожалнію, совпала съ тою минутою, когда на нашемъ флот произошелъ пожаръ.

— Пожаръ у васъ на флот? воскликнули, блдня, молодые посланники,

— Да! отвчалъ морякъ, маневры грековъ были въ полномъ разгар и ихъ шары, направленные или слишкомъ неловкою или, наоборотъ, слишкомъ ловкою рукою угодили въ галеру, составляющую центръ всего нашего флота. Опасность миновала, благодаря усиліямъ нашего экипажа, но она грозила намъ неизбжною гибелью!

Офицеръ смолкъ и въ сред присутствующихъ на нсколько минутъ воцарилось тяжелое молчаніе. Наконецъ Сіани выпрямился и обратился къ священнику.

— Отецъ мой! вы нуждаетесь въ спокойствіи и потому прошу васъ отправиться въ приготовленную для васъ комнату! сказалъ онъ Бенедетти. А вы, друзья мои, добавилъ онъ привтливо, обратившись къ ломбардцамъ, отправляйтесь домой и если подозрніе, что ныншняя стычка была вызвана греками, подтвердится разслдованіемъ, я съумю заставить оказать правосудіе невиннымъ и виновнымъ.

Ломбардцы удалились, Азанъ сопровождалъ ихъ до выхода изъ Перы, пропустивъ ихъ на улицу, онъ обратился къ нимъ и сказалъ съ благодушною, дружелюбною улыбкою.

— Откиньте теперь вс заботы о будущемъ! Вамъ нечего бояться при поддержк такой вліятельной особы, какъ вашъ высокородный господинъ и посланникъ, Валеріано Сіани!

Но какъ только калитка закрылась за ломбардцами, далматъ захохоталъ нервнымъ, злораднымъ хохотомъ, отрывистымъ и рзкимъ, какъ крики хищной птицы.

Исторія столкновенія между венеціанскими и греческими подданными входила, разумется, по наружному виду, въ категорію уличныхъ, простонародныхъ свалокъ, но Сіани и Оріо взглянули на все это не съ общей точки зрнія и глубоко задумались, передъ ними возникъ крайне-важный вопросъ: какъ согласить дйствія, стоявшія другъ къ другу въ явномъ противорчіи, а именно заставить Мануила Комнена произвесть строгій судъ надъ виновными греками и сохранить всецло инструкцій республики, возбранявшія всякія настойчивыя требованія.

Посланники сидли уже довольно долго въ молчаливомъ раздумья, когда Оріо всталъ стремительно съ дивана.

— Другъ! произнесъ онъ отрывисто. Я не могу дышать въ этой зеленой клтк! Этотъ воздухъ, пропитанный острыми ароматами, раздражилъ мои нервы.

— Въ такомъ случа отправимся куда нибудь! отозвался Сіани.

— Пойдемъ къ морю! сказалъ Молиніери, мн нуженъ его влажный и живительный воздухъ.

Они вышли изъ сада и пошли тихимъ шагомъ Вдоль опустлой улицы, когда они достигли до берега Босфора, Сіани остановился и устремилъ выразительный взоръ на лицо Молиніери:

— Выслушай меня, Оріо! началъ он тихимъ, но ршительнымъ голосомъ, сегодняшняя сцена доказала намъ ясно, что и мы, не смотря на наше положеніе, ничмъ не обезпечены отъ засадъ и насилій и должны поступать съ крайнею осторожностью.

— Божусь теб, Сіани, я только что хотлъ обратиться къ теб съ этимъ предупрежденіемъ.

— Прибереги его для самого себя! отвчалъ Валеріано задумчиво. У меня больше шансовъ избжать западни и это обусловливается моимъ образомъ жизни. Ты-же — другое дло! Ты посщаешь оргіи, а тамъ въ большомъ ходу отравы и кинжалы, тебя, наконецъ, могутъ зарзать безотвтственно, когда ты пробираешься, какъ воръ, въ глухую полночь къ мусульманскимъ гаремамъ, на свиданіе съ какою-нибудь восточною красавицею.

— Я знаю, Валеріано, что я часто тревожу тебя моими сумазбродствами, сказалъ тронутый Оріо, но съ ныншней минуты я даю теб слово, ночевать всегда въ Пер: я постараюсь пить и любить только днемъ!

Между тмъ какъ они безжалостно раздавливали въ мелкіе куски попадавшіяся имъ подъ ноги раковинки, сверкавшіе при лунномъ свт, какъ драгоцнные каменья, изъ-за группы мастиковыхъ деревьевъ вышелъ какой-то нубіецъ, въ короткой полотняной туник.

Остановившись съ видомъ нершительности передъ молодыми людьми, онъ окинулъ ихъ испытующимъ взглядомъ, и, вынувъ изъ складокъ своего краснаго шелковаго кушака небольшую записку, подалъ ее Сіани.

— Отъ кого? спросилъ послдній?

— Отъ молодой, благородной двушки, синьоръ, имя которой вы увидите въ конц этой записки.

— Да разв женщины удостоиваютъ меня когда-нибудь своими посланіями? отозвался Валеріано съ улыбкою.— Рабъ, ты ошибаешься.

И онъ добавилъ, указывая на Оріо:

— Тебя послали, вроятно, къ этому молодому господину.

Оріо выхватилъ записку изъ рукъ своего друга и распечаталъ ее въ полной увренности, что она. можетъ предназначаться только ему. Вотъ что прочелъ онъ:

‘Слдуйте смло за посланнымъ мною нубійцемъ.’

‘Зоя’.

Онъ страстно прижалъ бумажку къ губамъ, между тмъ какъ слуга обратился снова къ Сіани.

— Синьоръ, сказалъ онъ — припоминая данныя мн инструкцій, я вижу, что моя госпожа послала меня именно къ вамъ, а не къ этому патрицію.

Сіани покачалъ отрицательно головою.

— Врный рабъ, заговорилъ Оріо, опуская золотую монету въ руку нубійца:— скажи мн по секрету: твоя молодая госпожа, которую ты называешь прекрасною и благородною, и имя которой Зоя — не очаровательная-ли дочь великаго логофета?

— Вы угадали, синьоръ, отвтилъ нубіецъ, бросая вокругъ безпокойный взглядъ, какъ бы опасаясь, что слова его могутъ долетть до чьихъ-либо нескромныхъ ушей.

— Въ такомъ случа могу уврить тебя, мой прекрасный посолъ, что это приглашеніе относится именно ко мн, а не къ моему другу, я давно ужъ люблю втайн эту прелестную гречанку, а женскій глазъ Проницателенъ, Зоя, вроятно, проникла тайну моего сердца и удостаиваетъ наконецъ, свиданіемъ, отъ котораго, какъ она знаетъ, зависитъ счастье всей моей жизни.

— Оріо, сказалъ тихо Сіани:— вспомни о своемъ общаніи, данномъ мн, и замть, что солнце ужъ давно скрылось за горизонтомъ.

— Боже меня сохрани забыть объ этомъ! я далъ теб слово — не заводить новыхъ интрижекъ, но не требуетъ-ли даже простая вжливость, чтобы я довелъ до конца начатое ужъ ране?

— Оріо, сказалъ Сіани:— если ты никакъ не можешь удержаться отъ глупыхъ увлеченій, то я долженъ принять другія мры.

Сказавъ это, молодой патриціи отвернулся отъ Молиніери и взглянулъ на черное лицо нубійца.

Кого же изъ насъ ждетъ твоя госпожа? спросилъ онъ посл минутной паузы.

— Васъ, синьор, отвтилъ посолъ.

— Такъ или же впередъ, я послдую за тобою.

— Погоди, сказалъ Оріо, схвативъ руку друга — мн сейчасъ пришло въ голову, что это свиданіе можетъ имть. Дурныя послдствія и по этому прошу позволенія идти вмст съ тобою, Кром того, прибавилъ онъ съ улыбкою,— еслибъ оказалось, что ждали меня, а не тебя, то я буду готовъ явиться при первомъ же сигнал.

— Будь по твоему! отвтилъ Сіани:— идемъ вмст!

Посл множества поворотовъ, они достигли тнистой рощи, по средин которой находился прекрасный цвтникъ, нубіецъ ввелъ ихъ въ гротъ, сложенный изъ кремней и раковинъ, въ глубин которого стояла мраморная наяда, увнчанная вьющимися растеніями. На холм, противъ грота, возвышался красный кіоскъ, стны котораго закрывалась густою стью листьевъ жимолости.

Нубіецъ попросилъ молодыхъ людей подождать немного, а самъ вошелъ въ кіоскъ. Минутъ черезъ пять онъ вернулся и, схвативъ Сіани за край плаща, довелъ его до небольшой мраморной лстницы и указалъ вверху ея полу-отворенную дверь. Сіани медленно поднялся по ступенямъ и вошелъ въ кіоскъ, освщенный большою серебрянною лампою. Но венеціанецъ былъ ослпленъ не столько разливаемымъ ею, свтомъ, сколько красотою молодой гречанки, встртившей его на порог двери.

Костюмъ ея состоялъ изъ длинной полотнянной туники, перехваченной въ таліи шелковымъ, украшеннымъ золотыми блестками кушакомъ, долмана съ узкими, вышитыми серебромъ рукавами, полосатыхъ газовыхъ, шароваръ и красныхъ сафьянныхъ туфель съ густымъ, золотымъ шитьемъ.

Она зачесывала волосы, по примру Аспазіи и Вероники, въ вид діадемы и носила красную, бархатную шапочку, сіявшую драгоцнными каменьями, и прозрачную, кружевную вуаль, спускавшуюся широкими складками почти вплоть, до земли.

Сіани встрчался съ Зоею не разъ въ обширныхъ, садахъ Бланкервальскаго дворца, но, никогда, еще ея красота не ослпила его такъ сильно, какъ въ этотъ вечеръ.

Молодая гречанка взяла его за руку и, усадила на мягкую софу, а затмъ загасила лампу, такъ что кіоскъ освщался только серебристымъ свтомъ луны, проникавшимъ сквозь сторы.

— Благодарю васъ, Сіани, что вы не отказались послдовать: въ моимъ рабомъ, произнесла Зоя, опускаясь да софу рядомъ съ молодымъ человкомъ,

— Вы приказали мн явиться и я повиновался! отвтилъ вжливо молодой патрицій.,

— Я пригласила васъ, сказала гречанка, чтобы, сообщить вамъ тайну, которая до-того велика, что. я, даже колеблюсь открыть вамъ ее.

— Говорите, безо всякихъ опасеній, васъ, слушаетъ другъ!

— И такъ, мой, другъ, если вы позволяете, мн называть васъ такъ, общайтесь не судить меня слишкомъ строго, что-бы вы ни услышали… я загасила нарочно лампу чтобъ вы не видли, какъ я буду краснть отъ стыда.

— Я не понимаю васъ, Зоя! отозвался онъ, сжимая ея руку.

— Стіани, сказала она взволнованнымъ голосомъ: вы обладаете благородною душою и я жалю, зачмъ Богъ не сдлалъ, васъ моимъ братомъ… я тогда имла бы право, любить васъ.

— Зоя, я еще не знаю, что вы хотите открыть мн…. но если вамъ нужно отмстить кому-нибудь за оскорбленіе, то обопритесь смло на мой руку, какъ на руку брата и поврьте, что вамъ не придется раскаяться въ этомъ.

Зоя сжала слегка руку молодого человка.

— Благодарю васъ снова, мой другъ,— за ваше великодушіе, сказала она, но я не хочу просить васъ о поддержк, а напротивъ сама хочу спасти васъ!

— Спасти меня?! воскликнулъ Валеріано съ изумленіемъ.

— Да…. венеціанскій флотъ окруженъ со всхъ сторонъ греческими кораблями и его намревались поджечь, а сегодня ршено заарестовать, по окончаніи пира, васъ и всхъ вашихъ соотечественниковъ и заключить, какъ государственныхъ преступниковъ, въ подземелье Бланкервальскаго дворца.

— Возможно-ли, чтобы осмлились издваться такимъ образомъ, надъ, человческими правами? воскликнулъ съ недовріемъ молодой человкъ.

— Я подслушала нечаянно въ саду, какъ Комненъ составлялъ съ моимъ отцомъ этотъ, заговоръ… и какъ оба поклялись привесть его въ исполненіе сегодня-же, до наступленія утра.

— Въ самомъ дл?! ну, это имъ не удастся, благодаря вамъ, мы примемъ мры и разрушимъ ихъ замыслы.

— Не, надйтесь на это! возразила гречанка. Ваше спасеніе зависимъ единственно, отъ, меня,., но спасая васъ, я должна погибнуть сама, если вы по увезете меня съ собою…. Сіани, продолжала молодая двушка съ волненіемъ, скажите одно слово и я оставлю все, оставлю отца и родину, чтобы послдовать за вами…. потому…. потому…. что я люблю васъ….

Красавица замолкла и отвернулась въ смущеніи отъ патриція, ошеломленнаго этимъ признаніемъ.

— Увы, бдное дитя, я не могу принять твоей жертвы! произнесъ Сіани, устремивъ на нее свои выразительные, прекрасные глаза.

— Не можете? но почему же?

— Потому, что въ Венеціи у меня есть невста, которая любитъ меня и любима мною, отвтилъ Валеріано чуть слышнымъ голосомъ.

Лице Зои покрылось почти мертвенною блдностью.

Посл небольшой паузы она заговорила тмъ же молящимъ тономъ:

— Хорошо! оставайся, врнымъ своей невст, но позволь мн все-таки спасти тебя и слдовать за тобою…. я готова быть твоею служанкою, твоею рабою, если ты прикажешь, прибавила она съ увлеченіемъ..

— Рабою! неужели-же ты думаешь, что я соглашусь на подобную низость, хотя бы даже для того, чтобы спасти себя отъ гибели? не имя возможности назвать тебя невстою, я отказываюсь и отъ твоей преданности.

— Я отдала бы вс свои сокровища тому, кто помогъ бы теб бжать, но, къ сожалнію, я знаю, что никто не ршится на это…. повторяю еще разъ, что я одна могу предотвратить катастрофу…. одумайся же, Сіани, пока еще не поздно!

— Ты мало меня знаешь, возразилъ Сіани, если думаешь, что я способенъ пользоваться твоею преданностью изъ боязни подвергнуться ударамъ врага…. нтъ, Зоя, что бы не угрожало мн, какова не была бы опасность, я встрчу ее Такъ же смло, какъ встрчалъ всегда! Что же касается тебя, благородная двушка, продолжалъ Валеріано, то врь, что я цню вполн твой поступокъ и сожалю о невозможности заплатить за него ничмъ другимъ, кром чувствомъ благодарности и уваженія.

Гречанка встала. Она была очень блдна и члены ея дрожали, какъ въ лихорадк, но она силою воли старалась побороть душившія ее слезы.

— И такъ, вы отказываетесь отъ моей помощи? спросила она посл минутной нершительности…

— Я долженъ отказаться!

— Прощайте же въ такомъ случа навсегда, но знайте, что я буду любить васъ вчно, сказала она, протягивая ему руку.

— А я никогда не забуду васъ, что бы со мною ни случилось, Зоя, отвтил, съ чувствомъ молодой человкъ.

Зоя медленно вышла изъ кіоска и исчезла въ тни густыхъ деревьевъ.

Сіани замтилъ, что Оріо все еще дожидается его въ грот и подбжалъ къ нему.

— Предчувствіе не обмануло меня! воскликнулъ онъ и мы погибли, Оріо!

— Я слышалъ все. Что же ты намренъ длать теперь, черезчуръ добросовстный другъ?

— Я намренъ приказать, чтобы все было втайн приготовлено къ отплытію въ часъ по полуночи.

— Это долженъ устроитъ Азанъ, онъ неоцнимъ въ подобный критическій моментъ.

— Не будетъ-ли благоразумне, если мы сами займемся приготовленіями къ отъзду?

— Это значило-бы возбудить подозрнія, вдь, насъ ожидаютъ въ Бланкервальскомъ дворц. Возьми мою руку, Сіани, и отправимся на ужинъ къ императору.

ГЛАВА III.
Тайна далмата.

Сіани и Оріо, оставившіе виллу великаго логофета съ намреніемъ идти прямо къ императору, передумали дорогою и ршились зайти сперва въ Перу, чтобы распорядиться приготовленіями къ отплытію.

Іоаннисъ пришелъ въ крайнее негодованіе, узнавъ о гнусномъ замысл Комнена противъ его господина и Оріо, онъ не безъ труда уговорилъ послднихъ надть кольчуги, которыя, несмотря на свою легкость и гибкость, могли противостоять самому острому кинжалу. Когда же врный слуга убдился, что молодые господа его теперь защищены на случай внезапнаго нападенія, онъ принялся, съ помощью своихъ товарищей, укладывать вс драгоцнности, бумаги и прочее Имущество посланниковъ. Кто увидлъ-бы его, исполняющимъ такъ ревностно свою, обязанность, не усомнился бы, что все будетъ готово къ отъзду ране часа. Къ довершенію всего, онъ придумалъ даже сигналъ, чтобы предупредить Сіани, уходившаго въ Бланкерваль, о минут отъзда. Было условлено, что онъ зажжетъ нсколько факеловъ и помститъ ихъ на самыхъ высокихъ деревьяхъ террассы.

— Какъ только вы увидите эти огоньки, говорилъ онъ, то спуститесь въ сады и идите подземнымъ ходомъ, начинающимся въ коралловомъ грот, онъ доведетъ васъ до ‘Водяныхъ дверей’ которыя я отопру вамъ съ помощью этого ключа, хотя он и скрыты отъ глазъ кустами розъ.

— А какимъ же образомъ очутился этотъ ключъ въ твоихъ рукахъ? спросилъ Сіани, устремивъ на Іоанниса пытливый и проницательный взглядъ.

Далматъ видимо смутился и опустилъ глаза, а блдныя щеки его покрылись яркимъ румянцемъ.

— Я получилъ его отъ одной изъ молодыхъ рабынь дворца, съ которою я видлся нсколько разъ въ этомъ уединенномъ мст, отвтилъ онъ съ нкоторымъ колебаніемъ.

Оріо разсмялся самымъ чистосердечнымъ смхомъ, услышавъ это признаніе далмата.

Сіани стало жаль слуги, который, казалось, готовъ былъ, какъ говорится, сгорть со стыда: отдавъ еще кое-какія приказанія, онъ поліолъ съ своимъ другомъ по направленію ко дворцу.

Переправившись въ лодк чрезъ заливъ и миновавъ ворота ‘гршниковъ’, они пошли вдоль массивныхъ стнъ города, сложенныхъ на половину изъ песчаника и извести, на половину изъ кирпичей и цемента, древность ихъ ясно указывала, что надъ ними трудился не одинъ архитекторъ, и въ самомъ дл кладка ихъ началась при Константин Великомъ и окончилась только въ царствованіе еодосія. Молодые люди насчитали, начиная съ старой Византіи, около двадцати четырехъ воротъ для вылазокъ, изъ которыхъ девятнадцать выходили къ морю. Большая часть этихъ воротъ была еще открыта, хотя часъ, въ который они запирались, давно ужъ пробилъ,— и горожане свободно пропускались часовыми, безпечно игравшими въ кости, сидя передъ дверями сторожекъ, высченныхъ въ стн. Понятно, что они взимали за пропускъ небольшую контрибуцію.

Молодые люди приняли эту благопріятную для нихъ, подробность къ свднію и, пройдя мимо часовыхъ, остановились, на нсколько секундъ передъ городскимъ рвомъ, черезъ который была перекинута длинная и узкая доска, носившая названіе. ‘Опасный мостъ’, такъ какъ на немъ разыгралось ужъ не одно трагическое происшествіе. Говорили, но только разумется, подъ видомъ величайшей тайны, что онъ часто бывалъ облитъ масломъ, или усыпанъ сушеннымъ горохомъ, и что люди, обвиненные какомъ-нибудь преступленіи и вызванные явиться, предъ судилищемъ, его величества, непремнно соскользывали какимъ-то непонятнымъ образомъ съ этого моста и летли въ протекавшій подъ нимъ, быстрый и глубокій потокъ, впадавшій въ ‘Золотой рогъ’, {Золотымъ Рогомъ называется въ Константинопол гавань. Прим. Редактора.} гд и находили на другое утро ихъ трупы.

Но эти преданія казались посланникамъ совершенно безосновательными — тмъ боле, когда они увидли, что позаботились на этотъ разъ уставить об стороны моста двойною цпью большихъ серебряныхъ ящиковъ превосходной работы, въ которыхъ красовались цвтущія померанцовыя и миртовый деревья. Больше же всего ихъ ободрилъ видъ безпечно-пировавшихъ и веселившихся воиновъ, служившихъ охраною дворца.

Тутъ были собраны варяги и безсмертные, составлявшіе, столичную стражу, и неврные въ чалмахъ, по обимъ же сторонамъ дворца, вдоль рва, расположились дружины, язычниковъ — гунновъ и скиовъ. Послдніе были очень непредставительны съ простыми носами, съ необыкновенно широкими ноздрями, широкими же скулами, косыми, тусклыми глазами, которые, были, ближе къ ушамъ, чмъ къ носу, къ этому нужно еще замтить, что они были очень малы ростомъ, но обладали геркулесовскою силою. Держали они себя вовсе не непріязненно, да, и инструкціи были даны имъ нестрогія, судя потому, что., они забавлялись метаньемъ громадныхъ камышей, при чемъ выказывалась ихъ удивительная ловкость

Въ обращеніи и позахъ варяговъ, этихъ выходцевъ изъ Англо-Саксоніи, завербованныхъ Комненомъ, которые были степенне и лучше дисциплинированы, тоже не было замтно ничего, что могло бы дать поводъ думать, что у нихъ составленъ заговоръ противъ венеціянцевъ.

Вмсто тяжелаго вооруженія на нихъ былъ парадный костюмъ: серебрянная бляха съ изображеніемъ какого-то миологическаго существа, легкая кирасса изъ того же металла, длинный кафтанъ краснаго цвта и. сандаліи, скрпленныя крестъ на крестъ ремнями и серебрянкою застежкою съ вычеканеннымъ портретомъ императора.

Каждый изъ нихъ опирался на обоюдоострую скиру съ длинною рукояткою изъ ясени или вяза съ мдною инкрустаціею, за плечами вислъ у нихъ маленькій, серебряный щитокъ восьмиугольной формы, служившій скоре украшеніемъ, чмъ орудіемъ защиты,. такъ какъ копье скиа, могло бы пробить его насквозь на разстояніи даже боле ста шаговъ.

Сіани и Оріо прошли, черезъ ряды стражи, отдававшей имъ честь скирами, и вошли во дворецъ.

Они были встрчены ожидавшимъ ихъ герольдомъ, который и доложилъ громко объ ихъ прибытіи, когда они входили въ залъ пиршества.

Ихъ приняли такъ радушно, изъявленія дружества, которыми осыпали ихъ патріархъ Зосимъ, себастократоръ, аколутъ {Главный вождь или начальникъ Варяжской дружины назывался аколутомъ, т. е. спутникомъ, потому что долженъ былъ всегда и везд сопутствовать императору.}, великій протиспаферъ {Протоспаферомъ назывался главный предводитель византійскихъ войскъ. Прим. Редактора.} и остальные знатные сановники, казались такими искренними, что и малйшая тнь подозрнія должна была исчезнуть поневол.

Оба посланника въ одно и тоже время спрашивали себя мысленно: не ошибочно ли истолковала Зоя подслушанный ею разговоръ или не преувеличила ли она опасность, которая будто бы грозила имъ? Они еще боле утвердились въ своемъ мнніи, когда замтили, что имъ были, оставлены мста подл императора — что было доказательствомъ особеннаго его расположенія — и. когда Комненъ, при вид ихъ, немедленно приказалъ своему оруженосцу, стоявшему за нимъ съ золотымъ жезломъ въ рукахъ, пригласить ихъ къ столу.

Черные невольники, евнухи и нмые стали разносить кушанья на серебряныхъ блюдахъ, золотыя вазы съ цвтами и чудныя испанскія и итальянскія вина.

Сіани очень сожаллъ, что его, разлучили съ Оріо, такъ какъ зналъ его безхарактерность, зналъ, что когда онъ бываетъ предоставленъ самому себ за стаканомъ, то хватитъ непремнно черезъ край и не потерпитъ, чтобы его кубокъ стоялъ передъ нимъ полнымъ или — пустымъ.

Сіани старался удержать его въ границахъ благоразумія различными знаками, но Комденъ, старался всми силами, не допускать ни одного изъ нихъ до мста назначенія.

Время проходило съ обычною быстротою, Сіани, былъ увренъ, что сигнальные огни давно ужъ,, зажжены въ Пер и придумывалъ,.подъ какимъ бы предлогомъ выйти изъ дворца,.чтобъ не возбудить подозрній. Беззаботный Оріо, между, тмъ, услся, какъ можно удобне на соф и весело бесдовалъ съ императоромъ, прихлебывая то хересъ, то хіосское вино, казалось, что. одъ присутствовалъ на царскомъ пир единственно для того,₁ чтобы, разршить трудный вопросъ, которому изъ, этихъ, двухъ винъ, слдуетъ отдать предпочтеніе?

Въ эту минуту невольникъ подалъ себастократору письмо, которое послдній почтительно вручилъ императору, Мануилъ всталъ съ тревожнымъ, недовольнымъ видомъ, переговоривши о чемъ-то шепотомъ съ начальникомъ варяговъ, онъ сдлалъ Оріо привтливый знакъ, рукою, улыбнулся ему и, предшествуемый невольникомъ, вошелъ изъ залы.

— Оріо, сказалъ Сіани, какъ только тяжелая портьера, опустилась за императоромъ: пора убраться отсюда, не медля ни минуты.

— Уже? отозвался Оріо, ловко опорожняя свой кубокъ. Удивительно, какъ скоро летитъ время!

— Я разъ двадцать показывалъ теб знаками, чтобъ ты всталъ, но ты преспокойно продолжаешь потягивать вино.

— Да, я и не замчалъ ничего.. Когда я пью, то замчаю только дно кубка.

— А въ эту минуту сигнальные огни въ Пер, можетъ быть, уже погашены.

— Ты такъ думаешь? спросивъ Оріо. Пойдемъ же въ сосднюю залу, откуда видна наша террасса. Если мы опоздали по по моей вин, то ты успешь еще проклясть меня.

— Идемъ, сказалъ Сіани, вставая.

— Подожди немного, дай же допить кубокъ.

— Ты опять за то же?

— Вотъ что, Сіани! ты угостилъ меня когда-то латинскою цитатою, а теперь пришла моя очередь, о чемъ и предупреждаю тебя.

Проговоривъ это, Молиніери взялъ кубокъ, выпилъ его и воскликнулъ:

— Bis repetita placent!

— Другъ мой, твое bis кажется мн верхомъ скромности, замтилъ Сіани. Отправляемся однако, съ Божью помощью, добавилъ онъ, увлекая Оріо изъ зала.

Послдуемъ за императоромъ, чтобы узнать причину его внезапнаго удаленія изъ залы пиршества.

Мануилъ торопливо спустился по мраморной лстниц, прошелъ оружейную палату, въ которой были собраны варяги, отворилъ небольшую желзную дверь, которая съ визгомъ повернулась на своихъ ржавыхъ петляхъ и очутился въ низкой комнат, гд дожидался его какой-то человкъ, тщательно закутанный въ широкій плащъ и державшійся въ тни.

Сопровождавшій императора невольникъ нагнулъ факелъ, чтобы оживить его пламя и вставилъ его въ бронзовое кольцо, вдланное въ стну, затмъ онъ вышелъ, стараясь не повертываться къ Комнену спиною.

Незнакомецъ бросился ничкомъ на полъ, увидвъ Императора, и пробылъ въ этой смиренной поз, пока Мануилъ не приказалъ ему встать.

— Іоаннисъ, произнесъ императоръ сурово, я кажется, запретивъ теб показываться мн, на глаза… Мы съ тобою въ расчет: чего-жъ теб надо?

— Увы! простоналъ далматъ, опускаясь на колна.— Чмъ могъ я заслужить гнвъ вашего величества?

— Объясняться я, съ тобою не намренъ… отвтилъ Мануилъ, скажу теб только одно, помни, что я презираю, шпіоновъ и предателей и положительно не нуждаюсь въ твоихъ услугахъ.

— Цезарь! выслушайте меня, и не оставьте вашей милостью! Пробормоталъ Іоаннисъ, сложивъ руки съ видомъ мольбы.

— Чертъ возьми!.. воскликнулъ Комненъ съ возрастающемъ гнвомъ. Мн хотлось бы отправить тебя скованнаго по рукамъ и ногамъ въ вашъ венеціанскій сенатъ, чтобы тебя повсили гд-нибудь повыше въ награду за измну твоему отечеству.

— Соблаговолите, ваше величество, отказаться отъ этой фантазіи, возразилъ Азанъ съ возмутительною наглостью: я не венеціанецъ, а далматъ.

— Такъ, говори же, далматъ, или венеціянецъ, чего теб отъ меня надо? Неужели ты ненасытенъ? неужели мало золота за твои подлыя продлки?

Іоаннисъ распахнулъ свой плащъ отвязалъ отъ кушака кожанный мшокъ и положилъ его къ ногамъ императора.

— Тутъ все золото, сказалъ онъ, которое ваше величество приказали мн выдать. Умоляю васъ, принять его обратно.

— Ужъ не добиваешься ли ты славы почестей?

— Нтъ — ни того, ни другого..

— Чего-жъ ты хочешь?

— Отмстить за себя, отвчалъ мрачно далматъ.

— Кому?

— Валеріано Сіани.

— Ему? изумился Комненъ. Что же можетъ быть общаго между такимъ негодяемъ, какъ ты, и благороднымъ, патриціемъ Сіани, посланникомъ венеціанской республики?

Іоаннисъ стремительно вскочилъ, отряхнулъ себя пыль и поднялъ голову. Зеленые глаза его сверкали въ полумрак и тонкія блдныя губы конвульсивно дрожали. Это былъ ужъ не рабъ, смиренно распростертый передъ своимъ повелителемъ, но наглый далматъ, отважный авантюристъ, пренебрегавшій своей жизнью, который осмливался предписывать условія Императору въ это собственномъ дворц.

Комненъ стоялъ нсколько минутъ, какъ окаменлый, передъ нимъ, до такой степени удивило его это внезапное, неожиданное превращеніе кроткаго ягненка въ кровожаднаго тигра съ желзными когтями, ему сдлалось даже крайне-неловко, видть себя обманутымъ такимъ образомъ.

— Ты такой негодяй, произнесъ онъ наконецъ, что я даже затрудняюсь придумать теб Достойное наказаніе: приказать ли моимъ невольникамъ высчь тебя, какъ собаку, велть-ли повсить, какъ измнника, на зубцахъ башни, или не будетъ-ли лучше, если я раздавлю тебя подъ ногами, какъ ядовитую змю?

— Я не могу подавать совтовъ своему властелину, отозвался съ дерзкимъ видомъ Іоаннисъ, но я считаю, тмъ не мене долгомъ сказать вамъ, что очень неблагоразумно счь человка, знающаго вс ваши тайны: повсить сообщника, который передъ смертью можетъ высказать многое,— и давить подъ ногами змю, укушеніе которой влечетъ за собою смерть. Кром того позволю себ замтить слдующее: я знаю, что вы еще нуждаетесь въ моихъ услугахъ и пришелъ съ цлью предложить вамъ ихъ.

Комненъ злобно расхохотался.

— Не тревожься, рабъ! воскликнулъ онъ: если мн поможетъ Богъ, то я черезъ нсколько часовъ ужъ не буду больше нуждаться ни въ теб, ни въ твоихъ собратьяхъ по ремеслу.

— Можетъ быть, отозвался насмшливо Азанъ.

— Что ты хочешь сказать этимъ?

— Да, напримръ то, что лотосы Бланкервальскаго сада такъ же нескромны, какъ и мрачныя воды нашихъ венеціанскихъ каналовъ.

— Я опять-таки но понимаю тебя.

— Вчера вечеромъ вы прогуливались съ великимъ логофетомъ въ саду.

— А теб извстно даже это?

— Вы говорили своему спутнику: завтра, въ этотъ самый часъ венеціянскіе купцы, посланники и матросы будутъ вс въ нашей власти.

— Берегись! проговорилъ Комненъ, грозя далмату своимъ массивнымъ кулакомъ:есть не только такіе сильные яды, которые разрываютъ содержащіе ихъ сосуды, но и тайны до того ужасныя, что он убиваютъ, владющаго ими!

— Примите къ свденію, продолжалъ Іоаннисъ совершенно спокойно,— что венеціянцы предупреждены обо всемъ и ускользнутъ вс отъ перваго до послдняго, одинъ за однимъ, изъ вашихъ стей.

— Отъ перваго до послдняго? повторилъ Мануилъ съ какимъ то демоническимъ смхомъ. Значитъ ты лгалъ мн раньше? Ну, теб не придется же выдти отсюда живому!

— Это не помшаетъ моему предсказанію сбыться…. я ужъ имлъ честь доложить вашему величеству, что я не венеціянецъ, но далматъ.

— Клянусь теб. что никто не ускользнетъ отъ меня? воскликнулъ императоръ громкимъ голосомъ. Я готовъ дать сейчасъ же приказъ объ арест венеціянцевъ, которые пируютъ теперь въ моемъ дворц….. готовъ задушить ихъ собственными руками.

Комненъ приложилъ къ губамъ хрустальный свистокъ, на рзкій звукъ котораго прибжалъ немедленно невольникъ.

— Привесть сюда Сіани и Молиніери, венеціанскихъ посланниковъ и запереть вс выходы дворца! приказалъ императоръ.

Невольникъ поспшилъ удалиться.

Іоаннисъ посмотрлъ ему вслдъ съ загадочною улыбкою, затмъ онъ пошелъ отворить узкое окно, откуда, несмотря на ночной мракъ, можно было видть все галатское предмстье, контуры которого рзко отдлялись отъ голубого неба.

— Цезарь, сказалъ онъ, указывая въ окно — видите вы это темное зданіе, возвышающееся по ту сторону залива.

— Да, это дворецъ венеціанскихъ посланниковъ, отвтилъ Мануилъ нетерпливо. Что дальше, говори?

— На террасс этого дворца сейчасъ вспыхнули красноватые огоньки:

— А что же будутъ означать эти огоньки?

— Что все готово къ отъзду.

— Ну, пока еще ничего не замтно, я могу быть увреннымъ, что венеціянцы попались! воскликнулъ Мануилъ.

— Нтъ еще, отозвался далматъ.

— Если ты сомнваешься, то можешь удостовриться собственными глазами, сказалъ императоръ, схвативъ его за одежду.

— Поздно, ваше величество, замтилъ далматъ, цпляясь за оконную ршетку, соблаговолите взглянуть — огни зажигаются.

Оба, волнуемые совершенно противоположными, чувствами, начали смотрть, какъ террасса освщалась мало-по-малу пылающими факелами

Мануилъ Комненъ зарычалъ, какъ попавшійся въ плнъ левъ, и потрясалъ своими, сильными руками желзную ршетку.

Далматъ же между тмъ любовался съ дикою радостью иллюминованными верхушками деревьевъ, казавшимися издали охваченными со всхъ сторонъ пламенемъ.

Въ это время вернулся невольникъ и доложилъ дрожащимъ голосомъ Комнену,— что Сіани и Молиніери скрылись изъ дворца, неизвстно куда.

Императоръ произнесъ страшное проклятіе, вытолкалъ ногою простершагося передъ нимъ невольника и заперъ дверь.

Скрестивъ руки на своей широкой груди, онъ приблизился медленными шагами къ Іоаннису и, посмотрлъ на него долгимъ, испытующимъ взглядомъ, какъ бы желая проникнуть до глубины его души.

Далматъ выдержалъ это испытаніе съ невозмутимымъ хладнокровіемъ,

— Теб, разумется, извстно, куда они скрылись? спросилъ коротко императоръ

— Да,— отвтилъ Азанъ:— они ждутъ меня въ настоящую минуту съ величайшимъ нетерпніемъ.

— Такъ, что въ случа если я задержу тебя….

— То они отправятся безъ меня.

— Ну, а если я прикажу содрать съ тебя живого кожу — неужели ты не выскажешь мн и тогда своей тайны? вспылилъ императоръ.

— Признаюсь, произнесъ спокойно далматъ, что эта процедура пользовалась бы несомнннымъ успхомъ при другихъ обстоятельствахъ, но со мною она будетъ совершенно излишнею, такъ, какъ венеціанцы отплывутъ черезъ двадцать минутъ, а я сомнваюсь, чтобы вамъ удалось въ такой короткій срокъ развязать мн языкъ…

— Шутки въ сторону! Можешь-ли ты и хочешь-ли выдать ихъ мн?

— Могу и хочу: это-то и привело меня къ вамъ.

— Сколько же ты требуешь за эту измну?

— Ничего. Я буду совершенно доволенъ, если мн представится возможность отмстить Сіани, не задвая интересовъ вашего величества.

— Объяснись.

— Вы недавно предлагали мн, вопросъ, что можетъ быть общаго между такимъ негодяемъ, какъ я, и, благороднымъ Сіани? произнесъ Азанъ ршительнымъ тономъ. Такъ знайте же, что этотъ патрицій любитъ ту же женщину, которую люблю я…… Да, патрицій Сіани, имя котораго красуется въ золотой книг, вздумалъ соперничать съ бднымъ незаконно-рожденнымъ далматомъ, который былъ поднятъ прохожими на какомъ-то перекрестк…. икоторый провелъ свои дтскіе годы въ нуждахъ и лишеніяхъ, питаясь только милостынею… Чтобы завладть этой женщиной, на которой ему нельзя жениться, потому что она плебейка, патрицій Сіани поступилъ въ посольство въ надежд одержатъ такую блистательную побду надъ греками, ивыполнить свою миссію съ такою честью, что сенатъ, увидя его покрытаго славою, разршитъ ему бракъ, запрещаемый закономъ. Опасаясь, чтобы не осуществилась мечта Валеріано, я ршился, поставить преграду его, честолюбію и не допуститьего завоевать себ славу, которой онъ такъ домогается, я сдлался, его рабомъ, и съ тхъ поръ онъ находится въ моей власти. Я работалъ безъ устали надъ его гибелью, не покидая его ни на одно мгновеніе, и узналъ даже вс его тайныя мысли… Я ежечасно, устилалъ его путь стями, въ которыхъ онъ путался уже не разъ. Все то, что создавалось имъ, я разрушалъ съ терпніемъ непримиримой ненависти. До сихъ поръ старанія мои были успшны, но мн мало этого: я хочу окончательной его гибели, и такъ какъ онъ принадлежитъ мн, то я продаю его-вамъ, ваше величество!

— Говори же, на какомъ условіи?

— Вблизи Константинополя находится превосходная больница для поражаемыхъ чумою!

— Что ты хочешь сказать? спросилъ Мануилъ, смотря пристально на зловщее лице Азана.

— То, что надо не дале какъ сегодня же завлечь туда солдатъ и моряковъ венеціанской флотиліи.

— Вроятно, для того чтобы ни одинъ изъ нихъ не вернулся въ Венецію, не такъ ли?

Далматъ не отвтилъ, но смло взглянулъ въ лицо Мануила, между тмъ какъ губы его искривились злою улыбкою.

Комненъ усмхнулся: онъ понялъ смыслъ улыбки.

— Ты правъ, Азанъ, сказалъ онъ: — я ошибся, ты хочешь сказать, что ихъ всхъ потомъ слдуетъ отправитъ, пропитанныхъ этимъ ужаснымъ ядомъ, обратно въ Венецію.

— Я еще не высказался вполн.

— Говори же скоре: я спшу покончить это дло.

— Черезъ часъ, когда во всемъ город поднимется тревога, я овладю — съ одобренія Цезаря, двумя купеческими кораблями, которые прибыли вмст съ флотиліею и принадлежатъ венеціянцу Бартоломео ди-Конте. Я проведу ихъ дня на три въ одну малоизвстную бухту, а затмъ, пользуясь темнотою ночи, прокралусъ въ больницу чумныхъ и произнесу магическое слово: ‘Освобожденіе….’ На этотъ крикъ мн, разумется, отвтятъ тысячи дружескихъ голосовъ, солдаты, матросы и юнги: соберутъ свои послднія силы и кинутся на приготовленные мною корабли. Съ этимъ драгоцннымъ грузомъ я поплыву на всхъ парусахъ въ Адріатическое море…. и вернусь торжественно въ Венецію въ качеств освободителя моихъ братьевъ.

— Славно придумано! Воскликнулъ Мануилъ.

— Но это еще не все, продолжалъ невозмутимо далматъ. Представьте себ мысленно слдующую сцену: гавань переполнена нетерпливою толпою людей, сбивающихъ другъ друга съ ногъ…

Вотъ молодая двушка встрчаетъ своего брата….. они обмниваются крпкими рукопожатіями, горячими поцлуями…. матросы смшиваются съ горожанами, на всхъ лицахъ написана радость свиданія…. Вс оспариваютъ одинъ у другого честь пріютить подъ своимъ кровомъ ново-прибывшихъ, но смерть не дремлетъ: въ одно прекрасное утро по всмъ улицамъ Венеціи пронесется страшный вопль: Чума!

— О, ты великій политикъ, далматъ! воскликнулъ Мануилъ, глаза котораго! засверкали подобно глазамъ бенгальскаго тигра.:

Далматъ не обратилъ вниманія на это восклицаніе, и лице его оставалось безстрастнымъ.

— Если сдлать это, продолжалъ онъ, то Венеція будетъ лишена всякой возможности начать войну, потому что у нея не останется ни кораблей, ни матросовъ. Комненъ же, передъ которымъ такъ храбрились венеціанцы, сдлается между тмъ могущественнымъ, грознымъ императоромъ съ той минуты, какъ онъ возьметъ въ союзницы чуму.

— И ты берешься выполнить эту задачу, демонъ?

— Клянусь, что выполню!

— Слдовательно — торгъ нашъ заключенъ?

— Я не всегда говорю, что длаю, Цезарь, но за то всегда длаю то, что говорю, возразилъ Азанъ.

— Идемъ же, когда такъ, сказалъ императоръ и далъ ему знакъ послдовать за нимъ.

Далматъ повиновался, но дойдя до порога онъ вдругъ остановился и взглянулъ на Комнена.

— Наши молодые посланники, сказалъ онъ, чрезвычайно смлые и отважные люди, въ особенности, когда, они защищены кольчугами, что вы сдлаете, если они вздумаютъ оказать отчаянное сопротивленіе?..

— Не опасайся ничего, Іоаннисъ: мы сладимъ съ ними, шутя.

— Пощадите ихъ, Цезарь…. Я еще долженъ признаться вашему величеству, что ихъ кольчуги не крпче полотняныхъ сорочекъ, Такъ какъ, въ день нашего отъзда изъ Венеціи, я постарался откалить кольца ихъ.

— Благодарю за откровенность. Но тутъ дло, вдь, не въ охот, а въ толъ, чтобы выбрать изъ капкановъ попавшуюся дичь…. Идемъ же.

Азанъ послдовалъ за императоромъ, который, взявъ съ собою двсти человкъ варяговъ, отправился къ водянымъ дверямъ.

Сіани, Оріо и остальные венеціанцы, которыхъ посланники сочли нужнымъ взять съ собою, поняли при вид этой толпы вооруженныхъ людей, что ихъ намреніе бжать стало извстнымъ, и потому, покинувъ незамтно подземный ходъ, они разбрелись по длиннымъ галлереямъ и обширнымъ заламъ Бланкервалрскаго дворца.

ГЛАВА IV.
Какъ полезно было быть вооруженнымъ на пирахъ Мануила Комнена.

Между тмъ императоръ веллъ позвать великаго логофета, великаго протоспафера, своего адмирала и еще нсколькихъ другихъ офицеровъ,

Первымъ явился логофетъ Никетасъ и распростёрся передъ великолпнымъ императоромъ. Онъ надялся вызвать своимъ усердіемъ улыбку на лиц Цезаря, но послдній устремилъ на него такой угрожающій взглядъ, что бдный старикъ задрожалъ всми членами.

— Разв я оскорбилъ своего божественнаго императора! осмлился спросить министръ, заслоняя дрожащими руками глаза, какъ бы боясь ослпнуть отъ сіянія, исходившаго изъ священнйшей особы Цезаря.

— Мы составили съ тобою проэктъ, который нужно было привести въ исполненіе ныншнею ночью, отозвался императоръ: какъ могла эта тайна, которую я доврилъ одному теб, сдлаться извстною венеціанцамъ?

— Венеціанцамъ? повторилъ съ ужасомъ Никетасъ.

— Да, имъ! повторилъ съ угрозою Комненъ. Берегись, если ты окажется измнникомъ: не сдобровать теб!

Старикъ хотлъ было начать свое оправданіе, но прибытіе его товарищей помшало ему. Мануилъ приказалъ собравшимся за арестовать посланниковъ Сіани и Молиніери вмст со всми ихъ соотечественниками, имвшими неосторожность присутствовать на царскомъ ниру, и овладть флотиліею и товарами, сложенными въ Ломбардскомъ базар.

Въ то самое время, когда протоспаферъ и адмиралъ выходили изъ Бланкервальскаго дворца, чтобы исполнить данное имъ порученіе, посланники, понявшіе, что побгъ невозможенъ, поспшили пробраться тайкомъ въ залу, изъ которой они увидли сигнальные огни. Въ нихъ теплилась слабая надежда, что ихъ отсутствіе не было еще никмъ замчено.

Но едва они достигли залы, какъ зловщій скрипъ и стукъ запираемыхъ за ними дверей показалъ имъ, что они сдлались жертвами хитрыхъ грековъ и плнниками императора Мануила.

Вслдъ за тмъ до ихъ ушей донесся изъ сада какой-то смшанный гулъ: звонъ оружія, громкія проклятія и крики негодованія…. Посланники съ отчаяніемъ прислушивались къ этому шуму, проклиная своего властелина, который не допустилъ ихъ умереть славною смертью, сражаясь бокъ-о-бокъ съ своими братьями.

Но шумъ вскор затихъ, и ничего не стало слышно, кром тяжелыхъ, мрныхъ шаговъ часовыхъ.

Обойдя залу, друзья убдились, что вс выходы заперты и что не остается никакой надежды на спасеніе, впрочемъ, Оріо не унывалъ и, безпечно расположившись на одномъ изъ дивановъ, замтилъ весело:

— Ну, что бы ни случилось, а все же мы славно поужинали.

— О, Комненъ! Комненъ! бормоталъ Сіави, простирая сжатыя кулаки къ небу, какъ бы призывая Бога въ свидтели своего обта: я доберусь до причины такого поступка.

— И какое же вниманіе оказывается намъ, продолжалъ Оріо,— насъ угостили превосходнымъ ужиномъ, да сверхъ того еще удерживаютъ на ночь! Это, впрочемъ, понятно: здшнія улицы, вдь, крайне небезопасны, въ особенности ночью, потому что греки страшные бездльники….

— Ты видишь, Оріо,— перебилъ Сіани, не обращая вниманія на остроты своего друга,— что предчувствіе не обмануло меня: Зоя не даромъ предупреждала насъ об опасности.

— Зоя обворожительное существо, проговорилъ Малипіери съ полузакрытыми глазами.— Еслибъ она обратилась ко мн, то мы не попались бы въ эту западню.

— И въ это время, можетъ быть, убиваютъ нашихъ матросовъ, топятъ паши корабли?!.. О, я готовъ пожертвовать десятью годами жизни за одинъ часъ свободы!

— Больше всего мн жаль добраго Іоанниса, который ожидаетъ насъ, не догадываясь о случившемся съ нами.

— Перестань говорить вздоръ, Оріо! перебилъ съ нетерпніемъ Сіани:— ты слишкомъ легко относишься къ тому, что случилось. Знаетъ-ли ты, что мы погибли, обезчещены на вки и будемъ заклеймены на страницахъ венеціанской исторіи?… Нужно признаться, что мы заслужили это вполн.

— Ты такъ думаешь?! воскликнулъ Оріо, вскочивъ на ноги. Если ты правъ, такъ загладимъ же наше преступленіе противъ отечества своею кровью: пронзимъ другъ друга мечами!

— Это было-бы новою подлостью, возразилъ спокойно Сіани.

— Въ такомъ случа что же мы будемъ длать? неужели же допустимъ, чтобы палачи изрзали насъ здсь въ куски? сказалъ Оріо, начиная терять терпніе.

— Да придутъ-ли они сюда?

— А ты воображаешь, что они дадутъ намъ превратиться въ подобіе Египетскихъ мумій?… хочешь, я Сейчасъ призову кого-нибудь сюда?

Въ порыв изступленія, онъ схватилъ могучими руками столъ чернаго дерева и расшибъ его, какъ стекло.

— Что ты длаешь? закричалъ Сіани, стараясь успокоить расходившагося друга.

— Оставь меня… Я задыхаюсь здсь…. я вдь, какъ ты знаешь, привыкъ пользоваться посл ужина свжимъ воздухомъ.

— Но если тебя увидятъ такимъ, взбшеннымъ, то покончатъ съ тобою въ видахъ собственной же безопасности…

— Тмъ лучше!… Я разгоряченъ, до такой степени,что маленькое кровопусканіе будетъ мн очень полезно.

Онъ продолжалъ ломать и бить столы и скамйки. Не находя боле ничего, на чемъ, могъ бы выместить гнвъ, онъ кинулся къ двери и разбилъ бы ее въ дребезги, еслибъ она внезапно не отворилась передъ нимъ, какъ по мановенію волшебнаго жезла.

Встрчая вмсто сопротивленія, достойнаго его геркулесовской силы одну пустоту, Оріо двинулся впередъ, и очутился посреди двухъ сотъ Безсмертныхъ, стоявшихъ въ галлере, прямо противъ двери, изъ которой онъ выбжалъ…..

Эта неожиданная встрча такъ ошеломила его, что весь гнвъ его мгновенно испарился, и онъ искренно разсмялся, забывая, что видитъ предъ собою своихъ тюремщиковъ..

Но Сіани, смотрвшій на все съ боле разумной точки зрнія, чмъ Оріо, обратился къ центуріону съ вопросомъ: въ виду какого права осмлились посягнуть на ихъ свободу?

Ряды солдатъ раздвинулись, давая пропускъ аколуту Кризанхиру, сопровождаемому двадцатью варягами и герольдомъ. Отдавъ скирою честь посланникамъ, онъ приказалъ герольду выступить впередъ.

Послдній обнажилъ голову, развернулъ длинный пергаментный свертокъ и громко прочелъ слдующее:

— По указу августйшаго Мануила Комнена, императора святйшей римской имперіи, оба посланника венеціянской республики, благородныя синьоры Сіани и Малипери объявлены государственными плнниками, и всмъ центуріонамъ, и проч. и проч., отданъ приказъ подвергнуть ихъ аресту.

Сіани и Оріо выслушали указъ съ притворнымъ спокойствіемъ но когда начальникъ варяговъ вжливо попросилъ ихъ вручить ему оружіе, они оба, побуждаемые однимъ и тмъ же чувствомъ, обнажили мечи и встали въ оборонительную позу.

— Благородные синьоры, проговорилъ: аколутъ самымъ убдительнымъ тономъ:— заклинаю васъ именемъ императора вручить мн ваше оружіе.

— Берите его, какъ знаете, отвтили вейеціянцы въ одинъ голосъ.

Кризанхиръ указалъ на стоившихъ за нимъ дружинниковъ.

— Вы видите, сказалъ онъ, что всякое сопротивленіе безполезно.

— О, да что намъ за дло до вашего конвоя? отозвался Оріо.— Поймите же вы, что мы не заблудившіяся дти, которыхъ можно безнаказанно убить, не опасаясь, что придется отдать за нихъ отчетъ.

— Исполняйте вашу обязанность, храбрый начальникъ, добавилъ Сіани: — если мы будемъ убиты, то Венеція съуметъ отмстить за насъ.

— Къ тому же я вдь предлагаю вамъ взять этотъ мечъ, котораго вы требуете, сказалъ насмшливо Оріо.— Неужели вы не осмливаетесь принять его, потому что онъ подается вамъ не такъ вжливо, какъ бы слдовало?

— Повторяю въ послдній разъ: отдайте ваше оружіе! закричалъ Кризанхиръ, задтый за живое насмшкою Молиніери.

Вмсто отвта, молодые люди отступили къ двери, которая находилась на другомъ конц комнаты и вела въ залу пиршества. Затмъ, размахивая мечами по воздуху, они приняли такой угрожающій видъ, что начальникъ варяговъ невольно поблднлъ.

Считая лишнимъ довести дло до крайности, онъ сдлалъ центуріону Безсмертныхъ какой-то знакъ вслдствіе котораго четверымъ дружинникамъ было приказано обезоружить посланниковъ.

— Ну, Валеріано, сказалъ Оріо,— благодаря далмату, снабдившему насъ кольчугами, мы не сробемъ, ни передъ кмъ,

— О, этотъ далматъ чрезвычайно предусмотрительный малый! отозвался иронично Сіани.

— Скажи лучше, что это нашъ добрый геній, возразилъ. Оріо, засучивая рукавъ лвой руки. Двое изъ Безсмертныхъ, которые, напали на посланниковъ далеко не оправдали своего названія: мечи молодыхъ людей нанесли имъ такія раны, которыя неминуемо должны были повлечь за собою смерть.

Двое другихъ, на которыхъ лежала обязанность не только что исполнить приказанія начальника, но и отмстить за товарищей, испытали ту же участь и, обливаясь кровью, вернулись въ свои ряды.

Нкоторое время никто изъ Безсмертныхъ не ршался броситься на противниковъ, но потомъ выступило сразу человкъ десять.

Сіани схватилъ, за неимніемъ щита, обломокъ скамейки и смло сталъ ожидать непріятеля.

Оріо же, вооруженный однимъ только мечемъ, имлъ такой ршительный видъ, а глаза его сверкали такимъ зловщимъ огнемъ, что ближайшій изъ варяговъ видимо колебался напасть на него.

— Впередъ! скомандовалъ аколутъ, выведенный изъ терпнія робостью своихъ подчиненныхъ.

Ободренный голосомъ Кризанхира, варягъ, струсившій было грозной позы Оріо, взмахнулъ скирою и готовился нанести молодому человку, тяжелый ударъ.

Но быстре молніи заблестлъ мечъ Оріо, и пораженный, на смерть варягъ съ глухимъ стономъ повалился на землю.

Громкій крикъ негодованія пронесся между воинами, и они, не дожидаясь приказаній, начальника, стремительно бросились впередъ и обступили посланниковъ.

Послднимъ не было никакой возможности ни отступить дальше, ни проложить себ путь сквозь хорошо вооруженную толпу.

Думая, что насталъ ихъ послдній часъ, друзья обмнялись прощальными взглядами и приготовились биться до послдней капли крови.

Но въ то самое мгновеніе, когда смерть уже носилась надъ молодыми людьми, дверь, находившаяся за ними, тихо отворилась и на порог ея показался высокій мущина, который поднялъ руки и простеръ ихъ надъ головой посланниковъ въ знакъ своего покровительства. Это былъ Мануилъ Комненъ.

При вид императора варяги съ Испугомъ отступили назадъ.

Настала минута торжественнаго молчанія. Воины съ волненіемъ смотрли на величественное-лице своего властителя, ожидая его приказаній.

Между тмъ, молодые посланники, пользуясь наступившею тишиною, старались собраться съ силами для новой борьбы.

Окинувъ быстрымъ взглядомъ, всю эту смущенную толпу, Мануилъ спросилъ Кризанхира о причин безпорядка, происходившаго передъ, его глазами.

— Осмлюсь доложить вашему в.еличеству, отвтилъ начальникъ варяговъ, что, вслдствіе вашихъ приказаній, я обратился къ синьорамъ Сіани и Молиніери съ просьбою, отдать мн ихъ мечи, но они отказались исполнить это требованіе, и я счелъ обязанностью…

— То есть вы зашли слишкомъ далеко, перебилъ Комненъ, кидая строгій взглядъ на аколута.

Услышавъ эти слова, посланники вздохнули свободне и опустили мечи.

— Плохіе слуги т, которые служатъ ужъ слишкомъ усердно, они часто портятъ дло, продолжалъ Мануилъ.— Уходите вс отсюда и ждите въ оружейной зал новыхъ распоряженій.

Дружина удалилась, молча, унося съ собою раненыхъ. Кризанхиръ хотлъ-было послдовать за нею, но императоръ остановилъ его.

— Избавьте меня отъ этого оружія, которое тяготитъ, меня, сказалъ Комненъ, отстегивая кушакъ, къ которому былъ прившанъ его боевой мечъ.— Возьмите, также и это, добавилъ онъ, подавая Кризаyхиру кинжалъ съ рукояткою, осыпанною брилліантами.

Начальникъ варяговъ взялъ кинжалъ съ нершительностью, зная, что императоръ не разставался съ нимъ даже во время сна.

— Теперь, продолжалъ Мануилъ, вы можете идти. Но помните, прибавилъ онъ строго, что сильно поплатится тотъ, кто дерзнетъ переступить порогъ этой комнаты, хотя бы онъ услышалъ даже что-нибудь особенное. Идите!..

Кризанхиръ, стоявшій до сихъ поръ на колнахъ, всталъ и, выйдя изъ залы, заперъ за собою дверь.

Между тмъ венеціянцы смотрли на происходившую сцену не безъ любопытства. Опираясь на мечи, они безмолвно ожидали той минуты, когда императоръ обратится къ нимъ.

Комненъ началъ задумчиво ходить по зал, сохраняя такой спокойный видъ, какъ будто онъ все еще былъ окруженъ своею стражею. Длинная пурпуровая одежда его, не сдерживаемая больше кушакомъ, падала широкими складками на полъ, а черезъ открытый воротъ шелковой сорочки была видна его богатырская грудь. Быть можетъ, сорочка была разстегнута съ намреніемъ показать посланникамъ, что на немъ нтъ кольчуги.

Обойдя нсколько разъ залу, онъ наконецъ остановился и взглянулъ на венеціянцевъ.

— Мн кажется, сказалъ онъ, что теперь и вы могли бы положить въ сторону оружіе, которое можетъ служить вамъ только помхою.

— О, нтъ! отвтилъ Оріо, могу уврить ваше величество, что оно вовсе не обременяетъ насъ.

— Оріо правъ! подхватилъ Сіани. Въ прежнія времена, когда гость считался особою неприкосновенною, мечъ и кольчуга: были дйствительно напрасною обузою, но времена перемнчивы. Теперь благородный и святой обычай гостепріимства преданъ забвенію, и если васъ пригласитъ’ на пиръ не только простой смертный, но даже властитель Византіи, то недостаточно явиться съ однимъ только аппетитомъ, а нужно брать съ собою и оружіе.

— А что значитъ это оружіе? спросилъ Комненъ холодно: это, конечно, хорошій товарищъ для труса, но для храбреца вещь совершенно лишняя…. храбрость самое лучше оружіе, что сейчасъ и было доказано вами, синьоръ Сіани. Будь вы трусомъ, то не ршились бы бороться съ дружиною Безсмертныхъ, имя въ рукахъ только эту стальную игрушку, которая ужъ черезчуръ ломка. Дайте мн ее, и я покажу вамъ, какъ она ненадежна.

Взявъ мечъ Сіани, Мануилъ крпко сжалъ остріе въ зубахъ и надавилъ рукою эфесъ. Клинокъ издалъ странный звукъ и разлетлся въ дребезги.

Молодые люди переглянулись,съ недоумніемъ, между тмъ какъ императоръ продолжалъ невозмутимо:

— Что же касается вашихъ кольчугъ, то я не желалъ бы употребить ихъ даже для ловли птицъ, которыя легко могутъ прорвать ихъ клювомъ.

— Да это просто богохульство — отзываться такъ объ этой чудной кольчуг, которую я вывезъ изъ Толедо! воскликнулъ Оріо, красня отъ гнва.— Возьмите мой мечъ, продолжалъ онъ самоувренно, разстегивая свою перевязь, и попробуйте проколоть меня… Клянусь вамъ, что этотъ опытъ доставитъ мн истинное удовольствіе.

— Нтъ, возразилъ Комненъ, отводя рукою мечъ, который предлагалъ ему Оріо. Я не сдлаю этого опыта, но докажу вамъ иначе справедливость сказаннаго.

Проговоривъ эти слова, онъ взялся обими руками за кольчугу и безъ особеннаго усилія разодралъ ее сверху до низу. Венеціянцы остолбенли отъ изумленія.

— Вотъ вамъ и чудная кольчуга! замтилъ съ улыбкою императоръ.— Но дло не въ ней, прибавилъ онъ, садясь въ софу, посреди груды подушекъ, разбросанныхъ Оріо, а въ томъ, что я хочу, мои храбрые синьоры, предложить вамъ миръ, но на такихъ условіяхъ, которыя не были бы обременительными ни для кого изъ насъ. Потрудитесь же ссть и выслушать меня.

Это вжливое приглашеніе смутило немного Молиніери. Онъ украдкою осмотрлъ залу, надясь увидть между разсянными по полу обломками уцлвшую скамейку, но, не находя ничего подобнаго, онъ ршился вывернуться изъ затрудненія хитростью.

— Да разршитъ намъ Цезарь, выслушать его съ должнымъ уваженіемъ, то есть — стоя, проговорилъ онъ почтительно.

Сіани улыбнулся, но Комненъ понялъ эти слова иначе, подумавъ, что они вызваны чрезмрною вжливостью Оріо.

— Я понимаю, господа, сказалъ онъ, вставая въ свою очередь и взявъ молодыхъ людей за руку, что политическая мра, которую мн пришлось принять противъ венеціанской республики, не мало повредитъ репутаціи вашей.

— Очень можетъ быть, что и повредитъ, отвтилъ Молиніери.

— Сенатъ непремнно обвинитъ васъ, хоть и не справедливо, въ неосторожности и безпечности, продолжалъ Мануилъ.

— А васъ въ измн, перебилъ Оріо. Не пугайте же насъ: наша роль все же получше вашей.

— Венеція, добавилъ императоръ, какъ будто не разслышавъ замчанія Оріо, безжалостна къ тмъ изъ своихъ дтей, которымъ не благопріятствуетъ счастье. Своихъ увнчанныхъ лаврами полководцевъ она встрчаетъ восторженными кликами и трубными звуками, но для побжденныхъ у нея есть таинственныя судилища и….

— И чтобы избавить моего друга и меня отъ плачевной участи, готовящейся намъ въ Венеціи, отозвался Сіани, вы ршились, слдуя внушеніямъ своего добраго сердца, удержать, насъ плнниками въ Бланкервальскомъ дворц?

— Будьте уврены, что мы глубоко тронуты вашей отеческоюзаботливостью, добавилъ Молиніери съ насмшливою улыбкою.

— Отрекитесь отъ вашей неблагодарной родины, говорилъ Комненъ, и я осыплю васъ богатствомъ и почестями. Если Венеція конфискуетъ ваше имущество, я возвращу вамъ его вдесятеро. Трое храбрыхъ людей, умныхъ, смлыхъ и дйствующихъ, за одно, могутъ легко нести такую тяжесть, которую не поднять десятерымъ другимъ!… да мы трое могли-бы выполнить громадную задачу, которую я одинъ не въ состояніи совершить, не смотря на всю. свою силу. Мы осуществили-бы святую идею, которая вела неустрашимыхъ рыцарей въ Палестину и, можетъ быть, даже соединили-бы нашу церковь съ Римскою…. Ты, Сіани, продолжалъ онъ, былъ бы моимъ первымъ министромъ и совтникомъ, а теб, Оріо, пылкому, отважному Оріо, я доврилъ бы мои дружины и моихънеустрашимыхъ англо-саксовъ. Сдлавшись друзьями, мы. можемъ совершить такія чудеса и такіе подвиги, что весь міръ содрогнется отъ ужаса и будетъ нашимъ рабомъ.

Императоръ смолкъ на минуту и посмотрлъ на посланниковъ, какъ бы желая угадать по ихъ лицамъ, какое дйствіе произвело сдланное имъ предложеніе.

Сіани отнялъ у него молча руку и отвернулся, а Оріо проговорилъ насмшливо:

— Почему вы не назначите меня тотчасъ-же начальникомъ вашихъ евнуховъ, если ужъ вамъ пришла охота осыпать меня милостями?

— Берегитесь! возразилъ императоръ: венеціанскій сенатъ не погладитъ васъ по головк.

— Сенатъ хотя и строгъ, замтилъ Сіани, но справедливъ, и мы сумемъ оправдать себя въ его мнніи!

— Это не такъ легко, какъ вы воображаете: разбитому кораблю вс втры опасны…

— Можетъ быть, произнесъ съ грустью, Сіани, но несмотря на это, если мн суждено возвратиться въ Венецію, то желаю лучше вступить въ нее въ качеств побжденнаго, чмъ съ именемъ предателя.

— Успхъ оправдываетъ все! политика — это такое море, въ которомъ тонетъ только тотъ, кто не уметъ плавать, сказалъ ему Комненъ.

— Не забудьте однако, ваше величество, возразилъ Валеріано, что отогрвшій у груди змю, извстную подъ названіемъ измны, будетъ рано или поздно ею ужаленъ.

— Ваше послднее слово, господа? спросилъ императоръ посл непродолжительной паузы, не обративъ вниманія на замчаніе Сіани.

— Мое послднее слово то, чтоя: предпочитаю честь быть плнникомъ Цезаря — безчестью называться его первымъ министромъ, и вручаю ему мой мечь! отвтилъ Валеріано спокойно и ршительно.

— Не ждите другаго отвта и отъ меня, ваше величество, добавилъ Молиніери.

— Прекрасно, синьоры! но я не принимаю ни вашего послдняго слова, нт вашего оружія, проговорилъ Мануилъ. Утро мудрене вечера, и завтра мы увидимся.

Произнеся эти слова, Комненъ завернулся въ свою мантію и вышелъ изъ залы, не позабывъ запереть его дверь на замокъ.

ГЛАВА V.
Добрый отецъ и плохой министръ.

Дворецъ великаго логофета принялъ крайне унылый видъ посл послдняго свиданія его владльца съ императоромъ.

Угроза Мануила Комнена страшно поразила министра, и онъ тоскливо спрашивалъ себя: кто былъ тотъ тайный врагъ, который подготовилъ всю эту катастрофу? Хотя совсть его была вполн чистая, въ онъ же провелъ ночь — чрезвычайно, тревожно, даже сонъ его былъ наполненъ различными кровавыми видніями. Грозный слова императора все еще звучали въ ушахъ его, и при малйшемъ шорохъ онъ начиналъ дрожать и холодть отъ ужаса.

День близился къ концу, а двери и окна дворца все еще были, на глухо заперты и слугамъ было строжайше запрещено выходить на улицу подъ какимъ бы то ни было предлогомъ, .

Удалившись въ одну изъ самыхъ дальныхъ комнатъ дворца и опустивъ на морщинистыя руки свою сдую голову, великій логофетъ сидлъ въ глубокой задумчивости передъ столомъ, на которомъ, среди о вазъ съ плодами красовалась громадная серебрянная лампа.

Вся поза почтеннаго старика изображала глубокое, безъисходное горе, немилость, въ которую онъ впалъ помимо воли, ужасала его и заставляла трепетать за будущее. Предавшись самымъ безотраднымъ мыслямъ, старикъ припоминалъ въ мельчайшей подробности свой послдній разговоръ съ Комненомъ и спрашивалъ себя: что длать? Бжать ли ему къ Мануилу и, упавъ на колна, просить пощадить его старость, или же, захвативъ свою дочь и сокровища,— покинуть Константинополь и искать спасенія за предлами родины. Но прошелъ день, прошелъ вечеръ, а онъ все еще не получилъ отвта на эти вопросы,

Между тмъ пока Никетасъ сидлъ, изображая своей фигурою статую отчаянія, молодая Зоя находилась въ своей молельн, возсылая горячія молитвы къ Пресвятой Дв о спасеніи дорогаго ей Сіани, объ арест котораго она узнала еще утромъ.

Она плакала о своей бдной первой любви, отвергнутой тмъ, для кого она была вполн готова отдать душу и жизнь, и молилась, чтобы Бог не наказалъ его за то, что онъ хотя и невольно подвергъ отца ея неминуемой гибели! Никетасъ поднялъ голову, и вся кровь прилила къ его сердцу:кто-то постучался у параднаго входа, и этотъ стукъ отдался въ глубин его сердца.

Убавивши свта въ ламп и завернувшись въ свою длинную шелковую одежду, логофетъ сошелъ въ людскую, гд въ этотъ день никто не смлъ пошевельнуться безъ его приказанія. Взявъ съ собой двухъ негровъ, онъ пошелъ открыть форточку, продланную въ двери. Никетасъ взглянулъ въ нее и отскочилъ назадъ при вид человка, стучавшагося къ нему въ эту позднюю пору, имъ овладло чувство, которое испытываетъ приговоренный къ смерти при вид палача.

У подъзда стоялъ Кризанхиръ,— начальникъ варяжской стражи. Сообразивъ посл минутнаго колебанія, что если его пришли арестовать, то вс выходы уже заняты, великій лагофетъ вынулъ изъ-за пояса ключъ, надтый на серябрянное кольцо и ршился, скрпя сердце, открыть дверь аколуту. Удостоврившись, что Кризанхиръ одинъ и что въ его рукахъ нтъ подобія приказа, старый министръ вздохнулъ съ видимымъ облегченіемъ, и лицо его прояснилось. Запирая снова дверь, онъ уже благодарилъ Бога, что опасенія его не оправдались, когда начальникъ стражи тихо дотронулся до его плеча и проговорилъ:

— Проведите меня сейчасъ же въ какую-нибудь комнату, въ которой мы могли бы говорить, не рискуя нашею безопасностью. Дло идетъ о вашей жизни.

Великій логофетъ зашатался, такъ что былъ принужденъ прислониться къ стн.

— О моей жизни?.. повторилъ онъ, окинувъ Кризанхира какимъ-то дикимъ взглядомъ.

— Да, сказалъ аколутъ, толкая старика. Идемъ, впередъ:— намъ нельзя терять времени.

Іоаннъ-Никетасъ побрелъ машинально въ ту комнату, изъ которой только что вышелъ.

Войдя въ нее, начальникъ стражи заперъ тихонько дверь и слъ съ несчастными старикомъ, который опустился въ безсиліи на диванъ

— Старый другъ, началъ Кризанхиръ: императоръ объявилъ мн, что онъ намренъ конфисковать ваши имнія въ свою пользу и отрубить вамъ голову.

Министръ испустилъ крикъ дикаго отчаянія и зарылся головою въ подушки.

— Онъ обвиняетъ васъ, что вы продали врагамъ его тайну, которая была доврена имъ вамъ.

— А я между тмъ вполн невиненъ въ этомъ!

— Я хотлъ было замолвить за васъ слово, но императоръ перебилъ меня повтореніемъ той-же странной угрозы.

—. Благодарю, что предупредили во время, сказалъ великій логофетъ, вскочивъ и начиная отпирать ящики съ драгоцнностями.

— Что же вы хотите предпринять? спросилъ Кризанхиръ.

— Что хочу предпринять? повторилъ старикъ, даже не оборачиваясь. Я спшу собрать свои драгоцнныя вещи и убраться отсюда какъ можно скоре!

— Не увлекайтесь, другъ мой, обманчивою надеждою! возразилъ спокойно аколутъ: императоръ предусмотрителенъ и окружилъ вашъ. дворецъ шпіонами, которымъ отданъ приказъ схватить васъ живаго или мертваго при первой же попытк къ побгу.

— Такъ, значитъ, я погибъ? воскликнулъ, великій логофетъ.

— Да, и могу уврить васъ, что я даже не дамъ ни одного безанта за васъ и вашу голову.

— Это не утшительно!

— Да, и въ особенности для человка вашихъ лтъ, который привыкъ дорожить своею жизнью.

— О, я съ удовольствіемъ помнялся бы участью съ послднимъ рыбакомъ!

— Врю вамъ, бдный другъ! Но это невозможно…. у васъ осталось только одно средство къ спасенію.

— Какое? произнесъ министръ, внезапно, обернувшись: зачмъ же вы молчали, если есть, путь къ спасенію моей жизни?

— Это уже мое средство! отвтилъ аколут, съ, пониженіемъ голоса. Но клинъ…. вышибается клиномъ!

— Ну, говорите-жъ, что мн слдуетъ длать!

— Убить императора въ, теченіи этой ночи!

— Вы…. Вы смете мн длать такое предложеніе! произнесъ старикъ, съ ужасомъ подаваясь назадъ.

— Ноя вдь ужъ, намекалъ вамъ разъ на существованіе заговора противъ Комнена. Онъ можетъ быть приведенъ въ исполненіе. не сегодня, такъ завтра, отъ насъ зависитъ только ускорить развязку.

— Да и въ самомъ дл, сказалъ министръ задумчиво: если это убійство ужъ дло ршенное, то откладывать его не зачмъ.

— Я же вамъ говорю, что это можно сдлать хоть въ ныншнюю же ночь. Начальнику стражи не трудно уничтожить вс препятствія къ выполненію замысла.

— Великодушный другъ! воскликнулъ логофетъ, бросаясь въ объятія аколута, я вамъ обязанъ жизнью.

— Теперь намъ остается только потолковать объ условіяхъ.

— Говорите! Я согласенъ заране на всякія….

— Ну…. я желаю жениться на вашей милой дочери.

— Какъ? Вы на моей дочери?! изумился старикъ.

— Вы знаете Лагофетъ, что я люблю ее давно, продолжалъ Кризанхиръ, но когда я признался вамъ въ чувств этой привязанности, то вы отвтили мн съ презрніемъ, что неравенство состояній и лтъ длаютъ этотъ бракъ чистою невозможностью.

— Теперь я жалй объ этомъ отказ! но если Зоя откажется исполнить мою волю?

— Я отступаюсь отъ васъ! отвчалъ Кризанхиръ.

— Какъ? Вырвавши меня изъ бездоннаго омута собственными руками, вы хотите столкнуть меня снова въ него?

— Я сдлаю это безъ малйшаго угрызенія совсти, если вы черезъ часъ не дадите мн письменное общаніе въ руки! сказалъ аколутъ, направляясь къ двери.

— Не спшите! проговорилъ торопливо старикъ, схвативъ его за плащъ. Дайте вы мн хотя поговорить съ моею бдною Зоею!

Онъ вышелъ изъ комнаты и, заперевъ Кризанхира для большей безопасности, пошелъ по узкому проходу въ комнаты своей дочери.

— Дитя мое! воскликнулъ онъ, войдя внезапно къ ней: предвиднное мною несчастье обрушилось на насъ и, можетъ быть, завтра у тебя ужъ не будетъ отца!

Двушка испустила раздирающій душу вопль и упала къ ногамъ бднаго старика въ порыв страшной скорби и жгучаго раскаянія.

Министръ поднялъ и обнялъ ее ласково.

— Да, у тебя не будетъ боле отца! Богатство, которое я пріобрлъ трудомъ, будетъ отнято у тебя…. и теб Негд будетъ преклонить даже голову…. Не дай же мн лечь въ могилу съ этой ужасною мыслью, которая отравитъ мн послднія минуты. Разрши мн избрать для тебя покровителя, который бы защитилъ тебя, когда меня не станетъ!

— Я васъ не понимаю, сказала тихо Зоя, обративъ на него печальные глаза.

— Я хочу сказать, дочь моя, что такъ какъ Кризанхиръ любитъ тебя давно, то ты должна ршиться выдти за него замужъ.

— Отецъ! воскликнула Зоя: неужели вы серьезно хотите, чтобы я сдлалась женою человка, къ которому я чувствую презрніе и ненависть?

— Такъ ты категорически отказываешь мн въ послднемъ утшеніи!

— Да, легче умереть, чмъ выйти за него!

Никетасъ зашатался при такомъ неожиданномъ отвт своей дочери.

— Но если, я скажу, что ты спасешь мн жизнь, согласясь на этотъ бракъ? спросилъ онъ ее вдругъ посл минутной паузы.

— Объясните, я слушаю, произнесла она такимъ холоднымъ тономъ, что по тлу, его пробжалъ ознобъ.

— Такъ знай же, продолжалъ онъ, что начальникъ варяговъ стоитъ во глав заговора, привести его въ исполненіе зависитъ отъ него. Но онъ хочетъ напередъ знать, согласна ли ты быть его женою, дли нтъ. Если да, то завтра по утру Мануйла Комнена не будетъ уже на свт. Ты видишь теперь, что моя жизнь зависитъ отъ твоего ршенія.

— Заклинаю васъ, отецъ, не требовать отъ меня жертвы, которой, какъ я чувствую, я не въ силахъ принести, отозвалась молодая двушка, заливаясь слезами.

— Такъ ты въ такомъ случа хочешь моей гибели? воскликнулъ великій логофетъ.

— О, нтъ, батюшка! нтъ!.. Вы правы: мн стоить сказать только слово, чтобы спасти вамъ жизнь…. и я обязана выполнить это тмъ боле, что я сама поставила васъ въ такое положеніе!

— Ты? повторилъ министръ съ глубокимъ удивленіемъ. Теперь ужъ моя очередь не понимать тебя.

— Я должна наконецъ признаться вамъ во всемъ, рискуя вызвать гнвъ вашъ и, быть можетъ, проклятіе! это я подслушала въ саду тайну императора и передала ее посланнику Сіани?

— Такъ это сдлала ты? произнесъ Никетасъ съ пылкимъ негодованіемъ. Что же могло побудить тебя выдать нашу тайну этому чужестранцу?

— Я люблю его, батюшка! прошептала она.

— Несчастная! воскликнулъ, блдня, логофетъ.— Поняли ли вы теперь, что я не могу отдать своей руки начальнику варяговъ? продолжала она. Поняли ли вы, что я могу спасти васъ, признавшись императору, что тайна выдана мною!

— Ты должна отказаться отъ этого намренія, возразилъ Никетасъ: императоръ поступитъ съ тобою безпощадно!

— Я не дорожу жизнью, только бы спасти васъ.

— Мануилъ, вдобавокъ, не повритъ теб: онъ подумаетъ, что ты его обманываешь, чтобъ отвесть его гнвъ отъ моей головы. Поврь, что только одинъ Кризанхиръ въ состояніи поправить это сложное дло…. Да и пора покончить наконецъ съ императоромъ: кровожадность и алчность его выше всхъ выраженій, онъ поднимаетъ руку только съ цлью наносить удары счастью другихъ. Вчера, напримръ, онъ на зло всмъ человческимъ, правамъ, приказалъ, арестовать венеціанскихъ посланниковъ. Кто знаетъ, что ему прійдетъ въ голову завтра? Моя жизнь и имущество подверглись опасности единственно вслдствіе пустаго подозрнія, а вдь я служилъ ему честно, и врно цлыхъ пятнадцать лтъ. Сегодня онъ избралъ своей жертвою меня, а завтра изберетъ кого нибудь другаго. Это еще не все: по милости его, Венеція, въ силу правъ своихъ, пошлетъ на насъ своихъ могущественнымъ союзниковъ, которые обратятъ въ груду развалинъ наши церкви и дворцы, и разграбятъ все наше кровное достояніе. Но если аколутъ выполнитъ, сегодня задуманное, то отечество наше избавится отъ гибели. Посланники будутъ отосланы обратно, осыпанные почестями, торговля разовьется, и наше благосостояніе еще больше увеличится подъ охраною прочнаго мира.

— Вы говорите, что ихъ освободятъ? спросила быстро Зоя.

— Да, мы исполнимъ это, такъ какъ этого требуетъ справедливость и честь!

— Онъ будетъ освобожденъ! проговорила двушка. Онъ вернется въ Венецію…. увидитъ эту женщину, которую онъ любитъ…. Пусть онъ будетъ обязанъ этимъ блаженствомъ мн! добавила она посл минутной, но не выразимо тяжелой душевной борьбы.

— Зоя! проговорилъ боязливо старикъ, не зная въ какомъ смысл ему отвтитъ дочь: меня ждетъ аколутъ, что мн сказать ему?

Зоя полузакрыла свои чудные глаза и, приложила руку къ сердцу, какъ бы желая уменьшить его біеніе.

— Скажите ему, что я готова повиноваться вамъ, отвтила она.

Тронутый и обрадованный, этою неожиданностью, министръ кинулся къ дочери и сжалъ ее въ объятіяхъ.

— Зоя… Богъ наградитъ тебя за твою благородную и тяжелую жертву!.. воскликнулъ онъ съ признательностью.

— Да услышитъ Онъ ваше желаніе, отецъ! отвтила она, съ трудомъ удерживая слезы.

Но великій логофетъ не слышалъ этихъ словъ: онъ бросился бжать съ утшительною новостью такъ же быстро, какъ воръ съ драгоцнною добычею.

ГЛАВА VI.
Кинжалъ императора попалъ въ дурныя руки.

Посл двухчасовой бесды съ аколутомъ старый Никетасъ, закутанный въ широкую мантію, проскользнулъ въ Бланкервальскій дворецъ и былъ введенъ въ подземную темницу къ венеціанскимъ посланникамъ.

Сіани, сидвшій на койк, покрытой соломою и бараньими шкурами, былъ погружонъ въ глубокое раздумье, между тмъ какъ Оріо спалъ на другой глубокимъ сномъ. Въ это время дверь заскрипла и въ нее вошелъ кто-то, прикрпивъ къ стн факелъ, онъ подошелъ къ Сіани и протянулъ ему холодную и дрожащую руку.

— Вы узнаете меня конечно, монсиньоръ? Произнесъ онъ тихо, открывъ свое лице.

Валеріано узналъ въ этомъ ночномъ постител великаго логофета.

— Вы сдлались жертвою измны Комнена, продолжалъ, послдній, и я пришелъ ободрить васъ.

Сіани недоврчиво смотрлъ на старика, который поспшилъ добавить также тихо:

— Черезъ часъ вамъ и всмъ вашимъ соотечественникомъ, арестованнымъ по приказу императора, будетъ возвращена свобода, испорченные корабли ваши будутъ вполн исправлены, конечно на нашъ счетъ, товары возвратятся вамъ безъ всякихъ оговорокъ, отъ васъ будетъ зависть оставаться въ Константинопол на прежнихъ правахъ или возвратиться въ Венецію.

— Знаете что? отозвался Сіани: вы напоминаете мн Мефистофеля, предлагая мн такъ великодушно и свободу, и честь, и славу…. ужъ не потребуете ли вы мою душу въ замнъ предлагаемыхъ благъ?

— Я говорилъ съ вами безъ всякой задней мысли относительно васъ.

— Серьезно? Да вы просто поражаете меня неожиданностями!

— Черезъ часъ Комненъ не будетъ императоромъ.

Сіани поблднлъ.

— Вотъ списокъ заговорщиковъ, продолжалъ министръ. Вы видите, что ихъ довольно много и вс они вдобавокъ принадлежатъ къ числу вліятельныхъ людей.

Молодой венеціанецъ просмотрлъ быстро списокъ, въ которомъ фигурировали имена знаменитйшихъ сановниковъ двора,

— И вы уврены въ успх заговора? спросилъ патрицій.

— Дворцовая стража на нашей сторон, отвтилъ Никетасъ, вс евнухи подкуплены.. А вотъ вамъ и доказательство, заключилъ старикъ, вынувъ изъ-подъ плаща драгоцнный кинжалъ, который Мануилъ клалъ ночью подъ подушку.

— Вы хотите убить его? прошепталъ венеціанецъ, смотря ему въ лице.

Логофетъ отвчалъ утвердительнымъ знакомъ, на который Сіани отозвался улыбкою.

— Будьте же осторожны! замтилъ онъ съ ироніею: Комненъ силенъ и храбръ и пожалуй не дастъ убить себя, какъ кроткаго ягненка…’ Было бы даже смшно, еслибъ вамъ удалось убить всмъ извстнаго и ловкаго убійцу! Это бы разсмтило самого сатану!

— Одинъ изъ невольниковъ всыпалъ въ его питье порошокъ, который погрузитъ его. въ самый глубокій сонъ,

— Но вдь для убійцы предстоитъ опасность: найдутся ли у васъ такіе смлые.и,.надежные исполнители дла?

— Двадцать человкъ добиваются чести отправить на тотъ свтъ измнника Комнена. Но нашъ мудрый совтъ ршилъ предоставить вамъ или Оріо славу этого дла, принявъ во вниманіе, что вы лично смертельно оскорблены Комяеномъ.

— Но да это, вдь, низость! воскликнулъ Сіани, оттолкнувъ старика.

— Что тутъ происходитъ? спросилъ проснувшійся Оріо, протирая глаза.

— Великій логофетъ пришелъ предложить намъ честь убить императора, отвтилъ Валеріано.

— Да разв ты считаешь насъ за палачей, презрнный? крикнулъ Оріо, соскакивая съ койки. Тебя, вотъ кого слдуетъ убить безъ разговоровъ.

Взбшенный Молиніери схватилъ его за горло.

— О, сжальтесь, прохриплъ, задыхаясь, старикъ, усиливаясь вырваться изъ рукъ венеціанца.

Сіани заступился за него и оттащилъ товарища.

— Благородные синьоры, бормоталъ, Никетасъ, оправляя одежду: мы предвидли вашъ протестъ, и я не осмливаюсь настаивать доле. Надюсь, что по истеченіи часа вы и вс ваши будете ужъ свободны, и вс остальныя мои общанія будутъ свято исполнены. Теперь же дозвольте мн удалиться отсюда, такъ какъ заговорщики ждутъ только вашего отвта, чтобы приступить къ длу.

Онъ низко поклонился и хотлъ ужъ уйти, когда Сіани вдругъ остановилъ его.

— Я обсудилъ вопросъ, сказалъ онъ логофету, и пришелъ къ заключенію, что ваше предложеніе не такъ оскорбительно, какимъ я счелъ его подъ вліяніемъ минуты.

— Благородный венеціанецъ, ваши слова радуютъ меня до глубины души! отозвался старикъ, сжимая крпко руку молодаго патриція.

— Императоръ дйствительно покушался отнять у меня мою честь и мое состояніе, и чмъ больше я вдумываюсь, тмъ сильне сожалю, что отвергъ предложеніе отмстить ему за это.

— Но время еще не ушло, перебилъ Никетасъ, играя безсознательно кинжаломъ императора. Вамъ стоитъ сказать, слово…

— Жребій брошенъ, и я изъявляю согласіе! воскликнулъ Валеріано, беря оружіе.

Изумленіе Оріо было не выразимо.

— Ну, нтъ, ты не способенъ на такую низость! проговорилъ онъ тихо.

— Теб-то что за дло?

— Почему же рука твоя не поднялась на Комнена въ то время, когда онъ стоялъ между нами одинъ и безоружный?

— Это очень понятно: еслибъ мы убили его, то потеряли бы все, сегодня-жъ его смерть предоставляетъ намъ всевозможныя выгоды.

Сіани поспшилъ уйти въ сопровожденіи великаго логофета, и Оріо остался совершенно одинъ.

Пройдя длинную подземную галлерею, они вступили въ узкій длинный корридорчикъ, который велъ въ оружейную залу. Вся стража, находившаяся въ, этой зал, спала крпкимъ тяжелымъ сномъ, такъ что Сіани съ своимъ проводникомъ прошли незамченными до передней Комнена, гд люди тоже спали.

Никетасъ отворилъ потайную дверь, Но не былъ въ состояніи перешагнуть порогъ, потому что колна его подгибались подъ нимъ.

— Здсь! произнесъ онъ голосомъ дрожащимъ отъ волненія. Идите, не робйте, благородный Сіани!

По губамъ посланника проскользнула улыбка глубокаго презрнія, и онъ твердымъ шагомъ вошелъ въ спальню Комнена, притворивъ за собою дверь.

Ослпительный свтъ лампы, стоявшей на мраморномъ съ бронзовыми украшеніями стол, озарялъ ярко ложе спавшаго императора,

Валеріано взялъ ее и пошелъ къ алькову, все такими: же ровными и твердыми шагами, звукъ которыхъ по могъ заглушить даже толстый и пушистый коверъ. Онъ, видимо, не нуждался для исполненія замысла ни въ войной темнот, ни въ ночной тишин.. Остановившись передъ постелью спящаго, онъ поднесъ къ нему лампу и коснулся слегка рукою до его лба. Комненъ вздрогнулъ при этомъ тихомъ прикосновеніи и сталъ сильно метаться, какъ будто бы желая сбросить съ себя свинцовую, непосильную тяжесть, оковавшую его члены. Но усилія его были долго безплодны, и только посл энергичной борьбы онъ началъ мало-по-малу приходить опять въ чувство. Открывъ глаза, Комненъ увидлъ предъ собою посланника, стоявшаго неподвижно, какъ статуя.

— Измна! вскрикнулъ онъ, протянувъ быстро руку, къ подушк, подъ которою лежалъ всегда кинжалъ.

— Не ищите кинжала, проговорилъ Сіани, онъ у меня въ рукахъ!.. Вотъ онъ! добавилъ тихо молодой человкъ, показавъ его изумленному императору.

— Ну, храбрый Сіани, ты поступилъ очень благоразумно, воспользовавшись сномъ моимъ, чтобъ отнять у меня опасное оружіе, проскрежеталъ Комненъ, сжимая кулаки. Клянусь, что иначе я пригвоздилъ бы тебя къ этой двери, въ которую ршился ты войти.

— Не я отнялъ его у вашего величества, отвтилъ спокойно Валеріано. Въ мою подземную темницу пришелъ человкъ и, подавая мн этотъ кинжалъ, сказалъ, ‘Убейте Цезаря — и вы будете свободны!’ Я взялъ тогда кинжалъ и явился сюда.

— Но ты не предвидлъ конечно, отозвался насмшливо Комненъ, что я могу задушить тебя своими руками такъ же легко, какъ медвдь душитъ лапою собаку?

Венеціанецъ недоврчиво покачалъ головою:

— Еслибъ даже медвдь былъ усыпленъ такимъ наркотическимъ веществомъ, которое подсыпали вамъ сегодня въ питье, то несомннно и онъ не сладилъ бы съ собакою.

— Ложь! воскликнулъ Комненъ и, соскочивъ съ постели, бросился на посланника. Но силы неожиданно измнили ему, колна подломились, и онъ въ изнеможеніи свалился на подушки, съ глухимъ рычаньемъ звря, попавшаго въ засаду.

— Выслушайте меня, сказалъ тихо Сіани, взявъ руку императора.

Мануилъ поднялъ голову и кинулъ на патриція взглядъ нмаго отчаянія..

— Я хочу возвратить вамъ добровольно кинжалъ, продолжалъ Сіани.

— Ужъ не сонъ-ли все это?!… воскликнулъ императоръ, принимая оружіе. Такъ ты пришелъ не съ тмъ, чтобы убить меня?

— Я взялъ вашъ кинжалъ изъ рукъ заговорщиковъ исключительно съ цлью возвратить его вамъ и сказать: вотъ какъ мститъ Валеріано Сіани!

— Благодарю тебя!… Ты честный человкъ…. Будь же великодушенъ и скажи мн имена заговорщиковъ.

— Это не моя тайна: я исполнилъ свой долгъ и ухожу въ темницу.

— Неужели, ты считаешь меня неблагодарнымъ? Неужели ты думаешь, что во мн нтъ капли совсти?… О, нтъ, спасителю Цезаря должна быть оказана живая благодарность: я дарую свободу какъ теб, такъ и Оріо!

— Теперь я въ свою очередь благодарю Комнена!

— Но смотри, чтобы при восход солнца никто изъ заговорщиковъ не увидлъ васъ больше въ нашихъ стнахъ…. иначе вамъ никогда не увидть Венеціи.

ГЛАВА VII.
Необыкновенно сильный грекъ.

Послдніе лучи заходящаго солнца отражались на зеркальной поверхности Ріальто. Гондольеры расположились группами на блыхъ плитахъ, окаймлявшихъ каналъ, играя въ кости и ожидая желающихъ воспользоваться ихъ услугами, а нкоторые спали спокойно подъ мостомъ.

Когда пробили часы на башн Святаго Марка, одинъ изъ игравшихъ всталъ и скорыми шагами подошелъ къ товарищу, который, растянувшись лниво на земл, пилъ съ жадностью изъ фляги вино.

— Доминико! сказалъ онъ, толкнувъ его ногою: скоро ли ты перестанешь подкрплять свои силы? Мн кажется, что еслибъ вода лагунъ, вслдствіе чуда превратилась въ вино, то ты взялся бы осушить ее одною своею особою…. Вставай, пора идти!

— Неужели пора, мой дорогой Орселли? проворчалъ Доминико.

— Да мы, вдь, общались, старому синдику Бартоломео ди-Понте вычерпать воду изъ гондолы его, которая течетъ. Возьми же свой черпакъ и пойдемъ поскоре.

— Какой ты безсердечный! произнесъ Доминико, ршаясь прекратить на минуту свое любимое занятіе. А ты не забывай пожалуйста, что рыбная ловля была нынче трудна, а жаръ не выносимый!

— Ну, такъ пей да спи, лнивое животное! воскликнулъ Орселли съ презрніемъ. Ты, право, не достоинъ грться подъ этимъ солнцемъ.

— Вотъ поэтому-то я и улегся въ тни, проговорилъ Доминико, заливаясь неудержимымъ смхомъ.

Орселли взялъ свой черпакъ и удалился, пожимая плечами.

Доминико преспокойно продолжалъ пить, когда товарищи его вдругъ бросили игру, завидвъ приближающуюся гондолу, на передней части которой виднлись сундукъ и нсколько тюковъ.

— Причаливай здсь, Заккаріасъ! раздалось изъ гондолы.,.

Между тмъ какъ Заккаріасъ, соскочивши на землю, привязывалъ канатъ, гондольеры схватили торопливо багажъ, спрашивая, куда они должны нести его.

— Положите его туда, откуда взяли, отвтилъ Заккаріасъ.

— Да разв ты не знаешь, проклятый язычникъ, началъ Доминико, кому принадлежитъ право таскать багажъ, прибывающій по ‘вод’! Мы составляемъ часть уважаемой всми корпораціи гондольеровъ и не потерпимъ, чтобъ дерзкій иностранецъ…

Доминико замолкъ, замтивъ выходившаго изъ гондолы синьора.

— Этотъ человкъ — мой слуга, произнесъ послдній, окидывая всхъ высокомрнымъ взглядомъ. Онъ настолько силенъ, что не нуждается въ помощи чужихъ рукъ: уходите же, иначе…

Заккаріасъ дйствительно былъ чисто геркулесомъ,…

— Силенъ-ли онъ или нтъ, перебилъ Доминико, но онъ не помшаетъ намъ воспользоваться данными намъ правами, мы стоимъ за нихъ твердо.

Незнакомецъ подошелъ къ своему слуг, и шепнулъ ему:

— Не благоразумне ли будетъ удовлетворить эту наглую чернь?

Но Заккаріасъ очевидно необратилъ вниманія на это замчаніе своего господина и сказалъ Доминико: Мое право — сила. Пользуйтесь же вашимъ, и я воспользуюсь своимъ…….

Гондольеры испустили крики негодованія и бшеннаго гнва. Иностранецъ поблднлъ и дотронулся до плеча слуги серебрянымъ жезломъ, бывшимъ въ его рукахъ.

— Не бойтесь за меня, благородный Кризанхиръ, проговорилъ насмшливо Заккаріасъ и воскликнулъ, обращаясь къ толп: нельзя ли обойдтись безъ угрозъ и безъ дерзостей? Если кто нибудь изъ васъ, тунеядцевъ, будетъ въ силахъ поднять этотъ сундукъ, то пусть несетъ его за мною до гостинницы ‘Золотое Дерева!’

Двое изъ рыбаковъ вошли снова въ гондолу, изъ которой незадолго: передъ тмъ выгналъ ихъ Заккаріасъ, но они напрасно старались поднять указанный сундукъ: онъ былъ такъ тяжелъ, что казался привинченнымъ ко дну гондолы.

Кризанхиръ обмнялся съ своимъ слугою веселою улыбкою.

— Сюда, Доминико! крикнулъ одинъ изъ гондольеровъ, выбившись совершенно изъ силъ.

Доминико поставилъ на землю свой громадный кувшинъ съ виномъ и поспшилъ на подмогу къ товарищамъ.

— Куда слдуетъ отнести этотъ сундукъ? спросилъ онъ коснющимъ отъ водки языкомъ.

— Подними его прежде, а потомъ я отвчу теб на твой вопросъ, отвчалъ иностранецъ.

Гондольеръ улыбнулся презрительною улыбкою и взялся за сундукъ, но онъ поднялъ его только на половину и снова опустилъ.

— Ну, тутъ, должно быть, собраны вс сокровища Святаго Марка! воскликнулъ онъ.

— Я отвчу теб, хвастуну, только то, что сундукъ не тяжеле каждаго изъ моихъ кулаковъ, сказалъ ему Заккаріасъ, обнажая свои мускулистыя руки.

— Интересно бы знать, сколько правды въ словахъ твоихъ, презрнный болтунъ! произнесъ Доминико, выскочивъ изъ гондолы.

Засучивъ рукава своей толстой туники, онъ сталъ въ оборонительную позу, а слуга Кризанхира послдовалъ, за нимъ, ворча, съ негодованіемъ:

— Любопытство вообще очень крупный порокъ, а въ особенности для гондольера, и я, сейчасъ докажу, теб это на дл!

Толпа окружила немедленно бойцовъ, молясь всмъ святымъ за успхъ Доминико.

— Я жду! проговорилъ насмшливо послдній.

— Я не злоупотреблю твоимъ долготерпніемъ, отвтилъ Заккаріасъ, нанося ему въ бокъ сильный ударъ.

Доминико упалъ, но тотчасъ же вскочилъ и сталъ въ прежнюю позу.

— Такъ я, значитъ, могу возобновить урокъ и довесть его сей часъ же до конца, замтилъ Заккаріасъ, осыпая противника тяжелыми ударами,

— Я начинаю думать, лепеталъ Доминико, что ты не относишься къ разряду хвастуновъ, какими оказываются почти вс иностранцы, ненавидящіе, Венецію.

— Ты выказываешь себя съ хорошей стороны, отдавая мн въ этомъ должную справедливость, отозвался Заккаріасъ. Да будетъ теб извстно, что я могу убить моментально быка, а ословъ убиваю безъ всякихъ усилій.

Онъ, схватилъ венеціанца, поднялъ его высоко надъ своею головою и бросилъ такъ, какъ онъ бросилъ бы мячь.

Гондольеры съ восторгомъ захлопали въ ладоши, не заботясь по видимому о контузіяхъ, полученныхъ побжденнымъ товарищемъ.

— Я сейчасъ далъ теб доказательство своей дружбы, сказалъ Заккаріасъ, помогая противнику приподняться съ земли: я не всмъ выказываю свое искусство въ битв.

— Благодарю за честь! отвтилъ Доминико, потирая, плечо и силясь улыбнуться:

— Между нами не будетъ больше вражды, товарищъ!

— Не будетъ, мой учитель, можете быть уврены, что я не попрошу у васъ повторенія урока…. Я вдобавокъ пожертвую пять свчь Пресвятой Дв, сознавая, вполн, что безъ Ея заступничества, у меня были бы переломаны кости.

Онъ пошелъ по направленію къ церкви Санто-Маріа-дель-Орто и исчезъ изъ видя, а Заккаріасъ, не желавшій, чтобъ гондольеры знали, гд онъ намренъ остановиться, принялся уже снова отвязывать Гондолу чтобъ пристать въ другомъ мст.

Въ это время какой-то молодой славонецъ протснился къ нему сквозь толпу гондольеровъ и шепнулъ ему на ухо:

— Добро пожаловать въ Венецію, властелин жизни и состоянія!

Геркулесъ обернулся и вздрогнулъ, увидвъ предъ собою Іоанниса.

— Опять ты!… везд ты! крикнулъ онъ запальчиво.

— Конечно опять я! пробормоталъ далматъ съ странною улыбкою. Но не бойтесь, я буду нмъ, какъ невольники въ Бланкервальскомъ дворц или какъ рыба въ вод!

Кризанхиръ вытащилъ торопливо изъ за пояса одинъ изъ тхъ маленькихъ миланскихъ стилетовъ, остріе которыхъ убиваетъ мгновенно. Онъ хотлъ отнять у ловкаго шпіона возможность сообщить глазвшимъ гондольерамъ настоящее имя мнимаго Заккаріаса или сдлать какой-нибудь тайный доносъ. Но побдитель Доминико вернулъ уже измнившее ему на время хладнокровіе, удержалъ аколутъ и подошелъ къ далмату, который отступилъ. Взглянувъ на его блдное красивое лице и на кошачьи сверкавшіе глаза, онъ спросилъ лаконически:

— Какою новою низостью хочешь ты удружить мн?

— Я могу вамъ помочь осуществить проектъ, приведшій васъ въ Венецію, при риск поплатиться жизнью и свободою, отвтилъ ему хладнокровно далматъ.

— Такъ ты знаешь, что побудило меня прибыть сюда инкогнито?

— Знаю, но вашъ проэктъ, по моему, мечта, осуществить которую можетъ только одинъ человкъ.

— Если ты не хитришь со мною, Іоаннисъ, если этотъ одинъ дйствительно желаетъ оказать мн услугу, то я дамъ ему серебряный жезлъ и возведу его въ протобасты, а тебя назову великимъ дрюнгэромъ моего флота, сказалъ мнимый Заккаріасъ,— который былъ не въ силахъ сдержать свое волненіе. Но когда же могу я увидть эту сильную вліятельную личность?

— Завтра, такъ какъ я сообщу ему сегодня-жъ эту новость, шепнулъ тихо далматъ.

Черезъ два часа Іоаннисъ, одтый въ изящный костюмъ изъ чернаго бархата, остановился предъ ярко-освщенными окнами дома, широкій мраморный фасадъ котораго былъ украшенъ порфировыми изваяніями. Четыре каріатиды поддерживали балконъ, съ красивыми колонками, но въ общемъ фасадъ представлялъ собою смсь трехъ архитектурныхъ стилей, вовсе не согласовавшихся между собою.

Этотъ домъ принадлежалъ богатому негоціанту Бартоломео ди-Понте, пользовавшемуся особеннымъ почетомъ корпораціи гондольеровъ и бывшему прежде синдикомъ. Залы были украшены флорентинскимъ мраморомъ, а окна драпированы великолпною шелковою матеріею, вывезенною изъ Персіи.

Вс богатства Востока были собраны здсь, по всей этой роскоши не доставало вкуса, точно такъ же какъ и саду, окружавшему этотъ богатый домъ и состоявшему изъ рдкихъ иноземныхъ деревьевъ.

На улиц собралась громадная толпа, чтобы смотрть разъзжавшихся къ негоціанту гостей, такъ какъ онъ давалъ вечеръ, по случаю дня рожденія своей дочери Джіованны, первой красавицы во всей Венеціи. Подходящій къ дому далматъ чуть не былъ сшибенъ съ ногъ однимъ изъ ротозевъ, спшившимъ пріютиться у садовой ршетки.

— Э, раззиня! воскликнулъ невольно Іоаннисъ.

Но незнакомецъ не отвчалъ ему. Азару показалось, что онъ ужъ видлъ блестящіе глаза этого молодаго человка, старавшагося скрыть нижнюю часть лица, онъ хотлъ подойти къ нему, но ловкій незнакомецъ проскользнулъ уже въ калитку и исчезъ въ тни сада. Сердце далмата сильно забилось, и онъ проговорилъ съ очевиднымъ волненіемъ:

— Я это предугадывалъ! Это онъ, безъ сомннія! Но его безразсудство не иметъ названія, если онъ осмливается прокрасться, хотя бы даже подъ прикрытіемъ ночи, къ мстительному купцу, раззоренному имъ: горе, горе ему! Я самъ позабочусь предупредить господина ди-Понте что волкъ залзъ въ овчарню.

Азанъ присоединился къ входившимъ въ домъ, гостямъ, представлявшимъ собою странную смсь негоціантовъ, иностранцевъ, простыхъ гражданъ и евреевъ. Послдніе постарались войти въ городъ раньше чмъ запрутся ворота, чтобы не быть вынужденнымъ платить пеню за пропускъ. Въ передней эти достопочтенные торговцы сложили очень бережно свои шапки изъ краснаго сукна съ черною нашивкою, безъ которыхъ они не ходили по городу.

Пользуясь привилегіею — не подчиняться законамъ, воспрещающимъ роскошь, эти богатые плебеи надли въ честь радушнаго амфитріона дорогіе костюмы изъ разноцвтной камки и золотой или серебрянкой парчи и щеголяли поясами, покрытыми эмалью и драгоцнными каменьями. Даже самый незначительный торговецъ запряталъ свои красныя руки въ тонкія лайковыя перчатки, и вс были надушены эссенціями necla rusa и scorta di-limoni, введенными въ употребленіе знаменитымъ Аспрано.

Въ моментъ появленія Іоанниса въ зал, Бартоломео ди-Понте ходилъ посреди гостей съ лучезарнымъ лицомъ, онъ протягивалъ руку однимъ, улыбался другимъ и вмст наблюдалъ, чтобы не проявилось гд нибудь недостатка въ освжительныхъ напиткахъ и дорогихъ яствахъ.

Это былъ человкъ лтъ пятидесяти, приземистый, дородный и напоминавшій отчасти африканца смуглымъ цвтомъ лица и черными, какъ смоль, густыми волосами. Подъ такими-же черными, пушистыми бровями искрились маленькіе желтоватые, замчательно бойкіе глазки, свидтельствовавшіе объ его глубокомъ честолюбіи.

Когда онъ сталкивался съ человкомъ благороднаго происхожденія, толстыя губы его складывались въ надменную усмшку. Нужно замтить, что онъ былъ готовъ пожертвовать за титулъ половиною богатства, пріобртеннаго умомъ, неусыпнымъ трудомъ и нкоторымъ умньемъ пользоваться обстоятельствами. Въ глубин души онъ страшно негодовалъ на судьбу за то, что родился плебеемъ и старался уврить патриціевъ въ своемъ пренебреженіи къ нимъ, чтобы вознаградить себя хоть чмъ-нибудь за тайныя страданія. Червь зависти точилъ его сердце, и онъ постоянно мечталъ объ одной изъ тхъ народныхъ смутъ, которыя вспыхивали такъ часто въ раздробленной и опустошенной Италіи.

Настоящій вечеръ давался имъ тоже съ какою-то тайною цлью, а день рожденія дочери служилъ только предлогомъ. Когда пронеслась всть, что Мануилъ Комненъ задержалъ корабли, нагруженные венеціанскимъ товаромъ, въ город распространилась всть о банкротств Бартоломео ди-Понте. Состоянію арматора былъ дйствительно нанесенъ чувствительный ударъ, но онъ, не обнаружилъ своей внутренней тревоги ни словомъ, ни движеніемъ. Онъ боялся больше всего насмшекъ, надменныхъ патриціевъ и имлъ въ, этотъ вечеръ похвальное намреніе уколоть синьоровъ своею роскошью и ихъ бдностью. Онъ считалъ себя въ прав сдлать, это, тмъ боле, что пострадалъ по милости необдуманныхъ дйствій посланниковъ республики, Валеріано Сіани и Оріо Молиніери, да къ тому же Сіани осмлился полюбить его дочь, его очаровательную и милую Джіованну. Имъ овладвало негодованіе при мысли, что онъ когда-то самъ поощрялъ, это чувство и ликовалъ, мечтая о союз съ такимъ знатнымъ семействомъ.

Бартоломео невольно поблднлъ, увидвъ Іоанниса, человкъ этотъ первый сообщилъ ему всть о громадномъ уронъ, нанесенномъ ему приказаніемъ Комнена, но, онъ тмъ н мене все-таки улыбался, сжимая его руку.

Азанъ увлекъ его за собою въ амбразуру окна и сказалъ ему тихо:

— Вы превосходно скрываете отчаяніе подъ маскою беззаботности.

— Молчи, Іоаннисъ, молчи!.. проговорилъ тревожно гордый Негоціантъ.

— Ба! произнесъ насмшливо далматъ: для васъ еще не все потеряно. Вы одинъ изъ счастливйшихъ отцевъ, во всей Венеціи, такъ какъ дочь ваша — перлъ венеціанскихъ женщинъ. А разв гости ваши скупятся доставлять вамъ вс упоенія лести?.. Пусть они еще ныньче полюбуются, этими прекрасными картинами, вазами, статуями, серебряными лампами и шкатулками съ золотою инкрустаціею! Какъ знать, завтра, можетъ-быть, вс эти драгоцнности будутъ ужъ продаваться съ аукціоннаго торга для удовлетворенія всхъ вашихъ кредиторовъ… Васъ изгонятъ отсюда эти льстивые гости и вашей Джіованн придется торговать цвтами подъ балкономъ этого дома.

— Замолчи, негодяй! вскрикнулъ Бартоломео. Или ты пришелъ съ цлью нанесть мноскорбленіе, смяться надъ моимъ несчастнымъ положеніемъ? Ты сильно ошибаешься: я спасу свою дочь отъ такого исхода, хотя бы мн для этого пришлось даже поджечь дворецъ нашего дожа…. Не смй, зловщій воронъ, задвать Джіованну! Я готовъ перенести на себ вс сарказмы, въ виду этой толпы, подстерегающей каждое мое слово…. но я не дамъ теб оскорблять мою дочь!

Онъ сжалъ руку далмата, какъ въ желзныхъ тискахъ, сохраняя по прежнему спокойную улыбку. Но Азана вообще было трудно унять: онъ продолжалъ все съ тмъ же хладнокровіемъ.

— Вы ужасно неосторожны, Бартоломео: кричите на всю залу, что способны, пожалуй, поджечь и дворецъ дожа… Я вижу, вамъ хотлось бы убить меня немедленно, подъ вліяніемъ боязни, что я разоблачу позорную тайну вашего раззоренія передъ вашими ложными коварными друзьями. Да, я могу сгубить васъ…. Однако, здсь такъ жарко, дайте мн чмъ-нибудь утолить мою жажду!

Гордый негоціантъ поблднлъ какъ мертвецъ,— но пошелътмъ не мене налить бокалъ вина для прежняго слуги.

— Азанъ, прошепталъ онъ, погляди: на насъ смотрятъ съ открытымъ удивленіемъ…. я покорился твоему требованію, и теперъ ужъ ты покорись моему: иди, всему есть мра, даже и самой подлости.

Іоаннисъ привтливо улыбнулся ему.

— Вы серьезно считаете меня своимъ врагомъ, Бартоломео! проговорилъ онъ мягко. Вы страшно заблуждаетесь! Я люблю васъ настолько же, насколько ненавижу всхъ вашихъ тунеядцевъ. Вы были для меня хорошимъ господиномъ, и я знаю, что вы трудились не мене любаго изъ поденщиковъ. Изъ-за чего же мн враждовать противъ васъ и радоваться вашему случайному несчастью? И не безчестно ли было бы принудить Джіованну, жемчужину Венеціи, снизойти до слуги своего отца, когда рука ея была ужъ давно общана патрицію?

Бартоломео ди-Понте взглянулъ на говорившаго съ безмолвнымъ изумленіемъ, спрашивая себя, не сошелъ-ли далматъ совершенно съ ума?

— Вы удивляетесь, что не видите въ моихъ рукахъ шутовской гремушки, продолжалъ Азанъ съ тою же невозмутимостью. Сознаю, что отвага моя граничитъ съ сумазбродствомъ. Ну, а что если бы это ничтожное созданіе, на которое вы смотрите такъ грозно и презрительно, сказало бы вамъ вдругъ: господинъ Бартоломео, я, ничтожная тварь, могу вернуть теб вс твои корабли со всмъ находившимся на нихъ цннымъ товаромъ, корабли, конфискованные Мануиломъ Комненомъ!

— Но это невозможно!… Перестанешь-ли ты наконецъ издваться?

— Замолчи, легкомысленный! Я верну теб вс твои корабли вмст со всмъ ихъ грузомъ — только подъ тмъ условіемъ, чтобы ты далъ мн слово исполнить безъ протеста мою первую же просьбу.

— Нужно бы сперва узнать, какого рода будетъ эта первая просьба, замтилъ ди-Понте, кусая губы.

Въ это самое время синьора Джіованна прошла мимо отца, ведя подъ руку какую-то пожилую даму, которой лта и здоровье не позволяли боле присутствовать на праздник. Бартоломео и Азанъ обмнялись вызывающимъ взглядомъ, когда красавица исчезла изъ ихъ вида, они поняли другъ друга, Бартоломео осмыслилъ внезапно тяжесть жертвы, къ которой его обязывалъ Азанъ, а далматъ подумалъ, что смерть будетъ казаться ему благодяніемъ, если Джіованна будетъ принадлежать не ему, но другому.

ГЛАВА VIII.
Не всегда можно врить посламъ.

Джіованна высматривала настоящею королевою въ своемъ плать и брилліантовомъ ожерель. Чудная красота ея могла бы привести въ восхищеніе даже самаго тонкаго знатока красоты: у нея былъ широкій, выпуклый лобъ, густые свтлорусые волосы, составлявшіе рзкую противоположность съ тонкими и темными бровями, маленькій ротикъ съ чудными пунцовыми губками, какъ будто нарисованными кистью художника, и большіе черные глаза, смотрвшіе на всхъ съ дтскимъ простодушіемъ и безпечностью, добавимъ ко всему ослпительно блый цвтъ прелестнаго личика, и портретъ Джіованны будетъ оконченъ.

— Бартоломео, заговорилъ Азанъ глухимъ., голосомъ: она слишкомъ хороша для того, чтобы забыть ее или отказаться отъ обладанія ею, когда держишь въ рукахъ участь ея отца.

— Да! вздохнулъ арматоръ. Я согласенъ на все, чтобы вернуть свои корабли и остаться богатйшимъ негоціантомъ Венеціи, соперникомъ патриціевъ и врагомъ, сената… Джіованна не должна терять ничего изъ принадлежащаго ей въ настоящее время.

— Знай же, господинъ, что я могу возвратить теб твои корабли для чего стоитъ только измнить сенату въ пользу Комнена и возвесть въ дожи плебея Бартоломео де-Понте, или обогатить тебя, выдавъ, съ твоею помощью, республик Комнена!

Сердце Бартоломео шевельнулось и замерло, и онъ съ большимъ трудомъ устоялъ на ногахъ.

— Неужели императоръ Мануилъ будетъ въ Венеціи? спросилъ онъ, задыхаясь отъ сильнаго волненія.

— Не увлекайся, мой бывшій господинъ! Здсь не мсто для разговора о серьезныхъ предметахъ. Займись пока гостями, да послди за тмъ, чтобы твоя Джіованна не была унижена любовью патриція, которому нельзя повести ее къ внцу!

— Что ты хочешь сказать? спросилъ все боле и боле изумлявшійся негоціантъ.

— Валеріано Сіани поджидаетъ въ саду твою непорочную Джіованну, отвчалъ Азанъ. Этотъ неловкій посланникъ забылъ свои обязанности, чтобы мечтать о любви. Онъ сгораетъ желаньемъ увидть твою дочь и надется, что ему удастся это сдлать.

— Какъ?! Неужели у него хватило настолько наглой смлости, чтобъ прокрасться въ мой домъ? пробормоталъ глухо Бартоломео. Не считаетъ ли онъ меня за простяка? О, да я обойдусь съ нимъ, какъ обошелся бы съ воромъ. Я съ наглымъ наслажденіемъ унижу передъ всми этого беззастнчиваго патриція-измнника, который былъ причиною моего разорнія!

— Предъ всми — сказали вы? проговорилъ далматъ. Вы, конечно, рехнулись! Неужели вы хотите подобнымъ скандаломъ запятнать навсегда репутацію Джіованны? Терпніе, господинъ Бартоломео! Улыбайтесь, заставьте музыкантовъ играть, а молодежь плясать!… Пусть вс думаютъ, что у васъ хорошо на душ… Ну, а теперь разстанемся.

Ди-Понте послдовалъ совту Іоанниса, объявивъ, что пора начать увеселенія. Почти слдомъ за этимъ была введена въ залъ труппа магиковъ и танцоровъ, послднихъ сопровождали три двочки замчательной красоты, одтыя въ прозрачныя. газовыя, туники, съ шарфами изъ индійской кисеи, вышитыми золотомъ. Волосы ихъ были убраны живыми цвтами, а цитры надтыя у нихъ черезъ плечо на шелковомъ, шнурк, были увиты лентами самыхъ яркимъ цвтовъ. Он пришли пропть allegre maggio. Когда водворилась тишина, вс три двочки подошли къ прекрасной Джіованн и запли, съ акомпаниментомъ цитръ, народную пснь, каждый куплетъ которой заключалъ въ себ пожеланіе счастіи дочери негоціанта. Припвъ ея былъ слдующій: ‘Да будетъ святая Екатерина вашей заступницей. Да хранитъ васъ Пресвятая Два подъ своимъ Покровомъ! Да будетъ Святой Антоній вашимъ Ангеломъ-Хранителемъ’.

Псня эта соотвтствовала душевному настроенію, молодой красавицы и видимо растрогала ее.

— Благодарю васъ за истинно прекрасную псню, проговорила она, обращаясь къ пвицамъ. Идите за мною, я хочу подарить вамъ всмъ что-нибудь на память обо мн.

Пвицы послдовали за Джіованцою, и послдней показалось, будто одна изъ нихъ сдлала ей какой-то таинственный знакъ, но обративъ на двочку взглядъ, полный удивленія, она встртила на лиц ея спокойную улыбку.

Проводивъ пвицъ въ свою комнату, она выбрала изъ ящичка съ драгоцнностями три перстня, которые и подарила имъ. Эта неожиданная щедрость красавицы привела ихъ въ восторгъ. Почтительно поцловавъ руку Джіованны, он вышли изъ комнаты, повторяя ей искреннія пожеланія счастья.

Переступивъ порогъ, меньшая изъ нихъ уронила свой перстень и бросилась искать его.

— Да вотъ онъ, Беатриче, сказала Джіованна, показывая на подкатившійся къ ея ногамъ перстень.

— Вижу, но мн нуженъ былъ предлогъ, чтобы остаться съ вами, отвтила двочка, поглядывая на дверь съ тревогою.

— Что-жъ теб надо, милая? спросила Джіованна.

— Не сердитесь, синьора! сказала Беатриче, сложивъ съ любовью руки: я право не хочу ничмъ оскорбить васъ…. но онъ такъ несчастенъ.

— Несчастенъ! повторила красавица съ замираніемъ сердца. О, какъ ты говоришь?? Я и не ожидала, чтобы ты, въ твои года, съ такимъ невиннымъ личикомъ, могла бы взять на себя порученіе, Котораго я не могу одобрить, добавила она съ повышеніемъ голоса.

— О, что я взялась исполнить! Вы разсердились на меня? Не будете больше любить меня?! Возьмите же обратно прекрасный подарокъ… Я не стою его…. Возьмите и позвольте мн уйдти сейчасъ отъ васъ! Мн совстно того, что я сказала вамъ. Джіованна пожала ласково руку двочки.

— Не плачь, Беатриче! Я вдь только допрашиваю тебя, неразумная двочка, но вовсе не браню, сказала она.

— А я такъ испугалась! отозвалась малютка. Но вы должны простить мн: я, сирота, воспитанная родными моего молочнаго брата.

— А какъ зовутъ твоего молочнаго брата?

— Валеріано Сіани, прекрасная синьора!

— Валеріано!.. воскликнула радостно, Джіованна. О ты видла его, между тмъ какъ я… я позабыта имъ!… а врила любви его!…. Да разв онъ, патрицій, можетъ, на самомъ дл любить дочь, негоціанта? Ахъ, какъ же я была, глупа и легковрна!

Но Беатриче успла ободриться и проговорила спокойно и серьезно.

— Вы не имете права, обвинять моего молочнаго брата, синьора: онъ дожидается, васъ въ саду, не смя войти въ домъ, такъ какъ онъ не приглашенъ. Не забудьте, что онъ рискуетъ своею жизнью изъ-за свиданія съ вами!

— Не смю теб врить, сказала Джіованна, сіяя отъ восторга, но не могу и думать, чтобы ты меня обманывала: ты такъ, молода и взглядъ у тебя такой прямой и ясный… но все же мн хотлось бы получить отъ тебя доказательство въ томъ, что ты говоришь правду.

— Вотъ вамъ и доказательство, сказала Беатриче, подавая Джіованн сломанную золотую серьгу, украшенную крупною жемчужиною. Вы сами отдали ему вещь Сіани, наканун его отъзда въ Византію. Ну, а теперь я уйду!

Видя, что Джіованна желаетъ разспросить ее еще подробне, двочка убжала, не докончивши фразы.

Оставшись одна, прекрасная венеціанка, не стала колебаться: растворивъ потайную двepь, скрытую подъ обоями, она сошла, съ сильно бьющимся сердцемъ въ садъ, въ которомъ царила полная тишина. Не видя никого, Джіованна потеряла какъ-то сразу надежду встртить Сіани, она, впала въ лихорадочное состояніе, и ей стало казаться, что ей просто приснилась вся эта сцена съ Беатриче. Пройдя неровными шагами финиковую аллею, она дошла до мраморной цистерны, омочила свой пылающій лобъ холодной водою и сла на небольшую дерновую скамью, скрытую подъ высокими, тнистыми деревьями. Желая привесть въ ясность разстроенныя мысли, она отъ утомленія закрыла глаза и вызывала завтный и дорогой ей образъ, который постоянно являлся ей во сн. Но какъ ни погрузилась она въ свои сладкія думы, а въ ушахъ ея звучало помимо ея воли проптое ей не задолго веселое аллегро, и по устамъ ея проскользнула улыбка.

Но она тмъ не мене-жестоко ошиблась, если воображала, что находится одна среди цвтовъ и зелени неподвижнаго сада. Валеріано Сіани ждалъ ее съ нетерпніемъ, онъ ужъ не заботился о томъ, что кто-нибудь могъ замтить, какъ онъ пробирался въ садъ, но ломалъ только голову надъ вопросами: придетъ-ли Джіованна на зовъ? Не забыла ли она свои прежнія чувства? Хватитъ ли у нея мужества вынести гнвъ отца?… Вс эти вопросы, сталкиваясь въ ум его, вызвали въ немъ страшныя нравственныя мненія.

Окружавшій его мракъ былъ тмъ-боле ощутительне, что домъ сіялъ огнями, а Сіани пріютился за густымъ боскетомъ, но избжаніе какой-нибудь неожиданной встрчи.

Въ это время мимо его пролетлъ одинъ изъ тхъ свтящихся червячковъ, которыхъ такъ много въ жаркихъ странахъ. За нимъ мелькнулъ другой, а потомъ они начали слетаться уже тысячами, сверкая точно звздочки въ глубокой темнот.

Сіани противъ Ноли Залюбовался этими красивыми созданіями, считай появленіе ихъ въ такомъ большомъ количеств добрымъ предзнаменованіемъ. Эта мысль ободрила его больную душу.

— Если небо мн покровительствуетъ, то для чего же мн бояться людей? подумалъ онъ невольно, и пошелъ смло вслдъ за летящими свтляками, направлявшимися къ той дерновой скамь, на которой сидла въ раздумьи Джіованна. Часть изъ нихъ образовала вокругъ ея головки яркую діадему и освтила грустное прелестное лице молодой двушки.

Увидвъ это милое дорогое созданіе, Валеріано. прижалъ внезапно руку къ сердцу, подавилъ крикъ восторга и сказалъ съ упоеніемъ:

Джіованна, дорогая моя, наконецъ-то я тебя вижу!

Двушка встрепенулась. — Кто ты, пришедшій съ цлью узнать мою тайну? спросила она слабымъ и взволнованнымъ голосомъ.

Сіани поспшилъ выступить изъ кустарника, впиваясь въ нее взглядомъ.

— Это я, Валеріано, отвчалъ онъ ей шопотомъ. Я тотъ, кому Бартоломео ди-Понте запретилъ входъ къ себ! меня привело желанье узнать, помнишь ли ты меня, моя очаровательная, дорогая невста?

— Какъ, я вижу тебя? сказала она съ чувствомъ глубокаго блаженства. Я вижу человка, съ которымъ моя мысль не разстается даже въ то время, когда сонъ скрываетъ отъ меня дйствительную жизнь? И ты не позабылъ меня? не измнилъ обту твоей любви ко мн?

Сіани отвчалъ ей краснорчивымъвзоромъ.

— Но какъ же ты осмлился пробраться въ этотъ садъ? продолжала она. Вдь отецъ давно сдлался твоимъ злйшимъ врагомъ. Онъ тебя ненавидитъ и при томъ обвиняетъ тебя въ его несчастіи. Онъ говорилъ недавно, что онъ лучше желалъ бы видтъ меня въ могил, чмъ женою посланника, обманутаго льстивою рчью Комнена…. Наконецъ и законъ запрещаетъ нашъ бракъ! Сама судьба, какъ видишь, противъ нашей любви! Намъ слдуетъ разстаться и проститься на вки.

Рыданія заглушили слова молодой двушки:

— Одинъ только Господь можетъ мн запретить любить тебя, Джіованна, отвтилъ Валеріано съ пылкимъ одушевленіемъ. Я проклинаю мое происхожденіе, какъ преграду стоящую между мною и тобою, я желалъ бы быть плебеемъ, чтобы повести тебя свободно къ алтарю. Для тебя я хочу быть только Валеріано, но никакъ не Сіани, потому что отецъ твой ненавидитъ Сіани. Я не откажусь отъ тебя и любви твоей, хотя бы мн пришлось покинуть съ тобою родину сдлаться наемникомъ грековъ или римлянъ.

Джіованна упивалась этими увреніями словно райскими звуками.

— Скажи же, милый мой, какъ ты пришелъ сюда? прошептала она, стараясь успокоить взволнованныя чувства.

— Что до этого? Вдь я здсь, и мы видимъ другъ друга! Для любящаго: нтъ ничего невозможнаго.

— Но ты рискуешь жизнью, замтила она.

— Я не боюсь ни шпагъ, ни кинжаловъ, возлюбленная! Но я дрожу при мысли о разлук съ тобою, о твоемъ охлажденіи! Я готовъ вынесть все, покориться всему, чтобъ только сохранить твою любовь ко мн.

— Молчи! перебила съ улыбкою Джіованна: я не въ прав терпть, чтобы ты подвергался за меня, униженіямъ. Оставь меня, Сіани! Я никогда не измню теб, я буду вполн счастлива глубокимъ убжденіемъ, что ты любишь меня! Тебя удивляетъ мое сопротивленіе, желаніямъ отца, но подумай однако, чтобы другой могъ когда-нибудь….

Голосъ ея прервался.

— Сіани! ненаглядный! продолжала она, совладвъ съ своею слабостію: мн нужна только вра въ тебя и въ твое чувство… Я въ силахъ перенесть испытанія разлуки, но не снесу сомннія!

— А если отецъ, вздумаетъ въ порыв слпой ненависти отдать тебя другому?

— Я отвчу ему, что я не могу вырвать любви къ теб-изъ сердца и выйти за другаго! Но успокойся, милый, отецъ любитъ меня!

— Говори все, что хочешь, но я не раздляю твоего безотчетнаго доврія къ, нему!… Гд-бъ я не, находился, какъ бы я не былъ далекъ отсюда, я везд тебя вижу везд: слышу, но я нетерпливъ и не способенъ отступить предъ препятствіями, а борюсь съ ними, мужественно. Поклянись, мн, Джіованна, что мы еще увидимся! Поклянись, что ты будешь моею женою. передъ Богомъ и людьми, не смотря на препятствія, и на вражду отца твоего!

— Поврь мн, Валеріано, я искренно желала бы, чтобъ наша жизнь, прошла такъ же, какъ прошелъ настоящій благословенный часъ… А между тмъ теб нужно уйдти немедленно. Поселись гд-нибудь въ окрестностяхъ Венеціи, и проходи иногда мимо балкона дома, гд я буду сидть, поджидая тебя, слдуй за мною тогда, когда я пойду въ церковь и встрчайся со мною въ прогулкахъ, по каналу…. Я стану тогда думать, что между нами нтъ разлуки и преграды и помирюсь съ судьбою и ея испытаніями!

Молодой человкъ обнялъ ее и прикоснулся губами къ ея чуднымъ кудрямъ.

— Уходи же теперь поскор, Валеріано! Сказала кротко двушка.

Въ это время въ саду послышался звукъ цитры и Джіованна встала торопливо со скамьи.

— Что это? произнесъ удивленный Сіани. Это какъ будто звукъ порвавшейся струны…

— Это дурное предзнаменованіе! прошептала поблднвшая двушка.

Песокъ захрустлъ подъ грузными шагами.

— Уходи, Валеріано, скройся!.. куда-нибудь! Этотъ звукъ сигналъ, поданный Беатриче!

Сіани нагнулся, проползъ за цистерну и скрылся подъ мастиковымъ деревомъ.

— Джіованна! произнесъ нетерпливый голосъ.

Двушка гордо выпрямилась.,

— Это отецъ! шепнули ея блдная губы.

Къ ней дйствительно приближались два человка.

— Что тебя побудило удалиться изъ залы? Тебя ищутъ повсюду…. Ты одна или нтъ? спросилъ Бартоломео.

— Одна, папа, отвтила она съ очевиднымъ смущеніемъ.

— Ты не слышала здсь чьихъ-нибудь шаговъ? Азанъ Іоаннисъ боится, какъ бы кто-нибудь изъ этихъ благородныхъ и нахальныхъ патриціевъ не позволилъ себ….

— Эта боязнь доказываетъ, что онъ врный слуга, папа!

— Азанъ не служить намъ боле, возразилъ. Бартоломео съ замтнымъ смущеніемъ, но онъ оказалъ мн громадную услугу въ качеств человка вполн свободнаго, и я не могу, отказать ему ни въ чемъ…

— Это странно! замтила изумленная Джіованна, но я не имю права разспрашивать отца…. Благодарю, Азанъ, за вашу заботливость, но могу васъ уврить, что я не подвергаюсь въ этомъ саду никакой опасности…

— Вы сильно ошибаетесь, возразилъ, сухо далматъ: мн сообщили, что сюда пробрался какой-то человкъ, вроятно воръ, съ цлью поживиться не принадлежащимъ ему, я даже хотлъ было окружить весь садъ караульными, чтобы негодяй не могъ ускользнуть изъ нашихъ рукъ. Но меня-остановило опасеніе встревожить, вашъ покой, прекрасная Джіованна!

Молодая двушка поблднла и опустила глаза, чтобы избгнуть пристальныхъ взглядовъ Азана.

— Почемъ знать, продолжалъ послдній, быть можетъ, намъ попался бы даже и не воръ, а развратный патрицій, который не задумается оскорбить дочь^: плебея ди-Понте. Вслдствіе богатства, многіе негодяи уже не разъ хотли унизить въ лиц почтеннаго Бартоломео купцовъ и народъ.

— Ты бредишь, Азанъ, возразилъ ди-Понте, кто-же ршится?

— Кто? Хотите-ли я назову вамъ человкъ сто? Возьмемъ: напримръ, Оріо Молиніери, этого фата и волокиту, который прогремлъ по всей Венеціи своими похожденіями. Онъ хвастается, что жена дожа такъ же доступна для него, какъ и простая невольница. О, этотъ господинъ очень ловокъ, надо отдать ему въ этомъ полную справедливость!

Между тмъ пока далматъ произносилъ эти слова, блдный и трепетавшій отъ гнва Сіани стоялъ на томъ же мст и сжималъ судорожно стволъ дерева. Нсколько разъ молодой патрицій порывался было броситься къ Азану, чтобъ заставить его дать отчетъ въ своихъ словахъ, но голосъ благоразумія принудилъ его не обнаруживать своего присутствія. Но молодая двушка была мене терплива.

— Мн нечего заступаться за синьора Молиніери, возразила она, но прошу помнить однако, что онъ другъ Валеріано Сіани, который пользуется уваженіемъ всхъ лучшихъ гражданъ Венеціи.

— Сіани! повторилъ съ гнвомъ Бартоломео. Молчи, Джіованна, не произноси лучше этого имени!

Джіованна вздрогнула.

— Почему? спросила она быстро.

— Потому что я презираю предателей, возразилъ Бартоломео. Ты конечно не знакома съ политикою и потому можешь смотрть на вещи не такъ, какъ бы слдовало, по я — другое дло, я знакомъ съ нею и вслдствіе: этого могу смло сказать: Сіани виновенъ передъ отечествомъ, Сіани измнникъ. Онъ болеопасенъ для человчества, чмъ Молиніери. Оріо человкъ втренный, но онъ по крайней мр поступаетъ открыто во всемъ и не утаиваетъ сдланныхъ имъ сумазбродствъ, тогда какъ синьоръ Валеріано иметъ характеръ иного свойства… Онъ, правда, человкъ очень умный, но въ тоже время, и чрезвычайно хитрый, который не прочь изъ корыстныхъ цлей вкрадываться въ сердца пылкихъ, но неопытныхъ двушекъ.

Терпніе Сіани истощалось съ каждою минутою все боле и боле. Молодому человку стоило громадныхъ усилій, чтобы не потребовать у Бартоломео отчета въ его клевет. Кровь стучала въ вискахъ, въ глазахъ его темнло, но честь Джіованны заставляла его перенести молча вс оскорбленія.

— Но вспомните, батюшка, что вы сами же позволили мн любить Валеріано, проговорила съ упрекомъ молодая двушка, а теперь говорите такъ дурно о немъ.

Она отступила на нсколько шаговъ и сжала своими холодными пальцами горячую руку Сіани. ¹¹

Бартоломео расхохотался.

— А ты врила, что онъ любитъ тебя, бдняжка? сказалъ старикъ. Знай же, что его прельщала не твоя чудная красота, а твое богатство!… Этотъ домъ нравился ему, потому что благородные Сіани давнымъ давно ужъ промотали свои помстья, ведя жизнь не по средствамъ. Да и кром того, высокій постъ посланника требуетъ въ свою очередь не маленькихъ расходовъ. Поврь, что ему хотлось только завладть моими кораблями и сокровищами, но не твоею любовью.

Втви мастиковаго дерева слегка хрустнули: Сіани рванулся было впередъ, въ порыв нетерпнія. Но испуганная Джіованна предупредила его.

— Вы клевещете на него! воскликнула она,.быстро подходя къ отцу. Вы подозрваете и обвиняете Сіани безъ всякаго основанія и, ршаетесь судить, даже не выслушавъ, его. предварительно!…

— Мн нечего выслушивать, возразилъ сухо ди-Понте: факты остаются фактами. Разв, теб неизвстно, что длалъ этотъ благородный патрицій въ, Константинопол?.. Онъ обманулъ, довріе сената…. Сенатъ смотритъ на него сквозь пальцы, изъ уваженія къ его имени… Но пусть онъ поостережется: подобные поступки не пройдутъ ему даромъ. Сіани не исполнилъ своей обязанности: онъ или велъ себя не какъ искусный и благородный посланникъ, а какъ человкъ, выскочившій изъ дома умалишенныхъ, или же просто продалъ Мануилу Комнену нашу честь и наши кораблю. Что касается меня, я врю больше послднему, добавилъ Бартоломео.

Положеніе Джіованны было невыносимо.

— Это ложь, это клевета… онъ невиненъ!— пролепетала она въ порыв негодованія и отчаянія.

— Клевета! А ты видлась съ нимъ! воскликнулъ гнвно Бартоломео. Онъ приходилъ въ мой домъ?…. Такъ онъ дерзнулъ надяться, что я прощу его?…. Гд онъ теперь?… О, еслибъ онъ могъ, явиться передо мной?

— То вы повторили бы ему въ глаза ваше обвиненіе въ безчестности, папа? Но я сказала бы, не оправдывайтесь, Валеріано: я врю вамъ безусловно.

— Такъ ты любишь этого негодяя до такой степени, что, не посовстишься стать открыто на его сторону? кипятился Бартоломео. Но я не думаю однако, чтобы этотъ гордый патрицій сохранилъ свою самоувренность при вид Азана Іоанниса.

— Не знаю, сохранитъ ли онъ ее или нтъ, но нахожу излишнимъ для Сіани оправдываться предъ людьми, судъ которыхъ такъ пристрастенъ и неумолимъ, возразила съ пылкостью Джіованна.

— Если Валеріано любитъ меня, то долженъ молчать, до тхъ поръ пока вашъ гнвъ не утихнетъ и вы не убдитесь въ томъ, что обвинили, его несправедливо.

— О, онъ, разумется, послдуетъ твоему совту и никогда не ршится прійти ко мн, чтобъ не быть уличеннымъ въ обман…

Трескъ сучьевъ не позволилъ Бартоломео окончить свои оскорбительныя слова. Онъ поднялъ голову и увидлъ передъ собой Сіани, взбшеннаго до нельзя и блднаго какъ мраморъ.

— Вы заблуждаетесь, господинъ ди-Понте, я всегда готовъ явиться, когда сознаю, что не сдлалъ ничего предосудительнаго, проговорилъ молодой человкъ рзкимъ тономъ.

Изумленный появленіемъ Валеріано старикъ, казалось, остолбенлъ и секунды дв или три стоялъ молча.

— Вы! Это вы въ моемъ саду? воскликнулъ наконецъ старикъ: какая дерзость!

— Вы такъ думаете?

—Разумется! Какъ же назвать присутствіе въ этомъ саду человка, измнившаго интересамъ родины и желающаго посягнуть на честь двушки, которая по неопытности готова врить всякимъ лживымъ словамъ?

— Вы выражаетесь рзко, господинъ ди-Понте, но я не сержусь на это, только ради Бога не оскорбляйте своей дочери!

— Моей дочери! повторилъ насмшливо негоціантъ. Вы, значитъ, хотите, благородный рыцарь, выступить въ роли ея покровителя противъ ея же отца? чтожъ, это длаетъ честь вашему героизму, синьоръ Сіани, но позвольте спросить: неужели вы такого жалкаго мннія объ моемъ ум, что воображаете, будто я могу поврить этой гнусной комедіи?

— Комедія? сказалъ съ грустью патрицій: я не понимаю этого слова, тмъ боле что вы же сами позволили мн признаться Джіованн въ моей любви.

— Это справедливо! Но вы уврили меня, что сенатъ нарушитъ для васъ законъ, воспрещающій союзъ между патриціями и плебеями. Кром того, я тогда былъ однимъ изъ богатйшихъ купцовъ, между тмъ какъ въ настоящее время и раззоренъ и раззоренъ по милости вашей слабости или же бесчестности.

— Опять ложь! воскликнулъ Сіани въ отчаяніи. О, зачмъ я не убилъ этого гнуснаго Азана, когда онъ находился въ моей власти!.. Тогда бы некому было клеветать на меня.

— Насилу-то патрицій ршился сбросить свою маску, произнесъ Азанъ:

— Довольно этихъ объясненій! перебилъ ди-Понте. Я вовсе не желаю служить посмшищемъ для кого бы то ни было…. Неужели вы, синьоръ Сіани, еще надетесь, что сенатъ согласится посл вашего посольства….

— Что намъ за дло до сената! Мы оставимъ Венецію! сказалъ Валеріано.

— Великолпно, проговорилъ насмшливо купецъ. Вы, значитъ, предполагаете рыскать по свту съ дамою своего сердца, по примру паладиновъ Карла Великаго и безъ гроша въ карман.

— Вы ошибаетесь господинъ Бартоломео: хотя я и не имю такого богатства, какое было у моихъ предковъ, но и у меня осталось однако настолько, что могу окружить Джіованну, если не роскошью, то всмъ необходимымъ.

— Разуврьтесь, монсиньоръ у васъ нтъ боле ничего, вмшался Азанъ, стоявшій до этого въ сторон. Сенатъ наложилъ запрещеніе на все ваше имущество, и въ данный моментъ дверь вашего паллацо заперта по распоряженію Совту Десяти, такъ что теперь вамъ, остается жить подъ открытымъ небомъ, любуясь мерцаніемъ звздъ.

Сіани опустилъ голову, слова далмата поразили его какъ ударъ грома. За минуту назадъ онъ могъ еще разсчитывать на счастье, но теперь будущность сразу затмилась, и вс его надежды разсялись, какъ дымъ.

Нсколько минутъ Валеріано стоялъ, не двигаясь и не говоря ни слова. Глубокая грусть свтилась въ его выразительныхъ, прекрасныхъ глазахъ, онъ видимо переносилъ невыносимую. нравственную борьбу. Но мало-по-малу онъ пересилилъ овладвшее имъ волненіе и посмотрлъ на окружающихъ.

— Да будетъ на все воля Божія, произнесъ тихо Сіани: я покоряюсь ей и буду ждать приговора республики, хотя и сознаю себя не виновнымъ.

— А я, воскликнулъ Бартоломео, поступлю еще лучше: съ этой минуты я прошу васъ не переступать моего порога и запрещаю вамъ разсчитывать какъ на руку моей дочери, такъ и на ея приданое. Уходите отсюда.

Крупныя слезы засверкали въ прекрасныхъ глазахъ Джіованны, и она почти безъ чувствъ склонилась къ ногамъ отца.

— Батюшка, батюшка, вы разбиваете мое сердце! проговорила чуть слышно молодая двушка голосомъ, въ которомъ звучало безпредльное отчаяніе.

Бартоломео пожалъ плечами.

— Ужъ не околдовалъ-ли тебя этотъ щеголь? спросилъ ди-Понте. Онъ, должно быть,недаромъ жилъ въ стран составителей ядовъ и чернокнижниковъ и узналъ, надо полагать, такое магическое слово, которое, выводитъ дочерей изъ повиновенія отцамъ… Чортъ возми, еслибъ я не былъ плебеемъ, то ужъ давно бы выгналъ шпагою этого измнника!

— Выгнали бы меня?! повторилъ вспыльчиво Сіани. А за что, позвольте узнать?

— За то, что вы негодяй!

По лицу патриція пробжалъ румянецъ справедливаго и благороднаго гнва, но онъ подавилъ это чувство изъ опасенія потерять навсегда страстно-любимую имъ Джіованну.

— Я уважалъ и любилъ васъ какъ отца, господинъ ди-Понте, проговорилъ молодой патрицій съ усиліемъ, но вы поступаете со мною хуже, чмъ съ самою презрнною тварью… Клянусь Богомъ, что я не заслужилъ такихъ оскорбленій!

— Скажите лучше, что вы не заслужили такого снисхожденія, синьоръ, перебилъ Бартоломео. Вы прокрались въ мой домъ, помимо моей воли, а я на столько добръ, что позволяю вамъ выдти изъ него безпрепятственно, кто другой поступилъ бы такъ на моемъ мст?… Но довольно толковать! Азанъ, потрудитесь Проводить Свтлйшаго Сіани… А вы, Джіованна, обратился онъ къ молодой двушк, идите къ гостямъ, которые вроятно удивлены нашимъ долгимъ отсутствіемъ, но только безъ слезъ. Никто не долженъ знать того, что происходило здсь. Дло идетъ о нашей чести, дорогая дочь, и если этотъ патрицій любитъ васъ серьезно, то онъ, разумется, не пожелаетъ набросить тнь на вашу репутацію.

— Пусть будетъ по вашему, господинъ Бартоломео, сказалъ грустно Сіани. Но вы, Джіованна, знайте, что я еще пристыжу своихъ враговъ, и что никакія пытки не заставятъ меня отказаться отъ васъ!

Молодая двушка, огорченная до глубины души, сжала руку патриція, не имя силъ произнесть ни одного слова. Въ теченіи цлой минуты она стояла съ неподвижностью статуи, слдя глазами, полными слезъ, за удаляющимся отъ нея Сіани, казалось, уносившимъ съ собою вс: ея свтлыя упованія и надежды на безмятежное счастье.

ГЛАВА IX.
Гнздо бдныхъ.

Прошло нсколько времени. Всегда веселая, всегда шумная, царица Адріатики, очаровательная Венеція, казалось, преобразилась, и пріуныла. По всмъ улицамъ, виднлись, отъ времени до времени небольшія групы людей, говорившихъ, о чемъ-то между собой съ большимъ одушевленіемъ, въ которомъ всякій подмтилъ бы затаенную тревогу. Причиною этого необычнаго волненія, были зловщіе слухи, ходившіе по всмъ закоулкамъ, города и особенно усердно распространяемые нищими и другими бродягами. Общее безпокойство еще боле увеличилось, когда, сенатъ, прибгъ къ нкоторымъ весьма крутымъ мрамъ.. Изъ среды черни пропало, безъ всти нсколько молодыхъ людей, отличавшихся молодостью красотою и силою. Сходки, были строго воспрещены, и ночной дозоръ усиленъ. Позже десяти часовъ никто не смлъ выходить на улицу, не имя пропускнаго билета, подписаннаго, прокураторомъ и факела.

Вс были обязаны сдать свое оружіе въ арсеналъ, кром того, собиралось войско, такъ какъ республика намревалась объявить войну Мануилу Комнену.

На одной изъ млей лагунъ, по направленію, къ Чіеджіа, покачивался подъ порывами втра, старый домикъ, выстроенный на сваяхъ, изъ корабельныхъ реберъ и поломанныхъ мачтъ. Наружныя стны его были украшены ползучими растеніями, веслами, стями и другими рыболовными снарядами.

Черезъ нсколько дней посл пира, даннаго королемъ венеціанскихъ купцовъ — Бартоломео, въ этой хижин можно было видть страдавшую параличемъ старуху, распростертую на постели изъ моху и листьевъ.

— О, пресвятая Богородица, какъ я страдаю! стонала больная, окидывая хижину блуждающимъ взглядомъ.— А онъ все не идетъ…. Страшно мн за него, милая!…. Что мн длать, если онъ не вернется ныншнею ночью?.. Сосдка Франческа говорила мн, что повсюду творится что-то недоброе и странное: пропали нсколько гондольеровъ…. Куда длись они? кто этотъ безбожникъ, отнимающій у насъ нашихъ кормильцевъ?

Слова эти обращались къ сидвшей тутъ же Беатриче, молочной сестр Сіани.

— Матущка… отозвалась двочка: Орселли-ле-Торо слишкомъ смлъ и силенъ, чтобы какой-нибудь бродяга ршился напасть на него.

— Ахъ, Беатриче, разв ты не знаешь, что десять трусовъ сильне одного Роланда и десять карликовъ справятся съ однимъ великаномъ? сокрушалась старая Нунціата. Бдный Орселли! Онъ не только прекрасенъ и добръ, но и трудолюбивъ, но ему одному все же не прокормить семью: я же больна, ты проводишь все свое время возл моей постели, а остальныя дти еще малы не могутъ заработать себ кусокъ хлба.

— Матушка, мы можемъ продать перстень синьоры Джіованны! она такія добрая, и отецъ ея считается чуть не Крезомъ.

—Нтъ, нтъ, возразила Нунціата.— Не пріучай себя жить милостынею. Орселли не оставитъ насъ… Намъ тонко остается молиться Пресвятой Дв: только къ ея милосердію можемъ мы прибгнуть въ часъ нужды, не красня и не стыдясь.

При этихъ словахъ больная устремила умоляющій взглядъ на украшенную цвтами статую Мадонны, которая стояла въ небольшой ниш и освщалась теплившеюся предъ нею бронзовою лампадою.

— Пресвятая Богородица! шептала Нунціата: ты покровительствуешь всмъ неимущимъ и угнетеннымъ болзнями: не оставь и насъ!… Не допусти, Мадонна, чтобы погибъ мой сынъ!..

Старуха остановилась.

— Смотри, Беатриче, проговорила она съ испугомъ:— не обманываетъ ли меня мое слабое зрніе: мн показалось, что Богородица взглянула на насъ!

— Нтъ, матушка, это теб такъ показалось, возразила двочка: разв это возможно?

— Конечно, глупенькая! перебила Нунціата: для нея возможно все. Повторяю теб, что я хорошо видла, какъ Пресвятая Два кивнула головю… Твой братъ придетъ сегодня…. О, мы тогда ужъ будемъ беречь его!

— Не безпокойтесь! Онъ убережетъ себя и самъ, воскликнулъ предметъ заботливости больной, гондольеръ Орселли, стремительно вошедшій въ хижину.

Нунціата улыбнулась и бросила взглядъ признательности на ликъ Пресвятой Двы.

Трое дтей, спавшіе, до сихъ поръ, чтобы забыть мучившій ихъ голодъ, выскочили изъ угла и окружили старшаго брата съ признаками, величайшей радости, одинъ кинулся къ нему на шею, другой ухватилъ его за руку, а самый маленькій вцпился въ его плащъ.

Орселли тихо отстранилъ отъ себя нетерпливыхъ дтей.

— О, бдность, бдность, какъ страшна ты! проговорилъ глухо гондольеръ:— И люди и море безжалостны къ нуждающимся. Что будетъ съ нами? Неводъ мой почти пустъ, а между тмъ нужда растетъ все боле и боле и въ народ носится говоръ о новыхъ податяхъ… Бдная Беатриче, прибавилъ Орселли съ грустной улыбкою: и теб также придется, платить за право пть на улицахъ!

— Да, это тяжело! согласилась со вздохомъ Нунціата. Но длать нечего! Мы, можемъ, еще обратиться въ тяжелую минуту къ Сіани.

— Сіани?! проговорилъ гондольеръ съ грустью. И ты разсчитываешь на его помощь?!

— Разумется! возразила съ одушевленіемъ мать. Кто же можетъ отнестись такъ сочувственно къ чужому положенію, какъ не благородный и честный Валеріано?

— Ты говоришь правду, но знаешь ли ты о новомъ несчастьи?

— Нтъ! разв что-нибудь случилось?

— Да, отвчалъ мрачно Орселли. Сіани разорены: имущество ихъ конфисковано, и, можетъ быть, не сегодня такъ завтра, самъ благородный Валеріано придетъ сюда съ просьбою датъ ему уусокъ хлба и пріютить его на ночь.

Гондольеръ смолкъ и въ комнат на минуту воцарилась полнйшая тишина,

— Но что же могло вызвать такое ненастье? спросила едва слышно больная.

— Неудача, которую потерплъ Валеріано въ Константинопол, отвчалъ нехотя Орселли. Онъ подвергся преслдованію Совта Десяти. Кром всхъ другихъ несправедливыхъ подозрній его обвиняютъ въ измн венеціанской республик.

— Въ измн?! произнесла съ ужасомъ Нунціата. Но это вдь немыслимо. Разв возможно допустить чтобы такой честный человкъ и такой горячій патріотъ, какъ Валеріано Сіани, могъ сдлать подобную низость?

— Онъ и не длалъ ее, сказалъ гондольеръ, но обстоятельства сложились такимъ образомъ, что все говоритъ противъ него и…

Плачъ дтей не далъ ему кончить. Малютки были голодны, изъ глазъ ихъ падали крупныя слезы, но они сидли на прежнемъ мст, не смя подойти къ брату, который избгалъ ихъ взгляда.

— Неужели же нужно воровать, чтобы накормить эту голодную ватагу? проговорилъ Орселли голосомъ похожимъ на шепотъ.

— Молчите и не надодайте мн! прикрикнулъ онъ на дтей, но тотъ часъ же смолкъ, и облокотился на столъ, подавленный наплывомъ самыхъ безотрадныхъ мыслей.

Нунціата протянула сыну свою исхудалую руку.

— Не горюй, мой дорогой, сказала она съ нжностью: нищета еще не такъ ужасна, только бы Господь далъ здоровья и силъ для борьбы съ нею. Но оставимъ это, я сильно боялась за тебя. Весь кварталъ въ тревог. Не случилось ли еще новыхъ несчастій?

— Какже! Еще десять рыбаковъ исчезли въ Зуечч. Женщины кричатъ и плачутъ, вроятно о томъ, что никому не пришло, въ голову похитить ихъ…

— Будь поосторожне, Орселли! замтила старуха, указывая на Беатриче: разв можно шутить, такъ при двушкахъ?

— О, матушка, мн вовсе не до шутокъ! возразилъ Орселли. Но мн очень хотлось бы забыться….. Не легко же мн видть что, у васъ нтъ даже порядочной постели, не говоря уже о томъ, что не на что послать за докторомъ и купить вамъ лкарствъ!… А между тмъ вы были всегда примрною матерью, трудившейся безъ отдыха, чтобы только прокормить своихъ бдныхъ дтей…. Да будь вы богаты, тогда и болзнь-то не коснулась бы васъ.

— Не ропщи, дорогой мой! РазвБогъ не наградилъ тебя смлостью и сильными руками.

— Прекрасно! возразилъ гондольеръ, но разв они принесутъ пользу, если не будетъ дла или придется платитъ новый налог? Я кругомъ въ долгахъ, и если наши кредитору не побоятся Бога, то вытолкаютъ насъ отсюда всхъ, а меня стащатъ въ тюрьму. Вы умрете съ спокойною совстью, но все же умрете? Дти будутъ томиться отъ голода и ихъ, можетъ быть отправятъ въ какой-нибудь пріютъ…. Беатриче же, наша нжная голубка, слишкомъ хороша, чтобы избжать стей богатыхъ и знатныхъ жителей Венеціи и изсохнуть въ четырехъ стнахъ, заключилъ онъ, взглянувъ на сидвшую вблизи сестру.

— Молчи, Орселли, молчи! воскликнула двушка, покраснвъ до ушей.

— Зачмъ мн молчать?… Можно ли поврить, что ты не была бы счастлива, еслибъ сдлалась фавориткою какого-нибудь патриція, который видлъ была тебя ошейникъ съсвоимъ именемъ, какъ это длаютъ съ любимою собакою?

— Орселли, ты сходишь съ ума!… Не ужели же ты считаешь меня способною…

— Ты женщина, перебилъ гондольеръ сурово, и разумется не можешь бороться, какъ мущина со всми невзгодами, порождаемыми бдностью.

— Не сердись на меня, вмшалась старуха,— но я уврена, что ты несправедливъ къ Беатриче: она добрая и честная двушка.

— Не спорю, матушка, но все-таки скажу: нищета ужасна, и немногіе изъ людей могутъ устоять противъ искушенія окружить себя благами, даруемыми фортуною.

— Я хочу стъ, мама, пролепеталъ маленькій блокурый мальчикъ, котораго Беатриче старалась убаюкатъ?

— Слышали,матушка? спросилъ молодой человкъ, ударивъ кулакомъ объ стну такъ, что ребенокъ испугался и замолчалъ. Я не тунеядецъ и не пьяница, а долженъ выслушивать подобныя жалобы…. Какъ же тутъ не проклянешь день, въ который родился на свтъ?!

— А кстати — и мать, родившую тебя, проговорила Нунціата печально.

— О, я этого не говорилъ и не думалъ, матушка, прошепталъ смущенный до нельзя Орселли. Но этотъ дтскій плачъ раздираетъ мн душу. Если я вдругъ исчезну, какъ мои товарищи, что будетъ тогда съ вами?… Вдь вы сдлаетесь пищею рыбъ Адріатики?!

Онъ горько разсмялся.

Старуха безсильно опустила голову, но Беатриче подошла къ гондольеру и проговорила серьезно:

— Дорогой братъ, тебя называютъ Орселли-ле-Торо {Ле Торо — быкъ.}, и ты вполн оправдываешь это названіе какъ по своей сил, такъ и по упрямству. При томъ, я ужъ, кажется, говорила теб, что сильно надюсь на помощь великодушной Джіованны ди-Понте, да и кром нея не мало добрыхъ людей въ Венеціи…. Кром того, теб извстно, что отецъ Джіованны считается надежнымъ покровителемъ всхъ бдныхъ гондольеровъ Венеціи…

—Это такъ, возразилъ, нетерпливо Орселли, но и его не пощадило несчастіе. Ты разв не слышала, что Мануилъ Комненъ, этотъ воплощенный демонъ, захватилъ у него восемь кораблей съ товарами? Можетъ быть, Бартоломео, совершенно раззоренъ, хотя онъ, и продолжаетъ давать роскошные пиры

— Это ничего не значитъ, братъ мой: синьора не оставитъ насъ. Она очень добра и кром того знаетъ, что я, молочная сестра дорогаго ей Валеріано Сіани.

— Напрасно ты-такъ довряешь богачамъ, милая, Беатриче, перебилъ гондольеръ: они почти вс бездушные эгоисты…. Но посмотри, какъ блднетъ матушка… А дти жмутся другъ къ другу и тихо плачутъ…. О, нтъ, я не могу больше выносить это зрлище! Пойду искать помощи у рыбаковъ Сентъ-Блэза, не смотря на запрещеніе выходить по ночамъ. Если же ничего нтъ и у нихъ, то длать нечего: придется побезпокоить просьбою сенатъ и дожа… Дожъ называется нашимъ отцемъ и покровителемъ и слдовательно онъ не долженъ отказать въ помощи намъ.

— Не ходи, братъ! сказала двочка, загородивъ ему, дорогу.— Лучше я пойду къ синьор Джіованн.

— Ты должна оставаться съ дтьми, да и мать нуждается, въ теб, перебилъ Орселли сердито.— Я не могу быть сидлкою… Мои грубыя руки не привыкли обращаться съ больными….

Говоря эти слова, гондольеръ вытащилъ изъ подъ кучи моха родъ тесака и спряталъ его въ рукавъ своей голубой туники,

— Какъ! Ты, берешь съ собою оружіе?! воскликнула Беатриче съ испугомъ.— Но разв ты забылъ, что это, запрещено подъ страхомъ смертной, казни…. Нтъ, Орселли, я не позволю теб, идти на врную гибель!

— Чмъ же прикажешь защищаться, въ случа нападенія? произнесъ молодой человкъ. Не мшай же брату взять лучшаго друга, который не измняла ему никогда.

— Но тебя казнятъ, если увидятъ тесакъ, твердила двушка, вырывая у брата оружіе, который противился этому.

— Во время этой борьбы тесакъ вывернулся изъ рукъ гондольера и поранилъ слегка руки Беатриче. Увидвъ кровь, Орселли поблднлъ?

— Прости меня, Беатриче, произнесъ онъ съ волненіемъ. Ты права…. я повинуюсь теб и не возьму оружія.

Онъ собирался уже выйти изъ комнаты, какъ въ это время дверь отворилась и на порог ея показались дв женщины, закутанныя въ длинныя далматики изъ зеленой шерстяной матерій. Молодой человкъ почтительно снялъ свою шапку когда одна изъ постительницъ откинула съ лица капюшонъ, ему показалось, что онъ видитъ предъ собою одну изъ тхъ богинь, статуи которыхъ наполняли залы дворца венеціанскаго дожа. Беатриче захлопала въ ладоши, и воскликнула радостно.

— Я такъ и знала, что это синьора Джіованна…. Ну, теперь ты не уйдешь, Орселли!… О, синьора, какъ намъ благодарить васъ за вашъ приходъ! Этотъ упрямецъ хотлъ рискнуть своею жизнью.

Двушка плакала, смялась и прыгала въ одно и то же время, между тмъ какъ прекрасная Джіованна всматривалась съ ужасомъ въ нищенскую обстановку этой хижины. Дти робко взглядывали на постительницу, какъ бы считая ее какимъ-то сверхъестественнымъ существомъ, маленькая пвица подвела, ихъ къ Джіованн ди-Понте.

— О, маленькіе трусы! сказала она: — чего вы боитесь, синьоры? Вы должны полюбить ее, она такая сострадательная къ бднымъ и всегда приходитъ съ полными руками — помните это, лакомки!

Она снова разсмялась.

— Однако вы ужасно блдны и какъ, будто похудли, мой добрый ангелъ, продолжала она, обращаясь къ синьор. Ну, Орселли, что же ты стоишь, какъ пень! Сними съ синьоры далматику. Разв ты не видишь, что она вся промокла подъ дождемъ… Берегите свои ножки, синьора, въ полу громадныя щели.

Орселли, смутившійся отъ неожиданнаго появленія дамъ, немного оправился и снялъ своими неуклюжими руками, мантіи съ Джіованны и ея служанки, посл чего Беатриче подвела первую къ своей больной матери.

— О, синьора, какъ благодарить васъ! проговорила съ чувствомъ Нунціата: вы оставили прекрасный домъ, во время дождя и бури, чтобы постить нашу хижину Боже мой, тутъ! нтъ даже скамейки, въ которую вы могли бы приссть, прибавила она, обводя глазами бдную обстановку хижины.

Гондольеръ притащилъ старый ящикъ, въ которомъ укладывали дтей, и гостьи сли на немъ. Джіованна знакомъ приказала служанк открытъ принесенную ею большую корзину, и дти, сгоравшіе отъ любопытства, столпились вокругъ молодой двушки.

— Нунціата, произнесла съ волненіемъ Джіованна,— я узнала, что вы больны и нуждаетесь въ поддержк. Валеріано-Сіани не можетъ больше помогать своей кормилиц, и потому, прошу васъ дозволить мн заступить его мсто….

— О, если молитвы бдной больной угодны Богу, то вы будете счастливы, воскликнула Нунціата, растроганная до глубины души мелодичнымъ голосомъ и благородными словами молодой двушки.

Джіованна глубоко вздохнула и, вынувъ изъ корзины серебрянный кувшинъ съ превосходнымъ виномъ, подала его Нунціат. Затмъ она обняла и поцловала дтей, несмотря на ихъ неряшливую наружность, и начала съ помощью Беатриче одлять ихъ пирогами, пряниками и плодами. Подобнаго праздника никогда еще не было у бдныхъ малютокъ они не помнили себя отъ радости и осыпали Джіованну цлымъ потокомъ благодарностей.

Между тмъ молодая двушка шепотомъ спросила Беатриче: не видла ли она Сіани.

— Нтъ, синьора, отвтила маленькая пвица грустно.

Орселли, не сводившій глазъ съ гостьи и слышавшій этотъ тихій разговоръ. Приблизился къ молодой двушк.

— Теперь, когда вы, синьора, взяли подъ ваше покровительство Нунціату и дтей, сказалъ гондольеръ, я буду выходить не на работу, а на поиски всмъ намъ дорогого Валеріано…. Я буду преданъ вамъ такъ же, какъ и ему….. Поврьте мн, я умю быть признательнымъ за добро и готовъ, для васъ ршиться на все, хотя-бы даже на убійство дожа, а тмъ боле не задумаюсь пожертвовать собственною жизнью, по первому же вашему приказанію.

— Благодарю, добрый Орселли! сказала Джіована? Я не забуду никогда своихъ словъ, а теперь дайте мн мою мантію, прибавила она, вставая.— Мн пора уходить, отецъ будетъ безпокоиться, если узнаетъ, что меня нтъ дома.

— Но буря усилилась, замтилъ почтительно гондольеръ, приотворившій дверь.

Дйствительно втеръ яростно завывалъ вокругъ хижины, и грозилъ ежеминутно опрокинуть ее.

— Это не бда! отвтила молодая двушка.

— О, да вы храбре любого рыбака, не смотря на вашу молодость, красоту и богатство! сказала восторженно Беатриче.

— Я провожу васъ, синьора, заявилъ Орселли.

— Нтъ, я не желаюэтого… Идемъ, Франческа, прибавила она, обращаясь къ своей служанк.

— Но васъ можетъ оскорбить кто-нибудь, синьора? возразилъ нершительно гондольеръ.

— На этотъ разъ ты прав, Орселли, и я не будуудерживать тебя, воскликнула Беатриче.— Нельзя же намъ уступить синьор въ смлости.

Гондольеръ помогъ Джіованн одться.

— Закройтесь получше капюшономъ, синьора, замтилъ онъ.— Впрочемъ, я надюсь, что шпіоны и бродяги предпочтутъ сидть во время бури дома, чмъ шнырять по улицамъ.

Не усплъ Орселли произнесть это, какъ за окномъ послышались торопливые шаги нсколькихъ человкъ, и дверь задрожала подъ сильными ударами.

ГЛАВА X.
Какое дурное вліяніе оказывало кипрское вино на капитана Оріо.

Вс оробли въ виду предстоящей опасности, но Беатриче первая опомнилась отъ испуга и воскликнула:

— Это, вроятно, Валеріано-Сіани!

Она побжала отворить дверь и отскочила и назадъ, увидвъ капитана объздной команды, въ красной епанч накинутой сверхъ панцыря, и въ касксъ изображеніемъ льва.

— Именемъ дожа и сената, требую чтобы никто не выходилъ отсюда! проговорилъ онъ повелительно, протягивая впередъ руку обтянутую замшевой перчаткой.

Сзади него стояла толпа вооруженныхъ моряковъ и кандіотскихъ наемниковъ. Беатриче снова первая собралась съ духомъ.

— Пожалуйте, господинъ капитанъ, сказала она смло.— Но предупреждаю васъ, что здсь нтъ ни сокровищъ, ни враговъ республики.

— Въ этомъ мы еще убдимся, хорошенькая говорунья, сказалъ капитанъ съ улыбкой. Прошу только, не шумть. Распоряженіямъ сената слдуетъ покоряться безусловно. Вс ли вы врны и преданы республик?

— Безъ всякаго сомннія, синьоръ, отозвался Орселли, подходя къ капитану.— Но зачмъ, вы являетесь съ обыскомъ къ бдняку, который никогда не воровалъ, не ходилъ по міру, и не оскорблялъ никого?

— Ты владешь очень бойкимъ языкомъ, молодчикъ, сказалъ капитанъ насмшливо, но мн кажется, что ты скоро прикусишь его…. Я люблю смлыхъ людей, и потому совтовалъ бы теб лучше служить въ войскахъ республики, чмъ воевать съ рыбами. Не тебя-ли зовутъ Орселли-ле-Торо?

— Да, меня, отвтилъ гондольеръ угрюмо.

— Въ такомъ случа ты дйствительно оправдываешь свое имя! засмялся капитанъ.— Ты силенъ не мене того Мануила Комнена, копьемъ и щитомъ, котораго не можетъ владть даже графъ Реймондъ, прозванный Антіохскимъ Геркулесомъ. Теперь намъ остается только узнать, такъ же-ли ты храбръ! Комненъ убилъ однажды на моихъ глазахъ сорокъ варваровъ и сорокъ взялъ въ плнъ.

— Вы пришли сюда, чтобы разсказать мн подвиги греческаго императора, господинъ капитанъ, спросилъ Орселли съ нетерпніемъ, или по другому длу?

— Какой ты любопытный, товарищъ! проговорилъ капитанъ весело, но я не буду мучить тебя и объясню теб причину, заставившую меня забраться въ эту трущобу: намъ надо, видишь ли, набрать силачей подобныхъ теб, чтобы управлять нашими галерами, если не хватитъ сарацинскихъ невольниковъ, и поколотить Комнена, наводящаго ужасъ на весь міръ… Согласенъ ли ты посвятить свою жизнь интересамъ о республики?.. Впрочемъ, согласенъ или нтъ — все равно ты обязанъ покориться приказанію сената… Ну, поцлуй же мать и отправляйся съ нами!

— Отправиться съ вами? повторилъ изумленный гондольеръ.

— Ну, да, хочешь или нтъ, а собирайся, молодчикъ! Я объявилъ теб волю сената. Повинуйсяже ей безпрекословно.

Выслушавъ это, Нунціата испустила отчаянный вопль.

— Орсели, дорогой мой Орсели, не покидай меня! воскликнула она въ отчаяніи.

Лице гондольера сдлалось мрачне ночи:

— А кто, будетъ кормить больную мать и дтей, господинъ капитанъ? спросилъ онъ отрывисто.

— Ба! возразилъ! офицеръ, вынужденный прислониться къ стн, такъ какъ онъ, должно быть, прикладывался въ этотъ день ужъ черезчуръ усердно къ бутылк.— Для бдныхъ есть богадльня.

— А для пьяницъ сторожка, перебилъ Орселли рзко.

— Понятное дло, дружище, согласился капитанъ, не принимая этого намека на свой счетъ.— Но довольно болтать, твои родные найдутъ себ пропитаніе у воротъ монастыря…. Порви же вс связывающія тебя узы. Греческій патріархъ еодосій, преемникъ скупаго Зосима, говорилъ мн не разъ, что трусы часто отговариваются семейными привязанностями, чтобы только, отказаться отъ службы.

Орселли скрестилъ руки на груди и устремилъ на капитана угрожающій взглядъ.

— Не хотите ли вы обвинить, меня въ трусости, .синьоръ Оріо Молинери? спросилъ гондольеръ глухимъ голосомъ.

Услышавъ это имя, Джіованна вздрогнула и, выступивъ на шагъ впередъ, посмотрла съ любопытствомъ на закадычнаго друга Валеріано Сіани. Капитанъ улыбнулся.

— А теб зачмъ знать это? сказалъ онъ.— Замчаніе патріарха еодосія относится, ко всмъ, колеблющимся идти на войну.

Глаза Орселли налились кровью.

— Да будетъ вамъ извстно, господинъ капитанъ, что я не боюсь ни норманновъ, ни гунновъ, ни турокъ, ни грековъ… ни даже васъ! загремлъ онъ.— Когда мое семейство будетъ обезпечено и сенатъ позоветъ желающихъ защищать отечество,— я тотчасъ же брошу гондолы и неводъ, чтобы поступятъ на галеры республики, но теперь, поймите, я не могу оставить въ этомъ ужасномъ положеніи мою мать и семейство. Я знаю, что Мануилъ Комненъ оскорбилъ нашего посланника Эндрико Дондоло, а потомъ взялъ въ плнъ васъи Валеріано Сіани, но что же мн длать? Не отвчать же мн за ваши промахи?

— Можете кричать?— когда съ васъ начнутъ сдирать кожу, сказалъ Оріо съ неестественною веселостью. Ну, идемъ же! Ты будешь непремнно капитаномъ, если и и не прославишься. У тебя и сила необыкновенная и видъ чрезвычайно воинственный. Разграбимъ какой-нибудь греческій городокъ и позволимъ теб отослать часть добычи Нунціат. Сознайся, что спасеніе республики не должно же зависть отъ слпого случая да отъ капризовъ и гражданъ.

— Все это прекрасно, синьоръ, возразилъ гондольеръ, но не по вашей ли вин приходится республик начинать войну? не вы ли забыли о дл, которое было поручено вамъ, проводя время въ пирахъ и ухаживаніи за греческими куртизанками? Нтъ, господинъ Молиніери,— не вамъ учить насъ какъ должно поступать по отношенію къ Венеціи?

— А! Ты начинаешь, говорить тономъ наставника! Ты не подумалъ, что мн не очень-то весело ходить изъ дома въ домъ и собирать солдатъ, заглаживая такимъ образомъ свои ошибки… О, съ какою радостію полетлъ бы я на поле битвы, искать встрчи съ агустйшимъ императоромъ, побдившимъ меня за кубкомъ?!

Между тмъ,пока Орселли и Оріо обмнивались словами, отрядъ патриція стоялъ не понимая, что заставляло его говорить такъ долго съ гондольеромъ, тогда какъ въ другихъ мстахъ онъ исполнялъ свою обязанность, не допуская никакихъ разсужденій.

Но Беатриче, пристально смотрвшая на капитана, поняла, что онъ находился въ состояніи полнйшаго опьяненія: это доказывалось его глазами, то мутными, то сверкавшими какъ раскаленныя уголья. Тмъ не мене двушка ршилась подойти къ нему, надясь смягчить его сердце.

— Синьоръ Молинери, начала она ласково, вы слишкомъ не снисходительны къ намъ.

— Напротивъ милая, крошка, я очень снисходителенъ къ хорошенькимъ двушкамъ, отвчалъ Оріо, стараясь сохранить равновсіе.

— Вамъ жаль женщинъ, и вы не хотите видть ихъ несчастными?

— Любезне меня нтъ ни одного, человка, ни въ Венеціи ни въ Константинопол, воскликинулъ Оріо, и я разрублю, пополамъ того, кто дерзнетъ сказать, что у тебя дурные глаза.

Беатриче покраснла, и отступила шага на два отъ капитана.

— Ну, а что же будетъ съ нами, если вы уведете Орселли, капитанъ, продолжала она. Разв вы не знаете, что намъ придется тогда просить милостыню?

Молиніери старался утвердиться на ногахъ и, опираясь на рукоять скиры, проговорилъ убдительнымъ тономъ:

— Клянусь, что ни одинъ сенаторъ не откажется отдать теб своесердце, моя красоточка!

По лицу Беатриче пробжало облако, гондольеръ же напротивъ какъ будто оживился и устремилъ мрачный взглядъ на лице Молиніери. Нунціата же приподнялась на постел и обратилась къ дочери:

— Не трать по-пусту словъ, милая Беатриче, сказала она, разв ты не видишь, что этотъ патрицій не въ силахъ понимать твоихъ словъ?.

— Не въ силахъ понимать?! повторилъ съ сильнымъ негодованіемъ Оріо. Ого! Старуха, какъ видно, желаетъ ругаться,… Чортъ побери! Этотъ молодецъ умне матери: онъ по крайней мр молчитъ…. Но успокойтесь: если я возьму брата, то разумется не оставлю, и сестры. Нельзя же позволять жемчужин валяться въ грязи…. Ради твоихъ прелестныхъ глазъ, Беатриче, я буду покровительствовать твоему брату…. Въ доказательство же моихъ миролюбивыхъ намреній и въ залогъ вчной дружбы я сейчасъ расцлую тебя въ виду всхъ.

Онъ расхохотался и простеръ къ ней объятья.

Двочка отскочила съ испугомъ, но все же она мысленно сознавалась, что капитанъ прекрасенъ, какъ Адонисъ. Она невольно увлекалась его мелодичнымъ голосомъ и любовалась великолпными глазами, взглядъ которыхъ проникалъ ей въ душу.

— Я поцлую васъ, синьоръ Оріорно, только въ томъ случа, если вы не возьмете Орселли, сказала пвица полушутливымъ тономъ.

Вмсто отвта патрицій принялъ самодовольный видъ и направился неровными шагами къ смущенной Беатриче. Орселли, не говорившій ни слова, посмотрлъ на капитана мрачно и презрительно, возмущаясь его дерзостью.

— Дозвольте мн подать вамъ хорошій совтъ, синьоръ Оріо, проговорилъ гондольеръ глухимъ голосомъ: не трогайте эту двушку, если не желаете получить за это должное возмездіе.

— Возмездіе! Такъ ты угрожаешь мн? воскликнулъ Оріо, поднявъ руку, какъ бы съ намреніемъ ударить гондольера. На колна, несчастный! Проси прощенія!

Беатриче вздрогнула, она знала хорошо характеръ брата и знала, что онъ не задумается броситься на пьянаго Оріо, ей было жаль молодаго патриція, и сердце ея забилось подъ вліяніемъ новаго, никогда еще не испытаннаго ею чувства. Она схватила руку Орселли и прошептала съ мольбой въ голос.

— Не бей его, милый братъ! Ты видишь, что онъ не сознаетъ, что-длаетъ.

— Неужели же я долженъ встать на колна, по приказанію этого нахала?

— Нтъ, нтъ!… Я унижусь предъ нимъ за тебя….. буду умолять его, образумлю его…. Онъ вдь сумасшедшій, а сумасшедшихъ надо жалть.

— Сумасшедшихъ, но не пьяныхъ! возразилъ гондольеръ сурово.

— Пьяныхъ? повторилъ Молиніери, разслышавшій это замчаніе съ свойственною нетрезвымъ людямъ чуткостью. А! Ты считаешь меня пьянымъ?…. Это, право, потшно! Но я докажу…..

— Берегись, синьоръ Оріо! Иначе я переломлю тебя какъ тростинку…..

— Какъ, тростинку?! Чертъ побери, да ты, видно, не знаешь, что тростинку можно только согнуть, но не переломить, воскликнулъ патрицій…. Ты выбралъ дурное сравненіе. Никто не трогайся съ мста! добавилъ онъ, обращаясь къ солдатамъ. Я справлюсь одинъ съ этимъ быкомъ, и утащу двченку, какъ какое-нибудь перышко.

Онъ пошелъ было впередъ, но долженъ былъ на минуту остановиться, потому, что опьяненіе его усиливалось все боле и боле. Орселли отвернулся съ видомъ отвращенія.

— Я выну среднюю половицу, сказалъ онъ Беатриче, и этотъ хвастунъ полетитъ въ воду….

— Не длай этого! возразила съ живостью Беатриче. Разв ты не видишь, сколько тутъ солдатъ…. Если ты сдлаешь это, ты погибнешь. Нтъ, Орсели, я постараюсь сама уладить все къ лучшему.

Говоря эти слова, она отвернулась отъ брата и кинулась на колна передъ молодымъ патриціемъ:

— Умоляю васъ, синьоръ, пощадить этихъ дтей, воскликнула Беатриче. Неужели вы ршитесь отнять у нихъ единственнаго покровителя?… Грудь Орселли служила намъ до сихъ поръ щитомъ, сердце его билось только для насъ, руки его зарабатывали намъ насущный хлбъ…. О, синьоръ Оріо, неужели вы не любите никого?

Симпатичный и кроткій голосъ двушки произвелъ на капитана какое-то странное чарующее дйствіе. Онъ смотрлъ на нее съ удивленіемъ, смшаннымъ съ восторгомъ, и гнвъ его началъ уступать другимъ боле мягкимъ чувствамъ.

— Вставайте! проговорилъ онъ съ нетерпніемъ: я не хочу, чтобы предо мною унижалась женщина…. Приказываю вамъ встать…. Слышите?… Какъ она хороша!… Боже мой, какъ дивно хороша эта дочь лагуны!… О, да, я любилъ, продолжалъ онъ, сжимая рукою горячій лобъ, я любилъ много разъ въ жизни…. Но можно ли любить слишкомъ много?… Ахъ, я хочу пить…. Красавица, дайте мн стаканъ холодной воды!… Какъ ваше имя?… Отъ чего твой братъ смотритъ на меня такъ угрюмо?… Встань же! Прошу тебя!

— Я встану, если вы дадите слово пощадить насъ, отвтила Беатриче сквозь слезы, протягивая къ нему руки.

— Это невозможно! произнесъ Молиніери: я присягалъ сенату…. Я долженъ быть неумолимымъ, какъ мраморный Юпитеръ…. — Слышишь: неумолимымъ?… Не плачь, моякрасотка!…. повторяю теб, что я не могу ослушаться сената…. Ну, поцлуй же меня, или я…..

Онъ нагнулся, чтобы обнять Беатриче, которая, какъ очарованная, была не въ силахъ ни пошевельнуться, ни остановить его словомъ. Казалось, что она даже ждала его поцлуя, несмотря на свой испугъ и негодованіе.

— Назадъ! произнесъ Орселли, схвативъ со стны тяжелое весло и поднявъ его надъ головою Оріо.

Громкій крикъ вырвался изъ груди Беатриче. Почти не помня себя и какъ будто повинуясь чьей-то неизвстной вол, она быстро поднялась съ колнъ и загородила собою Оріо.

Въ виду явной опасности, капитанъ опомнился.

— Ко мн! крикнулъ онъ,— и множество солдатъ бросилось на гондольера, ошеломленнаго поступкомъ сестры: Не прошло и минуты, какъ Орселли былъ уже связанъ и поставленъ въ невозможность вредить кому бы то ни было.

Убдившись, что гондольеръ не можетъ напасть на него, Молиніери обратился опять къ Беатриче.

— Успокойтесь, милая крошка, сказалъ онъ съ веселымъ видомъ, вы спасли мн жизнь и потому можете быть уврены, что я несдлаю вашему брату никакого вреда….

Говоря эти слова, Молиніери обхватилъ стройный станъ дрожавшей Беатриче и сталъ покрывать поцлуями ея нжную шею въ глазахъ Орселли, старавшагося разорвать веревки, чтобъ кинуться на патриція.

— Моя кроткая голубка, продолжалъ Оріо:— между тмъ какъ мой солдаты позаботятся: объ Орселли, я поведу тебя въ свой палаццо, гд предоставлю въ твое распоряженіе гнздышко, вполн достойное такой хорошенькой птички.

Маленькая пвица сдлала надъ собою усиліе, чтобы разбить странное оцпенніе, вызванное въ ней голосомъ и взглядомъ молодаго патриція. Вырвавшись отъ него, она бросилась опрометью къ матери и проговорила, заливаясь слезами:

— Успокойся, матушка, я не оставлю тебя и дтей!

Оріо приказалъ двумъ морякамъ схватить двушку, но она судорожно вцпилась въ дальматику Джіованны.

— Помогите мн, синьора, воскликнула бдная Беатриче: ради Бога спасите меня отъ нихъ!

Все это время Джіованна сидла въ какомъ-то странномъ оцпенніи и смотрла съ безмолвнымъ ужасомъ на происходившее вокругъ нея. Въ первый еще разъ въ жизни, присутствовала она при такой отвратительной сцен.

Крикъ Беатриче разбилъ оцпенніе двушки, глаза ея сверкнули и, не отдавая себ отчета въ томъ, что длаетъ, она быстро подошла къ Оріо.

— Стыдитесь, монсиньоръ! произнесла съ негодованіемъ Джіованна: неужели вы такъ мало цните свое званіе и имя, что готовы топтать ихъ въ грязь?

— Въ грязь?! повторилъ капитанъ.

— Да! возразила съ надменностью дочь ди-Понте: поступать такъ съ бднымъ семействомъ, какъ поступаете вы, можетъ только или человкъ очень порочный или бандитъ!

— Чортъ побери, кто вы, осмливающаяся говорить такъ дерзко? воскликнулъ молодой патрицій, раздраженный до нельзя и подступивъ на шагъ къ Джіованн.

— Вы желаете знать, кто я? произнесла двушка, откидывая капюшонъ, извольте: я дочь Бартоломео ди-Понте.

Капитанъ остолбенлъ.

Въ продолженіи минуты онъ стоялъ молча и не двигаясь съ мста.

— Клянусь Святымъ Маркомъ, странная встрча! произнесъ наконецъ патрицій.

— Ваша правда, очень странная, если передо мной дйствительно Оріо Молиніери. Но нтъ, это не вроятно! Тотъ синьоръ о которомъ я говорю, другъ Валеріано Сіани и конечно не унизитъ себя, обижая больную женщину и ея несчастныхъ дтей.

Услышавъ эти слова, поручикъ отряда, по имени Лоредано, подошелъ къ Джіованн и положилъ на ея плечо свою сильную руку.

— Потише, синьора, я не позволю вамъ оскорблять такъ своего начальника! произнесъ онъ тономъ, въ которомъ звучала угроза.

— Оставьте ее, Лоредано! воскликнулъ повелительно Оріо, стараясь принять на себя видъ полный достоинства, чтобъ скрыть овладвшее имъ смущеніе.

— Однако же, капитанъ! началъ было поручикъ.

— Молчите! повторилъ грозно Молиніери: ея особа должна быть священна для насъ!

Не смя возражать начальнику, Лоредано пожалъ плечами и отступилъ назадъ, а Джіованна продолжала, обращаясь къ Оріо:

— Я пришла сюда, монсиньоръ, съ цлію облегчить тяжелое положеніе кормилицы вашего друга Валеріано Сіани, но вы, какъ видно, пожаловали съ другимъ намреніемъ и увеличиваете горе бдной женщины. Что же, продолжайте начатое! На вашей сторон сила, и никто не въ состояніи противиться вашему произволу. Вы даже можете если угодно оскорбить въ моемъ лиц Сіани, хотя это разумется и не пройдетъ безслдно: мой отецъ не замедлитъ обратиться къ сенату съ просьбою наказать васъ за подобные поступки.

— Ну, и пусть его жалуется: мн-то какое до этого дло! воскликнулъ Оріо, задтый за живое высокомріемъ Джіованны.

— Если вамъ нтъ дла до Бартоломео, возразила двушка то вашъ другъ потребуетъ отъ васъ отчета въ оскорбленіи его невсты, и я отъ его имени бросаю вамъ перчатку.

Говоря это, она сняла ее съ руки и бросила къ ногамъ молодаго патриція.

Солдаты зароптали, но капитанъ нагнулся и поднялъ перчатку.

— Благодарю, синьора, сказалъ весело Оріо: — я сохраню этотъ залогъ на память о васъ: А за симъ честь имю объявить что изъ уваженія къ вамъ — но ни какъ не изъ страха — я оставляю въ поко прекрасную птичку и прикажу солдатамъ проводить васъ до дому господина ди-Понте.

— Послднее вовсе не нужно, возразила съ надменностью Джіованна: дочери Бартоломео нечего бояться венеціанской черни, которая любитъ и уважаетъ стараго торговца, презираемаго гордыми патриціями. Ваши солдаты внушаютъ мн гораздо мене доврія, синьоръ Оріо…. Уведите же вашего новобранца, связаннаго по рукамъ и по ногамъ, но знайте, что я никогда не забуду, какъ патрицій попираетъ вс человческія права и не стыдится унижать свое званіе, прибгая къ насилію.

Молиніери не отвтилъ ни слова, смущенный до нельзя, онъ обратился къ воинамъ и приказалъ имъ увести Орселли. Затмъ онъ выпрямилъ свой станъ и проговорилъ какъ будто въ вид извиненія:

— Гм! Женщины ничего не понимаютъ въ государственныхъ длахъ…. будемъ же исполнять нашъ долгъ!

По удаленіи отряда, съ которымъ отправился и Молиніери, плачъ и рыданія огласили хижину. Не имя силъ видть отчаяніе бдной Нунціаты, Джіованна почти тотчасъ же отправилась домой и увела съ собой Беатриче.

— Ты должна оставить свою мать и дтей на нсколько часовъ, сказала ей Джіованна: теб необходимо разсказать моему отцу все, что произошло въ хижин, онъ иметъ громадное вліяніе на чернь и заставитъ ее заступиться за васъ. Мы увидимъ, кому будетъ отдано преимущество: неумолимымъ ли сенаторамъ или Бартоломео ди-Понте!

ГЛАВА XI.
Спасеніе утопающей.

Когда женщины вышли изъ хижины, буря усилилась до невроятной степени. Втеръ глухо гудлъ въ пространств, небо было покрыто почти сплошь тяжелыми свинцовыми тучами и между ними поминутно проносилась молнія, сопровождаемая страшными раскатами грома. Ночной мракъ плотно окутывалъ вс предметы,. и только изрдка серебристый лучъ луны, пробиваясь сквозь массу тучъ, освщалъ зеленоватое море, яростно бившееся о берегъ. Но хотя погода была отвратительная, двушки шли, не обращая на нее вниманія.

Такимъ образомъ он добрались почти до острова Святаго Серволо, на большой лагун, по направленію, къ Лидо по здсь ихъ заставило остановиться слдующее зрлище, многочисленныя барки летли по волнамъ съ быстротою птицы и со всхъ сторонъ приближалось множество людей обоего пола и различнаго возраста. Вс они несли корзины, крюки и сти.

— Куда вы идете? окликнула удивленная Джіованна нсколькихъ человкъ.

— За добычей, синьора! отвчали они ускоривая шаги.

— О, синьора, эта ночь будетъ очень прибыльна для бдныхъ рыбаковъ! замтила Беатриче.

— Прибыльна!… при такой бур?… я тебя не понимаю!

— Жаль, что здсь нтъ брата: онъ тоже попользовался бы береговымъ правомъ…. Но я присоединюсь къ другимъ, синьора: просто гршно не брать то, что посылается намъ, случаемъ…. Тутъ наврно выпадетъ что-нибудь на долю матушки и моихъ маленькихъ братьевъ.

— Что ты хочешь длать? Неужели же ты побжишь съ этими сорванцами? воскликнула изумленная Джіованна.

— Да, синьора, не слдуетъ упускать того, что дается намъ свыше.

— Но что же это за береговое право? спросила молодая двушка: объясни, въ чемъ оно заключается?

— О, вамъ не понять этого, проговорила со вздохомъ двушка: Но умоляю васъ, дорогая синьора, не задерживайте меня больше!

— Однако ты шла подать жалобу моему отцу…. начала было Джіованна строгимъ тономъ, но сильный порывъ бури заглушилъ ея голосъ: поднялся какой-то ревъ и свистъ и въ то же время засверкала яркая молнія. Джіованна и спутница ея услышали крики народа, столпившагося на берегу и готовившагося къ своему опасному промыслу.

Вдругъ громадное свтлое пятно появилось на неб и освтило бушевавшее море.

— Пресвятая Два! воскликнула Джіованна.— Беатриче, видишь ли, тамъ плыветъ какой-то корабль?

— Нтъ, это только баркасъ, на которомъ нтъ людей, возразила пвица.

— Ты такъ думаешь? проговорила молодая двушка, смотря съ ужасомъ на грозныя волны.

— Конечно, отвтила Беатриче, я не вижу никого на палуб.

— Но если ты ошибаешься? если на этомъ судн есть люди?

— Въ такомъ случа намъ надо пожалть ихъ,—синьора, и помолиться о ихъ душ……

— Этого недостаточно, надо спасти ихъ, надо, чтобы рыбаки поспшили къ нимъ на помощь!

— Не думаю, чтобы сдлали это, отвтила Беатриче съ страдною улыбкою:— при такой бур самый опытный и отважный морякъ не ршится подвергать себя прихоти волнъ разбушевавшагося моря.

— Но неужели же они допустятъ умереть безъ покаянія своихъ ближнихъ?

— Что же длать! Вс мы должны умереть рано или поздно, проговорила задумчиво Беатриче: голодъ ли сведетъ въ могилу или полны поглотятъ насъ — не все-ли это одно?

Джіованна не отвчала, все ея вниманіе приковалось къ замченному ею судну. Гонимое сильнымъ втромъ, несчастное судно летло съ быстротой стрлы по направленію къ берегу, и громадныя валы то подбрасывали его вверхъ какъ легкое перо, то погружали его въ страшную бездну. Прошло нсколько тяжелыхъ минутъ. Наконецъ сильный напоръ волнъ ударилъ судно объ рифъ — и море покрылось обломками. Джіованна вскрикнула: между обломками она ясно разглядла человческую фигуру, которую несло къ перешейку, гд прибой волнъ былъ не такъ силенъ. Она кинулась опрометью въ. групп рыбаковъ и проговорила скороговоркою:

— Спасите этого человка, пока еще не поздно!

— Вы сошли съ ума, синьора?! отозвался одинъ изъ рыбаковъ отталкивая ее.— Зачмъ вы пришли сюда? Идите своею дорогою и не мшайте бднякамъ доставать себ пропитаніе.

Но видя, что она настаиваетъ въ своемъ, онъ схватилъ ее за руку и закричалъ..

— Уйдите, иначе, клянусь честью Доминика, вамъ будетъ худо!

Беатриче подбжала, едва переводя духъ.

— Молчи, проклятый пьяница! воскликнула она: разв не видишь, что говоришь съ дочерью нашего добраго покровителя, Бартоломео ди-Понте?

Услышавъ имя негоціанта, рыбаки почтительно сняли шапки и окинули Джіованну взглядами удивленія, смшанаго съ любопытствомъ, а Доминико пробормоталъ съ смущеніемъ:

— Простите меня, синьора, но вамъ нельзя оставаться здсь въ это время: вашъ почтенный отецъ первый осудитъ васъ, если Вы накличете бду на наши головы.

Джіованна вздрогнула: до слуха ея донесся пронзительный крикъ.

— Слышали? спросила она съ отчаяніемъ.

— Конечно, отвчалъ съ улыбкою Доминико, слдуя за своими товарищами.— Это разбилась галера изъ Кипра: и на всхъ насъ хватитъ вдоволь прекраснаго вина и прекрасныхъ матерій.

Но Джіованна послдовала за нимъ.

— Помогите же утопающимъ! воскликнула она:— я наполню ваши шапки безантами…. Отправляйтесь! Я помолюсь за васъ Пресвятой Дв, и она окажетъ вамъ свое покровительство.

Но никто не слушалъ ея, вс бросились ловить плывшіе мимо берега ящики, доски и всякаго рода обломки.

Одинъ, только Доминико насторожилъ уши, когда она упомянула о деньгахъ, и спросилъ своего товарища, Антоніо, не. хочетъ ли онъ помочь ему исполнить желанье синьоры..

— Нтъ, возразилъ Антоніо.— Мы погибнемъ, если будемъ сопротивляться вол Божьей изъ-за нсколькихъ безантовъ.

— Вы видите, синьора, обратился Доминико къ молодой двушк, что вы будете напрасно просить Товарищей: мы вс вруемъ, что погибаютъ только т, кто согршилъ передъ Господомъ и что спасать ихъ значитъ противиться вол Его. Никто не послушается васъ, и вы поступите-благоразумне, если поспшите вернуться къ вашему отцу.

Но едва гондольеръ усплъ произнесть эти слова, какъ изъ волны раздался голосъ, говорившій:

— Синьора, изъ любви къ вамъ я попытаюсь спасти утопающаго! Наступила минута всеобщей тишины и молчанія, но она была вскор прервана громкими криками гондольеровъ и другихъ присутствующихъ.

— Это измнникъ! не давайте ему нарушать право морскаго промысла, загремли дикіе голоса, убейте его баграми!…. Гд онъ?…. гд онъ?…. убейте измнника!’

Голосъ незнакомца проникъ Джіованн въ самое сердце.

— О! воскликнулъ Доминико, расталкивая товарищей, обступившихъ съ криками угрозы молодаго человка, одтаго въ изорванный рыбачій костюмъ.— Это сумасшедшій, котораго мы встртили на улиц Фреззаріа…. Онъ бредитъ не только отъ горячки, но и отъ голода…. Да проститъ мн мой ангелъ-хранитель, если я скажу, что благотворительность не ведетъ ни къ чему хорошему!…. Этотъ молодецъ вовлечетъ всхъ въ бду.

Между тмъ тотъ, котораго гондольеръ называлъ сумасшедшимъ, подошелъ, не обращая вниманія на угрозы, къ берегу и, посмотрвъ секунды дв или три на море, бросился въ пучину.

— Слава Богу! сказала Джіованна, растроганная поступкомъ храбреца. Слава Ему за то, что нашелся хоть одинъ человкъ, исполнившій мою просьбу. Я уврена, что его благородное самопожертвованіе увнчается успхомъ…. если кто-нибудь поможетъ ему!

Говоря это, она бросила къ ногамъ рыбаковъ кошелекъ, полный золота, но ни одна рука не протянулась за нимъ. Куда Джіованна ни взглядывала — везд встрчала она только свирпые, угрожающіе взгляды.

— Уйдемте, синьора! приставала къ ней испуганная Беатриче. Но Джіованна продолжала оставаться на прежнемъ мст, стараясь разсмотрть сквозь мракъ то мсто, куда бросился незнакомецъ.

Между тмъ Доминико переглянулся съ товарищами, и вс факелы погасли Моментально какъ бы по волшебству, и на берегу воцарилась мертвая тишина. Прошло много времени. Буря продолжала неистовствовать по прежнему, море волновалось также, но незнакомецъ не возвращался.

— Пресвятая Богородица, несчастный погибъ, и это я обрекла его на врную смерть, воскликнула въ отчаяніи Джіованна, какъ бы очнувшись отъ сна.

— Да, онъ погибъ, какъ должны погибнуть вс безумные, которые повинуются боле красот женщины, нежели Богу, проговорилъ Доминико: вы напрасно забыли, синьора, что самъ Богъ далъ намъ береговое право.

Джіованна поняла наконецъ, хотя и не совсмъ, ч смыслъ этого слова. Она вспомнила, что кормилица ея разсказывала ей когда-то объ этомъ ужасномъ, возмутительномъ прав прибрежныхъ жителей — грабить корабли разбившіеся о скалы. По милости этого права, самые добрые, гостепріимные люди превращались на. время въ дикихъ зврей. Вмсто того, чтобы спшить на помощь, къ погибающимъ во время бури и пожертвовать собою для ихъ спасенія, они молили объ ихъ гибели и смотрли на остатки разбитаго корабля какъ на свое имущество. Счастливъ былъ тотъ, кто отдлывался только потерею кошелька. Большая же часть находила смерть подъ ударами багра.

Пріютить у себя потерпвшаго кораблекрушеніе — считалось не простительны грхомъ, потому что по неразвитости рыбаки думали, что бури посылаются собственно для пользы прибрежныхъ жителей. Могла ли Джіованна, не смотря на все свое негодованіе, возставать противъ такого заблужденія, вкоренившагося среди этихъ людей?— Конечно нтъ! Она вздохнула и не отвтила ни слова на замчаніе Доминико.

— Доминико правъ! произнесла Беатриче: нельзя противиться вол Божіей, и вы сами можете убдиться въ этомъ, синьора, изъ того, что послушавшійся васъ на — дн.

Но пвица ошибалась: незнакомецъ былъ живъ и отчаянно боролся съ волнами, разская ихъ съ удивительною ловкостью и смлостью, хотя смерть грозила ему ежеминутно, онъ не роблъ и подвигался впередъ съ изумительной настойчивостью.

Отплывъ ужъ довольно далеко отъ берега, онъ увидлъ наконецъ блую фигуру, цплявшуюся за корабельную доску — это была женщина.

Подплыть къ ней и схватить ее было очень трудно, потому что волны относили ее назадъ. Но наконецъ смльчаку удалось посл многихъ нечеловческихъ усилій приблизиться къ погибающей. Несчастная женщина окоченла отъ холода и была почти безъ чувствъ. Схвативъ ее за поясъ, незнакомецъ поплылъ по направленію къ берегу. Но добраться до него было почти не возможно: не говоря уже о сил втра и волнъ, несчастная женщина такъ крпко уцпилась за своего спасителя, что чуть было не утащила его на дно разъяреннаго моря. Чувствуя совершенный упадокъ силъ, незнакомецъ порывался нсколько разъ бросить несчастную женщину и предоставить ее на произволъ судьбы, но каждый разъ, когда онъ хотлъ сдлать это, ему становилось совстно за свое малодушіе, и онъ продолжалъ плыть дале съ твердымъ намреніемъ или докончить начатое, или найти смерть среди бурной стихіи.

Нтъ сомннія, что благородное самопожертвованіе незнакомца не принесло бы пользы и даже могло бы быть для него гибельнымъ, если бъ буря не начала по немногу стихать: пловецъ изнемогъ, въ ушахъ его звучалъ какой то странный звонъ, глаза смотрли дико и онъ сталъ поминутно погружаться въ воду, Но въ тотъ моментъ, когда незнакомецъ уже прощался, мысленно съ жизнію, само море, какъ бы сжалась надъ нимъ и женщиной, явилось къ нимъ на выручку. Огромная волна подняла несчастныхъ и выбросила ихъ на берегъ не вдалек отъ мста, гд находилась Джіованна.

Молодая двушка, слдившая все время съ замирающимъ сердцемъ за подвигомъ пловца, кинулась опрометью впередъ, но подбжавъ къ нему она отшатнулась назадъ съ восклицаніемъ испуга и изумленія: передъ ней стоялъ тотъ, кого она любила такъ горячо и страстно. Свтъ луны, скользившей между тучами, падалъ на пловца и давалъ возможность разглядть его прекрасное хотя и изнуренное горемъ лице. Въ теченіи долгаго времени Джіованна стояла какъ вкопанная, не имя силъ проговорить хоть что-нибудь, и смотрла съ какимъ-то страстнымъ обаяніемъ на Валеріано. И такъ вотъ кто былъ тотъ незнакомецъ, который изъ желанія угодить ей кинулся безъ колебанія въ бушующія волны.

Патрицій, совершенно разбитый неравною борьбой съ грозною стихіею, не замтилъ присутствія Джіованны. Онъ наклонился надъ спасенной имъ женщиною, лежавшей на мокрой земл, и старался привести ее въ чувство.

Онъ вынулъ изъ кармана флаконъ съ крпительнымъ лекарствомъ, влилъ часть его въ ротъ незнакомки и сталъ потомъ тереть ей виски, стараясь въ то же время согрть ее, наконецъ эти усилія его увнчались успхомъ: спустя не много времени, незнакомка сдлала движеніе и изъ ея груди вырвался-слабый вздохъ.

Услышавъ его, молодой человкъ приподнялся, и глаза его заблестли какъ искры.

— Она жива! воскликнулъ онъ радостно: она жива, я спасъ ее, о, это чудо, настоящее чудо!

Джіованна, стоявшая поодаль, продолжала любоваться имъ.

Онъ не только храбръ, но и великодушенъ, подумала молодая двушка, растроганная до глубины души неподдльною радостью Валеріано.

Но что почувствовала она, когда незнакомка, открывъ глаза и увидвъ наклонившагося надъ нею Сіани, проговориласъ выраженіемъ безпредльной радостй:

— Это сонъ….. галлюцинація! Пресвятая Два, благодарю тебя за твое милосердіе!… Я умираю…. Ты ввела меня въ рай и послала ко мн Валеріано.

Сердце Джіованны замерло, Сіани же, удивленный такими словами, наклонился надъ спасенною и старался разсмотрть ея лице, не смотря на окружающій его мракъ.

— Она сумасшедшая, ршила мысленно венеціанка, она помшалась отъ испуга…. Возможно ли, чтобы она знала Сіани?

Но овладвшее ею смущеніе увеличилось еще боле, когда женщина обвила свои блыя и холодныя руки вокругъ шеи своего спасителя.

— Я думала, что умру вдали отъ тебя, Сіани, произнесла она съ страннымъ одушевленіемъ, но судьба ршила иначе, и я увидла тебя опять, но скажи мн: не сонъ ли это и неужели я еще жива?

— Да, вы живы, Зоя, воскликнулъ молодой патрицій, узнавшій наконецъ въ спасенной дочь великаго логофета: вы живы: Господь помиловалъ и сохранилъ васъ!

— Сохранилъ меня, повторила машинально гречанка, мысли которой вслдствіе перенесеннаго ею стали путаться: но что же случилось со мною?

— Вы чуть было не утонули, проговорилъ Сіани мягкимъ и ласковымъ тономъ.

Зоя не отвчала, глаза ея блуждали по сторонамъ, и наконецъ остановились на молодомъ человк.

— Да, да, я помню все, сказала она глухимъ голосомъ, я была на корабл, а потомъ…. потомъ…. О, какая ужасная ночь, какая сильная буря! Видите ли вы, какъ они приближаются! они ростутъ, они хотятъ схватить меня!

— Кто? спросилъ удивленный Сіани.

— Волны! Я вижу ихъ, он близко, о, какой страшный холодъ!…

Двушка остановилась и устремила вдаль взглядъ, полный ужаса.

— Спасите меня, вскрикнула она въ сильномъ волненіи: я не хочу такой смерти! я боюсь ее, я боюсь этого водянаго савана…. помогите! помогите!

Патрицій, взволнованный въ высшей степени, хотлъ было успокоить ее, но языкъ отказывался повиноваться ему.,

Впрочемъ въ чувствахъ молодой двушки вскор произошла реакція, и ужасъ смнился полнымъ спокойствіемъ.

— Что это? продолжала тихимъ голосомъ Зоя: не сонъ ли я вижу или дйствительно руку, которая хочетъ спасти меня.

— Бдняжка! проговорилъ Валеріано. Вы не ошиблись: это была моя рука! мн удалось спасти васъ, но галера ваша погибла…. Но что будетъ съ вами теперь? Я остался безъ средствъ и не могу пріютить васъ даже на короткое время. Скажите мн, что заставило васъ подвергаться опасностямъ и пріхать сюда?

Гречанка не отвчала и, облокотившись на руку, видимо старалась привести въ порядокъ разстроенныя мысли. Мало по малу взоръ ея прояснился, и она взглянула на благородныя черты Сіани съ нмымъ восхищеніемъ, смшаннымъ съ грустью.

— Вы спрашиваете, что заставило меня пріхать въ Венецію? произнесла молодая двушка съ грустной улыбкой. А вы не знаете этого, вы не догадываетесь, что я пріхала исключительно только для васъ….

Эти слова поразили стоявшую вблизи Джіованну какъ ударомъ кинжала.

— Такъ они знаютъ другъ друга, подумала она, ревниво всматриваясь въ безупречную красоту молодой гречанки.

— Для меня?! повторивъ съ изумленіемъ молодой человкъ. Вы пріхали для меня?

— Да, Валеріано, отвчала гречанка, вы не хотли остаться со мною, и я пріхала сюда, что-бы повидаться съ вами и Предостеречь васъ отъ большаго несчастія…. Но вы молчите, вы даже не хотите смотрть на бдную Зою, дочь стараго Никетаса?!

— Вы ошибаетесь, дорогое дитя, возразилъ съ живостью Сіани: я только задумался на минуту, вспомнивъ то, чему вы подвергались у этихъ береговъ.

— Да, проговорила она съ увлеченіемъ. Я рискнула всмъ, чтобы увидть васъ и сказать’: берегись, мой Другъ! Мануилъ Комненъ преслдуетъ тебя: онъ тайно оставилъ БланкервальсКій дворецъ и отправился въ Венецію, между тмъ какъ вс считаютъ ^гего опасно больнымъ…. О, я чувствую, что смерть близка, но она не пугаетъ меня теперь…. Я исполнила свой долгъ и готова умереть на твоихъ рукахъ Валеріано.

— Благородная душа! проговорилъ Сіани съ чувствомъ: ты захотла оказать мн услугу цною твоей жизни…. Чмъ я могу вознаградить такое самоотверженіе.и такую преданность? Извстно ли теб, что посланникъ венеціанской республики, Валеріано Сіани, заподозрнъ въ государственной измн, показаніямъ прокуратора или проведитора дадутъ боле вры, чмъ моимъ, палаццо мой опечатанъ, имущество конфисковано, а я долженъ скрываться подъ этими лохмотьями?…

Но гречанка, казалось, не слышала этихъ словъ.

— Ну, а видлъ ты эту прекрасную Джіованну, которую ты любишь такъ страстно? спросила Зоя посл минутной паузы.

— Видлъ, но отецъ ея отказалъ мн отъ дома. Я такъ же покинутъ и одинокъ, какъ и вы, Зоя, отвтилъ со вздохомъ Сіани.

— Вы ошибаетесь, синьоръ! воскликнула Джіованна, приближаясь къ нему. Вы спасли эту женщину изъ любви ко мн…. я видла все и молилась за васъ, когда вы боролись такъ мужественно съ бурею и волнами…. Я беру къ себ эту молодую гречанку: не для того же Богъ дозволилъ вамъ спасти ее, чтобы вы покинули ее потомъ на произволъ судьбы. Сдлаемъ вдвоемъ доброе дло, и правосудный Богъ вознаградитъ насъ за это.

— О, синьора! произнесъ Сіани, цлуя ея руки, могъ ли я не исполнить вашей мольбы?… Я начинаю врить теперь, что Пресвятая два посылаетъ васъ въ часъ нужды ко всмъ неимущимъ и страждущимъ.

Зоя приподнялась на локт и посмотрла съ любопытствомъ на прекрасное лицо Джіованны, озаренное слабымъ свтомъ луны.

— Кто эта синьора? спроса гречанка обратясь къ патрицію. Это она? не правда ли?

Но молодой человкъ не слышалъ ея вопроса: его страстный: взглядъ приковался къ Джіованн и подтвердилъ лучше всякихъ словъ Догадку молодой гречанки, жгучая ревность сжала сердце послдней какъ въ желзныхъ тискахъ, но она постаралась подавить, это чувство и проговорила какъ возможно покойне.

— Благодарю васъ, синьора, за вашу доброту. Я теперь понимаю, почему синьоръ Сіани посвятилъ вамъ вс свои мысли и чувства: вы прекрасны какъ ангелъ и добры какъ онъ, о, вы лучше меня добавила она съ завистью:

— Вы льстите мн, отвтила съ улыбкою Джіованна: я далеко не заслуживаю такого отзыва, но оставимъ это.— Изъ вашихъ словъ я поняла, что вы любите Валеріано также горячо какъ люблю его я, а потому будьте моею сестрою, сдлаемся друзьями и станемъ сообща оберегать его жизнь и честь!

— Сдлаться друзьями? повторила Зоя: о,— нтъ, я не хочу обманывать васъ, синьора, я чувствую, что буду ненавидть васъ вчно — за вашу красоту, за доброту, за любовь, которую вы внушили Сіани…. Предоставьте же меня, какъ вы выразились, произволу судьбы.

— Оставить васъ, когда я, хотя и невольно причиняю вамъ столько страданій?!… Нтъ, благородная Зоя, я не сдлаю этого, я не оставлю васъ въ такомъ положеніи. Я съ умю окружить васъ всевозможными удобствами и надюсь, что со временемъ вы перестанете ненавидтъ меня. Но только, ради Бога, не думайте о смерти!

Съ этими словами Джіованна протянула гречанк руку, Зоя колебалась принять ее, улыбаясь какою-то загадочною улыбкою, вдругъ она оттолкнула ее и воскликнула вн себя:

— Нтъ, синьора, я не смю прикоснуться къ вашей рук…. Женихъ вашъ проклянетъ меня и будетъ вспоминать обо, мн только съ ужасомъ, а я не хочу быть проклятой имъ. Но довольно словъ: я забыла предупредить васъ, что вы не должны прикасаться ко мн..

— Почему такъ? спросилъ быстро Сіани, молча слушавшій разговоръ соперницъ.

— И вы спрашиваете?! Но разв вы не знаете, что я пріхала, сюда изъ Кипра….

— Что же изъ этого?

— А то, что я можетъ быть погубила васъ: въ Кипр въ настоящее время свирпствуетъ чума.

Джіованна и Сіани вздрогнули и машинально подались назадъ.

Почти въ туже минуту мимо ихъ проскользнулъ какой-то человкъ и кинулся опрометью къ толп гондольеровъ и рыбаковъ, занятой вылавливаніемъ изъ моря вещей и тюковъ, принадлежавшихъ пасажирамъ разбитаго корабля.

ГЛАВА XII.
Дурныя посл&#1123,дствія, вытекающія иногда изъ береговаго права.

Молодые люди осмотрлись вокругъ, и ужасъ ихъ увеличился. По всему берегу мелькали факелы, и сновали люди, похожіе на демоновъ, собравшихся для выполненія нечеловческаго дла.

Тутъ были и блобородые старики, вытаскивавшіе на своихъ худыхъ плечахъ громадные тюки, и женщины, походившія на вдьмъ, безобразныя, оборванныя, растрепанныя, съ жадностью собиравшія все, что только попадало имъ подъ руку, были, наконецъ, и дти, прыгавшія вокругъ старшихъ, какъ маленькіе подземные духи. Страшное зрлище представляла эта голодная ватага, бросавшаяся на безжизненные трупы, плывшіе около берега, и срывавшая съ нихъ золотыя украшенія и платье. Нкоторые рыбаки тутъ же разбивали горлышко бутылокъ, чтобы поскоре насладиться прекраснымъ виномъ, самыя кокетливыя изъ женщинъ драпировались въ промокшія матеріи, а дти забавлялись выловленнымъ оружіемъ.

Между тмъ человкъ, проскользнувшій какъ тнь мимо Сіани и Джіованны и который былъ никто иной какъ Доминико, подбжалъ къ товарищамъ.

— Я говорилъ вамъ, что этотъ сумасшедшій накличетъ на насъ бду! воскликнулъ гондольеръ, едва переводя дыханіе.

— Что такое, спросили нсколько голосовъ: разв что-нибудь случилось?

— Да, отвчалъ съ проклятьемъ Доминико: онъ спасъ какую-то иностранку, а она притащила съ собою чуму.

— Чуму?! завопили взбшенные хищники. Чуму?

— Именно!.. Я самъ слышалъ, какъ она говорила объ этомъ недавно, сказалъ Доминико торжественнымъ тономъ.

— Чертъ возьми! воскликнулъ одинъ изъ рыбаковъ: неужели же мы позволимъ имъ издваться надъ нами.

— Смерть ей! заревло множество голосовъ,— и вся толпа какъ одинъ человкъ кинулась къ тому мсту, гд находилась Зоя.

Увидвъ эту разъяренную ватагу, приближавшуюся съ громкими криками, молодой патрицій вздрогнулъ: онъ понялъ ея намреніе. Но не теряя мужества, онъ заслонилъ собой Джіованну и Зою и спросилъ, стараясь казаться спокойнымъ, подбжавшихъ рыбаковъ: что имъ нужно?

— Намъ нужна иностранка, которую ты спасъ отвчали они, бросая угрожающіе взгляды на блдное и гордое лице Сіани.

— Зачмъ это? спросилъ молодой человкъ.

— Не твое дло! заревло нсколько негодяевъ: эта иностранка принесла съ собою чуму и должна поплатиться за это.

— Какъ! воскликнулъ съ негодованіемъ Валеріано: вы хотите убить ее? Но неужели же у васъ поднимется рука на неповинную женщину?

Этотъ вопросъ видимо смутилъ толпу. Она остановилась и на всхъ лицахъ выразилось недоумніе и нершительность.

— Не можемъ же мы однако подвергать опасности ради какой-то иностранки жизнь дорогихъ намъ женъ и дтей, произнесъ кто-то въ толп…

— Но эта женщина, которую вы хотите умертвить, не длаетъ вамъ ничего дурнаго, возразилъ пылко Сіани: она даже не больна, и если вы боитесь заразы, то не берите лучше вещей, на которыя., вы набросились какъ коршуны.

Это замчаніе поразило толпу, внутренно сознававшую, что молодой человкъ говоритъ правду.

— Если опасаетесь чумы, продолжалъ Сіани, то бросьте обратно въ море вс эти матеріи, ящики, тюки…. или сожгите ихъ, и вообще длайте то, что сдлаю я.

Говоря это, патрицій выражалъ у стоявшаго возл него рыбака факелъ и направился твердымъ шагомъ къ тюкамъ, но этотъ необдуманный поступокъ испортилъ дло: страсти разыгрались и алчность пробудилась мгновенно. Не усплъ Сіани сдлать пяти шаговъ, какъ множество грабителей окружило его, а Доминико положилъ на его плечо широкую, грубую руку и спросилъ нахально:

— Кто вы и по какому праву позволяете себ читать намъ наставленія?…. Товарищи, кто изъ васъ знаетъ его?

— Я полагаю, что это греческій шпіонъ, сказалъ одинъ гондольеръ.

Вслдъ за этимъ изъ толпы раздалось нсколько голосовъ.

— Онъ хочетъ учить насъ!

— Онъ нарушилъ береговое право!

— Онъ пренебрегаетъ нами!

— Въ море его! въ море…. его и сообщницу!

Вся толпа заволновалась и бросилась къ патрицію, махая надъ его головою баграми и веслами.

При вид этого Джіованна и Зоя, смотрвшіе съ ужасомъ на все происходившее передъ ними, но молчавшіе изъ боязни поколебать мужество Сіани, громко вскрикнули и закрыли глаза.

Въ самомъ дл положеніе, въ которомъ находился патрицій, было самое критическое.

Онъ былъ одинъ противъ этой разъяренной толпы и у него не было даже оружія. Сильная блдность покрывала его лице, но онъ стоялъ гордо передъ грабителями, и ни одинъ мускулъ не выдавалъ его волненія.

— Что вы хотите длать, безумные люди! говорилъ онъ имъ. Зачмъ вы хотите умертвить меня и слабую безпомощную женщину? Вы обвиняете меня за то, что я спасъ эту молодую гречанку и защищаю ее противъ васъ, но знаете ли вы, что она прибыла сюдаизъ Кипра съ единственною цлью предупредить сенатъ о составленномъ въ Греціи заговор противъ нашей дорогой Венеціи? Нтъ, друзья мои, не казнить надо эту благородную двушку, а преклонить передъ нею колна и благодарить ее за то, что желаетъ счастья дорогой намъ родин. Что же касается опасности пугающей васъ, то она существуетъ только въ этихъ вещахъ, которыя вы поспшили присвоить себ и которыя я совтую вамъ, сжечь немедленно.

Онъ рванулся было впередъ, надясь пробраться сквозь толпу, но его снова остановили.

— Это ложь! ложь! кричалъ Доминико. Не слушайте этого проповдника! Гречанка принесла намъ смерть и должна умереть!.. Это будетъ ея справедливымъ наказаніемъ! Она сама созналась въ своемъ преступленіи…. А скажи-ка намъ, прибавилъ гондольеръ, кто ты такой, позволяющій себ говорить съ нами такимъ повелительнымъ тономъ?

Сіани не отвчалъ.

Беатриче, видвшая съ ужасомъ опасное положеніе своего молочнаго брата и слышавшая рыданія Джіованны и Зои, смло подошла къ Доминико.

— Ты очень любопытенъ сегодня, сказала она съ притворнымъ смхомъ, но если ты дйствительно другъ бднаго Орселли, то заклинаю тебя объявить твоимъ товарищамъ, что этотъ мужественный пловецъ никто иной, какъ благородный патрицій Валеріано Сіани.

— Сіани! воскликнули вс съ изумленіемъ.

— Въ самомъ дл? произнесъ Доминико.— Такъ это и есть тотъ венеціанскій краснобай, который далъ себя провести лукавому Комнену?! Это тотъ самый патрицій, который вернулся изъ Греціи здравымъ и невредимымъ, оставивъ вмсто себя галеры и сокровища купцовъ?

— Въ море краснобая, измнившаго намъ! раздалось въ толп множество голосовъ.

— Негодяй!

— Трусъ!… и онъ еще сметъ заступаться за эту дочь Босфора?

— Вроятно, эта Венера плнила сердце прекраснаго синьора, проговорилъ со смхомъ Доминико, между тмъ какъ золото Мануиля подкупило его совсть. Въ воду ихъ, товарищи! Можетъ быть, гречанка скажетъ намъ, за сколько онъ продалъ Венецію. Въ воду! въ воду!

Восемь сильныхъ рукъ схватили Сіани, лице котораго исказилось отъ душившаго его гнва.

— Да! да! Смерть измннику! раздался чей-то голосъ, при звук котораго по всему тлу Джіованны пробжала дрожь: онъ принадлежалъ Азану.

— Смерть предателю! продолжалъ Іоаннисъ, подходя ближе: онъ общалъ Комнену продать ему вашу независимость, разорить васъ и погубить свое отечество…. Онъ по знаетъ жалости къ народу, посреди котораго выросъ самъ…. Онъ забылъ, что мать его была природная венеціанка, и не задумался измнить родин.

Валеріано дрожалъ всмъ тломъ отъ негодованія и сознанія своего безсилія.

— О, подлецы! сумасшедшіе! бормоталъ онъ.— Такъ, вотъ ихъ признательность за мое намреніе спасти ихъ?!

— О, что ты надлала Беатриче? сказала съ упрекомъ Джіованна, обращаясь къ пвиц: ты погубила Сіани.

Но не успла двушка произнесть эти слова, какъ она замтила не вдалек отъ группы рыбаковъ своего отца, безстрастно слдившаго за разыгрывавшеюся предъ нимъ сценою.

Онъ поспшилъ къ берегу, какъ только узналъ о крушеніи галеры, чтобы купить на дешевую цну промокшіе товары и вмст съ тмъ принять благословенія рыбаковъ, какъ должную ему дань.

— Да, мы дйствительно ужасно неблагодарны, синьоръ, сказалъ насмшливо далматъ, услышавшій восклицаніе патриція: мы очень не благодарны, но что же намъ длать!.. Ужъ не прикажете ли вы пасть къ вашимъ ногамъ и молиться на васъ какъ на изображеніе Святыхъ Апостоловъ?… То есть ты будешь дурачить насъ, а мы должны слушаться тебя безпрекословно, не такъ-ли?…. Нтъ, мы посбавимъ съ тебя спси, будь ты хоть самъ венеціанскій дожъ.

— Въ море его! въ. море клятвопреступника! твердила толпа. Храбрая Беатриче кинулась между. Азаномъ и Сіани.

— Если я натворила бду, то и поправлю ее сама, вскричала она.

— Не врьте, добрые люди, ни Доминико, ни Азану! Синьоръ Сіани честный венеціанецъ, онъ молочный братъ Орселли-ле-Торо, котораго вы вс любите. Если онъ и попался въ ловушку хитраго Комнена, то поплатился за нее всмъ своимъ имуществомъ, которое уже конфисковано сенатомъ…. Синьоръ истинный патріотъ: онъ любитъ народъ, и если онъ заклинаетъ васъ сжечь вс эти ящики и товары, то въ видахъ вашей же пользы, чтобы чума не распространилась посредствомъ ихъ по всей Венеціи.

На лицахъ грабителей отразилась борьба между жадностью и страхомъ. Они смотрли съ ужасомъ на драгоцнные товары, но все же не могли оторвать отъ нихъ своихъ крючковатыхъ пальцевъ.

— Доминико, умоляю тебя именемъ моего брата, будь милосерднымъ! продолжала Беатриче, схвативъ его руку.— Защити синьора Сіани, если ты не хочешь, чтобы все наше семейство поклялось теб въ вчной вражд!

Самолюбію Доминико было сильно польщено, онъ выросъ въ собственныхъ глазахъ при мысли, что можетъ покровительствовать патрицію. Выпустивъ руку маленькой пвицы, онъ прошепталъ:

— Постараюсь, моя красавица, и докажу, что мое краснорчіе такъ же способно произвести чудеса, какъ и твой серебристый голосъ.

Джіованна между тмъ подошла къ отцу, который при вид ея нахмурился и уже готовился разразиться упреками за то, что она ршилась выходить такъ поздно изъ дому.

Но она предупредила его и, обнявъ его, сказала, едва сдерживая слезы:

— Дорогой отецъ, сжальтесь надъ вашей дочерью!… Я объясню вамъ посл, по какому странному стеченію обстоятельствъ я очутилась здсь…. Простите мн, папа, и употребите свое вліяніе надъ этой чернью, чтобы спасти Валеріано! Вашъ голосъ иметъ значеніе: вы знаете, какъ смягчать эти каменныя сердца…. васъ послушаются вс…. Сжальтесь же!

Бартоломео ди-Понте тихо оттолкнулъ дочь и проговорилъ съ какой-то странной и неопредленною улыбкою:

— Я выбраню тебя посл, непокорная, но ты все же будешь довольна мною!

И онъ, скороговоркою обмнявшись нсколькими словами съ далматомъ, обратился потомъ къ толп:

— Подождите, добрые люди! произнесъ громко Бартоломео: — мы должны поступать справедливо и дать этому патрицію возможность оправдаться въ томъ, въ чемъ его обвиняютъ. Если онъ докажетъ свою правоту, если окажется, что онъ не хитритъ, то мы пощадимъ его, въ противномъ же случа да будетъ на все воля Божія!

— Чего вамъ надо отъ меня? спросилъ Сіани, окидывая смлымъ взглядомъ негоціанта и разъяренную толпу: если жизни, то она принадлежитъ вамъ уже давно, такъ какъ я поклялся посвятить ее Венеціи и сдержу эту клятву.

Ропотъ умолкъ.

— Мы не разбойники, проговорилъ купецъ.— Я врю, что ты подалъ намъ хорошій совтъ, и желаю отъ всего сердца, чтобы ему послдовали. Ты былъ правъ говоря, что слдуетъ сжечь все, вывезенное изъ зачумленной мстности: бери же вс эти вещи, которыя выброшены на нашъ берегъ бурею, и сожги ихъ, мы же готовы помочь теб въ этомъ.

Толпа снова зароптала, одинъ только, далматъ продолжалъ хранить упорное молчаніе.

— Вы настоящій патріотъ, господинъ Бартоломео! воскликнулъ съ увлеченіемъ Сіани.

— Мы устроимъ славный костеръ изъ всего этого хлама, продолжалъ купецъ, но ты долженъ положить сверхъ него эту иностранку: она опасна для Венеціи не мене зачумленныхъ тюковъ и ящиковъ, если прибыла вмст съ ними. Тогда мы повримъ теб, что она не твоя любовница мы освободимъ тебя и скажемъ: синьоръ Сіани оказалъ великую услугу отечеству и загладилъ этимъ вс свои ошибки, сдланныя илъ во время его посольства.

Услышавъ эти слова, толпа захлопала въ ладоши, испуская радостные крики, а Сіани поблднлъ и сказалъ въ отвтъ:

— Горе вамъ, морскимъ разбойникамъ, если вы продолжаете безумствовать!… Валеріано Сіани не настолько низокъ, чтобы спасти себя цною жизни женщины!

— Слышите, друзья мои! обратился Бартоломео вторично къ толп: нашъ вроломный Сіани отказывается исполнить наше желаніе, значитъ, онъ сознаетъ себя виновнымъ и что эта женщина его любовница! Теперь нечего сомнваться въ этомъ. Она пожаловала въ Венецію, чтобы повидаться съ нимъ, и везла ему эти сокровища, цну его измны, которыя правосудный Богъ разсялъ по морю. Да, Богъ выдалъ намъ шпіонку Комнена и сокровища измнника и мы согршимъ противъ Него, если повримъ опасности, которою угрожаютъ намъ этотъ патрицій и его сообщница.

Пока негоціантъ говорилъ это, прекрасная невста Валеріано стояла не двигаясь съ мста. Она съ ужасомъ смотрла на своего отца, спрашивая себя мысленно: что означало такое безсердечіе и неужели Бартоломео сдлался покорнымъ орудіемъ ненависти далмата противъ Сіани?

Въ это время Воя собрала вс свои силы и подползла къ ногамъ патриція.

— Оставьте меня и заботьтесь лучше о своей жизни: вамъ все равно не спасти жизнь Зои! прошептала гречанка, устремивъ умоляющій взглядъ на дорогое ей лицо.

Пощадите его, обратилась она къ Бартоломео: его жизнь нужна Венеціи! Никто лучше его не защититъ ее противъ козней Комнена и грековъ…. Что касается до меня, то я готова и даже должна умереть, чтобъ не погубить всхъ васъ…. Я ужъ чувствую въ тл зародышъ этой страшной болзни, которой вы такъ боитесь, меня пронизываетъ предсмертный холодъ и…

— Не врьте ей, она лжетъ! перебилъ порывисто Валеріано.

— Я не лгу, сказала Зоя, вы можете видть это по моему, лицу. Синьоръ Сіани хочетъ спасти меня, потому что онъ добръ и ему трудно видть страданія женщины. Сожгите, же меня, чтобы предохранить вашихъ женъ и дтей отъ бича Божія.

Толпа пріутихла, вс слушали съ напряженнымъ вниманіемъ этотъ споръ двухъ великодушныхъ людей и ими ужъ начало овладвать боле человческое чувство.

— Берите же ее! проговорилъ Сіани, съ горькой ироніею указывая на Зою. Берите, изверги, свою жертву,она беззащитна!

Вс вздрогнули и отскочили назадъ при этомъ предложеніи.

— А! Вы боитесь дотронуться до меня? произнесла гречанка. Ну, въ такомъ случа я соберусь съ силами и дотащусь сама до мста вчнаго покоя, но общайтесь мн, что вы не взыщете съ синьора Сіани за то, что онъ заступился за меня.

Беатриче и нсколько женщинъ изъ толпы заплакали при этихъ словахъ.

— А! воскликнулъ Бартоломео, взглянувъ, на дочь, которая смотрла на него какъ безумная: Сіани хотлъ пожертвовать Венеціею твоей красот, хитрая гречанка! Пусть же ослпленіе любви послужитъ ему извиненіемъ! Если онъ любитъ тебя искренно, если ты была его любовницею во время его несчастнаго посольства и признаешься въ этомъ, то мы не тронемъ его!

Зоя вспыхнула и затрепетала.

— Не лгите, Зоя, если не желаете, чтобы я проклиналъ, васъ какъ своего злйшаго врага! проговорилъ Сіани.

Бдная двушка не знала, что длать, она окинула говорившаго тоскливымъ взглядомъ, просила Бога вдохновить ее и обратилась къ Бартоломео съ мольбою:

— Не вынуждайте отъ меня унизительнаго признанія, которое накинетъ тнь не только на меня, но и на моего отца!.. Не забудьте, что у васъ самихъ прекрасная и великодушная дочь!

Купецъ былъ, видимо тронутъ этой мольбою, но жажда мести вытсняла изъ его сердца вс другія чувства,

— Если хочешь, спасти своего возлюбленнаго, то скажи всю правду, возразилъ онъ, стараясь принять тонъ строгаго судьи.

Зоя опустила, голову, чтобъ не видать сверкающихъ глазъ Валеріано, который, проговорилъ глухо:

— О, лучше бы Богъ заставилъ ее умолкнуть на вки, чмъ допустить произнести ложь!

Глубокое молчаніе наступило на берегу. Одна только буря да шумъ волнъ нарушали ее.

Вс присутствующіе, пораженные происходившей передъ ними сценою, стояли затаивъ дыханіе и ждали съ любопытствомъ, что скажетъ гречанка.

— Ну, начала, она наконецъ, какъ бы побуждаемая какою-то невидимою силою: — такъ какъ вы подвергаете меня ужаснйшей изъ пытокъ, отъ которой избавляютъ даже самаго закоренлаго преступника, такъ какъ не могли внушить вамъ состраданія ни моя молодость, ни, мое одиночество, ни мое отчаяніе,— то я ршаюсь признаться въ своемъ проступк, который состоитъ въ томъ, что не Валеріано добивался моей любви, а я полюбила его невольно, при первой же встрч. Его взглядъ, его голосъ, гордая осанка и львиное мужество привлекали меня къ нему сильне всякаго приворотнаго зелья, которыми снабжаютъ нкоторыхъ наши ессалійскія ворожеи. Его прекрасное лице преслдовало меня всюду, я видла его не только на яву, но и во сн. Но не будемъ вспоминать прошлое: оно здсь не у мста. Я полюбила Сіани, я посвятила ему вс свои чувства и мысли и поклялась оберегать его отъ, всхъ опасностей. Узнавъ однажды случайно о заговор, составленномъ греками противъ венеціанцевъ, я открыла его Сіани и навлекла этимъ поступкомъ на своего отца гнвъ императора…. Хотя синьоръ Сіани и старается опровергнуть мои слова, я все же скажу вамъ, рискуя заслужить его негодованіе и презрніе,— что покинутая имъ Аріадна захотла увидться съ нимъ еще разъ.

Крикъ отчаянія сорвался съ поблднвшихъ губъ Джіованны, на которую признаніе гречанки произвело потрясающее дйствіе, а патрицій, подавленный горемъ, отвернулся отъ Зои, между тмъ какъ толпа снова обступила ее, считая, въ своемъ дикомъ суевріи, что смерть ея единственное средство предотвратить отъ Венеціи чуму. Казалось, ничто уже не могло спасти отъ ярости черни Дочь великаго логофета. Со всхъ, сторонъ неслись крики проклятія и угрозы, направленныя противъ нея.

— Папа, сказала Джіованна, дрожа какъ въ лихорадк и схвативъ руку ди-Понте: неужели ваше мягкое сердце ожесточилось сразу?… Неужели вы сдлались палачемъ?

Купецъ покраснлъ.

— Не слишкомъ-ли великодушно относишься ты къ своей соперниц? проговорилъ онъ рзко, стараясь скрыть свое смущеніе. Мн кажется, что другая бы была рада тому, что происходитъ теперь, но довольно объ этомъ: надо признаться, что синьоръ Сіани иметъ вкусъ и выбралъ не дурно: Азанъ сообщилъ мн, что эта гречанка эта чувствительная Зоя, не боле не мене какъ дочь Никетаса, великаго логофета византійской имперіи.

— Но время не терпитъ, батюшка! перебила Джіованна: неужели же вы не заступитесь за бдную Зою?

— О, нтъ! Я не могу сдлать этого, отвтилъ купецъ. Я силенъ только тогда, когда служу интересамъ народа, но идти на перекоръ ему не въ моей власти.

Между тмъ нсколько человкъ дятельно хлопотали о сооруженіи костра. Они скоро собрали остатки разбитой галеры съ помощью багровъ, такъ какъ стали бояться прикоснуться къ нимъ руками, натащили дровъ, подбавили хвороста и втокъ и, когда все было готово, Зоя, походившая боле на привидніе, чмъ на живое существо, блдная, слабая, озаренная луною, съ трудомъ взошла на костеръ.

Беатриче взяла руку своего молочнаго брата и прошептала ему:

— Валеріано, уходите…. оставьте это ужасное зрлище…. Вамъ не спасти осужденную. Скройтесь въ нашей бдной лачуг, пока эти изверги не удовлетворятъ своей кровожадности и не предадутъ васъ забвенію…. Уходите же: синьора Джіованна умоляетъ васъ объ этомъ!

Сіани тревожно взглянулъ на любимую имъ двушку и увидлъ знакъ, которымъ она убждала его Послдовать совту маленькой пвицы. Онъ глубоко вздохнулъ и удалился, не смя даже оглянуться назадъ.

— О! подумалъ онъ: любовь сдлала меня трусомъ…. Я бгу отъ смерти.

Въ это время Бартоломео, замтившій, что грабителямъ жаль разстаться съ прекрасною добычею, проговорилъ:

— Я не хочу, чтобы вы остались съ пустыми руками, а потому заплачу вамъ за все, что будетъ сейчасъ сожжено. Приходите завтра за деньгами на рынокъ де-ла-Фераззіа.

Слова его были встрчены самыми бурными изъявленіями радости. Рыбаки съ громкими криками подбрасывали на воздухъ, свои шапки, а женщины и дти спшили поцловать край плаща ди-Понте.

— Да благословитъ Господь нашего благодтеля! послышалось отовсюду.

Доминико предложилъ даже донести его до дому на рукахъ, но Бартоломео скромно отказался отъ этой чести. Онъ задрожалъ, когда гондольеръ подалъ ему факелъ, чтобы поджечь костеръ, на которомъ тихо и спокойно лежала прекрасная гречанка. Видя, что купецъ поблднлъ, Азанъ взялъ у него факелъ и бросилъ его на костеръ. Доски мигомъ вспыхнули, но въ это время буря поднялась съ удвоенною силою, засверкала молнія, раздался оглушительный ударъ грома, за которымъ послдовалъ проливной дождь, и испуганная толпа разсялась во вс стороны.

Первымъ убжалъ Бартоломео, увлекая за собою трепещущую Джіованну, державшуюся на ногахъ только силою воли.

Одинъ только Азанъ остался у костра, съ цлью поддержать огонь, который ежеминутно гасъ подъ сильнымъ дождемъ. Но усилія далмата были безплодны, и онъ, разжигаемый ненавистью къ Сіани, ршился наконецъ убить кинжаломъ женщину, которая выказывала патрицію такую героическую преданность. Онъ началъ было взбираться на костеръ, когда вдругъ появились предъ нимъ двое мущинъ, подкравшіеся къ нему незамтно, благодаря бур и темнот. Они были въ армянскихъ костюмахъ и черныхъ маскахъ.

— Миръ Азану Іоаннису, врному рабу Цезаря! сказалъ одинъ изъ армянъ.

— Миръ Азану Іоаннису, неподкупному слуг сената! добавилъ другой.

Далматъ вздрогнулъ, какъ только можетъ вздрогнуть убійца, пойманный на мст преступленія, по сохранилъ свое самообладаніе и сталъ въ оборонительную позу. Но армяне не испугались этого: они схватили его за руки, вырвали у него кинжалъ, и тотъ, который привтствовалъ его первый, замтилъ спокойно:

— Не забудь, Азанъ, что одинъ только Цезарь иметъ власть надъ жизнью дочери своего министра.

— Сенатъ не проститъ теб убійства подданной Мануила Комнена, шепнулъ другой.

— Кто вы такіе? спросилъ оторопвшій далматъ: шпіоны ли сената или палачи Комнена?

— Мы твои ангелы-хранители, отвтилъ высокій армянинъ, и пришли помшать твоему преступленію.

— Намъ дано тайное порученіе, подхватилъ другой: ты долженъ помочь намъ въ его выполненіи.

— Чмъ же могу я быть вамъ полезнымъ? освдомился Азанъ съ безпокойствомъ: внезапное появленіе незнакомцевъ лишило его обычной смлости, такъ какъ и онъ былъ далеко не свободенъ отъ суеврія.

— Прежде всего сними съ костра дочь логофета! приказалъ армянинъ.

— Эта добыча принадлежитъ намъ, прибавилъ товарищъ его такимъ голосомъ, который показался Азану могильнымъ.

— Вы сумасшедшіе! воскликнулъ послдній: вдь эта проклятая гречанка прибыла изъ Кипра, который зачумленъ съ одного края до другаго. Я не выдамъ ее даже дожу или Цезарю.

Намреніе его — озадачить таинственныхъ незнакомцевъ — не удалось: оба они остались неподвижными, какъ статуи, и твердили только одно:

— Сними ее съ костра, Азанъ!

— Нтъ, нтъ! возражалъ онъ: это значило бы — погубить и васъ и себя…. Лучше убейте меня моимъ же кинжаломъ.

Высокій армянинъ: испустилъ глубокій вздохъ и, Кинувъ вопросительный взглядъ на товарища, проговорилъ печально:

— Если этотъ упрямецъ не принимаетъ нашихъ совтовъ, житель луны, то намъ остается только развернуть передъ нимъ саванъ, который мы приготовили было для прекрасной Зои!,

Волосы далмата поднялись дыбомъ отъ этихъ словъ, и ужасъ его усилился еще боле, когда товарищъ армянина разостлалъ по земл большой темный коверъ, усянный серебрянными блестками. Названіе жителя луны, которое присвоивается въ славянскихъ странахъ вампирамъ, высасывающимъ кровь изъ мертвецовъ, чтобы обновить свои силы, воскресило въ его памяти вс суеврныя преданія, слышанныя имъ въ дтств. На его лбу выступилъ холодный потъ, онъ пришелъ мысленно къ тому заключенію, что только сверхъестественныя существа и могутъ не бояться чумы, которая наводитъ ужасъ на всхъ, и что ему придется поплатиться своею собственною кровью за непослушаніе имъ.

Эта мысль возвратила ему бодрость. Онъ вскарабкался на костеръ, схватилъ Зою, лежавшую безъ чувствъ, и спустился съ нею къ своимъ страннымъ ангеламъ-хранителямъ,.

— Заверни ее въ этотъ саванъ, Азанъ, сказалъ первый армянинъ, указывая на коверъ, и, въ награду за твою покорность, жители луны будутъ предохранять тебя отъ чумы и долго еще не повторять своего посщенія.

Іоаннисъ сталъ завертывать Зою въ коверъ, между тмъ какъ незнакомцы тревожно Оглядывались, какъ будто бы опасаясь быть застигнутыми въ расплохъ.

— Иди, сказалъ первый далмату, но предупреждаю, что не снести теб своей головы, если ты крикнешь или хоть оглянешься.

Послднее замчаніе подтвердило подозрнія Іоанниса, и онъ былъ до нельзя доволенъ, что отдлался такъ дешево отъ жителей луны, и утшался мыслію, что они, наврно, покончатъ съ Зоею: потому что скоре можно было ждать пощады отъ морскихъ разбойниковъ и отъ чумы, чмъ отъ нихъ.

Какъ только далматъ скрылся изъ глазъ, армяне сорвали маски и разразились громкимъ неудержимымъ хохотомъ.

— О, какой же онъ трусишка, дорогой мой Аксихъ! воскликнулъ тотъ, который былъ повыше ростомъ. Однако и мы состроили съ нимъ великолпную шутку!

— Да, надо признаться, что этотъ ужасный Азанъ отчаянный трусъ, отвтилъ Аксихъ: онъ не боится ни Бога, ни дьявола, онъ готовъ продать Совтъ Десяти Цезарю, и Цезаря — Совту Десяти, не чувствуя при этомъ ни малйшаго угрызенія совсти…. Но онъ боится вампировъ!

— Онъ далматъ, дружище, и кормилица вроятно разсказывала ему не разъ о тхъ злыхъ духахъ, которые принимаютъ на себя образъ молодыхъ людей, ухаживаютъ за ними и, въ конц концевъ, увозятъ ихъ, чтобы высасывать изъ нихъ кровь.

— Счастливы мы, что намъ некого бояться кром Бога и нашего повелителя, проговорилъ весело Аксихъ: по крайней мр мы не побжимъ Какъ этотъ презрнный. Но довольно словъ: намъ нельзятерять время. Впередъ же, храбрый Кризанхиръ, пора отправляться въ путь

Аколутъ (это былъ онъ) вздрогнулъ и окинулъ безпокойнымъ., взглядомъ всю мстность, но его опасенія были не основательны, вблизи не было ни одного человка.

— Вы ужасно неосторожны, Аксихъ, замтилъ съ досадою Кризанхиръ: въ Венеціи нельзя произносить моего имени даже вн стнъ города, потому что здсь шпіоны на каждомъ шагу.

— А вы уже слишкомъ осторожны, благородный варягъ, возразилъ съ улыбкою Аксихъ: вамъ всюду мерещатся шпіоны, даже тамъ, гд ихъ нтъ. Я право не знаю, чего вы опасаетесь, по крайней мр я рожденный невольникомъ турокъ также мало боюсь шпіоновъ, какъ и вампировъ. Но пойдемте же, а то мы придемъ не во время въ домъ Львинаго Рва.

Говоря это, Аксихъ взвалилъ на свои плеча безчувственную гречанку и пошелъ молча впередъ, сопровождаемый Кризанхиромъ, который слдовалъ за нимъ опустивъ голову, поднимая ее только для того, чтобы посмотрть иногда на колоссальную фигуру своего спутника.

ГЛАВА XIII.
Львиный Ровъ.

Кварталъ Прокаженныхъ въ Венеціи представлялъ самый отвратительный видъ. Старые дома съ ихъ красными стнами, испещренными черными и зелеными пятнами, съ ршетчатыми окнами, обгороженными террасами, и широкими печными трубами, производили то же непріятное впечатлніе, какъ и ихъ несчастные обитатели. Тяжелыя, некрасивыя гондолы съ грязными суконными шатрами слегка покачивались на мутной, стоячей вод канала, подъ старымъ, висящимъ на цпяхъ мостомъ.

Въ одномъ изъ темныхъ, узкихъ переулковъ этого квартала стоялъ высокій домъ съ дверью, унизанною ржавыми гвоздями и украшенною желзнымъ молоточкомъ. Окна его походили на бойницу, изъ стнъ вываливались мстами кирпичи, этажи были выстроены какъ попало: одинъ выдавался черезчуръ впередъ, другой же вдавался какъ будто внутрь, и на всемъ этомъ лежалъ отпечатокъ неряшества и грязи. Каждый, кто бы увидлъ этотъ неуклюжій и мрачный домъ, подумалъ бы невольно, что онъ населенъ разбойниками, шулерами, развратными женщинами и другими подобными имъ субъектами. Вотъ въ этомъ то дом и поселились Заккаріасъ и Кризанхиръ, у одного шпіона, служившаго Ману илу Комнену и извстнаго Всей Венеціи подъ именемъ Андрокла, укротителя львовъ. Вс жители смотрли съ ужасомъ, но и любопытствомъ, на него, когда онъ спокойно проходилъ по городу, ведя на цпи огромнаго льва, повиновавшагося ему какъ собака. Прекрасное: животное прыгало ему черезъ голову, при одномъ знак съ его стороны, и покорно садилось на заднія лапы, какъ только Андроклъ взглядывалъ на него. Когда Андроклу приходилось уходить безъ льва, послдній, проводивъ его печальнымъ взоромъ, становился скучнымъ и какъ будто тосковалъ объ отсутствіи хозяина. Многіе называли таинственнаго укротителя чернокнижникомъ, но онъ должно быть оказывалъ какія-нибудь важныя услуги сенату, потому что вс обвиненія и доносы направленныя противъ его личности, оставались безъ всякихъ послдствій.

Домъ, въ которомъ жилъ Андроклъ, наводилъ ужасъ не только на честныхъ гражданъ Венеціи но даже и на бродягъ, которые прозвали это безобразное зданіе домомъ Львинаго Рва и обгали его по возможности, такъ что Андроклъ могъ прятать въ немъ какія угодно сокровища, не опасаясь быть ограбленнымъ.

Мнимые армяне стукнули нсколько разъ молоточкомъ въ дверь этого дома, и услышали громкое, сердитое рычаніе, которое могло бы испугать даже самаго храбраго кондотьера, но Аксихъ только улыбнулся и замтилъ спутнику:

— Господинъ Заккаріасъ спустилъ съ цпи льва и сдлалъ хорошо, иначе бдное животное надлало бы ему хлопотъ, желая встртить меня.

— Признаюсь, отозвался Кризанхиръ, колеблясь войти въ отворенную дверь, что не очень-то добиваюсь свиданія съ глазу на глазъ съ твоимъ четвероногимъ! Мн кажется, что довольно опасно довряться его ласкамъ.

— Конечно это опасно для тхъ, кто не привыкъ жить съ львами, сказалъ Аксихъ, но для меня левъ есть ни что иное, какъ истинный другъ.

Кризанхиръ хотлъ было что-то сказать, но вышедшій къ нимъ невольникъ остановилъ его на полу-слов, пригласивъ ихъ знакомъ слдовать за нимъ.

Черезъ секунду или дв аколутъ и товарищъ его очутились въ небольшой и низенькой зал, гд ихъ ожидалъ Заккаріасъ, небрежно развалившійся на подушкахъ.

Левъ бросился было къ своему, господину, но замтивъ, что тотъ нахмурился, легъ на полъ, испуская какіе-то странные звуки, которыми онъ выражалъ свое, горе…

Левъ былъ особенно рдкой породы, съ замчательно большою головою, глазами, блествшими какъ золото, густою, рыжеватою гривою и красивымъ хвостомъ.

Войдя въ комнату, Аксихъ поклонился Заккаріасу и, положивъ почтительно къ его ногамъ свою нелегкую ношу, сталъ ожидать, что онъ скажетъ ему, посматривая въ то же время на своего льва съ такою нжною улыбкою, что она совершенно преображала его грубое лице съ плоскимъ носомъ, выдающимися скулами и широкими ушами, изобличавшими азіатское происхожденіе.

— Что это ты принесъ мн, мой врный Аксихъ? спросилъ мнимый Заккаріасъ. Ужь не добыча ли это для льва? Можетъбыть, ты кормишь его христіанскимъ мясомъ?

— Нтъ, Цезарь, отвтилъ смиренно Аксихъ: тотъ, котораго наивные венеціянцы называютъ Андрокломъ, никогда не длалъ лишнихъ жестокостей. Не знаю, жива или нтъ особа, завернутая въ этотъ коверъ, но она виновна въ измн противъ тебя, и мы исполнили только свою обязанность, выдавъ ее теб.

Съ этими словами укротитель львовъ развернулъ коверъ, и глазамъ изумленнаго Заккаріаса представилась во всей своей блестящей красот дочь великаго логофета. Страхъ смерти не исказилъ ея лица, оно было блдно, но сохранило по прежнему свое идеально прекрасное выраженіе.

— Зоя! воскликнулъ Заккаріасъ. А! она, вроятно, прибыла въ Венецію, чтобы убдиться въ успх своей измны?

— Любовь лишаетъ женщинъ разсудка, замтилъ Аксихъ глубокомысленно.

— По моему мннію, подхватилъ Кризанхиръ, она думала, что не будетъ здсь подвластна императору, и что возлюбленный ея приметъ ее подъ свою защиту: разв Венеція не представляетъ для Цезаря громадную клтку, въ которой онъ не можетъ дйствовать согласно своему усмотрнію.

— Ты заблуждаешься, любезный Кризанхиръ, возразилъ Заккаріасъ съ злобною улыбкою. Если я окруженъ преданными слугами, готовыми исполнять малйшее мое приказаніе, то могу судить и наказывать въ Львиномъ Рву такъ же хорошо, какъ и въ Вланкервальскомъ дворц. Расправляться съ измнниками можно и не надвая царской мантіи и пурпуровыхъ сандалій…. Горе этой женщин, если она имла намреніе сдлаться шпіонкою сената и продать своего господина.

Онъ провелъ нсколько разъ рукою по грив льва и сталъ терпливо ждать, когда Зоя придетъ въ себя.

Прошло нсколько времени. Наконецъ гречанка начала мало по малу. приходить въ сознаніе и сдлала движеніе: легкій вздохъ вырвался изъ ея поблвшихъ сомкнутыхъ губъ, и она открыла глаза. Въ теченіи нкотораго времени взглядъ молодой двушки былъ мутенъ и бродилъ по комнат, какъ бы инстинктивно отыскивая того, кмъ мысль ея была занята постоянно.

Видно было, что она старается что-то припомнить, но потрясенія, вынесенныя ею въ эту ужасную ночь, были такъ велики, что отчасти повліяли на мозгъ, и она долго не могла понять, что происходило съ нею и гд она находится. Увидвъ наконецъ окружавшихъ ее лицъ, смотрвшихъ на нее съ видомъ строгихъ судей, она вздрогнула, но не произнесла ни одного слова.

— Ободритесь, прекрасная Зоя, сказалъ мягко Заккаріасъ: вы нашли въ Венеціи соотечественниковъ и друзей.

Молодая двушка тотчасъ же узнала голосъ говорившаго, несмотря на то, что онъ былъ переодтъ. Эта неожиданная встрча совершенно ошеломила но въ тоже время и подйствовала на нее какъ электричество. Она живо вскочила на ноги, поклонилась, соблюдая вс формальности этикета византійскаго двора и, скрестивъ руки на груди, произнесла:

— Миръ августйшему императору Мануилу Комнену!

— Тише! сказалъ Заккаріасъ: ты забываешь, Зоя, что мы находимся не въ Бланкервальскомъ дворц, но въ квартал Прокаженныхъ, въ Венеціи гд, не слдуетъ ни льститъ мн, ни падать передо мною — все это можетъ выдать меня. Я оставляю за собою только право спросить дочь моего министра, приказъ-ли отца привелъ ее въ Венецію или что-либо другое?

Зоя покраснла и опустила глаза, встртивъ сверкающій взглядъ мнимаго Заккаріаса.

— Вашъ женихъ, храбрый Кризанхиръ, чрезвычайно удивляется этому путешествію, продолжалъ Комненъ, даже и меня удивило оно, и я уже не разъ задавалъ себ вопросъ, съ какихъ поръ дочери византійскихъ вельможъ,, привыкшія къ уединенію въ своихъ теремахъ, начали рыскать по горамъ и морямъ, какъ странствующія принцессы, слдующія за своими латинскими рыцарями?

Зоя подняла голову.

— Я отказалась отъ брака, который мн предлагали, произнесла она спокойно, и, опасаясь, что у меня не хватитъ силъ противиться настойчивымъ просьбамъ отца, оставила его домъ…. и бжала изъ Константинополя. Я хочу сохранить свою свободу, прибавила она съ странною энергіею.

— Ну, васъ нельзя, однако, назвать образцомъ дочерней покорности, замтилъ съ улыбкою Закаріась,— но все же мы поручимъ нашему врному начальнику варяговъ возвратить васъ въ Константинополь.

— Никогда! возразила съ жаромъ гречанка: я лучше соглашусь умереть, чмъ оставить Венецію.

Заккаріасъ казался пораженнымъ такимъ смлымъ отвтомъ.

— Вы правы, сказалъ онъ: какое право иметъ бдный греческій странникъ распоряжаться въ стран венеціянскихъ дожей?

— Вы очень смлы, монсиньоръ, но все таки вамъ лучше бы было не подвергаться опасности попасть въ плнъ продолжала Зоя, ожесточаясь все боле и боле.— Вы надлали столько тревогъ венеціянскому сенату, что онъ конечно не задумается заковать васъ въ цпи и потребовать въ выкупъ ваши лучшія провинціи.

— Вы должно быть брали уроки политики у вашего отца…. Сказать ли вамъ, что я гарантировалъ себя отъ подобной опасности нкоторыми предосторожностями? Къ тому же я разсчитываю на врность моихъ спутниковъ Аксиха и Кризанхира столько же, сколько и на вашу, Зоя. Но какимъ образомъ выбрали вы убжищемъ этотъ городъ, который поклялся мн въ непримиримой ненависти?— Мн было бы очень пріятно, еслибъ вы объяснили, зачмъ вы пріхали именно сюда, а не въ другое мсто?

Этотъ вопросъ встревожилъ ее до нельзя, хотя голосъ Заккаріаса былъ мягче обыкновеннаго.

— Я сдлала это потому, что Венеція не можетъ быть подвергнута ни осад, ни нападеніямъ разбойниковъ, опустошающихъ острова Архипелага и берега Сициліи и Италіи, отвчала гречанка: сарацины и пираты не осмлится причинитъ насиліе женщинамъ, находящимся подъ защитою галеръ республики.

Заккаріасъ разсмялся.

— О, не эти соображенія руководили вами, моя прекрасная Зоя, произнесъ онъ ласково. — Откройте-ка мн свое сердце…. свое чистое, голубиное сердце!…. Ну, сдлайте же надъ собою маленькое усиліе и будьте откровенны! Неужели вамъ, какъ женщин, слишкомъ тяжело исполнить это требованіе?

— Я, право, не понимаю монсиньоръ, что вамъ угодно знать начала было Зоя….

— Изумленное выраженіе вашихъ большихъ глазъ не можетъ обмануть такого опытнаго человка, какъ я дитя мое перебилъ ее Заккаріасъ. Разв я не знаю, что только стрла насмшника-купидона подталкиваетъ женщинъ выходить на широкую дорогу безразсудствъ,— сознайтесь же, что и васъ поразила эта стрла, Зоя. Примите къ свднію, что это единственная причина, которая можетъ послужить вамъ оправданіемъ въ томъ, что вы пошли на перекоръ вол отца, отказавшись выйти за нашего храбраго Кризанхира.

Начальникъ варяговъ выпрямился и началъ поглаживать свою бороду съ видомъ самодовольствія.,

— Вы ошибаетесь, монсиньоръ, отвтила молодая двушка, вспыхнувъ до ушей.— Я жила въ совершенномъ уединеніи у отца, почти не видла мущинъ и думаю только о томъ, какъ бы удалиться въ монастырь….

— Чтобы мечтать о любви, моляся Богу, перебилъ Заккаріасъ.— Нтъ, Зоя, вы не обманете меня этимъ самоотреченіемъ…. По почему вы не довряете мн? Разв вашъ отецъ не одинъ изъ врнйшихъ моихъ слугъ?… Раскройте же свою тайну старому другу!

Зоя чувствовала инстинктивно, что стоитъ на весьма скользкой почв, она недоумвала, чмъ могло вызываться участіе, выказываемое ей императоромъ, а между тмъ комедія была сыграна такъ искусно, Заккаріасъ выполнялъ свою роль такъ великолпно, что она начала невольно довряться ему. Къ тому же она разсудила, что ей нечего бояться его въ Венеціи, гд тайная полиція сената бодрствовала надъ всмъ народонаселеніемъ.

— Вы такъ же добры какъ и неустрашимы, монсиньоръ, когда дло не касается политики, сказала она.— Да вы не ошиблись меня дйствительно привело сюда желаніе увидть человка, котораго я люблю!

— И, вроятно, венеціанца? проговорилъ Заккаріасъ, кусая губы. А принадлежитъ ли онъ къ числу тхъ, на которыхъ, мы можемъ повліять въ твою пользу, дитя мое? При первой моей просьб Кризанхиръ, конечно, откажется отъ брака, который такъ устрашаетъ тебя и если въ моихъ силахъ помочь теб, то ты будешь счастлива..

Молодая двушка, смущенная и взволнованная, безмолвно опустилась на колна и почтительно поцловала его руку.

— Да увнчаются успхомъ вс ваши предпріятія, Цезарь! Да хранитъ васъ Вотъ отъ всхъ опасностей! воскликнула она.— Но могу-ли я высказаться вамъ вполн? Я знаю, что вашъ гнвъ ужасенъ, и боюсь вызвать его.

— Чего теб бояться, бдное дитя? Твоя лучезарная красота обезоружитъ даже самаго дикаго гунна или скноа моей стражи…. Говори смле.

— Такъ вы простите мн, если я признаюсь вамъ, что люблю одного изъ вашихъ враговъ, синьора Валеріано Сіани? произнесла она нершительнымъ голосомъ.

Заккаріасъ засмялся.

— Не можетъ быть, чтобы ты любила Сіапи, сказалъ онъ.— Ты просто потшаешься надъ нами. Нтъ сомннія, что онъ очень храбръ и прекрасенъ, но ты любишь не его, иначе ты бы не допустила его попасть въ мою западню. Разв ты не похожа на тхъ женщинъ, которыя жертвуютъ своими родными и даже отечествомъ, чтобы спасти друга сердца?

— Вы ошибаетесь возразила Зоя я предупредила Сіани объ опасности, которая угрожала ему, и онъ вышелъ бы цлымъ и невредимымъ изъ Бланкервальскаго дворца, еслибъ не измна далмата Азана.

Ода остановилась въ страшномъ испуг, глаза Заккаріаса, пристально устремленные на нее, засверкали недобрымъ огнемъ.

— Такимъ образомъ, ты измнила Цезарю въ своей простот сердечной? замтилъ онъ кротко, сдерживаясь до поры до времени.

— Вы сами измнили себ, отвтила она, такъ какъ освободили, въ порыв милосердія, Валеріано Сіани, отвтила Зоя необдуманно.

Заккаріасъ всталъ и сразу преобразился, подобно тмъ богамъ, которые сбрасывали съ себя смертную оболочку, лице его приняло необыкновенно грозное выраженіе и жилы въ лбу напряглись до высшей степени, подъ вліяніемъ непріятнаго воспоминанія, возбужденнаго молодою двушкою.

— Ты напрасно напомнила мн ту ночь, въ которую я имлъ глупость поддаться малодушію проговорилъ онъ рзко. Мой плнникъ, мой врагъ осмлился проникнуть въ мою спальню — въ спальню всемогущаго императора, между тмъ какъ стража и тлохранители были погружены въ неестественный сонъ…. Ты не знаешь, можетъ быть, что этотъ смльчакъ дйствовалъ по указанію твоего отца.

— Моего отца?! повторила съ ужасомъ Зоя.

— Именно! Никетасъ усыпилъ и обезоружилъ меня и моихъ тлохранителей и далъ венеціянцу мой собственный кинжалъ для того, чтобы умертвить меня. О эта ночь неизгладится изъ моей памяти до конца моей жизни проскрежеталъ Комненъ: я какъ теперь помню тотъ моментъ когда очнувшись отъ неестественнаго сна я увидлъ себя во власти врага. Я конечно не унизилъ себя мольбою и просьбами, я даже хотлъ было бороться съ нимъ во силы мои были парализованы наркотическимъ веществомъ и преступленіе совершилось бы если бы посланникъ былъ мене великодушенъ! Онъ не захотлъ умертвить безоружнаго и возвратилъ мн мой кинжалъ, опасаясь, конечно, что ему придется поплатиться своею душою за убійство. Но это опасеніе не удержало однако Никетаса, котораго я осыпалъ милостями прибавилъ Закаріасъ…. Твой отецъ честолюбивъ не въ мру: ему захотлось побыть на моемъ мст и покорять болгаровъ, скиовъ и сарацинъ…. Но сказать по правд: я нахожу его слишкомъ слабымъ, чтобы онъ могъ помриться силами съ доблестнымъ Саладиномъ.

Проговоривъ эти слова Мануилъ скрестилъ руки и началъ ходить большими шагами по зал.

— Кто бы могъ подумать, что Никетасъ завидуетъ бремени имперіи, подъ тяжестью котораго гнутся и мои сильныя плеча? продолжалъ Комненъ. Неужели этотъ старикъ вообразилъ, что его дряхлая рука въ состояніи владть тяжелымъ мечемъ? Что касается меня, то я считаю его годнымъ только на то, чтобы поднести мн кубокъ съ ядомъ….

— Врьте мн, Цезарь, что я ничего не знала о посягательств на вашу священную особу, пролепетала взволнованная Зоя. Но если отецъ дйствительно позволилъ себ, въ минуту слабости, увлечься дурными совтами вашихъ враговъ, то умоляю васъ пощадитъ его, ради его преклонныхъ лтъ! Никетасъ не можетъ быть противникомъ, достойнымъ вашего гнва.

Заккаріасъ остановился передъ гречанкою и окинулъ ее суровымъ и презрительнымъ взглядомъ.

— Вдь, ты пожаловала въ Венецію не за тмъ, чтобы умолять меня о помилованіи отца? замтилъ онъ. Нтъ, ты мало заботилась о немъ, когда покинула его для любовной интриги…. Интересно знать, что ты думала обо мн часъ тому назадъ. Ты, считала меня, конечно, за человка, не имющаго ни крошки здраваго смысли, готоваго врить теб на слово…. Выслушай меня, внимательно Зоя, и пойми, наконецъ, что Мануилъ способенъ провести даже хитрыхъ венеціянцевъ, но его не проведетъ никто… Я игралъ съ тобою до этой минуты, какъ кошка съ мышью неужели ты не поняла этого! Ты обольщаешь себя надеждою, что я не знаю, зачмъ ты послдовала за мною, но ты ошибаешься! По видаться съ Сіани одинъ предлогъ…. Ты принадлежишь къ роду предателей, въ Константинопол ты выдала мои тайны, а въ Венеціи хочешь выдать меня самого…. Дочь стоитъ отца, и наказаніе будетъ для нихъ одинаковое.

Волненіе и блдность гречанки увеличились до высшей степени.

— Ради Бога монсиньоръ! не мучьте меня и скажите что вы сдлали съ моимъ бднымъ отцемъ? произнесла она чувствуя, что силы покидаютъ ея все боле и боле.

— Что я сдлалъ съ нимъ? повторилъ онъ съ насмшливою улыбкою я приказалъ вырвать ему языкъ и выколоть правый глазъ.

Молодая двушка испустила отчаянный вопль, а невольникъ введшій Кризанхира, и лицо котораго было скрыто густымъ чернымъ покрываломъ, задрожалъ всми членами.

— О монсиньоръ, монсиньоръ! неужели вы поступили такъ жестоко съ вашимъ дряхлымъ и слабымъ слугою? проговорила гречанка.

— Ты думаешь, что это жестоко? спросилъ Комненъ — я, считаю это наказаніе напротивъ чрезвычайно милостивымъ.— Я не лишилъ преступника жизни, чтобы онъ имлъ время раскаяться въ своемъ преступленіи.

Зо стало невыразимо страшно, видя, что Заккаріасъ смотритъ на нее взглядомъ палача, готоваго схватить свою добычу. Она подползла къ нему на колнахъ.

— Сжальтесь, монсиньоръ! проговорила она: не судите, не выслушавъ моего оправданія…. Вы видите очень хорошо, что я не лгу…. понимаете, что я не шпіонка, за это отвратительное ремесло берутся только изъ жадности, а я не цню деньги…. Я бросила отца, чтобы увидать Валеріано Сіани, которому вы обязаны жизнью, но онъ любитъ другую…. Мн нужно теперь заслужить прощеніе Бога, и я умоляю васъ сжалиться надо мною…. Пощадите меня, какъ вы пощадили бы наскомое, скрытое въ трав! Позвольте мн окружить заботами моего отца…. мн все равно гд бы онъ ни былъ: изгнанъ ли на необитаемый островъ Архипелага или запертъ въ подземныхъ темницахъ Бланкервальскаго дворца.

— Заставьте замолчать эту несносную болтунью! Мн наскучило слушать вздоръ проговорилъ спокойно Заккаріасъ.

Слуга вздрогнулъ и судорожно зарыдалъ.

ГЛАВА XIV.
Какъ Мануилъ Комненъ былъ провозглашенъ императоромъ.

Заккаріасъ снова расположился на подушкахъ и занялся львомъ, который началъ звать во всю свою громадную пасть.

Кризанхиръ воспользовался наступившею паузою, чтобы приблизиться къ Зо и шепнуть ей:

— Не противорчьте Цезарю.

Гречанка вздрогнула и замтивъ лучь жалости и состраданія въ глазахъ Кризанхира крпко ухватилась за его грубую руку.

— Спасите меня, неужели же вы допустите пытать предъ вами ту женщину, которую вы любили и на которой хотли жениться? прошептали чуть слышно ея поблвшія губы.

Смущенный аколутъ постарался сохранить свой спокойно-невозмутимый видъ.

— Зоя, вы были неблагодарны и виновны противъ нашего общаго повелителя сказалъ онъ строгимъ голосомъ.

— Но въ Венеціи нтъ же Цезаря, проговорила она съ тоскою, видя себя совершенно оставленною. Вы, вдь, не сробли бы предъ турками или норманнами чего-жъ вы робете передъ Мануиломъ? Если вы любите, меня искренно то это должно придать вамъ еще больше смлости и ршительности…. Вы можете повліять на вашего товарища и просьбами и угрозами, потому, что держите въ рукахъ его жизнь.

Кризанхиръ, тронутый отчаяніемъ молодой двушки, опустилъ голову.

— Вы опасная сирена, Зоя, отвтилъ онъ, скрпя сердце: но не ждите, чтобы я поддался при данныхъ обстоятельствахъ нашему обаянію…. Если вы боитесь смерти, то пусть защититъ васъ монсиньоръ Сіани.

Зоя поняла, какой горькій упрекъ скрывался подъ его насмшливыми словами.

— Я боюсь пытки, но не смерти, возразила она.— Зачмъ говорите вы мн о Валеріано, когда я хочу забыть его?…. Желаете вы еще имть меня женою?…. Я, можетъ быть, кажусь вамъ теперь безобразною?… Но знайте, что я готова повиноваться отцу, чтобы заглушить скоре безнадежную любовь, которая вызвала ваше презрніе ко мн!

Начальникъ варяговъ началъ колебаться, подъ вліяніемъ этихъ словъ, произнесенныхъ прерывающимся голосомъ. Онъ взглянулъ на Заккаріаса но тотъ притворился, что не замчаетъ отчаянной попытки Зои.

— То есть вы соглашаетесь быть моею женою, между тмъ какъ сердце ваше всегда будетъ принадлежать венеціянцу? спросилъ Кризанхиръ съ волненіемъ.

— Нтъ, синьоръ, нтъ, отвтила она съ живостью возвышая голосъ: я буду любить того, кто спасетъ меня отъ позорной казни.

— Непокорныя дочери рдко бываютъ хорошими женами, вмшался Заккаріасъ.— Не забудь, мой врный аколутъ, что она погубила отца своею безумною любовью. Никетасъ поступилъ бы съ нею такъ же строго, какъ и я.

Слуга зашатался и прислонился къ стн, чтобы не упасть.

Кризанхиръ не могъ больше противиться умоляющимъ взглядамъ Зои, ему казалось, что какая-то не видимая сила тянетъ его къ ней, что она озаряетъ всю залу не земнымъ сіяніемъ и что вокругъ него настанетъ вчный мракъ, если она исчезнетъ. Онъ вроятно, понадялся слишкомъ на себя, когда сказалъ, что не подастся ея обаянію: при мысли, что одно слово Заккаріаса можетъ сдлать его обладателемъ этой чудной красоты, имъ овладло, невыразимо, сладостное чувство.

— Повелитель, началъ онъ, обратившись съ самымъ покорнымъ видомъ къ Заккаріасу: — не простите-ли вы эту молодую двушку, если страхъ дйствительно измнилъ ее къ лучшему…. если она говоритъ теперь искренно?

— Ну, чего ты разыгрываешь изъ себя простофилю! отвтилъ Заккаріасъ:— не можешь же ты врить ея словамъ, ты хорошо сознаешь, что она старается обмануть тебя…. Видно, ея прекрасные глаза, не на шутку заполонили твое сердце. Ты восхищаешься этой прелестницей и страстно желаешь назвать ее своею. Но если я сдамся на твою просьбу, то мы оба будемъ жертвами моей слабости. Ужасъ можетъ вынудить у нея тысячу клятвъ, но сердце ея никогда не измнится! Она забудетъ этотъ спасительный урокъ и захочетъ отомстить на себя. Женщины непостоянны, какъ втеръ, и измнчивы, какъ море.

Еслибы эти слова звучавшія язвительною насмшкою были произнесены въ Бланкервальскомъ дворц, успхъ ихъ былъ бы несомнннымъ, такъ какъ Кризанхиръ былъ образцовымъ придворнымъ, но въ настоящее время онъ представлялъ собою человка, далеко не переубжденнаго.

Заккаріасъ понялъ неудобство своего положенія и пришелъ къ тому заключенію, что ему слдуетъ скрыть свое раздраженіе. Зоя же, замтившая, что аколутъ не сдается на доводы Закаріасъ, ршилась между тмъ продолжать начатую борьбу.

— Не подозрвайте меня въ трусости, монсиньоръ, сказала она, — если я длаю все возможное, чтобы избгнуть изуродованія, которому подвергаютъ только богохульниковъ да отцеубійцъ…. Если Цезарь не умолимъ то убейте меня ударомъ кинжала: это единственная милость, которую я прошу у васъ.

Сердце Кризанхира мучительно сжалось: ему представилось, что грубая рука палача уже заноситъ ножъ надъ этимъ дивнымъ созданіемъ, что сверкающіе теперь жизнью глаза ея меркнутъ, а серебристый голосъ ея замираетъ въ предсмертныхъ хрипніяхъ. Онъ сдлалъ нетерпливое движеніе, какъ бы желая отогнать отъ себя мрачное видніе и, подойдя къ Заккаріасу, бросился предъ нимъ на колна.

— Повелитель, сказалъ онъ: я служилъ вамъ до сихъ поръ врою и правдою, но если вы вознаградите меня рукою этой двушки, моя грудь будетъ постоянно служить вамъ защитою противъ всхъ враговъ

Деспотъ почувствовалъ приступъ ярости, когда ему сдлалось очевиднымъ, что побда клонится на сторону Зои, но онъ не выказалъ этого, и проговорилъ. съ милостивою улыбкою:

— Я не могу отказать теб ни въ чемъ, мой храбрый варягъ и если ты желаешь то я пожалуй помилую эту прекрасную гршницу, но считаю нужнымъ замтить что рано или поздно ты раскаешься въ своей ошибк отъ которой я хотлъ удержать тебя…. Аксихъ, не нужно калить желзо, но пусть непреодолимая Зоя останется, подъ охраною твоего льва — во все время нашего пребыванія въ Венеціи.

Въ эту минуту съ улицы вдругъ донесся протяжный свистокъ, заставившій Заккаріаса взглянуть съ безпокойствомъ и недовріемъ на своихъ собесдниковъ.

— Успокойтесь, замтилъ безстрастный Аксихъ: постители хозяина Львинаго Рва сами боятся быть узнанными…. Они знаютъ, что я знакомъ съ медициною и врятъ въ силу моихъ талисмановъ.

— О, мн извстно это! Я слышалъ, что ты слывешь за великаго колдуна и что даже сторонники римскаго папы приходятъ узнавать у тебя судьбу.

— Мн выгодно служить разнымъ порокамъ и страстямъ сказалъ Аксихъ улыбаясь. Я продаю не только приворотные корни, но и яды, удары кинжаломъ и наслдства. Я помогаю мести и обманутаго мужа и покинутой своимъ обольстителемъ двушк. Мн все, ни почемъ, и моя доктрина очень проста: все предназначено заране судьбою, я только ее слпое орудіе и считаю себя не виновне ножа, проливающаго кровь, или пузырька заключающаго въ себ ядъ.

Новый нетерпливый свистъ прервалъ рчь укротителя.

— Твой поститель начинаетъ сердиться, замтилъ Заккаріасъ.

— Пусть себ ждетъ, отвтилъ Аксихъ:— если я ему нуженъ, то онъ не уйдетъ отъ моихъ дверей, хотя бы его звала даже умирающая мать. Я знаю людей, презираю ихъ и мн доставляетъ даже удовольствіе причинять имъ кое-какія непріятности. И въ самомъ дл это желаніе кажется мн естественнымъ если принять во вниманіе,. что ежеминутно встрчаешь негодяевъ заботящихся только о томъ чтобы, причинять вредъ своему ближнему.

Это такъ согласился Закаріасъ, но меня все таки очень интересуетъ почему сенатъ не караетъ тебя за твое темное ремесло.

Третій свистокъ сильне предъидущихъ, перебилъ Заккаріаса.

— Вотъ и отвтъ, сказалъ укротитель льва свистнувъ въ свою очередъ.— Патрицій Оріо Малипіери предупреждаетъ меня о своемъ посщеніи. Онъ, вроятно, пришелъ съ тайнымъ порученіемъ отъ Совта.

— Какъ! Оріо Малипіери бываетъ у тебя? воскликнулъ мнимый Заккаріасъ по лицу котораго пробжало облако неудовольствія.— Мн надо….

— Вы услышите все, перебилъ Аксихъ,— если вамъ будетъ угодно скрыться съ благороднымъ Крцзанхиромъ въ мою молельню, но потрудитесь увести съ собою и льва, а то онъ бываетъ иногда очень невжливымъ къ чужимъ.

Греки послдовали совту Аксиха, а послдній проводивъ ихъ гладами пошелъ отпирать дверь нетерпливому постителю.

Укротитель сказалъ правду это былъ дйствительно Оріо Малипіери, взбшенный до нельзя долгимъ ожиданіемъ.

— Какъ ты смешь собака заставлять христіанина ждать такъ долго за твоею дверыо — да еще въ такую погоду! воскликнулъ молодой патрицій влетая какъ ураганъ въ квартиру укротителя.

— Извините синьоръ я былъ занятъ отвтилъ Аксихъ съ притворной почтительностью.

Занятъ повторялъ съ гнвомъ Молиніери чмъ это ужъ не поклоненіемъ ли своему ложному пророку, отъ котораго ты какъ говорятъ отрекся только для виду?

При этихъ словахъ онъ остановился, увидвъ не вдалек молодую гречанку, которая закуталась вся въ свое длинное покрывало.

— Э! воскликнулъ онъ:— да тутъ и одна изъ гурій Магометова рая. Чортъ возьми! теперь я понимаю, почему ты медлилъ впустить меня: я, очевидно, помшалъ нжному свиданію.

Укротитель изобразилъ живйшее негодованіе.

— Не забудьте синьоръ, что вы находитесь въ святилищ науки, гд неумстны всякія шутки, сказалъ онъ.— Предупреждаю, что я не подаю совтовъ нескромнымъ людямъ.

— О старый лицемръ! расхохотался Оріо. Такъ ты считаешь меня за школьника, который боится розги, но я врю въ твою мудрость столько же, сколько въ твои сдые волосы и бороду…. о еслибъ ты зналъ, какъ бы мн хотлось вырвать эту противную бороду, придающую теб видъ римскаго сенатора! но успокойся однако: я вовсе не хочу быть обвиненнымъ въ грубости…. Готовъ только побиться объ закладъ, что эта борода скрываетъ такое же молодое лице, какъ и мое…. А извстно теб, Андроклъ, спросилъ онъ вдругъ серьезно — что сенатъ начинаетъ подозрвать тайны Львинаго Рва.

— Оставьте все это въ сторон, прекрасный синьоръ, отвтилъ холодно укротитель и лучше объясните цль вашего посщенія, такъ какъ мн некогда, и мое время дорого мн.

— А понимаю ты спшишь на шабашъ къ своему повелителю — сатан! чтожъ счастливый путь перебилъ патриціи.— Что же касается меня, то поврь, что я не завидую предстоящему теб удовольствію…. Ты хочешь знать, зачмъ я пришелъ въ твою берлогу? Ну конечно, не за совтомъ! Меня уврили, что ты можешь оказать республик весьма важную услугу.

— Я слушаю васъ, синьоръ Оріо, вс приказанія сената будутъ исполнены мною самымъ добросовстнымъ образомъ….

Я слышалъ сказалъ Молиніери что ты принадлежалъ прежде къ числу врнйшихъ слугъ Мануила Комнена, но, что онъ въ благодарность за это изгналъ тебя изъ предловъ своего государства. Правда ли это?

Совершенная правда отвтилъ укротитель съ глубокимъ вздохомъ.

Въ такомъ случа ты вроятно уже не чувствуешь къ нему особенной привязанности спросилъ патрицій посмотрвъ на Аксиха долгимъ, испытующимъ взглядомъ.

— О! я ненавижу его такъ же сильно, какъ должны ненавидть его венеціянскіе посланники, которые были обмануты имъ! воскликнулъ мнимый Андроклъ такимъ искреннимъ тономъ, что Заккаріасъ и Кризанхиръ, подслушивавшіе у дверей, задрожали невольно.

— Могу уврить тебя, что и я не изъ числа обожателей хитраго Цезаря, замтилъ Оріо, самолюбіе котораго было задто немного словами укротителя.

— Хорошо, синьоръ, сказалъ послдній.— И такъ еслибъ только представился случай насолить надменному Комнену….

— Случай этотъ есть, перебилъ поспшно Оріо.— Но мн нужно сперва узнать причину твоего изгнанія, добавилъ онъ, устремляя на Аксиха пытливый взглядъ.

— А! Вамъ угодно знать мою исторію, сказалъ укротитель спокойно, она не длинна. Я родился невольникомъ въ Турціи. Во время сраженія съ греками, я прельстился ихъ серебряными доспхами и перебжалъ къ нимъ. Тогда царствовалъ Іоаннъ Комненъ. Онъ обладалъ отталкивающей наружностью, но былъ за то храбрымъ и милостивымъ императоромъ. Сестра его, прекрасная и ученая Анна Комненъ, составила заговоръ, чтобы убить его и возвести на престолъ своего мужа Никифора Бріенна, который ужъ пользовался заране титуломъ Цезаря. Я принадлежалъ къ страж этого принца, привлекавшаго къ себ всхъ своею замчательною красотою, необыкновеннымъ умомъ, а кром того и тмъ, что пользовался благосклонностью императрицы Ирины. Анн Комненъ удалось подкупить часть Безсмертныхъ, и заговорщики ужъ назначили ночь, для выполненія своего плана. Но когда они вс собрались, Никифоръ, глава заговора, не явился. Напрасно Анна Комненъ выходила изъ себя и говорила, что природа ошиблась, сдлавъ ее женщиною, а его мущиною: ничто не помогало.

— Я не хотлъ донести на Цезаря, хлбъ котораго лъ, но я грозилъ ему открытіемъ и этого было Достаточно, чтобы остановить человка съ слабымъ характеромъ. Не удавшійся заговоръ вскор открылся. Виновныхъ арестовали и они уже ожидали казни, но добрый императоръ былъ не въ состояніи мстить кому бы то ни было. Онъ простилъ заговорщиковъ, конфисковавъ только ихъ имнія, а затмъ въ знакъ признательности за услугу онъ сдлалъ меня первымъ посл себя въ государств лицемъ и подарилъ мн дворецъ Анны Комненъ.

— Ого! проговорилъ Оріо, смотря съ любопытствомъ на Аксиха значитъ турки умютъ таки устраивать дла.

Изгнанникъ улыбнулся.

— Вы плохо меня знаете, синьоръ Оріо, сказалъ онъ я не корыстолюбивъ и не хотлъ воспользоваться великодушіемъ императора.

— Въ самомъ дл! проговорилъ недоврчиво Молиніери. Что же ты сдлалъ достойный Андроклъ?

— Я, отвчалъ укротитель съ глубокимъ вздохомъ я сказалъ ему: ваше величество никогда не слдуетъ прощать только на половину. Анна — сестра ваша, если вы забудете ея ненависть, то она пойметъ, что должна любить васъ. Лучшее средство обезоружить заговорщиковъ милосердіе: безъ него и торжество не можетъ быть полнымъ.

— А что же отвтилъ императоръ на эту прекрасную рчь? спросилъ патрицій, пожимая плачами.

— Что онъ былъ бы не достоинъ царствовать, еслибъ не умлъ подавлять свое негодованіе и прощать врагамъ.

— Кляи) съ честью вамъ обоимъ слдовало бы жить въ времена Сократа или Антонина! Ты дождался бы тогда непремнно кубка цикуты, замтилъ Оріо. Теперь я не удивляюсь больше твоему изгнанію. Что же касается твоего императора, то выродившіеся греки вроятно не были тронуты его великодушіемъ.

— Напротивъ синьоръ народъ оцнилъ его и далъ Іоанну прозваніе прекраснаго подразумевая, конечно, не лице, а его Прекрасное, благородное сердце.

— Превосходно новый Сократъ! Очень радъ что добродтель хотя разъ была награждена греками. Но нужно помнить, что это только исключеніе, чему можетъ служить доказательствомъ то, что великій сановникъ, съ которымъ я имю честь говорить, вынужденъ искать средствъ къ жизни укрощеніемъ львовъ и показываніемъ ихъ на венеціанскихъ улицахъ.

— Все это произошло не по вин, грековъ а потому, что Мануилъ Комненъ не похожъ на своего отца, проговорилъ укротитель съ горькою улыбкою. Я оказалъ ему слишкомъ большую услугу, что бы онъ не былъ не благодарнымъ.

— Значитъ, онъ поступаетъ согласно общимъ правиламъ, сказалъ Молиніери.

Изгнанникъ казалось не слышалъ этого замчанія и продолжалъ тмъ же тономъ.

— Пока былъ живъ Іоаннъ я былъ счастливйшимъ человкомъ въ мір, но счастье непрочно и я испыталъ это на самомъ себ. Возвращаясь однажды изъ экспедиціи въ Антіохію, мы остановились охотиться на гор Тауросъ, въ Киликіи. Мой добрый повелитель былъ особенно веселъ, охота дйствовала на него опьяняющимъ образомъ. Вдругъ, въ самый разгаръ ея выбжалъ разъяренный до высшей степени кабанъ и кинулся на императора. Іоаннъ, какъ я уже замтилъ, былъ человкъ очень храбрый, онъ не испугался опасности, и съ самоувренною улыбкою смло всадилъ свой ножъ въ сердце кабана. Къ несчастію, во время этой борьбы съ страшнымъ звремъ, одна изъ отравленныхъ стрлъ выпала изъ колчана и вонзилась въ руку императора, я знакомъ ъ искусствомъ арабскихъ врачей, но ядъ былъ одинъ изъ самыхъ сильныхъ и мое знаніе, не принесло пользы.

Видя что опухоль охватила всю руку, я осмлился предложить ему ампутацію…. голосъ мой дрожалъ, слезы текли ручьемъ. Императоръ не согласился на мое предложеніе.

— ‘Одной руки мало, чтобы править государствомъ, мой другъ,’ отвтилъ онъ. Ршившись исполнять свои обязанности до послдней минуты, онъ продолжалъ принимать въ своей палатк прошенія офицеровъ, солдатъ и гражданъ. Когда же онъ почувствовалъ приближеніе смерти, то приказалъ мн призвать начальниковъ арміи.

— ‘Я знаю’, сказалъ онъ имъ, — ‘что наши принцы смотрятъ на государство, какъ на свое наслдство. Я получилъ отъ моего отца право верховной власти надъ вами, и вы ожидаете, конечно, что я передамъ это право своему старшему сыну. Но любовь моя къ народу сильне всякой другой привязанности, и еслибъ ни одинъ изъ моихъ сыновей не оказался достойнымъ царствовать, то я нашелъ бы себ пріемника и помимо ихъ. Но благодаря Всевышнему, мои сыновья, Исаакъ и Мануилъ, оправдали мое довріе къ нимъ. Когда бы дло шло о простомъ наслдств, я не задумался бы отдать его старшему сыну, не нарушилъ бы существующаго обычая. Но скипетръ не подарокъ, а бремя, и Господь приказываетъ мн вручить его боле способному. Передъ Неокесаревымъ мы были обязаны побдою единственно неустрашимости Мануила, осторожность его помогала мн. въ моихъ, критическихъ обстоятельствахъ, а храбростью своею онъ избавлялъ меня отъ большихъ опасностей, Помните, что Іаковъ, Моисей и Давидъ были предпочтены своимъ старшимъ. братьямъ, и что я имю въ виду только пользу государства Слдуйте моему примру!’

— Эта благородная рчь взволновала въ высшей степени всхъ присутствующихъ.

Да будетъ такъ, воскликнули они обливаясь слезами. Отецъ нашъ! мы готовы повиноваться твоей вол и мы съ удовольствіемъ провозгласимъ нашимъ повелителемъ храбраго Мануила.

Тогда, продолжалъ Аксихъ, я облекъ Мануила въ пурпуръ и украсилъ его голову царскою діадемою. Молодой принцъ былъ смущенъ неожиданно доставшеюся ему властью и плакалъ, какъ ребенокъ.

По смерти Іоанна, я отправился въ Константинополь, чтобы предупредить попытки Исаака предъ явить свое право, старшинства. Я подвергнулъ его заключенію и приставилъ къ нему строгій караулъ. Благодаря моей преданности, императоръ былъ провозглашенъ единодушно всмъ народомъ.

— И съ этого дня Мануилъ Комненъ, началъ, разумется, посматривать на тебя подозрительно? спросилъ Молиніери.

— Да синьоръ, и эта подозрительность выказалась при первомъ же случа, глубокое мое смиреніе только усыпило на время его недовріе, и паденіе мое было неизбжно. Три года тому назадъ, императоръ вздумалъ жениться на дочери Раймонда, графа Триполийскаго, но за тмъ, онъ вдругъ повернулъ въ другую сторону и женился, сколько я ни отсовтывалъ ему это, на Маріи Австрійской, которая плнила его своею красотою. Графъ, ршившійся отмстить ему за нанесенное оскорбленіе, вооружилъ, противъ него т же корабли, которые, должны были провожать невсту въ Константинополь и эта флотилія начала опустошать острова Архипелага и берега Босфора. Въ это время я какъ-то провожалъ Мануила въ ипподромъ и былъ встрченъ, со стороны народа, солдатъ и партіи Синихъ, такими рукоплесканіями, какими слдовало бы встрчать одного императора. Онъ покровительствовалъ партіи Зеленыхъ. Скрывая овладвшій имъ гнвъ, онъ старался уврить меня, что, восторженные зрители желаютъ видть меня, среди бойцевъ на арен, и принудилъ меня идти туда, когда выпустили голоднаго льва.

Онъ на то и Комненъ, чтобы доставлять своимъ друзьямъ возможность отличиться, перебилъ Оріо.— Впрочемъ, это доказательство дружбы было ужъ черезчуръ сильно.

— Я обманулъ ожиданія Мануила, продолжалъ Аксихъ: — Я въ молодыхъ лтахъ часто охотился на львовъ въ Курдистан, а потоку остался побдителемъ и на этотъ разъ. Не обвиняйте меня въ хвастовств, синьоръ Молиніери, левъ, о которомъ я разсказываю, находится здсь. Это тотъ самый левъ, котораго я показываю венеціянскимъ звакамъ, если угодно, я покажу вамъ слдъ раны, нанесенной ему мною между глазъ. Императоръ приказалъ мн покончить съ страшнымъ животнымъ, которое было оглушено сильнымъ ударомъ. Я отказался сдлать это при неистовыхъ рукоплесканіяхъ тридцати тысячной толпы. Мануилъ, выведенный изъ себя моимъ непослушаніемъ, веллъ заключить^: меня въ подземныя темницы Бланкервальскаго дворца, между тмъ какъ левъ былъ отправленъ въ сады великаго логофета Никетаса, гд Онъ и выздоровлъ какимъ-то чудомъ. Императоръ не могъ больше присутствовать въ ипподром, чтобы но слышать, какъ партія Синихъ отзывалась обо мн съ величайшимъ восторгомъ. Результатомъ всего этого было то, что онъ Сослалъ меня вмст съ моимъ львомъ на островъ Наксосъ, откуда мн удалось однако убжать. И такимъ образомъ, я явился въ Венецію — доставать себ кусокъ хлба посредствомъ бднаго льва, который привязанъ ко мн, какъ собака.

— Это довольно странная исторія, замтилъ Оріо, слушавшій со вниманіемъ.— И если она не вымышленая, то сенатъ можетъ положиться на тебя вполн.

— Я буду служить ему съ такимъ же рвеніемъ, какъ самый преданный ему патрицій, отвтилъ укротитель съ поклономъ, стараясь скрыть насмшливую улыбку.

— Прекрасно, другъ мой, сказалъ Молиніери, а до тхъ поръ совтую теб утшаться въ своемъ несчастій мыслью, о сиракузскомъ тиран Діонисі, который сдлался простымъ школьнымъ учителемъ.— Къ тому же Совтъ вознаградитъ тебя хорошо, если ты поможешь ему избжать борьбы, въ которой интересы республики могутъ подвергнуться разнымъ случайностямъ, согласенъ ли ты способствовать намъ въ нашемъ предпріятіи? Дло идетъ о томъ, чтобы отплатить Мануилу Комнену его же монетою — то есть хитростью и обманомъ. Нужно или сжечь греческій флотъ греческимъ же огнемъ, или возстановить противъ Мануила его войско именемъ новаго императора…. Назначай самъ себ цну.

Холодный потъ выступилъ на лбу Заккаріаса. Онъ сильно упрекалъ себя за то, что подвергнулъ своего врнаго шпіона такому сильному искушенію, и взглядывалъ изъ подъ-лобья на лицо аколута, стоявшаго съ опущенною головою. Между тмъ Аксихъ, подумавъ немного, отвтилъ посланнику сената твердымъ и ршительнымъ голосомъ

— Я согласенъ, я вполн знакомъ съ честолюбіемъ Византійскихъ придворныхъ, съ трусостью и неблагодарностью народа, съ непостоянствомъ и алчностью всхъ грековъ, вообще я могу добиться измны береговой стражи, благословеній патріарха еодосія, ключей трехъ воротъ города…. и кром всего этого возмутить дружины Безсмертныхъ.

Да, никто лучше меня не знаетъ слабыхъ сторонъ Константинополя, этого колосса, который — только блестящее подобіе древней римской имперіи и давно уже былъ бы уничтоженъ варварами, еслибъ онъ не расточалъ вокругъ себя такою щедрою рукою золото и серебро.

Мнимый Андроклъ такъ вошелъ въ свою роль, что Заккаріасъ спрашивалъ себя съ ужасомъ: можетъ-ли онъ надяться хоть сколько-нибудь на этого человка?

Въ это же время Оріо замтилъ, что нмой слуга указываетъ ему украдкою на закутанную женщину, которая присутствовала при этомъ разговор съ видомъ полнаго безучастія. Патрицій хотлъ было приблизиться къ ней, по укротитель схватилъ его за руку и крикнулъ повелительно:

— Заккаріасъ!

Мнимый Заккаріасъ явился немедленно.

— Что угодно господину? спросилъ онъ почтительно.

— Подай намъ бутылку хіосскаго и два кубка, распорядился Аксихъ.

— Выпьемъ синьоръ Оріо, продолжалъ онъ, когда Заккаріасъ удалился, выпьемъ и скрпимъ виномъ заключенный союзъ для блага Венеціи…

— Съ удовольствіемъ! отозвался Молиніери. Поврь, что я, буду теб хорошимъ собутыльникомъ, мой милый фабрикантъ Цезарей…. Признаюсь что Мануилъ былъ славнымъ товарищемъ по оружію и, веселымъ собесдникомъ, и я не желалъ бы его смерти, еслибъ онъ не былъ врагомъ Венеціи.

Заккаріасъ вскор вернулся и шепнулъ укротителю:

— Патрицій не долженъ выйти отсюда живымъ: влей ему въ вино того ессалійскаго яда, который убиваетъ мгновенно самаго сильнаго человка. Я не хочу, чтобы онъ мучился. Онъ былъ хорошимъ товарищемъ и мы боролись съ нимъ не хуже какихъ-нибудь атлетовъ цирка.

ГЛАВА XV.
И нмые могутъ объясняться знаками.

Пока мнимый Заккаріасъ отдавалъ это приказаніе, молодой патрицій поглядывалъ съ любопытствомъ на молодую гречанку, сидвшую неподвижно на прежнемъ мст. Мнимый Андроклъ замтилъ это и сказалъ съ улыбкою:

— Не обращайте вниманія на эту женщину, синьоръ Молиніери: это простая невольница, танцовщица, которой предстоитъ забавлять толпу на площади Святаго Марка — своею ловкостью и граціею. Венеціанцамъ ужъ надоло смотрть на прыжки моего льва, и, между нами будь сказано, ревъ его уже не наводитъ больше ужаса не только на взрослыхъ по даже и на дтей.

— Чтожъ длать, добрый Андроклъ, проговорилъ Оріо задумчиво: ко всему можно привыкнуть и все можетъ надость, исключая кипрскаго или хіосскаго вина.

Заккаріасъ между тмъ наполнилъ кубки и поставилъ ихъ передъ молодымъ патриціемъ.

— Пейте мои синьоры, сказалъ онъ, вы не можете пить за смерть, императора Мануила вина лучше этого.

— Нтъ! воскликнулъ Оріо, отталкивая съ живостью кубокъ: я не пью за его смерть…. Онъ врагъ Святаго Марка, и я готовъ встртиться съ нимъ на пол битвы, но никогда я не присоединюсь къ убійцамъ того, кто поступилъ такъ великодушно со мною и съ моимъ другомъ Валеріано Сіани!

При послднемъ слов взглядъ Оріо упалъ невольно на молчаливую танцовщицу и ему показалось, что она вздрогнула. Между тмъ Заккаріасъ вылилъ торопливо вино, которое онъ предлагалъ молодому патрицію и обратился къ укротителю со словами:

— Господинъ, нужно подать кубокъ самаго сладкаго ликеру благородному венеціанцу, который не хочетъ выказать себя неблагодарнымъ къ Мануилу Комнену. Дадимъ же ему ликера, усыпляющаго память, быть можетъ, онъ забудетъ потомъ свою признательность.

Затмъ онъ добавилъ шепотомъ:

— Я налью ему наркотическаго, которое убиваетъ волю и сковываетъ члены, не уничтожая способности видть и слышать.

Немного спустя къ Оріо приблизился нмой невольникъ и налилъ въ кубокъ вина изъ бутылки странной формы, которую Заккаріасъ вынулъ изъ ящика, наполненнаго различными пузырьками и флаконами.

Между тмъ молодая гречанка, очевидно, придумывала способъ приблизиться къ посланнику сената, но это было не легко потому, что Заккаріасъ слдилъ за малйшими ея движеніями.

— Андроклъ, сказалъ патрицій согласись со мною, что скучно пить безъ общества женщинъ. Танцовщица должна быть непремнно прекрасною, если хочетъ возбудить удивленіе венеціянцевъ, потому, что мы строгіе судьи красоты. Если она прекрасна, то будетъ гораздо лучше представлять собою Гебу, чмъ этотъ мрачный нмой Ганимеда…. Но ты, въ качеств прежняго турка, ни знакомъ можетъ быть, съ миологіею, такъ я объясню теб, что толкую о роли виночерпія. Прошу тебя не заставлять эту женщину присутствовать при нашемъ веселіи съ видомъ Египетской муміи. Позволь ей выказать намъ сейчасъ же свое искусство, а въ случа же отказа съ твоей стороны, я подумаю, что ты подражаешь евнухамъ Бланкервальскаго дворца, ревниво оберегающихъ женщинъ отъ глазъ постороннихъ.

— Всегда у васъ женщины на первомъ план, синьоръ Оріо, отозвался укротитель съ легкимъ замшательствомъ. Будь же по вашему! пейте сперва, а потомъ я постараюсь удовлетворить вашей фантазіи…. Заккаріасъ, спроси капризную двушку, согласна ли она протанцевать передъ нами полетъ пчелы?

Грекъ подошелъ къ Зо.

— Въ твоемъ сердце измна, и я напрасно сдался на просьбы Кризанхира, шепнулъ онъ. Ты хочешь предупредить Молиніери, но я запрещаю теб говорить съ нимъ прими это къ свденію.

И показывая ей веревку, обвязанную вокругъ его таліи, онъ добавилъ:

— Я съумю принудить тебя къ молчанію.

Молодая двушка задрожала всмъ тломъ и лице ея покрылось почти мертвенной блдностью.

— Я буду повиноваться вамъ, господинъ, отвтила она, и откинула покрывало отъ своего блднаго, дивно-прекраснаго лица, напоминавшаго коринфскихъ Гетеръ, увковченныхъ рзцами великихъ художниковъ древности.

— За воскресшую Венеру! воскликнулъ восторженный Оріо, осушая однимъ духомъ кубокъ.

Гречанка кинулась къ нему и крикнула, хотя веревка Заккаріаса уже обвилась вокругъ ея шеи.

— Не пейте, несчастный пожалейте себя.

— Что ты говоришь прекрасный мотылекъ? спросилъ изумленный патрицій.

— Разв вы не узнаете меня, или я уже не заслуживаю доврія?

— Зоя, дочь Никетаса, въ Венеціи! проговорилъ Оріо, едва вря своимъ глазамъ. Вотъ дйствительно неожиданная встрча!… Но что же длаетъ этотъ дерзкій невольникъ?

Заккаріасъ тащилъ за собою двушку, которая схватила кубокъ и бросила его на полъ. Оріо хотлъ было встать, чтобы защитить ее, но имъ овладла внезапно необыкновенная слабость и онъ былъ принужденъ снова опуститься въ кресло. Веревка между тмъ стягивалась все крпче и крпче вокругъ шеи бдной Зои, укротитель оставался равнодушнымъ зрителемъ совершающагося преступленія. Тогда нмой слуга приблизился къ убійц и положилъ свою морщинистую руку на его плечо. Поблднвшій Заккаріасъ выпустилъ веревку.

— Синьоръ Оріо, проговорила Зоя: ты другъ Сіани, и я не хочу, чтобы ты былъ обмануть этими улыбающимися масками Это все твои враги. Вглядись въ нихъ повнимательне и не пей больше ни капли этого вина!

Она видла съ отчаяніемъ, что патрицій, мысли котораго начали путаться, не понимаетъ ея. Вся эта мрачная сцена казалась ему сномъ. Онъ забылъ даже о своемъ порученіи и могъ только любоваться этой прекрасной двушкой, обворожившей его еще въ Константинопол. Зоя напомнила ему собою блестящія празднества Бланкервальскаго дворца, веселыя прогулки по островамъ Босфора, утонченность греческихъ нравовъ и онъ страстно желалъ видть ое танцующею передъ нимъ, какъ послушная раба. Онъ былъ далекъ отъ всякой трагической мысли и отвчалъ двушк одними только любезностями.

— Какимъ чудомъ попала ты въ Венецію, божественная гречанка? спрашивалъ онъ съ улыбкою. Теб захотлось увидать моего бднаго Валеріано? Увы! Здсь не придется теб покорить такъ легко это непокорное сердце. Брось же мечтать о любви, Сіани, онъ умеръ для тебя, но за то я, его братъ и товарищъ по оружію и повренный его думъ, я живъ. Забудь же его, прекрасная Зоя, и сядь ко мн. Будемъ говорить о немъ, если хочешь, такъ какъ я не принадлежу къ числу эгоистовъ. Когда же я расцлую твой красивый лобъ и скажу теб сладостное: ‘люблю’, вообрази это это говоритъ Сіани, вдь, у насъ съ нимъ почти одинаковый голосъ. Я готовъ любить всхъ хорошенькихъ двушекъ, подражая древнимъ, которые отдавали всмъ богамъ равную честь. Поврь, что я не претендую быть единственнымъ обладателемъ сердца прекрасной женщины….

— Бдный безумецъ! произнесла съ грустью Зоя, содрогавшаяся при вид такой безпечности:— ты шутишь и смешься, какъ дитя, играющее на краю бездны.

— Твое сравненіе очень мило и вполн достойно ученицы мудрой Анны Комненъ. Но ты напрасно думаешь, что кубокъ хіосскаго вина можетъ лишить меня разсудка.

— Это такъ, но ты выпилъ не вина, а — яду.

— Яду?! повторилъ Оріо, машинально стараясь подняться, хотя и не имя силъ сдлать это.— яду?… А! ты заговариваешь мн зубы? ты хочешь, чтобы я забылъ твое общаніе танцовать…. Но я помню его, ты должна подрожать полету пчелы съ той неподражаемою граціею, которая можетъ зажечь кровь даже мертваго. Ты на самомъ дл пчела съ легкими крыльями, золотымъ корсажемъ и стальнымъ жаломъ, уязвляющимъ сердца!…. Яду выпилъ я! но съ какой же стати попотчуетъ меня старый Андроклъ ядомъ? мы только что заключили съ нимъ союзъ, и я служу ему порукою, что сенатъ осыпетъ его милостями, Нтъ ты ошибаешься, Зоя…. Я выпью еще кубокъ этого благороднаго хіосскаго и сожму тебя въ объятьяхъ, хотя бы ты была страшне фуріи!

— Вы все такой же легкомысленный и неосторожный, какимъ были и прежде, синьоръ Оріо, сказала молодая двушка съ состраданіемъ.— Неужели вы не узнали человка, служившаго вамъ сейчасъ виночерпіемъ?

Патрицій перенесъ свой блуждающій взглядъ на Заккаріаса и какъ будто старался что-то припомнитъ.

Заккаріасъ разсмялся.

— Не затрудняйте себя дорогой синьоръ, проговорилъ онъ.— я выведу васъ изъ вашего заблужденія.

Онъ быстро сорвалъ накладные волосы и бороду, и Молиніери увидлъ передъ собой эту львиную физіономію, которая внушала туркамъ и арабамъ ужасъ, а грекамъ уваженіе.

— Измна? воскликнулъ изумленный венеціанецъ.— Мануилъ Комненъ!… Онъ… въ Венеціи! онъ издвается надъ Святымъ Маркомъ, укрывшись въ этомъ Львиномъ Рву…. О, подлый Андроклъ! я поврилъ твоей лжи, но громъ и молнія цлый полкъ варяговъ не помшаетъ мн защищаться и отмстить за себя?

Цезарь расхохотался.

— Зоя была права, назвавъ тебя сумашедшимъ, такъ какъ ты унизился до роли шпіона. Дожъ Виталь Микели заставляетъ тебя исполнять всевозможныя унизительныя должности, — вроятно, въ вид наказанія за твою неловкость? Но ты не способенъ быть даже шпіономъ. Шпіоны не осушаютъ кубковъ съ подозрительнымъ виномъ и не распинаются передъ каждою встрчною танцовщицею. Они запоминаютъ лица, взгляды и звукъ голоса, не довряютъ улыбкамъ, увреніямъ въ дружб и клятвамъ. Что ты толкуетъ о мщеніи? Неужели ты думаешь что опасаюсь твоихъ угрозъ. Нтъ синьоръ Оріо, если я позволилъ прекрасной Зо предостеречь тебя, если я не хотлъ видть тебя умирающимъ у моихъ ногъ отъ яда, то это потому, что мною приняты вс предосторожности. Я простилъ тебя, надменный венеціянецъ, изъ уваженія къ Сіани!

— Безчестный человкъ! воскликнулъ Оріо, усиливаясь напрасно выйти изъ состоянія оцпеннія:— такъ ты оскорбляешь меня, лишивъ предварительно силы, но чортъ побери такъ можетъ поступать одинъ только трусъ…. Но я верну свою силу, а теперь бросаю теб въ лице перчатку, какъ самому безчестному изъ рыцарей!

— Будь по твоему! отвтилъ хладнокровно Заккаріасъ, но прошу однако не называть трусомъ коронованнаго воина, ршившагося проникнуть, подъ охраною двухъ врныхъ друзей, во враждебно расположенный къ нему городъ. Да, я не подражаю сумазброднымъ рыцарямъ Запада, которые отдаютъ себя вполн на произволъ судьбы. А ты, наивный шпіонъ, терпящій неудачу во всхъ предпріятіяхъ, воображаешь, что я дамъ теб возможность донести на меня? Если такъ, то можетъ успокоиться: мало того, что я парализовалъ твою силу,— я еще намренъ удержать тебя плнникомъ въ этомъ дом.

— Тысячи чертей я разобью двери, и проломаю стны этой проклятой берлоги! кричалъ взбшенный Оріо.

Заккаріасъ пожалъ плечами.

— Что за вздорные люди эти молодые патриціи! замтилъ онъ.— Впрочемъ, надо, быть снисходительнымъ къ умалишеннымъ я хочу, синьоръ Молиніери, продолжалъ онъ насмшливо побдить васъ любезностью. Вы волокита не послдней руки и любите заснуть подъ обаятельнымъ взглядомъ молодой двушки, которая наввала бы вамъ прохладу своимъ опахаломъ — ну, я оставляю съ вами прелестную Зою, достойную дочь нашего врнаго министра Пикета са.

Нмой слуга сдлалъ порывистое-движеніе, но императоръ продолжалъ спокойно какъ бы не замтивъ этого:

— Вы любите также, чтобы вамъ прислуживали скромные слуги, и я дамъ вамъ нмого слугу, который будетъ повино ваться вашему жесту и не выдастъ вашихъ тайнъ, наконецъ, я оставляю вамъ въ качеств тлохранителя льва Андрокла — можете спать безопасно подъ его защитою.

— Надюсь, заключилъ Заккаріасъ, что вы будете теперь довольны Мануиломъ Комненомъ и признаете, что онъ не мене правосуденъ въ квартал Прокаженныхъ въ Венеціи, чмъ въ роскошномъ Бланкервальскомъ дворц.

Но Молиніери былъ уже не въ состояніи отвчать на насмшки. Все стало представляться ему въ неестественномъ вид: Заккаріасъ казался ему какимъ-то демономъ-гигантомъ, а укротитель и нмой двигались передъ нимъ какъ привиднія въ полу-мрак, одна только Зоя сіяла еще въ его глазахъ звздой надежды и спасенія.

— Слдуйте за мною, товарищи, обратился императоръ къ Кризанхиру и Аксиху. Когда мы вернемся сюда, здсь не будетъ больше враговъ. Надюсь, Кризанхиръ, что ты не возобновишь тогда своего ходатайства за дочь логофета и не вздумаешь заступаться за шпіона, котораго она хотла спасти цною моей жизни.

Аколутъ испустилъ глубокій вздохъ и меланхолично взглянулъ на молодую гречанку. Уловивъ ея презрительную улыбку, онъ поблднлъ.

— Зачмъ вы раздражаете Мануила, Зоя? спросилъ онъ шепотомъ.

— Еслибъ вы любили меня, еслибъ вы небыли невольникомъ, прикованнымъ золотою цпью къ тирану, вы помогли бы мн защитить этого молодаго безумца, отвтила, она съ негодованіемъ.

Не зная, что отвтить на такой, упрекъ варягъ опустилъ голову и удалился изъ комнаты.

Какъ только дверь затворилась за нимъ, нмой вынулъ маленькій пузырекъ и вылилъ содержимое въ немъ въ кубокъ, который и поднесъ патрицію, длая знакъ чтобы онъ выпилъ его, оріо колебался, а Зоя воскликнула:

— Берегитесь, синьоръ! этотъ слуга исполняетъ можетъ быть, приказаніе своего господина.

Видя, что его отчаянные жесты возбуждаютъ одно только недовріе, несчастный нмой сорвалъ свое черное покрывало и глазамъ плнниковъ представилось страшно изуродованное лицо, а вмсто одного глаза виднлась только кровавая впадина, другой же глазъ былъ устремленъ на молодую двушку съ выраженіемъ тревоги и горестнаго упрека.

— Бдняга! произнесъ невольно Молиніери, отворачиваясь въ сторону, чтобы не видть лица невольника.

Но Зоя не могла, несмотря на весь свой ужасъ, отвести взоръ отъ этого лица, казалось, она находила какое-то сходство въ этихъ обезображенныхъ чертахъ съ хорошо знакомымъ ей лицомъ.

Губы нмаго конвульсивно подергивались, а взглядъ его какъ бы говорилъ:

— Неужели же ты не узнаетъ меня боле.

Затмъ какъ будто повинуясь какому-то свыше голосу невольникъ подошелъ къ трипещущей двушк и указалъ ей на широкій рубецъ, перескавшій одну изъ его бровей.

Зоя поблднла еще боле.

— Неужели это возможно! неужели Комненъ сказалъ правду?! простонала она съ выраженіемъ безпредльнаго горя.

Вмсто отвта нмой снова указалъ на красный рубецъ.

—, О, я не могу врить такой утонченной жестокости, проговорила двушка. Пресвятая Два! неужели подвергли моего отца такой пытк за то, что во мн была искра жалости? Нтъ, я не могла быть даже невольною причиною подобнаго зврства!…. Несчастный страдалецъ сжальтесь надо мной! скажите ради Бога, что я ошибаюсь, что вы не мой отецъ! H, что я говорю вы не можете сдлать этого, вы нмы, прибавила она голосомъ походившимъ на стонъ.

Старикъ открылъ ротъ и Зоя зашаталась: языкъ его былъ вырванъ. Она упала передъ нимъ на колна, пораженная ужасомъ и обняла его ноги.

— Отецъ мой, шептала гречанка сжимая руки старика, неужели это не сонъ? неужели это въ самомъ дл вы?… вы, который такъ Любилъ и баловалъ меня. О, зачмъ не обходились вы со мною, какъ съ чужою? зачмъ внушили мн только любовь, но не боязнь къ себ? разв я осмлилась бы выдать ваши тайны, еслибъ я боялась васъ?… Но вы носили меня маленькую на рукахъ, исполняли вс мои капризы…. Для меня одной въ вашемъ голос звучала безконечная любовь — и я больше не услышу его никогда! этихъ добрыхъ глазъ коснулось раскаленное желзо… Передо мною закрытъ рай — я отцеубійца!….

Крупная слеза сверкнула въ уцлевшемъ глазу логофета и скатилась на руку молодой двушки.

Лучъ радости озарилъ лицо Зои Понявшей значенье этой слезы. Отецъ далъ ей понять что онъ простилъ и любитъ ея по прежнему.

— Значитъ Мануилъ Комненъ изувчилъ васъ вслдствіе того, что я открыла тайну? спросила гречанка приподнимаясь съ коленъ и отирая слезы, катившіеся градомъ.

Старикъ кивнулъ головою.

— И это чудовище безжалостно заставляетъ васъ слдовать за нимъ повсюду, потому что боится вашей мести? спросила опять двушка.

Лице логофета приняло вдругъ свирпое выраженіе и онъ знакомъ приказалъ дочери принудить Молиніери выпить налитое въ кубокъ.

— Пейте, синьоръ Оріо, сказала Зоя подходя къ молодому человку, которымъ, какъ казалось, овладло какое-то новое чувство.— Отецъ мой влилъ вамъ противоядіе. Намъ нужно жить, чтобы отблагодарить Комнена пыткою за пытку.

Венеціяненъ повиновался и этимъ крайне обрадовалъ старика. Затмъ послдній началъ передавать знаками, что происходило при византійскомъ двор посл побга посланниковъ. Мануилъ, какъ и вс недоврчивые, деспоты, требовалъ отъ окружающимъ его безусловнаго повиновенія. Существованіе заговора сильно раздражило его, Сіани не сообщилъ ему именъ, виновныхъ и Кризанхиръ сдлался изъ главы заговорщиковъ — доносчикомъ на нихъ, чтобы самому избгнуть гнва императора.

Никетасъ съумлъ дать своими знаками понятіе о. страшной пытк, перенесенной имъ. Зоя слдила за всми подробностями. Она видла, какъ схватили спящаго старика и потащили его въ подземелье дворца, видла, какъ палачъ подходилъ къ нему, какъ онъ грубою рукою откинулъ назадъ его голову и вырывалъ ему языкъ раскаленными щипцами. Доностикъ присутствовалъ. при этой возмутительной сцен и дрожалъ отъ страха, сознавая, что не старикъ заслуживалъ этой казни, но онъ самъ. Императоръ же приписалъ волненіе прекраснаго, надменнаго начальника Варяговъ жалости къ отцу любимой имъ двушки. По просьб Кризанхира же логофету была дарована жизнь. Зоя поняла, что старикъ живетъ теперь только одною надеждою отмстить за себя, и что физическая неспособность дйствовать изощряла его умъ и усиливала его ненависть..

Между тмъ патрицій сталъ мало-по-малу выходить изъ своего полу-летаргическаго состоянія и сознавать опасное положеніе, въ которомъ онъ находился.

— Господинъ Никетасъ, сказалъ, онъ, схвативъ старика за руку — я хочу искупить свое легкомысліе, выдавъ, отважнаго Комнена связаннаго но рукамъ и ногамъ сенату.

— Разумется такъ и слдуетъ замтила гречанка, но прежде всего намъ надо самимъ выбраться изъ этой трущебы.

— Мы и выйдемъ отсюда, не смотря ни на какія угрозы, палача! воскликнулъ Оріо.— Я готовъ подражать Самсону, обрушившему храмъ на филистимлянъ.

При этихъ словахъ онъ вскочилъ и началъ неистово трясти ршетку окна.

Молодая двушка печально опустила голову.

— Вы забываете, что Мануилъ приставилъ къ намъ сторожа, замтила она.

— Сторожа? удивился Молиніери.

— Да, но берегитесь, синьоръ Оріо, берегитесь! закричала Зоя.

Вс трое похолодли отъ испуга: изъ-за, портьеры молельни выставилась громадная голова льва, который пристально смотрлъ на нихъ, съ видомъ существа, понимающаго свою власть, и силу. Въ его. блестящихъ глазахъ можно было ясно прочесть:

— Я не обращаю на васъ вниманія потому, что не чувствую еще голода, но я съмъ васъ въ свое время.

Овладвъ собою, Оріо шепнулъ молодой двушк взволнованнымъ голосомъ:

— Я попытаюсь защитить васъ, только бы найти какое-нибудь оружіе.

— Но это страшное животное не усмиришь никакимъ оружіемъ.

— Однако Андроклъ заставляетъ же его слушаться — помощью одного только жезла, замтилъ Оріо съ ободряющею улыбкою,.

— Да, когда левъ сытъ, онъ слушается — и то единственно своего господина.

Зоя задрожала, а венеціянецъ почти безсознательно притянулъ ее къ себ, какъ бы ршившись защищать ее до послдней возможности. Льву это,.очевидно, не понравилось: онъ защелкалъ зубами и замахалъ хвостомъ, что доказывало его нетерпніе и гнвъ. Потомъ онъ началъ рваться съ цпи и глухо рычать.

— Онъ разорветъ цпь, сказала молодая двушка, замирая отъ страха.

Молиніери оглядывался съ отчаяніемъ, отыскивая оружіе. Въ это время Никетасъ, робко прижавшійся къ стн, подалъ ему кинжалъ, вынутый имъ изъ-за складокъ одежды. Этотъ кинжалъ могъ спасти жизнь и свободу, и Молиніери схватилъ его съ давно неиспытанной радостью. Левъ не спускалъ глазъ съ молодаго человка и внимательно слдилъ за всми его движеніями. Патрицій выпустилъ Зою и направился прямо къ своему противнику съ кинжаломъ въ рукахъ. Однимъ усиліемъ левъ сорвался съ цпи, бросился на Молиніери, опрокинулъ его на землю и положилъ на него свою тяжелую лапу. Вся его поза говорила,

— Это моя добыча. Пусть никто нетронетъ ея.

Но у женщинъ проявляется иногда въ минуту опасности зам — 164нательная смлость. Молодая гречанка, которая за нсколько секундъ передъ тмъ не помнила себя отъ ужаса, смло, подошла къ льву и, ставъ подл него на колна положила руку на его косматую голову.

Но странное дло вмсто того чтобы разорвать гречанку грозный зврь оставивъ Молиніери легъ покорно у ея ногъ какъ бы прося у нея прощенія за свою выходку.

Оріо, поспшившій подняться на ноги, не врилъ своимъ глазамъ. Онъ спрашивалъ себя: не принадлежитъ-ли дочь Никетаса къ числу ессалійскихъ волшебницъ, одаренныхъ всевозможными сверхъ естественными свойствами? Какъ же иначе объяснить себ фактъ, что левъ смирился при одномъ звук ея голоса!

Но Зоя не раздляла его изумленія. Она узнала въ товарищ Андрокла того самаго льва, который былъ раненъ въ ипподром любимцемъ Мануила и перенесенъ потомъ въ сады ея отца.

Она ухаживала за львомъ, она вылчила его рану сдлала ручнымъ, какъ собаку — и левъ выказывалъ ей теперь свою признательность.

Она погладила его косматую гриву и встала, благодаря Всевышняго, помогшаго ей избжать страшной смерти.

— Намъ нечего бояться, сказала она отцу и Оріо:— бдное животное узнало исцлившую его руку и — изъ благодарности не сдлаетъ вреда ни мн ни вамъ.

Синьоръ Оріо вы можете разломать оконную ршетку, звать на помощь или разломать дверь, но не подходите ко мн: левъ ревнивъ, добавила она съ улыбкою

ГЛАВА XVI.
Своеобразная соколиная охота.

Рынокъ Фреззаріа въ Венеціи представлялъ крайне интересное зрлище для посторонняго наблюдателя. Довольно узкая площадь была вся занята торговыми помщеніями. Рядомъ съ лавкою золотыхъ длъ мастера, славившеюся тончайшими золотыми цпочками, была фруктовая лавка, въ которой возвышались апетитныя пирамиды сочныхъ персиковъ и груды прозрачнаго винограда. Продавцы рыбы, украшенные, какъ древніе Вакханты, виноградными листьями приглашали покупателей заглянуть въ ихъ ча,— мы, наполненныя различными сортами рыбъ, раками и устрицами.

Особенно привлекали взоры ивовыя, корзины съ желтыми дынями и зелеными арбузами, обложенными свжими листьями.

Дальше можно было замтить греческихъ купцовъ сортировавшихъ обернутые мохомъ бутылки съ кипрскимъ хіосскимъ и самосскимъ виномъ.

Было прелестное утро, по небу плыли легкія оранжевыя и розовыя облачка, весь городъ казался окутаннымъ золотистымъ флеромъ и все приняло по случаю прекрасной погоды совершенно праздничный видъ. Повсюду слышались веселые разговоры, смхъ и псни.

Только на одну хорошенькую Беатриче не распространялось это веселое настроеніе. Она была очень блдна и едва сдерживала своими дрожащими руками корзину съ лимонами, а грустные глаза ея были устремлены на маленькую часовню, въ которой виднлась изъ-за ршетки статуя Богородицы съ Предвчнымъ младенцемъ на рукахъ, украшенная коронкою изъ фольги, серебрянными цвтами и стеклянными бусами.

У ногъ двушки громоздились большіе букеты, а вокругъ нея летала стая ручныхъ птицъ, удивлявшихся, очевидно, ея необыкновенной грусти, такъ какъ она вовсе не занималась ими въ упомянутое утро. Голуби, помщавшіяся въ клткахъ, стоявшихъ, подл нея тоже напрасно старались привлечь ея вниманіе: она сидла какъ окаменлая, между тмъ какъ изъ глазъ ея текли но временамъ горячія слезы.

— Здравствуй моя милая птичница! закричалъ ей Доминико приближаясь съ корзиною… полное. рыбы — почему не слыхать сегодня твоего соловьинаго голоса?

Беатриче не отвчала: она была очень углублена въ свою молитву, которою она просила Богородицу о заступничеств.

— Или ты оглохла ночью отъ бури? продолжалъ гондольеръ: ты должна бы быть веселою, потому что твои покровительницы подарили теб столько цвтовъ, что ты можешь выручить за нихъ порядочную сумму.

Она встрепенулась, какъ бы отъ глубокаго сна.

— Я не мою больше, Доминико, мн теперь ужъ не до псенъ отвтила со вздохомъ пвица.

— Можетъ быть, кто-нибудь изъ твоихъ нуждается въ пособіи врача? спросилъ гондольеръ съ безпокойствомъ.

— Какую же пользу можетъ принесть врачь бднымъ людямъ, которымъ не на что купить лекарствъ? Впрочемъ, на этотъ разъ мы страдаемъ ни отъ болзни и голода.

Гондольеръ окинулъ быстрымъ взглядомъ сновавшую взадъ и впередъ толпу, и прошепталъ:

— Ты скрываешъ отъ меня какую-то тайну Беатриче, это не хорошо разв теб неизвстно, что я другъ твоего брата.

Маленькая птичница залилась слезами.

— Неужели я вызвалъ своими словами эти рыданія? спросилъ изумленный гондольеръ.

— О нтъ Доминико! я плачу не отъ этого.

— Въ такомъ случа объясни ради Бога, что случилось и гд Орселли? Почему онъ не пришелъ сегодня съ тобою? Его и — ночью не было, видно съ товарищами…. ужь не въ мор ли онъ? не задержала ли его буря? Мы вс удивлялись его отсутствію онъ обыкновенно является однимъ изъ первыхъ, когда предвидится добыча…. Скажи же мн, Беатриче, ты безпокоишься о своемъ брат, неправда ли?

— У меня нтъ больше брата, Доминико, отвтила она сквозь сдерживаемыя слезы.

Гондольеръ взглянулъ на нее съ испугомъ.

— Я не понимаю тебя, проговорилъ онъ. Право, не понимаю…. Быть можетъ, Орселли сраженъ желтою лихорадкою? Нтъ, ты тогда не ушла бы отъ него. Еслибъ онъ былъ въ опасности на мор, то ты стала бы разспрашивать всхъ: не видлъ ли кто нибудь его вчера?… Что же ты не откроешься мн, Беатриче? ты знаешь, что вс гондольеры и рыбаки готовы пожертвовать за него жизнью.

— Знаю мой добрый Доминико, но не въ ихъ власти помочь бдному Орселли.

По. лицу Доминико пробжало облако.

— Я хочу знать правду, Беатриче, проговорилъ онъ настойчиво: ты не имешь права скрывать ея отъ насъ.

— Мн нельзя сказать теб правду, Доминико: не сердись на меня проговорила пвица, отирая слезы.

— Какъ такъ нельзя! Кто-жъ запрещаетъ теб говорить истину? вспылилъ гондольеръ.— Не бдная же Нунціата сдлала такую глупость…. Впрочемъ если ты хочетъ молчать, то я пойду къ Нунціат и узнаю отъ нее все.

— О нтъ, нтъ! зачмъ тревожить мать перебила быстро пвица замтивъ, что Доминико собирается убжать. Если ты хочешь знать все, то лучше я скажу это сама.

И наклонившись къ нему она проговорила шепотомъ:

— Орселли погибъ! его увели отъ насъ ночью.

Доминико недоврчиво покачалъ головою.

— Ты смешься надо мною, Беатриче? это не хорошо…. Нельзя-ли обойтись безъ сказокъ?

— Какія сказки! разв ты не видишь, что я плачу, возразила она печально.

Раздосадованный гондольеръ чуть было не швырнулъ свою корзину.

— Да можно-ли поврить, чтобы его увели отъ васъ силою? проговорилъ онъ задумчиво.— У Орселли нтъ враговъ: онъ слишкомъ добръ и честенъ, чтобы имть ихъ. Разбойники не возьмутъ его. въ плнъ, потому, что онъ не можетъ дать за себя выкупа, а отъ какого-нибудь бандита, подкупленнаго какимъ-нибудь патриціемъ, влюбленнымъ въ твои глаза, онъ съ-умлъ бы отдлаться безъ труда и самъ.

Двушка закрылась руками и прошептала прерывающимся голосомъ:

— Онъ не защищался.

— Не защищался?! Неужели же онъ не понадялся на свою бычачью силу?

— Ему невозможно было оказывать сопротивленіе прошептала чуть слышно Беатриче.

— Что за вздоръ, говоришь ты милая крошка? Какой же человкъ, обладающій здоровьемъ и силою….

— Молчи, Доминико, молчи…. Ты поступилъ бы такъ же какъ онъ…. и ты не сталъ бы оказывать сопротивленія…

— Ахъ, Беатриче, ты судишь, какъ ребенокъ! Но я мущина и говорю: что мы обязаны покоряться безпрекословно только Богу да Его представителю на земл и правосудію…. Но разскажи мн все, что происходило., а иначе я подумаю, что Орселли совершилъ страшное преступленіе.

— Да разв братъ мой способенъ быть преступникомъ? воскликнула Беатриче взглянувъ съ негодованіемъ на Доминико.

— Никто и не думалъ этого, перебилъ гондольеръ, довольный дйствіемъ своей хитрости, но бдность можетъ принудить ко всему. Меня удивляетъ только одно, а именно отчего онъ не обратился за помощью къ своимъ друзьямъ, вмсто того, чтобы обезчестить нашу корпорацію?

Беатриче была поражена словами Доминико до такой степени, что даже перестала плакать и не нашлась, что отвтить ему.

— Да, товарищи и не поврятъ, продолжалъ онъ, когда я разскажу….

— Даже тогда, когда вы разскажете имъ, что Орселли-ле-Торо былъ арестованъ синьоромъ Оріо Молиніери, капитаномъ объздной команды, по приказу сената! закричала она покраснвъ отъ негодованія.

Гондольеръ отскочилъ назадъ, пораженный въ свою очередь неожиданной встью, и повсилъ голову, не замчая, что вокругъ него и Беатриче ужъ начали сгруппировываться торговцы.

— Ну, доволенъ-ли ты теперь, Доминико? произнесла двушка съ горькою улыбкою: Я высказала всю правду, и могу этимъ совершенно погубить и его и себя съ матерью. Я не должна была открыть этой тайны: ты вырвалъ ея у меня…. Все-ли ты еще расположенъ помочь намъ?… Что-жъ ты молчишь? подними голову, раскрой ротъ!… Докажи, что ты храбрый человкъ, и возврати мн моего брата!… Ты вдь кажется, хотлъ сдлать это?

Доминико, пристыженный вызовомъ Беатриче стоялъ неподвижно. изображая своею коренастою фигурою статую.

— Въ какомъ же преступленіи обвинили Орселли? спросилъ онъ, наконецъ, нершительно.

Его обвиняютъ не въ преступленіи возразила пвица, но онъ силенъ, смлъ и его взяли, чтобы служить на галерахъ республики.

Толпа любопытныхъ, привлеченныхъ интереснымъ разговоромъ, увеличивалась съ каждою минутою все боле и боле.

Доминико не отвчалъ.

— Ну что же приставала пвица разв ты окаменлъ, что не говоришь ни слова?

Да что же я могу сказать возразилъ смущенный гондольеръ это конечно печальное обстоятельство, но, что длать надо покориться. Не первому ему выпала горькая доля кидать семейство на произволъ судьбы.

— И это все, что ты скажешъ Доминико? спросила маленькая птичница насмшливо.

— Разумется! разв мы можемъ бороться съ тмъ что превыше нашей силы то-есть съ высокородными патриціями? отвтилъ онъ съ улыбкою, оглядывая толпу.

Въ это самое время не вдалек послышался громкой и рзкій голосъ.

— Дорогу добрые люди!’ Дайте дорогу сборщику податей!

Толпа разступилась и вслдъ затмъ показался какой-то человкомъ, одтый въ черное, сопровождаемый двумя сбирами. Онъ держалъ въ рук блый жезлъ, а спутники его несли по соколу въ колпачк.

Беатриче взглянула на этихъ людей, при вид которыхъ вс умолкли мгновенно, и вздрогнула, узнавъ въ сборщик податей — Азана Іоанниса,

Увидвъ долмата Доминико смутился и долго не могъ выговорить ни слова, но мало по малу къ нему вернулась его обычная смлость.

— Вы явились, вроятно, съ цлью подливать масла въ огонь синьоръ Іоаннисъ? спросилъ онъ съ наружною почтительностью.

Что означаютъ твои слова? спросилъ далматъ устремивъ на Доминико свой зловщій, зминый взглядъ.

Ничего отвтилъ насмшливо гондольеръ я хотлъ только узнать: не пришли ли вы по обыкновенію мучить и обирать насъ?

Берегись, возразилъ Азанъ — какъ бы твоя дерзость не обошлась теб дорого!

— Дорого? Чертъ побери! я кажется свободный гражданинъ венеціянской республики и вы не можете запретить мн говорить: что мн угодно. Берегитесь! лучше вы синьоръ Іоаннисъ! Народъ раздраженъ и можетъ причинить вамъ непріятности. Примите мой дружескій совтъ и избавьте насъ отъ нашего милостиваго присутствія. Мы не очень-то добиваемся чести видть васъ, благосклонный сборщикъ податей. Уходите же скоре, а иначе вы раскаятесь, что не послушались меня.

— Языкъ-то у тебя легокъ, да умъ тяжелъ, отозвался далматъ, пожимая плечами.— Смотри, какъ бы ты не пострадалъ за свою дерзость! я принялъ необходимыя предосторожности и намренъ исполнить свою обязанность до конца. Нечего ты, однако, кричишь когда никто не трогаетъ тебя? Добавилъ онъ, насмшливо.

Лица торговцевъ принимали все боле злобное и угрожающее выраженіе, по далматъ не испугался ихъ, и подойдя къ Беатриче фамильярно дотронулся своимъ жезломъ до ея плеча.

— Что, моя маленькая птичница, проговорилъ онъ или ты такъ сильно испугалась подати, что замолкла, между тмъ какъ этотъ грубый рыбакъ раскричался отъ этой же причины на всю площадь?…. Птички твои тоже молчатъ…. прекрасные глаза твои покраснли отъ слезъ. Сообщи мн причину твоей печали и быть можетъ, я утшу тебя.

— О нтъ одинъ только дожъ можетъ помочь мн, прошептала она, не глядя на сборщика.

— Да — если ему позволятъ это сенатъ и Совтъ Десяти, отвтилъ онъ насмшливо.— Я даже сомнваюсь, чтобы онъ согласился дать теб сегодня аудіенцію: такъ какъ онъ очень занятъ важными длами.

— Въ такомъ случа онъ будетъ принимать завтра.

— Не думаю моя красоточка и жалю, что ты отказываешься отъ моихъ услугъ, а я дйствительно хотлъ быть теб полезнымъ чмъ-нибудь.

Услышавъ эти слова Беатриче подняла голову и взглянула на зловщее лицо Іоанниса.— А вернете ли вы мн моего брата? спросила она.

— Твоего брата? о нтъ моя крошка! Орселли не калка и не трусъ, а потому можетъ и долженъ сражаться за Венецію, радуясь, что иметъ возможность служить ей. Еслибъ вс рыбаки послдовали его примру и сговорились бы противиться распоряженіямъ сената, тогда Венеція скоро лишилась бы своей славы, своихъ богатствъ и сдлалась бы добычею греческаго императора. Разв ты желала бы этого, Беатриче?

— Конечно, нтъ возразила двушка, но тмъ не мне я просила бы освободить Орселли, потому что у насъ большая семья, которой придется умереть съ голода если отнимутъ у нея, ея единственную поддержку. Синьоръ Азанъ, вы имете силу и я умоляю васъ возвратить мн брата закончила она.

— Я уже кажется говорилъ теб, что это невозможно! возразилъ нетерпливо далматъ, ноя имю сострадательное сердце и потому сдлаю, что могу. Ты бдна и потому, чтобы не увеличить вашей бдности, я пожалуй не возьму съ тебя подати за продажу цвтовъ, птицъ и лимоновъ. Я даже готовъ отдать теб послднее, что имю если ты пропоешь мн только одну изъ тхъ псенъ, которыми восхищаются вс, слышавшія ихъ.

Двушка кинула на него взглядъ полный негодованія.

— Какъ?! Вы предлагаете, мн пть? когда мой братъ страдаетъ и взываетъ къ намъ изъ глубины какой-нибудь подземной тюрьмы. О господинъ Азанъ какъ же вы злы и безсердечны!

— Хорошо сказано, дитя мое! воскликнулъ съ восторгомъ Доминико — Ты вполн достойна называться сестрою Орселли-ле-Торо…. ты славная и честная двочка!

Толпа присоединялась къ похваламъ рыбака и на двочку посыпались комплименты за ея смлость и умъ.

Далматъ побагровлъ отъ гнва, убдившись, что вс присутствующіе расположены къ нему крайне враждебно. Хотя Іоаннисъ и не боялся ничего, но ему было досадно, что приходится разыгрывать въ глазахъ. народа такую смшную роль, получивъ отказъ отъ ничтожной птичницы.

Злоба брала въ немъ верхъ надъ хитростью и осторожностью и онъ снова прикоснулся жезломъ къ плечу двушки.

— Да, бунтовщица, проговорилъ онъ голосомъ, дрожавшимъ отъ бшенства: ты дйствительно достойная сестра Орселли ле-Торо и Доминико правъ въ этомъ отношеніи. Ты оскорбляешь сенатъ, въ лиц его офицеровъ и агентовъ, и я долженъ бы приказать моимъ сбирамъ арестовать тебя и отправить къ твоему брату, но я великодушенъ и отношусь снисходительно къ твоему безумству.

Затмъ, обернувшись къ толп, онъ добавилъ:

— Знайте вс, что Я увеличиваю подать съ торговли рыбою и другими продуктами по приказу свтлйшаго дожа, Виталя Микели. Мн предписало не слушаться никакихъ просьбъ, презирать угрозы и сломить всякое сопротивленіе. Вы теперь предупреждены, и я совтую вамъ повиноваться безпрекословно.

Беатриче замтила, что рыбаки и торговцы сробли, и задавала себ вопросъ: неужели они испугались его грознаго вида? Впрочемъ вроятне всего, что появленіе двадцати стрлковъ, остановившихся по другую сторону рынка, подйствовали сильне его аргументовъ и юпитеровской осанки.

Маленькая птичница, однако, была не расположена положить такъ скоро оружіе.

— Синьоръ Іоаннисъ, сказала она, вы напрасно выставляете дожа Виталя такимъ деспотомъ. Онъ никогда не былъ глухъ къ страданіямъ народа и нкоторые даже смялись надъ его милосердіемъ…. Нтъ, не онъ говоритъ вашими устами!

— Такъ ты, красавица, обвиняешь меня во лжи?

— Я никого не обвиняю, но я уврена, что дожъ отказался бы наложить на насъ новую подать, еслибъ зналъ, какъ велика наша бдность.

— Ну, а въ ожиданіи этой счастливой перемны его образа мысли, теб все-таки придется платить подать.

— О, нтъ! могу уврить васъ, что даже самому ловкому сбиру не найти въ моемъ карман ни одной монеты.

— Это ничего не значитъ возразилъ далматъ твои цвты — т же деньги, и потому я возьму ихъ.

— Мои цвты! воскликнула съ негодованіемъ Беатриче. Вы хотите отнять у меня цвты? И вы думаете, что позволю вамъ это? О нтъ господинъ Іоаннисъ я готовила эти прекрасные букеты вовсе не для вашей милости.

Далматъ сдлалъ повелительный знакъ сбирамъ: но видя, что т колеблются, такъ какъ были окружены громадною толпою, бросавшей грозные взгляды, онъ самъ вырвалъ у пвицы корзину, съ лимонами и бросилъ ее на землю, а затмъ началъ топтать ея душистые цвты, приговаривая насмшливо:

— Како счастье! Мы разгуливаемъ сегодня по цвточному ковру, подобно дожу, когда онъ внчался съ Адріатикою.

Беатриче у которой захватывало духъ отъ стыда и горя, нагнулась, чтобы подобрать нсколько розъ, избжавшихъ уничтоженія, но Іоаннисъ вырвалъ ихъ у нея и украсилъ ими свой черный беретъ.

Доминико блднлъ отъ бшенства, но опасаясь что товарищи, которые были вс безъ оружія, не поддержатъ его ршился сдерживать себя, чтобъ выручить Беатриче.

— Такъ какъ намъ противиться нельзя, то постараемся поскоре удовлетворить сборщика, сказалъ онъ, обращаясь къ присутствующимъ — Кто изъ васъ продолжалъ онъ поможетъ мн заплатить подать за эту бдную двочку? Смотрите, я подаю вамъ примръ!

Говоря это гондольеръ вынулъ изъ кармана дв монеты и бросилъ ихъ въ карзину, валявшуюся у ногъ Азана, посреди затоптанныхъ имъ цвтовъ.

Нашлись дйствительно подражатели ему, но сборщикъ остановилъ ихъ словами:

— Стойте, добрые люди! Не будьте такъ расточительны…..

— Чмъ платить за другихъ, лучше платите что слдуетъ за себя.

— О! о насъ-то вы не заботьтесь! отозвался Доминико, показывая ему свои сжатые кулаки:— мы еще въ силахъ отстоять наши корзины съ рыбою. Мы не дадимъ себя въ обиду, но Беатриче нужно помочь, потому что она содержитъ больную мать и дтей.

— Она должна сама заплатить за право торговли, сказалъ твердо далматъ, а иначе я возьму ея птицъ и запрещу ей торговать на рынк. Мн даны самыя строгія приказанія и я не имю права не исполнить ихъ.

Наступила грозная тишина. Раздраженіе присутствующихъ достигло высшей степени, и сбиры уже посматривали съ безпокойствомъ на виднвшіяся вдали стрлы и копья наемныхъ кандіотовъ.

Далмату же, очевидно, доставляло удовольствіе поддразнивать народъ. Онъ схватилъ одну изъ клтокъ съ голубями, и проговорилъ громко:

— Я справедливъ, какъ законъ, и продаю эти клтки съ ихъ пернатыми обитателями тмъ, кто захочетъ купить ихъ. Клтки по шести кватрино! Пользуйтесь случаемъ!

Никто не отвчалъ, и Іоаннисъ продолжалъ:

— Шесть кватрино за клтку!… Нтъ покупателей? я сбавлю цну….. Четыре кватрино!…. три кватрино!…. Никому не угодно купить голубей?тмъ лучше для нихъ: я выпущу ихъ на волю.

Беатриче вздохнула свободне: она знала, что голуби вернуться къ ней, если выпустить ихъ.

Такъ и случилось, сборщикъ приказалъ сбирамъ отворить клтки — и птицы полетли прямо къ своей хорошенькой госпож.

— Спустить соколовъ! распорядился взбшенный Азанъ.

Сбиры поспшили повиноваться. Испуганные криками возмущенныхъ зрителей, голуби поднялись на воздухъ, преслдуемые соколами, и началась возмутительная сцна, при вид которой Беатриче пришла въ неописанный ужасъ. Соколы стали кружиться въ воздух и бдные голуби падали одинъ за другимъ сражаемые ихъ острымъ клювомъ.

Іоаннисъ слдилъ за этой охотою съ восторгомъ негодяя, ликующаго при мысли, что его поступокъ вызыветъ не мало слезъ и его бсило только безмолвіе зрителей.

— Тысяча проклятій! Эту безчувственную и трусливую чернь не расшевелишь ни чмъ думалъ съ досадою Азанъ.

Между тмъ пока происходило все это Доминико куда-то скрылся.

Двушка ломала руки въ отчаяніи и шептала машинально:

— О, еслибъ былъ здсь мой братъ! Этотъ негодяй не осмлился бы обижать насъ…. Но Орселли. еще вернется и….

Зловщее лицо далмата наклонившееся надъ нею не дало ей кончить — А! воскликнулъ Іоаннисъ схвативъ руку пвицы такъ теб извстно куда бжалъ твой братъ? Ты угрожаешь намъ его местью?

— Изумленная Беатриче взглянула на далмата и грудь ея вздохнула свободне.

Неужели это правда, неужели Орселли нашелъ возможность бжать! воскликнула она въ сильномъ волненіи.

Далматъ не сводилъ глазъ съ лица двушки.

— Напрасно ты притворяешься изумленною:— вдь, ты сейчасъ же проговорилась сама проговорилъ онъ холодно. Лучше признавайся по чести, что ты знала объ его побг и что теб извстно, гд онъ находится добавилъ онъ съ угрозою. Мн приказано розыскать его, и я съумю заставить тебя указать мн его мстопребываніе.

Беатриче разсмялась.

— Вы сдлали, однако, большой промахъ, несмотря на всю вашу хитрость, синьоръ Азанъ, сказала она весело — Я дйствительно не знала, что Орселли нашелъ средство вырваться изъ рукъ своихъ тюремщиковъ, а вы избавили меня отъ большаго горя, сообщивъ мн эту пріятную новость….. Разв, я плакала бы еслибъ знала что мой братъ свободенъ?… Благодарю Тебя, Пресвятая Два, за Твое Милосердіе! Нунціата увидитъ снова своего сына!… Мы вс расцлуемъ его. Маленькіе-то какъ будутъ ради ему…. а обо мн ужъ и говорить нечего!

Азанъ позеленлъ и губы его произнесли проклятіе.

Но Беатриче’не обратила на это вниманія.

— Радуйтесь, друзья мои! проговорила она, возвышая голосъ:— и обращаясь къ толп.— Орселли свободенъ и скоро придетъ къ палъ. Мы будемъ имть въ помъ заступника предъ дожемъ Виталемъ Микелй, который обязанъ ему благодарностью потому, что братъ спасъ ему два раза жизнь во время бури. Въ случа жё нужды, Орселли ле-Торо подниметъ знамя гондольеровъ, и съуметъ добиться уничтоженія подати.

ГЛАВА XVII.
На сцену является венеціанецъ, напоминающій собою древнихъ римлянъ,

Азанъ Іоаннис оставался безстрастнымъ.

— Не надйся обмануть меня притворствомъ, произнесъ онъ холодно.— Я приказываю теб указать мн убжище мятежника.

— Могу и не послушаться этого приказанія, воскликнула Беатриче.— Не надйся, чтобы я выдала когда бы то нибыло своего брата! Я теперь не знаю гд онъ скрывается, но еслибъ и знала, то все-таки не сдлала бы своимъ повреннымъ тебя — бывшаго лакея Вертоломео ди-Понте.

— Клянусь, что я подвергну тебя пытк, если ты будешь сопротивляться проревлъ взбшенный Іоаннисъ.

— А вы ужъ успли сдлаться и палачемъ, синьоръ Азанъ! воскликнула со смхомъ Беатриче.— Право вы длаете быстрые успхи во всемъ, конечно, за исключеніемъ чести, у васъ ежедневно прибавляются новыя достоинства и преимущества. Вы устроиваете соколиныя охоты не хуже любаго принца, имете сбировъ, чтобы пытать — чуть-ли не дтей, не оказывающихъ вамъ слпаго повиновенія…. Это все длается, конечно, изъ подражанія тиранамъ, на которыхъ вы насмотрлись въ Константинопол, но свободному венеціанскому народу могутъ и не понравиться такія милыя привычки.

Толпа одобрила эти слова громкими рукоплесканіями, и Іоаннисъ понялъ, что ему пора продолжать путь, но въ это время онъ увидлъ возвращающагося Доминико, на лиц котораго выражалась живйшая радость. Сборщикъ притворился, что не замчаетъ этого и обратился къ стоявшему вблизи овощнику. Доминико подошелъ къ маленькой торговк и шепнулъ ей:

— Далматъ сказалъ правду,— Орселли дйствительно убжалъ. Онъ скрывается не вдалек отсюда и не дастъ тебя больше въ обиду….

Но едва гондольеръ усплъ произнести послднее слово, какъ былъ схваченъ сбирами и связанъ по рукамъ веревкою, между тмъ какъ надъ его ухомъ раздался насмшливый голос Азана.

— Кто укрываетъ у себя бглецовъ или не выдаетъ ихъ, обвиняется въ мятеж и наказывается немедленно по закону произнесъ онъ. Если ты, зная убжище Орселли, не укажешь его намъ, то будешь взятъ на галеры вмсто него. Если Беатриче откажется помочь нашему розыску, она будетъ продана въ рабство, а на вырученныя за нее деньги будетъ нанятъ человкъ, который былъ бы способне Орселли владть оружіемъ.

— Перестаньте говорить вздоръ перебила гордо Беатриче. Разв свободная венеціянка можетъ быть невольницею?— Нтъ почтеннйшій Азанъ вы опять злоупотребляете именемъ дожа и именемъ сената. Венеціянскихъ женъ и дочерей нельзя продавать, какъ скотъ или товаръ.

— А! ты не вришь мн! воскликнулъ далматъ.— Ты, очевидно, забыла, что мятежники считаются смертельными врагами республики, которыхъ слдуетъ уничтожать для ея же блага…. Антоніо, обратился онъ къ одному изъ сбировъ,— прочтите декретъ сената относительно непокорныхъ гражданъ, къ которому приложена печать нашего свтлйшаго дожа Виталя Микели, втораго этого имени.

Рыбаки и торговцы приготовились слушать.

Увы! декретъ соотвтствовалъ вполн строгимъ внушеніямъ сборщика. Вс повсили головы, а Азанъ, проговорилъ торжествующимъ голосомъ:

— Ну, кто же изъ васъ осмлится противиться распоряженіямъ венеціянскаго сената? Если найдется хоть одинъ смльчакъ то пусты онъ подойдетъ ко мн, я поговорю съ нимъ и заявлю объ его неудовольствіе прокуратору Энрико Дондоло, приславшему меня сюда.

Доминико взглянулъ вопросительно на своихъ товарищей, но ни кто изъ нихъ не одобрилъ его на новый протестъ, такъ какъ каждый боялся отвтственности.

Между тмъ стрлки, о которыхъ мы упомянули выше стали приближаться къ тому мсту гд находилась толпа. Видно было по смущеннымъ, лицамъ черни, что она отказывается отъ неравной борьбы. Таинственное обояніе Совта Десяти было очень велико, и торговцы посматривали подозрительно другъ на друга, какъ бы. опасаясь, что тотъ или другой изъ нихъ окажется шпіономъ.

Іоаннисъ считая побду одержанною, подошелъ снова къ маленькой птичниц и дотронулся жезломъ до ея лба: это означало, что съ этого мгновенія она поступаетъ въ полное распоряженіе сената.

Яркій румянецъ гнва выступилъ на щекахъ Доминико.

— Беатриче, зови на помощь! закричалъ онъ ей.— Я одинъ не могу защитить тебя, а товарищи отступились отъ насъ, но сейчасъ придетъ другой защитникъ.

Говоря это онъ повернулся и въ одно мгновенье исчезъ изъ глазъ далмата и молодой двушки. Доминико хотлъ во чтобы ни стало спасти. Беатриче и ршился для этого сдлать все отъ него зависящее.

Вскор за тмъ на мст возмутительной сцены явилось новое лицо.

Около стараго домика, выкрашеннаго красною краскою лежала негодная къ употребленію гондола съ изорванною палаткою. Послдняя вдругъ распахнулась и сборщикъ увидлъ исхудалое, избитое, окровавленное лице съ страшно сверкавшими глазами. Обладатель этого лица вскочилъ однимъ прыжкомъ въ мясную лавку, помщавшуюся въ красномъ домик, схватилъ большой ножъ и подбжалъ къ сбирамъ съ такимъ проворствомъ, котораго никакъ нельзя было ожидать отъ него, судя по его истомленному виду. Изумленный далматъ стоялъ нсколько минутъ не говоря ни слова..

Но впрочемъ онъ вскор оправился и крикнулъ сбирамъ:

— Арестовать этого убійцу!

Но сбиры не трогались съ мста, испуганные неожиданнымъ появленіемъ страшнаго незнакомца.

— Это Орселли-ле-Торо! послышалось въ толп.— Это братъ Беатриче, но не убійца!…

— Онъ иметъ право защищать свою сестру! говорили другіе.

— Пусть поговоритъ съ сборщикомъ!..

— Но бойтесь его! это не разбойникъ, но честный гондольеръ.

— Выслушаемъ его! выслушаемъ!

— Орселли силенъ, какъ дубъ, и смлъ, какъ корсаръ!

— Сборщику не легко будетъ справится съ нимъ!

— Онъ переломитъ копья стрлковъ!

— Заступимся за него!

Шумъ возрасталъ съ каждымъ мгновеніемъ. Чмъ боле чернь кричала, тмъ боле она раздражалась и ожесточалась. Имя Орселли, доказывавшаго своими поступками, что онъ не боится ни дожа, ни сената, ни сбировъ, воодушевило всхъ, возбудило отвагу даже въ самыхъ робкихъ и нершительныхъ. Имъ казалось, что само Провидніе ниспослало имъ предводителя и защитника.

Очутившись наконецъ лицомъ къ лицу съ своимъ врагомъ, Орселли сдлалъ своимъ товарищамъ знакъ молчать и проговорилъ грустнымъ голосомъ,

— Товарищи! Венеція не должна терзать сама себя и пить свою собственную кровь. Не начинайте безплодной борьбы, единственнымъ результатомъ которой будетъ только радость чужеземцевъ, поклявшихся способствовать всми силами гибели республики. Не топчите же въ грязь знамя Венеціи, не допустите, чтобы васъ убивали эти наемники, на содержаніе которыхъ употребляются послднія сокровища Святаго Марка! Берегите свои силы и энергію лучше на защиту нашего свободнаго города. Я вышелъ изъ своего убжища не для того, чтобы бить и умерщвлять слугъ Совта Десяти, но съ цлью предать имъ себя:

Но, замтивъ, что эти неожиданныя увщанія произвели довольно дурное впечатлніе на торговцевъ и рыбаковъ, Орселли измнилъ тонъ и продолжалъ обращаясь къ сборщику:

— Вы видите, синьоръ Азанъ, что я могъ бы однимъ словомъ заставить эту толпу броситься на васъ. Вчера я, пожалуй бы, не оказался такимъпокорнымъ, такъ какъ вы преступили приказъ благороднаго дожа Виталя, но я одумался въ тюрьм, и мн совстно теперь быть причиною безполезной рзни. Я не желаю отвчать за проливаемую кровь…. Я говорю съ вами, синьоръ Азанъ, такъ смиренно, потому что вижу въ вашихъ рукахъ блый жезлъ, который представляетъ для меня законъ. Не хочу оскорбить васъ, но мн кажется, что я имю право говорить о своей сестр. Если я выдаю добровольно себя, то вы должны освободить ее.

Іоаннисъ презрительно покачалъ головою.

— Я не могу измнить своего приговора, чтобы не подать дурнаго примра, отвчалъ Азанъ. Твоя сестра ослушалась приказаній! сената, и я осудилъ ее за это. О ней, слдовательно, говорить нечего, что же касается до тебя, то ты можешь обратиться къ дожу и сенату.

— Хорошо! отвтилъ со вздохомъ Орселли. Не стану спорить съ вами. Но позвольте мн сказать только нсколько словъ Беатриче пока еще есть возможность. Вамъ нечего бояться меня: я вовсе. не думаю и не желаю противиться! Стрлки утащутъ меня снова въ тюрьму, но я надюсь что сестр позволятъ обнять въ послдній разъ старую Нунціату и дтей, прежде чмъ ее продадутъ въ рабство…. Я хотлъ бы дать ей хорошій совтъ, какъ утшить бдную мать и маленькихъ братьевъ.

Эта мольба не тронула далмата, но онъ боялся разозлить отказомъ вспыльчиваго Орселли и позволилъ ему поговорить съ Беатриче, отступивъ самъ на нсколько шаговъ, чтобы его не заподозрли въ желаніи подслушать ихъ разговоръ.

Беатриче была очень блдна и взволнована. Она разсчитывала на помощь брата, и сердце ея преисполнилось невыразимой радости, когда Орселли явился такъ неожиданно. Но посл того, какъ она увидла, что онъ не только не защищаетъ ее, по наоборотъ какъ будто робетъ, ей показалось, что все это ни боле, ни мене какъ страшное сновидніе или галлюцинація. Молча и неподвижно сидла она, потерявъ всякую способность мыслить и соображать, а когда братъ схватилъ ее за руку, она задрожала, точно къ ней прикоснулась змя.

Гондольеръ устремилъ на нее взглядъ невыразимой нжности.

— Дорогая моя! произнесъ наконецъ Орселли: думали ли мы, что надъ нами разразится такое несчастіе? Надъ тобою, такою молодою, доброю и веселою, сжалились бы даже морскіе разбойники. Тебя любили вс за веселость и привтливость, и вотъ ты сдлалась игрушкою человка, потерявшаго давно стыдъ и честь! Пресвятая Два, какое горе для бдной матери! До сихъ поръ я исполнялъ вс твои желанія и капризы, повиновался одному твоему взгляду, одной твоей улыбк, а теперь теб самой придется повиноваться грубымъ приказаніямъ человка, который купитъ тебя, какъ какой-нибудь товаръ…. Скажи же мн теперь, Беатриче: понимаешь ли ты весь ужасъ рабства?

Хорошенькая пвица повисла на ше брата и, казалось, никакая сила не была въ состояніи оторвать ее отъ него. Смлость и энергія, съ которыми двушка говорила съ Азаномъ, исчезли, и она оказалась вдругъ слабымъ и робкимъ ребенкомъ, который плакалъ на взрыдъ, не стыдясь своихъ слезъ.

— О, милый братъ! лепетала пвица, задыхаясь отъ слезъ: я не хочу оставлять Венецію, не хочу покидать мать…. не хочу, чтобы дти ожидали меня напрасно…. Наша старая, убогая хижина — это мой рай, а самый великолпный домъ, въ которомъ я буду жить, не имя собственной воли, покажется мн адомъ…. Но ты силенъ и храбръ! ты не дашь меня въ обиду…. ты спасешь меня? Не правда ли, Орселли!

— Да, я спасу тебя отъ позора, отозвался гондольеръ какимъ-то страннымъ голосомъ: ты не будешь невольницею…. Да, ты права: мы были счастливы въ нашей бдности и намъ гршно было жаловаться… Мы пользовались свободою, имли добрыхъ товарищей… солнце свтило намъ такъ ярко, а теперь… О, я думалъ, что стны венеціанскаго дворца обрушатся на несправедливыхъ судей, которые приказали связать меня и бросить въ мрачное подземелье!… Сборщикъ воображаетъ, что я не могу вырвать тебя изъ ловушки, что я равнодушно допущу продажу моей сестры въ неволю, но онъ сильно ошибается, если мритъ меня, на свою мрку.

Пока гондольеръ говорилъ эти слова, Беатриче слушала ихъ съ какимъ-то страннымъ благоговніемъ, и изчезнувшая было надежда начала воскресать въ ея сердц. Ласковый голосъ Орселли звучалъ въ ушахъ молодой двушки какъ чудная музыка, проникалъ ей въ душу и какъ будто возвщалъ ей избавленіе отъ страданій и слезъ.

Голосъ Азана напомнилъ дйствительность.

— Ну, что же, скоро ли вы кончите нжничать? спросилъ грубо сборщикъ, подходя къ нимъ.

Гондольеръ вздрогнулъ, взглянули, на небо, на безмолвную толпу, на безстрастныхъ сбировъ, приближавшихся медленнымъ шагомъ наемниковъ и шепнулъ сестр:

— Помолись Богу!

— За злыхъ, Орселли? спросила она, удивляясь рзкой перемн въ голос брата.

— Нтъ, сестра, не за злыхъ, но за меня, отвтилъ гондольеръ торжественнымъ тономъ.

— За тебя, добраго и великодушнаго…. за тебя, который никогда не причинялъ никому вреда?

— Все равно, повторилъ нетерпливо молодой человкъ: молись, чтобы Создатель простилъ мн зло, которое я сдлаю….. чтобы не пала на мою голову кровь, которую я пролью.

— Какъ, ты хочешь убить этого человка? воскликнула двушка, указывая на Азана Іоанниса.

— Можетъ быть, но помолись же за меня Богу! повторилъ съ усиліемъ Орселли, между тмъ какъ по его исхудалымъ, загорлымъ щекамъ текли крупныя, слезы.

— А какъ ты думаешь, Беатриче, спросилъ онъ, напрасно стараясь подавить овладвшее имъ волненіе, приметъ ли Джіованна ди-Понте подъ свое покровительство нашихъ маленькихъ братьевъ, если-бъ ты внезапно умерла?.

— Я думаю, что она не оставила бы ихъ, она такъ добра, такъ любитъ насъ!… Да къ тому же наша мать кормилица Валеріано Сіани! добавила она съ горькою усмшкою.

— Ну, а что ты предпочла бы: неволю или смерть? продолжалъ гондольеръ, смотря съ любопытствомъ на прекрасное лицо Беатриче. Не предпочла ли бы ты лучше умереть, чмъ быть разлученною на вкъ съ близкими теб и принадлежать господину, капризы котораго будутъ для тебя закономъ?

— О, да, милый братъ! отвтила она, съ живостью цлуя его:— я не поколебалась бы выбрать смерть вмсто неволи.

— О, если такъ, то умри! крикнулъ онъ вдругъ, какъ помшанный, поднимая свой ножъ. Это единственное средство, которое осталось мн, чтобы защитить твою честь и свободу! прибавилъ онъ, вонзивъ ножъ въ сердце сестры.

Смертельно раненая и обливаясь кровью, Беатриче зашаталась и свалилась на землю, какъ колосъ, срзанный серпомъ, на глазахъ пораженныхъ ужасомъ зрителей.

Все совершилось такъ неожиданно, такъ быстро, что никто изъ присутствующихъ не усплъ предотвратить катастрофу.

Совершивъ преступленіи, молодой убійца направился не ровными шагами къ далмату, оцпенвшему отъ страха при вид глазъ гондольера, сверкавшихъ огнемъ безумія и ярости.

— Азанъ Іоаннисъ, произнесъ глухимъ голосомъ Орселли: пролитая кровь требуетъ возмездія, а она пролилась по твоей вин. Теперь, когда моя сестра, моя бдная Беатриче, уже избавлена отъ твоихъ возней, я уже не боюсь тебя и сдлаю, что надо. Я не отступлю ни на шагъ передъ твоими стрлками, и даже имя дожа не защититъ тебя. Ты вырвалъ мое сердце, но за то принадлежишь теперь мн…

Между тмъ пока гондольеръ произносилъ эти слова, Беатриче, испустила духъ при громкихъ крикахъ толпы, не сводя съ брата взгляда, въ которомъ выражались любовь и прощеніе.

Орселли не усплъ высказать своей угрозы, какъ былъ тотъ часъ же окруженъ сбирами и сборщикомъ, звавшимъ на помощь стрлковъ. Но гондольеръ однимъ порывистымъ движеніемъ повалилъ сбировъ и кинулся на далмата: онъ изломалъ его жезлъ, принудилъ его стать на колна и заставилъ коснуться лицемъ крови Беатриче.

Но сильное волненіе потрясло организмъ Орселли до такой степени, что ярость его смнилась моментально полнйшимъ изнеможеніемъ.

Колна его подогнулись, и онъ, выпустивъ изъ рукъ Азана, грохнулся на землю, около убитой сестры.

Лице двушки напомнило ему о его преступленіи.

Въ теченіи нсколькихъ минутъ онъ смотрлъ пристально на трупъ и наконецъ разразился дикимъ смхомъ, похожимъ на хохотъ помшаннаго.

Объятая ужасомъ толпа разступилась передъ прибжавшими стрлками, но т не осмлились однако прицлиться въ убійцу. Казалось, что Богъ, сжалившись надъ нимъ, лишилъ его разсудка, чтобы избавить отъ мученій совсти и человческаго суда.

— Онъ сошелъ съ ума, сказалъ Азанъ, длая наемникамъ знакъ отойдти въ сторону. Мы не имемъ права трогать этого несчастнаго, такъ, какъ онъ ужъ наказанъ свыше.

Невозможно было смотрть безъ содроганія на гондольера, обагреннаго кровью и все еще державшаго въ рукахъ ножъ.

— Голубушка моя, дорогая моя сестра, встань! кричалъ онъ съ отчаяніемъ, сжимая въ объятіяхъ уже холодный трупъ. Затмъ ты молчишь, зачмъ не отвчаешь мн… мн, твоему другу и брату? Разв ты забыла прошлое, забыла, какъ ты сидла у меня на колнахъ?… Да, ты была единственною моею радостью, единственною надеждою…. для тебя только одной работалъ я, какъ волъ…. только во имя тебя былъ я добръ къ другимъ…. Скажи, что ты прощаешь мн!… Но Боже, Боже, ты не будешь, ты не можешь говорить со мною, не взглянешь, больше на меня своими кроткими голубыми глазами!… Дорогая сестра, милая моя Беатриче, встань же хоть еще разъ и взгляни на брата!

Но видя, что двушка остается молчаливою и неподвижною, гондольеръ продолжалъ:

— Или ты забыла, что Нунціата съ дтьми ожидаетъ тебя?… Кто будетъ любить ихъ и заботиться о нихъ?… Имъ однимъ будетъ страшно ночью, они захотятъ сть…, будутъ звать тебя, а ты не придешь!… О, я знаю: ты страдаешь, ты не можешь придти къ нимъ!

Онъ схватилъ ее на руки, дико озираясь по сторонамъ.

— Беатриче, проговорилъ онъ тихо:— разв теб нравится мучить меня? Я увренъ, что ты не умерла…. Теб хочется испугать меня, чтобы удивить, когда я возвращусь домой…. Ты спрячешься за дверью и будешь ожидать меня… Потомъ ты подбжишь ко мн, закроешь своею ручкою мои глаза и поцлуешь меня… О, я вижу тебя, вижу….. вижу! твердилъ онъ хриплымъ голосомъ.— Но что это за красныя пятна?… откуда взялась эта кровь?… вдь. это кровь!… Кто же ранилъ тебя…. кто?…

Никто не отвчалъ ему, вс стояли опустивъ головы.

Нсколько времени ждалъ онъ отвта отъ Беатриче и наконецъ разсудокъ его какъ будто прояснился.

— О, это…. я сдлалъ это, воскликнулъ онъ катаясь по земл, я убилъ свою сестру….. убилъ мою хорошенькую, мою кроткую Беатриче!

Доминико и нсколько другихъ рыбаковъ старались поднять его, чтобы увести съ рынка, но онъ отбивался отъ нихъ съ неестественною силою, не желая разставаться съ трупомъ сестры. Наконецъ Доминико, возмущенный до нельзя этой ужасной сценою, обратился къ товарищамъ:

— Не пора ли пойдти просить правосудія у нашего милостиваго дожа Виталя Микели? спросилъ онъ.

Вс присутствующіе подняли молча руки, въ знакъ согласія на его предложеніе.

Сбиры и стрлки не ршились остановить безоружную чернь и поспшили пропустить ее.

— Ба! произнесъ Азанъ, окидывая равнодушнымъ взглядомъ трупъ двочки: Сенатъ не можетъ сдлать ничего за это происшествіе. Кто-жъ могъ предвидть, что этотъ сумасшедшій плебей накинется на сестру, а не на меня? Я не виноватъ во всемъ этомъ! закончилъ далматъ, оставляя рынокъ.

ГЛАВА XVIII.
Несчастный нищій и странный торговецъ.

Во двор дома ди-Понте шумлъ каскадъ, изъ розоваго гранита, высченнаго въ арабскомъ вкус и къ которому былъ прившенъ на цпочк желзный кубокъ. Водоемъ этотъ былъ устроенъ для нищихъ, которые, слдуя разъ заведенному обычаю, приходили каждое утро и каждый вечеръ за порціею, которую выдавалъ имъ богатый купецъ.

На другое утро посл описаннаго въ послдней глав происшествія, Джіованна ди-Понте, возвращаясь съ Франческою изъ церкви, услышала необыкновенный шумъ и крики, раздававшіеся во двор. Заинтересованная этимъ, двушка остановилась, для того чтобъ узнать въ чемъ дло.

Толпа нищихъ окружила съ бранью и угрозами какого-то молодого человка, опустившагося въ сильнйшемъ изнеможеніи на ступени фонтана и старавшагося закрыть свое лице изорваннымъ плащемъ. Онъ поднесъ было ко рту желзный кубокъ, ко послдній былъ вырванъ изъ его рукъ толстякомъ, съ краснымъ лицемъ и маленькими, заплывшими жиромъ, глазами.

— Клянусь именемъ Панкраціо, что ты явился сюда совершенно напрасно! кричалъ гнвно толстякъ.— Разв ты принадлежишь къ числу кліентовъ синьора ди-Понте?…. Убирайся, негодяй, и не приходи сюда никогда оспаривать нашу порцію’….. Молился ли ты, подобно мн, десять лтъ изо дня въ день за благородныхъ хозяевъ этого дома? Считалъ ли ты за священную обязанность присутствовать ежедневно при раздач милостыни великодушнаго Бартоломео?

— Клянусь именемъ Корпозеко, пищалъ другой нищій, длинный и худой, какъ жердь, что безсовстно вырывать кусокъ хлба у насъ, бдныхъ, голодныхъ и страждущихъ!…. Ты не знакомъ немъ, и мы не можемъ отвчать за тебя.

Молодой человкъ, готовый лишиться чувствъ отъ истощенія, не отвчалъ.

— Я, басилъ Панкраціо, хоть длаю честь кухн нашего благодтеля. Видите мои руки, грудь и ноги? вдь я такъ толстъ, что едва хожу. А кому одолженъ я своею дородностью, если не добрйшему негоціанту, который осыпаетъ насъ милостями? Мы должны быть признательными, и я не позволю каждому встрчному и поперечному бродяг злоупотреблять добротою нашего покровителя.

— Да, ты правъ, замтилъ Корпозеко, показывая незнакомцу костлявый кулакъ: мы не позволимъ никому лишать насъ нашихъ привилегій! Мы хотимъ одни пользоваться милостію Бартоломео ди-ІТонте и не допустимъ чужихъ втереться къ нему…. Будь у меня сила, я вышвырнулъ бы его отсюда, какъ больную собаку. Я прошу милостыню только потому, что не могу ни работать, ни сдлаться начальникомъ разбойниковъ. Ноги мои такъ худы, что едва поддерживаютъ меня, а руки мои слабы, какъ у ребенка и….

Слова его были прерваны взрывомъ громкаго смха. То смялась Франческа, которая протолкалась къ фонтану и приказывала двумъ африканскимъ невольникамъ принести немедленно кружку вина, рыбы и арбузовъ.

— Ай-да, Франческа! воскликнулъ Панкраціо. Пресвятая Два дала ей заразъ и доброе сердце и прекрасную наружность. Мн хотлось бы быть золотыхъ длъ мастеромъ, вдовымъ, бездтнымъ, чтобы жениться на ней и покрыть ее брилліантами. Очень досадно, что я женатъ уже въ третій разъ и Богъ наградилъменя тремя мальчиками и четырьмя двочкамй!

— Да это славная, богобоязненная двушка, проговорилъ Корпозеко. Она весела и рзва какъ жаворонокъ. Я желалъ бы быть молодымъ и прекраснымъ гондольеромъ, чтобы пть ей про любовь и катать ее по морю, какъ принцессу, но, къ несчастью, я слабъ и хворъ.

Невольники между тмъ исполнили приказаніе Франчески. Видя, что она намрена поднести незнакомцу вина, Панкраціо овладлъ, кружкою съ изумительною быстротою и ловкостью, которыхъ и невозможно было подозрвать въ такомъ слонообразномъ человк. Выпивъ громадный глотокъ, онъ передалъ Корпозеко кружку съ словами:

— Каждому по глоточку!

Въ то же время остальные нищіе бросились на принесенную рыбу и плоды я начали уничтожать все это, не оставляя ничего молчаливому молодому человку, умиравшему съ голода.

При вид такой наглости Франческа вспыхнула и обратилась къ нищимъ.

— Какъ вамъ не стыдно воровать часть, назначенную этому несчастному? сказала она съ негодованіемъ. Разв вы не знаете, что этотъ бднякъ гость моего господина, потому что пришелъсюда усталымъ и истощеннымъ отъ голода? Вдь здсь пристанищене для васъ однихъ, а для всхъ страждущихъ?! Не будьте же такъ наглы, а иначе синьоръ Бартоломео прикажетъ прогнать васъ палками, какъ только я доведу до его свднія о вашихъ поступкахъ.

— Полно говорить вздоръ, несравненная Франческа! возразилъ Панкраціо. Никогда Бартоломео ди-Понте не прикажетъ прогнать насъ, потому что тогда не кому будетъ расточать ему похвалы по всему городу. Но я прощаю теб твои угрозы, потому что знаю, какъ женщины любятъ новыхъ липъ.

— Берегись! добавилъ Корпозеко. Берегись, какъ бы не посыпался, по твоей милости, градъ проклятій на твоего господина, когда онъ выйдетъ прогуляться на площадь Святаго Марка! Мы знаемъ лучше тебя, кто стоитъ или не стоитъ милостыни…. Прикажи же африканцамъ вытолкать этого бродягу, а иначе мы сдлаемъ это сами.

Горничная онмла отъ гнва.

Между тмъ Джіованна, приблизившаяся-незамтно для нищихъ, вошла вдругъ въ средину ихъ. Они почтительно разступились предъ нею, не переставая однако ворчать.

— Такъ вы не боитесь дйствовать противъ заповдей Господа, Бога, именемъ Котораго вы питаетесь? проговорила-молодая двушка, съ негодованіемъ.— Такъ у васъ нтъ жалости къ другимъ, между тмъ какъ вы требуете ея для себя? Такъ вы считаете только себя въ прав просить милостыню…. хотите, одни пользоваться нашимъ состраданіемъ?

— Нтъ, синьора, нтъ! отозвался толстый Панкраціо, но если человкъ вынужденъ жить милостью благодтелей, то ему очень грустно, видть, что его кусокъ хлба отдается чужому, пришедшему неизвстно откуда.

— Значитъ, вы относитесь къ нему такъ недоброжелательно единственно изъ жадности?

— Онъ молодъ и можетъ работать, замтилъ Корпозеко угрюмо.— Это просто лнтяй. Зачмъ же поощрять лнь?

— А на какомъ основаніи говорите вы это? спросила Джіованна съ презрніемъ.— Какъ же можно обвинять человка въ чемъ бы то ни было, не зная его? Разв разспрашиваютъ о причинахъ бдности прежде оказанія помощи? Разв можно оскорблять погибающаго, вмсто того чтобы протянуть ему руку помощи? Надо поставить человка на ноги, а потомъ ужъ и спрашивать, отчего онъ упалъ. Іисусъ Христосъ спасъ насъ всхъ цною своей крови, не длая различія между виновными и невиновными. Сколько изъ васъ можетъ утверждать, что не заслужилъ испытаній, ниспосланыхъ ему Господомъ Богомъ? Неужели же вы вс образцы кротости, храбрости и трудолюбія? Вы говорили недавно, что молитесь постоянно за насъ. Но неужели вы думаете, что мы облегчаемъ, по мр возможности, ваши страданія только подъ тмъ условіемъ, чтобы вы молились за насъ и хвалили по всему городу? Если вы думали такимъ образомъ, то разуврьтесь въ этомъ и дайте моимъ невольникамъ хорошій примръ, стараясь помочь этому несчастному, который изнемогъ отъ голода.

Говоря это, двушка сдлала Франческ знакъ раздать роптавшимъ нищимъ назначенныя имъ деньги. Служанка не могла удержаться, чтобы не замтить Панкраціо и Корпозеко:

— Вы еще счастливы, что отдлались такъ дешево.— Синьора ужъ слишкомъ добра! Если-бъ вы имли дло со мною, то ушли бы отсюда съ пустыми руками, карманами и желудками!

— Вы все шутите, драгоцнная Франческа, отвтилъ Панкраціо съ ужимкою.— Но я не могу обижаться на васъ, потому что вы заботитесь о насъ, какъ мать о своихъ дтяхъ….

— Да, замтилъ Корпозеко съ горькою улыбкою:— служанк приказано заботиться о насъ, а сама синьора заботится о молодомъ человк, пришедшемъ Богъ знаетъ откуда.

— Молчите, зминые языки! вскричала Франческа.— Да ниспошлетъ на васъ Господь вс т болзни, на которыя вы жалуетесь теперь совершенно напрасно! Это было бы справедливымъ наказаніемъ за вашу неблагодарность. Собаки и т лучше васъ: он не накидываются на тхъ, кто даетъ имъ подачку.

Корпозеко, взбшенный послднимъ замчаніемъ служанки, выпрямилъ свой длинный, худой станъ и произнесъ своимъ визгливымъ голосомъ:

— Вы говорите, что я не стою и собаки — пусть будетъ такъ!… Но я презираю женщинъ, которыя болтаютъ какъ попугаи, сами не зная что, и не связываюсь съ ними. Не смотря на вашу брань, я все же буду ходить по городу съ гордо поднятою головою, такъ какъ вс знаютъ меня за честнаго и совстливаго нищаго, прибавилъ онъ, взглянувъ мелькомъ на незнакомца.

Франческа пожала плечами и молча отвернулась, между тмъ какъ Джіованна приказала невольникамъ подойти къ молодому человку.

— Отнесите этого несчастнаго въ садъ, на ступени фонтана! продолжала она.— Франческа, употреби вс силы, чтобы возвратить его къ жизни и возстановить его силы…. Идите же. Я скоро догоню васъ.

Служанка и невольники поспшили исполнить приказаніе Джіованяы, а нищіе разошлись въ разныя стороны.

Молодую двушку волновали какія-то странныя предчувствія. Ночная сцена на берегу, во время бури, сильно подйствовала на ея сердце и умъ: она любила теперь ужъ не слпою любовью, а отдавала себ строгій отчетъ въ своихъ чувствахъ. Ей казалось, что несчастье, постигшее гордаго Сіани, приблизило его къ ней.

Онъ сталъ теперь ей равнымъ, пропасть, раздлявшая ихъ до сихъ поръ, исчезла, она была почти готова радоваться приговору сената относительно Валеріано. Наконецъ-то она могла считать его вполн своимъ: онъ не будетъ больше мечтать о слав и почестяхъ, онъ отдастся всецло любви и будетъ думать только о ней, о ней, дочери простаго купца, которая задалась мыслью вознаградить его за обманутое честолюбіе. Но что же сдлалось съ нимъ посл ужасной ночи, въ которую она встртилась съ нимъ на берегу бушевавшаго моря? Увидитъ ли она его и когда будетъ это свиданіе?

Задавая себ такіе вопросы, молодая двушка прошла въ садъ. Увидвъ возл фонтана невольниковъ и служанку, хлопотавшихъ вокругъ незнакомца, она отогнала преслдовавшую ее мысль и прибавила шагу, направляясь къ нимъ. Но каково же было ея удивленіе, когда она узнала въ блдномъ молодомъ человк, слабо улыбавшемся Франческ, дорогаго ей Валеріано?

Смертельная блдность разлилась по лицу Джіованны, и сердце ея страшно заныло.

Тревожно осмотрвшись вокругъ, она приложила палецъ къ губамъ и прошептала:

— Валеріано! вы здсь! о, какъ же вы неосторожны!

При вид любимой двушки лучъ счастія сверкнулъ въ глазахъ Сіани, и онъ посмотрлъ на нее съ такою любовью, что она забыла мгновенно и свои опасенія и свое горе. Франческа удалила невольниковъ, а сама пошла къ садовой калитк исполнять роль часоваго.

Джіованна долго стояла какъ прикованная’ къ мсту, и прекрасные глаза ея смотрли съ тревогою на гордое хотя и блдное лице патриція.

Ей казалось, что предъ нею находится духъ, принявшій образъ Сіани, который вотъ-вотъ улетучится, если только она пошевельнется или произнесетъ хоть слово.

Но Сіани скоро вывелъ ее изъ заблужденія. На щекахъ его вспыхнулъ яркій румянецъ, и прежняя его слабость уступила мсто лихорадочному оживленію. Онъ схватилъ руку молодой двушки и покрылъ ее горячими и страстными поцлуями.

— Я хотлъ увидть васъ еще разъ, Джіованна, сказалъ молодой человкъ, такъ какъ согласился жить единственно изъ любви къ вамъ.

— А вамъ разв приходила мысль о смерти, Валеріано! спросила она съ нжнымъ упрекомъ.

— О, если-бъ не вы, то что же могло бы еще привязать меня къ этой безцльной и печальной жизни?! произнесъ Сіани. Меня не лишили свободы, но я покинутъ всми: меня никто не хочетъ знать, и даже лучшіе изъ друзей отвернулись отъ патриція, заподозрннаго въ измн сенатомъ…. Да, Джіованна, я отверженникъ…. я изгнанъ изъ дома своихъ предковъ, лишенъ всхъ правъ гражданства и не смю просить ни у кого участія. Даже дожъ Виталь Микели, мой дядя, который любилъ меня, какъ сына, отвергъ мои услуги, я не могу теперь даже стать въ ряды бойцовъ за благо родины!

— Господи Іисусе Христе! Что же вы сдлали такое, Валеріано! чмъ возстановили вы всхъ противъ себя до такой степени?

— Ничмъ, клянусь Богомъ! Прежде я выигрывалъ сраженія, возбудилъ во многихъ зависть, когда согласился хать посломъ въ Византію, а потомъ я сдлалъ громадную ошибку, не убивъ Мануила Комнена, чмъ избавилъ бы республику отъ многихъ опасностей. Теперь враги ставятъ мн въ вину этотъ поступокъ, они хотятъ довести меня до отчаянія въ надежд, что я сдлаю какой-нибудь отчаянный шагъ, который поможетъ имъ сжить меня со свта. Но они сильно ошибаются: я не доставлю имъ этого удовольствія. Я не нахожу, чтобы были въ прав наказать меня за то только, что я отказался убить безоружнаго. Никогда потомокъ знаменитыхъ Сіани не согласится быть убійцею…. а тмъ боле тотъ, который любитъ васъ, Джіованна!

— О, Валеріано! проговорила молодая двушка: мн кажется, что люди забываютъ все, когда дло касается интереса. Но что намъ за дло до всею этого?! Чмъ больше стараются унизить васъ…. чмъ больше заставляютъ васъ страдать, тмъ сильне я привязываюсь къ вамъ. Пусть вс ваши друзья оставятъ васъ, я буду васъ любить и останусь врна!

Молодой человкъ сжалъ руку благородной двушки.

— Ахъ, Джіованна, я чувствую, что не въ силахъ бороться съ судьбою, но благодарю Бога за то, что Онъ послалъ мн въ утшеніе вашу безграничную преданность! проговорилъ онъ съ чувствомъ. Я мучился невыносимо, встртивъ одну неблагодарность со стороны тхъ, отъ кого мене всего могъ ожидать этого. Надменные патриціи не могутъ простить мн безуспшность моего посольства. Купцы, кораблями которыхъ овладлъ Мануилъ, обвиняютъ меня въ своемъ раззореніи. Народъ проклинаетъ меня, потому что на него положили новую подать и насильно уводятъ изъ его среды самыхъ молодыхъ и здоровыхъ, чтобы воевать съ Комненомъ…. Словомъ, я — низвергнутый съ пьедестала кумиръ, надъ которымъ потшаются даже дти, швыряя въ него камнями…. Вся жизнь человка основывается на словахъ Бренна: ‘горе побжденнымъ!’ {Бреннъ былъ предводителемъ Галловъ, разбитыхъ римскимъ диктаторомъ Каммиломъ. Примчаніе редактора.} Склоняющіеся предъ силою презираютъ слабость…. Вы сейчасъ видли этому примръ: нищіе, которые нуждаются во всемъ, оказались безжалостными ко мн, потому что я падалъ на ихъ глазахъ отъ истощенія силъ.

— Простите этимъ необразованнымъ людямъ, Валеріано! произнесла тихо. Джіованна.— Разв у васъ нтъ другихъ судей, боле безпристрастныхъ и справедливыхъ?

— Да, Джіованна, есть, но они заблуждаются. Одна только женщина способна облегчить душевныя страданія. Она великодушно протягиваетъ руку погибающему и спасаетъ его. Если она и поддается иногда обаянію побдителя, то не оскорбляетъ побжденнаго…. Поврьте, что я не приблизился бы въ такомъ ужасномъ положеніи къ дому господина ди-Понте, еслибъ не надялся встртить здсь васъ.

— Умоляю васъ, Валеріано, никогда и не сомнваться во мн…. Я хотла бы забыть васъ, но не могу: я постоянно вижу васъ предъ собою, слышу вашъ милый голосъ. Когда клевещутъ на васъ при мн, я страдаю невыразимо…. Если я узнаю, что вы заключены въ темницу, то я не перенесу этого….. Если же вы ршитесь бжать, мысль моя полетитъ вслдъ за вами…..

— Но скажите же мн, перебилъ Сіани, сжимая руки молодой двушки съ безпредльной радостью:хватитъ ли у, васъ смлости оставить своего отца, этого алчнаго купца, который раздляетъ ненависть венеціянцевъ ко мн, чтобы слдовать за мною, искателемъ приключеній?

Джіованна вздрогнула и взглянула съ недоумніемъ на молодаго человка, отважившагося сдлать ей подобное предложеніе.

Но онъ не замтилъ этого и продолжалъ съ увлеченіемъ:

— Еслибъ вы ршились раздлить со мною скитальческую жизнь, я отомстилъ бы всмъ неблагодарнымъ, потому что сталъ бы служить Венеціи, не подчиняясь никому, и сражался бы съ ея врагами. Въ настоящее время, когда византійская имперія представляетъ собою ни боле, ни мене, какъ пурпуровый лоскутъ, изъ котораго каждый смльчакъ можетъ выкроить себ герцогскую мантію, я могъ бы сдлать многое и пожалуй даже возвелъ бы васъ на тронъ. Вашъ отецъ простилъ бы намъ, потому что его честолюбіе было бы удовлетворено вполн.

— Зачмъ вы стараетесь обольщать меня мечтами, которымъ не суждено никогда сбыться, Валеріано! И зачмъ мн все это? Я не честолюбива и не желала бы ничего, кром возможности жить съ вами вдали отъ всего свта, не привлекая ни чьихъ взглядовъ и не возбуждая ни въ комъ зависти?

— Такая спокойная жизнь немыслима для насъ, Джіованна, потому что нашей любви угрожаютъ со всхъ сторонъ. Ваша красота, вашъ характеръ воспламенили не одно мое сердце, и мои соперники радуются теперь моему паденію. Но въ Венеціи мн нельзя бороться съ ними, а какъ же я удалюсь отсюда безъ васъ…. какъ оставлю я васъ одну, когда знаю, что мои враги будутъ добиваться вашей руки, и Бартоломео ди-Понте принудитъ васъ избрать одного изъ нихъ?

— Отецъ мой не прибгнетъ къ насилію, чтобы заставить меня выйти за мужъ за кого бы то ни было! возразила съ убжденіемъ Джіованна. Онъ любитъ меня искренно и не захочетъ сдлать меня несчастною на всю жизнь.

— Онъ гордъ, Джіованна, а гордость можетъ заставить его сдлать такой поступокъ, который погубитъ все. Если онъ смотритъ ца свою дочь, какъ на орудіе для достиженія своихъ честолюбивыхъ цлей, онъ воспользуется этимъ орудіемъ, хотя бы оно и могло сломаться въ его рукахъ.

— Вы не справедливы къ нему, сказала Джіованна съ меланхолическою улыбкою.— Но не унывайте, Валеріано: я клянусь вамъ именемъ Господа нашего Іисуса Христа, что останусь вамъ врною до гроба и съумю противустоять всмъ угрозамъ и просьбамъ….

При этихъ словахъ дверь быстро отворилась и въ комнату вбжала взволнованная Франческа.

— Разставайтесь скоре! сказала она молодымъ людямъ: сейчасъ пришелъ Азанъ Іоаннисъ въ сопровожденіи трехъ разнощиковъ. Онъ желаетъ видть немедленно нашего господина…. я не ожидаю ничего хорошаго отъ посщенія такой зловщей птицы.

— Я ухожу, Джіованна, и уношу съ собою вашу клятву, сказалъ Сіани, вставая и протягивая ей руку.

— Да, да, идите, Валеріано! проговорила торопливо двушка: если мой отецъ увидитъ васъ здсь, то онъ обвинитъ меня въ непослушаніи….

Въ это самое время Бартоломео ди-Понте ходилъ большими шагами въ замтномъ волненіи по одной изъ обширныхъ залъ своего роскошнаго дома, наполненной всевозможными произведеніями искусства и образцами предметовъ торговли, разставленными съ самою мелочною заботливостью. Тутъ было собрано все, что придумала любовь къ роскоши и что служило выраженіемъ нравовъ и различныхъ степеней развитія народовъ.

Бартоломео останавливался по временамъ, чтобы бросить тоскливый взглядъ на большой каналъ, который велъ къ морю и по которому въ былое время носились его богатые корабли, нагруженные сокровищами.

— И такъ, я потерялъ все! шепталъ съ тоскою негоціантъ, сжимая руками пылающую голову. И такъ я напрасно трудился въ теченіе столькихъ лтъ какъ послдній изъ поденьщиковъ! Цною безсонныхъ ночей, цною безчисленныхъ, заботъ я съумлъ, не смотря на свое плебейское происхожденіе, создать себ блестящее положеніе, пріобрсть богатство и сдлаться популярнымъ не мене любаго изъ патриціевъ, побдившихъ сарацынъ и стоящихъ во глав венеціанской республики. Цлая армія прикащиковъ и матросовъ повиновалась моей вол, я пріобрлъ себ земли, корабли, дома и замокъ…. и вотъ теперь все исчезло какъ сонъ, по милости Мануила Комнена, вздумавшаго ограбить публично венеціанскихъ купцовъ….

Стукъ отворившейся двери прервалъ наконецъ нить печальныхъ мыслей, терзавшихъ купца.

Бартоломео поднялъ глаза и увидлъ своего негра Абу-Кассима.

— Господинъ, сказалъ почтительно негръ: трое иностранцевъ желаютъ васъ видть и просятъ позволенія войти къ вамъ.

— Трое иностранцевъ! Боже мой, и теперь-то нтъ мн ни минуты покоя! воскликнулъ нетерпливо ди-Понте. А кто они такіе, Кассимъ?

— Должно быть, купцы съ Архипелага, или изъ Сиріи, господинъ! отвчалъ невольникъ. Одинъ изъ нихъ принесъ тюкъ! добавилъ онъ.

— О, скажи имъ, Абу-Кассимъ, скажи, что я боленъ, что не покупаю ничего въ настоящее время, по случаю войны…. говори, что придетъ теб въ голову.— И да унесетъ ихъ чертъ вмст съ ихъ тюкомъ!

— Однако ихъ привелъ сюда Азанъ Іоаннисъ, господинъ! замтилъ было негръ….

Но прежде чмъ купецъ успхъ отвтить, въ комнату вошелъ самъ далматъ, сопровождаемый тремя разнощиками, изъ которыхъ одинъ сгибался подъ тяжестью большаго тюка.

Бартоломео нахмурился и подошелъ къ непрошеннымъ постителямъ.

Какъ вы осмлились войти сюда безъ моего позволенія? спросилъ онъ рзко. Зачмъ вы явились ко мн? Я не покупаю теперь и не буду покупать!

— Напрасно, Бартоломео! произнесъ мягко Азанъ. Почему вы знаете: можетъ быть, господинъ Заккаріасъ предложитъ вамъ такую выгодную сдлку, что счастье улыбнется вашему дому опять?

Говоря это, онъ сдлалъ знакъ торговцу развязать тюкъ и выложить все находившеея въ немъ.

Заккаріасъ исполнилъ приказаніе и сталъ вынимать одинъ за другимъ куски красной шелковой матеріи, прошитыя золотыми нитями, парчи, унизанныя рубинами и смарагдами, драгоцнные ящички, кольца и кинжалы изящнйшей работы.

Но ди-Понте смотрлъ на вс эти предметы съ убійственнымъ равнодушіемь.

— Вы пренебрегаете моими сокровищами?! замтилъ Заккаріасъ съ тонкою улыбкою. Вы правы: все это ничто въ сравненіи съ той безцнной жемчужиною, которую я хочу предложить вамъ…. Неугодно ли полюбоваться рдкостью, синьоръ Бартоломео! добавилъ онъ, кивнувъ головою на Абу-Кассима, стоявшаго неподвижно въ дверяхъ залы, какъ статуя чернаго дерева.

Купецъ, изумленный такими загадочными спорами, приказалъ негру выйти изъ комнаты.

— Сперва я покажу вамъ раковину, заключающую въ себ эту драгоцнность! сказалъ странный торговецъ, взявъ купца за руку и подводя его къ окну, изъ котораго виднлись городъ, большой каналъ, лагуны и море, сверкавшее на солнц, какъ расплавленное серебро.

— Вотъ раковинка! произнесъ Заккаріасъ, указывая на море. А вотъ и жемчужина, прибавилъ онъ, протянувъ руку по направленію къ городу.

При этихъ словахъ глаза его, блествшіе отвагою и неукротимою энергіею, устремились на изумленнаго Бартоломео, какъ бы желая прочесть самыя сокровенныя его мысли.

— Какъ вы думаете, господинъ ди-Понте, спросилъ Заккаріасъ, стоютъ ли эта раковина и эта жемчужина потерянныхъ вами кораблей?

— Разумется, стоютъ, но корабли принадлежали мн, отвчалъ ди-Понти, изумленіе котораго все возростало, между тмъ какъ Венеція….

— Будетъ вашей черезъ двадцать четыре часа, если только вы пожелаете этого.

Честолюбивый негоціантъ задрожалъ, но тутъ же пожалъ плечами и обратился къ далмату:

— Зачмъ ты не предупредилъ меня, что привелъ ко мн сумасшедшаго? спросилъ онъ сурово.

— Потому, отвчалъ далматъ, что этотъ торговецъ иметъ полную возможность сдержать свои общанія, какими бы невроятными он не казались. Но выслушайте его лучше до конца, господинъ Бартоломео!

Любопытство купца было возбуждено въ высшей степени.

Заккаріасъ продолжалъ:

— Управляетъ длами міра сего одинъ только случай. Кто надется единственно на свой умъ и свою ловкость, ошибается постоянно. Вс усилія самыхъ опытныхъ моряковъ побдить бурю — оказываются безплодны, доктора, пытающіеся излчить больныхъ чумою, не могутъ помочь себ въ самой пустой болзни, астрологъ, предсказывающій королямъ смерть, не предвидитъ своей собственной. Да, не служите ли и вы сами подтвержденіемъ этихъ истинъ?

— Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ Бартоломео, скрывая свое безпокойство подъ маскою презрнія.

— Мсяца два тому назадъ, продолжалъ странный торговецъ, вы были однимъ изъ богатйшихъ купцовъ Венеціи. Народъ видлъ въ васъ своего покровителя, вы обладали настоящимъ флотомъ, который бороздилъ вс моря и разносилъ ваше имя по всмъ частямъ свта. Еслибъ въ то время какой-нибудь человкъ сказалъ вамъ, что ваши сокровища исчезнутъ, какъ по мановенію волшебнаго жезла, что ваше могущество и величіе улетучатся, какъ прекрасное сновидніе, еслибъ онъ добавилъ, что черезъ нсколько дней знаменитый и великодушный ди-Понте не только будетъ раззоренъ, но дойдетъ до крайней бдности,— да и не только до бдности, но и до позора, будетъ брошенъ въ тюрьму, а потомъ выставленъ на площади Святаго Марка и заклейменъ рукою палача, какъ это принято длать съ несостоятельными должниками,— то что бы вы отвтили на это, Бартоломео! Вы бы засмялись и сказали бы, что предсказатель сошелъ съ ума, а между тмъ слова его были бы истиною.

Купецъ не отвчалъ, испуганный ужасною перспективою, открывшеюся передъ нимъ. Лице его покрылось мертвенной блдностью, а глаза смотрли дико и неопредленно въ даль.

— Между тмъ, заговорилъ снова Заккаріасъ, осмлитесь ли вы утверждать теперь, что пророкъ былъ бы достоинъ наказанія?

— Нтъ, нтъ! пробормоталъ глухо Бартоломео, опуская голову на грудь.

За этимъ восклицаніемъ послдовало гробовое молчаніе. Заккаріасъ хотлъ, какъ казалось, дать купцу время обдумать хорошенько весь ужасъ его положенія. Онъ посмотрлъ торжествующимъ взглядомъ на своихъ спутниковъ — Кризанхира и укротителя львовъ — и затмъ дотронулся рукою до плеча разорившагося негоціанта.

— Ну, что же, господинъ ди-Понте, сказалъ онъ съ усмшкою, будете ливы считать меня за сумасшедшаго, если я спрошу васъ, что согласны ли вы промнять ожидающій васъ позоръ на предлагаемое мною вамъ сокровище, согласитесь ли сдлаться венеціанскимъ дожемъ, низвергнувъ для этого дожа Виталя Микели?

Блуждающій взглядъ Бартоломео упалъ на говорившаго. Несчастный плебей не зналъ, какъ понять такое странное предложеніе. Онъ не зналъ, смются ли надъ нимъ или ставятъ ему ловушку, и думалъ, что сдлался жертвою какихъ-нибудь злыхъ духовъ, вызванныхъ его постоянною думою объ ожидающей его грустной участи. Не открывалась ли ужъ подъ его ногами пропасть, чтобы поглотить его вмст съ этими демонами-искусителями? Онъ обратился наконецъ къ далмату и спросилъ взволнованнымъ голосомъ:

— Іоаннисъ, долженъ ли я выслушивать еще этихъ волшебниковъ, которые вроятно потшаются надъ моимъ легковріемъ? Скажи мн хоть что нибудь? Мн нужно услышать твой голосъ, чтобы увриться въ дйствительности всего слышаннаго мною?!

Далматъ подошелъ.

— Разв вы забыли, многоуважаемый господинъ Бартоломео, сказалъ онъ съ улыбкою, что я общался найдти вамъ спасителя?— Ну, я сдержалъ мое слово: этотъ разнощикъ можетъ спасти васъ, конечно при извстныхъ условіяхъ.

— Я считалъ тебя честолюбивымъ, Бартоломео, заговорилъ снова Заккаріасъ, — но теперь мн кажется, что я ошибся. Честолюбивый человкъ — гибокъ и ядовитъ, какъ змя, онъ не знаетъ слезъ, не ослпляется богатствомъ и не унываетъ при первой же неудач. Въ минуту своего паденія, онъ не теряетъ мужества и надется, что взойдетъ опять на вершину. Онъ пользуется даже своими врагами, забываетъ друзей, губитъ ихъ, если они не нужны ему больше. Нтъ, почтеннйшій ди-Понте, ты не честолюбивъ, если впадаешь въ отчаяніе изъ за потери нсколькихъ кораблей и не вришь въ возможность замнить патриція Виталя Микели другимъ лицемъ!

— Да, кто вы такой?! воскликнулъ ди-Понте, начиная терять голову въ лабиринт всевозможныхъ предположеній.

— Кто я? возразилъ странный торговецъ съ насмшливою улыбкою. Я — человкъ, предлагающій теб могущество и готовый возвратить теб твои корабли, если только ты будешь повиноваться мн слпо и продашь свою душу!

При этихъ словахъ Заккаріасъ взглянулъ на купца и громко разсмялся, замтивъ на лиц его выраженіе суеврнаго ужаса. Бартоломео вообразилъ, что передъ нимъ стоитъ въ человческомъ образ самъ сатана и предлагаетъ ему свою адскую сдлку.

— Ужъ не потерялъ ли я разсудокъ? произнесъ онъ печально.

— Оставьте вашу робость, забудьте прошлое и думайте объ одномъ будущемъ! продолжалъ искуситель.— Вы любовались не давно Венеціей, сіяющею красотою и богатствомъ, но еслибъ вы могли заглянуть въ сердце народа, то ужаснулись бы, увидвъ, сколько накопилось въ немъ желчи и вражды противъ надменныхъ патриціевъ. Неудовольствіе ростетъ все боле и боле, и хотя въ данный моментъ все по видимому спокойно, но это спокойствіе только кажущееся. Пройдетъ нсколько дней или врне нсколько часовъ, и буря разразится: быть можетъ венеціанскій дожъ и члены сената, которые сегодня врятъ въ непоколебимость своего могущества, проснутся, не дале какъ завтра, отъ яростныхъ криковъ взбунтовавшейся черни.

— Можетъ быть, но патриціи перебьютъ половину мятежниковъ — и все будетъ по старому! замтилъ Бартоломео.

— Не думаю! возразилъ Заккаріасъ: подавить мятежъ всего венеціанскаго народа будетъ довольно трудно: усмирять чернь, когда она взбунтуется, то же, что противиться пожару, охватившему весь городъ и уничтожающему все, что попадается ему на пути.

— Это такъ, согласился купецъ: но гд-жъ доказательство, что этотъ страшный пожаръ вспыхнетъ теперь, а не въ другое время?

Заккаріасъ вытащилъ изъ кармана своей туники большой синій пергаментъ и подалъ его ди-Понте.

— Прочтите этотъ рапортъ Азана Іоанниса, который служитъ одновременно шпіономъ и сенату и мн, сказалъ онъ, и вы увидите, что вс начальники корпорацій поклялись не слушаться больше приказаній дожа Виталя. Одни только купцы медлятъ и не знаютъ, на что имъ ршиться, а потому, чтобы заставить и ихъ перейти на сторону народа, намъ нужно имя человка, къ которому они относились бы съ полнымъ довріемъ и который пользовался бы такимъ уваженіемъ, что вс голоса были бы на его сторон, когда дойдетъ наконецъ дло до выбора дожа изъ среды гражданъ…. Однимъ словомъ, намъ нужно ваше имя!

— Но вы предлагаете мн смерть! проговорилъ негоціантъ, взволнованный до нельзя словами незнакомца.

— Смерть лучше нищеты и позора! возразилъ сухо Заккаріасъ.— Но довольно болтать: я вижу, что теб не достаетъ энергіи, Бартоломео, и потому не буду больше настаивать…. Удивляюсь только, зачмъ ты лелялъ такъ долго мечту стать выше патриціевъ, сдлавшись даже для этого любимцемъ народа….. когда ты ни боле, ни мене, какъ тщеславный павлинъ, гордящійся своими перьями? У тебя даже н.ъ той смлости и предпріимчивости, какая есть у людей стремящихся къ власти!

Бартоломео взглянулъ сурово на незнакомца и отвчалъ:

— Если у меня нтъ энергіи, за то есть достаточно гордости, чтобы не позволить никому оскорблять себя, господинъ Заккаріасъ! Я колеблюсь не изъ трусости. Но дло идетъ теперь вдь не о защит отечества, а объ измн ему. Ваши общанія не могутъ ослпить меня, и я не гонюсь за блестящими призраками. Я прежде всего венеціянецъ, и хотя я врагъ сената, но не согласенъ продать Венецію, въ которой я родился, страдалъ, боролся, разбогатлъ…. слышите-ли! не согласенъ продать ее за вс сокровища міра!

— А кто же просить васъ продать ее? спросилъ Заккаріасъ холодно, внутренно обезпокоенный дурнымъ оборотомъ, который принималъ разговоръ.— Вамъ въ теченіи всей жизни приходилось унижаться передъ патриціями, и я даю вамъ теперь средство отомстить имъ за себя — вотъ и все! Но если вы не желаете пользоваться имъ, то я не буду навязываться и отыщу другаго богатаго купца, у котораго было бы поменьше щепетильности, чмъ у васъ.

Онъ повернулъ было къ двери, но Бартоломео остановилъ его за руку и произнесъ умоляющимъ тономъ:

— Подождите еще мгновенье, Заккаріасъ! О, еслибъ вы уврили меня, что за вашимъ предложеніемъ не скрывается ловушки, что мн не предстоитъ играть роль Искаріота, продавшаго Христа, что я не буду проклятъ народомъ, который довряетъ мн слпо…. Дайте же врныя гарантіи, и я подпишу нашъ договоръ своею кровью!

Разнощикъ притворился, что подозрнія Бартоломео удивляютъ его въ высшей степени.

— Теперь ужъ вы, хотите, въ свою очередь, оскорбить меня недоврчивостью? замтилъ онъ.— Я не понимаю вашихъ загадочныхъ вопросовъ. Потрудитесь объясниться.

— Скажите мн: останется ли Венеція свободною? спросилъ купецъ тихимъ и не ршительнымъ тономъ.

Мнимый торговецъ пожалъ плечами.

— Кто-жъ осмлится наложить на Венецію цпи, когда дожемъ ея будетъ могучій и богатый Бартоломео ди-Понте? отозвался онъ съ чуть замтною усмшкою.— Ну, успокоились ли вы теперь, купецъ! согласны ли подписать договоръ?

По купецъ продолжалъ смотрть на Заккаріаса все еще съ недовріемъ.

— А на чью помощь будетъ надяться моя прекрасная родина, если на нее нападутъ сарацины, норманны или крестоносцы? спросилъ негоціантъ.

— На помощь восточнаго императора, отвтилъ разносчикъ, а чтобы новый дожъ не сомнвался въ искренности императора, послдній пришлетъ ему цлый гарнизонъ для защиты Венеціи, въ случа же нужды, онъ объявитъ себя даже оффиціально покровителемъ республики!

— Понимаю! проговорилъ со вздохомъ ди-Понте: я долженъ вытаскивать для него изъ огня каштаны. Нтъ, господинъ Заккаріасъ, не старайтесь больше уврять меня, что я могу сдлаться дожемъ Венеціи. Я понимаю, что не могу быть для нея ни чмъ инымъ, какъ тюремщикомъ.

Заккаріасъ прикусилъ губы, понявъ, что онъ сдлалъ промахъ своею поспшностью, и что итальянская проницательность превосходитъ византійскую хитрость. Но онъ не смутился и постарался исправить ошибку.

— Вы впадаете въ крайности и видите все въ черномъ цвт! возразилъ онъ, стараясь казаться безпечнымъ.— Вы не приняли во вниманіе, что каждому дожу, необходимо имть сильнаго союзника, потому что чернь непостоянна, какъ море и готова завтра же разбить то чему она покланялась сегодня…. Кром того, Венеція не будетъ въ состояніи отбиться одна отъ варваровъ, когда не станетъ патриціевъ, которые будутъ сосланы куда нибудь, или приглашены въ Константинополь.

— До этого дня она оборонялась всегда отъ враговъ покровительствомъ Святаго Марка и саблей своихъ сыновей, замтилъ печально ди-Понте.

— Ну, что же синьоръ, да или нтъ? спросилъ нетерпливо Заккаріасъ: мн некогда!

— Дайте мн подумать, прежде чмъ я скажу послднее слово! отвчалъ купецъ, посмотрвъ искоса на страннаго разнощика.

— Подумать?! А ты все еще продолжаешь бояться?!.. Ну, такъ и быть, сдлаю еще одно усиліе, чтобы побдить твое упорство…. Я знаю, что ты любишь свою дочь, Джіованну, больше себя, судьба ея интересуетъ тебя больше богатства и собственной жизни,— не такъ-ли?…. Ну, такъ я уже подумалъ объ ея будущности и даже подыскалъ для нея жениха, достойнаго дочери дожа.

Услышавъ имя своей дочери, купецъ взглянулъ пытливо на говорившаго.

— А можете ли сообщить мн имя жениха? спросилъ онъ съ тревогою.

— Имя его — Азанъ Іоаннисъ! отвтилъ спокойно разнощикъ, указывая на стоявшаго молча далмата.

Ди-Понте вспыхнулъ.

— Какъ, вы хотите, чтобы я отдалъ свою дочь за моего же слугу? воскликнулъ онъ съ гнвомъ.

— Нть, не за слугу, но за великаго дрюнжера императорскаго флота, за отважнаго далмата, который указалъ собственно на тебя, какъ на самаго достойнаго быть дожемъ, и который будетъ названъ протобастомъ тотчасъ же посл своей свадьбы.

— А чмъ гарантируется это общаніе? освдомился онъ, начиная увлекаться планами мнимаго Заккаріаса.

— Моею клятвою.

— Клятвою разнощика?! проговорилъ презрительно Бартоломео.

— Нтъ! прошепталъ Іоаннисъ, приблизившись къ ди-Понте: не разнощика, но императора: передъ тобою Мануилъ Комненъ.

Купецъ отступилъ на нсколько шаговъ, широко раскрывъ глаза и едва вря ушамъ, но скоро завертлись въ голов его различныя сумасбродныя мысли: для него казалось страннымъ, что онъ, простой гражданинъ республики, удостоился доврія этого грознаго и могущественнаго императора, отъ котораго зависли жизнь и счастіе столькихъ милліоновъ людей

Въ его памяти промелькнулъ вдругъ весь рядъ цезарей, и славныхъ и преступныхъ, передъ которыми склонялись народы, какъ передъ божествомъ,— и имъ овладло чувство невольнаго благоговнія: Мануилъ Комненъ соблаговолилъ говорить съ нимъ съ такою фамильярностью, предложилъ ему сдлаться его сообщникомъ, общалъ возвратить потерянное богатство и поставить во глав республики, да сверхъ всего этого прочитъ еще своего любимца въ супруги его дочери,— о, какая честь! какое искушеніе! И вотъ онъ ужъ пересталъ думать о Венеціи и готовъ примириться съ мыслью объ ея подчиненіи восточному императору!

— Время уходитъ, замтилъ наконецъ Мануилъ холодно.— Одинъ часъ замедленія можетъ повлечь за собою дурныя послдствія…. Говори же, Бартоломео: хочешь ли ты примкнуть къ намъ или нтъ?

— Я принимаю вс условія Цезаря, отвтилъ ди-Понте, опускаясь на колна., и умоляю простить мн мою нершительность: я буду однимъ изъ вашихъ преданнйшихъ и признательнйшихъ рабовъ.

— А считаешь ты меня теперь достойнымъ быть покровителемъ Венеціи?

— Кто же можетъ равняться силою и мужествомъ побдителю турокъ, болгаръ и скиовъ? отозвался купецъ, оставаясь колнопреклоненнымъ.

— Между нами еще не все кончено, вмшался Іоаннисъ, положивъ руку на плечо Бартоломео:— какъ ни радъ я, что заручился согласіемъ отца прекрасной Джіованны, но я желалъ бы увриться и въ ея согласіи быть моею женою.

— Дочь моя привыкла повиноваться мн, отвтилъ ди Понте.

— Сегодня она должна совтоваться только съ своимъ сердцемъ и повиноваться исключительно своимъ чувствамъ: я желаю этого!

— Будь по вашему! Я прикажу Абу-Кассиму призвать ее сюда.

— Нтъ, возразилъ торопливо Азанъ, не длайте этого, ваше присутствіе стснитъ ее, и мы не узнаемъ тогда истины, позвольте намъ лучше пройти въ садъ, гд она должна находиться теперь, судя потому, что двое невольниковъ оберегаютъ входъ?

— Идите, мой другъ, по будьте осторожны съ нею….

— Я люблю ее уже давно, Бартоломео, и для того, чтобы достигнуть цли, къ которой я теперь такъ близокъ, я переносилъ униженія, подвергался опасностямъ и нажилъ себ множество враговъ. Джіованна была слишкомъ богата для меня, но теперь обстоятельства измнились: она стала бдною, а мое богатство начало рости, и я хочу, чтобы она была обязана всмъ мн и любила бы меня за это.

По губамъ купца пробжала сомнительная улыбка.

— Она будетъ вашей женою, Іоаннисъ, сказалъ онъ,— будетъ врна своимъ обязанностямъ, не увидится никогда больше съ Сіани, который былъ вашимъ соперникомъ, но за любовь ея къ вамъ я не могу ручаться: одинъ только Богъ властенъ надъ сердцемъ человка. Идите!

— Мы увидимся скоро, господинъ ди-Понте, сказалъ Заккаріасъ.— Не забудьте, что ваше имя написано на этомъ пергамент, и что съ этого часа мн принадлежатъ ваша жизнь и ваше благополучіе. Вы обязаны повиноваться мн, и я разсчитываю на вашу врность.

Онъ вышелъ изъ залы въ сопровожденіи Кризанхира и Аксиха, предшествуемый далматомъ. Когда дверь затворилась за ними, Бартоломео спросилъ себя снова: не видлъ ли онъ только сонъ? Ему было трудно поврить, чтобы этотъ разнощикъ безъ всякихъ знаковъ отличія былъ дйствительно императоръ Комненъ. Но онъ припомнилъ его взглядъ, голосъ, слова, которымъ не могъ противустоять, и повторилъ нсколько разъ.

— Я буду дожемъ венеціанскимъ!… займу герцогскій тронъ!… замщу благороднаго Виталя Микели!

Но потомъ лице его омрачилось, и онъ добавилъ шепотомъ:

— Да, но Виталь не былъ подданнымъ восточнаго Цезаря!

И дв крупныя слезы скатились медленно по блднымъ щекамъ ди-Понте.

ГЛАВА XIX.
Джіованна.

Джіованны было въ саду любимое мсто, гд она царствовала полновластно. Это былъ настоящій рай, усаженный различными деревьями, поражавшими странными формами своихъ цвтовъ, окруженный пушистою изгородью изъ миртъ и розъ и населенный множествомъ птицъ, распвавшихъ беззаботно вокругъ своей госпожи.

По средин этого прелестнаго мста возвышалась блая мраморная ротонда, скрывавшаяся въ половину за кустами пуховника. Это хорошенькое зданіе, поддерживавшееся граціозными колоннами, служило убжищемъ отъ нестерпимаго зноя, а вмст съ тмъ и купальною, такъ какъ въ немъ помщался большой бассейнъ, въ который спускались по ступенькамъ. По стнамъ вились ліаны, стлались по потолку и спускались снова внизъ, образуя между колонками искуственное кружево, изобиловавшее всми цвтами радуги, за которое цплялись желтыя, красныя и зеленыя птицы.

Солнечные лучи врывались въ ротонду, отражались въ чистой прозрачной вод бассейна и освщали прекрасное лице Джіованны, сидвшей задумчиво на верхней ступеньк, въ кисейномъ покрывал.

Мысли молодой двушки были заняты Валеріано, который оставилъ ее нсколько минутъ назадъ, она думала, что молодой патрицій уже ушелъ, но онъ и не думалъ уходить и, скрытый тнью кустовъ, любовался ею, которая была для него дороже всхъ сокровищъ вселенной.

Джіованна казалась въ эту минуту еще обольстительне, тмъ боле что она, не подозрвая, что за нею наблюдаютъ, предалась всецло своимъ чувствамъ: лице ея выражало поперемнно то сомнніе, то надежду, то боязнь. Она улыбалась при воспоминаніи о счастливыхъ минутахъ и хмурилась, когда думала, что ей не скоро придется увидать Сіани. Между тмъ она была предметомъ наблюденій на одного Валеріано: мнимые разнощики и далматъ, подкравшіеся незамтно къ ротонд, тоже остановились какъ вкопанные и смотрли на бдную двушку глазами, въ которыхъ выражались восторгъ и удивленіе.

Посл продолжительнаго молчанія, во время котораго Заккаріасъ казался погруженнымъ въ какое-то восторженное состояніе, Азанъ дотронулся тихо до его плеча и кинулъ на него взглядъ, выражавшій ясно:

— Ну, обманулъ ли я васъ?

Заккаріасъ отвтилъ не сразу, онъ не могъ оторвать взгляда отъ молодой красавицы.

— Іоаннисъ, отвтилъ онъ наконецъ шепотомъ:— въ Бланкервальскомъ дворц было и есть множество женщинъ, превосходившихъ красотою эту двушку, но я никогда не чувствовалъ при вид ихъ такого волненія, какое овладло мною въэту минуту.

— А знаете ли, почему вы испытываете это, синьоръ Заккаріасъ! замтилъ далматъ съ улыбкою.— Потому, что вы не видали раньше настоящихъ женщинъ, а только — рабынь, готовыхъ исполнять малйшій вашъ капризъ. Вс т прелестныя созданія, которыхъ пріискивали вамъ ваши услужливые придворные, были ничто иное, какъ мраморныя статуи: он двигались, говорили, глаза ихъ блистали, но мысль и воля были мертвы въ нихъ. По одному вашему знаку, он преклонялись передъ вами, но сердце ихъ оставалось безучастнымъ къ вамъ. Отсутствіе всякаго чувства, всякаго желанія и свободы лишали вашихъ Венеръ того таинственнаго обаянія, въ которомъ состоитъ все могущество женщины. Вглядитесь хорошенько въ Джіованну ди-Понте: сердце ея принадлежитъ ей вполн, и она свободна въ своихъ чувствахъ. Сколько ума и доброты выражается въ ея глазахъ! Подъ этими чудными. Формами скрывается возвышенная душа, вольная въ своихъ движеніяхъ…. Если красота ея производитъ на васъ такое глубокое впечатлніе — это потому, что вы встртили еще въ первый разъ женщину, которая горда и неприступна и не покорится никому безъ любви, хотя бы добивался ея благосклонности даже императоръ Византіи!

— Да, ты правъ, Іоаннисъ! Велика прелесть свободной женщины, но не для меня, потому что я не привыкъ обуздывать свои желанія и, слдуя обыкновенно примру Александра Македонскаго, разскаю гордіевъ узелъ, вмсто того чтобы мучиться распутывая его…. Пора, однако, подойти къ Джіованн и заговорить съ нею.

Іоаннисъ тихо раздвинулъ кусты и вошелъ въ сопровожденіи мнимыхъ разнощиковъ въ ротонду.

Замтивъ этихъ людей, изъ которыхъ она знала только одного Іоанниса, Джіованна живо приподнялась, ожидая, что далматъ объяснитъ причину такого неожиданнаго посщенія.

— Синьора, началъ Азанъ, простите, что мы осмлились явиться къ вамъ непрошенными гостями, но меня послалъ къ вамъ вашъ отецъ.

Молодая двушка взглянула на него съ явнымъ недоумніемъ, и онъ, поклонившись съ ловкостью византійскаго придворнаго. поспшили, объяснить:

— Синьора, мои товарищи друзья Бартоломео ди-Понте…

— Друзья, которыхъ я никогда не видла.

— Можетъ быть, что вы не видали ихъ раньше, но они все же доказали ему свою преданность…. Я просилъ ихъ присутствовать при разговор съ вами.

— О чемъ же мн говорить съ вами?! произнесла Джіованна презрительно. И къ чему такая торжественность? Разв вы не были прежде нашимъ слугою? Вы, должно быть, хотите просить о какой-нибудь милости, какъ бывало прежде, когда вы длали какую-нибудь ошибку, за которую слдовало васъ наказать. Я заступалась за васъ не разъ, и отецъ всегда прощалъ вамъ по моей просьб, если вы разбивали даже драгоцнную вазу или портили прекрасную матерію.

Заккаріасъ улыбнулся, между тмъ какъ лицо Азана вспыхнуло при такомъ наивномъ воспоминаніи молодой двушки. Но онъ постарался подавить свой гнвъ и проговорилъ взволнованнымъ голосомъ:

— Я дйствительно хочу просить у васъ милости… Отъ васъ зависитъ сдлать меня на вкъ счастливымъ или несчастнымъ.

— Бдный Азанъ! Что же случилось, говорите! я слушаю васъ!

Она была такъ прекрасна и спокойна, что далматъ лишился на мгновеніе своей самоувренности и не нашелся, что отвтить. Глаза его устремились на нее съ выраженіемъ не то смущенія, не то дерзости, такъ что она покраснла невольно и поправила покрывало, которое съхало съ плечъ. Іоаннисъ понялъ, что необходимо высказаться скоре, какъ бы трудно это ни было, и проговорилъ, схвативъ руку смущенной двушки:

— Синьора, забудьте прошлое, смотрите на меня, какъ на человка, который можетъ поднять васъ высоко надъ всми патриціями, И скажите мн: согласны вы выйти замужъ за этого человка или нтъ?

— Выйти за васъ замужъ, Азанъ?! произнесла Джіованна со смхомъ, думая, что далмату вздумалось шутить такъ грубо, и мой отецъ позволилъ вамъ сдлать мн это странное предложеніе?!

Но вмст съ тмъ въ голов ея мелькнула мысль, что дло идетъ о какомъ-нибудь пари: какая же могла быть другая причина такой дерзости?

— Вы ошибаетесь, синьора, возразилъ Азанъ: я говорю истину, и товарищи мои могутъ засвидтельствовать вамъ это.

— Да, прибавилъ Заккаріасъ: вашъ почтенный батюшка самъ позволилъ господину Іоаннису явиться сюда и говорить съ вами.

Но онъ раскаялся тутъ же въ этихъ неосторожныхъ словахъ, когда увидлъ, какое ужасное дйствіе Произвели он на молодую двушку.

Она поблднла, какъ смерть, кинула вокругъ себя взглядъ отчаянія, какъ будто ужъ было все потеряно для нея и, прислонившись къ колонн, испустила жалобный стонъ..

Горе ея и видимое отвращеніе къ Азану увеличили еще больше его страсть. Онъ принадлежалъ къ тмъ развращеннымъ натурамъ, которыя хохочутъ надъ слезами другихъ, которыя ищутъ препятствій и презираютъ врность и покорность. Женщина, которую онъ любилъ, должна была сдлаться его добычею, не смотря ни на что. Ему нравились лучше поцлуи, сорванные насильно, чмъ добровольные.. Онъ улыбнулся при мысли, что покоритъ сердце этой двушки, вырветъ изъ него образъ ненавистнаго ему соперника и заставитъ эти прекрасные глаза смотрть на него съ нжностью. Онъ не врилъ въ постоянство женщины, и гнусная игра въ чувства доставляла ему неописанное удовольствіе.

Между тмъ Джіованна, опомнившись немного, проговорила въ полголоса:

— Какъ могла придти въ голову моему отцу такая безумная мысль?… Это или сумасшествіе или низость! Но отецъ и гордъ и уменъ…. Нтъ, этого быть не можетъ: этотъ негодяй солгалъ!

И, обратившись къ Іоаннису, сказала по возможности твердымъ голосомъ:

— Вы выполнили данное вамъ порученіе и можете удалиться: мн слушать васъ боле нечего.

Далматъ ожидалъ взрыва гнва, а потому ея спокойствіе сильно его озадачило, но онъ притворился, однако, что не понялъ ея и сказалъ:

— Синьора, я понимаю, что вы не довряете мн: я предвидлъ это и потому не обижаюсь на васъ. Потрудитесь разспросить моихъ товарищей, они заявятъ вамъ, что я просилъ вашего отца не насиловать вашихъ чувствъ. Мн нужно ваше добровольное согласіе, и я далекъ отъ подлаго намренія завладть вашею рукою противъ вашей собственной воли. Примите, впрочемъ, къ свднію, что не существуетъ больше Азана Іоанниса, служившаго въ вашемъ дом: прошедшее его погребено подъ званіемъ сановника византійскаго двора….

— Такъ точно скрываютъ иногда грязный полъ подъ дорогимъ ковромъ! перебила Джіованна съ горечью.

Іоаннисъ задрожалъ при этомъ оскорбительномъ замчаніи, но онъ ршился оставаться безчувственнымъ къ уколамъ Джіованны, почему и сказалъ съ безмятежною улыбкою:

— Я считалъ васъ да считаю и теперь на столько великодушною и разсудительною, что вы не будете обвинять меня за неравное съ вами происхожденіе?!

— Вы ошибаетесь, Азанъ! Я считаю унизительнымъ оскорбляться на несчастнаго, который лъ столько времени хлбъ моего отца, но вы вынудили меня напомнить вамъ, что вы обязаны отнестись съ уваженіемъ къ его дочери…. Я не обвиняю васъ за низкое происхожденіе, или за то, что вы были бдны и служили намъ: я ненавижу васъ за ложь, дерзость и зврство. Разв я не видла, какъ вы ползали предъ моимъ отцомъ, а потомъ подговорили его невольниковъ взбунтоваться противъ него, чтобы донести на нихъ, получить за это награду и подвергнуть ихъ же строгому наказанію? Да, я видла не одно это, но и то, какъ вы покидали своего господина въ минуту опасности, гнали ударами кнута отъ нашего порога нищихъ, молились лицемрно въ церкви, а спустя минуту злоупотребляли именемъ Спасителя, давая ложную клятву во имя Его…. Вотъ за все это презираю я васъ, Іоаннисъ!… Поврьте, что я соглашусь скоре умереть, чмъ принять ваше чудовищное предложеніе — назваться вашею женою.

Заккаріасъ не могъ отказать въ уваженіи молодой двушк, щеки которой вспыхнули отъ негодованіе, но Азанъ приготовился нанести ршительный ударъ.

— Удаляюсь съ отчаяньемъ въ душ, синьора, произнесъ on ь съ притворною грустью. Вы уврены, что знаете меня хорошо, и я не смю сдлать ни малйшей попытки разубдить васъ въ этомъ. Мн только жаль, что вы продиктовали приговоръ какъ мн, такъ и вашему почтенному батюшк.

— Синьора гонитъ насъ, обратился даіматъ къ товарищамъ: пойдемъ же просить Бога помиловать ее за то, что она осудила на смерть Бартоломео ди-Понте!

Сказавъ эти слога, онъ пошелъ твердымъ шагомъ изъ сада, оставивъ молодую двушку пораженною ужасомъ.

— Азанъ, воскликнула она, невольно не мучьте меня!… Можетъ быть, я обошлась съ вами слишкомъ невжливо…. но будьте же поснисходительне къ женщин, которая не всегда можетъ сдержать своего гнва!

Далматъ повернулся медленно къ ней, между тмъ какъ Заккаріасъ спросилъ шепотомъ аколута:

— Видлъ ли онъ когда-нибудь что-либо привлекательне этой горюющей двушки?

— Нтъ, монсиньоръ, отвтилъ Кризанхиръ. Но эта патетическая сцена напоминаетъ мн, что обворожительная Зоя отнеслась такъ же холодно къ моей любви, какъ эта дочь купца къ безумной страсти нашего друга Азана!

— Замтилъ ты, съ какою силою воли подавила она свое презрніе и отвращеніе, когда была произнесена угроза,.ея отцу?… Да, эта Джіованна не есть прекрасная кукла, которой взгляды, улыбки и слова заучены. Это настоящая женщина, какъ сказалъ Азанъ, и счастливъ тотъ, кого она полюбитъ!

Видя, что далматъ приближается, снова къ Джіованн, Сіани почувствовалъ такую бшенную ревность, въ причин которой не могъ даже дать себ отчета, что не будь тутъ мнимыхъ разнощиковъ, жизнь его соперника висла бы на волоск.

Молодая двушка сла возл одной изъ. колоннъ, обвитой розами, которыя падали на ея чудные волосы и плеча сообщая ей свой тонкій ароматъ и выставляя еще рзче ея безподобную красоту.

— Признайтесь, Азанъ, начала она робко, что вы хотли испугать меня, что моему отцу не предстоитъ никакой опасности?

— Напротивъ, синьора, возразилъ далматъ: это истина, и если вы желаете убдиться въ ней, то взгляните на это.

Съ этими словами онъ вынулъ изъ кармана синій пергаментъ и указалъ на немъ имя Бартоломео.: ди-Понте.

— Молите Бога, прибавилъ онъ торжественно, чтобы этотъ документъ не попалъ въ руки дожа или сенаторовъ. Патриціи не любятъ господина ди-Понте и конечно обрадуются возможности покончить съ нимъ безъ дальнихъ околичностей.

Молодая двушка не отвчала на эти слова.

Имя отца, находившееся въ списк заговорщиковъ, поразило ее какъ ударомъ грома, и она смотрла на Азана какимъ-то страннымъ, почти дикимъ взглядомъ.

— Но вдь этотъ документъ не въ рукахъ сенаторовъ, воскликнула внезапно двушка, схвативъ руку далмата: онъ у васъ, вы можете его разорвать! Вы конечно и сдлаете это: неужели, вы захотите погубить моего отца?

Язвительная усмшка искривила губы Азана Іоанниса.

— Разумется, нтъ! отвчалъ онъ спокойно. Я далекъ отъ мысли губить господина ди-Понте, но обстоятельства сложились такъ, не благопріятно для него, что уничтоженіе этого документа принесетъ ему не много пользы. Я забылъ сказать вамъ, что сенатъ уже поручилъ самымъ ловкимъ изъ своихъ шпіоновъ войти въ сношеніе съ недовольными и вкрасться въ ихъ Довріе, чтобы выдать потомъ измнниковъ Совту-Десяти.

— Но если вы знали это, Азанъ, зачмъ же вы не предупредили объ этомъ отца?

— Почему вы знаете: можетъ быть, доносчикъ ужъ усплъ сдлать свое дло, не смотря на всевозможныя предосторожности со стороны недовольныхъ?

— Такъ вы знаете доносчика? спросила Джіованна, устремляя на далмата пытливый взглядъ.

— Да, знаю, его зовутъ Азаномъ Іоаннисомъ, произнесъ шпіонъ тихо.

— Какъ, и вы осмливаетесь сознаваться мн въ такой двуличности въ дом моего отца, котораго избрали своею жертвою? воскликнула съ негодованіемъ двушка, уничтожая далмата глазами, полными презрнія: вы воспользовались его отчаяніемъ, чтобы заставить его сдлать необдуманный шагъ за тмъ, чтобы предать его въ руки его судей? О, эта низость достойна такого негодяя, какъ вы, Азанъ!

Далматъ затрепеталъ.

— Мн не хотлось бы услышать подобное обвиненіе изъ вашихъ устъ, синьора, проговорилъ Азанъ: еслибъ я былъ дйствительно такимъ порочнымъ человкомъ, какимъ вы считаете меня, то сказалъ ли бы я вамъ правду?… Нтъ, Джіованна, вы слишкомъ поспшны въ заключеніяхъ о характер человка. Я не такъ низокъ, чтобы рыть яму подъ ногами своего прежняго господина! Бартоломео вашъ отецъ, Джіованна, а я люблю васъ…. люблю уже давно, именно съ тхъ поръ, когда я прозябалъ еще въ тни и былъ слугою…. Одного звука вашего голоса было достаточно, чтобъ усмирять кипвшую во мн злобу и заставлять меня мириться съ бдностью и униженіями, я тяготился рабствомъ, но я переносилъ его съ готовностью, потому что оно позволяло мн жить подл васъ, прислушиваться къ шелесту вашего платья. Вы могли бы сдлать тогда изъ меня и героя и измнника: чтобы пріобрсть вашу любовь, я былъ готовъ на всякую жертву, которую бы вы потребовали отъ меня. Подумайте теперь: могу ли я быть предателемъ вашего отца?… Но я не властенъ измнять теченіе обстоятельствъ, которыя бросаютъ меня самого изъ стороны въ сторону. Я стою за дло народа, который желаетъ имть начальникомъ Бартоломео ди-Понте, и вотъ мн удалось заручиться въ пользу недовольныхъ поддержкою восточнаго Цезаря, предъ именемъ котораго блднютъ сенаторы Венеціи. Моя роль въ этой политической интриг, продолжалъ далматъ, не такъ предосудительна, синьора, какъ, можетъ быть вы думаете. Я принялъ ее не изъ корыстныхъ или честолюбивыхъ цлей, а единственно потому, что почести, которыми осыпаетъ Мануилъ своихъ приверженцевъ, дозволяли мн разсчитывать на возможность сдлаться вамъ равнымъ и получить когда-нибудь эту нжную ручку, и потомъ если не брать даже въ разсчетъ собственнаго счастья, я долженъ былъ добиваться почестей, такъ какъ не видлъ другой возможности спасти вашего отца отъ ссылки, конфискаціи имущества и даже смерти: сенатъ присудилъ бы ему, наврное, одно изъ этихъ наказаній, еслибъ убдился въ его популярности…. О, Джіованна, перемните же наконецъ ваше дурное мнніе объ моей личности: я его не заслуживаю! Не я предлагаю вамъ бракъ, самая мысль о которомъ внушаетъ вамъ такой непреодолимый ужасъ: я согласенъ любить васъ по прежнему, то есть издали, и ни одинъ взглядъ, ни одна жалоба не выдадутъ вамъ моего горя. Но греческій императоръ общалъ Бартоломео содйствовать его избранію въ дожи, если онъ дастъ ему залогъ врности, а этимъ залогомъ состоитъ нашъ. бракъ, Джіованна! Вы отказываетесь, и разрушаются вс наши планы. Мануилъ не проститъ, разумется, этого и отомститъ Бартоломео за не сдержаніе слова. Онъ заставитъ меня, свое орудіе, представить въ сенатъ этотъ роковой документъ, который сдлается смертнымъ приговоромъ господина ди-Понте, подписаннымъ исключительно вами.

Въ теченіе всей рчи Азана молодая двушка сидла, не говоря ни слова, но когда онъ кончилъ, она приподнялась и проговорила мягкимъ и тихимъ голосомъ.

Вы заключили, однако, очень выгодный торгъ съ византійскимъ дворомъ, Азанъ, а я и не подозрвала до сихъ поръ, что и вы привязаны по меньше насъ, легкомысленныхъ женщинъ, къ благамъ міра сего?!

Іоаннисъ былъ тонкимъ знатокомъ женскаго сердца, и потому крайне удивился внезапному перевороту, совершившемуся въ мысляхъ Джіованны.

— Какое же мсто занимаетъ великій дрюнжеръ греческаго флота во время офиціальныхъ церемоній въ Вланкервальскомъ дворц? продолжала она.

— Онъ слдуетъ за протобастомъ, синьора, отвтилъ далматъ.

— Но пользуется ли жена этого сановника равными съ нимъ почестями? спросила молодая двушка.

— Да, съ нею обходятся, какъ съ королевою. Наши патриціи не могутъ даже представить себ все великолпіе и роскошь византійскаго двора: при немъ сохранились еще въ цлости обычаи азіатскихъ имперій, въ которыхъ сатрапы воздавали своему повелителю честь, одинаковую съ Богомъ.

— Но эти сатрапы часто и убивали своего земнаго Бога…. Впрочемъ, это но касается до насъ…. Вы правы, Азанъ, думая, что нельзя упрекать за прошлое, какъ бы оно ни было низко: кто-жъ посметъ признать въ такомъ сановник восточной имперіи смиреннаго слугу простаго венеціянскаго купца?

— Въ такомъ случа вы позволите надяться, синьора, что и вы простите адмиралу Мануила Комнена все то, чмъ онъ заслужилъ вашъ гнвъ въ качеств прежняго слуги Азана?

— Для меня не существуетъ боле Азана! перебила двушка. Вы сдлались вельможею и, разумется, будете теперь поступать сообразно съ новымъ званіемъ. Прежде вы поступали не совсмъ честно, и — говоря откровенно — мн это очень не нравилось, но въ настоящее время я уврена, что вы сдлаетесь другимъ человкомъ: если прежде вамъ приходилось терпть различныя униженія и ползать передъ всми, когда вы были слугою, то будете, разумется, гордымъ и непреклоннымъ, какъ только сдлаетесь начальникомъ, если вы прежде трусили, когда бывали поставлены въ необходимость рисковать жизнью для своего господина, то, я убждена, вы дадите теперь всмъ своимъ подчиненнымъ примръ мужества и….

— А! наконецъ-то вы стали судить обо мн иначе! воскликнулъ обрадованный далматъ.— Да, вы правы: во мн измнилось дйствительно все, исключая моей глубокой и безпредльной любви къ вамъ, Джіованна! Но что я говорю? На что мн почести, на что мн слава, если я обманутъ во всхъ своихъ надеждахъ, если я отвергнутъ тою, для которой я не пожаллъ бы жизни?

Говоря это, Іоаннисъ взглянулъ на нее съ мольбою, какъ бы надясь поколебать ея ршеніе.

Джіованна была ужасно блдна, но она силилась улыбнуться, чтобы скрыть отъ Азана состояніе своей души:

— О, вы худо изучали характеръ женщинъ, если не замтили, что вс он поддаются желанію властвовать надъ всмъ окружающимъ ихъ! проговорила Джіованна полу-нжнымъ, полу-грустнымъ тономъ. Признаться ли вамъ, что все обаяніе Сіани для меня заключается только въ томъ, что онъ принадлежитъ къ древнему и знаменитому роду, меня прельщала только надежда, что онъ можетъ открыть мн доступъ въ новый міръ, на который я любуюсь теперь только издали?

Іоаннисъ былъ въ восторг отъ этихъ словъ, но боялся врить имъ.

— Джіованна ли это говоритъ? спрашивалъ онъ себя мысленно. Неужели сердце ея покорялось одному тщеславію?

Онъ посмотрлъ на нее съ недовріемъ, ожидая встртить на ея лиц выраженіе насмшки.

— Нтъ! произнесъ онъ внезапно:— вы не изъ тхъ женщинъ, которыя руководятся при выбор мужа разсчетомъ. Вы соглашаетесь забыть мои ошибки, потому что надетесь исправить меня совершенно отъ нихъ, вы не отвергаете моего предложенія, чтобы спасти отца…. Но это все равно для меня! Я принимаю вашу жертву, Джіованна, въ полной увренности, что настанетъ день, въ который вы будете гордиться вашимъ мужемъ.

— Моимъ мужемъ! повторила она разбитымъ голосомъ, между тмъ какъ Іоаннисъ схватилъ ея дрожащую руку и покрылъ ее страстными поцлуями.

Въ ту же минуту кусты зашевелились, и глаза удивленной двушки увидли сквозь листья искаженное гнвомъ лице патриція, слдившаго дикимъ, почти безумнымъ взглядомъ за всмъ происходившимъ. Джіованна вздрогнула, она сообразила мигомъ, что ревность можетъ заставить молодаго человка забыть всякую осторожность и испортить все.

— Идите къ моему отцу, сказала она Азану, и скажите ему, что я сдержу слово, которое онъ далъ за меня. Уходите же: я должна и хочу остаться одна.

Іоаннисъ всталъ,

— Повинуюсь, синьора, сказалъ онъ: я готовъ всегда исполнять ваши приказанія такъ же слпо, какъ и въ то время, когда я былъ слугою Бартоломео ди-Понте.

Затмъ, отвсивъ почтительный поклонъ, онъ ушелъ въ сопровожденіи разнощиковъ, которые раскланялись съ Джіованною съ свойственною грекамъ вжливостью.

— Монсиньоръ, обратился далматъ къ Заккаріасу, когда они отошли на нкоторое разстояніе: поняли ли, какъ велико очарованіе женщины, свободной въ своемъ выбор?

— Да, отозвался Заккаріасъ:— это прелестная птичка, а ты, мой любезный Азанъ, отличный птицеловъ!

И, наклонившись къ уху далмата, онъ добавилъ насмшливо:

— Меня въ особенности очаровали ея умъ и находчивость: она чудесно одурачила хитраго Іоанниса, до этой комедіи она презирала его, но въ настоящую минуту чувствуетъ къ нему, по всей вроятности, полное отвращеніе.

Еслибъ Заккаріасъ вздумалъ повернуть назадъ, въ ротонд, подозрнія его оправдались бы вполн: Валеріано не замедлилъ подойти къ молодой двушк. Лице его носило слды страшныхъ душевнымъ пытокъ, которыя онъ перенесъ во время разговора Джіованны съ Азаномъ Іоаннисомъ.

— Джіованна, началъ онъ: если бы я не слышалъ самъ, какъ вы общали свою руку этому далмату, то не поврилъ бы никогда, чтобы женщина могла измняться такъ скоро и такъ легко. Я врилъ въ вашу искренность, какъ въ свою собственную. Я былъ готовъ оспаривать васъ у цлаго свта, но отъ васъ самихъ я, разумется, не могу. Будьте же счастливы съ Азаномъ Іоаннисомъ, который предлагаетъ вамъ роскошь и почести, а Сіани не можетъ предложить вамъ ничего кром нищеты и жизни вн отечества…. Боже праведный, могъ ли я воображать что-нибудь подобное? Я любилъ васъ безпредльною любовью, я поклонялся вамъ какъ кумиру, я никогда не сомнвался въ васъ, Джіованна! И, въ самомъ дл, можно ли было допустить мысль, чтобы эти чудные, ясные глаза лгали, чтобы этотъ прекрасный ротъ произносилъ то, чему не сочувствовало сердце, такъ часто бившееся на моей груди?…. Но не бойтесь! Я не разрушу ваше счастье!

Волненіе стснило грудь патриція, онъ замолчалъ, и крупныя слезы покатились по его блднымъ, исхудалымъ щекамъ.

Молодая двушка, ошеломленная градомъ жалобъ и упрековъ, де могла тоже удержать рыданій.

— Валеріано! воскликнула она, кидаясь на шею Сіани, неужели ты не понялъ значенія происходившаго сейчасъ? Неужели не понялъ, что это, была хитрость, комедія?! Не врь ушамъ и глазамъ: они тебя обманываютъ: если у меня на лиц и была улыбка, за то въ душ былъ адъ! Но отвчай, Сіани: могла я раздражать это чудовище, отъ котораго зависитъ жизнь моего отца, или нтъ?!

Изумленный и обрадованный такими словами, патрицій упалъ на колна и покрылъ ея руки страстными поцлуями.

— Ты не справедливъ, Валеріано, продолжала она съ волненіемъ: для того чтобъ спасти отца, я могла, конечно, надть маску, но могъ ли ты думать, что я такъ пуста и легкомысленна, что забуду т дорогіе, т счастливые часы, которые мы проводили въ этомъ же мст, Сіани!

— Прости меня, умолялъ патрицій: я виноватъ, но я думалъ, что ты разлюбила меня, что ты не хочешь боле мечтать о безграничной преданности отверженнаго всми.

— Дорогой мой, могу ли я сдлать это! воскликнула Джіованна: въ состояніи ли я измнить свое сердце, вслушиваться съ упоеніемъ въ звуки другого голоса, трепетать отъ. взгляда или страдать отъ упрековъ или ревности другого?….. Ахъ, Валеріано, разв я отказалась бы раздлить съ тобою бдность и изгнаніе, еслибъ не нужно было покинуть для этого отца? Но ты слышалъ, что говорилъ Азанъ: онъ смотритъ на Бартоломео ди-Понте, какъ на свою добычу…. Помоги мн спасти отца, не оставляй насъ, дорогой! Далматъ признался, что онъ играетъ двойную роль предъ сенатомъ: не можешь ли ты уличить его въ этомъ? Сенатъ простилъ бы тебя, и наше счастье было-бъ упрочено.

— Это такъ! согласился молодой человкъ: но разв ты не берешь во вниманіе того, что у насъ нтъ никакихъ уликъ въ двуличности далмата? И при томъ патриціи могутъ и не поврить словамъ того, кого подозрваютъ въ измн. Но допустимъ, что мн поврятъ,— что же будетъ тогда? Азанъ погибнетъ, безъ сомннія, но въ тоже время онъ можетъ отмстить всмъ намъ, увлекши въ своемъ паденіи и твоего отца.

— О, мой бдный отецъ! проговорила молодая двушка, дрожа всмъ тломъ: я уврена, что ему было не легко общать мою руку этому извергу. Онъ самъ ненавидитъ его, на сколько мн извстно…. Но онъ увлекся мыслью о слав. Да, Валеріано, что ни говори, а только теб и можно отвлечь его отъ пропасти, на краю которой онъ находится въ настоящее время по милости Азана, съумвшаго прельстить его блестящими надеждами. Мн, къ несчастью, не снять повязки съ глазъ отца: онъ припишетъ мои попытки разубдить его въ искренности далмата ни чему другому, какъ моей привязанности къ теб.

— Ты видишь теперь, Сіани, добавила съ рыданіемъ двушка, что я нахожусь въ какомъ-то лабиринт, изъ котораго мн невозможно выбраться. Ты вотъ предлагалъ мн бжать съ тобою, но скажешь ли это теперь?… Могу ли я платить отцу такою неблагодарностью за всю его нжность, за вс его заботы, бросивъ его смерти во имя своей эгоистичной любви?

— Нтъ, Джіованна, это было бы низостью! отвтилъ печально Сіани: вы не можете оставлять отца въ такой критическій моментъ на произволъ судьбы, но тмъ не мене не надо унывать и слдуетъ поискать средствъ, чтобы вырваться изъ стей Азана.

Легкій румянецъ выступилъ на личик Джіованны.

— Такъ ты все-таки надешься воспрепятствовать этому браку? воскликнула она, схвативъ съ живостью руку Сіани. Неужели это правда? неужели мы можемъ еще надяться на лучшее? Ободри меня, Валеріано, а иначе я разорву свои оковы въ тотъ самый день, какъ положатъ ихъ на меня. Клянусь теб, что Азанъ Іоаннисъ не обниметъ меня живою.

— Зачмъ ты говоришь о смерти? воскликнулъ Сіани, поблднвъ при мысли о такой возможности: зачмъ приходить въ отчаяніе прежде времени? Дожъ Виталь Микели мой дядя. Я пойду къ нему…. ворвусь насильно, если не пустятъ меня добровольно, и, раскрывъ заговоръ его врнаго шпіона противъ нашего дорогаго отечества, испрошу у него помилованія твоему отцу.

Съ послдними словами патрицій прижалъ Джіованну къ своей груди, и оба забыли на время весь міръ и свое горе.

ГЛАВА XX.
Какъ догаресса учила своего мужа длать золото.

Пробило пять часовъ на громадной, построенной изъ кирпичей, башн де-ла-Піазета, когда дожъ Виталь Микели, одтый весь въ, черное, вошелъ въ свой дворецъ, съ такою торопливостью, что всякій подумалъ бы: не спасается ли онъ отъ какихъ-нибудь злодевъ? Его добродушное лице съ большими, проницательными глазами и слегка горбатымъ носомъ, носило печать истиннаго величія, это былъ одинъ изъ тхъ великихъ міра сего, которые сжимаютъ и во сн рукоять своего кинжала и прохаживаются посреди своихъ гостей не иначе, какъ имя подъ платьемъ стальную кольчугу даже во дни щедрости, когда они бросаютъ горстями золото и серебро.

Дожъ Микели пользовался большимъ почетомъ у всхъ приверженцевъ старины: онъ происходилъ отъ трибуновъ, стоявшихъ прежде во глав республики и которые были очень уважаемы народомъ.

Въ описываемую нами эпоху патриціи вели свое происхожденіе отъ оффиціальныхъ должностей, которыя они занимали, и сохраняли характеръ магистратуры.

Сенатъ венеціанскій былъ тоже ничто иное, какъ старинный трибуналъ, составленный изъ сорока членовъ и называвшійся Совтомъ Сорока. Коммиссія Десяти не была тогда еще собраніемъ шпіоновъ, которыхъ боялись вс, начиная отъ самаго дожа и кончая послднимъ гондольеромъ. Республика придерживалась простыхъ, первоначальныхъ формъ гражданства и управлялась дожемъ, которому однако не часто жилось спокойно, потому что венеціянцы были очень своевольны.

Въ 1069 году, напримръ, вс венеціянскіе жители собрались возл Лидо и кричали:

— Мы хотимъ Сильвіо!

Этихъ словъ было достаточно, чтобы возвести Доминико Сильвіо на тронъ дожей.

Выборъ происходилъ обыкновенно въ церкви, на площади или на лагун.

Провозглашенный народомъ дожъ становился всемогущимъ. Онъ назначалъ сановниковъ, собиралъ Совтъ Сорока или народъ, по своему усмотрнію, налагалъ подати, велъ войны.

Виталь Микели, котораго современные историки называли иногда Михіели, чувствовалъ, что стоитъ на колеблющейся почв. Дворецъ его, переполненный прежде придворными, опустлъ въ это время. Поднимаясь по лстниц, онъ припомнилъ невольно День своего избранія. Онъ вспомнилъ, какъ народъ провозгласилъ его своимъ дожемъ, какъ онъ, Сопровождаемый цвтомъ венеціянскихъ вельможъ, въ числ которыхъ были его племянникъ Валеріано и патрицій Молиніери, отправился въ соборъ Святаго Марка, чтобы помолиться и поблагодарить Бога за его милости.

Онъ живо припомнилъ этотъ день, въ который на него надли, корону венеціянскаго герцога, и глубокій вздохъ вырвался изъ его груди.

Дожъ остановился на минуту, взволнованный этими воспоминаніями, и пробормоталъ:

— Мн кажется, что съ этого славнйшаго дня во всей моей жизни протекло столтіе…. О, корона не держится на моей голов, венеціянцы хотятъ отнять ее у меня, а я не въ состояніи отдать ее, чтобы сдлаться снова простымъ гражданиномъ, спокойнымъ въ своей безъизвстности…. Я хочу дойдти до цли…. Я чувствую себя справедливымъ судьею и хорошимъ солдатомъ, въ чемъ же могутъ упрекнуть меня? Разв я виноватъ, что разныя невзгоды обрушились на венеціянцевъ?

Онъ пошелъ дальше и вступилъ въ мрачную галлерею, едва освщенную слабымъ лучемъ свта, проникавшимъ сквозь разрисованныя стекла оконъ. Погруженный въ мрачныя мысли, почтенный дожъ не замтилъ, что въ одномъ изъ угловъ галлереи стоялъ гигантскаго роста человкъ, съ длинною, раздвоенною бородою, курчавыми волосами, украшенными кораллами, одтый въ изорванную до-нельзя пеструю одежду и походившій на каменнаго тритона.

Виталь Микели прошелъ мимо этой чудовищной фигуры, не обративъ на нее вниманія, и направился къ комнат, въ которой ждала его обыкновенно его жена Лукреція, славившаяся своими капризами, любовью къ роскоши, а также великодушіемъ и смлостью.

Эта комната съ позолоченнымъ потолкомъ была убрана золотыми и серебрянными статуетками, античными бронзовыми вазами и другими предметами роскоши. Около одной изъ стнъ, обитыхъ дорогими обоями, стояла великолпная рзная кровать изъ чернаго дерева.

По средин стоялъ сундукъ, нагруженный шелковыми матеріями, парчами, драгоцнными головными уборами, жемчугомъ, брилліантами и тончайшею восточною кисеею.

Передъ сундукомъ стояли три женщины, перебирая вс эти прекрасныя вещи, которыя были способны удовлетворить даже самый прихотливый и утонченный вкусъ.

Это были: догаресса Лукреція и ея дочери. Вс три поражали своими черными глазами, золотистыми волосами и ослпительною близною лицъ и плечь. Мать казалась старшею сестрою своихъ дочерей, по своей свжести, веселости и граціи. Эти прекрасныя существа, безпечныя, наивныя и живыя, казались созданными единственно для того, чтобы блистать весь вкъ нарядами и красотою во дворц.

Вс он такъ были погружены въ свое занятіе, что даже не замтили дожа.

Войдя въ комнату, Виталь нсколько минутъ смотрлъ угрюмо на жену и дтей.

— О, женщины, женщины, какъ вы беззаботны и легкомысленны! произнесъ онъ печально: вамъ нтъ дла до завтрашняго дня, васъ не пугаетъ то, что горизонтъ покрывается тучами. Уже буря приближается, а для женщинъ достаточно браслета или ожерелья, чтобы заставить ихъ забыть всякую опасность.

— А! Это вы, отецъ! воскликнула съ улыбкою младшая изъ дочерей, Августина: вы всегда готовы бранить насъ за то, что мы отдыхаемъ нсколько минутъ отъ нашихъ постоянныхъ работъ…. Пусть занимаются политикою важные сенаторы, а намъ боле пристало выбирать украшенія, которыя могли бы сдлать, насъ привлекательне въ вашихъ глазахъ.

— Дайте намъ лучше совтъ, чмъ упрекать насъ, подхватила старшая. Я не могу ршиться купить что-нибудь, не посовтовавшись съ вами. Будьте же снисходительны къ капризамъ вашей Порчіи, иначе она перестанетъ любить васъ…. Какъ нравится вамъ этотъ браслетъ?

Но дожъ не улыбнулся, какъ ожидали дочери: онъ, напротивъ, салтъ еще угрюме и проговорилъ нетерпливо:

— Такъ ваши мысли заняты только выборомъ браслета?… Можно, право, подумать, что жизнь есть безконечный праздникъ, а вы сотворены для того, чтобъ нравиться и возбуждать зависть другихъ женщинъ?!

— Признаюсь, что мн доставляетъ удовольствіе и то и другое, сказала Августина.

— А я нахожу, прибавила Порчіа, что дочери дожа обязаны думать о томъ, какъ бы ихъ не затемняли плебейки, въ род Джіованны ди-Понте, которая такъ чванится своимъ богатствомъ и своею грубою красотою.

— О, безмозглыя куклы! воскликнулъ гнвно Виталь. Вы заботитесь о пустякахъ, а не думаете о томъ, что греческій флотъ уже вышелъ въ Зараскій портъ?

— Ба! возразила Августина: разв у насъ мало галеръ трехэтажныхъ, галеръ и другихъ кораблей? разв мы не опытне въ мореходств этихъ восточныхъ разбойниковъ?

— Это такъ! Но кром этого существуетъ и другая опасность: въ Венеціи не сегодня такъ завтра вспыхнетъ мятежъ.

— Ну, вотъ! возразила Порчіа: ваши кандіотскіе наемники вдь не разучились еще смотрть въ оба и владть своими длинными копьями!

— Смйтесь, шутите, покупайте парчевыя платья, выбирайте браслеты и мечтайте о пирахъ! Какое вамъ дло до того, что милостивый Мануилъ Комненъ возвращаетъ намъ всхъ венеціанскихъ плнниковъ?

— Но это же радостная новость, Виталь, произнесла съ ясною улыбкою догаресса: я не понимаю, почему она такъ пугаетъ васъ?

— Лукреція, милая Лукреція, видали ли вы когда либо, чтобы я дрожалъ во дни войны или мятежа!

— Нтъ! Неустрашиме васъ я не знаю никого. Поэтому я и начинаю безпокоиться серьезно, видя васъ такимъ огорченнымъ и встревоженнымъ.

Дожъ окинулъ жену и дочерей грустнымъ взглядомъ и прошепталъ:

— Я боюсь не за себя, а за васъ, дорогихъ моему сердцу!

— За насъ?! повторили сестры съ удивленіемъ и недоврчивостью.

— Да, отвтилъ Виталь. Не страшенъ мн греческій флотъ, хотя наши галеры и отосланы въ экспедицію, не страшенъ и мятежъ, не смотря на то, что ужъ обезоружены нсколько отрядовъ нашихъ стрлковъ, такъ какъ мы всегда можемъ побдить видимыхъ враговъ….

— Какой же таинственной опасности страшитесь вы. Виталь! спросила догаресса, между тмъ какъ дочери устремили на отца, недоумвающій взглядъ.

— Не знаю, слдуетъ ли говорить вамъ правду? сказалъ дожъ нершительно: не лучше ли оставить васъ въ невдніи?… Нтъ, впрочемъ, неожиданность можетъ поразить васъ хуже….

— Говорите, говорите! настаивала догаресса, которой овладло сильнйшее безпокойство:— я не забываю, что я жена дожа, можетъ быть, я показалась вамъ сейчасъ очень легкомысленною, но вамъ не въ чемъ будетъ упрекнуть меня, когда узнаю, что моему мужу и дтямъ угрожаетъ серьезная опасность.

— Да заступится за насъ Святой Маркъ!… Къ Венеціи приближается чума, ее везутъ съ собою плнники, которыхъ возвращаетъ намъ такъ великодушно Мануилъ Комненъ.

— Чума?! повторили женщины, задрожавъ отъ ужаса.— Пресвятая Два, спаси насъ!

— Нтъ ли какой возможности предотвратить хоть отъ нашихъ дтей эту кару? спросила внезапно Лукреція, прижимая къ груди дочерей, какъ бы желая защитить ихъ.— Мн кажется, что можно отправить ихъ на материкъ…. я же останусь, разумется, съ вами. О, у меня не будетъ недостатка въ мужеств, если только буду знать, что он находятся вн ударовъ чумы.

— Невозможно! отвтилъ дожъ.— Патриціи будутъ заподозрны народомъ въ измн, если вышлютъ свои семейства изъ города. Наши жены и дочери обязаны подавать примръ гражданамъ, и потому должны оставаться въ Венеціи.

Сестры встали на колна и молили Бога избавить ихъ родной городъ отъ страшной болзни.

Догаресса вернула первая свое хладнокровіе.

— Никогда не должно унывать! сказала она.— Будемъ придумывать средства избжать бды, вмсто того чтобы предаваться безполезному отчаянью.

— Предаваться несбыточнымъ надеждамъ тоже нечего, произнесъ. Виталь:— намъ остается только приготовиться, къ смерти и умолять Бога пощадить дтей…. О, дорогія дти, съ какимъ удовольствіемъ искупилъ бы я вашу жизнь своею кровью! Я ужъ исполнилъ свое назначеніе, но вы, прекрасныя молодыя созданія, жаждущія счастья, не должны бы лечь въ преждевременную могилу.

Слезы заструились по его щекамъ.

— Виталь, мущина долженъ дйствовать, а не плакать! проторила Лукреція.— Я не понимаю васъ…. Отрядъ стрлковъ можетъ проводить ночью нашихъ дочерей въ Лидо, откуда перевезетъ ихъ на материкъ какой-нибудь рыбакъ. Если не хватитъ оружія, то можно взять изъ арсенала.

— Арсеналъ опустошенъ сегодня утромъ шайкою гондольера Доминико.

Лукреція затрепетала.

— Но разв нельзя купить оружія? спросила она: дайте жидамъ побольше золота, и они отроютъ оружіе даже изъ-подъ земли.

— Это такъ! Но откуда-жъ возьму я золота,— возразилъ Виталь,— когда казна наша пуста?

Догаресса остолбенла при этомъ неожиданномъ извстіи. Августина и Порчіа тщетно прижимались къ ней и цловали ея руки: бдная женщина растерялась отъ горя и не отвчала на ихъ ласки.

— Еслибъ кто изъ моихъ недоброжелателей увидлъ, что я плачу, то постыдился бы называть меня неумолимымъ деспотомъ! заговорилъ снова дожъ: не одно семейство бдняковъ прокляло меня за мои строгія мры, которыми я надялся спасти республику…. Лукреція, жена дожа должна быть готова погибнуть вмст съ нимъ! Въ Венеціи немудрено слетть съ герцогскаго трона въ кровяную лужу!’

Смертельная блдность покрыла лицо догарессы, и она проговорила съ безпредльной тоской:

— Господи, наказывай насъ однихъ, но пощади нашихъ дтей!.

— Безсиліе считается здсь за преступленіе, продолжалъ Виталь. При каждой общественной бд, при каждой новой невзгод венеціанскій народъ обвиняетъ въ своей слпой ярости дожа за то, что онъ не можетъ-Бо’роться’съ обстоятельствами. Вспомните, какая участь постигла моихъ предшественниковъ? Пятеро изъ нихъ должна были отречься отъ трона, девять Свергнуты, пятеро задушены, а пятеро сосланы съ выколотыми глазами. Вся же вина ихъ состояла только въ томъ, что они не могли предупредить голодъ, чуму или пораженіе арміи…. Злоба своевольныхъ венеціанскихъ плебеевъ не знаетъ границъ, и они вымщаютъ ее постоянно ни на комъ другомъ, какъ только на своемъ ни въ чемъ неповинномъ дож.

— Папа, вы должны бжать, пока не разразилась еще буря надъ вашею головою! воскликнула Августина, обнимая отца.

— Нтъ, не бжать надо, а бороться изъ всхъ силъ! проговорила гордая Порчіа: сестра думаетъ только о вашемъ спасеніи, а я думаю и о вашей слав.

Наступило глубокое молчаніе, прерываемое только рыданіями догарессы, обнявшей своего мужа, на лиц котораго изображалось сильное уныніе. Но Лукреція не принадлежала къ тмъ пассивнымъ натурамъ, которыя склоняются покорно подъ ударами рока, не длая никакой попытки уклониться отъ нихъ. Эта женщина умла наслаждаться жизнью, но и не падала духомъ въ трудную минуту.

Когда дожъ, высвободившись изъ ея объятій, спросилъ:

— Отошлете ли вы теперь купца, который предложилъ вамъ эти драгоцнности?

Она отвтила ршительно:

— Нтъ! я призову его сейчасъ, чтобы вы могли покончить съ нимъ торгъ!

Виталь поглядлъ на нее съ удивленіемъ, но она подошла торопливо къ входу въ галлерею и крикнула:

— Эй, Панкраціо, иди сюда!

Вслдъ за этимъ раздались тяжелые, мрные шаги, и въ комнату вошелъ уже извстный читателю нищій, драпировавшійся съ гордостью въ изорванный плащъ.

Дожъ посмотрлъ на него съ не притворнымъ изумленіемъ.

— Въ своемъ ли вы ум, Лукреція?! воскликнулъ онъ. Неужели вы хотите покупать что-нибудь у этого человка?

— Могу уврить васъ, что нашъ милый Панкраціо пришелъ совершенно кстати! отвтила она съ улыбкою. Не мшайте же мн длать, что я нахожу нужнымъ…. Дорогія мои, обратилась она къ дочерямъ: — принесите сюда вс наши цнныя украшенія.

Когда он вышли, она подошла къ нищему, созерцавшему съ видомъ безконечнаго удивленія ея дивную красоту, и проговорила коротко:

— Унеси этотъ сундукъ со всмъ, что заключается въ немъ: намъ нужны теперь не брильянты и не нарчи, но оружіе.

— Оружіе?! воскликнулъ съ звонкимъ смхомъ Панкраціо: да разв ваша свтлость хочетъ ссть на лошадь и отправиться на войну?…. Оружіе нужно вамъ? Но гд-жъ прикажете взять его? не у меня же ключи отъ арсенала?!

Дожъ не сводилъ глазъ съ нищаго, который скрывалъ подъ маскою добродушія и веселости самые зврскіе инстинкты и бездну всевозможныхъ пороковъ.

Панкраціо смутился подъ этимъ пристальнымъ взглядомъ и приготовился, очевидно, къ отступленію.

— Бездльникъ! произнесъ презрительно Виталь:— ты знаешь не хуже меня, что въ арсенал не осталось ни одного меча.

— Я, монсиньоръ, воскликнулъ нищій, длая видъ, что очень удивленъ такими словами: но вы вроятно забыли, что я не занимаюсь общественными длами: тому, кто обремененъ многочисленнымъ семействомъ, некогда собирать новости.

— Очень худо для тебя, Панкраціо, что ты не можешь скрыться въ толп, когда участвуешь въ какомъ-нибудь дурномъ дл: я видлъ тебя самъ посреди отъявленнйшихъ негодяевъ, ограбившихъ арсеналъ, и хорошо запомнилъ твое лице.

— О, ваша свтлость была обманута сходствомъ, изъ-за котораго я страдалъ ужъ не разъ! возразилъ нищій смиренно.— Я имю несчастіе походить точь въ точь на своего брата, который занимается ловлею раковъ и заслуживаетъ быть повшеннымъ за вс свои гнусныя продлки. Если онъ еще пользуется жизнью и свободою, то конечно обязанъ этимъ моимъ за него молитвамъ.

— Да, это сходство поразительно въ высшей степени и опасно для тебя, проговорилъ холодно дожъ: — берегись, какъ бы тебя когда не повсили по ошибк! Нтъ, любезный Панкраціо, ты можешь обманывать легковрныхъ: но что касается до меня, то меня ты не проведешь своимъ смиреніемъ! Я самъ слышалъ, какъ одинъ изъ твоихъ товарищей, длинный и худой до невроятности, сказалъ теб, подавая связку копій: Панкраціо, тутъ достаточно оружія, чтобы убить хоть тридцать дожей!….. на что ты отвтилъ ему смхомъ….

— Царь ты мой небесный! воскликнулъ съ негодованіемъ нищій: какъ можетъ ваша свтлость осуждать ни съ того, ни съ сего не новиннаго ни въ чемъ бдняка, думающаго день и ночь единственно о томъ, какъ бы прокормить своихъ дтей? Поврьте, что мой славный другъ Корпозеко только шутилъ…. Ему и въ голову не приходила никогда мысль убивать дожа. Наши желанья очень ограниченны: ему хотлось бы растолстть, а мн похудть — вотъ и все!

— Перестань дурачить насъ! перебилъ строго дожъ.— Отвчай мн. безъ увертокъ, былъ ты въ числ грабителей, опустошившихъ арсеналъ, или нтъ?

Вопросъ былъ поставленъ такъ прямо, что Панкраціо смутился, не смотря на все свое нахальство, и невольно покосился на дверь.

— Выслушайте меня, монсиньоръ, проговорилъ онъ наконецъ: я природный врагъ всякаго шума и насилія, да кром того награжденъ Богомъ такою дородностью, которая положительно препятствуетъ мн принимать участіе въ какихъ бы то ни было буйствахъ. Могу уврить васъ, что еслибъ я присутствовалъ при грабеж, о которомъ вы говорите, то плакалъ бы горькими слезами надъ заблужденіемъ народа и молился бы за него.

— Право подумаешь, что ты невинный ягненокъ! воскликнулъ гнвно Виталь. Но довольно объ этомъ, изъ твоихъ словъ я заключаю, что ты молишься только за однихъ негодяевъ, но не за честныхъ людей…. Сказать ли теб, зачмъ ты присутствовалъ при грабеж и поощрялъ своихъ товарищей, если не дломъ, то словомъ? прибавилъ онъ.

Панкраціо побагровлъ, и по его гигантскому тлу пробжала, замтная дрожь при сознаніи, что отрицать свое присутствіе въ толп грабителей было невозможно.

— Очень хотлось бы узнать мнніе вашей свтлости, отвтилъ онъ съ униженіемъ, которому далеко не соотвтствовалъ его хитрый взглядъ.

— Ты вовсе не старался укротить бшенство народа, но пользовался имъ. Мн извстно, что оружіе продано евреямъ въ Гетто.

— Въ моей ли власти было помшать этому богопротивному торгу? замтилъ нищій, вздохнувъ съ сокрушеніемъ.

— Гд-жъ теб?!…. Вдь ты самъ былъ, по обыкновенію, посредникомъ между покупателями и продавцами?

— Это ужасная клевета! воскликнулъ Панкраціо, простирая въ небу свои громадныя руки.— Позвольте мн доказать мою невиновность….. Пусть судятъ меня, пусть подвергнутъ меня мучительной пытк, если я дйствительно помогалъ продать евреямъ оружіе!…. Позовите свидтелей!… Клянусь всми святыми, что я честный нищій и обвиненъ несправедливо…. Ваша свтлость, умоляю васъ о правосудіи! Я не позволю безчестить моихъ дтей…. О, милыя дти, еслибъ вы знали, что дожъ подозрваетъ меня въ грабеж и измн, то вы отказались бы принять изъ моихъ рукъ хлбъ, который я добываю вамъ ежедневно съ такимъ трудомъ!

Но Виталь Микели ни чуть не былъ разубжденъ этой наглою комедіею.

— Ты просишь, чтобъ тебя подвергли пытк? сказалъ онъ сухо.— Съ большимъ удовольствіемъ! Въ этой милости я не откажу теб!

Нищій поблднлъ.

— Воля ваша, монсиньоръ, отозвался онъ, но вы увидите, что я перенесу молча вс мученія…. Бдное семейство мое тоже не пропадетъ: вс поспшатъ наперерывъ обезпечить его существованіе, когда узнаютъ, что вы убили меня.

— Я прикажу обыскать вс углы Гетто! воскликнулъ дожъ, удивленный цинизмомъ Панкраціо.

Послдній усмхнулся и отвтилъ:

— Евреи хитре вашей свтлости, они не оставятъ своихъ сокровищъ на виду! Ничего вамъ не подлать съ ними, еслибъ даже я уврилъ васъ, что оружіе куплено ими!

— Безсовстный подлецъ! закричалъ дожъ вн себя.— Ты смешь издваться надъ своимъ господиномъ?

Онъ поднялъ руку, чтобы ударить негодяя, который смотрлъ ему безстрашно въ лице.

— Угрозы неумстны тутъ! сказала Лукреція, удерживая руку мужа.

Панкраціо между тмъ закрылъ вполовину глаза и принялъ позу человка, молящагося за.своихъ судей.

Догаресса обратилась къ нему и спросила спокойно.

— Хочешь ты продать намъ оружіе?

— А кто заплатитъ за него, ваша свтлость! спросилъ, нищій открывъ глаза,— сокровищница пуста….

— Почему ты знаешь это?

— О, Господи, я стоялъ возл дверей, когда его свтлости угодно было сообщать вамъ эту новость!

Въ это время вернулись молодыя двушки съ большемъ ящикомъ изъ сандаловаго дерева, который и поставили на столъ. Догаресса открыла его и показала нищему заключавшіяся въ немъ драгоцнности.

— Какъ ты думаешь, спросила она: могутъ эти вещи быть обращены въ золото и нельзя-ли купить на нихъ желзо?

Глаза нищаго загорлись огнемъ жадности.

— Да, синьора, отвтилъ онъ.— На сокровища нтъ опредленной цны, и потому я предпочитаю ихъ деньгамъ, такъ какъ легче….

Онъ остановился, понявъ свою неосторожность, но потомъ продолжалъ:

— Однимъ словомъ, ваша свтлость, я весь къ вашимъ услугамъ, если вы дадите десять такихъ ящиковъ обитателямъ Гетто, съ которыми я живу по сосдству….

— Называй ихъ ужъ прямо своими сообщниками, гадкій ростовщикъ! перебилъ раздражительно дожъ: ты думаешь, я не знаю, что ты вовсе не нищій, хотя и увшиваешь себя грязнымъ тряпьемъ:

Панкраціо притворился, что не слышалъ замчанія дожа, и продолжалъ.

— Да, синьора, въ замнъ десятка ящиковъ, подобныхъ этому, евреи найдутъ вамъ все оружіе, украденное изъ арсенала.

— Ну, такъ торгъ можетъ считаться поконченнымъ, Панкраціо, сказала Лукреція холодно:— скажи своимъ сосдямъ, чтобы они готовились обмнять свою добычу на мои ящики съ драгоцнностями, которые будутъ доставлены имъ не позже трехъ часовъ ныншняго дня.

— Что вы хотите сказать, душа моя! спросилъ Виталь, не вря своимъ ушамъ.

— Я хочу сказать, что поняла только теперь цну этихъ вещей: вмсто того, чтобы служить кокетству и тщеславію, он спасутъ Венецію.

Дожъ былъ сильно тронутъ благороднымъ поступкомъ своей жены.

— О, Лукреція! проговорилъ онъ:— вы отомстили мн великодушіемъ за мои упреки!

— Я уврена, продолжала она, что вс жены и дочери патриціевъ поспшатъ подражать намъ…. А когда Венеція вернетъ, благодаря нашей жертв, свое спокойствіе и прежнее благосостояніе, когда дожъ и сенаторы снова созовутъ на свои блестящіе пиры гостей, тогда мы явимся съ гордостью безъ малйшаго украшенія, въ самыхъ простыхъ платьяхъ, которыя ужъ не возбудятъ ни чьей зависти.

— Вы будете въ прав гордиться, сказалъ Виталь:— народъ и патриціи скажутъ, указывая на возродившуюся Венецію: ‘Мы обязаны спасеніемъ республики Лукреціи Микели, чего не могъ сдлать никто изъ насъ, то сдлала женщина’!

— Вы знаете, что мы не равнодушны къ лести и потому хотите вознаградить насъ ею заране, за одно наше доброе намреніе! произнесла съ улыбкою догаресса.— Нечего, однакожъ, терять по-пусту время, надо дйствовать… Панкраціо, торгъ заключенъ между нами?!

— Конечно, заключенъ, синьора, не смотря на вопіющую несправедливость дожа относительно меня. Побгу теперь въ Гетто, пока еще не заперты ворота.

— А я отправлюсь между тмъ къ женамъ и дочерямъ патриціевъ, чтобы пригласить ихъ къ пожертвованіямъ, и ты, Панкраціо, прикажи мимоходомъ моимъ слугамъ приготовить мн гондолу..

ГЛАВА XXI.
Мятежъ.

Сенаторы, созванные дожемъ, пришли въ дворецъ съ твердымъ намреніемъ защищать его до послдней возможности. Вмсто того, чтобы собраться торжественно въ зал засданій, они начали совщаться на ‘Лстниц Великановъ’, получившей свое названіе отъ двухъ громадныхъ статуй,— Нептуна и Марса, стоявшихъ по бокамъ ея.

На верхней ступени этой мраморной лстницы, которая вела во вторую галлерею, сидлъ на трон Виталь Микели. Радостная улыбка пробгала по его лицу при появленіи каждой новой личности: онъ боялся въ теченіи нсколькихъ часовъ, что патриціи оставятъ его на произволъ народной ярости.

На лицахъ всхъ вельможъ, посдвшихъ на служб республик, выражалось безпокойство и вмст съ тмъ непоколебимая энергія. Видно было, что они приготовились мужественно встртить приближавшуюся грозу.

— Знаменитые синьоры, началъ дожъ торжественно — Изъ трехъ бдъ, угрожающихъ намъ теперь, самая ужасная — мятежъ, который разъединяетъ насъ и парализуетъ наши силы, которыя нужны, чтобы побдить Комнена и его страшную союзницу, чуму, прибывающую къ намъ на его галерахъ изъ Кипра и Чіо. Поддаваясь какому-то таинственному, демонскому вліянію, народъ переноситъ свою ненависть съ противника республики на ея защитниковъ: хочетъ уничтожить Совтъ Сорока, который трудился столько лтъ надъ упроченіемъ ея славы и могущества.

— Превратимъ этотъ дворецъ въ крпость! перебилъ Оріо Молиніери:— наполнимъ его врными солдатами и заставимъ тогда всхъ крикуновъ перемнить свое мнніе!

— Синьоръ Оріо правъ, сказалъ Леонардо Лоредано: — мятежники разобьются о мраморныя стны дворца. Интересъ самаго народа обязываетъ насъ защищаться до послдней крайности. Разв мы не знаемъ, что Венеція погибнетъ въ тотъ же день, въ который капризная и легкомысленная чернь сдлается полновластною госпожею?

— Пусть народъ изберетъ себ новаго дожа, если хочетъ, добавилъ Агостино Барбариго:— но нельзя допустить, чтобы онъ управлялъ собою самъ.

— Если бдная Венеція стала однимъ изъ богатйшихъ и могущественнйшихъ государствъ Италіи, замтилъ дожъ, то не должна ли она благодарить за это трибуновъ, у которыхъ нтъ другой цли, кром ея благосостоянія?

— Да, ваша свтлость, отвтилъ съ увлеченіемъ Молиніери, вы права! Народу нечего доврять: онъ готовъ всегда жертвовать собственнымъ интересомъ обуревающимъ его страстямъ, не раздумывая послдствіяхъ!

Дожъ приподнялся и, протянувъ руку, произнесъ:

— Итакъ, заклинаю васъ именемъ вашей родины дать торжественный обтъ, что вы окажете сопротивленіе мятежникамъ, не согласитесь ни на какія уступки безразсудному народу и сохрани. те не прикосновенною вашу власть, которою мы пользовались всегда для блага республики.

— Клянемся! воскликнули вс единодушно.

— Не забудьте же этой клятвы! сказалъ Виталь мрачно: — меня скоро не будетъ, чтобы напомнить вамъ ее. По рядамъ присутствующихъ пронесся ропотъ удивленія.

— Что вы говорите, монсиньоръ! спросилъ Оріо.— Неужели вы намрены отречься отъ трона въ минуту опасности? Это значило бы поощрять мятежъ.

— Дожъ не можетъ оставить насъ теперь безъ ущерба своей мести! воскликнулъ Лоредано.

— Вы не поняли меня, отозвался Виталь меланхолично.— Восторжествуетъ ли мятежъ или удастся подавить его, народъ во всякомъ случа будетъ искать человка, на которомъ захочетъ вымстить свой гнвъ, обвинивъ его во всхъ общественныхъ бдствіяхъ. Этой очистительною жертвою сдлается, по обыкновенію, дожъ, избранный и провозглашенный тмъ же народомъ.

Сенаторы переглянулись съ невольнымъ ужасомъ.

— И вы думаете, что мы выдадимъ васъ бшеной черни? проговорилъ Оріо.— Разв вы считаете насъ за трусовъ или предателей дожъ?

— О, нтъ! возразилъ Виталь: но я приготовился ужъ къ этой жертв…. я вычеркнулъ себя изъ списка живыхъ заране, синьоръ Оріо,— вы слышите теперь умирающаго, который требуетъ, чтобы вы повиновались его послдней вол. Обязываю васъ жертвовать ршительно всмъ состояніемъ, жизнью и привязанностью ко мн: безъ этого не спасти вамъ Венеціи. Не бда, что Виталь Микели будетъ жертвою народной ярости, не бда, если онъ будетъ сброшенъ съ трона, лишь бы только остался не прикосновеннымъ сенатъ, который одинъ можетъ поддержать силу и величіе дорогой намъ родины!

— Мы защитимъ васъ, монсиньоръ, противъ вашей воли, возразилъ Молиніери, тронутый героизмомъ дожа.— Мы станемъ за васъ грудью, ляжемъ вс до единаго на ступеняхъ это.: лстницы….

— Берегите вашу преданность республик, перебилъ его Виталь Микели. Быть можетъ, мятежники и не ршатся ворваться въ этотъ дворецъ, который вмщаетъ въ себ за-разъ сенатъ, трибуналъ и тюрьму. Впрочемъ, я поручилъ нашему врному Азану Іоаннису охранять съ двумя стами стрлковъ ворота, ведущія съ площади во внутренній дворъ, такъ что съ этой стороны бояться во всякомъ случа нечего.

При послднемъ слов почтеннаго дожа вблизи дворца послышались неистовые крики. Сенаторы обмнялись тревожными взглядами и, по знаку Молиніери, Лоредано и Конторини, поспшили въ наружную галлерею, гд имъ представилось зрлище, отъ котораго застыла кровь въ ихъ жилахъ.

Вся площадь, отъ пристани и вплоть до самаго дворца, кипла народомъ, а гладкая поверхность моря была покрыта безчисленными гондолами, въ которыхъ помщались рыбаки. На всхъ лицахъ выражалось неукротимое бшенство и повсюду раздавались крики: ‘Мы требуемъ правосудія! Смерть тирану! смерть дожу!’ Крики эти повторялась все чаще и чаще и перешли наконецъ въ яростное рычаніе, и вся эта толпа, воодушевленная ненавистью и желаніемъ мести, походила на стаю голодныхъ волковъ, чующихъ близкую добычу. Дворецъ былъ окруженъ со всхъ сторонъ, и ускользнуть изъ него No было возможности.

Безобразныя, растрепанныя, грязныя женщины, съ пною на губахъ и сверкающими глазами, радовались, что скоро имъ выдадутъ на истерзаніе дожа. Мущины были вооружены чмъ попало: колами, веслами, копьями и мечами. Бшенство всхъ достигло высшей степени. Планъ Мануила Комнена удался какъ нельзя лучше, и Бартоломео могъ ликовать, увренный, что результатомъ этого возмущенія будетъ его формальное избраніе на герцогскій тронъ.

Сенаторы прислушивались съ замираніемъ сердца къ грознымъ восклицаніямъ бунтовщиковъ и къ треску воротъ, которыя были осаждены нсколькими десятками людей, старавшихся разбить ихъ. посредствомъ огромнаго бревна.

Оріо услышалъ, какъ одинъ изъ осаждавшихъ, въ которомъ онъ узналъ Доминико, кричалъ изо всхъ силъ:

— Проклятій дожъ, ты прячешься за этими воротами, но мы разобьемъ ихъ, разобьемъ, и тогда я вырву твою бороду и раздавлю, какъ чевяка!

Въ отвтъ на эти слова, народъ заревлъ снова:

— Мы требуемъ правосудія! Смерть Виталю Микели! смерть дожу!

Но вдругъ удары въ ворота прекратились, и Оріо замтилъ не безъ удивленія, какъ къ Доминико подошелъ какой-то человкъ и приказалъ ему замолчать. Доминико повиновался. Обратившись съ тмъ же приказаніемъ къ толп и возстановивъ такимъ образомъ, тишину, незнакомецъ вскарабкался на бревно и заговорилъ:

— Граждане венеціанскіе, врите ли вы мн? хотите ли вы, чтобы я, въ качеств вашего защитника, представилъ ваши жалобы Совту Сорока и испросилъ бы вамъ правосудіе?

— Нтъ, синьоръ Бартоломео! закричалъ Доминико. Мы не жалуемся, а требуемъ…. Къ чему умолять враговъ, когда у насъ есть, сила?!

— Зачмъ же употреблять силу, если можно обойдтись и безъ нея? возразилъ Бартоломео. Я попрошу, чтобъ пустили меня одного во дворецъ и заставлю надменныхъ сенаторовъ выслушать меня.

— Не сомнваюсь, что васъ впустятъ туда, сказала Доминико, но что же выйдетъ изъ этого? Васъ только задержатъ какъ заложника, въ надежд усмирить насъ?! А какъ вы думаете, подйствуетъ ли это средство?

Народный ораторъ задрожалъ и началъ оглядываться, какъ бы отыскивая себ друзей, которые могли бы поддержать его въ часъ опасности, но встртилъ только презрительный и злорадный взглядъ Заккаріаса.

— Перестань разыгрывать роль трибуна, прошепталъ Комненъ, подойдя къ негоціанту. Эта роль теб не по плечу съ народомъ можетъ говорить и управлять имъ только смлйшій изъ смлыхъ, но не такой нершительный и робкій человкъ, какъ ты. Возьми лучше скиру и старайся разрубить въ щепки ворота дворца…. Видишь ли, какъ это длается?

Съ этими словами онъ размахнулся своею скирою съ изумительною силою и всадилъ ее въ ворота до самой рукоятки.

Окружающіе испустили крики восторга, а Бартломео почувствовалъ, что все обаяніе его должно улетучиться подъ этимъ доказательствомъ силы и отваги грека. Но тмъ не мене онъ обратился еще разъ къ народу и произнесъ самоувренно:

— Я обязанъ удержать васъ отъ излишихъ увлеченій и необдуманныхъ поступковъ. Къ чему ломать ворота, когда я могу заставить отпереть ихъ другимъ способомъ?

Молиніери спрашивалъ себя: не лишился ли старикъ разсудка отъ тщеславія и гордости, когда Бартоломео добавилъ:

— Несите лучше дровъ и хворосту и сложите костеръ возл дворца, въ уровень съ наружными галлереями.

Затмъ спрыгнувъ на землю, купецъ подошелъ къ воротамъ и воскликнулъ громкимъ голосомъ:

— Азанъ Іоаннисъ, если ты не хочешь, чтобы выкурили тебя какъ лисицу изъ норы, то выходи къ намъ, пока не загорлись еще стны, иначе не будетъ пощады ни теб, ни твоимъ стрлкамъ.

Испуганный такимъ страннымъ предложеніемъ, Оріо сошелъ торопливо во внутренній дворъ и завернулъ въ крытый ходъ, но не усплъ онъ еще пройдти полпути, какъ увидлъ, что стрлки спшатъ отпереть ворота, по приказу далмата. Молодой патрицій бросился на Азана.

— Измнникъ! воскликнулъ онъ, сверкая мечемъ: ты хочешь выдать дожа и сенаторовъ?

Іоаннисъ разразился громкимъ смхомъ и сталь въ оборонительную позу.

— За чмъ же вашъ дожъ легковрне ребенка? сказалъ онъ цинично.

— Негодяй, я убью тебя, какъ собаку! загремлъ взбшенный Оріо: теб не придется воспользоваться плодами твоей измны!

— О, вы ужъ черезчуръ заносчивы, отвтилъ дерзко Азанъ: — это просто несносно…

— Эй, стрлки, избавьте меня отъ этого противнаго хвастуна! Расправьтесь съ нимъ поделикатне, и я предоставлю въ ваше распоряженіе все, что есть на немъ и при немъ.

На крикъ далмата изъ толпы выступили два человка и подбжали къ патрицію, послдній хотлъ было защищаться, но незнакомцы схватили его и въ одно мгновеніе обезоружили.

Тщетно стараясь отбиться отъ этихъ людей, молодой человкъ узналъ въ нихъ Заккаріаса и Кризанхира, и сердце его облилось кровью при мысли, что Бартоломео ди-Понте сдлался покорнымъ орудіемъ восточнаго Цезаря.

— Бартоломео! закричалъ онъ съ негодованіемъ: ты заключилъ торгъ съ врагомъ твоей родины… ты подлый предатель! Добрые люди, продолжалъ онъ, обращаясь къ народу, выслушайте меня! Я вдь тоже дитя лагунъ и не желаю зла ни вамъ, ни Венеціи! Поврьте же мн, если я скажу, что ваши начальники и ораторы обманываютъ васъ и даютъ вамъ въ руки ножъ, который долженъ покончить существованіе Венеціи…. Берегитесь, друзья! Я узналъ обезоружившихъ меня и знаю, что они хотятъ довести васъ до окончательной гибели.

— Заткните ротъ этому болтуну! приказалъ Бартоломео, которому было далеко не по себ.

— Но выслушайте же меня! кричалъ съ отчаяніемъ Молиніери: на меня наложили руки не венеціянцы, но греки…. Сказать ли вамъ, кто осмлился обезоружить одного изъ членовъ Совта Сорока? Вы называйте меня лжецомъ…. называйте, какъ хотите, но только знайте, что его зовутъ….

Но ему не дали произнести ужасное имя: Іоаннисъ накинулъ на его шею шелковый арканъ и затянулъ его.

Лицо Оріо посинло и, замахавъ руками по воздуху, онъ тяжело повалился на землю.

— Собак собачья и смерть! замтилъ спокойно далматъ, любуясь съ видомъ побдителя на свою жертву. Ну, товарищи, продолжалъ онъ, обращаясь къ толп теперь городъ въ нашей власти! Идемъ къ дожу и повсимъ его на одномъ изъ оконъ дворца!

Азанъ былъ вполн доволенъ въ эту минуту. Онъ достигъ наконецъ цли, указанной ему ненавистью и честолюбіемъ вырвавшагося на волю раба. Ему удалось подчинить своимъ желаніямъ бывшаго господина, онъ принудилъ прекрасную Джіованну дать согласіе на бракъ съ нимъ, а теперь онъ могъ распорядиться даже жизнью дожа и сенаторовъ. Ничто не могло остановить его на избранномъ имъ пути, и онъ былъ твердо увренъ, что никто не воспрепятствуетъ ему умертвить ненавистнаго ему Виталя Микели. На его лиц промелькнула самодовольная улыбка, когда онъ увидлъ, что Доминико растерялся, узнавъ въ немъ бывшаго сборщика податей, котораго считалъ за преданнйшаго слугу сената.

Вдругъ на площади произошло необычайное движеніе, и толпа разступилась предъ кмъ-то съ изъявленіями живйшаго горя и участія. Азанъ, удивленный, что никто не слдуетъ за нимъ во дворъ дворца, оглянулся и страшно поблднлъ, узнавъ въ незнакомц брата несчастной Беатриче, появленіе котораго произвело на народъ такое сильное впечатлніе.

Рыбакъ, выдлявшійся изо всей толпы своимъ огромнымъ ростомъ, шелъ неровною походкою: то чрезвычайно тихо, то скоро, то шатался, какъ пьяный, бросая вокругъ себя дикіе, безсмысленные взгляды. Внезапно онъ остановился, и расхохотался тихимъ и безумнымъ смхомъ.

— Гд же дожъ? Друзья мои, скажите мн, гд находится дожъ? спросилъ онъ.

Но, не дождавшись отвта, онъ закричалъ, прижимая къ груди окровавленный ножъ.

— Богъ гнва, гд ты?… Что же ты не отвчаешь мн богъ мести?…. Гд тотъ человкъ, который убилъ ребенка?…. Врите ли вы, что можно убить ребенка, у котораго сіяетъ въ глазахъ небо, а въ сердц обитаетъ кротость?….

Онъ судорожно зарыдалъ. Черезъ нсколько минутъ онъ гордо поднялъ голову и проговорилъ:

— Народъ страдаетъ. Беатриче принадлежала къ народу: она страдала, и Богъ взялъ ее къ себ. Но мой ангелъ-хранитель пришелъ ко мн во сн и сказалъ: ‘Радуйся, Орселли: твоя сестра воскреснетъ!’… Я врю ему, врю, врю! твердилъ несчастный, оживляясь понемногу.— Онъ по обманулъ меня…. Кто скажетъ противное? Кто захочетъ уврить меня, что онъ говорилъ неправду, что моя сестра умерла на вки и я не увижу ея больше?

При этихъ словахъ онъ окинулъ окружающихъ такимъ страшнымъ взглядомъ, что вс отскочили отъ него съ ужасомъ.

Въ это время не вдалек показались Панкраціо и Корпозеко несшіе носилки, на которыхъ лежало тло хорошенькой птичницы, завернутое въ красную шерстяную матерію. Блдное личико Беатриче не сохранило слдовъ предсмертной агоніи, на немъ застыла улыбка, и казалось, что она спала и видла прекрасный сонъ, отъ котораго вотъ-вотъ проснется, чтобы сообщить его присутствующимъ. Нищіе, на которыхъ Орселли возложилъ обязанность стеречь тло сестры, были тоже, не смотря на свою грубую натуру, поражены этимъ величіемъ смерти, и сочувствовали отъ души отчаянью гондольера. Послднимъ овладла всецло мысль, что долженъ отомстить дожу за смерть Беатриче, и онъ повторялъ шепотомъ:

— Гд же убійца? гд онъ?

Но когда онъ приблизился къ дворцу и увидлъ передъ собой Азана, глаза его сверкнули зловщимъ огнемъ, и онъ остановился. Далматъ поблднлъ отъ ужаса онъ хотлъ бжать, но передъ нимъ была только одна дорога — во внутренній дворъ дворца, гд находились сенаторы, которымъ онъ измнилъ. Торжествующая улыбка его смнилась выраженіемъ крайняго унынія, когда онъ убдился въ невозможности спастись отъ страшнаго врага.

Орселли между тмъ наклонился надъ носилками, всматриваясь въ спокойное лицо своей любимицы. Затмъ онъ протянулъ руку къ далмату и спросилъ его тономъ недоврія:

— Ты-ли это требовалъ на рынк Фреззаріа подать съ бдной птичницы?… Гд же твои сбиры?

Азанъ не отвчалъ.

— Ты ли это охотишься такъ хорошо съ соколами? Гд же твои соколы? продолжалъ гондольеръ тихимъ и мягкимъ голосомъ.

Но Азанъ не отвчалъ, онъ стоялъ неподвижно на прежнемъ мст, опустивъ голову.

— Ты ли, продолжалъ спрашивать безумецъ, продаешь молодыхъ двушекъ въ рабство, когда у тебя не хватаетъ денегъ, чтобы дополнить требуемую сенатомъ сумму?… Гд же твой серебрянный жезлъ?

Азамъ дрожалъ всмъ тломъ и языкъ не повиновался ему.

Орселли подошелъ къ нему ближе.

— Ты очень невжливъ, Іоаннисъ, сказалъ онъ.— За чмъ не отвчаешь ты мн? За чмъ не оправдываешься?

Далматъ подумалъ, что можно вывернуться изъ настоящаго затруднительнаго положенія смлостью, и отвтилъ:

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, и не знаю васъ даже.

Орселли отвчалъ горькимъ и презрительныхъ хохотомъ.

— Трусъ! воскликнулъ онъ и продолжалъ, обращаясь къ толп: Онъ не узнаетъ меня, но я не забылъ лица этого Іуды-предателя…. Я не забуду его и въ аду, въ который отправлюсь по его милости, а вы, мои товарищи по бдности и скорби, не знаете ли вы вс, что Азанъ Іоаннисъ — сборщикъ податей, вербовщикъ солдатъ и продавецъ двушекъ никто иной какъ шпіонъ сената и дожа Витала Микели?

Бартоломео ди-Понте, слдуя совту Заккаріаса, проклинавшаго неожиданное вмшательство умалишеннаго, дотронулся до плеча Орселли и сказалъ:

— Несчастный, пойми же, что ты ошибаешься!… Или ты хочешь помшать народу добиться своихъ правъ?…. Неужели ты не можешь сообразить, что Азанъ не отперъ бы намъ ворота дворца, еслибъ былъ слугою сената?

— Онъ-то?! онъ?! закричалъ гондольеръ.— Да, онъ отперъ намъ ворота, которыя обязанъ былъ защищать…. Сенатъ и дожъ довряли ему, а онъ измнилъ имъ…. Ну, тмъ лучше! Я имю, по крайней мр, неотъемлемое право презирать его….

Онъ простеръ руки къ небу и продолжалъ глухимъ голосомъ:

— Ты всегда былъ низкимъ трусомъ, Азанъ Іоаннисъ, но теперь сдлался еще презрнне, ты сдлался предателемъ. Хвала Всевышнему! Измучивъ народъ, ты продалъ дожа. Хвала Всевышнему!… Раздавите, товарищи, эту гадину!….. Хотите ли показать вашимъ дтямъ измнника?— Если такъ, то покажите имъ этого негодяя, который дрожитъ и блднетъ предъ вами, и скажите: ‘вотъ человкъ, не задумавшійся прелатъ своего господина!’

Съ этими словами Орселли дотронулся пальцемъ до лба.

— Нужно принудить этого человка замолчать, или онъ испортитъ все! прошепталъ Заккаріасъ, подойдя къ ди-Понте.— Это сумасшедшій! Скажите же народу, что онъ сумасшедшій!

Бартоломео пожалъ плечами и, возвысивъ голосъ, произнесъ тономъ глубокаго состраданія:

— Добрые граждане венеціанскіе, этотъ бдный гондольеръ помшался отъ горя! Не теряйте же времени, слушая его бредъ!

— Да, это сумасшедшій! повторилъ машинально далматъ, едва помнившій себя отъ овладвшаго имъ ужаса.

Орселли наклонился снова надъ носилками и схватилъ холодную какъ ледъ, руку мертвой.

— Слышишь ли, моя дорогая, воскликнулъ онъ жалобно, меня называютъ лжецомъ и сумасшедшимъ? Воскресни же скоре…. Или ты не хочешь заступиться за своего брата, убившаго тебя, чтобы снасти твою честь и свободу?…. А! они не хотятъ, чтобы народъ врилъ мн?.. Но, можетъ быть, онъ повритъ теб?!…. Покажи же ему свою кровавую рану, раскрой свои охладвшія уста и скажи во всеуслышаніе: ‘Вотъ тотъ, кто осудилъ меня на смерть! вотъ Азанъ Іоаннисъ, сборщикъ податей!’

— Орселли говоритъ правду, сказали Доминико и носильщики: — мы сами были свидтелями этой катастрофы, и вс готовы подтвердить справедливость этихъ словъ.

Далматъ сдлалъ еще отчаянную попытку спастись отъ гнва народа: онъ подошелъ, шатаясь, къ носилкамъ, взялъ другую руку убитой и проговорилъ:

— Помолись за меня, невинная страдалица!

— Ахъ, какъ хорошо ты длаешь, Азанъ, что умоляешь свою жертву! проскрежеталъ Орселли, понявъ инстинктивно хитрость далмата,— О, еслибъ она была жива, то заступилась бы за тебя предъ твоими судьями, но мертвые молчатъ…. Зачмъ убилъ ты ее? Она была такъ прекрасна и добра, что никто не могъ противостоять ея просьбамъ…. Скажи: зачмъ убилъ ты ее?…. А! ты молчишь, ты не знаешь, что сказать въ оправданіе?! Хорошо же, молись въ такомъ случа: твои минуты сочтены!

Понявъ, что для него все кончено, что ему не остается надежды на спасеніе, Азанъ взглянулъ на Бартоломео и произнесъ съ мольбой:

— Отступаясь отъ меня, вы совершаете клятвопреступленіе!… Бартоломео ди-Понте, разв не было у насъ съ вами уговора, разв вы не поклялись мн, что я не потеряю ничего, если отворю вамъ ворота дворца?… Я сдержалъ свое слово, сдержите же и вы свое: это будетъ вамъ не трудно, потому что вы любимы народомъ и имете надъ нимъ власть.

— А, ты упираешь на измну? воскликнулъ Орселли: ты думаешь, что это избавитъ тебя отъ суда Божьяго и людскаго?

— Онъ осмливается требовать помилованія, какъ награды за подлость! замтилъ Доминико.

— Онъ хвастается этой подлостью, подхватилъ Панкраціо: — но я не думаю, чтобы онъ согласился сдлаться нашимъ сообщникомъ изъ одного сочувствія къ намъ.

Азанъ взглянулъ съ мольбою на Бартоломео.

— Я не хочу быть клятвопреступникомъ, проговорилъ послдній робко: — далмать былъ и есть дйствительно нашъ сообщникъ: онъ отперъ намъ ворота, охрана которыхъ была поручена ему!

— А что общали вы ему взамнъ этой услуги? спросилъ Панкраціо.

— Сто золотыхъ безанговъ! пробормоталъ ди-Понте.

— Ну, такъ отдайте общанное, сказалъ нищій: народъ не долженъ оставаться въ долгу у шпіона и предателя.

— Я понимаю тебя, Панкраціо! воскликнулъ Корпозеко: — мы наполнимъ ротъ этого услужливаго Іоанниса золотомъ, серебромъ и мдью и задушимъ, его, такъ сказать, нашими благодяніями… Орселли, будешь ли ты доволенъ нами, если мы сдлаемъ это?

Но гондольеръ ужъ не думалъ больше о негодя: онъ длалъ почти невроятныя усилія надъ своимъ разстроеннымъ мозговъ, чтобы понять цль этого народнаго возмущенія.

Множество гондольеровъ кинулось на Азана и, не смотря на отчаянное сопротивленіе злодя, ему скрутили руки и привязали его къ тмъ воротамъ, которыя онъ отворилъ мятежникамъ.

Посл этого Панкраціо и Корпозеко сняли свои шапки и, бросивъ ихъ на землю, воскликнули въ одинъ голосъ:

— Отдайте долгъ измннику!

Не успли нищіе произнесть этихъ словъ, какъ въ шапки полился дождь различныхъ монетъ, которыя скоро наполнили ихъ до краевъ. Когда сборъ былъ конченъ, Панкраціо всыпалъ съ помощью Корпозеко деньги въ ротъ далмата. Негодяй хотлъ было крикнуть, но не могъ, глаза его широко раскрылись и налились кровью, а лице посинло. Онъ поднялъ руки къ небу, какъ бы призывая проклятіе на своихъ мучителей, и затмъ голова его опустилась на грудь, между-тмъ, какъ тло повисло безжизненно на поддерживавшихъ его веревкахъ.

— Скажите же мн теперь, гд дожъ? приставалъ Орселли.

— Убійца! онъ ждетъ васъ на Лстниц Великановъ! раздался въ отвтъ презрительный голосъ Оріо, котораго кто-то освободилъ отъ аркана и привелъ въ чувство,

Гондольеръ прошелъ въ ворота, а за нимъ послдовали сперва нищіе съ носилками, а потомъ и вся масса народа.

Пройдя крытый ходъ и приблизившись къ Лстниц Великановъ, толпа остановилась, увидвъ красныя мантіи Сенаторовъ, внушавшихъ ей когда-то уваженіе и боязнь.

Между тмъ Виталь Микели очнулся и, приподнявшись, спросилъ спокойно:,

— Чего желаетъ отъ меня венеціянскій народъ?

Наступила могильная тишина, никто не смлъ отвтить на вопросъ дожа.

Въ это время Орселли, схвативъ на руки трупъ сестры, взошелъ на лстницу и, не обращая вниманія на стоявшихъ по обимъ сторонамъ ея сенаторовъ, закричалъ дикимъ голосомъ:

— Убійца, взгляни на этотъ труп!… Да, ты убійца своего народа! Мы не хотимъ больше терпть твое самоволіе! Мы хотимъ свободы, и потому пришли къ теб сюда, въ твой дворецъ!

— Разв ты не поклялся мн въ повиновеніи, гражданинъ! спросилъ строго и спокойно дожъ.

Орселли сжалъ одной рукой свой лобъ, стараясь припомнить что-то.

— Да, отвтилъ онъ наконецъ: я далъ теб клятву въ врности, но ты, Виталь Микели, поклялся за то управлять нами по правд…. А гд она? Разв честно отнимать у бднаго семейства послдніе? Разв честно налагать на насъ такія подати, которыхъ мы не въ состояніи уплатить, если не хотимъ умереть съ голода? Разв честно продавать въ неволю тхъ, которые не могутъ платть этихъ податей? Разв честно, продолжалъ онъ съ бшенствомъ, доводить до такого отчаянія венеціанскаго гражданина, въ которомъ онъ въ состояніи убить свою любимую сестру?

Виталь Микели презрительно оттолкнулъ мятежника со словами:

— Назадъ, дерзкій, назадъ!.. Только сумасшедшій и можетъ обвинять дожа въ убійств ребенка!..

Орселли прижалъ къ себ трупъ и проскрежеталъ:

— Да, великодушный дожъ, ты виновникъ этого преступленія! Вооруженная Венеція требуетъ у тебя отчета въ этомъ убійств, и Богъ накажетъ тебя за него…. Ты запятналъ тронъ, злоупотребивъ довріемъ тхъ, которые дали теб его…. Ты недостоинъ занимать его больше… Приказываю теб, именемъ всего народа выйдти изъ этого дворца, и сложить свой санъ!

— Никогда! возразилъ дожъ, съ, негодованіемъ. Зачмъ убилъ ты, безумный, свою сестру, вмсто того чтобы потребовать у меня правосудія?.. Ты поступилъ подобно дикому лсному зврю…. Это ты убиваешь свою родину, какъ убилъ и бдную Беатриче, отказываясь защищать Венецію, разжигая бунтъ, препятствуя намъ принять необходимыя мры для удаленія угрожающей намъ опасности, ты предаешь республику въ жертву грекамъ и чум…. Негодяй!… Пусть же народъ судитъ насъ обоихъ! Пусть осудитъ дожа, желающаго спасти республику, и возвеличитъ гондольера, старающагося погубить ее!

Торжественная тишина не прерывалась, народъ не зналъ, что ему длать. Но Орселли, окончательно выведенный изъ себя сопротивленіемъ дожа, схватилъ его вдругъ за воротъ и, стащивъ съ троннаго кресла, положилъ на него трупъ Беатриче.

— Пусть жертва займетъ твое мсто! произнесъ онъ мрачно. Не угодно ли теб, дожу венеціянскому, поклониться плебейк, которую ты убилъ, вмсто того чтобы защитить?! продолжалъ онъ, принуждая Виталя Микели преклониться предъ мертвою, ангельское лице которой выражало полное прощеніе. Поцлуй руку этой венеціянки, которой ты долженъ былъ быть покровителемъ и Отцемъ! Они была нашей радостью…. Кровь ея оставитъ никогда несмываемое пятно на герцогскомъ трон.

Въ это время Заккаріасъ подошелъ къ Бартоломео ди-Понте и сказалъ ему повелительно:

— Пора теб, мн кажется, говорить и дйствовать. Чего медлишь? Для того ли разжегъ ты огонь, чтобы онъ погасъ мгновенно? Ты разсчитываешь, что этотъ сумасшедшій убьетъ дожа?! Нтъ, ты самъ долженъ отправить его къ праотцамъ: если ты не удивишь народъ какимъ-нибудь необыкновеннымъ поступкомъ, не подашь ему примра смлости и ршительности, то и не надйся достигнуть верховной власти надъ нимъ. Будь храбрымъ, и вс преклонятся предъ тобою!…

— О, я не способенъ на кровопролитіе и насиліе! пробормоталъ Бартоломео.

— Малодушный! воскликнулъ Заккаріасъ. Ты выказываешь себя на каждомъ шагу купцомъ: ты готовъ заплатить за преступленіе, но сдлать его самому воспрещаетъ теб совсть…. Горе теб, если ты повернешь назадъ!

Между тмъ Виталь Микели поднялся на ноги и обратился къ народу съ вопросомъ, произнесеннымъ тономъ безконечнаго презрнія:

— Довольны ли вы теперь? Вы унизили, обезчестили своего дожа, но онъ все-таки не отказывается еще спасти погибающую Венецію…. Доканчивайте же ваше дло! Поражайте же меня, убійцы венеціанской республики! Я напередъ прощаю вамъ!…

Орселли, въ глазахъ котораго блеснулъ лучь сознанія, отскочилъ назадъ.

— Беатриче отомщена! бормоталъ онъ. Дожъ ужъ поплатился за зло, сдланное намъ. Надо оказать ему справедливость: вспомнимъ его побды и раны, полученныя имъ на пол битвы! Да не тронетъ никогда больше венеціянская рука….

Но Заккаріасъ, потерявшій всякое терпніе, перебилъ его:

— Такъ какъ вокругъ меня находятся одни трусы, не ршающіеся поднять руку, или сумасшедшіе, измняющіе народу, то я берусь выполнить ихъ задачу…. Озеро крови пусть отдлитъ патриціевъ отъ плебеевъ!

Онъ выхватилъ ножъ изъ рукъ гондольера, оттолкнулъ его, Доминико, нищихъ и Бартоломео и приблизился къ дожу.

— Согласенъ ты отречься отъ герцогскаго трона въ пользу Бартоломео ди-Понте? спросилъ онъ.

— Нтъ, отвтилъ гордо Виталь Микели. Я хочу умереть венеціанскимъ дожемъ.

— Твоя воля! прошиплъ грекъ съ зврскою улыбкою: но знай, что ты умираешь отъ руки Мануила Комнена!

Говоря эти слова, онъ поднялъ ножъ и вонзилъ его въ грудь благороднаго Виталя.

Дожъ упалъ беззвучно на трупъ птичницы, лежавшей о сосдству съ троннымъ кресломъ..

Толпа заколыхалась, охваченная паническимъ ужасомъ, и поспшила разсяться во вс стороны, только нкоторые стояли неподвижно, не зная, что предпринять въ эту критическую минуту. Нсколько сенаторовъ хотли было задержать убійцу, но ловкій Заккаріасъ ускользнулъ изъ дворца, воспользовавшись всеобщимъ смятеніемъ. Онъ торжествовалъ, потому что вызвалъ въ Венеціи полную анархію.

Въ руки сенаторовъ попалъ одинъ Бартоломео ди-Понте, котораго и заперли въ подземную темницу. Дорого поплатился онъ за свое честолюбіе, которому не соотвтствовалъ его слабый, нершительный характеръ.

ГЛАВА XXII.
Чума.

Въ, то самое время, когда разыгрывалась въ герцогскомъ дворц кровавая драма, на берегу лагуны, неподалеку отъ хижины, въ которой старая Нунціата оплакивала свою Беатриче, лежали четыре человка, по видимому матросы.

Люди эти находились въ сильно возбужденномъ состояніи, вроятно отъ большаго количества выпитаго ими вина, что и доказывалось разбросанными вокругъ нихъ пустыми бутылками. Ихъ грязная, изорванная одежда и зврскія лица изобличала въ нихъ склонность къ непостоянной жизни, грабежу и насилію. По первому же взгляду на нихъ, можно было понять, что имъ чуждо всякое человческое чувство, чуждо даже различіе между добромъ и зломъ, и они проводятъ почти безсознательно день за днемъ, думая единственно объ удовлетвореніи своихъ животныхъ инстинктовъ. Съ нихъ стекала ручьями вода, и они сушились теперь на солнц, какъ собаки, только что выкупавшіяся въ рк.

Эти почтенные индивидуумы принадлежали къ числу венеціанскихъ моряковъ, которыхъ Мануилъ Комненъ продержалъ нкоторое время въ больниц для зачумленныхъ, въ Константинопол, и выпустилъ потомъ на волю. Цль императора была, какъ ужъ извстно читателю, распространить чрезъ посредство ихъ страшную болзнь, которая должна была опустошить всю Венеціянскую землю

Означенные моряки приняли на себя отвратительную обязанность подбирать и зарывать зачумленныхъ подъ тмъ условіемъ, чтобы имъ было позволено брать въ свою пользу платье и. вещи умершихъ. Они пренебрегали чумою и беззаботно грабили на остров Кипр дома, въ которыхъ побывала страшная гостья.

Магистратъ былъ очень радъ, что нашлись въ это трудное время такіе энергичные люди, которые брались очищать городъ отъ заразительныхъ труповъ. Имъ жилось между тмъ очень не дурно, съ ихъ точки зрнія: никто имъ не мшалъ предаваться пьянству и разнымъ безчинствамъ, никто не оспаривалъ у нихъ добычу съ мертвыхъ,

У могильщиковъ нтъ обыкновенія предаваться грустнымъ размышленіямъ, и они сообщали другъ другу свои впечатлнія съ возмутительнйшимъ цинизмомъ.

— Поврите ли, друзья, говорилъ самый отчаянный изъ нихъ, потягиваясь съ наслажденіемъ подъ жгучими лучами южнаго солнца,— что. я, не могу вспомнить безъ смха послдняго покойника. Нужно замтить, что это былъ вовсе не покойникъ:.

— Очень простительно быть разсяннымъ, когда имешь столько дла! замтилъ другой, щедушный малый.

— Я не бываю разсяннымъ, Піетро, возразилъ первый съ самодовольной улыбкой: я замтилъ еще во время свою ошибку и сказалъ это красивому молодому человку, который приказалъ мн поднять мнимаго мертвеца. Молодой господинъ улыбнулся, какъ улыбаются вжливые люди, не любящіе противорчій, и доказалъ мн помощью трехъ золотыхъ безантовъ, что я не ошибся.

— Ну, и ты, Антоніо, отвтилъ, разумется, вжливостью за вжливость?

— Разв я выказывалъ себя когда-нибудь дурнымъ, человкомъ, Піетро!… Понятно, что я поднялъ живаго покойника и постарался запрятать его въ своей телг подъ дюжиною настоящихъ покойниковъ.

— А понравилась ли ему, то есть покойнику, такая трогательная заботливость, Піетро!

— Онъ бился у меня въ рукахъ, какъ рыба въ стяхъ, отъ радости, а, можетъ быть, и отъ страха. Къ несчастью, я не сообразилъ, что ему будетъ не очень-то удобно дышать въ дружескихъ объятіяхъ товарищей по путешествію, и вслдствіе этого онъ оказался, по прибытіи къ мсту назначенія, такимъ же спокойнымъ и молчаливымъ, какъ и вс его спутники. Разумется, я счелъ нужнымъ зарыть ихъ всхъ вмст.

— А не извстно ли теб, почему молодой господинъ такъ спшилъ отдать послдній долгъ этому упрямому мертвецу?

— Потому, что этотъ мертвецъ былъ его дядя: какъ же не воспользоваться прекраснымъ случаемъ, чтобы вступить скоре во владніе наслдствомъ?

Слушатели залились веселымъ смхомъ, который, однако, прекратился мгновенно, когда они услышали за собою чьи-то шаги. Оглянувшись назадъ, моряки узнали въ подходившемъ къ хижин Нунціаты Валеріано Сіани, который разстался съ ними въ Константинопол.

Не желая быть свидтелемъ безпорядковъ, происходившихъ въ город, патрицій ршился искать убжище у своей старой кормилицы. До его слуха долетли послднія слова могильщиковъ, онъ остановился и обратился къ Антоніо, сыну извстнаго читателямъ Панкраціо.

— Кто позволилъ тамъ выдти изъ Зараской гавани? спросилъ онъ его.

— Греческій флотъ высадилъ насъ всхъ на остров Чіоджіа, синьоръ Валеріано, отвтилъ со смущеніемъ матросъ.— Мы съ товарищами не могли противустоять искушенію увидать снова родину. Намъ снова захотлось подышать воздухомъ красавицы Венеціи и полюбоваться лагунами.

Антоніо говорилъ смиреннымъ тономъ, составлявшимъ рзкую противуположность съ его зврскимъ лицомъ.

— Несчастные! воскликнулъ Валеріано: или вы не подумали, что ваше дыханіе навваетъ заразу, что ваше прикосновеніе безусловно смертельно, что каждый изъ васъ можетъ отравить воздухъ на улицахъ и распространить въ нихъ отчаяніе и смерть?

— Такъ что же?— Мы зароемъ всхъ, какъ длали это въ Кипр, Чіо и Зар! проговорилъ’ спокойно Піетро.— Мы вдь не боимся дотронуться до тхъ, которыхъ покидаютъ даже жены, матери, дти и лучшіе друзья. Поврьте, что у насъ не дрожатъ ни руки, ни сердца при исполненіи нашей обязанности.

— Да, синьоръ Сіани, подхватилъ Антоніо, мы видли, какъ трусили предъ чумою люди, которые побывали въ двадцати сраженіяхъ и шли всегда первыми на встрчу непріятелю, но это малодушіе не прививалось къ намъ.

— А вы не предохранили себя отъ зараженія? спросилъ Валеріано.

— Нтъ, отвтилъ беззаботно Антоніо:— и двое изъ насъ лежатъ уже при смерти!

— Какъ, и вы Ихъ оставили и веселитесь здсь, какъ ни въ чемъ не бывало?

— Ба! мы перенесли ихъ въ эту лачугу,— сказалъ Піетро, указывая на хижину Нупціаты,— и тамъ ухаживаютъ за ними и молятся за нихъ дв молодыя прекрасныя двушки.

Молодой патрицій вздрогнулъ, щеки его покрылись яркимъ румянцемъ гнва, и онъ подошелъ еще ближе къ матросамъ, смотрвшимъ на него съ полною невозмутимостью.

— Презрнные! воскликнулъ онъ съ живымъ негодованіемъ. Поймите наконецъ, что ваша жизнь не иметъ никакой цны, когда дло идетъ о спасеніи Венеціи! Приказываю вамъ возвратиться немедленно на ваши галеры, иначе я поступлю съ вами безъ всякой пощады какъ съ хищными зврями.

Могильщики расхохотались.

— Клянусь именемъ Панкраціо, моего отца, воскликнулъ Антоніо,— что вы, синьоръ Сіани, находитесь въ сильномъ заблужденіи, если воображаете, что у венеціанцевъ нтъ памяти. Не вамъ ли одному обязана республика грозящей ей войною и этой эпидеміей?

Сіани поблднлъ.

— Можетъ быть, я и заслужилъ такой упрекъ, возразилъ, онъ быстро, но ужъ конечно не отъ такихъ негодяевъ, какъ вы. Впрочемъ, если я сдлалъ невольно нкоторыя ошибки, то я стараюсь и загладить ихъ…. Идите же, вынесите изъ этого дома вашихъ товарищей, и если они выздоравливаютъ, то возьмите ихъ съ собою въ Чіоджіа, если же умерли — бросьте ихъ въ море.

— Если они умерли?! повторилъ со смхомъ Антоніо. А вы сомнваетесь въ этомъ? Вы думаете, что мы лжемъ?!— Нтъ, синьоръ Сіани, въ участи ихъ сомнваться нечего, она ршена…. Но вотъ идетъ одна изъ хорошенькихъ сидлокъ, она, вроятно, сообщитъ намъ подробныя свднія о томъ, какъ дьяволъ забралъ въ свои когти гршныя души нашихъ товарищей.

— Бдная двушка! Она и не подозрваетъ, какой опасности подвергается! сокрушался Піетро.

Патрицій обернулся къ хижин и испустилъ крикъ ужаса, увидвъ выходившую сидлку.

То была Джіованна ди-Понте. Блдная и грустная, остановилась молодая двушка на порог хижины, гд она провела много грустныхъ часовъ, ухаживая за зачумленными, одно дыханіе которыхъ Причиняло смерть.

Оправившись отъ испуга, Валеріано бросился въ порыв безумнаго отчаянія на Антоніо.

— Бездльникъ! воскликнулъ съ бшенствомъ молодой человкъ: признайся, что ты солгалъ! Не можетъ быть, чтобы ваши товарищи, которыхъ вы помстили къ Нунціат, были зачумлены?!

Сынъ Панкраціо пожалъ плечами, засучилъ рукавъ и, указывая на кисть руки, проговорилъ съ злою усмшкою:

— Выслушайте меня внимательно, синьоръ Сіани! Когда вы увидите у меня на этомъ мст багровое пятно въ род кровянаго подтека, съ желтыми точками, окруженное фіолетовыми пупырышками, то можете сказать смло: ‘Вотъ печать чумы! Антоніо не жилецъ на этомъ свт’!…. Ну, взгляните же теперь на кисти рукъ нашихъ товарищей, и вы увидите этотъ роковой знакъ. Тутъ не можетъ быть никакой ошибки. Мы видли такъ много больныхъ чумою, что узнаемъ ихъ съ перваго же взгляда не хуже любаго доктора.

Сіани слушалъ съ замирающимъ сердцемъ эти объясненія и пристально смотрлъ на молодую двушку, лице которой озарилось меланхолическою улыбкою, когда она увидла своего возлюбленнаго. За мгновеніе передъ тмъ ее охватило крайнее уныніе, вызванное происходившею предъ нею печальною сценою, но видъ Сіани возвратилъ ей ея прежнюю бодрость, вдохнулъ въ нее новую энергію. По ее скоро снова крайне удивило восклицаніе Валеріано:

— Джіованна, бги изъ этого дома: въ немъ царствуетъ смерть!

— Чего ты волнуешься, Валеріано! спросила она спокойно, приближаясь къ нему.— Какъ же покину я бдную Нунціату? Что будетъ съ нею безъ меня, посл того какъ Беатриче убита, а Орселли наказанъ за свое преступленіе безуміемъ?

— А! Богъ съ нею — съ Нунціатою! сказалъ Сіани, которому въ эту минуту не было дла ни до кого въ мір, кром Джіованны.— Не входи больше въ это проклятое жилище!…. Разв ты не видла тамъ двухъ умирающихъ?

— Видла, отвтила просто Джіованна, и считала своею обязанностью помочь этимъ несчастнымъ, изнуреннымъ голодомъ…..

— Они умерли не отъ голода, а отъ чумы! перебилъ съ отчаяньемъ Сіани.

— Отъ чумы?! повторила молодая двушка, страшно измнившись въ лиц.

— Да, Джіованна, ихъ убила чума, которая сообщается другимъ при одномъ прикосновеніи…. которая, быть, можетъ, пожираетъ ужъ и тебя!..

— Но не будетъ ли безсовстно, если я окажусь трусливе этихъ грубыхъ людей, не бросившихъ своихъ товарищей до полдней минуты? произнесла она, поднимая на патриція свои большіе глаза, въ которыхъ отражалось все величіе ея души.

— Я не хочу, чтобы ты сдлалась добычею этой ужасной смерти, сказалъ Сіани.— Я готовъ вырвать тебя силою изъ этого дома, въ которомъ дышутъ міазмами.

— Но я пришла къ Нунціат въ сопровожденіи Зои и ея отца, нмого Никетаса. Неужели я должна оставить и ихъ?

— Пусть погибаетъ вся вселенная, только бы ты осталась жива, Джіованна! отвтилъ Сіани.— Ты должна знать, что вс остальные люди не имютъ для меня никакого значенія, что въ теб одной заключается вся цль моей жизни, все мое счастье и. блаженство! Разв я могу быть равнодушнымъ зрителемъ твоихъ страданій, слышать твои стоны, видть, какъ ты будешь постепенно превращаться въ безобразный трупъ, испытывая адскія муки, и въ тоже время стоять предъ тобой? съ сознаніемъ своего безсилія помочь теб? Нтъ, это невозможно!…. Сжалься надо мною, уступи моимъ просьбамъ!… Наконецъ, если ты не послушаешься меня, и не послдуешь за мною добровольно, я заставлю тебя силою сдлать это.

Молодая двушка хотла было что-то сказать, но появленіе новыхъ, лицъ остановило ее на полуслов.

Новоприбывшіе были никто иные какъ Заккаріасъ, Кризанхиръ и Аксихъ, сопровождаемый своимъ врнымъ львомъ, глаза котораго сверкали и искрились какимъ-то страннымъ фосфорическимъ блескомъ.

Заккаріасъ подошелъ торопливо къ Джіованн и поклонился ей по всмъ правиламъ утонченной вжливости.

— Синьора, сказалъ онъ, вашъ отецъ поручилъ мн отыскать васъ и проводить до дому, такъ какъ на улицахъ теперь не спокойно, а ваша Франческа плохая защитница.

Джіованна узнала въ говорившемъ и его спутникахъ мнимыхъ разнощиковъ, которые были свидтелями сватовства Азана, и сочла это предложеніе, за ловушку.

— Синьоръ Сіани, благоразумно ли будетъ съ моей стороны довряться этому незнакомцу! спросила она, обращаясь къ патрицію.

— Право не знаю, отвтилъ онъ, окинувъ грековъ высокомрнымъ взглядомъ. Изо всхъ этихъ подозрительныхъ личностей я знаю только фигляра Андрокла.

— Ты обладаешь весьма дурною памятью, Валеріано Сіани, проговорилъ съ улыбкой Заккаріасъ,— если забылъ человка, котораго предлагали теб убить…. Вглядись въ меня получше! добавилъ онъ, срывая капюшонъ, скрывавшій на половину его лице.

Молодой человкъ отшатнулся.

— Пресвятая Два, возможно ли это! воскликнулъ онъ невольно. Неужели я вижу предъ собой Комнена?

Заккаріасъ усмхнулся.

— А вы не ожидали этой встрчи, благородный Сіани! спросилъ онъ, устремивъ на него свой орлиный взглядъ.

— Конечно: кто же могъ бы подумать о такомъ безразсудств?

— Безразсудство?! повторилъ весело Мануилъ. Такъ вы находите, что я поступилъ Неосмотрительно, постивъ вашу родину?

— Разумется! возразилъ быстро патрицій. Вы попались какъ зврь въ тенета охотника. Я знаю теперь, кто вы, и спасу Венецію, выдавъ васъ кому слдуетъ.

Легкая улыбка пробжала по лицу императора.

— Безразсудный! проговорилъ онъ:— знай, что судьба республики находится вполн въ моихъ рукахъ: я ознаменовалъ свое прибытіе сюда междоусобіемъ и чумою, и я бы могъ быть не дале какъ сегодня повелителемъ Венеціи. Но Венеція побдила меня, пославъ на встрчу прекраснйшую изъ своихъ дочерей. Честолюбіе мое угасло съ того мгновенія, какъ я встртилъ Джіованну ди-Понте. Я чувствую теперь только одно страшное, непреодолимое желанье — быть любимымъ этимъ прелестнымъ существомъ. Я оставляю Венецію безъ малйшаго сожалнія, я не хочу больше проливать крови изъ-за пріобртенія лишняго куска земли… Да и въ самомъ дл, на что онъ мн, мн, императору Востока?… Я хочу единственно любви очаровательной Джіованны ди-Понте. Отдайте ее мн, и я оставлю на всегда Венецію и не буду вмшиваться въ ея, судьбу. Я говорю на этотъ разъ совершенно искренно и требую такого же искренняго отвта…. Джіованна, продолжалъ съ волненіемъ Мануилъ, обращаясь къ изумленной двушк: я люблю васъ такъ, какъ еще не любилъ никого раньше, и, если вы отвтите мн взаимностью, я увезу васъ отсюда въ Константинополь и возведу васъ на византійскій тронъ. Скажите же мн, согласны ли вы исполнить эту просьбу, согласны ли сдлаться женою Комнена?

Но молодые люди не отвчали, изумленные и испуганные такимъ неожиданнымъ признаніемъ Цезаря.

Сіани опомнился первый.

— Императоръ Мануилъ Комненъ, проговорилъ онъ, забываетъ, что здсь не Бланкеривальскій дворецъ, гд воля его считается закономъ, но — Венеція, которая вовсе не расположена поощрять его прихоти. Достаточно одного слова дожа и….

— Синьоръ Валеріано, вы не дождетесь отъ трупа никакихъ словъ! перебилъ съ усмшкою Мануилъ.

— Что вы хотите сказать? воскликнулъ патрицій: Виталь Микели…..

— Умеръ и отъ весьма опасной болзни, а именно отъ удара ножемъ! отвтилъ спокойно Комненъ.

Молодой человкъ опустилъ голову, ошеломленный такою новостью, но чрезъ минуту.онъ поднялъ се и взглянулъ на императора.

— Если въ Венеціи нтъ боле дожа, сказалъ онъ съ грустью, то у нея остается еще Совтъ Сорока.

— Вы ошибаетесь: этого Совта не существуетъ боле.

— Что вы говорите?!

— Истину! Венеція осталась безъ правителей и находится во власти народа, опьянвшаго отъ рзни и излишествъ. Теперь ты видишь, Сіани, что угрозы твои имютъ не боле значенія какъ мыльный пузырь, и что мн бояться некого. Оставь же мысль противиться моимъ желаніямъ, я сильне тебя, и Джіованн ди-Понте не миновать моихъ рукъ.

Левъ расположился между тмъ предъ хижиною Нунціаты. Изъ двери, оставшейся полуотворенною, вышелъ не замтно старикъ, лице котораго было закрыто чернымъ покрываломъ, прокрался къ льву и опустился, возл него на колна, приглаживая рукою косматую гриву грознаго животнаго. Казалось, что онъ шепчетъ что-то царю зврей, и что послдній понимаетъ его, такъ какъ поднималъ нсколько разъ голову, чтобы устремить зловщій взглядъ на величественное лице Мануила.

Матросы окружили съ видимымъ любопытствомъ восточнаго Цезаря, услышавъ его имя, и придумывали, какую бы можно имъ извлечь выгоду изъ этого важнаго открытія.

— Прими мой совтъ, Сіани, продолжалъ Мануилъ тономъ торжества:— не начинай борьбы, которая должна неминуемо кончиться твоею гибелію! не бери на себя роли карлика, вступающаго въ бой Съ гигантомъ! На этотъ разъ ты имешь соперникомъ ужъ не трусливаго, зазнавшагося раба, въ род Азана Іоанниса, а человка, который видлъ до сихъ поръ вс свои желаньи удовлетворенными. Пока не встртилась мн Джіованна, я не зналъ настоящей, всепоглощающей любви, не дающей мста другимъ чувствамъ, заставляющей человка сосредоточить вс мысли и желанья на одномъ предмет. Откажись же отъ Джіованны. Разв ты можешь оспорить ее у меня? И при томъ, насъ семеро противъ тебя, такъ какъ мн стоитъ только дать горсть золота этимъ четыремъ матросамъ, чтобы привлечь ихъ на мою сторону.

Громкій хохотъ могильщиковъ подтвердилъ предположеніе Комнена о ихъ готовности служить изъ-за денегъ каждому дурному длу.

— Ну! прибавилъ послдній,— сознаешь ты себя побжденнымъ, или нтъ еще?

— Нтъ, Цезарь, не сознаю! отвтилъ молодой человкъ, стараясь казаться хладнокровнымъ.

Мануилъ пожалъ плечами.

— Отчаяніе лишило тебя, должно быть, разсудка, замтилъ онъ.

— Вы заблуждаетесь, Цезарь. Чего вы желаете такъ страстно?— Любви Джіованны, не такъ ли? Но можете ли вы изгладить изъ ея сердца воспоминаніе о прошломъ и ея благородную, безкорыстную любовь ко мн? Нтъ, вы не въ силахъ сдлать этого — тутъ ни при чемъ все ваше могущество!

— Что изъ этого?! пусть думаетъ сколько хочетъ! воскликнулъ Мануилъ съ нетерпніемъ:— она все же будетъ моею.

— Вы сильно ошибаетесь, Цезарь, воображая, что Джіованна согласится принадлежать кому бы то ни было.

— Что ты хочешь сказать? спросилъ Мануилъ, сдвинувъ брови.

— Что вы не знаете характера венеціанскихъ женщинъ и судите объ нихъ по тмъ женщинамъ Востока, которыя любятъ блескъ и удовольствія. Венеціянка свободна, отъ мелочей и полюбитъ подчинять ея нелюбимому ею человку.

— Успокойся, Сіани, у меня есть средства усмирять непокорныхъ!

— Можетъ быть, Цезарь, но увряю васъ, что Джіованна скоре предпочтетъ смерть, чмъ, отдастся вамъ!..

Говоря эти слова, молодой человкъ приблизился къ своей невст и подалъ ей стилетъ. Молодая двушка, смотрвшая съ ужасомъ на грознаго Комнена, схватила оружіе и сжала его въ рук.

Императоръ смотрлъ съ, величайшимъ изумленіемъ то на Сіани, то на молодую двушку. Въ немъ происходила, очевидно, борьба между его природнымъ великодушіемъ и упорнымъ желаньемъ овладть Джіованною.

— Нтъ, Сіани, сказалъ Мануилъ задумчиво: ты судишь слишкомъ самоувренно о женщинахъ, не можетъ, быть, чтобы дочь венеціанскаго купца отказалась отъ короны изъ любви къ изгнаннику, который не можетъ предложить ей ничего, кром обезчещеннаго имени, и бдности.

Патрицій поблднлъ, какъ, смерть.

— Джіованна, моя возлюбленная, слдуй за мною! воскликнулъ онъ, протягивая къ ней руки.— Докажи этому надменному Цезарю, что ты выше подобныхъ предположеній, что ты неспособна продавать своего сердца.

Джіованна не отвчала. Съ нею произошла внезапно, странная перемна, лице ея приняло желтоватый оттнокъ, ею овладла лихорадочная дрожь, и она прижала руки ко лбу, какъ бы желая унять мучительную боль.

— Джіованна! произнесъ Сіани тономъ страстной мольбы.

— Валеріано! отозвалась она тоскливо, чувствуя, что силы ея исчезаютъ и ноги отказываются служить ей.

Она рванулась было впередъ, но была принуждена остановиться, чтобы не упасть.

Глаза ея приняли внезапно выраженіе безпредльной тоски и ужаса, при вид появившагося на своей рук красновато-желтаго пятна, обведеннаго фіолетовымъ кругомъ.

Молодая двушка вздрогнула всмъ тломъ, понявъ, что ожидаетъ ее: это пятно говорило краснорчиве словъ, что она заразилась.

Впрочемъ волненіе двушки произошло не столько отъ сознанія, что смерть вскор сведетъ ее въ могилу, сколько изъ опасенія сообщить заразу тому, кто былъ для нея дороже жизни. Нужно было удалить его, во что бы то ни-стало, не открывая страшной истины, хотя бы для этого пришлось подвергнуться его презрнію. Эта задача была не легка, но молодая двушка вооружилась всмъ своимъ мужествомъ и приступила къ выполненію ея.

— Нтъ, Валеріано, произнесла она, стараясь придать твердость своему голосу, нтъ, я не пойду за тобою: я люблю тебя, но не хочу отказываться отъ счастливой будущности, которая ожидаетъ меня въ Византіи…. Мануилъ Комненъ понялъ хорошо, что женщина не можетъ противустоять такому сильному искушенію, какъ почести и слава. Надо слишкомъ ненавидть себя, чтобы отказаться отъ подобнаго предложенія.

Сіани не врилъ своимъ ушамъ. Онъ стоялъ неподвижно какъ статуя и смотрлъ дикимъ взглядомъ на блдное лице Джіованны, спрашивая мысленно, не видитъ ли онъ передъ собой насмшливаго демона въ образ Джіованны, вызваннаго какимъ нибудь колдовствомъ со стороны присутствующихъ грековъ: неужели же это говорила та, которую онъ любилъ такъ пламенно и въ которую врилъ такъ безусловно?

— Джіованна, ты околдована, ты говоришь противъ убжденія, противъ собственнаго сердца! воскликнулъ онъ въ сильномъ волненіи. Нтъ, я знаю тебя, я знаю, что ты не способна на подобную низость.

Говоря это, молодой человкъ подошелъ-было къ ней съ распростертыми объятіями, но она отскочила отъ него съ видомъ такого ужаса, что онъ остановился какъ пораженный молніею.

— Уходи, Валеріано! воскликнула вн себя несчастная двушка. Уходи… отсюда! Считай меня безчестною, называй какъ хочешь, я сознаю, что заслуживаю твое презрніе, твою ненависть, но ршеніе мое непоколебимо…. Оставь же меня, я не хочу боле видть твое лицо: оно терзаетъ меня!

— Ну, что скажешь, почтеннйшій Сіани! произнесъ Мануилъ съ торжествующимъ видомъ: не говорилъ ли я, что ты напрасно хотлъ бороться со мной? Уходи же отсюда: твои надежды разлетлись какъ дымъ.

Прежде такая насмшка задла бы самолюбіе патриція, но въ настоящую минуту онъ не обратилъ на нее и вниманія: невыразимое горе сдлало его нечувствительнымъ ко всему.

Между тмъ Никетасъ, не пропускавшій ни одного слова изъ этого разговора Сіани и Мануила, смотрлъ съ удивленіемъ на страшную блдность, покрывавшую щеки Джіованны. Волненіе двушки, возраставшее съ каждою минутою все боле и боле, поразило логофета, не имя силъ противиться любопытству, онъ приблизился къ ней и увидлъ багровое пятно, которое было признакомъ приближавшейся смерти. Злая радость промелькнула по лицу старика, онъ дотронулся до плеча молодой двушки и показалъ ей украдкою на императора, какъ бы приглашая ее довершить свою жертву, бросившись въ объятія Комнена.

Она вздрогнула, понявъ желаніе Никетаса, но мысль о Сіани придала ей мужество: она бросилась къ Мануилу и протянула ему руку, стараясь не встрчаться съ глазами Валеріано.

Обрадованный такимъ поступкомъ Джіованны, императоръ схватилъ ея руку и хотлъ было удалиться, но логофетъ преградилъ ему путь.

Изумленный такою дерзостью, Мануилъ раскрылъ ротъ, чтобы спросить о причин ея, по старикъ предупредилъ его, отбросивъ покрывало и указавъ на свой выколотый глазъ.

— Какъ, это ты, Никетасъ! воскликнулъ императоръ гнвно.

Но не успло это восклицаніе слетть съ губъ Мануила, какъ дверь хижины Нунціаты отворилась, и изъ нея вышла прекрасная двушка съ блднымъ и печальнымъ лицемъ,— это была Зоя.

Убжавъ съ отцемъ изъ Львинаго Рва, молодая двушка вспомнила о предложеніи Джіованны и отправилась къ ной съ просьбою оказать ей помощь. Чуждая зависти, Джіованна встртила соперницу съ непритворнымъ радушіемъ и предложила ей жить въ дом ди-Понте какъ въ своемъ собственномъ.

Тронутая такимъ великодушіемъ, гречанка забыла прежнюю ненависть къ невст Валеріано и полюбила ее, какъ только могутъ любить женщины, рожденныя подъ солнцемъ Юга.

Въ описываемый день Джіованна предложила гречанк провдать бдную Нунціату, и он отправились къ ней въ сопровожденіи логофета.

Но прійдя въ хижину двушки, он застали тамъ незнакомыхъ матросовъ, мучившихся въ предсмертной агоніи. Руководясь чувствомъ состраданія, Джіованна и Зоя, но зная, какая болзнь мучила матросовъ, поспшили оказать имъ посильную помощь.

При вид императора, которому Никетасъ преграждалъ дорогу, молодая двушка задрожала всмъ тломъ и остановилась какъ вкопанная.

— Кто внушилъ теб мысль показаться мн на глаза въ ту самую минуту, когда я забылъ и о твоемъ существованіи? проговорилъ Мануилъ, сдвигая брови.

Старикъ отвтилъ только ироничною улыбкою на этотъ вопросъ и продолжалъ стоять въ прежней поз.

— Назадъ, подлый рабъ! закричалъ Цезарь, замахиваясь на него ножемъ, которымъ онъ убилъ Виталя.— Дай мн дорогу, и я прощу теб твою дерзость. Я счастливъ сегодня и не желалъ бы заслужить ни чьихъ проклятій.

На обезображенномъ лиц логофета выразилась дикая радость. Онъ схватилъ руку Джіованны и показалъ Мануилу зловщее пятно.

Императоръ отшатнулся съ ужасомъ.

— Боже праведный, воскликнулъ онъ съ волненіемъ, неужели это правда, неужели чума подкоситъ эту чудную венеціанскую розу въ самомъ ея разцвт?

Никто не отвчалъ на эти слова.

Взгляды всхъ обратились на Цезаря. Но онъ, вмсто того чтобы поддаться унынію при сознаніи опасности, онъ выпрямился во весь ростъ и проговорилъ съ улыбкою:

— Бдный Никетасъ! Такъ ты вообразилъ, что я умру отъ чумы, какъ какой-нибудь слабый пигмей? Но разв ты забылъ, что я встрчался со смятью на поляхъ кровопролитнйшихъ битвъ, и она не дерзала приближаться ко мн? Неужели ты не помнишь какъ злоумышленники старались не разъ отравить меня, но вс ихъ усилія были безплодны, все дйствіе ихъ яда ограничивалось только минутнымъ головокруженіемъ да безсонницею. Не ты ли самъ подговорилъ благороднаго Сіани убить меня и не парализовалъ ли Богъ его руку?… Нтъ, почтеннйшій Никетасъ, я не боялся битвъ не боюсь и чумы…

Старикъ задрожалъ.

— Берегитесь! шепнула ему Зоя, приблизившись къ нему.— Если императоръ пренебрегаетъ до такой степени смертью, то у него есть непремнно талисманъ, который предохраняетъ его отъ нея, во тогда ваша месть безсильна!

Мануилъ окинулъ отца и дочь насмшливымъ и презрительнымъ взглядомъ.

— Ты дурно поступилъ Никетасъ, забывъ прошлое, продолжалъ Комненъ:— теб не слдовало искушать судьбу. Если бы ты не явился сюда, то могъ бы наслаждаться жизнію еще много лтъ, но теперь ты погибъ. Узжая изъ Венеціи, я принесу ей дв очистительныя жертвы, въ лиц отца и дочери, радующихся теперь моему отчаянью.

Но эта угроза, казалось, и смутила логофета и Зою: они отошли отъ Комнена и приблились къ льву, при вид котораго губы Цезаря искривились злою усмшкою. Онъ обернулся къ Аксиху и, указывая на отца съ дочерью, проговорилъ холодно:

— Отдай ихъ льву.

Укротитель улыбнулся и подошелъ молча къ своему любимцу.

— О, какъ ты великодушенъ, Мануилъ! воскликнула гречанка, посмотрвъ насмшливо на властелина Византіи и наклоняясь къ животному, чтобы погладить его косматую голову.

Левъ весело поднялся съ земли.

— Гассанъ! сказалъ ему Аксихъ, указывая на Никетаса: — бери его!

Вс присутствующіе вздрогнули, ожидая, что левъ кинется на старика и растерзаетъ его, но онъ оставался спокойнымъ, въ той же поз.

— Гассанъ! повторилъ укротитель сердито:— что жъ ты пересталъ слушаться моего голоса?

— Не трать по пустякамъ слова! перебила гречанка:— не принуждай льва, если ты не хочешь самъ попасть на его зубы.

Говоря это она продолжала гладить льва указывая ему на Аксиха: Гассанъ глухо зарычалъ и взглянулъ на своего господина съ такою угрозою, что тотъ затрепеталъ всмъ тломъ.

— Пресвятая Богородица! воскликнулъ онъ.— Что это за чудо: левъ пересталъ узнавать меня и повинуется вод этой женщины!…

— Хотлось бы мн знать, гордый Цезарь, такъ же ли мало боишься ты разъяреннаго льва, какъ яда, кинжала и чумы произнесла Зоя вызывающимъ тономъ.

Комненъ вздрогнулъ, но не сказалъ ни слова.

— Въ этомъ можно впрочемъ сейчасъ убдиться, продолжала? она: отчего не воспользоваться удобнымъ случаетъ испытать степень отваги побдителя Антіохскаго Геркулесса, Впередъ Гассанъ, бери нашего врага! Крикнула она льву, придавъ своему голосу выраженіе ненависти и злобы.

Между тмъ Мануилъ Комненъ усплъ уже вернуть свое хладнокровіе и ожидалъ съ непоколебимою врою въ свою силу, которая выручала его столько разъ изъ опасностей, — приближенія страшнаго противника.

Посл новаго поощренія со стороны Зои, левъ бшено зарычалъ и бросился на императора.

Послдній стоялъ твердо, какъ дубъ, и даже не пошатнулся отъ толчка, который опрокинулъ бы десятокъ силачей, защищаясь лвою рукою, оцарапанной въ кровь когтями животнаго, онъ ловко намтилъ ножъ и выкололъ льву глазъ.

Гассанъ заревлъ отъ боли и покатился по земл, но затмъ онъ вскочилъ, бросился снова на Комнена и запустилъ въ плечо свои острые зубы. Горячее дыханіе уже жгло лицо императора, но ловкимъ движеніемъ увернулся онъ отъ страшной пасти и выкололъ зврю его послдній глазъ.

Обливаясь кровью ослпленный, левъ упалъ на землю, испуская такой жалобный вой, что ужасъ овладлъ всми присутствующими.

Хотя и сильно помятый, Мануилъ всталъ спокойный и не возмутимый какъ всегда.

— Бдный Гассанъ! проговорилъ насмшливо Мануилъ:— напрасно повиновался ты капризамъ прекрасной Зои. Въ наказаніе за это, я не убью тебя, чтобы ты, лишенный зрнія, былъ посмшищемъ дтей….. Что же касается тебя, Никетасъ, и твоей дочери, я дарю вамъ жизнь за вашу смлость и дамъ вамъ спокойное убжище…. Добрые товарищи, продолжалъ онъ, обращаясь къ матросамъ и бросая имъ горсть золота: — за хижиною Орселли есть гондола, въ которой вы должны перевезти этого старика и эту героиню на ваши галеры, съ которыхъ вы ушли…. Кризанхиръ, назначаю тебя начальникомъ этой экспедиціи, такъ какъ мн извстно, что ты любишь эту, двушку заставившую тебя забыть о своей обязанности въ отношеніи меня твоего, законнаго повелителя.

Слова эти были произнесены такимъ саркастическимъ тономъ, что аколутъ посинлъ отъ ужаса, понявъ, что императоръ знаетъ о его участіи въ заговор, который рушился, благодаря благородному поступку Валеріано Сіани. Онъ поклонился молча, зная, что всякое оправданье будетъ безполезно: Мануилъ Комненъ не измнялъ никогда слова.

Между тмъ Антоніо и Піетро и два другихъ матроса длили между собою золото брошенное имъ Комненомъ, громко прославляя его неустрашимость, силу и великодушіе.

Мануилъ подошелъ къ молодому патрицію, присутствовавшему при этой сцен съ равнодушіемъ человка, которому нтъ больше ни до чего дла. Онъ забылъ въ эту минуту и родину, и свое горькое положеніе, и съ нмымъ отчаяньемъ смотрлъ на свою возлюбленную Джіованну, эту венеціанскую жемчужину, метавшуюся въ мучительной агоніи на горячемъ песк.

Смерть наступала. Лицо Джіованны чернло все сильнй и сильнй, но угасавшій взглядъ ея не сходилъ съ лица Сіани, казалось, что прежде чмъ переселиться въ вчность, молодая двушка старалась запомнить дорогое ей лицо, чтобы унесть съ собою воспоминанья о прежнихъ счастливыхъ невозвратныхъ дняхъ.

Комнена тронуло это безмолвное страданіе.

— Сіани, сказалъ онъ мягко:— твоя Джіованна умираетъ, но пусть послужить теб утшеніемъ въ твоемъ гор мысль, что она любила тебя до послдняго мгновенія. Она приняла мое предложеніе только для того, чтобы избавить тебя отъ смерти…..

— Прощай! Я нашелъ въ теб великодушнаго врага, и двери Бланкервальскаго дворца будутъ открыты для тебя всегда. А теперь на прощанье позволь дать теб послдній совтъ: не приближайся къ своей возлюбленной: дыханіе ея смертельно.

— О, смерть не страшна мн! воскликнулъ Сіани, выйдя наконецъ изъ своего оцпеннія.— Пусть придетъ она, я встрчу ее съ радостью!…. Джіованна, моя дорогая Джіованна, я не оставлю тебя, я отправлюсь вмст съ тобой!

Говоря эти слова, онъ, какъ безумный, бросился на грудь умирающей и прильнулъ губами къ воспаленнымъ ея губамъ.

Между тмъ Никетасъ и Зоя удалились въ сопровожденіи матросовъ и Кризанхира, который ужъ придумывалъ планъ мести Мануилу, если чума пощадитъ его.

— Я выполнилъ свою задачу, проговорилъ императоръ задумчиво: Я оставляю въ Венеціи чуму и междоусобіе: я ослабилъ своего врага и увренъ, что онъ долго не забудетъ этого и не будетъ хлопотать о томъ, чтобы затемнять мое могущество…. Итакъ оказалось, что гордая красавица Адріатики не съумла защититься даже отъ одного человка.

— Еще бы! подхватилъ Аксихъ: вдь этотъ человкъ храбре и предпріимчиве цлой арміи.

— Мн кажется, что ты не забылъ ремесло придворнаго во время своего пребыванія въ Львиномъ Рву, замтилъ съ улыбкою Комненъ и пошелъ по направленію къ Лидо, чтобы взойти на ожидавшій его корабль, который долженъ былъ отвезть его обратно въ Константинополь.

На другой день посл этого патрицій Оріо Молиніери предложилъ сенаторамъ, собравшимся въ его паллацо, сжечь вс галеры, на которыхъ находились зачумленные.

Когда этотъ страшный проэктъ былъ одобренъ всми, молодой патрицій привелъ его въ исполненіе безъ всякихъ отлагательствъ. Онъ лично отправился къ зачумленнымъ кораблямъ и на глазахъ многочисленной толпы уничтожилъ ихъ съ помощью греческаго огня.

Во время этого ауто-дафе одинъ молодой Венеціянецъ пробрался на одинъ изъ зачумленныхъ кораблей и бросился въ пламя. Это былъ несчастный Орселли, ршившійся искать смерти, чтобы избавиться отъ угрызеній совсти, терзавшей его невыносимо со дня смерти хорошенькой Беатриче.

По возвращеніи изъ Зары, Оріо Молиніери, въ благодарность за спасеніе родины отъ ужасной эпидеміи, былъ единодушно провозглашенъ всмъ народомъ, венеціанскимъ дожемъ.

Первымъ дломъ молодого дожа было освобожденіе купца Бартоломео, а за тмъ онъ похоронилъ со всевозможною пышностью своего друга Валеріано Сіани и его прекрасную невсту Джіованну ди-Понте.

Конецъ.

ГОНЗАЛЕЦЪ

МАНУИЛЪ КОМНЕНЪИМПЕРАТОРЪ ВИЗАНТІИ

ГЛАВА I. Два посланника.

ГЛАВА II.Открытіе государственной тайны.

ГЛАВА III.Тайна далмата.

ГЛАВА IV.Какъ полезно было быть вооруженнымъ на пирахъ Мануила Комнена.

ГЛАВА V.Добрый отецъ и плохой министръ.

ГЛАВА VI.Кинжалъ императора попалъ въ дурныя руки.

ГЛАВА VII.Необыкновенно сильный грекъ.

ГЛАВА VIII.Не всегда можно врить посламъ.

ГЛАВА IX.Гнздо бдныхъ.

ГЛАВА X.Какое дурное вліяніе оказывало кипрское вино на капитана Оріо.

ГЛАВА XI.Спасеніе утопающей.

ГЛАВА XII.Дурныя посл&#1123,дствія, вытекающія иногда изъ береговаго права.

ГЛАВА XIII.Львиный Ровъ.

ГЛАВА XIV.Какъ Мануилъ Комненъ былъ провозглашенъ императоромъ.

ГЛАВА XV.И нмые могутъ объясняться знаками.

ГЛАВА XVI.Своеобразная соколиная охота.

ГЛАВА XVII.На сцену является венеціанецъ, напоминающій собою древнихъ римлянъ,

ГЛАВА XVIII.Несчастный нищій и странный торговецъ.

ГЛАВА XIX.Джіованна.

ГЛАВА XX.Какъ догаресса учила своего мужа длать золото.

ГЛАВА XXI.Мятежъ.

ГЛАВА XXII.Чума.

Читайте также: