Ее величество королева, Мизази Никола, Год: 1909 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 206 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВО КОРОЛЕВА

РОМАНЪ
НИКОЛА МИЗАЗИ

ПЕРЕВОДЪ СЪ ИТАЛЬЯНСКАГО
Л. Р-НА

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1909

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Въ столиц и въ горахъ.

I.
Политическій моментъ.— Наполеонъ I и дочь Маріи-Терезіи.

Обстоятельства были таковы:

Переговоры въ Пресбург заключились извстнымъ трактатомъ. Наполеонъ стянулъ къ Болонь свое войско, намреваясь изгнать Бурбоновъ изъ Неаполитанскаго королевства. Была обнародована слдующая прокламація, обращенная къ неаполитанцамъ:

‘Дворъ вашего короля, подписавъ со мною договоръ о нейтралитет, нарушилъ его: онъ вновь открылъ свои владнія русскимъ и англичанамъ. Императоръ Наполеонъ, справедливость котораго ‘равняется его могуществу, желаетъ примрно отплатить такой поступокъ. Этого требуютъ достоинство ‘его короны, интересы его народовъ и необходимость ‘возстановить въ Европ общественное къ себ довріе. Войско, которымъ я командую, идетъ съ цлью покорить вроломныхъ. ‘Вамъ, однако, нечего опасаться: французскіе солдаты будутъ всегда вашими братьями’.

Прокламація, помченная 26-мъ декабря 1806 года, появилась въ Неапол 2-ю января 1806 года одновременно съ встью, что французское войско, приближающееся къ неаполитанскимъ границамъ, состоитъ подъ начальствомъ Сенъ-Сира, иметъ пять корпусовъ, Къ коимъ присоединенъ еще корпусъ Массены, что вся численность арміи доходитъ до сорока пяти тысячъ, что при ней находится братъ императора генералъ принцъ осифъ Бонапартъ.

Эти всти для неаполитанскаго двора были громовымъ ударомъ, началомъ той грозы, которая захватила и русскихъ и австрійцевъ, которая закончилась Аустерлицкимъ сраженіемъ и взятіемъ Вны. Неаполь трепеталъ: для него были живо памятны ужасы многолтней войны конца XVIII вка, раны, нанесенныя сначала кровавой междоусобицей, а затмъ яростными репрессаліями Бурбоновъ, еще далеко не зажили.

Когда грянула эта новая гроза, порядокъ, особенно въ отдленныхъ провинціяхъ, не былъ еще вполн возстановленъ возстановленной, но не успвшей утвердиться королевскою властью. Правда, шайки санфедистовъ {Санфедисты — отъ словъ Санта-Феде (святая вра). Такъ назывались въ Испанія (XVI — XVIII в.), а во время господства испанцевъ и въ Южной Италіи, вооруженныя организаціи, защищавшія монархію и католическую религію отъ новыхъ политическихъ и церковныхъ ученій. Пр. перев.} и преданные Бурбонамъ партизаны отвоевали у новорожденной республики {Подъ вліяніемъ французской революціи въ 1799 г. царствовавшая въ Неапол Бурбонская династія была изгнана, а королевство объявлено республикой. Пр. перев.} тронъ законнаго короля. Но санфедисты и партизаны не могли бы совершить этого, если бы они не разоряли все и всхъ на своемъ пути. Населеніе всхъ крупныхъ городовъ Неаполитанскаго королевства распадалось на двое: одна сторона — торжествующая и самовластная — легитимисты, другая — республиканцы, доведенные до безсильнаго раздраженія, грызшіе наложенныя на нихъ цпи. Эта партія продолжала, однако, ожидать мести, трепетно ожидала, что новыя событія возстановятъ ея могущество.

И въ такое-то время, когда предшествовавшая буря не успла улечься, загрохотала новая гроза.

Въ виду ея приближенія русскія и австрійскія войска (ради которыхъ Бурбоны нарушили нейтралитетъ, общанный императору Наполеону) {Вроятно, рчь шла о русской военной эскадр въ Средиземномъ мор. Пр. перев.}, занимавшія дотол Теано, Венафро, Миньяно, получили отъ своихъ правительствъ приказаніе удалиться. Русскій генералъ Ласси сообщилъ неаполитанскому главнокомандующему, что защита всей пограничной линіи королевства при внезапно сложившихся обстоятельствахъ немыслима прежними средствами, причемъ далъ понять, что русскій государь подготовляетъ средства для охраненія достоинства короля обихъ Сицилій (Неаполитанскаго королевства).

Король Фердинандъ IV хотя и понималъ, что его гибель неизбжна, все-таки отправилъ кардинала Руффо къ Массен, поручивъ первому хлопотать о перемиріи и узнать, нельзя ли чмъ смягчить Наполеона. Но когда онъ узналъ, что Руффо былъ въ качеств плнника задержанъ въ Женев, когда на собранномъ имъ въ Неапол совт убдился, что, по единогласному мннію генераловъ и министровъ, безполезна всякая попытка задержать вторженіе французовъ, онъ поспшно отплылъ въ Сицилію, назначивъ королевскимъ намстникомъ въ Неапол своего старшаго сына, принца Франциска.

Намстникъ не сумлъ, или не смогъ изыскать новыхъ средствъ, онъ прибгъ тоже къ переговорамъ, но это оказалось безполезно, какъ при отц его. Тогда Францискъ, захвативъ съ собою своего брата принца Леопольда, тоже покинулъ Неаполь и чрезъ Калабрію пробрался въ Сицилію. Такимъ образомъ раскаты грозы, еще отдаленные, обращали уже въ бгство именно тхъ, кому бы слдовало противостоять ей. Королевство, которое нсколько лтъ ране, посл революціи и республиканскаго правленія только что успло вновь организоваться, грозило опять распаденіемъ, благодаря неумлости обоихъ правителей.

Однако въ тотъ самый моментъ, когда правители впадали въ отчаяніе, когда генералы ломали свои шпаги, оставалась одна женщина, горделивая, стойкая, предпріимчивая, твердо ршившаяся или одолть врага, или погибнуть вмст съ королевскою властію, если только престолу суждено было погибнуть.

То была ея величество королев Марія-Каролина, дочь австрійской императрицы Маріи-Терезіи.

Она одна не покинула королевскаго дворца въ столиц. И этого было достаточно, чтобы народъ продолжалъ мечтать о возможности устранить опасность. Она не жила во дворц сложа руки: всмъ было хорошо извстно, какъ зорко слдила она за ходомъ событій, какъ ршительна, неутомима была эта королева, какъ энергично подготовлялась она къ борьб.

Даже самые робкіе, т, которые недавно совтовали королю обратиться въ бгство, начали ободряться, толковать о средствахъ обороны, о необходимости спасти хотя честь націи. Французы уже надвигались, а въ неаполитанскомъ дворц все было спокойно и оживленно. По его мраморнымъ лстницамъ и заламъ постоянно проходили и знатные и простые люди, хотя среди послднихъ встрчались непривлекательныя личности, извстные вожаки шаекъ лаццарони. А лаццарони въ Неапол тогда были то же, что санкюлоты въ революціонномъ Париж.

На обширномъ дворцовомъ двор постоянно слышался конскій топотъ. Всадники то появлялись, то узжали, и т и другіе впопыхахъ.

Народъ, конечно, тоже интересовался полученными встями. Небольшія группы людей нердко скоплялись на улицахъ, но и расходились живо. Всякій зналъ, что заурядному обывателю опасно разсуждать о государственныхъ длахъ. Всякому были памятны дни террора, водворившагося въ столиц по возвращеніи въ нее Бурбонскаго двора, и зврствъ, которыми сопровождалось вступленіе въ Неаполь буйныхъ шаекъ, предводимыхъ кардиналомъ Руффо {Когда въ 1799 въ Неапол была объявлена республика Партенопейская (Партенопе — первоначальное имя Неаполя, основаннаго греками), и Бурбоны были вынуждены спшно удалиться, кардиналъ Руффо по благословенію папы Пія VI-го, собралъ изрядное партизанское войско, при содйствіи котораго изгналъ иноземцевъ, подавилъ республиканцевъ и вновь водворилъ на престол ‘короля Фердинанда.}. Т либералы, которые и теперь съ нетерпніемъ ожидали появленія французскаго войска, намреваясь вновь поднять республиканское знамя, не ршались громко высказывать своихъ надеждъ, зная, что королева продолжаетъ резидировать во дворц. Наиболе робкіе, такіе, которые во время прошлаго переворота не ршались примкнуть ни къ республиканской, ни къ монархической сторон и которые все-таки изрядно пострадали во время кровавыхъ междуусобій, очутясь между двумя огнями, были нынче склонны полагать, что слухи о надвигающейся опасности преувеличены, что несокрушимая энергія австріячки суметъ помряться силами съ подымающимся ураганомъ.

Въ ней, т. е. въ королев Каролин, сосредоточивалось все могущество, вся власть. Только въ ней проявилась воля. Наполеонъ говорилъ, что королева Каролина единственный мужчина въ Неапол. Однимъ своимъ примромъ она ободряла самыхъ робкихъ, а своими рчами и своей физически соблазнительной вншностью умла внушать увренность въ ея умлости отвратить грозу, она поддерживала бодрость въ населеніи. Зимній сезонъ былъ въ разгар, по приказанію королевы, ни одинъ театръ, ни одно увеселительное заведеніе не было закрыто, ни одинъ балъ не былъ отмненъ.

Носились слухи, что на предстоящемъ въ театр Санъ-Карло (въ т времена обширнйшемъ въ Европ) маскарад будетъ присутствовать сама королева и появятся вс блестящія придворныя дамы, знаменитыя не только своей красотой, но и приписываемыми, по крайней мр, имъ любовными приключеніями. Конечно, всмъ, кто за себя и за свои богатства боялся вторженія французовъ въ Неаполитанское королевство, было не до развлеченій. Но все-таки ни одна изъ богатыхъ буржуазныхъ семей не осмлилась бы оставаться дома, ибо отсутствовать на этомъ маскарад значило бы навлечь на себя подозрніе либо въ трусости, либо во враждебности ко двору. Безъ малаго пятидесятитысячное французское войско, пододвинувшееся уже къ самой границ, плохо гарантировало ихъ безопасность. Боязнь этой женщины, единственной во всей Европ открыто ршившейся бороться со всемогущимъ Наполеономъ, у неаполитанцевъ доходила до террора.

II.
Веселье наканун бды.— Королева въ маскарад.

Если бы кто, незнакомый съ политическими обстоятельствами данной минуты, очутился на площади Санъ-Карло въ начал роковой январской ночи, онъ не могъ бы даже подозрвать, что на столицу надвигается врагъ, грозящій кровавыми бдствіями и разореньемъ. Около театра шумно, весело волновалась толпа, повидимому, совершенно беззаботная. Подъ аркой подъзда то и дло подъзжали богатые экипажи, окруженные гайдуками, факелоносцами, изъ каретъ выходили дамы, пышно обвитыя драгоцнными шалями и кружевами, въ складкахъ которыхъ сверкали брильянты и рубины. Группы шумливыхъ масокъ сливались въ сплошную безконечную веселую толпу, которая поднималась по лстницамъ. Казалось, весь городъ спшно, почти задыхаясь, сбгался на праздникъ. Знали, что австріячка приказала всмъ веселиться въ эту ночь: и огромное большинство, хотя не безъ воркотни, подчинилось ей вол, но, попавъ въ разгульный потокъ, скоро чувствовало себя, какъ рыба въ вод.

Громадная зала сіяла огнями, толпа маскированныхъ вела еще себя сдержанно. Ложи были полны аристократіей и богатой буржуазіей, вс дамы были въ обыкновенныхъ бальныхъ туалетахъ, лица нкоторыхъ были прикрыты полумасками. Только королевская ложа оставалась еще пустою, однако привлекала къ себ всеобщее вниманіе публики. Кой-гд въ зал танцевали уже подъ звуки оркестра, примостившагося въ глубин сцены, которая сливалась съ залой.

Вдругъ гулъ и гамъ толпы какъ бы опали. Въ королевской лож появились два служителя въ придворной ливре и раскинули по барьеру величавой ложи штофный коверъ, въ средин котораго былъ вышитъ золотомъ бурбонскій гербъ.

Это обозначало, что ея величество королева соблаговолитъ появиться въ маскарад, добы выразить благоволеніе своимъ подданнымъ. Это означало также, что ея величество желала дать понять своимъ подданнымъ, что опасность еще далека, а, можетъ быть, и устранена даже. Во всякомъ случа королева подавала примръ совершенной бодрости и спокойствія духа…

Ну, а если опасности нтъ, если спокойна королева, чего же подданнымъ безпокоиться? Отчего же и не повеселиться, какъ слдуетъ. И плотно сгустившаяся толпа отдалась сплошному веселью.

Въ глубин зала, прислонясь къ стн, стоялъ высокій, отлично сложенный мужчина въ костюм калабрійскаго бандита: черный бархатный съ серебряными пуговицами казакинъ, за широкій красный кушакъ заткнутъ большой кинжалъ, изъ-подъ остроконечной широкополой шляпы спадаютъ на широкій блый воротникъ черные кудри. Лицо его было скрыто черной маской, въ ея отверстія глядли черные, лучистые молодые глаза. Онъ ни на кого не обращалъ вниманія и, кажется, не ощущалъ, что имъ почти вс интересовались.

— Да это просто атаманъ какой-то шайки кардинала Руффо,— замчали одни.

— У него, кром лица, ровно ничего не замаскировано,— говорили другіе.

Къ нему приставали хорошенькія женщины, онъ старался отдлываться отъ нихъ вжливостями.

— Милая двочка, еще слишкомъ рано. Приходите поздне, я буду радъ всхъ васъ перецловать.

Вскор публика подмтила другого калабрійскаго разбойника. Только тотъ былъ массивенъ, и одтъ чуть не въ лохмотья. Но также въ маск. И его женщины стали задирать, но онъ ихъ грубо растолкалъ, выбиваясь изъ толпы. Женщины обидлись, другіе мужчины вступились за нихъ. Завязалась было борьба, но около бандита словно изъ земли выросли еще четыре вооруженныхъ калабрійца.

— Да это просто скандалъ, здсь собрались вс санфедисты,— рычали въ толп. Кто-то шепнулъ: ‘тише вы тамъ: это все сторонники ея величества’. ‘Это невозможно’, шопотомъ же протестовали нкоторые и громко выражали увренность, что это замаскированные придворные. Толпа все-таки заволновалась, послышались возгласы: ‘вонъ разбойниковъ!’

Толстый, мощно массивный бандитъ пробивался ловко впередъ, возбуждая больше смха, чмъ негодованія, и, ухвативъ какого-то полишинеля, вертлъ его, какъ куклу. Но стоявшій долго у стны молодой атаманъ, приблизясь къ товарищу, посовтовалъ ему оставить въ поко несчастнаго (что тотъ и сдлалъ) и убраться изъ залы безъ драки, противъ чего толстый протестовалъ.

— Я бы ушелъ вмст съ тобой,— добавилъ молодой товарищъ:— но мн необходимо дождаться, именно здсь, Гиро и Магаро и, какъ назначено, одной важной всти. Однако, я провожу тебя на улицу, можетъ быть, тамъ найдемъ и нашихъ.

Толстый согласился, оба вышли.

Этимъ инцидентъ и кончился, тмъ боле, что вниманіе публики привлекла королевская ложа. Въ глубин ея распахнулись широкія двери, изъ нихъ выступили два ряда раззолоченныхъ придворныхъ гайдуковъ съ серебряными канделябрами, восковыя свчи которыхъ ярко освщали всю ложу. Между этими потоками свта появилась королева.

Каролина Австрійская достигла уже того возраста, когда время успваетъ оставить слды на наружности женщины. Но ея красота изумительно сохранилась, а прирожденная величавость увеличивала еще боле привлекательность. Она, сбросивъ роскошный плащъ, прошла къ балюстрад ложи. Взоры всей публики обратились къ ней. Кто бы не залюбовался роскошными блыми ея плечами, около которыхъ искрились брильянты, ея пышными волосами, сквозь легкую пудру которыхъ золотились ея волосы, увнчанные небольшой короной. Ея огромные голубые глаза озирали толпу, лицо горделиво улыбалось. Ярко-пунцовыя губы оттняли нжно-розовый цвтъ безупречно-овальнаго лица, прямой, нсколько крупный носъ и чуточку выдающійся подбородокъ придавали ея физіономіи выраженіе властности и твердости несокрушимой.

Нсколько секундъ толпа оставалась безмолвной, словно очарованная красотой, которой время не посмло коснуться. Про поведеніе дочери императрицы Маріи-Терезіи ходило много неблаговидныхъ слуховъ, ея прошлое было ознаменовано кровавыми дяніями, много людей погибло по ея вол, много проливалось слезъ о жертвахъ ея жестокости. Много лжи и предательства ей приписывалось. И все-таки ея величавая красота была неотразимо ослпительна и какъ бы уравновшивала вс нравственныя пятна.

Вс знали, что она одна изъ наиболе образованныхъ въ Европ женщинъ, что она хорошо говоритъ и пишетъ на четырехъ языкахъ, что она обладаетъ тонкимъ, проницательнымъ умомъ. Она умла вліять на государственныя дла своими совтами и твердой, какъ алмазъ, волей, передъ которой склонялись не только министры, но и самъ король. Она сумла поднять противъ изгнавшей Бурбоновъ республики кардинала Руффо, добившагося при содйствіи предводимой имъ орды горцевъ возстановленія монархіи. Она сумла, распоряжаться, какъ своимъ рабомъ, англійскимъ адмираломъ Нельсономъ, очистить провинціи отъ либераловъ и потопить въ крови при помощи кардинала Руффо Партенонейскую республику.

Ко всмъ еще свжимъ воспоминаніямъ о казняхъ и избіеніяхъ, о разореніяхъ, совершенныхъ по вол этой трагической, но блистательной женщины, примшивались въ странномъ противорчіи съ ними образы ея наиболе извстныхъ любовниковъ — Гуаленго, герцога делла-Режина, Актона, Рамескаго, Сенъ-Клера. Ея закадычнымъ другомъ была лэди Гамильтонъ, одно имя которой вызывало чуть не фантастическія представленія о безстыдной распущенности, о ночныхъ оргіяхъ, о необузданныхъ минутныхъ увлеченіяхъ.

Вотъ изъ какихъ сложныхъ элементовъ, черныхъ тней и ослпительнаго свта, золота и грязи, капризовъ и желзной воли, эпическихъ предпріятій и пошлыхъ интригъ, смлыхъ до безумія проектовъ (которыми она чуть не увлекла даже Наполеона), изъ пріятельскихъ отношеній съ наисвирпйшими атаманами разбойничьихъ шаекъ — складывалась личность этой королевы. Она подобно своей матери Маріи-Терезіи могла бы сказать: я есмь король Марія-Каролина.

И эта-то именно сложность личности изумляла, подавляла массы. Каролина словно судьбу вызывала на бой. Чужеземное войско надвигалось для того, чтобы разрушить ея престолъ, ея мужъ обратился въ бгство, а за нимъ, обуреваемые страхомъ, исчезли въ Сицилію и ея сыновья, министры, сановники. А она сама, невозмутимая, пышная, присутствовала на ночномъ праздник карнавала, съ королевской короной на голов, окруженная царственнымъ величіемъ, горделивая, властная и въ то же время улыбающаяся, словно самодержавная монархиня, которой все должно уступать.

И въ самомъ дл публика, и въ плебейской зал и въ аристократическихъ ложахъ, словно побжденная невиданной смлостію этой женщины, восторженно, дружно разразилась привтомъ:

— Да здравствуетъ ея величество королева!

Королева стояла у барьера ложи, величавая, недвижимая, какъ статуя, словно не чуя шумныхъ привтовъ. Ея лицо оставалось равнодушнымъ, ни губы не шевельнулись, ни прекрасные лазурные глаза не блеснули, не выдали ни мысли, ни чувства. Она являлась олицетвореніемъ владычества, монархиней, отъ которой зависитъ жизнь и смерть каждаго и всхъ. Только когда восторженные клики стали чрезмрно шумны и оглушительны, она отвтила на нихъ, склонивъ голову, опустилась въ кресло и заговорила съ какимъ-то генераломъ въ блестящемъ мундир, засыпанномъ звздами и орденами. Остальная часть свиты почтительно группировалась въ глубин ложи, только въ двухъ шагахъ отъ Каролины осталась граціозная женская фигура, въ бальномъ плать, но съ полумаской на лиц. Не трудно было догадаться, что то была очень молодая особа, по всей вроятности, двушка. Но публика, возвратившаяся къ своему маскарадному веселью, правда, нсколько сдержанному присутствіемъ государыни, боле ничего о молодой особ не знала, хотя эту двушку никто ране при королев не видывалъ. Впрочемъ, вс знали, что Каролина часто впезапно къ кому-нибудь привязывалась и своихъ горячихъ привязанностей ни отъ кого не скрывала.

Королева пробыла въ маскарад очень недолго. Молодой бандитъ, провожавшій своихъ земляковъ на улицу, былъ все это время задержанъ толпою вн залы. Въ ту самую минуту, когда онъ пробивался на средину залы, чтобы хоть взглянуть на монархиню, которой онъ никогда не видывалъ, живя въ своихъ калабрійскихъ горахъ, она уже встала, завернулась въ блую горностаевую ротонду, поданную двумя камергерами, и удалялась изъ ложи. Когда бандитъ усплъ наконецъ пробиться и оглянуться на королевскую ложу, ея величество уже скрылась. Ярко освщенная ложа пустла, удалялись вс придворные.

Отбытіе королевы послужило сигналомъ къ оживленію веселья. Возобновились безцеремонные танцы, шутки, хохотъ. Не только въ большой зал, но даже въ ложахъ, а особенно по коридорамъ и лстницамъ, стономъ стоялъ разгулъ. Пляшущіе въ зал постепенно слились въ одну безконечную цпь, которая, громко подпвая оркестру, завивалась спиралью и захватывала тхъ, кто вовсе не желалъ участвовать въ танцахъ.

Молодой бандитъ принадлежалъ къ числу послднихъ, онъ кое-какъ выбился изъ толкотни и стоялъ неподвижно ъ одномъ изъ отдаленныхъ уголковъ. Около него бродили два замаскированныхъ въ одинаковыхъ съ нимъ калабрійскихъ костюмахъ, очевидно, хорошо ему знакомые. Вс трое изрдка обмнивались словами. Наконецъ одинъ изъ нихъ ворчливо обратился къ молодому бандиту:

— Что же это такое будетъ? Для чего мы здсь торчимъ, капитанъ Рикардо? Я тутъ совсмъ одурю. Вы знаете, что терпньемъ я похвастать не могу.

— Видишь, у меня хватаетъ же терпнья: жду,— отвчалъ тотъ, кого называли капитанъ Рикардо.— Ну, и ты принатужься, потерпи. Намъ сказано ожидать въ зал Санъ-Карло, а до котораго часу ждать — не сказано. Если мы разойдемся, потеряемъ въ толп другъ друга.

Его нетерпливый товарищъ продолжалъ ворчать, и вс трое продолжали ждать. Веселье все больше разгоралось, время шло. Къ Рикардо приставали граціозныя маски, приглашая потанцовать съ ними. Онъ не безъ затрудненій отдлывался.

Вдругъ кто-то, подойдя сбоку, крпко ухватилъ его за локоть. Онъ оглянулся. Передъ нимъ стояли два домино: одно ярко-красное, другое блдно-голубое. Оба прижимались къ нему, и онъ чувствовалъ, что он дрожатъ, особенно голубое, принадлежавшее, очевидно, очень молодой, стройной, граціозной женщин. Она молчала. Красное было спокойно, подъ нимъ чуялось роскошное, пластическое, прекрасное тло, оно заговорило:

— Если вы молоды, если у васъ благородное сердце, если вы обладаете мужествомъ, которое присуще всегда одянію вашему, то, ради всего святого, проводите насъ до бокового выхода и защитите отъ пьяныхъ негодяевъ, преслдующихъ насъ,— сказало красное домино.

Онъ не сразу отвтилъ.

— Скорй, скорй,— нетерпливо требовала пунцовая маска, почти увлекая за руку по направленію къ двери.

Рикардо все-таки колебался. ‘Пожалуй, это какая-нибудь глупая маскарадная ловушка, хитрость, чтобъ ужинъ добыть’, думалось ему. Однако въ голос, которымъ къ нему обращались, хотя и звучала просьба, но слышалось что-то повелительное. Наврно, это какія-нибудь аристократки. Не врить, что имъ грозитъ опасность, не было основаній.

— Умоляю васъ,— произнесло и трепещущее голубое домино, прижимаясь къ нему еще крпче.

Ему показалось, что онъ не впервые слышитъ этотъ молодой голосъ.

— Ждите меня тутъ,— сказалъ Рикардо своимъ двумъ товарищамъ бандитамъ.— Если посланный придетъ, попросите и его подождать.

Товарищи ворчливо и неохотно повиновались. Онъ повелъ своихъ масокъ. Покуда они протискались впередъ, съ ними повстрчалась одна изъ масокъ, пристававшихъ къ нему, раньше она была одта рыбакомъ.

— Видно, ты этихъ-то женщинъ и поджидалъ, что со мной не пошелъ.

Глаза пунцоваго домино, которое первое заговорило съ Рикардо, при этихъ словахъ блеснули сквозь узкіе разрзы маски такъ злобно, что рыбачокъ вскликнулъ:

— Ага! кажется, тетушка-то шутить не любитъ. Смотри же, прекрасный разбойникъ, черепковъ не разбей.

И, сказавъ это, рыбачокъ съ хохотомъ скрылся въ толп.

Тмъ временемъ они добрались до дверей. Пунцовое домино остановилось. Рикардо имлъ возможность внимательне оглядть эту женщину. Она казалась старше голубого домино, но, очевидно, была сложена, какъ античная статуя, сквозь отверстія маски выглядывали не то срые, не то голубые глаза. Взглядъ ихъ по крайней мр въ данную минуту былъ жестокъ. Подъ кружевомъ, падавшимъ на нижнюю часть лица, довольно рзко выдавался подбородокъ, щеки, насколько можно было судить, были свжія. Изъ-подъ покрывавшаго голову капюшона выбивалась прядка свтлыхъ, осыпанныхъ пудрой волосъ.

— Вся опасность тамъ, подъ вншней колоннадой театра,— обратилась она къ капитану.— Они потеряли въ толп наши слды и, наврно, ждутъ насъ тамъ…

— Кто они?

— Мы сидли въ лож, глядли внизъ, въ залу, любовались весельемъ. Моя подруга никогда не видала маскарадовъ. Вдругъ въ нашу ложу ворвались насильно три какіе-то негодяи. Наврно, пьяные. Между ними былъ морякъ, въ мундир.

— Въ мундир?

— Да, въ мундир. Безцеремонно стали насъ трогать. Какъ я поняла, пьяный морякъ вообразилъ, что узналъ во мн, не знаю, право, какую-то знакомую ему даму, и держалъ съ товарищами пари, что не ошибся…

— Какъ же вы ускользнули?..

— Я вамъ говорю, что эти господа были выпивши. Они едва держались на ногахъ. Мн удалось двоихъ изъ нихъ оттолкнуть. Я протащила въ коридоръ мою подругу. И тамъ они пытались оскорбить насъ, покуда мы не пробрались въ залу. Кажется, они не посмли туда спуститься, потеряли насъ изъ виду… Но, наврно, поджидаютъ у подъзда…

— А, можетъ быть, и совсмъ ушли?

— О нтъ! Этотъ морякъ, хоть и пьянъ, а своего пари не забудетъ. А, можетъ быть, у него и есть какая-нибудь другая цль.

— Отчего же вы именно обратились ко мн?

— На васъ одежда доблестныхъ… Такъ были одты т, кто отвоевалъ отъ республики для короля его царство… А, впрочемъ, если вамъ боязно…

— Мн боязно!— Рикардо засмялся.— Я позволю себ сказать вамъ, сударыня, что мой костюмъ не маскарадный. Я всегда такъ одваюсь. Я такъ же одвался, когда находился среди тхъ, кто, какъ вы говорите, отвоевалъ королевство для своего законнаго короля.

— Значитъ, вы калабріецъ?

— И горжусь этимъ.

— А какъ васъ зовутъ?

— Капитанъ Рикардо.

— Только?

— Только.

Голубое домино какъ-то встрепенулось при имени Рикардо, пунцовое продолжало разспрашивать.

— Вы въ самомъ дл ждали женщину?

— Нтъ,— просто отвчалъ молодой человкъ.— Я тамъ былъ съ товарищами-земляками. Однако, скажите мн, куда я васъ долженъ довести. Надолго удаляться изъ залы я не могу.

— А… понимаю теперь!— воскликнуло красное домино.— Вы вроятно, ожидаете тамъ извщенія о томъ, куда и когда именно вы должны явиться вмст съ вашими товарищами…

— Какъ же вы можете знать, чего я жду?— спросилъ калабріецъ, пристально взглянувъ въ глаза пунцовой маски, и засмялся…

— Пойдемте, пойдемте,— отозвалась она.— Теперь я уврена, что съ вами мн нечего бояться. Вдь это вы первый взошли на стну форта Вильены, гд тогда заперлись и защищались полторы сотни вашихъ земляковъ, такихъ же храбрыхъ, какъ вы… Только революціонныя бредни ихъ съ толку сбивали. Тогда вы были только сержантомъ, зато отрядъ, которымъ вы командовали, былъ однимъ изъ доблестнйшихъ отрядовъ, которыми руководилъ кардиналъ Руффо. За Вильену вамъ и офицерскій чинъ дали.

— Правда!— воскликнулъ изумленный молодой человкъ.— Вы разв знаете меня?

А въ толп кто-то воскликнулъ:

— Вотъ глупый парень, попался на удочку двумъ бабамъ, которымъ на его счетъ хочется поужинать.

— Выйдемъ скорй отсюда, выйдемъ,— едва слышно обратилось къ Рикардо голубое домино.

— Экая важная бабища подъ краснымъ-то домино,— восхищался пробившійся къ нашей групп ряженый почтальономъ, и, растопыривъ руки предъ этой соблазнительной для него маской, сталъ ее упрашивать съ нимъ прогуляться.

А другой, турокъ, воскликнувъ: ‘мн больше тоненькія нравятся’, собирался подхватить подъ руку голубое трепещущее домино. Но калабріецъ, дотол себя сдерживавшій, высвободясь отъ своихъ дамъ, отшвырнулъ на полъ и почтальона и турку, сорвалъ съ лица свою маску и громко закричалъ, обращаясь къ окружающимъ его ряженымъ:

— Теперь вы видите мое лицо, и если не пропустите меня, то, какъ Богъ святъ, познакомитесь съ моимъ кинжаломъ!

Лицо оказалось красивое, смлое, съ густыми усами, широкій лобъ, черные глаза сверкали. Понявъ, что съ такимъ молодцомъ шутки плохи, ряженые посторонились. Подхвативъ своихъ незнакомокъ, молодой человкъ наконецъ вывелъ ихъ изъ театра на улицу.

— А теперь позвольте мн вернуться въ залу,— сказалъ онъ подъ колоннадой подъзда. Однако голубое домино, еще крпче прижимаясь къ нему, съ ужасомъ произнесло:

— Вонъ они, т, что къ намъ въ ложу врывались, морякъ около колонны стоитъ.

Красное домино тоже просило Рикардо не покидать ихъ, тмъ боле, что ихъ обидчики сдлали уже нсколько шаговъ по направленію къ нимъ.

— Ради Бога не оставляйте насъ. Вы молоды и храбры. Здсь меньше опасности, чмъ подъ Вильеной,— говорила пунцовая женщина.

Об он влекли Рикардо къ дворцовой площади, близко держась театральной стны, въ нсколькихъ шагахъ сливавшейся съ дворцовой.

— Будьте только осторожны, чрезъ нсколько минутъ мы будемъ въ полной безопасности,— говорила старшая.

— Если такъ… если чрезъ нсколько минутъ я могу вернуться на мой постъ, то извольте, провожу. И будьте спокойны: я сумю васъ оборонить.

Но едва красная маска успла прошептать ‘спасибо’, какъ группа ихъ обидчиковъ, до тхъ поръ медленно шевелившаяся около колоннады театра, почти ринулась на нихъ съ ругательствами:

— Не удерешь отъ насъ, подлая женщина,— кричали они.— Думаешь, что мы не узнали тебя, развратную клятвопреступницу! И домино-то твое окрашено кровью жертвъ твоихъ.

Рикардо, оставивъ женщинъ за своей спиной, обернулся лицомъ къ обидчикамъ, спрашивая ихъ, чего имъ надо отъ дамъ, которыхъ онъ провожаетъ домой изъ маскарада. Красное домино успло шепнуть капитану: ‘отступайте вслдъ за нами, мы почти у двери и можемъ скрыться’. Но морякъ, который, повидимому, руководилъ остальными тремя обидчиками, отвтилъ Рикардо:

— Если вы стоите за этихъ женщинъ, значитъ, не знаете, кто он. Мы хотимъ видть ихъ лица и свести счеты съ одной изъ нихъ. Совтую вамъ предоставить ихъ намъ. Идите своей дорогой.

— Этого не будетъ. Можетъ быть, вамъ и знакомы эти маски, но, полагаю, вы меня не знаете. Я капитанъ Рикардо.

— Вы капитанъ?— отозвался одинъ изъ обидчиковъ,— Какъ не стыдно честному войну заступаться за эту стерву.

— Будьте благоразумны, еще нсколько шаговъ, и мы спасены,— шептала сзади красная маска, продолжавшая все время двигаться вдоль стны. Она не выпускала изъ своей руки руку Рикардо и какъ бы вынуждала его отступать также. Онъ старался быть спокойнымъ, но кровь его начинала закипать. Онъ сказалъ своимъ противникамъ:

— Мои маски просятъ меня быть благоразумнымъ. И вы видите, господа, что я не только спокоенъ, но и вжливъ съ вами. Что же касается до моего чина, такъ я не принадлежу къ регулярнымъ войскамъ, а получилъ званіе капитана, сражаясь въ отрядахъ кардинала Руффо.

— Ага, санфедистъ!— презрительно зарычали вс четверо обидчиковъ:— это одинъ изъ тхъ разбойниковъ, убійцъ, грабителей…

Но они не успли договорить, такъ какъ Рикардо ринулся на нихъ съ обнаженнымъ кинжаломъ, все отступая, по стн. Завязался бой, безмолвный, но отчаянный.

— Вотъ мы и у двери, скройтесь, слдуйте за нами,— говорили калабрійцу об дамы, передъ которыми въ дворцовой стн пріотворилась маленькая дверь.

Но Рикардо продолжалъ отбиваться. Чрезъ нсколько мгновеній женщины вошли во дворецъ. Дверь за ними замкнулась. Рикардо, получившій дв-три раны, продолжалъ отбиваться съ успхомъ: онъ опасно ранилъ одного и убилъ другого противника, и оба они лежали на мостовой безъ движенія. Тогда морякъ выстрлилъ по калабрійцу изъ пистолета и ранилъ его въ грудь. Истекая кровью, Рикардо упалъ у ступенекъ дворцовой двери. Оставшіеся въ живыхъ обидчики думали, что врагъ сраженъ на смерть, покинули и его и трупы двухъ своихъ товарищей. Площадь опустла. До нея со стороны Санъ-Карло доносились звуки музыки, псенъ и смха. Вроятно, около театра кто-нибудь да слышалъ выстрлъ, подозрвалъ кровопролитную свалку. Но въ т времена люди были привычны къ убійствамъ и грабежамъ, которые совершались на главныхъ улицахъ и площадяхъ Неаполя. Вс мирные жители старались обходить мста, гд подозрвали лихое дло, отнюдь не вмшиваясь въ чужую бду. Когда обидчики удалились, дворцовая дверь снова пріотворилась, и два гайдука, поднявъ капитана, унесли его внутрь зданія.

III.
Горцы-атаманы въ гостяхъ у ея величества.

Той же самой ночью въ обширной, хотя невысокой зал, стны которой были обиты дорогимъ штофомъ и освщены множествомъ канделябръ, висячихъ и разставленныхъ на консоляхъ предъ большими зеркалами, одинъ за другимъ собирались странные люди, очевидно, не столичные жители. Вс они были въ темныхъ плащахъ толстаго сукна, какіе носятъ въ горныхъ мстностяхъ Южной Италіи, въ Калабріи, въ Везувіанской области и землевладльцы разнаго калибра, и рабочіе, и разбойники. Вводилъ ихъ въ залу, по одиночк или парами, старичокъ почтенной наружности, по одежд судя, духовное лицо.

Эти люди дивились незнакомой имъ обстановк, даже робли предъ ея роскошью, молча, но съ какой-то оглядкой, усаживались въ покойныя кресла, обитыя пуховымъ бархатомъ. Кресла были тремя рядами уставлены посреди зала. Пришельцы озирались, словно не разумя, куда они попали. Очевидно, вс они чувствовали себя не въ своей тарелк среди штофа и зеркалъ. Молчали, покашливали ради самоободренія и поворачивали головы каждый разъ, когда старичокъ въ черной ряс вводилъ новое лицо и безмолвно указывалъ новичку на предназначенное для него кресло.

Въ зал становилось жарко, гости начинали помаленьку распахивать свои плащи, изъ-подъ плащей виднлись короткіе кафтаны изъ темнаго грубаго сукна, съ зелеными отворотами и серебряными пуговицами. Просторные жилеты, скорй куртки, съ объемистыми охотничьими карманами были или красные, или зеленые, блые отложные воротники спадали на кафтаны. Изъ-за широкихъ кожаныхъ поясовъ выглядывали рукоятки пистолетовъ и кинжаловъ. Кой-кто сталъ узнавать знакомыхъ. Почти вс оказывались горцами, калабрійцами, сражавшимися шесть лтъ назадъ въ отряд кардинала Руффо, подавившаго революцію и недолго прожившую Партенопейскую (Неаполитанскую) республику. Послышались имена партизановъ, игравшихъ немаловажную роль въ подавленіи возстанія, отголоска французской революціи.

— Э! да это ты, Парафанте!— восклицалъ одинъ.

— А ты какъ сюда попалъ, Франкатриппа?— отзывался сосдъ.

— Да вонъ и Панедиграно, чортъ возьми!

— Я-то, я, да зачмъ мы вс здсь? Растолкуйте, въ чемъ дло?

— Ну, да ты самъ зачмъ сюда пріхалъ?

— Зачмъ? Надоло мн жить въ нашемъ сел, сложа руки. Он у меня, знаешь, вольную работу любятъ. Забыли меня, думаю, совсмъ… Когда дьяволу душа твоя нужна, онъ къ теб всячески ластится, а забралъ душу — словно и не знавался никогда съ тобой…

— Да у тебя на чортову долю еще душа полна осталась ли?

— Кабы души-то у меня своей не было, такъ не нападалъ бы на меня страхъ, что въ пекло попаду, когда умру… А ей-Богу, нападаетъ иной разъ. Вдь какія дла мы продлывали, когда командовалъ этотъ сатана кардиналъ. Помнишь, въ Кольтроне? Андріа памятна теб? А Антоніевъ день 13-го іюня въ этихъ республиканскихъ-то городишкахъ. Я какъ только закрою глаза, особенно ночью, въ потолк такъ все мн это и представляется. Женщины, малые ребятишки въ крови, зарзанные, удавленные, пожарища эти. Мы въ огонь еще живыми людей швыряли: у меня и теперь въ ушахъ трескъ идетъ… Въ домахъ все залито кровью тхъ, кто пытался защищать свое добро, мужчинъ, женщинъ и дтей… И трупы ихъ валяются… Кардиналъ, какъ живой, представляется мн въ своемъ красномъ подрясник. Мы жжемъ, ржемъ, грабимъ, а онъ таково ласково насъ крестомъ — что въ рук держитъ — осняетъ,

— Ну, такъ чего жъ тутъ! Коли самъ кардиналъ благословлялъ, значитъ, и грхи намъ отпущены. Я, братъ, надъ такими пустяками не ломаю себ головы. Будто не о чемъ другомъ думать… Ты вотъ лучше скажи, что о насъ забыли т, кому мы царство отвоевали. Да!

— Тсс… молчи, лучше будетъ! Кто ихъ знаетъ, можетъ быть, насъ сюда какъ въ ловушку заманили…

— Для чего въ ловушку?

— Да… да просто, чтобъ насъ съ дороги убрать. Вдь больно многое намъ извстно…

— Такъ зачмъ же ты-то сюда притащился?

— Тоже скучища начинала одолвать… Принимался было я за путевое дло… Да не такой я человкъ. Мн поразмашисте дло нужно… Къ тому же и мошна, въ которой я кой-что на старость припасъ, все мелла да мелла, только на донышк оставалось. Собирался было я собрать старинныхъ товарищей да попытать счастья хоть на маломъ, какъ тогда мы съ кардиналомъ на большомъ пытали… Вотъ я надумалъ было…

— Да, видно, передумалъ, когда къ теб въ хату заглянулъ одинъ важный баринъ и сказалъ, что тебя въ Неаполь требуютъ.

— Вотъ, вотъ…

— И отсыпалъ онъ теб пятьдесятъ дукатовъ на дорожные расходы. И, кром того, попросилъ, чтобъ ты озаботился собрать старыхъ товарищей, которые прежде подъ твоей командой работали.

— Это самое! Да ты-то почему знаешь?

— Очень просто. Этотъ баринъ и у меня за такимъ же дломъ побывалъ. А я, признаться, такъ, какъ и ты, скучать начиналъ… Да и мошна тоже отощала… И я собирался было за свой счетъ поработать…

— Противу короля и королевы, которыхъ мы тогда сами на тронъ посадили?

— А хоть бы противу самаго наисвятйшаго дьявола.

Покуда между двумя пріятелями, случайно очутившимися сосдями по бархатнымъ кресламъ, шелъ такой разговоръ почти шопотомъ, зала наполнялась новыми гостями. Вс они, какъ и первые, сначала растерянно оглядывались, не сразу ршаясь опускаться въ богатыя мягкія кресла. А если заговаривали между собой, то едва слышно.

— Поди, изъ серебра эти подсвчники вылиты?— интересовался бородачъ съ мрачной физіономіей, по костюму богатый калабрійскій крестьянинъ.

— А то изъ чего же?— отвчалъ ему сосдъ, бодрый старикъ, морщинистое лицо котораго перерзывалъ длинный рубецъ.

— Эка штука! Въ такомъ раз каждый подсвчникъ стоитъ не меньше, чмъ т, что мы нашли въ церкви альтамурской. Мн тогда всего одинъ достался, я его въ куски поломалъ, продалъ тогда за тридцать дукатовъ. А потратилъ я на него всего два заряда…

— Дешевенько добылъ.

— Недорого. Да ты пойми, мы вдь самъ-двадцатъ были. Какъ только, бывало, управимся со всми республиканцами, такъ промежъ себя непремнно свары заведемъ. Иной разъ и поколошматимся. Двадцать насъ человкъ, вс вмст, эту церковь грабили.

— Я церкви всегда уважалъ, не грабилъ.

— Да то альтамурская, анаем была предана, потому что въ ней республиканцы защищались, заперлись было… Да еще и капелланъ требовалъ отъ насъ своей части изъ добычи… Дтина былъ этотъ попъ! Въ одной рук распятіе, въ другой винтовка. Четверыхъ нашихъ одинъ стоилъ, только взглянуть на него. Хорошее тогда времечко было. Ась?

— Погодите, опять вернется,— отвчалъ сосдъ увренно и знающе.

— Какъ? Право? Да ты знаешь, что вернется?

— Тише ты! Ну, гд мы теперь, по-твоему?

— Знать не знаю, а хотлось бы развдать. Эти подсвчники на худой конецъ по сотн дукатовъ штука стоятъ.

— Мы, братецъ, сидимъ въ зал королевскаго дворца,— прошепталъ старикашка на ухо пріятелю.

— Что ты! Очумлъ разв?

— Меня провели сначала въ арсеналъ, черезъ низенькую дверь, а потомъ водили, водили: то вверхъ, то внизъ, то вправо, то влво. Да меня не обойдешь! Ужъ я теб врно говорю: сидимъ мы съ тобой въ зал королевскаго дворца, она въ самомъ нижнемъ этаж, что къ арсеналу, на море выходитъ. Слышишь, гудитъ? Это море…

— Пожалуй, что… Чего имъ отъ насъ надобно?

— Ты молчи, знай, узнаешь, потерпи.

Освоившись съ внушительной обстановкой и таинственностью положенія, гости стали развязне, говоръ громчалъ, нкоторые, завидя знакомыхъ, вставали съ указанныхъ имъ креселъ, здоровались, перебирали старыя воспоминанія.

— А что же о капитан Рикардо ни слуху, ни духу?— освдомился тотъ, кого звали Парафанте.

— Онъ въ Неапол, надо бы ему и здсь теперь быть,— откликнулся густой басъ.

— Эва! Да и ты, Піетро Таро, съ нами!— воскликнули нкоторые.

— Какъ видите, вотъ со мной Магаро и Гиро. Помните ихъ? Васъ я сразу призналъ. По правд сказать, подумывалъ, что и никогда Богъ не судитъ свидться. Цлыхъ щесть лтъ не видались.

— Ну, такъ отчего же Рикардо-то тутъ, не хватаетъ?

— А что мн вамъ сказать? Въ театр мы съ нимъ были, надоло мн тамъ, я ушелъ, даже повздорилъ съ нимъ. Я вдь не люблю, чтобы мухи около носа меня щекотали. А его я все-таки люблю. Этотъ парень меня около пальца обовьетъ… Ждалъ я его, ждалъ у подъзда, и ждать надоло. Вернулся въ залу, а Магаро и Гиро мн сказали, что онъ ушелъ съ какими-то двумя женщинами. Къ намъ отъявился какой-то человкъ, котораго намъ было наказано ждать въ маскарад. И вотъ сюда привелъ насъ. Думали мы, что и Рикардо уже здсь. Анъ ошиблись. Видно, правду говорятъ, что бабій волосъ крпче каната тянетъ.

Странно было видть всхъ этихъ людей въ одежд горцевъ-крестьянъ, съ грубыми, иногда свирпыми лицами, часто исполосованными боевыми рубцами, среди роскошной обстановки, серебряныхъ канделябровъ, штофныхъ обой, огромныхъ зеркалъ.

Да и имъ самимъ все кругомъ было странно. Пуще же всего имъ было странно сидть на бархатныхъ креслахъ, и больше всего интересовали ихъ поставленныя въ глубин залы лицомъ къ ихъ сдалищамъ три тоже бархатныхъ, но съ золотыми украшеніями, высокихъ кресла. Спинка средняго, наиболе высокаго, была увнчана золотой короной. Имъ чуялось, что въ эту ночь совершится нчто для нихъ чрезвычайное, что они зачмъ-то нужны и созваны по весьма важному длу. Въ ихъ горныя захолустья еще не успла проникнуть всть о томъ, что французское войско идетъ низложить Бурбонскую династію. Столица Неаполь, въ которой они съхались всего нсколько часовъ назадъ, никакихъ вншнихъ признаковъ тревоги не выказывала. Въ эту самую ночь весь городъ былъ поглощенъ карнавальнымъ маскараднымъ разгуломъ, однако словно въ воздух носилось что-то значительное. Откровенно объ этомъ говорить они не осмливались, но многіе изъ нихъ, полуземледльцы, полубандиты, втайн питали надежду, что вернулось-таки старое доброе время, когда они могли во всю отдаваться разгулу своихъ порочныхъ страстей, не опасаясь кары, даже нердко ожидая похвалъ и наградъ. Правда, немало было такихъ, что по самой своей полудикой натур были буйны, склонны къ насильственнымъ дяніямъ, охотники до войны. Посл грабежей и всяческихъ, совершенныхъ ими во время вооруженной борьбы ужасовъ, они становились жалостливы и великодушны. Но когда дрались, усмиряли, покоряли, то они были свирпы и безпощадны. Изъ такихъ-то людей состояли шайки кардинала Руффо, раздавившаго республику Партнопейскую.

Многіе изъ этихъ людей, вожаковъ и главарей кардинальскихъ шаекъ, могли бы оказаться полезнйшими, достойными вождями, если бы ихъ усилія направлялись къ боле благороднымъ, боле идеальнымъ цлямъ.

Весьма немногіе изъ нихъ были вознаграждены Бурбонами за ихъ содйствіе къ возстановленію монархіи. Бурбоны, неблагодарные, какъ вс короли (или, врне, какъ вс т, кто усплъ воспользоваться плодами оказанныхъ имъ благодяній), совсмъ позабыли объ этихъ партизанахъ, которымъ были столь обязаны. Впрочемъ, большинство самихъ благодтелей за этимъ особенно не вязалось, и въ нкоторомъ отношеніи были довольны, что ихъ игнорировали: за каждымъ изъ нихъ водились грхи и преступленія, совершенныя либо изъ мести, либо изъ корысти, либо просто по злобности нрава, преступленія, за которыя по настоящему пришлось бы попасть не только въ тюрьму, но и на вислицу. Но вс эти дянія посл услугъ, которыя оказала престолу партизанская борьба съ революціей, были также забыты. Вс атаманы могли спокойно проживать въ своихъ деревушкахъ и селахъ. Награбили они во время междоусобицы достаточно, чтобъ жить не нуждаясь, никто имъ о старомъ не напоминалъ.. Тмъ не мене эта безопасность, сопряженная съ бездйствіемъ, ихъ изрядно тяготила. Не къ такому существованію привыкли они. Ихъ тянуло въ горы, имъ было обидно глядть на ржаввшую въ углу хаты винтовку, на печально висвшій на стн кинжалъ, съ лезвія котораго еще не стерлись пятна крови человческой.

Понятно, что они не безъ удовольствія приняли приглашеніе хать въ Неаполь, еще не зная, ради какой цли. Во всякомъ случа ихъ щедро снабдили деньгами на длинный и скучный путь. А главное, имъ сказано было, что они могутъ явиться въ столицу вооруженные, какъ въ горахъ. Горецъ не любитъ разставаться съ оружіемъ. Если приглашаютъ съ винтовками и кинжалами — значитъ есть надежда на что-то путное. Взбунтовала ихъ надежду и фантазію самая таинственность, которою былъ обставленъ призывъ. Имъ было неизвстно, ни кто ихъ призываетъ (однако, надо быть, важный и богатый человкъ, если столько денегъ даетъ), ни гд ихъ соберутъ. Только по прізд въ Неаполь, да и то почти ночью, ихъ оповстили о час и мст сборища.

Прибыли они въ столицу къ вечеру. Вотъ уже часа два толкутся среди зеркалъ, сидятъ въ бархатныхъ креслахъ. Давно миновала полночь. И все-таки они не знаютъ, зачмъ все это. Нетерпніе возрастало, фантазія все ярче разгоралась. Они уже не стснялись, говорили громко, даже слышались ругательства. Нкоторые грозились удалиться. Но все это не помогало. На нетерпливые протесты гостей никто ничего не возражалъ. Даже старичокъ въ духовномъ одяніи, который разсаживалъ ихъ по кресламъ, словно совершенно забылъ объ атаманахъ. Онъ давно даже исчезъ изъ залы.

— Хоть бы пожрать да выпить дали,— горланилъ Гиро, обращаясь къ Піетро Торо.

— Я бы одно желалъ знать,— отозвался послдній:— куда это Рикардо запропастился?

— Куда? Туда, гд ему лучше, чмъ намъ. Бабенки, что его подтибрили,— знатныя бабенки. У одной плечища чудо какія.

— Ну, это ты вздоръ мелешь. Не такой парень Рикардо. Онъ знаетъ, что дло есть, не станетъ со шлюхами проклаждаться. Безпокоюсь я, безпокоюсь, что-нибудь да не ладно… Города-то я не знаю, весь путаный какой-то, а не то отыскалъ бы его. А коли утромъ онъ не проявится, то я хоть до самого короля дойду, да отыщу молодца.

— Ну, полно теб. Онъ забавляется себ. А мы тутъ, какъ дураки оглашенные, сидимъ…

— Невтерпежъ мн. Уйду отсюда,— воскликнулъ Торо.

— Да, такъ тебя и выпустятъ.

— А кто это меня не выпуститъ. Посмотримъ. У меня руки ужъ давно чешутся.

— Ты проберешься, и я за тобой. Этотъ старикашка, что насъ сюда затащилъ, больно ужъ безцеремонно съ нами обходится.

— Шутки, надо быть, шутитъ. Я вотъ ему покажу шутки-то.

— Какія тутъ шутки, когда этакую уйму деньжищъ роздали.

— Друзья мои,— раздался твердый, видимо, привыкшій распоряжаться голосъ:— хочу я вамъ сообщить мои подозрнія. Выслушайте, можетъ, тутъ дло идетъ о жизни каждаго изъ насъ.

Вс смолкли. Говорившій всталъ на кресло, чтобъ его лучше могли слышать. То былъ Парафанте, едва ли не самый знаменитый изо всхъ калабрійскихъ атамановъ. Наружность у него была внушительная, словно нарочно сдланная для господства надъ массой. Его кровавыя дянія были всмъ хорошо извстны и тоже внушительны. Его ввалившіеся подъ лобъ глаза были окружены густыми рсницами и свтились, какъ раскаленные угли, брови тоже густыя, широкія. Лицо обросло лохматой нечесанной бородой. Вся его фигура, движенія обозначали физическую мощь и безумную отвагу. А это сильно дйствуетъ на массы.

— Вотъ что я вамъ, друзья, сказать хочу,— началъ Парафанте:— вдь насъ заманили въ ловушку.

— Кто заманилъ?— раздались со всхъ сторонъ восклицанія.

— Кто? Да извстно кто: полиція. Чего намъ самихъ-то себя обманывать: у всякаго изъ насъ на совсти не безъ гршковъ. Пустячные, я знаю, что пустячные. Ну, тамъ недруга своего подстрлили, непокладливую бабенку отъ мужа утащили, рухлядь какую-нибудь подожгли, чтобъ руки погрть себ, ну, тамъ да сямъ захватили что-либо, иногда деньжатъ горсточки дв, когда сами были въ нужд… Пустяки все это, повторяю. Кабы не пустяки, такъ не обратились бы къ намъ за помощью шесть лтъ тому назадъ, когда надо было раздавить враговъ нашей святой вры, благочестивйшаго нашего государя. Мы сдлали свое дло. Время идетъ, теперь мы больше не нужны, вотъ полиція, чтобы ее не обвиняли въ укрывательств, и ухитрилась насъ сюда заманить: кого перестрляютъ, а кого въ каторгу засадятъ.

— А ей-Богу такъ,— раздались возгласы среди слушателей.

— А если это такъ, чортъ возьми… если такъ,— рявкнулъ бородачъ изъ-подъ Вазувія, давно прельщавшійся канделябрами:— такъ заберемъ себ вонъ т подсвчники, уйдемъ отсюда и подожжемъ домъ,

— Да, да, подожжемъ весь домъ.

— Потише вы, пріятели, потише,— послышался спокойный, но твердый голосъ старика съ рубцомъ поперекъ лица.— Теперь я слово хочу сказать. И скажу я вамъ, что вс вы, какъ есть, а вмст съ вами Парафанте — сущіе зайцы.

Старикъ, произнося эти слова, тоже влзъ на кресло, его маленькіе глазки свтились и по ихъ выраженію видно было, что отъ словъ своихъ онъ не отступится.

— Меня! Это ты меня зайцемъ обозвалъ,— зарычалъ Парафанте, и тутъ же, захохотавъ, прибавилъ:— Знаешь ты, старикашка, вкусъ мяса человческаго? А? Аль не отвдывалъ?

Старикъ только было открылъ ротъ, чтобъ отвтить, какъ въ глубин залы, за тремя высокими креслами широко распахнулась дверь, за которой стояли два длинныхъ ряда камеръ-лакеевъ въ придворныхъ ливреяхъ, каждый держалъ по канделябру съ зажженными Свчами.

Чей-то голосъ- провозгласилъ:

— Ея величество королева!

Гости словно окаменли, въ зал водворилось мгновенно мертвое молчаніе, не только внезапность, изумленіе поразили атамановъ: къ изумленію и страхъ примшивался. Много слыхали, много толковали вс они въ своей глуши о корол, о королев, но никогда ихъ не видывали и не смли думать, что когда-нибудь могутъ своими собственными глазами видть ихъ. Воображенію и уму этихъ полудикарей монархъ и монархиня смутно представлялись чмъ-то сверхчеловческимъ, божественнымъ, но божественнымъ боле страшнымъ, чмъ церковное божество, ибо первое было ближе, на земл, а не на неб. Власть королевская казалась имъ безграничной, безапелляціонной силой, непосредственно распоряжающейся жизнью и смертью всхъ подданныхъ, въ томъ числ и самихъ атамановъ…

Нсколько секундъ длилось оцпенніе гостей. Потомъ они зашевелились, сидвшіе инстинктивно встали и, затаивъ дыханіе, глядли на распахнувшуюся дверь съ жаднымъ любопытствомъ и страхомъ. Королева появилась между двумя рядами ярко свтившихъ канделябровъ и плавно приближалась къ высокимъ кресламъ. Она была въ черномъ бархатномъ плать, подхваченномъ на плечахъ большими алмазными пряжками, скульптурно красивыя руки и плечи были обнажены, на голов красовалась небольшая корона, изъ-подъ которой ниспадали низко на шею густые золотистые волосы. Она была неописуемо величава, но еще боле красива.

Непосредственно за Маріей-Каролиной шла стройная молоденькая двушка, блондинка, съ скромнымъ симпатичнымъ личикомъ. Дале слдовали придворные и генералы въ блестящихъ мундирахъ.

— Господи исусе Христе! Мать Пресвятая Богородица!— бормоталъ Піетро Торо:— словно въ раю!..

— На колни,— произнесъ чей-то негромкій, но твердый голосъ.

И вс эти свирполицые атаманы, грабители и убійцы, большинство которыхъ совершили не одно ужаснйшее преступленіе, не только стали на колни, но инстинктивно пали ницъ, лицомъ на полъ, предъ королевскимъ величіемъ.

Въ голубыхъ глазахъ Каролины Австрійской, въ глазахъ, умвшихъ поражать, смотря по надобности, и неумолимой злобой, и нжной любовью, теперь сверкнуло непритворно радостное торжество. Нсколько секундъ она недвижимо стояла предъ кресломъ, украшеннымъ короной, словно безмолвно наслаждаясь зрлищемъ простершихся предъ нею атамановъ. Сла и голосомъ повелительно-благосклоннымъ произнесла:

— Встаньте!

Но такъ какъ никто не вставалъ,— кто не дослышалъ, кто роблъ,— то она громко и настойчиво повторила:

— Мы повелваемъ вамъ встать.

Головы приподнялись съ полу, спины выпрямились, вс эти люди, какъ одинъ человкъ, поднялись на ноги.

Тишина не нарушалась, большинство даже дыханіе сдерживало..

— Друзья мои!— наконецъ заговорила королева: — посланный, созвавшій васъ сюда, дйствовалъ по моему приказанію. Но для васъ было лучше, чтобы вы до сей минуты не знали этого. Я знаю, что у каждаго изъ васъ немало враговъ. Даже при двор есть лица, завидующія вамъ за прошлое, за то, что вы оказали нашей монархіи столь важныя услуги. Если бы я не заботилась о васъ вс эти годы, кто знаетъ, что бы съ вами сталось. Многимъ пришлось бы работать на каторг, а иные, вроятно, тлли бы въ общей могил казненныхъ преступниковъ.

По толп гостей пробжалъ трепетъ. Королева продолжала:

— Вы, Франкатриппа, должны были бы дать отчетъ во множеств убійствъ и поджоговъ, въ которыхъ васъ обвиняютъ ваши враги. Вы, Парафанте, вы, Панедиграно, вы, Беннинказа, вы, Фра-Діаволо {Имена историческихъ, такъ сказать, южно-итальянскихъ разбойниковъ того времени. Фра-Діаволо, какъ извстно, прославленъ прелестной музыкой Обера.}, вы, Спакафарно,— обвинялись во многихъ преступныхъ дяніяхъ. Я знаю, что все это клеветы. Но тмъ не мене он могли бы привести васъ къ вислиц. Однако ваша королева заботилась о васъ и устраняла отъ васъ опасность.

— Ваше величество, до гроба за васъ Бога молить станемъ. Воистину все это одн клеветы, неповинны мы, государыня,— послышалось въ толп предстоящихъ.

— Да, я знаю, что клеветы. Иначе я бы не созвала васъ въ Неаполь. А созвала я васъ потому, что должна скоро покинуть столицу и хать въ Сицилію, гд уже находится теперь король. И тогда наше несчастное королевство вновь останется во власти исчадій ада, еретиковъ, злоумышляющихъ противъ нашего престола, дарованнаго намъ Господомъ Богомъ, противъ нашей святой вры. Враги эти не будутъ имть возможности поразить лично насъ, но они выместятъ злобу свою на врнйшихъ нашихъ подданныхъ. Они вновь вспомнятъ клеветы, направленныя противъ васъ, и доведутъ васъ до каторги, до вислицы, отъ которыхъ мн до сихъ поръ удавалось спасать нашихъ врныхъ подданныхъ.

Она на минуту смолкла, чтобы проврить впечатлніе, произведенное ея словами. Въ стоявшей среди залы толп пробгалъ сердитый ропотъ: лица нкоторыхъ поблднли, у другихъ пылали злобой. Стоявшіе сзади, въ отдаленіи отъ государыни, позволяли себ угрожающія восклицанія.

— Карабинъ-то мой еще не оплошаетъ!

— Кинжалъ у меня не дуракъ!

— Пусть придутъ еретики! Справимся!

— Слушайте же, друзья,— заговорила опять королева, очень довольная, что слова ея оказали желанное дйствіе:— слушайте. Ваши дла и мои дла все одно, я васъ не покину. Поэтому-то я и собрала васъ около себя. Если вы мн довряете, и я довряю вамъ. И вотъ что я повдаю. Французы и вамъ и мн враги. Они посылаютъ опять свое войско къ намъ, чтобы овладть нашимъ королевствомъ, какъ шесть-семь лтъ тому назадъ. Но другіе государи, наши союзники, которые уже разъ помогли намъ вытснить французовъ, опять шлютъ помощь, войско ихъ еще боле сильное, чмъ прежде, такъ что проклятые Господомъ еретики, желающіе ворваться въ нашу родину затмъ, чтобы грабить нашихъ подданныхъ, насиловать вашихъ женщинъ, оскорблять нашихъ святыхъ угодниковъ и Пречистую Владычицу Небесную,— очутятся между двухъ огней. Съ одной стороны, ваши врныя винтовки и ружья королевскихъ солдатъ, а съ другой — войска двухъ императоровъ, нашихъ друзей и свойственниковъ, императоровъ австрійскаго и русскаго. Такъ вотъ: желаете ли вы въ этомъ святомъ дл стоять на сторон вашего короля, моего августйшаго супруга, и на моей? Желаете ли вы вновь доказать этимъ негоднымъ иноземцамъ, этимъ выходцамъ изъ преисподней, которыхъ вы раньше уже обращали въ бгство, желаете ли, говорю я, доказать имъ еще разъ вашу силу. Каждый изъ васъ въ одиночку управится съ ними десятью.

— Да, да… желаемъ! Мы готовы!— восклицали атаманы, увлеченные не только словами королевы, но и ослпительной красотой женщины, взывавшей къ нимъ о помощи. Не только ея лицо было привлекательно, но и обнаженныя полныя руки и плечи, особенно въ яркомъ свт и блестящей придворной обстановк, опьяняли пылкихъ героевъ.

Помолчавъ съ минуту, чтобъ дать время разгорться энтузіазму своихъ слушателей, королева наконецъ высказалась о главнйшемъ.

— Желаете ли вы покарать отъ священнаго имени короля, а также отъ моего всхъ нашихъ подданныхъ, которые по прирожденной ли имъ злоб, по увлеченію ли сатанинскимъ революціоннымъ духомъ, или по низкому честолюбію, перейдутъ на сторону нашихъ враговъ, поднимутъ оружіе противъ васъ, защитниковъ монархіи, и противъ религіи. Я отъ имени государя предоставляю въ вашу власть личности этихъ нечестивцевъ, ихъ жилища, имущества, женщину и дтей. Истребите огнемъ и мечомъ самые корни этихъ злокачественныхъ плевеловъ, даже если бы они искали убжища у самыхъ алтарей. Его святйшество папа шлетъ благословеніе и отпущеніе всхъ грховъ, которые вамъ пришлось бы совершить ради торжества нашей вры… А когда вы завершите ваше великое дло, то мы не забудемъ васъ. Все имущество, захваченное вами у враговъ вашихъ, будетъ по справедливости признано законно вамъ принадлежащимъ. Всепрощенье грховъ вашихъ несомннно. Благословеніе святйшаго отца низойдетъ на защитниковъ католической церкви… Скажите же мн: хотите ли вы быть съ нами?

— Да, да, желаемъ!.. Да здравствуетъ наша королева!— восклицала въ восторг предстоящая толпа. Клики потрясали стны зала, восторгъ доходилъ до опьяннія.

Вернулось, значитъ, доброе старое времечко! Въ пылкомъ южномъ воображеніи горцевъ-атамановъ уже носились плнительныя виднія кровавой борьбы, пышныхъ пиршествъ, оргій, необузданнаго грабежа и обогащенія, и притомъ полной безотвтственности предъ закономъ. Ничто въ мір не было такъ ненавистно этимъ людямъ, какъ формальныя стсненія со стороны властей ради порядка и общественной безопасности. Надо, конечно, рисковать жизнью… Но что значитъ цлая жизнь передъ годомъ — даже только однимъ мсяцемъ — свободнаго разгула воинственныхъ страстей. Отцы ихъ говаривали: ‘лучше годъ быкомъ, чмъ сто лтъ воломъ’. Да и умирать съ оружіемъ въ рукахъ, въ бою, подъ открытымъ небомъ куда лучше, чмъ околвать въ своей нор, на солом подъ старость, проживъ многіе десятки лтъ подъ ярмомъ нелпыхъ стсненій и работы, какъ рабъ,— умирать долго, медленно, чувствуя, какъ болзнь гложетъ, рветъ ихъ мясо и кости…

Восторги доходили до стихійности. Атаманы восклицали, махали руками, перекликались съ товарищами, стоявшими подальше, здорово переталкивались отъ радости кулаками съ сосдями и хохотали, безпрестанно повторяя громкій кликъ:

— Да здравствуетъ королева!

Съ лица королевы не сходила благосклонно-добродушная улыбка, глаза съ видимымъ удовольствіемъ наблюдали за разыгравшейся предъ ними сценой.

Однако, давъ атаманамъ нарадоваться, королева серьезно, почти строго, обратилась къ нимъ опять. Они стихли.

— Мой казначей,— произнесла она,— выдастъ вамъ деньги на обратный путь. Пріхавъ домой, созовите всхъ своихъ старыхъ боевыхъ товарищей, а также всхъ, кто пожелаетъ пристать къ нашему длу. Позаботьтесь, чтобы люди были вооружены хорошо, вербуйте какъ можно больше людей смлыхъ. Вождь каждаго значительнаго отряда будетъ на правахъ командира полка. Одновременно съ вами прибудетъ мой особый уполномоченный и позаботится обо всемъ, что вамъ нужно. Главное же — ни малйшаго промедленія. Какъ только врагъ вступитъ въ королевство, начинайте свое дло: истребляйте всхъ, кто склоненъ пристать къ нему. Впрочемъ, вамъ не замедлятъ передать наши дальнйшія указанія. А покуда каждый изъ васъ долженъ цловать крестъ, поклясться въ врности королю и святой вр нашей.

Королева сдлала знакъ рукой по направленію къ свит. Одинъ изъ придворныхъ, приблизясь къ ней съ поклономъ, вручилъ ей серебряное распятіе. Каролина встала и, поднявъ высоко крестъ, торжественно произнесла:

— Клянетесь ли вы защищать тронъ и алтарь, не щадя живота своего?

— Клянемся!— какъ одинъ человкъ, отозвались присутствующіе.

— Клянетесь ли вы истреблять безъ пристрастія всхъ — земляковъ и чужаковъ — враговъ нашихъ?

— Клянемся!— отвчали атаманы, протягивая правыя руки по направленію къ распятію и тмъ какъ бы подтверждая клятву.

— А теперь,— прибавила Каролина Австрійская, сіяя торжествомъ, что еще боле увеличивало ея красоту и величавость,— приблизьтесь цловать крестъ. Да благословитъ васъ Всемогущій, какъ благословляю васъ я, именемъ короля, власть котораго только отъ Бога. А въ знакъ нашего королевскаго благоволенія допускаю васъ поцловать мою руку.

Толпа ринулась къ Каролин съ громкимъ возгласомъ:

— Да здравствуетъ королева!

Странно, но исторически неоспоримо, что никто не крикнулъ: ‘да здравствуетъ король’.

Происходило это оттого, что для такихъ загрублыхъ, можно сказать, примитивныхъ, людей въ данную минуту монархія олицетворялась въ королев: они понимали важность момента и не только не видли короля, но понимали, что онъ бжалъ со своего поста. Въ королев же, поразившей ихъ своей красотой и обращеніемъ, они инстинктивно угадывали т же чувства, которыя ихъ самихъ волновали: ненависть, жажду мести, потребность борьбы, смлость и упорство. Къ тому же она удостоила ихъ неслыханной чести: разговаривала съ ними, допустила къ своей рук. Съ этого момента она могла безгранично на нихъ положиться. Боле даже, чмъ полагался кардиналъ Руффо, который увлекъ ихъ за собой въ 1800 г., благодаря религіознымъ предразсудкамъ, прирожденной ненависти къ чужеземцамъ и жажд добычи.

Все это королева хорошо понимала.

IV.
Королева дома.

Возвратясь въ свои аппартаменты, она отпустила ожидавшихъ ея тамъ камеръ-фрейлинъ.

— Удалитесь,— сказала она:— мн еще надо заняться работой.

Она приблизилась къ столу, заваленному документами и пакетами. Одно за другимъ она открывала и пробгала письма. Но читала какъ-то разсянно, и сама, казалось, чувствовала это, не могла сосредоточиться. Губы ея складывались въ улыбку, которую можно назвать жестокой, а взглядъ былъ мраченъ и свирпъ.

Она вдругъ какъ будто вспомнила о чемъ-то, бросила на столъ письмо, которое читала, встала и направилась къ двери. Но, не дойдя до нея, досадливо махнула рукой, и въ лиц ея выразилась досада: въ тни около двери она увидала ту молодую двушку, свою новую фаворитку, которую оставляла при себ и въ королевской лож Санъ-Карло, и во время совщанія съ атаманами.

— Что вы тутъ длаете, Альма?— спросила Каролина, пытливо вглядываясь въ хорошенькую стройную особу.— Я вдь сказала, что хочу одна остаться…

— Я полагала, что приказаніе вашего величества не касается меня,— мягко, но съ оттнкомъ неудовольствія отозвалась Альма,.

Лицо королевы.въ тотъ же мигъ утратило мрачное выраженіе, и она обратилась къ двушк мягко, добродушно, почти любовно:

— Да, да, ты не ошиблась, дитя мое. Это я сама спутала. Столько у меня накопилось заботы! Все надо обдумать… Видла ты, какую отличную встрчу я подготовила французамъ, и какой славный праздникъ задамъ всмъ нашимъ пустомелямъ, которые только и ждутъ наполеоновскихъ войскъ, чтобы возстать опять противъ того, кого самъ Богъ поставилъ ихъ повелителемъ, и объявить республику.

— Ты, кажется, очень утомилась, бдная двочка,— начала опять Каролина:— это я виновата. Хотя, признаться, я надялась тебя повеселить. Вдь ты никогда не бывала въ маскарад. А тамъ, въ толп, случается забавно… я такъ понимаю жизнь: успвай выполнять вс свои обязанности, но не упускай по возможности пріятныхъ сторонъ существованія, наслажденій… Впрочемъ, ты какъ кроткая голубка, выросла въ горахъ и лсахъ… Быть можетъ, теб кажется непристойнымъ, что королева надваетъ домино, маску, отправляется въ маскарадъ.

— Я повиновалась вол вашего величества,— тихо отвтила Альма.

— У моего величества бываютъ иногда самые буржуазные капризы, какъ видишь… Но это ничему не мшаетъ. Говорятъ, моя рука хорошенькая, маленькая… А она, какъ бы тамъ ни было, суметъ, если понадобится, и саблю держать, и владть ею для защиты этого бднаго королевства, которое покинули мужчины на жертву своимъ врагамъ… Можетъ быть, теб казалось, что я роняю мое достоинство, смшиваясь съ разгульной толпой. Зато ты видла меня и съ тми людьми, которые готовы охранять отъ опасности тронъ моего мужа и сына.

— Я не смю обсуждать поступки моей государыни,— робко отвчала молодая двушка, опуская, глаза, чрезъ которые словно въ душу проникалъ ласковый, но испытующій взглядъ Каролины.

— Ну, да, вообще сегодня намъ маскарадъ не удался. А прежде случалось, что я тамъ очень веселилась инкогнито. Очень даже бывало забавно. Если бы не эти негодяи, что нынче ворвались къ намъ въ ложу, то ты могла бы поразвлечься. Мн этого-то и хотлось. За тобой бы ухаживали, не зная, что ты дочь герцога Фаньяно. Ты вдь и въ маск прелестна. Я, бывало, совсмъ увлекалась, около меня шутили, хохотали, и я тоже смялась и дурачилась. Никто меня не узнавалъ, я сама забывала свое положеніе, забывала о себ. Другимъ подъ маской и казалась простой веселой бабенкой…

— Вашему величеству угодно, чтобы я ушла?- спросила Альма.

— Да, иди. Ты устала, бдняжка.

Молодая двушка удалилась, сдлавъ низкій реверансъ. Королева проводила ея долгимъ мечтательнымъ взоромъ, вспоминая свою молодость.

— И я въ ея годы была такая же,— размышляла Каролина.— Не дай Богъ, чтобъ она рано начала влюбляться…

При этомъ мысль ея перенеслась къ молодому человку, защищавшему ихъ отступленіе изъ маскарада,— красавецъ, смлый… Настоящій паладинъ. Замтки о калабрійскихъ атаманахъ, прочитанныя много ране, не обманули меня. Его не трудно зачислить въ королевское войско. Раньше, чмъ поступить волонтеромъ въ отрядъ кардинала, этотъ Рикардо служилъ сержантомъ въ королевскихъ карабинерахъ… Мн нынче особенно нужны подобные молодцы… Надо будетъ и имъ заняться. Мн не трудно будетъ приручить его.

Она нсколько минутъ раздумывала, словно колебалась, лицо то хмурилось, то улыбалось.

— Ну, такъ что жъ такое!— наконецъ почти вслухъ произнесла Каролина.— Я ему обязана жизнью, а признательность — первая добродтель монарховъ.

Только по сладостной улыбк, разлившейся по ея лицу, иной могъ бы заключить, что чувство, охватившее ее въ это мгновеніе, называлось другимъ именемъ.

— Онъ очень красивъ, безстрашенъ, ни передъ чмъ не остановится… Да, такихъ мн и нужно… Молодъ, правда, даже слишкомъ молодъ, что за бда! Мн стукнуло пятьдесятъ… А Нинонъ де-Ланкло? Да, кром того, мое положеніе не то, что бдной Нинонъ…

Королева еще не скинула съ себя того платья, въ которомъ ея видли атаманы.

Она взяла со стола небольшую серебряную лампочку-фонарь и направилась въ дальніе аппартаменты дворца, не обитаемые и не освщенные.

V.
Капитанъ Рикардо.— Кто онъ и гд онъ?— Петръ Быкъ.

Раненый Рикардо очнулся не скоро посл того, что его унеслисъ мостовой. Онъ очнулся только подъ утро и съ изумленіемъ, осматривалъ роскошно убранную комнату, въ которую попалъ невдомо какъ. Въ такихъ палатахъ онъ въ жизнь свою не бывалъ, на такой мягкой богатой постели никогда не леживалъ. Многіе предметы, украшавшіе комнату, были даже непонятны для него. Съ потолка мягко свтила лампада. Онъ смутно въ полубреду припоминалъ то, что съ нимъ случилось въ эту ночь. Мелькнула мысль о посланномъ, котораго он долженъ былъ ждать въ Санъ-Карло, и который, конечно, его не нашелъ: ему стало досадно и стыдно. Онъ опять забылся.

Наступало зимнее утро, хотя еще не разсвло. Издалека было слышно, что городъ начинаетъ шевелиться. Но около Рикардо царила полная тишина… Однако онъ опять очнулся, и взглядъ, его упалъ на картину противоположной стны.

— О, какая прелесть!— невольно вырвалось у молодого человка.

Картина, находившаяся у самаго пола, изображала красивую женщину съ обнаженными роскошными плечами и руками. Женщина плавно выдвинулась изъ рамки, приближаясь къ нему.

Онъ думалъ, что это ему грезится, что это сонъ, бредъ, и сталъ ощупывать одяло, кровать, свои руки, но чрезъ нсколько мгновеній, отъ слабости и напряженія мысли, опять забылся.

Королева подошла къ самой его постели, пристально глядла на него, любовалась, какъ-то невольно провела рукой по его волосамъ. Потомъ зорко окинула взглядомъ всю комнату и, убдись, что раненый окруженъ всмъ для него необходимымъ, удалилась черезъ ту же дверь, въ которую вошла, Дверь беззвучно заперлась, и ее покрылъ висвшій надъ ней гобеленъ.

Когда раненый проснулся,— его глаза не могли ни-гд отыскать ни виднія, ни картины, ни красавицы.

— Несомннно, все это мн приснилось,— подумалъ онъ и пожаллъ, что то былъ только сонъ.

А Каролина въ это самое время уже принимала тхъ изъ властей и сановниковъ, которые еще не покинули столицы съ королемъ. Она совщалась о томъ, какъ, въ виду соглашенія съ атаманами, надлежитъ организовать защиту государства отъ вторженія французовъ.

——

Рикардо былъ окруженъ дйствительно всмъ, что въ его положеніи было необходимо. Пожилой добродушный докторъ благополучно вынулъ пулю, попавшую въ неопасную часть туловища, навщалъ больного по два раза въ день, залечивалъ другія мене важныя раны, бесдовалъ съ паціентомъ. Солидный слуга, видимо, умвшій ходить за больными, исполнялъ приказанія врача, приносилъ вкусную пищу, помогалъ одваться, когда Рикардо былъ уже въ силахъ встать съ постели.

Окровавленное въ ночномъ бою платье замнилось новымъ. Рикардо любилъ читать, конечно, по своему скудному образованію, по преимуществу о рыцарскихъ и романическихъ приключеніяхъ. Ему приносили книги.

Но, кром этихъ лицъ, къ нему никто не заглядывалъ, и эти двое безусловно уклонялись отвчать на его вопросы о томъ, гд онъ находится, кто его невдомый покровитель.

— Дней черезъ восемь,— успокоивалъ врачъ,— мы васъ совершенно вылечимъ… И раньше, чмъ вы отсюда удалитесь, вы узнаете, кто заботится о васъ, а покуда хозяинъ этого дома въ отъзд.

Молодому горцу тмъ не мене такъ надоло заточеніе, что онъ подумывалъ, еще не долечившись, о бгств. Однако убдился въ невозможности этого. Изъ большихъ, огражденныхъ изящными чугунными ршетками оконъ видно было только море. За порогомъ его спальни невидимо, но ощутительно стерегли каждый его шагъ. Иногда онъ былъ увренъ, что находится въ королевскомъ дворц, но когда наводилъ съ докторомъ рчь на такія догадки, тотъ очень добродушно, но искусно опровергалъ ихъ и даже подсмивался надъ капитаномъ. Да и самъ Рикардо готовъ былъ нердко полагать, что подобныя мысли приходятъ ему въ голову потому, что онъ съ дтства начитался рыцарскихъ романовъ, да и теперь только ими занято его время.

——

Рикардо родился въ калабрійскихъ горахъ и всю юность тамъ провелъ. Съ тхъ поръ, какъ онъ себя помнилъ, онъ не разставался съ нкіимъ Кармине, простымъ земледльцемъ, жившимъ скудными доходами съ собственнаго клочка земли, которую обработывалъ собственными же руками. Онъ въ раннемъ дтств считалъ Кармине своимъ отцомъ, хотя звалъ его, какъ и вс окрестъ, дядя Кармине. Кармине не былъ женатъ, но гласъ народа ршилъ, что Рикардо его незаконнорожденный сынъ отъ вдовы Гертруды, которую (не безъ основанія) считали его возлюбленной. Самъ Кармине и постороннимъ и мальчику говорилъ, что послдній былъ найденъ въ лсу. Но этому мало кто врилъ, ибо очень ужъ крпко старикъ любилъ найденыша.

Онъ усердно училъ мальчика тмъ работамъ, которыми занимался самъ — обработк земли, рубк лса и т. д. И не мене усердно заботился о возможномъ его образованіи, что въ т времена было весьма затруднительно. Старикъ посылалъ его въ единственную, содержимую патеромъ школу во все свободное отъ работъ время, умлъ находить для того довольно много свободнаго времени, просилъ учителя учить отрока какъ можно лучше и подробне, и — небывалое дло въ той сред — не отрывалъ его отъ ученья почти до восемнадцати лтъ.

Рикардо былъ способный мальчикъ, легко преуспвалъ, любилъ читать. Нравъ у него былъ добрый, онъ располагалъ къ себ всхъ и на любовь дяди Кармине отвчалъ искренней привязанностью.

Кром Кармине, его очень любилъ и по-своему заботился о немъ пріятель и ровесникъ его дяди Піетро Торо, котораго прозвали такъ (Того — быкъ) за его безобразную, но мощную массивность. Піетро, какъ и многіе его сосди-земляки, не былъ ни мужикомъ, ни бариномъ, ни купцомъ. Онъ самъ съ помощью наемнаго рабочаго обрабатывалъ землю и занимался мелкими промыслами. Молодость его прошла весьма бурно. Онъ влюбился въ двушку, которая совсмъ не. любила его, даже имла отвращеніе къ его бычачьей наружности, однако вышла замужъ, прельщенная землицей, домикомъ и виноградникомъ, которые достались ему отъ отца. Вскор Торо, благодаря услужливымъ сосдямъ, воочію убдился въ измн жены, заставъ ее въ объятіяхъ лсного сторожа, будучи человкомъ нрава необузданнаго, онъ задавилъ ихъ на мст, почти мгновенно и одновременно: ее правой, а его лвой рукой. Ему предстояла вислица. Онъ, какъ это длается обыкновенно въ южной Италіи, скрылся въ родные лса, присоединился къ шайк бандитовъ. Не будучи отъ природы кровожаднымъ, онъ не участвовалъ въ грабежахъ и кровопролитныхъ предпріятіяхъ, однако, чтобъ не умереть съ голоду, сбиралъ по обычаю скромную дань съ богатыхъ землевладльцевъ и обладателей большихъ стадъ. Случалось, онъ и въ родное село заглядывалъ, чтобъ побесдовать съ пріятелями, которые его уважали за простодушно-честный нравъ. Даже многіе землевладльцы, такъ называемые синьоры, интересовались имъ, и добровольно снабжали его средствами съ тмъ, чтобы онъ оставлялъ въ поко ихъ собственность. Нрава Торо былъ веселаго, забавный былъ человкъ.

Когда отголоски большой французской революціи отозвались (къ концу XVIII вка) въ Южной Италіи либеральными волненіями, изгнаніемъ Бурбоновъ изъ Неаполя, провозглашеніемъ Партенопейской республики, Піетро Торо однимъ изъ первыхъ вступилъ въ войско, собираемое кардиналомъ Руффо для подавленія революціи и для борьбы съ французами. Во время этой партизанской войны онъ всмъ доказалъ, что его смлость и смтка равняются его бычачьей сил. Въ 1800 году, посл возвращенія Бурбоновъ, Торо, какъ и многіе бандиты и даже разбойники, какъ бы искупившіе свои старинныя преступленія участіемъ въ вооруженномъ возстановленіи прежняго режима, возвратился въ родное село и принялся за обработку своихъ наслдственныхъ земли и виноградника.

Власти, дйствительно, оставляли въ поко и Піетро и многихъ ему подобныхъ бандитовъ, вернувшихся изъ лсовъ. Сосди уважали его еще боле прежняго.

Рикардо съ самаго ранняго дтства привыкъ видть въ немъ лучшаго, посл дяди Кармине, друга. Во время десятилтняго пребыванія Торо въ лсахъ мальчикъ часто проводилъ съ нимъ въ горахъ по нсколько дней. Когда Рикардо опасно заболлъ, Торо, рискуя попасть въ руки карабинеровъ, проводилъ ночи въ домик Кармине и ухаживалъ за больнымъ.

Торо всегда подозрвалъ въ своемъ юномъ друг воинственныя наклонности и изрядную долю честолюбія, онъ не задумался, поступивъ въ войско Руффо, привлечь туда и Рикардо. Послднему было уже двадцать лтъ. Кардиналъ обратилъ особенное вниманіе на смышленость и храбрость молодого, человка, сразу опредлилъ его въ отборный отрядъ, называемый королевскіе калабрійцы (Real Calabria). А когда Рикардо особенно полезно для дла отличился при Котрон, Вильен и проч., назначилъ его капитаномъ.

Надо замтить, что молодой человкъ, не взирая на свою горячность и отвагу, всегда избгалъ тхъ жестокихъ грабительскихъ дяній, до которыхъ было падко большинство партизановъ кардинальскаго войска.

По окончаніи же этой кровопролитной кампаніи оба друга, Торо и Рикардо, остались какъ бы на мели, не знали, что съ собою длать. Кардиналъ Руффо, сложивъ свои полномочія, удалился. Вс атаманы распустили свои отряды, врне шайки. Король вернулся изъ Сициліи въ отвоеванный для него Неаполь, но, казалось, забылъ о тхъ, кто за него воевалъ. Даже чины, пожалованные партизанамъ кардиналомъ, не были утверждены королемъ, хотя и не отмнялись.

Такъ прошло шесть лтъ. Французы опять надвигались на югъ Италіи, Фердинандъ IV снова обратился въ добровольное изгнаніе, а его жена, сестра уже погибшей Маріи-Антуанетты, собрала старыхъ партизановъ въ Неаполь, гд вс они очутились какъ въ лсу.

Торо, Магаро, Гиро и Рикардо пріхали вмст въ столицу, гд никогда не бывали.

VI.
Ночь королевы,— Сочетаніе расчета со страстью.

Благодаря молодости и хорошему уходу, леченіе Рикардо шло быстро. Однако протекло боле недли съ маскарадной ночи, а докторъ и невдомая власть продолжали держать его взаперти. Горецъ начиналъ терять терпніе, тосковалъ по горамъ, по товарищамъ! Его озабочивало, что Піетро Торо, Гиро и Магаро считаютъ его чуть не измнникомъ, пріхали вмст въ столицу, онъ же заставлялъ ихъ ждать въ Санъ-Карло какой-то всти, несомннно, важной, и вдругъ, подхваченный двумя женщинами, безслдно исчезъ, и голосу не подаетъ цлую недлю.

О соблазнительной женщин на картин онъ часто задумывался, молодая кровь начинала закипать въ одиночеств. Но и красавица, и сама картина боле не появлялись, хотя ему по временамъ и мнилось, что то былъ не бредъ одинъ,— но что пользы.

Однажды докторъ обнадежилъ Рикардо, что не завтра, такъ послзавтра его выпустятъ: и раны залечены, и особа, ему покровительствующая, должна вернуться съ часу на часъ въ Неаполь.

Наступила ночь. Калабріецъ давно крпко спалъ. Лампада лила мягкій свтъ на всю комнату, заботливо поставленная около его кровати ширма скрывала отъ него свтъ и погружала въ полутьму ближайшіе предметы.

Царила глубокая тишина.

Эту тишину внезапно нарушилъ тонкій, какъ отдаленный пискъ цикады, скрипъ двери за гобеленомъ. Гобеленъ приподнялся и упалъ за вошедшею въ комнату женщиной. Беззвучно пройдя освщенное лампадой пространство, она приблизилась къ кровати, гд было полутемно, и быстро, осторожно, почти не дыша, насыпала изъ какого-то крошечнаго золотого флакончика небольшую щепотку благо порошка въ пустой стаканъ, стоявшій на столик.

Она была облечена въ легкую черную весталку (такъ называли тогда капотъ-накидку), руки были обнажены, на пышныя блыя плечи спадали не мене пышные свтлые волосы, вишневыя губы горли и трепетали, глаза искрились страстью.

Рикардо спалъ. Его античный торсъ, руки, голова и черные кудри разметались по мягкимъ блымъ подушкамъ… Онъ почувствовалъ, что чьи-то губы прильнули къ его губамъ, чьи-то руки мягко охватили его тло… Что это?— наяву или во сн… Онъ очнулся, открылъ глаза. Это не можетъ быть бредомъ, какъ въ первую ночь: вдь онъ’теперь здоровъ… Онъ громко воскликнулъ:

— Вы! Это вы пришли?

И слегка отстранился отъ женщины, чтобы лучше оглядть ее.

— Говорите, какъ можно тише,— даже не прошептала, а словно продышала она.

Сонъ то или нтъ, но Рикардо почувствовалъ, что его охватываетъ страстное блаженство отъ прикосновенія ночной гостьи.

— Это я вашъ портретъ видлъ въ первую ночь на стн? потомъ его убрали?

— Нтъ, нтъ…

— Но такое сходство! Вы — та маска, которая просила меня въ маскарад проводить ее.

— Да, да… Только тише…

— Я помню. Я и тогда подумалъ, что вы красавица. Но теперь, когда я могу любоваться вами… Я и представить себ не могъ…

Лаская руками ея богатые волосы, онъ еще нсколько отстранялъ отъ себя ея лицо, чтобъ упиться его красотой…

— Если бъ я раньше, посл маскарада, видлъ васъ, какъ теперь, и меня бы’убили за васъ, я бы былъ уже счастливъ и вознагражденъ,— повторялъ пылкій юноша.— Отчего же вы раньше не навстили меня?..

Женщина опять склонилась къ нему и нжно ласкала его своими маленькими ручками.

— Вы были ранены, больны… я не хотла васъ тревожить, знала, что вамъ необходимо избгать всякаго, самаго ничтожнаго волненія.

— Понимаю… Боже, здсь почти темно… А какъ вы должны быть дивно хороши въ солнечномъ свт… Скажите мн, кто голубая маска, которая была съ вами.

— Моя камеристка.

Отвтъ былъ лакониченъ и почти рзокъ. Онъ нсколько удивился: въ маскарад изъ-подъ голубой маски онъ слышалъ словно знакомый голосъ. Пурпурное домино, какъ ему помнилось, назвала свою спутницу Альмой, а это имя было ему съ ранней юности извстно на родин. Но эта мысль теперь проскользнула, какъ молнія, и исчезла въ обаяніи, исходившемъ отъ женщины, близко склонявшейся къ нему… Онъ невольно притянулъ ее къ себ и шепталъ:

— Скажи же, скажи, кто ты? Имя я хочу знать.

— Я теб нравлюсь?— спросила она съ улыбкой, которая словно все вокругъ освтила.

— Да, да. Ты дивно хороша?..

— Ну и зови меня, какъ хочешь: наслажденьемъ, страстью, любовью…

— О да!.. Наслажденье, страсть…

— Отчего ты не договариваешь: любовь?.. Или ты любишь другую…

Когда она произнесла эти слова, ея верхняя, чуточку выдающаяся впередъ губа задрожала, и въ голубыхъ глазахъ, столь нжныхъ въ мгновенія лобзанія, промелькнуло какое-то ехидное выраженіе хищнаго звря.

— Любовь!— тихо произнесъ молодой человкъ, задумавшись на нсколько секундъ и чуточку отстранивъ свое лицо отъ своей соблазнительницы.— Да, и любовь!.. Нтъ, меня никогда никакая женщина не любила,— добавилъ онъ съ истинно-калабрійскимъ лукавствомъ, хотя и сказалъ правду. И сейчасъ же сказалъ:

— Конечно, жизнь моя безпорядочная. Многимъ женщинамъ я нравился, многія нравились мн… Но любить? нтъ, любви не было.

И смолкъ въ страстномъ забытьи опьяненный возобновившимися ласками незнакомки, чувствуя, что ея взгляды пронизываютъ всю его душу…

— А меня ты будешь любить? Всегда?.. Любовь на жизнь и на смерть?

— Да, на жизнь и на смерть.

Она словно боролась съ собой, боясь слишкомъ ясно высказаться, и произнесла твердымъ голосомъ:

— Только смотри, остерегайся… Моя любовь изъ тхъ, что убиваютъ человка, но могутъ и возвысить его. Она какъ солнце: и сожигаетъ и благодтельствуетъ.

— Что мн за дло,— жизнь, смерть, адъ, рай — все равно!— воскликнулъ совершенно порабощенный страстью юноша.

— Вотъ такимъ, именно такимъ я представляла себ тебя… Такимъ я хотла тебя!— отвчала она, вся трепещущая вожделніемъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сколько протекло часовъ, они сами не могли бы сказать. Часы блаженства обращаются въ секунды. Секунды страданій обращаются въ года, въ вчность.

— Ты хочешь пить?— нжно спросила она, когда оба поуспокоились.

Онъ, приподнявшись на локт, жадно любовался этой мраморной статуей, которая еще трепетала любовью.

— Ты хочешь пить? Вотъ я вижу на столик стаканъ и бутылку токайскаго. Ты любишь это царственное вино?

Она встала.

— Дай,— прошепталъ онъ:— все, что отъ тебя, прекрасно…

Она подала ему розовый стаканъ и бутылку, онъ налилъ вина.

— Прежде выпей ты,— предложилъ, онъ.

— Нтъ, пей ты.

— Нтъ, ни за что не буду прежде тебя, моя радость.

— А я говорю: пей… Я такъ хочу.— И въ ея голос звучало настойчивое приказаніе.

— Не сердись же. Какая ты горячая!— нсколько изумленно отозвался Рикардо:— знаешь, и я тоже умю сердиться. Я и съ женщинами умю быть настойчивымъ мужчиной.

— А! умешь быть мужчиной? Я это люблю… Я до сихъ поръ всегда жила съ мужчинами, которымъ слдовало бы быть бабами… Даже король ухалъ въ Сицилію…

— Что намъ за дло до короля?

— Какъ намъ нтъ дла до короля? Мы неаполитанцы. Въ такое смутное время его присутствіе- въ столиц необходимо.

— Ну, оставимъ въ поко политику и бднаго короля, за котораго и мн пришлось нсколько крови пролить,

— А королева?

— Много я о ней всего худого наслышался. А, впрочемъ, тоже говорятъ, что она умна, горда, эла не забываетъ, но уступать не любитъ, своего добьется.

— Да, пожалуй, такъ — только около нея нтъ энергичнаго мужчины, на котораго она могла бы опереться,— замтила Каролина, пододвигая стаканъ къ молодому человку, и поспшно добавила:— Однако пей же вино, у тебя жажда. Выпей, дорогой. Видишь, я прошу тебя, рыцарь мой прекрасный. Не сердись, что я капризничаю…

— Вотъ хорошо. Коли такъ — я хоть ядъ выпью,— произнесъ Рикардо и осушилъ стаканъ.

Она взяла стаканъ изъ его рукъ, налила для себя вина, поднесла его къ губамъ и, воспользовавшись мгновеніемъ, когда Рикардо взглянулъ въ другую сторону, выронила стаканъ, онъ разбился.

— Ахъ, какая я неуклюжая!— воскликнула она и, не давъ ему отвтить, заключила молодого человка въ свои объятія..

VII.
Рикардо возвращенъ друзьямъ.— Высочайшая милость.— Отплытіе королевы изъ столицы.

Черезъ нсколько часовъ посл описанной въ VI-й глав сцены, рано утромъ январское солнце сіяло ярко, воздухъ былъ мягокъ и море ласково. На пустынномъ прибрежь Гранилли, за городомъ, на дн лодк, вытащенной на песокъ, спалъ глубокимъ сномъ молодой человкъ въ щегольской, новой одежд калабрійца. Его голова покоилась на довольно большомъ, мягкомъ, кожаномъ мшк-чемоданчик.

Въ нсколькихъ шагахъ отъ лодки то сидли на обломк утеса, то прохаживались по берегу, поглядывая на спящаго, трое мужчинъ, тоже въ калабрійскомъ плать, однако подержанномъ и мстами даже заплатанномъ. Недалеко отъ нихъ были привязаны три осдланныя лошади.

Спалъ въ лодк Рикардо. Сторожили его сонъ трое земляковъ: старый Піетро Торо, Гиро и Магаро, калабрійскіе горцы, которыхъ мы видли у королевы. Они безпокойно разговаривали между собой, чего-то не понимали, и, ршивъ, что ихъ товарищъ неестественно долго спитъ, разбудили его наконецъ. Это оказалось не очень легко.

Проснувшись, Рикардо озирался кругомъ и какъ будто дивился еще боле земляковъ. Онъ ихъ спрашивалъ, какъ они сюда попали. Они, въ свою очередь, интересовались: почему онъ отсутствовалъ, когда они вс представлялись королев, и какъ онъ очутился спящимъ въ лодк?

Атаманы повдали ему, что посл представленія королев вс ихъ товарищи разъхались дня черезъ два въ горы. Ихъ же задержало неизвстное имъ лицо, попросивъ ихъ отъ имени Рикардо пробыть еще нсколько дней въ столиц, чтобы пуститься въ путь вмст съ нимъ. Что лицо, сообщавшее имъ это, было почтеннаго вида и достойно доврія, показывали деньги, и довольно въ ихъ глазахъ крупныя, которыя этотъ господинъ выдавалъ имъ отъ имени какъ въ воду канувшаго земляка на прожитокъ въ Неапол. Этотъ же господинъ на разсвт сегодня далъ имъ — опять отъ имени Рикардо — трехъ лошадей и приказалъ хать за городъ къ морю, у Гранилли, общая, что тамъ они непремнно встртятся съ молодымъ пріятелемъ.

Все это весьма изумило Рикардо. Но онъ, очнувшись окончательно отъ тяжелаго сна и вспомнивъ свои странныя за послдніе дни, а особенно за послднюю ночь, приключенія, счелъ за лучшее скрыть свое изумленіе, ничего не возражать, а о себ самомъ тмъ боле, что и самъ не зналъ, какъ попалъ въ Гранилли. Сказалъ онъ только, что имлъ неожиданныя дла, задержавшія его.

Товарищи тоже не возражали, но удовлетворены, кажется, не были. И онъ и они понимали одно, что на коняхъ, которые получили въ подарокъ, имъ должно немедленно хать въ родныя горы и не медлить доле исполненіемъ повелній королевы, данныхъ ею въ ночномъ засданіи. Чтобы спокойне разобраться въ мысляхъ и на свобод ознакомиться съ неизвстнымъ ему также содержимымъ чемоданчика, кмъ-то подложеннаго ему подъ голову въ лодку, молодой человкъ предложилъ пріятелямъ итти закусить на дорогу въ ближайшей остеріи, а ему принести, кусокъ хлба съ сыромъ да стаканъ вина.

Рикардо былъ моложе ихъ, но онъ кой-чему учился, получилъ нкоторое образованіе, свою боевую карьеру началъ очень рано и сразу блистательно отличился. Теперь онъ былъ одтъ и вооруженъ куда лучше ихъ и какія-то у него дла оказывались особенныя, вроятно, связанныя съ тми, которыя занимали остальныхъ атамановъ съ самой роковой ночи, проведенной въ зал королевскаго дворца. Такъ разсуждали старшіе земляки.

Все это вмст — и особенно ‘княжеское’ отмнное оружіе Рикардо, и приказаніе неизвстнаго человка передать лучшую по пород и сдлу лошадь Рикардо, импонировало простымъ людямъ. Въ данный моментъ они охотно повиновались ему.

Оставшись одинъ, онъ почувствовалъ во всемъ своемъ юношескомъ тл еще не остывшее обаяніе женщины, съ которой провелъ ночь. Онъ все-таки не зналъ наврное, она или кто иной заботился о немъ, лечилъ, кормилъ, а нынче щедро надлилъ оружіемъ, платьемъ и золотомъ, которое между прочими предметами оказалось въ обиліи запрятаннымъ въ чемоданчик.

‘Кто она? Королева?’ мелькнуло въ его голов. Но онъ не посмлъ и на минуту остановиться на этой мысли. Въ воображеніи тогдашняго горца королева (чтобы объ.ней ни говорили недоброжелатели) была окружена такимъ величавымъ, яркимъ блескомъ, что одна мысль о ней въ настоящемъ случа являлась святотатствомъ, смертнымъ грхомъ, безуміемъ…

Онъ съ трепетнымъ ужасомъ старался выкинуть изъ головы это помышленіе…

Между прочимъ онъ ощупалъ въ грудномъ карман своего новаго щегольскаго кафтана значительныхъ размровъ конвертъ. Надясь найти въ немъ разгадку, Рикардо нетерпливо вскрылъ его…

Тамъ оказался листъ бумаги, исписанный очень мелко.

Почеркъ былъ ршительный, твердый…

Вотъ что прочелъ молодой калабріецъ: ‘Ta, за которую вы рисковали жизнью, покуда не можетъ еще открыть вамъ своего имени. Но она — вблизи или издали — непрестанно будетъ слдить за вами и надяться, что ваше поведеніе будетъ всегда достойно оказаннаго вамъ доврія. Разузнавать, кто она, вамъ положительно запрещается. Иначе вы утратите ея расположеніе, которое можетъ быть вамъ въ высшей степени полезно. То, что съ вами произошло и кажется вамъ таинственнымъ, въ свое время само собой для васъ выяснится, если вы не будете ничего допытываться. Въ противномъ же случа, благодаря вскому положенію этой особы, вы легко можете сильно пострадать за свою нескромность. Повинуйтесь слпо приказаніямъ, которыя дойдутъ до васъ отъ ея имени. Вашъ умъ, ваше мужество вы должны посвятить исполненію этихъ приказаній. И вы не раскаетесь въ томъ, что пролили кровь за лицо, вамъ неизвстное. Покуда эта особа, пользуясь своимъ положеніемъ при нашихъ монарх и монархин, исходатайствовала для васъ у ея величества королевы, находящейся еще въ столиц, назначеніе васъ королевскимъ эмиссаромъ вашей родины. Въ этомъ же конверт вы найдете документъ о таковомъ назначеніи, которое ставитъ васъ въ отвтственное, но весьма значительное положеніе среди вашихъ земляковъ. Это особенно важно въ настоящее время, когда необходимо приступать къ организаціи защиты отъ вншнихъ враговъ правъ нашего законнаго государя. Не смущайтесь золотомъ, которое найдете въ чемодан, и не принимайте его за подарокъ. Это просто годовой авансъ вашего жалованья по эмиссарскому званію, который препровождается по приказанію ея величества. Оружіе же и коней, я надюсь, доблестный рыцарь не откажется принять отъ своей дамы. Не забывайте, что отнын ваше существованіе всецло принадлежитъ ея любви и вашей доблести…’

Рикардо вглядывался въ отдльныя слова, даже буквы письма, словно пытаясь угадать, кмъ он начертаны. Но это ни къ чему не привело. Вкладывая письмо въ конвертъ, онъ вспомнилъ о другомъ документ, упомянутомъ въ посланіи, вынулъ, пробжалъ его и былъ пораженъ еще боле.

‘Повелваемъ главарямъ всхъ отрядовъ, сражающихся за своего законнаго, Богомъ даннаго, короля признавать нашимъ королевскимъ эмиссаромъ полковника Рикардо и повиноваться его приказаніямъ, какъ бы отъ нашей власти исходящимъ’.

‘Каролина Австрійская, королева Неаполитанская’.

Такимъ образомъ Рикардо получалъ чинъ полковника, назначался государственнымъ эмиссаромъ въ область, угрожаемую французскимъ вторженіемъ! Умъ молодого человка мутился. Онъ опять, какъ безуміе, отгонялъ отъ себя мысль, что все это исходило отъ королевы. Однако было несомннно, что королева благоволила къ нему, ибо награждала его. Что же такое? Этимъ благоволеніемъ онъ, вроятно, обязанъ той женщин, которая любила его, хотя и не скрывала, что можетъ наказать его за измну. Конечно, эта женщина близка королев, иметъ на ея величество большое вліяніе, это такъ. Но все-таки кто она?..

Долго сидлъ въ раздумьи калабріецъ, пріятели еще не возвращались изъ остеріи.

Онъ случайно взглянулъ на море, по направленію къ Неаполю. Ему бросились въ глаза три большихъ военныхъ корабля, на полныхъ парусахъ удалявшіеся изъ порта. На мачт каждаго развивалось по блому бурбонскому флагу. Раздался и прокатился окрестъ могучій пушечный выстрлъ. За нимъ другой, третій… пальба…

— Что это за выстрлы?— спросилъ Рикардо у рыбака, который шелъ къ своей лодк съ неводомъ на плечахъ.

— Въ честь ея величества палятъ. Она отплываетъ въ Сицилію къ государю,— отвчалъ рыбакъ.

VIII.
Шабашъ дьяволовъ и шабашъ атамановъ.— Герцогъ Фаньяно.— Такъ началась война.

Какъ необъятная блая кровля, подпираемая снизу густыми группами темныхъ колоннъ, стлался снжный покровъ по верхушкамъ вковыхъ сосенъ горъ Гарильонскихъ. Могучія деревья тсно жались другъ къ другу, лсъ покрывалъ необозримое холмистое пространство. На отлогой вершин, почти въ сердц этого лса, по какому-то капризу природы образовалась обширная прогалина, почти круглая поляна. Къ ней сходилось множество тропинокъ, прихотливо извивавшихся и переплетавшихся между собою въ лсу. Мало кто осмливался ходить по этимъ тройкамъ, на нихъ и въ яркіе лтніе дни почти не проникалъ солнечный свтъ, такъ густо переплетались между собой втви многовчныхъ сосенъ.

Во времена сдой древности эта прогалина считалась священнымъ мстомъ, храмомъ, въ которомъ витали таинственные и страшные для всякаго человка духи. Т немногіе поселяне, которые по необходимости попадали въ безбрежный лсъ, чтобы вырубить бревно, собрать сушь на топливо, либо добывать смолу, не отваживались подходить къ этому храму. А если и добирались туда, то погибали: и память и слды ихъ исчезали.

Въ эпоху, которой занимается нашъ разсказъ, правда, мало уже кто врилъ, чтобы круглая прогалина была жилищемъ древнихъ боговъ Бруцци {Втвь Абруцсжихъ горъ, принадлежащихъ къ Аппенинамъ.}, но зато мало было и такихъ, кто бы не врилъ, что туда продолжаютъ сходиться на свой шабашъ демоны ада, не мене ревниво, чмъ языческіе Бруцци, сторожившіе это мсто, и не мене жестоко каравшіе попавшихъ туда смертныхъ. Были, конечно, люди, чуждые всякимъ суевріямъ, не врившіе ни въ языческую, ни въ папистскую чертовщину. Но и они не ршались проникать туда, не желая быть съденными волками, кром того, всякій опасался, что на возвратномъ пути можетъ безвозвратно заблудиться.

Во времена испанскаго владычества нкто Марко Берарди, небогатый мстный дворянинъ, возбудилъ противъ себя гнвъ тогдашняго правителя, вздумавшаго учредить въ Калабріи инквизиціонные суды. Берарди съ немногими своими единомышленниками энергично протестовалъ противъ такого жестокаго нововведенія. А когда совершились на его родин первыя казни — инквизація сожгла на костр двухъ неповинныхъ старухъ, обвинивъ ихъ въ колдовств и чернокнижіи,— то онъ, собравъ шайку въ пятьсотъ съ чмъ-то человкъ, забрался съ нею въ самую гущу горнаго лса и долго отбивался тамъ отъ нсколькихъ отлично вооруженныхъ испанскихъ полковъ. Взять его оказалось невозможнымъ. Его блокировали. Безъ пищи и боевыхъ припасовъ онъ изнемогалъ и предпочелъ съ немногими врными товарищами погибнуть голодной смертью въ дикой пещер, чмъ сдаться чужеземцамъ и попасть въ руки инквизиціи.

Къ сожалнію, я долженъ замтить, что, благодаря безпечности современныхъ намъ правителей, этотъ лсъ нынче почти весь вырубленъ. А послдствіемъ нерасчетливой эксплоатаціи является немалое для земледлія зло: весной и осенью огромная масса воды, прежде сдерживаемая лсомъ, безжалостно размываетъ въ долинахъ посвы, наводняетъ и сноситъ иногда жилища. А, въ самое знойное время года поля, сады и виноградники чахнутъ отъ засухи.

——

Въ описываемое нами время съ одной стороны круглой прогалины ютился обширный бревенчатый сарай. Кмъ онъ былъ построенъ, никто не зналъ, но построенъ былъ давно и прочно, ибо, невзирая на безпрестанно трепавшія его непогоды, представлялъ еще изрядное по нужд убжище.

Съ самаго разсвта къ этому сараю стягивались изъ лса конные и пшіе люди, по десяти и боле, до сотни человкъ вмст. Лсъ, Богъ знаетъ какъ давно не слыхавшій человческой рчи, теперь оглашался шумнымъ говоромъ. По діалекту и одяніямъ различныхъ группъ замтно было, что эти люди стянулись изъ разныхъ южныхъ провинцій королевства. Слышался мягкій апулійскій говоръ, жесткій базиликатскій и отчетливый сициліанскій и т. д.

Воздухъ былъ прозраченъ. Сильная пурга, господствовавшая въ горахъ дня два назадъ, разсяла облака. Солнце весело освщало широкій снжный покровъ и засвчало на немъ милліарды разноцвтныхъ искръ. Вся окрестность словно улыбалась и нимало не напоминала угрюмаго мрака, въ который зачастую бывала погружена. Господствовало бодрящее настроеніе и въ природ и въ людяхъ. Сосны-великаны, медленно разраставшіяся въ теченіе многихъ столтій, производили впечатлніе величавыхъ бодрыхъ старцевъ, которые умютъ невозмутимо относиться и къ грознымъ бурямъ и къ предвчной непоколебимости міровыхъ законовъ.

А у подножія этихъ великановъ кишли, какъ муравьи, люди, закинутые въ глухую высь страстями, которыя постоянно помыкаютъ ими тамъ — гд-то внизу.

Каждый отрядъ или даже группа горцевъ, показывавшіеся около прогалины, были ране прибывшими встрчаемы привтно: кликами, хлопаньемъ въ ладоши. Тмъ восторженне были эти привты, чмъ среди новоприбывшихъ оказывалось боле горцевъ, прославившихся во время партизанской войны, шесть лтъ назадъ, войны, которою руководилъ кардиналъ Руффо. Какихъ тутъ не было физіономій и фигуръ. Мрачныя, отважныя, нагло безпечныя, разгульныя… Всмъ имъ снова начинала улыбаться фортуна.

Каждый отрядъ притащилъ свою провизію на общее пиршество. Добровольцы-повара вырыли за сараемъ широкую и глубокую яму, навалили въ нее хвороста, зажгли его. Высоко подымалось дымчатое пламя. Ихъ товарищи подготовляли излюбленныя кухонныя травы и зелень, чтобы начинить ими только что зарзанныхъ козъ и овецъ. Когда дрова прогорятъ, уголь останется, въ него положатъ эти туши цликомъ и завалятъ сверху углемъ, заране откинутымъ на землю изъ ямы, и самою этой землей. Въ сторон ежеминутно нарастала груда приношеній: каждый пришедшій клалъ туда, на общую потребу, принесенные имъ запасы: сыры, хлбы, фіаски вина и прочее.

— Это мн дтство мое напоминаетъ. Когда я къ попу въ школу ходилъ, мы, ребятишки, съ собой завтраки туда изъ дома таскали,— говорилъ ражій пожилой атаманъ. Онъ только съ коня спрыгнулъ, даже не успвъ еще снять съ себя оружія, и любовно остановился предъ грудой яствъ.

— Въ какую такую ты школу ходилъ?— подсмивались надъ нимъ товарищи.

Впрочемъ, большинство атамановъ или главарей даже мелкихъ отрядовъ слзали съ коней у противоположнаго импровизированной кухн входа въ сарай. Вс они, видимо, были довольны радушію, съ которымъ ихъ встрчали товарищи, и усаживались въ сара большимъ кругомъ. При появленіи каждаго новаго лица вс шумно хлопали въ ладоши.

Подчиненныхъ своихъ они оставляли подъ открытымъ небомъ.

— Вотъ мы и собрались. Вс наши, кажется, тутъ?— заговорилъ знакомый намъ Парафанте, обращаясь къ пріятелямъ, какъ и онъ самъ, прибывшимъ въ лсъ по приглашенію королевы.

— Изъ нашихъ, кажется, вс налицо. Да есть зато кой-кто и незнакомый,— отозвался Бенинказа.

— Это изъ тхъ, что за свой счетъ прежде работали. Когда мы, помните, отъ русскихъ отстрливались, такъ они — вонъ Таконе изъ Базиликаты, Бойя, Капарале — спокойненько себ самимъ только руки нагрвали.

— Значитъ, всякаго здсь жита по лопат.

— Да, такъ оно и по-моему.

— Я бы не хотлъ, чтобъ такіе молодцы подъ мою команду попали,— замтилъ Франкатрипа и, помолчавъ чуточку, добавилъ тономъ, не допускающимъ возраженій:

— А я полагаю, что нынче мн слдуетъ генераломъ быть…

— Чортъ побери!— воскликнулъ Спакафорно:— я думаю, что эта должность ко мн больше подходитъ. А, впрочемъ, я самъ ее ужъ взялъ.

— Чего вы?— строго произнесъ одинъ изъ атамановъ.— Аль съ ума спятили. Думаете, что насъ созвали сюда для того, чтобы должности да чины разбирать промежъ себя. Не слыхали, что ли: французы ужъ въ Неапол хозяйничаютъ теперь. А два ихъ полка не сегодня завтра въ Калабрію явятся.

— Такъ и подавно времени терять нельзя.

— Мои молодцы вс въ сбор. А сюда я привелъ, съ собой только подъ-атамановъ.

— Да все-таки надо назначить главнаго генерала, который приказывалъ бы, какъ войну вести слдуетъ,— опять нагло закричалъ Парафанте.

— А что же я-то говорю: главнаго генерала, который бы надо всми остальными власть имлъ…

Франкатрипа зорко вглядывался въ глаза товарищей.

— Который бы по совсти распоряжался длежомъ… какъ это говорится?.. длежомъ военной добычи, который не только извстенъ своей доблестью, но — и какъ это… и благородствомъ тоже,— проговорилъ Спакафорно.— Вотъ какого надо назначить главнокомандующаго.

— Да мы вс люди благородные,— строго замтилъ Бенинказа.

— Извстно, что вс,— возразилъ говорившій раньше.— Только для этакаго дла надо, чтобы человкъ грамотный былъ. Нашъ учитель при всей школ говаривалъ, что продолжай я учиться — я бы по малой мр въ адвокаты вышелъ… Да. Онъ говорилъ, что человкъ, который ни читать, ни писать не уметъ, ни къ чему не годенъ.

— Ни читать, ни писать я не умю,— чванливо отозвался Парафанте:— зато на трехстахъ шагахъ не промахнусь въ щегленка пулей изъ моего карабина, это-то и есть главное.

— Главное, чтобы старшій генералъ… это я, братцы, не о себ скажу… главное, чтобы онъ… какъ бы это…

— Главное,— перебилъ Франкатрипа: — чтобъ онъ ране никогда ни у кого въ подчиненіи не бывалъ…

— Даже и у кардинала?

— Кардиналъ Руффо не былъ нашимъ главнокомандующимъ, а только викарнымъ викарнаго исуса Христа, т. е. его святйшества папы… Я и при немъ все по-своему длалъ. Скажетъ бывало кардиналъ: ‘не грабьте такого, либо сякого села’… А я грабилъ, потому что мои ребята вс до единаго за меня готовы были хоть въ пекло. Хот на куски ихъ ржь…

— По-твоему, выходитъ, что всмъ намъ подъ твою команду итти надо.

— А если бы и такъ? Что же по-твоему? Плохо?

— Это ты такъ разсуждаешь?

— Да, такъ я разсуждаю.

— Ладно, ладно, товарищи,— воззвалъ Бенинказа, чуявшій близость рукопашной и подмчая, что многіе хватаются уже за рукоятки своихъ кинжаловъ:— полно! Бремя ли теперь печенку себ раздувать. Вы мн лучше растолкуйте, какъ это взбрело на умъ, молодому парню, у котораго и шайки никакой еще не подобрано, какъ взбрело на умъ капитану Рикардо.

— Го! Капитану… Полковникъ цлый…

— Не въ томъ дло. Это, пожалуй, даже похвально, что онъ взялъ чинъ ниже того, какой намъ надлежитъ. А дло въ томъ, какъ онъ осмлился созывать насъ отъ имени королевы. Явился ко мн съ этимъ приглашеніемъ Піетро Торо… у меня и ноги и руки чесались, чтобъ ему встрепку задать…

— А не задалъ-таки?— язвительно вставилъ Парафанте.— Теб же лучше.

— Мн лучше? Это ты что же…— свирпо отозвался Бенинказа.

— А то, что Торо въ моей шайк капраломъ служилъ и на моихъ глазахъ однажды схватился съ двумя здоровеннйшими нашими молодцами. Да одного въ одну, а другого въ другую сторону шаговъ на двадцать, какъ чурбаны какіе, отшвырнулъ.

— Для этакихъ… у меня всегда дв пули наготов… Да не въ юмъ дло!.. Полно вамъ печенку-то свою раздувать. А вотъ какъ онъ смлъ отъ имени ея величества намъ приказанія разсылать. Вдь его и въ собраніи-то у королевы не было вмст съ нами… Ея величество и не думала, полагаю, насъ оскорблять… А приказанія отъ такого молокососа, да еще такимъ, какъ мы, людямъ, оскорбительны… Сущая обида.

— Я не думаю, чтобъ королева ршилась… А, впрочемъ, женщина… Капризъ такой нашелъ.

— А. мы и подчиняйся капризу?

— Мн сдается, генералъ Бенинказа, ты меня прости — мн сдается, что ты суть-то самую не такъ понялъ.

‘Генералъ Бенинказа’ былъ польщенъ даннымъ ему титуломъ и пріятно улыбнулся. Храбрость его была безупречна, онъ не сморгнувъ шелъ всегда навстрчу смерти. Впослдствіи онъ такъ же спокойно и на вислицу пошелъ. Но зато и тщеславіе его не имло границъ.

— Я сути не понялъ?!— спросилъ онъ.

— Нтъ. Самъ посуди: быть только передатчикомъ приказаній еще не ахти какая честь. Это лакейская обязанность.

— Знаю я это, знаю,— заговорилъ опять Спакафорно.— Только этотъ паренекъ гордый, самолюбивый и лакейскаго порученія на себя ни за что не взялъ бы. И храбрый. Это онъ при кардинал показалъ… На войн, которую затяла женщина, онъ не безполезенъ. Тамъ посл можетъ и дальше пойдетъ. Потому, что онъ грамот хорошо обученъ. А грамота, я вамъ опять говорю дло важнйшее.

Въ эту минуту поднялся большой шумъ, привтственный, но почти буйный, сначала вн, а затмъ и внутри сарая. Сюда вошелъ вновь прибывшій молодой атаманъ — Вицаро. Онъ уже былъ и тогда популяренъ, усплъ натворить чудеса храбрости шесть лтъ тому назадъ. Онъ и досел остается едва ли не самымъ блестящимъ историческимъ героемъ того бурнаго, революціоннаго и воинственнаго періода, о которомъ мы разсказываемъ. Не такъ давно извстный итальянскій поэтъ описалъ его подвиги въ поэм, исключительно посвященной Вицаро. Въ горахъ плись и поются еще о немъ псни, сложенныя простонародьемъ въ честь его.

Его конь, сбруя, оружіе, все было богато, изящно, черты лица красивы, но выраженіе свирпо. На видъ ему тогда едва было лтъ тридцать пять.

Онъ былъ очень популяренъ въ стран. Но далеко не вс старые атаманы его любили. Шумные восторги, встртившіе вновь прізжаго, нкоторымъ не по вкусу пришлись.

— Молодецъ-то онъ молодецъ,— съ презрительной гримасой пробурчалъ Бенинказа:— только что жъ онъ такое? Разбойникъ и больше ничего. Никогда онъ за короля не сражался, какъ мы.

— Зато сердце-то у него изъ стали,— возразилъ Франкатрипа.

— А у насъ изъ пуху, что ли? Вотъ, коли Господь судитъ мн быть главнымъ генераломъ, такъ увидите, какъ я его на настоящее мсто осажу…

——

Покуда шла въ сара между атаманами описанная бесда, вн его обмнивались мыслями подъ-атаманы и рядовые добровольцы. До нихъ, конечно, долетали голоса главарей, и они обсуждали возможные результаты сегодняшняго сборища.

— Если наши командиры собрались, чтобы главнаго генерала выбирать, такъ, право, намъ лучше по домамъ разойтись,— говорилъ одинъ опытный подъ-атаманъ.

— А знаете, чмъ все это кончится?— добавилъ другой:— передерутся, перержутся они между собой, да и намъ придется другъ съ другомъ драться.

— А что жъ ты думаешь? Любезное бы это было дло! Самое справедливое… Командиромъ выбирать надо самаго что ни на есть сильнаго человка. А силу надо показать прежде… Лучше этого мста не найти, прогалина просторная, есть мсто не только кинжалу — и пул разгуляться… Кто верхъ возьметъ, тотъ и головой быть долженъ…

Эти разсужденія были прерваны появленіемъ Вицаро со своей свитой. Онъ, соскочивъ быстро съ коня, прошелъ прямо въ сарай. Вслдъ за нимъ проскакалъ на бломъ невысокомъ, но статномъ кон какой-то юноша. Онъ бросилъ поводья сопровождавшему его горцу весьма свирпаго, отталкивающаго вида, вооруженному двумя топорами за поясомъ да карабиномъ за плечами. Калабрійское національное одяніе на молодомъ человк было щегольское, даже богатое. Изъ-подъ полуконической высокой шляпы, обвитой по мстному обычаю разноцвтными, разввающимися по втру лентами, спадали на плечи пышные кудри цвта воронова крыла. Большіе черные глаза были поразительно красивы, но взглядъ ихъ былъ жестокъ, почти свирпъ.

Этотъ красавчикъ, ни на кого не взглянувъ, прямо прошелъ въ сарай.

— Вдь это баба,— замтилъ вполголоса одинъ изъ подъатамановъ.

Остальные не могли не согласиться: больно красивъ былъ этотъ молодецъ, а высокая грудь и широко развитыя бедра краснорчиво обнаруживали, что это мужчина только по одежд.

— Это, братцы, любовница Вицаро,— пояснялъ говорившій ране.— Родители ея дворяне, богачи были. Вицаро у нихъ на конюшн служилъ, она слюбилась съ парнемъ. Баринъ узналъ, парня избили, двку тоже мучили, въ подвал держали. Они оба умудрились сбжать, съ тхъ поръ Вицаро и бандитомъ сталъ. Ловокъ онъ. И пощады отъ него не жди. Они со своей возлюбленной отца ея родного не пожалли. Замокъ его сожгли и отца и мать и прежняго жениха этой двки, барона какого-то, на тотъ свтъ отправили. Вицаро изъ-за нея цлыя рки крови человческой пролилъ… Любитъ крпко. А она за нимъ везд какъ тнь.

— Боже ты мой! какая важная двка!.. И еще дворянская дочка!.. Богатая!.. Видно, и въ овечьемъ стад волчица можетъ народиться,— восклицали кругомъ.

— Красива-то красива, да чего она тутъ длать будетъ? На кой она намъ чортъ на войн нужна.

— Э, братъ!— отвчалъ тотъ, кто, видимо, былъ боле товарищей освдомленъ о Вицаро:— она съ десяткомъ нашихъ потягается, не уступитъ. Увидите ужо, какова эта волчица въ бою. Передъ ней самъ Вицаро иной разъ пасуетъ. А ужъ онъ ли не командиръ…

Тмъ временемъ въ сара продолжали бесдовать сами атаманы. Многіе — на случай выбора въ главные генералы — старались расположить къ себ подходящихъ товарищей. Вицаро сидлъ въ сторонк, молчалъ и высокомрно глядлъ на остальныхъ. Остальные же не безъ вожделнія исподтишка поглядывали на его подругу Викторію, женскія формы тла которой соблазнительно ясно обрисовывались подъ мужскимъ одяніемъ.

Парафанте, Бенинказа, Франкатрипа, имвшіе наибольшіе шансы быть выбранными, нсколько смутились при появленіи Вицаро. Подвиги его за послдніе годы гремли во всей Южной Италіи. Но все-таки они не считали его серьезно опаснымъ соперникомъ: онъ только разбойничалъ за свой счетъ и въ рядахъ кардинальскаго отряда за короля и родину не дрался, какъ они.

Каждому изъ нихъ, да и многимъ другимъ, приходило на мысль, что, затявъ съ нимъ добрую свалку, и Викторію можно бы отбить отъ него.

— Да какого чорта мы тутъ еще ждемъ?— воскликнулъ наконецъ Бенинказа.

— Говорятъ, какой-то важный баринъ собирался сюда пріхать… Не то князь, не то герцогъ…

— А я такъ слышалъ, что сама ея величество королева прибудетъ на наше собраніе.

Вн сарая послышалось особенное оживленіе. Въ одной изъ группъ, на которыя стало было распадаться скопище атамановъ, воскликнули:

— Да это Рикардо!

— Вырядился, какъ баринъ какой…

Вошелъ Рикардо. Онъ былъ дйствительно не въ національномъ костюм, а въ бархатныхъ кафтан и жилет, голубого цвта, высокихъ до колнъ сапогахъ. Зато оружіе, которымъ онъ былъ обвшанъ, превосходило все, о чемъ могли мечтать остальные горцы. Съ нимъ вмст вошли Піетро Торо, Магаро и Гиро.

Онъ обвелъ спокойнымъ взоромъ собраніе, подошелъ къ какому-то свободному ларю, всталъ на него, чтобы вс могли его видть, и сказалъ, обращаясь къ атаманамъ:

— Простите, друзья и товарищи, что я запоздалъ, хлопоты были. Дурную новость я привезъ. Нсколько французскихъ полковъ уже вступили въ Калабрію. Ихъ главная квартира въ Монтелеоне. Они имютъ приказаніе итти къ намъ въ горы. И я знаю, что значительная часть ихъ уже двинулась. Намъ надо поспшить. Только прежде необходимо сговориться, чтобы дйствовать сообща.

— Это что же такое?— послышались восклицанія въ толп атамановъ.— Мы, значитъ, въ ловушку попались. Ловко вы насъ обработали.

— Нтъ,— спокойно возражалъ на эти слова молодой человкъ.— Вы вовсе не въ ловушк. Кто желаетъ, можетъ отсел спокойно вернуться домой. О французахъ же я вамъ повдалъ, чтобы вы времени не теряли. Намъ нужно немедленно взяться за оружіе и начать дйствовать прежде, чмъ французы осмотрятся, укрпятся, разузнаютъ о нашемъ положеніи и добудутъ себ проводниковъ.

— Проводниковъ они никакихъ не найдутъ!— вскричалъ Парафанте.— Хотлъ бы я посмотрть, какъ хоть одинъ изъ нашихъ земляковъ вздумалъ бы услуживать нашимъ врагамъ. Вы, молодой человкъ, клевещете на своихъ земляковъ.

— Врно, врно это!— заорали т, кого начинала разбирать зависть при вид богатаго платья, а пуще всего отмнваго оружія Рикардо.

— Я, товарищи, ни на кого не клевещу,— отвчалъ послдній.— Вы забываете, что между нашими земляками осталось еще немало республиканцевъ. Главари ихъ, правда, были казнены шесть лтъ тому назадъ, но не вс же республиканцы исчезли. Да и посл тхъ, кто исчезъ, остались или выросли — сыновья, племянники, внучата. Вс они помнятъ прошлое, жаждутъ отомстить намъ. И, конечно, не будутъ дремать, когда страна будетъ занята хотя бы иноземнымъ, но сочувствующимъ раздавленной нами республик войскомъ.

— Ну, такъ и всхъ этихъ щенковъ мы перержемъ!

— А французское войско?— продолжалъ Рикардо: — съ нимъ надо считаться. Наши головы и теперь, наврно, уже оцнены на всъ золота.

— И на все это намъ наплевать!— кричали атаманы старыхъ санфедистскихъ шаекъ.— Мы готовы опять душить эту мразь. Надола намъ наша бабья жизнь. Шесть лтъ сложа руки сидли! Шутка!

Рикардо напрасно пытался еще и еще убждать въ необходимости воевать съ врагомъ, вторгшимся на родину, отстаивать независимость, не раздражая своихъ земляковъ, напрасно доказывалъ онъ, что такимъ способомъ атаманы скорй достигнуть главной цли — возстановленія законной власти короля, безъ междоусобицы.

Его почти не слушали. Рчи молодого человка были для нихъ по малой мр непонятны.

— Чего онъ намъ проповди вздумалъ читать?— орали одни.

— Какія еще тамъ ‘независимости’? Какія такія ‘статьи’! Воевать мы будемъ со всми тми, кто намъ врагъ. Не станемъ разбирать — кто французъ, кто землякъ,— кричали другіе.

Неудовольствіе возрастало, и шумъ тоже росъ. Слышались грубыя ругательства, грубйшія слова, безцеремонныя оскорбленія. Даже изъ тхъ троихъ, которые вмст съ Рикардо пріхали изъ Неаполя, т. е. Піетро Торо, Гиро и Магаро, Піетро, повидимому, оставался одного съ Рикардо мннія, остальные двое, хотя и молчали, но уже сочувственно переглядывались съ протестующими.

Рикардо, стараясь сохранять спокойствіе, продолжалъ стоять на возвышеніи и выжидалъ удобнаго момента, чтобъ заговорить. Но едва онъ опять произнесъ два слова, какъ крики усилились.

— Да чего онъ намъ толкуетъ! Какое право иметъ онъ такъ разговаривать съ нами!..

— А вотъ мы ему заткнемъ глотку-то,— рзко выкрикнулъ Франкатрипа, которому показалось, что выскочка, вспоминая жестокое обращеніе атамановъ съ республиканцами во время кардинальской кампаніи, намекаетъ именно на него.

— Нтъ, постойте,— возгласилъ досел молчавшій Вицаро: — я его проучу.

И, пробившись сквозь толпу къ ларю, на которомъ стоялъ Рикардо, крикнулъ ему:

— Слзай! убирайся!.. Надолъ ты намъ!

Рикардо оставался на своемъ мст.

— Меня зовутъ Вицаро,— продолжалъ бандитъ.— Понимаешь? Я Вицаро! И никто въ мір еще не осмливался не исполнять приказаній Вицаро…

— А меня зовутъ капитанъ Рикардо. Я эмиссаръ короля. Да если бы меня звали просто Рикардо, и тогда бы я не обратилъ вниманія на приказанія такого бездльника, какъ ты.

— Я бездльникъ!— какъ зврь, зарычалъ Вицаро и вскочилъ на ларь. Но Рикардо, проворно обхвативъ его за туловище и руки, оттолкнулъ внизъ.

Надъ толпой атамановъ сверкнули кинжалы сторонниковъ Вицаро, ринувшихся на защиту своего главаря. Но между передними выросла массивная приземистая фигура Торо, который спокойно обратился къ нимъ со словами:

— Дорогіе мои, я не вмшивался, покуда эти два молодца были одинъ на одинъ, хотя и знаю, что капитанъ… то бишь полковникъ Рикардо можетъ съ цлымъ десяткомъ справиться… Но когда васъ набралось нсколько человкъ противъ одного — такъ уже не прогнвайтесь: и со мной вамъ придется помряться…

— Ну, полно тамъ, полно! Собрались мы за дломъ, а кончимъ рзней, что ли,— закричало нсколько голосовъ, между тмъ какъ наиболе вліятельные атаманы поспшили окружить разсвирпвшаго Вицаро, чтобъ не допускать его до драки.

Рикардо воспользовался моментомъ нкотораго успокоенія и обратился вновь къ товарищамъ, большинство которыхъ подъ впечатлніемъ его, хотя и краткаго, торжества надъ Вицаро, казалось, было расположено его выслушать.

— Не я былъ зачинщикомъ,— сказалъ онъ:— и мн непріятно, что такъ все это случилось… Я только защищался. Впрочемъ, нынче не время разбираться въ нашихъ личныхъ отношеніяхъ. Мы вс сюда собрались для того, чтобы столковаться и ршить, какого образа дйствій намъ слдуетъ держаться во время предстоящей войны. Какъ я разумю, вамъ всмъ желательно избрать главнокомандующаго, въ повиновеніи которому мы вс, и я первый, обязаны присягнуть. Такъ ли? Кто согласенъ, поднимите руки.

Поднялись три-четыре руки. Остальные кричали хоромъ, что не хотятъ никакого главнокомандующаго, что желаютъ распоряжаться своими отрядами каждый по-своему.

Въ эту минуту, вскочивъ на какое-то возвышеніе, громко заговорила красавица Викторія:

— Я, друзья мои, полагаю, что этотъ молодой человкъ правъ. Намъ необходимо имть командира. Вразбродъ мы не можемъ сладить съ чужеземнымъ войскомъ. Выбрать надо человка, который того стоитъ: самаго смлаго и благоразумнаго изъ насъ. Полагаю, что лучше этого молодца, который сейчасъ рчь держалъ, намъ не нужно искать. Ужъ чего смле? Всмъ намъ въ лицо сказалъ, что мы только разбоями умемъ заниматься! И храбръ онъ. Видли, какъ ловко оборонился отъ нападавшаго. Я первая готова присягнуть въ подчиненіи ему, какъ командиру…

Атаманы озадаченные переглядывались между собою. Вицаро совсмъ озврлъ: какъ могла такъ нагло измнить ему любовница, которая для него пожертвовала всмъ, не пожалвъ ни отца, ни матери… Атаманамъ пришлось крпко держать его за руки.

— Ты теперь успокойся,— совтовали ему: — успешь посл отомстить…

— Кровь ихъ всю самъ высосу, и у Викторіи и у него,— хриплъ любовникъ послдней…

Разговоры продолжались. Многіе атаманы начинали склоняться на рчи Викторіи. Т, которые завидовали раньше одежд Рикардо, оружію и спокойной выдержк, стали, по своей дикой простот, дивиться всему этому и проникаться уваженіемъ. Особенно содйствовало этой перемн то, что Вицаро предъ нимъ спасовалъ. Начинали уже раздаваться голоса:

— Ну, ладно… Пусть онъ намъ только прежде скажетъ, какъ думаетъ онъ вести кампанію.

Въ это время вн сарая обнаружилось движеніе, обратившее общее вниманіе. Туда прибыло нсколько отлично вооруженныхъ, богато одтыхъ всадниковъ. Во глав ихъ оказался герцогъ {Ошибочное мнніе, что титулъ герцога (duca) въ Италіи выше князя (principe). Званіе итальянскаго герцога по значенію нчто среднее между, напр. русскими графомъ и княземъ (жалованнымъ). Пр. пер.} Фаньяно, крупнйшій мстный землевладлецъ и важная особа при Бурбонскомъ двор.

Совщаніе въ сара оборвалось. Герцогъ вошелъ туда съ частью своей свиты, и, освдомясь, что рчь шла о выбор главнокомандующаго, громко произнесъ:

— Главнокомандующій по праву — только нашъ король, его величество Фердинандъ IV!

Атаманы словно встрепенулись. Рчи Рикардо, его блестящее вооруженіе и не мене блестящій исходъ борьбы съ досел непобдимымъ Вицаро были забыты: передъ ними нынче стоялъ величавый, бодрый, нестарый еще феодалъ, помогавшій имъ шесть лтъ назадъ отбиваться отъ французовъ, раздавить республиканцевъ и возстановить Бурбоновъ. Изъ-подъ богатой распахнутой шубки виднлась грудь, покрытая золотыми и алмазными звздами и крестами.

— Мы освдомились,— громко и авторитетно продолжалъ Фаньяно:— что сегодня сюда сойдутся наиврнйшіе подданные нашего государя, поклявшіеся не щадить живота своего за охраненіе престола его величества. Намъ неизвстно, кто пригласилъ васъ, но мы желаемъ врить, что это лицо предложило вамъ избрать себ командира не изъ какихъ-либо личныхъ корыстныхъ видовъ, что его къ тому побуждало благородное врноподданническое чувство. Мн неизвстно даже его имя. Я же, герцогъ Фаньяно, старшій оберъ-шталмейстеръ двора ея величества королевы, обращаюсь къ вамъ отъ имени нашего короля и повелителя. И говорю вамъ, что война, которая предстоитъ намъ, война партизанская. Для нея вовсе не требуется никакихъ главныхъ генераловъ или главнокомандующихъ. Такой начальникъ могъ бы даже оказаться вреднымъ. И вотъ почему. Наши коварные враги не стсняются никакими средствами. Если имъ не удастся обезсилить насъ оружіемъ, то они постараются побдить насъ Предательствомъ, хитростью, подкупомъ. Поэтому я и говорю: не надо никакого главнаго начальника. Пусть главарь каждаго отряда будетъ полнымъ хозяиномъ въ предлахъ той области, которая будетъ ему поручена.

— Такъ это! Такъ! Браво! Да здравствуетъ король, и никакихъ командировъ намъ не надо,— отозвалась толпа.

Громче всхъ кричали т атаманы, которые имли въ виду личныя выгоды, личное обогащеніе на войн. Герцогъ, вынувъ изъ кармана листъ бумаги и развернувъ его, заговорилъ снова:

— Я вотъ на этомъ лист помтилъ подробно приказанія, которыя долженъ передать вамъ. Здсь обозначены ваши имена и т части нашего отечества, которыя каждому изъ васъ надлежитъ защищать отъ французовъ.

Фаньяно громко, внятно прочелъ списокъ и добавилъ:

— Каждый изъ васъ, атамановъ, получитъ по тысяч піастровъ для вооруженія своего отряда. Кром того, я привезъ вамъ истинно радостную всть. Нашъ святйшій отецъ папа посылаетъ свое благословеніе вашему оружію, а каждому изъ васъ десятилтнюю индульгенцію, т. е. полное отпущеніе грховъ.

Атаманы возликовали. Крики и возгласы сливались въ какой-то дикій гамъ. Особенно кстати оказались эти тысячи піастровъ. Многіе атаманы не утерпли и выглядывали изъ сарая, чтобы воочію убдиться, что мшки съ золотомъ прибыли въ свит герцога. Нсколько муловъ, нагруженныхъ соблазнительно тяжелыми мшками, стояли въ прогалин, охраняемые вооруженными слугами Фаньяно.

Такъ началась война, которая длилась пять лтъ,— война жестокая, безпощадная, съ коварными ухищреніями, съ безчеловчными западнями. Мелкія сраженія и стычки непрестанно и повсюду слдовали безъ передышки и ни къ какимъ результатамъ не приводили. Франціи она стоила много тысячъ молодыхъ доблестныхъ жизней. На насъ {Т. е. Южную Италію.} она обрушилась страшнымъ раззоромъ, возбудила непримиримую ненависть между близкими земляками, загубила цлыя семьи, охватила терроромъ самыя благодатныя, самыя благословенныя провинціи королевства. Земледльческіе классы впали въ нищету непоправимую, пути сообщенія не могли боле служить своей цли, торговля затихла. Самое имя нашей страны обратилось впослдствіи, на страницахъ историческихъ сочиненій иностранныхъ прогрессивныхъ писателей, въ синонимъ варварства.

Нынче минулъ цлый вкъ посл этой войны, а мы все еще ощущаемъ послдствія ужасныхъ событій, жестокой репутаціи и клеветъ, взводимыхъ на насъ тми, кто, желая унизить репутацію Бурбоновъ, унижали и цлую націю, приписывая происхожденіе всего зла преувеличенной безнравственности населенія.

Впрочемъ, мы не беремся подробно описывать трагическій періодъ итальянской жизни, который до сихъ поръ не нашелъ еще для себя вполн компетентнаго и безпристрастнаго историка. Мы желаемъ только объяснить, что спокойствіе и относительное благоденствіе страны не было возстановлено однимъ Мансомъ, такая задача для одного человка была бы не по силамъ, какъ бы безжалостны ни были принятыя имъ репрессивныя мры, какъ бы стойки ни были его намренія и характеръ.

Нтъ! Жестокая война стала стихать тогда, когда народъ началъ понимать, что правительство оакима Мюрата {Ставленника и родственника Наполеона I. Мюратъ царствовалъ въ Неапол въ промежутокъ исчезновенія бурбонскихъ королей.} дйствительно стремилось извлечь населеніе изъ тяжкаго нищенства. Когда это правительство стало издавать клонившіяся къ тому законы и честно примнять ихъ, когда начали строиться дороги, когда учреждались школы, распространялось просвщеніе, когда самъ король Мюратъ сталъ приходить въ личное соприкосновеніе съ народомъ,— тогда населеніе оцнило его доброе сердце, благородство и стало уважать его военные подвиги.

IX.
Годъ спустя.— Успхи французовъ — Королева въ опасности.— Альма.

Въ 1799 году калабрійскіе атаманы мене чмъ въ полгода помогли кардиналу Руффо не только вытснить французовъ съ юга Италіи, но и подавить мстное республиканское движеніе во всемъ королевств, а затмъ торжественно возвратить на неаполитанскій тронъ короля Фердинанда IV и королеву Марію-Каролину.

Нынче дло оказывалось трудне. Прошло боле года съ начала военныхъ дйствій, атаманскія банды работали не мене усердно, чмъ восемь безъ малаго лтъ назадъ, однако французы не уступали. Императорскія войска успли придвинуться къ столиц, Наполеонъ назначилъ мужа своей родной сестры, ожима Мюрата, королемъ неаполитанскимъ на мсто удалившагося въ Сицилію Фердинанда Бурбонскаго.

Причины безуспшности партизанской войны заключались въ безначаліи, отсутствіи дисциплины, въ распряхъ между атаманами, побуждаемыми въ большинств случаевъ не столько родинолюбіемъ, сколько мелочнымъ тщеславіемъ и жаждой наживы.

Главнымъ же образомъ нынче какъ численность, такъ и благоустроенность французскихъ войскъ были несравненно выше, чмъ въ 1799 году.

Партизанскій отрядъ, состоявшій подъ командой Рикардо, дйствовалъ успшне другихъ. Въ немъ участвовали отборные, преданные смышленному, энергичному командиру люди: Піетро Торо, Гиро, Вольпино, Магаро {Для сохраненія мстнаго колорита мы будемъ называть калабрійцевъ русскими словами, который соотвтствуютъ мстнымъ прозвищамъ. (Прим. перев.).}, и др., было боле дисциплины. Непріятелю приходилось серьезно считаться съ этимъ отрядомъ. Французы относились къ Рикардо съ уваженіемъ. Мстное населеніе тмъ боле: его банда едва ли не единственная щадила по возможности и личность и собственность жителей.

Посл его отряда шайка Вицаро считалась наиболе побдоносною, но вслдствіе разбойнической безпринципности атамана далеко не пользовалась популярностью среди мирнаго населенія. Дятельная соратница и возлюбленная его Викторія, очевидно, охладвъ къ своему любовнику, котораго на сходк атамановъ унизилъ и одоллъ Рикардо, тогда же предлагала послднему перейти въ его отрядъ. Но молодой капитанъ отказался, отчасти потому, что не желалъ въ такое критическое время обострять свои отношенія къ другому атаману, отчасти потому, что не желалъ имть около себя женщину.

——

Былъ вечеръ. Весь день небольшой отрядъ Рикардо храбро отбивался отъ преслдованія цлаго полка французовъ, десять человкъ убито и пятнадцать раненыхъ. Темнло, французы прекратили преслдованіе, Рикардо со своими товарищами отдыхалъ въ безопасномъ горномъ ущельи. На опасные пункты были выставлены надежные часовые.

Капитанъ (какъ его продолжали величать), кинувъ подъ себя плащъ, лежалъ на трав. Относительный успхъ его шайки не удовлетворялъ его: онъ понималъ, что цль войны во всякомъ случа достигнута не будетъ. Кром того, его грызло недовольство и своимъ личнымъ положеніемъ: очевидная неосуществимость его честолюбивыхъ надеждъ, возбужденныхъ въ Неапол сближеніемъ съ незнакомкой. Кто бы ни была она,— если бы даже сама королева, и тогда тмъ хуже,— она за все время не вспомнила о немъ никакого намека на всть отъ нея онъ не получилъ за цлый годъ. А честолюбивъ онъ былъ чрезвычайно. Чувство оскорбленнаго самолюбія обострялось чувствомъ неудовлетворенности молодого мужчины. Онъ понималъ, что въ ту женщину, которая провела съ нимъ ночь, онъ не влюбленъ, однако все-таки она сумла влить въ его вулканическую кровь столько жгучаго яда, что въ минуты отдыха и раздумья онъ ощущалъ страстное желаніе вновь съ нею свидться…

Соратники вс спали. Тишина была полная. Только изрдка съ одной стороны бивуака слышался рзкій пискъ лисицы, на который отзывался съ другой стороны волчій вой.

То перекликались часовые.

Вдругъ отъ рощи, прикрывавшей входъ въ ущелье со стороны долины, раздался громкій крикъ совы.

Рикардо встрепенулся, спавшій рядомъ съ нимъ Пьетро Торо вскочилъ на ноги. Вс остальные чуткіе горцы, спавшіе около, пробудились. Въ ночной темнот слабо обрисовались три тни, которыя несомннно двигались по направленію къ центру бивака. Оказалось, то былъ, Вольпино и два неизвстныхъ человка съ завязанными глазами: обычная предосторожность, соблюдаемая для постороннихъ, хотя бы и завдомо миролюбивыхъ лицъ, имющихъ надобность проникнуть въ пунктъ расположенія партизанскихъ отрядовъ.

Неизвстными оказались два оруженосца герцога Фаньяно, приславшаго ихъ изъ своего замка къ капитану Рикардо съ письмомъ.

Рикардо приказалъ снять съ нихъ повязки, потребовалъ фонарь.

— Разв герцогъ въ замк?— спросилъ онъ.

— Да. Герцогъ только что пріхалъ къ себ изъ Сициліи съ дочерью и ея подругой.

Имени подруги оруженосцы не знали.

— Герцогъ приказалъ намъ,— добавилъ одинъ изъ оруженосцевъ,— сообщить, что дв роты французовъ приближаются къ замку, наврное желая атаковать его. Замокъ не укрпленъ. Но герцогъ говоритъ, что его во что бы то ни стало надо спасти, не столько ради него самого, какъ для чего-то еще боле важнаго. Изъ отрядовъ, сражающихся за нашего короля, вашъ расположенъ ближе другихъ. Оттого нашъ господинъ и направилъ насъ къ вамъ.

— Все это написано въ письм, что вы мн привезли?— спросилъ Рикардо.

— Нтъ. Письмо мы получили изъ рукъ дочери герцога, герцогини Альмы. Она наказывала сказать вамъ, что письмо отъ ея подруги.

Сердце молодого капитана встрепенулось отъ освтившаго его луча надежды: сможетъ быть, меня еще не совсмъ забыли’.

Онъ приблизилъ фонарь и раскрылъ письмо. Оно было написано мелкимъ убористымъ почеркомъ, который былъ ему знакомъ по письму, полученному въ Неапал.

‘Большая опасность — стояло въ письм,— угрожаетъ той, которая, какъ вы, можетъ быть, полагаете, совсмъ забыла о васъ, но которая не переставала никогда думать о васъ и выжидала случая быть вамъ полезной. По этой причин, а также ради успшнаго направленія великаго дла она ршилась на весьма опасный шагъ, который, пожалуй, назовутъ сумасшествіемъ, но который обусловленъ важнйшими соображеніями. Поспшите сюда для защиты замка со всмъ вашимъ отрядомъ. Податель письма васъ проведетъ. Постарайтесь прибыть сюда ране вашихъ товарищей. Не сомнвайтесь въ той, которая ни на одно мгновеніе не переставала мыслить о васъ, и которой во всхъ подробностяхъ извстны геройскіе, доблестные подвиги ваши въ настоящей войн. Не медлите ни одной секунды’.

Поднявъ всхъ своихъ соратниковъ, Рикардо поручилъ Пьетро Торо вести отрядъ къ замку Фаньяно ближайшими тропками, вьющимися по утесамъ и горамъ. На кон этимъ путемъ пробраться было бы невозможно, потому самъ капитанъ направился другой дорогой, по которой мстами могъ хать даже рысью.

На половин пути онъ встртился съ немногочисленной шайкой подъ предводительствомъ Викторіи, она не скрыла, что искала его, молодая женщина окончательно порвала свои отношенія къ Видаро и во глав двадцати пяти человкъ, не желавшихъ отставать отъ нея, ршилась дйствовать самостоятельно. Узнавъ отъ Рикардо о цли его экспедиціи, она предложила присоединиться къ его отряду, прося его включить и ея людей въ свой отрядъ. Онъ согласился.

У Викторіи не было коня. Она, не стсняясь, вскочила на крупъ лошади Рикардо и охватила молодого человка сзади за талію {Обычай здить верхомъ (на лошадяхъ, мулахъ, ослахъ) такимъ образомъ распространенъ и досел въ Сициліи. Намъ случалось видть цлыя семьи, мужа, жену, дтей, на спин одного животнаго. Пр. пер.}. Она не скрывала своего давнишнаго къ нему влеченіи, но онъ самъ занятый иными помыслами и ощущеніями воздерживался отъ соблазна.

Еще не свтало, когда они прибыли въ замокъ. Викторія осталась у дороги ожидать свой отрядъ, Рикардо тотчасъ же былъ впущенъ въ замокъ. Его провели въ одинъ изъ пріемныхъ покоевъ. Онъ полагалъ, что тамъ его встртитъ та, чье письмо было ему доставлено ночью. Но ошибся и изумился, увидавъ юную дочь Фаньяно Альму.

Съ этой двушкой были связаны лучшія воспоминанія ранней юности, когда онъ часто видалъ ее. Домикъ дяди Кармине находился вблизи замка, такъ что мальчику случалось встрчать около парка, въ лсу и въ поляхъ эту прелестную молодую двушку. Она ему очень нравилась, однако онъ, бдный простолюдинъ, могъ любоваться ею только издали. А обмняться съ нею нсколькими словами довелось ему только однажды. А именно, когда онъ нашелъ на одной изъ вншнихъ аллей парка оброненную ею золотую цпочку съ медальономъ. Онъ принесъ находку въ замокъ и былъ допущенъ лично къ дочери магната, она ласково поблагодарила его и разспрашивала о старик Кармине. Съ тхъ поръ отрокъ, давно почтительно издали любовавшійся хорошенькой duchessina {Уменьшительное титула герцогини (duchessa).}, почувствовалъ себя влюбленнымъ. Боевая жизнь въ періодъ кардинальской войны и затмъ шесть лтъ боле или мене бурнаго существованія заставляли его забывать объ этой почти ребяческой любви, однако она при малйшемъ повод давала о себ знать въ сердц Рикардо, проявляясь нжнымъ, теплымъ воспоминаніемъ — чувствомъ, котораго не пробуждала въ немъ никакая другая женщина.

За годъ приблизительно до созыва атамановъ королевой въ Неаполь Альма исчезла изъ замка: слышно было, что ея величество приблизила двушку къ себ, назначивъ ее своею чтицей.

Общественное разстояніе между молодыми людьми было такъ огромно, что Рикардо даже не приходилось бороться со страстью, онъ какъ будто не ощущалъ ея, а только вспоминалъ объ Альм и дорожилъ рдкими проявленіями ея въ своемъ сердц, какъ чмъ-то неизмримо отраднымъ, свтлымъ, чистымъ, ощущеніемъ, которое нельзя было сравнить ни съ какими иными элементами его существованія.

Въ маскарад (который описанъ нами въ первой глав) ему показалось, что голубая маска скрываетъ дорогое личико Альмы. Въ немъ тогда проснулось было дтское чувство. Оно охватывало его нердко и во время его леченія отъ раны, полученной посл маскарада. Но затмъ жгучее, опьяняющее чувственное наслажденіе, доставленное ему другой женщиной, совсмъ поглотило идеальное воспоминаніе дтства.

Теперь же, когда онъ неожиданно увидалъ Альму, когда услышалъ ея спокойный, нсколько горделивый, но все-таки привтливый, голосъ, въ сердц его опять шевельнулось что-то, неописуемо чистое и теплое, влекущее къ ней…

— Мн поручено просить васъ подождать нсколько минутъ въ этой комнат,— обратилась къ нему Альма.

Капитанъ поклонился, двушка продолжала:

— Мы съ вами, кажется, знакомы… Вдь это вы, много лтъ тому назадъ, нашли и принесли мн цпочку, которую я потеряла въ парк.

— Да, я,— смущенно отозвался Рикардо:— я счастливъ нынче, что мн представляется случай оказать вамъ нсколько большую услугу — охранять вашъ замокъ…

— Услугу не мн,— съ оттнкомъ горделивости, холодно отвчала дукессина:— не мн, а той, которая одна иметъ право повелвать. Это она соблаговолила удостоить васъ такимъ порученіемъ.

Почти въ это самое мгновеніе дверь за спиной Альмы растворилась, и въ комнату вошла статная женщина. Двушка, приблизясь къ ней, почтительно сказала:

— Если вашему величеству понадобится что-либо приказать, потрудитесь позвонить. Я явлюсь немедленно.

Смущеніе капитана и возросло, и странно усложнилось.

Каролина Австрійская была вся въ черномъ: она дала обтъ не надвать иныхъ цвтовъ, покуда не возвратитъ мужу и себ неаполитанскій престолъ.

Каролина пристально глядла на молодого человка, и, судя по улыбк, скользнувшей по ея глазамъ и устамъ, ей нравилось его смущеніе. Отпустивъ Альму, королева продолжала глядть на калабрійца. Это ужъ начинало непріятно волновать его. Онъ недоумвалъ, что ему съ собой длать. Всякія сомннія насчетъ тождественности красной маски съ государыней окончательно было разсялись, какъ вдругъ она промолвила:

— Васъ, полковникъ, мн рекомендовала одна моя большая пріятельница, которая немалымъ вамъ обязана. Я знаю, какъ разъ вечеромъ въ Неапол вы за нее рисковали своею жизнью. Къ тому же мн извстны ваша доблесть и врность государю.

‘Опять мистификаціи!— мыслилъ начинавшій терять голову Рикардо.— Неужели дочь императоровъ можетъ такъ лгать? Или въ самомъ дл все было такъ, какъ она говоритъ?’

— Садитесь, полковникъ,— продолжала она.— Мы здсь не при двор, а на войн. Не до церемоній. Моя пріятельница никогда не переставала о васъ помнить. Но обстоятельства не дозволяли ей сноситься съ вами. У ней много заботъ и огорченій.

— Значитъ, ея здсь нтъ?— ршился спросить Рикардо.

— Ея здсь нтъ. Здсь только королева.

И она пронзительно вглядлась въ его глаза, какъ бы желая убдиться, понялъ ли онъ смыслъ ея словъ.

— Да, понимаю,— сказалъ онъ, начиная нсколько успокоиваться и оправляться.

— Ваша королева,— продолжала Каролина,— находится въ весьма опасномъ положеніи. Война слишкомъ долго затянулась безъ всякаго успха. Я ршилась на мст сама удостовриться, въ чемъ кроются причины неуспха, и устранить ихъ. Меня удостоврили, что во всякомъ случа мое пребываніе въ Калабріи не представляетъ для меня никакой опасности. И я пріхала сюда изъ Сициліи. Однако оказывается, что я была слишкомъ доврчива. Наши шпіоны сегодня увдомили, что французы знаютъ о моемъ прибытіи, что, надясь захватить меня, они посылаютъ къ замку Фаньяно довольно значительный отрядъ. Недалеко отсюда бухта св. Евфиміи, тамъ меня ждетъ вооруженная яхта. Я могу во всякое время отплыть на ней обратно въ Сицилію. Но не уврена, что между замкомъ и бухтой я не встрчу препятствія. Я призвала васъ сюда, желая узнать ваше мнніе. Какъ вы думаете: слдуетъ ли мн поспшить обратно на корабль, или выжидать здсь непріятеля въ увренности, что созванные мною партизанскіе отряды отстоятъ замокъ?

— Простите, государыня, что я осмливаюсь обратиться къ вамъ съ вопросомъ. Скажите, что вамъ извстно о движеніи ближайшихъ французскихъ отрядовъ? Дв роты командированы для атаки замка Фаньяно? Такъ. Но дорога отъ замка до залива св. Евфиміи охраняется непріятелемъ, или нтъ?

— Нтъ. Французы въ данную минуту могутъ располагать въ этой мстности только тмъ, что сюда посылаютъ. Вс ихъ остальныя силы или далеко впереди, или заняты охраной своихъ позицій отъ англичанъ.

— Въ такомъ случа слдуетъ привлечь непріятеля сюда, къ замку. А покуда наши отряды будутъ его защищать, ваше величество успете съ небольшой свитой прослдовать къ бухт св. Евфиміи путемъ, свободнымъ отъ непріятеля.

— И мн такъ кажется. А въ вашихъ людяхъ вы уврены, полковникъ?

— Какъ въ самомъ себ. Только я полагаю, что вашему величеству необходимо сохранять покуда самое строгое инкогнито. Я даже предпочелъ бы, чтобъ и для меня вы сохранили инкогнито.

— Вы предпочли бы, можетъ статься, чтобы вмсто меня тутъ была сама моя пріятельница.

Рикардо уже усплъ совсмъ оправиться отъ смущенія и собраться съ мыслями. Близость этой женщины начинала вновь больше, чмъ слдовало бы, дйствовать на него. Онъ съ жаромъ воскликнулъ:

— О да! конечно! Я бы могъ тогда говорить не стсняясь, вполн откровенно.

— Что же вы ей сказали бы? Я откровенность люблю. Говорите и со мной не стсняясь. Какъ бы съ ней самой,— отозвалась королева.

Дотол она старалась держать себя съ достоинствомъ, спокойно, по-королевски. Но напряженная борьба съ своимъ пылкимъ, давно неудовлетвореннымъ чувствомъ утомила ее. Она облокотилась обими локтями на стоявшій предъ нею столикъ, ея лицо расцвло такой чарующей улыбкой, глаза, ласкающіе собесдника, свтились такой любовью, она казалась такъ хороша, что молодой человкъ чувствовалъ, какъ кровь его закипаетъ отъ сладостной жажды когда-то испытаннаго наслажденія, не могъ доле сдерживаться, заговорилъ съ увлеченіемъ о томъ, что испытывалъ въ это мгновеніе, о томъ, какъ часто вспоминалъ божественную ночь въ Неапол. Онъ не проговорился однако: обращаясь къ королев, какъ бы высказывалъ свои чувства, испытываемыя къ другой женщин. Но онъ любовался ею, возбуждался ея присутствіемъ, краснорчіемъ ея отзывчивыхъ взглядовъ. Она только разъ чуть слышно прошептала: ‘о если бы меня прежде кто такъ любилъ!’

Наконецъ Рикардо смолкъ, какъ бы опомнясь.

— Продолжайте, продолжайте,— сказала она.

— Что же мн продолжать?— отвтилъ онъ съ горькой усмшкой…— Вдь эта женщина такъ далека отъ меня, до нея такъ высоко… Я могу только беззавтно преданно и врно служить ей.

Королева произнесла, нахмуривъ брови:

— Словомъ, вамъ кажется, что правы т, кто не совтуетъ моей пріятельниц снисходить до васъ?

Но юный сынъ вулканической Калабріи опять горячо протестовалъ противъ этого. И, повидимому, къ великому удовольствію своей собесдницы.

Межъ тмъ уже наступало утро: свтъ лампъ блднлъ передъ ярко разгоравшейся зарей. Королева встала со своего кресла и подошла къ Рикардо, который стоялъ блдный отъ волненія. Его красивые глаза умоляюще глядли на королеву.

— Завтра въ полночь,— сказала она поспшно вполголоса, вручая ему ключъ.— Этотъ ключъ вмст съ остальными владтель замка, какъ надлежитъ врноподданному, передалъ мн. Онъ отпираетъ вншнюю маленькую дверь башни. За дверью лстница, которая приведетъ васъ въ комнату, гд вы найдете мою пріятельницу.

Онъ опустился на колни и жадно цловалъ протянутую вмст съ ключомъ маленькую, пухлую ручку.

— Разумется, все это возможно, только если мы можемъ быть уврены въ нашей, безопасности,— прибавила она,

X.
Масса населенія между молотомъ и наковальней.— Какъ спасти королеву отъ плна.

Выйдя изъ замка, Рикардо очутился на обширной площадк, съ которой была видна вся окрестность. Луна на ущерб еще не закатилась, на восток уже занималась заря, кром того, молодому человку была отлично извстна вся мстность: онъ тутъ родился, избгалъ всякую тропку, а за послдній годъ его отрядъ работалъ около виднвшихся въ небольшомъ отдаленіи горъ.

Вокругъ всего замка, стоявшаго на изрядномъ возвышеніи, раскидывалась обширная безлсная равнина. Жители деревушекъ и отдльныхъ крестьянскихъ хозяйствъ, расположенныхъ за предлами этой плоскости въ лсистыхъ и гористыхъ мстахъ, вс давно разбжались но боле безопаснымъ ущельямъ, чтобы не попадаться живыми французамъ. Но въ мелкихъ селеніяхъ, блвшихъ издали на самой равнин, еще оставалось немало поселянъ съ семействами, во-первыхъ, потому, что отрядъ Рикардо досел успшно охранялъ доступы къ равнин, во-вторыхъ, потому, что дома, какъ ни на есть, этимъ людямъ было чмъ питаться, въ глубин же горныхъ лсовъ они рисковали съ голоду умереть.

Въ настоящую минуту обстоятельства однако измнялись. Герцогъ Фаньяно, проживавшій съ самаго начала войны въ Сициліи при королевскомъ двор, внезапно пріхалъ въ свой замокъ съ дочерью Альмой и съ какой-то, никому неизвстной ея подругой, надо быть, важной особой, потому что — какъ толковали среди населенія — именно ради этой гостьи онъ и старался стягивать къ замку, имя въ виду безопасность послдняго, партизанскіе отряды, охраняющіе долины. Викторія и Рикардо со своими соратниками уже прибыли. За нкоторыми другими были посланы гонцы.

Непосредственные подчиненные Фаньяно, въ особенности лично имъ содержимые вооруженные люди, конечно, готовы были противостоять врагу. Населеніе же вообще не было расположено принимать участіе въ борьб.

— Мы, братцы,— говорилъ большею частію шопотомъ старый Бьазіо (служившій съ незапамятныхъ временъ сторожомъ при замк, много видовъ видавшій на своемъ вку, а теперь, словно по инерціи бродившій, съ никуда не годнымъ кремневымъ ружьемъ по полямъ герцога),— мы, братцы, вкъ живемъ между молотомъ и наковальней. Врне, мы-то сами и есть наковальня. Въ 79 г. былъ надъ нами молотомъ король Фердинандъ, и нынче онъ молотомъ, хотя и покинулъ царство и, кажется, даже покуда забылъ о насъ. Вотъ приказываютъ мн нынче изъ этого карабина по французамъ палить. А какъ они-то, французы-то, мн въ лобъ пулею угодятъ. Тогда кто мою старуху да внучатъ кормить станетъ. А если живой французамъ въ руки попадусь, того и гляди повсятъ…

— Да если ты откажешься по нимъ стрлять, такъ тебя самъ герцогъ велитъ на осину вздернуть, когда онъ съ королемъ въ Неаполь вернется.

— То-то я и говорю: между двухъ огней.

Народъ вообще по опыту давнихъ событій врилъ, что король непремнно возвратится. Но вообще старался держаться на всякій случай нейтральнымъ. Были, конечно, молодцы, добровольно бравшіеся за оружіе, сражавшіеся за короля.

— Я такъ разсуждаю,— возражалъ на рчи Бьазіо молодой парень, атлетъ, красавецъ, сверкая черными безпокойными глазами:— если мы не будемъ защищать Богомъ даннаго короля, то кто же и будетъ защищать его. А, защищая короля, мы и себя самихъ защищаемъ, защищаемъ наши дома, наши семьи — храмы Господни, которые, какъ попъ мн намедни сказывалъ, эти проклятые еретики, чортово ихъ отродье, такъ и норовятъ осквернить. Такъ ли я говорю?

— Говоришь ты такъ потому, что за твою молодую женку теб боязно. Французы, извстно, до молодокъ охочи…

Глаза парня словно молніями сверкали.

— У меня есть пули, есть и порохъ. Ни одинъ птухъ {Gallo по-итальянски птухъ. Въ древности Франція называлась Галліей, а жители ее галлами, т. е. птухами. Это прозвище употребляется и досел. Прим. пер.} не успетъ къ жен моей носа сунуть… А говорю я вообще… Потому, что такъ чувствую. Народъ трусъ… Я это не о теб говорю, дядя Бьазіо, ты старъ, а извстно, что старикамъ жизнь своя дороже, чмъ молодымъ. Я это о другихъ, о тхъ, кто не ршается дома своего защищать, за вру свою вступаться.

— Такъ-то такъ это. Только вы главное-то забываете,— возражалъ Бьазіо едва слышнымъ голосомъ, осторожно оглядываясь:— забываете вы, что для этого надо съ разбойниками брататься, что французы считаютъ разбойниками всхъ, кто въ горахъ работаетъ кинжаломъ, карабиномъ.

— А при кардинал,— шепнулъ одинъ изъ герцогскихъ военныхъ наемниковъ, бывшій санфедистъ,— при кардинал мы сами всхъ республиканцевъ считали разбойниками. Ихъ и вшали.

— Ну?— торопилъ Бьязіо.

— Ну, значитъ, коли родились наковальней, такъ и терпи, когда молотъ по насъ бьетъ. Нынче надъ нами два, стало быть, молота: одинъ законный, какъ говорятъ, государь, онъ въ Сицилію заслъ, а другого въ Неапол на престолъ французскій императоръ посадилъ… Онъ, значитъ, другой молотъ. Да это я такъ парню въ отвтъ толкую…

Приведеннаго сейчасъ разговора Рикардо, конечно, не слыхалъ, но ему давно и хорошо было извстно отношеніе массы населенія къ войн. Теперь, когда его отвтственности была предоставлена, хотя бы и временная только, безопасность замка Фаньяно, ему надо было обсудить средства защиты. На простой народъ нельзя было разсчитывать. Вопросъ же, достаточно ли вооруженныхъ людей въ замк, молодой человкъ ршилъ утвердительно, сообразивъ силы, которыми располагалъ герцогъ, самъ онъ, Рикардо, и Викторія. Кром того, ожидали прибытія другихъ атамановъ, оповщенныхъ Фаньяно.

Во всякомъ случа полезно было задержать приближеніе французовъ до прихода этого подкрпленія, слдовательно, надо охранять ближайшія дороги, по которымъ непріятель могъ итти къ замку. Это казалось не труднымъ: обширная равнина была извн доступна только черезъ два ущелья, а дороги, ведущія отъ ущелій къ центру ея, какъ на ладони, видны были съ возвышенной террасы замка. За этими дорогами легко наблюдать. На всякій случай въ единственной небольшой, но густой рощ, темнвшей на равнин между двумя дорогами, полезно расположить засаду, тогда, если бы французы и пробрались неожиданно сквозь ущелья ране ожидаемыхъ партизанскихъ бандъ, ихъ все-таки можно было бы задержать этой засадой, задержать настолько, что королева могла бы со свитой и приближенной охраной спастись по дорог, какъ она сама сказала, свободной отъ непріятеля, пробраться къ бухт св. Евфиміи.

Таковъ былъ планъ, сложившійся въ голов Рикардо. Главная цль его была устранить всякую опасность отъ королевы. Онъ уже боле не сомнвался теперь, что таинственная дотол незнакомка была сама Каролина Австрійская. Онъ сознавалъ, что, давъ ей въ Неапол (когда онъ не зналъ, кто она такая) слово служить ей врой и правдой, не щадя живота, онъ обязалъ себя непоколебимой ей врностью, какъ и монархин…

Но, кром того, къ сознанію имъ своего рыцарскаго и врноподданническаго долга примшивалось тревожное ощущеніе страсти, которую эта женщина возбуждала въ немъ.

Это чувство было сильно подогрто только что происходившимъ между ними свиданіемъ, распалено общаніемъ на будущую ночь. Обдумывая планъ защиты замка, онъ обращалъ особенное вниманіе на возможно продолжительное задержаніе непріятеля.

Раза два-три въ голов молодого человка, какъ молнія, блеснуло сомнніе: да любовь ли то чувство, которое его влечетъ къ Каролин. При этомъ возникали на мигъ и нжный обликъ Альмы, и почти дтскія, сладостно невинныя воспоминанія о молодой двушк. Но горячій потокъ непосредственной чувственности скоро охватывалъ его, и сомннія исчезали. Тмъ боле, что къ чувственности, возбуждаемой въ немъ королевой, присоединялись порывы другой присущей его натур сильной, едва ли не преобладающей, страсти — честолюбія…

Рикардо разузналъ, гд герцогъ приказалъ размстить его и Викторіи отряды. Онъ обошелъ своихъ, сдлавъ надлежащія распоряженія. Для него самого и для приближенныхъ къ нему старшихъ партизановъ былъ отведенъ флигель у самаго главнаго корпуса замка. Тамъ онъ нашелъ въ сбор Торо, Магаро, Гиро. Вскор пришла Викторія. Вс ужинали.

Герцогъ распорядился, чтобы партизаны въ его замк ни въ чемъ не нуждались, за каждый день службы при немъ общалъ уплачивать по піастру, а по окончаніи войны сулилъ исходатайствовать у короля Фердинанда награды всмъ отличившимся.

Во время трапезы капитанъ обсуждалъ съ товарищами проектированный имъ планъ обороны, который тутъ же и былъ одобренъ всми, въ томъ числ и Викторіей.

Викторія не скрывала, что любитъ Рикардо, что ради него покинула Вицаро, однако вела себя сдержанно.

Ночь прошла. Утромъ все еще не проявлялось признаковъ близости непріятеля, но зато и о другихъ партизанскихъ отрядахъ, приглашенныхъ въ замокъ, ничего не было слышно.

XI.
Совщаніе у герцога Фаньяно.— Всемилостивйшія награды.— Зависть и ревность.

Рикардо и Викторію, какъ начальниковъ отрядовъ, рано утромъ пригласили къ Фаньяно. Герцогъ ихъ принялъ въ своемъ кабинет, онъ сидлъ передъ письменнымъ столомъ, заваленнымъ бумагами, и довольно надменно принялъ приглашенныхъ, однако расцвлъ сладострастной улыбкой, оглядывая женщину-атамана.

— Вы годъ тому назадъ,— обратился онъ къ ней,— оказали мн существенную услугу: помогли пробиться черезъ непріятельскую линію, когда я былъ вынужденъ покинуть нашъ край, по обязанностямъ, которыя призывали меня въ Сицилію къ королевскому двору. Нынче вамъ обоимъ предстоитъ оказать услугу еще боле важную, не мн собственно, а моей дочери и ея… ея подруг.

— Такія услуги оказывать наше ремесло,— отвчала Викторія:— мы готовы служить длу, если только отъ насъ при этомъ не требуютъ другого рода услугъ.

Герцогъ понялъ намекъ, отвелъ глаза отъ красавицы и продолжалъ почти строго:

— Какъ вамъ это удастся, я не знаю. Хотлъ бы я быть увреннымъ въ вашемъ успх, но не увлекаюсь надеждами. Мы, т. е. моя дочь съ подругой и я, поступили весъма неосторожно, пріхавъ сюда. Вообще война не дала до сихъ поръ тхъ результатовъ, которыхъ отъ нея ожидали. Однако насъ увряли передъ отъздомъ, что въ этой именно провинціи дло идетъ лучше, что наши партизаны одолваютъ врага. И мы полагали, что наше присутствіе здсь придастъ бодрость остальнымъ провинціямъ, будетъ повсюду содйствовать успху. Оказалось же, что мы были введены въ заблужденіе. Правда, мы могли безо всякой опасности сюда пробраться, правда, что французы покуда не коснулись ни окрестностей моего замка, ни моихъ владній. Однако надо полагать, что французскіе шпіоны выслдили нашъ отъздъ изъ Сициліи, что непріятель знаетъ, гд мы находимся. Слдовательно, возвратиться назадъ намъ будетъ по малой мр затруднительно.

— Что же мы, по-вашему, должны длать?— прибавилъ Фаньяно, помолчавъ нсколько секундъ и обращаясь къ Рикардо.— Вашъ планъ мн извстенъ, и я его одобряю. А вы какъ думаете?

Послдній вопросъ онъ задалъ Викторіи.

— И я одобряю, хотя меня мало интересуютъ проекты… Мн интересно главное: гд и когда намъ можно будетъ хорошенько поработать руками.

— Я потому одобряю,— продолжалъ Фаньяно: — что планъ этотъ соотвтствуетъ основной цли: намъ нужно, чтобъ непріятель стянулъ вс свои силы къ замку, дабы дорога къ морю оставалась для насъ свободной. Покуда она еще свободна, какъ мн извстно. Но зато вс французскіе солдаты, находящіеся въ нашемъ околотк, стягиваются къ дорогамъ, ведущимъ черезъ ущелья къ замку. Мало того, по всему можно заключить, что они не сомнваются утвердиться здсь: они уже выбрали, говорятъ, своего гражданскаго комиссара, который долженъ управлять отсюда всею провинціею.

Герцогъ опять помолчалъ. Рикардо показалась, что драпировка двери за спиной хозяина чуточку колыхнулась. Фаньяно продолжалъ, какъ будто не совсмъ охотно.

— Я долженъ вамъ сказать, что въ настоящую минуту я не имю права всмъ распоряжаться. Я могу только завидовать вамъ, призваннымъ совершить трудный подвигъ, оказать важную услугу королевскому дому. Я самъ ничего вамъ общать не могу за предстоящее вамъ дяніе, успхъ котораго, по моему мннію, будетъ превыше всякихъ наградъ. Объ этомъ позаботится особа, одно благосклонное слово которой, исходящее отъ искренняго великодушнаго сердца, составляетъ уже неоцнимое вознагражденіе. Эта особа не оставитъ васъ своими милостями…

— И искренней благодарностію,— добавилъ внушительный женскій голосъ, голосъ королевы, вошедшей въ комнату изъ-за драпировки.

Герцогъ, видимо, былъ удивленъ, его лицо выразило досаду. Но то было одно мгновеніе. Опытный придворный, онъ быстро обернулся, посторонился и низко склонился предъ монархиней.

— Да, благодарности,— повторила Каролина. -Можетъ быть, вы, герцогъ, осуждаете мое вмшательство. Но я поступила по непреодолимому влеченію, откинувъ всякія придворныя церемоніи. Мн кажется нехорошо скрываться отъ лицъ, которыя ршились пожертвовать своей жизнью за государя.

— Это долгъ каждаго врноподданнаго,— пробормоталъ Фаньяно.

— Въ настоящее время, къ сожалнію, не вс такъ думаютъ,— возразила королева.— Придетъ время, когда Господь покараетъ тхъ, кто не покоряется данному Имъ монарху. Мы же обязаны умть вознаграждать тхъ, кто въ черные дни хранилъ намъ врность. Герцогъ, потрудитесь заполнить одинъ изъ бланковъ, предоставленныхъ въ мое распоряженіе моимъ августйшимъ супругомъ. Напишите бреветъ на чинъ полковника для капитана Рикардо.

— Но… ваше величество.

— Потрудитесь,— повторила Каролина, кинувъ такой грозный взглядъ на осмлившагося возразить ей шталмейстера, что онъ, весьма поспшно исполнивъ повелніе, вручилъ бреветъ королев, она же передала его Рикардо со словами:

— Жалуемый вамъ чинъ — это награда государя. А это,— она сняла богатую ленту, облегавшую ея плечи:— это награда отъ королевы.

Рикардо принялъ, ставъ на колни, высочайшіе дары.

— Встаньте, полковникъ. Дай Богъ, чтобы у короля было побольше такихъ врныхъ и доблестныхъ слугъ.

Фаньяно и Викторія не пошевелились во время этой сцены. Но оба — по разнымъ причинамъ — были ею недовольны. Герцогъ позеленлъ отъ зависти къ новому любимцу королевы, тмъ боле, что этотъ любимецъ, безъ роду и племени, былъ пріемышемъ простого земледльца-сосда. Онъ былъ недоволенъ также, что ея величество приняла молодого человка вчера вечеромъ ране, чмъ тотъ подумалъ представиться владльцу замка.

Проницательная и чуткая Викторія подозрвала, что отношенія королевы къ Рикардо идутъ дале высочайшаго благоволенія. Но и Каролина была проницательна не мене женщины-партизана. Каролина подмтила, что та влюблена въ Рикардо. Каролина была слишкомъ горда и самоувренна, чтобъ ревновать полковника къ этой женщин. Но она считала полезнымъ въ настоящую минуту и ее расположить къ себ. Поэтому она обратилась къ Викторіи:

— Намъ хорошо извстны доблестные поступки, безстрашіе и героизмъ единственной женщины, которая выступила съ оружіемъ въ рукахъ на защиту престола и отечества. Намъ пріятно, что мы можемъ лично поблагодарить васъ. Намъ давно хотлось вознаградить васъ за вашу врность. Примите эту цпь, надньте ее и носите, вспоминая вашу государыню.

Каролина, снявъ съ себя золотую цпь, передала ее молодой женщин, которая приняла богатый подарокъ съ почтительнымъ поклономъ, но безъ колнопреклоненія, что непріятно изумило королеву. Однако она, все еще улыбаясь Викторіи, удалилась, кинувъ на Рикардо равнодушный взглядъ и слегка махнувъ рукой герцогу Фаньяно.

XII.
Ночь королевы,— Ея враги, замыслы и бгство.— Вторженіе французовъ.

Весь этотъ день прошелъ спокойно. Никакихъ признаковъ близости французовъ не обнаруживалось. Другіе атаманы со своими бандами все еще не прибыли.

Рикардо, Викторія и Піетро Торо были заняты расположеніемъ своихъ отрядовъ въ возможно выгодномъ для защиты порядк. По преимуществу они располагали вооруженныя группы въ мелкихъ около замка постройкахъ, съ такимъ расчетомъ, чтобы въ случа нападенія непріятеля на замокъ партизаны имли возможность стрлять изъ своихъ прикрытій въ тылъ французамъ. Чтобъ ране времени послдніе не замтили засады, рьянымъ партизанамъ было строго-настрого наказано не показываться весь день на улицу. А такъ какъ каждая изъ этихъ группъ могла подвергнуться продолжительному нападенію врага, нкоторымъ образомъ осад, то вс он были снабжены обильно какъ боевыми, такъ и състными припасами.

Герцогъ, съ своей стороны, организовалъ систему лазутчиковъ. Его люди были разставлены на всхъ тропкахъ и холмахъ, окружающихъ равнину, каждый подъ естественнымъ прикрытіемъ кустовъ или скалъ, многіе были на коняхъ. Всмъ было приказано, какъ только подмтятъ непріятеля, дать сигналъ свистомъ и во весь карьеръ бжать къ замку.

Фаньяно былъ очень озабоченъ. Ему вообще не нравилась рискованная поздка королевы подъ его охраной. Теперь же онъ находился въ сугубой опасности. Во-первыхъ, попадись королева въ плнъ французамъ, вся отвтственность, не только предъ ея мужемъ, но, что еще страшне, предъ австрійскимъ дворомъ пала бы на его голову. Во-вторыхъ, онъ имлъ основанія (какія именно, мы увидимъ ниже) быть увреннымъ, что, овладвъ замкомъ, новое правительство Мюрата конфискуетъ все имущество его, Фаньяно, вс обширныя земельныя владнія его.

Спускалась ночь, а о французахъ ни слуху, ни духу.

Рикардо былъ въ сильномъ волненіи. Онъ не могъ не явиться на назначенное ему въ полночь королевой свиданіе, но, съ другой стороны, его озабочивала мысль о защит ея. Было почти невроятно, чтобы непріятель этой же ночью проникъ къ замку. Ну, а если…

Неудовлетворенная страсть и честолюбіе, однако, взяли верхъ надъ опасеніями. Его положеніе дозволяло, даже обязывало его навдываться повсюду окрестъ, поэтому онъ безъ труда, не возбудивъ ничьего вниманія, около полуночи пробрался къ башн, отъ маленькой двери которой ему наканун былъ врученъ ключъ. Выждавъ, когда башенные часы пробили двнадцать, онъ отперъ дверь. Ржавый скрипъ старыхъ петель смутилъ было его. Но, удостоврившись, что никто не могъ этого замтить, вошелъ внутрь башни и вновь замкнулъ дверь изнутри. На каменной лсенк, которая вела вверхъ, стоялъ зажженный фонарь. Это это пріятно поразило: значитъ, королева ожидаетъ его. Съ этимъ фонаремъ онъ тихо поднялся до первой площадки, ощупалъ выходящую на нее дверь, дверь легко поддалась напору его руки, онъ переступилъ порогъ, фонарь же поставилъ на полъ.

Онъ былъ въ комнат королевы. Она сидла на большомъ широкомъ диван, опершись локтемъ на его ручки и подпирая свою голову ладонью.

Рикардо остановился у порога, не смя итти дальше.

— Подойдите ближе,— тихо произнесла королева, не измняя своего положенія.

Онъ приблизился, сталъ на колни и прильнулъ губами къ ея платью, раскинувшемуся по дивану.

— Вотъ вы и нашли вашего друга… Она никогда васъ не забывала. Она понимала, что не напрасно возлагала на васъ надежды во время всей этой несчастной кампаніи. Теперь я сама убдилась, что дло здсь было ведено плохо, и именно потому, что съ самаго начала не былъ принятъ атаманами вашъ совтъ выбрать главнокомандующаго. Виноваты т, кто этому противодйствовалъ, противодйствовалъ, можетъ быть, безсознательно, но во всякомъ случа во вредъ государству, мн и королю. Да и вамъ въ частности. Выигрываютъ только наши враги. Я теперь убдилась, что наше дло проиграно…

— Ваше величество, мы будемъ биться до послдней капли крови.

— Ну, и что же изъ этого выйдетъ? Вы вс, мои лучшіе, мои единственные друзья,— будете перебиты. А дло все-таки будетъ проиграно… съ одной стороны, для меня. Съ другой же — меня окружаютъ враги, едва ли не боле опасные, чмъ французы.

— Съ другой стороны? Гд? въ Сициліи?

— Да, въ Сициліи англичане. Они считаются нашими друзьями и союзниками, а въ сущности дйствуютъ исключительно въ свою пользу, вводятъ въ заблужденіе наше правительство. Они хозяйничаютъ при двор, который теперь находится въ Сициліи, да и вообще во всхъ оставшихся еще во власти короля Фердинанда владніяхъ, какъ у себя дома. Они не стсняются средствами…

— Вы, можетъ быть, полагаете, какъ и другіе,— продолжала Каролина, немного помолчавъ:— что французское войско узнало о моей поздк въ Калабрію чрезъ своихъ шпіоновъ? Нтъ. Я вполн уврена, что Мюрату сообщили объ этомъ сами его враги, англичане: имъ это выгодно. Ихъ генералъ Макферданъ, а еще боле англійскій посолъ при нашемъ двор, лордъ Бентинкъ, слдятъ за каждымъ моимъ шагомъ, подслушиваютъ каждое мое слово. Для ихъ политики невыгодно, что я направляю вс усилія къ защит нашей національности, они исподтишка стараются парализовать вс мои предпріятія.

Рикардо былъ несказанно изумленъ и въ то же время очарованъ. Эта женщина, которая разжигала страсть въ его молодой крови, въ самомъ дл доврялась ему, какъ другу. Будучи королевой, она этимъ сильно возвышала его до себя.

— Казалось, естественне всего, съ моей стороны, было бы искать опоры у Австріи… Но она поставлена Бонапартомъ въ такое положеніе, что едва-едва можетъ отстаивать независимость своего императора…

Королева задумалась. Молодой человкъ, какъ очарованный, продолжалъ стоять на колняхъ у ея ногъ и восторженно глядлъ въ ея голубые глаза.

— У меня есть новый планъ,— опять заговорила она.— Но для его исполненія мн ршительно не къ кому обратиться… И вотъ я вынуждена искать помощи у скромнаго предводителя партизанскаго отряда…

Калабріецъ встрепенулся. Эти слова его оскорбили.

— Государыня, я не смлъ бы вызывать васъ на такую откровенность. Вамъ самимъ было угодно…— произнесъ онъ и хотлъ было подняться на ноги. Королева, положивъ руку на его плечо, удержала, но лицо ея омрачилось, ей стало досадно на себя: она не выдержала своего достоинства, жаловалась…

Но эта мысль омрачила ея лицо только на одно мгновеніе. Она ласково дотронулась до длинныхъ черныхъ кудрей юноши и поспшила загладить впечатлніе, сказавъ:

— Нтъ, не то… Для исполненія моего намренія мн нуженъ человкъ врный, искренне, непоколебимо мн преданный. Я выбрала васъ потому, что вы доказали уже вашу преданность престолу въ этой войн… правда, несчастной, но не по вашей вин. Напротивъ… И вотъ что, слушайте: какъ только минуетъ непосредственная опасность, которая угрожаетъ мн въ эту минуту, какъ только вы будете знать, что я вн преслдованія, что я свободна и могу возвратиться въ Сицилію, то вы отберете самыхъ надежныхъ партизановъ вашего отряда и, покинувъ вмст съ ними Калабрію, какъ можно поспшне проберетесь въ Сицилію. Я васъ буду ждать съ нетерпніемъ. Я бы охотне васъ взяла съ собою, но этому препятствуютъ весьма важныя причины, между прочимъ и герцогъ Фаньяно вамъ завидуетъ, не любитъ васъ. Я поступила опрометчиво, заставивъ его написать вашъ бреветъ полковника. Я знаю, что это его сильно раздражило. Если бы я привезла васъ въ Сицилію съ собой, онъ помшалъ бы выполнить задуманный мною планъ, изъ ненависти къ вамъ онъ стакнулся бы съ англичанами. Между тмъ мн необходимо именно на васъ возложить важное порученіе, связанное съ моими намреніями. Если все удачно исполните, я не только возвращу королевство моему супругу и сыну, но получу возможность разсчитаться со всми, кто осмлился итти противъ меня… отомстить имъ.

При этихъ словахъ лицо австріячки приняло жестокое, почти яростное выраженіе. Ноздри расширились, характерно выдающаяся верхняя губа Габсбургскаго дома дрожала, и голубой цвтъ глазъ потемнлъ, какъ зловщая синева моря передъ грозой. Въ эту минуту она являлась той безстрашно неумолимой женщиной, которая семь лтъ назадъ, вопреки договору, подписанному королемъ, ея супругомъ, руководимая личнымъ чувствомъ мести, повсила знаменитаго адмирала Карачоло {Адмиралъ Карачоло былъ либеральный роялистъ, храбрый, популярный воинъ, не расположенный къ союзу Неаполя съ Англіей. Но настоянію англичанъ, онъ былъ позорно повшенъ на мачт военнаго корабля въ неаполитанскомъ порту. Лучшая улица Неаполя названа въ честь этого мученика. Прмм. перев.}, презирая научныя заслуги и дарованія, казнила извстныхъ писателей и ученыхъ Чирилло, Пагано, Конфарти, которыхъ любила нація, покарала доблестно честныхъ неаполитанцевъ аристократовъ Мантоне, графа Руво, даже оклеветанныхъ женщинъ, напримръ, юную маркизу Санфеличе, Пиментели и многихъ другихъ. Эта женщина для окончательнаго усмиренія своихъ несчастныхъ подданныхъ, вина которыхъ заключалась въ томъ, что они выражали желанія освободиться отъ нкоторыхъ политическихъ стсненій, наслала на нихъ въ 1799 году необузданныя орды Фра-Діаволо, Панедиграно, Парафанте, Франкатрипа и пр.

— Ахъ, Боже мой,— произнесла она, какъ бы отвчая на тревожныя мысли молодого человка, который глядлъ на нее съ испугомъ.— О, если бы только я сама могла стать при начал войны во глав моихъ партизановъ, какъ бы я отомстила всмъ негодяямъ, которые предали насъ.

Чрезъ минуту Каролина какъ бы пришла въ себя, она отдалась настоящему мгновенію, обвила руками станъ Рикардо, который все время оставался на колняхъ, и притянула его лицо къ себ. Испытующе глядя въ его глаза, она спросила:

— Можешь ли ты сохранить въ тайн… не ночь, проведенную съ женщиной, которой ты понравился… нтъ, важне… тайну, отъ которой зависитъ возстановленіе трона и отмщеніе за королеву.

— Государыня, моя жизнь принадлежитъ вамъ.

— Жизнь. Что такое твоя жизнь? Нынче человческая жизнь цнится дешево. Ею жертвуютъ или ее отнимаютъ у другихъ за всякій вздоръ. Намъ нужна врность несокрушимая, такая, которая можетъ устоять предъ всяческими соблазнами. А мои враги, если узнаютъ, что я задумала, не постоятъ за искушеніями. Устоишь ли ты?.. Таковъ ли ты человкъ, какого я ищу?

Эти слова вновь словно приподняли Рикардо въ своемъ собственномъ мнніи: онъ чувствовалъ себя: ровней доврявшей ему королев.

— Да, вы не ошиблись во мн,— отвчалъ онъ:— сообщите мн вашу тайну. Доврьтесь мн, если считаете меня способнымъ исполнить важное порученіе. Я его выполню, даже если бы меня соблазняли цлымъ царствомъ.

— Врю. Ты честенъ, ты не предатель. Это несомннно. И твой взглядъ, и еще больше твои поступки мн это доказываютъ: ты не предашь меня.

— Такъ скажите же наконецъ, въ чемъ дло.

— Ты все узнаешь… Но не здсь и не теперь. Мн покуда надо было только предупредить тебя. А въ Сициліи, куда ты обязанъ пріхать какъ возможно скоре, я все сообщу теб.

— Даю вамъ честное слово, что, если я останусь живъ, то чрезъ мсяцъ, не поздне, я буду у вашихъ ногъ.

Каролина продолжала ласкать его. Глаза ея разгорлись страстью, пылъ которой объялъ и Рикардо. Она встала, обняла его. Фонарь, все время остававшійся на полу, догоралъ… Вдругъ послышался выстрлъ…

Что же происходило вн замка во время описаннаго нами свиданія?

Ночь была совершенно темная. Піетро Торо и Гиро нсколько разъ уже обходили дозоромъ замокъ. Все было безмолвно, безпросвтно. Но приблизительно въ часъ ночи около холмовъ, окружающихъ равнину Фаньяно, по которой дв дороги вели къ ея центру, стали появляться словно искорки вразбросъ. Ихъ было немного, он то вовсе исчезали, то опять слабо вспыхивали, то шевелились, то оставались нсколько секундъ неподвижными. И въ то же время какъ будто приближались полегонько къ замку.

— Видишь?— спросилъ Гиро товарища.

— Вижу,— отвчалъ Торо: — не иначе, что французы. Дураки, сколько разъ они себя этими фонарями выдавали. Не разъ мы ихъ за это взбучивали и все-таки не выучили.

Не успли партизаны поднять тревогу, какъ со стороны равнины послышался близкій топотъ коня, во мрак вырисовалась фигура одного изъ сторожевыхъ всадниковъ, и раздался наконецъ его крпкій стукъ въ главныя ворота замка.

— Французы! Французы!— послышалось изъ-за воротъ.

— Французы — отозвались партизаны.

— Гд капитанъ?— спрашивали они другъ друга, и никто не зналъ, гд Рикардо: можетъ быть, у герцога, можетъ быть, въ обход.

Рикардо же встрепенулся въ объятіяхъ королевы и воскликнулъ:

— Непріятель!.. Я долженъ итти туда… Могу ли я пробраться наружу иначе, какъ чрезъ дверь, въ которую вошелъ.

— Невозможно!— отвчала Каролина.— Пришлось бы проходить чрезъ вс мои комнаты, комнаты Альмы, а дале половина самого Фаньяно.

— Во что бы-то ни стало, я долженъ выйти,— въ большомъ волненіи восклицалъ молодой человкъ.— Я долженъ быть съ моими.

Фонарь потухъ, мракъ былъ непроницаемый.

— Въ такую минуту одна я имю право распоряжаться. Слушай: ты долженъ защищать меня, ты поклялся. Я приказываю теб оставаться здсь.

Она объяснила, что онъ прежде всего долженъ воспрепятствовать врагу ворваться къ ней чрезъ завтную дверь. Это ей дастъ возможность вмст съ приближенными и герцогомъ чрезъ противоположную часть замка добраться до потаеннаго и надежнаго хода. Для этого достаточно четверти часа, даже десяти минутъ…

Покуда они переговаривались, завязалась перестрлка уже у самаго замка… И дйствительно, французы какъ будто знали, гд искать свою добычу: въ дверь башни королевы они стали бить ружейными прикладами.

— Иди,— прошептала королева:— я вышлю людей теб на помощь… Дверь сдастся не сразу. Прощай, до свиданья.

И, не выдержавъ, женщина еще разъ бросилась въ его объятія, страстно прижалась устами къ его губамъ. Въ это самое мгновеніе комната освтилась, и послышался трепетный голосъ вошедшей Альмы:

— Государыня, нельзя больше медлить. Все готово, отецъ васъ ждетъ…

— Иду, иду,— откликнулась королева, поспшно оставляя Рикардо, не увренная, однако, видла ли Альма свою королеву въ объятіяхъ партизана, или не успла замтить. ‘А впрочемъ, не все ли равно, мн этой двочки бояться нечего’, подумала Каролина.

Рикардо спустился бгомъ съ узкой лстницы, дверь еще не подалась, но не могла долго продержаться, удары извн усиливались. Онъ былъ вооруженъ двумя заряженными пистолетами, кинжаломъ и саблей. За плечами заряженная винтовка.

Дверь была выбита, но еще не совсмъ. Минутъ пять она могла служить ему прикрытіемъ. Онъ положилъ на мст первыхъ двухъ солдатъ, пытавшихся ворваться на лстницу, отбивался отъ другихъ, отбивался еще, когда дверь окончательно сбросили съ петель. Онъ слышалъ голоса своихъ, напавшихъ съ тыла на французовъ. Но послднихъ было больше. Его чмъ-то ударили по голов. Онъ чувствовалъ, что раненъ, въ ум успла блеснуть мысль: ‘Прошло боле четверти часа, государыня спасена’.

Затмъ онъ ничего не помнилъ, покуда не очнулся въ цпяхъ, въ тюрьм, въ плну у французовъ.

XIII.
Отношенія населенія къ завоевателямъ.— Семья Фаньяно.

Къ утру замокъ к его службы были заняты французами посл безпощадной, упорной борьбы съ партизанами. Пожаръ былъ потушенъ безъ особаго труда, ибо непріятелемъ подожжены были только отдльныя строенія, сараи, сновалы, помщенія для рабочихъ и т. п., большею частью деревянныя. Огонь почти не коснулся замка, который оказался пустъ, когда его занялъ французскій отрядъ: ни семейства Фаньяно, ни его стражи, а главное королевы Каролины, для захвата которой собственно и была направлена экспедиція, не было слдовъ. Вс они успли скрыться чрезъ подземную галерею, о существованіи которой было неизвстно французамъ, и входъ въ которую, не взирая на вс усилія, они отыскать не могли.

На слдующій день прибылъ гражданскій комиссаръ французскаго правительства, нчто въ род губернатора, съ обширными полномочіями, соотвтствующими военному времени.

Дв роты солдатъ расположились кольцомъ около окрестностей замка и равнины, для охраненія порядка и защиты отъ нападеній работавшихъ въ горахъ партизанскихъ шаекъ. Спокойствіе во всемъ округ постепенно начинало возстановляться. Перезъ два-три дня жители, скрывавшіеся въ ущельяхъ и лсахъ, начали возвращаться въ свои жилища и подумывать объ обычной работ, тмъ боле, что французскіе солдаты, расквартированные частью въ замк, частью въ ближайшихъ селеніяхъ, хорошо относились къ мирному населенію. Оно убдилось, что завоеватели страшны только для своихъ враговъ, бурбонскихъ атамановъ, которые, въ свою очередь, тоже зврски обращались съ императорскими солдатами. Убитые обихъ сторонъ были похоронены въ одной общей большой могил, вырытой около самаго кладбища.

Прежде всхъ другихъ принялись за свои дла мелкіе торговцы, они открыли свои лавочки и лари въ надежд на усиленные барыши, благодаря квартированію въ ихъ мстности части войска. И не ошиблись: иностранныхъ солдатъ имъ было легче обирать, чмъ своего брата — крестьянъ.

Мало-по-малу и земледльческое населеніе, къ которому принадлежали почти вс окрестные жители, освоилось съ французами и даже вступало съ ними въ боле или мене взаимно понимаемые разговоры на своеобразномъ условномъ язык, смси калабрійскаго діалекта съ жаргономъ французскихъ солдатъ.

Водворенію порядка и успокоенію жителей много содйствовала хорошая дисциплина императорскаго войска, о поддержаніи которой преимущественно заботились старшіе наполеоновскіе сержанты и капралы, а также заботы гражданскаго комиссара, въ рукахъ котораго сосредоточивалась административная и судебная власть. На него же возлагалось предсдательство въ мстной военно-судной комиссіи надъ военноплнными.

Комиссаръ былъ сдовласый старикъ съ печальнымъ, добрымъ выраженіемъ худощаваго лица. Звали его Дюрье.

Еще не възжая въ замокъ, онъ вышелъ изъ экипажа и обошелъ пшкомъ вс т мста, гд наканун шла жестокая рзня. Слдившіе за нимъ издали простолюдины подмтили, что зрлище, окружавшее его, глубоко потрясало и печалило старика: груды еще не погребенныхъ обезображенныхъ труповъ солдатъ и нартизановъ, черно-багровы* потоки запекшейся крови, обугленные слды пожара… Нкоторые увряли, что изъ глазъ французскаго комиссара нердко капали крупныя слезы, которыхъ онъ ни сдерживать, ни скрывать не могъ.

Два-три старика увряли, что этотъ французъ Дюрье вовсе не французъ и не Дюрье, а ихъ землякъ, бывшій господинъ, настоящій герцогъ Фаньяно, котораго чуть не четверть вка уже считали умершимъ, казненнымъ въ Париж.

И эти старики не ошибались.

У отца того герцога Фаньяно, который появлялся въ предыдущей глав и который былъ отцомъ королевской фаворитки Альмы, было два сына: ома и Людовикъ. ома былъ любимецъ отца, очень скромный, преданный наук молодой человкъ. Людовикъ обратно огорчалъ отца: это былъ весельчакъ и кутила сначала, а вскор безпринципный развратникъ и карьеристъ. ома унаслдовалъ посл кончины отца герцогскій титулъ, обширныя наслдственныя владнія и хорошій капиталъ. Но своего образа жизни не измнилъ: проводилъ время въ своей лабораторіи и обширной библіотек. Своими земельными владніями онъ занимался настолько, насколько нужно было для улучшенія матеріальнаго положенія зависвшаго отъ него простонародья: земледльцевъ, съемщиковъ земли, мельницъ и проч. При немъ окрестное населеніе благоденствовало. За мота-брата онъ уплачивалъ долги, ни о чемъ его не разспрашивая, до тхъ поръ, покуда не истощился наслдственный капиталъ.

Тмъ не мене, какъ это нердко бываетъ, и братъ и поселяне, облагодтельствованные омой, были имъ въ нкоторомъ отношеніи недовольны.

Братъ потому, что ома сталъ давать ему меньше за истощеніемъ капитала, и ршительно отказывалъ удлять ему изъ поземельныхъ доходовъ боле опредленной суммы на прожитокъ, очень крупной суммы. Отказывалъ же ома потому, что остальной избытокъ доходовъ онъ употреблялъ на дла благотворительности, на улучшеніе положенія рабочаго населенія, а также и на свои книги и научные опыты.

Простонародье, со своей стороны, сознавало и чувствовало заботливость о немъ герцога омы, но съ великой подозрительностью относилось къ его нелюдимству и чернокнижію, какъ оно понимало его химическіе и физическіе опыты. Невжественное духовенство, недовольное равнодушіемъ молодого магната къ культу католической церкви, распространяло среди крестьянъ мнніе, что ихъ господинъ знается съ нечистой силой. Добровольное уединеніе и замкнутость богатаго и знатнаго молодого человка въ т времена казались всмъ не только странны, но и подозрительны.

Ко двору онъ не здилъ, книги читалъ большею частію французскія, не скрывалъ своего весьма либеральнаго образа мыслей, знакомства съ энциклопедистами и уваженія къ ‘правамъ человка’. При двор его недружелюбно игнорировали, брата же Людовика, сумвшаго туда протереться, почти ласкали, сожаля, что не онъ унаслдовалъ майоратъ.

Участвовалъ ли ома въ зарожденіи революціоннаго движенія въ Италіи въ послдней четверти XVIII вка, въ сущности никто не зналъ, но обвинить его въ такомъ участіи было не трудно. Насколько былъ виновенъ его младшій братъ въ томъ, что ому наконецъ арестовали, какъ одного изъ членовъ заговора, направленнаго къ цареубійству, въ то время мало кто зналъ. Какъ бы то ни было, герцогъ былъ посаженъ въ тюрьму и приговоренъ къ смертной казни. Онъ спасся бгствомъ во Францію, а вскор по свдніямъ, которыя его друзья имли основаніе считать достоврными, скончался въ Париж. Съ тхъ поръ на родин о немъ не было ни слуху, ни духу, о немъ вс забыли, кром двухъ-трехъ стариковъ-земледльцевъ, между прочимъ Кармине и Піетро Торо, помнившихъ еще доброту герцога омы.

Братъ же его Людовикъ на законномъ основаніи получилъ и богатство, и замокъ, и титулъ. А около 1806 года былъ назначенъ оберъ-шталмейстеромъ двора ея величества.

Во время кампаніи 1806—1808 г. Наполеонъ, ране своего воцаренія знавшій ому Фаньяно (носившаго во Франціи буржуазное имя Дюрье), предложилъ ему въ случа занятія императорскими войсками Калабріи принять на себя тамъ обязанности гражданскаго комиссара, и желалъ также возстановить полностію его права на отцовское наслдіе. ома долго колебался, однако согласился. Населеніе области Фаньяно, убдившись, что комиссаръ дйствительно ихъ бывшій герцогъ, объясняло его появленіе во глав французовъ именно желаніемъ его возвратить себ утраченное богатство и общественное положеніе. Однако не это соблазняло стараго якобинца, какъ мы увидимъ ниже.

XIV.
Якобинецъ-монархистъ.— Бгство Рикардо.

На обязанности комиссара лежало водвореніе порядка въ занятой стран, успокоеніе жителей, словомъ, какъ бы заметаніе слдовъ кровавой борьбы въ данной мстности. Военныя власти должны были въ этомъ отношеніи оказывать полное содйствіе гражданскому начальнику.

Обходя тотчасъ же по прибытіи въ свой родной замокъ разоренныя, окровавленныя наканун мста, гд валялись еще груды труповъ, ома Фаньяно, какъ мы уже сказали, не могъ не содрогаться.

— Ужасно, ужасно!— тихо восклицалъ онъ по временамъ.

— Что же длать, господинъ комиссаръ,— возражалъ ему сопровождавшій его во время обхода французскій капитанъ.— Что же длать,— чувствительный примръ необходимъ, чтобы этотъ дикій народъ, врне, эти хищныя животныя, а не люди, образумились наконецъ.

— Почему же хищныя животныя, капитанъ?— сурово отозвался комиссаръ.— Эти несчастные люди не имютъ никакого понятія о томъ, что мы называемъ — правами человческими, человческимъ долгомъ. Имъ внушается съ молокомъ матери, изъ поколнія въ поколніе, что священнйшая обязанность каждаго защищать законнаго короля, даже жизнью жертвовать за него… Они поступаютъ по своему разумнію. Почему они хищныя животныя? Они также защищаютъ себя, свои семьи, свое имущество, свое право собственности, которое мы, завоеватели, надо сознаться, здсь не очень-то уважаемъ.

— Да однако священные принципы 1799 года…

— У многихъ эти принципы на язык, капитанъ, но многіе ли носятъ ихъ въ сердцахъ своихъ. Мн это хорошо извстно, за искреннее исповданіе этихъ принциповъ я былъ посаженъ въ темницу, приговоренъ бурбонскимъ правительствомъ къ смертной казни. Я спасся бгствомъ, вынужденный покинуть здсь самыхъ дорогихъ мн существъ. Они умерли, покуда я жилъ въ изгнаніи. Во Франціи же я долженъ былъ прятаться отъ вашей французской полиціи. Не перемни я своего имени, мои лучшіе друзья выдали бы меня, и моя голова давно бы осталась подъ гильотиной. Видите эти трупы? Видите это разрушеніе, слды пожара? Ко всему этому ужасу привели не сами по себ принципы 1799 года, а преступно неумлое ихъ проведеніе въ жизнь. Народъ же судитъ не по словамъ, а по осязательнымъ для него фактамъ. Если бы дянія проповдниковъ соотвтствовали ихъ словамъ, то, поврьте, и этотъ народъ не подумалъ бы намъ сопротивляться съ оружіемъ въ рукахъ. Для достиженія такого результата надо было не на словахъ только, но и на дл доказать, что ‘свобода’ — не значитъ вовсе ‘необузданная распущенность’, что ‘братство’ значитъ любовь и уваженіе между всми людьми, что ‘равенство’ обусловливаетъ уничтоженіе всякихъ кастовыхъ и сословныхъ привилегій.

Капитанъ не безъ изумленія слушалъ эти рчи. Капитанъ вглядывался въ лица встрчавшихся ему мстныхъ жителей: нтъ ли кого изъ знакомыхъ ему въ юности. И никого не видлъ. Поднявшись въ замокъ и войдя въ комнаты, обыкновенно занимаемыя герцогской семьей, онъ и тамъ никого не нашелъ и спросилъ сопровождавшихъ его офицеровъ:

— Разв совершенно никого изъ прислуги тутъ не осталось?

— Вс разбжались,— отвчалъ капитанъ.— Нкоторые убиты, остались раненые. Остальныхъ мы надемся переловить.

— Только позаботьтесь, пожалуйста, чтобы въ случа поимки ихъ не наказывали. Вдь они брались за оружіе потому, что имъ приказывали.

— Это такъ, но тмъ не мене…

— Тмъ не мене, капитанъ, единственное средство для полнаго усмиренія несчастной страны — это поступать справедливо и милосердно.

Сказавъ это, старикъ поклонился офицерамъ и, пригласивъ къ себ только капитана, удалился во внутреннія комнаты.

Оставшіеся французы, очевидно, не были довольны, они ворчливо обмнивались мыслями.

— Какъ можетъ правительство посылать сюда, хотя бы и гражданскими правителями, этакихъ старцевъ, да еще вдобавокъ мстныхъ уроженцевъ!— говорилъ одинъ.

— Мало того, что мстный уроженецъ, онъ прежній владлецъ этого замка,— объяснилъ другой.

— Непостижимо! Такая серьезная обязанность — и вдругъ въ рукахъ феодала, аристократа, а слдовательно и легитимиста. Что онъ легитимистъ, это видно изъ его словъ.

— Аристократъ, если хотите… да. Только онъ дружилъ и съ Дантономъ, даже съ Маратомъ. Робеспьеръ цнилъ его. Онъ принадлежалъ къ якобинскому клубу.

— Можетъ быть. Только подъ старость онъ, кажется, опять обратился въ свою старую вру. Какъ бы то ни было, приходится до извстной степени исполнять его приказанія.

— Ну, это какъ придется,— вставилъ почти дочерна загорлый старый грубый наполеоновскій поручикъ:— это-то еще посмотримъ. Попадется намъ кто изъ бглецовъ, раскроимъ ему черепъ и скажемъ, что онъ не хотлъ сдаваться…

— Да еще съ ранеными тутъ заставляетъ нянчиться,— бурчалъ другой французъ.— Они сколько нашихъ побили, а мы изволь отъ простуды ихъ оберегать.

Тмъ временемъ комиссаръ, поборовъ потребность отдаться дорогимъ, хотя и горькимъ для его сердца воспоминаніямъ дтства и юности, подготовлялся къ занятіямъ въ кабинет.

Прежде всего онъ считалъ своимъ долгомъ успокоить жителей замка и окрестностей, приведенныхъ въ жестокое смятеніе и страхъ кровавыми событіями предыдущей ночи. Надо было написать прокламацію. Но чмъ, однако, могъ онъ утшить этихъ несчастныхъ людей, очутившихся между двумя огнями: съ одной стороны, вторженіе французовъ, съ другой — яростная защита партизанскихъ отрядовъ. И та и другая сторона была съ своей точки зрнія права, но и т и другіе совершали свое дло, не стсняясь мирнымъ населеніемъ. Оно пострадало больше всего. Какъ имъ будешь говорить о свобод, когда французы, вторгшіеся въ страну во имя этой свободы, являлись въ настоящій по крайней мр моментъ — боле жестокими и разорительными поработителями, чмъ господствовавшіе не одну сотню лтъ феодалы и ихъ агенты. Покуда простонародье испытывало еще вмсто чувства свободы — чувство новаго порабощенія, оно видло насилія, совершаемыя во имя братства. Новая власть захватывала права, явно презирала вковыя воззрнія, убжденія я предубжденія, а главное — обычаи. Т же — хотя и въ нсколько иной форм — злоупотребленія сильныхъ: захватъ имущества, грабежъ, неуваженіе къ личности человка, посяганіе на честь женщинъ.

Между тмъ, вступая въ страну, французы сулили мирнымъ жителямъ полную безопасность. Въ ихъ первыхъ прокламаціяхъ — да и досел въ ихъ разговорахъ — безпрестанно, повторяются великія слава: братство, равенство, свобода!.. Да, слова. А на дл? Чмъ же можно успокоить жителей, глубоко встревоженныхъ цлымъ годомъ сыпавшихся на ихъ головы бдъ, такъ осязательно противорчившихъ словамъ и общаніямъ…

Съ другой стороны — еще партизанскіе отряды. Партизаны тоже толковали народу, что дерутся за охраненіе родины, за поддержаніе закона и законнаго государя! А между тмъ и они также никогда не считались ни съ собственностью, ни съ безопасностью мирно трудящагося населенія, также безпощадно къ нему относились.

Съ правдивымъ словомъ, со словомъ истины надо обратиться къ запуганной трудящейся масс. А если сказать правду объ обихъ воюющихъ сторонахъ, то об он представятся въ своемъ настоящемъ, т. е. далеко не привлекательномъ, мало успокоительномъ свт.

Долго обдумывалъ ома Фаньяно трудную задачу. Наконецъ, отложивъ перо въ сторону и двинувъ кресло, воскликнулъ вслухъ:

— Нтъ! все не то!.. Этимъ только масла въ огонь подольемъ.

Его помощникъ капитанъ писалъ бумаги на другомъ стол у окна. Услыхавъ восклицаніе комиссара, онъ спросилъ, что его затрудняетъ.

Комиссаръ объяснилъ и въ заключеніе сказалъ, весь проникнутый печалью:

— Я знаю, что ложь всегда была свойствомъ, присущимъ всякому правительству. Необходимость вынуждаетъ каждое правительство прибгать къ мистификаціямъ. Объ истин толкуютъ многіе, но на дл истину устраняютъ, покуда не достигнутъ данной цли. Проповдники истины сегодня искренны, я допускаю. Но завтра они обратятся въ мистификаторовъ. Обманутыми же являются Богъ и народъ, во всякомъ случа: и тогда, когда мистификаторы гласно обращаются къ божественному праву, и тогда, когда они провозглашаютъ права человка. Революціи мняютъ одну за другой системы власти, но ложь все-таки не замняется правдой. Торжествуютъ исключительные люди, но не идеи, какъ бы он возвышенны и справедливы ни были. А вдь въ сущности идея — едина: она зовется Истиной… Правительство тоже едино, и повсюду имя ему — Ложь, какова бы ни была его форма…

— Позвольте, ваше сіятельство,— возразилъ капитанъ:— правительство всегда сила.

— Это такъ. Сила, провозглашающая, однако, себя правомъ.

— Во всякомъ случа правительство есть выраженіе воли большинства народа.

— Ахъ, нтъ,— грустно покачавъ головой, отвчалъ Фаньяно:— Христосъ былъ приговоренъ къ казни и умерщвленъ на Голго большинствомъ, тогда какъ Христосъ-то и являлся выразителемъ,— или представителемъ, какъ хотите,— всхъ страждущихъ и обремененныхъ. Мало того, Онъ былъ Истина, а Его послдователи, имя въ виду порабощеніе человческой совсти, стали впослдствіи проповдывать ложь. Царство лжи не есть царство правды. Царство лжи принадлежитъ обманщикамъ, хитрецамъ, лукавцамъ, себялюбамъ, мистификаторамъ. Это царство тхъ, кто наслаждается земными благами на счетъ тхъ, кто испытываетъ тяжкія лишенія. Это царство смлыхъ мистификаторовъ надъ простодушными и робкими тружениками.

— Я слышалъ,— началъ капитанъ, сдерживая ироническую улыбку:— что ваше сіятельство въ молодости принадлежали въ Париж къ клубамъ, которые проводили и проповдывали самыя крайнія идеи, къ тмъ, которые добивались казни Людовика XVI?

— Да,— отвчалъ ома:— все это было, и я былъ тогда горячимъ якобинцемъ. Но нынче я убдился, что правительство наиболе подходящее къ основной цли, т. е. благу народному, должно быть монархическое.

— Какъ! даже бурбонское?

— Отчего же нтъ, если только верховный правитель называется Генрихомъ IV или, напримръ, Карломъ III {Карлъ III Анжуйскій, родоначальникъ Бурбонской династіи въ королевств Неаполитанскомъ. Прим. пер.}. Отчего бы нтъ, если только король въ самомъ дл врно понимаетъ значеніе своей высочайшей миссіи, если онъ обладаетъ свтлымъ умомъ, честнымъ сердцемъ, если онъ движимъ благороднйшимъ изъ всхъ родомъ честолюбія — честолюбіемъ давать счастье возможно большему числу своихъ подданныхъ. Таковъ долженъ быть человкъ, именуемый избранникомъ Божіимъ. Душа его должна быть столь возвышенна, что онъ не пожертвуетъ благомъ послдняго своего подданнаго ради личныхъ страстей, ради личнаго честолюбія, что суметъ устоять противъ всяческихъ соблазновъ, направленныхъ къ совращенію его на ложный путь.

— Значитъ Наполеонъ Бонапартъ?— спросилъ капитанъ.

— Наполеонъ? Да, если бы онъ могъ отршиться отъ своей всепоглощающей страсти къ войн, къ побднымъ торжествамъ, къ неограниченному міровому господству. Словомъ, отъ всего, что заставляетъ его забывать, затмеваетъ въ ум его даже помышленія о неисчислимой масс страданій, которымъ подвергаетъ цлые народы его стремленіе къ яркому призраку, называемому славой.

Въ тотъ же день вечеромъ начались засданія военно-судной надъ плнниками комиссіи, въ которой предсдательствовалъ ома Фаньяно. Чрезъ четыре дня Рикардо, начинавшій поправляться отъ ранъ, былъ изъ своего заключенія приведенъ въ комиссію и приговоренъ къ разстрлянію, ибо французское правительство не признавало партизановъ воюющей стороной, но относилось къ нимъ, какъ къ разбойникамъ. Наканун казни, при содйствіи уцлвшихъ въ ночномъ сраженіи Піетро Торо и Викторіи, ему удалось бжать.

Врный слову, которое онъ далъ королев Каролин, онъ, не медля ни минуты, направился въ Сицилію.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Одна противъ всхъ.

XV.
Король умираетъ отъ скуки, англичане властвуютъ.— Королева и Фердинандъ IV въ царствіи земномъ и небесномъ.— Замыселъ и манифестъ ея величества.— Шпіоны Бентинка.

Прошло около двухъ лтъ. ожимъ Мюратъ благополучно-царствовалъ въ Неапол, именуясь королемъ неаполитанскимъ и признанный таковымъ большинствомъ европейскихъ дворовъ. А его величество Фердинандъ IV Бурбонскій, Божіею милостію король неаполитанскій, какъ онъ продолжалъ называться, и сицилійскій, чуть не умиралъ отъ скуки въ своемъ добровольномъ изгнаніи, на вилл Фикуцца (Ficcutzza). Эта вилла со своимъ паркомъ и охотничьими угодьями фактически представляла все, что осталось у него отъ обширнаго государства, которымъ онъ владлъ нсколько лтъ назадъ.

Да и въ предлахъ этой скромной собственности онъ свободенъ не былъ. Свобода его не простиралась дале занятія охотой, рыбной ловлей, излюбленной имъ гимнастикой весьма разнообразныхъ системъ да слушаніемъ по два раза въ день обдни въ своей домашней церкви.

Представитель Англіи лордъ Бентинкъ избавлялъ его отъ всхъ другихъ заботъ. Палата засдала въ Палермо, надъ неаполитанскимъ парламентомъ въ Неапол главенствовалъ оакимъ Мюратъ. По совту Бентинка, Фердинандъ IV передалъ бразды правленія своему старшему сыну, наслдному принцу Франциску, котораго и назначилъ своимъ генералъ-викарнымъ (Vicario generale). Францискъ былъ послушнымъ орудіемъ въ рукахъ англійскаго представителя, уже по одному тому, что ненавидлъ всеми силами души свою мать. Онъ всегда былъ готовъ поступать вопреки ея желаніямъ, ибо полагалъ, какъ, впрочемъ, и досел полагаютъ нкоторые историки, что Марія-Каролина Австрійская пыталась въ своихъ личныхъ видахъ отравить своего первенца.

Король сначала неохотно привыкалъ къ такой обстановк. Но покуда при немъ оставался еще его закадычный другъ, герцогъ Асколи, Фердинандъ кой-какъ мирился съ нею. Когда же его вынудили удалить и Асколи въ почетное изгнаніе въ Сардинію, то ему не съ кмъ было слова сказать по душ: вс остальные приближенные, которымъ онъ привыкъ доврять всю свою жизнь,— графъ Санъ-Марко, герцогъ Сангро, оба маркиза Чирчелло,— продались англійской партіи и обратились въ шпіоновъ Бентинка.

Единственно, чмъ въ этомъ положеніи былъ доволенъ старый король, это тмъ, что не былъ вынужденъ жить подъ одной кровлей съ женой, которая устроилась въ Кастельветрано, другой королевской вилл, довольно отдаленной отъ Фиккуццы. Правда, королева нердко посщала — и обыкновенно невзначай, какъ бы инкогнито,— своего супруга. Она не желала утратить остатки своего политическаго вліянія. Однако она, вроятно, съ тою же цлью, не простирала своего вліянія на его нжныя отношенія, къ красавиц-вдовушк, княгин Лучіи Партанна, которая помогала Франциску переваривать однообразіе жизни. Впослдствіи она играла видную роль въ исторіи Южной Италіи подъ именемъ свтлйшей герцогини Флоридіи, морганатической супруги Фердинанда IV {Въ Неапол досел цла во всемъ своемъ великолпіи лучшая въ город вилла Фдоридіана, старческое Nid d’amour Фердинанда посл паденія Наполеона и разстрлянія Мюрата. Нынче эта вилла принадлежитъ богачу американцу. Прим. перев.} Знала или нтъ Каролина Австрійская о старческой страсти своего мужа? Вроятно, знала, но не такая она была женщина, чтобъ задумываться о подобныхъ пустякахъ.

Совсмъ инымъ былъ занятъ ея безпокойный умъ, иного рода шипы вонзались въ ея сердце и тревожили ея гордость. Ненависть ея къ англичанамъ далеко превышала ненависть, которую она питала къ французамъ, лишившимъ ея престола неаполитанской королевы. Французы во всякомъ случа боролись съ нею открыто и честно, доблестью своею купили они побду. Характеръ и склонности Каролины были до крайности сложны. Одно свойство характера было почти несогласимо съ другимъ, одно свойство противорчило другому. Трудно было опредлить, гд кончалось доброе, гд начиналось злое. И то и другое всегда бушевало, рдко уравновшиваясь. Она обладала всми крупными пороками и не могла похвалиться ни одной изъ тхъ мелкихъ добродтелей, которыя людская масса ставитъ выше крупныхъ.

Но во всякомъ случа у нея была прирожденная склонность къ героизму, которая побуждала ее какъ бы невольно понимать безграничное честолюбіе и славолюбіе. Она восхищалась Бонапартомъ и гордилась тмъ, что худо ли, хорошо ли, а все-таки боролась съ нимъ.

Зато англичанъ она ненавидла. Она считала ихъ лукавыми, эгоистами. Они дйствовали хладнокровно, не спша, не нарушая даже вншняго этикета, и все-таки довели до того, что мужа ея держали подъ строгимъ надзоромъ въ Фиккуцц, а ее въ какомъ-то глухомъ сел. Они по-хозяйски распоряжались всей Сициліей, властвовали надъ подчинившейся желаніямъ лорда Бентинка палатой. Бентинкъ издавалъ законы отъ имени Фердинанда IV, законы, обременительные для итальянскаго населенія, но весьма выгодные для ненасытныхъ англичанъ.

Вотъ что терзало королеву. И не потому, чтобъ она сожалла о народ, у котораго отнимали послдніе признаки свободы, а потому, что всякому человку свойственно ненавидть въ другихъ свойства, которыми онъ самъ въ извстной степени обладаетъ. Каролина обвиняла англичанъ въ жестокости, въ самовластіи и въ то же самое время сама съ презрніемъ относилась къ народу за то, что онъ позволялъ безъ малйшаго протеста давить и грабить себя иноземцамъ.

Приближалась ночь, стемнло. Король въ ожиданіи ужина уже удалился въ свои аппартаменты, когда массивная карета, конвоируемая такъ называемыми верховыми конюхами, остановилась предъ главнымъ подъздомъ виллы Фиккуцца. Двери охранялись двумя неаполитанскими солдатами-инвалидами, которые съ разршенія англичанъ оставались еще на королевской служб. Швейцаръ только что было вошелъ въ свою комнату, дабы освободиться отъ тяжелой шляпы съ плюмажемъ, массивнаго жезла съ золотымъ шаровиднымъ шаромъ и прочихъ обременительныхъ атрибутовъ своего почетнаго званія. Заслышавъ шумъ экипажа, онъ поспшно выскочилъ на крыльцо, уже безъ кафтана, изумленный такимъ позднимъ визитомъ къ государю, который собирался было лечь спать. Швейцаръ намревался спровадить непрошеннаго гостя, какъ раздался громкій возгласъ солдата, стоявшаго на часахъ:

— Ея величество королева!

Каролина Австрійская проворно спустилась изъ экипажа, выждала, покуда вышла оттуда герцогиня Фаньяно, и, опершись на ея руку, прослдовала въ виллу. Швейцаръ кой-какъ наскоро облачился въ свои величавые доспхи и стоялъ вытянувшись со своей золоченой булавой наотмашь.

— Государь еще не почиваетъ?— спросила его королева.

— Полагаю, ваше величество, что его величество уже въ постели. Сейчасъ приходилъ мажордомъ приказывать тушить огни и замыкать двери.

Въ это время самъ старикъ-мажордомъ, предупрежденный уже камеръ-лакеемъ, спускался съ лстницы, низко поклонился королев и съ нкоторымъ оттнкомъ безцеремонности, пріобртенной сорокалтней службой при бурбонскихъ монархахъ, спросилъ:

— Что такъ поздно, ваше величество?

— Государь въ постели?

— Нтъ еще, ему только что подали кушать. Ваше величество найдете его въ столовой.

— Проводите меня въ мои комнаты. Я не хочу безпокоить государя. Доложите ему, когда онъ кончитъ ужинать, что я пріхала и желаю его видть.

— Государь передъ самымъ ужиномъ далъ мн письмо для пересылки вашему величеству завтра утромъ.

— Дайте мн теперь это письмо,— приказала Каролина, продолжая подниматься по лстниц.

Мажордомъ проводилъ королеву въ ея аппартаменты, очень рдко обитаемые, и оставилъ ее наедин съ Альмой.

— Ты устала, дитя?— спросила ее королева.

— Немножко.

— Такъ ложись себ въ постель. Если не заснешь до моего возвращенія отъ короля, то мы поговоримъ еще съ тобой.

Въ эту минуту вернулся мажордомъ, съ камеръ-лакеемъ, которые засвтили вс лампы. Онъ на серебряномъ подносик подалъ королев письмо отъ ея супруга.

Она не торопилась его читать, положила на столъ, не распечатывая, сбросила съ себя дорожную шаль и въ задумчивости снимала перчатки.

— Доложите мн, когда его величество откушаетъ,— обратилась она къ мажордому.

— Прикажете прислать сюда вашихъ камеристокъ?

— Нтъ, покуда он мн не нужны. Можете итти.

Старикъ, низко поклонившись, вышелъ, сопровождаемый камеръ-лакеями, и заперъ за собою дверь.

— Ты обратила вниманіе,— спросила королева у Альмы,— на нищаго, который появился изъ-за кустовъ у самой кареты и просилъ милостыню.

— Да, ваше величество,— замтила его.

— Это мой шпіонъ, онъ только что вернулся изъ Калабріи, куда я его посылала.

Лицо Альмы чуточку поблднло. Каролина продолжала.

— Изъ письма, которое онъ мн передалъ, я вижу, что, помнишь, тотъ юноша, который провожалъ насъ изъ маскарада въ Неапол и защитилъ насъ отъ ногодяевъ, что онъ хотя и былъ взятъ въ плнъ, хоть и убжалъ изъ темницы, но вотъ уже чуть не два года совсмъ исчезъ изъ Калабріи. Никто не знаетъ, куда онъ пропалъ.

Альма грустно выслушала эту новость.

— А между тмъ онъ мн особенно нуженъ въ эту минуту. Ты знаешь, какъ слпо онъ мн преданъ и какъ онъ неустрашимъ. Онъ мн далъ слово еще въ Фаньяно передъ моимъ отъздомъ пріхать въ Сицилію. Я и въ другихъ мстахъ пыталась его искать,— ничего…

— Если онъ далъ слово, то наврно прідетъ,— отвтила Альма.

— Прідетъ! Но когда? Тогда, когда вс мои усилія окажутся безполезными, когда восторжествуютъ мои враги, когда англичанамъ наконецъ удастся удалить меня, отправить въ изгнаніе. Они давно на это мтятъ. Ну, да я во всякомъ случа еще сумю бороться,— злобно сверкая глазами, восклицала королева.

Чтобы успокоить ее, Альма напомнила о письм короля, лежавшемъ на стол еще не распечатаннымъ.

— Ахъ, да,— вспомнила Каролина и, еще взволнованная и поглощенная иными размышленіями, вскрыла пакетъ. Чтеніе первыхъ строкъ вызвало на ея лицо презрительную улыбку. Въ письм стояло {Подлинникъ этого письма авторъ видлъ въ государственныхъ архивахъ бурбонскаго двора въ Неапол.}:

‘Моя дорогая Каролина.

‘Вс твои письма я получилъ современно, милый другъ мой, и благодарю тебя за нихъ. Они мн доставляютъ большое развлеченіе. А въ развлеченіи, признаюсь, я изрядно нуждаюсь. Рыбная ловля нынче совсмъ не мыслима, по многимъ резонамъ, а главнымъ образомъ потому, что рчонка Фикуцца почти совсмъ пересохла.

‘Помнишь блаженное время, когда мы съ тобою вмст ловили рыбу въ озер Фузаро въ Патріа, и сколько я продавалъ ее моимъ обычнымъ покупщикамъ {Мстности около Неаполя. Король Фердинандъ любилъ разыгрывать Гарунъ-Адь-Рашидэ, Вря въ свое инкогнито, онъ торговалъ продуктами своего спорта на рынкахъ, гд наблюдалъ, не обманываютъ ли народъ торгаши и не злоупотребляютъ ли своей властью полицейскіе.}. Конечно, я могъ бы устроить заводъ въ Солонта для ловли туна {Крупная морская рыба. Пр. пер.}. Бда только, что нынче не время для этой рыбы. Да еще и англичане, узнавъ, что я нахожусь на самомъ морскомъ берегу, чего добраго вообразили бы, что я собираюсь улизнуть изъ Сициліи. Конечно, это было бы съ ихъ стороны нелпостью. Куда я могу направиться? Въ Неаполь? Да, если бы Господу Богу и патрону моей столицы св. Януарію было угодно меня туда допустить. Ахъ, дорогая моя Каролина, нтъ и не будетъ на всемъ земномъ шар города прекрасне Неополя,

‘А покуда не остается у меня никакой утхи, кром охоты. Да и къ ней у меня какъ-то проходитъ влеченіе. Почти даже совсмъ не охочусь. Однако вчера убилъ кабана въ Чепеларскомъ лсу. Только что за дрянь здшніе кабаны. И сравнивать нельзя съ персанскими!

‘Мой капелланъ аккуратно дважды въ день служитъ для меня обдню. Случается даже три раза, это для меня великое утшеніе.

‘Обнимаю тебя

‘Твой Фердинандъ’.

‘P. S. Вскрываю письмо, чтобы сообщить теб новость. Моя сука, знаешь, съ. длинной рыжей шерстью, ощенилась: принесла четырехъ славныхъ щенковъ, и, кажется, вс четыре выживутъ.

‘Кстати слышала ты, что нашъ сынокъ Францискъ, мой генералъ викарный, нсколько дней страдалъ жестокими болями желудка…

‘Если хочешь, я теб пришлю одного изъ щенковъ! Очень смышленые и привязчивые’.

Прочитавъ это посланіе, Каролина нкоторое время не сводила съ него глазъ, покачивая головой. Потомъ какъ бы про себя (съ Альмой она не стснялась) презрительно и медленно произнесла:

— Вотъ чмъ занимается король, потомокъ Генриха IV и Людовика Великаго, въ то время, когда половина его подданныхъ борется съ чужеземнымъ врагомъ, а другая половина чуть не порабощена жадными, коварными британцами.

Она замолчала, сердито стиснувъ губы и нахмуря брови. Губы у нея дрожали отъ гнва. Вошелъ мажордомъ.

— Его величество король ожидаетъ ваше величество въ своемъ поко,— возгласилъ старикъ.

Королева поднялась, вышла и, сопровождаемая рядами камеръ-лакеевъ съ зажженными канделябрами, направилась къ аппартаментамъ Фердинанда IV.

Онъ былъ изумленъ позднимъ пріздомъ своей жены, которой вовсе къ себ не ожидалъ. Онъ былъ совершенно къ ней равнодушенъ какъ къ жен, но побаивался ея, она имла большое на него вліяніе, когда ее допускали до короля. Теперь онъ вышелъ къ ней навстрчу и старался скрывать свое дурное расположеніе духа, порожденное ея появленіемъ.

Фердинандъ IV, своякъ уже казненнаго Людовика XVI, зять Маріи-Терезіи, былъ, вообще говоря, мужчина красивый, высокій, мускулистый. Но было въ немъ что-то грубоватое, вульгарное. Особенно портилъ его огромный носъ, вслдствіе котораго онъ среди своихъ подданныхъ слылъ подъ прозвищемъ короля Носача (Re Nasone). Мускулы его тла были слишкомъ развиты гимнастическими упражненіями, къ которымъ онъ былъ весьма пристрастенъ. Однако старость брала свое, и тло начинало полегоньку дрябнуть.

Онъ приблизился къ королев съ широко распростертыми объятіями и прижалъ ее къ своей труди. Она весьма равнодушно отдалась его супружеской ласк.

— Какой добрый втеръ занесъ тебя ко мн, моя драгоцнная Каролина?— спрашивалъ онъ, ведя ее подъ руку въ свой кабинетъ.— Я какъ разъ сегодня написалъ теб письмецо. Виноватъ я передъ тобой: давно бы слдовало отвтить на твои посланія. Да что подлать? Такая на меня ужасная апатія нападаетъ. Къ тому же и писака я плохой. Ты вдь знаешь, что не больно-то я литературенъ… Вотъ ты ковчегъ всяческой мудрости и знанія…

— Не трудитесь, государь, я уже здсь получила ваше письмо.

— А, такъ теб извстно, что Заира ощенилась. Помнишь рыжую суку? Четырехъ молодцовъ мн подарила. Вотъ я ихъ сейчасъ покажу теб. Прелесть, что такое, прелесть! Для стойки на охот нтъ собаки лучше Заиры. Нюхъ какой! Какая выдержка! Какъ она это уставитъ свои ноги, пригнетъ морду къ земл, подыметъ хвостъ кверху, окаменетъ — ты можешь быть вполн увренъ, что либо перепелъ, либо куропатка, либо бекасъ у тебя все равно что въ ягдташ. Обидно только, что мои ноги не попрежнему мн служатъ. Помнишь, бывало, я въ одинъ день настрливалъ по ста двадцати бекасовъ. А теперь вотъ пробреду шаговъ сотню-другую, и ужъ никуда не годенъ.

Король грустно повздыхалъ.

— Вы, государь,— отозвалась она,— собирались, кажется, ложиться въ постель.

— Да, собирался. Но если ты хочешь сказать мн что-нибудь такое, что до завтра даже не терпитъ, такъ поговоримъ лучше теперь. Ты, кажется, также утомилась сдороги… А какая еще ты все красавица, и попрежнему пикантная такая. Словно женщина въ полномъ цвт лтъ. Г’ода бгутъ, а тебя какъ будто касаться не смютъ.

— Нтъ, я не утомлена,— рзко возразила Каролина:— я никогда не устаю, особенно, когда надо бываетъ подумать о серьезныхъ длахъ, о благ нашего несчастнаго королевства, о васъ, государь, о будущемъ нашихъ дтей…

— О!— воскликнулъ король, почесывая затылокъ всей пятерней, какъ истый неополитанскій простолюдинъ:— у тебя въ голов все еще зайчики бгаютъ.

— Мн, государь, необходимо переговорить съ вами наедин,— настойчиво отвтила она, замтивъ, что во время ихъ разговора неслышно, но съ низкими поклонами въ комнату вошли патеркапелланъ и двое придворныхъ, длившихъ изгнаніе короля.

— Значитъ, что-нибудь очень важное,— замтилъ король не то съ насмшкой, не то съ досадой и обратился къ своимъ придворномъ:— Потрудитесь удалиться, господа. Доброй ночи…

Патеръ, придворные, а за ними мажордомъ вышли.

— Ну, пойдемъ, пойдемъ, моя прелестная, въ спальную ко мн пойдемъ,— приглашалъ Фердинандъ жену.

Когда она вошла въ слдующую комнату, онъ, лукаво улыбаясь, потирая руки и молодецки потряхивая плечами, сказалъ:

— А что они о насъ съ тобой, Каролиночка, подумаютъ. А?.. Подумаютъ, что намъ съ тобой захотлось въ спальн остаться наедин. Вдь ты у меня еще такая хорошенькая, свженькая… Право, знаешь еще… еще такая…

— Ну, чего ты паясничаешь,— безцеремонно обратилась къ нему Каролина.— Самый послдній неаполитанскій лаццарони постыдился бы… Еще потомокъ Генриха IV и Людовика XIV, Карла III… А въ твоей столиц на трон сидитъ безстыдный конюхъ. Подумай, что и здсь въ Сициліи на престол не ты самъ, а глупая маріонетка, котораго ты туда посадилъ… Этотъ нашъ сынокъ, твой викарный, какъ лакей, во всемъ подслуживается нашимъ владыкамъ и ненасытнымъ грабителямъ англичанамъ… Между тмъ подавленный народъ проклинаетъ за это тебя самого.

Фердинандъ IV, усвшійся было на край кровати и собиравшійся сбросить кафтанъ, вдругъ поднялся во весь ростъ, лицо его выражало и скуку, и досаду, и изумленіе.

— Это ты затмъ только сюда и пріхала,— заговорилъ онъ раздражительно.— Какъ это я раньше не догадался? Ты вдь всегда появляешься сюда, чтобы меня мучить. Хоть бы пожалла немножко. Мало, что ли, у меня и безъ того непріятностей. Я потерялъ и сонъ и аппетитъ. Охота и та опостылла. Вотъ и бднаго Асколи услали отсюда. Я даже одинъ самъ съ собой не имю возможности оставаться. Изо дня въ день съ утра до ночи около меня шляются люди, которыхъ бы я давно послалъ ко всмъ чертямъ въ тартарары. Недоставало еще, чтобъ и ты надодала мн своими вздорными, безполезными причитаньями.

— Безполезными? Да, безполезными, потому что ты совсмъ распустился, трусишь. Униженій, которымъ тебя подвергаютъ, не вынесъ бы ни одинъ твой подданный. А ты терпливо, какъ волъ, шею подъ ярмо подставляешь.

— Волъ! Какія у тебя, право, сравненія, Каролина!— замтилъ король, то не лукаво, не то дурачливо.

Королева, не обративъ на его слова вниманія, продолжала:

— Безполезны мои совты будутъ до тхъ поръ, покуда ты не стряхнешь съ себя апатіи…

— Да, совсмъ это не апатія, а философское подчиненіе обстоятельствамъ.

— Подчиненіе обстоятельствамъ!— негодующе воскликнула королева, и въ глазахъ ея засверкали искры.— Да разв не ты законный король?.. Разв этимъ престоломъ не благословилъ тебя самъ Господь? Наше право твердо. Справедливость на нашей сторон.

— Такъ-то оно такъ,— позвывая, отозвался Фердинандъ.— Только у англичанъ есть кой-что посущественне: штыки ихъ солдатъ и пушки ихъ военныхъ кораблей.

— И у насъ будетъ то и другое… Какъ ни какъ, а наши калабрійцы все еще держатся. Подай имъ голосъ, кликни ихъ, одобри по-королевски — и у насъ еще могутъ быть и штыки и кинжалы. Очнись же наконецъ, тогда ты опять взойдешь на отцовскій престолъ.

— Я и не прочь, если бы достаточно было только ногу на ступени трона поднять. Я, однако, полагаю, что мы можемъ довести и этихъ проклятыхъ англичанъ до благо каленія, какъ ты своими безумными предпріятіями довела французовъ.

Король оживился, сонливость его словно пропала.

— Ну, будемъ обсуждать безпристрастно. Признайся, не ты ли сама была причиной нашихъ невзгодъ, убдивъ меня открыть доступъ въ наши порты сначала англичанамъ, а потомъ и русскимъ. Къ этому-то и придрался Бонапартъ: не обращая вниманія на наши увренія въ нейтралитет, онъ не поцеремонился прислать цлую армію воевать съ нами. Меня — по пословиц моихъ добрыхъ неаполитанскихъ лаццарони — холодной водой ошпарили. Ну, посуди сама, могу ли я, какъ ты совтуешь, пуститься еще Богъ знаетъ въ какое рискованное предпріятіе? Нтъ, душа моя, apr&egrave,s moi le dluge, какъ сказалъ мой дядюшка, или какъ онъ тамъ мн приходится — Людовикъ XV.

— А о спасеніи своей души ты думать, что ли, пересталъ?

— Къ чему это ты спасеніе души приплетаешь? Разв я не исповдываюсь аккуратно каждую пятницу? Разв не выслушиваю чуть не по три обдни въ сутки?

— Да вдь англичане еретики, папа очень недоволенъ, что мы имъ такъ поблажаемъ. Они враждебне мусульманъ отирсятся къ нашей святой католической религіи. А между тмъ хозяйничаютъ у насъ, прикрываясь твоимъ именемъ, правятъ столь благочестивымъ народомъ, какъ нашъ. Вдь это позоръ, за который намъ придется дать отвтъ Господу Богу!

Повидимому, этотъ аргументъ подйствовалъ на стараго короля. Онъ задумался. Королева продолжала говорить: подмтивъ произведенное на мужа впечатлніе, она спшила ковать желзо, пока горячо.

— Ужъ если ты ничего не хочешь сдлать для своего земного царства, позаботься хоть о царствіи небесномъ. Если обязанности короля стали теб не по силамъ, хоть о христіанскихъ-то обязанностяхъ позаботься, вдь ты сынъ святой апостольской католической церкви…

— Оно, конечно… я съ тобой согласенъ,— нершительно бормоталъ король.— Но все-таки я какъ-то…

— Кстати,— прервала его Каролина:— знаешь ты что-нибудь о новомъ закон для охоты, который англичане на дняхъ провели въ палат и противъ котораго твой сынъ, генералъ викарный, не посмлъ рта разинуть.

— Новый законъ?!— словно очнувшись, спросилъ король, у котораго еще не совсмъ угасла единственная страсть, охота.— Какой такой новый законъ?

— Такой, что впредь никто, а слдовательно и ты самъ, не иметъ права охотиться въ нкоторые мсяцы. Кром того, есть мстности, въ которыхъ охота на нсколько лтъ вовсе запрещается.

— Да возможно ли это!— сердито возразилъ Фердинандъ, даже въ лицо ему кровь бросилась.— Мало того, что престола меня лишили, что засадили въ эту поганую трущобу, гд присматриваютъ за мной, какъ за каторжникомъ, вздумали еще этого послдняго права лишить… Нтъ, Богомъ клянусь, не допущу. Это оскорбленіе. Это всякую мру превышаетъ… Не допущу, не допущу, хоть бы мн пришлось всю вселенную огнемъ сжечь…

Онъ вскочилъ, быстро заходилъ взадъ и впередъ по комнат, кусалъ себ руки и грозилъ кому-то невидимому въ воздух кулаками. Королева спокойно предоставляла ему бсноваться, когда же онъ достаточно отвелъ душу, обратилась къ нему почти нжно:

— Ну, полно, успокойся же, Фердинандъ. Твой гнвъ совершенно основателенъ, но онъ все-таки мшаетъ намъ спокойно обсудить дло. А между тмъ намъ съ тобой необходимо быть очень осмотрительными и разсудительными.

— Что же мы должны сдлать? Говори скорй, что нимъ теперь длать?— нетерпливо требовалъ Фердинандъ, остановясь предъ женой.

— Прежде всего надо, чтобъ ты мн доврялъ. Потомъ постарайся ничмъ, понимаешь ли — ничмъ, не выказать твоимъ окружающимъ, что мы съ тобой совщались о государственныхъ длахъ. За тобой вдь шпіонятъ еще усердне, чмъ за мной. Конечно, англичане и теперь знаютъ, что я у, тебя. Завтра, наврно, всми силами будутъ у тебя выпытывать, о чемъ мы толковали. И ты, пожалуйста, обо мн отзывайся хуже. Вдь теб не привыкать стать на меня жаловаться твоимъ приближеннымъ.

— Ну, что ты это говоришь, Каролина? Клянусь теб,— съ протестующимъ жестомъ перебилъ было король, но жена, пожавъ плечами, продолжала:

— Такъ вотъ ты скажи имъ, что я прибжала опять надодать теб давно надовшимъ теб и, по-твоему, неразршимымъ вопрос о моемъ приданомъ… Скажи имъ, что я не даю теб покоя, что чуть не оскорбляю тебя, что ты всякое терпніе потерялъ… Все въ этомъ род, я же, съ моей стороны, буду подготовлять средства для исполненія задуманнаго мною плана. Цль его — выпутать и тебя и меня изъ невыносимаго положенія… Только безъ твоего согласія я ни къ чему не приступлю, разумется. Когда же все будетъ готово, то я напишу теб письмо. Да ты слушай, пожалуйста, внимательно и не забудь, что я теб говорю… Вотъ въ этомъ письм будетъ сказано что-нибудь о приданомъ. Если ты мн отвтишь, что согласенъ… понимаешь…

Гнвъ короля, возбужденный охотничьимъ закономъ, уже охладлъ подъ вліяніемъ боле серьезныхъ опасеній, о которыхъ напомнила жена. Онъ прервалъ ее:

— Да что такое я пойму-то? Ахъ, ей-Богу, Каролина, не рискуй ты, пожалуйста, принимай въ соображенія препятствія, не довряйся ты слишкомъ тмъ, кто близокъ теб…

— Никому я, кром самой себя, не довряю. Благодаря нашимъ невзгодамъ и моей опытности, прежняя львица обратилась теперь въ лисицу.

— Въ тигрицу… Тебя наши враги зовутъ тигрицей.

Фердинандъ полагалъ, что сказалъ комплиментъ.

— Ну, пусть… въ тигрицу, которая давно могла бы спасти царство, если бы не была. окружена зайцами…

— Ужъ очень ты строга стала, Каролина… Да продолжай, продолжай. Это я такъ…

— Ну, такъ, когда ты получишь отъ меня письмо, ты будешь знать, что все подготовлено. И сейчасъ выдумай какой-нибудь предлогъ… охоту, что ли… узжай изъ Фикуццы и прямо въ Патрику. Тамъ тебя будетъ ждать князь Кассеро.

— Кассеро! Да вдь это отъявленный англофилъ!

— Былъ прежде… теперь — нтъ. Онъ вдь входитъ въ составъ кабинета министровъ, составленнаго этой ехидной, лордомъ Бентинкомъ. Но Бентинкъ поставилъ маркиза Бельмонте выше Кассеро. А ты знаешь, какъ Кассеро ненавидитъ Бельмонте. Зависть и ненависть заставили перваго перейти на нашу сторону… Такъ ты позжай въ Патрику, и Кассеро все теб разскажетъ. Онъ теб поможетъ и въ столицу, въ Палермо, пробраться. Какъ туда прідешь, тотчасъ же отправляйся во дворецъ. Тамъ ты прикажешь обнародовать манифестъ. Я его уже изготовила. Вообще объявишь, что вновь самъ будешь править королевствомъ, такъ какъ здоровье твое вполн окрпло.

— А англичане-то?

— Около дворца къ тому времени стянутся до двадцати тысячъ преданныхъ теб вооруженныхъ людей. Частію сицилійцы, частію калабрійцы. Этого достаточно, чтобы оградить тебя и держать англичанъ въ узд.

— А ты сама?

— Я буду тамъ, гд больше нужно.

Фердинандъ безмолвно глядлъ на жену. Любви къ ней онъ давно не испытывалъ, за многое основательно упрекалъ ее. Но въ эту минуту онъ почти любовался ею,— столько въ ней было ршимости, стремительности. Невольно онъ — человкъ безъ воли — подчинялся, по крайней мр въ эту минуту, энергичной женщин.

— Что же это за манифестъ ты написала?— спросилъ онъ.— Покажи-ка.

Она вынула и развернула листъ бумаги. Едва ли бы самый свободолюбивый членъ сицилійской палаты сумлъ написать лучше и боле либерально-демократично воззваніе монарха къ народу. Въ этомъ воззваніи между прочимъ говорилось:

‘Народъ есть истинный носитель верховной власти, государь считаетъ себя только верховнымъ охранителемъ законности’. Король обязывался въ самомъ непродолжительномъ времени даровать широко-либеральную конституцію и утвердить независимость Силиціи на новыхъ, демократическихъ началахъ.

Все это Каролина прочитала государю. Онъ ее слушалъ внимательно. Но лицо его выражало и досаду и крайнее изумленіе.

— И ты, ты сама совтуешь мн обратиться къ народу съ такими посулами,— заговорилъ онъ, когда жена кончила чтеніе.— Да разв помазанникъ Божій можетъ унизиться до такихъ рчей?..

Каролина предвидла, что ея проектъ произведетъ непріятное впечатлніе на короля, и приготовилась отвтить. Она иронически улыбалась.

— Если бы мессеръ Николо Макіавелли написалъ вмсто своего политическаго руководства государямъ руководство для охоты, ты бы его давно прочиталъ. А политическаго трактата ты и не раскрывалъ… Ну, полно. Пожалуйста, не приходи въ ужасъ отъ громкихъ словъ и фразъ новаго современнаго стиля. Народъ везд ребенокъ, общаніями и пріятными словами его везд можно подкупить… Вашъ же Макіавелли говоритъ, что всякое средство хорошо, лишь бы вело къ цли, что кто хочетъ одержать верхъ — долженъ бороться тмъ же оружіемъ, какъ и его противникъ. Разв англичане не умасливали насъ точно такими же общаніями? А какая имъ нужда въ независимости сицилійскаго народа? Вовсе не о нашей свобод или о представительныхъ правахъ націи они заботятся. Имъ хочется хозяйничать въ нашихъ портахъ, скупать повыгодне сицилійскую сру да апельсины. Они только пыль въ глаза пускаютъ своими рчами о независимости. Все это слова, слова и слова, которыя очень нравятся простакамъ… Ну, и мы подобную же пыль станемъ пускать въ глаза, когда намъ выгодно. Покуда они станутъ себ глаза протирать, мы успемъ заготовить и пушки и штыки. Задумываться тутъ не надъ чемъ. Такъ испоконъ вка поступали вс короли, вс завоеватели, вс проповдники. Вс морочили народъ. Такъ всегда было и такъ всегда будетъ.

При этихъ словахъ Каролина встала, подошла къ письменному столу, обмакнула перо въ чернила и поднесла королю вмст съ заготовленной бумагой.

— Да ршайся же, подписывай.

Фердинандъ хмурился и колебался.

— Подписать?— пробормоталъ онъ.— Сейчасъ же подписать? Помилуй! Мн необходимо еще поразмыслить… Мн надо прежде…

— Медлить, другъ мой, невозможно. Послзавтра я должна буду заявить о твоей прокламаціи главарямъ братства св. Павла. Ты знаешь, что это великое учрежденіе устроило Сицилійскія вечерни, благодаря ему, были перерзаны и изгнаны изъ Сициліи вс французы… Теперь это братство возникло вновь, чтобы истребить англичанъ, какъ пятьсотъ лтъ назадъ истребило анжуйцевъ.

— Какъ это ты все помнишь!— съ непритворнымъ изумленіемъ воскликнулъ король.

Фердинандъ не любилъ занимать государственными длами, потому что онъ всегда сознавалъ чистосердечно свою неспособность, и это его простодушіе не разъ помогало Каролин настаивать на своемъ.

— Да полно же раздумывать, подпиши,— сказала она ему и настойчиво и вмст ласково, какъ говорятъ съ дтьми.

Еще нсколько секундъ онъ колебался, но все-таки подписалъ и, облегченно вздохнувъ, молвилъ:

— Ну, кажется, теперь все… Могу я теперь въ постель лечь? Мн на зар встать надо, я и обдню раннюю приказалъ капеллану служить чмъ свтъ. На охоту… Мн сегодня доложили, что въ той сторон лса егеря обложили великолпнаго звря.

Королева тоже была очень довольна. Положивъ свою блую руку на плечо мужа, она замтила:

— Значитъ, мы съ тобой заодно. Все налажено.

— Налажено, налажено. Ради Христа не будемъ больше объ этомъ разговаривать,— нетерпливо возразилъ государь, позвонилъ и, когда вошли придворные, даже нжно простился съ женой.

Однако, какъ ни осторожно налаживала дло Каролина, какъ ни была она уврена, что ихъ никто не могъ подслушивать, Бентинкъ (какъ изслдовано позднйшими историками) зналъ о совершившемся ране, чмъ ея величество утромъ рано покинула Фикуццу. Представитель Великобританіи щедро оплачивалъ услуги придворныхъ шпіоновъ.

XVI.
Братство св. апостола Павла.

Недалеко отъ порта Трапани {Прибрежный портовый городъ въ Сициліи. Пр. пер.}, въ открытомъ мор высится угрюмый утесистый островокъ Мальконсильо. Онъ необитаемъ. Если врить преданію, тутъ извстный патріотъ, ненавистникъ французскаго владычества Прочида, полтысячи лтъ назадъ собиралъ заговорщиковъ подготовлявшихъ Сицилійскія вечерни.

Ночь была темная, беззвздная. Городъ Трапани и его портъ были окутаны безмолвнымъ мракомъ. Свтъ немногихъ лампадъ, теплившихся на перекресткахъ предъ иконами, и рдкихъ фонариковъ, мерцавшихъ на судахъ, которыя стояли въ гавани, скудно освщалъ темные, узкіе переулки и робко отражался въ масс черной воды.

Изъ гавани по направленію къ Мальконсильо отплыла лодка съ двумя гребцами- и рулевымъ. Вс они были въ широкихъ плащахъ, а на лицахъ имли черныя маски. Рулевой поглядывалъ на берегъ, остававшійся сзади. Не взирая на ночную тьму, онъ замтилъ, что какой-то челнъ съ однимъ гребцомъ отчалилъ изъ одной бухточки и словно слдилъ издали за ихъ лодкой.

— Это шпіонъ,— шепнулъ рулевой товарищамъ-гребцамъ.— Надо его захватить раньше, чмъ онъ сообразитъ, куда мы демъ.

Лодка, описавъ полукругъ, направилась назадъ, нсколько длинныхъ загребовъ, и она приблизилась къ челну. Челнъ обратился было въ бгство. На немъ дйствительно былъ только одинъ человкъ. Лодка нагнала его, оба гребца ловко вскочили въ челнъ. Что-то бухнуло въ воду, гребцы, оставивъ челнъ, опять сли въ лодку. Тишина. Они опять повернули къ своей цли. Добравшись до утеса, они завели свою лодку въ небольшую, незамтную съ моря бухточку, гд уже стояли нсколько ране ихъ приплывшихъ водокъ и челновъ. Затмъ вс трое, предшествуемые рулевымъ, сошли на берегъ. Въ центр острова ихъ ожидало нсколько человкъ. Вс послдніе, какъ и вновь прибывшіе, были въ плащахъ одинаковаго цвта и покроя. Рулевой, еще не доходя до ожидавшей его группы, рзко свистнулъ, искусно подражая ночной птиц. Ожидавшіе тотчасъ же расположились кругомъ. Безмолвіе было полное.

Повидимому, свиствшій былъ старшина. Онъ, ставъ въ центр круга, произнесъ тихо: ‘пароль?’ И потомъ, подходя къ каждому изъ остальныхъ по одиночк, выслушивалъ завтное слово, подставляя свое ухо. Окончивъ поврку, онъ опять вышелъ въ средину круга, вынулъ изъ-подъ плаща потаенный фонарь, кидавшій небольшой кругъ свта на землю, и тихо произнесъ:

— Между нами есть шпіонъ. Онъ выдалъ себя, произнося сію минуту неправильно пароль ‘Сицилія’ {Въ дни Сицилійскихъ вечеренъ обжившихся въ стран французовъ узнавали по произношенію слова чечи (сухой горохъ), которое заставляли произносить всхъ сомнительныхъ. Если подозрительный человкъ выговаривалъ хорошо, его оставляли въ поко. Если нтъ — убивали. Вс французы, какъ XIII в., такъ и XX в., звука че буквально произнести, не могутъ.}. Приглашаю всхъ открыть ваши лица.

Старшина самъ первый снялъ маску и отбросилъ назадъ капюшонъ-шапочку, покрывавшій дотол его голову: красивую голову, мужественное лицо настоящаго сицилійскаго типа Это былъ мужчина зрлыхъ лтъ.

Вс послдовали его примру. Онъ обошелъ весь кругъ, освщая каждое лицо особо своимъ фонарикомъ.

— Вотъ предатель!— воскликнулъ онъ, остановясь предъ однимъ изъ собратій.— Схватите его.

Приказаніе было исполнено мгновенно. Старшина продолжалъ:

— Этотъ предатель англичанинъ. Англичанинъ осмлился забраться къ намъ, конечно, для того, чтобы выдать нашу тайну палачамъ народа сицилійскаго. Я только что потопилъ шпіона, который вздумалъ было слдить за нашей лодкой, а здсь я нашелъ другого. Да схоронится тайна св. апостола Павла въ пучин морской вмст съ ея похитителемъ.

Виновный даже не пытался ни оправдываться, ни защищаться. Онъ понималъ, что это было безполезно. Ему закляповали ротъ, связали по рукамъ и по ногамъ веревками. Четыре человка унесли его во мракъ, къ обрыву утеса. Опять что-то грузно бухнуло въ воду. Четыре человка, какъ тни, изъ мрака вернулись на свои мста.

— Жестокая необходимость вынуждаетъ насъ поступать жестоко,— печально, но торжественно произнесъ старшина.— Если бы даже нашъ статутъ насъ къ тому не обязывалъ, то все-таки мы не могли бы поступать иначе ради нашей собственной безопасности, ради будущаго нашей родины. Наглость нашихъ враговъ безгранична, она ужасаетъ меня. Правительство не дале, какъ вчера, казнило семерыхъ изъ нашихъ… нтъ… я не считаю себя въ прав сказать ‘нашихъ братьевъ’, хотя мученическая кончина и отказъ что-либо сообщить врагамъ о нашемъ союз служатъ достаточнымъ оправданіемъ и искупленіемъ для нихъ. Но я не могу назвать этихъ несчастныхъ братьями, потому что они, будучи членами союза, вмсто того, чтобы наносить удары во имя отечества и на пользу родины, наносили удары нашимъ врагамъ, правда, но въ своихъ личныхъ видахъ: ради тщеславія, корыстолюбія, честолюбія. Я ихъ не могъ спасти отъ казни уже потому, что они нарушили уставъ, въ врности которому мы вс поклялись, и, слдовательно, должны были подвергнуться тяжкому наказанію и съ нашей стороны. Тотъ, кто, злоупотребляя принадлежностью къ нашему обществу, облегчаетъ себ личную месть, хотя бы за брата, за отца, долженъ быть смертію казненъ. Все, безусловно все, должно уступать верховной, священной обязанности, добровольно, но клятвенно взятой нами на себя: создать независимость и свободу нашей обожаемой Сициліи. Тотъ, кто растрачиваетъ свои силы и энергію на достиженіе личныхъ цлей, т, кто безнравственными поступками позорятъ наше общество, какъ и т, кто не умютъ хранить тайны братства, должны быть казнены смертію. Тмъ не мене я долженъ заявить, что наши преступные братья, вчера казненные въ Палермо, сохранили тайну общества. Простимъ же имъ остальное и помолимся Господу Богу объ упокоеніи душъ ихъ.

— Аминь — произнесли хоромъ вс предстоящіе, и нсколько минутъ безмолвствовали, мысленно молясь за казненныхъ. Потомъ снова заговорилъ старшина:

— Братья, нынче время для насъ тяжелое: за нами слдятъ, грозная опасность преслдуетъ насъ. Среди насъ есть еще новички. Да и у насъ, стариковъ, можетъ дрогнуть иной разъ сердце. Поэтому я прошу васъ разршить мн напомнить о происхожденіи и цляхъ нашего учрежденія. Старинное, основанное въ XIII вк братство св. Павла было оклеветано впослдствіи многократно. Между тмъ у него была одна идея, одна цль — независимость дорогой Сициліи, этого обширнаго острова, обильно одареннаго Богомъ земными благами, но непрестанно злосчастнаго. Его населеніе никогда не переставало стремиться къ свобод, и никогда не наслаждалось свободой. Мы всегда были рабами то одного, то другого чужеземца. Наши предки, принадлежавшіе къ братству, пытались по возможности бороться съ проявленіями общественной несправедливости: они карали подкупныхъ судей, карали мощныхъ феодаловъ, давившихъ слабыхъ и бдныхъ, они мстили за обиды, нанесенныя невиннымъ и безсильнымъ, словомъ, имъ желалось общественное благоустройство и довольство обосновать на частномъ благоденствіи. Въ то же время они никогда не упускали изъ виду высшей цли общества. Не разъ удавалось имъ приблизиться къ ея осуществленію. Но только приближаться. Время и неудачи постепенно ослабили силы братства, цлыя соціальныя и политическія катастрофы обрушивались на него. Отъ него къ ближайшему намъ времени оставалась только одна тнь. Тогда-то нкоторые задумали реформировать братство. Оно вновь возникло нынче въ вид конгрегаціи дворянъ {Конгрегаціями въ Италіи назывались еще въ средніе вка добровольно формировавшіяся общества кооперативно-евангельскаго характера, цли ихъ были благотворительныя но преимуществу. Разныя общественныя группы имли свои собственныя конгрегаціи: помогали взаимно (а также и постороннимъ) въ нужд, въ болзни, хоронили безплатно бдняковъ (особенно во время эпидеміи). Конгрегаціи въ нсколько измненномъ вид существуютъ и нын, особенно на юг. Есть конгрегаціи ученыхъ, художниковъ, ремесленниковъ, торговцевъ и и т. д. Каждая изъ нихъ иметъ на кладбищахъ участки земли для своихъ членовъ. Прим. пер.}. Но эта форма служитъ только вншнимъ прикрытіемъ. Подъ благотворительной дятельностью кроется боле глубокая и широкая, тщательно маскированная дятельность — патріотически-освободительная. Мы, врные завтамъ нашихъ отцовъ, воодушевлены одинаковыми съ ними стремленіями и желаніями. Мы преслдуемъ цли нашихъ предковъ, только добиваемся ихъ иными средствами. Мы. многое уже совершили, совершимъ еще больше. Города и провинціи Катанья, Кальтажироне, Минео уже присоединились къ намъ вполн. Въ Мессин и Палермо нашихъ очень много. Намъ недостаетъ одного только — верховнаго вождя. Здсь теперь собрались представители всхъ провинцій. Я позволю себ предложить вамъ лицо, около котораго мы можемъ организовать нашъ центръ.

Слушатели стали перешептываться между собой. Очевидно, что ихъ любопытство было сильно возбуждено и они съ великимъ нетерпніемъ ждали дальнйшихъ объясненій. Старшина продолжалъ:

— Намъ необходимо — и для собственной пользы, и ради устраненія вмшательства Европы — организовать правительство прочное, твердое, и, конечно, мы должны руководиться принципами преемственнаго легитимизма. Всякое увлеченіе утопіями можетъ повредить благороднйшему предпріятію. Идея должна оставаться всегда независимой и отъ личности и отъ имени. При настоящихъ обстоятельствахъ намъ слдуетъ остановиться на имени, которое гарантируетъ намъ успхъ въ борьб съ англичанами, можетъ быть, въ войн съ англичанами даже…

Ораторъ нсколько замялся, какъ бы затрудняясь высказать достаточно сильно свою ненависть къ англичанамъ.

— Да, война, война!— наконецъ воскликнулъ онъ:— война съ этими ненавистными, наглыми торгашами. Они насъ лично тиранятъ, а нашу бдную родину безсовстно грабятъ.

— Врно! Правда!— раздались возгласы въ толп предстоящихъ.

— Я, какъ и многіе изъ васъ, разоренъ и оскорбленъ. Англичане погубили моего сына, единственнаго наслдника доблестнаго имени графовъ Бученто, за то, что онъ хотлъ жениться на двушк, которая нравилась высокопоставленному англичанину. Они обвинили бднаго юношу въ небываломъ государственномъ преступленіи и добились его казни.

Нсколько секундъ прошли въ молчаніи: графъ былъ слишкомъ взволнованъ.

— Въ эту минуту на томъ самомъ утес, на которомъ безстрашный Прочида въ XIII вк подготовлялъ сотоварищей къ нанесенію окончательнаго удара иноземному владычеству, здсь, на остров Мальконсильо, гд зародилась мысль о сицилійскихъ вечерняхъ пятьсотъ лтъ тому назадъ, и мы должны обсудить предстоящій намъ образъ дйствій. Будемъ же слдовать по стопамъ Прочиды: лукавству противопоставимъ лукавство, жестокости — безпощадности. Не станемъ тратить силъ на сомнительныя попытки, накопимъ мощь для нанесенія столь же ршительнаго доблестнаго удара, каковымъ оказались Сицилійскія вечерни — въ Палермо. Вамъ извстно, что теперь въ Палермо у насъ много единомышленниковъ, что въ Палермо выгодне всего поднять наше знамя. По для организаціи въ столиц нашей партіи, для подготовки ршительнаго шага надо, чтобы кто-либо изъ насъ, возстановителей братства св. Павла, находился въ Палермо. Братья, кто изъ васъ желаетъ туда отправиться?

— Я готовъ!— отозвался одинъ изъ братьевъ и выступилъ впередъ.

— Вы, кавальере Біази,— воскликнулъ графъ Вученто.— Несомннно, вы самый подходящій человкъ. Только имйте въ виду, что благороднйшая обязанность, которую вы на себя примете, сопряжена съ большими опасностями. Достаточно ли вы себя чувствуете окрпшимъ. Вы вдь только что освободились отъ тюремнаго заключенія, гд протомились три года. Васъ неоднократно подвергали жестокой пытк. Кром того, наши враги не пощадили семьи вашей. Ваше сердце истерзано.

Біази настаивалъ, утверждая, что, искалченный пыткой и тюрьмой, онъ чувствуетъ себя вполн сильнымъ для выполненія завидной миссіи. Вся предстоящая братія единодушно согласилась на его желаніе.

— Однако прежде, чмъ разстаться съ вами,— обратился къ товарищамъ Біази,— я долженъ предъявить важное обвиненіе противъ одного изъ нашихъ братій, а именно противъ маркиза Артале, недавно назначеннаго въ Мессину главнымъ комиссаромъ {Губернаторъ. Прим. пер.}. Онъ креатура англичанъ.

‘Онъ предатель!’ ‘Палачъ для своихъ земляковъ!’ — воскликнули нкоторые изъ окружавшихъ.— ‘Смерть ему!’

— Да. Но я все-таки считаю себя обязаннымъ пояснить мое обвиненіе. Можетъ быть, не всмъ вамъ извстны поступки Артале. Какъ только онъ вступилъ въ должность, вся Мессина была объята терроромъ, слезы льются теперь въ семьяхъ, а человческая кровь безъ мры проливается въ тюрьмахъ. Сотни гражданъ ввергаются ежедневно въ темницы, для этого достаточно неосторожнаго слова, пустого подозрнія, безыменнаго доноса. Иногда полиція хватаетъ людей завдомо неповинныхъ, только для того, чтобъ угодить какому-нибудь англичанину, даже простому британскому солдату. И въ какихъ тюрьмахъ держатъ этихъ несчастныхъ — въ подземельяхъ, гд нельзя встать на ноги, а иногда и ссть невозможно. Всхъ ихъ заковываютъ въ цпи. Забываютъ о нихъ по цлымъ недлямъ и мсяцамъ. Только по краюх заплеснвшаго хлба кидаютъ, какъ собакамъ. А знаете еще, какъ съ ними обращаются? Здорово живешь, бьютъ палками и жгутами изъ бычачьихъ жилъ. Кром того, нердко по произвольному распоряженію начальства пытаютъ: жгутъ тло раскаленными прутьями, рвутъ ногти… Страшно подумать, что всмъ этимъ распоряжается сициліецъ, принявшій такую отвратительную власть кровопійцы изъ рукъ англичанъ.

— Кавальере Біази,— строго спросилъ графъ Бученто:— можете ли вы поручиться вашей головой въ справедливости всхъ сообщенныхъ вами фактовъ?

— Клянусь предъ вами, братья, и предъ Всевышнимъ, что я говорю правду. Если сомнваетесь, осмотрите мое тло, на которомъ еще сохранились явственно зловщіе рубцы, слды истязаній, которымъ меня подвергали. Мсяцъ въ тюрьм старитъ человка боле, чмъ десять лтъ на свобод. Господу угодно было сохранить мою жизнь, полагаю, для того, чтобы я могъ непреложно засвидтельствовать предъ вами потрясающую правду. Я, каваліере Біази, считаю себя въ прав требовать смертнаго приговора Для этого палача и измнника.

— Братья,— опять строго спросилъ Бученто:— т, кто не согласенъ на предложеніе, пусть выйдутъ впередъ и заявятъ причины отказа.

Никто не вышелъ.

Согласно уставу общества старшина троекратно повторилъ запросъ, и все-таки никто не шевельнулся. Тогда онъ спросилъ:

— Признаете ли вы, братья, по чести и по совсти, что маркизъ Артале совершилъ поступки, за которые долженъ быть казненъ смертью?

— Да,— какъ одинъ человкъ, отвчали вс члены общества.

— Въ такомъ случа я, графъ Бученто, старшина братства св. Павла, въ силу предоставленной мн власти, въ виду только что происходившаго между нами совщанія, приговариваю къ смертной казни маркиза Артале, главнаго мессинскаго комиссара, и возлагаю исполненіе приговора на собрата нашего Акардити совмстно съ братомъ Ломбарди.

Оба поименованныхъ лица, со словами: ‘мы готовы’, приблизились къ старшин, который благословилъ ихъ.

Посл нкотораго молчанія изъ рядовъ предстоящихъ членовъ послышался такой вопросъ:

— Намъ остается еще узнать, кто человкъ, около котораго мы обязаны будемъ сплотиться, чье имя явится выраженіемъ нашихъ стремленій.

— Фердинандъ IV, король Неаполя и Сициліи,— отвчалъ старшина, но какъ-то не сразу и нершительно отвчалъ.

Ропотъ изумленія пробжалъ въ толп заговорщиковъ. Графъ Бученто понялъ, что это значитъ, и поспшилъ объясниться:

— Да, братья, Фердинандъ IV. При нашемъ содйствіи онъ получитъ возможность возстановить свои попранныя права и отомстить англичанамъ за униженія, которымъ они подвергаютъ помазанника Божія. Фердинандъ IV малодушный человкъ, онъ убжалъ изъ Неаполя, а здсь безо всякаго сопротивленія подчинился чуть не заточенію, онъ добровольный плнникъ въ сущности. Я не могу этого отрицать. Но тмъ не мене надо имть въ виду, что предъ всей Европой его личность гарантируетъ миролюбіе и законность нашего братства по отношенію къ установляемому нами правительству. Намъ не слдуетъ увлекаться мечтами. Если мы, изгнавъ англичанъ, объявимъ республику, какъ многіе изъ васъ желаютъ, то мы возстановимъ противъ нашего отечества всхъ европейскихъ государей, не исключая французскаго императора. Если бы мы возвели на сицилійскій престолъ какого-нибудь иностраннаго принца крови, то, во-первыхъ, возбудили бы зависть всхъ остальныхъ царствующихъ домовъ. А, во-вторыхъ, едва ли бы улучшили положеніе нашей родины. По всей вроятности, мы, безъ всякой для нея выгоды, перемнили бы только хозяина. Словомъ, благоразуміе вынуждаетъ насъ поднять бурбонское знамя, которое Европа и не оспариваетъ у Фердинанда. Вы говорите, что онъ робокъ и малодушенъ. Это такъ. Но за нимъ стоитъ женщина, которая отваживалась и въ эту минуту отваживается еще открыто бороться съ французами.

— Это вы о Каролин Австрійской?— раздались еще боле изумленные и недовольные голоса.

— Да, о Каролин Австрійской. Пусть она кровожадная тигрица, пусть она развратница, бывшая любовница и Актона {Любовники Каролины. Отношенія ея къ лэди Гамильтонъ нкоторые приравниваютъ къ отношеніямъ ея сестры Маріи-Антуанетты къ графин Ламбаль, съ той разницей, что послдняя была кротка и въ политику не вмшивалась, а Гамильтонъ и въ нравственномъ и въ политическомъ отношеніи вредно, въ ущербъ націи вліяла на неаполитанскую королеву. Пр. пер.} и жестокаго Караманика, пусть ея дружба съ лэди Гамильтонъ постыдна. Вы вдь на это намекаете, братья. Но что же изъ этого? Что намъ за дло, изъ какого желза скованъ мечъ, если онъ можетъ разить врага? Англичане теперь смертельно ненавидятъ Каролину Австрійскую потому, что имъ приходится весьма серьезно съ нею считаться. Съ точки зрнія нашего дла это одно уже хорошо ее рекомендуетъ. Провидніе нердко даетъ въ руки человку презрнное орудіе, при помощи котораго достигается высокая цль. Передовые французскіе революціонеры, пропагандировавшіе ученіе о правахъ человка, сами далеко не были образцами добродтели… А знаменитые завоеватели, мудрйшіе законодатели, геніальные умы, которымъ человчество столькимъ обязано,— разв многіе изъ нихъ не были порочными людьми, не обладали отвратительными позорными наклонностями?

Заговорщики понемногу стали сдаваться.

— Хорошо,— говорили они.— Пожалуй, она можетъ быть полезна. Но восприметъ ли она наши принципы? Извстно ли ей, что мы боремся не только за политическую независимость, но и за гражданскую свободу Сициліи.

— Манифестъ, который король долженъ подписать по настоянію своей жены, написанъ мною. Тамъ ясно выражено, что король есть только верховный охранитель закона, что настоящій хозяинъ націи самъ народъ. Если Фердинандъ подпишетъ этотъ манифестъ, значитъ, онъ вступитъ въ союзъ съ нами.

— Король, пожалуй, и подпишетъ манифестъ нынче. А при первомъ удобномъ случа изорветъ его въ клочки.

— Тогда мы свергнемъ клятвопреступника съ престола.

Мннія братьевъ св. Павла были разнорчивы. Они долго не могли столковаться. Наконецъ одинъ изъ нихъ спросилъ старшину:

— А какую матерьяльную поддержку можетъ оказать Каролина нашему длу?

— Она уже призвала въ Сицилію нсколько сотенъ отборнйшихъ, испытанныхъ калабрійскихъ воякъ. Этотъ, отрядъ она будетъ содержать на свой счетъ.

Такой аргументъ подйствовалъ въ пользу предложенія графа Вученто…

— Однако, братья,— обратился онъ къ заговорщикамъ,— ночь на исход. Намъ пора разойтись. Полагаетъ ли наше настоящее собраніе, что въ случа подписи королемъ прокламаціи я могу войти съ нимъ въ соглашеніе отъ имени нашей конгрегаціи.

— Да, да, можете,— отозвалось большинство. Меньшинтство было весьма немногочисленно, оно не возражало боле.

— Значитъ, по домамъ!— объявилъ старшина.— О дальнйшемъ я васъ всхъ извщу извстнымъ вамъ путемъ. Намъ надо работать очень осторожно. Вс мы должны помнить что по уставу всякая неосторожность по отношенію къ тайнымъ дяніямъ братства карается, какъ измна,— смертной казнью. До свиданья, братья. Да поможетъ вамъ Богъ!

Каждый изъ заговорщиковъ направился къ своей лодк. Ночной мракъ вскор поглотилъ изъ виду ихъ лодки.

Старшина графъ Бученто одинъ остался на остров. Ему еще до восхода солнца предстояло свиданіе съ ея величествомъ по длу, только что ршенному братствомъ.

XVII.
Королева въ Черной башн.— Возвращеніе Рикардо.— Англичане пытаются произвести обыскъ въ жилищ королевы.

Вернувшись на другой же день изъ Фикуццы въ Кастельветрано съ либеральнымъ манифестомъ, подписаннымъ Фердинандомъ IV по ея настоянію, королева ршила на слдующее утро перебраться временно въ Toppe Hepa (Черная башня).

Роскошная вилла Кастельветрано была постояннымъ въ Сициліи мстопребываніемъ Каролины, отведеннымъ ей англичанами, во всякомъ случа терпимымъ ими. Черная башня отстояла отъ виллы всего нсколько верстъ, она принадлежала также королев, которая изрдка удалялась туда, чтобы подышать морскимъ воздухомъ и отдохнуть отъ придворнаго этикета, окружавшаго все-таки ее и въ большомъ нагорномъ помсть.

Черная башня стоитъ почти у самаго моря, въ ущельи, образуемомъ сходящимися съ обихъ сторонъ утесистыми холмами, между которыми быстро несется довольно широкій горный потокъ. Башня была выстроена нсколько вковъ тому назадъ,— подобно множеству другихъ, сохранившихся и досел,— для защиты береговъ Сициліи отъ нападенія сарацинъ и пиратовъ. Почти вс эти башни квадратны, помстительны, стны ихъ необычайно толсты. Каролина просто, но удобно приспособила башню для своихъ пріздовъ и гостила тамъ безо всякой свиты: Альма Фаньяно, довренная камеристка и искренно преданный государын негръ Джіованни сопровождали ее въ этотъ разъ, какъ и въ предыдущіе.

Основательно или нтъ, Каролина полагала, что англійскіе шпіоны слдятъ за нею мене усердно здсь, чмъ въ Кастельветрано. На трехъ же упомянутыхъ лицъ она вполн полагалась. Можетъ статься, она нердко прізжала въ башню просто отдохнуть. Но нынче она прибыла туда за дломъ, о которомъ, разумется, не повдала даже Альм, хотя вечеромъ, когда он об оставались наедин, изумила ее, а именно сообщила, что она, королева, на маленькой лодк съ извстнымъ ей рыбакомъ удетъ куда-то задолго до разсвта и вернется не ране, какъ слдующею ночью. При этомъ она строго-настрого приказала, чтобъ за время ея отсутствія никто, кром самой Альмы, не смлъ заглядывать въ ея спальню и вообще знать объ ея отсутствіи. Альма же обязана была всмъ, кому до королевы будетъ надобность (это, впрочемъ, во время пребыванія въ башн почти никогда не случалось), говорить, что ея величество, жестоко страдая мигренью, не дозволяетъ безпокоить себя подъ какимъ бы то ни было предлогомъ. Порученіе для молодой двушки не особенно пріятное, но Альма привыкла къ странностямъ своей госпожи, а главное, была безгранично предана Каролин, какъ помазанниц Божіей, къ тому же всегда ласково, задушевно, дружески относившейся къ своей юной фаворитк.

Цль поздки королевы составляло тайное дловое свиданіе съ графомъ Бученто, старшиной братства св. Павла. Она спшила передать ему манифестъ, имъ же самимъ составленный, но теперь уже освященный подписью монарха. Манифестъ этотъ, общающій націи многія политическія свободы, долженъ былъ подготовить, при посредств братства, появленіе въ Палермо и возвращеніе къ власти Фердинанда IV.

Поздка и свиданіе съ Бученто совершились безъ препятствій, королева вернулась благополучно въ Черную башню вечеромъ, какъ только стемнло. Но у нея имлось въ виду и другое обстоятельство, ради котораго она покинула Кастельветрано, а именно наканун, по дорог отъ короля на виллу, одинъ изъ ея многочисленныхъ шпіоновъ передалъ ей записку, извщавшую, что почти два года пропадавшій безъ всти Рикардо прибылъ въ Сицилію и скрывается въ ожиданіи ея приказаній. Чрезъ того же шпіона она приказала, чтобъ Рикардо пробрался въ предбудущую ночь поздно къ Черной башн для полученія дальнйшихъ инструкцій. Она объ этомъ тоже ни слова не сказала Альм, увренная, что ко времени прибытія молодого человка она сама уже будетъ дома. Случилось, однако, не такъ.

——

Солнце, окруженное ореоломъ пурпурныхъ облаковъ, опускалось въ море. Альма сидла у окна и задумчиво слдила за потухавшими надъ двумя утесистыми холмами лучами вечерней зари.

Вдругъ со стороны противоположнаго башн холма раздались два ружейныхъ выстрла. Она вглядлась въ сумерки: съ холма быстро спускался какой-то человкъ, а за нимъ гнались нсколько, повидимому, солдатъ. Когда вс они приблизились къ башн, то Альма по одежд узнала въ убгавшемъ калабрійца, а по краснымъ мундирамъ — солдатъ- англичанъ.

Сначала она очень испугалась, не съ королевой ли что случилось, потомъ поняла: англичане, вроятно, выслдили и стараются захватить одного изъ калабрійскихъ партизановъ, секретно вызванныхъ на дняхъ въ Сицилію королевой…

Добжавъ до мста, гд холмы сходятся, калабріецъ перескочилъ на утесъ, на вершин котораго высилась Черная башня, быстро обернулся лицомъ къ солдатамъ, выстрлилъ изъ своего пистолета, кого-то ранилъ, потому что раздался крикъ въ толп, и одинъ изъ нихъ упалъ, затмъ проворно вскарабкался по направленію къ башн и внезапно исчезъ. Напрасно молодая двушка старалась разглядть, или по крайней мр догадаться, куда онъ скрылся. Тмъ временемъ и красные солдаты успли подняться до самой башни. Они остановились у воротъ и, казалось, не ршались войти.

Однако чрезъ нсколько минутъ негръ Джіованни доложилъ ей, что начальникъ отряда, англійскій офицеръ сэръ Эдуардъ Вальтеръ, желаетъ видть ея величество или, если королева нездорова, лицо, приближенное государын. Бдная двушка очень встревожилась: англичане настойчивы и часто грубы. Однако, овладвъ собой, она приняла офицера, который, казалось, былъ весьма удивленъ, что ему предстоитъ о важномъ дл объясняться съ такой юной особой.

— Государыня не совсмъ здорова,— сказала Альма:— она приказала мн переговорить съ вами.

— Дло въ томъ,— не совсмъ охотно объяснилъ сэръ Эдуардъ:— что я обязанъ обыскать вс помщенія этого зданія, потому что тутъ скрылся негодяй, который, будучи нами арестованъ, вырвался и убжалъ, ранивъ кинжаломъ двухъ моихъ солдатъ, когда отбивался, и едва ли не ранилъ смертельно третьяго, почти у самой башни…

— Извстно ли вамъ, что въ этомъ зданіи въ настоящую минуту пребываетъ наша августйшая госпожа и королева. Такъ что, если бы этотъ калабріецъ…

— Позвольте, какъ вы знаете, что онъ калабріецъ?

— Я догадалась по его костюму,— отвчала, нсколько сконфуженная Альма.— Но, во всякомъ случа, я не думаю, чтобы бглецъ осмлился искать убжища именно здсь. Я не могу себ представить, какъ онъ могъ проникнуть въ башню. Входъ въ нее одинъ только, и этотъ входъ всегда охраняется негромъ королевы.

— Да, но съ задней стороны башни есть узкія окна, вроятно, старинныя бойницы, есть отдушины, въ которыя человкъ можетъ пролзть. Впрочемъ, всмъ извстно расположеніе ея величества къ этимъ калабрійцамъ, которые своимъ поведеніемъ замедляютъ успокоеніе страны и компрометируютъ Бурбонскую династію…

— Вы, сударь, оскорбляете мою государыню!— воскликнула, поднимаясь съ кресла, Альма:— королеву, къ которой вс обязаны относиться съ уваженіемъ, вс, не исключая васъ, англичанъ, вашъ король союзникъ нашего.

Англичанинъ былъ смущенъ неожиданнымъ отпоромъ хорошенькой молоденькой двушки.

— Могу васъ уврить,— заговорилъ онъ гораздо почтительне:— что я не имлъ намренія и не могъ имть оскорблять ея величество… Тмъ не мене я обязанъ исполнить мою обязанность…

— Я готова вамъ врить,— возразила Альма, понявъ, что дальнйшія пререканія опасны.— Но повторяю, что бглецъ не имлъ никакой возможности проникнуть въ башню. Въ этомъ я вамъ могу поручиться моимъ честнымъ словомъ. Признаюсь, я тоже была поражена, когда онъ,— я слдила за этой сценой изъ окна,— пропалъ внезапно, просто непостижимо. Съ другой стороны башни я бы могла замтить, если бы онъ вскочилъ въ окно.

— Значитъ, вамъ угодно поручиться честнымъ словомъ?

— Да,— такъ твердо отозвалась Альма, что и сэръ Эдуардъ поврилъ ея искренности.

Она и въ самомъ дл была искренна, ибо была убждена, что калабрійца въ башн нтъ.

Англичанинъ тоже опасался заводить дло слишкомъ далеко,— насильно производить обыскъ въ жилищ королевы. Она, особенно если бы бглецъ не былъ найденъ, могла поднять скандалъ, и Бентинкъ, какъ бы ни враждовалъ онъ съ Каролиной, былъ бы вынужденъ ради ея удовлетворенія подвергнуть чрезъ генерала Макферлана взысканію его, сэра Эдуарда. Онъ поклонился и вышелъ.

Молодая двушка вздохнула свободно и перешла въ сосднюю комнату, маленькій кабинетъ королевы, почти втиснутый, такъ сказать, въ уголъ массивныхъ стнъ старой башни. Здсь он сиживали обыкновенно съ королевой, читали, вышивали. За стной этой комнаты у самой двери проходила деревянная лстница. Вверхъ она поднималась до самой крыши (какъ бываетъ на юг, плоской и обращенной въ террасу), внизъ лстница уходила въ подземную часть зданія.

Альма хотла было заняться чтеніемъ до прізда королевы. Но чтеніе не шло на умъ… Вдругъ ей послышалось, что ступени лстницы за стной скрипнули. Сначала она подумала, что ссыхаются недавно положенныя доски. Но когда скрипъ повторился явственне, когда издала легкій звукъ даже пріотворенная у лстницы дверь, то ее объялъ ужасъ, тмъ боле, что въ двери обрисовалась человческая фигура: то былъ искомый англичанами бглецъ. И этотъ бглецъ былъ Рикардо.

— Какъ вы сюда попали?— собравшись съ духомъ, спросила его юная герцогиня.

Онъ объяснилъ, что, подбжавъ къ основанію башни, когда его преслдовали солдаты, онъ за невысокимъ кустомъ подмтилъ у самой земли окно, врне отдушину, въ которую попытался пролзть, и пролзъ, попалъ въ какіе-то коридоры, безъ малйшаго просвта, двигался по нимъ наугадъ, ощупью. Ощупавъ лстницу, поднялся по ней. И вотъ гд очутился.

XVIII.
Альма и Рикардо.— Королева начинаетъ ревновать.

Молодые люди были въ большомъ замшательств. Ихъ встрча произошла слишкомъ неожиданно. Рикардо оповстилъ королеву о своемъ прізд, но случайно ему пришлось явиться въ Черную башню ране назначеннаго часа и далеко необычнымъ путемъ. Вмсто королевы онъ прежде всего увидлъ Альму, прелестную въ своемъ волненіи и не успвшую достаточно овладть собой, чтобъ скрыть отъ него причину своего смущенія. Онъ понималъ, что она тревожится за него, и чувствовалъ въ этой тревог особую нжность. Его юношеская, идеальная любовь къ этой двушк вновь охватила сердце его сладостной теплотой. Но онъ тщательно старался скрывать лучшее чувство, которое только испытывалъ въ жизни.

Альма, со своей стороны, еще съ дтства испытывала удовольствіе при встрчахъ съ пріемышемъ старика Кармине. Это чувство стало какъ-то живе посл того, что ей случилось обмняться нсколькими словами съ юношей, вручившимъ потерянную ею золотую цпочку. Но она, конечно, относилась къ нему и тогда и посл съ той холодностью, почти высокомріемъ, которое приличествуетъ дочери и наслдниц знатнаго феодала въ мимолетныхъ сношеніяхъ съ простыми земледльцами. Въ 1799 году Рикардо отличился на войн, руководимой кардиналомъ Руффо, получилъ званіе капитана, его подвиги тогда прославлялись всми врными Бурбонамъ легитимистами, и двушка, сама глубоко искренняя монархистка, часто вспоминала о немъ съ особеннымъ чувствомъ, которое считала благодарностью, отчасти за участіе его въ защит отъ французовъ владній ея отца и живущихъ около сосднихъ земледльцевъ, главнымъ же образомъ за содйствіе законному государю возвратить свою столицу и тронъ, которыхъ онъ былъ лишенъ революціей.

Предки Альмы были всегда врными слугами самодержавія, она была воспитана въ строгихъ правилахъ религіи и легитимизма. Когда ея отецъ былъ назначенъ оберъ-шталмейстеромъ ко двору королевы, онъ выхлопоталъ для дочери мсто чтицы при государын. Государыня полюбила молодую двушку, относилась къ ней, какъ къ другу. Юное сердце не могло не цнить этого, она сама привязалась къ королев, невзирая на темныя стороны характера послдней. Привязалась сугубо, какъ къ другу, а больше всего какъ къ монархин.

Случайная встрча съ Рикардо въ маскарад, при весьма исключительныхъ обстоятельствахъ, похвалы, высказанныя ему королевой, безстрашная защита на улиц неизвстныхъ ему двухъ масокъ, всти, сообщенныя ей самой королевой сначала о его ранахъ, болзни, потомъ о выздоровленіи, а чрезъ нсколько мсяцевъ о новыхъ подвигахъ въ Калабріи,— все это подняло со дна ея души дтскія воспоминанія, двическія чувства, сложившіяся въ новое чувство, характеръ котораго былъ несомнненъ. Она сознала, что любитъ Рикардо, но не переставала также сознавать безнадежность такой любви и необходимость побороть ее. Оттого она вншне холодно приняла его по порученію королевы въ замк Фаньяно, когда тамъ скрывалась Каролина, какъ было нами описано.

Но зато слдующею ночью, когда французскіе солдаты ворвались въ замокъ, чтобы захватить Каролину, и когда Альма, вбжавъ въ спальню королевы, увидла ее въ объятіяхъ Рикардо, она вмигъ постигла ихъ отношенія и почувствовала себя охваченною какимъ-то мощно мучительнымъ, но сложнымъ чувствомъ. Первое время посл этого потрясенія она была уврена, что никогда никакой любви къ Рикардо она не испытывала. Она даже негодовала на него, ненавидла. Однако въ ненависти, какъ и въ любви, слишкомъ часто вспоминала его, чтобы забыть. Она безсознательно ревновала его къ Каролин, и если бы эта женщина не была ея государыней, могла бы возненавидть ее. Альма со страхомъ ожидала появленія молодого человка въ Сициліи, куда она возвратилась посл занятія французами замка Фаньяно.

Правда, въ теченіе почти двухъ лтъ онъ не появлялся, зато самое исчезновеніе его и сопровождавшія это исчезновеніе обстоятельства постепенно ослабляли сложность чувствованія и размышленій молодой герцогини. Она незамтно усиливала сознаніе нжнаго къ нему расположенія.

Она частью отъ самой королевы, частью отъ отца, знала, что онъ геройски защищалъ замокъ, былъ взятъ въ плнъ, приговоренъ къ разстрлянію, но бжалъ. И бжалъ съ однимъ намреніемъ — сдержать слово, данное королев, т. е. содйствовать возстановленію престола Фердинанда IV. Мало того, Альма знала, что гражданскій комиссаръ, котораго императоръ назначилъ правителемъ области Фаньяно, оказался старшимъ братомъ ея отца, прежнимъ герцогомъ омой, который много лтъ назадъ былъ бурбонскими королями за революціонныя тенденціи приговоренъ къ смертной казни, хотя и избгъ ея, скрывшись во Францію, что Наполеонъ утвердилъ ому въ отнятыхъ у него королемъ неаполитанскимъ правахъ, и, слдовательно, отецъ ея, Людовикъ Фаньяно, утратилъ и титулъ, и богатство, ибо Рикардо самъ долженъ былъ по смерти своего отца воспользоваться и тмъ, и другимъ. Отецъ умолялъ его перейти на сторону французовъ, что избавило бы его отъ казни и открывало передъ нимъ карьеру и боле блестящую и боле врную въ императорскомъ войск. Но Рикардо остался непреклоненъ, вренъ Бурбонамъ, какъ ни умолялъ его старикъ-отецъ. Кром того, онъ разъ навсегда безповоротно отказался отъ своихъ правъ на титулъ и состояніе и не согласился даже измнить своего имени.

Когда королева передавала своей любимиц-чтиц это послднее обстоятельство, она зорко всматривалась въ глаза двушки и добавила:

— Можетъ быть, отказъ твоего кузена отъ своихъ правъ обусловленъ желаніемъ сохранить за тобой и положеніе и богатство.

— Врне, ваше величество, что онъ не желаетъ измнить своимъ законнымъ государю и государын,— отвтила Альма, тоже испытующе взглянувъ въ глава своей августйшей покровительниц.

Излишне объяснять, какъ глубоко взволнована была Альма, очутясь лицомъ къ лицу съ молодымъ калабрійцемъ, да еще въ отсутствіе королевы. Она постаралась скрыть овладвшую ею тревогу, избгала дальнйшихъ объясненій съ нимъ и, предваривъ, что ея величество возвратится скоро, предложила ему дожидаться въ сосдней комнат.

Ключъ отъ этой комнаты для большей безопасности она спрятала въ свой карманъ.

XIX.
Королева и Рикардо.

Каролина возвратилась изъ своего таинственнаго путешествія, едва лишь Альма успла вернуться въ кабинетъ. Она сначала услыхала у воротъ незнакомые мужскіе голоса, очевидно, сопровождавшихъ государыню до самой башни лицъ (то были графъ Бученто и нсколько членовъ общества св. Павла). Голоса стихли, по лстниц ее провожалъ съ фонаремъ одинъ негръ Джіованни.

По лицу королевы нетрудно было догадаться, что она довольна результатами своей поздки. Сбросивъ плащъ и снявъ черную фетровую шляпу, она спросила у цегра, не было ли пнеемъ.

— Вотъ конвертъ, доставленный извстнымъ вашему величеству человкомъ изъ Калабріи,— отвчалъ Джіованни.

Каролина взяла письмо, обратила свое лицо къ черному слуг и, приложивъ свой палецъ къ губамъ, пристально взглянула въ его глаза.

Негръ раскрылъ свои толстыя губы въ широкую улыбку, низко поклонился, скрестивъ на груди руки, и беззвучно исчезъ.

Приласкавъ свою фаворитку и обмнявшись съ ней двумя словами, королева стала внимательно просматривать письма. Альма не осмливалась ей мшать, и только тогда, когда письма, судя по выраженію лица королевы, содержавшія всти добрыя, были отложены въ сторону, сообщила ей, что Рикардо ждетъ въ сосдней комнат.

Королева поблднла, хотла что-то сказать, и какъ будто не находила словъ.

— Да?— наконецъ произнесла она, испытующе вглядываясь въ Альму: — я его ждала только гораздо поздне. Какъ онъ попалъ сюда такъ рано?

Чтица доложила обо всемъ происшедшемъ. Лицо королевы омрачилось. Она вскочила съ дивана, подбоченясь своимъ красивыми, сильными руками, вплотную приблизилась къ двушк и почти крикнула:

— Ты меня обманываешь?.. А? обманываешь? Берегись!

— Вашему величеству хорошо извстно,— сдержанно отвчала Альма: — что чувство собственнаго достоинства никогда не допустило бы меня злоупотреблять добротой моей государыни. Герцоги Фаньяно въ теченіе долгихъ лтъ всегда умли говорить съ особами, которымъ Богъ судилъ родиться на престол.

— Значитъ, это правда!— восклицала Каролина, неудержимо, почти истерично, радостно.— Прости, прости меня, дитя мое. Ты вдь постичь не можешь, какъ мн именно въ эту минуту необходимо беззавтно преданное нашему длу сердце… Да гд же онъ? Гд онъ теперь?

Альма объяснила и подала ключъ. Королева взяла было ключъ, но тотчасъ же одумалась, и, не желая слишкомъ компрометировать себя, возвратила ключъ Альм, сказавъ:

— Онъ просилъ моей аудіенціи, ты говоришь. Я могу его принять теперь же. Приведи его сюда.

— Ваше величество,— тихо произнесла двушка: — простите меня, я чувствую себя не совсмъ здоровой и очень утомлена. Разршите мн уйти въ мою комнату.

Нсколько секундъ об женщины пристально глядли другъ на друга, словно желая прочесть, что таится въ сердц другой. Королева стояла блдная, мрачная, пораженная жестокимъ подозрніемъ. Альма спокойная, гордая, лицо ея выражало твердую ршимость. Такого выраженія Каролина никогда еще не видла на лиц своей любимицы.

— Спокойной ночи,— сухо отозвалась государыня. Ея губы дрожали, взглядъ, которымъ она провожала Альму, металъ искры, искры, отъ которыхъ легко могъ бы разгорться пожаръ. Нсколько минутъ она оставалась недвижима, крпко обдумывая основательность своихъ подозрній. Вскор, однако, лицо ея просвтлло: она пришла къ заключенію, что если Альма любила Рикардо, то давно, тогда, когда онъ былъ почти мужикомъ, что она никогда не сознается изъ присущей всмъ Фаньяно гордости въ своей слабости къ простолюдину.

— Мои враги французы,— размышляла она,— совсмъ не такой ужъ дурной народъ, у нихъ есть пословица: ‘на войн по-военному!’ А я разв не на войн постоянно, жестоко и со всми… Пожалуй, больше всего съ тми, кто считается моими друзьями.

Эта женщина, эта королева была словно создана для постоянной борьбы. Въ одномъ изъ ея писемъ мы читаемъ, что она охотне готова была погибнуть сама, увлечь за собой въ бездну мужа, дтей, цлые народы, чмъ уступить своимъ противникамъ. Въ описываемое нами время она дйствительно была покинута всми и во всхъ изврилась. Она теперь искала опоры противъ англійскихъ интригъ въ кинжалахъ калабрійцевъ, которыхъ, по ея секретному приглашенію и распоряженію, тайно перевозили въ Сицилію. Но еще два дня назадъ она не знала, кому поручить руководство этой полуразбойничьей ордой.

И вдругъ появляется давно пропадавшій Рикардо. Какъ большинство пылкихъ, порывистыхъ натуръ, Каролина была суеврна и видла въ этомъ перстъ Божій.

Кром того, Рикардо оставилъ слишкомъ глубокій слдъ въ ея увядающемъ сердц. Ничья страсть такъ горячо не зажигала ея буйную кровь. Она хотла врить и врила искренности страсти молодого калабрійца. Препятствія и почти двухлтняя неизвстность объ его участи только усиливали жажду его любви. Она теперь сознавала, что старость близка, и дорожила этой любовью, какъ послдней вспышкой сердца.

Рикардо къ тому же былъ красивъ, храбръ, находчивъ, и королева врила, что онъ безгранично лояленъ, какъ врноподданный.

Когда королева вошла въ комнату, гд былъ запертъ Рикардо, онъ какъ-то растерялся: ему почему-то казалось, что дверь отворяетъ Альма.

— Вы-таки долгонько заставили себя ожидать, герцогъ Фаньяно,— произнесла Каролина, подавая ему свою руку для поцлуя.

Ей было пріятно называть его герцогомъ, хотя она и знала, что онъ отказался отъ титула.

— Какъ, вашему величеству извстно…

— Сердце моего величества интересуется всмъ, что относится до преданнйшихъ мн лицъ… Однако, я полагаю, что ваше изумленіе не можетъ помшать вамъ приложиться къ рук вашей государыни.

— Простите, простите меня, ваше величество.

Рикардо, склонясь къ маленькой нжной ручк, запечатллъ на ней поцлуй, и это соприкосновеніе съ женщиной, трепетавшей любовью къ нему, мгновенно зажгло пылкую кровь калабрійца.

— Господи, съ какимъ нетерпніемъ я васъ ждала, я знала, что вашъ отецъ васъ призналъ, что вы скрылись изъ тюрьмы. Но больше ничего. Чего я не длала все это время, чтобы добыть всть о васъ. И только третьяго дня мн наконецъ сообщили.

— Государыня, осмливаюсь просить великой милости: признавайте во мн попрежнему только полковника Рикардо. Я навсегда отказался и отъ титула и отъ владній моего отца. Отказался, имя въ виду благосостояніе особы, давно пользовавшейся тмъ и другимъ.

— Словомъ, вы не желаете, чтобы отъ утраты богатства ея отцомъ пострадала Альма?— спросила королева, въ которой вновь вспыхнули ревность, досада и злоба.— Значитъ, вы любите ее, вашу кузину…

Рикардо понялъ, какой опасности онъ подвергалъ и себя и Альму, возбуждая ревность королевы. Ему стоило немалыхъ усилій разсять ея подозрнія. Онъ горячо разсказывалъ ей все, что перенесъ за эти два года. Избгнувъ разстрлянія французами, онъ похалъ въ Сицилію, какъ приказала королева, но, переплывая проливъ между Калабріей и Мессиной, онъ былъ захваченъ африканскими корсарами, работалъ у нихъ въ Алжир, какъ каторжникъ, бжалъ, раненый скрывался въ пустын, былъ захваченъ другими мусульманами, снова избавился отъ рабства бгствомъ. Претерпвъ неисчислимыя невзгоды, онъ усплъ, наконецъ, все-таки добраться до Сициліи, куда все время стремился, помня слово, данное королев, помня клятву быть врнымъ и непрестанно помышляя о той, которой далъ эту клятву…

— И вотъ, государыня, я здсь у вашихъ ногъ. Неужели вы не врите моей любви? Неужели я заслужилъ такую горькую, обидную для меня встрчу?..— заключилъ молодой человкъ свою рчь.

Эта рчь производила на Каролину постепенно все боле и боле смягчающее впечатлніе. Глаза ея, сначала выражавшіе гнвъ, теперь глядли любовно, страстно. Она не выдержала и бросилась въ объятія своего возлюбленнаго.

— Нтъ, я знаю, я вижу,— начала она, когда оба они успокоились:— я знаю, что ты не измнишь мн, какъ измнили другіе. Прости меня, около меня столько предательства, что я стала нелпо подозрительна. Я понимаю теперь, что ты и отъ отцовскаго наслдія отказался ради меня… Скажи, желаешь ли ты раздлить мою участь, какова бы она ни была, на высот трона, или на дн бездны.

Онъ еще находился подъ обаяніемъ страстной ласки этой женщины и отозвался искренно: ‘Да, всегда и везд!’

— Ну, такъ слушай же меня внимательно. Сицилія готова возстать для изгнанія англичанъ. Король на дняхъ объявитъ въ Палермо либеральный манифестъ и вступитъ самъ въ управленіе государствомъ. Калабрійцы по моему призыву съзжаются сюда. Они скрываются отъ англичанъ около Сегестской равнины. Ихъ уже накопилось до двухъ тысячъ. Желаешь ли ты принять надъ ними командованіе?

— Я желаю все, что угодно моей королев.

— Хорошо, но это не все. Намъ слдуетъ имть, по крайней мр, дв стрлы для нашего лука. Если задуманное нами либеральное движеніе не поможетъ мн окончательно избавиться отъ англичанъ, то знаешь, кто можетъ явиться мн на помощь?

— Кто?

— Бонапартъ.

Странно прозвучало это имя въ устахъ родной сестры Маріи-Антуанетты. Молодой человкъ былъ боле чмъ изумленъ. Каролина продолжала:

— На дняхъ я должна буду принять для переговоровъ посланца Бонапарта. Къ сожалнію, здсь онъ навлекъ на себя подозрніе англійской партіи и даже посидлъ въ мессинской тюрьм. Мн удалось добиться его освобожденія. Но все-таки за нимъ пристально слдятъ. Мн надо послать во Францію врнаго человка для переговоровъ съ корсиканцемъ. Я думаю послать тебя.

— Меня?

— Что ты смотришь на меня съ такимъ изумленіемъ?

— Какой же я дипломатъ…

— Объ этомъ я могу судить лучше самого тебя.— И королева стала доказывать Рикардо, что онъ вполн способенъ выполнить возлагаемое на него порученіе. Впрочемъ, его убдили не столько доводы Каролины, сколько ловко задтое ею честолюбіе. А честолюбіе молодого человка, какъ мы знаемъ, было чрезвычайное.

Затмъ она дловито сообщила ему, гд онъ найдетъ прибывшихъ калабрійцевъ, какія онъ долженъ сдлать распоряженія, гд и отъ кого получитъ для себя деньги, мундиръ и лошадь. Объяснила ему, какимъ путемъ ему удобне выбраться изъ башни. Провела его въ комнату, гд былъ приготовленъ для него холодный ужинъ, и посовтовала ему хорошенько подкрпиться.

— А сама я сть не хочу. Я сейчасъ же иду въ мою спальню, тамъ у меня есть еще немало длъ,— заключила она все дловитымъ. холоднымъ тономъ.

Рикардо изумлялся и дивился. ‘Да это совсмъ другая женщина, совсмъ не та, которая ласкала меня часъ назадъ. То было страстно влюбленное существо. А это холодная, расчетливая королева, и только’.

Удаляясь, она сказала мимоходомъ:

— Имйте въ виду, полковникъ, что герцогин Альм извстно и о вашемъ родств съ нею, и о вашемъ отказ отъ наслдства.

XX.
Отзывы французскихъ писателей о характер королевы Каролины.— Тайныя сношенія ея съ Бонапартомъ.— Разговоръ съ посланцемъ Наполеона.

Приступая къ настоящей глав, авторъ романа считаетъ своимъ долгомъ заявить, что ему приходится обратиться исключительно въ историка, это, однако, случалось ране и случится не разъ въ теченіе дальнйшаго разсказа о злосчастномъ період жизни Италіи. Онъ всегда держался достоврнйшихъ источниковъ, касающихся исторіи того времени, и заносилъ на страницы своего романа только строго до мелочей провренные факты. Онъ даже избгалъ отъ себя развивать разговоры, имвшіе мсто между боле или мене историческими лицами, а черпалъ ихъ изъ воспоминаній современниковъ, которымъ можно доврять.

Авторъ считаетъ необходимымъ объясниться въ этомъ отношеніи, ибо въ его роман встрчаются факты, повидимому, совершенно противорчащіе нкоторымъ широко распространеннымъ въ обществ воззрніямъ. Напримръ, мало кому извстно, что Каролина Австрійская была горячей поклонницей генія Наполеона Бонапарта, котораго въ то же самое время считала не безъ основанія своимъ опаснйшимъ врагомъ. Saint Beuve въ десятомъ том своихъ ‘Nouveaux Lundis’ приводитъ сообщеніе по этому предмету Armand Lefebvre, автора ‘Исторіи европейскихъ кабинетовъ въ періодъ консульства и имперіи’. Lefebvre былъ французскимъ посланникомъ при неаполитанскомъ корол и близко зналъ (мы приводимъ въ подлинник его слова) ‘cette fameuse reine Caroline, fille de Marie Thr&egrave,se, notre ennemie fure, une femme violente, capricieuse, passione, et qui a laiss dans l’histoire de souvenirs romanesques et sanglants’ {Эта знаменитая королева Каролина, дочь Маріи-Терезіи, нашъ заклятый врагъ. Она женщина свирпая, непостоянная, страстная. Въ исторіи она оставила по себ воспоминанія романическія и кровавыя.}. Однажды она такъ говорила Лефебиру.

‘Конечно, мн было бы весьма простительно не любить Бонапарта. А я, признаюсь, готова бы пройти пшкомъ хоть тысячу ль, чтобъ взглянуть на него. Если бы я въ какомъ-либо отношеніи позволяла себя сравнивать съ этимъ великимъ человкомъ, то я сказала бы, что мы оба одинаково славолюбивы, съ той разницей, что онъ искалъ славы en grand, широко и высоко, и нашелъ ее, я же нашаривала ее въ мелкомъ кустарник и только пальцы себ наколола. Когда вы ему будете писать, скажите, что никогда не перестану изумляться его умнію пользоваться исчезновеніемъ съ исторической сцены короля Фридриха и русской императрицы Екатерины, посл которыхъ il n’y а plus sur tous les trnes de l’Europe que des imbciles’ {На всхъ европейскихъ тронахъ остались только дураки.}.

Само собой разумется, что къ числу ‘des imbciles’ Каролина присоединяла и своего супруга, Фердинанда IV, ‘et pour cause’ какъ говорилъ состоявшій при немъ французскій посолъ.

——

Въ пріемномъ салон виллы Кастельветрано, гд жила королева, она сидла на диван въ ожиданіи своего мажордома, долженствовавшаго ввести французскаго офицера, именовавшаго себя полковникомъ Эльбенъ. Нсколько дней тому назадъ онъ пріхалъ на островъ Сицилію подъ предлогомъ археологическихъ изысканій, былъ захваченъ англичанами, подозрвавшими у него иныя цли, и засаженъ въ мессинскую тюрьму. Вслдствіе нкоторыхъ дипломатическихъ соображеній ему, однако, скоро была предоставлена свобода. Прежде, чмъ покинуть островъ, онъ, сумвъ ускользнуть отъ зоркости англичанъ, явился на виллу королевы и испросилъ у нея аудіенцію, подъ предлогомъ, что иметъ передать ей нкоторыя извстія о капитан Амеліо. Амеліо былъ посланъ ею же съ какимъ-то неважнымъ (по крайней мр, повидимому) порученіемъ по части дамскаго туалета въ Парижъ и очень долго не возвращался.

Въ сущности же Амеліо долженъ былъ передать собственноручное письмо Каролины къ императору Наполеону, который, узнавъ объ этомъ, вмсто всякаго отвта приказалъ посадить посланца въ тюрьму Венсенскаго замка.

Понятно, королеву очень интересовало, что можетъ сообщить ей французъ.

Войдя въ салонъ, послдній еще у порога низко поклонился и сдлалъ нсколько шаговъ впередъ.

— Садитесь, полковникъ,— пригласила его Каролина.— Мы прямо приступимъ къ длу. Вы имете что-либо сообщить мн отъ Бонапарта.

— Бонапарта?— повторилъ Эльбенъ съ чуть замтной и все-таки почтительной улыбкой.— Мы во Франціи не знаемъ никого, кто бы носилъ это имя. Ваше величество, вроятно, имете въ виду императора Наполеона. Бонапартъ же для насъ какъ бы умеръ 28 февраля XII года.

— Будемъ говорить о дл, мн некогда играть словами. Я желаю знать, что вы имете мн передать.

Полковникъ вновь низко поклонился и произнесъ:

— Государыня, я могу только на словахъ передать возложенное на меня порученіе. Суть его слишкомъ важна, чтобъ довряться бумаг. Мой арестъ въ Мессин служитъ доказательствомъ подозрительности и осторожности англичанъ.

— Понимаю… Но прежде скажите мн, Бон… императоръ попрежнему зоветъ меня Фредегондой?

— А онъ между прочимъ поручилъ мн освдомиться, продолжаете ли ваше величество звать его корсиканскимъ тираномъ?

— Это зависитъ отъ того, какъ онъ желаетъ относиться ко мн,— улыбаясь отвтила Каролина на рзкій вопросъ француза.

— Въ такомъ случа я увренъ, что ваше величество, движимыя чувствомъ благодарности, назовете его Карломъ Великимъ.

— Я затрудняюсь согласить ваши слова съ его поступками относительно меня. Если бы онъ обратилъ вниманіе на мое предложеніе, я не находилась бы теперь въ такомъ затруднительномъ положеніи и вся Сицилія была бы уже давно свободна отъ великобританскаго ига. На самомъ же дл какъ поступилъ вашъ императоръ? Я посылаю къ нему морского офицера, хорошо мн извстнаго, человка, на котораго безусловно можно положиться. А маршалъ Мармонъ, къ которому мой посланный по необходимости обратился, прежде всего посылаетъ его къ министру полиціи Савари, Ровиго… не помню хорошенько имени… у вашихъ новыхъ сановниковъ такія странныя имена, что одного невозможно отличить отъ другого. Лицо, мною уполномоченное, сообщаетъ о данномъ ему порученіи представиться Наполеону, а его вмсто того сажаютъ въ острогъ, гд онъ, насколько я знаю, и до сихъ поръ сидитъ. Вотъ какимъ образомъ Бонапартъ доказываетъ доброту своихъ намреній относительно меня.

— Виновникъ всего этого… ваше величество позволите мн быть откровеннымъ… настоящій виновникъ вашъ повренный. Онъ вошелъ въ сношенія съ посредствующими лицами вмсто того, чтобы прямо обратиться къ императору, какъ, напр., я представился вамъ, государыня. Императоръ не разговариваетъ со своими министрами ни о чемъ выходящемъ за предлы ихъ непосредственно офиціальной дятельности. О секретныхъ сношеніяхъ государственной важности никто ране его самого не долженъ быть освдомленъ. Кто въ такихъ случаяхъ обращается къ посредству третьяго лица, заране проигрываетъ дло. Относительно посланца вашего величества онъ и не могъ бы поступить иначе. Императоръ не могъ публично входить въ сношенія съ представителемъ государства, открыто враждующаго съ Франціей. Я говорю ‘публично’ потому, что, по мннію императора, тайна, извстная тремъ лицамъ, извстна всмъ. Вашъ же посланный сообщилъ о цли возложеннаго на него порученія не только маршалу Мармону, герцогу Роверта, но и многимъ другимъ. Смю надяться, ваше величество поймете, что арестъ капитана Амеліо, по государственнымъ соображеніямъ, былъ неизбженъ. Вотъ объясненія, которыя императоръ изволилъ поручить мн сообщить вашему величеству, присовокупивъ его искреннее желаніе, чтобъ вы на него не стовали.

— Давать подобныя объясненія легче, чмъ принимать ихъ. Впрочемъ, я готова удовольствоваться ими, если мои предложенія приведутъ къ желаемому результату,— отвчала Каролина.

— Я не могу скрывать, что сначала императоръ не безъ предубжденія относился къ… къ этимъ…— полковникъ какъ будто затруднялся…

— Понимаю, онъ относился съ предубжденіемъ ко мн,— вскричала королева, быстро вставъ съ дивана. Она была поистин великолпна въ своемъ надменномъ негодованіи.— Ко мн! А я, дочь Маріи-Терезіи, монархиня по праву, исходящему отъ Бога… разв я не боролась долго и мучительно сама съ собой и съ чувствомъ моего достоинства прежде, чмъ ршилась на этотъ унизительный для меня шагъ… на шагъ постыдный… Но все-таки я переломила себя, понимая, что такъ необходимо для блага страны, изъ которой мы съ мужемъ изгнаны и на престол котораго возсдаетъ ставленникъ Наполеона… Мы съ королемъ… прошу васъ не оставлять моихъ словъ безъ вниманія, полковникъ… мы Богомъ призваны управлять народомъ… Вашъ императоръ достигъ своего величія инымъ путемъ, но его возвышеніе такъ поразительно, что я не могу не видть въ этомъ перста Провиднія, которому иногда бываетъ угодно по причинамъ, для смертныхъ непостижимымъ, облачать властью своихъ особыхъ избранниковъ. Вотъ почему я ршилась… я смиренно обратилась къ нему, готовая искупить мои ошибки, которыя вс называютъ преступленіями, но которыя — если бы только удалось мн вернуть себ и Фердинанду IV корону — вс стали бы восхвалять какъ величайшія государственныя дянія…

По мр того, какъ Каролина говорила, она увлекалась и раздражалась все боле. Она трепетала гнвомъ, и посланецъ Наполеона невольно любовался ея гордой красой.

— Успокойтесь, ваше величество,— тихо и почтительно обратился къ ней полковникъ:— императоръ съ восхищеніемъ и съ живйшимъ участіемъ относится къ вамъ и вашему уму, тмъ боле…

— Тмъ боле, что иметъ намреніе сдлать меня теткой того, кто выгналъ меня изъ Неаполя {Наполеонъ тогда готовился сочетаться бракомъ съ дочерью австрійскаго императора, родного брата королевы Каролины.}.

— Какъ вы сами замтили, государыня, пути Провиднія для насъ, смертныхъ, непостижимы.

— И, конечно, я не стану противиться Провиднію. Я готова забыть отношеніе ко мн Наполеона, его колебанія, промедленія… Все это можно поправить… но мы потеряли престолъ, и наименьшее, что онъ можетъ сдлать для меня, это возвратить намъ утраченное.

— Въ этомъ отношеніи воля императора непоколебима, какъ непоколебимо его намреніе осуществить желаніе, на которое вы намекнули. Если онъ еще колеблется, то единственно въ выбор надежнйшаго пути.

— Пусть въ отношеніи меня онъ не безпокоится. Я въ изгнаніи — правда, за мной всюду слдятъ англичане. Но мн достаточно только соглашенія съ императоромъ, чтобы со всмъ остальнымъ справиться самой…

— Императоръ, даже игнорируя средства, которыми располагаете ваше величество, вполн предоставляетъ вамъ ихъ выборъ и направленіе.

— Собственно, мои предложенія совершенно ясны, я ихъ раньше такъ же формулировала. Пребываніе въ Сициліи англичанъ и безпокойно и весьма опасно, отсюда они постоянно будутъ мшать успху его предпріятій на юг Европы, сдерживать его движенія. Для меня англичане тоже неудобны и опасны. Словомъ, съ этой стороны, интересы мои и императора тождественны.

— Таково же и мнніе императора.

— А разъ наши интересы такъ близко сходятся, то я имла бы право просить его содйствія для изгнанія англичанъ. Тмъ не мене я сама беру на себя исполнить это, признаюсь, не совсмъ легкое предпріятіе. Я приняла уже мры, которыя, я вполн уврена, окажутся успшными. Я не сомнваюсь, что достигну цли. Но въ политик слдуетъ предвидть все, даже невозможное. И если я не добьюсь своей цли, то буду просить Наполеона предоставить мн убжище врное и, конечно, приличное моему сану, около Генуи или Милана, какъ онъ пожелаетъ.

— Вся французская имперія будетъ открыта для вашего величества.

— Впрочемъ, это вопросъ второстепенный. Не будемъ на немъ останавливаться, возвратимся къ главному. Какъ только я избавлюсь отъ англичанъ и совмстно съ королемъ Фердинандомъ получу возможность распоряжаться государственными длами, то прежде всего предоставлю свободный доступъ французскимъ судамъ, какъ военнымъ, такъ и торговымъ, во вс сицилійскіе порты.

— А взамнъ этого ваше величество желаете получить?…

— Во-первыхъ, помощь войскомъ и судами на случай, если бы англичане попытались возвратить себ утраченное.

— Это само собой разумется.

— Во-вторыхъ, мн и моему супругу должно быть возвращено все королевство неаполитанское, совмстно со старинными, Богомъ данными намъ правами суда надъ нашими подданными, во всей его полнот, отъ самыхъ низшихъ до высшихъ инстанцій.

— Вы коснулись, государыня, центра вопроса,— возразилъ полковникъ, слегка покачивая головой.— Вамъ извстно, что императору было угодно возвести на неаполитанскій престолъ своего зятя, великаго герцога Бергскаго. Слдовательно, родная сестра французскаго монарха пользуется титуломъ королевы неаполитанской.

Марія-Каролина вся вспыхнула и гнвно вскричала:

— Королева, единственная королева неаполитанская — это я. Никакая человческая власть не можетъ нарушить воли Господней. Въ моемъ присутствіи никто не сметъ упоминать объ иной неаполитанской королев.

— Да проститъ мн мою смлость ваше величество, но дло въ томъ…

Не слушая Эльбена и все боле горячась, Каролина продолжала:

— Раздавать титулы и званія, до сихъ поръ даруемые только Богомъ, сыновьямъ какихъ-то кухмистеровъ, какимъ-то конюхамъ! Назначать намъ преемникомъ какого-то плебея!

— Въ распоряженіи императора столько внцовъ, что онъ не затруднился бы дать своему зятю другой и возвратить неаполитанскую корону вашему величеству. Но для этого необходимо, чтобы съ королемъ, т. е. съ ожимомъ Мюратомъ, поступали, какъ съ честнымъ человкомъ, правдиво и открыто. Между тмъ онъ знаетъ и видитъ, что при его двор, т. е. въ его дом, есть агенты вашего величества, которые шпіонятъ за нимъ. Онъ даже знаетъ ихъ имена.

— Отъ кого онъ это узналъ? отъ кого?— воскликнула нсколько сконфуженная неожиданнымъ заявленіемъ Каролина.

— Вы не догадываетесь, государыня?

— Право, не знаю… не могу догадаться.

— Да т же англичане…

— Мюратъ! въ тайныхъ сношеніяхъ съ англичанами?!

— Даже съ Бентинкомъ, и непосредственно.

— Но Бентинкъ-то самъ не можетъ знать, имю ли я агентовъ, или нтъ при двор Мюрата.

— Вотъ въ этомъ-то и заключается главная ошибка вашего величества. Нкто Ромео, котораго вы удостоивали доврія, очень выгодно продавалъ Бентинку выгодныя для него сообщенія.

Королева словно окаменла, она была поражена словами Эльбена.

— Всюду, куда я ни обращусь,— кусая губы, едва внятно говорила она:— на каждомъ шагу отвратительное предательство. Но однако (и она подняла голову, глядя собесднику прямо въ лицо), я все-таки постичь не могу, зачмъ Бентинкъ извстилъ Мюрата. Какая ему выгода?

— Во-первыхъ, для того, чтобы повредить вашему величеству, воспрепятствовать осуществленію вашихъ плановъ. Вдь англичанамъ ршительно все равно, кто царитъ въ Сициліи: ожимъ I или Фердинандъ IV, лишь бы имъ никто не мшалъ извлекать изъ страны свои торгашескія выгоды. По моему личному мннію, они даже предпочли бы ожима… И это понятно…

— Какъ понятно?— вскричала королева, а полковникъ спокойно объяснилъ ей:

— Бурбоны имютъ неоспоримыя права на Сицилію, Мюратъ же никакихъ. Онъ весьма охотно,— если бы англичане не относились къ нему враждебно,— предоставилъ имъ въ Неапол искомыя ими выгоды, если бы он гарантировали за нимъ и обладаніе Сициліей… Впрочемъ, разъ что ваше величество ршились возвратиться въ Неаполь открытымъ свободнымъ путемъ, не прибгая ни къ заговорамъ, ни къ таинственнымъ предпріятіямъ, то фактъ освдомленности Мюрата о вашихъ агентахъ утрачиваетъ всякое значеніе для нашего дла.

Оба собесдника безмолвствовали нсколько минутъ, каждый обдумывая свои аргументы для заключительнаго и самаго важнаго вопроса. Первый заговорилъ полковникъ:

— Со своей же стороны императоръ требуетъ…

— Тре-ебуетъ!— снова гнвно воскликнула Каролина.

— Простите меня, государыня… Я солдатъ и плохо владю рчью. Слово требуетъ вырвалось у меня безо всякаго умысла. Я хотлъ сказать, что императоръ желаетъ.

— Чего же онъ желаетъ?

— Чтобы во Всякомъ случа жители Неаполитанскаго королевства продолжали пользоваться недавно предоставленными имъ французскими законами {Code Napoleon.}. И чтобы таковыя же установленія были распространены также на Сицилію.

— Словомъ, онъ желаетъ конституціоннаго правленія?— переспросила Каролина довольно спокойно, ибо она ожидала худшаго.

— О, нтъ… Мода на конституціи уже прошла. Императоръ иметъ въ виду наполеоновскій сводъ законовъ. Вашему величеству хорошо извстно, что безплодныя политическія мечтанія нынче свойственны только пустоголовымъ идеологамъ. Самая лучшая конституція — это геніальный человкъ во глав государств, мужчина, или женщина — все равно. А въ этомъ смысл лучшими конституціями будутъ обладать Франція и королевство обихъ Сицилій…

Каролина все выслушала внимательно, по выраженію ея лица было видно, что она не только согласна на эти условія, но и довольна ими. Обмнявшись съ Эльбеномъ еще нсколькими необходимыми соображеніями и получивъ въ отвтъ на свой вопросъ, иметъ ли онъ еще что-либо передать, лаконическое: ‘ничего боле, ваше величество’, она сняла со своей руки богатый перстень и, подавая его посланцу императора, сказала:

— Покуда я, къ сожалнію, не имю возможности наградить васъ неаполитанскимъ орденомъ. Примите по крайней мр на память обо мн эту бездлицу.

Полковникъ склонился, чтобы поцловать руку королевы, она добавила:

— Такъ какъ вамъ едва ли будетъ возможно вновь побывать у меня ране, чмъ неаполитанскій тронъ вновь станетъ нашимъ, а тмъ временемъ мн нельзя обойтись безъ сношеній съ императоромъ, то я имю въ виду послать письмо касательно, такъ сказать, ратификаціи нашего договора къ императору съ лицомъ, которому довряю безусловно.

— Ваше величество, будьте какъ можно осторожне. Не дай Богъ, чтобы о тайн узналъ какой-нибудь предатель.

— Не безпокойтесь, полковникъ, тотъ, кого я выбрала, не можетъ предать меня,— воскликнула Каролина съ такой живостью, что Эльбенъ невольно подумалъ, низко откланиваясь государын:

— Наврно, ея любовникъ.

А, сходя съ лстницы, мысленно прибавилъ: ‘Я теперь отлично понимаю, почему императоръ зоветъ ее Фредегондой. Эта женщина какая-то помсь тигра со львицей, орла съ пресмыкающейся ехидной’.

Королева же, оставшись одна, дала волю чувству своей радости и произнесла нсколько разъ свою любимую за послднее время фразу: ‘Я этого Бентинка въ ступ истолку’.

Авторъ позволяетъ себ повторить то же, что замтилъ въ начал главы. Вс подробности описанной нами бесды безупречно врны исторически. Которая изъ договаривавшихся сторонъ — Наполеонъ или Каролина — имла въ виду перехитрить другую, и чмъ именно, трудно сказать, ибо обстоятельства воспрепятствовали полному развитію интриги. Но, несомннно, велась она дятельно, какъ между прочимъ доказываютъ хранящіяся нын въ архивахъ письма, которыми они обмнивались. Т письма, которыя удалось видть автору этого разсказа, не успли дойти до назначенія въ данную эпоху, будучи перехвачены тми, кому было выгодно.

XXI.
Каролина тайно выписываетъ изъ Калабріи партизановъ для изгнанія изъ Сициліи англичанъ.— Бдственное положеніе калабрійцевъ.— Назначеніе Рикардо ихъ командиромъ.— Агенты королевы — воры.

На другой день посл аудіенціи полковника Эльбена королева назначила офиціальную, такъ сказать, аудіенцію Рикардо, о свиданіи съ которымъ въ Черной башн, конечно, никто, кром Альмы и негра, не зналъ. Калабріецъ былъ принятъ монархиней въ кабинет виллы Кастельветрано. Его едва можно было узнать теперь въ красивомъ новомъ придворномъ одяніи. Даже манеры, движенія его казались граціозне. Каролина не могла имъ налюбоваться, а когда они остались одни, приказала ему ссть на стулъ, ближайшій къ ея креслу.

— Что же вы мн скажете о нашихъ калабрійцахъ?— спросила она.— Вы, конечно, уже всхъ ихъ видли.

— Мои земляки, какъ всегда, молодцы каждый по себ. Но вс вмст никакой дисциплины знать не хотятъ. Необходимо, чтобы ваше величество соблаговолили лично представить меня всему отряду, какъ назначеннаго вами командира.

— Съ моей стороны это будетъ очень неблагоразумно: за мною англичане зорко слдятъ.

— Понимаю. Но все-таки это крайне необходимо. И я уже общалъ имъ, что ваше величество завтра же произведете смотръ всему отряду. Я осмлился такъ поступить, будучи увренъ въ вашемъ согласіи, государыня, и выбралъ уже надежнйшихъ людей для конвоированія вашего экипажа. Мы могли бы выхать отсюда, изъ Кастельветрано, въ полночь, и тогда къ разсвту будемъ на Сегестской равнин. Командованіе калабрійцами я могу принять не иначе, какъ при такомъ условіи.

— И вы позволяете себ давать мн приказанія, и я обязана исполнять вашу волю…

— Не мою волю исполнять,— холодно возразилъ полковникъ:— а подчиняться требованіямъ обстоятельствъ… Едва ли ваше величество отрицаете, что успхъ предпріятія почти всецло зависитъ отъ порядка въ войск и отъ всесторонней предусмотрительности тхъ, кто долженъ заботиться объ этихъ людяхъ, руководить ими. Я нашелъ всхъ этихъ бдныхъ калабрійцевъ въ ужасномъ положеніи. Они въ лохмотьяхъ, голодные, мстность имъ неизвстная, проводниковъ нтъ, бродятъ безъ толку и безъ пріюта. Конечно, намреніе вашего величества было прекрасно — вызвать сюда испытанныхъ воякъ. Только…

— Только я, затащивъ ихъ на чужую сторону, нимало о нихъ не забочусь. Это вы хотите сказать?.. По-вашему, мысли у меня бываютъ хорошія, но въ исполненіе ихъ приводить я не умю!— вспылила королева.

— Напротивъ, ваше величество сдлали очень много. Дло же въ томъ, что при этомъ нтъ толковыхъ мужчинъ.

— Мужчинъ нтъ, а женщина не можетъ и не уметъ распоряжаться, какъ мужчина?..

— Да, по крайней мр я такъ мыслю,— отвтилъ молодой человкъ съ почтительнымъ поклономъ.

— Значитъ, я должна первый разъ въ жизни подчиниться вол мужчины, тогда какъ я до сихъ поръ подчинялась только моей собственной вол.

— Да, если это необходимо для пользы вашего дла, для вашего личнаго интереса. Я полагаю, что, если этотъ мужчина ставитъ ради васъ свою жизнь на карту, вамъ бы слдовало поступиться нкоторыми королевскими прерогативами.

Сказавъ это, Рикардо всталъ. Взбшенная Каролина не выговорила, а прошипла: ‘вонъ!’ Онъ поклонился и сдержанно промолвилъ:

— Государыня, вамъ, извстно, что я перенесъ и чмъ пожертвовалъ ради того, чтобы быть съ вами и съ пользою вамъ служить. Я готовъ и теперь на все, на бой, на казнь, на смерть для васъ, но я то же самое сказалъ бы при настоящихъ обстоятельствахъ, если бы палачъ заносилъ надъ моей головой топоръ по вашему приказанію, или если бы, опьяненный страстью, я лежалъ въ вашихъ объятіяхъ, но не считайте меня ни придворнымъ, ни лакеемъ.

Каролина молчала нсколько минутъ. Она была просто озадачена, никто никогда съ ней такъ не говорилъ. Но ей это понравилось. Она словно любовалась дерзновеннымъ и, наконецъ, произнесла медленно:

— Да, вы настоящій мужчина. Зачмъ, зачмъ я раньше не знала васъ?

— Значитъ, вашему величеству угодно будетъ собраться завтра къ полуночи? Существуетъ у этой виллы какой-нибудь мало примтный выходъ?

— Да, съ задней стороны виллы есть небольшая дверь, почти замаскированная деревьями. Меня тамъ никто не замтитъ. Но надо имть въ виду, что моя чтица, ваша кузина, не можетъ не замтить моего отсутствія.

— Это врное и преданное вамъ созданіе,— промолвилъ полковникъ, сдерживая глубокій вздохъ.

Побережье, на которое мелкими партіи высаживались калабрійцы, призванные Каролиной въ Сицилію, было пустынно. Никто изъ мстныхъ жителей не заходилъ туда, особенно въ жаркое время года, когда испаренія влажной почвы были убійственны для здоровья и распространяли малярію. Однако тамъ изрядно росли, хотя и въ дикомъ состояніи, фиговыя, гранатныя деревья и кой-какой кустарникъ. Небольшая рчка не текла, а ползла подъ густыми тростниками, затянутая водяными лиліями. Она оставляла съ обихъ сторонъ обширныя пространства стоячей воды, испаренія которой отравляли воздухъ. На десятки верстъ окрестъ не существовало человческаго жилья.

Мсто для высадки на островъ ‘друзей королевы’, какъ любили величать себя калабрійцы, было выгодно въ одномъ отношеніи: оно было безопасно отъ шпіоновъ, враговъ королевы, т. е. англичанъ. Нкто Кастроне, бывшій камеръ-лакей ея двора, умвшій заслужить довріе Каролины, завдывалъ перевозкой. Онъ владлъ небольшимъ торговымъ суденышкомъ, забиралъ людей небольшими партіи на калабрійскомъ берегу, умудрялся избгать въ мор встрчи съ англичанами, высаживалъ свой живой товаръ, который щедро оплачивала Каролина, въ описанной пустын и уплывалъ немедленно обратно за новой партіей, не заботясь нимало о томъ, гд бдные эмигранты найдутъ пріютъ, чмъ они станутъ питаться.

Объ этомъ-то роковомъ недосмотр и хотлъ подробно переговорить съ королевой Рикардо посл того, что повидался со своими земляками. Ихъ безпомощное положеніе привело его въ ужасъ. Онъ не ршился даже заявить имъ, что ему поручено начальствованіе надъ ними. Ихъ положеніе не напоминало не только лагеря, но даже партизанскаго бивака: это было просто скопище нищаго сброда. Они бросились окрестъ, отыскивая пищу, по пустынному побережью и ничего не находили, ни гроша денегъ имъ не было выдано. Они, конечно, не поцеремонились бы грабежомъ и насиліемъ добывать себ продовольствіе, но опасались приближаться къ населеннымъ мстностямъ, понимая, что ихъ тамъ по одиночк англичане могутъ перебить или переловить. Они оплакивали свои родныя горы, тамъ они тоже могли встртить, смерть, попасться въ руки французовъ, но все-таки они были въ своей сторон, гд не трудно было и насытиться, и напиться, и костеръ развести.

Какъ ни былъ въ прежніе годы популяренъ среди калабрійцевъ Рикардо, нынче они косо посматривали на него: онъ явился къ нимъ теперь блестяще одтый, имлъ лихого коня изъ конюшни королевы, а имъ и прикрыться нечмъ, имъ негд найти корки хлба.

На его счастье, онъ встртилъ тутъ нкоторыхъ старыхъ товарищей всегда доврявшихъ ему: Гиро, Магаро и даже старика Пьетро Торо. Отъ нихъ онъ узналъ подробности бдственнаго положенія партизановъ, причины его и могъ совтоваться съ ними, какъ помочь длу, какъ возвратить чрезъ нихъ довріе къ себ другихъ калабрійцевъ.

Отъ нихъ онъ узналъ, между прочимъ, что вс ропщутъ, полагаютъ, что ихъ заманили въ ловушку, нкоторые не сегодня завтра собираются разграбить ближайшій городокъ, чтобъ не умереть съ голоду. Вс, покидая родину, были обнадежены капитаномъ Кастроне, что въ Сициліи они будутъ вполн обезпечены, благодаря заботамъ государыни, и что она сама будетъ ихъ встрчать на берегу.

— Между тмъ,— говорили старые пріятели Рикардо,— все это вышелъ обманъ. Кастроне спихнулъ насъ на берегъ да въ обратный путь направился, а насъ утшалъ, что, дескать, надо потерпть чуточку: вотъ, дескать, остальные подъдутъ, тогда и ея величество прибудетъ, и обо всмъ позаботится. Между тмъ партіи одна за другой прибываютъ, бдствуютъ, и никакой о насъ заботы. А Кастроне, извстно, получаетъ деньги отъ короревы и кладетъ себ въ карманъ.

Друзья Рикардо опасались, что терпнье эмигрантовъ уже лопнуло, что въ общанія никто больше не вритъ, что появись нынче королева, ей едва ли уваженіе окажутъ.

— У меня маковой росинки во рту не бывало съ третьяго дня,— заключилъ Магаро. И жалкій видъ его лица свидтельствовалъ о справедливости его словъ.

Изъ всего этого Рикардо вывелъ такое заключеніе. Королева должна, не медля ни одного дня, сама явиться предъ партизанами, успокоить и воодушевить ихъ. Но чтобъ они встртили королеву какъ подобаетъ и довряли ей, необходимо ихъ прежде всего накормить.

Послдній выводъ онъ осуществилъ на практик такъ. Суденышко Кастроне стояло недалеко отъ равнины. Взявъ съ собою двухъ патризановъ, Рикардо явился на это судно и потребовалъ именемъ ея величества, чтобы Кастроне выдалъ все находящееся въ его распоряженіе състное, старый камеръ-лакей клялся, что на его судн провизіи очень мало. Это было правда. Но присутствовавшій при этомъ шкиперъ далъ понять калабрійцу, что въ сундук его капитана хранится золото, полученное отъ королевы и что часть этого золота предназначалась ея величествомъ для партизановъ. Когда старикъ и это отрицалъ, то Рикардо погрозилъ ему смертью, приставивъ свой пистолетъ къ груди королевскаго подрядчика, это подйствовало. Суденышко направилось къ ближайшему прибрежному городку и, закупивъ тамъ необходимые състные припасы, доставило ихъ голоднымъ партизанамъ.

Раздавъ эту провизію землякамъ отъ имени государыни, молодой полковникъ объявилъ имъ, что завтра около полуночи она сама прибудетъ къ нимъ, выбралъ временныхъ начальниковъ и десять надежнйшимъ людей для эскортированія королевы. Первымъ поручилъ по возможности приготовить отрядъ для смотра. Вторымъ приказалъ ране полуночи осторожно пробраться къ резиденціи королевы.

Затмъ онъ самъ поскакалъ въ Кастельветрано, гд происходилъ разговоръ, описанный въ предыдущей глав.

XXII.
Неудачный ночной смотръ.— Королева въ опасности.— Бгство, гнвъ.— Ревность разгорается.

Незадолго до полуночи Рикардо ожидалъ въ указанной ему Каролиной алле, около низкой двери виллы избранныхъ имъ для конвоя партизановъ. Врный негръ Джіованни словно выросъ изъ земли передъ нимъ, и едва слышно сообщилъ, что по его распоряженію сюда прибудетъ карета, запряженная мулами, въ которой подетъ ея величество вмст съ герцогиней Альмой Фаньяно.

Присутствіе Альмы было для Рикардо безпокойной неожиданностью. Его лично оно какъ-то стсняло психически. Но главное — безполезно усложняло предпріятіе. Несомннно, то былъ капризъ королевы, который, однако, при данныхъ обстоятельствахъ устранить не представлялось возможности.

Магаро, Гиро, Вольпино, Торо и другіе конвойные скоро пришли, они тоже сообщили ему неудобную всть: по дорог они наткнулись на небольшой отрядъ ‘вареныхъ раковъ’.

Такъ звали итальянцы англійскихъ солдатъ за ихъ пунцовые мундиры.

— И они васъ замтили?— спросилъ Рикардо.

— А еще бъ не замтить. Мы такихъ солдатъ въ Калабріи не видывали. Нельзя было не пощупать англійской новинки.

— Дрались?

— Не то что… дрались, а такъ… безъ маленькой свалки не обошлось.

— И что изъ этой свалки вышло?

— Вышло то, что они еще и теперь, надо быть, удираютъ. Французы въ Калабріи куда стойче этихъ краснокафтанниковъ.

— Лучше было бы вовсе не затрогивать ихъ,— замтилъ Рикардо.

— Оно, пожалуй, что лучше… да поди, урезонивай нашихъ молодцовъ,— отозвался Торо.

Въ это время къ подъзду подъхала небольшая каретка, запряженная двумя мулами, съ погонщикомъ при каждомъ.

Негръ сообщилъ полковнику Рикардо, что эти погонщики люди врные, сицилійцы, они выбраны самой государыней.,

Чрезъ нсколько минутъ появилась и она, закутанная въ просторный черный плащъ, капюшонъ котораго спадалъ ей на лобъ. За ней слдовала Альма.

— Это кто такіе?— спросила Каролина о групп черныхъ тней, стоявшихъ около кареты.

— Конвойные вашего величества. Я ихъ самъ выбралъ.

— Вс калабрійцы? Да?

— Вс.

— Вы не предвидите никакой опасной встрчи, полковникъ?

— Англичане не ршатся насъ атаковать, если не скопятся въ изрядномъ количеств. А насколько я знаю, ихъ во всей окрестности мене, чмъ насъ, вооруженныхъ тлохранителей вашего величества.

Королева, опираясь на руку Рикардо, поднялась въ экипажъ и на минуту, однако, подмченную Альмой, задержала, пожимая, его руку. Она ему что-то шепнула. Онъ былъ такъ польщенъ, что, отстранясь отъ подножки, позабылъ пособить Альм подняться въ карету.

Онъ опомнился, но было уже поздно: молодая двушка, кинувъ на него бглый, недовольный взглядъ, быстро сла рядомъ со своею повелительницей.

Кортежъ благополучно прослдовалъ большую часть дороги. При слабомъ свт луны на ущерб можно было уже разглядть вдали море, блвшее около Сегестскаго прибрежья, на которомъ ютились калабрійцы. Звзды начинали блднть, а востокъ чуточку просвтляться.

Вдругъ впереди! по дорог раздался свистокъ, хорошо знакомый Рикардо, предупреждавшій партизановъ Калабріи о близости опасности.

Каретка королевы остановилась. Рикардо поскакалъ впередъ, зная, что въ голов маленькаго конвоя, какъ бы служа ему авангардомъ, пробирался могучій и смышленый Петръ Торо.

Торо на вопросъ начальника не отвчалъ сразу, пристально вглядываясь вдаль. И отвтилъ наконецъ вопросомъ:

— Ты слышишь?

— Ничего не слышу,— отозвался Рикардо.

— Невозможно, чтобы я ошибался,— шепталъ Торо:— у меня еще, слава Богу, глаза зорки я уши чутки: я на понюшку табаку о закладъ побьюсь, что въ лсу впереди насъ засли солдаты.

Въ этотъ моментъ къ нимъ приблизился одинъ изъ конвойныхъ, котораго Торо еще ране послалъ на рекогносцировку, и сообщилъ, что видлъ красныхъ людей.

Онъ указалъ рукой въ сторону, противоположную той, гд Торо увренно предполагалъ непріятеля.

Всмъ сталъ ясно, что они окружены съ двухъ сторонъ. Вроятно, нашелся шпіонъ или предатель, выслдившій королеву. При свт разгоравшейся зари калабрійцы сквозь гущу деревъ могли довольно ясно отличить красныя пятна, т. е. мундиры англійскихъ солдатъ. Но, по всей вроятности, англичане еще не замтили кортежа.

По тропинк, ведущей къ морю, еще можно было добраться до Сегестской равнины, но не всей процессіи, а разв одному человку. Рикардо послалъ Вольпино предупредить объ опасности ожидающихъ тамъ королеву товарищей.

— У Вольпино ноги проворныя,— замтилъ Торо:— онъ свое дло сдлаетъ… А мы-то что же будемъ длать?

— Я долженъ переговорить съ государыней,— отвчалъ молодой полковникъ:— а ты не спускай глазъ съ красныхъ.

Давъ шпоры коню, онъ возвратился къ хвосту кортежа. Карета стояла на своемъ мст, Каролина нетерпливо глядла въ окно. Онъ объяснилъ ей положеніе дла и спросилъ:

— Какъ угодно будетъ ршить вашему величеству?

— Во всякомъ случа не отступать!— гнвно отвчала Каролина Австрійская.

Препятствія, съ которыми ей приходилось встрчаться, раздражали ее за послднее время боле, чмъ прежде.

— Позволяю себ откровенно высказаться предъ вашимъ величествомъ,— очень почтительно, но твердо возразилъ Рикардо:— мы усмотрли сію минуту, что англичанъ здсь боле, чмъ можно было ожидать. Если они нападутъ на насъ, то вс съ нашей стороны усилія, какъ бы геройски мы не отбивались, будутъ безполезны. Отступленіе при такихъ обстоятельствахъ благоразумно и не позорно. Геніальнйшимъ полководцамъ міра случалось отступать…

— Разв я уже больше не королева Неаполя и Сициліи, что мн смютъ нагло преграждать дорогу.

— Что они не посмютъ задержать васъ, въ этомъ я увренъ. Но вамъ невозможно, государыня, явиться предъ ожидающими васъ калабрійцами въ сопровожденіи англійскаго, хотя бы почетнаго, конвоя.

— Ну, распоряжайтесь, распоряжайтесь сами, какъ знаете,— иронически и досадливо промолвила королева.— Вы же сами вынудили меня предпринять эту рискованную поздку.

Молодой человкъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ, раздосадованнымъ и возразилъ:

— Осмливаюсь всепочтительнйше доложить вашему величеству, что если вы рискуете быть оскорбленною, то я рискую быть разстрляннымъ. Остальные же калабрійцы, покинувшіе по вашему повелнію свою родину, наврно, будутъ истреблены…

Ране, чмъ онъ договорилъ, онъ уже раскаялся въ своихъ словахъ, понявъ, что такъ обращаться съ женщиной не великодушно и во всякомъ случа жестоко.

Каролина поблднла, губы ея дрожали, на глаза навернулись слезы. Онъ постарался загладить свою ошибку.

— Простите, ваше величество, простите меня… Опасность, угрожающая вамъ, слишкомъ волнуетъ меня… Я готовъ отдать всю мою кровь, лишь бы моя королева не проливала слезъ.

— Ага!— воскликнула Каролина Австрійская,— меня упрекаютъ въ жестокости, въ безсердечіи, въ зврств… Но никто не знаетъ, что я страдаю, какъ не страдало ни одно Божье созданье.

Въ эту минуту къ карет подбжалъ запыхавшійся калабріецъ, посланный Торо, который просилъ дальнйшихъ приказаній, ибо англичане начинаютъ выходить изъ своей засады, спускаются къ дорог съ двухъ противоположныхъ холмовъ. Услыхавъ это, Каролина быстро распахнула сама дверцу кареты и спустилась на дорогу.

— Надо драться!— воскликнула она.— Намъ надо пробить себ дорогу. Если вы боитесь, такъ я не боюсь. Я ваша королева, я властна въ вашей жизни и смерти. Я ничего не боюсь.

Глаза ея блистали. Выраженіе лица было отважное. Она была прекрасна и величава. Вс присутствовавшіе калабрійцы невольно тсно окружили ее и съ искреннимъ увлеченіемъ кричали: ‘Да здравствуетъ королева!’

Обведя всхъ глазами, она громко спросила:

— Значитъ, я могу положиться на васъ?

— Мы за тебя костями ляжемъ!— былъ единодушный отвтъ.

— Въ такомъ, случа,— впередъ! Я съ вами. Если англичане осмлятся на насъ напасть, мы отвтимъ огнемъ на огонь, насиліемъ на насиліе. Нечего медлить и нечего больше скрывать наши намренія.

Тмъ временемъ уже совсмъ разсвло. Съ пункта, на которомъ происходила эта сцена, были ясно видны красные мундиры, двигавшіеся на прилежащихъ холмахъ. Они направлялись въ глубь долины, гд пролегала дорога. Спшившійся Рикардо стоялъ недвижимо, прислонясь къ своему коню. Онъ былъ такъ раздосадованъ вмшательствомъ королевы въ дло, которое неминуемо должно было привести къ ея же собственной погибели (‘и погибели Альмы’, невольно болзненно пробгало въ его мысляхъ), что онъ самъ себ не доврялъ, боялся сказать слово, чтобъ еще пуще не усугубить опасности. Наконецъ, овладвъ собой, онъ ршился подать голосъ:

— Если вашему величеству угодно, чтобы я умеръ съ угрызеніями совсти, съ сознаніемъ, что я вовлекъ васъ въ опасность, которой не имлъ возможности устранить, то я готовъ драться съ англичанами… Я клялся посвятить жизнь моей королев… Но ради ея прихоти, исполненіе которой грозитъ неминуемой опасностью ей же самой… Я еще разъ ршаюсь доложить, что государын слдуетъ отмнить сейчасъ данное приказаніе, чтобъ не лишать безплодно жизни тхъ, кто по ея призыву явился для ея защиты. Умоляю васъ, государыня, помыслите, какое торжество готовите вы для англичанъ… Они получаютъ возможность открыто обвинять въ противодйствіи законному порядку лицо, обязанное по своему положенію наблюдать за охраненіемъ закона…

Каролина кусала поблвшія губы, она боролась между гордостію и благоразуміемъ, хотла было прервать полковника, но онъ все-таки продолжалъ свою рчь, и самая возможность высказаться настолько уравновсила его самообладаніе, что голосъ его былъ равенъ и спокоенъ. А это спокойствіе дйствовало на королеву внушительне врага.

— Стычка съ англичанами, даже если мы одолемъ, будетъ гибельна для вашего плана. Досел англичане (что бы они ни имли въ виду) формально союзники и даже охранители короля и королевы. Только тогда, когда государь самъ вновь возьметъ въ свои руки бразды правленія, съ этими чужеземцами можно поступать, какъ съ посягателями на свободу нашей родины…

— Другими словами, полковникъ,— прервала королева, почти задыхаясь отъ гнва,— вы мн совтуете обратиться въ бгство.

— Нтъ, государыня, просто вернуться къ себ на виллу.

— Ну, а вы сами?

— А я?— ршительнымъ тономъ отозвался Рикардо.— Я останусь на своемъ мст, я буду охранять дорогу вашего величества, чтобъ воспрепятствовать погон… Я поклялся пожертвовать вамъ жизнью, и мн все равно, когда придется принести эту жертву. Поврьте, государыня, что я не ради себя, а ради вашего спокойствія, во имя благоразумія настаиваю на моемъ мнніи.

Видно было, что въ душ этой женщины бушуетъ страшная буря, гнвъ доходилъ до крайнихъ предловъ возможнаго.

— Хорошо, я согласна,— почти прошипла она.— Но… но наступитъ время, когда я жестоко отомщу за все, что меня заставили выстрадать.

Альма, все время не шевелясь и слова не проронивъ, стояла за королевой у подножекъ кареты.

— На коней?— крикнулъ Рикардо.— Муловъ надо гнать въ галопъ, и чрезъ часъ вы будете дома… Медленно хать рискованно..

— А Альма?— спросила королева, все еще какъ будто колебавшаяся.

— Герцогин надо оставаться съ нами. Если мы столкнемся съ англичанами, ея присутствіе можетъ объяснить и путешествіе, и нашу охрану. Такимъ образомъ ваше величество останется въ сторон и намъ даже не придется сражаться, по всей вроятности.

При этихъ словахъ Каролина почти затряслась отъ злобы, ибо самая злоба имла своимъ источникомъ ревность. Подозрнія насчетъ взаимной склонности между своей фавориткой и своимъ любовникомъ опять болзненно вспыхнули въ сердц чувственной женщины и затмили всякую опасность, всякую политику. ‘Все это подстроено нарочно, чтобъ Рикардо могъ безъ меня остаться съ Альмой’, пронеслось въ ея голов. Въ эту минуту она готова была всмъ рискнуть, лишь бы не оставлять молодыхъ людей съ глазу на глазъ.

— Я не должна, я не хочу одна возвращаться въ Кастельветрано,— настойчиво произнесла королева.

Въ это время прибжалъ второй посланецъ отъ Торо, который все это время сторожилъ въ авангард: англичане всего въ какой-нибудь сотн саженъ отъ дороги. Что же слдуетъ предпринять?

Каролина почти не обратила вниманія на это сообщеніе, будучи поглощена иной заботой. Она сердилась даже на себя: какъ она могла допустить, чтобы эта двочка стала ея соперницей, зная отношенія ея королевы къ Рикардо. Она чувствовала себя и тутъ униженной, возвратилась въ карету и забилась въ уголъ.

Въ этотъ критическій моментъ одинъ изъ конвойныхъ калабрійцевъ осмлился предложить такую комбинацію. Онъ беретъ на себя сопровождать и защищать молодую герцогиню, которая должна будетъ ссть верхомъ на одного изъ каретныхъ муловъ. На другомъ же мул удетъ сама королева въ сопровожденіи полковника Рикардо. У него хорошій конь, мулъ подъ королевой тоже прыткій, они наврно спасутся отъ англичанъ.

Королева ожила: Рикардо будетъ съ ней. Времени терять нельзя было, она быстро пересда на мула. Рикардо былъ мраченъ: и совсть и сердце мучили его, что онъ ради Каролины покидаетъ Альму въ большой опасности. Теперь едва ли не впервые онъ почувствовалъ, какъ сильна, отрадна, чиста его юношеская любовь къ этой двушк, какъ порочна его чувственная страсть къ Каролин. Но онъ ничего не могъ измнить и задумчиво, машинально слъ на коня.

Въ эту минуту издали раздался ружейный выстрлъ.

— Скорй, скорй, нечего медлить!— вскричалъ одинъ изъ калабрійцевъ.

Каролина хлестнула своего мула и поскакала въ обратный путь, повидимому, совершенно забывъ объ Альм, а, можетъ быть, и сознательно жертвуя ею, чтобъ обмануть непріятеля. Зато Рикардо, не двигаясь съ мста, обратился къ Альм:

— Я не могу васъ оставить одну…

— Ваше мсто при королев,— рзко отозвалась она.— Прежде всего надо заботиться, чтобъ ея величество благополучно дохала домой…

Напрасно уговаривалъ ее молодой человкъ. Альма оставалась непреклонной. Ему ничего не оставалась, какъ догонять королеву. Его конь шелъ быстре ея мула, и онъ скоро поровнялся съ нею. Издали до нихъ долетали звуки рдкихъ выстрловъ, но все-таки англичане ихъ не нагнали, и Каролина со своимъ провожатымъ благополучно достигли Кастельветрано.

У воротъ парка ее ожидалъ неусыпный и преданный негръ, она проворно соскочила съ мула. Полковникъ отсталъ отъ нея на нсколько шаговъ. Она осталась ожидать его на порог лстницы.

— Смю надяться, что ваше величество простите мою смлость,— сказалъ онъ, подскакавъ къ государын минуты черезъ дв и спшившись:— я долженъ доложить вамъ, что, по-моему, ваша молодая подруга находится въ серьезной опасности. Я вглядывался въ дорогу съ вершины этого холма и не могъ увидть никого въ долин… тогда какъ…

— Идите впередъ по лстниц,— повелительно прервала его королева.

Они поднялись и вошли въ небольшую комнату, стны которой были увшаны портретами австрійскихъ императоровъ и императрицъ. Она опустилась на широкую оттоманку. Молодой человкъ, которому она знакомъ приказала затворить дверь, почтительно оставался у порога.

— Садитесь,— приказала королева, видимо, сдерживая себя и стараясь быть спокойною.

— Я имлъ честь докладывать вашему величеству, что есть серьезныя основанія тревожиться за…

— Садитесь,— настойчиво повторила она, вперяя въ калабрійца проницательный, гнвный взглядъ.

Онъ повиновался, съ трудомъ сдерживая свое негодованіе. Онъ былъ жестоко возмущенъ.

— Помните, въ Черной башн вы разсказывали мн, сколько бдствій и опасностей вамъ пришлось пережить и одолть для исполненія данной вами клятвы всю жизнь оставаться мн врнымъ?— начала королева. Поблднвшія губы ея дрожали, голосъ звучалъ рзко, не взирая на вс ея усилія казаться спокойной. Я тогда трепетала отъ радости, отъ сознанія, что наконецъ мн удалось встртить человка, неограниченно мн преданнаго, прямодушнаго, готоваго итти безъ колебаній на все, лишь бы помочь довести до конца великое дло справедливости. Я видла въ васъ тогда избранника Провиднія.

Въ голос Каролины стала проступать оскорбительная для ея рыцаря иронія. Онъ начиналъ все боле и боле возмущаться въ душ.

— Помните ту роковую ночь въ Неапол?.. Да… Я поступила тогда подъ вліяніемъ женскаго капризнаго увлеченья и только… Все, что я сдлала для васъ, было послдствіемъ моей увренности, что вы человкъ, выходящій изъ ряда вонъ, одинъ изъ тхъ избранниковъ, коимъ суждено совершить великія дянія. И я, чувствуя къ вамъ большое расположеніе,— я не скрываю этого,— ршилась содйствовать вашимъ стремленіямъ къ идеалу… Но нынче, не взыщите, я съ горечью въ сердц вынуждена сознаться въ моей ошибк.

Рикардо всталъ, ему словно дали пощечину. Однако, сдерживая свое раздраженіе, онъ спросилъ возможно спокойно:

— Смю спросить ваше величество, почему вы полагаете, что ошиблись?

Королева, перейдя на ты, осыпала его упреками за заботы объ Альм, за любовь къ Альм, за предпочтеніе Альмы ей, Каролин. Она говорила, что сначала не имла ни малйшихъ подозрній, а когда подозрнія стали возникать, она не врила самой себ, старалась объяснить разными соображеніями. Но нынче она окончательно убдилась…

— Говори же, говори,— почти истерически восклицала она:— сознавайся: для меня или для этой двочки ты подвергалъ себя опасности въ теченіе трехъ лтъ?.. Ты теперь здсь для меня или для нея? Разв ты для меня отказался отъ положенія, которое предлагалъ теб твой отецъ? Нтъ, ты просто не хотлъ лишить Альму богатства и титула, которыми она пользовалась съ рожденія, которую ты любилъ еще тогда, когда считался презрннымъ плебеемъ, когда тебя за такое дерзкое твое чувство всякій могъ выпороть на конюшн.

Онъ не могъ боле владть собой и гордо отвтилъ:

— Словомъ, ошибка вашего величества заключается въ томъ, что вы удостоили открыть ваши объятія выросшему въ грязи рабу какъ разъ въ ту самую ночь, когда онъ обливался кровью, пролитой для защиты вашего величества, что вмсто того, чтобы приказать вашимъ лакеямъ высчь его…

Она не ожидала такого дерзкаго возраженія. Ея королевская гордость, рзкая порывистость ея характера, злобная ревность боролись въ ней противъ ея страсти къ молодому человку и все-таки не могли подавить страсти. Она любила его, она хотла быть его любовницей, но вмст съ тмъ и повелвать имъ. Кром того, она къ самой себ относилась злобно за то, что не могла не ревновать. Къ кому же?.. къ ничтожной двчонк, къ своей чтиц! Да, ничтожной! Но, съ другой стороны, эта чтица единственное существо, которому можно довряться…

Королина не думала въ эту минуту ни о своихъ политическихъ замыслахъ, ни объ англичанахъ. Она чувствовала, какъ никогда, свое одиночество. Чувство сожалнія къ самой себ постепенно подавило остальныя. Изъ глазъ ея, какъ-то окаменло уставившихся въ одну точку, полились по блднымъ щекамъ обильныя слезы.

Въ сердц ея любовника шевельнулась искренняя жалость.

— Вашему величеству,— сказалъ онъ тихо,— угодно было жестоко покарать меня за то, что я посовтовалъ вамъ рискованную, но и теперь признаваемую мною важною для васъ поздку къ калабрійскому отряду. Я вызвалъ вашъ гнвъ особенною заботливостью о герцогин Фаньяно, которой пришлось остаться въ открытомъ пол въ виду непріятеля и съ весьма слабымъ прикрытіемъ… Но удостойте вникнуть въ мои слова, государыня. Я не скрываю, что я весьма обезпокоенъ положеніемъ этой молодой двушки. Только не любовь тому причиной. Могу васъ уврить, что я одинаково бы безпокоился о всякомъ другомъ лиц, которое находилось бы въ таковыхъ же, какъ герцогиня Альма, отношеніяхъ къ вамъ. Вдь попадись она въ руки англичанъ то вс ваши планы могутъ быть поколеблены, если не больше. А я желаю вамъ только успха…

— Да? Только поэтому?— отвтила королева. На нее подйствовало объясненіе, которому ей хотлось врить. Она начала успокаиваться. Но все-таки допрашивала Рикардо: можетъ ли она быть уврена, что онъ никогда не промняетъ ее на Альму, никогда не покинетъ своей государыни?

— Я вамъ поклялся, что не покину, и слову не измню. Что же касается Альмы, то, по извстнымъ вашему величеству обстоятельствамъ, между мною и существомъ, на которое я прежде взиралъ съ благоговніемъ, образовалась бездна непроходимая.

— Значитъ, ты сознаешься, что любилъ ее?— воскликнула Каролина.

— Сознаюсь, да. Но сознаюсь и* утверждаю, что съ той роковой ночи, когда моя монархиня снизошла до меня, а я поклялся быть ей преданъ до конца жизни, я ршилъ, что и думать не смю о другой.

Такое объясненіе не вполн удовлетворило умъ и сердце королевы, однако она поврила, что молодой человкъ говоритъ правду и что всегда онъ останется преданъ ей. Переходы настроеній у этой женщины были изумительно быстры. Ея лицо просвтлло, и она ласково протянула ему свою руку, которую онъ крпко и горячо поцловалъ, сказавъ:

— А теперь, согласно желанію королевы, я обязанъ немедленно оказать помощь тмъ, кто находится еще въ опасности, спасти преданнйшую подругу вашего величества.

— Я васъ жду,— промолвила Каролина.

Оставшись одна, она что-то долго обдумывала. Потомъ, пожавъ плечами, поднялась съ дивана и почти шопотомъ обратилась сама къ себ:

— Что же длать!.. Мы слышали немало выстрловъ. Несомннно, Альма была въ опасности… Можетъ быть, случилось несчастіе… Вдь не она первая погибнетъ за своихъ короля и королеву.. Разв венгерцы не поклялись моей матери, что готовы пролить за нее свою кровь? Разв мало ихъ погибло?..

XXIII.
Фердинандъ IV не въ дух.— Взгляды придворныхъ на политику.— Англійскій посолъ и фаворитка государя.— Ихъ козни противъ королевы.

Утро, и Фердинандъ IV не въ дух. Онъ пошелъ охотиться съ ружьемъ еще на зар и убилъ всего три куропатки да нсколько перепеловъ. Теперь, въ ожиданіи завтрака, онъ одинъ-одинешенекъ бродилъ взадъ и впередъ по длинной алле обширнаго парка, окружающаго виллу Фикуццу.

Въ значительномъ отъ него разстояніи сидли на садовой скамь двое дежурныхъ при немъ придворныхъ — графъ Кастельротто и маркизъ Ровелло. Они глазъ не спускали съ короля издали. Но онъ ихъ едва ли замчалъ и во всякомъ случа не могъ слышать ни слова изъ ихъ разговора.

Король остановился въ дальнемъ конц аллеи и нервно срывалъ цвты, бросая ихъ на землю.

— Тучи собираются,— замтилъ Кастельротто товарищу, указывая глазами на государя.— Охота не удалась ему сегодня.

— Нтъ, что жъ охота!— отозвался Ровелло.— Онъ, бдняга, не можетъ успокоиться съ самаго того дня, когда къ нему королева прізжала.

Графъ Кастельротто недавно прибылъ къ сицилійскому двору и не вошелъ еще въ курсъ политическихъ обстоятельствъ. Онъ спросилъ:

— Она ему опять сдлала сцену? Изъ ревности?

— Есть ей охота ревновать,— пожимая плечами, отвчалъ маркизъ.

— Вы полагаете, она не ревнуетъ его къ этой… знаете?..

— И не думаетъ. Да, кром того, она сама себя вознаграждаетъ, и съ процентами.

— И теперь еще? Съ кмъ это?

— Покуда такъ… только смутные слухи. Поговариваютъ, что за послдніе дни около Кастельветрано появился какой-то красивый молодой человкъ. Кажется, одинъ изъ извстнйшихъ калабрійскихъ атамановъ. Кто-то даже видлъ, какъ онъ ночью пробрался на виллу къ королев.

— По-моему, въ этомъ нтъ ничего особеннаго. Однимъ больше, однимъ меньше, не все ли равно. А она такая красавица, просто непостижимо. На послднемъ балу, въ день св. Розаліи, ея зрлая красота — по лтамъ, конечно, зрлая — просто затмевала молодыхъ прелестницъ.

— Ну, и знаменитый атаманъ, о которомъ вы говорите, тоже, вроятно, красавецъ. Понятно, что она предпочитаетъ его нашимъ тощимъ, золотушнымъ щеголямъ.

— Да не въ этомъ суть. Толкуютъ о какомъ-то заговор противъ лорда Бентинка, о томъ, что въ Сициліи высаживаются отряды калабрійцевъ. Увряютъ, все налажено этимъ демономъ въ юбк.

— Гм-м… Все равно, безъ его согласія,— возразилъ Ровелло, слегка кивнувъ въ сторону короля,— она ничего не подлаетъ.

Король теперь услся и читалъ газету.

— Пожалуй! Но надо имть въ виду, что она прізжала къ королю нсколько дней тому назадъ почти украдкой, ухала внезапно, и съ тхъ поръ онъ сталъ не въ мру озабоченъ. Я упоминаю объ этомъ въ нашихъ общихъ интересахъ. Бентинкъ сумлъ удалить почти всхъ остальныхъ придворныхъ. Если мы остались при двор, то единственно но его милости. Если заговоръ удастся, то вдь и намъ не сдобровать.

— Милый мой графъ, поврьте, что никакая мелочь не ускользаетъ отъ зоркости Бентинка. Онъ все предусматриваетъ. Покуда я могу сообщить вамъ по секрету, что дня черезъ три-четыре въ Палермо высадится около пяти тысячъ англійскихъ солдатъ. И эти свжія силы, совмстно съ тми, которыя уже здсь находятся, легко парализируютъ замыслы интриганки.

— Словомъ, по-вашему, мы можемъ быть спокойны.

— Спокойны и архиспокойны.

— Конечно, я вовсе не дорожу ныншней моею должностью, отъ нея немногимъ поживишься. Тмъ не мене эта проклятая революція и война такъ ощипали меня, что приходится даже оскорбленія безропотно переносить: король едва обращаетъ на меня вниманіе.

— Ну, и пусть себ. Что за бда! Сознайтесь, графъ, что вы нынче состоите при двор не ради короля, а ради самого себя…

— И-и… Вы хотите сказать — ради Бентинка?

— А хоть бы и такъ. Никто изъ нашего общества, кром разв нкоторыхъ либеральныхъ головорзовъ изъ дворянъ, не можетъ на него пожаловаться. Онъ уметъ быть благодарнымъ. Либералишки кричатъ: ‘народъ страждетъ, народъ подавленъ, народъ обманутъ!’ Вдь всегда такъ было, и не англичане тому виною. Видно, ужъ Господь такъ міръ сотворилъ.

Маркизъ согласился, и дйствительно успокоился.

——

Фердинандъ IV тмъ временемъ продолжалъ сидть въ глубокой задумчивости надъ газетой, которую не читалъ. Внецъ самодержца всегда тяготилъ его, онъ всегда охотно подчинялся вліянію тхъ, кто хотлъ умалять его личныя заботы. Въ 1799 году за эту безпечность онъ поплатился было престоломъ. Однако, скоро возвратилъ его себ, благодаря энергіи Каролины и другихъ лицъ, заинтересованныхъ сохраненіемъ старыхъ монархическихъ традицій. Въ 1806 году, когда уже приближались старость и слабость, онъ, казалось, безвозвратно утратилъ неаполитанское царство и готовъ бы былъ съ этимъ примириться, какъ съ политическимъ фактомъ, если бы его не заточили въ Сицилію и не лишили спортсменскихъ радостей въ богатыхъ дичью и рыбой окрестностей Неаполя. Такъ или иначе, онъ, во всякомъ случа, старался примириться со своимъ положеніемъ и довольствоваться виллой, парками и лсами Фикуццы. Но жена…

Зачмъ эта безпокойная женщина втягиваетъ его въ тревожныя предпріятія? Зачмъ она заставила его подписать этотъ проклятый лживо-либеральный манифестъ и норовитъ, вопреки англійскому вліянію, заставить его опять управлять государствомъ. Богъ знаетъ, какія непріятности могутъ за этимъ послдовать! Конечно, свободне было бы дышать, если бы возможно было устранить англичанъ. Только тогда, пожалуй, попадешь изъ огня да въ полымя… Онъ боялся этой женщины, увренный, что она на все способна. Вдь говорятъ же, что она изъ личныхъ видовъ покушалась отравить наслдника престола, своего родного сына, который нынче, по довренности отца, управляетъ государствомъ въ качеств генералъ-викарія. Самъ Фердинандъ считалъ такое покушеніе боле чмъ возможнымъ, хотя показывалъ видъ, что не вритъ молв.

А этотъ манифестъ! Что она съ нимъ сдлаетъ? Чмъ онъ грозитъ въ будущемъ? Вчно висящій надъ головой Дамокловъ мечъ. И при этой мысли король переходилъ отъ жалобъ на англичанъ къ соблазнительнымъ упованіямъ: о, если бы эти англичане избавили его отъ этой опасной до ужаса жены… Конечно, онъ бы и самъ могъ найти средства освободиться отъ нея. Но онъ не ршался, боялся… Да кто ея и не боится?

Покуда Фердинандъ все это раздумывалъ, съ противоположной стороны парка, примыкавшей къ большой дорог, послышался звукъ приближавшагося экипажа и трескъ кучерскаго бича.

— Герцогиня!— воскликнулъ онъ, почувствовавъ значительное облегченіе:— хоть нб въ одиночку буду скучать!

Онъ быстро пошелъ по направленію къ вилл, приказавъ двумъ своимъ дежурнымъ придворнымъ слдовать за нимъ.

Карета герцогини Флоридіи остановилась въ значительномъ разстояніи отъ главнаго подъзда, у аллеи, которой не было видно изъ комнатъ короля. Высокій, мускулистый, элегантный господинъ, очевидно, англичанинъ, съ рыжими баками, вышелъ первымъ изъ кареты, открывъ дверцу. Герцогиня, едва коснувшись его руки, проворно соскочила на земь.

Она была блистательно красива. Типъ сицилійки, обжигающей страстностью не только сердце, но весь организмъ человка. Огромные, выразительные черные глаза, разсыпающіеся по плечамъ и спин густые, вьющіеся волосы, цвта воронова крыла, крошечный ротикъ съ розоватыми пухленькими губами.

— Король, кажется, замтилъ меня издали,— обратилась она къ своему спутнику, предложившему ей свою руку:— я не хочу заставлять его дожидаться меня.

— Кто заставляетъ себя ожидать, никогда не проигрываетъ,— отозвался англичанинъ.

— Даже если ожидающій — король?— засмялась она.

— Относительно женской красоты въ этомъ отношеніи нтъ королей. Вс мы ея подданные.

— Такъ что и вы, милордъ, относительно меня?

— Вашъ покорнйшій слуга и другъ, жаждущій быть вамъ полезнымъ.

Шли медленно по длинной алле, густо отняемой платанами.

— Я должна буду сказать ему, что вы пріхали со мной вмст?

— Да… если онъ будетъ слишкомъ колебаться… Хорошо бы, если бы вы могли намекнуть ему, что я не смлъ просить его аудіенціи, не желая нарушать его удовольствія имть васъ своею гостьей…

Они опять прошли молча нсколько шаговъ.

— Что это вы вдругъ такъ призадумались, герцогиня?— спросилъ англичанинъ.

— Думаю, что совтъ, который вы меня просили дать королю, очень щекотливъ, даже опасенъ,— отвчала красавица.

— Почему опасенъ?

— Возвращеніе ко двору… королевы значитъ мое удаленіе отъ короля.

— Да вдь всего на нсколько дней.

Флоридія подняла, глаза и старалась угадать по лицу англичанина его заднюю мысль.

— Но зато вы будете вознаграждены въ будущемъ: вы получите возможность стоять еще ближе къ королю.

— То есть мн предстоитъ борьба съ этой женщиной, которая не остановится ни предъ какимъ средствомъ. Король къ ней не питаетъ любви, это правда. Но онъ ужасно боится ея, и она какъ-то уметъ овладвать его умомъ и волей.

— Вотъ поэтому-то мы и должны бороться съ нею ея же оружіемъ. Это большая ошибка, что мы удалили ее въ Кастельветрано, здсь было бы удобне за нею слдить. Необходимо уговорить короля сдлать то, чего онъ самъ давно желаетъ, т. е. обставить дло такъ, чтобы ея удаленіе не только отъ двора, но и изъ Сициліи вообще, не могло дать Австріи повода къ протесту, чтобъ Австрія не могла настаивать на ея возвращеніи сюда… Это будетъ содйствовать умиротворенію государства, успокоенію короля и также… дорогая герцогиня, вашему возвышенію.

— Говорятъ, что этотъ атаманъ и молодъ и очень красивъ.

— Мужская красота не мое дло, Я знаю, что онъ блистательно отличался въ калабрійской войн съ французами, что онъ сынъ, только незаконный, какого-то аристократа… Во всякомъ случа смлость у него образцовая. Представьте себ, едва онъ высадился на сицилійскій берегъ, какъ подрался съ англійскими солдатами, двухъ убилъ и забрался прямо къ королев, которая находилась тогда въ своей Черной башн.

— Зачмъ же вы его не арестовали?

— А потому, что и мн, и вамъ, и всему здшнему королевству нужно, чтобъ онъ оставался на свобод, покуда мы не поймаемъ его въ ловушку.

— Которую придется мастерить мн именно?

— Да, но для вашей личной пользы.

— И для того, чтобы избавить Англію отъ довольно опаснаго врага.

— Англія,— возразилъ нсколько напыщенно спутникъ герцогини,— боится только Бога. Она идетъ впередъ прямымъ и честнымъ путемъ, давитъ только тхъ, кто пытается ей препятствовать.

— Не разбирая средствъ?

— Въ случа крайности, пожалуй… Между этими средствами есть такія, которыя могутъ содйствовать превращенію герцогини Флоридіи въ королеву.

Красавица почти вздрогнула отъ удовольствія: Бентинкъ зналъ, что она вся проникнута необузданнымъ тщеславіемъ.

— А теперь, герцогиня, до свиданья — сказалъ онъ:— къ вечеру я велю кучеру пріхать за вами. Разумется, если его величество не пожелаетъ играть съ вами въ шахматы… Онъ, кажется, ихъ очень любитъ. Онъ, говорятъ, жалуется, что я удалилъ отъ него его любимыхъ придворныхъ. Да разв возможно жаловаться, когда онъ мн же обязанъ знакомствомъ съ прелестнйшей изо всхъ сициліекъ.

Она граціозно улыбнулась, лордъ Бентинкъ, откланявшись, вернулся къ экипажу, послалъ къ герцогин дотол не выходившую изъ кареты старушку-компаньонку и ухалъ.

Лордъ Бентинкъ всегда здилъ не только безъ конвоя, но и безъ лакея. Придворные, знавшіе, какъ ненавидитъ его королева и какъ она хитра, дивились его смлости. Онъ же только отшучивался, объясняя, что его ярко красные видимые солдаты разставлены везд вблизи его пути очень расчетливо, не только для его безопасности, но и для отвода глазъ его враговъ, которые не догадываются, что его оберегаютъ, кром того, и солдаты невидимые.

Флоридія, какъ и другіе, дивилась безстрашію англійскаго дипломата, ибо онъ разсказалъ ей между прочимъ, что не дале, какъ вчера вечеромъ, къ нему на виллу пробрался извстный заговорщикъ графъ Бучето, старшина братства св. Павла, имя намреніе войти въ соглашеніе съ англійскимъ правительствомъ по осуществленію въ Сициліи либеральнаго переворота. ‘Но я его приказалъ арестовать и посадить въ тюрьму’, закончилъ свой разсказъ Бентинкъ.

Разсказъ объ этомъ эпизод произвелъ на герцогиню особенное впечатлніе, потому что днемъ ране графъ Бучето предлагалъ ей самой принять участіе въ замыслахъ братства. Теперь она благословляла судьбу, что отказалась, иначе Бентинкъ не затруднился бы отдалить ее отъ короля, а, можетъ статься, еще серьезне навредить ей.

XXIV.
Радость Фердинанда IV отравлена: и обожаемая Флоридія заговорила о политик.

Часовой, ветхій бурбонскій ветеранъ, дремотно охранявшій входъ въ королевскую виллу, встрепенулся и чуть было не взялъ на караулъ предъ фавориткой государя. Обшитый золотыми галунами швейцаръ съ золотой булавой низко ей поклонился. Но она, не обративъ на нихъ вниманія, быстро прошла вестибюль и поднялась по лстниц. Тмъ не мене швейцаръ нагналъ гостью и, склонившись очень низко, доложилъ:

— Его величество видли издали карету вашего сіятельства и изволили отложить свой завтракъ до вашего прізда.

Она продолжала подниматься, на первой площадк ее почтительно встртилъ хорошо знакомый ей мажордомъ, тотъ самый, который нсколько дней назадъ встрчалъ королеву Марію-Каролину. Съ нимъ Флоридія удостоила заговорить:

— Дорога меня ужасно утомила. Прежде всего я хочу кушать.

— Госпожа герцогиня иметъ въ виду провести здсь ночь?— спросилъ мажордомъ.

— Право, не знаю. Можетъ быть, государь пожелаетъ закончить партію въ шахматы, которую намъ помшали довести до конца прошлый разъ…

Они вошли въ одну изъ комнатъ, обыкновенно отводимыхъ герцогин, которая считала необходимымъ привести въ порядокъ свой туалетъ.

Король между тмъ нетерпливо шагалъ по комнатамъ, ожидая гостью. Для него это посщеніе было очень кстати, онъ истерзался одиночествомъ, невозможностью ни съ кмъ откровенно поговорить. Сегодня онъ ршился разсказать ей вс свои опасенія, вс свои заботы и посовтоваться съ нею. Старый Фердинандъ былъ глубоко убжденъ въ искренней безкорыстной Любви къ нему этой молодой особы, а также и въ ея ум. Къ тому же она такъ умла успокаивать его раздражительность, разсивать его мрачныя мысли, забавлять и веселить.

Ему особенно было дорого въ фаворитк отсутствіе какого бы то ни было нравственнаго сходства съ королевой. Флоридія это понимала и старалась всми мрами поддерживать въ немъ это предположеніе. Она избгала досаждать ему разговорами о политик и почти во всемъ съ нимъ соглашалась.

Къ тому же, по вншней красот, об эти женщины были діаметрально противоположны…

Нетерпніе короля возрастало съ минуты на минуту. Во-первыхъ, онъ былъ голоденъ, а безъ прелестной гостьи ни за что не хотлъ завтракать. Во-вторыхъ, онъ просто жаждалъ поскорй съ ней увидться. Не цпляйся онъ все еще за этикетъ, связанный съ королевскимъ достоинствомъ, онъ давно бы побжалъ ей навстрчу.

Тотъ же дворцовый этикетъ не позволялъ ему спросить у прислуги, что задержало гостью. Онъ даже начиналъ сомнваться, не обманули ли его собственные глаза, можетъ быть, кто другой пріхалъ. Фердинандъ начиналъ, по своему обыкновенію, чертыхаться вслухъ.

Наконецъ дверь распахнулась, и камеръ-лакей доложилъ:

— Ея сіятельство герцогиня Флоридія…

Фердинандъ не выдержалъ, громко воскликнулъ: ‘Наконецъ-то, наконецъ!’ ринулся къ двери и, по внушенію своего желудка, не мене энергично повеллъ подавать на столъ сію же минуту.

Красавица остановилась на порог, лицо ея выражало неудовольствіе, оскорбленіе. Когда слуга вышелъ, король по обыкновенію прикоснулся губами къ ея челу.

— Что съ вами?— спросилъ онъ тревожно:— что случилось?..

Она отвтила раздраженнымъ жестомъ, какъ капризный ребенокъ:

— Ваше величество очень забывчивы. Едва ли вы когда думаете о вашей маленькой герцогин… Лакеи вашего величества позволяютъ себ оскорблять ее въ вашемъ присутствіи.

— Что такое теб взбрело на умъ?— воскликнулъ въ испуг король, не понимавшій, чмъ провинился.— Я тебя позволяю оскорблять!? Полно, полно, двочка… Или это ты такъ болтаешь, чтобъ не дать мн времени распечь тебя за то, что ты долго ко мн не шла? Да говори же: зачмъ это милое личико хмурится?…

Онъ обнялъ ее, притянулъ къ себ и снова поцловалъ въ лобъ.

— Ну, скажи… Скажи же, что я такое забылъ? Чмъ я могъ огорчить тебя?

— Ни за что… Если ваше величество забываете общанія, которыя ему, какъ монарху, слдовало бы исполнять, то… то я дйствительно огорчена… Конечно, не за себя, а за моего короля… Эта забывчивость унижаетъ его самого, а не мое достоинство… Но вотъ, я сказала, и не хочу больше вспоминать. Я преклоняюсь передъ моимъ государемъ, попрежнему.

Конечно, Фердинандъ этимъ не удовольствовался. Онъ продолжалъ допытываться о причин огорченія своей очаровательницы, да кстати, между прочимъ, жаловался на свое одиночество, объяснялъ, какъ ея пріздъ ему радостенъ. Она казалась растроганной, тоже обняла его, склонила ему на грудь головку и наконецъ тихо произнесла:

— Разв ваше величество не замтили, что камеръ-лакей, докладывая обо мн, назвалъ меня ея сіятельствомъ вмсто ея свтлости.

— Ахъ, чортъ бы меня побралъ!— воскликнулъ король, вспомнивъ, что общалъ дать Флоридіи титулъ свтлйшей.

Общаніе это онъ далъ въ моментъ пылко разгорвшейся старческой страсти. Остывъ же, онъ ршилъ, что такой титулъ при настоящихъ обстоятельствахъ могъ бы возбудить неудобные для него толки. Потомъ забылъ, въ надежд, что и она забудетъ.

Мажордомъ доложилъ, что кушанье подано. Король приказалъ ему сказать дежурнымъ камеръ-юнкеру и камергеру, что онъ освобождаетъ ихъ отъ обязанности служить при его трапез.

Флоридія какъ будто не перестала еще дуться, свъ за столъ, и едва касалась яствъ. Къ концу завтрака король выслалъ изъ комнаты всю прислугу и не безъ раздраженія сказалъ:

— Неужели мн суждено постоянно видть около себя мрачныя, недовольныя физіономіи! Улыбнись ради Бога, моя двочка.

— Вдь не я, ваше величество, недовольна, а вы сами сердитесь на меня за то, что я осмлилась напомнить…

— Нтъ же, нтъ! Совсмъ я на тебя не сердитъ. Только и королю приходится иногда сдерживать свои желанія… Съ титуломъ надо обождать, воспользуемся первымъ подходящимъ случаемъ… А теперь… такъ, ни съ того, ни съ сего… это возбудило бы зависть, ревность… Много непріятностей для меня вышло бы.

— Я понимаю! Зависти я, конечно, не допускаю. Но ревность?!. Ваше величество боитесь разгнвать государыню.

Фердинандъ, не понявъ ироніи, отвчалъ:

— Что же длать, драгоцнная ты моя! Эта женщина всегда на меня наводила страхъ. А вс обрушившіяся на меня несчастія послдняго времени еще пуще обострили ея характеръ. Мы хоть и не живемъ вмст, а все-таки съ ней нельзя не считаться…

— И все-таки вашему величеству отъ этого не легче…

Король разинулъ ротъ, желая что-то возразить, она его перебила:

— Знаю, государь, вы скажете, что мое присутствіе для васъ искупаетъ многое…

— Да Богъ съ ней… пусть живетъ, какъ знаетъ, лишь бы меня оставила въ поко… А то, какъ ни толкуешь съ ней, а въ конц концовъ подчинишься ея власти.

— Даже тогда, когда ея власть бываетъ направлена во вредъ молодого существа, которое, любя ваше величество, отдалось вамъ вся беззавтно и на всю жизнь,— отвчала герцогиня печально.

— Нтъ, не то. Ты преувеличиваешь, очень преувеличиваешь. Королева превосходно понимаетъ, что никоимъ образомъ не можетъ имть вліянія на мои отношенія къ теб. Она знаетъ, что невозможно поколебать мое обожаніе лучшей, прекраснйшей женщины, той, которая отдала мн свою молодость, всю душу свою.

Онъ держалъ въ своихъ рукахъ руки красавицы, цловалъ ихъ, старческіе глаза горли вожделніемъ.

— Однако вы, государь, изъ боязни королевы не ршаетесь подписать декрета о дарованіи мн общаннаго титула свтлости.

— Нтъ… Я не отказываюсь. Только перестанемъ теперь объ этомъ говорить.

— Вы боитесь, что ей это не понравится,— продолжала Флоридія, предоставляя свои, руки въ его распоряженіе, но не обращая вниманія на его слова.— А королева, сидя въ своемъ Кастельветрано, продлываетъ Богъ знаетъ что, вовсе не справляясь съ вашими желаніями. Она интригуетъ, водится съ негоднйшими искателями приключеній, съ ворами, разбойниками. Особенно близка съ какимъ-то проходимцемъ, который, подъ прикрытіемъ военныхъ подвиговъ, крови, пролитой за престолъ и короля, удовлетворяетъ низменные капризы этой женщины.

Король немного поблднлъ, его лицо выражало и презрніе, и Досаду, и скуку. Онъ счелъ необходимымъ возражать, хотя бы ради поддержанія своего достоинства:

— Все это англичане выдумываютъ, потому что ненавидятъ ее. Она не можетъ забыться до такой степени… Да въ ея годы…

Король недоговорилъ, вспомнивъ свои годы и свой tte-a-tte почти съ двочкой. Мало ли что случалось, мало ли на что онъ смотрлъ сквозь пальцы. Онъ охотно прощалъ жен ея эротическіе капризы. Не ему бы прибгать къ подобнымъ аргументамъ.

Онъ перешелъ къ жалобамъ на ея интриганство, къ опасеніямъ насчетъ либеральнаго манифеста. Чортъ знаетъ, что изъ этого можетъ выйти. Послдніе его… если не друзья, все-таки сторонники, англичане и наслдникъ престола, управляющій нынче царствомъ, вдь и они, пожалуй, отступятся… Статься можетъ, уже отступились… Кто знаетъ, что успла уже продлать съ манифестомъ эта шустрая баба?

Фердинандъ любилъ простонародныя выраженія.

— Англичане вовсе не ее ненавидятъ,— нараспвъ возразила герцогиня: — а ея интриги. Имъ хорошо извстно, что женщина, которой должно же быть дорого… ну, хоть просто спокойствіе вашего величества, мутитъ вокругъ васъ воду, рискуетъ совсмъ сгубить эту несчастную Сицилію и во все вмшиваетъ ваше имя, государь.

— Какъ? Что?— испуганно забормоталъ король.— Имя мое вмшиваетъ. А я самъ ровно ничего объ этомъ не знаю… Всюду-то она свою своевластную голову безъ моего вдома суетъ. Это вдь она взбунтовала Калабрію, это она втянула королевство въ такую жестокую войну… Я тутъ ни при чемъ… ршительно ни при чемъ…

— Это правда, государь, что вы ни при чемъ. Но представьте себ, что этотъ манифестъ, вами подписанный, будетъ объявленъ.

— А ты что же знаешь о манифест?— вскричалъ Фердинандъ, причемъ лицо его позеленло даже.

— Я знаю отъ лорда Бентинка…

— Отъ Бентинка?

— Да. Оттого я къ вамъ поздне и пріхала. Онъ былъ у меня утромъ, задержалъ, онъ и довезъ меня сюда, онъ мн все и разсказалъ. Разсказалъ, что подъ вліяніемъ королевы ваше величество подписали либеральнйшій манифестъ. Признаюсь, меня глубоко огорчило, что потомокъ Людовика Святого и Людовика Великаго далъ свое согласіе на средство, которому онъ долженъ бы былъ противиться, даже если бы ему грозила мученическая участь его свояка, французскаго короля. Вдь это провозглашеніе главенства власти народной, несомннно, поведетъ къ возстанію, къ ожесточенію народа противъ единственныхъ, существенно поддерживающихъ васъ друзей, т. е. англичанъ. Вдь только они одни вамъ доставляли относительное спокойствіе. Они настояли на предоставленіи наслднику вашего величества полномочій правителя, на удаленіи Каролины Австрійской. Все для того, чтобъ парализовать опасные происки безпокойной женщины, которая, какъ вы сейчасъ замтили, виновна и въ броженіи Калабріи, и въ войн. Сицилійцы спокойны, покуда около васъ англичане. Но разжечь страсти моихъ земляковъ не мудрено… И что тогда будетъ?

— Ого-то, да ты, матушка, какъ по книг о политик разсуждаешь!— воскликнулъ изумленный король.

Дйствительно, Флоридія никогда еще не касалась политики въ бесдахъ съ Фердинандомъ. Намекъ короля на то, что она говоритъ теперь со словъ Бентинка, заставилъ ее покраснть. Однако, она продолжала, не смущаясь:

— Я говорю потому, что предана вашему величеству, люблю васъ, государь, всмъ сердцемъ. Если бы я въ такую критическую для васъ минуту не высказала всего, что у меня накопилось на душ, я была бы недостойна вашего доврія, я перестала бы быть вашимъ искреннимъ другомъ, какъ вы меня называете, и оставалась бы только любовницей…

— Ну! что ты говоришь! Зачмъ это! Не огорчайся же, душа моя,— возразилъ король, которому очень не нравился такой оборотъ разговора…

— Что же! Я бы не стыдилась такого званія, я бы гордилась имъ… Но только при условіи, чтобы мн было предоставлено право оберегать любимаго человка, предупреждать его объ опасности…

Убдясь, что невозможно свести бесду на боле пріятную тему, Фердинандъ ршился итти прямо навстрчу гроз. Онъ бросилъ на столъ салфетку, всталъ, подошелъ совсмъ близко къ своей любовниц и, глядя ей прямо въ глаза, твердо спросилъ:

— Скажи откровенно, это все Бентинкъ научилъ тебя мн сказать?

— Лордъ Бентинкъ преданный мн другъ. Но онъ еще боле преданъ вашему величеству. Я и не скрываю, что я отъ него узнала все то, что понудило меня такъ откровенно заговорить съ вами. Но я еще должна добавить, что если будетъ обнародованъ манифестъ, который королева заставила васъ подписать… вдь вс знаютъ, что она почти силой вынудила васъ… вообще все извстно…

— Извстно?! Но какимъ образомъ? Мы были одни… Неужели у меня и въ спальн сидятъ шпіоны!

— Да, и хорошо еще, что шпіоны не проглядли такой ужасной вашей ошибки, почти невольной ошибки, но ужъ черезчуръ опасной, лорду Бентинку это извстно и онъ считаетъ крайне необходимымъ, чтобы этотъ промахъ былъ какъ можно скоре заглаженъ. Подумайте, государь, какъ только вашъ манифестъ будетъ обнародованъ, такъ зашевелятся вс либералы, вс, кто обратилъ революцію чуть не въ ремесло, кто совершаетъ переворотъ, прикрываясь вашимъ же знаменемъ. Что они прежде всего изгонятъ англичанъ — это неизбжно. И также несомннно, что вслдъ за тмъ въ Сицилію высадятся французы. Флотъ Наполеона давно сторожитъ съ той стороны пролива… А ихъ побда… Знаете, къ чему поведетъ побда Наполеона? Не больше, не меньше, какъ къ присоединенію нашей родной Сициліи къ великобританскимъ владніямъ.

— Да, необходимо ее арестовать, если мой генералъ-комиссаръ не ршится подписать указъ объ ея задержаніи, я самъ подпишу,— воскликнулъ Фердинандъ, задтый за живое.

Все, что говорила ему герцогиня, являлось какъ бы комментаріями его собственныхъ мыслей, которыя мучили его вотъ уже нсколько сутокъ, съ того самаго дня, когда онъ подписалъ роковой манифестъ. Разсужденія герцогини были яснымъ выводомъ изъ его смутныхъ думъ. Ему уже не разъ приходило въ голову, что каковы бы ни были послдствія ршенной его женою борьбы побда ли англичанъ, изгнаніе ли ихъ,— расплачиваться во всякомъ случа придется ему: вторженіе чужеземцевъ въ Сицилію и присоединеніе этого послдняго клочка его царства либо къ великобританскимъ владніямъ, либо къ наполеоновской имперіи, смотря по тому, какъ сложатся обстоятельства. Искать поддержки у Россіи, у Австріи было бы невозможно, какъ бы онъ, еще недавно могущественный монархъ, предъ ними ни унижался. Он никогда не простили бы ему провозглашенія рзко революціонныхъ принциповъ.

— Только такая мра,— продолжалъ онъ съ негодованіемъ,— могла бы хотя до нкоторой степени предотвратить окончательную погибель государства, которую подготовила эта ехидна. Иначе вся Европа будетъ считать меня недостойнымъ носить внецъ, который угодно было Всевышнему возложить на мою голову.

Флоридія въ душ торжествовала, но приняла опечаленный видъ и, сожалительно покачивая головой, возразила:

— Нтъ, нтъ. Я вамъ докладывала уже, какъ глубоко преданъ вамъ лордъ Бентинкъ. Но должна сообщить, онъ считаетъ арестъ черезчуръ опасной мрой. Она воспользовалась бы для защиты тмъ же самымъ манифестомъ. Чмъ бы вы могли доказать, что подписали его противъ своей воли, что вы не сообщникъ вашей супруги. Австрія неминуема будетъ жестоко оскорблена вашимъ поступкомъ съ дочерью Маріи-Терезіи и трудно даже предвидть, какія мры она надумаетъ принять противъ вашего величества. А вы знаете, что въ настоящее время монархи, поставленные Богомъ правителями своихъ народовъ, боле, чмъ когда-либо, должны поддерживать между собою твердо братскія отношенія.

— Такъ-то это такъ,— произнесъ король, подсаживаясь ближе къ своей подруг.— Такъ! Но что же однако длать?

— Надо прибгнуть къ хитрости: на интриги отвчать интригами…

— Не понимаю тебя.

— Разршаете ли вы мн, государь, высказаться безо всякаго стсненія, единственно въ видахъ вашей собственной пользы, вашего личнаго спокойствія.

— Разумется. Когда же я мшалъ теб говорить со мной вполн откровенно?

— Но прежде скажите и вы мн совершенно откровенно: желали бы вы, или нтъ, чтобъ королева навсегда удалилась изъ Сициліи?

— Конечно, желаю. Чмъ скоре, тмъ лучше.

— Въ такомъ случа единственное средство избавиться отъ нея, не опасаясь, что Австрія будетъ считать виновнымъ васъ…

— Да не тяни, ради Бога… Какое средство?

— У королевы есть любовникъ.

Фердинандъ не хотлъ съ этимъ явно соглашаться, оберегая еще свое и королевское и супружеское достоинство.

— Разв другъ, довренное лицо, сообщникъ ея кабалистическихъ замысловъ… Но какой же у ней можетъ быть любовникъ!..

— Я повторяю, государь, что есть любовникъ. Надо ихъ подстеречь, получить явныя доказательства ея адюльтера. Тогда уже не трудно будетъ выслать ее изъ Сициліи.

— Однако!— боле чмъ изумленно воскликнулъ король, не ожидавшій такого совта.

Его собесдница понимала, что при склонности короля къ колебаніямъ надо ковать желзо, покуда горячо.

— Я готова согласиться, что средство рзкое, пожалуй, недостойное монарха… Но что же длать! Другого не придумаете для успокоенія этой несчастной страны, для предупрежденія присоединенія Сициліи къ англійскимъ владніямъ или вторженія французовъ… А вдь тогда пострадаете вы государь… Какъ пострадаете… объ этомъ излишне распространяться.

— Врно. Но дло въ томъ, что я не врю, не могу и не хочу врить тому, что разсказываютъ про эту женщину ея заклятые враги.

— Въ такомъ случа оставимъ нашъ проектъ. Наша цль не будетъ достигнута, зато ваше величество получите возможность убдиться, что ваша супруга… истинная Пенелопа.

Фердинанду слдовало бы возмутиться такой насмшкой. Но его почти польстилъ намекъ, что его жена интригуетъ противъ него изъ ревности. Онъ потребовалъ, чтобы ему разсказали планъ осуществленія предполагаемаго средства.

— Ваше величество пригласите государыню погостить нсколько дней въ Фикуцц. Предлогъ не трудно придумать: какой-нибудь праздникъ, большая охота, все равно. Она, наврно, не откажется пробыть съ вами нкоторое время въ видахъ ея собственныхъ замысловъ, разсчитывая и на вашу власть, и на вашу… на вашу, государь…

— На мою слабость…

— Не совсмъ. А на вашу доброту. Она, наврно, прідетъ и, наврно, привезетъ съ собой своего шталмейстера. Чтобъ всегда имть около себя этого молодца, вдь она назначила его шталмейстеромъ своего двора.

— Такъ, значитъ, онъ изъ дворянъ… принадлежитъ къ аристократіи, хотя бы и новйшей. Вдь не съ ума же она сошла, чтобъ назначить на такое мсто, какъ ты говоришь, мужика, атамана разбойниковъ… Я готовъ допустить, что и въ ея годы случается… случаются слабости: простительно. Кто изъ насъ безъ грха, какъ сказано въ евангеліи… Но назначить шталмейстеромъ своего двора плебея? Нтъ, нтъ, я ручаюсь, что она на это не способна… Она помнитъ, даже черезчуръ помнитъ, что она австрійская эрцгерцогиня, королева Неаполя и Сициліи…

— Тамъ какъ бы ни было, а я знаю наврно, что она назначила его своимъ шталмейстеромъ.

— Я непремнно заставлю ее дать мн отчетъ въ такомъ чудовищномъ поступк.

— Право, было бы лучше, если бы ваше величество оставили это покуда безъ вниманія. Дло наше слишкомъ серьезно… Королева наврно приметъ ваше приглашеніе, прибудетъ сюда. Все будетъ устроено такъ, что обличеніе будетъ почти публичное. А затмъ, государь, вы можете почивать спокойно.

Фердинандъ призадумался, онъ предвидлъ немалую для себя тревогу. Этотъ проектъ не особенно ему нравился.

— Хорошо… только, какъ ни говори, это предательство, ловушка,— бормоталъ онъ.

— А разв вс ея замыслы не предательскіе?— вскричала герцогиня, раздосадованная, что король сдавался не такъ легко, какъ она ожидала.— Разв она не старается ставить на каждомъ шагу западни тмъ, кто сюда пришелъ для защиты и ея супруга и ея самой.

— Но пойми ты,— воскрикнулъ король, открывая настоящія причины своего противодйствія, пойми:— что я не хочу оскорбленій, не хочу мучительныхъ, тревожныхъ заботъ! Мн нуженъ покой. Потому-то я и управленіе государствомъ передалъ сыну, потому-то не протестовалъ, когда англичане удалили отъ меня моего лучшаго друга, бднаго д’Асколи, когда они фактически урзали мои прерогативы.

— Но вашему величеству въ этомъ дл никакихъ заботъ не предстоитъ. Ваши врнйшіе друзья все устроятъ, нимало васъ не тревожа. У нихъ одна цль — торжество истины и справедливости.

Король, подумавъ, согласился наконецъ.

— Такъ я, пожалуй, готовъ. Значитъ, моего вмшательства совсмъ не потребуется.

— До нкоторой степени оно будетъ нужно, только не причинитъ вамъ ни малйшаго безпокойства.

— Это все вамъ такъ кажется, милая ты моя двочка. Вы воображаете, что такъ легко заманить ее въ западню, накрыть на мст преступленія. Вы хотите бороться лукавствомъ съ ея ухищреніями, и жестоко ошибетесь въ вашихъ расчетахъ. Вдь вы не знаете, какъ я ее знаю. У ней душа не человческая, а сатанинская какая-то. Она способна совершать самые, возвышенные, геройскіе поступки такъ же, какъ способна къ отвратительнйшей низости. Иногда она, какъ орелъ, взлетитъ за облака, и вдругъ неожиданно, какъ ехидна, ползаетъ въ грязи. Она всякаго человка насквозь видитъ… Правда, случается иногда, что она поддается вліянію какого-нибудь дурака изъ ея придворной челяди. Но все-таки не услаждайте себя надеждой быстро ее побдить. Имйте въ виду, что если она заподозритъ вашу ловушку, то я и представить себ не могу, до чего она можетъ дойти. Я въ такомъ случа…

— Вы не вступились бы за меня? Не защитили бы меня отъ ея ярости?— вкрадчиво произнесла Флоридія, обвивая руками шею короля и прижимаясь лицомъ къ его лицу. Она врно разсчитала: сладостное ощущеніе постепенно, но быстро ослабило его послднія опасенія. Онъ какъ бы махнулъ рукой на нихъ…

— Однако,— обратился онъ чрезъ нсколько минутъ къ своей собесдниц, указывая на столъ,— мы съ тобой еще поклевать путемъ не успли. Жареные фазаны совсмъ простыли… а все-таки рекомендую: они заслуживаютъ еще твоего вниманія.

— Вы всегда меня будете любить?— спрашивала красавица, цлуя его въ сдые волосы.— Всегда такъ же крпко, какъ теперь?

Король ничего не отвтилъ, но, додая фазана, глядлъ на нее такими глазами, что слова были бы излишни.

— Ахъ, Фердинандъ! Фердинандъ!— вздохнула герцогиня:— если бы я только могла всегда быть съ тобой! Какъ бы я берегла тебя, какъ бы теб спокойно жилось.

— Кто знаетъ,— наконецъ, отозвался онъ.— Все можетъ еще случиться. Не такъ вдь еще я старъ…

XXV.
Гибель калабрійскихъ партизановъ.— Тактика англійскаго посла.— Альма спасена.

Возвратимся къ калабрійцамъ, вызваннымъ Каролиной въ Сицилію и не дождавшимся чести видть свою королеву. Ихъ, какъ мы знаемъ, скопилось, около двухъ тысячъ, кой-какъ ютившихся на прибрежной Сегестской равнин. До роковой ночи, описанной нами выше, у нихъ были надежды, что непосредственныя заботы королевы обезпечатъ ихъ существованіе и дадутъ возможность сформироваться въ боевые отряды. Посл же неудачной экскурсіи ея величества къ мсту расположенія своихъ калабрійцевъ, вс упованія рушились. Имъ стало извстно, что сама королева обратилась въ бгство съ половины пути, что полковникъ Рикардо, едва назначенный ихъ командиромъ, исчезъ вмст съ государыней. Лучшіе люди отряда, конвоировавшіе экипажъ ея, покинутый теперь на дорог, тоже словно въ воду канули.

Мелкія шайки калабрійцевъ, прятавшіяся среди холмовъ около Сегесты, были безъ труда разсяны англичанами. Бентинкъ, знавшій обо всемъ происходившемъ, выслалъ нарочно цлый полкъ ‘вареныхъ раковъ’, какъ звали въ Сициліи великобританскихъ солдатъ, носившихъ — и носящихъ досел — пурпурнаго цвта мундиры.

Несчастные не пытались даже сопротивляться, они разбжались, кто куда могъ, бродили, гд могли по чужой, неизвстной имъ стран, плохо вооруженные, еще плоше одтые, голодные. Счастливцы, успвшіе пробраться къ морскому берегу, питались надеждой, что найдутъ какое-нибудь суденышко, на которомъ могутъ переплыть въ родимую Калабрію. На сочувствіе, а тмъ боле на содйствіе мстнаго населенія эти пришельцы разсчитывать не могли. Сицилійцы, единоплеменники и сосди калабрійцевъ (ихъ раздляетъ только узкій Мессинскій проливъ), преданы одному и тому же королю, но они горды, самодянны и вмшательство калабрійцевъ въ свои расчеты съ англичанами считали оскорбленіемъ, какъ ни жаждали освободиться отъ послднихъ. Они надялись только на самихъ себя. Мстные простолюдины отказывали пришельцамъ въ куск хлба. Многочисленные члены тайныхъ революціонныхъ обществъ усматривали въ нихъ помху.

Королева сдлала большую ошибку, пригласивъ этихъ несчастныхъ, оторвавъ ихъ отъ родимыхъ горъ, не предусмотрвъ послдствій, а главное — поддавшись обману со стороны своихъ агентовъ, вербовавшихъ и перевозившихъ калабрійцевъ. Она снабжала этихъ агентовъ крупными суммами, вполн достаточными для вооруженія и содержанія людей. Но агенты клали себ въ карманъ львиную часть, а люди бдствовали во всхъ отношеніяхъ.

Разогнавъ калабрійскія шайки около Сегесты, высланный англичанами для этого полкъ поспшно вернулся въ Палермо, оставивъ для надзора на мст незначительное число солдатъ. Полкъ былъ поспшно вызванъ въ столицу къ открытію экстренныхъ засданій- парламента, собравшагося для утвержденія законовъ объ увеличеніи налоговъ на зерновой хлбъ. Правительство (т. е. англійская партія) опасалось народнаго возмущенія, которое, какъ говорили, подготовляется братствомъ св. Павла. Слухи были основательны, и лордъ Бентинкъ, конечно, не желалъ, чтобы его застали врасплохъ.

Въ мстности, гд еще бродили въ одиночку калабрійцы, была оставлена всего одна рота. Бояться калабрійцевъ было уже нечего, однако патрули появлялись постоянно тамъ, гд пытались сходиться вмст нсколько побжденныхъ. Дня не проходило безъ стычки англичанъ съ бглецами въ гущ какого-нибудь лска. Тактика англичанъ заключалась въ томъ, чтобы все боле и боле стягивать кругъ, въ которомъ ютились калабрійцы, и заморить ихъ голодомъ.

Что касается той дюжины ‘лучшихъ людей’, которыхъ Рикардо выбралъ для конвоированія королевы,— то они находились вн этого круга и съ солдатами не дрались, когда Каролина ускакала въ сопровожденіи своего шталмейстера, оставивъ не только карету, но и свою подругу Альму на попеченіи конвоя подъ начальствомъ Пьетро Торо.

Едва королева и Рикардо скрылись въ чащ лса, какъ раздалось около пункта, гд осталась конвойная группа, нсколько выстрловъ, и при свт утренней зари за зеленью деревъ выяснилось столько подвижныхъ пурпурныхъ пятенъ, что Торо и товарищи, какъ сйлы они ни были, ршили, что сопротивленіе было бы безполезной нелпостью. Къ тому же на ихъ попеченіи осталась юная герцогиня Фаньяно. Они ршили разсяться по лсу. Пьетро Торо сопровождалъ Альму, которая даже на мула не успла ссть. Почти все утро они пробродили но невдомымъ тропинкамъ и наконецъ добрались до какихъ-то необитаемыхъ развалинъ. Туда раньше ихъ успли скрыться двое изъ конвойныхъ. Они сообщили Торо что въ старомъ зданіи есть дв-три изрядно сохранившіяся комнаты. Поздне, днемъ сюда собрались и вс остальные конвойные, частью ихъ разыскали въ лсу и привели товарищи, нкоторые сами отыскали пріютъ, благодаря своему горному чутью.

Зданіе было окружено хорошо сохранившейся каменной стной. Изъ-за нея, въ случа нападенія англичанъ, калабрійцы разсчитывали по возможности защищаться. Вода была въ колодц, но сначала ды не предвидлось. Однако, благодаря изворотливости и прозорливости Торо, Магаро и Вольпино были ограблены безнаказанно возы со състными припасами, хавшіе на сосдній базаръ. Англичане просмотрли эту продлку.

Впрочемъ, англичане едва ли знали объ этомъ притон калабрійцевъ, будучи уврены, что не сегодня — завтра партизаны либо постепенно перемрутъ съ голода, либо сдадутся. Вообще Бентинкъ не любилъ безъ явной пользы растрачивать своихъ солдатъ. Онъ приказалъ англійскимъ командирамъ только въ самыхъ крайнихъ случаяхъ прибгать къ оружію. Къ тому же онъ полагалъ, что не слдуетъ заводить много шума изъ-за преслдованія калабрійцевъ, потому что легальныхъ доказательствъ ихъ участія въ козняхъ королевы все равно нельзя представить, слдовательно, нельзя добиться изгнанія ея изъ Сициліи.

Англійскіе дипломаты въ то время относительно Сициліи держались такихъ принциповъ: не давать другимъ европейскимъ державамъ ни малйшаго повода предполагать, что вмшательство Великобританіи въ дла Бурбонской династіи было непріятно для самихъ Бурбоновъ. Фактъ же призванія супругой бурбонскаго короля Фердинанда IV калабрійскихъ подданныхъ для того, чтобы они помогли Сициліи и ея королю освободиться отъ англичанъ, явился бы явнымъ доказательствомъ противнаго.

Королеву англійская партія надялась, какъ мы уже видли, убрать изъ Сициліи при помощи боле надежнаго средства. Если Европа и узнаетъ, что англійскіе солдаты иногда подстрливаютъ какого-нибудь туземца, то это можетъ быть объяснено необходимостью: дескать, подозрительный бродяга, сопротивлявшійся законнымъ властямъ. Но, какъ значится и въ инструкціяхъ англійскаго министерства того времени, должно избгать подобныхъ случаевъ, дабы не раздражать мстнаго населенія и не возбуждать завистливаго негодованія противъ Великобританіи европейскихъ державъ.

Боле недли провели въ найденной ими развалин бывшіе конвойные. Альму охраняли и успокаивали, насколько было возможно. Особенно тепло относился къ ней старый Пьетро Торо. Она очень цнила его доброту, но онъ понималъ, что эту двушку необходимо какъ можно скоре возвратить къ королев, тмъ боле, что въ случа весьма вроятнаго столкновенія съ ‘вареными раками’ она будетъ для калабрійцевъ помхой и Обузой. Торо чрезъ одного изъ товарищей подалъ всть о мстопребываніи Альмы полковнику Рикардо, жившему въ Кастельветрано. Рикардо, давно безпокоившійся въ неизвстности, захвативъ съ собою нсколькихъ смльчаковъ, явился къ убжищу калабрійцевъ. Однако англичане выслдили его движенія, узнали по нимъ, гд скрываются бглецы, и поспли къ развалинамъ одновременно съ Рикардо.

Произошелъ упорный бой. Нкоторые калабрійцы были убиты. Но Торо и полковникъ уцлли и послднему удалось наконецъ привести свою двоюродную сестру къ королев.

XXVI.
Фердинандъ IV приглашаетъ супругу къ себ на праздникъ.— Сомннія королевы.

Королева приняла Альму очень радостно, даже слишкомъ радостно, суетливо, восторженно, словно желала скрыть или заглушить мучившую ее ревнивую подозрительность. Несомннно, ей было пріятно, что Альма вернулась цла и невредима. Въ противномъ случа ей, королев, пришлось бы объяснять другимъ многое для себя невыгодное, она являлась бы виновницей гибели молодой двушки, принадлежащей къ одной изъ лучшихъ аристократическихъ фамилій, двушки, которая безропотно послдовала за ней въ Сицилію, раздляла ея опасности, которой она доврялась и которая преданно оправдывала довріе своей монархини.

Мучило, однако, Каролину то, что Альма въ данномъ случа была обязана своимъ спасеніемъ Рикардо, что они, долго оставаясь вдвоемъ при весьма исключительныхъ обстоятельствахъ, могли переговорить о многомъ, чего ране не позволяли себ касаться. Кто знаетъ, можетъ быть, они узнали, что любятъ другъ друга. Правда, она ни въ чемъ не могла упрекнуть Альму. Альма попрежнему выполняла безупречно свои обязанности. Но въ ней проявлялась какая-то подозрительная холодность. Правда, королева чувствовала въ глубин души нкоторую благодарность къ юной герцогин, по крайней мр за прошлое. Все-таки ревность заглушала благодарность. Она готова была бы пожалть Альму относительно любви къ Рикардо (въ которой сама была уврена), если бы только могла также увриться, что красавецъ-калабріецъ не отвчаетъ на эту любовь.

Но въ томъ-то и заключался ужасъ для Каролины, что въ равнодушіе ея любовника къ его кузин она никакъ не могла себя уврить. Она, чтобы имть Рикардо ближе къ себ, назначила его своимъ шталмейстеромъ, а онъ словно нарочно появлялся въ ея (королевы) присутствіи только тогда, когда того требовалъ придворный этикетъ, всегда почти одновременно съ прочими придворными. Она не могла и за это упрекать его въ глаза, хотя ей было тяжело себя сдерживать. Тмъ боле, что и онъ, какъ Альма, глубоко почтительно, но холодно относился къ ней съ нкоторыхъ поръ. Она жаждала такъ или иначе убдиться, разлюбилъ онъ ее, или нтъ. Забота объ этомъ часто заглушала въ Каролин ея политическія заботы. Притомъ охлажденіе Рикардо и Альмы усиливало гнетущее ее чувство нравственнаго одиночества, особенно обострявшееся неудачами, которыя ее преслдовали.

Никакое предпріятіе ей не удавалось. Калабрійцы, какъ войско, были раздавлены, т изъ нихъ, которые попали въ плнъ, откровенно сознавались, что ихъ приглашали и перевозили въ Сицилію агенты, уполномоченные ея величествомъ.

Заговоръ братства св. Павла былъ обнаруженъ, а слдовательно и возстаніе въ Палермо народа противъ возвышенія налога на хлбъ было подавлено англійскими войсками безъ труда. По требованію Бентинка, въ Сициліи было вновь высажено два великобританскихъ полка.

Каролин оставалось только ожидать отвта на предложеніе, сдланное ею императору Наполеону. А Наполеонъ, очевидно, не торопился переговорами съ бывшей неаполитанской королевой, будучи занятъ приготовленіями къ походу въ Россію.

Чтобъ освободиться, по крайней мр, отъ нравственнаго мрака, чтобъ облегчить муки ревности, она наконецъ ршилась вызвать Рикардо на объясненіе. Она послала за нимъ, приняла его въ своемъ уютномъ кабинет и посадила рядомъ съ собой.

— Здсь насъ никто не можетъ слышать,— заговорила Каролина.— Открой мн свою душу. Скажи, почему ты избгаешь оставаться со мной наедин? Я каждый вечеръ жду тебя. Я вижу, что ты хитришь со мной, показываешь видъ, что даже не догадываешься о тревог въ сердц моемъ.

Онъ слушалъ безстрастно и отвтилъ холодно, твердо:

— Я посвятилъ мое существованіе вашему величеству, я даже готовъ влачить для этого постыдное существованіе, какъ мн это ни тяжело… Я говорю постыдное, потому что, при настоящихъ обстоятельствахъ, я не могу постичь, къ чему нужны вашему величеству мои руки, мое сердце и моя храбрость. Имъ приходится гнить въ унизительномъ для меня бездйствіи. Во глав моего отряда — я былъ солдатомъ, здсь же при двор — я только мишень для двусмысленныхъ взглядовъ придворной челяди.

— Ага! когда мужчина приходитъ къ подобнымъ выводамъ, значитъ онъ больше не любитъ,— вполголоса произнесла королева, чуть не задыхаясь отъ волненія.

Въ эту минуту мажордомъ постучался въ дверь кабинета, громко произнеся: ‘Курьеръ отъ его величества, короля’.

— Отъ короля?— поблднвъ, сказала королева:— что бы это значило?

— Во всякомъ случа, вашему величеству слдуетъ поспшить принять его.

Она приказала ввести посланца. Вошелъ камергеръ Фердинанда IV и, съ низкимъ поклономъ приблизясь къ государын, подалъ ей на серебряномъ поднос большой конвертъ съ нсколькими большими красными печатями.

Королева, стараясь скрыть свое волненіе, отвтила любезной фразой и, отпустивъ придворнаго, стала читать посланіе мужа.

Рикардо хотлъ было тоже удалиться, она задержала его и сообщила, что король приглашаетъ ее въ Фикуццу.

То было приглашеніе, внушенное Фердинанду герцогиней Флоридіей. Государь ршился устроить пышный праздникъ въ обширномъ парк своей виллы Фикуццы. Вся сицилійская знать, вс англійскіе дипломаты и офицеры получили приглашенія. Вс дивились такой зат короля, жившаго уже нсколько лтъ почти отшельникомъ. Тмъ боле дивилась Каролина. Сначала приглашеніе поставило ее втупикъ. Но, внимательно перечитавъ письмо, она ршила принять приглашеніе: письмо было написано убдительно и ласково, главное же, она, сознавая опасность своего политическаго положенія, хотла воспользоваться свиданіемъ съ супругомъ и людьми, имющими на него вліяніе, дабы ясне понять положеніе длъ, а, можетъ быть, и придумать какой-нибудь новый ловкій ходъ въ своей игр съ Бентинком.

Она сообщила Рикардо о содержаніи письма и о своемъ согласіи на просьбу мужа. Рикардо позволилъ себ скромно одобрить ея ршеніе, вовсе не подозрвая, что усиливаетъ этимъ ея волненіе. Она же, словно гроза, разразилась:

— А, вотъ какъ! Ты радуешься, что теб не нужно будетъ ко мн появляться, что ты будешь свободенъ. Что я не буду помхой твоей любви!

Онъ поблднлъ, хотлъ было протестовать. Но эта женщина въ своемъ унизительномъ гнв казалась ему столь жалкою, что онъ ршился промолчать. Она же продолжала громить его:

— Что ты мн толкуешь о двусмысленныхъ взглядахъ моихъ придворныхъ, объ унизительности твоего положенія! Совсмъ не отъ этого ты постоянно избгаешь меня… И къ чему ты лжешь, къ чему ты лукавишь? Будто я не понимаю, что у тебя на сердц? У тебя и… и у той, которую я за послднее время считаю моимъ злйшимъ врагомъ… Она останется здсь, ты тоже… Нтъ, нтъ, ни за что…

— Я, государыня, буду тамъ, гд вы мн прикажете.

— Ты бы похалъ со мной въ Фикуццу?— спросила она, какъ будто начиная успокаиваться въ виду его невозмутимости.

— Если вашему величеству будетъ угодно мн приказать… Я осмливаюсь, однако, доложить, что мое присутствіе тамъ можетъ подать поводъ къ пересудамъ. Въ Кастельветрано, при вашемъ двор, я вашъ шталмейстеръ. Но я н знаю, изволилъ ли государь утвердить меня въ этомъ званіи.

Каролина нсколько минутъ сидла въ глубокой задумчивости.

— Это такъ… И только это стсняетъ тебя?.. Не спрашивай меня, почему, зачмъ я такъ дорожу тобой.

И она долго и горячо говорила о преслдующихъ ея несчастіяхъ, о друзьяхъ, на каждомъ шагу готовыхъ предать ее, объ ея увренности въ непоколебимость его благородства, какъ врноподданнаго, о его доблести, какъ воина. Снова возвращалась къ жалобамъ на одиночество въ борьб со всми, на униженія и наконецъ разрыдалась.

Онъ понималъ, что то не были слезы душевной печали, что она плакала съ досады на его сдержанность, негодуя на свое собственное безсиліе воздержаться отъ униженія даже предъ своимъ любовникомъ… И все-таки ему становилось жалко этой женщины, доставившей ему столько, правда, исключительно чувственныхъ, но пылкихъ наслажденій… Онъ чувствовалъ себя почти виноватымъ предъ нею, хотя и не сознавалъ за собой вины. Потомъ, въ надежд успокоить ее, спросилъ по своей обязанности шталмейстера о распоряженіяхъ насчетъ поздки въ Фикуццу. Вроятно, ей показалось, что Рикардо сдается, она положила руку на его плечо и молвила:

— Я думаю, что тамъ мы будемъ спокойне. Мои комнаты въ нижнемъ этаж, прямо въ садъ… Понимаешь?..

Она прижалась къ нему, стала ластиться. И опять его молодая кровь закипла. На повторенный ею вопросъ: ты подешь туда?— онъ былъ не въ силахъ не отвтить ‘да’.

— Ты, около полуночи,— шептала она трепетными устами, почти касавшимися его губъ,— будь около моихъ оконъ. Я буду ждать…

И онъ опять невольно отвчалъ на ея ласки новымъ общаніемъ. Его же ласки, успокаивая ея возбужденіе, словно ободряли весь ея организмъ и мозгъ. Она чувствовала, что теперь вновь можетъ хладнокровно обсуждать политическое положеніе, и короля и свое, дальнйшій планъ своихъ дйствій, что она проникновенне способна наблюдать за врагами, окружающими государя, съ которыми, непремнно, придется встртиться въ Фикуцц, и искусне бороться съ ними.

Она не ошибалась. Только не принимала въ соображеніе, что за послдніе годы ея нервы слишкомъ легко возбуждались, достаточно было ничтожнйшаго повода, чтобы мгновенно перемнилось ея настроеніе…

XXVII.
Королева у короля.— Герцогъ Фаньяно сообщаетъ дочери о ловушк, приготовленной для ея величества.

Въ Фикуцц ея величество была встрчена со всми подобающими ей почестями. Самъ Фердинандъ IV, окруженный блестящей свитой придворныхъ, встртилъ супругу внизу парадной лстницы, крпко обнялъ, расцловалъ ее, предложивъ ей свою руку, самъ отвелъ въ приготовленные для нея аппартаменты и спросилъ, довольна ли она ими.

Конечно, она была довольна. Это были т самыя комнаты, о которыхъ она говорила Рикардо: окна и двери выходятъ въ садъ, пестрющій и благоухающій роскошными цвтами.

Оставшись одна, она внимательно вглядлась во все окружающее, дабы опредлить, возможно ли будетъ калабрійцу проникнуть незамченнымъ въ ея жилище. Результатъ ея изслдованія оказался благопріятнымъ. Садъ на ночь замыкался ршетчатыми воротами, но чрезъ нихъ очень легко перелзть. Отъ воротъ къ ея окнамъ вела садовая дорожка. Свои окна она только притворитъ.

Насчетъ Альмы она уже устроилась. Герцогъ Фаньяно находился въ числ придворныхъ, встрчавшихъ королеву на подъзд. Онъ выразилъ живую радость при вид дочери, ясно далъ понять, что хоть на эти нсколько дней желалъ бы постоянно (ъ нею оставаться, и Каролин было легко, не возбуждая никакихъ подозрній, согласиться на желаніе отца, чтобъ дочь помщалась въ комнатахъ, занимаемыхъ имъ самимъ, хотя для нея была отведена спальня на половин государыни.

Тмъ временемъ съзжалось множество гостей. Вся сицилійская родовая знать, высшіе чины англійскаго войска и посольство. Конечно, самъ Бентинкъ былъ налицо. На первый день королемъ былъ назначенъ большой парадный обдъ. На другой день предполагалась охота. Гости, приглашенные на охоту, должны были ночевать въ королевской вилл.

——

Какъ только герцогъ Фаньяно остался наедин съ Альмой въ своихъ комнатахъ, онъ неосторожно посвятилъ ее въ тайны двора.

— Да, дочка моя милая, я долженъ наконецъ откровенно съ тобой побесдовать. Я не могу больше жить безъ тебя… Ну, и обстоятельства такъ слагаются, что, если слухи, которые здсь носятся, справедливы.. чрезъ нсколько дней ты наконецъ вернешься ко мн… Любовь къ своему государю, преданность къ королев, все это, разумется, прекрасно… Но когда у тебя есть отецъ, а у него, кром тебя, никого нтъ на свт, то не мшаетъ и о немъ подумать.

— Я васъ не совсмъ понимаю?

— Не понимаешь? А теб, я думаю, лучше моего извстно,— онъ подслъ къ дочери и говорилъ едва слышно.— Вдь ты не станешь отрицать, что ея величество, совершила цлый рядъ непростительныхъ и непозволительныхъ… непозволительныхъ проступковъ.

Герцогъ приписывалъ Королин и войну, и бгство Бурбоновъ изъ Неаполя, и сицилійскія волненія, которыя пришлось подавлять англичанамъ.

На эту тему онъ неоднократно и прежде заговаривалъ съ Альмой. Онъ не скрывалъ отъ нея, что, по различнымъ своимъ соображеніямъ, а главное потому, что королева утратила всякій престижъ и власть, онъ втайн уже перешелъ на сторону англійской партіи, что Бентинкъ ему общалъ очень видное и выгодное положеніе, если онъ и его дочь совершенно устранятся отъ двора королевы. Однажды онъ уже намекалъ дочери на возможность ея брака съ англійскимъ аристократомъ, родственникомъ Бентинка. Объ этомъ молодая двушка и слышать не хотла, такъ что Фаньяно ршилъ до поры до времени не поднимать щекотливаго вопроса. Не касался онъ этого и сегодня. Но зато о королев отзывался рзко, какъ никогда прежде, съ полнымъ презрніемъ.

— Да,— замтила Альма,— но она жестокими страданьями искупаетъ свои ошибки.

— Ахъ! ты не знаешь. Страдать! Да какъ же такой женщин не страдать: сама кругомъ виновата. Но если ты воображаешь, что она въ чемъ-нибудь раскаивается, то жестоко ошибаешься. Вс жестокости, совершенныя ею, вся кровь, пролитая по ея приказанію,— нимало не смущаютъ ее. Бда, если она вновь добьется власти и станетъ фактически королевой. Она все начнетъ сызнова и будетъ мстить попрежнему. И мн, я увренъ, достанется. Она не знаетъ ни сожалнія, ни благодарности.

— мн очень больно, отецъ, что вы, одинъ изъ первыхъ представителей высшаго дворянства, такъ отзываетесь о государын.

— Потому, что благодаря ей я разоренъ. И если ты не покинешь этой женщины…

— Добровольно?— никогда. Особенно, если вы, какъ мн кажется, все еще держитесь относительно устройства моей будущности намренія, на которое намекали нсколько дней тому назадъ…

Герцогъ понялъ, что на этотъ счетъ ему надо быть весьма осторожнымъ.

— Ты не хочешь,— продолжалъ онъ, помолчавъ:— и въ этомъ отношеніи я не могу итти противъ твоей воли. Что же касается до остального, то я долженъ теб сказать, что ее вынудятъ совсмъ удалиться. Если же она удалится, то для тебя не будетъ никакого резона оставаться при ней. Такъ вдь? Тогда ты вернешься къ своему бдному отцу и, надюсь, будешь любить его больше, чмъ ту женщину.

— Но я ее и не люблю,— вдругъ невольно вырвалось у Альмы.— Я только вижу въ ней представительницу монархическаго принципа, въ который врю, я выполняю мой долгъ…

Герцогъ былъ очень обрадованъ этимъ необдуманнымъ признаніемъ своей дочери.

— Ну, да!— воскликнулъ онъ: — я всегда былъ увренъ, что такое благородное, чистое существо, какъ моя Альма, не можетъ любить особу, которая даже не уметъ охранять тебя отъ соприкосновенія со всякими скандальными мерзостями… Вдь о ней всмъ все извстно. Ты вотъ покраснла: значитъ, и теб извстны ея грязныя отношеніи къ… къ кому? не знаю… Но, говорятъ, она приблизила къ себ одного изъ свирпйшихъ проходимцевъ, которые опозорили наше имя, скомпрометировали наше положеніе… Ты даже поблднла отъ негодованія теперь… Ты видишь, въ какую пучину безстыдства она пала. А ты, моя милая чистая двочка, приходишь въ постоянное соприкосновеніе со всми этими ужасами. Но…

Фаньана еще ближе придвинулся къ дочери и еще тише заговорилъ ей на ухо:

— Но не безпокойся. Они попадутъ въ западню. Все, кажется, готово. Я полагаю, что и вс эти празднества устроены для того, чтобы врне нанести ударъ. Только ради Бога, дитя мое, ни слова… ни-ни… Не то и я погибну. Англичане мн не простятъ, они и то не ршаются еще довряться мн, именно потому, что ты всегда при королев. Имъ бы хотлось, чтобъ чрезъ тебя я могъ по крайней мр получать нкоторыя свднія…

— То есть, чтобы я шпіонила!— съ негодованіемъ воскликнула молодая двушка.

— Ну, нтъ, нтъ. Какъ теб такое рзкое слово могло въ голову забрести… Совсмъ не то. Достаточно, если ты будешь нейтральна. Ты вотъ сказала мн, что не любишь этой… этой женщины. А разв ты можешь ее уважать? Вдь не можешь? Только чувство долга привязываетъ къ ней тебя. Такъ что, случись нчто отталкивающее тебя отъ нея, ты можешь покинуть ее безо всякаго угрызенія совсти… Я теперь отлично понялъ, что тебя связываетъ съ ней твоя преданность монархіи, сознаніе обязанности… словомъ, отвлеченный принципъ, а вовсе не уваженіе. Я это понимаю, ничего противъ этого не имю… Даже хвалю.

Она внимательно слушала, но остерегалась возражать, чтобы опять не проговориться. ‘Однако, о какой западн говоритъ отецъ?— думалось ей,— Можетъ статься, въ эту ловушку долженъ попасть и Рикардо’. А герцогъ продолжалъ шептать:

— Словомъ, ихъ накроютъ сегодня ночью!

— Сегодня ночью?!

— Да, если удастся. Во всякомъ случа не сегодня, такъ завтра. Мы вс предупреждены. Мы наготов.

— Но что же такое замышляютъ, Боже мой?— испуганно вскричала Альма.

— Никакого зла ей не причинятъ. Не пугайся, не блднй, бдняжка. Я теб говорю, ты можешь быть спокойна. Устраивается маленькій скандальчикъ, посл котораго ей положительно невозможно будетъ боле оставаться въ этой несчастной Сициліи, гд по ея милости,— впрочемъ, какъ и раньше въ Неапол и Калабріи,— пролито столько человческой крови. Хуже всего, что она помшала королю принять довольно удобныя мирныя условія отъ Наполеона.

— Ну, а что же съ нимъ сдлаютъ?— слабымъ голосомъ выговорила Альма, чувствуя, что она близка къ обмороку.

— Съ кмъ ‘съ нимъ’?

— Съ тмъ, котораго вы называете ея сообщникомъ?

— Ахъ, съ этимъ проходимцемъ… У него накопилось немало счетовъ съ англичанами. Его предадутъ суду, приговорятъ къ казни и повсятъ. Съ этимъ господиномъ нечего церемониться.

Молодая двушка была ни жива, ни мертва. Она ршительно не знала, какъ ей слдуетъ поступить. Открыть отцу все, что она знаетъ о Рикардо, что къ нему чувствуетъ? Но это усилитъ опасность, которой подвергается любимый ею человкъ. Открыть все, что она узнала, самой королев? Но Каролина не повритъ ей и заподозритъ ее самое въ ревности, въ ухищреніяхъ…

Между тмъ приближалось время параднаго обда, а она не успла даже одться. Чувствуя себя совершенно нервно подавленной, она спросила отца, нельзя ли ей остаться въ своей комнат подъ предлогомъ нездоровья. Фаньяно, уже раскаивавшійся въ своей излишне откровенной болтовн съ дочерью, обрадовался, что на этотъ роковой вечеръ можетъ удержать ее отъ встрчи съ королевой, и охотно согласился.

Оставшись одна, она могла спокойне разобраться въ мысляхъ Она поняла теперь, почему королева предложила герцогу помстить дочь въ его комнатахъ. Потому, что близость спальни чтицы въ эту ночь ее стсняла. Каролина ждала къ себ въ эту ночь Рикардо. Значитъ, въ эту же ночь и долженъ произойти скандалъ.

Двушка не знала, на что ршиться, но твердо сознавала, что обязана такъ или иначе спасти отъ позора самую энергичную представительницу монархизма, а главное — спасти отъ вислицы человка, котораго она, Альма, любитъ съ дтства.

XXVIII.
На краю позорной бездны.

Было уже за полночь, когда Каролина Австрійская, покинувъ парадныя залы, наполненныя высшей аристократіей, прослдовала въ свои аппартаменты. Ее сопровождали, согласно правиламъ этикета, высшіе чины двора обоего пола. Она простилась съ ними, при помощи камеристки сняла бальное платье, облачилась въ кокетливое ночное неглиже, отпустила прислугу и стала ждать.

Она осталась довольна вечеромъ. Фердинандъ IV былъ съ ней боле, чмъ когда-либо, не только любезенъ, милъ, даже какъ будто особенно доврчивъ. Бентинкъ старался относиться къ ней съ такимъ предупредительнымъ вниманіемъ, что ей удалось слегка испытать его въ разговор и убдиться, какъ ей казалось, что лукавый британецъ, окружающій ее цлою стью шпіонства, не знаетъ ничего объ ея сношеніяхъ съ французскимъ императоромъ. У нея возродилась надежда на возможность довести до конца начатые переговоры. И тогда она покажетъ свою мощь англійскимъ интриганамъ.

Однако пріятное политическое, такъ сказать, настроеніе, вынесенное изъ бесдъ съ королемъ, съ великобританскимъ посломъ, съ многими вліятельными лицами, начинало затмеваться опасеніемъ: а что, если Рикардо и сегодня не придетъ?

Она сидла въ спокойномъ кресл своей просторной уборной, ждала и прислушивалась. Обширный покой выходилъ прямо въ садъ на веранду, она сама притворила окна и внутренніе ставни, но не заперла задвижекъ. За дверью, ведущей въ спальню, скрываемой штофной драпировкой, какъ и за массивными рзными дверьми, ведущими въ цлый рядъ парадныхъ комнатъ, все было тихо. Въ саду царствовало полное безмолвіе.

Изъ дальнихъ концовъ дворца-виллы сначала слышалось обычное движеніе, изрдка долетали человческіе голоса, мало-по-малу все стихло. А онъ все еще не появлялся. До нкоторой степени она считала замедленіе благоразумной съ его стороны осторожностью, а потомъ начала волноваться. Она поднялась съ кресла, остановилась передъ огромнымъ венеціанскимъ трюмо и полюбовалась своей дйствительно эффектной, привлекательной наружностью.

— Нтъ, я напрасно тревожусь,— самодовольно подумала она.— Онъ не можетъ меня не любить. Это просто глупо съ моей стороны ревновать къ какой-то двочк-простушк. Остерегался приходить потому, что дйствительно было неудобно въ Касфельветрано.

Она приблизилась къ ставн, сквозь щель взглянула въ садъ, и ея сердце забилось: къ веранд беззвучно приближалась тнь стройнаго мужчины. Ода пріотворила ставню, Рикардо вошелъ въ комнату.

— А, наконецъ-то!— воскликнула она, едва сдерживая радостный крикъ.— Ты мой! Что мн за дло до всего остального!

Въ этотъ моментъ никто не узналъ бы въ Каролин властной, тщеславной королевы, безраскаянно ненавидвшей все, что ей становилось поперекъ дороги, и не задумываясь пролившей столько крови. Въ этотъ моментъ это была красавица, вся трепетавшая страстью, женщина, которая за часъ любви могла бы броситься въ бездну и погибнуть.

— Иди, или ко мн, милый, любовь моя!— шептала она, плотно заперевъ окна на веранду, привлекая его въ свои объятія.

Но онъ не отвчалъ восторгомъ на ея восторгъ. Онъ былъ задумчивъ, почти мраченъ.

— Что же съ тобой?— продолжала она, еще крпче прижимая его къ своей груди.— Разв ты не радъ?.. Я, видишь ли, все забыла. Все!.. Не хочу ни, о чемъ думать. Только о теб одномъ… Сколько безсонныхъ ночей я провела безъ тебя… Однако, что же съ тобой?..

— Я боюсь,— отвчалъ онъ, видимо напряженно прислушиваясь ко всякому шороху.

— Боишься! Ты, который никогда не зналъ страха. Мой бдный Нельсонъ {Англійскій адмиралъ, герой Трафальгара. Въ первыхъ годахъ XIX вка, посл возвращенія въ Неаполь (1790 г.) Фердинанда и Каролины подъ покровительствомъ кардинала Руффо, Нельсонъ, командуя англійской эскадрой, помогалъ Каролин давить остатки революціи. Онъ былъ весьма близокъ къ королев. Прим. пер.} говаривалъ, что не знаетъ, изъ чего длается страхъ.

— Я не за себя боюсь, а за васъ.

— За меня?

— Тише,— воскликнулъ онъ и словно окаменлъ, прислушиваясь.— Въ парк есть люди…

— Да нтъ же, вздоръ. Теперь вс давно спятъ… Да и кто посметъ переступить порогъ моихъ комнатъ.

Онъ не выходилъ изъ своей задумчивости.

— Ты просто не любишь меня больше… Не любишь!— воскликнула Каролина, по своему характеру быстро переходившая отъ одного настроенія къ другому, противоположному.— Не любишь. Такъ зачмъ же ты пришелъ? Чтобъ насмяться надо мной. Можетъ быть, и ты называешь меня тигрицей?.. Да, когда было нужно, я не одну голову отправила на плаху… Берегись! Моя любовь можетъ обратиться въ ненависть. Ты, какъ многіе, считаешь меня униженной, обезсиленной… Увидимъ, берегись!..

— Вы для меня всегда были и будете моей государыней,— возразилъ онъ почти разсянно, потому что еще напряженне прислушивался къ ночнымъ шорохамъ, которые ему казались слишкомъ внятными въ такую глухую пору.

— Въ эту минуту здсь нтъ ни государыни, ни королевы. Здсь только женщина, которой стало больно отъ твоей холодности, отъ какой-то нершительности твоей. Ты говоришь съ женщиной и долженъ открыть, что у тебя на сердц.

— Въ такомъ случа я долженъ вамъ сказать, что вотъ уже трое-четверо сутокъ, что за мной днемъ и ночью по пятамъ слдятъ какіе-то странные люди, и въ Кастельветрано, и сегодня здсь, въ Фикуцц. Днемъ это какіе-то нищіе, погонщики муловъ, разносчики! Ночью, какъ только выйду изъ дому, я вижу прячущіяся отъ меня въ нкоторомъ разстояніи тни… Меня они не обманутъ, я вижу, что это ряженые, и полагаю, что шпіоны. Я стараюсь быть осторожнымъ. И, признаюсь, сдлалъ большую неосторожность, придя теперь сюда… Но я вамъ далъ слово и, кром того, мн казалось необходимымъ предупредить васъ: что-то. противъ васъ замышляютъ, государыня… За мной слдятъ, имя умыселъ противъ васъ… Я — что же! маленькій человкъ, до котораго англійскимъ шпіонамъ, казалось бы, и дла никакого нтъ. Дай Богъ, чтобы я ошибался… Но я боюсь, что вамъ грозитъ опасность…

Она слушала, то недоврчиво улыбаясь, то хмурясь. Она хорошо понимала, что ея возлюбленный не за себя боится, а за нее, и тмъ не мене негодовала, что онъ не чуждъ чувству страха. Ей мнилось, что, люби онъ ее въ самомъ дл, онъ не поддавался бы тревог и къ ней самой, по крайней мр, ни въ какомъ случа не относился бы такъ холодно.

Злоба и оскорбленное самолюбіе боролись въ ея сердц. Рикардо оставался для нея преданнйшимъ человкомъ, испытанно врнымъ подданнымъ, принадлежа къ ея политической партіи, онъ, наврно, пожертвуетъ жизнью, отстаивая ея интересы, но… но онъ не былъ уже боле ея любовникомъ. Она напрягала свои мысли, чтобы придумать исходъ изъ такого тяжелаго положенія. Наконецъ суровымъ, презрительнымъ тономъ сказала:

— Никакой опасности я не боюсь. Вы, можетъ быть, запамятовали, что Марія-Христина Австрійская, королева Неаполя и Сициліи, страха никогда не знала?

Она еще не успла договорить словъ, какъ Изъ-за занавски, отдляющей спальню отъ уборной, почти вбжала Альма въ большомъ волненіи, и, почти задыхаясь, словно приказывая, произнесла:

— Спасайтесь, какъ можно скоре, спасайтесь!

— Это вы мн устроили ловушку?— съ негодованіемъ отозвалась королева, кидая злобные взгляды то на Альму, то на Рикардо. Ей представилось, что молодые люди искали ея погибели.

— Не мы, а другіе,— вся трепещущая, возразила Альма,— Все равно, спасайтесь. Видите, что у меня и платье разорвано и руки расцарапаны. Меня съ вечера отецъ заперъ въ спальн на замокъ, я этого не знала. Мн было необходимо васъ предупредить… Я не успла во время. Свивъ простыню, я спустилась въ садъ… окно вашей уборной было отперто, камеристки забыли.

Взоръ Рикардо, глубоко нжный, любящій взоръ, обратился къ молодой двушк, которая ршилась на такой поступокъ ради него, какъ ему мнилось. И онъ не ошибался. Только онъ не зналъ, что любящее его существо, увренное, что застанетъ его у королевы, спасало его жизнь, отрекшись отъ возможности принадлежать ему, ибо между ними стояла ея величество.

— Значитъ, я не ошибался, заподозрвъ опасность,— тихо произнесъ онъ.

— Берегитесь, если вы оба все это подстроили… Вы знаете, что я умю мстить и ни того, ни другого не пощажу!— воскликнула Каролина.

Ея зубы были стиснуты, блдныя уста дрожали, глаза были злобны, налиты кровью.

Ране, чмъ молодые люди успли отвтить, послышались какіе-то звуки, суматоха и въ саду и внутри королевской виллы.

— Потрудитесь прислушаться, ваше величество,— гордо кинула Каролин до нельзя оскорбленная ея послдними словами ея юная чтица и подруга.

— Неужели же это возможно!— пробормотала королева, объятая и яростью и ужасомъ.

— Постойте, молчите,— остановилъ ее Рикардо, къ которому въ непосредственной опасности вернулись его обычныя энергія и смлость.— Прислушайтесь.

— Ловите, ловите!.. Воръ въ покояхъ ея величества королевы!— кричало нсколько голосовъ въ сторон парка, на которую выходила веранда.

— Вы понимаете, государыня,— пояснила Альма: — что подъ предлогомъ изловить вора они хотятъ пробраться въ ваши комнаты.

— Пусть попытаются схватить меня,— отозвался Рикардо:— пробьюсь, хотя бы ихъ были сотни. Мн не впервые…

Онъ обнажилъ свой кинжалъ и приблизился къ двери, ведущей въ садъ. Королева бросилась къ нему, крпко ухвативъ за руку, оттащила отъ двери и прошептала:

— Нтъ, не нужно… Они не вора ищутъ, а моего любовника.

Теперь она все постигла, ея враги подготовили для нея неминуемый скандалъ. Ей придется покинуть Сицилію, вс планы ея рушатся.

— Какъ же, ваше величество, прикажете мн поступить?— спросилъ полковникъ.— Если моя смерть можетъ облегчить ваше положеніе, то я готовъ… Вы можете имъ сказать, что я самъ себя убилъ, желая избгнуть позора, что я воръ…

Въ большую входную дверь парадныхъ комнатъ королевы громко постучали, и послышался голосъ мажордома:

— Ваше величество, какой-то дерзновенный осмлился проникнуть въ ваши покои… Соблаговолите отомкнуть дверь, ваше величество!

Она уже успла понять, что напрасно обвиняла молодыхъ людей. Не взирая на свою тревогу, она чувствовала ихъ преданность, и была почти тронута ею. Теперь она серьезно взглядывала то на того, то на другого, какъ бы ожидая отъ нихъ совта: какъ ей слдуетъ поступить?

— Неужели это конецъ всмъ моимъ усиліямъ, предпріятіямъ, замысламъ?— прошептала она.— Неужели изгнаніе, позоръ?

— Во всякомъ случа это позорная смерть для того, кого вы любите,— добавила Альма.

Каролина словно встрепенулась. Раньше она объ этомъ не подумала.

— Что ты сказала?— спросила она.

— Я сказала,— отвчала Альма:— что сынъ герцога Фаньяно попадетъ на вислицу, какъ воръ и разбойникъ, но не какъ любовникъ вашего величества…

— Я? Ты ошибаешься, дитя мое,— отозвался ея двоюродный братъ:— прежде, чмъ я погибну, многимъ придется расплатиться своей жизнью за мою.

— Вы об скройтесь въ сосдней комнат,— почти скомандовалъ онъ вслдъ за тмъ, причемъ лицо его почти преобразилось, это былъ прежній атаманъ калабрійскихъ шаекъ:— мой часъ насталъ, и вы должны мн повиноваться.

— Мы должны снасти королеву,— возразила Альма.

Стучавшіе въ дверь посл краткаго промежутка повторили стукъ еще настойчиве.

— Да, спасти государыню. Но какъ спасти?— воскликнулъ Рикардо.

— Если ты что-нибудь придумала, Альма, скажи мн: я до гроба не забуду твоей услуги,— сказала королева, въ ум которой блеснулъ слабый лучъ надежды.

— Есть единственное средство… Мн оно можетъ стоить моей двической чести, но зато спасетъ добрую славу вашего величества и жизнь его…

Съ этими словами Альма быстро вышла въ пріемныя комнаты и отперла дверь, въ которую давно стучались.

— Что вамъ угодно, господа,— спросила она, обращаясь къ стоявшимъ впереди.

XXIX.
Сердце разбито, но честь спасена.— Фердинандъ IV доволенъ.

Обширная передняя была полна. Крики: ‘Воры у королевы!’ раздававшіеся въ парк, подняли съ постелей тхъ, кто не былъ посвященъ въ заговоръ, а посвященные еще вовсе не ложились въ ожиданіи интереснаго, для однихъ желаннаго, для другихъ забавнаго происшествія. Вс они сбжались къ дверямъ аппартаментовъ ея величества.

— Что вамъ угодно, господа?

— Мы ищемъ вора, герцогиня,— объясняли двое-трое изъ предстоящихъ,— можетъ быть, даже убійцу, замышляющаго святотатственное дло. Онъ проникъ въ королевскую виллу, чрезъ веранду пробрался на половину государыни. Его видли сторожа, охраняющіе паркъ.

— Здсь нтъ никого, кто бы могъ возбуждать подобныя подозрнія,— спокойно отвчала Альма.

— Да вотъ онъ! Вотъ!— воскликнули нсколько голосовъ, указывая на Рикардо, который стоялъ въ дверяхъ за нею. Онъ, пораженный смлымъ поступкомъ двушки, послдовалъ за нею, когда она пошла отомкнуть дверь.

Затмъ толпа придворныхъ и знати, словно побуждаемая непреодолимымъ рвеніемъ, словно жаждавшая только спасти королеву и не имвшая времени стснять себя строгимъ этикетомъ бурбонскаго двора, почти ворвалась чрезъ парадныя комнаты въ комнату Каролины.

У ней подкосились ноги, и она невольно опустилась на кресло. До самаго этого момента она какъ бы находилась подъ внушеніемъ словъ, произнесенныхъ Альмой, хотя и не могла объяснить себ ихъ сути. Однако, увидя передъ собой ворвавшуюся въ ея уборную толпу, она вновь почувствовала себя дочерью непреклонной Маріи-Терезіи.

— Что вамъ здсь нужно, господа?— горделиво спросила она:— мы находимся въ королевскомъ дворц, но, повидимому, вы уже боле не считаетесь съ прерогативами короля и королевы.

Эти слова подйствовали на большинство придворныхъ. Что бы ни было на ум у каждаго изъ нихъ, никто не могъ забыться до непочтительнаго обращенія съ высочайшими особами. Нсколько секундъ вс молчали. Наконецъ выступилъ впередъ герцогъ Фаньяно и, низко склонясь предъ государыней, произнесъ:

— Ваше величество, насъ всхъ разбудили крики сторожей, на обязанности которыхъ лежитъ охраненіе безопасности и спокойствія нашихъ государя и государыни. Теперь оказывается, что старожа не напрасно подняли тревогу. Лучшее доказательство представляетъ присутствіе этого молодого человка. Мы считаемъ нашимъ долгомъ предъ монархомъ и монархиней потребовать отъ него объясненія, зачмъ онъ здсь находится.

Произнося эти лукавыя слова, старый герцогъ предвкушалъ выгодныя послдствія благоволенія къ нему лорда Бентинка. Но въ то же время его весьма смущало появленіе при королев его дочери, которую онъ заперъ въ спальн на ключъ, и былъ увренъ теперь, что она давно спитъ.

Рикардо хотлъ было отвчать, но Альма его предупредила:

— Батюшка,— обратилась она къ отцу:— этотъ человкъ мой двоюродный братъ, вашъ родной племянникъ, законный сынъ вашаго старшаго брата омы, герцога Фаньяно.

Среди придворныхъ пробжалъ шопотъ, озадаченный Фаньяно, блдный и сконфуженный, недоумло глядлъ на дочь. Королева казалось, хотла остановить Альму, приподнялась съ кресла, но ту же минуту опустилась въ какомъ-то изнеможеніи. Рикардо бровью не моргнулъ, но тоже съ изумленіемъ слдилъ за молодой двушкой.

Однако Фаньяно постарался овладть собой. Состроивъ любезную ироническую гримасу, которая должна была выражать его проникновеніе въ похвальныя врноподданническія намренія дочери спасти государыню, онъ произнесъ среди общаго молчанія:

— Я, твой отецъ, не могу постичь, дитя мое, что тебя побудило высказывать подобныя странныя, невроятныя вещи. Во всякомъ случа, чтобы изъ этого проходимца сотворить герцога Фаньяно, недостаточно… недостаточно одного порыва съ твоей стороны, одного желанія твоего. Я понимаю великодушіе, благородство твоего намренія, я не могу не радоваться даже возвышенности твоей души и твоей преданности государын… Тмъ не мене я долженъ сказать теб, что какъ вс вотъ эти господа, такъ и я самъ, мы знаемъ только одного герцога Людовика Фаньяно, настоящаго законнорожденнаго, твоего родителя, моя безцнная, добрая, но черезчуръ неопытная дочурка… Наши друзья могутъ подумать, что ты, всегда правдивая и откровенная, прибгла ко лжи для того, чтобы…

— Умоляю васъ, батюшка, не продолжайте,— прервала его Альма, понявшая, куда онъ клонитъ рчь.

Затмъ, едва сдерживая свое негодованіе, она приблизилась къ толп придворныхъ и, слегка приподнявъ правую руку, твердо, торжественно молвила:

— Клянусь, священной памятью моей матери, что этотъ молодой человкъ законный сынъ герцога омы Фаньяно, родного и старшаго брата моего отца. Его покойный отецъ, умирая, призналъ его при свидтеляхъ своимъ сыномъ. А вотъ брачное свидтельство моего дяди и свидтельство о крещеніи его законнаго сына. Эти документы неоспоримо доказываютъ справедливость моихъ словъ. Вамъ, графъ Феррантино, какъ королевскому нотаріусу, я ихъ довряю и прошу сохранить на случай надобности.

——

Объяснимъ, какъ эти документы попали въ руки Альмы.

Читатели, вроятно, помнятъ, что герцогъ ома Фаньяно вскор посл кончины отца былъ, какъ политическій преступникъ, посаженъ въ тюрьму и приговоренъ къ смерти. Ему удалось убжать изъ тюрьмы и пробраться въ родную Калабрію, гд онъ открылся двумъ наипреданнйшимъ ему поселянамъ, Кармине и Петру, который намъ знакомъ подъ партизанскимъ прозвищемъ Торо. Въ ту же самую ночь ома обвнчался. Свидтелями, кром патера, совершавшаго таинство, были только Кармине и Петръ Торо. ома настоялъ, чтобы въ ихъ руки патеръ передалъ брачное свидтельство. Ихъ же просилъ, какъ только родится у жены ребенокъ, котораго онъ ожидалъ, заставить того же патера окрестить младенца и выдать имъ надлежащее свидтельство, хранить оба документа и самый фактъ брака въ тайн до поры до времени. Самъ онъ долженъ былъ немедленно бжать во Францію.

Мать Рикардо умерла почти тотчасъ посл родовъ, поручивъ ребенка Кармине, который и взрастилъ его, любя, какъ сына. Отецъ жены омы Фаньяно, баронъ, сосдъ и злйшій врагъ всего рода Фаньяно, не могъ даже допустить, чтобъ его дочь была обвнчана съ однимъ изъ этого ‘отродья’. Людовикъ Фаньяно, братъ омы, унаслдовалъ титулъ и помстья брата, лишеннаго всхъ правъ, бжавшаго за границу и, по слухамъ, погибшаго въ Париж на гильотин. Онъ, Людовикъ, отецъ Альмы, многіе годы не подозрвалъ, что посл омы остался сынъ, такъ удачно Кармине и Торо обставили появленіе въ дом перваго пріемыша неизвстнаго происхожденія. Тмъ не мене, дабы окончательно быть спокойнымъ, онъ вынудилъ патера, внчавшаго брата, показать ему вс церковныя книги. Въ книгахъ этихъ онъ никакихъ слдовъ бракосочетанія омы не нашелъ, потому что робкій сельскій священникъ нарочито ничего туда не вписалъ. Конечно, одержимый боязнью, онъ упорно отрицалъ предъ новымъ герцогомъ, допрашивавшимъ его, что когда-либо внчалъ ому. Кармине и Торо держались такъ осторожно, что подозрнія Людовика на нихъ не простирались.

Документы всегда хранилъ при себ Торо.

Когда ома Фаньяно появился съ французскими войсками на родин посл описаннаго нами бгства Каролины изъ замка Фаньяно, то онъ узналъ отъ Кармине, что его сынъ живъ, но попалъ въ плнъ къ французамъ. Наполеонъ назначилъ ому правительственнымъ комиссаромъ области. Это званіе давало ему возможность видть плннаго сына, признать его, убждать перейти на сторону новаго неаполитанскаго правительства. Но молодой человкъ не желалъ нарушить клятву врности, данную бурбонской королев, и отказался наотрзъ воспользоваться своими наслдственными правами, главнымъ образомъ потому, что не желалъ колебать положенія, занимаемаго Альмой. При такихъ обстоятельствахъ отецъ былъ лишенъ возможности воспрепятствовать приведенію въ исполненіе смертнаго приговора, устранить отъ сына участь, которой подвергались вс захватываемые французами калабрійскіе партизаны, которыхъ наполеоновское правительство воюющей стороной не признавало.

Приговоръ не былъ исполненъ только потому, что при содйствіи Викторіи и Торо Рикардо удалось бжать. Онъ пропалъ безъ всти. Его отецъ съ горя умеръ.

Когда два года спустя королева Каролина позвала въ Сицилію ‘своихъ’ калабрійскихъ партизановъ, между ними, какъ мы знаемъ прибылъ и Петръ Торо, а Рикардо удалось наконецъ, посл длиннаго ряда опасныхъ приключеній, явиться также въ Сицилію.

Въ описанную нами ночь, когда королева, направлявшаяся къ партизанамъ, вынуждена была обратиться въ бгство, ея конвойные укрылись въ разрушенномъ замк. Туда же попала и Альма и Торо, онъ особенно заботился о двушк, за недлю совмстныхъ дйствій между ними завязались дружескія отношенія. Альма узнала отъ Петра объ отказ Рикардо отъ своихъ наслдственныхъ правъ, узнала, что главною причиною отказа была привязанность къ ней ея двоюроднаго брата, и ршилась воспользоваться первымъ удобнымъ случаемъ заставить его отмнить такое ршеніе, или, по крайней мр, поставить его въ невозможность отрицать свое происхожденіе. Документы, хранимые столько лтъ Петромъ Торо, были переданы ей старикомъ лично, когда конвойные королевы вмст съ Альмой скрывались въ развалинахъ.

——

Альма вручила теперь оба свидтельства графу Феррантино, онъ ихъ развернулъ. Остальные присутствовавшіе его окружили, заглядывая черезъ его плечи въ бумаги. Любопытство заставляло забывать въ эту роковую ночь не только объ этикет, но и о приличной скромности: эти старыя бумажонки грозили лишить титула и имущества одного изъ ихъ собратьевъ, и виновницей такой катастрофы являлась родная дочь. Самъ Людовикъ Фаньяно старался казаться равнодушнымъ, держался развязно, но это ему плохо удавалось. Всмъ была замтна охватившая его тревога: онъ былъ блденъ, какъ полотно, и руки его дрожали.

— Моя дочь зашла слишкомъ далеко,— шепталъ онъ несвязно то тому, то другому:— къ чему ведетъ вся эта комедія?.. Все это не можетъ изгладить очевиднаго факта: молодецъ въ покояхъ ея величества объ эту пору!.. Очевидно, воръ…

— Прекрасно. Но чмъ вы объясните, какъ попали документы въ руки вашей дочери?

Онъ и самъ не могъ разршить этого вопроса, утшалъ себя только надеждой, что вспомнятъ же вс наконецъ о главномъ — о скандал, подготовленномъ для королевы. И тогда любопытный эпизодъ съ документами будетъ позабытъ. А тамъ свое-то дло онъ ужъ самъ суметъ наладить.

Во время этой сцены лицо королевы хранило выраженіе презрительнаго равнодушія. Въ душ она была рада, что общее вниманіе было отвлечено отъ нея самой. Нравы придворной знати были ей хорошо знакомы. Вс они слишкомъ возбуждены неожиданностью, они охладли уже, къ главной цли своего вторженія въ ея половину. И ей не трудно будетъ въ удобный моментъ осадить ихъ, поставить на надлежащее мсто: стоитъ только произнести нсколько величаво внушительныхъ словъ, силу которыхъ она постоянно сознавала.

Въ наполнявшей комнату толп стоялъ до сихъ поръ безмолвно и лордъ Бентинкъ, всемогущій при двор Фердинанда IV англійскій посолъ. Теперь онъ счелъ выгоднымъ продвинуться впередъ и заговорить:

— Полагаю, совершенно неумстно разбирать вопросъ о происхожденіи и правахъ незнакомца, попавшаго ночью во дворецъ, и о томъ, откуда онъ появился,— сказалъ англичанинъ.

Общее вниманіе обратилось къ нему, и онъ продолжалъ:

— Важно выяснить только, зачмъ этотъ молодой человкъ, съ которымъ, если не ошибаюсь, государственному правосудію придется свести серьезные счеты, зачмъ онъ находится въ спальн королевы, куда ночью не можетъ входить никто, кром его величества короля.

Затмъ, почтительно склоняясь предъ королевой, онъ обратился къ ней съ вопросомъ:

— Осмливаюсь просить ваше величество, соблаговолите сообщить намъ ваше мнніе. Съ какимъ намреніемъ могъ проникнуть сюда этотъ подозрительный человкъ? Покушался ли онъ обокрасть, а можетъ быть и оскорбить ваше величество? Ни у кого изъ насъ и на мысли нтъ, чтобы вмсто вора онъ оказался…

По лицу королевы можно было видть, какая ужасная борьба совершалась въ ея сердц. Глаза ея сверкали, какъ дамаскіе кинжалы.

Предъ ней стоялъ ея заклятый врагъ Бентинкъ, про котораго она всегда говорила, что хотла бы его въ ступ истолочь. Онъ почтительно до униженія относился къ ней въ эту минуту, но въ его глазахъ она читала торжество. Торжество надъ нею!.. Неужели онъ выигралъ партію? Что она можетъ отвтить на его вопросъ? Спасти себя, выдавъ Рикардо? Назвать его воромъ, чтобы не назвать своимъ любовникомъ?

Она поднялась на ноги, хотя он дрожали. И вся она дрожала безполезнымъ бшенствомъ тигрицы, загнанной и окруженной охотниками. Вс присутствовавшіе, чувствуя приближеніе кризиса, не шевелились, затаивъ дыханіе. Одинъ Бентинкъ оставался спокоенъ и даже вжливо улыбался.

Рикардо стоялъ все это время, тоже не двигаясь. Ему давно хотлось помряться съ этой толпой лукавыхъ интригановъ. Онъ долго сдерживался, наконецъ потерялъ терпнье. Въ немъ проснулась глубокая жалость къ этой затравленной женщин.

— О, Боже мой,— вскричалъ онъ, ринувшись впередъ:— вдь это позоръ! Позоръ, что вы, господа, позволяете пришельцу, чужеземцу такъ оскорблять нашу государыню. Всхъ васъ, господа… я васъ всхъ…

Альма поспшно и твердо остановила его, положивъ свою руку на его плечо, и сказала спокойно:

— Замолчите. Я, а не вы, должна объяснить, почему вы здсь находитесь.

И, обращаясь къ толп присутствовавшихъ, она произнесла безъ малйшаго колебанія:

— Господа, этотъ человкъ пришелъ сюда потому, что онъ мой возлюбленный.

— Неправда, неправда! Моя дочь лжетъ. Не врьте ей, господа,— воскликнулъ, пораженный въ самое сердце, ея отецъ.

— Нтъ, отецъ, это правда,— возразила двушка.— Еще разъ повторяю, этотъ человкъ, мой двоюродный братъ, сынъ брата моего родителя, находится здсь потому, что онъ мой возлюбленный.

Вс были неописуемо изумлены. Королева, не ожидавшая ничего подобнаго, боле всхъ. Но у ней не хватило ршимости опровергнуть слова своей чтицы. Она только устремила на нее пристальный, полный ужаса взоръ.

На лиц Бентинка, не взирая на всегдашнее британское хладнокровіе, выразилась злобная досада, его интрига не удалась, партію выиграла Каролина. Однако она не смла радоваться своему политическому торжеству: ея сердцу было слишкомъ больно.

Въ эту минуту сосднія парадныя комнаты быстро освтились канделябрами, которые несли камеръ-лакеи, а въ уборную неожиданно появился самъ король. Онъ остановился у порога и, какъ бы недоумвая, оглядывалъ всхъ присутствовавшихъ, искусно показывая видъ, будто бы не понимаетъ, зачмъ эти люди тутъ собрались.

— Что такое случилось?— спросилъ онъ.— Я думалъ, господа, что вс вы давно почиваете… А вы здсь. Объясните же мн, въ чемъ дло.

Прежде, чмъ кто-либо усплъ отвтить, Альма, опустясь предъ нимъ на колни, произнесла:

— Ваше величество, въ этой комнат находится человкъ, котораго я люблю. Когда вс во дворц заснули, я черезъ дверь, выходящую на веранду, впустила его. Сторожа въ парк замтили его, приняли за злоумышленника, проникшаго въ покои государыни. Ея величество ужз не почивала, заслышала нашъ шопотъ и, выйдя изъ спальни, увидла насъ вмст. Но она по милосердію и доброт сердца своего не желала оглашать мой проступокъ…

— Дйствительно, проступокъ, и немаловажный,— замтилъ Фердинандъ IV.

Сказалъ онъ это, однако, далеко не сердито, скорй благосклонно. Онъ понялъ, что молодая двушка жертвовала собой, чтобы спасти честь своей монархини. Онъ самъ уже ране раскаивался, что дозволилъ себя притянуть къ участію въ грязномъ заговор… Но у него не хватило духа открыто воспротивиться, потому что онъ боялся упрековъ Флоридіи и мстительности державшаго его въ своихъ рукахъ лорда Бентинка. Его раскаяніе, впрочемъ, не вызывалось привязанностью къ жен, добродушіемъ или снисходительностью къ ней. Нтъ. Какъ большинство его побужденій, оно обусловливалось, съ одной стороны, вялостью его характера, съ другой — страхомъ, который онъ испытывалъ всегда, встрчаясь лицомъ къ лицу съ Каролиной. Наконецъ, ему теперь было безусловно пріятно, что королева не была опозорена, потому что, удайся скандалъ, и на его личномъ положеніи это, наврно, отразилось бы непріятно. Словомъ, онъ въ душ былъ доволенъ неожиданнымъ оборотомъ дла и, укоризненно покачивая головой, продолжалъ бормотать:

— Проступокъ весьма серьезный. Если бы я и королева не принимали въ соображеніе заслугъ престолу и отечеству вашихъ предковъ и испытанной преданности намъ вашего родителя, а также и вашей,— конечно, монархіи бы вашъ проступокъ очень строго. Это почти оскорбленіе величества! Но… встаньте, встаньте же! Мы все это примемъ къ свднію, ну, и вашу личную молодость. Совмстно съ королевой мы обсудимъ, какъ слдуетъ поступить, чтобы снять позоръ, которымъ вы запятнали фамилію герцоговъ Фаньяно. Встаньте же.

Альма поднялась. Вс глаза были устремлены на нее: и многіе дивились ея спокойствію, равнодушію. Нкоторые придворные даже чувствовали себя оскорбленными. Она же отвчала на любопытные взгляды такъ, какъ будто бы гордилась, что ея свиданіе съ кузеномъ удалось: такъ или иначе ихъ сходбище потерпло фіаско.

Другіе были уврены, что предъ ними разыгралась комедія, сочиненная королевой и чуть ли не срепетированная заране подъ ея руководствомъ. Кой-кто видлъ въ Альм жертву отпущенія за грхи Каролины, которая все это время старалась улыбаться, но ея улыбка была улыбкой фуріи, въ ней выражались и злоба, и страданіе, и яростное торжество надъ Беытинкомъ.

— Однако,— спросилъ король,— гд же главный-то виновникъ? Надюсь, что ему не дали убжать…

— Я здсь, ваше величество,— отозвался Рикардо, приблизясь къ государю.— Я никогда не обращался въ бгство, сражаясь съ врагами моего государя.. и… и не обращаюсь въ бгство теперь.

Онъ гордо оглядлъ толпу предстоящихъ аристократовъ и особенно упорный взглядъ кинулъ на англійскаго посла.

— Да кто вы, сударь такой?— спросилъ Фердинандъ, оглядвъ его съ ногъ до головы, довольно, впрочемъ, благосклонно.

— Такъ какъ моя двоюродная сестра, которой была извстна тайна моего рожденія, въ благородномъ порыв души открыла ее всмъ, то и я не имю причины скрываться. Я — Рикардо, герцогъ Фаньяно, единственный сынъ омы, который жилъ во Франціи изгнанникомъ, скончался въ своемъ замк въ Калабріи, вскор посл занятія ея французскими войсками.

— А, знаю!— произнесъ король, насупя брови:— мечтатель республиканецъ… Онъ былъ приговоренъ къ смертной каэни за. чернокнижіе и государственныя преступленія.

— Мой отецъ былъ жертвой предразсудковъ, невжества и намренной клеветы. Онъ простилъ своимъ врагамъ. А я надюсь возстановить его честное имя… я, государь, сражался въ войск кардинала Руффо, которое имло счастіе водворить ваши величества на прародительскомъ престол. Покуда мы въ Калабріи тогда проливали кровь за монархію, трусливые аристократы въ пышныхъ одеждахъ безпечно веселились и танцовали въ Палермо…

Это было не въ бровь, а прямо въ глазъ: большинство присутствовавшихъ при этой сцен сановниковъ и придворныхъ принадлежало къ категоріи, упомянутой молодымъ калабрійцемъ. Въ ихъ толп пробжалъ ропотъ: ‘Видно, что выросъ въ лсу,— ворчали они. Да и какъ онъ сметъ напоминать государю, что ему оказали услугу какіе-то разбойники, оборванцы?’

Фердинандъ, дйствительно непріятно взволнованный такими воспоминаніями, движеніемъ руки хотлъ было остановить рчь Рикардо, но тотъ продолжалъ:

— Я отрицаю виновность моего отца, даже если бы онъ былъ виноватъ предъ помазанникомъ Божіимъ, то я своей кровью искупилъ уже его вину… Не только въ 1799 году, но и въ 1807 году, когда имлъ счастіе отстоять отъ французовъ замокъ Фаньяно, покуда ея величество, наша государыня, и семейство моего дяди успли безопасно скрыться…

— Дядя, вы можете засвидтельствовать, что я говорю правду,— обратился онъ въ заключеніе къ старому Фаньяно.

— Значитъ, ужъ вы и прежде встрчались?— обратился къ Фаньяно и король.

— Встрчались, государь, но я до сегодня не имлъ понятія о его претензіи…

— Не претензія, а право,— отозвался племянникъ:— право за мной сейчасъ признала моя двоюродная сестра. Я откровенно говорю, что не радъ этому, но я бы охотне продолжалъ жить въ скромной неизвстности, и браться за оружіе только для того, чтобы служить моему государю.

— Прекрасно сказано!— невольно вырвалось у короля.

— Волкъ, кажется, приручаться начинаетъ,— шепнулъ одинъ придворный сосду. А сосдъ шопотомъ же отозвался: ‘Погодите маленько, скоро обратится въ домашнюю собачку и выучится на сн лежать’.

— Моя двоюродная сестра открыла тайну, движимая чувствомъ справедливости…

— Ладно, ладно — перебилъ король:— врне, движимая любовью, которая довела ее до того, что она ночью вздумала васъ принимать… Ну, да мы это уладимъ. Можетъ быть, все къ лучшему случилось.

Бентинкъ, досел безмолвно стоявшій около короля и переваривавшій свою желчь, ршился обратиться къ Фердинанду II:

— Осмливаюсь сказать мое слово, государь. Боже меня сохрани не доврять искренности этой благороднйшей молодой особы, высказавшейся съ такою откровенностью о своемъ проступк, весьма важномъ, почти невроятномъ… Но, можетъ быть, ея величество королева соблаговолитъ выразить свой взглядъ на поступокъ молодой герцогини Фаньяно…

Король понялъ, что англичанину хотлось вновь замутить воду, и съ раздраженіемъ вскричалъ:

— Я васъ не понимаю, милордъ. Что вы хотите этимъ сказать?

— Только то, что я сказалъ, государь,— возразилъ Бентинкъ, искоса поглядывая на королеву.

Королева трепетала отъ злобы противъ этого ненавистнаго ей врага и, выпрямившись на кресл, хотла было въ рзкомъ отвт излить свою злобу и отвести душу. Но въ самомъ этомъ озлобленіи она почерпнула силу удержаться отъ соблазна и, насколько могла равнодушно, отозвалась:

— Да, это правда, что, выйдя изъ спальни въ эту комнату, я нашла молодыхъ людей вмст. И почти въ ту же самую минуту ко мн ворвались вотъ вс эти господа?

— Но какъ же это?— не воздержался пробормотать, однако, довольно внятно Фаньяно:— я ее заперъ на ключъ въ спальн…

Альма разслышала слова отца и отвчала:

— Вы меня заперли, батюшка, это врно. Но я спустилась изъ окна въ паркъ и прошла сюда чрезъ веранду. Вы помните, что въ половин ея величества для меня тоже была отведена комната, я знала, что меня ожидаетъ мой двоюродный братъ.

Выслушавъ это объясненіе, король совершенно успокоился: къ нему возвратилось его хорошее расположеніе духа, и онъ сказалъ:

— Словомъ, дло ясно. Конецъ выходитъ лучше начала, теперь всмъ намъ пора спать: помните, что рано утромъ — охота.

Затмъ онъ обратился къ отцу Альмы:

— Я, король, обращаюсь къ вамъ въ качеств свата и прошу у васъ руки вашей дочери для вашего племянника молодого герцога Фаньяно.

— Государь!— могъ только отвтить старикъ, низко кланяясь.

— Вамъ,— добавилъ Фердинандъ IV,— я предоставляю пользоваться попрежнему герцогскимъ титуломъ. А вашему племяннику мы жалуемъ въ вид свадебнаго подарка званіе графа Роветто. Ну, теперь, господа, по постелямъ, давно пора спать. Я разршаю этому молодому человку являться ко двору и самъ позабочусь, чтобъ не позже, какъ черезъ недлю, онъ повнчался со своей кузиной.

Королева, стоявшая все время около мужа, слегка склонила свою красивую голову въ отвтъ на низкіе поклоны придворныхъ, дружески простилась съ королемъ, который по своему обыкновенію обнялъ ее публично и громко пожелалъ доброй ночи. Но когда къ ней приблизился лордъ Бентинкъ, то лицо ея вспыхнуло, и она едва воздержалась, чтобъ не отвернуться отъ него.

— Умоляю ваше величество,— сказалъ англичанинъ,— простить, что я осмлился безпокоить васъ, просилъ высказать ваше мнніе по поводу такого неожиданнаго… и непредвидннаго обстоятельства.

— Я привыкла, милордъ, къ непредвидннымъ обстоятельствамъ, которыя нердко обращаютъ побдителей въ побжденныхъ.

Посолъ откланялся, закусивъ губы, и вышелъ. Рикардо въ комнат уже не было. Каролина осталась лицомъ къ лицу съ Альмой, своей спасительницей и соперницей.

Альма словно окаменла. Тяжело было ей: чрезъ нсколько дней она сдлается женой человка, котораго давно любитъ, но этотъ человкъ любовникъ ея государыни. Она не чуяла, какъ Каролина подошла къ ней совсмъ близко, и очнулась только, какъ послдняя положила ей на плечо руку. Альма оглянулась, и взоры обихъ женщинъ встртились.

— Теб было извстно, что меня заманили въ тенета?— спросила королева.

— Да… то есть я это сообразила по нкоторымъ словамъ окружающихъ.

— И ты единственно для того, чтобы спасти меня, взвела на себя позорную клевету.

— Да,— отвчала Альма, гордымъ взглядомъ отвчая на пристальный взглядъ своей повелительницы.— Я приняла на себя позоръ единственно для того, чтобъ отклонить его отъ моей внчанной Богомъ монархини…

— И чтобы разбить мое сердце?

— Я не помышляла о женщин, а спасала только королеву, до которой не должно касаться подозрніе, а которая должна умть побороть свои женскія слабости.

— Словомъ, чрезъ какую-нибудь недлю ты покинешь дворъ вмст съ нимъ, счастливая, гордая сознаніемъ, что ты спасла королеву, отнявъ отъ нея единственнаго дорогого ей человка. И этотъ человкъ будетъ твоимъ мужемъ, благодаря ему, ты сохранишь богатство и положеніе, которыя иначе не могли бы боле принадлежать теб.

Жестокая оскорбительность этихъ словъ усугублялась презрительнымъ тономъ, съ которымъ ихъ медленно роняла Каролина. Бдная Альма не могла боле сдерживать себя и рзко отвтила:

— Вы забыли свое достоинство. Вы говорите слова, непристойныя для королевы. Если бы ваши враги васъ слышали, видли бы васъ въ эту минуту, даже они пожалли бы васъ…

— Жалть меня!— почти закричала Каролина.

— Да. Какъ я васъ жалю. Я васъ спасла совсмъ не для того, чтобы быть его женой. Нтъ. Онъ и посл внца не посметъ войти въ нашъ брачный покой. Я свяжу предъ алтаремъ мою душу клятвой врпости этому человку… Я его люблю, да, глубоко и давно люблю. Я этого не скрываю. Но я не буду женой его, какъ вы полагаете. Никогда! Слышите ли? Никогда. Вы, сударыня, не потеряете вашего любовника… Мн были бы противны уста, не остывшія еще отъ поцлуевъ другой женщины. Чтобъ васъ спасти, я рисковала моей честью, я утрачу мою свободу — но не прошу ни благодарности, ни отплаты… Забудьте все, и этого для меня будетъ довольно.

Альма первыя свои слова произнесла рзко и гнвно, но постепенно природная кротость и грусть взяли верхъ. Она договаривала мягко и глубоко, глубоко печально. Такъ печально и мягко, что Каролина почувствовала себя растроганной.

Она вообще была склонна переходить отъ одного настроенія къ другому, часто противоположному. Въ данную минуту озлобленность, которою она была только что проникнута, содйствовала перемн.

Она въ этотъ мигъ постигла все благородство своей подруги, измрила всю разницу между любовью Альмы къ Рикардо и своей собственной любовью. *Въ этотъ мигъ ей было больно не столько отъ сознанія своихъ политическихъ неудачъ, сколько отъ сознанія нравственнаго надъ ней превосходства высокодобродтельной двушки.

Она поняла, что съ ея стороны тутъ не можетъ быть и рчи о благодарности женщины, но благодарность внчанной особы должна поглотить вс остальныя ощущенія.

Каролина опустилась на кресло, и дв горячія слезы скатились изъ ея все еще прекрасныхъ глазъ.

Альма, видя горе женщины, которой она столько лтъ была сердечно предана, почувствовала къ ней сожалніе. Но не ту презрительную жалость, которой грозила нсколько минутъ назадъ, а теплое нжное сожалніе: королева страдающая для Альмы являлась всегда сугубо монархиней.

Она опустилась на полъ около кресла государыни. Словъ она не находила, только взяла руки Каролины и стала ихъ цловать.

Каролина Австрійская, нжно приподнявъ голову молодой двушки, промолвила:

— Да… я Понимаю… Теперь мой чередъ принести жертву ради тебя. Какъ женщина, я должна покончить съ жизнью, должна заставить наконецъ молчать мое сердце. Но, какъ кородева, я еще могу отплатить теб. Черезъ недлю я покину Сицилію, уду далеко, далеко и буду доживать свой вкъ, стараясь забыть, что я когда-то была женщиной и королевой. Я васъ не буду стснять.

XXX.
Король между фавориткой и женой: одна другой стоитъ. Прошла недля.

Фердинандъ IV никогда въ своей жизни не занимался такъ усердно государственными длами, какъ за эту недлю — приготовленіями къ свадьб Рикардо.

Онъ убдилъ стараго Фаньяно признать племянника законнымъ наслдникомъ и выдать за него дочь. Старикъ сдался легче, чмъ можно было ожидать въ виду его недавняго намренія выдать Альму за богатаго родственника лорда Бентинка. У хитраго феодала были свои расчеты.

Король приказалъ изготовить великолпное приданое въ подарокъ невст, пожелалъ, чтобы бракосочетаніе совершилось въ его королевской вилл Фикуцц, и разослалъ приглашенія на свадьбу всмъ, кто имлъ пріздъ ко двору.

Съ королевой онъ избгалъ оставаться наедин, какъ, впрочемъ, и она съ нимъ. Но ихъ вншнія отношенія были корректны и даже, повидимому, дружественны. Тмъ не мене къ числу приглашенныхъ принадлежала и герцогиня Флоридія, еще никогда не встрчавшаяся съ королевой посл своего сближенія съ государемъ.

Хотлъ ли онъ пышнымъ торжествомъ на нсколько дней оживить свое монотонное существованіе, или желалъ уязвить жену, выставляя на видъ женитьбу ея любовника, никто опредлить не могъ.

Флоридія раньше другихъ догадалась о затаенной мысли своего внчаннаго обожателя.

Она, какъ большинство гостей, пріхала вечеромъ наканун свадьбы. Ей было отведено помщеніе, повидимому, не имвшее никакого сообщенія съ покоями короля, что не помшало ей вечеромъ находиться въ его кабинет, благодаря искусно замаскированному потайному коридору.

— Дорогая моя герцогиня,— встртилъ ее ворчливо Фердинандъ, опасавшійся, что ея появленіе въ присутствіи Каролины можетъ вызвать досадныя осложненія:— съ моей стороны, было неосторожно приглашать васъ. Но, признаюсь откровенно, я ожидалъ, что вы откажетесь воспользоваться приглашеніемъ.

— Приглашеніе вашего величества въ моихъ глазахъ равняется приказанію.

— Понимаю. Только на этотъ разъ мн было бы пріятне, если бы вы ослушались. Даже обязали бы меня.

— Въ такомъ случа зачмъ же вы внесли мое имя въ списки приглашенныхъ?

— Боже мой! просто потому, что вы принадлежите къ сицилійской аристократіи, имете право прізда ко двору. Вдь я васъ хорошо знаю: не пригласи я васъ, такъ вы бы мн никогда этого не простили. Только я надялся, что, при вашемъ ум, вы…

— Что я струшу и убоюсь встртиться съ вашей женой?

— Нтъ. Что вы, всегда великодушная, всегда заботливо оберегающая меня отъ непріятностей… Да, наконецъ, вы знаете, что она черезъ нсколько дней узжаетъ въ Австрію.

Вс знали при двор объ этомъ намреніи, но избгали говорить.

— Словомъ, такъ или иначе наша цль достигнута. Только мн жалко эту двочку, она связываетъ свою судьбу съ человкомъ, котораго никогда, никогда не выпуститъ изъ своихъ когтей ваша…

— Я васъ прошу, герцогиня, такъ не выражаться. Я не могу допускать никакихъ намековъ, оскорбительныхъ для лица, котораго Всевышній соблаговолилъ возвести на престолъ моихъ предковъ.

Эти слова Фердинандъ произнесъ очень строго, Флоридіи оставалось только конфузливо склонить голову.

Но бдный король обихъ Сицилій сейчасъ же испугался, что разсердилъ свою возлюбленную, что она его разлюбитъ. Онъ тотчасъ же взялъ ее за подбородокъ, приподнялъ покорно было склонившуюся передъ нимъ прелестную головку и, увидвъ на ея глазахъ слезы, притворныя или искреннія, все равно, поспшилъ добавить:

— Ну, да ужъ, видно, мн такъ на роду написано: куда ни обернусь, все печальныя лица. Да полно же, Флоридія. Право, нечего особенно сокрушаться объ этой двочк, которая дошла до того, что назначала свиданія возлюбленному въ королевскихъ покояхъ.

— Вы ни за что не хотите поврить, что бдняжка пожертвовала собою!— почти вскричала Флоридія, увренная теперь, что ея собесдникъ въ ея рукахъ, и желая отомстить ему за выговоръ.

— Сердечко мое,— отвчалъ ласково, но нетерпливо государь.— Пойди, пожалуйста, въ залу, тамъ уже собрались остальные гости. И умоляю тебя, ради самого Бога умоляю, сдерживай себя, даже если бы къ теб отнеслись не совсмъ вжливо… Ты попомни, что черезъ нсколько дней ты будешь полной здсь госпожой. Понимаешь ты это, чудесная моя?

Она разсердилась. Но отвчала тономъ капризнаго ребенка:

— Если вашему величеству угодно, чтобы я удалилась.

— Да нтъ, нтъ. Совсмъ я тебя не гоню, а только¹ мн надо немножко моимъ туалетомъ заняться. Сейчасъ камердинеръ сюда долженъ прійти.

— Ваше величество меня прогоняете, я повинусь, ухожу.

И красавица исчезла за потайной дверью, а бдный старикъ нсколько секундъ стоялъ не шевелясь, обиженный, печальный и немного раздосадованный.

— Одна другой стоитъ!— проворчалъ онъ наконецъ и позвонилъ прислугу.

Каролина вс эти дни, чувствуя, что за ней слдятъ, даже шпіонятъ сотни глазъ, держала себя весьма осторожно. Она завтракала и обдала съ мужемъ, хотя, какъ замчено выше, избгала оставаться съ нимъ вдвоемъ. Съ окружающими придворными обходилась благосклонно, любезно. Выказывала ровное, веселое расположеніе духа.

О происшедшемъ, конечно, не смли съ ней заговаривать. Но вс знали, что ея псенка спта, и только одинъ смльчакъ, пріхавшій изъ Палермо (куда старый Фаньяно, почувствовавшій внезапный приливъ нжности къ племяннику повезъ его знакомить съ мстной знатью), позволилъ себ сказать при государын:

— Я видлъ ихъ вчера въ Палермо, и дядю и племянника. Они неразлучны. Молодой человкъ не очень-то разговорчивъ, задумчивъ. Ну, да такая жена, какъ герцогиня Альма, скоро разсетъ его печаль… Онъ, говорятъ, любитъ ее чуть не съ дтства.

Каролина выслушала такія рчи разсянно, словно он не касались ея и вовсе не интересовали, но все-таки привтливо улыбалась.

Зато въ своихъ комнатахъ она давала волю горю. Теперь, какъ никогда, она чувствовала свое одиночество, свое безсиліе и подозрительно относилась ко всякой мелочи. Она полагала, что король подъ вліяніемъ Бентинка, желающаго ее хоть чмъ-либо уязвить, такъ торжественно и шумливо празднуетъ бракъ дорогого ей человка. Ея гордость страдала отъ сознанія, что она обязана своимъ спасеніемъ двочк, чтиц, даже въ искренности которой она снова не была уврена: не ради своей монархини, а ради своей любви къ Рикардо разыграла комедію Альма. Можетъ, они оба сообщники англичанъ…

Если это такъ, то она являлась словно игрушкой въ рукахъ человка, котораго любила, какъ никого, и которому довряла какъ никому другому.

Онъ порвалъ съ нею, хотя и не высказалъ этого. Альмы она никогда не видала съ глазу на глазъ посл роковой ночи, Правда, Альма сказала ей тогда же, что она ‘никогда вполн не будетъ женой любовника своей королевы’. Но что значатъ подобныя рчи въ устахъ молодой влюбленной невсты: невозможно, чтобы она долго могла выдержать добровольное отдаленіе отъ мужа, котораго любитъ и который отвчаетъ ей взаимностію.

Англійская партія выиграла-таки игру: лорду Бентинку не удалось опозорить королеву, но обстоятельства сложились такъ, что она должна покинуть дворъ и Сицилію. А въ сущности онъ только этого добивался. Конечно, онъ въ душ торжествовалъ, хотя тщательно скрывалъ свои чувства.

Словомъ, Каролина чувствовала, что приходитъ конецъ ея многолтняго бурнаго политическаго существованія.

Ее боле, чмъ когда-либо, пожирали ненависть къ врагамъ, страстная ревность и мрачныя сомннія насчетъ своей будущности. Она не умла покориться судьб, не умла сознавать себя побжденной окончательно. Все ея существо требовало продолженія неотступной, неумолимой борьбы. Но какъ бороться: она была одна на утес, тсно со всхъ сторонъ окруженномъ черной пропастью.

Ея нравственныя терзанія доходили до апогея. Но энергичная, порывистая, взрощенная и жившая въ притворств, она сумла овладть собой и передо всми окружающими являлась спокойною и величавою.

XXXI.
Свадьба.— Отъздъ королевы.— Англійская политика.— Заключеніе.

Алтарь небольшой домашней капеллы, въ которой полуизгнанникъ-король ежедневно слушалъ по три раза въ день церковное богослуженіе, горлъ огнями множества свчей, убранныхъ цвтами. Широкія двустворчатыя двери капеллы, выходившія въ обширный парадный залъ, были распахнуты. Зала же была полна знати и придворныхъ, ожидавшихъ появленія государя и государыни.

Они вошли, блестящая толпа разступилась, и низко склонились головы всхъ присутствовавшихъ. Фердинандъ IV велъ подъ руку свою супругу Каролину Австрійскую. Она была ослпительна, какъ никогда, не столько своей изумительно сохранившейся красотой, сколько величіемъ. Злйшіе враги ея сознавали, что она прелестна. Поборовъ вс свои личныя чувства, она являлась нынче истинной представительницей своихъ предковъ-императоровъ: женщина затмевалась королевой, помазанницей Божіей, носительницей и защитницей самодержавія, за охраненіе прерогативъ котораго она ревниво и неустанно боролась столько лтъ, не останавливаясь ни передъ какими средствами.

Король какъ бы исчезъ въ ея сіяніи. Вс сознавали, что не онъ былъ носителемъ власти, а она — дочь Маріи-Терезіи.

Она поднялась, гордая, недоступная, по пурпурнымъ ступенямъ возвышенія, на которомъ стояли украшенныя коронами кресла для августйшихъ супруговъ, и сла, повидимому, игнорируя все окружающее.

Возвышеніе стояло противъ самыхъ дверей капеллы. Сзади, въ зал, были расположены мста для гостей, по роду и чину ихъ. Кресло англійскаго посла приходилось первымъ позади государева. Покуда Фердинандъ поднимался къ своему трону, Бентинкъ усплъ ему тихо повдать:

— Извстно вашему величеству, что оакимъ Мюратъ обнародовалъ полную политическую амнистію въ королевств Неаполитанскомъ?

— Знаю… И, признаюсь, я доволенъ этимъ. Со стороны Мюрата довольно политично расположить къ себ тхъ, кто послдовалъ за мною въ Сицилію, покинувъ свою собственность. Все время имъ приходилось жить на личныя средства. Но, съ другой стороны, теперь мн будетъ выгодне: они вернутся въ Неаполь, имъ возвратятъ ихъ земли и дома. А, будучи тамъ, они и для меня могутъ быть полезне.

— Но вдь имъ придется признать Мюрата своимъ королемъ и присягать ему?

— Присягать! присягать!— бормоталъ Фердинандъ, усаживаясь на трон.— Какое значеніе можетъ имть присяга, данная узурпатору, проходимцу?

Когда же Бентинкъ отошелъ, король шепнулъ Каролин:

— Я теперь понимаю, почему старая лисица Фаньяно такъ легко соглашался на бракъ дочери. Онъ, видно, раньше еще пронюхалъ объ амнистіи и боялся потерять свои замки и земли въ Калабріи…

Появились женихъ съ невстой, Рикардо въ мундир гусарскаго полковника, который заставилъ его сшить въ Палермо и надть для брачной церемоніи его дядя и будущій тесть.

Старикъ слдовалъ за невстой. Когда онъ проходилъ мимо трона, государь воскликнулъ съ изумленіемъ:

— Какъ это… Полковникъ?

— Чинъ этотъ пожалованъ ему вашимъ величествомъ бреветомъ, бланкъ котораго былъ собственноручно подписанъ вами, государь. Я тогда еще не зналъ, что одинъ изъ самыхъ доблестныхъ воиновъ, которымъ мы были обязаны охраненіемъ священной особы ея величества королевы, окажется моимъ племянникомъ,— доложилъ герцогъ.

— Ага… Хорошо, понимаю,— отвтилъ король, покачавъ головой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Брачная церемонія окончилась, Людовикъ Фаньяно первый поздравилъ новобрачныхъ и тепло облобызалъ ихъ.

Альма была очень блдна. Когда Рикардо взялъ ее за руку, чтобъ отвести отъ алтаря, ея рука была, какъ ледъ, холодна. Онъ самъ двигался словно во сн.

Король, сойдя со ступеней трона, подошелъ къ низко склонившимся передъ нимъ молодымъ и сказалъ, вкладывая въ руку Альмы небольшой пакетикъ:

— Вы врно служили государын и намъ. Эта бездлка будетъ вамъ напоминать, что вы всегда можете разсчитывать на благосклонность насъ обоихъ, графиня Роветто.

Король посторонился, чтобъ уступить мсто Каролин, и заговорилъ съ окружающими, между которыми былъ и англійскій посолъ. Королева къ поздравленію молодыхъ добавила:

— Я никогда не забуду, чмъ я вамъ обязана.

Молодые отвчали безмолвнымъ поклономъ. Рикардо, казалось, ничего не слышалъ и не видлъ, погруженный въ свои думы.

— А теперь — ужинать, господа!— возгласилъ король и подалъ руку Альм.

Это была большая честь для новобрачной. Согласно этикету, ея молодой супругъ обязанъ былъ вести къ ужину королеву. Однако, онъ не шевелился, покуда, какъ бы мимоходомъ, дядя догадливо не шепнулъ ему:

— Дай же руку государын.

— Ваше величество, извините мою неопытность,— обратился къ Каролин молодой человкъ: — я въ первый разъ при большомъ двор.

Пышный ужинъ прошелъ благополучно. Ихъ величества сидли все время за столомъ. Когда трапеза подходила къ концу, Фердинандъ, вставъ съ бокаломъ въ рук, провозгласилъ:

— Пью за здоровье молодой четы! Желаю, чтобъ ихъ дти унаслдовали отъ отца доблесть и врность, а отъ матери — сердечность и добродтели.

Когда король подымается со своего мста за столомъ, то должны встать и вс остальные сотрапезники, кром государыни. Но на этотъ разъ, движимая вновь проснувшимся въ ней чувствомъ жестокой ревности, королева не могла оставаться неподвижной. Она встала, казалось, хотла что-то произнести, но удержалась, вновь остыла въ своемъ неотразимомъ величіи… и заговорила съ окружавшими ее придворными дамами. Молодые удалились въ комнаты, нарочито приготовленныя для нихъ по приказанію короля. Онъ самъ покинулъ столовую, а за нимъ и его супруга.

Уходя, она невольно обернулась и взглянула на дверь, за которой скрылись Рикардо и Альма.

На другой день королева устроила такъ, что въ теченіе нсколькихъ минутъ могла оставаться наедин съ Рикардо, не возбуждая ничьихъ подозрній. Что она перечувствовала, конечно, никому неизвстно. Достоврно только, что Рикардо въ силу даннаго ей слова всегда врно служить ей предлагалъ слдовать за нею одинъ, безъ жены. Но Каролина, поборовъ свои личныя чувства и помня свое общаніе, данное Альм въ роковую ночь, освободила молодого человка отъ данной имъ клятвы.

Къ тому же она понимала, что останется онъ при ней, или нтъ, его сердце все равно принадлежитъ другой, онъ могъ быть ея врнымъ и полезнымъ другомъ, но любовника она утратила въ немъ безвозвратно.

Чрезъ нсколько дней она ухала въ Австрію. При этомъ былъ соблюденъ весь необходимый декорумъ съ ея стороны, со стороны Фердинанда и даже англійской партіи.

Посл описанныхъ событій англійская политика около несчастнаго бурбонскаго короля утратила значительную долю рзкости, не столько потому, что исчезла личность, боровшаяся ‘одна противъ всхъ’, сколько потому, что англійское министерство, не желая, въ своихъ личныхъ видахъ, раздражать противъ Великобританіи южныхъ итальянцевъ, предписало лорду Бентинку дйствовать мягче.

Каролина сдержала свое слово, удалилась навсегда въ Австрію, гд вскор скончалась. Передъ кончиной она вызывала къ себ Рикардо и просила его сообщить своей жен, что, невзирая на все, что между ними тремя произошло, она любила Альму и сохранила къ ней привязанность до гроба.

Фердинандъ IV не замедлилъ посл смерти жены вступить въ морганатическій бракъ съ красавицей Флоридіей {Посл паденія Наполеона бурбонскій король возвратился въ Неаполь и построилъ тамъ для Флоридіи лучшую, по богатству и удобствамъ, виллу. Вилла отлично сохранилась досел. Лтъ 14 назадъ ее пріобрлъ американецъ Девисъ. Прим. перев.}. У нихъ было двое дтей.

‘Историческій Встникъ’, тт. 116—117, 1909

ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВО КОРОЛЕВА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.Въ столиц и въ горахъ.

I.Политическій моментъ.— Наполеонъ I и дочь Маріи-Терезіи.

II.Веселье наканун бды.— Королева въ маскарад.

III.Горцы-атаманы въ гостяхъ у ея величества.

IV.Королева дома.

V.Капитанъ Рикардо.— Кто онъ и гд онъ?— Петръ Быкъ.

VI.Ночь королевы,— Сочетаніе расчета со страстью.

VIII.Шабашъ дьяволовъ и шабашъ атамановъ.— Герцогъ Фаньяно.— Такъ началась война.

IX.Годъ спустя.— Успхи французовъ — Королева въ опасности.— Альма.

X.Масса населенія между молотомъ и наковальней.— Какъ спасти королеву отъ плна.

XI.Совщаніе у герцога Фаньяно.— Всемилостивйшія награды.— Зависть и ревность.

XII.Ночь королевы,— Ея враги, замыслы и бгство.— Вторженіе французовъ.

XIII.Отношенія населенія къ завоевателямъ.— Семья Фаньяно.

XIV.Якобинецъ-монархистъ.— Бгство Рикардо.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.Одна противъ всхъ.

XVI.Братство св. апостола Павла.

XVII.Королева въ Черной башн.— Возвращеніе Рикардо.— Англичане пытаются произвести обыскъ въ жилищ королевы.

XVIII.Альма и Рикардо.— Королева начинаетъ ревновать.

XIX.Королева и Рикардо.

XX.Отзывы французскихъ писателей о характер королевы Каролины.— Тайныя сношенія ея съ Бонапартомъ.— Разговоръ съ посланцемъ Наполеона.

XXII.Неудачный ночной смотръ.— Королева въ опасности.— Бгство, гнвъ.— Ревность разгорается.

XXIII.Фердинандъ IV не въ дух.— Взгляды придворныхъ на политику.— Англійскій посолъ и фаворитка государя.— Ихъ козни противъ королевы.

XXIV.Радость Фердинанда IV отравлена: и обожаемая Флоридія заговорила о политик.

XXV.Гибель калабрійскихъ партизановъ.— Тактика англійскаго посла.— Альма спасена.

XXVI.Фердинандъ IV приглашаетъ супругу къ себ на праздникъ.— Сомннія королевы.

XXVII.Королева у короля.— Герцогъ Фаньяно сообщаетъ дочери о ловушк, приготовленной для ея величества.

XXVIII.На краю позорной бездны.

XXIX.Сердце разбито, но честь спасена.— Фердинандъ IV доволенъ.

XXX.Король между фавориткой и женой: одна другой стоитъ. Прошла недля.

XXXI.Свадьба.— Отъздъ королевы.— Англійская политика.— Заключеніе.

Читайте также: